Приключения Щерлока Холмса. Другие авторы. Компиляция. Книги 1-24 [Марк Твен] (fb2) читать онлайн

Уолтер Саттертуэйт «Эскапада»

Фокусник — это актер, играющий роль фокусника.

Жан-Эжен Робер-Уден^[1]

Секс стоит того, чтобы за него умереть.

Мишель Фуко^[2]

Утренняя почта

12, Йоменз-Роу, Найтсбридж

15 августа 1921 года

Дорогая Евангелина!

Сегодня обойдусь без нудных жалоб. Сегодня у меня хорошие новости, просто прекрасные. Завтра утром Аллардайс со своей платной компаньонкой, девицей, отправляются на спиритический сеанс в Девон.

Да, завистливая бедняжка, на спиритический сеанс. В Девон. В замок с привидениями, ни больше, ни меньше. Звон цепей, таинственные голоса, текучая эманация и ожиревший медиум с таинственными посланиями от дражайшей покойной тетушки Делайлы. А еще — поездка через весь запад на поезде! Вересковые болота, неоглядные пустоши — словом, прочь из унылого серого Лондона! Я просто вне себя от радости!

Аллардайс последние два дня только и делала, что болтала о своих связях в благородном обществе. Она доводится родственницей — наверняка седьмая вода на киселе — Алисе, виконтессе Перли, муж которой, Роберт, он же виконт, — приходится сыном графу Эксминстерскому. Сеанс состоится в Мейплуайте, поместье графа. Итак, Ева, с завтрашнего дня я начну общаться с высшей знатью. Но ты не волнуйся, я никогда не забуду простых, честных людей, вроде тебя, которые были так добры ко мне до того, как я вознеслась в заоблачные выси.

Я собираю вещи (ее и мои), так что сейчас у меня нет времени на длинное письмо, ограничусь несколькими строками. Но спешу тебе сообщить, что я начала читать книгу, которую ты мне прислала, «Любовь в замужестве» госпожи Стоупс. Забавно и довольно приятно видеть все эти части тела, смело разбросанные по страницам, и холодные латинские названия, наброшенные, подобно тогам, на гладкие теплые плечи. Книгу я везу с собой, разумеется, тайком. Узнай Аллардайс, что я читаю с таким увлечением, ее хватил бы удар. Но я проделала хитрую штуку: заменила суперобложку на другую, с названием «Мэнсфилд-парк». Думаю, это позабавило бы мисс Остин и сильно огорчило бы госпожу Стоупс.

Как поживает твой очаровательный братец?

Мне пора. Напишу снова, когда доберусь до замка с привидениями. Тогда ты узнаешь обо всем подробно.

С любовью, Джейн

Глава первая

Великий человек гнал большую «Лансию» по скользкой извилистой дороге так, будто получил телеграмму от самого Господа с обещанием вечной жизни.

— Не гоните, Гарри, — сказал я. Впрочем, я уже это говорил, но все без толку. Я и на этот раз ни на что не рассчитывал. Повторил просто так, для порядка.

Великий человек улыбнулся. Улыбка у него была широкой, бесшабашной и очаровательной. Она означала великую радость по поводу того, что он разделяет ваше общество, а вас она наводила на мысль, что и вам несказанно повезло осчастливить его своим присутствием. Но стоило ему сесть за руль — и эта улыбка уже не действовала.

— Фил, — сказал он, — да не волнуйтесь вы так. Я не один год потратил на то, чтобы отточить мастерство до тонкости. Сами знаете. Не будь я мастер, тогда верно — пиши пропало. Так что со мной вы в такой же безопасности, как младенец в люльке.

У Гарри всегда была такая манера разговаривать.

— Не на меня смотрите, — попросил я, — на дорогу.

— Периферийное зрение, — сообщил он и снова улыбнулся, не сводя с меня глаз и одновременно посылая машину в еще один крутой поворот. Зубы у него были белые. Глаза серо-голубые и сияющие, от улыбки морщины, идущие вниз от губ, казались еще глубже. — И это тоже, — уточнил он. — Практикой и усердием его можно довести до совершенства, недоступного ни одному другому.

— Гарри, — сказал я. — Смотрите. На. Дорогу.

Он рассмеялся. Но все же повернулся лицом к дороге, дав мне возможность любоваться своим профилем. Черные волнистые волосы, слегка взлохмаченные, седина на висках. Крупный нос, широкий рот, твердый подбородок. Лицо, в сущности, непривлекательное, даже некрасивое. Но подвижное и выразительное, как лезвие топора.

Я попытался разглядеть что-нибудь сквозь лобовое стекло. Дворники со скрипом скользили взад-вперед, разгоняя воду по стеклу, только и всего.

Мы оставили позади Дартмур — холодный серый туман и бесконечные голые серые холмы. Там было мрачно и пусто, но, по крайней мере, иногда попадались попутные машины. Все лучше, чем ничего, как сейчас.

Сейчас — только серый дождь, высокие, темные кусты по обеим сторонам дороги и постоянная опасность с чем-нибудь столкнуться. Иногда за кустами проглядывали деревья, слева и справа, — их темные ветви с черными листьями склонялись над самой дорогой, образуя длинный мрачный туннель. Фары хоть и горели, но толку от них было не больше, чем от дворников.

Я откинулся на спинку сиденья и вздохнул.

Обычно за руль садился я. Это входило в мои обязанности наемного работника. Обычно Великий человек с женой сидели сзади. Но жена Великого человека занемогла и осталась в Париже, так что мы отправились сначала в Амстердам, а потом в Лондон без нее. И Великого человека это не радовало.

Он хмурился, пока лорд Эндовер не одолжил ему «Лансию» — «пользуйтесь сколько хотите, старина». Великий человек посмотрел из окна городского дома лорда в Белгравии на «Лансию», припаркованную на углу, на ее длинное белое тело, гладкое, многообещающее и опасное, как вторая жена банкира. В глазах его загорелся огонек, и я понял, что скорее всего мне никогда не сидеть за рулем этой зверюги.

Дождь барабанил по крыше машины и шипя стекал по стеклу. Дворники знай себе шуршали туда-сюда.

В Англии принято левостороннее движение. Но на этой дороге что левая сторона, что правая — один черт. Стоило высунуть руку в боковое окно, и можно было дотянуться до кустов. Хотя на самом деле это были не кусты. Кусты — растения, они расступаются, когда их задеваешь. Эти же стояли каменной стеной, слегка заросшей сорняками, и они бы разорвали мою руку напополам.

Гарри на шальной скорости вошел в очередной левый поворот. Только на этот раз задние колеса машины повело, и она накренилась в сторону громоздящейся стены. Я затаил дыхание и сжался в комок. Как будто это спасло бы меня, если бы мчащаяся с огромной скоростью железная махина, весом в добрую тонну, налетела на эту древесную твердь.

Великий человек слегка отпустил педаль газа, чуть-чуть повернул руль в сторону заноса, и машина проскользнула в нескольких дюймах от стены. Черные ветви попытались ухватиться за корпус, царапнули мое окно. Затем, в последнюю долю секунды, когда я уже решил, что все кончено, колеса снова оказались на дороге. Великий человек переключил передачу, прибавил газу, и машина снова ринулась вперед, в серую пелену дождя. Он повернулся ко мне, засмеялся и сказал:

— Мастерство.

Он был прекрасным водителем. Лучше меня, хотя я тоже не промах. Но с меня хватило.

Я вздохнул. Потом выдохнул. И сказал:

— Ладно, Гарри. Остановите машину.

Он повернулся и нахмурился.

— Что?

— Машину. Остановите. Сейчас же!

В его глазах появилось сердитое выражение.

— Вы хотите, чтобы я остановил машину?

— Немедленно.

— Но…

— Немедленно.

Он остановил машину и взглянул на меня, все еще хмурясь.

Я схватил шляпу с заднего сиденья. Открыл дверцу, вылез под дождь и захлопнул за собой дверцу. Напялил шляпу. Поднял воротник пальто, застегнулся на все пуговицы, затянул пояс и зашагал в обратном направлении.

Дождь был не такой сильный, как казалось в машине, мчащейся со скоростью шестьдесят миль в час. Но он был мокрый, каким обычно бывает дождь, и к тому же холодный. Было, наверное, что-нибудь около сорока градусов^[3] с небольшим. И это в августе. Как хорошо бывает в Англии летом.

Я услышал, как сзади подъехала машина.

— Фил?

Машина шла задом. Он опустил стекло и перегнулся через борт, чтобы со мной поговорить. Дождь колотил по кожаным сиденьям, но ему как будто было все равно — ни малейшего беспокойства. Если сиденья испортятся, он купит лорду Эндоверу новую машину. Он может себе это позволить.

Я все это увидел, даже не взглянув на него. Периферийное зрение. Я все шел, а он все ехал. Машина держалась от меня на одном расстоянии, футах в двух. Он прекрасно вел машину, даже задом.

— Фил? Вы куда?

Я на него даже не взглянул.

— Обратно в Нью-Йорк.

— А как же работа?

— Мне с ней не справиться, если мы оба умрем.

— А как же Бесс? Что я скажу Бесс?

Бесс — его жена. Именно ей пришло в голову меня нанять.

— Говорите что хотите, — сказал я.

— Фил, — сказал он, — вы обиделись.

Гарри заявил это так, будто только что об этом догадался. Может, так оно и было. Он был одним из тех людей, кто искренне считает, что все от них в таком же восторге, как и они сами.

— Да, — признал я, по-прежнему не глядя на него.

— Почему бы вам не сесть за руль, Фил?

Я остановился, он — тоже. Я повернулся и глянул вниз, на него. С моей шляпы на туфли стекала вода. Он смотрел на меня через окно и моргал, когда дождь капал ему на лицо. Оно выражало искренность.

Гарри так и не извинился. Зачем? Ведь он не сделал ничего такого. Он всегда поступает правильно. Всегда. Но я обиделся, и он, поскольку я ему нравился, готов был меня ублажить. Это был щедрый человек.

Я невольно улыбнулся. Его самовлюбленность была настолько явной, что казалась даже наивной.

— Гарри, — сказал я, — ну вы и штучка.

Он улыбнулся своей широкой обаятельной улыбкой и кивнул. Он знал это и без меня.

Мы доехали до покрытой гравием дорожки, ведущей к Мейплуайту, около половины десятого вечера.

Дождь кончился, стемнело. Полная луна казалась серым размытым пятном на фоне темных облаков, посеребренных по краям ее светом. С обеих сторон к нам склонялись огромные темные деревья, настоящий лес — дубы, вязы и сосны. В воздухе пахло влажной землей и гниющими листьями. Дорожка петляла туда-сюда, как алиби жулика. На вершине холма деревья расступились, и мы неожиданно оказались над облаками, а не под ними. Они медленно плыли в лунном свете над нескончаемыми акрами парка.

Прямо перед нами вырос особняк, и облака вились вокруг его башен, подобно флагам.

Он был огромный и черный, как скала. Башни, по одной с каждой стороны здания, были выше, чем гигантские дубы-близнецы, растущие по бокам от входа. Освещенные окна представляли собой маленькие, узкие полоски, прорезанные в шероховатом камне.

Это было одно из тех мест, куда просто так, без приглашения, и даже с приглашением, не попадешь. Впрочем, я бы в любом случае не расстроился.

— Вот так громадина! — восхитился Великий человек.

— Ага, — согласился я.

— В тринадцатом веке построен. Норманнами. Гляньте на башни.

— Трудно не заметить.

Сбоку от здания виднелся каретный сарай: шиферная крыша, каменные стены, двойная широкая дверь. Перед ним — усыпанная гравием стоянка для машин с навесом от дождя. Там уже стояло шесть машин. Я вкатил «Лансию» и поставил ее рядом с элегантным «Роллс-ройсом».

Неохотно выключил зажигание. Вести такую громадную машину — сплошное удовольствие. Пару раз, невзирая на дождь, меня так и подбивало прибавить газу и посмотреть, на что она способна. Но Великому человеку я ничего не сказал.

Мы выбрались из машины, и я надел шляпу. Обошел машину и открыл багажник. Великий человек шел следом, потирая руки. Даже в полутьме я видел, что он улыбается. В предвкушении. Ему предстоял торжественный выход.

Он нетерпеливо махнул рукой в сторону багажника.

— Оставьте чемоданы, Фил, — сказал он. — О них позаботятся слуги.

— Зачем нам слуги?

Он был ниже меня почти на фут. Но плечи такие же широкие, как у меня, и он мог бы запросто поднять меня в воздух и держать столько, сколько заблагорассудится.

Это была даже не сила, хотя и ее хватало с избытком. А скорее упрямство — нежелание признать, что для него существует что-то невозможное.

Если он решил, что не желает сам нести чемодан, тут уж ничего не поделаешь. Оставалось только нести его самому, чтобы настоять на своем.

Он усмехнулся и хлопнул меня по плечу.

— Вы настоящий демократ, Фил. И настоящий американец. Это-то мне в вас и нравится. Да я и сам такой. — Он протянул руку и достал из багажника свой чемодан. Черная крокодиловая кожа с позолоченными бляшками. Такой, с каким ходят все настоящие американцы. Я сам ставил его чемодан в багажник, так что точно знал, что весит он фунтов пятьдесят. А он держал его так, будто он был набит воздушной кукурузой.

Я захлопнул багажник, и мы направились к массивной входной двери.

Над дверью горел электрический фонарь. Посередине двери торчала голова бронзового льва, жующего бронзовое кольцо. Великий человек взялся за него и сильно ударил о бронзовую пластину. Льву как будто было все равно.

Несколько минут мы стояли, слушая, как капли капают в лужи. Затем дверь распахнулась, и в пятне света возник дворецкий. Высокий, крупный, седой, лет за шестьдесят. Его круглое, типично английское лицо было красное, как у человека, который точно знает, где хранится вишневая наливка для хозяйских нужд. Он был весь в черном, с ног до головы. Если бы короли носили черное, они выглядели бы точно так же.

— Джентльмены? — сказал он. На лице — никакого выражения.

— Гарри Гудини, — отрекомендовался Великий человек, точно Санта-Клаус, возвещающий о приходе Рождества. — И Фил Бомон, — добавил он. Про оленя тоже вспомнил.

Дворецкий кивнул — все так же бесстрастно.

— Меня зовут Хиггенз, — сказал он. — Добро пожаловать.

Он отошел в сторону. Я тоже посторонился, дабы не испортить Великому человеку выход. Он зашел торжественно и широким жестом снял шляпу. Я последовал за ним. Мы поставили чемоданы на пол. Справа от дворецкого стоял еще один слуга. Этот тоже был в черном, но не такой шикарный. Он плавно скользнул вперед, как на роликовых коньках, и начал помогать Великому человеку снимать пальто. Великий человек милостиво улыбнулся. Ему нравилось, когда ему помогают снимать пальто.

Дворецкий сказал:

— Лорд и леди Перли в гостиной с другими гостями. Желаете присоединиться к ним сразу или предпочитаете сначала пройти в свои комнаты?

— Думаю, зайти в комнаты, — объявил Великий человек. — Не возражаете, Фил?

Я пожал плечами.

Слуга заскользил ко мне, но я уже сам успел снять пальто и шляпу. Если он и огорчился, то виду не показал. А только кивнул и принял то и другое из моих рук. Взгляд у него был такой же невыразительный и пустой, как у дворецкого. Правда, он был пониже ростом, моложе и худее, с черными волосами и бледным, заостренным лицом.

— Прекрасно, — сказал дворецкий. — Ваши комнаты в восточном крыле. Бриггз вас проводит.

Бриггз уже повесил пальто и шляпы. Теперь он поднял наши чемоданы, мой — правой рукой, Великого человека — левой.

— Пожалуйте за мной, джентльмены. — Его сильно кренило влево. Мы стояли в холле, где мог бы запросто сесть самолет. В центре с потолочных брусьев свисала электрическая люстра, но потолок был таким высоким, а стены отстояли так далеко, что верхние углы холла терялись в темноте. Под люстрой футов на двадцать-тридцать тянулся деревянный стол. Стены из светло-коричневого камня задрапированы стершимися портретами усопших предков в старинных костюмах. По бокам узких окон висели вышитые занавески. Мраморный пол сероватого цвета был покрыт широкими темными персидскими коврами. Всего — штук семь или восемь.

Скользящий впереди Бриггз направился к другой широко распахнутой двери. Я заметил, что слева, на дальней стене, картин не было. Там висело оружие: пики, копья, палаши, абордажные сабли, рапиры, мушкеты всех образцов, здоровенное короткоствольное ружье с раструбом, другие ружья, винтовка «Шарпс» для охоты на буйволов, «винчестер» с оптическим прицелом, модель 1873 года, коллекция пистолетов. Пистолеты, как, впрочем, и ружья, были большей частью старинные, времен черного пороха. Там же висели «кольт-миротворец», длинноствольный Люгер «парабеллум», который выдавали офицерам-артиллеристам, автоматический армейский «кольт» 1911 года и нечто, похожее на «Смит энд Вессон» калибра 38. Если сегодня ненароком нападут апачи, они не застанут нас врасплох.

Не знаю, что заметил Великий человек. Возможно, все. Он оглядывался, спокойно все оценивал, напоминая человека, который задумывается, а не приобрести ли все это добро для своей коллекции.

Мы прошли за Бриггзом по каменным ступеням через широкий дверной проем, затем спустились в просторный коридор с паркетным полом. На стенах висели еще несколько «мертвецов». Мы поднялись по широкой вытертой деревянной лестнице и спустились в другой коридор. Этот дом был настоящим лабиринтом.

На деревянных полах лежали ковры. К каменным стенам прижимались шкафчики, сундуки и столики. На них стояли вазы, чаши, лакированные шкатулки, статуэтки из фарфора, слоновой кости и алебастра. Я бывал в музеях, но подобных безделушек там было значительно меньше. Да и во всех других музеях их, должно быть, не больше.

Мы добрались еще до одного коридора. По обеим его сторонам тянулись деревянные резные двери. На каждой — табличка. На табличках изящным курсивом выведены имена. Госпожа Ванесса Корнель значилось на одной. Сэр Дэвид Мерридейл — на другой. Госпожа Марджори Аллардайс и мисс Тернер — на противоположной двери. Сэр Артур Конан Дойл — возвещала карточка на последней двери слева. Карточка на противоположной двери гласила: господин Гарри Гудини и господин Фил Бомон.

Коридор заканчивался далеко впереди — футах в тридцати. Дальше была еще одна дверь, безымянная. Наверное, она вела на лестницу.

Бриггз обливался потом. Он поставил чемодан Великого человека и тихо вздохнул, раздувая ноздри. Открыл дверь и предложил нам войти. Как обычно, я следовал за Великим человеком. Бриггз подхватил чемодан Великого человека, слегка крякнул и вошел вслед за мной.

Глава вторая

Это была большая комната с каменными стенами и высоким потолком. Деревянные полы застелены коврами. Слева еще одна дверь, открытая, — в соседнюю комнату, рядом с ней небольшой письменный стол и стул. Напротив, у противоположной стены, — огромный старинный комод красного дерева, на нем керамический тазик и керамический же кувшин. Справа гигантская кровать с пологом на четырех столбиках, накрытая белым атласным покрывалом. У каждого столбика белые атласные занавеси. С обеих сторон кровати большие столики.

Бриггз поставил чемодан Великого человека на ближайший столик. Снова вздохнул.

— Ванная комната здесь, джентльмены. — Не выпуская из руки мой видавший виды чемодан, слуга прошел в открытую дверь. И показал ванную. Раковина, вешалка с тяжелыми белыми полотенцами, огромная ванна, сидящая на больших бронзовых львиных лапах. Лапы, наверное, от того же льва, голова которого попала в ловушку на входной двери.

Бриггз открыл дверь справа и показал туалет. Хороший туалет.

Вторая комната, расположенная дальше, оказалась меньше первой. Но такая же удобная, тоже с письменным столом и стулом, с еще одним комодом и с точно такой же кроватью. И покрывало из того же белого атласа.

— Ваша комната, господин Бомон, — проговорил Бриггз. И водрузил мой чемодан на прикроватный столик. — Желаете что-нибудь еще, джентльмены?

— Нет, — ответил Великий человек. — Спасибо, Бриггз.

Бриггз кивнул, все так же бесстрастно.

— Когда будете готовы, нажмите, пожалуйста, на кнопку звонка, она рядом с кроватью. За вами придут.

Великий человек кивнул.

— Да, непременно, спасибо.

Бриггз заскользил прочь.

Великий человек, улыбаясь, огляделся.

— Неплохо, а, Фил? Очень приятная комната, верно?

— Ну, Гарри, — сказал я, — рад, что вам нравится, ведь здесь вы и будете жить.

Он нахмурился.

— А в первой комнате буду жить я.

Некоторое время он смотрел на меня молча, потом сказал:

— Фил, неужто вы думаете, здесь может что-то случиться? Тут столько гостей и слуг.

— Случилось же в «Ардморе». Несмотря на всех наших ищеек и полицейских.

— Но там мы жили в отеле! И газеты объявили о нашем приезде. А сейчас никто не знает, что мы остановились в Мейплуайте.

— Может, так, — сказал я. — А может, нет.

— Но, Фил…

— Гарри. Помните, как вы заставили меня дать клятву? Что я никому не выдам ваших тайн? Вы мне тоже кое-что обещали, припоминаете? И Бесс тоже.

Он долго смотрел на меня. Наконец кивнул. Выпрямился. Обычно это означало, что сейчас последует заявление.

— Гудини всегда держит слово, — объявил он.

— Знаю, — сказал я. — Так что, махнемся комнатами?

Гарри кивнул и поджал губы. Он дал обещание, и он его сдержит, но кто сказал, что у него нет права дуться?

Он оглядел комнату с кислым выражением лица.

Я отнес свой чемодан в большую комнату, поставил его на место чемодана Великого человека, а его чемодан отнес во вторую комнату. Великий человек сидел на кровати, понурив голову и уставившись в пол. Он не сказал ни слова, когда я поставил его чемодан на пол.

— Гарри, — обратился я к нему. Он поднял голову.

— Это для вашей же пользы, — заверил я.

Он грустно кивнул.

— Дайте знать, когда закончите умываться, — попросил я. — Не стоит зря тратить время. Нас ждут.

Какое-то время он сидел нахмурившись — как видно, размышляя над моими словами. Потом улыбнулся.

— Да, конечно. Вы правы, Фил.

За нами явился Бриггз. К этому времени Великий человек почувствовал себя лучше. Возможность близкого общения с лордами и леди всегда его вдохновляла.

Бриггз снова провел нас по коридору, потом вверх и вниз по нескольким лестницам, пока мы снова не оказались у какой-то двери. Мы последовали за ним внутрь.

Комната была меньше холла. Самолет тут бы не сел, но разместился бы запросто. И здесь бесчисленные персидские ковры, стены сплошь в гобеленах. На гобеленах — лес, а по лесу бегают друг за дружкой голые пузаны. Правда, нагота у них была какая-то изысканная: интимные места прикрывала либо опущенная на бегу рука, либо приподнятая нога, либо кустик, произрастающий в нужном месте. Лес показался мне сырым, но его обитатели, судя по всему, приятно проводили время.

У дальней стены стоял длинный стол. На нем бутылки со спиртным, ведерки с шампанским, стройные ряды и пирамиды бокалов, серебряные чайники, фарфоровые чашки, серебряные подносы и фарфоровые тарелки. Там же стоял граммофон. Из него раздавались звуки диксиленда, хотя здесь, вдали от родины, трубы и рояли звучали как-то надрывно-сиротливо. За столом стоял еще один слуга в черной униформе и с черным, ничего не выражающим лицом.

По комнате в уютном свете искрящихся ламп небольшими группками расположились люди.

Бриггз повел нас направо, к двум женщинам и мужчине. Мужчина сидел на крепком мягком кожаном стуле, обе женщины — на диванчике перед кофейным столиком из темного полированного дерева. Все трое подняли на нас глаза.

Бриггз обратился к мужчине:

— Простите, милорд. Господин Гудини и господин Фил Бомон.

— Благодарю, Бриггз, — сказал мужчина и встал.

Бриггз исчез. Его хозяин протянул руку Великому человеку. Он был невысок, полноват, в твидовом костюме, волосы и усы густые и седые. Так же, как и брови — они были до того густые и так топорщились, что напоминали пару жуков-альбиносов. Глаза голубые, крупный нос крючком, розовые щеки, широкий рот и пухлые губы.

— Гудини, — расплылся он в улыбке. — Ваш приезд большая честь для нас. Рад, что смогли выбраться.

Великий человек пожал ему руку с такой же счастливой улыбкой.

— Очень рад быть вашим гостем, лорд Перли.

— Полноте. Давайте без лишних церемоний. Зовите меня просто Боб. Всегда им был, им же навсегда и останусь. А это Бомон, точно?

— Фил Бомон, — подтвердил Гудини. — Мой секретарь.

Боб — или лорд Боб? — взглянул на Великого человека, и его жукоподобные брови поднялись.

— Секретарь, а? Берем все выше и выше, а? Эксплуатируем бедных рабочих, а? Ну что ж, приятно познакомиться, Бомон. Впервые в Англии?

— Да, — ответил я.

— Жутковато тут у нас, верно? Дождь и туман. Зато женщины какие, а? Парочка и здесь найдется. Госпожа Аллардайс. Кузина моей жены. И мисс Тернер, ее компаньонка. Марджори, мисс Тернер, позвольте вам представить господина Гарри Гудини. А это его секретарь, Фил Бомон.

Было весьма учтиво с его стороны назвать их привлекательными. А может, он оптимист или просто плохо видит? Госпоже Аллардайс было за шестьдесят, и комплекцией она походила на кузнеца — какая там грация. Плечи и руки пухлые, мясистые. Круглые груди и круглый живот туго обтягивало черное платье в розовых цветочках. Седые, аккуратно уложенные волосы словно высечены из гранита. Кто-то позаботился нарисовать круги румян на ее полных щеках. Глазки серые, маленькие, блестящие и злые, напоминающие птичий помет, попавший на сдобу.

Мисс Тернер была получше. Молодая, двадцати трех лет или около того, но для англичанки слишком высокая. Красивой ее назвать было нельзя, хотя она обладала той типичной для англичанок лошадиной привлекательностью, которая порой кажется утонченной, а иногда чопорной. Сейчас, когда она сидела, выпрямив спину и сжав колени под простым серым платьем, она казалась чопорной. Волосы русые, туго стянутые назад. За очками в железной оправе большие глаза казались глубокими, чистыми и невероятно синими. Глаза, главное ее достоинство, сделали бы честь любой женщине. Они ее красили, хотя выглядели чудновато, как сапфиры на монахине. Никакой косметики — ни на лице, ни на других открытых частях тела. Уголки большого розового рта слегка опущены, как будто ей что-то не нравится и она никак не может вспомнить, что именно.

Гудини, улыбаясь, легко и галантно поклонился каждой женщине.

— Мадам, — сказал он. — Мадемуазель.

Я тоже кивнул и улыбнулся. Вежливо. Хотя и через силу.

Госпожа Аллардайс и мисс Тернер держали на коленях по чашке с блюдцем. Госпожа Аллардайс, нависнув грудью над своей чашкой, обратилась к Великому человеку:

— Как замечательно, господин Гудини! Мы с Джейн читали все-все о ваших подвигах. Вы нас познакомите с вашей чудесной магией? — Она захлопала ресницами.

— Послушай, Марджори, — вмешался лорд Боб. — Господин Гудини — гость. И вовсе не обязан отрабатывать ужин пением.

— О, нет, конечно, нет, Роберт, — проговорила она и снова захлопала ресницами, глядя в его сторону. Затем снова повернулась к Великому человеку. — Но, может, господин Гудини все-таки покажет хотя бы самый малюсенький фокус?

Гудини театрально пожал плечами.

— Увы, мадам, — сказал он. — Если не ошибаюсь, я уже опоздал. Взгляните…

Он наклонился и левой рукой открыл крышку серебряного чайника на кофейном столике. И опустил в чайник указательный и средний пальцы правой руки. А когда вытащил, между ними была зажата хрустящая пятифунтовая купюра, сложенная в четыре раза. Шикарным жестом он протянул купюру госпоже Аллардайс.

Лорд Боб рассмеялся.

— Чудесно! — воскликнул он.

Госпожа Аллардайс сначала довольно хмыкнула, хлопнула в ладоши, а потом наклонилась и схватила банкноту. Великий человек не стал противиться. Вздумай он возразить, она, наверное, вырвала бы у него банкноту вместе с рукой.

Она развернула банкноту и тщательно изучила ее. Денежка была величиной с дорожную карту.

— Настоящая, — восхитилась она, поднимая глаза на Гудини. — Самая что ни на есть настоящая. Чья же она?

— Ну, мадам, — сказал Гарри, — раз она оказалась в вашем чайнике, то чьей же ей еще быть, ясно — вашей.

Пяти фунтов хватило бы с лихвой, чтобы повеселиться недельку в Париже.

— Да, разумеется, — сказала госпожа Аллардайс и снова хмыкнула, складывая банкноту. — Ну конечно, чьей же еще. — Она взяла кожаную сумочку, лежавшую рядом на диване. Открыла, аккуратно положила туда деньги, снова закрыла и прижала сумочку к груди. — Все мое, — сказала она и затряслась с нарочитой жадностью. Но мне показалось, что притворство только прикрывает настоящее чувство.

Я взглянул на мисс Тернер. Она следила за госпожой Аллардайс, и уголки ее губ все еще были неодобрительно опущены. Наверное, она почувствовала мой взгляд, потому что неожиданно повернулась и ослепила меня из-под очков блеском своих синих глаз. Затем моргнула и опустила глаза. Уголки губ опустились еще ниже.

— Чудесно! — снова воскликнул лорд Боб. Он хлопнул Великого человека по плечу. Великий человек сиял. Аплодисменты всегда приводили к тому, что лицо его раскрывалось, как цветок на солнце.

Госпожа Аллардайс, вероятно, решила, что упрочила свое положение, потребовав представления и получив его. Одного ей было не понять: для Великого человека она всего лишь часть публики. Как и все мы.

Дама улыбнулась Великому человеку.

— Вы интересуетесь призраками, господин Гудини? Перед вашим приходом Роберт как раз рассказывал потрясающую историю про лорда Реджинальда, призрака Мейплуайта.

Великий человек улыбнулся.

— Призраки не очень меня интересуют, — сказал он. — Мне кажется…

— Вы в них не верите? — подняла она брови.

— Существуют они или нет, совершенно не важно для моего…

— Но не станете же вы огульно отрицать их существование?

— По-моему…

— Должна признаться, обожаю хорошие рассказы про призраков, — сказала она. — Злые духи, душераздирающие крики в ночи и все такое. Такие истории, если их хорошо рассказывают, то есть со вкусом, как вы понимаете, вызывают приятную дрожь, верно?

— Верно, — согласился Великий человек, — конечно. Но видите ли…

— А лорд Реджинальд, призрак Роберта, такой жуткий. Он заходит в спальню к кому-нибудь, когда совсем-совсем темно, в длинной белой ночной рубашке. Правда, Роберт?

Лорд Боб, стиснув зубы, кивнул.

— Так говорят.

— Настоящий призрак, — проговорила она и, положив руку на грудь, вздрогнула. — Я бы точно умерла со страху. — Она повернулась к лорду Бобу. — А что он вытворяет, когда приходит?

— Ничего, Марджори. Разве он может, а? Ведь он умер, так?

— Ох, Роберт, — укорила она его. — Ну почему ты такой циник? Лорд Боб улыбнулся.

— Я реалист, Марджори, — сказал он. — Диалектический материалист. — Он повернулся к Великому человеку и ко мне. — Идемте. Прихватим что-нибудь выпить и познакомимся с остальными.

Мы попрощались с обеими дамами. Госпожа Аллардайс радостно улыбалась, мисс Тернер почему-то все еще немного хмурилась.

Вечерняя почта

Мейплуайт, Девон

16 августа

Дорогая Евангелина!

Спешу черкнуть тебе несколько строк прямо в поезде, по пути в Эксетер.

Как обычно, Аллардайс за завтраком налегала на плюшки, булки и блины, с которых масло так и капало, и не успел поезд тронуться, как она впала в благословенную (хотя и не совсем беззвучную) кому. Вот она — сидит напротив меня, челюсть отвисла, ручищи сложены на животе, жирное тело расплылось в кресле, ну вылитый Будда, только пьяный. В купе запахло мятными конфетами — она их обожает и лопает постоянно, когда уезжает из дома. Так что я тут, в сущности, одна.

Когда отъезжали от Паддингтона, моросил дождь, такой мягкий и томный, будто задумчивый. Сквозь проносящиеся мимо клочья тумана проглядывает пейзаж — на удивление романтичный, как на полотнах моего знаменитого однофамильца. Я сижу и разглядываю открывающиеся мне картинки: городки, деревни, поля, луга — все такое туманное, приглушенное и спокойное под серым шелковистым небом.

Иногда я немного мечтаю. Не приходилось ли тебе, сидя в поезде, выбрать какой-нибудь кусочек пейзажа — одинокое дерево на склоне холма, маленький домик с соломенной крышей вдалеке, спрятавшийся под кучкой вязов или дубов, и (так сказать) мысленно перенестись туда? И стоять в своем воображении под этим деревом или около домика, наблюдая, как вдалеке маленький поезд мчится к какой-то таинственной станции?

Нет, разумеется, не приходилось. Ты у нас слишком благоразумная.

Я еще немного почитала твою госпожу Стоупс. Должна признаться, что, невзирая на самые лучшие намерения, она, несомненно, заставила меня почувствовать себя обездоленной и распущенной. Если верить ей, «средняя нормальная, здоровая женщина» испытывает сексуальное влечение только раз в две недели, причем это желание исчезает так же быстро, как возникает, подобно электрику, проверяющему показания электрических счетчиков, только по более напряженному графику. Интересно, что бы обо мне подумала госпожа Стоупс? Мой собственный электрик-счетовод садится мне на плечи прямо утром, когда я только продираю глаза, и сидит до самого вечера, когда я забираюсь в свою пустую постель.

Я думала, что нелепое сексуальное влечение исчезает вместе с переходным возрастом, подобно чулкам на резинках. Но у меня с годами это влечение становится все сильнее и нелепее. Иногда, без всякой причины, я краснею, а колени превращаются в нечто, сделанное из сливового джема. Я брожу совершенно потерянная в теплой, влажной пелене, неуклюжая и глупая, и то и дело наталкиваюсь на стены. Слишком часто, чтобы жить нормально, мне приходится прибегать к тому отвратительному способу, которому ты обучила меня много лет назад, когда была еще шкодливой девчонкой. Из-за тебя меня точно поджарят в аду, как молочного поросенка.

Вот мы и в Мейплуайте. Ева, какая прелесть! Здесь так изумительно, что красота пронзает сердце, как острая колючка. Ты не замечала, что, как только юность остается позади, каждый миг радости непременно отдается в душе болью? Недавно я обнаружила, что музыка Моцарта до такой степени наполнена такой сердечной болью, что теперь я едва могу ее слушать.

Но здесь и в самом деле прелестно — холмы, поросшие густым лесом, и аккуратные зеленые поля, уходящие в серую мглу, крошечные овечки, мирно пасущиеся на лугах, игрушечные деревни со стройными церковными шпилями над темными тисами. Есть ли место на всем земном шаре прекраснее, чем Англия?

Мейплуайт сам по себе тоже восхитителен. Даже в дождь здесь невероятно красиво. Куда ни глянь, всюду бесконечные луга, наподобие русской степи. Вдали сквозь туман еле проглядывают древние дубы и сосны. Есть там и большой сад, довольно причудливый, огромный, таинственный: в сером тумане он выглядит величественно, как спящие руины, оставленные древним могущественным народом, канувшим в лету. А сам особняк! Огромный, старинный, с высоко громоздящимися стенами серого гранита и двумя большими угрюмыми башнями.

А внутри — ты и представить себе не можешь, сколько там всяких сокровищ! Когда я вошла в большой холл, у меня аж дух перехватило. На одной стене — сплошь старинное оружие: ножи и все такое, а на других стенах развешены прекрасные фамильные портреты — всех Фицуильямов начиная со средних веков. Думаю, два или три из них точно кисти Гейнсборо. А по мраморному полу, точно дешевые половики, стелются восемь самых больших и прекрасных персидских ковров, какие мне только приходилось видеть. Представляешь, целых восемь штук!

Куда ни глянь, новый сюрприз. Здесь, в моей комнате, где я сейчас сижу (на хрупком стуле орехового дерева эпохи Людовика XV) и пишу это письмо (на хрупком столе орехового дерева эпохи тоже Людовика XV с изящно искривленными ножками), мне достаточно только оглянуться, чтобы обнаружить что-нибудь эдакое. На шератоновском секретере стоит мейсенская табакерка, красная и блестящая, как сочное яблоко. Рядом на стене висит зеркало в изумительной резной, с инкрустациями, раме. У меня за спиной кровать, в которой я сегодня буду спать, — чиппендейл о четырех столбиках, большая, как яхта, столбики инкрустированы слоновой костью, занавески вышиты красным шелком.

А какие люди! Высокочтимый Роберт Фицуильям, виконт Перли, просто душка. Я сознаю, что виконты повсеместно пользуются уважением не потому, что все они душки, хотя лорд Перли — прелесть. Он напоминает мне Трелони, садовника госпожи Эпплуайт, — розовощекий, весь в мягком твиде, вот только седые гвардейские усы у лорда Перли длиннее и гуще. Как и его брови, хотя, глядя на них, мне почему-то вспоминаются птичьи гнезда.

Он настаивал, чтобы я звала его Бобом. Боб. Думаю, мне легче обращаться к нему как к «лорду Пусику». Мы сошлись на лорде Роберте — в нарушение приличий, что, вне всякого сомнения, привело бы в ужас писак из «Дебретта».^[4] Как выяснилось, он большевик (!). И собирается после смерти своего отца графа открыть Мейплуайт, как он сам выражается, для трудовых масс, хотя где он найдет «трудовые массы» в девонской глуши, я не представляю. Возможно, он пригонит их на поезде из Бирмингема.

Леди Перли — очаровательная, прелестная женщина, по натуре добрая и изящная. Мне она ужасно понравилась.

Если леди Перли прелестна, то ее дочь, достопочтенная Сесилия Фицуильям, ослепительно прекрасна. И держится с завидным достоинством. Ее коротко стриженные светлые волосы великолепно уложены. Все наряды из Парижа. (Сегодня на ней сверкающее платье с заниженной талией, длиной до колен, ни дюймом ниже.) У нее стройная, гибкая и безукоризненная фигурка, не обремененная лишними холмиками и выпуклостями, как, скажем, у типичной платной компаньонки. Человек, не столь доброжелательный, как твоя корреспондентка, мог бы сказать, что ее красноречие кажется более наигранным, чем нужно. А ее мыслительные процессы порой противоречат действиям, за исключением таких простых, как дыхание. Но, подозреваю, от достопочтенной Сесилии ничего, кроме дыхания, и не требуется.

Аллардайс наконец выбралась из ванной комнаты. Прямо-таки Афродита, выходящая из пены морской. Я только успела распаковать чемоданы (ее и мой). В холле есть почтовый ящик для гостей. У меня как раз осталась минутка, чтобы переодеться к ужину. Я брошу письмо в ящик, а потом напишу еще, при первой возможности.

С любовью, Джейн

Глава третья

Пока мы шествовали по персидскому ковру к столу, Великий человек спросил лорда Боба:

— А медиум? Она уже здесь?

— Будет завтра днем, — ответил лорд Боб. — Вместе с Конан Дойлом. Вы знакомы с Дойлом?

— Да, разумеется. Мы большие друзья. Часто переписываемся.

Лорд Боб кивнул.

— Представить себе не могу, как он придумывает все эти истории. А, вот вы где, дорогие мои.

У стола стояли две дамы. Они повернулись, увидели лорда Боба и улыбнулись. Улыбка дамы постарше была открытой и дружелюбной. У другой, помоложе, скупой и вымученной.

— Только посмотрите, кого я привел, — объявил лорд Боб. — Знаменитого господина Гарри Гудини. А это его помощник, господин Фил Бомон, тоже из Америки. Он впервые в Англии. Джентльмены, моя жена Алиса и дочь Сесилия.

Со всей очевидностью это были мать и дочь. Одного роста, примерно пять футов шесть дюймов, тот же цвет лица и волос, тот же стройный стан. Матери было чуть за пятьдесят, но годы были к ней милостивы. Яркие светлые волосы ниспадали на плечи слегка посеребренными волнами. На ней было жемчужное ожерелье и черное платье, которое могло бы показаться простым, не будь оно сшито из шелка.

По сравнению с теми аристократами, с которыми мне довелось встречаться по приезде в Англию, она и впрямь выглядела аристократкой. Величественная, но не холодная, собранная, но не напряженная. Хотя, по словам Великого человека, она была аристократкой не по рождению. Леди Алиса была из семьи, сколотившей солидный капитал на издательском поприще не только здесь, в Англии, но и на континенте.

Дочь выглядела столь же изысканно, правда, в ее белокурых волосах не было заметно ни одной серебряной нити. Волосы прямые, аккуратно подстриженные — чуть ниже ушей. По сторонам лица длиннее, чтобы подчеркнуть стройную шею. Этому же служил и прозрачный красный шарф, свободно обвитый вокруг горла. Как и собранное у ворота бледно-серое платье, тоже шелковое.

Сесилия вела себя, пожалуй, даже слишком аристократично. В левой руке у нее был бокал шампанского. А правую она держала у самого лица. Между вытянутыми указательным и средним пальцами правой руки дымилась сигарета. Когда она решала, что пора затянуться, ей было достаточно лишь слегка повернуть голову. Причем всякий раз создавалось впечатление, будто для нее даже это — тяжкий труд.

— Привет, — протянула она, обращаясь в пустоту между мной и Великим человеком. Она была, пожалуй, на пару лет моложе мисс Тернер.

— Как поживаете? — осведомилась леди Алиса. В ее глазах было больше жизни, чем во всем теле дочери. — Я так рада, что вы смогли к нам присоединиться. Надеюсь, вам у нас понравится. Если что-то нужно, только попросите. — Затем она повернулась к мужу и положила руку на его твидовый рукав. — Я как раз собиралась за тобой, дорогой. Боюсь, у нас небольшая проблема.

— Что?

Она бегло взглянула на нас и снова повернулась к мужу.

— Наверху, — сказала она и быстро, но очень элегантно пожала плечами.

Колючие брови лорда Боба опустились и сдвинулись, словно два жука-альбиноса слились в объятии.

— Снова за свое, так? — Он нахмурился и погладил седые усы. — Свинья. Вот грянет революция, мы его вздернем вместе с другими. Причем его — первым. — Он ударил кулаком правой руки по ладони левой.

— Знаю, дорогой, — сказала леди Алиса, — но давай кое-что уладим сегодня, хорошо? Я поднимусь с тобой.

Лорд Боб кивнул. Она все еще держалась за него, и теперь он прикрыл ее руку ладонью.

— Спасибо тебе, любовь моя. — Он повернулся к дочери. — Сесилия, будь умницей, представь господина Гудини и господина Бомона остальным гостям. — Он повернулся к нам. — Извините. Домашние хлопоты. — Леди Алиса тоже поглядела на нас.

— Извините меня. Пожалуйста, угощайтесь. — Она виновато улыбнулась, и они дружно, рука об руку, вышли из гостиной.

Великий человек обратился к Сесилии:

— Какие-нибудь неприятности? — Он просто хотел быть вежливым. Другие люди, с их неприятностями, мало его интересовали и даже совсем не волновали.

— Такая тоска, — протянула она и повернула голову, чтобы затянуться. — Это мой дедушка, — сообщила она, выдыхая дым. — У него случаются припадки.

— Вот как. — Он сочувственно кивнул. Где-то научился. — Спазмы в голове. Очень жаль.

— Скорее, обычные скандалы, — все так же равнодушно протянула она. Стряхнула пепел в пепельницу на столе, затем снова подняла руку и задержала ее так, чтобы можно было дотянуться губами. — Вы, разумеется, знаете,что папа большевик. — Рукой, в которой дымилась сигарета, она сняла табачную крошку с нижней губы.

Мы не знали, вернее, я не знал. А Великий человек если и знал, то, скорее всего, забыл. Его лично это не касалось, значит, было несущественно.

— Папа просто ждет, — пояснила Сесилия, — когда дедушка умрет, и тогда он отдаст Мейплуайт крестьянам и рабочим. Естественно, дедушка злится. Он прикован к постели, не встает после несчастного случая уже много лет. Вот он и не может выпороть папу, хотя ему бы, конечно, очень хотелось. — Она повернула голову и затянулась. — Раз в неделю, даже чаще, он начинает кричать и бросаться всем, что попадет под руку. Слуги просто с ума сходят. — Она снова раздвинула губы в улыбке. — Что будете пить? Шампанское? У нас есть и виски, я полагаю.

Гудини покачал головой.

— Спасибо, нет. Я не пью алкогольных напитков и не курю. Никогда не пил и не курил. Алкоголь и табак отнимают силу и волю. А без силы и воли я никогда не стал бы таким, как сейчас.

Сесилия подняла левую бровь. И затянулась сигаретой.

— Да, — сказала она, выпуская дым, — насколько мне известно, вы что-то вроде фокусника.

Другой человек, не столь великий, мог бы растеряться, на что она, наверное, и рассчитывала. Но Великий человек пустился вперед на всех парах.

— Не что-то вроде фокусника, — изрек он, покровительственно улыбаясь. — Фокусником может стать любой. Кое-какой инвентарь, ловкость рук — детские штучки. Пустое. Я же, между прочим, артист-эскапист. Самоосвободитель. Самый первый среди всех эскапистов-самоосвободителей. У меня много подражателей в разных странах, но именно я создал это искусство. И смею вас уверить без ложной скромности: Гудини все еще самый великий. — Он повернулся ко мне. — Правда, Фил?

— Чистая, — подтвердил я. На самом деле так оно и было.

— Вот как? — удивилась она, четко произнося каждую букву. В глазах засветилась слабая искорка, а в голос проникла легкая ирония. — И от чего же вы самоосвобождаетесь?

Ирония, скрытая или явная, в случае с Великим человеком не срабатывала. Он махнул рукой.

— От всего и отовсюду. Начал с наручников и кандалов. Но от них любой может освободиться. Заметьте, я всегда старался идти дальше других, даже дальше самого себя. Естественно, это настоящий вызов. Сегодня Гудини может освободиться из чего угодно. Из запертых сундуков. Из гробов. Будь они хоть под водой, хоть под землей. Понятно, для этого требуется огромная физическая сила и выносливость. Хотите, ударьте меня в живот?

— Простите? — спросила она.

Он расстегнул пиджак.

— Не стесняйтесь. Бейте. Да посильнее. Годы тренировок превратили мышцы Гудини в сталь. — Он кивком показал на свой живот. — Пожалуйста. Не стесняйтесь.

— Ах, — вздохнула Сесилия. Я заметил, что она покраснела. И торопливо оглянулась. Она все же не была такой пресыщенной, какой хотела казаться. Девица снова повернулась к нему. — Большое спасибо, конечно, — сказала она, — может, как-нибудь в другой раз.

Гудини напряг руку и показал ей мускулы, как мясник в лавке показывает свой лучший товар.

— Вот. Валяйте, пощупайте.

Сесилия взглянула на меня в поисках защиты. Но защитник из меня, прямо скажем, никудышный. Она колебалась. Великий человек все еще держал руку в напряжении.

— Ладно, — сказала она и слегка пожала плечами, как будто все это в конечном итоге не имело большого значения. Протянула руку и легонько, как бы из любопытства, прикоснулась к его мускулам.

— Впечатляет, не так ли? — спросил Гудини. — Как сталь. Давите как следует.

— Да, — согласилась девица и потрогала еще раз. И моргнула, проводя пальцами по натянутой черной ткани. — В самом деле… довольно… твердый, верно?

— Естественно, — кивнул Гарри. И опустил руку. — Специальные упражнения, — пояснил он, — долгие годы тренировок, каждый божий день. Алкоголь же разрушит все это в мгновение ока. Видите ли, он пагубно действует на мышечную массу. Разъедает ее, как соляная кислота. Я бы предпочел, если можно, стакан чистой воды.

Сесилия вытаращилась на него, слегка приоткрыв рот. Моргнула еще разок, словно желая прогнать видение, и закрыла рот. Она опять покраснела и оглянулась.

— Да, — сказала она, — конечно. — На лбу у нее даже выступил пот.

Я уже такое видел. Люди чаще всего оказываются неготовыми к нахально-безграничному самомнению Великого человека. У некоторых это вызывает отвращение. Но многих привлекает.

А кое-кого стальные мускулы просто сводят с ума.

Великий человек реакции девушки не заметил. Он отвернулся и теперь стоял, заложив руки за спину и высоко задрав голову. Он внимательно оглядывал комнату, как театральный продюсер, оценивающий театр и возможные прибыли.

Сесилия повернулась ко мне. Откашлялась. И снова надела на себя маску мировой скорби, но, как мне показалось, она и сама понимала, что на этот раз та пришлась ей явно не к лицу.

— А вы что будете пить, господин Бомон?

— Виски. И немного воды. Благодарю.

Сесилия повернулась и затушила сигарету в пепельнице. Она проделала это так резко, даже яростно, что я невольно посочувствовал сигарете.

Сесилия заказала напитки слуге. Она не смотрела в глаза Великому человеку, передавая ему стакан с водой, и рука ее была тверда, как камень. Потом она передала мне виски с водой. Без льда, у англичан лед не в чести.

— Вы должны познакомиться с другими гостями, — обратилась она ко мне.

Глава четвертая

Когда мы отходили под ее водительством от стола, в граммофоне бренчало что-то из Скотта Джоплина.^[5] Мы прошли по персидским коврам мимо огромного камина, в котором запросто можно было бы зажарить мохнатого мамонта. Но мамонта в нем не было. Как, впрочем, и огня, хотя день выдался прохладным. Англичане считают неуместным отапливать свои дома до января. Как, впрочем, и в январе.

За камином мы наткнулись еще на одну группу людей, трех мужчин и даму, сидевших за кофейным столиком. Один из мужчин как раз говорил:

— Именно эту, видите ли, самую что ни на есть провидческую природу сна и открывать герр доктор Фрейд.

Он был маленький и худосочный, с сильным немецким акцентом и с густой бородой, аккуратно подстриженной и пронизанной жесткими завитками седых волос. Череп у него был совершенно лысый и сиял так, будто его натерли воском. На нем были черное блестящее пенсне, хорошо отглаженный черный костюм, сверкающие черные кожаные туфли, накрахмаленная белая рубашка с тугим воротничком с отворотами и крошечная, аккуратная черная бабочка. Он был неподражаем. Просто неотразим. Пыль и беспорядок никогда его не коснутся. Не посмеют.

— Простите меня, доктор Ауэрбах, — сказала Сесилия. Ее голос снова сделался томным. — Папочка назначил меня хозяйкой. Это господин Фил Бомон из Америки и господин Гарри Гудини. — Мне показалось, что она произнесла слово Гудини так, будто мягко покрутила его на языке.

Другие мужчины и дама остались сидеть, но доктор Ауэрбах живо приподнялся на своих коротеньких, отливающих глянцем ножках.

— Господин Гудини! — воскликнул он. И, сверкнув мелкими зубками, потянулся к руке Великого человека. Великий человек почтил его рукопожатием.

— Доктор Эрик Ауэрбах, — представился доктор. — Какое гигантское удовольствие это есть! Я собственными глазами видеть ваше великолепное выступление в Вене несколько лет назад. Потрясающе!

Великий человек посмотрел на доктора сверху вниз и одарил его своей чарующей улыбкой.

— Большое спасибо. — Лесть всегда действовала на него благотворно.

Доктор Ауэрбах резко повернулся к Сесилии. Карие глаза за стеклышками пенсне широко раскрылись.

— Вы, пожалуйста, разрешить мне, мисс Фицуильям, представление?

Она улыбнулась своей беглой, безжизненной улыбкой и равнодушно пожала плечами.

— Да, пожалуйста.

— Замечательно! — восхитился доктор. — Большое вам спасибо. Итак, джентльмены. Начнем с прекрасной дамы. — Он поклонился в сторону сидящей справа женщины. — Разрешить представить вам необыкновенного господина Гарри Гудини. Как вы уже слышать, я сам имел честь лицезреть его представление в Вене. Абсолютно сногсшибательно! Господин Гудини, разрешить представить вам сначала совершенно очаровательную госпожу Корнель.

Совершенно очаровательной госпожой Корнель оказалась сидевшая рядом дама. Возможно, ей было за тридцать, а может — под пятьдесят. Это все, что я могу сказать по поводу ее возраста, и, вероятно, это больше, чем она сама могла бы сказать о себе. На ней были черные туфли на высоких каблуках, тонкие шелковые чулки и плиссированное черное шелковое платье, которое не скрывало ее длинных, бледных рук и гладких, бледных плеч. Подстрижена она была под мальчика, волосы прямые, черные и блестящие. В овале лица что-то кошачье, носик маленький, губы красные, рот широкий. Из-под длинных черных ресниц смотрели большие миндалевидные глаза. Они были того же цвета, что и волосы, и смотрели так, будто в мире не осталось ничего, чего бы они не видели хотя бы дважды.

В руке дама небрежно держала длинную коричневую сигарету. Дама поклонилась Великому человеку и улыбнулась.

— А этот джентльмен, — продолжал доктор Ауэрбах, — есть сэр Дэвид Мерридейл.

Сэру Дэвиду было под сорок. Сшитый на заказ черный костюм облегал широкие плечи, сшитый на заказ жилет подчеркивал плоский живот. Волосы у него были темные, за исключением элегантных седых прядей, элегантно серебрящихся на висках. Высокий лоб, крупный нос, черные усы и порочный широкий рот. Он удобно устроился в мягком кресле, положив руки на подлокотники и скрестив ноги в коленях. В левой руке он держал бокал с шампанским. Казалось, его постоянно что-то веселит.

Сэр Дэвид, кивнув, поздоровался. Великий человек сказал:

— А это мой секретарь и близкий друг господин Фил Бомон.

Я кивнул и улыбнулся. Вежливо. Когда привыкнешь, то уже легче.

Сэр Дэвид сказал:

— Присоединяйтесь к нам. Доктор Ауэрбах только что просвещал нас насчет психоанализа.

— О, нет, нет, — заторопился доктор Ауэрбах и замахал своими маленькими ручками с маникюром. Он явно взял все в свои руки. — С этим мы покончили, раз тут великий Гудини. Пожалуйста, мисс Фицуильям, вы не желаете сидеть рядом со мной?

Она села на вышитую банкетку. Великий человек предпочел пустое кожаное кресло во главе стола, что меня совсем не удивило. Осталось лишь одно свободное место, на диване рядом с госпожой Корнель, и я сел там. Она затянулась, выдохнула бледно-голубой дым через изящные ноздри и взглянула на меня из-под приопущенных век. Она пользовалась духами из экстракта цветов, выросших не иначе как в саду эдемском.

Сэр Дэвид рассматривал вновь прибывших. Он был все так же весел.

— Итак, — сказал доктор Ауэрбах, наклоняясь к Великому человеку и потирая руки, — вы приехать сюда, чтобы разоблачить медиума, верно? Или подтвердить ее несостоятельность?

Гудини задумчиво кивнул.

— Я вижу, вы знакомы с моей работой. Да, я добился большого успеха в разоблачении лживой практики людей подобного сорта. В юности я и сам был выдающимся медиумом на сцене, хотя и очень короткое время, и только ради развлечения богатых семей. С той поры я непрерывно изучаю оккультные науки. Собрал самую большую и полную библиотеку на эту тему. Естественно, Гудини подготовлен лучше, чем кто-либо, чтобы разоблачить трюкачество и обман. — Он улыбнулся. — Только с возрастом обретаешь мудрость.

Сэр Дэвид заметил:

— Вы в самом деле так думаете? Я по опыту знаю, что люди вообще редко становятся мудрыми. Они просто накапливают свидетельства.

Гудини изобразил на лице вежливое удивление.

— В самом деле? — сказал он.

— Свидетельства чего, сэр Дэвид? — поинтересовался доктор Ауэрбах.

— Своей несомненной правоты, — уточнит сэр Дэвид.

Великий человек учтиво выжидал, когда все выговорятся.

Госпожа Корнель взглянула на сэра Дэвида.

— Вы имеете в виду и себя, Дэвид? — Голос у нее был низкий и густой, как шкура тюленя.

— Разумеется. — Он улыбнулся. — Но, безусловно, моя правота вообще не подлежит сомнению.

— Еще бы. — Она повернулась к Великому человеку. — Значит, вы не верите.

— Нельзя сказать, верю я или не верю, мадам, — изрек Великий человек. — Я отношусь к таким вещам объективно, как осторожный ученый. Как ученый, у которого большой опыт в этой области.

— Доктор Ауэрбах, — сказал сэр Дэвид, — а у вашего коллеги Фрейда есть мнение о спиритуализме? Похоже, у него на все есть ответ.

Гудини снова изобразил на лице вежливую мину и принялся ждать.

— Герр доктор Фрейд, — сказал доктор Ауэрбах, — еще только собираться написать о спиритуализм. Но он человек рациональный, так? Полагаю, я не очень много на себя брать, если сказать, что он считать это своего рода суеверием. И, конечно, соответственно рассматривать это как отступление.

— Отступление? — переспросила госпожа Корнель.

Он кивнул.

— Отступление, так сказать, на более раннюю стадию развития. Даже самый хорошо приспособленный человек делать это иногда, чтобы избавиться от беспокойства. Он может кусать ногти, например, или заняться необычным сексом, или читать детективные романы.

— Я, разумеется, за необычный секс, — улыбнулся сэр Дэвид. — Но на вашем месте я не стал бы упоминать о детективных романах в таком контексте, когда приедет Конан Дойл.

— Как человек, имеющий дело с психикой, — сказал Великий человек, — я часто замечал, что врачей и университетских профессоров, когда им приходится этим заниматься, легко увести в сторону. Понимаете, они ведь имеют дело с материей, с физикой. А материю с физикой, какими бы сложными они ни были, намеренно не обманешь. Зато все так называемые медиумы, которых мне доводилось разоблачать, такое намерение имели.

— Поразительно, — заметила госпожа Корнель. Она повернулась ко мне и сказала: — А вы, господин Бомон, тоже скептик?

— Я как-то об этом никогда не задумывался, — ответил я.

Она улыбнулась. Ее черные миндалевидные глаза заглянули в мои.

— То есть вы никогда не задумывались, что станет с нами, когда мы умрем?

— Похоже, есть только один способ это выяснить. Но я не спешу.

Она снова улыбнулась, пошире. Зубы у нее оказались ослепительно белыми.

— Лично мне, — сказал сэр Дэвид, — спиритическое понятие Великого Зазеркалья кажется невероятно скучным. Ни тебе caneton à l’orange^[6] в пределах видимости. Ни grisette.^[7] Определенно я предпочитаю Париж.

Госпожа Корнель улыбнулась ему:

— Но, Дэвид, они тебя не впустят. Ты и так пробыл там слишком долго. Тебя наверняка пошлют куда-нибудь, где попроще и потише. Вроде Брайтона.

— Поеду в Париж, — отрезал он. — Инкогнито.

— Да, — сказал Великий человек, — Париж замечательный город. Добрые парижане любят и ценят меня. В Париже я показал несколько лет назад свое знаменитое освобождение из молочного бидона.

Сесилия поднесла бокал с шампанским к губам и протянула:

— Господин Гудини может освободиться из чего угодно.

Сэр Дэвид снова развеселился.

— А что вы делали в этом молочном бидоне?

— Освобождался из него, — сказал Великий человек. — Никто до меня не пытался этого сделать.

— Могу себе представить, — заметил сэр Дэвид.

Сэр Дэвид, доктор Ауэрбах и Великий человек. Они тянули одеяло каждый на себя. Если собрать все эго, скопившиеся за этим столом, и погрузить на океанский лайнер, он бы тут же опрокинулся и камнем пошел ко дну.

— Совершенно потрясающая иллюзия, — сказал доктор. Он снова встал у руля. — В этот молочный бидон, немного больше обычного, наполненный водой, господин Гудини запираться. На четыре замка.

— На шесть, — поправил Великий человек.

— Да, на шесть, еще лучше. Только могите себе представлять, у него нет воздуха, чтобы дышать, нет ключа, никаких средств для свобода. Зрители ждут. Перед молочный бидон ставят ширма, чтобы скрыть от зрителей. Время идти. Одна минута, две минуты, три минуты. Люди начинать волноваться, так? Они тревожиться. Ведь никто не может пробыть под водой так долго? Но тут вдруг из-за ширмы выходит господин Гудини и машет рукой. Бурные, бурные аплодисменты. Ширму убирать, и перед вами молочный бидон, все еще закрытый. Когда его открывать, он оказываться все еще полный воды.

— Очень точное описание, — заметил Великий человек. — Разве что я бы возразил против слова «иллюзия». Молочный бидон реален. Вода реальна. Гудини реален.

Доктор Ауэрбах поспешно кивнул.

— Да, да, конечно, это просто слово.

Великий человек улыбнулся и махнул рукой, даруя прощение. Доктор Ауэрбах не заметил, что его простили. Он прищурился и сказал:

— Это ведь почти мистика, верно? Некоторым образом это есть воспроизведение травмы рождения, высвобождение из матки. Внутри бидон темно, как в утробе. Вода — околоплодная жидкость, так? Вы сами, согнувшись, как зародыш. И потом, как зародыш, вы вырываться на свет. — Он в восхищении покачал головой. — Потрясающе!

Гудини неловко заерзал в кресле.

— Доктор Ауэрбах, вы меня извините, но подобные слова не совсем к месту. — Он учтиво поклонился сначала госпоже Корнель, а затем Сесилии.

Доктор Ауэрбах нахмурился.

Сэр Дэвид с удовольствием заметил:

— Тогда жаль, что вас не было, когда добрый доктор объяснял нам Эдипов комплекс Фрейда. Замечательное понятие. Похоже, все мы, мужчины, немного больше привязаны к своим матерям, чем нам кажется. Мы все одержимы тайным желанием завалить милую старушку на кровать и поиметь. Я вас правильно понял, доктор?

— Боюсь, вы все упрощать, сэр Дэвид. — Доктор Ауэрбах повернулся к Великому человеку. — Понимаете, герр доктор Фрейд установить, что маленький ребенок мужского пола жаждет получить безоговорочные сексуальные права на свою мать. Став свидетелем сексуального совокупления родителей, ребенок вырабатывать в себе враждебность к отцу.

— Доктор Фрейд наверняка не встречался с моей матушкой, — вмешался сэр Дэвид. — Одного взгляда на Эвелин было бы достаточно, чтобы он немедленно выбросил свою теорию в унитаз. Полагаю, вместе с ужином. Любой ребенок в своем уме, — он улыбнулся госпоже Корнель, — и я, разумеется, включаю в эту компанию себя в юном возрасте, был бы счастлив позволить целой команде регбистов позабавиться со старой коровой.

— Дэвид, — сказала госпожа Корнель, — ты ужасный человек.

— Если ты считаешь меня ужасным, Ванесса, то тебе определенно стоит познакомиться с Эвелин.

Доктор Ауэрбах качал головой.

— Совершенно неважно, как выглядеть ваша матушка, сэр Дэвид. Важно только…

— Простите… — Это слово произнес Великий человек. Он поднялся с кресла. Его лицо побелело. Голос слабый, движения неуверенные. — Я плохо себя чувствую. Извините.

Прижав руку к животу, он кивнул, ни к кому конкретно не обращаясь, затем повернулся и нетвердыми шагами удалился.

Госпожа Корнель взглянула на меня.

— Может быть, он что-то съел?

Сэр Дэвид вежливо поднял брови.

— Мою мамашу, например?

Госпожа Корнель с сердитым видом поверглась к нему, потом снова обратилась ко мне.

— Он скверно выглядел. Полагаете, с ним все будет в порядке?

— Возможно, — сказал я. — Но поездка была долгой.

— Вы ехали из Лондона машиной? — спросил сэр Дэвид.

Я кивнул.

— А из Амстердама позавчера морем.

— Тогда все понятно, — сказал он. — Английская кухня наложилась на голландскую. Удивительно, что вы еще ходите.

Я повернулся к госпоже Корнель.

— Пойду взгляну, как он там.

Она приподняла брови, как будто слегка удивляясь.

— Да, — сказала она, — так будет лучше.

Утренняя почта

Мейплуайт, Девон

17 августа (раннее утро)

Дорогая Евангелина!

Ночью, прислонившись к спинке кровати и согревшись под простынями и одеялами, я пишу тебе и чувствую себя до смешного счастливой, настолько, что время от времени (никто не смотрит) обнимаю сама себя. И на время забываю, что в соседней комнате храпит Аллардайс.

Ева, в Мейплуайте действительно есть призраки. Один, по крайней мере, точно. Разве это не чудесно?

Впервые о призраке я услышала за ужином. Мы все сидели за столом — леди Перли с одной стороны, лорд Перли с другой. Первой о призраках заговорила Аллардайс. Между палтусом и цыпленком в винном соусе.

— А теперь, Алиса, — сказала она, и даже слепой бы заметил, как она наслаждается этой фамильярностью с хозяйкой особняка, — ты должна рассказать нам все об этом твоем призраке. Ребекка де Винтер кое-что говорила, но она напустила столько туману по поводу подробностей.

Леди Перли улыбнулась. У нее приятная улыбка. Как я уже говорила, она — приятная женщина. (На ней было черное платье из шелкового крепа, скроенное по косой; догадываюсь, что нашлись бы отчаянные женщины, способные убить за такое платье.)

— Но я никогда его не видела, — сказала она. — Хотя, конечно, слышала.

— И что он говорит? — спросила Аллардайс.

— Он ничего конкретно не говорит. Только стонет, И очень редко, поздно ночью. — Она едва ли не извинялась. То, что она хотя и очень отдаленно приходится родственницей Аллардайс, доказывает, какие тайны порой скрывает природа. — Боюсь, он не очень интересный призрак, — добавила она.

— Но это только один из них, мама.

Это вмешалась достопочтенная Сесилия, доченька. Идеал. (На ней было прелестное маленькое платьице без рукавов из серого шелка, собранное у ворота, чтобы подчеркнуть аристократическую шею.)

— Так есть еще? — спросила Аллардайс, поворачиваясь к ней.

— Их всего три, — сообщила достопочтенная Сесилия своим сочным голосом. — Лорд Реджи и еще двое. Женщина и юноша.

— Сесилия снова наслушалась Макгрегора. — Это сказал лорд Роберт, улыбаясь дочери с нарочитой нежностью. Она сидела справа от него.

— А кто такой Макгрегор? — спросила Аллардайс.

— Егерь, — ответил лорд Роберт. — Надежнее сторожа для оленей не сыскать. Правда, слишком много о себе воображает. Шотландец, — добавил он, будто это все объясняло.

— Он видел их своими глазами, папа, — настаивала достопочтенная Сесилия. — У пруда, у старой мельницы. Под ивой. Женщина была в длинном белом платье и держала за руку мальчика. Макгрегор сказал, что парнишке лет десять — двенадцать. Они стояли и смотрели на воду, так Макгрегор говорит. Когда к ним приближаешься, они просто исчезают.

— Ерунда, — сказал лорд Роберт. И повернулся к Аллардайс. — До Макгрегора никто ничего не слышал о призраках у пруда. Единственная история о призраках здесь, в Мейплуайте, это история о привидении в восточном крыле. Говорят, оно здесь уже несколько веков. Наверное, кто-то из предков. Реджинальд Фицуильям, третий граф. Старый эксплуататор и свинья. Самый мерзкий реликт древних времен. Перепортил половину деревенских девок. В конечном итоге какой-то арендатор его прикончил. Прыгнул на него с дерева, когда он ехал на лошади, свалился ему прямо на шею и сломал ее. А себе сломал лодыжку. Разумеется, беднягу повесили.

— Когда это было? — спросила госпожа Корнель.

— Наверное, осенью, — заметил сэр Дэвид Мерридейл, — раз арендаторы начали осыпаться с деревьев.

Сэр Дэвид мнит себя остроумным человеком. Он действительно умен и остроумен, хотя несколько грубоват, и красив, тоже несколько грубовато, но он далеко не так красив и не так остроумен, как полагает сам. Признаюсь, мне он не нравится. Если ему удается сказать что-нибудь более или менее умное, он многозначительно смотрит на меня, как будто ждет, что я в восторге брошусь к его ногам.

Но его многозначительные взгляды не самое худшее. Ты, наверное, обращала внимание, как некоторые мужчины наблюдают за женщинами, если думают, что этого никто не замечает? Они разглядывают их как подношение, будто им, мужчинам, решать, принимать это подношение или отвергнуть. Сэр Дэвид один из таких.

— В тысяча шестьсот семидесятом, — ответил ей лорд Роберт. — При Стюартах. Чарлз Второй.

Сесилия сказала отцу:

— Но я думала, что ты не веришь в привидения, папа.

Если прислушаться, то может показаться, что в аристократическом голосе Сесилии улавливается слабое кошачье мурлыканье.

— Не верю, — сердито возразил он. — Буржуазная ерунда, все эти ваши призраки. И в привидение в восточном крыле не верю. Хотя люди болтают о нем уже несколько веков.

— А кто-нибудь его видел? — спросила госпожа Корнель.

Она вдова, стройная, красивая, просто шик!

Леди Алиса улыбнулась.

— Он совершенно безвреден, Ванесса.

— Кстати, он не всегда был таким, — заметил сэр Дэвид. — Если верить легендам, ни одна девица в восточном крыле не чувствовала себя в безопасности. — Он взглянул на меня и еле заметно улыбнулся.

— Чушь, — сказал лорд Роберт, — буржуазные сплетни.

Разговор про привидения закончился вместе с курицей, но потом возник снова и опять по инициативе Аллардайс. Мы все сидели в гостиной, где стены сплошь увешаны прекрасными и, вероятно, бесценными бельгийскими гобеленами, изображающими сцены из «Похищения сабинянок».^[8] (Ты помнишь сабинянок? Тот день в саду академии для молодых леди госпожи Эпплуайт? Лично я помню: ведь ты так убедительно играла римлянина.)

После ужина прибыл еще один гость — доктор Эрик Ауэрбах, австрийский психиатр. (Не слишком интересен, как мне кажется, и маленького роста, на несколько дюймов ниже меня.) Он сидел с другой стороны стола вместе с Мерридейлом и госпожой Корнель. Когда лорд Роберт, как я подозреваю, по доброте душевной, сел между Аллардайс и мною, она тут же сказала:

— Расскажи-ка, Роберт. Этот твой ужасный призрак. Как он выглядит?

— Никогда его не видел, Марджори. Говорил уже, я не верю в эту чепуху.

— Ребекка говорила, что ему за семьдесят. Что у него ужасно седые волосы и длинная белая борода. И голова у него как-то странно наклонена.

— Чушь! — Тут он повернулся ко мне и улыбнулся: — Не волнуйтесь, мисс Тернер. Сотни женщин ночевали в восточном крыле, если не тысячи. Смею заверить, были среди них и девицы. И ни одну из них призрак не потревожил.

Наш разговор прервал дворецкий — он привел двух новых гостей, и одним из них был знаменитый американский маг Гарри Гудини. Он ниже ростом, чем мне представлялось, но выглядит своеобразно и так и брызжет энергией. Безусловно, талантлив. «Достал» пятифунтовую банкноту из чайника Аллардайс (прелестный серебряный чайник с цветочной чеканкой, который кто-то из слуг принес, когда она заявила, что просто не может пить кофе). Господин Гудини подарил ей банкноту, что, понятно, привело ее в восторг. Ее привело бы в восторг и пенни, но откуда ему было это знать.

Второй гость был секретарь господина Гудини, высокий, смуглый американец по имени Бомон, который, как мне показалось, большую часть своего времени проводит, посмеиваясь над всем и вся. Он явно, правда, по непонятным мне причинам влюблен в себя. Как сэр Дэвид, только без плоских шуточек.

На этом пока все. Теперь попробую заснуть. Да и писать больше не о чем.

Сейчас я на цыпочках пройду мимо храпящей Аллардайс и брошу письмо в ящик в холле, затем на цыпочках же вернусь в свое уютное гнездышко. И, кто знает, может, во тьме ночной меня навестит призрак!

С любовью, Джейн

Глава пятая

Я постучал.

— Кто там? — Голос Великого человека был еле слышен через толстую дубовую дверь.

— Бомон.

— Входите!

Великий человек лежал, распростершись, на покрывале лицом вверх, как будто свалился туда со скалы. Он был полностью одет, правая рука прикрывала глаза.

— В чем дело, Гарри? — спросил я.

— Мерзость, — сказал он. Хотя я и находился с ним в одной комнате, голос его все равно звучал слабо. — Мерзость. Никогда в жизни не слышал такой мерзости.

— Какой еще мерзости, Гарри?

Он снял руку с глаз. Сел и опустил ноги на пол.

— Вы слышали его, Фил? Этого вредного коротышку-немеца?

— А я думал, он австриец.

Гарри пожал плечами.

— Австриец или немец, какая разница? Вы слышали? Ребенок мечтает о том, чтобы обладать родной матерью! Своей матерью! — Он на мгновение закрыл глаза, потом снова открыл. — Фил, если бы моя дорогая матушка была жива и слышала это, ее тут же хватил бы удар. Вы когда-нибудь слышали такую непристойность? Я боялся, меня вырвет.

— Ну, Гарри, — сказал я, — читали мы об этих психоаналитиках. По-моему, не стоит воспринимать их всерьез. У них полно всяких бредовых теорий.

Он покачал головой и уставился вдаль.

— А этот сэр Дэвид? Как только у него язык повернулся?

— Мне кажется, сэру Дэвиду нравится шокировать людей.

— Но так говорить о своей матери. — Он взглянул на меня и проникновенно сказал: — Фил, я действительно верю, что если ангел когда-либо сходил на землю, то не иначе как в обличье моей матушки.

Он уже это говорил, и не раз.

Мне думается, что именно смерть матери привела его к медиумам. Гарри искал такого медиума, которому можно было бы довериться, но поскольку он и сам много чего знал, то не мог доверять никому.

— Похоже, сэр Дэвид так про свою мамашу не думает, — заметил я.

Гарри резко встал.

— Мы уезжаем, Фил. Мы не можем оставаться среди этих людей.

Я прислонился к каменной стене и опустил руки в карманы.

— А как же сеанс? Он отмахнулся.

— Пусть проводят свой дурацкий сеанс без Гудини.

— Произведем плохое впечатление, — заметил я.

Он нахмурился.

— Что вы имеете в виду?

— Если вы сейчас уедете, то признаете свое поражение.

Он выпрямился во весь рост.

— Гудини никогда не признает поражения.

— Этот медиум, мадам Созострис, будет всем говорить, что вы дали деру, потому как не сумели вывести ее на чистую воду.

Он фыркнул.

— Знаменитая мадам Созострис. Где же она? Опаздывает.

— Тем хуже. Вы даже не стали ее дожидаться.

Он сморщился и задумчиво прикусил нижнюю губу. Повернулся и направился к окну. Заложил руки за спину и обхватил левую кисть правой. Уставился в окно.

Может, он в него и не смотрел. Все равно, кроме тьмы, там ничего не было видно. Может, он любовался своим отражением.

— Почему бы их просто не замечать? — предложил я. — У вас весь мир в кармане, Гарри. В понедельник вы уже не увидите эту парочку.

— Мерзкие паразиты, — сказал Гарри. Он все еще смотрел в окно.

— А как насчет Конан Дойла? — спросил я. — Разве он вам не друг? Представляете, как он расстроится, если вас не застанет?

О чем я забыл упомянуть, так это о том, что лично мне выполнять свою работу в деревне было бы куда проще, чем в Лондоне.

Я также умолчал, что если мы уедем сейчас, то придется всю ночь сидеть за рулем, а я слишком устал и слишком любил жизнь, чтобы пустить за руль его.

— А лорд Боб и леди Алиса? — сказал я. — Вы их обидите. Об этом наверняка узнают. И вас перестанут приглашать на такие собрания.

Он подумал еще немного и отвернулся от окна.

— Да, да, конечно. Вы совершенно правы, Фил. Они на редкость приятные люди, эти лорд и леди Перли, не так ли? Удивительно вежливые. Я не могу их обидеть. Они были так гостеприимны.

— То-то и оно.

Он кивнул.

— Ладно. Остаемся. Я стану выше этого, выше этой парочки. Паразиты. Придется их не замечать, как вы и предлагаете. Да и кто они для меня? Никто. Даже хуже того.

— Вот и правильно.

— Хорошо. — Он снова кивнул. — А теперь, я думаю, пора на покой. Я, как ни странно, здорово устал.

— Думаю, я тоже завалюсь спать прямо сейчас. Не возражаете, если воспользуюсь ванной комнатой?

— Нет, разумеется, нет.

Я вышел из его комнаты, прошел мимо ванной и вошел в свою. Обошел кровать и подошел к столику. Открыл свой чемодан. Я его не запирал. Люди, как правило, не интересуются открытыми чемоданами.

Но когда я присмотрелся, то обнаружил, что моим кто-то все же заинтересовался. Порылся. Осторожно, но не очень.

Я выложил одежду на кровать. Затем достал несессер с бритвой и зубной щеткой и положил рядом. Потом добавил до кучи бутылку бурбона.

— Фил? — Великий человек стоял в дверях между моей комнатой и его.

Я выпрямился и взглянул на него поверх атласного покрывала.

— Да?

Он недоуменно хмурился.

— Кто-то пытался вскрыть мой чемодан.

Я кивнул.

— Что-нибудь пропало?

Он нервно тряхнул головой.

— Нет, нет. Замки сделаны по специальному заказу, и открыть их, конечно, невозможно. Но кто-то явно пытался их взломать. Такой специалист, как я, может определить это с первого взгляда. — Он снова нахмурился. — Вы больно спокойно к этому относитесь, Фил.

— А в мой залезли. Правда, вроде ничего не взяли.

— Кто же посмел?

— Из гостей — никто. Они все внизу. Наверное, кто-то из слуг.

Гудини выпрямился.

— Фил, — сказал он, — мы должны немедленно об этом сообщить.

— Давайте не будем торопиться, Гарри.

— Но ведь это нарушение прав собственности. Осквернение. И если его слуги воруют, лорд Перли должен об этом знать.

— Кто бы это ни был, он ничего не украл. И если вы скажете хозяину, все слуги будут знать, что мы догадались. Включая того, кто это сделал. Может быть, ему лучше пока ничего не знать.

Великий человек подумал. Затем кивнул.

— Зато мы будем знать то, чего он не знает.

— Как маг и зрители.

Он снова кивнул.

— Так мы получим преимущество. И, может, сумеем поймать его за руку.

— Точно.

Он ухмыльнулся.

— Отлично. Согласен. Значит, молчок.

— Молчок, — подтвердил я.

— Прекрасно.

После того как Великий человек вернулся к себе в комнату, я сунул руки в пустой чемодан и большими пальцами нажал на две потайные защелки. Поднял фальшивое дно. Маленький «кольт» калибра 32 был на месте. Равно как и запасные обоймы.

Я установил дно на место. Повесил кое-что из одежды в шкаф, достал из кармана часы и положил на прикроватный столик. Потом разделся, надел пижаму и халат, прихватил несессер и пошел в ванную умываться.

Когда я открыл дверь ванной комнаты, Великий человек уже выходил оттуда в пижаме. Пижама была роскошная. Черный шелк, отвороты окаймлены золотом, на переднем кармане — золотая буква «Г». В одной руке он держал зубную щетку, в другой — порошок. На лбу — черная шелковая повязка для глаз.

— Спокойной ночи, Гарри, — сказал я.

Он переложил щетку в левую руку, в которой держал порошок, поднес правую к уху и вытащил кусок воска.

— Что вы сказали?

— Спокойной ночи.

Он улыбнулся и кивнул.

— Спокойной ночи, Фил. Приятных сновидений. — Он снова заткнул ухо.

Ночью он закрывает глаза повязкой и затыкает уши воском, потому как считает, что у него бессонница. Возможно, ему всю ночь снится, что он не спит. Но я однажды спал с ним рядом в купе поезда Амстердам — Лондон и долго-долго слушал храп, похожий на сопение спаривающихся свиней. А утром он заявил, что так и не сомкнул глаз.

Я вернулся к себе и закрыл общую дверь. Снял халат и повесил его на плечики в шкаф, потом скользнул в постель и выключил свет.

Я лежал и размышлял: кто мог залезть в мой чемодан? Потом решил, что сейчас я все равно ничего сделать не смогу. И уже через несколько мгновений я спал.

Меня что-то разбудило.

Приоткрылась дверь комнаты? Шаги?

Глаза у меня были широко открыты. Я прищурился. Я лежал, распластавшись на спине. Головой к двери, руки поверх одеяла.

Я старался дышать медленно и ритмично.

Небо, судя по всему, прояснилось. Лунный свет, пробившись в комнату, лег бесцветным треугольником на темный персидский ковер.

Я прислушался.

Услышал тихое тиканье моих часов, лежащих на столике рядом с кроватью. И больше ничего.

Все еще щурясь, я уставился в темноту около двери.

Может, там что-то, вернее, кто-то был — откуда взялась эта бледная серая тень, выступающая из густой темноты?

Определенно было. Что-то длинное и тощее. Пепельного цвета. И двигалось прямо на меня. Очень медленно. Неслышно.

Я пожалел, что не вытащил «кольт» из чемодана и не сунул его под подушку. Не думал, что сегодня ночью он мне пригодится.

Тень подошла еще ближе. Всего лишь мутное пятно на черном фоне, не издающее ни малейшего звука. Тут оно скользнуло в лунный свет, и я увидел, что это фигура в белом, с головы до ног. На голове капюшон, и там, где должно быть лицо, зияла темная дыра. В правой руке был какой-то предмет — он вдруг сверкнул в лунном свете.

Фигура в белом приближалась. Потом выскользнула из лунного света и снова превратилась в тень — серебрящуюся на черном озоне.

Осталось четыре фута.

Три фута.

Два фута от кровати. Тень склонилась надо мной.

Я размахнулся и ударил. Метился в капюшон — пониже, в подбородок.

Костяшки моих пальцев во что-то уперлись. Фигура, словно бестелесная, рухнула на пол. Я сел, включил свет, спрыгнул с кровати, наклонился и перевернул фигуру навзничь. Капюшон сдвинулся.

Передо мной лежала Сесилия. Без чувств.

Я выругался.

Сесилия открыла глаза. Моргнула.

— Что? — спросила она.

Я снял с ее лица мокрое полотенце и бросил его в керамический тазик на полу.

— Все хорошо, — сказал я.

Она снова моргнула. Взгляд все такой же блуждающий. Я отодвинул лампу на столике подальше.

— Все хорошо, — еще раз заверил ее я.

Она взглянула на меня.

— Что случилось?

Она лежала на моей постели. На ней было даже не покрывало, а белый шелковый халат с капюшоном. Под халатом — ничего. Я это почувствовал, когда поднимал ее с пола и укладывал на постель.

— Вы споткнулись, — сказал я.

— Я… — Девушка поморщилась. Подняла руку и прикоснулась к подбородку. — Больно, — вырвалось у нее. Она казалась беззащитной и потерянной, как двенадцатилетняя девочка.

— Наверное, ударились, когда упали. И потеряли сознание.

Тут ее глаза распахнулись. Она быстро огляделась, потом уставилась на меня. Я сидел на краю кровати в халате. Ее халат был туго затянут поясом, но она все равно вцепилась в него обеими руками и попыталась завернуться в него плотнее. Попробовала сесть, снова поморщилась и откинулась назад, на подушку.

— А вы что здесь делаете? — Она уже говорила шепотом.

Я улыбнулся.

— Только что хотел задать вам тот же вопрос.

— Но это комната господина Гудини!

— Мы махнулись.

Она нахмурилась.

— Махнулись?

— Поменялись комнатами. Что вам нужно от господина Гудини?

Она опустила брови. Руки все еще цеплялись за халат.

— Думаю, это не ваше дело.

Томной протяжности в голосе как не бывало. Возможно, она снимает ее с себя на ночь вместе с одеждой. Прежде чем отправиться бродить по чужим комнатам.

— Я устраиваю ему встречи, — пояснил я. — Обычно он их не назначает на два часа ночи.

— Я… Если вам и в самом деле нужно знать, — проговорила она чуть громче, — я хотела его кое о чем спросить. — Она снова поморщилась и коснулась левой рукой подбородка. — Ой!

— О чем спросить? — Я взял то, что она принесла с собой. То, что подобрал, когда поднимал ее с пола. Наручники.

Она уронила руку на грудь и покраснела. Яркий румянец, сочный алый цвет, заливший все лицо от шеи до лба. Он рассказал мне все, что я хотел знать о ее появлении, причем с лихвой.

Я бросил наручники на кровать.

Она взглянула на них, потом подняла глаза на меня.

— Это моего деда, — пролепетала она словно в оправдание. — Из его коллекции. Я думала, будет забавно, если господин Гудини научит меня их отпирать.

Я кивнул.

— Правда, — прошептала она.

— Не надо шептать, — сказал я. — Никто не услышит.

Она посмотрела на дверь, ведущую в комнату Гудини. И повернулась ко мне. Осторожно так, будто проверяла, не вру ли я. Закусила нижнюю губу. Опять зарделась. Не так ярко, зато явно. Широко раскрыла глаза и проговорила:

— Вы сказали, никто не услышит, потому что собираетесь лишить меня чести?

— Ваша честь в безопасности, — сказал я.

Она снова поглядела на руки и, когда их подняла, уже улыбалась. Пыталась казаться смелой, и ей это удавалось.

— Точно? — спросила она.

Я улыбнулся. Думаю, то была отеческая улыбка, хотя могу ошибаться.

— Вам пора к себе, — сказал я.

Она наблюдала за мной. Подняла руку и провела указательным пальцем по моей руке, от запястья до костяшек пальцев. Слегка склонила голову набок.

— Американцы все такие благородные?

Я кивнул.

— Мы даем обет.

Кончик ее пальца был мягким и теплым. Кончик второго, присоединившегося к первому, тоже. И третьего. Она молча наблюдала за мной.

Мне надо было встать. Надо было отодвинуться. Я же убедил себя, что остался сидеть просто из любопытства. Когда-нибудь я, наверное, сумею убедить себя настолько, что продам сам себе Бруклинский мост.

— Пора спать, — сказал я.

— Вы, верно, думаете, — сказала она, — что я нимфоманка.

— Нимфоманка?

— Женщина, которая отчаянно…

— Я знаю, что это значит.

— У меня была подруга, Гвендолин, и все называли ее нимфоманкой. Ее отправили в сумасшедший дом. Она до смерти влюбилась в лакея в поместье своего отца. А я всегда считала, что она ни в чем не виновата. Питерс был просто душка, мы все были в него влюблены, все девчонки. Но родители потащили ее к семейному врачу, и он подписал бумаги, подтверждавшие, что она нимфоманка. Тут уж ничего не поделаешь. И ее заперли вместе с психами.

— Почему же ее родители просто не дали пинка лакею?

— Пинка? В смысле уволили? Ну, они, конечно, это сделали, сразу же. Но Гвендолин все равно сбежала с ним. Понимаете, она влюбилась до смерти. Потом ее поймали. И снова посадили к сумасшедшим.

— Не думаю, что какой-то лакей может сделать девушку нимфоманкой.

Она одобрительно кивнула.

— Лично я считаю, что нимфоманию, саму идею, придумали мужчины, а вы?

— Кто знает, — заметил я. — Вставайте, Сесилия, пора в кровать.

— Я уже в кровати, — заявила она. Улыбнулась и снова поморщилась. — Ох! — Ее пальцы слегка сжали мою руку. — У нас есть правило. Здесь, в Англии. Если у кого что болит, например подбородок, другой должен это место поцеловать. Чтобы перестало болеть, понимаете?

— У нас в Америке тоже есть правило. Не валяй дурака с дочкой хозяина.

Она состроила гримасу.

— Как с его лошадью или машиной. Знаете, я ведь не просто дочка. Не какой-нибудь предмет или часть недвижимости. Я личность, и у меня есть права. Я человек.

— Вижу.

— Ну вот. Так я имею право на поцелуй?

Она уже вполне вошла в роль. Я тоже. В этом-то вся штука.

— Ладно, — сказал я, — пошли.

Она убрала пальцы. Взяла с постели наручники и протянула мне, игриво поглядывал на меня через соединявшую ихцепочку.

— Кто наденет первый, вы или я?

— Пойдемте, Сесилия.

Для человека, который только что был без сознания, она действовала очень быстро. Накинула один браслет мне на руку и защелкнула.

— Думаю, вы.

Я встал и отошел от кровати. Наручники болтались у меня на левом запястье.

— Ключ, Сесилия.

Она засмеялась. Легко так, музыкально. Сложила руки на груди, покачала головой. И самодовольно улыбнулась, как грабитель в банке в дождливый воскресный день.

Я сделал шаг к ней.

И тут раздался визг. Визжала женщина.

Трудно было сказать, откуда доносился этот крик. Ведь все стены каменные. В общем, не издалека.

Сесилия тоже услышала. Склонила голову набок. Самодовольную улыбку с ее лица как ветром сдуло. Она удивленно прислушивалась.

Снова крик, на этот раз громче. Долгий пронзительный вопль. Стоны.

— Дайте сюда ключ, Сесилия, — приказал я.

Сесилия наморщила лоб, рот у нее приоткрылся. Она закрыла его и опустила руку в карман халата. Нахмурилась. Взглянула на меня.

— Исчез. — Она порылась в кармане. — Нету! — В голосе прозвучали истерические нотки. — Он же был, я точно знаю, и вот исчез! — Она быстро оглядела комнату, потом повернула ко мне перекосившееся лицо.

Может, выпал из кармана, когда она рухнула на пол? Я осмотрел ковер, но ничего не нашел.

Крики смолкли. Я не знал, хорошо это или плохо. И снова выругался.

Прихватив наручники левой рукой, я сунул все вместе — руку с наручниками — в карман халата. В последний раз взглянул на Сесилию. Она ползала на четвереньках по кровати, хлопая по покрывалу ладонями и мотая головой из стороны в сторону. Я бросился к двери, рывком открыл ее и выскочил в холл.

Глава шестая

В коридоре горели электрические лампы в бронзовых плафонах, развешенных вдоль каменных стен. У двери слева от меня стоял сэр Дэвид Мерридейл. Эта дверь вела в апартаменты госпожи Аллардайс и мисс Тернер. Как раз когда я вышел, он рванул дверь и исчез за нею. Я бегом кинулся к той же двери, прижимая к себе одну руку, ту, которую держал в кармане, так что бежал я довольно неуклюже.

Я вошел. Сунул другую руку, правую, в правый же карман халата. С обеими руками в карманах я вполне смог бы сойти за нормального человека. Просто вышел прогуляться.

В тусклом свете ночника на столике у кровати я разглядел в углу комнаты трех человек. Двое стояли ко мне спиной. Одним был сэр Дэвид. А рядом с ним, судя по всему, — госпожа Аллардайс. Хотя под ее огромным халатом запросто могли бы укрыться два, а то и три человека.

Третья фигура жалась спиной к стене. Высокая. В длинной розовой байковой ночной рубашке, голова опущена, руки закрывают лицо. Длинные русые волосы распущены по плечам. Мисс Тернер.

Дверь в следующую комнату открыта. Там горел свет.

— Ей приснился кошмарный сон, — сказала госпожа Аллардайс сэру Дэвиду.

Мисс Тернер вскинула голову.

— Это был не сон, — сказала она. — Я видела.

— Кого? — спросил сэр Дэвид. Он похлопывал мисс Тернер по плечу. По-отечески. Еще я заметил, что он любовался ее фигурой. Не могу его винить. Тонкая розовая ткань прилипала к ямочкам и выпуклостям, элегантно прикрывая разные впадинки. Все ямочки и бугорки как будто были на своих местах. Появление мисс Тернер в ночной рубашке оказалось полной неожиданностью.

— Призрака, — сказала она. — Лорда Реджинальда. — Она перевела взгляд с Дэвида на госпожу Аллардайс, потом на меня. — Понимаю, это звучит дико, но он был вон там! — сказала она и показала на открытую дверь своей комнаты.

— Чушь, — заявила госпожа Аллардайс. Косметики на ней не было, и я сразу понял, почему она с нею так усердствует. У нее не было ни бровей, ни губ. — День выдался тяжелым. И все эти разговоры на тебя подействовали.

— Я видела его! — Без очков и с распущенными русыми волосами она выглядела на пять лет моложе.

— Ладно, Джейн, ради бога, — сказала госпожа Аллардайс. Она говорила с показным терпением, хотя это всегда производит противоположное впечатление, что, собственно, и подразумевается. — Пожалуйста, немедленно перестань всех нервировать. Нам всем лучше пойти спать.

Сэр Дэвид обвит плечи мисс Тернер отеческой рукой.

— Полагаю, юная леди не будет возражать против глоточка коньяку. У меня как раз…

Мисс Тернер повернулась и оттолкнула его. И попятилась.

— Пожалуйста, не говорите со мной покровительственно, — сухо сказала она. — Говорю вам: я его видела.

Сэр Дэвид улыбнулся своей вежливой улыбкой.

— Конечно, вы что-то видели, — сказал он. — И это показалось вам…

— Я видела это проклятое привидение, болван!

— Джейн! — взвизгнула госпожа Аллардайс. — Ты забываешься!

Мисс Тернер повернулась к ней. Ее руки были сжаты в кулаки и опущены вдоль тела.

— Он был там! — сказала она.

— Даже если он там и был, — ехидно заметила госпожа Аллардайс, — во что я ни на секунду не верю, нет никакой необходимости так выражаться.

На мгновение синие глаза мисс Тернер сверкнули, рот приоткрылся. Мне показалось, что сейчас госпожа Аллардайс узнает много интересного касательно того, как стоит и как не стоит выражаться. Может, и я возьму кое-что на вооружение. Но мисс Тернер закрыла рот, закусила губу и отвернулась.

— Как он выглядел? — спросил я.

Она повернулась ко мне и нахмурилась, затем прищурила свои сияющие глаза, будто пытаясь догадаться, что я задумал. Наконец, она нерешительно заговорила.

— Старый такой. — Она повернулась к госпоже Аллардайс. — Точно как вы рассказывали. — Она снова посмотрела на меня и вздохнула. Думаю, ей было без разницы с кем разговаривать, лишь бы слушали. — Очень старый. Просто ветхий. И худой. Как скелет. Борода белая с желтизной и длинная, волосы тоже длинные.

— У вас горел свет, когда вы его видели?

— Да, я включила лампу сразу же, как услышала шум. Я не спала.

— Какой шум?

Она нахмурилась, вспоминая и стараясь рассказывать точнее.

— Как будто кто-то царапался. Когтями по камню. — Она обхватила себя за плечи и закрыла глаза.

— В чем он был?

Синие глаза открылись. Она еще раз вздохнула.

— В длинном белом балахоне, вроде ночной рубашки.

— Высокий? Маленький?

— Высокий, — сказала она. — Не такой, как вы, но тем не менее. И голову все клонил набок. Словно она была вывернута. — Девушка вздрогнула. — Это было ужасно. Сущий дьявол.

— Он что-нибудь сказал?

— Сказал… — Тут она спохватилась и покачала головой. — Нет, ничего не сказал.

В это мгновение я впервые почувствовал, что она лжет. Возможно, призрак ей попросту приснился. А значит, приснилось и то, что он разговаривал.

— Он что-нибудь делал? — спросил я.

Она снова покачала головой. И опять мне показалось, что она лжет.

— Нет, — сказала она. — Но он был здесь!

— Джентльмены! — послышался женский голос. Я повернулся. То была госпожа Корнель в красном шелковом халате с поясом. Густые темные волосы все так же великолепно уложены.

— Предлагаю, — сказала госпожа Корнель своим густым, мягким голосом, — вам всем вернуться в свои комнаты и позволить мне позаботиться о мисс Тернер.

— Почему-то, Ванесса, — заметил сэр Дэвид, — мне трудно представить тебя в роли Флоренс Найтингейл. — В его голосе мне послышалось раздражение.

— Почему-то, Дэвид, — парировала она, — мне трудно представить тебя доктором Ливингстоном. Мисс Тернер? Не хотите пойти со мной? Полагаю, вам лучше не пытаться сразу заснуть. Если хотите, у меня тоже есть коньяк. — Она мило улыбнулась сэру Дэвиду. Он ответил вежливой улыбкой. Обращаясь к мисс Тернер, она сказала: — У меня есть свободная комната, соседняя. Можете там переночевать.

Мисс Тернер взглянула на открытую дверь своей комнаты, оглядела нас всех и снова повернулась к госпоже Корнель. Подняла голову.

— Благодарю. Вы очень добры. Я бы выпила глоток. Но мне нужно взять халат.

Госпожа Корнель сказала:

— Я буду рада принести вам…

— Нет, нет, — отказалась мисс Тернер. — Спасибо. — Она опустила руки, повернулась и пошла к двери в свою комнату. Она высоко держала голову, гордая, как египетская царица. Только египетские царицы вряд ли носили розовые байковые ночные рубашки.

Госпожа Аллардайс прошипела театральным шепотом:

— Не стоит ее поощрять.

Госпожа Корнель ей мило улыбнулась.

— Уверена, что вы правы. Но какой вред от того, что она ненадолго отсюда уйдет? Не сомневаюсь, ей нужно время, чтобы прийти в себя. В принципе она мне кажется весьма здравомыслящей женщиной.

Госпожа Аллардайс нахмурилась. Она сомневалась, но пришлось подыграть. Возможно, потому, что госпожа Корнель действительно говорила разумные вещи, но, скорее всего, потому, что она была выше ее по положению.

— Прекрасно, — заявила она. — Впрочем, не могу сказать, что я одобряю коньяк в такое время.

Госпожа Корнель снова улыбнулась. У нее это получалось лучше, чем вышло бы у меня, если бы мне пришлось улыбаться госпоже Аллардайс.

— Не стоит беспокоиться, — сказала она. — Всего лишь глоточек.

Сэр Дэвид собрался что-то сказать госпоже Корнель, но тут вернулась мисс Тернер. На ней снова были очки, и она застегивала пуговицы на бесформенном сером халате. Он совсем не шел к синим глазам мисс Тернер. Да и вообще, к ним пошла бы не всякая одежда.

— Тогда идемте, — сказала госпожа Корнель. Она погладила мисс Тернер по левой руке. Потом повернулась к нам:

— Доброй ночи!

Мисс Тернер снова взглянула на нас, но промолчала.

Они ушли. Они представляли собой забавную пару — госпожа Корнель, изящная и сверкающая в красном шелке, и мисс Тернер, повыше ростом, напряженная и почти убогая в сером шерстяном халате. Вы не поверите, что можно одновременно казаться убогой и гордой, но мисс Тернер это каким-то образом удавалось.

Они вышли в коридор не оглядываясь.

Я обратился к госпоже Аллардайс:

— А вас-то что разбудило?

Она моргнула. Удивилась, по-видимому, что я спросил.

— Как что, ужасный крик, разумеется. Эта глупая девчонка меня жутко напугала. Я думала, мое бедное сердце сейчас разорвется. — Она положила руку на свою обширную грудь. Возможно, у нее и было сердце, только где-то там глубоко-глубоко.

— Мисс Тернер кричала дважды, — заметил я. — Какой именно крик вас разбудил?

— Первый. Он бы и мертвого разбудил.

— Что вы сделали, когда услышали крик?

— Я села и включила свет. — Она нахмурилась. — А почему вы спрашиваете?

— Хороший вопрос, — вмешался сэр Дэвид. — Что за игру вы затеяли, Бомон? Возомнили себя доморощенным сыщиком? — Я думаю, он обиделся на мисс Тернер, обозвавшую его болваном. А может, и на госпожу Корнель за то, что она увела мисс Тернер. Теперь он вымещал свое раздражение на мне, поскольку я все это видел и к тому же был мужчиной. Так что я мог и потерпеть его какое-то время.

— Господин Гудини пожелает все узнать, — сказал я. — Он обожает расследовать подобные истории. — Такой ответ показался мне разумным, но сэру Дэвиду, похоже, не понравился.

Я взглянул на госпожу Аллардайс.

— Вы включили свет сразу же, как услышали крик?

— Да, конечно.

— Что было потом?

— Ну, эта… бедняжка снова закричала, ужасно так, просто жалобно. — Она уже вошла в роль. Как видно, и впрямь решила помочь великому Гудини в его расследовании. — Я не знала, что и думать. Но все же встала с кровати и надела халат. Понимаете, я переживала за Джейн и решила: мне стоит пойти проверить, что там с нею. Но тут она сама выбежала из двери. В настоящей истерике.

— Вы не заметили, никто не выходил из ее комнаты?

— Нет, точно нет. Только Джейн. В ее комнате вообще никого не было. Джейн очаровательная девушка, добрая, правда, больно умная и невероятная выдумщица. И все эти книги, которые она читает, это все из-за них. А тут еще вчера вечером лорд Перли рассказал нам свои невероятные, страшные истории о призраке, который якобы здесь живет. Это его предок, третий граф, лорд Реджинальд Фицуильям. Не то чтобы я его критиковала, Роберт такая душка, но он должен был подумать — ведь и так видно, какая Джейн легко впечатлительная. Наверное, после всего, что она понаслушалась, ей и приснился лорд Реджинальд, и потом, поскольку она спала в незнакомой постели, сразу не сообразила, где находится. Вот и перепутала сон с явью, понимаете?

Я кивнул.

— Значит, говорите, кричали два раза? — спросил я.

— Да. Я же сказала.

— Ну да. Вы не станете возражать, если я осмотрю комнату мисс Тернер?

Будь у нее брови, она бы их подняла. Вместо этого она сморщила лоб.

— Вы считаете, что это так уж необходимо?

— Да уж. Я должен убедиться, что там все в порядке. Господин Гудини обязательно спросит.

Она нахмурилась.

— Раз вы считаете…

— Благодарю. — И я прошел в дверь.

Апартаменты госпожи Аллардайс были устроены так же, как и наши с Гудини. Сначала ванная комната, потом туалет, за ним спальное помещение. Там не было ни души. На постели полный кавардак, одна подушка валяется на полу около двери. Никого не было ни под кроватью, ни в стенном шкафу — только одежда мисс Тернер и характерный запах талька. Пол деревянный, стены каменные. Окно такое узкое, что ни влезть, ни вылезти.

Сэр Дэвид прошел в комнату вслед за мной. Как и у меня, руки у него были в карманах халата. Возможно, он тоже припрятал там пару наручников. Вежливую улыбку сменила ироничная ухмылка.

— Ищем улики? — полюбопытствовал он.

Я еще раз оглядел комнату.

— Верно, — подтвердил я.

— А как же без лупы?

Я взглянул на него.

— Вы полагаете, призрак был лилипутом?

Улыбка снова стала вежливой.

— Вы американец, — сказал он, — и вряд ли знаете, что джентльмен никогда не войдет в комнату дамы без ее разрешения.

Я кивнул.

— Тогда, полагаю, нам обоим лучше удалиться. — Он загораживал мне путь, так что я обогнул его и прошел в комнату госпожи Аллардайс.

— Благодарю за помощь, — сказал я.

— Не стоит благодарности. — Она снова прижала руку к груди. — А господин Гудини не захочет поговорить со мной?

— Безусловно, — сказал я. — Можете на это рассчитывать. Еще раз спасибо. Доброй ночи! — Я кивнул сэру Дэвиду. Он не отреагировал.

Но когда я вышел в холл, то почувствовал, что он идет следом. Я успел сделать несколько шагов по коридору, когда он меня окликнул.

— Бомон!

Я остановился и повернулся.

— Да?

Он подошел поближе. Его красивое лицо казалось задумчивым.

— Знаете, — сказал он, — признаться, мне не нравятся ваши манеры.

— Правда? Вы что, хотите предложить мне свои — оптом?

Он кивнул, как будто другого ответа от меня и не ждал. Погладил левый ус кончиком указательного пальца.

— Возможно, но лучше обсудим это в другой раз.

— Буду ждать с нетерпением, — сказал я. — Увидимся.

— Хр-р-р!

— Гарри!

— Хр-р-р!

— Гарри!

— Что-о? — В просвете через открытую дверь я успел разглядеть, что он сдвинул повязку с глаз на лоб. Вытащил воск из ушей. — Гм-м-м. Что такое?

— Простите, что разбудил, — сказал я.

— Нет-нет. Я просто дал отдохнуть глазам. — Вероятно, воск в ушах мешал ему слышать собственный храп.

— Ничего, если я включу свет?

— Да, да, конечно. В чем дело, Фил? Что случилось?

Я зажег свет и протянул к нему левую руку.

— Я подумал, может, вы сумеете это снять?

Сесилия наверняка уже под шумок сбежала из моей комнаты. Если она и нашла ключ от наручников, то наверняка мне не оставила.

Великий человек взглянул на наручники, болтающиеся на моей левой руке. И удивленно поднял брови.

— «Мюллер и Коль», с пружиной. Допотопные. Где вы их откопали, Фил?

— Длинная история, Гарри. Расскажу утром. Снять можете?

Он улыбнулся.

— Фил, их и ребенок снимет. Вот, смотрите.

Меньше чем через секунду я был свободен.

Утренняя почта

Мейплуайт, Девон

18 августа

Дорогая Евангелина!

Я знаю, ты придешь в ужас. И даже почувствуешь ко мне отвращение. Но я не могу тебя винить. Я и сама себе противна. Какая же я дура! Если бы земля внезапно разверзлась подо мной, я не мешкая прыгнула бы в дымящуюся бездну и во время стремительного падения, уверяю тебя, испытывала бы только огромную благодарность и облегчение.

Ох, Ева, какая же я идиотка! Видела бы ты меня, когда я стояла там полуголая, а все на меня таращились! Если бы ты слышала, что я бормотала насчет привидения…

Да, привидения. Настоящего привидения, по крайней мере мне так казалось. Огромного, грязного, слюнявого, бормочущего всякие гадости. А эти выпученные глаза, похабный рот и эта его жуткая штука, красная и торчит!

Но сейчас, когда утренний свет, бледный и холодный, безжалостно проникает в окно, я подозреваю, что пережила приступ какой-то мании.

Я вернулась в свою комнату. Привидения уже и след простыл, даже если оно там и было. В соседней комнате, пропахшей мятными конфетами, спит праведным сном Аллардайс. Госпожа Корнель была так добра, что предложила мне коньяку и пригласила остаться на ночь в ближней комнате. Она замечательная женщина, но я-то знаю, где бы я ни находилась, в эту ночь мне уже не уснуть, так что пришлось возвращаться сюда, чтобы рассказать тебе о видениях, которые так меня напугали.

И все же, Ева, это было по-настоящему! Я до сих пор слышу его мерзкое хихиканье и ужасные непристойности, которые он говорил. Во рту у меня до сих пор сохранился привкус страха, застарелый, скользкий и горький, как старая монетка.

Я опять увлеклась. А надо было рассказать все толком.

Увы, призраку придется подождать. Я слышу, как что-то ворочается в соседней комнате. Или это Аллардайс проснулась, или к ней забрел гиппопотам, чтобы порезвиться. Если он заметит Аллардайс, ему непременно захочется продолжить свой род, и шум поднимет на ноги весь дом. Но, так или иначе, мне пора идти. Я отправлю письмо с утренней почтой, а позже, днем, напишу еще.

С любовью, Джейн

Глава седьмая

Когда я проснулся на следующий день, комнату прорезал яркий луч солнечного света. Крошечные пылинки медленно кружились в нем, наподобие микроскопических существ, плавающих в позолоченном солнцем море.

Это был первый солнечный день после нашего отъезда из Парижа. Я уже начал думать, что мне больше никогда не доведется увидеть солнечный свет.

Я взял со столика часы. Без четверти девять. Поздновато.

Я встал с постели, залез в халат, пошлепал к комнате Великого человека и постучал.

— Входите! — откликнулся он.

На нем уже были серые носки, серые брюки, рубашка, галстук и незастегнутый жилет. Он сидел на покрывале, прислонившись к темной деревянной спинке кровати. В руке он держал ручку, на коленях лежал блокнот.

— Доброе утро, Фил, — весело сказал он.

— Доброе утро, Гарри. Почему вы не внизу?

Он улыбнулся. То была невинная улыбка, но я всегда нервничал, когда он так улыбался.

— Фил, — сказал он, — у меня же приказ не покидать комнату без вас, ведь так?

— Получить приказ не означает безоговорочно его выполнять.

— Но для меня означает, Фил. Я же дал слово. — Он сменил тему — Хорошо спалось?

— Неплохо, когда спал, — ответил я.

Он задумался.

— Знаете, я, похоже, все-таки прикорнул этой ночью, потому что мне приснился сон. Очень странный. Я видел вас в наручниках. Вы попросили меня их снять.

— Это был не сон, Гарри. Это была явь.

— Простите?

— Вам ничего не приснилось. На мне действительно были наручники, и я вас попросил их снять.

— Марки «Мюллер и Коль»?

— Вы сами так сказали. А еще вы сказали, что они с пружиной.

— Поразительно. Где вы их достали?

— Подарок. От Сесилии Фицуильям.

— Подарок? С чего бы это мисс Фицуильям дарить вам подарки? И почему наручники?

— Вообще-то они предназначались не мне, а вам. Не возражаете, если я присяду?

— Нет, нет, — сказал он и махнул рукой на стул у письменного стола. — Мне? Что вы хотите сказать?

Я сел.

— Ну, Гарри, судя по всему, мисс Фицуильям в вас влюбилась.

Он удивленно нахмурился.

— Влюбилась? Что вы такое говорите, Фил?

— Она хотела познакомиться с вами поближе. И пошла к вам. А попала ко мне.

— Поближе? — Он вдруг покраснел. — Вы хотите сказать?.. Мисс Фицуильям? — Его голос зазвучал чуть выше. — Фил — нет. Ее отец — английский лорд.

— Гарри, успокойтесь.

— Разве она не знает, что я женат?

— Она еще ребенок, Гарри. Ей просто хотелось поболтать.

Он отвернулся к окну и какое-то время смотрел на него. Затем глубоко вздохнул, с протяжным стоном выдохнул. И покачал головой.

— Опять двадцать пять, — сказал он.

— Опять? — заинтересовался я.

Он с грустью взглянул на меня.

— Такое и раньше случалось, Фил. Много, много раз. Это жуткое проклятие. Женщины определенного, гм, животного склада считают меня неотразимым. Может быть, их привлекает во мне физическая сила. Или чисто мужская манера поведения. Наверное, дело просто в том, что я Гудини, самый знаменитый человек на Земле.

Он печально пожал плачами.

— Как знать, Фил? Да и кто вообще знает, что творится в сердце этих женщин? Конечно, я никогда их не поощрял и не давал повода подумать даже на минуту, что отвечу на их воздыхания. Вы знаете, что моя дорогая жена — свет моей жизни. Она — мой маяк в бурном море, единственная женщина, которая когда-либо что-то для меня значила. Я никогда не предам Бесс, Фил.

Он снова отвернулся.

— Наверное, я должен найти в себе силы простить всех этих женщин. Понятно, они ничего не могут с собой поделать. — Он покачал головой. — Но я никогда бы не поверил, что дочь английского лорда…

Он снова посмотрел на меня.

— Что делать, Фил? Может, пойти к лорду Перли и попросить, чтобы лучше приглядывал за своей дочерью?

Я улыбнулся.

— Не стоит, Гарри. Сесилия вас больше не побеспокоит.

Он с надеждой поднял темные брови.

— Правда? Что же такое вы ей сказали?

— Все, что вы только что сами говорили. Про Бесс и про все остальное. Про маяк в бурном море. Я все объяснил. И она поняла.

— Вот и прекрасно, Фил. Замечательно, что вы, как и я, светский человек. — Тут он снова нахмурился. — Но зачем, черт побери, она притащила наручники?

— Чтобы вам показать. Взяла их у деда. Думала, вам будет интересно взглянуть.

— На пару старых наручников «Мюллера и Коля»? — слегка возмутился Великий человек.

— Она же не знала, Гарри. Она лишь хотела выразить дружеские чувства. А когда ушла, я забавлялся с ними и нечаянно защелкнул. Простите, что вас разбудил.

Он покачал головой.

— Да вы меня и не будили, можно сказать. Сами знаете, у меня проблемы со сном. Я просто отдыхал.

Я кивнул.

— Но тут есть еще кое-что, о чем вам надо бы знать.

Он нахмурился. Забеспокоился, наверное, о других женщинах с «животной натурой».

— Что там еще?

— Похоже, этой ночью нас посетило привидение.

— Привидение?

Я рассказал ему о мисс Тернер. А когда я закончил, он спросил:

— За кого вы ее приняли, Фил? Эту мисс Тернер?

— За человека, только что увидавшего привидение.

— Она была в истерике?

— Не в истерике. В расстройстве. Ей что-то привиделось, она решила — призрак, вот и испугалась. Хотя держалась молодцом.

— Да. Я ее почти не видел, но мне показалось, у нее есть голова на плечах.

И притом на красивых.

— Я уже сказал, Фил, привидения меня не очень интересуют. Если свидетели говорят правду, призраки сами не знают, что они мертвы. А это, по-моему, говорит о том, что они на редкость тупые. Зачем тогда с ними общаться, даже если верить, что они и впрямь существуют? Хотя знаете, возможно, наша мисс Тернер экстрасенс. Медиум по природе. И сама того не понимает. Я о таких слыхал, хотя встречать не доводилось. — Он задумчиво кивнул. — Я поговорю с ней.

— Правильно.

— Может быть, пойдем завтракать?

Я опустил глаза на свой халат, потом взглянул на Великого человека.

— Думаю, мне лучше сначала одеться.

— Отлично. А я пока допишу письмо Бесс.

Внизу еще один слуга, которого мы до сих пор не видели, уведомил нас, что завтрак накрыт в оранжерее. Мы прошли за ним еще по нескольким коридорам.

Оранжерея оказалась просторным, залитым солнцем помещением. К нам отовсюду протягивали разлапистые листья самые разные растения. Густой оранжевый свет, проникая сквозь стеклянные стены, согревал мраморный пол. За стеклом виднелся дивный, словно застывший пейзаж, как на картине маслом. Вверху — синее небо с редкими белыми облачками. Внизу — бескрайняя зеленая лужайка, спускающаяся к саду с цветочными клумбами, красными, желтыми и алыми.

Посредине стоял длинный стол, накрытый белой скатертью. На буфете справа стояли пять или шесть угольных грелок, каждая величиной с корыто. Там же расположились стопки фарфоровых тарелок, чайники, кофейники, чашки и блюдца.

Лорд Боб, в одиночестве, сидел на одном конце стола в новом сером костюме.

— А, Гудини, Бомон! — радостно произнес хозяин дома. — На ногах с первым лучом солнца, а? — Он хихикнул. — Должен вас огорчить: остальных вы упустили. Все уехали в деревню. Походить по магазинам, осмотреть достопримечательности. В смысле обе достопримечательности. Церковь и паб. — Он снова хихикнул. — Наваливайтесь на еду, не стесняйтесь. Вы ведь так выражаетесь у себя в Америке? Замечательный язык этот ваш американский. Ухаживайте за собой сами, у нас так заведено за завтраком. Вот кофе, чай — все, что пожелаете. Думаю, кофе вам сегодня не помешает, а, Бомон? Всю ночь утешали расстроенных дамочек, а?

Он был в очень хорошем настроении, чтобы начинать разговор о его дочери. Я улыбнулся и снял крышку с первой кастрюли.

— Вы в курсе того, что случилось этой ночью? — В кастрюле лоснилась груда свиных сосисок. Я взял вилку, зацепил несколько штук и переложил их себе на тарелку.

— Все слышали, — сказал лорд Боб. — Главные городские новости, а?

— Как себя чувствует мисс Тернер? — спросил я. И заглянул в следующую горячую кастрюлю. Небольшой косяк выброшенной на пляж застывшей рыбы уставился на меня остекленевшими глазами. Я вернул крышку на место.

— Хорошо, хорошо, — заверил нас лорд Боб. — Не хуже, чем вчера. Забавно, однако, правда? Никогда бы не зачислил ее в разряд трусих.

В следующей кастрюле оказался жареный бекон. Я взял немного.

— Я тоже.

Великий человек, как и я, нагружал свою тарелку снедью. Он спросил лорда Боба:

— Этот призрак — ваш предок, лорд Перли?

— Поговаривают. — Его колючие белесые брови слегка поникли. — Но уж больно хорош денек для всяких страстей, а?

Мы с Великим человеком уже наполнили свои тарелки и сели рядом за стол. Великий человек снова обратился к лорду Бобу.

— У вас превосходный дом, лорд Перли.

— Боб, — поправил тот. — Приятно слышать. Но в этом, разумеется, не только моя заслуга. Он еще до меня долго тут стоял. Прекрасный получился бы гольф-клуб, не находите?

— Гольф-клуб? — переспросил Великий человек.

— Для трудящихся масс. Моя идея. Бедняки, видите ли, мало бывают на свежем воздухе.

— Ну да, — произнес Великий человек. — Конечно. Помнится, мисс Сесилия что-то такое говорила.

— Сесилия? — Он погладил усы. Слеша кивнул, печально так. — Не одобряет. Сесилия. И мать ее тоже. Воспитание, сами понимаете. Но они увидят свет. Верю.

Он подался вперед.

— Только представьте себе. Пролетарский гольф-клуб. Кругом чистый, свежий воздух, здоровые физические упражнения. И не только. Ясли для малышей. Бесплатное медицинское обслуживание — для всех. И научные учреждения с первоклассным персоналом, а? Будем искать пути, как сделать жизнь лучше. Жизнь каждого человека. И учебные группы, разумеется. Будем изучать «Капитал». Причем не всю эту статистику, а основную идею. Суть. Вы ведь читали, Гудини?

Великий человек моргнул.

— Нет, не успел, лорд Роберт.

— Я подарю вам экземплярчик. У меня их штук сто. Я изменю вашу жизнь. Свою уже изменил, верно говорю. Я бы начал все еще несколько лет назад — я о гольф-клубе, — если бы не граф. Мой отец. Он решительно против. А что от него еще ждать? Настоящий реакционер. Но, слава богу, не может же он жить вечно. Как только преставится, мы возьмемся за дело. Кстати, может, даже завтра. Он совсем плох, старая свинья. — Лорд Боб довольно улыбнулся. Встал. — Ну, — сказал он, — я пошел. — Остановился. — Там есть чай, кофе, что угодно. Не стесняйтесь.

— Вы в деревню? — спросил Великий человек.

— Нет, пойду прокачусь на новеньком мотоцикле. Только вчера доставили, прямо с завода. «Браф Сьюпириор», литровый двигатель, четыре передачи, предельная скорость сто миль в час. Красавец!

Он улыбнулся Великому человеку.

— Чуть не забыл, Гудини. О вас упоминали в сегодняшней «Таймс». И о Мейплуайте тоже. В светской хронике. Ну, если вам что-то понадобится, еда или еще что, обращайтесь к слугам. Остальные скоро вернутся. Чай в четыре. А пока развлекайтесь, а?

Лорд Боб вышел. Великий человек взглянул на меня.

— «Таймс»? — проговорил я.

Он захлопал ресницами.

— Ничего об этом не знаю, — заявил он. Наклонился и взял газету, лежавшую в центре стола. Развернул, полистал. Я ждал.

Он читал про себя. Через мгновение довольно заулыбался. Потом взглянул на меня и нахмурился.

— Я не имею к этому никакого отношения, Фил, — сказал он.

— Покажите.

Он протянул мне газету. Я пробежал глазами светскую хронику и наконец нашел заметку. Маленький параграф в длинной колонке, но и его было более чем достаточно.

«В эти выходные виконт Перли принимает у себя сэра Артура Конан Дойла, создателя такого популярного в Англии, да и во всем мире, литературного героя, как Шерлок Холмс, сыщик-консультант. В Мейплуайте, в Девоне, в имении отца лорда Перли, графа Эксминстерского, также ожидается господин Гарри Гудини, знаменитый американский иллюзионист».

Я закрыл газету, свернул и бросил на стол. Вот почему, подумал я, он был такой добрый.

— Черт бы их всех побрал, Гарри! — сказал я.

Он показал мне свои ладони.

— Я пальцем о палец не ударил, Фил.

— Такого не должно было быть.

— Наверное, это дело рук Карлайла. — Так звали его управляющего.

— Угу. А откуда Карлайл узнал?

— Представить себе не могу. Надо ему позвонить. Я ему все скажу. Меня так и колотит от ярости.

Он схватил газету, начал перечитывать.

— Поздновато будет, — заметил я.

Не отрывая глаз от газетной статьи, он сказал:

— Как по-вашему, почему они упомянули первым сэра Артура?

— Гарри, у нас есть более важные причины для беспокойства.

Он опустил газету и взглянул на меня.

— Но, может, Цинь Су не успел добраться до Англии. А если и успел, может, он еще не читал сегодняшней «Таймс».

— И вы готовы рисковать жизнью в надежде на это?

Он нахмурился.

Я полез в карман и достал часы. Половина одиннадцатого.

— О чем вы, Фил? — спросил он.

— Предположим, Цинь Су уже в Англии. Предположим даже — в Лондоне. Предположим, он прочел утреннюю газету. Хотя до восьми часов утра вряд ли он бы успел. Для верности допустим — не раньше семи. Не знаю, сколько поездов ходит из Лондона в Девон в субботу, но, скорее всего, не много. И ехать сюда не менее шести-семи часов! Значит, у нас в запасе несколько часов.

— Да? И что мы будем с ними делать?

— Вы — ничего. Вы будете сидеть в своей комнате.

— Фил…

— Всего несколько часов, Гарри. Почитайте что-нибудь. Напишите письмо. А я пока здесь осмотрюсь.

— Зачем, Фил?

— Чтобы понять, как он может до вас добраться.

Глава восьмая

И снова мы с Великим человеком отправились в путь по лестницам и коридорам. Он ничего не говорил, но губы были капризно сжаты, и я понимал, что меня ждут неприятности. Когда я закрыл дверь в наши апартаменты, он повернулся ко мне. И набросился на меня.

— Фил, — заявил он. — Это же несправедливо! Вы обращаетесь со мной как с ребенком.

— Для вашей же пользы, Гарри.

— Так вы же сами сказали, что у нас есть несколько часов в запасе.

— Похоже, вы что-то задумали.

Он выпрямился.

— Не желаю сидеть здесь, в этой комнате под замком.

— Под замком? Гарри, вам же нравится замуровываться в гробах.

— Откуда я могу выбраться, когда захочу. — Гарри вдруг стал выше ростом. И покачал головой. — Нет, — сказал он, — не желаю.

— Гарри, вы сказали…

Он сунул руки в карманы. Поднял крепкий подбородок.

— Я знаю, что сказал. Что готов делать все, что вы скажете, когда дело касается безопасности. Но сейчас все иначе. Вы настаиваете, потому что хотите наказать меня за эту глупую статью в «Таймс».

Возможно, в том, что он сказал, и была доля истины.

— Это Карлайл, — заявил он. — Я тут ни при чем. Если бы это было моих рук дело, я уж наверняка не ограничился бы таким пустячным замечанием.

Я не очень-то поверил, что он ни при чем, хотя понимал, что сейчас он сам в это верит.

— Так что вы предлагаете?

— Я пойду с вами, осмотрим все вместе.

Я покачал головой.

— Там слишком открытое место.

— Но Цинь Су там нет. И быть не может. Сами говорили. А если и есть? Фил, скажите честно, я что, буду в большей безопасности здесь, в четырех стенах? Забыли про гостиницу «Ардмор»? Разве не вы говорили, что там он меня почти достал? А что если он достанет меня и здесь, в этой комнате, когда вас не будет?

Тут он попал в точку.

Я обошел кровать, сел. И взглянул на него.

— Гарри, послушайте. Может, самое время заявить в полицию?

— Нет. Я уже говорил. Исключено.

— Или, по крайней мере, разрешите послать телеграмму в Нью-Йорк, — сказал я. — Пусть они пришлют сюда еще людей из Лондона.

— И как я их здесь представлю? Скажу лорду и леди Перли, что они тоже мои секретари?

— Почему бы просто не рассказать им правду, сказать…

Гарри покачал головой.

— Нет и еще раз нет.

— Гарри, с чего это вдруг вам, черт побери, приспичило осматривать окрестности Мейплуайта?

— Потому что они знаменитые, Фил. Лес, огромная лужайка, сказочный сад. — Он вытащил руки из карманов и протянул их ко мне. — Как вы можете запретить мне любоваться ими, прикоснуться к их легендарной красоте? И что я отвечу людям, когда они попросят меня рассказать об этом? Неужели придется признаться, что Гудини, мол, ничего не видел, потому что сидел под кроватью в своей комнате?

Я вытащил часы из кармана. Без десяти одиннадцать.

Может, там и правда безопасно. Лучше уступить сейчас, сказал я себе. А коли так, возможно, он послушается меня потом, когда уже не будет так безопасно.

— Только часок-другой, — упорствовал он. — Всего-то ничего. И мигом обратно.

Я снова вздохнул.

— Ладно, — сказал я.

— Вот и чудесно, Фил. — Он подошел к кровати и хлопнул меня по плечу. — Замечательно! — Пока я сидел, его глаза были на одном уровне с моими, и они светились от радости.

Ему легко было угодить. Надо было дать ему то, что он требовал, и только.

— Ладно, Гарри, — сказал я. — Хорошо. Спускайтесь. Я догоню.

— Конечно, Фил, — просиял он.

Когда он вышел, я открыл свой чемодан и поднял второе дно. Достал маленький автоматический «кольт» и запасную обойму. Поставил дно на место, закрыл чемодан, а обойму положил в левый карман пиджака.

Я взвесил «кольт» на ладони. Просто игрушка, да и веса почти никакого. Поэтому я и взял его с собой. Случись его кому-нибудь обнаружить, он вполне сошел бы за пистолет, какой только и может быть у человека, за которого я себя выдавал.

Я потянул затвор на себя и отпустил. Он взвелся — пуля вошла в канал ствола. Я защелкнул предохранитель и положил пистолет в правый карман.

Особняк возвышался посередине стриженой лужайки площадью шесть-семь акров, как одинокий серый утес посреди холмистой зеленой прерии. Кое-где росли деревья, по одиночке или купами; был там и сад с парой-тройкой фонтанов. Но в основном — открытое пространство. Будь у меня возможность посадить по паре человек в каждую башню, никто не смог бы днем подобраться к зданию незамеченным. Но у меня не было людей, чтобы рассаживать их по башням.

Мы с Великим человеком шли по гравийной дорожке, огибающей дом по периметру. Деревья остались слева. Даже в солнечное утро лес казался мрачным и унылым. Высокие сосны нависали над жавшимися к земле тополями и дубами. В серой тени виднелись широкие веерообразные папоротники. В них могла бы укрыться целая армия и вдобавок целая танцевальная труппа со всеми своими родственниками.

Великий человек, шагая рядом со мной, упивался легендарной красотой. Он высоко задрал голову, его широко открытые глаза поблескивали из-под шляпы. Руки он заложил на спину, обхватив левой рукой правую.

Он глубоко вздохнул и несколько секунд что-то весело напевал.

— Какой запах, Фил! — сказал он.

— Угу.

— Дивное место, не находите?

— Угу.

— И день чудесный.

День действительно был чудесный. А воздух — теплый и чистый, насыщенный запахами новых начинаний и замыслов. В ветвях деревьев чирикали и свиристели птицы. Небесная синь и зелень травы были настолько яркими и ровными, что казалось: небо и траву только-только выкрасили. Меня же все это раздражало. Мне было о чем подумать, а яркая красота отвлекала.

— Угу, — буркнул я.

— Знаете, — сказал он, — глядя на всю эту нетронутую красоту, невольно начинаешь подумывать, а не пора ли уходить со сцены.

— Что?

— Разве я не показал человечеству чудеса, которыми оно может восхищаться? Разве не поверг в недоумение самых искушенных зрителей в самых больших городах мира?

— Возможно.

Он вздохнул. И покачал головой.

— Порой и представить себе невозможно, как я устал, Фил. Просто выбился из сил. Постоянно надо придумывать что-нибудь эдакое, чтобы удивлять и поражать. Постоянно приходится изобретать новые, самые немыслимые способы самоосвобождения. Иногда мне и правда хочется… — Он замолчал. Снова вздохнул и покачал головой.

Я улыбнулся.

— От всего освободиться?

Он повернулся ко мне и кивнул.

— Вот именно. То-то и оно. Может, пришло время и для меня жить так, как все. Может, наконец пришло время подумать и о себе. И о Бесс, конечно. Может, для нас обоих пришло время отыскать наш собственный рай, где мы могли бы… — Он запнулся. — Посмотрите, Фил!

Я остановился и посмотрел. По лужайке прыгала белка — рыжее пятно на зеленой траве.

— Это белка, Гарри, — сказал я.

Он восхищенно рассмеялся.

— Это же английская белка, Фил. Моя первая английская белка.

— Вы и раньше бывали в Англии.

— Да, но только в Лондоне. А в деревне не приходилось, да и живности никакой я не видел.

— Это же самая обыкновенная белка, Гарри.

— Да вы только представьте, Фил. Предки этой белки, наверное, видели, как подписывали Великую хартию вольностей.

— Может, они сами ее и подписали?

Он взглянул на меня и нахмурился.

— Какой вы неромантичный, Фил!

— Очень может быть, — согласился я.

Мы все шли по дорожке вокруг гигантского дома. Справа, примерно в сотне ярдов, за небольшой купой деревьев возвышалась задняя часть особняка, похожего на замок.

Я продолжал уверять себя, что нет никакой опасности, как вдруг увидел, что к нам кто-то приближается. Верхом, примерно в четверти мили от нас, как раз на повороте дорожки.

Великий человек перестал насыщаться легендарной красотой. Он рассказывал мне о том времени, когда он прыгал с моста Бель-Иль через реку Детройт. Дело было в декабре, вспоминал он, река замерзла, и он прыгал в прорубь в наручниках. Течение оказалось сильнее, чем он предполагал, его потащило подо льдом толщиной дюймов в семь, и он спасся только потому, что дышал тонкой прослойкой воздуха между льдом и водой. Гарри, конечно, изрядно приврал — я сразу смекнул, но вида не подал.

Потом он заметил:

— Кто-то едет, Фил.

— Угу, — подтвердил я. — Женщина.

Она была в черном. Большой гнедой жеребец под ней двигался к нам по дорожке неспешно и плавно.

— Это часом не мисс Фицуильям? — встревожился Великий человек.

— Похоже, мисс Тернер.

Глава девятая

Через несколько минут, когда она подъехала поближе, я убедился, что это действительно мисс Тернер. На ней были кокетливая черная шляпка, белая блузка, черная бабочка, черная куртка, черные бриджи для верховой езды и высокие черные ботфорты. По-моему, явный перебор с одеждой для такого теплого дня. Но англичане мало обращают внимания на погоду. Иначе они просто не смогли бы жить в Англии.

Когда мисс Тернер поравнялась с нами, я заметил, что она щурится. Потом понял: она же без очков.

Она сидела прямо, хотя и немного напряженно, но производила впечатление бывалой наездницы. Она знала, как и когда придержать лошадь, потому что та остановилась в нескольких ярдах от нас и принялась махать головой вверх и вниз. Длинные ноги мисс Тернер уверенно держались в стременах. Она наклонилась вперед и погладила изящную шею жеребца. Тот снова помахал головой. Ему нравилось. Я его понимаю.

— Господин Гудини, — сказала она. — Господин Бомон. Как дела? — Несколько прядей русых волос выбились из-под шляпки, закрывая стройную шею. Лицо было ясным и чистым — она снова выглядела моложе своих лет.

— Совсем неплохо, мисс Тернер, — сказал Великий человек, снимая шляпу. — А вы?

— Превосходно, благодарю, — проговорила она и неожиданно улыбнулась широкой приятной и довольной улыбкой. Она так шла к ее глазам. — Какой чудесный день, не правда ли?

— Просто дивный, — согласился Великий человек.

Я снял шляпу и спросил:

— Вам уже лучше?

Она покраснела и опустила глаза. Потом взглянула прямо на меня.

— Рада, что представился случай извиниться. Я вела себя как последняя идиотка.

— Вы ни перед кем не должны извиняться, — заметил я.

— Еще как должна. Вела себя как глупый истеричный ребенок.

— Мисс Тернер, — сказал Великий человек, — если у вас найдется свободная минутка, я бы хотел поговорить о видении, которое явилось вам ночью.

Она покачала головой.

— Видите ли, в том-то все и дело. Не было никакого видения. И быть не могло. Всего лишь кошмарный сон, а я, как последняя дура, убедила себя, что это было наяву.

Я сказал:

— Похоже, сегодня вы стараетесь убедить себя в обратном.

Она нахмурилась и снова покраснела, на этот раз от гнева. Поза стала более напряженной.

— Ничего подобного, — резко заявила она. — Я была дурой. Извините, что побеспокоила вас ночью. Всего доброго. Всего хорошего, господин Гудини.

Она легонько пришпорила жеребца, и он двинулся вперед, в обход нас. Мы снова надели шляпы и стали наблюдать, каклошадь с шага перешла на рысь, а потом в галоп.

— Темпераментная женщина, — заметил Великий человек.

— Угу.

Мы шли и шли. Когда же наконец вернулись туда, откуда вышли, я понял, что здесь, в Мейплуайте, обеспечить кому-либо безопасность невозможно. Во всяком случае, вне дома. Слишком много подходов и таких мест, где можно спрятаться.

Перед нами, справа от дорожки, высилось огромное дерево с бронзово-красными листьями. В тени дерева были установлены две кованые скамейки, выкрашенные белой эмалью. Одна из них была занята. Госпожой Аллардайс и госпожой Корнель.

— Йо-хо! Господин Гудини! — Это была госпожа Аллардайс. На ней было коричневое платье и белые перчатки, а над головой она держала бледно-голубой зонтик. Как будто хотела укрыться от собственной тени. — Присоединяйтесь к нам!

Мы с Великим человеком к ним присоединились. Сняли шляпы, поздоровались и сели на вторую скамейку. Я вынул из кармана часы и взглянул на время. Четверть первого.

Пока все тихо, подумал я.

Однако я ошибался, и сейчас, и в течение следующих нескольких минут, хотя об этом и не подозревал.

— Мы вас отвлекли, господин Бомон? — улыбнулась госпожа Корнель. На ее коленях лежала белая соломенная шляпа с большими полями. Другие части тела прикрывало белое льняное платье, на фоне которого ее темные волосы казались еще темнее. Подол платья был длиннее, чем у вчерашней ночной рубашки, но тем не менее он прикрывал ей ноги не до самых пят. А нога у нее, кстати, очень красивые.

Широкое синее небо, широкая зеленая лужайка, глаза мисс Тернер, ноги госпожи Корнель. Как тут не отвлекаться! Я положил часы обратно в карман.

— Мы с господином Гудини поспорили. Сколько нужно времени, чтобы обойти вокруг дома пешком.

— И кто выиграл?

— Спор еще не закончен.

Она повернулась к Великому человеку.

— Вам сегодня лучше, господин Гудини?

— Намного, — сказал он. — Спасибо.

— Мне бы и в голову никогда не пришло обходить дом кругом, — заявила госпожа Аллардайс. — Даже на лошади. — Она нахмурилась. — Вы не видели Джейн? Она где-то здесь, катается верхом. — Госпожа Аллардайс бегло посмотрела по сторонам.

— Да, — ответил Великий человек. — Мы только что разговаривали с ней. Она производит впечатление опытной наездницы.

— Кажется, вы не ошиблись. И, если подумать, это даже удивительно, ведь она, по сути, книжница. Если не пишет свои бесконечные письма, то сидит за книгой. Лично мне Джейн Остин никогда не казалась настолько увлекательной.

Она подалась вперед своим большим бюстом и с нетерпением посмотрела на Великого человека.

— Господин Бомон рассказал вам о ночном переполохе? О призраке Джейн? Ну, сегодня, разумеется, бедняжка поняла, что это был всего лишь кошмарный сон, причуда воображения, хотя вчера ночью у нее была жуткая истерика, верно, господин Бомон? Я старалась ее успокоить как могла. Иногда она бывает чересчур чувствительной.

Великий человек кивнул.

— Господин Бомон мне все рассказал. Я…

Его прервало бойкое бибиканье клаксона. Мы все разом повернулись на юг.

К нам мчался большой мотоцикл, разбрасывая в стороны гравий и землю. Лорд Боб на своем новейшем приобретении.

Лорд Боб резко затормозил. Мотоцикл занесло футов на десять-двенадцать на гравии и несколько раз мотнуло из стороны в сторону, прежде чем он наконец остановился прямо перед нами.

На лорде Бобе был твидовый костюм, тот же, что и за завтраком. Правда, к нему прибавились кожаная кепка и большие очки. Он сдвинул очки на лоб. Усмехнулся. Если не считать белых кругов вокруг глаз, как у енота, все лицо у него было серым от пыли. Усы прилипли к щекам.

— Машина — класс! Какое удовольствие! На главной дороге гнал под сто миль! — Глаза его, свободные от очков, так и сияли. — Никто не желает прокатиться? Я был бы… — Внезапно он замолчал и уставился вдаль, на дорожку. — Господи! Мисс Тернер?

Мы снова повернулись, все разом.

Огромный гнедой только что вылетел стрелой из леса примерно в пятидесяти ярдах от нас. Он попятился, встал на дыбы, размахивая передними копытами в воздухе, но мисс Тернер каким-то чудом удержалась в седле. Жеребец опустил передние копыта, развернулся и понесся по дорожке прямо к нам. Поводья болтались у него на шее. Мисс Тернер наклонилась вперед, пытаясь схватиться за них. Шляпки на ней уже не было, и волосы развевались, как знамя по ветру.

— О, господи! — воскликнула госпожа Аллардайс. Госпожа Корнель встала, видимо, думая, что может что-то сделать. Я сообразил, что мы с Великим человеком уже на ногах.

Но мисс Тернер удалось-таки поймать поводья и усмирить жеребца. Примерно в двадцати футах от нас он замедлил бег и перешел на шаг. Конь тяжело дышал. Мисс Тернер тоже. Жеребец остановился, оглядывая всех дикими глазами, начал бить копытом по земле, потом вскинул голову и заржал.

В нескольких футах поодаль восседал на мотоцикле лорд Боб.

— Мисс Тернер! Вы нас ужасно напугали! С вами все в порядке?

— Джейн, что вы, черт возьми, вытворяете? — изумилась госпожа Аллардайс. Она все еще сидела.

Лицо мисс Тернер было белым и блестело от пота. Она перевела дух. Приложила руку ко лбу. Облизнула губы и взглянула на нас.

— Я… вы меня извините… я…

Тут одновременно произошло сразу несколько событий.

Откуда-то с юга у нас за спиной донесся сухой громкий треск ружейного выстрела.

Где-то рядом что-то просвистело, когда я повернулся, чтобы взглянуть на Великого человека. Он смотрел в ту сторону, откуда послышался выстрел, и я знал, хотя видеть не мог, что подбородок у него поднят вверх, — таким образом он как бы призывал стрелка сделать еще одну попытку.

Остальные тоже повернулись в ту сторону и замерли.

Я сунул руку в карман, где лежал «кольт».

Тут у меня за спиной слабо охнула мисс Тернер, я резко обернулся и увидел, что ее ресницы затрепетали, синие глаза закатились, обнажив белки, и она рухнула с лошади.

Глава десятая

Я выдернул руку из кармана и ринулся к мисс Тернер. Как раз в ту минуту, когда одна ее нога соскользнула с седла, я левой рукой обхватил ее за плечи, а правой — за колени. Она оказалась у меня на руках, голова запрокинулась, руки вяло болтались. Я отнес ее к скамейке, положил и присел рядом на корточки. Я искал пулевую рану. Но не нашел.

Я ощутил, что все меня окружили. Госпожа Корнель, госпожа Аллардайс, лорд Боб. Я поискал глазами Великого человека и увидел, что он стоит прямо за моей спиной. Он выглядел озабоченным, даже потрясенным, но был цел и невредим. Второго выстрела не последовало.

Мисс Тернер дышала, но лицо побелело. Я положил руку ей на лоб. Холодный и влажный. Потом приложил пальцы к запястью и нащупал пульс. Он трепетал, как крылья подбитой птицы. Госпожа Корнель спросила:

— Она не?..

— Нет, — ответил я. — Думаю, просто потеряла сознание.

— Проклятый браконьер! — рявкнул лорд Боб. — Чертов мерзавец! — Его брови-жуки опустились, лицо под слоем серой пыли покрылось гневным румянцем. Он рывком сдвинул очки на глаза, оставив две одинаковые круглые вмятины на лбу. — Сейчас покажу этой свинье!

Он кинулся к мотоциклу, мелькнув большим твидовым пятном. Я снова повернулся к мисс Тернер. Когда развязывал галстук на ее шее, услышал, как у меня за спиной взревел мотоциклетный мотор. Лорд Боб завел машину.

— Господин Бомон! — обратилась ко мне госпожа Аллардайс.

Мотоцикл, с ревом вздымая кучи гравия, исчез из вида.

— Ей нужен воздух, — объяснил я и расстегнул две первые пуговички на ее блузке. Легонько похлопал мисс Тернер по щеке. Никакой реакции. Я заметил, что кожа у нее нежная, как у ребенка. Но постарался не обращать на это внимания.

— Позвольте мне? — Госпожа Корнель. Она стояла рядом со мной справа. Когда она наклонилась над мисс Тернер, ее блестящие черные волосы упали вперед, как шелковая занавеска. Я почувствовал запах ее духов. Но постарался и на это не обращать внимания.

Она взяла руку мисс Тернер в свои ладони и легко потерла ее. Я снова похлопал мисс Тернер по щеке.

— Мисс Тернер?

Она глубоко и прерывисто вздохнула, веки резко поднялись, и ее потрясающие синие глаза уставились на меня.

Дважды за последние двенадцать часов я был первым, кого видела женщина, возвращаясь на грешную землю. Мисс Тернер, похоже, была не в большем восторге, чем Сесилия Фицуильям прошлой ночью.

Она нахмурилась.

— Что случилось?

— Вы потеряли сознание, — пояснила госпожа Корнель.

Мисс Тернер взглянула на нее. Приподняла голову со скамейки, как будто пытаясь сесть. Госпожа Корнель мягко коснулась ее плеча.

— Нет-нет, Джейн, не надо вставать. Отдохните минутку.

Я поднялся.

Госпожа Аллардайс повернулась к мисс Тернер.

— Вы нас ужасно напугали. Какого черта…

Госпожа Корнель обернулась и взглянула на нее. Она ничего не сказала, но глаза ее сузились, а губы строго сжались. Госпожа Аллардайс прикусила язык.

Справа от меня по склону от дома бежали два маленьких человека в черном. Слуги.

Я подошел к Великому человеку. И вполголоса сказал:

— Идите в дом вместе со всеми. Ждите меня в своей комнате.

— Фил…

— Ступайте, Гарри. Я скоро приду. — И я рванул вслед за лордом Бобом.

Я мчался сначала по пешеходной дорожке, потом вниз через лужайку к саду по следу мотоцикла, оставленному в высокой траве. Машина стояла рядом с кустами в дальнем конце сада, на опушке леса.

Почти точно, прикинул я. Стреляли, скорее всего, откуда-то отсюда.

Впереди вилась узкая тропинка, уходившая дальше в лес. Я вышел на нее, остановился и обернулся, рассматривая высокое дерево с бронзовыми листьями. Кто-то из слуг уводил лошадь по той дорожке, по которой я только что пробежал. Остальные разбрелись по зеленому склону, направляясь к дому. В ярком свете солнца, под чистым голубым небом они напоминали людей, возвращавшихся после веселого летнего пикника.

Вот тут, подумал я. Тут он, скорее всего, и стоял, когда выстрелил.

Я огляделся. Ни одного кающегося на коленях снайпера, который умолял бы меня его арестовать. Ни собственноручно подписанного признания, прикрепленного к дереву. Да и пустой гильзы нигде не видно. Земля после вчерашнего дождя еще не просохла — следов на ней было видимо-невидимо. Лорд Боб, ясное дело, потоптался здесь от души.

Тропинка, извиваясь по склону холма еще ярдов двадцать или тридцать, вела к другой тропинке. Эта была пошире — почти дорога, покрытая черным щебнем. Если идти по ней направо вверх, она приведет к дому, но его пока не было видно. Налево она спускалась вниз и ярдов через сорок скрывалась за деревьями.

Лорд Боб появился из-за поворота и остановился. Я подошел к нему.

— Бомон, — сказал он, — видели кого-нибудь?

— Нет.

— Послушайте, — сказал он. — Вы американец. Значит, умеете ориентироваться в лесу? Ну, идти по следу, Фенимор Купер и все такое.

— Вы имеете в виду — сгибать ветки, надламывать сучки?

Он обрадовался.

— Ну да.

— Не умею.

— А-а.

— Куда она ведет? — Я показал на дорогу.

— А? Вниз к реке. Там тоже ничего. Только что сам ходил туда. Ничего. — Он оглянулся на лес, который, казалось, тянулся на мили. — Проклятый ублюдок может быть где угодно.

— Что там дальше? — Я кивнул на дорожку.

Казалось, вопрос его удивил.

— Разумеется, особняк.

— Можно взглянуть?

Он нахмурился.

— Не думаете же вы, что браконьер побежал туда?

— Надо глянуть.

Он какое-то время смотрел на меня, потом снова нахмурился. Похоже, гадал, с чего это личный секретарь так интересуется браконьерами. Но он был джентльменом, поэтому просто пожал плечами.

— Ладно. Пойдемте.

Мы с ним потопали по гравийной дорожке. Земляные насыпи с обеих ее сторон все росли, пока не оказались выше наших голов. Дорога превратилась в своего рода узкую долину, протянувшуюся между крутыми земляными холмами и высокими деревьями позади них. Мы уперлись в высокую широкую, двойную деревянную дверь, вмонтированную в каменную стену высотой футов пятнадцать.

Мы находились в дальнем конце сада, в самой низкой части.

— Что это? — спросил я, кивнув на дверь.

— Грузовой туннель, — сказал он. — Идет под садом в дом. Выходит рядом с кухней. Они раньше доставляли по нему всякие товары. Сперва на баржах по реке, потом телегами по дороге, а отсюда по туннелю прямо в дом. Тогда так было быстрее. Сейчас им не пользуются.

На правой створке двери, на уровне живота, как раз в том месте, где она соединялась с другой створкой, виднелась ржавая железная пластина с замочной скважиной посередине. Я наклонился, чтобы получше рассмотреть скважину. Выглядела она так, будто ею давно не пользовались. Однако я не большой специалист по замкам. Я глянул вниз. Но никаких следов на щебенке не увидел. Впрочем, как я уже признался лорду Бобу, следопыт из меня тоже был никакой.

Я выпрямился.

— У вас есть ключ?

Серые глаза в белых кругах моргнули.

— С собой, конечно, нет. Да и какая разница. Там, изнутри, простой засов.

Я нажал на дверь. Она не сдвинулась.

Лорд Боб снова хмурился. Его аристократическое терпение было на пределе. Он, верно, и так всю дорогу терпел, как истый большевик.

— Что вы тут все ищете?

Я достал часы. Без десяти час.

— Давайте с вами встретимся где-нибудь в доме, скажем, через час?

— Зачем?

Он снова нахмурился. Я, очевидно, переступил какую-то черту, а простому секретарю это не пристало.

— Не могли бы вы объяснить мне, — сказал он, — в чем, собственно, дело?

— Извините, пока не могу. Через час?

Легкий вздох. Он полез в карман жилета, достал часы, взглянул на них, потом на меня.

— Очень хорошо. Через час. В моем кабинете.

— Где это?

— Вам покажут.

— Хорошо. Благодарю.

— Гарри, — сказал я, — мы должны ему все рассказать.

— Но, Фил…

— Я побывал там еще раз, — перебил я. — Прежде чем прийти сюда, я вернулся к большому дереву, под которым мы стояли. Там дырка в стволе, Гарри. — Я сунул руку в карман. — А вот это было в дырке. Увесистая такая пулька, где-то тридцать третьего калибра. Я вспомнил, где каждый из нас стоял. Если стреляли оттуда, откуда я думаю, эта пуля прошла примерно в двух дюймах от вашей головы.

Мы уже вернулись в его комнату. Он сидел на кровати, прислонившись к спинке и решительно сложив руки на груди. Я сидел на стуле у письменного стола.

— Но, Фил, — сказал он, — лорд Перли считает, что это браконьер.

— Лорд Перли не знает про Цинь Су. — Я бросил пулю на кровать.

Он сделал вид, что ее не заметил.

— Но это же мог быть браконьер. Я покачал головой.

— Звук выстрела. Резкий и четкий. Не приглушенный. Тот, кто стрелял, стоял на опушке, не в глубине леса. Он целился не в оленя или кабана, или чертового бродячего слона. Он целился в вас.

Гарри сжал губы и отвернулся. Я сказал:

— Простите, Гарри, но пора с этим кончать. Если вы не скажете, я сам скажу.

Он удивленно взглянул на меня.

— Но вы же дали слово.

— Я обещал работать на вас под прикрытием. Но если вы не расскажете все лорду Роберту, считайте, я подал в отставку. И ухожу. Но сперва я расскажу ему обо всем, и можете делать вместе с ним что хотите, — я уже буду ехать в поезде в Лондон.

— Фил… — Голос звучал заискивающе.

— Вы еще кое о чем забыли, Гарри. Если бы он взял на пару дюймов с другой стороны от вашей головы, он попал бы в госпожу Корнель. Возможно, в следующий раз он в нее попадет. Можете рисковать собой сколько пожелаете. Ваше дело. Вы этим на жизнь зарабатываете. Но я не допущу, чтобы вы рисковали жизнью других людей.

Он глубоко и медленно вздохнул. И кивнул.

— Да, да, конечно. Вы совершенно правы, Фил. Надо непременно ему все рассказать.

Вечерняя почта

Мейплуайт, Девон

18 августа

Дорогая Евангелина!

Определенно, я теряю голову. Потому как все больше убеждаюсь, что эта часть тела у меня явно с изъяном, а посему о ее потере сожалеть никто не будет. Уж я-то, вероятно, меньше всех.

Знаю, я обещала рассказать тебе о привидении. Но беру свое обещание назад, во всяком случае, касательно этого призрака. Я больше не хочу ни говорить, ни писать, ни даже думать о нем. Честно сказать, он мне опостылел. Что бы он ни говорил и ни делал, если это и правда было, надо все забыть. Если не навсегда, то хотя бы до тех пор, пока я не разберусь со всем остальным.

Все остальное?

Ты вправе так спросить. После завтрака, кроме того, что я наткнулась на двух других призраков, меня облапали и вдобавок сделали непристойное предложение; я вся в синяках и ссадинах; лошадь подо мной понесла, и меня совершенно неприлично мотало в седле; я снова вела себя как последняя дура; на меня глазел, а после ощупывал австрийский психоаналитик. И я куда-то подевала мою любимую старинную черепаховую гребенку.

И еще, как бы не забыть, в меня стреляли.

Пуля предназначалась не мне, во всяком случае, меня в этом Убедили. Но она угодила в дерево совсем рядом, так что понятно, отчего я так разволновалась. А после, когда выяснилось, что я ошиблась, мне показалось, что меня надули.

Такие вот обычаи в Девоне. Разумеется, для нас, закаленных путешественниц, все это пустяки. Потому что на самом деле, если ты увидишь одного призрака, можно считать, что повидала их всех, n’est-ce pas?^[9] Впрочем, и одного наверняка вполне достаточно, а уж два (или три, или даже четыреста) — явный перебор.

И потом, что, кстати сказать, означают эти непристойные предложения и ласки? Когда тебе в жизни выпадает столько тягот, сколько выпало мне, Ева, когда ты повидаешь столько, сколько довелось повидать мне, от головокружительных высот Найтбриджа до… скажем, головокружительных высот Кенсингтона, начинаешь понимать, что наша жизнь в высшем порядке вещей, в бесконечности пространства и времени всего лишь крошечная пылинка.

Что же касается пуль… Да и что такое пули, в конце концов? До чего они мелки, до чего ничтожны, ординарны эти крошечные свистящие кусочки свинца, грубо вонзающиеся в кору дерева рядом с тобой.

Что же касается гребенки, скорее всего, я задевала ее куда-то, когда пыталась собраться с мыслями. Засунула куда-нибудь. Или, может, съела.

Если честно, я здорово расстроена из-за гребенки.

Я уже сказала, что теряю голову. Ну и пусть — наплевать. Не хочу изображать из себя простушку с широко раскрытыми глазами (пусть стареющую), даже если эта роль, по всеобщему мнению, мне больше всего подходит.

Но довольно. Пора продолжать повествование с того места, где я прервались в прошлый раз.

Я уже рассказывала, что совсем не спала прошлой ночью после того, как увидела первого призрака. И мне кажется, я говорила тебе, что бросила писать письмо, заслышав возню в комнате Аллардайс. Сложив письмо и запечатав конверт, я встала с кровати, накинула халат и на цыпочках пошла к двери, которая соединяет наши комнаты. Мне вовсе не хотелось попадаться ей на глаза, тем более что она все еще в гневе по поводу моего выступления прошлой ночью.

Она сидела у туалетного столика в халате, жирное тело расползлось в кресле, руки вяло лежали на подлокотниках, кисти свободно болтались. Она смотрелась в зеркало.

Косметики на ней не было. Разумеется, я и раньше видела ее в таком виде — без красок, помады и пудры. Я видела ее такой несколько часов назад, когда показала, какую истерику могу закатить. Но этим утром почему-то ее лицо показалось мне совершенно незащищенным, ранимым.

Ранимость — последнее слово, которое я в нормальном состоянии употребила бы применительно к Аллардайс. Возможно, потому, что утро выдалось солнечным. Впервые за несколько недель на небе ни облачка. Холодный желтый сноп света прорезал комнату и осветил ее круглое белое лицо, словно луч фонаря.

Кажется, я уже говорила, что у нее нет ни бровей, ни ресниц. Этим утром в ослепительном солнечном свете ее лицо из-за этого обрело удивленное выражение, как будто всего лишь несколько мгновений назад она взглянула в зеркало и поняла, что постарела, растолстела и осталась совсем одна.

Потому что когда-то, еще до конфет, вафель и плюшек, Аллардайс была маленькой девочкой. Гонялась по лугам за бабочками. Изумлялась красоте заката и радуги. Смеялась и визжала.

Я не хочу сказать, что я все это придумала специально. В те несколько секунд меня охватила глубокая грусть и сочувствие к ее утратам, неважно, случайным или вполне осознанным (что еще хуже), и я поняла, что все это время предавала то лучшее, что в ней есть, потому как и подумать не могла, что в ней есть что-то хорошее. И соответственно предавала то лучшее, что есть во мне.

Как я уже сказала, эти мысли заняли у меня не больше двух-трех секунд. Тут она заметила, что я в комнате, повернулась ко мне и нахмурилась. Из-под бледного безбрового лба, из жирных складок над щеками выглядывали маленькие темные глазки.

— Отвратительная, вульгарная девка, — прошипела она.

Я даже не смогла сказать то, что собиралась, — начала сильно заикаться.

Она потуже запахнула халат.

— Разбудить всех. Кричать и вопить, как ирландская прачка.

От стыда я вся покраснела.

— Да, я ужасно виновата, я…

— Ты вела себя просто безобразно. Что мои друзья обо мне подумают? Когда я сегодня проснулась, моей первой мыслью было тебя уволить.

Моей же первой мыслью было плюнуть в ее крошечные глазки.

А второй, уже менее привлекательной, но более разумной (увы!), было то, что с нею такой номер не пройдет. Я имею в виду плюнуть. Я напомнила себе, что терплю эту несносную женщину с определенной целью. Проработав у нее еще год, разумеется, если мы обе этот год переживем, я скоплю ровно сто фунтов и смогу как следует подумать и решить, чем буду заниматься потом.

Наверное, я все равно смогла бы плюнуть ей в глаза. И еще ударить по лицу мейсенской табакеркой. Обе мысли были на редкость привлекательны. Я могла бы оставить ее валяться на полу, как выброшенного на берег кита, собрать вещи, уговорить кого-нибудь довезти меня до станции и на первом же поезде уехать в Лондон.

Но я вспомнила те месяцы, когда сидела без работы, скудную холодную еду в крошечной комнатенке, голод, унижение и жуткое лондонское одиночество, которое калечит душу.

От таких мыслей невольно станешь трусихой.

Я ничего не сказала Аллардайс. Она тоже несколько секунд молчала. Что касается меня, то я слишком гордая и ни за что не стану умолять, чтобы меня не увольняли, но, с другой стороны, несмотря на гордость, я большая трусиха и не могу просто повернуться и уйти. А она, мне кажется, специально тянула время, чтобы показать мне, да и себе самой, как велика ее власть.

— Однако я, — наконец заговорила она, — хотя и с большими сомнениями, решила дать тебе еще один шанс. Я делаю скидку на твою молодость и очевидное невежество. Но предупреждаю. Если с этой минуты ты не будешь делать то, что я велю, я немедленно тебя уволю. И позабочусь, чтобы никто из приличных людей впредь не имел с тобой дела. Поняла?

— Да, — сказала я.

Она сощурила глазки, в которые я так и не решилась плюнуть, и поджала губы, которые я так и не смогла разбить.

— Обычно принято благодарить, когда к тебе проявляют доброту, — заметила она.

«Вот еще!» — подумала я.

— Спасибо, госпожа Аллардайс, — сказала я и прикинула, сколько слюны смогу накопить за год.

Но Аллардайс еще не закончила.

— Выбрось из головы своих дурацких призраков, — заявила она. — Твое поведение прошлой ночью непростительно. А обращение с сэром Дэвидом просто возмутительно. Ты извинишься перед ним при первом же удобном случае.

А рано утром, как раз в разгар моего представления, сэр Дэвид под видом утешения начал поглаживать меня так, будто не я нуждалась в утешении, а он — причем в утешении своей ненасытной похоти. Ева, я это точно знаю. Да, я была с ним резка, но ведь он намеренно воспользовался моим страхом. Если бы Аллардайс просидела всю ночь, придумывая, чем бы уколоть меня побольнее, то ничего бы лучше не придумала, как заставить меня извиниться перед ним.

Но я проглотила свою гордость, те жалкие остатки, которые от нее еще сохранились, и кивнула. Госпожу Эпплуайт, свято верующую в принципы, наверняка бы стошнило.

— Прекрасно, — сказала Аллардайс. — Я теперь ступай переоденься.

Вопреки моим ожиданиям завтрак оказался не такой уж мучительной процедурой. Я ведь с ужасом думала, что мне придется среди бела дня встретиться лицом к лицу с людьми, наблюдавшими мою истерику при свете ламп. Если бы не Аллардайс, думаю, никто не сказал бы ни слова. Даже госпожа Корнель вела себя так, будто ничего не случилось, хотя я просидела, вся дрожа, в ее комнате битых полчаса. Она мило мне улыбнулась и кивнула.

Сэр Дэвид одарил меня своей ироничной, снисходительной улыбкой, но сэр Дэвид всегда улыбается мне ироничной, снисходительной улыбкой.

Как ни странно, господин Гудини и его секретарь господин Бомон так и не появились. Несмотря на их хваленый призыв «встал и пошел», американцы, судя по всему, предпочитают другой — «лег и остался лежать».

Завтракали мы в просторной оранжерее с видом на лужайку с садом вдалеке. Нас никто не обслуживал, мы сами брали яйца, бекон, почки и все прочее из серебряных кастрюль с подогревом, выставленных на буфете.

Есть мне не хотелось. Кроме остатков гордости, застрявших в моем горле, я мало что могла проглотить. Сидела молча. После завтрака Аллардайс, чье лицо и настроение восстановились, нудно рассказывала о дурацкой музыкальной комедии, на которую она меня таскала месяц назад. Лорд Роберт с восторгом поведал нам о новом мотоцикле, который недавно купил.

Достопочтенная Сесилия удивила меня, когда повернулась ко мне и спросила, езжу ли я верхом. Застигнутая врасплох, я только и вымолвила, как полная дура:

— Вы имеет в виду на мотоцикле?

Она мило улыбнулась и сказала:

— Нет-нет. На лошади.

Я сказала, что когда-то ездила, и с большим удовольствием, но это было давно. Она еще раз удивила меня, предложив свою лошадь.

— Но у меня нет подходящей одежды, — возразила я.

Она легонько пожала плечами, бегло оглядела мое мрачное хлопчатобумажное платье и сказала:

— Моя кузина здесь все оставила. Думаю, ее костюм вам подойдет.

Я так удивилась столь неожиданной, сколь и непонятной щедрости, что невольно опять начала заикаться.

— Это очень мило с вашей стороны, — только и смогла выговорить я. — Спасибо. Я бы с удовольствием. Если вы точно не возражаете?

— Совершенно точно, — уверила меня она своим низким голосом.

Тут вмешалась Аллардайс.

— Джейн, дорогуша, — начала она слащавым тоном, — мне кажется, прогулка верхом — не совсем удачная мысль. Тем более после всех этих ночных событий. Я бы не хотела, чтобы вы переутомлялись.

За этой показушной заботой, безусловно, скрывалась непреклонная решимость лишний раз показать свою власть, запретив мне то, чего мне явно хотелось. Я ощутила прилив ярости, затем стыда и уставилась в тарелку, не видя, куда смотрю.

— Что-что? — вмешался лорд Роберт. — О каких таких событиях идет речь?

— Ой, ты ведь не знаешь! — радостно сказала Аллардайс. — Бедняжке Джейн этой ночью приснился кошмарный сон. Она убедила себя, что видела, твоего знаменитого призрака, и сочла необходимым, бедняжка, переполошить весь дом.

Я подняла глаза на лорда. Роберта и увидела, что он смотрит прямо на меня. Он стал бледным, как… в общем, Ева, он очень сильно побледнел. Открыл рот, закрыл его, потом снова открыл и обратился ко мне почти шепотом:

— Так вы видели лорда Реджинальда? — Он откашлялся.

Его реакция меня так удивила, что я снова сделалась заикой.

— Я… нет, лорд Роберт, я…

— Роберт, дорогой, — сказала леди Перли, улыбаясь ему с другого конца стола. — Это был всего лишь кошмарный сон.

— Да, — подтвердила я. — Кошмарный сон. Извините, лорд Перли, что я побеспокоила ваших гостей. — Голос у меня был хриплый, как будто не мой, совсем чужой.

Леди Корнель сидела напротив Аллардайс и смотрела на нее, поджав губы. Слева от нее сидел доктор Ауэрбах, психоаналитик, который таращился на меня широко открытыми глазами из-под пенсне якобы с профессиональным интересом.

Лицо лорда Роберта обрело свою обычную кирпичную окраску, и он внезапно мне подмигнул.

— Кошмарный сон. Ну конечно, это был кошмарный сон. Разумеется. Ха-ха. Тут нечего стыдиться. Такое случается и с самыми крепкими из нас, а? Забудьте об этом. — Он прищурился. — Лучшее лекарство — езда верхом. Лучше не придумаешь. Хороший свежий воздух. Здоровая физическая нагрузка. Берите лошадь Сесилии, как она предлагала. Славная мысль, Сесилия. — Ом повернулся к Аллардайс. — Сейчас ничего лучше для нее не придумаешь, Марджори, поверь мне.

Эти слова, исходившие из уст ее хозяина, были для Аллардайс не предложением — приказом. Она поморгала и мило улыбнулась.

— Ну конечно, Роберт. Если ты на самом деле так считаешь.

Как ты думаешь, может, на самом деле она существо с другой планеты — с Марса или Венеры и вынуждена скрывать свои настоящие чувства, чтобы не выдать себя за чудище?

Выступила Сесилия.

— Она даст Шторму размяться, а мы пока съездим в деревню.

Тут госпожа Корнель, да благословит ее Господь, заметила:

— Но, возможно, Джейн тоже захочет прогуляться с нами в деревню. Вы как, Джейн?

— Очень бы хотела, — ответила я. — Но лучше в другой раз. Если можно. Если не возражаете, я бы лучше покаталась верхом.

Она улыбнулась, слегка приподняв точеные брови.

— Как пожелаете.

— Для вас это самое лучшее, — сказал лорд Роберт. — Сесилия, проводи мисс Тернер наверх, не ленись, да приодень ее, а?

Я оглядела сидящих за столом. Сэр Дэвид продолжал многозначительно улыбаться. Доктор Ауэрбах все еще разглядывал меня с профессиональным любопытством.

Когда я с большим облегчением уходила с Сесилией, мне в голову пришла еще одна мысль: довольно неприлично уходить из комнаты, где все присутствующие жаждут посплетничать у тебя за спиной.

У Сесилии были собственные апартаменты в западном крыле дома: небольшая гостиная и будуар с гардеробной. Там, конечно же, царил полный порядок и веяло французским духом — шкафчики красного дерева, элегантная кровать в стиле ампир, кресла времен Людовика XIV, обтянутые алым бархатом. А сколько в шкафах одежды — шелк, атлас, бархат, кружева… и все такое. От зависти сильно устаешь, ты не замечала?

Сесилия улеглась на горбатенький диванчик в гостиной с журналом «Вог», а ее горничная Констанс помогла мне найти вещи ее кузины. Они слегка пахли «Шанелью» (еще бы!) и, должна заметить, пришлись мне в самую пору. Когда я взглянула в зеркало в гардеробной, то удивилась и даже возгордилась. Зауженный в талии жакет очень красил мою фигуру, скрывая чересчур пышную грудь и делая талию особенно тонкой, что — неважно, модно сейчас или нет — служит лучшей моей чертой. (И, пожалуйста, не спорь.) Должна признаться, я немного покрутилась, как дервиш, перед зеркалом, любуясь через плечо собой и своей глупой улыбкой.

Когда я вернулась в гостиную с хлыстом в одной руке и шляпкой в другой, Сесилия закрыла журнал и бросила его на журнальный столик. Она взглянула на меня и нахмурилась, как будто осталась чем-то недовольна.

Я остановилась.

— Что-то не так? — спросила я.

— Да нет, — ответила она. — Ничего. — Она легко, по-спортивному сбросила ноги с дивана и встала. На ней было платье из кремового льна, простое, но элегантное, с короткими рукавами, заниженной талией и подолом, который доходил точно до ее идеально круглых коленок. Светло-бежевые шелковые чулки и такого же цвета кожаные туфли. Как всегда, она выглядела потрясающе.

Она достала сигарету из черной лакированной китайской шкатулки, стоящей на столике, и вложила ее между губами. Потом снова взглянула на меня.

— Вам идет, — заметила она. — Пиджак. — Она прикурила сигарету от маленькой золотой зажигалки.

— Правда?

— Да, — сказала она, выпуская струю дыма. — Вы ведь на самом деле темная лошадка, верно?

— Простите? — изумилась я.

Она только улыбнулась высокомерной улыбкой и пожала изящными плечиками.

— Просто вы выглядите… я не знаю, как сказать, ну, что ли, значительно более здоровой в этом наряде.

Толще, уточнила я про себя и вроде бы нахмурилась. Но она снова улыбнулась, на этот раз спокойнее.

— Я хотела сказать, — поправилась она, — что вы на самом деле выглядите прелестно.

Я подумала, что это очень мило с ее стороны, и поблагодарила, разумеется, покраснев, как школьница.

Мы вместе миновали несколько коридоров и лестниц и спустились, слегка запыхавшись, в главный зал, где собирались те, кто отправлялся в деревню: леди Перли, госпожа Корнель, доктор Ауэрбах и сэр Дэвид. Леди Перли высказала комплимент по поводу меня и взятого мною напрокат туалета, и я снова покраснела и начала заикаться. Мне это было даже к лицу, можешь не сомневаться. И тут, когда все начали выходить на солнце, Аллардайс оттащила меня в сторону и прорычала, дохнув мне в лицо своей мятой:

— Время извиняться, юная леди.

Сэр Дэвид обернулся и подошел к нам, улыбаясь своей пресловутой ироничной улыбкой.

— Сэр Дэвид, — закурлыкала Аллардайс, — Джейн хочет сказать вам что-то очень важное. — Она мило мне улыбнулась, сделав еще одну безуспешную попытку изобразить человека. — Не переутомляйтесь сегодня, дорогая, — сказала она. И отошла, оставив меня наедине с моей шляпой, хлыстом и сэром Дэвидом. Тут я поняла, что должны были ощущать козы, которых собирались принести в жертву и привязывали под палящим солнцем к куманике.

— Должен заметить, Джейн, — сказал сэр Дэвид, — в этом костюме вы выглядите сногсшибательно. — Он улыбнулся так, будто «сногсшибательно», слово и действие, только и было у него на уме.

— Благодарю вас, — сказала я.

— Прекрасный хлыст, — заметил он, поглаживая усы. — Можно посмотреть?

Я дала ему хлыст. Он щелкнул им несколько раз легонько по ладони левой руки, затем многозначительно взглянул на меня.

— Упругий. Жесткий, но гибкий.

Я снова почувствовала, как у меня загорелось лицо.

— Должно быть, удобный, — сказала я.

Он улыбнулся, заметив мой румянец. Я покраснела еще больше, а тут он и вовсе расплылся в улыбке.

— О, я ничуть не сомневаюсь, — согласился он, ритмично постукивая хлыстом по ладони. — Вы что-то хотели мне сказать?

— Да, я хотела извиниться за свое вчерашнее поведение. Я нагрубила вам.

Ну вот. Сделано. Через год на Аллардайс обрушится слюны на полпинты больше.

Все еще улыбаясь и постукивая хлыстом, он спросил: Вы сказали, что ездили верхом раньше, так?

— Да.

— Я так и думал. У вас, как я погляжу, превосходный зад.

И тут, не сводя с меня глаз и высоко подняв брови, он опустил хлыст и шершаво-ласково провел им по моему бедру.

Я до того изумилась, что застыла как вкопанная.

Он воспринял мою неподвижность как поощрение, сделал шаг вперед и приоткрыл улыбающийся рот. Я со всего маху закатила ему пощечину.

Полагаю, он удивился не меньше моего. Аж оторопел. Голова вздернулась, лицо побелело. На нем появилось злобное выражение: глаза сузились в тонкие сверкающие щелки, толстые губы растянулись, обнажив зубы. И вдруг он резко, со свистом взмахнул хлыстом…

(Продолжение следует)

Глава одиннадцатая

— Давайте уточним, — сказал лорд Боб, — правильно ли я вас понял. Мы сидели в его кабинете, большой комнате на первом этаже. Там пахло свежими цветами и старыми деньгами. Скорее всего, старыми деньгами там пахло постоянно, а запах свежих цветов исходил от стоявших на столе красных роз. Стол был такой огромный, что ваза казалась утлой лодчонкой в море из красного дерева.

Мы с Великим человеком сидели в мягких кожаных креслах, украшенных бронзовыми кнопками. На темных панелях, закрывающих стены, висели гравюры в рамках с изображениями грациозных охотничьих собак. Окно казалось открыткой — с зеленой травой и деревьями вдалеке.

Лорд Боб смотрел на меня так, будто я только что предложил ему бутерброд с тарантулом.

— Вы не личный секретарь, — сказал он.

— Нет, — ответил я.

— Вы работаете на сыскное агентство «Пинкертон» в Америке.

— Верно.

Он пригладил усы.

— Тот, кто разоблачил Молли Магуайрз в Пенсильвании, — это был пинкертоновский шпион?

Я кивнул.

— Джеймс Макпарлан.

— И тех же самых пинкертонов послали защищать штрейкбрехеров в Хоумстеде. Во время большой рабочей забастовки против Карнеги, этой гнусной капиталистической свиньи.

— Точно.

— Вооруженные бандиты. Наемники.

Я кивнул.

— Больше мы такими делами не занимаемся.

Его колючие брови взметнулись на лоб.

— Да? Теперь работаете на профсоюзы, а?

— Сейчас я работаю на Гарри. — Я пожал плечами. — Вам не нравятся пинкертоны, лорд Перли. — Он уже не просил меня называть его лордом Бобом. — Что ж, как вам будет угодно. Но я здесь не для того, чтобы усмирять сталеваров. А чтобы защитить Гарри.

Лорд Боб осклабился. Повернулся к Великому человеку.

— Вы наняли этого Бомона… — Он взглянул на меня. — А он в самом деле Бомон? Может, путешествует под каким-нибудь… — Он замолчал, подбирая нужное слово, наверняка пакостное.

— Псевдонимом? — помог я. — Нет.

Он снова повернулся к Великому человеку.

— Вы наняли Бомона, потому что на вас покушаются?

Великий человек нахмурился.

— По правде, то была не моя идея. Лично я был уверен, что смогу справиться своими силами. Но Бесс, моя дорогая жена, беспокоилась. Понимаете, она за меня волнуется. А после того, что произошло в Филадельфии, она стала настаивать, чтобы я нанял кого-то, кто мог бы обеспечить мне безопасность.

Лорд Боб смотрел на него в недоумении.

— А что, собственно, произошло в Филадельфии? — спросил он.

— Я остановился в гостинице. В «Ардморе». Цинь Су, переодетый в коридорного, нагрянул ко мне в апартаменты. И попытался меня убить. Вернее, человека, которого принял за меня. По сути, он едва не убил полицейского из департамента полиции Филадельфии. Сержанта Монахана.

— Ланахана, — поправил я.

Лорд Боб, нахмурясь, посмотрел на меня. Великий человек — тоже: ему не нравилось, когда его поправляют, еще больше, чем когда перебивают.

— Неважно, — продолжал он, — но сержант был замаскирован под меня. Понимаете, это была ловушка. Полиция сидела в засаде, чтобы опознать и арестовать Цинь Су.

— И не смогла, — догадался лорд Боб.

— Да. Он сбежал по пожарной лестнице.

Лорд Боб пригладил усы.

— И вы обратились к пинкертонам. К этому Бомону.

— Да. Я же говорил, жена настояла.

Это была правда. Но было ясно и то, что лорду Бобу пинкертоны совсем не по душе, да, возможно, и сам Великий человек предпочел бы держаться от меня на расстоянии.

Все еще поглаживая усы, лорд Боб кивнул.

— Этот Цинь Су — он обиженный фокусник, так вы сказали?

— Да, конкурент.

— Чертовски серьезно относится к своим соперникам, я бы сказал.

— Да он ненормальный. Настоящий сумасшедший. Утверждает, будто я украл у него номер — освобождение из гроба. Конечно, это полная чушь. Я исполнял номер с гробом много лет назад, когда Цинь Су еще ловил пули в дешевых балаганах.

— Ловил пули? — переспросил лорд Боб. Его лохматые брови снова взлетели на лоб.

Великий человек безразлично пожал плечами.

— Зубами.

Брови опустились.

— Милостивый Боже!

Великий человек снова пожал плечами.

— Верно, фокус в некоторой степени опасный, но все же фокус.

— И вы действительно верите, что этот парень потащился за вами в такую даль из Америки?

Тут вмешался я.

— Когда мы были в Париже, я получил телеграмму из нашего агентства. Человек, очень похожий на Цинь Су, купил билет на «Ла-Палому». Пароход прибыл в Амстердам в прошлый понедельник.

Лорд Боб посмотрел на меня.

— Почему же ваши ребята не известили голландскую полицию?

— Известили. Но он не сходил с парохода. И вдруг исчез.

— Исчез?

— Никто не знает, как выглядит Цинь Су. На сцене он в гриме. Никто не знает его настоящего имени. Цинь Су — сценический псевдоним. Мы почти уверены: он не китаец. И знаем, что он ловко перевоплощается. Когда он объявился в «Ардморе», чтобы убить Гарри, он прикинулся итальянцем.

Лорд Боб нахмурился.

— Он хитер и решителен, — продолжал я. — И пока мы не можем вывести его на чистую воду.

— Как же вы рассчитываете его захватить?

— Это не входит в мои обязанности. Моя работа — охранять Гарри. Поэтому идея убраться из Лондона в Девон оказалась как нельзя кстати. В газетах про это и быть ничего не могло. — Я взглянул на Великого человека, но он только моргнул и отвернулся. — Я думал, здесь нам ничто не угрожает. Но ошибся. Цинь Су почти наверняка видел ту статью в лондонской «Таймс».

Лорд Боб снова погладил усы.

— Но откуда вам знать, что именно Цинь Су стрелял сегодня днем?

— Кто бы это ни был, он промахнулся на пару дюймов. И меня это очень настораживает.

— Но вы же не знаете точно? Наверняка?

— Я буду все знать наверняка, только когда Цинь Су окажется за решеткой. Или когда убьет Гарри. А пока, думаю, и все ваши гости в не меньшей опасности.

Он снова нахмурился. Лорд Боб сегодня только и делал, что хмурился, и чаще всего глядя на меня. Он откинулся в кресле, опустил локти на подлокотники и сложил ладони домиком под подбородком.

— И что вы предлагаете?

— Мы с Гарри уезжаем. Возвращаемся в Лондон. Это единственный выход. Так, по крайней мере, остальные ваши гости будут в безопасности. Таково наше решение.

— Но ведь он хочет убить только Гудини, а?

— Стреляя в Гарри, он может промахнуться и попасть еще в кого-нибудь. Сегодня он чуть не попал в госпожу Корнель.

Лорд Боб кивнул. Неохотно.

— Справедливо. Но куда бы вы ни поехали, люди везде будут в опасности, так? Я правильно понимаю?

— Так. Мне самому это не нравится. Я бы не возражал, если бы со мной было еще человек двадцать. Но Гарри хочет, чтобы все было просто. Только один человек. Я.

Лорд Боб повернулся к Великому человеку.

— Но почему?

— Чем больше людей будет вовлечено в это дело, — сказал он, — тем больше шансов, что о нем узнают газетчики. Вся моя жизнь связана с неимоверными опасностями, которым я сам себя подвергаю. Если же все узнают, что я кого-то боюсь, какого-то жалкого фокусника, который мне в подметки не годится…

— Ясно, — сказал лорд Боб. — Понятно. Но вот что я хотел бы сказать, дружище. Конечно, если вы захотите уехать, никто в Мейплуайте не станетдумать о вас хуже. Так что все зависит только от вас.

Великий человек слегка наклонил голову в сторону лорда Боба.

— Простите, лорд Роберт, но я позволю себе с вами не согласиться. Все зависит от вас, и только от вас. Но если, конечно, вы и леди Перли не хотите, чтобы я уезжал, я останусь.

— Само собой разумеется, — заявил лорд Боб. — Живите, сколько душе угодно. — Он ухмыльнулся. — Решили не бежать с тонущего корабля? Молодчина!

Он повернулся ко мне, уже без ухмылки.

— Вас тоже, разумеется, милости просим. Тем более в таких обстоятельствах.

— Благодарю, — сказал я.

— Значит, вы остаетесь, — обратился он к Великому человеку. — Решено. Что теперь?

Я сказал:

— Надо рассказать другим гостям о том, что происходит.

Лорд Боб гневно уставился на меня.

— У них есть право знать, быть в курсе происходящего, — пояснил я. — Если они пожелают остаться — прекрасно.

Он перевел взгляд на стол и задумался. Наконец произнес:

— Полагаю, можно рассказать обо всем за чаем.

— Дальше, — продолжал я, — надо сообщить в местную полицию. Пусть они поставят здесь охрану.

Лорд Боб взглянул на меня через стол и фыркнул так рьяно, что даже усы зашевелились.

— Вижу, у вас слишком завышенное представление о возможностях местного констебля. И о его компетенции.

— Все лучше, чем ничего.

— Только не в нашем случае. Встречался я пару раз в Амберли со старшим инспектором. По фамилии Хонниуэлл. Дурачок. Пустое место. А констебль Даббинз, который в деревне, тот просто клоун. Кроме того, даже если бы они оба были семи пядей во лбу, у них не хватит людей, чтобы нас охранять. Такие вот дела.

— А как насчет лондонской полиции? — спросил я. — Может, они кого-нибудь пришлют?

Он покачал головой.

— У них полно дел. Вроде вашего — подавлять стачки, разгонять рабочих. Даже если они и выделят кого-то из своих бандитов, им сюда до завтрашнего дня не добраться, и это в лучшем случае. А все гости завтра разъезжаются, точно. Так что нет смысла, верно?

Он помолчал.

— Вот что. Я велю Макгрегору собрать несколько человек арендаторов. Местных фермеров. Пусть порыщут в округе. Они все славные ребята. Знают местность как свои пять пальцев. Даже если ваш Цинь Су где-нибудь затаился, они его мигом выкурят.

— Они же не полицейские, лорд Перли, — сказал я.

— Вот именно. Кто-то постучал в дверь.

— Да? — крикнул лорд Боб.

Дверь открылась, и на пороге возник дворецкий, такой же великолепный и с таким же невозмутимым лицом, как накануне.

— Простите, что беспокою вас, милорд.

— Да, Хиггенз?

— Прибыл сэр Артур Конан Доил. С мадам Созострис и ее мужем.

— А, — произнес лорд Боб. — И что ты с ними сделал?

— Леди с мужем проводили в их комнату. Сэр Артур ждет в библиотеке.

Лорд Боб кивнул.

— Прекрасно, Хиггенз. Пожалуйста, передайте сэру Артуру, что мы скоро к нему присоединимся.

Хиггенз поклонился.

— Слушаюсь, милорд. — Он закрыл дверь.

Лорд Боб повернулся к Великому человеку.

— Дойл ведь своего рода эксперт в таких делах, а? Пистолеты, маскарад, мистификация. Давайте все ему выложим и послушаем, что он скажет.

Сэр Артур Конан Дойл, высокий, дородный, стоял у библиотечного окна, заслоняя свет, подобно стволу дерева. Когда мы вошли в комнату, он смотрел на лужайку, задумчиво поджав губы и сложив руки за спиной. Он повернулся к нам, поднял брови, широко раскрыл карие глаза и улыбнулся из-под густых седых усов. Улыбка была куда более живой и открытой, чем можно было ожидать от такого знаменитого и здорового человека.

— Гудини! — вскричал он рокочущим басом. — И лорд Перли! — Он быстро пересек комнату и протянул им обоим красную лапу величиной с булыжник.

Ему было за шестьдесят. Рост — никак не меньше шести футов и четырех дюймов. Плечи — довольно широкие. Весил он наверняка около двухсот пятидесяти фунтов, хотя носил этот вес с легкостью отставного атлета, который все еще мнит себя силачом или хочет им казаться. Он был настолько энергичен, что выглядел крупнее и импозантнее, чем был на самом деле. В его присутствии мейплуайтская библиотека казалась старой, тесной и неуютной.

Великий человек улыбнулся своей очаровательной улыбкой, но, памятуя о приличии, позволил хозяину дома первым пожать руку гостю.

— Отлично выглядите, Дойл, — сказал сэр Боб. Дойл тряс его руку с такой силой, будто пытался накачать воды из колодца глубиной тридцать футов.

— Чувствую себя отлично, лорд Перли, — сказал Дойл. Его большие белые неровные зубы сверкали. Поредевшие волосы отливали цветом соли с перцем там, где они едва прикрывали широкий розовый череп, на висках же они были совершенно седые, как усы. Он был в темно-сером шерстяном двубортном пиджаке, в белой сорочке с красно-синим шелковым галстуком и в толстых черных ботинках. Таких огромных ботинок я отродясь не видывал. В них можно было бы переправлять почту. Через Миссисипи. — Просто превосходно! — сказал он лорду Бобу. — А как у вас? Как леди Перли?

— Хорошо, спасибо, мы оба в порядке. Но зовите меня Боб, старина. Сто раз просил. Вы, разумеется, знакомы с Гудини.

— Мой добрый друг, — сказал Дойл. Он обхватил руку Великого человека своей мясистой лапищей и принялся с силой ее трясти. Потом поднял левую руку и добродушно хлопнул Великого человека по плечу. — Ужасно рад снова с вами повидаться. Как поживаете?

— Замечательно, сэр Артур, — ответил Великий человек, кивая и улыбаясь. Головой он как раз доставал до квадратного подбородка Дойла. — Пожалуйста, разрешите мне представить вам своего… гм, друга, господина Фила Бомона.

— Очень рад! — заявил Дойл и улыбнулся. От уголков глаз побегали морщинки. Он схватил мою руку и добавил к ней несколько морщин, которые, как мне показалось, остались там навечно. — Американец, верно? — спросил он, качая мою руку.

— Да, — ответил я.

— Блеск! Добро пожаловать в Англию! — Он отпустил мою руку. Мои пальцы вроде остались целы, но я был бы рад, если бы в ближайшее время меня никто не попросил сыграть на рояле.

Лорд Боб посмотрел на меня так, будто я насекомое, вылезшее из-за стенной панели. И отвернулся.

— Послушайте, Дойл, — сказал он. — Боюсь, тут у нас неприятности.

Глава двенадцатая

— Просто потрясающая история! — воскликнул Дойл. Он сидел в одном из мягких кожаных библиотечных кресел, наклонив розовую голову вперед и положив на колени руки размером с ананасы. Затем он несколько раз изумленно покачал головой и повернулся к Великому человеку. — С вами ведь пока все в порядке?

— Да, — сказал Великий человек, слегка постукивая ладонью по бедру. Он сидел напротив Дойла в другом кожаном кресле, рядом со мной. — Я как всегда в полном порядке.

Дойл, когда сидел, не производил столь грандиозного впечатления. Казалось, возрасту удается поравняться с ним и опуститься на его плечи, подобно шали, когда он перестает двигаться. — А молодая женщина? Мисс Тернер?

— Она чувствует себя нормально, если иметь в виду сложившиеся обстоятельства, — сказал лорд Боб, сидевший справа от меня. — Отдыхает в своей комнате. Бедняжке сильно досталось. Ночные волнения, потом лошадь понесла. Теперь это. Какой-то отпетый мерзавец пальнул из проклятой винтовки. Разве можно ее винить за то, что она слегка не в настроении, верно?

Губы Дойла под седыми усами сжались.

— Волнения? Прошлой ночью? А что случилось?

Лорд Боб небрежно отмахнулся.

— Кошмарный сон.

— Она решила, — объяснил Великий человек, — что видела призрак предка, старого лорда Перли.

Дойл кивнул Великому человеку и обратился к лорду Бобу:

— Должно быть, лорда Реджинальда?

— Да. Боюсь, я виноват. Не следовало рассказывать ей эту историю. Кузина моей жены силой вынудила меня. Настырная женщина.

— А что если мисс Тернер действительно видела лорда Реджинальда?

Лорд Боб нахмурился, будто давая понять, что ни на минуту не допускает такую возможность.

— Не к месту вся эта история, не так ли? — Он поднял руку, призывая выслушать его до конца. — Простите, Дойл, я знаю, вам это по душе — призраки, духи и все такое прочее. Все так. Каждому свое, а? Хочешь верь, хочешь нет. Но сейчас, мне кажется, следует заняться этим Цинь Су.

— Согласен, — сказал Дойл. Он откинулся на спинку кресла и, как я успел заметить, раздраженно при этом поморщился. Ревматизм, артрит либо и то и другое явно не позволяли ему делать резкие движения. Так или иначе он не был таким гибким, каким хотел казаться. Как и мы, за исключением Великого человека.

Дойл опустил руку в правый карман пиджака и взглянул на лорда Боба.

— Курить можно?

Лорд Боб махнул рукой.

— Ладно, валяйте. — Он улыбнулся. — Парочку-другую трубок, а?

Дойл улыбнулся в ответ, но без энтузиазма, как будто он это раньше уже слышал, и не раз. Вытащил из кармана пенковую трубку и кожаный кисет. Развязал кисет, сунул туда трубку и взглянул на Великого человека.

— Когда все это началось?

Великий человек положил руки на подлокотники.

— Месяц назад, — сказал он. — В городе Буффало, штат Нью-Йорк. Мы с Цинь Су выступали там на пару. Я — в «Орфее», он — во «Дворце». Вы, вероятно, в курсе, что сейчас в Америке эстрадные театры вовсю конкурируют друг с другом. Из-за растущей популярности кинематографа.

Дойл уже достал коробок спичек. Чиркнул одной. И, кивнув Великому человеку, поднес ее к трубке.

— Разумеется, — продолжал Великий человек, — мне ничего не стоило даже в эти тяжелые времена собирать полные залы. Но у этого дилетанта Цинь Су дела не ладились. И если в том же городе выступает Гудини, то положение становится совсем безнадежным.

Изрядно попыхтев, Дойл наконец раскурил трубку. Он сунул спички в карман и выпустил струга дыма. Дым расплылся по комнате, разнося запах горящей джутовой ткани.

— Ничего удивительного, — продолжил Великий человек, — билеты на представление Цинь Су продавались плохо. Он впал в отчаяние. Велел своим приспешникам, обычным уличным бандитам, расклеить его афиши поверх моих. И в своих интересах я, понятно, велел своим помощникам делать то же самое с его афишами. Но ему было мало сорвать мне рекламу. Он начал поносить меня со сцены перед началом своего представления, обзывал меня мошенником и шарлатаном. Дошел до того, что заявил газетчикам, будто я украл у него знаменитый номер «Освобождение из гроба». У него, заурядного трюкача, которому мысль о гробе и в голову не могла прийти.

— Но, надо отдать ему должное, — вмешался лорд Боб, — этот проныра все же ухитрялся ловить пули зубами.

— Простой фокус, — заявил Великий человек. — Но неважно. А потом произошло вот что. Я созвал пресс-конференцию и рассказал репортерам все как есть. Цинь Су — вот кто был шарлатаном. И к тому же бестолковым лжецом. Я предложил ему выйти на сцену и принести любые путы на выбор — цепи, наручники, кандалы, все, что угодно, — и попробовать меня связать. Я тоже был готов принести свои путы. Кто первый освободится, тот и победитель. Предложение, по-моему, довольно справедливое.

Дойл кивнул, попыхивая трубкой. Великий человек пожал плечами.

— Но Цинь Су, понятно, не принял вызова. И газеты, разумеется, его высмеяли. Последний раз он выступал при пустом зале. Хотя, если точнее, выступление его не состоялось. Когда он выяснил, что большинство мест в зале пустует, он в ярости сбежал со сцены. Типичное поведение самовлюбленного самозванца. Он уехал из театра и забрал все свои вещи из пансионата, где останавливался. И как в воду канул.

Великий человек на мгновение замолчал, давая нам время осмыслить его слова. Затем сказал:

— В тот вечер, когда я уходил из «Орфея» через заднюю дверь, в меня стреляли.

— Бог ты мой! — проговорил Дойл и поднял брови.

— Но промахнулись всего на пару дюймов. Благодаря моей прекрасной реакции я успел скрыться там же, в театре. Известили полицию. Когда прибыли полицейские, я им объяснил, в чем дело. Конечно, они сразу же заподозрили Цинь Су. И попытались его разыскать, но не тут-то было.

— Одну минуту, — перебил Дойл, вынимая трубку изо рта. — Вы сказали, что никто не знает, как выглядит Цинь Су без театрального грима. И тем не менее он где-то поселился. Разве живущие там люди, к примеру тот же хозяин, не видели его в настоящем обличье?

— Нет, — вздохнул Великий человек. — Перед тем как куда-нибудь нагрянуть, Цинь Су посылает своего человека, чтобы тот заранее снял для него комнату. А потом приезжает он сам, правда, уже в гриме. Никто не видел его без грима, как бы того ни хотел. — Гарри небрежно махнул рукой. — Он делает это для пущей таинственности. Это якобы часть его мистической силы.

— И вы совершенно уверены, — сказал Дойл, — что это был грим?

— О, да. Никто никогда не видел, как Цинь Су приезжает в тот или иной город. На машине, в поезде или на пароходе. Разъезжает он без грима. Или загримированный под кого-то другого.

— Но как, вернее сказать когда, он превращается в настоящего Цинь Су?

Великий человек пожал плечами.

— Если он едет машиной, то, наверное, в ней и гримируется. Он наверняка пользуется общественными туалетами. Не исключено, что снимает другое жилье, куда может приходить незамеченным.

— Потрясающе, — сказал Дойл и покачал головой. — И вы уверены, что это Цинь Су пытался вас убить?

— Он сам признался. Через день после того случая я вернулся домой в Нью-Йорк, и вечером он мне позвонил. По моему личному номеру, и говорил со мной. Своим сценическим голосом. Он спросил, не хочу ли я научиться у него ловить пули. Разумеется, я ответил, что не нуждаюсь в уроках таких, как он. И предположил, что он сам, должно быть, нуждается в уроках стрельбы.

Дойл улыбнулся, не вынимая трубку изо рта.

— Молодец. Здорово вы его задели. — Он слегка нахмурился. — И вы сказали, он говорил с вами своим сценическим голосом?

— На сцене он разговаривает в протяжной восточной манере. Так он говорил по телефону и со мной.

— И, как я понимаю, этот восточный голос искусственный?

— Да. Признаться, у него есть кое-какие мимические способности. Потом он звонил мне еще несколько раз и все время говорил чужим голосом, с другим акцентом. Хотя никогда не скрывал, что это он.

— Как же он узнал ваш личный номер?

— Наверняка в телефонной компании дали. Думаю, он кого-нибудь там подкупил. Я несколько раз менял номер, но он каким-то образом его узнавал.

— И, как вы говорите, он угрожал вам перед поездкой в Филадельфию?

— Да. Это было мое первое выступление после истории в Буффало и последнее в Соединенных Штатах. Потом я отплывал в Европу. Он позвонил мне за два дня до отъезда и сказал, что с нетерпением ждет, когда я приеду в Филадельфию. Моя жена предложила рассказать все в полицейском управлении Филадельфии. Как я уже говорил, полиция пыталась его схватить, но безуспешно.

Дойл кивнул.

— А между вашими выступлениями в Буффало и Филадельфии его кто-нибудь видел?

— Никто. Он заключил несколько контрактов с маленькими театрами в небольших городах, а потом все отменил.

— Он так и не попытался разделаться с вами, пока вы были в Нью-Йорке?

— Нет. Возможно, он знает, каким уважением я там пользуюсь. А может, хочет добраться до меня во время турне. Должно быть, считает, что так будет вернее.

— И в начале турне вы решили воспользоваться услугами господина Бомона?

— Правильно, именно так.

Дойл повернулся ко мне и вынул трубку изо рта.

— Вы можете что-нибудь добавить, господин Бомон?

Сидящий от меня через ковер лорд Боб осклабился.

— Так, кое-что, — сказал я. — Прежде всего, хотя Гарри со мной и не согласен, я полагаю, что Цинь Су, возможно, вовсе не хочет его убивать.

— Мы уже это обсуждали, Фил, — сказал Великий человек. Он полагал, что нет смысла снова заводить разговор на эту тему.

— Что вы имеете в виду? — поинтересовался Дойл.

— Может быть, Цинь Су хочет всего лишь вывести Гарри из себя. Взбудоражить. Заставить нервничать. Чтобы он растерялся на сцене и провалил выступление.

— Фил, — заявил Великий человек, — ничто не может ввергнуть меня в растерянность. Я еще не провалил ни одного выступления.

Я улыбнулся.

— Я уже говорил, Гарри, возможно, Цинь Су считает, что все когда-нибудь случается в первый раз.

Дойл повернулся ко мне.

— Почем вы знаете? Судите по характеру Цинь Су?

— Отчасти, — сказал я. — Думаю, Цинь Су спит и видит, как бы Гарри дал промашку, в смысле — ошибся. Потом, этот трюк с ловлей пуль. Чтобы этот фокус получился, надо неплохо разбираться в пистолетах и пулях. И к тому же иметь меткий глаз.

— В чем же состоит этот трюк? — поинтересовался Дойл.

— Простите, — сказал я. — Это конек Гарри. — Я повернулся к Великому человеку. — Ему придется самому его оседлать.

Великий человек печально улыбнулся.

— К сожалению, должен сказать, сэр Артур…

Дойл поднял руку.

— Прекрасно вас понимаю. Мне не следовало спрашивать. — Он снова повернулся ко мне, сунул трубку в рот, выпустил дым. — Вы говорили о меткости Цинь Су.

— Да, он отличный стрелок. Но один из наших, в смысле агентов, потом осмотрел тот переулок в Буффало, откуда стреляли. Гарри стоял ярдах в пятнадцати от того места, где затаился стрелок.

Дойл кивнул.

— И все же он промахнулся.

Великий человек заерзал в кресле.

— Там было темно, Фил.

— Газовые фонари горели, — возразил я. — Гарри, вы были подсадной уткой, и все же он промазал.

Дойл сказал мне:

— Если я верно понял, в Филадельфии он попал в полицейского.

— Когда тот попытался его схватить.

Великий человек снова возразил:

— Но вы ничем не сможете доказать, что он не попал бы в меня, если бы я находился в той комнате. — Он твердо стоял на том, что в него стреляли.

Дойл сказал ему:

— А сегодняшний выстрел. — Он пыхнул трубкой. — И тоже мимо.

— Да, — согласился он, — но ведь стреляли с расстояния… сколько там было, Фил, ярдов двести?

— Сто пятьдесят.

— Все равно, его промах объясним.

— Почему он не выстрелил снова? — спросил я. — Вы так и остались стоять, а он взял и ушел.

— Одностволка, возможно? — предположил Дойл.

— Мерзавец заметил, что я погнался за ним, — сказал лорд Боб.

— Может, и одностволка, — ответил я Дойлу и повернулся к лорду Бобу. — Но если нет, то у него было навалом времени выстрелить еще раз, прежде чем вы добрались бы до него. И столько же времени, чтобы пристрелить и вас, если бы ему вздумалось. — Я взглянул на Великого человека. — Кстати, Гарри, в Буффало он стрелял из пистолета. Из «кольта» калибра точка сорок пять, полуавтоматического. Полицейские нашли пулю и гильзу. Почему же он не выпустил вам в спину всю обойму?

— Фил, — сказал Гарри, — сколько раз можно повторять, я двигался очень быстро и не дал ему выстрелить вторично.

— А мне кажется, — заметил я, — задумай он все всерьез, то непременно попытался бы выстрелить еще раз.

Дойл вынул изо рта трубку, прищурился и обратился ко мне:

— Видите ли, господин Бомон, даже если ваши предположения справедливы, в вашем собственном положении ничего не меняется, так?

— Так, — согласился я. — Даже если он пытается просто запугать Гарри, я обязан его остановить. Он может дать маху и убить его по ошибке. Но, думаю, он все же хочет просто его запугать, а не убить, и это единственное, что дает мне хотя бы слабую надежду. А если я поверю, что он и в самом деле хочет убить Гарри, мне остается только собрать вещи и отправиться домой. Тогда его уже никто не остановит.

И все же, — сказал Дойл, — несмотря на ваши сомнения, вы должны вести себя так, будто этот человек действительно решил покончить с Гарри.

— Вот именно, — подтвердил я. — Поэтому я за то, чтобы пригласить полицию. А лорд Перли с Гарри со мной не согласны.

Лорд Боб подался вперед.

— А вы что думаете, Дойл?

Вечерняя почта (продолжение)

И снова я, как и раньше, застыла как вкопанная. Сэр Дэвид держал хлыст; я так и замерла; время остановилось.

Ева, как бы мне хотелось написать, что я нашла в себе скрытые душевные силы и мужество, но на самом деле я была где-то далеко, в другом измерении, не в настоящем, а в прошлом. Я все еще не верила своим глазам. И если бы он меня ударил, думаю, я поняла бы это не раньше, чем на следующий день.

Но он меня не ударил. А опустил хлыст и схватил его руками за оба конца. Ярость и злоба постепенно исчезли с его лица. Он прогнал их, Ева, волевым усилием, которое я почувствовала почти физически и которым из своего странного далека я почти восхищалась. Когда он снова заговорил, то уже полностью контролировал свой голос, и в нем слышались только обычные насмешливые нотки.

— Святой, — сказал он спокойно, — подставил бы другую щеку.

— Святому не было бы в этом нужды.

Он поднял руку и коснулся своей щеки. Мои пальцы оставили яркие следы на бледной коже.

— Вы девица не робкого десятка, Джейн, — сказал он.

— А вы, сэр Дэвид, невоспитанный человек, — опрометчиво заявила я. Если бы я подождала и вспомнила ту злобу, которую разглядела в его лице, я бы, скорее всего, промолчала.

Но он снова улыбнулся и только пожал плечами.

— Мы представились друг другу и обменялись комплиментами. Как думаете, может, нам пора узнать друг друга поближе?

— Вас ждут остальные. Позвольте мой хлыст.

Он с легким поклоном отдал мне хлыст. Улыбнулся.

— Мы еще не закончили, Джейн. Надеюсь, вы понимаете?

— Они недоумевают, почему вы так задерживаетесь, сэр Дэвид.

Он опять улыбнулся, заглянул мне в глаза или, вернее, сделал вид и, поклонившись еще раз, повернулся и ушел.

Вот тебе, Ева, история о порочных нежностях и непристойных предложениях.

Но мне все же кажется, что я справилась неплохо, а тебе? «Святому не было бы в этом нужды». Госпожа Эпплуайт мною бы гордилась, правда? Тем не менее, должна признаться, он меня напугал. Я успела заметить жестокость и злобу у него под маской учтивости. Интересно, а другие это замечают?

Но давай перейдем от свиньи к лошади. И к призракам.

Сесилия рассказала мне, как пройти к конюшне, где молодой грум оседлал мне жеребца, великолепного гнедого по кличке Шторм, и отсыпал мне пригоршню сахара кусочками, чтобы к нему подластиться. Конь был великолепный. Несмотря на свое имя и размеры — высотой примерно в пятнадцать ладоней, — он оказался добрым, ласковым и послушным. Мне даже не понадобились поводья, во всяком случае, сначала.

Мы с ним отправились через всю усадьбу. Сперва держались пешеходной дорожки вдоль дальнего края парка. Ева, как бы мне хотелось передать тебе всю эту красоту. Нет, не передать — подарить каким-то образом, отдать физически, чтобы ты могла разделить ее со мной.

Солнце весело сияло. Иногда я думаю, что нам, англичанам, отведено определенное количество (весьма ограниченное) ясных, безумно красивых солнечных дней, и я выбрала свою квоту еще в детстве. Солнце освещает все мои детские воспоминания — струится сквозь кружевные шторы в нашей гостиной, согревает розовые кусты в саду госпожи Эпплуайт, перекатывается с синих морских просторов в Сидмуте на широкие зеленые ленты лугов в предгорье. Но после войны, после смерти моих родителей все дни вдруг сделались мрачными. Мир стал серым.

Сейчас же я имею в виду метеорологию — не чувства. Просто тогда погода была лучше.

Но сегодняшний день выдался на диво. Небо — голубой купол, под которым медленно пробегают маленькие пушистые облака. Дрозды и скворцы порхали между вязами, тополями и дубами. Белки прыгали по стволам деревьев и играли со мной в прятки, когда я проезжала мимо. Слева из изумрудной зелени травы поднимался Мейплуайт, серый и величественный, как сказочный замок из сновидений.

Но сны в конце концов всегда уступают место реальности, и мне пришлось очнуться, потому что под амазонкой что-то закололо и зачесалось. Вероятно, черная шерстяная амазонка годилась как нельзя лучше для любой другой погоды, но в этот теплый день она казалась мне смирительной рубашкой. Я начала, как выразилась бы госпожа Эпплуайт, гореть. На самом же деле я таяла, как свечка.

В эту самую минуту, когда я благодарила судьбу за то, что она не послала мне свидетелей, я увидела вдали двух людей, идущих мне навстречу. Я положила очки в карман, чтобы не потерять, так что я не могла разобрать, кто они такие, пока в конце концов не наткнулась на них. Это были господин Гудини и господин Бомон.

В принципе было не так уж важно, что господин Гудини и господин Бомон застанут меня в растрепанном виде. Но, Ева, ты ведь знаешь, я привыкла на все обращать внимание. И для меня это было важно. Я решила отнестись к своему несчастью с типичным английским мужеством — отринуть его. Это не пот, а роса.

Мы немного поболтали о том о сем. Боюсь, мне так хотелось улизнуть, что я была излишне резкой, но американцы, кажется, этого не заметили.

Едва вырвавшись на свободу, я кинулась искать лесную тень. Впереди, ярдах в двадцати, заметила ведущую в глубь леса тропинку и направила туда Шторма.

По этой тропинке давно никто не ходил. Мы передвигались медленно, с трудом. С обеих сторон мешали ветви. Над тропинкой тянулась паутина, напоминая распростертые крылья летучих мышей. Из земли, вдоль тропы, торчали большущие голые корни.

Наконец мы добрались до другой тропинки, пошире. Это была почти дорога, правда, старая, она пересекала нашу тропинку под прямым углом. Я дала моему отважному Шторму кусок сахара и повернула его налево.

В лесу стало еще темнее и тише. В связи с тем, что случилось потом, ты скажешь, что теперь, оглядываясь назад, можно подумать, будто тишина мне просто показалась. Лес, скажешь ты, что бы там ни писали поэты, никогда не бывает молчаливым. Там всегда поют и чирикают птицы и жужжат насекомые. Но, если честно, я слышала только мягкий стук копыт Шторма, ступающего по гниющим листьям, и случайный хруст сломанной ветки. Вдоль тропы бежал узкий ручей, вода чистая, но слегка ржавая, как будто какой-то здоровенный зверь истекал кровью у его истоков. Даже ручей не издавал ни звука.

Я довольно часто сетовала на лондонский шум и гам, но от этой тишины мне стало не по себе. Деревья с искореженными стволами казались выше, шире, темнее и ближе к тропе. Навес из ветвей и листьев над головой стал плотнее. Мой храбрый жеребец, очевидно, чувствуя испуг всадницы, начал водить ушами и трясти головой из стороны в сторону. И заржал, как мне почудилось, нервно. Я уже чуть было не развернула его, чтобы вернуться в уютное прибежище особняка, как вдруг заметила, что дальше тропа ведет к залитой солнцем поляне. Я слегка пришпорила Шторма, и он неохотно тронулся вперед.

На опушке мы остановились. Поляна оказалась прудом шириной футов пятьдесят — его гладь сверкала под лучами солнца, но выглядела черной, будто смоляной. По берегам росли серые кусты. Справа, футах в двадцати, стояла покосившаяся старая мельница. Она уже превратилась в руины: серая соломенная крыша в дырах, серые каменные стены осели, большое серое деревянное колесо слетело с оси и валялось в темной воде, превратившись в труху.

Под ярким солнцем и голубым небом развалины должны были бы выглядеть причудливыми, но живописными, ан нет. Они мне показались (ты снова скажешь, что я выдумываю) зловещими, даже ужасными. Оголенные стропила, покореженные и гниющие, почему-то казались непомерно огромными. От серых камней осевших стен будто исходил жуткий, опустошающий холод.

Могло показаться, и мне действительно так показалось, что мельницу забросили из-за того, что много лет назад здесь произошло ужасное убийство, резня или эпидемия.

Я вдруг сообразила, что это была та самая старая мельница, о которой рассказывала Сесилия за обедом. Куда, по ее словам, приходят два призрака — мать и сын.

Я взглянула налево и увидела иву — ее ветви повисли над черной водой, как волосы женщины над раковиной. И там, в тени этой ивы, стояли они, живые, как и все вокруг них, как все, что мне когда-либо приходилось видеть, — высокая стройная женщина и худенький мальчик.

Ты помнишь начало токкаты Баха и фуги до минор? Эти три резких органных звука, таких быстрых, строгих и холодных? Когда я увидела эти две фигуры, молча стоящие поодаль, где им и полагалось стоять, но где их быть не должно, я почувствовала, как прозвучали во мне эти три ноты, как они проникли в мою плоть и кровь, словно мой позвоночник был органом, на котором играл какой-то безумный органист.

Они там были, Ева, я их видела. Они стояли под ивой, женщина и мальчик.

Сначала они смотрели друг на друга, женщина гладила мальчика по щеке. Она была в белом, он — в черном. Пока я смотрела, она опустила руку, и оба повернулись ко мне. Уставились на меня через сверкающий черный пруд.

Я всегда думала, что, несмотря на все мои недостатки, я женщина разумная. Во всяком случае, мне так казалось до моего приезда в Мейплуайт. Так или иначе, когда они повернулись ко мне, я поступила куда менее разумно, чем могла надеяться. И чем госпожа Эпплуайт, конечно, могла от меня ожидать.

Я дико перепугалась. Натянула поводья, едва не свернув бедняге Шторму шею. Он развернулся, я его пришпорила, стегнула хлыстом разок-другой, как будто и впрямь помешалась.

Как же мы мчались! Шторм просто чудо — проворный, сильный, могучий: он несся, стуча копытами по земле, подобно мифическому зверю. Деревья так и мелькали перед глазами, тропа так и убегала из-под копыт. Я уже много лет не ездила верхом, не имела возможности почувствовать под собой лошадь, и если бы я не была в ужасе от страха, то наверняка была бы на седьмом небе от такой скачки, Я даже подозреваю, что седьмое небо было совсем рядом, невзирая на весь ужас моего положения.

Я приподнялась в стременах, оглянулась. И зря. Низкая ветка задела меня за плечо, и я кувырком вылетела из седла.

Точно не помню, как я упала, — на какое-то время потеряла сознание, а когда очнулась, поняла, что лежу на земле и что-то толкает меня в бок.

Шторм.

Сначала я решила, что так он проявляет хваленую лошадиную верность, но, когда он снова толкнул меня носом, поняла, что ему просто хочется сахара. С трудом поднявшись на ноги, я увидела, что, в общем-то, не пострадала. Все кости вроде бы целы.

Жеребец, корыстное животное, снова толкнул меня. Я дала ему несколько кусочков проклятого сахара и с трудом забралась в седло.

Торопиться как будто уже было некуда. Призраки меня, не преследовали. Все тело у меня болело. Я позволила Шторму самому выбирать темп, а затем, когда мы выехали на дорожку, ведущую к особняку, пустила его рысью. Я не видела змеи, пока Шторм не встал на дыбы и едва снова не выбросил меня из седла.

Не скажу точно, что это была за змея. Но, определенно, не гадюка — вероятнее всего, безобидный уж, да и перепугался он куда больше меня.

Но Шторм был вне себя. Он с шумом осел на передние ноги, задрал голову и затем молнией рванул по тропе, вовсю стуча копытами и напрягая свои крепкие мышцы. Поводья выскользнули у меня из рук, я еле держалась в седле, одной рукой обхватив его скользкую шею, а другой пытаясь поймать поводья. И тут мы вылетели из сумерек на освещенную солнцем зеленую траву. Я сообразила, что мы мчались по дорожке к Мейплуайту, когда мне наконец удалось схватиться за поводья.

Успокоив жеребца, я обнаружила, что мое возвращение в цивилизованный мир произошло не в одиночестве, как мне бы хотелось. Впереди, в стороне от дорожки, под огромным красным буком я увидела возбужденных людей: лорда Перли, госпожу Корнель, господина Гудини и господина Бомона. И, конечно же, Аллардайс.

Как только я приблизилась, они засыпали меня вопросами. Ева, я не могла говорить, я онемела, только беспомощно смотрела на них.

Тут слева от меня что-то сверкнуло, и раздался сухой треск выстрела. Я решила, что снова брежу и что те два призрака, наверное, гнались за мной до самого особняка и теперь вот стреляют мне вдогонку. И тут с проворством какой-нибудь средневековой героини я грохнулась в обморок.

Пока достаточно. Рука что-то затекла. Отправлю это письмо, а позже напишу еще.

С любовью, Джейн

Глава тринадцатая

Дойл перекинул правую ногу через левое колено, и губы его снова слегка дрогнули. Он еще разок пыхнул трубкой и вынул ее изо рта.

— Для начала хочу заметить, — сказал он, — что в таком деле следует положиться на опыт господина Бомона. Ведь он здесь единственный профессионал. Я же любитель, обыкновенный писака.

— Да будет вам, — заметил лорд Боб, откидываясь на спинку кресла. — Не скромничайте, старина. Вся страна знает, как вы спасли жизнь тому индусу, как его там, Нуралджи, Моралджи, не важно. — Он повернулся к Великому человеку. — Бедолагу арестовали за то, что он искалечил несколько животных. Покалечил скотину, это же ужасно, все местные подняли дикий крик. Шропшир, вот где это было. Проклятой полиции нужен был козел отпущения, так они этого парня и загребли. Никаких серьезных улик. Чертов суд его приговорил. Обычная капиталистическая кухня. Тут вмешался Дойл. Разнюхал все, как его Шерлок Холмс, а? Дедукция здесь, дедукция там. Раскопал улики и много чего другого. Доказал, что парень невиновен. Его освободили, а, Дойл?

Дойл взглянул на меня и печально улыбнулся.

— Боюсь, лорд Перли преувеличивает мои заслуги и результат моих стараний. К тому времени, когда я заинтересовался этим делом, Джорджа Эджали уже оправдали и выпустили. Не сомневаюсь, он был совершенно невиновен. Но оказалось, не только я придерживался такого мнения. Я лишь попытался убедить министерство внутренних дел, что с него следует снять обвинение и что ему необходимо выплатить компенсацию за три года, которые он безвинно просидел в тюрьме.

Он снова сунул трубку в рот.

— К сожалению, — признался он, пуская дым, — тут мне не повезло.

— Ничего удивительного, — заметил лорд Боб. — Типичная буржуазная бюрократия, а? Защищает себя и своих холуев. Все они трусливые свиньи. И все же именно вы нашли улики. Увидели верное направление, а? Именно в этом мы и нуждаемся, Дойл. В правильном направлении. Должен признаться, я вам за это благодарен. Сумасшедшие маги, убийцы — все это не по мне.

Дойл улыбнулся и опять пыхнул трубкой.

— И не по мне, по правде говоря. Как я уже сказал, это епархия господина Бомона. И должен признаться, лорд Перли, я считаю, что он совершенно прав, настаивая на помощи полиции.

— Боб, — поправил лорд Боб. — Ну сами подумайте, Дойл. У местной полиции просто не хватает людей, чтобы помочь. Я уже говорил Бомону. А те, кто есть, полные придурки. Не хочу, чтобы эти бараны топтали мне лужайку, разносили грязь по дому, мешали гостям. Моим гостям, Дойл. Я за них в ответе. Они ведь не для того сюда приехали, чтобы полиция за ними шпионила, а? Хотели пообщаться, расслабиться, немного развлечься с этим вашим медиумом.

Дойл вынул трубку изо рта и уперся ею в бедро. Задумчиво нахмурился и сказал:

— Лорд Перли, я знаю, что вы думаете о спиритизме. Даже если я с вами решительно не согласен, я уважаю ваше право высказывать свою точку зрения. Но хочу вас уверить, что мадам Созострис — одаренная и замечательная женщина, возможно, самая необыкновенная женщина, с какой мне приходилось встречаться. Она приехала сюда по вашему приглашению, подвергнув себя большим неудобствам. Она, как и я, верит, что спиритизм…

— Все так, Дойл, — перебил Боб, поднимая руку ладонью вперед. — Вел себя скверно. Влез не в свое дело. Рассыпаюсь в извинениях. Но полиция? Здесь, в Мейплуайте? Они же будут здесь шарить все выходные. Разумеется, вы меня понимаете. Просто я не вижу смысла.

Мне показалось, что Великий человек слишком долго молчит. Наверное, такая же мысль пришла в голову и ему, потому что он наклонился вперед и сказал:

— Сэр Артур, я склонен согласиться с лордом Перли. Как я объяснил ему ранее, по мне лучше не вмешивать полицию в это дело. Думаю, другие гости лорда Перли разделяют мое мнение.

— Гарри, — сказал я. Три лица повернулись ко мне, и два из них с явным неудовольствием. — Вы не то подумали. У других гостей нет причин избегать полиции. Стоит им узнать про Цинь Су, как они либо захотят уехать, либо попросят защиты.

Я повернулся к лорду Бобу.

— И если они заговорят о надежной защите, вы скажете, чтобы они на нее не рассчитывали? От фермеров с кухарками, будь их хоть целый полк, мало проку.

Лорд Боб взглянул на Дойла. Дойл заявил:

— Боюсь, я вынужден согласиться.

Лорд Боб поджал губы и уставился на рисунок на ковре. Великий человек тоже уставился — на меня. Примерно так же, как Иисус, должно быть, смотрел на Иуду. Дойл пыхнул трубкой.

— Лорд Перли?

— Боб, — поправил тот, не поднимая головы. Глубоко вдохнул и медленно выдохнул. И поднял глаза на Дойла.

— Очень хорошо. Мы обсудим это со всеми за чаем. В четыре часа. Устраивает?

— Полностью, — сказал Дойл. — Считаю, это правильное решение.

— Еще поглядим, — заявил лорд Боб. Он встал. — А теперь извините, у меня дела.

Все встали. Лорд Боб перешел через ковер и протянут Дойлу руку.

— Рад вас снова видеть, старина. Здорово, что вы смогли выбраться. Простите за все эти волнения, а?

Дойл тряхнул его руку. Хорошее настроение снова вернулось к нему, он как будто даже стал еще выше ростом.

— Ничего страшного, — сказал он. — Здесь приятно, несмотря ни на что.

Лорд Боб повернулся к Великому человеку и улыбнулся.

— Гудини, — сказал он и кивнул. Повернулся ко мне и нахмурился. — Бомон. — Не кивнул. Обращаясь к другим, сказал: — Увидимся в четыре. В гостиной. — И ушел.

Немного резковато, подумал я. Хотя, кто знает, может, аристократы все такие. Даже если они большевики.

Я уже собрался сесть, когда Великий человек перевел свою очаровательную улыбку прямо на меня. Либо он уже забыл о моем предательстве, либо ему что-то от меня понадобилось.

— Фил, вы нас извините? Я бы хотел поговорить с сэром Артуром наедине.

Что же, вполне разумное желание. Они — старые друзья, им надо пересказать друг другу последние события в жизни, поговорить о женах.

— Нет вопросов, Гарри, — сказал я. — Только сделайте одолжение, не выходите во двор.

Он нетерпеливо кивнул.

— Да, да. Понимаю. Но, пожалуйста, Фил, не говорите никому о нашей беседе до чая.

— Хорошо, Гарри. До чая. Приятно было познакомиться, сэр Артур.

Я протянул руку Дойлу, чтобы он мог пожать ее еще разок. Что он не преминул сделать.

— Буду с нетерпением ждать возможности поговорить с вами подробно, — признался он.

Я прошел через весь дом и вышел наружу. Кругом пусто — ни гостей, ни прислуги. Я добрался до конца мощеной дорожки, потом до гравийной тропы и двинулся по ней в сторону от дома. Петляя, тропа вела в сад. Там, между цветочными клумбами, я разглядел несколько кованых скамеек, выкрашенных белой эмалевой краской, как те две, что стояли под деревом с бронзово-красными листьями. Я уселся на одну.

Воздух был все еще теплый, солнце светило все так же ярко, и небо было все такое же голубое.

Великий человек был все еще жив, как и все остальные гости. Довольно скоро остальные гости поймут, в каком положении оказались, и будут решать, нужна ли им полиция. Пока все складывалось так, как я предполагал, что просто невероятно, если имеешь дело с Великим человеком.

Мне бы радоваться.

Но я беспокоился.

Слишком уж тяжкое бремя для одного человека. Если в ближайшее время не появится полиция, придется уговорить Великого человека позвать еще кого-нибудь на подмогу.

Я взглянул на дальний лес, темно-зеленый, густой, мрачный. Цинь Су вполне мог там прятаться. Может, он и сейчас оттуда за мной наблюдает.

Я услышал справа хруст гравия и мигом вскочил.

— Извините, — сказала госпожа Корнель, — я вас нечаянно напутала. — Она протянула изящную руку и жестом попросила меня снова сесть. — Нет-нет, пожалуйста, сидите. Не возражаете, если я посижу с вами?

— Нет, — ответил я, — конечно, нет. — Я говорил правду. Как и раньше, она отвлекала мое внимание, сейчас я и сам был не прочь отвлечься.

С тонкого плеча свисала белая сумочка. Волны черных волос под широкой шляпой были густыми и блестящими. Белое льняное платье яркостью напоминало свежевыпавший снег. Она села и скрестила длинные ноги в светлых шелковых чулках. Извлекла из сумки серебряный портсигар и серебряную зажигалку. Открыла портсигар и предложила мне сигарету. Я снова почувствовал запах ее духов, и снова он напомнил мне о райском саде и искушении.

— Нет, спасибо, — сказал я, — не курю.

Она слегка подняла бровь, и та скрылась под густой челкой.

— У вас нет дурных привычек, господин Бомон? — спросила она.

— Такой нет, — сказал я и потянулся за зажигалкой. Она отдала ее мне, я щелкнул и поднес к ней огонек. Она наклонилась и коснулась пламени кончиком коричневой сигареты. Ее большие глаза спокойно смотрели на меня из-под гладкой челки и широких полей шляпы. Она глубоко затянулась, отвела руку с сигаретой в сторону, откинулась на спинку скамьи и выпустила струю голубого дыма. Я вернул ей зажигалку, и она положила ее в сумку вместе с портсигаром.

— Спасибо, — сказала она.

— Как мисс Тернер? — спросил я.

— Намного лучше.

— Что произошло? — поинтересовался я. — Почему лошадь понесла?

— Увидела змею, — объяснила она, продолжая курить, — вот и понесла.

— Но почему мисс Тернер потеряла сознание?

— Точно не знаю. За последнее время она изрядно поволновалась. Ей еще повезло, что вы оказались рядом, когда она упала. — В ярком солнечном свете проглядывали редкие морщинки у миндалевидных глаз. Лет тридцать шесть? Тридцать четыре? — Если бы вы ее не подхватили, она могла бы серьезно пострадать. — Она снова затянулась сигаретой. — Вы очень разносторонний человек для личного секретаря.

Я оставался личным секретарем до чая.

— Вы бы посмотрели, как я стенографирую.

Она улыбнулась, и глаза ее немного прищурились.

— Что вы там пытались достать?

— Достать? Когда?

— Когда этот человек, ну, браконьер или кто там был, выстрелил. Мы все повернулись на звук выстрела, а когда я снова посмотрела на вас, вы сунули руку в карман.

— Да? — Маленький автоматический «кольт» все еще лежал в кармане. — Не помню. Наверное, жевательную резинку.

Она снова улыбнулась, но как бы мельком, выжидательно. Вежливым манером давая понять, что не верит.

— Вы так ничего и не достали, кинулись прямо к Джейн.

— Нельзя думать о жвачке, когда приходит время проявить всю свою разносторонность.

Она засмеялась. Еще раз затянулась сигаретой и выдохнула очередную порцию дыма.

— Все дело в том, что, по-моему, вы совсем не похожи на личного секретаря.

— Правда? А как должен выглядеть личный секретарь?

— Ладно, — сказала она, — должна признаться, я встречалась только с несколькими. Но все они были, как правило, коротышками, напыщенными и преисполненными важности. И очень осторожными, должна добавить. — Она улыбнулась. — Представить себе не могу, чтобы кто-то из них помчался в лес неизвестно за кем, как сделали вы. Тем более что у этого неизвестного была винтовка.

— Ничего особенного. Просто хотел помочь. Вы не будете возражать, если теперь я задам вопрос вам?

— А задавать вопросы у вас получается лучше, чем отвечать?

— Сейчас выясним.

Она кивнула.

— Тогда спрашивайте.

— Для вас это обычное занятие? Я имею в виду посещение спиритических сеансов?

— Господи, нет. — Она снова затянулась. — Это будет первый раз и, скорее всего, последний. Сидеть вокруг стола в темноте, держать потную руку незнакомого человека… Нет, не очень-то интересное занятие.

— Но ведь у вас здесь есть и знакомые. Сэр Дэвид, например. У меня создалось впечатление, что вы его довольно хорошо знаете.

— Дэвида? Я его знаю сто лет. Он был другом моего мужа. — Она помолчала. — Кстати, вы не сказали Дэвиду ничего такого, что могло бы его расстроить? Или сказали?

— Не припомню. А почему вы спрашиваете?

— Я могу ошибаться, но он вроде затаил на вас зло.

— Для меня это новость, — заявил я. — Вы сказали, он был другом вашего мужа. В прошедшем времени. Они уже больше не друзья?

— Муж погиб на войне.

— Мне очень жаль, — сказал я. Фраза прозвучала неубедительно и легковесно, как всегда бывает, когда речь заходит о кончине.

— Сожалеть тут не о чем, — сказала она.

— Да?

Она взглянула на меня.

— Вы воевали, господин Бомон?

— Недолго.

Она чуть заметно улыбнулась.

— Тогда вы наверняка знаете, что не каждый погибший на войне был героем.

Я кивнул. Ничего не сказал. Она произнесла эти слова с горечью, и мне стало любопытно. Но, чтобы узнать больше, нужно было заставить ее открыться, а для этого пришлось бы открыться самому.

Госпожа Корнель в последний раз глубоко затянулась. Выдохнула дым и сказала:

— Мы с мужем разошлись много лет назад. — Она уронила сигарету на землю. Элегантно сняла ногу с колена, нагнулась, опершись ладонями о скамейку, и внимательно следила, как каблук ее белой туфли втаптывает окурок в траву. Потом снова выпрямилась, сдвинула колени, положила руки на сумочку и взглянула на меня.

— К тому времени, как он погиб, мы не виделись уже почти десять лет.

Я кивнул.

— И все же вернемся к сеансу. Почему вы приехали?

Она улыбнулась.

— Вы действительно задаете вопросы лучше, чем отвечаете, — сказала она. — Видите ли, Алисе очень трудно отказать в чем-то, практически невозможно. Мы дружим много лет, она хорошая подруга. Она в восторге от этой женщины, мадам Созострис, и настояла, чтобы я с ней познакомилась. А когда она упомянула, что приезжает и сэр Артур Конан Дойл, тут уж я не смогла отказаться.

— Когда она вас пригласила?

— Во вторник. Мы вместе обедали.

— Леди Перли упоминала, что здесь будет Гудини?

— Нет. Я узнала об этом, только когда приехала. Вчера. — Она посмотрела на меня и снова прищурилась. — Почему столько вопросов?

Я пожал плечами.

— Такой уж я любопытный.

Она кивнула, но я полагаю, что заработал еще одно очко в пользу моей нечестности.

— Вы давно работаете на господина Гудини?

— Нет, не очень.

— Он — настоящая легенда в своем деле, так?

— Да уж.

— А, вот вы где, господин Бомон! — Это был Дойл, высокий и могучий, он пробирался между цветочными клумбами.

Глава четырнадцатая

Приблизившись к нам, он снял шляпу. И улыбнулся своей широкой задорной улыбкой, показывая крупные зубы цвета старой слоновой кости. Они так и сверкали из-под его колючих седых усов.

— Простите, что помешал, — сказал он, склоняя большую розовую голову перед госпожой Корнель.

Я встал.

— Госпожа Корнель, разрешите вам представить сэра Артура Конан Дойла. — Как будто она сама не догадалась. — Сэр Артур, госпожа Корнель.

Не вставая, она протянула руку и улыбнулась. Дойл осторожно взял ее руку в свои огромные лапищи и снова поклонился.

— Очень приятно, — промолвил он.

— Я так рада с вами познакомиться, — сказала она. — Я уже много лет с удовольствием читаю ваши книги.

Дойл просиял и отпустил ее руку.

— Не так уже много, надеюсь? — Он сложил руки за спиной и навис над ней, как школьный учитель над лучшей ученицей. — Боюсь, у вас будут основания пересмотреть столь лестное мнение обо мне. Я невольно помешал вам, причем весьма невежливо. Вы не будете возражать, если я уведу господина Бомона на несколько минут? Дело довольно срочное, иначе бы я не посмел вас побеспокоить. Обещаю вернуть его в целости и сохранности.

— Вы совсем меня не побеспокоили, — возразила она. — Я как раз собиралась вернуться в дом. Солнце просто великолепное, но я боюсь сгореть. — Она встала. — Господин Бомон, благодарю вас за то, что развлекли меня. — Я не был уверен, что она хотела сказать именно «развлекли». — Может быть, нам удастся продолжить беседу в другое время.

— Буду рад, — сказал я.

Дойл обеспокоено спросил:

— Вы уверены, что я вам не помешал?

— Совершенно, — сказала она. — Было очень приятно познакомиться. Надеюсь, еще увидимся.

— Непременно, — ответил Дойл, еще раз поклонившись, — если это хоть сколько-нибудь будет от меня зависеть.

Взглянув на меня в последний раз, она легко повернулась и так же легко пошла прочь. Ее белое платье, мелькавшее меж ярких цветов, напоминало воздушное белое облако.

Галантный Дойл отвернулся, чтобы не видеть, как она уходит. Он надел шляпу, наклонился ко мне, понизил голос и сказал:

— Какая красивая женщина.

— Это еще слабо сказано, — заметил я.

— Готов поспорить, она еще и умница.

— Не стану спорить.

Он ухмыльнулся, и мы оба посмотрели вслед уходящей госпоже Корнель. Она уже плыла по дорожке к дому. Порыв ветра развевал подол ее платья. Широкие поля шляпы покачивались. Она наклонила голову и придержала рукой шляпу.

— Ну, — начал Дойл, снова поворачиваясь ко мне и подняв брови, — не пройтись ли нам немного? В моем возрасте полезно, знаете ли. Куда реже бываю на свежем воздухе, чем хотелось бы.

Мы прошли через сад и повернули направо, на гравийную дорожку, ведущую к высокому дереву с бронзово-красными листьями. Темп задавал Дойл — он шагал, загребая ногами гравий, с такой скоростью, что к вечеру мы вполне могли бы дойти до Лабрадора.

Мы держали темп некоторое время. Я молчал — он сам его задал. Наконец Дойл произнес:

— Знаете, а ведь я встречался с Уильямом Пинкертоном.

— В самом деле?

— Несколько раз. Удивительный человек, доложу вам. И замечательный рассказчик. Мы с ним однажды плыли на пароходе через океан, и он был так добр, что дал мне превосходный материал. Захватывающий. Я его частично использовал в одном из своих романов.

— Надо же. — «Долина страха». Все в агентстве знали, что Дойл использовал в этой книге историю Макпарлана и Молли Магуайрз, и то, как возмущался Уильям А. Пинкертон, поскольку Дойл сделал это без его разрешения. Но все считали, что, скорее всего, старик злился на Дойла за то, что он ни словом не упомянул о нем в связи с этой историей.

Дойл продолжал:

— Он мне также много рассказывал о своем агентстве. Очень впечатляет. Он уделял особое внимание тому, чтобы все его агенты — сыщики, так? — решительно все, были людьми ответственными, сообразительными и благоразумными.

Я улыбнулся.

— Вы разговаривали с Гарри. Он хотел, чтобы вы убедили меня забыть о полиции.

Дойл хихикнул.

— Его агенты еще и проницательны, так сказал мне господин Пинкертон. Это то самое дерево, вон там, впереди?

— Да. — Это было дерево с бронзово-красными листьями.

— Можно взглянуть?

— Сколько угодно.

Когда мы подошли к дереву, Дойл полез во внутренний карман пиджака, вытащил оттуда продолговатый футляр, открыл и достал очки. Затем положил футляр назад в карман, а очки надел на нос. Я показал, где мы стояли, когда раздался выстрел. Показал и дырочку в стволе дерева, откуда я достал пулю.

— Так откуда стреляли? — спросил он.

Я указал на пологий зеленый склон.

— Вон оттуда. Видите небольшую брешь в стене деревьев за садом?

— Приличное расстояние.

— Угу.

Он нахмурился.

— Вы оба шли по дорожке, а она не далее пятнадцати ярдов от этой бреши. Почему, как вы думаете, он не дождался, когда вы подойдете поближе?

— Мы уже пришли сюда. Стояли все вместе и болтали. Может быть, он сам только что там появился или не был уверен, что мы подойдем ближе. — Я пожал плечами. — Или ему надоело ждать.

Дойл кивнул. И огромной ручищей показал на одну из кованых белых скамеек.

— Сядем?

Мы сели. Дойл глубоко вздохнул. И снова, как только он сел, его бодрость, казалось, частично улетучилась вместе с дыханием. Он почти устало полез в карман и достал кожаный футляр. Снял очки, сложил их, положил в футляр, захлопнул его и сунул опять в карман. Наклонился, поставил тяжелые локти на колени, сложил руки и повернулся ко мне.

— Господин Бомон, — сказал он, — Гудини, конечно, понимает: вы правы насчет того, что необходимо поставить в известность власти. Он прекрасно осознает, что пока местонахождение Цинь Су неизвестно, весьма вероятно, что гости находятся в опасности. Незачем говорить — его это очень беспокоит.

Великому человеку незачем об этом говорить, во всяком случае, со мной.

— Но он также беспокоится о том, — продолжал Дойл, — как бы приезд полиции не повредил его карьере. И тут, мне думается, он прав. Перли — маленький городок, и, безусловно, сплетни здесь распространяются быстро. А карьера Гудини, сами знаете, целиком зависит от его репутации.

— Меня не беспокоит его репутация. Я волнуюсь за его жизнь. И за жизнь других людей, которые здесь находятся.

— Конечно. Это делает вам честь. — Медленно, слегка морщась, он откинулся назад. И сложил руки на груди.

— Но послушайте. Гудини предлагает известить Скотланд-Ярд в Лондоне.

Я покачал головой.

— Если верить лорду Перли, они не успеют прибыть вовремя.

Он улыбнулся.

— Да, но ведь вы можете послать телеграмму старшему инспектору Даббинзу и в полицейский участок в Амберли, ближайшем городе. Вы можете указать в телеграммах, что Даббинз и констебль в Амберли должны сохранить все в строжайшей тайне. Я знаю одного человека в Скотланд-Ярде, достаточно высокопоставленного, он бы все это и организовал. Я могу ему позвонить после чая, когда мы все обсудим с другими гостями.

Я немного подумал. Посмотрел на него.

— И это предлагает Гудини, сэр Артур?

Он улыбнулся.

— Ну…

— Тогда это ваша идея, не так ли?

— Ну, так. — Он улыбнулся еще шире и склонил голову, как на исповеди. — Признаюсь. Простите меня, если я позволю себе предположить, что это самый удачный выход.

— Согласен, — сказал я.

Он довольно ухмыльнулся.

— Вы в самом деле так думаете?

— Хорошая мысль. Вы об этом уже говорили с лордом Перли?

— Пока нет. Но он же согласился, что без полиции не обойтись. Не станет же он возражать против конфиденциальности?

— Прекрасно.

— Так вы согласны? — спросил Дойл.

— Конечно.

— Отлично! — воскликнул он. — Превосходно! — Он протянул мне свою ручищу, и я ее пожал. Он добавил еще несколько морщин на моей ладони.

К дому мы возвращались не спеша. Возможно, Дойл устал. А может, теперь, когда он изложил мне свой вариант компромисса, торопиться уже было некуда.

Я спросил его:

— Вы давно знаете Гудини?

Он взглянул на меня, моргнул.

— Простите? Нет, не очень. Мы познакомились в прошлом году. А вы, как я понял, знаете его всего месяц или около того.

— Чуть больше месяца.

Он кивнул.

— Выдающийся человек, вы не находите?

— В некотором смысле.

— Отважный и одаренный. Мне никогда не приходилось видеть, чтобы человек проявлял такую бесшабашную смелость. Он постоянно рискует жизнью, не говоря уже о руках и ногах.

Я знал, что Великому человеку отваги не занимать. Но я видел, как он готовится к каждому представлению, и уверяю вас, о бесшабашности не может быть и речи. Он рисковал жизнью, руками и ногами куда больше здесь, в английской деревне, чем на сцене.

— Он необыкновенный артист, — сказал Дойл. — Прекрасно чувствует сцену.

— Угу, прекрасно.

— И, разумеется, он медиум.

Я взглянул на него.

— Медиум? Он улыбнулся.

— Да будет вам, господин Бомон. Медиум. Ясновидящий. Более того. Он человек, обладающий чрезвычайной силой. Иначе как бы он мог совершать свои чудеса? О, конечно, он все отрицает, у него на это свои причины. — Улыбка стала покровительственной, он покачал головой. — Скорее всего, скромность.

— Скромность, — повторил я. Я все еще смотрел на Дойла. Он казался вполне искренним. Но чтобы убедиться, я переспросил еще раз: — Скромность?

Он кивнул.

— Конечно, я понимаю, внешне он иногда кажется довольно самовлюбленным. Я слышал, его называют надменным, и, похоже, я знаю, что сбивает людей с толку. Но, по-моему, его самоуверенность всего лишь проявление яркого таланта, дара божьего — преодолевать границы времени и пространства.

Он смотрел на меня улыбаясь.

— И вы, конечно, все это понимаете. Вы знаете этого человека. Вы с ним путешествовали. И наверняка видели, как он дематериализуется.

— Дематериализуется?

— Завидую вам, должен признаться. Естественно, я читал об этом все, что можно. Внимательнейшим образом. Случаи, описанные в Библии. Истории о Дэниеле Дангласе Хьюме.^[10] И о госпоже Гаппи — знаете, она действительно телепортировалась из Хайбери в Блумсбери. Как бы мне хотелось на это поглядеть! — Он хлопнул в ладоши, затем сунул руки в карманы брюк и качнул несколько раз большой головой. Потом снова взглянул на меня. — Но жить практически рядом, как вы, с таким чудом… Завидую вам, господин Бомон.

Он посмотрел вниз на гравий и вздохнул.

— Сэр Артур, — сказал я.

— Гм-м?

— Гарри не дематериализуется.

Он оглядел меня и сдвинул брови. И через мгновение улыбнулся мне, как улыбнулся бы отец, глядя на сына, который уверяет его, что пропавшее печенье стащили цыгане.

— Да будет вам, — сказал он.

— Он иллюзионист, сэр Артур. На сцене у него одни фокусы. Отменные фокусы. Но все же фокусы.

Он еще какое-то время смотрел на меня. Затем снова улыбнулся. Покровительственно кивнул.

— Отлично вас понимаю. Больше ни слова.

У меня больше и не было слов. Так мы и промолчали до самого дома.

— Ну вот, — сказал он, — мы снова здесь. — Он задумчиво посмотрел на меня. — Очень надеюсь, что происки Цинь Су не помешают сегодняшнему сеансу. Мадам Созострис, знаете ли, необыкновенно чувствительна. На ее способности вполне может подействовать злая воля, если она здесь присутствует.

Он оглянулся вокруг и поднял глаза к небу, как будто боялся, что злая воля собралась там в виде тучи. Повернулся ко мне.

— Вот увидите, что она женщина необыкновенная. Мы ждем ее к чаю. А пока я немного отдохну. Путь из Лондона был неблизким. Очень рад, что мы с вами так славно поговорили.

Он протянул мне руку. Я отдал ему свою и позволил немного ее помять.

Глава пятнадцатая

Когда я вернулся в наши апартаменты, Великого человека в его комнате не оказалось. Я взглянул на часы. Половина четвертого. Чай в четыре. Я разделся и быстренько принял душ. Надел чистое белье и чистую рубашку.

Мой костюм весь день собирал урожай в лесу — веточки, листья, разные колючки. Я смахнул их и снова влез в него. «Кольт» калибра 32 все еще лежал в кармане пиджака. Там он и останется до моего отъезда из Мейплуайта.

Я вышел из комнаты. И оказался как раз напротив двери, ведущей в апартаменты госпожи Аллардайс и мисс Тернер, когда из-за угла впереди выплыла Сесилия Фицуильям. Она шла ко мне, правда, сегодня на ней была кое-какая одежда — красное платье с длинными рукавами. Я остановился.

— Господин Бомон! — улыбнулась она. — Какое прекрасное совпадение. Я как раз шла к вам. — Она остановилась и слегка передернула плечами, затем сложила руки чуть ниже живота, положив левую ладонь на правую. — Как поживаете? — Она мило взглянула на меня, будто ждала, что я поцелую ее в надутые губки. Я попытался припомнить пресыщенную девицу, которая накануне говорила со мной, растягивая слова.

— Принесли ключ от наручников? — спросил я.

Она удивленно нахмурилась.

— Но разве… У вас есть ключ. Я его положила… — Она быстро огляделась и понизила голос. — Я положила его на вашу кровать.

Я покачал головой.

Она почти топнула ногой.

— Но я положила, — сказала она. — Когда вы ушли, я нашла его под кроватью и положила на середину матраса. Где бы вы его непременно нашли.

— Но я не нашел.

— Не может быть. Вы смотрели?

— Посмотрел. Как вы умудрились добраться до своей комнаты, не попавшись никому на глаза?

— По парадной лестнице. — Кивком головы она показала в конец коридора за моей спиной. — Господин Бомон, клянусь, я оставила ключ на кровати. Я бы никогда не бросила вас… — Она пожала плечами и улыбнулась. — Ну… сами понимаете… связанным.

— Пусть так, — сказал я, — вы положили ключ на кровать.

Улыбка исчезла с ее лица, зато губки надулись.

— Положила.

— Ладно, — снова сказал я. Она не спросила, каким образом я избавился от наручников. Возможно, ее голова была слишком занята тем, что привело ее сюда.

Она снова оглянулась и слегка прислонилась ко мне. Несколько раз похлопала ресницами и улыбнулась. Довольно кокетливо.

— Вы ведь никому не рассказывали о прошлой ночи, правда? — спросила она. Вот зачем она пришла — узнать, не проболтался ли я.

— Я рассказал господину Гудини, — сказал я.

Она выпрямилась, лицо покраснело и напряглось.

— Как вы могли? — возмутилась она.

— Надо же было снять наручники.

Ее брови поднялись, рот приоткрылся.

— Но я оставила вам ключ. — Еще немного, и она заплачет.

— Я его не нашел, — сказал я. — Слушайте. Не беспокойтесь. Я сказал, что вы хотели с ним поговорить. И принесли наручники, решив, что ему захочется на них взглянуть.

— Но вы сказали ему, что я была у вас!

— Он никому не скажет.

По ее лицу я понял, что она начала кое-что соображать.

— Так он поэтому меня избегает? — сказала она. — Вот и сейчас. Стоит мне приблизиться, как он начинает моргать глазами, как сумасшедший. И поспешно уходит. — Ее глаза расширились от ужаса. — Он считает меня нимфоманкой!

Я улыбнулся.

— Он вовсе не думает…

— Я не нимфоманка!

В это мгновение открылась дверь слева. В дверях стояла мисс Тернер. Уголки ее губ с укором опустились. Волосы снова забраны в пучок. На ней было новое бесформенное платье. На этот раз коричневое.

Секунду или две она стояла на пороге, молча уставившись на нас широко расставленными синими глазами. Затем поморщилась и резко подалась вперед, как будто ее толкнули в спину. Раздался визгливый голос госпожи Аллардайс:

— Очнись, Джейн, да пошевеливайся. — Тут они обе оказались в коридоре, и госпожа Аллардайс обошла мисс Тернер, напомнив мне голодного краба, обнюхивающего раковину-жемчужницу. К животу она прижимала сумку, как будто это был щит. Ее круглое, пухлое лицо расплылось в заискивающей улыбке. — Сесилия! Как замечательно ты выглядишь. — Улыбка почти исчезла, когда она повернулась ко мне. — Еще раз доброе утро, господин Бомон.

Я кивнул. Вежливо.

— Вы не собираетесь пить чай, дорогая? — спросила госпожа Аллардайс Сесилию и положила ладонь ей на руку. Сесилия чуть отшатнулась, но госпожа Аллардайс не заметила или не обратила внимания на ее реакцию. — Передать не могу, как мне не терпится познакомиться с сэром Артуром, — продолжала она. — Я обожаю его рассказы и романы, просто обожаю. Я видела господина Джиллета в той прекрасной пьесе про Шерлока Холмса в «Лицее», так он был просто великолепен! Он невероятно красив, правда? До того блистателен! — Она переместила свое массивное тело поближе к Сесилии. — Скажите мне, дорогая. Сэр Артур привез этого своего медиума?

— Да, — сказала Сесилия. — Все уже в гостиной. — К ней вернулась ее аристократическая протяжность, но теперь на фоне напряженности в голосе она сама казалась лишь первым слоем краски, тонким и прозрачным. — Господин Бомон попросил меня показать ему Мейплуайт. — Она была слишком молода, чтобы знать, что не следует врать, когда тебя не спрашивают. Или была слишком расстроена, чтобы помнить об этом.

Но госпожа Аллардайс снова ничего не заметила.

— Как ему повезло с провожатой, — сказала она. И похлопала Сесилию по руке. — Что же, дорогая, не буду мешать вашей прогулке. Увидимся позже. С вами тоже, господин Бомон. Пошли, Джейн.

— Господин Бомон? — Мисс Тернер сделала шаг ко мне.

Я повернулся. Госпожа Аллардайс в изумлении замерла у нас за спиной.

Потрясающие глаза мисс Тернер заглянули в мои. Взгляд открытый и решительный. Она держалась прямо, спина напряжена.

— Я плохо помню, что случилось, — сказала она. И сжала губы. — Мой сегодняшний обморок. Но госпожа Корнель сказала, что, если бы вы не поспешили мне на помощь, я могла бы разбиться. Мне бы хотелось вас поблагодарить.

— Не стоит, — сказал я.

— Очень даже стоит, — возразила она. — Еще раз простите за доставленное беспокойство.

— Ничего страшного, я рад, что вы пришли в себя. Госпожа Корнель сказала, что лошадь увидела змею.

— Да. И перепуталась. Так или иначе, благодарю за помощь. — Она кивнула, будто порадовалась, что разделалась с неприятной обязанностью, потом кивнула Сесилии. — Мисс Фицуильям.

— Пойдемте, дорогая, пойдемте, — сказала госпожа Аллардайс, схватив своей пухлой рукой мисс Тернер под руку. Она снова слегка улыбнулась Сесилии и поволокла мисс Тернер к лестнице.

Когда они скрылись за поворотом, Сесилия сказала:

— На редкость стервозная бабенка!

Я улыбнулся.

— Мисс Тернер?

— Какой же вы недогадливый. Эта ужасная Аллардайс. Она мамина кузина. От этого просто тошнит. — Сесилия повернулась ко мне. — Она ведь не слышала, что я говорила?

— Госпожа Аллардайс?

— Мисс Тернер. Что я сказала… — Она подняла брови и глубоко вздохнула. — Ну, сами знаете…

— Что вы нимфоманка?

— Я не… — Она сама услышала свой крик, оглянулась и наклонилась поближе ко мне. — Я не нимфоманка, — процедила она сквозь зубы и стукнула меня кулачком в грудь.

— Знаю, — сказал я. — Не думаю, что она слышала. И еще раз нет. Господин Гудини тоже не считает вас нимфоманкой. Никто не считает вас нимфоманкой. Разве что вы сами.

Она подозрительно взглянула на меня.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ничего. Послушайте, Сесилия. Мне надо идти. И не волнуйтесь насчет господина Гудини. Он никому не скажет.

Она задумчиво склонила голову набок.

— Как вы думаете, она симпатичнее меня?

— Кто, госпожа Аллардайс?

Она чуть не топнула ногой.

— Нет. Мисс Тернер.

— Она себя ведет уже лучше, — сказал я.

Сесилия попыталась снова меня стукнуть, но я поймал ее за запястье и удержал.

— Поняли, что я имел в виду? — спросил я.

Она посмотрела на мою руку сузившимися глазами.

— Отпустите, — прошипела она. Голос низкий, угрожающий. Правила игры изменились, и это ей не понравилось.

— Только без рук, — предупредил я.

Она откинула голову назад и презрительно взглянула на меня.

— Или что?

— Или придется поговорить с папочкой.

— Он не поверит ни одному вашему слову.

— Что же, проверим.

Она гневно смотрела на меня, потом ее плечи поникли. Я отпустил запястье. Страшно морщась, скривив полуоткрытые губы, она принялась тереть запястье с таким усердием, будто была пожизненно прикована к потолочной балке.

— Не знаю, почему мне не безразлично, что вы думаете, — витиевато выразилась она, мрачно глядя на меня. И подняла голову. — Думаю, мне и правда безразлично. Ведь, по сути, вы всего лишь слуга, не так ли?

Я кивнул.

— Совершенно верно.

— А почему, черт возьми, меня должно беспокоить, что думает слуга?

— На то нет никакой причины.

— Значит, мне наплевать, — заявила она, развернулась и пошла прочь. Свернула за угол, и я услышал, как она стала спускаться по лестнице.

Я немного подождал, давая ей время снова обрести протяжность в голосе.

По стенам на выцветших гобеленах изысканно голые пузаны все так же гонялись друг за другом по лесу. В комнате уже собрались нарядные гости — они держались кучками. Никого, казалось, не волновала мысль о том, что снайпер мог сегодня кого-нибудь пристрелить. Может быть, они все выше этого. Типично английское поведение.

— Господин Бомон, — сказал Дойл, с трудом поднимаясь со стула у кофейного столика справа от меня. — Вот и вы. Пожалуйста, присоединяйтесь к нам. Идите сюда и познакомьтесь с моими друзьями.

На столике стояли тарелки с едой, фарфоровые блюдца и чашки, фарфоровый заварочный чайник, серебряный кофейник, маленький серебряный молочник и серебряная же небольшая сахарница. За столом сидели шестеро. Четверых я знал: леди Перли, Сесилию Фицуильям, госпожу Аллардайс и мисс Тернер. Я не был знаком только с женщиной в инвалидной коляске и мужчиной рядом с ней.

— Господин Фил Бомон, — объявил Дойл и указал рукой в сторону женщины, — это мой хороший друг, несравненная мадам Созострис.

Это он верно сказал — несравненная. Рядом с ней госпожа Аллардайс казалась лесной нимфой. Хотя весила она, наверное, столько же, сколько Дойл, вот только была раза в два ниже ростом. Ее тело было закутано в шелковое красное с золотом платье, на манер таблетки в подарочной обертке. Ее огромная копна седых волос была зачесана с высокого лба наверх, образуя башенку размером с декоративный куст. По бокам волосы густыми прядями спускались вниз, обрамляя ее белое одутловатое лицо. Густые брови и длинные ресницы были жгуче черного цвета, равно как и маленькие хитрые глазки, выглядывающие из-под них. Черным было и родимое пятно на щеке в форме звезды, напоминавшее муху на рисовом пудинге.

Она кивнула мне с видом королевы, приветствующей своего верноподданного.

— Так пгиятно вас встгетить, — сказала она. Она говорила с акцентом, но с каким именно — не разберешь.

— А это, — продолжал Дойл, — муж мадам, очень добрый и щедрый человек. Господин Демпси.

Господин Демпси был костляв, угловат и вместе с одеждой весил навскидку меньше, чем одно бедро его жены. Ему было за пятьдесят, щеки и глаза ввалившиеся, рот тонкий, с горькой складкой губ. На нем были свободный серый костюм, белая рубашка, черная бабочка и узкий парик, который выглядел так, будто его обильно смазали маслом и положили под колесо грузовика.

Он, как складная линейка плотника, вынул себя по частям из кресла и протянул мне горсть узловатых костей.

— Как поживаете? — спросил он и натужно улыбнулся. Говорил он с американским акцентом.

— Не угодно ли к нам присоединиться? — предложила леди Перли, глядя на меня снизу вверх из своего кресла. Сидящая рядом Сесилия подняла голову и демонстративно отвернулась.

— Спасибо, — сказал я, — но мне сначала надо поговорить с господином Гудини.

Леди Перли вежливо улыбнулась. Она снова выглядела прекрасно. Стройная, элегантная, в длинном белом шелковом платье, на фоне которого ее светлые волосы с проседью выглядели еще светлее.

— Вы слишком дотошны, господин Бомон. Я в восторге от вашей энергии, но все же сейчас выходные, и я надеюсь, вы найдете время для отдыха и развлечений.

Я тоже улыбнулся.

— Непременно. Спасибо. — Я кивнул мадам Созострис, господину Демпси и, наконец, Дойлу.

Он тоже кивнул и вернулся к своему столику. Я прошел через комнату к столу, за которым в одиночестве сидел Великий человек. Он что-то писал в блокноте — возможно, очередное письмо жене.

— Грустите в одиночестве, Гарри?

— Просто не хочу сидеть с той женщиной. Вы видели ее волосы?

— Трудно не заметить.

— Она может спрятать в этом чудище все, что угодно. Трубу, колокола, несколько фунтов эктоплазмы. — Он вдруг усмехнулся. — Знаете, она — физический медиум. Вызывает аппорты.

— Аппорты?

— Физические проявления, — объяснил он. — Из духовного мира. Хотя, как ни странно, если приглядеться, свойства у них самые что ни на есть земные. — Он потер ладони. — Ах, Фил, я жду этого сеанса с нетерпением. Ее посредник — краснокожий, индеец, представляете?

— Посредник?

— Ее духовный проводник. — Он снова усмехнулся и потер руки.

— Вы уже видели лорда Перли? Он нетерпеливо покачал головой.

— После разговора в библиотеке нет.

— Я разговаривал с сэром Артуром насчет лондонской затеи. С полицией. Думаю, неплохая мысль.

— Простите. — Женский голос слева, легкое касание руки, запах вековых цветов.

— Простите, что перебиваю, — сказала госпожа Корнель, улыбнувшись сначала мне, а потом Великому человеку. — Я возвращалась за свой стол и решила пригласить вас в наше общество.

Великий человек взглянул за столик, где уже сидели сэр Дэвид и доктор Ауэрбах. Видимо, Гарри все еще считал их паразитами, потому что, когда он повернулся к госпоже Корнель, его улыбка была натянутой и холодно вежливой.

— Спасибо, — сказал он. — Возможно, немного погодя.

Она взглянула на меня:

— Господин Бомон?

— Непременно, — сказал я. — Спасибо. — Я кивнул на прощание Великому человеку и пошел к столику вместе с госпожой Корнель и ее духами. Доктор Ауэрбах вскочил на ноги, сверкая зубами и пенсне. И коротко мне кивнул.

— Господин Бомон, очень рад снова вас видеть.

Сэр Дэвид едва заметно кивнул, не двинувшись с места, и отвернулся.

Сэр Дэвид, лорд Боб, Сесилия. Я произвожу большое впечатление на местных знаменитостей.

— Не хотите ли перекусить? — спросила госпожа Корнель, когда я сел рядом с ней. Доктор Ауэрбах аккуратно поддернул брюки, сел напротив меня и скрестил ноги.

Как и стол у Дойла, этот тоже был заставлен разными яствами. Я вдруг сообразил, что с утра ничего не ел.

— Хочу, — признался я. — Спасибо.

Госпожа Корнель наклонилась к чайнику.

— Чаю?

— Будьте так добры.

Она налила мне чаю. Взглянула на меня.

— Сахар? Лимон? Молоко?

— Спасибо, ничего не надо, — сказал я.

Она поставила передо мной чашку.

— Бутерброды очень недурны, — сказала она.

Я взял тарелку и положил на нее бутерброд с серебряного блюда. Надкусил. Копченая семга и сливочный сыр. Очень неплохо. Сэр Дэвид сообщил госпоже Корнель:

— Доктор Ауэрбах поведал нам, что он занимается не только психологией, но и литературой. — Он повернулся к доктору и уселся поудобнее, взирая на него почти с гордостью, как на любимую заводную игрушку, которая вот-вот должна заработать.

— О, нет! — сказал доктор Ауэрбах, обращаясь к госпоже Корнель. — Литература, нет, нет. Я сам только производить очень немного оригинальных монографий. Описание наиболее интересных случаев, с которыми я столкнуться. Но, как я уже сказать сэру Дэвиду, я переводил книгу герр доктор Фрейд «Остроумие и его связь с бессознательным». Я это сделать для вашего университета в Лидсе.

Улыбаясь, сэр Дэвид лениво гладил усы указательным пальцем.

— Лидс, говорите?

Доктор Ауэрбах продемонстрировал свои мелкие зубки госпоже Корнель.

— Но это был такая большая работа, уверяю вас. Из-за природы юмора мне приходится замещать немецкие шутки герра доктора Фрейда английскими шутками, которые я сам придумывать.

— Может быть, — сказал сэр Дэвид, — вы побалуете нас хотя бы одной?

— Что такое с лордом Перли? — внезапно спросила госпожа Корнель, глядя на входную дверь в гостиную.

Я повернул голову. Появился лорд Боб. Он встал у стола сэра Артура, шевеля своими кустистыми бровями и то и дело взъерошивая себе волосы. Лицо у него было искажено. Хмурый Дойл стоял перед ним, положив руку на локоть лорда Боба, как бы поддерживая его. Сидящая напротив леди Перли как раз поднималась с кресла. Она выглядела обеспокоенной.

— Простите, — сказал я. И, вставая, неохотно поставил тарелку на стол.

Дойл и лорд Боб направились к столику Великого человека. Великий человек заметил их приближение и уже было поднялся с кресла.

— А, Бомон, отлично, — сказал Дойл. — Думаю, вы нам нужны.

— Что случилось? — спросил я.

Дойл повернулся к лорду Бобу, который сердито посмотрел на меня, потом перевел взгляд на Великого человека.

— Нечто вроде несчастного случая, — сказал он. — Граф. Мой отец. Его камердинер услышал шум в его комнате. Как он сказал, пистолетный выстрел — но это невозможно, совершенно невозможно, черт побери. Дело в том, что мы не можем проникнуть в его комнату, а граф не отзывается. Проклятая дверь заперта изнутри. А ключа у меня нет.

Великий человек выпрямился во весь рост.

— Гудини ее откроет, лорд Перли. Обещаю.

Глава шестнадцатая

То была большая массивная деревянная дверь, усеянная шляпками кованых гвоздей и обрамленная черными коваными медными полосами. Маленький человечек по имени Карсон, камердинер графа, показал нам трясущимися руками, что его большой металлический ключ не входит в замочную скважину. Ему было уже за семьдесят, белый как лунь, и в эту минуту никто бы не подумал, что впереди у него долгая жизнь.

— Не подходит, сэр, — повторял он, снова и снова пытаясь вставить ключ в замочную скважину и беспомощно оглядываясь на Великого человека.

— Разумеется, — сказал Великий человек. — Изнутри вставлен ключ, он и мешает.

Мы стояли за ними — лорд Боб, Дойл, Хиггенз, дворецкий и я. И с трудом переводили дыхание. Лорд Боб хватал воздух ртом, опершись ладонями о колени, подобно бегуну-марафонцу, пришедшему к финишу из последних сил. Лицо красное и лоснящееся, словно покрытая глазурью свекла.

Мы находились в северном углу особняка, на третьем этаже, и нам пришлось пробежаться, прежде чем мы сюда добрались. По пути лорд Боб, задыхаясь, объяснил Великому человеку, что Карсон был в гостиной, где мы сейчас стояли, когда услышал выстрел. Он попытался открыть дверь, обнаружил, что она не поддается, и направился в свою комнату позвонить Хиггензу по внутреннему телефону. Хиггенз разыскал лорда Боба, лорд Боб пришел сюда, подергал дверь и пошел за остальными.

Комната представляла собой нечто вроде старинной гостиной с голыми каменными стенами, грубой, тяжелой мебелью, расставленной абы как, и с очередным восточным ковром на полу. Странная комната, сохранившаяся будто со средних веков. Но нас больше занимало то, что было по другую сторону двери.

— Позвольте мне, — сказал Великий человек и выступил вперед. Карсон с беспокойством взглянул на лорда Боба, который хоть и выпрямился, но все еще отдувался. Лорд Боб кивнул и вяло махнул рукой. Карсон отошел и обхватил себя руками, как будто боялся, что взорвется.

Великий человек сунул руку в задний карман, достал бумажник, открыл его и вытащил тонкую стальную отмычку. Наклонился, мгновение смотрел в замочную скважину, просунул отмычку в отверстие и вдруг резко повернул рукой. Затем очень осторожно еще раз всунул отмычку в замок. Она целиком исчезла в замочной скважине, и я услышал отдаленный звук, очень похожий на удар увесистого ключа о деревянный пол.

— Плевое дело, — сказал Великий человек. Он снова вставил отмычку в замок, и я услышал щелчок, означавший, что язычок замка вернулся в паз. Великий человек улыбнулся, выпрямился и толкнул дверь. Она не шелохнулась.

Он повернулся к лорду Бобу и нахмурился.

— Там, к сожалению, еще и засов. — Он оглядел комнату, разыскивая что-то. — Мне нужно…

— Черт! — сказал лорд Боб. Его седые усы обвисли. Он обошел Великого человека, поднял кулак и забарабанил по двери. Дверь не поддалась, но Великий человек осторожно отступил, озабоченно подняв брови. Лорд Боб снова забарабанил по двери. — Открывай! — проревел он. Прерывисто вздохнул. — Открывай, старый дурак! Распутник! Грязная, хныкающий мракобес, свинья! Открой эту чертову дверь!

— Успокойтесь, лорд Перли, — сказал Дойл. Он положил свою ручищу на плечо лорда Боба. — Это нам не поможет. Никак иначе туда не попасть?

Лорд выбрался из-под успокаивающей руки и заорал:

— Разве что мы научимся летать, как проклятые утки!

Великий человек сказал:

— Джентльмены…

— Скамейка, — сказал я. И показал на длинную дубовую скамью под окном. Когда-то, много лет назад, она была цельным стволом — его обтесали сверху и приделали восемь крепких ножек снизу — с другой, неровной стороны.

— Замечательно! — воскликнул Дойл. — Лорд Перли! Хиггенз! Скорее!

— Сэр Артур… — начал было Великий человек, но сэр Артур был занят.

Мы вчетвером сгрудились вокруг скамьи, каждый схватился за ножку, и только так оторвали эту махину от пола. Она весила никак не меньше тонны, это точно. Мы неловко подхватили ее снизу и приподняли. Дойл стоял впереди, за ним — лорд Перли с Хиггензом, я был замыкающим. Как я успел заметить, лицо Хиггенза было таким же пустым и невозмутимым, как обычно. Возможно, подобными делами ему приходится заниматься ежедневно. Карсон жался в сторонке, обхватив себя руками, тряся седой головой и кусая нижнюю губу. Великий человек стоял, упершись руками в бока, и хмурился.

— Фил, — проговорил он.

— Теперь осторожнее, — сказал Дойл, взявшийся командовать. — Отойдите немного, Гудини, вот молодец.

Великий человек в досаде вскинул руки, попятился и остановился рядом с Карсоном.

— По счету три, ребята, — проревел Дойл, напомнив мне командира отряда скаутов. — Раз. Два. Три!

Мы рванулись вперед, и конец скамьи с грохотом ударился о дверь. Скамья задрожала под моими руками. Дверь тоже задрожала, но не поддалась.

— Еще разок, ребята! — заорал Дойл. — Назад!

Мы сделали несколько неуверенных шагов назад. Дойл снова закричал.

— Готовы? Раз. Два. Три! — Мы снова кинулись с разбега на дверь, и тут послышался скрежет металла о камень — дверь распахнулась и стукнулась о каменную стену.

— Поставили! — скомандовал Дойл, и мы поставили скамью на пол, как послушные скауты.

Первым в комнату проник Дойл, за ним лорд Боб, потом Хиггенз, затем я. Великий человек плелся следом.

В душном, заплесневелом воздухе чувствовался запах порохового дыма. В огромном каменном камине горел огонь, все окна в комнате были закрыты. Комната оказалась большой и довольно скромно обставленной. Справа грубый дубовый комод, слева грубый дубовый шкаф для одежды, рядом грубая деревянная книжная полка. Прямо напротив к дальней каменной стене прислонилась резной дубовой спинкой огромная кровать. Рядом с кроватью, слева, стояло обтянутое кожей хромированное кресло-каталка. Оно было куда меньше и легче, чем кресло мадам Созострис. На кровати лежал ветхий старик, прикрытый по грудь одеялом. Он был чисто выбрит и практически лыс. Худая правая рука в белом байковом рукаве лежала поверх одеяла, свесившись с кровати. Высохшая рука, ладонью вверх, почти касалась пола, тонкие желтые пальцы сжаты. Под рукой на полу лежал черный револьвер.

В виске старика виднелась маленькая темная дырочка.

— Бог ты мой! — прошептал лорд Боб.

— Спокойно, — проговорил Дойл и тронул его за плечо.

Я подошел поближе к телу. Прижал пальцы к хрупкому запястью старика. Тонкая, прозрачная кожа была еще теплой, но пульс под ней не бился. Я взглянул на Дойла, потом на лорда Боба и покачал головой.

Лорд Боб сказал:

— Эта свинья умерла, застрелилась. — Он шагнул к револьверу и наклонился, собираясь его поднять.

— Не трогайте! — сказал я.

Он бросил на меня раздраженный взгляд и поднял оружие.

— Зря, — заметил я. — Полиция предпочитает, чтобы никто ничего не трогал. Теперь же на револьвере отпечатки ваших пальцев.

Лорд Боб разглядывал револьвер. Он переложил его из правой руки в левую, нахмурившись взглянул на правую руку и небрежно вытер ее о пиджак.

— Пыль, — заметил он неуверенно.

Дойл разглядывал пол.

— Ну да, — сказал он, — понятно, из камина. Она тут всюду. Ее развеяло, когда мы вышибли дверь.

С этой стороны кровати пыль лежала всюду, покрывая тонким слоем деревянный пол. Я мог разглядеть наши следы. Других следов не было.

Лорд Боб все еще смотрел на револьвер и хмурился. Я спросил:

— У него что, был при себе пистолет?

Лорд Боб отрицательно покачал головой, не поднимая глаз.

— Лорд Перли, — сказал я, — положите револьвер обратно на пол.

Лорд Боб снова уставился на меня. Он был как в тумане, но даже в таком состоянии не смог сдержаться от возмущения.

— Простите?

— Это американский «Смит энд Вессон» тридцать восьмого калибра, — сказал я. — Не самая распространенная штука в Англии, сдается мне. И уж очень напоминает револьвер, который я видел внизу, в коллекции, в большом зале.

Лорд Боб снова посмотрел на револьвер.

— Да. — Он изумленно взглянул на лежащего на кровати старика. — Но почему… как он у него оказался?

— Именно это и захочет узнать полиция. Пожалуйста, лорд Перли, положите его назад.

— Лучше сделайте, как он просит, лорд Перли, — поддержал меня Дойл.

Лорд Боб взглянул на него.

— Полиция, — сказал он. — Но мне не нужна полиция… — Его голос сник. Он так и стоял, уставившись в пустоту.

— Боюсь, у вас нет выбора, — сказал Дойл. — По крайней мере, в сложившемся положении. — Он снова опустил руку ему на плечо. — Пожалуйста, лорд Перли. Положите револьвер.

Лорд Перли равнодушно взглянул на него. Наклонился, положил револьвер на пол и выпрямился.

Затем лорд Перли повернулся к Дойлу. Казалось, он туго соображает.

— Ну что… Что теперь?

— Ничего не трогать, — ответил Дойл. — Закроем дверь и поставим охрану. — Он повернулся к камердинеру, стоявшему в изножье кровати. — Вы ведь Карсон, вас, кажется, так зовут?

Карсон поднял на него глаза. Лицо его побледнело.

— Да, сэр. — Голос его дрожал, глаза быстро моргали. Он поднял голову. — Простите, сэр, — сказал он Дойлу. — Я извиняюсь. Такой удар, сэр. Граф… он казался несокрушимым. — Карсон снова моргнул. Взял себя в руки и повернулся к лорду Бобу. — Мне очень жаль, милорд. — Затем, обращаясь к Дойлу, он сказал: — Простите, сэр. — И слегка передернул плечами, печально и безнадежно. — Это, наверное, от потрясения.

За спиной камердинера Великий человек с профессиональнымлюбопытством рассматривал массивную деревянную дверь и деревянный засов, мешавший ее открыть.

Шоковое состояние Карсона вывело лорда Боба из его собственного потрясения. Он прошел через комнату, обошел кровать и приблизился к камердинеру.

— Карсон, — мягко сказал он, — ты в порядке?

— Да, милорд. — Он смотрел прямо перед собой, поверх тела мертвого старика.

У них за спиной Великий человек оторвал пытливый взгляд от деревянного засова и перевел его на Карсона и лорда Боба. Лорд Боб все так же мягко сказал камердинеру:

— Конечно, конечно. Все эти волнения, знаешь, тебе лучше передохнуть, а? Отдохни немного, пока есть возможность. Пойди приляг. Я попрошу госпожу Бландингз, она за тобой присмотрит. И сам приду, когда мы тут разберемся.

Карсон, чьи губы были все еще сжаты, а взгляд — все такой же застывший, кивнул.

— Да, милорд. — Он снова моргнул и повернулся к лорду Бобу. — Спасибо, милорд.

Лорд протянул руку и легко коснулся пальцами плеча старика.

— Вот и молодец. Вот и молодец. — Карсон моргнул. Лорд Боб повернулся к Дойлу. — Что скажете, Дойл? — с жаром спросил он. — Так будет лучше, правда?

Дойл кивнул своей большой головой.

— Совершенно согласен, лорд Перли.

— Прекрасно, — заявил лорд Боб тем же грубовато-добродушным тоном, обращаясь к Карсону. — Ступай.

— Слушаюсь, милорд. — Он перевел взгляд на старика на постели. Снова моргнул, повернулся и ушел. Он двигался с трудом, словно в оцепенении.

Лорд Боб повернулся к Дойлу.

— Вы что-то сказали, Дойл?

— Надо закрыть комнату и поставить охрану.

— Хиггенз может остаться у дверей, — сказал лорд Боб. — Пока. Он скоро понадобится нам внизу. А, Хиггенз? Я сейчас кого-нибудь пришлю тебя сменить.

Хиггенз кивнул.

— Слушаюсь, милорд.

Дойл сказал Хиггензу:

— Не входите в комнату до прибытия полиции.

— Слушаюсь, сэр.

— Полиции? — переспросит лорд Боб.

— Надо известить полицию.

Лорд Боб нахмурился.

— Если позволите мне воспользоваться вашим телефоном, — сказал Дойл, — я позвоню своему другу в Скотланд-Ярд. Уверен, он сможет помочь. И будет держать язык за зубами.

Лорд Боб какое-то время внутренне сопротивлялся, но потом сдался.

— Хорошо.

Дойл повернулся ко мне.

— Хотите что-нибудь добавить, господин Бомон?

— Я хотел бы взглянуть на коллекцию оружия, — сказал я.

Дойл кивнул. И повернулся к лорду Бобу.

— Лорд Перли, вы, без сомнения, известите леди Перли об этой трагедии.

Лорд Боб опустил колючие брови, как будто только что вспомнил о существовании леди Перли.

— Да, да, разумеется. — Он покачал головой и отвернулся. — Она расстроится. Любила эту свинью. — Он взглянул на тело на кровати. — Но гостям говорить не стоит.

— Не стоит? — удивился Дойл.

Лорд Боб поверился к нему.

— Это испортит всем выходные, согласны? Они уедут, разве не так?

— Вне всякого сомнения. Но в данных обстоятельствах…

Лорд Боб покачал головой.

— Не думаю. Они приехали приятно провести выходные, а взамен получат такое. Не их вина, что старая свинья дала дуба. Алиса со мной согласится. Уверен.

— А что вы им скажете, когда нагрянет полиция?

— Не думаю, что дело дойдет до этого. Введу их, а потом так же выведу. Не позволю им разносить грязь, вот так. И никто ни о чем не догадается, а?

Дойл явно сомневался, но все же сказал:

— Как хотите.

— Но вы скажете им про Цинь Су? — спросил я.

Он взглянул на меня, моргнул. На лице промелькнуло раздражение.

— Да, да.

— Гудини? — позвал Дойл.

Великий человек стоял, согнувшись пополам, и разглядывал большой медный ключ, который лежал у самого порога. Он поднял голову.

— Хотите что-нибудь добавить?

Великий человек некоторое время смотрел на него. Поджав губы. И, наконец, сказал:

— Нет. Гудини нечего сказать.

— Отлично, — отозвался Дойл. — Предлагаю всем нам встретиться в холле. — Он достал из жилетного кармана часы, взглянул на них и добавил: — Скажем, через полчаса. Годится?

Никто не стал возражать.

Мы оставили Хиггенза в прихожей охранять дверь в спальню. Остальные спустились вниз. Оттуда лорд Боб и Дойл удалились вместе. Гудини двинулся следом за мной. Скорее всего потому, что я был единственным человеком, кому он мог излить душу.

— Вы, конечно, понимаете, — сказал он, — я легко мог справиться с этим смешным засовом. — Мы шли коридорами к главному залу. — В один миг. Даже быстрее.

— Знаю, Гарри.

Великому человеку такой ответ явно не понравился.

— Вы все бегали, как школяры, — сказал он. — Мебелью кидались. Двери ломали. А мне всего-то и нужна была одежная вешалка из проволоки.

Я кивнул.

Он покачал головой и вздохнул.

— Признаюсь, лорд Перли меня сильно удивил. Не ожидал, что английский лорд способен на такое.

— Там же взаперти был его отец.

— Конечно, только я мог открыл дверь куда быстрее. Да и разрухи было бы меньше.

— Ему хотелось что-то делать, а не просто стоять и ждать. Вы же видали его, Гарри. Он чуть не спятил.

Великий человек нахмурился. Повернулся ко мне.

— Поэтому вы предложили скамейку?

— Угу.

Он снова поджал губы. Кивнул.

— Да, — согласился он, наконец. — Да, вы поступили правильно, Фил. Я так увлекся дверью и так хотел помочь несчастному старику, что забылся. — Он еще раз кивнул. — Вы поступили правильно.

— Спасибо, Гарри.

Тут мы вошли в главный зал. Но уже с порога, с расстояния футов пятидесяти я увидел, что «Смит энд Вессон» исчез.

Глава семнадцатая

— Вы забыли упомянуть, Гарри, — сказал я, — что сэр Артур тоже не в своем уме. Великий человек нахмурился. — Сэр Артур? Ничего подобного. Думаю, он вел себя разумнее всех. Мы с ним находились в большом зале в конце длинного стола рядом с коллекцией оружия. Сидели на неудобных деревянных стульях с высокими спинками и ждали лорда Боба и Дойла.

— Я не об этом, — сказал я Великому человеку. — Я разговаривал с ним после полудня. Он считает, вы выполняете свои трюки с помощью дематериализации.

— Ах, вот вы о чем. — Он печально кивнул. — Разумеется, я пытался его разуверить, но он со мной не согласился. Спиритуализм стал для него idée fixe, навязчивой мыслью, в переводе с французского.

— Благодарю.

— Да. Вам не следует обсуждать это с сэром Артуром. Знаете, он верит в фей. У него даже есть фотографии: две девчушки играют с компанией фей в английском саду. Это явная подделка. Сразу видно, что у девочек в руках картонные фигурки, но сэр Артур верит, что фото подлинное. Он даже написал об этом книгу. Если вы упомянете фей, он тут же начнет рассказывать про фотографии, как было сегодня в библиотеке после вашего ухода. При всей моей симпатии к сэру Артуру, при всем моем уважении к нему я понаслышался о феях такого, что мне по гроб жизни хватит.

Я пожал плечами.

— Говорю, он тоже не в своем уме.

— Фил, он, пожалуй, самый знаменитый и уважаемый автор в мире. Королева Виктория даже посвятила его в рыцари. Кроме заскоков в некоторых вопросах, он человек на редкость рациональный и разумный.

— Ничего себе заскоки…

— Фил, он потерял на войне сына, а в прошлом году — горячо любимую матушку. Он хочет верить, и пусть себе верит. — Гарри пожал широкими плечами. — Кто знает? Возможно, не будь у меня такого опыта и знаний, я бы тоже поверил. — Он нахмурился и отвернулся, о чем-то задумавшись.

Я высказал то, что было у него на уме.

— Нет, — сказал я, — только не вы, Гарри. Вы слишком умны.

Он кивнул.

— Да, конечно, вы правы.

В комнате пахло горящей пенькой. Сидевший в кресле Дойл вынул изо рта трубку.

— Они посылают своих лучших людей, — сказал он, подразумевая Скотланд-Ярд. — Человека по имени Марш. Инспектора. Я о нем слышал, говорят, он невероятно способный. Своенравный, как я понял, но умный и усердный. — Он повернулся к лорду Бобу. — И умеет держать язык за зубами.

Лорд Боб фыркнул.

— К сожалению, — продолжал Дойл, — он будет только завтра утром, самое раннее. А пока мы свяжемся с полицией Перли. Констебль из деревни вскоре прибудет.

Лорд Боб осклабился.

— Этот клоун Даббинз.

Дойл и лорд Боб пришли вместе несколько минут назад и теперь сидели напротив меня и Великого человека. Десятью минутами раньше слуга в униформе принес хрустальный графин с коньяком и четыре пузатых бокала, а также графин с водой и четыре стакана для воды. Он разлил коньяк по бокалам, воду — по стаканам и удалился.

— Из Амберли пришлют специалиста-медика.

— Все равно не пойму, — сказал лорд Боб. — Почему нельзя позвать Кристи? Он уже много лет наш семейный доктор.

— Мой друг из Скотланд-Ярда считает, и я с ним согласен, что в таких обстоятельствах, лорд Перли, лучше подойдет человек посторонний.

Лорд Перли снова осклабился.

— Я также упомянул, — продолжал Дойл, — о Цинь Су. Я объяснил, что он не имеет никакого отношения к смерти графа, но тем не менее им тоже надо заняться немедленно. Обещали прислать побольше полицейских, в том числе из Амберли.

— Побольше, — проворчал лорд Боб. И покачал головой. — Будут тут всюду лазить и шарить. Грязь таскать по всему дому.

— А как чувствует себя леди Перли? — осведомился Великий человек.

Лорд Боб откинулся в кресле, поднял кустистые брови и тяжело вздохнул.

— Держится. Алиса удивительная женщина. Всегда такой была. Хотя, конечно, она расстроена. Как я уже говорил, она была привязана к старой свинье. — Он глотнул коньяку.

— Вы рассказали гостям про Цинь Су? — спросил я его.

Он взглянул на меня.

— Говорил же, еще успеется.

— Лорд Перли, — вмешался Дойл, держа трубку под углом к широкому красному лицу. — Можно внести предложение?

— Разумеется, — сказал Лорд Боб. — Вы заслужили это право, Дойл. Очень ценю все, что вы делаете. Револьвер. Охрана у двери. Сам бы никогда не додумался.

Он повернулся ко мне и нахмурился.

— Вам тоже спасибо, Бомон. Должен перед вами извиниться. Я там наверху был немного раздражен.

— Не стоит извиняться, — сказал я. И пригубил коньяк. Явно старше меня по возрасту. Да и по сути, наверное, лучше.

— Я привык отдавать долги, — заметил лорд Боб и отпил еще глоток. — Даже если должен пинкертону. Воспитание обязывает, а? — Он повернулся к Дойлу. — Вы упомянули про какое-то предложение?

Дойл пыхнул трубкой.

— Да. — Он слегка подвинулся на неудобном стуле и, как я заметил, снова поморщился. — Предлагаю — и можете быть уверены, лорд Перли, что я пекусь только о ваших интересах, — так вот, прошу вас в присутствии полиции не называть графа старой свиньей.

Лорд Боб как будто смутился.

— Это еще почему? Все проклятое графство знает, что он был старой свиньей и что я тоже так считаю. Пускай он умер, но мертвая свинья все равно остается свиньей, разве не так?

— Да, конечно. Но в связи с необычными обстоятельствами смерти графа…

Лорд Боб недовольно нахмурился.

— Вы все талдычите об этих обстоятельствах. Свинья сам себя прикончил. Согласен, такое не каждый день увидишь, но все-таки. Надо было сделать это раньше. Знаете, это даже было неизбежно. Исконные противоречия капитализма. Историческая необходимость. Свинья наконец понял, кто он такой, не смог этого пережить и выбрал легкий выход.

— Но, как я понял, ваш отец был парализован.

Лорд Боб кивнул.

— Уже несколько лет. Упал с лошади. С гнедой кобылы.

— И, как правильно указал нам господин Бомон, револьвер, из которого якобы застрелился ваш отец, был из коллекции, которая находится в холле. — Дойл указал трубкой на висевшее на стене оружие.

Лорд Боб кивнул.

— Понял. Я тоже не возьму в толк. Как старая свинья до него добрался, а? Впрочем, тут все ясно. Револьвер передал ему кто-то из слуг.

— Но зачем? Чем граф мог объяснить слуге свое желание заполучить револьвер?

— Понятия не имею. Может, сказал, что хочет пострелять по голубям. У нас их, знаете, прорва. Никакой яд не действует. Огромные деньги уходят на уборку после этих поганцев. Мерзкие твари. — Он допил свой коньяк.

— Но, лорд Перли…

— Чего вы добиваетесь, Дойл?

— Да не я, лорд Перли. Полиция…

— Слушайте. — Лорд Боб схватил графин и плеснул себе еще коньяку. — Уж не хотите ли вы сказать, что это не самоубийство? Может, подозреваете, что речь идет об убийстве? — Он со стуком поставил графин на стол.

— Разумеется, нет. Но полиция…

— К черту вашу полицию. — Он приложился к коньяку. — Бедняга Карсон слышал этот проклятый выстрел. Вы видели дверь. Она была заперта. На засов. Изнутри. — Он повернулся к Великому человеку. — Вы у нас специалист по замкам. Могли бы вы выйти из той комнаты? Живым и невредимым, а? И чтобы замки остались в том виде, в котором мы их нашли?

— Конечно, — ответил Великий человек. Он, как всегда, угадал со временем для своего выступления. — Существует несколько способов, С помощью самого простого я разобрался бы с дверью за несколько секунд.

Дойл с любопытством наклонился вперед и спросил:

— Каким же образом?

Лорд Боб осклабился.

— Чушь.

— Вовсе нет, лорд Перли, — возразил Великий человек, — все довольно просто. — Он повернулся к Дойлу. — Замок здесь старинный, он состоит из двух отдельных камер, расположенных между двумя пластинами, одна снаружи комнаты, другая внутри. Скважина проходит насквозь, из прихожей в комнату. Давайте теоретически предположим, что, когда Карсон пытался открыть дверь, я находился в спальне, а дверь была заперта изнутри. Как на самом деле и было.

Я отвлекся. Великий человек мне все это уже объяснял. Я взглянул на развешенное на стене оружие. Многовато его там было.

— Чтобы убрать засов, — продолжал Великий человек, — мне потребовался бы только кусок прочной проволоки, возможно, вешалка для одежды, с ее помощью я и открыл бы дверь, если бы мне позволили.

На стене, над старинным длинным комодом висели кинжалы, кортики, мечи, алебарды, пики, ружья и пистолеты.

— Я отпираю дверь, — продолжал Великий человек, — и оставляю ключ в замке. Открываю дверь. Поднимаю засов и с помощью проволоки закрепляю его над стойкой, пропуская проволоку поверх двери. Теперь я стою снаружи, в другой комнате. А закрывая дверь, я выдергиваю проволоку из-под засова. Он опускается в стойку, и проволока выскальзывает в щель между дверью и дверным проемом. Затем с помощью обычной отмычки я поворачиваю ключ, запирая таким образом дверь.

Дойл громко расхохотался.

— Лихо!

Лорд Боб заметил:

— Но как вы смогли бы все это проделать в присутствии Карсона?

— Простите, — вмешался я. — Лорд Перли?

Он уставился на меня.

— Это оружие на стене, — поинтересовался я, — случайно не заряжено?

Он состроил гримасу.

— Какому дураку взбредет в голову повесить на стену заряженное оружие?

— А где патроны?

— Вон там, в комоде.

— Можно взглянуть?

Он резко махнул рукой.

— Делайте что хотите. — И снова повернулся к Великому человеку. — Карсон стоял за дверью, — сказал он. — Невозможно проделать все эти ваши хитрые трюки так, чтобы он вас не увидел.

Я встал и направился к комоду.

— Но припомните, — сказал Великий человек, — ведь Карсон побежал за помощью. Он звонил по телефону из своей комнаты.

В комоде, на верхней полке, в коробках лежали патроны.

— Когда Карсон уходит, — донесся до меня голос Великого человека, — я открываю дверь и все подготавливаю — засов, замок. На это нужно всего несколько секунд. Затем я выскальзываю из комнаты. Когда он возвращается, меня уже и след простыл.

Я увидел патроны калибра 30.30 к «ремингтону», патроны калибра.45 к автоматическому «кольту», девятимиллиметровые — к «парабеллуму». В железной банке хранился черный порох. Ближе к стене стояла коробка с патронами калибра 38. Я взглянул на стену.

— И вы утверждаете, что именно так, черт побери, все и произошло? — возмутился лорд Боб.

На что Великий человек сказал:

— Ничего подобного, лорд Перли. Сэр Артур спросил, как это можно проделать. Вот я и объяснил.

Я подошел к «винчестеру» на стене, наклонился и принюхался.

— Если хотите знать мое мнение, — добавил Великий человек, — ничего подобного не было. Понимаете, тогда остались бы следы.

— Следы? — переспросил Дойл.

Я просунул руку под ложе винтовки, другой рукой ухватился за конец ствола и снял винтовку со стены. Понюхал дульный срез.

— Например, на ключе, — сказал Великий человек. — Ключ медный, а медь — металл мягкий. Если бы орудовали отмычкой, остались бы следы.

Я повернулся к ним лицом. Дождался, когда Великий человек закончит. Лорд Боб заметил, что я держу «винчестер», слегка нахмурился и снова повернулся к Великому человеку.

— Ключ, — сказал Великий человек, — упал на левую сторону. Значит, правой стороной вверх. Если кто-то пользовался отмычкой, следы должны были остаться на бородке с левой стороны. Я осмотрел ключ и не нашел никаких следов. Однако если вы перевернете ключ, то найдете следы, которые оставил я, когда открывал замок.

Он отпил глоток воды.

— Осмотрел я и деревянную дверную раму. Если бы кто-то использовал проволоку, чтобы опустить запор, проволока прорезала бы узенькую канавку в дереве. Я такой канавки не нашел. Отсюда можно сделать вывод, что таким способом никто не пользовался. Равно как и другими. Поэтому мне совершенно ясно, граф действительно покончил жизнь самоубийством.

— Вот видите, — торжествующе заявил лорд Боб, обращаясь к Дойлу. — Самоубийство. Просто и ясно.

— Простите, — вмешался я. Они повернулись ко мне. — Все не так просто.

Первым заговорил Дойл.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я могу ошибаться, — заявил я, — но мне кажется, что в Гудини сегодня стреляли вот из этой винтовки.

Все трое воззрились на меня в недоумении. И снова первым нашелся Дойл.

— Вы что, хотите сказать, Цинь Су приходил сюда за винтовкой?

— Я ничего не хочу сказать, — заметил я. — Просто считаю, что это та самая винтовка. Из нее стреляли, причем совсем недавно. Возможно, сегодня.

Все еще держа винтовку за ствол, я прижал ложе к животу и костяшками пальцев правой руки открыл затвор. Я сделал это мягко, затвор открылся легко, почти бесшумно, и из патронника выскочил продолговатый патрон калибра 30.30. Патрон скользнул по дуге справа от меня, со стуком упал на восточный ковер и откатился к стене.

Глава восемнадцатая

— Невероятно, — проговорил лорд Боб, глядя на «винчестер» с таким видом, будто тот только что испортил воздух. Придерживая винтовку за конец ствола и за ложе, я обошел стол и осторожно положил ее между Дойлом и лордом Бобом с одной стороны, и Великим человеком с другой.

— Вероятно или нет, — сказал я, — но сегодня стреляли именно из этой винтовки.

Я снова сел на стул.

Лорд Боб потянулся к винтовке. Дойл предупреждающе сказал:

— Лорд Перли.

Лорд Боб замер и взглянул на Дойла.

— Отпечатки пальцев, — объяснил Дойл.

Лорд Боб усмехнулся и убрал руку.

— Но, черт побери, Дойл, — сказал он, — это же невозможно. Никто не может вот так, запросто ворваться сюда и взять эту проклятую штуку.

Я повернулся к Великому человеку.

— Гарри, может Цинь Су проникнуть в Мейплуайт?

Великий человек нахмурился.

— Сюда? Разумеется. — Он повернулся к лорду Бобу. — Замки здесь, лорд Перли, довольно простые.

— Невероятно, — еще раз сказал лорд Боб и посмотрел на винтовку. Отхлебнул коньяку.

Я спросил его:

— Когда в последний раз стреляли из этой винтовки? Насколько вам известно.

Он не сводил глаз с «винчестера».

— Понятия не имею. Кажется, весной. — Он взглянул на меня. — Тренировались стрелять по мишеням на лужайке. Гости приехали, им захотелось попробовать.

Дойл обратился ко мне.

— Вы говорили, у вас осталась пуля, которой сегодня днем выстрелили. Есть научные способы определить, выпущена ли она из этой винтовки?

— В этом случае ничего не выйдет, — возразил я. — Пуля изрядно повреждена. Но калибр тот же.

Лорд Боб обратился к Дойлу:

— Как вообще он мог узнать, где здесь хранят оружие?

Дойл пыхнул трубкой и вынул ее изо рта.

— Ну, лорд Перли, вспомните, ведь существуют описания Мейплуайта. Помещений, архитектуры.

Колючие брови лорда Боба взлетели вверх.

— Вы хотите сказать, что этот поганец изучал меня? И мой проклятый дом? Вы это хотите сказать?

Дойл пожал плечами.

— Полагаю, такое исключать нельзя.

— Поганая свинья. — Лорд Боб схватил графин с коньяком и плеснул приличную дозу в свой бокал.

Дойл нахмурился.

— Но вряд ли у него было на это время. — Он повернулся ко мне. — Если я правильно понял, до сегодняшнего утра Цинь Су не мог знать, что в эти выходные Гудини будет в Мейплуайте. Ведь только сегодня утром та статья появилась в «Таймс». Даже если он прочел ее сразу, как проснулся, у него не хватило бы времени, чтобы просмотреть все бумаги о Мейплуайте и к тому же добраться сюда.

— Я об этом думал, — согласился я. — Может быть, Цинь Су просто догадался, что Гарри сюда приедет.

Дойл поднял левую бровь.

— Это как? — спросил он.

Я спросил:

— Вы-то сами когда узнали, что поедете сюда, сэр Артур? На сеанс.

Он погладил усы мундштуком трубки и задумался.

— В прошлый понедельник, — наконец ответил он. — В тот день леди Перли спросила меня по телефону, не будет ли мадам Созострис свободна на ближайшие выходные. Я позвонил мадам и задал ей тот же вопрос. Она была свободна, так она сказала, и согласилась приехать. Я перезвонил леди Перли и принял приглашение от имени нас обоих.

Внезапно он улыбнулся мне.

— Понял. Действительно, в среду в «Таймс» кое-что было. Статья о спиритизме. Там упоминалось, что я собираюсь в Мейплуайт и что там состоится сеанс. Но имя Гудини не упоминалось… — Он повернулся к Великому человеку. — Я ведь обсуждал это с вами только в четверг, верно?

— Да, в четверг, — подтвердил Великий человек. — Точно.

Дойл снова взглянул на меня.

— Но ведь все знают, что мы друзья и посещаем подобные сеансы на пару.

— И Цинь Су знает, — сказал я, — что Гарри в Англии. Значит, он мог догадаться, что тот объявится в Мейплуайте.

Дойл задумчиво кивнул.

— Тогда у него было вполне достаточно времени, чтобы изучить описания особняка.

— Да, — подтвердил я. — И он мог приехать сюда на неделе, в любой день, начиная со среды. — Я повернулся к лорду Бобу. — Он мог сто раз залезть сюда и вылезть обратно.

Лорд Боб хватил кулаком по столу.

— Грязная, проклятая морда!

Дойл спросил меня:

— Но ведь кто-нибудь должен был заметить, что винтовка исчезла?

— В пятницу, когда мы приехали, она была на месте, — сказал я. — Я сам видел.

— Лорд Перли… — проговорил Великий человек и наклонился вперед.

— Вонючий, мерзкий ублюдок, — прорычал лорд Перли. И глотнул еще коньяку.

— Лорд Перли! — повторил Великий человек.

Раздался незнакомый голос:

— Милорд!

Мы все посмотрели на входную дверь в большой зал. Там стоял Бриггз с каким-то незнакомцем.

— Констебль Даббинз, — представил его Бриггз.

— Да-да, — отозвался лорд Перли, — пригласите его сюда.

Великий человек откинулся на спинку стула.

Констебль Даббинз, высокий, грузный полицейский в синей форме, прошел в комнату вслед за Бриггзом. Под левой рукой он держал громоздкий синий шлем. Велосипедная прищепка удерживала его левую штанину выше щиколотки. Подойдя к нам, он остановился, встал по стойке смирно. И отсалютовал лорду Бобу, напряженно держа голову и руку ладонью вперед.

— Добрый день, ваша светлость. Простите за дерзость, но я хотел бы сказать, что ужасно сожалею о постигшей вас трагической потере, сэр. Считайте, я говорю от имени всей деревни, ваша светлость.

— Да, — сказал лорд Боб. — Спасибо, Даббинз. Очень мило с вашей стороны. Бриггз, пожалуйста, подожди в коридоре.

— Слушаюсь, милорд, — сказал Бриггз. Он кивнул, повернулся и вышел. Даббинз все еще стоял по стойке смирно.

Лорд Боб встал и, слегка качнувшись, ухватился за стул.

— Даббинз, это сэр Артур Конан Дойл. Этот джентльмен — господин Гарри Гудини, а человек рядом с ним — господин Бомон из американского детективного агентства «Пинкертон». — Он тщательно выговаривал слова.

Даббинз напряженно повернул голову и кивнул.

— День добрый, джентльмены.

— Даббинз, — сказал лорд Боб, — вам вовсе не обязательно стоять по стойке смирно.

— Да, сэр, ваша светлость, — сказал Даббинз. Он слегка расслабился, но лицо осталось неподвижным. Он поверился к Дойлу.

— Не тот ли вы джентльмен, сэр, который написал все эти книги про Шерлока Холмса, сэр?

Дойл улыбнулся.

— Тот самый.

— Потрясающие истории, если позволите, сэр. Читал их, когда еще был сопляком. Благодаря вашим книгам я и стал полицейским. Святая, истинная правда, сэр.

Дойл снова улыбнулся.

— Мне очень льстят ваши слова, констебль Даббинз.

— Да, сэр. Потрясающие книги. Просто изумительные, верно говорю, сэр.

— Даббинз! — произнес лорд Боб.

— Да, сэр, ваша светлость.

Лорд Боб облокотился на спинку стула и оглядел Даббинза.

— Какой именно вы получили приказ, Даббинз?

— Ваша светлость, мне приказали явиться на место трагического происшествия и наблюдать, сэр, чтобы там ничего не трогали, пока меня не сменят. Никто не должен входить в комнату и выходить из нее, сэр.

Лорд Боб кивнул.

— Не похоже, что кто-то оттуда может выйти. Учитывая обстоятельства.

— Нет, сэр, ваша светлость. — Даббинз заметил лежащий на столе «винчестер».

— Так, — уточнил лорд Боб. — Партридж, один из лакеев, сейчас наверху. Пусть он останется с вами. Одна голова — хорошо, а две — лучше, а?

— Да, сэр, ваша светлость. — Он сделал шаг к столу и потянулся к винтовке. — Это не то оружие, из которого?..

— Бог мой, вы что! — воскликнул лорд Боб, и констебль, мгновенно отдернув руку, снова встал по стойке смирно. Лорд Боб отошел от стула и откашлялся. — Отпечатки пальцев, Даббинз. Вы ведь слышали об отпечатках пальцев?

— Да, сэр, ваша светлость. Запамятовал. Такая беда, сэр.

— Да-да, — сказал лорд Боб. — А что касается вашего вопроса, то нет. Эта винтовка использовалась, возможно использовалась, я хотел бы добавить, для злостного нападения на одного из моих гостей. Совершенно другой случай. Совершенно другая свинья, ясно? Путь этим займутся ребята из Амберли, так?

— Так, сэр, ваша светлость. Ваша светлость!

— Что?

— Мне будет позволено отдать последнюю дань уважения графу?

Лорд Боб нахмурился.

— Отдать последнюю дань, это как?

Даббинз переступил с ноги на ногу.

— Ну, вы знаете, ваша светлость. Забежать туда, совсем ненадолго, и тихонько прочитать над ним молитву, вроде этого, сэр. Попрощаться, сэр.

Лорд Боб глубоко вздохнул, моргнул и уставился на Даббинза.

— Нет, Даббинз, — сказал он. — Думаю, не стоит. Лучше, чтобы комната была плотно закрыта. Верно, Дойл?

— Да, так будет лучше всего, лорд Перли.

Лорд Боб снова повернулся к Даббинзу и некоторое время смотрел на него изучающе.

— Пожалуй, — сказал он, — я поднимусь с вами. Скажу пару слов Партриджу.

— Да, сэр, ваша светлость.

— Лорд Перли, — вмешался я.

Он хмуро взглянул на меня.

— Что еще?

— Не возражаете, если я пойду с ними? Мне хотелось бы поговорить с камердинером графа.

— С Карсоном? Зачем?

— Хотелось бы послушать его рассказ до того, как его услышат другие. — Я взглянул на констебля Даббинза.

Лорд Боб перевел взгляд с Даббинза на меня, потом снова на Даббинза. Прищурился и величественно кивнул.

— Понял. Лучше знакомый черт… — он на секунду задумался, потом небрежно махнул рукой, — чем незнакомый. Правильно. Точно. Идите с ними. — Он посмотрел на Дойла и Великого человека и кивнул на «винчестер». — Вы тут, джентльмены, приглядите?

— Разумеется, — сказал Дойл.

Лорд Боб провел меня с Даббинзом по коридорам к апартаментам графа. Он слегка покачивался, но споткнулся только раз, на лестнице. И за весь путь не проронил ни слова. Когда мы шли по коридору к комнате графа, он спросил Даббинза:

— Когда прибудут ваши коллеги из Амберли?

— С минуту на минуту, ваша светлость. С ними будет старший инспектор Хонниуэлл, сэр.

— Надо же. Теперь можно быть спокойным.

— Да, сэр, ваша светлость. Я что хочу сказать, он, инспектор, их поторопит.

— Да, разумеется. А как нынче идет борьба с преступностью, Даббинз?

— Ну, ваше сиятельство, в прошлый понедельник старшенький Флорри Чаббс, Маленький Том, расколотил витрину в аптеке. Старая госпожа Хорнсби снова стукнула Джерри чайником по голове. Это в среду, ваша светлость. А сегодня сперли велосипед у Уилбура Дента.

— Настоящая волна преступности. Мы должны истребить это в зародыше, а?

— Да, сэр, ваша светлость.

— Очень на вас полагаюсь, Даббинз.

— Спасибо, сэр, ваша светлость.

Когда мы подошли к двери неподалеку от комнаты графа, лорд Боб остановился — мы с Даббинзом последовали его примеру — и постучал в дверь. Тонкий голос пригласил нас войти.

Лорд Боб открыл дверь. Комната была маленькая, вдвое меньше прихожей графа. Занавешенное окно, старый комод, небольшой столик с настольной лампой и телефонным аппаратом. Карсон, все еще полностью одетый, только с чуть расслабленным галстуком, пытался встать с маленькой односпальной кровати.

— Прошу прощения, милорд…

— Нет-нет, — сказал лорд Боб, — не беспокойся и ложись, будь послушным мальчиком. Вот и славно. Ты уже знаком с господином Бомоном. Он задаст тебе несколько вопросов насчет того, что сегодня произошло. Он — пинкертон, но мы не станем на него обижаться, а? Ну как, можешь говорить?

Карсон опять положил свою белую голову на подушку и сложил хрупкие руки на груди. Руки дрожали. Возможно, они у него всегда дрожали.

— Да, милорд, я чувствую себя совсем бесполезным, лежу вот тут. Буду рад помочь чем смогу.

— Вот и отлично. Молодец. Я прикажу кому-нибудь зайти к тебе попозже. Если что понадобится, звони по телефону Хиггензу.

— Слушаюсь, милорд. Благодарю вас.

— Ладно. Даббинз! А, вот вы где. Ладно. Пошли.

Они ушли. Лорд Боб закрыл за собой дверь.

— Там есть стул, сэр, — сказал Карсон, — около стола.

Я вытащил стул из-за стола, перевернул его и сел верхом.

— Извините, что беспокою вас в такую минуту, — сказал я.

— Ничего страшного, сэр. Как я уже сказал его светлости, буду рад помочь, сэр. — Руки у него были белые, в коричневых пятнах. Они лежали поверх пиджака и дрожали, похожие на пару маленьких бледных испуганных зверьков.

— Весьма признателен, — поблагодарил я. — Вы давно здесь работаете, господин Карсон?

— Уже больше шестидесяти лет, сэр. С детства.

— А когда вы стали камердинером графа?

— Сорок лет назад, сэр.

— Вы должны его очень хорошо знать.

— Конечно, сэр, — сказал он.

— Его смерть была для вас большим ударом?

Он моргнул. Слегка сжал руки.

— Да, сэр, большим.

— Значит, граф вел себя в последнее время как обычно? Ничего странного?

Он снова моргнул.

— Странного, сэр?

— Ну, может, он волновался. Тосковал.

Карсон снова моргнул раза два-три.

— Нет, сэр.

— Вы бы знали, если бы он был взволнован?

— Думаю, да, сэр. Но граф был скрытным человеком.

Я кивнул. Сорок лет с графом. Отношения, более продолжительные и сложные, чем даже в браке. И прожить шестьдесят лет здесь, в Мейплуайте. Если Карсон и был кому-то предан, то уж точно не мне.

— И вы считаете, — продолжал я, — его ничто не угнетало.

— Нет, сэр.

— Сегодня не случилось ничего необычного? — спросил я.

Моргнул.

— Что вы имеете в виду, сэр?

— Гостей, письма. Ведь такое не каждый день бывает.

— Нет, сэр.

— Никаких посетителей?

— Нет, сэр.

— А вчера?

— Только лорд и леди Перли, сэр.

— Вечером? Когда лорд Боб с женой покинули гостиную?

— Да, сэр.

Я кивнул.

— Больше никого?

— Нет, сэр.

— Я заметил, что сегодня в камине разжигали огонь.

— Да, сэр. Там всегда горит огонь.

— Всегда?

— Граф настаивал, сэр.

— Настаивал?

— Для улучшения кровообращения, сэр. После несчастного случая.

Я кивнул.

— Я слышал, он упал с лошади.

— Да, сэр.

Говорить с ним было не труднее, чем вытягивать зубы у угря.

— И когда это случилось, господин Карсон?

— Три года назад, сэр.

— Разве граф не был староват для верховой езды?

— Он был превосходным наездником, сэр.

— Понятно. Значит, огонь горит постоянно. Днем и ночью.

— Да, сэр. Утром я ворошу угли и развожу огонь заново.

— После несчастного случая граф не ходил?

Снова заморгал.

— Нет, сэр.

— У него была инвалидная коляска. Он сам с нею управлялся?

Моргнул.

— Ездил только, сэр.

— Он сам садился в нее и выбирался?

— Иногда, сэр. Но чаще ему требовалась помощь.

— Вы дали ему револьвер, Карсон?

Бледные руки вцепились в отвороты пиджака.

— Револьвер, сэр? Нет, сэр, не я, сэр. Жизнью клянусь, не я.

— Вы знаете, что револьвер висел на стене в большом зале?

— Я слышал, как вы сказали это лорду Перли.

— А вы сами его там не видели?

— Не замечал, сэр. Я не разбираюсь в револьверах.

— Как же он, по-вашему, попал в комнату графа?

— И представить себе не могу, сэр. — Он покачал седой головой. — Правда, сэр, не могу даже представить.

— Граф мог сам спуститься по лестнице? В инвалидной коляске?

— Нет, сэр. Когда он спускался вниз, я даже звал кого-нибудь на помощь. Коляска уж больно тяжелая, сэр.

— Когда он в последний раз спускался вниз?

— На прошлой неделе. День был солнечный, и граф пожелал посмотреть на сад.

— Когда он спустился вниз, не проезжал ли мимо большого зала?

— Нет, сэр. Бриггз помог мне с коляской, мы снесли ее вниз, и я сам покатил ее в сад.

— С ним находился кто-нибудь постоянно?

— Я был с ним, сэр. Тогда. С полчаса. А потом Бриггз помог мне втащить его обратно в комнату.

— Хорошо, — сказал я. — А что произошло сегодня?

— Когда, сэр?

Так по крохе я вытащил из него все. В четыре часа, как обычно, Карсон принес графу его чай. Как обычно, дверь между прихожей и комнатой графа была закрыта. Как обычно, Карсон стал дожидаться, когда граф позвонит в звонок рядом с его постелью и даст знать, что готов пить чай. Но никакого звонка не было. В четверть пятого Карсон услышал выстрел. Он побежал к двери графа, попытался ее открыть, но не смог: она была заперта. Он попробовал открыть ее своим ключом. Не вышло. Он постучал в дверь. Никакого ответа. Он побежал в свою комнату и по аварийному телефону позвонил Хиггензу. Через несколько минут явились Хиггенз и лорд Боб. Они тоже не смогли открыть дверь. Лорд Боб отправился за помощью.

— Так, — сказал я. — Когда раздался выстрел, вы поняли, что это такое?

Он моргнул.

— Я точно не разобрал, что это было, сэр. Но по звуку напоминало выстрел. Очень громкий, даже несмотря на запертую дверь.

— Граф всегда запирал свою дверь?

— Нет, сэр. Никогда.

— Где лежал второй ключ? Тот, что сегодня оказался в замке.

— В его письменном столе, сэр. В нижнем ящике.

— Вы уверены, что слышали выстрел именно в четверть пятого?

— Да, сэр. Я как раз взглянул на часы, сэр.

— Почему вы вдруг взглянули на часы?

— Было уже поздно, сэр. Чаще всего граф звонил в десять минут пятого, требовал чаю.

— Господин Карсон, я слышал, между графом и лордом Перли были разногласия?

Он моргнул. Руки зашевелились.

— Разногласия, сэр?

— Я слышал, графу не нравились планы лорда Перли насчет Мейплуайта после его смерти.

Он энергично потряс головой.

— О нет, сэр. Конечно, они спорили, кто не спорит. В каждой семье такое случается. Но вражды между ними не было, сэр.

— Значит, ни жарких споров, ни стычек?

— Что вы, сэр. Ничего подобного.

В это мгновение из коридора за дверью комнаты Карсона послышался шум. Тяжелый топот и мужские голоса. Я встал и направился к двери.

Глава девятнадцатая

Выйти из комнаты в коридор было равносильно попаданию в фильм Мака Сеннетта.^[11] Я оказался в толпе людей, метущихся, казалось бы, одновременно в разные стороны. Когда я вышел, они разом замерли и уставились на меня. А я — на них. Среди толпы были два здоровых полицейских в форме и еще парочка крепких мужчин в черном, со свернутыми носилками. Маленький мужчина в сером костюме держал докторский чемоданчик. Был среди них и высокий, сухопарый человек в коричневом костюме, с большим фотоаппаратом на ремне, висевшим на тощей шее. И еще был какой-то верзила с военной выправкой, в черной тройке, с квадратными плечами, квадратной же челюстью и вьющимися седыми волосами, зачесанными с квадратного лба назад — вверх от бледно-серых глаз. Он напоминал актера, попавшего не на ту съемочную площадку и крайне этим недовольного. Он и заговорил первым.

— Итак, кто тут у нас имеется? — спросил он меня.

— Фил Бомон, — ответил я.

Он резко кивнул, один раз.

— Вы и будете тот самый пинкертон.

— Уже есть, — сказал я.

На мгновение он вымученно улыбнулся. Как видно, долго тренировался: уж больно здорово у него это получалось.

— Старший инспектор Хонниуэлл, — сказал он. — Лорд Перли обрисовал нам картину. Отсюда мы и начнем.

— Прекрасно.

Инспектор сухо кивнул в сторону двери, из которой я только что вышел.

— Комната камердинера?

— Угу.

Он снова кивнул.

— Пока можете идти, Бомон. Чуть погодя у меня могут возникнуть к вам вопросы.

— Ладно. Только одно замечание.

Он слегка улыбнулся, давая понять, что воспринимает меня с юмором. Или же убеждая в том самого себя.

— Да?

— Револьвер. «Смит энд Вессон». Вы осмотрели его на предмет отпечатков пальцев?

— Разумеется.

— На нем есть отпечатки лорда Перли.

Он поджал губы.

— Лорд Перли и сэр Артур уже познакомили меня с этим фактом.

— Замечательно. Не знаю, насколько опытны ваши техники, но надо бы им подсказать, чтобы они поискали отпечатки еще и под пеплом.

Он вскинул свои красивые седые брови.

— Под пеплом?

— Когда мы выломали дверь, — пояснил я, — пепел из камина сквозняком разнесло по всей комнате. Он уже был на револьвере, когда лорд Перли его поднял. Его отпечатки должны быть поверх пепла. Если же найдутся отпечатки под пеплом, они будут принадлежать тому, кто держал револьвер перед этим.

— Полагаю, — заметил он, — наши техники достаточно квалифицированы, чтобы определить это самостоятельно. — Он снова повернулся к остальной компании. — Продолжайте, джентльмены. Ничего не трогайте до моего прихода.

Остальные шумной толпой потянулись к апартаментам графа. Хонниуэлл протянул руку к ручке двери Карсона, потом помедлил и взглянул на меня, будто удивляясь, что я все еще нахожусь в одной с ним вселенной.

— Можете идти, Бомон, — сказал он.

— Благодарю, — сказал я и ушел.

Я вернулся в гостиную. Там никого не было. Более того, никто не позаботился убрать со столов после чая. Нетронутая еда до сих пор лежала на тарелках. Я как раз приканчивал второй бутерброд с семгой и уже нацелился на третий, как в гостиную вошли двое слуг. Они несли большие металлические подносы. Одним из слуг был Бриггз.

— Господин Бриггз, — сказал я, — можно вас на минутку?

Бриггз взглянул на своего напарника, потом снова на меня и сказал:

— Конечно, сэр. — Он поставил свой поднос на ближайший стол и подошел ко мне.

— Вы уже слышали о графе? — спросил я. Сохранить что-то в тайне от слуг наверняка было невозможно.

— Да, сэр, — ответил он. — Такая беда.

— Я вот о чем подумал, Бриггз. Не знаете случайно, не приходил ли кто-нибудь к графу в последние дни?

Впервые на бледном заостренном личике Бриггза появилось хоть какое-то выражение. Он бросил быстрый взгляд на напарника, который старательно делал вид, что очень занят, потом снова посмотрел на меня. Его крошечные глазки сузились. Я увидел в них ту хитрость, которую так ненавидят матери и коллеги, но которую обожают пинкертоны.

— Извините, сэр, — промолвил он, — не могу сказать. — Он снова взглянул на напарника, на случай, если я его не понял.

— Ладно, Бриггз, — сказал я. — Спасибо. Еще увидимся.

— Да, сэр. Благодарю вас, сэр.

Когда я вошел в большой зал, старший инспектор Хонниуэлл был уже там. Он стоял лицом к столу, за которым сидели Дойл, лорд Боб и Великий человек. «Винчестера» уже не было. Я сел рядом с Великим человеком. Инспектор не обратил на меня никакого внимания. Он сжал руки за спиной и явно делал какие-то выводы.

— Это был, конечно, Карсон, — сказал инспектор, обращаясь к лорду Бобу. — У меня нет ни малейших сомнений. Граф приказал ему принести револьвер.

— Чушь, — сказал лорд Боб. Он развалился на стуле, плечи опущены, глаза сонные. Стоящий рядом с ним на столе графин с коньяком был почти пуст.

— При всем моем уважении, лорд Перли, — возразил Хонниуэлл, — вынужден с вами не согласиться. Этого человека просто трясет от чувства собственной вины.

— Вины? — переспросил лорд Боб. Он поднял свой бокал и отпил еще глоток. — Тогда он от нее трясется уже семь проклятых лет. Чушь собачья, инспектор.

Хонниуэлл был не из тех полицейских, которому факты мешают делать выводы.

— Как бы то ни было, сэр, но этот человек виновен. Дайте мне несколько часов, и я вытрясу из него всю правду.

Лорд Боб несколько секунд смотрел на него. Когда он заговорил, голос у него был трезвый и зловеще ровный.

— Только троньте Карсона пальцем, старший инспектор, и вы даже не представляете, какие беды свалятся на вашу голову.

— Но, лорд Перли, — сказал Хонниуэлл, — вы меня неправильно поняли.

— Простите, — дипломатично вмешался Дойл, — старший инспектор…

Хонниуэлл повернулся к Дойлу и на этот раз поднял обе свои красивые брови.

— Сэр Артур?

Дойл сказал:

— Полагаю, старший инспектор, вы не верите, что Карсон виновен в смерти графа?

— Не виновен, сэр Артур, нет. Но он причастен к его смерти, потому что принес ему револьвер.

— Может, и так, — согласился Дойл. Он положил руки на стол, сцепил пальцы, наклонился вперед. И слегка поморщился. — Значит, у вас нет сомнений, что граф сам виновен в своей смерти?

— Никаких. Следы пороха вокруг раны. Все остальное исключается, ведь дверь была закрыта и даже заперта.

Великий человек подался вперед, и Дойл метнул на него предупреждающий взгляд. Скромность не числилась среди достоинствВеликого человека, поэтому я пнул его по лодыжке. Он круто повернулся и уставился на меня, затем сжал губы, отвернулся и откинулся на спинку стула. И так и сидел, сложив руки на груди, молчаливый и обиженный.

— Вот именно, — сказал Дойл инспектору. — Так что теперь, даже если вам удастся доказать, что Карсон передал ему револьвер, в чем я сильно сомневаюсь, мы имеем дело с самоубийством.

— Совершенно верно, — сказал инспектор. — Так и укажем в отчете. — Он повернулся к лорду Бобу. — Я как раз собирался сказать, лорд Перли, что намерен действовать на благо всех, кого касается это дело.

Лорд Боб осклабился и вяло махнул рукой, как будто отгонял сонных мух. Протянул руку, схватил графин и вылил остатки коньяка в свой бокал.

Хонниуэлл сказал Дойлу:

— Как я уже вам говорил, вызывать инспектора Марша из Лондона — пустая трата времени. Вскрытие и обследование револьвера подтвердят все как есть. — Он повернулся к лорду Бобу. — Что касается винтовки, лорд Перли, я извещу вас, когда получу результаты экспертизы.

Лорд Боб кивнул.

— Жду с нетерпением.

— Вы в курсе насчет Цинь Су, старший инспектор? — спросил я.

Он улыбнулся мне той самой слабой улыбкой, которая была у него припасена специально для пинкертонов. А может, и для всех американцев. Хотя, может, она не предназначалась никому конкретно, просто он показывал свою улыбку всякому, кто, по его мнению, был ее достоин.

— Да, — сказал он. — Господин Гудини и сэр Артур ввели меня в курс дела. Я считаю, этот человек вряд ли мог добраться до Мейплуайта. Я согласен с лордом Перли, что из винтовки сегодня днем стрелял браконьер. Этого человека уже давно и след простыл.

Он взглянул на лорда Боба, чтобы узнать, как тот оценит его деликатность. Лорд Боб ее вообще никак не оценил. Он взирал на пустой графин с таким видом, будто перед ним был философский камень.

— Как вы тогда объясните историю с «винчестером»? — спросил я. — Из него же недавно стреляли.

— Возможно, кто-нибудь из слуг.

— Угу. Но вы оставите здесь кого-нибудь из полицейских?

Еще одна слабая улыбка.

— Я поставлю двух людей снаружи. И прослежу, чтобы их утром сменили.

— Только двух?

Он опять позволил себе слегка ухмыльнуться.

— Я уверен, два опытных британских полицейских вполне справятся с такой задачей. Ради лорда Перли и его гостей я предпочитаю сократить наше присутствие до минимума. — Он с надеждой взглянул на лорда Боба.

— Пусть только остаются снаружи, — буркнул лорд Боб, обращаясь к графину. — Не хочу, чтобы они здесь торчали. Разносили грязь.

— И вы ничего не сообщите в газеты? — спросил Великий человек.

— О ваших затруднениях, господин Гудини, не будет сказано ни слова. Я, разумеется, с уважением отношусь к требованиям лорда Перли. Но, лорд Перли, боюсь, сведения о смерти графа все равно скоро попадут в газеты.

— Свинья она и есть свинья, — заявил лорд Боб графину из-под коньяка.

Хонниуэлл коротко кивнул.

— Так точно. Ну, мне пора возвращаться в Амберли. Я прибыл сюда, только чтобы убедиться, что мои люди не доставят лорду Перли лишних хлопот.

Он взглянул на лорда Боба, но тот снова не обратил на него ни малейшего внимания. Дойл встал.

— Позвольте мне проводить вас, старший инспектор. — Очередной дипломатический шаг.

— Разумеется, сэр Артур. Лорд Перли. — Все еще таращась на графин, лорд Боб осклабился и вяло махнул рукой. — Господин Гудини. — Великий человек кивнул. — Господин Бомон. — Я тоже кивнул.

Он решил, догадался я, что нет никакого смысла задавать мне вопросы.

И в сопровождении Дойла он вышел из зала. Великий человек повернулся к лорду Бобу.

— Извините меня, лорд Перли. Мне надо ненадолго отлучиться в свою комнату.

— Чертов простофиля, — сообщил лорд Боб графину из-под коньяка.

Великий человек встал.

— Гарри! — сказал я.

Он холодно взглянул на меня сверху вниз. Молча сжал губы, отвернулся. И удалился.

Лорд Боб все еще рассматривал графин.

Я встал и направился вслед за Великим человеком.

Дойл как раз входил через главный вход и наткнулся на меня.

— Господин Бомон…

Глава двадцатая

— Да, — отозвался я. — Ну, — сказал он, задумчиво нахмурив свой высокий розовый лоб, — что скажете о старшем инспекторе?

— Очень мало, — признался я.

— Верно. Я того же мнения. Но хочу вас уверить, что он далеко не самый яркий представитель нашей полиции.

— Это хорошо.

— Например, я слышал прекрасные отзывы об инспекторе Марше.

— Марш все-таки приезжает завтра?

— Сомневаюсь, что Скотланд-Ярд с доверием отнесется к докладу старшего инспектора Хонниуэлла. Он со своими людьми провел в комнате графа всего десять минут.

— И они увезли тело?

— Да, для вскрытия.

— Вы тоже думаете, что это было самоубийство, сэр Артур?

Он немного подумал.

— Давайте скажем так. Мне хотелось бы верить, что если это и не самоубийство, то любое другое человеческое участие в этом деле полностью исключается.

— Человеческое участие? — переспросил я.

— Да.

— Угу. — Я снова взглянул на лорда Боба. Он все еще любовался графином из-под коньяка. — Неплохо было бы вам предложить лорду Перли вынести отсюда патроны и где-нибудь их запереть.

— Патроны? Ах, да. Разумеется. Если это Цинь Су, зачем оставлять ему патроны?

— Вот именно.

— Прекрасная мысль. — Он взглянул на лорда Боба. — Лорд Перли сейчас немного не в себе. Но я поговорю с Хиггензом.

— Спасибо. Увидимся позже.

— Гарри!

Молчание.

Я снова постучал в дверь Великого человека.

— Гарри!

Я подергал за ручку. Дверь была заперта. Я опять постучал.

— Гарри, откройте дверь!

Молчание.

— Гарри, дело касается Бесс, — сказал я.

Подождал. После долгого молчания я услышал голос по ту сторону двери.

— Что там насчет Бесс?

— Откройте дверь — сказал я, — и я все расскажу.

Опять ожидание.

Наконец, я услышал, как щелкнул замок. Я повернул ручку и открыл дверь. Он был голым, за исключением черных плавок, какие он дюжинами заказывал из Франции. Я взглянул на замок. Никакого ключа. Раньше его там тоже не было.

— Вы закрыли и открыли дверь отмычкой, — догадался я. Но куда он дел отмычку? В руках у него ничего не было.

Гарри повернулся ко мне и слегка пожал широкими плечами. Он не собирался рассказывать мне ничего такого, что мне, по его мнению, знать не следовало. Он скрестил руки на груди и решительно спросил:

— Что насчет Бесс?

Наверное, он просто швырнул отмычку за кровать.

— О смерти графа, — сказал я, — наверняка напишут в газетах. В лондонской «Таймс» уж точно, возможно, и во французских газетах тоже. Бесс в Париже и все это прочтет. Вы же знаете, ее беспокоит Цинь Су. Она может догадаться, что тут есть какая-то связь.

Гарри задумался.

— Возможно, — согласился он. И изящно улегся на пол, на коврик. На меня он не смотрел. Заложил руки за голову и начал делать упражнения. — Я должен попросить у лорда Перли разрешения послать телеграмму, — заметил он, касаясь правым локтем левого колена. — Чтобы ее успокоить. — Он снова растянулся на полу во всю длину.

Я прошел к письменному столу и сел на стул.

— Очень жаль, Гарри, — сказал я, — что пришлось вас пнуть.

Он дотянулся левым локтем до правого колена.

— Гарри, извините, я не хотел, чтобы вы говорили в присутствии Хонниуэлла.

— Этот человек кретин, — заявил он, обращаясь к потолку.

— Точно, — согласился я. — И если бы вы стали объяснять, как можно выбраться из комнаты, он бы проторчал здесь до ночи.

— Я только хотел заметить, — сказал он, садясь, — что из той комнаты никто не выходил.

— Хонниуэлл не из тех, кого стоит загружать теориями, Гарри. Завтра приезжает Марш, по словам Дойла, он очень толковый. Вот с ним вам стоит поговорить.

— Я и собираюсь. — Он продолжал делать упражнение.

— Отлично. Просто здорово, Гарри. Обязательно поговорите. Наверное, он будет рад вас выслушать. Знаете, я действительно не хотел сделать вам больно…

Он выпрямил ноги и сел, прижав ладони к полу. Взглянул на меня.

— Сделать больно? Боль для Гудини ничто. Вам бы уже следовало это знать. Нет, Фил, что меня беспокоит, так это грубость. Разве я когда-нибудь пинал вас в лодыжку?

Довольно занятная тема для разговора с полуголым человеком.

— Нет, Гарри, — сказал я. — Должен признаться, такого не было.

— Наверняка были другие способы дать мне знать?

— Возможно, просто ничего другого не пришло в голову. Наверное, нам следует выработать специальный код.

— Честно говоря, я не понимаю, что вас так заинтересовало в смерти старого графа. По-моему, это чистой воды самоубийство. И оно не имеет никакого отношения к Цинь Су. А он, если память мне не изменяет, единственная причина вашего пребывания здесь.

— Послушайте, Гарри, — сказал я, — не уверен, что Цинь Су не причастен к смерти графа.

Великий человек нахмурился.

— Что вы такое говорите?

— Кто-то взял винтовку из коллекции графа, выстрелил из нее в вас и затем повесил на место. Затем кто-то взял револьвер из той же коллекции, примерно через два часа после того, как снял винтовку, и графа находят застреленным из этого самого револьвера.

— Застрелить графа никто не мог. Кроме него самого. Я же говорил вам, Фил, я очень тщательно осмотрел дверь. Ее никто не взламывал. Даже если бы это сделал Цинь Су, что совершенно невозможно, зачем ему убивать графа?

— Не знаю. Но как револьвер оказался в комнате графа?

Он пожал плечами.

— Возможно, старший инспектор прав: его принес туда Карсон.

— Не думаю. Я разговаривал с камердинером.

— Тогда другой слуга. Тот, кто хорошо относился к графу. Он принес револьвер, потому что его попросил граф.

— Хорошо относился к графу и помог ему совершить самоубийство?

— Возможно, граф обманул его, сказал, что револьвер нужен для другой цели. Лорд Перли высказывал и такое предположение.

— Что-то больно много оружия перемещается сегодня по дому.

Гарри покачал головой.

— Совпадение, Фил. Только и всего.

— Я не люблю совпадений.

— Фил, я тоже не люблю, когда меня пинают в лодыжку. Но существуют очевидные вещи, с которыми приходится мириться.

Я улыбнулся.

— Гарри, я же извинился.

Он поднял руку.

— Да-да, разумеется, я принимаю извинения.

— Благодарю, — сказал я. — Ладно. Вы не передумали здесь оставаться?

Он как будто удивился.

— Почему я должен передумать?

— Гарри. Я практически уверен, что из этой винтовки, «винчестера», стреляли в вас. Если так и стрелял Цинь Су, значит, он побывал в доме, взял винтовку, вышел отсюда, выстрелил, вернулся в дом и повесил винтовку на место.

— Да, именно так вы и сказали лорду Перли. Но, Фил, честно говоря, немыслимо, чтобы Цинь Су вот так бегал в дом и из дома. Я пытался сказать это лорду Перли. Цинь Су недостаточно ловок. Да, он умеет вскрывать замки. Но чтобы болтаться по дому, входить-выходить, нет, это невозможно.

— Угу.

— Фил, я думаю, из винтовки стрелял не Цинь Су.

— Почему?

— Разве можно предположить, что Цинь Су станет рисковать, как вы сами говорите, и ставить себя под угрозу разоблачения только для того, чтобы взять в большом зале винтовку? Почему бы ему не привезти оружие сюда, в Мейплуайт, с собой? Он мог и купить его, и даже украсть.

— Хороший вопрос, — признал я. — Не знаю. Но из «винчестера» сегодня стреляли, и это факт.

— Возможно. Но сами посудите, Фил. — Он скрестил нога и наклонился вперед, как мальчишка у костра. И улыбнулся той самой улыбкой, какой он улыбался на сцене, перед тем как поразить зрителей каким-нибудь сногсшибательным трюком. — Может быть, когда стреляли из винтовки, целились вовсе не в меня.

— Гарри, пуля прошла в паре дюймов от вас.

— Да, — согласился он, поднимая палец и продолжая улыбаться той же улыбкой, — но она ни в кого не попала. Просвистела мимо примерно на том же расстоянии. — Он положил руки на колени. — Помните, мы все стояли довольно кучно под этим деревом. Вы с самого начала решили, что эта пресловутая пуля предназначалась мне. Но разве можно быть в этом уверенным?

Я сел на стул. Подумал.

— Нельзя. — Я кивнул. — Это вы точно подметили, Гарри.

Он пожал плечами. Ему, наверное, казалось, что так он выразил свою скромность, я же угадал в этом удовлетворение.

— Простая логика, — сказал он.

Я задумался.

— Так действительно логичнее. Как вы предположили, у того, кто уже находился в Мейплуайте, было куда больше шансов проникнуть в большой зал, чем у любого постороннего.

— Конечно.

— Но раз так, в кого тогда стреляли? Кто еще там был? — Я напряг память. — Мисс Тернер, госпожа Корнель, госпожа Аллардайс, лорд Боб.

— Лорд Перли, — поправил он меня. — Но еще интереснее — кого там не было?

— Точно. Мадам… как там ее… в общем, тогда она с мужем еще не приехала в Мейплуайт. И сэр Артур тоже. Значит, остаются леди Перли, доктор Ауэрбах и сэр Дэвид.

— И толпа слуг, не забывайте.

Я усмехнулся.

— Все так и норовят обвинить во всем слуг.

— Но, Фил, это же культурные богатые люди.

— Гарри, богатые люди убивают друг друга постоянно. Они этим занимаются в перерывах между подсчетом денег.

— Вы циник, Фил.

— Или сэр Артур прав. Он уже склоняется к тому, что тут не обошлось без гоблинов.

Гарри лег на спину, поднял колени и заложил руки за голову.

— Мы установили важную деталь, — сказал он, поднимая плечи и касаясь правым локтем левого колена. — Из винтовки стрелял не Цинь Су. А это означает, что мы с вами можем дышать спокойно.

— Не совсем, — возразил я.

Он взглянул на меня, но упражнения не прекратил.

— Мы установили, — сказал я, — что стрелял, возможно, не Цинь Су. Даже если так, это не значит, что он не болтается где-то рядом.

— Но теперь здесь полицейские, Фил. — Он опустил плечи.

— Цинь Су и раньше удавалось проскальзывать мимо полиции.

— В Филадельфии. А это британские полицейские. — Плечи снова опустились.

— Вы смогли бы пройти мимо парочки британских полицейских, Гарри?

— Разумеется. Но Цинь Су не Гудини. — И еще раз вниз.

— Угу. Ладно, послушайте. Я собираюсь немного порыскать кругом. Сделайте одолжение, подоприте дверь стулом.

— В этом нет никакой необходимости, Фил. Зачем вам понадобилось рыскать кругом? — Снова плечи вверх.

— Хочу убедиться, что в истории с винтовкой вы были правы.

— Простая логика, Фил. — Опять вверх.

— Верно. Так как насчет стула?

Он театрально вздохнул. Это не так уж просто в процессе упражнения.

— Ради меня, Гарри.

— Ладно. Если настаиваете. — Он снова вздохнул и сел.

Я встал.

— Фил! — Плечи пошли вниз.

— Да?

Он улыбнулся.

— Я понял, зачем вы помянули Бесс. Просто хотели, чтобы я открыл дверь. — Вниз.

Я улыбнулся в ответ.

— Но вы же клюнули, Гарри. Есть несколько способов войти в закрытую дверь.

— Клюнул, — согласился он, поднимаясь с пола, — но только потому, что Гудини не умеет долго злиться.

Последнее слово, как всегда, осталось за ним. Я пошел за Бриггзом.

Глава двадцать первая

Бриггза в гостиной не было, как, впрочем, и всех остальных. Я пошел бродить по коридорам и через некоторое время нашел другого слугу — он сообщил, что видел Бриггза около оранжереи. И я двинулся туда.

Наружная дверь в оранжерею была открыта. Она вела во внутренний двор с каменным полом, где гости собрались за круглым белым столом под большим дубом. Там был и сэр Артур. Он увидел меня и махнул рукой, приглашая присоединиться. Еще там были госпожа Корнель, доктор Ауэрбах, мадам Созострис в инвалидной коляске и со своей поразительной прической, господин Демпси и сэр Дэвид. Перед всеми стояли напитки, так что, возможно, скоро появится слуга, и не исключено, это будет Бриггз.

День тянулся долго, но все еще было тепло и небо поражало синевой. К западу, далеко за огромной лужайкой, солнце уже скатывалось вниз по синему небосклону. Оно пока еще не достало до верхушек деревьев, но, когда выглянуло из-за небольшого белого облачка, его свет уже был желтым.

— Господин Бомон, — сказал Дойл, — добро пожаловать! Присаживайтесь.

Справа от госпожи Корнель стоял один свободный белый стул. Я сел на него и улыбнулся ей.

— Приветствую вас! — сказал я и вдохнул аромат ее духов. На ней было то же белое платье, только не было соломенной шляпки. Солнце отражалось от ее черных глянцевых волос.

— Добрый день, господин Бомон, — сказала она, улыбаясь в ответ. — Вы ведь господин Бомон, правильно? У вас нет другого имени, как у прочих пинкертонов?

— Только Бомон.

— Но, похоже, — сказала она, — вы не были с нами до конца откровенны.

— У меня не было выбора, — сказал я.

— Я что-то почувствовала, — вмешалась мадам Созострис, сузив черные глазки на круглом белом лице. — Вегно, Чаглз? Я ведь сказать: в тот человек есть какие-то темные потоки.

Господин Демпси усмехнулся и похлопал ее по руке. Рука у нее была вся в кольцах с драгоценными камнями, и он постарался не зацепиться ни за один из них. Чтобы не поцарапаться.

— Ну, конечно, — сказал он. И с гордостью взглянул на меня. — Темные потоки, она так и сказала, слово в слово.

— Я тут объяснял, — сообщил Дойл, — что сегодня днем, скорее всего, стрелял Цинь Су.

Я покачал головой.

— Я только что беседовал с господином Гудини. Он высказал интересную мысль. Я предполагал, что днем стреляли в него. Но, как он заметил, для этого нет оснований. Пуля могла предназначаться кому угодно.

Дойл нахмурился.

— Да, — сказал он, — Гудини и мне об этом говорил.

Госпожа Корнель повернулась ко мне.

— Значит, стрелял не Цинь Су?

— Скорее всего, — признал я, — стрелял кто-то другой, и целился он не в Гудини.

— Кто же, по-вашему, — высокомерно спросил сэр Дэвид, — это мог быть?

— Кто стрелял?

Он улыбнулся. Столь же высокомерно.

— Вот именно. Стрелявший или стрелявшая?

— Понятия не имею. Но полиция, вероятно, выяснит. Завтра утром приезжает инспектор из Лондона. Он наверняка захочет потолковать со всеми, кого тогда не было на лужайке. Между половиной первого и часом. Например, вас или доктора Ауэрбаха.

Доктор Ауэрбах поправил пенсне.

— Я? Но я и близко к Мейплуайту в это время не быть.

— Где же вы были, доктор? — спросил я. — Если вы не возражаете против моего вопроса.

— Разумеется, нет, — сказал он. — Совершенно не возражать. Между половиной первого и часом, вы говорить? Да, я тогда быть в деревне. На маленький, очаровательный кладбище за церковью. Я копировал рисунки с надгробных камней. У меня такой хобби. А на этой кладбище, там изумительные надгробья есть. Некоторые даже датированы четырнадцатый век.

— Кто-нибудь вас видел?

Он кивнул.

— Ага, я понимать, вам надо подтверждение. Между прочим, да. Я иметь длинный и увлекательный беседа с викарием в церкви. На редкость любезный человек. Он тоже интересоваться этими камнями. — Он с надеждой взглянул на меня. — Я иметь копии рисунков, если желаете посмотреть.

— Не стоит, — ответил я.

Как раз в эту минуту в оранжерею вплыл слуга с напитками. Это был Бриггз. С ничего не выражающим лицом он заменил пустой стакан сэра Дэвида на полный. Я попросил принести мне виски с водой.

Когда он уплыл прочь, я повернулся к доктору Ауэрбаху.

— Все ведь сегодня поехали в деревню одной компанией, так?

— В автомобиле лорд Перли, — сказал он. — Это есть правильно.

— И вы все вместе вернулись назад? В этом автомобиле?

— Я не ехать, нет, — сказал он. — Я идти пешком. День был прекрасный, так? И все еще такой оставаться, — добавил он, с восторгом оглядываясь вокруг.

— Значит, вы здесь появились…

— О, господи! — Он повернулся к госпоже Корнель. — Мы с вами разговаривать примерно в половине третьего, я правильно помнить?

Она кивнула.

— Чуть позже, как мне кажется. Я только что вернулась из комнаты Джейн.

— Тогда в половине третьего, почти точно, — заявил доктор Ауэрбах. — Я вернуться несколько минут до того, как я говорить с госпожа Корнель. Она попросила, чтобы я взглянуть на мисс Тернер.

— Взглянуть?

— Сделать ей небольшой медицинский осмотр. Как вы знаете, эта молодая женщина потерять сознание. Я психоаналитик, но, как большинство психоаналитиков, я еще есть терапевт.

Я кивнул и повернулся к госпоже Корнель.

— Вы вернулись на машине, госпожа Корнель?

— Да, вместе с Алисой и госпожой Аллардайс. Мы приехали сюда в двенадцать или около того.

— А остальные?

— Остальные были в городе. Но, господин Бомон, неужели вы думаете, что стрелял кто-то из нас?

Я пожал плечами.

— В коллекции оружия был «винчестер». Кто-то зарядил его, вынес из большого зала, выстрелил в кого-то на лужайке, вернулся в зал и повесил его на место. Господин Гудини прав. Это сделал не Цинь Су.

— Если вы не ошибаетесь, — заметил Дойл, — и стреляли именно из этого «винчестера».

В оранжерею вплыл Бриггз с моим виски. Он поставил его передо мной на стол. Я его поблагодарил. Никто больше ничего не хотел, поэтому он взял поднос под мышку и поплыл прочь.

Я пожал плечами.

— Судя по всему, это был тот самый «винчестер».

— Чепуха, — заявил сэр Дэвид и глотнул из своего стакана. Обращался он только к госпоже Корнель и Дойлу, меня он игнорировал. — Наверняка стрелял браконьер. Сейчас как раз сезон охоты. На мили кругом, в каждом поместье в Девоне полным-полно подслеповатых лордов, глядящих в прицелы своих ржавых ружей.

— Знаете, сейчас сезон охоты на гусей, — просветил меня Дойл. — Все достали дробовики.

— А лорд Перли, — сказала госпожа Корнель, — запретил кровавые виды спорта в поместье Мейплуайт.

Я поднял свой стакан и сквозь янтарную жидкость увидел, что к донышку прилеплена записка. На ней было нацарапано: «Библиотека, через пятнадцать минут».

Записка читалась легко. Как водится, льда в стакане не было.

Взглянув на госпожу Корнель, сэр Дэвид лениво пожал плечами.

— Это означает, что браконьеров здесь будет пруд пруди. — Он повернулся к Дойлу. — У нас водятся все разновидности фауны. И браконьерам, уверен, это хорошо известно.

Левой рукой я поставил стакан на стол, а правой незаметно отлепил записку от донышка. И сжал в кулаке в маленький мокрый шарик.

— Но из «винчестера» стреляли, — возразил Дойл.

— Возможно, — сказал сэр Дэвид. — Но мы не знаем когда. Сегодня? Вчера? На прошлой неделе?

Я небрежно почесал бедро и уронил шарик на пол.

Дойл сказал:

— Господин Бомон считает, что из винтовки стреляли сегодня.

— Да будет вам, — возразил сэр Дэвид и вежливо улыбнулся. — Господин Бомон.

Дойл удивленно поднял брови и взглянул на меня.

— А вы, сэр Дэвид? — спросил я.

Сэр Дэвид повернулся.

— Простите?

— Может, расскажете нам, где вы были сегодня днем?

— Нет, не могу, — решительно заявил он. — Чтоб мне провалиться, не представляю, какое вам до этого дело.

— Дэвид, пожалуйста, — сказала госпожа Корнель. — Нет никакой нужды в оскорблениях.

— Это не я веду себя оскорбительно, Ванесса. А наш Американский Друг. Давай я тебя спрошу: с какой стати, черт возьми, этот агентишка нас тут всех допрашивает? А потом, наболтавшись с этим ничтожеством, нам что, бежать изливать души посудомойкам?

— Дэвид, — сказала госпожа Корнель.

— В самом деле, сэр Дэвид, — начал Дойл, — не думаю…

— Мне все это ужасно надоело, — сказал сэр Дэвид. И резко встал. — Пойду отдохну, пожалуй.

— В самом деле, сэр Дэвид, — сказал Дойл. Его розовая лысина аж побагровела, а усы на ее фоне казались еще белее.

— Значит, до ужина, — промолвил сэр Дэвид и удалился.

— Дорогой мой Бомон, — сказал Дойл, взволнованно наклонясь ко мне, и его лицо сделалось пунцовым. — Мне очень жаль. Он вел себя непростительно грубо. Я уже почти решил пойти за ним и устроить ему чертовски хорошую взбучку. Видит бог, — продолжал он, широко открывая глаза, расправив широкие плечи и опершись руками на подлокотники кресла, — я так и сделаю!

Госпожа Корнель наклонилась вперед и положила руку на огромную лапищу Дойла.

— Не надо, сэр Артур, пожалуйста.

— Все в порядке, — сказал я Дойлу.

Но у Дойла все еще был такой вид, будто он сейчас выпрыгнет из кресла.

— Он же вел себя грубо вполне сознательно.

— Все нормально, — сказал я. — Сегодня все слегка не в себе. Не волнуйтесь, сэр Артур.

Вмешалась мадам Созострис:

— Мистег Бомон совегшенно пгав, сэг Агтуг. Сегодня эфигные вибгации совсем гезкие. Очень, очень. Я их чувствовать. Вы не должны становиться их жегтвой и сами становиться гезким внутги.

— Да, — согласился Дойл. Он откинулся на спинку кресла, достал из кармана пиджака платок и легонько промокнул широкий лоб. — Разумеется, вы правы.

Госпожа Корнель тоже откинулась на спинку кресла. Мне показалось, что все откинулись на спинки своих кресел.

— Да, — повторил Дойл, обращаясь к мадам Созострис, — вы совершенно правы. Никакого насилия. — Затем, еще раз промокнув свой лоб, сказал, ни к кому, в частности, не обращаясь: — И куда катится эта страна?

Я достал часы.

— Господин Бомон, — сказал Дойл.

Я взглянул на него.

— Не могли бы мы поговорить?

— Конечно, — заверил я его.

Глава двадцать вторая

Мы с Дойлом извинились и вышли из оранжереи. Дойл искал место, где бы нам никто не помешал. И нашел — маленькую гостиную справа. Мы проскользнули туда, он быстро огляделся и закрыл дверь. Мы сели друг против друга на маленькие диванчики. Его лицо уже приобрело свой нормальный розовый цвет.

— Прежде всего, — начал Дойл, — я хотел бы еще раз извиниться за поведение сэра Дэвида. Он вел себя возмутительно.

— Не стоит извинений, сэр Артур. Это же не ваша вина.

— Но этот человек англичанин. К тому же баронет, господин Бомон. И я должен вам сказать, для так называемого джентльмена его слова были недопустимы.

— Меня это не волнует. Вам тоже не стоит огорчаться.

Он наклонился ко мне, слегка при этом поморщившись.

— Когда бы я ни приезжал в Америку, сколько бы ни путешествовал по этой замечательной стране, меня везде принимали необыкновенно тепло и радушно. Практически все. Я хочу, чтобы вы знали, лично мне стыдно за то, что произошло сегодня.

— Не стоит. Впрочем, спасибо, сэр Артур. Вы собирались мне что-то сообщить?

— Да-да. — Он слегка подвинулся, снова поморщился, сунул руку в карман, немного там покопался и вытащил трубку с кисетом. — Не возражаете?

Я покачал головой.

— Послушайте, — начал он, роясь в карманах в поисках спичек, — вы всерьез так думаете? Вы в самом деле верите, что стрелял кто-то из гостей? — Он принялся возиться с трубкой.

— По-моему, такое предположение вполне резонно.

— А для меня, боюсь, в этом нет резона. — Он наконец раскурил трубку. По комнате разнесся запах горящих мешков из-под картофеля. Он сунул спички в один карман, кисет — в другой. — Я уже говорил Гудини сегодня, что никак не могу смириться с мыслью, что кто-то из гостей лорда Перли мог совершить такое. Даже сэр Дэвид. — Он пыхнул трубкой и, прищурившись, взглянул на меня сквозь клубы сизого дыма. — Я уже начал подозревать, что здесь, в Мейплуайте, происходит что-то очень странное, даже зловещее.

— Что именно, сэр Артур?

Он нахмурился.

— Пока не могу сказать. Но мне бы хотелось, с вашего разрешения, попытаться сегодня кое-что узнать у Бегущего Медведя.

— Простите? Бегущего кого?

— Бегущего Медведя. Духовного посредника мадам Созострис. Ее проводника. Индейца из племени шошонов, вождя, — он погиб во время вашей франко-индейской войны.

— Бегущий Медведь, — проговорил я. — Ясно.

— Не возражаете, если мы обсудим с ним наши проблемы?

— Ни в коем случае, — сказал я. — Задавайте ему любые вопросы.

— Прекрасно. Спасибо.

— Не стоит благодарности, сэр Артур. — Я встал. — Простите, но я немного тороплюсь. Нужно кое-что обсудить с Гарри.

— Я слышал, сэр, — начал Бриггз, — вы один из пинкертонов. Американских сыщиков, сэр.

— Вы не ошиблись, господин Бриггз, — подтвердил я.

Мы сидели в библиотеке, кроме нас, там никого не было, а дверь была плотно прикрыта.

Бриггз взглянул на закрытую дверь. Немногим более минуты мне понадобилось, чтобы узнать, что его узкое бледное лицо способно на самые разные выражения. Например, на дверь он бросил несколько вороватый взгляд. А ко мне повернулся, глядя уже вежливо-вопрошающе.

— Мне довелось слышать, сэр, что вы, пинкертоновские джентльмены, имеете доступ, гм, к некоторым средствам, которыми, скажем так, можете распоряжаться по своему усмотрению, сэр. То есть к деньгам, и в определенных случаях вам разрешено раздавать их тем, кто добровольно помогает в ваших расследованиях.

— Иногда мы действительно платим за сведения, — подтвердил я.

— И сколько, позвольте вас спросить, вам разрешено выделять денег, сэр?

— Зависит от информации.

— Разумеется, сэр. Безусловно, сэр. Если я правильно помню, сэр, вы интересовались, навещал ли кто-нибудь в последнее время покойного графа?

— Верно. Вы о ком-нибудь знаете, господин Бриггз?

— Видите ли, сэр, — сказал он и скромно кашлянул в кулак, — с моей стороны было бы неосторожно передавать вам, сэр, те сведения, которыми я располагаю, прежде чем мы, сэр, не придем к определенному взаимопониманию, если можно так выразиться, сэр.

Я улыбнулся.

— Думаю, фунта хватит.

Он нахмурился.

— О, как жаль, сэр. Понимаете, я рассчитывал, что вознаграждение, которое я имел в виду, будет больше.

— На сколько же?

Он глянул на дверь, потом на меня.

— Ну, честно говоря, сэр, я подумывал о сумме, которая приближалась бы, скажем, к пяти фунтам, сэр.

— А что если я смогу получить те же сведения от кого-то другого, причем бесплатно?

— О, нет, сэр, — поникшим голосом сказал он. — Нет, это совершенно невозможно. Даже представить себе нельзя, сэр. Я совершенно уверен, сэр, что являюсь единственным обладателем этих, скажем так, разведывательных данных.

— Вы можете и ошибаться.

— Могу, сэр. По логике вещей. Но, думаю, в данном конкретном случае я не ошибаюсь.

— Я могу рискнуть на три фунта, господин Бриггз. Но это все.

Бриггз призадумался над моим предложением. Он изучил покрой моего пиджака, длину моих брюк, блеск моих туфель, вернее, отсутствие оного. Наконец, он вздохнул:

— Вы пользуетесь моей слабостью, сэр. Должен вам сказать. Ну хорошо, я согласен, сэр. — Он снова покашлял в кулак. — Теперь только остается, сэр, совершить передачу вознаграждения.

Я полез в задний карман брюк и вытащил бумажник. Если я ему не заплачу сейчас, он, скорее всего, будет продолжать в том же духе.

Я отдал ему три банкноты по фунту, и он, аккуратно их сложив, сунул в карман своего пиджака.

— Благодарю, сэр, — сказал он. — Значит так, сэр. Прежде всего вам следует знать, что в доме есть служанка и зовут ее Дарлин, сэр…

Он все равно продолжал говорить в том же духе, и мне пришлось терпеливо ждать, пока он доберется до сути. Все сводилось к тому, что уже несколько месяцев эта Дарлин ночью тайком навещала графа в спальне.

— И никто об этом не знал, господин Бриггз? — спросил я.

— Никто, сэр. Понимаете, эта молодая женщина выжидала до двух часов ночи, а в это время Карсон, камердинер графа, крепко спал.

— А вы как об этом узнали?

— Понимаете, сэр, должен признаться, еще совсем недавно между мной и этой женщиной было определенное взаимопонимание.

— Вы с ней спали.

— Если можно так выразиться, сэр.

— И она бросила вас из-за графа.

Он печально кивнул.

— Видите ли, сэр, нечего и говорить, не правда ли, что такой человек, как граф, находился в лучшем положении, чем я, сэр, и он мог предложить молодой женщине поощрение, гм, скажем так, финансового свойства.

Я кивнул.

— И когда все это началось, господин Бриггз?

— Несколько месяцев назад, сэр. Где-то в июне. Карсон болел, и госпожа Бландингз, здешняя экономка, сэр, послала молодую женщину в комнату графа, чтобы она отнесла ему чай. В тот вечер, или, вернее сказать, в то раннее утро, она и нанесла ему первый тайный визит.

— И с тех пор она навещала его постоянно?

— Да, сэр, постоянно.

— Каждый день?

— Нет, сэр, не так часто. Два или три раза в неделю, кажется.

— Вплоть до смерти графа?

— Насколько мне известно, да, сэр. Должен заметить, я прекратил всякие отношения с этой девицей.

За спиной Бриггза, в северной стене библиотеки, виднелась белая деревянная дверь — либо в стенной шкаф, либо в кладовку. Сейчас она была слегка приоткрыта. Когда я сюда пришел, она была закрыта.

— Хорошо, господин Бриггз, — сказал я. — Спасибо.

— Всегда рад помочь, сэр. — Он едва заметно поклонился, повернулся и поплыл из комнаты. У дверей он остановился и повернулся ко мне. — Дверь оставить открытой или закрыть?

— Закрыть, — сказал я.

— Слушаюсь, сэр, — сказал он, выплыл из библиотеки и прикрыл за собой дверь.

Я полез в карман, достал «кольт» и направил его на белую дверь. Не наклоняясь, снял туфли. В одних носках тихо обошел вокруг дивана и оказался в шести футах от двери в стенной шкаф.

— Ладно, — сказал я. — Кто там в шкафу? Выходи.

Вечерняя почта

Мейплуайт, Девон

18 августа (снова)

Дорогая Евангелина!

Столько всего случилось, причем всего лишь за несколько часов, что я, честно сказать, даже не знаю, с чего начать.

Безнадежное это дело, Ева, писать письма. Жизнь постоянно опережает мои отчеты о происходящих событиях. Я ощущаю себя Сизифом, с той лишь разницей, что бедняге Сизифу приходилось возиться с одним-единственным ничтожным камнем. Каждый раз, когда мне удается с трудом закатить на гору очередной камень (в почтовый ящик), другой камень скатывается с холма, сбивает меня с ног и раздавливает.

О чем это я? В конце последнего письма, если не ошибаюсь, я аляповато свалилась в обмороке с лошади. По словам госпожи Корнель, я бы грохнулась на гравийную дорожку, если бы господин Бомон не подхватил меня на полпути к земле. Похоже, от него больше пользы, чем казалось вначале. (Также выяснилось, что он совсем не тот человек, за кого себя выдавал по приезде, но об этом потом.) Было жутко неудобно, все вокруг суетились, отнесли меня в постель. Госпожа Корнель попросила доктора Ауэрбаха осмотреть меня, что он и сделал в наихудшей манере домашних докторов: только и знал, что заламывать пальцы да коситься. По его признанию, он некоторое время не занимался медицинской практикой, чему я охотно верю. Его диагноз оказался не очень точным: он сказал, что «могут быть синяки». На самом же деле я быстро и неумолимо превращаюсь в баклажан.

Как и все остальные, он поинтересовался, почему лошадь понесла, и, как и всем остальным, я сказала, что жеребец увидел змею. Возможно, ты знаешь, что психоаналитики испытывают особое пристрастие к змеям, поэтому он захотел узнать, какая точно была змея. Я объяснила, что я не на короткой ноге со змеями и что, даже если бы я и была с ними знакома накоротке, моя близорукость помешала бы мне ее узнать. Я пояснила, что мои очки находились в кармане жакета. Казалось, он удовлетворился этим объяснением.

Он ушел. Потом зашла леди Перли, она была, как всегда, совершенно очаровательной. Я написала еще письмо. Но тут заявилась Аллардайс и потащила меня вниз пить чай.

Я обязательно должна рассказать тебе о Сесилии. Дурно с моей стороны об этом болтать; я даже подумывала, может, вообще не стоит. Правда. Но, как следует поразмыслив, я пришла к выводу, что дело слишком пикантное и не рассказать о нем никак нельзя. Посочувствуй мне, Ева, я женщина обреченная.

Когда мы с Аллардайс выходили из комнаты, чтобы спуститься вниз к чаю, я открыла дверь и увидела достопочтенную Сесилию — она стояла в коридоре с господином Бомоном. (Разумеется, выглядела она прекрасно в платье темно-красного цвета с приспущенной талией, широкими рукавами и изящно прикрытым вырезом.) Они явно о чем-то спорили, потому что она говорила довольно громко. И почти кричала, когда говорила, что она не нимфоманка.

Не нимфоманка. Правда, странно?

Когда мы к ним подошли, она попыталась состроить хорошую мину и говорить своим грудным голосом, но любой бы заметил, что она расстроена.

Ева, эта парочка завела роман. Дочь владельца особняка втайне сохнет, и не по кому-нибудь, а по американскому секретарю (хотя на самом деле он вовсе не секретарь, но я еще напишу об этом). Какое еще можно найти объяснение ее странному заявлению?

Сесилия милее, чем показалось мне сначала (она вела себя очень мило, когда я была в ее комнатах), и может, на самом деле она даже куда более интересная.

И не означает ли ее пылкое заявление, что она оправдывается от какого-то обвинения? И не кажется ли тебе, что в такой ситуации господин Бомон напоминает скорее преследуемого, чем преследователя?

Если она в него действительно втрескалась, то мне непонятно, что она в нем нашла. Он вполне хорош собой, хотя угрюм и по-американски грубоват, и по большому счету, как мне кажется, слишком самодоволен и надменен.

С точки зрения общественного положения он совсем не пара такой девушке, как Сесилия, будь он хоть секретарем, хоть сыщиком. (Я уже писала тебе, что он — частный сыщик?) Разве что он на самом деле фантастически богатый американский капиталист, скрывающийся под личиной сыщика и вдобавок секретаря. Что, учитывая происходящие здесь события, вполне возможно.

Очевидно одно: я должна постоянно приглядываться к Сесилии, чтобы решить, как быть — то ли, как раньше, считать эту девицу глупой, то ли невольно и неохотно ею восхищаться.

Скоро мы перейдем и к частному сыщику.

Сесилия тоже появилась в назначенное для чая время — пришла одна вскоре после меня и Аллардайс. Она села за наш столик, где уже были леди Перли, сэр Артур Конан Дойл, медиум мадам Созострис и ее муж, некий господин Демпси.

Госпожа Корнель, сэр Дэвид и доктор Ауэрбах сидели за другим столом, ближе к стене. Господин Гудини сидел один, что-то писал в блокноте, время от времени поднимал глаза и, ухмыляясь, поглядывал на мадам Созострис.

Господин Демпси с супругой напоминают Джека Спрэта и его жену:^[12] он, высокий и тощий, похож на скелет, а она, круглая и пухлая, даже толще Аллардайс. В ярком шелковом балахоне и под косметикой в несколько слоев она смахивает на циркового клоуна.

Какая же я все-таки злюка. А надо бы быть добрее к этой женщине: ведь она, бедняжка, калека и передвигается только в инвалидной коляске.

Сэра Артура она просто заворожила. Не в сексуальном или романтическом смысле (так я думаю), но голову она ему все-таки вскружила. Он ловит каждое ее пустое слово и мрачно кивает при самом пустячном замечании. (Похоже, далее калеки бывают банальными и бестолковыми.)

Сам он оказался выше, чем я предполагала, — ростом по меньшей мере шесть футов четыре дюйма — и больше напоминает пивовара на пенсии, чем знаменитого писателя: крупный, шумный и душевный. У него удивительная, очаровательная улыбка. Он кажется типичным англичанином, самым что ни на есть обыкновенным, таким надежным и простым, что его беззаветная вера в спиритизм показалась мне поначалу нелепой, а немного погодя — заслуживающей снисхождения.

Говорили о загробной жизни. Сэр Артур уверял нас, что смерть это не конец, а, наоборот, замечательный переход из этого мира в следующий, видимо, нечто вроде входа в «Харродз».^[13] В загробной жизни, уверял он, наше существование будет в основном таким же, каким было здесь, только там нам не будут досаждать мелкие неприятности и физический дискомфорт. Чего, как тебе хорошо известно, нельзя сказать о «Харродзе».

— А как насчет слуг? — поинтересовалась Аллардайс, на которую всегда можно положиться: уж она-то непременно поднимет спор на другой уровень. — Там же будут слуги, не правда ли? Ведь существует столько вещей, которые человек не может сделать сам. Например, упаковать или распаковать собственный чемодан.

Сэр Артур улыбнулся. Как я уже писала, у него широкая и обаятельная улыбка. Мне думается, он по-настоящему добрый, хороший человек и считает остальных такими же безукоризненно порядочными, как и он сам. Именно поэтому он может стать легкой добычей для таких прохиндеев, как мадам Созострис. Он предельно вежлив даже с Аллардайс.

— Там не нужны слуги, — пояснил он. — Там все наши потребности и желания будут удовлетворены сами по себе.

«Все?» — подумала я и взглянула на Сесилию, которая, насколько мне известно, была второй потенциальной нимфоманкой за этим столом. Она над чем-то размышляла, возможно, над тем же, что и я.

— А всем нам, — продолжал сэр Артур, — придадут новую форму, сильную, здоровую, живую. — Он наклонился к мадам Созострис. — Вы ведь так же думаете, мадам?

— Да, — сказала она. Акцент у нее был какой-то странный, среднеевропейский, но, как мне кажется, не немецкий. — Однако если ми делать какой-то сложный габота и надо помочь, нам дать помощник.

Подозреваю, что, подобно Аллардайс, когда мадам С. бросит якорь на другом берегу, она будет ждать, чтобы кто-то распаковал ей чемодан.

Тут появился господин Бомон, сэр Артур пригласил его к нашему столу и представил сидящим. Достопочтенная Сесилия отнеслась к присутствию американца демонстративно равнодушно. Когда он ушел, она снова впала в задумчивость. Сэр Артур вернулся к загробной жизни.

Внезапно вошел лорд Перли. Весь взъерошенный, седые волосы дыбом, пышные усы обвисли. Он поспешно извинился пред нами и сказал леди Перли, что в комнате графа случилась беда, дверь почему-то не открывается. Он вернется, пообещал он, как только воспользуется помощью господина Гудини. И ушел вместе с сэром Артуром, господином Гудини и господином Бомоном. В эту минуту господин Бомон все еще был личным секретарем.

После того, как они ушли, Сесилия повернулась к леди Перли, наклонилась и положила ладонь на изящную руку матери.

— Мама, — сказала она, — с дедушкой все в порядке?

Это прозвучало бы наигранно, если бы не искренний испуг в голосе Сесилии.

Леди Перли и сама была явно взволнованна, но заставила себя улыбнуться и похлопала Сесилию по руке.

— Я очень надеюсь, дорогая. С ним должно быть все в порядке, верно?

Тут заговорила мадам Созострис:

— Вы не надо волноваться, что бы ни случиться, все часть большой план. Все к лучшему.

— Да, —несколько неуверенно проговорила леди Перли. — Да, конечно.

Примерно через полчаса вернулся лорд Перли. Вид у него был довольно мрачный. Он коротко кивнул нам, снова извинился и попросил леди Перли и Сесилию выйти с ним на минуту. Леди Перли извинилась, и они втроем покинули комнату. Впервые с начала нашего знакомства Сесилия выглядела смущенной и потерянной.

После их ухода несколько минут мы сидели в растерянности.

Я уже писала, что отец лорда Перли, граф, прикован к постели. Думаю, что в свете всех этих волнений и событий нам померещилось, что с ним стряслось что-то ужасное. Все молчали, никто, похоже, не знал, что сказать. Аллардайс, охваченная, судя по всему, беспокойством, съела бутерброд с семгой.

Лорд Перли вернулся один, еще мрачнее, чем раньше. Он прошел через гостиную и что-то шепнул тем, кто сидел за столом госпожи Корнель. Они дружно встали и молча последовали за ним к нашему столу. В воздухе как будто повисла зловещая напряженность. Пододвинули еще несколько стульев, и мы превратились из людей, пьющих чай, в молчаливую аудиторию с лордом Перли в качестве единственного оратора.

Он все еще стоял, выпрямившись и опустив руки.

— Хотел всем сказать, — начал он, — что произошел вроде как несчастный случай. С моим отцом, графом. Он ранил себя. Револьвер случайно выстрелил. Отец стрелял по голубям. Поверьте, ничего серьезного. Легкая царапина. Алиса и Сесилия ему помогают. Они долго не задержатся. Простите их за отсутствие. Оставайтесь здесь, если хотите. Или возвращайтесь в свои комнаты, или погуляйте. Как пожелаете. Ужин подадут в обычное время.

Послышался общий легкий вздох, как будто сама комната вздохнула с облегчением.

Лорд Перли снова кивнул и повернулся, собираясь уйти. Но вдруг спохватился и опять обратился к нам:

— Есть еще одна неприятность, уж извините. — Он помолчал, по его лицу скользнула тень. — Этот вчерашний ружейный выстрел. — Он взглянул на меня по-доброму, хотя, наверное, я себе льстила. — Я думал, что стрелял браконьер. — Он обращался ко всем нам одновременно. — Вышло, что я ошибся. Одного из моих гостей, господина Гудини, преследует сумасшедший. Судя по всему, именно он и стрелял. Но для беспокойства нет причин. Скоро из Амберли прибудут полицейские.

— Но, Роберт, — спросила Аллардайс, — кто этот человек?

Лорд Перли кисло поморщился.

— Иллюзионист, конкурент Гудини. Зовут Цинь Су.

— Китаец? — воскликнула Аллардайс.

— Нет, не китаец, — сказал лорд Перли. — Цинь Су его сценическое имя. О нем мало что известно. — Его лицо смягчилось. — Но не беспокойтесь. Все под контролем. Скоро прибудет полиция. И так вышло, что секретарь господина Гудини на самом деле пинкертон. — Он проговорил это быстро, как будто с чувством неловкости, от которого поскорее хотел избавиться.

Но в присутствии Аллардайс это было невозможно.

— Кто-кто? — спросила она.

— Частный сыщик, — ответил лорд Перли с явным раздражением. — Тайный американский агент. Приставлен охранять господина Гудини.

Интересно, а Сесилия об этом знала? Признался ли ей господин Бомон или нет?

— А теперь, — сказал лорд Перли, — извините меня. — Он повернулся и вышел из гостиной.

Когда он ушел, Аллардайс беспокойно оглянулась вокруг, похожая на встревоженную моржиху на льдине.

— Цинь Су? — сказала она.

— Gesundheit!^[14] — сказал сэр Дэвид.

Как я уже говорила, иногда у него получается быть остроумным, хотя не настолько, насколько хотелось бы ему самому. Как, впрочем, и многим другим людям.

— Ох, Дэвид, — устало промолвила госпожа Корнель, — сейчас не время.

— Напротив, — возразил он, улыбаясь своей раздражающе насмешливой улыбкой. — Ничто так не снимает напряжение, как что-нибудь веселенькое, разве не так? — Он повернулся к доктору Ауэрбаху. — Самое время для какой-нибудь вашей английской шутки, доктор.

Я понятия не имею, что он имел в виду. Со мной доктор Ауэрбах, пока меня осматривал, никаких шуточек себе не позволял, ни английских, ни каких-либо других, это точно. Что бы там ни подразумевал сэр Дэвид, доктор Ауэрбах улыбнулся и слегка покачал головой.

— Я думать нет, сэр Дэвид.

Сэр Дэвид переключился на госпожу Корнель.

— Вообще, — заметил он, — я ничуть не удивился, узнав про Бомона. Он всегда казался мне глупым пронырой, каким я и представлял себе людей, привыкших совать нос в чужие дела.

Госпожа Корнель взглянула на него.

— Почему это тебя беспокоит, Дэвид? — спросила она. — Твои дела редко бывают личными.

— Ах, Ванесса, — сказал он, — я стараюсь идти ноздря в ноздрю со своей репутацией. Но она всегда меня опережает.

Несносный тип.

— Но, сэр Дэвид, — сказала Аллардайс, — вы действительно считаете, что нам здесь не грозит опасность? Я имею в виду, если этот сумасшедший бродит где-то по соседству…

— Такое бывает сплошь и рядом, — сказал он. — Ведь мы в Англии, не забывайте.

— Но тут-то мы в безопасности, не правда ли?

— В безопасности? — Он сделал вид, что задумался, и наконец произнес с нарочитой серьезностью. — Нет, не думаю.

— Сэр Дэвид шутит, госпожа Аллардайс, — сказала госпожа Корнель. — Разумеется, мы здесь в безопасности. Лорд Перли не стал бы нас обманывать.

— Нет, — согласилась Аллардайс, моргая. Она приложила руку к груди, вернее, к той ее части, которая умещалась под ладонью. — Разумеется, не стал бы. Разумеется. — Она снова моргнула и затуманенным взором оглядела комнату. — О Господи, — сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь. — Наверное, надо пойти к бедняжке Алисе. Ей сейчас может понадобиться поддержка близких.

С этими словами она встала и неуверенными шагами удалилась. Я ушла вскоре после нее и поднялась сюда, в свою комнату.

Я так устала, Ева. К тому же все тело так болит. Синяки дают о себе знать. Я брошу это письмо в почтовый ящик и попытаюсь немного отдохнуть. Напишу снова после ужина. И после сеанса!

С любовью, Джейн

Глава двадцать третья

Дверь стенного шкафа распахнулась, и оттуда вышла госпожа Корнель в белом платье с рассыпавшимися по плечам черными волосами. Она увидела в моей руке пистолет и усмехнулась.

— Надеюсь, вы не собираетесь меня пристрелить.

Я убрал пистолет.

— Вы видели, как я уронил тот бумажный шарик, — сказал я. — Во дворе.

— Верно, — подтвердила она. — И прочитала записку. — Усмешка исчезла, элегантный подбородок слегка приподнялся. — Алиса — моя хорошая подруга. Я не хочу, чтобы вы или кто-то ее обидел. Мне подумалось, раз вы тайком встречаетесь с ее слугами, кто-то должен за этим следить, в ее же интересах.

— Вы полагаете, ее интересы в опасности?

— Вовсе нет. Но присмотреть никогда не мешает.

— Теперь вам лучше?

— Нельзя сказать определенно. — Она внезапно нахмурилась. — О, господи, который час?

Я достал часы.

— Без двадцати восемь.

— Совсем забыла про ужин. Нужно успеть переодеться. — Она прошла через комнату, положила ладонь мне на руку и взглянула на меня своими огромными черными глазами. — Приходите ко мне сегодня, — торопливо произнесла она. — После сеанса. Мы все обсудим.

— Непременно, — сказал я.

Когда я вернулся в наши апартаменты, дверь в комнату Великого человека была все еще закрыта. Я снял пиджак и бросил его на кровать. Постучал в его дверь и развязал галстук.

— Гарри!

Я стащил галстук, скомкал его и тоже швырнул на кровать. Потом начал расстегивать пуговицы на рубашке. И снова постучал в дверь костяшками пальцев.

— Гарри!

Через дверь до меня донесся его голос.

— Фил? Вы один?

— Нет, привел с собой тромбониста. Сгодится? — Я снял рубашку и тоже бросил ее на постель.

— Так с вами никого нет, Фил?

— Никого, Гарри, я один.

Дверь приоткрылась, и Великий человек высунул голову. Посмотрел на меня, потом оглядел комнату, как карманный воришка на балу у полицейских. Затем снова взглянул на меня.

— Она ушла, — сказал он.

— Кто?

Он рывком открыл дверь и влетел в мою комнату, широко раскрыв серые глаза. На нем был смокинг и жесткий черный галстук-бабочка. Он зачесал волосы назад, напомадил, но они все равно завивались на висках, подобно серебристой проволоке.

— Где вы были, Фил?

Я расстегнул ремень брюк.

— Я же говорил. Рыскал повсюду. Так кто ушел?

— Сесилия Фицуильям. Она была здесь.

Я вылез из брюк и швырнул их туда же, на постель.

— Чего она хотела?

— Сказала, хочет со мной поговорить. И так и не ушла, Фил. Все колотила в дверь и требовала, чтобы я ее впустил.

Я пошел к стенному шкафу.

— А вы не впустили, так?

— Разумеется, нет, — сказал он возмущенно.

— Ну и правильно, Гарри. — Я снял с плечиков чистую рубашку и надел.

— Почему эта женщина меня преследует?

— Наверное, она все еще в вас влюблена, — обрадовал его я. Снял с вешалки брюки и подтяжки и прикрепил подтяжки к брюкам. То и другое я взял напрокат в Лондоне.

— Фил, вы же обещали, что это больше не повторится.

— Я поговорю с ней, Гарри, — сказал я.

Настроение за ужином у всех было довольно подавленное. Предполагалось, никто не знает, что граф умер, но, я думаю, об этом уже знали все, за исключением, может быть, госпожи Аллардайс и мисс Тернер. Лорд Боб так и не показался: леди Перли сказала, что он плохо себя чувствует. На ней было роскошное черное платье, которое вполне могло бы сойти за траурное, а нет, так просто за шикарное черное платье. Она выглядела усталой, хотя время от времени улыбалась несколько натянутой улыбкой и даже пыталась поддерживать беседу с тем или иным гостем. Некоторые из гостей в ответ принимались болтать, пока не начинали слышать в окружающей тишине эхо собственного голоса. Тогда они замедляли темп, как туристы, приблизившиеся к краю пропасти, и замолкали.

Мисс Тернер не произнесла ни слова. Она сидела и только переводила взор с одного гостя на другого. И всякий раз, встречаясь взглядом со мной, быстро отводила глаза. Любопытно было бы узнать, что скрывается за их ослепительной синевой.

Я думаю, все полагали, что излишняя веселость обидит леди Перли.

Все, кроме госпожи Аллардайс и Великого человека. Великий человек всегда говорил монологами и никогда в жизни не волновался, обидят его речи кого-либо или нет. Госпожа Аллардайс продолжала засыпать его вопросами, и он отвечал, обращаясь ко всем нам. Гарри рассказал нам о своем невероятном погружении под лед на реке Детройт. Затем о столь же невероятном побеге из тюремной кареты в Москве. Он напомнил и о таком же невероятном одиночном полете в Германии — в 1909 году и о совершенно невероятном триумфальном полете в 1910 году в Австралии — самом первом в той стране.

Почти все гости вежливо слушали, даже мадам Созострис и господин Демпси, хотя оба знали, что Великий человек специально приехал сюда, чтобы разоблачить их как мошенников.

Но только не сэр Дэвид. Он время от времени злобно ухмылялся или демонстративно отворачивался. Иногда он наклонялся к госпоже Корнель и что-то нашептывал ей на ухо. И что бы он ей ни шептал, она либо хмурилась, либо отмахивалась. Вдруг он зашептал в ту минуту, когда госпожа Корнель принялась резать ростбиф, — она тотчас остановилась и, повернувшись к нему с каменным лицом, что-то тихо и быстро сказала. Он вежливо улыбнулся и отправил в рот очередную порцию горошка в сметане.

Мне казалось, надвигается какая-то беда, но я знал, что не смогу ее отвратить, пока она не грянет. Если она и правда грянет.

У меня не было случая поговорить с Сесилией с глазу на глаз. Но, похоже, она тоже не горела желанием побеседовать со мной. В основном она следила за Великим человеком. И, как ее мать, слегка улыбалась, когда это было к месту.

Беда настигла нас в гостиной. Мы сидели за разными столами. Дойл курил трубку и рассказывал мне о загробной жизни, уверяя, что там гораздо лучше, чем здесь. Справа от Дойла сидели сэр Дэвид и доктор Ауэрбах, а также леди Перли, госпожа Корнель и мадам Созострис. Слева от меня Великий человек рассказывал господину Демпси, госпоже Аллардайс и мисс Тернер о своем могучем прессе.

— Годы закалки, — говорил он, — превратили мускулы Гудини в сталь. — Он встал и расстегнул смокинг. — Пожалуйста, — обратился он к госпоже Аллардайс, кивая на свой живот, — не стесняйтесь, ударьте.

Госпожа Аллардайс вытаращила на него глаза.

— Простите? — сказала она.

Я заметил, что сэр Дэвид сунул в рот сигару и внимательно наблюдал за происходящим.

— Ударьте же меня, — настаивал Великий человек. — Не стесняйтесь.

Теперь уже за ним наблюдали все. Я же следил за сэром Дэвидом. Госпожа Аллардайс моргнула.

— Вы хотите, чтобы я вас ударила?

— Ну да, — подтвердил Великий человек, — в качестве демонстрации.

Госпожа Аллардайс снова заморгала.

— Право же, мне неловко.

— Зато я могу, — сказал сэр Дэвид. Он положил сигару в пепельницу и встал. — С огромным удовольствием. — Он был почти на фут выше Великого человека.

— А, — сказал Великий человек, все еще стоя с распахнутым смокингом. И улыбнулся. Он был доволен. Ему представился случай показать свое превосходство над тем, кого он считал паразитом. — Не стесняйтесь, бейте сильнее…

Сэр Дэвид нанес удар правым кулаком в живот Великого человека, развернувшись на левой ноге и вложив в удар весь свой немалый вес. Великий человек зашипел, согнулся и схватился за живот.

Дойл стремительно поднялся.

— Да вы что!

Сэр Дэвид усмехнулся и отступил назад. Великий человек все еще не мог выпрямиться. Сэр Дэвид сказал Дойлу:

— Он же сам попросил.

— Но он не успел подготовиться, — возмутился Дойл. Великий человек резко вскинул правую руку, и она повисла над ковром. Несколько секунд все молчали. Все еще держась левой рукой за живот, он медленно поднял плечи и выпрямился. Опустил обе руки. Побелевшее лицо блестело.

Он улыбнулся — улыбка казалась совсем не натужной.

— Сэр Артур совершенно прав, — сказал он, обращаясь к сэру Дэвиду, — я был не готов.

Голос у него звучал чуть выше обычного, но это мог заметить только тот, кто его хорошо знал.

— Поэтому, — сказал он, — если не возражаете, этот удар не засчитывается. — Он снова распахнул пиджак и уперся кулаками в бедра. — Бейте еще, — сказал он.

Сэр Дэвид улыбнулся Великому человеку.

— Хочу заметить, в Оксфорде у меня был разряд по боксу.

— Это, — заметил Великий человек, — не имеет никакого значения.

Сэр Дэвид расставил ноги, как дровосек, отвел правую руку назад и со всего маху нанес Великому человеку удар в живот.

Великий человек слегка качнулся, и мне показалось, что нога его скользнули назад по ковру на пару дюймов. А так он остался стоять как стоял. На лице все та же улыбка.

— Видите, — сказал он, — как сталь.

Женщины зааплодировали. Я обернулся и посмотрел, кто хлопает. Леди Перли, Сесилия и мисс Тернер.

— Замечательно! — воскликнул доктор Ауэрбах.

— Здорово! — подхватил Дойл.

Сэр Дэвид нахмурился. И снова сжал правую руку в кулак.

— Еще раз, — сказал он.

— Нет, — отрезал я. Поднялся, и он повернулся ко мне. Мы с ним были одного роста. — Свой ход вы уже сделали. Причем дважды. В следующий раз испытайте это на ком-нибудь другом, кто сможет дать вам сдачи.

Сэр Дэвид ухмыльнулся и ударил кулаком по ладони.

— Например, на вас, Бомон?

— Хотя бы на мне.

— Нет-нет, — внезапно забеспокоился Дойл и встал между мной и сэром Дэвидом. Посмотрел сначала на одного, потом на другого. — Я не могу этого допустить. Особенно в доме леди Перли. И уж точно не в этот вечер, перед сеансом.

Сэр Дэвид вежливо улыбнулся.

— Вы слышали, Дойл. Он меня вызвал.

— Как поступил бы любой порядочный человек. Сэр Дэвид, вы вынуждаете меня сказать, что ваше поведение возмутительно. Прошу вас не забываться, сэр, и вспомнить о правилах приличия.

Сэр Дэвид еще выше вздернул свой красивый подбородок.

— Этот человек бросил мне вызов.

— Сегодня никаких драк, — заявил Дойл.

На мгновение показалось, что сэр Дэвид собирается вмазать сэру Артуру Конан Дойлу. Но он только кивнул и небрежно поправил пиджак.

— Как угодно, — сказал он. — Не сегодня. Я буду счастлив встретиться с ним в любое другое время. — Он окинул меня взглядом и усмехнулся. — Или, может, Бомон возьмет свой вызов назад?

— И не подумаю, — сказал я.

— Тогда завтра утром? — предложил он. — Скажем, в семь? — Он повернулся к Дойлу. — И пусть это будет настоящий поединок, — прибавил он. — А вы будете судьей, если пожелаете.

Дойл задумался. Предложение застало его врасплох, но было заметно, что отчасти ему эта идея нравится. Он взглянул на сэра Дэвида, потом на меня, потом снова на сэра Дэвида, как будто пытаясь прикинуть наш вес и наши бойцовские качества. Я думаю, когда сэр Артур был помоложе, он тоже занимался боксом. Дойл повернулся ко мне:

— Господин Бомон, что скажете?

— Годится.

Он снова взглянул на сэра Дэвида. И нахмурился.

— Но, разумеется, последнее слово не за мной. — Он повернулся: — Леди Перли, вам решать. Вы не возражаете, если двое ваших гостей проведут завтра боксерский поединок?

Леди Перли колебалась недолго. Она взглянула на меня, затем на сэра Дэвида.

— Вы оба согласны?

Сэр Дэвид улыбнулся.

— Не то слово, — сказал он.

— Да, — сказал я.

Она кивнула.

— Разрешаю, — заявила она, — но с тремя условиями. Первое — получив мое разрешение, вы оба должны забыть о вашем споре на весь сегодняшний вечер. Выбросите его из головы, вы оба, чтобы мы могли спокойно провести сеанс. Второе — после поединка, как бы он ни закончился, спор будет исчерпан. И победитель, и побежденный смирятся с результатом. Вы согласны с такими условиями, господин Бомон?

— Конечно, — сказал я.

— А вы, сэр Дэвид? — обратилась она к нему.

Он коротко кивнул.

— Согласен.

Тут вмешался Дойл.

— Вы говорили о трех условиях, леди Перли?

— Да, — улыбнулась она. — Третье — поединок не должен происходить в саду. У нас и так полно забот с клумбами.

Дойл улыбнулся.

— Думаю, мы можем обещать, что не повредим ваши клумбы, леди Перли.

— Прекрасно, — сказала она. — Тогда я разрешаю.

Дойл повернулся к сэру Дэвиду.

— По правилам маркиза Куинзберри?^[15]

Он кивнул.

— Правда, без перчаток.

— Да, — нахмурился Дойл, — конечно. У нас же нет перчаток. — Он повернулся ко мне. — Не возражаете, если без перчаток?

— Нет, — сказал я.

— Десять раундов, — повернулся Дойл к сэру Дэвиду. — И я определяю победителя.

— Десять раундов, — согласился сэр Дэвид. — Не сомневаюсь, определить победителя будет легко.

Дойл взглянул на меня.

— Вы согласны на десять раундов?

— Конечно.

— Тогда решено, — сказал Дойл. — Завтра в семь утра. — Он потер руки. — А теперь, — объявил он, — приступим к сеансу.

Глава двадцать четвертая

Под руководством Дойла мужчины сдвинули посреди гостиной три прямоугольных стола и расставили вокруг них стулья. Раз или два, когда мы оба переносили стулья, сэр Дэвид посматривал на меня и нагло улыбался. Несмотря на обещание, данное леди Перли, он явно не выбросил завтрашнее мероприятие из головы. С другой стороны, я тоже о нем не забыл.

Нас было тринадцать человек, и леди Перли рассадила всех таким образом, чтобы мужчины чередовались с женщинами. Я оказался рядом с Сесилией. Она взглянула на меня так, будто никогда раньше не видела и не рассчитывала увидеть в будущем. Слева от Сесилии сидел сэр Артур. Слева от сэра Артура, во главе стола, восседали мадам Созострис и ее муж, господин Демпси. Рядом с господином Демпси сидела сама леди Перли, затем сэр Дэвид. Далее следовали госпожа Аллардайс и доктор Ауэрбах. Они оказались как раз напротив меня. Слева от доктора, в конце стола напротив мадам Созострис, сидели мисс Тернер и Великий человек. Слева от Великого человека расположилась благоухающая госпожа Корнель. Я сидел от нее по левую руку.

Леди Перли звонком вызвала слугу. Прибывший лакей был низенький, плотный, по имени Парсонс. По просьбе Дойла он плотно закрыл входную дверь, задернул темные шторы на всех окнах и обошел комнату, выключая электрический свет.

Мы все приехали сюда ради сеанса, поэтому никто ничего не сказал, когда в комнате с каждым щелчком становилось все темнее. Я взглянул на Великого человека. Он улыбался мадам Созострис. Я посмотрел на мисс Тернер. Она наблюдала за мной и тут же отвела взгляд. Я повернулся к госпоже Корнель. Она взглянула на меня и улыбнулась.

Наконец осталась только одна зажженная лампа — она стояла на столике там, где начинались гобелены. По полу расползлись тени, сгущавшиеся по углам гостиной.

Дойл велел Парсонсу сесть около лампы и ждать. Затем он повернулся к мадам Созострис.

— Мадам? — сказал он.

Волосы мадам Созострис были уложены так же, как и раньше, — в виде седой копны над круглым лицом, правда, на ней был другой шелковый балахон. Этот был черный, блестящий, покрытый золотыми астрологическими знаками. Руки, маленькие и пухлые, лежали на деревянных подлокотниках ее инвалидной коляски. В полутьме она медленно оглядела сидящих за столом, как будто устраивала смотр войскам. Ее темные глазки встретились с глазами каждого из нас. Она не отвела взгляда, даже когда посмотрела в глаза Великому человеку.

Наконец она заговорила:

— Пегвое, что все должны понимать, — сказала она, сотрясая вторым подбородком, — как только мы обгазовать кгук, взявшись за гуки, мы не должны газгывать кгук. Ясно?

Дойл перевел.

— Как только мы соединим руки, — сказал он, оглядывая стол, — мы не должны разрывать круг. Это может быть опасно.

— Да, — подтвердила мадам Созострис. — Втогое. Вначале мой муж спгашивать Бегущего Медведя, потом остальные спгашивать.

— Изначально, — вступил Дойл, — вопросы Бегущему Медведю, духовному проводнику мадам Созострис, будет задавать господин Демпси. Когда Бегущий Медведь позволит, мы все тоже сможем спрашивать.

— Да, — сказала мадам Созострис. — Пога. Мы тепегь все соединять наши гуки.

Я взял левую руку госпожи Корнель. Рука у нее была маленькая, мягкая и немного холодная. Госпожа Корнель улыбнулась мне, повернулась к Великому человеку и предложила ему свою правую руку. Он взял ее, продолжая с явным удовольствием наблюдать за мадам Созострис.

Я повернулся к Сесилии и дотронулся до ее правой руки. Она дала ее мне и отвернулась. Пальцы у нее были мягкие и теплые. Неожиданно они быстро сжали мои, впившись острыми коготками мне в ладонь. Она все еще сидела отвернувшись.

— Да, — сказала мадам Созострис, — тепегь мы готов.

— Парсонс, — кликнул Дойл, — пожалуйста, выключите лампу, будьте так любезны.

Раздался щелчок, и комната тотчас погрузилась в темноту. Сесилия сжала мою руку. Ее большой палец гладил мой мизинец. Ногти все еще царапали мою ладонь. У меня создалось впечатление, что Сесилия не уделяла сеансу должного внимания.

Затем из полной темноты послышалось приглушенное гудение. Мадам Созострис начала издавать звуки, похожие на жужжание. Вернее — протяжный, низкий, ровный звук на одной ноте. Это продолжалось довольно долго. Затем наступила тишина. Медиум издала глубокий хриплый вздох и замолчала.

Затем стали происходить странные вещи. Зазвонил колокольчик, причем где-то далеко-далеко. Сесилия крепко вцепилась в мою руку. Что-то стукнуло по столу. Раз, другой, третий. Где-то рядом загремели цепи. Раздался внезапный резкий звук трубы — рука госпожи Корнель сжалась, но тут же расслабилась. Затем последовали мягкий свистящий звук и быстрая приглушенная дробь, а воздух наполнился ароматом цветов. Сесилия выдернула свою руку из моей и воскликнула:

— Ох!

— Парсонс, свет, пожалуйста! — раздался голос Дойла.

Вспыхнул свет, кто-то прошипел, втягивая воздух.

Поверхности всех трех столов были усыпаны розами — их, наверное, было не менее пятидесяти-шестидесяти штук. Крупные, очень темные, почти черные в слабом свете. Колючие стебли были не менее фута длиной.

Сидящая во главе стола мадам Созострис резко распахнула глаза:

— Кто-то газогвать кгуг!

— Она меня ударила, — надула губы Сесилия. В качестве доказательства она показала розу, затем вгляделась в нее более внимательно. Подняла удивленные глаза к потолку, затем повернулась к матери.

— Но как это могло случиться?

Леди Перли слабо улыбнулась и покачала головой.

— Не знаю, дорогая. — Она повернулась к мадам Созострис.

— Пожалуйста, моя хогошая девочка, — обратилась мадам Созострис к Сесилии. — Вы не должен газгывать кгук.

Я взглянул на Великого человека. Он ухмылялся.

Я все еще держал руку госпожи Корнель. Она смотрела на розы. Потом почувствовала мой взгляд, приподняла брови и улыбнулась.

— Тепегь, — сказала мадам Созострис, — мы пытаться снова, да? Мы снова соединить наши гуки.

Сесилия скорчила гримасу и швырнула розу на стол. Сжала губы и схватила мою руку мертвой хваткой.

— Парсонс, свет, пожалуйста! — еще раз крикнул Дойл.

Щелчок, и свет погас.

Мадам Созострис снова загудела в темноте, опять засопела. Зазвенел колокольчик. Раздался стук по столу. Зазвенели цепи, резко прозвучала труба.

Затем кто-то сказал «ух». Голос низкий, мужской, прокуренный, совсем не похожий на голос мадам Созострис. Сесилия еще крепче вцепилась в мою руку.

Заговорил господин Демпси.

— Бегущий Медведь? Ты здесь?

— Ух! — отозвался голос. — Я Бегущий Медведь. Пришел говорить.

Сесилия все сжимала мою руку. Мне показалось, что мои пальцы попали под виноградный пресс. За столом кто-то пошевелился.

— Приветствуем тебя, — проговорил господин Демпси. — Мы рады, что ты сегодня к нам присоединился.

— Бегущий Медведь приходит на помощь тем, кто ее ищет.

Довольно приличный английский для мадам Созострис. И слишком хороший для покойного индейца шошона.

— Бегущий Медведь, — сказал господин Демпси, — есть здесь кто-нибудь, с кем бы ты хотел поговорить?

Неожиданно рука госпожи Корнель дернулась в моей. Заговорил господин Демпси.

— Бегущий Медведь кого-нибудь коснулся?

— Меня коснулся, — сказала госпожа Корнель. Голос был поникший.

— Не пугайтесь, — посоветовал господин Демпси. — Бегущий Медведь — добрейшее существо. Откройтесь ему прямо сейчас, и он заговорит с вами. Откройтесь.

— Вот уже много лун, — начал Бегущий Медведь, — вы беспокоитесь о своем храбром Джерарде, который умер во время Великого разрушения. Говорю вам, не беспокойтесь. Он покоится в мире. И шлет вам свою любовь.

— Понятно, — сказала госпожа Корнель тем же поникшим голосом.

— Откройтесь ему, — подсказал господин Демпси, — и Бегущий Медведь вас утешит.

— Я и так достаточно открыта, благодарю вас, — отозвалась госпожа Корнель.

— Есть еще одно любимое существо, — заявил Бегущий Медведь. — Ваша маленькая дочка, Эзме. Златокудрая девочка.

На мгновение рука госпожи Корнель сжала мою.

— Ей тоже хорошо, — продолжал Бегущий Медведь, — там, на берегах сверкающей воды, она счастлива. И тоже шлет вам свою любовь.

— Спасибо, — сказала госпожа Корнель. С неизменной печалью в голосе. Только теперь ее голос слегка дрожал, как будто она наполняла его грустью усилием воли. Или мне показалось?

— Бегущий Медведь! — сказал господин Демпси.

— Ух!

— Сэр Артур Конан Дойл хочет говорить.

— Я приветствую сэра Артура Конан Дойла.

— Добрый вечер, Бегущий Медведь, — спокойно сказал сэр Артур. Они разговаривали раньше и были друзьями. — Как ты поживаешь?

— Бегущий Медведь несчастлив.

— Почему же?

— В этот дом пришла смерть.

Кто-то за столом зашевелился. Госпожа Аллардайс произнесла:

— Что?

— Пожалуйста, — резко сказал господин Демпси, — не разрывайте круг. Бегущий Медведь!

— Ух!

— Значит, ты знаешь, что в этом доме кто-то умер?

— Ух! Самый старый ушел. Бегущий Медведь сочувствует его родне.

— Спасибо. Не мог бы ты сказать нам, упокоился ли старый граф в мире?

— Граф умер? — снова вмешалась госпожа Аллардайс.

— Пожалуйста, — рявкнул господин Демпси. — Бегущий Медведь!

— Бегущий Медведь не может этого сделать.

— Почему же?

— Душа Старейшего в смятении. Он прожил жизнь в жадности и похоти. Последнее время приставал с грязными домогательствами к молодой женщине. Теперь он видит, что выбрал не тот путь. Его терзает чувство вины. Дух его мечется.

— А почему, — сказал Дойл медленно и осторожно, подобно охотнику, крадущемуся за дичью, — он покончил с жизнью?

— Старый граф не покончил с жизнью. Ее у него отняли.

— Беспокойные духи? — спросил Дойл возбужденно. Теперь он напоминал охотника, загнавшего дичь. — Потусторонние силы?

Внезапно дверь в гостиную распахнулась с такой силой, что с грохотом ударилась о противоположную стену. Сноп света упал на стол, ослепив нас, и мы все разом заморгали, глядя друг на друга.

В дверях стояла грузная фигура, прислонившись правым плечом к косяку.

— Что тут происходит?

Повелительный, аристократический голос, обиженный и слегка запинающийся. Лорд Боб.

— Парсонс, пожалуйста, свет! — сказал Дойл. Щелчок, и свет зажегся.

— Лорд Перли, — с досадой проговорил Дойл и встал.

Лорд Боб и сам выглядел обиженным и всклокоченным. Воротничок сбился набок. Галстук висел на жилете, а жилет, застегнутый не на ту пуговицу, топорщился. Под глазами мешки, седые волосы и брови взъерошены.

— Что здесь происходит? — повторил он, отрываясь от косяка. Его качнуло, он с трудом удержался на ногах. Прищурясь, оглядел наше собрание. — Проклятый сеанс, а? Скверно, доложу я вам. Очень скверно.

Леди Перли поспешно встала. Ее примеру последовали остальные. Дойл и так уже стоял.

— Роберт, дорогой, — сказала она. Леди Перли разговаривала с ним, как с маленьким ребенком.

— Но, Алиса, — сказал он. Осклабился и покачал головой. — Не годится, любовь моя. Не годится. Старая свинья только сегодня сыграл в ящик. Его еще даже не похоронили. — Он сделал шаг, покачнулся, затем раздраженно оглядел комнату. — Где этот чертов свет? Темно как в могиле.

— Парсонс, — сказала леди Перли, — пожалуйста, зажгите весь свет.

Парсонс двинулся по коврам вокруг комнаты. С каждым щелчком в комнате становилось светлее.

Лорд Боб сделал еще один неуверенный шаг. И уставился на разбросанные по столу цветы.

— Кто-то шлялся по саду? Не проклятая полиция, надеюсь?

— Роберт, — мягко сказала леди Перли.

Лорд Боб одернул жилет и мрачно оглядел нас.

— Дико извиняюсь, леди и джентльмены. Вечеринка закончена. — Он взмахнул руками и едва не рухнул навзничь.

Леди Перли вздохнула.

— Крепче держись, — сказал лорд Боб и выпрямился. Снова одернул жилет.

— Боюсь, наступил колдовской час. Время отправляться спать. Никаких призраков, никаких привидений, никаких страстей-мордастей. Все прочь с корабля. Разбегайтесь! — Он сделал широкий жест в сторону двери, но размахнулся слишком сильно и пальцем указал на гобелен на стене. — Расступитесь, ребята!

— Я очень извиняюсь, — сказала леди Перли, оглядывая собравшихся. — Мой муж неважно себя чувствует.

— Ничего подобного! — заявил лорд Боб, поворачиваясь к ней лицом, но взял он слишком резко и промахнулся взглядом, после чего развернулся чуть назад. — Твой муж, моя любовь, нализался, как последний лорд. — Внезапно он гордо ухмыльнулся и поправил лацканы своего пиджака. — Я теперь, знаешь ли, и в самом деле проклятый лорд. На самом деле теперь, когда эта проклятая свинья дал дуба.

— Леди Перли, — напряженно сказал Дойл.

Леди Перли устало покачала головой.

— Все в порядке, сэр Артур. — Она оглядела собравшихся за столом. — Как вы только что узнали, мой тесть сегодня умер. Мы с мужем надеялись, что сумеем оградить вас от этих неприятностей.

— Верно, черт возьми, — сказал лорд Боб и махнул рукой. — Вы ведь сюда не на чертовы похороны приехали, а?

— Я прошу у вас прощения, — сказала леди Перли. — Но если вы ничего не имеете против, боюсь, сейчас нам всем лучше будет отправиться на покой. Увидимся за завтраком.

— На сегодня хватит, — кивнул лорд Боб.

Леди Перли повернулась к мадам Созострис.

— Я особенно извиняюсь перед вами, мадам.

— Ничего стгашного, миледи. — Она обхватила пухлыми пальцами в кольцах колеса кресла и отъехала назад на несколько футов. Пожалуйста, — обратилась она к господину Демпси, — нам надо уходить.

— Приятно было вас видеть, — весело заявил лорд Боб. — Мы еще наверстаем упущенное, а?

— Леди Перли, — сказал Дойл.

Она повернулась к нему.

— Да, сэр Артур?

— Может быть, отменим завтрашний боксерский поединок?

— А? — изумился лорд Боб.

— Позже объясню, Роберт, — сказала леди Перли и повернулась к Дойлу. — Не вижу к тому повода. Если у вас найдется минутка, можем обсудить все детали. — Она посмотрела в сторону стола. — Всем доброй ночи. Увидимся за завтраком.

— Боксерский поединок? — спросил лорд Боб.

Рядом со мной стояла госпожа Корнель. Она наклонилась ко мне и прошептала:

— В половине первого.

Люди зашевелились. Сэр Дэвид, стоявший по другую сторону стола, окликнул меня:

— Бомон!

Я повернулся. Он улыбался.

— Значит, утром.

— До скорого, — сказал я.

Утренняя почта

Мейплуайт, Девон

19 августа (раннее утро)

Дорогая Евангелина!

Еще несколько напастей обрушилось на мою голову.

Во-первых, граф Эксминстерский, который, как нам сказали за чаем, был только ранен, к ужину скончался.

Мне не следовало бы говорить об этом в столь легкомысленном тоне. Я знаю, лорд и леди Перли пытались скрыть эту печальную весть, оберегая покой своих гостей. Мне их обоих ужасно жаль. Такие замечательные люди, с какой стороны ни посмотри. Почему беда всегда выпадает на долю самых ранимых и обходит бесчувственных, даже если она валится им на голову с крыши сарая? Или, как сказала госпожа Эпплуайт, это один из тех глупых вопросов, в которых содержится ответ?

Из того, что Аллардайс удалось сегодня вытянуть из леди Перли после сеанса, я узнала, что граф покончил жизнь самоубийством, хотя леди Перли понятия не имеет, что его к этому вынудило. Возможно, ему просто надоело все, что происходит здесь, в Мейплуайте.

Ужин был настоящим кошмаром. В то время ни я, ни Аллардайс не знали о смерти графа, но я подозреваю, что другие уже были в курсе. Почти никто не разговаривал, за исключением Аллардайс, которая бесстыдно флиртовала с господином Гудини, и господина Гудини, одарившего нас несколькими бесконечными рассказами, героем которых, конечно же, был он сам.

Однако позднее в гостиной стало немного веселее. Сэр Дэвид ударил господина Гудини в живот и затем рвался ударить господина Бомона куда придется. Но вмешался сэр Артур. Сэр Дэвид и господин Бомон будут завтра утром драться. Кулачный бой на заре. Судья — сэр Артур.

Что касается сеанса, то он был так себе, пока не появился лорд Перли и не устроил безобразную сцену. Бедняга явно помешался от удара, к тому же он хлебнул лишнего.

Во время сеанса я и узнала о смерти графа. Пышная, как сдоба, мадам Созострис, изображавшая своего духовного проводника, индейца, открыла нам правду. Без сомнения, она подкупила слуг, и один из них ей все рассказал.

Ты, наверное, заметила, что я говорю об этом легко. Ева, я становлюсь светской сплетницей. Смерть, ложь, призраки, гоблины, камни, маски и разоблачения — теперь мне все как с гуся вода.

Мадам Созострис высказала во время сеанса одну любопытную вещь. Она подала мне мысль. И я собираюсь кое-что проверить.

Уже почти час ночи, в доме тихо, никакого движения.

Я знаю, что, с моей стороны, неприлично рыскать по Мейплуайту в темноте. Но после ночных событий и сегодняшних подвигов в верховой езде моя репутация уже настолько подмочена, что дальше некуда. Кроме того, я понесу с собой это письмо, после того как вложу его в конверт с адресом. Если я встречу кого-нибудь в коридорах, просто скажу, что захотелось поскорее опустить его в ящик.

Не очень удачный план, я понимаю, но я никогда не умела планировать. Мне просто надоело, что все меня во что-то впутывают. Сегодня я буду действовать сама.

Итак, Ева, игра начинается!

С любовью, Джейн

Глава двадцать пятая

Сталкиваясь с мошенничеством, Великий человек проявлял себя с самой лучшей стороны. В мою комнату он вернулся в отличной форме. Он почти час просидел на моей кровати, веселясь и насмехаясь. Время о времени он размахивал руками. Он объяснил все трюки, к которым мадам Созострис прибегала во время сеанса, а потом растолковал все подробнее.

— Она просто любительница, Фил, — сказал в заключение Гарри. Он все еще был в смокинге, но без туфель. Он сидел в позе йога, с жизнерадостным видом наклонясь в мою сторону. — Двенадцатилетнему ребенку под силу куда больше.

— Верно, — согласился я. Я примостился на ступе около стола. Достал часы. Без четверти двенадцать. — Гарри, — заметил я, — послушайте. Извините, но я здорово устал.

— А этот колокольчик! — воскликнул он и засмеялся. — И эти цепи! — Он взмахнул руками. — Звон цепей! Фил, даже тридцать лет назад, выступая как медиум, я отказался от цепей. Представляете, Фил, ими уже тогда никто не пользовался.

— Все так, Гарри, но…

— А как вам понравился ее духовный проводник? — Он наклонил голову и понизил голос. — Бегущий Медведь приходит на помощь тем, кто ее ищет. Ух. Ха-ха! — Он согнулся и хлопнул себя по бедрам.

Я улыбнулся.

— Гарри, послушайте…

— Мне не терпится поделиться с сэром Артуром своим мнением, — сказал он.

— Возможно, сэр Артур не придет в восторг от ваших выводов.

Он взглянул на меня и нахмурился.

— Верно. Скорее всего, нет. — Он поднял голову. — Но истина дороже, Фил.

— Угу, но сейчас, Гарри, мне нужно отдохнуть. У меня завтра тяжелый день.

— Что? — Он сел. — Ах, да, конечно! Ваш дурацкий бой с сэром Дэвидом! Фил, должен сказать, на меня произвело большое впечатление, как вы вступились за меня перед этим типом.

— Работа такая, Гарри. Охраняю тело.

— Но, знаете, в этом не было необходимости. Я совсем не пострадал.

— Вы, может, и нет. Но меня он достал.

Гарри весело ухмыльнулся.

— Этот человек свинья, так ведь, Фил? Завтра во время вашего великого боя вы должны обучить его хорошим манерам. — Сидя на кровати, он замолотил кулаками по воздуху, изображая грозного победителя. — Бам, бам. Получайте, сэр Дэвид! Ха-ха!

Тут Гарри поднял палец.

— Фил, — сказал он, — я придумал.

— Что?

Он в возбуждении обхватил колени руками и наклонился вперед.

— Завтра утром, когда вы отправитесь на поле битвы, я тоже пойду с вами в качестве вашего… Как это называется? Да, вспомнил, секунданта.^[16] Как вам нравится, Фил? Гудини будет у вас секундантом!

Он сказал это так, будто большего одолжения мне никто никогда не сделает. Может, и так. Великий человек никогда не был ни у кого секундантом, да и вообще, он никогда не был вторым.

— Замечательно, Гарри, — уверил я его.

Плавно, как будто без всяких усилий, его ноги распутались, ладони оперлись о матрас, и Гарри соскочил с кровати.

— Но вы должны беречь силы, — заявил он. — Вам надо выспаться, Фил. Не хотите немного ушного воска?

Я улыбнулся. Он имел в виду воск, которым сам себе затыкал уши.

— Нет, спасибо.

— Точно? Может быть, повязку на глаза?

— Нет, благодарю, Гарри.

Он наклонился, захватил свои туфли правой рукой, просунув пальцы под языки. Легко протопал по комнате и хлопнул меня по плечу.

— Нет так нет. Но вы должны выспаться, Фил. Этот бой очень важен. Там будут все.

— Мои зрители, — сказал я.

— Вот именно! — Он сжал мое плечо и опустил руку, сияя, как гордый папаша.

— Все, кроме, скорее всего, лорда Боба, — заметил я.

— Лорда Перли, — поправил он. — Бедный лорд Перли. Смерть отца так сильно на него подействовала.

— Угу.

— Завтра он наверняка будет очень переживать за свое сегодняшнее поведение.

— Он будет в любом случае чувствовать себя скверно. За день он уговорил никак не меньше кварты коньяка. А потом, похоже, еще добавил.

— Алкоголь, — сказал Гарри и покачал головой. — Знаете, ведь он разрушает мышечную ткань. Съедает ее, как соляная кислота.

— Я это уже слышал.

— Ну, — улыбнулся он и снова хлопнул меня по плечу, — значит, спать? Приятных сновидений, Фил.

— Вам тоже, Гарри.

— Ух! — сказал он. — Ха-ха! — И вышел из комнаты, хихикая и покачивая головой.

Я подождал, сидя на кровати. И через десять минут услышал, как он вышел из ванной комнаты. А еще через пятнадцать минут до меня донесся храп. В половине первого я встал и вышел из комнаты.

— Входите, — позвала госпожа Корнель. Я вошел, и она закрыла дверь.

На мне все еще был взятый напрокат смокинг. А на ней — красный халат. Темный шелк ярко лоснился под такими же яркими, лоснящимися волнами черных волос. С обеих сторон, между алыми отворотами халата и мраморной шеей госпожи Корнель, проглядывали тонкие, черные кружева ночной рубашки. Корсета под рубашкой не было, как и всего остального.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — сказала она. И показала на маленький двухместный диванчик у стены между двумя столиками. — Налить вам коньяку?

— Не откажусь, — сказал я. — Благодарю.

Я сел.

Эта комната, которая в наших с Гудини апартаментах и тех, где проживали госпожа Аллардайс и мисс Тернер, служила спальней, здесь представляла собой гостиную. Дверь слева вела в спальню. Мебель выглядела такой же старой, как и в моей комнате, но она была полегче и более женственной — всякие оборки, пуфики и цветочные рисунки. На стенах висели старые картины — туманные пейзажи и натюрморты с цветами в вазах. Куда больше цветов, возможно, таких же старых, было на полу — на коврах. А другие цветы, еще более древние, ощущались в аромате ее духов.

Она налила коньяк из бледно-зеленой бутылки в две пузатые рюмки, которые стояли на комоде. Поставила бутылку, подняла рюмки и понесла их к диванчику. Легко обогнула кофейный столик, передала мне одну рюмку и села слева от меня. Она двигалась как человек, который занимался этим долго, пока не добился желаемого результата, и теперь может забыть о былых усилиях раз и навсегда.

Госпожа Корнель сидела, слегканаклонившись вперед и сдвинув колени.

— За покойного графа, — сказала она, поднимая рюмку.

Я поднял свою.

— За графа. — Отпил глоток. — Вы знали, что он умер, — заметил я, — еще до сеанса.

— Алиса мне сказала. — Она опустила рюмку на колени и держала ее обеими руками. — Вы действительно собираетесь завтра утром драться с сэром Дэвидом?

— Похоже на то.

— Считаете, это так уж необходимо?

— Теперь да.

— Я слышала, что сэр Дэвид очень хороший боксер.

— Возможно.

— А что об этом думает господин Гудини?

— Он полагает, это будет замечательное представление.

Она подняла брови.

— Он за вас не волнуется?

— Все, что ни делает Гарри, у него это выходит лучше всех. Вероятно, он считает, что я бы в эту историю не ввязался, если бы не надеялся из нее вывернуться.

— А вы сможете?

— Завтра увидим.

— Вы за себя не боитесь?

— Что толку бояться?

Она отпила глоток коньяка и посмотрела на меня поверх рюмки.

— Это бравада или глупость?

— Наверное, глупость.

Она улыбнулась.

— Но разве вам сейчас не следует отдохнуть? Знаю, я сама вас позвала, но это было еще до затеи с поединком. Я не обижусь, если вы решите уйти.

— Спасибо, — сказал я, — но я не устал. Что вы думаете насчет сеанса?

— Вы меняете тему, так?

— Так.

— Ну, — сказала она, посмотрела вниз, разгладила халат на коленях и снова подняла на меня глаза, — думаю, это было очень милое театрализованное представление. Я понимаю, как они все это проделали, в общих чертах, по крайней мере. Они работают вместе, мадам Созострис и ее муж.

Я кивнул и приложился к коньяку.

— Эти розы, — сказала госпожа Корнель, — наверняка были спрятаны в коляске под ее балахоном. Господин Демпси отпустил ее руку, и она их достала. И бросила на стол.

Я снова кивнул.

— И колокольчик, и труба, — продолжала госпожа Корнель. — Она их тоже прятала под платьем.

— И цепи тоже, — добавил я. — Я о многом догадался еще до того, как Великий человек мне все объяснил.

Она задумчиво поджала красные губы.

— А то, что коснулось моего плеча. Может, это были специальные выдвижные приспособления, вроде тех, которыми пользуются продавцы? Понимаете, о чем я? Чтобы доставать товар с верхних полок?

— Возможно.

— Когда Бегущий Медведь… — Она улыбнулась, надсмехаясь над собой. — Когда мадам Созострис говорила о графе, она упомянула, что он приставал со своей грязной похотью к молоденькой девице. Скорее всего, она имела в виду кухарку, ту самую, о которой Бриггз говорил вам в библиотеке.

— Дарлин.

— Да. — Она нахмурилась. — Бриггз порядочный мерзавец. Распространять сплетни про своего хозяина. И про его бывшую любовницу.

— Не очень приятный человек, — согласился я.

— Он мог рассказать то же самое и мадам Созострис. И сообщить о смерти графа.

— Если это был Бриггз, он разболтал все не за спасибо.

Госпожа Корнель улыбнулась.

— Продал, вы хотите сказать. Думаю, вы правы. — Она снова стала серьезной. — Но что она имела в виду, мадам Созострис, когда говорила, что граф не покончил с собой? Она сказала: жизнь у него отняли.

— Не знаю, — ответил я. — В этот миг как раз появился лорд Перли.

— Да. — Она вздохнула и слегка покачала головой. Свет ламп придавал особый блеск ее волосам. — Бедный Роберт. Он столько лет уверял всех, что желает смерти отцу. Теперь же, когда его не стало, мне кажется, он растерялся. И мне его ужасно жалко. Он такой славный.

— А что думает леди Перли?

— О смерти графа?

— Да. Она удивилась?

— Удивилась? Да, разумеется. Любой бы на ее месте удивился.

— Некоторые такое предвидят.

— Только не Алиса. Она была потрясена. Сказала, что никак не может взять в толк, почему он так поступил.

Тут, я думаю, госпожа Корнель сообразила, что обсуждает своих друзей с посторонним человеком. Она улыбнулась и сменила тему.

— Но эта парочка совсем не дурна, не находите? Мадам Созострис и ее муж. Думаю, это большое искусство — проделать все эти таинственные штуки и ничем себя не выдать. Тем более, когда кругом сидят люди и держат тебя за руку.

— Практика, — сказал я.

Она наклонила голову.

— Но, знаете, я почему-то была немного… разочарована. — Она слегка пошевелила плечами, как бы отбрасывая эту мысль. — Наверное, ждала чего-то большего.

— Настоящих призраков?

— Чего-то непостижимого. Более убедительного, что ли. Чего-то поразительного.

— Но на пару секунд вас что-то все же удивило.

Лицо ее оставалось спокойным, но миндалевидные глаза насторожились.

— Да?

— Когда она упомянула о вашей дочери.

— Да, — согласилась госпожа Корнель.

— Она застала вас врасплох, — заметил я.

— Да, — повторила она. Опустила глаза и легонько провела кончиком пальца по краю рюмки.

— Не все знают про мою дочь. — Она взглянула на меня. — Но Алиса знает, и слуги ее тоже. Включая, вероятно, Бриггза.

Я кивнул.

— Но зачем ей нужно было знать про мою дочь? — спросила она. — Почему она выбрала меня?

— У вас есть деньги.

Она шевельнула длинными темными ресницами. Деньги обычно не принято обсуждать между уважаемыми людьми. Она поняла, что я имею в виду, и подняла брови.

— Вы хотите сказать, они узнали об Эзме и умышленно использовали эту информацию, чтобы произвести на меня впечатление, чтобы втянуть меня в… чтобы меня… — Она нетерпеливо нахмурилась. — Не могу вспомнить слово.

— Завербовать?

— Завербовать в поклонники?

— Все может быть.

Она несколько мгновений смотрела на меня, сузив глаза и приоткрыв рот. Наконец сказала:

— Но это мерзко. — Она отвернулась, поджав губы. — Отвратительно.

— Угу.

Госпожа Корнель выпила еще коньяку.

— Сколько лет было вашей дочери? — спросил я.

— Пять. — Она все еще смотрела в сторону.

— Когда она умерла?

— Шесть лет назад. — Она повернулась ко мне. — Если не возражаете, давайте не будем говорить о ней.

— Хорошо.

— Лучше вы мне расскажите. — Мне кажется, она почувствовала, что повела себя слишком резко. И тут же добавила: — Если можно.

— Конечно.

— Зачем вы задавали Бриггзу все эти вопросы?

— Это моя работа, я этим зарабатываю на жизнь.

— Да, но почему именно эти вопросы и почему Бриггзу? Граф покончил жизнь самоубийством. Разумеется, это беда, ужасная трагедия, но она не имеет никакого отношения к тому магу, за которым вы охотитесь, этому Цинь Су.

— Скорее всего, нет. Я просто любопытен от природы.

— Расскажите про Цинь Су.

И я стал рассказывать. Это заняло немало времени, но госпожа Корнель умела слушать. Если она задавала вопрос, что случалось нечасто, то только по делу. Иногда она следила за моими губами, потом снова поднимала глаза. Это заставило меня обратить внимание на свои губы. И на ее тоже. Я сообразил, что веду себя примерно так же, как и она: скольжу взглядом по ее скулам к полным алым губам, затем снова смотрю вверх — в ее миндалевидные глаза.

Когда я закончил, она сказала:

— Вы теперь уже не думаете, что сегодня днем стрелял Цинь Су. — Она посмотрела на часы, стоящие на столе, потом снова на меня. — Вчера днем, — улыбнулась она.

— Нет, — подтвердил я.

— Думаете, это был кто-то из нас. Один из гостей.

Я кивнул.

— Да. Четверых не было на лужайке. Кто-то из них вполне мог выстрелить. Леди Перли, доктор Ауэрбах, Сесилия и сэр Дэвид. Может, вы знаете, почему кого-то из нас хотели убить? Например, вас?

— Меня? — Она засмеялась. — Неужели вы и в самом деле думаете, что кто-то стрелял в меня?

— В кого-то же тогда стреляли? Если не в Гарри, то в одного из вас.

— Только не в меня. Это немыслимо. Из нас никто не мог стрелять. Да и зачем, господи, кому-то в меня стрелять?

— Понятия не имею, — сказал я. — Мне трудно представить себе, как леди Перли или Сесилия стреляют из винтовки. У доктора Ауэрбаха есть алиби, во всяком случае, он так утверждает. Кроме того, до этих выходных вы с ним никогда не встречались. Или встречались?

— Нет. Он дружит с приятелем Алисы. И когда узнал о сеансе, попросил у нее разрешения присутствовать.

— Остается сэр Дэвид.

Она снова засмеялась.

— Дэвид? Зачем Дэвиду стрелять в меня?

— Не знаю.

— Послушайте, господин Бомон, это просто смешно. Я знаю Дэвида много лет. Он может быть неприятным, такое бывает часто, вы сами видели, но он никогда ни в кого не стрелял. И уж точно, не стал бы стрелять в меня.

Госпожа Корнель чуть наклонилась ко мне и одарила меня улыбкой, похожей на мартини — сухой и с капелькой лимонного сока. Аромат духов усилился. Она сказала:

— Мне кажется, у вас слишком разыгралось воображение.

— Может быть. Случается.

Она выпрямилась, но аромат духов витал в воздухе между нами как приглашение или обещание.

— И почему этот выстрел вас так волнует? — спросила она. — Если, как вы сами говорите, стрелял не Цинь Су?

— Привычка.

— А-а, — протянула она, — в саду вы мне сказали, что курение не входит в число ваших вредных привычек. А эта?

— Что вы имеете в виду?

— Задавать вопросы?

Я пожал плечами.

— Я уже говорил, это мой хлеб.

Госпожа Корнель поудобнее устроилась на диванчике и взглянула на меня.

— У вас есть дурные привычки?

— Вы только за этим меня пригласили? Узнать, есть ли у меня вредные привычки?

— Кроме всего прочего. — Она поднесла рюмку к губам, отпила глоток.

— Что значит — всего прочего?

— Я же сказала вам в библиотеке. Алиса — моя подруга. Если вы задаете вопросы о ее домашнем укладе, я хочу знать почему.

— Я все объяснил. Вам полегчало?

Она улыбнулась.

— Не очень. Во всяком случае, пока.

— Пока?

Черные глаза госпожи Корнель неотрывно смотрели на меня. Она легко держала бокал в обеих руках, указательный палец ее правой руки глядел вверх. Лак на ногте был такого же ярко-красного цвета, что и губная помада.

— Вы совершенно уверены, что не хотите отдохнуть? — спросила она.

Я слышал, как тикали часы на столике. Я перевел дыхание. Мне вдруг показалось, что воздух в комнате наполнился ароматом ее духов.

— Пока нет, — сказал я.

— Тогда не кажется ли вам, — спросила она, — что на вас слишком много всего надето?

Я улыбнулся. Повернулся и поставил свою рюмку на столик. Протянул руку к ее рюмке, и она передала ее мне. Я поставил ее рядом со своей. Когда я снова взглянул на нее, голова ее была откинута на спинку дивана, черные волосы разметались по подушке. Черные глаза смотрели прямо на меня, полные губы раздвинулись в улыбке.

Я наклонился к ней.

В дверь постучали.

Стук был робкий — два или три легких удара, как будто стучавший не хотел никого тревожить так поздно. Я выпрямился.

Не поднимая головы с подушки, госпожа Корнель протянула руку и удержала меня.

— Они уйдут, — тихо произнесла она.

Стук раздался снова, на этот раз громче.

— Не думаю, — заметил я.

Она вздохнула, легонько сжала мою руку и встала.

— Не двигайтесь, — велела она.

Госпожа Корнель грациозно обошла кофейный столик и двинулась по ковру к двери. Приоткрыла ее на несколько дюймов, выглянула и неожиданно воскликнула:

— Джейн!

Она широко распахнула дверь и вышла в коридор, затем вернулась в комнату, обнимая за плечи мисс Тернер.

Волосы мисс Тернер рассыпались по плечам. На ней снова был все тот же серый халат. Он был в пыли, к нему прилип вроде как клок шерсти. Руки вяло свисали вдоль тала, точно плети. В правой она держала блестящий обоюдоострый кинжал.

Глава двадцать шестая

Я встал. Мисс Тернер заметила меня и ахнула. Синие глаза распахнулись, и она круто повернулась к госпоже Корнель. Она прижимала к груди руку, ту самую, в которой держала кинжал острием вниз.

— Я не знала. Не думала, что у вас кто-то есть. Извините меня!

— Ничего страшного, Джейн, — сказала госпожа Корнель, подводя ее к диванчику. — Мы с господином Бомоном просто болтали. Вот, садитесь сюда.

Джентльмен наверняка предпочел бы сразу удалиться, я же только отошел на несколько шагов, чтобы мисс Тернер могла сесть на диванчик. Она все еще прижимала к груди кинжал, сжав его так, что побелели костяшки пальцев. Села на самый краешек и наклонилась вперед. Посмотрела на меня, и внезапно ее лицо и шея покраснели. На красном фоне ее глаза казались особенно яркими и синими. Она отвернулась, потом снова взглянула на меня.

— Мне очень жаль, — сказала она мне, опуская ресницы. — Правда, очень жаль. Я не хотела мешать.

Она подняла глаза на госпожу Корнель — та стояла, наклонившись над нею и положив руку ей на плечо.

— Наверное, мне лучше уйти, — сказала мисс Тернер.

— Джейн, не глупите, — возразила госпожа Корнель. И взглянула на меня. — Пожалуйста, господин Бомон. Сядьте.

Я сел.

— Я… — начала мисс Тернер, посмотрела на кинжал. И отвела его в сторону, подальше от себя, снова поглядев на него так, будто не могла понять, откуда он взялся.

— Почему бы вам не отдать его мне? — попросила госпожа Корнель.

Я промолчал. Если там и были отпечатки, мисс Тернер их давно смазала. Госпожа Корнель протянула руку, и мисс Тернер отдала ей нож, потом поморщилась и вытерла ладонь о халат, как будто она была в крови.

Выпрямившись, госпожа Корнель осмотрела кинжал. И лезвие, и резная рукоятка были серебряные.

— Очень красивый, Джейн, — заметила она. — Где вы его нашли?

Мисс Тернер обхватила руками колени. Подняла глаза и сказала:

— В своей постели. Кажется, меня хотели убить. — Она повернулась ко мне. — Думаете, я сошла с ума?

— Нет, тем более если кто-то решил пустить в ход такой нож, — сказал я.

— Вы лежали в постели, — сказала госпожа Корнель, — и кто-то попытался вас убить?

Мисс Тернер покачала головой.

— Нет-нет. Когда это случилось, я была в комнате графа.

Госпожа Корнель взглянула на меня, потом снова на мисс Тернер.

Кивнула.

— Похоже, это займет много времени. Хотите коньяку, Джейн?

— Да, — сказала мисс Тернер. — Пожалуйста. Очень хочу.

— Успокойтесь и ничего не бойтесь, — утешила ее госпожа Корнель. — Никто вас здесь не тронет.

— Да, — сказала мисс Тернер. Она откинулась на спинку и быстро оглядела комнату. Глубоко и прерывисто вздохнула. — Да, — повторила она.

Госпожа Тернер посмотрела на себя и выпрямилась.

— Господи, — проговорила она. Голос изменился, казалось, она вот-вот заплачет. — Ну и вид у меня. — Она попыталась отряхнуть халат и снять то, что я принял за клок шерсти. Но это была не шерсть. А свалявшаяся пыль, которая обычно образуется под кроватью, где редко подметают. Она поморщилась, скривив губы, стряхнула комок с пальцев и быстро вытерла руку о халат.

В ее сапфировых глазах мелькнул страх, и я боялся, что она вскочит и убежит. В дверь, а может, выпрыгнет в окно.

Но мисс Тернер не побежала. Она только закрыла глаза, еще раз глубоко вздохнула. И крепко сжала губы. Открыла глаза и взглянула на госпожу Корнель, которая наливала коньяк еще в одну рюмку. Когда она заговорила, голос ее звучал уже не так напряженно.

— У меня такое ощущение, что все эти выходные я только и делаю, что пристаю к людям в роли полной дуры.

Удивительная женщина, эта мисс Тернер. Куда удивительнее, чем можно подумать.

— Ничего подобного, — возразила госпожа Корнель. Она поставила бутылку и принесла рюмку мисс Тернер. Кинжал она положила рядом с бутылкой на комоде. — Только настоящая дура способна изобразить из себя дуру, — сказала она. Мисс Тернер улыбнулась не без иронии.

— Наверное, поэтому я так здорово преуспела.

— Ерунда, — заметила госпожа Корнель. — Вот, возьмите. Сделайте хороший глоток.

— Спасибо, — сказала мисс Тернер. Ее правая рука дрожала, и коньяк плескался по изогнутым стенкам бокала. Она обхватила его обеими руками, поднесла к губам и сделала глоток, каким мог бы гордиться даже лорд Боб. Потом откинулась на спинку дивана, закрыла глаза и поморщилась.

Госпожа Корнель улыбнулась.

— Вам больше не стоит делать такие большие глотки. Если, конечно, вы сами не хотите. Я принесу стул.

Я встал, но она жестом попросила меня не беспокоиться. Отошла к резному деревянному письменному столу, вытащила из-под него такой же резной деревянный стул, поднесла его поближе к нам и поставила напротив мисс Тернер.

Потом взяла со столика две рюмки с коньяком, перегнулась через мисс Тернер и протянула одну мне. Затем села, выпрямив спину.

— Ну вот, — сказала она, обращаясь к мисс Тернер. — Теперь лучше?

Мисс Тернер, прикусив нижнюю губу, смотрела на рюмку на своих коленях с таким видом, будто надеялась найти в ней спасение. Потом она подняла глаза на госпожу Корнель.

— Да, — сказала мисс Тернер тоненьким голосом. — Кажется, лучше. Спасибо.

— Не стоит благодарности. Вы должны нам все рассказать. Мисс Тернер неуверенно пожала плечами. И беспомощно улыбнулась.

— По правде говоря, я даже не знаю, с чего начать.

— Ну, — заметила госпожа Корнель, — мы попытались начать с середины, но из этого ничего не вышло. Не претендуя на оригинальность, предлагаю начать сначала. Зачем вы пошли в комнату графа?

Мисс Тернер отпила глоток коньяка.

— Под впечатлением того, что сказала мадам Созострис. Во время сеанса. — Она взглянула на меня.

Я улыбнулся и кивнул. В надежде, что это ее ободрит.

— Мадам Созострис? — переспросила госпожа Корнель.

— Да. Когда она говорила о графе… Она тогда была Бегущим Медведем, помните?

— И что?

— Она была Бегущим Медведем, в смысле, играла его роль, и говорила о графе. Она сказала, граф чувствует себя виноватым, потому что приставал со своей грязной похотью к невинной девушке. Его это мучает, так она сказала. И мне пришло в голову, что я — та девушка, о которой говорила мадам Созострис.

Госпожа Корнель улыбнулась с таким видом, будто не совсем ее поняла.

— Вы?

— Да, — проговорила мисс Тернер и наклонилась к госпоже Корнель. — Не понимаете? Привидение. Лорд Реджинальд. Тот призрак, который приходил в мою комнату прошлой ночью. Это было не привидение. Это был граф. — Она взглянула на меня. Спохватившись, я еще раз улыбнулся и кивнул.

Госпожа Корнель тоже взглянула сначала на меня, потом на мисс Тернер.

— Но, Джейн, — изумилась она, — граф же был прикован к постели! Парализован!

— Да, — кивнула мисс Тернер возбужденно. — Я и сама себе это говорила. Но потом подумала: а что если это не так? Что если он притворялся? Он знает Мейплуайт, прожил здесь всю жизнь. Ему было очень легко тайком проникнуть в мою комнату и затем скрыться, пока я изображала из себя истеричку. Он вполне мог пройти мимо госпожи Аллардайс. Она всегда долго просыпается.

Я сказал:

— Госпожа Аллардайс заявила, что проснулась, когда вы закричали в первый раз.

Мисс Тернер покачала головой.

— Но это невозможно. Он должен был пробежать мимо нее, чтобы скрыться. Обязательно. Я сегодня все в уме перебрала, стараясь припомнить.

— Вы сказали, — напомнил я, — что не спали, когда он появился.

— Нет. — Мисс Тернер снова глотнула коньяку. — Я просто лежала в темноте. И вдруг, как я уже говорила, послышался звук, что-то вроде потрескивания. Я повернулась и включила свет. И он там стоял. В ногах кровати. В старой ночной рубашке. У него были длинные седые волосы и длинная белая борода… я же рассказывала, да?

Я кивнул.

— И вы завизжали?

— Нет, — сказала мисс Тернер. — Нет, не тогда. Кажется, я сильно испугалась. И ничего не могла поделать. И тогда он… — Ее ресницы затрепетали. — И тогда он сделал… И еще сказал…

Значит, раньше она не сказала мне правду, вернее, всю правду.

— Что сделал? — спросил я. — И что сказал?

Она еще раз глубоко вздохнула, и у меня создалось впечатление, что она специально напрягалась, как перед прыжком в воду. У меня было такое же ощущение сегодня днем в коридоре, когда она меня благодарила.

Но на этот раз мисс Тернер разговаривала не со мной. Она повернулась к госпоже Корнель.

— Он задрал ночную рубашку, — сказала она ровным и спокойным голосом, — поднял ее до самого живота. Он был… голый. И сказал… — Она сглотнула. — И он сказал: «Хочешь хороший кусочек вот этого, дорогуша?»

Она старалась казаться хладнокровной и сдержанной, но кожа на лице порозовела. У нее была очень хорошая кожа и очень милое лицо, хотя раньше я этого почему-то не замечал.

Госпожа Корнель нахмурилась, взглянула на меня, потом на нее.

— Вы в самом деле верите, что все это проделал граф Эксминстерский?

— Да, — сказала мисс Тернер, наклоняясь к ней над своей рюмкой, пытаясь убедить ее лишь напряженным тоном. — Это точно был граф.

— Пусть так, — сказал я. — А что было потом?

Мисс Тернер снова сглотнула и слегка расслабилась.

— Он двинулся прямо ко мне, как будто собрался залезть на кровать. И все еще держал рубашку у пояса. Вот тут-то я и закричала. Крикнула раз, и он замер. Видно, тоже испугался.

Она слегка улыбнулась.

— Наверное, в других обстоятельствах все выглядело бы комично. Он отпустил рубашку и оглядел комнату, как будто боялся, что меня услышат. Тут я снова завизжала, схватила подушку и бросила в него. И скатилась с кровати на пол.

Мисс Тернер перевела дух.

— Не знаю, что я собиралась делать там, внизу, наверное, просто хотела убежать, так я думаю. И поползла по ковру к стене. А когда оглянулась, его уже не было. Он исчез. Я поднялась с пола, осмотрелась, но его нигде не заметила. Вот тогда я и кинулась в другую комнату. Госпожа Аллардайс как раз вставала с постели.

— Значит, у приведения, — предположил я, — или кого там еще, было время, чтобы проскользнуть мимо нее и скрыться.

— Наверняка было, — подтвердила она. И снова взглянула на госпожу Корнель. — Разве непонятно? Это был граф.

— Джейн, — мягко сказала госпожа Корнель, — за завтраком вы говорили, что призрак вам привиделся.

Мисс Тернер покачала головой.

— Мне было стыдно. Я совсем запуталась. Мне самой не хотелось верить, что я действительно видела… то, что видела. — Она повернулась ко мне. — Вы предполагали такое, когда мы сегодня разговаривали на лужайке. Вы сказали, вам кажется, что я сама стараюсь убедить себя в этом. И вы были правы.

— Но, Джейн, — проговорила госпожа Корнель, — скажите, я вас правильно понимаю? Вы говорите, призрак графа чувствует себя виноватым за то, что напал на вас, и каким-то образом этот Бегущий Медведь мадам Созострис…

— Нет, нет, нет. — Мисс Тернер затрясла головой с такой силой, что волосы упали ей на лицо. — Нет, я не верю ни в каких духовных проводников, ни в загробную жизнь. Хотя я много читала про медиумов, таких как мадам Созострис. Они собирают сведения из всевозможных источников, разве не так? Из газет, от слуг, да от кого угодно. Вот и она туда же, разве не ясно? Кто-то из слуг наверняка знал, что в моей комнате в ту ночь побывал граф, он-то, слуга, и рассказал мадам Созострис.

— Но, Джейн, — сказала госпожа Корнель. Тут она нахмурилась и, похоже, решила не говорить то, что хотела. Ее портсигар и спички лежали на кофейном столике. Она поставила рюмку и взяла сигареты.

— Ладно, — сказал я, — все понятно. И вы пошли в комнату графа. За доказательствами.

Она кивнула мне и снова повернулась к госпоже Корнель.

— Знаю, не надо было этого делать. Тайком бродить по дому ночью. Но ведь не могла же я пойти к леди Перли и спросить ее прямо? Она бы решила, что я помешалась.

Госпожа Корнель улыбнулась.

— Я еще вчера сказала вам, Джейн, вы самая нормальная среди нас. — Она уже вытащила коричневую сигарету. И зажала ее губами.

— Очень сомневаюсь, — заметила мисс Тернер и опять слабо улыбнулась. — Но все равно спасибо.

Я наклонился к госпоже Корнель и потянулся за спичками, но она покачала головой. Сама чиркнула спичкой и поднесла ее к сигарете. Мисс Тернер повернулась ко мне.

— Да, вы правы, — призналась она. — После сеанса я спросила Парсонса, лакея, где находится комната графа. И позже, после полуночи, пошла туда. — Она почему-то снова покраснела. И ее синие глаза стали еще глубже и ярче. Она отвернулась.

Госпожа Корнель задула спичку. Она сидела неподвижно, держа ее над пепельницей, и наблюдала за мисс Тернер.

— Но вы ничего не нашли? — сказала она.

— Сначала нет.

Госпожа Корнель подняла брови и уронила спичку в пепельницу.

Она искала всюду, сказала мисс Тернер. В шкафу, на книжных полках, в ящиках бюро. Она сама не знала, что ищет, но, что бы то ни было, она ничего не нашла. Через некоторое время она сдалась. Прежде чем зажечь свет, она закрыла дверь. А когда выходила, погасила свет и приоткрыла дверь, собираясь выглянуть в коридор.

В темноте она увидела движущийся огонек свечи.

— Кто нес свечу? — спросил я.

— Не знаю. Не разобрала. Только видела приближающийся огонек.

— Я закрыла дверь, — сказала мисс Тернер, — и металась в темноте, пока не наткнулась на кровать. И залезла под нее.

Она лежала там на деревянном полу в пыли и в куче мусора. Дверь открылась, и в комнату проник колеблющийся огонек. Мисс Тернер затаила дыхание.

Из-под кровати в полутьме она видела только ноги. Это была женщина.

Я спросил:

— Какие на ней были туфли?

— Ботинки, — ответила мисс Тернер. — Женские ботинки. И то ли длинное платье, то ли юбка. Черная. До щиколоток.

Госпожа Корнель глубоко затянулась сигаретой.

— Так, — сказал я мисс Тернер. — А что потом?

Женщина села на кровать, сказала мисс Тернер. И так и сидела. Молча. Мисс Тернер замерла под кроватью. Бледный желтый огонек слегка подрагивал.

И тут она сообразила, что женщина плачет.

— Негромко, — уточнила мисс Тернер. — Она не рыдала и не всхлипывала. Плакала тихо, как будто про себя. Такое иногда бывает, когда человек остается один и кого-то вспоминает.

Госпожа Корнель поджала губы и выпустила две тонкие струйки дыма.

Мисс Тернер повернулась к ней.

— Мне стало ее так жаль, — сказала она. — Разве не смешно? Я лежала под кроватью, как шпионка, не имея никакого понятия, кто она и почему плачет, и мне было ее жалко.

Госпожа Корнель улыбнулась.

— Тут нет ничего смешного, Джейн.

— Сколько она там просидела? — спросил я.

— Минут пять, — сказала она. — Может, чуть дальше. Трудно сказать. Мне казалось, прошли годы.

Наконец женщина встала с кровати и вышла, прикрыв за собой дверь. Мисс Тернер немного подождала, затем стала выбираться из-под кровати. Неожиданно ее рука попала в углубление в полу — там что-то лежало.

— Сперва, — сказала она, — мне показалось, это крыса, что-то живое, и я чуть не взвизгнула.

Но то, что попало ей под руку, так и не шелохнулось. Мисс Тернер выбралась из-под кровати, зажгла настольную лампу и осмотрела углубление.

Одна прямоугольная половица была подпилена и служила крышкой коробки, спрятанной в полу.

— И это оказалась вовсе не крыса, — сказала она, и ее синие глаза засветились торжеством. Она нашла доказательства. Держа рюмку в левой руке, она правой залезла в карман халата и что-то вытащила. — Там лежало вот это.

Действительно, это сильно смахивало на дохлую белую крысу. Длиной примерно дюймов восемь, с густой мохнатой шерстью. Мисс Тернер наклонилась, поставила рюмку и положила свою находку на кофейный столик.

Колючие белые бакенбарды, в середине — отверстие для рта.

Накладная борода.

— Там и парик был из того же материала. И еще вот это. — Она переложила рюмку в другую руку, залезла во второй карман и вытащила горсть мелких предметов. Высыпала их на стол.

— Джейн! — удивленно воскликнула госпожа Корнель. — Вы взяли их из комнаты графа?

— Он их первый забрал, — сказала мисс Тернер. Она поставила рюмку и начала перебирать предметы. — Вот моя черепаховая расческа. Вот здесь, сзади, я нацарапала свои инициалы, можете посмотреть. Я никак не могла ее найти. Хотя мне было не до нее, сегодня столько всего случилось. Но ее выкрали из моей комнаты. И сделал это граф.

Госпожа Корнель затушила сигарету в пепельнице и взглянула на меня.

Я разглядывал предметы, разбросанные по столу. Дешевенький металлический брелок для часов. Огрызок карандаша. Помазок для бритья. Маленький ключ.

— Бог ты мой! — сказала госпожа Корнель. Она протянула руку, взяла пилочку для ногтей и присмотрелась. — Это же моя, — удивилась она. — Я даже не заметила, что ее нет.

Я наклонился и взял маленький ключ. Простой металлический ключик. И с трудом прочитал выбитые на нем буквы: «Мюллер и Коль».

— Это ваш ключ? — спросила мисс Тернер.

— Нет, — ответил я, — но я знаю, что им можно открыть.

— И что же? — заинтересовалась госпожа Корнель.

— Пару наручников.

Глава двадцать седьмая

— Это наручники господина Гудини? — спросила госпожа Корнель.

— Некоторым образом, — ответил я и положил ключ в карман своего смокинга. Потом спросил у мисс Тернер:

— Откуда взялся нож?

Она откинулась на спинку дивана. Ей опять не хватало воздуха, как будто на нее снова нахлынули давешние переживания. Она отпила еще глоток коньяку.

— Значит, так, — сказала она и еще раз глубоко вздохнула. — Мне хотелось кому-нибудь рассказать. И показать свои находки. — Она взглянула на госпожу Корнель. — Я подумала, не зайти ли к вам и поговорить. Но было уже поздно, и мне казалось, торопиться некуда. Я решила, что вполне можно подождать до утра. И вернулась в свою комнату.

Мисс Тернер помолчала и опять отпила коньяку.

— Госпожа Аллардайс по-прежнему спала и не проснулась, когда я прошла на цыпочках мимо. Она всегда крепко спит. — Девушка моргнула. — Но я уже это говорила. — Она повернулась ко мне. — Говорила? — Мне показалось, коньяк начал на нее действовать.

Я кивнул.

— Ну да, — сказала она. — Так вот. Перед уходом я положила под одеяло диванный валик и устроила все так, чтобы можно было подумать, что кто-то спит. Как будто я сплю, лежа на боку. На самом деле я не думала, что госпожа Аллардайс зайдет в мою комнату, но я хотела быть уверенной, что если она и зайдет, то решит, что я сплю. Когда я вернулась и зажгла свет, валик и одеяло были на месте. А сверху… торчал нож. Я так и оцепенела, в голове закружили разные мысли, одна глупее другой, хотя я уверяла себя, что это не я оставила его. Он был такой странный — нож, я хочу сказать, и находился совсем не на месте. И тут я поняла, что случилось, и меня всю затрясло. Нож торчал точно в том месте, где должна была быть моя грудь.

Она повернулась к госпоже Корнель.

— Вот что удивительно. Часто читаешь о людях, которые трясутся от страха, и всегда думаешь, что это просто образное выражение. Но меня буквально колотило. — Голос ее был ровным, однако рюмку она смогла поднести к губам только обеими руками.

Госпожа Корнель коснулась ее колена.

— Все уже позади, Джейн. Итак, вы вытащили нож и принесли его сюда.

— Да. И я извиняюсь за…

— Тихо, дорогая, — перебила ее госпожа Корнель. — Вы поступили совершенно правильно. Вы вели себя очень смело. — Она взглянула на меня. — Кто бы мог это сделать?

— Вы имеете в виду нож? — уточнил я. — Не знаю.

— Это ужасно.

Я кивнул.

— Кто-то хотел ее убить? — спросила она.

— Похоже на то.

— Но это же безумие, — сказала госпожа Корнель. — Почему? С чего вдруг кому-то понадобилось убивать Джейн?

Я взглянул на девушку.

— Мисс Тернер, а вы-то что сами думаете?

Она округлила глаза и подняла брови. Должно быть, удивилась либо самому вопросу, либо тому, что я его задал. Затем она неуверенно улыбнулась, хотя в ее улыбке чувствовалась легкая ирония.

— Ну, — сказала она, — госпожа Аллардайс была не вполне довольна тем, как я уложила ее вещи в чемодан.

Я усмехнулся. Удивительная женщина, эта мисс Тернер.

— А еще? — спросил я. — Кто еще может на вас злиться?

— Нет, — покачала она головой. Вдруг ее глаза расширились. Затем снова сузились, и она снова покачала головой. — Нет.

— Вы что-то вспомнили, — сказал я.

— Нелепость какая-то.

— Какая именно?

Она вздохнула.

— Да, ерунда. Сэр Дэвид… сегодня утром… — Она повернулась к госпоже Корнель. Впервые за все время она была не уверена в себе, и это было заметно. Ей было неприятно то, что она собиралась сказать. — Прежде чем вы все уехали в деревню… — Она опять посмотрела на меня. — Сегодня утром сэр Дэвид позволил себе сделать мне своего рода предложение. И я ему отказала. В ту минуту он, похоже, очень рассердился. Но не думаю, чтобы из-за этого ему захотеть меня убить.

Я кивнул.

— Сэр Дэвид.

— Но, господин Бомон, — спохватилась она, — мне бы не хотелось, чтобы вы придавали этому слишком большое значение. Он попытался заигрывать, я не позволила, вот и все. — Но она нахмурилась, как будто сомневалась в своих собственных словах.

— Вы тоже были там, на лужайке, — напомнил я, — вместе со всеми, когда прозвучал тот выстрел.

Тут вмешалась госпожа Корнель.

— Не хотите же вы сказать, что и пуля предназначалась Джейн?

— Нож точно предназначался ей, — заметил я.

— Но… — Она замолчала. Крепко сжала губы и потянулась за портсигаром и коробкой спичек.

— А сэра Дэвида тогда с нами не было, — напомнил я.

Она откинулась на спинку дивана, держа в руке портсигар и коробку спичек.

— Господин Бомон, — сказала она, — если бы сэр Дэвид убивал всех женщин, которые ему отказывали, улицы Лондона были бы усыпаны женскими трупами.

Она открыла портсигар и покачала головой.

— Это же просто смешно. — Внезапно она взглянула на меня. — А что насчет ножа? Может, вы знаете, чей он?

— Скорее всего, он из коллекции на стене в главном зале, — сказал я. — Как и все другое оружие, которое то и дело тут всплывает.

Госпожа Корнель взяла сигарету в рот, чиркнула спичкой и поднесла огонек к сигарете. Кончик сигареты заалел. Пальцами левой руки она вынула сигарету изо рта. Задула спичку струей дыма и бросила спичку в пепельницу.

— Знаете, — заметила она, — похоже, кое-кого забыли.

— Кого именно? — спросил я.

— Графа, — сказала госпожа Корнель. — Графа Эксминстерского. — Она произнесла это имя так, будто оно было пересолено. — И все это. — Она кивнула в сторону стола. — И парик, который нашла Джейн. — Тут госпожа Корнель была права. Внезапно она нахмурилась. — Вы не предполагаете, что Алиса и Роберт знали?

— Понятия не имею, — сказал я.

— Нет, — твердо заявила она. Покачала головой, затянулась сигаретой. — Это невозможно. — Но как мне показалось, она пыталась в этом убедить вовсе не меня.

Мы еще немного поговорили. Сделали кое-какие выводы. И среди прочего решили, что мисс Тернер лучше переночевать у госпожи Корнель.

Я ушел примерно через полчаса. Было уже почти два часа утра. Через пять часов у меня встреча с сэром Дэвидом.

По пути к себе мне пришла в голову мысль заглянуть к мисс Тернер и наскоро там осмотреться. Но я раздумал. Как ни крепко спала госпожа Аллардайс, я не хотел рисковать. Она могла проснуться, пока я буду красться через ее комнату. Я не был уверен, что кто-то из нас выживет.

Я решил заглянуть туда утром. Перед боксерским поединком.

После всех сегодняшних треволнений: ружейного выстрела, смерти графа, сеанса, выступления лорда Боба, свидания с госпожой Корнель и рассказа мисс Тернер — я чувствовал себя совершенно разбитым. Зевая, я открыл дверь в свою комнату и зажег верхний свет.

На моей кровати сидела Сесилия Фицуильям, прислонившись к спинке, вытянув ноги и скрестив их поверх покрывала. На ней был тот же шелковый халат, что и накануне. Руки она сложила на груди и пыталась улыбаться. Впрочем, улыбка у нее не получилась, потому что она зажмурилась от внезапно вспыхнувшего яркого света.

— Где вы были? — капризно спросила она.

— Рад вас видеть, Сесилия, — сказал я по возможности весело. — Мне нужно…

— Уже почти рассвет.

— Мне нужно поговорить с вами. Кое-что…

— Где вы были? — Она надула губы. Это шло ей больше, чем ухмылка.

— Гулял. Послушайте, Сесилия, я хочу поговорить о вашем дедушке.

Она всплеснула руками.

— Это ужасно, — сказала она. — Конечно, он был совсем старый, но никто не ожидал, что он вот так возьмет и умрет.

— Именно об этом я и хотел с вами поговорить, — сказал я. Взялся рукой за спинку стула у письменного стола, перевернул его и уселся на него верхом. Нас с Сесилией разделяла деревянная спинка.

— И зачем ему было кончать жизнь самоубийством? — сказала она. — Он ведь покончил с собой. Мне мама сказала. Потому что он был таким ветхим, да? — Она говорила несколько торопливее, чем обычно, лицо у нее тоже было более оживленным. Глаза сияли. Интересно, не добралась ли она до папашиного коньяка?

— Это еще не все… — начал я.

— Мама ужасно расстроена, — перебила Сесилия, — а папа… ну, вы сами видели. Во время сеанса. — Она закатила глаза. — Господи, да все видели папу. Какой позор! За всю свою жизнь я ни разу не чувствовала такого стыда. Знаете, это совсем на него не похоже. Он такой правильный. Для большевика, разумеется. Всегда блюдет приличия. Всегда прекрасно одевается, никогда никуда не опаздывает. Мама говорит, он в сильном потрясении.

— Возможно. Послушайте…

Она снова надула губы.

— Но они настолько заняты собой, что никто даже не удосужился спросить, что я чувствую. Даже мама. Знаете, я ведь тоже ужасно переживаю. Я любила его ничуть не меньше, чем все остальные. Несмотря на то, что он был такой старый и порой даже странный.

— Странный в каком смысле? — Если вас уносит река, не стоит бороться с течением.

Она махнула рукой.

— Как все старики. Забывчивый. Что-то все время бормотал. — Сесилия состроила гримасу. — Иногда пускал слюни, всего себя обслюнявливал, а это, если честно, довольно противно. — Она подняла голову. — Но я все равно его любила. Ведь он был моим дедушкой. И он не всегда был таким. Иногда он казался совершенно нормальным.

— Вы много времени с ним проводили?

— Конечно, — сказала она. — Не могу сказать, что сидела там постоянно, каждый день. Это было невозможно. Вы и представить себе не можете, сколько у меня дел и обязанностей, так что просто не хватало времени. Но иногда я видела его днем. Когда могла. На самом деле довольно часто.

— Почему вы…

Сесилия внезапно улыбнулась и выпрямилась.

— Но это все неважно. Позвольте мне объяснить, зачем я сюда пришла. Я хотела извиниться!

Она произнесла это так, будто речь шла о рождественском подарке, сделанном собственными руками. Последнее время многие почему-то все чаще напоминали мне Великого человека.

— Извиняйтесь, — сказал я.

— Да! Я поняла, что с моей стороны было грубо и по-детски глупо говорить все те ужасные вещи. То есть что вы слуга. Было грубо и инфантильно все это говорить, даже если бы вы и правда были слугой, но вы же не слуга, слава богу. — Она склонила голову набок. — Но от этого я выгляжу еще более грубой и инфантильной, верно?

— Не беспокойтесь, Сесилия.

Она и не беспокоилась.

— Я приходила раньше, еще до ужина, — сказала она. — Чтобы извиниться. И заодно поговорить. Но вас не было, а господин Гудини прятался в другой комнате. — Она закрыла рот ладошкой, чтобы скрыть смешок. — Боюсь, я вела себя ужасно. Я его дразнила. Стучала в дверь и не хотела уходить. Но и он вел себя глупо. Он всегда такой трусливый с женщинами?

— Он стеснительный, — объяснил я.

Сесилия слегка наклонила голову набок и искоса взглянула на меня из-под своих светлых волос.

— Он же не считает меня нимфоманкой?

— Нет. Послушайте…

— Правда?

— Да. Сесилия…

— Потому что я, честно, не нимфоманка.

— Да. Я…

Она перевела дух.

— Короче, после того ужасного сеанса мама ушла с отцом, и всем, понятно, было не до меня. Вот я и пришла сюда и стала ждать. Сидела и ждала, долго-долго, совсем одна, а вас носило бог весть где. Вы даже не заметили, что я прибрала за вами. — Она хихикнула и недовольно нахмурилась. — У вас здесь было все разбросано. Кругом валялась одежда и другие вещи.

Сесилия напоминала подвыпившую девчонку, которая играет в хозяйку дома, да она, по сути, ею и была. Она уже собиралась снова надуть губы или ухмыльнуться.

— Спасибо, Сесилия. Но…

— У вас не найдется выпить? — спросила она, оглядывая комнату. — Виски, коньяк или что-нибудь такое?

Я не открывал чемодан с прошлой ночи. Кто знает, оставь я его открытым, она вполне могла бы обнаружить там бутылку бурбона.

— Только вода, — сказал я. — Извините.

Сесилия состроила гримасу. Затем взглянула на дверь, ведущую в комнату Великого человека, повернулась ко мне и улыбнулась.

— Почему бы вам не придвинуться поближе? — спросила она и похлопала ладонью по одеялу.

— Через минуту. Но сначала расскажите про дедушку.

Она сдвинула брови.

— Про дедушку?

— Он упал с лошади. Когда это было, три года назад?

Она кивнула.

— С Розочки, своей кобылы.

— И с тех пор он парализован?

— Да. — Она снова склонила голову набок. — Но почему вас так интересует мой дедушка?

— Я любопытный. Он сломал спину?

— Не спину. Нервы какие-то защемило. А может, они порвались. Дело серьезное, как сказали врачи. — Она небрежно махнула рукой. Жест напомнил мне ее отца.

— А была ли надежда, что он снова начнет ходить?

Она покачала головой.

— Доктор сказал, это невозможно. Доктор Кристи.

— Он что, специалист, этот доктор Кристи?

— Он наш семейный доктор. Дедушка никому больше не доверял. Папа с мамой хотели пригласить врача из Лондона, но он отказался. — Она нахмурилась и добавила: — Как вы думаете, он уже не мог все это выносить? То, что он не мог ходить и вынужден был сидеть взаперти в комнате?

— Он выглядел унылым?

— Нет. Правда, совсем нет. — Сесилия снова сдвинула брови. — Иногда мне даже казалось, он получает от всего этого удовольствие. Лежит себе, книжки почитывает, а его все обхаживают денно и нощно. — Она поморщилась. — Я бы так не смогла. С ума бы сошла.

— У вас есть прислуга по имени Дарлин?

— Да, на кухне. — Ее лицо помрачнело. — При чем здесь она?

— Кто-то ее упоминал. Я лишь хотел…

Сесилия все хмурилась.

— Она вам что, нравится?

— Я никогда ее не видел.

— Тогда зачем спрашиваете?

— Такая у меня работа.

— Но вы ни разу не спросили обо мне.

— Ладно, — сказал я. — Где вы были вчера днем?

Она моргнула.

— Простите?

— Вчера, между половиной первого и часом дня. Где вы были?

— Зачем вам знать?

— Я следователь. Вот я и расследую.

— И что же вы расследуете?

— Вчерашнюю историю с ружейным выстрелом. Так где выбыли, когда это произошло?

Она тупо смотрела на меня.

— Какая вам разница?

— Может, вы что-то видели. Или слышали. Так я смог бы установить, кто стрелял.

— Не имею ни малейшего представления, кто мог стрелять. Я была в деревне.

— Где именно?

Она раздраженно закатила глаза.

— Это так важно?

— Да.

Она тяжело вздохнула, явно желая показать, как я ей надоел.

— Я была у Конни.

— Кто такая Конни?

— Она была моей няней. Сто лет назад.

— И вы были там между половиной первого и часом?

— Да, — сказала Сесилия, наклоняясь ко мне. И улыбнулась. — Ну вот, мы и договорились. — Она снова похлопала ладонью по одеялу. — Вы не хотите сесть сюда?

— Нет. Вам пора, Сесилия.

Она удивленно уставилась на меня.

— Простите?

— Пора уходить.

Она нахмурилась.

— Вы шутите.

— Нет.

— Но я же пришла к вам. Прождала несколько часов. Я же извинилась.

— Ага. Я это оценил. А теперь ступайте себе.

— Но я не хочу уходить.

— Простите, но это не имеет значения.

Она покачала головой. И снова скрестила руки.

— Я не уйду. Вы не можете меня заставить.

— Тогда уйду я. И поищу кого-нибудь, кто сможет проводить вас в вашу комнату. Например, вашу матушку.

Она сжала зубы.

— Я закричу. Все сбегутся. И я скажу, что вы на меня напали. Что вы меня изнасиловали. — Она задрала подбородок. — Я так и сделаю, не сомневайтесь.

— Чудесно. Когда все соберутся, вы объясните, что делаете здесь в два часа ночи.

Она оперлась ладонями о кровать и наклонилась ко мне.

— Я скажу им… — Ее лицо постепенно краснело, она почти плевалась. — Я скажу…

— Будет, Сесилия. Вам пора.

Она снова уставилась на меня. Широко раскрытыми глазами.

— Вы разрешили мне остаться только для того, чтобы задать эти дурацкие вопросы? Так? А я сама вам совершенно безразлична! — Она прищурилась и хлопнула по покрывалу обеими ладонями. — Вы… взяли, что хотели и теперь выпроваживаете меня вон?!

— Ага, — подтвердил я.

— Вы играли со мной! — Ее глаза превратились в щелочки. Сесилия круто повернулась, сдернула покрывало и двумя руками схватила подушку. Рот открылся, зубы сжались. Она швырнула подушкой в меня. Я ее поймал.

— Вы использовали меня! — Она спрыгнула с кровати. — Вы… грязный, мерзкий подонок!

Она обошла меня, сгорбившись и стараясь держаться подальше, насколько позволяла кровать. У двери она обернулась. Ее лицо исказилось от злобы.

— Надеюсь, Дэвид сделает из вас котлету!

Она повернулась, схватилась за ручку, открыла дверь и вышла, громко хлопнув дверью.

Глава двадцать восьмая

— Фил!

Я открыл глаза. Медленно. Неохотно. Пока я спал, кто-то извлек наружу мои глазные яблоки, вывалял их в песке и снова вставил обратно в глазницы.

— Фил!

Великий человек. Он стоял около моей кровати в темно-серой тройке. Гарри выглядел свежим, бодрым и жизнерадостным. Будь у меня в руке «кольт», я бы с удовольствием его пристрелил.

— Фил, — сказал он, — уже четверть седьмого.

— Угу.

— Пора вставать. Вспомните про сэра Дэвида. Вставайте и отделайте его.

— Угу. — Я закрыл глаза. — Да. Вы идите, Гарри. Я догоню вас внизу.

— Фил, я же ваш секундант. Мы должны прибыть вместе.

Я опять открыл глаза и посмотрел в потолок. Он висел надо мной, подобно огромному молоту, готовому того и гляди обрушиться.

— Ладно, хорошо. Сейчас.

Я со стоном скатился с кровати и заставил себя встать на ноги. Все мускулы свело, суставы скрючило.

Солнечный свет робко проникал в комнату. Англия находится всего в нескольких милях от Северного полюса, и летом там дни длиннее с обоих концов, хотя такого права им никто не давал.

Я проковылял мимо Великого человека в ванную комнату. Стащил пижаму, залез в ванну, встал на четвереньки и включил холодную воду. Подставил голову под струю. Она ударила мне по затылку, как кувалда.

— Подождите немного, Гарри, — сказал я. Я уже был одет, и мы стояли как раз напротив двери в апартаменты госпожи Аллардайс и мисс Тернер. Дверь была закрыта. Я постучал. Подождал. Снова постучал.

— Мы опоздаем, Фил, — нетерпеливо заметил Великий человек.

Я дернул дверь. Заперта. Повернулся к Великому человеку и кивком показал на замок.

— Проявите свое мастерство, Гарри.

— Фил! — Он смотрел на меня так, будто только что узнал, что у меня чума.

— Это важно, — сказал я. — Нам надо туда проникнуть. До горничной.

— Зачем?

— Расскажу позже. Действуйте.

На двери все еще висела маленькая карточка с именами госпожи Аллардайс и мисс Тернер. Великий человек уставился на нее.

Я совсем забыл, что он не знал, кто в какой комнате живет. Он знал только свою дверь, а больше он ничего не знал или не хотел знать.

Гарри взглянул на меня.

— Эти две женщины что, в опасности?

— Очень может быть.

— Вы точно не знаете?

— Это важно, Гарри.

— Но, Фил!

— Мы опоздаем. Поторопитесь.

С хмурым лицом он вытащил бумажник, достал оттуда отмычку, наклонился и вставил отмычку в замочную скважину. Клик. Он выпрямился, все еще хмурясь, повернул ручку и открыл дверь. Тут же отступил назад. Я вошел в комнату.

Постель госпожи Аллардайс была пуста, простыни и одеяла — отброшены в сторону. В матрасе образовалось большое углубление, как будто здесь только что валялся бык.

Я прошел в комнату мисс Тернер. Великий человек шел за мной. И наверняка хмурился.

Валик все еще лежал под одеялом. Мисс Тернер ловко все устроила, даже при свете дня он напоминал спящего человека. Я встал одним коленом на кровать и нагнулся, чтобы взглянуть на одеяло. И увидел восемь узких разрезов примерно в футе от подушки, каждый шириной в дюйм, на расстоянии двух-трех дюймов друг от друга.

— Что это, Фил?

— Одну минуту.

Я сбросил одеяло и простыню и присмотрелся к валику. Он был мягкий, обтянутый атласом и набитый пухом. В чехле были хорошо видны восемь узких разрезов, идентичных тем, что я увидел в одеяле. Я сунул палец в один из них. А когда вынул его, к нему прилипло крошечное перышко. Она недолго плавало в воздухе, затем опустилось на валик, вздрогнуло и затихло.

— В чем дело, Фил?

— Кто-то проткнул этот валик ножом сегодня ночью.

— Ножом?

— Когда мисс Тернер здесь не было. — Я отошел от кровати.

— Ножом?

— Да. — Я огляделся. Ничего.

— Но зачем?

— Чтобы убить мисс Тернер. Судя по всему.

Он перевел взгляд на кровать, потом снова на меня.

— Вы шутите, Фил?

— Я все расскажу по дороге.

Слуга, на этот раз незнакомый, во всяком случае мне, сообщил, что все ждут во дворике около оранжереи. Когда мы с Великим человеком подошли, я увидел, что действительно собрались все.

Даже лорд Боб присутствовал.

Ночью или ранним утром кто-то взял на себя труд нанести на траву белым порошком (наверное, известняк) ровный квадрат в сторонке от дворика. Квадрат был размером с боксерский ринг — каждая сторона длиной около двадцати четырех футов. Ограждения не было, но в противоположных углах стояли два деревянных кресла. Рядом с каждым стоял деревянный стул с прямой спинкой, а возле стула — маленький столик с увесистым стеклянным бокалом, хрустальным графином с водой и грудой белых полотенец.

Публика расселась на стульях, расставленных по трем сторонам квадрата, футах в двух от него. Сзади расположились низкие столы с большими кофейниками и чайниками. Почти все были одеты в черное, многие болтали, держа в руках фарфоровые чашки. В общем, обстановка была довольно веселая.

Мисс Тернер, госпожа Аллардайс и госпожа Корнель сидели втроем слева, с южной стороны ринга. Леди Перли, Сесилия и доктор Ауэрбах расположились впереди, с западной стороны. На кофейном столике перед ними кроме чайника лежал большой медный колокольчик, какой вешают на шею коровам.

Сэр Артур стоял рядом с леди Перли и, наклонившись, внимательно ее слушал. Мадам Созострис с мужем сидели справа, на северной стороне. Между этими двумя группами стояли лорд Боб и сэр Дэвид Мерридейл и беседовали. Сэр Дэвид был без пиджака, ворот рубашки расстегнут, рукава закатаны. Черные усы и вьющиеся волосы блестели в раннем утреннем свете. Он выглядел весьма импозантно.

Когда лорд Боб заметил нас с Великим человеком, он что-то сказал своему собеседнику и поспешил к нам.

— Гудини! Бомон! Рад вас видеть! — Несмотря на ранний час, его черный костюм и белая рубашка были тщательно выглажены. Все пуговицы правильно застегнуты, и галстук расположен точно по центру над жилетом. Он казался таким же энергичным и жизнерадостным, как всегда, пожалуй, даже чересчур. Но румянец исчез со щек — они приобрели желтоватую, восковую окраску. По бледной коже маленькими змейками вились темные вены. Кожа под воспаленными глазами была цвета жареной печени. Он повернулся ко мне и с гордостью махнул рукой в сторону ринга.

— Неплохо, верно?

— Я потрясен, — заверил его я.

Он просиял.

— Это все сэр Артур с моей женушкой. Встали чуть свет вместе со слугами. Здорово, а? — Он погладил усы и повернулся к Великому человеку. — А? Что скажете?

Великий человек кивнул и улыбнулся.

— Впечатляет, лорд Перли.

Лорд Боб ухмыльнулся.

— Алиса вчера вечером мне все растолковала. Боксерский поединок. Вы и Мерридейл. Великолепная мысль, подумал я. Даже символичная, не находите, а? Буржуазия против аристократии. И какое развлечение для гостей, а? Поможет забыть про старую свинью, призраков и прочую чушь. — Он внезапно нахмурился, как будто вдруг что-то вспомнил.

Лорд Боб бегло взглянул на остальных и снова повернулся к нам.

— Насчет прошлого вечера. — Он нахмурился и покачал головой. — Я просто возмутительно себя вел. Скандально. Уже перед всеми извинился, теперь вот хочу извиниться перед вами. Чертовски огорчен, что так случилось. Не знаю, что на меня нашло. Кварта или больше «Наполеона», а? — Он хмыкнул, но как-то безрадостно. И продолжал наблюдать за нами из-под колючих бровей. Я думаю, ему было стыдно, и еще я думаю, что он не привык стыдиться. Такое с ним случалось редко.

Великий человек сказал:

— Не стоит извиняться, лорд Перли.

Лорд Перли усмехнулся.

— Рад это слышать. Да зовите меня Боб, а? — Он повернулся ко мне и поднял брови. — Бодр и крепок, а? Готовы к главному событию?

— Ага.

— Прекрасно. — Он наклонился ко мне и подмигнул. — Поставил на вас пятерку. Не подведите, а?

Сегодня я ему нравился больше, чем вчера. Или он просто разочаровался в сэре Дэвиде.

— С кем вы спорили? — поинтересовался я.

— С мужем мадам как-ее-там. Этим костлявым типом. Танни, кажется?

— Демпси, — улыбнулся я.

— Неважно. Так или иначе, удачи вам, а? — Он усмехнулся и встал в боксерскую позицию. — Следите за левой, а?

— Попытаюсь.

— Молодец. А, Дойл, вот и вы. Можно начинать, не так ли?

Дойл, возвышавшийся над всеми нами, кивнул большой розовой головой.

— Практически да, лорд Перли. Но мне необходимо перекинуться парой слов с господином Бомоном.

— Милости просим, — сказал лорд Боб. — Я удаляюсь. — Он повернулся ко мне, еще раз усмехнулся и поднял вверх сжатую в кулак руку. — За левой, а?

Я улыбнулся и кивнул, и он поспешил прочь.

— Вот что, — начал Дойл. — Господин Бомон, вы действительно хотите, чтобы поединок состоялся?

— Ага.

Несколько секунд его взгляд скользил по моему лицу, подобно лучу прожектора.

— Вы на самом деле уверены, господин Бомон? Не обижайтесь, но сегодня утром у вас несколько… усталый вид.

— Я в порядке.

Он кивнул.

— Прекрасно. — Слегка улыбнулся. — Может, без пиджака и галстука вам будет сподручнее?

Пока я снимал пиджак, Дойл повернулся к Великому человеку.

— Вы будете в углу господина Бомона? В качестве его помощника?

— Секунданта, — поправил Великий человек.

— Ну да, — не стал возражать Дойл. — Позвольте я возьму. — Он взял мой пиджак, перекинул его через руку, взял мой галстук и положил его сверху на пиджак.

— Значит, вы готовы? — обратился он ко мне.

— Ага. — Я расстегнул пуговицу на манжете левого рукава рубашки.

— Хорошо. Вы с Гудини отправляетесь в тот угол. — Он кивнул в северо-восточную сторону ринга. Великий человек одарил меня самой широкой своей улыбкой и направился к указанному углу.

Гарри уже забыл и про мисс Тернер, и про старого графа, и про все, о чем я успел ему рассказать, пока мы спускались с лестницы. Просто он был возбужден, как я думаю. Возможно, потому, что ради разнообразия он стал частью публики, и ему никоим образом не надо было конкурировать с главным исполнителем.

Дойл крикнул:

— Сэр Дэвид!

Пока я закатывал рукава, сэр Дэвид, высокий и гибкий, шел к нам по траве. Для человека его размеров он отлично двигался. Он поднял брови и улыбнулся мне. Я кивнул. Но ответного кивка не удостоился. Не опуская бровей, он повернулся к Дойлу:

— Да?

— Я хочу убедиться, что нам всем понятны правила, — сказал Дойл. Произнося эти слова, он переводил взгляд то на меня, то на сэра Дэвида. — Раунды по три минуты с перерывом в одну минуту. У каждого участника, упавшего в течение раунда, в запасе десять секунд, чтобы подняться без посторонней помощи. Стоящий на колене приравнивается к упавшему, и если по нему наносится удар, поединок засчитывается в его пользу. Никаких борцовских захватов. Нельзя бить ниже пояса, по почкам или сзади по шее. Нельзя лягаться и кусаться. Ясно?

Сэр Дэвид улыбнулся.

— Вполне.

— Господин Бомон, ясно?

— Ага. — Хотя таким образом я лишался многих приемов из моего запаса.

— Прекрасно, — сказал Дойл. — Тогда по углам, джентльмены.

Я направился к моему креслу. Вокруг воодушевлено приплясывал Великий человек, усмехаясь и потирая ладони. Я повернулся и взглянул в сторону сэра Дэвида. У него секундантом был доктор Ауэрбах.

— Дамы и господа, — объявил Дойл. Его низкий голос раскатился по всей лужайке. — Добро пожаловать на состязание. Сегодня состоится боксерский поединок из десяти раундов по скорректированным правилам маркиза Куинзберри. Каждый раунд продлится три минуты. За временем будет следить леди Перли. Раунд заканчивается, когда она зазвонит в колокольчик. Леди Перли, покажите, пожалуйста.

К медному колокольчику сверху была привязана красная лента. Леди Перли улыбнулась и подняла колокольчик за ленту, вроде как за ручку. Стукнула по нему железным молоточком. Раздался резкий приятный звук, который, разлившись по широкой пустой лужайке, вскоре затих.

— Благодарю, — сказал Дойл. И повернулся к остальным. — Я буду судить поединок, и мои решения окончательные.

— Слушайте, слушайте! — воскликнул лорд Боб и захлопал в ладоши. Все тоже зааплодировали.

— В этом углу, — объявил Дойл, — у нас сэр Дэвид Мерридейл из Лондона.

Люди вежливо похлопали. Великий человек из-за моей спины крикнул:

— Бу-у-у!

Головы повернулись в его сторону. Громче всех, кажется, хлопала Сесилия Фицуильям. Леди Перли наклонилась к ней.

Дойл улыбнулся и кивнул в сторону каждого стола.

Полагая, что его в первый раз не услышали, Великий человек снова крикнул:

— Бу-у-у!

Аплодисменты смолкли. Дойл хмуро взглянул на нас.

— А в этом углу, — сказал он, — у нас господин Бомон из Америки.

За моей спиной Великий человек энергично захлопал в ладоши.

— Ура Филу! — завопил он.

Гости снова вежливо похлопали. Все, кроме Сесилии, — она сидела, сложив руки на груди. Леди Перли наклонилась к ней.

— Ура! — закричал Великий человек.

Я повернулся к нему и вполголоса попросил:

— Полегче, Гарри.

Он с ухмылкой наклонился ко мне. И сказал, перекрикивая собственные хлопки:

— Такова уж индустрия развлечений, Фил!

Он первым начал аплодировать и последним закончил.

— Джентльмены, — обратился к нам Дойл и жестом пригласил нас с сэром Дэвидом на ринг, — пожмите друг другу руки, пожалуйста.

Сэр Дэвид протянул руку. Я взял ее. Он решил показать, насколько крепок его захват, но я этого ожидал. Он улыбнулся. Вежливо.

— Не желаете сказать последнее слово, Бомон? — спросил он.

— Я слышал, мисс Тернер вам вчера отказала. Не повезло.

Он продолжал улыбаться, но кожа в углах его рта натянулась.

Он не посмотрел на мисс Тернер, но у меня создалось впечатление, что ему этого хотелось.

— Назад по углам, джентльмены, — распорядился Дойл. — Начинайте схватку, когда зазвонит колокол.

Я вернулся в свой угол. Великий человек ухмыльнулся и похлопал меня по плечу.

Небо было бледно-голубое, безоблачное. В свежем, чистом воздухе пахло нагревающейся землей. Вдалеке, на краю лужайки, друг за дружкой гонялись рыжие белки.

Дойл отошел к северной стороне ринга, ближе к лорду Бобу и леди Перли. Я оглядел собравшихся. Госпожа Корнель наблюдала за мной. Мисс Тернер тоже. И Сесилия. Сесилия тут же отвернулась.

Леди Перли подняла колокольчик и ударила по нему молоточком.

Я шагнул за черту ринга.

Сэр Дэвид держался прямо, откинув широкие плечи и красивую голову. Он приподнял и слегка выдвинул вперед руки и крепко сжатой в кулак левой стал описывать в воздухе круговые движения. Правая была поднята и прижата к подбородку. Левой ногой он ступал вперед, правая находилась под прямым к ней углом, уравновешивая его вес. У сэра Дэвида явно было плоскостопие, но все равно он двигался отлично.

Я шел к нему полусогнувшись, опустив плечи. Мы медленно покружили друг вокруг друга. Я очень тихо сказал:

— Тебе, наверное, обидно было, а, Дэви?

Он ударил меня левой, но я уклонился. Он шагнул на меня и снова ударил, немного потеряв равновесие. Я качнулся вправо, сделал вид, что собираюсь ударить левой и нанес прямой удар правой в область сердца. Он попятился, но я все равно его достал. Он размахнулся правой, целясь мне в голову. Я отбил удар левым предплечьем и нанес два быстрых удара левой ему по носу. Он поднял руки, и я нанес ему серию ударов в живот — левой, правой, снова левой. Из носа у него текла кровь. Он открыл рот и опустил руки, и тут его настиг еще один мой левый хук в нос. Его голова откинулась назад, подбородок задрался, и, вложив всю силу в правую руку, я нанес удар от бедра ему в челюсть. Почувствовал, как выскочил сустав на костяшке одного пальца.

Дэвид, уставившись в небо, сделал шаг назад, но тут ноги под ним подкосились, и он упал. Рухнул на спину, широко раскинув руки.

Я стоял над ним под голубым небом посреди вселенской тишины. Все замерло.

Внезапно подскочил Дойл, и я отошел в сторону. Он взглянул на меня с непонятным выражением, затем наклонился над сэром Дэвидом и начал медленно считать, при каждом счете опуская руку.

— Раз, — сказал он, — два.

Я дернул за палец, поставив его на место. Если помедлить, образуется опухоль, и тогда это надолго.

— Пять. Шесть. — Теперь Дойл считал громче, возможно, надеясь, что если он будет кричать, то сэр Дэвид услышит. Может, он и услышал. Ноги его слегка дернулись. Но он так и не встал.

Зрители молчали. Даже Великий человек. Я обвел всех взглядом. Госпожа Корнель глядела в сторону. Мисс Тернер смотрела на меня, опустив уголки губ.

— Девять, — сказал Дойл. — И десять.

Сэр Дэвид лежал неподвижно.

— Победил господин Бомон. — Дойл мрачно сгреб мое запястье в свою лапищу и поднял мою руку вверх. У меня создалось впечатление, что, будь его воля, он легко, как цветочек, выдернул бы меня из земли.

Внезапно рядом оказался Великий человек. Он радостно прыгал, хлопал меня по плечу и кричал:

— Гип-гип, ура! Гип-гип, ура!

Остальные проявили меньше радости. Они аплодировали, но коротко и тихо. У некоторых, верно, одна ладонь даже не касалась другой. Даже лорд Боб, только что выигравший пять фунтов, выглядел так, будто предпочел бы оказаться в другом месте. Сесилия повернулась к матери и громко и четко спросила:

— И это все?

Мать наклонилась к ней.

Дойл отпустил мою руку и медленно опустился на колени рядом с сэром Дэвидом. Я слышал, как тяжело он дышал.

Сесилия отодвинулась от шепчущей матери и возмущенно проговорила:

— Так ведь их должно было быть десять, этих штук. И он сказал, что каждая должна длиться три минуты.

Лежащий на земле сэр Дэвид снова дернул ногой. Дойл взглянул на меня.

— Он приходит в себя. Думаю, с ним все будет в порядке.

Я кивнул.

— Отлично.

— Простите, — раздался за моей спиной незнакомый голос.

Я повернулся. Дойл и Великий человек последовали моему примеру. Во дворике появились еще три человека. Одним из них был Бриггз в черной униформе. Рядом стояли двое в штатском. Один из них был толстый и выше меня ростом. Другой пониже, он приветливо улыбался.

— Всем доброе утро, — сказал он. — Оно и впрямь превосходное, не правда ли? «Ночь тушит свечи: радостное утро на цыпочки встает на горных кручах».^[17] — Он снова улыбнулся. — Позвольте представиться. Инспектор Марш. А это мой помощник, сержант Медоуз. Мы прямо из Лондона. Из департамента уголовного розыска.

Глава двадцать девятая

— Ну что же, господин Бомон, — сказал инспектор Марш, — вы уже освоились в Мейплуайте. Ведь вы здесь с пятницы, как я понимаю. К тому же вы пинкертон, опытный сыщик, так? — Он улыбнулся. — Нам очень повезло, что вы оказались здесь.

Я решил, что он так шутит. Эта мысль постоянно приходила мне в голову во время разговора.

Он улыбнулся сержанту Медоузу.

— «Счастливый это день для нас с тобой, мальчуган; и мы за него отплатим добрым делом!»^[18] — Сержант кивнул, не сводя с меня глаз. Марш снова повернулся ко мне. — «Зимняя сказка». Вы знакомы с Шекспиром, господин Бомон.

— Лично — нет.

Он хихикнул.

— Прелестно. Мы с вами непременно сработаемся. — Он улыбнулся. — Стало быть, вы живете в этом доме уже два дня и были свидетелем всех таинственных событий. И, можно не сомневаться, держали ухо востро? Задавали вопросы одним, другим? Признавайтесь. — Он сухо улыбнулся, прищурился и погрозил мне тонким пальцем. — «В твоих глазах признание читаю»,^[19] разве нет?

Я улыбнулся.

— Да, задавал вопросы одним, другим.

— Ну, разумеется, леопард никогда не меняет своих пятен, верно? Я другого и не ожидал. — Он уселся поудобнее, поддернул брюки, чтобы не смять стрелку и положил нога на ногу, правую на левую.

— Тогда, если не возражаете, просветите нас с сержантом.

Мы втроем сидели в библиотеке. Марш и сержант Медоуз заняли диван, я примостился в кресле. Сержант расположился слева от Марша с блокнотиком на широком колене. Ему было под сорок, одет в черный костюм, очень крупный мужчина, почти такой же широкий и высокий, как Дойл. Ранние залысины, редкие темные волосы, точно лаком, приклеены к квадратному черепу. Тяжелая челюсть отливала синевой: у него была такая борода, что успевала отрасти, пока он смывал мыло с бритвы. Поперек густой левой брови — заметный шрам, в форме запятой, нос сломан, по меньшей мере единожды, и плохо починен. Судя по всему, жизнь у английских сержантов полиции не слаще, чем у сержантов полиции в Америке.

Инспектору Маршу было за сорок. Нос ему никогда не ломали. Это был узкий, аристократический нос на узком же, аристократическом, подвижном лице. Нос был тонкий, как и остальные черты лица — волосы, густые и темные, брови, скулы, заостренный подбородок, небольшой, резко очерченный рот. Изысканный серый шерстяной костюм в утонченную полоску был подогнан по его стройной атлетической фигуре. Кончик светло-серого платка изящно выглядывал из нагрудного кармана пиджака. Марш выглядел до того деликатно-изысканным, что я стал опасаться, не воспарит ли он ненароком и не улетит ли прочь.

Но век деликатных полицейских недолог. Впрочем, глаза Марша, карие с зеленью, смотрели вовсе не деликатно. Хотя лицо казалось открытым и честным. Он улыбался, шутя со мной, складывал губы бантиком или покусывал нижнюю мелкими белыми зубами. Время от времени он двигал бровями — то опускал, то поднимал, — удивляясь или веселясь. Но, когда он смотрел мне в глаза, взгляд его становился холодным, рассудительным и пристальным.

Марш захотел побеседовать со мной наедине. Во дворике лорд Боб сам познакомился с инспектором и представил ему остальных: леди Перли, Сесилию, сэра Артура, Великого человека и сэра Дэвида, который уже поднялся с травы, но соображал пока еще туговато. Меня лорд Боб представил последним, назвав «телохранителем Гудини из пинкертонов».

Марш улыбнулся мне и сказал:

— Прелестно! Живой пинкертон. Замечательно! — Он повернулся к лорду Бобу, и его тонкое подвижное лицо внезапно помрачнело. — Лорд Перли, позвольте мне принести вам свои соболезнования. «Увы, потеря невознаградима. Здесь даже и терпенье не поможет».^[20] «Буря».

Лорд Боб моргнул.

— Да. Хорошо. Большое спасибо.

Марш наклонился к нему.

— Вы, вероятно, посчитаете меня не очень учтивым, и я покорнейше прошу меня извинить, но не найдется ли у вас укромного уголка, где я мог бы уединиться с господином Бомоном? Нам надо кое-что обсудить. — Он понизил голос и опустил брови. — Очень важные вопросы, сами понимаете. Тихо-тихо.

Лорд Боб как будто удивился. То ли просьбе, то ли самому инспектору Маршу. И то верно, инспектор Марш мог удивить кого угодно. Но, как истинный джентльмен, лорд Боб сказал:

— Разумеется. Есть библиотека.

— Библиотека! — воскликнул Марш, раскрыв глаза от удовольствия. — Замечательно! — Он наклонил голову. — «Найди же нужную средь книг моих и горе позабудь…»^[21] «Тит Андроник».

Лорд Боб уставился на него. Марш повернулся ко мне.

— Вы знаете, где библиотека? Я кивнул.

— Прелестно. Леди Перли, лорд Перли, дамы и господа, надеюсь, вы простите нам это вторжение. Вы наверняка думаете: полиция, бюрократизм, неприятные вопросы, и я готов с вами согласиться. Надеюсь, однако, вы потерпите, пока я ненадолго уединюсь с господином Бомоном. А потом буду с нетерпением ждать возможности побеседовать с каждым из вас.

Теперь на него таращился не только лорд Боб. Марш повернулся ко мне и улыбнулся:

— «Смелей, Макдуф, не трусь!»^[22]

Устроившись в библиотеке, я, все еще без пиджака, спросил:

— Начинать сначала?

Он улыбнулся так, будто я высказал мысль, до которой он сам бы не додумался, но которая пришлась ему по душе.

— Да, с самого. Так с чего же все началось? Господин Гудини нанял вас в Соединенных Штатах, правильно?

— Да. — Я рассказал ему все: о Великом человеке и Цинь Су в Буффало, о неудачном покушение в «Ардморе» в Филадельфии, о нашем путешествии в Париж, о телеграмме из агентства, где говорилось, что Цинь Су, возможно, приплыл из Нью-Йорка в Роттердам.

Марш слушал меня, положив голову на спинку дивана и уставившись в потолок. Его правый локоть опирался на подлокотник дивана, рука была поднята, а указательный палец вытянут и кончиком касался изысканного углубления в правой щеке.

— Гм-м, — произнес он, не сводя глаз с потолка. И задумчиво поджал губы. — Значит, по сути у вас нет доказательств, что этот другой иллюзионист вообще прибыл в Англию?

— Нет, — согласился я. — Но маршрут турне Гудини был напечатан в американских газетах еще до его отъезда. Потом телеграмма из агентства. Думаю, он знал, где его искать.

Марш наклонил голову и улыбнулся.

— Но, дорогой мой друг, разумеется, вы правы. Я вовсе не пытаюсь вас критиковать. Я с глубоким уважением отношусь к вашей конторе и уверен, вы действовали наилучшим образом. Совершенно уверен. Я лишь пытаюсь расставить все по местам. — Он улыбнулся и взмахнул рукой. — «Как дети расшалившиеся, мысли повиноваться мне уж не хотят».^[23] «Троил и Крессида».

Я кивнул.

— Итак, — сказал он, — вы прибыли сюда в пятницу вечером.

— Правильно.

— В котором часу?

Я ответил. И рассказал о знакомстве с другими гостями и о том, как мы с Великим человеком ушли из гостиной в свои апартаменты. Рассказал, как я обнаружил, что кто-то рылся в моем чемодане, и как Великий человек заметил, что кто-то пытался залезть и в его чемодан.

— Ага, — сказал он, — дело принимает крутой оборот. Что-нибудь украли? — спросил он.

— Нет.

— Вам не показалось это странным?

— Нет. Там нечего было брать.

Он улыбнулся сержанту Медоузу:

— «Лишь нищий может счесть свое именье».^[24]

Обращаясь ко мне, он сообщил:

— «Ромео и Джульетта».

— Угу.

— И что вы сделали? Сообщили кому-нибудь о попытке ограбления? Лорду Перли, например?

— Нет. Ничего же не украли. Я лег спать. И посреди ночи услышал женский крик.

Марш взглянул на сержанта Медоуза.

— Все круче и круче, а, сержант? — Он повернулся ко мне. — И вы решили выяснить, кто кричит и почему. — Он улыбнулся своей хитрой улыбкой и снова погрозил пальцем. — Если я составил правильное мнение о пинкертонах, то вы наверняка это выяснили.

— Да, кричала мисс Тернер. Она живет в соседней комнате. — Я не стал упоминать, что я тогда не спал, а беседовал с Сесилией Фицуильям. Я рассказал только о сцене с участием мисс Тернер и госпожи Аллардайс, а затем с сэром Дэвидом и госпожой Корнель.

— Потрясающе! — воскликнул он, радостно улыбаясь и всплескивая руками. — Привидение! Обожаю истории с привидениями. Как, говорите, его звали? Лорд Реджинальд?

— Она так сказала. Не я.

— Ну да, — согласился он, — вы не говорили. — Он откинулся назад. — И какой это был призрак? Нельзя ли поточнее? Может, он из тех, кто бродит с собственной головой под мышкой?

— Нет.

— Гремел цепями?

— Нет, — повторил я. — Вы хотите, чтобы я продолжал? И рассказал все, что узнал об этом призраке?

Он резко отмахнулся.

— Нет, нет и нет. Пожалуйста. Я предпочитаю факты. «Речам правдивым ни к чему прикрасы».^[25] — Даже если он не говорит вам, откуда цитата, вы все равно понимаете, что это цитата. Голос его становится тогда более четким, более изысканным.

— Скажите, — попросил он, — а мисс Тернер каким-нибудь образом пострадала от этого… визита?

— Нет. Она испугалась. Дрожала. Но не пострадала.

Он кивнул.

— И что потом?

— Я ушел к себе и лег спать.

— Больше никаких призраков?

— О других ничего не знаю.

— Жаль. А на следующий день? В воскресенье?

В дверь библиотеки постучали.

— Войдите! — крикнул Марш.

Дверь открылась, и появился Бриггз. В это утро у него на лице снова не было никакого выражения, зато он нес мой пиджак и галстук, перекинув и то и другое через руку.

— Извините, джентльмены. Господин Бомон, леди Перли пожелала, чтобы я отнес вам ваши вещи.

Я встал.

— Спасибо, господин Бриггз. — Он пересек комнату и торжественно протянул мне галстук, как будто это был государственный флаг. Затем, так же торжественно, подал пиджак.

— Спасибо, — сказал я. — И поблагодарите за меня леди Перли. — Я перекинул галстук и пиджак через спинку стула и снова сел.

— Непременно, сэр. Она также желает знать, не хотите ли вы, чтобы вам подали сюда и ваш завтрак?

— Да. Это было бы здорово, господин Бриггз. Скажите ей, это очень мило с ее стороны.

— Да, сэр. — Бриггз повернулся к Маршу. — И она велела, сэр, спросить вас, не желаете ли вы и другой джентльмен что-то на завтрак.

Марш улыбнулся.

— Замечательная мысль. — Он повернулся ко мне и признался. — Мы оба умираем с голоду. Ни маковой росинки во рту после отъезда из Лондона. «Если любовь, этот хамелеон, питается воздухом, так я-то питаюсь пищей и с большой охотой подзакусил бы».^[26] — Он повернулся к Бриггзу. — «Два веронца».

Бриггз кивнул. Возможно, он уже знал это.

— Да, сэр, — сказал он, — я распоряжусь, чтобы Хиггенз скорее сюда кого-нибудь прислал.

— Замечательно. И, Бриггз, вас ведь так зовут?

— Сэр?

— Бриггз, будьте добры, спросите лорда и леди Перли, не соблаговолят ли они присоединиться к нам здесь, скажем, через час?

— Да, сэр. Слушаюсь, сэр.

— Большое спасибо.

Бриггз повернулся и вышел. Закрыл за собой дверь.

Я перекинул петлю галстука через голову и заправил его за воротник.

— Вы хотите, чтобы я соскочил, когда сюда придут леди и лорд Перли?

В первый раз старший инспектор Марш искренне смешался.

— Соскочил с чего? — спросил он.

Я улыбнулся.

— Вы хотите, чтобы я ушел? Оставил вас одних?

— Нет-нет. Разумеется нет, дружище. Мы же коллеги, не так ли? Союзники, у нас одна цель. «Оставшись здесь, обречены мы оба…»^[27] «Два знатных родича».

— Так и есть. — Я кончил завязывать галстук.

Он поджал губы.

— Разумеется, ученые сомневаются, вся ли эта работа была написана великим бардом.^[28]

— Угу.

— Итак, — сказал он, — мы собирались обсудить события субботы.

— Да. — Я поведал ему о завтраке с лордом Бобом и о прогулке с Великим человеком по гравийной дорожке. О встрече с мисс Тернер и ее лошадью. Рассказал я и о том, как мы сидели под деревом с бронзово-красными листьями вместе с госпожой Аллардайс и госпожой Корнель и как подъехал на мотоцикле лорд Боб. Рассказал, как из леса неожиданно выскочила мисс Тернер на лошади, которую ей едва удалось удержать перед нашим носом.

Марш смотрел в потолок, но тут снова перевел взгляд на меня.

— Почему у нее лошадь понесла? Вы знаете?

— Она сказала, жеребца напугала змея.

— Понятно. И что дальше?

В дверь снова постучали.

— Войдите! — крикнул Марш.

Это был слуга с тележкой на колесиках. Он водрузил около моего кресла низенький стол, затем снял с тележки тарелку, накрытую серебряной крышкой, и поставил ее на столик. Достал серебряные приборы, льняную салфетку, чашку с блюдцем и маленькие чайники с кофе и чаем. Затем он повторил ту же процедуру для сержанта и Марша, поставив все на кофейный столик. И спросил:

— Больше ничего не желаете, джентльмены?

Марш улыбнулся.

— Нет, большое спасибо.

— Рад слышать, сэр, — сказал слуга, кивнул и вышел из комнаты строевым шагом.

— Они прекрасно кормят, лорд и леди Перли. — Марш кивнул в сторону моей тарелки. — Пожалуйста, ешьте. Получайте удовольствие. Беспокойство во время еды плохо влияет на пищеварение.

Я снял крышку с тарелки. Яичница, бекон, колбаски, жареные помидоры, тост, намазанный маслом, дохлая рыба. Я взял в руки вилку.

Марш орудовал своими вилкой и ножом с точностью хирурга, разрезая белок яичницы на геометрически правильные квадраты. Он осторожно погрузил кончик ножа в желток, аккуратно размазал его по белку и положил результат своих трудов в рот. Вилку он держал в левой руке, как принято в Англии. И ел небольшими кусочками. Задумчиво. Деликатно. Проглотил, взглянул на меня и вытер рот салфеткой.

— Прибыла мисс Тернер, — сказал он. — Что произошло дальше?

Я проглотил ломтик колбаски.

— Кто-то выстрелил из винтовки.

Марш поднял брови.

— Выстрелил из винтовки. Откуда? — Он положил в рот еще один ровный квадратик белка.

Сержант Медоуз отложил свой блокнот и набросился на еду с таким рвением, будто он не ел с конца войны. Он наклонился над тарелкой, и его локти задвигались, подобно крыльям.

— Из леса, — сказал я. — Примерно со ста пятидесяти ярдов. Тогда я думал, что стреляли в Гарри. — Я отрезал ломтик бекона и положил в рот.

Марш осторожно размазывал желток по белку.

— Вы полагали, это был тот иллюзионист… как бишь его?

— Цинь Су. — Я проглотил бекон.

— Вы думали, из винтовки стрелял Цинь Су? — Он съел еще кусочек яичницы.

— Тогда — да.

Он пожевал. Очень аккуратно. Тщательно. Проглотил. Вытер рот салфеткой.

— Вы хотите сказать, что с той поры изменили свою точку зрения?

— Да.

— Освежите мою память, пожалуйста. Кто из гостей тогда развлекался там, на лужайке?

И снова в дверь постучали.

— Напоминает вокзал «Виктория», верно? — Марш улыбнулся. — Войдите! — крикнул он.

Дверь распахнулась, ударилась о фиксатор и отскочила назад. Великий человек придержал ее левой рукой.

— Фил, — сказал он, — мы уезжаем.

Глава тридцатая

Я проглотил кусок яичницы.

— Что такое, Гарри?

Он сдвинул брови.

— Бесс. — Он отпустил дверь — она захлопнулась — и вошел в комнату. — Я только что говорил с ней по телефону. Она звонила из Парижа. Собирается сегодня уехать. Будет в Лондоне завтра утром. Завтра утром, Фил. Я должен быть там к ее приезду.

Я взглянул на инспектора Марша. Он вежливо улыбался Великому человеку.

— Простите, — сказал он, — вы господин Гудини?

Великий человек повернулся к нему и недовольно нахмурился.

— И кто такая Бесс? — спросил Марш.

Я продолжал есть. У меня было предчувствие, что завтрак вот-вот прервется.

— Моя дорогая жена, — объяснил Великий человек. — Она была тяжело больна, осталась в Париже. Что-то с желудком. Ужасная пища, все эти тошнотворные французские соусы. Слава богу, сейчас ей уже лучше, она снова может ехать. Мне было очень приятно познакомиться с вами, инспектор, и я сожалею, что у нас не было возможности побеседовать. Но мы с господином Бомоном покидаем Мейплуайт.

Я прикончил яичницу.

— Да, — сказал Марш, — это вы так говорите. Но ведь вы понимаете, господин Гудини, что речь идет о полицейском расследовании?

Сержант Медоуз наливал себе кофе. Мне это показалось разумной идеей, и я последовал его примеру.

Великий человек хмурился. Раздраженно.

— Разумеется, понимаю. Но я ведь здесь просто гость. Расследование не имеет ко мне никакого отношения. Фил, как быстро вы сможете собрать вещи?

Я отпил глоток кофе.

— Ну, Гарри… — начал я.

— Думаю, — вмешался Марш, — вам не составит труда попросить кого-нибудь в Лондоне встретить вашу жену. Я…

— Не может быть и речи, — перебил Великий человек. — Бесс ждет, что ее встречу я. — Он выпрямился во весь рост. — За все годы нашего брака, инспектор, я ни разу не огорчил жену.

Марш улыбнулся.

— Честь вам и хвала, господин Гудини, — сказал он. — Но я вынужден с огорчением известить вас, что никому не будет разрешено покинуть Мейплуайт, пока не закончится предварительное расследование.

Раздражение уступило место изумлению.

— Разрешено?

— Гарри… — вмешался я.

Марш сказал:

— Мы с сержантом Медоузом…

— Инспектор, — заявил Великий человек, — вы не понимаете. Моя жена приезжает в Лондон. Утром. И я буду там.

— Господин Гудини… — сказал Марш.

Великий человек заговорил медленно, желая убедиться, что Марш все понял.

— Инспектор, вы знаете, кто я такой?

— Конечно, — сказал Марш, радостно улыбаясь. — Вряд ли я мог этого не знать, верно? Дня не проходит, чтобы я не натыкался на ваши красочные афиши. Они расклеены по всему Лондону, так ведь? Повсеместно, так сказать.

— Тогда вы наверняка догадываетесь, — продолжал Великий человек, — что здесь, в Англии, я пользуюсь некоторым влиянием. Я честно предупреждаю вас…

— Гарри. — Я встал. — Пойдемте, Гарри, на воздух. Поговорим. Мы вернемся через минуту, инспектор.

Он повернулся ко мне:

— Но, Фил…

— Пошли. — Я взял его за руку. Он сопротивлялся, я почувствовал, как вздулись мускулы его руки. Голову он держал высоко, испепеляя Марша взглядом серых глаз. Марш продолжал вежливо улыбаться.

Я потянул Великого человека за руку.

— Гарри, пойдемте. И во всем разберемся.

Неохотно, но с поднятой головой он вышел за мной из библиотеки.

— Этот человек сошел с ума, Фил!

— Он полицейский, Гарри.

— Он одноклеточный!

— Я так не думаю.

— Но вы же слышали, я все объяснил. А он и слышать ничего не хочет!

— Гарри, он выполняет свою работу.

— Не разрешено! Как он смеет? Бесс будет в Лондоне завтра!

Мы стояли в коридоре недалеко от библиотеки. Великий человек ходил взад-вперед по паркетному полу, размахивая руками. Я прислонился к стене, сложив руки на груди.

— Почему не позвонить ей? — спросил я. — И не предложить ехать следующим поездом, например, завтра?

Он прекратил мерить шагами коридор, повернулся ко мне и уперся руками в бока.

— Я отказываюсь. Решительно. Я же дал слово. А Гудини никогда не нарушает своего слова.

— Гарри, вы просто упрямитесь. Сердитесь на Марша.

— У меня есть на это все основания.

— Марш должен поговорить с каждым. Он должен понять, что происходит.

— Что? — Он наклонился ко мне. — Что, Фил? Что такого ох-какого-важного он должен понять?

— Гарри, я уже говорил вам. Придется потерпеть. Вчера кто-то пытался заколоть мисс Тернер. Возможно, тот же самый человек, который вчера стрелял. Может, он попытается снова. И мисс Тернер будет в опасности, Гарри, пока кто-нибудь не разберется, что же все-таки происходит. Кроме того, возможно, все это — выстрел и нож — как-то связано со смертью графа. Я не очень-то верю в самоубийство.

Он покачал головой.

— Мы уже это обсуждали, Фил. Это наверняка самоубийство. Никто не смог бы открыть ту дверь. Я осмотрел ее самым тщательным образом.

— Но что же с ним все-таки происходило, с этим графом? Почему он бродил ночами, изображая привидение?

Гарри покачал головой.

— Граф был парализован, Фил.

— Он говорил, что парализован. И вел себя как паралитик. Но я же рассказал вам, Гарри, мисс Тернер нашла все эти вещи в его комнате.

— Разумеется, их туда положили.

— Зачем?

— Чтобы его опорочить.

— Она нашла все это случайно. Да и зачем кому-то порочить графа?

— Понятия не имею.

— Вот именно. Я тоже.

Он открыл рот и тут же закрыл. Глубоко вздохнул. Глянул в узкое окно и нахмурился. Склонил голову набок.

— Я могу просто взять и уехать, — заявил он, обращаясь больше к себе самому, чем ко мне. — Кто мне помешает?

— Марш, — ответил я. — Он может позвонить, предупредить все посты на дорогах. «Лансия» не обычная машина, ее трудно не заметить, Гарри. Вас арестуют. Посадят в тюрьму. И Бесс будет в восторге.

Гарри повернулся ко мне.

— Ни в одной тюрьме не смогут удержать Гудини.

— Замечательно. Вы сбежите из тюрьмы. Они будут стрелять. И вам придется ловить пули, как Цинь Су. Только не зубами.

Гарри снова нахмурился и отвернулся. Еще раз глубоко вздохнул и постучал кулаком по каменному подоконнику.

— Я отказываюсь сидеть здесь, как в ловушке, — заявил он. Сунув руки в карманы, он уставился на зеленую лужайку Мейплуайта. При свете солнца морщины вокруг его рта казались глубже и темнее.

— Гарри, — сказал я, — все это не займет много времени. Пусть Марш пошарит вокруг,поспрашивает. Пусть схватит суть дела.

Он фыркнул.

— Если мы будем ждать, пока Марш схватит суть дела, мы застрянем здесь до белых мух. — Он покачал головой. — Какой абсурд! — сказал он, обращаясь к оконной раме. — Гудини в заключении.

— Позвольте ему, Гарри. Возможно, на все про все уйдет не больше двух часов.

Он повернулся ко мне и прищурился.

— Ага, — произнес он.

— Ага?

Он величественно кивнул.

— Теперь я понял.

— Что именно?

— Вы сами хотите схватить суть, так ведь, Фил? — Он вынул руки из карманов и скрестил их на груди. — Вам просто любопытно, я угадал? Как настоящий пинкертон, вы заинтригованы. И к тому же, как видно, переживаете за мисс Тернер.

— Конечно, мне любопытно, но…

— Но, Фил, вас же наняли не для того, чтобы вы проявляли любопытство насчет Мейплуайта. Разве не так?

Я вздохнул.

— Да.

— Или беспокоились по поводу мисс Тернер?

— Нет.

— Скажите вот что, Фил. Допустим, я смогу уехать, вернее, мне разрешат уехать, скажем, через полчаса. Вы поедете со мной? В Лондон?

— Да.

— Даже если, уехав, не сможете схватить вашу суть? Даже если мисс Тернер будет в опасности?

— Я обязан выполнить свою работу.

— Но, если честно, Фил, отъезд вас не обрадует?

— Мне платят не за то, чтобы я радовался.

Гарри покачал головой.

— Скажите честно, Фил.

— Честно, Гарри? — Я пожал плечами. — Я бы постарался вас отговорить.

— Что вы сейчас и делаете.

— Да. — Я улыбнулся. — Так и есть.

Он печально кивнул.

— Я это ценю, Фил. Вашу честность. И вашу личную преданность мне. Я вам признателен.

Гарри протянул левую руку и положил ее мне на плечо, в точности как священник перед благословением.

— Хорошо, Фил, я сам доберусь до сути. Ради вас я выясню, что происходит в Мейплуайте.

Он убрал руку с моего плеча и достал часы.

— Сейчас половина девятого. — Он задумался. — Мне может понадобиться несколько часов. Придется кое-кого порасспросить. — Он снова повернулся ко мне. — Но если мы уедем отсюда после чая, то будем в Лондоне около полуночи. Останется время отдохнуть, перед тем как отправиться на вокзал встречать Бесс.

— И все ради меня, — заметил я.

Он сунул часы в карман жилета.

— Ради нас обоих, Фил. И ради Бесс.

— Как же вы собираетесь этого добиться, Гарри?

— Я узнаю правду. Согласен, в Мейплуайте творится что-то странное. Да, вы только что мне все прояснили. Что-то таинственное. Чтобы все это выяснить, нужен особый склад ума. Ум должен быть тонкий, с малых лет натренированный распутывать всякие загадки и головоломки. Инспектор Марш похвастать таким умом явно не может. Но вы же знаете, Фил, Гудини обладает таким умом. Трюки, обман, мошенничество — все это для меня сущие пустяки.

— Угу.

Гарри одарил меня своей широкой, чарующей улыбкой.

— К чаю все будет закончено, Фил, — сказал он, хлопнул меня по плечу, повернулся и вышел.

Когда я вернулся в библиотеку, инспектор Марш поставил чашку с кофе и улыбнулся.

— Господин Гудини ушел?

— Ненадолго, — сказал я.

Я снова сел. Сержант Медоуз взял блокнот.

— Надеюсь, он не станет бродить вокруг Мейплуайта, — заметил инспектор.

— Нет. Он решил сам разобраться в этом деле.

Марш поднял брови.

— В каком именно?

— В обоих. Во всех.

— Как мило с его стороны.

— Уж такой он человек.

— И как, позвольте спросить, он собирается это сделать?

— Понятия не имею.

— А сколько времени ему потребуется для этого подвига?

— Он полагает, что справится к чаю.

— Надо же. Значит, так. Продолжим. Вы говорили о гостях, которые находились на лужайке, когда раздался выстрел.

Я рассказал ему об этом. Я рассказал ему обо всем. Как гонялся за стрелком. Как объяснял лорду Бобу в его кабинете, чем я занимаюсь, а затем, позднее, и сэру Артуру. О чаепитии днем. О том, как выяснилось, что дверь графа заперта. Как мы ее взломали и нашли тело. О том, что лорд Боб схватил «Смит энд Вессон», а затем положил обратно на пол. О том, что я обнаружил в большом зале и что из «винчестера» стреляли. О моем разговоре с Карсоном, камердинером графа. О беседе со старшим инспектором Хонниуэллом насчет пепла на полу.

— Создается впечатление, — сказал Марш, — что старший инспектор недостаточно высоко оценил вашу помощь.

— Наверное, его голова была слишком занята другими делами.

— Вне всякого сомнения, — сухо заметил Марш. И при этом изящно взмахнул рукой. — Пожалуйста, продолжайте.

Я рассказал ему о своем разговоре с Бриггзом, от которого я узнал, что по ночам графа навещала Дарлин, кухарка. Инспектор Марш поднял брови.

— Бриггз? — улыбнулся он. — Верный лакей? «Служил без ропота и без отказа».^[29] «Буря» Вы уже общались с этой полуночницей Дарлин?

— Еще нет.

Он кивнул.

— Продолжайте, пожалуйста.

Я рассказал ему про ужин. Про сеанс и появление лорда Боба. И про то, как навещал госпожу Корнель.

— Вы направились в ее комнату только затем, чтобы обсудить события в Мейплуайте?

— Верно. И тут появилась мисс Тернер.

— Мисс Тернер, которая видела привидение?

— Она самая.

Я как раз заканчивал рассказывать о том, что мисс Тернер нашла в комнате графа украденные безделушки, бороду и парик, когда в дверь постучали.

— Войдите! — крикнул Марш.

Появился слуга, он придержал дверь, и в библиотеку торжественно вошли лорд Боб и леди Перли.

Глава тридцать первая

Марш с Медоузом встали, я тоже.

— Большое спасибо вам обоим за то, что присоединились к нам, — сказал Марш. — Разумеется, я понимаю, насколько ужасным кажется мое вторжение в ваш прелестный дом.

— Профессия обязывает, верно? — сказал лорд Боб. Лицо у него стало прежним — цветущим. Возможно, утренняя яичница привела его в норму. Или рыба, которую он съел за завтраком. — Мне самому это поперек горла, — добавил он. — Во все лезут, кругом рыщут, грязь всюду разносят. Но такая работа, верно? Долг. Ответственность. Прекрасно понимаю.

Он подвел леди Перли к стулу с высокой спинкой и придержал его, пока она садилась. На ней снова было черное платье, и выглядела она, как обычно, величественно. Пепельно-светлые волосы были зачесаны за уши и сверкали, подобно короне. Она улыбнулась лорду Бобу, затем повернулась и улыбнулась нам.

Лорд Боб сел на стул рядом с ней. Мы с Маршем тоже сели.

— Правда, у меня мало времени, — заметил лорд Боб. — У нас обоих. Церковная служба в деревне. В десять часов. Я обычно не хожу, понятно. Опиум для народа, а? Да и местный викарий сущий тупица. И все же в таких обстоятельствах. Смерть в семье и так далее. По сути, нет выбора.

— Конечно, разумеется, — согласился Марш. Он повернулся к леди Перли. — Леди Перли, позвольте мне выразить глубокое сожаление по поводу вашей утраты. Я извиняюсь перед вами, как и перед его светлостью, за мое вторжение в столь неподходящее время. Боюсь, это неизбежное зло.

— Понимаю, инспектор. И благодарю вас. Марш кивнул.

— Но, как вы, верно, знаете, «чем проще речь, тем в горе нам понятней».^[30] «Бесплодные усилия любви».

Слуга незаметно двигался по комнате, собирая грязные тарелки, и с величайшей осторожностью, как будто они были древними реликвиями, уносил их к столику на колесиках, оставленному в углу.

— Да, Бомон, — сказал лорд Боб. — Не имел возможности поздравить вас. Вы здорово отделали Мерридейла. Очень лихо. Вы большой мастер, вне всякого сомнения. Просто дока. — Он наклонился поближе и прищурился. — Случайно не занимались боксом всерьез, а?

Я кивнул.

— До войны.

Он хлопнул себя по бедру и повернулся к леди Перли.

— Ну что, Алиса? Я же говорил! — Он снова обратился ко мне и нахмурился. — Никогда не упоминали об этом при Мерридейле?

— Он никогда меня об этом не спрашивал, — ответил я.

Лорд Боб снова недовольно нахмурился.

— И все же. Это ваш долг. Должны были сказать.

Леди Перли положила ладонь на руку мужа.

— Все уже позади, Роберт. Верно? Да и боксерский поединок затеял не господин Бомон. А сэр Дэвид.

Лорд Боб не хотел сдаваться.

— Все так, — пробормотал он. — И все же.

Леди Перли сжала его руку и повернулась к инспектору Маршу.

— Вы хотели задать нам какие-то вопросы, инспектор?

Слуга закончил собирать посуду и выкатил столик из библиотеки.

— Да, миледи, — сказал Марш. Он повернулся к лорду Бобу. — И я постараюсь не затягивать, лорд Перли. «Дух времени научит быстроте».^[31] «Король Иоанн».

— В самом деле? — сказал лорд Боб, устраиваясь поудобнее. — Верю вам на слово. Надо бы мне побольше читать. Почитываю «Панч».^[32] Ну и Маркса, естественно.

Марш коротко улыбнулся.

— Понятно. Так вот, лорд Перли. Относительно смерти графа. До этого события вы случайно не замечали, может, он был расстроен? Подавлен?

Лорд Боб пожал плечами.

— Ну, он же, знаете ли, был не в себе. А кто может предвидеть, что сделает безумец? Как вообще определить безумие, а?

— В каком смысле «не в себе»? — поинтересовался Марш.

— Все еще жил в девятнадцатом веке. Даже, вернее, в шестнадцатом. Настоящий реакционер. На все один ответ. Пороть их надо! Арендаторы задержали ренту. Пороть! Рабочие протестуют. Пороть! В стране два миллиона безработных, инспектор. И тем не менее банкиры да капиталисты всякие неплохо нажились на войне, разве не так? Захватили нефть у арабов, с помощью Лоуренса^[33] и его компашки. Суэцкий канал заграбастали. В казну потекли немецкие денежки по репарации. — Он покачал головой. — Сущие злодеи, я так считаю.

— Конечно, — согласился Марш. — Но вернемся к вашему отцу, лорд Перли. Считаете, он в последнее время изменился? Может, он?..

— Эта старая… — лорд Боб взглянул на меня. — Старик нисколько не изменился, инспектор. Не смог. Он упорно держался своих взглядов. В сравнении с ним Меттерних^[34] — радикал.

— Благодарю вас, — сказал Марш.

Сержант Медоуз сделал пометку в блокноте.

— А вы, леди Перли? — спросил Марш. — Не замечали в графе перемен последнее время?

Она покачала головой.

— Нет, не замечала, инспектор. Он казался мне таким же жизнерадостным, как всегда.

— Тогда для вас это событие было ударом?

— Еще каким! Ума не приложу, что с ним стряслось. Разве что, как полагает Роберт, несчастный случай.

— Да? — Марш повернулся к лорду Бобу. — Вы полагаете, смерть вашего отца была случайностью, лорд Перли?

— Могло же быть такое, а? — сказал лорд Боб. — Я все думал и думал, знаете ли. Тут и правда призадумаешься, а?

Марш сдержанно кивнул.

— Конечно. «Что, как не прах — власть, царственность, величье?»^[35]

— Вроде того. Хотя сам я этим не страдаю.

— И все-таки, скажите, лорд Перли, как смерть могла постичь вашего отца?

— Нет ничего проще, — уверенно ответит лорд Боб. — Скажем, он посылает одного из слуг за пистолетом. Хочет пострелять в голубей. У нас их тьма-тьмущая, я уже говорил Бомону. Скажем, он заряжает пистолет, держит его наготове. Поди угадай, когда они слетятся. Птицы-то дикие. Непредсказуемые. Но, скажем, он замечает одну в окне. Внезапно, а? Может ведь и перевозбудиться, верно? Нажать на курок? А? И тут бах, и привет.

Марш кивнул.

— Нажимает на курок, когда дуло случайно приставлено к виску, так?

— Вот именно. Он же был не в себе. Лучшие годы давно позади.

— Однако со слов господина Бомона я понял, что окно в спальне как раз тогда было закрыто. Если бы граф собирался стрелять по голубям, он бы его открыл, разве не так?

— А-а! Но не забывайте, он ведь был не в своем уме. А для сумасшедшего что такое окно или два? Вы меня понимаете?

— Да, разумеется. А раньше он стрелял по голубям? Припоминаете?

Лорд Боб пожал плечами.

— Все бывает в первый раз, не так ли?

— Да, конечно, — кивнул Марш. — Благодарю вас, лорд Перли. Такую версию мы непременно учтем.

Сержант Медоуз записал что-то в блокноте.

— Учтите, это всего лишь версия, — сказал лорд Боб. — Никаких доказательств, разумеется. Есть и другие версии. Я и сам склонен к самоубийству. Капиталистические противоречия, историческая необходимость. Я уже объяснял все это Дойлу и Бомону.

— Ну да, — сказал Марш. — Теперь о револьвере. Американский «Смит энд Вессон». Как я понял, его взяли из коллекции в большом зале.

— Да.

— Коллекция ваша?

— Графа. Отцовская. Сам я редко беру в руки оружие. В Мейплуайте стрельба вообще запрещена. С тех пор, как с моим отцом случилось несчастье. Упал с лошади, знаете ли. Парализовало. Несколько лет назад.

— Понятно. Можно ли допустить, что любой в этом доме имея доступ к оружию и патронам?

Лорд Боб покачал головой.

— Хиггенз, наш дворецкий, вчера спрятал все патроны. Запер. Дойл предложил. Но эта мысль пришла сначала Бомону. — Он повернулся и один раз кивнул. — Нужно отдать ему должное.

— Понятно, — согласился Марш, — а до вчерашнего дня? Любой мог взять револьвер? Или магазинный «винчестер».

— Бомон рассказал вам и о винтовке? — Он взглянул на меня с укоризной. — Хотя у меня и тут есть сомнения, — сказал он Маршу, — что из него стреляли. Но ваши люди его забрали. Хонниуэлл забрал.

Марш улыбнулся.

— Да. Но до этого любой мог взять «винчестер» или револьвер, когда только пожелает. Ведь, в сущности, так, лорд Перли?

— Мог, наверное. И все равно я сомневаюсь.

— Ладно. Пойдем дальше. Лорд Перли, вы наверняка понимаете, для того чтобы иметь хоть намек на разгадку тайны смерти вашего отца, мне необходимо выяснить, где именно были все обитатели Мейплуайта в ту минуту.

— В самом деле? — удивился лорд Боб. — Как я уже сказал, я в этом плохо разбираюсь, в полицейских делах. Но звучит вполне разумно. Чем могу помочь?

— Милорд, господин Бомон уже рассказал мне, что все гости и леди Перли находились в гостиной, когда раздался выстрел. А вас там не было. Могу я спросить, где были вы?

Лорд Боб согласно кивнул.

— Понял. Хороший вопрос. Когда это было?

Марш повернулся ко мне.

— Вы сказали, что камердинер услышал выстрел в четверть пятого.

— Да.

Марш поднял брови и выжидающе посмотрел на лорда Боба. Лорд Боб насупился.

— Четверть пятого. — Он немного подумал, потом кивнул. — Все. Вспомнил. Возвращался от Макгрегора. Он наш егерь. У меня появилась одна мыслишка. Я рассказывал Дойлу и другим, Гудини, Бомону. Этот Цинь Су болтается где-то поблизости, злющий-презлющий. На Гудини. Слыхали о нем, да?

— Да.

— Ну, вот я и подумал, почему бы не попросить арендаторов глядеть в оба? И прочесать территорию. Если злодей где-нибудь рядом, они его выкурят, верно? Я говорил об этом с Макгрегором, просил его собрать добровольцев.

— Но, как сказал мне господин Бомон, — возразит Марш, — к тому времени вы уже согласились позвать констебля и сообщить ему о Цинь Су?

— Ну да, — сказал лорд Боб. — Но, понимаете, я не очень был уверен, что местный констебль и его люди справятся с таким делом. Ничего личного, поймите. Но лучше перестараться, чем потом сожалеть, а? Я говорил об этом и с женой. Она согласилась. — Он повернулся к леди Перли и улыбнулся. Она ответила ему улыбкой.

Лорд Боб снова воззрился на Марша, поджав губы.

— Так. О чем бишь я?

— Вы просили господина Макгрегора собрать добровольцев.

— Точно. Он согласился. Мы обо всем договорились. Я ушел. И уже был дома, когда ко мне подбежал Хиггенз. Он сказал, что они не могут открыть дверь в комнату отца. Заперта. Карсон перепуган. Говорит, слышал выстрел. Помчался туда галопом, можете не сомневаться. Вы знаете, что произошло потом?

— Да, — сказал Марш. — Спасибо. И где именно вы находились, когда Хиггенз вас нашел?

Лорд Боб задумался.

— В западном крыле. В коридоре. Я шел в гостиную.

— Но ведь это было уже после четверти пятого, не так ли? Раз Хиггенз знал про выстрел.

— Думаю, тут вы совершенно правы. Разумеется, Хиггенз уже говорил с Карсоном. Значит, минут двадцать пятого, скажем, двадцать пять минут пятого. Я обещал жене вернуться к половине пятого.

Марш кивнул. Сержант Медоуз что-то записал в блокнот.

— Кстати, лорд Перли, — сказал Марш, — не могли бы вы уточнить время вашего прихода к господину Макгрегору и время вашего ухода?

— Прихода? Половина четвертого, около того. Ухода? В четыре, я бы так сказал. Провел там полчаса. Болтали и все такое. — Он помолчал. — Да, так оно и было.

— Спасибо. Теперь другой вчерашний инцидент. Загадочный выстрел из винтовки там, на лужайке. Как вы думаете, кто мог стрелять?

— Так ведь это же был Цинь Су, — удивился лорд Боб и взглянул на меня. — Я думал, на этот счет сомнений нет.

— Я тоже сначала так думал, — сказал я. — Но потом изменил свое мнение. — Я пояснил то, что до этого объяснял инспектору Маршу, а еще раньше Дойлу. — Таким образом, — заключил я, — разумнее предположить, что тот, кто стрелял из винтовки, уже был тут, в Мейплуайте.

— Чепуха, — сказал лорд Боб. — Вы хотите сказать, кто-то из гостей? Ерунда. Зачем гостям стрелять друг в друга? Это вам не Афганистан. В списке гостей нет ни одного проклятого пуштуна.^[36] — Он повернулся к леди Перли. — Извини, дорогая.

Марш снова коротко улыбнулся.

— Да, — согласился он. — Итак, если предположить, что из винтовки стрелял не Цинь Су, то у нас нет ни малейшего представления, кто бы это еще мог сделать. Или в кого он целился. Верно?

— Никакой зацепки, — сказал лорд Боб. И повернулся ко мне. — Тогда где этот чертов Цинь Су? Прости, любовь моя. Теперь вы говорите, что это была напрасная тревога. А? А я изображал из себя полного дурака — прошу прощенья, — разглагольствуя перед гостями о каком-то сумасшедшем маге, которого даже не существует. Вы это хотите сказать?

— Он существует, — сказал я. — Хотя, не исключено, здесь его нет.

Лорд Боб уставился на меня.

— Это довольно странно, Бомон. Выходит, я зря послал в лес бедных арендаторов, так получается? Заставил бедолаг впустую шарить по лесу?

Леди Перли похлопала мужа по руке.

— Роберт, господин Бомон только выполнял свою работу.

— И ему приспичило выполнять ее именно здесь, так? — Он сердито посмотрел на меня и скрестил ноги. Поставил локоть на подлокотник и, опершись подбородком на сжатый кулак, уставился вдаль. Его сжатые губы под белыми усами напомнили мне шрам от бритвенного пореза.

— Простите меня, — вмешался инспектор Марш. — Леди Перли, давайте на минутку вернемся к тому ружейному выстрелу. Не припомните, где вы находились в ту минуту?

— Вы это полегче, — возмутился лорд Перли, поворачиваясь к Маршу. Его брови-жуки насупились. — Уж не хотите ли вы сказать, что стреляла моя жена?

— Разумеется, нет. Но, как я уже сказал, мне нужно уточнить, кто и где находился в ту минуту.

Брови-жуки вернулись на место.

— Вы сказали, что хотели выяснить все насчет смерти моего отца.

— Я этим и занимаюсь, — улыбнулся Марш. — А из винтовки стреляли в тот же день, когда умер граф. Это представляется мне, по меньшей мере, любопытным. Я был бы плохой полицейский, милорд, если бы не попытался объяснить такое совпадение.

— Да уж, — сказал лорд Боб. Он снял одну ногу с другой, затем снова скрестил их, но в обратном порядке. — У вас еще та работенка, — сказал он. И взглянул на меня. — У вас обоих.

— И возможно, — продолжал Марш, — леди Перли заметила нечто такое, что могло бы помочь нам установить злоумышленника.

— Увы, боюсь, мне придется вас разочаровать, инспектор, — сказала леди Перли. — Ничего такого я не видела. По крайней мере, ничего, что могло бы вам помочь. Я была в оранжерее с госпожой Бландингз, нашей экономкой, мы обсуждали, что подавать к ужину. Мы обе услышали выстрел, он прозвучал довольно громко, и подошли к окну. Этот выстрел меня удивил. Как Роберт уже говорил, стрелять здесь запрещено.

Марш кивнул.

— И что вы увидели, миледи?

— Я увидела, как Роберт едет на мотоцикле к саду. Все остальные стояли под буком около дорожки, собравшись у одной из скамеек.

Позднее я узнала, что мисс Тернер потеряла сознание. Затем кто-то из мужчин побежал вдоль лужайки в том же направлении, что и Роберт. Я узнала господина Бомона. Он тоже скрылся в лесу, а я позвонила слугам и распорядилась, чтобы они сбегали к той скамейке. Надо было убедиться, что никто не пострадал.

Марш спросил:

— И что вы тогда подумали насчет случившегося?

— Я не имела об этом ни малейшего представления. Подумала только, может, стреляли браконьеры. Но раньше они никогда не подбирались так близко к дому. И все равно я беспокоилась.

— Благодарю вас, леди Перли, — сказал Марш. — И вас также, лорд Перли. Полагаю, пока достаточно. Премного благодарен вам за помощь.

Лорд Боб явно удивился.

— И это все?

— Пока, — повторил Марш. — Но мне хотелось бы попросить вас обоих набраться терпения. Подобные дела обычно занимают больше времени, чем хотелось бы. Но, уверяю вас, я постараюсь закончить дело побыстрее. И обещаю, оно будет закончено. «Положусь на счастье: Часы бегут сквозь злейшее ненастье».^[37] «Макбет».

— А как насчет остальных? — спросил лорд Боб. — Гостей. Они бродят по дому в догадках, что же произошло. Вы хотели бы и с ними поговорить, так?

— Очень бы хотел. Я был бы крайне признателен, лорд Перли, если бы вы попросили мисс Тернер зайти сюда на несколько минут.

— Мисс Тернер? — удивился лорд Боб. — Почему мисс Тернер?

Марш улыбнулся.

— Так, без особой причины, — сказал он. — Я выбрал ее произвольно. «И потому мы вверимся судьбе и будем плыть по ветру».^[38] «Зимняя сказка».

Глава тридцать вторая

Когда лорд и леди Перли удалились, а наша троица снова расселась по своим местам, Марш повернулся ко мне и, улыбнувшись, сказал:

— Итак, Бомон. Что вы обо всем этом думаете?

— На голубей я не покупаюсь.

Он хихикнул.

— Замечательно. Уж эти мне американцы. А как вы относитесь к самому лорду Перли?

— Мне он нравится. Но он наследует.

— Именно. «Пчел юных много, старых — нет давно!»^[39]

— Сына у него нет, — заметил я. — Что будет с этим поместьем, когда лорд Перли отойдет в лучший мир?

— С Мейплуайтом, вы хотите сказать? Назначат опекуна, наверное. Будет зависеть, разумеется, от брачного договора между ним и леди Перли. Но большая часть, а может, все в конечном итоге отойдет к дочери. А потом, после ее смерти, к ее детям, если они у нее будут. Возможно, с пожизненным правом для ее мужа.

— Значит, все отходит к Сесилии.

— К Сесилии?

— Да, мисс Фицуильям. Он улыбнулся:

— Вы же не подозреваете Сесилию Фицуильям в убийстве?

— Пока нет.

Он опять улыбнулся.

— А лорда Перли?

— Пока нет. А вы?

Очередная улыбка.

— О, было бы глупо с моей стороны высказывать какое-то мнение, во всяком случае, пока, как вы полагаете? «Суждения глупей не может быть. По внешности о существе судить!»^[40] «Перикл». Но я очень надеюсь, лорд Перли тут ни при чем.

— Почему?

Он взглянул на меня.

— Ну да, понятно. Вам, американцам, это невдомек, не так ли? В этом случае все осложняется. Видите ли, он теперь лорд. Пэр. И по этой причине его не могут судить в обычном суде. Если будет доказано предумышленное убийство, судить его сможет только вся палата лордов, причем на специальном заседании. Довольно сложная процедура. Даже самого короля привлекают.

— Скверная история.

— Очень. Если он и впрямь окажется виновным в убийстве, для всех будет лучше и проще объявить его сумасшедшим и отправить в какое-нибудь теплое и тихое местечко.

— Не думаю, что он сошел с ума.

Марш улыбнулся.

— Он явно сумасшедший, если рассчитывает, что я поверю, будто его отец принял свою голову за голубя.

— И все же это вполне могло быть самоубийством. Может, он и прав. Может, граф и правда тронулся. Вспомните, ведь это он бегал в ночнушке, вырядившись в привидение. И воровал всякие безделушки из комнат, а потом прятал их в норе, как крыса.

— Если верить мисс Тернер. — Он улыбнулся. — И даже если она говорит правду, из этого совсем не следует, что он намеревался свести счеты с жизнью.

— Я заметил, вы не сказали лорду Перли, что об этом думает мисс Тернер.

— Естественно. Мне надо сначала поговорить с ней.

— Есть еще одно замечание касательно мисс Тернер, и вам следует это знать.

— Да? В чем же оно заключается?

— Похоже, и ее хотели убить. Он поднял брови.

— Неужели? — Он повернулся к сержанту Медоузу. — А дело-то заваривается все круче, не правда ли, сержант? Крутой суп получается, прямо какой-то вишисуаз.

Сержант не проронил ни звука, впрочем, как обычно. Он только опустил глаза и что-то записал в блокноте. Наверное, «вишисуаз». Марш снова повернулся ко мне.

— Когда это случилось?

— Прошлой ночью, пока она была в комнате графа. — Я рассказал ему о ноже, который она нашла в постели, и о том, что утром я сам осмотрел тот валик.

— Нож, — сказал Марш, задумчиво кивая. — Вы думаете, из оружейной коллекции графа. Не «винчестер», не револьвер.

— Патроны были уже заперты.

— Со вчерашнего дня, как сказал лорд Перли. Любопытно. Выходит, нож украли из коллекции некоторое время спустя.

— Или раньше, и сделал это тот, кто нож предпочитает револьверу или винтовке.

— Разумеется, — согласился Марш. Он скорчил кислую мину. — Это даже не суп. А телячье рагу. Морковка, лук, сельдерей, соус, под стать цементу. Главное, чтобы было погуще. А я люблю простой бульон без изысков, крепкий и прозрачный. — Он взглянул на меня. — Вы не сказали лорду Перли про нож.

— Сперва хотел поговорить с вами.

В дверь постучали.

— Наверняка мисс Тернер, — заметил Марш. — Репка в суп. — Он посмотрел на дверь. И крикнул: — Войдите!

Мисс Тернер рассказала свою историю без запинки. Сегодня она держалась спокойно и открыто. Голос ровный, без малейших признаков волнения, даже когда она рассказывала о явлении призрака ночью в пятницу и о том, как нашла нож в собственной постели.

— Как вы полагаете, — спросил Марш, когда она закончила, — у кого могут быть причины желать вам зла?

— Да нет, — сказала она, — ни у кого. Вряд ли.

На ней было то же серое платье, что и в тот раз, когда я впервые ее увидел. Волосы забраны назад. Она казалась менее напряженной, чем тогда, в первый раз, в гостиной. Но за эти выходные ей многое пришлось пережить — похотливого призрака, змею, домогательства сэра Дэвида, обследование комнаты покойника, кинжал в постели. После всего этого разговор с лондонским полицейским и пинкертоном среди бела дня наверняка был для нее не самым тяжким испытанием.

Вдруг инспектор Марш заметил, что она колеблется. Невзирая на всю свою деликатность, он ничего не упускал.

— Ни у кого, — сказали вы, — вряд ли. Пожалуйста, мисс Тернер, кто-нибудь выказывал вам враждебность? В той или иной форме?

Мисс Тернер снова взглянула на меня, затем перевела взгляд на Марша.

— Ну, я уже рассказывала господину Бомону про вчерашнюю неприятную сцену. С сэром Дэвидом Мерридейлом.

— Да?

Она рассказала ему практически то же, что и мне в комнате госпожи Корнель. Марш кивнул.

— И вы полагаете, сэр Дэвид так обиделся на вас за отказ, что пробрался к вам в комнату? И вонзил нож в одеяло, думая, что под ним лежите вы?

— Нет, — спохватилась девушка. — Вовсе нет. — Она слегка выпрямилась на стуле. — Вы спросили о враждебности, инспектор, и я только ответила на ваш вопрос.

— За что я вам благодарен. Итак, кто-нибудь здесь, в Мейплуайте, еще выказывал вам враждебность?

— Нет.

— Давайте вернемся к видению, которое вы наблюдали ночью в пятницу.

— Да, — сказала она, — граф.

— Мисс Тернер, вы раньше видели графа?

— До пятницы нет.

— Забудем на время про пятницу. Вы когда-нибудь навещали графа в его апартаментах? Когда-нибудь виделись с ним?

— Нет.

— Тогда почему вы так уверены, что тот, кто привиделся вам в спальне, был граф?

— Я видела его портрет.

— Его портрет, — повторил Марш.

— Сегодня утром, — сказала мисс Тернер, — я спросила одного из лакеев, есть ли в доме портрет графа. Он сказал: один есть. В большом зале. Я пошла посмотреть. Он был написан в 1913 году, девять лет тому назад. Тот самый человек. Если надеть на него парик и наклеить бороду, его не отличить от того, кто появился в моей спальне.

Марш улыбнулся.

— Точно так же, как и от любого другого в парике и с накладной бородой, Сары Бернар, например.

— Если бы я нашла под кроватью Сары Бернар парик и фальшивую бороду, тогда я бы не сомневалась, что именно она явилась ко мне в пятницу.

— И вы готовы свидетельствовать — в суде и под присягой, — что нашли бороду и парик под кроватью графа?

— Да.

— Где сейчас эти вещи?

— В комнате госпожи Корнель. Прошлой ночью господин Бомон предложил оставить их там.

— Вы говорили о своей находке с кем-нибудь, кроме госпожи Корнель и господина Бомона? С лордом и леди Перли, например?

— Нет, — сказала она. — Господин Бомон предложил нам этого не делать.

— Госпожа Корнель — близкая подруга леди Перли, как я понял.

— Полагаю, да.

— И она с ним согласилась?

— Да.

— Госпожа Корнель долго сопротивлялась, пока я не напомнил ей, что слуги, похоже, в курсе всего, что происходит в Мейплуайте. Кто-то уже пытался убить мисс Тернер, — сказал я. — И я убедил ее, что, возможно, будет лучше для всех, включая леди Перли, если мы кое-что сохраним в тайне.

Марш кивнул.

— Как насчет того ножа, что вы нашли в своей постели? Где он сейчас?

— Там же, в комнате госпожи Корнель.

Он снова кивнул.

— Хорошо. Теперь скажите мне вот что. Мисс Тернер, вас часто посещают призраки?

— Нет.

— Раньше хоть одного видели?

— Нет.

— Этот — первый?

— Это был не призрак, инспектор. Я же говорила, это был мужчина. Граф.

— Тем не менее господин Бомон рассказал мне, что, когда он с господином Гудини встретил вас на следующий день во время вашей прогулки верхом, вы уверяли их, что никакого призрака не было.

Она взглянула на меня. Слегка зарделась. Может, от злости, а может, от смущения.

— Да, — призналась она. — Я так и сказала.

— Вы, по сути, сказали, что призрак вам приснился, так?

— Да.

Марш поднял брови.

— Не могли бы вы объяснить яснее, почему вы так поступили?

— Я совсем запуталась. Не спала. Я понимала, что всех переполошила, и мне казалось, лучше впредь все забыть.

— То есть отрицать, что это вообще произошло. Утверждать, что призрак вам приснился.

— Да.

— А теперь вы утверждаете, что он вам не снился.

— Нет. Он снился мне не больше, чем парик и накладная борода.

— Простите, — вмешался я.

Марш повернулся ко мне.

— Да?

— Могу я задать пару вопросов?

— Ну, разумеется, дружище. Мы же коллеги, разве не так? Валяйте.

— Мисс Тернер, вы были знакомы с кем-нибудь из этих людей до приезда сюда? Знали кого-нибудь из гостей раньше?

— Нет.

— Графа? Леди Перли? Лорда Перли? Кого-нибудь, кроме госпожи Аллардайс?

— Нет. Никого.

— Вы раньше слышали что-нибудь о привидениях? До вашего приезда сюда?

— Нет.

— Тогда у вас нет никакой причины все это выдумывать, так? Вам незачем было привозить с собой накладную бороду и парик из Лондона, а потом подбрасывать их в комнату графа?

— Нет, — сказала мне девушка. Впервые за все утро на ее губах появилось некое подобие улыбки. Впрочем, она быстро исчезла. — Никакой причины, — сказала она Маршу.

Марш теперь улыбался мне, и на сей раз дольше обычного.

— Благодарю вас, Бомон, за то, что добыли мне столь ценные сведения. И вам спасибо, мисс Тернер. Я высоко ценю вашу искренность. Вы выражались прямо и ясно. — Он встал.

Мисс Тернер взглянула на меня и тоже встала. Пришла моя очередь подниматься.

Мисс Тернер обратилась к Маршу:

— Вы желаете поговорить с кем-нибудь еще?

— Пока нет, спасибо. Пожалуйста, сообщите всем, что я вскоре с каждым из них с удовольствием побеседую.

Мисс Тернер кивнула ему, потом мне, повернулась и ушла. Когда она вышла из комнаты, Марш заметил:

— Думаю, самое время заглянуть в комнату графа.

Я пошел впереди, показывая дорогу через бесконечные коридоры и лестницы. Марш шагал следом, заложив руки за спину, задрав голову и с любопытством оглядывая расставленные всюду безделушки. Сержант Медоуз замыкал строй, держа наготове блокнот и ручку.

Марш молчал, пока мы не начали подниматься по последней лестнице. Тут он повернулся ко мне и сказал:

— Вам эта девушка нравится, господин Бомон.

— Мне кажется, что она говорит правду, — ответил я.

— Это очевидно. — Он улыбнулся. — Но где причина и где следствие? Она вам нравится, потому что говорит правду, или вы верите, что она говорит правду, потому что она вам нравится?

— Я думаю, она говорит правду, — повторил я.

— Ну, — сказал он, — так или иначе она довольно милая свидетельница. Хотя я должен признаться, что у меня есть некоторые сомнения насчет того, что заставило ее отправиться в комнату графа прошлой ночью.

— Она же все объяснила.

— Вернее, подобрала оправдание, — сказал он. — А я не уверен, что это равносильно объяснению.

— Она читала о медиумах. Знает, что они запасаются сведениями заранее и часто вытягивают их у прислуги.

— Допустим, она права, — сказал Марш, — и прошлой ночью в ее комнате действительно побывал граф. Мы до сих пор не установили, что было известно слугам.

— Но Бриггз знал, что Дарлин бывала в комнате графа. Та самая кухарка. Может быть, он рассказал об этом мадам Созострис. И во время сеанса она говорила как раз об этом. Возможно, мисс Тернер сделала правильные выводы из ошибочного предположения.

Мы уже шли по последнему коридору. Комнаты графа были прямо по ходу.

— Все гуще и гуще, — заметил Марш. — Горошек и пастернак, веточка петрушки, немного шалфея.

— Вот комната Карсона, — сказал я и кивнул в сторону закрытой двери.

— Камердинер. Помню.

— А вот апартаменты графа.

Я повернул ручку и распахнул дверь, затем отступил и пропустил вперед Марша.

Он оглядел гостиную, голые каменные стены, старую дубовую мебель и персидский ковер.

— Настоящая спартанская обстановка, — заметил он. — Но, бог мой, до чего же великолепный ковер! — Он взглянул на меня. — Курдский. Сеннех. — Он еще полюбовался ковром. — Семнадцатый век, если не ошибаюсь. Бесценный. Просто кощунство позволять ему вот так лежать.

Он деликатно обошел ковер, пройдя по деревянному полу. Я двинулся за ним, сержант Медоуз — за мной. Марш в последний раз взглянул на ковер и открыл дверь в комнату графа.

Он остановился на пороге, приглядываясь к косяку. Протянул руку и коснулся пальцами дерева.

— Как утверждает Гудини, — сообщил я, — с дверью никто не химичил.

— Гм-м-м, — протянул он, не глядя на меня. — Вы уже говорили. — Он сделал шаг вперед и осмотрел сломанную скобу, в которую вставлялась щеколда. Он также внимательно оглядел край двери, пробежав по нему пальцами. Кивнул сам себе и вошел в комнату. Мы с сержантом Медоузом последовали за ним.

Огонь в камине давно погас, и в комнате было прохладно. Я все еще ощущал запах пороха, но теперь едва уловимый, вперемешку с запахом пыли и ветхости.

— Где лежал револьвер? — спросил у меня Марш.

Я показал.

— Где-то здесь. Золу до сих пор видно. По всему полу.

Сержант Медоуз подошел к окну, остановился и вытянул шею силясь посмотреть вниз.

— Гм-м-м, — проговорил Марш. — Итак. — Он наклонился и принялся разглядывать пол. — Следы. Здесь явно резвилась стая диких зверей.

— Мы все тут были. Дойл, лорд Перли, Гудини. А потом старший инспектор Хонниуэлл со своими людьми.

Марш все еще стоял согнувшись.

— Вы на золу смотрели, когда зашли в первый раз?

— Да. Никаких следов. Да и откуда им взяться. Золу выдуло из камина, когда мы выломали дверь.

— Гм-м-м. — Не разгибаясь, Марш сделал шаг-другой, продвинувшись на несколько дюймов к стене. — Очень интересно, — заметил он.

— Что?

— Тут имеются любопытные следы, они ведут к стене — как будто здесь топтались, — а назад не возвращаются. — Он выпрямился и взглянул на меня.

В этот миг каменная стена внезапно раздвинулась, вернее, часть ее, похожая на дверь, и из темного проема вышел Великий человек. В одной руке он держал горящий железнодорожный фонарь и улыбался своей широкой обворожительной улыбкой.

— Следы, естественно, мои, — сказал он.

Глава тридцать третья

Насчет выходов Великий человек был большой специалист. Марш тоже умел принимать нужное положение и изысканно улыбаться.

— Господин Гудини, — сказал он, — какой приятный сюрприз!

Великий человек проигнорировал его и обратил свою ухмылку ко мне.

— Видите, Фил? Я уже кое-что обнаружил, нечто очень важное.

— Вижу, Гарри. Куда ведет этот ход?

— Там есть лестница. — Он поднял лампу и осветил проем. Узкая лестница вела вниз, в темноту. Он снова повернулся ко мне. — Она ведет, кажется, в туннель, который, похоже, огибает весь Мейплуайт. Из туннеля в разные комнаты дома ведут лестницы.

— Как вы это обнаружили? — спросил я.

— Простая логика, — сказал он. И повернулся к Маршу: — Объяснить?

— Ну разумеется, — ответил Марш. — Мне не терпится услышать. — Он повернулся, деликатно смахнул рукой пыль с покрывала и уселся на кровать с таким видом, будто это было театральное кресло. Сложил руки на коленях и уставился на Великого человека, подняв брови в знак внимания. Показного внимания.

Великий человек поставил фонарь на пол. Потер руки.

— Итак, — начал он, — мы столкнулись здесь, в Мейплуайте, с чередой загадочных событий. Даже Гудини на какое-то время был сбит с толку. Но потом мне пришло в голову, что все они по форме напоминают примитивный трюк, вроде тех, что исполняются заурядными фокусниками. — Он взглянул на меня. — А что требуется для выполнения всяких фокусов, Фил?

— Может, вы сами скажете, Гарри.

Инспектор Марш поморщил брови и склонил голову, тщательно изучая свои ногти на левой руке.

— Подгадать время, — проговорил Великий человек. — Управлять им. И для этого, разумеется, использовать разные хитроумные штуки. — Гарри сунул руки в карманы и принялся ходить взад-вперед. Он говорил серьезно и четко, как профессор, читающий лекцию для слабоумных. — Итак, чтобы понять, как достигается успех в фокусе, мы должны отбросить прочь всякие теории. Все до единой. Но в случае со смертью графа даже Гудини изменил этому правилу. Я поверил, что граф парализован и не может встать с кровати. Так думали и все мы. Но рассказ мисс Тернер о том, что граф приходил к ней в комнату, нарядившись призраком, вызвал у меня кое-какие сомнения.

— Я думал, вы ей не поверили, — заметил я.

— Ага, — сказал он. — Это было до того, как я поразмыслил над собственными предубеждениями. Но, допустим, сказал я себе, мисс Тернер говорит правду. Допустим, граф мог двигаться. И если он действительно пробрался к ней в комнату ночью в пятницу, то как он ухитрился сделать так, что его никто не заметил?

Марш оторвал глаза от ногтей и нахмурился.

— Была глухая ночь. Его никто не видел.

— Но разве он мог это знать наверняка? Единственный свидетель — и всем его забавам конец. И если допустить, что на следующий день граф покончил с собой, каким образом он сумел незаметно взять из зала револьвер?

Марш поднял руку.

— Да-да, вы правы. И все-таки это возможно. Теперь ясно, что есть еще и потайная лестница, и вы на нее наткнулись.

Великий человек гордо вскинул голову.

— Наткнулся? Ничего подобного, инспектор Марш. Я пришел к такому выводу только с помощью логики. Видите ли, что касается графа и его самоубийства, то я рассматривал и другую вероятность: граф не мог покончить с собой, его убили. В таком случае как убийце удалось ускользнуть? Я очень тщательно осмотрел дверь и в конце концов понял…

— Да, — перебил Марш, — господин Бомон говорил. И вы пришли к выводу, что в комнате должен быть еще один вход.

— Вот именно, я пришел к выводу! А вот это я взял у госпожи Бландингз, местной экономки. — Он полез в карман и вытащил оттуда рулетку. Театрально взмахнул рукой, и желтая лента свернулась в петлю. — Потом я пришел сюда.

Гарри прокрался к двери, чтобы показать нам, как он все проделывал. Желтая лента тянулась за ним. Марш, сидя на кровати, повернулся кругом, чтобы его видеть. Великий человек обошел комнату.

— Я осмотрел всю комнату. Затем подошел к окну.

Он двинулся к окну. Там стоял сержант Медоуз, наблюдая за ним со скрещенными на груди руками и сохраняя бесстрастное выражение лица.

— Простите, — сказал Великий человек, протянул руки и взял сержанта за бедра, как будто собираясь его приподнять и переставить на другое место. Возможно, он так бы и сделал. Но сержант взглянул на инспектора Марша, тот разок кивнул, и Медоуз отступил в сторону.

— Я очень тщательно осмотрел окно, — сказал Великий человек. — Все мерил и мерил. — Наклонившись, он показал нам, как он это делал. Выпрямился. — Затем я принялся измерять комнату. Вдоль и поперек. — Он взмахнут сантиметром в воздухе. — Затем я направился в соседнюю комнату.

На мгновение я подумал, что он туда пойдет, ожидая, что мы последуем за ним. Но он этого не сделал.

— Я все измерил и там, — сказал он. — И…

— Да, — перебил его Марш, — кажется, я знаю, чего вы добивались. Вы искали потайной ход.

— Именно! И тогда я бросился сюда. Мне нужно было определить, где точно он находится. И, разумеется, я его нашел.

Гарри подошел к проему в стене.

— Довольно хитрый механизм. Поглядите. — Он захлопнул каменный прямоугольник. Тот встал на место бесшумно и плавно. Теперь стена снова превратилась в сплошной монолит. — Противовес. Просто и толково. А ключ — вот он.

Гарри нажал на один из камней слева. Прямоугольник бесшумно и плавно открылся.

Великий человек повернулся к нам, широко улыбаясь.

— Видели? Гудини догадался раньше всех.

— Очень ловкий ход с вашей стороны, — сказал инспектор Марш.

— Да, — согласился Великий человек. — Спасибо.

— А вы часом не осмотрели туннель?

— Совсем немного. — Гарри свернул рулетку. — Я поднялся по одной из лестниц. Она вела в другую комнату. Но не в спальню. В небольшую гостиную. — Он спрятал сантиметр в карман. — Но таких лестниц много. Яуверен, одна из них ведет в комнату мисс Тернер.

— Но точно вы не установили.

— Я совершенно уверен, — сказал Великий человек. — А еще одна лестница наверняка ведет в большой зал. — Он повернулся ко мне. — Значит, Фил, граф мог взять револьвер из коллекции, и никто бы даже не догадался.

— Его мог взять и кто-то другой, — заметил я. — Подняться сюда по лестнице и убить его.

— Да. — Гарри кивнул. — Возможно и то и другое.

— Да? — произнес Марш. Он улыбался. — Уж не хотите ли вы сказать, что вас все еще гложут сомнения?

Великий человек поднял голову.

— Я узнаю правду. И, надеюсь, очень скоро.

Марш кивнул.

— Конечно. Господин Бомон познакомил меня с вашими планами. К дневному чаю, так?

— Да, совершенно верно.

— «Гордый человек сам себя пожирает».^[41] «Троил и Крессида».

— Гордость тут ни при чем, — сказал Великий человек. — Гудини всегда добивается своего.

— К дневному чаю.

— Вот именно.

— Позвольте мне, однако, усомниться.

— Сомневайтесь сколько хотите. От души, не стесняйтесь. Я все равно добьюсь своего.

— Вы любите заключать пари, господин Гудини?

Великий человек гордо выпрямился.

— Гудини никогда и ни с кем не заключает пари.

— Конечно, — сказал Марш. — Я должен был бы догадаться.

— Но, — сказал Великий человек, — все знают, что в определенных обстоятельствах Гудини принимает вызов. — Он взглянул на Марша. — Вы бросаете мне вызов, инспектор Марш?

— Я предпочитаю рассматривать это как пари. Джентльменское пари, если хотите. Без всяких денег. Я утверждаю, что вы не раскроете это дело к дневному чаю.

— А вы-то сами раскроете?

— О! — сказал Марш улыбаясь. — Уверен, что сделаю это значительно раньше.

— В самом деле?

— Вот именно.

Великий человек какое-то время внимательно изучал его.

— Прекрасно, — сказал он. — Принимаю вызов. — Он сделал шаг вперед и протянул руку. Марш встал с кровати и пожал ее.

Великий человек отпустил руку Марша, оглядел комнату и встрепенулся.

— Мне пора, — бросил он и ушел, хлопнув дверью.

Марш взглянул на меня. И кисло улыбнулся.

— Я сделал промашку. Но у вашего хозяина удивительная способность досаждать людям.

— Ага.

Марш сунул руку в карман, достал часы и взглянул на время. Кивнул, положил их обратно. И повернулся к сержанту Медоузу.

— Возьмите фонарь, Медоуз, и осмотрите туннель. Поднимитесь по всем лестницам. Установите, куда они ведут. Только без шума.

Сержант Медоуз глянул на меня из-под нависших бровей. Потом посмотрел на Марша. И в первый раз заговорил.

— А вы, сэр?

— О, я немного поброжу в одиночку. — Марш повернулся ко мне. — Разве что вы захотите составить мне компанию?

— Не упущу такого случая ни за что на свете, — сказал я.

С Великим человеком инспектор Марш разговаривал очень уверенно. И следующие несколько часов он тоже был уверен в себе, хотя я обратил внимание, что мы слишком быстро передвигались по дому.

Сначала мы отправились в комнату Карсона, камердинера графа. Карсона мы нашли в постели в белой ночной рубашке, но он изъявил желание говорить. Выглядел он еще хуже, чем вчера. Лицо бледное-бледное, глаза тусклые-тусклые. И руки дрожали сильнее.

Марш сидел на стуле, а я стоял, прислонившись к стене. Марш задал Карсону практически те же вопросы, что я задавал ему вчера, и Карсон дал практически те же ответы.

Затем Марш сказал:

— Насколько я понял, лорд и леди Перли навестили графа в пятницу вечером.

— Да, сэр, — сказал Карсон. — Они приходили, сэр. — Он вяло водил по груди трясущимися руками.

— Вы при этом присутствовали?

— Нет, сэр.

— Вы имеете хоть какое-то представление, о чем они говорили?

— Нет, сэр, не имею.

— Откуда вы узнали, Карсон, что лорд и леди Перли навещали графа?

— Я их видел, сэр. Они проходили мимо моей двери. Я сидел у себя в комнате, а дверь я обычно держу открытой.

— Надо же. Всегда?

— Пока не улягусь спать, сэр. На случай, если граф меня позовет. Обычно около двенадцати я хожу смотреть, как он там, сэр. — Карсон нахмурился и прерывисто вздохнул. — Ходил, сэр. Прежде чем лечь спать.

Марш кивнул.

— И вам было слышно, как граф вас зовет, даже из спальни?

— Да, сэр. У графа был зычный голос, сэр. — Он слабо улыбнулся.

— Вы услышали бы его при закрытой двери? Когда его дверь была закрыта?

— Нет, сэр. Весь день мы оставляли двери открытыми, и графа, и мою. Закрывали, только когда он собирался вздремнуть, перед чаем, сэр. Я всегда в это время закрывал дверь в его спальню. Так ему легче было заснуть.

— Значит, вчера днем, перед тем как вы понесли ему чай, ваша дверь была открыта.

— Да, сэр.

— В это время кто-нибудь проходил мимо?

— Нет, сэр. Никто, сэр.

Так же спокойно Марш спросил:

— Вы знакомы с кухаркой Дарлин?

Карсон моргнул.

— Да, сэр.

— Вы когда-нибудь видели, чтобы Дарлин проходила мимо вашей комнаты?

— Нет, сэр. — Он снова моргнул. — Почему я должен был ее видеть?

— Я слышал, Дарлин иногда бывала у графа в комнате. Поздно ночью.

Карсон затряс головой.

— О, нет, сэр. Что ей там делать, сэр? О! — он вдруг широко раскрыл глаза. — Простите, сэр. Я солгал. Однажды, несколько месяцев назад, сэр, я заболел, с желудком что-то случилось, и не мог нести службу. И кажется, эту девицу Дарлин, сэр, из кухни, прислали в помощь графу.

Марш кивнул.

— Скажите, Карсон, давно ли вы знаете о потайном ходе из комнаты графа?

Рука Карсона подскочила, он изумленно нахмурился.

— Потайной ход?

— Будет вам, Карсон. Он там давно. Думаю, несколько веков. Вы должны были знать.

Карсон покачал головой.

— Но я не знал, сэр, клянусь. — Он попытался подняться с постели, задохнулся, закашлялся и снова лег. — Потайной ход, сэр? В комнате графа? А где, сэр?

Марш улыбнулся.

— Карсон, вы знаете, какое наказание полагается за лжесвидетельство?

Глаза Карсона наполнились ужасом.

— Сэр, клянусь, я ничего не знаю про потайной ход. Ничего, сэр. Клянусь!

Марш несколько секунд смотрел на него. Затем встал, сунул руку в карман, достал часы, взглянул на время, положил их назад в карман. И повернулся ко мне.

— Думаю, следует пойти в кухню.

Утренняя почта

Мейплуайт, Девон

19 августа

Дорогая Евангелина!

Камней стало еще больше. Даже слишком. И все как один огромные.

И при этом никакого тебе мягкого спуска с холма. Они все разом обрушились с небес на землю именно в том самом месте, где я стояла, глядя на мир широко открытыми глазами и с самыми добрыми побуждениями. А теперь я лежу здесь, раздавленная этой кучей камней.

Самый большой из них — господин Бомон.

Смешная картина, не находишь? Я лежу, раздавленная, под господином Бомоном?

Если мне и случится когда-нибудь оказаться в подобном положении — за образной гранью целомудрия, — я буду далеко не единственной женщиной в Мейплуайте, кому выпадет, скажем так, это наслаждение.

Похоже, я ошибалась насчет господина Бомона. Причем во многом.

Если помнишь, прошлой ночью я собиралась прокрасться через темные безмолвные коридоры Мейплуайта в надежде кое-что узнать…

И я узнала. Ева, ты просто не поверишь…

Помнишь первого призрака, о котором я обещала тебе написать подробно, но так и не собралась? Выяснилось, что тот призрак вовсе не призрак. Это отец лорда Перли, граф Эксминстерский.

Я ни капельки не придумываю. Судя по всему, когда на него находила блажь, он надевал парик, наклеивал бороду и принимался шататься по комнатам удивленных платных компаньонок, хихикая, неся похабщину и размахивая органом, который госпожа Эпплуайт однажды назвала «детинородным членом». («Каким членом?» — помнится, спросила ты у нее; ты была такой бессердечной, Ева.)

Сегодня вся эта сцена кажется мне скорее жалкой, чем пугающей. Честно, мне даже жаль старика. Как это печально, выставлять напоказ свои желания и средство для их удовлетворения перед незнакомыми людьми. Как, наверное, горько чувствовать такую потребность.

Однако моя сегодняшняя самоуверенность в некоторой степени объясняется недавней кончиной графа. Ему, бедняге, уже никогда не доведется потрясать своим достоинством (кстати, довольно внушительным) ни передо мной, ни перед кем-то еще.

Но вернемся к не менее поразительному господину Бомону. Вчера ночью, где-то около часу, я запечатала письмо к тебе, выключила свет, тихонько открыла дверь спальни и выглянула в коридор. Посмотрев налево, я ничего не увидела. А когда взглянула направо, то заметила Сесилию Фицуильям в прозрачном шелковом халате: она проскользнула в темную комнату господина Бомона с такой легкостью и уверенностью, с какой присыпанная тальком нога входит в разношенную туфлю.

Я уже знала о них, разумеется, об их романе. И все же я была поражена бесстыдством этой женщины (и, признаюсь, охвачена сильной завистью), которая бродила полуголая по коридорам, где любой мог ее увидеть, даже жалкая, презренная платная компаньонка.

Я подождала. И все прислушивалась к тишине, чтобы удостовериться, что мне ничего не угрожает. В этой тишине я открыла дверь, тихо закрыла ее за собой и опрометью кинулась по коридору к почтовому ящику. Я опустила туда письмо тебе и затем побежала по лестнице, другому коридору и вверх еще по нескольким лестницам к комнате графа и там, под кроватью, нашла парик с накладной бородой.

Почему в комнате графа?

К чему все эти вопросы?

Просто я оказалась в какой-то миг под кроватью, иначе ни за что не нашла бы бороду и парик.

Ох, это такая длинная история, Ева, и когда-нибудь я все тебе подробно расскажу, но сейчас мне хочется поскорее перейти к ножу и господину Бомону.

Нож оказался серебряным кинжалом, старинным и довольно красивым, он торчал из моей постели, когда я вернулась к себе в комнату. Я соорудила Сильвию — ты помнишь спящую Сильвию, которую мы сооружали из подушек и валиков, прежде чем вылезти из окошка и улизнуть от госпожи Эпплуайт? Так вот, я соорудила Сильвию перед тем, как отправиться в комнату графа, и ее кто-то проколол.

На несколько мгновений я превратилась в слабоумную и все никак не могла взять в толк, как туда попал нож. И тут сообразила, что, конечно, кто-то его туда вонзил, умышленно, вколол его туда, приняв Сильвию за меня. И у меня тут же здорово прихватило желудок.

Нет, я не знаю, кто это сделал. И даже представить себе не могу, почему.

Прошло несколько секунд. Как в тумане, я схватила нож и, спотыкаясь, побрела к комнате госпожи Корнель.

Я постучала. Она открыла, и я ввалилась к ней. И кто, ты думаешь, там был и тут же поднялся с небольшого диванчика в стиле рококо, как не господин Бомон.

Он был полностью одет. Возможно, успел одеться после свидания с Сесилией. Или, может, там, в его комнате, Сесилия набросилась на него, как пантера, когда он еще был одет, они упали на пол и не теряя ни мгновения, в пылу страсти…

О, Господи! Это все из-за погоды, Ева. Еще один жаркий, душный день и ласковый солнечный свет, разлитый по лужайке. Все отправились на воскресную службу, так что я пишу тебе на свежем воздухе, во дворике рядом с оранжереей. Вокруг прыгают белки, а с ними заодно, боюсь, и моя фантазия.

Как бы то ни было, там оказался господин Бомон, мрачноватый с виду, но довольно красивый в смокинге (в брюках и так далее).

Ты скажешь, что это было совсем невинное свидание, когда он оказался в комнате госпожи Корнель. Я бы сама поверила (почти), не случись мне, когда я усаживалась, остановить свой взгляд (совершенно случайно) на лице господина Бомона и угадать по его выражению, что он находится в состоянии, которое госпожа Стоупс называет «мужской готовностью».

Возможно (это только что пришло мне в голову), заниматься любовью не раздеваясь — одно из американских достижений, как, например, чарльстон. Может, именно это имеется в виду, когда говорят «встал и пошел». Может, когда я постучала, он и госпожа Корнель, оба одетые, сплелись в жарком объятии на полу.

Нет. Я могу, и не без удовольствия, представить себе господина Бомона в таком положении, но никак не элегантную госпожу Корнель. И все же я подозреваю, что, когда я постучала в дверь, кому-то из них, по крайней мере, пришлось спешно приводить себя в порядок.

Похоже, господин Бомон неутомим.

Так или иначе я жутко волновалась, когда с ними заговорила, и во время этого разговора чувствовала, что краснею как дура всякий раз, как только взгляну на него.

Он вовсе не такой самоуверенный, каким я его описывала в первых письмах, Ева. Он был в самом деле очень мил и прошлой ночью, когда я разговаривала с ним и с госпожой Корнель, и сегодня, когда меня допрашивал этот напыщенный инспектор Марш из Скотланд-Ярда. Он даже защищал меня.

Но я сама себя опережаю.

Прошлой ночью я рассказала им все. Господину Бомону и госпоже Корнель.

Вернее, почти все. Я не упомянула о других призраках — о матери с мальчиком, которых видела у мельницы. Чем чаще я о них думаю, тем больше убеждаюсь, что они всего лишь плод моего воображения. Мои нервы натянулись, как струны, свет под ивой был сумрачный. Более того…

Бог мой. У меня только что состоялся довольно странный и тревожный разговор с господином Гудини. Я совсем растерялась. Если то, что он говорит, правда…

Попробую рассказать все толком.

Господин Гудини быстрым шагом прошел по тропинке, приветствовал меня жизнерадостным «Добрый день!», сел рядом на скамейку и заявил, что сам хочет во всем разобраться.

Я закрыт блокнот, пряча страницу с моими несуразными домыслами, и сказала:

— Простите?

Он быстро помахал рукой взад-вперед, будто разгоняя мух.

— Запутанная вышла история, мисс Тернер. Винтовки, револьверы, умершие графы. Призраки. Все это слишком затянулось и зашло далеко, и я намереваюсь во всем разобраться.

— Понятно, — заметила я. Впрочем, я преувеличивала.

Он сказал:

— Я беседовал со своим помощником, Филом Бомоном, и этим полицейским из Лондона. Фил рассказал мне, как вы повстречались с графом. Я вам очень сочувствую, мисс Тернер. Понимаю, такой скромной девушке, как вы, поведение графа должно было показаться чудовищным.

Я скромно кивнула и опустила глаза на свой блокнот. И от скромности даже покраснела, вспомнив, что я там написала.

— Должен вам сказать, — продолжал он, — я узнал, как он проник в вашу комнату.

— Узнали? — тупо переспросила я.

— Да. Я тщательно обследовал комнату графа и обнаружил за стеной потайной ход. Он ведет на узкую лестницу и дальше вниз — в какой-то туннель, откуда по другим лестницам, уже вверх, можно подняться в разные комнаты. Не сомневаюсь, одна из них ведет в вашу комнату.

— Потайной ход? — Я начала напоминать сама себе попугая.

— Верно.

— Но я думала, он вошел в дверь.

Господин Гудини покачал головой, как строгий учитель.

— Он прожил здесь всю свою жизнь и знал про потайной ход. И зачем ему было рисковать, при том что в коридоре его могли заметить? А теперь, мисс Тернер, если вы хорошенько подумаете, то поймете, что если граф пользовался этим ходом, то им в любое время мог воспользоваться и кто-то другой.

— Да? — сказала я. А сама все никак не могла сосредоточиться, представляя себе графа в длинной ночной рубашке, бредущего по сводчатым туннелям в свете факела, бросающего блики на каменные стены, под хлопанье крыльев летучих мышей и писк крыс.

— Фил также рассказал мне о ноже, который вы вчера нашли в своей постели, — сказал он. — Тот, кто его там оставил, тоже мог воспользоваться потайным ходом.

— Да, — сказала я, — понимаю.

— Вы отдаете себе отчет в том, что это означает?

И я отдала себе отчет, Ева. Это означало, что вчера тем ходом пользовался человек, хорошо знавший Мейплуайт. Только не граф, ведь его уже среди нас не было.

— Да, но…

— Я много думал, мисс Тернер, — сказал он. — Прошлой ночью кто-то пытался вас убить. Полагаю, чтобы заставить вас молчать. Может, вы что-то слышали или видели — это помогло бы мне разобраться в таинственных событиях, которые здесь происходят.

— Но что именно?

Господин Гудини улыбнулся.

— Я специально искал вас, чтобы это узнать. — Он достал из кармана жилета золотые часы, взглянул на время, нахмурился и посмотрел на меня. — Вот что, мисс Тернер, я буду крайне признателен, если вы расскажете мне подробно все, что произошло с вами с той самой минуты, когда вы приехали в Мейплуайт.

И я, наконец, рассказала, Ева. Все-все, включая историю о двух призраках у мельницы. Я никому еще об этом не говорила, даже госпоже Корнель и господину Бомону, и уж, конечно, не напыщенному инспектору Маршу. Мне казалось, что я не смогу убедить их в том, кем был первый призрак, если упомяну еще и о втором призраке, и о третьем. Одна правда, думала я, поставит под сомнение другую. Да и потом, я сама уже начала сомневаться, что все эти призраки были на самом деле.

Я почти все рассказала о них инспектору Маршу. Но он смотрел на меня так укоризненно, так надменно и самодовольно, так омерзительно официально. Представить себе не могу, как он умудрился дослужиться до офицера полиции. Лондонский преступный мир и его обитатели, очевидно, куда слабее, чем пишут в газетах. Инспектор Марш не прожил бы в Сидмуте и пяти минут.

Господин Гудини тоже отличался некоторым самодовольством, но он умел внимательно слушать — и обратил особое внимание на мой рассказ о матери с сыном. Он задал кучу вопросов, то и дело задумчиво кивая, и затем пожелал услышать конец моей истории.

Я все ему рассказала, не упомянув только о Сесилии и господине Бомоне, потому как считаю, что, кроме них, это никого не касается. Под конец он начал задавать мне поистине удивительные вопросы. Если взять их суть… нет, Ева, даже передать тебе не могу. Честно, я не кокетничаю. Я ему пообещала. Поклялась, что не расскажу никому, о чем он меня спрашивал.

— А что мне сказать инспектору Маршу, — спросила я, — если он спросит меня про призраков?

Он вскинул голову, прямо как Цезарь.

— Тогда вам придется ему рассказать все. Гудини всегда играет честно.

С этими словами он встал, поблагодарил меня и быстро вернулся в дом.

Я правда не знаю, что делать, Ева. Меня все это так угнетает. Если ужас, о котором говорит господин Гудини, правда, тогда…

Я не могу.

Я должна отправить это письмо. Потом я сяду и все обдумаю.

С любовью, Джейн

Глава тридцать четвертая

Госпожа Бландингз оказалась высокой, сухопарой женщиной с узким ртом, узким подбородком и узкими карими глазами, сверкавшими по обе стороны узкого крючковатого носа. Когда-то она была красивой женщиной, но от времени и забот морщины на ее лице сделались глубже, а само лицо — грубее. Волосы седые и так круто закручены, что местами меж завитков проглядывает розовая кожа. На ней было черное хлопчатобумажное платье, так жестко накрахмаленное, что оно шуршало, как мертвые листья, при каждом ее вздохе.

Руки она положила на кухонный стол и переплела пальцы. Руки были худые и почти изящные, хотя суставы покраснели, как будто она стучала ими по кирпичу.

— Я не буду зря терять время, — печально сообщила она инспектору Маршу. — Я не умею зря тратить время. Характер такой.

— Мы не отнимем у вас много времени, госпожа Бландингз, — заверил ее Марш. Он сам не любил тратить время понапрасну. Мы примчались сюда почти бегом, и он даже ни разу не процитировал Шекспира.

Мы сидели за столом в углу кухни. В огромном помещении футов, наверное, тридцати высотой. Камины и печи были встроены в каменные стены. Там стояло пять или шесть деревянных буфетов и висело шесть или семь длинных деревянных полок, прогнувшихся под тяжестью фарфоровой посуды в несколько рядов. В мраморный стол были вделаны четыре большие раковины. На стенах были развешаны кастрюли и сковородки, а также поддонники, дуршлаги и котлы. В полу — проделан широкий железный сток, так что при желании здесь вполне можно было освежевать целого кита и спокойно все смыть.

— Леди Перли сказала мне, — начал Марш, — что вы были с ней, когда услышали ружейный выстрел.

— Браконьеры, — сказала она. — В наши дни уважения не дождешься.

— И где именно вы были, когда услышали выстрел?

— В оранжерее. Мы с миледи обсуждали ужин.

— Давно здесь работаете, госпожа Бландингз?

— Всю свою жизнь.

— Значит, вы должны хорошо знать эту семью.

— Да.

— Как вы считаете, это счастливая семья?

— Конечно.

— Никаких раздоров, разногласий?

— Никаких.

— Но даже в самых благополучных семьях наверняка…

— Не мне рассуждать о других семьях. Вы спросили об этой. Были ли они счастливы. Я ответила — да.

Марш кивнул.

— Да, я слышал. Вы готовы поговорить насчет привидений, госпожа Бландингз?

Она с недоверием подняла брови.

— Привидений?

— Вы знали, что одна гостья, мисс Тернер, утверждает, будто в пятницу ночью ей явился призрак.

— Чушь. Эта женщина наверняка истеричка.

— Значит, вы не верите в призраков?

— Конечно, нет. А то, во что я верю, вряд ли вас касается, так?

Марш улыбнулся.

— Верите ли вы, госпожа Бландингз, что покойный граф покончил жизнь самоубийством?

— У меня нет на этот счет никакого мнения.

— Никакого?

— Никакого.

— Граф был болен какое-то время, — сказал Марш.

— Три года.

— Были ли у вас основания думать, что его состояние улучшилось?

— Улучшилось? Да он же был парализован.

Марш кивнул.

Госпожа Бландингз нетерпеливо оглядела кухню и снова повернулась к Маршу.

— Вы закончили? У меня много дел.

— Да. Пока. Но я хотел бы поговорить с вашей кухаркой. С девушкой по имени Дарлин.

— С Дарлин О'Брайен? Зачем?

Марш улыбнулся.

— Простите, госпожа Бландингз, но это вряд ли вас касается, так?

Она моргнула, поджала губы и встала.

— Я ее пришлю, — сказала она и ушла.

Марш повернулся ко мне и улыбнулся.

— Из нее ничего не вытянешь, верно?

— Может быть, с Дарлин будет по-другому.

С Дарлин действительно все было по-другому. На ней были черные лакированные туфли и черное хлопчатобумажное платье в розовых цветочках и на пуговицах. Весьма скромное одеяние, вернее, оно казалось таким, и, вероятнее всего, она была в нем сегодня в церкви. Я почувствовал жалость к священнику.

Дарлин было двадцать с небольшим, и ее тело под черным платьем казалось таким роскошным, таким цветущим, что она вполне могла бы ходить нагишом, и для нее это был не секрет. Она вошла в кухню, подрагивая, как породистый жеребенок, отбросила назад взмахом головы копну густых рыжих волос и усмехнулась, глядя на нас.

— Что вы тут сделали с бедной госпожой Бландингз? Бедняжка выпускает больше пара, чем экспресс.

Мы с Маршем встали.

— Мисс О'Брайен? — спросил он.

— Я собственной персоной, — заявила она, наклонила голову и улыбнулась. Глаза у нее были зеленые и яркие, а щеки покрыты бледными веснушками — сиреневыми на кремовом фоне. — А вы полицейские, как я слышала. Приехали из такой дали, из великого Лондона.

— Я инспектор Марш. Это господин Бомон. Пожалуйста, мисс О'Брайен, садитесь.

Дарлин плюхнулась на тот же стул, на котором только что сидела госпожа Бландингз. Она вытянула длинные ноги и скрестила их в лодыжках, руки положила на колени, как маленькая девочка, играющая во взрослых. Она улыбнулась сначала мне, потом Маршу.

Мы с Маршем тоже сели.

— Мисс О'Брайен, — сказал он, — я собираюсь говорить с вами откровенно.

— Конечно, — сказала она, откинулась назад и распахнула глаза, изображая насмешливую невинность. — Разве полиция бывает неоткровенной?

— Вам уже приходилось общаться с полицией, не так ли, мисс О'Брайен?

— Как и всем ирландцам. Имею опыт общения с «Гардой»^[42] и английской полицией. — Она улыбнулась. — Но ведь это уже позади, правда? К нам наконец-то пришел Гомруль^[43] — лучше поздно, чем никогда.

— Да, — сказал Марш, — конечно. Мисс О'Брайен, мы знаем о ваших ночных хождениях в комнату покойного графа. И что продолжалось это довольно долго.

Дарлин снова улыбнулась.

— Бриггз. Он и есть тот самый птенчик, что вам это начирикал. Мерзкий, напыщенный клоун.

— Значит, вы этого не отрицаете?

Она пожала плечами.

— А толку-то?

— Совершенно никакого.

— Выходит, так. Можете идти к ее светлости миледи и все ей рассказать. И крошку Дарлин снова уволят. Что ж, и поделом. Мне все едино в Ирландию возвращаться. Мы выставили красномордых англичан, и как только дадим пинка красномордым попам, на нашей земле наступит рай.

— Мисс О'Брайен, поскольку вы нам помогаете, я не вижу необходимости сообщать леди Перли или еще кому-то о ваших отношениях с покойным графом.

— Помогаю? — Она ухмыльнулась и поставила локти на стол. — О какой такой помощи вы говорите?

— Всего лишь об ответах на наши вопросы.

— Ладно, задавайте. Всегда приятно отвечать на вопросы полиции. — Она взглянула на меня, потом на Марша и кивком показала на меня. — Он что-то не больно разговорчив, а?

— Господин Бомон только наблюдает.

— И чертовски хорошо это делает, а? — Она улыбнулась мне.

Марш начал задавать вопросы. Да, она навещала графа раз или два в неделю в течение месяцев четырех. Чаще просто не могла вырваться. Да, она приходила только ночью. Да, она ждала, пока Карсон, камердинер графа, уснет, потом прокрадывалась мимо его комнаты. Да, от других слуг она слышала, что граф часто спорит с сыном, лордом Перли, но с ней граф о сыне никогда не говорил.

— И ни о чем другом тоже, — улыбнулась она. Нет, в самоубийство графа она не верит.

— Тогда как же он умер? — спросил Марш.

— Может, несчастный случай? Говорят, дверь была закрыта, когда раздался выстрел.

— Как же, по-вашему, у него оказался револьвер?

— Кто-нибудь из слуг принес.

— У вас, мисс О'Брайен, здорово получается скрывать печаль по поводу смерти графа.

Она несколько мгновений смотрела на него. Затем сказала:

— Послушайте, господин инспектор Марш из Лондона. Я хорошо относилась к бедному старику. Он был довольно милым. Эта жаба Бриггз наверняка упомянул про деньги, не сомневаюсь. И не дождетесь, что я стану отрицать, будто старик иногда не давал мне крону-другую. А почему бы нет? Ему хотелось, чтобы я могла купить себе новенькие нарядные платья, приличные туфли, шелковые чулки, чтобы я выглядела как леди, когда приходила к нему. И кто я такая, чтобы отказываться? Господь знает, он мог себе это позволить. Но я хорошо к нему относилась. Он был ласков со мной, как дитя, благодарен за то, что я была с ним. Что ж, он умер, очень жаль. Надеюсь, он счастлив как жаворонок там, где он сейчас, и это истинная правда, но если вы хотите, чтобы я начала рыдать и выть напоказ, тогда вам придется долго ждать, господин инспектор.

Марш улыбнулся.

— Но ведь вы уже погоревали в спальне графа, не так ли? Прошлой ночью.

Она с недоумением уставилась на него. Потом повернулась и так же недоуменно посмотрела на меня.

— Вас видели, мисс О'Брайен, — сказал Марш.

— Кто же это… — Она задрала подбородок. — Ну и что из того? Это ведь не преступление, так?

— Нет. Скажите мне вот что. Как вам кажется, граф шел на поправку?

— Но, инспектор, сэр, у него же отказали только ноги. А все остальное было в полном порядке.

— Значит, ходить он не мог.

Она усмехнулась.

— А это ему было ни к чему, верно?

Марш откинулся на спинку стула и покачал головой.

— Благодарю вас, мисс О'Брайен. Возможно, потом мы еще побеседуем.

Она пожала плечами с таким видом, будто ей это совершенно безразлично.

Когда она ушла, кухня почему-то показалась мне еще больше. Я повернулся к Маршу — он сидел, уставившись в пол. И сказал:

— Вы же не знали, что это она приходила в комнату графа.

Он поднял глаза.

— Гм, нет, пока она сама не призналась. Пришлось блефовать.

— Вы угадали.

Он улыбнулся.

— Случается.

— Похоже, она ничего не знает о потайном ходе. И о том, что граф мог ходить.

— Нет. Если он действительно мог. — Он сунул руку в карман, достал часы и нахмурился. И взглянул на меня. — Хватит тратить время на обслуживающий персонал. Пора обратиться к аристократии.

Слуга сказал нам, что большинство гостей собралось в гостиной. Там были сэр Дэвид, Сесилия, леди Перли и доктор Ауэрбах. Они сидели все вместе в углу огромной комнаты.

Все подняли на нас глаза, но заговорила только леди Перли.

— Инспектор Марш. И господин Бомон. У вас есть какие-нибудь пожелания?

— Я еще раз прошу простить за беспокойство, — сказал Марш.

— Ничего страшного. Садитесь, пожалуйста. И вы тоже, господин Бомон.

Мы оба разместились на одном маленьком диванчике.

— Как я вам уже говорил, — начал Марш, — мне необходимо точно знать, где каждый из вас находился во время вчерашних неприятных событий. Как я понимаю, все вы были здесь, в гостиной, когда умер граф. Теперь я хотел бы знать, кто где находился, когда стреляли из винтовки.

— Да, — сказала она, — я понимаю. Вы желаете поговорить с каждым из нас наедине?

— Спасибо, но в этом нет необходимости. У меня всего несколько вопросов. — Он взглянул на Сесилию. — Мисс Фицуильям?

Сесилия взглянула на него без всякого выражения.

— Да?

— Не могли бы вы нам сказать, где вы были вчера около часу дня?

— Я навещала госпожу Коуберн в деревне. Она старая подруга нашей семьи. — Сесилия снова обрела протяжность в голосе, и чувствовалось, что впредь она собирается играть ею с большей осторожностью.

— В какое время, мисс Фицуильям, вы туда пришли и в какое время ушли? — спросил Марш.

— Пришла где-то около одиннадцати. А ушла примерно в два. Да. Когда Рипли приехал за мной, госпожа Коуберн сказала, что только что пробило два.

— Кто такой Рипли? — поинтересовался Марш.

— Слуга. Госпожа Коуберн послала своего племянника в аптеку, чтобы он позвонил маме. Предупредить, что я возвращаюсь.

Марш повернулся к матери.

— И вы послали Рипли, леди Перли?

— Да, — ответила она. — Было без нескольких минут два. На машине до дома госпожи Коуберн примерно пятнадцать минут, может быть, чуть больше.

Марш кивнул и повернулся к Сесилии.

— И вы все это время были вместе с госпожой Коуберн?

— Да.

— Кто-нибудь еще присутствовал?

— Нет.

Марш кивнул.

— Спасибо. Доктор Ауэрбах, а вы где были в это время?

Доктор Ауэрбах кивнул. Свет отражался от стекол его пенсне.

— Ах, да. Как я уже объяснять господину Бомону, я был на кладбище около маленькой церкви. Мне нравится делать оттиски со старых надгробий, вы понимать? У меня целая коллекция иметься.

— И когда вы оттуда ушли, доктор?

— В час? — Он провел ладонью по лоснящемуся черепу. — Да. В час. Я вернуться в Мейплуайт пешком, и эта прогулка отнять от меня полтора часа, почти точно. Я проходить одну милю точно за пятнадцать минут. Госпожа Корнель объяснить мне, что было половина третьего, когда я пойти осмотреть мисс Тернер.

— Зачем вам понадобилось осматривать мисс Тернер?

— Ага, да. Она упасть с лошади. Много синяк, но в остальном все в порядок. С физической точки зрения сильная, здоровая девушка.

Марш кивнул.

— Пока вы были на кладбище, доктор, вы кого-нибудь видели? Или кто-нибудь видел вас?

— Да, господин Бомон, он спросить меня та же вещь. Я разговаривать с викарий. Очень милый человек.

— Спасибо, доктор. А вы, сэр Дэвид?

— Да? — удивился сэр Дэвид. Он ни разу не взглянул на меня с той минуты, как мы с Маршем появились. Под его правым глазом виднелся небольшой синяк, слева на челюсти — другой.

— Где были вы, сэр Дэвид, вчера между полуднем и часом дня?

— В деревне.

— Где именно?

— В «Петухе и Быке».^[44]

— В пабе, не так ли?

— В Пабе. С большой буквы. — Он улыбнулся. Вежливо. — И не потому, что он слишком хорош, просто, поспешу добавить, он уникален. Это единственный паб на всю деревню.

— И вы провели какое-то время за одной из стоек.

— Вы переоцениваете ее масштабы. Стойка там всего одна. Нет, я не сидел за стойкой. Я зашел снять комнату.

— Комнату, сэр Дэвид?

— Да. Я плохо себя чувствовал. Рецидив старой болезни — подцепил на Босфоре несколько лет назад. Вот и снял комнату, чтобы немного отдохнуть.

— Почему же вы просто не вернулись в Мейплуайт?

Сэр Дэвид пожал плечами.

— Мне бы пришлось искать, на чем туда добраться, потом трястись в автомобиле. Я уже был там, в пабе. У них нашлась свободная комната. Вполне сносная. Я и снял.

— В какое время вы ушли из паба, сэр Дэвид?

— Что-то после трех, думаю.

— Как же вы сюда добрались?

— Хозяин дал машину с шофером.

— Как зовут хозяина?

— Представления не имею. — Он улыбнулся. — Но это легко выяснить.

— А имя шофера помните, сэр Дэвид?

— Конечно, нет.

Марш кивнул. Встал. Я последовал его примеру.

— Всем большое спасибо, — сказал он.

Глава тридцать пятая

Выйдя из гостиной, Марш повернулся ко мне.

— До чего мил этот сэр Дэвид. Скажите мне вот что. Я видел только финал вашего поединка с ним, последние несколько минут. Сколько он длился?

— Вы видели почти все.

— Понятно, — сказал он. — Дивно. — Он улыбнулся. — Теперь пошли дальше. Как насчет визита в метрополию?

— К Перли? — спросил я. — Почему бы нет?

— Я…

— Фил! — К нам по коридору спешил Великий человек.

— Да, Гарри?

Он подошел к нам. Волосы у него были взлохмачены больше, чем обычно, и топорщились на висках, как набивка, вылезшая из старого дивана. Он поправил галстук и вежливо кивнул инспектору Маршу.

— Фил, — сказал он, — вы мне нужны на пару минут…

Я взглянул на Марша.

— Идите, — сказал он. — Я найду машину и сам съезжу в деревню. — Он повернулся к Великому человеку. — Движетесь к успеху, господин Гудини?

— Разумеется. А вы, инспектор?

— Маленькими шажками. — Он улыбнулся. — Я вас увижу за чаем?

— Разумеется.

Марш кивнул, повернулся и ушел.

Когда он отошел подальше, я взглянул на Великого человека.

— В чем дело, Гарри?

Он посмотрел вслед удалявшемуся инспектору Маршу, затем перевел взгляд на меня.

— Фил, — сказал он очень тихо, — пойдемте-ка сходим на старую мельницу.

— Какую еще старую мельницу?

— Вон там. — Он резко махнул рукой куда-то в сторону лужайки. — Пошли.

— Зачем нам старая мельница? — спросил я, когда мы спускались в большой зал.

— Чтобы кое-что посмотреть.

— Угу. А я-то вам зачем?

Он серьезно посмотрел на меня.

— Но, Фил. Предположим, Цинь Су затаился там и ждет? Ведь вы сами говорили, надо быть осторожным.

— Да будет вам, Гарри. Вы вовсе не думаете, что Цинь Су где-то здесь. В чем же дело? Вам нужен носильщик — нести то, что вы там откопаете?

Мы уже шли по широкой лестнице, и покойники на портретах, развешенных по стенам, провожали нас взглядами.

— Может, и так, — признался он. — Но всегда разумно принять меры предосторожности. — Он откашлялся. И небрежно, небрежнее, чем двигался, сказал: — Итак, Фил, как провели время с инспектором Маршем?

— Замечательно.

— Выяснили что-нибудь?

Мы спешили по коридору к оранжерее.

— Вы полагаете, это честно, Гарри? Если я вам расскажу?

Он поднял голову.

— Не берите в голову, Фил. Считайте, я ничего не спрашивал.

Я улыбнулся.

— Все в порядке. Сначала мы поговорили с Карсоном, камердинером графа…

— Бомон! Гудини!

Нас догонял лорд Боб. Он опять выглядел помятым и возбужденным. И бежал к нам, громко топая.

— Они нашли эту проклятую штуку, — сообщил он мне. Дернул себя за седые усы. — Полиция. Вы об этом знали, верно? Этом чертовом туннеле?!

Я кивнул.

— Его нашел Гарри.

Лорд Боб перевел взгляд с меня на Великого человека, потом снова на меня. Его плечи поднялись, потом опустились, и он тяжело вздохнул. Усы при выдохе зашевелились. — Тот здоровяк, сержант. Он забрел в комнату Марджори. Госпожи Аллардайс. Она читала. Сразу в истерику. В смысле, Марджори. Стукнула его вазой. Жуткий шум. Услышал слуга, кликнул Хиггенза, а тот позвал меня. — Он печально покачал головой. — Французская. Восемнадцатый век, я думаю. Разбилась вдребезги.

Я спросил:

— Почему вы не рассказали нам про туннель, лорд Перли?

— Я… — Он оглянулся, затем снова повернулся к нам. Кивнул. — Пойдемте со мной. Поговорим.

— Я же говорил, отец был не в себе, — начал лорд, Боб.

Он и мы с Великим человеком сидели в маленькой гостиной рядом с оранжереей, где накануне мы беседовали с Дойлом. Лорд Боб сидел напротив.

— Он был совсем без ума, — продолжал он. — И не только потому, что ему хотелось всех выпороть, — хотя и в этом не было ничего хорошего, разумеется. Но он, видите ли, обожал переодеваться, изображать семейное привидение, лорда Реджинальда, и пугать девиц. Гостей. Надевал ночнушку, приклеивал спиртовым клеем фальшивую бороду и парик. И выглядел довольно внушительно. Он выжидал, когда они заснут. Потом через туннель проникал к ним в комнаты. Будил их своим воем и вопил, что собирается их обворожить. Разумеется, все это было до того, как с ним произошел несчастный случай.

— Как ему удавалось избежать разоблачения? — поинтересовался я. — Неужели ни одна из женщин об этом не рассказывала? И не жаловалась?

— Ну, знаете, таких случаев было немного. Пять или шесть за все время. И все эти женщины на самом деле верили, что это был лорд Реджинальд. Теряли сознание или с визгом выбегали в коридор. А одна из них, странная такая, писательница, утверждала, что он ее и правда обворожил. И старая свинья в самом деле это сделал, должен признаться с сожалением. Ужасно, я понимаю, но уж так оно было. Граф потом несколько недель этим хвастался.

— Он насиловал этих женщин?

Брови лорда Боба взлетели вверх.

— Бог мой, нет. Насиловать? Бомон, помешанный или в своем уме, но он был Фицуильямом.

— А вот мисс Тернер решила, что ей грозит опасность…

— Да. — Он поморщился и поднял руку, как регулировщик. — Мисс Тернер. Я ужасно переживаю за мисс Тернер. Все это, как я уже сказал, было до несчастного случая. Когда мы узнали, что его парализовало, я вздохнул с облегчением и не стыжусь в этом признаться. Не будет больше никаких истеричных женщин в коридорах, глупых рассказов о привидениях.

Он набрал в грудь воздуха.

— Вероятнее всего, отец здорово изменился. Он лежал там у себя и разлагался. Гнил, как рана, а? Он и раньше-то был не в себе, а потом и подавно. Даже не помнил, кто он такой, забыл, что он Фицуильям. К тому времени, как он снова стал ходить, он уже совсем рехнулся. Знаете, он ведь так и не признался, что может ходить. Держал это в тайне.

— А как же вы узнали?

— На вечеринке в выходные, несколько месяцев назад. Компания из Лондона. Друзья Алисы — художники, писатели и все такое. Она познакомилась с ними там, в городе, и взяла под свое крыло. Была среди них женщина, совсем молодая, по имени Кора… или Дора? Харрингтон или что-то в этом роде. Неважно. Среди ночи ее вопли разбудили все восточное крыло. Она видела его, сказала она. Реджинальда. Он хватал ее, сказала она. Он никогда этого не делал раньше. В смысле не прикасался к ним. Кроме той ужасной женщины, правда. Я узнал обо всем утром.

— Вы с ним поговорили? С отцом?

— Конечно. Сразу же. Ворвался к нему, зачитал закон об охране общественного покоя и порядка. Разумеется, он все отрицал. Да разве такое возможно, спросил он меня. Он же парализован, верно? Прямо святая невинность. Должен признаться, я ему почти поверил. Убедил себя, что, может, эта Харрингтон просто нервная. Женские причуды, а? Слышала звон, да не знает, где он. И я убедил себя, что отец тут ни при чем.

Великий человек спросил:

— Какие же меры предосторожности вы приняли, лорд Перли, чтобы это больше не повторялось?

— Запер вход в туннель. На всякий случай. Его вход, со стороны туннеля. Там есть специальные металлические петли на такой случай. Сработаны несколько веков назад. Просунул в них лом. Он никак не смог бы выйти.

— Но там не было никакого лома, когда я нашел туннель, — сказал Великий человек.

— Знаю, — ответил лорд Боб. — Сам вчера искал. — Он повернулся ко мне. — После того, как проводил вас в комнату Карсона. В туннель я попал через другой вход, дальше по коридору, и затем вернулся. Этот чертов лом исчез.

— Ваш отец мог воспользоваться этим же входом раньше и убрать лом.

Он кивнул.

— Наверное, так оно и было. Но в пятницу утром он был на месте. Я проверял.

— Кто еще знал про туннель? — спросил я.

— Никто. Это семейная тайна. В нее посвящают только первенца, сына. И берут с него клятву хранить ее как зеницу ока — в общем, в духе пережитков феодализма. Глупо, конечно. Но пока он был жив, в смысле, граф, я свято хранил тайну.

— А леди Перли знала, что ваш отец изображает из себя привидение?

— Конечно, знала. Но она относилась ко всему спокойно, не то что я. Она легче прощает, Алиса. Сказала, это-де болезнь, и тут уж ничего не поделаешь. Однако впредь допускать такое нельзя. А о туннеле она ничего не знала. Думала, отец просто бродит по коридорам.

— Когда проложили туннель со всеми входами и выходами? — спросил Великий человек.

— Судя по рассказам, во время гражданской войны. Кромвель, «круглоголовые»^[45] и прочее. Хотя я думаю, это произошло еще раньше. Может, даже в конце правления норманнов. Часть каменной кладки…

— Лорд Перли, — перебил я, — вчера, когда мы пытались проникнуть в комнату графа, сэр Артур спросил, нет ли другого входа. Вы сказали — нет.

Лорд Боб снова глубоко вздохнул, медленно выдохнул. И кивнул.

— Да, — сказал он. — Знаю. Оплошал. Черт попутал. Но, понимаете, ведь я давал клятву. Традиция. Вековая. — Он нахмурился, покачал головой и снова вздохнул. — Но не в этом суть.

— Вы не хотели, чтобы кто-нибудь узнал всю эту историю о вашем отце?

— Да, не хотел. Все знали, что он — реакционер и свинья. Конечно, многие его терпели. Пусть будет все как есть. Но никто не знал его с другой стороны.

Лорд Боб явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Послушайте, Бомон, мне много чего хотелось бы сделать. Всяких разных дел. Помочь рабочим. Фермерам. Эти бедняги столетиями терпят нужду. Все их эксплуатируют. Аристократия, церковь, буржуазия, правительство. Понимаете, я могу что-то для них сделать. А эти наверняка считают меня дураком. В смысле общество. Все они. Я все понимаю. Иживу с этим долгие годы, но меня их мнение не интересует. Вот только что подумают обо мне, о моем титуле, если пронюхают про все это? Разве я смогу тогда что-то сделать?

— Как вы думаете, лорд Перли, ваш отец покончил с собой?

Несколько мгновений он просто смотрел на меня. Затем медленно кивнул.

— Думаю, да. Знаете, ведь я с ним разговаривал. Вчера утром, после того как все уехали в деревню. До того как мы с вами встретились за завтраком. Я отчитал его за то, что он напугал мисс Тернер. Разумеется, он от всего открещивался. Я пригрозил, что отправлю его куда-нибудь подальше. В лечебницу. И он, кажется, поверил. — Лорд Боб отвернулся. — Подозреваю, поэтому отец так и поступил. — Он снова взглянул на нас. — Получается, в некотором смысле я виноват. Только в некотором, разумеется. Наверное, поэтому я вчера и хватил лишку. Таким дураком себя выставил.

— Рано или поздно, — заметил я, — вам придется рассказать все полиции.

Лорд Боб печально вздохнул.

— Да-да, понимаю. — Он покачал головой и снова отвернулся. — Может, так оно и лучше — разом покончить со всем этим.

— Простите, Фил, — вмешался Великий человек, — может, лорду Перли не стоит рассказывать инспектору Маршу о графе? Во всяком случае, прямо сейчас? Может быть, пока подождем…

— После чая? Слишком поздно, Гарри. Марш уже знает. — Я повернулся к лорду Бобу. — Он говорил с мисс Тернер. Она сама обо всем догадалась. Ночью отправилась в комнату вашего отца. И наткнулась на бороду с париком.

— А-а, — протянул он и еще раз вздохнул. — Она показалась мне умной женщиной, эта мисс Тернер.

— Я поговорю с ними. В смысле с полицией. Возможно, мне удастся уговорить их не разглашать всех сведений.

Лорд Боб печально улыбнулся.

— Спасибо, Бомон. Ценю ваши старания. Ну что ж. — Он поднял голову. — Поживем — увидим.

— Все образуется, — сказал я.

— Да-да, непременно. — Он оглядел комнату и моргнул, как человек, только что очнувшийся от дневной дремы. И повернулся ко мне: — Не думаю. А вы не знаете, где моя жена? Мне непременно надо рассказать ей обо всем, что случилось.

— Она в гостиной, — сказал я.

— Благодарю вас. — Лорд Боб встал. Он все еще выглядел помятым и к тому же усталым, подавленным и состарившимся лет на десять. Мы встали, он шагнул вперед и протянул руку нам обоим. — Гудини. Бомон. Спасибо, что выслушали.

— Расскажите, Фил, — сказал Великий человек, когда мы шли через внутренний двор к оранжерее. — Вы упомянули, что инспектор Марш беседовал с мисс Тернер.

— Ну да.

— Она сказала ему…

Нас перебил чей-то голос.

— Простите, джентльмены.

Это был полицейский — он отошел от ствола дерева. Я совсем забыл, что инспектор Хонниуэлл приставил двух полицейских охранять Мейплуайт. Этот страж был высокий, грузный и в темной форме. Ему давно не мешало бы побриться.

— Простите, джентльмены, — сказал он, — но я тут поставлен, чтобы проверять, кто входит и выходит. И кто…

— Я — Гарри Гудини, — представился Великий человек. — А это господин Бомон, из агентства «Пинкертон». Как видите, мы гуляем. У вас же нет приказа мешать нам гулять?

— Нет, сэр, — сказал полицейский, пятясь к дереву. — Простите, сэр, я только выполняю свою работу.

— Благодарю, — сказал Великий человек. — Кретин, — добавил он, когда мы отошли ярдов на десять и оказались на залитой солнцем лужайке.

— Полицейский прав, Гарри. Он выполняет свою работу.

— У него даже нет пистолета, Фил.

— Английские полицейские не ходят с оружием.

Гарри удивленно взглянул на меня.

— Как же тогда они стреляют в людей?

— Они не стреляют.

Он наморщил лоб.

— У них вообще нет при себе пистолетов? Даже у сыщиков, таких как Марш и сержант Медоуз?

— Марш, конечно, может получить оружие, когда действует против банды анархистов. Или бомбистов. А так, в общем, нет.

— Поразительно. — Он наклонил голову и уставился на землю. — Поразительно!

— Вы хотели что-то узнать о мисс Тернер?

Он повернулся ко мне.

— Да. Мисс Тренер рассказала Маршу, что она этим утром нашла нож в своей постели?

— Я ему рассказал.

— И как он отреагировал?

— Да никак, Гарри. При мне, во всяком случае.

— Вы думаете, он придал этому большое значение?

— Не знаю, я не старался угадать его мысли.

Он кивнул.

— С кем он еще беседовал?

Пока мы спускались по ярко-зеленому склону и шли по гравийной дорожке, я рассказал, что мы с Маршем делали утром. Стоял дивный день, второй кряду. И белки, похоже, были вне себя от счастья. Они носились вверх и вниз по деревьям, как будто это была последняя радость в их жизни.

— Эта женщина, Дарлин, — сказал Великий человек, — кухарка. Она часто навещала графа?

— Да.

— Но зачем тогда графу было докучать тем другим женщинам, включая мисс Тернер?

— Понятия не имею. Возможно, визиты Дарлин и подтолкнули его к блужданиям по коридорам. Может, одной Дарлин ему было мало.

Гарри поморщился. Эта мысль пришлась ему явно не по душе.

— Но зачем ему понадобилось красть всякие безделушки из чужих комнат?

— Почем я знаю. Он же был не в себе, Гарри. Спросите лучше доктора Ауэрбаха.

Он покачал головой, посмотрел в сторону и снова перевел взгляд на меня.

— С кем он еще разговаривал?

Я сказал.

Когда я закончил, мы уже находились с задней стороны Мейплуайта. Огромное серое здание высилось на фоне дальнего леса.

— А вы что раскопали, Гарри? — спросил я.

— Знаете, Фил, — сказал он, — кажется, я решил эту загадку.

— Какую?

— Да всю эту шараду. А вот и тропинка, о которой упоминала мисс Тернер. Пойдемте по ней, Фил.

В стене деревьев и кустарников образовался небольшой просвет. Великий человек двинулся туда. Я за ним.

— Так где же разгадка? — спросил я.

— Всему свое время, Фил, — бросил он мне через плечо.

Тропинка была узковата. Она вилась по лесу, и путь тут и там преграждали ветви, вьюны и паутина. Вскоре тропинка вывела нас на широкую дорожку, которая, очевидно, когда-то была хорошей дорогой. Она разветвлялась налево и направо, скрываясь под сенью высоких деревьев. Великий человек свернул налево.

Я догнал его.

— Куда мы, Гарри?

— Я же говорил. К старой мельнице. Думаю, что из дома туда ведет и более короткий путь, но мисс Тернер проезжала именно здесь.

— Когда?

— Вчера. Верхом.

— Когда увидела змею?

Великий человек улыбнулся.

— Она увидела не только змею, но и нечто другое, Фил. Она увидела убийц старого графа.

Я взглянул на него.

— О чем вы, Гарри?

— Всему свое время.

Я вспомнил про «кольт» в кармане, и мне очень захотелось взять его в руку. Но я сдержался. Мы прошагали по старой дороге еще ярдов двести-триста.

— Ага, — сказал он, — вот и мельница.

Мельница была старая, каменная, почти разрушенная. Большое деревянное колесо валялось в ржавом ручье. Он вытекал из пруда, окруженного плакучими ивами. Вода в пруду казалась неподвижной и темной, в ней отражались ветви большой плакучей ивы.

— Вот и ива, — заметил Великий человек. Он повернулся ко мне. — Не заглянуть ли нам внутрь мельницы?

— Сегодня вы заказываете музыку, Гарри.

Он прошел по траве и перепрыгнул через ручей. Я последовал за ним. Деревянная, едва державшаяся на петлях дверь мельницы была открыта. Мы вошли. Внутри пахло плесенью и горелым деревом.

— Кто-то разжигал здесь костер, — заметил Великий человек.

Помещение было цилиндрической формы, диаметром не больше пятнадцати футов. Около дальней стены на неровном каменном полу мы заметили кучку золы с головешками, несколько досок и брусков.

— Бродяги, — заметил я.

— Разве в Англии есть бродяги? — Он прошел к противоположной стене и остановился у погасшего костра.

— Два миллиона безработных. Со слов лорда Боба. Вот они и бродяжничают.

— Лорда Перли, — поправил он меня и поднял глаза. — Вы ничего интересного не замечаете на полу, Фил?

— Да тут лет сто не подметали. — Каменные плиты были покрыты пылью и пеплом.

Он кивнул.

— Пошли.

Выйдя наружу, он уставился на иву на другом берегу пруда.

— Они стояли там, — сказал он. — Под ивой.

— Кто?

— Призраки, которых видела мисс Тернер.

— Гарри.

Он повернулся ко мне.

— Вы должны помочь мне найти его, — сказал он.

— Что найти?

— Туннель.

Глава тридцать шестая

— Какой еще туннель?

— Тот, что ведет отсюда к особняку. Он должен быть где-то здесь. — Гарри прищурился и огляделся. — Вы обратили внимание, как дорожка извивалась к югу? По моим подсчетам мы сейчас примерно в шестидесяти ярдах от дома. От его западной стороны. — И он кивком показал еще на одну стену из деревьев и кустарников. — За этими деревьями.

— Почему туннель, Гарри?

Он взглянул на меня.

— Но, Фил, каким образом призраки могли вернуться отсюда в дом так, что их никто не заметил?

Я снова вспомнил о пистолете.

— Гарри…

— Пожалуйста, Фил. У нас мало времени. Надо его найти. Он наверняка где-то здесь.

Так и вышло. Он был прорыт под холмом ярдах в двадцати от мельницы и скрыт под разлапистыми ветвями большого дуба. Вход закрывали две широкие деревянные двери, наподобие тех, что при входе в грузовой туннель под садом. В траве недалеко от входа лежала небольшая плетеная корзинка для пикника.

— Гарри! — позвал я.

Он был футах в сорока от меня — продирался сквозь кустарники. Гарри остановился и кинулся ко мне. На щеке его были царапины, напоминавшие африканские племенные символы.

— Ага! — воскликнул он. И потянулся к двери. — Видите, Фил?

Дверь распахнулась, прежде чем он ее коснулся. Гарри отскочил назад.

— Мисс Тернер? — удивился он.

Она стояла на пороге с фонарем в руках. На щеке грязь, пряди светлых волос прилипли к лицу. И она улыбалась.

— Я слышала, как вы идете, господин Гудини! Посмотрите! Я нашла! — Она произнесла это так, будто речь шла об Эльдорадо.

— Но, мисс Тернер…

— Одну минуту, — вмешался я. И повернулся к ней. — Мисс Тернер, вы обещали ничего не предпринимать самостоятельно. Мы же договорились. Вчера у госпожи Корнель.

— Знаю, знаю, — заторопилась она. — Но все ушли в церковь, а я осталось сидеть во дворике, там было совершенно безопасно: дежурный полицейский проходил мимо почти каждые десять минут. Но тут появился господин Гудини и поговорил со мной, и я поняла из его вопросов, что он думает, вернее, что он должен был думать об этих призраках…

— Все, — перебил я ее. — Хватит. Что еще за история с призраками?

— …Вот видите, Фил, — сказал Великий человек, — логически рассуждая, это единственная возможность. Туннель. Только через туннель эта парочка могла так быстро вернуться в дом. Не попавшись никому на глаза.

— Вторично попасться на глаза, вы хотите сказать, — поправил я.

— Правильно. Мисс Тернер уже их видела. На свою беду. Поэтому я решил его найти. И я бы нашел, — заявил он. И взглянул на мисс Тернер. — Думаю, вас можно поздравить, мисс Тернер.

— Но, господин Гудини, — возразила она, — мне никогда бы не пришла в голову мысль о туннеле, если бы не тот разговор с вами. Ведь именно вы, в конце концов, поняли, что дело вовсе не в призраках. Когда я сообразила, что вы подозреваете, я догадалась, насколько важна была та встреча. И как они смогли вернуться в дом. Я взяла в конюшне фонарь, спрятала его в корзинке и пришла сюда. И действительно нашла туннель, но вся заслуга на самом деле принадлежит вам.

Гарри задумчиво посмотрел на нее.

— Ну ладно. Конечно, вы правы. И куда же ведет этот туннель?

— Он заканчивается в подсобном помещении рядом с кухней, — сказала мисс Тернер. — Много лет назад по нему, должно быть, переправляли муку. Из этой подсобки есть вход на кухню. Там есть еще один туннель — он идет от этого под прямым углом. Но я туда не ходила.

— Грузовой туннель, — заметил я. — Он проходит под садом.

Великий человек кивнул.

— Я так и думал. — Он с улыбкой повернулся ко мне. — Весь дом, Фил, весь Мейплуайт не что иное, как огромная арена со всякими приспособлениями для хитроумных фокусов.

— Ладно, Гарри, — сказал я, — вы все разгадали. Но вам трудно будет это доказать.

Он выпрямился во весь рост.

— У меня есть план, — объявил он.

— Угу.

— И, Фил, — добавит он, — я тут еще кое-что обнаружил.

— Что именно?

Он сказал. Мисс Тернер так и ахнула.

— Да, — сказал я, — мне это тоже известно.

— Но… откуда? — удивился он. Я никогда раньше не видел, чтобы он удивлялся. — Как вы узнали?

И я все рассказал.

— Что будем делать, Фил? — спросил он, когда я закончил.

Я улыбнулся.

— У меня тоже есть план.

— Я могу помочь? — спросила мисс Тернер.

Я взглянул на нее.

— Весьма возможно.

Великий человек и мисс Тернер отправились по дорожке к дому. Я взял фонарь мисс Тернер и вошел в туннель.

Он привел меня прямиком в Мейплуайт, в подсобку, о которой говорила мисс Тернер, и в длину, от начала до конца, он был не больше шестидесяти ярдов. Вымощен он был тем же гравием, что и дорожка вокруг дома. Стены из темного камня, влажные и скользкие.

Такими же были и стены другого туннеля, который пролегал под садом. Я прошел по нему совсем немного, потом оставил фонарь в подсобке и проскользнул в кухню. Путь из кухни в большой зал не занял у меня и минуты. Лорда Боба там не было. Я разыскал его и леди Перли в библиотеке. Они сидели рядком на одном из диванов. Оба выглядели несколько унылыми, даже слегка растерянными. Я спросил у лорда Боба, можно ли нам с Великим человеком воспользоваться его телефоном. И обещал оплатить звонки.

— Деньги, — печально произнес он, — сейчас волнуют меня меньше всего.

Леди Перли живо улыбнулась и взяла его за руку.

— Все уладится, — сказал я, хотя и знал, что это было не совсем правдой.

Мы с Великим человеком около часа просидели у телефона в кабинете лорда Боба. Мисс Тернер какое-то время помогала нам. У нее все получалось — нам с нею повезло, хотя мы этого не заслуживали. К часу дня мы с мисс Тернер сделали все, что могли. Она ушла, а Великий человек остался ждать ответных звонков. Я пошел за Хиггензом и попросил его передать инспектору Маршу мою просьбу зайти ко мне в комнату, как только он вернется из деревни. Потом я поднялся наверх и лег. Я уже не мог сделать ничего полезного, к тому же я устал. День оказался очень длинным, и он все никак не кончался. Впереди нас еще ожидало чаепитие.

Я спал, когда в дверь постучали. Мои часы лежали на прикроватном столике. Половина третьего. Я сел, сбросил ноги с кровати и сказал:

— Войдите.

Это был Марш — он радостно улыбался.

— А, Бомон. «Тихо сматываете нити с клубка забот»,^[46] не так ли?

— Ага. Присаживайтесь. Как вам Перли?

— Прелесть. — Он вытащил стул из-за стола, развернул и сел. — Обычная девонская деревня: белые стены, соломенные крыши и веселые селяне — все друг другу родня. Очень живописно. Я получил удовольствие.

— Прекрасно. Что-нибудь выяснили?

— А то. — Он улыбнулся. — Желаете послушать?

— Я весь внимание.

— Итак, — сказал он, — для начала следует отметить, что доктор Ауэрбах говорил правду. Он действительно был на кладбище, делал отпечатки с надгробий, путем притирания. Викарий с ним разговаривал, он же сообщил, что доктор пошел в Мейплуайт пешком где-то около часа дня. Ненамного раньше и точно после половины первого. Он малость путается со временем. И вообще, путается. Но я измерил расстояние от церкви до Мейплуайта — шесть миль. Доктор Ауэрбах никак не мог вернуться сюда до часа дня, даже раньше двух не мог вернуться.

Я кивнул.

— Сэр Дэвид Мерридейл тоже сказал правду, — продолжил Марш. — Вчера он действительно снял комнату в «Петухе и Быке». Только он забыл упомянуть, что сделал это не первый раз. Он останавливался там несколько раз за последние месяцы.

— Наверное, просто вылетело у него из головы.

— «Оставим это. Отягощать не будем нашу память несчастьями, которые прошли».^[47] «Буря».

— Точно.

— Он также забыл упомянуть, что он не сидел сиднем в своей комнате. Она находится на первом этаже, в задней части здания. Я обошел дом и наткнулся под окном снаружи на четкие следы. Земля еще была влажная. Как вы знаете, до вчерашнего дня здесь шли сильные дожди.

— Я заметил.

Он улыбнулся.

— Следы были довольно отчетливые. На левом виднелась небольшая впадинка, там, где почему-то оторвался кусочек кожи. Совершенно ясно, следы оставил человек, покидавший комнату через окно и вернувшийся тем же путем.

— Кто-нибудь еще мог оставить эти следы.

— Если верить хозяину, никто, кроме сэра Дэвида, в течение недели ту комнату не снимал.

Я кивнул.

— По странному совпадению дом госпожи Констанции Коуберн, которую навещала Сесилия, находится всего в двух домах от паба. Следы вели туда, к спальне на первом этаже в задней части дома. По следам ясно, что сэр Дэвид влез и в это окно. Я поговорил с госпожой Коуберн, и она охотно сообщила мне, что Сесилия почувствовала себя дурно во время визита и пошла на часок полежать в задней спальне. Отдохнуть.

Я кивнул.

— Госпожа Коуберн почти совсем глухая, — сказал он, — но мне все же удалось узнать у нее о предыдущих визитах Сесилии к ней. Они точно совпадали с тем временем, когда сэр Дэвид останавливался в «Петухе и быке». И каждый раз она ложилась отдохнуть на часок, иногда и больше, все в той же задней спальне. — Он улыбнулся. — Выходит, мисс Фицуильям куда более резвая штучка, чем кажется.

— Невероятно! — сказал я.

— Но вы же понимаете, что это означает. Если сэр Дэвид и мисс Фицуильям были вместе, значит, стрелять вчера ни один из них не мог.

— Верно. Тогда кто?

Он улыбнулся.

— Неужто, Бомон, вы еще не догадались?

— У меня есть парочка версий. Но вы-то что по этому поводу думаете?

Еще одна улыбка.

— Мы узнаем это через, — он достал часы, — двадцать минут. Итак. Что-нибудь существенное произошло за время моего отсутствия?

— Да. — Я рассказал ему о лорде Бобе и его папаше.

— Прелестно. Все наконец становится на свои места. И вы сказали, что Гудини тоже присутствовал во время разговора?

— Ага.

— А он разгадал эту загадку?

— Ему кажется — да.

— Прелестно. Я с нетерпением жду встречи с ним. — Он снова взглянул на часы. — Надо поискать сержанта Медоуза. — Прощальная улыбка. — Значит, до встречи в гостиной.

— До встречи.

После его ухода я умылся, проверил «кольт» и сунул его назад в карман.

Внизу, перед входом в гостиную, меня поджидал сэр Артур Конан Дойл, высокий и грузный, но в другом твидовом костюме.

— Минуточку, Бомон!

— Конечно.

Он отвел меня в сторонку по коридору. И, хмурясь, сказал:

— Я все время пытался поговорить с этим типом, Маршем, но он и слушать меня не захотел. Право, смешно. У меня есть чрезвычайно важные сведения по этому делу.

— Какие именно?

— Мадам Созострис была так добра, что сегодня днем устроила небольшой сеанс. Присутствовали только я и, разумеется, господин Демпси.

— И вы говорили с Бегущим Медведем.

— Да. Все, как я думал, Бомон. В смерти графа виноват лорд Реджинальд.

— Призрак?

— Да. Понимаете, он свел графа с ума. Довел до безумия, а потом и до самоубийства.

— Угу. А как же револьвер попал в комнату графа?

— Очевидно, лорд Реджинальд дематериализовал его из большого зала и заставил снова возникнуть в комнате графа. Вы знаете, возможно, лучше, чем другие, что дематериализация существует.

— Угу.

Он нетерпеливо нахмурился.

— Я погляжу, вы делаете вид, что в это не верите, Бомон. Но послушайте, дружище, вы знаете главный принцип моей сыскной работы? А он таков: стоит исключить все самое невероятное, и то, что останется, каким бы неправдоподобным оно ни казалось, будет правдой. Такой принцип вполне применим и к этому делу. Я только хочу, чтобы инспектор Марш меня выслушал.

— Вот что я вам скажу, сэр Артур. Вы пока попридержите свою версию. Посмотрим, что будет в гостиной. Если вы не услышите объяснения, которое вас вполне удовлетворит, обещаю, что заставлю Марша вас выслушать.

— Наверное, это лучше, чем ничего.

— Но, — сказал я, — взамен я хочу попросить вас об одолжении.

— Каком именно?

Я ему сказал.

Глава тридцать седьмая

— Дамы и господа, — сказал Марш. — Благодарю вас за то, что пришли. Деликатно улыбаясь, он оглядел гостиную. Снова перед всеми на столах стояли тарелки с едой, чайники и кофейники. Лорд Боб, леди Перли и Сесилия пристроились втроем на одном диване. Господин Демпси сидел рядом с инвалидной коляской мадам Созострис. Госпожа Аллардайс и мисс Тернер сидели вместе, так же как и сэр Дэвид, госпожа Корнель и доктор Ауэрбах. Сержант Медоуз прислонился к стене, а Дойл стоял в нескольких футах от него, представляя собой еще более внушительное зрелище. Я сидел примерно в трех футах оттого места, где стоял Марш. Великий человек примостился с другой стороны комнаты. Когда я вошел, он едва заметно мне кивнул, и я понял, что все подготовлено.

— Лорд Перли, — начал Марш, — любезно предоставил мне возможность поговорить со всеми вами о последних захватывающих событиях в Мейплуайте. Очень странными они были, не находите? Выстрел, вдруг прогремевший на залитой солнцем лужайке. Старый граф, внезапно скончавшийся в запертой комнате. «Вы правы, лорд, в смятенье королевство и, думаю, не обретет покоя…»^[48] «Ричард Третий», разумеется.

Он улыбнулся и оглядел собравшихся.

— Итак. Все вы знаете о смерти графа. А что вы действительно знаете о его жизни? Разве вам известно, что, по словам его собственного сына, он был безумен? Да, безумен и вовсе не парализован.

В ответ раздался легкий, сдержанный шумок. Головы повернулись, брови поднялись. Сесилия Фицуильям наклонилась к своей матери. Леди Перли сжала губы и взяла дочь за руку. Госпожа Корнель нахмурилась и бросила взгляд на леди Перли.

— Ночью, когда все в доме засыпали, — продолжил Марш, — покойный граф крался по потайным туннелям, соединявшим его комнату с остальными в доме. Изображая своего предка, лорда Реджинальда, он пробирался в комнаты гостей, женщин, и пытался на них напасть.

Повернутых голов прибавилось. Равно как и поднятых бровей. Лорд Боб и леди Перли сидели неподвижно, уставившись перед собой и напоминая официальную пару, вынужденную присутствовать на казни.

— Он проделал это два месяца назад, — сказал Марш, — а потом в пятницу ночью, когда проник в комнату к мисс Тернер.

Все головы повернулись к мисс Тернер.

— В тот же вечер, за несколько часов до этого, — сказал Марш, — леди и лорд Перли разговаривали с покойным графом в его комнате. — Головы повернулись к лорду Бобу и его жене. — При разговоре больше никто не присутствовал, но, я думаю, памятуя о попытке графа наброситься на даму двумя месяцами раньше, лорд Перли предупредил отца, чтобы он не вздумал проделать то же самое этой ночью.

Марш пожал плечами.

— Но, как мы теперь знаем, граф все же сделал свое дело.

Он взял с ближайшего стола стакан с водой, отпил глоток и поставил стакан на место.

— По добровольному признанию лорда Перли, сделанному господину Бомону, на следующее утро он снова разговаривал с отцом. И объявил графу, что собирается упечь его в психушку. Несколько часов спустя, когда гости с лордом Перли собрались на лужайке, кто-то выстрелил в них из винтовки.

Марш улыбнулся.

— Разве не ясно, дамы и господа, кто стрелял? И кому предназначалась пуля? Разумеется, целились в лорда Перли. И стрелял его отец.

— Чепуха! — возмутился лорд Боб. — Послушайте, Марш…

Марш улыбнулся.

— Все оружие в коллекции принадлежало графу. Граф умел с ним обращаться. Он также знал, что родной сын собирается изгнать его с позором из собственного дома. И он выбрал путь, который его поврежденному уму показался единственно правильным. Он попытался убить своего сына. Спустился в большой зал, взял «винчестер»…

— Несусветная чушь! — Лорд Боб почти встал со своего места. Леди Перли протянула к нему руку, он повернулся к ней покрасневшим лицом. Она что-то шепнула ему, он сел и покачал головой. — Но это же полная чушь, Алиса! Белиберда!

— Вышел на лужайку, — продолжал Марш, — и спрятался в лесу за садом. А когда увидел, что сын вернулся в Мейплуайт на мотоцикле, тут же и выстрелил. И, к счастью для лорда Перли, промахнутся.

Брови лорда Перли поползли вверх.

— Старая свинья никогда бы не промахнулся с такого расстояния!

Марш не обратил на него внимания.

— Лорд Перли, конечно, понял, что это сделал его отец. Он знал, кто стрелял из винтовки. И еще он узнал, что его отец куда безумнее, чем он себе представлял. Очевидно — впрочем, это уже мои домыслы — он понял, насколько явно безумие отца может проявиться, когда начнется следствие и когда он, лорд Перли, попытается отправить его в соответствующее заведение. Как бы то ни было, позднее в тот же день, пока все были в гостиной, лорд Перли взял «Смит энд Вессон» из коллекции, пробрался по тайному ходу в комнату отца и убил его.

— Что?! — вскричал лорд Боб. Он выглядел скорее пораженным, чем разозленным.

— Только лорда Перли не было в гостиной, когда произошло убийство, — сказал Марш. — Только у лорда Перли была возможность убить графа. И только у лорда Перли был мотив. Смерть отца избавляла его не только от неприятностей, связанных с его болезнью, но и от угрозы собственной жизни. И, разумеется, он получал все отцовское наследство.

— Полная чепуха! — Это сказал Великий человек, поднявшись с высоко поднятой головой. — Я не желаю больше слушать эту ерунду.

С другой стороны комнаты сержант Медоуз отлепился от стены. Марш взглянул на него и слегка покачал головой. Сержант снова прилип к стене, а Марш повернулся к Великому человеку.

— У вас есть другое объяснение, господин Гудини?

— Да, есть.

Марш улыбнулся.

— Тогда я с удовольствием, хотя и временно, уступаю вам трибуну. — Он сел и посмотрел на Великого человека с таким же напускным любопытством, как и в спальне графа.

Великий человек заложил руки за спину и медленно оглядел комнату.

— Здесь, в Мейплуайте, мы столкнулись с чередой совершенно непонятных событий, — наконец объявил он.

Затем Великий человек рассказал практически слово в слово все, что он говорил, когда объяснял, как обнаружил туннель. Что эти удивительные события поставили в тупик даже его. И он наконец понял, что многое походило на трюки заурядного фокусника.

— Теперь, — заявил он, — чтобы понять механизм удачного фокуса, мы должны отнестись к нему без всяких предубеждений.

Марш поднял глаза к потолку. Деликатно.

Великий человек снова оглядел комнату, будто хотел убедиться, что все его внимательно слушают.

— Вчера днем, когда мисс Тернер каталась верхом на лошади, она увидела, как ей тогда показалось, двух призраков под ивой около старой мельницы. Почему она решила, что это призраки? Предубеждение. Ей рассказывали, что под этим деревом якобы и раньше видели призраков — женщину с мальчиком. Поэтому, когда мисс Тернер увидела там же двух человек, она, вспомнив рассказ, решила, что это и есть те самые призраки. Она женщина умная и сообразительная, но как наблюдатель неопытная. И, пожалуй, самое главное — она тогда была без очков. А у нее сильная близорукость. Это так, мисс Тернер?

Головы повернулись.

— Да, — сказала она. Громко и четко. Сидевшая рядом госпожа Аллардайс нахмурилась.

Инспектор Марш зевнул и сделал вид, что прикрывает рот рукой. Великий человек кивнул. И снова повернулся к слушателям.

— Но мисс Тернер видела вовсе не призраков. А двух человек, которые сговаривались убить лорда Перли.

Среди присутствующих пробежал шумок. Великий человек снова всех оглядел.

— Разумеется, они ее заметили, — сказал Великий человек. — И решили, что она их узнала. А для них быть замеченными вместе было настоящей бедой.

Он снова оглядел присутствующих.

— Те двое среагировали быстро. Через туннель, ведущий от мельницы к закрытой подсобке около кухни, они спешно вернулись в Мейплуайт. Оттуда один из злоумышленников кинулся в большой зал и схватил «винчестер». Возможно, он там же его и зарядил. А может, эта парочка все спланировала заранее и на всякий случай зарядила «винчестер» раньше. Не имеет значения. На это ушло бы всего несколько секунд. Схватив оружие, этот злоумышленник бегом вернулся в подсобку и по другому туннелю, грузовому, добрался до сада. Оттуда легко было попасть в мисс Тернер, как только бы она появилась.

Великий человек нахмурился.

— Этому злоумышленнику повезло. Если бы мисс Тернер знала другой путь, она вернулась бы к дому быстрее. Но она была не в курсе. А тут еще вдруг ее лошадь понесла и промчалась мимо дорожки, по которой она приехала. Она ударилась лбом о ветку, лошадь ее сбросила, она упала и некоторое время пролежала без сознания. Все это было на руку злоумышленнику. Когда мисс Тернер наконец появилась под деревом у дорожки, он уже ее там поджидал. И выстрелил. Сделал один выстрел, только один. Почему же он не стрелял еще раз? Он увидел, как мисс Тернер падает с лошади, и решил, что попал в нее.

— Поразительно, — заметил инспектор Марш. Он улыбнулся. — Кто же этот несостоявшийся убийца? И кто его сообщник?

— Есть более интересный вопрос, — сказал Великий человек, — а именно: что они делали у старой мельницы? Почему встретились именно там? И я с радостью сообщаю вам, что нашел ответ.

Гарри снова прищурился.

— Полагаю, там-то, на старой мельнице, эти двое готовились к своему преступлению заблаговременно. Там они экспериментировали с трюком, а потом с его помощью почти обманули нас.

— В самом деле? — сказал Марш.

Великий человек даже не обратил на него внимания.

— Я осмотрел старую мельницу вместе с помощником, господином Бомоном. Внутри у стены мы обнаружили остатки костра. И костра не из веток и сучьев, какой разжег бы случайный бродяга, — он взглянул на меня, желая подчеркнуть свои слова, — а костер из досок. Почему из досок?

Он склонил голову набок.

— Допустим, вы берете кусок доски и аккуратно распиливаете ее пополам. В одной половинке проделываете дырочку и вставляете в нее патрон. Предварительно вы извлекаете пулю из патрона и сжимаете отверстие. Предположим, вы аккуратно склеиваете обе половинки. Допустим, помещаете этот кусок доски в огонь. Что произойдет? В определенное время патрон, раскалившись на огне, взорвется. В результате из костра разлетится пепел. Мы с господином Бомоном заметили, что пол на мельнице сплошь усыпан пеплом. Такой же пепел мы обнаружили и на полу в спальне графа. Мне совершенно ясно, что заговорщики проводили опыты с доской и патронами на мельнице, пока не определили с точностью все, что было необходимо для их коварных замыслов. Гарри повернулся к Дойлу.

— Пепел, сэр Артур, разнесло по комнате не из-за того, что мы туда вошли. Это случилось, когда взорвался патрон, спрятанный в доске.

Дойл хмурился.

— Но пустой гильзы в камине не было.

— Верно, — заметил Великий человек, — так ведь ее там никто и не искал. Мы не искали потому, что, когда вошли, огонь все еще горел. Старший инспектор Хонниуэлл и его люди не нашли потому, что старший инспектор был занят одним: произвести впечатление на лорда Перли. После гильзу, конечно, убрали.

— Кто же это сделал? — поинтересовался Марш.

Но Дойла сейчас больше интересовало как, чем кто. Он сказал:

— Вы имеете в виду, когда Карсон услышал выстрел, граф был уже…

— Мертв, да! — воскликнул Великий человек. — За несколько минут до этого выстрела, самое большее за полчаса, убийца с револьвером по тайной лестнице проник к нему в комнату. И сделал один-единственный выстрел, скорее всего, через подушку, и графа не стало.

— Но если верить старшему инспектору Хонниуэллу, вокруг раны имелись следы пороха, — заметил Дойл. — Если бы стреляли через подушку, разве бы такие следы остались?

— Господин Бомон заверил меня, что это вполне возможно, если дуло револьвера находится близко к пулевому входу. Возможно также, при вскрытии в ране обнаружатся остатки ткани, и это подтвердит мое предположение.

— Потом убийца стер свои отпечатки и оставил на револьвере отпечатки пальцев графа, — сказал Дойл.

— Да, именно так он и поступил, — подтвердил Великий человек. — Вы правы. Затем, осторожно пристроив кусок доски в камине, где-нибудь в сторонке, чтобы отсрочить взрыв, убийца ушел. И явился в гостиную, чтобы вместе со всеми выпить чаю.

— И кто же этот ваш убийца? — спросил Марш. — Кто эти злоумышленники?

— Кто? — переспросил Великий человек. — Разве не ясно, инспектор Марш? Это те двое людей, которые знали: если их заметят вместе — их планы пойдут насмарку. По меньшей мере, один из них должен знать Мейплуайт как свои пять пальцев, включая расположение потайных ходов. И один из них по комплекции должен быть таким маленьким и хрупким, чтобы на расстоянии его можно было принять за мальчика, особенно близорукой женщине. В Мейплуайте ведь нет мальчиков — ни живых, ни в виде призраков. — Он повернулся лицом к присутствующим. — Таким образом, эти двое злоумышленников — леди Перли и доктор Ауэрбах.

Присутствующие дружно издали прерывистый шипящий звук, похожий на вздох гигантского животного. Леди Перли пришла в изумление. Доктор Ауэрбах разволновался не на шутку. Лорд Боб совсем оторопел и смотрел на Великого человека с открытым ртом. Инспектор Марш поднялся со своего кресла.

— Это нелепо, — заявил он. — Доктора Ауэрбаха видели в Перли. Он возвращался оттуда пешком. И никак не мог быть здесь к тому времени, когда стреляли из винтовки.

Я взглянул на сержанта Медоуза. Он все еще стоял, прислонившись к стене.

Великий человек улыбнулся.

— Если бы вы провели тщательное расследование, инспектор, вы бы узнали, что вчера в деревне украли велосипед. Доктор Ауэрбах ехал на велосипеде через лес коротким путем, который ему указала леди Перли, и он вполне успевал к старой мельнице до часу дня. Велосипед, вне всякого сомнения, лежит на дне пруда. И если бы вы продолжили ваше расследование, вы позвонили бы в университет Лидса, как это сегодня сделал я, и узнали бы, что доктор Ауэрбах находится не в Девоне, а в Эдинбурге. Я туда позвонил и с ним разговаривал. — Он показал пальцем: — Этот человек не доктор Ауэрбах.

Маленький лысый человечек вскочил со стула и кинулся к двери гостиной. Он пробегал мимо госпожи Аллардайс и мисс Тернер. Мисс Тернер выставила ногу. Он споткнулся, выбросил руки вперед, будто собирался дотянуться до гобелена, и перелетел через кофейный столик. Когда он упал на пол, я уже сидел верхом на нем со своим «кольтом». Я рывком поднял его на ноги. Он извивался, как головастик, пока я не приставил дуло ему к уху.

Все остальные тоже оказались на ногах — сэр Дэвид, госпожа Аллардайс, госпожа Корнель.

Но Великий человек еще не закончил. Он снова повернулся к Маршу.

— И причина, по которой вы не провели тщательного расследования, инспектор Марш, как вам полагалось, заключается в том, что вы, инспектор Марш, в таких делах ничего не смыслите. — Он повернулся к слушателям и улыбнулся. — Дамы и господа, позвольте представить вам человека, который не только никудышный полицейский, но и плохой фокусник. — Он протянул вперед руку. — Представляю вам Цинь Су!

Это был условный сигнал. Двери гостиной распахнулись, и целая толпа полицейских, кто в форме, кто в гражданском, числом на первый взгляд не меньше ста, ворвалась в комнату. Среди них я узнал старшего инспектора Хонниуэлла. Еще там был довольно сердитый с виду мужчина, который, как позже выяснилось, был настоящим инспектором Маршем. Стоявший у стены «сержант Медоуз» потянулся к карману, но Дойл был тут как тут. Он перехватил его руку своей левой лапищей и правой нанес ему страшный удар в челюсть, после чего тот с грохотом рухнул на пол.

Эпилог

Потребовалось несколько дней, чтобы расставить все по своим местам. Главным злодеем, по выражению Великого человека, был Карл Моузли. Карл Моузли был тот, кто изображал доктора Ауэрбаха. Когда Хонниуэлл с Маршем его допрашивали, он во всем сознался. Этот журналист и горе-драматург познакомился с леди Перли год назад в Лондоне, в компании, которая собиралась в Блумсбери.^[49] Именно там, по его словам, через месяц или около того начался их роман с леди Перли. Одна из участниц той компании, поэтесса Сибилла Прескотт-Вейи, знала об их романе и устраивала леди Перли и Моузли свидания в ее лондонском доме. Ее показания на суде пошли им обоим далеко не на пользу.

Леди Перли и Моузли встречались каждый раз, когда оказывались в Лондоне, и он дважды вместе с другими членами блумсберийской компании побывал в Мейплуайте. Они встречались в его комнате или на старой мельнице. В обоих случаях леди Перли пользовалась потайными туннелями. Моузли сказал, что она знала о них давно.

По словам Моузли, сначала они решили убить лорда Боба. Леди Перли, сказал он, и думать не хотела о пролетарском гольф-клубе лорда Боба, самого лорда Боба она терпеть не могла. Она любила только одного Моузли — во всяком случае, так утверждал сам Моузли. План пришлось изменить после его последнего приезда в Мейплуайт, когда ныне покойный граф забрел в комнату Моузли как раз в ту минуту, когда он слился в «любовном порыве» с леди Перли. В ту же самую ночь граф пытался овладеть женщиной по имени Дора Каррингтон.

Граф, который уже тогда был совершенно не в себе, согласился ничего не рассказывать о том, что видел, если леди Перли пообещает не мешать его ночным вылазкам.

Это был приговор старому графу, и приговорила его леди Перли. Она не собиралась, по ее собственному признанию Моузли (опять же с его слов), прибирать к рукам Мейплуайт, «только для того, чтобы его потом вырвал у нее из рук слюнявый старый идиот». Присяжным это тоже не понравилось.

Они с Моузли разработали план: убить графа и свалить вину на лорда Боба. Даже если бы его никогда не привлекли к суду за убийство, она не сомневалась, что сможет упрятать его в какую-нибудь психушку.

С доктором Ауэрбахом Моузли познакомился в Вене, где он собирал материал для статьи о психоанализе, — там же он узнал, что Ауэрбах сейчас в Эдинбурге. Тогда-то ему и пришло на ум обрить себе голову и нацепить фальшивую бороду. Таким образом, он превратился почти что в двойника Ауэрбаха. На суде прокурор спросил Моузли, что бы случилось, если бы полиция Эдинбурга вышла на настоящего доктора. Моузли признался, что он говорил об этом леди Перли, а она сказала, что «в таком случае нам придется позаботиться и о докторе Ауэрбахе».

Моузли сознался, что это он выпустил пулю, которая едва не угодила в мисс Тернер. Как верно угадал Великий человек, он решил, что убил ее. Он также признался, что ему нелегко пришлось, когда через час он обследовал ее в качестве доктора Ауэрбаха. Правда, тогда он понял, что она близорука и не узнала ни его, ни леди Перли. Она ничего не сказала о призраках на мельнице, а он и не стал спрашивать.

Леди Перли, сказал он, не верила, что мисс Тернер не представляет угрозы. Это леди Перли проткнула ножом кровать мисс Тернер. Моузли, по его уверениям, кинулся за ней по потайному ходу и силой утащил ее из комнаты мисс Тернер. В суматохе они забыли там нож.

Вскрытие тела графа показало, что он не покончил с собой. Как и предсказывал Великий человек, в смертельной ране нашли обрывки ткани. Моузли и леди Перли этого не учли. Никто так и не нашел подушку, через которую стреляли. Моузли сказал, что леди Перли ее сожгла.

Именно леди Перли, заявил Моузли, стреляла из револьвера. Пока ее муж разговаривал с Макгрегором, наказывая собрать отряд из местных фермеров, она через туннель пробралась в комнату графа. Она принесла с собой подушку и доску с патроном. По словам Моузли, она убила старика, положила доску в камин и спустилась вниз, чтобы успеть присоединиться к гостям за чаем. Она знала, когда должен вернуться лорд Перли, а он, как сказала мне Сесилия, всегда был пунктуален, и, значит, у него не будет твердого алиби на то время, когда прогремит выстрел.

Адвокат леди Перли пытался перенести всю тяжесть вины со своей подопечной на Моузли. Но в тот день Моузли был у всех на виду. А леди Перли нет. Только она и могла пробраться в комнату графа.

С минуты своего ареста леди Перли спокойно все отрицала. На суде лорд Боб заявил газетчикам, что она просто не могла совершить такое и что она ничего не знала о потайных туннелях. Лорд Перли был очень убедителен, хотя, я подозреваю, он все же догадывался, что она все знала и была повинна во всем остальном.

Суд приговорил обоих. Моузли повесили. Леди Перли все еще в тюрьме: ее осудили на пожизненное заключение. Лорд Боб перестал думать о пролетарском гольф-клубе и больше не устраивает вечеринок по субботам.

Что касается Цинь Су, его настоящее имя — Арчибальд Краббз, и он был англичанин. Он работал акробатом, человеком-змеей и какое-то время служил актером в шекспировском театре, прежде чем отправился в Америку и заработал себе имя, подвизавшись фокусником. «Сержанта Медоуза» на самом деле звали Питер Коллинсон — он был старым приятелем Краббза, когда-то служил в полиции и сохранил кое-какие связи в Скотланд-Ярде. Как предполагал Дойл, Цинь Су в среду узнал из газетной статьи, что Дойл собирается на выходные в Мейплуайт. Он верно угадал, что и Гудини будет там. Они вместе с Коллинсоном поселились в деревушке Камбермурли, недалеко от Перли, в четверг.

Когда они узнали, что в воскресенье утром в Мейплуайт прибывает инспектор Марш, они заплатили двум лондонским бандитам, и те его перехватили. Марш и настоящий сержант, Мейнард Вайн, просидели под присмотром бандитов все воскресенье в сарае милях в десяти к югу от Мейплуайта. Их обнаружили только потому, что мисс Тернер, прекрасно сымитировав голос леди Перли, позвонила в полицию Амберли и настояла, чтобы полицейские занялись их розысками. Полицейские хотели немедленно арестовать лже-Марша, но голос леди Перли значил очень много для старшего инспектора Хонниуэлла, даже если это был на самом деле не ее голос. Мисс Тернер убедила их послушаться Великого человека.

Краббза и Коллинсона тоже судили — их обвинили в похищении людей и в том, что они выдавали себя за полицейских, а в Англии это считается не менее серьезным преступлением. Их обоих отправили в Дартмур, но пока поезд вез их в тюрьму, они исчезли. Английские газетыназвали это самым дерзким побегом века. С тех пор их никто не видел.

Хорошее слово — дерзкий. Сэр Артур Конан Дойл употребил его применительно к Цинь Су в тот воскресный день, когда все страсти улеглись.

— Он действовал дерзко, не правда ли? Перевоплотился в полицейского именно тогда, когда велось настоящее полицейское расследование. Его ничуть не беспокоило, что Скотланд-Ярд будет держать связь с настоящим инспектором Маршем. Разве он не понимал, что Хонниуэлл может в любой момент вернуться сюда из Амберли? Полиция Амберли все еще проводит экспертизу «винчестера» и револьвера. Вот только вскрытия еще не проводили. И как он только решился на такое?

Я пожал плечами.

— Вы же сами сказали: он был дерзок.

Мы сидели в библиотеке, куда меня привел Дойл. Он пыхнул трубкой.

— Да, но зачем ему было так рисковать?

— Он хотел покрасоваться перед Гарри. Как я уже сказал, не думаю, что он вообще хотел его убивать. Он просчитывал удачные ходы, как индеец сиу. Подкрасться поближе к цели — и гордиться этим. Позднее, если бы у него все вышло, он нашел бы способ сообщить Гарри о своих успехах. Думаю, он не собирался здесь задерживаться и уж тем более угодить в руки полиции. Он бы и не остался, не случись ему заключить с Гарри пари. Мысль найти решение первым и выиграть у Гарри казалась слишком заманчивой, и он не смог от нее отказаться.

На суде Цинь Су подтвердил мои предположения.

— Да, — согласился Дойл, — но это было чрезвычайно опасно.

— Ведь этот малый ловит пули зубами.

— Но вы говорили, это простой трюк.

— Гарри рассказал, два фокусника погибли, пытаясь его повторить.

Дойл нахмурился, попыхивая трубкой.

— Гм-м-м. А леди Перли? Она тоже вела себя дерзко.

— Угу.

— Я бы ни за что ее не заподозрил. Всегда считал ее очаровательной женщиной и верной женой. Мне она очень нравилась.

— Мне тоже, — сказал я. — Но если бы убийцы всегда выглядели как убийцы и вели себя соответственно, то полицейские остались бы без работы. — Я улыбнулся. — Или сели бы писать детективы.

— Гм-м. Да, наверное. — Он взглянул на меня. — Как вы думаете, лорд Реджинальд каким-то образом повлиял на леди Перли? Исказил ее мировосприятие, изменил характер?

— Лучше спросите об этом Бегущего Медведя, — посоветовал я. — Хотя он уже раз ошибся.

Дойл нахмурился.

— Но не насчет дочери госпожи Корнель. И не насчет того, что граф приставал к мисс Тернер.

Я все еще считал, что мадам Созострис получила сведения от Бриггза и что невинной жертвой, о которой она говорила, была Дарлин. Но я знал, что мадам Созострис никогда в этом не признается.

— Вы считаете, он был прав во всем, — заметил я.

— Знаете ли, переход в другую жизнь не застраховывает человека от ошибок. Человек становится лучше, но он все равно может ошибаться.

— Тогда в чем смысл смерти?

Дойл улыбнулся.

— Все скептиком прикидываетесь, а, Бомон? Ну да ладно. — Он встал. — Тем не менее мне было приятно с вами познакомиться. Довольно поучительное знакомство. Надеюсь, мы когда-нибудь еще встретимся. Я действительно хотел бы этого. Возможно, свидимся в Лондоне.

Я встал.

— Уезжаете? — спросил я.

— Уезжаю? Ах, да, да. Возвращаюсь в Лондон с мадам Созострис и господином Демпси. У нас много дел. Невпроворот.

— Вы уже говорили с Гарри? О сеансе?

Дойл пыхнул трубкой.

— Совсем коротко. Сеанс не произвел на него большого впечатления, как я ожидал. Он утверждает, что все чудеса во время сеанса — чистой воды мошенничество.

— Он прав.

— Ну разумеется, прав. Я и не спорю. Но поскольку мадам Созострис не мошенница, это утверждение не имеет отношения к делу. Эта женщина — чудо, Бомон. Она принесла успокоение и мир сотням людей. Многое ли из нас могут этим похвастать?

— Немногие. Не я, во всяком случае.

— Знаете, я начинал как доктор. В смысле, медик. Помогал людям. Потом стал писателем и многое годы занимался только тем, что развлекал своих читателей. Веселил. Теперь я снова могу участвовать в том, что помогает людям.

Я кивнул. Мне подумалось, что развлекать и веселить, возможно, означает помогать им куда больше, чем пудрить им мозги призраками и духами, но я решил, что нет смысла об этом говорить.

— Ну, — сказал он, — желаю вам удачи.

— И вам того же, сэр Артур. — Мы пожали друг другу руки, и количество складок на моей ладони удвоилось.

Дойл еще раз мне улыбнулся и ушел, унося с собой запах паленого мешка из-под картошки.

Ближе к вечеру я распрощался и с госпожой Корнель. Она тоже собиралась уезжать в город вместе с сэром Дэвидом. Я догнал ее в большом зале и попросил разрешения поговорить минутку.

— Мне кажется, — заметила она, — нам больше нечего сказать друг другу.

— Всего одну минуту. Это все, о чем я прошу.

Она секунду поколебалась, сузив свои карие глаза, затем повернулась к сэру Дэвиду.

— Дэвид, подожди меня в машине, пожалуйста. Я приду через минуту.

Сэр Дэвид взглянул на меня, нахмурился, но промолчал. Синяк на его скуле уже приобрел цвет тушеного чернослива.

— В чем дало? — спросила она, когда сэр Дэвид ушел.

— Я только хотел сказать, мне очень жаль, что все так вышло с леди Перли. Знаю, она была вашей подругой.

— Она невиновна.

— У нее будет возможность это доказать.

— И она это сделает. Но вы погубили ее честь. Вы помогали этому ужасному человеку, Гудини. Помогали сфабриковать против нее уголовное дело.

Я кивнул.

— И вы притворялись, будто помогаете этому Цинь Су. Лжеинспектору Маршу. Вы его намеренно запутали.

Я кивнул.

— Вы с Гудини знали, что он никакой не полицейский.

— Угу, — сказал я.

Великий человек догадался об этом, когда я сказал ему, что английские полицейские не носят оружия. Он нащупал пистолет в кармане сержанта Медоуза, когда пытался сдвинуть его с места в комнате графа. Он рассказал мне об этом на старой мельнице, отчего мисс Тернер так и ахнула.

Я же сообразил, в чем дело, наблюдая за действиями Цинь Су. Ни один полицейский, даже самый изысканно-деликатный, не станет заключать пари об исходе дела с магом. И он так и не спросил у Дарлин О'Брайен, подозреваемой, есть ли у нее алиби на то время, когда убили графа и когда стреляли из «винчестера».

— Так вот почему вчера вечером вы взяли с меня слово ничего не говорить Алисе, — сказала она. — Не рассказывать о том, что мисс Тернер нашла в комнате графа. Значит, вы уже тогда расставляли ей ловушку.

— Нет, — возразил я, — она была под подозрением, как и все остальные.

— Все были под подозрением?

— Да.

Она кивнула.

— Разумеется. Именно поэтому вы пришли ко мне тогда ночью.

— Я пришел, потому что вы меня пригласили.

Она покачала головой.

— Какой же я была дурой. Честь, дружба, преданность — для таких, как вы, эти понятия ничего не значат, верно?

— Они значат для меня очень много. Но работа прежде всего.

Она взглянула на меня.

— Полагаю, мне следует вас за это уважать, — сказала она. — Но я не обязана испытывать к вам симпатию, верно?

— Верно.

Она кивнула.

— Прощайте, господин Бомон.

— Прощайте, госпожа Корнель.

Она повернулась и ушла, постукивая каблуками по мраморному пату. Мышцы ее икр сжимались и разжимались, подобно кулакам, под хлопающим подолом юбки. В воздухе повис аромат ее духов.

Я не стал напоминать ей, что я никому не рассказал о ее дочери. В саду она сказала, что не видела мужа десять лет и что он умер в войну. Позднее, в своей комнате, она проговорилась, что дочь ее родилась через два года после того, как она его видела в последний раз. Либо она лгала, либо дочь у нее не от мужа.

Но это к делу не относилось, и я не счел нужным ее об этом спрашивать.

Через несколько минут я попрощался и с Великим человеком. Я стоял в большом зале и разглядывал стену, увешенную оружием. Там было все — от дубинок до полуавтоматических пистолетов. Люди издавна пользовались орудиями убийства, постоянно их совершенствуя. И будут продолжать совершенствовать дальше, пока убийство остается одним из сотен тысяч способов, с помощью которых мы можем утверждать свою значимость, закрывая при этом глаза на собственную никчемность.

— Фил, вы готовы ехать? Вещи сложили? — Это был он, с чемоданом в руке.

— Привет, Гарри. Нет еще. Я говорил с госпожой Аллардайс и мисс Тернер. Я возвращаюсь вместе с ними на поезде. Он отходит только в семь часов. — Я полез в карман, достал ключ от «Лансии» и протянул ему.

Он взглянул на ключ, потом поднял глаза на меня.

— Но, Фил. Я думал, мы поедем вместе.

— Цинь Су в тюрьме. Свое дело я сделал. И вам больше не нужен.

Он склонил голову набок и нахмурился.

— В чем дело, Фил? Вы чем-то расстроены?

— Нет, Гарри. Все в порядке. Надеюсь, вы благополучно доберетесь. Возможно, в Лондоне увидимся.

— Вы расстроены, Фил. Почему? Я разгадал эту тайну. Это же повод радоваться, разве не так?

— Для кого?

— Для меня и для вас. Теперь мы можем ехать. Утром встретим на вокзале Бесс и от души позавтракаем. В «Савойе», я думаю. Все будет замечательно, Фил!

— Гарри, — сказал я, — в это дело были замешаны люди.

— Простите?

— Это же не просто головоломка, Гарри, специально для вас, чтобы вы ее разгадали. В ней участвовали люди. Леди Перли и этот парень, Моузли…

— Но они же убили графа!

— Знаю. И заслужили наказание. Но у них есть друзья, Гарри. Семья. Лорд Боб. Сесилия. Госпожа Корнель. Даже слуги. Когда такое случается, страдают все ближние. И это оставляет след, возможно, на всю жизнь. А мы с вами всегда можем уйти.

— Но, Фил, кто-то должен раскрывать преступления.

— Да. И вы отлично поработали. Просто великолепно.

— Тогда в чем дело?

Зря я все это затеял. Он был неисправим. Я положил руку ему на плечо и сказал:

— Забудьте все. Поезжайте. Передайте от меня привет Бесс. Увидимся в Лондоне.

— Фил…

— Нет, правда, все в порядке. Поезжайте.

— Хорошо, Фил. Если вы настаиваете. — Он уже начал надувать губы.

Затем, как и все остальные, он повернулся и ушел. Спина прямая, голова поднята, шаги решительные. Я крикнул ему вслед:

— Осторожнее за рулем!

Но он меня не услышал или не захотел услышать, так что в порядке исключения последнее слово осталось за мной.

Вечерняя почта

Мейплуайт, Девон

19 августа

Дорогая Евангелина!

Надеюсь, ты получишь это письмо. Нас всех здесь просто лихорадит, так что вечернюю почту вообще могут не отправить. Возможно, она уйдет только завтра утром, когда меня здесь уже не будет. Мы с Аллардайс и с госпожой Стоупс сегодня уезжаем в Лондон восьмичасовым поездом.

Я, правда, не могу тебе передать, Ева, все, что случилось, по крайней мере сейчас. Все слишком сложно и некоторым образом даже грустно, чтобы излагать в письме.

Сейчас я чувствую себя даже несколько виноватой. Несмотря на обрушившиеся на нас беды и потрясения, я по-прежнему пекусь только о себе. Мое эго (с которым я не хотела бы считаться, но не могу) трепещет в замешательстве и возбуждении.

Просто смех…

Что бы ты сказала, Ева, если бы у тебя завелась подруга — старая дева, которая была бы не почтенной платной компаньонкой, а агентом-пинкертоном? (Они называют своих сыщиков агентами. Мне кажется, это ужасно глупо, а тебе?)

Вот именно. Агент, ведущий расследования. Господин Бомон считает, что у меня получится. Он сам высказал такую мысль около часа назад. Он говорит, что Агентство «Пинкертон» нанимает женщин и что в действительности женщины — самые лучшие агенты в Штатах.

Это, разумеется, нелепо, и я так прямо ему и сказала. Но он заметил, что мне не стоит отказываться вот так, сразу. Он еще некоторое время пробудет в Лондоне, сказал он, по крайней мере, до суда (о суде я тебе расскажу при встрече) или дольше, и мы сможем обсудить этот вопрос в любое удобное мне время. Я должна хорошенько подумать, сказал он.

Ева, это означает свободу от Аллардайс!

Если честно, я ума не приложу, что делать.

Можешь себе представить, как я расследую преступления и искореняю злоумышленников? Хотя, по-моему, как раз этим я и занималась в Мейплуайте, не так ли?

Значит, придется подумать. Даже если ничего путного из меня не выйдет, я все же смею надеяться, что в любом случае повидаюсь с господином Бомоном и, если повезет, наша встреча будет полезной.

С любовью, Джейн

Марвин Кей СЕКРЕТНЫЙ АРХИВ ШЕРЛОКА ХОЛМСА

Памяти дорогого друга и прекрасного писателя

Уильяма Л. де Андреа

ПРЕДИСЛОВИЕ УДИВИТЕЛЬНОЕ ОТКРЫТИЕ НЕИЗВЕСТНЫХ РУКОПИСЕЙ ДОКТОРА ВАТСОНА

Если вы любите приключения Шерлока Холмса… то, несомненно, горько сожалели о том, что лучший друг великого детектива, одно время деливший с ним квартиру и принимавший участие в большинстве его расследований, доктор медицины Джон Г. Ватсон, описал всего шестьдесят из них.

Подобно мне, вы, безусловно, мечтали посетить хранилище лондонского банка «Кокс и К°» и заглянуть в старый сейф, оставленный там доктором Ватсоном. Этот легендарный сейф содержал более шестидесяти неизвестных историй о приключениях Шерлока Холмса, которые по разным причинам Ватсон никогда не публиковал. Целых пятьдесят лет это казалось несбыточной мечтой, ибо банк «Кокс и К°» был разрушен во время второй мировой войны при воздушном налете.

Но теперь, спустя пятьдесят лет, можно наконец сказать правду – неопубликованные записки доктора Ватсона уцелели!

Из введения к сборнику профессора Дж. Андриана Филлмора «Воскрешенный Холмс», Колледж Паркера, Пенсильвания

Вообразите волнение доктора Р., состоятельного филадельфийского ученого и библиофила, приобретшего легендарный сейф, когда он впервые открыл сокровищницу неопубликованной холмсианы. Сейф содержал множество различных документов: дневниковые записи и описания случаев, которым автор не стал придавать литературную форму для публикации в «Стрэнде» – британском журнале, впервые поведавшем о громких приключениях замечательного английского сыщика-консультанта, мистера Шерлока Холмса.

Тщательное изучение содержимого сейфа позволило обнаружить значительное количество историй, так и не подготовленных Ватсоном для печати. Некоторые из них были слишком тривиальны или недостаточно интересно завершены, чтобы послужить основой драматического повествования, а другие – чересчур щекотливого свойства, чтобы быть опубликованными в то время.

Сборник историй, которые доктор Р. поручил изложить на основе записок Ватсона таким знаменитым авторам, как Г. Дж. Уэллс, Теодор Драйзер, X. П. Лавкрафт, Дэшилл Хэмметт и другим, впервые появился в печати в прошлом году в издании «Сент-Мартинс Пресс» под названием «Воскрешенный Холмс». Упомянутый сборник был подготовлен с помощью известного профессора колледжа Паркера Дж. Адриана Филлмора, который участвовал в просмотре и отборе материала, а также написал предисловие.

Однажды вечером, обследуя архивы Ватсона, профессор сказал мне, задумчиво поглаживая подбородок, что сейф был куда большего размера, чем, очевидно, представляли себе многочисленные поклонники Холмса.

— Еще бы, — иронически заметил я, — учитывая, сколько «аутентичных» рукописей появилось после 1930 года^[50].

— Да, — промолвил Филлмор, положив руку на крышку сейфа, — но странно, что нигде никогда не сообщались точные размеры этого легендарного хранилища. Или вы припоминаете нечто подобное в какой-нибудь газете?

— Нет.

Я быстро перебрал в памяти статьи, объединенные заголовком «Нерассказанные истории и сейф доктора Ватсона» в имеющейся у меня «Всемирной библиографии Шерлока Холмса и доктора Ватсона» Роналда Берта де Ваала, но их названия свидетельствовали о том, что авторов (вполне естественно) куда больше интересовало содержимое сейфа Ватсона, чем его габариты. Тем не менее истинный любитель жаждет всесторонней информации, касающейся области его интересов.

Профессор, взяв портновскую мерную ленту, тщательно измерил ширину и высоту сейфа. Я записывал данные, которые называл мне профессор, на клочке бумаги. После этого он приложил кончик ленты к внутренней стороне крышки, измерил глубину сейфа и сообщил мне.

— Что-то здесь не так, — сказал я, сравнив цифры с наружной высотой ящика.

Филлмор заново измерил глубину, но она опять оказалась на четыре дюйма меньше, чем ожидали. Мы начали обследовать сейф в поисках дополнительного крепежного слоя и подняли его. Придерживая ладонью сейф, Филлмор сунул внутрь другую руку и постучал по дну. Ящик ответил гулким звуком. От удивления мы разинули рты.

— Эврика! — воскликнул профессор, ибо мы обнаружили фальшивое дно, разделяющее сейф Ватсона на верхнее и нижнее, потайное, отделения.

В тайнике оказались две плотные стопки рукописей, существование которых до сир пор не было известно поклонникам Холмса. Нет нужды упоминать, что профессор Филлмор и я отложили в сторону содержимое верхнего отделения и жадно углубились в новый материал.

Вскоре нам стало очевидно, что эти рукописи отличаются от тех, что пролежали много лет в верхнем отделении. Большинство новых открытий было изложено Ватсоном подробно и тщательно.

Почему же они никогда не публиковались? Первые истории, которые мы с профессором прочитали в тот вечер, были слишком щекотливы для издания в пору расцвета правления королевы Виктории, но вполне могли быть представлены жаждущей новых приключений Холмса публике в царствование Эдуарда. Потом мы стали читать дальше, затаив дыхание.

Перед внезапным и необъяснимым исчезновением профессора Филлмора с научной и всех прочих сцен, он сделал наброски для предисловия к книге, которую вы держите в руках. Вот последний абзац этого предисловия:

«Когда вы будете читать эти истории^[51], – писал Филлмор, — вы поймете, почему Холмс и Ватсон скрывали их от посторонних глаз. Тот факт, что они вообще были написаны, или, будучи запечатленными, не были впоследствии брошены в огонь, мне кажется, характеризует психологию нашего славного доктора. В конце концов Ватсон был автором, подверженным свойственному этой категории людей тщеславию, которое заставляет фиксировать на бумаге свой жизненный опыт в назидание гипотетическому будущему поколению».

К счастью, этим поколением оказалось наше.

Марвин Кей, Нью-Йорк, май 1997 г.

Деликатные дела

В наши дни такт и деликатность слишком часто считаются пережитками прошлого, но Шерлок Холмс и его преданный биограф были джентльменами, высоко ценившими осмотрительность, особенно если правда могла повредить их ближним – одному или нескольким. Первые три истории, фигурирующие в этом разделе, возможно, со временем могли быть опубликованы доктором Ватсоном, но я сомневаюсь, что это относится к четвертой, так как она касается репутации самого Шерлока Холмса.

Генри Слизар ДАРЛИНГТОНОВСКИЙ СКАНДАЛ

Ватсон упоминает о «дарлингтоновском скандале» в «Скандале в Богемии» – таким образом, он мог в конце концов отправить эту рукопись в журнал «Стрэнд», но подобная возможность остается чисто теоретической. Однако возникает вопрос, почему Ватсон, говоря о деле столь деликатного свойства, вообще упоминает фамилию Дарлингтон. Возможно, гнусное поведение этого человека вызвало у него такое отвращение, что он просто не мог позволить негодяю исчезнуть без единого слова осуждения, связанного с его именем.

Бывали дни, когда лицо моего друга Шерлока Холмса неизменно сохраняло угрюмое выражение, отчего оно казалось еще более длинным. Такое случалось, когда выходил очередной номер журнала «Стрэнд», в котором яркая обложка извещала о еще одном из «Приключений Шерлока Холмса». Будучи автором этих хроник, я принимал на себя основную порцию его неудовольствия, но это беспокоило меня все меньше, так как я начинал понимать, что Холмс не был слишком недоволен прославлением его дедуктивных талантов. Он мог распекать меня за чрезмерное пристрастие к мелодраме, критиковать слова, которые я вкладывал в его уста, но к концу дня угрюмость исчезала. Откровенно говоря, я думаю, что он наслаждался и переживал, читая «Приключения Шерлока Холмса».

Однако, как я указывал ранее, существовали дела, которые Холмс запрещал мне описывать, как правило, по вполне очевидным причинам. Он не желал давать пищу для лондонских сплетен, разрушать репутации, подвергать гонениям какие-либо семьи, а также (хотя об этом знают немногие) бросать тень на царственные особы. Впрочем, последнее не является причиной того, что я никогда не публиковал скандальную историю лорда Руфуса Дарлингтона. Дело в том, что, несмотря на чудовищные поступки этого человека, против него не выдвигалось никаких обвинений, а Холмс не позволял упоминать о преступлениях, которые не были доказаны в суде.

Станет ли эта история достоянием широкой публики, сомнительно, так как я поставил условием, что если кто-либо из ныне живущих членов семейства Дарлингтон сможет доказать факт клеветы, она должна вернуться в сейф и оставаться там в течение ста лет^[52]. Зачастую самые отвратительные преступления превращаются со временем в безобидные сказки, но описывая эти события спустя всего несколько дней после раскрытия дела Дарлингтона, я не могу поверить, что подобный ужас может когда-либо быть забыт или преображен до неузнаваемости.

Конечно, я не в состоянии предвидеть, какими будут законы о клевете в столь отдаленное время. Надеюсь, они по-прежнему будут защищать слабых и невиновных. Надеюсь также, что законы грядущих лет предоставят больше защиты замужним женщинам от жестокости их супругов, от которой слишком легко отмахиваются в наше время. Если бы к таким вещам относились серьезнее, история с Дарлингтоном никогда не могла бы произойти.

Один из аспектов этого дела, отличающий его от других, — роль, сыгранная инспектором Лестрейдом, пожалуй, наиболее превратно понимаемым персонажем галереи Шерлока Холмса. Поразительно, как много почитателей великого детектива считают бедного Лестрейда незадачливым профессионалом, который вынужден считаться с мнением одаренного любителя, во всем его превосходящего. В действительности Холмс уважал Лестрейда, восхищался им и ценил его дружбу, но помимо чисто профессиональных встреч эти два преданных служителя правосудия редко проводили время вместе. Исключением явился холодный день в конце января 1895 года, когда инспектор, услышав, что Холмс не покидает квартиру из-за бронхита, решил нанести нам визит.

Как врач вынужден признать, что Шерлок Холмс был худшим пациентом, какого только можно себе представить. Слова «постельный режим» для него были равнозначны проклятию, все лекарства являлись «знахарскими снадобьями», а все врачебные советы – «заклинаниями».

Он сам прописывал себе средство исцеления – семипроцентный раствор кокаина, дававший ему ложное ощущение хорошего самочувствия. Поэтому Лестрейд был удивлен, войдя в нашу квартиру этим зимним вечером и застав Шерлока Холмса у камина посасывающим пустую трубку (в его теперешнем состоянии табак казался ему обладающим дурным привкусом) и производящим впечатление здорового человека, готового наслаждаться компанией приятеля.

Они беседовали целый час, умудряясь игнорировать каждую мою попытку внести свой вклад в разговор. Чувствуя некоторое раздражение, я выпил больше бренди, чем привык пить даже по праздникам, и уже начинал подремывать в кресле, когда инспектор вспомнил о второй причине своего визита. Лестрейд не просил совета – преступление, которое он имел в виду, было легко и быстро раскрыто год назад.

— Прошел ровно год, — вздохнул Лестрейд, зажигая сигару. — Был такой же холодный вечер, как сегодня. Но, возможно, вы не помните это дело, мистер Холмс, так как оно не требовало вашего опыта.

Холмс молча кивнул, наблюдая за Лестрейдом прищуренными глазами и ожидая, что он произнесет имя, которое словно плавало в воздухе, подобно дыму его сигары. Почему-то я решил произнести это имя сам.

— Карлтон Пейдж, — сказал я, прочистив горло. — Странно, не так ли? Тогда это дело вызвало изрядный шум, а теперь о нем едва ли кто-нибудь помнит.

— Кроме миссис Пейдж, — заметил Холмс.

— Да, — согласился Лестрейд. — Уверен, что миссис Пейдж не слишком счастлива сегодня, в годовщину этого ужасного события.

— Как она может быть счастлива в бристольской женской тюрьме, осужденная пожизненно? — фыркнул я.

— Нет, — спокойно отозвался Лестрейд. — Она уже не там. Ее перевели.

Но когда я спросил его, куда, инспектор игнорировал мой вопрос и посмотрел на Холмса.

— Помните, сколько было протестов, когда ее взяли под стражу? — спросил он. — Неужели эти люди думали, что мы освободили убийцу на «моральных» основаниях?

— Тем не менее эти основания у нее имелись, — возразил я. — Карлтон Пейдж жестоко избивал жену! Он довел бедную женщину до крайности. Когда чаша ее терпения переполнилась, она застрелила его!

— Я часто слышал, Ватсон, как вы говорите, что кто-то доводит вас до изнеможения, — улыбнулся Холмс. — У вас возникало желание уложить этих людей выстрелом в упор?

— Это другое дело, — упрямо заявил я. — Над женщиной издевались годами, и в тот вечер она не выдержала. Ее поступок был чисто импульсивным.

— Еще бы! — Холмс подмигнул Лестрейду. — Она выстрелила из револьвера, который «импульсивно» купила несколько дней до того.

— Ну, я могу кое-что сказать в защиту миссис Пейдж, — промолвил инспектор. — Она не отрицала свое преступление и не пыталась его оправдать, сама вызвала полицию, сразу во всем созналась и приняла наказание, как…

— Как мужчина? — улыбнулся Холмс.

— Не могу не испытывать к ней сострадание, — мрачно признался Лестрейд. — Особенно теперь, когда она сошла с ума.

— Господи! — воскликнул я. — Вы имеете в виду, что она потеряла рассудок?

— Ее перевели в заведение для умалишенных преступников. Я узнал об этом лишь недавно. Но когда мне описали ее симптомы, моей первой мыслью было, что они могут заинтересовать мистера Шерлока Холмса.

Пустая трубка выпала изо рта Холмса, а его взгляд прояснился.

— По какой причине, инспектор?

— Ну, вы любите необычные истории, мистер Холмс, а эта как раз для вашего архива. Миссис Пейдж страдает навязчивой идеей, что ее настоящее имя Эмма Джейн Дарлингтон, более известное как леди Дарлингтон.

— Разве это так уж необычно? — осведомился я. — Сколько сейчас в Бедламе^[53] Наполеонов и лордов Нельсонов?

— Вы упустили главное, Ватсон, — заметил Холмс. — Можно понять безумца, воображающего себя знаменитой личностью или даже Богом. Но почему она вообразила себя неизвестной женой сравнительно неизвестного аристократа?

— Могу это объяснить, — сказал Лестрейд. — Она похожа на эту женщину.

— Вы имеете в виду внешнее сходство?

— Откуда она может о нем знать, — вмешался я, — пробыв целый год за решеткой?

— Благодаря ротогравюре, — ответил инспектор.

Вынув из кармана сложенную газетную вырезку, свидетельствовавшую о его глубоком интересе к этому делу, он передал ее Холмсу, а я заглянул ему через плечо.

— Это свадебное фото, — заметил Холмс.

— Теперь я припоминаю! — воскликнул я. — Этот лорд Дарлингтон был изрядным повесой, но в конце концов решил жениться. Возможно, потому что отец угрожал лишить его наследства, если он не остепенится и не произведет на свет одного или двух наследников. — Я усмехнулся, но мои собеседники не разделяли моего веселья.

Взяв у Холмса вырезку, я посмотрел на простое приятное лицо новобрачной. Газета была датирована 1 октября.

— Этот брак вызвал немало шума, — сказал Лестрейд. — Не то чтобы я читал колонки сплетен… Дело в том, что отец невесты занимался импортом чая и кофе и едва ли отличался голубой кровью.

— По крайней мере она приятная девушка, — заметил я в ее защиту.

— Да, — согласился Холмс. — Миссис Пейдж увидела эту приятную девушку в газете, подметила сходство и решила, что она и есть счастливая новобрачная.

— Вот именно, — кивнул Лестрейд. — Тогда и начались все неприятности. Она стала вопить днем и ночью, что ее муж, лорд Дарлингтон, засадил ее в тюрьму, чтобы продолжать свою беспутную жизнь. Несчастная умоляла тюремщиков помочь ей, связаться с ее семьей, с друзьями, даже с самим Дарлингтоном. Она полностью обезумела, мистер Холмс.

— Ужасно, — промолвил я. — Очевидно, жизнь казалась ей невыносимой, и она изобрела себе другую.

— Браво! — Холмс улыбнулся мне, на сей раз без всякой иронии. — Доктор Ватсон поставил точный диагноз. Вы согласны, инспектор?

— По-видимому, так оно и есть, — неохотно согласился Лестрейд. Вынув из кармана большие часы с репетиром, он покачал головой. — Почти полночь. Пожалуй, мне пора домой.

— Еще один тост за новый год, — предложил я, наливая ему бренди. Он поднял стакан, и мы пожелали друг другу счастливого 1895 года.

Стакан Лестрейда был почти пуст, когда он вспомнил:

— Но я ведь еще не рассказал вам о визите лорда Дарлингтона в заведение, где содержится миссис Пейдж.

Холмс снова оживился.

— Говорите, лорд Дарлингтон посетил эту женщину?

— Да, — кивнул Лестрейд. — История навязчивой идеи миссис Пейдж каким-то образом достигла его ушей, он связался с одним из наблюдающих ее врачей и поинтересовался, не может ли ей помочь личный визит Дарлингтона и его жены.

— Разумная мысль, — одобрил я. — Если, конечно, женщина в состоянии поверить собственным глазам…

— Весьма любезное предложение, — заявил Холмс, скривив губы в циничной усмешке. — Но не то, которого следовало бы ожидать от человека с репутацией Дарлингтона. Он едва ли обладает альтруистическими наклонностями.

— По-моему, это была идея его жены. Она убедила его, что такой поступок явился бы актом милосердия. Они вместе отправились повидать несчастную женщину, но с печальными последствиями. Им не только не удалось убедить миссис Пейдж, но она в отместку попыталась сжечь всю лечебницу!

— Господи! — воскликнул я.

— Расскажите подробно, что произошло! — попросил Холмс. Его взгляд стал напряженным и внимательным, как у орла.

— Подробности по-прежнему довольно туманны. Когда супруги прибыли, директор, естественно, хотел обеспечить их безопасность и велел охраннику наблюдать за встречей. Но миссис Пейдж стала возражать и заявила, что будет разговаривать с Дарлингтонами только наедине. Руфус Дарлингтон убедил директора согласиться на нарушение правил. Он был уверен, что сможет держать ситуацию под контролем.

Я снова посмотрел на свадебную фотографию.

— Он выглядит способным на это. У него внешность атлета.

— Университетский чемпион по боксу, — проворчал Лестрейд. — Очевидно, безумная не внушала ему страха. Но он оказался не прав. Когда они остались наедине с миссис Пейдж в ее комнате, Дарлингтон сделал оплошность – зажег трубку. Внезапно она выхватила у него спички и тут же подожгла матрас. Когда подоспела помощь, комната была в огне!

— Да, — кивнул я. — Теперь припоминаю, что газеты писали об этом.

— История не удостоилась крупных заголовков, — продолжал Лестрейд. — Но она имела трагические последствия. Миссис Пейдж получила многочисленные ожоги верхней части тела. А самое худшее, визит не смог избавить ее от навязчивой идеи. Скорее ее состояние ухудшилось.

Несколько минут Холмс не произносил ни слова. Его глаза были закрыты, а дыхание участилось. Я встревожился, помня о неладах с его здоровьем, и коснулся его плеча. Он открыл глаза, казавшиеся узкими щелочками.

— Думаю, мистеру Холмсу следует лечь в постель, — строго сказал я инспектору. — Последние три дня он неважно себя чувствовал, и боюсь, что ваш визит сильно его утомил.

Лестрейд быстро поднялся.

— Простите, — сказал он. — Я понятия не имел…

— Конечно, не имели! — отозвался я. — Потому что мистер Холмс предавался одному из своих любимых развлечений – притворяться кем-то другим. В данном случае здоровым человеком!

Расстроенный инспектор удалился через несколько минут, рассыпаясь в извинениях за свою бесчувственность. Но когда я вернулся к Холмсу и стал настаивать, чтобы он немедленно лег, он посмотрел на меня так странно, что я подумал, не вернулся ли к нему жар, который одолевал его целых два дня.

— Я бы хотел повидать доктора, — заявил Холмс. Я напомнил ему, что все еще ношу это звание.

— Но я хочу повидать особенного доктора, Ватсон. Завтра.

— Почему?

— Потому что, — ответил Холмс голосом, звучным, как церковный колокол, — это вопрос жизни и смерти. Не моих, друг мой, — добавил он, видя удивление на моем лице.

Следующим утром я проснулся на добрых полтора часа позже обычного, несомненно, в результате избыточного количества бренди, поглощенного накануне.

Я испытывал недоброе предчувствие, что Холмс встал с постели. Услышав отдаленное звяканье чашки и блюдца, я надел шлепанцы, вышел в гостиную и увидел моего друга полностью одетым и наливающим себе чай.

— Все в порядке, Ватсон, — заверил он меня хрипловатым голосом. — Утром я измерил температуру, и она была даже чуть ниже нормы. Я не кашлял всю ночь, и у меня абсолютно ясная голова.

— Надеюсь, вы не собираетесь выйти из дому?

— Было нелегко раздобыть нужные мне адреса, но один из дворецких лорда Дарлингтона оказался преданным читателем ваших историй в «Стрэнде». Он был счастлив поговорить со мной, когда я убедил его, что не являюсь вымышленным персонажем.

— Но какие адреса вы хотели узнать?

— Во-первых, нынешнее местопребывание лорда Дарлингтона и его супруги… Кажется, они отправились 6 очередное свадебное путешествие – на сей раз кругосветное, которое должно продлиться год или два. После этого лорд Дарлингтон намерен занять дипломатический пост на острове Ангуа – одном из наших маленьких аванпостов в Карибском море.

— Какое это имеет значение, Холмс? — раздраженно осведомился я.

— Очень большое, — ответил он. — Но все же меньшее, чем имя личного врача лорда Дарлингтона. Его зовут Блевин – доктор Хьюго Блевин. Вы знаете его, Ватсон?

— Да, — ответил я. — Встречал Блевина несколько раз на медицинских сборищах. Не скажу, что мы стали друзьями, но мы, безусловно, знакомы.

Холмс широко улыбнулся.

— Тогда я могу сослаться на вас, — весело заявил он и направился к двери, на ходу надевая пальто.

Холмс задержался в дверном проеме, и все его легкомыслие исчезло, как тающий снег.

— А когда я вернусь, Ватсон, — сказал он серьезным тоном, — мы с вами посетим лечебницу для умалишенных преступников.

Спустя шесть часов я услышал доносящийся снизу голос Шерлока Холмса, советовавшегося с миссис Хадсон по поводу каких-то хозяйственных дел. Я провел день, изучая мои записки о деле обряда дома Месгрейвов, но мои мысли были заняты визитом инспектора Лестрейда и странной реакцией Холмса на его рассказ. Я просто не мог понять интереса Холмса к случаю, вся тайна которого заключалась в мозгу умалишенной женщины. Когда Холмс появился в дверях, я вновь встревожился за его самочувствие. При виде лихорадочного блеска в его глазах я собрался настаивать на осмотре, но мой друг сразу же отверг эту идею.

— Мы должны немедленно ехать, Ватсон, — сказал он. — Нельзя заставлять беспомощную жертву страдать ни одну лишнюю минуту!

— Жертву? Страдать? О чем вы, Холмс?

— Мой экипаж внизу. Возьмите медицинский саквояж – он может понадобиться. И оденьтесь потеплее. На улице холодно, а я не хочу, чтобы вы рисковали своим здоровьем.

Учитывая, кто из нас болел последние несколько дней, замечание казалось довольно неуместным. Но я быстро понял, что Холмс подшучивает надо мной, что являлось косвенным свидетельством его дружеских чувств.

Когда мы добрались до лечебницы, у входа нас остановил свирепого вида охранник – здоровяк-валлиец с лихо закрученными усами. Холмс предоставил мне вести переговоры. Я предъявил свое удостоверение и попросил встречи с кем-нибудь из высшего начальства по крайне важному делу. Нас принял худощавый, аскетичного вида джентльмен по фамилии Стоукс, который пришел в восторг, услышав наши имена.

— Мистер Холмс! — воскликнул он. — Какое удовольствие встретить вас во плоти! Только вчера я читал о ваших подвигах в связи с «Союзом рыжих»! — Стоукс взъерошил рыжеватую шевелюру и усмехнулся. — Я бы легко мог пасть жертвой подобного обмана.

— Кстати, о жертвах, — сказал Холмс. — Не могли бы мы провести некоторое время с вашей пациенткой, миссис Пейдж? Это очень важное дело, сэр, и уверен, вы понимаете, что я не могу раскрыть его конфиденциальную сущность.

Стоукс казался встревоженным, но я видел, что он благоговеет перед великим детективом и не сможет ему отказать. После ряда предупреждений по поводу неконтролируемого состояния больной, он проводил нас к двери с маленькой стеклянной панелью, сквозь которую мы не смогли ничего разглядеть.

— Ей должны дать успокоительное только через час, — сказал Стоукс, — но я распоряжусь, чтобы это сделали сразу, дабы ваша встреча была менее беспокойной.

Он собрался дать распоряжение сестре милосердия, но Холмс быстро вмешался:

— Нет, — возразил он. — Нам нужно, чтобы ум этой женщины был ясен во время нашего разговора.

— Ее ум, мистер Холмс? — Стоукс сокрушенно покачал головой. — К сожалению, он полностью расстроен и полон самых диких иллюзий.

— И тем не менее, — настаивал Холмс.

Разумеется, он одержал верх, и когда было отперто несколько замков, нас впустили в комнату бедной миссис Пейдж.

Это было маленькое помещение со стенами, обитыми розоватой материей. В нем находились только три предмета мебели: узкая кровать без спинок, стол с закругленными углами и кресло-качалка у зарешеченного окна.

Когда мы вошли, женщина в кресле обернулась, и я с трудом удержался от восклицания. В конце концов я врач и повидал немало обезображенных больных. Но меня потрясли не грязные повязки на лице, растрепанные волосы и заживающие раны, а затравленное выражение глаз, как будто она только что заглянула в ад.

— Что вам нужно? — осведомилась женщина голосом, охрипшим от бесконечных воплей. — Когда вы перестанете беспокоить меня?

— Меня зовут Шерлок Холмс, мадам, я детектив-консультант. Это мой помощник, доктор Ватсон.

— Еще один доктор явился издеваться надо мной!

— Мы пришли сюда не затем, чтобы вас тревожить, — спокойно сказал Холмс. — У нас важная миссия – дать вам возможность доказать правоту ваших странных заявлений. Вы ответите нам на один вопрос?

— Нет! — крикнула она. — С меня хватит вопросов! Никого из вас не интересуют мои ответы! Убирайтесь!

— Возможно, это самый важный вопрос, который вы когда-либо слышали. Ваша жизнь, ваше будущее, ваша свобода могут зависеть от вашего ответа. Вы выслушаете нас?

Бесстрастный голос Холмса, отсутствие в его поведении жалости и снисходительности, казалось, удивили женщину. Она кивнула, и нечесаная грива черных волос свесилась на ее перевязанное лицо.

— Хорошо. Говорите.

— Я бы хотел знать, — сказал Холмс, — означают ли для вас что-нибудь слова «Туз пик».

Женщина уставилась на него, и я не сомневался, что удивленное выражение ее лица было зеркалом моего.

— Туз пик? — с презрением переспросила она. — Я думала, что только меня считают сумасшедшей!

— Поразмыслите как следует, мадам, — настаивал Холмс.

Женщина поднялась с качалки и повернулась к окну, настолько грязному, что сквозь него был виден лишь свет зимнего солнца. Ее узкие плечи слегка приподнялись, и она вновь повернулась к нам.

— Туз пик, — медленно произнесла она. — Родимое пятно в верхней части его правого бедра.

Если на лице Шерлока Холмса мелькнуло понимание, то я это упустил, не сводя глаз с женщины у грязного окна. К тому времени, когда я перенес внимание на моего друга, его лицо полностью изменилось. Каменное выражение, которое оно могло принимать с такой легкостью, уступило месту торжеству, смешанному с… затрудняюсь подобрать подходящее определение. Пожалуй, с состраданием.

— Обещаю вам, леди Дарлингтон, — улыбнулся Холмс, — что за несколько дней добьюсь вашего освобождения. Но я не могу предсказать, сколько понадобится времени, чтобы свершить правосудие над вашим мужем.

Теперь я понял, почему Холмс потребовал от меня захватить медицинский саквояж. Как только он произнес последние две фразы, ноги женщины подкосились, и она рухнула на пол в глубоком обмороке. Прошел почти час, прежде чем она пришла в себя, и за это время я услышал историю, воссозданную изобилующим извилинами мозгом Шерлока Холмса.

— Меня навел на подозрения не один какой-то факт в рассказе инспектора Лестрейда, а странная комбинация событий, — заговорил Холмс. — То, что Руфус Дарлингтон, несмотря на аристократические замашки, женился на дочери торговца чаем. То, что он «каким-то образом» – используя слова Лестрейда – узнал о навязчивой идее миссис Пейдж и позволил жене убедить его отправиться в сумасшедший дом с визитом милосердия. То, что миссис Пейдж настаивала на разговоре с этой супружеской парой наедине. Пожар, от которого она пострадала. И наконец быстрый отъезд Дарлингтона и его супруги в длительное путешествие в дальние края… Вам ясна картина, Ватсон?

— Нет, — был вынужден признаться я. — Не ясна!

— Руфус Дарлингтон был убийцей, — продолжал Холмс. — Убийцей, который избежал наказания, прячась за юбку женщины.

— Боже мой, Холмс! Вы имеете в виду, что Дарлингтон застрелил Карлтона Пейджа?

— Мистер Пейдж узнал о связи Дарлингтона с его женой и, будучи весьма жестоким супругом, сильно ее избил. Это до такой степени взбесило его светлость, что он отправился в дом Пейджа с револьвером. Возможно, он собирался только пригрозить Пейджу, но, как часто бывает в подобных случаях, револьвер выстрелил.

— Но ведь миссис Пейдж взяла вину на себя!

— По-своему она благородная женщина, — сухо промолвил Холмс. — Но я подозреваю, что Дарлингтон предложил ей это, убедив ее, что суд сочувственно относится к избиваемым женам. Как вам известно, суд не проявил снисхождения, приговорив миссис Пейдж к пожизненному заключению. Тогда Дарлингтон поклялся, что найдет способ добиться ееосвобождения и отблагодарить за то, что она взяла на себя его вину. Руфус Дарлингтон состряпал дерзкий план, но ведь в дерзости ему не откажешь… Понадобилось несколько месяцев поисков, прежде чем он обнаружил молодую женщину, достаточно походившую на новую обитательницу женской тюрьмы. Он начал за ней ухаживать и легко ее завоевал. Разумеется, она была ниже его по положению, но это не имело значения. Главным являлось сходство.

Я понемногу начал видеть свет.

— Значит, «навязчивая идея» была всего лишь притворством? Она только прикидывалась, будто считает себя леди Дарлингтон?

— Это была подготовка, — ответил Холмс. — Симуляция умственного расстройства должна была соответствовать состоянию подлинной миссис Дарлингтон, когда женщины поменяются местами.

— Выходит, целью их визита было произвести подмену?

— Конечно! Они без труда справились с ни о чем не подозревающей леди Дарлингтон, миссис Пейдж поменялась с ней одеждой, после чего преступная пара устроила пожар, надеясь уничтожить улики.

— Вы хотите сказать, что их не заботило, что бедняжка могла бы погибнуть в огне?

— Безусловно, — мрачно подтвердил Холмс. — Но то, что она выжила, ничего не меняло. В ней признали ту же заключенную с той же манией величия… А лорд и «леди» Дарлингтон получили возможность отправиться в кругосветное путешествие и затем вести безмятежную жизнь на острове, где никто не стал бы сомневаться в ее личности.

— Значит, вы посетили доктора Блевина, чтобы узнать, имелись ли у лорда Дарлингтона родимые пятна или шрамы, о которых могло быть известно только его жене?

— «Туз пик», — кивнул Холмс. — Интересно, рассматривал ли лорд Дарлингтон свое родимое пятно как дурную примету, предвестник безвременной кончины? — Он подобрал вечернюю газету и молча протянул ее мне.

На первой полосе сообщалось о том, что британский пароход «Крейти» столкнулся с германским судном в Северном море. В списке погибших были имена лорда и леди Дарлингтон. Я пытался пробудить в себе чувство жалости, но тщетно.

Что касается Шерлока Холмса, то он был поглощен раскуриванием трубки – удовольствие, испытываемое от табака, свидетельствовало о наступившем выздоровлении.

Х. Пол Джефферс ПРОИСШЕСТВИЕ С РУССКОЙ СТАРУХОЙ

«Происшествие с русской старухой» – дело, о котором Ватсон упоминает в «Обряде дома Месгрейвов»^[54]. То, что он не опубликовал эту историю, возможно, вызвано нежеланием Холмса ставить в неудобное положение тогдашних «суперзвезд» изобразительного искусства Джона Сингера Сарджента (1856–1925) и Джеймса Мак-Нилла Уистлера (1834–1903).

Составлено по запискам из архива доктора Джона Г. Ватсона

За два года, прошедшие с тех пор как я поселился с Шерлоком Холмсом в квартире на Бейкер-стрит, № 221-б, я прилагал немало усилий, приспосабливаясь ко многим своеобразным, даже странным чертам характера и привычкам моего друга, которые, собственно говоря, и побудили его заняться уникальной в своем роде деятельностью частного сыщика-консультанта. Постепенно я приучал себя к его периодам задумчивого молчания, зловонным химическим опытам, многочисленным весьма неприятным на вид посетителям в гостиной, которую он именовал своим кабинетом, и веренице детективов из Скотланд-Ярда, неспособных раскрыть преступление без его помощи. Подобно миссис Хадсон, нашей терпеливой квартирной хозяйке, я примирился с его необычным образом жизни и больше не удивлялся его внезапным приходам и уходам, часто оборачивающимся длительным, никак не объясняемым отсутствием.

Я также приспособился к приказам бросать любое занятие и сопровождать Холмса на очередное расследование. «Пойдемте, Ватсон, — окликал он меня, заглядывая ко мне в комнату. — Игра началась!»

Не будучи обремененным делами после моей отставки, я с энтузиазмом принимал участие в расследованиях вроде того, которое привело нас в Сток-Морен в апреле 1883 года. Записки об этом необычайном деле, названном мною «Пестрая лента», я просматривал спустя несколько дней после нашего возвращения на Бейкер-стрит, когда Холмс вошел в мою комнату с послеполуденной почтой.

— Это вам, — сказал он, бросая два конверта на мой стол.

До этого момента я принимал без протестов собственническую позицию Холмса в отношении любого конверта или посылки, доставляемых по нашему общему адресу. Ни один из предметов, адресованных мне, не попадал в мои руки без тщательного изучения Холмсом его внешних данных. Но сейчас, еще не вполне придя в себя после ужасных событий в Сток-Морене, я наконец решился выразить долго накапливаемое недовольство его бесцеремонным поведением.

— Знаете, Ватсон, — обиженным тоном заявил Холмс, — я и понятия не имел, что вы станете расстраиваться из-за таких пустяков. Вы ведь знаете мои методы. Я полагал, что вы, как человек науки, понимаете, что я всего лишь оттачиваю мои способности делать выводы, основанные на наблюдениях. Уверяю вас, нет ничего более поучительного и потенциально важного для сыщика, чем почерк, почтовые марки и чернила, используемые для почтовых штемпелей. Вы имеете какое-нибудь представление о том, сколько можно узнать об отправителях с помощью того, каким образом они адресуют свою корреспонденцию? Написан ли адрес в спешке? Какие использованы канцелярские принадлежности? Из простого письма, не вскрывая его, можно извлечь множество информации!

Я был удовлетворен лишь частично и проворчал:

— Не сомневаюсь, что вы напишете монографию на эту тему!

— Разумеется! — воскликнул Холмс, взяв трубку с полки над камином. — Пока что я установил не менее четырнадцати сортов чернил, используемых Королевской почтой, и почти сотню водяных знаков английских производителей бумаги, а также более двух десятков в Соединенных Штатах. Например, в прошлом году вы получили восемь писем на бумаге, изготовленной в Сан-Франциско. Это привело меня к выводу, что в упомянутом городе проживает ваш очень близкий родственник, у которого, к сожалению, произошли недавно серьезные неприятности, возможно, связанные со здоровьем.

— Насчет писем вы правы. Они касаются моего брата. Он очень болен, и болезнь оставила его и его жену почти без гроша.

Холмс с сочувствием положил мне руку на плечо.

— Я искренне сожалею, друг мой. Если нужна моя помощь, вам стоит только сказать.

— Благодарю вас. Простите, что я вышел из себя.

— Вы ведь предупредили меня, когда мы обсуждали наше совместное проживание, что держите щенка-бульдога. На вашем месте я бы уже давно вышел из себя из-за моих методов, да и меня самого. Это мне следует извиняться.

— Но как вы узнали о моем брате, не открывая письмо? Не думаю, чтобы я когда-нибудь упоминал вам, что у меня есть брат.

— Действительно, не упоминали. Что до моих выводов, почерк на первых пяти конвертах был явно мужской. Они были адресованы «Джону Ватсону», а не «мистеру» и не «доктору Джону Г. Ватсону» – подобная фамильярность предполагает родственную связь. Последние послания прибыли из того же города в Соединенных Штатах, но на конвертах был женский почерк, а вас именовали «доктором». Отсюда я сделал вывод, что ваш корреспондент женского пола – жена вашего брата. Сестра написала бы также «Джону», а не «доктору» Ватсону.

— Когда вы объясняете, все выглядит на редкость просто. Но как вы узнали, что мой брат болен?

— То, что вам пишет ваша невестка, указывает, что ваш брат не в состоянии сделать это сам, очевидно, из-за какой-то болезни. Если бы он умер, вы бы получили телеграмму.

— Он страдает от нервного расстройства, вызывающего дрожь в конечностях.

— Мои выводы подтверждало то, что письма от женщины приходили всего с двухнедельным интервалом. Это предполагает какое-то срочное дело, так как письма от вашего брата поступали более чем с семимесячным промежутком. Надпись на конверте «Доктору Ватсону» навела меня на мысль, что когда ваша невестка писала письма, ее ум был сосредоточен на медицинских проблемах. Очевидно, ситуация стала настолько тревожной, что, возможно, требует вашего присутствия рядом с братом в качестве врача, а не только обеспокоенного родственника. — Он постучал костлявым пальцем по более длинному из двух конвертов, лежащих на столе. — Конверт компании Кьюнарда таких размеров может содержать только расписание пароходных рейсов. Так как компания Кьюнарда в основном занимается трансатлантическими перевозками, то вы, по крайней мере, обдумываете поездку в США. Маленький конверт из Принсес-Холла на Пиккадилли содержит билет на лекцию Оскара Уайльда о впечатлениях драматурга от недавнего визита в Штаты. Еще одно указание на ваше обдумывание американской одиссеи!

Взяв маленький конверт, я заметил:

— В одном вы не правы, Холмс.

— Вот как?

— Здесь не один билет, — продолжал я, разрывая конверт. — Учитывая ваш интерес к Америке после поездки туда несколько лет назад, я позволил себе зарезервировать место и для вас.

В следующее воскресенье, во второй половине дня, я не без грусти пересекал Пиккадилли вместе с Холмсом, так как именно здесь, в баре «Критерион», мой молодой друг Стэмфорд сообщил мне о существовании человека, с которым я мог бы разделить жилье. Теперь же, спустя два года, печально думая о том, что через несколько дней я, возможно, надолго покину Бейкер-стрит, Англию и, что еще важнее, самого удивительного человека из всех, каких я когда-либо знал, я приближался к лекторию со смешанным чувством сожаления и нетерпения услышать рассказ мистера Уайльда о стране, которую мне вскоре предстояло увидеть.

Увы, самый знаменитый английский драматург со времен барда с Эйвона^[55] оказался куда менее заинтересованным в просвещении публики относительно своих американских впечатлений, чем в демонстрации ей того, какое колоссальное впечатление он сам произвел на Америку. Лекция была очаровательной и остроумной, но в ней отсутствовали факты, полезные таким, как я, для кого Америка не являлась всего лишь интеллектуальной абстракцией.

Я собирался сообщить о своем разочаровании Холмсу, когда мы выходили из зала, но внезапно услышал сзади негромкий голос:

— Вся беда Оскара, мистер Холмс, что его интересует лишь одна тема: Оскар Уайльд! У него масса достоинств, но, боюсь, скромность не входит в их число.

Повернувшись, Холмс оказался лицом к лицу с мужчиной с аккуратно подстриженными усами, темными вьющимися волосами и одетым весьма цветисто (для воскресного вечера), что свидетельствовало о принадлежности его к богеме.

— Не могу согласиться, что скромность является достоинством, — заметил Холмс, пожимая ему руку. — Для мистера Оскара Уайльда недооценка его таланта и известности была бы таким же отклонением от истины, как их преувеличение. Мистер Уайльд отлично знает, чего ждет от него публика. За одним-единственным исключением, которое я знаю, эти люди пришли сюда не ради информации об Америке, а ради мистера Уайльда.

— Кто же составляет это исключение, мистер Холмс? Уверен, что не вы!

— Мой друг, доктор Джон Г. Ватсон, — ответил Холмс, повернувшись ко мне. — Через несколько дней он отбывает в Америку. Доктор Ватсон, позвольте представить вам мистера Джеймса Уистлера.

— Я слышал о вас, сэр, — сказал я. — Вы художник.

То, что Холмс был знаком с художником, меня не удивило. Он претендовал на родство с французским художником Верне^[56] и часто похвалялся, что сам мог бы стать недурным живописцем.

— Мистер Уистлер не просто художник, Ватсон, — уточнил Холмс. — Он человек, которого Оскар Уайльд недавно превозносил в прессе как первого художника не только Англии, но и всей Европы. Если вы хотите узнать об Америке, Ватсон, то это именно тот, кто вам нужен, ибо Джеймс Мак-Нилл Уистлер – уроженец этой страны.

— Буду счастлив ответить на все ваши вопросы, доктор. Как насчет обеда завтра вечером? Приходите в мою студию на Тайт-стрит. Разумеется, вы тоже приглашены, мистер Холмс. Возможно, вам удастся воспользоваться вашими способностями в области расследования преступлений и разобраться в самой нелепой краже во всей британской истории. Несколько дней назад грабитель проник в мою студию и, имея перед собой богатый выбор картин первого художника Англии и Европы, а также моего друга и гостя, знаменитого портретиста Джона Сингера Сарджента, удалился с ничего не стоящим портретом старухи, принадлежащим перу неизвестного автора. Думаете, вам удастся понять, в чем тут дело?

— Я уже понял, что ваш грабитель взял то, за чем пришел. Если у меня будет больше данных, возможно, я объясню вам причину. С удовольствием пообедаю с вами завтра. После того как вы удовлетворите любопытство доктора Ватсона насчет Америки, вы сможете побольше рассказать мне о похищенной картине, которая, по-видимому, более ценна, чем вы думали, покупая ее.

— Значит, до завтра, мистер Холмс, — улыбнулся Уистлер. — А теперь прошу меня извинить – я приглашен на вечеринку к Оскару, где друзья увенчают его лаврами по случаю сегодняшнего триумфа.

— Всего два вопроса, прежде чем вы уйдете, мистер Уистлер. Где вы приобрели эту картину? И если она не представляет никакой ценности, то почему?

— Я купил ее на еженедельном аукционе в галерее Гордона на Слоун-стрит. Хотел подарить картину Сардженту – я думал, что его позабавит ее примитивность.

— Благодарю вас. Итак, до завтрашнего вечера.

— Скажем, в восемь часов?

Так как завтра у меня были дела, связанные с вероятным отъездом в Америку, я вернулся на Бейкер-стрит всего за час до того времени, когда нас ожидали в студии Уистлера в Челси. Холмс заговорил о картине, только когда кэб свернул на Тайт-стрит.

— Что вы думаете об этом, Ватсон? — спросил он. — Занятная проблема, не так ли?

— Откровенно говоря, Холмс, по-моему, вы придаете ей слишком большое значение. Я согласен с мистером Уистлером. Это всего лишь дело рук глупого вора, который, опасаясь быть пойманным, схватил первый попавшийся предмет. Ваша теория, что он пришел специально за этой картиной, кажется мне абсурдной. Откуда он мог знать, что она находится у Уистлера?

— Отличный вопрос, Ватсон. Он ударяет в самую сердцевину тайны.

Кэб остановился перед высоким и узким зданием с белым оштукатуренным фасадом и высоким окном на верхнем этаже, обращенным на север. Уистлер встретил нас, и мы последовали за ним вверх по лестнице в студию, из большого окна которой открывалась панорама крыш домов Челси на севере и востоке и широкой излучины Темзы на западе. Войдя в просторное помещение, мы увидели пожилого мужчину, созерцающего вид из окна. Подойдя к нам, он представился:

— Джон Сингер Сарджент.

Я понял, что перед нами человек, для которого предназначалась похищенная картина. Сарджент посмотрел на Холмса.

— Наконец-то я познакомился с великим сыщиком!

— Это мой помощник, доктор Ватсон, — представил меня Холмс.

— В сравнении с убийством, дело об украденной картине выглядит весьма тривиально, — промолвил Сарджент, подмигнув Уистлеру. — Боюсь, Джимми переоценивает важность этой истории.

Дальнейшее обсуждение интересующей Холмса темы было продолжено после обеда, во время которого я узнал от Уистлера и Сарджента куда больше полезных сведений об их родной стране, чем из лекции Оскара Уайльда.

Только когда мы поднялись из-за стола и удобно расположились в креслах у камина, разговор вернулся к исчезнувшей картине и обстоятельствам кражи.

— Это был весьма любительски написанный портрет, — сказал Уистлер, покуда его друг, сидя поодаль от нас, рисовал в блокноте кусочком угля, быстро переводя взгляд с Холмса на бумагу. — Лично я нашел его любопытным, — продолжал Уистлер, — потому что он был исполнен в серо-черных тонах.

— В стиле вашего знаменитого портрета матери, который вы назвали «Композиция в сером и черном», — вставил Холмс.

— Да, но в данном случае на картине была изображена старая русская женщина.

— Понятно, — пробормотал Холмс, наклонившись вперед и опустив острый подбородок на руки.

— Чудесно! — воскликнул Сарджент. — Можете сохранить эту позу, мистер Холмс? Вы прирожденный натурщик!

— Право, Сарджент, — заметил Уистлер, — мистер Холмс здесь не для того, чтобы позировать. Если хотите рисовать его, не прерывайте нас.

— Значит, название картины было обозначено художником? — спросил Холмс, послушно сохраняя позу.

— Нет. Я только предположил, что она русская, судя по сельской сцене на заднем плане и ее одежде – простому черному платью и тугой черной косынке – а также по печальному выражению лица.

— Вы говорили, что купили портрет на аукционе в галерее Гордона, — продолжал Холмс, опустив руки. — Были другие претенденты на него?

— Вначале молодая женщина предложила за картину один фунт. Я подумал, что мистера Гордона хватит удар. Позолоченная рама стоила по меньшей мере полфунта! Я поднял цену до двух фунтов, молодая женщина отказалась от дальнейшего участия, и картина досталась мне. Через три дня, несмотря на наличие нескольких моих работ, двух портретов Сарджента и еще трех-четырех вещей, за которые дали бы кругленькую сумму на аукционе у Гордона, из этой комнаты взяли только грубый и примитивный портрет старухи.

— А где вы были в это время?

— Посещал Оскара Уайльда в доме его матери на Чарльз-стрит.

— Когда вы заметили, что картина исчезла?

— На следующий день, потому что ждал Сарджента. Я хотел установить задрапированный портрет на мольберте, а потом внезапно его раздрапировать. Маленькая шутка.

— Вы уведомили полицию?

— Дело того не стоило. Я упомянул о нем сам только в расчете, что оно вас позабавит. Мне и в голову не приходило, что вор явился в мою студию специально за этой картиной, и я все еще не могу в это поверить.

— Для меня аксиома, что когда вы исключаете невозможное, все остальное может оказаться правдой, как бы ни было трудно в это поверить. Кража картины не была забавной ошибкой невежественного грабителя, вторгшегося в ваш мир искусства. В этой картине есть нечто, делающее ее более ценной для вора, чем любое творение Джеймса Уистлера или Джона Сингера Сарджента.

Знаменитый портретист поднялся со стула и пересек студию, чтобы вручить Холмсу продукт его усилий. Взяв блокнот, Холмс внимательно посмотрел на свой ястребиный профиль, изображенный углем, и я заметил, что он более близок к тому, чтобы покраснеть, чем за все время нашего знакомства.

— Великолепно, сэр, — сказал он, возвращая блокнот. — Я лишь сожалею, что не представил вам более подходящий объект для вашего блистательного дарования.

— Чепуха, мистер Холмс, — запротестовал Сарджент. — Вы идеальный объект. Вы должны позволить мне написать вас маслом. Хорошо представляю вас в охотничьем облачении – безрукавке, войлочной шляпе и с биноклем в руке. Что скажете, сэр? Будете мне позировать?

— Сарджент, мы здесь не для вашего удовольствия, — рассердился Уистлер. — Мы заняты разгадкой преступления. Если мистер Холмс согласен вам позировать, можете обсудить детали потом.

Скорее развеселившийся, чем пристыженный Сарджент вернулся к своему стулу. К огорчению Уистлера, Холмс заявил, что уже располагает всеми нужными сведениями об исчезнувшей картине, и перевел разговор в форму, которую я мог бы охарактеризовать как перекрестный допрос двух художников об их стилях в частности и о состоянии искусства в целом, затянувшийся за полночь и доведший до изнеможения как художников, так и меня.

На следующее утро, поднявшись поздно, я узнал у миссис Хадсон, что Холмс ушел несколько часов назад, не сообщив ей, куда идет и когда вернется. Это дало мне возможность продолжить приготовления к путешествию в Америку – зайти за документами в министерство иностранных дел, выправить бумаги в американском посольстве и проконсультироваться со служащим моего банка «Кокс и Кº» относительно аккредитива, позволяющего открывать банковские счета в Соединенных Штатах. Я также дал банку указания насчет того, как поступить с сундуком-сейфом, который я держал в банковском хранилище и в котором находились документы и записи весьма деликатного свойства, касающиеся меня и Шерлока Холмса, в случае, если со мной в Америке произойдет несчастье.

Спустя несколько часов я вернулся на Бейкер-стрит, а еще позже, когда миссис Хадсон надоело в который раз подогревать обед Холмса, он вошел в гостиную и заявил:

— Тайна почти разгадана, Ватсон! Это была любопытная маленькая проблема. Остался лишь один болтающийся конец нити, и он будет аккуратно завязан в узел завтра в час дня.

С этими словами Холмс удалился в свою спальню и закрыл за собой дверь; вскоре после того как мы поселились на Бейкер-стрит, я усвоил, что этот сигнал означает «не беспокоить ни при каких обстоятельствах». Тем не менее утром я до некоторой степени удостоился доверия Холмса.

— Могу сообщить вам следующее, Ватсон, — шепнул он мне за завтраком. — Старуха на картине – не русская. Она сербка. В данный момент я не могу поделиться с вами большим, за исключением того, что забавная маленькая кража могла привести к одному из серьезнейших кризисов и без того напряженной ситуации на Европейском континенте. Будьте дома в два, и я объясню вам все!

Ровно в назначенное время Холмс вошел в гостиную, найдя меня ожидающим его рассказа с таким же нетерпением, с каким я ожидал лекцию Оскара Уайльда об Америке.

— Как вы, очевидно, догадываетесь, — заговорил он, — я начал с визита в галерею Гордона на Слоун-стрит. Мистер Гордон хорошо помнил продажу картины – не только потому, что она едва не была продана за ничтожную цену в один фунт и в конце концов куплена за два знаменитым Джеймсом Мак-Ниллом Уистлером, но и потому, что через три часа, после того как Уистлер унес портрет на Тайт-стрит, в галерею явился еще один желающий его приобрести.

— Значит, вот как вор узнал, что картина у Уистлера! Ему сказал мистер Гордон.

— Нет, Ватсон. Хотя мистеру Гордону предлагали солидную сумму, если он откроет личность покупателя, он отказался предоставить эту информацию. Мистер Гордон – бизнесмен, заслуженно пользующийся хорошей репутацией. Человек, укравший картину, знал, что она попала к Уистлеру, так как его агент присутствовал при покупке. То, что портрет похитили на Тайт-стрит, было чистой случайностью. Его украли бы у любого, кому бы он достался на аукционе. Все было организовано таким образом, чтобы человек, которому приказали купить картину, — тот, кто явился в галерею слишком поздно, — не смог бы этого сделать. Он опоздал, потому что его задержали. Теперь я знаю, какой выдающийся ум стоит за этой шарадой, так как в час дня я сообщил ему все, что мне известно, и он во всем признался.

— Извините, Холмс, но вы сбили меня столку. Выдающийся ум?

— Я не так легко бросаюсь словами, Ватсон. Человек, устроивший эту кражу, один из самых блестящих умов во всей Англии, а может быть, и в мире. В большинстве важных событий можно ощутить его присутствие за сценой.

— И вам известно его имя?

— Так же, как мое собственное, Ватсон. Но не просите меня разглашать его. Возможно, настанет время, когда я почувствую, что могу без опасений доверить вам сведения, касающиеся его. Но не теперь. Что касается идеи написать об этом приключении, которую вы, вероятно, уже лелеете, я настаиваю, чтобы вы не предавали его огласке, покуда я не перестану дышать. Вы можете записать нужную информацию и хранить ее в сейфе в банке «Кокс и Кº», но не должны ничего публиковать, пока не настанет время – если оно когда-нибудь настанет. Что до самой картины, то она была написана посредственным художником, специализировавшимся в жанре, который снисходительно именуют «народным искусством».

— Каким образом вы это узнали?

— Мистер Гордон хорошо разбирается в таких вещах. Он узнал кисть человека по имени Вукчич, ранее писавшего сельские сцены на Балканах. Я разыскал Вукчича вчера и расспросил его. В данном случае он изобразил черногорскую крестьянку. Вы знакомы с недавней историей этого региона?

— Разумеется, Холмс. Даже в Афганистане мы были осведомлены о войне между Сербией и мятежниками в Боснии и Герцеговине^[57]. Князь Николай Черногорский вмешался в конфликт на стороне мятежников, объявил войну Турции и в союзе с Россией вышел из кризиса, утроив территорию Черногории по условиям договора в Сан-Стефано в 1878 году. Среди моих друзей в военном министерстве распространено мнение, что этот договор не является концом неприятностей на Балканах. Некоторые генералы убеждены, что он посеял семена будущих конфликтов. Они уверены, что этот регион обречен послужить источником европейской войны чудовищных, возможно, катастрофических масштабов.

— Браво, друг мой! Описание абсолютно точное!

— Но какое это имеет отношение к картине Уистлера?

— Важно то, что находится под картиной.

— Под картиной? Что вы имеете в виду?

— Прежде чем мистер Вукчич изобразил старуху, он нанес на холст подробную карту развертывания в регионе сербской и черногорской армий.

— Значит, этот негодяй – шпион?

— Вот именно.

— На кого же он работает?

— На того, кто больше платит. В данном случае на представителя Германской империи. Агент кайзера должен был купить картину на аукционе в галерее Гордона. Он бы сделал это, если бы наш безымянный выдающийся ум не узнал обо всем через своих агентов и не принял меры, чтобы задержать человека кайзера и помешать ему приобрести портрет, предложив самую высокую цену.

— И этой таинственной, всезнающей личности оставалось только последовать за человеком, купившим картину и выкрасть ее!

Холмс усмехнулся.

— Уверяю вас, что он не осуществил кражу самолично. Этот человек редко покидает район своей комфортабельной резиденции на Пэлл-Мэлл. Нет, портрет похитил один из его агентов.

— Но что делать теперь, Холмс? Нужно уведомить Скотланд-Ярд, министерство иностранных дел, военное министерство! На карту поставлена судьба Европы – и Англии в том числе!

— Думаю, Ватсон, они уже полностью информированы. Все, кроме Скотланд-Ярда. Это не тот сорт вещей, который завсегдатаи клуба «Диоген» доверяют людям вроде инспектора Лестрейда! Что до судеб Англии и Европы, то можете не беспокоиться. Они в настолько компетентных руках, что вы, я уверен, найдете их, вернувшись из Америки, в целости и сохранности. Надеюсь, вы вернетесь скоро, старина. Мне будет недоставать моего Босуэлла!^[58]

Историческая справка. Лекционный тур Оскара Уайльда по Америке происходил в последние месяцы 1882 и начале 1883 годов. В тот период Уистлер проживал на Тайм-стрит, а Сарджент проводил большую часть времени в Париже, как правило сообщает Ватсон. Он столь же точен в описании событий на Балканах, как и его безымянные источники в военном министерстве, предсказывая, что договор в Сан-Стефано посеял семена жесточайшей войны. Она началась с пули убийцы, выпущенной в Сараеве в 1914 году. Знатоки приключений Холмса отметят, что пройдет много лет, прежде чем Холмс откроет Ватсону имя таинственного человека, часто посещающего клуб «Диоген», — его брата Майкрофта, — хотя в этой истории он слегка намекает на него, говоря Ватсону, что ему известно это имя «так же, как мое собственное».

Поклонники Ниро Вульфа отметят, что художник, нарисовавший картину, лежащую в основе истории, носит ту же фамилию, что и лучший друг бессмертного сыщика, созданного Рексом Стаутом.

Написал ли Джон Сингер Сарджент портрет Шерлока Холмса, не сообщают ни Ватсон, ни биографы Сарджента.

Питер Кэннон БЛАГОРОДНЫЙ МУЖ

Скандалы все еще способствуют продаже газет, но в наши дни слухи чаще создают, чем разрушают репутацию. Иное дело в викторианской и эдвардианской Англии. Этим объясняется нежелание Ватсона предавать огласке некоторые подробности, касающиеся его литературного агента, Артура Конан Дойла (1859–1930). Дойл был знаменитым автором исторических романов («Белый отряд»), фантастических историй («Капитан «Полярной звезды») и классического романа о живых динозаврах и других доисторических чудовищах, называемого (угадайте, как?) «Затерянный мир».

Занимаясь описаниями многих дел мистера Шерлока Холмса, в которых мне довелось участвовать, я признаюсь, что часто ломал голову над тем, публиковать или нет результаты моей работы. Иногда, стремясь поведать читателям захватывающую историю, я, к моему стыду, проявлял недостаточное уважение к тайнам знаменитых клиентов Холмса. Тем не менее я убежден, что знаю, где нужно опускать вуаль. Сомневаюсь, что когда-нибудь сообщу все факты, касающиеся Экерли, бананового короля-двоеженца, который много лет держал дом в Ричмонде и «тайный сад» в Каслно, о чем не догадывалась ни одна из его семей. Описания подобных историй лучше оставлять пылиться на полках. И все же несколько дел деликатного свойства вопиют о публикации спустя много времени после того, как их широко известные участники отойдут в мир иной. К ним относится приключение с благородным мужем, которое грозило разрушить не только доброе имя одного из самых почитаемых британских писателей, но и мои связи с собственным литературным агентом.

Летним днем 1900 года, оказавшись поблизости от нашего старого жилища на Бейкер-стрит по случаю вызова к пациенту, я решил заглянуть в дом под номером 221-б. Миссис Хадсон сообщила мне, что к моему другу только что пришел клиент, но так как Холмс всегда радовался моему присутствию при подобных беседах, я без колебаний поднялся по лестнице. В гостиной я обнаружил Шерлока Холмса, слушающего маленькую, аккуратно одетую женщину с бледным невзрачным лицом, из тех, которых обычно не замечаешь на улицах.

— А, Ватсон! — приветствовал меня мой друг. — Хочу познакомить вас с миссис Хокинс. Надеюсь, вы не будете возражать, миссис Хокинс, так как доктор Ватсон часто оказывает мне любезность…

— О, мистер Холмс, боюсь, что я… — Женщина поднялась со стула; ее бледные щеки внезапно покрылись румянцем. Она прижала ко рту носовой платок, сдерживая кашель. Внезапно я сообразил, что знаю эту женщину, хотя и под другим именем. Придя в себя, она избавила нас обоих от дальнейших неловкостей, представившись вторично:

— Меня зовут миссис Дойл, доктор Ватсон, — сказала она, протягивая миниатюрную руку. — Мы встречались несколько лет назад, благодаря моему мужу, который, кажется, все еще фигурирует в качестве вашего литературного агента.

— Совершенно верно, — отозвался я, чувствуя, как дрогнула ее рука. — К сожалению, мы очень давно не виделись с вашим мужем. Могу я узнать, как поживает мистер Дойл?

Во время последовавшей паузы тишину нарушали только пальцы Холмса, барабанящие по стулу.

— Очень сожалею, мадам, — заговорил он наконец, — но если вы в самом деле супруга Артура Конан Дойла – автора исторических романов и, что более существенно, литературного агента моего коллеги, доктора Ватсона, то ваше обращение ко мне чревато конфликтом различных интересов. Я не могу помочь вам.

Женщина слабо вскрикнула.

— Если хотите, я мог бы порекомендовать вас мистеру Адриану Маллинеру…

— Нет-нет, мистер Холмс, мне можете помочь только вы! Пожалуйста, простите меня. Хокинс – моя девичья фамилия. Я боялась, что вы даже не пожелаете меня выслушать, если я сразу назову вам мое имя. Вы должны понимать… Я приехала из Хайндхеда. Несколько месяцев я не могла решить, обращаться к вам или нет. Прошу вас, мистер Холмс, позвольте мне хотя бы окончить мою историю.

С этими словами женщина опустилась на стул и тихо заплакала, прижимая платок к глазам. Потом она снова зашлась в кашле, который предполагал серьезное заболевание легких. Я не осмеливался посмотреть в глаза Холмсу. Нужно быть бессердечным зверем, чтобы не обращать внимания на ее состояние.

— Хорошо, мадам, — мягко произнес Шерлок Холмс. — Так как я успел заметить до прихода Ватсона лишь то, что вы любите животных и преданы вашим детям, — если не ошибаюсь, девочке и мальчику – может быть, вы повторите для него то, что уже сообщили мне?

— Благодарю вас, мистер Холмс, — ответила она, переставая плакать. — Вы настоящий джентльмен. Как я уже говорила, мы с мужем познакомились пятнадцать лет назад в Саутси, в Портсмуте, через моего брата Джека – одного из постоянных пациентов Артура. Увы, у Джека оказался менингит, и он скончался через несколько недель. В своем горе я, естественно, обратилась за утешением к Артуру, который проявил ко мне теплоту и сочувствие. Мы поженились тем же летом, и никакая женщина не могла бы мечтать о более добром и внимательном муже, мистер Холмс. Если вы читали книгу Артура «Письма Старка Манро», то можете себе представить, какой любовью была полна наша жизнь в те дни.

Холмс утвердительно опустил веки, хотя я не сомневался, что он ни разу не открывал «Письма Старка Манро», как и другие популярные произведения моего литературного агента. Со своей стороны, я сделал все возможное, чтобы сдержать улыбку, несмотря на всю серьезность рассказа миссис Дойл, ибо не каждый день встречаешь клиента, который не выражает никакого удивления дедуктивным талантам моего друга. Очевидно, миссис Дойл была весьма простодушной – или, напротив, очень умной.

— К сожалению, — продолжала она, — эта идиллия, как и все прекрасное, длилась недолго. Сначала, в 1893 году, у меня обнаружили чахотку и прописали полный покой. Летом 1896 года мы перебрались из Лондона в Суррей ради моего здоровья. В первую же весну на новом месте Артур начал вести себя странно. После нашей помолвки он предупредил меня, что часто подолгу молчит и что мне не следует на это обижаться, но молчаливая задумчивость вскоре сменилась угрюмостью. Если Артур не погружен в молчание, то его одолевает какая-то беспокойная энергия. Он часами бренчит на банджо, несмотря на явное отсутствие музыкальных способностей, а что касается гольфа и крикета, в которых Артур достиг превосходных результатов, то он играет в них с энтузиазмом, более подобающим юноше вдвое моложе его.

— Простите, мадам, — прервал Холмс, — но сколько лет вашему мужу?

— В мае Артуру исполнился сорок один год.

— Пожалуйста, продолжайте.

— Мой муж становится все более раздражительным. Терпеливый и добрый со мной и с детьми, он позволяет втягивать себя в нелепые литературные дрязги.

— Печально, мадам, но, возможно, не так уж удивительно для человека, который продвинулся в своей карьере от провинциального врача до всемирно известного писателя.

— Может быть, вы и правы, мистер Холмс, но это не все. — Женщина кашлянула в платок и глубоко вздохнула. — В марте, перед тем как отправиться в Южную Африку…

— В Южную Африку? — прервал Холмс.

— Да, в качестве неофициального консультанта полевого госпиталя.

— Весьма похвально. Продолжайте.

— Как я сказала, в прошлом марте я незаметно наблюдала за Артуром в саду Андершо – нашего дома в Хайнд-хеде. Он сорвал подснежник и отнес его в библиотеку. Позже я нашла между страницами сборника романтической поэзии три подснежника – один свежий, а два сморщенных и высохших.

Мой друг наклонился вперед, блеснув глазами. Его. всегда привлекали подобные странные детали.

— Мужчина не совершает таких сентиментальных поступков, мистер Холмс, если он не влюблен – влюблен в другую женщину! — С этими словами она разразилась рыданиями.

— Что же вы хотите от меня, мадам? — после паузы осведомился Шерлок Холмс.

— Пожалуйста, узнайте, верен ли мне мой Артур!

— А если я подтвержу ваши худшие опасения?

— Не знаю, мистер Холмс. Я тяжело больна. Жить мне осталось недолго. Поверьте, счастье Артура значит для меня больше, чем мое собственное! Я могу смириться с тем, что в его сердце нашлось место для другой. Но пока я жива, я не потерплю измены!

Наша посетительница снова заплакала. Я был глубоко тронут и знал, что, несмотря на маску резонера, мой друг не мог остаться равнодушным к столь чистым и сильным чувствам.

— Где сейчас ваш муж, мадам?

— На пути из Южной Африки. Его корабль «Британец» на будущей неделе должен прибыть в Плимут.

— Тогда у нас еще есть время.

— О, дорогой мистер Холмс!..

— Прежде чем дать согласие, миссис Дойл, я сначала должен проконсультироваться у доктора Ватсона, насколько этично принимать вас в качестве своего клиента. Если вы не возражаете подождать внизу, то думаю, миссис Хадсон уже вскипятила воду для чая.

После дальнейших выражений признательности женщина накинула шаль, усыпанную кошачьей шерстью, и взяла сумку с эмблемой игрушечного магазина Хэмли, содержащую, как я увидел, открывая для нее дверь, куклу и набор оловянных солдатиков.

— Благодарю вас, доктор Ватсон. Так как в эти дни я очень редко езжу в Лондон, — улыбаясь, сказала она, — то чувствовала себя обязанной привезти что-нибудь Мэри и Кингсли, чтобы показать, что моя экспедиция не была бесцельной.

Мы стояли, прислушиваясь к ее удаляющимся шагам на лестнице. Потом Холмс опустился на стул с непроницаемым выражением лица. Прошла минута, прежде чем он заговорил:

— Как я уже упоминал, Ватсон, прекрасный пол – ваша сфера. Каково ваше мнение?

— Откровенно говоря, Холмс, если верить тому, что нам сообщила миссис Дойл, ее муж страдает от острого… разочарования. Чрезмерное увлечение спортом, игра на банджо, литературные дрязги для здорового мужчины в расцвете сил..

— Достаточно, Ватсон, — прервал Холмс. — Как и вы, я пришел к выводу, что этому человеку грозит серьезная опасность нарушить супружеские обеты. Для меня важна ваша роль, друг мой. Я никогда не совал нос в ваши дела, но насколько хорошо вы знаете своего литературного агента?

— Не слишком хорошо, Холмс, хотя наши отношения всегда были сердечными и корректными. Как коллеги-медики, мы обменялись парой историй о происшествиях в прозекторской, и Дойл подарил мне свой сборник рассказов «Вокруг красной лампы», но на этом наши доверительные связи заканчиваются. Я признателен ему, что он продолжает действовать в качестве моего литературного агента, несмотря на растущую писательскую известность, хотя я давно не пользовался его услугами. Считая, что мой друг встретил гибель в 1891 году в лапах своего архиврага, профессора Мориарти, я был слишком убит горем, чтобы публиковать истории о его приключениях после «Последнего дела Холмса», а его воскрешение спустя три года вызвало еще одно потрясение, объясняющее мое молчание.

— Признаюсь, Ватсон, что я абсолютно не разбираюсь в литературной кухне, — продолжал Шерлок Холмс, — но почему вы не могли передавать ваши причудливые мелодрамы непосредственно в журнал «Стрэнд»?

— Ну, Холмс, так как вы умеете хранить секреты, признаюсь вам, что Дойл был для меня больше чем посредником. Он изрядно поработал над моей прозой, уточняя детали, последовательность имен и дат и тому подобное. В конце концов он профессионал, а я всего лишь любитель.

Я не собирался признаваться, что во многих случаях мой агент становился практически соавтором. Дабы обезопасить мою посмертную репутацию, подлинное участие пера Дойла в моих писаниях должно оставаться неизвестным.

— У вас имеются какие-нибудь возражения против того, чтобы я взялся за дело миссис Дойл?

— Никаких, Холмс.

— Уверен, что Маллинер мог бы отлично справиться с ним вместо меня.

— Нет, Холмс. На карту поставлена честь леди. Она доверяет только вам. Если ваше расследование приведет к скандальному результату, я готов рискнуть потерей услуг ее мужа, которые, впрочем, могут мне больше не понадобиться.

— Добрый старый Ватсон! Вашим женам повезло со столь преданным мужем!^[59]

— Благодарю вас, Холмс.

Некоторое время мы сидели молча.

— Старая королева не может жить вечно, — заговорил мой друг. — Ее сын и наследник уже установил моральные принципы грядущего столетия. С ее кончиной уйдет эпоха, которая, несмотря на ханжество и лицемерие, поддерживала джентльменские добродетели. Боюсь, мой друг, что мы с вами окажемся ужасающе старомодными в наступающие времена большей свободы. А пока что прекратим мучительное ожидание миссис Дойл и присоединимся к ней.

В том же месяце газеты сообщили о прибытии Артура Конан Дойла из Южной Африки в отпуск с бурской войны. Его жена тайно информировала Холмса, что он очень нуждался в отдыхе, но это не помешало ему прибыть в Лондон, чтобы играть в крикет за Суррей, и Холмс решил, что было бы интересно узнать, кто будет наблюдать за игрой.

— Сейчас я предпочитаю теоретизировать на заднем плане, — сказал он, прежде чем я в одиночестве отправился в Сент-Джонс-Вуд. — Кроме того, Ватсон, вы способны инстинктивно оценивать нюансы и женские хитрости, которые меня с моим логическим умом полностью озадачивают.

По правде говоря, хотя я и любил крикет, мне чаще приходилось, читать бюллетени о результатах, чем выступать в роли непосредственного наблюдателя. Когда я прошел в ворота стадиона, команды сделали перерыв на ланч. Я отправился, в буфет, где раскланялся с несколькими бывшими пациентами, и только принялся за клубнику со сливками, как услышал рядом знакомый голос:

— Ватсон, старина!

Обернувшись, я увидел высокую атлетическую фигуру моего литературного агента Артура Конан Дойла, облаченную в белое. Он выглядел немного похудевшим, но, как всегда, излучал силу и добродушие.

— Мой дорогой Дойл! — воскликнул я, уронив ложку. Мы обменялись крепким рукопожатием.

— Какая удачная встреча! — продолжал мой собеседник. — Я собирался связаться с вами после возвращения из Южной Африки – как вам известно, ситуация там прескверная; я опишу ее в моей будущей книге «Великая бурская война». На борту корабля я познакомился с журналистом по имени Флетчер Робинсон. Он рассказал мне потрясающую девонширскую легенду о призрачной собаке. — Конан Дойл подмигнул мне. — Насколько я понимаю, в восьмидесятых годах преступление, связанное с этой собакой, привело некоего частного сыщика-консультанта…

— Звучит многообещающе, Дойл, — поспешно прервал я, — но я бы хотел…

Мне не нравилось обсуждать дела в общественном месте, но, к счастью, прибытие третьего лица положило конец этой теме.

— А, Джин! — обратился писатель к молодой женщине в летнем платье, оставлявшем открытыми длинную тонкую шею и красивые покатые плечи. — Я хочу познакомить тебя с моим клиентом, доктором ДжономВатсоном. Ватсон, позвольте вам представить мисс Джин Леки.

— Рада с вами познакомиться, доктор Ватсон, — заговорила женщина с шотландским акцентом. — Я часто наслаждалась приключениями вашего друга мистера Шерлока Холмса в «Стрэнде». Есть ли какая-нибудь надежда на его возвращение?

Обычно, когда мне задавали этот вопрос (что происходило постоянно после публикации «Последнего дела»), мой ответ был весьма кратким. Но должен признать, что на сей раз я был не в силах устоять против очаровательной улыбки моей собеседницы и сказал, что не исключаю такой возможности.

Вскоре к нам подошел лысеющий молодой парень, одетый в цвета команды Миддлсекса, высокий и крепкий, как Дойл. Под мышкой у него была книга.

— Добрый день, мистер Дойл, — поздоровался он довольно робко, несмотря на внушительную внешность. — Надеюсь, я вам не помешал. Моя фамилия Вудхаус^[60]. Возможно, вы припоминаете, как сегодня утром шесть раз выводили меня из игры.

— Ах да, Вудхаус, — усмехнулся Конан Дойл. — Слышал, что вы одна из звезд команды Далвича.

— Мой друг Флетчер Робинсон рассказывал мне о его встрече с вами на борту «Британца», мистер Дойл.

— Отличный парень! Хорошо отзывался о вас, как о спортсмене и журналисте.

— Признаюсь, что сейчас я работаю в банке, но моя величайшая страсть – литература. Я ваш преданный поклонник, мистер Дойл. — Шея молодого человека слегка покраснела. — Не будете ли вы так любезны подписать для меня экземпляр вашей последней книги? — Вудхаус продемонстрировал том, который держал под мышкой, — «Зеленый флаг» и другие истории о войне и спорте» А. Конан Дойла.

Автор расписался на титульном листе карандашом, которым снабдил его поклонник.

— Очень вам благодарен, мистер Дойл.

— Всегда рад услужить коллеге по крикету, приятель. Прошу прощения, мои манеры изрядно пострадали в степях Южной Африки. Разрешите представить вам мисс Леки… — Вудхаус поклонился, — … и доктора Ватсона.

— Рад с вами познакомиться, доктор Ватсон. Вы тоже литератор, не так ли? Автор «Приключений Шерлока Холмса» и «Записок» о нем?

Я ответил утвердительно, хотя прекрасно знал, что если вы прекращаете публиковаться, читатели вскоре забывают о вас, с каким бы энтузиазмом они ни относились к вам вначале.

Внимание вновь переключилось на Дойла и его последние сочинения, а также первые шаги на музыкальном поприще.

— Это я подговорила Артура взяться за банджо, чтобы аккомпанировать моему пению, — сказала мисс Леки. — Он еще не рассказывал мне, была ли у него возможность упражняться в Южной Африке, хотя, насколько я помню, дворецкий Артура перед его отъездом угрожал уволиться, если он не прекратит свои занятия. — Она рассмеялась, и мы дружно к ней присоединились, в том числе играющий на банджо писатель.

— Может быть, мистеру Дойлу попробовать банджо-леле? — предложил молодой Вудхаус.

Это вызвало новый взрыв смеха и привело к обсуждению мисс Леки и Вудхаусом выступлений в этом сезоне известных исполнителей на струнных инструментах в лондонском мюзик-холле. Дойл отвел меня в сторону.

— Разве она не прелесть, Ватсон?

— Мисс Леки очень обаятельна.

— Отличная наездница, охотится верхом с собаками, училась на оперную певицу в Дрездене. — Дойл тяжко вздохнул. — Не стану притворяться перед вами, старина. Я уже доверился некоторым близким друзьям и матери. К моему огромному облегчению, «мэм», как я ее называю, дала свое благословение. Я знаю, как это выглядит, но могу вас заверить…

То, что мой литературный агент делился со мной подобными вещами, не могло не привести меня в замешательство, хотя и предоставляло нужную мне информацию. Возможно, напряжение во время ухода за ранеными в Южной Африке вкупе с возбуждением, вызванным встречей с мисс Леки после долгой разлуки, объясняли это отсутствие сдержанности. К счастью, нас прервал Вудхаус, сказав, что ему нужно перекусить, прежде чем возвращаться на поле. Вскоре после его ухода к нам подошла пара, приветствовавшая Дойла как вновь обретенного брата, кем он в действительности и являлся.

— Конни, Уилли, я хочу познакомить вас с моим другом, мисс Джин Леки. А это мой клиент, доктор Ватсон.

Я никогда не встречал Эрнеста Уильяма Хорнунга, более известного как Э. У. Хорнунг, хроникера Раффлза, «взломщика-любителя», и зятя Конан Дойла, но, конечно, слышал о нем. Покуда его жена Констанс беседовала со своим знаменитым братом, я обменялся несколькими фразами с моим коллегой в области детективной литературы.

— Можем ли мы рассчитывать на новые приключения мистера Шерлока Холмса, доктор Ватсон? — осведомился он шутливым тоном, который я нашел довольно фамильярным.

— Думаю, что нет, мистер Хорнунг.

— Ну-ну, сэр! Все знают, что мистер Холмс уже несколько лет как возобновил свою деятельность в Лондоне. Когда же вы откроете нам, каким образом он пережил падение в Рейхенбахский водопад?

— Некоторые вещи лучше хранить в тайне, мистер Хорнунг.

— Боже мой, доктор Ватсон, да вы, оказывается, упрямы! Раз вы не желаете почтить нас новыми историями о вашем друге-сыщике, полагаю, нам, более скромным авторам, придется приложить усилия и заполнить пробел.

Хотя подвиги Раффлза были по-своему забавны, они не выдерживали сравнения с приключениями Холмса. Слушая болтовню Хорнунга, я начал думать, что, возможно, настало время «воскресить» Холмса, разумеется, не собираясь предоставлять эту честь моему сопернику. Я затаил мысль поговорить позднее с Дойлом насчет легенды о призрачной собаке, если только мы вообще будем разговаривать друг с другом после решения теперешней задачи.

Не без облегчения я присоединился к дамам, покуда Дойл описывал Хорнунгу наиболее интересные моменты утреннего матча. Миссис Хорнунг вежливо осведомилась у мисс Леки о ее семье, но вскоре стало ясно, что ее куда более интересуют проблемы собственного брата.

— Где, говорите, вы познакомились с моим братом, мисс Леки?

— На приеме у моих родителей в Глиб-Хаусе, в Блэкхите, миссис Хорнунг.

— Вы сказали, это произошло в марте, мисс Леки?

— В марте, три года тому назад, миссис Хорнунг.

— Точнее, пятнадцатого марта, — вмешался Дойл, быстро сжав руку мисс Леки.

На какой-то момент чета Хорнунгов помрачнела.

— Понятно, — протянула Констанс. — Ну, нам нужно как-нибудь вместе сходить на ланч.

— Прошу всех меня извинить, — сказал Дойл, посмотрев на часы. — Игра скоро возобновится.

— Тогда до свидания, Артур. Увидимся в Андершо?

— Завтра, Конни.

Хорнунги попрощались с мисс Леки. Их чопорные улыбки, как мне показалось, оставили после себя ледяную атмосферу неодобрения. Но мисс Леки, с которой я внезапно остался наедине, никак на это не отреагировала, а может, и вовсе ничего не заметила.

— О, доктор Ватсон, разве Артур не самый лучший и разумный человек, какого вы когда-либо знали?

Вечером я вернулся на Бейкер-стрит и доложил обо всем Холмсу.

— Должен поздравить вас, Ватсон, — промолвил мой друг, — ибо все открытия свалились на вас, как спелые плоды с дерева. Ваш литературный агент открыто заявляет о своей привязанности к этой мисс Леки!

— Да, Холмс, но я убежден, что между ними нет связи – по крайней мере, пока.

— В том-то все и дело. То, что Дойл умудряется более трех лет противостоять искушению, свидетельствует о его рыцарской натуре. Но сколько еще лет сможет выдержать он или любой мужчина в его положении? Особенно при наличии весьма строгих родственников, которые могут спровоцировать его на опрометчивый шаг.

— Бедняге можно посочувствовать, Холмс.

— Сочувствие – вещь хорошая, Ватсон, но нужно и действовать. Ситуация чревата кризисом. Завтра я с первым же поездом отправлюсь в Хайндхед, где, я думаю, будет вестись кое-какая скрытая деятельность.

— Вы хотите ехать один, Холмс?

— Да, Ватсон. Если бы вы сопровождали меня в Суррей и Дойл узнал о вашем присутствии, он мог бы расценить ваше быстрое вторичное появление как нечто большее, чем простое совпадение.

В течение следующих нескольких дней я в промежутках между посещением больных обдумывал это сложное дело. Чем больше я размышлял над затруднительным положением моего литературного агента, тем меньше было для меня очевидно, кто здесь прав, а кто нет, и я не мог не жалеть о том, что жена Дойла взвалила на наши плечи свою проблему. Некоторое время от Холмса не было ни слова. Потом, спустя четыре дня после его отъезда из Лондона, пришла телеграмма с просьбой встретиться с ним на вокзале Пэддингтон перед отходом первого послеполуденного поезда в Глостер.

Я вышел на платформу, когда уже прозвучал последний свисток.

— Быстро, Ватсон! — крикнул Шерлок Холмс из окна вагона. Через минуту я сидел напротив своего друга в купе, где кроме нас никого не было.

— Я только молюсь, Ватсон, чтобы мы не опоздали.

— Опоздали на что?

— Позвольте начать с самого начала. Остановившись в отеле в Хайнхеде, я попытался войти в доверие к кому-нибудь из служанок в Андершо. Это оказалось трудным, так как Дойлы не нанимают женщин, восприимчивых к обаянию повесы, личину которого я принял. Но вчера я прогуливался по дороге к Андершо и по счастливой случайности столкнулся с высоким крепким парнем с хохолком на лбу. В руке он держал книгу «Зеленый флаг». Я вступил с ним в разговор и вскоре выяснил, что это тот самый молодой Вудхаус, которого вы мне так красочно описали, приехавший на уик-энд по приглашению нового друга и такого же, как и он, энтузиаста крикета.

Чувствуя, что это юноша с характером, я решил ему довериться. Сначала он колебался, но потом согласился действовать в качестве моего агента. Как и вы, он ставит женскую честь превыше всего. Вудхаус сообщил мне, что, как ему известно, миссис Хорнунг назначила, но в последний момент отменила ланч в городе для себя, своего мужа, брата и неизвестного четвертого участника. Я велел Вудхаусу держать ухо востро и докладывать мне обо всем.

Сегодня рано утром Вудхаус позвонил мне в отель. Накануне поздно вечером Хорнунг атаковал Дойла за бильярдным столом по поводу мисс Леки. Очевидно, его замечания попали в цель, так как Дойл вышел из себя и выбежал из комнаты. Вудхаус, бывший свидетелем неприятной сцены, даже опасался за рассудок хозяина дома. Мы договорились встретиться через час в том же месте, где вчера.

К моменту нашей встречи у Вудхауса появились другие новости. Дойл все еще пребывал в гневе и заявил, что должен уехать по делу, предложив гостям оставаться в Андершо. После его ухода Вудхаус вышел в сад, где к нему обратился Мейсон, дворецкий Дойлов, также исполняющий обязанности слуги хозяина дома. Мейсон был очень возбужден и чувствовал необходимость с кем-нибудь поговорить. Как и я, он инстинктивно счел Вудхауса достойным доверия. Мейсон сообщил Вудхаусу, что он подслушал телефонный разговор хозяина, который заказывал номер в глостерском отеле «Герб Эверсона» на имя мистера и миссис Артур Паркер. Дворецкий, очевидно, хотел обсудить с Вудхаусом, что ему делать, но Вудхаус велел ему не беспокоиться и помчался на встречу со мной.

— А где же все это время была миссис Дойл?

— Насколько понял Вудхаус, она слишком слаба, чтобы покидать свою комнату, что удобно для всех остальных. Он ни разу ее не видел, а я не пытался с ней связаться. Я сразу же отправился на железнодорожную станцию, а Вудхаус вернулся в Андершо, клянясь, что если когда-нибудь станет писателем, то исключит из своих произведений всякий намек на плотскую страсть. Вернувшись в Лондон, я телеграфировал вам, а потом поехал в Пэддингтон, где встретился с вами. В результате мы оба на пути к попытке, возможно, тщетной, спасти честь джентльмена и добродетель леди.

Мы решили отложить до приезда в Глостер все дискуссии о том, как нам воспрепятствовать намерениям влюбленных. Выйдя с вокзала, мы обнаружили «Герб Эверсона» на другой стороне улицы. Это было захудалое заведение, обслуживающее коммивояжеров и еще менее респектабельных клиентов. В грязном вестибюле мы договорились, что Холмс наведет справки за столом администратора, пока я проверю общий зал за боковой дверью. Подойдя к стойке, я, словно обычный клиент, заказал кружку пива и только поднес ее ко рту, как услышал знакомый голос:

— Ватсон, старина, какое совпадение! Обернувшись, я увидел сияющее лицо моего литературного агента.

— Дойл! Господи, вот так сюрприз! — отозвался я, пытаясь изобразить удивление.

— Что вам понадобилось в Глостере? Вместо ответа я сделал большой глоток.

— Кажется, я догадался! Должно быть, вы помогаете вашему другу, мистеру Шерлоку Холмсу, в каком-то расследовании. Ну, в таком случае я умолкаю. Если вы не слишком заняты, старина, то, может быть, поужинаем вместе?

Дойл указал на столик, за которым я увидел двух женщин – светловолосую мисс Леки и пожилую леди в черном.

— Сначала я должен спросить у Холмса.

— Все в порядке, Ватсон, — сказал Холмс, внезапно появляясь рядом. — Мы будем рады присоединиться к мистеру Дойлу и… компании.

Двое мужчин настороженно и уважительно разглядывали друг друга, как, мне представлялось, делают два стрелка при первой встрече в салуне на Диком Западе.

— Не могу поверить, что мне посчастливилось познакомиться с вами, мистер Холмс.

— Мне повезло куда больше, сэр, — мягко ответил мой друг.

Они обменялись рукопожатием. Шерлоку Холмсу явно хотелось оправдать моего агента за недостатком улик – по крайней мере, в данный момент.

Дойл подвел нас к столику и представил мисс Леки и миссис Чарлз Олтемонт Дойл – его матери.

— Мэм согласилась присоединиться к нам в последнюю минуту, — объяснил писатель. — Я всегда говорю, что чем больше народу, тем веселее, — добавил он со смехом, звучавшим несколько неестественно.

Хотя в атмосфере явно ощущалось напряжение, ужин прошел приятно. Холмс держался непринужденно, обсуждая с Дойлом перспективы боксерских матчей и карьеру знаменитых сопрано – с мисс Леки. Миссис Дойл говорила мало, председательствуя за столом с достоинством и спокойной уверенностью. Когда помещение наполнилось шумными клиентами, разговаривать стало труднее, и мы сосредоточились на тарелках.

Когда все поднялись и попрощались, Дойл отвел меня в сторону.

— Этим вечером я едва не свалял дурака, Ватсон, — шепнул он. — К счастью, мэм прибыла вовремя, хотя понятия не имею, каким образом она узнала, что найдет нас здесь. Но мэм – всеведущая женщина. После ее лекции о верности и целомудрии, я заверил ее, что мы с мисс Леки никогда, покуда жива Луиза… Полагаю, я могу рассчитывать на вашу скромность и скромность мистера Холмса?

— Разумеется, Дойл, — пообещал я ему.

Так как нам нужно было продолжать притворяться, будто мы приехали в Глостер по другому делу, мы с Холмсом задержались в баре «Герба Эверсона», а тем временем влюбленные и их опекунша направились на вокзал, чтобы отбыть поздним поездом в Лондон. За последней кружкой пива я поведал Холмсу о прощальных словах Конан Дойла.

— Благородный муж, Ватсон, — заметил Шерлок Холмс. — После этого испытания его твердости я не сомневаюсь, что он сдержит слово. Вопрос в том, что нам сказать его бедной жене.

Мы допили пиво в молчании.

— Это был длинный день, старина, — промолвил наконец мой друг. — Я устал и не в настроении сейчас возвращаться в Лондон. Хотя Глостер может похвастаться многими вполне респектабельными гостиницами, я уверен, что в «Гербе Эверсона» найдется пара удобных кроватей. У них должна иметься, по крайней мере, одна свободная комната, учитывая неожиданный отъезд «мистера и миссис Паркер».

На следующий день, после краткого осмотра достопримечательностей, мы вернулись поездом в Лондон. Я сопровождал Холмса на Бейкер-стрит, где его ожидали два послания. Первое – телеграмма, датированная вчерашним днем, — от Вудхауса, который сообщал, что дворецкий Мейсон телеграфировал матери Дойла, уведомив ее о предстоящем свидании. Мейсон не сомневался, что миссис Дойл примет необходимые меры. Второе – письмо, написанное слабой женской рукой. Холмс прочитал его вслух:

«Дорогой мистер Холмс!

Надеюсь, Вы не подумаете обо мне слишком плохо, но я больше не нуждаюсь в Ваших услугах. Хотя вопрос о другой женщине будет всегда меня тревожить, я поняла, что разумнее оставить все как есть. Недаром говорят, что неведение – благо.

После возвращения из Южной Африки Артур был добр и внимателен ко мне, хотя от меня, не покидающей своей комнаты, не было никакой пользы. В последний уик-энд я так разболелась, что даже не могла принимать гостей.

Простите мне мою глупость! Еще раз извиняюсь за все хлопоты, которые, возможно, причинила Вам и доктору Ватсону.

Искренне Ваша

Луиза Хокинс Дойл».

Я не смог удержаться от улыбки.

— Подобно леди Чилтерн в «Идеальном муже», Холмс, миссис Дойл, кажется, согласна дожидаться безупречного спутника в ином мире.

— Действительно, Ватсон, — отозвался Холмс, — но не будем забывать трагический пример автора «Идеального мужа», который, в отличие от достойной миссис Дойл, позволил страсти одержать верх над здравым смыслом^[61].

Эпилог

На следующий год я возобновил публикацию моих мемуаров, начав с «Собаки Баскервилей», а П. Г. Вудхауз впервые смог напечататься в журнале. В 1902 году Артур Конан Дойл за свои усилия объяснить британскую позицию в бурской войне получил рыцарское звание, которое принял весьма неохотно, по настоянию матери. В том же году Шерлок Холмс отказался от рыцарского звания. Луиза Хокинс Дойл умерла от туберкулеза в 1907 году. Год спустя сэр Артур женился на Джин Леки, которая подарила ему троих детей. Согласно свидетельству его сына Адриана, за несколько месяцев до смерти Конан Дойл незаметно встал с кровати и вышел в сад. Вскоре дворецкий обнаружил его в коридоре с сердечным приступом. В руке он сжимал подснежник. Конан Дойл соблюдал традицию отмечать годовщину первой встречи с Джин Леки 15 марта 1897 года, срывая первый весенний подснежник.

Пэт Маллен ДЕЛО ЖЕНЩИНЫ В ПОДВАЛЕ

Датировка рукописей Ватсона часто проблематична, но «Дело женщины в подвале» явно относится к так называемому «великому пробелу» (1891–1894), когда весь мир считал, что Шерлок Холмс мертв. Читатель сразу поймет, почему доктор Ватсон скрывал это малоприятное продолжение самого знаменитого дела великого сыщика – «Собаки Баскервилей».

1 мая 1893 г.

Вчера вечером, у театра, на Лестрейда совершено покушение. Выстрел прозвучал буквально над моим ухом, и я все еще наполовину глух. Л. имел наглость заявить, что со временем становится ясно, насколько была преувеличена слава Холмса. Я мог бы убить его сам.

5 мая 1893 г.

Прошли два года и один день после гибели Холмса.

6 мая 1893 г.

Сэр Генри Баскервиль женится. Надеюсь, это означает, что он полностью оправился от перенесенного им страшного потрясения. Мне становится легче, когда я вижу, сколько добра сделал Холмс за свою жизнь, о чем свидетельствует выздоровление и счастье Б.

12 мая 1893 г.

«Дорогой доктор Ватсон!

С величайшей радостью я получил Ваше письмо. Благодарю Вас за добрые пожелания моей будущей жене и мне. Я познакомился с ней, когда был болен, и мы переписывались весь прошлый год. После моего визита (необходимого, но весьма пугающего) к ее родителям, она приняла мое предложение руки и сердца. Венчание состоится 29 октября, и Вы очень обрадуете меня, если вместе с миссис Ватсон будете моими гостями.

Через несколько дней я приеду в Лондон и с удовольствием увижусь с Вами, если у Вас найдется свободный вечер.

Искренне Ваш

Генри Баскервиль».

17 мая 1893 г.

Видел Б., который без ума от своей невесты. Приятный вечер.

21 мая 1893 г.

Ужасный вечер. Б. следовало бы стыдиться своего поведения.

22 мая 1893 г.

События последних нескольких дней были настолько беспокойными, что я должен изложить их подробно. Будь Холмс жив, он бы терпеливо выслушал меня со свойственным только ему напряжением мысли, задал мне несколько неожиданных вопросов, а потом четко и логично объяснил, что произошло. Но он мертв, и мне самому приходится разбираться в случившемся.

В четверг вечером я встретился с сэром Генри Баскервилем в клубе «Континенталь», где он останавливался, будучи в Лондоне. В последний раз мы виделись незадолго до смерти Холмса, и я был рад, что сэр Генри хорошо выглядит. Хотя он утратил загар, вызванный частым пребыванием на воздухе, зато прибавил в весе после нашей последней встречи. Сэр Генри был невысокого роста и был вынужден смотреть чуть вверх, крепко пожимая мне руку. Я ощутил боль при мысли, как признателен он Холмсу за спасение его жизни.

Сэр Генри показал мне роскошный клуб, некогда бывший резиденцией одного из членов королевской семьи. Три года назад я был здесь с Холмсом и с радостью увидел, что с тех пор тут не произошло особых перемен. Сервис поддерживался на самом высоком уровне – посетитель едва успевал высказать пожелание, как оно тут же исполнялось. Обслуживающий персонал был настолько тактичен, что оставался почти невидимым.

После недолгих поисков мы нашли памятную мне Индийскую комнату, восхищавшую меня комфортом и изумительной резьбой по дереву. Покуда я разглядывал голову буйвола на стене, ко мне бесшумно придвинули кресло, обитое красным сафьяном. Минутой позже сигара материализовалась из ничего и была зажжена, прежде чем я успел шевельнуть пальцем. Весь вечер бренди, казалось, не исчезало из моего бокала.

Все эти чудеса осуществляла армия прислуги, которая скрывалась в углах, пока не чувствовала хотя бы малейший намек, что в ней нуждаются. Некоторые из слуг были весьма почтенного возраста и выглядели так, словно провели здесь всю жизнь. Один благообразный старик по имени Уоррингтон проявлял к нам особое внимание.

Сэр Генри полностью оправился от душевной травмы, нанесенной попыткой его кузена Роджера – о котором я все еще думаю, как о «Стэплтоне» – лишить его жизни. Я наслаждался его обществом и чувством юмора. Он был безумно влюблен в мисс Эбигейл Фернклифф, молодую леди из старинной и состоятельной семьи. Я слышал, как их называли «плодовитые Фернклиффы», так как Эбигейл была младшей из двенадцати братьев и сестер и имела около тридцати пяти племянников и племянниц. Но, очевидно, даже такое изобилие не могло уменьшить семейное богатство. Ходила шутка, что род Баскервилей (от которого остался только один сэр Генри) вскоре обретет множество наследников.

Значительную часть вечера сэр Генри превозносил чары своей невесты, но под конец он осведомился о причине моего прихрамывания. Я рассказал ему о внезапно появившемся экипаже, который едва меня не переехал. Он выразил мне сочувствие и спросил, когда это произошло.

— 28 апреля, — припомнил я. — Был жуткий вечер.

— Да, гроза и ливень, — быстро подтвердил сэр Генри. — За час до заката в Лондоне было темно, как ночью.

— Удивительно! — воскликнул я. — Как вы можете это помнить?

— В этот день было официально объявлено о моей помолвке. Сообщение в «Таймсе», прием в доме отца Эбигейл. Я помню каждую минуту того дня.

Разговор переключился на то, какой опасной стала жизнь в Лондоне, и я рассказал ему о покушении на Лестрейда в театре.

— Это произошло незадолго до годовщины смерти Холмса. Полагаю, Лестрейд хотел подбодрить меня, так как он купил два билета на концерт мисс Лотты Коллинз. Старину Лестрейда ее пение, безусловно, приободрило! Думаю, он пригласил меня в качестве предлога пойти самому. После концерта мы шли по темной улице неподалеку от театра (если я правильно помню, Лестрейд насвистывал «та-ра-ра-бум-де-я»), когда какой-то парень шагнул из тени и выстрелил ему в голову, к счастью, промахнувшись.

— Господи! Что это за парень?

— Понятия не имею. Я не успел разглядеть его лицо.

— Возможно, его разозлил свист Лестрейда, — пошутил сэр Генри.

Я рассмеялся, потому что в тех редких случаях, когда я слышал пение Лестрейда, мне самому хотелось убить его. Я рассказал, как мне повезло, что из-за инцидента с экипажем я был все еще вооружен тростью.

— Я ударил ею негодяя по руке, обогнав Лестрейда, который гнался за ним по переулку. Разумеется, мы его не поймали.

— Я рад, что никто не пострадал, — промолвил сэр Генри, когда мы перестали смеяться и невидимый Уоррингтон вновь наполнил наши бокалы и зажег мою сигару. — Если Лотта Коллинз так хороша, возможно, я свожу Эбигейл на ее выступление.

— Не стоит, — заметил я. — Это слишком рискованно для молодых леди, если вы понимаете, что я имею в виду.

Чтобы переменить тему, я показал ему трость.

— Вот чем я отогнал этого парня. Ее подарил мне Холмс. Она тяжелая, как дубинка, сверху маленький компас, а если отвинтить крышку, то вместе с ней вытаскиваешь вот это… — Я продемонстрировал итальянский стилет. — А вот здесь, в центре, если повернуть вот этот серебряный цилиндр, находится маленькая фляжка для бренди. Это была одна из любимых вещиц Холмса, — добавил я, позволяя сэру Генри обследовать трость. — Ему всегда нравились такие игрушки.

— Он был хотя и странным, но превосходным человеком, — печально произнес сэр Генри. — Редко встречаешь такой благородный ум!

Я почувствовал, что меня одолевают эмоции.

— Больше всего на свете мне хотелось посидеть в этом причудливом мягком кресле, где некогда сидел Холмс, — искренне сказал я сэру Генри, — и поговорить с вами о моем прошлом с ним и вашем будущем с Эбигейл.

— С неисчерпаемым запасом сигар и бренди, — добавил он, поднимая бокал и чокаясь со мной.

— За прошлое и будущее! — провозгласил я, испытывая радость за сэра Генри и ностальгию по былому.

Когда я уходил, старый Уоррингтон на момент встретился со мной глазами и быстро опустил взгляд. Я упрекнул себя за то, что так разоткровенничался в присутствии слуги, пусть даже невидимого, но он держался в высшей степени скромно, провожая меня к выходу. Когда тяжелая дверь бесшумно открылась, я едва не вскрикнул от удивления. Женская фигура быстро повернулась и сбежала по ступенькам. Старый Уоррингтон был настолько ошарашен ее неожиданным появлением, что мне показалось, будто он сейчас упадет. Я даже протянул руку, чтобы поддержать его, но он сразу же выпрямился и вежливо пожелал мне доброй ночи.

«Внимание, Ватсон! — пронеслось у меня в голове. — Что бы это значило?»

Спустя несколько дней сэр Генри пригласил меня с женой отобедать с ним в городском доме Фернклиффов, чтобы познакомить нас с его невестой и будущим тестем. Эбигейл Фернклифф и в самом деле оказалась очень красивой молодой женщиной, и была ли ее семья настолько плодовита, как о ней говорили, или нет, ее чары соответствовали описаниям сэра Генри. Отец Эбигейл, старый баронет, был добродушным сельским жителем, любившим лошадей и хороший портвейн. Вечер был бы очень приятным, так как жизнь в деревне не притупила остроумие Фернклиффа, но сэр Генри все испортил. Он радостно приветствовал меня и мою жену, но вскоре после нашего прибытия вышел из комнаты и вернулся другим человеком.

«Что значит «другим человеком», Ватсон? — зазвучал в моей голове голос Холмса. — Разумеется, он остался самим собой, но вы имеете в виду, что в нем что-то изменилось. Что же? Постарайтесь сообразить».

Я подумал, что Баскервиль, вернувшись в комнату, показался мне расстроенным. Он стал невнимателен к Эбигейл, которая явно обиделась, когда что-то шепнула ему на ухо, а жених кратко ответил ей, глядя в пространство.

«Сколько времени его не было в комнате?» Да, конечно, что-то произошло именно в его отсутствие. С другой стороны, сэр Генри вернулся так быстро, что едва ли успел бы за это время даже причесаться или получить краткое сообщение. Как бы то ни было, вечер закончился невесело – сэр Генри заявил, что завтра он должен рано встать, и поэтому просит его извинить.

Среди ночи меня разбудил стук в дверь. Это оказался выглядевший обезумевшим сэр Генри, который стал умолять меня не задавать никаких вопросов, а просто взять медицинский саквояж и следовать за ним. Он привел меня в бедный, но вполне респектабельный район, где мы, войдя в дом, поднялись по чистой, хотя и шаткой лестнице в маленькую комнатушку, почти пустую, если не считать дамского туалетного столика, шкафа и кровати, на которой лежала и тихо стонала женщина.

— Что произошло, сэр Генри? — осведомился я, но он молчал, и я приступил к осмотру.

Не знаю, были ли повреждения на лице женщины, так как она отвернулась от меня, прикрыв рукой лицо. Тем не менее я понял, что она очень красива, — по изящному овалу лица и мягкому блеску волос, которых я был вынужден коснуться, обследуя поверхностную рану на затылке. Кожа ее имела своеобразный золотисто-голубоватый оттенок. Когда я наклонился над ней, она выскользнула из шелкового халата и легла лицом вниз, откинув иссиня-черные пряди так, чтобы мне были видны ее точеные плечи и спина. При виде их я ахнул. Мне не был нужен Холмс, чтобы понять, что означают отметины на ее теле.

Как врач, я был знаком со шрамами, которые некоторые извращенцы оставляют на предметах своей страсти, но я еще никогда не видел на женском теле таких следов, как в ту ночь. Человек, который отхлестал эту несчастную, явно наслаждался ее болью. Паутина красных полос пересекала плечи и спину с удивительной симметричностью. Стройные бедра покрывали кровоподтеки. Я сразу заметил, что она не в первый раз подверглась истязаниям, так как на спине и боках виднелись шрамы, побелевшие от возраста. Когда я склонился ближе, чтобы обследовать повреждения при мерцающем свете чадящей лампы, я увидел, содрогаясь от отвращения, что ее мучитель нанес своей жертве на ягодицах глубокие порезы в форме буквы «Б». В Америке часто подобным образом клеймят скот, обозначая инициал владельца, и я не сомневался, что негодяй проделал эти мерзости с целью заклеймить свою рабыню.

До сих пор Генри Баскервиль всегда казался мне одним из самых добрых и сострадательных людей, но теперь я едва мог его узнать. Невольно бросив на него взгляд, я увидел невысокого, крепкого мужчину, начинающего полнеть, с темными глазами, густыми черными бровями и агрессивным выражением лица. Он казался встревоженным и обеспокоенным, но вся моя симпатия к нему увяла, словно зеленый росток при арктическом ветре. Я вспомнил, что сэр Генри воспитывался в Канаде, вдалеке от английских привилегированных школ. Неужели он мог заполучить там столь зверскую форму извращения?

Будучи не в силах смотреть на него, я сказал, что пострадавшую нужно отправить в больницу. Но женщина ответила «нет!» глубоким и музыкальным голосом с несколько необычным произношением главного звука. Она все еще лежала, отвернувшись от меня, не знаю – из-за стыда или из-за скромности, но издала несколько резких криков и стонов, когда я обрабатывал ее раны. Я оставил ей порцию лауданума на случай, если боли усилятся.

— Ради Бога, Баскервиль, что вы натворили? — осведомился я, когда мы снова очутились на улице.

— Ничего, клянусь вам! — ответил он. — Я просто обнаружил ее здесь в таком состоянии.

Я с трудом удержался, чтобы не схватить его за ворот и не встряхнуть.

— Просто обнаружили? Вы хотите сказать, что пошли прогуляться и случайно забрели в этот дом?

— Она прислала мне записку, где говорилось, что у нее для меня срочное сообщение, но… — Он оборвал фразу и взмолился. — Пожалуйста, не задавайте никаких вопросов!

Я посоветовал ему в случае признаков жара вызвать меня, чтобы отправить женщину в Черинг-Кросскую лечебницу. Испытывая самые дурные предчувствия, я вернулся домой, когда светлая полоска возвестила о приближении рассвета.

Несмотря на усталость, я так беспокоился, что вернулся незадолго до полудня в комнатушку, где побывал ночью. Женщина исчезла. Квартирная хозяйка сообщила мне, что она ушла рано утром с каким-то джентльменом, тяжело опираясь на его руку.

— Шикарный джентльмен, — добавила она, воодушевленная предложенной мною гинеей. — Может, это он оплачивает ей жилье?

Таким образом я узнал, что арендная плата за проживание женщины в доме выплачивалась каждый месяц чеком, отправленным из-адвокатской конторы.

Вернувшись к себе, я стал просматривать мои старые записи о деле Баскервилей и пространные отчеты, которые я посылал Холмсу, покуда он расследовал слухи о легендарной собаке, преследовавшей это злополучное семейство. Особое внимание я уделил комментариям Холмса после раскрытия дела, пытаясь точно вспомнить его слова. Я редко ощущал столь сильное чувство тревоги.

24 мая 1893 г.

Теперь все это кажется вполне очевидным, хотя не менее зловещим, но тогда я был слишком расстроен, чтобы мыслить ясно. Весь вчерашний день я пытался связаться с Баскервилем, отправлял в клуб посыльных и дважды ходил туда сам. Наконец мне удалось его застать. Слуга проводил его вниз, в наполненный табачным дымом вестибюль клуба.

— Женщина, которой вы занимались ночью, исчезла. Она с вами? — обвиняющим тоном осведомился он, как только мы остались наедине.

— Нет, она не со мной.

— Сэр Генри, я должен с вами поговорить.

На его лице появилось странное выражение. Тревоги? Облегчения? Я не мог это определить.

— Здесь есть место, где мы могли бы побеседовать наедине?

— Индийская комната, — ответил он и повел меня вверх по лестнице, а затем по коридору.

Лучики солнечного света, проникая из окна в конце коридора, тут и там прорезывали темноту приближающихся сумерек. Вокруг сновали молчаливые слуги, спеша по поручениям членов клуба, скрывающихся в комнатах. Когда мы вошли в Индийскую комнату, мне навстречу шагнула знакомая фигура, поблескивая серыми глазами из-под стекол очков в золотой оправе.

— Джеймс Мортимер! — воскликнул я, с радостью пожимая ему руку.

— Я только что прибыл из Дортмура, — объяснил старый друг и врач сэра Генри. Он прищурился, разглядывая меня. — Вы, как и сэр Генри, выглядите обеспокоенным.

Доктор Мортимер был высоким, худощавым и сутулым мужчиной с острым носом и очень светлой кожей. Когда он стоял рядом с низкорослым, широкоплечим и смуглым Генри Баскервилем, контраст между ними казался поистине разительным. Доктор Мортимер первым приветствовал сэра Генри в Англии и отказался от практики, чтобы сопровождать баронета в длительное путешествие с целью восстановить его здоровье после истории с собакой. Я не сомневался в честности и порядочности Мортимера. Меня интересовало, знает ли он по-настоящему своего друга.

— Скверное дело, — серьезно заметил я. Он утвердительно кивнул.

— Хотите что-нибудь выпить?

— Виски.

— Я встретил доктора Мортимера на вокзале Виктория, — объяснил сэр Генри, — и все ему рассказал. Но когда мы пришли в тот дом, женщины там не оказалось. Мы расспрашивали соседей, но никто ее не видел. Сюда мы вернулись менее часа назад.

Стакан с виски каким-то непостижимым образом оказался у меня в руке.

— Давайте сядем, — предложил я. — У меня к вам важные вопросы.

Мы говорили шепотом и двигались быстро, как заговорщики. Мортимер стоял у камина. Сэр Генри пересек комнату и сел в углу дивана, а я повернулся, чтобы последовать за ним. Но прежде чем я успел подойти, доктор Мортимер сел в красное кожаное кресло и издал жуткий вопль. С величайшим трудом, словно его тянула назад какая-то невидимая сила, он смог подняться, но тут же рухнул на пол лицом вниз. Я попытался нащупать его пульс, но тщетно – он был мертв.

— Господи! — воскликнул я при виде глубокой раны под его левой лопаткой. — Похоже, его закололи!

— Боже мой! — Сэр Генри вскочил на ноги с расширенными от ужаса глазами и дрожащей нижней губой. — Как это могло случиться? Он только что…

Я осторожно провел пальцами между подушками кресла и отдернул руку, ощутив холод металла. Из красной кожи торчало лезвие ножа.

— Острый, как бритва! — сказал я, вынимая изо рта кровоточащие пальцы. — Он убил бы любого, кто сел в это кресло. Не двигайтесь, сэр Генри, и ничего не трогайте! — У дверей собрались вездесущие слуги, и я послал одного из них за полицией, предупредив, что никого не следует выпускать из дома.

Полиция прибыла быстро, и я с радостью увидел моего старого друга Лестрейда. Прежде всего он поставил охрану у всех выходов и проследил за выносом тела и кресла со все еще торчащим из него смертоносным клинком.

— Кто был здесь во время преступления? — осведомился инспектор, снова поднявшись в комнату.

— Покойный, я и сэр Генри Баскервиль, — ответил я.

— А кто имел доступ в комнату?

— Все слуги, — отозвался сэр Генри. — Доктор Мортимер и я только что прибыли.

— По-моему, вы говорили, что прибыли час назад, — возразил я.

— Менее часа.

— Пройдемте со мной, доктор Ватсон, — официальным тоном пригласил Лестрейд.

Для нас нашли пустую комнату, и, когда мы сели у камина, я рассказал о происшедшем. Лестрейд внимательно слушал, кутаясь в пальто, так как холод в комнате заставлял ежиться нас обоих. Я подробно изложил факты, как всегда делал, общаясь с Холмсом.

— Отлично, — промолвил Лестрейд, когда я закончил. Инспектор приступил к допросу сэра Генри и слуг, так что прошло несколько часов, прежде чем он снова собрал всех нас на месте преступления.

— Произошло два преступления, — возвестил инспектор. — Женщина была избита и похищена, а мужчина – убит. Я посылал своих людей произвести расследование и узнал, что в течение двух последних лет женщина, которую вы лечили прошлой ночью, доктор Ватсон, — между прочим, ее зовут миссис Аграф – получала ежемесячные чеки из адвокатской конторы Лестера Стэнли. Кто ваш адвокат, Генри Баскервиль?

— Лестер Стэнли, — признался сэр Генри.

— Так я и думал, — сказал Лестрейд и раздраженно добавил: – Что с вами, Ватсон?

— Аграф! — воскликнул я. — Аgrаfе по-французски скрепка!^[62] Конечно! Я должен был сразу узнать ее!

— О чем вы? — осведомился инспектор.

— О самом первом преступлении, Лестрейд! — С трудом взяв себя в руки, я понизил голос, чтобы меня не слышали слуги и полисмены, стоящие поблизости. — Помните жену Стэплтона? Я осматривал ее, когда она была избита мужем, перед тем как он погиб, спасаясь от правосудия. Та женщина в комнате была Бэрил Стэплтон!

— Вы уверены? Вы же говорили, что не видели ее лица.

— Но я видел… кое-что другое. — Я повернулся к сэру Генри. — Это была Бэрил Стэплтон, не так ли? — Но сэр Генри только нахмурился и выпятил челюсть. — Я уверен, что это она! Ее шрамы соответствуют ранам, полученным тогда миссис Стэплтон!

— Почему же вы не сказали мне раньше? — осведомился Лестрейд.

— Я сам только что это понял.

— Может, вы еще о чем-нибудь умолчали?

— Да, но только ради приличия. — Я подошел к нему и шепнул на ухо: – У этой леди вырезана буква «Б» на… ну, на интимной части тела.

Лестрейд поднял брови.

— Благодарю вас, доктор Ватсон, вы только что снабдили меня последним элементом этой загадки. — Он обратился к сэру Генри: – Генри Баскервиль, вы собираетесь вступить в очень выгодный брак. Вас ожидают большое состояние и многочисленное потомство. — Когда сэр Генри нехотя кивнул, Лестрейд добавил: – Что бы вы сделали, чтобы защитить этот брак?

— Защитить? — Баронет казался ошеломленным. — Все что угодно!

— Верю, — кивнул инспектор. — Так же, как и в то, что ваша любовница начала ревновать. Что побудило вас так жестоко ее избить? Она угрожала раскрыть вашу связь с ней?

— Любовница? — повторил сэр Генри тоном невинного удивления.

— Не пытайтесь это отрицать. Это и без того запутанное дело еще сильнее усложняет убийство вашего дяди, сэра Чарльза Баскервиля, раскрытое Шерлоком Холмсом. Мистер Холмс обвинил вашего кузена, который, спасаясь от преследования, обрел страшный конец в Гримпенской трясине. Мотивы происшедшего прошлой ночью и сегодня представляются отдельной загадкой. Она кажется неразрешимой, если не отбросить раскрытие Холмсом первого преступления и не обратиться к нему заново. Тогда истина становится очевидной, как нос на вашем лице!

Лестрейд держался уверенно, явно наслаждаясь самим собой. Меня покоробило столь вопиющее пренебрежение к памяти Холмса.

— Право, Лестрейд! — запротестовал я.

— Признаем для разнообразия, что Холмс мог ошибиться, — продолжал Лестрейд. — Посмотрите на это дело свежим взглядом, доктор Ватсон. Холмс обвинил не того Баскервиля! Это сэр Генри вместе со своим сообщником, доктором Мортимером, замыслил убить сэра Чарльза, чтобы получить наследство. Он позволил обвинить своего несчастного кузена и дал возможность Холмсу и нам с вами затравить его до смерти.

— Это возмутительно! — воскликнул сэр Генри.

— Должен с этим согласиться! — заявил я. Однако инспектор не был обескуражен.

— Сэр Генри завоевал привязанность жены своего кузена, Бэрил, и жестоко избил ее, когда она пригрозила разрушить его брак. В итоге он расправился с ней – возможно, с помощью Джеймса Мортимера. — Он обернулся к сэру Генри. — Почему вы убили доктора Мортимера? Он намеревался вас шантажировать?

— Это просто нелепо! Я ни в чем не виновен! — вскричал сэр Генри.

— Подождите, инспектор, — вмешался я. — Сэр Генри никак не мог предвидеть, что Мортимер сядет именно в это кресло. В комнате полно стульев. Фактически это мое любимое кресло, и я сел бы в него сам, если бы Мортимер меня не опередил!

Лестрейд ответил без колебаний:

— Не думайте, будто мне не приходило в голову, что намеченной жертвой были вы, доктор Ватсон. Хотя вы сами этого не сознавали, но вы подобрались слишком близко к правде. Какова бы ни была судьба доктора Мортимера, вы бы никогда не покинули эту комнату живым, ибо видели то, что сделал Баскервиль со своей любовницей, и рано или поздно разобрались бы в ситуации почти так же хорошо, как я. — Не в силах сдержать самодовольной улыбки, он снова обернулся к сэру Генри. — Баскервиль, я обвиняю вас в убийстве вашего дяди, сэра Чарльза Баскервиля, и вашего сообщника, доктора Мортимера. Более того, я подозреваю вас в избиении, похищении и возможном убийстве Бэрил Стэплтон. Сомневаюсь, что нам удастся найти бедную леди живой. Что вы на это скажете?

Лицо сэра Генри стало пепельным. Он опустился на диван, словно у него подкосились ноги.

— Нет! — хрипло произнес он. —Нет! Нет! Лестрейд повернулся ко мне и заметил с удовольствием, приводящим меня в бешенство:

— Шерлок Холмс был не прав.

«Не позволяйте ему одержать верх, Ватсон!»

— Погодите! — воскликнул я, сдерживаясь из последних сил. — Вы кое-что не учли!

— Что именно? — нахмурился Лестрейд.

— Характер! — выпалил я, не представляя, куда меня это приведет. — Я знал Джеймса Мортимера – он был прекрасным человеком. И я знаю сэра Генри – несколько недель я гостил в Баскервиль-холле. Я видел, как он влюбился в Бэрил Стэплтон, видел его реакцию, когда он узнал, что она замужем за его кузеном. Я видел его смотрящим в лицо смерти. Конечно, сэр Генри бывает чересчур горяч и нетерпелив, но он добрый и благородный человек. Прошу прощения за то, что усомнился в вас прошлой ночью, сэр Генри, но, подумав, я понял, что вы неспособны гнусно обойтись с леди, а тем более замыслить убийство друга. К тому же, — быстро продолжал я, не давая Лестрейду вмешаться, — я знаю эту леди. Хотя она и была замужем за преступником, но оставалась ему верной, даже пытаясь помешать его намерениям. Она не из тех женщин, которые готовы стать чьей-то любовницей из-за денег. — Я повернулся к Баскервилю. — Вы оказывали финансовую поддержку миссис Стэплтон?

По густому румянцу на его щеках я понял, что это правда.

Лестрейд фыркнул.

«Всему этому должно быть логическое объяснение…»

— Ну конечно, — продолжал я, по-прежнему не ощущая особой уверенности. — Вполне логично, что сэр Генри помогал Бэрил Стэплтон. Эта помощь была абсолютно невинной. После смерти мужа леди осталась без средств к существованию. Сэр Генри был ей признателен, так как она рисковала жизнью и серьезно пострадала, пытаясь его спасти. Естественно, он хотел избавить ее от дальнейших трудностей. Зная сэра Генри, я не сомневаюсь, что чеки начали поступать вскоре после смерти мужа миссис Стэплтон, примерно в то время, когда сэр Генри и его друг доктор Мортимер отправились в кругосветное путешествие с целью восстановить здоровье баронета. Это легко уточнить. Я также уверен, что сэр Генри редко посещал эту леди, — если вообще делал это, — хотя и пробыл в Англии более года.

Сэр Генри с благодарностью посмотрел на меня.

— Все ваши аргументы не могут уничтожить факты, — сказал Лестрейд. Он внезапно умолк, так как констебль открыл дверь и отошел в сторону, пропуская в комнату двух своих коллег, поддерживавших испачканную грязью женскую фигуру в полуобморочном состоянии. На сей раз я тотчас же узнал ее.

— Прошу прощения, сэр, но мы нашли ее связанной и с кляпом во рту в подвале клуба.

Мы одновременно вскочили на ноги. Констебль отнес Бэрил Стэплтон на диван, Лестрейд последовал за ним, выкрикивая приказы подчиненным, а я взял графин и налил женщине стакан бренди.

— В этой комнате был убит человек, миссис Стэплтон, — обратился к ней Лестрейд, — но нам, по крайней мере, удалось спасти вас. Скажите нам, кто так жестоко с вами обошелся и похитил вас?

Уоррингтон, чью роль безмолвного слуги поколебало зрелище несчастной женщины, взял у меня стакан и поднес к ее губам.

— Выпейте это, мадам.

Она сделала несколько маленьких глотков и окинула взглядом комнату. Сэр Генри стоял перед ней, с тревогой глядя в ее черные глаза.

— Это был сэр Генри Баскервиль, — ответила Бэрил так тихо, что я едва ее расслышал. Она закрыла лицо руками и заплакала.

— Ну-ну, крепитесь, мадам, — подбодрил ее Лестрейд. — Все уже позади. Вы всего лишь подтвердили то, что я подозревал с самого начала. — Он с довольным видом повернулся к сэру Генри. — Сэр Генри Баскервиль, я арестую вас за убийство сэра Чарльза и доктора Мортимера и за истязание этой бедной женщины.

«Ватсон! Не сидите без дела!»

— Погодите, Лестрейд, — запротестовал я. — В этом деле не все видно с первого взгляда. Могу я задать вопрос?

— Какой? — нетерпеливо осведомился Лестрейд.

Я повернулся к Бэрил. Она все еще полулежала на диване, вцепившись в одеяло, которым прикрыли ее стройные босые ноги.

— Скажите, миссис Стэплтон, почему вы приходили в этот клуб вечером 17 мая – тем вечером, когда я посетил здесь сэра Генри?

Она казалась испуганной.

— Это была не я.

— Нет, вы! Должно быть, вы хотели что-то сообщить сэру Генри, но вас спугнули. Я видел вас у двери, но вы сразу же убежали. Что вы хотели ему сказать и что вас напугало?

— Ничто! Меня там не было! — вскричала она, закрыв лицо дрожащими руками.

Я ошеломленно уставился на нее. У меня не было сомнений, что я видел именно ее.

— Уведите его! — приказал Лестрейд констеблям, и они шагнули вперед, чтобы взять сэра Генри за руки.

«Не медлите, Ватсон! Скажите самое худшее!» – Голос в моей голове подтолкнул меня в центр комнаты.

— Постойте, Лестрейд! Ваш отказ подчиняться логике вынуждает меня признать, что в одном вы не ошиблись! Шерлок Холмс был не прав – но не насчет сэра Генри Баскервиля! Холмс отлично разбирался в людях и ни на минуту его не заподозрил. Можете не сомневаться, что если бы сэр Генри был охотником за состоянием, Холмс бы об этом догадался! Но он доказал, что это Стэплтон убил старого сэра Чарльза, а потом пытался убить его наследника, сэра Генри. Однако подумайте о следующем. Месяц назад сэр Генри объявил о своей помолвке с Эбигейл Фернклифф. В тот же день меня едва не переехал экипаж. Вскоре кто-то стрелял в вас. Похоже, кто-то преследует нас обоих.

— Совпадение, — отмахнулся Лестрейд.

— Холмс сказал бы, что не существует такой вещи, как совпадение. Подумайте! Почти каждый, кто знал о разгадке Шерлоком Холмсом тайны легенды о собаке Баскервилей, подвергся нападению.

— Каждый, кроме его светлости^[63], – усмехнулся Лестрейд. — И не без причины, потому что он сам и осуществил эти нападения!

— Но пораскиньте мозгами! Почему кто-то хотел убить вас, доктора Мортимера и меня? Кто избил и угрожал миссис Стэплтон, принуждая ее лгать, что она и делает сейчас? Что общего у нас четверых?

— Сэр Генри убийца и распутник, — объяснил мне Лестрейд, словно я был идиотом. — Конечно, он хотел убить миссис Стэплтон. А если доктор Мортимер угрожал сэру Генри шантажом, то ему пришлось разделаться и с ним.

— Допустим, — согласился я, — но к чему покушаться на вас? И если он собирался убить миссис Стэплтон, зачем звать меня ей на помощь? Нет? Единственное, что связывает нас четверых, — то, что мы все знали Стэплтона до того, как Холмс разоблачил его преступления, — когда он притворялся безобидным коллекционером насекомых!^[64]

«Отлично, Ватсон!»

— Но Стэплтон погиб в Гримпенской трясине, — возразил Лестрейд.

Я покачал головой.

— Миссис Стэплтон, вы сказали Холмсу, что ваш муж убежал на болота, но мы не обнаружили никаких его следов. Впечатленный зрелищем пустынной топи, Холмс решил, что Стэплтона засосало в трясину. Но его труп так и не нашли.

— По-вашему, Стэплтон еще жив? — изумленно воскликнул Лестрейд. — Вы искренне верите, что Холмс мог упустить подобное?

— Он ничего не упустил, — уверенно заявил я, нахмурившись, когда Уоррингтон вновь наполнил стакан миссис Стэплтон. — Если Холмса и можно упрекнуть, то в привычке утаивать сомнения, не делясь ими даже со мной, покуда факты остаются неопределенными. Я знаю, что он расследовал детали этого дела и после его завершения, что было необычным для него. В частности, ему удалось узнать, что слуга Стэплтона, Энтони, помогавший ему в его преступлениях, позднее скрылся на континенте.

«Браво, Ватсон! Продолжайте в том же духе!»

— Но что, если Бэрил обманула нас в ту ночь, как обманывает теперь? — Я посмотрел на нее, и она опустила взгляд, густо покраснев. — Предположим, на болотах погиб Энтони, а Стэплтон бежал в Париж?

— Хм-м! — протянул Лестрейд, невольно впечатленный моими доводами.

— Что, если Стэплтон еще жив и стремится унаследовать титул и состояние Баскервилей? — настаивал я. — Разве для этого ему не нужно было убить сэра Генри, прежде чем он женится и обзаведется наследниками? А кто мог его остановить?

— Те из нас, кто узнал бы его, если бы он предъявил права на наследство после смерти сэра Генри! — мрачно согласился Лестрейд. — Теперь я вижу, как вы действовали. «Исключите все невозможное…» – «… и то, что останется, каким бы оно ни казалось невероятным, будет решением задачи», — закончил я цитировать человека, перед которым преклонялись мы оба. — В ту ночь Стэплтон не приближался к Гримпенской трясине. Он был слишком умен, чтобы бежать туда, откуда нет спасения. Покуда Холмс и я искали его там, он отправился на континент, возможно, загримированный стариком Энтони. Ускользнув от величайшего сыщика в мире, он мог снова жить инкогнито в Европе. Услышав о гибели Холмса, Стэплтон, очевидно, торжествовал по случаю смерти своего противника, а потом опять начал строить планы унаследования состояния Баскервиля.

— Да, — кивнул Лестрейд, — и ему пришлось спешить, когда он узнал, что сэр Генри женится на одной из «плодовитых Фернклиффов». Простите, сэр Генри, но вы ведь знаете, что говорят некоторые… — Смущенный инспектор протянул руку к бокалу на серебряном подносе, предложенному безмолвным слугой.

— Не пейте это! — предупредил я. — Я говорю серьезно! Не стоит прикасаться ни к чему, что подают нам в этом доме.

Лестрейд критически прищурился на бокал с пенистым элем.

— Яд?

— Меня бы это не удивило, — отозвался я, пытаясь вспомнить, пил ли я из бокала, оказавшегося у меня в руке. — Кто принес эти напитки? Проследите, Лестрейд, чтобы никто не выходил из комнаты. Думаю, что…

— Бэрил! — крикнул сэр Генри. Прекрасное лицо миссис Стэплтон побагровело, бокал выпал у нее из руки, и она в судорогах упала навзничь.

— Мертва, — сообщил я через минуту. — Немое свидетельство силы яда в наших бокалах. Это может означать лишь то…

С поразительной для его возраста быстротой старый Уоррингтон выхватил пистолет и бросился к двери.

— Ложитесь, сэр Генри! Осторожно, Лестрейд! — У меня в кармане тоже был пистолет, но прежде чем я успел его вытащить, из коридора появился констебль и повалил слугу на пол.

— Уоррингтон?! — в ужасе воскликнул сэр Генри.

— Если не ошибаюсь, — сказал я, наклоняясь, — это Стэплтон собственной персоной в парике и гриме. — Потянув слугу за волосы, я убедился в своей правоте. Я благоразумно воздержался от того, чтобы прикасаться к конверту со следами белого порошка, обнаруженному в его кармане.

Лестрейд поставил Стэплтона на ноги и подтолкнул к констеблю.

— Уведите его!

Передав сэра Генри целым и невредимым в объятия его невесты, я провел вторую половину дня в своем кабинете в компании Лестрейда.

— Как вы об этом догадались? — спросил инспектор.

«Начните сначала, Ватсон».

— По ранам бедной женщины, — ответил я. — Тогда я подумал, что это дело рук сэра Генри, который вызвал меня, испугавшись, что переборщил. Но подумав, я понял, что такая жестокость – следствие того, что является, за отсутствием лучшей терминологии, пороком английского школьника. Я встречал подобные извращения у людей, которых в детстве секли за проступки в школе (с кем такого не бывало) и которые впоследствии пристрастились к подобным занятиям. Это ужасно, но некоторые спустя определенное время уже не удовлетворяются розгами и переключаются на плеть.

— Господи! — воскликнул Лестрейд и щедро глотнул чаю. — Такое может знать только доктор!

— Но сэр Генри рос в Канаде^[65], – продолжал я. — Как и в Соединенных Штатах, там клеймят коров и лошадей, но это знак владельца, который не может все время держать скот за оградой, а не сознательная жестокость. И хотя это не полностью исключало виновность сэра Генри, но все же делало маловероятным наличие у него подобного энтузиазма. Поэтому я начал искать иное объяснение и вспомнил, что Бэрил Стэплтон была точно таким же образом избита своим мужем. Когда я осознал, что эта женщина – Бэрил, остальное стало ясным.

— Однако, — заметил Лестрейд, — даже будучи избитой, Бэрил ввела Холмса в заблуждение, сказав ему, что ее муж побежал к Гримпенской трясине.

Я кивнул.

— И хотя он избил ее снова, она не предупредила вас и сэра Генри, что этот дьявол вернулся. Ей хватило наглости явиться сюда и лгать нам в лицо, пытаясь обвинить бедного сэра Генри! — Он покачал головой.

— Будьте снисходительны к ее памяти, Лестрейд. Бэрил узнала в Уоррингтоне своего мужа, которого боялась и, как я подозреваю, любила. Тем не менее, поняв, что Стэплтон в Лондоне, она сразу же отправилась в клуб предупредить сэра Генри. Если бы меня проводил к выходу не Уоррингтон, а кто-то другой, и если бы они не узнали друг друга, она могла бы выполнить свое намерение и бедняга Мортимер остался бы в живых. Должно быть, Стэплтон проследил жену до ее квартиры и принудил угрозами к молчанию.

— Он избил ее и в конце концов убил, но она так и не сказала против него ни единого слова. Никогда не пойму женщин! — Губы Лестрейда кривились в сердитой усмешке. Зная его жену, именуемую всеми, включая самого инспектора, «миссис Лестрейд», я не сомневался, что он говорит правду.

Немногие – во всяком случае не Лестрейд и не рядовой читатель «Стрэнда» – могут понять, почему я тайно подозревал, что Бэрил Стэплтон связывали не только узы страха и любви. Я не сомневался, что, подобно тому как некоторые зависят от наркотиков, она была обречена на сексуальную зависимость от своего мужа, мучительную и унизительную.

— Должен просить вас, Лестрейд, — заговорил я, — позаботиться о том, чтобы ни слова о косвенном участии Холмса в этом деле никогда не стало достоянием публики. Меня не заботит, как вы это устроите.

— Я не стану упоминать сэра Чарльза и историю с собакой, — согласился инспектор, — и прослежу, чтобы Стэплтона обвинили только в убийстве жены и доктора Мортимера. Он будет повешен, если на земле есть правосудие. На процессе не будет произнесено имя Шерлока Холмса.

— Отлично. Постарайтесь не упоминать и меня.

— Да что с вами такое, Ватсон? — осведомился Лестрейд. — Вы раскрыли запутанное дело и отправили на скамью подсудимых одного из самых ловких преступников. Почему же вы отказываетесь от славы?

— Предпочитаю обойтись без нее.

«Может быть, всего несколько строк, Ватсон?» – узнал я голос собственного тщеславия.

— Когда была убита собака Баскервилей и раскрыто убийство сэра Чарльза, Холмс назвал это дело одним из величайших в его карьере, — объяснил я. — Когда-нибудь я опубликую его описание в память о нем. Но так как он не прожил столько, чтобы поработать над этим… этим постскриптумом, я не стану предавать гласности его ошибку.

— Как хотите, — пожал плечами Лестрейд. — Я уважаю вашу преданность.

«Но совершенна только правда, а ложь всегда неудовлетворительна!» – взмолился голос.

— Молчать! — прикрикнул я. — Это решено!

Лестрейд обиженно нахмурился, думая, что я обращаюсь к нему.

Отчаянные дела

В предыдущем разделе убийство лишь однажды оставило свою кровавую мету, но следующий квартет приключений изобилует трупами и терроризмом. Одна история явно не публиковалась из соображений такта и деликатности, две другие – поскольку дела, связанные с Францией и Ирландией, требовали сдержанности и от Холмса, и от Ватсона. Возможно, самая любопытная история из четырех – «Приключение на тонущем корабле», которая могла бы быть опубликована в «Стрэнде», если бы не вмешательство абсолютно неожиданной инстанции.

Кэтлин Брейди УБИЙЦА НА БУЛЬВАРАХ

Читатели «Воскрешенного Холмса» (издательство «Сент-Мартинс Пресс», 1996) помнят невероятную чушь, которую некий автор-«битник» сделал из истории с французским убийцей Юре, которую Ватсон впервые упомянул в рассказе «Сиреневая Сторожка»^[66]. Мой ученый коллега Дж. Адриан Филлмор пришел к выводу, что дело слишком широко освещалось в газетах того периода, чтобы Ватсон брал на себя труд описывать его, однако рукопись, обнаруженная нами в нижнем отделении его сейфа, доказывает, что история не появилась в печати по другой причине, касающейся ее важного персонажа, Иды Минервы Тарбелл (1857–1944). Ида Тарбелл была в числе ведущих американских журналистов, специализировавшихся на «разгребании грязи». В 1904 году она написала историю компании «Стандарт Ойл», что привело к разоблачению противозаконных действий и судебному преследованию этой фирмы.

Утром 3 октября произошла катастрофа, которую предсказывал Холмс. В парижском полицейском участке взорвалась бомба такой силы, что останки одной из несчастных жертв были обнаружены свисающими с газового светильника.

До тех пор большинство парижан думали, что опасность миновала. Анархисты, терроризировавшие город прошлой весной, несколько месяцев не давали о себе знать. Страх сменился обычной настороженностью, царившей повсюду в 1894 году. Большинство обитателей французской столицы так долго жили с чувством ужаса, что уже не могли разобраться в причинах своих тревог. Казалось, они страдали хронической болью, которая притупилась просто в силу привычки.

Холмс и я находились в Париже в тот роковой день в результате принятого им несколько недель назад за завтраком в Лондоне решения. Я намазывал маслом тост, поданный миссис Хадсон на ее великолепном серебряном подносе, а Холмс читал сообщения о погоде в «Таймсе». Вскоре он бросил газету на пол и перенес внимание на ветчину.

— Спокойствие подходит к концу, — сказал Холмс. — С приближением зимы анархисты вылезут из нор. Они не могли орудовать взрывчаткой в жаркие летние месяцы, так как даже слабый перегрев способен вызвать детонацию, которая разнесет подрывника на куски. — Он налил себе вторую чашку чая. — Мы поможем парижской полиции, хотят они того или нет. Пожалуй, я устрою дело таким образом, что Дворец правосудия попросит нас о помощи.

Все именно так и вышло. Дипломатические контакты Холмса быстро обеспечили официальное приглашение. Французские официальные лица жаждали заручиться его содействием.

Впрочем, на сей раз цель была недостижима. Даже великий Шерлок Холмс не мог вырвать анархизм с корнем. У этого течения не было ни корней, ни выстроенных планов. Это была идея, подобная вере. Она не предполагала централизованного заговора – отдельные анархисты действовали самостоятельно, веря в абсолютную свободу личности. Они отвергали любую власть и были убеждены, подобно их философу Прудону^[67], что «собственность – это кража».

Анархисты отстаивали идею превращения частной собственности в общественную, взрывая одно здание за другим. При этом гибли люди, даже оказавшиеся поблизости на улицах. Сначала они взорвали универсальный магазин, затем банк, и наконец один из них убил президента Франции. Летом насильственные действия прекратились, покуда террористы, мучаясь от жары, строили свои планы.

Холмс и я остановились в отеле возле Дворца правосудия в то роковое утро. Мы ели круассаны и пили кофе с молоком, тоскуя по бекону и чаю миссис Хадсон, когда к нам пришел журналист брать у Холмса интервью для нового журнала. Обычно Холмс редко соглашался на интервью, но эта персона являла собой новый тип, с которым ему хотелось познакомиться. Это была американская старая дева, живущая в Париже одна и содержащая себя Бог знает каким образом, не будучи связанной ни с какой определенной редакцией.

Ее звали Ида Тарбелл, и она была родом из Тайтесвилла в штате Пенсильвания, столицы американской нефтяной промышленности. Холмс забросал ее вопросами, на которые она отвечала, очевидно, надеясь, что впоследствии он столь же охотно будет отвечать ей.

Мисс Тарбелл была неглупой женщиной и внешне не напоминала «синий чулок». Она задавала вполне толковые вопросы ровным, лишенным модуляций голосом, каким обычно говорят американцы. Холмс не удивился, узнав, что мисс Тарбелл изучала биологию и химию и неплохо разбиралась в научных методах расследования. Ей было лет тридцать пять, она была высокой, худощавой, с темными волосами и загорелой кожей, благодаря поездкам на открытых верхних площадках парижских омнибусов. Мисс Тарбелл хотелось снискать расположение Холмса, и с ее губ не сходила приятная улыбка. Короче говоря, она мне понравилась, и, неоднократно будучи объектом демонстраций Холмсом своих дедуктивных способностей, я ей искренне сочувствовал. Когда мисс Тарбелл настояла, чтобы Холмс испробовал свои методы на ней, он проделал обычный трюк, определив ее место жительства в Париже – рю Соммерар на левом берегу Сены – и тип человека, рядом с которым она сидела этим утром в омнибусе.

— Да, но что вы можете сказать обо мне самой, мистер Холмс? — не унималась мисс Тарбелл.

Я знал, что она совершила промах и ей за это воздастся.

— Вы стеснены в средствах, мадам. Возможно, ваши издатели не выплачивают вам то, что должны. Очевидно, они довольны вашей работой, потому что поручения взять у меня интервью домогаются многие. Как правило, его доверяют надежным и одаренным журналистам. Я вижу, что вам не хватает денег, так как ваше весьма прочное черное платье полиняло по швам. Покрой вашей одежды свидетельствует о наличии вкуса и о том, что вы обращались бы к портному, если бы могли. Вы пытались сами придать платью менее поношенный вид, закрасив чернилами потертые швы.

— Холмс! — воскликнул я, удивленный, что он способен вести себя столь неджентльменским образом. Я был смущен, присутствуя при таком грубом и унизительном обращении с леди, но мисс Тарбелл, к ее чести, печально улыбнулась и подтвердила правильность его выводов. Она записала их для своих читателей и вновь обрела свойственную ей сдержанность, запечатлевая нелестные характеристики Холмса в своем блокноте. Будучи официальным биографом Холмса, я достаточно хорошо разбирался в ее работе и знал, что она выжмет нужный ей эффектный материал даже за собственный счет.

Возможно, в комнату постучали, но я не уверен. Знаю лишь то, что мы вскочили, когда дверь распахнулась, и в наш номер ворвался полицейский. За ним следовал консьерж, готовый исполнять обязанности переводчика. Холмс и мисс Тарбелл свободно говорили по-французски, но даже я понял слова полицейского:

— Произошел новый взрыв – на этот раз в полицейском участке на Итальянском бульваре. Вы нужны там, мистер Холмс. Пожалуйста, следуйте за мной.

Я не помню, разговаривали ли мы по дороге, хотя поездка была очень краткой, так как полицейский экипаж везде пропускали. Еще никогда я не видел подобных разрушений, как на месте взрыва. В Афганистане я достаточно насмотрелся на изувеченных людей и сам был ранен, но моим глазам ни разу не представлялось настолько искореженное здание. Целая секция каменной кладки стены обрушилась, обнажив каркас.,

Мы поднялись по узкой винтовой лестнице. В коридоре второго этажа, на скамье между двумя окнами, мы нашли мертвого клерка. У него отсутствовала голова, а шея являла собой бесформенное кровавое месиво. Мы прошли туда, где еще полчаса назад был кабинет инспектора. Сам инспектор лежал в углу еще живой, но я был не в состоянии его спасти. Взрывом ему размозжило череп и выбило глаза. Позднее, когда вывернули его карманы, обнаружили монеты с вонзившимися в них осколками бомбы.

Очевидно, этому несчастному принадлежали кусочки плоти в лужах крови на полу. Кровь капала с внутренностей, которые повисли на газовом рожке, вырванные взрывом из обугленного тела в другом углу. Остатки униформы указывали, что этот человек был сержантом. Напротив него лежал еще один труп. В его туловище зиял багровый кратер, а серые брюки походили на те, которые носят служащие коммерческих банков и промышленных фирм.

К моему удивлению, я увидел, что мисс Тарбелл все еще находилась рядом с нами. Ее лицо было смертельно бледным, и если она ела что-нибудь этим утром, то наверняка избавилась от съеденного среди окружавших нас следов бойни. Тем не менее женщина выглядела не хуже Холмса, который пулей вылетел из жуткой комнаты. Я слишком хорошо его знал, чтобы подумать, будто его тошнит, но был слишком потрясен, чтобы двигаться так же проворно, как он. Увидев, куда он направился, я вышел следом за ним на тротуар.

Холмс отошел от тела одного полисмена и подошел ко второму, как раз вовремя, чтобы услышать слово «Дар-мо». Это слово оказалось последним. Опустившись на колени, я попытался нащупать пульс и, убедившись, что бедняга умер, внезапно увидел край полинявшей черной юбки мисс Тарбелл, еще сильнее потемневшей от крови. День был пасмурный, в воздухе пахло дождем. Если бы я рисовал одну из нелепых картин, которые пишут современные художники, то изобразил бы этот пейзаж в свинцовых тонах с алыми брызгами, так как все вокруг казалось мне безнадежно серым, за исключением ярко-красных пятен.

Мисс Тарбелл увидела, что стоит в луже крови, и отскочила назад.

— Несчастные! Помоги Бог их семьям, — сказала она и прикрыла рот ладонью, словно старалась преградить путь эмоциям.

К этому времени полицейские перестали сновать взад-вперед и разбились на маленькие группы. Казалось, они не знают, что им делать. Гнев был предпочтительнее горя, поэтому двое из них затеяли горячий спор о том, под юрисдикцию какого участка подпадает место преступления.

— Кто видел, что произошло? — осведомился Холмс. — Qui а vu се qui est arrivé?^[68]

— Я видел, как они вошли, когда я выходил, — отозвался молодой полицейский. Он был цел и невредим, не считая перенесенного ужаса. — Люк – его тело наверху – впустил полицейского и клерка, который держал перед собой металлическую коробку, как официант поднос с курицей. Это напомнило мне праздничный обед. — Полицейский вытер глаза. — Я был на улице, когда услышал жуткий звук – словно удар железного колокола в Судный день.

— Что означает «Дармо»? — спросил Холмс.

— Город в Лотарингии, — отрапортовал полицейский, как будто отвечая на уроке географии.

Я не мог поверить глазам – мисс Тарбелл делала пометки в блокноте.

— Компания «Дармо» – большая промышленная фирма, занимающаяся железной рудой, мистер Холмс, — сказала она. — Ее шахтеры уже некоторое время бастуют. Я читала об этом в газетах.

— Где ее офис? — осведомился Холмс.

Хорошо одетый мужчина, — как мы узнали позднее, мсье Анри Труту, присланный из Дворца правосудия, — указал Холмсу на авеню де л'Опера в нескольких кварталах отсюда.

Труту был худощавым человеком с темными волосами под цилиндром, в визитке, какие носили французские чиновники высокого ранга. Ему было не более сорока лет, а когда он говорил, уголки его рта приподнимались, слегка обнажая зубы.

Но для разговоров не оставалось времени. Холмс, мисс Тарбелл, Труту и я поспешили по указанному адресу, наверняка выглядевшие теми, кем, в сущности, и являлись, — посланцами с места адской бойни. Впрочем, новости о происшедшем уже распространились по всему кварталу, и повсюду толпились возбужденные люди.

Когда мы добрались до здания, где помещались офисы компании «Дармо», Труту предъявил удостоверение и потребовал кого-нибудь из начальства. Один из дежурных проводил нас к президенту компании. Мы поднялись по мраморной лестнице, покрытой мягким красным ковром. У дверей зала совета директоров Холмс, растрепанный и с выпученными глазами, постучал кулаком по резной дубовой панели и ворвался в комнату. Пятеро директоров, увлеченные дискуссией, вскочили в страхе и гневе. Самый старший из них, худой и болезненный на вид, сдавленно крикнул: «Анархисты!» и полез под стол. Двое более молодых бросились на Холмса, который выглядел нашим предводителем и которому в очередной раз пригодилось его увлечение боксом. Оказавшись на полу, храбрая, но опрометчивая пара окинула нас взглядом и, по-видимому, решила, что Труту, мисс Тарбелл и я не представляем физической угрозы. Более высокий из нападавших, с глубокой морщиной между бровями, придававшей его лицу мрачное выражение, никак не мог отдышаться, но второй, помоложе и покрепче, казалось, еще не утратил воинственный пыл. Когда они поднялись с пола и стряхнули пыль с пиджаков, Труту представил себя и Холмса.

Высокий противник Холмса, которого звали Мартен Каспи, заговорил по-английски почти без акцента:

— Прошу прощения, дорогой мистер Холмс. Можете себе представить…

Но Холмс прервал его извинения кивком головы и поведал об утренних событиях.

— Мы здесь потому, что вы, возможно, являлись мишенью бомбы анархистов, — объяснил великий сыщик. — Последним словом умирающего было «Дармо», что могло относиться к вашей фирме и району добычи руды.

Директора снова заняли свои места, поняв, что в их интересах сотрудничать. Мисс Тарбелл также уселась за стол, но четвертый директор, представившийся как Жорж Жако, казалось, сомневался в необходимости ее присутствия. Его лицо было настолько напряжено, что, глядя на него, можно было ожидать нервной судороги. Мисс Тарбелл, не испытывавшая никаких трудностей в разговорах с парижанами, которых мы встречали в этот ужасный день, притворилась не понимающей по-французски. Труту и я не видели оснований вмешиваться, и американка осталась.

— Джентльмены, — начал Холмс, — заметил ли кто-нибудь из вас сегодня что-либо необычное?

— Мы как всегда занимались делами, — ответил Шарль Коман, пожилой директор, только что искавший убежище под столом.

— Он хочет знать, не заметили ли мы этим утром где-либо чего-нибудь из ряда вон выходящего, — ворчливо пояснил более молодой из недавних противников Холмса, которого звали Эдуар Кнодлер и который, по-видимому, решил проявлять свою агрессивность словесно, но не обращаясь к Холмсу.

Директор-распорядитель, пухлый человечек с выпуклым лбом и широкой бахромой темных волос на черепе, посмотрел на коллег, словно не зная, что говорить. Его звали Жильбер Дазьель.

— Я прибыл раньше остальных, — сказал он наконец. — Двери зала совета были закрыты, и я увидел перед ними на полу большой круглый предмет, завернутый в газету. Это меня встревожило, и я послал за Пико – нашим консьержем. Пико разрезал веревку карманным ножом, газетный кулек раскрылся, обнажив чугунную коробку. Пико подобрал ее и заметил, что она весит килограммов пять. Никто из нас не захотел открывать ее, поэтому Пико унес коробку в полицейский участок, осторожно держа ее перед собой. Чугун казался надежной защитой.

Я представил себе труп в серых брюках и собирался спросить, как был одет консьерж, но Холмс закончил беседу, предложив директорам продолжать их важную работу. Директор-распорядитель, к его чести, велел секретарю, усатому молодому человеку с печальным лицом и пышными усами, проводить нас на пост Пико и отправился туда вместе с нами.

Волосы секретаря были разделены прямым пробором, как бы образуя занавес для трагической маски, которую являла собой его физиономия. Он производил впечатление человека, отягощенного ответственностью перед начальством. Холмс спросил его имя, и секретарь ответил «Базиль Понтель», явно удивляясь, что это кого-то интересует.

Понтель проводил нас к посту консьержа, где мы, к нашему удивлению, обнаружили живого и невредимого Пико. Это оказался тот самый человек, которого мы видели у дверей, когда прибыли сюда. На вид ему было лет тридцать, он был среднего роста и настолько светлокожим, что, хотя и жил в городе, его нос и скулы облупились от солнца. Держался Пико со спокойствием профессионального привратника, который все знает и со всем может справиться. Казалось, он собирался спросить, что нам угодно, но наш ошеломленный вид все ему объяснил.

— Вы не знаете, где Эрнст? — осведомился консьерж.

— Возможно, вам лучше сначала сообщить нам, кто такой Эрнст, — любезно заметил Холмс.

— Эрнст отправился в полицейский участок на Итальянском бульваре, — сдавленным голосом произнес Пико, выглядевший внезапно постаревшим. — Наверху я обнаружил пакет, который показался мне подозрительным, и поэтому вызвал жандарма. Полицейский не захотел к нему прикасаться, и Эрнст, один из наших клерков, сказал, что отнесет его в участок, если жандарм покажет ему дорогу.

Перспектива судьбы Эрнста выглядела в высшей степени мрачной. Труту, как представитель Дворца правосудия, сообщил Пико, что ему придется опознать тело одной из жертв, которая может оказаться услужливым клерком Эрнстом.

— Но прежде, — сказал консьержу директор-распорядитель, — пожалуйста, предоставьте один из наших офисов в распоряжение мсье Шерлока Холмса.

Потрясенный консьерж проводил нас в комнату на первом этаже, которая, очевидно, предназначалась для прислуги, но нам были нужны только стол и стулья. Мисс Тарбелл не проявляла никакого желания покинуть нас, а Холмс был слишком озабочен, чтобы просить ее удалиться, хотя обычно без колебаний избавлялся от лишних присутствующих во время расследования.

— В этом преступлении может не оказаться логической связи, — заметил Холмс, усаживаясь за стол. — Даже если фирма избрана в качестве объекта взрыва из-за забастовки, анархист мог не иметь никакого личного отношения к «Дармо». Вот почему эту публику так трудно обнаружить. Каждый из них, очевидно, считает себя могущественным, как Господь Бог, но добивается лишь того, что делает мучеников из своих жертв. — Холмс покачал головой с не свойственным ему предчувствием поражения. — Теперь мы должны перенести внимание на то, каким образом бомба оказалась у двери зала совета.

Пико, все еще потрясенный вероятной гибелью его друга Эрнста, опустился на стул возле стола Холмса. Консьерж сообщил ночной график уборщиков и охраны:

— Они обычно покидают здание незадолго до полуночи. Ночью вход охраняет один сторож. Он дежурит у задней двери, которая запирается, как и парадная. В случае чего-нибудь подозрительного от него требуется сообщить в полицию из телефонной будки.

— Когда он уходит с дежурства? — спросил Холмс.

— В восемь утра, когда в здание прибывают служащие.

Пико рассказал, сколько людей имеют доступ в зал совета: директора, их секретари и посыльный, который приносит вещи, необходимые для собрания.

— Мсье Дазьель вызвал меня незадолго до одиннадцати. Менее трех часов назад, — добавил он, взглянув на часы.

— Мсье Дазьель считает, что вы задержались, — заметил Холмс.

— Я пришел, как только он меня вызвал.

— Кто передал вам вызов?

— Базиль Понтель, секретарь президента. Очевидно, ему поручил директор.

— Понтель вернулся в зал совета вместе с вами?

— Нет. Он сказал, что должен выйти по срочному поручению президента. Понтель попросил меня сопровождать его, думая, что ему может понадобиться моя помощь, и я уже собрался уходить, но тут спустился один из посыльных. Понтель засуетился и сказал, что едва не забыл передать мне сообщение директора. Он велел мне идти вместе с посыльным и сразу же выбежал. Это было не похоже на него.

— А Эрнст? — спросил Холмс.

— Эрнст вышел из гардеробной, когда я относил пакет к себе в комнату. Ему эта история не понравилась, поэтому он пошел за полицейским. Эрнст был уверен, что ничего не может произойти, пока не откроют металлический футляр, но когда полицейский отказался притрагиваться к коробке, Эрнст предложил отнести ее в участок. Я послал записку его начальнику, чтобы объяснить его отсутствие. Надеюсь, он вернется.

— А почему Эрнст решил, будто разбирается в бомбах?

— Не знаю. Но его замечания насчет чугуна показались нам разумными. — По словам Пико, Эрнсту было лет двадцать пять, и он жил с родителями в Нейи, где и появился на свет.

— Вы собираетесь опросить всех в здании, не так ли, мистер Холмс? — осведомилась мисс Тарбелл после ухода консьержа. — Кажется, начать следует с этого?

Я хорошо знал выражение, которое появлялось на лице Холмса, когда Лестрейд высказывал свое мнение, но, в отличие от лондонского сыщика, мисс Тарбелл не делала скороспелых выводов, а только предлагала план действий.

— Мадемуазель, я вынужден держать мои намерения при себе, — ответил мой друг менее враждебно, чем я ожидал.

Мисс Тарбелл вроде осознала, что Холмс собирается попросить ее удалиться. Она быстро приняла решение, не сводя с него внимательного взгляда карих глаз.

— Я знаю, что вы должны работать. Вы позволите закончить наше интервью в другое время?

Холмса порадовало ее здравомыслие.

— Конечно, мадемуазель. Можете на это рассчитывать. Мисс Тарбелл взяла свою сумочку, пожелала нам удачного дня и вышла, аккуратно закрыв за собой дверь.

— Ватсон, — сказал Холмс, задумчиво глядя на дверь, — следуйте за ней, но постарайтесь, чтобы она вас не заметила.

Последнее замечание было несправедливым. Холмс знал, что может на меня положиться, но сейчас он был слишком напряжен.

Сторож у парадной двери сказал мне, что не видел выходящей женщины, и я решил, что мисс Тарбелл воспользовалась служебным входом. Я быстро обошел все комнаты на первом этаже и выяснил, что она говорила с одним из посыльных. Потом я снова поднялся по лестнице. На площадке меня остановил директор Жако. Он явно был раздражен. «La fеmmе аmériсаinе m'раrlé' еn français!»^[69] – была единственная его фраза, которую я понял. Мисс Тарбелл говорила с ним по-французски, так что Жако знал, что она поняла его, когда он пытался выставить ее из зала совета, но что она сказала ему совсем недавно, я не смог разобрать. Жако прекратил попытки объяснить мне это и начал спускаться по лестнице. Очевидно, мисс Тарбелл чем-то его оскорбила.

К счастью, я заметил край ее юбки между мраморными колоннами балюстрады второго этажа. Казалось, мисс Тарбелл шла по коридору в сторону комнаты директоров. Толстый ковер приглушал мои шаги, но должен признать, мне повезло, что она не обернулась. Мисс Тарбелл прошла в открытую дверь и заговорила с Базилем Понтелем, меланхоличным секретарем директора-распорядителя. Его стол помещался в большой приемной кабинета Дазьеля. Женщина стояла ко мне спиной, а Понтель смотрел на нее, не замечая меня. Дневная работа была прервана, и Понтель сидел, соединив кончики пальцев, словно удерживая воздушный шар.

Отойдя на несколько футов от открытой двери, чтобы не попадаться им на глаза, я услышал, как Понтель сказал мисс Тарбелл, что они могут говорить по-английски.

— По-моему, я оставила зонт в зале совета, мистер Понтель, — обратилась к нему мисс Тарбелл, и я попытался припомнить, видел ли у нее в руке зонт.

Понтель проводил ее в зал совета – к счастью, им для этого не понадобилось идти мимо ниши, где я прятался за урной. Едва я успел подумать, удастся ли мне незаметно подобраться ближе, как они вновь появились в коридоре.

— Должно быть, я где-то в другом месте его оставила. День был такой беспокойный, — печально промолвила мисс Тарбелл. Очевидно, кровь и трупы тяжело подействовали даже на бойкую и уверенную в себе журналистку – она устало опустилась на стул, разглядывая пятно крови на ноге. — Между прочим, я кое-что знаю о бомбах, мсье Понтель, — продолжала мисс Тарбелл. — Эта была начинена черным порохом.

— Сомневаюсь, мадам. Взрыв был слишком сильный.

— Но ведь ее несли по улицам, и взрыва не произошло. Поверьте, мсье, ее изготовили из угля и серы – ингредиентов черного пороха.

— Черный порох содержит еще и нитрат калия, — не без раздражения возразил Понтель.

— Вовсе нет, — настаивала она. — Угля и серы вполне достаточно. Я изучала химию в Америке.

— А я, мадемуазель, изучал ее в Сорбонне. Могу вас заверить, что нитрат калия – обязательный компонент черного пороха.

Мисс Тарбелл поднялась.

— Не верю, — заявила она, желая, чтобы последнее слово осталось за ней. Высокомерно попрощавшись, она двинулась по коридору. Сердито фыркнув, Понтель направился в свой офис.

Спускаясь по ступенькам, я слышал, как мисс Тарбелл нетерпеливо барабанит в стеклянную панель двери импровизированного кабинета Холмса. Изысканные манеры были отброшены.

Я вошел, не постучав, но они не обратили на меня внимания.

— Понтель знает, как изготовляют бомбы, мистер Холмс, — заявила мисс Тарбелл. — Я хитростью заставила его в этом признаться.

— Вы проводили расследование, мадемуазель?

— Я говорила с несколькими людьми. Никто не сообщил ничего существенного, кроме секретаря. Не сомневаюсь, что вы сами узнали бы об этом, но Понтель был со мной менее осторожен. Он решил поставить меня на место и продемонстрировал свое знание химии. Это важная новость, мистер Холмс.

— Безусловно, мисс Тарбелл. Но я не могу допрашивать Понтеля при вас. Придется мне тоже применить хитрость, чтобы заставить его разоткровенничаться, если это возможно, после того как вы вмешались и насторожили его. Думаю, он знает, что допустил оплошность.

— Я должна покинуть здание? — осведомилась журналистка, надеясь завершить интервью с Холмсом.

— Нет, — сжалился он. — Только постарайтесь, чтобы он вас не увидел.

Мисс Тарбелл сразу же скрылась в неизвестном направлении.

Явившись по вызову Холмса, Понтель выглядел спокойнее, чем Пико, хотя куда более удрученным.

— Думаю, я видел убийцу, мистер Холмс, — сказал он.

— Каким образом?

— Я пришел незадолго до восьми, чтобы приготовить все к утреннему собранию. Когда я поднимался по черной лестнице, навстречу мне спускался человек, слишком закутанный для этого времени года.

— Почему вы не спросили, кто он?

— Откровенно говоря, я решил, что у него здесь какие-то дела. Наши директора иногда нанимают людей, которые… ну, некоторые их поручения выполняют отнюдь не джентльмены. Поэтому я и не рассказал вам о незнакомце в присутствии директоров. Так как этот тип уже уходил, я решил, что лучше не задавать вопросов.

— Что вы сделали, после того как мсье Дазьель попросил вас вызвать консьержа? — спросил Холмс.

— Вас не интересует этот человек?

— А что еще вы можете о нем сообщить?

— Ничего, но думаю, его следует разыскать.

— Предоставлю это полиции. Так что вы сделали, когда мсье Дазьель попросил вас привести Пико?

— Разумеется, привел его.

— Но директор и консьерж утверждают, что произошла задержка.

— Возможно, для них время тянулось медленно, потому что они беспокоились.

— Но у Пико не было причин беспокоиться. Он ничего не знал о подозрительном пакете, пока сверху не спустился посыльный и вы, наконец, не передали ему сообщение. До тех пор выпытались выставить Пико из здания.

— Я такого не помню. Очевидно, Пико перенапрягся.

— А вы нет?

— Да, разумеется, но Пико больше контактировал с бомбой. — Понтель вздохнул. — И он видел, как бедняга Эрнст унес ее отсюда.

— Кто видел, как вы пришли сюда утром?

— Ночной сторож. Так как я пришел раньше восьми, то воспользовался черным ходом.

— Вы несли что-нибудь? Понтель улыбнулся.

— Сегодня утром я ничего сюда не принес. Мои руки были пусты. — Он широко растопырил пальцы. — При мне не было даже портфеля.

Прибыла группа полицейских, чтобы допросить присутствующих в доме, поэтому Холмс велел Понтелю вернуться к своему столу, посоветовав следить, чтобы никто не уходил.

Полицейские сняли показания у каждого, кто находился в здании с того момента, когда открыли двери, и до того, когда унесли подозрительный пакет. К трем часам Холмс получил рапорт о том, что им удалось узнать. Ночной сторож был допрошен дома и подтвердил, что видел, как пришел Понтель. Эрнст был опознан в качестве жертвы взрыва. Согласно показаниям двух видевших его сотрудников, утром он явился на службу в четверть девятого вместе с одним из сотрудников, Эрнст говорил о своей невесте, на которой собирался жениться к Рождеству. Служащие характеризовали его как скромного молодого человека, не имевшего политических убеждений.

— Едва ли это можно назвать описанием анархиста, — заметил Холмс, прочитав рапорт. — Эти люди слишком фанатичны, чтобы успешно притворяться.

Клерк принес чай и печенье, и мисс Тарбелл, снова присоединившаяся к нам, отложила блокнот. Холмс продолжал говорить, обращаясь ко мне, но, конечно, зная, что американка находится рядом.

Расследуя дело, Холмс мог обходиться без еды и питья, но в качестве уступки мне и мисс Тарбелл он принял участие в чаепитии. Я привык есть медленно, зная, что в противном случае от пищи не будет никакой пользы, но мисс Тарбелл расправилась с чаем и печеньем в таком темпе, словно боялась, что их у нее отнимут. Когда поднос опустел, она с удивлением положила руку на живот.

Холмс возобновил пересказ полицейского рапорта.

— Понтель имеет давние связи с фирмой. Его отец, который недавно скончался, был врачом, лечившим рабочих компании на северо-востоке страны. Понтель обратился с просьбой о месте в прошлом мае и был тут же нанят. — Холмс с удовлетворенным видом отложил рапорт. — Он ничего не сказал о своих занятиях химией. Давайте-ка снова повидаем этого джентльмена.

Секретарь просматривал какие-то бумаги, когда появился Холмс в сопровождении мисс Тарбелл, меня и полицейского. Холмс потребовал у него связку ключей. Понтель посмотрел на полицейского, словно призывая о помощи, и передал Холмсу связку. Ключей было пять – по словам Понтеля, они относились к входной двери его дома, его комнате и внутреннему и наружному офисам его шефа. Дойдя до пятого, самого маленького ключа, он немного помедлил:

— Это ключ от дома моих родителей. Я храню его по сентиментальным соображениям.

Холмс вызвал Пико, но тот отсутствовал, отправившись из морга домой, однако помощник консьержа заявил, что ключ похож на те, которыми открывают комнаты посыльных. Холмс повел нас на экскурсию по этажу, пробуя открыть маленьким ключом каждую дверь. В итоге пятый ключ Понтеля подошел к кладовой. Внутри ее вместо ожидаемых принадлежностей для уборки мы обнаружили химикалии и проволоку, в которых было легко опознать компоненты для изготовления бомбы.

— Мсье Понтель, вы разоблачены! — воскликнул Холмс. — Полицейский, арестуйте этого человека.

Инстинктивное сопротивление убийцы осталось бесполезным.

Когда его уводили, он ни в чем не признался, но позднее стал более разговорчивым, и мы узнали, что Понтель затаил злобу против компании, которая дурно обошлась с его отцом и оставила его семью разоренной. Он бунтовал против общества, жестокого к своим слабейшим членам, но избрал своим орудием убийство и встретил смерть на гильотине под своим подлинным именем – Юре.

Когда Шерлок Холмс и я вернулись в Лондон, никто из нас не вспоминал об американской журналистке Иде Тарбелл, покуда в один прекрасный день ее редактор, Сэм Мак-Клур, не посетил нас на Бейкер-стрит. Мак-Клур, шумливый, как уличный мальчишка из Нерегулярной команды с Бейкер-стрит, был обуреваем идеей нового журнала с сообщениями о недавних чудесах и открытиях – рентгеновских лучах, лекарстве от дифтерии, только что обнаруженных портретах Наполеона. Конечно, Холмс уже слышал об этом. Затем Мак-Клур показал Холмсу гранки статьи мисс Тарбелл. Она благоприятно истолковала его невежливые замечания на ее счет и свела к минимуму свою роль в раскрытии дела. Не сомневаюсь, что Холмс так или иначе разоблачил бы Понтеля-Юре, но преступник был так быстро схвачен благодаря сообразительности мисс Тарбелл.

Холмс отложил статью.

— С меня хватит одного Босуэлла – Ватсона, — сказал он.

— Но мисс Тарбелл написала отличный отчет, — запротестовал Мак-Клур. — Вы станете одним из самых знаменитых людей в Америке, даже если проведете всю жизнь в Лондоне!

— Тем не менее, — отозвался Холмс, — у Ватсона целый ящик рукописей, и только он будет продолжать описывать мои приключения. Советую вам опубликовать одну из его историй вместо статьи мисс Тарбелл. Если вы это сделаете, я уверен, что он продаст вам остальные с правом эксклюзивной публикации в Америке.

— Но что я скажу мисс Тарбелл?

— Скажите ей, что я верен своим друзьям. Она не будет на вас сердиться, если вы выплатите ей все, что должны. Не только за эту статью, но и за все остальные. Вы ведь должны ей, не так ли? — Мак-Клур смущенно заерзал в кресле. — И почему бы вам не предоставить мисс Тарбелл работу в Америке? Париж не место для одинокой женщины.

Вот таким образом мои истории, опубликованные в журнале Мак-Клура, представили Шерлока Холмса в Америке, создав ему там почти что культ. Отказ Холмса от публикации статьи Иды Тарбелл об убийце с бульваров пошел мне на пользу, сделав мою многообещающую литературную карьеру более прибыльной. Знала она об этом или нет, но Холмс компенсировал ей свой отказ, убедив Мак-Клура обеспечить ее работой в Америке. Мисс Тарбелл стала одним из самых знаменитых американских журналистов, написав увлекательную биографию Авраама Линкольна, использовав интервью с теми, кто знал его в детстве и кого ей удалось отыскать. После этого она обратила свой опыт против Джона Д. Рокфеллера.

Я встретился с мисс Тарбелл много лет спустя в Нью-Йорке. Она сидела у себя в офисе, читая корректуру одной из своих статей. В волосах у нее появились седые пряди, но она была все такой же худощавой и энергичной. Мисс Тарбелл разглядывала гранки сквозь маленькие очки, прикрепленные цепочкой к блузке, и говорила помощнице, какую правку нужно внести в ее экземпляр. Хотя я прервал ее, она посмотрела на меня с дружелюбной улыбкой, потом поняла, кто я, и прищурилась.

— Доктор Ватсон, после стольких лет! — воскликнула мисс Тарбелл. — Вы ответственны за великую перемену в моей жизни. После того дня, когда я познакомилась с вами и мистером Холмсом, я уже никогда не закрашивала черными чернилами вылинявшие швы на платье.

Теперь, когда Холмс обеспечил ее хорошей работой, ей было уже незачем носить ветхую одежду, но я счел благоразумным об этом не упоминать.

— Знаете, доктор Ватсон, — сказала она, словно выговаривая школьнику, — Холмсу следовало позволить опубликовать мою историю.

Терри Мак-Гэрри ДЕЛО СТАРИННОГО КУРГАНА

В своих мемуарах Ватсон упоминает «трагедию Эддлтона и необычную находку в старинном кургане», которые он признает заслуживающими внимания читателей. Тем не менее он отказался от публикации этой истории в пользу «Пенсне в золотой оправе». В свете более поздних сообщений становится ясно, что Ватсон не стал ее публиковать по более веским причинам, нежели недостаток сенсационных элементов, которыми она изобилует.

Холодная зима 1894 года на несколько дней сменилась краткой меланхоличной увертюрой к потеплению. В один из этих дней я ехал в наемной карете по Оксфорд-стрит на восток, в сторону Блумсбери. Кучеру было велено поторапливаться, и стук колес о булыжную мостовую отдавался чувствительными толчками в спину через сиденье. Я опасался, что не сохраню в целости свои зубы до прибытия к месту назначения.

— Ричард Эддлтон, — Шерлок Холмс, нахмурив брови, кивнул на спешно нацарапанную записку. Она дрожала в его руке, становясь полностью неудобочитаемой. — Мелкий служащий антропологического отдела Британского музея.

— Что ему нужно?

— Он столкнулся с серьезной проблемой и надеется, что я помогу ему решить ее, но был вынужден вызвать меня к себе, так как боится ходить по улицам. Я чувствую, Ватсон, что на нас надвигается нечто древнее и мрачное, хотя сам не знаю, почему. — И Холмс погрузился в молчание, устремив невидящий взгляд на серый пасмурный день за окном кареты.

Экипаж замедлил ход, проезжая мимо группы рабочих. Запах сырой глины исходил из ямы, которую они копали, как будто древний Лондон дышал на современный. Я чувствовал, что под колесами кареты лежит вся история нашего великого города, пласты которой веками наслаивались друг на друга.

Тогда я не представлял себе, как тесно сплетутся мрачные предчувствия Холмса и мои собственные размышления. Я пишу об этом, надеясь подготовить читателя к тому, с чем нам вскоре пришлось столкнуться, хотя вопрос о том, может ли быть опубликована столь грязная история, остается открытым.

Подъехав к Эддлтон-хаусу, старому зданию среди домов с меблированными комнатами вблизи Расселл-сквер, мы увидели снаружи молодого констебля, разговаривающего с расстроенным пожилым слугой, и сержанта с дубинкой в руке.

— Убийство, сэр, — сообщил молодой констебль, когда Холмс назвал себя. — Во всяком случае, так говорит этот человек.

— Они оба мертвы! — Слуга удрученно всплеснул руками. — Я пришел, как всегда, в десять утра – я проживаю с семьей на Гудж-стрит – и застал этот ужас! А их брат уехал больше недели тому назад, не сказав ни единого слова! Что мне теперь делать? Кто будет отдавать мне распоряжения?

— Это дом мистера Ричарда Эддлтона, не так ли? — осведомился Холмс. Его успокаивающий голос всегда помогал свидетелю взять себя в руки и давать более-менее внятные показания. Слуга повернулся к нему.

— Мистера Ричарда, сэр, который работал прямо за углом, и его брата Уильяма, министерского клерка. Оба мертвы. У них была ужасная ссора. Но кто мог сделать такое?

— А третий брат, которого вы упоминали? — спросил Холмс.

Слуга выпучил глаза.

— Он тут ни при чем, сэр! Мистер Джеймс воспитывал их как собственных сыновей, так как был гораздо старше. Они всю жизнь прожили в этом доме – родители умерли, когда двое младших еще учились в школе. Мистер Джеймс уехал по каким-то делам на север – кажется, в Манчестер. Они сразу же начали ссориться. Мистер Джеймс всегда их мирил, а без него наступил форменный кошмар! Экономка взяла отпуск, чтобы держаться отсюда подальше. А теперь это!

Холмс поблагодарил слугу, и с разрешения констебля мы последовали за сержантом вверх по каменным ступенькам. Воздух внутри был спертым, пахло плесенью, как в антикварной лавке, не столько из-за отсутствия экономки, сколько из-за обилия старинной мебели, гобеленов и множества ковров, сплошь покрывавших полы.

— Они здесь, — сказал сержант, указывая на столовую. — Я проверил наверху – больше в доме никого нет.

Тела двух темноволосых мужчин небольшого роста, скованные судорогой смерти, лежали на небольшом диване периода регентства^[70]. Их завтрак стоял нетронутым на столе, в центре которого находилась хрупкая хрустальная ваза. Один стул был отодвинут назад, скомкав лежащий сзади плотный африканский ковер, другой – опрокинут и лежал на спинке. На другом дорогом восточном ковре в середине комнаты расплылось темное пятно. С первого взгляда его, естественно, можно было принять за кровь, но ни на одном из трупов не было видно ран, и при ближайшем рассмотрении жидкость оказалась черным кофе, вылившимся из опрокинутого кофейника на обеденном столе. Холмс понюхал кофейник и обе пустые чашки, потом повернулся и окинул взглядом комнату.

— Что-нибудь обнаружили, мистер Холмс? — спросил сержант.

— Синильную кислоту, — ответил Холмс. Задержавшись у висевшей над камином ничем не примечательной литографии, он направился обследовать другие комнаты на этаже, бросив через плечо: —Яд был добавлен в кофе. Излюбленный метод – запах миндаля в этом напитке не вызывает подозрений.

Сержант подошел к окну и что-то крикнул констеблю. Стоя в дверях, Холмс бросил на меня взгляд, и я последовал за ним в маленький двор позади дома.

В отличие от сержанта, я не беспокоил моего друга вопросами о ходе его мыслей. Холмс с головой погрузился в загадку, возможно, еще не будучи в состоянии четко объяснить, как связываются ее отдельные элементы, и его не стоило отвлекать, покуда он не найдет то, что ищет.

С помощью маленького шомпола для чистки трубок, извлеченного из внутреннего кармана пиджака, Холмс быстро открыл дверь полуподвала.

— Берегитесь! — предупредил он меня, когда дверь распахнулась.

Возможно, Холмс подозревал, что там прячется убийца. Я весь напрягся, когда свет проник внутрь, обнаружив наше присутствие. Однако никто из нас не ожидал увидеть то, что предстало перед нами: аккуратный, отлично оборудованный частный музей.

При свете газового рожка мягко поблескивали ряды стеклянных контейнеров. Каждый из них был оформлен с профессионализмом, которого трудно ожидать от коллекционера-любителя. В ближайшем контейнере находились мятые записные книжки – их переплеты, не имеющие никаких надписей, были закрыты. В других лежали черепки, бусы и человеческие кости. Однако наиболее пугающим выглядело содержимое нескольких длинных стеклянных ящиков, герметически закупоренных – для защиты от воздуха. То, что в них находилось, выглядело тремя размазанными комьями грязи или глины, но что-то в их форме напоминало человеческие останки, несмотря на крайнюю степень разложения, которому они подверглись. Правда, вещество, из которого они состояли, больше походило на древесную кору, долго пролежавшую в грязной воде, чем на человеческую плоть, и нигде не было заметно костей или хрящей. Тем не менее я не сомневался, что эти чудовищные экспонаты некогда были человеческими телами. Я не мог определить, результатом скольких раскопок явилась эта удивительная коллекция.

— Нигде нет ни надписей, ни ярлыков, — сказал я Холмсу. — Думаете, Ричард Эддлтон украл эти предметы на работе?

Холмс рассеянно покачал головой. Он внимательно просмотрел книги на низкой полке, не обнаружил в них ничего, способного навести нас на какую-либо мысль, и начал обследовать заднюю и боковые стенки.

— Ха! — воскликнул он наконец, вытащив из-под полки скомканный лист бумаги, словно отброшенный в гневе и забытый.

— Письмо из Британского музея Ричарду Эддлтону, — сообщил он. — Оно касается какой-то недвижимости возле Троубриджа, и в нем говорится, что все фонды изъяты без объяснения причин.

Холмс разгладил бумагу, сложил ее вчетверо и спрятал во внутренний карман. Мы вернулись в настоящее из этого удивительного музея с таким чувством, будто всплыли на поверхность моря.

— Боюсь, нам пора на поезд, — сказал Холмс сержанту.

— Но я только что послал за инспектором! — воскликнул тот. — Он захочет поговорить с вами!

— Я смогу побеседовать с инспектором как только вернусь, — ответил Холмс и свистом подозвал экипаж.

Поезд, о котором упоминал Холмс, следовал в Уилтшир. Как только мы сели, оказавшись в относительном уединении, я воскликнул:

— Какое странное дело! Уверен, что вы знаете или подозреваете куда больше, чем говорите, Холмс, но не могу удержаться от вопроса. Кто убил братьев Эддлтон, и как вы рассчитываете отыскать какую-то безымянную недвижимость возле Троубриджа?

Холмс небрежно махнул рукой.

— Над камином висела карта Уилтшира, — сказал он. — То, что карта местности, едва ли могущей иметь большое значение для жителей Лондона, занимает в доме центральное место, придает ей смысл, выходящий за рамки сугубо декоративного. Письмо это подтверждает. Наша цель была отмечена на карте, хотя я имею весьма слабое представление о том, что мы можем там обнаружить.

— А само письмо? — спросил я. — Возможно, они ссорились из-за изъятия фондов для какого-то излюбленного проекта?

Холмс покачал головой.

— Судя по слою пыли, бумага провалялась под полкой несколько месяцев, а ссоры, согласно показаниям слуги, начались только после отъезда исчезнувшего брата. Тем не менее вы правы в двух отношениях: что излюбленный проект существовал, о чем свидетельствует музей в полуподвале, и что этот проект или что-то с ним связанное послужило причиной ссоры между братьями. — Холмс еле слышно вздохнул. — Жаль, что проект вызвал разногласия, побудившие одного из братьев убить другого, а затем покончить с собой.

Слова Холмса привели меня в ужас.

— По-моему, — сказал я, — это дело рук старшего брата, Джеймса, что бы ни говорил слуга.

— Увы, доказательства налицо, и любой инспектор без труда их обнаружит. Экономка была в отпуске, и братьям приходилось самим себя обслуживать. Результат скверно сказался на пище: яйца вперемешку с кусочками скорлупы, обгорелые ломтики бекона, тосты, превратившиеся в уголь. Такую пищу мог приготовить нервный, испуганный человек, не привыкший трудиться на кухне, потерявший голову от страха перед тем, что он собирался сделать, и знавший, что завтрак не будет съеден. Он готовил его лишь с целью отвести подозрения и будучи куда сильнее озабоченным кофе, который отсутствие экономки позволило ему отравить.

— Он действительно потерял голову, если выпил его сам, — заметил я.

— Я уверен, что он сделал это намеренно, а после опрокинул чашки и вылил на пол остатки из кофейника, чтобы больше никто не прикоснулся к его смертоносному вареву. Следовательно, этот человек не желал зла другим – его преступление было актом глубокого отчаяния. Должно быть, над его головой нависло нечто ужасное, заставившее отравить родного брата. И дело тут не в ссорах, Ватсон. Это преступление совершено не в гневе, а в отчаянии.

— Возможно, он предназначал яд для себя и покончил с собой, поняв, что брат случайно принял его.

— Зачем тогда добавлять синильную кислоту в кофейник, а не просто в свою чашку? Нет, это не была сцена из «Гамлета». Его брат выпил первым, и когда он вскочил, опрокинув стул, наш убийца подхватил его и вместе с ним дотащился до дивана, где они умерли в объятиях друг друга.

— Тогда убийца Уильям, — медленно произнес я. — Если только Ричард не вызвал нас в надежде, что мы первыми появимся на месте преступления.

— Ричард надеялся, что мы поможем ему решить их проблему, — сказал Холмс. — Он не знал, что его брат уже принял свое, отчаянное решение.

Происшедшая трагедия и описанные Холмсом последние минуты братьев тяжелым грузом лежали у меня на сердце до самого конца нашей поездки.

Недвижимость, о которой шла речь, оказалась поместьем в нескольких милях к югу от Троубриджа, возле деревушки, где нам удалось нанять коляску и лошадь. В главные ворота нас не впустил привратник, отказавшийся назвать нам имя владельца, а когда мы объезжали усадьбу по периметру, то обнаружили, что за нами следят, и вскоре несколько сторожей велели нам убираться.

Нам ничего не оставалось, как найти жилье в городе. Я не сомневался, что Холмс не был обескуражен, и мы вскоре решили вернуться к поместью ночью. Во время объезда мы заметили нечто, казавшееся на расстоянии местом раскопок. Связь с нашей странной частной коллекцией и Британским музеем была налицо. Мы также обнаружили замаскированную лазейку в длинной изгороди неподалеку от этого места.

Остаток дня мы провели в осторожных расспросах в деревне. Я опасался, что подобная активность раскроет наши тайные планы, но жители испытывали ужас перед поместьем, и когда Холмс и я вновь встретились за легким ужином, то сообщили друг другу полученные сведения. Они состояли из легенд о таинственных призраках, появлявшихся в поместье, колдовстве и друидизме^[71], демонах, высасывающих мозг из костей всякого, у кого хватит глупости подобраться к усадьбе в темноте. Существование подобных историй вблизи от места, представлявшего археологический интерес и расположенного на участке, принадлежавшем неизвестному владельцу, доступ куда был запрещен всем, кроме нескольких неразговорчивых сторожей, не вызывало удивления. Любая подозрительная ночная деятельность могла с легкостью породить рассказы о привидениях.

Хозяин трактира, где мы сняли комнаты, сообщил нам, что охранники живут в усадьбе, но никогда не рискуют выходить после наступления темноты, что должно было облегчить нашу задачу. Больше он ничего не сказал, утверждая, что такими разговорами можно накликать беду, однако его жена позднее поведала, что в поместье находится какая-то древняя гробница, откуда раньше доносились ужасные крики, которые потом прекратились, и теперь там остались только призраки. Заподозрив, что мы собираемся туда вернуться, она сначала умоляла нас этого не делать, а потом предложила воспользоваться фонарем, раз уж мы не желаем отказаться от нашей безумной затеи.

Когда полностью стемнело, мы вышли, не зажигая фонаря. Когда деревня осталась позади, Холмс вытащил свой маленький карманный фонарик, чтобы, не привлекая внимания, освещать длинную извилистую дорогу, лаз в изгороди и торфяник, сквозь который нам пришлось пробираться и который, по-видимому, никогда не рубили на топливо. Очевидно, легенды о безымянном поместье стоили местным жителям многих холодных ночей.

Вход к кургану подпирали деревянные балки. Работы были прекращены несколько месяцев назад, судя по пострадавшему от погоды дереву, что соответствовало определенному Холмсом времени письма из музея. Внутри царила непроглядная тьма. Я не был склонен к страху перед воображаемыми демонами, но в моей памяти запечатлелись странные, похожие на человеческие тела предметы в стеклянных контейнерах, и я пожалел, что при мне нет моего пистолета.

Холмс зажег фонарь, и мы двинулись по длинному каменному коридору, ведущему наклонно вниз. Откуда-то из недр гробницы доносился неясный звук, похожий на топот. Внезапно Холмс остановился, но не из-за звука – он обнаружил что-то на участке каменной стены.

— Эту глыбу передвигали несколько раз, причем недавно, — заметил он, обследуя дугообразный изгиб в земляном полу. — Давайте-ка посмотрим, что находится за ней.

Благодаря незаурядной физической силе Холмса нам вдвоем удалось сдвинуть глыбу. За ней был боковой проход. Бревна, подпирающие свод коридора, были на несколько десятилетий старше балок входа – они сгнили и просели во многих местах. Я побаивался ненадежного потолка, но Холмс двинулся вперед, не думая об опасности.

Наконец мы остановились перед какой-то впадиной.

— Они пытались продолжать раскопки, — сказал Холмс. — Видите начатые и брошенные туннели? Торф слишком мягок, чтобы оставить их открытыми, но эти люди упорствовали в своих попытках. Вот здесь – где почва обвалилась – работали совсем недавно и здесь тоже… — Он не договорил и, опустившись на колени, стал расширять небольшое углубление.

Через час из сырого торфа появилось нечто, походившее на человеческое тело. Затем второе и третье…

По размерам и формам эти находки напоминали человеческие фигуры и были похожи на те, что мы видели в музее Эддлтонов. Но сохранилось лишь то, что некогда было плотью – кости исчезли полностью.

— Не понимаю, — сказал я. — Каким образом были удалены кости?

— Это довольно простой, хотя и несколько необычный химический процесс, Ватсон, — отозвался Холмс. — Торфяная среда предохраняла трупы от окисления. Элементы плоти заменялись содержащимися в земле элементами железа и серы, покуда кости растворялись в кислой воде. Процесс, противоположный обычному процессу гниения. Я сразу заподозрил это, увидев содержимое контейнеров. Теперь, когда тела извлекли наружу, они начнут быстро разлагаться. Но какой-то химический раствор, очевидно, может задержать этот процесс, и я подозреваю, что Эддлтоны или их коллеги использовали такой раствор, чтобы сохранить виденные нами экспонаты.

— Которые извлекали отсюда, — добавил я.

— Несомненно.

— Тогда сколько времени прошло с тех пор, как тела были похоронены?

— В том-то и вопрос, Ватсон. Курган, безусловно, неолитический, но туннель выкопали где-то в прошлой четверти века. Тогда кто же эти люди?

Внезапно Холмс прищурился и извлек из торфа жестяной сундук, который я не заметил.

— Откройте сундук, Ватсон, — шепнул Холмс, — и старайтесь шуметь погромче.

Я последовал его указаниям – ржавые петли издали громкий скрежет, а Холмс растворился в темноте главного коридора.

Прежде чем я успел изучить лежащие в сундуке документы, из глубины гробницы донесся крик и топот ног. Я спрятал бумаги в жилетный карман, схватил фонарь и ринулся в темноту.

Холмс мертвой хваткой держал седого мужчину, издававшего нечленораздельные возгласы. Наконец ему удалось произнести:

— Пожалуйста, отпустите меня. Я не могу убежать, так как ваш друг преградил мне путь.

Холмс разжал руки, и некоторое время мы молча стояли, глядя друг на друга. Тишину нарушало только наше тяжелое дыхание.

— Полагаю, вы Джеймс Эддлтон? — наконец осведомился Холмс.

Человек кивнул. Сильное сходство с двумя беднягами в Блумсбери безошибочно подтверждало предположение Холмса.

Мой друг начал задавать вопросы, но Эддлтон не отвечал, уверенный, что мы правительственные агенты, посланные с целью убить его. Только когда Холмс назвал ему наши имена и убедил его, что мы действительно те, за кого себя выдаем, он немного расслабился и промолвил:

— Мой брат Ричард питал глубокое уважение к вашей деятельности.

— Бумаги в сундуке… — снова начал Холмс, несомненно, слышавший, как я ими шуршал. — Они имеют отношение к этим раскопкам?

— Скандал! — выпалил Эддлтон. Его щека задергалась от нервного тика. — Скандал, который может потрясти самые основы государства и погубить великого человека! Мое сердце разрывается при мысли об этом!

Джеймс Эддлтон был невообразимо грязен от, очевидно, недельного пребывания под землей. Каким образом он прожил это время, я никогда не узнаю, но ему явно досталось от демонов.

— Возможно, вам лучше начать с самого начала, — предложил Холмс.

Мы сели среди разбросанных вокруг костей и артефактов и стали слушать бессвязное и ужасное повествование Джеймса Эддлтона.

— Я геолог и топограф, — заговорил он. — Наша семья отличается любовью к прошлому, заботой о сохранении фактов и подробностей исторических событий. Мой брат Уильям всю жизнь занимался составлением каталогов политических событий – вел протоколы, собирал доклады и меморандумы. Ричард разделял его любовь к подробностям, но обратил свои таланты на научные изыскания, хотя не поднялся дальше младшего куратора – в его отделе было много интриг. Какая печальная ирония, что наши карьеры пересекались в таком ужасном месте и мы не можем договориться, как нам действовать дальше! О, если бы я знал, какая ужасная месть обрушится на мою семью!

Он с трудом взял себя в руки. Холмс и я обменялись взглядами – сейчас было не время сообщать ему новость о трагической гибели братьев.

— Понимаете, я не знал, что здесь кто-то есть. Никто не знал, кому принадлежит это место. Все, что можно было вытянуть из жителей деревни, это истории, которыми пугают детей, — по крайней мере, я так думал, прежде чем… Боже, прости меня! В тысяча восемьсот шестьдесят четвертом году мне поручили вскрыть этот курган якобы для археологических раскопок. Это было правительственное задание – его не хотели поручать кому-либо из местных. Я не знал почему и не задавал вопросов, так как нуждался в работе. А потом, через месяц, меня снова вызвали и велели засыпать вход. Я не понимал, зачем это нужно, но делал то, что мне приказано. Я быстро и квалифицированно выполнил свою работу и уехал. Криков я ни разу не слышал…

— Значит, здесь остались люди? Работающих на раскопках не предупредили, чтобы они вовремя ушли отсюда?

— Да. — Старший Эддлтон печально покачал головой. Внезапно его взгляд стал диким и он вцепился в щеку, словно пытаясь справиться со спазмом лицевых мышц. Через минуту ему удалось подавить нахлынувший на него ужас и он продолжал, жалобно глядя на Холмса:

— Это были чернокожие рабы из Африки, которых много лет держали в поместье, принадлежавшем Гладстону^[72]. Они работали на него, возделывали землю, может, рубили торф – не знаю. Но кто-то в правительстве пронюхал об этом и собрался разоблачить его чудовищное лицемерие. Ведь это тот самый Гладстон, который столько сделал, чтобы покончить с подобной жестокостью! Ему пришлось заметать следы… — Несчастный стал плакать и рвать на себе волосы. Холмс с трудом успокоил его и заставил продолжить рассказ.

— Я получил приказ вскрыть могилу и зарыть ее снова, с людьми внутри! Я не приводил их туда! Я ничего не знал и ничего не слышал – я только делал то, что мне говорили!

— Кто нашел эти бумаги? — спокойно спросил Холмс.

— Уильям, — ответил Эддлтон, вытирая слезы грязным рукавом. — Копаясь в старых правительственных архивах, он обнаружил эти письма. Но какой смысл сейчас дискредитировать Гладстона – почти слепого старика? Потом мы поняли, что это означает для работы Ричарда. Понимаете, я рассказал ему о кургане, и он добился выделения средств на раскопки. Для него это явилось неожиданной удачей – невскрытая древняя гробница в Уилтшире, когда археологи полагали, что они давно обнаружили все что можно. Ричард испытывал постоянную горечь из-за неудавшейся карьеры, и он позволил честолюбию одержать верх над благоразумием, солгав музею о местонахождении кургана. Он не сообщил начальству, что не установил, кому принадлежит участок, — просто приехал сюда с рабочими и начал раскопки. Ричард систематизировал и заносил в каталог все находки, но потом Гладстон, очевидно, что-то пронюхал, и музей прекратил субсидии. Ричард пришел в бешенство. Он тайком перенес находки в наш полуподвал, запер их там и сказал музейному начальству, что уничтожил их, как того от него требовали. Но Уильям не мог вынести даже мысли, что существуют доказательства, уличающие Гладстона в преступлении. Он считал его хорошим человеком, что бы тот ни сделал и ни приказал сделать, а лояльность была для него превыше всего. Уильям требовал уничтожить находки и бумаги. Это привело Ричарда в ужас. «Спрятать – да, но уничтожить – никогда! — кричал он. — Нельзя так варварски относиться к истории!» Мы никак не могли прийти к согласию, и я боялся, что Уильям сделает что-нибудь ужасное, поэтому привез документы сюда и спрятал их в могиле людей, которых они обрекли на смерть. С тех пор как Уильям нашел их и я понял, что натворил, я не могу спать – меня будят крики…

Несчастный заткнул уши, раскачиваясь взад-вперед и тихо плача.

Я был потрясен его рассказом, но Холмса, казалось, больше интересовал сам рассказчик.

— Они пытались прорыть туннель, — сказал он, — но их завалило, так как им было нечем как следует подпереть стены. Их убил обвал, а не вы, Эддлтон. Вы не знали, что эти люди находились там.

Его слова действовали гипнотически, возможно, потому что он сам был убежден в их правдивости. Эддлтон медленно поднял взгляд.

— Но разве вы не слышите крики? — спросил он. — Не видите прячущиеся тени? Погибли пятьдесят человек! Пятьдесят человек были погребены в подземной тюрьме, чтобы Гладстон мог спасти свою репутацию…

— Тогда убийца – Гладстон, — заявил Холмс. — Вы были всего лишь невольным орудием. Невольным, Эддлтон! — Он медленно поднялся и протянул руку. — Пошли. Мы отвезем вас в Лондон.

Эддлтон покорно поплелся за нами. Его возбуждение улеглось под успокаивающим влиянием Холмса. Я старался не думать, что случится с ним потом, пока мы медленно карабкались вверх по отлогому коридору и наконец снова вдохнули чистый ночной воздух. Известие о гибели братьев могло окончательно повергнуть его во мрак безумия. Но этому не суждено было произойти. Приблизившись к выходу, мы увидели снаружи огни. Значит, наш приход не остался незамеченным.

Эддлтон, уверенный, что это правительственные агенты, которых он опасался, с криком бросился назад в коридор или в боковой туннель гробницы – этого мы так и не узнали, ибо на сей раз его страхи оправдались. Люди, поджидавшие нас, не были сторожами поместья – они даже не назвали себя, а молча проводили нас в деревню, не поддаваясь попыткам Холмса выудить из них информацию. Один из них поехал с нами в ночном экипаже до Троубриджа и проследил, чтобы мы сели в последний лондонский поезд. Хотя я и был переполнен впечатлениями от того, что нам удалось открыть, все же я чувствовал облегчение, что мы заплатили за комнаты вперед, поскольку больше мы уже не увидели ни трактирщика, ни его жену.

— Мы должны сразу же вернуться, — сказал я, когда поезд тронулся. Других пассажиров в это время не было. — Не можем же мы оставить Эддлтона в таком положении.

— Боюсь, что в данный момент у нас нет выбора. Поместье слишком хорошо охраняется, несмотря на истории о призраках, а пока мы не найдем того, кто нанял этих людей, мы не сможем оказать на них давление. Эддлтон надежно спрятался на много дней. Будем надеяться, что они не успели его заметить. А теперь покажите мне бумаги.

Я неохотно вынул их из жилетного кармана. Мне нелегко было представить погубленную навсегда репутацию Гладстона, но эти факты должны увидеть свет. Мы не можем утаивать подобное.

— Все здесь, — сказал я, когда мы прочитали все бумаги, — декларации судовых грузов, графики, документы на права собственности и приказы о проведении работ, подписанные Гладстоном. В тысяча восемьсот пятьдесят втором году невольничье судно, плывущее на Кубу, повернуло в Англию вместе с пятьюдесятью рабами, которые более десяти лет тайно работали в поместье Гладстона и были похоронены заживо, когда стало казаться, что секрет выйдет наружу – это означало падение Гладстона. Должен признать, что разделяю беспокойство Эддлтона при мысли о дискредитации прославленного человека на закате его карьеры.

— Гладстон сам себя дискредитировал, — ответил Холмс, все еще изучая бумаги, словно в их волокнах таились еще неизвестные нам ужасы. Потом он посмотрел на меня, и на его худом лице появилась мрачная улыбка. — Но не этим. Заявление об ухудшающемся зрении – предлог для ухода в отставку после недавнего поражения в палате лордов. От своих принципов он никогда не отступал, Ватсон. Эти документы чреваты скандалом, но куда более изощренного свойства.

— Не понимаю, о чем вы, — сказал я, чувствуя, что усталость сменяется раздражением. Я не хотел больше никаких жутких открытий этой ночью.

— Бумаги поддельные, — продолжал Шерлок Холмс. — Если не ошибаюсь, это работа Беркама Стейси с более поздними добавлениями ныне покойных Пирса и Керкленда. Какие бы ужасы ни творились в этом поместье, Гладстон в них не участвовал. Это был гнусный план с целью дискредитации достойного человека. Подделать документы о принадлежности Гладстону невольничьего корабля было бы слишком мало – он легко мог бы это опровергнуть, и к тому же такие факты не вызвали бы особого возмущения. Всем известно, что английские корабли нанимали для перевозки рабов на Кубу, а оттуда в Вирджинию, покуда гражданская война в Соединенных Штатах не положила конец работорговле. Наша нация гордилась собой, отменив рабство в Англии и позднее в колониях, а тем временем продолжала извлекать из него прибыль. Я начал понимать, что он имеет в виду.

— Но когда такой человек, как Гладстон, использует рабский труд в своем поместье…

— Этого общество уже не могло бы вынести. Сделав подобное обвинение реальностью, негодяи совершили куда худшие злодеяния, чем те, в которых намеревались обвинить Гладстона. Я доберусь до самого дня этой истории, Ватсон, запомните мои слова! Карьера и репутация Ричарда и Уильяма Эддлтонов были настолько запятнаны, что они пошли на трагическую гибель, лишь бы сохранить их драгоценные исторические факты и репутацию невинного премьер-министра накануне его ухода в отставку. Бедный безумный Джеймс Эддлтон стал лопатой, похоронившей пятьдесят человек, но я найду руки, орудовавшие этой лопатой, и увижу, как тюремные кандалы защелкнутся на их запястьях!

От этого заявления мне стало не по себе – чувство это лишь усилилось после нашего возвращения на Бейкер-стрит. Поддельные документы были благополучно вывезены, инспектор, занимающийся делом о смерти Ричарда и Уильяма Эддлтонов, ничего о них не узнал, и преступление было раскрыто во всех отношениях, кроме мотива, который, по мнению Холмса, находился вне сферы деятельности Скотланд-Ярда. Холмс отправился на поиски Беркама Стейси, ушедшего на покой специалиста по подделке документов, а меня послал в клуб «Диоген» для предварительных переговоров с его братом Майкрофтом, который должен был больше других знать о столь чудовищном заговоре или, по крайней мере, был в состоянии разузнать о нем.

Выслушав меня, старший Холмс покачал головой.

— Вы должны остановить Шерлока, Ватсон, — сказал он. — Вы как друг имеете на него большее влияние, чем я. Объясните ему, что это дело следует оставить похороненным, сколько бы еще трагедий оно ни могло за собой повлечь. Что сделано, то сделано. Вы должны убедить его, ибо в лучшем случае его постигнет разочарование, а о худшем я предпочитаю не думать.

Столь мрачное предупреждение из уст Майкрофта Холмса подействовало на меня. Я сразу же отправился на Бейкер-стрит, обдумывая различные способы уговорить Холмса бросить это дело, но застал его в жутком гневе, нашу квартиру в беспорядке, а миссис Хадсон в страхе и слезах.

— Они ворвались сюда, вышвырнули меня из собственного дома и перевернули все вверх дном! — причитала она. — Я еще ни разу в жизни не была так напугана!

Я посмотрел на Холмса, в бессильной ярости бродившего среди бумаг и мусора. Его аккуратные тетради для заметок, альбомы с газетными вырезками, тщательно подобранные биографии и объявления о розыске пропавших выглядели непострадавшими, но валялись на полу; страницы шевелил настоящий ветер, поднимаемый энергичными шагами Холмса.

— Поддельные документы исчезли, — сообщил он то, о чем я уже догадался. — Их забрали силой и с таким вандализмом, который можно рассматривать только как наказание. Неужели они думали, что запугают меня?

Я, как мог, успокоил миссис Хадсон и убедил ее спуститься вниз и приготовить чай, надеясь, что рутинная работа приведет ее в себя и что мне хватит времени передать предупреждение Майкрофта Холмса.

Я рассчитывал, что Холмс примет во внимание совет брата, обладавшего колоссальным опытом в подобных делах. К моей немалой досаде, единственной реакцией на предостережение стали упрямо стиснутые челюсти и решительный блеск глаз моего друга.

— Что вы узнали о Беркаме Стейси? — устало осведомился я, думая, что решимость Холмса связана с результатом сегодняшних поисков.

— Сегодня рано утром он собрал вещи и отбыл на континент, — ответил Холмс, опускаясь на колени и начиная собирать бумаги. — Если бы я начал расследование прошлой ночью, то, возможно, мне бы удалось поймать его. Но теперь это неважно. Больше я не буду столь медлительным.

— Вы говорили, что двое других участников подделки умерли, — напомнил я, снова пытаясь разубедить его.

— Один от сифилиса, другой на виселице. — Холмс пожал плечами. — Я послал нерегулярную команду наблюдать за домом Эддлтонов. Мы узнаем, кто туда приходит, проследим их и распутаем клубок связей.

— Он тянется очень высоко, Холмс, — заметил я. — Боюсь, слишком высоко для нас с вами.

Холмс не ответил. Оставив его наедине с разгромом и мыслями, я выпил чаю с миссис Хадсон, заверил ее, что ночью она может спать спокойно, и отправился в постель, надеясь, что я не обманул нашу достойную хозяйку.

Казалось, прошло всего несколько минут, когда я проснулся после ночного кошмара, обнаружив себя не похороненным под слоями торфа, а лежащим под шерстяным одеялом. Уличный мальчишка тряс меня за плечо.

— Мистер Холмс послал меня за вами, — сообщил он. — Дом Эддлтонов горит!

Дом в самом деле был объят пламенем, и полуподвал с музеем тоже. Я вылез из кэба и медленно подошел к Холмсу. Его лицо, освещенное отблесками пожара, было непроницаемо. На фоне перламутрового рассвета мелькали огненные языки и силуэты пожарных.

— Вода довершит то, что не успел уничтожить огонь, — сказал он, наконец повернувшись ко мне. — Видели утреннюю газету? Она только что вышла.

Я покачал головой, не став напоминать, что, в отличие от него, ведущего ночной образ жизни, сплю по ночам.

Он протянул мне сложенную газету и указал на статью.

Могила в Уилтшире была уничтожена. Статья упоминала только об оглушительном взрыве в безымянном поместье к югу от Троубриджа и о его предполагаемой связи с неопознанным сумасшедшим, найденным поблизости, допрошенным и порученным заботам известной лечебницы для умалишенных.

— Он проведет там остаток жизни, — промолвил Холмс.

— Возможно. — Я питал слабую надежду, что нам удастся добиться его освобождения на том основании, что он был убит горем после гибели братьев, но предпочел не произносить ободряющих слов теперь, когда нам нанесли последний удар. Как бы то ни было, у Джеймса Эддлтона больше нет дома, куда он мог бы вернуться.

— Если тела эксгумировать, они рассыплются в прах, — добавил Холмс. — Соrрus dеliсti^[73] теперь отсутствует. Очевидно, эту цель и преследовали. В таком случае удар нанесен мастерски. — Но в его голосе не слышалось восхищения. — Прошедшие десятилетия таят много трагедий, Ватсон, которые, возможно, когда-нибудь выйдут на свет Божий. Люди порабощают друг друга до сих пор. Я эксплуатирую вас как хроникера, а вы меня как объект для ваших мемуаров. Всемогущая Великобритания порабощает своих соседей и свои колонии. Даже ее собственный народ пребывает в ярме бедности, которое Гладстон всю жизнь пытался облегчить. От этойиронии судьбы меня мороз продирает по коже. — Он снова умолк, глядя на сереющие тени.

Я не думал, что после всего происшедшего что-то может меня удивить, но, как часто бывало, оказался не прав. Майкрофт Холмс, столь редко отклонявшийся от своего привычного маршрута, медленно приближался к нам, ежась при порывах ветра.

— Это не неудача, Шерлок, — сказал он, останавливаясь рядом. — То, что давно мертво и похоронено, лучше оставить в покое.

Лицо Холмса наконец утратило неподвижность.

— Лучше для кого? Для Эддлтонов? Скажи, Майкрофт, сколько раз я стоял на страже нашей государственной безопасности, сколько секретов я хранил в интересах правительства, способного на такие чудовищные деяния? Пятьдесят человек преступно превращены в рабов и заживо погребены в торфе. Англия в ответе за массовое убийство!

— Ты не знаешь, кто именно в ответе.

— Не знаю? Д…^[74] умер тринадцать лет назад, его тайны похоронены вместе с ним. Но тогда он был в силе, и ему угрожал Гладстон, которого он ненавидел. Его роль в этой истории ясна, как день. Вернейший поклонник Д… также ненавидел Гладстона и ненавидит до сих пор. Они вместе осуществили это, замаскировав все так, что даже я бессилен их разоблачить.

— Не стану тебе противоречить, — мягко произнес Майкрофт. — Но стоит ли так переживать? Ты ведь знаешь, что творилось в Южной Африке, а Ватсон наверняка рассказывал тебе о том, на что он насмотрелся в Индии. Тебе известно, что из себя представляет наша империя и на что она способна. Почему же тебя беспокоит именно этот случай? Ты не так наивен, чтобы думать, будто подобное никогда не происходило раньше.

— Но не на моей территории, — проворчал Холмс. — Не в одном из моих дел!

Майкрофт улыбнулся. Несколько секунд он позволял словам брата плавать в дымном воздухе вместе с кусочками обугленного мусора.

— Убийства были совершены более тридцати лет назад, Шерлок, — сказал он наконец. — Пускай все это останется похороненным, и радуйся, что ты не похоронен вместе с ним.

— Еще как похоронено! — с горечью отозвался Холмс. — Похоронено навсегда в самом буквальном смысле вместе с бесценными историческими фактами и двумя введенными в заблуждение братьями, которым не следовало ради этого умирать. Похоронено в юридическом смысле за отсутствием доказательств. И похоронено в голове у безумца, словам которого никто не придаст значения.

— Подходящее резюме, — заметил Майкл, не предлагая утешения.

— Остается ответить на вопрос, почему они не воспользовались созданным ими оружием. — Холмс выжидающе посмотрел на брата.

Казалось, живой ум Майкрофта взвешивает то, что он знает и чем намерен поделиться.

— Они пришли к выводу, что оружие даст осечку, — в конце концов сказал он.

— Они сочли его слишком опасным и зарыли в землю, где оно не могло разрядиться? Позволили окутать гробницу туманом местных легенд? Но они недооценили дотошность собственной бюрократии, воспитавшей клерков вроде Уильямса Эддлтона. Оружие все-таки разрядилось. В невинных людей.

Больше ничего нельзя было ни сказать, ни сделать. Мы двинулись прочь от тлеющих развалин дома Эддлтонов. Вода, уничтожив пламя, с бульканьем стекала в сточные трубы. С рассветом усиливался зимний ветер.

Боюсь, что я, подобно человеку в подземном туннеле, обречен рассказывать о мрачных событиях прошлого только самому себе. Думаю, мне не удастся опубликовать эту историю при нынешнем правительстве. Отсутствие доказательств способно бросить тень на другие хроники, побудив читателей воспринимать их как вымыслы, не имеющие реальной основы. Я не могу так повредить заслуженной репутации моего друга.

В конце концов я, очевидно, запру куда-нибудь это повествование, как дневник, спрятанный под матрасом. Возможно, мои наследники обнаружат его, когда его содержание уже не сможет никому причинить вред. Теперь же оно лишь облегчает лежащее на мне бремя, так как я не мог не доверить его хотя бы бумаге. Оно позорит и меня и Холмса как англичан и должно устыдить всю Англию. Надеюсь, что изложив события на этих страницах, я смогу похоронить их в потаенном уголке моего ума и больше никогда о них не вспоминать.

Эдуард Д. Хоч ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА ТОНУЩЕМ КОРАБЛЕ

Когда «Титаник» затонул во время своего первого же плавания, одной из жертв был Жак Фютрель (1875–1912), автор классического детективного рассказа «Проблема камеры 13» и многих других увлекательных произведений с участием профессора Огастеса С. Ф. Кс. ванДьюзена, доктора философии, права, медицины и т. д., более известного как «Думающая машина». Фютрель играет важную роль в «Приключении на тонущем корабле».

Я пишу это уже на исходе дней, так как чувствую, что должно остаться какое-то письменное свидетельство поразительных событий апреля 1912 года. Мне прекрасно известно, что мои прежние попытки лично описать собственные приключения выглядят жалко в сравнении с мемуарами моего старого и дорогого друга Ватсона, но после отхода от активной деятельности сыщика-консультанта в 1904 году я виделся с ним очень редко. Иногда он приезжал ко мне на уик-энд, будучи неподалеку от моего маленького домика в Сассексе на берегу Ла-Манша, но большей частью наши жизни шли порознь. Только в 1914 году, перед началом Великой войны, мы снова встретились для нашего последнего приключения.

Но более чем за два года до этого я принял весьма неразумное решение согласиться на приглашение президента компании «Уайт Стар Лайн» участвовать в качестве гостя в первом плавании корабля «Титаник» через Атлантику в Нью-Йорк. Несколькими годами ранее я оказал этому человеку небольшую услугу, даже не удостоившуюся упоминания в записках Ватсона, так что едва ли заслужил столь щедрую компенсацию. Я дал согласие по нескольким причинам, но основная из них, вероятно, заключалась в том, что я просто стал скучать, уйдя на покой. Все еще наслаждаясь отличным здоровьем на шестом десятке, я вскоре понял, что для разведения пчел даже в разгар сезона требуется минимум физических усилий. Зимние месяцы я проводил, переписываясь с пчеловодами-энтузиастами, а также просматривая и систематизируя мои старые дела. Тем немногим, что мне требовалось, меня обеспечивала пожилая экономка.

Первой моей реакцией было проигнорировать приглашение. Я редко путешествовал, не считая лет, проведенных в Тибете и на Ближнем Востоке, однако предложение снова посетить Америку заинтересовало меня по двум причинам. Это давало мне возможность посетить такие места, как великая равнина Алкали в штате Юта или район угольных шахт в Пенсильвании, фигурировавший в одном из моих расследований, а также встретиться с двумя американскими пчеловодами, с которыми у меня завязалась переписка. Я принял приглашение с одним условием – что буду путешествовать под вымышленным именем. На время плавания я стану просто мистером Смитом – эту фамилию я делил с пятью другими пассажирами и капитаном корабля.

Начало апреля отличалось низкой температурой и сильными ветрами. Меня терзали дурные предчувствия, когда я садился в вагон первого класса поезда Лондон – Саутгемптон, прибывающего к месту назначения в среду 10 апреля в 11.30 утра. К счастью, моим соседом оказался американский писатель и журналист по имени Жак Фютрель – коренастый молодой человек с круглым мальчишеским лицом и темными волосами, свисающими со лба на правую щеку. Он был в пенсне, галстуке-бабочке и белых перчатках, выглядевших чересчур официально для поезда. Благодаря имени, я сначала принял его за француза, но он быстро исправил мою ошибку.

— Я родом из штата Джорджия, сэр, а прибыл из Бостона. Это объясняет мой иностранный акцент.

— Но ваше имя…

— Мои предки – французские гугеноты. А вы?

— Смит, — представился я.

Фютрель указал на женщину, сидящую по другую сторону прохода.

— Моя жена Мей. Она тоже литератор.

— Вы журналистка, как ваш муж? — спросил я. Мей Фютрель обаятельно улыбнулась.

— Мы оба беллетристы. Мой первый рассказ появился в «Сэтерди Ивнинг Пост» несколько лет назад. — Посмотрев на мужа, она добавила: – Из первого плавания «Титаника» можно сделать недурную статью для твоего прежнего босса, Жак.

Он рассмеялся.

— Я уверен, что «Бостон Эмерикен» получит сколько угодно описаний путешествия от журналистов, работающих на Херста. Во мне они едва ли нуждаются, хотя я признателен им за публикацию моих ранних рассказов.

— Возможно, я знаком с вашими книгами? — осведомился я. Жизнь на покое в Сассексе даровала мне сомнительное благо – время для чтения популярной литературы, которую до тех пор я всегда игнорировал.

— Роман Жака «Знаток алмазов» был опубликован три года назад, — ответила за мужа Мей Фютрель. — Думаю, это лучший из его романов, хотя многие отдают предпочтение его детективным рассказам.

Эти слова оживили мою память.

— Ну конечно! Фютрель! Вы автор «Проблемы камеры 13». Я неоднократно читал этот маленький шедевр.

— Благодарю вас, — улыбнулся Фютрель. — Рассказ оказался популярным. Моя газета печатала его в течение шести дней и предлагала призы за правильное решение.

— Ваш герой известен как «Думающая машина». Улыбка стала шире.

— Профессор Огастес С. Ф. Кс. ван Дьюзен. За последние семь лет я опубликовал почти пятьдесят рассказов с его участием и имею при себе материалы еще семи, которые написал во время путешествия. Но ни один из них не сравнится по популярности с первым.

Пятьдесят рассказов! Больше, чем Ватсон опубликовал к этому времени о наших подвигах, но Фютрель был прав, говоря, что первый из них остался самым популярным.

— Вы когда-нибудь сотрудничали друг с другом? — спросил я.

Мей Фютрель рассмеялась.

— Мы поклялись, что никогда не будем этого делать, но один раз все-таки попробовали. Я написала историю, выглядевшую фантастической, а Жак написал свою, где «Думающая машина» находит решение проблемы в моем рассказе.

С литературной деятельности разговор перешел на путешествия, и я обнаружил в Фютреле приятного собеседника. Время в поезде пробежало быстро, и уже вскоре мы прибыли в порт Саутгемптона. Там мы расстались, договорившись о встрече на корабле.

Некоторое время я стоял на причале, глядя на огромное судно. Потом я поднялся на борт «Титаника», где меня проводили в мою каюту. В-57 по правому борту палубы «В», куда можно было добраться по парадной лестнице или в маленьком лифте. Рядом с кроватью находилась гардеробная, а напротив – большой диван. В случае необходимости можно было использовать электрический обогреватель. Два окна сверкали медными рамами. Раковины в ванной и туалете были из мрамора. На момент я ощутил горячее желание, чтобы мой друг Ватсон мог видеть это великолепие.

Менее чем через полчаса был дан сигнал к отплытию, ровно в полдень. Когда буксиры с помощью сложных маневров вывели его из портового бассейна в реку, я вышел из каюты, подошел к перилам, закурил сигарету и стал наблюдать за берегами, усеянными людьми. На какое-то время мы остановились, едва избежав столкновения с другим судном. Прошел почти час, прежде чем мы поплыли снова. Первые сутки оказались довольно скучными. Мы пересекли Ла-Манш и подошли к Шербуру, где взяли на борт еще двести семьдесят четыре пассажира. За ночь мы добрались до Ирландии и стали на якорь милях в двух от Куинстауна, откуда катер доставил очередную группу пассажиров.

Когда наконец якорь подняли в последний раз, капитан Смит объявил, что на борту две тысячи двести двадцать семь пассажиров и экипаж – это составляет около двух третей максимального количества (три тысячи триста шестьдесят пассажиров плюс экипаж).

Наблюдая за отплытием в четверг 11 апреля в час тридцать дня, я внезапно увидел рядом с собой на палубе привлекательную рыжеволосую молодую женщину.

— Это ваше первое плавание? — спросила она.

— Через Атлантику – да, — ответил я, стараясь не поощрять дальнейшее обсуждение моего прошлого.

— Мое тоже. Меня зовут Марго Коллиер.

Меня редко привлекали женщины, но бывали исключения. Глядя в глубокие смышленые глаза Марго Коллиер, я понимал, что она могла бы стать одной из них, если бы я не годился ей в отцы.

— Счастлив познакомиться, — ответил я. — Моя фамилия Смит.

Мисс Коллиер быстро моргнула, словно подмигивая.

— Несомненно, мистер Джон Смит. Вы в первом классе?

— Да. А вы, судя по акценту, американка?

— Я думала, вы определите это по моим рыжим волосам.

Я улыбнулся.

— Разве у всех американок рыжие волосы?

— Во всяком случае, у тех, которые попадают в неприятное положение. Иногда мне кажется, что именно рыжие волосы вовлекают меня в неприятности.

— Какие же неприятности могут быть в столь юном возрасте?

Выражение ее лица стало серьезным.

— На борту человек, который преследует меня, мистер Холмс.

Я вздрогнул, услышав собственное имя.

— Вы знаете меня, мисс Коллиер?

— Вас показал мне один из корабельных офицеров. Он рассказывал мне о знаменитых людях на борту – Джоне Джейкобе Асторе, Бенджамине Гуггенхайме, Шерлоке Холмсе и многих других.

Я рассмеялся.

— Моя деятельность едва ли сравнима с их. Но расскажите о человеке, который вас преследует. В конце концов мы на корабле. Возможно, он просто ходит вместе с вами по палубе.

Она покачала головой.

— Он следовал за мной еще до того, как я поднялась на борт в Шербуре.

Я задумался над услышанным.

— Вы уверены? Человек не может просто так попасть на борт «Титаника», отправляющегося в первое плавание, только потому, что он следует за женщиной, которая это сделать смогла. Если то, что вы говорите, правда, он должен был заранее знать о ваших планах. Женщина внезапно занервничала.

— Сейчас я больше не могу ничего сказать. Может, мы встретимся в салоне первого класса на палубе «А»? Я постараюсь быть в библиотеке завтра в одиннадцать утра.

Я поклонился.

— Тогда до встречи, мисс Коллиер.

В пятницу утром было холодно, хотя море спокойно и прозрачно. Капитан Смит сообщил, что «Титаник» покрыл триста восемьдесят шесть миль, с тех пор как покинул гавань Куинстауна. Я позавтракал в столовой первого класса и после прогулки по палубе провел некоторое время в корабельном спортзале на шлюпочной палубе. Идея воспользоваться гребной машиной на борту огромного океанского лайнера показалась мне привлекательной, хотя я уверен, что Ватсон стал бы ворчать и напоминать мне о моем возрасте. Наконец незадолго до одиннадцати я спустился в библиотеку.

Марго Коллиер сидела в одиночестве за одним из столиков, потягивая чай. Читальный зал и библиотека примыкали к салону первого класса. Помещение было просторным, и столы находились на солидном расстоянии друг от друга. Я улыбнулся, садясь напротив молодой женщины.

— Доброе утро, мисс Коллиер. Надеюсь, вы хорошо спали?

— Лучше, чем можно было ожидать, — еле слышно пробормотала она. — Человек, который преследует меня, сейчас в салоне – стоит у большого окна.

Небрежно повернувшись, я увидел Жака Фютреля, сидящего за столиком вместе с женой и пожилым мужчиной в черном костюме. Я использовал наше знакомство как предлог для того, чтобы выйти в салон и получше рассмотреть человека, на которого указала мисс Коллиер. Остановившись возле столика Фютрелей и поздоровавшись, я заметил, что сидящий с ними мужчина внимательно изучает чайные листья в одной из чашек.

— Мистер Смит! — воскликнула Мей Фютрель. — Вы должны познакомиться с Фрэнклином Бейнсом, британским спиритуалистом.

Мужчина поднялся и с торжественным видом пожал мне руку.

— Смит? Чем вы занимаетесь?

— Занимался исследовательской работой, но сейчас удалился от дел и путешествую для удовольствия. Однако, сэр, я вижу, что вы и здесь заняты своей профессией, пытаясь увидеть будущее в чайной чашке.

— Фютрели попросили меня о демонстрации.

— Тогда не буду вам мешать. — Я направился в обшитый деревянными панелями салон. Человек, о котором говорила Марго Коллиер, стоял в нескольких шагах от окна. Он был почти лысым, с седеющей порослью на подбородке; его левая рука сжимала рукоятку тяжелой трости. Когда я приблизился, он устремил на меня взгляд сверкающих глаз.

— Она прислала вас помешать мне, сэр?

— Мисс Коллиер утверждает, что вы преследуете ее, начиная с Шербура. Вы до смерти пугаете бедную женщину. Может, соблаговолите назвать себя?

Лысый мужчина выпрямился, оказавшись почти одного роста со мной.

— Меня зовут Пьер Гласе, и я живу в Шербуре. Я вроде вас.

— Почему вы преследуете мисс Коллиер? — настаивал я, не вполне поняв последнюю фразу.

— Потому что она сбежала от меня. Марго Коллиер моя жена.

Не стану притворяться, будто новость не удивила меня. Я заметил небольшую вмятину на безымянном пальце левой руки Марго Коллиер, но принял это за след расторгнутой помолвки, тем более что ее поведение выглядело абсолютно искренним.

— Мне трудновато в это поверить, — сказал я Гласе.

— Спросите у нее! Мы женаты более года, хотя сейчас живем порознь.

— Почему?

— Это личное дело, сэр.

— Как вы смогли в последнюю минуту приобрести билет на корабль, чтобы последовать сюда за ней?

— На корабле остались свободные места. Неудивительно – при таких ценах.

— Простите, сэр, если я был к вам несправедлив. — Я вернулся в библиотеку, где меня поджидала Марго Коллиер.

— Вы говорили с ним, мистер Холмс? — сразу же спросила она.

— Да. Этот человек утверждает, что он ваш законный муж. Это правда?

— Мы разошлись. Он не имеет на меня никаких прав!

— Простите, миссис Гласе, но я сыщик-консультант, вернее, был таковым, и никогда не являлся адвокатом по семейным делам.

— Мистер Холмс…

— Прошу извинить, мадам, но я больше ничем не могу вам помочь. — Я повернулся и вышел.

Остаток дня и весь следующий день мне удалось избежать встреч с Марго Коллиер и Пьером Гласе. На второй день «Титаник» покрыл пятьсот девятнадцать миль, хотя с других кораблей поступали предупреждения о крупных айсбергах. Однако капитан Смит заверил нас, что подобные предупреждения нередки во время апрельских плаваний.

В субботу вечером я обедал с Фютрелями и спиритуалистом Фрэнклином Бейнсом в столовой первого класса. Бейнс был интересным человеком, отлично подкованным в области оккультизма. Фютрель казался очарованным им, и я решил, что он подыскивает подходящую идею для очередной детективной истории. Как выяснилось, спиритуалист направлялся в Америку для серии лекций и демонстраций.

— Значит, вы в какой-то степени фокусник? — осведомился я, специально, чтобы его поддеть.

— Нет-нет! — запротестовал он. — Спиритуализм такая же наука, как радиология мадам Кюри^[75].

— Мистер Бейнс приглашает нас после обеда в свою каюту для демонстрации некоторых приспособлений, — сказала Мей Фютрель. — Возможно, мистер Смит мог бы к нам присоединиться?

— Ну разумеется! — воскликнул Бейнс.

Я неохотно согласился, и после десерта лифт поднял нас на три яруса к каюте Бейнса на прогулочной палубе. Она была еще больше моей, и меня заинтересовало, не является ли это, как и в моем случае, наградой от президента «Уайт Стар». Спиритуалист направился к сундуку, открыл его и извлек хрустальный шар около шести дюймов в диаметре на деревянной подставке с прикрепленным к ней электрическим проводом. Быстро выдернув из розетки штепсель обогревателя, он включил вместо него свой прибор. Шар начал ярко светиться.

— Вглядитесь в него, мистер Смит, но не слишком долго, иначе вы можете ослепнуть.

— И что я должен увидеть? — осведомился я.

— Возможно, тех, кто уже ушел в мир иной. Несколько секунд я смотрел на раскаленный волосок внутри шара, потом отвел взгляд, запечатлев его образ на сетчатке.

— Я не видел ничего из прошлого, — сказал я спиритуалисту, — хотя не исключено, что в этом светильнике может таиться нечто из будущего.

Фрэнклин Бейнс отключил шар и извлек большую колоду карт. Я начал подозревать, что в нем и в самом деле больше от фокусника, чем от спиритуалиста.

— Вы не верите в потусторонний мир, мистер Смит, где наши предки ожидают нас, где царит вечная весна и феи с эльфами порхают над лугами?

Я улыбнулся.

— У меня свое представление о потустороннем мире, мистер Бейнс. Не такое, как у вас.

Мей Фютрель, кажется, поняла, что визит в его каюту был ошибкой.

— Нам нужно идти, Жак, — сказала она мужу. Спиритуалист пожал им руки.

— Обед прошел чудесно, благодарю за компанию. И вам спасибо, мистер Смит. Надеюсь, мы сможем обсудить различия в наших взглядах, прежде чем корабль прибудет в Нью-Йорк.

— Возможно, — согласился я.

Выйдя из каюты, я направился к лифту вместе с Фютрелями.

— В этом человеке явно есть нечто от шарлатана, — сказала Мей, — но Жак думает, что сможет извлечь из этого идею очередного сюжета.

— Это не исключено, — кивнул я.

Подошла кабина лифта, и я открыл складные двери.

— Не сочтите меня нескромным, мистер Смит, — спросил Фютрель, — но вы детектив?

— Почему вы спрашиваете?

— Наш стюард сказал нам, что вы знаменитый мистер Шерлок Холмс.

Я рассмеялся, входя вместе с ними в лифт и закрывая дверь.

— Кажется, мой секрет перестал быть таковым. Вы уже второй человек, заявляющий, что ему известно мое подлинное имя.

— Мы никому не расскажем, — пообещала Мей, — хотя мистер Бейнс тоже это слышал. Для нас большая честь с вами познакомиться. Жак начал писать детективные истории, прочитав отчеты доктора Ватсона о ваших делах.

— Боюсь, Ватсон меня романтизировал.

— Как он поживает? — спросил Фютрель.

— Превосходно. Иногда он навещает меня, хотя мы не виделись уже давно. — Я спустился на один пролет к своей каюте. — Увидимся завтра.

Фютрель усмехнулся:

— Доброй ночи, мистер Смит.

Воскресенье 14 апреля – самый длинный день в моей жизни – началось с великолепного обслуживания в столовой первого класса. Я проспал и, спустившись в столовую в половине одиннадцатого, застал завтрак уже в разгаре. Марго Коллиер, стоящая у задней стены, сразу же заметила меня и, пробравшись через стайку опоздавших, подошла ко мне.

— Здравствуйте, мистер Холмс.

— Доброе утро, миссис Гласе.

— Пожалуйста, не называйте меня так. Если вы дадите мне время, я все вам объясню.

Отчаяние в ее голосе заставило меня пожалеть о моей резкости.

— Хорошо, — сказал я. — Встретимся вечером за обедом. Я буду в восемь в холе перед столовой на салонной палубе.

— Я приду, — пообещала она, сразу повеселев.

В течение дня я неоднократно слышал сообщения об айсбергах, которые видели другие пассажиры. За двадцать четыре часа после субботнего полудня мы покрыли еще пятьсот сорок шесть миль и, судя по карте, приближались к мелям Ньюфаундленда. Во второй половине дня температура некоторое время превышала сорок градусов, но после половины шестого, с наступлением темноты, быстро опустилась до тридцати трех. Капитан Смит слегка изменил курс корабля к юго-западу, очевидно, стремясь избежать айсбергов. Дозорные на мачтах собирались дежурить всю ночь. Глядя на них с верхней палубы, я подумал, что это, очевидно, самая одинокая из всех судовых работ, даже когда дежурят по двое.

Ровно в восемь вечера Марго Коллиер встретилась со мной в холле на салонной палубе.

— Моя каюта во втором классе, — призналась она. — Я боялась, что ко мне подсадят другую женщину, чтобы занять второе место, но, к счастью, я осталась одна.

— Вам повезло, — согласился я, когда нас провожали к столику.

— Вы знали, что слуги пассажиров питаются в отдельной столовой на крытой палубе «С»? Я увидела это вчера, когда бродила по кораблю. У них там длинные общие столы.

— На этом корабле меня уже ничто не удивит, — сказал я. — Должно быть, это самое грандиозное изделие из всех, что когда-либо плавали по морям.

В дальнем конце обеденного зала заиграл оркестр. Меню было роскошным, как, впрочем, и в предыдущие вечера. Марго Коллиер заказала жареного утенка под яблочным соусом. Я выбрал филе-миньон с морковью и помидорами, которым предшествовали ячменный суп и устрицы.

— Перейдем к делу, — обратился я к молодой женщине. — Расскажите о вашем браке с Пьером Гласе.

— Как вы сами видите, — вздохнув, начала она, — между нами большая разница в возрасте. Я познакомилась с ним в прошлом году в Шербуре, где проводила уик-энд, и он убедил меня работать на него.

— Работать? О какой работе шла речь?

— Пьер – сыщик-консультант, как и вы, мистер Холмс.

Наконец-то я понял смысл его слов: «Я вроде вас». Пьер Гласе тоже знал, кто я такой, как, очевидно, большинство пассажиров.

— Но работать не означает выйти замуж, не так ли? — заметил я.

— Пьер специализировался на семейных делах. Часто его расследования включали наблюдение за постояльцами в отелях. Он нуждался во мне – в отелях я представлялась его женой, и будучи высокоморальным человеком, считал, что мы должны пожениться по-настоящему, если собираемся делить гостиничные номера.

— И вы на это согласились? — удивленно спросил я.

— Не сразу. Идея выйти замуж за человека более чем вдвое старше меня, с седеющей бородой и расхаживающего с тростью, не казалась мне привлекательной. Я согласилась, когда Пьер заверил меня, что брак будет чисто формальным, исключительно с деловыми целями. Он предложил мне хорошую плату, и я дала согласие работать на таких условиях в течение года.

— Что случилось потом?

— Мы заключили гражданский брак, который, как уверял Пьер, легко аннулировать. Но я быстро поняла, мистер Холмс, что совершила ужасную ошибку. Когда мы впервые провели ночь в гостиничном номере, выслеживая кого-то в отеле, Пьер вел себя безупречно и спал на диване, так как я заняла единственную кровать. Но после этого ситуация начала меняться. Сначала он пожаловался на боль в ноге из-за неудобного гостиничного дивана. Я позволила ему разделить со мной кровать, но ничего более. Постепенно Пьер стал позволять себе вольности, а в ответ на мои протесты заявил, что мы муж и жена перед законом. Через несколько месяцев я покинула его.

— И он с тех пор следует за вами?

— Нет. Хотя я провела зиму в Шербуре, Пьер не пытался мне досаждать. Только когда я решила отправиться в Америку и купила билет на «Титаник», я увидела его снова. Он хотел, чтобы я осталась в Шербуре.

За пудингом, поданным на десерт, я попытался разузнать побольше о делах французского детектива.

— Он занимался только разводами?

— Нет-нет. Некоторые дела касались мошенников, обманывающих богатых вдов. Помню двух таких – Коузела и Снейба, — действовавших заодно. Как-то мы последовали за ними в Париж, и я продержала мистера Коузела в кафе, покуда Пьер обыскивал его комнату. — Она улыбнулась при этом воспоминании. — У нас бывали веселые времена.

— Тогда почему вы ищете защиты у меня?

— Пьер хотел большего, чем я была готова дать, — со вздохом промолвила она. — Когда я увидела его на корабле, то испугалась, что в конце концов мне придется от него отбиваться.

— Я поговорю с ним снова перед прибытием в Нью-Йорк, — пообещал я. — Возможно, мне удастся убедить его оставить вас в покое.

Мы расстались около одиннадцати, когда оркестр заиграл «Сказки Гофмана», и я решил прогуляться по шлюпочной палубе. Температура опустилась ниже нуля, а туман резко уменьшил видимость. Я почувствовал жалость к беднягам-матросам на мачтах. Потом я направился в курительную первого класса на палубе «А». Оркестр все еще играл. Мей уже ушла в каюту, но Фютрель еще сидел, наслаждаясь последним бокалом. Я присоединился к нему и сделал заказ. Мы оживленно беседовали о детективной литературе, когда раздался слабый скрежет.

— Айсберг! — крикнул кто-то. Выбежав наружу, мы успели увидеть огромную глыбу высотой почти с «Титаник», исчезающую в тумане за кормой.

— Прошли совсем рядом, — сказал Фютрель. — Думаю, он успел нас царапнуть!

Мы вернулись допивать наши напитки. Минут через десять я заметил, что уровень жидкости в моем бокале начал крениться к носу корабля. Прежде чем я успел осознать значение этого факта, вбежала Марго Коллиер.

— В чем дело? — спросил я при виде ее смертельно бледного лица.

— Я всюду искала вас, мистер Холмс. Мой муж свалился в шахту лифта! Он мертв!

Это оказалось правдой. Один из стюардов первого класса обратил внимание на открытые двери лифта. Заглянув вниз, он разглядел тело на крыше кабины четырьмя этажами ниже. Фютрель и я добрались к месту трагедии, когда изувеченное тело Пьера Гласе убрали с крыши.

— Пропустите меня, пожалуйста, — попросил я, бросив взгляд на труп, лежащий в коридоре.

Но офицер преградил мне путь.

— Простите, сэр, но вы подошли слишком близко к шахте.

— Я хочу обследовать ее.

— Там не на что смотреть, кроме кабелей, сэр.

Он был прав. На крыше лифта ничего не оказалось.

— Вы можете поднять кабину, чтобы я сумел осмотреть дно шахты? — спросил я.

— Ищете орудие убийства, мистер Холмс? — улыбнулся Фютрель.

Я не ответил, уставившись в шахту. Как я и подозревал, она была пуста. Некоторые пассажиры первого класса подошли, чтобы воспользоваться лифтом, но офицер попросил их пройти к парадной лестнице или кормовому лифту.

— Почему корабль накренился? — спросил какой-то джентльмен.

— Мы как раз это выясняем, — ответил офицер. Впервые заметив, что судно накренилось вперед, я вспомнил о жидкости в моем бокале. Издалека внезапно донеслись звуки быстрого рэгтайма, исполняемого оркестром.

Фрэнклин Бейнс, спиритуалист, спустился со шлюпочной палубы.

— Что происходит? — осведомился он. — Команда снимает чехлы со спасательных шлюпок.

Появившийся на лестнице капитан Смит услышал вопрос.

— Всего лишь мера предосторожности, — объяснил он. — Корабль дал течь.

— Из-за того айсберга? — спросил Фютрель.

— Да. Пожалуйста, соберите ваши семьи и следуйте к шлюпкам, которые приписаны к вашим каютам.

Марго Коллиер выглядела ошеломленной.

— Этот корабль непотопляем! Помещения водонепроницаемы! Я прочитала всю литературу…

— Пожалуйста, выполняйте указания, — более резким тоном потребовал капитан. — Тело пусть остается здесь.

— Я должен идти к Мей, — сказал Фютрель.

Я поспешил за ним, отложив расследование на потом. Через несколько минут мы уже были на палубе вместе с Мей. Она цеплялась за руку мужа, спрашивая:

— Разве спасательных шлюпок не хватит на всех? Ответ, увы, был абсолютно ясен. «Титаник» тонул, и места в шлюпках хватало только на половину пассажиров. В двадцать пять минут первого женщинам и детям было приказано покинуть корабль.

— Жак! — вскрикнула Мей Фютрель, но он быстро втолкнул ее в ближайшую шлюпку.

— А что теперь? — спросил Фютрель, когда наполовину заполненную шлюпку спустили на темную пенившуюся воду. — Вернемся за нашим убийцей?

— Значит, вы тоже это заметили? — спросил я, двинувшись назад.

— Исчезнувшую трость? Да. Я видел Гласе всего один раз, но помню, он ходил, опираясь на толстую палку.

— Совершенно верно, — согласился я. — И мне говорили, что он пользовался ею постоянно. Ее не было на крыше лифта, и она не соскользнула на дно шахты. Это означает, что Гласе не сам свалился в шахту. Ему помогли. — Подойдя к парадной лестнице, я увидел нашу добычу. — Не так ли, мистер Бейнс?

Услышав свое имя, спиритуалист обернулся и извлек из-под пиджака револьвер.

— Черт вас побери, Холмс! Вы пойдете ко дну вместе с кораблем!

— Мы все окажемся там, Бейнс. Женщины и дети покидают судно, а всем прочим придется остаться. Гласе узнал в вас мошенника, которого некогда преследовал: человека по имени Снейб – простая анаграмма фамилии Бейнс. Каким-то образом вы заманили его к себе в каюту поглядеть в ваш электрический хрустальный шар. Когда яркий свет временно ослепил беднягу, вы помогли ему добраться до лифта, а потом отправили кабину вниз и столкнули его в шахту следом за ней. Только вы позабыли о его трости, а когда вспомнили, она, очевидно, свалилась за борт.

Внезапно огромный корабль резко накренился, отбросив нас к перилам лестницы.

— Я покидаю вас, Холмс! В женской одежде мне удастся найти место в шлюпке! — Бейнс поднял револьвер и выстрелил.

Прежде чем я смог шевельнуться, Фютрель прыгнул между нами. Предназначенная мне пуля досталась ему, но он успел схватить Бейнса и рухнул вместе с ним вниз через перила парадной лестницы.

Каким-то образом мне удалось выбраться на воздух. Было начало второго, и оркестр направлялся к шлюпочной палубе, продолжая играть. Оставшиеся пассажиры начали паниковать. Внезапно кто-то схватил меня и подтолкнул к шлюпке.

— В первой шлюпке правого борта всего двенадцать человек, сэр. Для вас там достаточно места.

— Я остаюсь! — возразил я, но мне не суждено было разделить участь «Титаника». Меня силой столкнули в шлюпку, уже спускаемую на воду.

Часом позже я увидел, как «Титаник» погрузился в пучину, унося с собой жертву, убийцу и автора детективов. Через два часа корабль «Карпатия» подобрал нас среди плавающих осколков льда и мусора. Марго Коллиер оказалась в числе спасенных, но я больше никогда ее не видел.

Примечание доктора Ватсона. Только в 1918 году, незадолго до окончания Великой войны, мой старый друг Холмс поведал мне об этих событиях. К тому времени мой литературный агент Артур Конан Дойл увлекся спиритуализмом и отказался иметь дело с историей, в которой спиритуалист выступает в роли мошенника и убийцы. Таким образом, самое романтическое из приключений Шерлока Холмса осталось неопубликованным.

Кэрол Багги МЕСТЬ БРАТЬЕВ-ФЕНИЕВ

Вообразите Холмса, консультирующего настолько жуткого клиента, что впоследствии великий сыщик не желал даже вспоминать о помощи, оказанной им этому человеку. Теперь подумайте, кем мог быть упомянутый клиент. Если ответ сразу не придет вам на ум, прочтите «Месть братьев-фениев» – захватывающее приключение, происшедшее приблизительно за восемнадцать месяцев до ужасных событий, описанных Ватсоном в его знаменитой истории «Последнее дело Холмса».

Мы принимали немало необычных посетителей в нашей квартире в доме № 221-б на Бейкер-стрит, но я не припоминаю ничего более неожиданного, чем появление у нашей двери визитера сырой и холодной ноябрьской ночью 1889 года. Некоторое время я не мог вымолвить ни слова, но Холмс с присущим ему sang-froid^[76] спокойно указал нашему гостю на диван.

— Надеюсь, вы понимаете, как мне не хотелось обращаться к вам за помощью в этом деле, — сказал посетитель, погружая в диванные подушки свою тощую костлявую фигуру.

— Разумеется, — отозвался Холмс, запуская длинные пальцы в персидскую домашнюю туфлю, служившую ему табакеркой.

Я стоял, словно ошарашенный школьник, тупо глазея на происходящее, покуда Холмс не положил мне руку на плечо.

— Пожалуйста, сядьте, Ватсон. Ваша поза меня нервирует.

Я медленно опустился на стул у камина, в котором потрескивал огонь, не сводя глаз с нашего посетителя. Не знаю, чего именно я опасался, но хотя я до сих пор никогда не видел этого человека, у меня не было сомнений, что к нему не следует поворачиваться спиной.

Холмс, однако, был более оптимистичен на этот счет и демонстративно повернулся спиной к визитеру, чтобы взять спички с каминной полки. Наш гость усмехнулся.

— Не можете без показухи, Холмс? — произнес он тихим, слегка шепелявым голосом, полуприкрыв веками серые глаза, словно гадюка. После этого он посмотрел на меня, и я впервые встретился взглядом с профессором Джеймсом Мориарти.

— Не более чем вы, — ответил Холмс, зажигая трубку и поворачиваясь к профессору.

— Теперь вы действуете мне на нервы, Холмс. Сядьте, пожалуйста! — сказал я, все еще глядя на Мориарти, — какой-то инстинкт не позволял мне отвести от него взгляд. Я всегда думал о нем, как о воплощении зла, но теперь меня поразило то, насколько глубоко запечатлелась боль в каждой мельчайшей черте, в каждой морщинке его лица. При этом глаза оставались холодными и безжизненными, как у рыбы.

Холмс опустился в кресло напротив меня.

— Итак, профессор, что я могу для вас сделать?

Мориарти глубоко вздохнул, издав звук, напоминающий шипение выходящего из шины воздуха. Поднявшись, он подошел к окну, раздвинул занавески и выглянул на улицу. Я напрягся, готовый вскочить со стула – мне пришло в голову, что он может подать кому-то сигнал. Я посмотрел на Холмса, но он выглядел абсолютно спокойным и попыхивал трубкой, полузакрыв глаза и положив руки на колени.

— Какое жалкое зрелище являет собой человечество, — наконец заговорил Мориарти, все еще глядя на улицу. — Люди снуют взад-вперед, словно муравьи, и с какой целью? Чтобы работать, плодиться и умирать, заботясь об этом не более чем лосось, плывущий навстречу гибели.

— Вы, безусловно, пришли сюда не для того, чтобы вести со мной философские беседы, — заметил Холмс. — Могу я узнать…

— Возможно, вам неизвестно, что у меня есть брат? — прервал Мориарти, поворачиваясь к нам, и я снова поразился выражению боли на его лице.

— Я слышал об этом, — ответил Холмс, — от моего собственного брата.

— Ах да, Майкрофта, — сказал Мориарти, скривив тонкие губы в подобии улыбки.

— Кажется, он живет в Ирландии, не так ли?

Мориарти снова вздохнул, но когда он заговорил, в его голосе звучала усмешка.

— Да, хотя к пребыванию в Ирландии едва ли подходит слово «жить». Мой брат – католический священник.

Если Холмса удивили слова профессора, то он этого ничем не обнаружил.

— Какая ирония судьбы! — тем же насмешливым тоном продолжал Мориарти. — Брат-священник у человека, посвятившего себя служению совсем иному божеству.

— У вашего брата неприятности?

Мориарти кивнул – его большая голова покачивалась на тонкой, длинной шее, словно голова быка, прикрепленная к телу жирафа.

— У нас произошла… скажем, размолвка; и мы не разговаривали друг с другом несколько лет, и все же, получив сведения, которые я собираюсь вам сообщить, я почувствовал, что у меня нет иного выбора, как вмешаться.

— Нет выбора?

Мориарти улыбнулся, и хотя я никак не назвал бы эту улыбку приятной, его лицо смягчилось.

— Это может вас удивить, но даже в моей жизни существуют вещи, которые… ну, так сказать, священны для меня.

— Меня это вовсе не удивляет, — отозвался Холмс. — Нечто подобное я и предполагал.

— Боюсь, что это покажется неоригинальным, но я дал обещание умирающей матери, что при любых обстоятельствах буду заботиться о своем младшем брате Шоне. Я держал слово – во всяком случае, до сих пор.

— Пожалуйста, продолжайте.

Мориарти вернулся к дивану раскачивающейся, как у страуса, походкой.

— Возможно, вы слышали о братстве фениев?

— Слышал. Это террористическая организация, цель которой – прекращение британского правления в Ирландии. Ваш брат связался с ней?

— Напротив – он их заклятый враг. У меня есть основания полагать, что они похитили его.

— Понятно. — Лицо Холмса оставалось бесстрастным, но он не мог скрыть интерес, блеснувший в его серых глазах.

— Таким образом, ваше участие в этом деле пошло бы на благо Англии. Если вы не верите мне, спросите вашего брата Майкрофта – он ведь посвящен во все международные интриги, не так ли?

Холмс улыбнулся.

— Почему вы обращаетесь за помощью ко мне, располагая собственной, достаточно разветвленной организацией?

Лицо Мориарти вновь стало жестким, а взгляд помрачнел.

— Потому что мой брат не должен знать о моем участии в его спасении. Ему известны мой образ действий и мои агенты. Он не желает иметь со мной ничего общего…

— И тем не менее вы его защищаете! — вырвалось у меня.

— Как я уже говорил, доктор Ватсон, есть вещи, священные для каждого человека.

— Этого достаточно, — сказал Холмс. — Я понимаю ваши затруднения. Вы не знаете, информирован ли об этом деле Скотланд-Ярд?

Мориарти сделал шумный и резкий выдох – что, очевидно, означало смех.

— Если информирован, то не мною.

— Тогда расскажите, что вам известно.

— Рассказывать особенно нечего. Моего брата пригласили проповедовать в одной профенианской церкви в Лондоне, но тема его проповеди пришлась не по душе определенной части прихожан. На следующий день он вышел из дома утром и больше не вернулся.

— Понятно. Естественно, вы подозреваете членов этой организации.

— Я почти уверен, Холмс, что это их рук дело. — Глаза Мориарти сузились и угрожающе блеснули. — Им повезло, что я не берусь за это лично. Я бы заставил их расплатиться таким образом, который вы и представить не можете, — добавил он негромким ледяным голосом.

Я содрогнулся не столько от его слов, сколько от того, как он их произнес.

Холмс поднялся со стула.

— Я немедленно этим займусь.

Мориарти тоже встал и направился к двери причудливой раскачивающейся походкой. Возле двери он остановился.

— Надеюсь, вы понимаете, что это ничего не меняет в наших отношениях?

Холмс улыбнулся.

— Разумеется.

Их глаза на момент встретились, и они обменялись взглядом, полным взаимопонимания и даже восхищения, но лишенным дружбы и привязанности. Так смотрят друг на друга два полководца воюющих армий накануне битвы. Без единого слова Мориарти повернулся и вышел. Я прислушивался к его шагам на лестнице, и когда за ним захлопнулась входная дверь, обернулся к Холмсу.

— Не знал, что у него есть брат.

Холмс пожал плечами.

— И я тоже.

— Но вы сказали…

— Мой дорогой Ватсон, с человеком, подобным Мориарти, лучше не признаваться в своем неведении ни в какой области.

— Но как вы узнали, что он жил в Ирландии?

— Просто удачная догадка. Ведь Мориарти – ирландская фамилия.

— А что, если это ловушка?

— Думаю, мы достаточно легко сможем это выяснить, — ответил Холмс, открывая дверь в гостиную. К моему удивлению, в коридоре снаружи стояла наша квартирная хозяйка, миссис Хадсон. На ней был передник, а руки были перепачканы мукой.

— В чем дело, миссис Хадсон? — с улыбкой осведомился Холмс.

— Я просто подумала, что лучше подняться и посмотреть… все ли в порядке, так как… — Она запнулась.

— Благодарю вас, все в полном порядке, — ответил Холмс и что-то нацарапална клочке бумаги. — Не будете ли вы так любезны передать это мистеру Татхиллу из нерегулярной команды с Бейкер-стрит? — попросил он, вручая записку миссис Хадсон.

— Да, сэр, — кивнула она, пряча бумажку в карман передника. — Мистер Холмс, могу я задать вам вопрос? Этот человек, который только что вышел отсюда… он…

— Совершенно верно, миссис Хадсон. Не буду вас задерживать – пожалуйста, возвращайтесь к вашей выпечке.

— Что?.. Ах да, конечно… — Она посмотрела на испачканные мукой руки.

— До свидания, миссис Хадсон, и благодарю вас, — твердо сказал Холмс.

— Вы очень любезны, мистер Холмс. — Казалось, миссис Хадсон хочет что-то добавить, но Холмс вежливо выпроводил ее из комнаты и закрыл за ней дверь.

— Чем меньше она будет знать об этом, тем лучше для нее, — сказал он, направляясь в свою спальню.

— Значит, вы думаете, что Мориарти говорил правду?

— Скоро мы это узнаем. Пришло время навестить моего брата Майкрофта.

Клуб «Диоген» находился на Пэлл-Мэлл, напротив квартиры Майкрофта Холмса и неподалеку от его рабочего кабинета. Распорядок Майкрофта редко менялся – до четырех сорока пяти он пребывал в кабинете, потом отправлялся в клуб и ровно в семь сорок возвращался домой. Ирония заключалась в том, что физическое пространство, в котором обитал этот удивительный человек, было настолько же ограниченным, насколько был широк его внутренний мир. Холмс однажды признался мне, что Майкрофт не только превосходит его интеллектуально, но что «подчас он и есть само британское правительство». Так как Холмс отнюдь не был склонен к преувеличениям, мое уважение к его брату было безмерным.

Мы вошли в величественное сооружение, где помещался клуб – тяжеловесное здание из серого камня, типичное для средневикторианского периода, и направились в салон для гостей – единственное помещение, где дозволялось разговаривать. Майкрофт Холмс сидел в кресле, и мне показалось, что он слегка погрузнел после нашей последней встречи. Но серые глаза оставались такими же проницательными, как у его брата, а массивный череп свидетельствовал о столь же внушительной силе ума. Я сел в низкое мягкое кресло, едва не утонув в нем.

— Вы имеете дело с ответвлением организации фениев, именуемым «Треугольником», — начал Майкрофт без лишних предисловий. — Они называют себя «Непобедимые» или «Клан наГэл». Среди их мрачных подвигов убийство лорда Фредерика Кэвендиша, вскоре после того как он был назначен старшим секретарем по делам Ирландии в 1882 году; они также подозреваются в ряде преступлений в Соединенных Штатах. Это безжалостные люди, которые не останавливаются ни перед чем в своем стремлении добиться независимости Ирландии.

Сделав паузу, он зажег трубку, лежащую на подлокотнике кресла, и тонкие струйки дыма начали виться вокруг его широкой головы.

— Правительство уже получило записку с предложением обменять брата Мориарти на нескольких заключенных-фениев. Обмен, разумеется, отпадает. Эти люди непосредственно участвовали в организации взрывов по всей Англии в 1883 году, принесших гибель ни в чем не повинным людям. У нас есть основания полагать, — продолжал Майкрофт, — что в ближайшие дни бомба будет заложена в одном из крупных зданий Лондона. Нет нужды объяснять, что последствия могут оказаться катастрофическими. — Он протянул Холмсу листок бумаги. — Конечно, эти пароли могут и не сработать, но более свежей информацией мы не располагаем.

— Понятно, — промолвил Холмс. Он внимательно изучал текст; его худое лицо было напряжено, а серые глаза сверкали, как угли в тусклом освещении клуба «Диоген».

Майкрофт проводил нас к двери, и когда мы повернулись, чтобы выйти, положил руку на плечо брата.

— Будь осторожен, Шерлок.

Я был удивлен скорее нехарактерным для него жестом, нежели словами, но Холмс молча кивнул.

Снаружи мы немного задержались, вглядываясь в окутывающие Лондон сумерки. Холмс стоял на лестнице у входной двери; его чеканный профиль четко вырисовывался на фоне тускнеющего заката. Я думал о том, какие мысли роятся у него в голове, когда он внезапно стряхнул с себя оцепенение, сбежал на тротуар и остановил кэб. Мы ехали молча до самой Бейкер-стрит; Холмс сидел, погрузившись в раздумье, а я хорошо знал, что в такие моменты его лучше не беспокоить.

Когда мы прибыли на Бейкер-стрит, Холмс без единого слова направился к себе в спальню. Я сел на диван и набил трубку. Мне очень не нравилась эта история, но я настолько привык полагаться на Холмса, что не знал, следует ли мне выражать свои опасения. Однако, к моему изумлению, Холмс через несколько минут вышел из спальни в черном костюме с воротником священника.

— Как я выгляжу, Ватсон?

— Боже мой, Холмс…

— Признаюсь, что это немного чересчур, однако при данных обстоятельствах это необходимо.

— Но…

— Знаю, моя душа отправится прямиком в ад.

— Я не имел в виду это, но вам не кажется, что такой маскарад…

— Отдает кощунством? Возможно, но я уверен, что мне приходилось совершать грехи и похуже^[77]. А теперь я должен идти, — сказал он, накидывая черное пальто поверх облачения священника. — Передайте миссис Хадсон, что я вернусь к обеду и с нетерпением ожидаю фруктовый торт, который она для нас готовит.

Я даже не стал спрашивать у Холмса, каким образом он узнал, что это именно фруктовый торт. Закрыв за ним дверь, я стал бродить по гостиной, пытаясь разобраться в странных событиях сегодняшнего утра. Наконец я лег на диван с намерением погрузиться в недавно приобретенную книгу по медицине, но мой мозг отказывался воспринимать текст, и вскоре я задремал. Во сне я видел злодеев в масках, стаскивающих меня с дивана. Я вцепился в подушку, но один из бандитов заговорил голосом миссис Хадсон:

— Доктор Ватсон, проснитесь! Вам записка.

Я быстро сел и взял у нее клочок бумаги. На нем было несколько слов: «Встретимся в пивной Пэдди О'Райли. Холмс. Р.S. Захватите ваш револьвер».

— Спасибо, миссис Хадсон. — Я встал с дивана, еще не вполне проснувшись, сунул записку в карман, вынул из ящика стола армейский револьвер и зарядил его.

— Мне нужно идти, миссис Хадсон, — сообщил я, приглаживая волосы и застегивая манжеты. Моя жена недавно подарила мне пару золотых запонок с выгравированными на них моими инициалами, подарок мне очень нравился.

— Не хотите выпить чаю перед уходом? — спросила она, подбирая подушки, которые я во сне сбросил с дивана.

— Нет, благодарю вас, у меня нет времени.

Когда я закрывал за собой дверь, миссис Хадсон убиралась в комнате, сетуя на отсутствие порядка.

Облака рассеялись, и с реки дул сильный ветер. Я поднял воротник пальто, поджидая кэб, и вскоре уже сидел в экипаже, который вез меня на восток, громыхая по булыжной мостовой.

Лондонский Ист-Энд иногда называют «другим Лондоном». Эта всеобъемлющая характеристика включает опиумные курильни и публичные дома в таких районах, как Уайтхолл и Спайталфилдс, а также колоритные, но менее зловещие кварталы, где живут благополучные английские и иностранные рабочие. Мужчины и женщины, убирающие дома и прочищающие трубы богатых людей, ухаживающие за их лошадьми и чистящие их обувь, пекущие для них пироги и шьющие им одежду, — все эти работяги в основном проживали в восточном секторе города. Холмс и я часто бывали в этих местах – пивные и чайные Ист-Энда служили бесценным источником информации. Ирландские пивные Спайталфилдса не являлись исключением. В Лондоне 1891 года^[78] ирландцы считались ближе к иностранцам, чем к англичанам. Они отвечали на это, ведя свои дела главным образом в Ист-Энде.

Ирландская пивная не совсем то же, что английская. В ней более шумно и оживленно, всегда играет музыка, часто устраиваются танцы и очень много пьют – причем это не респектабельная выпивка с друзьями, а серьезное и решительное поглощение алкоголя, являющееся формой протеста против окружающей действительности. Я сам наполовину ирландец, и в детстве насмотрелся на то, что побуждает к такому пьянству и во что оно превращает человека.

В заведении Пэдди О'Райли можно было забыть о всех несчастьях и обидах, утопив их в стакане крепкого портера или заглушив их звуками стремительного рила^[79], исполняемого на концертино и свистульке. Музыка достигла моих ушей, прежде чем я взялся за ручку тяжелой дубовой двери. Я узнал шотландскую мелодию «Свадьба Мэри», которую играли в головокружительном темпе на скрипке и концертино, в то время как свистулька изображала нечто вроде контрапункта. На момент я задержался в дверях, оглушенный резким запахом табака, пива и опилок. На концертино с мрачной решимостью играл шотландец средних лет с глазами, полуприкрытыми отечными веками. Четыре или пять танцоров отплясывали нечто вроде хайлэндского флинга^[80], а еще несколько человек наблюдали за ними, хлопая в ладоши и смеясь в пьяном восторге.

Я направился по усыпанному опилками полу к одинокой фигуре, сгорбившейся за столиком в дальнем конце помещения. Меня едва не вовлекла в танец молодая женщина с растрепанными рыжими волосами и диким взглядом, попытавшаяся схватить меня за руку. Я быстро вырвался, пробормотав вежливые извинения, и двинулся дальше.

Добравшись до одинокого мужчины за столиком в тускло освещенном углу, я сел напротив и посмотрел на него. Сначала мне показалось, будто я ошибся, — румяные толстые щеки никак не могли принадлежать моему другу Холмсу. Я уже начал вставать, когда сильная рука легла мне на плечо, вынудив снова сесть.

— Сидите спокойно, Ватсон, если не хотите привлечь к нам внимание!

Это был, несомненно, голос Холмса, и я не смог скрыть изумление.

— Значит, это вы, Холмс! — прошептал я.

— Конечно. Сохраняйте спокойствие и постарайтесь не вызывать подозрений.

Холмс заказал две кружки портера угрюмому официанту, на нижней губе которого каким-то образом держалась сигарета, опровергая законы притяжения.

— Попытайтесь выглядеть как можно незаметнее, — пробормотал Холмс, когда официант поставил перед нами две кружки с пенящимся напитком.

— Кстати, куда делся ваш прошлый маскарад? — спросил я, глотнув сладковатую темную жидкость.

— Он оказался весьма полезен, — улыбнулся Холмс. — Боюсь, что я нарушил святость исповедальни, но, как вам известно, Ватсон, я не религиозен.

— Вы имеете в виду, что притворялись священником, выслушивая исповеди?

— Фении все до одного католики, а добрый католик, хотя и может совершить множество гнусных деяний, всегда должен исповедаться в них своему священнику.

— Холмс! — Хотя я принадлежал к англиканской церкви, но, признаюсь, был крайне шокирован.

— Несомненно, я грешник, Ватсон, и если ад существует, то мне его не миновать. — Он небрежно махнул рукой. — Зато теперь я знаю личность, по крайней мере, одного заговорщика. Видите вон того человека? — Холмс указал на широкоплечего мужчину, который стоял, наблюдая за танцующими. Густые всклокоченные волосы и массивный торс делали его похожим на медведя.

— Ну?

— Он добрый католик, но при этом похититель и, вполне возможно, убийца.

Словно почувствовав, что мы говорим о нем, мужчина повернулся к нам, и я увидел, как разжались его губы, обнажив два ряда больших желтоватых зубов. Зрелище этих зубов между толстыми губами на грубом, чувственном лице заставило меня поежиться. Глаза незнакомца обшарили комнату, но не задержались на нас, и когда он снова повернулся к танцорам, я с облегчением перевел дух.

— Значит, вы следовали за ним из церкви сюда? — шепотом спросил я.

— Да, и уверяю вас, это было нелегким делом. Священник привлекает на улице больше внимания, чем обычный человек, и несколько раз мне приходилось быстро прятаться за зданиями, чтобы он меня не заметил. Но когда он вошел сюда, мне хватило времени наложить грим, который я ношу сейчас.

Я покачал головой – казалось, изобретательность моего друга поистине безгранична.

— Что будем делать дальше? — осведомился я, но в этот момент Холмс схватил меня за руку.

— Ш-ш! — прошептал он. — Сейчас начнется!

Наш массивный подопечный склонился над столом, за которым сидели несколько человек – его румяное лицо приняло серьезное выражение. Компания выглядела мрачноватой: высокий желтолицый мужчина, державшийся как предводитель, что-то говорил, слегка опустив голову, а остальные внимательно слушали.

— Что начнется? — шепнул я Холмсу.

— То, ради чего мы здесь. Отвернитесь – не дайте им заметить, что вы смотрите на них! — пробормотал Холмс, когда один из сидящих за столом окинул взглядом комнату. Но было поздно – наши глаза встретились, и он кивнул мне. Его лицо было бы красивым, если бы не изрытая оспой кожа; глаза были большими и блестящими, а острые скулы свидетельствовали об аристократическом происхождении. По моей спине забегали мурашки, когда он наклонился и что-то сказал тощему желтолицему предводителю, который кивнул и посмотрел на нас.

— У вас при себе револьвер? — прошептал Холмс.

— Лежит в кармане. — Я стиснул рукоятку оружия – холодный гладкий металл действовал успокаивающе.

Человек с оспинами на лице выпрямился и направился к нам. Мои пальцы сильнее сжали револьвер. Подойдя к нашему столику, ирландец улыбнулся.

— Вам не кажется, что сейчас необычайно тепло? — Тембр его голоса и интонация выдавали в нем образованного человека; говорил он с легким ирландским акцентом.

— В это время года погода бывает непредсказуемой, — спокойно ответил Холмс.

Мужчина кивнул, затем повернулся и двинулся назад к своему столу, где снова стал переговариваться с предводителем. Я затаил дыхание – это явно был пароль, о котором говорил Майкрофт, сомневаясь, что он сработает. К моему удивлению, мужчина с оспинками поманил нас пальцем. Холмс поднялся и направился к большому столу. Я последовал за ним, чувствуя, что на нас смотрят, но стараясь выглядеть равнодушным. К сожалению, в отличие от Холмса, я скверный актер, и боюсь, что мне не вполне удалось скрыть свои чувства. Мое сердце бешено колотилось, а ладони стали влажными от пота На войне я неоднократно бывал под огнем и мог сохранить хладнокровие, но во взглядах этих людей было нечто вызывающее неприятное покалывание в позвоночнике.

Худой желтолицый человек, прищурившись, разглядывал нас; он напоминал мне большого рыжего кота.

— Насколько я понимаю, вас интересует теперешняя погода? — осведомился он.

— Мой брат обычно знает, когда пойдет дождь, — спокойно ответил Холмс.

Желтолицый мужчина кивнул и подал знак своему помощнику со следами оспы, который велел нам следовать за ним. Он повел нас по усыпанному опилками полу за спинами музыкантов и других посетителей, потом шагнул в узкую дверь на другой стороне бара. Мы спустились следом за ним по крутой лестнице в тускло освещенное полуподвальное помещение. В комнате было несколько стульев, над небольшим возвышением был прибит к стене ирландский флаг.

— Подождите здесь, — сказал наш провожатый и поднялся по лестнице. Холмс и я прислушивались к звукам, доносящимся сверху. Кто-то пел дрожащим тенором:

Я уже собрался спросить Холмса, чего мы дожидаемся, когда на лестнице послышались шаги. Наш отмеченный оспинами друг появился вновь, вместе со здоровенным толстогубым парнем, которого мы видели раньше, и желтолицым человеком, которого я принял за предводителя. За ними следовали те, что были с ними за большим столом, и еще несколько человек, очевидно, сидевшие с другими посетителями пивной. Вместе с нами в комнате набралось около двух дюжин человек.

К моему удивлению, здесь же оказалась и рыжая девушка с растрепанными волосами – единственная женщина среди них. Когда Холмс и я сели вместе с остальными, она поймала мой взгляд и улыбнулась. Хотя я тут же отвел глаза, молодая женщина подошла и села рядом с нами, задев мою ногу длинной юбкой.

— И как же вас зовут? — осведомилась она хриплым голосом, обдав меня запахом виски.

— Э-э… Рауль, — неуверенно ответил я.

— Выходит, вы француз?

Я посмотрел на Холмса, но он сидел, глядя перед собой.

— По материнской линии.

— Французы так романтичны, верно? — не унималась женщина, придвинувшись ближе ко мне.

— Ну… не знаю, — промямлил я.

— Но вы должны знать… Впрочем, я могу вас просветить.

В этот момент наш приятель с оспинками постучал молотком, лежащим на возвышении.

— Пора начинать, — сказал он, и в комнате воцарилась тишина. — Давайте послушаем брата Керри.

Желтолицый предводитель поднялся на возвышение. Несколько секунд он стоял, глядя на аудиторию, потом заговорил:

— Наша борьба началась. Как известно большинству из вас, мы готовы нанести удар, который заставит содрогнуться английских угнетателей. Брат О'Мэлли расскажет вам об этом.

Он спустился с возвышения, уступив место человеку с оспинами.

— Это самый грандиозный план из всех, что мы когда-либо задумывали, — начал брат О'Мэлли, но тут подвыпившая молодая женщина схватила меня за руку. Я попытался вырваться, и запонка с правого рукава выскользнула из петель и упала на пол. Женщина быстро подобрала ее и увидела выгравированные инициалы «Дж. Г. У.».

— Вы говорили, что вас зовут Рауль, — громко сказала она.

Брат О'Мэлли оборвал фразу и посмотрел на нас.

— Возникла проблема? — строго осведомился он.

К моему ужасу, молодая женщина встала, слегка покачиваясь.

— В чем дело, Энни? — нетерпеливо спросил брат О'Мэлли.

— Среди нас шпион! — заявила она, указав на меня. Кровь похолодела у меня в жилах – мне показалось, будто пол проваливается подо мной.

— Вот как? — насторожился О'Мэлли. — Почему ты так думаешь?

Теперь все смотрели на нас. Я бросил взгляд на Холмса – он сидел неподвижно, его лицо оставалось бесстрастным.

— Из-за этой запонки! — ответила Энни, показывая ее остальным.

— Ну и что в ней такого? — с подозрением спросил брат Керри.

— Он сказал мне, что его зовут Рауль, а на его запонке инициалы «Дж. Г. У.». Этот человек – шпион.

Комната наполнилась встревоженным бормотанием. Я сунул руку в карман и нащупал револьвер.

— Хм-м! — протянул брат О'Мэлли, медленно двинувшись к нам.

Я проклинал себя за то, что надел эти запонки и что умудрился привлечь внимание подвыпившей молодой особы. В любом случае было слишком поздно. Думаю, Холмс это понял, потому что он поднялся, когда О'Мэлли подошел к нам.

— Как вы узнали наш пароль? — спросил он.

Холмс молча пожал плечами. О'Мэлли кивнул похожему на медведя парню, торчавшему рядом. К моему ужасу, громила шагнул к Холмсу и внезапно ударил его кулаком в живот. Холмс со стоном рухнул на пол. Я выхватил револьвер, но гигант с быстротой, которую я никак от него не ожидал, взмахнул рукой и сокрушительным ударом выбил у меня оружие. Я упал, стискивая пострадавшее запястье.

— Мы не церемонимся со шпионами, — негромко произнес брат О'Мэлли. Он склонился над Холмсом, который лежал на полу, ловя ртом воздух. — Кто вас прислал?

Холмс снова покачал головой. О'Мэлли пожал плечами и повернулся ко мне.

— Возможно, вы мне ответите, иначе вашему другу несдобровать. — Он опять подал знак медведеобразному громиле, и тот, прежде чем я смог его остановить, ударил Холмса в ребра. Мой друг застонал и потерял сознание.

Но в этот момент Энни встала между О'Мэлли и нами.

— Перестаньте! — взвизгнула она, кидаясь на него. О'Мэлли кивнул громиле, который поднял Энни и вынес ее из комнаты.

— Я всегда говорил, что женщинам не следует позволять в этом участвовать, — проворчал брат Керри, направляясь к нам.

— Что нам с ними делать? — спросил О'Мэлли.

— Думаю, мы можем временно поместить их с другим нашим приятелем – по крайней мере, до окончания собрания, — ответил Керри, глядя на Холмса. — Сейчас он нам не нужен.

О'Мэлли подал знак нескольким сообщникам, которые вынесли – точнее выволокли – из комнаты меня и Холмса. На мои глаза надели повязку, и, внезапно оказавшись в полном мраке, я испытал ощущение, которое, очевидно, чувствуют слепые. Теперь мой мир состоял из четырех оставшихся чувств, и я начал обостренно воспринимать звуки и запахи вокруг меня. Голос О'Мэлли сменили шаги тащивших меня людей, тяжелое дыхание которых указывало на то, что они не привыкли к таким напряженным усилиям.

Меня волокли около десяти минут, после чего я услышал пронзительные крики чаек и ощутил густой неприятный запах Темзы – мы находились возле реки. Открылась дверь, и мы вошли в дом, потом прошли через другую дверь и остановились. Меня усадили на стул и связали руки и ноги. Повязку сняли, и когда мои глаза привыкли к сумраку, я увидел помещение с низким потолком, стены и пол которого были обиты грубыми деревянными досками, — скорее всего это был портовый склад. На стенах висели бакены и ржавые якоря; в углах стояли пыльные канатные бухты. Склад явно был заброшен – здесь пахло плесенью и соленой водой.

Громила, которого товарищи именовали Коннорсом, привязывал к стулу Холмса. О'Мэлли стоял, скрестив руки на груди и глядя в окошко в другом конце комнаты; бледный свет делал более рельефными оспины на его лице. Потом я заметил в тени у дальней стены скорчившуюся на полу человеческую фигуру. Я напряг зрение, но в этот момент О'Мэлли повернулся и заговорил:

— Оставайтесь здесь, Коннорс, и сторожите снаружи – мы займемся ими позже. Я должен вернуться на собрание. — Он обернулся ко мне. — Надеюсь, джентльмены, вы представитесь друг другу. Я вернусь, как только смогу.

С этими словами он вышел вместе с двумя мужчинами, которые помогали нести нас сюда. Коннорс окинул взглядом комнату и также удалился. Я услышал, как снаружи задвинули засов. Вскоре я ощутил запах дешевого табака и понял, что Коннорс коротает время за куревом. Я перенес внимание на Холмса, который начал шевелиться. Мое запястье сильно болело, но меня куда больше беспокоило состояние моего друга.

— Холмс, с вами все в порядке? — прошептал я, не желая, чтобы Коннорс нас слышал. Вскоре он отозвался слабым голосом:

— В порядке, Ватсон. Меня просто оглушили.

Я не стал говорить ему о своих подозрениях, что у него сломаны ребра. Вместо этого я снова попытался рассмотреть человека в углу.

— Холмс, в комнате есть кто-то еще?

— В самом деле?

— Да, вон в том углу!

Он повернулся на стуле, сморщившись от боли.

— Как вы думаете, кто это?

— Не знаю, но он выглядит так, словно его усыпили.

— Похоже на то. Холмс, не может ли это быть…

— Это было бы самым логичным выводом. Внезапно человек шевельнулся и тихо застонал.

— Эй! — громко прошептал я. — Кто здесь?

Человек поднял голову и, к моему удивлению, усмехнулся.

— Ну и ну! Шерлок Холмс и доктор Ватсон! Забавно встретить вас здесь. Впрочем, я предполагал, что мой брат пришлет вас мне на помощь.

— Значит, вы…

— Отец Шон Мориарти, к вашим услугам, — отозвался он слегка шепелявящим голосом, как и у его брата, но без таящихся в глубине зловещих интонаций. — Предполагаю, что вы находитесь здесь по поручению моего брата. Не так ли?

— Ваш брат и я – враги, — уклончиво ответил Холмс. — Мы здесь по поручению британского правительства.

— Пусть так, — со вздохом произнес Шон Мориарти. — Я знаю, он не хочет, чтобы мне было известно о его участии.

— Важно не то, почему мы здесь, а то, как нам отсюда выбраться, — отозвался Холмс. — Вы полностью пришли в себя?

— Вы правильно предположили, что меня усыпили, но наркотик уже почти перестал действовать. Я просто решил притвориться спящим, пока наши друзья были здесь.

— Отлично, — одобрил Холмс, а я подумал, что хитрость присуща обоим братьям.

— Если они собираются убить нас, — продолжал Шон Мориарти, — то не сделают это, по крайней мере, еще час.

— Почему? — спросил я, чувствуя, что у меня пересохло во рту.

— Потому что через час прилив достигнет наибольшей силы, а это самое подходящее время, чтобы избавиться от трупов – отлив отнесет их к морю.

— Логично, — согласился Холмс, и я ощутил укол ревности.

— На карту поставлены не только наши жизни, — добавил Шон Мориарти. — Я подслушал, что они замышляют произвести где-то страшный взрыв.

Последовало молчание. Я уже пытался освободиться, но только натер веревками руки и ноги – нас связали надежно и профессионально.

Очевидно, мы находились вблизи одного из самых оживленных лондонских доков – снаружи доносились крики торговцев, рекламирующих свои товары.

— Свежие маринованные угри!

— Свежая жеруха – пенни за связку!

Холмс также прислушивался, и даже в тусклом свете я видел, как напряжены мышцы его лица. Внезапно он скривил губы и тихо засвистел. К моему удивлению, в ответ раздался такой же свист! Холмс просвистел тот же мотив, на сей раз коротко и отрывисто. Вновь прозвучал ответ, и Холмс засвистел в третий раз. Я ломал себе голову над тем, что это значит, когда в окне появилось лицо – сморщенное, обветренное, с красным от пьянства носом, — но я еще никогда в жизни не был так рад человеческому лицу.

Холмс кивнул незнакомцу – тот кивнул в ответ и исчез. Вскоре послышался звук разрезаемого стекла, и я увидел тонкое лезвие, вставленное между оконным стеклом и рамой. Мы втроем затаили дыхание. В освобожденном от стекла пространстве появилось другое лицо, а следом за ним и тело. На сей раз я узнал мастера Татхилла из «нерегулярной» команды с Бейкер-стрит. Мальчишка ловко пролез в окно, бесшумно спрыгнул на пол, потом подкрался ближе и начал развязывать нас одного за другим. Как только он дошел до меня, дверь распахнулась, и могучая фигура Коннорса заполнила весь проем.

— Что здесь происходит? — осведомился он. Холмс бросился на него, пытаясь вытолкнуть назад, но гигант отшвырнул его, словно тряпку. Тем не менее Холмс удержался на ногах и снова устремился в атаку, встав в боксерскую стойку и нанося удары по мощному торсу противника. Коннорс был значительно сильнее, но Холмс легче и проворнее, поэтому ловко избегал его кулаков.

— Быстрее, Татхилл! — поторопил я мальчика, возившегося с моими веревками.

— Я и так тороплюсь!

Холмс смог нанести несколько ударов в лицо противнику, и гигант несколько смешался, но в этот момент мой друг наткнулся на канатную бухту. Коннорс воспользовался преимуществом и с такой силой ударил Холмса в грудь, что тот согнулся пополам и рухнул на пол.

Освободившись от пут, я с ревом бросился на Коннорса, но тут же получил удар по голове могучим кулаком. Скорчившись на полу и превозмогая боль и головокружение, я увидел, как Шон Мориарти устремился к Коннорсу. Я закрыл глаза, не желая смотреть на результат, но, открыв их, обнаружил Коннорса распростертым на полу. Священник стоял над ним, тяжело дыша и потирая костяшки пальцев. Я с трудом поднялся на ноги.

— Боже мой! Как вам это удалось?

— Я немного занимался боксом, прежде чем стать служителем церкви, — скромно ответил он. Я изумленно уставился на него. Хотя Шон Мориарти выглядел таким же жилистым, как его брат, я никак не думал, что он способен нокаутировать такого великана. Татхилл стоял, разинув рот и с восхищением глядя на священника.

Я перенес внимание на Холмса, который лежал на полу без движения. Он был смертельно бледен, и я опасался внутреннего кровотечения.

— Доктор Ватсон, — спросил Шон Мориарти, — вы хорошо завязываете узлы?

— Я отлично с этим справляюсь, сэр, — отозвался вместо меня Татхилл. — Мне приходилось работать на корабле.

Шон Мориарти посмотрел на паренька.

— Хорошо, — кивнул он и указал на Коннорса. — Свяжи его как следует.

— Есть, сэр! — отчеканил мальчуган и, схватив одну из веревок, которыми связывали нас, принялся за работу.

— Мы должны выбраться отсюда, прежде чем он придет в себя и сообщит остальным, — сказал Шон Мориарти и склонился над Холмсом. — Вы можете идти?

Холмс кивнул, и мы помогли ему подняться. Белый, как мел, прижимая руку к ребрам, он заговорил резким шепотом, делая паузы между словами, чтобы перевести дыхание:

— Что вам известно… об их планах?

Я чувствовал, что ему лучше не двигаться с места, но мы не могли оставить его здесь.

— Я помню, они говорили, что «в третий раз это должно сработать».

— Больше вы ничего не припоминаете?

— Почти ничего – я ведь был под действием наркотика… — Внезапно лицо священника прояснилось. — Подождите… Да, кто-то сказал, что «птичка наконец взлетит в воздух».

— Отлично! — воскликнул Холмс и тут же сморщился от боли. — Надо спешить!

— Куда мы идем? — спросил я, выходя из склада следом за ним.

— К собору Святого Павла!

Я сразу же понял ход рассуждений Холмса. Взрыв собора Святого Павла, дважды уничтоженного пожаром, был бы «третьим разом». Под «птичкой» подразумевался Кристофер Рен^[81], архитектор теперешнего здания собора.

— Можно я пойду с вами, мистер Холмс? — попросил Татхилл.

— Нет, Татхилл, это может оказаться очень опасным, — ответил Холмс, — но ты оказал нам сегодня огромную услугу, которую я никогда не забуду.

Лицо мальчика просияло, и я снова ощутил глупое желание, чтобы похвала Холмса была обращена ко мне.

Ночь была темной из-за сильной облачности, но когда мы втроем карабкались вверх по грязной отмели на берегу реки, я видел капли пота, поблескивающие на лбу Холмса. Добравшись до Кэннон-стрит, мы остановили кэб.

— Получите лишнюю гинею, если поторопитесь! — крикнул кэбмену Холмс, и экипаж загромыхал по булыжникам. Возница честно заработал деньги, так как мы прибыли к месту назначения через три минуты.

Собор Святого Павла пользовался заслуженной репутацией одного из величайших соборов Европы. Его купол, словно горная вершина, торжественно возвышается над Сити. Творение Кристофера Рена восхищает своим совершенством, и когда мы вбежали внутрь через мраморный вход, я снова был потрясен его величием.

Внезапно Холмс схватил меня за руку.

— Вон он!

Проследив за его взглядом, я увидел тощую фигуру О'Мэлли, метнувшуюся за колонну.

— Он заметил нас, — сказал Шон Мориарти.

— Обойдите здание сзади, Ватсон, а мы с Мориарти разделимся и будем контролировать выходы.

Я кивнул и стал красться за рядом безмолвных мраморных колонн, высматривая нашу добычу. Каменный пол и гладкие стены, резонируя, затрудняли бесшумное передвижение, но я шел на цыпочках, стараясь двигаться как можно тише. Остановившись, я напряг слух, пытаясь уловить эхо других шагов, но услышал лишь собственное дыхание.

Внезапно я увидел, как за одной из колонн что-то шевельнулось. Я застыл, затаив дыхание, потом медленно двинулся вперед.

— Должен вас поздравить, доктор Ватсон. Не знаю, как вам удалось бежать, но теперь вы умрете смертью за свободу Ирландии.

Повернувшись, я увидел О'Мэлли с револьвером, направленным мне в грудь. Под мышкой он держал зловещего вида пакет в коричневой бумаге.

— Не делайте этого, О'Мэлли! Подумайте о жертвах!

— Мы все время только о них и думаем, — отозвался он, прищурив темные глаза. — Ведь мы потеряли нашу родину, Ирландию, благодаря британскому правлению.

— Но это ничего не решит! — в отчаянии воскликнул я. — Вы только убьете невинных людей!

О'Мэлли пожал плечами.

— Вы знаете, сколько народу погибло во время картофельного голода из-за алчности и равнодушия британских землевладельцев? В Библии сказано: око за око…

— И зуб за зуб.

Обернувшись, О'Мэлли увидел Холмса, бледного, как привидение. Я тотчас же бросился к ирландцу и сбил его с ног, пытаясь отобрать оружие. Мы сцепились, но в этот момент грянул выстрел. О'Мэлли посмотрел мне прямо в глаза, затем его тело обмякло.

— Ватсон, с вами все в порядке? — крикнул Холмс, опускаясь на пол рядом с нами.

— Да, благодарю вас, — ответил я, тайком радуясь звучавшему в его голосе волнению. Холмс отнюдь не был склонен к проявлению эмоций, и мне польстило, что он так тревожится за меня.

— Слава Богу! — Облегченно вздохнув, Холмс поднял с пола коричневый пакет. Открыв его, мы обнаружили, что часовой механизм еще не приведен в действие. — Думаю, нам следует отнести это в Скотланд-Ярд, — сказал Холмс, когда к нам подошел Шон Мориарти.

Шум борьбы и выстрел уже привлек внимание полисменов, и я убедил Холмса поручить бомбу их заботам и вернуться со мной на Бейкер-стрит.

Оказавшись наконец в безопасности в нашей гостиной, я смог как следует рассмотреть Шона Мориарти. У него был такой же высокий куполообразный лоб и такие же тонкие губы, как у его брата, но в складке рта отсутствовало жесткое выражение, и черные глаза были гораздо мягче. За чаем, который подала нам миссис Хадсон, он покачал головой, вызвав у меня в памяти странный, напоминающий рептилию жест, присущий Джеймсу Мориарти.

— Должно быть, мой брат испытывал всю горечь унижения, обратившись к вам за помощью.

По настоянию Шона, Холмс и я наконец перестали отрицать участие Джеймса Мориарти.

Я хотел спросить у него, каким образом он и его брат оказались на противоположных позициях нравственного спектра, но ограничился вопросом к Холмсу, который после долгих протестов согласился лечь на диван, позволив мне дать ему морфий и перевязать ребра.

— Как вы узнали, что они отведут нас к Шону, если мы станем их пленниками?

Холмс изумленно уставился на меня, а потом расхохотался, но тут же скорчился от боли и схватился за бок.

— Господи, Ватсон, вы в самом деле думаете, что я заранее спланировал нашу поимку?

— А разве это не так? — осведомился Шон Мориарти.

— Конечно нет! Я просто хотел проникнуть на их собрание. Все, что произошло затем, явилось для меня полной неожиданностью.

— Но откуда вы знали, что за окном находится Татхилл?

— Я этого не знал, но, как вы помните, я раньше послал ему записку с просьбой следовать за нами. Он иногда подрабатывает помощником торговца рыбой и, как видите, проделал отличную работу, обнаружив нас. — Холмс улыбнулся. — Я предпочел бы, Ватсон, чтобы вы не записывали эту историю. Я был нанят профессором Мориарти, едва не допустил взрыв собора Святого Павла и был спасен священником и мальчишкой. По-моему, это дело не отнесешь к числу успешных.

— Читателям может понравиться, Холмс, что вы всего лишь человек.

Он посмотрел на оконные занавески, сквозь которые проникал бледный ноябрьский рассвет.

— Едва ли, Ватсон. Если бы они знали, что я всего лишь человек, то зачем им читать обо мне?

Пощадите мою скромность, Ватсон!

«… Вам не доводилось слышать от меня о профессоре Мориарти?

— Это что, знаменитый преступник самого высокого ранга? Столько же известный своим искусством в мире зла, сколько…

— Пощадите мою скромность, Ватсон! — укоризненно произнес Холмс.

— Я хотел сказать: сколько сокрытый от глаз добропорядочного общества.

Холмс рассмеялся.

— Один – ноль в вашу пользу, Ватсон! У вас появилось чувство юмора, которым вы искусно пользуетесь. С вами надо держать ухо востро».

Выше приведенный отрывок из «Долины страха» доказывает, что Шерлок Холмс был вполне способен смеяться над собой. Тем не менее он был не лишен мелкого тщеславия, о чем свидетельствует его раздражение тем, что Ватсон описал дело о «Желтом лице» (подробности см. «Слишком много пятен» в моей антологии 1996 года «Воскрешенный Холмс») или его мнимое смущение по поводу трех историй, опубликованных в этом разделе.

В «Камне Мазарини» Билли, мальчик-слуга Шерлока Холмса, рассказывает Ватсону, как его хозяин кого-то выслеживал, переодевшись старухой с потрепанным зонтиком. В изложенной ниже истории Шерлок пользуется такой же уловкой, но, учитывая результат, возможно, он в последний раз переодевался в женское платье.

Крейг Шоу Гарднер ПРОИСШЕСТВИЕ С МНИМОЙ ГРАФИНЕЙ

— Полагаю, вы доктор Ватсон?

Я оторвался от изучения сегодняшнего «Таймса», слегка удивленный этим вторжением. Передо мной стояла высокая женщина средних лет, одетая по моде, которой придерживались аристократки. Подведенные губы и румяна на щеках подчеркивали бледность угловатого лица, придавая ему суровое выражение. Тем не менее она была по-своему красива. Но что ей понадобилось в нашей гостиной на Бейкер-стрит? Почему миссис Хадсон не доложила о ее приходе?

— Я баронесса фон Штуппель, — продолжала она, не получив ответа. Судя по властному взгляду, эта женщина привыкла добиваться своего.

— Прошу прощения за мою невежливость, — сказал я, быстро поднимаясь со стула. — Мистер Холмс знает о вашем приходе?

Она кивнула.

— Я уверена, что мистер Холмс осведомлен о каждом моем шаге.

Итак, баронесса и сыщик уже были знакомы. Тем не менее меня интересовало, почему Холмс не предупредил, что ожидает ее. Я почувствовал смутную тревогу: уж не случилось ли чего с моим другом?

— Возможно, я могу что-нибудь сделать для вас до возвращения мистера Холмса. — Я указал на стул напротив моего. — Пожалуйста, садитесь.

Она села с присущей светской даме грацией и вынула из большой, замысловато украшенной сумки веер с восточным рисунком. Несколько секунд она обмахивалась им, очевидно, утомленная затянувшейся летней жарой, потом посмотрела на меня, прикрывая лицо веером.

— Не сомневаюсь, что могу доверять вам, доктор, ибо вы, безусловно, джентльмен. — Она опустила взгляд. — Надеюсь, я не позволила себе лишнего?

Что-то в ее безупречном поведении сбивало меня с толку. Мне очень хотелось, чтобы здесь оказался Холмс, но я рассчитывал, что моя наблюдательность меня не подведет.

— Простите, баронесса, — заговорил я, с трудом подбирая слова, — но в ваших манерах есть что-то необычное. Вы как будто стараетесь держаться на расстоянии, словно вам есть что скрывать.

— Есть что скрывать? Что вы имеете в виду, доктор? — Несмотря на удивленный тон, она не убирала от лица веер.

— Возможно, всему виной ваши нервы, — быстро добавил я, чувствуя, что в посетительнице есть нечто, пока ускользающее от меня, что-то, что нам еще предстоит определить. — Если вы хотите, чтобы мы вам помогли, то должны довериться нам полностью. Коль скоро вы знакомы с мистером Холмсом, то, несомненно, понимаете, что иного пути нет.

Баронесса разразилась явно не аристократическим хохотом.

— Вы отлично усвоили мои методы, Ватсон! — сказала она, отсмеявшись, хорошо знакомым мне голосом.

Мне не следовало удивляться очередному трюку Холмса. В конце концов, он неоднократно проделывал подобное. Тем не менее должен признать, что я был немного раздосадован.

— Холмс, — начал я, — почему вы постоянно… Сыщик ответил, не дав мне окончить фразу:

— Как врач вы должны быть наблюдательным. Если мой маскарад мог обмануть вас хотя бы на несколько минут, значит, я могу появляться в нем и в других местах.

— В других местах? Вы имеете в виду…

Холмс снял дамскую шляпу и парик.

— Да, мы должны снова посетить некое посольство.

— В таком виде? — забеспокоился я. — Простите, Холмс, но вы уверены, что это лучший способ…

— После того, что произошло вчера утром? — Он махнул рукой, утопавшей в кружевах. — Это единственный способ, Ватсон.

Вспомнив о недавних событиях, я был вынужден согласиться.

Всего днем раньше мы узнали о неприятностях в маленькой балканской стране. Холмс попросил меня сопровождать его на свидание, касающееся дела, по его словам, «представляющего определенный интерес». Хотя я донимал его вопросами, он больше ничего не сообщил.

Холмс и я находились менее чем в одном квартале от небольшого здания посольства в фешенебельном районе Лондона, когда услышали взрыв.

— Это, несомненно, бомба, — заметил мой друг, сохраняя все ту же размеренную походку. — В карете у посольства. Я этого ожидал.

Конечно, Шерлок Холмс мог себе позволить развивать свои теории, но я как врач считал своим долгом поспешить на помощь раненым. Забежав за угол, я увидел огромное черное пятно перед железными воротами посольства и громко назвал свою профессию на случай, если в ней была нужда.

Высокий мужчина в опрятном мундире шагнул вперед с места взрыва. В каменной стене неподалеку от него зияла большая дыра; створки ворот сильно погнулись.

Мужчина любезно улыбнулся мне, хотя, несомненно, был потрясен происшедшим.

— Весьма великодушно с вашей стороны, доктор. Однако… — Он сделал паузу и поклонился кому-то еще. Посмотрев в том направлении, я обнаружил, что Холмс подоспел всего на несколько секунд позже меня. Воспитанный джентльмен в мундире тут же кивнул мне, давая понять, что обращается к нам обоим. — Вред причинен в основном имуществу, а не людям – в значительной степени благодаря вашему письму.

— Вы полковник Гельтхельм? — осведомился Холмс.

— Он самый, — отозвался полковник и улыбнулся сыщику. — К счастью, никто не пострадал. Мы очень признательны вам за предупреждение.

Очевидно, Холмс уведомил посольство о готовящемся взрыве, который удивил только меня. Я посмотрел на старого друга, но он заговорил, прежде чем я успел его упрекнуть.

— Доказательства были повсюду, Ватсон. Самые очевидные из них – в колонках новостей из-за рубежа.

Я кивнул. Даже мне было известно о волнениях, происходящих в последнее время в маленьких балканских республиках.

— Разумеется, — продолжал Холмс, — я прочитал и о прибытии корабля из страны, которую представляет это посольство. С моей стороны было бы оплошностью не заметить также объявление о лекциях профессора ван Зуммана.

— Ван Зуммана? — Это имя было знакомо и мне. — Вы имеете в виду анархиста?

То, что профессор читает лекции, не должно было удивлять. В таком городе, как Лондон, можно широко продемонстрировать свои знания, если при этом вести себя цивилизованно. Однако все, что касалось ван Зуммана, плохо сочеталось с цивилизованностью.

Холмс кивнул.

— Несмотря на свои радикальные взгляды, ван Зумман не совершил никакого преступления.

Я не мог поверить, что Холмс так спокойно говорит об этом человеке.

— Вы хотите сказать, никакого преступления, за которое он был бы осужден!

Холмс кивнул во второй раз.

— В том-то и вся хитрость, Ватсон. Благодаря связям со Скотланд-Ярдом мне известно, что имя ван Зуммана неоднократновозникало в связи с нераскрытыми преступлениями – в том числе с убийствами. — Он указал на почерневшие ворота посольства. — Негодяй до сих пор на свободе, ибо умеет маскироваться, и описания преступника отличаются друг от друга в каждом случае, хотя и имеют общие черты – в частности рост и осанку. — Тон сыщика был слегка пренебрежительным, так как он и я хорошо знали, кто из присутствующих здесь подлинный мастер маскировки. — За день-два до террористического акта ван Зуммана часто видели поблизости от места преступления.

— Простите, — вмешался полковник Гельтхельм. — Но знакомый вам джентльмен прибыл сюда раньше вас и возможно обнаружил что-нибудь полезное. — Он указал на лестницу, ведущую в посольство, которая осталась невредимой. — Я взял на себя смелость вызвать полицию.

— Разумная предосторожность, — согласился Холмс. Он и я посмотрели на лестницу и увидели приближающуюся к нам с недовольным видом знакомую фигуру.

— Инспектор Лестрейд! — окликнул я.

Он поморщился, словно не испытывал радости от встречи с нами, но кивнул нам обоим.

— Мистер Холмс, доктор Ватсон, должен признать, что время, проведенное в этих стенах, ничем меня не обогатило.

— Значит, вы прибыли сюда еще до взрыва, Лестрейд? — спросил я.

Мой вопрос заставил его поморщиться еще сильнее.

— Да, но от этого не было никакого толку.

Я редко видел инспектора в столь дурном настроении.

— Вы ничего не могли поделать, — отозвался Холмс. — Очевидно, карета появилась внезапно.

— Это была не карета, а тележка с яблоками без всяких лошадей, — вежливо поправил джентльмен в мундире. — Неожиданно у ворот появилось человек шесть-семь, подтолкнули тележку к воротам и тут же скрылись.

Холмс кивнул, как будто ожидал услышать именно это.

— Так обычно они и делают. Если мне не изменяет память, аналогичный случай в Белграде произошел всего три месяца назад.

— Значит, вам известно о взрыве в Белграде? — удивился полковник, явно восхищенный его осведомленностью. — Там посольство не получило предупреждения, и ему был причинен куда больший ущерб.

Холмс оглядел улицу и нахмурился.

— Не думаю, что эта попытка останется единственной. Следующая может оказаться куда более изощренной. — Он повернулся к человеку в мундире. — Я должен переговорить со всеми, находящимися в посольстве.

На сей раз полковник перестал улыбаться.

— Боюсь, что это невозможно.

— Уверяю вас, я – воплощение скромности, — настаивал Холмс.

— Ваша репутация в этом отношении известна всем, — кивнул полковник. — Но, к сожалению, это ничего не значит для великого герцога.

— Охотно верю, — вмешался Лестрейд. — Со мной он просто не пожелал разговаривать!

Полковник Гельтхельм кивком подтвердил заявление Лестрейда.

— Герцог обосновался в посольстве, чтобы дистанцироваться от неприятностей на родине. К тому же он бережет свое время.

— Даже если его жизнь в опасности? — недоверчиво спросил я.

— Увы, герцог тяжелый человек. С государственными делами он обходится весьма бесцеремонно, ничто не может нарушить его распорядок.

— Возможно, — заметил мой друг, — нам удастся обойти это препятствие.

Голос Холмса пробудил меня от размышлений.

— Вы ведь помните, как мы покинули посольство, Ватсон. Я связался с полковником Гельтхельмом, и он обещал нам помочь.

В который раз планы Холмса оказались за пределами моего понимания.

— Помочь? Чем?

— Сегодня в посольстве чаепитие, на котором появится баронесса.

— Вы имеете в виду, что отправитесь туда один, переодетый женщиной? — Зная, что подобный метод не чужд Холмсу, я счел это в данном случае неразумным по многим причинам. — Ведь неизвестно, как именно ван Зумман нанесет следующий удар!

— Вот именно, Ватсон! Поэтому я и шагу не сделаю без вас.

— Вы хотите взять меня с собой? — Очевидно, мне суждено постоянно удивляться Холмсу.

— Может же баронесса привести с собой личного врача! — Холмс поднялся и, улыбаясь, разгладил юбку.

Поэтому я вновь оказался у ворот посольства, на этот раз в компании баронессы фон Штуппель.

Я решил для большей уверенности в успехе думать о Холмсе как о баронессе. Как напомнил мне Холмс, наша главная цель – помешать ван Зумману совершить еще какое-нибудь преступление. Добиться большего казалось маловероятным.

Баронесса споткнулась, выходя их кареты, и одарила меня кокетливой улыбкой:

— Мне редко приходилось носить женские туфли.

Я почувствовал, что мои щеки слегка покраснели при виде затруднений Холмса… то есть баронессы. Очевидно, лучше на нее не смотреть.

Полковник Гельтхельм поджидал нас у ворот.

— Чаепитие только что началось. Пунктуальность высоко ценится в моей стране. — Будучи стопроцентным джентльменом, полковник не стал комментировать внешность Холмса. — Сюда, — указал он рукой в белой перчатке. — Здесь боковой вход для особых гостей.

Баронесса грациозно присела в реверансе и последовала за полковником по дорожке к другим железным воротам. Я замыкал шествие, подстраиваясь под быстрые и мелкие шажки баронессы, чей турнюр покачивался передо мной, и не находил в этой аристократке ни единой из хорошо знакомых мне черт моего друга.

Сняв с пояса связку ключей, полковник отпер вторые ворота и провел нас в здание посольства, изобилующее роскошными коврами и портьерами. В спокойной атмосфере холлов не ощущалось и намека на неприятности в стране, чьи интересы представляло посольство.

Но даже мягкие ковры не смогли заглушить звуки быстрых шагов позади нас.

— С дороги! — послышался хриплый голос. — Государственное дело!

Полковник быстро обернулся.

— Это наши гости, граф Орлок.

— Гости? — насмешливо переспросил голос. — Все должны уступать дорогу тем, кто решает судьбы королевства!

При этих словах баронесса и я тоже обернулись. К нам приближались трое мужчин в темных костюмах. Двое были высокими и мускулистыми, а третий – гораздо ниже и невзрачнее, однако кричал именно он.

— Предупреждаю вас! Прочь с дороги, или головы покатятся с плеч!

Низенький граф шагнул прямиком к баронессе фон Штуппель, несомненно, намереваясь отодвинуть ее в сторону. Он буквально налетел на обширную грудь баронессы, но та не сдвинулась с места. Граф отскочил, как мячик, и быстро обошел даму, приказав своим спутникам следовать за ним. Проходя мимо баронессы, оба здоровяка сердито посмотрели на нее.

Полковник виновато кашлянул.

— Вы должны простить графа Орлока. Он расстроен из-за того, как великий герцог ведет дела.

Баронесса посмотрела на него поверх развернутого веера.

— До меня доходили слухи, что он окружает себя женщинами?

Полковник Гельтхельм печально кивнул.

— Наш герцог уже немолод и заявляет, что хочет провести оставшиеся годы в занятиях, которые доставляют ему удовольствие.

Я мог бы удивиться, если бы уже не столкнулся в этом здании с многими невероятными явлениями. Тем не менее я не удержался от вопроса:

— Как же он занимается государственными делами? Лицо полковника помрачнело еще больше.

— Герцог уделяет время серьезным делам, если его знакомят с ними представительницы прекрасного пола.

— Значит, мои сведения верны, — тихо произнес Холмс голосом сыщика, а не баронессы.

— Конечно, это игра, — вздохнул полковник, — но разве то же самое нельзя сказать о любой политике? Пойдемте, я должен представить вас герцогу.

Он проводил нас по коридору к двойным дверям, охраняемым двумя часовыми в серой униформе, похожей на мундир полковника. При виде нас они взяли на караул и по краткому приказу полковника распахнули двери настежь.

За ними оказался великолепный салон, где находилось около полусотни богато одетых людей. Более всего меня удивило то, что толпа в основном состояла из женщин, которых было раз в пять больше, чем мужчин.

— Герцог в блеске своей славы, — тихо сказал нам полковник. — Пожалуйста, следуйте за мной.

Мы храбро двинулись за нашим гидом в зал, полный женщин. Их возраст колебался примерно от двадцати до восьмидесяти лет, но все были одеты настолько роскошно, что даже такой повидавший мир врач, как я, был ослеплен этим зрелищем. Баронесса в отлично скроенном, но весьма практичном твидовом платье в подобной компании выглядела золушкой. Тем не менее она уверенно следовала за полковником, не смотря по сторонам и не обращая внимания на шепот женщин, разглядывающих вновь прибывшую.

— Прошу прощения, мой герцог! — окликнул полковник, когда мы приблизились к группе, состоящей из полудюжины женщин, окруживших седовласого мужчину.

Последний недовольно отвернулся от хорошенькой девушки, поглаживающей его лоб.

— Как вы смеете меня беспокоить? — осведомился он.

— Я ни в коей мере не собираюсь вас беспокоить, — сказал полковник. — Напротив, я хочу придать дополнительное разнообразие вашему окружению. — Он указал на нашу спутницу. — Могу я представить вам баронессу фон Штуппель?

— Безусловно, можете! — Герцог выбрался из группы женщин и направился к баронессе с любезной улыбкой. — Это большая честь. Кажется, мы дальние родственники? С королевскими семьями всегда проблемы – там все друг другу родственники. — Он посмотрел на меня, и его голос сразу же стал ворчливым: – А это кто?

— Всего лишь мой личный врач, — ответила баронесса. Ее утопающая в кружеве рука взметнулась ко лбу. — Доктор, где моя нюхательная соль?

Баронесса раскачивалась взад-вперед, едва не касаясь окружающих. Я порылся в медицинском саквояже, нашел подходящий по виду пузырек и передал его баронессе, которая, деликатно понюхав содержимое, вернула его мне.

— Боюсь, мне стало дурно от подобного великолепия! — воскликнула она, обмахиваясь веером. — Мне так не терпелось предстать перед вами!

Я испугался, что баронесса немного пересолила, но герцог выглядел очарованным.

— Мы должны предоставить место нашей новой гостье! — Он подал знак ближайшей матроне, и та тут же освободила стул. — Прошу вас!

Баронесса присела в реверансе.

— Вы чрезвычайно любезны.

— Вы принадлежите к женщинам, с которыми я не могу вести себя иначе! — заявил герцог.

— Я слышала множество рассказов о вашей любезности, мой добрый герцог, — улыбнулась баронесса, занимая предложенный стул. — Но должна признать, я не ожидала встретить человека, обладающего столь острым умом и такой неистощимой энергией.

Герцог выпятил грудь и погладил свои медали.

— К сожалению, мы мало контактируем с лондонской знатью. Если за этими стенами есть другие женщины, подобные вам, мое посольство станет походить на тюрьму.

— Скорее на убежище, где можно отдохнуть в изысканной обстановке… — баронесса посмотрела на герцога, — если только знаешь, куда обратить взгляд.

Полковник Гельтхельм отвел меня в сторону.

— Герцог разбит наголову, мой дорогой доктор. Наконец-то континентальная аристократка весьма зрелого возраста смогла бросить ему вызов.

От удивления я едва не лишился дара речи. Неужели полковник не знал секрета баронессы? Что, если Холмс не сообщил ему об обмане?

— Теперь я понимаю, насколько разумен план великого сыщика, — доверительным тоном продолжал полковник. — Возможно, герцог обратит внимание на наше предупреждение, если оно будет исходить из такого источника.

Мне оставалось только кивнуть.

Услышав деликатное покашливание, я обернулся и увидел успевшего успокоиться графа Орлока. Он вежливо поклонился мне и полковнику, возможно, стараясь искупить недавнюю грубость.

— Еще до наступления ночи герцог одержит новую победу, — шепнул граф.

Возможно, подумал я, баронесса перестаралась. Я посмотрел туда, где она все еще беседовала с герцогом. Баронесса извинилась и поднялась со стула, но герцог тут же встал следом за ней.

— Боюсь, я злоупотребляю вашим временем, — скромно произнесла баронесса.

Но герцог только рассмеялся.

— Моим временем? Теперь это наше время! Вы сможете освободиться от меня, только исчезнув с лица Земли!

— Вы слишком мне льстите. — Баронесса взмахнула веером. — Я всего лишь бедное дитя континента, случайно заплывшее в лондонский высший свет.

— Неважно! — отмахнулся герцог. — Со мной вы быстро станете очень богатой!

Баронесса отвела взгляд.

— Мне не помешал бы глоток свежего воздуха. Вы позволите мне посмотреть на звезды?

Но герцог не собирался уступать.

— Единственные звезды, которые мне нужны, сияют в ваших глазах! — промурлыкал он.

Веер баронессы ускорил темп.

— Доктор! Моя соль!

С этим пришлось посчитаться даже сиятельному ухажеру.

— Стакан воды для дорогой баронессы! — приказал он.

Я решительно шагнул между герцогом и объектом его привязанности.

— Вода не поможет баронессе – ей необходим воздух.

Герцог и его свита почтительно отступили.

— Благодарю вас, Ватсон, — шепнула мне на ухо баронесса. — Внимание герцога и впрямь стало удушающим. Но думаю, нам нужно остаться. Убийца в любой момент может нанести удар!

В мою руку вложили стакан с водой. Я увидел крепко сбитую служанку, резко отличавшуюся от толпившихся в зале респектабельных слуг. Ее, несомненно, взяли из крестьянской семьи на родине герцога.

Баронесса подняла веер, чтобы попить воды, не опасаясь чужих взглядов.

— Ну вот! — с удовлетворением сказала она, передавая стакан одному из слуг. — Теперь мне лучше. — Баронесса опустила веер. — Герцог, мне хотелось бы расспросить вас о вашей стране.

Герцог улыбнулся и снова шагнул ближе.

— Уверен, что вы останетесь пообедать с нами.

Но тут заговорила одна из окружающих его женщин:

— Вы монополизируете нашу новую гостью, скверный герцог! Пойдемте, баронесса, подышим воздухом!

Мои худшие опасения начали оправдываться. Мы пали жертвой женской ревности. Баронессе оставалось лишь повиноваться. Я беспомощно наблюдал, как она вместе с полудюжиной женщин направляются к месту, куда мужчины не имеют доступа.

Граф Орлок снова возник передо мной. Казалось, он хотел поговорить о баронессе. Я не мог сосредоточиться на беседе. За одним-единственным исключением, Холмс никогда не уделял особого внимания прекрасному полу. Каково ему придется в компании женщин?

Граф трещал без умолку. Я молча кивал. Убедившись в бесполезности попыток выведать у меня что-либо о моей спутнице, маленький человечек переключился на политику.

— У меня так мало возможностей изучить британскую точку зрения. В сравнении с моей страной…

Разговор стал действовать мне на нервы.

— Думаю, у вас прибавится возможностей, — весьма нелюбезно отозвался я, — если вы будете навязывать свое общество не столь… энергично.

Однако граф нисколько не обиделся.

— Приходится использовать любые возможности, мой дорогой доктор, — сказал он, покачав головой.

Тем временем вернулись женщины. Они смеялись – и баронесса в том числе!

— О, доктор! — восторженно обратилась ко мне молодая девушка. — Ваша баронесса – просто чудо! Настоящий фонтан сведений – сколько она нам рассказала о тканях, длине платьев и изменениях в количестве нижних юбок! Ей известны все перемены в одежде за последние пять-десять лет! Я и понятия не имела, что мода так неустойчива!

Я улыбнулся. Мои беспокойства вновь оказались беспочвенными. Холмс никогда не переставал удивлять меня.

Повернувшись к баронессе, я увидел, что она поманила меня веером.

— Я получил кое-какую полезную информацию, Ватсон, — сказала мне баронесса, когда я подошел к ней. — Если не ошибаюсь, убийца находится не среди женщин – по крайней мере, не среди этих женщин.

Я хотел спросить, как он это узнал, но мне помешал герцог.

— Я взял на себя смелость распорядиться, чтобы к обеду приготовили некоторые блюда моей страны. — Он указал на крепко сбитую служанку, которая вернулась с большим серебряным подносом, полным яств.

Герцог склонился к баронессе.

— Панированная треска в пиве – особо изысканное лакомство!

— В самом деле? — осведомилась баронесса, обмахиваясь веером.

Быстро подойдя к служанке, герцог взял что-то с подноса.

— Возможно, вы хотите чего-нибудь полегче? Попробуйте пирожные с нашими местными ягодами.

Граф снова подошел к нам.

— Я уверен, герцог, что вам не терпится испробовать фаннснуфель!

Рядом с ним как раз оказалась одна из служанок с подносом, нагруженным какой-то стряпней белого цвета. Герцог быстро проглотил пирожное.

— Фаннснуфель – моя страсть! Во всяком случае – одна из них! — Герцог и граф широко улыбались, но баронесса нахмурилась.

Щелкнув пальцами, граф отогнал от серебряного подноса остальных.

— Мы всегда предоставляем герцогу первому пробовать фаннснуфель. Как он сказал, это его страсть. Насколько я понимаю, это специально приготовленная порция.

Герцог не сводил глаз с высокой женщины в твидовом платье.

— Это блюдо – гордость моей страны. Быть может, дадим его сначала нашей почетной гостье?

Граф уставился на герцога, как будто тот предложил нечто немыслимое.

— А вдруг крем кисловат? Вы ведь знаете, что если его не смешать как следует с желтым сахаром, результат может быть катастрофическим.

— Тогда мы попробуем фаннснуфель вместе, — отозвался герцог, по-прежнему глядя на баронессу. — Я дам вам кусочек, а потом…

Баронесса подняла веер.

— Хотя мне и не терпится полакомиться деликатесами вашей кухни, я чувствую, что от этого блюда лучше воздержаться, и советую вам поступить так же.

— Значит, вы предлагаете мне поберечь аппетит для других яств? — Лицо герцога приняло плотоядное выражение.

— Нет, — ответила баронесса. — Граф выглядит так, словно им пренебрегли. Я предлагаю, чтобы первым попробовал фаннснуфель он.

— Предложение воистину великодушной дамы! — согласился герцог.

Граф сильно побледнел.

— У меня нет аппетита.

— Даже для блюда, приготовленного по рецепту вашей сестры? — с удивлением спросила баронесса.

Граф уставился на нее.

— Что вы знаете о моей сестре?

— Только то, что она работала здесь, надзирая за кухней и прислугой. Графиня всегда предпочитала занимать положение, не соответствующее ее рангу. Она уволилась как раз перед вашим прибытием. Удивительное совпадение! — Баронесса посмотрела на меня и улыбнулась. — Поразительно, сколько можно узнать, беседуя с придворными дамами.

— Ох уж эта графиня! — пробормотал герцог. — Красивая женщина, но такая таинственная. Ничего не рассказывала о своей семье. Появление здесь графа Орлока явилось полной неожиданностью!

— На что вы намекаете? — осведомился граф слегка дрожащим голосом.

Полковник Гельтхельм шагнул ко мне.

— Какие-нибудь затруднения?

— Вот и превосходный источник информации! — воскликнула баронесса. — Надеюсь, полковник, вы позволите задать вам несколько вопросов деликатного свойства?

— Если герцог не возражает, я к вашим услугам.

— Вообще-то я первым занял очередь, полковник, — заметил герцог. — Но, разумеется, вы можете ответить на вопросы очаровательной дамы.

Баронесса грациозно кивнула.

— Насколько я понимаю, если не считать графа, штат посольства представляет собой… почти одну семью?

Полковник прочистил горло.

— Видите ли, я женатый человек. Но я слыхал, что некоторые из моих офицеров поддерживают… э-э… близкое знакомство с придворными дамами.

— Конечно, ведь они все находятся в чужой стране, — кивнула баронесса. — Этого следовало ожидать. Однако граф, кажется, держится особняком, как, по-видимому, держалась и его сестра?

Граф выглядел явно смущенным.

— Я нахожу удовольствие в других вещах.

— Возможно, в фаннснуфеле? — Баронесса ухватила с подноса кусок липкой массы. — Попробуйте!

Граф отвернулся.

— Очевидно, мысли о вашей семье лишают вас аппетита, — усмехнулась баронесса. — Кстати, я знаю вашего отчима, профессора ван Зуммана.

— Ван Зуммана? — тревожно вскрикнул полковник Гельтхельм.

— Вероятно, когда бомбы не сработали, граф, — продолжала баронесса, — вы изобрели более изощренный способ, вроде отравленного фаннснуфеля. Или мне следует называть вас графиней?

— Довольно! — Граф выхватил нож. Его – или ее? — голос становился все более высоким. — Яд слишком хорош для этого распутного герцога! Я убью его собственноручно!

Полковник шагнул вперед, собираясь вмешаться, но остановился, увидев, что три служанки крепкого, явно не женского сложения тоже вытащили ножи.

Баронесса покачнулась.

— Доктор, моя соль!

Все обернулись ко мне, когда я стал рыться в медицинском саквояже, жалея, что не захватил с Бейкер-стрит мой револьвер. Что хотел от меня Холмс?

— Если вы хотите убить герцога, сначала вам придется разделаться со мной! — Я увидел, что баронесса выпрямилась, держа в руке мой револьвер!

— Удивительно, чего только не пронесешь в дамской сумочке, — заметила она. — Уверяю вас, графиня, я умею им пользоваться, и если вы подойдете к герцогу, выстрелю без колебаний!

— Вы храбрая женщина! — воскликнула разоблаченная графиня. — Видно, вы не впервые попадаете в переделку! Мне всегда хотелось быть такой, как вы, но моя нация чересчур робка. Взгляните на этого жалкого герцога – типичный образчик правящего класса! Только человек, также искушенный в политике, как я, может управлять этой страной!

Баронессе было не суждено воспользоваться револьвером. Полковник Гельтхельм громко крикнул стражу, и в комнату вошли часовые, держа наготове оружие.

— Понимаете, — объяснила баронесса, когда злоумышленников увели, — графиня, несомненно, подчиняясь приказам отчима, нашла способ отравить герцога. Но так как она заведовала кухней, то сразу же попала бы под подозрение. Поэтому графиня исчезла, а ее место занял так называемый граф Орлок.

— Графиня, переодетая графом! — воскликнул изумленный герцог. — Кто бы мог представить себе подобное?

Баронесса спрятала револьвер в сумку и снова подняла веер.

— Уверяю вас, мой дорогой герцог, я могу представить себе и это, и многое другое.

Ее слова явно усилили возбуждение герцога.

— Вы и в самом деле отважная женщина, баронесса! Это заставляет меня все сильнее жаждать вашего общества!

Баронесса склонила голову.

— Увы, мой герцог, боюсь, что моя судьба находится не здесь. Я должна вас покинуть.

Она повернулась и грациозной, но решительной походкой направилась к выходу. Я бегом еле поспевал за ней.

— Но вы не можете оставить меня таким образом! — донесся из зала голос герцога. — Моя жизнь уже никогда не будет прежней! Если вы существуете, я вас найду!

— Значит, — шепнул мне Холмс, — баронесса должна исчезнуть.

Не прошло и недели, как на Бейкер-стрит, 221-б пришло письмо из посольства. Герцог умолял великого сыщика разыскать баронессу. Цена не имела значения.

Холмсу пришлось ответить герцогу, что он поглощен другими делами. Чтобы выполнить поручение герцога, могла потребоваться целая вечность. И хотя я запечатлел на бумаге эту историю, как и все прочие, она может оставаться неопубликованной такой же срок.

Элайн Майетт-Вольски ТА ЖЕНЩИНА

Ирэн Адлер одержала верх над Шерлоком Холмсом в «Скандале в Богемии», а спустя двадцать лет ее дочь проделала то же самое. Однако в недавно открытой рукописи, текст которой представлен ниже, «Та Женщина» ищет помощи Холмса и на сей раз, кажется, намерена играть честно. Хотя кто знает!

В тот зимний вечер нас посетила очень красивая леди, одетая по последней моде. Я заметил, как сузились глаза Холмса, когда он склонился над ее рукой без единого украшения, которая, казалось, предназначена самой природой для дорогих перстней. Я тоже обратил внимание на их отсутствие. Возможно, долгое общение с моим другом наконец обострило мою наблюдательность, а может, все дело было в том, что у нашей посетительницы не было не только колец, но и перчаток.

Услышав, как Холмс назвал женщину «миссис Нортон», я понял, что он узнал ее. Кивком он указал ей на удобный стул у камина, где огонь в очаге и лампа на полке позволяли наблюдать за выражением ее лица. К моему стыду, меня позабавило, как она воспрепятствовала этому его намерению, слегка передвинув стул. Теперь на ее лицо падала тень. Однако Холмс не выглядел обескураженным, что меня, впрочем, нисколько не удивило.

— Миссис Нортон, — заговорил он, — я рад возобновить наше знакомство, хотя поспешность, с которой вы вошли в мою дверь, свидетельствует о том, что вас что-то беспокоит.

— Поспешность, мистер Холмс? — переспросила она. — Не помню, чтобы я спешила.

— Когда леди выходит из дома, забывая надеть перчатки, и так торопится, что ее вуаль колышется от учащенного дыхания, я считаю это признаками спешки и беспокойства.

Женщина медленно кивнула.

— Я и пришла сюда как раз в надежде на то, что вы сможете помочь мне благодаря вашим талантам, которыми вы заслуженно славитесь.

— Благодарю вас за комплимент и уверяю, что готов служить вам своими так называемыми талантами с такой же готовностью, как и во время нашей прошлой встречи.

Конечно, Холмс имел в виду скандал в Богемии, когда король этой страны, собираясь жениться, обратился к Холмсу с просьбой вернуть компрометирующие письма и фотографию знаменитой оперной певицы Ирэн Адлер, как тогда звали нашу гостью. С тех пор великий сыщик относился к ней с уважением и восхищением, которые, насколько мне известно, не питал ни к какой другой представительнице слабого пола.

Ирэн Нортон вздохнула и подняла вуаль, открыв прекрасное лицо и большие блестящие глаза, сделавшие ее жемчужиной «Ла Скала».

— Я всегда сама определяла свою судьбу, — начала она, — по крайней мере, так мне казалось. Для такой независимой женщины, как я, напоминание о том, что существуют силы, способные причинить мне личный вред или финансовый ущерб, является неприятным сюрпризом. И хотя я долго ломала себе голову, но никак не смогла открыть источник или источники этих таинственных атак и стоящие за ними причины.

Длинные, испачканные химикалиями пальцы Холмса, свидетельствующие о многолетних научных экспериментах, барабанили по подлокотнику стула.

— Говоря об атаках, мадам, вы, надеюсь, не имеете в виду нападения на вас лично?

— Именно это я и имею в виду. За последнее время меня несколько раз намеренно толкали незнакомые мне прохожие, а вчера шайка уличных мальчишек, сквернословя, втолкнула меня в дверь, не причинив особого вреда, но помяв мне одежду. — Она глубоко вздохнула. — Меня это тревожит, сэр. Если вы помните историю с королем Богемии…

— Но тогда вы хранили у себя нечто, представляющее для него опасность, и отказывались с этим расстаться. Так что причина имелась.

— Да, имелась. Но сейчас я не представляю опасности для… ни для кого, так что же означают эти нападения? Кто мой враг? И что он – или она – от меня хочет?

Холмс поднялся, подошел к окну, выходящему на Бейкер-стрит, и, раздвинув занавески на два дюйма, посмотрел на освещенную фонарями улицу.

— Никого не видно, — заметил он. — По крайней мере, на данный момент вы, кажется, избавились от тех, кто вам докучал. Но я не убежден, что мелкие грубости, которым вы подверглись, не являются всего лишь совпадениями. Например, уличные мальчишки…

— «Мелкие грубости», мистер Холмс? В том числе кража моих драгоценностей горничной, прослужившей у меня всего три дня, в апартаментах лучшего лондонского отеля?

Холмс вернулся от окна к камину, его взгляд, обращенный на даму, стал более внимательным.

— Должен признать, что когда внезапно происходит серия необычных происшествий – неважно, хороших или плохих, — более вероятным представляется, что они не случайны, а осуществлены кем-то с определенной целью. Пожалуйста, опишите подробно происшествия, которые заставили вас поспешить сегодня в мой дом.

— Вы хотите, чтобы я детально описала каждый инцидент?

— Да, как можно точнее.

Она задумчиво нахмурилась, и Холмс отвел взгляд от ее лица, словно не желая вторгаться в ее мысли. Мне пришло в голову, что он далеко не всегда бывает столь предупредителен.

Вскоре Ирэн Нортон заговорила снова:

— Мне следовало догадаться, что это… кампания против меня…

Холмс встрепенулся.

— Кампания?

— Да, приходится признать, что это настоящая кампания по преследованию. Сначала мелкие неприятности, вроде краж по утрам газет из-под моей двери или порча дорогого платья, которое я поручила погладить горничной… Последний случай вынудил меня нанять новую служанку, которая, как я уже говорила, похитила все мои драгоценности, не оставив в шкатулках ни единой побрякушки. Поистине безжалостная маленькая воровка!

Ее прекрасные глаза сердито блеснули, а Холмс метнул на меня насмешливый взгляд.

— Что касается воров, мадам, то жалость к жертвам им редко присуща. Как правило, они не оставляют сувениры в знак утешения.

— Мне это известно, сэр, но в данном случае у меня была доверительная беседа с этой девушкой, и она настолько мне понравилась, что я рассказала ей, как сильно дорожу драгоценностями, подаренными одной высокопоставленной особой: бриллиантовым морским коньком и изумрудным гарнитуром. Только подумать, что она украла даже их!.. Мне стыдно перед вами, джентльмены, что я оказалась такой доверчивой дурой!

— Вам нечего стыдиться, мадам, — промолвил Холмс с несвойственной ему в подобных случаях мягкостью. — Ваша вера в людей заслуживает всяческой похвалы. Можете ли вы сообщить нам о других враждебных актах?

— Да. Однажды я ехала в экипаже по Треднидл-стрит, где у меня была назначена встреча. Внезапно какой-то мужчина вскочил на подножку, влез в кабину и велел мне отвернуться, чтобы я не могла видеть его лицо. Я так испугалась, что сразу подчинилась.

— Неудивительно. Он походил на разбойника?

— В том-то и дело, что нет. Он был прилично одет и говорил… ну, как джентльмен. — Она покачала головой. — Когда я вспоминаю этот голос, то каждый раз чувствую себя озадаченной…

— Вы слышали его и раньше?

— Не то чтобы слышала, но в нем ощущалось нечто знакомое и не внушающее опасений… Я понимаю, что от моего рассказа нет никакого толку, но…

Она умолкла. Холмс шагал, опустив голову, взад-вперед по ковру, лежащему у камина.

— Уверяю вас, миссис Нортон, ваш рассказ в высшей степени полезен. Что именно сказал ваш незваный попутчик?

— Это самое странное во всей истории. Он сказал: «Продолжайте делать то, что делаете, — и ваша прежняя жизнь кончена».

— «Ваша жизнь кончена»? Иными словами, он вам угрожал?

Она колебалась.

— Это звучало скорее как предупреждение, чем как угроза.

— Но он не указал, что именно в вашем поведении является таким неприятным для… кого-то?

— Нет.

— Ну, мне достаточно ясно, что против вас задуман весьма изощренный план, но мозг, который его осуществляет, не обладает должным количеством извилин, чтобы довести его до конца. Например, — продолжал Холмс, прижав руки к бедрам и склонившись вперед, — я полагаю, что лицо или лица, замыслившие этот план, не преступники, а британцы по происхождению, образованию и интересам, которые твердо уверены, что служат своей стране.

— Действуя против меня? — Даже при тусклом освещении была заметна ее внезапная бледность. — Но это ужасно! Что могло заставить их прийти к такому выводу?

— У них свои причины. Видимо, ими движет твердое убеждение, и они нанимают людей, чтобы терроризировать вас, сохраняя свою личность в тайне, — во всяком случае, до сих пор. Думаю, положение скоро изменится. Возможно, если нам удастся добраться до одного из этих наемников, мы сможем заставить его назвать имя своего хозяина.

— Вы имеете в виду подкуп? — Ее нога забарабанила по ковру в невольном протесте.

— У вас есть какие-нибудь предположения насчет того, что все это может значить? — резко осведомился Холмс. — Есть у вас причины считать, что в Лондоне находятся враждебные вам люди?

Она покачала головой, глядя на свои пальцы, разглаживающие бархатные ленты на шляпе.

Холмс задумчиво смотрел на нее – на его худом лице мелькали отблески огня в камине.

— Выражаясь фигурально, в этой, как вы ее назвали, кампании что-то не клеится, — снова заговорил он. — Вы рассказали о краже, угрозе, даже физическом насилии, но во всех этих происшествиях слишком много различных черт. Все вместе они выглядят как причудливый портрет, где рот написан Гейнсборо^[82], глаза – Хольбейном^[83], а нос и подбородок – Рейнолдсом^[84]. Можете себе представить, как нелепо выглядит результат? Возникает вопрос: где тут связь? Должен быть какой-то элемент, соединяющий эти черты. — Он повернулся ко мне. — Вы следите за ходом моих рассуждений, Ватсон?

Я редко бывал способен на такое в начале дела, и Холмс отлично это знал, но всегда питал надежду на противоположное.

— Мне не все ясно, Холмс. Должен признать, что от меня ускользает какая-либо связь между эпизодами, описанными миссис Нортон.

— Совершенно верно. Так и было задумано, Ватсон, потому что подобная связь способна открыть тайну этого весьма неприятного преследования.

— Надеюсь, — вздохнула миссис Нортон. Часы пробили девять, и она поднялась, опустив вуаль и набросив бархатную накидку. — Я отняла слишком много вашего времени…

Холмс проводил ее до ближайшей стоянки кэбов и усадил в экипаж.

— Миссис Нортон согласилась, хотя и неохотно, предложить щедрое вознаграждение – фактически взятку – за имя ее врага, — сообщил он, вернувшись, и покачал головой. — Это шаг в нужном направлении, но она не была с нами откровенна, Ватсон. Миссис Нортон что-то утаивает, и это ставит под угрозу мои защитные меры. Тем не менее я намерен ей помочь, несмотря ни на что.

После этого Холмс потянулся за трубкой и кисетом с чудовищно крепким, на мой взгляд, табаком. Усевшись в свое любимое кресло, он погрузился в размышления, и я, не желая ему мешать, потихоньку удалился к себе.

Холмс твердо решил, откуда ему начинать расследование. На следующее утро мы с ним посетили вестибюль отеля ***, который миссис Нортон избрала в качестве временного лондонского жилища. Она не упоминала ни о планах на будущее, ни о местопребывании ее мужа, мистера Годфри Нортона. Меня интересовала судьба этого брака, но сплетни подобного рода редко привлекали внимание Холмса, и он не касался этой темы.

Поэтому меня удивило, когда Холмс направился к столу, где лежали свежие газеты, предназначенные для постояльцев отеля. Взяв одну из них, он сразу открыл раздел светских новостей.

— Может быть, нам лучше читать сидя? — недовольно предложил я.

Не откладывая газеты, Холмс двинулся к ближайшей банкетке. Мы сели, и он погрузился в чтение, словно не замечая происходящего вокруг. Казалось, Холмс жадно впитывает каждую скандальную сплетню, описания увеселений и сообщения о рождении очередного отпрыска знатного семейства.

Наконец он кивнул, сложил газету и с интересом огляделся, хотя, по-моему, вокруг не было ничего заслуживающего внимания. В нескольких футах от нас стоял высокий мужчина с сигарой и беседовал с клерком, прислонившись к стойке; в дальнем углу уборщица, стоя на коленях, счищала свежее пятно с ковра; на соседней банкетке вполголоса разговаривала молодая пара; несколько других посетителей двигались в разных направлениях. Все выглядело вполне обыденным.

Но это продолжалось недолго.

Холмс поднялся, я тоже встал и направился следом за ним к стойке дежурного. Подав клерку знак отойти, он, к моему смущению, без колебаний обратился к высокому мужчине:

— Я Шерлок Холмс, а это мой друг, доктор Ватсон, который, как и вы, ветеран войн в солнечных индийских землях.

Незнакомец выглядел неуверенно, переводя взгляд с Холмса на меня.

— Я знаю вас, джентльмены?

— Нет, — откровенно ответил Холмс, — но думаю, мы знаем вас. Мне кажется, вы до недавнего времени служили в армии ее величества, но, очевидно, пристрастились к игре, причем играли неудачно. В результате вас уволили со службы, и вы опустились до того, что угрожаете женщинам ради денег.

— Сэр! — Незнакомец был такого же роста, как Холмс, мог смотреть ему прямо в глаза, и взгляд его не отличался дружелюбием. — Сейчас слишком рано, чтобы напиваться, но я не могу приписать ваше поведение ничему иному, кроме…

— Сколько вам заплатили за то, чтобы вы, бывший капитан – или майор? — позабыли, как подобает себя вести джентльмену?

Мужчина побледнел и словно стал ниже на пару дюймов.

— Не понимаю… Должно быть, вы приняли меня за другого… Я категорически отрицаю…

— Ваши отрицания не имеют смысла, — прервал Холмс. — Я предлагаю нечто более практичное: крупную сумму денег за личность вашего нанимателя.

Незнакомец молча облизнул губы.

— Ну? — резко осведомился Холмс.

— Я не могу сообщить вам никаких имен, сэр, — с трудом вымолвил бывший офицер.

— Вы отказываетесь?

— Повторяю: я не могу сообщить никаких имен. Дело в том, что мне не известна личность моего нанимателя. Инструкции относительно моей… э-э… встречи с леди были просунуты мне под дверь вместе с деньгами, и их источник является для меня такой же тайной, как и для вас. Так что я не в силах вам помочь.

Выражение лица Холмса не изменилось. Достав из кармана несколько монет, он опустил их в карман незнакомца, который стыдливо отвел взгляд.

Выйдя из отеля, мы обошли несколько находящихся поблизости ювелирных магазинов, и в третьем из них расспросы Холмса дали результат. Да, владелец иногда покупал драгоценности у частных лиц. Нет, он никогда не имел дело с сомнительными личностями – только с людьми, чье положение не позволяло усомниться в их праве владения предлагаемыми предметами. Разумеется, мистер Холмс понимает, как тщательно следует заботиться о деловой репутации. Да, у него имеются драгоценности, описанные джентльменом: бриллиантовый морской конек и изумрудный гарнитур. Они великолепны, не так ли? Вполне достойны даже ее величества, хотя она никогда не носит драгоценностей из-за траура по мужу. Увы, леди, которая продала их, сохранила инкогнито. Да, она, несомненно, дама из высшего общества, но он не знает ее имени и не может описать ее внешность. Эти плотные вуали, которые леди носят в наши дни…

— Снова неудача, Холмс, — посочувствовал я, когда мы вышли на тротуар.

— Совсем наоборот, друг мой. Мы начинаем быстро прогрессировать – фактически, мы уже прошли две трети пути к разгадке.

— Право, Холмс! — удивленно воскликнул я. — Единственный факт, который вам удалось установить, это что какая-то леди продала драгоценности Ирэн Нортон. Возможно, это была сама миссис Нортон. Такое вам не приходило в голову?

— Мне даже приходило в голову, что это мог быть переодетый мужчина. Не забывайте, Ватсон, «эти плотные вуали, которые леди носят в наши дни…»

Дул зимний ветер, и я спрятал руки в карманы. Однако Холмс как будто не ощущал холода. Он был поглощен загадкой, и хотя я обычно не нарушал его размышлений, меня настолько одолевало любопытство, что я бесцеремонно вторгся в них.

— Что навело вас на мысль, будто человек в отеле был непрошеным спутником миссис Нортон в экипаже?

— О чем вы? Это не составляло труда. Сидя вблизи стойки дежурного, я мог слышать каждого, кто обращался к клерку. Интонации речи были весьма важны – вы ведь помните, что миссис Нортон не почувствовала угрозы в словах незнакомца только потому, что его речь была такой же, как и у людей ее круга. Это, в свою очередь, указывало на то, что незнакомец, по-видимому, был хорошо образован и знавал лучшие дни. Еще один факт: наш человек расположился в вестибюле. Заметили, как небрежно он прислонился к стойке портье? Можно ли найти лучшее место для наблюдения за приходом и уходом миссис Нортон? Кто-то же должен был этим заниматься. Подозреваю, что ему платили за наблюдение одну-две кроны в день.

— Платили? Кто?

— В этом и состоит наша проблема, Ватсон. Но нам недолго ломать над ней голову. Как я уже говорил, мы приближаемся к разгадке.

— И у вас не было никаких иных указаний на то, что это именно тот человек, который прыгнул в кэб, когда вы атаковали его так… внезапно?

— Вы хотели сказать – так грубо, Ватсон? Выражайтесь точнее. Да, естественно, у меня были другие указания. Этот человек явно лишился былого положения в обществе, иначе он не стал бы так фамильярно беседовать с гостиничным клерком. К тому же вы должны были заметить, что его одежда хотя и дорогая, но сильно поношенная – это верный признак разорившегося человека. Скорее всего перед нами был офицер, изгнанный из своего сословия; слишком молодой, чтобы выйти в отставку, и достаточно крепкий физически, чтобы вскочить в движущийся экипаж; оказавшийся без денег, что в армии всегда означает неудачную игру, но сохранивший гордость и старающийся следить за своей внешностью. Боюсь, такое не слишком редко.

— Должен признать, Холмс, это звучит правдоподобно, но меня терзает любопытство насчет того, что вы сказали вчера вечером, — будто ваша клиентка не была полностью откровенной и это подвергает опасности ваши защитные меры.

Не ответив мне, Холмс так резко повернулся, что я вздрогнул от неожиданности, так как из-за поднятого воротника не слышал за спиной никаких звуков. Зато их слышал мой друг.

— Ага!

За нами следовала группа юных оборванцев. Их шеи были обмотаны шерстяными шарфами, которые свисали до стоптанных башмаков, а носы, похоже, всегда пребывали в мокром состоянии. Услышав возглас Холмса, они остановились, но явно не испытывали страха, так как не делали попыток убежать.

— Вы уже некоторое время идете следом за нами, — обратился мой друг к самому высокому из них. — Почему? Зачем вы это делаете? Что вы надеетесь получить, преследуя нас, чертенята?

— Что можно получить от франтов вроде вас? Уж конечно, не приглашение к чаю. Мы просто хотим продать вам кое-что. У вас есть деньжата, джентльмены? Только чур бумажные! Мы видели, как вы давали мелочь тому типу в отделе, но нам медяшки не нужны. Ну, как, джентльмены? Не бойтесь, не прогадаете!

— Я этого ждал! — шепнул мне Холмс. — Дело пойдет! — Он снова обратился к юному торгашу: —Я не банкир, и вы не получите от меня фунтовых банкнот, ребята. Но у меня есть вот что… — Холмсизвлек из кармана несколько крон. — Что вы хотите продать? Мы уже знаем, как вы преследовали одну леди несколько дней назад, так что этот товар нам не нужен, а вот если вы скажете, кто вам это поручил… — Он звякнул монетами.

Мальчишки недовольно забормотали, но через несколько секунд их предводитель шагнул вперед, едва не наступив на свой шарф. Не стану пытаться воспроизвести на бумаге его чудовищный жаргон.

— Мы гуляли в парке, когда к нам подъехала большая черная карета с какими-то страшными желтыми зверями на дверях, похожими на тигров с рогами. В карете сидела леди – она нас окликнула. Вокруг не было легавых и вообще никого, поэтому мы подошли к ней. Она рассказала нам о леди, которая живет в отеле, и велела следовать за ней и, если удастся, толкать и пугать, но не причинять вреда. Потом она протянула нам бумажные деньги, стараясь к нам не прикасаться, хоть и была в перчатках, и сказала, чтобы мы никому ничего не рассказывали, а то нам придется плохо. Ну да мы не из пугливых! Так как, мистер, стоит это ваших крон?

— Стоит, Оливер Твист, — успокоил его Холмс. — Только скажи, кучер кареты был в ливрее? Ну, в такой форменной одежде?

— Был, мистер. Весь в черном и желтом, как сама карета. Холмс обернулся ко мне.

— Коль скоро цвета Фицбэрри известны так же хорошо, как герб на ее карете, значит, она наконец решила играть в открытую. Возможно, теперь она будет обходиться без неприятных выходок.

— Леди Фицбэрри? О которой говорят, что она в дружеских отношениях с королевой?

— Пожалуйста, без имен, друг мой, — прервал меня он. — Ни теперь, ни потом. Мы забрались на опасную высоту, так что лучше смотреть под ноги.

Повернувшись к мальчишкам, Холмс раздал им кроны, которые предводитель тут же у них конфисковал, несмотря на крики протеста. Вскоре вся компания скрылась из виду.

Холмс нахмурился, глядя им вслед.

— Теперь пришло наше время таскать ради нее каштаны из огня – если нам это удастся. По крайней мере, мы знаем, кто в этом замешан.

— По-вашему, она все еще в опасности? Разумеется, я говорю о миссис Нортон.

— Надеюсь, что нет, но разве я не говорил вам, что она не была с нами откровенной? Запомните мои слова: это могло стоить ей очень многого.

— Но ведь не жизни, Холмс? Только не говорите, будто…

— Нет-нет, не жизни, но карьеры певицы и доступа в высшее общество, причем не только здесь, но и на континенте. Помните предупреждение бывшего офицера? «Ваша прежняя жизнь кончена». Он говорил правду. Для такой женщины это было бы ничуть не лучше, чем перерезать ей горло. Пример бескровного убийства.

— И вы считаете, что она полностью осведомлена о своем положении?

— Нет, так как, подобно всем красивым женщинам, чересчур уверена в себе и к тому же надеется, что восхищение, которое питает к ней некая высокопоставленная особа, обеспечит ее безопасность. Конечно, она ошибается.

— Что-то я замерз, Холмс…

В теплом зале маленького кафе мы расстегнули пальто и сняли шляпы. Глядя на Холмса сквозь пар от кофе и дым его сигареты, я попросил его продолжить описание своей теперешней клиентки.

— Я остановился на том, что миссис Нортон едва ли осознает всю серьезность грозящих ей неприятностей, — заговорил Холмс. — Она прячется за былыми успехами и будет это делать, пока я не избавлю ее от иллюзий. Видите ли, Ватсон, чтобы понять Ирэн, вам нужно осознать, что красота для нее – те же деньги: она всегда ею пользовалась, чтобы покупать себе все необходимое, и красота никогда ее не подводила. А теперь она использует ее (и на сей раз неразумно), чтобы наслаждаться милостями некой весьма высокопоставленной особы. Почему бы и нет? Ее биография свидетельствует, что у нее никогда не было проигрышей, поэтому она вовсю применяет свой ум, очарование и красоту (а в данном случае также умение играть в карты и знание лошадей – ее теперешняя жертва не в силах сопротивляться подобным качествам). Не приходится удивляться, Ватсон, что его семья обеспокоена. Этого человека уже неоднократно вызывали в суды по бракоразводным делам, ибо он упорно заводит романы исключительно с замужними женщинами. Естественно, его мать в бешенстве. Его жена опускает очи, словно статуя Терпения, покуда история с Ирэн Нортон без конца обсуждается в светских новостях различных газет, вроде той, которую я изучал этим утром. Там говорится, что их видели вместе повсюду: на регате в Каузе, во время уик-эндов в Сэндрингеме и Бленхайме, на скачках в Эскоте… Честно говоря, я не могу порицать его мать за отношение к этой женщине.

— Но вы ведь согласились взяться за ее дело. Как будто у вас не было выбора.

— Даже если он бы и был, я бы им не воспользовался. Миссис Нортон обладает поразительным мужеством. Права она или нет, она заслуживает поддержки из-за ее смелости, а также из-за того, что в этой битве ей приходится сражаться с превосходящими силами. Мы с вами, Ватсон, знаем, что это за силы, и понимаем, что она не может победить. Но я думаю, что смогу избавить ее от публичного позора, хотя ей придется прекратить эту «дружбу». На сей раз она будет вынуждена отступить перед властью.

Холмс вытащил из кармана пальто записную книжку и карандаш.

— Пожалуй, скромное объявление в газете может обеспечить нам встречу с преданным эмиссаром матери высокопоставленной особы. — Он начал быстро писать, держа книжечку так, чтобы я видел текст.

«Высокий темноволосый джентльмен, который любит гулять в парке около десяти утра и сочувствует отношениям патриотически настроенной леди с бывшими военными, обладающими ловкостью рук горничными и уличными мальчишками, ищет встречи с вышеупомянутой леди. Цель встречи – избавить ее и других от проблемы, возникшей вследствие неподобающей дружбы. Если встреча будет устроена, успех и скромность гарантированы. Письменный ответ не требуется».

Холмс спрятал карандаш и посмотрел на меня.

— Надеюсь, это приведет к результатам.

— Не сомневаюсь, — заверил его я.

— Все прошло так, как я предвидел, — сообщил мне Холмс спустя несколько дней, с довольным видом потирая худые руки. — Veni, vidi, vici^[85], как сказал бы Цезарь. Не то чтобы эта встреча была сравнима с галльской войной, так как, честно говоря, леди оказалась… ну, во всех отношениях леди. Угрозы были весьма реальными, но наша беседа была вежливой, и в конце концов мы пришли к согласию.

Холмс рассказал, как к нему в парке подъехала черно-желтая карета. Он сразу узнал и ее, и леди Фицбэрри, которая вышла из экипажа на аллею. Во время разговора карета медленно ехала по аллее следом за ними.

— Семья единодушна – эту связь нужно прекратить, — заговорила леди Фицбэрри. — Империя не должна стать свидетелем очередного позора. Леди, о которой идет речь, может представлять опасность даже для престолонаследия.

— В каком смысле, мадам? — осведомился Холмс, прекрасно зная ответ.

— В том смысле, мистер Холмс, что она, кажется, подобрала ключи ко всем его слабостям, и его увлечение ею стало настолько очевидным, что он уже публично игнорирует ответственность, налагаемую его статусом. Что касается ее, то ей было сделано несколько серьезных предупреждений, которые она предпочла игнорировать.

— Возможно, она не связывает свое поведение с вашими «предупреждениями».

Леди Фицбэрри бросила на него презрительный взгляд.

— Очевидно, мы питаем большее уважение к ее проницательности, чем вы. Она все знает и тем не менее, кажется, не склонна сдавать позиции. Откровенно говоря, сэр, мы не можем позволить ей продолжать в том же духе.

— Я хорошо это понимаю, мадам. Что вы мне предлагаете посоветовать моей клиентке?

— Вы можете сказать ей, что семья не видит иного выхода, как использовать свое влияние здесь и за границей. Не сомневайтесь – ей придется нелегко. Все крупнейшие оперные сцены Европы будут для нее закрыты. Общество, которое она так высоко ценит, отвергнет ее. Она зашла слишком далеко в уверенности в своих силах, и такую дерзость нельзя терпеть. Она почувствует на себе действие подлинного могущества. Мы неохотно прибегаем к крутым мерам и сожалеем о необходимости, но…

— А вы уверены, что это так необходимо, леди Фицбэрри? Почему упомянутое вами могущество должно обрушиваться на одного человека? По-моему, следует рассмотреть альтернативы.

— Что вы предлагаете?

— Мне кажется, — медленно отозвался Холмс, — что если леди, о которой идет речь, будет пользоваться своей привлекательностью где-нибудь в другом месте – фактически, в другой стране…

Леди Фицбэрри устремила взгляд в глубину аллеи.

— И все контакты между участниками этой истории прекратятся раз и навсегда?

— Навсегда, но с гарантией, что карьера и репутация моей клиентки не пострадают ни теперь, ни в будущем.

— Это вполне приемлемо, — кивнула леди Фицбэрри.

— И…?

— Никогда «и». Если она подчинится этим требованиям (и не сомневайтесь, сэр, это требования, а не просьбы), ее жизнь. продолжится прежним курсом – только не в Англии. Отныне здесь она персона нон грата. Это бесповоротно. Она сама навлекла на себя такое решение.

— С его помощью, мадам…

Встретившись взглядом с Холмсом, леди Фицбэрри подала знак карете. Через минуту ее и след простыл.

— Итак, вы видите, Ватсон, как мне удалось выйти из положения! Самое большее, на что я мог надеяться, это что с их стороны не возникнет желания отомстить или разрушить ее будущее.

— А как это восприняла миссис Нортон? — с сомнением спросил я, думая о гордо поднятой голове и независимом духе «Той Женщины».

Холмс потер подбородок.

— Конечно, она была потрясена, но восприняла это на удивление спокойно, — серьезно ответил он. — Хотя чему удивляться, когда борец обнаруживает присутствие духа?.. Вскоре вы сами сможете судить об этом, Ватсон, ибо, если моя вера в ее пунктуальность оправданна, она в эту минуту должна подниматься по нашей лестнице.

Едва Холмс закончил фразу – послышался стук в дверь.

— Вы точны, как всегда, миссис Нортон, — приветствовал он ее. — Пожалуйста, проходите и садитесь.

Но она осталась стоять в дверях.

— Нет, мистер Холмс. Я попросила у вас эти несколько минут только для того, чтобы еще раз выразить вам признательность за ваши усилия. Боюсь, что во время нашей прошлой встречи унижение не позволило мне воздать им справедливость. Вы достигли не тех результатов, на которые я рассчитывала, но я не сомневаюсь, что по прошествии нескольких недель или месяцев моя гордость оправится от удара и я смогу оценить их в полной мере. Даже теперь, когда мое самоуважение пострадало так жестоко, разум велит мне быть вам искренне благодарной. Несмотря на препятствие, созданное моей неискренностью, и могущество ваших противников, вы дали мне возможность продолжать дело всей моей жизни. В своей области вы… не имеете себе равных.

— Благодарю вас, мадам, и возвращаю вам ваши комплименты с уверенностью, что куда бы вы ни отправились, ваша жизнь будет по-прежнему полной радостей и успехов.

Ирэн Нортон улыбнулась.

— Тогда пришло время прощаться, несравненный Шерлок Холмс. — Она протянула ему руку, которую он пожал, кивнула мне – и дверь Бейкер-стрит, 221-б закрылась за ней.

Спустя несколько часов у меня мелькнула непочтительная мысль, что сегодня в нашей квартире, очевидно, дамский день, ибо когда в дверь постучали в следующий раз, на пороге стояла леди Фицбэрри. Более взбешенной женщины я не встречал никогда в жизни. Не хотел бы повторения такого визита, хотя свой гнев она излила не на меня.

Леди Фицбэрри направилась в комнату, прежде чем Холмс пригласил ее войти, и так резко ткнула пальцем в его сторону, что он невольно шагнул назад.

— Ах, вы!.. — Угрожающий жест повторился вновь. — Значит, вот что вы посоветовали вашей клиентке! Неужели у вас нет ни капли совести? Что вы за человек, если затаили против меня такую лютую злобу только за то, что я добилась нужных мне условий сделки, заключенной с вами в парке?

Холмс протестующе поднял руку, в свою очередь возмутившись несправедливым обвинением.

— Уверяю вас… — начал он, но она тут же прервала его.

— Уверяйте сколько угодно! Какой мне от этого толк? Я знаю лишь то, что всего несколько дней назад мой муж даже не думал об этой женщине, а сейчас, в эту минуту, они оба на борту корабля, следующего из Дувра в Кале!

— Кто?! — воскликнул Холмс, но по его побледневшему лицу я понял, что он обо всем догадался.

— Кто, как не это… существо – певица или как там она себя именует! Как будто вы сами не знаете! «Отбыли вместе в длительную поездку на континент» – так сказано в записке! Хорошо бы пароход пошел ко дну вместе с ними обоими! — Она покраснела и дрожала от злости.

— Мадам, — снова заговорил Холмс, — я ничего об этом не знаю и не имею к этому никакого отношения. Возможно, они уже давно задумали этот план.

— Да это совершенно невозможно! — возразила леди.

— Почему?

— Потому что лорд Фицбэрри отлично знал, с кем у этой женщины связь, а какой лояльный англичанин позволил бы себе вмешаться в подобных обстоятельствах? Он бы ни за что так не поступил, но ваши грязные лапы всколыхнули воду, все изменилось, и они уехали! Это ваша вина!

— Мои «грязные лапы», — холодно произнес Холмс, — всего лишь служили вашим целям, которые вы мне изложили. Если результат оказался иным, чем мы оба ожидали, я тут ни при чем и отказываюсь брать на себя вину. Таким образом, леди Фицбэрри, хотя я глубоко сожалею о причиненных вам неприятностям…

— Даже такому, как вы, должно быть ясно, насколько постыдно разрушать брак из личной злобы!

Это было слишком. Без единого слова Холмс подошел к двери и распахнул ее.

Несколько секунд леди Фицбэрри стояла неподвижно, потом бросила на Холмса ненавидящий взгляд и удалилась.

Холмс закрыл дверь и прислонился к ней, стоя спиной ко мне. Его плечи вздрагивали, и я был шокирован столь необычным для него открытым проявлением эмоций. Любой человек мог обнаружить признаки потрясения после подобной сцены, но я считал моего друга способным контролировать свои нервы при любых обстоятельствах.

Однако, когда Холмс через несколько секунд повернулся ко мне, его лицо выражало такое веселье, какое мне доводилось замечать крайне редко. Разумеется, Холмс, будучи Холмсом, сразу понял мое изумление. Он хлопнул меня по плечу и расхохотался.

— Ватсон, видели ли вы когда-нибудь такое очаровательное, своенравное и лживое создание, как Ирэн Адлер Нортон? Эта женщина может обвести вокруг пальца весь мир и даже меня, друг мой. По крайней мере, временно, — добавил он, все еще усмехаясь.

Опустившись в кресло, Холмс вытащил трубку и откинулся назад.

— Второй раз, Ватсон, одна и та же женщина проделывает со мной свои хитрые трюки. Я пристыжен до глубины души! «Одурачьте меня один раз, и вам будет стыдно. Но одурачьте меня дважды, и стыдно будет мне!» Поэтому не заставляйте меня краснеть снова, старина, и держите эту историю при себе, ладно?

Понимая его чувства, я дал ему слово и держу его.

Патрик ло Брутто (приписывалось Артуру Стэнли Джефферсону) МАЛЕНЬКАЯ ПРОБЛЕМА МЕБЕЛЬНОГО ФУРГОНА С ГРОУВНОР-СКВЕР

В моем сборнике «Воскрешенный Холмс», опубликованном издательством «Сент-Мартинс Пресс» в 1996 году, мой коллега Дж. Адриан Филлмор объяснял, что доктор Р., филадельфийский коллекционер, купивший сейф, нанял многих писателей для переделки записок Ватсона в подробные повествования. Многие авторы пытались, но немногим удалось подчинить собственный литературный стиль стилю Ватсона. Гроссбухи Р. свидетельствуют, что, хотя приведенная ниже история была записана самим инспектором Лестрейдом, сюжет, персонажи и ситуации были «расцвечены» Артуром Стэнли Джефферсоном (1890–1965), молодым английским комиком, который, прибыв в 1912 году в Филадельфию, познакомился с доктором Р. Доктор сразу распознал незаурядный талант Джефферсона и много лет спустя попросил его обработать «Маленькую проблему мебельного фургона с Гроувнор-сквер». Любители обнаружат в ней зародыш идеи, которая позже завоевала «Оскара» для Джефферсона (известного под псевдонимом Сэм Лорел) и его партнера, Оливера Норвелла Харди.

Темной ночью на Лондон опустился лимонного оттенка пахнущий углем туман. Почти все на расстоянии свыше десяти футов стало расплываться, приобретая неопределенные очертания; звуки казались усиленными и гулкими. Голоса, шаги, стук копыт, грохот деревянных колес по булыжникам мостовых слышались в темноте отовсюду.

Два человека шагнули в колеблющийся свет газового фонаря на углу Кэвендиш-сквер. Более плотный из них остановился, тихо простонал, на момент прижал руку к лицу, затем двинулся дальше быстрой и решительной походкой. Его спутник поспешил следом.

Не говоря ни слова, они свернули на Уигмор-стрит, а дойдя до Бейкер-стрит, повернули к северу, ускорив шаг. На Крофорд-стрит они остановились у лавки на углу с вывеской: «Кертис и К°, аптекари». Худой джентльмен с серыми глазами и в охотничьей кепке молча ждал, пока его спутник зашел в лавку. Вскоре он вышел, держа в руке маленький квадратный пакет.

— Я достал то, что мне нужно, Холмс, — произнес он хриплым от боли голосом. — Теперь нужно поторопиться.

— Да, Ватсон. Мы можем идти домой. Направившись по Бейкер-стрит в южном направлении, они дошли до дома 221-б, поднялись на семнадцать ступенек и вошли в квартиру Холмса «6».

Закрыв за собой дверь и не снимая пальто, они посмотрели друг на друга.

— Надеюсь, лауданум облегчит боль, и тогда мы решим, что нам делать, — сказал Ватсон, вынимая из внутреннего кармана пачку бумаг. — Когда вы просмотрите их, то поймете, почему я рискнул выйти на улицу с этой проклятой зубной болью, вместо того чтобы поручить себя заботам моей новой супруги. — Он явно пребывал в дурном настроении.

Холмс кивнул и снял пальто.

— Разумеется, Ватсон, — успокаивающе произнес он и взял бумаги.

На первом листе прописными буквами был отпечатан заголовок:

МИСТЕР ХОЛМС И МЕБЕЛЬНЫЙ ФУРГОН С ГРОУВНОР-СКВЕР

ИСТИННЫЕ ФАКТЫ, КОТОРЫЕ Я ВИДЕЛ СОБСТВЕННЫМИ ГЛАЗАМИ

Инспектор Г. Лестрейд

Холмс тяжко вздохнул и уставился в потолок.

— Что за чудовищный стиль! — заметил он, приступая к чтению…

«Был ясный солнечный день, когда я отправился на Бейкер-стрит, 221-б, чтобы поговорить с мистером Шерлоком Холмсом, сыщиком-любителем, который иногда оказывал помощь в официальных полицейских расследованиях, и доктором Джоном Ватсоном, автором журнальных публикаций. Эти два джентльмена – особенно Холмс – в последнее время пользовались всеобщим восхищением за счет нашей тяжело работающей и высокоэффективной столичной полиции. С помощью этого повествования я надеюсь устранить несправедливость…»

Холмс прервал чтение и сказал:

— Кто бы мог предвидеть всего год назад, что этот маленький желтолицый человечек с крысиной физиономией окажется таким кляузником! Думаю, Ватсон, чтобы прочитать это до конца, нам потребуется изрядная порция виски.

— Это элементарно, друг мой, — заметил Ватсон, морщась от боли. — Лестрейд, несомненно, мстит вам за те случаи, когда вы одерживали над ним верх.

— Должен вам напомнить, старина, — промолвил Холмс, — что именно вы описали упомянутые случаи.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

— Теперь уже ничего не поделаешь, — заговорил Ватсон, с усилием подавляя раздражение. — Беру вину на себя. Читайте дальше.

— Да-да, — кивнул Холмс и продолжил чтение…

«…Когда я прибыл, мистер Холмс и доктор Ватсон были заняты попытками втащить фортепиано в их квартиру на втором этаже. Мне казалось, что игры мистера Холмса на скрипке вполне достаточно для любого дома, но теперь ему, очевидно, вздумалось бренчать на фортепиано. Возможно, мистер Холмс нуждается в аккомпанементе, играя на скрипке. Мне жаль соседей».

Холмс отложил бумаги и посмотрел на Ватсона, который стоял у окна, потирая щеку.

— Как вы думаете, старина, что имел в виду Лестрейд под этими замечаниями насчет моей игры на скрипке и выражением жалости соседям?

Несколько секунд казалось, будто Ватсон не слышал вопроса. Потом он медленно повернулся к сыщику и сказал:

— Лучше продолжайте читать.

— Да-да, конечно…

«Я прослужил закону почти двадцать лет и за эти нелегкие годы убедился, что в таких делах всегда лучше полагаться на старую ищейку вроде меня. Я сосредоточиваюсь на работе и имеющихся доказательствах, выслеживая преступников, а всякие замысловатые теории предоставляю любителям.

Поиски таинственно исчезнувшего С. Терри, поэта-лауреата из Вест-Энда привели меня к странным и рискованным ситуациям, не дав значительных результатов. Поэтому я отправился на Бейкер-стрит, чтобы поделиться с Холмсом имеющейся у меня информацией, надеясь, что опыт сыщика-любителя поможет обратить эти кажущиеся бесполезными сведения на пользу добрым людям Лондона.

Увидев, что там происходит, я понял, что мне будет нелегко осуществить свои намерения. Миссис Хадсон была вне себя. Бедная старушка, ломая руки, говорила всем, кто хотел и кто не хотел ее слушать, как она тревожится за свой дом, оставленный ей покойным мужем и служащим для нее единственным подспорьем в преклонные годы. Мистер Холмс поручил вознице и его помощнику поднять фортепиано по лестнице. Оба выглядели весьма раздраженными, но, возможно, справились бы с работой, если бы… Однако не буду забегать вперед.

Помощник – лысый, сердитый шотландец по имени Финли – весил не более семи стоунов^[86] и ростом был не выше пятнадцати ладоней^[87]. Усатый, словно багдадский паша, он не мог ни секунды стоять на одном месте, прыгая туда-сюда, точно птица, что-то негромко ворча и временами приподнимая бровь, как будто ее подтягивали на нитке.

Возница – крепыш-ирландец, именующий себя Кеннеди, — был вдвое выше и толще своего помощника и на вид силен, как ломовая лошадь. Выглядел он не более радостно, чем чертов лоулэндер^[88], но, в отличие от него, двигался медленно и говорил мало.

Они подъехали в фургоне с надписью «Гроувнор-сквер. Мебель» с одной стороны и «Мы вывозим золу» – с другой. Как только они вышли из фургона, я попытался задать Холмсу несколько вопросов, не намереваясь впутываться в эту нелепую затею с фортепиано. Но Холмс не удостоил меня ответом – он просто отошел без единого слова, как будто не к нему обращались.

Внезапно я почувствовал на затылке чей-то взгляд и, обернувшись, увидел коротышку Финли. Я повел себя как джентльмен, приподнял шляпу и представился офицером полиции на службе ее величества. Парень вытянул шею и уставился на меня сначала одним глазом, потом другим.

— Значит, полицейский? — буркнул он, затем быстро обернулся, словно боясь, что я проскользну ему за спину. Шагнув в сторону и продолжая оборачиваться, он забормотал по-гэльски^[89] что-то неразборчивое и явно оскорбительное, после чего прошмыгнул мимо меня. В жизни не видел ничего подобного!

Финли и Кеннеди подтащили фортепиано к краю фургона, потом Кеннеди спрыгнул вниз, а Финли подтолкнул к нему инструмент и тоже спрыгнул, пытаясь его приподнять. Это ему не удалось, и он, дрожа от натуги, свалился на землю, дрыгая конечностями и изрыгая гэльскую ругань. Ирландец вздохнул и ловко перехватил у помощника фортепиано. Но тот вместо благодарности вскочил на ноги и с криком «С дороги, саксонские^[90] подонки!» расчистил путь для Кеннеди, с трудом подтаскивающего инструмент к двери.

Тем временем Холмс вместе с Ватсоном бродил взад-вперед, насвистывая и что-то рассматривая в лупу. Так как ему явно было нечем заняться, я снова попытался вовлечь его в разговор о моем деле.

— Ваш долг, сэр, оказывать полиции всестороннюю помощь. Факты таковы…

Не обращая на меня никакого внимания, Холмс громко объявил:

— Внимательно изучив все обстоятельства, я сформулировал наиболее эффективный метод подъема фортепиано по лестнице. — Когда на улице воцарилась тишина, он закончил: – Инструмент нужно толкать вверх постепенно, поднимая с каждым толчком на одну ступеньку!

Ничего себе, великое открытие! Работа предстояла нелегкая, учитывая, что ступенек было семнадцать (не один Холмс умеет наблюдать за тем, что творится вокруг него!). Махнув рукой, я отошел.

Толпа стала настолько шумной, что это прошибло даже Холмса. Когда Финли, Кеннеди, Ватсон и я тащили фортепиано в подъезд (я принял в этом участие, решив, что на улице все равно не получишь никакой информации), Холмс закрыл дверь, но гул голосов все равно был слышен.

Кеннеди стал толкать инструмент вверх, покуда Финли подбадривал его своими мерзкими шотландскими возгласами.

Бедная миссис Хадсон только стонала, понимая, во что превратит такой громоздкий и тяжелый предмет ее лестницу. Пытаясь ее успокоить, Ватсон снял галстук, очевидно, полагая, что уменьшит вред, подвязав им инструмент снизу.

Добравшись до верхней ступеньки, Кеннеди фантастическим усилием вытолкнул фортепиано на лестничную площадку. Несколько деревянных половиц треснули, и миссис Хадсон издала страдальческий вопль.

— Прошу прощения, Холмс! — пропыхтел Ватсон.

— Отойдите отсюда, Ватсон! — рявкнул Холмс.

Финли решил сыграть роль миротворца и развести сердитых джентльменов, но Холмс отшвырнул его. Шотландец налетел на Ватсона, который оттолкнул его назад. Отчаянно гримасничая и стараясь удержаться на ногах, Финли вцепился костлявыми руками Холмсу в горло. Доктор Ватсон хотел схватить его за ногу и оттащить в сторону, но смог только поймать его за штаны.

Мне оставалось только качать головой, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Я опытный профессионал и сразу понял, что ситуация складывается критическая. Конечно, профессиональному полисмену ничего не стоит управиться с подчиненными, но штатские всегда думают, что могут во всем разобраться без всякой тренировки. Короче говоря, доктор дернул Финли за штанину и разорвал ему брюки пополам.

— Вы мне штаны порвали! — заорал шотландец. Казалось, крик вырвался у него откуда-то из самого желудка.

— Иду на помощь, Финл! — крикнул верный Кеннеди и загромыхал вниз по лестнице с явно угрожающими намерениями.

— Берегитесь, старина! — крикнул Холмс, завидев ирландского амбала.

Бросив Финли, они расступились в разные стороны. Но Кеннеди уже не мог остановиться, споткнулся о своего помощника и с ужасающим грохотом прошиб, словно валун, закрытую дверь, оставив в ней дыру шириной с его плечи и приземлившись в толпе снаружи. Сила удара была такова, что человек двадцать со стонами покатились в уличную грязь. Те, кто удержались на ногах, стали звать полицию.

Когда я подошел к Холмсу и Ватсону, заглядывающим в дыру, великий сыщик хладнокровно заметил:

— В наши дни чертовски трудно раздобыть хороших грузчиков. Вы со мной согласны, Ватсон?

Финли усмотрел в ситуации удобную возможность для нападения сзади. К счастью, он запутался в рваных брюках и упал лицом вниз. Но Холмс решил, что с него довольно, и я не мог с ним не согласиться.

— Раз-два взяли, а? — обратился он к Ватсону. Доктор улыбнулся и распахнул дверь настежь.

Я шагнул в сторону, когда они подняли Финли за руки и за ноги, качнули его несколько раз и швырнули как есть, в разорванных штанах прямиком в толпу рядом с Кеннеди. В этот момент застучали полицейские дубинки и послышались свистки бравых защитников жителей Лондона, откликнувшихся на призыв о помощи.

Холмс и Ватсон посмотрели друг на друга, улыбнулись и понимающе кивнули.

Полиция появилась в тот момент, когда Кеннеди помогал Финли подтягивать рваные брюки. При этом шотландец орал благим матом и дрыгался как заяц, так что Кеннеди пришлось нелегко.

Неудивительно, что полицейские тут же схватили Кеннеди, но Финли бросился на помощь товарищу с шотландским боевым кличем, изрядно ошарашив служителей закона. Несмотря на отчаянное сопротивление, обоих скрутили, запихнули в фургон и увезли.

Вернувшись в дом, мы поднялись на второй этаж и попытались помочь миссис Хадсон. Холмс уселся на крутящийся табурет для игры на фортепиано, который принес снизу, и начал успокаивать свою квартирную хозяйку, которая подметала пол шваброй, что-то сердито бормоча. Когда Холмс заметил, что инструмент, по крайней мере, удалось поднять наверх, она бросила на него грозный взгляд и свирепо замахала шваброй. Не видя от злости ничего вокруг себя, бедная женщина наткнулась на Холмса и плюхнулась ему прямо на колени, словно какая-нибудь шлюшка из дансинга. Не удержавшись на месте приземления, она пролетела по воздуху добрые шесть футов (готов поклясться в этом перед судом!), мимолетом сбила с ног Ватсона и стукнулась о дверь в комнату Холмса с такой силой, что дверь открылась, и миссис Хадсон ударилась о стол, заваленный бумагами, трубками, табачными кисетами, ножами, револьверами и реактивами для химических опытов, смахнув всю эту коллекцию на пол.

Холмс устремился на помощь старухе, но остановился, глядя на нее. Волосы миссис Хадсон были всклокоченными, одежда – мятой и грязной. Даже «великий сыщик» с Бейкер-стрит почувствовал, что к ней надо приближаться, соблюдая осторожность. Понимая, что должен помочь пожилой женщине, Холмс наконец попытался поднять ее с пола, но рука миссис Хадсон внезапно выскользнула из его вспотевших пальцев. Потеряв равновесие, Холмс отлетел назад и ударился головой о большое зеркало, оставив на нем трещину, а миссис Хадсон вновь свалилась в груду химикалий, табака, пороха и прочего хлама.

В результате этого потока неприятностей миссис Хадсон лишилась способности связно выражать свои мысли. Она походила на птицу, пытающуюся снести яйцо слишком большого размера. Хотя я был вооружен, но опасался к ней приближаться и предпочел наблюдать, стоя за пределами комнаты.

В бешенстве пытаясь найти способ разрядить свои чувства, миссис Хадсон схватила таз с водой и выплеснула ее на Холмса. Тот пригнулся, и холодная вода угодила в лицо подошедшему Ватсону. Холмс громко расхохотался, что, как мне показалось, абсолютно не подобало джентльмену.

— Ха-ха-ха! Видели бы вы себя, старина!

Ватсон также, казалось, не вполне отдавал себе отчет в своих действиях. Подойдя к мистеру Холмсу, он с силой ударил его ногой в правую лодыжку. Несколько секунд Холмс прыгал на одной ноге, потом, словно боевой петух, быстро забежал Ватсону в тыл и что было силы пнул его в зад. После этого Холмс и Ватсон стали пинать друг друга на полном серьезе. На это стоило посмотреть! В таких обстоятельствах я бы поставил деньги на ветерана войны вроде доктора, однако Холмс ловко увертывался, громко выкрикивая подозрительные французские словечки, и, как истый лягушатник, лупил беднягу Ватсона по самым чувствительным местам. По-моему, это яркое подтверждение того, что я всегда говорил о людях, время от времени непременно обнаруживающих свою истинную сущность, но я слишком вежлив, чтобы повторять это тогда или теперь.

Должен с сожалением признать, что Ватсону не везло. Чувствуя близкое поражение, он внезапно схватил с подставки большую свечу и огрел ею Холмса по голове. Съежившись от сильного удара и пятясь задом, Холмс оказался на площадке и… налетел спиной на фортепиано. Оно удержало его от дальнейшего отступления, но подкатилось к краю лестницы и поехало вниз.

Все, не исключая меня, разразились воплями, когда фортепиано скатилось со ступенек и ударилось в закрытую дверь. Несокрушимая сила встретила непреодолимое препятствие – в результате и дверь, и злополучный инструмент разлетелись на миллион обломков…

Воцарилось молчание. Мы все сознавали, что произошло непоправимое.

Внезапно миссис Хадсон издала душераздирающий вопль и побежала вниз. Послышался стук горшков и кастрюль и звук бьющегося стекла. Мы устремились вниз, узнать, что произошло, но Холмс и Ватсон так старались оказаться первыми, что, толкая друг друга, оступились и покатились по ступенькам, разнеся по пути перила в щепки.

Шум усилился, миссис Хадсон выкрикивала слова, способные вогнать в краску даже пьяного матроса. Когда Холмс и Ватсон остановились перед дверью, ведущей на кухню, все звуки прекратились и наступила зловещая тишина.

Двое мужчин посмотрели сначала друг на друга, потом в зияющую темноту дверного проема и боязливо отступили на несколько шагов. Я держался на заднем плане, не желая выходить из роли стороннего наблюдателя. Ватсон ткнул Холмса в плечо и указал ему на дверь, но храбрый сыщик решительно покачал головой. Тогда Ватсон подтолкнул его. Холмс неуверенно подошел к двери и начал спускаться по лестнице, когда мимо его головы просвистело яйцо, а следом за ним с диким ревом появилась разъяренная миссис Хадсон.

Яйца полетели одно за другим. Холмс и Ватсон пустились бежать, толкая друг друга. Я прижался к стене, когда старуха промчалась мимо, держа горшок, полный яиц. Выбежав из дома и рассеяв толпу, двое мужчин побежали по Бейкер-стрит с такой скоростью, как будто им грозила смертельная опасность. На головах у них все еще красовались шляпы, что придавало им особенно нелепый вид. Миссис Хадсон преследовала сыщика и его биографа, словно мстительная валькирия.

Не знаю, как далеко они убежали и вернулись ли домой, а также кто расчистил весь бедлам в доме миссис Хадсон, так как я едва не лопнул от смеха.

Вернувшись домой, я сразу же взялся за перо и бумагу и записал все происшедшее, покуда оно было свежо в моей памяти. Я вижу свой долг в том, чтобы представить всему миру истинный облик знаменитого мистера Холмса.

В качестве постскриптума упомяну, что Финли и Кеннеди освободили на следующее утро, однако маленькая проблема мебельного фургона с Гроувнор-сквер остается нерешенной, так как он исчез и не найден до сих пор».

Перевернув последнюю страницу, Холмс встал, разорвал бумаги на мелкие кусочки и разметал их ногами по полу.

— Это была копия, — сказал Ватсон. — Оригинал у Лестрейда. Он требует тысячу фунтов за то, что будет держать язык за зубами. — Ватсон налил себе третий стакан виски и осушил его двумя глотками. — Рекомендую заплатить ему ради нас обоих. Если об этом узнают, мы станем посмешищем в лучшем случае для всего Лондона, а ваша клиентура сведется к нулю.

Некоторое время Холмс стоял неподвижно, потом громко крикнул:

— Лестрейд просто спятил! Мы должны… Как он… Почему я… — Внезапно плечи его поникли, и он тихо сказал: – Черт с ним, заплатите ему. — Подойдя к своей спальне, Холмс взялся за дверную ручку и добавил: – Интересно, что же все-таки произошло с фургоном?.. Отправляйтесь к Лестрейду немедленно! Вы правы – если эта история будет опубликована, мне придется удалиться в Эссекс и выращивать горох! — Дверь захлопнулась за ним.

Помолчав, Ватсон насмешливо произнес, превозмогая зубную боль:

— Выращивать горох… Что ж, это идея!

А'lа гесhеrсhе du tеmрs реrdu^[91]

Шерлок Холмс редко говорил о минувших временах, а Ватсон, если не считать полученных на войне ран, еще реже упоминал о своем прошлом. Поэтому следует считать удачей представившуюся возможность дважды заглянуть в весьма болезненные детские воспоминания каждого из наших героев. Этот раздел содержит также одно раннее дело Шерлока и описание очаровательного дипломатического подвига, относящегося к тому печальному периоду, когда весь мир считал Холмса мертвым.

П.С.Ходжелл БАЛЛАДА О БЕЛОЙ ЧУМЕ

Сверхъестественное никогда не вторгалось в упорядоченный мир Бейкер-стрит, 221-б, но иногда, как например в «Собаке Баскервилей», оно непосредственно приближалось к нему. В «Балладе о белой чуме», (название навеяно мрачной народной песней «Ветка омелы») оно оказывается еще ближе. Это воспоминание о детстве Холмса касается семьи великого сыщика – темы, которой он практически никогда не затрагивал в разговорах со своим другом Ватсоном.

— «Dеnn diе Тоdtеn rеitеn sсhnеll», — внезапно процитировал Холмс насмешливым тоном. — «Скачут быстро мертвецы». Мы еще не умерли, мой дорогой Ватсон. Но это упущение быстро исправится, если вы опрокинете нас в канаву.

Я был настолько удивлен, что едва этого не сделал, ибо Холмс уже довольно долгое время не удостаивал меня ни единым словом – как будто в нашем теперешнем положении был повинен только я!

На севере сверкнула молния – ее зигзаг был виден сквозь черный балдахин дубовых листьев – а секундой позже послышался рокот грома, словно вдалеке ехала нагруженная камнями телега. Копыта пони стучали по грубым камням древней римской дороги. Наша наемная двуколка качалась и подпрыгивала. С наступлением ночи холодный ветер сменил жару августовского дня, и теперь мы рисковали промокнуть до нитки, если не угодить под град или под удар молнии.

— Мой дорогой Холмс, — отозвался я, подражая его тону, дабы скрыть вполне естественную нервозность. — Вы должны признать, что наша ситуация приближается к нелепой. Потеряться в дебрях Суррея! Сколько сейчас времени?

— Глубокая ночь, — отозвался он. — Третья стража. Час колдовства.

— Иными словами, около полуночи, — сердито уточнил я. — В таком случае нам не добраться до Бэгшота к последнему экспрессу на Лондон.

— Это вам пришло в голову вытащить меня в деревню.

— Зато вам пришло в голову возвращаться через эту дикую местность… Ну, это уже чересчур.

— «Дети ночи, — снова процитировал Холмс, прислушиваясь к отдаленному вою. — Их музыка повергает в дрожь!»

Вой завершился весьма неромантическим визгом – очевидно, рассвирепевший фермер огрел собаку плеткой. В конце концов мы находились всего в пяти-шести милях от цивилизации, пробираясь через лес, окружающий Суррей-Хилл. На юго-западе от нас был расположен Сэндхерст, на севере – Эскот, а на востоке – Бэгшот. Если мы продолжим двигаться по римской дороге, то вновь присоединимся к цивилизованному миру, но недостаточно быстро, чтобы вернуть двуколку, поспеть на последний поезд и, судя по всему, избежать ливня. Кроме того, Холмс пребывал в не свойственном ему сварливом настроении, и меня одолевало желание как следует его встряхнуть.

— Вы можете смеяться над моими романтическими пристрастиями и жаловаться, что я свожу ваши расследования к дешевым сенсациям, — заметил я, — но вы сами только что цитировали «Ленору» Бюргера^[92] и «Дракулу». Признавайтесь, Брэм Стокер^[93] обладает даром повествования, неважно, сенсационное оно или нет.

— Повествования о сущем вздоре! — фыркнул Холмс. — Живые мертвецы – ха! Некоторые люди готовы проглотить любую историю, если она достаточно фантастичная, что постоянно доказывают ваши читатели. Иногда меня удивляет, насколько вы сами легковерны. Скоро вы начнете утверждать, будто в Сассексе мы столкнулись с настоящим вампиром!

— Я никогда так не думал. Это была настоящая жизнь, а не беллетристика.

— Рад, что вы признаете разницу, — едко заметил Холмс.

— Тем не менее, — продолжал я, следуя собственным мыслям, — между реальностью и вымыслом бывают любопытные совпадения. — Возьмите, к примеру, аббатство Карфакс, где монстр Стокера прятался в гробу в дневное время, и леди Фрэнсис Карфакс, которую мы всего месяц назад извлекли живую из гроба.

Когда Холмс не ответил, я с подозрением покосился на него. Поля его шляпы были надвинуты на глаза, а подбородок утонул в воротнике серой дорожной накидки, оставляя на виду только ястребиный нос. Он снова не обратил на меня внимания.

Я знал, что дело Карфакс все еще беспокоит моего друга. Сначала я считал причиной то, что он едва успел определить местопребывание леди Фрэнсис, чтобы помешать Питерсу-Праведнику и его сообщнице похоронить ее заживо. Мы в самый последний момент вытащили несчастную женщину из гроба, чтобы спасти от удушения хлороформом, которым ее усыпили.

Расследование дела Карфакс происходило в июле нынешнего, 1902 года.

Вскоре после его завершения я переехал в свою квартиру на улице Королевы Анны и две недели не видел моего друга Когда мы встретились снова, я был расстроен его утомленным видом. Холмс пробормотал, что он плохо спит, ему снится один и тот же сон, в котором его, как ни странно, пугает не то, что леди Фрэнсис гибнет в преждевременной могиле, а то, что ей удается оттуда вырваться.

Для такого закоренелого рационалиста, как Холмс, было необычным уже то, что ему снятся сны. Но еще худшим было молчаливое признание, что ночной кошмар мешает ему спать. Я знал, что Холмс способен бодрствовать несколько дней, работая над делом, но ведь дело Карфакс было успешно раскрыто, хотя и в последнюю минуту.

В голове у меня мелькнула мысль, что леди Фрэнсис могла пробудить в Холмсе скрытую тафофобию. К началу XX столетия боязнь преждевременного захоронения приобрела размеры эпидемии. Недавно пожилая пациентка преподнесла мне первое издание книги Тебба и Воллума «Преждевременные похороны, и как их можно предотвратить». Она так боялась проснуться в могиле, что строго приказала мне в случае ее смерти перед похоронами перерезать ей горло. Просмотрев помещенную в книге библиографию, я насчитал не менее ста двадцати трудов на пяти языках, посвященных этой теме, не считая ста тридцати пяти статей, сорока одной университетской диссертации и семнадцати брошюр, опубликованных Лондонской ассоциацией предотвращения преждевременных похорон. Честное слово, от всего этого у меня начались кошмары еще до того, как я впервые услышал о леди Фрэнсис Карфакс.

Но Холмс никогда не обнаруживал подобных слабостей, которые не соответствовали его холодному, сугубо научному подходу к любому расследованию. Я не понимал, почему дело Карфакс так подействовало на моего друга, и это меня беспокоило. Отсюда и моя злополучная попытка отвлечь его поездкой в деревню.

— Поворачивайте сюда, — внезапно сказал Холмс.

Я не видел никакого перекрестка, но справа среди деревьев темнела какая-то брешь. Я натянул поводья, и пони свернул с дороги; двуколка, накренившись, последовала за ним. «Все-таки мы угодили в канаву», — подумал я, но колеса заскрипели по невидимому гравию. Мы словно ехали в темном туннеле, образованном стоящими вдоль дорожкидеревьями. Высокая трава шелестела по ногам пони, а ветки царапали бока двуколки. Первые капли дождя властно забарабанили по нависающим над нашими головами листьям.

— Не думаю, Холмс, что эта дорога ведет в Бэгшот.

— Нет, но она ведет к укрытию, если вы не возражаете против одного-двух призраков.

Я собирался спросить, что он имеет в виду, когда мы выехали из леса. Впереди, на темном склоне Суррей-Хилла, темнело здание, казавшееся огромным. Вспышка молнии позволила мне осознать свою ошибку: само здание было очень маленьким – обычный помещичий дом в георгианском стиле. Однако вокруг него, словно осколки яичной скорлупы, громоздились руины по меньшей мере трех более древних сооружений. С наступлением темноты дом вновь стал выглядеть огромным, лишенным света и других признаков жизни, но тем не менее словно наблюдающим и чего-то ждущим.

Подул сильный ветер, и начался ливень с градом. Когда я ставил пони под защиту стены и крыши дома, Холмс исчез внутри. Последовав за ним, я задержался в дверном проеме, черном, как недра земли, и пахнущем сырым деревом и гнилью.

— Холмс! Где вы?

— Добро пожаловать в Мортхилл-Мэнор, — глухо донесся изнутри его голос.

Когда я ощупью двинулся к нему, буря зашумела у меня за спиной и до меня долетали только обрывки его фраз:

— Название или какой-то его вариант… говорят, восходит к неолитическим временам, относясь к большому кургану^[94]. Друиды… камни, установленные кругом в дубовой роще на вершине холма… В шестидесятом году до Рождества Христова там совершались человеческие жертвоприношения, чтобы обеспечить Боадицее^[95] победу в восстании против римлян… После ее поражения римские солдаты перебили жрецов, повалили камни и срубили священные дубы, чтобы построить сельскую виллу… Говорят, под полом заживо замуровали кельтских детей… Вы что-то сказали, Ватсон?

— Нет! — сердито отозвался я. Ударившись бедром о стол, я выругался, злясь на Холмса с его несвоевременными затеями и на боль в старой ране, полученной на войне и уже начавшей ныть с изменением погоды.

Стена, которую я ощупывал левой рукой, внезапно оборвалась. Я стоял в дверях длинной столовой, чьи размеры позволила определить вспышка молнии за высокими разбитыми окнами. Холмс двигался в дальнем конце комнаты, очевидно, что-то разыскивая и продолжая вещать, словно какой-то адский чичероне.

— С тех пор на этом месте было воздвигнуто много сооружений, и каждое было построено на костях… я хотел сказать – на камнях своего предшественника. В средние века на развалинах виллы построили монастырь, но он был заброшен из-за «странных подземных звуков». Позднее выяснилось, что настоятельница распорядилась заживо замуровать тринадцать молодых послушниц «для утешения погребенных в кургане». Во время царствования Елизаветы здание перестроили, но снова покинули, после того как зараженная вода из нового колодца убила девятерых детей. В тысяча шестьсот сорок пятом году круглоголовые^[96] сожгли дом до основания, думая, что там прячутся жена и дети роялиста. К несчастью, они действительно там находились.

Пламя зажженной свечи осветило чеканные черты Холмса, а позади него – лицо молодой женщины. Я не смог удержаться от возгласа, хотя понимал, что это портрет. Холмс повернулся и посмотрел на висящую над камином картину. Я был уверен, что ее внезапное появление испугало и его, однако единственным проявлением этого было легкое дрожание руки, державшей свечу.

— Теперешнее здание воздвигнуто в тысяча семьсот двадцать пятом году, — сказал он. — Его последняя владелица была, на мой взгляд, худшей из всех. Вот вам портрет истинного вампира.

Возникшее из мрака лицо на холсте казалось призрачно бледным и в то же время необычайно живым. Поза и внешность несколько напоминали «Мону Лизу» да Винчи. Волосы причудливого земляничного оттенка были зачесаны назад со сверкающего белизной лба и волнами опускались ниже пояса. Светло-зеленые глаза словно фосфоресцировали. Между неожиданно полными ярко-красными губами блестели передние зубы. Женщина улыбалась. Я невольно подумал, что она выглядит голодной, и мне пришло на ум описание знаменитой картины, принадлежащее перу Уолтера Пейтера^[97]. «Она старше скал, среди которых сидит. Подобно вампиру, она умирала много раз и знает все секреты могилы».

— Право, Холмс, сейчас вы будете утверждать, что знаете эту леди.

— Конечно, знаю, — повернувшись, ответил он. — Ее звали Бланш Верне, и она была моей кузиной.

На его лице появилось странное выражение. Он уставился на что-то, находившееся у меня над головой. Поспешно шагнув через порог, я обернулся и посмотрел вверх. Над дверью висела прикрепленная к притолоке огромная ветка омелы. Сквозняк слегка пошевелил ее, и лишенная листьев ветка зашуршала по камню.

— «Ветка омелы в холле висит, и падуб на стенах дубовых блестит…», — процитировал Холмс старинную балладу странным тоном, словно удивляясь, что помнит ее. На какой-то момент он выглядел так, будто увидел призрак, но это быстро прошло.

— Вы слышали, как я упоминал моего прадеда по материнской линии, французского художника Карла Верне^[98], – быстро продолжал Холмс. — Помимо Ораса, также художника, у него был еще один сын, Шарль, который стал врачом.

— Ваш двоюродный дед, — сообразил я.

— Да. Для врача он оказался на редкость несчастлив: его первая жена-француженка умерла, рожая Бланш, а вторая жена, дочь мелкого валахского дипломата, скончалась спустя двенадцать лет при аналогичных обстоятельствах, произведя на свет двух девочек-близнецов – Алису и Элизу. Кажется, это произошло в тысяча восемьсот пятьдесят третьем году, после чего семья переехала в Лондон… Я наскучил вам, Ватсон?

— Что? — Я с трудом оторвался от другого лица, напоминающего византийскую икону на золотом фоне, мрачно взирающего на нас с портрета на дальней стене, напротив портрета Бланш. — Кто это, Холмс?

— Ириса, — кратко заметил он, проследив за моим взглядом. — Сестра второй жены доктора Верне и тетя близнецов. Она внезапно прибыла из какого-то затерянного в Карпатах местечка и стала вести хозяйство, когда ее зять перевез сюда семью в тысяча восемьсот шестьдесят втором году.

В строгом черном одеянии, с греческим крестом на груди и черными бровями, сдвинутыми над враждебно смотрящими черными глазами, она казалась мрачной тенью Бланш, исподтишка наблюдающей за племянницей.

Мокрые ветки хлестали по окнам. Оскверненная гробница друидов на вершине Суррей-Хилла словно притягивала с неба молнии.

Вспышка, затем раскат грома…

Я быстро заморгал, ослепленный молнией, но образ комнаты в черно-белых тонах запечатлелся у меня в голове. Вместо портретов мне представилась внимательно наблюдающая за нами семья, молча стоящая у стен: чернобровая Ириса, бледная Бланш и две девочки в белом, притаившиеся в углу… Затем мое зрение прояснилось, и я вновь увидел только покрытые пылью портреты. Однако в комнате отсутствовали изображения девочек-близнецов.

Я прочистил горло.

— Эти портреты написаны доктором Верне?

— Да, — ответил Холмс. — Страсть к живописи была в крови у семейства Верне и так или иначе проявляла себя. Его последний портрет вы видите над камином, однако истинным шедевром Шарля Верне был оригинал этой картины – его старшая дочь Бланш.

— «Красавицей-дочкой гордился барон. Отдал ее юному Ловеллу он», — насмешливо процитировал я строки из той же баллады, все еще уверенный, что Холмс подшучивает надо мной, и не желая оказаться таким легковерным, каким он меня, по-видимому, считал.

— Да, — кивнул Холмс, игнорируя мой иронический тон. — Он обожал Бланш и ничего для нее не жалел. Мой отец, Сайгер Холмс, будучи по делам в Лондоне, писал домой, что выходной бал Бланш оказался самым успешным в сезоне и что она затмила даже знаменитую «карманную Венеру» Флоренс Пэджет. У моей прекрасной кузины было великое множество поклонников, но, как часто случается с женщинами, она выбрала наименее подходящего из них и соблазнила его.

Необычайная для Холмса откровенность спровоцировала меня на столь же откровенный вопрос:

— И кто же это был?

Но он не обратил внимания на мои слова.

— Однако в самом разгаре триумфа у Бланш начались приступы кашля, которые обернулись чахоткой. Именно тогда доктор Верне продал лондонскую практику, купил Мортхилл и перевез сюда свою семью в отчаянной попытке исцелить дочь.

Я искренне посочувствовал бедному доктору. Единственным средством «исцеления» туберкулеза были свежий воздух и солнце, но большинство больных все равно погибало от истощения или удушья, когда жидкость заполняла разрушенные легкие, что весьма не походило на романтическое изображение смерти от чахотки в «Даме с камелиями» Дюма-сына или в «Богеме»^[99]. В середине девятнадцатого века болезнь, которую мы теперь зовем «белой чумой», убила миллионы, если не десятки миллионов человек, и конца этим смертям не видно и теперь.

— Боюсь, — заметил я, — что усилия доктора Верне оказались тщетными.

— Можете считать это его навязчивой идеей, под стать которой была поразительная жажда жизни самой Бланш. Она была миниатюрным созданием – едва выше ребенка – но упорно цеплялась за жизнь. Миновали лето и осень, а в последние дни года пришло письмо в конверте с черной каймой, где Бланш извещала о смерти отца.

— От чахотки?

— Да. Не забывайте: это произошло до того, как Вильмен доказал, что туберкулез заразен, хотя уже было отмечено, что с одними болезнь обходится весьма осторожно, словно нежный любовник, а других убивает быстро. Последнее и случилось с доктором Верне. Бланш написала, что унаследовала все имущество отца, а также солидную сумму, которую остался должен ему мой отец, Сайгер Холмс. Она просила – отнюдь не требовала – чтобы отец сразу же приехал к ней в Мортхилл обсудить условия. Ему пришлось ехать, и он взял меня с собой.

Холмс снова устремил взгляд на голую ветку, прикрепленную цепью к стене над притолокой.

— Сорок лет назад, в Сочельник, когда я был восьмилетним мальчиком, а эта ветка еще была свежей…

Viscum album^[100], думал юный Шерлок, глядя на колючую ветку над дверью. Традиционная «ветка поцелуев». Как раз ко времени…

Он попытался думать об омеле – «паразитическом растении, почитаемом друидами», — но тревога грызла его весь этот долгий сумрачный день в доме кузины.

Оглядываясь назад, он, вдумчивый ребенок, понял, что в их доме все шло не так после возвращения отца из Лондона прошлой весной. Именно тогда пришли первые письма. Сначала отец неуклюже шутил насчет «чертовски назойливого истца» в каком-то гражданском деле и забирал их с собой, чтобы читать наедине, но в один прекрасный день мать произнесла с каменным видом:

— Сожги их.

С того времени отец так и делал – бросал письма в огонь, не вскрывая, на виду у всей семьи. Письма приходили все реже, а к концу лета вовсе перестали поступать. Заинтригованный Шерлок, проскользнув в столовую, достал из камина остатки последнего письма – обрывок красной бумаги, разорванный с одной стороны, обугленный с другой и покрытый тонким слоем пепла.

Но в то утро на столе перед тарелкой отца оказался еще один конверт с черной каймой и тем же энергичным почерком.

— Вскрой его, — велела мать, и отец подчинился. Читая письмо, Сайгер Холмс заметно побледнел.

— Боже мой! Столько денег! Это нас разорит! — Он посмотрел на мать. — Я должен ехать.

Несколько секунд мать молчала, а потом внезапно сказала:

— Возьми с собой Майкрофта.

Майкрофт сразу помрачнел. В свои пятнадцать лет, будучи семью годами старше Шерлока, он всегда принимал сторону матери в том, что расстраивало ее с прошлой весны. Отец посмотрел на него и быстро отвернулся.

— Нет, я возьму Шерлока. Ребенок может ее смягчить.

И вот они – Шерлок и его отец – стояли в холодной, неопрятной столовой их кузины возле длинного стола, уставленного грязной посудой. Их пони и повозка были привязаны у входной двери – позаботиться о них было некому, так как вся прислуга разбежалась.

— Ничего не поделаешь – дом ведь зачумлен, — сказала, впуская их, мрачная женщина в черном (тетя Ириса?). Увидев Шерлока, она застыла как вкопанная. — Вы поступили глупо, привезя сюда ребенка! Разве вы не знаете, что случается с детьми в этом доме?

Мальчика интересовали две его маленькие кузины, Алиса и Элиза. Когда Шерлок вошел в столовую, ему показалось, что он заметил белую кайму детской юбки, мелькнувшую у дальней двери. «Девчонки такие робкие», — подумал он, пытаясь взбодрить себя. Майкрофт стал бы смеяться над ним, если бы он начал ежиться в холодной комнате: «Неудобства и эмоции – ничто для мощного интеллекта!» – заявил бы он.

Отец плохо скрывал свои чувства. Теперь он ходил взад-вперед по комнате, бросая взгляды на дверь.

Послышались быстрые шаги, и в дверях под веткой появилась Бланш, вся в белом, с листьями падуба на груди и в венке из омелы. Раньше она выглядела миниатюрной и совершенной, как фарфоровая статуэтка. Теперь же ее распущенные волосы, развевавшиеся на сквозняке, стали более редкими из-за болезни, а в глазах появился лихорадочный блеск. Когда Бланш посмотрела на отца, бледно-розовый кончик ее языка словно непроизвольно облизнул алые, как спелый плод, губы. Потом она увидела мальчика, и улыбка застыла на ее лице.

— Что за прелестный мальчуган, Сайгер! — воскликнула Бланш с притворной радостью. — Мой кузен Шерлок, не так ли?

Она обняла Шерлока с таким видом, будто с радостью разорвала бы его надвое. У нее еще оставались силы, но он ощутил худобу под белым платьем и почувствовал сладковатый гнилостный запах, смешанный с ароматом розового масла. Потом Бланш закашлялась и отодвинула его от себя. На его лице остались алые брызги крови.

— Как же нам… тебя развлечь? — спросила Бланш, опускаясь на стул и стараясь отдышаться. — А, знаю – охота за сокровищем! Существует одна бумага… письменное обязательство выплатить моему дорогому покойному отцу… огромную сумму денег! Найди ее, и возможно, ты получишь эту бумагу. — Прижав руки к груди, она бросила взгляд на его отца. — Ищи ее… под разорванным сердцем.

Мальчик вышел из комнаты через дверь в дальней стене, изо всех сил стараясь не бежать. Увидев лестницу, он поднялся на второй этаж.

В конце верхнего коридора виднелось маленькое круглое окно, посеребренное зимними сумерками. Казалось, будто оно находится очень далеко, хотя Мортхилл был небольшим зданием. В нем было всего два центральных коридора – по одному на каждом этаже – с комнатами по обеим сторонам. Найти спальню кузины казалось несложным. Женщины любят прятать свои секреты так, чтобы они были под рукой. Поколебавшись, Шерлок свернул в первую, приоткрытую дверь с левой стороны коридора.

Когда он вошел, под его ботинками захрустело битое стекло. Двинувшись дальше в полной темноте, Шерлок почувствовал, будто теперь под ногами у него шелестят опавшие листья. Внезапно он налетел на край стола, и очередной стеклянный предмет упал и разбился. Разглядев смутные очертания окна, Шерлок подошел к нему и раздвинул черные бархатные портьеры, прикрывавшие длинную узкую раму.

Сумерки тускло осветили развалины лаборатории доктора Верне – квадратный приземистый афенор алхимика, ряды разбитых реторт, похожих на щербатые хрустальные зубы, вырванные страницы книг, разбросанные на полу листки с химическим формулами, астрологические символы и кельтские руны, написанные углем на побеленных стенах.

«Воn sang ne рeu mеntir»^[101], гласила одна надпись, «Lе sang с'еst lа viе»^[102],—утверждала другая. Третья состояла из одного слова: «8ап§зие» – пиявка, кровосос.

Поверх этих надписей было начертано огромными буквами: «NON, NON, NON»^[103].

Здесь были секреты, но они принадлежали доктору, а не его дочери. Значит, нужно искать в другом месте.

Мальчик снова открыл дверь, хрустя осколками стекла. Но за ней оказался не коридор, а другая, меньшая комната. Он подумал, что, наверное, ошибся в темноте. В тусклом свете виднелись две железные койки, скрепленные друг с другом болтами. Одна была покрыта кожаными ремнями. Пол под ней был темным и грязным; от него исходил дурной запах.

Мальчик остановился – ему показалось, будто он слышит отдаленное пение детей. Должно быть, Алиса и Элиза поднялись наверх раньше его. В помещении было холодно и неуютно. Нужно найти маленьких кузин и попросить их о помощи.

Но каждая дверь вела не в коридор, а в другую комнату.

Уже стемнело, а мальчик все еще блуждал по дому. Как же здесь холодно и тихо – только зимний дождь упорно барабанил по окнам. Где же его кузины? Где находится он сам? Быть может, уже не в том доме, в который вошел вместе с отцом, — казалось, это было так давно! Что, если по ночам Мортхилл проваливается в глубь столетий?

(«Разве вы не знаете, что случается с детьми в этом доме?»)

Что, если монахи в черных рясах замуровывают заживо маленьких послушников? Во мраке, связанные и с кляпом во рту, они бьются головами о стены, а из недр кургана им отвечают глухие удары…

Что, если и сейчас римские солдаты сгибают детям руки и ноги, чтобы затолкать их в ямы под полом? «Земля все еще голодна», — говорит по-латыни центурион, и солдаты бродят по дому в поисках оставшихся детей, чтобы похоронить их заживо…

К своему облегчению, Шерлок снова услышал пение, теперь настолько близкое, что можно было разобрать слова. Дети играли с ним в прятки. Он открывал одну дверь за другой, миновал комнату за комнатой, следуя нити, которую давала ему тихая песня, пока наконец не очутился в помещении, пахнущем розами.

В ногах застеленной кровати находился продолговатый сундук, крышка которого напоминала детский гроб. Может, там прячутся от него маленькие кузины? Шерлок напряг слух, но услышал лишь стук дождя по оконным стеклам. Сундук был сделан из почерневшего от времени дуба и окован железом. На крышке была грубо вырезана ветка омелы – через нее проходила щель шириной в палец. Он осторожно открыл крышку.

Внутри лежала куча нижнего белья Бланш.

Сначала мальчику показалось, будто грудь пеньюара сверху промокла от крови, но потом он увидел, что это красная бумажная подкладка в форме сердца, разорванная посредине. Он нашел разорванное сердце Бланш, другую половину которого его отец сжег почти дотла.

Стараясь выглядеть бесстрастным («эмоции ничто для мощного интеллекта»), мальчик разорвал бумагу. Алые клочки упали в сундук, словно брызги крови.

Опустившись на колени, Шерлок стал шарить под «разорванным сердцем» в не слишком чистом белье. От сильного запаха у него кружилась голова. Стараясь дышать ртом, он залез в сундук, чтобы ускорить поиски. Бюстгальтеры, ночные сорочки, панталоны, нижние юбки… Вот! Это был документ – долговая расписка его отца, засунутая в корсаж пеньюара.

Внезапно крышка сундука захлопнулась, ударив его по голове.

Темнота, боль, страх…

Запах пота и духов словно заполнил легкие. Стало трудно дышать. Казалось, чьи-то руки сомкнулись на его шее…

«Не сопротивляйся! Слушай, что поют дети!..»

Омела… Он находится в сундуке с веткой омелы на крышке, задыхаясь в белье кузины. Но в крышке есть щель. Он не должен задохнуться!

«Успокойся! — говорил себе Шерлок, все еще полуоглушенный. — Дыши глубоко! Не обращай внимания на запах женщины. Майкрофт говорит, что женщины могут погубить тебя, если ты слаб…».

Когда пульс и дыхание стали более ровными, мальчик попытался поднять крышку. Сначала она не поддавалась, и он решил, что кто-то на ней сидит, но крышку всего лишь заело. Наконец Шерлок выбрался из сундука, выбежал из комнаты и спустился по лестнице в холл…

Бланш сидела под своим портретом, отец склонился перед ней. Она обвивала длинными светлыми волосами его шею, а он смотрел на нее, как кролик на удава. Зрение мальчика затуманилось – возможно, от яркого пламени в камине, но ему показалось, будто над ними возвышается темная громада, словно сам дом стоит там, наблюдая за происходящим. Бланш притянула к себе отца, и они поцеловались. Темнота улыбнулась тонкими злыми губами Ирисы…

Мальчик услышал странный звук, потом понял, что сам издал его.

Отец оторвался от Бланш, обрадованный появлением Шерлока, словно это шанс на спасение. Он засуетился над сыном, вытряхивая у него из волос обрывки красной бумаги и испуганно глядя на его испачканные кровью пальцы. Крышка сильно ударила мальчика, но он, не замечая боли от царапин, не отрываясь смотрел на расписку, которую все еще сжимал в руке.

Шерлок услышал пение. Нет, он пел сам:

Бланш стояла неподвижно, глядя, словно Горгона, на отца и сына.

— Зачем ты привез это отродье, Сайгер? Чтобы напомнить мне, что ты делил ложе с другой?

Темнота шевельнулась. На момент мальчик уставился в темные глаза Ирисы в нескольких дюймах от его собственных; потом она отобрала у него расписку и шагнула назад.

— Иди! — обратилась Ириса к Бланш по-английски с сильным акцентом. — Возьми это. Замани его к своему смертному ложу. Песня укажет тебе дорогу.

Бланш рассеянно смотрела на бумагу, которую тетя вложила ей в руку. Ее губы шептали текст следующего куплета. Потом она рассмеялась и начала петь:

Сказала она: «Я устала плясать.

Я спрячусь, а вы начинайте искать.

Всех раньше, уверена, Ловелл, мой муж,

К убежищу ключ подберет моему».

— Ключ, «Ловелл», ключ! — воскликнула Бланш, взмахнув распиской перед носом отца, который словно примерз к месту. — Найди меня, и возможно расписка вернется к тебе! — Она спрятала бумагу на груди и выбежала из комнаты; ее тетя тенью последовала за ней. И снова мальчик запел, как зачарованный:

Но Шерлок пел в одиночестве. Сайгер Холмс вышел из комнаты. Отправившись следом, мальчик обнаружил отца у подножия лестницы прислушивающимся к голосам наверху – негромкому настойчивому голосу Ирисы и сердитым ответам ее племянницы.

— Оставь меня в покое! — внезапно закричала Бланш. — К чему болтать о мертвых? Они ничто – только живые имеют значение! Я жива и буду жить, слышишь? Аrr tеz! N'у touсhе раs!..^[104]

Глухой удар прервал фразу.

Отец взбежал по ступенькам. Мальчик, спотыкаясь, поплелся за ним. Ириса стояла на верхней площадке перед закрытой дверью спальни, суровая, как рок, и неумолимая, словно Немезида.

— Уходите! — сказала она. — Забота о ней – мое дело, а не ваше. Уходите, и ваш долг этой семье будет прощен.

— Что вы с ней сделали?

— А вы не догадываетесь? Пой, мальчик!

И мальчик запел:

— Стойте! — крикнул отец. — Я не понимаю! Почему вы это делаете?

— У меня на родине знают, как обходиться с такими бессердечными существами, как она, которые удовлетворяют свою страсть за счет других, нападая на тех, кого должны оберегать.

— Вы считаете ее вампиром, вроде лорда Рутвена Полидори^[105] или Варни Преста? — Отец попытался рассмеяться. Мальчик видел, что он считает Ирису безумной и боится ее. — Бледность ее щек и кровь на губах – результат болезни, не более. Вы же образованная женщина! Вы не можете верить в эти нелепые истории!

Ириса улыбнулась, и ее улыбка была ужасной.

— Я верю в зло. Я верю, что нигде на земле человек не защищен от зла, включая вашу сверхцивилизованную Англию. Думаете, только носферату охотятся за невинными? Сказать вам, почему эта женщина все еще жива, когда ее маленькие сестры покоятся рядом в могиле? Потому что их отец, этот подвижник науки, перекачивал в нее кровь своих младших дочерей!

Палец в черной перчатке устремился, словно копье, в направлении закрытой двери лаборатории.

— Он и она высасывали кровь у несчастных малюток, пока в их жилах ничего не осталось. Слишком поздно я поняла, что означают эти дьявольские письмена на стене, эти железные койки боли и страданий! Слишком поздно в нем пробудилась совесть! О, мои маленькие племянницы, мои бедные Алиса и Элиза…

На какой-то момент горе стерло гримасу ненависти с ее лица, но то, что скрывалось под ней, оказалось еще страшнее. Усилием воли Ириса взяла себя в руки.

— Уходите! — с холодным презрением повторила она. — Вы слабый и глупый человек. Однажды вы по доброй воле обняли эту развратницу, и теперь она вдохнула смерть вам в рот. Я знаю это! Уходите! Скоро вы соединитесь с ней в могиле. Слышите? Она уже зовет вас!

И они услышали. Из спальни донеслись глухие удары и царапанье. Снова кулаки стучали, а ногти царапали по крышке гроба.

Задыхаясь от ужаса, отец схватил мальчика и бросился бежать. Позади слышался жуткий смех Ирисы.

Больше никто никогда не видел Бланш.

Эхо голоса Холмса замерло в комнате. Буря бормотала вдалеке, а за окнами дома меланхолически накрапывал дождь.

— Весьма любопытно, — заговорил Холмс, возвращаясь к своей обычной, суховатой манере, — что эта баллада основана на трагедии, которая произошла в одном семействе из Ратленда по фамилии Ноэль. Нам никак не удается избавиться от рождественской темы, верно?^[106] Бланш умерла, но мой отец не стал ее оплакивать. Он умер спустя четыре месяца, харкая кровью, и я едва не последовал за ним. Лежа больным, я подслушал, что Ириса тоже умерла – уморила себя голодом. Однако некоторые проклятия бывают очень упорными. Даже теперь я слышу во сне удары кулаков и царапанье ногтей о крышку гроба.

Я молча уставился на него, потом задал первый вопрос, пришедший мне в голову:

— А как насчет двух девочек? Холмс провел худой рукой по лицу.

— Как я мог об этом забыть? Разумеется, они давно мертвы. Я видел их надгробья среди деревьев, когда мы проезжали мимо.

Это было уже чересчур для меня.

— Они, полагаю, и есть те «один-два призрака», которых вы пообещали мне, прежде чем мы вошли в этот зачумленный дом, не говоря уже о валахской сумасшедшей, злодее-ученом и вампире в сундуке с бельем? Отлично проделано, Холмс! Браво! И вы еще называете меня романтиком!

Внезапно Холмс весь напрягся и поднял руку, призывая меня умолкнуть. По привычке я сразу повиновался.

Мы прислушались. Сквозь капанье дождя, шелест ветра и скрипы старого дома сверху донеслись глухие удары и слабый скрежет.

— Ну, знаете! — возмутился я.

Выхватив у Холмса свечу, я быстро направился через холл к дальней двери. Там была лестница, по ступенькам которой стекала вода. Я начал подниматься, крепко держась за перила, так как сгнившие остатки ковра делали ступеньки скользкими, словно мох на речном берегу.

Я не хотел верить тому, что рассказал мне мой друг, но меня испугало то, что он описывал подробности не так, как если бы придумывал их, а словно извлекая из полузабытых ночных кошмаров детства, как извлекают осколки из запущенной раны. Неужели это правда? Нет, я не могу поверить в такое!

Но я должен был убедиться.

Верхний коридор был точно таким, каким его описал Холмс, — чудовищно длинным, с дверями по обеим сторонам. На верхней площадке я задержался, внезапно почувствовав неуверенность. В конце концов я стоял с оплывшей свечой на верхнем этаже заброшенного дома, в нескольких милях от цивилизованных мест, темной и бурной ночью, охотясь за призраками. Не исключено, что в Мортхилле скрывается убийца, вооруженный топором, — впрочем, в данный момент я почти предпочитал такой вариант.

Первая дверь с левой стороны была приоткрыта. Изнутри донесся шорох, напоминающий шелест бумаги.

Чья-то рука стиснула мое плечо.

— Не входите туда, — прошептал Холмс. Удивленный, что он так быстро поднялся следом за мной, я отозвался таким же шепотом:

— Почему?

— Потому что там есть вход, но может не быть выхода. А кроме того, — не слишком уверенно добавил он, — пол может оказаться ненадежным.

— Самое время подумать об этом! Ладно, если не в эту дверь, то в которую?

Холмс не ответил, но его выдал взгляд, непроизвольно скользнувший к первой двери справа. Так как он не делал попыток открыть ее, я нажал на ручку, но она тут же отломилась, оставшись у меня в руке.

Остался только один способ проникнуть внутрь.

Я изо всех сил толкнул плечом покоробленную панель. Замок сломался, выбросив облако пыли, и дверь открылась, скрипнув петлями. Опасаясь ловушки, я протянул руки вперед, нащупал стул и прижал им распахнутую дверь. Холмс шагнул в темноту, и я последовал за ним.

Колеблющееся пламя свечи бросало отсвет на кровать с давно упавшим на нее балдахином, разбросанные на полу обрывки некогда элегантной одежды, пару длинных рваных перчаток, висевших на спинке стула, словно содранные куски кожи. На туалетном столике также царил беспорядок – он был захламлен пузырьками, лосьонами, булавками и другими безделушками.

На ближайшей стене висела литография Карла Верне, изображающая разодетую в пух и прах красавицу восемнадцатого столетия за туалетным столиком, любующуюся своим отражением в большом зеркале.

— Картина называется «Тщеславие», — сказал Холмс, стоя позади меня, — хотя Бланш вряд ли понимала почему. У нее было сугубо подражательное мышление – как у обезьяны – а подлинное воображение отсутствовало.

Я снова вгляделся в литографию и отпрянул. Круглое зеркало выглядело как череп, голова женщины и ее отражение казались его пустыми глазницами, а пузырьки с косметикой – зубами, обнаженными в загадочной улыбке. Эта картина, а не «Мона Лиза» служила оригиналом портрета Бланш в нижнем холле.

«Sаngsuе» – кровосос, — в ужасе нацарапал ее умирающий отец поверх назидательных изречений. — Nоn, nоn, nоn…»

Я повернулся к Холмсу, когда тот отбросил упавший балдахин. У подножия кровати стоял сундук, крышка которого была похожа на детский гробик. На ней, почерневшей от времени, была грубо вырезана ветка омелы. В трещине застряло несколько прядей светлых волос.

Поколебавшись, Холмс взялся за крышку и с усилием попытался открыть ее. Она приподнялась на четверть дюйма и застряла. Потом он заметил ключ, все еще торчащий в замке. Некоторое время мы стояли молча: Холмс смотрел на ключ, а я – на него. В комнате стало тихо, а снаружи слышалось лишь редкое капанье воды. Внезапный царапающий звук заставил меня вздрогнуть. Он донесся со стороны окна. Засохшая ветка дуба царапала и глухо стучала по стеклу. Холмс вздохнул.

— Вот вам и призраки, — пробормотал он, затем повернулся и вышел из комнаты.

Добрые десять секунд я простоял с открытым ртом, глядя на освещенный мертвенным лунным сиянием сундук с торчащим в нем ключом. Сквозь разбитое окно дохнул ветерок, и светлые пряди шевельнулись…

Я побежал по скользкой лестнице следом за моим другом, рискуя сломать себе шею и поселить в доме еще один призрак.

Вышедшая из-за туч луна наполнила обеденный зал колеблющимся серебристым светом. Я задержался в дверях, окидывая взглядом стены, ища не «улыбку Моны Лизы» или мрачное лицо на «иконе», а две белые фигурки в углу, навеки оставшиеся рядом друг с другом. Но их там не было. Я посмотрел в окно и внезапно увидел снаружи двух мертвых детей, чьи белые платья поблескивали среди посеребренных луной берез. Их светлые немигающие глаза были устремлены вверх, словно они наблюдали за окном спальни на втором этаже.

Холодная капля упала мне на голову. Я вздрогнул и посмотрел наверх. Надо мной висела ветка омелы – этого отвратительного паразита, на каждом отростке которой блестели капли, похожие на ядовитые ягоды.

Снова посмотрев в окно, я проклял свое легковерие. Там были не дети, а два маленьких белых надгробия, склонившихся друг к другу.

Мы поспели в Бэгшот к последнему лондонскому поезду. Холмс проспал всю дорогу.

Больше мы ни разу не говорили об этом вечере.

Было ли это приключение всего лишь грубой шуткой – попыткой Холмса излечить меня от чрезмерного романтизма? Мне хотелось бы так думать, но я не в силах забыть о происшедшем. Оно преследует меня. В моих снах я брожу по бесконечным пыльным комнатам, иногда слыша отдаленные звуки и смех. Прошлой ночью я слышал сдавленные крики и скрежет ногтей, вгрызающихся в дерево, твердое, как железо…

«Выпустите меня!..»

В Сочельник я вновь ломал голову над случившимся четыре месяца назад. Возможно, я прочел в словах и особенно в молчании моего друга больше, чем он намеревался в них вложить. Возможно, он ждет моей публикации этой истории, чтобы вновь посмеяться надо мной. Возможно, это было его целью с самого начала.

Но мне кажется, что Холмс рассказал больше, чем хотел, желая докопаться до причин кошмара, тревожившего его сон. Все иррациональное и необъяснимое противно его натуре. Он не страшится призраков, ибо не верит в них. Для него тайна разгадана – и этого достаточно.

Холмс оказался лучшим сыщиком, чем я рассказчиком. Мое мужество поколебал вид мрачного безмолвного сундука, и конец истории остался нерассказанным.

1902 г.

Приложение

Рассказчики умирают, но кончаются ли истории? Если вы читаете это повествование, значит, меня, очевидно, нет в живых, и охрана моих неопубликованных отчетов переходит к вам.

Помимо других моих оплошностей, во мне оказалось слишком много и от рассказчика, и от сыщика, чтобы я смог уничтожить доказательства. На дне вот этого сейфа лежит бумага с последними строками «Ветки омелы», в которую завернут ключ, — они представляют собой два ключа к одной тайне. Сам сейф покоится на продолговатом сундуке из почерневшего от времени дуба, окованном железом и с грубым изображением ветки омелы, вырезанным на треснувшей крышке. Не сказав ничего Холмсу, я нанял грузчиков, чтобы они доставили сундук, не открывая его, из Мортхилл-Мэнора в хранилище банка «Кокс и Кº».

Итак, здесь находятся и баллада, и ключ, и сундук. Как мой дорогой друг сказал однажды о другом деле, «теперь это не может повредить. Так что поступайте, как сочтете нужным».

1929 г.

Роберта Рогоу ВАНДЕРБИЛЬДТ И МЕДВЕЖАТНИК

Обилие исторических подробностей подтверждает достоверность следующей рукописи – описание дела, которое Ватсон упоминает в «Вампире в Сассексе». По словам ее редактора, Роберты Рогоу, «драгоценности герцога Мальборо действительно были украдены во время дерзкого ограбления на вокзале Виктория по пути в Сэндрингем и никогда не были найдены. Описание Уильяма Генри Вандербильта абсолютно точно – к этому выводу я пришла на основании фотографии, снятой во время процесса о завещании Вандербильта, не менее скандального, чем дело О. Дж. Симпсона. Что касается Элвы Смит Вандербильт, позднее Белмонт, то она сама заслуживает целой книги! Ее решительность, агрессивность и хладнокровие открыли Вандербильтам путь в высшее общество.

Я редко видел, чтобы мой друг Шерлок Холмс отказывал в помощи клиенту. Когда произошел один из таких случаев, я как раз был в нашей квартире на Бейкер-стрит. Эта история привела к такому скандальному открытию, что я до сих пор не решался запечатлеть ее на бумаге и поступаю так теперь с целью завершить записи об упомянутом деле, осуществленном моим знаменитым другом.

Был ноябрь 1896 года. Холмс и я собирались покинуть Лондон, преследуя одного из самых неуловимых преступников, с какими нам приходилось сталкиваться, когда зазвонил звонок и миссис Хадсон доложила, что «миссис Черчилль» и «миссис Джером» желают переговорить со знаменитым сыщиком.

Прежде чем мы смогли их остановить, две женщины прошли мимо нашей преданной домохозяйки: высокая стройная леди в модном утреннем костюме из голубого бархата и низкорослая полноватая женщина в столь же элегантном, но менее ярком платье. Обе носили модные в то время большие шляпы с вуалями, скрывающими лица. Однако взгляд Шерлока Холмса проник сквозь вуали, и он поклонился высокой леди.

— Доброе утро, ваша светлость.

Женщина подняла вуаль, открыв тонкие черты, которыми были полны все иллюстрированные газеты годом раньше, в период ее бракосочетания с герцогом Мальборо. Другая женщина пожала плечами и также подняла вуаль.

— Я ведь говорила вам, Консуэло, что он может все определить с первого взгляда, — сказала она с безошибочным американским акцентом.

Я узнал леди Рэндольф Черчилль, известную в лондонском высшем обществе как Дженни. Ее фотографии, как и фотографии герцогини, часто появлялись в прессе.

Ее светлость обернулась к Холмсу.

— Неужели меня так легко узнать? — застенчиво спросила она.

Холмс скривил губы, сдерживая самодовольную улыбку.

— Если вы хотели сохранить анонимность, ваша светлость, вам не следовало носить с собой носовой платок с гербом Мальборо, вроде того, который я вижу в вашем ридикюле.

— Понятно. — Герцогиня огляделась вокруг. — Могу я сесть?

— Мы собирались уезжать… — начал Холмс, но я быстро придвинул молодой герцогине стул. Она выглядела близкой к обмороку, — не знаю, от усталости или от страха.

— Это очень важно, — настаивала леди Рэндольф с видом человека, привыкшего к беспрекословному повиновению. — У Консуэло… у ее светлости похитили драгоценности.

Холмс принял излюбленную позу, прислонившись к камину.

— Вот как? Кража со взломом?

— Нет-нет! Это произошло, когда Мальборо и меня в прошлом месяце пригласили на охоту в Сэндрингем. На вокзале из толпы выскочил какой-то человек, схватил мою шкатулку с драгоценностями и скрылся. Полиция не смогла найти его, и я подумала… — Герцогиня не договорила и посмотрела на Холмса. Даже сидя, она сохраняла благородную осанку женщины, которую с детства готовили к высокому положению в обществе. Холмс нахмурился.

— Даже не взлом, — пробормотал он. — Вульгарная кража. В данном случае, ваша светлость, я должен уступить место Скотланд-Ярду. Они, а не я, специалисты по мелким кражам.

— По мелким кражам! — воскликнула леди Рэндольф. — Эти драгоценности стоили несколько тысяч фунтов!

Холмс не сводил взгляд с лица молодой герцогини.

— Для вас, ваша светлость, это сущая безделица. Состояние Вандербильта, несомненно, обеспечит вам компенсацию.

Тут я вспомнил, что герцогиню Мальборо до замужества звали мисс Консуэло Вандербильт и что она дочь американского мультимиллионера. Ее брак в течение нескольких месяцев служит темой грязных сплетен и домыслов в клубах.

Герцогиня грациозно поднялась.

— Пойдем, Дженни. Сожалею, что побеспокоила вас, мистер Холмс. Всего хорошего. — Она неуверенно шагнула к двери, но остановилась и слегка нахмурилась. — Ваше лицо кажется мне знакомым, мистер Холмс. Мы встречались раньше?

Холмс остался неподвижным, как изваяние.

— Это весьма маловероятно, — медленно ответил он. — Если такое произошло, ваша светлость, то очень давно и в иной жизни.

Герцогиня покачала головой, опустила вуаль и вышла. Леди Рэндольф с неодобрением смотрела на моего друга.

— Рэндольф был о вас очень высокого мнения, мистер Холмс. Он говорил, что вы можете абсолютно все. У него есть свои недостатки, но он редко ошибается в людях. Я бы не стала убеждать Консуэло прийти сюда, если бы не была уверена, что вы в состоянии ей помочь.

— В данном случае, леди Рэндольф, — отозвался Холмс, — я рекомендую понаблюдать за ломбардами и скупщиками краденого. Если бы речь шла о взломе, я мог бы оказаться вам полезен, но сейчас… — Он пожал плечами.

Вскинув голову, леди Рэндольф Черчилль последовала за молодой племянницей своего мужа на Бейкер-стрит. Холмс наблюдал из окна, как отъезжала их карета.

— Пошли, Ватсон, — сказал он, — а то опоздаем на поезд. Наша птичка может упорхнуть, и нам снова придется расставлять ловушки.

К счастью, мы быстро раздобыли кэб и поспели к поезду за несколько секунд до отхода. Сев в вагон и отдышавшись, я задал Холмсу вопрос, который не давал мне покоя во время беседы с посетительницами.

— Холмс, — нехотя начал я, так как мне было неловко делать выговор моему другу, — вы были почти грубым с герцогиней. Неужели вы не могли подать ей хоть какую-то надежду? Я понимаю, что сейчас мы заняты и не можем ей помочь, но…

Холмс поднял руку.

— Знаю, Ватсон. Я был с ней чертовски резок. Она ведь почти ребенок – ей едва исполнилось двадцать – и не отвечает за грехи своего семейства, но у меня есть причины избегать Вандербильтов и всего, что с ними связано. Кажется, я упоминал вам о деле Вандербильта и медвежатника?

— Я видел такое название в вашей картотеке, — признал я.

— Его не отнесешь к моим удачам, Ватсон. Рассказ о нем поможет скоротать время, пока мы доберемся до Сассекса, но я должен просить вас не сообщать об этой истории никому. Это вопрос личной чести.

Я был заинтригован и охотно обещал ограничиться краткими записками для моего архива. Холмс достал трубку, набил ее табаком, зажег и откинулся назад, устраиваясь поудобнее,прежде чем приступить к рассказу.

— Разумеется, я говорил вам, Ватсон, — начал Холмс, — что провел молодость в поисках какого-нибудь занятия, которое соответствовало бы моим талантам. Я окончил университет и не знал, куда податься, когда случайная встреча привела меня к кратковременной карьере актера. Я играл в пьесах Шекспира – Кассия в «Юлии Цезаре» и Меркуцио в «Ромео и Джульетте», но скромно признаю моим величайшим успехом Мальволир в «Двенадцатой ночи». В этой роли я выступал в Нью-Йорке в сезоне тысяча восемьсот семьдесят девятого – тысяча восемьсот восьмидесятого годов и как раз в тот период столкнулся с Вандербильтом и медвежатником.

Я выступал под nom de théâtre^[107] Уильям Эскотт, и именно так меня называла молодая женщина, игравшая Марию, — мисс Маргарет Магилл, очень красивая миниатюрная ирландка и одаренная комедийная актриса. Позднее она обрела широкую известность в Соединенных Штатах. Это был ее дебют, в котором она имела огромный успех. Уборная мисс Магилл всегда была полна цветов, а поклонники поджидали ее в артистическом фойе после каждого спектакля.

Следовало ожидать, что у столь очаровательной молодой женщины не будет никаких неприятностей, но однажды вечером в середине января я заметил, что с ней что-то не так. Во время представления «Двенадцатой ночи» она пропускала реплики и забывала текст. Так как моя удача в роли Мальволио в значительной степени зависела от ее яркого и оживленного выступления в роли Марии, я почувствовал необходимость спросить ее, в чем дело, надеясь исправить положение перед следующим спектаклем. Поэтому я заглянул в ее уборную, и осведомился:

— С вами все в порядке?

На лице мисс Магилл я увидел явные следы слез. Ее глаза были красными, а несколько мокрых марлевых квадратиков, которыми обычно снимают грим, валялись на туалетном столике.

— Хочу извиниться перед вами за то, что произошло в сцене письма, — сказала она. — Дело в том, что я получила записку от моего брата. Он арестован и находится в Тумзе. Вот эта записка. Они позволили ему написать мне, чтобы я смогла найти для него адвоката, но я не разбираюсь в американских законах… — Мисс Магилл снова заплакала. Я взял записку, написанную на дешевой бумаге карандашом.

«Мегги, я в Тумзе. Меня обвиняют в том, что я взломал сейф Вандербильта, но клянусь душой нашей дорогой мамы, я этого не делал! Найди адвоката и вытащи меня отсюда! Не хочу отправляться в каталажку за преступление, которого не совершал. Майк».

— Кажется, ваш брат попал в беду, — заметил я. — Почему его обвинили во взломе сейфа Вандербильта? И какого именно Вандербильта? Насколько я знаю, их трое: мистер Уильям Генри Вандербильт и его сыновья, мистер Корнелиус Вандербильт и мистер Уильям Киссам Вандербильт. Я видел их имена в списках заказывающих ложи на наши спектакли.

Мисс Магилл смогла наконец исправить ущерб, причиненный слезами ее внешности. Она повернулась ко мне и объяснила:

— Майк приехал в Штаты давно, когда я была еще совсем маленькой. Он был старшим из нас и, когда папа умер, поехал в Америку, чтобы заработать денег и потом вызвать маму и всех нас.

— Очевидно, денег он не заработал, — сказал я.

— Сначала Майк неплохо зарабатывал. Он присылал домой достаточно денег, чтобы мама смогла отправить меня и братьев в школу учиться читать, грамотно писать и правильно говорить. Когда мои братья Патрик и Энтони начали работать, то стали заботиться о маме и обо мне. Это пришлось кстати, так как от Майка перестали поступать и письма, и деньги.

— Однако он объявился вновь, — заметил я, постучав по записке.

— Майк увидел фамилию Магилл на афише, пришел посмотреть, не принадлежит ли она кому-нибудь из родственников, и встретил меня! О, мистер Эскотт, как приятно, когда рядом оказывается кто-то из родных! — Ее лицо просияло.

Я благоразумно оставил при себе свои мысли насчет семейных связей.

— Очевидно, ваш брат завел неподходящих друзей, — промолвил я, — иначе он не стал бы называть тюрьму каталажкой. Это воровской жаргон. Если вы хотите повидать брата, то я прошу разрешить мне вас сопровождать. Тумз – это городская тюрьма Нью-Йорка предварительного заключения, где содержат заключенных до суда. Насколько я знаю американскую юридическую систему, согласно их конституции, каждый заключенный имеет право видеть своего адвоката. Буду рад помочь вам чем могу.

— О, мистер Эскотт… Уильям! — Она вскочила со стула и обняла меня. — Я знаю, что уже поздно, но, может быть, вы пойдете со мной сейчас повидать Майка? Мне нужно убедиться, что с ним все в порядке! Об американских тюрьмах рассказывают ужасные вещи.

Я не возражал против объятия (мисс Магилл была очень хорошенькой девушкой, а я был молод), но уклонился от поцелуя, который она собиралась запечатлеть на моей щеке. Мы как следует закутались, опасаясь нью-йоркского холодного января, когда по острову Манхэттен гуляет такой же свирепый ветер, как в русских степях, и направились из театрального района Бродвея к Тумзу – массивному кирпичному зданию, сооруженному еще до знаменитого ограбления Твидом Рингом городской казны.

В Тумзе помещалась не только тюрьма, но и полицейское управление. Нам пришлось пройти сквозь строй облаченных в униформу стражей общественной безопасности, прежде чем нас проводили в комнату с кирпичными стенами, освещенную только газовым рожком и меблированную лишь двумя деревянными стульями.

Дюжий полисмен втолкнул в комнату Майка Магилла и объявил:

— У вас пятнадцать минут.

Обвиняемому было не больше сорока лет, он был низкорослым и жилистым, с такими же подвижными бровями, как у мисс Магилл, которыми та искусно пользовалась в роли Марии. На лице ее брата они казались приклеенными. Семейное сходство было достаточно сильным, и я отбросил недостойную мысль, что он обманывает пользующуюся успехом молодую актрису, выдавая себя за ее брата. Мне пришлось кашлянуть, чтобы напомнить встретившимся после долгой разлуки брату и сестре о моем присутствии.

— Мистер Магилл, — спросил я, — почему полиция считает, будто вы взломали сейф Вандербильта?

Майк уставился в пол.

— Я находился в доме, — признался он и тут же добавил: – По делу. Я ведь опытный слесарь. — Он повернулся к сестре. — Когда я плыл в Америку, один человек на борту заметил, что я хорошо работаю руками и мастерю игрушки для детей, ехавших с нами третьим классом. Он предложил мне пойти к нему в подмастерья. Конечно, это большое искушение видеть, как деньги прячут в сейфы и запирают их ключами, которые я изготовил.

— И вы поддались искушению, — догадался я.

— Да. Я брал понемногу – только чтобы посылать маме и остальным.

Мисс Магилл выглядела испуганной.

— Ты имеешь в виду, что Пат, Тони и я ходили в школу на ворованные деньги?

— Те, у кого я их воровал, ничего не замечали, — усмехнулся Майк. — Для них это была мелочь.

— Тогда как вы попали в «каталажку»? — допытывался я.

— Откуда вы знаете? — удивленно спросил он.

— Вы перестали посылать деньги вашей семье. Они не получали от вас никаких известий. Очевидно, вас поймали и отправили в тюрьму.

Майк кивнул и покачал головой.

— Единственный раз я взял кое-что кроме денег. Это было кольцо. Я подарил его знакомой девушке, а она возьми и заложи его! Копы меня схватили, но так как я впервые попал под суд, то схлопотал всего семь лет, а потом мне скостили два года за хорошее поведение. Я смог снова заняться своим делом, благодаря мистеру Вандербильту. Мистер Уильям Генри Вандербильт совсем не похож на своего папашу, старого коммодора^[108]. Он пришел в Синг-Синг, стал уговаривать нас исправиться и предложил поддержку тем, кто поклянется больше никогда не нарушить закон.

— И вы воспользовались этим великодушным предложением, — закончил я. — Похоже, мистер Вандербильт – настоящий филантроп.

Майк Магилл усмехнулся – при этом сходство с сестрой стало еще заметнее. Именно с такой усмешкой она плела заговор, приведший к падению Мальволио.

— Старый коммодор был тот еще тип! Но мистер Уильям Генри настоящий джентльмен.

— Время заканчивается! — предупредил стоящий у двери цербер в униформе.

— Пожалуйста, еще одну минуту! — Мисс Магилл повернула к двери свое прелестное личико.

— Не понимаю, — сказал я. — Сейф какого из Вандербильтов вы якобы обчистили?

— Мистера Уильяма Генри. Он поручил мне поставить замки в офисах нью-йоркской Центральной железной дороги, а потом послал меня в свой новый дом на Пятой авеню сделать то же самое. Я осмотрел старый сейф в кабинете и сделал несколько предложений миссис Вандербильт, которая наблюдала за моей работой. Я имею в виду невестку моего босса, миссис Элву – жену мистера Уильяма Киссама, — объяснил Майк. — Потом меня отвели в оранжерею – это такая комната, где растут всевозможные растения – прямо в доме! Забавно! — Он покачал головой, удивляясь причудам богачей.

— И вы вставили замки? — поторопил его я, помня о полисмене у дверей.

— Да. Громила в красной бархатной куртке все время на меня пялился – очевидно, боялся, что я разобью цветочный горшок. Ну, я пошел на кухню перекусить, как вдруг раздался крик, и миссис Элва вбежала с воплями, что я обчистил сейф в кабинете!

— Который вы только что осматривали, — сказал я, уточняя последовательность событий.

— Да. Но я его и пальцем не тронул, — запротестовал Магилл. — Когда пришел коп с Пятой авеню, вся комната была перевернута вверх дном, а деньги и бумаги валялись повсюду. Громила в красной куртке, которого они звали лакеем, заглянул в мой чемоданчик с инструментом и заявил, что нашел там пачку денег. Но я клянусь тебе, Мэгги, и вам, мистер…

— Мистер Эскотт, — представила меня мисс Магилл.

— Я не прикасался к этому сейфу! Я был внизу в оранжерее – занимался наружными замками. Да я никогда бы не стал так скверно обращаться с таким прекрасным механизмом, как в том сейфе, — выкручивать ручку, ломать петли…

— Однако в вашем чемоданчике нашли пачку денег из этого сейфа?

— Выходит что так, — отозвался Магилл. — Но я клянусь, что не клал ее туда!

За дверью послышался шум. Охранник шагнул в сторону, и в комнату вошли еще четыре человека, заполнив ее до предела. Меня прижали в угол, а здоровенный полицейский сержант сообщил:

— Мистер Вандербильт пришел повидать тебя, Магилл!

Мистер Уильям Генри Вандербильт был полным мужчиной средних лет с лицом, украшенным вышедшими из моды бакенбардами. На нем был вечерний костюм, хорошо скроенный, но без излишнего шика. Глядя на него, было трудно заподозрить, что он уже почти удвоил полученное наследство, став, возможно, богатейшим человеком в Америке.

— Зачем вы сделали это, Магилл? — спросил миллионер. — Я думал, что вы покончили с преступлениями и стали честным человеком.

Магилл запричитал:

— Клянусь могилой матери…

— Мама еще жива, — перебила его мисс Магилл. Вандербильт обернулся к ней.

— Моя сестра, — представил ее медвежатник. — Она актриса. А это…

— Моя фамилия Эскотт, — с поклоном сказал я. — Я пришел проследить, чтобы с мисс Магилл не случилось ничего плохого. Если вы позволите мне выразить свое мнение, мистер Вандербильт, то я думаю, этот человек говорит правду. Мисс Магилл прекрасная актриса, но едва ли это семейный дар.

Вандербильт кивнул.

— Возможно, вы правы, молодой человек. Поэтому я и привел с собой сюда Харгрива. Он ведет расследование по моему поручению.

Мужчина в пальто и поношенной шляпе-котелке слегка кивнул мне.

— Что еще вы думаете, молодой человек? — осведомился он.

— Мне кажется странным, что Магилл мог ограбить дом, где находится столько народу. Кто еще был в доме, кроме вас, мистер Вандербильт, и жены вашего сына, миссис Элвы Вандербильт?

Миллионер задумался.

— Моя жена была в гостях. Элва пришла повидать меня по какому-то вопросу, касающемуся нового дома, который она строит на Пятой авеню, рядом с моим. Я упомянул, что в доме слесарь, и она попросила посмотреть на его работу, очевидно, рассчитывая поручить ему установить замки в ее новом доме. Это было бы для вас ступенькой наверх, Магилл. Я думал, на вас подействовало чтение Библии и вы исправились.

— Но я действительно исправился! — взвыл Магилл.

Вандербильт вздохнул.

— Харгрив, займитесь этим, — распорядился он, потом повернулся к четвертому человеку – худому мужчине в потрепанном пальто.

— Я уплачу за него залог. Даю вам еще один шанс, Магилл!

— Благодарю вас, сэр! — радостно завопил Майк вслед выходящему миллионеру.

Адвокат громко чихнул, что было вполне естественно, — комната не отапливалась.

— Эту ночь вам придется провести в тюрьме, Магилл, но к утру у меня будет подписанный приказ о вашем освобождении. Мистер Вандербильт считает, что вы невиновны, но обстоятельства говорят против вас.

— Время истекло! — вновь объявил охранник. Мэгги нежно поцеловала брата, и его увели. Мы с Харгривом остались наедине, глядя друг на друга, как спортсмены перед матчем.

— Итак, Эскотт, — заговорил наконец Харгрив, — вы считаете, что он этого не делал. Может, объясните почему? Надеюсь, не потому, что так говорит его сестра?

— Нет, — медленно отозвался я. — Потому что это выглядит невероятным. Чтобы совершить ограбление в доме, где живет целая семья, требуются особая дерзость и раnасhе^[109], а этими качествами наш медвежатник не обладает. Когда я говорил с ним, он казался расстроенным обращением, которому подвергся сейф. Взломщик здорово его покалечил, и это возмутило Магилла.

— Недурно для англичанина, — одобрил Харгрив. — Сразу видно, вас научили в университете уму-разуму. Ну, хотя я не такой лощеный джентльмен, как вы, но мне все это тоже кажется сомнительным. Медвежатник вроде Магилла не пойдет на такую грубую работу – не его это стиль. У каждого преступника свой почерк, поэтому рано или поздно все попадаются.

— Простите, — сказал я, — но вы ведь не полицейский, верно?

Харгрив улыбнулся.

— Я частный детектив, — ответил он. — Конечно, не из тех, что работают в агентстве Пинкертона, но распутал немало дел. Мистер Вандербильт – один из моих лучших клиентов. Я работаю потихоньку, без лишнего шума, и обычно своего добиваюсь. Так что наблюдайте и учитесь.

— Благодарю вас. В Англии я помог решить несколько маленьких проблем и с удовольствием понаблюдал бы за работой профессионального сыщика-консультанта, если вы позволите.

Харгрив рассмеялся.

— О'кей, встретимся завтра в девять утра в доме мистера Вандербильта и взглянем, так сказать, на сцену преступления.

Обернувшись к мисс Магилл, он прикоснулся к шляпе и вышел. Мисс Магилл и я поздно вернулись в наши меблированные комнаты, вызвав гнев хозяйки за то, что, по ее словам, «флиртовали за полночь».

Тем не менее следующим утром я поднялся рано и направился на север по Пятой авеню к особняку, где обитали мистер Уильям Генри Вандербильт и его большая семья. После вчерашнего дождя со снегом город покрылся белым покрывалом, сверкающим, как хрусталь, придающим сказочный колорит самым убогим сооружениям и делающим улицы опасными для ходьбы, подобно катку. Не доходя до дома мистера Вандербильта, я увидел стройку, на которой сновали рабочие, как муравьи. Очевидно, это воздвигался дворец – причуда миссис Уильям Киссам Вандербильт, властной Элвы, которая обвинила Майка Магилла в краже.

Харгрив уже поджидал меня. Он решительно направился к парадному подъезду, вместо того чтобы обойти дом и войти с черного хода. Нас впустила горничная и передала заботам импозантного лакея в старинной ливрее, который проводил нас в кабинет мистера Уильяма Генри Вандербильта – «на сцену преступления») как высокопарно выразился Харгрив.

Если комната действительно отражает характер человека, обитающего в ней, то этот кабинет служил новым подтверждением того, что мистер Уильям Генри Вандербильт был самым скромным из миллионеров. Стены были обшиты панелями не из дорогого красного дерева, а из простого дуба. На стенах висели сельские пейзажи, не слишком впечатляющие, но приятные для глаза. Меблировка ограничивалась креслами, диваном с темной, практичной обивкой и массивным резным письменным столом, за которым мистер Вандербильт, очевидно, вел свои дела.

Мистер Вандербильт, облаченный в визитку и шелковый жилет, наблюдал за ремонтом своего сейфа вместе с модно одетой молодой леди. Она окинула взглядом нас обоих, по-видимому, придя к выводу, что мы недостойны ее внимания. Мистер же Вандербильт поднялся и кивнул нам.

Харгрив шагнул вперед.

— Вы просили нас прояснить кое-какие моменты, мистер Вандербильт, — сказал он.

— Тут нечего прояснять, — фыркнула женщина, прежде чем мистер Вандербильт успел произнести хотя бы слово. — Слесарь был здесь, и у него в чемоданчике нашли деньги. Он преступник, уже побывавший в тюрьме. Разве этого не достаточно? — Она улыбнулась, ее голос внезапно стал льстивым, и в нем явственно послышался характерный южный акцент.

— Мне не нравится думать, что я ошибся в Магилле, — промолвил Вандербильт. — Элва, ты уверена, что видела деньги в его чемоданчике?

Я стал внимательно присматриваться к миссис Элве. Она оказалась не такой уж грозной – в ее круглом лице не было ничего примечательного, разве что пронизывающие глаза, которыми она словно гипнотизировала каждого, кто смотрел в них слишком долго. Это была хорошо сложенная женщина лет под тридцать, с темными волосами, одетая по последнему крику моды, в тот год особо экстравагантной.

— Можно мне обследовать сейф? — спросил я, также шагнув вперед.

Сейф выглядел простым квадратным ящиком, вмонтированным в стену, и запирался старомодным ключом вместо новейших замков с комбинацией. Ручка была грубо выдрана, а дверца висела на одной петле. Я кивнул Харгриву, указывая на этот факт.

— Что обычно хранили в этом сейфе? — спросил я.

— Семейные деньги, личные бумаги, — ответил мистер Вандербильт.

— Личные?

— Письма, имеющие отношения к семейным делам. Мое завещание. Договоры об аренде семейной собственности.

Харгрив кивнул.

— Сколько денег было украдено?

— Точно не знаем, — вмешалась Элва. — Обычно мистер Вандербильт держит в сейфе десять тысяч на домашние расходы. Деньги были разбросаны по полу. — Она сделала широкий жест рукой.

— Понятно. Где был Магилл, когда все это происходило?

Элва внимательно посмотрела на нас.

— Ну… здесь, конечно!

— Я имел в виду, мэм, где он должен был находиться?

— Я велел ему сначала установить замки в оранжерее, — сказал Вандербильт. — Понимаете, взломщик мог пробраться через сад…

— Тогда пошли в оранжерею, — заявил Харгрив.

— Чарльз, проводите этих людей в оранжерею, — распорядилась Элва.

Здоровенный слуга проводил нас в оранжерею, также расположенную на первом этаже. Оказавшись под ее стеклянной крышей, я почувствовал, несмотря на середину января, будто нахожусь в экзотических джунглях. Сквозь разбитое стекло проникал холодный воздух, и слуга заботливо отодвинул от сквозняка своих драгоценных подопечных, покуда стекольщик вставлял в дверь новую панель.

— Почему разбито стекло? — спросил я.

— Миссис Вандербильт – миссис Уильям Киссам Вандербильт, с которой мы только что разговаривали, — утверждает, что медвежатник проник в дом таким путем.

— Но это нелепо, — возразил я. — Магилл уже был в доме. Кроме того… — Я наклонился и обследовал плитки пола оранжереи. — Если бы он разбил стекло снаружи, здесь лежали бы осколки, значит… — я открыл дверь, шагнул за порог, нагнулся и обнаружил то, что ожидал, — …стекло разбили изнутри. Вот доказательство. — Я поднял осколок и указал на красно-бурые пятна на снегу. — Очевидно, наш вор порезался о стекло.

— Так кого же мы ищем? Может, сообщите старику?

— Я думаю, мы ищем очень крупного мужчину с сильными руками, — ответил я. — Майк Магилл, безусловно, таковым не является.

— Вы правы, — согласился Харгрив. — Да и зачем ему ломать сейф, когда у него были ключи? Раньше он всегда так работал – устанавливал сейф, а потом, когда семьи не было дома, приходил и забирал деньги, спокойно и аккуратно. Весь этот беспорядок, бумаги на полу… Не похоже это ни на Магилла, ни на любого известного мне медвежатника. Они предпочитают чистую работу, тогда пропажу обнаруживают позже.

— Но если это сделал не Магилл, то кто же? — осведомился я, когда Чарльз повел нас назад в кабинет Вандербильта.

Харгрив улыбнулся и постучал пальцем по носу. Элва все еще была в кабинете, разбирая бумаги мистера Вандербильта.

— Какой жуткий кавардак оставил после себя преступник, — заметила она. — Смотрите, мистер Вандербильт, вот ваше завещание! Каким только образом оно оказалось в другом конце комнаты? — Элва разложила документы веером, очевидно, приводя их в порядок, потом протянула пачку бумаг своему свекру, который спрятал их в один из ящиков стола. Подняв голову, она увидела Харгрива и меня.

— Ну? — резко осведомилась Элва, напомнив мне пекинеса, заявляющего права на косточку.

— Магилл невиновен, — сообщил Харгрив. — Я ручаюсь за него. Он не мог это сделать, мэм; у него слишком маленькие руки.

— Тогда кто… — ошеломленно начал мистер Вандербильт.

Я заметил торчащего поблизости великана-слугу.

— Мистер Харгрив, — небрежным тоном спросил я, — вы обратили внимание на размер рук этого лакея?

— Здоровый парень, — кивнул Харгрив. — Наверное, работал на ринге. Давайте-ка взглянем на его руки. — Он схватил слугу за запястья, прежде чем тот успел двинуться с места. — Вы были правы, мистер Эскотт, вор порезался о стекло. Почему ты это сделал, Чарли?

Слуга, казалось, обмяк, но внезапно вырвался и нанес Харгриву великолепный апперкот в челюсть. Детектив рухнул на пол, а я метнулся ему на помощь, прекрасно сознавая, что это чистая бравада, так как лакей был минимум на два дюйма выше меня и соответственно шире в плечах. Он стряхнул меня, словно терьер крысу, и побежал к двери в конце коридора, ведущей в кухню.

Я понесся следом, крича:

— Вызовите полицию!

Чарльз и я промчались через кухню и выбежали во внутренний двор, чуть ниже уровня улицы и покрытый тонким слоем льда. Чарльз сразу же поскользнулся и стукнулся поясницей об обледеневшие плиты. Я налетел на него, и таким образом честь поимки преступника досталась мне. Прибывшие полицейские выволокли рассвирепевшего слугу на Пятую авеню, где уже собралась толпа зевак.

К моему удивлению, Элва тоже вышла на улицу, глядя на лакея взглядом василиска, словно лишающим дара речи.

— Не беспокойтесь, Чарльз, — сказала она. — Вандербильты умеют заботиться о тех, кто им служит. Я найду для вас хорошего адвоката.

Чарльз беспомощно уставился на нее. Харгрив последовал за ним и полицейскими, чтобы дать показания, а мистер Вандербильт вернулся к себе в кабинет, оставив меня в холле. Прежде чем я успел опомниться, появилась маленькая девочка, возрастом не более трех лет, вместе со своей няней. Глаза девочки были красными, но что явилось причиной слез – холод или нечто иное, — я не мог определить.

Элва посмотрела на дочь.

— Как провела время, Консуэло?

— Я хотела кататься на коньках, мама, но дети Асторов не захотели водиться со мной. Они сказали, что Вандельбильты им не пара.

Элва выпрямилась. Я был готов поклясться, что видел воинственный блеск в ее глазах.

— Не пара! — воскликнула она. — Значит, деньги Вандербильтов недостаточно хороши для Асторов? Ладно, посмотрим! — Она потрепала девочку по плечу. — Не огорчайся, дорогая. Няня, отведите мисс Консуэло наверх и проверьте, не замерзла ли она. Когда ты станешь герцогиней, Консуэло, Асторы будут умолять тебя водиться с ними!

— Я буду герцогиней, мама?

— Или принцессой. Слушай маму, и ты обязательно ею будешь.

Девочка задумалась.

— Но, может быть, я не захочу быть герцогиней.

Элва вся напряглась.

— Я научу тебя, чего ты должна хотеть, малышка. Иди наверх.

Заметив меня, Консуэло с серьезным видом присела в реверансе и стала подниматься по лестнице вместе с няней.

Миссис Элва повернулась и увидела меня, стоящего в тени лестницы. Она улыбнулась и посмотрела на меня своими удивительными глазами.

— Мистер Эскотт, не так ли? Кажется, я узнала вас. Вы играли в этой забавной пьесе…

— Рад, что моя игра вам запомнилась. — Я двинулся к двери.

Улыбка Элвы стала почти свирепой.

— Я слышала, что у актеров тяжелая жизнь. Публика так непостоянна. Тот, кто популярен сегодня, завтра может оказаться забытым. Главное шепнуть пару слов кому следует…

Внезапно я осознал, куда она клонит. Элва могла погубить не только меня, а всю труппу, превратив наш успех в провал. Если я заговорю о своих подозрениях, что это она подстрекала Чарльза к краже и намеренно оклеветала Магилла, Элва позаботится, чтобы пострадали все, с кем я связан. Эта женщина была настоящим демоном! Она не позволила бы никому и ничему воспрепятствовать даже самой пустячной своей цели.

Без единого слова я выбежал на Пятую авеню и, скользя по льду, подошел к Харгриву, наблюдавшему, как Чарльза усаживают в «черный ворон», чтобы доставить в Тумз на место Майка Магилла.

— Ну что, с вас достаточно Элвы? — усмехнулся Харгрив, когда мы двинулись по тротуару.

— Значит, вы согласны, что это она подговорила Чарльза взломать сейф?

— Конечно, согласен, — ответил Харгрив. — Но он никогда ее не выдаст. Чарльз отбудет срок, а потом его будет ждать хорошая работа. Если только его не отправят на Запад. Я так и не знаю, что он искал.

— Завещание, — сказал я.

— Что? — Харгрив бросил на меня удивленный взгляд.

— Разве не было затруднений с условиями завещания старого коммодора?

— Не затруднения, а целый скандал, — усмехнулся Харгрив. — Судебное дело и все прочее. После этого ни один Вандербильт не осмелится поднять шум из-за завещания!

— Следовательно, если бы мистер Уильям Генри Вандербильт завтра умер…

— Вступило бы в силу то завещание, которое находилось в сейфе, — кивнул Харгрив. — Очевидно, миссис Элва хотела узнать, сколько ей достанется…

— И, возможно, принять меры к исправлению «ошибки», — закончил я. — Но у нас нет никаких доказательств, мистер Харгрив, а Вандербильты ни за что не позволят двум частным сыщикам…

— Одному сыщику и одному актеру, — поправил Харгрив.

— Признаю свою ошибку, — согласился я. — Но они никогда не позволят предать это огласке. — Несколько минут мы шли молча, потом я заметил: – Меня очень заинтриговало, что вы зарабатываете себе на жизнь, расследуя преступления, которые ставят в тупик полицию. Насколько я знаю, в Англии нет такой профессии.

— Если хотите этим заняться, милости просим, — добродушно сказал Харгрив. — Только не в этом городе! Нью-Йорк мой!

— Пока что, сэр, можете оставить его себе, — улыбнулся я. — Могу я сообщить мисс Магилл, что ее брата скоро освободят?

— Думаю, она об этом уже знает, — ответил Харгрив. Мы подошли к театру, и я увидел мисс Магилл, обнимающую брата, вышедшего из экипажа. Я был удовлетворен, но не полностью, ибо правосудие свершилось не до конца.

Наш поезд остановился, и Холмс начал надевать знаменитое твидовое пальто и войлочную шапку.

Я последовал за ним на станцию, где нас поджидала фермерская подвода.

— Но Холмс, — заговорил я, слегка запыхавшись, — мне не понятна вся эта таинственность. Вы ведь могли заговорить, когда мистер Уильям Вандельбильт умер и его завещание было оглашено.

— Это произошло в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году, — сказал Холмс. — Как вы помните, тогда мы были очень заняты. К тому времени, как я узнал об этом, завещание уже вступило в силу. Согласно его условиям, состояние было разделено более-менее поровну между мистером Корнелиусом и мистером Уильямом Киссамом Вандербильтами, а мистер Джордж Вашингтон Вандербильт и несколько дочерей семейства получили солидное, хотя и не колоссальное наследство. Миссис Уильям Киссам – Элва – стала лидером высшего общества в Штатах и, как видите, сделала свою дочь герцогиней. Я удивился, когда ее светлость вспомнила мое лицо. Мне казалось, что с тех пор я сильно изменился.

— И все же, — возразил я, — вы могли объявить о ваших подозрениях.

— С какой целью? — устало осведомился Холмс. — После скандального процесса из-за завещания коммодора никто из ныне живущих Вандербильтов не стал бы оспаривать завещание. Без доказательств я ничего не мог предпринять. Дело Вандербильта и медвежатника было закрыто. Это один из моих самых ранних успехов и одна из моих величайших неудач. Меня до сих пор одолевает досада, когда я вспоминаю о своем трусливом бегстве от этой женщины. То был единственный случай, когда я бежал от чего бы то ни было, и я могу оправдывать себя, лишь вспоминая, скольких людей погубила Элва Вандельбильт на пути к своей цели. Она с боем пробилась в отвергавшее ее светское общество и нашла для дочери жениха из высших кругов нашей аристократии.

— Да, герцога Мальборо, — кивнул я.

— Вы правы, Ватсон, я был непозволительно груб с герцогиней. Я принесу ей извинения в письме и объясню, что срочное дело, жизненно важное для империи, не позволило мне помочь ей. Но я не могу объяснить ей, что ее брак, возможно, основан на мошенничестве.

— Возможно?

— Неужели вы не понимаете, Ватсон? Мистер Уильям Генри Вандербильт мог изменить завещание после кражи в тысяча восемьсот восьмидесятом году, а умер он в тысяча восемьсот восемьдесят пятом. Может быть, Элва Вандербильт всего лишь убедила свекра изменить завещание, а не сама вставила дополнительный пункт. Как бы то ни было, без доказательств я не могу ничего утверждать. Когда мисс Консуэло Вандербильт в прошлом году вышла замуж за герцога Мальборо, по договору большая часть ее состояния перешла к нему. Его титул она купила своими деньгами. Не думаю, что герцогиня Мальборо счастлива в браке, заключенном в результате подобной сделки. Я не стану усугублять ее беды, обвиняя ее мать в краже и в возможной подделке завещания. Нет, Ватсон, я настаиваю, чтобы вы хранили эту историю в тайне. А сейчас поехали!

Послесловие

Действительно, ходил слух, что завещание Уильяма Генри Вандербильта было подделано Элвой или что она убедила его разделить свое огромное состояние между двумя старшими сыновьями. Третий сын, Джордж Вашингтон Вандербильт, получил неплохое наследство, но ему было далеко до пятидесяти миллионов, унаследованных Корнелиусом и Уильямом Киссамом. Брак Консуэло Вандербильт с герцогом Мальборо был устроен ее матерью, хотя жених и невеста не испытывали друг к другу привязанности. Они стали жить порознь с 1909 года и развелись в 1920. Как только было объявлено о помолвке дочери, Элва развелась с мужем и вышла замуж за одного из его лучших друзей, Оливера Перри Белмонта. Уже будучи миссис Белмонт, она возглавила движение за избирательные права женщин и девятнадцатую поправку к конституции.

Шэриэнн Луитт ТАЙНЫЙ БРАК ШЕРЛОКА ХОЛМСА

Как известно, с 1891 до 1894 год Шерлок Холмс считался погибшим у подножия Рейхенбахского водопада вместе со своим злейшим врагом профессором Мориарти. Когда он наконец появился перед доктором Ватсоном, то на вопрос своего друга, что он делал в течение этого времени, сыщик упомянул о путешествиях в Тибет, Персию, Мекку и Хартум и о нескольких месяцах, проведенных в исследовательской лаборатории на юге Франции. Но он умолчал о дипломатической миссии, предпринятой им по просьбе его брата Майкрофта, которая привела к высшей степени неромантическому… браку сыщика!!!

Миссия была мне навязана, но я не мог отказать Майкрофту. Поручения Майкрофта обычно были интригующими и в то же время важными, предоставляли возможность послужить королеве.

Тем не менее в 1893 году я не испытывал желания отправляться в Аравию. Работа во французской лаборатории неплохо продвигалась, и я был поглощен ею целиком и полностью. К тому же недавние исследования в Германии были весьма многообещающими – мне хотелось их продолжить, и я истратил немало времени и денег на необходимые препараты и оборудование.

С большим сожалением я сел на корабль в Марселе и наблюдал за удаляющимся французским берегом. В кармане у меня лежал запечатанный кожаный конверт, который Майкрофт поручил мне доставить в Мекку турецкому представителю, и другие послания чиновникам на Аравийском полуострове.

Для выполнения этой миссии мои детективные таланты не были нужны. Просто Майкрофт не мог поручить ее курьеру из министерства иностранных дел, так как контакт был неофициальным, но он абсолютно не нуждался в моем опыте и способностях.

— Чепуха! — заявил он, когда я заметил, что любой ориенталист способен выполнить эту задачу лучше меня. — Ни у кого из них не хватит на это духу. А твое знание языка и культуры позволит тебе, как Бертону^[110] проникнуть в запретный город Мекку. Никто не подходит для этого лучше, чем ты.

Но я не должен был путешествовать обычным маршрутом паломников. Миссия в Мекку была последней в серии нескольких интервью и писем к арабам, египтянам и туркам в различных районах Аравии. Задача была не только скучной, но и трудоемкой. Составляя для меня маршрут, Майкрофт предписывал мне пересечь пустыню Руб-аль-Хали, чтобы посетить в соответствии с замысловатым графиком все указанные им адреса.

Майкрофт отлично знал, что Руб-аль-Хали – самая негостеприимная пустыня в мире. Там нет колодцев, а все немногочисленные источники отравлены. Даже не все арабы способны выжить в этих песках, а тем более пересекать их, сопровождая путешественников. Только одно-два самых свирепых бедуинских племени способны предпринять такой переход. Даже в комфортабельной атмосфере клуба Майкрофта эта перспектива выглядела достаточно неприятной, а в раскаленной от жары Джидде я искренне пожалел, что не сопротивлялся поручению более упорно.

Но страшнее жары была ужасающая сухость воздуха. Уже высадка с корабля стала кошмаром. Мой костюм промок от пота, а язык присох к гортани, прежде чем я поднял свои чемоданы, чтобы ступить на твердую землю. В нос ударило чудовищное зловоние – узкий проход заполняла толпа немытых нищих и носильщиков, просящих милостыню или работу. Торговцы водой требовали за грязную бутылку, наполовину наполненную жидкостью, цену, за которую в самой дорогой лондонской пивной можно было приобрести две пинты эля. Но меня терзала такая сильная жажда, что я стал пересчитывать в уме наличествующую у меня мелочь, проверяя, располагаю ли я необходимой суммой.

Прежде чем я успел приобрести воду, мои чемоданы выхватил у меня из рук смуглокожий, жилистый молодой человек.

— Мои вещи! — воскликнул я, но он не остановился, пока не дошел до улицы. Впрочем, это название едва ли подходило к не вымощенной даже толком дороге.

Носильщик поставил мой багаж в утрамбованную грязь и стал с криками махать руками каждому проезжающему экипажу. Наконец ему удалось остановить маленькую повозку.

— Вам нужно в Эр-Рияд, сэр? — спросил он, передавая мои чемоданы вознице. — Это мой кузен Садах – он отвезет вас туда. Всего два фунта – это очень дешево.

— Нет, сэр, это очень дорого, — ответил я по-арабски. — Я не заплачу более полутора.

Носильщик широко ухмыльнулся, сверкнув белыми зубами. Потом он коснулся пальцами правой руки груди, губ и лба и протянул ее мне ладонью вверх.

— Почему вы не сказали, что вы правоверный, сэр? — спросил он не без раздражения на родном языке. — Я бы не стал назначать цену, как для неверного. Салах доставит вас за полцены, если вы не отправляетесь в район паломничества. Тогда он отвезет вас бесплатно – для нас честь приветствовать вас в святых местах.

Было ясно, каким образом сэру Ричарду Бертону удалось попасть в город, закрытый для всех, кроме мусульман. Ведь он знал больше об исламских обычаях и религии, чем любой человек в Британии, еще до того, как совершил паломничество. Все оказывалось еще менее интересным, чем я ожидал.

— Благодарю вас, но сначала я собираюсь в Эр-Рияд, — ответил я. — Поэтому согласен на вашу цену. Всего хорошего. — Я дал ему два пенса и забрался в повозку, пахнущую верблюжьим молоком и свалявшейся шерстью.

Я был готов к долгому путешествию, но мы прибыли в столицу на закате, когда муэдзины призывали на молитву со всех городских минаретов. При виде ослепительно белых башен на фоне темнеющего неба и слыша повторяющиеся гортанные крики, я по-настоящему ощутил, что нахожусь в далекой, чужой стране. Зрелище окруженных яркими звездами минаретов было поразительным, но я предпочел бы оказаться в комфортабельной гостиной в удобном кресле.

В воздухе быстро холодало, но вечер не избавлял от сухости. В горле у меня скребло так сильно, что я бы с радостью заплатил любую цену за глоток воды. Салах остановил повозку, расстелил коврик и начал молиться. При этом он смотрел на меня так, словно приглашал присоединиться к нему, но я отошел подальше, чтобы не мешать исполнению долга правоверного.

Темнота наступала быстро. Долгие мягкие сумерки розово-янтарного оттенка незнакомы этим местам резких контрастов, бескрайних пустынь и исступленной веры. Когда Салах закончил молитву, мы снова сели в повозку и проехали последние две мили до города гораздо быстрее, чем я ожидал. Прохлада, пришедшая с темнотой, казалось, вдохнула жизнь в чалую лошадь, которая навострила уши и стала двигаться куда бойчее. Солнце перестало припекать, и бедное животное радостно предвкушало возвращение домой.

— Уже слишком поздно, — объяснил Салах, когда мы обнаружили городские ворота запертыми на ночь. Эр-Рияд – средоточие одного из самых строгих направлений ислама, и его ворота закрываются после вечерней молитвы. — Нам придется найти лагерь, где живет мой шурин. Он находится где-то близко – я часто бываю там. Мы ведь не изнеженные горожане – мы гордимся нашей бедуинской семьей. Сейчас в лагере два моих племянника – они учатся жить в пустыне и не вырастут испорченными, ленивыми и неверующими городскими парнями. Когда моим сыновьям исполнится тринадцать, я пошлю их в пустыню к дяде.

Так как выбора у меня не было, я позволил Салаху отвезти меня к палаткам у скалистого гребня. Я заметил их смутные очертания, но не сразу понял, что это бедуинский лагерь. Костры были спрятаны в глубоких ямах в песке, вокруг которых сидели на превосходных коврах мужчины, покуривая трубки.

Салах подошел к старшему из них, чья кожа была смуглой и морщинистой, как пустой мех для воды, лежащий под сиденьем возницы. Волосы под его куфьей были, несомненно, такими же белыми, как длинный халат жителя пустыни, а нос, похожий скорее на птичий клюв, впечатлял размерами и остротой.

Старик поднялся с изяществом, удивительным в столь преклонном возрасте, и приветствовал наше появление в бедуинском племени мурра.

— Мы рады исполнить закон гостеприимства, обязательный в пустыне и для всех правоверных. Ибо разве не говорил Пророк, что устранение препятствия на пути истинной веры есть форма милосердия? Улыбаться и радоваться гостю – уже милосердие. Мы рады приветствовать вас у нашего костра.

Салах поклонился и представил меня.

— Этот господин – путешественник из Европы. Его зовут Шерлок Холмс и он служит своей повелительнице, королеве Англии.

Старик одобрительно кивнул и ткнул носом в освобожденное место на соседнем ковре.

— Я Бадер ибн Абдулла из бедуинов мурра. Мы ждем прибытия молодого человека из Эр-Рияда, который хочет, чтобы мы проводили его через пустыню Руб-аль-Хали.

Я сразу же встрепенулся:

— Вы пересекаете Руб-аль-Хали? Я слышал, что даже бедуины предпочитают обходить стороной это место.

«Ибо оно самое пустынное место в мире, — добавил я про себя, кроме, возможно, Южного полюса. Там нет питьевой воды, на движущихся дюнах ничего не растет, и путника подстерегают зыбучие пески, где вода отравлена токсичными веществами, выделяемыми из песка».

Ибн Абдулла улыбнулся, словно обрадованный моими словами.

— Это так, мистер Шерлок. Из всех бедуинов только мурра неоднократно пересекали пустыню. Мы знаем нужные пути и можем провести по ним любого за хорошую плату.

Молодой человек, подававший Салаху кофе, скорчил гримасу. Затем он подал мне украшенный золотом стаканчик размером с наперсток на узорчатом медном подносе. Я понюхал его содержимое. От напитка исходил запас кардамона, но судя по лицам окружающих, от меня ожидали, что я его выпью. Отказаться означало оскорбить хозяев. Я осушил стакан одним глотком, и хотя кофе имел весьма странный привкус, он оказался довольно вкусным и освежающим.

— Великолепно, — искренне сказал я старику и улыбнулся молодому человеку. Он то же улыбнулся в ответ и налил мне вторую порцию, которую я медленно смаковал.

— Когда вы собираетесь отправиться через пустыню? — спросил Салах.

Ибн Абдулла пожал плечами.

— Через день и ночь, если будет на то воля Аллаха. Возможно, через две ночи. Долго ждать мы не можем. Через две недели будет поздно – песчаные бури станут слишком опасными. Тогда нам придется дожидаться конца сезона бурь, а это не понравится молодому человеку из Эр-Рияда. — Старик улыбнулся. — По пути можно хорошо поохотиться с соколами, но я уверен, что этот толстый, воспитанный по-западному Рашид не увлекается охотой. Не думаю, что он умеет обращаться с соколами.

Сидящие рядом засмеялись. Я испытывал любопытство и надеялся, что услышу продолжение. Конечно, я знал, что прежде царствовавшее семейство было изгнано из Эр-Рияда, а Рашидов местные жители считали выскочками и узурпаторами. Но оба семейства враждовали уже очень давно, так что кто бы из них ни одержал верх, это вряд ли имело бы для них большое значение.

— Значит, вас нанял в проводники кто-то из новой королевской семьи? — спросил я. — Неужели у него нет более важных дел?

Ибн Абдулла снова улыбнулся – на сей раз его лицо приобрело хитрое выражение.

— У остальных членов семьи, возможно, и есть, — ответил он. — Но юный Махмуд только что вернулся после учебы в Оксфорде и Швейцарии, поэтому ставит себя выше всех остальных. Скажите, сэр, вы когда-нибудь были в Швейцарии? Почему, побывав там, Махмуд должен отказываться от своего народа и от долга перед Богом? Те, кто едут на Запад, набираются там безбожныхмыслей и считают, что образ жизни мурра для них недостаточно хорош. «Сейчас новый век, — говорят они. — Нам нужны дома и автомобили». Скажите, сэр, что вы думаете об автомобилях?

— Что в пустыне они бы выглядели нелепо, — откровенно ответил я. — Они годятся только для мостовых. А здесь песок забьется в мотор, и машина выйдет из строя.

Старик хлопнул ладонью по колену.

— Вот именно! А когда автомобиль сломается, вы не можете есть, пить или согреваться с его помощью. От него здесь нет никакой пользы – он не может учуять воду под землей, определить, в каком колодце вода чистая, а в каком зараженная. Нет, я не согласен, что верблюд принадлежит прошлому, а автомобиль поможет нам покорить пустыню. Хотя я вовсе не отрицаю все, приходящее с Запада, — поспешно добавил он, очевидно, боясь меня обидеть. — Смотрите! — Закатав рукав, старик продемонстрировал самые красивые швейцарские часы, какие только мне доводилось видеть на руке джентльмена, о чем я тут же сказал ему.

— Тогда я должен подарить их вам, — заявил он, снимая часы с запястья.

— Вовсе нет, сэр, — запротестовал я. — С моей стороны было бы недостойно принимать такой подарок после столь короткого знакомства.

— Нет-нет, — настаивал старик, кладя часы мне на колени. — Для меня честь, если вы будете носить их, вспоминая о нашей дружбе. Кроме того, нам здесь лучше обходиться без часов. Наша молодежь должна учиться узнавать по солнцу и теням, когда приходит время для молитвы и не становиться рабами иностранных механизмов, которые могут сломаться. Лишь часы Аллаха показывают точное время, чтобы мы никогда не пропускали время намаза.

Я не мог отказаться. Арабы, особенно бедуины, судят о человеке не по его образованию и достижениям, как в Англии, а по благочестию, великодушию и храбрости. Такой щедрый подарок увеличил бы уважение соплеменников к ибн Абдулле. Но даже зная это, я испытывал чувство вины. Мне следовало сказать, как подходят старику эти часы, а не просто восхищаться ими. Бедуины весьма чувствительны к подобным вещам, и хотя я был неплохо знаком с языком и обычаями жителей городов в таких странах, как Египет и Сирия, между ними и обитателями пустыни была существенная разница, что мне придется учитывать во время предстоящего долгого путешествия.

Поблагодарив старика, я надел часы на руку. Я ношу их и поныне из почтения не только к ибн Абдулле, но и ко всем жителям Аравийского полуострова, с которыми я встречался и которые кажутся мне достойными всяческого уважения, хотя и не в том смысле, в каком к арабам относятся в Англии. Там их считают благородными, но простодушными и примитивными туземцами, среди которых, однако, немало хитрых и вороватых личностей.

В ночном небе над лагерем поблескивал серебряный полумесяц, а звезд можно было насчитать великое множество. Бархатный небосвод усеивали тысячи светящихся точек, многие из которых я не мог ни узнать, ни назвать. Меня интересовало, имеют ли все они английские названия.

Юноша, который наливал мне кофе, проводил меня к месту ночлега – куче замысловато сплетенных циновок в большом шатре. Двое моих соседей уже храпели – одним из них был мой возница Салах.

— Пожалуйста, дайте мне знать, если вам что-нибудь понадобится. Служить вам – честь для мурра, — сказал юноша по-английски с сильным акцентом. Меня удивило его знание языка, и я спросил, грамотен ли он.

— Я могу читать Коран и Хадисы и достаточно хорошо писать, хотя мой наставник говорит, что мой почерк разобрать труднее, чем след верблюда в песке, — ответил юноша по-арабски. Несомненно, он получил хорошее образование. — Вы отправитесь с нами в путешествие? Мне бы хотелось улучшить мой английский и французский, если это возможно.

То, что бедуины собирались пересечь Руб-аль-Хали и вскоре отправятся в путь, давало мне определенные преимущества. Для выполнения миссии в Эр-Рияде мне вполне должно было хватить завтрашнего утра, а отряд не выедет раньше чем послезавтра. Кроме того, в таком случае будет нелегко проследить, куда я направляюсь. Майкрофт предупредил меня о необходимости соблюдать осторожность, выполняя это поручение. Не должно оставаться никаких свидетельств того, как я нанимал проводников и скупал провизию в городе.

— Если ваши вожди не будут возражать, я с удовольствием вам помогу, — ответил я. — Но вы, безусловно, можете практиковаться в английском и французском с этим Рашидом. Насколько я понимаю, он учился в Оксфорде и Швейцарии, значит, достаточно хорошо владеет этими языками.

Юноша усмехнулся.

— Я вообще не стану с ним разговаривать. Он враг моей семьи, и когда-нибудь я похороню его в пустыне и помолюсь за его душу.

Я поднял брови.

— Выходит, вы из дома Сауда? — Этот вопрос я мог бы и не задавать. Семья Рашида свергла ибн Сауда с его трона в Эр-Рияде, хотя, если бы не хорошее образование юноши, я мог бы счесть его бедуином, считающим Рашидов ответственными за какие-то личные беды. Но для бедуина он был слишком хорошо образован и держался чересчур независимо в обществе старших.

— Я Абдул Азиз ибн Сауд, — с гордостью заявил юноша.

Не просто член королевской семьи, а низвергнутый юный принц! Майкрофт высоко отзывался о нем и его отце, восхищаясь незаурядным умом мальчика и его политическим чутьем.

«Когда-нибудь он станет замечательным королем, и если мы поможем ему, то всю свою жизнь он будет другом Англии», — припомнились мне слова Майкрофта, доносившиеся из глубины кожаного кресла и клубов сигарного дыма.

Но ибн Сауд был свергнут своими старыми соперниками Рашидами, а мальчик изгнан в пустыню вместе со своей сестрой Ноурой. Местопребывание его родителей и других членов семьи до сих пор оставалось неизвестным – было весьма вероятно, что их уже нет в живых.

— Ваше высочество, — заговорил я, вставая и кланяясь, как поступил бы, разговаривая с европейским аристократом высокого ранга, — знакомство с вами – честь для меня. Мое имя Шерлок Холмс, и я нахожусь в Аравии с миссией, порученной моей королевой.

— Шерлок Холмс? — быстро переспросил юноша. — Я читал о том, как вы раскрыли много запутанных преступлений. В английских газетах я читал много интересного. Так что это для меня честь встретиться с вами.

Он произнес это на вполне сносном английском. Именно тогда я окончательно решил отправиться через Руб-аль-Хали с отрядом бедуинов. Мне хотелось побольше узнать об этом саудовском принце, который чувствовал себя среди мурра, как дома, а также встретиться с Рашидом, который собирался путешествовать вместе с нами. Возможно, я не смогу добыть никакой важной информации, но, по крайней мере, это будет стимулировать активность моего интеллекта на протяжении долгого и трудного пути.

К полудню следующего дня я закончил свои дела в Эр-Рияде. Салах доставил меня в оба дома, которые я должен был посетить, и бесплатно отвез назад в лагерь мурра.

— Все равно сейчас уже поздно для хорошего заработка, а я буду рад снова встретиться с ибн Абдуллой, — сказал возница с приятной улыбкой. — Я успею вернуться домой, прежде чем ворота закроют после вечерней молитвы.

Я дал ему щедрые чаевые, а потом отправился к пожилому вождю бедуинов просить взять меня в путешествие. Ибн Абдулла хотя и провел жизнь в шатрах среди песков, но торговался из-за гонорара так же упорно, как, очевидно, натаскивал своих соколов. В конце концов мы сошлись на цене, которая значительно превышала мои пожелания, но была гораздо ниже установленного Майкрофтом бюджета. Мне предоставлялась маленькая отдельная палатка с несколькими циновками и одеялами, а питаться я должен был с группой Рашида, которую будут обслуживать подростки.

Я попросил, чтобы мне выделили в услужение Абдула Азиза, который будет ставить и складывать мою палатку, а также заботиться о моем верблюде и помогать мне садиться на него. Старик утверждал, что среди подростков нет никакого Абдула Азиза и что он никогда не слышал о доме Сауда. Я пожал плечами и объяснил, что паренек хочет попрактиковаться со мной в английском и французском, а так как в лагере такой только один, неважно, какое имя я дал ему «по ошибке». Ибн Абдулла глубокомысленно кивнул и согласился, что мне необходим такой помощник.

Группа Рашида прибыла только на закате следующего дня. Они приехали на великолепных лошадях, которых ибн Абдулла потребовал отправить назад в Эр-Рияд.

— Они не переживут перехода через Руб-аль-Хали, — сказал он, глядя на гостей так, словно считал, что им этого тоже не пережить.

В группе было четыре человека. Ахмед аль-Рашид принадлежал к тем представителям арабской знати, которых легко можно встретить в западных университетах. Он был достаточно красив и недурно сложен, но явно начинал предаваться излишествам, к которым склонен его народ. На вид ему было лет двадцать пять, но он уже порядком растолстел, а лицо его выглядело отечным и дряблым. Красная, покрытая пятнами кожа свидетельствовала о пристрастии к выпивке. Во время путешествия ему, безусловно, придется нелегко, так как ибн Абдулла не собирался терпеть в лагере алкогольных напитков.

Хотя я и не мусульманин, но должен признать, меня восхищал вождь мурра. Он не позволял никаких отклонений от правил своей религии ни себе, ни своему племени. Причем в нем не было ни капли лицемерия – он был самым безукоризненно честным и глубоко благочестивым из всех, кого мне приходилось наблюдать. Меня интересовало, почему Ахмед аль-Рашид, который казался полной противоположностью старику, решил путешествовать с ним.

Спутниками аль-Рашида были двое слуг, а третий – его школьный товарищ, не принадлежащий к знати, но, по-видимому, из очень богатой семьи. Он носил невероятное имя – Халил ибн Питерсон, что подразумевало любопытную историю, которую мне не терпелось услышать. Не исключено, что этот Питерсон в большей степени, чем аль-Рашид, обладал добродетелями своего народа и в меньшей – его пороками, что нередко встречается и в Англии при дружбе подобного свойства.

Я праздно наблюдал, покуривая трубку, как слуги устанавливают палатку Рашида. Это было нелегким делом, так как в ней имелось по меньшей мере три «комнаты», несколько медных канделябров, а также столов и стульев из дорогого дерева с изысканной резьбой и перламутровой инкрустацией. Вторая палатка, предназначенная его другу, была меньшего размера, но в ней также нашлось место масляным медным лампам и мебели.

Абдул Азиз, юный принц, исполняющий обязанности моего оруженосца, присел на корточки позади меня, также наблюдая за этой роскошью, воздвигаемой среди сурового быта бедуинов.

— Он не уважает жителей пустыни, которые куда достойнее его, — с презрением сказал Абдул Азиз. — Ахмед аль-Рашид пытается показать, что он выше их, но показывает лишь собственную глупость. Ему кажется, что он уберет меня в пути – значит, он в самом деле глуп.

Я глубоко затянулся трубкой.

— Никогда не следует недооценивать врага, — заметил я. — А почему вы считаете глупостью всю эту мебель и прочее?

— Потому что нам придется тащить через Руб-аль-Хали столько воды, сколько мы в состоянии унести, — ответил юноша. — Мы можем полагаться только на верблюдов, а многие из них погибнут в пути. Чем тяжелее будут нагружены верблюды, тем скорее они начнут умирать от жажды. Без верблюдов мы все погибнем.

— Хм-м! — протянул я, глядя на палатку, уже готовую к приему обитателей.

Табак в моей трубке был весьма недурен, а оценка Аб-дулом Азизом Рашида соответствовала моей собственной. Парень, безусловно, был куда более смышленым, чем многие представители королевских семейств Европы. Наше министерство иностранных дел могло только мечтать, чтобы некоторые из Габсбургов были столь же толковы.

На песке зашевелились тени, и Абдул Азиз успел ускользнуть, прежде чем ко мне подошел слуга Рашида. Он поклонился, коснувшись сердца и лба, словно обращаясь к правоверному.

— Мой господин хотел бы, чтобы вы почтили его скромную палатку своим присутствием на обеде сегодня вечером. Он слышал, что вы – великий Шерлок Холмс из Англии. Так как мой господин провел много лет в этой прекрасной стране, он считает ее своей настоящей родиной, а вас – своим соотечественником.

— С удовольствием пообедаю с вашим господином, — ответил я. — Позвольте мне переодеться во что-нибудь более подобающее, и я сразу же отправлюсь к нему.

Слуга снова поклонился и быстро отошел. Я пошел к себе в палатку, зажег фонарь-«молнию» и снял длинный белый халат, который носил с местным головным убором. Я не пытался кого-то обмануть этим маскарадом, но арабская одежда гораздо удобнее и прохладнее, чем шерстяные брюки и крахмальный воротничок. Люди, живущие в суровом климате, знают, как сделать его более сносным, и было бы нелепым игнорировать их коллективный разум. Однако сейчас я облачился в один из трех костюмов, которые взял с собой, надев свежую крахмальную манишку и воротничок, дабы представлять ту Англию, которую знал Ахмед аль-Рашид. Меня проводили в его палатку, внутри походившую на городской дворец, и усадили в резное кресло с шелковыми полушками.

Аль-Рашид радостно приветствовал меня, потом взял у слуги кувшин с розовой водой и полил ее мне на руки с таким любезным видом, что я стал думать, не ошибся ли я в нем и не окажется ли он приятным спутником. Аль-Рашид подал мне полотенце, затем повторил весь ритуал для своего друга Питерсона.

— Хорошо, что здесь имеется цивилизованная компания, — сказал он. — Ваше присутствие – большая честь для нас, мистер Холмс. Наверное, не найдется человека на прекрасной земле Англии, который не читал о вашей блистательной службе делу правосудия. Вы – последний из рыцарей короля Артура, и память о вашем посещении моей скромной палатки я буду лелеять до конца дней и в загробном мире.

— Благодарю вас, сэр, хотя боюсь, что вы преувеличиваете мои заслуги. Газеты уделяли внимание моим расследованиям куда больше, чем они того стоят. Напротив, это для меня честь познакомиться с принцем царствующего дома Рашида, как и с вами, сэр, — добавил я, обернувшись к Питерсону.

— Это Халид ибн Питерсон, мой друг со школьных дней, — представил его аль-Рашид.

— Питерсон? — переспросил я. — Это не арабская фамилия.

— Разумеется, сэр, — кивнул Питерсон.

Глядя на него при ярком освещении, я видел несомненные признаки смешанного происхождения. У него были темные глаза и профиль араба, но кожа была слишком светлой для палящего солнца пустыни, а выбивавшиеся из-под куфьи волосы имели темно-рыжий оттенок, очевидно, промежуточный между черными волосами арабской матери и светлыми – отца-европейца. В отличие от аль-Рашида, Питерсон носил свой халат, как королевское одеяние, а по его лицу и движениям я чувствовал, что это крепкий и худощавый молодой человек, который не пал жертвой обжорства, пьянства и лености.

— Мой отец был учеником сэра Ричарда Бертона и прибыл в Аравию с его группой. Отца звали Джордж Питерсон, а его отцом – моим покойным дедом – был Ричард Питерсон, лорд Филлипсборн, — продолжал Питерсон, говоря по-английски без всякого акцента. — Мой отец изучал в Оксфорде арабский язык и ислам, но для него это являлось всего лишь упражнением интеллекта, покуда он не отправился в Аравию для расширения своих знаний. Насколько мне известно, мой дед гордился способностями отца к языкам и его осведомленностью в области восточных культур, надеясь, что Джордж когда-нибудь станет послом в Египте или Турции.

Но мой дед отнюдь не обрадовался, когда его единственный сын отбыл в Аравию с великим искателем приключений, сэром Ричардом Бертоном. Мой отец обладал страстью к познанию истины. Покинув группу Бертона, он стал учиться у одного из крупнейших знатоков ислама в Джидце и на втором году пребывания здесь принял веру Пророка. Ему пришлось отказаться от большого состояния в Англии, так как семья осудила его и лишила наследства.

Учитель высоко ценил моего отца, привез его в Мекку и представил как знатока законов верховным имамам. Одному из них, великому поэту Исе ибн-Халилу, так приглянулся молодой англичанин, что он устроил его брак со своей дочерью. Моя мать была лучшей невестой в Мекке, славившейся не только красотой, но также ученостью и благочестием. Таким образом, я рос в арабском доме со всеми преимуществами богатства и образования. Но больше всего я ценю то, что мои родители и мой дед были людьми великого ума и веры. После того как три моих дяди пали в бою, мой дед усыновил отца, и так как он уже очень стар, отцу предстоит унаследовать все его состояние.

— Но Джордж Питерсон унаследовал и состояние Питерсонов, — заметил я, вспомнив прочитанное в газетах. — Он был единственным прямым наследником мужского пола, а согласно какому-то очень старому пункту в завещании предков, состояние переходит только к прямому потомку. Суд поддержал это решение, хотя многие члены семьи были в ужасе. Халид улыбнулся.

— Да. Я второй сын моего отца. Мой брат унаследует все, чем наша семья владеет здесь, и займет место среди величайших знатоков шариата А меня отправят в изгнание содержать наш дом и поместье в Англии. По этой причине меня посылали туда изучать английские законы, как мой брат изучает исламские. Я люблю брата и почитаю его как старшего, но мне бы очень хотелось с ним поменяться.

— А мне бы хотелось навсегда остаться в Англии, — вздохнул аль-Рашид. — Впрочем, здесь имеются свои преимущества. Однако время обедать. Хотите что-нибудь выпить, мистер Холмс? У меня есть сносное бренди и приличный скоч.

Питерсон и я предпочли воду, а аль-Рашид налил себе солидную порцию виски.

— Насколько я понимаю, мой друг Халид не пьет, потому что он мусульманин и опасается греха. Хотя в Англии он не возражал против пива. Но вы ведь не мусульманин, мистер Холмс. Почему же вы предпочитаете воду хорошему скочу?

— Мое тело не привыкло к этому климату, ваше высочество, а алкоголь быстро обезвоживает организм. Возможно, для привыкшего к пустынным условиям это не препятствие, но так как Руб-аль-Хали известна как самое засушливое место на Земле, я думаю, мне лучше воздержаться.

Аль-Рашид кивнул и отодвинул свой стакан. Появились слуги, поставившие на большой медный стол тарелки, наполненные бараниной с рисом и овощами. Потом они принесли фарфоровую и серебряную посуду, а также большие ложки, свидетельствующие о западных пристрастиях. Бедуины едят руками с большого блюда, поэтому церемониал омовения рук является не только жестом гостеприимства, но и санитарной процедурой. Пиша была превосходной, и я сожалел о том, что Ватсон – большой любитель баранины – не может ее попробовать.

Во время еды беседа перешла на предстоящий брак мистера Питерсона, устроенный его родителями.

— После нашего возвращения Халид окончательно ударился в религию, — вздохнул аль-Рашид. — В Оксфорде он был первым учеником и никогда не присоединялся к нашим попойкам, а посещая публичный дом, всегда вступал с девушкой в брак.

— Это старая традиция, придерживаться которой не составляет труда, — запротестовал Питерсон. — Перед уходом я всегда разводился. Кроме того, девушки не понимали, что я произношу, так как я говорил по-арабски. Для них это не имело никакого значения.

— Зато имело для тебя, — с неприятной усмешкой сказал аль-Рашид.

— Извините, но каким образом можно вступить в брак на несколько часов? — спросил я из любопытства и надеясь избежать длительного спора

Питерсон махнул рукой, словно отмахиваясь от мухи.

— Согласно мусульманскому обряду, для вступления в брак мужчине достаточно трижды сказать женщине «я женюсь на тебе», а для развода – «я развожусь с тобой», после чего процедура считается законной. Арабские мужчины, уезжая надолго и не беря с собой своих настоящих жен, обычно вступают во временный брак на краткий период, чтобы наслаждаться домашними удобствами.

Подобная традиция показалась мне слишком опасной. Для меня это было всего лишь причудливым иностранным обычаем, но некоторые мужчины, имеющие слабость к прекрасному полу, могли бы вступать в брак великое множество раз. Например, Ватсон, если бы ему представилась подобная возможность, наверняка бы женился еще до окончания школы!

Именно подобные обычаи делали этот народ примитивным. Если брак можно заключить, всего лишь пробормотав несколько слов, если для освящения союза не требуется присутствия церкви и государства, значит, людям не знакомы самые важнейшие институты цивилизации. Брак – достояние цивилизованных народов, а арабы остаются дикими с их постоянными грабительскими набегами и межплеменными войнами.

— Я всегда считал английских леди куда более смышлеными, чем наши женщины, — заговорил аль-Рашид. — Они предоставляют мужчине то, в чем он больше всего нуждается, не давая никаких обязательств на период, составляющий час с небольшим, в то время как здесь от временных жен требуют готовить пищу и следить за домом. Хотя при разводе им выплачивают солидную сумму, она все равно меньше той, которая женщина в английском борделе зарабатывает за неделю.

— Но служащие в подобных заведениях должны все время платить за комнату, стол и одежду, — возразил я. — Насколько я понимаю, временных жен обеспечивают всем этим бесплатно.

Халид кивнул и улыбнулся.

— Совершенно верно. Им также часто дарят ковры и драгоценности.

— Но те несчастные, которые были вынуждены работать в публичных домах, считаются непригодными для брака, и когда они стареют, то вынуждены просить милостыню, если им не удалось накопить денег, — заметил я, думая о беднягах, которым приходилось проводить преклонные годы в благотворительных заведениях моей родной страны.

Даже аль-Рашид выпучил глаза от удивления.

— Непригодными для брака? — переспросил он. — Почему временная жена должна быть более непригодной для брака, чем любая разведенная женщина? Иногда вторая или третья жена, которая старше других, отличная домохозяйка и кухарка. Какое имеет значение, что ее красота поблекла?

Я забыл, что мусульманским мужчинам дозволяется иметь четырех жен. Ватсону повезло, что он никогда не бывал в Аравии, ибо иметь четырех жен означало содержать их всех и одинаково о них заботиться. По зрелом размышлении не приходится удивляться, что большинство арабских мужчин предпочитают ограничиваться одной женой.

Халид Питерсон покачал головой.

— Вы должны простить моего друга, — сказал он мне. — Он обеспокоен тем, что ему придется жениться на молодой и строптивой бедуинской девушке, которая умеет только доить верблюдиц и выбивать ковры. Даже Ахмед должен служить своей семье, как я служу моей, хотя это не нравится никому из нас.

Аль-Рашид метнул на Питерсона сердитый взгляд, и я начал сомневаться, подходит ли слово «дружба» к их взаимоотношениям. Возможно, Питерсона отправили в Англию присматривать за аль-Рашидом, и он продолжал исполнять эту обязанность и после возвращения. Во всяком случае, между ними не ощущалось особой теплоты.

— Мы все должны приносить жертвы ради наших семей, — промолвил я, думая о том, что эта концепция мне вовсе не так чужда, как они, очевидно, полагали.

Слуга принес десерт – пирожные, слишком клейкие и сладкие для любого старше десяти лет. Перемена блюд совпала с переменой темы разговора, что было весьма желательно. Я уже понял, что не жажду провести ближайшие недели, пересекая пустыню, в компании этих людей.

Спустя пять дней после отбытия из Эр-Рияда аль-Рашид уже клянчил воду. Он покончил со своим рационом, словно не верил, что на пути нам не встретится ни одного оазиса, источника или другого места, где можно запастись водой, покуда мы не переберемся через пустыню. Я не чувствовал себя обязанным с ним делиться, и другие, очевидно, тоже.

— Отлично, — сказал Абдул Азиз, установив мою палатку и подав мне порцию черствого хлеба и засушенных фиников. — Значит, он скоро умрет и не сможет убить меня.

— Почему вы думаете, что он хочет вас убить? — спросил я.

— Для этого его и послали с нами, — ответил Абдул Азиз тоном пресыщенного жизнью юнца. — Я принц и должен стать королем после моего отца. Братьев у меня нет. Если он убьет меня, то прервет наш род, и мы уже никогда не сможем претендовать на трон в Эр-Рияде.

— Думаю, если бы он хотел убить вас, то попытался бы сделать это теперь, — сказал я. — По крайней мере, начал бы следить за вами. Но Ахмед не проявляет интереса ни к кому из мурра, если не считать женщин. Мне кажется, он находит чадру излишне старомодной.

Абдул Азиз мрачно улыбнулся.

— Такие мужчины только доказывают, что чадра – единственная надежда для женщин, желающих сохранить честь и уважение к себе, а не стать добычей хищника вроде него.

Абдул Азиз не называл Рашида по имени и старался плюнуть, даже произнося местоимение, но во рту у него было слишком сухо, как, впрочем, у всех нас. Воду нам выдавали буквально по капле, и мысль о выплевывании драгоценной влаги казалась кощунственной.

— И все-таки хорошо, если он умрет, — снова сказал юноша, словно компенсируя неспособность выразить презрение плевком.

Пока я ел, Абдул Азиз сидел молча. Одна из женщин подошла к пареньку и передала ему тарелку с той же порцией, что и у меня. Это происходило каждый вечер, и, несмотря на чадру, я определил, что юноше приносит еду одна и та же девушка.

Судя по ее движениям, я был уверен, что она очень молода. Интересно, что при отсутствии другой визуальной информации, возраст женщины можно определить по движениям даже под чадрой. Я пришел к выводу, что это сестра Абдула Азиза, Ноура.

Обычно она не произносила ни слова, но этим вечером решила заговорить.

— Брат, — очень тихо сказала девушка, — я бы хотела, чтобы ты провел день в моей палатке, а не с другими погонщиками верблюдов. Я слышала тревожные вещи и предпочла бы, чтобы ты был рядом. Мы снова сможем обсудить военные хитрости Пророка, когда он сражался с неверными в битве при Бадре.

— Конечно, я приду, — быстро согласился он. — Ты не должна беспокоиться из-за того, что говорят другие женщины. Я понимаю, что тебе среди них не слишком удобно. К тому же все они хотят найти тебе мужа.

— Мне просто не по себе, когда один из них среди нас, — сказала она, невольно посмотрев в сторону палатки аль-Рашида.

— Прости, что я не уделял тебе внимания, — извинился Абдул Азиз. — Ты должна была сказать мне об этом раньше. Конечно, тебе не следует оставаться в палатке одной, без мужчины, который может тебя защитить.

Девушка сказала что-то, чего я не мог разобрать, и словно поплыла прочь – ее длинная чадра развевалась над песком.

Абдул Азиз посмотрел на меня и покраснел. На момент он забыл, что они не должны разговаривать в моем присутствии, что я могу понимать их так же хорошо, как любой соотечественник. К тому же Абдул Азиз не мог упоминать при мне имя девушки и ее родство с ним, не позоря при этом ее и меня.

Но меня это не беспокоило. Девушка сказала более чем достаточно, чтобы я больше не сомневался, кто она такая. Мне также стало ясно, что она необычайно умна и образованна. То, что Ноура предложила брату обсуждать стратегические проблемы, говорило о многом. Она напомнила мне тех женщин, которые стремились учиться в университетах и не позволяли присущей их полу мягкости воздействовать на остроту их ума. Я никак не ожидал встретить подобную женщину в Аравии – в конце концов они достаточно редки и в Англии.

Голос и акцент Ноуры поведали мне остальное. Она обращалась к брату на равных и имела на это право. Очевидно, они учились у одного наставника.

Я потянулся и стал демонстративно готовиться ко сну, чтобы мой юный принц мог скрыть стыд, ибо теперь мне было известно, что его сестра находится с ним среди мурра.

— Думаю, пора ложиться, — сказал я. — Благодарю вас.

Абдул Азиз грациозно поклонился, забрал мою пустую тарелку и зашагал между палатками, но не туда, где находились погонщики верблюдов и их четвероногие подопечные.

Я был рад, что он ушел, надеясь, что ко мне придет Питерсон со своим куревом. Иногда он заходил ко мне в палатку покурить перед сном. Питерсон не пользовался табаком – он курил какую-то особую смесь и делился ею со мной; эффект ее был весьма благотворным и казался знакомым. Мы не могли расходовать воду на традиционные в этих краях водяные трубки, так что мне пришлось пожертвовать для этой цели одной из моих, и она едва ли могла бы найти лучшее применение.

Спать днем из-за жары было практически невозможно. Каждый вздох причинял боль, все мысли были только о тени. Горячий воздух хрустел в наших легких, уничтожая всякую надежду на прохладу и влагу. Зной не прекращался до захода солнца, когда температура внезапно падала с наступлением темноты.

Тогда мы отправлялись в путь, а утром вновь становились лагерем. Мальчики обслуживали «гостей», как именовали нас, а женщины, почти невидимые под чадрой, заботились об остальных. Только подслушав разговор Абдула Азиза с сестрой, я осознал, насколько незаметны бывают женщины в этой части света.

Как обычно, я пригласил Питерсона войти. Мы молча откинулись на ковры, покуда он готовил трубку, не нарушая молчания, пока не сделали первые затяжки и не почувствовали, как древнее маковое зелье расслабляет наши тела и умы.

— Они говорят, что аль-Рашид умрет, — начал я, — потому что никто не даст ему воды. Надеюсь, вы не станете с ним делиться. Слишком часто вы помогали ему выбираться из переделок.

Халид пожал плечами.

— Он отобрал все запасы у своих слуг – не оставил им ни капли. Разве так Священный Коран учит нас обращаться со слугами и рабами, тем более правоверными?

— Вы не кажетесь особенно расстроенным, — заметил я.

Питерсон горько усмехнулся.

— Это представляет мне возможность в очередной раз заслужить пропуск в рай, — ответил он. — Милосердие – легчайшая из обязанностей правоверного.

Я промолчал, хотя понимал, что делиться водой в пустыне никак нельзя назвать легчайшей обязанностью.

— Почему вы терпите его? — осведомился я. Если бы не расслабляющее действие трубки, я никогда не задал бы ему столь личный вопрос.

Питерсон вновь пожал плечами.

— Покуда я присматриваю за Ахмедом, я могу оставаться здесь. Возможно, мне удастся совершить еще несколько милосердных поступков, удерживая его от серьезного вреда, который он мог бы причинить другим. Часто я отвлекаю Ахмеда или предлагаю ему нечто, являющееся меньшим злом, чем его первоначальные намерения. По-моему, это также можно назвать милосердием.

— Пожалуй, — согласился я.

Наркотик постепенно погрузил нас в долгое молчание, к чему мы уже привыкли. Мы выкурили еще одну трубку на двоих. Незадолго до полудня, когда жара стала нестерпимой, меня наконец одолел глубокий, без сновидений сон.

Проснувшись, я внезапно сообразил, что происходит и что намерен сделать аль-Рашид. Я подозревал это и раньше, но усталость и неудобства тормозили мои мыслительные процессы. В караване присутствовали два члена королевского семейства – юный принц и незамужняя принцесса. Узурпаторы используют брак так же часто, как убийство, чтобы удержать трон.

От аль-Рашида действительно можно было ожидать самого дурного, но я не знал, как предупредить Абдула Азиза. Упомянуть о присутствии его сестры означало бы выразить к ней презрение. Но принц подвергался не меньшей опасности, чем она. Если аль-Рашид женится на Ноуре, Абдул Азиз никогда не сможет занять трон. Для него это будет ничем не лучше смерти, а для народов Аравии – куда хуже, не говоря уже о британском министерстве иностранных дел и всей Англии.

Я ничего не знал о посланиях, которые должен был вручить, но не мог игнорировать тот факт, что в Европе уже долгое время сохранялась стабильность. Однако Майкрофт ощущал за ней подводные течения. «Будь уверен, — говорил он мне, — это затишье перед бурей. Нам долго везло, но королева не может жить вечно, а принц… ну, принц есть принц. С Германией, обхаживающей турок, и Габсбургами, стремящимися расширить и консолидировать и без того слишком большую империю, не говоря уже о русских, мир не будет продолжаться долго».

Аравия и ее священные города стали узловыми пунктами политики на Ближнем Востоке и в Северной Африке. Народы Египта, Сирии и Трансиордании находились под влиянием мулл и королей Мекки. Даже турецкий султан должен был считаться с арабами. А Оттоманская империя хотя и разлагалась из-за коррупции, но являла собой силу, которой не следовало пренебрегать.

Исключение Абдула Азиза как союзника и претендента на престол повредило бы и Англии, и всей Европе. На первый взгляд аль-Рашид мог казаться лучшим союзником; но он жесток, эгоистичен и лишен истинного благородства. Он будет опасным другом, всегда готовым предать ради своей выгоды и пожертвовать всеми подписанными договорами и клятвами в верности.

Нет, я беспокоился не только из-за Абдула Азиза и Ноуры. Абдул Азиз был принцем, с которого не грех брать пример Эдуарду, а аль-Рашид стал бы монархом, заботящимся только о самом себе и презираемым всем цивилизованным человечеством. И он собирался атаковать моего друга таким образом, какой я был не в состоянии объяснить, не нарушая принятых среди арабов правил приличий и не навлекая на себя серьезных последствий.

Абдул Азиз, как обычно, появился вечером – с верблюдом, готовым к погрузке моих вещей и палатки. Только потом он должен был оседлать моего верхового верблюда.

— Хорошо отдохнули? — спросил я, как делал это каждый вечер.

— Да, благодарю вас, я хорошо поспал, — ответил он по-английски. Мы продолжали практиковаться, он – в английском, я – в арабском, но при этом было нелегко выражать более сложные мысли.

— Вы слышали, что аль-Рашид отобрал воду у своих слуг?

Юный араб в ужасе отпрянул.

— Нет! Не может быть! Это… это… — Даже на родном языке он не мог подобрать слов для столь отвратительного поступка. — Это не может быть правдой! — наконец сказал Абдул Азиз, хотя лицо опровергало его заявление. Он знал, что это правда.

— Может, — настаивал я. — Халид ибн Питерсон рассказал мне об этом сегодня утром. Он поделился со слугами своей водой, так что, возможно, они не умрут. Странно – Питерсон кажется мне хорошим человеком, и тем не менее он остается в компании такого недостойного субъекта.

— Недостойного? — переспросил Абдул Азиз. Я перевел это слово на арабский, а он покачал головой и заговорил на том же языке: – Он куда хуже, чем недостойный. Это вероотступник без чести и совести – такой человек хуже животного.

Внезапно послышались крики, и я ощутил в воздухе запах дыма.

— Пожар! Пожар! — кричали подростки, ухаживающие за верблюдами, бегая среди палаток и зовя на помощь.

— Возле верблюдов! — добавил кто-то четким и властным голосом.

Я не сомневался, что это уловка аль-Рашида с целью отвлечь внимание остальных, чтобы они не заметили его отсутствия и криков принцессы о помощи. Когда мужчины выбежали из палаток, я помчался уже знакомой мне дорогой к палатке сестры Абдула Азиза. Сам принц уже побежал туда, где погонщики верблюдов тушили огонь песком. Шум стоял такой, что мог заглушить даже наступление конца света.

Я был уверен, что пожар, устроенный аль-Рашидом, учитывая его трусость, не мог представить серьезной опасности. Очевидно, он поджег несколько промасленных тряпок, поместив их достаточно далеко от животных. Даже Ахмед аль-Рашид понимал, что если погибнут верблюды, то вслед за ними умрем мы все.

Мне оставалось надеяться, что я смогу достаточно быстро пробежать сквозь толпу и добраться до молодой леди раньше аль-Рашида. Хотя он вышел первым, ему пришлось сделать крюк, чтобы разжечь огонь, а находясь вблизи пожара, он должен был принять хотя бы какое-то участие в борьбе с ним вместе с бедуинами. Я бежал изо всех сил, зная, что аль-Рашид следует за мной по пятам, так как ему уже удалось отвлечь всеобщее внимание. Мне нужно было добраться до палатки, прежде чем прекратится хаос, хотя я чувствовал, как будто сухие горячие пальцы выжимают воздух из моих легких. Резкая боль пронзила бок, но я не замедлил шаг, понимая, что поставлено на карту.

Сквозь ткань палатки виднелась чья-то тень, и хотя я не мог определить пол, но судя по миниатюрной фигурке, это была сестра Абдула Азиза. Я постучал по столбу, чтобы привлечь ее внимание, не оскорбляя честь девушки просьбой войти.

— Мисс, я должен поговорить с вами, — настойчиво прошептал я.

— Я не узнаю ваш голос, сэр. Вы должны поговорить с моим братом, — твердо отозвалась девушка.

— Я Шерлок Холмс, друг вашего брата и, надеюсь, ваш друг. Вы в большой опасности.

Я увидел, что аль-Рашид приближается к палатке вместе с двумя слугами.

— Скорее выходите из палатки сзади, ваше высочество! — велел я.

Аль-Рашид исчез из поля зрения, и я услышал, как открылся главный вход в палатку.

— Ну-ну, Ноура, — донесся его голос сквозь козьи шкуры, образующие стены между помещениями. — Ты знаешь, что обещана мне, и я ждал все это время. Выходи и не заставляй меня быть невежливым.

Меч разрезал толстую шкуру, словно масло.

— Быстро входите! — приказала мне сестра Абдула Азиза.

При других обстоятельствах я бы колебался. Ни одна арабская женщина не может находиться наедине с мужчиной, который ей не муж и не родственник. Название «гарем» происходит от арабского слова, означающего «запрещено». Мужчине запрещается даже упоминать имена женщин, не являющихся его близкими родственниками. Если женщину застают с мужчиной, обоих ожидает смерть. Так бы, несомненно, поступили со мной и Ноурой. Абдул Азиз должен был бы убить нас или утратить честь, звание и уважение.

Но у меня не было выбора. Я взял у принцессы меч и шагнул к «маджлису» – открытой, мужской половине палатки, где ждал аль-Рашид.

— Нет! — быстро шепнула Ноура. — Женитесь на мне и ждите здесь!

— Я женюсь на тебе, — трижды произнес я по-арабски, глядя в ее не прикрытое чадрой лицо и не сознавая, что я наделал.

— Ты меня вынуждаешь, — послышался из-за перегородки плаксивый голос аль-Рашид а. — Я не стал бы навязываться ни одной женщине, кроме той, которая обещана мне в жены, раз уж она не желает повиноваться мужу. — Он отодвинул полог и шагнул на женскую половину палатки. — Ты не мой муж, — сказала принцесса опуская чадру. — Вот мой муж.

Аль-Рашид посмотрел на меня и вздохнул.

— Ну, если он твой муж, значит, ты скоро станешь вдовой. Всем известно, что жениться на вдове – проявление милосердия.

Я поднял меч, но аль-Рашид не сдвинулся с места. Он дважды хлопнул в ладоши, и в палатку вошли слуги – те самые слуги, которых он едва не уморил жаждой. У каждого за поясом торчал пистолет.

— Убейте его! — приказал им аль-Рашид.

Слуги посмотрели на него, потом на меня. Никто из них не притронулся к оружию.

— Стреляйте! — крикнул аль-Рашид. — Я приказываю вам убить этого человека!

Один из слуг протянул руку к пистолету, но другой едва заметно покачал головой.

— Вижу, что придется решить спор старомодным способом, — вздохнул аль-Рашид. Он выхватил церемониальный меч и взмахнул им.

— Вижу, вы не обучались фехтованию, — заметил я, одним ударом выбив у него оружие.

Аль-Рашид пустился бежать. Но ему не удалось убежать далеко. Питерсон преградил выход из палатки.

— Отлично, Халид! Убей его и вытащи меня отсюда. А потом будешь моим свидетелем, ты ведь здесь для этого, — тяжело дыша, произнес аль-Рашид. Он запыхался даже от небольшого усилия.

— Нет, Ахмед, — покачал головой Питерсон. — Я здесь по приказу имама, который подозревает тебя в измене. Скоро ты пожалеешь, что мистер Холмс не убил тебя на месте. Когда исламский суд услышит, как ты отобрал в пустыне воду у своих слуг и попытался жениться на девушке королевской крови против ее воли, думаю, ты предпочел бы, чтобы тебя бросили в песках под палящим солнцем. Но сегодня я не склонен к милосердию, тем более что мы в нескольких часах пути от оазиса. Ты мог бы легко спастись.

— Почему вы не стреляете? — крикнул аль-Рашид слугам.

— Они не стреляют потому, что вы отобрали у них воду, — объяснил я. — Они не чувствуют себя обязанными хранить вам верность.

— Это было последней каплей, — согласился Питерсон. — Но я завербовал их в исламскую полицию имама. Теперь они помогут мне передать тебя властям.

— Девушка королевской крови? — продолжал протестовать аль-Рашид, пока слуги связывали ему руки. — Ничего себе девушка! Она утверждает, что этот человек ее муж!

— Если она это утверждает, значит, так оно и есть, — послышался новый голос. — Он ее муж, а для меня честь назвать мистера Шерлока Холмса моим братом. — Абдул Азиз обнял меня и поцеловал в щеку, согласно обычаю пустыни. — С огнем покончено – этот человек слишком труслив, чтобы устроить действительно опасный пожар. Мы отпразднуем свадьбу, когда прибудем в деревню. Я куплю барана, и праздновать будут все.

Внезапно я осознал все, что совершил.

— В данных обстоятельствах это единственный способ спасти ее честь, — сказал мне Питерсон. — Вы должны публично предстать в качестве мужа мисс Сауд, чтобы в вашем пребывании здесь никто не мог усмотреть ничего неподобающего.

— Если это необходимо для блага принцессы, — отозвался я, перейдя на арабский, — то я не могу отказаться.

— Тогда все решено, — заявил Абдул Азиз. — Мы отправляемся через час.

Для большей достоверности следует упомянуть, что Абдул Азиз купил не одного, а двух баранов, и вся деревня вместе с отрядом мурра отпраздновала нашу свадьбу. Разумеется, я не стал входить к новобрачной. Спустя шесть дней, когда мурра собрались отправляться на свои пастбища, я тайно развелся с принцессой, сохранив к ней величайшее уважение, ибо она проявила незаурядный ум и находчивость.

— Хотя вы развелись с моей сестрой, — сказал мне на прощание Абдул Азиз, — вы навсегда останетесь братом и мне, и ей. Я с гордостью буду сообщать повсюду, что великий Шерлок Холмс – мой дорогой и близкий родственник.

Он засмеялся и оседлал верблюда. Зазвенели колокольчики, и Абдул Азиз скрылся в пустыне. Хотя я часто читал в газетах о его подвигах, но больше никогда с ним не встречался.

И наконец перед вами история, воспоминания о которой были настолько болезненны для доктора Ватсона, что его сообразительный друг взял на себя роль психолога и убедил его изгнать демонов, доверив эти воспоминания бумаге. Если бы Ватсон не послушал Холмса, единственным свидетельством о происшедшем осталось бы краткое упоминание великого сыщика о Виттории в «Вампире в Сассексе». Предупреждаем, чтособытия описаны здесь слишком откровенно для автора викторианской эпохи.

Джей Шекли ДЕЛО ВИТТОРИИ, ПРИНЦЕССЫ ЦИРКА

Внимание! Это дело не предназначено для публикации!

Дж. Г. В.

Подобно тому как Ирэн Адлер навсегда осталась для Холмса «Той Женщиной», Мэдлин Сноу навсегда останется для меня «Той Девушкой». Я имею в виду не любовный аспект (особенно в случае мистера Холмса), а яркую индивидуальность, создаваемую чистой и сияющей женственностью. Такое создание поначалу легко недооценить – подобная опасность существовала бы и в отношении Мэдлин, не будь она так обезоруживающе откровенна.

Холмс попросил меня изложить на бумаге эту историю, что я и делаю в его квартире, которая еще недавно была и моей, не из большого желания исповедаться в грехах, коим я был свидетелем (и таким образом, возможно, содействовал этому), а потому что этим вечером я потрясен до глубины души и потому что не могу отказать моему другу. Не знаю, откроют ли эти мемуары какую-либо из тайн моего сердца, но верю словам Холмса, что исповедь пойдет мне на пользу.

Новости поступили ко мне только вчера, с дневным визитом почтальона. Хорошо, что эта почта была последней, так как позже я уже не мог бы сосредоточиться на чтении писем. Моя дорогая жена Мэри сама принесла мне конверт вместе с чашкой чая и села рядом со мной на полосатый диван из конского волоса. Я взял у нее конверт и, перевернув его, увидел черную восковую печать. Внутри лежала записка с черной каймой.

«Мой дорогой кузен Джон!

Наш Рэндалл, граф Норрис, ушел в мир иной.

Внезапность этого события потрясла всех нас, но никто не был особенно удивлен, кроме его сына. Графа уже давно беспокоило сердце.

Ваше присутствие при кризисных ситуациях я всегда считала благотворным. Возможно, Вы будете настолько добры, что заглянете к нам завтра выразить соболезнование, если не утешить его вдову, леди Джейн. Я бы хотела, чтобы Вы повидали Рэндалла-младшего, чей стоицизм очень походит на непонимание.

Передайте еще раз мои наилучшие пожелания Вашей прекрасной Мэри. В любом случае остаюсь навсегда Вашей преданной почитательницей,

Мэдди».

Я читал, чувствуя, как меня покидают силы. Казалось, под внезапно увеличивавшимся весом письма моя правая рука, державшая его, опустилась на колено.

Подумав, что я хочу передать ей письмо, Мэри взяла его у меня и быстро прочитала.

— О! — воскликнула она.

К моему стыду, я не могу припомнить всех ее выражений сочувствия. Заметив мое огорчение, Мэри спросила:

— Рэндалл был твоим близким другом?

— Нет, — резко ответил я.

Хотя она и не поняла моей горячности, это возбудило ее любопытство.

— Значит, он был твоим пациентом? Его сердце…

— Его сердце, если таковое у него имелось, меня не заботило. — Моя резкость удивила нас обоих. Я взял Мэри за руку, но чувствовал себя не в силах рассказать ей об этом («человеке» – зачеркнуто) субъекте.

Не мог я рассказать ей и о Мэдлин.

Кажется, Мэри пила чай. Я не уверен. Помню лишь то, что большую часть ночи я ходил взад-вперед, что-то бормоча. Мэри думала, что у меня жар, но она ошибалась.

Когда, наконец, первые бледные лучи солнца осветили город, побудив стаю дроздов громко выразить радость по этому поводу, я погрузился в тяжелый сон без сновидений. Проснувшись и даже не успев вспомнить, кто я такой, я снова почувствовал возбуждение, словно вернуть вчерашнее настроение было так же легко, как надеть вчерашние носки, и с таким же дурно пахнущим результатом.

Пища не вызывала у меня интереса. Чтобы не огорчать Мэри, я поел, но так, словно принимал лекарства или берег провизию для длительного путешествия. Когда я, не говоря ни слова, вышел из дому, Мэри не стала отрываться от шитья.

Я шел, не останавливаясь, словно хотел бежать от самого себя.

Дважды я проходил мимо городского дома Рэндалла, где он жил с леди Джейн, юным Рэндаллом и Мэдлин, давней подругой леди Джейн. Я видел двоих посетителей, поднимающихся по парадной лестнице, но не стал к ним присоединяться, а двинулся дальше.

В сравнении с бушевавшей внутри меня бурей жизнь Лондона выглядела на редкость благополучной и упорядоченной. Я машинально просматривал галантерейные товары, лежащие на лотках возле лавок, и наблюдал за мужчиной, неторопливо выбирающим орудие письма из связки белых гусиных перьев. Кругом возницы экипажей беззлобно покрикивали на лошадей, копыта и колеса действовали синхронно, словно винтики часового механизма. Даже уличные мальчишки казались сегодня необычайно смирными. Я повернул в северо-западном направлении, и когда дошел до Бейкер-стрит, мои ноги начали болеть от топанья по булыжникам. Поблизости торчал один из грязных мальчишек, которых мы именовали нерегулярной командой. Он выглядел так, словно поджидал кого-то.

Когда я поднялся по семнадцати ступенькам, Холмс открыл дверь, держа большой и явно тяжелый глиняный горшок. Я пробрался в его логово.

— Пуля разорвала аорту, — сообщил он.

— Холмс, я… Что вы сказали?

— Семья думает, что это сердечный приступ, — продолжал он, — но причиной смерти была пуля.

Я уставился на него.

Холмс помешивал в горшке нечто зловонное, не переставая говорить:

— Дело рук ревнивого мужа, к тому же констебля. Он коллекционирует оружие и в общем неплохой парень. Такие вещи именуют «отравлением свинцом Дикого Запада». У нашего Рэндалла вошло в привычку посещать чужих жен. Рано или поздно было ожидать чего-то в таком роде. Чай?

Я опустился в кресло, чувствуя, что оно баюкает меня, словно руки ангела.

— Да, благодарю вас, — ответил я.

— Одну минуту. — Холмс посмотрел на меня, потом прижал указательный палец к моему левому нижнему веку и оттянул его вниз на четверть дюйма, после чего убрал руку. — Нет, чай вам сейчас не поможет. Я вижу в ваших глазах вину и что-то еще… Ненависть?

— Нет. — Я вздохнул. — А впрочем, да. Понимаете, я должен повидать Мэдлин, но… Меня мучает, что я ненавижу мертвеца.

— За что?

Я колебался.

— В основном за то, что он делал, будучи живым.

— Хм! Но это не все?

— Ну, после всего… что он натворил, ему хватило наглости вызвать скандал своей смертью.

— На этот счет можете не беспокоиться. Тот, кто застрелил Рэндалла, явно пришелся по душе следствию.

Слова Холмса подразумевали вердикт: смерть в результате несчастного случая – никакого процесса, никаких заголовков в газетах.

— И на том спасибо.

Меня не слишком утешило сказанное Холмсом, но обстановка в квартире помогла мне расслабиться. В камине уютно потрескивали дрова. Я вдохнул аромат свежего табака и внезапно закашлялся.

— Что это за гадость? — Я указал на глиняный горшок.

— Ах, это! Я делаю чернила. — Холмс стал бормотать, словно вспоминая: – Соляная кислота… Ага! — Он метнулся к полке, схватил с нее какой-то пузырек и вылил жидкость в мензурку.

Я со вздохом закрыл глаза и стал прислушиваться к тому, как Холмс энергично возится со своей злополучной смесью. Открыв глаза, я увидел, как он прикрыл горшок марлей и направился к двери взять у миссис Хадсон какую-то ношу. Через несколько секунд Холмс поставил передо мной чайный поднос с двумя чашками и весьма аппетитным на вид печеньем в форме ромба.

— Вы ждали кого-то, Холмс? — Я взял печенье, но тут же положил назад. — Не хочу вам мешать…

— Вы и не мешаете, так как я ждал именно вас. — Холмс начал разливать чай.

Я рассмеялся.

— Похоже, на сей раз ваше невероятное всеведение вас подвело.

— Что вы имеете в виду? — Он придвинул стул ближе ко мне и к огню.

— Только что вы сказали, что чай мне не поможет, а теперь все-таки собираетесь напоить меня им.

Холмс загадочно улыбнулся и передал мне полную чашку. Я сделал глоток.

— Что это?

— Хамомила. Трава, помогающая успокоить тревожное настроение, детские колики и женские неприятности.

Я почувствовал, что краснею.

— Ну конечно! Я ведь постоянно ее прописываю. — Ища повод переменить тему, я откусил кусочек печенья.

Холмс наблюдал за мной.

— Что вам напоминает их вкус?

— Что-то чистое и прекрасное. Это французское печенье? — Я с подозрением покосился на Холмса. — Как оно называется?

— Вот именно, Ватсон, — кивнул он.

Печенье называлось «Мадлен». Холмс шестым чувством понял, что я приду сюда с мыслями о Мэдлин Сноу. Пока я раздумывал над этим, уникальный сыщик-консультант вынул из-под подушечки книгу в красивом кожаном переплете и открыл ее на титульном листе, продемонстрировав надпись, сделанную знакомым аккуратным почерком:

«Моему другу и биографу Ватсону, чтобы он записал здесь свои тайные мысли, касающиеся возмутительных событий, происшедших в течение лета Виттории, принцессы цирка. Напишите все сразу же и поскорее, не опуская ни эмоций, ни фактов, дабы последние, превратившись в знание, успокоили первые. Желаю успеха, дорогой доктор.

Ваш почитатель Ш. Холмс».

Книга, которую я держал в руках, состояла из чистых страниц.

Я чувствовал смертельную усталость. Бессонная ночь отнюдь не способствовала ясности мыслей. Последние двенадцать часов я прожил в большем одиночестве, чем в мои холостяцкие дни, и остро ощущал нежелание, точнее неспособность общаться сейчас с Мэри, я был разбит и подавлен. Забота и полное понимание со стороны моего знаменитого друга явились большим, чем могли вынести мои нервы. Холмс намеревался исцелить мою израненную душу. Я сомневался, что это возможно, но не забывал, что мои сомнения в отношении этого удивительного человека всегда оказывались беспочвенными.

Я не могу припомнить, какими именно словами выразил свою благодарность, подобно тому как трудно бывает вспомнить бессмысленный сон. Кажется, я начинал несколько фраз, но так и не смог произнести ничего связного.

Я вынул из жилетного кармана украшенную позолотой ручку из черного дерева, но Холмс остановил меня:

— Нет-нет, не пользуйтесь этим! — Метнувшись к письменному столу, он быстро отвинтил колпачок от какого-то странного приспособления. — Быстро, Ватсон! — Я подошел и подал ему стеклянный шприц с каким-то темным содержимым, которое он вылил в загадочное приспособление и снова привинтил колпачок. Прибор оказался на редкость красивым пишущим инструментом, инкрустированным золотом, перо походило на иглу. — Это вечная ручка Мак-Киннона, — объяснил Холмс. — Кросс украл его изобретение. Преподобный Фрэнклин Дьюбил подарил мне ручку за то, что я, по его словам, «очистил его от подозрений». — Холмс пожал плечами, словно говоря: «И почему только люди преувеличивают значимость того, что я делаю?» Никогда не сомневающийся в своих талантах, он, тем не менее, не любил выражений благодарности, обычно считая их незаслуженной похвалой. Я уставился на диковинную ручку.

— Попробуйте ее, — посоветовал Холмс.

Я подчинился. Перо словно заскользило по веленевой бумаге, но почерк при этом оставался аккуратным и даже походил на почерк Холмса.

— Великолепно! — воскликнул я.

Холмс перелистнул несколько чистых страниц.

— Вступление можете добавить позднее. А сейчас напишите о событиях, связанных с Витторией, принцессой цирка, и о вашей кузине Мэдлин – все, что вы о ней знаете, не забывая о том, почему вы чувствовали, что лорд Рэндалл опасен для нее.

— Не чувствовал, а знал, Холмс! — возразил я. — Покойный хотя и был графом, но, уверяю вас, никогда не был джентльменом!

— Дело не в его социальном положении, — спокойно отозвался Холмс, — и не в глубине ваших чувств, мой дорогой друг, хотя я глубоко уважаю вашу энергию и интуицию как в медицинской области, так и в личной жизни. — Он сделал несколько глотков чая. — Покуда вы будете подробно фиксировать события, свидетелем которых вам довелось быть, я выкурю несколько трубок и поразмышляю о разных делах. А когда ваши эмоции запечатлеются на бумаге, мы вместе отправимся в дом графа и посмотрим на последствия его злодеяний.

Его план застиг меня врасплох.

— Я ценю вашу заботу, Холмс, и сомневаюсь, что смог бы отправиться туда один, хотя и должен так поступить. Но разве у вас нет более важных дел?

— Они более важны для полиции, — усмехнулся он. — Пишите, друг мой. Никто никогда не увидит того, что вы напишете в этой книге. Но если вы этого не сделаете, я опасаюсь за ваши нервы.

Холмс начал возиться со своей закопченной глиняной трубкой. По его выбору я понял, что теперь услышу от него только шумное дыхание, попыхиванье и скворчанье в трубке, иногда сопровождающееся невнятным бормотанием и служащее контрапунктом тиканью часов.

Правда, один раз он воскликнул: «Если бы они помнили, что Леонардо да Винчи изобрел ножницы, подделка была бы очевидной!» В другой раз: «Нет прецедента? Санскритское слово, обозначающее войну, переводится как «желание получить побольше коров!» А в третий: «Это все равно, что, нажимая пальцами на глаза крокодила, заставить его разжать челюсти!» Но какими бы интригующими ни казались эти замечания, я знал, что прерывать его мыслительный процесс означало напрашиваться на неприятности.

Однако большую часть времени Холмс хранил молчание. Погрузившись в вопросы истории, юриспруденции, естествознания – весь спектр проблем других людей, — он предоставил мне идеальную возможность взглянуть без иллюзий на собственные проблемы.

Чай из хамомилы успокоил меня, и я начал склеивать по кусочкам мысленный образ Мэдлин.

Мэдлин… Впервые мы встретились, когда были маленькими детьми. Не уверен, что она заметила меня тогда, так как все глазели на нее: золотистые кудряшки вокруг личика, гордая улыбка, ямочки на щеках, слегка тронутых загаром, глаза, похожие на синеватые прожилки в пламени… Вероятно, это были четвертые или пятые Святки Мэдди – сам я был лишь немного старше ее. В белом, отороченном кружевом платье с алым пояском, она походила на ангелочка с церковной фрески. Рядом с ней я оставался абсолютно незаметным.

В следующий раз я увидел Мэдлин спустя пять лет. Ее волосы потемнели, глаза стали бледно-голубыми, почти бесцветными, детское личико приобрело овальную форму, а улыбка была редкой и печальной. На ней было простое серое платье. Но я сразу же узнал Мэдлин, и хотя был еще ребенком, понимал, что ее новый облик – предвестие будущей элегантности, куда более поразительной, нежели обаяние милого ребенка.

Когда я произнес ее имя, она казалась удивленной.

Другое воспоминание относится, вероятно, к следующей ночи. Мы гостили в доме кузины Мэдди – мой брат и я спали в одной кровати. Меня разбудил сильный шум. Толком не проснувшись, я подошел к приоткрытой двери и выглянул в длинный коридор, оклеенный обоями в цветочек. Там стоял брат матери и бранил Мэдлин, которая выглядела удивительно миниатюрной в муслиновой ночной рубашке, впрочем, она такой и была на самом деле. При колеблющемся свете лампы Мэдлин словно то появлялась, то исчезала.

— Но я не забыла, папа! — протестовала она. — Ты ничего мне не сказал! — Девочка старалась говорить спокойно, но в ее голосе слышались истерические нотки.

В тот раз я не понял, что явилось причиной конфликта, — возможно, непогашенная лампа, — но я, выражаясь фигурально, почуял запах скандала – столь же сильный, сколь и малоприятный.

— Я научу тебя не забывать! — рявкнул мой дядя. Так как возможность научиться чему-нибудь у такого зверя выглядела весьма сомнительной, он решил доказать весомость своих намерений. — Где моя удочка?

— Пожалуйста, не надо, папа! Ты разбудишь мальчиков!

Казалось, это позабавило дядю, так как его грубые черты исказило подобие улыбки.

— Тогда быстро неси удочку! Ну!

Мэдлин тотчас же вернулась с бамбуковым удилищем длиной в ярд, в ее глазах, ставших сразу бесцветными, застыл страх. Дядя протянул левую руку, стиснул запястье девочки и поднял их над ее головой.

— Я ведь не сделала то, что ты хотел, верно? — тихо сказала Мэдлин.

Лицо дяди потемнело от гнева. Мэдлин затаила дыхание. Ненависть в его глазах лишала ее последней надежды. Она опустила голову, и я увидел слезы, текущие по ее щекам, хотя отец еще не начал ее бить.

— Никогда! — зарычал он. — Я никогда не был доволен тобой. — Дядя стал хлестать ее удочкой; его злоба возрастала с каждым ударом. — Стой спокойно, девчонка! Перестань дергаться!

Прячась в тени, я догадывался, что Мэдлин старается повиноваться. Ее лицо стало словно каменное, глаза остекленели – казалось, она мертва и не падает лишь потому, что отец держит ее за запястья.

Удары сыпались при полном молчании отца и дочери. Удилище поднималось и опускалось со свистом, девочка не шевелилась, и только край белой ночной рубашки призрачно трепетал в воздухе, обнажая темные полосы на ее икрах над миниатюрными босыми ступнями.

Я наблюдал за экзекуцией, трусливо прячась за дверью, дрожа с головы до ног и боясь обнаружить себя, чтобы гнев моего дяди не обратился на меня.

Свист, удар… Удилище сломалось надвое о спину девочки.

— Смотри, что ты натворила! — крикнул монстр. — Сломала прекрасную удочку! Ты ведь знаешь, сколько она стоит! — Отшвырнув бесполезные обломки, он зашагал прочь.

То, что сделала Мэдлин, смутило и ошарашило меня. Она побежала в мою комнату. Прежде чем я успел объяснить мою трусость и искупить свой позор, девочка заявила:

— Я останусь здесь. Ложись спать. — Она взобралась на высокую кровать, я последовал за Мэдлин, устроившись между ней и моим братом, который что-то пробормотал и повернулся во сне. Он спал, свернувшись калачиком, и занимал слишком много места на узкой кровати, но я боялся его теребить.

Мэдлин и я заснули не сразу, и когда я случайно касался ее, она вздрагивала от неожиданности и боли. Мэдлин лежала на животе, неровно дыша. Я не знал, плачет ли она или старается перевести дух.

— Прости… — начал я.

— Тихо! — прервала Мэдлин. — Давай спать.

У нее началась икота, она протянула руки к передней спинке кровати, выгнула спину, и вскоре судорожные подергивания прекратились. (Теперь я знаю, что при этой позе растягивается диафрагма и прерывается ритм спазмов).

Я придвинулся как можно ближе к брату, чтобы не тревожить Мэдлин, и поклялся про себя, что если Мэдлин что-нибудь понадобится, я сделаю все, что в моих силах, чтобы ей помочь.

Успокоив себя этой клятвой и словно подписав закладную, освобождающую от немедленной выплаты долга, я крепко заснул.

Через несколько часов я проснулся в том же неудобном положении, чувствуя боль в голове и в мышцах. Мэдлин в кровати не было.

Теперь оставим детские мечты и страхи и перенесемся на несколько лет вперед в благословенный июнь, который не только знаменовал долгожданный перерыв в моих занятиях медициной и корпений над научными томами, но также начал для меня (и завершил для нее) лето Виттории, принцессы цирка.

Весь Лондон был увешан афишами. Изображения весьма скудно одетой женщины верхом на лошади были на волосок от скандальных, но тем не менее начали появляться еще в марте – за месяцы до того, как цирк прибыл в наш прекрасный город. Неудивительно, что я помню почти весь текст афиш и даже пропорции разных шрифтов: длинные строки были напечатаны маленькими буквами, а состоящие из одного слова – гигантскими, словно напыщенный декламатор то говорил шепотом, то переходил на крик:

Дж. П. Ремсон и Винсент Крэсуэлл с гордостью представляют для вашего просвещения и развлечения подлинный континентальный передвижной ЦИРК, где перед вашими изумленными взглядами предстанет вереница самых лучших и самых знаменитых фокусников, акробатов, жонглеров, уродцев, чудес природы, предсказателей, дикарей, несравненных подвигов силы и ловкости, различных игр и опасных животных из самых дальних уголков земного шара, а также поразительное искусство и всемирно известной наездницы и танцовщицы ВИТТОРИИ, принцессы цирка, с ее парижскими гарцующими пони! Добро пожаловать на представление! (Дети и дамы приглашаются в любое время.)

Помимо вездесущих объявлений, утренний номер «Таймса» в тот день также сообщал о цирке, поэтому мои мысли были целиком заняты предстоящим зрелищем, когда я выходил из дому в шумный мир торговли, кипевшей в нескольких шагах от моей двери.

Только мой слух начал привыкать к утреннему стуку карет и кабриолетов, крикам детей и отдаленным гудкам паровозов, как я услышал женский голос:

— Джон! Джон!

Когда носишь имя, настолько распространенное, как мое, не слишком обращаешь внимание на такой призыв. Я был столь же мало склонен отозваться на «Джона», как и на «Уильяма» или «Джорджа». К тому же я знал, что единственная женщина, из чьих уст мне хотелось бы услышать свое имя, совсем недавно вернулась из краткого морского путешествия, и ее едва ли можно было встретить на улице.

— Джон!

Я продолжал идти дальше.

— Джон! Ватсон!

Я застыл как вкопанный. Мужчина, идущий позади меня и несущий на плече толстую палку, с которой свисали тушки кроликов, готовые к продаже, наткнулся на меня и произнес замысловатое ругательство, характеризующее мои пешеходные качества и, к счастью, не услышанное ни одной леди.

Я стоял, безмолвный и красный от смущения, когда ко мне подошла Мэдлин.

— Джон, неужели ты меня не слышал?

Она отпустила простую байковую юбку, которую рискованно приподняла на несколько дюймов, чтобы ей было легче бежать, не желая усугублять этот неподобающий леди поступок демонстрацией доходящих до лодыжек ботинок. Ее лицо покраснело, как и мое, но скорее от бега, чем от смущения. Из-под причудливой шляпы выбивались влажные пряди волос. Она тяжело дышала, и вся область между стоячим воротником жакета и туго затянутой талией бурно вздымалась.

Как вы помните, в дни моей молодости корсеты зашнуровывались настолько туго, что, несмотря на все блага для здоровья, гарантируемые этой модой, казалось, что Мэдлин вот-вот свалится в обморок. Подхватить ее в объятия было бы для меня весьма приятным исполнением долга джентльмена, поэтому, к своему стыду, я на момент даже пожелал, чтобы она потеряла сознание. В качестве оправдания могу лишь сказать, что я был очень молод и ее чары никогда не оставляли меня равнодушным. (Возможно, Холмс, вы по-прежнему не замечаете ее красоты, но я видел Мэдлин куда чаще вас и уверен, что мог бы любоваться ею вечно.) Мечты мои едва не осуществились, когда мы с Мэдлин отошли, чтобы не мешать прохожим, и остановились возле лавки, где продавали хозяйственные товары и бухгалтерские книги. Увидев свое отражение в зеркале, я пожалел, что перед выходом на улицу не позаботился как следует о своей внешности. Моя одежда также оставляла желать лучшего, хотя в то время у меня не было другой. Девушка наконец отдышалась, и я, тоже придя в себя, заговорил первым:

— Простите, что я не остановился, Мэдлин. Но пока вы не сказали «Ватсон», я и понятия не имел, что это зовут меня. К тому же я думал, что вы только что вернулись из плавания.

Мэдлин улыбнулась.

— Мы с Джейн никуда не поехали, Джон. В семье возникли разные… затруднения. — Она глубоко вздохнула и объяснила, что нуждается в моем присутствии для защиты ее и ее кузины Джейн от Рэндалла, который не вызывал у нее доверия.

Я сопровождал Мэдлин в дом Джейн в кэбе, и всю дорогу она то пыталась мне что-то объяснить, то требовала обещаний, что я ничего не стану предпринимать без ее просьбы, а просто буду стоять рядом, дабы помочь ей в случае необходимости, что, как вы помните, я много лет назад поклялся делать до конца своих дней.

Многое из рассказанного мне Мэдлин по дороге я уже знал, а о многом догадывался. Приведу некоторые факты, которые побудили ее спрятать меня в дровяном чулане.

Эмили, мать Мэдлин, и моя мать, Натали, были сестрами^[111]. Эмили умерла при рождении Мэдлин, что, несомненно, ухудшило характер отца девочки. Недавно он наконец умер от болезни печени, вызванной, в чем я не сомневался, злоупотреблением алкоголем и злобным нравом. Его брат взял Мэдлин к себе в качестве компаньонки своей незамужней дочери Джейн, уверенной в себе и пользующейся успехом девицы, радующейся обществу кузины, как передышке от внимания назойливых ухажеров и нескончаемых планов отца устроить для нее выгодный брак. Недавно в семье возникли финансовые проблемы. Мэдлин подозревала, что они были усугублены, если не вызваны, смертью ее отца, чьим жалким поместьем ее дядя все еще пытался управлять. Она чувствовала себя причиной всех бед.

В результате мы с моей кузиной Мэдлин ехали к ее кузине (которая не была моей кровной родственницей), чтобы противостоять какой-то неведомой для меня опасности. Я дал обещание, которого не понимал, но Мэдлин сказала, что скоро мне все станет ясным.

Как любой неглупый человек, я направлялся на поле битвы, внешне сохраняя спокойствие, но в глубине души чувствуя страх.

Чулан, где хранились дрова, был необычным сооружением. Очаг из красноватого кирпича находился возле узкой, такой же солидной кладки, как и камин, стены, смежной с гостиной. Большую часть дров предусмотрительно убрали (оставшиеся были сложены у камина), но в кладовке ощущался сильный запах смолы, а на полу валялись щепки и обломки березовой коры. В углах виднелась паутина.

Я никогда не принадлежал к самоуверенным личностям, тем более в студенческие годы. Но мне хотелось показать себя с лучшей стороны, тем более что, к моей досаде, Мэдлин сама заплатила извозчику. Пока я обследовал чулан, Мэдди принесла длинную занавеску из зеленого бархата весьма неопределенного возраста, которую она ловко прикрепила сверху, прикрыв ею чулан. Словно приглашая девушку на вальс, я протянул руку и помог ей слезть с табурета. Она поставила табурет в кладовку и изящно присела в реверансе, словно говоря: «Ваше место, сэр».

Я был не слишком удивлен, но немного встревожен такой стратегией. Если мне предстояло действовать в качестве телохранителя, разве я не должен был являть собой видимую угрозу? Если, вследствие преувеличенной веры в мои возможности, Мэдди ожидала от меня исполнения роли троянского коня (или яда в тайнике перстня), то я не хотел, чтобы враг обнаружил меня скорчившимся в чулане на табурете, прижатым к стенам боками и спиной.

Мэдди посмотрела на меня и на табурет и совершила чисто женский поступок – подбежала к дивану, схватила овальную подушку с бахромой и положила ее на табурет.

— Еt voila!^[112] – воскликнула она. — Трон для короля и героя!

Прежде чем я перестал смеяться и изливать свои возражения, снаружи залаяла собака и Джейн крикнула нам снизу:

— Будь готова, Мэдди, он уже здесь!

— Джейн знает о моем присутствии? — быстро спросил я.

— Узнала, когда я попросила у нее занавеску. Она говорит о Рэндалле.

— Значит, Рэндалл идет сюда?

Мэдди кивнула. Молодой граф был не тем человеком, с которым мужчина хотел бы оставить наедине свою дочь или кузину.

— А где ваш дядя? — осведомился я, не видя и не слыша в доме никого, кроме Джейн.

— Ушел по важному делу.

— А слуги?

Она покачала головой.

— Экономка?

— Мы обслуживаем себя сами, после того как… В дверь громко постучали.

— Тогда позвольте мне открыть. Не сомневайтесь, я знаю, как разговаривать с человеком, чье присутствие нежелательно.

— Пожалуйста! — Мэдлин умоляюще смотрела на меня своими светлыми глазами. — Мы пригласили его. Тайно. Он согласился простить нам часть долга, если мы встретимся с ним. Джейн думает…

Стук повторился.

— Я открою! — крикнула Джейн.

— Не могу сказать, что мне это по душе, Мэдлин, — заметил я.

— Понимаю, — сказала она, подталкивая меня к кладовке. — Но вы нужны мне. Я боюсь!

Я втиснулся в кладовку и присел на край табурета.

— Я пообещал сделать это и выполню свое обещание.

Послышались приближающиеся голоса.

— Не забудьте об обещании, — предупредила Мэдлин. Разумеется, я о нем помнил. В кэбе она заставила меня поклясться, что я не выйду из укрытия ни при каких обстоятельствах. Я должен был слушать и, если удастся, смотреть, но не привлекать внимания к своему убежищу, пока Мэдлин или Джейн не произнесут слова «Джон Ватсон».

Из всего этого явно не могло выйти ничего хорошего.

Я услышал шаги Джейн и другие, более тяжелые. Мэдлин поспешно опустила занавеску. Наступила полная темнота.

Мужской голос произнес нечто вроде «добрый день, Мэдлин», но я не был уверен. В ответ раздалось невнятное бормотание.

Я не только ничего не видел, но и не мог слышать, что происходит за занавеской. Тесная кладовка оказалась скверным наблюдательным пунктом. Может быть, я должен встать? Но смогу ли я подняться с этого чертова табурета бесшумно? Любой звук может открыть мое присутствие… Мое сердце бешено колотилось. Я начинал испытывать паническое ощущение человека в западне.

Впрочем, Рэндалл, хотя и был настоящим животным, судя по тому, что я о нем слышал, очевидно, не обладал звериным чутьем, поэтому я пока что оставался незамеченным.

Вскоре как будто рассвело, и я смог видеть! Не слишком хорошо, но все-таки смог. Мои глаза привыкли к слабому свету, проникающему сквозь занавеску. Я видел свои узловатые руки, лежащие на темных брюках, и даже слышал, как все трое устраиваются на диване лицом к камину и ко мне. Все изменилось, когда Мэдди перестала стоять перед моим убежищем, закрывая его спиной.

— Очень мило, что вы пришли, Рэндалл, — заговорила Джейн, играя роль гостеприимной хозяйки.

— Не так уж мило, — насмешливо отозвался Рэндалл, — но я все-таки пришел.

Я наклонился вперед. Сквозь щель между занавеской и стеной я мог разглядеть всех троих на диване, обитом выцветшим алым бархатом. Джейн, темноволосая красавица, сидела посредине, делая вид, будто занята вязанием, а в действительности играя роль стены между Мэдлин и Рэндаллом. Меня это порадовало, так как молодой граф Норрис принадлежал к людям, которые нравятся женщинам, но не нравятся мне.

Даже сидя, Рэндалл выглядел высоким и горделивым. Я сразу же понял, что ему доставляет удовольствие себя демонстрировать. Он был чисто выбрит и аккуратно причесан; розовые губы слегка кривились, как у избалованного ребенка.

Впрочем, меня беспокоил не только его рост, но и явно незаурядная физическая сила. В то время как моя кожа желтела, а фигура горбилась от бесконечного сидения в комнате над книгами, Рэндалл, безусловно, проводил каждое утро на воздухе, совершая прогулки верхом в лесной прохладе, стреляя из старого мушкета лисиц, бобров, кроликов и фазанов. Хотя по размерам мы трое превосходили его обычную дичь, нам едва ли удалось бы с ним справиться.

— Да-да, — улыбнулась Джейн. — Вы пришли, и мы этому рады. — Она сделала петлю. — А вы сделали то, о чем мы говорили?

— Еще как, дорогая моя!

— Расскажите, Рэндалл, — настаивала Джейн. — Как это произошло?

Рэндалл демонстративно разглядывал свои золотые карманные часы.

— Через полчаса, Джейн, вашего отца проведут в мой кабинет, у которого он сейчас ждет меня. Лоренс – мое доверенное лицо – скажет ему, что я не могу повидаться с ним сегодня и получить плату по закладной, и вручит запечатанный конверт, на котором моим почерком написано его имя. Внутри он найдет расписку за сегодняшнюю выплату, хотя никаких денег он не внесет. За это я получу две вещи, не так ли? — Он смотрел на двух девушек, как кот на мышь.

— Две? Не думаю. — Джейн повернулась к кузине. — Мэдди, дай Рэндаллу лекарство, которое мы ему обещали.

Мэдлин открыла плетеную сумочку и вытащила маленький синий пузырек с характерной остроконечной стеклянной пробкой, указывающей, что содержимое его яд.

Внезапно яркий свет упал на мое лицо. Какую-то долю секунды я боялся, что меня обнаружили, но увидел огромного кота со шрамом на морде, который, помахивая хвостом вдоль занавески, то отодвигал ее, то задвигал.

Откинувшись назад, я быстро набросил занавес на кота, который тут же прыгнул мне на колени. Весил он немало.

К счастью, Рэндалл все еще был поглощен пузырьком с ядом, который выхватил из рук Мэдлин. Не обращая внимания на испуг девушки, он спросил:

— Что это? Оно быстро действует?

— Я и не ожидала, — заметила Джейн, — что вы спросите, болезненно оно или нет.

Рэндалл молча ждал ответа.

— Хотя, — добавила Джейн, — любой тайно введенный яд, который убивает младенца в утробе, должен быть болезненным.

"Господи, — подумал я, — что за отраву они ему дали? Стрихнин? Что-то еще более страшное?" Но мои мысли прервал поток вопросов Рэндалла:

— Что это за средство? Оно подействует? Сколько это займет времени? Сколько и каким образом нужно его давать?

Джейн покачала головой.

— Наш молодой друг-врач сказал только то, что его нужно дать ей как можно скорее. Самый надежный способ – инъекция, но…

— Где я достану шприц? У вас он есть?

— Вряд ли. Шприцы продаются в аптеках, но самое безопасное – дать ей выпить его из ложки. Можете назвать это пищеварительным эликсиром. Если вы заботитесь о здоровье Виттории… этой женщины, то не позволите ей упражняться несколько дней, а дадите отдохнуть…

— О, она достаточно крепкая – даже слишком. Наверняка дочь какой-нибудь грязной поденщицы или карги, которая собирает хворост под звон колоколов церкви Святого Клемента. От нее одни неприятности! Все лавочники в восторге твердят о ее «улыбке Моны Лизы», а все дело в плохом переднем зубе! Я не позволю ей иметь ребенка с кровью Рэндаллов в жилах, которого она потом будет использовать в своих дурацких представлениях! Чего ради мне беспокоиться о здоровье Виттории, когда она в состоянии справиться с самым сильным жеребцом? Меня беспокоит лишь то, почему это врач не дал вам вместе с ядом и шприц. Кстати, кто он – ваш кузен?

— Что-то вроде этого, — кивнула Джейн. Я с ужасом осознал, что они имеют в виду меня. Но ведь я никого не снабжал ядом!

— Что касается его имени… — Джейн улыбнулась. Я затаил дыхание. Неужели она собирается назвать меня? — Что касается его имени, то вы вскоре сможете его узнать, так как он должен сегодня прийти сюда, но если вы сейчас уйдете, — она поднялась, словно приглашая его сделать то же самое, — то разминетесь с ним, и он никогда не догадается, что это лекарство не предназначалось в качестве обычного слабительного для Мэдлин или для меня.

Рэндалл стоял боком ко мне с притворным выражением обиды на лице.

— Но, Джейн, я думал, мы с вами друзья. Если бы ваше состояние равнялось хотя бы половине ваших женских чар, я бы женился на вас. При таких обстоятельствах мой дядя позволил бы мне это.

— Да, отец рассказывал мне о возражениях вашего дяди. Недостаточно выгодный брак, не так ли?

Рэндалл пожал плечами.

— Придя сюда, я избавил себя от необходимости снова отвечать отказом вашему жалкому отцу на его весьма заманчивое предложение, хотя, будучи нормальным мужчиной, я бы с удовольствием…

Раздосадованная его намеком и не желая, чтобы их слышали другие люди, Джейн быстро прервала графа:

— Я знаю, что вы воображаете, будто увлечены мною, Рэндалл…

— Более чем предполагаю.

— Возможно. — Как ни странно, Джейн улыбнулась негодяю и покраснела.

— Более чем возможно. Я намерен это доказать.

Очевидно, Джейн собиралась спросить: «Как?», когда Рэндалл внезапно ухватил ее за юбку. Она снова села на диван, расправила одежду и твердо произнесла:

— Вы говорили, Рэндалл, что очень заняты, а мы также ожидаем гостей. Нам очень жаль, что вам придется уйти так скоро. Возможно, в следующий раз мы сумеем провести…

Рэндалл рассмеялся.

— Благодарю вас за вашу любезность, но я предпочел бы остаться.

Я был в бешенстве и не сомневался, что девушки думают о том, чтобы обратиться ко мне за помощью. Но станут ли они это делать? Я слышал гулкие удары своего сердца.

— Как бы то ни было, — продолжал Рэндалл, снова теребя дорогие часы, — если я уйду сейчас, то успею застать вашего отца и увидеть его лицо, когда он скажет мне, что не в состоянии содержать дом. — Он окинул комнату оценивающим взглядом и усмехнулся. — Прекрасное старое здание. Не то чтобы я хотел в нем жить. Да и зачем мне это? Я могу продать его кому-нибудь еще. Но если старик не сможет даже обеспечить вас двоих домом, это разобьет ему сердце. — Рэндалл сделал паузу. — Ну, я пошел. Если только, моя прелестная Джейн, вы не захотите удержать меня каким-нибудь старомодным развлечением.

Она делала все возможное, чтобы оставаться леди.

— «Немедля оставь меня и больше не ходи». — Этими словами Джульетты из сцены на балконе Джейн хотела разрядить атмосферу, но Рэндалл, в отличие от Ромео, ответил не словами, а действием, в результате чего возникла очередная потасовка. Джейн оттолкнула его с криком: – Нет! Я не могу! — и снова пригладила юбку. — У меня… э-э… критические дни, — заявила она. — Я не могу быть вам полезна, сэр!

Несмотря на то, что котище по-прежнему сидел у меня на коленях, я был готов ринуться в схватку, но она быстро закончилась.

— Вот как? — с недоверием осведомился Рэндалл. — А я-то подумал, что ваша девственность мешает вам прийти на помощь семье.

Джейн покраснела, но ничего не сказала.

— Ну, я пошел, — усмехнулся Рэндалл. — Еще успею к вашему отцу! — Он взял шляпу.

— Подождите, сэр! — впервые заговорила Мэдлин.

— Я же предупреждала, чтобы ты не разговаривала с ним! — сказала Джейн.

— В чем дело? — просияв от удовольствия, спросил Рэндалл.

— Останьтесь к чаю, — предложила Мэдди.

— К чаю! — Рэндалл расхохотался. — Я подумал, что у меня слуховые галлюцинации! Оказывается, у этой замарашки есть голос! — Когда я почувствовал, что мое терпение на исходе, он добавил: – Но я не хочу чаю. Просто уделите мне несколько минут, дорогая моя.

— Вон! — крикнула Рэндаллу Джейн. Я был готов поклясться, что она начала произносить мое имя: – Джо…

— Но ведь это и мой дом, — прервала Мэдди. Ее голос отозвался звонким эхом в каменной кладке. Джейн была в бешенстве, но ничего не сказала. То же самое, увы, происходило и со мной.

Далее последовала одна из самых чудовищных сцен, какие я когда-либо видел. Мне бы хотелось сослаться на то, что я не могу точно припомнить происшедшее, но, к сожалению, я не в силах это забыть.

Не беспокойтесь, Холмс, я напишу об этом. Не представляю себе человека, способного поверить в подобную мерзость, а тем более общаться с кем-либо из присутствовавших тогда в той комнате, включая меня. Тем не менее я не опасаюсь, что вы, прочитав это, будете питать ко мне недобрые чувства.

Что касается моих чувств, то они весьма сумбурны, поэтому я буду стараться описывать для вас (или для себя?) в основном факты.

Мэдлин села на диван, и Рэндалл приподнял ее юбки… Нет, это случилось потом. Сначала Джейн спросила у Мэдди:

— Ты уверена?

Мэдди промолчала, что, по-видимому, означало утвердительный ответ. В комнате было так тихо, что они, должно быть, слышали биение моего сердца. Но им было не до меня. Рэндалл сразу же поднял голубую верхнюю юбку Мэдди вместе с кружевными нижними. Поверх старых и штопаных черных чулок, подвязанных лентами выше колен, ее бедра казались смуглыми на фоне белых гофрированных панталон. Кожа Мэдди блестела, словно перламутр.

Хозяйским жестом Рэндалл раздвинул ей ноги и встал между ними, потом протянул руку… Лицо девушки болезненно исказилось.

Я встал, но жирный кот тут же вонзил когти мне в ноги. Я закусил губу, чтобы не вскрикнуть.

Мэдди прижала колени к груди, собираясь оттолкнуть Рэндалла ногами, но он, распалившись, схватил ее за лодыжки. Его лицо кривилось в омерзительной усмешке.

— Подождите! — Джейн внезапно обрела голос.

— Но я не хочу ждать! — заявил Рэндалл.

Вытянув левую ногу, Джейн вонзила острый носок блестящей черной туфли ему в живот, не давая ему завершить гнусные намерения.

— Тоже недурная лодыжка, — заметил Рэндалл.

(Вы бы сказали, Холмс, что свинья физически не способна смотреть на небо.)

Джейн не попалась на удочку. Она опустила ногу.

— Теперь я уже не могу ждать, — недовольно сказал Рэндалл.

— Посмотрим, — холодно отозвалась Джейн. — Мэдди?

Рэндалл двинулся вперед, но острый носок туфли скрылся в его животе.

— Ой!

— Подождите, — повторила Джейн и погладила шею девушки. — Мэдди, с тобой все в порядке?

— Что за чушь! — воскликнул Рэндалл. — Ей это нравится!

Мэдлин смотрела перед собой невидящими глазами.

— Прости, Джейн, — тихо сказала она наконец. — Я хотела помочь… Но это всегда так больно?

— Нет, Мэдди, нет, — шепнула Джейн.

Чувствуя себя слабым и беспомощным, я сел. Царапины на ногах сразу начали кровоточить, а кот, как ни в чем ни бывало, снова устроился у меня на коленях. Но испытываемая мною боль была пустяком в сравнении с тем, что произошло потом.

Джейн гладила мышиные волосы кузины, в промежутках хлопая Рэндалла по рукам.

— Нет, я не позволю причинить тебе боль. — Не убирая ногу от живота Рэндалла, она сжала рукой запястья Мэдлин и подняла ее руки над головой.

Глаза Мэдди расширились. Что это было – страх, тревога? Ведь именно так держал Мэдди ее отец… Очевидно, Джейн видела такую же сцену, какую видел в детстве я, так как она четко произнесла:

— Стой спокойно, девочка. Перестань дергаться!

Услышав знакомые слова, Мэдлин в ужасе посмотрела в глаза кузины. В ответном взгляде Джейн не было гнева – в нем ощущалось нечто иное. Прижав к сердцу руки Мэдди, она поцеловала ее в щеку и прошептала:

— Я всегда была довольна тобой!

Из своего укрытия я видел, как Джейн ласкает шею и плечи Мэдди. Расстегнув кофточку и корсет девушки, она стала целовать ей грудь, продолжая шептать: «Такая хорошая, славная девочка…» Сначала сердцем, а затем и умом Мэдди поняла, к чему стремится ее кузина. Она прижалась к Джейн, и я услышал странный сдавленный звук, словно из горла девушки вырвался какой-то древний злой дух.

Слезы благодарности и надежды потекли по ее щекам.

Джейн продолжала свою работу, иногда прерываясь, чтобы отодвинуть ногой или хлопнуть по руке неугомонного Рэндалла и крикнуть ему:

— Подождите!

Но в основном она ласкала, целовала и раздевала Мэдди, медленно и без видимых усилий побеждая ее страх и напряжение. Как описать этот опытный подход? Должен признаться, Холмс, что это напоминало мне японскую игру, которую вы как-то мне показывали, — плоские черные камешки играют против белых ракушечныхдисков на перекрестных точках квадратной деревянной решетки, стараясь полностью окружить противника. Прямой атакой и спешкой здесь ничего не добьешься. Рэндалл попытался водрузить флаг в центре территории и потерпел неудачу, в то время как Джейн занялась флангами, и девушка двинулась к ней, словно гора к Магомету. Ее пробудившаяся плоть устремилась к Джейн так же естественно, как ночные приливы устремляются к небу, после чего волны растворяются в мягком свете луны.

Как часто говорил инспектор Лестрейд, события разворачивались чертовски скверно. Но пока мне не хотелось вмешиваться. Джейн с поистине гениальной интуицией догадалась, как исцелить Мэдлин от серьезной душевной травмы или, по крайней мере, как обеспечить доступ свежего воздуха к ране. Ей удалось превратить изнасилование в изгнание беса!

Но я (как, очевидно, и Мэдлин) позабыл о присутствии Рэндалла, о свойстве таких людей, как он, обращать все себе на пользу, растаптывая при этом в пыль все, что им мешает и не заботясь о том, как им придется расплачиваться за свои грехи в загробном мире.

Джейн также забеспокоилась.

— Нам отослать нашего гостя, Мэдлин? — спросила она.

«Гость» попытался что-то сказать, но его опередила Мэдди:

— Нет. Я должна тебе помочь! — заявила она тоном капризного ребенка.

— Ты всегда помогаешь мне, Мэдди.

— Недостаточно помогаю. Мне все равно, что он будет делать, но я готова на все ради дома, ради того, чтобы жить здесь с тобой.

Мое восхищение преданностью Джейн быстро померкло, когда она кивнула Рэндаллу, позволяя ему получить то, что он хотел. Постепенно отодвигая ногу от его живота – да, она все еще держала ее там! — Джейн ободряла девушку, покуда Рэндалл наслаждался плодами ее трудов. Но Мэдди сказала правду – ей действительно было все равно, и она не страдала. В тот день в объятиях кузины она была готова вынести адские муки.

С другой стороны, передо мной стояла отнюдь не простая проблема, хотя я и предвидел развитие событий. Для чего я здесь находился – чтобы оплакивать час моего рождения? Однако, больше мне ничего не оставалось.

Кипя от негодования, гнева и ревности, я пытался успокоиться, стараясь замедлить дыхание и перечисляя про себя названия костей и нервов, но, наблюдая за происходящим, не мог не думать о телах (Джейн и Мэдлин) и трупах (Рэндалла).

Тогда я стал думать о том, что еще никогда не видел так много женского белья сразу, разве только на веревке для сушки. Оно причудливо скомкалось выше и ниже затянутой в корсет талии Мэдди. Но мои мысли невольно устремились к ее великолепной коже, поблескивающей между чулками и панталонами, и чувствам, которые следовало не подвергать такому чудовищному испытанию, а бережно хранить до первой брачной ночи.

Я задумался об ужасных последствиях происходящего, потом постарался переключиться на что-нибудь нейтральное, избрав для этого столь неинтересную тему, как одежда Рэндалла. Все ее аксессуары – рубашка, воротничок, манжеты, шелковый галстук – принадлежали к тем, которые витрины магазинов и продавцы рекламируют как «товар высшего качества». Видимо, Рэндалл, облачаясь во все самое лучшее, надеялся сам выглядеть лучше, чем он есть в действительности.

Не в силах больше смотреть на него и Мэдди, я опустил взгляд на кота, все еще сидящего у меня на коленях. Он был красив и явно знал себе цену. Я стал рассматривать его с научной позиции. Меня заинтересовала форма усов, сгруппированных на каждой стороне носа в четыре ровных ряда.

Однако звуки из комнаты по-прежнему доносились до меня. Я зажмурил глаза и склонился ниже к кошачьей морде, жалея, что не могу заткнуть уши, так как должен был прислушиваться, не произнесут ли мое имя, хотя теперь это казалось невероятным. Что бы ни случилось, я не мог покинуть Мэдди.

Внезапно, словно небо захотело утешить несчастного узника кладовки, отдаленный шум приглушил пыхтение человека, которого я и по сей день ненавижу больше всего на свете. Звук становился все громче, походя на приближающийся поезд, и когда я понял его причину, то едва не расхохотался.

Кот! Охваченный гневом, я с силой дышал прямо на его шерсть, и он таким образом выражал свое удовольствие. Я погладил его. Спина кота была слишком влажной, чтобы винить в этом только мое дыхание. Я прижался заплаканным лицом к своему пушистому компаньону.

Вскоре я снова выглянул в комнату. Рэндалл застегнул брюки, посмотрел на часы, взял пузырек с ядом и быстро удалился, хлопнув дверью.

— Джон Ватсон, — мягко окликнула Джейн. — Могу я предложить вам приятную расслабляющую чашечку чая?

Я представил себе, как мы втроем пьем чай на этом диване, и ощутил тошноту. Впрочем, в тот момент меня могло стошнить от чего угодно.

— Благодарю, — ответил я, не узнавая своего голоса, — но я лучше пойду.

— Выходите или вырежете себе щель для писем, — сказала Джейн, притворяясь веселой. — Во-первых, вы философ, а во-вторых – извращенец.

— Джейн! — с упреком воскликнула Мэдлин.

— Не Джейн, а Вольтер, — поправила ее Джейн.

Чувствуя боль во всем теле, я с трудом выбрался из кладовой. Кот последовал за мной. Мэдлин выглядела почти нормально – только немного неопрятно.

Дневной свет ослепил меня.

— Смотри! — рассмеялась Джейн. — Наш Грубиян стал его лучшим другом! — Она говорила с преувеличенной живостью, размахивая руками, как делают некоторые женщины в минуты тревоги или желая скрыть смущение. — Тебе понравился Джон, Грубиян? Не сердитесь, если он поцарапал вас, Джон. Грубиян царапает и кусает всех без исключения. Просто замечательно, что он оставался с вами! Надеюсь, вы не набрались от него блох, Джон!

— Не сомневаюсь, что набрался, — ответил я.

— Простите, Джон, — сказала Мэдлин, но ее слова относились не к поведению Грубияна.

— Не стоит извиняться, — отозвался я. — Из-за меня можете не расстраиваться, Мэдди. Сейчас вам нужно отдохнуть. Я сделал все, что вы просили, а теперь вы должны обещать выполнить мою просьбу.

Мэдлин огляделась вокруг, словно не зная, где находится.

— Вы слишком добры, Джон, — промолвила она.

— Ничего подобного. Ну как, обещаете?

Мэдди кивнула, и я обернулся к ее кузине.

— Джейн, проследите, чтобы она приняла горячую ванну и легла в постель.

Казалось, Джейн испытала облегчение, зная, что ей делать.

— Сейчас приготовлю ванну!

— Вызовите врача в случае несвоевременного кровотечения, — добавил я.

Джейн кивнула.

— Если она будет плакать или винить себя, напомните ей о ее обещании. — Я слегка покраснел. — Вы, кажется, знаете, что ей говорить.

— Я хотела бы знать… — Джейн покачала головой.

В добавление к душевным мукам я чувствовал себя средоточием всех физических неудобств. Мне мучительно хотелось вытянуть руки, выгнуть спину, почесать шею, поесть, переодеть порванные котом брюки, вымыть исцарапанные котом ноги, утолить жажду холодной водой и дать месячный отдых душе и телу. Но для этого требовалось уйти отсюда.

— Джейн, Мэдди, — осведомился я перед уходом, — куда мог пойти Рэндалл с этим пузырьком?

Леди этого не знали, но у меня имелась идея на этот счет.

Поцеловав руку Мэдлин, я удалился.

В студенческие дни я не мог позволять себе пользоваться кэбом, однако я сделал это вторично за один день. Правда, в первый раз поездку оплатила Мэдди, так как я был ее гостем, но теперь моя бережливость могла стоить жизни молодой женщине. К тому же, если Рэндалл говорил правду, опасности подвергалась и жизнь невинного младенца. (Когда в 1666 году большой пожар уничтожил половину Лондона, пострадали всего шесть человек. Таким образом, гибель этих двоих могла обернуться более страшной катастрофой, и в данных обстоятельствах я более чем кто-либо другой был способен предотвратить ее.

В то же время я понятия не имел ни о планах и намерениях Рэндалла, ни о том, пошел ли он пешком, воспользовался кэбом или поехал в своей карете, которая с кучером в ливрее стояла у дверей дома Джейн и Мэдди, пока ее хозяин творил свои мерзости. Я также не знал, что содержится в синем пузырьке.

Я понимал лишь то, что буду вынужден экономить на еде, дабы компенсировать эти непомерные расходы.

Трясясь в экипаже, я прятался за занавеской, не желая, чтобы кто-нибудь видел, как я расходую деньги. После неподвижного сидения в кладовке быстрая езда взбодрила меня. Я бы наслаждался мелькающими за окном видами Лондона, но вместо этого мне приходилось отрабатывать стоимость поездки, разглядывая каждого прохожего в поисках злодея-графа. К тому времени, когда мы уже были настолько близко от цирка, чтобы слышать звуки шарманки, я достаточно насмотрелся по сторонам и сразу заметил белый шелковый галстук Рэндалла. Я легко мог пропустить его – он как раз выходил из маленькой аптеки.

Возница остановился только после нескольких просьб, и когда я заплатил девять из имеющихся у меня одиннадцати пенсов, Рэндалл прошел мимо, развязывая пакетик размером с ручку, которую дал мне Холмс, но чуть меньшей длины. Я последовал за ним через территорию цирка, между будками и фургонами, теперь радуясь высокому росту Рэндалла, делавшего его заметным издалека. К тому же за ним кралась стайка уличных сорванцов, готовых в мгновение ока избавить его от имеющихся при нем денег и ценностей. Меня интересовало, теребит ли он еще свои карманные часы.

Когда мы приблизились к шатрам, толпа стала более плотной. Передо мной мелькали запряженные ослами повозки, чахоточного вида женщины, палатки, пахнущие карамелью и азартными играми. Последние могли бы привлечь мое внимание, но не теперь.

Я увидел чисто выбритого молодого человека с темно-рыжими волосами, дрессирующего маленькую собачонку с лохматой мордочкой. Собака стояла на задних лапках, сложив передние на груди, навострив уши и вертясь туда-сюда, словно в танце. Когда я проходил мимо, молодой человек пронзительно крикнул прямо мне в ухо: «Хорошая собачка, Роки!» Звук отозвался у меня в голове, как заряд дроби. Человек явно не рассчитывал на подобный эффект – когда его карие глаза встретились с моими, он смущенно улыбнулся и, как мне показалось, произнес извинение. Я не был уверен, так как в этот момент какофоническое звучание оркестра лишило меня способности мыслить. Рэндалл находился в нескольких шагах впереди от меня – нас разделяли только небольшая лужа и застрявшая повозка. Я двинулся дальше, но оторвавшееся от повозки колесо ударило меня в живот.

Когда я пришел в себя, Рэндалл исчез из поля зрения.

Я вернул колесо вознице, который был рад получить его от меня, а не от одного из мальчишек, которому бы пришлось платить. Передо мной тянулся ряд шатров. Большие афиши обещали невероятные аттракционы.

«ДИКАРЬ!» На афише был изображен явно безумный, почти голый ярко-красный человек, скальпирующий желтого.

«САМЫЙ МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК В МИРЕ!» На плакате красовался мужчина в чайной чашке.

«ЛЕДИ-ЛЯГУШКА!» Афиша демонстрировала зеленую лягушку с лицом женщины, плывущую на листе кувшинки.

Количество афиш казалось бесконечным. Цыганки в ярких платках предлагали погадать. Одна из них взяла меня за руку и посмотрела мне в глаза. Ее рука была теплой, а черные глаза окружали густые ресницы.

— Твое сердце хочет спросить меня о чем-то, — заговорила девушка низким голосом.

В тот день у моего сердца было достаточно вопросов. Я открыл рот, но не знал, о чем спрашивать.

— Ну, — подбодрила меня девушка. — Что ты желаешь узнать?

— Где Виттория?

— Принцесса цирка? — Она сразу же перестала улыбаться, возможно, обиженная моим вопросом, но указала худой смуглой рукой на проход между двумя большими желтыми шатрами. — Там.

Я обернулся, чтобы поблагодарить, но цыганка уже скрылась в толпе. Быстро пройдя между шатрами, я оказался на площадке, где жонглеры, чревовещатели и фокусники в шелковых костюмах репетировали свои номера, а цирковые дети кувыркались и расхаживали на ходулях. Я видел, как один джентльмен проглотил, очевидно, для практики, четыре полупенни, а другой быстро понес куда-то пять марионеток (в том числе собаку и черта), вероятно, для представления с Панчем и Джуди^[113]. При таком количестве бесплатных развлечений было удивительно, что сюда допустили посторонних. К счастью, никто не обратил на меня внимания. В обязанности артистов не входили полицейские функции. Но никто из присутствующих никак не мог быть Витторией. Если я спрошу о ней, не прикажут ли мне удалиться?

По близости от меня, возле палатки с играми, лежал молодой парень и громко храпел.

— Молодой человек! — донесся откуда-то громкий женский голос. — Посмотрите-ка наверх!

— Он спит, — отозвался я, имея в виду парня.

— Не он, а вы! Посмотрите наверх!

Я повиновался и увидел весьма необычную женщину на резном балкончике в верхней части деревянного фургона. Дородная, с толстой шеей и выпуклыми зелеными глазами, она была облачена в короткое платье без рукавов из ярко-зеленого атласа, которое, очевидно, застегивалось сзади и давало возможность видеть зеленые замшевые сапожки. Из плеч и бедер торчали миниатюрные ручки и ножки, безупречные сами по себе, но настолько непропорциональные со всем остальным, что их обладательница казалась лишенной конечностей. Густые темные волосы были искусно причесаны. В одной руке она держала кусок жареного бекона, а в другой ломоть хлеба. Рядом с ней лежали зеленые атласные перчатки с пуговицами из ракушек.

Увидев, как я пялюсь на нее, женщина рассмеялась.

— Привет, дорогуша! — сказала она. — Принесите-ка мне эля с задней лестницы, ладно? — Она указала направление рукой с куском бекона.

Я принес бутылку и открыл ее.

— Угощайтесь, если хотите, — предложила женщина.

Я поблагодарил, и мы вдвоем выпили теплый эль. Я хотел спросить ее о Виттории, но боялся обидеть ее, как цыганку, слишком быстрым вопросом, поэтому похвалил эль, действительно оказавшийся вкусным.

— Какой приятный молодой человек! Как вас зовут?

— Джон Ватсон. Рад с вами познакомиться. Женщина засмеялась. Ее смех был настолько заразителен, что я тоже улыбнулся.

— А я Сэди Букбайндер, — сказала она. — Правда, никто больше так меня не называет.

— Сэди – красивое имя, — заметил я. Женщина снова засмеялась.

— Да, но теперь я артистка. «Сэди – леди-лягушка».

Я вспомнил афишу с изображением лягушки с женским лицом.

— Вы совсем не похожи на лягушку, — сказал я. Не думаю, что это была подобающая фраза, но эль, очевидно, развязал мне язык.

— Но и на леди я тоже не похожа, — весело отозвалась она, — тем не менее никто из зрителей не требует деньги назад. Я знаю все о лягушках! Например, группа лягушек называется армией. Это чистая правда – я читала в книге. Знаете, сколько существует разных видов лягушек? Куда больше, чем людей! Некоторые их них поют приятнее, чем птицы! Можете не сомневаться – я лучшая «леди-лягушка» из всех, что когда-либо выступали в цирке. А у вас какая профессия, мистер Джон Ватсон?

— Пока никакой.

— Да ну? У такого молодого человека, как вы! Но ведь чем-то вы должны заниматься?

— Я учусь в университете.

— Ну и ну! Да вы, оказывается, джентльмен! — воскликнула Сэди, допивая эль.

Я покраснел, хотя леди казалась мне очаровательной.

— В моей семье все – переплетчики^[114], – продолжала она. — Все, кроме меня. Значит, университет! И что вы там изучаете?

— Медицину, — ответил я.

— Медицину? Отлично! Как раз то, что мне нужно! Принесите-ка еще бутылочку, доктор.

Я облегченно вздохнул. Пожалуй, теперь можно будет спросить о Виттории. Но как только я потянулся за бутылкой, ее ухватила другая рука – смуглая и самая большая, какую я когда-либо видел.

— Кто вы такой, а? — осведомился мужской голос.

Я задрал голову, чтобы посмотреть на нового собеседника.

Мне сразу стало ясно, каким образом Сэди забралась на высокий балкон – ее подсадил туда этот молодой великан, облаченный только в кожаную юбку, похожую на шотландский килт.

— Доктор! Фредерик! Дайте мне наконец эту бутылку!

Фредерик протянул ей бутылку, не открывая ее.

— Зачем тебе понадобился доктор?

— Я еще не… — запротестовал я.

— Я спрашиваю свою жену, док, а не вас.

— Но, Фредди, — возразила она, — ты же знаешь, что мы не женаты!

Он начал терять терпение.

— Я спросил, зачем тебе доктор!

— Из-за моих коленей, милый. — Она снова стала смеяться. — Да и локти у меня распухли – посмотри сам! Молодой доктор предупреждал, что мне нужно перестать кувыркаться. Но кем же мне быть, если не акробаткой? Я больше ничего не умею делать. А вот и мои лошадки!

Фредерик вздохнул.

— Все ее веселье от эля! Я говорил ей: «Не пей, Сэди, это скверно отражается на твоих выступлениях!» Но она не может без бутылки. — Он пожал плечами, потом протянул мне руку. — Я Фред Берк, дикарь, самый высокий и самый сильный человек в мире, змеиный король, африканский гигант…

Пока Фредерик перечислял свои впечатляющие титулы, дюжина лошадей и пони, украшенных султанами и цветными попонами и управляемых ярко наряженными наездниками, проскакала мимо нас к большому шатру, где выстроилась перед входом высотой в десять футов.

На последней лошади – лоснящемся гнедом мерине – ехала явная предводительница группы, легко и свободно стоя на седле. Словно этой позы было недостаточно, всеобщее внимание тотчас же привлекли к ней грива красных (не рыжих!) волос длиной в ярд; большие овальные карие глаза и полные чувственные губы придавали лицу оживленное, слегка насмешливое выражение.

Одежда наездницы, за исключением корсета, казалась выбранной исключительно для удобства и легкости движения и лишь впоследствии снабженной разного рода украшениями. Тонкая, скроенная по косой линии и усыпанная золотыми стеклянными бусинками блузка выглядела продолжением блестящей, слегка веснушчатой кожи. Рукава расширялись к плечам. Поверх корсажа блузки красовалось шелковое болеро с золотым кружевом. Юбку заменяли легкие, почти прозрачные брюки, доходящие до лодыжек, чуть замаскированные длинной вставкой спереди и сзади и также украшенные золотыми кружевами и бусинками. Балансируя босыми ногами в такт медленным движениям лошади, женщина покачивалась, словно турецкая танцовщица.

— … и притом я самый скучный человек во всем мире, — дружелюбно закончил Фредерик.

— Кто это?

— Наездница с длинными волосами? Это Кей Данн. Чудо, не так ли?

— Я пришел сюда в поисках Виттории, принцессы цирка.

— Ну? — Фредерик озадаченно смотрел на меня.

— Как я могу ее найти?

— Здесь не нужны формальные представления.

— Да, но где мне ее искать?

— Кого искать, сэр? — Он тряхнул головой, словно стараясь вытряхнуть что-то из ушей.

— Витторию, разумеется!

— Вы уже ее нашли, — сказал Дикарь. — А вот меня едва не запутали окончательно.

Только теперь я все понял.

Внезапно я заметил Рэндалла, быстро направляющегося к Кей Данн – точнее, к Виттории. Я видел, как он обратился к ней. Она кивнула, все еще стоя на лошади, потом не спеша двинулась к нам с радостным видом, словно ребенок, катающийся на карусели. Рэндалл шел рядом. Казалось, он стал меньше ростом.

— Моя Сэди так назвала ее в прошлом сезоне, — с гордостью продолжал Фредерик. — Тогда она была немного навеселе (я имею в виду Сэди – мисс Кей никогда не пьет во время выступлений). Сэди наблюдала за представлением с сеновала, громко заявляя, что с этого дня Кей нужно называть Витторией, принцессой цирка. Так и вышло. Нам позволяют смотреть представления, в которых мы не заняты, но только не среди публики. Наш хозяин говорит, что это сбивает цену…

Мне не нравится вспоминать о своей грубости, но я обязан честно сообщать о моих промахах. Возможно, то, что студентам приходится проводить много времени в одиночестве за книгами, способствует появлению дурных манер. Конечно, я был бы рад все свалить на молодость и обстоятельства. Но что толку в оправданиях? Короче говоря, я без единого слова прощания отошел от этого человека, который был так любезен со мной, и решительно зашагал к Виттории и Рэндаллу, надеясь опередить его. Не знаю, что мог сказать я, посторонний, чтобы внушить ей недоверие к нему, но мне казалось важным произвести должное впечатление.

Очевидно, мое лицо «телеграфировало» стремление поговорить с ней, так как при виде меня Виттория подала мне знак, щелкнув пальцами, чтобы я отошел с дороги. Я повиновался. Без видимых усилий Виттория опустила руку на уровень лодыжек и ухватилась за то, что мне показалось передней лукой седла – большую прикрепленную ручку – на которой она проделала (несомненно, ради Рэндалла) стойку на руке. Силы ей было не занимать. Даже не покачнувшись, Виттория вытянула ноги вертикально к небу. Ее брюки скользнули вниз, обнажив полосатые чулки, оканчивающиеся бусинками из черного янтаря над босыми ступнями.

Впрочем, видно было и еще кое-что. Конечно, это не для публикации, но я не знал, что у женщин бывают такие мускулистые ноги. Виттория была великолепна во всех отношения (кроме, возможно, имени), и мне казалось, что она хорошо это знает.

— Раджа! — скомандовала она властно красивым голосом. Уши лошади напряглись. — Наклони голову!

Мерин неторопливо вытянул в грязь передние ноги и выгнул спину, пригибая к земле переднюю часть туловища; его хозяйка все еще стояла на нем вверх ногами. Затем тело Виттории задрожало, как у кошки перед прыжком, и каким-то непостижимым образом она описала в воздухе дугу, опустившись на землю загорелыми ступнями рядом с огромной головой Раджи. Сделав кувырок (при этом ее волосы взметнулись, как красный флаг на ветру), она хлопнула в ладоши, разрешая лошади подняться.

Ее поза и выражение лица явственно говорили о том, как хорошо быть Витторией и уметь так безупречно координировать движения конечностей и мышц на радость зрителям.

Угостив чем-то лошадь из мешочка на поясе, женщина повернулась ко мне и Рэндаллу.

— Мисс Виттория, — начал я, — могу я с вами поговорить?

— Сожалею, — отозвалась она без всякого сожаления в голосе, — но у меня нет времени на светские разговоры перед выступлением.

— Пожалуйста! — взмолился я. — Это очень важно! Рэндалл отвернулся. Виттория выглядела скучающей.

— Мне постоянно это говорят.

Я подошел ближе. Раджа казался удивленным.

— Мисс Данн, — продолжал я, — у меня есть основания предполагать, что вам грозит опасность.

— Это происходит ежедневно. Благодарю вас за заботу, но не стану это обсуждать. Возможно, инспектор манежа вас успокоит. Всего вам доброго, сэр.

Я был готов рассказать ей все и даже ударить Рэндалла, если он вздумает мне помешать, но они вместе удалились в проход между палатками, не пригласив меня; к тому же Раджа преграждал мне путь.

Я попытался прислушаться к их негромким голосам, но из-за лошади не мог видеть почти ничего. Рэндалл что-то объяснял, а Кей Данн – она же Виттория, принцесса цирка – с признательностью ему отвечала.

Заиграл духовой оркестр. Кто-то в костюме, расписанном разноцветными звездами, грубым голосом окликнул:

— Виттория!

— Да, Энцо, сейчас иду, — отозвалась она, возможно, задержавшись для поцелуя. Впрочем, это всего лишь мое предположение, хотя Виттория и появилась слегка раскрасневшейся. Положив руку на седло, она подтянулась и ловко вскочила на лошадь.

Я видел, как Виттория пристроилась в конец очереди лошадей и пони и скрылась в шатре под звуки аплодисментов. Потом я огляделся в поисках Рэндалла, но его нигде не было. Я посмотрел в проход между палатками. Никого. Очевидно, он вышел с другой стороны.

Я вернулся к фургону, где беседовал с Сэди и Фредериком, но оба ушли. Не было даже бутылок с элем. Очевидно, они отправились смотреть представление или участвовать в нем. Не видя никакой пользы в том, чтобы оставаться здесь, я решил отправляться в долгий путь домой, если только не найду перо и чернила, чтобы написать записку, которую блистательная Виттория, возможно, выбросит, не читая.

Возможно, завтра я вернусь и поговорю с инспектором арены или с полицией. Но как я объясню появление у меня этих сведений? Ведь я не могу сделать ничего, способного запятнать репутацию мисс Мэдлин Сноу.

Размышляя об этом, я отошел от фургона, чувствуя себя усталым и постаревшим. Сзади доносились аплодисменты и крики толпы. Видимо, представление имело успех.

Внезапно я услышал женский крик и вслед затем взволнованный шум толпы. Я обернулся к большому шатру и увидел бегущего ко мне Фредерика.

— Доктор Ватсон! — крикнул он. — Виттория упала с Раджи и ударилась головой! Идемте скорее!

Я попытался вновь оспорить приписываемую мне докторскую степень, но это трудно сделать, когда гигант поднимает вас, взваливает на плечо, словно куль с мукой, и, поддерживая вас за ноги, бежит изо всех сил. Мы быстро добрались к входу в шатер, но я задыхался, хотя не сделал ни шагу: моя диафрагма лежала на плече великана, и когда он швырнул меня на кучу соломы, я даже не мог спросить, где Виттория.

Тут я увидел, что ее несет к нам крепкий, нарядно одетый мужчина. Выражение лица у него было такое, как будто он помогал нести гроб.

— Доктор, помогите ей! — взмолился он.

Глаза и рот Виттории были открыты. Увидев сломанный передний зуб, я подумал, что это произошло сейчас, потом вспомнил слова Рэндалла: «У нее плохой передний зуб».

Зуб был не так уж плох, но то, что я увидел потом, было в самом деле скверным. На виске Виттории багровела рана. Кровь походила на варенье.

— Слушайте, я не… — начал я, но гигант сердито уставился на меня. Глаза Виттории казались безжизненными. — Один я не справлюсь, — снова заговорил я. — Наверное, среди публики есть врачи.

— Мы звали врача, знахаря, кого угодно, — ответил нарядно одетый мужчина. — Какой-то проповедник из Юты предложил помолиться, и тогда Фредерик вспомнил о вас.

Я снова посмотрел на рану. Оттуда выделялись кусочки серого вещества, похожие на хлебные крошки.

Я почувствовал, как внутри у меня холодеет.

Один из первых известных медицинских текстов в древнегреческом свитке, копия которого хранилась в легендарной Александрийской библиотеке, гласил, что если в ране пациента содержится серое мозговое вещество, то пациент обречен. Профессор Белл^[115] утверждал в своих лекциях, что это правило действует поныне и, по-видимому, будет действовать всегда.

— Не верю! — воскликнул я и протянул руку к шее Виттории, чтобы нащупать пульс. Он отсутствовал или был совсем слабым. — Принесите мне ручное зеркало!

— Фредерик, принеси мое зеркало из фургона, — донесся с сеновала голос Сэди.

Гигант быстро вернулся, но в любом случае было уже поздно. Я поднес зеркало к раскрытым губам Виттории, но его поверхность не затуманилась.

Все молчали, прекрасно понимая, что это означает. Я подышал на зеркало, вытер его и попробовал еще раз. Результат был тот же. Отложив зеркало, я положил руку на низ ее живота и ощупал его – живот под туго зашнурованным корсетом был твердый. Закрыв глаза и сдвинув челюсти Виттории, я сложил ее руки на груди.

До сих пор я считаю этот день самым худшим в моей жизни.

Подошел констебль выяснить, что произошло. Инспектор манежа сообщил, что Виттория, стоя на спине лошади, покачнулась, начала задыхаться и потеряла сознание.

— Стоя на спине лошади? — переспросил констебль. — Ну, я бы не назвал такое поведение подходящим для женщины.

Сначала она умерла, а теперь этот человек упрекает ее в том, что создавало ей славу при жизни! Никто из присутствующих ему не ответил.

Сэди что-то шепнула Фредерику, тот подошел к Виттории и стал осторожно приводить в порядок ее волосы и одежду. Констебль уставился на черного гиганта в кожаном килте.

Я отошел, чтобы не мешать Фредерику, потом вышел через высокую заднюю дверь, куда гигант недавно внес меня на своем плече.

Услышав позади шаги, я обернулся. За мной следовал высокий худощавый человек. Судя по одежде, он работал в цирке, но в его лице я не увидел той слабости и растерянности, которая была на лицах других.

— Как ваше имя? — спросил он. — Вы Ватсон?

— Да, — ответил я. — Они считают меня доктором, но я пока что им не являюсь.

— Вы что-нибудь видели?

— Прошу прощения?

— Что вы видели сегодня?

— Мертвую женщину. Горе. А кто вы такой?

— Я? — Он рассмеялся, указав на свое облачение. — Работаю тут и там… Вообще-то я уборщик. Цирк – одно из лучших мест для наблюдения за животными, включая людей. Меня интересуют разные события и их причины.

— Я студент, и меня тоже интересуют такие вещи, — кивнул я, — но без особой пользы. Во всяком случае сегодня.

— Но ведь вы еще не располагаете всеми фактами, чтобы прийти к такому выводу.

— Что вы имеете в виду?

— То, что день еще не кончен.

— Знаете, сэр, если бы вы пережили за этот день столько, сколько я, то не испытывали бы благодарности к человеку, который говорит вам, что это еще не конец.

Он рассмеялся, отчего его скулы и подбородок заострились еще сильнее.

— Очевидно, вы правы. Тем не менее до конца дня вы, возможно, еще успеете принести пользу.

— Ну, если только с вашей помощью. Но делать за вас уборку я не буду.

Мужчина снова засмеялся. Что-то в его рассуждениях казалось мне привлекательным, как если бы предлагаемый им здравомыслящий подход мог принести облегчение. Именно подобные импульсы побудили меня заняться медициной, в то время как события вроде сегодняшних заставляли считать свою жизнь – в том числе профессиональную – абсолютно никчемной.

Посмотрев ему в глаза, я принял вызов.

— Вы хотите знать, видел ли я что-нибудь?

— Да.

— И кому вы об этом расскажете?

— Не я, а вы.

— О чем?

— Вы сами решите, что делать с имеющимися у вас сведениями. Можете изложить их письменно и передать человеку, которому доверяете. В том числе все медицинские факты и вообще все, что вы видели, исключая меня. В обмен на это обещаю никому ничего не рассказывать, слово джентльмена.

— Джентльмена?

Он коснулся цирковой шапочки и громко расхохотался.

— Ну, если не джентльмена, так мужчины. Что скажете?

Я молча смотрел на него.

— Вы мне не доверяете? — осведомился он.

— Вовсе нет.

Я рассказал ему, что видел одного человека (не упоминая, кого именно) выходящим из аптеки, и показал ему место, где встретились Виттория и Рэндалл. Это его заинтересовало. Он хотел знать, где именно они стояли, но я не мог показать точное место, так как мне мешала лошадь. Наш разговор, казалось, пробудил в нем энтузиазм.

— Можете считать, что вы уже принесли пользу, сэр! — воскликнул он и продолжал распространяться обо всем и в то же время ни о чем конкретно. Я начал всерьез предполагать, что этот костлявый болтун безумен. Мне было не по себе – мы стояли между палатками, где нас никто не видел, — но он отошел и стал приподнимать ногой настилы палаток, вглядываясь в грязь под ними. Мне ничего не оставалось, как наблюдать за его действиями, так как я слишком устал, чтобы делать что-то самому.

— Конечно, это нелегко, — заметил он, — но все же легче, чем искать подобное орудие в стоге сена. Как говорят тибетцы, «нет лекарства лучше терпения». Они также говорят, что «хорошим людям нравится слышать правду». Когда-нибудь я намерен посетить Тибет.

Незнакомец продолжал изучать одну полоску грязи за другой. Он делал это невероятно медленно, возможно, давая себе время закончить странную лекцию. Тогда я сомневался в каждом его слове, но спустя годы узнал, что многие из них были абсолютно правдивы. Впрочем, я помню далеко не все.

— У младенцев нет коленных чашечек, — продолжал незнакомец. — Они развиваются от двух до четырех лет. Наши глаза практически не увеличиваются с момента рождения, чего не скажешь о носе и ушах… Смотрите, вот бечевка от пакета!.. У осьминога зрачок прямоугольный, и у козы тоже. Помимо человека, черные лемуры – единственные приматы, у которых бывают голубые глаза. Такие глаза более чувствительны к свету. Глаз страуса больше, чем его мозг. У некоторых людей тоже, судя по их поступкам. У пурпурного зяблика даже глаза красные. Уши у тасманийского сумчатого дьявола розовеют, когда он сердится, а вот у кошки уши никогда не меняют цвет, хотя в каждом из них тридцать два мускула. Зато у людей уши краснеют, а зрачки расширяются, когда… Ага! Что это?

Мой собеседник что-то увидел, но не мог дотянуться до этого предмета, не опуская палатку. Придерживая край палатки ногой, он крикнул:

— Скорее, Ватсон, иголка найдена!

Я пошарил в грязи и вскоре обнаружил маленький стеклянный шприц, испачканный в земле, но абсолютно целый. Положив шприц на ладонь незнакомца, я увидел внутри при солнечном свете остатки жидкости. Мой компаньон тут же извлек поршень, понюхал отверстие и улыбнулся, словно вдохнул цветочный аромат, после чего спрятал шприц в карман куртки.

— Отдайте мне шприц! — потребовал я. — Что там за запах?

— Шприц вам не понадобится, — ответил он. — Даже полиция ничего в нем не обнаружит. Вы ведь помните, из какой аптеки выходил тот негодяй? Это куда важнее. Отправляйтесь туда и спросите продавца, запомнил ли он, как тот человек покупал шприц.

Сначала я подумал, что незнакомец шутит, но он и не собирался возвращать мне находку.

— Идите в аптеку, — сказал он, выведя меня из прохода, — а потом напишите об этой трагедии человеку, которому вы доверяете.

Я выполнил его указания, хотя это явилось безумным окончанием изнурительного дня. Когда молодой продавец вспомнил Рэндалла, я поплелся домой. Все казалось не имевшим никакого смысла. Если бы я не освежился водой из фонтана по дороге, я вряд ли смог бы вернуться дотемна.

Добравшись до своей двери, я обнаружил, что цирковые воришки, воспользовавшись моей рассеянностью, лишили меня последних двух пенсов. Эта небольшая потеря доконала меня окончательно.

У себя в комнате с пообедал вчерашним хлебом и водой из графина. Слишком взволнованный, чтобы спать, заниматься и даже читать, я взял несколько листов бумаги, обмакнул ручку в подаренную отцом чернильницу и начал писать письмо родителям.

Однако беда никогда не приходит одна. Едва я приступил к письму (естественно, не собираясь упоминать в нем о сегодняшних событиях), как перо сломалось и чернила пролились на дешевую бумагу, оставив на ней быстро расползающиеся пятна. Других перьев для ручки у меня не было. Я снял манжеты, стараясь их не испачкать, закатал рукава до локтей и начал экспериментировать с обломком пера на полях. Но ручка соскальзывала, разбрызгивала чернила и упорно не желала писать. Я решил впредь расходовать деньги на пищу, жилье, почтовые расходы, но только не на перья для ручек.

Выбросив промокшие остатки письма, я порылся в ящике, нашел гусиное перо, видавшее лучшие дни, привел его в рабочее состояние при помощи перочинного ножа и начал писать снова, но вскоре обнаружил, что пишу отнюдь не домой:

«Моя дорогая Мэдлин!

Надеюсь, это письмо застанет Вас отдохнувшей телом и душой. Передайте мои наилучшие пожелания Вашей кузине Джейн – без ее заботливого внимания я не мог бы сегодня Вас покинуть, настолько меня беспокоило и беспокоит до сих пор Ваше состояние. Не стану упоминать события, о которых лучше забыть, за исключением того, что мне известно местопребывание Рэндалла в последующие часы. Он отправился в маленькую аптеку (где его хорошо запомнили, благодаря щегольскому наряду), а потом встретился с Витторией наедине в цирке, после чего (я сообщаю об этом с глубочайшим сожалением) артистка упала с лошади, что стоило ей жизни. Это произошло на публике и завтра, вероятно, станет предметом обсуждения всего города. Что же касается действий Рэндалла, то этими сведениями я делюсь только с вами.

Пожалуйста, соблюдайте осторожность, говоря с кем-нибудь об этих событиях, ради Вашей безопасности, моя дорогая кузина, а также безопасности Джейн и даже моей. Надеюсь, что молодой граф будет придерживаться своего обещания относительно ростовщических условий займа, который он предоставил Вашему дяде вскоре после кончины Вашего отца.

Не стану оправдываться за свое сегодняшнее поведение у Вас дома, ибо я придерживался данного Вам слова. Тем не менее моя совесть неспокойна, поэтому умоляю Вас сжалиться над моей мужской гордостью и понять, что Вы окажете мне дурную услугу, если, нуждаясь в чем-либо, не обратитесь за помощью ко мне и не позволите исполнить то, что я считаю своим долгом.

С любовью, становящейся сильнее с каждым днем,

Ваш покорный слуга

Джон Г. Ватсон».

Едва я написал эти строки, как по моему плечу осторожно постучали.

— Пошли, — сказал Холмс. — Все равно в вашей ручке кончаются чернила. Мы должны засвидетельствовать наше почтение…

— Почтение? — Это слово пробудило меня от грез. — Кому?

— Живым, друг мой. Мы ведь с вами трудимся ради живых. Поговорим по дороге.

Захлопнув мою книгу, Холмс взял у меня ручку, закрыл ее и положил мне в карман. Прежде чем я успел поблагодарить его за удивительный подарок, он взял меня за руку, поднял со стула и вывел из комнаты.

Мы шли по Бейкер-стрит, когда я остановился и удивленно спросил:

— Интересно, когда зашло солнце?

— Как обычно, на закате, — сухо ответил Холмс. — Пошли.

— Да, но… — Я потянулся за часами, забыв, что Мэри недавно отнесла их к часовщику для чистки и ремонта. Сколько же времени я пробыл в трансе? — Право, Холмс, я должен знать…

— Должны знать, когда садится солнце? Этот вопрос стар, как мир, мой дорогой Ватсон. Пойдем дальше, и я вам отвечу. — Мы свернули на Оксфорд-стрит, и при виде обувного магазина Латимера я успокоился, зная, что скоро увижу большие, как уличный фонарь, часы перед зданием банка.

Холмс продолжал говорить:

— Иудаизм придает большое значение времени захода солнца – все праздники, даже каждый новый день, начинаются на закате. Согласно обычаю, моментом захода солнца считается тот, когда вы перестаете отличать черную нитку от красной. Я восхищаюсь подобной точностью, а вы?

В другой раз я нашел бы это весьма интересным, но тогда я мог только уставиться на банковские часы. Они показывали четыре. Неужели это правда? Должно быть, часы сломались! Но бронзовая секундная стрелка быстро вращалась по эмалированному циферблату. Я посмотрел на небо, черное, как сажа. На улице не было никого, кроме нас, как будто мы одни пережили солнечное затмение.

— Неужели сейчас четыре часа ночи, Холмс?

Он кивнул и извлек, словно из воздуха, что-то завернутое в белый носовой платок. Развернув его, я обнаружил ломоть хлеба, кусок чеширского сыра и три печенья «Мадлен». При свете фонарей продукты казались золотыми. В животе у меня заурчало. Мне пришло в голову, что Холмс, по-видимому, забывает о времени куда чаще меня. Конечно, ведь у него нет жены, которая бы о нем заботилась. Я с ужасом подумал, что Мэри, наверное, вне себя от беспокойства за меня, но Холмс словно прочитал мои мысли.

— Вам незачем бежать домой, Ватсон. Несколько часов назад я послал записку в Кенсингтон, передал ее миссис Хадсон, когда она приходила с подносом. Один из наших «нерегулярников» ждал снаружи, чтобы отнести ее.

— Вы шутите!

— Нет. Я послал Уиггинса, но он наверняка свалил поручение на Симпсона, а тот на какого-нибудь новичка.

Я не решался спросить, почему он так уверен, что Мэри получила записку и что она не забеспокоилась снова к этому времени, а также куда мы направляемся среди ночи.

— Но с тех пор прошла целая вечность, — полушутя заметил я. — Сейчас еще май?

— Да, только следующего года, — пошутил в ответ Холмс, вынув из кармана пиджака трубку из вишневого дерева и клочок бумаги, который он протянул мне. Я сразу узнал изящный почерк моей дорогой жены.

«Дорогой мистер Холмс! — прочитал я. — С Вашей стороны было очень любезно написать мне. Теперь, когда Джон на вашем попечении, я наконец успокоилась и жду его, как вы предупредили, завтра утром, нуждающимся в отдыхе, но упрямо это отрицающим. Скажите ему, что завтра его часы вернутся из ремонта.

Искренне Ваша Мэри М. Ватсон».

— Итак, Ватсон, это памятное бодрствование завершится с восходом солнца, — сказал Холмс. — Насчет восхода не существует еврейских правил, но Шекспир указывает на определенных птиц, чье пение свидетельствует о начале утра. Так что пока мы не услышали жаворонка, пожалуйста, ответьте на несколько вопросов.

Я шел и ел, позволяя ему сформулировать свои вопросы. Чеширский сыр был сладким и рассыпчатым. Воздух вблизи Темзы был сырым и влажным, и я чувствовал, что если бы пребывал в одиночестве, это путешествие к дому покойного казалось бы мне куда более печальным.

— Не знаю, сколько и что именно вы написали в этой книге, — сказал Холмс, — но уверен, что вы освежили в памяти причины ваших эмоций, относящихся к тому лету. За что именно вы считаете ответственным Рэндалла?

— За то, что он испортил жизнь Мэдлин.

— Хм! Вы ничего не забыли?

— Конечно, забыл! Он убил Витторию.

— Любопытно. Почему вы так думаете?

— Он сделал ей инъекцию какого-то яда, и вскоре она умерла.

— Не знал, что она умерла от отравления. Разве газеты не называли иную причину?

— Она умерла от тяжелой травмы черепа.

— Рэндалл ударил ее по голове?

— Она упала с лошади.

— Ага! Он специально выдрессировал лошадь, чтобы та ее сбросила.

— В ваших устах смерть этой женщины выглядит нелепо.

Мы подходили к старому готическому собору, чьи колокола били пять часов.

— Ничья смерть не бывает нелепой. — Холмс затянулся трубкой. — Когда по всей Европе строили такие соборы, для завершения некоторых из них – например собора в Реймсе – потребовалось около сотни лет. Подумайте, сколько там трудилось рабочих! Естественно, было много несчастных случаев, особенно с сыновьями, которые работали у отцов подмастерьями, усваивая семейное ремесло, например укладку камней. Леса падали, инструменты ломались. Но лишь немногие из пострадавших умерли. То же самое с каретами и экипажами. Наши улицы были предназначены для пешеходов и редких повозок, а не для такого количества транспорта. Поэтому столкновения случаются, но редко оканчиваются трагически. Однако с появлением скоростных транспортных средств число несчастных случаев и смертей возрастет в несколько раз… О чем я говорил?

— О соборах.

— Да-да, о несчастных случаях. Рабочие трудились среди шума,грохота и криков. Но время от времени какой-нибудь молодой парень кричал от боли, и на минуту воцарялась тишина— все ждали сообщения, что парень до конца дней будет носить типичные для своей профессии шрамы на руках или других местах. В такие минуты какой-нибудь философ заявлял: «С этим криком ремесло входит в тело». Так оно и было.

— Но какое отношение это имеет к Виттории?

— Такое, что в своем ремесле она была отнюдь не подмастерьем. Согласно всем отчетам, Виттория была опытной наездницей и акробаткой, но тем не менее она свалилась с лошади.

— Она упала в обморок.

— Вот как?

— Да. Инспектор манежа сказал, что она как будто потеряла равновесие, задохнулась и упала. Другие свидетели это подтвердили.

— Отлично! Что, по-вашему, может вызвать обморок? Вы ведь разбираетесь в таких вещах. — На мой взгляд, Холмс разбирался в них не хуже меня, но мне не хотелось спорить, пока он курил трубку и строил умозаключения.

— Множество причин… Учащенный пульс, головокружения и обмороки обычно предполагают сердечную аритмию. Но их может вызвать и нарушение кровообращения, физическое перенапряжение, обезвоживание организма, голод, сильное кровотечение или анемия, даже испуг. Ожидание материнства может усиливать предрасположенность к подобным явлениям, добавляя к ним нервозность, а в случае токсикоза повышение кровяного давления.

— Вы имеете в виду беременность?

— Да. Такое часто бывает с женщинами.

— И едва ли с мужчинами.

— Разумеется.

— Значит, нарушение кровообращения…

— Это одна из наиболее частых причин обморока.

— Могло ли кровообращение быть нарушено из-за слишком туго зашнурованного корсета с целью скрыть «ожидаемое материнство»?

— Могло независимо от цели. Но такая причина исключает яд.

— Это так. Какой же яд был использован?

— Не знаю. Я только знаю, что его ввели шприцем.

— В большом количестве?

— Не думаю, шприц был маленький. А что?

— Ядовитым может быть практически все – от мускатного ореха до соли. Перебрать все яды просто невозможно, и к тому же это абсолютно бесполезно.

— Невозможно – да, но почему бесполезно?

— Люди не вводят друг другу все имеющиеся в доме растворы в надежде избавиться от тех, кто им мешает.

— Тоже верно.

— Все, несомненно, было проделано настолько просто, насколько возможно, но не проще того, — заметил Холмс, словно произнося какую-то загадочную формулу.

— Не понимаю.

— Вы сказали, что Виттория умерла от увечий, полученных во время обморока, и тем не менее не сомневаетесь, что ее отравили.

— Да.

— Не спрашиваю вас, откуда вы это знаете, так как вы, очевидно, хотите скрыть этот факт.

Я посмотрел на него. Сколько же ему известно?

— Чего я не понимаю, — продолжал он, — так это почему вы никогда не спрашивали Мэдлин, что это был за яд.

— Я собирался, но мне не хотелось вообще вспоминать тот день. К тому же, когда я… Послушайте, как вы узнали, что яд дала Мэдлин?

— Кого же еще вы можете с таким упорством стараться защитить даже от меня?

Я слегка покраснел, но в темноте это не было заметно.

— Так почему вы не спросили ее?

— Ну, мы обменялись несколькими вежливыми письмами, но в них я не хотел упоминать о происшедшем. Я надеялся, что нам удастся поговорить друг с другом.

— Но вам не удалось?

— Удалось, но не об этом. Спустя два месяца после смерти Виттории Мэдди написала мне, что отец Джейн встретился с дядей Рэндалла, и пригласила меня на свадьбу Рэндалла и Джейн! Сначала я пришел в ужас, но потом, как вы понимаете, почувствовал облегчение и навестил Мэдлин, чтобы узнать ее планы на будущее. Я с удивлением услышал, что она не только довольна этим браком, но через неделю после свадьбы уезжает вместе с молодоженами «помочь им обосноваться в их сельском доме»! Я умолял ее остаться в Лондоне, не сомневаясь, что так как брак избавляет отца Джейн от финансовых проблем, он может обеспечить Мэдлин жильем, до тех пор пока она не выйдет замуж. Мэдлин, как вам известно, очень красивая девушка. Но она взяла меня за руку, посмотрела мне в глаза и сказала: «Куда Джейн, туда и я». Просто стыд! Если бы Рэндалл не сотворил с ней эту гнусность, у моей кузины были бы свои дом и семья!

— Как у вас?

— Да! Ну, у нас с Мэри пока нет детей, но мы надеемся, что они появятся. Из-за одного мерзавца вся жизнь Мэдлин сложилась весьма печально.

— Почему вы так говорите?

— После той встречи я практически не видел Мэдлин. Казалось, семейные планы Джейн поглотили ее целиком. Сначала нужно было готовиться к свадьбе и устроить ее поскорее, чтобы не уезжать в разгар зимы. Так как мать Джейн умерла, ее отец считал вполне естественным, что Мэдлин берет все эти задачи на себя. Она действительно поехала с ними в деревню «помочь обосноваться» и, очевидно, превратилась в служанку Джейн. Я часто писал Мэдди, а через несколько месяцев начал уговаривать ее приехать в Лондон, хотя бы ненадолго. Я объяснил ей, что не могу покинуть Лондон из-за моих занятий, но, безусловно, найду время повидаться с ней и знаю много порядочных джентльменов, которые будут рады с ней познакомиться. К тому же, если даже она не испытывает желания бывать в обществе, сейчас самое время позволить новобрачным остаться наедине.

— И каков был результат? — осведомился Холмс.

— Результат меня удивил. Мэдлин написала, что новобрачные уже ждут ребенка, поэтому она не может оставить Джейн. На том дело и кончилось. Я прекратил обращаться к ней с красноречивыми просьбами, а когда ребенок начал ходить, все четверо переехали в Лондон.

— Значит, она вернулась?

— Не она, Холмс, а они. Я пытался встретиться и поговорить с Мэдди, а она хотела, чтобы я «познакомился с малышом». Ну, я видел ее и маленького Рэндалла. Они выглядели здоровыми и веселыми. Похоже, Мэдди взяла на себя воспитание ребенка и уход за ним, хотя Джейн и Рэндалл его обожали. У них была горничная, кухарка и так далее…

— Похоже, жизнь сложилась печально не у нее, а у вас.

— Вы меня не слушаете!

— Неужели? А вы меня?

— Они позволяют ей жить с ними на положении няни, в то время как по праву рождения ее социальный статус такой же, как у Джейн.

— Но не как у Рэндалла, — напомнил Холмс.

— Что толку об этом говорить! — воскликнул я. Мы уже приближались к дому Норриса, и мне стало ясно, что нам не достичь взаимопонимания, прежде чем мы доберемся до двери. — Вы всегда были человеком науки, а не общества, Холмс, — умиротворяюще сказал я. — Естественно, вы не понимаете, какое благо представляет собой семейная жизнь, которой Рэндалл лишил Мэдлин.

На двери была вырезана буква «Н», окруженная, по случаю траура, венком из черных лент. Я постучал дверным молотком в форме грифона.

— Поговорите с Мэдлин, Ватсон, — посоветовал мне Холмс, — и тогда вам станет ясно, действительно ли так печальна ее жизнь. «Тот, кто опасается задавать вопросы, никогда ничего не узнает».

— Кто это сказал – Конфуций?

— Нет. Раввин Теодор Клейн. Дверь открылась, и мы вошли.

Нас проводили в огромную гостиную, зеркала и люстра в которой были занавешены черными покрывалами. Двенадцать усталых мужчин и женщин сидели в креслах, ожидая, пока рассвет освободит их от утомительного бдения.

У дальней стены находилось возвышение, усыпанное белыми лилиями и гвоздиками. Я шагнул к возвышению, на котором стоял резной гроб из красного дерева с бренными останками лорда Рэндалла, графа Норриса. «И гроб у него самый лучший!» – мелькнуло у меня в голове. Он выглядел даже красивее, чем прежде (кровь, разумеется, уже смыли), а на лице было написано то же самодовольное выражение, которое так раздражало меня раньше. Возможно, все дело в форме рта – нужно будет спросить у френолога. Не скрою, я испытал облегчение, убедившись воочию, что этот человек уже никому не причинит зла.

— Джон! Джон Ватсон!

Я повернулся к Мэдлин, как цветок поворачивается к солнцу.

С годами она несколько располнела и округлилась, поэтому черное ей шло, в то время как молодые и худощавые выглядят в нем костлявыми и угловатыми.

Позади Мэдлин, пытаясь застегнуть у нее на шее ожерелье, стояла Джейн; сначала я увидел только ее руки на горле у Мэдди.

— Ну, Джон, что вы о нем думаете?

Короткое ожерелье из жемчуга хорошо подходило к глазам Мэдлин.

— Выглядит отлично, — одобрил я.

— Юный Рэндалл нашел его сегодня, когда рылся в коробке с бумагами, — объяснила Джейн. — Как только он увидел ожерелье, то сразу сказал: «Это для леди Мэдлин».

— Рэндалл, — обратилась к ребенку Мэдди, — это твой кузен, доктор Джон Ватсон, но ты можешь называть его дядей. Теперь ты хозяин дома, и твоя обязанность поприветствовать его и представить остальным.

— Хеллоу, доктор… дядя Джон! — поздоровался мальчик и по-мужски пожал мне руку. Это был красивый ребенок лет одиннадцати, с янтарными локонами и ярко-голубыми глазами, похожими на синеватые прожилки в пламени. — Добро пожаловать. Конечно, вы уже знакомы с моими мамами – вашими кузинами. Эти джентльмены— друзья моего отца и его компаньоны по охоте. — Юный Рэндалл назвал всех по имени и перечислил самую крупную дичь, которую подстрелил каждый из них. Мы обменялись рукопожатиями, и Рэндалл-младший повернулся к слуге. — Это Грегори. Его семья служила нашей семьдесят два года. — Грегори кивнул, а на лице мальчика мелькнула улыбка. — Каждую субботу мы все – я имею в виду мужчин – отправляемся на охоту. И, конечно, берем их с собой. — Он указал на трех больших собак, которые лежали у возвышения, словно охраняя покойного хозяина. — Того черного с рыжими пятнами зовут Сэмми. Он бегает быстрее всех. А та рыжая собака – его мать, Топаз. — При звуках своих имен собаки навострили уши, но не сдвинулись с места. — Отец говорил, что Топаз уже стара для охоты и однажды может не выдержать гонки и умереть. Я сказал, что лучше оставлять ее дома, но отец не согласился. Теперь он уже никогда не пойдет на охоту – и я тоже. Леди Мэдлин и мама говорят, что молодой человек должен учиться другим вещам. А мне нравится охота. Хотя наука мне тоже нравится. Когда-нибудь я стану знаменитым изобретателем вроде Томаса Эдисона и Жюля Верна… О, я забыл сказать, что у нас еще есть черный ретривер – Лабрадор. Она толстая, и мы назвали ее Крошка Дорис, как у Диккенса. Один из охотников повернулся к нам.

— Может быть, ты имеешь в виду Крошку Доррит?

— Нет, — твердо заявил юный Рэндалл.

Джентльмен отвернулся и начал поправлять кармашек для часов.

— Доктор Ватсон… дядя! Мэдлин говорила мне, что вы знаете все о науке и можете все объяснить.

Я покосился на Холмса, стоящего в углу комнаты рядом с арфой и роялем. Мой друг курил трубку у открытого окна и, казалось, наслаждался нашим разговором.

Охотники стали надевать куртки.

— Рэндалл, дорогой, — обратилась Мэдди к мальчику, — пожалуйста, найди наши с мамой плащи и подожди нас у парадного входа, ладно? Потом мы втроем можем прогуляться.

Ребенок убежал выполнять поручение.

Мэдлин взяла меня за руку и подвела к возвышению.

— Я все время беспокоился о вас, Мэдди, — сказал я.

— Знаю, Джон, и не понимаю почему.

— Вы могли выйти замуж и иметь свою семью, а эти люди сделали из вас няньку.

— Все это было в ваших письмах, Джон, но это неправда.

— А что тогда правда?

— Благодаря этому браку каждый из нас получил то, что хотел; Джейн – Рэндалла, ее отец – выгодную партию для дочери, Рэндалл – красивую жену и хорошо воспитанного наследника, сохранив возможность охотиться по субботам и посещать женщин по вторникам и воскресеньям, его дядя – респектабельную супругу для племянника. Возможно, Рэндалл не извлек большой прибыли из займа, предоставленного им отцу Джейн, когда умер мой отец, а мы не должны были добиваться предложения Рэндалла. Но, как я говорила, в итоге каждый получил то, что хотел.

— Но вы ни разу не сказали, — заметил я, — чего хотели вы.

Мэдлин улыбнулась.

— Мне незачем было об этом говорить – все и так пришло ко мне: ваша дружба, возможность провести жизнь с женщиной, которую я люблю, видеть счастливой ее и нашего мальчика…

— У него необычные глаза, не так ли? — сказал я, глядя ей в лицо. — Такие глаза я видел только у одного человека.

Мэдлин не поняла меня или притворилась, что не понимает.

— Учитывая компанию, которую вы водите, я могу лишь надеяться, что эти глаза не плавают в какой-нибудь банке.

— А теперь он новый граф, — настаивал я.

— Вам лучше других известно, что он сын своего отца, — отозвалась она. — Так что его титул неоспорим. Юный Рэндалл – единственный наследник. Иначе титул просто отошел бы короне. Давайте не будем об этом говорить. Я пригласила вас сюда, чтобы попросить о двух услугах.

— О скольких услугах.

— Вы всегда так говорите.

— Но я это и имеют в виду.

— Почему?

— Для меня с детства было ясно, что один или два плохих человека разрушили вашу жизнь.

— Что за романтический вздор, Джон! Разрушить мою жизнь можно, только убив меня. Но и тогда душа осталась бы невредимой. — Мэдлин решительно посмотрела на меня. — Поверьте, разрушить мою жизнь никто не в состоянии.

Я поверил ей.

— А теперь могу я попросить о двух одолжениях?

— Три желания, — усмехнулся я.

— Пока только два. Первое: Рэндаллу-младшему нужно чем-то заниматься по субботам. Кто-то должен показать ему, что существуют мужские занятия и помимо охоты.

— Ну что ж, я уверен, что Мэри будет рада его обществу, и мальчик может ходить со мной к пациентам, если это ему интересно.

— Конечно, интересно!

— Тогда договорились. Чем еще я могу вам помочь?

— Вторая просьба потруднее. Она связана с уплатой долга. Деньги не проблема.

Я поднял брови, ожидая продолжения.

— Я солгала, сказав, что каждый получил то, что хотел. Кое-кого я забыла. Не догадываетесь? Ну конечно, Витторию!

Упоминание о ней удивило меня.

— Вы чувствуете себя ответственной за смерть Виттории?

— Разумеется! Я точно не знаю, что произошло, но нам не следовало поощрять Рэндалла. Мы были эгоистичны. Вместо того чтобы посоветовать ему держаться от нее подальше…

— Это разорило бы вашу семью.

— Нет, — покачала головой Мэдлин. — Мы уже были разорены. А расплачиваться пришлось Виттории. Это несправедливо.

Разговор начал меня беспокоить. Некоторые вещи я предпочел бы не знать. Возможно, именно поэтому я никогда не задавал Мэдлин определенных вопросов.

— Будем практичными, — сказал я. — Что вы теперь можете сделать для Виттории?

— А чего всегда хотела Виттория? Славы. Бессмертия. Признания. Когда мы с Джейн ожидали ребенка, то надеялись, что родится девочка и мы назовем ее Виттория. Рэндалл пришел бы в ярость, но мы бы с ним как-нибудь справились… Однако родился сын, и Рэндалл, как вы догадываетесь, назвал его в свою честь. Поэтому, когда малыш спал, мы по ночам придумывали план. Среди женщин было немало искусных наездниц, но все статуи в парках воздвигнуты в честь воинов-мужчин. Возможно, где-то есть конная статуя Орлеанской Девы, Жанны д'Арк, но я никогда ее не видела. Меня бы удивило, если бы в Ковентри была статуя леди Годайвы^[116]. Мы с Джейн хотим установить памятник Виттории, принцессе цирка в парке, саду или на площади. Мы много работали – нашли два портрета, несколько эскизов скульптора и три раскрашенные фотографии Виттории – на одной из них она в цирковом костюме. Конечно, волосы у статуи не могут быть красными! Но мы боимся напутать с чем-нибудь еще – позой, улыбкой, костюмом. Так что проблем тут достаточно. Но вы, Джон, и ваш друг Холмс, который прячется между окном и арфой, знаете многих людей и могли бы нам помочь. Как по-вашему, Виттория заслуживает памятника в Лондоне?

Я подумал о Виттории, какой я видел ее впервые, — стоящей верхом на лошади, когда Фредерик сообщил мне, что ее зовут Кей Данн. Какой сильной и уверенной она казалась – недаром весь Лондон был ею очарован. Жаль, что я сойду в могилу, так и не увидев ее выступлений!

Я также сожалел, что дважды пытался ей помочь и оба раза потерпел неудачу. Хоть я и воображал себя филантропом и целителем, но мой дебют в день гибели Виттории принес такую же пользу, как если бы я выстрелил в нее с близкого расстояния.

— Клянусь вам, Мэдлин, — заговорил я, — что вы и Джейн получите вашу статую, даже если мне придется поговорить со всеми лондонскими наездницами, покровителями искусств и членами парламента.

С радостным криком Мэдди обняла и поцеловала меня, потом побежала сообщить новость Джейн. Сомневаюсь, чтобы Мэдлин придавала значение этому поцелую, но я ощущал слабость и головокружение, словно затянутая в корсет из китового уса женщина, готовящаяся стать матерью.

Шатаясь и наверняка покраснев, как рак, я подошел к Холмсу. Он указал не то на меня, не то на покойника и заметил:

— Мудрец может чему-то научиться у глупца, но глупец никогда ничему не научится даже у мудреца.

— Это тоже сказал рабби Клейн?

— Нет, это буддистское наставление.

— О чем еще вы думали?

— Я решил купить верблюжьего молока. Немного – может быть, пинту.

— Зачем?

— Чтобы попробовать его с чаем.

— Но почему именно верблюжьего?

— За последние четыре тысячелетия ни одно дикое животное не было одомашнено, поэтому, чтобы не ждать, я выберу молоко уже прирученных млекопитающих. Где-то я читал, что верблюжье молоко не сворачивается, а это превосходное качество.

— Но вы же не знаете, какой у него вкус!

— Именно потому я и хочу его попробовать, — сказал Холмс. — О вкусе сообщу вам на будущей неделе.

Некоторое время мы стояли, глядя в окно.

— Вы обратили внимание на человека из Суррея?

— Из Суррея? О ком вы говорите?

— О том, который нас впустил, — очевидно, их кучере. Заметили, какая странная у него лысина?

— Да. Очевидно, это оспа. — Я невольно представил себе зловещую красную сыпь на голове и лице бедняги. Таких больных обычно наблюдают на солидном расстоянии, надеясь, что они выживут и останутся не слишком обезображенными.

Мы посмотрели на светлеющее небо.

— Раз уж мы заговорили о медицинских делах, — сказал Холмс, сунув руку в карман, — известно ли вам, что это такое?

Я открыл протянутую мне китайскую коробочку из красной канифоли. Внутри лежала стеклянная трубка с делениями. Это был шприц, повинный в смерти Виттории!

— Уборщик в цирке! Это были вы?

— Я самый.

— Можно?..

— Да-да, понюхайте.

— Хамомила! — Моя дорогая кузина дала Рэндаллу чай с хамомилой, сказав ему, что это яд, провоцирующий выкидыш! Отчасти благодаря ее нежеланию причинять вред кому бы то ни было, а главным образом женскому тщеславию и тугому корсету Виттории, незаконный сын Мэдлин стал графом, а она проведет жизнь фактически замужем (исключая фамилию) за своей кузиной и любимой подругой.

Я также получил, что хотел: жену, семью, счастье Мэдди и даже в какой-то мере ее любовь. Ведь этот мальчик, чье зачатие, которому я стал свидетелем, лишило невинности не только Мэдлин, но и меня (ибо в тот день я научился ненавидеть), чью мать я всегда любил, теперь станет для меня кем-то вроде сына. Моя дорогая Мэри будет рада присутствию ребенка, хотя бы раз в неделю. Не исключено, что контакт с ним поможет ей забеременеть – говорят, такое случается.

Видя Мэдлин такой счастливой, я верил, что все может случиться!

Я наблюдал за тремя фигурами на лужайке перед домом, освещенными первыми лучами солнца. Из жертв лорда Рэндалла они превратились в его наследников. Мэдлин и Джейн в длинных плащах шли рядом, беседуя; мальчик бежал впереди. По утрам может удивить не только верблюжье молоко за завтраком. Кажется, что может быть менее экзотичным, чем собственная кузина? Но Мэдлин, живущая жизнью, о которой мечтала, представлялась мне живым воплощением Золушки.

Возможно, верблюжье молоко вкусное. Во всяком случае, стоит попробовать.

Становилось все светлее – начиналось еще одно английское утро. Услышав пение в небе, женщины и ребенок посмотрели вверх. Над их головами летали жаворонки.

Об авторах

Генри Слизар завоевал премию «Эдгар», присуждаемую Ассоциацией детективных писателей Америки, за «Саван из серой фланели» и телевизионную премию «Эмми» за участие в качестве ведущего автора в сериале «Край ночи». Его плодовитая писательская карьера включает свыше пятисот рассказов, треть из которых научно-фантастические, экранизированный роман «Двадцать миллионов миль до Земли» и сценарии телесериала «Человек из 1Ш.С.Ь.Е.». Еще один рассказ о Шерлоке Холмсе, «Дело знаменитого канареечника», опубликован в сборнике «Воскрешенный Холмс».

X. Пол Джефферс – автор более тридцати книг, в том числе детективных произведений с участием сержанта Джона Богдановича «Великая ночь для убийства» и «Руководство по убийству для читателей», а также двух романов о Шерлоке Холмсе «Приключения верных друзей» и «Самое неправильное убийство».

Питер Кэннон – автор ряда литературных пародий, среди которых «Крик для Дживса», подражание стилям и темам П. Г. Вудхауса и X. П. Лавкрафта – «Время сенсаций», роман о Лавкрафте и Шерлоке Холмсе, «Холмс и пропавший британский барк «Софи Эндерсон», рассказ о Холмсе в стиле С. С. Форрестера^[117], опубликованный в «Воскрешенном Холмсе». Кэннон родился в Калифорнии, вырос в Массачусетсе, а ныне занимается литературной деятельностью в Лондоне и Нью-Йорке.

Пэт Маллен – преподавательница драматургии в Нью-Йоркском университете и автор «Камня Мовбмерс» (издательство «Уорнер Аспект Ноувелз»). Ее рассказы «Сезон Лидии», «Проклятие кочующей цыганки» и «Не открывайте эту книгу!» опубликованы соответственно в антологиях Марвина Кея «Ангелы тьмы», «Ведьмы и колдуны» и «Не открывайте эту книгу!»

Кэтлин Брейди – автор биографических книг «Ида Тарбелл. Портрет «разгребательницы грязи» (издательство Питтсбургского университета), «Люсиль. Жизнь Люсиль Болл» (издательство «Гиперион») и романа «Наизнанку» (издательство У. У. Нортона). Она также участвовала в биографической телепрограмме «Рокфеллеры» и сериале «Приз».

Терри Мак-Гэрри – автор мрачных фантастических рассказов «Каденция», «Лазейка» и «Красное сердце»; в 1992 г. была соискателем премии «Грифон». Еще один «отредактированный» ею рассказ о Холмсе «Виктор Линч, мастер подделок», опубликован в «Воскрешенном Холмсе».

Эдуард Д. Хоч – бывший председатель Ассоциации детективных писателей Америки, один из самых плодовитых авторов в истории детективной литературы. Его библиография включает свыше восьмисот рассказов – точное их число он сам не может вспомнить. Хоч «отредактировал» для «Воскрешенного Холмса» рассказ «Дело помещичьего дома»^[118].

Кэрол Багги «подготовила к печати» несколько почти безупречных стилизаций рассказов о Шерлоке Холмсе для издательства «Сент-Мартинс Пресс», которое вскоре опубликовало ее роман о Холмсе «Звезда Индии». Она также драматург, поэтесса, автор и исполнитель комедийных импровизаций. Ее перу принадлежат несколько превосходных фантастических рассказов и два более ранних рассказа о Холмсе «Дело косноязычного тенора» (в сборнике «Игра началась») и «Безумие полковника Уорбертона» (в сборнике «Воскрешенный Холмс»).

Крейг Шоу Гарднер – автор комедийных и страшных фантастических историй, серии пародий «Арабские ночи» и романов о веселом чародее Эбенезуме, а также рассказов о Шерлоке Холмсе «Политик, маяк и дрессированный баклан («Воскрешенный Холмс») и «Зловещая ватрушка» («Игра началась»).

Элайн Майетт-Вольски – жительница Фэнвуда, штат Нью-Джерси, и мать известного мастера фантастики Полы Вольски. Ее изящный, хотя и страшный рассказ «Медвежий сад» опубликован в антологии Марвина Кея «Не открывайте эту книгу!».

Патрик Ло Брутто – один из основателей Фонда научной фантастики, а ныне главный редактор издательства «Бэнтам Даблди Делл». Он лауреат престижной премии «Лучший редактор», учрежденной Всемирной конвенцией фантастики. Его юмористические рассказы «Видение» и «Происхождение манекенов» опубликованы, соответственно, в антологиях «Шедевры ужасного и неведомого» и «Не открывайте эту книгу!».

П. С. Ходжелл – автор нескольких удачных фантастических романов, в том числе «Годсток», «Тьма луны» и «Маска ищущего», а также сборника рассказов «Кровь и слоновая кость». Сейчас она работает над продолжением «Айвенго» Вальтера Скотта, преподает в университете Висконсина и живет в продуваемом сквозняками особняке с матерью, тремя кошками и тысячью шестьюстами мотками шерсти, являясь мастером художественной вязки.

Роберта Рогоу работает в детской библиотеке Нью-Джерси. Ее рассказы публиковались в сборниках научной фантастики, антологиях «Ночи Меровингов» и трех собраниях рассказов о Шерлоке Холмсе, изданных «Сент-Мартинс Пресс», которое собирается опубликовать ее первый детективный роман. В издательстве «Парагон» вышла книга Роберты Рогоу «Язык будущего. Руководство по языку научной фантастики».

Шериэнн Луитт обычно работает в жанре научной фантастики, написав восемь книг, последняя из которых «Маска Тора». Она родилась в Нью-Йорке, училась во Франции, завершила образование в Йельском университете, а затем работала два года с группой из Саудовской Аравии. В свободное от путешествий время она живет в Вашингтоне, в компании людей и птиц.

Джей Шекли работала редактором газеты, распределителем рождественской омелы, преподавателем литературного мастерства, женским гипнотерапевтом, художницей и дизайнером юмористических наклеек. Совладелица книжного магазина в Беркли, Калифорния. Ее рассказы публиковались в журналах, а также в антологиях «Дьяволы и демоны», «Не открывайте эту книгу!», «Фантазия и ужас» и «Абсолютная несдержанность».

Н.М. Скотт Шерлок Холмс «Исчезновение лорда Донерли» и другие новые приключения Собрание детективных историй, публикуемых по завещанию доктора Ватсона Новеллы

1 Хавершемская сорока

Первого января 1890 года мы с Холмсом шагали по Бейкер-стрит со стороны Оксфорд-стрит. Зима выдалась холодной, и обледенелые тротуары, кое-как присыпанные сажей, были предательски скользкими. С неба сыпал снег, дул пронизывающий северный ветер. По другой стороне улицы двигался пожилой джентльмен, и мы не без смеха – ибо смех, как известно, помогает согреться – наблюдали, как он, согнувшись, неловко вертит зонтом, пытаясь укрыться от снежной крупы, летящей в лицо. И вдруг ветер рванул с такой силой, что его зонт развалился надвое. Бедняга остался с голой тростью в руке, а купол поднялся в воздух и перелетел улицу на манер гигантской вороны, где упал и заскользил по льду, как на коньках. Холмс радостно бросился следом, догнал беглеца и дважды энергично топнул по нему ногой – словно хотел убить.

– Благодарю вас, сэр, – пропыхтел владелец зонта, торопливо подходя к нам.

– Ваш зонт нужно сдать в починку, – сказал я, – тут неподалеку, на Уимпол-стрит, есть мастерская. Вы знаете, где это?

– Боюсь, мне придется выбросить его, сэр, – ответил мужчина, осматривая гнутые спицы и порванную ткань. – Но я все-таки очень благодарен вашему другу, ибо мне не хотелось бы отвечать в суде за выбитый по вине моего зонта глаз или того хуже. Кстати, джентльмены, кто-нибудь из вас двоих не проживает случайно поблизости?

– Да, мы оба здесь живем. А что вы ищете?

– Я ищу некоего мистера Шерлока Холмса, – сказал он. – Причем я побывал уже по трем адресам, и все впустую. Нигде его нет!

– Что ж, ваши поиски завершились, – улыбнулся я, – ибо по счастливой случайности Шерлок Холмс – это тот самый джентльмен, который обезвредил ваш зонт.

– Слава богу! – с облегчением воскликнул незнакомец. – Мое имя Реджинальд Кэнти, сэр. Я бывший банковский служащий из Суррея.

– Рад познакомиться, мистер Кэнти, – сказал мой друг, поправляя шарф. – Я с готовностью выслушаю вашу историю. Дело, полагаю, важное, раз вы выбрались из дому в такую непогоду. Мы, кстати, живем по номеру 221б.

Снег как раз повалил гуще, так что мы все сели в кеб и поехали к нам домой.

Кэнти оказался довольно приятным человеком. Его сдержанное достоинство выдавало в нем служащего Сити, ставшего слегка циничным и грубоватым за те годы, что ездил на работу в Лондон и обратно. Твердый взгляд ярко-зеленых глаз и квадратный подбородок говорили о решительности и ответственности в деле банковских операций и балансовых отчетов.

Расположившись в креслах у нашего весело горящего камина, мы приготовились услышать, что заставило мистера Кэнти спозаранок покинуть Хавершем, чтобы искать совета моего коллеги.

– Я приехал по поводу ограбления, что произошло в ночь под Новый год, мистер Холмс, – начал он. – Нет, скорее ограблений. К сожалению, было несколько случаев.

– И жертвой одного стали вы, я полагаю?

– Верно. Хуже того – ума не приложу, как вор мог проникнуть ко мне в дом, а потом выбраться незамеченным. И это еще не все. Утром мой сосед Филип Лэм, управляющий банком, сообщил мне, что ограбили и его дом, равно как и дом напротив – принадлежащий брокеру Стэнли Роджерсу.

– Скажите, пожалуйста, что же было украдено?

– Драгоценности, сэр! У моей жены пропала бриллиантовая диадема, ожерелье из рубинов и несколько колец. Удивительно, что мои личные вещи остались целы. У Лэма и Роджерса та же история.

– Вы заявили о краже в полицию?

– О нет – я не хочу, чтобы наши с женой имена трепали в газетах. Поскольку соседи придерживаются сходного мнения, с посторонними мы это не обсуждали. Вчера вечером мы отмечали праздник. В полночь к нам присоединились слуги, чтобы по традиции выпить за наступающий год. Было без малого два часа ночи, когда жена поднялась в спальню, а я задержался, чтобы напомнить Мэттьюсу – это честный и обязательный человек, из самых надежных, что когда-либо служили у нас, – что на одно окно в оранжерее требуется вторая рама. И вдруг моя жена испуганно закричала.

– А где ваша жена хранит драгоценности?

– В чиппендейловском бюро рядом с туалетным столиком.

– И оно было открыто?

– В том-то и дело! Понятно, что леди встревожится, увидев, что ее бюро взломали. Тогда я, несмотря на жгучий холод, решил осмотреть наши владения, помня о том, что накануне выпал снег. И вот, успокоив жену, я оставил с ней горничную, а сам взял Мэттьюса, собак и фонарь, и мы обшарили весь двор и сад, отыскивая следы вора. Могу вам сразу сказать, что снег на стене, огораживающей сад, был не тронут. Отсюда я сделал вывод, что никто и не пытался вскарабкаться на нее.

– Как проницательно с вашей стороны! – заметил мой коллега, и глаза его лукаво блеснули. Он покуривал трубку, глядя на снежную пургу за окном.

– Знаете, мистер Холмс, поскольку я имею слабость к детективным романам, я и подумал: а почему бы не воспользоваться почерпнутыми из литературы знаниями?

– Вот как? Прошу вас, мистер Кэнти, не томите! Какие следы вы обнаружили на земле?

– Минуточку терпения, я как раз собирался об этом рассказать, – сказал отставной банковский служащий, все больше раздуваясь от переполнявшей его важности и не слыша иронии в голосе моего друга, склонного к юмору и лукавым выходкам.

Наверное, он представлял себе, что идет по стопам Эдгара Аллана По и демонстрирует недюжинную интуицию.

– Снегу навалило, я бы сказал, примерно с фут, и наследили – насколько удалось разглядеть – только птицы и собаки. Дорожки в свете луны выглядели так же, как и накануне. Мэттьюс, я полагаю, несколько раз за последние дни ходил по саду, наполняя кормушки для птиц, да бегали собаки. Вот и все. Я обернулся, чтобы оглядеть дом. Окна повсюду были в целости. Если вор воспользовался приставной лестницей, то следов ее не осталось. Наша же длинная стремянка была на месте, и никто как будто ее не трогал.

– Дорогой Ватсон! Судя по рассказу мистера Кэнти, нам предстоит сложное расследование. Злоумышленник, воспользовавшись тем, что хозяева увлечены празднованием Нового года, ограбил три дома, стоящие по соседству. Кстати, мистер Кэнти, вы упомянули, что держите собак?

– Мы все держим собак, – не без удивления ответил наш собеседник. – Мой спаниель поднимает лай при малейшем шорохе во дворе, а Лиззи, шотландский терьер, хоть и более спокойная по характеру, но тоже в долгу не останется. У Стэнли Роджерса есть черный лабрадор, а у Лэма – колли.

– Хавершем находится в графстве Суррей, не так ли? – уточнил Холмс. – Много ли поездов прибывает к вам из Лондона в Новый год?

– Как в любой другой день. Поезда идут каждые полчаса с вокзала Виктория через Кройдон. Впрочем, непогода могла нарушить график движения – знаете, стрелки, возможно, замерзли или пути засыпало снегом.

– Тогда, Ватсон, я предлагаю сначала пообедать – миссис Хадсон приготовила великолепное жаркое из дикой утки, – а затем всем вместе отправиться на вокзал Виктория.

* * *

Мы прибыли в Хавершем в третьем часу. Поезд и впрямь задержался по вине неисправных семафоров и сугробов на рельсах. Кэнти жил в симпатичном тупичке на окраине Хавершема, неподалеку от гостиницы «Лебедь». Соседями Кэнти был народ состоятельный: банковские служащие на пенсии, биржевые брокеры и люди подобных профессий.

Указывая на дома Стэнли Роджерса и Филипа Лэма, Кэнти заметил, что они построены по проекту чудаковатого шведского архитектора Свенсона, чем объясняется особое стилевое однообразие, которое точнее всего можно описать как сочетание континентального и британского Средневековья. Особняк Кэнти, например, спереди напоминал альпийский охотничий домик с круглыми нормандскими башенками по сторонам, а сзади был традиционно тюдоровским: красный кирпич, фахверк и многостворчатые окна. Впрочем, для Англии это не так уж и нелепо, как может показаться на первый взгляд, ибо благодаря туманам и дождям все контрасты смягчаются, а местный ландшафт имеет шанс сойти за склоны тирольских гор, где пасутся стада и бродят олени.

На заснеженном крыльце нас встретили миссис Кэнти и две собаки. Хозяйка проводила нас в большую просторную гостиную, обставленную удобной мебелью, где за каминной решеткой весело горел огонь. Мы подошли к камину и стали греть озябшие руки.

– Спасибо вам, что согласились приехать, – сказала миссис Кэнти. – Мои безделушки, допустим, задорого не продашь, но я к ним очень привязана. А Глория Лэм просто в отчаянии: у нее пропало бриллиантовое кольцо – подарок мужа на помолвку, и рубиновые серьги, что достались ей от матери. Странно, что вор не удостоил вниманием бумажник мистера Кэнти, его золотые часы и запонки. Да и дорогая посуда в соседней комнате осталась на месте.

Улыбнувшись, Холмс раскурил трубку, бросил спичку в камин и стал смотреть на пляшущие языки пламени.

– Я, кажется, догадываюсь, в чем тут дело, сударыня, – сказал он. – Наверное, его интересуют только драгоценные камни.

– Не знаю, что и сказать, мистер Холмс. – Женщина взяла на руки терьера и любовно погладила по голове.

– Наверное, это вор из породы сорок, – предположил я, – они любят все блестящее.

– Да, подходящая характеристика, мой дорогой Ватсон. – Холмс выбил трубку о каминную решетку и повернулся к Реджинальду Кэнти, который сидел у огня и внимательно слушал нашу беседу. У его ног лежал, свернувшись, золотистый спаниель. – Можно мне взять вашу лестницу? На полчаса, не долее.

– Лестницу?

– Ну да. Я хочу взобраться на крышу. А вы, Ватсон, составите мне компанию?

– Разумеется, – ответил я и стал натягивать перчатки.

– Сейчас я велю Мэттьюсу ее принести. – Кэнти позвонил в колокольчик.

– Отлично! Мы начнем с дома вашего соседа Лэма, а затем вернемся к вам.

Трудясь над проектом этого дома, архитектор Свенсон воплощал идею простоты и практичности, и в результате его детище – не в пример дому Кэнти – можно было принять за будку таможенника где-нибудь на швейцарской границе. На крыше помещалась высокая платформа, предназначавшаяся для обсерватории, которую так и не построили по причине дороговизны и протестов со стороны местного населения. Под козырьком на крыльце висели длинные сосульки, в свете нашего фонаря снег блестел, точно шлифованные алмазы, ибо мороз к вечеру крепчал.

Филип Лэм сам открыл нам дверь. Это был высокий жилистый человек в халате и очках, с зачесанными назад седыми волосами. Его выпуклые глаза над большим орлиным носом внимательно уставились на нас.

– Мистер Шерлок Холмс, если не ошибаюсь?

– Именно так, сэр. А это мой коллега, доктор Ватсон. Говорят, ваша супруга тяжело переживает случившееся?

– Не то слово, сэр. Входите, пожалуйста. Жена сейчас в музыкальной комнате, не будем ее беспокоить. Вы, наверное, хотите осмотреть спальню? – Он с подозрением взглянул на Мэттьюса, державшего лестницу.

– В этом нет необходимости, мистер Лэм. Однако мне хотелось бы осмотреть крышу дома. Вы позволите?

– Крышу? – отчего-то изумился Лэм.

– Ну да. Для этой цели ваш сосед мистер Кэнти согласился одолжить нам свою лестницу.

– Неужели вы думаете, мистер Холмс, что вор взобрался ко мне на крышу по стене дома, точно муха или другое насекомое?

– Сомневаюсь, что преступник обладает способностью на время превращаться в муху, однако он несомненно обладает извращенным умом. Кстати, сэр, на вашем месте я бы закрыл дверь. Такой сквозняк, что недолго простудиться и умереть.

Лэм поправил очки, удивленно и неуверенно посмотрел на моего друга и захлопнул дверь. Мы без промедления двинулись на задворки, где Мэттьюс установил у стены лестницу.

– Похоже, мы напрасно это затеяли, Ватсон, – сказал Холмс, поглядев наверх. – Взгляните – снег на карнизе и балках лежит ровным слоем.

– В темноте не разберешь, – заметил я.

– У меня при себе ручной фонарь, сэр, – сказал Мэттьюс, – прихватил на всякий случай.

– Вы просто гений, Мэттьюс! – Холмс взял у него фонарь и стал карабкаться вверх по лестнице.

Когда я наконец я добрался до верха и перелез через парапет, то не сразу сумел разглядеть в темноте склоненную фигуру Холмса, который изучал снег в лупу. Фонарик освещал лишь его орлиный профиль.

– Ввиду отсутствия ватерпаса, Ватсон, скажите мне: что вы думаете о чердачном окне?

– Что тут можно сказать? Створки прилегают неплотно.

– Именно! А рама едва держится в проеме, и выставить ее при помощи стамески не составит труда. Да и раствор, видимо, был плохо приготовлен – смотрите, ведь он крошится.

– Да уж! Благодаря мастерству британских строителей воры-домушники в наши дни могут обойтись без стеклореза – ведь можно легко вынуть целое окно, вместе с рамой и стеклами.

– А затем вставить обратно. Именно таким образом вор и проник в дом, Ватсон. Но я все-таки не понимаю, как ему удалось забраться на крышу.

Вдруг озадаченное лицо Холмса радостно просияло. Он подбежал к парапету, смахнул рукой свежий снег, сгреб что-то в кулак и сунул в карман.

– Ха, Ватсон! А наш парень – не простая сорока-воровка.

– Пора бы подрезать ему крылышки, – пробормотал я.

– Да, давайте спустимся и поищем его гнездо, ибо я уверен, что пропавшие драгоценности находятся там.

Когда мы спустились на землю, Мэттьюс убрал лестницу, и мы все вернулись в дом Кэнти, где хозяева и их собаки с нетерпением ожидали нас.

– Вы знакомы с полковником Брэдсток-Хьюмом? – Холмс протянул к огню озябшие руки.

Кэнти помолчал, задумчиво раскуривая сигару.

– Вы имеете в виду того инженера, что руководил строительством моста в Линхэме?

– Да, его самого.

– Нет, лично не знаком, хотя он местная знаменитость. Он живет в Рэдстоне, в старом поместье Комптон-Холл. Это несколько остановок на поезде от Хавершема.

– Понятно. Мне хотелось бы навестить этого полковника Брэдсток-Хьюма.

– Боюсь, что вы не застанете его дома, мистер Холмс. Он уехал в Тунис строить какую-то дамбу.

– А в Рэдстон часто ходят поезда?

– Каждый час до полуночи, но я уверяю вас, мистер Холмс, что вы только зря потратите время, ибо согласно «Суррей газетт», полковник будет в отъезде еще несколько недель.

Когда мы прибыли на станцию, поезд в Рэдстон стоял у платформы. Мы едва успели купить билеты и сесть в вагон, как поезд тронулся.

– Ради бога, Холмс, – сказал я, когда мы закурили, – объясните, при чем здесь полковник Брэдсток-Хьюм. Или вы полагаете, что преступник прячет награбленное у него в поместье? Если это так, то будь я проклят, если понимаю, как вы до такого додумались.

– Меня интересует сам полковник, Ватсон. Он заядлый спортсмен. Помнится, я даже читал о его достижениях в «Телеграф».

– Неужели он разорился и вынужден заниматься грабежами? За свой ночной улов он сможет выручить всего несколько сотен фунтов – да и то, если повезет.

– О нет, он вполне состоятельный человек.

– В таком случае каковы же его мотивы?

– Элементарно, мой дорогой Ватсон. Полковник решил, что сможет совершить идеальное преступление и остаться безнаказанным. Однако напрасно он на это надеется!

Выйдя на станции Рэдстон, мы первым делом узнали у носильщика, как добраться до Комптон-Холла. Он указал нам дорогу, уходившую вниз с крутого холма, точно белая блестящая лента. Все вокруг оледенело, над заиндевевшими тротуарами застыли изогнувшиеся под тяжестью снега деревья. У подножия холма мы увидели большой загородный дом – частично скрытый за деревьями, – чьи фронтоны мягко поблескивали в свете луны. Это и был Комптон-Холл – резиденция полковника Брэдсток-Хьюма.

Мы отворили калитку и двинулись по аллее к дому. Тут же впереди вспыхнул свет, и на крыльце возникла темная фигура человека, державшего над головой фонарь. В лесу за парком закричала сова, раздался тихий свист, и я инстинктивно выхватил револьвер, который всегда ношу с собой после службы в армии, ибо из темноты на нас неожиданно выскочили два огромных свирепых добермана.

– Ко мне, Рекс! – хрипло позвал человек на крыльце. – И ты, Солтер! Ко мне, сейчас же!

Собаки послушно затрусили на зов хозяина, без сомнения обрадовавшись возможности не связываться с чужаками.

– Эй, вы там! – закричал человек, явно имея в виду меня. – Вы нарушили границы частных владений. Немедленно уходите и уводите с собой вашего спутника.

– Полагаю, я имею честь разговаривать с полковником Брэдсток-Хьюмом, владельцем имения? – как ни в чем не бывало осведомился Холмс.

Полковник, помедлив, грузно шагнул скрыльца нам навстречу. Собаки крутились у его ног, зыркая злыми блестящими глазами.

– Прошу прощения, джентльмены, – он протянул руку, – сначала я принял вас за грабителей, что покушаются на мое имущество. Однако я вижу вас впервые в жизни. Вы, наверное, насчет стамбульского контракта?

– Нет, мы пришли выяснить кое-что в связи с ограблением в Хавершеме, – без обиняков заявил Холмс.

Инженер буквально открыл рот от удивления. Он постоял, глядя себе под ноги, а потом еле слышно пробормотал:

– Значит, вы из полиции?

Холмс нарочно медлил с ответом, лишь язвительно улыбался, позволяя Брэдсток-Хьюму помучиться от страха и сознания своей преступной тайны. По истечении некоторого времени он ответил:

– Нет!

На лице инженера отразилось огромное облегчение.

– Сегодня чертовски холодно, – сказал он, – идемте, погреемся у огня.

Мы поднялись на крыльцо по заснеженным ступеням, вошли в дом и попали в просторную теплую комнату, обшитую дубовыми панелями, где стоял терпкий сигарный дух. На столе лежали разнообразные схемы и чертежи, нужные хозяину в работе. Осторожно ступая среди рулонов чертежной бумаги, справочников и прочих предметов, что валялись на полу, мы добрались до камина и уселись на стулья по обе его стороны. Полковник налил нам виски с содовой и расположился в кресле против огня, а собаки легли у его ног.

– Как видите, джентльмены, – начал он, – я увлекаюсь сборкой разнообразных механизмов. – В стеклянных шкафах у стен и впрямь можно было видеть какие-то модели. – У меня есть работающие копии первого американского локомотива и пожарной машины. Я собираю их своими руками и демонстрирую на выставках. Опустите в щель один пенни, и колеса завертятся, а поршневой шток начнет двигаться вперед-назад.

Рекс и Солтер лежали, растянувшись на большом турецком ковре, и смотрели на хозяина мрачными глазами, поблескивающими в свете пламени.

– Весьма оригинально, – заметил Холмс, – но у меня нет при себе мелочи. Кроме того, в настоящий момент меня занимают более важные дела.

– А как вас зовут? – спросил полковник.

– Я Шерлок Холмс, а это мой коллега доктор Ватсон.

– Хотелось бы знать, мистер Холмс, зачем вам понадобилось приезжать ко мне в эту морозную ночь и тратить свое – да и мое – время на обсуждение краж в Хавершеме.

– Краж? Разве я упоминал о кражах? Я говорил об одной, – лукаво улыбнулся Холмс.

– Ах да, я прочитал что-то в «Ист Суррей кроникл», – отмахнулся полковник.

– А разве не в «Суррей газетт»?

– Да, конечно!

– Что ж, весьма странно, потому что это происшествие намеренно держат в секрете, и ни один газетчик пока не в курсе случившегося. Давайте не будем ходить вокруг да около, полковник Брэдсток-Хьюм. Я приехал в Комптон-Холл, потому что знаю, что вы вор, – ладно уж, признайтесь. Вы уже совершили роковую ошибку, и вам не отвертеться.

– Глупости! – воскликнул полковник с раздражением, но ничего другого сказать не успел, потому что Холмс поднял руку, отметая все его возражения:

– У меня есть улика, которая полностью вас изобличает!

Он встал, подошел к полковнику, вынул что-то из кармана и показал. На ладони у него лежал бурый ком мокрого песка. Холмс стал осторожно просеивать песок меж пальцев, делая дорожку на подлокотнике кресла, в котором сидел Брэдсток-Хьюм.

– Отличный балласт, не правда ли, полковник?

Бравый солдат побледнел и вжался в кресло.

– Один из ваших мешков, наверное, прохудился, когда вы совершали посадку на площадку для обсерватории. Подойдите сюда, Ватсон, я хочу вам кое-что показать.

Холмс вглядывался в темноту за окном. Я встал, подошел к окну и тоже стал вглядываться. В парке позади дома я с удивлением рассмотрел воздушный шар – тугие канаты удерживали его на крючьях, вбитых в землю, а из корзины свешивались мешки с песком.

– Потрясающе! Будь сейчас жив Чарли Пис, он сыграл бы для вас на скрипке, полковник!

– Я рад, что смог доставить вам такое удовольствие, мистер Холмс. Похоже, моя маленькая воздухоплавательная вылазка закончилась неудачей, но будь я проклят, если не встретил в вас равного себе. Скажите, сэр, мне готовиться к переезду в тюрьму или мы сможем договориться? Я бы возместил вам все расходы. Я достаточно состоятельный человек и не обижу ни вас, ни вашего друга.

– В этом нет необходимости, полковник. Насколько я понимаю, вы знакомы со скандинавским архитектором Фредериком Свенсоном?

– Понимаю, куда вы клоните, мистер Холмс. Да, он порой просит у меня совета, когда возникают проблемы с осуществлением его сложных и дерзких по стилю проектов.

– Насколько я помню, вы сотрудничали с ним при возведении оперного театра в Хельсинки, который потом много критиковали.

– У Фреди есть бунгало в западной части озера Утсйоки, и когда мы работали над проектом театра, он пригласил меня там остановиться, зная, что я обожаю финскую баню. И вот однажды, вылив ведро воды на раскаленные камни, он и спрашивает: «Ты слышал о моих проектах в Хавершеме?» Я говорю, что живу по соседству и читал об этом в местной прессе. Тут-то он и похвастался, что три дома, которые он проектировал, построены так, что вору туда забраться невозможно, ибо он применил там особую конструкцию ставен, замков и запоров, изготовленных по его чертежам. Я возразил тогда, что не стоит недооценивать изобретательность английских преступников, чей девиз «Было бы желание, а возможность найдется», и, будучи закоренелым честолюбцем, увидел в этом достойный вызов. Мы заключили пари, причем он предложил очень высокую ставку, утверждая, что никто не сможет обворовать эти дома. И я приступил к подготовке.

Первым делом я съездил в Гилдфорд, где находится фирма «Уайт и Перри», что устанавливала эти замки и ставни, и получил кое-какую информацию. Перри, кстати, мой сосед. Мы сели с ним, раскурили трубочки, он показал мне планы и признался, что из экономии и желания получить выгоду строители – помимо всего прочего – не сделали ставни на чердачные окна, да и рамы, насколько он помнит, установлены кое-как. По его словам, при такой высоте зданий это не имеет значения. Но как потом оказалось, это обстоятельство вкупе с пологой крышей и наличием платформы для обсерватории значительно облегчило мою задачу.

Понятно, что Свенсону не хотелось расставаться с деньгами, и потому он поставил два практически невыполнимых условия: кража должна состояться в то время, когда хозяева находятся дома, и обворовать необходимо все три дома разом. Чем больше я думал об этом, тем меньше надежд у меня оставалось, и, наконец, мне пришло в голову использовать мой воздушный шар. Воздухоплавание всегда было моей страстью, и я решил, что попытаюсь, пролетев над вершинами деревьев, сесть на платформу для обсерватории, а затем переберусь на соседние крыши. И вот в конце декабря я телеграфировал Свенсону, приглашая его к себе на Новый год, дабы он сопровождал меня в моей преступной вылазке и воочию наблюдал все мои действия. А сегодня утром он уехал – поджав хвост, поскольку в результате своего проигрыша лишился семи сотен фунтов! Но зато приобрел большое уважение к англичанам, коего не ведал ранее.

– Полагаю, вы собирались повторить свою вылазку, чтобы вернуть похищенные драгоценности?

– Не совсем так. Если бы я снова поднялся в воздух, это стало бы моим сотым полетом, и из некоторого суеверия я решил не рисковать, но приземлиться на лугу неподалеку от нужной мне улицы и идти туда пешком. Три свертка с украшениями я хотел оставить на пороге каждого дома, чтобы утром их обнаружили владелицы.

– Пусть я восхищен вашей отвагой и находчивостью в стремлении совершить идеальное преступление, но ваша черствость и пренебрежение чувствами других людей просто возмутительны.

– Выходит, вы сдадите меня в полицию, мистер Холмс? – Полковник помрачнел, впервые, наверное, осознав всю серьезность своего положения.

– Нет, но вам придется объясниться, когда мы вернемся в Хавершем, потому что дамы, и только они вольны казнить вас или миловать, полковник Брэдсток-Хьюм!

– Что ж, очень хорошо, – нахмурился он, – я согласен предстать перед судьями в чепцах, ведь такой суд куда лучше официального.

– Возврат похищенных драгоценностей, а также щедрое пожертвование в любимую благотворительную организацию, возможно, заставят их смилостивиться. Разумеется, мы с доктором Ватсоном лично препроводим вас на слушание вашего дела.

Полковник, кажется, повеселел.

– Давайте лучше поедем на поезде. Следующий отходит через десять минут.

– На поезде! – язвительно повторил Холмс. – Вы меня разочаровываете.

– Ах, вы желаете с высоты полюбоваться этим старым торговым городишком? – добродушно рассмеялся полковник. – Что ж, ничто не сравнится с полетом на воздушном шаре. Кстати, эффект, который оказывает воздухоплавание на организм человека, в особенности благоприятен для органов пищеварения, доктор Ватсон!

Мы забрались в корзину, поднялись в воздух и четверть часа плыли в воздушных потоках, пока не настало время спускаться. Когда мы приземлились на лугу, мне стало жаль, что наш полет завершился так скоро, ибо вид, что открывался с высоты на суррейские холмы с ночными огоньками, горевшими точно алмазы, был поистине великолепен.

2 Хирург-ловелас

В десятых числах ноября 1895 года я неожиданно повстречал своего друга Шерлока Холмса, которого не видел уже давно. Мы оба оказались на концерте из произведений Мендельсона, проходившем в зале Уигмор-Холл. Холмс сидел прямо за моей спиной. Похлопав меня по плечу, он в самых теплых выражениях предложил мне на три дня передать практику в Паддингтоне одному из коллег и переехать на Бейкер-стрит, потому что ему требуется помощь.

Погода той осенью была особенно мерзкая и туман густой как никогда. Улицы города накрыла темная, непроницаемая пелена, опасная для жизни и здоровья горожан. Как раз в то утро я осматривал одного беднягу – клерка с Треднидл-стрит, – который получил серьезные увечья, угодив под колеса экипажа. Причем случилось это в каких-то ста ярдах от моего порога.

На следующий день я снова сидел у камина в знакомой уютной комнате на Бейкер-стрит и покуривал трубочку. Я уже знал, что мой коллега с головой поглощен расследованием недавних преступлений, которые шокировали весь Лондон. Он указал мне на стопку смятых утренних газет, убрал с каминной полки свою персидскую туфлю и набил трубку табаком.

– Дорогой Ватсон, вы, разумеется, успели прочитать газеты. И что вы на это скажете?

– Могу сказать, что это просто чудовищно, – ответил я. – Однако меня возмущает, что по прихоти издателей с Флит-стрит, желающих увеличить тиражи, к этому маньяку приклеилась кличка Хирург-ловелас.

– Что ж, у человека вашей профессии подобные прозвища должны вызывать раздражение, – поддержал меня Холмс. – Тем не менее оно подходит ему как нельзя лучше! Если вы помните, первой его жертвой стала мисс Аделина Пардоу, фрейлина графини Роксбро – этой старой деспотичной законодательницы моды. В ее салоне на Чейн-Уолк кого только не повстречаешь – у нее собирается весь цвет лондонского общества, и мне кажется, что особенно любят наезжать к ней поэты и литераторы всех мастей. Ну так вот, проведя вечер с подругой – дебютанткой Люсиндой Уэллс, которая живет в прекрасных апартаментах на Слоун-стрит в Белгрейвии, – мисс Пардоу решила прогуляться по набережной Челси. Было уже темно, к тому же спустился туман, одним словом, далеко она не ушла. Кто-то подскочил сзади и прижал к ее лицу носовой платок. По словам самой мисс Пардоу – а перед смертью она успела дать показания, – она почувствовала резкий, удушающий запах. В первое мгновение ей стало дурно, но затем ее охватила эйфория, и она даже стала напевать какую-то популярную мелодию, слышанную в мюзик-холле.

Я невольно рассмеялся:

– Да, известны случаи, когда женщины пели под наркозом на операционном столе. Эфир или хлороформ способны вызвать эйфорию. А что до мисс Пардоу, то на рассвете ее нашел констебль – лежащей без сознания на скамейке у Кингс-Роуд. Оказалось, что ей ампутировали ногу! Причем обрубок был профессионально забинтован, а сверху надета шелковая подвязка – из тех, что джентльмен может подарить подруге или любовнице.

– Однако согласно заявлению ее личного врача, у нее не было проблем с ногами. Кровообращение было в норме. Он утверждал, что ни опухолей, ни повреждений, ни гангрены или дефектов костной или других тканей ему наблюдать не приходилось. Попросту говоря, мой дорогой Ватсон, ей отрезали ногу за здорово живешь! В то же утро она скончалась – ее хрупкое тело не справилось с шоком и потерей крови. Больница направила соответствующее уведомление в Скотленд-Ярд. Неизвестно, где производилась ампутация, но осуществлявший вскрытие судебно-медицинский эксперт высказался в том духе, что работа высший класс.

– Может быть, это проделки какого-нибудь студента-медика? – спросил я.

– Все может быть. – Холмс зажег трубку и вытянул ноги к очагу. – Так или иначе, следующей жертвой опять стала фигура заметная – не кто иная, как леди Стокер-Брант, дальняя родственница королевы и вдова знаменитого альпиниста и военного историка генерал-майора сэра Джеймса Артура Стокер-Бранта. По странному стечению обстоятельств она также проживает на Чейн-Уолк! Но сейчас она лежит в больнице Святого Георгия, потому что ее изувечили так же, как и ее предшественницу! Не найдется ли у вас пары свободных часов, Ватсон? Если вы не прочь, предлагаю съездить в больницу и поговорить с ней.

* * *

Когда мы вошли, в палате находились личные врачи леди Стокер-Брант – сэр Артур Ньютон и доктор Периголд-Макфарлен. Мой коллега – невзирая на обстоятельства – не пренебрег этикетом и приветствовал знатную даму, как принято при дворе. Вытянувшись перед ней по стойке смирно, он снял шляпу и коротко поклонился. Затем он сел на стул у ее кровати, чтобы задать ей несколько вопросов.

– Скажите, пожалуйста, почему вы шли по набережной в столь поздний час?

– Потому что мне хотелось подышать свежим воздухом, сэр! Таков мой обычай. Хорошо, что я живу у реки.

– Но вам было известно о преступлении, которое произошло несколькими днями ранее именно на этом участке набережной?

– Графиня Роксбро, дом которой находится по соседству, упоминала о нем в нашем разговоре, но я лично не знакома с этой Аделиной Пардоу.

– Вам не было страшно?

– Ничуть!

– И вы отправились на прогулку одна?

Леди Стокер-Брант кивнула.

– Мистер Холмс, мне никогда не приходило в голову, что этот Хирург-ловелас – или как его там – может питать интерес к людям моего класса, – без обиняков заявила она, гордая своим титулом и положением в обществе. – Слуги – это другое дело, мистер Холмс! – Едва ли фрейлины представляют низшее сословие, но мой друг, понятно, предпочел с ней не спорить. – Знаете, в темноте и тумане было очень плохо видно. Я пересекла Гросвенор-Роуд и пошла по набережной. Все случилось не далее чем в ста футах от моего дома. Помню, на мосту Баттерси горели огни, мимо проплывала баржа – и там горел сигнальный фонарь. Я все время смотрела на реку.

– Вы не слышали чего-нибудь подозрительного? Шаги, например? – спросил я.

Леди Стокер-Брант обратила на меня проницательный взгляд своих фиалковых глаз, и я ощутил трепет, какой способны вызвать в собеседнике лишь представители старой аристократии.

– Я слышала голос… Это был мужчина… Кокни!

Холмс, который во время разговора едва сдерживался, чтобы не рассмеяться, тут не выдержал и усмехнулся:

– Ну да, конечно! Кто же, если не кокни! – Он хлопнул себя по колену.

– Я рада, что вас позабавили мои слова, мистер Холмс! – холодно заявила леди Стокер-Брант. – Кроме того, я расслышала имя Генри Грей или что-то в этом роде. Я точно не помню, но мне кажется, что это было, когда я переходила дорогу. – Она вздохнула и приложила ко лбу платок, смоченный одеколоном.

Холмс вскочил, подхватил свою шляпу и раскланялся:

– Премного благодарен, ваша светлость! Идемте, Ватсон, пора приниматься за дело.

– Поймайте этого злодея, мистер Холмс, – на удивление бесстрастно попросила леди Стокер-Брант. – Сейчас мне колют морфий, оберегая мои нервы, но ведь я понимаю, что до конца жизни обречена ездить на инвалидном кресле или ковылять на костылях. Я этого не переживу!

Мы тряслись в тарахтящем кебе по Слоун-стрит, вдоль сплошных фасадов из красного кирпича, скрытых сейчас за бурым туманом, и вяло переговаривались.

– Мы хотя бы знаем, что это кокни, – заметил я.

Холмс глядел в окно, по-детски подтянув колени к подбородку. Однако мысли его были заняты вовсе не уличным движением.

– Сомневаюсь. Дабы изобразить выговор кокни, особые способности не требуются, Ватсон! – Сказав так, он надолго замолчал.

А я мрачно думал о том, что по вине этого извращенца доверие общества к людям нашей профессии, в котором мы всегда так нуждаемся, теперь надолго подорвано!

Выйдя на углу Флуд-стрит, мы перешли на другую сторону и последовали по маршруту леди Стокер-Брант. Оказалось, что у реки туман рассеивается. Впереди открылась приятная перспектива Чейн-Уолк. Особенность этого района такова, что хозяева каждого из милых особнячков могут наслаждаться уединением, живя при этом почти в центре города. Окна уютно светились в свете газовых фонарей. Слева протекала Темза, впереди высился мост Баттерси, вдоль противоположного берега тянулись складские ряды, у причалов сновали торговые суда с грузами. А за мостом открывался более широкий участок реки, где на мелководье стояла парусная баржа и множество плавучих домиков, один из которых привлек внимание моего друга. Он вскочил на парапет набережной и стал пристально разглядывать заинтересовавший его предмет. Вдруг его губы скривились в улыбке, он мрачно усмехнулся и воскликнул:

– А ведь это рифма! – Спрыгнув на землю, Холмс распорядился: – Стойте здесь, я скоро вернусь.

Затем он сбежал по ступеням к воде и, прыгая с камня на камень, добрался до судна, чтобы взглянуть на него поближе.

Должен сказать, что этот плавучий дом представлял собой унылое зрелище, ибо весь его корпус, выкрашенный белой краской, некогда, должно быть, блестящий и нарядный, теперь был изъеден ржавчиной и покрыт водорослями. На крыше кабины торчала простая дымовая труба. Словом, при взгляде на это сооружение невольно возникал недоуменный вопрос: что это – дом или лодка?

Я зажег сигарету и стал смотреть на стальной барк, что грациозно скользил мимо в сопровождении флотилии, которую составляли баржи и шаланды.

– Да там, кажется, давно никто не живет, – сказал Холмс, возвращаясь на набережную. – А вы видите название?

– Ну да, «Пендрил Гей», – ответил я.

– И что из этого следует?

– По-моему, ничего особенного. Лодку, наверное, назвали в честь некоей птицы, что встречается в местных болотах. Чтобы узнать точнее, необходимо проконсультироваться у специалиста по пернатой дичи, – шутливо отвечал я.

– А вам не кажется, Ватсон, что «Пендрил Гей» звучит почти как Генри Грей?

– Ну да, некоторое звуковое сходство имеется, – согласился я.

– Скажете тоже – некоторое звуковое сходство! – воскликнул Холмс, ударяя тростью о землю. – Да ведь на слух и не различишь! Спутать их проще простого. Вот, взгляните. – Он сунул мне в руки листок, вырванный из блокнота. – Я переписал объявление о продаже, что висит на двери кабины.

Я расправил листок и прочел:

– «Продается лодка «Пендрил Гей». С просьбами о сдаче внаем не обращаться. Владелец в настоящее время проживает во Франции. Для справок: Александр Лавсэй и К°, нотариус. Хай-стрит, 29, Баттерси. Июль 1893 г.».

– А сейчас уже 1895-й. Видимо, покупателей так и не нашлось. Лодку, похоже, изредка подкрашивают и смолят, но в общем она постепенно разрушается, стоя на приколе. Думаю, владелец с нотариусом давно о ней забыли.

Теперь мы вдвоем спустились на заболоченный берег и поднялись на борт.

Пока я оглядывал иллюминаторы и световой люк на крыше, ища способ пробраться внутрь, Холмс, обладающий криминальным талантом, быстро решил проблему.

– А замок-то недавно меняли, Ватсон, – заметил он, вынимая из кармана перочинный нож и вставляя его в замочную скважину.

Раздался щелчок пружины, дверь на шарнирах откатилась, и мы осторожно спустились по приставной лестнице вниз, где густо пахло смесью мыла, керосина и табака.

Обстановка оказалась весьма скромной. У стен, обитых деревом, располагались мягкие откидные сиденья. В дальнем конце помещения была печь с трубой и складной столик для умывальных принадлежностей, а посередине стоял длинный стол под керосиновой лампой. Заметив, что одна из деревянных панелей стены сдвинулась, я попробовал снять ее, и мне это удалось. В стене обнаружилась ниша.

Холмс, который ворошил тростью серую золу в печи, оставил свое занятие и подошел ко мне. Надо сказать, что я не менее своего коллеги надеялся обнаружить что-нибудь ценное в плане расследования, но этой находке я не обрадовался, а ужаснулся, ибо увидел хирургическую пилу, которую Холмс осторожно вынул из тайника, стараясь не задеть острого зубчатого лезвия. В тусклом свете, проникавшем в кабину через люк на крыше, на ручке из панциря черепахи явственно читалась золотая буква «М». Когда я сунул руку в нишу, чтобы проверить, нет ли там еще чего-нибудь, то нащупал картонную коробку без крышки. Внутри лежало несколько скальпелей, бинты и иглы.

– Мы, кажется, забрели в его логово, – поежился я.

Сложив все обратно и вернув на место панель, мы напоследок еще раз огляделись и поспешили оставить «Пендрил Гей», пристанище безумца, проводящего тут свои жуткие опыты.

– Что нам теперь делать, Холмс? – спросил я.

– Ваша старая адресная книга оказалась бесценной, Ватсон, ибо я нашел там всех врачей, живущих либо имеющих практику близ набережной. Среди них числятся, насколько я помню, доктор Минтон, доктор Мэдден и доктор Малбери. Я взял на себя смелость составить список.

– Так нам предстоит обойти весь Челси? – удивился я, чувствуя, что меня совсем не увлекает такая перспектива.

– Знаю, что это нелегко, но надеюсь, нам повезет и круг подозреваемых быстро сузится! – отвечал Холмс.

К шести часам вечера мы посетили не менее чем десять адресов, навестив в том числе доктора Митчелла, доктора Джозефа Монтегю (который оказался доктором философии!), доктора Персиваля Мэддена и доктора Джулиуса Марша, но никто из них не вызывал подозрений. Признаюсь, к тому времени я порядком утомился от этой бесполезной, как мне представлялось, затеи и мечтал только добраться до Бейкер-стрит и вкусно поужинать в уютной обстановке.

Очередной адрес привел нас к красивому георгианскому особняку с белым оштукатуренным фасадом, подъемными окнами и черными чугунными перилами. Дом на Элм-Парк-Роуд принадлежал доктору Теодору Морфиусу, консультанту Королевского лондонского госпиталя и кандидату в члены парламента.

Когда Холмс позвонил, дверь открыла экономка – полногрудая женщина по фамилии Стивенс.

– Доктор Морфиус сейчас в больнице на консультации, – сказала она, – и вернется не скоро.

– А вы не могли бы припомнить, где был доктор Морфиус в прошлую среду примерно с девяти до двенадцати часов вечера? – спросил Холмс.

– Нет ничего проще, – раздался голос из глубины прихожей, и на крыльцо вышел высокий смазливый молодой человек в щегольском сюртуке, бриджах и гетрах.

Его сигарета распространяла в воздухе экзотический аромат. Мне показалось, что он поглядывает на нас с высокомерием или даже пренебрежением. Неторопливо затянувшись, он облокотился о перила и продолжил:

– Во второй половине дня доктор Морфиус работал у себя в кабинете, а вечером отправился в клуб «Беркли». Адрес, я полагаю, вам известен. Доброй ночи, господа!

Холмс повернулся было, чтобы уйти, но внезапно передумал, остановился и холодно произнес:

– Я смотрю, вы не позаботились почистить туфли. Вы, наверное, лакей доктора Морфиуса?

Молодой человек, по-видимому жестоко оскорбленный этим предположением, сжал кулаки и со злостью выкрикнул:

– Да как вы смеете разговаривать со мной в подобном тоне? К вашему сведению, я сын доктора Морфиуса! А теперь прошу вас немедленно удалиться, иначе я спущу собак!

Мы поняли, что наш визит окончен и результат его – мое раздраженное ворчанье.

– Задать бы этому наглецу хорошую трепку, – говорил я, ища в карманах пальто сигару, когда мы шли по Элм-Парк-Роуд.

– А вы, кстати, заметили, какой марки сигареты он курит? – спросил мой друг.

– Какие-то турецкие – больно запах необычный.

– Нет, это египетские, марка «Сотня». Они продаются только в одной табачной лавке – у Луиса, что на Бродвее в Вестминстере. И они стоят того, чтобы ездить за ними в такую даль.

Мы остановились под фонарем, я закурил сигару, а Холмс достал из кармана окурок, который выудил из печи в «Пендрил Гей».

– Взгляните, – сказал он, поднося окурок к свету. – Что вы на это скажете?

– Неужели это сигарета той самой марки?

– Нет, я о другом. Вы не обратили внимания, как он держит сигарету? Я, например, заметил, что он нервно царапает бумагу ногтем, а здесь – посмотрите – такие же отметины.

– Поразительная наблюдательность! – воскликнул я.

– Полагаю, мы должны сообщить об этом инспектору Лестрейду – пусть запрашивает ордер на обыск в доме.

– Но для обыска необходимы веские улики, – заметил я, зябко потирая руки, ибо к ночи сильно похолодало.

– У меня они есть, Ватсон! – заявил Холмс. – Можете не сомневаться.

С этими словами он остановил кеб и велел извозчику ехать на ближайший телеграф, откуда мы послали телеграмму в полицию.

В восьмом часу инспектор Лестрейд ждал нас у ресторана «Бертрандс» на Кингс-Роуд. Несмотря на ордер в кармане, он заметно нервничал в ожидании того момента, когда предстоит им воспользоваться, ибо разрешение на обыск досталось ему немалой кровью. В Скотленд-Ярде восприняли его просьбу без энтузиазма. Сэр Фрэнк Ладлэм, заместитель начальника полиции, сначала ответил отказом, напомнив, что доктор Морфиус – светило медицины и член Медицинского совета Великобритании. Прочие прямо говорили, что опасаются политических последствий или боятся за свою карьеру. Одним словом, у Морфиуса-старшего имелись очень влиятельные друзья, но авторитет, коим пользовался в полиции Шерлок Холмс, в конце концов сыграл решающую роль.

– Этот человек весьма знаменит, к тому же будущий политик, – сказал Лестрейд.

– К сожалению, преступность не ведает социальных границ, инспектор. Убийства совершают как богатые, так и бедные. А вы хотите быстрее покончить с этим делом?

– Разумеется.

– Тогда выполняйте мои указания, которые вы получили в телеграмме.

– Вы утверждаете, что вам известна личность убийцы по прозвищу Хирург-ловелас, мистер Холмс?

– Именно так.

– А чем вы это докажете?

– Доказательства находятся в доме, так что давайте не будем попусту терять время, а поспешим отыскать их!

Мы сели в кеб и поехали на Элм-Парк-Роуд. На этот раз дверь нам открыл малый по фамилии Уитти – личный секретарь доктора.

– Я детектив из Скотленд-Ярда, и у меня ордер на обыск этого домовладения, – строго объявил ему Лестрейд. – Доктор Морфиус у себя?

Оставив на крыльце констебля, Лестрейд потребовал, чтобы секретарь проводил его к хозяину, а Холмс тем временем побежал по лестнице наверх, где велел одной из горничных показать ему комнату Морфиуса-младшего. Я, конечно, не отставал.

С порога наше внимание привлекла массивная каминная полка, заваленная игрушками, что обычно тешат мужскую гордость: сабли, охотничьи ружья и доспехи. Над зеркалом помещались вырезанные из дуба фигуры героев греческой мифологии. Модные гардины и тюлевые занавески обрамляли большие окна. Вход в ванную комнату был выполнен в виде изящной арки.

Горничная за дверью едва не рыдала. Холмс сначала рассмотрел коллекцию на каминной полке, а затем с явным удовольствием полез под диван, служивший юному джентльмену местом для ночного отдыха. Там он нашел то, что искал, ибо среди крикетных бит и другого спортивного инвентаря обнаружилось несколько кожаных чемоданчиков. Прихватив самый большой, Холмс поспешил вниз.

В гостиной сгустились тучи. Лестрейд строго и даже грубо запретил кому-либо выходить из комнаты, и, судя по ядовитым взглядам в сторону доктора Морфиуса, именно его он и считал главным преступником.

Доктор открыл свой золотой репетир, и сразу же часы на камине пробили полчаса. Это был старейшина нашей гильдии, обладающий гладстоновской энергией и выдержкой, прежде времени поседевший от забот, которые сопутствовали его высокому положению, и без пяти минут член парламента, ступающий на скользкий путь политической славы.

– Что все это значит, сэр? – взорвался он, потеряв терпение. – По какому праву вы вторглись в мой дом?

Юный джентльмен стоял за спиной отца с невозмутимым видом, будто все происходящее его не касается, и прихорашивался – он поправил воротник, слегка ослабил галстук и стряхнул пылинки с рукава.

– Повторяю, сэр! Что означает это возмутительное вторжение? – Морфиус грохнул кулаком по столу. Упала, звеня, серебряная ваза, в страхе задрожал графин с портвейном. – Предупреждаю вас, что мой секретарь готов выехать в Скотленд-Ярд в моем личном экипаже и привезти сюда начальника полиции, дабы он объяснил мне, что происходит.

– Прошу прощения за причиненное беспокойство. – Холмс элегантно поклонился и отвел в сторону Лестрейда.

Они некоторое время перешептывались, а затем инспектор сурово проговорил, обращаясь к Морфиусу-младшему:

– Мой долг сообщить вам, что вы арестованы по обвинению в убийстве Аделины Пардоу, фрейлины графини Роксбро, а также покушении на убийство леди Стокер-Брант, родственницы ее величества королевы.

Морфиус-старший, человек чести и джентльмен, мрачным взглядом уставился на сына:

– Что ты натворил? Если ты невиновен, скажи мне прямо, что эти ужасные обвинения предъявлены тебе по ошибке.

Не успел молодой человек заговорить, как Холмс продемонстрировал чемоданчик, найденный на верху.

– Вы знаете, что это? – спросил он Морфиуса-старшего.

– Знаю, – вздохнул доктор. – Это мой старый чемодан для инструментов. У меня таких несколько – я храню их в память о годах учения в Бартсе. Из чистой сентиментальности, если хотите. – Он взял у Холмса чемодан и открыл крышку. – Здесь моя старая хирургическая пила с красивой черепаховой ручкой, видите…

В чемодане было пусто.

– Вижу, что вашей пилы нет на месте, доктор Морфиус. И мне кажется, я знаю, где она.

– Но откуда у вас этот чемодан? – с тревогой спросил доктор.

– Я вытащил его из-под дивана в комнате вашего сына, а заодно еще кое-что интересное. Вот шелковая подвязка с кружевными оборками. Примечательно, что точно такая есть у леди Стокер-Брант, а еще одну получила незадолго до смерти Аделина Пардоу – в подарок от неизвестного поклонника.

Морфиус-младший взял из коробки на каминной полке египетскую сигарету и закурил.

– Отец, мне, наверное, следует поехать с этими джентльменами в Скотленд-Ярд, – произнес он после пары затяжек. – Там и разберемся. А ты не мог бы сообщить мистеру Джорджу Луису, что мне могут понадобиться его услуги?

– Я сейчас же отправлю к нему секретаря, – хмуро пообещал доктор.

– Что ж, тогда давай расстанемся друзьями?

Но доктор словно не замечал протянутой руки молодого человека. Вместо этого он обратился к Холмсу:

– Мой адвокат свяжется с вами утром, сэр. Мой сын ни в чем не виноват!

– Боюсь, что ваш голос и жесты выдают ваши истинные чувства по этому поводу, – усмехнулся Холмс.

– Я очень занят, господа, меня ждет срочная корреспонденция, – невпопад ответил доктор Морфиус. – Прошу вас немедленно покинуть мой дом.

* * *

Судебные заседания в Олд-Бейли продолжались три недели. Джонатан Морфиус, студент медицинского факультета Кембриджского университета, был приговорен к смерти через повешение за убийство Аделины Пардоу и нанесение жестоких увечий леди Стокер-Брант. Утром накануне казни мы получили записку от мистера Джорджа Луиса, адвоката, с просьбой навестить его подопечного в тюрьме Пентонвиль. Очевидно, молодой человек желал рассказать что-то моему уважаемому коллеге с глазу на глаз. Мы прибыли в назначенный час. Заключенный выглядел абсолютно невозмутимым, будто ему и дела нет до ожидающей его вскоре виселицы. Паркер, старый тюремщик, только что принес ему последний завтрак – бифштекс, яичницу, тост и бокал грога. В коридоре он вполголоса сказал Холмсу:

– Палач уже прибыл, мистер Холмс. Вы, пожалуйста, там побыстрее, а то время поджимает, хорошо?

– Так что вы хотели мне поведать? – спросил Холмс, закуривая. – Не беспокойтесь, нас не подслушивают.

Морфиус задумчиво прожевал кусок бифштекса, помолчал немного и заговорил:

– Никто ни о чем не догадывался, ведь с виду я был этакий невинный ангелочек. А я считал себя гением. – Он взял салфетку, вытер подбородок и улыбнулся. – К тринадцати годам я успел приобрести начальные знания по анатомии женского тела. Видя, как студенты в клинике молятся на моего отца, я хотел произвести на него впечатление, чтобы он уважал меня, а не только видел во мне сына и наследника.

– Как же вы получали женщин? – удивился Холмс.

– Ах, да это были проститутки, – поморщился он, – пьяные шлюхи. С тех пор как умерла моя мать, отец часто наведывался к ним в притоны – в «Игл» на Сити-Роуд, что в Уайтчепел, и в Хеймаркет. Судьбой мне было уготовано принести некоторых в жертву великому богу науки. Например, Анни Чапмен – красотку с бешеным нравом и шикарными внутренностями. Сначала в ней не было ничего от жертвы, но потом и она опустилась. От судьбы не уйдешь! С Мери Джейн Келли, к которой отец был особенно привязан, мне пришлось повозиться на Миллер-Корт. Боюсь, однако, что тюремный капеллан и палач меня заждались. Боже, какая скука! – Он со вздохом отпил из бокала. – Меня часто посещала мысль начать записывать мемуары для потомков, чтобы потом отправить анонимную рукопись какому-нибудь издателю. Но так и не собрался. Все это лишние улики. Я ведь даже ножи подбрасывал в мясные ряды на Смитфилд, где они не вызвали бы подозрений.

– После которой по счету жертвы вы решили остановиться? – спросил Холмс. – После пятой?

– Число неверное, но это не важно. Меня отправили учиться в Итон, затем в Кембридж, и все-таки я порой находил возможности побаловать себя. – Злодей спокойно отодвинул тарелку. В этот жуткий час он, казалось, не испытывает ни капли скорби или сожаления, наоборот, наслаждается, предаваясь воспоминаниям о былых преступлениях. – Но, кажется, наша беседа подходит к концу! – Он слабо улыбнулся.

Мы с Холмсом поднялись и поспешили прочь из этого ужасного места.

Тут я предлагаю проницательному читателю самостоятельно сделать вывод о том, что представляют собой признания этого безумца. Что это было? Может быть, он и вправду рехнулся, поверив в свою гениальность, и все его рассказы – это не более чем бред сумасшедшего эгоцентрика? Я же полагаю, что при всем множестве бесконечных догадок и предположений относительно личности так называемого Джека Потрошителя, печально известного обитателям трущоб в Уайтчепел, мною впервые изложена наиболее правдоподобная версия его преступлений.

3 Исчезновение лорда Донерли

– Сообщают, что лорд Донерли пропал, – сказал я как-то утром за завтраком, когда Холмс приступил ко второму яйцу.

– Ватсон, я умираю с голоду, – ответил Холмс, – я целую ночь провозился с трупом в морге Клеркенвелла.

– Надеюсь, случай хотя бы интересный?

Зная, что моего друга интересуют все аспекты криминального расследования, я полагал, что полиция озадачена чьей-то смертью, произошедшей при неестественных, необъяснимых обстоятельствах.

– Очень, – ответил Холмс. – Утопленник из Темзы.

– Странно, – заметил я. – Если какому-нибудь несчастному случится утонуть, речная полиция едва ли привезет его тело в Клеркенвелл.

– Возвращаясь к вашему вопросу, Ватсон, должен пояснить, что это труп пожилой женщины, проживавшей в Ист-Энде. Последним ее видел уличный торговец спичками неподалеку от собора Святого Павла. По всем признакам, она утонула, однако ее тело нашли в подвале одного из пабов в Кенннингтоне, обернутым в газеты. Вот в чем загвоздка. А вы, кстати, упомянули лорда Донерли?

– Да. «Телеграф» и «Таймс» сообщают о его таинственном исчезновении на похоронах.

– На похоронах? А кто умер?

– Сэр Уолтер Уоллингтон. По-видимому, он доводился лорду дядей.

– Ах, это знаменитый археолог Уоллингтон?

– Да, он.

Отдав Холмсу газету, я встал из-за стола и пересел в свое любимое кресло.

На дворе стоял пронзительный холод, даже окна за ночь покрылись ледяными узорами. Огонь в нашем очаге едва теплился, так что я взял кочергу и принялся ворошить угли, чтобы прибавить жару. Когда пламя за решеткой наконец вспыхнуло и разгорелось, я услышал, как внизу звонит дверной колокольчик, и вскоре в гостиную вошел мужчина в черном цилиндре и строгом черном пальто с последним номером «Таймс» под мышкой.

– Добрый день, джентльмены, – поздоровался он. – Надеюсь, я не помешал вашему завтраку?

– Мы уже позавтракали. – Холмс поднял глаза от газеты. – Если хотите кофе, то в кофейнике еще довольно.

– Благодарю вас, это будет кстати, – ответил наш гость, снимая цилиндр.

– Вы приехали на метро? – поинтересовался я.

– Нет, в кебе.

– Насколько я понимаю, вы к нам насчет лорда Донерли, – сказал Холмс, – вижу, у вас на рукаве траурная повязка. Возьмите чашку и присаживайтесь ближе к огню, вы, наверное, замерзли.

– А вы, сэр, стало быть, мистер Шерлок Холмс?

– Да, – кивнул Холмс, – а это мой коллега доктор Ватсон. Вы курите? Вот, берите сигару. Как сейчас на дорогах? Заторы, судя по всему?

– Ужасные заторы, мистер Холмс.

– Откуда вы приехали?

– Из Хэмпстеда, но я живу и работаю в Эдинбурге.

– Молодой лорд шотландец?

– Да. Я сопровождал его на похороны в Лондон. Моя фамилия Тимпсон, я адвокат семьи.

– У них замок в Лите, не так ли?

– Да. Там живет матушка лорда, леди Макгрегор. Свой дом в Челси она давно оставила по состоянию здоровья. Три недели назад ее светлость получили известие о болезни Уолли, и вскоре стало ясно, что бедняга долго не протянет. Тогда она направила Чарли в Лондон в качестве представителя клана, а меня попросила сопровождать юного лорда и присматривать за ним. Он страстно увлечен бегами и не вылезает из Эпсома.

– Наверное, и собственную лошадь держит?

– Совсем недавно у него было даже несколько. Лорд хоть и не наделен деловой хваткой и проницательностью, но уж больно любит лошадей и порой не может отказать себе в удовольствии купить скакуна. При таком подходе ему, понятно, хочется побеждать. Вот только сколько бы денег он ни швырял на высокопородных лошадей, все заезды они проигрывают. Да еще его лучший жокей в прошлом году оставил службу. Хуже того, он привык руководствоваться чужими советами, что привело к денежным трудностям.

– Короче говоря, он наделал долгов.

– Именно так, мистер Холмс. Его мать просто в отчаянии. Понимаете ли, высокое положение ее покойного мужа, бывшего командующего Пятым корпусом шотландских королевских стрелков, его безупречная военная и политическая карьера – все это накладывает обязательства. Ситуация в высшей степени щекотливая, оттого меня и призвали в замок.

Граф Альберто Веницилос, родом из Греции, утверждает, что несколько месяцев тому назад Чарли приобрел у него жеребца по кличке Алмаз Сарацинов – в долг, разумеется, под расписку. В Ньюмаркете жеребец пришел в последней десятке, а затем упал и сломал шею на ипподроме «Эйнтри», но граф тем не менее требует денег.

– И сколько же стоила эта лошадь?

– Сейчас трудно сказать, доктор Ватсон, – ответил Тимпсон с циничной усмешкой, – однако граф предъявил мне несколько платежных векселей, подписанных Чарли, на сумму пятьдесят тысяч гиней. Сам Чарли утверждает, что жеребца не покупал, а подписи на векселях фальшивые. Грек, естественно, пригрозил подать в суд. Необходимо как можно скорее достичь компромисса, иначе огласки не избежать. По просьбе леди Макгрегор, я обратился за советом к знаменитому барристеру сэру Хамфри Ардену – королевскому адвокату, и он, взвесив все факты, порекомендовал мне найти деньги и выплатить долг, не доводя дела до суда.

Видите ли, при иных обстоятельствах сэр Хамфри такого бы не посоветовал, ведь его связывала близкая дружба с покойным мужем леди Макгрегор, которого он высоко ценил и уважал как героя Тель-эль-Кебира и Османси. Однако он также знаком с личным врачом леди Макгрегор и наверняка в курсе ее хрупкого здоровья, которое не позволит ей перенести открытый суд и последующую громкую огласку дела. В общем, согласно моим инструкциям, она дала согласие выплатить графу пятьдесят тысяч гиней.

– А лорд Донерли обыкновенно любящий и заботливый сын?

– Конечно!

– Думаю, что люди, советами которых он руководствовался, использовали его в своих корыстных интересах. Может быть, они члены одной преступной группы.

– Кстати, говорят, что граф Альберто Веницилос на днях вернулся в Лондон.

– Для того, наверное, чтобы дальше шантажировать и запугивать молодого лорда, – заметил я.

– Само собой. Он занимает апартаменты в гостинице «Англетер» в Патрасе близ Олимпии, а также в Монте-Карло. Будучи поклонником спорта королей, сюда он приезжает, чтобы посетить «Гандикап Понсонби» в Ньюмаркете.

– В таком случае мы должны торопиться. Я немедленно отправлю телеграмму в Министерство иностранных дел. Сейчас в отеле «Карлтон» проживает греческая делегация – возможно, они помогут нам найти графа Веницилоса. А между тем мне необходимо посетить дом сэра Уолтера Уоллингтона в Хэмпстеде, мистер Тимпсон.

Поручив миссис Хадсон отправить несколько срочных телеграмм, мы с Холмсом прыгнули в кеб и помчались, под яростный звон колокольчика, по Бейкер-стрит. Без малого десять мы прибыли в Хэмпстед. Небо хмурилось, предвещая дождь, пока наш возница тащился в гору к дому Уоллингтона. Тимпсон отпер дверь своим ключом, и мы вошли в пустые пыльные комнаты, где зеркала были затянуты траурными занавесями.

Мы сразу направились в кабинет сэра Уолтера.

Холмс подошел к окну и раздвинул шторы, чтобы разбавить густой полумрак дневным светом. В кабинете все осталось так, как было при жизни хозяина. На столе находились трубки ипрочие личные вещи, на полках теснились сувениры, привезенные из бесчисленных экспедиций и с раскопок, с фотографий смотрел Уоллингтон в Египте, Уоллингтон в Новой Шотландии и Уоллингтон на реке Замбези.

Над мраморным камином, на двух больших медных крюках, вбитых в стену, помещалась лопата, а ниже была надпись: «Эту лопату я первым вонзил в могилу Атары. Уоллингтон».

– Крепкий инструмент, – заметил Холмс, с интересом разглядывая лопату, – хотя немного помятый. Боюсь, что для садовых работ уже не годится.

А я подошел к окну и закурил сигарету. Мой взгляд привлекла постройка среди деревьев в дальнем конце сада, которую я поначалу принял за голубятню.

– Это склеп, – сказал Тимпсон. – Уоллингтон сам его соорудил – для себя и своей жены Кэтрин. Она тоже умерла, увы, и теперь они лежат там вдвоем.

Треугольную крышу склепа венчала статуя египетской царицы Нефертити.

– Примечательно, – сказал Холмс, подходя к окну. – Но меня пока больше интересует дом. Что за стеной, мистер Тимпсон?

– А здесь, так сказать, поминальная зала, – объяснил Тимпсон, когда мы переместились в следующую комнату. – Многие собрались тут выпить последний бокал шампанского за Уолли.

– Когда это происходило?

– В день похорон, конечно.

Это было просторное светлое помещение с эркером длиной более тридцати футов. Из большого окна был виден газон. На мраморном камине, украшенном греческим орнаментом, поместили большую фотографию археолога в траурной черной рамке. Мебели в комнате не было, за исключением двух стоек под гроб.

– Уоллингтон, очевидно, был высоким человеком, – заметил Холмс, видя, как велико расстояние между стойками.

– Да, мистер Холмс. Выше шести футов ростом и крепкого телосложения. Гроб был такой тяжелый, что его несли восемь человек.

Наклонившись, Холмс принялся рассматривать пол у себя под ногами в увеличительное стекло и вдруг крикнул:

– Вот это да! Ватсон! Откройте окно, мало света!

Когда я исполнил его просьбу, он буквально приник носом к доскам, а мы с любопытством наблюдали за ним. Затем Холмс вскочил и, предпочитая не тратить время на объяснения, заявил:

– Теперь мне хотелось бы увидеть спальню лорда Донерли.

Тимпсон повел нас наверх в гостевую комнату, которая после унылой поминальной залы показалась нам особенно милой. Вещи лорда лежали в беспорядке в углу и на серванте. Тут был диван и небольшой столик, где стоял бокал воды и дорожный будильник, неистово отсчитывающий время.

– Здесь ничего не перемещали? – спросил Холмс.

– Нет, мистер Холмс. Все осталось так, как в то утро, когда исчез Чарли.

– Смотрите, Ватсон, стрелка будильника установлена на два часа. Не рановато ли, учитывая, что хоронить сэра Уолтера собирались не ранее половины десятого? Кстати, носил ли молодой лорд шлепанцы, находясь в доме?

– Да, мистер Холмс. Помню, у него были домашние турецкие туфли, которые он очень любил.

– Что ж, идемте теперь в сад.

Мы вышли из дома, и я, стоя в садовой арке средь бурого плюща, представлял себе, как прелестно здесь бывает весной и летом: распускаются цветы и кустарники, блестит под солнцем оранжерея и диск солнечных часов в пятнах лишайника посреди газона, и даже старая каменная стена, осевшая от времени, расцветает розами. Совсем не то что зимой, когда тут пусто и уныло.

Пройдя за оранжерею, мы увидели аккуратные цветочные клумбы и овощные грядки. Здесь Холмс предпочел задержаться. Он остановился, как будто разглядывая опавшие бурые листья, а потом указал на торчащие в земле бамбуковые палки, снабженные табличками, и спросил:

– Прочтите, пожалуйста, что написано на третьей табличке, Ватсон.

– Полно вам, Холмс! – фыркнул я. – Разве вы сами не видите, что тут написано «зимняя капуста»?

– Зимняя капуста, – усмехнулся Холмс, – а что тут растет?

– Лук! Садовник перепутал таблички. Наверное, он не отличается аккуратностью.

– Это совсем не похоже на Альфреда, – возразил Тимпсон. – Наоборот, он очень аккуратный и опытный садовник. Он двадцать лет отслужил главным садовником в поместье леди Макгрегор, а она ни за что не наняла бы некомпетентного в своем деле человека, не говоря уж о том, чтобы порекомендовать такого сэру Уолтеру.

– Ха! – весело воскликнул Холмс, схватил меня за руку и потащил за собой дальше по дорожке. – Знаете, Ватсон, – шепнул он мне на ухо, – не понимаю я этой страсти к садоводству, а вы?

Так мы добрались до самой стены. Склеп Уоллингтона стоял среди высоких деревьев, вершины которых скрывались в тумане. Царица Нефертити косила на нас сверху пустым белым глазом. Подойдя к склепу, Холмс зачем-то ударил по нему тростью, затем обошел вокруг, постукивая по камням, точно проверяя кладку на прочность.

– Смотрите, Ватсон, тут нет никакого входа. А как же внутрь поместили гроб, мистер Тимпсон?

– Была дверь, но после того, как внесли гроб, ее заперли на ключ, заложили кирпичами и замазали сверху раствором.

– У кого остался ключ?

– Ключ остался у распорядителя, который затем отдал его в переплавку, чтоб из него отлили памятную монету. Эту монету он отослал в замок леди Макгрегор в Шотландии.

– Да, тут не подкопаешься, – заметил я.

Не успели мы вернуться в дом, как у дверей зазвонил колокольчик, и когда Тимпсон отворил, мы увидели, что на пороге стоит не кто иной, как инспектор Лестрейд из Скотленд-Ярда. Лестрейд снял шляпу и вошел.

– Иностранец, говорите? – Он вынул записную книжку.

– Граф Веницилос, – ответил я.

– Ага, подданный Греции. Я отправил целый отряд детективов и констеблей в штатском в Ньюмаркет. Не сомневаюсь, что юный лорд и негодяй-шантажист будут среди публики.

– Погода не обещает сюрпризов, хотя может пойти дождь, – заметил Холмс, покуривая трубку.

– Я уверен, что к вечеру этот тип, Веницилос, а также лорд Донерли попадут к нам в руки, – продолжал Лестрейд.

– Ну а я предполагаю, что кобыла Артура Холта Молодка выиграет «Гандикап Понсонби». Очередная темная лошадка! – фыркнул Холмс.

– Я бы и гроша ломаного не поставил на эту клячу. Накануне от нее отказался тренер. Да и в прошлом она никогда не приходила первой.

– Ну а я, инспектор, – саркастически ответил Холмс, – тоже не поставил бы гроша, что вы найдете лорда Донерли на ипподроме.

– Почему вы так говорите, мистер Холмс? – спросил Лестрейд с озадаченным видом. – Вы, верно, знаете что-то, чего не знаю я!

– Вы не найдете лорда на ипподроме по той простой причине, что он туда не поехал. Однако если вы согласитесь составить мне компанию сегодня ночью – скажем, в час, – то я вам его отыщу.

Оставив обнадеженного Тимпсона в Хэмпстеде, мы сели в кеб и поехали к себе на Бейкер-стрит. Когда мы проезжали по Мэрилебон-Роуд, было уже темно и дождь лил как из ведра. В блестящих тротуарах отражались зонты пешеходов и свет газовых фонарей.

Нас ждал ужин, приготовленный миссис Хадсон. За едой мы почти не разговаривали. Потом я сел в кресло с сигарой, а Холмс взял свою трубку, которая лежала на камине, и стал набивать ее крепчайшим табаком. Наблюдая за ним, я заметил, что на его лице порой мелькает лукавое выражение.

– Который час, Ватсон? – спросил Холмс, вытягивая длинные ноги к огню.

Я достал из кармана часы:

– Четверть девятого.

– Скажите, пожалуйста, что вы знаете о сэре Уолтере Уоллингтоне?

– Как мы имели возможность убедиться при посещении его дома, он сделал выдающуюся карьеру. Но я, признаться, не следил за его успехами.

– Понимаю. А вы помните лопату над камином в его кабинете?

– Конечно! И какая-то странная подпись – что-то насчет могилы Атары.

– После той экспедиции Уоллингтон больше не ездил в Египет.

– Значит, он успел выкопать всех мумий в пустыне?

– Нет, Ватсон. Египетские власти запретили ему въезд в страну.

– Почему же?

– У меня вот тут любопытная заметка из газеты. Это напечатали в «Таймс» несколько лет назад, а я вырезал и сохранил, так сказать, для потомков. Бумага пожелтела от времени, но текст нисколько не пострадал.

Я взял у него вырезку, поднес к лампе и начал читать:

«Египтяне не верят словам сэра Уолтера Священное захоронение принцессы Атары осквернено. Украшения исчезли.

Как заявил в беседе с египетскими властями Эдал Графиум, владелец Музея естественной истории в Хартуме, он не обнаружил подтверждений тому, что могила была разграблена неизвестными шесть сотен лет назад, на чем настаивает сэр Уолтер Уоллингтон. Этот факт заставляет предположить, что именно сэр Уолтер похитил золото и бежал через пустыню в Бегум, порт на восточном побережье Африки, чтобы затем отправиться на пароходе в Европу. Однако Министерство иностранных дел Великобритании поспешило отвергнуть обвинения в адрес известного археолога как бездоказательные. По словам самого сэра Уолтера, они смехотворны. «Впридачу к древней мумии на раскопках я приобрел лишь радикулит и изрядное количество пыли в легких».

– Странно, когда лопату выставляют на всеобщее обозрение, словно это ценный трофей. Если бы добыча сэра Уолтера была столь незначительна, как он уверял, то зачем вешать свое орудие посреди комнаты? Ну а если он действительно вывез украшения, то где, интересно, они сейчас? В Британском музее или в чьей-то частной коллекции?

– Вполне вероятно, Ватсон, что сэр Уолтер не сдал украшения в музей и не продал некоему коллекционеру, а оставил себе.

– Полагаете, его не привлекала возможность обогатиться за счет их продажи?

– Сомневаюсь! Ко времени экспедиции он был состоятельным человеком, хотя эти сокровища, поверьте, бесценны.

– То есть он предпочитал млеть над ними в одиночку?

– Возможно, Ватсон, – кратко ответил Холмс, давая понять, что разговор окончен.

Поздним вечером мы снова взяли кеб и отправились в Хэмпстед. Как было условлено, к нам присоединился Лестрейд. Раскрыв зонты – ибо дождь и ветер все не утихали, – мы углубились в сад. Когда мы добрались до калитки, один из наших фонарей последний раз вспыхнул и погас, а другой отчаянно мигал, собираясь вот-вот последовать его примеру.

– Зажгите кто-нибудь спичку! – крикнул Тимпсон и стал трясти фонарь, дабы расшевелить пламя.

– Для чего вы нас сюда притащили, мистер Холмс? – ворчал Лестрейд, безуспешно возясь со своей трутницей.

Ветер ревел, оглушительно шумели деревья, потоки дождя струились по мраморным одеждам Нефертити, взиравшей на нас с крыши склепа. Лестрейд уже не скрывал отчаяния.

– Неужели вы ожидали встретить здесь лорда Донерли, да еще в такую погоду, мистер Холмс? Или, по-вашему, он сейчас прогуливается где-то в окрестностях?

– Я этого не исключаю, инспектор, только придется немного подождать. Давайте спрячемся среди этих кустов, там не так льет.

Мы прождали около десяти минут. Дождь все не прекращался. Я стоял, согнувшись под своим мокрым зонтом, и как что-то несбыточное представлял себе теплую сухую постель и огонь очага… Кажется, несмотря на сырость и холод, я начал засыпать. Вдруг Холмс схватил меня за руку:

– Ватсон, проснитесь! Послушайте! Вы слышите?

Признаться, за шумом дождя я ровным счетом ничего не слышал. Но потом…

Тук, тук, тук. А затем громче: тук, тук, тук!

– Там что-то стучит и вроде бы даже лязгает, – сказал я.

– Может быть, это дух сэра Уолтера? – уныло пошутил Тимпсон.

Изнутри застучали громче и настойчивее.

– На привидение не похоже, – заметил Лестрейд.

Раздался грохот, будто в склепе обрушилась каменная кладка, а следом громкий голос воскликнул:

– Эврика!

Потом все стихло, и некоторое время из склепа не доносилось ни звука, так что наше первоначальное оживление успело смениться разочарованием. И внезапно – бах! – прогремел оглушительный взрыв. Царица Нефертити, окутанная облаком пыли, взмыла в воздух, несколько раз перевернулась, рухнула в мокрую траву и раскололась натрое.

Когда дым рассеялся, мы увидели молодого человека, который выбирался из развалин, таща за собой тяжелый мешок.

– Лорд Донерли, позвольте узнать? – Холмс бросился ему навстречу. – Вижу, у вас тяжелая ноша, разрешите предложить вам помощь.

– Благодарю, я справлюсь. – Лорд спрыгнул на землю. – Ах, сколько вас тут! Целая делегация встречающих.

– Надеюсь, вы провели время с комфортом, сэр, – сказал Лестрейд, отряхивая от пыли пальто.

– Было немного сыро, – пожаловался молодой человек. – Да и снаружи не лучше. Джентльмены, вы не откажетесь выпить со мной по бокалу чего-нибудь горячительного – ведь сырость ужасная? Идемте в дом!

– Вы должны нам все объяснить! – напомнил Лестрейд, отбирая у лорда мешок и взваливая его на плечо. В мешке что-то лязгало.

– А вас, наверное, привлек шум? – поинтересовался лорд Донерли. – Сначала я пытался проломить стену ломом, но работа шла туго, и я решился, наплевав на осторожность, устроить небольшой фейерверк.

– Я разгадал ваш план, еще когда обнаружил на полу в доме частицы пороха и металлические опилки, – сообщил ему Холмс.

– Вы чертовски проницательны, сэр. Наверное, вы все из полиции?

– Не все, – улыбнулся Холмс. – Но все мы заинтересованные лица. Меня зовут Шерлок Холмс, а это мой коллега доктор Ватсон. Позвольте также представить вам инспектора Лестрейда, он из Скотленд-Ярда.

– Ну а это, конечно, Тимпсон. Я не сразу узнал вас среди этой пыли, сэр.

Когда мы вернулись в дом, лорд Донерли, оставлявший повсюду пыльные следы, предложил нам по бокалу виски с содовой, и мы все выпили за его здоровье.

– Я уверен, что ваша дражайшая матушка испытает большое облегчение, узнав, что вы живы и здоровы и не поехали на ипподром в Ньюмаркет, – сказал Тимпсон, с удовольствием поднимая бокал.

– Еще бы, сэр. Но надо сказать, что последнее время я не посещаю скачки. Не подумайте, что вместо скачек я теперь увлекаюсь разрушением гробниц – если бы не крупный приз, я бы ни за что на такое не решился.

– Тогда мне, наверное, стоит рассказать, что вас привело к этому решению, – улыбнулся Холмс, попыхивая трубкой.

– Я весь внимание, сэр! – Лорд Донерли потер грязный рукав сюртука и приготовился слушать.

– Начнем с того, что вы сидели у постели умирающего дяди. Он часто впадал в забытье, бредил, вспоминая свою долгую жизнь и возвращаясь памятью к самому необычайному из своих приключений. Так сэр Уолтер, сам того не подозревая, выдал вам свою большую тайну. Вы узнали, что много лет назад он вывез ценные украшения, найденные им в могиле египетской принцессы Атары. Более того, вы узнали, где он их спрятал.

– Послушайте, сэр, это просто невероятно! – воскликнул лорд Донерли. – Не человек ли вы невидимка? Откуда вы можете это знать, если не сидели вместе со мной у постели дяди?

– Итак, я продолжаю. Вы поняли, что сокровища находятся рядом – только руку протяни. Но склеп запирался, ключа у вас не было, и потому вы придумали хитрый план. В два часа ночи накануне похорон сэра Уолтера зазвонил ваш походный будильник. Вы встали, оделись и спустились в комнату, где стоял гроб. С собой вы взяли инструменты и кое-что еще, что, согласно вашему плану, должно было вам пригодиться. Зная, что тело сэра Уолтера вскоре отнесут в склеп, где похоронена его жена, вы решили спрятаться в гробу и таким образом добраться до заветных сокровищ. Вы выкрутили шурупы и залезли под крышку. Гроб был довольно вместительный, так что внутри легко поместились вы, а заодно пара одеял, керосиновая лампа, взрывчатка и небольшой запас провизии. В связи с этим встает вопрос: куда подевался покойник?

Холмс зажег потухшую трубку и подошел к окну.

– Знаете, садовод из меня никакой, потому что копаться в земле мне совершенно неинтересно. Но даже я могу отличить грядку, на которой растет зимняя капуста, от грядки с луком. Вот потому сегодня днем, оказавшись в здешнем саду, я обратил внимание на некоторые любопытные детали. Так, к примеру, земля была изрыта и заново присыпана листьями, а овощи пересажены. Таблички с названиями овощей были перепутаны. На грядке, где, согласно табличке, должна расти зимняя капуста, растет лук. То же самое с морковью, репой и прочими овощами. Мне сразу показалось, что это неспроста, а потом я догадался, что тело сэра Уолтера вы запрятали как раз под эти грядки! Может быть, остальное вы сами расскажете?

– С удовольствием, мистер Холмс. Но прежде я должен сказать, что снимаю перед вами шляпу, потому что все было именно так, как вы говорите. Гроб внесли в склеп и опустили рядом с мраморным саркофагом. Подождав немного, я вылез, зажег лампу и принялся за работу. Я должен был вскрыть саркофаг. Гулкие удары моего молотка напоминали колокольный звон. Я работал, пока не выбился из сил и не свалился на пол.

Я лежал, и вдруг кто-то начал стучать снаружи. Я испугался, подумав, что на мой стук сбежались люди, но потом все стихло. Я встал и от отчаяния так грохнул молотком по саркофагу, что мраморная крышка треснула и провалилась внутрь. Когда пыль немного рассеялась, моим глазам предстала ужасная картина: череп моей тетки смотрел на меня пустыми глазницами и скалился, точно привидение. Тем не менее я, преодолев страх, вытащил обломки мрамора, скрывавшие сокровища. Меж пыльных костей лежала великолепная золотая диадема, некогда украшавшая голову принцессы Атары, золотые браслеты с драгоценными камнями и бесценный пояс. Мне даже почудилось, что при слабом мерцании моей лампы камни сверкают точно на солнце, мистер Холмс!

– То есть вы обнаружили пропавшие сокровища, которые ваш дядя тайно вывез из Египта и подарил своей жене, Кэтрин Уоллингтон. Несомненно, в знак своей любви! Кстати, Ватсон, посмотрите, что я нашел в кабинете на столе сэра Уолтера.

Холмс вынул из кармана фотографию. Снимок был сделан во время костюмированного новогоднего бала в театре «Лицеум» на Стрэнде. Все гости подняли бокалы, собираясь выпить за Генри Ирвинга, ведущего актера труппы. Сэр Уолтер, леди Кэтрин и актриса Эллен Терри смотрели прямо в объектив.

– Ваша тетя была очень красива, – заметил я, передавая фотографию Лестрейду.

– И костюм у нее прекрасный! – прибавил инспектор. – Верно, Холмс? Готов поспорить, что другие гости и не догадывались, что ее диадема, браслеты и пояс изготовлены из настоящего золота.

– Наверняка, инспектор. Что ж, леди Макгрегор будет счастлива, что ее сын нашелся живым и невредимым. Надо также сообщить в египетское консульство. Не сомневаюсь, что правительство Египта щедро вознаградит лорда Донерли за возвращенные сокровища, но прежде нужно выкопать тело и вернуть его в склеп, пока никто не заметил пропажи! Дыру в крыше, конечно, заметят, но это не страшно, потому что всем известно, что крыши порой рушатся. Вот только статую жалко.

4 Каменный круг

В тот декабрьский вечер погода на улице была ужасная – дождь хлестал в окно, подгоняемый порывами ветра, ревущего на Бейкер-стрит. Холмс колдовал над ретортой, проводя какой-то химический опыт. Его освещенный профиль был свиреп, точно маска самурая.

За неимением более увлекательных занятий я уселся в кресло и, закурив сигару, открыл бульварный роман в пестрой обложке, к которому, впрочем, не питал ни малейшего интереса. Не успел я прочитать название первой главы, как Холмс воскликнул:

– Четвертая колонка на восьмой странице «Телеграф»! Там напечатана весьма ценная статья, Ватсон. Возьмите и прочитайте, если вы еще не читали.

Я отбросил книгу и взял газету, но на восьмой странице я не обнаружил ничего примечательного – разве что сообщение о помолвке девушки, которую якобы насильно увезли из ее родной деревни в Уилтшире. Внизу зазвонил колокольчик. Холмс подбежал к окну.

– Наш посетитель, очевидно, человек скромный и даже застенчивый, – доложил он. – Тщательно следит за своей внешностью и оттого нарядился, точно сегодня воскресенье, а не обычный день. У него обветренное лицо и крепкая фигура – наверное, он фермер или джентльмен, живущий в деревне.

– Так или иначе, миссис Хадсон его уже впустила, – заметил я, прислушиваясь к стуку дождя за окном.

Холмс принял гостя довольно настороженно. Выше шести футов ростом, он был широк в плечах, краснолиц и говорил, точно извинялся.

– Моя фамилия Рэгторн, сэр.

– Странное совпадение, – сказал я. – Я только что встретил эту фамилию в газете.

– Ну конечно! – воскликнул Холмс, беря у гостя мокрый плащ и вешая его на крючок. – Клара Рэгторн, пропавшая девушка. Кем она вам доводится?

– Она моя внучка, сэр.

– Понятно. Познакомьтесь – это мой коллега доктор Ватсон. Присаживайтесь. Я с готовностью вас выслушаю, ибо заметка в «Телеграф» содержит весьма скупые сведения. Впрочем, лондонская пресса склонна обделять вниманием происшествия в провинции.

Я уселся поудобнее, покуривая сигару, и приготовился слушать. Пожилой джентльмен некоторое время смотрел на красные угольки в камине с выражением печали на хмуром лице.

– У меня ферма в Лоуэр-Стоуборо, графство Уилтшир, – наконец начал он. – Когда я купил ее, и земля и постройки были в запустении. Кроме того, в первое время меня преследовали неудачи по части погоды, покупки скота и непредвиденных судебных разбирательств. Но все это я преодолел без особого труда. По-настоящему нам туго пришлось, когда умерла моя невестка Анна. Она умерла от родов. Это была самая ужасная ночь в нашей жизни, мистер Холмс. Представьте себе – на улице воет ветер, молодая мать лежит в гробу, а за стенкой заходится криком ее новорожденный младенец. Мой сын Эдвард едва не лишился разума от горя. Если бы не моя жена, которая сумела привести его в чувство, он бы, наверное, покончил с собой. Слава богу, все как-то устроилось, и девочка, которую назвали Клара Дон, выросла и превратилась в самое прелестное создание на свете. Копия своей матери и внешностью и характером.

И вот однажды вечером в конце прошлой недели мы по обыкновению отправились в коттедж к сыну, ожидая, что там нас встретит наше дорогое дитя, занятое приготовлением ужина, что мы весь вечер будем любоваться ее счастливым личиком. Однако оказалось, что коттедж пуст и даже печь не растоплена.

Тут несчастный фермер чуть не расплакался – в глазах его блеснули слезы, но он все-таки нашел в себе силы продолжать:

– Эдвард вернулся с пашни и по нашим лицам сразу догадался, что что-то случилось. «Где Клара?» – спросил он. «Не знаю, – ответил я, – может быть, она отправилась куда-то с твоим поручением?» – «Нет, я не давал ей никаких поручений. Я думал, что она дома, ведь час уже поздний. Давно стемнело, а стол до сих пор не накрыт!»

Мы бросились вон из дома, обыскали все кусты и закоулки, но, увы, Клары нигде не было. С тех пор как она исчезла, мы не получали от нее вестей. Кстати, в это самое время с фермы исчез один молодой работник по имени Каркер, который жил в домике для наемных рабочих. Говорят, что прежде, чем скрыться, он украл несколько фунтов у одной женщины в деревне – она безногий инвалид.

– Нельзя ли предположить, что эти два исчезновения связаны друг с другом? – осторожно спросил я.

– Видите ли, доктор Ватсон, Каркер – уродливый мужлан, здоровенный, как бык! Я не могу себе представить, чтобы моя внучка увлеклась подобным типом.

– А у полиции другое мнение, – возразил Холмс.

– Нет, я не верю. Но самое возмутительное, что они разыскивают Каркера по подозрению в краже. При всех его недостатках, которых немало, этот здоровяк кроток, как овечка. Этакий ласковый великан.

Холмс взял с камина свою черную блестящую трубку и подошел к окну. В стекле отражался его худой ястребиный профиль.

– Позвольте узнать, мистер Рэгторн, когда вы сообщили о случившемся в полицию?

– Часы пробили восемь, а Клара все не возвращалась, Эдвард и мой пастух Джарвис снова обшарили все вокруг, но тщетно. Тогда я велел жене оставаться дома и ждать Клару – если та вдруг появится, – а сам сел на лошадь и помчался сквозь дождь и ветер в Амсбери, где сообщил констеблю об исчезновении внучки. Но дело с тех пор не движется, мистер Холмс! Я отлично понимаю, что мне не по карману ваши услуги, я всего лишь хочу знать ваше мнение. За этим я и приехал из Солсбери.

– Вы проделали столь долгий путь на поезде лишь для того, чтобы узнать профессиональное мнение, мистер Рэгторн?

– Большего я не прошу, сэр! Я понимаю, что вы занятой человек, что вы нарасхват у ваших многочисленных клиентов. Но поймите и меня: если есть хоть малейший шанс, что Клара еще жива, мои усилия не пропадут даром, моя поездка оправдает себя.

– Дорогой сэр! – живо обратился к нему Холмс. – Погода сегодня ужасная, и я предлагаю вам с нами поужинать – наша экономка миссис Хадсон приготовила великолепное жаркое из утки. Вы переночуете у нас. Это особенный случай, и мы с доктором Ватсоном поедем завтра к вам в Уилтшир.

На следующее утро, после завтрака, мы взяли кеб и отправились на Паддингтонский вокзал. Мы как раз успели к поезду. Из города Солсбери, знаменитого своим величественным собором, куда поезд прибыл около полудня, экипаж доставил нас в деревню Лоуэр-Стоуборо. По дороге мы проезжали небольшие уютные селения в окружении типичных для Уитшира скромных пейзажей: пастбища и пашни на холмах вперемежку с рощами и кустарниковыми пустошами.

Приехав на ферму, мы увидели живописный коттедж под соломенной крышей, каменные стены которого потемнели от времени. От коттеджа тропинка вела к фермерскому дому и хозяйственным постройкам – старым амбарам и коровникам. Повсюду лежал иней, легкий морозец пощипывал лицо. Холмс, в твидовом костюме и охотничьей кепке, спрыгнул на землю из экипажа, забросил свободный конец шарфа на плечо и деловито спросил:

– Ватсон, почему бы нам не прогуляться немного по окрестностям? В это время года в природе разлита особая меланхолическая красота, не находите? Также здесь есть одна церковь, куда мне хотелось бы зайти. Я приметил ее с холма.

– Это церковь Святого Магнуса, мистер Холмс, – сказал фермер, распрягавший лошадей, – она находится в Уэксе. Это совсем рядом.

Я согласился. Вдруг Холмс наклонился и стал ворошить тростью траву, где, как ему показалось, что-то блеснуло.

– Ага, Ватсон! – воскликнул он. – Да это бронзовая монета. Судя по виду, старинная.

– «Уильям Стерки», – прочитал я надпись под миниатюрным мужским портретом. – Интересно, кто это такой?

– Понятия не имею. Может быть, какой-то философ? – сказал Холмс и несколько раз подбросил находку в воздух. – Обратная сторона куда интереснее. У меня есть идея. Мистер Рэгторн, – позвал он, оборачиваясь к фермеру. – Отсюда до Амсбери примерно полмили. Знаменитый археолог и нумизмат, профессор Эндрю Кемп, живет в Браббен-Холле на окраине города. Вы не могли бы сейчас съездить к нему?

– Разумеется, сэр. Признаться, имя владельца я слышу впервые, хотя часто проезжаю мимо его дома.

– Скажите ему, что с ним хочет познакомиться мистер Шерлок Холмс. Он не мог обойти вниманием мою монографию, посвященную буддизму на острове Цейлон. Надеюсь, ему известна моя репутация.

– Сию минуту еду в Амсбери, сэр.

С этими словами Рэгторн вскочил на лошадь и ускакал. Холмс сунул монету в карман, и мы отправились на прогулку. На вершину холма вела едва заметная стежка, терявшаяся среди зарослей кустарника. В одном особенно крутом месте идти надо было по шаткой деревянной лестнице, на которой Холмс остановился и стал рассматривать одну из ступенек в увеличительное стекло. Добычу его составил обрывок черной материи, зацепившийся за ржавый гвоздь. Эту находку Холмс положил в карман.

В деревушке Уэкс мы увидели старинную церковь Святого Магнуса. Это была квадратная саксонская башня, высившаяся над горсткой домов, точно грозный страж. На улицах не было ни души. Все жители, казалось, сидят по домам. Полную тишину время от времени нарушал лишь громкий собачий лай.

– Ну вот и церковь, – сказал я, нетерпеливо топая ногой. – Может быть, вернемся, чтобы приступить к делу, Холмс? Не забывайте, что мы должны найти пропавшую девушку, и сейчас не время любоваться видами.

– Мой дорогой Ватсон! Мы не сможем считать нашу прогулку состоявшейся, если уйдем, не пообщавшись с викарием!

Должен признаться, что методы, которые использует мой друг в ходе расследования, порой ставят меня в тупик. Однако я уже знаю по опыту, что не стоит отвергать их сгоряча.

Викарий жил в доме из скучного серого известняка, и если бы не мох и не ярко-зеленый плющ, что вился по фасаду, зрелище было бы совсем унылым. В саду у дома, как и на церковном дворе, царило запустение.

– Хм, Ватсон, за нами наблюдают из окошка, – сказал мне Холмс, – давайте сделаем вид, что мы два банковских служащих с Леденхолл-стрит, которые проводят в этой местности свой заслуженный отпуск и наслаждаются отдыхом от бухгалтерских книг. Мы случайно забрели сюда и увидели эту живописную церковь!

– Понимаю, куда вы клоните, – ответил я, и мы бодро подошли к крыльцу и дернули за колокольчик.

Когда после недолгого ожидания дверь открылась, я, признаться, на мгновение испугался – ибо человек, которого мы увидели, больше напоминал мертвеца: тощий и бледный как смерть, с жидкой белесой растительностью на голове. Двигая кустистыми белыми бровями, он переводил свои прозрачные розовые глаза с Холмса на меня и обратно.

Я, конечно, догадался, что не дряхлость или болезнь служат виной его мертвецкой бледности, а врожденное отсутствие пигмента в тканях, и что, значит, перед нами альбинос.

Викарий был в черной рясе и, несмотря на холод, в сандалиях на босу ногу. На шее у него висел кожаный шнурок с камнем.

– Добрый день, – поздоровался Холмс. – Мы проходили мимо и увидели эту чудную церковь. Она так прекрасна снаружи, что нам захотелось осмотреть ее внутри. Какая лепнина, орнаменты! Внутри наверняка есть древние гробницы. Если мне удастся их увидеть, я буду считать, что мой отпуск прошел не зря!

– Неужели? – Белолицый викарий казался ошеломленным, так как явно не ожидал увидеть у себя на пороге столь горячего энтузиаста. Внимательно оглядев нас розовыми глазами, он ответил: – Вижу, вы знаток церковной архитектуры, но боюсь, что сейчас я не смогу показать вам церковь. Дело в том, что Джайлс, мой старый сторож-склеротик, ушел за вином в Стоу-Линтон, прихватив с собой ключи. Мне очень жаль. – Викарий сложил руки на груди и молитвенно возвел глаза к небу.

Видя, что мы не двигаемся с места, он понял, что от нас так просто не отделаться, и решил не пренебрегать долгом христианина.

– Джентльмены, раз в церковь сейчас не попасть, то, может быть, вы не откажетесь погреться у очага в моем кабинете? На улице чертовски холодно!

– Вы очень добры, – поблагодарил Холмс, и мы вошли в дом.

Кабинет викария находился в конце длинного и мрачного коридора, обшитого дубовыми панелями. Это был подлинный мавзолей, полный старинных пыльных книг и странных религиозных артефактов. В очаге потрескивало толстое бревно. Изредка порыв ветра, проникая в трубу, наполнял комнату густым дымом. Викарий взял одну из длинных глиняных трубок, лежащих на камине, с явным облегчением опустился в большое кресло и закурил. Пока Холмс изучал пыльные кожаные переплеты, плотно стоящие на полках, хозяин следил за ним отрешенным взглядом.

– Впервые вижу столь выдающуюся коллекцию старинных книг! – воскликнул Холмс.

Анемичный викарий глубоко затянулся и кивнул:

– Мне не приходится скучать долгими зимними вечерами, сэр. Некоторые из этих книг поистине захватывающи.

– У вас тут есть уникальные экземпляры, – продолжал Холмс. – «De Dis Germanis» Элиаса Шедиуса, «Le re’veil de L’antique tombeau de chyndonat» Генебо. Вам может позавидовать любой букинист!

– Это точно, – согласился викарий, выпуская изо рта дым. Взгляд его постепенно стекленел, как у человека, который спит с открытыми глазами. – Мне они достались по наследству от моей любимой валлийской бабушки.

Холмс взял с полки один из томов, встал у камина и принялся слушать, как в трубе завывает ветер.

– Наверное, паства ваша невелика? – наконец спросил он.

– В воскресенье на службе бывает и двенадцать человек, – отвечал викарий, – но в зимние месяцы мои проповеди слушает только старина Рой. Ему нравится, так что я не в обиде.

– Старина Рой – это ваш слуга? – спросил я.

– Нет, сэр, это мой мастиф! Слышите, он лает наверху? – рассмеялся викарий. – Как бы там ни было, я холостяк и мои интересы не выходят за пределы академической сферы. Я не избегаю одиночества, наоборот – я ему рад, ибо мои книги способствуют укреплению веры и постижению тайн Божьих. Пусть приход у меня небольшой, но зато со всеми прихожанами у меня крепкая духовная связь, чем я заслуженно горжусь.

– Понимаю, – сказал Холмс, – тогда нам, вероятно, не стоит больше занимать ваше время.

Не слишком огорчаясь нашему уходу, викарий простился с нами как добрый христианин. Тут я должен признаться, что моя профессиональная медицинская выдержка, с которой я поначалу воспринял его неприятную внешность, едва не изменила мне, когда я, мельком взглянув в зеркало, поймал на себе пристальный взгляд красноватых, с огромными зрачками глаз. Викарий явно покуривал опиум.

Около двух часов мы вернулись на ферму. Профессор Кемп стоял у садовой калитки и любовался зимней флорой, в изобилии представленной в саду. Это был высокий худощавый человек с голубыми глазами, ярко блестевшими на загорелом обветренном лице, и копной белых волос над высоким лбом. Свои ботинки он явно купил у Лоббса, а одежду ему шили лучшие портные Лондона, ибо вид он имел щегольской. Однако по странной фантазии его костюм дополняла турецкая феска с кисточкой, что выглядело весьма экстравагантно, если не сказать нелепо.

Мы прошли в коттедж, где миссис Рэгторн усадила нас обедать. А потом мы курили трубки и разговаривали.

– Профессор, – начал Холмс, – вы известный нумизмат и член Британского общества нумизматов. Мне интересно было бы узнать ваше мнение по поводу одной монеты.

С этими словами Холмс достал из кармана свою находку и положил ее на стол. Профессор, осмотрев монету, сказал:

– На аверсе изображен профиль Уильяма Стерки, знаменитого антиквара восемнадцатого века, а на реверсе – Стонхендж, древний исторический памятник. Стерки, как известно, увлекался историей кельтов, он даже написал несколько монографий по этой теме.

– Понятно. А что вы скажете о состоянии монеты?

– Имеется незначительное окисление вследствие краткого пребывания в неблагоприятных условиях, а вообще состояние отличное. Наверное, какой-то любитель старины потерял свой талисман.

– Профессор, есть еще одна причина, по которой я просил вас приехать сюда. В академических кругах вы известны как специалист по древним кельтам. Помнится, я читал вашу статью, посвященную Стонхенджу, в прошлогодней «Таймс». Некоторые тогда сочли ваши выводы спорными. Не могли бы вы немного рассказать об этом?

– С удовольствием! – воскликнул почтенный ученый муж, блестя глазами и молодея сразу на десять лет. – Согласно античным и фольклорным источникам, самая важная дата в календаре древних кельтов – двадцать первое июня, или день летнего солнцестояния. Я же, после долгих исследований, пришел к диаметрально противоположному выводу. Я полагаю, что главной датой является день зимнего солнцестояния, а именно тот момент, когда заходящее солнце можно видеть с левой стороны от самого высокого камня, то есть в проеме существовавшего в древности центрального трилитона. Я утверждаю, что кельты поклонялись не восходу, а закату солнца, предвещающему ночь и появление луны. Ритуал, исполняемый друидами на закате солнца, – это не просто отражение существовавшего у них культа плодородия. Он был довольно жесток и включал жертвоприношение.

– Лунопоклонники, говорите? – спросил я. – Не значит ли это, что данный культ связан с дьяволом?

– Видите ли, доктор Ватсон, представление о дьяволе как о существе, персонифицирующем злые силы, возникло гораздо позже, лишь в Средние века. Но обычай приносить в жертву новорожденных первенцев и юных дев определенно составлял важную часть религиозного культа древних кельтов.

– Восход и закат, свет и тьма, добро и зло – это все понятно. Но существуют ли достоверные доказательства того, что эта древняя секта на самом деле совершала убийства из религиозных соображений? – спросил Холмс.

– Следы этого свирепого древнего культа были обнаружены в Вудхендже, неподалеку от Стонхенджа, доктор Ватсон. В подземном святилище найден скелет младенца, череп которого был расколот надвое, – очевидно, вследствие удара топором.

– Все это очень интересно, – сказал я, – но при чем здесь Клара? Разве не она должна занимать наше внимание, Холмс?

– Клару держат под замком в церкви, мой дорогой Ватсон!

– Боже милосердный, Холмс! С чего вы взяли?

– Я сделал такой вывод на основании собственных наблюдений, Ватсон. Я сразу догадался, что викарий лжет, говоря, что его старый сторож ушел с ключами и неизвестно когда вернется.

– Как же вы догадались?

– Неужели вы сами не слышали, как ключи гремят у него в кармане, Ватсон? Да, кстати, я заметил, что его ряса внизу порвана.

– Должно быть, он зацепился за тот ржавый гвоздь на лестнице! – воскликнул я.

– А что касается монеты, Ватсон, то он обронил ее во время похищения девушки. Хотя Клара могла покинуть коттедж по собственной воле. Например, если кто-то обратился к ней с просьбой о помощи.

– Например, викарий.

– Вот именно. Человек, которому все доверяют. При его обходительности и даре убеждения ему не составило труда заманить к себе бедную девочку. Посмотрев его библиотеку, я также заметил, что этот мерзавец в рясе – преданный поклонник Де Квинси, а также собирает старинные книги о магии и сатанизме. Наверное, он считает себя наследником древних друидов или что-то в этом роде. Я не удивлюсь, если окажется, что под предлогом расширения духовных горизонтов он обратил в язычество весь свой приход. К слову, профессор Кемп, не напомните, какое сегодня число?

– Двадцать первое декабря.

– То есть…

– День зимнего солнцестояния. Я думал, вы знаете, мистер Холмс.

– Выходит, что Клару приберегают для этого дня.

– За окном уже сумерки. Мы должны спешить, Холмс!

– Мой дорогой Ватсон! Необдуманные действия гораздо сильнее навредят Кларе, чем отсутствие всяких действий. Профессор Кемп, расскажите, пожалуйста, подробнее, как проходил этот ритуал в исполнении друидов. Эта информация сейчас для нас бесценна. Как, по-вашему, в какой именно момент стоит вмешаться, чтобы спасти девушку?

– Все очень просто, – сказал профессор, поправляя очки. – Пока внимание участников приковано к самому высокому камню, за которым исчезает солнце, вы можете подобраться сзади и напасть. Там есть круговой ров под названием «лунки Обри», пригодный для укрытия. В остальном место открытое, что, конечно, создает большие трудности.

Вскоре наша компания – гениальный профессор, мистер Рэгторн и мы с Холмсом – тряслась в экипаже. На западе небо уже заалело, окрашивая в розовато-лиловый цвет холодные зимние облака. Я задумчиво рассматривал пейзажи, и мне казалось, что воздух беспокойно шевелится, полный духами наших предков. Что за люди соорудили эти гигантские монументы, и чьи могилы так свободно разоряют археологи? А что, если и мое последнее пристанище когда-нибудь разворошат, а череп и кости поместят за стекло куда-нибудь в музей?

Мои печальные размышления внезапно прервались, когда наш экипаж совершил резкую остановку. Вдалеке, окутанный дымкой, уже виднелся Стонхендж – гигантские камни, образующие круг. Каменные блоки, соединенные по трое, напоминали гигантские виселицы, окрашенные кровью закатного солнца.

– Ритуал уже начался! – вскричал профессор.

Мы и впрямь услышали многочисленный хор, который монотонно что-то скандировал под ритмичный топот ног, как будто подавая какой-то дьявольский языческий сигнал. В руках «друиды» держали дымящие факелы, что было весьма кстати, поскольку завеса дыма позволяла нам подобраться к ним незамеченными, и вскоре мы уже залегли во рву. Пусть из оружия у нас имелась только трость Холмса, старое ружье мистера Рэгторна и мой револьвер, мы были сильны духом и не сомневались, что разгромим врага.

– Ватсон, пора! Они сейчас повернутся к тому самому камню! Выдвигаемся на внутреннюю позицию!

Выбравшись из рва, мы миновали внешний круг камней и спрятались позади огромного монолита. «Друиды», с капюшонами на голове, мелькающие в дыму, походили на монахов дьявольского ордена. Помимо огня и дыма их факелы источали также жуткую вонь.

Нечестивцы плясали вокруг бедной Клары, которая лежала на каменном алтаре, точно раненая птица, а над ней навис анемичный викарий с длинным ножом в руке. Злодей готовился зарезать ее!

Солнце медленно опустилось за камни, напоследок озарив Стонхендж зловещим кровавым сиянием. Горниста в нашей компании не было, но мистер Рэгторн подал сигнал, выстрелив из ружья, и мы бросились вперед. «Друиды» с воплями разбежались, приняв нас, очевидно, за оживших мертвецов, что покинули свои древние могилы, дабы отомстить тем, кто их потревожил. Наверное, среди этих ряженых был и деревенский почтальон, и пресловутый церковный сторож.

Холмс, орудуя тростью, выбил нож из руки викария, а затем, сорвав шнур, которым тот подпоясывал рясу, крепко скрутил его запястья, пока я держал револьвер у виска злодея. Потом мы оттащили его в экипаж и сдали на попечение инспектору полиции по фамилии Туллет. Все это время он выл, стонал и осыпал нас страшными проклятиями, крича, что мы помешали ему исполнить дело всей его жизни. Ну а мы, наоборот, были этому весьма рады, причем особенную радость мы испытывали при виде Клары, вернувшейся к любящим ее родным, свободной от козней преподобного Томаса Левеллина.

Что касается молодого Каркера, о котором я упоминал ранее, то он, как выяснилось, оказался совершенно ни при чем. Просто его давно манили дальние страны. Проникнув тайком на пароход, отплывающий за океан, Каркер успешно добрался до Южной Америки. Там он разбогател и приобрел одну из крупнейших шахт по добыче угля. Подозреваю, что сейчас он уже мультимиллионер.

5 Загадочная смерть Эмилии Вудкок

В один из солнечных весенних дней я и мой друг мистер Шерлок Холмс прогуливались по Саут-Одри-стрит, обсуждая недавно прослушанный нами скрипичный концерт Паганини. На углу Беркли-Сквер, когда Холмс как раз говорил о том, насколько технически сложны некоторые пассажи, мы неожиданно стали свидетелями трагического эпизода. Из дома неподалеку вышла женщина средних лет, в синем платье и наброшенном на плечи легком пальто. Виднобыло, что она чем-то расстроена. Стоя на лестнице, женщина вдруг зашаталась, схватилась рукой за горло и рухнула вниз.

В тот же миг мы услышали громкий свист и увидели, как к ней бросился констебль, дуя в свисток. Мы тоже заторопились на помощь. Однако было уже поздно.

– Она мертва, Холмс, – сказал я, осторожно приподнимая ей веки. – Пульса нет, зрачки расширенные.

Из дома вышел человек лет тридцати – тридцати пяти в темном сюртуке и с золотыми часами на цепочке в руках.

– Могу я помочь? – спросил он, бесцеремонно отстраняя меня.

– Нет, это вряд ли.

– Я врач, сэр! Отойдите и позвольте мне осмотреть женщину.

– Говорю вам: все бесполезно, – с раздражением отвечал я, – ведь я и сам врач.

– Ах, простите, сэр, – стал извиняться мужчина, – простите, я не хотел вас обидеть или унизить. Я доктор Обри, Харли-стрит.

Мы пожали друг другу руки.

– Доктор Ватсон. У меня небольшая практика в Паддингтоне.

– А что произошло? Неужели ее задавил извозчик?

Судя по потрясенному выражению лица, доктор был знаком с покойной.

– Внезапный удар.

– Этого не может быть! – побелел доктор Обри. – Я только что ее осматривал!

Холмс, достав лупу, принялся изучать тело. Констебль стоял рядом и наблюдал за ним. А я взял доктора Обри под руку и отвел подальше в тень, чтобы спрятаться от солнца.

– Вы упустили симптомы надвигающегося приступа! – сурово сказал я ему, ибо таково было мое профессиональное мнение.

– Мой дорогой сэр, в этом доме у меня несколько пациентов, – разволновался доктор Обри. – Я навестил Эмилию Вудкок и поднялся наверх, в квартиру сэра Чарльза Ферветера. Неужели меня теперь лишат лицензии?

– Не думаю, – неуверенно пробормотал я. – Но должен подчеркнуть, что она была чем-то сильно расстроена. Это дает мне серьезный повод усомниться в ваших методах.

– Говорите, она была расстроена? – удивился доктор Обри. – Но когда я видел ее в последний раз, она была совершенно спокойна. Она сидела за столом, разбирая корреспонденцию.

– Я было подумал, что вы сообщили ей, что у нее некая смертельная болезнь. Люди реагируют на эти слова по-разному. Одни принимают их спокойно, а другие впадают в истерику, так что необходимо очень хорошо знать пациента, чтобы не навредить ему.

– Ничего подобного я ей не сообщал. У нее была хрящевая опухоль, но это не смертельно, и вопрос об операции никогда не поднимался. Она жаловалась на боли в желудке и периодически возникающую тошноту.

Тут вмешался констебль, который все это время находился поблизости и слушал, о чем мы говорим:

– И это вполне объяснимо! На что еще ей было жаловаться при таких обстоятельствах?

– Что вы имеете в виду? – спросил я, видя, что он бросает неприязненные взгляды на доктора Обри.

– По мнению мистера Холмса, эту женщину отравили. Я прошу вас следовать со мной в Скотленд-Ярд, доктор Обри.

– Послушайте, – сказал я, – доктор Обри имеет практику на Харли-стрит. Вам известно, что это значит?

Полицейский, явно желая получить повышение по службе, не внял моим возражениям. Он готов был схватить доктора и тащить его в участок, но тот вдруг оттолкнул констебля и пустился наутек. Наверное, он был чемпион в беге на сто ярдов, ибо не успели мы и глазом моргнуть, как он шмыгнул за угол Беркли-Сквер и был таков.

Холмс молча курил сигарету и усмехался – такой оборот его определенно позабавил.

– Доктора Обри едва не арестовали, – напомнил я, возмущенный его равнодушием к судьбе невинного человека, которого обвиняют в убийстве, не более и не менее.

– Ватсон, в вас говорит профессиональная солидарность.

– Вы полагаете, что ее убили, Холмс?

– Она умерла, приняв смертельную дозу яда. Неужели вы не отметили необычайную бледность ее кожи, а также следы рвоты на одежде? Думаю, что Уиндам, судебный медик из Чаринг-Кросс, со мной согласится. И еще кое-что, Ватсон: она не успела упасть, а констебль уже двигался в ее сторону. Я не верю, что это случайное совпадение.

Вскоре на место происшествия прибыл инспектор Браун. Привратник, колченогий старик в потертом сюртуке с золотыми пуговицами и галунами, повел нас наверх, где находилась квартира покойной Эмилии Вудкок.

Эмилия Вудкок была вдовой чайного миллионера, сэра Алистера Вудкока. Как подобает человеку, который начинал носильщиком на вокзале, а закончил крупнейшим в стране поставщиком листового и пакетированного чая, сэр Алистер имел элегантную квартиру, призванную демонстрировать богатство и влиятельность своего владельца. Великие фламандцы Ван Эйк и Вейден украшали стены просторной гостиной, а над камином висел Рубенс. На концертном рояле стояли семейные фото. Среди них выделялись две фотографии: большой портрет ослепительно красивой вдовы и снимок юноши на поле для крикета с эмблемой Вестминстер-Скул. Привратник пояснил, что молодой человек – сын миллионера от первого брака Морстон Уэлби Вудкок, в настоящее время владелец картинной галереи «Хорабис» на Бонд-стрит.

В подтверждение слов доктора Обри у окна стояло бюро с различными письменными принадлежностями. Там были пузырьки чернил, деловые документы, перочинный нож, почтовый шпагат, сургуч и тому подобное. Сверху лежала недавно начатая пачка почтовой бумаги и стопка писем в конвертах, подписанных аккуратным, каллиграфическим почерком. Одно письмо в открытом конверте, который, видимо, не успели запечатать, упало на пол. Инспектор Браун не обратил внимания, как Холмс незаметно подхватил письмо и сунул в карман.

В квартире мы пробыли недолго. Толпа зевак под окнами быстро рассеялась, когда увезли тело. Мы вернулись на Бейкер-стрит, и я до вечера писал у себя в кабинете, а Холмс сидел за столом в гостиной, занятый химическим экспериментом с веществами неизвестной мне природы.

После ужина я сел у огня и продолжал писать. Погода испортилась, на дворе стало сыро и безрадостно, дождь застучал в окно. Я полагал, что в такое ненастье все сидят по домам, однако в четверть десятого под нашими окнами протарахтел и остановился кеб. Вскоре зазвонил колокольчик, раздался женский смех. Я подумал, что это к миссис Хадсон приехала подруга, но потом на лестнице зазвучали шаги.

Дверь отворилась, и в комнату вошла элегантно одетая молодая особа. Встряхнув зонтом, она в упор посмотрела на Холмса. Мне она показалась смутно знакомой. Где же я ее видел?

Бормоча что-то о погоде, я усадил гостью на диван.

– А, доктор Обри? Добрый вечер! – вдруг сказал Холмс и отбросил газету.

Я оторопел, ибо это был не кто иной, как молодой доктор Обри, но в парике и гриме!

– Прошу прощения, что побеспокоил вас в столь поздний час, джентльмены, да еще в таком виде! Но я подумал, что притвориться девушкой из Хеймаркета будет сейчас лучше всего!

– Не волнуйтесь, доктор Обри! Позвольте сделать вам комплимент: вы прекрасно вошли в образ. Я иногда и сам вынужден маскироваться, так что я знаю толк в подобных вещах. Вам кофе или чего-нибудь покрепче?

– Виски с содовой, если можно. – Наш гость промокнул мокрое лицо носовым платком. – Прошу вас, мистер Холмс, скажите прямо: меня обвиняют в убийстве? Я уж не говорю о том, что конец моей профессиональной репутации.

– Вы, разумеется, в курсе, что покойная была вдовой сэра Алистера Вудкока, чайного магната. Наверняка полиция подозревает вас в махинациях с целью завладеть состоянием, что досталось ей от мужа. Вы были последним, кто видел ее, и, как врач, вы могли приносить ей яд под видом лекарства. Но это полиция. А я со своей стороны обещаю вам, что к полудню завтрашнего дня вы будете свободны от всех обвинений. – Холмс протянул доктору почтовый конверт, адресованный в Суффолк некоей мисс Беатрис Лорн. – Это частично доказывает вашу невиновность.

– Я понятия не имею, кто такая Беатрис Лорн, мистер Холмс, но если это письмо спасет меня от виселицы, то с радостью им воспользуюсь.

Холмс знаком попросил доктора Обри передать письмо мне. Однако я, прочитав его, ничего не понял, ибо там было всего несколько строк, да и те почему-то о вышивке и поливке цветов.

– А вот и еще одно важное звено в цепи.

С этими словами Холмс протянул мне телеграмму, которую нам принесли днем. Я стал читать:

«Мистеру Ш. Холмсу.

Сэр, с благодарностью за участие в возвращении украденного «Вейдена» несколько лет тому назад привожу список лиц согласно вашей просьбе.

Искренне ваш, С. Бартлетт.

Номер XVII

мистер И.Р. Кингсвуд

мистер Дж. Таттнэм

миссис О. Смит

мистер С. Гудман

мисс М. Чипстед».

– Предлагаю доктору Обри расположиться на ночь на диване, – сказал Холмс, – а с утра всем вместе отправиться в Национальную галерею. Обещаю, что именно там я представлю неоспоримые доказательства невиновности нашего друга.

Назавтра я нашел для доктора подходящий костюм в своем гардеробе, мы позавтракали, вызвали кеб и поехали на Трафальгарскую площадь. Ночью дождь перестал, и на улице нас встретила чудесная весенняя погода. Бронзовые фонтаны под Колонной Нельсона и величественный шпиль церкви Святого Мартина-в-полях весело блестели на солнце.

По прибытии Холмс оставил доктора Обри ждать на лестнице, а мы вошли в галерею. Первым делом мы направились к информационному киоску, где Холмс осведомился у служащего, как пройти в зал номер XVII. По-видимому, это помещение было закрыто для публики, и потому сначала нам отказали, но стоило Холмсу упомянуть имя С. Бартлетта, главного эксперта по фламандской живописи, как подскочил другой служащий и повел нас через боковую дверь в подвал, где располагались реставрационные мастерские. Мы долго шли по извилистым коридорам и наконец добрались до комнаты номер XVII. Дверь была распахнута настежь, и в коридор несло краской и скипидаром. Несколько человек в блузах и комбинезонах, какие носят художники, стояли у мольбертов. Ни один из них не отреагировал на наше появление.

– Милдред Чипстед! – громко позвал Холмс, непонятно кого имея в виду.

Миловидная брюнетка с ювелирным моноклем в глазу и скальпелем в руке, работавшая у картины Ван Эйка, где был изображен молодой человек в тюрбане, обернулась и кивнула.

– Строго говоря, я Мейделин, – сказала она, убирая монокль. – Вы от «Виндзора и Ньютона»? На днях я заказывала набор тонких кистей из верблюжьей шерсти, а вы мне прислали другие!

– Увы, мадам, я не посыльный компании «Виндзор и Ньютон». Я частный детектив, – весело ответил Холмс. – Я должен задать вам несколько вопросов относительно Эмилии Вудкок. Надеюсь, это поможет выяснить местонахождение доктора Обри.

– Того, что разыскивает полиция?

– Того самого. Скотленд-Ярду пока не удается найти его. Насколько я понимаю, вы имеете некое отношение к семье Вудкок?

– Да. Морстон Вудкок – мой жених. В будущем месяце у нас свадьба. Это он сообщил мне вчера о трагической смерти его мачехи. Он страшно огорчен.

– А вы специалист по раннефламандской живописи?

– Не совсем так. Наш отдел ведет реставрацию полотен всех школ и периодов.

– Но ведь это вы реставрировали картину из частной коллекции Эмилии Вудкок?

– Да, я. «Дитя у подножия храма». Откуда вы знаете?

– Из записки на обложке старого путеводителя по Национальной галерее. Кстати, я принес его с собой. Прочитать вам, что там написано? «Десятое апреля, воскресенье. Целиком очистила лицо и тогу ребенка от старого лака. Эмилия, когда вернетесь из аббатства, обратите внимание, что на бюро лежит новая стопка почтовой бумаги, как Вы просили. М. Ч.» Ведь это вы писали? – Холмс наклонился и заглянул в блокнот на мольберте. – Вижу, что вы. Почерк ваш.

– Откуда у вас этот путеводитель?

– Он был в руке Эмилии Вудкок. Странно, не правда ли? Тем не менее это факт. Кстати, великолепный набор красок, – восхитился Холмс, подходя к столу у мольберта. – Сколько разных цветов, оттенков. Какой богатый выбор! А это что за пузырек? – Он взял пузырек с белым порошком. – Можно я открою? – Он отвинтил крышку.

– Обычная краска!

– Напротив, сударыня, это вовсе не краска. Здесь кристаллы какой-то соли. А что в той вазочке? Нет, вы все-таки удивительно рассеянны.

– Это вода, я там кисти промываю, – испуганно пролепетала Мейделин Чипстед.

Вынув из кармана конверт, Холмс нежно обмахнул им ее красивое лицо, будто это китайский веер.

– Вашей находчивости можно позавидовать, сударыня, и все же я должен заявить вам, что вы совершили преступление. – Холмс не торопясь извлек письмо. – А вот и доказательство!

Я впервые видел, чтобы женщина так резко менялась в лице, как изменилась при его словах мисс Чипстед.

Тут в мастерскую ввалился запыхавшийся инспектор Браун.

– Ах, это вы, Браун, – сказал Холмс, – значит, вы получили мою телеграмму.

– Мы уже арестовали доктора Обри, мистер Холмс. Представьте себе, он как ни в чем не бывало загорал на ступенях у входа. А почему вы на меня так смотрите?

– Потому что, Браун, доктор Обри – не тот человек, которого следовало арестовать.

– Но… ваша телеграмма… там ясно сказано…

– Вынужден вам сообщить, что убийца Эмилии Вудкок – не кто иной, как эта женщина, что стоит перед вами.

– Чем докажете?

– Уоддон, ваш судмедэксперт из Ярда, подтвердит мои выводы. А пока возьмите это.

– Что это? Простой почтовый конверт? Вы, верно, смеетесь, мистер Холмс?

– Ничуть. Этот конверт поведает вам не меньше, чем мне. Но прежде давайте поговорим о том, какую роль во всей этой истории сыграл доктор Обри. Итак, он осмотрел пациентку и обнаружил у нее симптомы легкого отравления. Заметим, что так оно и было. Когда он уходил, направляясь в квартиру ее соседа сверху, Эмилия Вудкок писала письма. Она написала тринадцать писем, причем двенадцать поместила в конверты и запечатала, а последнее осталось незапечатанным. Его я и обнаружил на полу. Взгляните – конверт открыт.

– И что же в этом письме? – нетерпеливо спросил инспектор.

– Это не важно, – ответил Холмс. – Но конверт представляет значительный интерес. Эмилия Вудкок не успела лизнуть клей и запечатать конверт, потому что внезапно почувствовала острую боль в желудке. Отчего же тогда она не позвала врача, который находился этажом выше, но, увидев в окне констебля, предпочла выбежать на улицу?

– Потому что она поняла, что ее отравили! – догадался я.

– Верно, Ватсон. Более того, она хотела сообщить констеблю, кого она подозревает. К сожалению, все случилось слишком быстро.

– Этого человека зовут доктор Обри, – вмешался Браун. – К чему такие долгие предисловия, Холмс? Это же ясно, как божий день!

– А вот и нет! – возразил Холмс, погрозив пальцем инспектору. – Вы ошибаетесь. Прежде всего мы должны задать себе вопрос, как убийце удалось заставить Эмилию Вудкок принять яд. Судя по всему, Морстон Уэлби Вудкок купил коробку письменных принадлежностей «Либерти» в универмаге на Риджент-стрит, а затем передал ее своей невесте. Вернувшись в мастерскую, мисс Чипстед изготовила раствор сурьмы и водорастворимой соли кристаллина, устраняющей цвет и запах. Затем она кисточкой нанесла этот раствор на клеевые края конвертов. В воскресенье мисс Чипстед отправилась к Эмилии Вудкок на Беркли-Сквер, где работала над реставрацией картины Ван Эйка, принадлежавшей покойному мужу Эмилии. Но в мыслях у нее, конечно, было иное. Она оставила коробку на бюро, зная, что Эмилия ведет обширную переписку и обязательно воспользуется конвертами, и что самое важное – будет их заклеивать!

– И посему с каждым движением языка она, сама того не ведая, приближала свой конец, – сказал я.

– Да! Как мы помним, смерть наступила не мгновенно, а лишь после поступления в организм достаточно большого количества яда.

– Боже, вы все испортили! – вскричала до тех пор молчавшая мисс Чипстед и пронзила моего друга свирепым взглядом.

– Между прочим, я подсказал инспектору Брауну, где найти вашего жениха. Так что утром Морстона Уэлби Вудкока задержали в его галерее на Бонд-стрит и доставили в Скотленд-Ярд для дачи показаний. Ему предстоит многое объяснить.

– И прежде всего мотивы, – сказал я, не понимая, как два состоятельных и уважаемых человека могли задумать и осуществить столь извращенное убийство члена своей семьи.

– Мотивы – жадность и зависть, мой дорогой Ватсон! Помнится, в «Таймс» писали, что чайный магнат завещал все состояние второй жене. Ну а его сын имел шанс получить наследство лишь после ее смерти. Надо думать, он был оскорблен, когда мачеха обошла его в очередности наследования, да и в сердце его отца. К слову, я помню похожий случай. Родная мать этого молодого человека, некогда выступавшая в мюзик-холле, скоропостижно скончалась, выпив чашку коллекционного чая.

– Да что вы говорите, Холмс! – ужаснулся я.

– Я не хочу сейчас распространяться на эту тему, – сказал Холмс, предупреждая последующие вопросы. – Предлагаю пообедать в «Симпсонз», а затем ехать в Ковент-Гарден. Сегодня дают потрясающую «Лукрецию Борджиа» Доницетти, и я слышал, что сцена отравления Дженнаро особенно впечатляет.

6 Оловянная пуговица

Одно время во френологической теории бытовало убеждение, что тип преступника можно определить по форме его черепа. Так что я решил показать Холмсу один череп, а точнее, портрет трубочиста из южного Лондона, который был недавно арестован за убийство богатого мясника по имени Генри Кланторп.

Дело было за завтраком.

– Холмс, – сказал я и сунул ему под нос свежий выпуск «Телеграф», – простите, что отвлекаю вас от вашего бекона и яичницы, но не могли бы вы взглянуть на это фото?

Холмс взял у меня газету и прислонил ее к кофейнику.

– Альберт Лок, трубочист, – пробормотал он, едва удостоив взглядом фотографию.

– Обратите внимание на его выпуклый лоб, кудрявые редеющие волосы, а в особенности на бугры с левой стороны черепа. Будь я проклят, если это не типичный убийца.

Коллега со мной не согласился:

– Мой дорогой Ватсон, я вижу здесь квадратный, или, как говорят, тевтонский, череп. Мелкие, слабовыраженные черты лица указывают на то, что их обладатель не лишен некоторой детской наивности, а губы говорят о низменных страстях. Впрочем, на вашем месте я бы не придавал всему этому большого значения.

После завтрака Холмс устроился на диване с трубкой и номером «Таймс» и углубился в чтение своей любимой колонки, где публиковались объявления о пропавших без вести. Я сидел в кресле, потягивая кофе, и рассеянно глядел в окно, про себя отмечая, что фасады домов на противоположной стороне едва виднеются сквозь плотный серый туман.

Не успел я допить кофе, как мимо по улице прогрохотал кеб и остановился у нашего дома номер 221b, а вскоре мы услышали громкий нетерпеливый стук в дверь.

– Браун пожаловал, – буркнул Холмс из облака дыма. – Он так шаркает, что его ни с кем не перепутаешь.

Внизу раздались голоса, а затем и торопливые шаги по лестнице.

– Инспектор Браун, – произнес Холмс прежде, чем дверь успела открыться, – на дворе ужасная сырость, не правда ли? Присаживайтесь ближе к огню, вы, наверное, до костей продрогли.

Только после этого дверь робко приоткрылась, и, как предсказал мой коллега, на пороге возник инспектор Скотленд-Ярда, держа шляпу в руках точно проситель.

– Мой дорогой Браун, – обратился к нему Холмс, – я-то думал, что теперь, когда вам удалось повязать трубочиста, вы будете выступать по-павлиньи, а вы ползете, как слизняк. Вы, наверное, дурно спали сегодня ночью или совсем не спали? Неужели вы ошиблись, арестовав не того человека? Или вам не дает покоя вопрос: куда подевалось тело убитого Кланторпа?

Бледный от холода Браун долго не отвечал, отогреваясь у огня. Когда его щеки порозовели, он признался:

– Что ж, вы правы, мистер Холмс, вы как всегда правы. Нам только предстоит выяснить местонахождение тела.

– Но вы хотя бы уверены, что мясник мертв? – спросил я.

– Судя по тому, что турецкий ковер в его кабинете был насквозь пропитан кровью и заляпан мозгами, иначе и быть не может, доктор Ватсон. Ни один человек не пережил бы столь чудовищного нападения.

Я заметил, что при этих словах глаза Холмса подозрительно сверкнули. Чиркнув спичкой, он прибавил огоньку в трубке и пустил в потолок аккуратное кольцо дыма.

– Судя по всему, трубочист провел вечер в пабе «Кестрал» на углу Брик-Лейн. Убийство было совершено где-то между половиной первого ночи и ранним утром во вторник. Особняк Кланторпа находится через дорогу, на Нортальт-авеню. Полиция обнаружила следы сажи на ковре и самое главное – на французском буфете, где под замком хранится золотая посуда. В тот день Альберт Лок имел несчастье посетить дом Кланторпа, где чистил трубы и камины. Верно я говорю?

– Совершенно верно, – поддержал я. – В полиции уверены, что это дало ему возможность ознакомиться с расположением помещений в доме и помогло спланировать последующее ограбление.

– А по-моему, это весьма спорный аргумент, – заявил Холмс. – Но дело тем не менее любопытное. Думаю, стоит съездить в Брикстон. Вы составите мне компанию, Ватсон?

– С удовольствием! – согласился я.

Приехав на Нортальт-авеню, мы увидели красивый георгианский особняк вблизи железнодорожной насыпи, отделенной высокой стеной из красного кирпича. К крыльцу вела песчаная дорожка. С правой стороны была калитка, ведущая в сад позади дома.

Дверь была приоткрыта. Когда мы вошли, я обратил внимание, что для жилища миллионера обстановка довольно скромная. Тишину в доме нарушал лишь ход больших позолоченных часов на стене. Когда констебль вел нас в кабинет, Холмс успел заглянуть в гостиную.

– Ага! Картины висят криво. Очевидно, преступник сдвигал их, ища сейф. Боже мой, все стены в следах сажи. Большой палец, указательный, средний и безымянный. Чувствуете, чем это пахнет, Ватсон? – Холмс провел тростью вдоль плинтуса. – Здесь произошло чудовищное убийство, но полиция не может отыскать труп! Просто фантастика!

– Вот кабинет, мистер Холмс, – сказал Браун, отпуская констебля.

Ковер у камина и впрямь пропитался кровью. Кровавые разводы также темнели на стене с левой стороны. Но внимание Холмса сразу привлекли французские окна, выходящие в сад. Преступник проник в кабинет через эти двери – замок был сломан, щеколда погнута, одно из стекол треснуло по всей длине. Так и сказал нам инспектор Браун, осторожно поворачивая бронзовую ручку и открывая для нас дверь в патио.

– И обратно он ушел тем же путем, – заметил Холмс. Он вдохнул свежего воздуха, огляделся и прибавил: – Я сейчас, Ватсон. Только прогуляюсь по саду, полюбуюсь вон теми розами у стены.

Послышался пронзительный свисток паровоза. Повернув голову, я увидел пассажирский состав, медленно ползущий по насыпи. Когда поезд исчез за поворотом и дым рассеялся, я с удивлением увидел, как мой коллега карабкается на садовую стену и спрыгивает с другой стороны. Вскоре он уже стоял на вершине насыпи, в своем элегантном дорожном пальто и охотничьей шапке, и осматривал пути.

Вернувшись в дом, Холмс продолжил обследование французского буфета, где хранилась золотая посуда. Когда он опустился на четвереньки и с лупой полез под буфет, Браун ехидно поинтересовался:

– Неужели вы хотите найти там тело Кланторпа, сэр?

– Нет, – отвечал мой коллега, вставая и отряхиваясь. – Но кое-что я все-таки нашел. Взгляните – оловянная пуговица.

Находка ничуть не заинтересовала инспектора. Вместо того чтобы рассмотреть ее, он предпочел поделиться с нами своими соображениями относительно хронологии событий:

– На данный момент нам известно, что из пивной трубочист покатил свою тележку через дорогу на Нортальт-авеню. Как вы помните, стоял густой туман, но Хэрриет Уимпол, живущая напротив в доме номер 49, видела, как Кланторп, в домашнем халате, расхаживает у себя в гостиной и курит сигарету. Времени было около одиннадцати. Лок, должно быть, прокрался в сад через боковую калитку, а затем проник в кабинет, сломав дверной замок. Но хозяину удалось застать вора на месте преступления, поскольку тот, судя по повреждениям замка и щеколды, не мог действовать бесшумно. В возникшей схватке трубочист убил старика. Затем он погрузил тело и посуду в тележку, вышел тем же путем и где-то их спрятал. Наверное, на одной из садовых делянок поблизости…

– Прошу прощения, – перебил инспектора мой друг. – Но стена в дальнем конце сада запачкана кровью. А за стеной я нашел вот это! – Он вынул из кармана и показал нам вторую оловянную пуговицу – точь-в-точь такую же, что и первая.

– Вы меня разочаровываете, мистер Холмс, – вздохнул Браун. – Невдалеке высокая железнодорожная насыпь, а за насыпью – жилые дома. Одному человеку ни за что не удалось бы переправить тело и посуду через стену и дальше.

– А что, если у него был сообщник?

– Как бы там ни было, Альберт Лок заслуживает виселицы, – самоуверенно заявил Браун. – Не кто иной, как комендант Пентонвильской тюрьмы рассказал мне, что две недели назад, когда его доставили, он был в грязном пальто по колено, на котором не хватало двух пуговиц.

Поскольку в прошлом мне уже доводилось сопровождать Холмса в эту тюрьму, я знал, насколько это безрадостное место и что редкому узнику удается покинуть ее стены. Пока кеб вез нас по Каледониан-Роуд, я невольно жалел Альберта Лока, для которого, виновен он или нет, Шерлок Холмс оставался последней надеждой. Солидные улики, собранные против него полицией, и тот факт, что компания убитого Кланторпа пользовалась услугами королевского адвоката сэра Чарльза Биддлингтона, не прибавляли трубочисту шансов на спасение. Скорее они равнялись шансам слепого и однорукого инвалида попасть из винтовки в яблочко.

После кратких переговоров с комендантом тюрьмы нас проводили в камеру, где содержался Альберт Лок.

Когда мы вошли, трубочист понуро сидел на грубой деревянной скамье, опустив голову и теребя рукав полосатой куртки. На столе перед ним стоял нетронутый обед – суп и картофель. Видно было, что он совсем пал духом.

– Я скажу вам, господа из Линкольн-Инн, что говорю всем: я ни в чем не виноват, – устало произнес Альберт Лок. – Я никого не убивал, и меня вздернут за преступление, которого я не совершал.

Сказав так, он схватился за голову, и здесь, в этой мрачной камере, мне снова стало жаль его, ибо выражение страшного отчаяния и тоски на его лице было не передать словами.

– Что вы притащили? – грубо спросил он, увидев у Холмса сверток в коричневой бумаге. – Опять какие-то поповские книжки?

– Вовсе нет, – ответил Холмс и развернул бумагу. – Мне бы хотелось услышать, что вы скажете насчет этого старого пальто, мистер Лок.

– Это мое пальто, сэр. Другого у меня и нет. Я давным-давно купил его у одного еврея, торговца рыбой.

– Хм… вы видите, что тут не хватает двух пуговиц?

– Что ж, если меня не повесят и не засыплют потом известью на тюремном дворе, то я попрошу жену пришить пуговицы.

Холмс вынул из кармана две пуговицы, что нашел ранее, и сравнил их с теми, что были на пальто. Нельзя было не заметить, что пуговицы, хотя и отлитые из одного дешевого сплава, отличаются.

– Видите, Ватсон? На тех по краю бурая кайма, а эти и размером меньше, и кайма у них зеленого цвета.

– Не тот размер! – проворчал Альберт Лок. – Но я все равно благодарен вам, сэр, за подарок.

– Что ж, других вопросов к вам пока нет, мистер Лок. Спасибо, что уделили нам время. До свидания!

– Могу я знать ваше имя, сэр? – спросил озадаченный трубочист.

– Меня зовут Шерлок Холмс, а это мой коллега доктор Ватсон, – ответил Холмс, в то время как я уже колотил в дверь, давая знать надзирателю, что наша краткая беседа окончена.

Затем мы сели в поезд и отправились в Брикстон. Вопреки моим ожиданиям, мы не вернулись на Нортальт-авеню, а поехали дальше – в Херн-Хилл. Всю дорогу я курил и смотрел в окно на проплывающие мимо городские пейзажи. Не доезжая до платформы Херн-Хилл, поезд остановился на красный свет, чтобы пропустить «особый». Когда тот уже проехал, а наш поезд еще не тронулся, Холмс вдруг схватил меня за руку и распахнул дверь купе.

Мы спрыгнули на насыпь и, дождавшись, пока поезд отойдет, пошли по шпалам. Вскоре мы наткнулись на покосившуюся железную сторожку. Надпись над входом объясняла ее назначение: «Путевой пост 16-19 1/2».. Поскольку дверь была заперта, мы проникли внутрь через небольшое окно. В сторожке было сыро, на полу валялись старые газеты и сломанные трубки из глины. Из достойных внимания предметов был чайник на верстаке у стены, инструменты, лопаты в углу, а еще пузатый холщовый мешок, в каких хранят картошку.

Холмс наклонился и поднял с пола газету – посередине темнело большое бурое пятно.

– Кровь! – догадался я.

– И не только здесь. – Холмс шагнул в угол и провел рукой по мешку. – Да это же краденая золотая посуда, Ватсон. Нам надо быстрее уходить отсюда. Аккуратнее, старайтесь ничего не касаться.

Мы выбрались через окно, пропустили очередной поезд и двинулись в направлении станции. Было уже темно. Впереди виднелись освещенные окна будки стрелочника. При нашем приближении из будки выглянул человек и крикнул:

– Эй вы! Что вы там делаете на путях?

– Мы железнодорожная инспекция! – начальственным тоном ответил Холмс.

– Тогда поднимайтесь ко мне, согрейтесь. Только будьте осторожны, джентльмены, ступени очень шаткие, я вам посвечу фонарем.

– Холодает на улице, – сказал Холмс, потирая руки. – Кстати, как вас зовут?

– Моя фамилия Магдон. Я стрелочник, сэр.

– Так вот, Магдон, мы осматривали полотно, и все вроде бы в порядке, только на повороте у Брикстона в рельсе наметилась трещина!

– Садитесь ближе к огню, джентльмены. Хотите чаю?

– Спасибо, мистер Магдон, вы очень добры. Значит так, гравийный балласт под шпалами должен быть не менее шестнадцати дюймов, а в этом месте путь построили с упущениями. Я обязан доложить начальству. Между прочим, моя фамилия Ламли, я главный механик данного железнодорожного отделения, а это мистер Смит, инспектор.

– Рад нашему знакомству, джентльмены.

Стрелочник налил нам чаю, а затем вышел перевести стрелки.

– Ну и туман был вчера! – сказал Холмс, когда он вернулся.

– Да, ужасный, сэр.

– Это не повлияло на загрузку путей?

– Никак не повлияло, сэр.

– Скажите, много ли составов проходит после двух часов?

– От двух до трех – много, а вот после трех всего один, не считая почтовых. Это «Кентский лес». В половине третьего он прибывает на станцию Клэпем.

– Как, как вы сказали?

– «Кентский лес». Джеб Парсонс на нем машинистом, а Эдди, его брат, кочегар.

– Это не тот Джеб, у которого деревянная нога? Или это его брат? Никак не запомню, который из них калека.

– Насколько мне известно, они не калеки, сэр! Хотя у Эдди есть странная привычка подмигивать. Наверное, смолоду он получил в глаз, да так и осталось.

– Что ж, мистер Магдон, не будем больше занимать время. Нам еще в Херн-Хилл с инспекцией.

– Конечно, конечно. Мы с вами не раз повстречаемся на путях, мистер Ламли, и с вами, мистер Смит.

Мы как раз успели вскочить в поезд, стоявший на платформе Херн-Хилл, и вскоре уже были на вокзале Виктория. Там мы взяли кеб и поехали к себе на Бейкер-стрит. Признаться, посещение путевого поста 16-191/2 сказалось на моем настроении не лучшим образом, но добрый ужин, жаркий огонь в очаге и привычная обстановка вернули мне хорошее расположение духа.

– Ватсон, – Холмс взял с камина свою старую черную трубку, – боюсь, сегодня нам рано не уснуть!

– Похоже на то, – согласился я, куря сигару, и налил себе большую порцию виски с содовой. – А как же Альберт Лок, наш трубочист?

– Что Альберт Лок? – Холмс чиркнул спичкой и тоже закурил. – Дорогой друг, его судьбу определит Центральный уголовный суд в Олд-Бейли, что состоится в понедельник. А у нас билеты на Скарлатти в Ковент-Гарден, и это событие я не пропущу ни за что на свете. Господи, опять туман сгущается!

Здесь проявилось одно из качеств моего друга – способность к холодному отстранению.

– Все это так, – горячился я, – но кто все-таки убил Генри Кланторпа? Разве мы не обнаружили украденное золото и много крови в той сторожке? Неужели это не приближает разгадку?

– Еще как, Ватсон! Я успел телеграфировать Брауну, и вскоре мы задержим злодеев на станции Клэпем!

Той ночью туман был особенно густой и едкий. В промозглой мгле на мосту Баттерси проплывали тусклые желтые фонари экипажей, глухо позвякивали колокольчики. Всю дорогу Холмс сидел, подтянув колени к подбородку, и задумчиво молчал, лишь изредка бросая взгляд в темную муть за окном кеба.

Вскоре мы прибыли на станцию Клэпем, освещенную газовыми фонарями. Холмс не тратил времени зря. Промчавшись через станционный павильон, он поднялся по гранитным ступеням на пустынную платформу. Я бежал следом.

– Дорогой Ватсон, – сказал он, – часы показывают двадцать пять минут четвертого. Осталось пять минут. Револьвер у вас с собой?

– Револьвер у меня всегда с собой.

– Видите фургон с красным фонарем вон там на рельсах?

– Конечно.

– Это место остановки паровоза, где мы и встретим наших злодеев.

Мы спрятались за фургоном и стали вслушиваться – не идет ли поезд. В тумане не было видно ни зги. Меня трясло от волнения. Вскоре рельсы дрогнули, и издалека долетел перестук колес. Машинист дал полный тормоз, со свистом и шипением вылетел пар, и секунду спустя из тумана выкатился огромный паровоз.

Мы осторожно переместились к переднему краю фургона и наблюдали, как сначала с подножки спрыгнул кочегар, а затем и машинист, с трудом тащивший на плече тяжелый мешок. Они нередко переругивались.

– Не нравится мне эта контора на Рэдклифф-Хайвей, – сказал он.

– А где, по-твоему, можно сбыть золото? – откликнулся второй.

– У меня есть знакомый в Чипсайде.

– А я знаю одного еврея на Феттер-Лейн.

– А я знаю, что вы попались! – С этими словами Холмс бросился вперед, схватил кочегара за шиворот и ударил его головой о чугунную стенку паровоза.

Я тем временем сунул револьвер в висок его сообщнику.

– Прошу прощения за беспокойство, Эдди, – говорил Холмс, – но мне хотелось бы поближе рассмотреть твою красивую бархатную куртку, если можно.

– Какого дьявола! – крикнул кочегар. Он брыкался и извивался, пытаясь освободиться, но Холмс крепко держал его.

– На твоем месте я бы был паинькой, а не то Ватсон вышибет твоему брату мозги, – предостерег его Холмс. – Кстати, насчет полезных знакомств. Я знаю отличную швею в районе Степни, мистер Парсонс.

– А это здесь при чем? – хрипло спросил Эдди.

– При том, что ты потерял пару пуговиц с куртки. Взгляните, Ватсон, ведь наши пуговицы точь-в-точь как эти. А, инспектор Браун! Наконец-то! Я уж думал, вы не приедете.

– Простите, что задержался, мистер Холмс. На мосту Баттерси был затор из-за аварии.

– Надеюсь, вы прихватили с собой констеблей? Пусть наденут этим джентльменам наручники. Видите, у них мешок? Там лежит золотая посуда из дома Генри Кланторпа на Нортальт-авеню, Брикстон. Эти двое убили его, чтобы завладеть его имуществом.

– Черт бы их побрал, эти плошки! – с возмущением воскликнул кочегар. – Я тринадцать лет горбатился на скотобойне у Кланторпа, набивая его карманы. А зарабатывал сущие гроши – хватало лишь на то, чтобы не околеть с голоду, а платить за квартиру было уже нечем.

– Выходит, вы убили его из мести, – сказал Холмс.

– Выходит, что так, сэр, хотя мы не собирались его убивать. Сколько раз я проезжал на поезде мимо его дома, из Брикстона в Херн-Хилл и обратно, и мечтал, как бы грабануть его. Все знали, что этот скряга не доверяет банкам и, значит, держит деньги где-то при себе. И вот однажды я решился. Мой брат недавно получил место машиниста углевоза на этой дороге. Вместе мы составили план. Для начала я устроился кочегаром, и мы стали вместе возить уголь.

И вот в прошлый четверг мы везли груз из Перли в Клэпем, на угольный склад, и по пути остановились, чтобы исполнить наш план. Мы перелезли через стену, попали в сад, а оттуда и в дом. Пошел я наверх, вытащил его из постели, и мы устроили ему допрос – где, дескать, деньги. А он молчит как рыба. Тогда мы связали его и обыскали дом – все комнаты перерыли, но так ничего и не нашли. Ни денег, ни золота!

– И вы убили его, – подсказал Холмс.

– Да не хотели мы его убивать, сэр! Хотя я несколько раз прикладывал к его ноге раскаленную кочергу, он только ругался. Он даже издевался над нами, говоря, сколько он стоит. Ну я не выдержал и врезал ему по черепу лопатой, которой гребу уголь, – я принес ее с собой. Я три или четыре раза его ударил. А Джеб и говорит: не убивай, мол, его, мы найдем способ развязать ему язык, он еще расскажет нам, где хранит свои сокровища. Да и время уже поджимало – к половине четвертого надо было успеть на склад. Мы надели ему на голову мешок, в другой мешок сложили посуду из серванта и пошли обратно. Он, дьявол, был тяжелый, и мы с ним намучились. Напрасно только старались, потому что, едва мы втащили мешок в кабину, ему настал конец. Ну и конец нашим надеждам разбогатеть. Джеб знал про этот путевой пост недалеко от Херн-Хилл, мы и припрятали там мешок.

Однако раскрывать местонахождение тела братья отказались наотрез. И лишь благодаря Холмсу, который предложил осмотреть топку паровоза, мы узнали, куда оно девалось. Среди золы был найден обугленный череп – проломленный в нескольких местах тяжелым предметом – и кости. К тому времени в поисках тела Браун успел перерыть весь сад, но нашел только металлический ящик, оказавшийся сейфом покойного миллионера Кланторпа, где тот хранил деньги. Ящик лежал в яме под старыми замшелыми солнечными часами. Однако это открытие не обрадовало Джеба и Эдди, которых судили и приговорили к смерти через повешение. Казнь состоялась – что было заверено тюремным врачом – через три месяца после того, как Альберт Лок покинул Пентонвильскую тюрьму. Теперь он и его семья разводят овец в Новой Зеландии. Трубочист поменял свои щетки на ножницы и ничуть о том не жалеет.

7 «Общество посвященных»

Просматривая свои записи за 1897 год, я нашел упоминание о безвременной кончине миссис Глории Стэплхерст, женщины бесконечной доброты и щедрости, ближайшей подруги миссис Хадсон, и трагических обстоятельствах, сопутствовавших этому событию. Память возвращает меня в тот серый дождливый октябрьский вечер, когда на улице зажглись ранние фонари, в нашем камине гудел жаркий огонь, а мистер Шерлок Холмс, сидя в гостиной, наигрывал самые печальные мелодии из своего скрипичного репертуара. Днем миссис Хадсон получила письмо, которое душеприказчики миссис Стэплхерст обнаружили среди вещей покойной. Похоже, она написала письмо, но забыла отправить адресату.

Здесь я возьму на себя смелость упомянуть одно слово, возможно, неизвестное читателю: «Саммерленд». Медиумы обозначают этим термином состояние блаженства, в котором пребывают прошедшие «сквозь занавес» и соединившиеся со своими близкими «на другой стороне» – счастливцы, что испытали перерождение, освободились от забот и скорбей нашего бренного мира.

Таким образом, для тех из нас, кто пока находится на земле, повседневная жизнь – это подготовка к переходу в иное состояние, к которому мы должны всем сердцем стремиться. Должно быть, внезапная кончина обожаемого мужа подтолкнула миссис Стэплхерст раньше времени совершить этот переход в Саммерленд, ибо аконит является одним из самых сильных и быстродействующих ядов, известных науке.

Последнее письмо, адресованное миссис Хадсон, было написано незадолго до самоубийства. Речь в нем шла о спиритуализме, коим миссис Стэплхерст с недавнего времени была страстно увлечена. Она советовала подруге вступить в «Общество посвященных», чтобы познакомиться с принципами учения его основательницы Марии Сталло. Миссис Хадсон незамедлительно показала письмо Холмсу.

Холмс отложил скрипку и стал изучать письмо.

– Насколько я помню, большую часть своего состояния миссис Стэплхерст завещала этому обществу, – заметил он.

– И что с того? Такова была ее воля, – сказал я. – Это никого не касается.

После ужина я сел в кресло и закурил. За окном мокро шипели колеса экипажей, проезжающих по лужам, что после недавнего дождя разлились на Бейкер-стрит точно Амазонка.

– Наследнички, – пробормотал Холмс, который читал газету. – Завещание покойного графа Монктона собирается оспорить его родной брат. Пишут, что дело будет долгим и кровопролитным. Ого! Что за чертовщина?

Колонка некрологов в «Таймс», очевидно, содержала некую интригу, и я уж собрался прокомментировать заданный вопрос, но тут Холмс обвел что-то чернилами и бросил газету мне:

– Как это вам понравится?

Я стал читать выделенный фрагмент.

«О радость! Благая весть! Смерти нет!

Скептики всех мастей, прислушайтесь! «Общество посвященных» представило веские доказательства существования Саммерленда. Жизнь начинается заново на той стороне.

«Как я счастлива сознавать, что мой дражайший супруг не покинул меня и что мы встретимся в Саммерленде, чтобы снова вести счастливую и плодотворную жизнь. Я навеки в долгу перед «Обществом посвященных», которое направило меня к пониманию этого. Я желаю, чтобы и другие познали счастье, придя в «Общество посвященных».

Лидия Марчмаунт, Хэмпстед».

«Несите благую весть, как несу ее я. Смерти нет. Благодаря «Обществу посвященных» я регулярно общаюсь с моей возлюбленной супругой, которая ныне пребывает в Саммерленде. Моя радость безмерна. Скоро мы снова соединимся, и меня перестанет мучить артрит.

Мистер Альберт Марш, Стритэм».

Те, кого заинтересовала эта информация и кто хочет подробнее узнать об обществе, пишите по адресу: «Общество посвященных», 121-23, Лордшип-Лейн, Ист-Далвич».

Наутро мы сели в поезд и отправились в Кройдон, намереваясь навестить некоего джентльмена, который просил Холмса о помощи в связи с подделкой его подписи на юридических документах. Один из попутчиков случайно обмолвился, что его сосед, мистер Тадворт, недавно вступивший в «Общество посвященных», был найден повешенным в оранжерее у себя дома в Аннерли. Полиция не желала начинать расследование, поскольку в предсмертной записке, среди прочего, присутствовало слово «Саммерленд». Нашему попутчику интересно было знать, о каком именно Саммерленде идет речь: о том, что в Истборне или что в Клактоне?

В результате это вызвало у Холмса настолько живой интерес, что на станции Норвуд мы вышли и пересели в поезд до Ист-Далвича.

Штаб-квартира «Общества посвященных» находилась в трех минутах ходьбы от станции исовсем не поражала роскошью. Оказалось, она занимает второй этаж над похоронным бюро, в довольно бедной части Далвича, мощенной булыжником. По соседству располагались конюшни, а на первом этаже мастерская по изготовлению гробов.

Увидев в освещенном окне столяра за работой, мы постучали и вошли. Холмс тут же принялся нахваливать его изделие.

– Настоящий английский дуб, – он провел рукой по крышке, – а углы, посмотрите, как гладко обработаны.

Молодой человек дунул на свой рубанок, отчего на пол посыпалась стружка, и сказал:

– Этот поместят в свинцовый ящик и запаяют. А сверху обошьют саржей и сделают надпись. Чем могу вам помочь, джентльмены?

Опершись о трость, Холмс на мгновение прикрыл глаза, коснулся переносицы и дважды пробормотал:

– Несите благую весть. Смерти нет.

Под воздействием этого молитвенного заклинания молодой мастер отложил рубанок и почтительно склонил голову.

– Несите благую весть, как несу ее я, – прошептал он, точно это был отзыв на пароль.

Настороженность, с которой молодой человек, казалось, воспринимал поначалу наше появление, сменилась необычайной сердечностью. Он тепло пожал нам руки:

– Я ведь не знал, что вы члены общества.

– Не будет ли наглостью с моей стороны попросить об аудиенции у Марии Сталло? – спросил Холмс.

– Боже мой, нет, конечно! – Молодой человек улыбнулся от уха до уха и в припадке религиозной страсти сцепил руки на груди. – Наш возлюбленный медиум и священное божество, ее величество святейшая жрица, посланница Нептуна, в настоящее время проводит сеанс с неким мистером Каммингсом, который недавно потерял супругу. На прошлой неделе фирма организовала похороны.

– Мистер Каммингс, вы сказали? Это не тот, что ходит на протезе, приволакивая ногу? Он примерно вашего возраста.

– Ах нет. Мистер Каммингс – пожилой, но моложавый джентльмен. Он носит бриджи и гетры, и можно точно сказать, что он не калека. Вы наверняка ошиблись!

– Возможно, – согласился Холмс и посмотрел на стенные часы. – О боже, как поздно. Нам необходимо спешить! Что ж, до встречи в Саммерленде!

Шутка явно не понравилась молодому человеку, потому что его расположение сразу же испарилось. Он холодно взглянул на моего друга и с расстановкой произнес:

– Это священное слово запрещено упоминать всуе, тем более так громко. Храните верность клятвам, которые вы принесли! – Серьезное выражение на его лице сменилось на свирепое. – Вы помните заповедь первую из Заповедей Марии Сталло, что содержатся в разделе 160 Книги правил нашего общества?

– Разумеется! Как недостойно с моей стороны! – согласился Холмс, подталкивая меня тростью в двери, чтобы успеть убраться, пока этот тип окончательно не потерял терпение.

– Эй, что мне при встрече передать ее величеству?! – крикнул нам вдогонку столяр. В его голосе звенела неприкрытая враждебность. – Как вас зовут?

– Мистер Гендель и мистер Тримминс, – ответил я и выбежал за дверь, нахлобучив шляпу.

В течение получаса, что мы провели в мастерской, погода окончательно испортилась. Похолодало, и даже домов на противоположной стороне Лорд шип-Лейн стало не разглядеть в тумане. Дорожные рабочие разожгли коксовые печки и варили в ведрах смолу – очевидно, булыжную мостовую собирались сменить на что-то другое. Проходя мимо, мы остановились погреться. Но не успели мы отогреть озябшие руки, как Холмс возбужденно указал мне на фигуру, исчезающую среди тумана:

– Ватсон, взгляните! Вон он, пожилой джентльмен в гетрах, только что вышел из дверей похоронной конторы. А за ними ведь лестница, что ведет наверх, в помещения общества! Это Каммингс! Скорее, мы должны его догнать!

Это было проще сказать, чем сделать. У башни с часами мужчина пересек улицу и скрылся в одном из зданий. Подойдя поближе, мы прочитали:

«Адвокатская контора Моу, Дикенсон и Димпоул.

Судебные тяжбы и завещания».

– Он хочет изменить свое завещание, вот что, – догадался Холмс, – по крайней мере, сделать добавление. Ватсон, эта дьявольская секта поклонников Саммерленда одурачила его, и теперь будет нелегко уберечь его от беды.

Мы долго стояли у соседнего магазина, делая вид, что рассматриваем витрину. Наконец появился Каммингс и быстро пошел по улице, а мы опять припустили следом. В густом тумане, где все предметы расплываются и растворяются без остатка, было непросто не потерять его из виду.

Так мы дошли до Волворт-Роуд, где Каммингс сел в кеб. Мы сделали то же, продолжая наше преследование. У часовой башни Ламбет он вышел и пешком направился вдоль Хай-стрит. На мосту Ламбет мы потеряли его в тумане и лишь благодаря громкому стуку его каблуков могли определить, что он где-то рядом. Примерно на середине моста он остановился, поскольку шаги его стихли, и только слышно было, как капает вода и ревут под мостом волны, крутясь в водоворотах. Нас, предположительно, разделяли считаные футы, когда мы увидели, что Каммингс, в цилиндре, сюртуке, с тяжелой тростью, взгромоздился на парапет моста и смотрит вниз.

– Господи, Ватсон, он ведь сейчас прыгнет, – прошептал Холмс и затем громко крикнул: – Мистер Каммингс! Меня зовут Шерлок Холмс, я частный детектив. А это мой коллега доктор Ватсон. Можно с вами поговорить?

Джентльмен был ошеломлен нашим появлением, которое нарушило его план.

– Да как вы смеете, черт подери! – возмутился он. – Что все это значит?

– Не беспокойтесь, мистер Каммингс, мы вас не задержим дольше необходимого. Видите ли, миссис Стэплхерст, член «Общества посвященных», недавно отравилась, а мистер Тадворт повесился у себя дома в Аннерли. Дело в том, что эти люди, как и вы, доверились проходимцам.

– Я понятия не имею, о чем вы говорите, – по-прежнему возмущенно ответил Каммингс и отвернулся, готовясь нырнуть в мутные воды Темзы.

– Они обещают вам жизнь после смерти, освобождение от телесных недугов и душевных волнений. Сколько вы завещали обществу в обмен на привилегию быть одураченным?

– Убирайтесь к дьяволу, сэр! – вскричал Каммингс и сердито ударил тростью в парапет.

– «Несите благую весть! Смерти нет!» – вот их девиз. Вы знаете, о ком я говорю, мистер Каммингс.

– Да, знаю. Это принципы основательницы общества Марии Сталло, и могу вас заверить, что она не обманщица. Ее modus operandi основан на честности и искренности. Да, я оставляю обществу семьдесят процентов своего состояния в деньгах и недвижимости после физической смерти моего тела. Но она обещала направить мою астральную сущность в духовный мир, чистый и чудесный, – не то, что наш. Это место называется Саммерленд. Эта добрая и сострадательная женщина поможет мне вновь соединиться с моей покойной супругой. А ваши злокозненные выпады не поколеблют моей решимости, мистер Холмс!

– Бросьте, – усмехнулся Холмс. – Мария Сталло отъявленная мошенница, а ее общество придумано для обмана простаков. Они занимаются шарлатанством.

– Выбирайте выражения, сэр! Она медиум высочайшей репутации.

С этими словами несчастный Каммингс решительно зажмурился, но не прыгнул. Судя по всему, речи Холмса не пропали даром и в душе самоубийцы зародилось сомнение. Через пару секунд он открыл глаза и заявил:

– Нет, я не могу.

– Ну и отлично! Полагаю, в вас еще осталась крупица здравого смысла. Слезайте с парапета и бросьте эти безумные фокусы.

– Так вы говорите, она шарлатанка? – спросил мистер Каммингс, когда мы помогли ему спуститься.

– Еще какая! Хлебните бренди, – Холмс протянул ему флягу, – вы совсем замерзли.

– Наверное, я слишком доверчив, – сказал Каммингс. – Мне никогда не приходило в голову усомниться в добродетелях общества. А вы, мистер Холмс, неужели вы не верите медиумам? Отчего вы такой скептик? Вы полагаете, что общение с загробным миром невозможно?

– Знаете, мистер Каммингс, верчение столов, шаманизм и прочие пляски с бубнами – это не по моей части. Моя специализация ограничивается пределами земного мира, в частности преступного. И с вашей помощью я надеюсь осуществить один план, который докажет, что общество, возглавляемое Марией Сталло, – это не что иное, как банда хладнокровных убийц, которые орудуют под прикрытием спиритуализма. Прежде всего мы должны объявить, что вы утонули в Темзе, бросившись с моста Ламбет. Завтра во всех газетах напечатают примерно следующее: «Пожилой мистер Каммингс утонул в Темзе. Его тело было обнаружено речной полицией плывущим в направлении Гринвича. Признаков насильственной смерти не зафиксировано». В общем, что-то в таком роде. А я предлагаю вам сейчас поехать на Бейкер-стрит, где у нас уютное жилище, и поужинать. Таким образом, вы имеете отличный шанс оценить великолепную стряпню нашей дорогой экономки миссис Хадсон. Обещаем вам горячую ванну и кушетку на ночь. Ну а утром мы займемся этим «Обществом посвященных». Мы распустим его раз и навсегда.

На следующий день мы сели в скрипучий экипаж и по туманным улицам Лондона отправились в Гринвич. Мы – это я, доктор Ватсон, и со мной вдова в траурных одеждах, чье лицо скрывала густая черная вуаль. Аристократизм ее строгого облика нарушала лишь старая вересковая трубка во рту, и поскольку дама курила крепчайший табак, кеб был полон едкого дыма.

– Мой дорогой Ватсон, – говорила вдова, по случаю носившая фамилию Хоуп, – я полагаю, что в обществе получили мою телеграмму, где я в самых изысканных оборотах выразил желание пообщаться с мертвыми и, в частности, с моим дражайшим покойным супругом Чарльзом. Иными словами, я просил Марию Сталло научить меня осуществлять контакт с загробным миром. Я, разумеется, не забыл упомянуть, что мой покойный муж являлся главой совета директоров крупнейшего банка в стране!

– Представить себе не могу, чтобы общество отвергло такую шикарную возможность! – рассмеялся я.

– Я предупредил также, что для сеанса у меня есть не более двух часов и что со мной прибудет мой брат Энтони, который является большой поддержкой в моем горе.

– Естественно!

– Смотрите, проезжаем станцию. Мы почти у цели.

Вскоре нас встретил секретарь общества мистер Беллоуз и проводил на второй этаж.

– Я полагаю, вам доводилось слышать о мистере Д.Д. Хьюме? – спросил он.

– Не припоминаю, – ответила вдова.

– Это медиум, который обладает редчайшими, выдающимися способностями, моя дорогая миссис Хоуп. Он проводил сеансы для членов королевской семьи и лидеров иностранных государств. Но Мария Сталло превосходит даже мистера Д.Д. Хьюма.

Мы очутились в комнате с видом на задворки конюшни и похоронного бюро. Шторы на грязных окнах были полуопущены. В камине ярко пылал огонь, однако требовалось сделать всего два шага в сторону, чтобы ощутить жуткий холод. Посередине стоял круглый полированный стол черного дерева под тусклой красной лампой. Помимо стола в комнате было только пианино и несколько стульев с высокими спинками.

Дородная женщина в цилиндре, с повязкой на глазу, в широких цветных одеждах из китайского шелка сидела в старом плетеном кресле и курила сигарету. С виду она была вполне добродушна.

– Ах, миссис Хоуп! Как я рада, что вы посетили нас! А это, я полагаю, ваш брат Энтони? Пожалуйста, садитесь. Будьте как дома. Вы любите травяной чай? Цвет ауры вашего брата вызывает у меня серьезное беспокойство, миссис Хоуп. Разрешите порекомендовать профилактические средства? Принимайте горчичное масло или отвар ложечницы арктической.

Мы молча пили травяной чай, который я лично ненавижу. Должен признаться, что при первом знакомстве гранд-дама «Общества посвященных» производила благостное впечатление. В ней не было ничего зловещего или настораживающего. Наоборот, ее веселая манера и эксцентричная одежда весьма располагали к себе. И все-таки я ни минуты не сомневался, что это все хитрость и обман, к которым она прибегает, дабы добиться желаемой цели.

– А теперь я попрошу внимания.

Жрица взмахнула пухлой, в кольцах, рукой, обводя карты, разложенные по кругу. На каждой была какая-нибудь буква алфавита.

– Здесь находится центр моего общения, – пояснила она.

– А верно говорят, что иногда у вас получается эффект левитации? – спросила миссис Хоуп, отставляя чашку с блюдцем.

– Да, дорогая. Я могу подниматься в воздух до потолка. – Жрица поправила повязку и взглянула на свое отражение в зеркале, что висело над камином. – Предлагаю вам совершить увлекательное путешествие.

– Путешествие? – переспросил я.

– В Саммерленд, – вздохнула жрица. – Энтони, я собираюсь открыть вашей сестре небольшую тайну. Помните, что жизнь – это краткий миг, но смерть?.. – Она улыбнулась. – Ждать осталось недолго, вскоре миссис Хоуп соединится с дражайшим супругом. Тсс! Я чувствую, как красивый джентльмен, наделенный большими достоинствами и решительностью, материализуется сейчас в спиритическом пространстве.

– Я понимаю, о ком вы говорите, сударыня, – простонал Холмс. – Ибо после смерти моего возлюбленного Чарльза свет для меня опустел.

– Материальные блага, – презрительно поморщилась жрица, – не стоят того внимания, которое мы им уделяем. Я имею в виду капиталы, акции, государственные облигации и прочее, дорогая миссис Хоуп. – Она ласково потрепала вдову по руке.

– Ах! Я готова отдать все мое состояние, лишь бы снова увидеть мужа.

– Гимн! – торжествующе вскричала Мария Сталло. – Гимн, мистер Беллоуз, и поскорее! Тени сгущаются, я чувствую присутствие в комнате недавно усопшего!

После оглушительного вступления, сыгранного на расстроенном пианино, мы грянули «Все твари Божьи». Мне сразу стало понятно, что мистер Беллоуз неважный пианист, любитель бить по клавишам и злоупотреблять педалью.

Когда гимн был исполнен, секретарь встал и вышел из комнаты, а мы взялись за руки и хором произнесли короткую молитву. Часы на камине мелодично отбивали половину четвертого. И тут не успели наши кончики пальцев коснуться столешницы, как Холмс вдруг воздел руки, откинулся назад и закатил глаза, как припадочный. Карты, кружась, разлетелись по комнате. Это у него хорошо получилось, однако самое странное, что его номеру предшествовала вспышка ярко-голубого света, осветившая темную комнату.

Потом Холмс закачался на стуле вперед-назад и заговорил, причем для пущего эффекта то пищал, то ухал басом.

– Самозванка! – выкрикнул он с такой яростью, что изо рта у него хлынула пенистая жидкость, замочившая платье на груди.

Жрица с ужасом смотрела на него, не веря собственным глазам.

– Под видом спиритического кружка ты и твоя шайка набивали карманы золотом, отнятым у простаков. Твое общество – это банда, а ты мошенница. Берегись, говорю я тебе, ибо, когда умрешь, тебя обрекут на вечное прозябание в темных нижних астралах.

Жрица жалобно взвыла. Однако ее испуг был вызван не только бредовыми речами Холмса, но и кое-чем пострашнее. Я обернулся и увидел в окне жуткую физиономию, заглядывающую в комнату.

– Призрак! – визжала она, тыча дрожащим пальцем в занавески. – Это старик Каммингс! Он поднялся из мертвых! Боже, не надо! Он весь в тине и речных водорослях! Нет, нет!

Она уткнулась лицом в ладони и завопила:

– Дух, я раскаиваюсь во всех преступлениях! Я путем обмана вынуждала людей переделывать завещания. Я все время лгала! Но хуже всего, я обещала моим клиентам, что после смерти я провожу их астральные тела туда, где они навсегда соединятся со своими близкими.

Холмс вскочил со стула, сорвал с головы шляпку с вуалью и направил револьвер на Беллоуза, который ворвался в комнату.

– Стоять! – велел он. – Я Шерлок Холмс, частный детектив. Рекомендую вам оставаться на месте, а то меня так и тянет привести в действие этот славный механизм на упругой пружине. Ха, Ватсон! Нет, вы только подумайте, на что способны лестница и пара мазков театрального грима. Поразительный эффект! А ту синюю вспышку дало соединение пороха с фосфором. А что до приступа рвоты, то это обычное пекарское тесто, разведенное чаем у меня во рту.

– Мне конец! – горестно воскликнула Мария Сталло. – Я разоблачена! Теперь не видать мне ни красивого особняка в Белгрейвии, ни дома на набережной в Брайтоне, ни даже собственного экипажа! Я так мечтала о георгианском особняке на Нортумберленд-авеню, о долгих неторопливых прогулках вдоль набережной в сопровождении пажа, а лучше троих пажей! Всему конец!

– Даже не сомневайтесь! – заверил ее Холмс, отшвыривая шляпку и вуаль. – Ваше общество отныне не существует, сударыня. А вам бы лучше уехать куда-нибудь за границу и вашего секретаря прихватить. Понятно я выражаюсь?

– Да, да, – всхлипнула медиум, являвшая собой на редкость жалкое зрелище.

– Хотя, судя по тому, что я читал и слышал, вы вполне заслуживаете пожизненного срока в тюремных стенах, – сказал Холмс. – Вот только попробуйте приняться за старое! Ах, мистер Каммингс! – воскликнул он, увидев, что в комнату вошел наш добровольный помощник. – Надеюсь, вас не слишком утомили физические упражнения на лестнице? Вы отлично справились со своей задачей, поздравляю!

– Благодарю вас, сэр! Я рад, что не подвел вас! – Каммингс обтер лицо носовым платком. – Высоковато только было. Боюсь, высота вредит моему пищеварению.

– Ничего, зато вы подышали свежим воздухом, – буркнул Холмс. – Знаете, одного взгляда на ваше лицо в гриме утопленника было достаточно, чтобы получить грандиозное признание. Ну а теперь, Ватсон, едем-ка перекусить к Марсини, а потом в Ковент-Гарден. Сегодня там Бетховен. Мистер Каммингс, не хотите ли составить нам компанию?

– С удовольствием, сэр! – ответил достопочтенный джентльмен.

– Прощайте, сударыня, – сурово сказал Холмс. – И помните, я предупредил вас. Не дай бог вам приняться за старое. Кстати, поезд в Ньюхейвен отправляется с вокзала Виктория меньше чем через час. Вы как раз успеете!

8 Скандал на Стритэмском кладбище

Я решил обратиться к событиям, произошедшим в канун Рождества 1893 года, чтобы читатель получил представление о выдающихся дедуктивных способностях, коими обладает мой друг Шерлок Холмс. Ибо даже в той сложной и щекотливой ситуации, когда прочие были сбиты с толку, он сохранял трезвость мысли и внимание к мельчайшим и с виду незначительным деталям и в результате с неподражаемой уверенностью и быстротой довел дело до успешной развязки.

В один из холодных декабрьских дней, когда с неба сыпалась ледяная крупа, я отважился совершить утреннюю вылазку в табачную лавку Брэдли за сигаретами. По возвращении в наше уютное жилище на Бейкер-стрит я внезапно столкнулся с персонажем из моего далекого прошлого. Наше знакомство состоялось еще до поездки в Афганистан и до роковой битвы при Майванде, где я получил ранение из местного самодельного ружья джезаил.

– Ха, Ватсон, – сказал Холмс, который сидел, закутавшись в халат, и настраивал скрипку. – Вы случайно не встретили сейчас на лестнице человека?

– Как же! Это профессор Джеймс Уилкс! – Я протянул к огню озябшие руки. – Когда я был студентом, он читал нам лекции по анатомии. Профессор страшный зануда и, как все они, принадлежит к старой школе. А зачем он приходил?

– За консультацией. Дело в том, что газетчики разворачивают кампанию клеветы против его клиники и вообще против университетских клиник. По крайней мере, таково его впечатление.

– А все гробокопатели виноваты!

– Именно, – подтвердил Холмс, глядя в окно на плотные ряды экипажей, запрудившие заснеженную улицу. – Он намекнул мне, что за всем этим якобы стоит Королевский госпиталь.

Я отчего-то покраснел, припомнив беззаботные дни, когда студентом проводил долгие часы в прозекторской.

– Но есть же абсолютно законные способы получить тела для исследований. Эта недавняя история о похищении трупов в южном Лондоне, что наделала много шуму, теперь, чего доброго, восстановит общество против медицины.

– Да. К тому же злодеи воровали детские трупы.

– Вдвойне ужасно.

– А вот убийство доктора Редьярда Файербрейса в его доме в Найтсбридже утренние газеты не сочли достойным упоминания, – со вздохом заметил Холмс и начал наигрывать тему из Мендельсона.

– Доктор Редьярд Файербрейс? Это не тот, что был замечен в воровстве бриллиантов?

– Конечно, это он. Во Франции и в Италии. Ага, я слышу звонок. Кто-то пришел.

И впрямь инспектор Лестрейд, помятый и всклокоченный, уже входил в нашу просторную гостиную.

– С праздничком вас, – пробурчал он и невесело улыбнулся.

– Судя по тому, что лицо у вас красное и обветренное, а ботинки промокли, вы провели много времени под открытым небом, – сказал Холмс. – Далее, внизу на пальто следы засохшей грязи, а средний и указательный пальцы на правой руке испачканы ламповым маслом. Следовательно, можно с определенной уверенностью предполагать, что вы уехали из дому спозаранок.

– Да, и прямиком на Норвудское кладбище, мистер Холмс.

– Ага, ситуация обостряется, – заметил я.

– Боюсь, что так, доктор Ватсон. Была осквернена еще одна детская могила, но на этот раз преступники бросили тело. Наверное, что-то помешало им осуществить свое мерзкое намерение.

– Труп, значит, они оставили? – переспросил Холмс.

– Да, недалеко от могилы.

– Надеюсь, их скоро поймают, – сказал я, беря сигарету из новой коробки.

– А я уж как надеюсь, – уныло отвечал Лестрейд. – Может быть, вы, мистер Холмс, и вы, доктор Ватсон, не откажетесь съездить со мной на кладбище? Потому что я совершенно запутался и нуждаюсь в вашей помощи.

– Не откажемся, инспектор! – Холмс встал, сбрасывая малиновый халат. – И будем надеяться, что погода не преподнесет нам сюрпризов в виде дальнейшего похолодания. Снегопад мог бы значительно осложнить дело. Кстати, говорит ли вам о чем-нибудь имя Редьярд Файербрейс?

– Мне известно только, что он погиб при загадочных обстоятельствах, но преступника еще предстоит отыскать.

– Верно! – Холмс убрал скрипку в футляр. – Что ж, видал я и не такие погоды. Закутайтесь плотнее, доктор Ватсон, и едем.

На кладбище мы прибыли в начале двенадцатого. При подъеме в гору пришлось объезжать лежащий на боку двухколесный экипаж – авария случилась из-за гололедицы. К счастью, ни лошадь, ни ее владелец не пострадали, лишь человек, которому довелось в этот момент проходить мимо, набросился на возницу с руганью.

Миновав ворота кладбища, наш кеб покатил по обледенелой аллее меж бесконечных рядов могильных камней и склепов. Вскоре мы выехали к более открытому участку на возвышенности, по границе которого росли деревья. Из земли торчали металлические столбики и таблички в виде ромбов с проставленными на них цифрами. Здесь мы увидели разрытую могилу и нетесаный гроб с косо лежащей крышкой.

– Римские цифры, наверное, означают дату захоронения? – спросил Холмс, шедший впереди.

– Да. Тут ведь бедняки похоронены! – воскликнул инспектор, силясь перекричать ветер. – Преступники выбирают могилы детей, умерших от недавней эпидемии лихорадки в работных домах.

Холмс присел на корточки и стал тыкать глину своей длинной тростью. Снега хоть и не было, но встречный ветер свирепо бил в лицо и пробирал до костей.

– В земле ни одной колеи, – заметил он. – То есть ни телега, ни тачка, ни повозка здесь не проезжали. Однако благодаря тому, что ночью ударил мороз, мы имеем пару четких следов! Ага! Это мужские следы.

– С чего вы взяли, что следы принадлежат мужчине, Холмс? – поинтересовался я.

– Мой дорогой Ватсон, я обнаружил также окурок гаванской сигары превосходного качества. А что до следов, то могу вам сказать, что оставивший их носит туфли примерно седьмого размера, купленные у Лобб са на Риджент-стрит. Большую часть времени он, похоже, простоял на месте.

– Поразительно!

– А второй мужчина – ибо их было двое – в это время работал. Судя по следам, он крепко сбит и кривоног. Впрочем, не стоит забывать, что это всего лишь предположение! А сейчас я предлагаю поехать в «Симпсонз» и сменить обстановку. Там удобнее обдумывать эту проблему – в тепле, под ростбиф и бургундское! А здесь нам пока больше нечего делать. Инспектор, я вам телеграфирую.

Далее нас ждала еще более необыкновенная обстановка, так как после обеда мы отправились в великолепный Сент-Джеймс-Холл, чтобы услышать волнующую музыку скрипичного концерта Бетховена. В продолжение первой части Холмс сидел, закрыв глаза и соединив кончики пальцев, с безмятежной улыбкой на губах, но затем вдруг тронул меня за плечо, показывая, что мы должны срочно уходить.

– Ватсон! Домой, быстрее! – горячо зашептал он. – Хватайте шляпу, шарф – и бежим! Пусть на нас смотрят, не обращайте внимания!

Импульсивная натура моего друга вкупе с его деловой энергией и решительностью давно перестали удивлять меня. Выйдя на улицу, мы вскочили в кеб и велели извозчику гнать на Бейкер-стрит. Там в более способствующей размышлению обстановке Холмс свалился с трубкой в кресло и добрую четверть часа пускал дым в потолок.

– Кстати, Ватсон, вы помните недавнее ограбление банка «Джеррардс» в Найтсбридже? – спросил он после долгого молчания, сонно глядя на меня сквозь густую дымку едких табачных испарений.

– Конечно. Там еще вскрыли все сейфы.

– А в сейфах хранились бриллианты от Де Бирс на сумму примерно восемьдесят тысяч фунтов стерлингов.

– И несмотря на большое вознаграждение, обещанное компанией за поимку преступников, их до сих пор не нашли.

– Это были настоящие мастера своего дела. Судя по почерку, я бы сказал, что иностранцы. Например, братья Камбьере, Антуан и Жан-Клод.

– Помнится, прошлогоднее ограбление Парижского банка также приписывали им.

– Так, а еще какое имя всплывало в связи с этим ограблением?

– Господи, Холмс! Конечно, доктор Редьярд Файербрейс, убитый врач, о котором мы уже говорили!

– Совершенно верно, Ватсон! Дом нашего доброго доктора в Найтсбридже находится в двух шагах от банка «Джеррардс». Стоит предположить, что план операции был разработан у него на квартире. После ограбления французы наверняка отправились на поезде в Дувр, чтобы оттуда плыть морем на континент. Но предположим, что возникли осложнения, задержавшие джентльменов у нас в стране.

– Понимаю, куда вы клоните, Холмс. По-вашему, именно эти осложнения привели к смерти доктора Файербрейса?

– Браво, мой дорогой! – Холмс отложил трубку и на мгновение закрыл глаза.

– И куда это нас ведет? – спросил я, едва сдерживая возбуждение.

– В работный дом, конечно!

И не успел я ничего ответить, как Холмс вскочил и раздвинул шторы – за окном кружились крупные хлопья снега. На подоконнике собрался порядочный сугроб.

Так началась наша экспедиция в работные дома южного Лондона. Дело продвигалось туго, ибо при всей своей дипломатичности Холмс нередко сталкивался с полным равнодушием или откровенным хамством.

Распорядителями в этих заведениях для бедноты отчего-то чаще всего были выходцы с Балкан. Они отказывались с нами разговаривать, скрываясь в своих грязных каморках. Долго ли, коротко ли, мы очутились в Стритэме. У ворот нас встретил старый кривоногий мошенник по имени Луббок. Газовый рожок, что тускло мерцал у него над головой, делал его похожим на длиннолицее привидение в поношенном сюртуке, шарфе и теплых рукавицах.

Увидев нас, он задумчиво поскреб бороду и дрожащей рукой указал на сторожку неподалеку от входа.

– Идемте, что ли… Вы, никак, инспекция? Насчет побитых окон в палате у сумасшедших или насчет сточных канав?

Холмс достал из кармана блестящий соверен и показал его старому бродяге:

– Нет, мы поговорить.

Луббок, мигом оживившись, выхватил у него монету и внимательно уставился на нас.

– Помните, к вам недавно приходил джентльмен, интересовался детьми в вашем заведении? – наобум спросил Холмс.

– Нет, сэр, таких не припомню! Только гробовщик приходил да наш врач, доктор Саймс. У нас тут недавно от холеры много народу преставилось, особенно детей. Кто-то, может, уверен, что канавы виноваты, но я вам вот что скажу: нечестивцы, безбожники и лентяи они все. В Библии говорится, что праздность – это смертный грех. И кто не выполняет дневную норму работы, тот заслуживает смерти.

Смешно было слышать такие речи от человека, который, наверное, не знал работы тяжелее, чем подносить к губам кувшин с джином. Мы уже повернулись, чтобы уйти, но Луббок вдруг схватил Холмса за рукав:

– Подождите… Был тут один матрос из Восточной Индии, неделю назад. Мы с ним выкурили по трубочке.

– Что его интересовало? – спросил Холмс, кутаясь в шарф и топая ногами, ибо мороз крепчал. За время нашей беседы температура опустилась еще на пару градусов.

– Это был старик с костылем. Весь из себя рыжий, косматый, с бородой. Спрашивал мальчика, Томом звать. Он тут с малолетства.

– И вы позволили ему видеть мальчика?

– Нет, Том не жилец уж был… Но он оставил для него подарок, чтобы я ему передал. В грязной такой коробке. Сказал, что там пара штанов.

– Куда делась коробка?

– Куда ж ей деться? В гроб ему положили. У нас такой порядок. И часы положили. Они хоть и сломанные, но парень с ними не расставался, очень их любил. А еще, понятно, положили молитвенник, хотя он ненавидел молиться. Но так надо, сэр, такой порядок.

– Значит, коробку положили в гроб? Когда же его похоронили? Ну? Отвечайте! – нетерпеливо воскликнул Холмс.

– Вчера он умер, сегодня схоронили тут, на здешнем кладбище. Мистер Добсон, гробовщик, он у нас по этому делу…

– Отлично! Превосходно! – перебил его Холмс и весело прибавил: – Позвольте мне и моему коллеге доктору Ватсону поздравить вас с праздником! Всего доброго! До свидания!

– Холмс, – сказал я, когда мы уже ехали в кебе, – ведь мы не узнали ничего нового о докторе Файербрейсе. Он никогда не посещал этот работный дом!

– Напротив, мой дорогой Ватсон, – возразил Холмс, закуривая сигарету. – Разве вы не слышали рассказ о старом калеке с костылем?

– Так этот матрос…

– Парик! Я более чем уверен, что матрос был не кто иной, как доктор Редьярд Файербрейс, но в парике. Ну а костыль – это тоже для антуража. Вы знаете, что я и сам часто беру костыли, когда нужно преобразиться.

После ужина Холмс объявил, что мы отправляемся на Стритэмское кладбище сторожить могилу мальчика, которого сегодня похоронили в его бедняцкой

части. Инспектор Лестрейд получил телеграмму и должен к нам присоединиться.

Некоторое время спустя мы прибыли на место и спрятались среди деревьев по границе участка для бедняков, пряча лица в шарфы, точно афганцы в засаде. На кладбище по-прежнему свирепствовал ледяной ветер.

Было около девяти часов, когда Лестрейд первым заметил мерцающий вдалеке свет. Вскоре из темноты выступили два человека. Один держал в руке масляный фонарь. Без тени смущения или почтения к усопшим они топтались по могилам, пока не отыскали самую свежую.

– Que le temps anglais est misérable et sale!^[119] – произнес тот, что повыше.

– Mais, çela va sans dire!^[120] – отвечал второй.

Высокий, по виду аристократ, прямой и худощавый, в безупречно сидящем сюртуке, цилиндре и коротких гетрах, встал у ограды и вынул из кармана кожаный портсигар. Тем временем его сообщник, отличавшийся атлетизмом, бросил мешок, что нес на плече, и взялся за лопату.

– Тут, – бодро распорядился высокий, закуривая сигару.

– Я сам знаю, где копать, – огрызнулся второй, вырвал из земли металлический столбик и отбросил его в сторону.

– Вот черт, земля как камень, – сказал джентльмен, который между затяжками все поглядывал на свои золотые часы с репетиром.

– Pourtant, ce n’est pas aussi dur qu’un diamant, hein!^[121] – ответил его приятель, без остановки орудуя лопатой. Он все глубже зарывался в землю, и вскоре мы услышали глухой удар, означавший, что лопата ударилась о гроб и дело близится к завершению.

По сигналу Холмса, который взмахнул тростью, мы вскочили и бросились вперед, чтобы схватить злодеев.

– Mon dieu!^[122] – закричал гробокопатель, выхватывая из кармана миниатюрный пистолет.

– Ага, «дерринджер»! – не преминул заметить Холмс, прежде чем его трость ударила француза по костяшкам пальцев и тот выронил револьвер.

Тем временем я взял под прицел второго бандита.

– Я гражданин Французской республики, я аристократ, я дипломат, лицо неприкосновенное! – надменно заявил высокий, но Холмс, державший его за шкирку, лишь усмехнулся. Тогда тот запел другим голосом: – Сэр, уверяю вас, я просто проходил мимо кладбища и увидел свет. Оказалось, что этот мерзавец, потрошитель могил, занят тут черным делом. Я, конечно, собирался остановить его, как подобает любому законопослушному гражданину…

– Довольно! – Лестрейд защелкнул на его запястьях наручники.

– Хорошего же вы мнения о вашем брате, Жан-Клод! – рассмеялся Холмс. – Не сомневаюсь, что он щедро отблагодарит вас за поддержку. Инспектор Лестрейд, у вас, кажется, припасена теплая квартира, где эти джентльмены могли бы переночевать? Кстати, Ватсон, познакомьтесь: это братья Камбьере, бывшие цирковые гимнасты, которые с недавних пор специализируются на похищении бриллиантов. Едва ли во всей Европе найдутся более пронырливые мошенники, чем эти двое. Что ж, думаю, французской полиции интересно будет узнать, как они проводят свои каникулы за границей.

Когда мы вернулись домой, валил густой снег. Холмс сунул в рот старую вересковую трубку, уселся в кресло у камина и принялся черкать что-то в одной из своих толстых тетрадей. Налив два бокала виски с содовой, я сказал:

– Все-таки не пойму, Холмс. Допустим, в коробке, которую положили в гроб, ворованные бриллианты. Но зачем Редьярду Файербрейсу понадобилось прятать их в таком неудобном, опасном месте?

– Разумеется, это не случайно, Ватсон. Доктор был очень умный человек и хорошо представлял себе, что делает.

– Жестокий негодяй!

– Не такой уж он и жестокий, как вы думаете, Ватсон, – возразил Холмс. – А что если Файербрейс хотел не спрятать бриллианты, а передать их мальчику? Видите ли, его истинных мотивов не понять, не зная предыстории. Может быть, он хотел позаботиться о ребенке? Думаю, что ему не давала покоя больная родительская совесть. Он хотел, чтобы его нищий сын, живущий в богадельне за государственный счет, стал одним из богатейших людей Европы.

– Ах вот оно что! Незаконнорожденный наследник!

– Похоже что так, Ватсон. Неизвестно, при каких обстоятельствах доктор познакомился и сошелся с матерью мальчика, известно только, что впоследствии младенца подобрали на пороге этого работного дома. По прошествии нескольких лет Файербрейс, богатый вдовец, сумел разыскать сына, но было поздно. Когда доктор явился туда – под видом старого матроса из Восточной Индии, в парике и с костылем, – Тому, как мы знаем, оставалось жить всего несколько дней. Наверное, доктор совсем обезумел от горя, потому что он все равно решил оставить бриллианты в работном доме. Не иначе как ему показалось, что самый подходящий способ загладить грехи прошлого – это предать земле драгоценные камни, похищенные из банка в Найтсбридже. Но он не учел, что его подельники, братья Камбьере, отличаются особым коварством и жестокостью. Они, конечно, вернулись к нему за своей долей. Полагаю, что он не выдержал пыток и рассказал им все: и про работный дом, и про мальчика, умирающего от холеры, а самое главное – об обычае класть в гроб пожитки умершего. Убив Файербрейса, мерзавцы принялись по ночам посещать кладбище, разрывать могилы и вскрывать гробы! И не помешай мы им сегодня, они бы добились своей цели.

– То есть в настоящий момент бриллианты находятся в гробу вместе с телом мальчика?

– Ну да. И прежде, чем обследовать гроб, инспектору Лестрейду необходимо обратиться за разрешением к судебному медику.

Мы не договорили, потому что снизу раздалось громкое треньканье колокольчика, а потом грянул в быстром военном темпе духовой оркестр, и на всю улицу запели нестройные, но веселые голоса.

Холмс схватил скрипку и подскочил к окну. В следующее мгновение он, невзирая на холод, уже распахивал оконные рамы.

– Эй, Ватсон! Поройтесь-ка у себя в карманах.

– А, рождественские песни, – сказал я, поднимаясь с кресла.

– Я, пожалуй, им подыграю! – объявил Холмс. – Та-ра-та-ра! Радуйтесь, добрые христиане… Ватсон, присоединяйтесь! У вас ведь отличный баритон! Идите, идите сюда, ближе к окну. Вот так! Та-ра-та-ра!

9 Черный экипаж

Как-то раз под Рождество мы с Холмсом вышли прогуляться. В одном месте, у дверей шикарного магазина, нас затянуло в бурлящий людской водоворот, так что мы с трудом из него выбрались. Экипажи и подводы запрудили проезжую часть. Неподалеку от Марбл-Арч мы вдруг увидели нашего друга Ральфа Косворта, выходящего из переполненного омнибуса. Ральф, в теплом зимнем пальто и котелке, вооруженный тяжелой тростью, успешно растолкав всех на своем пути, стал переходить Оксфорд-стрит. Тут он заметил нас.

– Мистер Холмс, доктор Ватсон, – он взмахнул рукой, – рад вас видеть. А я в виде развлечения решил поглазеть на витрины перед визитом в банк.

У Ральфа недавно умер отец, и ожидалось, что ему достанется крупная сумма.

– Завещание, значит, вскрыли, – сказал я, помня из нашего последнего разговора, происходившего в Уигмор-Холле на концерте из произведений Скарлатти, что дело почти решенное и Ральф – богатый наследник.

– Давно вскрыли, – сквозь зубы ответил Ральф.

– И что насчет состояния Косворта? – спросил Холмс, хлопая от мороза руками в перчатках из свиной кожи, так как Оксфорд-стрит и весь Уэст-Энд находились во власти ветров из Сибири, несших арктический холод.

– Увы, джентльмены, я совершенно разорен. Оказывается, незадолго до смерти отец брал кредиты в банках, вкладывая средства в производство нового оборудования, и теперь у фирмы одни долги. Кредиторы преследуют меня повсюду. Скоро мой дом пойдет с молотка, а нас с семьей вышвырнут на улицу. Представьте себе, я вынужден был отказаться от праздничного ужина для сотрудников и их семей в «Олене и гончих». Это впервые со дня основания фирмы!

– Подождите-ка, но ведь вы продолжаете выпускать ворота «Косворт» из кованого железа, садовую мебель и ограды для парков.

– Производство у нас идет на спад из-за конкуренции с одним производителем в Бирмингеме. Последний крупный заказ на ограды поступил аж в сентябре!

– Но куда же подевались все деньги? – спросил я, озадаченный тем, что фортуна так немилосердно изменила нашему другу.

– Мой отец был всегда осторожен в вопросах финансов, поэтому представьте мое изумление, когда я узнал, что после него совсем не осталось денег! Все мое наследство – старый черный экипаж, которому грош цена! Настоящий катафалк, чтобы возить гробы на кладбище!

Тут я не выдержал и от души расхохотался, но Холмс толкнул меня локтем в бок, призывая проявить уважение к горю нашего друга.

– Простите, Ральф, – сказал я, вытирая слезы, – но я все-таки не пойму, как такое могло случиться. Неужели отец действительно ничего вам не оставил?

– Я полагаю, что все деньги достались некоей миссионерской организации, ведающей бездомными бродягами в Африке. Понимаете, во время последней болезни разум отца помутился. Он стал скуп и подозрителен по отношению к нам, родным, чего раньше с ним не бывало. Вот вам и причина. Для меня, Меган и детей это страшный удар.

– А что же черный экипаж?

– О боже, мистер Холмс, это подарок для похоронного бюро! Внутри черное сукно, истертые плюшевые сиденья, никелевые лампы. Передать вам не могу, как я его ненавижу. Трудно даже представить, сколько лет он болтался по кладбищам. Скорей бы от него избавиться.

– Ваш завод находится в Шордиче, не так ли?

– Да, мистер Холмс, там основное производство.

– И где вы держите экипаж?

– В Шордиче, на задворках. Там он стоит и ожидает старьевщика. Ах, если бы мне только достались отцовские деньги! Моя фирма пережила бы этот кризис. Мы могли бы установить новое оборудование и расширить ассортимент нашей продукции. А теперь мне угрожает банкротство и разорение!

Должен заметить, что пока мы стояли на Оксфорд-стрит и разговаривали, лицо у меня так занемело от ветра и холода, что я перестал его чувствовать, будто это не лицо, а мраморная глыба. И потому я предложил продолжить разговор в каком-нибудь более подходящем месте, где тепло, уютно и вкусно кормят. Бедняга Косворт отказался, пожелал нам хорошего дня и направился в сторону Холборн-стрит. Вскоре он уже скрылся из глаз, растворившись среди толпы. Печально было видеть всегда веселого и полного жизни Ральфа таким унылым и подавленным. И еще печальнее оттого, что это случилось в рождественскую неделю.

* * *

Мы зашли пообедать в ближайший ресторан. Я с аппетитом уплетал котлеты из баранины, а Холмс весь обед просидел, рассеянно глядя перед собой, и почти ничего не съел. Потом мы закурили трубки, и он предложил съездить на другой конец Лондона в Шордич.

– Вам не дает покоя черный экипаж? – спросил я. – Неужели вы собрались его купить?

Холмс грустно улыбнулся в ответ на мою остроту, выпустил в потолок кольцо дыма и снова нахмурился.

– Знаете, Ватсон, мне не дает покоя это завещание. Выходит, что все свои деньги старый Косворт отдал на благотворительность. Может быть, кто-то заставил его сделать это?

– А я как представлю себе, что Ральфа с семьей выбросят на улицу, так просто жуть берет. Он столько работал, чтобы построить свою фирму, а теперь все пойдет прахом.

– Бросьте, Ватсон! Перед нами проблема, которая нуждается в практическом решении. Что толку скорбеть о судьбе несчастного Косворта? Предлагаю взять кеб и ехать к нему на фабрику. Да, чуть не забыл! По пути заскочим в табачную лавку, у меня кончаются сигареты.

Где-то на полпути полил дождь со снегом. Едва мы вошли в ярко освещенный цех, прозвучала сирена к обеду, но скрежет и грохот металла и стук молотков, кующих ограды, не прекратился. Эти звуки сопровождали нас до отъезда.

Как и говорил Ральф, экипаж стоял у ворот на заднем дворе – большой, черный, блестящий от сырости и древний, точно чудовище Левиафан. Я внутренне содрогнулся, припомнив подозрения Косворта насчет бесчисленных кладбищ, которые он объехал на своем веку. Эти дроги явно пережили не одного хозяина.

Холмс, не боясь промокнуть, несколько раз обошел вокруг экипажа, постучал по нему тростью, заглянул внутрь, хмурясь при виде выцветшей обивки и штор. Затем наклонился и осмотрел днище.

– Здесь нет ни серийного номера, ни таблички с именем владельца, – сказал он. – Ватсон, а вы что думаете? Вы ничего особенного не замечаете в этом экипаже? Что-нибудьнеобычное? Какая-нибудь мелочь?

– Замечаю, Холмс, и это вовсе не мелочь, – ответил я, внимательно разглядывая наследство Ральфа Косворта. – Эти колеса чересчур велики и громоздки для такой конструкции.

– Браво, Ватсон! Великолепное наблюдение! Взгляните, обода и спицы недавно были покрыты черным лаком. Похоже, они новые, тогда как сукно старое и истертое.

* * *

На следующее утро Холмс сидел в своем любимом кресле, вытянув длинные ноги к огню, и читал «Телеграф».

По дороге из Шордича мы зашли в публичную библиотеку, где мой друг взял объемный том – справочник по колесным транспортным средствам. Дома мы зажгли все лампы, взяли по бокалу виски с содовой и принялись за его изучение. На странице 151 был представлен рисунок и подробный чертеж старого экипажа, в точности повторявшего тот, что стоял на задворках у Ральфа. Как оказалось, такие экипажи фирмы «Локеттс» действительно пользовались популярностью среди гробовщиков. Цена 125 фунтов включала никелевые лампы и малиновые сиденья из плюша. И что самое главное – экипаж на рисунке действительно имел колеса меньших размеров.

После завтрака я глянул в окно нашей гостиной на Бейкер-стрит. День был пасмурный, небо цвета стали грозило разразиться снегопадом, и я был рад, что сижу дома у гудящего огня. Я успел побывать в табачной лавке, куда ходил опустить письмо, и убедился, что сибирский ветер по-прежнему обитает на улицах Лондона.

Внизу хлопнула входная дверь, раздался голос миссис Хадсон, приветствующей какого-то замерзшего бедолагу. И вскоре краснощекий Ральф Косворт вошел к нам в гостиную, держа в руках котелок и толстую трость. Казалось, что он воспрянул духом и не выглядит больше таким подавленным, как накануне на Оксфорд-стрит. От кофе он отказался, объяснив, что торопится в Шордич.

– Мистер Холмс, – возбужденно заговорил Ральф, – вчера вечером мне предложили пятнадцать фунтов за мой экипаж. Некая дама юных лет из Пенджа. Но мы с женой подумали и отказали ей, поскольку вначале необходимо произвести точную оценку экипажа и узнать, сколько он в действительности может стоить.

– Ха-ха, весьма разумное решение, – похвалил его Холмс, разжигая погасшую трубку.

Ральф повернулся спиной к огню и продолжал:

– И представьте себе наше изумление, джентльмены, когда полчаса спустя – Меган уже укладывала детей, а точнее, загоняла их в кровать – к нам явился еще один покупатель, мужчина лет тридцати пяти, плотный и коренастый. Он сказал, что у него небольшая плантация в Эшере, где он выращивает ели, какой-то норвежский сорт, которые в это время года пользуются большим спросом, и он хочет купить у нас экипаж, чтобы возить свой товар на рынок. И потому, дескать, кузов ему не нужен, а нужна только колесная база. Он предложил нам двадцать пять фунтов. Мы с женой, видя такое дело, снова подумали и отказали, решив поместить объявление в газетах.

– Деловое чутье вам не изменяет, – заметил я.

– Но это еще не все, доктор Ватсон! Не прошло и часа, как вернулась дама из Пенджа, о которой я вам говорил! Вы не поверите – теперь она предлагала нам сотню гиней! Признаться, мы были настолько поражены ее щедростью, что…

– Откажите ей, – велел Холмс, вынимая трубку изо рта. – Вы должны отказать. Ни при каких обстоятельствах не продавайте экипаж, Косворт. Не продавайте и не позволяйте вывозить! Поверьте мне на слово, это будет ошибкой всей вашей жизни. Кстати, когда вы назначили встречу с покупательницей для совершения сделки?

– Сегодня в половине пятого вечера. Она обещала приехать на фабрику.

– Отлично! Мы с Ватсоном составим вам компанию. Эта дама из Пенджа меня чрезвычайно заинтриговала, и я, разумеется, не откажусь от знакомства с нею. У меня есть подозрение, что она неспроста интересуется вашим экипажем.

* * *

Мы расстались с Холмсом у Английского банка на Треднидл-стрит, договорившись встретиться позднее в соборе Святого Павла. Холмса ожидал генеральный директор компании «Джонсон и Мэттей», обещавший выделить ему полчаса. Эту встречу устроил брат Холмса Майкрофт, но были и другие фирмы, куда Холмс планировал наведаться в тот день. Ну а я, купив на уличном развале роман, отправился бродить по городу. Некоторое время я погулял в Сити, зашел в кофейню выпить кофе и затем отправился в собор.

Поднимаясь по крутым каменным ступеням, я думал, что зима, серость и ненастье служат лучшим фоном монументальному творению сэра Кристофера Рена. Я побывал в Галерее шепота, постоял у могилы адмирала Нельсона, как мне хотелось, и сел с книгой на заднюю скамью возле самых дверей. Я успел прочитать три главы и начать четвертую, когда меня тронули за плечо. Наконец-то! Мой друг Шерлок Холмс, в своей щегольской охотничьей шапке с козырьком, смотрел на меня с видимым удовольствием. Наверняка ему удалось узнать много ценной информации. Съев по ростбифу в «Симсонз» на Пиккадилли, мы отправились в Сент-Джеймс-Холл, где слушали сонаты для скрипки в превосходном сопровождении фортепиано.

Словом, на фабрику Косворта мы прибыли в прекрасном настроении и притаились там за шторами в кабинете Ральфа.

Тилли Бэгшоу, дама из Педжа, оказалась хрупкой миниатюрной блондинкой, одетой по последней моде. На ней была зимняя шляпка, прикрывающая высокую прическу, и теплое пальто.

Она меня очаровала с первого взгляда, поскольку я увидел в ней редкое сочетание ума, живости и красоты. Косворт встретил ее тепло, предложил чаю, и сначала они, как водится, поговорили о погоде, что в ближайшие дни возможен снегопад, а затем перешли к обсуждению домашнего хозяйства. Слушая их беседу, я все больше убеждался в искренности этой прекрасной женщины и понимал, что Холмс напрасно поторопился заподозрить в ней обманщицу. Чем больше я слушал, как она щебечет о кактусах, цветах, о скотч-терьере Финдли, тем больше, признаться, она мне нравилась. За второй чашкой чая и Косворт настолько проникся ее очарованием, что стал делать комплименты ее шляпке и красивой агатовой брошке на груди. Тилли Бэгшоу поведала ему, что в Шордич она приехала навестить сестру Дору и случайно, проходя мимо фабричных ворот, увидела его экипаж. Она отзывалась об этом жутком монстре в самых восторженных выражениях. «Милая одинокая развалина» запала ей в душу. На проходной она спросила, чей это экипаж, и ей ответили, что мистера Косворта. Но сейчас его нет на месте. Поэтому мистер Лэм, вахтер, любезно согласился сообщить, по какому адресу он проживает.

Наконец, когда разговор коснулся более насущных вопросов, то есть платы и вывоза экипажа со двора, из-за шторы внезапно возник Холмс, а следом и я – выражая надежду на то, что чай пришелся даме по вкусу.

Настроение Тилли Бэгшоу мигом переменилось. Недавно милая и любезная, она встревожилась, засуетилась, поспешно вскочила, едва не опрокинув стул.

– Моя дорогая миссис Бэгшоу, позвольте представиться, – сказал Холмс. – Я Шерлок Холмс, а это мой коллега доктор Ватсон. – Он встал у нее на пути, не позволив выскочить в дверь. – Извините, что мы прервали вашу мирную беседу. Можно я закурю? А теперь к делу. – Под его строгим, неумолимым взглядом она сникла. – Косворт, я полагаю, вы в курсе, чем занимается фирма «Джонсон и Мэттей»? Они переплавляют лом драгоценных металлов – платину, золото, серебро. Благодаря знакомству в совете директоров я навел справки и кое-что выяснил. Оказывается, в главном отделении фирмы на Пол-стрит хранятся записи о необычном заказе от некоего мистера Пиннока из адвокатской конторы «Пиннок, Поррит и сыновья», клиентом которого был ваш отец. Так вот, согласно этому заказу, из золотых слитков на сумму около миллиона фунтов стерлингов были отлиты четыре больших колеса с ободами из прочной стали. Эге, я смотрю, нашей юной леди требуется носовой платок. Ватсон, одолжите, пожалуйста, свой.

– Это правда, – всхлипнула миссис Бэгшоу, с благодарностью и даже с облегчением на милом личике принимая у меня платок. – Я могу подтвердить ваши слова, мистер Холмс.

Я был очень смущен и взволнован, видя ее нелегкое положение, но Холмс, точно ястреб, почуявший кровь, и не думал смягчаться.

– Меня зовут Тилли Бэгшоу, – продолжала она. – Я живу в Пендже, неподалеку от станции Аннерли. Мой муж Фред работал… – она снова сдавленно всхлипнула, – работал в «Джонсон и Мэттей» на обработке золота. Тот заказ выполняли в другом цеху. Как-то раз мастер заболел, и мужа перевели на его место. Там он все и увидел. Как вы говорите, мистер Холмс, золото вливали в особые формы в виде больших колес. Оси и спицы также из чистого золота.

– Выходит, эта старая развалина стоит целого королевства, – рассмеялся Косворт, – даже царь Мидас мог бы мне позавидовать!

– Фирма «Локеттс» тоже потрудилась над вашим экипажем, – сказал Холмс. – Они снабдили колесную базу подходящим по размеру и конструкции кузовом.

В этот момент снизу раздался шум. Мы трое бросились к окну, забыв о Тилли Бэгшоу, которая тут же выскочила из кабинета и побежала по лестнице вниз.

Было темно, но в свете цеховых ламп мы увидели, что какой-то крепкий широкоплечий мужчина в длинном кожаном пальто и надвинутой на глаза шляпе уже успел впрячь в экипаж лошадей и уселся на козлы. К нему подбежала Тилли, он подхватил ее одной рукой, как пушинку, и усадил на козлы рядом с собой. Она взяла у него поводья, и в следующее мгновение они уже выезжали со двора, нахлестывая лошадей.

Старый черный экипаж с грохотом выкатился за ворота и растворился в темноте, оставив позади на мостовой тлеющий кокс из опрокинутого кузнечного горна.

– Алчная мошенница, – пробурчал Холмс, хватая пальто и шляпу. – Я был о ней лучшего мнения. Но напрасно они с мужем думают, что им удастся скрыться, прихватив ворованное. Наоборот, они загнали себя в угол. Ватсон, дорогой, вы помните, где это? Аннерли, если не ошибаюсь.

* * *

На вокзале Виктория мы сели в поезд до Саут-Кройдона и легко догнали их в Верхнем Норвуде. Сойдя с поезда, мы отправились к Хрустальному дворцу, в котором проходила Великая выставка. Освещенные омнибусы, трамваи, экипажи и спешащие с работы пешеходы заполонили всю улицу.

– Ага, вот и они! – вдруг крикнул Холмс, первым заметив черный экипаж. – Наши дорогие миссис и мистер Бэгшоу! Готов поспорить, что сейчас они повернут на Парк-Роуд, потому что в гору по Аннерли-Хилл им не подняться – слишком скользко и рискованно из-за трамваев.

Мы кликнули кеб и бросились в погоню. В начале Марпл-Роуд наш сноровистый возница сумел без потери скорости проскочить развернувшийся здесь рождественский базар, где шла бойкая торговля. Продавцам зонтов, стеклянной и глиняной посуды, гусей и индеек, елок, зеленщикам, цветочницам, точильщикам ножей, мясникам и прочим эта неделя приносит немалые барыши.

Словом, пока мы добрались до конца Марпл-Роуд, наш кебмен и впрямь заслужил лишний шиллинг. Было уже ясно, что супруги Бэгшоу едут домой, не ожидая за собой погони. Они хотят только быстрее добраться до Пенджа и спрятать экипаж. На Жасмин-Гроув события начали развиваться быстрее. Фонари экипажа вдруг погасли, и он исчез в темноте, очевидно куда-то свернув. Мы отпустили кеб и продолжали путь пешком. На Гроув росли платаны и каштаны и стояли красивые большие дома. Мы неслись вдоль по улице, пока не увидели ограду с высокой каменной аркой посередине, предназначенной для проезда повозок.

– Тсс! – прошептал Холмс. – Ни слова! Ступаем осторожно, тут скрипучий гравий. Как бы нас не услышали. Пробираемся вон к тем кустам возле дома. Это, кажется, рододендроны. Идем!

Перед нами была старая методистская церковь красного кирпича, где давно не отправлялись службы, и посему здание превратили в подобие склада. Экипаж с лошадьми, должно быть, без труда помещался под ее сводами. Мы с Косвортом притаились в кустах, а Холмс влез на какой-то ящик у стены и заглянул в пыльное окошко.

Из боковой двери выпорхнула, точно привидение, миссис Бэгшоу. Она быстро прошла до соседнего дома, вынула из сумочки ключ, отперла дверь и скрылась внутри. Увидев, как она правит лошадьми, я, признаться, снова испытал восхищение. Должно быть, она опытная наездница и возница, если ей удалось на бешеной скорости и без аварии проехать от Сити до Пенджа.

– Эй, Ватсон, – зашипел сверху Холмс. – Этот Фредерик Бэгшоу собирается открутить колеса и до рассвета переплавить их. У него тут не что-нибудь, а кирпичная печь с форсированной тягой. Наверняка он хочет сделать из колес слитки, которые удобнее продавать. Я бы сказал, что он уроженец Южной Африки голландского происхождения. Думаю, он родился на ферме, но когда вырос, подался за счастьем на золотые рудники. У него огромные кулачищи и мускулистые спина и руки. Его не так просто одолеть. Такой, наверное, мог бы выстоять десять раундов кулачного боя против чемпиона в тяжелом весе Джема Фоулера, да еще и победить нокаутом. Судя по шрамам на плечах, он отведал плетей в тюрьме Йобурга. Хм, уж не беглый ли он каторжник, скрывающийся в Англии? Так, пора действовать, пока он разжигает печь, повернувшись к нам спиной. Скорее!

Мы втроем ворвались в церковь, которую мистер Бэгшоу, наверное, арендовал у общины для своих особых надобностей. Холмс с разбегу огрел здоровяка по спине тростью с утяжеленным металлическим наконечником, а я выхватил из кармана револьвер. Однако все это были излишние предосторожности, ибо Фредерик Бэгшоу не собирался вступать с нами в борьбу. Увидев нас, он сразу понял, что все кончено, и предпочел просто пожать нам руки. Это был действительно крепко сложенный, мускулистый блондин с растрепанными волосами и красным обветренным лицом.

– Тилли рассказывала мне о вас, джентльмены. Вы сыщики?

– Мы независимо мыслящие энтузиасты сыскного дела, – поправил Холмс. – Нас с доктором Ватсоном, безусловно, знают в Скотленд-Ярде, но в качестве консультантов.

– Наверное, у меня случилось затмение разума, когда я решил стащить этот золотой тарантас, – усмехнулся Бэгшоу.

Вошла его жена, неся на подносе сыр, лук и кувшин пива. При виде нас она неуверенно улыбнулась.

– Я обещал Тилли, что мы поедем путешествовать, купим поместье, виллу на Ривьере, что с деньгами у нас будет все, чего только пожелает ее сердечко.

– И вы почти выполнили свое обещание, – заметил Косворт, протягивая нам сигареты. – Если бы не мистер Холмс, я бы с радостью продал экипаж за сто фунтов. Ну что ж, теперь мое наследство вернулось ко мне, хотя бы и в результате таких драматичных событий. Моя фабрика будет и дальше производить кованые ограды и садовую мебель, а наш традиционный праздничный ужин в «Олене и гончих» обязательно состоится!

– У меня такое чувство, что я целый день играл в ковбоев и индейцев, – вздохнул мистер Бэгшоу, с удовольствием закуривая сигару и чувствуя, наверное, что ее-то он заслужил.

– Интересно, что во всем виноват мой отец, – вдруг сказал Косворт. – Если бы он не сошел с ума перед смертью, ничего бы этого не было.

– А мне интересно, когда приедет полиция, чтобы нас арестовать, – сказал в свою очередь Бэгшоу.

– Что? Арестовать? – удивился Холмс. – Поверьте мне, вас никто не арестует. Кстати, я правильно понимаю, что вы приехали из Южной Африки?

– Да, вы абсолютно правы, мистер Холмс, – ответила Тилли. – Думаю, вы не удивитесь, узнав, что наша настоящая фамилия Ван Оутен. Мы потомки голландских колонистов, которые возделывали вельд. Моя семья, к примеру, разводит лошадей, крупный рогатый скот и выращивает виноград. Мы познакомились у нас на ранчо. А потом, по какому-то злосчастному совпадению, Фреда обвинили в краже золотых слитков с рудника, где он работал, и в убийстве охранника. Его бросили в тюрьму в Йобурге, откуда он сумел вырваться. Мы поженились и вскоре уехали за границу.

10 Арест Мортли Адамса

Теплое летнее солнце светило в окна нашей квартиры на Бейкер-стрит, радуги плясали на накрахмаленной белой скатерти, блестела стеклянная посуда, столовые приборы, графины и подставка для тостов – все, что недавно так тщательно приготовила для нас миссис Хадсон.

Мой друг Шерлок Холмс сидел развалясь в кресле, закутавшись в свой любимый халат пурпурного цвета, и читал толстый справочник в переплете из телячьей кожи.

– Мой дорогой Ватсон, – сказал он, не поднимая глаз, – я получил телеграмму. Из одного дома в Беркшире похищена ювелирная коллекция яиц Фаберже. Будьте добры, прочитайте для меня еще раз текст телеграммы.

В моем представлении сразу возник этот дом: шикарный особняк, окруженный парком, владельцы которого состоят в родстве с семьей русского царя. А оказалось, что телеграмма от некоего мистера Теолодиуса Бейнса, который жил на ферме «Ларчиз» в Мейденхеде.

– Яйца Фаберже? При чем здесь это?

– Мой дорогой друг, миссис Бейнс – внучка оперной дивы Кониетты Де Карло, и ювелирные яйца достались ей по наследству. Интересно их происхождение. – Холмс перевернул страницу. – У Де Карло был наставник и богатый оперный импресарио Тонти, который подарил ей эту коллекцию накануне ее триумфального выступления в Ла Скала, в опере Моцарта «Так поступают все».

Однажды мне довелось слушать фонографическую запись Де Карло, исполняющую песни Шуберта. Запись произвела на меня сильное впечатление, хотя и не могла в полной мере передать красоту ее волшебного сопрано.

– Более того, мой дорогой Ватсон, эта коллекция изначально была изготовлена для царя Николая по случаю его восшествия на престол.

– Понятно, – сказал я, отбрасывая газету, – но сейчас я предпочитаю обыкновенное яйцо всем драгоценным.

– У нас нет времени, – заявил Холмс и решительно выбил трубку о каминную решетку.

– Мне бы все-таки хотелось позавтракать, – настаивал я.

– Послушайте, дорогой друг, – Холмс сбросил халат, и оказалось, что он полностью одет к выходу, – в девять тридцать приедет кеб и отвезет нас на станцию Мэрилебон, чтобы ехать в Беркшир. Если вы внимательно прочитали телеграмму, то знаете, что мистер Теолодиус Бейнс будет встречать нас в полдень на платформе Тэплоу.

* * *

Кеб с грохотом провез нас по Мэрилебон-Роуд и остановился под козырьком трехэтажного терракотового терминала, против гостиницы «Грейт Сентрал». Пробравшись через вокзальную толпу к дальней платформе, где стоял наш поезд, мы сели в курящий вагон первого класса. Газетами и табаком на дорожку мы запаслись заранее и посему ни в чем не нуждались. Поезд отбыл по расписанию. Вскоре за окном уже проносились пригороды, промелькнул Дидкот, начался Оксфордшир. Примерно через час с четвертью мы высадились в Тэплоу. Это зеленый сельский полустанок на границе графств Бакингемшир и Беркшир, недалеко от Олд-Виндзора.

Теолодиус Бейнс оказался представительным молодым человеком в добротной охотничьей куртке из камвольной шерсти, в брюках гольф и скрипучих кожаных ботинках. Джентльмен-фермер, он прожил в Мейденхеде всю жизнь, исключая разве что время последней афганской кампании, когда его призвали на службу в инженерные войска. Подобно мне, он был ранен и выписан домой.

Сначала его лошадь везла нас в гору через лес, а затем полем по грунтовой дороге, которая сменилась широкой мощеной, ведущей в Мейденхед. Мы проехали древний городской мост, гостиницу и ресторан с фахверковым фасадом, где летом всегда много отдыхающих, и за Мейденхедом снова потащились по пыльной дороге среди полей пшеницы, ячменя и льна. Наконец показался фермерский дом с пристройкой, служившей хозяину кабинетом. Немного поодаль стояли коровники, силосная башня и какие-то сельхозмашины.

На крыльце дома нас встретила миссис Софи Бейнс. Она взяла наши шляпы и пальто и проводила нас в прохладную гостиную. У нее была пышная фигура и черные кудрявые волосы, собранные на затылке в пучок. Здоровый деревенский румянец показывал, что она не гнушается работы на свежем воздухе. Она тепло улыбалась и без конца благодарила нас с Холмсом, что мы по первой просьбе приехали из самого Лондона. На маленьком круглом столике нас ждали бокалы холодного лимонада, а черный лабрадор по кличке Хьюго стучал хвостом по турецкому ковру от нетерпения облобызать гостей.

– Говорят, до Олд-Виндзора отсюда всего несколько миль? – спросил я, потрепав собаку по голове, а затем вынул трубку, табак и уселся в кресло.

– Так и есть, доктор Ватсон. – Миссис Бейнс передала мне салфетку под запотевший бокал. – В замок ездит много туристов, особенно по выходным. Вся Хай-Виндзор-стрит бывает запружена повозками.

– Кстати, – вмешался Холмс, – кто из гостей наведывался к вам в последнее время? Особенно меня интересуют престарелые дирижеры, музыковеды, критики, утверждающие, что были знакомы с вашей бабушкой. Может быть, еще кто-то приезжал?

– Да вот не далее как вчера заглянули два религиозных подвижника – мистер Мортли Адамс и Силас Лавербрингер. Они оставили нам духовные книги и рассказывали о новом движении за трезвость и о сиротах Ист-Энда. Мистер Адамс чудесный рассказчик, я слушала его, позабыв обо всем. Мы даже помолились вместе. Жаль, что Теолодиуса не было дома, он уезжал по делам в Биконсфилд.

Холмс забарабанил длинными пальцами по ручке кресла.

– Вы не помните, кто-нибудь из этих джентльменов под каким-либо предлогом не выходил из комнаты?

– Как же, мистер Адамс захотел умыться, потому что день был жаркий и пыльный, а им предстоял путь в Амершем. Ванная у нас наверху. Я объяснила ему, как туда пройти, а сама в это время готовила чай на кухне.

– Вот вам и ошибка, неверное умозаключение, – сказал Холмс.

Бедная миссис Бейнс растерянно молчала.

– Предположу, что коллекция хранилась на втором этаже?

– Да, в сейфе, в кабинете мужа, мистер Холмс, – всхлипнула миссис Бейнс.

Супруг принялся утешать ее.

– Моя дорогая миссис Бейнс, уверяю вас, что вы не первая и не последняя, кто стал жертвой мошенников, – сказал Холмс, но уже без той резкости, с которой поначалу воспринял ее признание. – Воры воспользовались вашей добротой и доверчивостью. Как бы там ни было, вытрите слезы и постарайтесь вспомнить, как выглядели эти два набожных джентльмена. Этим вы гораздо больше поможете делу.

– Попробую поточнее описать их, мистер Холмс. Мистер Мортли Адамс высокий, ростом где-то шесть двадцать, с острыми, как у эльфа, ушами, торчащим кадыком и абсолютно лысой головой. Одет он был как обычно одеваются священники. Ах да, самое главное – левый глаз у него не двигался, смотрел в одну точку. Я еще подумала, что это не глаз, а стеклянный шарик.

– Вы исключительно наблюдательны, сударыня, – похвалил ее Холмс. – Одного мы теперь узнаем без труда, а что же его сообщник, мистер Силас Лавербрингер?

– Этот похож на обезьяну. Низкорослый, приземистый, кривоногий. У него кустистые брови, прямые волосы мышиного цвета, торчащие из-под кепки, и густая черная борода.

– Я не я, если это не маскировка, Ватсон! Благодарю вас, миссис Бейнс, теперь, если позволите…

– А костюм на нем был точно с чужого плеча, – добавила женщина и поджала губы, – и галстук криво повязан.

– Значит, вы говорите, кривоногий, – пробормотал Холмс. – Кто-нибудь из посторонних знал, что у вас в сейфе хранится коллекция яиц Фаберже?

– Как не знать, мистер Холмс! Не далее как в прошлом месяце журнал «Ледиз войс» опубликовал статью о моей бабушке Кониетте Де Карло, ее оперной карьере, о ее наставнике и импресарио Тонти, который помимо всего прочего был ее любовником. Там же был упомянут и его подарок, который теперь хранится в доме наследницы, то есть в моем доме.

– Хм, «Ледиз войс» весьма популярный журнал, и это не может не беспокоить. Выходит, что благодаря этой статье все воры Лондона получили оповещение о ваших драгоценностях.

– Ах, мистер Холмс, я сердцем к ним привязана и ни за что не решилась бы отдать их на хранение в какой-нибудь банк, ведь я так люблю ими любоваться.

– Увы, теперь другие люди без лишних сантиментов любуются вашей коллекцией, – довольно грубо заметил Холмс. – Впрочем, яйца, скорее всего, разберут по камешкам – так их легче и безопаснее сбыть на черном рынке. Каждый сапфир, рубин или бриллиант стоит немалых денег. Я знаю, что в Ист-Энде орудует несколько банд, специализирующихся на кражах драгоценных камней, для них это обычное дело.

– О боже, моя бедная бабушка, наверное, в гробу сейчас переворачивается. Так из них вынут все камни и продадут, вы говорите?

– Разумеется. В результате драгоценное изделие утратит свою ценность и будет навсегда потеряно для законного рынка. Так что мы должны торопиться, пока этого не произошло, – говорю вам как человек, имеющий опыт в расследовании подобных дел. Ватсон, у вас еще остался табак? А то у меня весь вышел.

– Конечно, угощайтесь.

Я протянул ему свой корабельный табак, и Холмс быстро набил трубку.

– Отлично. Полагаю, миссис Бейнс, вы поставили в известность местную полицию? – спросил он, неторопливо раскуривая трубку.

– Ничего другого нам не оставалось, мистер Холмс, – ответил ее муж. – Хотя я лично не доверил бы этим болванам даже зашнуровать ботинки на ногах моей жены, не то что искать ее драгоценности.

– Наши воры несомненно в курсе, что их разыскивают и повсюду шныряют полицейские в гражданском, и в городе, и на станции. В беркширском участке служат не такие уж болваны, мистер Бейнс. Во всяком случае, они не преминут задержать Мортли и Лавербрингера, если те попадутся им на глаза. Что ж, дичь поднялась, и мы с доктором Ватсоном начинаем преследование. Ваши хозяйственные постройки, коровники и прочее… мы хотим осмотреть их.

– Это направо, мистер Холмс, по бетонной дорожке. Там еще мой старый плуг и крытая повозка.

Весь скот был на пастбище, и мы без помех могли обследовать помещения. Мистер Мартнер, скотник, в разговоре с нами упомянул, что куда-то подевалась их призовая свинья Мертл. Наверное, ушла за ограду и заплутала в поле. Ее искали, но не нашли, и он боялся, что теперь и не найдут.

– Может быть, она свалилась в канаву, переломала ноги и сдохла, – с грустью предположил скотник.

– Жаль. Хорошие свиноматки очень ценны, – искренне посочувствовал я.

– Еще бы! Это призовая пятнистая свинья беркширской породы. У них очень редкая щетина и сочное белое мясо. – Мужчина закурил, но, увидев хозяина и еще несколько человек, поспешно бросил сигарету на пол, затоптал ее и схватил вилы, чтобы продолжить работу.

Оказалось, что из беркширского участка прибыли полицейские. Холмс разговорился с ними.

– Удалось ли вам что-нибудь узнать? – спросил он, нетерпеливо постукивая тростью о бетонный пол.

– На прошедшей неделе в Мейденхеде видели двоих незнакомцев, которые интересовались, как добраться до фермы «Ларчиз». Хозяин гостиницы подробно их описал – один высокий, другой пониже.

– Хм, – буркнул Холмс, – это называется подробно? А как же цвет волос, глаз, черты лица, дефекты кожи, осанка, походка, одежда?

– Нет, сэр, таких тонкостей он не запомнил.

– Что ж, негусто. Но вы хотя бы послали людей на железнодорожные станции, сержант?

– Конечно, сэр. Мы установили наблюдение на станции в Мейденхеде. Также наш человек следит за проезжающими через городской мост.

– А ближайшая станция, сержант?

– Какая станция, сэр?

– Тэплоу. Мы сами добирались оттуда. Поезд из Лондона останавливается там раз в час.

– Да, сэр, но Тэплоу не наш участок. Тэплоу относится к Бакингемширу, пусть они там и наблюдают.

– У вас все как в аптеке, друг мой, – усмехнулся Холмс. – Вы слышали, Ватсон? Мы немедленно возвращаемся на станцию Тэплоу и расспрашиваем смотрителя, не видел ли он у себя кого-нибудь похожего на Мортли Адамса. Надеюсь, вы не откажетесь, мистер Бейнс, дать нам на время вашу чудесную двуколку?

– Я сам отвезу вас, джентльмены.

* * *

Мы снова пустились в путь по беркширским полям. Светило солнце, дул теплый ветерок, наша лошадь неслась легким галопом среди овсов и пшеницы. Я думал о том, что скоро время обеда и хорошо бы заехать в ресторан, виденный нами в Мейденхеде. Еще мне казалось, что у нас пока мало улик, чтобы утверждать, что именно эти двое похитили коллекцию, однако я привык доверять чутью Холмса, а Холмс явно что-то почуял.

В Тэплоу мы попрощались с Теолодиусом Бейнсом, прошли через живописный вестибюль в сельском стиле и вышли на платформу. Жарко припекало солнце, громко гудели пчелы, привлеченные клумбами с душистым горошком и цветочными ящиками на окнах станции. Через десять минут ожидался поезд, следующий в Лондон.

Холмс потянул меня за рукав, указывая взглядом на длинный гроб под холщовой тканью, стоявший на тележке у почтового отделения. Мы почтительно сняли шляпы. В этом не было ничего необычного, ибо гробы часто перевозят по железной дороге, но Холмс, конечно, не преминул подойти и прочитать, куда направляется груз. «Оплачено. Ланнон, Мэрилебон, на попечение гробовщиков» – гласила надпись на бирке.

– Бедняга может ехать без билета, – вздохнул я.

Мы пошли в дальний конец платформы, чтобы полюбоваться сельскими видами. Вдруг из дверей зала ожидания появился станционный смотритель с метлой в руках.

– Ватсон, – шепнул мне Холмс, вынимая сигарету, – взгляните на него. Ничего не замечаете?

– Он неловко держит метлу, точно впервые взялся подметать. Он горбится, потому что ручка коротка для его высокого роста.

– Это, конечно, так, но я имел в виду черты лица. Вы помните, как миссис Бейнс описывала Мортли Адамса?

Притворяясь, что изучаю расписание, я украдкой косил в его сторону.

– Правый глаз у него так и шныряет туда-сюда, а левый не движется! Этому может быть единственное объяснение – глаз искусственный, сделан из стекла!

– Браво. И какой вывод можно сделать?

Вдали раздался свисток паровоза. Дверь почтового отделения открылась, и я так и обмер: кривоногий человек с чертами неандертальца подозрительно поглядел по сторонам, пощупал гроб под холщовой накидкой, затем скрылся в дверях и снова вышел, будто его терзала нерешительность.

– Силас Лавербрингер собственной персоной, – буркнул Шерлок Холмс. – Смотрите, как он крутится возле гроба. Наверное, боится, что украдут. Ага, а Мортли Адамс, мнимый станционный смотритель, уже бросил свою метлу. Вот они скрылись за дверью. Ватсон, мы являемся свидетелями выдающегося воровского трюка, ибо они сейчас сунут гроб в багажный вагон и спокойно доедут с ним до Мэрилебона.

Локомотив уже въезжал на станцию, весь в бурлящих клубах дыма. С поезда сошла хрупкая женщина, она с трудом тащила два чемодана внушительных размеров. Когда к ней никто не подошел, чтобы помочь, она очень удивилась и стала растерянно озираться в поисках смотрителя станции или носильщика.

Мортли Адамс и его сообщник появились из почтового отделения в цивильной одежде, точно два обыкновенных пассажира, готовые сесть в поезд. Так оно и было.

Проводник, увидев гроб с железнодорожной биркой, спустился на платформу, подошел и стал толкать тележку вдоль поезда к багажному вагону.

– Эй, помогите, пожалуйста, – попросил он Силаса Лавербрингера, нарядившегося в яркий клетчатый костюм и котелок, точно букмекер.

Мортли Адамс, одетый не менее пестро и безвкусно, подскочил и помог ему водрузить гроб в багажный вагон.

– Куда же подевался старина Джекоб? – раздраженно ворчал проводник. – Неужто спьяну проспал поезд? И билеты некому проверить. Понятно, что здесь больше цветник, чем станция, но, как бы там ни было, смотритель должен выполнять свои обязанности. Где его черти носят?

А бедный Джекоб в это время сидел, наверное, в туалете, связанный и с кляпом во рту. Но не успел я высказать свое предположение, как Холмс втолкнул меня в вагон второго класса, и поезд тронулся, оставляя Тэплоу позади. Воры спокойно ехали в соседнем купе, уверенные, что гроб находится в безопасности среди багажа.

Шерлок Холмс, сидевший, нахохлившись, в углу купе, точно хищная птица, поманил меня к себе и взволнованно спросил:

– Ватсон, револьвер у вас с собой? Мортли Адамс и его приятель Силас Лавербрингер планируют осуществить преступную схему крупного масштаба. Не сомневаюсь, что в Мэрилебоне гроб будут встречать мнимые гробовщики с катафалком. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы его вынесли за пределы станции.

– Вы предлагаете мне их пристрелить?

– Ваш юмор в данном случае неуместен. Мы с вами, дорогой Ватсон, вступаем на арену опасной криминальной деятельности и вот-вот лицом к лицу столкнемся с жестокими преступниками из Ист-Энда. За эти драгоценные яйца Фаберже могут убить, Ватсон. Не забывайте об осторожности, когда поезд прибудет в пункт назначения.

Не тратя времени даром, я проверил револьвер и остаток пути глядел в окно на живописные сельские пейзажи и шпили Оксфордшира. Когда потянулись лондонские пригороды, поезд замедлил ход. Холмс сидел в глубокой задумчивости и курил трубку, окутанный клубами дыма, наполнявшего купе, несмотря на полуоткрытое окно.

Как мы и предполагали, на станции Мэрилебон развернулись основные драматические события. Мне выпала честь сыграть важную роль в падении Мортли Адамса и окончательной ликвидации крупной воровской шайки из восточного Лондона, похищавшей драгоценности.

Когда среди густого паровозного чада засуетились пассажиры, засвистели и закричали грузчики и носильщики, поехали тележки, груженные багажом, мы увидели, как гроб выносят из поезда и везут вдоль платформы. Впереди за турникетом стоял некто в черном сюртуке и черном цилиндре – очевидно, мнимый гробовщик. Позади, как павлин, вышагивал Мортли Адамс в котелке и его волосатый коллега, похожий на ухмыляющуюся гориллу.

– Мистер Крочетт из «Крочетт, Уимпол и сын» просил передать, что катафалк прибыл, – важно сообщил им служащий с пышными бакенбардами и прилизанными седыми волосами. – Осторожно, мистер Тренчард, не сверните турникет.

Холмс выскочил из-за почтовой тележки и со всего размаху ударил тростью по крышке гроба. Служащие станции оторопели.

– Что это означает, сэр? – возмутился железнодорожник.

– Это означает, что вы сию секунду пойдете в отделение дорожной полиции и вызовите сюда инспектора Брауна из Скотленд-Ярда. Вот вам моя визитка, чтобы не возникало вопросов. Пусть прихватит несколько констеблей покрепче, предстоит кое-кого арестовать. И не только мистера Крочетта, но также этих двоих джентльменов, похожих на цирковых клоунов. За ними нужен особый присмотр. Эй, мистер Адамс, не двигайтесь, а не то Ватсон продырявит вам череп, так что мозги растекутся по платформе. Имейте в виду, он меткий стрелок и редко промахивается.

Скосив глаза, я увидел, что человек в черном сюртуке и цилиндре разгоряченно спорит с дежурным по станции, не пускающим его за турникет.

И тут из гроба послышались возня и царапанье, точно чьи-то острые когти драли крышку изнутри.

– Что там такое? – в ужасе отшатнулся проходивший мимо священник.

Не тратя времени даром, Холмс сорвал холщовый чехол и стал с силой просовывать железный наконечник трости под крышку, работая им как рычагом, чтобы открыть гроб.

– Ха, да тут ни таблички, ни надписи – гладкое дерево! – воскликнул он. – Надо думать, это не случайно.

Не прошло и минуты, как Холмс взломал гроб и с грохотом отшвырнул бесполезную крышку. То, что было внутри, вызвало всеобщее остолбенение, а затем возмущение, потому что в гробу лежал совсем не иссохший желтый покойник, а вполне живая пятнистая и толстая свинья на соломенной подстилке, глядевшая на нас осоловелыми глазами.

– Да это же Мертл, призовая свиноматка беркширской породы! – с изумлением вскричал я. – Та самая, что пропала с фермы!

– Наверняка в отруби добавили порядочное количество пива, чтобы усыпить ее, – сказал Холмс. – И вообразите себе, мой дорогой Ватсон, ценность этой свиньи резко возросла. Живая или мертвая, она теперь тянет на полмиллиона фунтов.

– Боже милосердный, неужто ей скормили коллекцию Фаберже?

– Браво, Ватсон! Старушка пообедала сапфирами, бриллиантами и рубинами, которые были второпях варварски выдраны из тех самых яиц. У свиней столь крепкая пищеварительная система, что такие деликатесы не нанесут ей ни малейшего вреда. Вот какую схему придумали Мортли Адамс и компания, чтобы вывезти драгоценности из Беркшира в Лондон и далее. Кстати, нашего друга гробовщика повязали первым – смотрите, полицейские надевают ему наручники.

– Проклятье! – кричал Мортли Адамс, когда его уводили. – Если бы не вы, я мог бы разбогатеть!

Косолапый Силас Лавербрингер только рычал и скалился от бешенства, точно цепной пес.

– В тюрьме-то вы не скоро разбогатеете, – саркастически усмехнулся один из полицейских.

Мы вошли в вестибюль вокзала.

11 Тайна Хэмпстедской пустоши

Страницы моего дневника сохранили запись об одном чрезвычайно изобретательном и памятном преступлении, совершенном в лондонском метро.

Это случилось в вечерний час пик. Не успел поезд покинуть станцию «Хэмпстед» и войти в тоннель, как начальник станции, некий мистер Бархэм, получил срочное сообщение, что на перегоне между «Хэмпстед» и «Голдерз-Грин» лежит человек. Поезд, набравший скорость 15 миль, был остановлен в тоннеле, как и встречный, следовавший с «Голдерз-Грин». Во время этой остановки два рыжеволосых франтоватых субъекта в серых сюртуках, ярких клетчатых штанах и цилиндрах, сидевшие в центральном вагоне, встали со своих мест и подошли к солидному человеку благородной наружности. Один направил на него заряженный револьвер, а второй схватил кожаный саквояж. Металлическую цепочку, которой саквояж был пристегнут к запястью хозяина, преступник отсоединил при помощи кусачек. Те, кто видел грабителей вблизи, утверждали, что лица их были густо загримированы.

Все произошло настолько быстро и бесшумно, что никто ничего не понял. В продолжение ограбления пассажиры продолжали дремать или читать вечерние газеты. Затем автоматические двери вагона будто по волшебству открылись – машинист был атакован треть им вооруженным налетчиком, заставившим его выполнять свои приказы, – и все трое спрыгнули на рельсы и скрылись в непроглядной туманной тьме тоннеля.

Саквояж принадлежал некоему мистеру Джошуа Коэну, ювелиру из Хаттон-Гарден, который ежедневно ездил из пригорода в Лондон и обратно. В саквояже находились алмазы компании Де Бирс на сумму более ста тысяч фунтов. Оба выхода из тоннеля – на «Хэмпстед» и на «Голдерз-Грин» – были заблокированы, и никому, кроме служащих железной дороги и полицейских, доступа к ним не было. Руководивший расследованием инспектор Лестрейд полагал, что налетчики переоделись в железнодорожную форму и под шумок улизнули. Тело, лежащее на рельсах, которое поначалу приняли за человека, оказалось соломенным чучелом, и, будто назло инспектору, преступники нацепили на него рыжий парик.

Весь Скотленд-Ярд негодовал, читая броские заголовки газет, называвшие преступление «идеальным». Только ленивый не печатал всевозможные диаграммы, схемы тоннеля в разрезе, изометрические реконструкции участка между станциями «Хэмпстед» и «Голдерз-Грин». Журналисты не обошли вниманием и то обстоятельство, что тоннель пролегает на глубине 250 футов под самой высокой точкой Хэмпстедской пустоши.

Что за криминальный талант задумал это дерзкое преступление и каким образом его удалось осуществить?

Когда инспектор Лестрейд явился к нам на Бейкер-стрит, он был хмур и мрачен. Понимая, что на этот раз ему грозит позорный и громкий провал, он поспешил обратиться к своему старому знакомому с надеждой на помощь.

– Мистер Холмс, я в полной растерянности. У меня есть огненно-рыжий парик, шарф, который подобрали на рельсах, и бронхит, который я заработал, пока рыскал в этом проклятом тоннеле, обнюхивая каждый дюйм. И все тщетно!

– Что ж, для начала мы исследуем этот старый театральный артефакт из конского волоса. – Холмс достал увеличительное стекло. – Ватсон, налейте всем виски с содовой. Сигары в угольном ведерке, инспектор.

Мой друг сел к столу под лампу.

– При ближайшем рассмотрении можно заметить этикетку с именем постижера, который изготовил парик, – сказал он. – Это Фосси с Шефтсбери-авеню. Внутри на подкладке остался длинный светлый волос. Шарф тоже весьма интересен. Принюхайтесь, Ватсон, и скажите, чем он пахнет?

– Духами, – ответил я.

– Точнее говоря, это Eau de Violette от Флорис. Тонкий и стойкий, богатый оттенками фруктовый аромат. Это элитный парфюм, очень дорогой. Его предпочитают состоятельные дамы, им не брезгуют даже члены королевской фамилии. Что-нибудь еще, инспектор? – поинтересовался Холмс, закуривая сигарету.

– Представьте себе, мы нашли один алмаз – констебль очень удачно посветил фонарем на рельсы. Очевидно, преступники обронили его, когда бежали на станцию «Хэмпстед», переодевшись в форму железнодорожников.

Пока Холмс, осторожно поместив камень на стол, рассматривал его в лупу, я думал, сколько такой может стоить. Наверняка мистер Коэн обрадуется его возвращению.

– Не расстраивайтесь, инспектор, – сказал Холмс после осмотра. – Этот камешек и духи от Флорис дарят нам уникальный шанс.

– Что вы там разглядели? – усомнился угрюмый Лестрейд.

– Мы имеем дело с группой утонченных и изобретательных молодых женщин, а вовсе не с бандой рыжеволосых молодчиков. Случай свел их вместе.

– Женщины? – побагровел инспектор. – Вы, верно, издеваетесь, мистер Холмс? Как вам не стыдно! Мне и без того хватает путаницы с этим ограблением.

– Так, продолжаем. Этот камень – бриллиант, или граненый алмаз, тогда как в портфеле мистера Коэна лежали неограненные алмазы. Полагаю, что этот, скорее всего, выпал из женской серьги.

– И куда нас ведут ваши открытия, Холмс? – озадаченно спросил я.

– Я изучил материалы, напечатанные в утреннем выпуске «Телеграф» и имеющие отношение к ограблению, и предлагаю, мой дорогой Ватсон, допив виски, вызвать кеб и немедленно ехать на Хэмпстедскую пустошь. Одевайтесь теплее, ибо там страшный холод.

* * *

Мы поехали мимо станции «Хэмпстед», мимо деревенских лавок и кафе, мимо пешеходов, что сновали по улицам, пригнувшись и пряча лица от холодного зимнего ветра, и когда подъем стал слишком скользким и крутым, отпустили извозчика и дальше взбирались пешком. Дома остались далеко внизу, наш путь теперь лежал средь боярышника, дубов и кленов, точно мы не сыщики, а птицеловы или орнитологи, которые больше прочих ценят Хэмпстедскую пустошь – дикий и безлюдный уголок к северу от города, где даже в самый теплый и солнечный летний день не встретишь ни души. Холмс оказался прав – двигаясь против ветра, мы едва тащили ноги. Лестрейд быстро скис и принялсяуговаривать нас вернуться в кафе, но я-то знал, что мой друг затеял эту вылазку не просто ради моциона. В какой-то момент он вдруг ринулся вниз по склону, с воодушевлением размахивая тростью.

– Ага! – кричал он. – Видите, там впереди? Что это?

Поодаль виднелась бетонная будка неизвестного назначения, наполовину скрытая в густом кустарнике. Своей полукруглой крышей она и впрямь напоминала шатер орнитолога.

– Неужели мы притащились сюда, чтобы целый день наблюдать за птичками? – простонал Лестрейд.

– Нет. Мы пришли, чтобы узнать, как птички пробрались в тоннель! – Холмс обошел вокруг будки, постукивая тростью по ее стенам. – Смотрите, здесь дверца, и на ней совершенно новый блестящий замок! Ни пятнышка ржавчины!

– А что это вообще такое? – удивился я.

– Вентиляционная шахта, Ватсон. Внизу под землей должна находиться станция «Бул-энд-Буш». Она заброшенная, ею никогда не пользовались.

– Я ничего не понимаю, – признался Лестрейд, угощая меня сигаретой.

– Когда здесь прокладывали линию, в планах было построить пять станций: «Чок-Фарм», «Белсайз-Парк», «Хэмпстед», «Бул-энд-Буш», «Голдерз-Грин». А это, мой дорогой Лестрейд, вентиляционная шахта для находящейся внизу «Бул-энд-Буш». Ее строительство не завершили ввиду нехватки средств.

– Но ведь платформа, должно быть, чертовски глубоко под землей, мистер Холмс!

– Видите ли, опыт скалолазания плюс альпинистское снаряжение помогают преодолеть и не такие преграды.

– Но вы сказали, что алмазы похитили женщины? Разве женщина способна спуститься и подняться по этакой шахте? К примеру, моя супруга не решается даже на крышу залезть по приставной лестнице.

– Я бы сказал, что одна из женщин профессиональная альпинистка, и ей это не составило труда. Крепкие нервы и тренировка – вот и все, что тут требуется. Ну а теперь, инспектор Лестрейд, я готов, по вашему предложению, вернуться в кафе, согреться и отдохнуть за чаем, прежде чем ехать в город на Шефтсбери-авеню и искать ответы на интересующие нас вопросы в конторе «Фосси и Kº», где изготавливают театральные парики для звезд сцены.

* * *

Сутулый старик в серо-коричневых бриджах, туфлях с пряжками и нелепом парике мышиного цвета, который, вероятно, носил, чтобы выглядеть моложе, был не прочь поболтать.

– Мы и в самом деле, сэр, сделали десять рыжих париков для постановки «Писем моей жизни» по Кеннету Пастону. Сейчас она идет в театре «Уимборн» на Друри-Лейн. Парики предназначались для исполнительницы главной женской роли, мисс Нэнси Старр, но так полюбились публике, что мы получили заказ еще на десять штук. Знаете, по ходу пьесы парикам достается, а Нэнси Старр всегда должна быть в лучшем виде. А вы, джентльмены, не видели этого спектакля?

– Сегодня как раз собирались посмотреть, – с воодушевлением отвечал Холмс. – Нэнси Старр, вы говорите?

– Да, сейчас она на пике формы. Сама Эллен Терри ее боготворила, как и сэр Генри Ирвинг. Он даже собирался пригласить ее в свой театр «Лицеум». А начинала она хористкой в «Пиратах Пензанса». Ее первая заметная роль – это Юм-Юм в «Микадо» Артура Салливана. Это был большой прорыв, с тех пор ее карьера резко пошла в гору. По-моему, она бесподобна в этой увлекательной пьесе. А финальная сцена «Писем моей жизни», когда она убивает ножом лорда Уизли, принимающего ванну! Это надо видеть! Зал всегда взрывается!

Пусть инспектор Лестрейд не вполне понимал методы моего друга, но он не мог не оценить прекрасный обед в «Симпсонз» на Пиккадилли и места на балконе, откуда мы смотрели представление, ибо он был большим поклонником Чарльза Лемона – актера, исполняющего главную мужскую роль. Их с Нэнси Старр фотографии висели в фойе и на фасаде театра «Уимборн». Перед началом спектакля в публике только и разговоров было, что о красоте Нэнси и о том, как ее огненный парик подходит для роли мисс М.

Первое действие прошло неплохо, несмотря на избитый сюжет и стандартный набор действующих лиц – викарий, пожилая матрона, старый пьяница дворецкий Саймс, дерзкая горничная, выживший из ума отставной полковник и лорд Уизли в исполнении Чарльза Лемона, на чьей игре держался весь спектакль. Во время и второго и третьего отделения я не отрываясь следил за перепалками любвеобильного лорда Уизли и его поклонницы мисс М., родственник которой погибает при загадочных обстоятельствах. Для заинтересованных читателей привожу текст финальной сцены, происходящей в ванной комнате.

« – Оставьте меня в покое, мисс М., уходите! Я этого не потерплю. Я говорил вам, что муж Памелы погиб, когда под ним упала лошадь. Я тут ни при чем. Уходите, а не то я позову Саймса.

– Как вы смеете, лорд Уизли! Я доверяла вам, я любила вас, ради вас я готова была на все! А вы хотите уехать с Памелой. Нет, я вам не позволю!

– Уберите нож! Вы меня слышите? Уберите нож, глупая девчонка!

– Нет, лорд Уизли… нет… вы и Памела… (Громкие крики.) Получайте! Вот вам, жалкий презренный обманщик! (Огни гаснут, слышатся всхлипы и возгласы раскаяния.) Я люблю вас, лорд Уизли, я люблю вас. (Занавес.)».

Публика аплодировала стоя. Артистов много раз вызывали на поклоны. Я испытывал смешанные чувства, стоя с букетом гвоздик у служебного входа, откуда должна была появиться Нэнси Старр, чтобы ехать в ресторан «Айви» на праздничный ужин. Холмс и инспектор Лестрейд были неподалеку. Ждать пришлось недолго. Когда она выпорхнула, модно и красиво одетая, я отчетливо уловил знакомый аромат Eau de Violette. Она с улыбкой взяла у меня цветы и спросила, понравился ли мне спектакль. Но не успел я ответить, как Холмс, отстранив меня, протиснулся вперед и заискивающим, подобострастным голосом проворковал, протягивая сигаретный вкладыш:

– Э… Нэнси… то есть… мисс Старр, не дадите ли мне автограф? Я уже тридцать раз посмотрел пьесу и не устаю восхищаться вашей игрой. Вы просто гениальная мисс М.! Другую актрису в этой роли и представить невозможно!

– Спасибо, спасибо. – Актриса взяла карандаш, который вынул из кармана инспектор Лестрейд, и торопливо нацарапала: «Моему верному поклоннику в честь его тридцатого посещения пьесы «Письма моей жизни», с наилучшими пожеланиями. Нэнси Старр».

– Говорят, кстати, что мисс Люси Хьютон вернулась, – будто невзначай заметил Холмс. – «Телеграф» сообщает, что она провела год в Гималаях, покоряя вершину Шэньнун. С ней была шерпа – ее верная помощница и проводница. Мисс Хьютон, буддистка, феминистка и защитница прав женщин, остановилась в отеле «Клариджиз», не так ли?

Нэнси Старр испуганно взглянула на Холмса, вскочила в ожидающий ее экипаж и уехала. Судя по ее реакции, Холмс попал в самую точку.

Наутро он оделся рабочим сцены и отправился в театр, где у привратника сумел выведать адрес актрисы. Как выяснилось, она жила в Хэмпстеде, по соседству с ювелиром Джошуа Коэном – о чем нам позднее сообщил инспектор Лестрейд.

После завтрака мы уселись у горящего камина и стали читать последний номер «Таймс». Ограбление на путях и попытки Скотленд-Ярда напасть на след преступников по-прежнему не сходили с первых полос. Что до инспектора Лестрейда, то он не понимал, куда клонит Холмс и куда вообще движется расследование. Он был убежден, что женщинам не под силу было бы осуществить столь сложный план и потому копать нужно в другом направлении.

Я просматривал спортивную колонку, когда в дверь робко постучали. В комнату вошла невысокая, хрупкая, смуглая девушка азиатской внешности. На ней было дхоти и оранжевые панталоны. Не представившись, она молча поклонилась Холмсу.

– Ах, шерпа Сунти, вы получили мою телеграмму? А что же миссис Хьютон? Она занята? Я ожидал, что она, не тратя времени даром, явится сюда сама.

– Она очень хочет встретиться с вами, мистер Холмс. В половине четвертого в ресторане отеля «Клариджиз». И мисс Старр будет там. А меня послали передать вам вот это.

Женщина подала Холмсу зеленую шкатулку, украшенную арабской резьбой.

– А что мне с ней делать? – спросил Холмс, рассматривая золотую вязь на крышке: «Коэн и партнеры, Лондон, Йоханнесбург».

– Там алмазы, мистер Холмс. Вас просили сохранить их у себя и ничего более. Там все до единого.

Шерпа низко поклонилась и добавила:

– Не забудьте, мистер Холмс, в половине четвертого в «Клариджиз». Мы будем вас ждать, но только без полиции, пожалуйста. Таково условие мисс Хьютон.

– Ну и отлично, – ответил Холмс, – это я вам обещаю.

Когда она ушла, Холмс немедленно сунул шкатулку в угольное ведерко, не позаботившись даже открыть ее и проверить содержимое. Я догадывался, о чем он думает.

– Признаться, Холмс, мне меньше всего хочется сдавать их в полицию. Пусть я старый дурак, но они вызывают у меня искреннее восхищение. Какое мастерство, выдержка, находчивость! Я думаю, что благодаря одному лишь плану это ограбление достойно войти в историю как одно из величайших. Нет, сама идея об аресте кажется мне отвратительной.

– Я вас полностью поддерживаю, Ватсон. Мне не интересно, на какую сумму тянут эти алмазы, но хотелось бы выяснить мотивы ограбления, встреча в «Клариджиз» дает нам отличную возможность для этого. И пусть инспектор Лестрейд остается в неведении. Мы будем руководствоваться собственными соображениями и слушать лишь собственную совесть.

* * *

От чая в отеле «Клариджиз», под сверкающими хрустальными люстрами, в окружении блестящих позолотой зеркал, и в компании трех оживленных остроумных молодых леди я не отказался бы ни за что на свете. Мы беседовали тепло и по-дружески, уплетая кекс «Данди», изящные огуречные сэндвичи, булочки с джемом, топленые сливки и фруктовые тарталетки.

– Видите ли, доктор Ватсон, – говорила Нэнси Старр, – я так хотела, чтобы Кеннет Пастон адаптировал для сцены «Лунный камень» Уилки Коллинза, что готова была вложить в постановку собственные деньги. Из этого ничего не вышло, поскольку роман чересчур объемен. Но я не оставляю надежд. Я с детства обожаю детективы и всяческие тайны. Я поклонница Оскара Уайльда и Генри Джеймса.

– Насколько я понимаю, мисс Старр, именно вам пришла в голову дерзкая идея ограбить поезд? – спросил Холмс, отодвигая тарелку и закуривая.

– Разумеется, мистер Холмс. Однажды ночью я лежала без сна, думая о роли мисс М. в «Письмах моей жизни», и вдруг меня осенило. За пятнадцать минут в моей голове созрел план. А затем мы с мисс Хьютон, то есть Люси, моей ближайшей подругой, обсудили технические трудности и пришли к выводу, что это возможно. Шерпа обучила нас буддийской методике, помогающей сохранять присутствие духа в самых сложных обстоятельствах, ну а Люси руководила тренировками в Камберлендских горах. Я училась карабкаться по отвесной стене при помощи веревок, делала дыхательные и силовые упражнения. К слову сказать, Люси тоже живет в Хэмпстеде.

– Ага, выходит, вы все там собрались, – сказал я, с благодарностью принимая у мисс Хьютон сигару черуту.

– Да, недалеко от пустоши. Я как-то выгуливала там собак и наткнулась на заброшенную вентиляционную шахту, которая сыграла столь важную роль в ограблении. Понимаете, доктор Ватсон, я хорошо знаю нашего соседа Коэна. Он ювелир, у него магазин в Хаттон-Гарден. И вот как-то утром я по-соседски обмолвилась, что мне хотелось бы перстень с огромным бриллиантом. Наверное, старый хрыч решил, что я к нему неравнодушна, ну а я не стремилась его разубедить. И вот настал день, когда он сообщил мне, что сочтет за честь привезти мне партию необработанных алмазов, чтобы я лично выбрала из них камень для перстня. Я знала, что он каждый день ездит из Лондона в Голдерз-Грин, где у него филиал, а оттуда около семи часов вечера возвращается в Хэмпстед. Шерпа следила за ним целых две недели, и мы составили детальную схему его перемещений, а также выяснили, что у него есть любимое место в одном из вагонов.

– Но мне все-таки непонятно, – признался я, – зачем вам понадобилось красть эти алмазы? Ведь вы все неплохо обеспечены. Неужели дело в желании обогатиться?

– Вовсе нет, джентльмены. Дело в том, что Люси, шерпа и я поддерживаем движение суфражисток. Я, допустим, не настолько смела, как Эмили Панкхерст, и не готова идти в тюрьму за освобождение женщин, поэтому нашей целью было использовать эти алмазы на благо движения. Я считаю, это благородно, и искренне сожалею, что нас постигла неудача.

* * *

N.B.

Зеленая резная шкатулка с алмазами была отправлена почтой второго класса в магазин мистера Коэна в Хаттон-Гарден – анонимно. Ответственных за ограбление поезда в лондонской подземке выявить не удалось. Дело было закрыто и похоронено в полицейских архивах.

12 Торговая компания «Тун Лай»

В августе 1903 года мы с Шерлоком Холмсом провели две недели в Корнуолле, точнее, в прибрежном городке Сент-Айвс. Летом благодаря железнодорожному сообщению город наводняют отпускники из Лондона и прочие любители хорошо отдохнуть.

Мы арендовали дом у залива, где теснились десятки мелких рыбацких лодок и блестел золотистый песок на пляже. В первый день я с утра намеревался побродить по узким улочкам городка, заглянуть в лавки, торгующие картинами и поделками местных умельцев, а Холмс сел на балконе, закурил и стал черкать в записной книжке. Но не успел я подняться из своего мягкого кресла, как наша экономка миссис Эденбридж, добрая душа хорошего корнуолльского рода, сообщила, что у нас посетитель.

– Инспектор Кларк, полиция Корнуолла, – представился он с дрожью в голосе. – Простите, что докучаю вам, мистер Холмс, но я узнал о вашем приезде и решил обратиться к вам за помощью. Видите ли, на пляже в Калбоунз-Коув, недалеко от Уитипул-Пойнт обнаружили три трупа. Я до конца не уверен насчет причин смерти, и мне хотелось бы иметь второе мнение. Лодки в последнее время вроде бы не тонули, кораблекрушений тоже не было.

– Так, может быть, люди утонули, купаясь в море, а затем их тела вынесло волной на берег? – предположил Холмс, набивая трубку.

– Все могло быть, да только характер повреждений не тот, чтобы говорить об утоплении.

– Холмс, – вмешался я и тоже стал набивать трубку, – определить, утонули они или нет, это пара пустяков. До обеда, думаю, мы управимся. – Я знал, что в таких делах мое мнение имеет определенный вес.

* * *

Оставив милый Сент-Айвс, мы ехали вдоль побережья в открытом экипаже. Лошади неслись быстрым галопом. С одной стороны дороги лежала изрезанная береговая линия с многочисленными бухтами и заливчиками, а с другой стороны простиралась пустошь, поросшая дроком и вереском, с редкими деревушками на краю. Близ Уитипул-Пойнт дорога поворачивала, огибая прибрежные скалы, и уходила дальше в Калбоунз-Коув.

На пляж вели ступени, прорубленные в камне. Утопленники были видны издалека – они лежали на песке, точно киты-самоубийцы. В небе с криками носились чайки.

– Здравствуйте! – закричал сержант полиции, приставленный к телам погибших. Он по-родственному тепло приветствовал инспектора Кларка, но на нас косился с подозрением. – Эгей, Кларки! Денек сегодня хоть куда! Рыба так и кишит в море. Мой брат вытащил полную сеть сардин и омаров! Вот это, я понимаю, улов!

– Доброе утро, сержант Боулин. Я должен объяснить, что эти господа – не судебные медики. Это мистер Холмс и его коллега доктор Ватсон, оба из Лондона.

– Иностранцы, значит? Ну что ж, пусть полюбуются на покойничков. Их нашел старина Эйбрахам, что живет в избушке на мысе. Он все твердит, что слышал колокольный звон. Господи, мистер Кларк, надо их убирать скорее, а то как бы сюда туристы из Айвса не набежали.

– Колокол, говорите, звонил? – переспросил Холмс.

– Да, сэр. Это в заброшенной церкви в Зенноре. Духи звонят, не иначе. Один удар означает смерть моряка, а набат – когда лодка тонет или случается другое несчастье на море.

– Это, наверное, красивая местная легенда? – догадался Холмс. – Из тех, что рассказывают в каждой таверне по всему побережью?

– Эйб Роуз говорит, что слышал набат, и я ему верю. Звонили ночью, а утром он наткнулся на троих мертвецов.

Полицейские все пытались прикрыть тела холстиной, но упругий морской ветер не оставлял им надежд. Волны в клочья разбивались о берег, летела мокрая пена. Мы приблизились к первому из покойников, лежавшему головой в воде. От лица практически ничего не осталось, поскольку череп был проломлен в нескольких местах. На предплечье синела маленькая полустертая татуировка.

– Азиаты, – пробормотал Холмс, делая знак инспектору Кларку подойти ближе.

– Это как пить дать утопленники, – сказал Боулин. – Уж утопленника я ни с кем не спутаю. Мой старший брат утонул в море, когда его лодка перевернулась. Потом его береговая охрана нашла на скалах. Как сейчас помню, хотя с тех пор прошло двадцать лет.

– Позвольте не согласиться, – заявил Холмс, опускаясь на колени с лупой. Без тени почтения или страха он взял мертвеца за руку и перевернул ее ладонью вверх. – Взгляните, многочисленные пороховые ожоги на коже, мелкие занозы, каменная крошка.

– Да какие там ожоги, это рыбы его объели, – возразил сержант, – а уж омары как никто любят полакомиться утопленником. – Холмс и его методы явно вызывали у него недоверие.

– Я бы сказал, что погибший – китаец, лет примерно двадцати шести, – невозмутимо продолжал Холмс, – с развитой мускулатурой. Должно быть, при жизни он обладал гибкостью лианы и проворностью мухи. Что означает татуировка – я пока не могу сказать. Может быть, это знак, символизирующий удачу.

– Но что привело его к гибели? – спросил озадаченный инспектор.

– Повреждения на теле свидетельствуют о том, что он стал жертвой взрыва. Затем от трупа избавились, бросив в море, а прибой вынес его на берег.

– Превосходно, – сказал я. – Посему можно утверждать, что других постигла та же участь.

– Именно так, Ватсон. Где, вы говорите, находится церковь, откуда доносился колокольный звон?

– В деревне Зеннор, – ответил сержант Боулин. – Это на мысе.

– В таком случае, инспектор Кларк, предлагаю поручить тела заботам сержанта Боулина, а самим продолжить нашу приятную поездку по полуострову. Ватсон, у вас закурить не найдется?

На самом деле старая норманнская церковь Святой Модуэнны, о которой говорил сержант, находилась не в деревне, а поодаль – на голых мрачных скалах среди птичьих гнездовий.

Когда мы забрались по тропинке наверх и увидели вблизи эту церквушку с приземистой колокольней, мне подумалось, что паства, должно быть, тут была небольшая, ибо трудно было себе представить, что внутри поместится много людей. На заросшем травой церковном дворе торчали покосившиеся надгробия в белых и желтых лишайниках. Но вид на море с высоты был великолепен.

Я принялся бродить по кладбищу, разглядывая полустертые надписи и рисунки, символизирующие смерть и жизнь вечную, – черепа, серпы и ангелов, а также паруса на могилах рыбаков. Холмс и инспектор Кларк искали способ проникнуть внутрь. Оказалось, что это невозможно. Запертая дверь из толстых дубовых бревен, седых от времени, непогоды и соленого ветра, создавала непреодолимую преграду.

Мы стояли, не зная, что предпринять, когда внизу на тропинке показался седовласый человек в твидовом костюме и соломенной шляпе-канотье. Он шел энергичной походкой, ведя на поводке спаниеля.

– Боюсь, что тут давно закрыто, – сказал он, – хотя, поверьте, я помню иные времена. Но службы уже давно не проводятся, здание разрушается. Уж очень эта церковь мала и непрактична для пасторских задач. Крыша течет, внутри все отсырело и покрылось плесенью. А как, бывало, хорошо в такой жаркий день, как сейчас, зайти сюда и отдохнуть в прохладе после долгой прогулки.

– Ведь это норманнская постройка пятнадцатого века? – спросил Холмс.

– Я думаю, что даже более ранняя – четырнадцатого. А вы, наверное, увлекаетесь церковной архитектурой? Знаете, у нас недавно побывала группа энтузиастов меловой литографии, но они, само собой, посещали только нашу приходскую церковь в деревне. Она пользуется большой популярностью у туристов. Кстати, меня зовут Джеймс Симс. Я живу вон там – видите красную черепичную крышу? Рядом еще большой дом – видите? Он принадлежит моему соседу мистеру Туну.

– Ага, я, кажется, нашел способ, – сказал вдруг Холмс, указывая на узкое окошко под крышей. – Похоже, это окно ризницы. Джентльмены, будьте добры, подсадите меня.

Опираясь на наши спины, Холмс вскарабкался в окно, и через некоторое время дубовая дверь распахнулась. Мы попрощались с мистером Симсом, который не изъявил желания сопровождать нас при осмотре, поскольку много раз тут бывал и, кроме того, его ждала к обеду жена, и вступили в прохладный полумрак храма. Войдя, мы очень удивились, увидев, что повсюду лежат какие-то ящики – на полу, на скамьях и даже в алтаре.

– Да тут настоящий склад! – воскликнул инспектор Кларк.

Все ящики были одного размера, прямоугольной формы и изготовлены из очень толстого картона, без единой этикетки или надписи.

В приделе Холмс с интересом рассматривал крестильную купель.

– Подойдите сюда! – позвал он. – Взгляните, резьба на купели явно древняя, норманнский шрифт, а ее покров металлический, тяжелый, с цепью и подъемным механизмом. Это все изготовлено и установлено недавно.

За купелью находилась небольшая ниша, где висели веревки от колоколов.

– Мистер Кларк, вы не могли бы дернуть за эту веревку? – обратился к инспектору Холмс. – Ватсон, помогите ему.

Но лишь втроем, прикладывая все наши силы, мы смогли исполнить его желание. Вверху на колокольне звонко ударил колокол.

– Ага, и колокол тоже установили недавно! Итак, сначала склад, а теперь и новый колокол. Наверное, это работает как средство оповещения. Вот только кого и о чем? Одно изготовление покрова для купели и колокола, наверное, стоило немалых денег. Следовательно, в ящиках хранится что-то ценное.

Тем временем инспектор Кларк снял незакрепленную крышку одного из ящиков в ближайшей куче и рассмеялся, заглянув внутрь:

– Да здесь китайские петарды!

– Добро пожаловать, – услышали мы тихий и удивленный возглас, эхом отдавшийся во всей церкви. Из распахнутой настежь двери ударил яркий солнечный свет, и мы увидели пухлого китайца, который стоял на пороге и не без любопытства смотрел на нас. Под солнцем его лысая голова с огромными ушами сияла, точно нимб, отчего могло показаться, что нас посетил сам Будда. Его лицо выражало безграничную умиротворенность и спокойствие. – Вижу, что вы обнаружили склад моей фирмы, – произнес он. – Моя фамилия Тун. Я владелец торговой компании «Тун Лай». Не подумайте, все абсолютно законно. Я недавно приобрел у общины эту бывшую церковь под склад и одновременно начал потихоньку ее восстанавливать. Вскоре Святая Модуэнна засияет, как прежде. Впрочем, моя жена Лай лучше моего знакома с историей этой церкви. Это ей я обязан идеей использовать церковное помещение для дела, чтобы отдавать часть прибыли на восстановление этого ценного памятника истории во благо будущих поколений. Предлагаю выкурить по сигаре за знакомство. Идемте. Мы с женой приглашаем вас на обед. Знаете, холодное мясо и замороженные десерты. Мистер Симс сказал мне, что вы увлекаетесь церковной архитектурой.

– Разумеется, – согласился я, – эта древняя церковь стоит того, чтобы ее восстанавливали. И покров для купели – это, я полагаю, только начало.

– Да. – Мистер Тун вытеснил нас во двор и запер дверь. – Мало-помалу мы отреставрируем все до конца. – Он угостил нас душистыми кубинскими сигарами.

– А мы думали, что это заброшенная церковь, – ничуть не смутившись, сказал Холмс. – Я влез через окно. Если бы мы знали, что это частное владение, то не позволили бы себе таких вольностей.

– Я вас понимаю. Идите за мной, джентльмены. Осторожнее, смотрите под ноги – на склоне много кроличьих нор, недолго оступиться и упасть. Обед ждет вас. В такую жару самое милое дело отдохнуть в тени с бокалом холодного лимонада и перекусить.

Супруги Симс, обедавшие у себя на веранде, помахали нам, когда мы проходили мимо. Я, признаться, был измотан жарой и прогулкой, однако это не лишило меня аппетита и желания познакомиться с женой Туна.

В какую домашнюю, уютную обстановку мы попали! Мягкие стулья, угощение на столе – восточные пряности, холодная курятина и салат. Если бы не седина, выдававшая возраст, жена мистера Туна – грациозная, гибкая, изящная – могла бы сойти за его дочь.

– Вам понравилась наша маленькая церковь, доктор Ватсон? – спросила она, передавая мне салфетку.

– Вид оттуда великолепный, – ответил я. – Счастье жить среди такой красоты.

– Мы приехали сюда два года назад, и я влюбилась в этот дом. Раньше мы жили в провинции Шань-ли, но давно мечтали поселиться в Корнуолле – с тех пор, как однажды провели отпуск в Англии. Здесь такая богатая история. Конечно, Китай также имеет богатое историческое наследие, но я была просто без ума от этих мест, особенно после того, как мы посетили замок короля Артура Тинтагель и Лендс-Энд. Я обожаю мифы и легенды Корнуолла. А вы сюда надолго, доктор Ватсон?

– На две недели. Мы приехали отдохнуть. Остановились в Сент-Айвсе и ездим по окрестностям. Мистер Кларк – наш старый друг.

– Ах, мистер Холмс так увлекательно рассказывает о церковной архитектуре, что я готова слушать его часами. Кажется, мистер Тун собрался произнести тост.

Я был откровенно потрясен. Я никак не ожидал, что Лай окажется столь умна, красноречива, очаровательна и красива. У нее была изумительно гладкая смуглая кожа, и она, безо всякого сомнения, находилась в отличной физической форме. Хотя, скорее всего, ей было почти пятьдесят.

– Джентльмены, – начал мистер Тун, – предлагаю тост за будущее церкви Святой Модуэнны и благодарю вас, мистер Холмс и доктор Ватсон, за то, что пожертвовали два фунта на благое дело реставрации. Мы желаем вам хорошего отдыха в оставшиеся дни и благополучного возвращения в Сент-Айвс.

Все зааплодировали.

– Мистер Кларк, вы хотели что-то сказать? – Тун взглянул на инспектора сквозь пенсне.

– Я хочу поблагодарить за гостеприимство вас, мистер Тун, и вас, миссис Тун, и добавить в общую копилку свой шиллинг.

* * *

Возвращались мы хмурые и задумчивые. И не потому, что неожиданно расстались с деньгами, а оттого, что нас поймали с поличным, пока мы осматривали склад мистера Туна, в высшей степени подозрительный. Не столько петарды, сколько новый металлический покров для купели, цепь и подъемный механизм, а также новый колокол на колокольне вызывали подозрения. Эти новшества заставляли задуматься о подлинной причине их установки.

– Крепкий орешек этот Тун, – заметил инспектор Кларк, выбрасывая окурок сигары. – Пришел к себе на склад и видит, что какие-то типы, якобы любители старинной архитектуры, обыскивают его товар, так он и бровью не повел. Человек со стальными нервами. Впервые такого вижу.

– Китайцы удивительная нация, – поддержал Холмс. – Самообладание, ловкость и находчивость, с которыми он выпроводил нас из церкви, поистине достойны восхищения. А как он сгладил конфуз, когда застал Кларка возле открытого ящика? Мгновенно нашелся и пригласил нас к себе домой. Это ли не лучший способ вызвать расположение? Словом, я снимаю перед ним шляпу.

– Мне понравилась его жена, – признался я, – она интересная и живая собеседница.

– Из этой парочки она более опасна, – заявил Холмс.

– Это вы о чем? – Меня возмутил его тон, и я готов был броситься на защиту чести дамы.

– Мой дорогой Ватсон, а вы отметили быстроту ее реакции? Я нарочно уронил салфетку, так она успела подхватить ее на лету. Вы заметили, какое у нее тренированное, спортивное тело? Да она, несмотря на возраст, без труда одолеет нас троих, вместе взятых. Мои худшие подозрения оправдываются, ибо я полагаю, что она мастер джиу-джитсу, причем имеет высший дан.

– Я ничего не понимаю, – сказал Кларк, – откуда такая уверенность?

Но я, зная о давнем интересе Холмса к кулачным боям и прочим боевым искусствам, ничуть не удивился.

– Выходит, она вполне способна вступить в схватку с мужчиной?

– И победить. Мозг бойца джиу-джитсу не приемлет поражения. Обычно все заканчивается очень быстро, вот послушайте, как это бывает. Первым ударом ноги в прыжке боец ломает противнику переносицу. Следует пируэт, а затем второй, смертельный, удар, известный под названием «палец смерти». Несколько секунд – и противник повержен и мертв.

Кларк слушал, побледнев от страха. Затем достал из кармана платок и вытер вспотевший лоб.

– Однако, – продолжал Холмс, – если иметь для защиты шест, который следует крутить обеими руками перед собой, производя блокирующие движения, то можно выиграть примерно полминуты, и когда она будет разворачиваться, поразить ее в шею концом шеста. Но я, увы, не верю, что кто-то из нас мог бы противостоять ей с шестом или без – ввиду отсутствия необходимых навыков и реакции. Чтобы достичь такого уровня владения собственным телом и разумом, требуются длительные тренировки.

– Вот, значит, она какая, эта миссис Тун, – протянул я.

– Тем не менее я предлагаю не сидеть сложа руки, а действовать. Сегодня ночью мы вернемся в церковь и под покровом темноты продолжим наше расследование. Мистер Кларк, среди ваших знакомых есть специалисты по горному делу? Нужен такой, который в подробностях знаком со структурой местных почв.

– Найдется, мистер Холмс. В котором часу мы встречаемся на этот раз? Я, кстати, прихвачу на всякий случай дробовик, не нравится мне эта миссис Тун.

– В данной ситуации это разумное решение. Возвращаясь к началу, я полагаю, что три человека, тела которых нашли на берегу близ Калбоунз-Коув, погибли при взрыве во время сбора петард. С порохом, знаете ли, шутки плохи. Ну вот мы и в городе. До встречи в половине восьмого, мистер Кларк.

* * *

Вернувшись в Сент-Айвс, мы, по счастью, имели возможность на время забыть о миссис и мистере Тун. Миссис Эденбридж приготовила нам на ужин отличную тушеную пикшу. В половине восьмого, когда дверной колокольчик известил о приходе инспектора Кларка, в синем небе над гаванью еще ярко светило солнце. Кларка сопровождал пожилой джентльмен в белом летнем костюме, мешком висевшем на его высокой и тощей фигуре. Когда они пришли, Холмс курил на балконе трубку, лениво глядя вдаль.

– Познакомьтесь, это мистер Тейлор, – представил своего спутника Кларк. В руках он держал зачехленное ружье. – Он знает все об устройстве рудников в Корнуолле и вообще о горном деле нашего края. Мистер Тейлор, это мистер Шерлок Холмс, детектив из Лондона, и его коллега доктор Ватсон.

– Очень, очень приятно. – Лицо мистера Тейлора приняло слегка озадаченное выражение, свидетельствующее о том, что Кларк не посвящал его в суть дела. – Погода сегодня…

– Теплая и солнечная, – перебил гостя Холмс, разжигая трубку и вытягивая длинные ноги. – Меня интересует информация и статистика, мистер Тейлор.

– Вам, наверное, известно, что я бывший горный инженер. Работал на рудниках. Добыча олова до сих пор довольно прибыльна. То же относится к медной и свинцовой руде.

– А каким способом, скажите, работник попадает к месту разработки породы?

– Обычно в шахтный ствол спускается специальная клеть. Но бывают и стволы, расположенные под небольшим углом наклона, и тогда рабочие спускаются пешком или по лестницам.

– То есть клеть не обязательна?

– Нет, мистер Холмс.

– А известно ли вам о рудниках близ Зеннора?

– Вы имеете в виду Зеннор, что дальше по берегу? Да, там был рудник, но он давно закрыт. Помнится, там произошел несчастный случай с крепильщиком. Это человек, который делает рудничные крепления. В общем, он сорвался и разбился насмерть. Рудник работал нестабильно, ведь в том районе большая подвижность пород. Короче, производство закрыли, рабочих уволили.

– Интересно, – сказал я, – что поблизости нет железных дорог. Как же оттуда вывозили добытую руду?

– Морем. Горизонтальные штольни имеют выходы к морю. Они существуют до сих пор, и если вы по какой-то причине хотите осмотреть рудник, то попасть туда можно только с берега. Должен вас предупредить, что это очень рискованно, поскольку под землей находятся многочисленные тоннели и пещеры, за текущее состояние которых никто не может поручиться.

– Кларк, у меня к вам просьба, – сказал Холмс, выслушав инженера. – Телеграфируйте, пожалуйста, в службу главного констебля Корнуолла и предупредите береговую охрану. Обстановка накаляется. Ватсон, держите наготове ваш револьвер и попросите миссис Эденбридж одолжить нам фонари, что висят у нее в садовом сарае.

* * *

Не скрою, что меня, да и мистера Кларка, наверное, угнетала мысль о предстоящем столкновении с миссис Тун. Холмс, напротив, выглядел совершенно спокойным, лишь время от времени напоминал нам, чтобы в церкви, несмотря на поздний час и безлюдье, мы не шумели и не топали. Помимо фонарей, мы везли складную лестницу, которую миссис Эденбридж извлекла из-под банок краски и старых садовых инструментов, а также сальные свечи. Кларк крепко сжимал в руках ружье.

Не доезжая деревни, мы в кромешной тьме полезли на скалы. Времени было почти двенадцать – ни луны на небе, ни светящихся окон. Я немного приободрился, подумав, что все давно спят и нам никто не помешает.

Мы быстро забрались в окно по приставной лестнице и спустились в ризницу. Там мы зажгли фонари, осветившие нагромождения ящиков, и стали пробираться меж ними в угол, где стояла купель. Как было обговорено, мы достали свечи и принялись тщательно смазывать цепь и детали лебедки, чтобы они ненароком не заскрипели. Когда Холмс счел, что смазки достаточно, Кларк начал осторожно вращать рукоятку. Цепь натянулась, и металлический покров медленно приподнялся над чашей. Заглянув внутрь, мы так и остолбенели, ибо увиденное нами совсем не предназначалось для обряда крещения. Под купелью скрывался шурф, уходящий глубоко под землю. И там, в темноте, мерцал свет.

– Ага, – шепотом воскликнул Холмс, – вот как они попадают в подземелье! И лестница здесь есть, довольно прочная. По ней они таскают мешки с опием. Что ж, хитро придумано.

– Опий? – тоже шепотом переспросил Кларк. – Мистер Холмс, это серьезное обвинение. Откуда у вас идеи насчет опия? Я-то думал, что вы подозреваете Туна в незаконной разработке недр, уклонении от налогов, но опий?

– Значит, вы ошибались, мой дорогой Кларк. Откройте, пожалуйста, ближайший ящик, и я предъявлю вам доказательство.

Вынув перочинный нож, Холмс вскрыл верхнюю петарду, и на мощенный плиткой пол посыпался порох. Однако следующая петарда, которую он извлек из глубины ящика, представляла собой трубку, сделанную из вещества, напоминающего смолу, и начиненную опием. Таких «петард» было по нескольку штук в каждом ящике.

– Тут, похоже, действует целая преступная организация! – воскликнул инспектор Кларк.

– Если вы помните, на предплечье погибшего китайца была татуировка, которую я сразу не смог расшифровать, хотя давно веду дневник, посвященный всяким загадочным тату. Ватсон, вы знаете, вам приходилось в него заглядывать. Так вот, я вспомнил, что это такое! Я видел подобные, когда несколько лет назад расследовал дело об убийстве на верфях в Ист-Энде. Это знак принадлежности к банде Чай Вана, жестокого криминального главаря, известного всей Европе, который контролирует оборот наркотиков в крупных городах. Сам он скрывается в Лондоне, где-то на территории доков.

– Я должен немедленно спуститься в шахту и арестовать этих негодяев! Мистер Холмс, будьте добры, подержите пока мое ружье!

– Неужели вы собрались бегать по темным подземным пещерам и извилистым тоннелям? Вы хотите остаться там навеки? То-то обрадуется мистер Тун, узнав, что вы совершили эдакую глупость, инспектор! Нет, я предлагаю более простой и эффективный способ выкурить из подземелья членов банды, которые заняты набивкой петард опием и отправкой их в лондонские доки, где опий фасуют для продажи. Давайте сбросим вниз ящиков пятьдесят, а следом зажженный фитиль. И прежде чем раздастся взрыв, опустим покров и отбежим на безопасное расстояние.

– Идет, – согласился я. – А в качестве фитиля можно использовать колокольную веревку! Отрезать кусок, обмазать свечным салом и порохом и поджечь! Я этим займусь.

– Ну вот и отлично. Кларк, помогите мне сбросить ящики. Не сомневаюсь, что взрыв будет такой силы, что мистер Тун вскочит как ошпаренный с постели и примчится сюда.

– А с ним и миссис Тун, – напомнил я.

– Что ж, чему быть, того не миновать. Будем решать проблемы по мере их появления, – философски ответил Холмс.

Мы сбросили в шурф достаточное, по мнению Холмса, количество ящиков. В последний я сунул конец веревки. Взрыв должен был испугать, обратить в бегство тружеников подземной фабрики по производству наркотиков. Когда наконец Холмс воспламенил наш фитиль и отправил его вниз, мы, поспешно опустив на место покров купели, метнулись к массивной гранитной глыбе алтаря и спрятались за ней, уверенные, что там мы находимся в безопасности.

Взрыв не заставил себя долго ждать. Старинная церковь содрогнулась от крыши до основания, пирамиды из ящиков рассыпались.

– Уходим отсюда, – распорядился Холмс, – живее. Мы должны срочно спуститься на берег, к выходу из штольни, о котором говорил мистер Тейлор. Сейчас оттуда бегут мошенники, опасаясь обвалов в подземелье. Теперь старому руднику, похоже, по-настоящему пришел конец.

Обратно мы вылезли тем же способом – через окно. Лестницу, которая нас так выручила, мы в спешке бросили у стены. Не гася фонарей, мы промчались между могилами на церковном дворе и выскочили за калитку, где начинался крутой спуск к морю. Но, увы, за калиткой мы угодили прямо в гостеприимные объятия Лай Тун и ее мужа. Китаец, сидя на земле, целил в нас из заряженной картечницы Гатлинга. Удивительно, что им удалось втащить наверх столь тяжелое оружие, да еще так быстро.

– Сожалею, но наше знакомство заканчивается, джентльмены, – проговорил Тун. – Мы больше не увидимся. В прошлый раз я готов был простить вам ваши шалости, надеясь, что вы уйметесь и оставите меня в покое, но вы не оправдали моих надежд. Мое терпение закончилось. Прощайте, джентльмены. Эта штука сейчас заработает, и вы все трое умрете.

В этот момент произошло любопытное событие. На берегу зазвучали голоса, зашумел двигатель катера береговой охраны, прибывший, чтобы арестовать беглецов, что спасались из рушащегося тоннеля, и кто-то – наверное, офицер полиции – крикнул: «Вы арестованы!» Мистер Тун на секунду отвлекся. Этого мне было достаточно. В следующее мгновение грянул выстрел, и на лбу у него образовалась маленькая круглая дырочка. Тун ткнулся лицом в свою картечницу. А я приготовился разрядить револьвер, целясь в Лай. Рядом инспектор Кларк вскинул к плечу ружье, а Холмс поднял перед собой трость, чтобы, если понадобится, изобразить «защитный блок».

– Один выпад – и моя пуля пробьет вам череп, – предупредил я, видя, что женщина по-кошачьи пригнулась, будто изготовясь к прыжку.

Мы приняли все меры, чтобы отразить нападение китайской тигрицы, однако она передумала. Пружинистый шаг назад, затем второй – и Лай оказалась на самом краю пропасти. Не сводя с нас сосредоточенного взгляда, она высоко подпрыгнула, перевернулась в воздухе и исчезла. Мы услышали громкий всплеск.

– Вот это да! – воскликнул Кларк и бросил ружье на землю, будто от сильной досады. – Она сбежала! Не сомневаюсь, что она ныряет и плавает, как сардина.

– Она действовала согласно кодексу чести, принятому среди бойцов джиу-джитсу, – сказал Холмс, вынимая портсигар и угощая нас сигаретами. – Слово «поражение» отсутствует в ее словаре. Она живет, чтобы сражаться, и таким образом хранит верность своему кредо. Думаю, что береговая охрана сейчас очень занята, вылавливая других китайцев, так что ее никто не заметит. Она вплавь обогнет мыс и скроется, чтобы продолжать свое дело еще где-нибудь. Кстати, уже светает. Ватсон, нам пора возвращаться в Сент-Айвс. Миссис Эденбридж наверняка готовит нам на завтрак яичницу с ветчиной. Не знаю, как вы, а я проголодался. Инспектор Кларк, надеюсь, вам можно доверять? Вы никому не должны говорить о нашем участии в этом деле, особенно это касается корреспондентов местных газет. Потому что остаток своего отпуска в Корнуолле я хочу посвятить более спокойным и приятным занятиям.

13 Огненный ритуал

– Мистер Лэнгфорд Ловелл, директор театра «Уимборн», хочет видеть вас, мистер Холмс.

Миссис Хадсон доложила о прибытии посетителя и с вежливым поклоном удалилась, оставив нас в обществе высокого, толстого и добродушного джентльмена.

Ловелла мы знали, поскольку нам доводилось встречаться в ресторане «Симпсонз», куда он, как и мы, частенько захаживал. Ловелл был агентом известного актера Чарльза Лемона. Благодаря их сотрудничеству театр уже не один год собирал полные залы, и многие новые пьесы были впервые с успехом поставлены именно там. Помимо энергии и делового таланта, Ловелл был человек компанейский, и мы всегда с удовольствием проводили время в его обществе, но сейчас его было не узнать. Он был явно чем-то расстроен.

– Входите, входите, Ловелл! – воскликнул Холмс и пододвинул ему стул. – Садитесь к огню, на дворе ужасная сырость.

– Лемон – непревзойденный Фальстаф! – заметил я, вспомнив недавний спектакль. – Здоров ли Чарльз?

– О да, благодарю вас, доктор Ватсон, наш триумфатор совершенно здоров и счастлив.

«Как бы не так», – подумал я, видя его удрученное лицо. Что стряслось? Неужели критики обругали игру Чарльза Лемона? Может быть, билеты на спектакли плохо раскупаются? Я давно не заглядывал в колонку театральных рецензий в «Таймс» и был совершенно не в курсе дела. Однако Ловелл пришел не за тем, чтобы жаловаться и плакать на плече у Холмса.

Он достал из кармана жилета черуту, раскурил ее и сказал:

– Мистер Холмс, я хочу посоветоваться с вами по поводу одной титулованной особы. Дело весьма деликатное, джентльмены.

Мы кивнули, и он продолжил:

– Дело в том, что некий человек или группа людей – возможно, некое тайное общество – неотступно преследуют бедную женщину, доводя ее до безумия. Последний эпизод этой ужасной истории произошел не далее как вчера – нечестивое действо, во время которого был исполнен ритуал с огнем. Лорд Эспри, ее супруг, вне себя от беспокойства, да и мы все тоже. Его несчастная жена слегла.

– Огненный ритуал? – переспросил я. – Наверное, это что-то оккультное. Оккультисты используют огонь и приемы некромантии, полагая, что таким способом можно вызватьдьявола.

– Боюсь, что вы правы, доктор Ватсон. Но как бы там ни было, больше всего меня беспокоит рассудок леди Эспри.

– Само собой, Ловелл! – согласился Холмс, беря с камина старую черную трубку из глины и набивая ее табаком. – Надо полагать, что огненный ритуал имел место в Шаддрик-Холле, загородном особняке лорда Эспри?

– Правильно. Послушайте, Холмс, лорд и леди Эспри нам очень дороги. Они щедрые меценаты, понимаете? Я рассказал его светлости о вас, о вашей превосходной компетенции и о том, что Скотленд-Ярд обращается к вам за помощью в самых каверзных делах. Чарльз Лемон просил меня сегодня поехать к вам на Бейкер-стрит. Да, чуть не забыл: на прошлой неделе леди Эспри получила несколько анонимных сообщений с угрозами от корреспондента, именующего себя Диаболо. Умоляю вас, сэр, сделайте что-нибудь, чтобы это безумие прекратилось.

– Мой дорогой Ловелл, – ответил Холмс, попыхивая трубкой, – мы с доктором Ватсоном рады будем вам помочь. Ваш рассказ заинтриговал меня. Эге, а что это у вас в кармане? Никак театральные билеты? Не рановато ли? Я ведь пока ничего не сделал. – Холмс усмехнулся. – Это места на балконе или в партере?

Ловелл никак не отреагировал на попытку моего друга развеселить его.

– Итак, я немедленно отправлю телеграмму лорду Эспри и уведомлю его о вашем согласии взяться за расследование. А в этом конверте лежат не театральные, а железнодорожные билеты, а также указания, как добраться до места. Прошу вас, мистер Холмс, выезжайте как можно быстрее.

– Что ж, Ватсон, – Холмс щипцами вынул из камина горящий уголек и разжег потухшую трубку, – выходит, надо заглянуть в железнодорожный справочник «Брэдшо». Путь нам предстоит неблизкий. Южные графства Англии нуждаются в нас!

* * *

Добравшись до Танбридж-Уэллз, мы пересели на другую ветку и продолжили путь по узкоколейке вдоль долины реки Ротер. Наш маршрут пролегал через Тендерден, Бодиам, Юхурст и Лаллингтон. «Есть все-таки особая прелесть в долгих поездках», – думал я, покуривая трубку и глядя в окно на живописные сельские виды. Мелькали деревни, хутора, обряженные в осеннюю бронзу, золото и пурпур рощи, пашни, обремененные плодами фруктовые деревья и кусты – верный признак суровой зимы. Холмс всю дорогу дымил сигаретой, уткнувшись в «Таймс», и лишь изредка поднимал голову, чтобы взглянуть в окно.

Когда мы прибыли в Лаллингтон, смотритель заверил нас, что нам нет нужды в транспорте, потому что каких-то полмили до Шаддрик-Холла мы быстро преодолеем пешком. С платформы сквозь прозрачную осеннюю дымку и впрямь можно было разглядеть вдали высокие трубы на зеленоватой, будто старая медь, металлической крыше и часовую башенку.

Дом во всей величественной красе предстал нам, когда мы шли по аллее меж стриженых лаймов и каштанов. Это был лучший образец георгианской архитектуры, элегантный и с идеальными пропорциями, которые с первого взгляда вызывали эстетическое удовлетворение. Здесь были и высокие окна, и фонтан на газоне, и статуи обнаженных нимф и сатиров среди псевдогреческих развалин.

Лорд Эспри вышел встретить нас. Это был чрезвычайно любезный, высокий, красивый джентльмен, который заседал в Вестминстере, защищая реформы в пользу бедных.

– Лэнгфорд и Чарльз Лемон наши близкие друзья, – начал он, – и вы, конечно, знаете, что ее светлость и я патронируем театр «Уимборн».

– Как себя чувствует ваша супруга? – спросил я.

– Ах, это ужасное происшествие легло черной тенью на наш дом, доктор Ватсон. После этого огненного ритуала моя жена почувствовала себя настолько дурно, что до сих пор остается в постели.

– Прежде всего нужно определить, остались ли где-нибудь предметы с оккультной символикой, – сказал Холмс.

– Остались, джентльмены, прошу вас, взгляните! – Лорд Эспри указал на камин – массивное сооружение из каррарского мрамора с гербом рода Эспри посередине.

На каминной полке стояли китайские фарфоровые вазы и пара гигантских подсвечников. Перед камином раскинулся широкий персидский ковер. Мы подошли и увидели в очаге маленький череп, белевший среди кучи серой золы.

– В ту ночь посторонних в доме не было, мистер Холмс. А в эту комнату вообще никто не приходил, разве что миссис Бут, наша экономка. Но она уверяет, что все было как обычно. Горел камин, поскольку ее светлость любит спуститься сюда с книгой после ужина и почитать в тишине.

– Можно я взгляну поближе? – Опустившись на колени, Холмс вынул лупу и стал рассматривать любопытный предмет. Затем он и вовсе взял череп в руки, как Гамлет, и поднес к окну, где было светлее. – Ватсон, а это, случаем, не обезьяний череп? Лангур, может быть?

Я взял у него череп и, оценив форму и расположение отверстий, сказал:

– Совершенно ясно, что череп человеческий. И, судя по размерам челюстей и глазниц, он принадлежит ребенку лет шести – десяти.

При этих словах лорд Эспри побледнел и зашатался. Миссис Бут сразу захлопотала, поспешила налить ему воды из графина и усадила на диван.

– Какой кошмар! – в отчаянии воскликнул он. – Все оказалось гораздо хуже, чем мы предполагали, потому что череп есть результат жертвоприношения.

– Не будем торопиться с выводами. – Голос Холмса был спокоен и тверд. – Расследование покажет. Но что бы ни случилось, необходимо прежде всего сохранять присутствие духа. Прошу вас, покажите мне эти письма, где вам угрожают.

Пока я стоял у окна и разглядывал деревушку Лаллингтон, примыкавшую к землям поместья, и церковь в тумане, лорд Эспри извлек из французского секретера пачку писем и отдал их моему другу.

– Впрочем, меня интересуют не столько эти письма, сколько ваши хозяйственные книги, – вдруг заявил Холмс. – Наверное, они хранятся в кабинете управляющего? Не хотелось бы отвлекать его от работы, однако я должен подробно изучить их.

– Такие вещи я держу у себя в библиотеке, мистер Холмс. Могу представить вам отчеты о нашем хозяйстве за многие годы, начиная с восемнадцатого века. Это, можно сказать, ценные исторические документы. Однако книги за последнее время и правда хранятся в кабинете Уилсона.

– Мне как раз нужны те, что постарше, – ответил Холмс.

Тут подскочила миссис Бут и зашептала что-то на ухо хозяину.

– Господа, я препоручаю вас заботам миссис Бут, моей уважаемой домоправительницы, – сказал лорд Эспри, выслушав ее. – Она проведет вас по дому и все покажет. Я сейчас же дам распоряжение, старые хозяйственные книги снимут с полок в библиотеке, чтобы вы могли изучить их.

* * *

Очаровательная и живая миссис Бут оказалась истинным сокровищем в том смысле, что она действительно имела подробные знания о любой детали обстановки особняка – от произведений искусства, таких как картины знаменитых мастеров, – до стенных обоев в комнатах прислуги. Последними Холмс отчего-то особенно заинтересовался. Наша экскурсия наконец завела нас в библиотеку, где на длинном дубовом столе было приготовлено угощение – холодный ростбиф и прочие деликатесы. Я, признаться, проголодался после долгой поездки, да и Холмс тоже, и потому мы с жадностью набросились на еду. Подкрепившись, мы могли приступить к работе. Нас ждали несколько толстых гроссбухов в старинных кожаных переплетах. Холмс быстро просмотрел первый том и принялся за второй, который он читал уже более внимательно, водя длинным пальцем по колонкам с цифрами, а иногда – там, где чернила совсем выцвели или истерлась бумага, – подносил к странице лупу.

Через некоторое время за окном начало смеркаться. Часы на камине пробили четыре. Мы слышали, как по дому ходит миссис Бут, зажигая масляные лампы. Вскоре она со своей свечой пришла и в библиотеку. Однако не успела она осветить наши потемки, как Холмс, корпевший над очередным документом, вдруг вскочил, далеко отбросив тюдоровский дубовый стул, и воскликнул:

– Все, Ватсон! Я нашел разгадку этой тайны! Теперь у меня есть подтверждение моих идей, и я могу должным образом объяснить огненный ритуал! Миссис Бут, будьте добры, доложите его светлости, что я готов сообщить важные сведения. Дайте знать леди Эспри. Ватсон, у вас еще остался табак? А то за раздумьями я и не заметил, как прикончил свои запасы.

* * *

В половине пятого все собрались в кабинете лорда Эспри. Из спальни спустилась его супруга. Я был поражен красотой леди Эспри, вопреки тому, что в ее лице, осанке и каждом движении сквозили отстраненность и полнейшее безразличие к происходящему вокруг. Я догадался, что виной тому лауданум, который она регулярно принимает по предписанию врача.

– Леди Эспри, позвольте вас заверить, что так называемый огненный ритуал не имеет отношения ни к некоей секте сатанистов, ни к масонам, ни к оккультизму. Здесь не обошлось без трагедии и жестокого убийства, но это дело давно минувших дней. Прежде всего, пусть вас не пугает череп. Вы наверняка помните ураган, который бушевал на минувшей неделе? Миссис Бут рассказывает, что в Лаллингтоне ветер крошил трубы и срывал черепицу с крыш.

– Ах, мистер Холмс, ветер был ужасный, – поддакнула экономка. – Мы сидели, закрыв повсюду ставни. В парке повалило несколько деревьев.

– И я о том же! Ураган, что разыгрался в Суррее и Суссексе, способствовал смещению черепа, и тот, под воздействием гравитации, свалился из трубы прямиком в ваш камин. И вот, войдя в гостиную с книгой, вы увидели в камине горящий красный череп! Представляю себе, какой ужас вы почувствовали при виде столь зловещего предмета, ведь всякий человек подсознательно опасается подобной чертовщины!

Разгадка этой тайны кроется в преступлении, совершенном много лет назад трубочистом по имени Томас Пэкем. Он жил в Тентердене, близ границы с Сурреем. Первого марта 1776 года он чистил трубы в этом доме. В те далекие времена трубочисты не использовали щетки на длинных ручках, хорошо знакомые нам сегодня. Вместо щеток они нанимали мальчишек-беспризорников, чтобы те выполняли за них самую опасную и грязную работу, забираясь в трубы и дымоходы. Так было и в Шаддрик-Холле. История не сохранила имя жертвы – юного беспризорника. Нам ничего не известно о его короткой и печальной жизни. Мы можем лишь догадываться об обстоятельствах его трагической ранней смерти, ибо когда мальчик проползал по трубе, на него обрушилась лавина сажи и пепла, и он потерял сознание и задохнулся.

Однако история на этом не заканчивается. Далее, из небрежного нанимателя трубочист Томас Пэкем превращается в хладнокровного убийцу. Он даже не попытался помочь несчастному мальчишке. Более того, он никому не сообщил о случившемся. Он просто удалился восвояси, не забыв взять два шиллинга за очистку труб и дымоходов. Наверное, решил, что его репутация куда важнее, чем жизнь беспризорника, или испугался, что его посадят в тюрьму. Ну а череп – это часть скелета, что уже несколько столетий находится где-то в узкой части дымохода.

А теперь что касается посланий, содержащих угрозы в ваш адрес. Получив информацию от слуг, а в особенности от миссис Бут, я пришел к выводу, что преступник – человек по фамилии Мейсон, который недолгое время служил у вас. Вы уволили его, и он затаил обиду. Его письма продиктованы навязчивым желанием мести. Цитирую одно из них: «Жить вам осталось недолго. Вскоре вас настигнет мой праведный гнев, вы ощутите его в полной мере. Готовьтесь. Нет вам спасения. Ваш Диабло».

Диабло – это, конечно, вымышленное имя. Самого Мейсона скоро арестуют, опознав по чернильным отпечаткам большого и указательного пальцев на бумаге и конвертах. Наверное, перья потекли, пока он писал свои послания. По почтовым штемпелям можно узнать, что письма были отправлены из Хоршема. Очевидно, Мейсон сейчас находится где-то поблизости.

– Мейсон, – пробормотала леди Эспри, – Мейсон… Ну конечно! Этого негодяя следовало выпороть на конюшне. Пару недель назад он был уволен, потому что пытался украсть серебряный портсигар, принадлежащий его светлости. Странно, но он поступил к нам на службу, имея отличные рекомендации от леди Биллингтон.

– Подозреваю, что он их подделал, – сказал Холмс. – Хорошо, что вы от него избавились.

14 Чайница миссис Мунн

Однажды осенью почтальон принес Шерлоку Холмсу на Бейкер-стрит презабавное письмо, рассказ о котором я привожу не для того, чтобы продемонстрировать образец высокого литературного стиля, но единственно из желания развлечь моих читателей.

В то памятное утро миссис Хадсон собралась было предать вышеупомянутую записку ревущему в очаге пламени, когда Холмс вдруг выхватил у нее листок с опаленным уголком и таким образом отсрочил его ужасный конец. Не скрою, мы успели немало повеселиться, когда по очереди читали это письмо.

– Наш храбрый корреспондент не заслужил столь откровенного пренебрежения, – заявил Холмс.

– Ах, прошу вас, прочтите еще раз, – просила миссис Хадсон, вытирая слезы и качая головой, будто не верила, что кому-то пришло в голову такое написать.

«Дорогой мистер Холмс, – так начиналось письмо, – пишет вам миссис Мунн из Клапам-Террас. Я женщина скромного достатка и положения, каких в нашем огромном городе точно муравьев в муравейнике. Однако, следуя совету одного из соседей, я осмеливаюсь обратиться к вам насчет моей чайницы. Дело в том, что с недавнего времени она приобрела манеру самостоятельно передвигаться по полке, когда я на нее не смотрю. Она двигается когда хочет. Меня это очень беспокоит. Прошу вас, приезжайте ко мне в Клапам, и я расскажу вам подробнее о других явлениях полтергейста. Сразу оговорюсь, что я являюсь почитательницей Флорри Ситвелл, известного медиума».

– Ох уж эти мне спиритуалисты, – поморщился я, допил остатки кофе и взял трубку со спичками.

– Все это так, Ватсон, – заметил Холмс, – но, как бы там ни было, я воспользуюсь ее предложением, поскольку последнее убийство на железной дороге, признаться, выбило меня из колеи. Мне нужно отдохнуть, развлечься. Где у нас справочник Бредшо? В общем, мы едем с вокзала Виктория до Клапам-Джанкшн, а оттуда идем пешком. Миссис Хадсон, ожидайте нас к полудню. Не сомневаюсь, что это какой-то фарс, но прогулка, надеюсь, пойдет нам на пользу.

Выйдя на улицу, мы кликнули кеб и отправились на вокзал Виктория. Город был окутан густой грязно-желтой мутью. По дороге я едва угадывал за туманом темные фасады, средь бела дня возницы зажигали фонари, опасаясь столкнуться со встречным в этой непроницаемой, душной и ядовитой мгле.

Со станции мы совершили короткую пробежку до Клапам-Террас. Под пятым номером находился дом красного кирпича, который ничем не отличался от соседних. У окна сидела миссис Мунн. Рядом стояла накрытая клетка с попугайчиком. Встретив нас, она сразу поинтересовалась:

– А вы верите в спиритуализм?

– Безусловно, миссис Мунн, – ответил Холмс. – И у меня нет причин сомневаться, что в вашем милом кухонном шкафчике происходят загадочные явления.

– Это все моя чайница, мистер Холмс.

– Да, да, я знаю.

– Она двигается сама по себе! Стоит мне отвернуться, как она начинает шевелиться.

– Да еще и переворачивается, – прибавил я, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться и тем самым не оскорбить милую старушку.

– Представьте себе! Недавно она перевернулась и весь чай просыпался на пол. А ведь ее никто не трогал.

– Очень интересно, – без тени иронии заметил Холмс. – Скажите, пожалуйста, миссис Мунн, когда был последний случай?

– Сегодня утром, мистер Холмс. Я стояла здесь, у клетки, слушая, как щебечет мой попугайчик, а чайница в это время пролетела всю кухню из конца в конец. По пути она опрокинула подставку для яйца и повредила подоконник. Вот, видите – здесь выбоина.

– Кто бы мог подумать, – хмыкнул я, вертя в руках виновницу происшествия. – Ничем не примечательная, обыкновенная чайница. Была бы она старинная или хотя бы дорогая – другое дело. Такая же – с японским садиком и гейшами на боку – есть у миссис Хадсон.

– И все-таки дело здесь нечисто.

– Вы совершенно правы, мистер Холмс. Мы, спиритуалисты, знаем, что дьявол может вселиться в любой предмет. Я обсуждала это с мистером Линкольном в нашей церкви, и он придерживается того же мнения.

– Миссис Мунн, я думаю, что чайница тут ни при чем, поскольку она не первый год стоит у вас в шкафу и ранее ничего подобного с ней не происходило. Мы должны внимательнее отнестись к ее содержимому. Последняя порция чайных листьев, должно быть, всему виной. Какой у вас сорт чая?

– «Твиггинс Дивиденд», сэр.

– Надеюсь, вы сохранили пакет?

– Да, сэр, тут, в ящике.

– Отлично. Отдайте нам его на время и ждите от нас известий.

Мы попрощались с миссис Мунн и ушли в самом веселом расположении духа, которое не мог омрачить даже ядовитый ноябрьский туман.

Под первым же фонарем Холмс остановился, достал лупу и тщательно изучил каждую букву на чайном пакете. Глядя через его плечо, я прочитал адрес:

Твиггинс Империал Ltd

Импорт и экспорт чая

Городские верфи

Кастл-стрит

И.К.1

На станции мы сели в ближайший поезд до Лондон-Бридж. В теплом купе первого класса мы обрели временное убежище от сырого промозглого воздуха и вездесущего тумана, который уже не первый день застилал всем глаза, так что перейти дорогу, например, становилось смертельно опасной авантюрой. Туман приносил с собой и другие неприятности. Так, с утра я вышел из дому за сигаретами, а когда вернулся, мои пальто и шляпа были все в пятнах угольной сажи. Я хорошо помню тот вонючий паровоз, ходивший от станции метро «Бейкер-стрит» до «Сент-Джонс-Вуд» в 1861 году, который оставлял подобные следы на одежде.

Некоторое время спустя Холмс и я сидели в приемной чайной компании «Твиггинс Империал» и ожидали, когда нас примет мистер Л. Смит, председатель совета директоров, знакомый со всеми аспектами производства чая, но главным своим долгом считающий отслеживание качества продукции в каждом отдельном пакетике. Наш рассказ он выслушал не без улыбки, подумав, вероятно, что мы парочка безобидных чудаков.

Когда Холмс отдал ему пустой пакет, он при нас положил его в конверт и снабдил запиской, пообещав связаться с нами, когда он получит известие с плантации в Индии, откуда поступила данная партия чая. Ящик, в котором этот чай экспортировался, имел особый номер – на случай, если потребуется отследить его местонахождение.

Почему, спросит читатель, к нам отнеслись с таким вниманием, несмотря на легкомысленный характер истории о пляшущей чайнице? Потому что репутация и известность Шерлока Холмса как детектива были таковы, что перед ним открывались любые двери. Мы даже отобедали в дубовом зале заседаний и выкурили по отличной сигаре. Словом, час или два в обществе господина председателя пролетели незаметно, а затем мы вернулись к себе на Бейкер-стрит. Минуло не менее двух недель, прежде чем мы узнали об ответе, полученном из Индии. Однажды утром пришло письмо с пометкой И.К.1, весьма занятного содержания. Я как раз сидел у камина и изучал медицинскую статью в журнале «Ланцет». Холмс позвал миссис Хадсон и прочел письмо вслух.

«Приветствую Вас, почтенный сагиб, много событий произошло на плантации после Вашего отъезда из Нагпура. Пакистанец Муссафади, что работал у нас, умер в прошлом году от старости, и тело его было предано огню. Кришна всемогущий, помилуй нас, ибо когда срыли его лачугу, то под ней в земле открылись останки семи человек, среди них четыре женщины, все сборщицы с соседней плантации, задушенные платком из шелка. Да что говорить, если в пожитках нечестивца нашли бронзовую статуэтку Кали, богини зла. Сагиб Радли Уимберфорс, наш управляющий, тут же сообщил в полицию. Но чем они теперь помогут? Ничем.

Что до прочих Ваших вопросов, то я могу только предполагать, что муссон разнес по округе пепел злодея и убийцы и что-то упало на плантацию, а затем вместе с чаем достигло – по морям и океанам – берегов Англии. Может быть, по этой причине белая женщина, которую так ярко описывает мистер Холмс, пала жертвой злых сил. Впрочем, кто его знает.

С низким поклоном,

Харади, помощник управляющего

Чайная компания «Твиггинс Империал»,

провинция Нагпур».

В тот же день мы отправились к миссис Мунн. Туман ненадолго рассеялся, и в небе блеснуло призрачное солнце, освещая землю своим бледным светом. Когда мы прибыли, входная дверь была распахнута.

– Дорогая миссис Мунн, я принес вам добрые вести! – с порога закричал Холмс, бросил на вешалку шапку и пальто, мельком взглянул в зеркало и бодро направился в гостиную.

Хозяйка все так же сидела на стуле у клетки с попугаем, скрытой под черной тканью. «Неужели она никогда не снимает эту тряпку? – думал я. – Зачем она держит бедную птичку в темноте?» Из клетки, однако, раздавалось веселое чириканье и слышалось биение крылышек. Миссис Мунн пригласила нас к столу и угостила свежезаваренным чаем. Холмс показал ей письмо.

– Ну вот, это все объясняет, – пробормотала она, прочитав ответ из Индии.

Перед нашим уходом она, насколько я понял, решила отблагодарить Холмса. Схватив его руку, она повернула ее вверх ладонью и стала предсказывать ему будущее:

– На этой неделе вы получите известие от мистера Пирса Чоупа. Он медиум. У нас с ним невидимая духовная связь, джентльмены, поскольку церкви спиритуалистов связаны друг с другом. Так вот, он покажет вам кое-что, чего вы еще не видели, и вы уверуете, как верую я, в присутствие мирового духа. Он выведет вас на новые уровни существования, которых мы все стремимся достичь.

– Пирс Чоуп, – повторил я, чувствуя в воздухе холодок. Отчего-то захотелось поскорее уйти.

И тут черная ткань, покрывавшая клетку, сама собой соскользнула, и я понял: птица, что сидит на жердочке и без выражения глядит на меня – заводная.

«Хосбери-Роу, 3, Кэмден

Дорогой сэр,

жду Вас у себя в семь часов вечера в четверг. У меня есть приятные известия, мистер Холмс. Я наслышан о Вас от миссис Мунн. Приглашаю Вас и Вашего друга доктора Ватсона совершить удивительное путешествие. Мы едины в нашей вере.

Искренне Ваш,

Пирс Чоуп».

Пирс Чоуп оказался бледным худощавым человеком лет тридцати пяти, в одежде не по размеру, висевшей на нем, точно на вешалке. Седеющие виски, холодные черные глаза и тонкие усики над верхней губой не позволяли заподозрить в нем теплоты и человеческого участия, однако держался он довольно дружелюбно.

Жил Чоуп в одном из бедных районов Лондона, в квартире на третьем этаже. Под окном проходила дорога, а дальше виднелась станция метрополитена.

Он пригласил нас на ужин и по-холостяцки угощал жилистыми котлетами. На десерт был осевший пудинг с комковатым заварным кремом.

После ужина мы сидели в гостиной у камина, курили и вели дружескую беседу. Обстановка в маленькой комнате отражала презрение хозяина к благам земного мира: голый линолеум, выцветшие бумажные обои и книжный шкаф в углу, где стояло всего несколько книг по спиритуализму. В камине слабо мерцал дымный огонек.

– Я сейчас принесу портвейн, – сказал Чоуп, – у меня есть бутылка отличного «Кокбурна».

Он поднялся из истертого кресла с засаленным подголовником.

– Джентльмены, я считаю, что вы мои истинные друзья, и предлагаю сегодня вечером совершить путешествие в метро.

– В каком направлении, мистер Чоуп? – удивленно спросил Холмс.

– Станция «Арчвей», сэр.

Холмс потер длинным пальцем переносицу своего орлиного носа.

– «Арчвей» – это же ваша Северная линия. От Кэмдена всего несколько остановок к югу. «Кентиш-Таун», «Тафнел-Парк», а затем и «Арчвей». Здесь, в конце линии, дорога довольно извилиста, поезда несутся как бешеные, вагоны так и бросает из стороны в сторону. Более того, тут самые длинные и темные перегоны. Бывает, едешь в тоннеле и задыхаешься от нехватки воздуха. Словом, ничего хорошего. Я бы лучше покатался по Кольцевой или Метрополитэн. А вы что скажете, дорогой Ватсон?

– Все, кроме старой линии на «Сент-Джонс-Вуд», меня вполне устраивает! – заявил я, приканчивая портвейн. – Вот уж где вонь и духота!

Надев шляпы и пальто, мы спустились на улицу и быстро пошли к метро. Туман сгустился пуще прежнего. Тускло горели фонари, освещая старые мрачные дома Кэмдена, дорогу запрудили омнибусы и экипажи, двигавшиеся с черепашьей скоростью.

Зачем ему понадобилось тащиться куда-то на метро в такую темень? Наверное, он хочет познакомить нас еще с одним медиумом, активистом их спиритуалистической церкви на севере Лондона. Мне казалось, что Холмс молчаливо разделяет мое мнение.

Монотонный перестук колес притуплял мысли. Я сидел, сонно уставившись на собственное отражение в стекле напротив, пока поезд не остановился на «Кен тиш-Таун». Яркий свет, движение пассажиров разогнали дремоту, но ненадолго. Лицо Холмса у меня перед глазами задрожало, начало расплываться, менять форму, точно резиновое. Наблюдая эти странные трансформации, я одновременно понимал, что он спокойно читает рекламу леденцов от кашля, висящую над головой Чоупа, ничуть не меняясь в лице. Наш медиум всю дорогу просидел смежив веки, точно пребывал в глубоком трансе.

На станции «Арчвей» мы покинули душный вагон и направились к эскалаторам, поднимавшим пассажиров на поверхность. Но не успели мы ступить на эскалатор, как Чоуп схватил меня за руку и потащил в другую сторону, на платформу северного направления. Признаться, я нетвердо держался на ногах и с трудом понимал, что происходит.

– Мы возвращается в Кэмден? Так скоро? – удивился Холмс.

– Спокойствие, сэр, – огрызнулся Чоуп. – Мы находимся в присутствии неугомонного духа, который должен вечно вертеться на чертовом колесе. А теперь, доктор Ватсон, и вы, мистер Холмс, взгляните вон туда – в тоннель!

Приближался поезд. Волна зловонного воздуха из тоннеля и звенящие рельсы привлекли одного из пассажиров, стоявших на платформе, как огонь привлекает мотылька. Бедняга, сорвав с головы цилиндр, бросился прямо под поезд.

– Эй! – закричал я и замахал руками. – Дежурный! Человек прыгнул на рельсы!

Кричать и махать руками было нелегко, потому что язык заплетался, а руки не слушались.

– Прекратите, Ватсон, – донесся до меня будто из-под земли требовательный голос Холмса. – Никто никуда не прыгнул. Это мираж.

Потом я услышал, как он в крепчайших выражениях отчитывает Чоупа:

– Вы шарлатан, мистер Чоуп. Вы используете дешевые опиаты, чтобы вызвать галлюцинации. Я узнаю эти симптомы. По счастью, я не пил ваш портвейн с настойкой опия. Считайте, что вам повезло, а ведь я мог бы переломать вам все кости за то, что вы сотворили с моим другом. Идемте на эскалатор, дорогой Ватсон, вам необходимо выйти на свежий воздух, проветрить голову. Что касается вас, мистер Чоуп, то я надеюсь, что мы больше не увидимся. Я запрещаю вам приходить на Бейкер-стрит, а также присылать вашу спиритическую литературу. Это мое последнее слово. Прощайте.

* * *

Какие необычные чувства я испытывал, находясь на платформе «Арчвей», в новом для себя состоянии. Замечу, что, в отличие от Холмса, я ни тогда, ни впоследствии не питал неприязни к мистеру Чоупу. Мне понравилось наше путешествие. Хочется верить, что наш медиум использовал опиаты как средство, помогающее открыть для человеческого разума присутствие мира духов и фантомов, а призрак джентльмена в цилиндре и по сей день продолжает посещать станцию «Арчвей».

Прибавлю, что через несколько лет я был очень огорчен, узнав из колонки некрологов в «Таймс» о кончине Пирса Чоупа, который совершил самоубийство, бросившись под поезд на станции «Онор-Оук-Парк».

Твен Марк Детектив с двойным прицелом

Твен Марк

Детектив с двойным прицелом

Перевод Н.Бать

{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Никогда не следует поступать

дурно при свидетелях.

I

Сцена первая: сельская местность в штате Виргиния. Год - тысяча восемьсот восьмидесятый. Свадьба. Красивый молодой человек со скудными средствами женится на богатой молодой девушке. Любовь с первого взгляда и скоропалительная женитьба. Женитьба, которой отчаянно противился вдовый отец невесты.

Джейкоб Фуллер - новобрачный, двадцати шести лет, потомок старинного, но не знатного рода. Его предки были вынуждены эмигрировать из Седжмура, притом с пользой для казны короля Якова{5}, как утверждают все: иные по злому умыслу, другие потому, что действительно этому верят. Новобрачной девятнадцать лет, она красавица. Пылкая, экзальтированная, романтичная, безмерно гордящаяся тем, что в жилах ее течет кровь кавалеров{5}, и страстно влюбленная в своего молодого супруга. Ради этой любви она осмелилась пойти наперекор воле отца, сносила его горькие упреки, с неколебимой стойкостью выслушивала его мрачные пророчества и, наконец, покинула отчий дом без отцовского благословения, гордая и счастливая, - ибо, поступив так, доказала силу чувства, наполнявшего ее сердце.

Утро после свадьбы принесло новобрачной неприятный сюрприз: супруг отклонил ее ласки и сказал:

- Сядь. Мне нужно тебе кое-что сказать. Я тебя любил. Но это было до того, как я попросил твоего отца отдать тебя мне. Его отказ меня не огорчил - это я бы мог перенести, но то, что он тебе говорил про меня, - дело иное... Молчи, можешь не возражать. Я отлично знаю, что именно он тебе говорил. Я узнал это из достоверных источников. Кроме всего прочего, он сказал, что мой характер написан на моем лице, что я лицемер, негодяй, трус, скотина, не знаю ни жалости, ни сострадания. "Седжмурское клеймо", - вот как он сказал. Всякий на моем месте отправился бы к нему в дом и застрелил его, как собаку. Я и хотел так сделать, я готов был это сделать, но тут мне пришла в голову иная мысль: опозорить его, разбить его сердце, доконать его мало-помалу. Как этого достичь? Моим отношением к тебе, его кумиру. Я решил жениться на тебе, а потом... Наберись терпения - и ты узнаешь...

С той самой минуты в течение трех месяцев молодая супруга претерпевала все унижения, все оскорбления, все пытки (за исключением лишь мук физических), какие только был способен измыслить упорный, изобретательный ум ее мужа. Гордость придавала ей сил, и она держала в тайне свои страдания. Время от времени муж осведомлялся:

- Отчего ж ты не идешь к отцу и не жалуешься ему?

Затем он выдумывал новые пытки, применял их и вновь задавал жене тот же вопрос.

- Из моих уст отец никогда ничего не узнает, - неизменно отвечала она и принималась насмехаться над происхождением мужа, говоря, что она всего-навсего законная рабыня потомка рабов и вынуждена повиноваться ему, и будет повиноваться ему, но лишь до известного предела, не дальше. Он может убить ее, если ему угодно, но он ее не сломит. Седжмурскому отродью это не под силу.

Однажды, на исходе третьего месяца, муж сказал ей с мрачной угрозой в голосе:

- Я испробовал все, кроме одного... - И он умолк в ожидании ответа.

- Что ж, испробуй и это, - сказала жена с презрительной усмешкой.

В полночь муж поднялся и сказал жене:

- Встань и оденься!

Она повиновалась, безмолвно, как всегда. Супруг отвел ее на полмили от дома и стал привязывать к дереву у большой дороги. Несмотря на ее крики и сопротивление, ему удалось осуществить свое намерение. Потом он сунул ей в рот кляп, стегнул ее хлыстом по лицу и натравил на нее собак. Собаки сорвали с несчастной одежду, и она осталась нагой. Тогда он отогнал собак и сказал:

- Тебя найдут здесь... прохожие. Часа через три они появятся и разнесут эту новость, слышишь? Прощай! Больше ты меня не увидишь.

И он ушел.

- Я дам жизнь его ребенку, - простонала несчастная. - О боже, пусть это будет мальчик!

Спустя некоторое время ее нашли фермеры и, как и следовало ожидать, разнесли весть о случившемся. Они подняли всю округу, намереваясь линчевать злодея, но птичка уже улетела. Молодая женщина стала жить затворницей в доме отца. Он заперся вместе с ней и с тех пор никого не желал видеть. Гордость его была сломлена, сердце разбито, он угасал день ото дня, и даже родная дочь обрадовалась, когда смерть избавила его от страданий.

Похоронив отца, она продала имение и исчезла.

II

В 1886 году неподалеку от глухой деревушки в Новой Англии в скромном доме жила молодая женщина. Она жила одна с маленьким мальчиком лет пяти. Сама вела хозяйство, пресекала всякие попытки завести с ней знакомство и не имела друзей. Мясник, булочник и все прочие, чьими услугами она пользовалась, не могли сообщить жителям деревни никаких сведений о ней, за исключением того лишь, что ее фамилия Стилмен и что мальчика она называет Арчи. Никому не удалось узнать, откуда она приехала, но говорили, что у нее выговор южанки. У ребенка не было ни друзей, ни товарищей по играм, не было и учителя, кроме самой матери. Мать обучала его прилежно, с умом, была довольна успехами сына и даже слегка гордилась ими. Однажды Арчи сказал:

- Мама, я не такой, как все дети?

- Не думаю. А что?

- Мимо нас шла девочка и спросила меня, не проходил ли почтальон, а я сказал, что проходил; она спросила, давно ли я его видел, а я сказал, что совсем его не видел. Тогда она говорит: откуда же я знаю, что проходил почтальон; а я сказал, что знаю, потому что почуял на дороге запах его следов. Тогда она сказала, что я дурак, и показала мне язык. Почему она так сделала?

Молодая женщина побледнела. "Это - врожденное! - подумала она. - У него нюх ищейки!" Она привлекла ребенка к груди, сжала в объятиях и сказала:

- Господь сам указал мне средство. - Глаза ее горели яростным пламенем, от возбуждения она часто и тяжело дышала. - Загадка наконец-то разгадана! Сколько раз я недоумевала, каким образом ребенок умудряется отыскивать в темноте разные вещи. Теперь мне все ясно.

Она посадила мальчика на его детский стульчик и сказала:

- Посиди немножко. Я сейчас вернусь, и мы обо всем поговорим.

Мать поднялась в свою спальню, взяла с туалетного столика несколько мелких вещиц и спрятала их: пилочку для ногтей - под кровать, ножницы - под бюро, ножичек слоновой кости для разрезания бумаги - под шкаф. Потом вернулась к сыну и сказала:

- Я забыла захватить с собой несколько вещей. - Она перечислила их и добавила: - Сбегай наверх, мой милый, и принеси!

Ребенок бросился выполнять поручение и вскоре принес матери все, что она просила.

- Тебе было трудно их найти?

- Нет, мамочка! Я просто ходил повсюду, куда ходила ты.

Пока мальчика не было в комнате, мать подошла к книжному шкафу, взяла с нижней полки несколько книг, открыла каждую из них, провела рукой по одной из страниц, запомнила ее, а потом поставила книги на место. На этот раз она сказала сыну:

- Арчи, пока ты был наверху, я здесь кое-чем занималась. Как ты думаешь, что я делала?

Мальчик подошел к книжному шкафу, вынул книги, которые брала его мать, и открыл их на тех же страницах, к которым она прикасалась.

Мать посадила мальчика к себе на колени и сказала:

- А теперь, дорогой, я отвечу на твой вопрос. Я выяснила, что в одном отношении ты отличаешься от других людей. Ты видишь в темноте, ты улавливаешь запахи, которых другие не чувствуют, - словом, ты наделен свойствами ищейки. Это очень хорошие и ценные качества, но ты не должен о них никому рассказывать. Если люди об этом узнают, они будут называть тебя диковинным, чудным ребенком, а дети станут тебя обижать и дразнить. В этом мире нужно быть таким, как все, чтобы не вызвать зависть, недоброжелательство и презрение. Ты наделен замечательным даром, и это меня глубоко радует, но ты будешь держать его в тайне, - ради мамы, правда?

Ребенок обещал ей это, не понимая, в чем дело.

Весь тот день в мозгу молодой матери роились беспокойные мысли: голова ее была полна планов, проектов, замыслов - жутких, мрачных, черных. Но они озаряли ее лицо. Озаряли его яростным, беспощадным огнем, отблеском адского пламени. Лихорадочное возбуждение охватило ее, она не могла ни сидеть, ни стоять, ни читать, ни шить, ей становилось легче только в движении. На десятки ладов проверяла она дар своего ребенка, и все время, думая о прошлом, повторяла: "Он разбил сердце моего отца, а я все эти годы днем и ночью помышляла лишь о том, как разбить его сердце. Теперь я знаю, что надо делать. Теперь я это знаю".

Демон беспокойства не покинул ее и вечером. Со свечой в руке она обошла весь дом, от чердака до подвала, пряча булавки, иголки, наперстки, катушки под подушками, под коврами, в щелях, под кучей угля в ящике; она посылала малыша отыскивать эти вещи в темноте, и он их находил и бывал горд и счастлив, когда мать хвалила его и осыпала ласками.

С той поры жизнь приобрела для нее новый смысл: "Будущее предрешено. Теперь я могу спокойно ждать и наслаждаться ожиданием". В ней снова пробудился интерес ко всему, чем она увлекалась прежде: к музыке, языкам, рисованию, живописи и другим, давно заброшенным утехам девичьей поры. Она вновь стала счастлива, вновь обрела радость жизни. Шли годы, мать наблюдала за развитием своего ребенка и была довольна. Не всем, правда, но почти всем: ей казалось, что в сердце сына больше мягкости, нежели суровости, и в этом она видела его единственный недостаток, хоть и считала, что он целиком восполняется сыновней любовью и восторженной преданностью. Кроме того, Арчи умел ненавидеть, и это было хорошо; однако мать не была уверена в том, что его ненависть так же прочна и крепка, как любовь, а это было не слишком хорошо.

Шли годы... Арчи превратился в красивого, стройного юного атлета; он был учтив, спокоен, общителен, приятен в обращении и выглядел, пожалуй, несколько старше своих шестнадцати лет. Однажды вечером мать сказала, что хочет сообщить ему нечто чрезвычайно важное, добавив, что теперь он достаточно взрослый, чтобы узнать обо всем, и что у него достаточно воли и характера, чтобы осуществить замысел, который она долгие годы обдумывала и вынашивала. И мать рассказала сыну о своем браке, открыв ему горькую правду во всей ее чудовищной наготе. Некоторое время ошеломленный юноша не мог произнести ни слова. Потом сказал:

- Я понял. Мы южане; согласно нашим обычаям и нравам, возмездие может быть лишь одно: я разыщу его и убью.

- Убьешь? О нет! Смерть - это избавление. Смерть для него была бы услугой. Мне ли оказывать ему услуги? Нет! Пусть ни единый волос не падет с его головы.

Юноша погрузился в раздумье, потом произнес:

- Ты для меня - все на свете. Твое желание для меня - закон и радость. Скажи, что надо делать, и я это сделаю.

Глаза матери засияли торжеством, и она сказала:

- Ты его разыщешь. Уже одиннадцать лет я знаю, где он скрывается. Я потратила более пяти лет и уйму денег, разыскивая его. Ему принадлежит рудник в Колорадо, и он преуспевает. Живет он в Денвере. Его зовут Джейкоб Фуллер. Вот наконец это имя! Впервые после той роковой ночи я произнесла его вслух. Подумай только, ведь оно могло быть и твоим именем, если б я не спасла тебя от позора и не дала тебе другое, более достойное. Ты должен спугнуть Фуллера, выгнать его из Денвера; потом ты последуешь за ним и снова погонишь его дальше; и так ты будешь перегонять его с места на место, постоянно, неотступно, отравляя ему жизнь, наполняя ее таинственным ужасом, отягчая безысходной тоской, заставляя его призывать смерть и мечтать об отваге самоубийцы. Он станет вторым Агасфером{12}. Он больше уже не будет знать ни отдыха, ни покоя, ни мирного сна. Ты будешь следовать за ним, как тень, неотвязно следить за каждым его шагом, мучить его, пока не разобьешь его сердце, так же, как он разбил сердце моего отца и мое.

- Я сделаю, как ты приказываешь, мама.

- Верю тебе, дитя мое. Все уже подготовлено. Вот чек. Пользуйся деньгами свободно, у нас их достаточно. Иногда тебе придется прибегать к маскараду. Я и об этом позаботилась, так же как и обо всем остальном.

Она вынула из столика для пишущей машинки несколько листков бумаги. На каждом из этих листков было напечатано следующее:

ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ НАГРАДЫ

Полагаю, что в данной местности проживает некий человек, которого разыскивают в одном из восточных штатов. В 1880 году, однажды ночью, он привязал свою молодую жену к дереву у большой дороги, ударил ее по лицу хлыстом и натравил на свою жертву собак, которые сорвали с нее одежду. В таком виде он ее оставил и скрылся. Родственник пострадавшей разыскивает преступника уже 17 лет. Обращаться в... почтовое отделение. Вышеупомянутая награда будет тут же выплачена при личной встрече тому, кто сообщит разыскивающему адрес преступника.

- Как только ты разыщешь его и запомнишь его запах, той же ночью ты приклеишь одно из этих объявлений на стене дома, где он живет, а другое - на здании почты или еще где-нибудь на видном месте. Это взбудоражит местное население. Поначалу ты дашь ему несколько дней сроку, пусть он распродаст имущество без особых потерь. Со временем мы разорим его, но сделаем это постепенно. Не следует разорять его сразу, ведь это может привести его в отчаяние, сказаться на здоровье и даже убить его.

Она вынула из ящика еще три или четыре листка и прочитала один из них.

.., .., .., 18..

Джейкобу Фуллеру

В вашем распоряжении... дней для устройства дел. Вас никто не потревожит в течение этого срока, который истечет в ...часу утра, ...числа, ...месяца. Затем вы должны уехать. В случае если вы окажетесь здесь позднее указанного часа, я вывешу на всех перекрестках объявление о вашем злодеянии, с указанием точной даты и описанием места, а также упоминанием всех имен, включая ваше. Физической расправы можете не опасаться. Это вам никогда не будет угрожать. Вы причинили невыносимые страдания старому человеку, разбили ему жизнь, свели его в могилу. Теперь вы будете страдать так же, как страдал он.

- Подписи не нужно. Помни, что он должен получить это письмо прежде, чем узнает про объявленную награду, - значит, рано утром. До того, как встанет, - иначе от страха он может сбежать без гроша в кармане.

- Хорошо, я буду помнить об этом.

- Эти бланки тебе понадобятся только вначале, быть может, всего лишь раз. В дальнейшем, когда ты захочешь, чтобы он уехал, ты постараешься доставить ему вот эту записку: "Уезжайте. В вашем распоряжении... дней". Это подействует. Наверняка.

III

Выдержки из писем к матери

Денвер, 3 апреля 1897 г.

Вот уже несколько дней я живу в той же гостинице, что и Джейкоб Фуллер. Я запомнил его запах и мог бы учуять его хоть в десяти пехотных дивизиях. Я часто бывал поблизости от него и слышал его разговоры. Он владелец рудника, который приносит неплохой доход, но он не богач. В свое время он освоил горное дело самым правильным способом: работая простым рудокопом. Человек он веселый, жизнерадостный и легко носит груз своих сорока трех лет.На вид ему значительно меньше - лет тридцать шесть, тридцать семь. В брак он больше не вступал, выдает себя за вдовца. У него хорошее положение в обществе. Его здесь любят, он окружен друзьями. Даже меня к нему влечет - должно быть, это зов родной крови. Как слепы, как безрассудны и произвольны иные законы природы, - вернее, почти все. Мое задание осложнилось. Я надеюсь, ты понимаешь меня и будешь снисходительной. Гнев мой утрачивает свой накал быстрее, чем я в этом сам себе могу признаться. Но я выполню свою задачу. Даже если радость мести угасла, остается чувство долга, и преступнику не будет пощады. Мне помогает возмущение, поднимающееся в душе всякий раз, когда я думаю о том, что он, свершивший столь гнусное преступление, единственный, кто не пострадал из-за него. Извлеченный урок явно исправил его характер, и это позволяет ему чувствовать себя счастливым. Подумать только, он - виновная сторона - избавлен от всех мук, а ты - невинная жертва - сломлена ими. Но будь спокойна, преступник пожнет то, что посеял.

Серебряное Ущелье, 19 мая

Я вывесил бланк формы № 1 в полночь 3 апреля. Через час я подсунул ему под дверь бланк формы № 2, с уведомлением, что он должен уехать из Денвера не позднее 11.50 ночи 14-го числа.

Какой-то загулявший репортер утащил один из моих бланков, потом обрыскал весь город и утащил второй экземпляр. Таким образом, ему удалось, выражаясь профессиональным языком, "вставить фитиль" другим газетам, то есть раздобыть ценный материал, обскакав других газетчиков. И вот наутро его газета, задающая в этом городе тон, крупным шрифтом напечатала наше объявление на первой полосе, присовокупив целый столбец поистине вулканических комментариев в адрес нашего негодяя, которые заканчивались обещанием добавить тысячу долларов к объявленной награде за счет газеты! В здешних краях пресса умеет проявить великодушие, когда на этом можно сделать бизнес.

За завтраком я сел на свое обычное место, которое выбрал с таким расчетом, чтобы видеть лицо папы Фуллера и слышать, о чем говорят за его столом. В зале присутствовало человек семьдесят пять - сто, и все они были заняты обсуждением статьи и выражали надежду, что родственнику пострадавшей удастся найти преступника и избавить город от скверны с помощью перьев, дегтя, жерди или пули или еще каких-либо иных средств.

Когда в зал вошел Фуллер, в одной руке у него был сложенный вдвое листок - уведомление о выезде, в другой руке - газета. При виде его мне стало более чем не по себе. Веселости его как не бывало. Он выглядел постаревшим, похудевшим, мертвенно-бледным, а кроме того, - подумай только, мама, что ему приходилось выслушивать! Он слушал, как друзья, ни о чем не подозревая, награждают его эпитетами, заимствованными из словарей и фразеологических справочников авторизованного собрания сочинений самого сатаны. Более того, он должен был соглашаться с этими суждениями о собственной персоне и одобрять их, но эти одобрения горечью отдавались у него во рту. От меня-то он не мог этого скрыть. Было заметно также, что у него пропал аппетит. Он только ковырял в своей тарелке, но не мог проглотить ни куска. Наконец один из его друзей сказал:

- Вполне возможно, что родственник пострадавшей присутствует здесь в зале и слышит, что думает наш город об этом неслыханном мерзавце. Я надеюсь, что это так.

Ах, мама! Просто больно было смотреть на беднягу, когда при этих словах он передернулся и в страхе стал озираться по сторонам. Не в силах дольше терпеть, он поднялся и ушел.

На той же неделе Фуллер распустил слух, что купил рудник в Мексике и что хочет продать свою собственность и как можно скорее поехать туда, чтобы лично руководить делом. Игру он повел ловко. Сначала он запросил сорок тысяч долларов, из них - четвертую часть наличными, остальное - векселями, но так как деньги ему нужны срочно, то он соглашался уступить, если ему заплатят всю сумму наличными. Таким образом, он продал свой рудник за тридцать тысяч долларов. И что же, ты думаешь, он заявил после этого? Он захотел, чтобы ему заплатили ассигнациями, сказав, что бывший хозяин рудника в Мексике родом из Новой Англии и большой чудак, начиненный всевозможными причудами, что он предпочитает бумажные деньги золоту или даже чекам. Людям это показалось странным: ведь в случае необходимости бумажные доллары можно получить по чеку в Нью-Йоркском банке. На эту тему велись разговоры, но только в течение одного дня. Дольше одного дня в Денвере ни на одну тему не говорят.

Я все время следил за Фуллером. С тех пор как он совершил продажу и получил деньги, что произошло 11-го числа, я ни на секунду не терял его следов. В тот же день - нет, вернее, 12-го, потому что было уже за полночь, - я выследил Фуллера до самых дверей его номера - четвертая дверь от моей, в том же коридоре. Потом я зашел к себе, надел грязную одежду - костюм рудокопа-поденщика, вымазал лицо, приготовил дорожный мешок со сменой белья, сел, не зажигая света, у себя в номере, отворил дверь и стал ждать. Я подозревал, что птичка вскоре пустится в полет. Полчаса спустя мимо моей двери прошла какая-то старушка с саквояжем, и я тут же учуял знакомый запах. Прихватив мешок, я последовал за ней, потому что это был Фуллер. Он вышел из гостиницы через боковой ход, свернул в тихую, безлюдную улочку, прошел три квартала, скрытый тонкой сеткой дождя и плотным покровом ночи, и сел в запряженный парой лошадей экипаж, который, разумеется, был заказан заранее. Я же без приглашения уселся на багажник, и мы покатили. Так мы проехали десять миль. Коляска остановилась у станции, где Фуллер расплатился с кучером. Он вылез из коляски и уселся под навесом на тачку, в самом темном углу. Я вошел в помещение станции и стал наблюдать за кассой. Но билета Фуллер не купил, и я тоже. Вскоре подошел поезд. Фуллер влез в вагон. Я влез в тот же вагон, но с другого конца, прошел по проходу и сел позади Фуллера. После того как он уплатил кондуктору и назвал место, куда едет, я, пока кондуктор давал сдачу, пересел подальше. Когда кондуктор подошел ко мне, я взял билет до того же места, находившегося в сотне миль на запад.

Целую неделю Фуллер гонял меня без передышки. Он переезжал с места на место - все дальше и дальше на запад, но с первого же дня уже в мужском костюме. Он выдавал себя за рудокопа-поденщика, как и я, и приклеивал густые усы и бороду. Это была отличная маскировка, и он играл свою роль без всякого напряжения - ведь у него же опыт в этой профессии. Близкий друг, и тот не узнал бы его. Наконец он остановился здесь, в самом неприметном, маленьком приисковом поселке Монтаны. У него есть хибарка, ежедневно он отправляется разведывать жилу. Возвращается он только вечером, держится особняком. Я живу в бараке рудокопов; это страшная берлога: нары, отвратительная пища, грязь...

Мы живем здесь уже месяц, и за это время я встретил его только раз, но каждую ночь я хожу по его следам, а потом стою на сторожевом посту. Как только он снял здесь хижину, я отправился в город, расположенный в пятидесяти милях отсюда, и телеграфировал в Денвер, чтобы в гостинице хранили мой багаж, пока я за ним не пришлю. Мне здесь ничего не нужно, кроме смены рабочих рубах, а они у меня есть.

Серебряное Ущелье, 12 июня

Слухи о происшествии в Денвере сюда, как видно, не дошли. Я знаком почти со всеми жителями поселка, и никто ни разу не упоминал об этом, во всяком случае в моем присутствии. Фуллер наверняка чувствует себя здесь в безопасности. Он застолбил участок в двух милях от поселка, в укромном месте в горах. Участок обещает быть богатым, и Фуллер усердно трудится. Но если бы ты видела, как он изменился! Он никогда не улыбается, держится замкнуто, ни с кем не разговаривает. И это он, который всего лишь два месяца тому назад так любил общество, был таким весельчаком!

Несколько раз я видел, как он проходил мимо, тяжело ступая, поникший, одинокий, - трагически жалкая фигура. Здесь он назвался Дэвидом Уилсоном.

Я могу быть уверен, что он останется здесь, пока мы его не потревожим. Если ты настаиваешь, я погоню его дальше. Но, право, не понимаю, как он может стать несчастнее, чем теперь? Я вернусь в Денвер и побалую себя небольшой дозой комфорта: съедобной пищей, хорошей кроватью, чистотой; затем я захвачу свой багаж и уведомлю бедного папу Уилсона о том, что ему пора в путь.

Денвер, 19 июня

В городе о нем скучают. Все друзья надеются, что он преуспевает в Мексике, и желают этого не только на словах, но и от всего сердца. Это же всегда можно почувствовать! Признаюсь, я слишком долго прохлаждаюсь в городе, но будь ты на моем месте, ты была бы снисходительней. Знаю, что ты ответишь мне, и ты права: "Будь я на твоем месте, и если б мое сердце жгли воспоминания..." Завтра же ночным поездом отправляюсь обратно.

Денвер, 20 июня

Да простит нас господь, мама, мы идем по ложному следу! Этой ночью я не сомкнул глаз. Сейчас, на рассвете, я дожидаюсь утреннего поезда. И медленно, ах, как медленно тянутся минуты...

Этот Джейкоб Фуллер - двоюродный брат того, преступника. До чего же с нашей стороны было глупо не подумать о том, что преступник никогда бы не стал жить под своим именем после столь зверского злодеяния! Денверский Фуллер на четыре года моложе нашего, он приехал в Денвер в семьдесят девятом, будучи молодым вдовцом двадцати одного года, - стало быть, за целых двенадцать месяцев до твоего замужества. Это можно доказать бесчисленными документами. Вчера вечером я беседовал с его близкими друзьями, которые знакомы с ним со дня его приезда. Я ни о чем не рассказал им, но через несколько дней я доставлю Фуллера обратно и возмещу убытки, которые он потерпел после продажи рудника. А потом я устрою банкет и факельное шествие, и все это - за мой счет. Ты назовешь это безрассудством юности, но ведь я, как ты знаешь, еще юнец, не суди меня слишком строго. Со временем я образумлюсь.

Серебряное Ущелье, 3 июля

Мама, он исчез! Исчез, не оставив и следа. Когда я приехал, запах его уже пропал. Сегодня я впервые поднялся с постели. О, если б я не был так молод, я бы легче переносил удары судьбы. В поселке думают, что он отправился дальше, на запад. Сегодня вечером я выезжаю. До станции два-три часа на лошадях, потом - поездом. Куда поеду, еще не знаю, но я должен ехать. Сидеть на месте было бы пыткой.

Он, разумеется, изменил имя и внешность. Это значит, что мне, быть может, придется обыскать весь земной шар. Право же, мама, я это предвижу. Теперь я сам стал вторым Агасфером. О, ирония судьбы! Мы готовили эту участь для другого!

Подумай, как все теперь осложнилось! И как все было бы просто, если бы его можно было оповестить объявлением в газете! Но если есть способ, как уведомить его, не спугнув, то я такого не нашел, хотя и думал до полного отупения. "Если джентльмен, недавно купивший рудник в Мексике и продавший свой рудник в Денвере, сообщит адрес... (кому, мама?)... то ему расскажут, что произошла ошибка; у него попросят извинения и возместят убытки, которые он потерпел в связи с одним делом". Понимаешь? Он же подумает, что это ловушка; да и каждый бы так подумал. А что если написать: "Выяснилось, что он не тот человек, которого разыскивали, и что он его однофамилец, изменивший свое имя по вполне убедительным причинам". Так годится? Но ведь тогда жители Денвера всполошатся, скажут: "Ага!" - и вспомнят о подозрительных ассигнациях. "Почему же Фуллер сбежал, если он не тот человек?" - спросят они. Нет, все это шито белыми нитками. Если же мне удастся найти Фуллера, то его репутация в Денвере погибнет, а сейчас она незапятнана. Ты умнее меня, мама, помоги мне.

У меня есть только одна нить в руках, всего лишь одна: я знаю его почерк. Если он запишет свое вымышленное имя в регистрационной книге гостиницы и не слишком изменит почерк, то было бы очень удачно, если бы оно мне попалось на глаза.

Сан-Франциско, 28 июня 1898 г.

Ты уже знаешь, что в поисках Фуллера я объездил штаты от Колорадо до Тихого океана и что однажды чуть-чуть не настиг его. А теперь еще одна неудача. Это произошло здесь, вчера. Я учуял его след, свежий след, и бегом помчался по этому следу, который привел меня к дешевой гостинице. Это был жестокий промах - собака свернула бы в другую сторону, но я ведь только отчасти собака и имею право проявить вполне человеческую бестолковость. Фуллер прожил в этой гостинице десять дней. Теперь я почти уверен, что он в течение последних шести или восьми месяцев нигде не останавливался подолгу, - что-то все время побуждает его переезжать с места на место. Я понимаю это чувство и знаю, что значит его испытывать. Он все еще носит имя, которое записал в книге гостиницы, когда я почти настиг его девять месяцев тому назад, - Джеймс Уокер. Он, должно быть, назвался так после того, как скрылся из Серебряного Ущелья. Человек он простой и равнодушен к пышным именам. Я узнал его слегка измененный почерк без труда, - ведь он натура прямая, честная, не привыкшая к фальши и обману.

Мне сказали, что он только что уехал, не оставив адреса. Он не сообщил, куда едет, и когда его попросили оставить адрес, явно испугался. У него не было с собой багажа, кроме дешевого саквояжа, который он и унес с собой. "Старый скряга - небольшая потеря для гостиницы!.." Старый! Должно быть, теперь он стал таким. Я едва дослушал то, что мне говорили. В гостинице я пробыл всего лишь минуту и помчался по следу, который привел меня к пристани. О мама! Дымок парохода, на котором он отплыл, еще таял на горизонте. Я выиграл бы целых полчаса, если бы с самого начала побежал в ту сторону. Я мог бы нанять мощный катер и постарался бы нагнать судно, - оно держит курс на Мельбурн.

Каньон Надежды.

Калифорния, 3 октября 1900 г.

У тебя есть все основания сетовать: "по одному письму в год!". Это, конечно, ничтожно мало, согласен, но как можно писать тебе, если, кроме как о неудачах, сообщать не о чем? Это у всякого бы отбило охоту, так можно дойти до отчаяния.

Помнится, я писал тебе, - теперь мне кажется, что с тех пор прошло уже целое столетие, - что я не догнал его в Мельбурне и потом гонялся за ним по Австралии несколько месяцев подряд. Затем я поехал за ним следом в Индию, чуть было не нагнал его в Бомбее, следовал за ним повсюду - в Бароду, в Равалпинди, Лакхнау, Лахор, Канпур, Аллахабад, Калькутту, Мадрас - о, всюду! Неделю за неделей, месяц за месяцем - в пыли, под палящим солнцем, почти всегда в верном направлении, иной раз почти настигая его, но так ни разу и не настигнув. Я был на Цейлоне, а потом... впрочем, в дальнейшем я обо всем этом напишу подробно.

Я погнался за ним обратно в Калифорнию, потом - в Мексику и снова в Калифорнию; затем я охотился за ним по всему штату с первого января вплоть до прошлого месяца. Я почти уверен, что он находится где-то неподалеку от каньона Надежды. Я выследил его до одного места, в тридцати милях отсюда, но потом упустил. Верно, кто-нибудь подвез его.

Сейчас я отдыхаю, время от времени занимаясь поисками потерянного следа. Я был смертельно измучен, мама, удручен, порою чересчур близок к отчаянию. Но рудокопы в этом маленьком поселке - славные ребята, и я за это время к ним привязался, а их веселый жизнерадостный нрав подбадривает меня и помогает мне забыть все невзгоды. Я провел здесь уже целый месяц. Живу я в хижине, вместе с одним молодым человеком, которого зовут Сэмми Хильер. Ему лет двадцать пять; он единственный сын, и этим похож на меня; горячо любит свою мать и пишет ей письма каждую неделю. В этом он лишь отчасти похож на меня. Сэмми - существо робкое, а что касается ума, то... он явно не из тех, кто хватает звезды с неба, но в поселке его любят. Он милый, добрый малый, и когда я беседую с ним, то снова чувствую дружеское участие и поддержку, а это теперь для меня - и хлеб насущный, и отдых, и комфорт. Я бы хотел, чтобы подобное существо согревало "Джеймса Уокера". Ведь и у него были друзья, он так любил общество. Перед моими глазами встает картина нашей последней встречи в Денвере, весь трагизм ее! И в тот самый миг я принуждал себя заставить его уехать!

Сердце у Сэмми Хильера добрее, чем у меня; мне думается, у него самое доброе сердце в поселке: ведь Сэмми единственный друг паршивой овцы нашего лагеря - некоего Флинта Бакнера и единственный человек, с которым Флинт разговаривает и кому разрешает с собою разговаривать. Сэмми сказал мне, что знает жизнь Флинта и что горе сделало его таким, каков он есть, и поэтому к нему следует относиться участливо. Право же, только в весьма вместительном сердце можно отыскать уголок и поселить в нем такого жильца, как Флинт Бакнер, если учесть все, что я о нем слышу. Пожалуй, эта маленькая деталь может дать тебе большее представление о характере Сэмми Хильера, чем самое подробное описание его. Однажды, беседуя со мной, Хильер сказал примерно так:

- Флинт - мой дальний родственник, и он поверяет мне все свои горести. Так он облегчает сердце, а то бы оно у него лопнуло. Знай, Арчи Стилмен, нет на свете человека несчастнее Флинта Бакнера. Вся его жизнь - сплошные душевные муки; выглядит он куда старше своих лет, давным-давно он потерял покой. Никогда ему не улыбалось счастье, и он часто повторяет, что жизнь его все равно сущий ад и уж лучше бы ему поскорее отправиться к чертям в пекло.

IV

Настоящий джентльмен не позволит

себе говорить голую правду

в присутствии дам.

Свежее, живительное утро в начале октября. Сирень и золотой дождь, озаренные победными кострами осени, сплетаясь, пылали над землей, словно волшебный мост, возведенный доброй природой для обитающих на верхушках дерев бескрылых созданий, дабы они могли общаться друг с другом. Лиственницы и гранаты разливали по лесным склонам искрометные потоки пурпурного и желтого пламени. Дурманящий аромат бесчисленных эфемерных цветов насыщал дремотный воздух. Высоко в ясной синеве один-единственный эузофагус застыл на недвижных крылах. Всюду царили тишина, безмятежность, мир божий.{26}

Время действия - тысяча девятисотый год, октябрь. Место действия каньон Надежды, серебряный прииск в глубине округа Эсмеральда. Это уединенный уголок высоко в горах, вдали от дороги. Открыли его недавно. Обитатели считают, что здесь скрыты богатые месторождения серебра и что год-другой разведывательных работ внесет в этот вопрос полную ясность в ту или другую сторону. В поселке живут две сотни старателей, одна белая женщина с ребенком, несколько китайцев-прачек, пять индианок и дюжина бродячих индейцев в одеяниях из кроличьих шкурок, в потрепанных широкополых шляпах и ожерельях из жести от консервных банок. Здесь еще нет обогатительной фабрики, нет церкви и нет газеты. Поселок существует всего лишь два года. Он еще не заставил говорить о себе. Миру еще неведомы его название и местонахождение.

По обе стороны каньона, точно стены, тянутся горы в три тысячи футов высотою. Длинная цепь беспорядочно разбросанных хижин вьется по его дну, лишь раз в сутки удостаиваясь поцелуя солнца, когда оно в полдень, выходя из-за одной горной гряды, переваливает за другую. Поселок протянулся мили на две в длину. Хижины расположены далеко друг от друга. Единственный рубленый дом - трактир. Можно сказать - это вообще единственный дом в поселке. Он стоит в самом центре и служит местом вечернего отдыха для здешнего населения. В трактире пьют, играют в карты и в домино. Играют и на бильярде, ибо там имеется стол под зеленым сукном - сплошные дыры, залепленные пластырем. Есть и несколько киев, только без кожи на конце, и выщербленные шары, которые катятся со страшным грохотом и ни с того ни с сего останавливаются где-то посередине стола. Есть там и брусочек мела, из которого торчит кусок кремня. Тому, кто умудрится положить шесть шаров с одного кия, дается право выпить и угостить всю компанию за счет заведения.

Лачуга Флинта Бакнера последняя на южной окраине поселка, а его участок - с северной стороны, чуть подальше последней хижины на другом краю. Флинт Бакнер - мрачная личность. Он необщителен. Друзей у него нет. Тот, кто пытался с ним познакомиться, сожалеет об этом. Прошлое Бакнера никому не известно. Иные полагают, что оно известно Сэмми Хильеру, другие в этом сомневаются. Если спрашивают самого Хильера, то он отвечает отрицательно, заявляя, что о Бакнере он ровным счетом ничего не знает. У Флинта Бакнера есть подручный - кроткий юноша лет семнадцати, англичанин, с которым он очень дурно обращается на людях и без людей. Разумеется, пытались расспросить и этого паренька, но безуспешно. Фетлок Джонс - так зовут юношу, - говорил, что повстречался с Флинтом, когда искал жилу. В Америке нет у него ни родных, ни друзей, вот он и терпит грубое обращение Флинта ради жалованья, состоящего из копченой свинины и бобов. И больше от этого парня ничего нельзя добиться.

Фетлок пребывал в рабстве у Флинта Бакнера уже целый месяц. С виду робкий и тихий, он медленно чах от оскорблений и унижений. Ведь кроткие натуры страдают особенно жестоко, может быть, сильнее, чем натуры более грубые, - те могут хотя бы вспылить и облегчить душу с помощью ругани или кулаков, когда последняя капля переполнит чашу терпения. Доброжелатели хотели выручить Фетлока из беды и не раз пытались уговорить его уйти от Бакнера, но юноше было страшно даже подумать об этом, и он неизменно отвечал: "О нет!". Пэт Райли, уговаривая Фетлока, как-то сказал:

- А ну, бросай своего паршивого скареда - будь он проклят! - и переходи ко мне. Не бойся, я с ним управлюсь.

Юноша поблагодарил его со слезами на глазах, но, содрогнувшись, сказал, что "боится так рисковать"; и еще добавил, что Флинт когда-нибудь поймает его один на один ночью - и тогда...

- Ох, мистер Райли! При одной мысли об этом мне худо становится.

Другие говорили:

- Удери от него! А мы поможем. Махни-ка ночью к побережью.

Однако все эти предложения не имели успеха. Фетлок говорил, что Флинт погонится за ним и притащит его обратно, просто так, по злобности своего характера.

Люди только диву давались. Мучениям юноши не было конца, и так проходила неделя за неделей. Вполне возможно, что люди перестали бы удивляться, если бы узнали, чем Фетлок заполнял свой досуг. Он ночевал в сарайчике возле лачуги Флинта и по ночам, пересчитывая свои синяки и обиды, ломал голову все над одной и той же проблемой: как убить Флинта Бакнера и не быть уличенным в убийстве. Это была единственная отрада его жизни. Только этих часов он ждал с лихорадочным нетерпением, только в эти часы бывал счастлив.

Сперва он думал применить яд. Нет - яд не годится! Ведь при дознании установят, где и кто достал отраву. А может, выстрелить в спину из-за угла, когда Флинт, неизменно в полночь, направляется домой? Нет... Что если кто-нибудь окажется поблизости и схватит его? Зарезать Флинта, когда он спит? А вдруг он не сразит его одним ударом и Флинт вцепится в него? Фетлок обдумал сотни различных способов, но ни один из них не годился, потому что даже в самом хитроумном таился роковой изъян - риск, возможность разоблачения. Нет, нужно найти что-нибудь другое.

Фетлок проявлял терпение, бесконечное терпение. "Только не спешить", говорил он себе. Он покинет Флинта Бакнера не раньше, чем увидит его труп! И не к чему спешить, подходящий способ убийства будет найден. Где-то есть же такой способ... Он готов сносить побои, влачить это жалкое существование, пока не отыщет его. Да, да, должен быть способ, при котором убийца не оставит ни следа, ни малейшей улики. Только не спешить! Он найдет этот способ, и тогда - о, как хорошо тогда будет жить на свете! А покамест нужно всеми силами поддерживать свою репутацию тихони, и впредь, как и до сих пор, никто никогда не услышит от него ни единого недоброжелательного слова о Флинте Бакнере.

За два дня до вышеупомянутого октябрьского утра Флинт Бакнер сделал кое-какие закупки и вместе с Фетлоком принес их в хижину: коробку со свечами они поставили в угол, жестяную банку с порохом положили на коробку со свечами, а бочонок с порохом поместили над койкой Флинта; огромное кольцо запального шнура повесили на крюк. Фетлок решил, что рытье мягкой породы на участке Флинта уже закончено и пора переходить к взрывным работам. Он уже видел, как взрывают породу, и кое-что смыслил в этом деле, только самому еще не приходилось этим заниматься. Догадка его оправдалась - настало время приступать к взрывным работам. Наутро хозяин и подручный отнесли к шахте шнур, бур и жестянку с порохом. Яма была уже в восемь футов глубиной, и чтобы забраться в нее, пользовались приставной лестницей. Они спустились в яму, и Флинт Бакнер приказал Фетлоку держать бур, даже не объяснив ему, как с ним надо обращаться, а сам занес молот. От первого же удара бур выскочил из рук Фетлока, словно так и положено.

- Образина! Ублюдок черномазый! Кто же так держит бур? Подними его! Наставь опять! Держи! Прокля... Нет, я тебя выучу!

Спустя час шурф был пробит.

- Теперь заряжай!

Юноша стал засыпать порох.

- Болван!

Страшный удар в челюсть свалил Фетлока с ног.

- Поднимайся! Нечего скулить! Сперва засунь шнур. А теперь сыпь порох. Стой! Стой! Ты, как видно, решил засыпать его дополна? Из всех безмозглых молокососов, которых я... Подсыпь земли! А теперь песку! Примни! Стой, стой! О, дьявол!..

Флинт схватил железную чушку и сам стал уминать заряд, чертыхаясь и богохульствуя, словно бесноватый. Затем он поджег шнур, вылез из шахты и отбежал на пятьдесят ярдов, Фетлок - за ним. Несколько минут они стояли и ждали. И вот с громовым грохотом в воздух взлетело огромное облако дыма и щебня, затем на землю обрушился каменный ливень, и вновь воцарилась безмятежная тишина.

- Жаль, что тебя там не было, - заметил хозяин. Они снова спустились в шахту, расчистили ее, пробили еще один шурф и вновь его зарядили.

- Эй, сколько шнура ты собираешься загубить зря? Ты что, не знаешь, сколько надо отмерить?

- Не знаю, сэр.

- Ах, не знаешь! Нет, этакого я за всю свою жизнь не видывал!

И Флинт Бакнер вылез из шахты, крикнув Фетлоку:

- Эй, болван! Ты что, весь день там намерен торчать? Отрежь шнур и поджигай!

Несчастный, весь дрожа, взмолился:

- Помилуйте, сэр, я...

- Ты смеешь перечить мне? Режь шнур и поджигай!

Юноша выполнил приказание.

- Д-д-д-дьявол! Это называется отрезал! Всего минута до взрыва! Да что б тебя тут...

В ярости Флинт Бакнер рывком вытащил из ямы лестницу и пустился бежать. Юноша оцепенел от ужаса.

- О господи! На помощь! Спасите! Спасите! - молил он. - Что мне делать? Что мне делать?

Он так и вжался в стену шахты, услышав, как потрескивает шнур, лишившись голоса, едва дыша. В полном оцепенении стоял он и смотрел на шнур. Через две-три-четыре секунды, разорванный в клочья, он взлетит в воздух. И вдруг его осенило. Он кинулся к шнуру и оторвал конец, торчавший наружу. Спасен! Полумертвый от пережитого страха, обессилевший, Фетлок рухнул на землю и все же успел радостно прошептать:

- Он сам научил меня! Я же знал, что найду способ, если буду терпеливо ждать.

Минут через пять Флинт Бакнер в смятении и тревоге подкрался к шахте и заглянул в нее. Сразу поняв, что произошло, он спустил лестницу, и Фетлок с трудом выбрался наверх. Юноша был смертельно бледен. Вид подручного усугубил смущение Флинта Бакнера, и он, изобразив на лице участие и даже раскаяние, отчего физиономия его по недостатку опыта в выражении подобных чувств выглядела весьма необычно, сказал:

- Это все вышло случайно. Смотри, никому не рассказывай. От волнения я сам не знал, что делаю. А ты что-то плохо выглядишь. Хватит с тебя, сегодня ты достаточно поработал. Иди домой, поешь, чего захочешь, и отдохни. Это была просто оплошность от волнения.

- Ох, и натерпелся же я страху, - ответил юноша. - Но я кое-чему научился и не жалею об этом.

- Ни черта не стоит его ублажить, - пробормотал Флинт, провожая взглядом своего подручного. - Хотел бы я знать, проболтается он или нет? Жалко, что он уцелел.

Но Фетлок воспользовался свободным временем отнюдь не для отдыха: нетерпеливо, лихорадочно, радостно он принялся за работу. По склону горы, прямо до самой хижины Флинта спускались густые заросли чапарраля. Основная работа велась в темном лабиринте этих густых и цепких зарослей. Остальное в сарайчике. Наконец, когда все было закончено, Фетлок произнес:

- Если он боится, что я на него пожалуюсь, то завтра же его опасения рассеются. Он увидит, что я такой же теленок, как и всегда, и таким я буду для него весь завтрашний день. Еще один день... А послезавтра ночью все будет кончено, и ни одна собака не догадается, кто его убил и как это было сделано. И ведь надо же - он сам подал мне эту мысль!

V

Вот и следующий день наступил и кончился.

Почти полночь. Через пять минут начнется новый день. Действие происходит в бильярдной. Грубые люди - в грубой одежде, в широкополых шляпах, в брюках, заправленных в сапоги, некоторые в жилетах, но все без курток - собрались вокруг железной печурки с румяными боками, дарящей благодатное тепло. Стучат бильярдные шары. И больше в доме ничего не слышно. А за окном уныло стонет ветер. Собравшиеся явно скучают и вместе с тем чего-то ждут. Пожилой старатель, неуклюжий, широкоплечий, с седеющими усами и угрюмыми глазами на угрюмом лице, поднимается, вешает на руку моток запального шнура, собирает еще кое-какие вещи и уходит, ни с кем не попрощавшись. Это - Флинт Бакнер. Как только затворяется дверь, раздается гул голосов.

- Самый точный человек на свете, - замечает Джейк Паркер, кузнец. - Раз он поднялся, значит ровно полночь, можете не смотреть на часы.

- И, сдается мне, это его единственная добродетель, - говорит Питер Хоус, старатель.

- Черное пятно на всем нашем обществе, - говорит Фергюсон, рабочий компании "Уэллс-Фарго". - Будь я тут хозяин, у меня бы он раскрыл рот, а иначе проваливай подобру-поздорову! - И он кинул выразительный взгляд на трактирщика; но тот счел за лучшее его не заметить, потому что человек, о котором шла речь, был выгодным гостем и каждую ночь уходил домой, изрядно подзаправившись у стойки.

- Послушайте, ребята! - обратился к приятелям Хэм Сандвич, старатель. А вы можете припомнить, чтобы он кого-нибудь из вас есть разок пригласил выпить?

- Кто?! Флинт Бакнер?! Святая Мария!

Эти саркастические реплики прозвучали в мощном хоре возмущенных голосов. После короткой паузы старатель Пэт Райли заявил:

- Этот тип - сплошная головоломка, и его подручный ему под стать. Никак не могу их раскусить.

- А кто же может? - сказал Хэм Сандвич. - Если эти двое - головоломки, то что ты скажешь о третьем? Коли зашла речь о первосортной сногсшибательной таинственности, так он их обоих заткнет за пояс. Ничего себе загадочка! А?

- Еще бы!

Все присоединились к этому мнению. Все, за исключением одного человека, который был новичком в поселке. Звали его Питерсон. Он заказал выпивку на всех и спросил, кто же этот таинственный номер три. Ответ последовал немедленно: Арчи Стилмен!

- Он таинственная личность?

- Таинственная личность! Он спрашивает про Арчи Стилмена? - воскликнул Фергюсон. - Да по сравнению с ним четвертое измерение - пустячок! (Фергюсон был человек образованный.)

Питерсону захотелось узнать о местном чуде как можно подробнее. И разумеется, все захотели удовлетворить его желание, а потому все заговорили разом. Но тогда Билли Стивене, хозяин заведения, призвал общество к порядку: уж лучше пускай говорят по очереди. Он налил каждому по рюмке и велел начать Фергюсону.

- Ну, во-первых, он еще малец, и это вроде бы все, что мы о нем знаем. Можешь качать из него, пока не выдохнешься, и все без толку: все равно ничего не выкачаешь - ни о его планах, ни о его профессии. А что до каких-нибудь подробностей про его главную тайну, тут и думать нечего, - он просто переводит разговор на другое, вот и все. А тебе остается гадать и гадать, пока не посинеешь от натуги - это пожалуйста! Ну а толку? Ни малейшего.

- Что же это за тайна?

- Не то зрение, не то слух, не то чутье, не то колдовство. На выбор что кому по вкусу; со взрослых - двадцать пять, детям и слугам - за полцены. А теперь послушайте, что он умеет делать. Вы можете уйти отсюда и скрыться.

Пойдите куда-нибудь и спрячьтесь, все равно где. И он тут же, прямым ходом, направится за вами и ткнет в вас пальцем.

- Что вы говорите?!

- То, что вы слышите. Погода ему нипочем. Природные условия нипочем. Он их даже не замечает.

- Да ну! А темнота? А дождь, снег?

- Все равно. Ему на это плевать.

- Подумайте! А туман?

- Туман!.. Его взгляд пробивает туман, как пуля.

- Ну, ребята, честное слово, - что он мне тут заливает?!

- Все - истинная правда! - грянул хор голосов. - Шпарь дальше!

- Так вот, сэр: к примеру, он может сидеть здесь в компании, а вы украдкой отправитесь отсюда в любую хижину и откроете книгу - да, сэр, хоть целую дюжину книг - и запомните номер страницы; и Арчи потом по вашему следу отправится в то самое место, где вы находитесь, откроет каждую книгу на той самой странице, назовет тот самый номер и никогда не ошибется.

- Что же он - сам дьявол?

- Да уж это многим приходило в голову. А теперь я расскажу вам про него удивительную историю. Позавчера вечером он...

В этот миг снаружи послышался шум, дверь распахнулась, и в зал ворвалась возбужденная толпа, возглавляемая единственной белой женщиной в поселке, кричавшей:

- Мой ребенок, моя девочка! Она пропала! Ради господа бога, помогите мне разыскать Арчи Стилмена! Мы нигде не можем его найти!

И тут хозяин заведения сказал:

- Присядьте, миссис Хоган! Сядьте и успокойтесь! Три часа тому назад Арчи заказал постель и лег спать. Видно, очень устал - как всегда, целый день таскался по глухим тропам в горах. Хэм Сандвич, сбегай-ка наверх и разбуди его. Он в четырнадцатом номере.

Вскоре юноша спустился вниз в боевой готовности и попросил миссис Хоган рассказать, как все произошло.

- Ах ты мой дорогой! Рассказывать-то мне нечего. Я сама была бы рада хоть что-нибудь знать. В семь часов я уложила ее спать, а когда сама собралась лечь, вижу - она исчезла. Бросилась я, золотце, в твою хижину, но тебя там не было, потом искала тебя, заглядывала в каждую лачугу внизу, а теперь вот поднялась сюда. Ох, как я извелась от страха и тоски! Но, слава богу, наконец-то я тебя нашла, а уж ты найдешь моего ребенка. Идем же, идем скорее!

- Немедленно, сударыня! Я иду с вами. Сперва мы зайдем к вам домой.

Все устремились за ними, чтобы принять участие в поисках. Южная половина поселка уже была на ногах - добрая сотня людей маячила у трактира сплошной темной массой, в которую были вкраплены мерцающие огоньки фонарей. Вся эта толпа распалась на шеренги по три-четыре человека, чтобы удобнее было идти по узкой дороге, и колонна быстрым маршем направилась к южной окраине поселка следом за своими предводителями. Через несколько минут они достигли жилья миссис Хоган.

- Вот койка, - сказала миссис Хоган, - тут лежала моя девочка! В семь часов я уложила ее спать, а где она теперь - одному господу ведомо.

- Дайте-ка фонарь, - сказал Арчи.

Поставив фонарь на твердый глинобитный пол, он нагнулся, делая вид, что внимательно осматривает его.

- Вот ее след, - сказал он и в нескольких местах коснулся пальцем земли. - Вот тут, там и вон там... Видите?

Несколько человек опустилось на колени, изо всех сил стараясь хоть что-нибудь разглядеть. Кое-кому показалось, что они действительно различают нечто вроде следа; но остальные качали головой и чистосердечно признавались, что на твердой, гладкой поверхности нет таких следов, которые их глаза были бы в состоянии разглядеть.

Один из них сказал так:

- Возможно, что ножка ребенка оставила тут какой-то след, но каким образом, не понимаю.

Юный Стилмен вышел из хижины, осветил фонарем землю, повернул налево, прошел три шага, все время внимательно вглядываясь.

- Я вижу, куда ведет след, - сказал он. - Эй, кто-нибудь, подержите фонарь! - и быстро зашагал в южном направлении, а за ним, извиваясь по тропам глубокого ущелья, двинулась вся колонна сопровождающих.

Так они прошли целую милю и достигли выхода из каньона. Перед ними лежала равнина, заросшая полынью, тусклая, бесконечная, призрачная...

Арчи Стилмен дал команду остановиться.

- Теперь главное - не сбиться с пути! - сказал он. - Нужно опять найти след.

Он взял фонарь и прошел шагов двадцать, разглядывая землю. Потом промолвил:

- Теперь пошли. Всё в порядке! - и отдал фонарь.

Четверть мили он петлял среди кустарника, постепенно отклоняясь вправо, потом свернул в сторону и описал еще один огромный полукруг; потом снова свернул, с полмили прошел на запад и наконец остановился.

- Тут бедная крошка выбилась из сил. Подержите фонарь. Можете посмотреть, вот тут она сидела.

Но в этом месте расстилалась гладкая солончаковая площадка, твердая, как сталь, и ни у одного из собравшихся не хватило духу заявить, что его глаз способен различить на ней хотя бы единую вмятину. Несчастная мать, упав на колени, причитая и плача, целовала землю там, где недавно сидело ее дитя.

- Но где же все-таки ребенок? - спросил кто-то в толпе.

- Здесь ее нет. Уж это-то мы своими глазами видим.

Арчи Стилмен описал круг по всей площадке, держа в руке фонарь, будто отыскивая следы.

- Ну и ну! - вскоре произнес он с досадой. - Вот этого я уж не понимаю.

Он опять обошел площадку.

- Что за штука! Она же здесь была, это ясно, и никуда отсюда не уходила. Это тоже ясно. Вот так задача! И я не могу ее решить.

Несчастная мать впала в отчаяние.

- О господи боже! О пресвятая дева! Ее утащило какое-то крылатое чудовище! Я больше не увижу своего дитятка.

- Не унывайте, - успокаивал ее Арчи. - Мы ее найдем! Не унывайте, сударыня!

- Да благословит тебя бог за эти слова. Арчи Стилмен! - ответила мать и, схватив руку юноши, с жаром ее поцеловала.

В этот момент Питерсон, новичок, с усмешкой зашептал на ухо Фергюсону:

- До чего же ловкий фокус - отыскать это место! Вряд ли стоило тащиться в этакую даль! Любое другое место подошло бы с тем же успехом, а?

Фергюсона возмутила эта инсинуация, и он запальчиво возразил:

- Выходит, ты намекаешь, что ребенка здесь вовсе не было? А я говорю был, и если тебе пришла охота попасть в переделку, то...

- Ну, вот и отлично! - протянул Арчи Стилмен. - Подите сюда, взгляните-ка! Он же все время был у нас перед самым носом, а мы его не заметили!

Толпа ринулась к месту, где якобы отдыхал ребенок, и много пар глаз тщились с великой надеждой разглядеть то, чего касался палец Арчи. Последовала пауза, за ней - всеобщий вздох разочарования. Затем Пэт Райли и Хэм Сэндвич в один голос воскликнули:

- Что это значит, Арчи? Тут же ничего нет!

- Ничего? А это, по-вашему, ничего? - И Арчи быстро обвел пальцем какой-то контур. - Вот, вот... Теперь узнаете? Это же след индейца Билли. Ребенок у него.

- Благодарение господу! - вскричала мать.

- Забирайте фонарь, - распорядился Арчи, - я знаю, куда идти. За мной!

Он пустился бегом, то ныряя в заросли полыни, то вновь появляясь, и, пробежав так ярдов триста, скрылся за песчаным холмом; остальные поспешили следом и нагнали его. Он стоял и ждал их. В десяти шагах маячила чья-то лачужка - серая бесформенная груда из тряпья и старых попон, через прорехи которой мерцал слабый свет.

- Идите вперед, миссис Хоган, - сказал юноша, - вы по праву должны войти первой.

Все кинулись наперегонки с миссис Хоган к пристанищу индейца Билли и увидели одновременно с нею все, что происходило внутри. Индеец Билли сидел на земле. Подле него спал ребенок. Мать сжала свое дитя в судорожном объятии, заключив в него и Арчи Стилмена, и, заливаясь благодарными слезами, сдавленным, прерывающимся голосом низвергла золотой поток славословий и ласкательных эпитетов из той неисчерпаемой сокровищницы, какую являет собой только ирландское сердце.

- Я - она - находить близко, - рассказывал индеец Билли, - она там спать, очень много устала, лицо мокрое. Думать, плакала. Я приносить домой, кормить, она очень много голодная, потом снова спать.

Счастливая мать в безмерной благодарности, презрев все ранги, облобызала и индейца Билли, назвав его "ангелом господним в ином обличий".

И если только индеец Билли состоял в такой должности, то он и в самом деле был "в ином обличий", о чем красноречиво свидетельствовало его одеяние.

В половине второго ночи все участники процессии ворвались в поселок, распевая "Когда Джонни идет домой", размахивая фонарями и поглощая напитки, которыми их подкрепляли на протяжении всего пути. Затем все собрались в трактире, превратив начало утра в конец веселой ночи.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

На следующий день потрясающая сенсация взбудоражила весь поселок: величественного вида иностранец, с внушительной осанкой и непроницаемым лицом, прибыл в трактир и записал в книгу приезжих имя, которое стольких приводило в трепет:

Шерлок Холмс

Эта новость перелетала из хижины в хижину, с участка на участок; побросав инструменты, люди ринулись к центру притяжения. Некий старатель оповестил о выдающемся событии Пэта Райли, чей участок находился по соседству с участком Флинта Бакнера, и Фетлок Джонс, услышав новость, едва не упал в обморок.

- Дядюшка Шерлок! - пробормотал он себе под нос. - Везет как утопленнику! Угораздило же его появиться, как раз когда... - Но тут Фетлок впал в мечтательную задумчивость и вскоре успокоился. "Впрочем, его-то мне бояться нечего. Всем, кто его знает так, как я, отлично известно, что он способен раскрыть преступление, только когда сам его подготовит заранее, запасется всеми уликами и сыщет какого-нибудь парня, который согласится совершить это преступление согласно его инструкциям. Ну а на этот раз улик не будет! Так в чем же он сможет здесь показать свой талант? Ни в чем. Нет, сэр, все подготовлено! Но если б я рискнул отложить это дело... О нет, так рисковать я не намерен. Флинт Бакнер отправится на тот свет сегодня же вечером. Без проволочек!" Но тут перед Фетлоком возникло еще одно препятствие: "дядюшка Шерлок, конечно, захочет сегодня вечером поговорить со мной о семейных делах. Как же мне от него отделаться? Около восьми часов я должен на несколько минут попасть к себе". Это было весьма затруднительное обстоятельство, из-за которого Фетлоку пришлось немало поломать голову. И все же выход был найден: "Мы пойдем прогуляться, а я на минутку отлучусь и оставлю его на дороге, так чтобы он не видел, что я сделаю. Лучший способ сбить сыщика со следа - это не отпускать его от себя, когда готовишься совершить преступление. Да, это самый безопасный ход. Я возьму его с собой".

Тем временем всю дорогу перед трактиром запрудили жители поселка, в надежде хоть одним глазком взглянуть на Великого Человека. Однако Великий Человек сидел в своем номере и не выходил. Слегка повезло только Фергюсону, кузнецу Джейку Паркеру и Хэму Сандвичу. Трое восторженных поклонников великого сыщика-ученого засели в сарайчике для хранения задержанного багажа, расположенном напротив окон занимаемого сыщиком номера и отделенном от него лишьпроходом в десять - двенадцать футов шириной, и просверлили в ставнях глазки.

Ставни у мистера Холмса были наглухо закрыты, но вскоре он их распахнул. Жуткое и вместе с тем радостное волнение охватило троих наблюдателей, внезапно очутившихся лицом к лицу с выдающейся личностью, с этим сверхчеловеком, слава о котором гремит по всему миру! Вот он сидит перед ними - не легенда, не призрак, а реальность из плоти и крови: протяни руку - и можно его потрогать.

- Вы только взгляните на эту голову! - с благоговением в голосе воскликнул Фергюсон. - Бог ты мой! Вот это голова!

- Еще бы! - почтительно согласился кузнец. - А гляньте на этот нос, на эти глаза! Ум, говорите? Целая бочка!

- А бледный какой! - заметил Хэм Сандвич. - Это все от мыслей, вот от чего! Черт подери! Остолопы вроде нас даже понятия не имеют, что значит по-настоящему мыслить!

- Куда уж нам! - подтвердил Фергюсон. - То, что мы считаем мыслями, просто-напросто чепуха на постном масле.

- Верные твои слова, Фергюсон. А гляньте на этот нахмуренный лоб! Вот это, скажу я вам, острота мысли - так и сверлит, все вглубь, вглубь, в самое что ни на есть нутро! Должно быть, напал на какой-то след.

- Так и есть! Попомните мои слова! Вы только взгляните, какой мрачный, какой бледный и торжественный, - ни одному покойнику его не переплюнуть!

- Где там! Ни за какие денежки! И ведь это все у него наследственное! Он же четыре раза умирал, это даже историки описали. Три раза своей смертью, а один раз - от несчастного случая. Говорят, от него несет сыростью и холодом, как от могилы. А еще говорят...

- Т-сс! Смотрите! Приложил большой палец к правой шишке на лбу, а указательный - к левой. Клянусь своей второй рубахой, его мозговая машина сейчас шпарит на полный ход!

- А то как же! А теперь он глядит на небо, поглаживает усы и...

- А теперь поднялся и пальцем правой руки на пальцах левой пересчитывает улики. Видите? Вот дотронулся до указательного, теперь - до среднего, а теперь - до безымянного...

- Стоп! Застрял...

- Глядите, как сморщился! Видно, не может разобраться в этой улике. А вот...

- А вот улыбается! Ну прямо тигр! Глядите, остальные пальцы перебрал одним махом. Значит, понял, в чем дело! Понял, будьте покойны.

- Да, скажу я вам! Не хотелось бы мне быть на месте того парня, за которым он охотится!

Мистер Холмс пододвинул стол к окну, сел к наблюдателям спиной и стал писать. Наблюдатели оторвались от дырочек в ставнях, набили трубки и уютно расположились, чтобы не спеша покурить и потолковать.

- Да, ребята, что тут говорить. Он - чудо! - с полной убежденностью объявил Фергюсон. - Это прямо-таки на нем написано.

- Самые что ни на есть верные твои слова, Фергюсон, - сказал Джейк Паркер. - Вот было бы здорово, если бы он вчера вечером оказался с нами!

- Еще бы! - подхватил Фергюсон. - Уж тогда бы мы имели возможность наблюдать научную работу сыщика. Интеллект - понятно? Чистый интеллект самого высшего сорта. Наш Арчи - молодчина, и нечего умалять его способности, но ведь его дар, насколько я понимаю, только зрение, острое, как у совы ночью, удивительный природный дар животного, ни больше ни меньше; но в этом же нет интеллекта, нет этой жуткой таинственности, этого величия... Двух таких людей можно сравнивать не больше чем... чем... Да что там! Разрешите-ка мне сказать вам, что бы он стал делать вчера. Он бы сперва зашел к мамаше Хоган и взглянул - только взглянул - на помещение, вот и все. И что-нибудь увидел бы? Да, сэр, все до последней мелочи! И он бы знал жилье Хоганов лучше, чем сами хозяева, проживи они там хоть целых семь лет. Потом он бы сел на койку, все так же тихо, спокойно, и сказал бы миссис Хоган так... Эй, Хэм, к примеру - ты будешь миссис Хоган. Я стану тебя спрашивать, а ты отвечать.

- Ладно, валяй!

- Сударыня! Прошу внимания! Не отвлекайтесь. Итак, какого пола ребенок?

- Женского, ваша честь!

- Гм! Женского. Хорошо, очень хорошо. Возраст?

- Седьмой пошел, ваша честь!

- Гм, мала, слаба - две мили. Потом устанет. Ляжет, уснет. Мы найдем ее на расстоянии двух миль или менее того. Зубы?

- Пять, ваша честь! И один вылезает.

- Хорошо, очень хорошо! Очень, очень, хорошо!.. (Да, ребята, уж он-то найдет улики и увидит их там, где другой пройдет мимо, не обратив на них никакого внимания...) В чулках? В башмаках?

- Да, ваша честь! И в том и в другом.

- Чулки нитяные, башмаки сафьяновые?

- Башмачки юфтевые.

- Гм! Юфть! Это осложняет дело... Ну, ничего, справимся. Вероисповедание?

- Католичка, ваша честь!

- Отлично. Прошу оторвать лоскут от ее одеяла. Благодарю. Полушерсть заграничного производства. Отлично. Теперь кусочек от ее платья. Благодарю. Ситец. Поношенный. Превосходная улика. Превосходная! Теперь, будьте любезны, соберите мне немножко мусору с пола. Спасибо, большое спасибо! О! Превосходно! Превосходно!.. Теперь мы, кажется, знаем, в чем дело...

И вот, друзья мои, у него уже есть все необходимые улики, и больше ему ничегошеньки не надо. И потом, как вы думаете, что делает Выдающаяся Личность? Он раскладывает на столе все эти кусочки материи и мусор, кладет на стол локти, склоняется над ним, укладывает все вещицы ровно в ряд, изучает их, тихо шепчет: "Женского пола", перекладывает их по-другому, шепчет: "Шесть лет", снова перекладывает их и так и сяк и опять шепчет: "Пять зубов... один выходит... католичка... нитяные... ситец... юфть... будь она проклята, эта юфть!" Потом выпрямляется, устремляет взор в небеса, запускает обе пятерни в волосы и все ерошит их, ерошит, бормоча: "Будь проклята эта юфть!" Потом он встает из-за стола, хмурит лоб и начинает пересчитывать все свои улики по пальцам и... застревает на безымянном. Но лишь на один миг! Потом лицо его озаряется, будто дом во время пожара, он расправляет плечи и во всем своем величии обращается к собравшимся: "Пусть двое возьмут фонарь и сходят к индейцу Билли за ребенком. Остальные - по домам. Спокойной ночи, сударыня! Спокойной ночи, джентльмены!" И он кланяется, величественный, как Маттерхорн{46}, и уходит в трактир. Вот каков его стиль работы. Единственный в своем роде, научный, глубокомысленный: четверть часа - и дело в шляпе. И не надо всей толпой полтора часа шататься в диких зарослях, верьте моему слову.

- Черт подери! Вот это здорово! - воскликнул Хэм Сандвич. - Фергюсон! Ты же все это разыграл как по нотам! Ни в одной книге его так точно не описали! Да я будто все своими глазами видел! А вы?

- Еще бы! Точная фох-тох-графия!

Фергюсон был весьма польщен такой похвалой. Он посидел некоторое время молча, наслаждаясь своим успехом, потом проникновенно спросил:

- Интересно, господь ли его создал?

Ответа не последовало.

Никто не откликнулся, но спустя минуту Хэм Сандвич почтительно произнес:

- Если и господь, то вряд ли за один присест!

II

В восемь часов вечера мимо хижины Флинта Бакнера в морозном сумраке брели два человека. Это были Шерлок Холмс и его племянник.

- Подождите меня здесь на дороге, дядюшка, - сказал Фетлок, - я сбегаю к себе только на минуту.

Он попросил дядю что-то дать ему, тот выполнил просьбу племянника, после чего Фетлок скрылся во тьме. Но вот вскоре он вновь появился, и беседа-прогулка продолжалась. К девяти часам они уже возвратились в трактир и с трудом проталкивались сквозь толпу поклонников в бильярдной, набившихся туда, в надежде хоть одним глазком взглянуть на Выдающуюся Личность. Грянуло "ура!", словно при встрече коронованной особы. Мистер Шерлок Холмс отвечал на овацию целой серией учтивых поклонов, и когда стал удаляться, его племянник оповестил собравшихся:

- Джентльмены! Дяде Шерлоку нужно поработать. Он будет занят до полуночи или до часа ночи, но потом, возможно, и несколько раньше этого времени, спустится к вам. Мой дядюшка выражает надежду, что кто-нибудь из вас еще останется выпить с ним.

- Ого, ребята! Вот это королевский размах! Троекратное "ура!" в честь Шерлока Холмса, самого великого человека, когда-либо жившего на свете! вскричал Фергюсон. - Гип-гип-гип!..

- У-р-р-р-а! У-р-р-а! Ур-р-а!

Оглушительные раскаты сотрясли все здание, столь искренним было чувство, которое почитатели вложили в свои приветствия.

Наверху, у себя в номере, дядя сказал племяннику с легким укором:

- Зачем ты впутал меня в такую историю?

- Но вы же не хотите утратить популярность? В таком случае нечего держаться особняком в поселке старателей. Ребята восхищаются вами, но если бы вы вздумали уехать, не выпив с ними, они решили бы, что вы задираете нос. Кроме того, вы же сами оказали, что располагаете таким запасом новостей из дому, что разговоров нам хватит на полночи.

Юноша был вполне прав и рассуждал разумно, что дядя не замедлил признать. Юноша рассуждал разумно и в другом отношении, о котором не счел нужным упоминать, разве что только самому себе: "Дядюшка и все остальные будут очень полезны - пусть подтвердят и без того твердое алиби".

В течение трех часов племянник усердно беседовал со своим дядюшкой, а затем около полуночи вышел из трактира, скрылся во тьме шагах в десяти от дома и стал ждать. Через пять минут, едва не задев Фетлока, на дорогу, пошатываясь, вышел Флинт Бакнер.

- Его песенка спета, - прошептал юноша и, мысленно продолжая говорить с самим собой, поглядел вслед удаляющейся темной фигуре: "Прощай, Флинт Бакнер, прощай навсегда! Ты назвал мою мать... Ладно уж, забудем, как ты ее назвал! А теперь, милейший, это твоя последняя прогулка".

Фетлок вернулся в трактир. "Остался еще целый час. Проведем его с ребятами, - пригодится для алиби".

Он привел Шерлока Холмса в бильярдную, битком набитую восторженными почитателями. Гость заказал выпивку на всех, и веселье началось. Все были счастливы, все выражали свое восхищение. Вскоре лед был сломан. Песни, рассказы, снова выпивка - так летели минуты, столь чреватые событиями. Без шести минут час веселье достигло апогея, и в этот миг:

Т-р-р-р-ах!

В комнате мгновенно воцарилась тишина. Глухой гул прокатился по ущелью и, постепенно замирая, стих. Оцепенение прошло, и все кинулись к выходу, крича:

- Что-то взорвалось!

Во тьме раздался чей-то голос:

- Это вон там! Я видел вспышку.

Люди толпой ринулись вниз по каньону: Шерлок Холмс, Фетлок Джонс, Арчи Стилмен - все... За несколько минут они пробежали целую милю. При свете фонаря они обнаружили гладкий глинобитный пол лачуги Флинта Бакнера. От самого жилья не осталось ни следа, ни кусочка, ни щепки. Не осталось следа и от самого Флинта. Разбившись на группы, люди отправились на поиски.

- Вот он!..

И в самом деле, на расстоянии пятидесяти ярдов вниз по ущелью они нашли его, вернее сказать, нашли растерзанные, останки, которые недавно были им. Фетлок Джонс поспешил туда вместе с остальными и тоже увидел их. Дознание заняло не более четверти часа. Хэм Сандвич, старшина присяжных, огласил вердикт, отличавшийся непринужденным изяществом стиля и заканчивавшийся следующим выводом: "Покойный умер по своей вине, или по вине лица, или нескольких лиц, неизвестных данному составу присяжных, а также не оставил после себя ни семьи, ни прочих домашних пожитков, кроме хижины, которая взлетела в воздух. И да сжалится над ним господь бог. Аминь!"

Затем сгоравшие от нетерпения присяжные вновь присоединились к толпе, ибо там находился эпицентр всеобщего внимания - Шерлок Холмс. Молчаливые, торжественно-почтительные старатели образовали полукруг, включавший в себя большой пустырь, на котором недавно стояла хижина Флинта Бакнера. По этому просторному пустырю двигалась Выдающаяся Личность, сопровождаемая племянником с фонарем. С помощью рулетки Шерлок Холмс вымерил ширину и длину участка, на котором стояла хижина; затем он вымерил расстояние между кустами чапарраля и дорогой, вымерил высоту кустов чапарраля, а затем произвел еще целый ряд всевозможных измерений. Время от времени он подбирал то лоскут, то щепку, то горстку земли, тщательнейшим образом осматривал их и прятал. С помощью карманного компаса он определил местоположение участка, сделав поправку в две секунды на магнитное склонение. Затем засек время (тихоокеанское) по своим часам, с учетом местного времени. Затем измерил шагами расстояние от места, где стояла хижина, до останков покойного, сделав поправку на прилив и отлив. Вычислил высоту расположения участка с помощью карманного барометра-анероида, а также измерил температуру воздуха своим карманным термометром. Наконец, величаво поклонившись, он объявил:

- Я закончил. Итак, вернемся в трактир, джентльмены?

Он возглавил шествие, направлявшееся в обратный путь, и все двинулись за ним, обстоятельно комментируя действия Выдающейся Личности, восхищаясь ею и высказывая всевозможные догадки о причине разыгравшейся трагедии и о том, кто был ее виновником.

- А ведь правда, ребята, поселку здорово повезло, что он к нам приехал? - заметил Фергюсон.

- Это величайшее событие нашего века, - подхватил Хэм Сандвич. Попомните мои слова, об этом заговорит весь мир.

- Готов биться об заклад, наш поселок на этом прославится, - сказал Джейк Паркер, кузнец. - Верно, Фергюсон?

- Ну, если уж вы спрашиваете мое мнение, то лично я, со своей стороны, могу сказать следующее: вчера, по моим расчетам, заявка на Стрэйт-Флаш стоила два доллара за фут; сегодня желал бы я взглянуть на ловкача, который сумеет получить ее по шестнадцать.

- Ты прав, Фергюсон. Новому поселку привалило великое счастье. А вы заметили, как он собирал лоскутки, и землю, и все прочее? Какой глаз! Ни одна улика не ускользнет от него! Нет, уж этот не из таких!

- Будьте покойны! Другой пройдет мимо и ничего не заметит, но для него... Да он эти улики читает, как книгу, и притом напечатанную во-от такими буквами.

- Вот-вот! Верно сказано! Каждая из этих штучек-закорючек хранит свою тайну и думает, что никто ее не выведает. Не тут-то было! Попадешь к нему в лапки - хочешь не хочешь, а развяжешь язычок! Уж это как пить дать!

- А знаете, ребята, - оно даже хорошо, что его не было, когда разыскивали девчонку! Это дело похлестче и куда запутанней и требует более научного подхода. Тут умственное понятие требуется!

- Да я думаю, мы все рады, что так вышло! Рады? Черт подери! Разве это то слово? А между прочим, наш Арчи мог бы кое-чему подучиться, если бы у него котелок варил получше! Глядел бы да наматывал на ус, по какой методе человек работает! Так нет же! Залез в кусты чапарраля и пропустил все самое важное!

- Верно, как дважды два. Я сам видел. Ну, ведь Арчи еще молод. Со временем образумится.

- Послушайте, ребята! А кто же все-таки это сделал?

Вопрос был сложный и вызвал великое множество малообоснованных предположений. Называли несколько имен, но все, одно за другим, были отвергнуты. Никто, кроме Хильера, не водил дружбы с Флинтом Бакнером. Правда, ни у кого в поселке ни разу не было с ним серьезной стычки. Ведь он пресекал все попытки с ним подружиться, однако не в столь оскорбительной форме, чтобы возникла необходимость в кровопролитии. У всех на языке с самого начала вертелось одно имя, но оно было названо последним - Фетлок Джонс. Пэт Райли первым назвал его.

- Ну, - отвечали другие, - мы все тоже, конечно, сразу на него подумали, потому что у Фетлока есть тысяча причин прикончить Флинта Бакнера, и это даже его святая обязанность. Но тут есть два обстоятельства, в которых мы не можем разобраться: во-первых, у парня для такого дела кишка тонка; во-вторых, он находился очень далеко от места происшествия.

- Я это знаю, - сказал Пэт, - когда произошел взрыв, Фетлок был с нами в бильярдной.

- Да, и он пробыл там целый час до взрыва.

- Вот именно. Парню повезло... Иначе бы его в два счета заподозрили.

III

Из столовой трактира вынесена вся мебель, кроме соснового стола в шесть футов длиной и одного стула. Стол отодвинут к стене, стул поставлен на стол. Шерлок Холмс, величественный, внушительный, торжественный, восседает на стуле. Публика стоит. Переполненный зал, густые клубы табачного дыма, глубокая тишина...

Выдающаяся Личность поднимает руку, требуя еще более глубокой тишины. С минуту он сидит с поднятой рукой, затем кратко, четко начинает задавать вопрос за вопросом и записывает ответы, то и дело произнося "гм!", кивая головой и тому подобное. Таким путем он выясняет все, что только можно узнать о Флинте Бакнере, о его характере, поведении, привычках, в результате чего становится ясным, что племянник Выдающейся Личности - единственный человек, у которого имелись основания убить Флинта Бакнера. И тогда, взглянув на свидетеля с сострадательной улыбкой, мистер Холмс небрежно осведомляется:

- Не знает ли кто-нибудь из вас, джентльмены, где находился юный Фетлок Джонс во время взрыва?

- В бильярдной! В этом доме! - гремит дружный ответ.

- Ах, вот как! И что же, он пришел в бильярдную незадолго до взрыва?

- За целый час.

- Ах, вот как! Это примерно, примерно... На каком же расстоянии он находился от места происшествия?

- За добрую милю!

- Ах, вот как! Вряд ли это можно счесть хорошим алиби, конечно, но...

Взрыв смеха. Выкрики, не давшие Шерлоку Холмсу закончить фразу: "Ишь отмочил!", "Ну как, Сэнди, небось жалеешь, что раскрыл рот?"

Уничтоженный свидетель, красный от стыда, опустил голову.

Допрос продолжается:

- Выяснив, таким образом, вопрос о несколько отдаленной связи юного Джонса со взрывом (смех в зале), обратимся теперь к истинным свидетелям трагедии и выслушаем то, что они нам скажут.

Тут Шерлок Холмс вынул весь свой запас вещественных доказательств и разложил их на куске картона у себя на коленях. Аудитория, затаив дыхание, следила за ним.

- Мы располагаем данными о долготе и широте места происшествия с поправкой на магнитное склонение, и это дает нам точное представление о точке, где совершилось трагическое событие. Мы выяснили высоту над уровнем моря, температуру и степень влажности воздуха - все это неоценимо важные данные, ибо они дают нам возможность точно определить степень воздействия, каковое они произвели на характер и расположение духа преступника в ту ночь. (Гул всеобщего восхищения; отрывистая реплика: "Вот это да! Ох и умен!")

Шерлок Холмс перебрал все вещественные доказательства и продолжал:

- А теперь попросим этих безмолвных свидетелей сказать свое слово! Перед вами пустой холщовый патронташ. О чем он может поведать нам? О том, что поводом к преступлению был грабеж, а не месть. О чем еще он говорит? О том, что убийца был человеком малоразвитого интеллекта, возможно, даже слабоумным или вроде того. Каким образом мы это узнаем? Очень просто, человеку с нормальными умственными способностями не пришло бы в голову ограбить Флинта Бакнера, у которого, как всем известно, денег было мало. Но, быть может, убийца не житель поселка? Предоставим слово патронташу. Я вынимаю из него вот эту вещицу - кусочек кварца с крупицами серебра. Весьма любопытная вещица. Осмотрите ее, прошу вас, вы... вы... и вы... Теперь попрошу вернуть ее обратно. На всем побережье, как мы знаем, имеется лишь одна жила, которая содержит кварц именно такого цвета и рода, и она выходит на поверхность на протяжении двух миль и, по-моему, в недалеком будущем ей суждено принести всемирную славу всему району, а двумстам ее владельцам богатства, превосходящие самые алчные мечты. Прошу назвать эту жилу.

Последовал немедленный ответ:

- "Консолидейтед Крисчен Сайенс и Мэри-Энн"!

Грянуло громовое "ура!". Соседи со слезами на глазах пожимали друг другу руки, а Фергюсон вопил:

- Эта жила пролегает через Стрэйт-Флаш. Попомните мои слова - дело дойдет до ста пятидесяти долларов за фут!

Когда установилась тишина, Шерлок Холмс продолжал:

- Таким образом, мы видим, что непреложными являются три факта, а именно: убийца почти слабоумный; он житель поселка; поводом к преступлению был грабеж, а не месть. Я продолжаю: в моей руке вы видите остаток шнура, который еще пахнет гарью. О чем он свидетельствует? Вкупе с кусочком кварца он говорит нам о том, что убийца - рудокоп. О чем еще говорит он? Вот о чем, джентльмены: убийство было совершено с помощью пороха. О чем же еще говорит он? О том, что взрывчатка была заложена у стены хижины, выходящей на дорогу, следовательно, у фасада, ибо в шести футах от этого места я его нашел. Мои пальцы держат обгоревшую шведскую спичку, из тех, что зажигают о коробок. Я нашел ее на дороге, в шестистах двадцати двух футах от взорванной хижины. О чем говорит эта спичка? О том, что шнур был подожжен именно на таком расстоянии от хижины. И еще о чем говорит она? О том, что убийца левша. Откуда мне это известно? Я затрудняюсь объяснить это вам, джентльмены, ибо признаки едва заметны, и лишь долгий опыт и обширные познания дают мне возможность различить их. Но все же признаки налицо, и они подтверждаются также тем обстоятельством, что, как вы, очевидно, неоднократно читали в историях о знаменитых сыщиках, все убийцы - левши.

- Ей-богу, он прав! - воскликнул Хэм Сандвич, громко хлопнув себя тяжелой рукой по бедру. - Провались я на этом месте, если мне это когда-нибудь приходило в голову!

Послышались голоса:

- И мне не приходило! И мне... От него ничто не скроется. Ну и глаз!

- Джентльмены! Хотя убийца находился на большом расстоянии от своей жертвы, но все же не избежал ранения: его ударило вот этим деревянным обломком. Мы видим на нем следы крови. Где бы ни был сейчас убийца, он носит на себе этот красноречивый след. Я подобрал обломок в том месте, где убийца поджигал роковой шнур. - Шерлок Холмс со своей высокой трибуны обвел взором аудиторию, и лик его омрачился. Он медленно простер руку: - Вот убийца!

На миг все застыли от изумления. Затем два десятка голосов воскликнули:

- Сэмми Хильер?! Черта с два! Он?! Да это просто чушь!

- Осторожнее, джентльмены! Не делайте поспешных выводов. Взгляните! У него на лбу кровавый шрам.

Сэмми Хильер побелел от ужаса. Едва сдерживая слезы, он озирался по сторонам, взглядом взывал о помощи и сочувствии. Протянув в мольбе руки к Шерлоку Холмсу, он с отчаянием воскликнул:

- О нет, нет, я не убивал его! Клянусь вам, не убивал! Я разбил лоб, когда...

- Констебль! Арестуйте преступника! - приказал Шерлок Холмс. - Я дам присягу о правомочности ареста.

Констебль неуверенно шагнул вперед, потом замешкался и остановился.

Хильер снова молил о спасении:

- О Арчи! Не допусти этого! Моя мать умрет с горя! Ты ведь знаешь, как я поранил голову! Расскажи им и спаси меня! Спаси меня!

Арчи Стилмен пробился вперед.

- Да, я спасу тебя, - сказал он. - Не бойся! - Затем обратился ко всем присутствующим. - Каким образом он разбил лоб - совершенно не важно. Эта царапина к делу не относится и вообще не имеет никакого значения.

- Да хранит тебя бог, Арчи! Ты - верный друг.

- Ура, Арчи! А ну-ка, парень, поддай жару! Двинь-ка его козырным тузом! - завопили присутствующие, сердца которых вдруг преисполнились гордостью за своего доморощенного гения и патриотической верностью, и эти чувства в один миг коренным образом изменили настроение аудитории.

Дождавшись, когда утихнет шум, юный Стилмен сказал:

- Я попрошу Тома Джефриса стать там, у той двери, а констебля Гарриса у этой и никого не выпускать.

- Есть. Действуй дальше, старина!

- Полагаю, что преступник находится среди нас. И вскоре я вам его покажу, если моя догадка правильна. А теперь я вам расскажу об этом трагическом событии все - от начала до конца. Поводом к убийству была месть, а вовсе не грабеж. Убийца - вовсе не слабоумный. Он вовсе не находился на расстоянии в шестьсот двадцать два фута от места взрыва. Его вовсе не ударило обломком. Он вовсе не закладывал взрывчатку у фасада хижины. Он вовсе не приносил туда патронташ, и он вовсе не левша. А в остальном, если не считать вышеупомянутых ошибок, заключение нашего именитого гостя неоспоримо.

Струя добродушного смеха прожурчала по комнате, друг кивал другу, как бы говоря: "Вот это сказано! Вот это с перцем! Молодчина парень! Хороший малый! Он своей марки не роняет!"

Спокойствие гостя оставалось невозмутимым. Стилмен продолжал:

- У меня тоже есть свидетели. И сейчас я скажу вам, где еще их можно найти.

Он поднял в руке кусок толстой проволоки. Все вытянули шеи, стараясь разглядеть ее.

- Она покрыта тонким слоем сала. А вот до половины сгоревшая свеча. На расстоянии дюйма друг от друга на свече остались деления. Вскоре вы узнаете, где я нашел эти вещи. Я не стану заниматься рассуждениями, высказывать догадки, делать внушительные сопоставления всевозможных улик и заниматься всеми прочими эффектными трюками ремесла сыщика, а расскажу вам просто и ясно, как произошло все это прискорбное событие.

Ради вящего эффекта Арчи сделал паузу, чтобы тишина и напряженное ожидание еще больше разожгли интерес аудитории. Затем он продолжал.

- Убийца обдумал план действий очень тщательно, и это был хороший план, весьма искусный, изобретательный, свидетельствующий не о слабом, а, наоборот, о сильном уме. План, рассчитанный на то, чтобы отвести все подозрения от его исполнителя. Прежде всего убийца сделал на свече метки на расстоянии дюйма друг от друга, зажег ее и проследил, за сколько времени сгорает один дюйм свечи. Выяснилось, что четыре дюйма свечи сгорают за три часа. Я сам лично только что проделал наверху подобный опыт, пока в этой комнате проводился опрос о характере и привычках Флинта Бакнера. Мне удалось вычислить скорость сгорания свечи, укрытой от ветра. Проведя опыт со свечой, преступник задул ее (эту свечу я вам уже показывал) и сделал метки на другой свече, которую он вставил в жестяной подсвечник. Затем на метке, указывающей пять часов горения свечи, он проделал отверстие раскаленной проволокой, эту проволоку я вам только что показывал. На ней тонкий слой сала, которое сначала растаяло, а потом снова застыло. С трудом, должен сказать, с большим трудом убийца пробрался сквозь густые заросли чапарраля, покрывающие крутой склон позади хижины Флинта Бакнера, и притащил с собой пустой бочонок из-под муки. Он спрятал его в зарослях, в этом совершенно надежном укрытии, и поставил в бочонок свечу. Затем он отмерил около тридцати пяти футов шнура расстояние от бочонка до задней стены хижины. В стенке бочонка он просверлил дырку, - вот сверло, которым он это сделал. Затем продолжал усердно работать, пока не закончил все приготовления. И тогда один конец шнура оказался в хижине Бакнера, а другой его конец, в котором преступник проделал маленький желобок для закладки пороха, находился в свече. Он должен был загореться ровно в час ночи, при условии, что свечу зажгут около восьми часов вечера, - бьюсь об заклад, что именно так оно и было. И при условии, что в хижине имелась взрывчатка, с которой был соединен конец шнура, - бьюсь об заклад, что так оно и было, хотя не могу этого доказать. Друзья! Бочонок и сейчас стоит там, в зарослях, и в нем есть огарок свечи в жестяном подсвечнике. Остаток обгоревшего шнура торчит в просверленной дырке, а второй его конец - под горой, там, где стояла хижина. Все это я видел своими глазами час или два тому назад, пока господин профессор измерял тут мировые пространства и собирал всевозможные тряпочки и осколки и прочие реликвии, не имеющие ровным счетом никакого отношения к делу.

Арчи сделал паузу. Раздался всеобщий глубокий вздох. Оцепенение прошло, напряженные мышцы расслабились, и прокатились оглушительные возгласы восторга:

- Ишь бестия! - воскликнул Хэм Сандвич. - Так вот почему он рыскал в зарослях, вместо того чтобы учиться у профессора! А парень-то не дурак, ребята, а?!

- Да, сэр! Будьте уверены...

Но тут Арчи Стилмен заговорил снова:

- Когда мы все были на месте происшествия час или два тому назад, владелец сверла и свечи взял их из укрытия, потому что оно было ненадежным, и перенес в другое место, - как видно, считая его более надежным. Он спрятал их ярдах в двухстах оттуда, в сосняке, засыпав хвоей. Там я их и нашел. Диаметр сверла в точности соответствует размеру дырки в бочонке. А теперь...

В этот миг он был прерван Выдающейся Личностью:

- Джентльмены! Мы выслушали прелестную сказку, - сказал Шерлок Холмс с язвительной усмешкой. - А теперь я хотел бы задать молодому человеку несколько вопросов.

Кое-кто из публики передернулся, а Фергюсон пробурчал:

- Похоже, Арчи сейчас попадет в переделку.

Остальные перестали улыбаться и насторожились.

- Начнем же, - продолжал Шерлок Холмс, - последовательно и логично анализировать эту сказку, пользуясь, так сказать, геометрической прогрессией, - собирая отдельные факты во всевозрастающем количестве для беспощадного и сокрушительного штурма этой мишурной игрушечной крепости, воздвигнутой из ошибок, этой фикции, явившейся плодом незрелого ума. Прежде всего, юный сэр, я желаю задать вам покамест три вопроса. Повторяю: покамест. Правильно ли я понял вас, когда вы сказали, что, по вашему мнению, эта предполагаемая свеча была зажжена вчера около восьми часов вечера?

- Да, сэр. Около восьми.

- Быть может, ровно в восемь?

- Нет, с такой точностью я сказать не могу.

- Гм!.. Следовательно, если бы примерно в это время кто-нибудь проходил мимо того места, он бы непременно встретил убийцу, - как вы полагаете?

- По всей вероятности.

- Благодарю вас. Это все, о чем я хотел спросить. Покамест... Повторяю: покамест.

- Чтоб ему ни дна ни покрышки! Он же ставит ловушку для Арчи! воскликнул Фергюсон.

- Да, - подтвердил Хэм Сандвич, - вроде бы дело скверное.

Тут Арчи Стилмен сказал, пристально глядя на гостя:

- Я сам проходил там в половине девятого, - нет, около девяти вечера.

- Ах, вот как? Любопытно! Весьма любопытно! Может быть, вы лично видели преступника?

- Нет, я никого не видел.

- Так. В таком случае - прошу извинить, - какой же смысл в вашем сообщении?

- Никакого. Покамест. Повторяю: покамест - никакого. - Арчи сделал паузу и продолжал: - Я не видел убийцу, но уверен, что напал на его след, и, я думаю, он находится в этой комнате. Теперь я попрошу вас всех по очереди пройти мимо меня. Вот здесь, где светлее. Мне нужно взглянуть на ваши ноги.

По комнате прокатился взволнованный гул, и тут же парад начался. Гость взирал на него, железным усилием воли пытаясь сохранить серьезный вид, что, однако, не увенчалось полным успехом. Пригнувшись, сложив щитком ладонь над глазами, Арчи Стилмен внимательно разглядывал каждую проходящую мимо него пару ног. Однообразной вереницей мимо продефилировало пятьдесят человек, но без всякого результата. Шестьдесят... семьдесят... Вся затея уже стала казаться просто нелепой. И тогда гость заметил с изысканной иронией:

- По-видимому, сегодня здесь не так уж много убийц!

Публика оценила шутку и освежилась искренним смехом. Еще десятка полтора кандидатов в убийцы прошли, вернее, проплясали мимо Арчи Стилмена, выкидывая столь забавные коленца, что зрители корчились от хохота.

Вдруг Арчи поднял руку и крикнул:

- Вот он - убийца!

- Фетлок Джонс! Святые апостолы! - взревели зрители, и сейчас же, подобно взрывам ракет во время фейерверка, воздух сотрясли удивленные возгласы, вызванные неожиданно развернувшимися событиями. Когда смятение достигло апогея, гость простер руку, требуя тишины. Авторитет великого имени и великой личности возымел свое магическое действие, и собрание повиновалось. В тишине, нарушаемой лишь шумным дыханием слушателей, гость заговорил взволнованно, однако не теряя достоинства.

- Это уже не шутка. Это уже серьезно. Это - покушение на невинную жертву. Невинную вне всякого сомнения. И я это вам немедленно докажу. Обратите внимание - вот каким образом обыденный факт сотрет с лица земли столь бездарную ложь! Слушайте же! Друзья мои, вчера вечером этот юноша ни на миг не расставался со мной.

Слова Шерлока Холмса произвели глубокое впечатление. В глазах, устремленных на Стилмена, стоял мрачный вопрос, зато лицо Арчи озарилось радостным оживлением.

- Я так и думал, что был кто-то еще. - Он быстро шагнул к столу, глянул на ноги гостя, потом на его лицо и сказал:

- Так это вы были с ним! Вы были меньше чем в пятидесяти шагах от него, когда он зажигал свечу, которая впоследствии подожгла взрывчатку. (Волнение в зале.) Более того, вы своей рукой подали ему спички.

Гость был явно сражен, и публика это видела. Он открыл рот, но лишь с трудом произнес:

- Это... Э-э-э... Это безумие... Это...

Стилмен развивал успешное наступление. Он показал всем обгоревшую спичку.

- Вот одна. Я нашел ее в бочонке, а вторая все еще там лежит.

Гость мгновенно обрел дар речи.

- Разумеется, ибо вы сами их туда подбросили.

Аудитория расценила это замечание как хороший удар, но Стилмен его тут же парировал:

- Эти спички - восковые. В поселке таких нет. Пусть поищут коробок. Что до меня, то я готов подвергнуться обыску, а вы?

На сей раз гость был сражен окончательно. Даже самый близорукий глаз мог бы это заметить. Он растерянно перебирал пальцами, губы его раз-другой дрогнули, но он так и не произнес ни слова. В напряженной тишине публика следила за происходящим. Наконец Арчи Стилмен вкрадчиво заметил:

- Мы ждем вашего решения.

И снова на миг воцарилась тишина. Затем послышался глухой голос гостя:

- Я отказываюсь подвергаться обыску.

Публика удержалась от бурного проявления чувств, но все один за другим тихо повторили:

- Теперь кончено. Арчи его доконал.

Что же делать дальше? Этого не знал никто. Положение создалось весьма затруднительное, главным образом из-за того, что дело вдруг приняло непредвиденный оборот, к которому эти неискушенные умы не были подготовлены и от потрясения замерли, подобно остановившимся часам. Но вскоре механизм потихоньку заработал; там и сям сдвигались головы, люди принялись обсуждать всевозможные предложения. Одно из этих предложений было встречено весьма одобрительно. Оно заключалось в том, что преступнику следует выразить благодарность за избавление поселка от Флинта Бакнера и отпустить его с миром. Однако более трезвые головы высказались против подобного решения, ссылаясь на то, что всякие тупицы в восточных штатах сочтут это скандальной историей и поднимут вокруг нее глупейший шум. В результате более трезвые головы одержали победу. Их лидер, призвав собрание к порядку, огласил предложение: Фетлока Джонса арестовать и предать суду. Предложение было принято. Теперь уже явно нечего было больше делать, и все этому обрадовались, потому что в глубине души каждый из присутствующих горел нетерпением помчаться к месту трагедии и посмотреть своими глазами: в самом ли деле там находятся бочонок и другие вещественные доказательства.

Но не тут-то было!.. Передышка кончилась. Сюрпризы этого вечера еще не иссякли.

Фетлок Джонс все это время беззвучно всхлипывал. Никто не обращал на него внимания, потому что все были захвачены волнующими событиями, беспрерывно сменявшими друг друга. Но когда было принято решение об его аресте и предании суду, юноша не выдержал.

- Нет, только не это! - воскликнул он в отчаянии. - Не надо тюрьмы, не надо суда. Хватит к тех невзгод и мучений, которые мне довелось испытать. Повесьте меня сейчас же, и дело с концом! Все равно бы все выяснилось, и ничто бы меня не спасло. Он описал нам все так, словно сам был со мною и видел своими глазами что я делал... Одного не пойму, как он это узнал! Вы найдете и бочонок и другие вещи, и тогда мне все равно смерть. Да, я убил Флинта Бакнера! И вы на моем месте сделали бы то же, если бы с вами обращались, как с собакой, а вы были бы еще подростком, слабым и бедным, и некому было бы за вас заступиться.

- И поделом ему, дьяволу! - воскликнул Хэм Сандвич. - Послушайте-ка, ребята!..

Констебль. Спокойствие, спокойствие, джентльмены!

Голос. Твой дядя знал о том, что ты замыслил?

- Нет!

- А спички он тебе дал, это точно?

- Да! Но он не знал, для чего они мне понадобятся.

- Но как же ты не побоялся риска и взял его с собой, отправляясь на такое дело? Его, сыщика? Как же это так?

Юноша замялся, в смущении крутя пуговицы куртки, потом застенчиво произнес:

- Я в сыщиках разбираюсь, потому что они у меня водятся в семье. Если хочешь что-нибудь сделать от них потихоньку, то лучше всего делать это при них.

Циклон смеха, одобривший этот наивный афоризм, все же не слишком-то подбодрил беднягу.

IV

Из письма к миссис Стилмен, датированною просто "Вторник":

Фетлока Джонса посадили под замок в бревенчатой хижине, где он должен был дожидаться суда. Констебль Гаррис снабдил его двухдневным запасом пищи, велел ему как следует сторожить самого себя и обещал наведаться, когда нужно будет пополнить запас провианта.

Наутро мы, компанией человек в двадцать, движимые чувством дружбы, помогли Сэмми Хильеру похоронить останки его покойного родственника - никем не оплаканного Флинта Бакнера. Я был в роли помощника, Хильер же возглавлял погребальную процессию. Едва успели мы закончить свои труды, как мимо нас проковылял какой-то ободранный, весьма унылого вида незнакомец со старым саквояжем в руке, и вдруг я почуял запах, за которым гонялся по всему свету! Для меня, почти утратившего надежду, это был аромат райских кущ.

В один миг я очутился возле этого человека и осторожно положил ему на плечо руку. Словно сраженный ударом молнии, он рухнул наземь. Когда к нему подбежали мои товарищи, он с трудом приподнялся, стал на колени, с мольбой протянул ко мне руки и дрожащим голосом стал умолять, чтобы я его больше не преследовал.

- Вы гонялись за мной по всему свету, Шерлок Холмс, - сказал он. - Но бог свидетель, я не причинял зла!

Достаточно было взглянуть на его блуждающий взор, чтобы понять, что перед нами помешанный. И это случилось по моей вине, мама! Когда-нибудь лишь весть о твоей кончине повергнет меня в отчаяние, подобное тому, что я испытал в ту минуту. Мои товарищи подняли его и, столпившись вокруг несчастного, нежнейшим и трогательнейшим образом его успокаивали; говорили, чтобы он держал выше голову и не волновался, потому что вокруг него друзья, которые о нем позаботятся, защитят его и тут же повесят всякого, кто посмеет его хоть пальцем тронуть. Они превращаются в заботливых, нежных матерей, эти грубые ребята-старатели, стоит только затронуть нежную половину их сердца. И наоборот, они могут превратиться в безрассудных, необузданных детей, если затронуть противоположную сторону этого органа. Они делали все, что только были в силах придумать, чтобы успокоить его, но ничего не добились, и тогда Фергюсон, талантливый дипломат, сказал:

- Если вы так волнуетесь только из-за Шерлока Холмса, то можете успокоиться.

- Почему? - жадно откликнулся несчастный безумец.

- Потому что он опять умер.

- Умер! Умер! О, не смейтесь надо мной, несчастным! В самом деле умер? Нет, он не обманывает меня? Это правда?

- Правда. Такая же правда, как то, что ты тут стоишь, - заверил его Хэм Сандвич, и вся компания подтвердила эти слова.

- Его повесили в Сан-Бернардино на прошлой неделе, - добавил Фергюсон, внеся полную ясность в этот вопрос, - пока он вас там разыскивал. Его приняли за кого-то другого. Хоть они и сожалеют об этом, но теперь уже ничего не поделаешь.

- Теперь ему ставят там памятник, - сообщил Хэм Сандвич с таким осведомленным видом, как будто сам внес в это дело пай.

"Джеймс Уокер" испустил глубокий вздох - должно быть, вздох облегчения - и ничего не ответил. Но взгляд его сделался несколько спокойнее, лицо заметно прояснилось, стало менее удрученным. Мы все отправились ко мне домой, и ребята угостили его самым изысканным обедом, какой только возможно было приготовить из имевшихся в поселке продуктов. Пока они занимались приготовлением обеда, мы с Хильером переодели гостя с ног до головы во все новое из нашего гардероба и превратили его в симпатичного и почтенного старичка. Увы, именно старичка! Старческая сутулость, седина в волосах, следы, которые оставляют на лице горе и отчаяние, - а ведь по годам он мог быть еще в расцвете сил. Пока он ел, мы курили и беседовали между собой. К концу обеда он снова обрел голос и по собственному желанию предложил поведать нам о своих злоключениях. Я не могу воспроизвести каждое его слово, но постараюсь пересказать все как можно точнее.

Рассказ человека, который был принят за другого

"Все началось так: я жил в Денвере. Там я прожил много лет, - иногда помню, сколько именно, иногда забываю, но это не имеет значения. Однажды я получил уведомление о том, что должен уехать, иначе меня изобличат в чудовищном преступлении, совершенном давным-давно в одном из восточных штатов. Я знал об этом преступлении, но не совершал его. Преступником был мой двоюродный брат, носивший ту же фамилию и имя. Я не знал, что предпринять. От страха в голове у меня все спуталось. На сборы мне было дано очень мало времени, кажется, всего один день. Если бы мое имя было оглашено, никто бы не поверил в мою невиновность, и меня бы линчевали. Ведь при линчевании обычно так и бывает: когда обнаружат, что произошла ошибка, все чрезвычайно сожалеют о случившемся, но исправить ошибку уже поздно, подобно тому, как это произошло с мистером Шерлоком Холмсом. Я решил продать свой рудник, скрыться и жить на вырученные деньги, а потом, переждав, пока все успокоится, вернуться и доказать свою невиновность. И вот однажды ночью я убежал, скрылся далеко от Денвера в горах и стал жить там под вымышленным именем.

Мои волнения и страхи все возрастали, вскоре я стал видеть призраки и слышать голоса. Я потерял способность что-либо ясно и связно обдумывать, а если думал о чем-нибудь, то забирался в такие дебри, что не мог из них выбраться, и голова моя раскалывалась от боли. Мне становилось все хуже, а призраков и голосов появлялось все больше. Они не оставляли меня ни на миг, сначала по ночам, а потом и днем. Они шептались у моей постели, строили против меня какие-то козни, и я потерял сон и вконец обессилел, потому что не мог как следует отдохнуть.

А потом наступило самое худшее. Однажды ночью голоса прошептали: "Ничего не выйдет, потому что мы его не видим и не можем указать на него людям". Послышались вздохи, потом один из голосов сказал: "Необходимо вызвать Шерлока Холмса. Он доедет сюда за двенадцать дней". Все согласились и продолжали бормотать, радостно хихикая. Но я впал в отчаяние, потому что читал про Шерлока Холмса и знал, что это значит, если за мной погонится он, человек сверхчеловеческой проницательности и неутомимой энергии. Призраки отправились за ним, я же, вскочив среди ночи, бросился наутек, прихватив с собой саквояж с деньгами - там было тридцать тысяч долларов. Две трети этой суммы все еще хранятся в нем. Только через сорок дней Шерлок Холмс напал на мой след. Я едва успел укрыться. По привычке он сперва записал свое имя в книге гостиницы, но потом зачеркнул подпись и сверху написал: "Дэггет Баркли". Страх придает человеку особую зоркость: я сумел разобрать зачеркнутое и помчался прочь оттуда, как олень от охотника.

Три с половиной года почти без передышки он гонялся за мной по всему свету - по западным штатам, Австралии, Индии, потом по Мексике и опять по Калифорнии, но мне всегда удавалось распознать его имя в книгах гостиниц, и это меня спасало. Вот почему то существо, в которое я превратился, еще живет. Но я так устал! Столько времени он жестоко мучил меня, однако же, клянусь честью, никогда я не причинял зла ни ему, ни кому-либо другому!"

На этом кончился рассказ, добела накаливший негодующих слушателей. Что до меня, то каждое его слово наносило мне жестокую рану.

Мы решили, что старичок будет нашим гостем - моим и Хильера - и поживет у нас. Я, разумеется, ни о чем не стану ему рассказывать, а когда он отдохнет и поправится, поеду с ним в Денвер и верну ему все его состояние.

Ребята обменялись с ним самым сердечным костедробильным рукопожатием и отправились разносить эту новость.

На заре следующего дня Фергюсон и Хэм Сандвич потихоньку вызвали нас из хижины и конфиденциально сообщили:

- История про злоключения старикана разнеслась по всей округе и подняла ни ноги все поселки. Ребята валом валят отовсюду, собираются линчевать профессора. У констебля Гарриса трясутся поджилки, он по телефону вызвал шерифа. Пошли!

Мы припустили бегом. Остальные были вольны испытывать какие угодно чувства, но я-то в глубине души питал надежду, что шериф явится вовремя, ибо я, как ты понимаешь, не имел ни малейшего желания, чтобы Шерлока Холмса повесили за злодеяния, совершенные мною. Я многое знал о шерифе понаслышке, но для собственного успокоения все же осведомился:

- А сможет он справиться с такой толпой?

- Справиться с толпой? Может ли Джек Фэрфакс справиться с толпой? Просто смех берет! Бывший головорез, девятнадцать скальпов на счету! Справиться? Ого!

Пока мы мчались вверх по ущелью, в окружающей тишине до нас доносились далекий гул голосов, возгласы, выкрики, неуклонно нараставшие по мере нашего приближения. Рев толпы, подобно залпам, разрывая воздух, становился все громче и громче, ближе и ближе. А когда мы наконец ворвались в несметное скопище народа, собравшегося на пустыре перед трактиром, рев и гул оглушили нас. Несколько свирепых молодцов с прииска Дейли держали Шерлока Холмса, который, надо признать, казался спокойнее всех. Презрительная улыбка играла на его устах, и, даже если страх смерти таился в сердце британца, железная воля подавляла его, не позволяя проявляться ни в чем.

- А ну-ка, проголосуем, ребята! - Этот призыв исходил от Хиггинса-"Квакера" из банды Дейли. - Живо! Петля или пуля?

- Ни то, ни другое! - выкрикнул один из его дружков. - Он же через неделю опять воскреснет! Для такого одно верное средство - огонь.

И тут же головорезы со всех дальних и ближних рудников одобрили предложение громовым воплем и, продираясь сквозь толпу, устремились к пленнику. Окружив его, они закричали: "На костер его! На костер!" Они потащили Шерлока Холмса к коновязи, поставили спиной к столбу, привязали, а потом завалили до половины хворостом и шишками. Но по-прежнему ни единый мускул не дрогнул на его мужественном лице, и презрительная улыбка по-прежнему играла на его тонких губах.

- Спичку! Эй вы, спичку!

Хиггинс-"Квакер" чиркнул спичкой, прикрыл огонек рукой, нагнулся и подержал его под сосновой шишкой. В толпе воцарилась глубокая тишина. Шишка занялась, на секунду мелькнуло крошечное пламя... В этот миг вдали послышался топот копыт - все отчетливее, все ближе... Поглощенная зрелищем толпа ничего не замечала. Спичка потухла. Хиггинс чиркнул вторую, наклонился, и опять шишка занялась, на этот раз по-настоящему. Огонь пополз дальше, кое-кто в толпе отвернулся. Палач, не выпуская обгоревшей спички, наблюдал за делом своих рук. Топот слышался уже за выступом скалы, и вот конь, гулко стуча копытами, поскакал прямо на нас. Почти в тот же миг раздался возглас:

- Шериф!

И вслед за этим шериф врезался в толпу, вздыбив, рывком осадил коня и крикнул:

- Эй вы, отребье! Назад!

Все повиновались. Все, кроме вожака. "Квакер" не двигался с места, рука его потянулась к револьверу, но шериф его опередил:

- Придержи лапу, ты, герой "Мушиная смерть"! Затопчи огонь и освободи незнакомца.

Герой "Мушиная смерть" повиновался, и шериф стал держать речь. Он отпустил удила и заговорил без всякой горячности, даже, наоборот, весьма размеренно и обдуманно, тоном, полностью соответствующим истинному смыслу его высказываний и эффектно подчеркивающим их нарочитую оскорбительность.

- Чудная компаньица, а? Вполне подходящая для такого свистуна, как Хиггинс, - этого героя, что стреляет в спину и мнит себя отчаянным удальцом. А что я презираю больше всего на свете, так это свору линчевателей вроде вас! Среди таких не бывает ни одного стоящего человека. Этаким храбрецам надо сперва насбирать по меньшей мере сотню себе под стать, не то у них не хватит духу расправиться с калекой-портняжкой. Кто они? Свора трусов, да и вся их округа не лучше. И в девяноста девяти случаях из ста их шериф из той же колоды.

Он сделал паузу, по-видимому, для того, чтобы хорошенько просмаковать заключительную мысль, а затем продолжал:

- Шериф, допускающий, чтобы сборище подонков отняло у него арестованного, просто-напросто паршивый трус. Что говорит статистика? За прошлый год в Америке сто восемьдесят два шерифа получали от государства жалованье за трусость. Если так пойдет дальше, то доктора вскоре запишут новый недуг: шерифская немочь. - Последняя мысль явно пришлась ему по душе, это было заметно всем и каждому. - И люди будут говорить: "Что, ваш шериф опять прихворнул?" - "Да, у него все та же старая хворь". А там, глядишь, появится новая должность. Люди уже не будут говорить: "Он избран шерифом Рапао", а скажут: "Он избран главным трусом Рапао". Бог ты мой! Чтобы взрослый человек убоялся своры вешателей!

Он перевел взгляд на жертву и спросил:

- Чужестранец, кто вы и что вы тут делали?

- Меня зовут Шерлок Холмс, и я тут ничего не делал.

Поистине поразительным было впечатление, которое это имя произвело на шерифа, хотя он, несомненно, уже был предупрежден. И шериф заговорил снова, прочувствованно и взволнованно. Он сказал, что это позор для страны, если человек, славой об уме и подвигах которого полнится весь мир и чьи рассказы о них завоевали сердца всех читателей блеском и обаянием литературной формы, подвергается столь гнусному насилию под американским флагом! Он принес свои извинения от имени всей нации и отвесил Шерлоку Холмсу учтивый поклон, а затем приказал констеблю Гаррису проводить гостя в трактир, предупредив, что он понесет личную ответственность в случае нового покушения на него. Затем он повернулся к толпе и сказал:

- Марш по своим норам, шакалы!

И все отправились восвояси. Тогда шериф повернулся к "Квакеру".

- Следуй за мной. Я лично займусь твоим делом. Стоп! Придержи свою хлопушку. Если настанет день, когда я испугаюсь, что ты идешь у меня за спиной с этакой штуковиной в руках, то, значит, пришло время зачислить меня сто восемьдесят третьим в прошлогоднюю компанию шерифов.

С этими словами он пустил лошадь шагом, а Хиггинс-"Квакер" поплелся за ним.

Время уже близилось к завтраку, когда мы по дороге домой услышали новость: "Фетлок Джонс ночью убежал из своей тюрьмы и скрылся! Здесь об этом никто не сожалеет. Пусть уж дядюшка выслеживает своего племянника, если ему угодно! Это же по его части! Ну, а поселок этим не интересуется".

V

Десять дней спустя

"Джеймс Уокер" уже окреп физически, и голова его тоже приходит в порядок. Завтра утром я уезжаю с ним в Денвер.

Следующей ночью. Коротенькая записка, посланная с глухого полустанка.

Утром, перед самым нашим отъездом, Сэмми Хильер шепнул мне:

- То, что я расскажу тебе, не говори Уокеру, пока не убедишься, что это будет безопасно, не подействует на его мозги и не повредит поправке. То давнее преступление, о котором он рассказывал, было в самом деле совершено, и как он говорил, его двоюродным братом. На прошлой неделе мы похоронили истинного преступника - самого несчастного человека последнего столетия. Это был Флинт Бакнер. Его настоящее имя - Джейкоб Фуллер.

Итак, мама, с моей помощью - с помощью ни о чем не подозревавшего участника похорон - твои муж и мой отец оказался в могиле. Мир праху его!

ПРИМЕЧАНИЯ

ДЕТЕКТИВ С ДВОЙНЫМ ПРИЦЕЛОМ

(A Double-barrelled Detective Story), 1902.

Стр. 5. ...эмигрировать из Седжмура... с пользой для казны короля Якова... - В 1685 году, после воцарения в Англии Якова II, герцог Монмут поднял против него восстание, поддержанное крестьянами и ремесленниками. В сражении при Седжмуре (на юго-западе Англии) войска повстанцев были наголову разбиты.

...кровь кавалеров. - Кавалеры (во времена английской революции XVII века) - сторонники королевской власти, боровшиеся против парламента.

Стр. 12. Агасфер - герой средневековой легенды, обреченный вечно скитаться по свету.

Стр. 26. ...тишина, безмятежность, мир божий. - Этот рассказ Твена пародиен с начала до конца. С одной стороны, это пародия на мелодраму в литературе, с другой - на детективные рассказы и романы, входившие тогда в моду с легкой руки Конан Дойла. Однако эпиграф и первый абзац четвертой главы, никак не связанные с дальнейшим ее содержанием, - это еще как бы пародия внутри пародии, одна из тех мистификаций, к которым Твен любил прибегать на всем протяжении своей творческой жизни. Читатели, пораженные непонятным словом "эузофагус" (латинское название пищевода), засыпали Твена письмами, умоляя его объяснить, что он имел в виду. Твен ответил письмом в спрингфилдскую газету "Рипабликен" (12 апреля 1902 года). Приведя полностью два письма недоумевающих читателей (одно - от школьного учителя с Филиппин, другое - от филолога, преподавателя в одном из провинциальных университетов США), Твен разъясняет, что весь этот абзац - шутка, что в нем вообще нет ни капли смысла, что автор задумал сочинить кусок текста, который читался бы гладко и производил впечатление поэтичности, и что, если бы он, увлекшись, не соблазнился злосчастным словом "эузофагус", читатели так и не заметили бы подвоха: недаром его филиппинский корреспондент пишет, что особенно хотел бы узнать незнакомое ему значение этого слова потому, что весь отрывок в целом показался ему "очень красивым и трогательным".

Стр. 46. Маттерхорн - одна из высочайших горных вершин в Альпах.

М.Лорие

Дональд Томас Забытые дела Шерлока Холмса

Забытые дела Шерлока Холмса

Бену и Пэт

с благодарностью за миссис Кэрью

Обращение доктора медицины Джона Г. Ватсона к будущим читателям

I

Те из вас, кто читал мои записки об убийце с Брикстон-роуд, опубликованные под броским заголовком «Этюд в багровых тонах», наверняка помнят, как я впервые встретился с Шерлоком Холмсом. Для неосведомленных читателей позволю себе с предельной краткостью изложить предысторию этого знакомства. В 1878 году, окончив Лондонский университет и получив диплом доктора медицины, я поступил на курсы военных хирургов в Нетли. Затем меня назначили ассистентом хирурга в Пятый Нортумберлендский стрелковый полк, стоявший в Индии. Не стану подробно описывать армейскую службу. Пока я добирался до Бомбея, разразилась вторая война с Афганистаном. Оказалось, что моя часть принимает участие в боевых действиях, и мне удалось догнать ее в Кандагаре. А в сражении при Майванде шальная пуля какого-то гази ^[123]угодила мне в плечо и поставила крест на моей военной карьере.

Не только это ранение определило мою дальнейшую судьбу. В пешаварском госпитале я заболел брюшным тифом и ослабел настолько, что врачи без малейших колебаний отправили меня обратно в Англию. Пару месяцев спустя я поселился в небольшом пансионе на Стрэнде, где безуспешно пытался свести концы с концами, получая пособие по инвалидности в размере одиннадцати шиллингов и шести пенсов в день.

К началу лета 1880 года я с тревогой осознал, что мои скромные сбережения совсем иссякли. У меня не осталось в Англии ни родственников, ни друзей, к которым можно было обратиться за помощью. Нетрудно догадаться, что я чувствовал, день за днем теряя остатки здоровья и денег, необходимых для сносного существования.

Как-то раз июльским утром я прогуливался по Пикадилли в привычно мрачном расположении духа. Здесь царило большое оживление. То и дело мимо меня проносились превосходные гнедые жеребцы, которые везли роскошные кареты, украшенные фамильными гербами и напоминающие очертаниями изогнутые лебединые шеи; тут и там мелькало множество наемных кебов весьма респектабельного вида. Часы пробили полдень, и на площади Гайд-парк-корнер я повернул прочь от прелестных всадниц и их кавалеров, чинно разъезжающих под кленами аллеи Роттен-роу.

По дороге мое решение сменить пансион на более дешевое жилье окончательно укрепилось. От этой мысли я почувствовал себя богачом и направился в бар «Критерион» на Ковентри-стрит. И как только вошел туда, повстречал молодого Стэмфорда, работавшего у меня фельдшером в больнице Святого Барта. Случаются же такие совпадения! За разговором я признался ему в своих финансовых затруднениях и намерении переехать. Он тут же вспомнил о своем знакомом Шерлоке Холмсе, который тоже подыскивал себе недорогую квартиру. Не далее как нынешним утром тот обмолвился, что нашлось удобное местечко, но арендная плата слишком велика для него одного и ему нужен компаньон, готовый войти в долю.

Помню все так, будто это случилось вчера. Я очень обрадовался возможности быстро устроить свою жизнь.

«Бога ради! — воскликнул я. — Если ваш приятель ищет того, кто будет делить с ним квартиру и расходы пополам, то этот человек перед вами. Я тоже предпочитаю доброе соседство полному одиночеству».

Правда, я пока еще ничего не знал о своем неожиданном компаньоне.

Сейчас не самый подходящий момент для того, чтобы рисовать подробный портрет человека, на долгие годы ставшего моим другом. Однако я должен отметить, что за все время нашего знакомства ни внешность, ни характер Шерлока Холмса не претерпели значительных изменений. Ростом он был около шести футов, но при этом настолько худощав, что казался намного выше. Острый, пронзительный взгляд и тонкий орлиный нос придавали его лицу выражение сосредоточенности. Плотно сжатые губы и четкая выразительная линия рта свидетельствовали о твердом, решительном характере. Если сравнивать Холмса с кем-либо из знаменитостей, то фигурой и манерами он больше всего напоминал адвоката сэра Эдварда Карсона, одного из лучших английских юристов, а в характере его было что-то общее с агрессивным и уверенным в себе лордом Биркинхэдом, прежде известным как мистер Ф. Э. Смит. Однако оба эти примера весьма далеки от истины. Во всем мире едва ли отыщется человек, которого по праву можно было бы назвать двойником Шерлока Холмса.

Стэмфорд представил нас друг другу в тот же день в химической лаборатории больницы Святого Барта. Пальцы Холмса были покрыты пятнами от едких кислот и слегка испачканы чернилами. На фоне полок и столов с разнообразными бутылками и пузырьками, ретортами и пробирками, а также мерцающей голубоватым пламенем бунзеновской горелки он сам казался частью лабораторного оборудования. Не обращая на меня особого внимания, Холмс увлеченно рассказывал Стэмфорду о только что проведенном успешном опыте. Ему удалось отыскать реактив, дающий осадок только при взаимодействии с гемоглобином. Проще говоря, с помощью этого вещества можно, например, определить, что одежда испачкана именно кровью, даже после того как пятно высохнет.

Вскоре я заметил удивительную противоречивость характера моего нового знакомого. Периоды сильного возбуждения быстро сменялись у него глубокой задумчивостью. Порой он впадал в полную апатию, ничем не интересуясь и не желая никого видеть. Я выяснил, что это состояние вызвано приемом наркотиков. Невозможно всю жизнь провести в экзальтации. Случается, что томительное однообразие и скука длятся целыми днями, неделями и месяцами. Некоторые люди находят утешение в выпивке или любовных похождениях. Шерлок Холмс предпочитал другое успокоительное средство — кокаин. Я был потрясен, когда узнал об этом, и пытался убедить его отказаться от пагубной привычки — но тщетно. Однако вскоре мне стало понятно, что Шерлок Холмс вовсе не попал в зависимость от дурманящих средств, а всего лишь спасался с их помощью от еще более страшной напасти. «Кокаин, — втолковывал он мне, — это мой протест против невыносимой скуки бытия». Но как только находилась новая работа для его изощренного ума, потребности в наркотиках он уже не испытывал. Его охватывали нетерпение и жажда деятельности. Я глубоко убежден, что кокаин попросту компенсировал моему другу временный недостаток другого стимулятора активности — адреналина. Шприц требовался лишь в том случае, когда организм Холмса сам не вырабатывал необходимого количества гормона.

Слава о великом сыщике разлетелась по всему миру, и я мало что могу к ней добавить. Он старался поддерживать реноме строгого и беспристрастного исследователя, но временами в нем проступали черты настоящего романтика. Еще в первую нашу встречу я отметил, что Холмс превосходно знает химию и неплохо разбирается в анатомии, хотя и не обладает систематическими знаниями в этой науке. Он также был знатоком английского законодательства и, казалось, прочитал все на свете книги по криминалистике. Из ботаники и геологии мой друг почерпнул лишь те сведения, которые могли быть ему полезны. При необходимости он в поразительно короткие сроки становился экспертом в любом ранее незнакомом ему вопросе. Когда после 1880 года начала бурно развиваться психиатрия, он так глубоко ее изучил, что мог бы рассказать о трудах Крафт-Эбинга или Шарко больше, чем они сами.

На первых порах мне казалось, что детектив совсем не интересуется литературой и философией. Но вскоре я убедился: по части творчества Эдгара Аллана По, Шарля Бодлера или Роберта Браунинга, этих певцов темной стороны человеческой натуры, он мог дать фору любому специалисту. Холмс целыми днями упражнял свой мозг, как другие тренируют тело с помощью эспандера или гантелей. Если он и не доказал последнюю теорему Ферма или проблему Гольдбаха, то, по крайней мере, лучше всех в мире осознавал принципиальную невозможность решения этих задач.

В характере Шерлока Холмса отсутствовали некоторые черты, присущие каждому истинному англичанину. Сам я в молодости увлеченно играл в регби за «Блэкхит», и меня очень удивило, что мой друг не видит смысла в командных состязаниях. Его трудно было представить среди гоняющихся за мячом простаков в заляпанных грязью фланелевых фуфайках. Традиционным англосаксонским забавам он предпочитал континентальные. Подобно французским или немецким спортсменам, Холмс отлично фехтовал, дрался на палках и боксировал. Не обладая мощным телосложением, он не раз демонстрировал потрясающую физическую силу, какой не мог похвастаться ни один из моих знакомых.

Его мало волновала светская жизнь, не говоря уже о политике и общественной деятельности. В начале нашего знакомства Холмс уверял меня, что стране жилось бы лучше под управлением негодяев, нежели реформаторов. Позднее он ни в грош не ставил премьер-министра Асквита, зато открыто восхищался манерами и образом действий Ллойд Джорджа. Однажды в знак признательности за услуги, оказанные короне накануне войны, нас пригласили в «Реформ-клуб», где мистер Асквит произносил послеобеденный спич. Холмс отправился на заседание с явной неохотой и бо́льшую часть времени просидел с прикрытыми глазами и выражением невыразимой скуки на лице. Желая польстить аудитории или, может быть, дать ей ценный совет, экс-премьер-министр отметил, что всегда предпочитал иметь дело с людьми, которых считал умнее себя, и именно этому обязан своим успехом в жизни. К моему смущению, Холмс внезапно очнулся и довольно громко, так, что услышали все присутствующие, сказал: «Видит Бог, это было не слишком трудно!»

В другой раз Шерлок Холмс оказался на вечере покойного ныне Оскара Уайльда, хотя обычно избегал подобных раутов. Злосчастный драматург, как всегда, с напыщенным видом сыпал остротами и парадоксами, расхваливая собственные произведения, гениальные в каждом нюансе. Публика подобострастно внимала ему и восхищалась. Когда прием подошел к концу, мой друг поднялся с места и все собравшиеся обернулись в его сторону. Блеснув глазами, он пристально посмотрел на самовлюбленного сочинителя и чуть заметно поклонился.

«Маэстро, — шумно выдохнув сквозь зубы, процедил Холмс с непередаваемой иронией, — прежде чем мы уйдем, не могли бы вы немного рассказать о себе?»

Это был жестокий удар. Мистер Уайльд побледнел как смерть и через силу улыбнулся. До этого он больше часа говорил исключительно о своей персоне. Сардоническая реплика Холмса была вызвана именно этим самолюбованием. Однако за ней крылось и нечто другое, о чем знал лишь сам писатель, а Холмс, изучивший, как я уже говорил, множество трудов по психиатрии, мог только догадываться. Детектив разглядел шокирующую тайну, скрытую за маской позера, и дал собеседнику почувствовать это. Остальные вскоре узнали правду, прозвучавшую на трех заседаниях Центрального уголовного суда…

Полагаю, Шерлок Холмс еще и по этой причине вел замкнутый, малообщительный образ жизни. Острый язык наверняка погубил бы его, но прежде были бы сокрушены репутации многих других людей. Уже после смерти Холмса его брат Майкрофт рассказал мне о случае, произошедшем в Оксфорде, где Шерлок пытался получить систематическое образование.

Директор знаменитого колледжа, чье имя было известно любому мало-мальски просвещенному человеку, имел обыкновение прогуливаться с каждым из новичков за пределами Оксфорда. Маститый ученый хранил полное молчание, пока они шли в направлении Хедингтона или Годстоу, а несчастный студент начинал нервничать и, не выдержав напряжения, отпускал какое-нибудь банальное замечание о погоде или красоте окружающего пейзажа. Далее директор либо осаживал беднягу остроумной тирадой, либо вовсе не удостаивал его ответом. Так или иначе школяру сразу указывали его место на ближайшие три-четыре года. Эта уловка ни разу не дала сбоя.

Когда Холмса подобным образом пригласили на променад, он не проронил ни слова за всю дорогу. Вместе с директором они прошли по мосту Магдалины, миновали Хедингтон и поднялись на холм Шотовер. Наконец господин ученый, не привыкший к такому поведению новичков, но уверенный в своем превосходстве над любым из них, сам нарушил тишину и покровительственным тоном спросил:

— Мне говорили, Холмс, будто вы необычайно умны. Это правда?

— Да, — без ложной скромности ответил Шерлок.

До возвращения в Оксфорд воцарилось молчание. Когда они остановились у ворот колледжа, Холмс повернулся к обескураженному директору и невозмутимо раскланялся с ним.

— До свидания, сэр, — вежливо произнес он. — Беседа с вами доставила мне огромное удовольствие.

Майкрофт Холмс добавил, что после этого происшествия его младший брат отряхнул со своих ног прах прославленного колледжа и подыскал себе учебное заведение попроще, где ему дозволялось жить так, как он считал нужным. Сам Шерлок признался мне, что за два года обучения сдружился лишь с одним студентом — Виктором Тревором, сыном норфолкского судьи. Холмс никогда не был особенно общительным человеком. В колледже он, по его собственным словам, бо´льшую часть свободного времени проводил в комнате, совершенствуя свои мыслительные способности. Его манера поведения настолько отличалась от привычек однокашников, что те не находили с ним никаких точек соприкосновения.

На каникулы он обычно приезжал в Лондон, где занимался химическими экспериментами прямо в снятой на лето квартире. Сначала он жил на Монтегю-стрит, возле Британского музея. Но затем начал регулярно посещать химическую лабораторию крупнейшей городской больницы, что вынудило его перебраться через реку и обосноваться на Ламбет-Палас-роуд.

II

Книги о великом сыщике издавались в течение тридцати лет, и тем из вас, кто следил за приключениями Шерлока Холмса, наверняка известно многое из того, что я рассказал. Позвольте теперь объяснить, каким образом появился на свет сборник повестей, который я сейчас предлагаю вашему вниманию.

Когда мы с Холмсом снимали одну квартиру на двоих, он время от времени притаскивал из своей спальни заветную жестяную коробку, где хранились перевязанные красными ленточками кипы бумаг. Каждая пачка относилась к какому-либо расследованию. Часть этих дел Холмс раскрыл еще до нашего знакомства. Так, например, рассказы «Глория Скотт» и «Обряд дома Месгрейвов» я написал на основе документов и воспоминаний моего друга. Однако о некоторых событиях невозможно было поведать миру с той же легкостью.

В первую очередь стоит отметить случаи особой конфиденциальности — Холмс занимался ими по просьбе правительства еще до нашего знакомства, состоявшегося в химической лаборатории больницы Святого Барта в 1880 году. Должно пройти определенное время, прежде чем эти сведения возможно будет опубликовать. Готов поклясться, что к моменту, когда вы прочитаете эту книгу, Шерлок Холмс, я сам и любой другой упомянутый в ней человек давно обратятся в прах.

Я неоднократно упоминал о том, что мой друг оказывал помощь частным клиентам в качестве детектива-консультанта. Несколько историй, таких как «Морской договор» и «Чертежи Брюса-Партингтона», содержат намеки и на нечто большее. Репутация Шерлока Холмса была столь высока, что государственные чиновники обращались к нему все чаще и чаще. Так случилось в восьмидесятых годах, когда бесчинства фениев ^[124], устроивших серию взрывов в почтовых отделениях и на станциях лондонского метро, переполошили весь Скотленд-Ярд и стало ясно, что неповоротливая полиция и верноподданнические чувства населения уже не могут обеспечить безопасность членов королевской семьи. Гениальный ум моего друга понадобился еще раз в 1914 году — приближалась война с Германской империей, и правительство приняло решение об организации секретной разведывательной службы. Ее штаб-квартира располагалась на Куин-Эннс-гейт, в двух шагах от парламента. Два подразделения этой службы играли особо важную роль. Пятое управление обеспечивало внутреннюю безопасность Британии и обезвреживало вражеских шпионов, а шестое — руководило нашей разведкой в других странах.

Было бы удивительно, если бы Скотленд-Ярд и правительство, обязанные Холмсу решением многих проблем, и здесь не воспользовались его талантами, хотя знаменитый сыщик был уже далеко не молод. Вопрос лишь в том, должны ли эти секретные дела навсегда остаться тайной за семью печатями. Немедленно раскрыть всю подоплеку этих событий было, разумеется, невозможно. Спокойствие и благополучие многих ныне здравствующих людей оказались бы под угрозой. К тому же огласка могла подорвать безопасность государства. Нельзя с уверенностью утверждать, что эта война с Германией станет последним крупным вооруженным конфликтом. Враги британского образа жизни без труда отыщутся во всех сторонах света. Должны смениться поколения, прежде чем подобные истории можно будет напечатать без опаски.

Признаться, я почувствовал немалое облегчение, когда понял, что мне не придется в одиночку решать судьбу рукописи. Сразу после смерти Шерлока Холмса его неопубликованными бумагами занялся сэр Эрни Бэквелл, секретарь министерства внутренних дел. Подозреваю, что он был бы счастлив попросту сжечь их. Но такую возможность даже не рассматривали. Кроме того, далеко не все документы попали в руки сэра Эрни, так что ему пришлось вступить в переговоры с Майкрофтом Холмсом и другими законными наследниками. Лишь после долгого обсуждения удалось достичь компромисса.

В итоге личные бумаги Шерлока Холмса вместе с секретными досье Скотленд-Ярда поместили в государственный архив на Ченсери-лейн. Документы этой категории сохраняют гриф секретности на протяжении пятидесяти, а то и ста лет или остаются таковыми навсегда, в зависимости от решения правительства. Вам даже могут заявить, что таких письменных источников никогда не существовало. Но перед тем как они канули в Лету, я на правах мемуариста и исполнителя последней воли покойного получил доступ в специальный архив министерства внутренних дел, несмотря на протесты Уайтхолла. Я не имел права прямо указывать на почерпнутые в этих бумагах сведения, а мог лишь использовать их в рассказах о более ранних приключениях Шерлока Холмса. Помимо этого, мне вменялось в обязанность предоставить рукопись на одобрение сэру Эрни Бэквеллу и его адвокатам.

Разумеется, даже после их вердикта мой труд все равно нельзя было сразу опубликовать. Я передал завершенную рукопись на хранение в государственный архив с просьбой отправить ее в печать по прошествии пятидесяти лет. Сэр Эрни заверил меня, что кабинет министров его величества не согласится на срок меньше ста лет. Но против такого продления решительно возражали и Майкрофт Холмс, и генеральный прокурор, оба входившие в совет учредителей клуба «Диоген». В конце концов сошлись на компромиссном варианте в семьдесят лет. Этого вполне достаточно, чтобы перекрыть продолжительность жизни любого человека, упомянутого в моих рассказах. Риск того, что враги Британии смогут воспользоваться изложенной там секретной информацией, тоже сводился к нулю. Разве можно навредить нынешнему противнику раскрытием тайн прошлого столетия?

Таким образом, в книге сохранены подлинные истории рокового визита короля Эдуарда VII в Дублин в 1907 году, похищения драгоценностей ирландской короны из Дублинского замка, а также таинственной смерти господина Дизеля в 1913-м, когда секрет его знаменитого двигателя должен был перейти в руки англичан.

Другие сведения, не угрожавшие безопасности государства, по договоренности с заинтересованными лицами тоже не стоило разглашать до срока. Мне пришлось пойти на уступки и внести коррективы даже в издававшиеся ранее произведения. Если вы читали, например, рассказ «Конец Чарльза Огастеса Милвертона», то должны помнить мое предупреждение о том, что в этой истории изменены некоторые имена и факты. В результате она превратилась скорее в художественный вымысел, чем в описание реальных событий.

Теперь я уже никому не причиню вреда, открыв настоящее имя Милвертона. В действительности этого гнусного шантажиста звали Чарльз Огастес Хауэлл. Он родился в 1839 году в Лисабоне в англо-португальской семье. Служил секретарем у мистера Джона Рёскина, а также был импресарио у художника Данте Габриэля Россетти. Об обстоятельствах смерти Хауэлла вы могли прочесть в «Библиографии Суинбёрна» Томаса Уайза либо услышать от Оскара Уайльда. В 1890 году Хауэллу перерезали горло на заднем дворе трактира, а в зубы засунули полсоверена в уплату за клевету.

Обычно он расставлял свои силки следующим образом: приобретал компрометирующие письма, наклеивал их в альбом, который затем закладывал в ломбард. После чего сообщал жертвам, что не может по причине бедности выкупить залог и он пойдет с молотка, если только сами несчастные не захотят заплатить необходимую сумму в несколько сот фунтов. Они или их родственники раскошеливались, а хозяин ломбарда делил с Хауэллом прибыль.

Все проделывалось настолько ловко, что факт шантажа невозможно было доказать, даже если жертвы решались ради этого пойти на огласку. Среди тех, кто попался в сети Хауэлла, были семья Россетти, известный поэт Суинбёрн и художник Уистлер. К этому списку можно добавить мистера Рёскина и преподобного Чарльза Доджсона из Крайст-Черч, известного всему миру как Льюис Кэрролл. Добытые Шерлоком Холмсом сведения нельзя было напрямую использовать против Хауэлла, поскольку они бросили бы тень на многих людей.

Однако в архиве моего покойного друга содержались не только государственные и частные тайны. Если вы читали мою первую повесть о нем, то должны помнить, что время от времени Холмс, по его собственному выражению, «консультировал» Скотленд-Ярд. Например, он помог инспектору Лестрейду выйти из тупика в расследовании дела о фальшивых векселях, когда в 1873 году братья Бидуэлл едва не разорили «Английский банк».

В бумагах Шерлока Холмса нашлось несколько отчетов о таких историях, происходивших еще до нашего знакомства. Но поскольку рассказ очевидца всегда занимательнее сухого изложения фактов, я позволил себе немного отступить от них. И вовсе не испытываю угрызений совести, в своих произведениях представляя Холмса студентом, изучающим химию и право, хотя к моменту нашей встречи он, конечно же, давно миновал тот возраст, когда обычно поступают на медицинский или юридический факультет. В конце концов, мой друг всю жизнь занимался этими науками.

Начну свои заметки с дела Сметхёрста. В ту пору у Холмса на Ламбет-Палас-роуд, возле Вестминстерского моста, был свой кабинет, который сыщик торжественно называл комнатой для переговоров. Оттуда было рукой подать до химической лаборатории больницы Святого Томаса. Мой друг посещал ее бесплатно, пользуясь этой привилегией в память о щедром пожертвовании больнице от его родственника. Как я рассказывал ранее, Холмс происходил из семьи крупных землевладельцев.

Читатели, хорошо знающие Лондон, не нуждаются в описании Ламбет-Палас-роуд с ее чудесными газонами и тенистыми аллеями. Именно здесь предпочитали снимать квартиры молодые врачи и студенты-медики. Каждый вечер Холмс возвращался по этой улице домой из лаборатории. Весь день он ставил опыты, а по ночам проводил вычисления. Запоздалые прохожие и дежурные полицейские частенько видели в зашторенном окне второго этажа знакомый силуэт человека, шагающего из угла в угол с заложенными за спину руками и склоненной головой. Он явно был погружен в напряженные размышления.

В другие вечера Холмс выбирался из дома поужинать и побродить по улицам вечернего города, пока наконец не изучил Лондон в мельчайших подробностях, будто собственное отражение в зеркале. Прогуливаясь в одиночестве, он наблюдал, как затихает деловая суета, гаснут огни в магазинах, а из пивных выкатываются толпы грязных и оборванных простолюдинов. Попрошайки и бродяги, собиравшиеся под мостами и на свалках возле рынка, постепенно привыкли к его появлению. Примелькался он и тем несчастным женщинам, что поджидали, дрожа от холода, какого-нибудь закутившего пьянчугу.

Иногда этот студент останавливался, чтобы поговорить с босоногим мальчишкой, устроившимся на крыльце чужого дома. Порой неодолимая тяга ко всему новому заставляла его присесть рядом с нищими, курящими или дремлющими возле костра прямо посреди улицы, и вместе с ними наблюдать, как дым от языков пламени поднимается в темное небо. Летняя ночь подходила к концу, когда он возвращался домой. Уже начинало светлеть, шпили соборов и колпаки печных труб резко выделялись на фоне неба, пока миллионы огней еще не окутали город туманной пеленой. На углу возле лавки собирался народ и прихлебывал горячий кофе из консервных банок с закопченными днищами. Проходя по Лондонскому мосту, студент встречал девушку в лохмотьях, которая несла на плече корзину с зеленью. Через несколько минут громкие крики торговки будили спящие улицы.

Так Шерлок Холмс изучал городскую жизнь. Неудивительно, что много лет спустя он легко подражал манерам и речи простолюдинов, чем вводил в заблуждение даже близких друзей. Но снова наступала ночь, и он возвращался к книгам, совершенствуя свой непревзойденный метод расследования, который впоследствии прославил его.

Библиотека Шерлока Холмса тоже была необычной. В ней отсутствовали книги, стоявшие на полках в большинстве домов Англии. Но если вас интересовали особенности кустарных промыслов в маленьких городках Богемии или различия в химическом составе табака, выращенного на Суматре и в Виргинии, медицинское объяснение индивидуальных отклонений психики или способ, с помощью которого можно отличить подлинную вазу эпохи Мин от искусной подделки, вам достаточно было протянуть руку, чтобы узнать ответ. Впрочем, специфические знания по большей части Холмс хранил в памяти.

В книжном шкафу, что находился у самой двери, между руководством по изготовлению бумаги и подборкой справочников Ньюгейтской тюрьмы я однажды заметил несколько положенных на бок томов в изящных переплетах. По скопившейся на них пыли было ясно, что эти книги давно не брали в руки. Всю содержащуюся в них полезную информацию Холмс знал наизусть. Самое тонкое издание оказалось сочинением доктора Дэвида Хатчинсона «О причинах болезненных ощущений при беременности, выражающихся в раздражении горла и ротовой полости и сопровождающихся потерей аппетита и истощением». Эта работа в 1857 году была удостоена премии Род-Айлендского медицинского общества. Рядом лежали труды Аберкромби и профессора Штольца из Вены, посвященные схожим проблемам, а также отчеты о наблюдавшихся в испанском городе Картайя пятидесяти восьми смертельных случаях, связанных с vomissements incoercibles pendant la grossesse ^[125].

В этих книгах Холмс отыскал решение проблемы, от которой зависела жизнь человека. Позднее он называл этот случай своим первым расследованием. Вскоре о его способностях к научному анализу стало известно Скотленд-Ярду. Вы можете ознакомиться с подробным отчетом о деле доктора Сметхёрста в сборнике «Самые громкие судебные процессы Британии» или в газетах того времени. Однако сам детектив избежал пристального внимания прессы. Он предпочел остаться в тени, опасаясь причинить неудобства своему покровителю. К тому же Холмс не хотел рассказывать о себе лишнего.

Сей отчет был составлен для мистера Хардинджа Джиффарда, позднее вошедшего в историю как великий лорд-канцлер Хэлсбери. И пусть Шерлок Холмс не приобрел тогда громкой славы, но, несомненно, власть предержащие по достоинству оценили его способности. К этому первому расследованию я теперь и возвращаюсь.

Дух в машине ^[126]

I

По словам Холмса, эта история началась в прекрасный воскресный полдень. Май подходил к концу, и солнце успело изрядно нагреть мостовую тихой и пустынной Ламбет-Палас-роуд. Но настроение у моего друга в тот день было скверным. В субботу после обеда он заперся у себя в комнате, намереваясь работать там до понедельника, когда опять откроется лаборатория. Вошедший в моду обычай воскресного безделья крайне раздражал Холмса. И среди воцарившегося в Вестминстерском квартале благочестия он продолжал изучать подробности дела о ядовитых духах, вызвавшего некогда большой переполох при дворе Людовика XIV.

Шерлока особенно занимала судьба маркизы де Бренвилье, не сознававшейся в содеянном до тех пор, пока ее не подвергли пытке питьем. Такие отклонения человеческой психики чрезвычайно интересовали моего друга. Но все же не настолько, чтобы позабыть обо всем на свете. Стоя у дубовой конторки и переворачивая очередную страницу старинного фолианта, он услышал, как по залитой солнцем улице едет кеб, и обратил внимание, что стук колес стих прямо под его окном.

Затем зазвенел колокольчик и раздался удивленный голос хозяйки, миссис Харрис. Она узнала посетительницу. Дверь открылась и тут же захлопнулась снова. Десять минут спустя послышались шаги по лестнице, миссис Харрис постучалась в гостиную Холмса и, получив разрешение, вошла.

Любезная хозяйка рассыпалась в извинениях. Она ни за что не осмелилась бы тревожить квартиранта в воскресный день, но возникло неотложное дело, буквально вопрос жизни и смерти, касающийся ее лучшей подруги Луизы Бэнкс. Та заявила, что может рассказать о своей проблеме только Шерлоку Холмсу, и никому больше.

Детектив выслушал миссис Харрис и закрыл фолиант, заложив страницу шелковой закладкой.

— Боже праведный, разве можно отказать такой достойной леди? — мягко ответил он. — Раз уж она пожелала меня видеть, я полностью к ее услугам.

— Она читала ваши заметки в газете и, узнав, что вы мой квартирант, бросилась к вам за помощью, — пояснила хозяйка.

— Несомненно, она кое-что слышала обо мне и от вас, миссис Харрис, — добавил Холмс. — Не будем заставлять ее ждать. Не могли бы вы пригласить вашу подругу?

Он решил, что лучше побеседовать с мисс Бэнкс здесь, в гостиной, где им не будет мешать любознательная миссис Харрис.

Через мгновение хозяйка вернулась в сопровождении невысокой рыжеволосой дамы, приблизительно тридцати пяти лет от роду. На ее скуластом лице светились выразительные серые глаза, хотя в тот момент женщина выглядела скорее встревоженной, нежели оживленной.

— Благодарю вас, миссис Харрис, — произнес Холмс с такой интонацией, что у хозяйки не осталось иного выбора, кроме как развернуться и выйти из комнаты.

Он снова взглянул на мисс Бэнкс и подумал, что уже многие месяцы не встречал под женскими шляпками столь миловидного лица.

— Мистер Холмс? — начала гостья, прежде чем он успел предложить ей сесть. — Прошу извинить меня за столь бесцеремонное вторжение. Я неоднократно читала ваши заметки в «Таймс» и решила обратиться к вам еще несколько недель назад. Но боюсь, что слишком долго откладывала этот визит. Конечно, было бы проще написать вам. Но письмо пришло бы не раньше вторника, а дело не терпит отлагательств. И мне пришло в голову, что я могу к половине первого доехать до вокзала Ватерлоо или таверны «Белая лошадь», а оттуда добраться до вас. В конце концов я так и поступила.

— Ради всего святого! — терпеливо произнес Холмс. — Присядьте, пожалуйста, мисс Бэнкс, — вот на этот диван. Расскажите о том деле, которое не может ждать до вторника. И не волнуйтесь так, прошу вас.

Луиза Бэнкс метнулась через всю комнату к дивану. Только на нем она могла удобно расположиться в своем платье с кремовыми широкими юбками, еще не окончательно вышедшими из моды. Затем мисс сняла розовую накидку с темно-красной окантовкой. День выдался довольно теплым, но женщина дрожала, словно от холода. Холмс встал рядом с ней, спиной к окну. Мисс Бэнкс растерянно посмотрела на него, словно не знала, как начать разговор.

— Мистер Холмс, — сказала она наконец. — Уверена, вы сочтете меня излишне впечатлительной. Возможно, даже истеричной. Но я умоляю вас помочь моей сестре. Мне кажется, что ее убивают.

Холмс пристально и вместе с тем доброжелательноглядел на нее. Затем обернулся к окну. Кеб все еще стоял внизу. Помолчав немного, мой друг снова обратился к гостье.

— Полагаю, — спокойно заметил он, — что ваша сестра вместе с мужем живет в Ричмонде или в его окрестностях. И вам кажется, что супруг на протяжении долгого времени травит ее каким-то ядом. Он ведь врач, если не ошибаюсь?

Луиза Бэнкс бросила на него испуганный взор.

— Так вы уже все знаете? — воскликнула она.

— Отнюдь, мисс Бэнкс. Я всего лишь высказал предположение, основываясь на ваших словах.

— Но я не успела ничего сообщить, — возразила она.

Холмс присел на стул возле камина.

— Ошибаетесь, — ответил он. — Вы говорили, что могли приехать к половине первого на вокзал Ватерлоо или к «Белой лошади» на Пикадилли. Омнибус из Ричмонда останавливается на Пикадилли как раз в половине первого, и точно в это же время приходит на вокзал ричмондский поезд. Их маршруты не пересекаются нигде, кроме самого Ричмонда. Ваше волнение подсказывает: причиной приезда ко мне послужило крайне неприятное событие. Но вы не сказали, что вашу сестру убили или собираются убить. Вы произнесли: «Ее убивают». Таким замедленным покушением на жизнь может быть только отравление. Подсыпать яд женщине так, чтобы даже ее родная сестра не могла этому помешать, способен лишь очень близкий человек, по всей вероятности — супруг. Разумеется, не могу утверждать, что муж вашей сестры непременно должен оказаться врачом, но при такой профессии выполнить задуманное было бы проще всего.

Несчастная женщина прикусила губу, а затем подняла на сыщика глаза:

— Вы правы, мистер Холмс. Он действительно врач.

— Был бы вам признателен, если бы вы подробнее ввели меня в курс дела, — сдержанно попросил Холмс.

Луиза Бэнкс начала рассказывать, не сводя с него взгляда, словно стараясь убедить собеседника в том, что говорит искренне и находится в здравом уме:

— Моя сестра Изабелла немного старше меня, мистер Холмс, но замуж она вышла совсем недавно, в декабре прошлого года. До этого мы жили вместе в моем доме в Ноттинг-Хилле. Однако в сентябре она вдруг заявила, что нам лучше поселиться порознь. Между нами не произошло никакой ссоры. И я не стала возражать, поскольку решила, что у нее есть тайное увлечение. Изабелла стыдится его и не хочет, чтобы родственники о нем знали. С сентября по ноябрь сестра жила в пансионе на бульваре Райфл в Бейсуотере. Одним из тамошних постояльцев был доктор Сметхёрст, приблизительно пятидесяти лет. Не могу утверждать, что Изабелла переехала туда именно из-за него, но через несколько недель их отношения стали настолько явными, что хозяйка, миссис Смит, попросила сестру найти другой пансион. Белла перебралась на соседний бульвар Килдар. Двенадцатого декабря они с доктором Сметхёрстом обвенчались в церкви Баттерси, а затем сняли меблированные комнаты в Альма-Виллас в Ричмонде. Вскоре Белла заболела — у нее разлилась желчь, а потом началась дизентерия. Это его рук дело, мистер Холмс.

— Позвольте узнать, мисс Бэнкс, ваша сестра богата? — спросил детектив, когда она умолкла.

— Не особенно, мистер Холмс. Но у нее есть стабильный доход в тысячу восемьсот фунтов. Это проценты по закладным.

— Понятно, — проговорил он. — Прошу вас, продолжайте. Прежде ваша сестра не жаловалась на здоровье?

Луиза Бэнкс вздрогнула, но взяла себя в руки.

— До замужества у моей сестры было прекрасное здоровье, за исключением приступов разлития желчи, нечастых и совсем не опасных. До прошлого месяца я ни в чем не подозревала доктора Сметхёрста. Но восемнадцатого апреля получила от него письмо с сообщением, что сестра очень больна и просит меня приехать. Вот оно.

Она раскрыла сумочку, вынула оттуда аккуратно сложенный лист бумаги и передала его Холмсу. Тот погрузился в чтение, повторяя вслух заинтересовавшие его фразы.

— «Буду вам крайне признателен, если вы приедете одна…» Любопытная просьба, не правда ли, мисс Бэнкс? И вы, конечно же, навестили сестру?

При воспоминании об этом визите женщина всхлипнула:

— Да, мистер Холмс. В тот же самый день. Белла лежала в постели, такая бледная и слабая, что я очень за нее испугалась. Она сказала мне: «Никому не рассказывай об этом. Все будет хорошо, я скоро поправлюсь».

Холмс нахмурился.

— Еще одно странное предупреждение, мисс Бэнкс. И с тех пор вы сестру не видели?

Луиза Бэнкс покачала головой и вытащила из сумочки еще несколько листков.

— Потом я только получала послания от Томаса Сметхёрста, — продолжила она. — На следующий день он написал, что Белле ночью было очень плохо. Она разволновалась после встречи со мной, и у нее начались рвота и понос. Пришлось вызвать врача, и тот запретил всяческие посещения больной. Пару дней спустя пришло новое письмо. Мистер Сметхёрст сообщал, что я могу навестить сестру через неделю. Но когда срок миновал, он прислал вот это.

Она передала письма Холмсу, и тот опять прочитал вслух зловещие отрывки из них:

— «Белла просит вас немного повременить с приездом… Весьма сожалею, но она сейчас в таком состоянии, что я не могу позволить вам увидеться с ней…»

Луиза Бэнкс прервала его:

— Как это он не позволит нам увидеться, мистер Холмс? До прошлой осени, пока этот негодяй не украл у меня сестру, мы жили вместе. И когда были здоровы, и когда нас одолевали хвори. А в письме, написанном сегодня, он предлагает мне снять комнату где-нибудь поблизости, но не приходить к ним. Что это может означать, кроме скорой кончины сестры, которой я уже не застану в живых?

Холмс с озабоченным видом прочитал последнее послание и вернул его женщине.

— У вас есть причины для подозрений, мисс Бэнкс. Однако…

— «Однако», мистер Холмс? Прежде чем вы объясните, что имели в виду, позвольте добавить. Я пыталась увидеться с сестрой, но безрезультатно. Тогда я попросила Сметхёрста хотя бы впустить нашего домашнего врача, доктора Лейна, чтобы тот осмотрел больную. Но он отказался. Тогда я выследила Сюзанну Уитли, дочку хозяйки дома в Альма-Виллас, и расспросила ее. Она призналась, что очень обеспокоена состоянием моей сестры. Оказывается, Белла подписала завещание, составленное доктором Сметхёрстом. Мисс Уитни присутствовала при этом. Разумеется, он держит свою жену взаперти, чтобы лишить жизни и завладеть ее деньгами.

Холмс помолчал, а потом внимательно посмотрел на гостью:

— Вашу захворавшую сестру осматривали другие врачи?

Весь облик Луизы Бэнкс выражал отчаяние.

— Да, к ней приходили доктор Джулиус и доктор Бёрд. Но ведь Томас Сметхёрст тоже медик. Разве вы не допускаете, что он мог дать ей яд, действие которого напоминает симптомы болезни? А потом убедить Бёрда и Джулиуса, что это дизентерия.

Холмс опять ничего не ответил, продолжая глядеть женщине прямо в глаза.

— Ответьте, пожалуйста, на один вопрос, мисс Бэнкс. Если все произошло в точности по вашим словам, то зачем вы обратились ко мне?

— А к кому же еще? — удивленно воскликнула она.

На лице Холмса мелькнуло недоверие. Но голос его звучал по-прежнему тихо и доброжелательно.

— В самом деле? Вы могли бы рассказать эту историю в Скотленд-Ярде. Столичная полиция наверняка поможет вам, у нее несравнимо больше полномочий, чем у меня. Вы дойдете туда пешком за четверть часа. Я подскажу, к кому лучше всего обратиться. Или есть нечто такое, о чем вы не хотите поведать полисменам?

Молодая женщина опустила глаза и долго смотрела на свои руки. Потом глубоко вздохнула и заговорила снова. Должно быть, мисс Бэнкс с самого начала разговора мучилась этой тайной, но не смела выдать ее.

— Мистер Холмс, когда моя сестра познакомилась с доктором Сметхёрстом, он уже был женат.

— Вы хотите сказать, что он обманул вашу сестру?

Луиза Бэнкс покачала головой:

— Нет, мистер Холмс, он не лгал ей. Сметхёрст жил в пансионе на бульваре Райфл вместе с супругой. Поженились они очень давно, и она намного старше него. Лет семидесяти, если не больше. И для Беллы его брак не был секретом. Она знала, что он несвободен.

Холмс прищурил глаза и посмотрел на гостью с возросшим интересом.

— Почему же ваша сестра не возражала против двоеженства? Рано или поздно об этом стало бы известно.

Луиза Бэнкс низко склонила голову, и поля шляпки полностью скрыли ее лицо.

— Он сказал Белле, что это будет тайное бракосочетание, которое никому не причинит вреда… — едва сдерживая рыдания, объяснила женщина. — Когда старая миссис Сметхёрст умрет, они станут законными супругами. А до той поры фамилия мужа будет защищать репутацию Беллы. Она поверила ему, мистер Холмс, и теперь расплачивается за это. Вы спрашиваете, почему я не обратилась в полицию? Потому что правосудие покарало бы негодяя, погубившего мою сестру, но и она понесла бы заслуженное наказание. Как спасти ее жизнь другим способом, я не знаю. Последняя надежда на вас, мистер Холмс.

Мой друг не привык долго колебаться в подобных случаях. Он встал, давая понять, что вник в суть проблемы и консультация закончена.

— Хорошо, мисс Бэнкс. Вы можете рассчитывать на меня. Я сделаю все, что в моих силах. Но должен предупредить: вряд ли удастся полностью защитить репутацию вашей сестры. Если все обстоит именно так, как вы рассказали, я при первой же возможности отправлюсь в Ричмонд и переговорю с доктором Сметхёрстом. По крайней мере, у меня нет причин щадить чувства его жены, и он быстро поймет это. Я предоставлю ему выбор: либо он поклянется немедленно уехать и никогда больше не встречаться с вашей сестрой, либо его объявят двоеженцем. Возможно, ее освободят от ответственности. Не исключено, что против нее даже не станут возбуждать уголовное дело. В конце концов, это доктор Сметхёрст дважды связал себя брачными узами, а не она. Суд может приговорить его к четырнадцати годам каторжных поселений. Если вы ни в чем не погрешили против истины, ему не избежать наказания.

II

Несмотря на настойчивые просьбы мисс Бэнкс, Холмс не поехал в Ричмонд до тех пор, пока не проверил некоторые факты. В понедельник он зашел в церковь Баттерси, заплатил клерку шиллинг за разрешение взглянуть на метрическую книгу за прошлый год. Из нее Холмс скопировал запись, датированную 12 декабря, о венчании Томаса Сметхёрста и Изабеллы Бэнкс. На следующий день после визита в Бейсуотер он взял кеб и направился в церковь Святого Марка в Кеннингтоне. Еще один шиллинг открыл Холмсу доступ к метрикам двадцатилетней давности, откуда он опять сделал выписку о венчании Томаса Сметхёрста. На этот раз с Мэри Дарем, той самой пожилой леди, с которой Холмс беседовал двумя часами ранее на бульваре Райфл.

С копиями обеих записей в бумажнике он сел в ричмондский омнибус, отходящий в половине первого от таверны «Белая лошадь» на Пикадилли.

Доктор Сметхёрст и Изабелла Бэнкс жили в доме миссис Уитли по адресу: Альма-Виллас, десять. Холмс уже знал от своей посетительницы, что их скромная квартира состояла из спальни и гостиной, одновременно служившей столовой. Готовила жильцам дочь хозяйки.

Дверь открыла служанка в фартуке, которой Холмс и вручил свою визитку.

— Мне нужен доктор Томас Сметхёрст, — заявил он. — По неотложному делу.

Детектива слегка озадачило выражение испуга, чуть ли не ужаса, исказившее лицо девушки при одном упоминании этого имени.

— Вы не сможете с ним увидеться, — тут же выпалила она. — Он в отъезде.

— Вот как? — удивился Холмс. — А миссис Сметхёртс?

— Ее тоже нельзя беспокоить, — поспешно сказала девушка. — После того как доктор Сметхёрст уехал, ей стало лучше, но бедняжка все еще очень слаба.

— За ней кто-нибудь присматривает?

— Я, — гордо ответила служанка. — А еще миссис и мисс Уитли и, конечно же, мисс Бэнкс, сестра больной. Доктор Джулиус и доктор Бёрд тоже часто заходят.

— Мистер Холмс! — вдруг прозвучал мужской голос из темной комнаты за спиной у девушки.

В дверях появился человек крепкого телосложения, широкоскулый, рыжеволосый, с коротко стриженными усами, — Роберт Макинтайр, инспектор ричмондской полиции. Он был в штатском: в сюртуке, полосатых брюках, галстуке голубовато-серого цвета. Холмс познакомился с ним, когда частным образом расследовал случившееся неподалеку ограбление.

— Макинтайр?

Инспектор жестом отослал служанку прочь.

— Какими судьбами вы оказались в Ричмонде, мистер Холмс?

— Мисс Луиза Бэнкс — мой клиент. Где доктор Сметхёрст?

Макинтайр негромко откашлялся и вышел на яркий свет майского солнца.

— Если не возражаете, мистер Холмс, нам лучше поговорить здесь. В квартире будет неудобно — там всего две комнаты и тяжелобольная леди. Отойдем в сторонку, прошу вас.

Двое мужчин не спеша зашагали по тротуару.

— Где Сметхёрст? — повторил свой вопрос сыщик.

— Он за решеткой, мистер Холмс, и должен был попасть туда еще несколько недель назад. Ему предъявлено обвинение в покушении на убийство жены. Полагаю, доктор Бёрд давно заподозрил неладное. Вчера они с коллегой взяли у несчастной образцы рвоты и отправили для анализа профессору Тейлору. Он обнаружил там мышьяк, мистер Холмс. Ошибка исключена. Доза достаточная, чтобы убить человека, если яд попадет в жизненно важные органы. Доктора Сметхёрста арестовали вчера вечером, а сегодня он предстанет перед городским полицейским судом. Я слышал, что с тех пор, как он покинул этот дом, состояние больной немного улучшилось.

Высокая и худощавая фигура сыщика на мгновение замерла, освещенная солнечными лучами.

— Действительно? — задумчиво произнес он.

Макинтайр повернул обратно к дому.

— Вам, конечно, виднее, мистер Холмс, но, если вас в этом деле интересует именно то, о чем я думаю, вы напрасно теряете время. Мы уже задержали преступника, а леди находится под присмотром врачей, которые делают все возможное, чтобы спасти ее. И больше тут говорить не о чем.

III

Если Шерлок Холмс когда-либо сожалел о несостоявшемся расследовании, то именно в тот день, когда вернулся домой на Ламбет-Палас-роуд. Что ж, на то имелись все основания. Томас Сметхёрст оказался за решеткой. Миссис Сметхёрст, а точнее говоря, Изабелла Бэнкс должна была либо выздороветь, либо нет, в зависимости от силы ее организма и искусства врачей. Станет ли известно о двоеженстве Сметхёрста, предъявят ли Изабелле Бэнкс позорное обвинение — как знать. Холмс уже не мог повлиять на поворот событий.

Лучшее лекарство от любых жизненных разочарований — это работа. Холмс снова увлекся изучением ядовитых духов, применение которых имело жуткие последствия при дворе «короля-солнце», и решил написать об этом монографию. Исторические хроники подтверждали, что этим вопросом всерьез никто не занимался. Два дня спустя, шагая по Ламбет-Палас-роуд из лаборатории больницы Святого Томаса, он все еще обдумывал свой будущий труд. Закрыв за собой парадную дверь, Холмс вдруг осознал, что дом погружен в леденящую душу тишину. Он поднялся по лестнице и едва успел снять пальто и перчатки, как в дверь постучала миссис Харрис. Ее лицо было необычайно бледным, глаза покраснели, а по щекам тянулись дорожки высохших слез.

— Она умерла, мистер Холмс, — вымолвила хозяйка. — Миссис Сметхёрст, то есть мисс Бэнкс. Скончалась сегодня утром. Я только что получила письмо от ее бедной сестры.

— Значит, мистера Сметхёрста должны судить за убийство, — спокойно ответил Холмс.

— Его отпустили еще до того, как она умерла.

— Неужели? — Холмс резко шагнул к миссис Харрис, словно собирался схватить ее как виновницу этой глупой судейской ошибки. — Что значит «отпустили»?

— Так решил суд, мистер Холмс. Доктор Сметхёрст заявил, что его жена тяжело больна и может умереть в любое мгновение. Мол, бесчеловечно разлучать его с супругой в последние часы ее жизни. И его выпустили под залог. Ведь когда его посадили, ей сразу полегчало. Все это признали — и доктора, и мисс Луиза… А на второй день после его возвращения бедняжка отдала богу душу. Мужа арестовали снова, но ей это уже не поможет.

Это был тот редкий, вероятно, единственный случай, когда Шерлок Холмс не знал, что ответить. Человека, обвиняемого в попытке убить жену, отпустили из зала суда, чтобы он смог с ней попрощаться, — в это невозможно поверить. Но именно так и произошло.

— Значит, теперь ему не избежать виселицы, — прошептал Холмс.

— И поделом ему, извергу, — с горечью произнесла миссис Харрис.

Мой друг не раз подчеркивал, что письмо, которое он написал в тот день мисс Луизе Бэнкс, было одним из самых трудных испытаний в его жизни. Он подвел клиента и, разумеется, отказался от вознаграждения. Да, она обратилась к нему слишком поздно, предотвратить трагедию могло лишь чудо. Но такова была его работа — спорить с неизбежностью. И таков был его характер. Мысль о поражении занозой застряла в мозгу Холмса и не давала ему покоя все лето. Он не захотел спасаться от нее кокаином, как поступал обычно, когда его одолевала скука. Больше недели сыщик провел в затворничестве, не выходя из дома и лишь иногда прерывая мрачные размышления пассажами Гайдна или Мендельсона на своей любимой скрипке.

IV

Лондонское лето с его легкомысленными развлечениями успело пройти, когда доктор Сметхёрст наконец-то предстал перед судом в Олд-Бейли ^[127]по обвинению в убийстве Изабеллы Бэнкс. Шерлок Холмс не смог просто и убедительно объяснить, почему решил присутствовать на слушаниях. Разумеется, он никогда не встречался с Томасом Сметхёрстом, и ему было любопытно взглянуть, что это за человек. Однако его интерес подогревался иными соображениями, имевшими мало общего с добродетелью. Холмс был в некотором смысле «гурманом», хотя это не совсем точное слово, — его привлекал вид людей, попавших в отчаянное положение. Ему нравилось наблюдать, как жертва бьется в тисках закона, как Фемида все сильнее сдавливает петлю на шее подсудимого. Это зрелище стимулировало мозг ничуть не хуже музыки или наркотиков.

Возможно, ему не следовало приходить. В зале суда Холмс увидел совсем не то, что ожидал.

Сметхёрст оказался угловатым пятидесятилетним человеком малопривлекательной наружности, со спутанными каштановыми волосами и давно не стриженными усами. Трудно было представить, что женщина могла испытывать к нему какие-то чувства, кроме жалости.

Вряд ли кто-либо из читателей помнит старое здание Центрального уголовного суда. Теперь он находится там, где раньше возвышалась Ньюгейтская тюрьма. Ее снесли и на этом месте построили нечто, напоминающее театр. Присяжные размещались в ложе по одну сторону «зрительного зала», подсудимый — по другую. На «сцене» восседали судья, священник и секретарь суда, а там, где должна быть оркестровая яма, стояли скамьи для адвокатов. Обычно Холмс с живым интересом следил за подобными спектаклями, наблюдая, как постепенно меняется поведение обвиняемых. В те времена им еще не разрешалось свидетельствовать в свою защиту.

Сметхёрст сидел на скамье подсудимых, безумными глазами взирая на тех, кто вдумчиво и методично готовил ему смертный приговор.

Холмс не скрывал, что пришел на суд в предвкушении зрелища. С каждой минутой положение обвиняемого становилось все более безнадежным. Сметхёрст в нарушение закона обвенчался с убитой, хотя уже был женат. Едва он с новой супругой поселился в Альма-Виллас, как она тяжело заболела. Он до последней возможности отказывался от помощи других врачей. Сметхёрст собственной рукой составил за нее завещание, вызвал нотариуса и находился рядом, когда несчастная подписывала документ. Согласно «ее волеизъявлению», он оказался единственным наследником. Затем он придумывал различные предлоги, чтобы не допустить встречи покойной с ее сестрой. Свидетели заявили, что замечали выражение ужаса на лице миссис Сметхёрст, когда она смотрела на мужа.

Под ропот возмущения, поднявшийся в зале, доктор Бёрд рассказал, как Сметхёрст полил синильной кислотой хлебные крошки и скормил воробьям, желая проверить, хватит ли такой дозы, чтобы убить их. Помимо прочего, Бёрд, которого доктор Джулиус пригласил для повторного осмотра больной, не нашел у нее ни разлития желчи, ни дизентерии. Все симптомы указывали не на естественную болезнь, а на медленное отравление. За три дня до кончины миссис Сметхёрст доктора взяли образцы ее рвотной массы для исследования. Анализ по методу Райнша выявил наличие в ней мышьяка в количестве более чем достаточном, чтобы вызвать смерть человека.

Хуже того, при вскрытии доктор Тодд обнаружил в почках покойной едкие соединения сурьмы. Правда, в незначительном количестве, но ее присутствие невозможно было объяснить приемом каких-либо лекарств. Вдобавок доктор Тодд уверял, что черты лица мертвой Изабеллы Бэнкс застыли в такой ужасной муке, какую он никогда прежде не наблюдал при агонии. Ее внутренности были воспалены и покрыты язвами. Смерти способствовало также истощение, вызванное неспособностью удержать в желудке пищу.

По собственному признанию обвиняемого, он сам кормил больную и давал ей лекарство. Когда его арестовали в первый раз, ей стало легче и она даже смогла немного поесть. Но как только он вернулся, миссис Сметхёрст умерла. А еще при вскрытии выяснилось, что она была беременна. Срок беременности установили в промежутке между пятью и семью неделями. Таким образом, доктор убил не только жену, но и будущего ребенка.

Холмс внимательно выслушал результаты экспертизы и показания свидетелей. Сметхёрста защищал адвокат Пэрри, потомственный юрист из Уэльса. Этот толстяк в парике, косо нахлобученном на манер солдатской фуражки, отличался красноречием, но так и не смог найти изъян в доказательствах вины своего подзащитного. Когда доктор Тодд объявил, что при вскрытии не нашел никаких следов мышьяка, мистер Пэрри ухватился за этот шанс. Но доктор тут же добавил: больная явно принимала в большом количестве бертолетову соль, а она выводит мышьяк из организма. По всей вероятности, Сметхёрст умышленно дал жене этот препарат, когда яд уже сделал свое черное дело. Незадачливый адвокат добился лишь того, что теперь подсудимого обвиняли уже в изощренном, тщательно продуманном убийстве. Как отметил про себя Холмс, мистер Пэрри еще туже затянул петлю на шее Томаса Сметхёрста.

Положение еще более осложнили свидетели защиты. Доктор Ричардсон и доктор Роджер утверждали, что, если бы Изабелла Бэнкс умерла от яда, мышьяк обязательно обнаружили бы при вскрытии. Но, к несчастью, обвинение быстро доказало, что оба они являются профессиональными платными свидетелями и некогда приводили аналогичные доводы в защиту Уильяма Палмера, печально известного отравителя из Рагли. К тому же сам доктор Ричардсон однажды по неосторожности отравил собственного пациента.

Зрелище краха Томаса Сметхёрста впечатляло куда сильнее, чем любая мелодрама на сцене Театра Британии в Хокстоне. Председатель суда объявил, что все доказательства вины доктора Сметхёрста остаются косвенными. Присяжные не должны выносить вердикт на основании какого-то одного довода, а, напротив, обязаны последовательно выкладывать факты на весы правосудия, чтобы проследить, в какую сторону они качнулись. Однако после выступления свидетелей уже не оставалось сомнений: присяжные поддержат обвинение и для Сметхёрста все закончится петлей на шее и открывающимся под ногами люком. Полчаса спустя прозвучал именно такой приговор.

Сметхёрст долго и бессвязно умолял о помиловании, но председатель суда прервал его излияния, объявив, что через одну-две недели осужденного выведут на крышу тюрьмы на Хорсмейнджер-лейн ^[128]и повесят на виду у всего города. Обезумевший, сломленный человек на скамье подсудимых выкрикнул: «Клянусь Богом, я невиновен! Это доктор Джулиус погубил меня!»

Такие душераздирающие сцены будоражили Шерлока Холмса не хуже глотка доброго бренди. Однако на сей раз его больше занимал другой человек, второй адвокат Сметхёрста, мистер Хардиндж Джиффард. Пока тянулось заседание, он, уступая пальму первенства мистеру Пэрри, не произнес ни слова. Его обрамленное темными бакенбардами лицо казалось бледным и изнеженным. Будущий лорд-канцлер уже начал прокладывать себе дорогу в Английскую судебную коллегию. Шерлок Холмс был наслышан о нем и угадывал в мистере Джиффарде того выдающегося общественного деятеля, который вскоре обогатит библиотечные полки многотомными изданиями «Законов Англии» Хэлсбери. Когда все в зале поднялись с мест, Холмс достал визитку и написал на ней: «Ваш подзащитный определенно не виновен. С Вашего позволения, я берусь это доказать».

V

Не умаляя достоинств мистера Хардинджа Джиффарда, следует сказать, что он, при всех своих аналитических способностях, крайне удивился, получив эту записку. Позже он признался мне, что во время процесса счел выдвинутые обвинения весьма убедительными. Доктор Сметхёрст обольстил Изабеллу Бэнкс и обвенчался с ней, не имея на то законного права. По его собственным словам, он один кормил больную и давал ей лекарства. Никто другой не мог подсыпать ей мышьяк и сурьму, обнаруженные в анализах миссис Сметхёрст незадолго до смерти. Ничего похожего не содержалось в тех лекарствах, которые она принимала. Один из коллег видел, как обвиняемый экспериментирует с ядом на воробьях. Он не подпускал к жене ее родную сестру и домашнего врача. Он заставил ее подписать завещание, составленное им же самим в свою пользу. Пригласив мисс Уитли в свидетели, доктор пытался подсунуть ей бумагу безо всяких разъяснений. Нотариусу, мистеру Сениору, пришлось вмешаться и заявить, что подпись свидетеля, не знающего, какой документ он подписывает, не имеет законной силы. От Томаса Сметхёрста буквально разило мошенничеством… и убийством.

«Ваш подзащитный определенно не виновен. С Вашего позволения, я берусь это доказать». Мистер Хардиндж Джиффард вполне мог отклонить это предложение, посчитав его нелепым. Но он этого не сделал. Значит, уже тогда в душе бедного молодого адвоката пылал огонь справедливости будущего великого лорд-канцлера. Следующим вечером он навестил Шерлока Холмса. Встреча не была оговорена заранее. Когда Холмсу сообщили о внезапном визите, он, как обычно, стоял возле конторки, а над его головой горела газовая лампа.

— Мистер Джиффард, — тихо сказал он, пожимая гостю руку. — Я ждал вас.

Сыщик принял у посетителя шляпу и пальто и положил их на стол в дальнем углу гостиной. Затем жестом указал на кресло возле маленького столика, на котором стояли коробка сигар, бутылка бренди и сифон с содовой.

— Мистер Холмс, у нас очень мало времени, — опустившись на сиденье, произнес адвокат. — Доктора Сметхёрста уже признали виновным и приговорили к смертной казни.

— Позволю себе не согласиться с решением суда, — спокойно возразил Холмс.

— Тем не менее через неделю или две он будет повешен. Так вы полагаете, что сможете доказать его невиновность?

— Вне всякого сомнения.

Джиффард решил резко изменить предмет разговора. Вероятно, он привык так делать на допросах свидетелей.

— Позвольте узнать, почему вас так волнует судьба обвиняемого?

Лицо Холмса на мгновение скривилось в нетерпеливой гримасе, которую люди, плохо его знающие, нередко принимали за саркастическую усмешку.

— Я согласился разобраться в отношениях доктора Сметхёрста с Изабеллой Бэнкс по просьбе ее сестры. Но, к сожалению, опоздал. Soi-disante ^[129]миссис Сметхёрст умерла прежде, чем я успел начать расследование.

— Об этом мне говорили.

Холмс поднялся, предложил гостю сигару, налил в стакан бренди и предоставил мистеру Джиффарду право разбавить его содовой на свой вкус.

— Первым делом я проверил некоторые факты. В конце концов, никто не застрахован от ложных обвинений. Я отыскал записи об обоих венчаниях доктора Сметхёрста — законном и тайном. Затем сверился с копией завещания, зарегистрированного в Лондонской коллегии юристов.

Хардиндж Джиффард поставил стакан на стол.

— Как вы могли это сделать, мистер Холмс? Подлинность завещания Изабеллы Бэнкс еще не установлена, не говоря уже о его регистрации.

Нетерпение вновь скривило губы Холмса.

— Я имел в виду завещание ее отца, мистер Джиффард. Согласно этому документу, мисс Бэнкс владела капиталом в тысячу восемьсот фунтов, проценты с которого обеспечивали ей безбедную жизнь. Этой суммой она могла распоряжаться по своему усмотрению. А кроме того, у нее было пожизненное право на проценты с капитала в пять тысяч фунтов, после ее кончины переходящее к другим родственникам — брату и сестрам. Любопытно, не правда ли, мистер Джиффард? Пусть у этого человека душа черна от грехов, но зачем ему убивать жену, если ее жизнь в четыре раза выгоднее смерти?

— Может, он не знал об этом завещании? — холодно возразил Джиффард.

— Не исключаю, — согласился Холмс. — Но если он отравил ее не из-за денег, то по какой причине? Двоеженство? При необходимости он мог вернуться к своей первой жене, уклониться от брака с мисс Бэнкс, ограничившись сладкими обещаниями. Или все случилось потому, что она ждала ребенка? В таком случае можно было попросту бросить ее, как поступают ежедневно тысячи других мужчин. Нет, мистер Джиффард. Я не вижу ни одного мотива, который побудил бы Томаса Сметхёрста совершить убийство, ни одной причины, чтобы добровольно отправиться на виселицу.

Холмс замолчал, а по лицу гостя пробежала тень беспокойства.

— И это все ваши доводы, мистер Холмс? Их недостаточно для его спасения. Нужны не предположения, а неопровержимые доказательства невиновности.

Мой друг откинулся на спинку кресла, вытянул длинные ноги и сложил ладони вместе.

— И все-таки, мистер Джиффард, предположим, что никакого мышьяка в организме покойной не было.

Холмс сидел в расслабленной позе, а Хардиндж Джиффард, наоборот, выпрямил спину.

— Мышьяк был, мистер Холмс. Его обнаружил профессор Тейлор. Доктор Тодд провел анализы и подтвердил, что это мышьяк. Мистер Бурвелл согласился с его выводами. Глупо делать вид, будто всем им просто показалось.

— Хорошо. — Холмс пожал плечами, признавая свою неправоту. — Давайте исходить из вашей версии. На самом деле я ни на мгновение в этом не сомневался.

Возникла долгая пауза. Мистер Джиффард начал подбирать слова, чтобы вежливо попрощаться с хозяином и уйти.

— У вас есть еще какие-нибудь соображения, мистер Холмс?

— Нет. Кроме того очевидного факта, что ваш подзащитный не виновен, — почти никаких, — ответил сыщик. — Я готов это доказать, но мне понадобится ваша помощь.

— В чем она будет заключаться?

— Сохранилась ли проба, взятая для анализа у мисс Бэнкс незадолго до ее смерти? Та, в которой был найден мышьяк. Можно ли получить оставшуюся часть для повторного анализа?

— Разумеется, можно.

— Я хотел бы, чтобы ее доставили в химическую лабораторию больницы Святого Томаса. Нам потребуются свидетели и специальное разрешение. Я докажу невиновность вашего подзащитного в присутствии любого заинтересованного лица — профессора Тейлора, если угодно, или доктора Тодда, или самого председателя суда.

— Когда это нужно устроить?

— Боже милостивый, — вздохнул Холмс. — Полагаю, в любой день, до тех пор, конечно, пока осужденного не повесили.

VI

Через три дня, в самом конце августа, в больнице Святого Томаса собралась примечательная компания. Распоряжался здесь Холмс, лучше других знакомый с обстановкой. Немало дней он провел в этом величественном здании на набережной, в лаборатории, уставленной разнообразным химическим оборудованием. Мой друг был исследователем по натуре, и значительная часть его экспериментов осуществлялась тут, за широкими низкими столами с ретортами, пробирками и голубыми огоньками бунзеновских горелок.

Словно радушный хозяин, он пригласил спутников к столу, подготовленному для анализа по методу Райнша. Небольшое количество жидкости блеклого синеватого оттенка — рвотной массы, взятой у Изабеллы Бэнкс, — перелили в стеклянную колбу.

— Джентльмены, — произнес Холмс, показывая зрителям на оборудование жестом фокусника из Египетского зала на Пикадилли, — метод Райнша чрезвычайно прост. Исследуемый образец нагревают в сосуде с медной сеткой. Содержащийся в растворе мышьяк должен оседать на сетке в виде серого порошка. Наличие этого элемента докажет элементарная реакция с азотной кислотой. Такому результату я безоговорочно поверю, мистер Тейлор.

— Совершенно верно, мистер Холмс, — ответил профессор. — Однако в нашем образце присутствует значительное количество бертолетовой соли. Это может привести к загрязнению сетки. Но после троекратного повторения опыта вся соль выпадет в осадок. Только тогда можно будет со стопроцентной вероятностью определить, был ли в организме мышьяк.

Синеватую жидкость дважды нагрели, поменяв во второй раз сетку. В результате оба ее куска оказались основательно изъеденными бертолетовой солью, и ни одной частички серого порошка на них обнаружить не удалось. Холмс взял новую сетку, разжег горелку и приступил к третьему опыту. Трудно было привыкнуть к мысли, что в этой тихой комнате на берегу Темзы с помощью простого химического опыта решается судьба человека — отправится ли он через несколько дней на виселицу или будет отпущен на свободу.

Несколько минут спустя раствор закипел. Холмс погасил пламя. Пузырьки постепенно исчезли, и стало очевидно, что медную сетку ровным слоем покрывает серый осадок. В воздухе повисло тяжелое молчание. Казалось, теперь Томас Сметхёрст обречен. Наконец профессор Тейлор нарушил тишину, вежливо, но решительно заявив:

— Если вы проверите осадок на реакцию с азотной кислотой, мистер Холмс, то убедитесь, что это мышьяк. Такого количества достаточно, чтобы убить нескольких человек. Тут не может быть сомнений.

— Да, безусловно, — согласился мой друг.

— Значит, все кончено, — вздохнул мистер Джиффард, удивленный легкостью, с которой Холмс признал поражение. — Больше мы ничего не можем сделать.

Все присутствующие одновременно ощутили неловкость. Одни сочувствовали разочарованному в своих ожиданиях Шерлоку Холмсу, другие сожалели о напрасно потерянном времени и готовы были без лишних слов уйти отсюда.

— Одну минуту, джентльмены, — сказал детектив и, как только все обернулись к нему, обратился к профессору Тейлору: — Скажите, вы не проверяли образец по методу Марша?

Тот нахмурился:

— Мистер Холмс, на медной сетке осадок мышьяка. Вы сами прекрасно это видите. Его здесь более чем достаточно для того, чтобы уморить кого угодно. С какой целью еще раз проводить анализ — по методу Марша или как-то иначе?

— С самой важной целью, профессор Тейлор. Чтобы оправдать человека, приговоренного к повешению за отравление, в котором он не повинен. Убийства вообще не было.

Химик шагнул к дверям лаборатории, но при этих словах остановился.

— Сейчас вы, чего доброго, скажете, что она умерла своей смертью, — бросил он раздраженно.

— Весьма вероятно, что именно так я и сделаю, — невозмутимо ответил Холмс. — Теперь я могу утверждать это с уверенностью.

— И никакого мышьяка ей не подсыпали?

Холмс нетерпеливо усмехнулся:

— Держу пари, что Изабелла Бэнкс никогда не принимала мышьяк ни в каком виде.

Я многое бы отдал за возможность присутствовать в тот момент в лаборатории. Не обращая внимания на недоверчивые смешки, Холмс подготовил оборудование для проведения пробы Марша. Метод был столь же простым, как и тест Райнша. Из всех ядов мышьяк обнаружить легче всего, поскольку он быстро испаряется. Подозрительный образец может проверить любой полицейский. Нужно поместить исследуемое вещество в закупоренную с обоих концов трубку и нагреть ее. Мышьяк испарится, а затем, при охлаждении, осядет на внутренней поверхности сосуда. В девяти случаях из десяти такой способ прекрасно работает.

Холмс приступил к опыту. Он растворил синеватую жидкость в реторте с соляной кислотой и нагревал до тех пор, пока не испарился весь водород. Затем пропустил образовавшийся газ сквозь предварительно нагретую стеклянную трубку. Содержащийся в образце мышьяк должен был осесть на ее внутренней поверхности в виде так называемого зеркала. Когда Холмс выключил горелку, поверхность стекла оставалась чистой, никакого налета на ней не было. Тот же самый образец, в котором только что обнаружили смертельную для Изабеллы Бэнкс концентрацию мышьяка, вообще не содержал яда.

Попробуйте представить себе всеобщее изумление. Были поражены и те, кто наблюдал за действиями Холмса с надеждой и тревогой за судьбу Томаса Сметхёрста, и те, кто своими выводами помогал набросить петлю на шею несчастного.

Как могло случиться, что один тест, безошибочный, испытанный временем, не показал присутствия мышьяка, а другой, столь же надежный и тщательно проведенный, обнаружил его в количестве, достаточном для вынесения смертного приговора? Разумеется, профессор Тейлор и его коллеги тут же повторили опыт Холмса, но получили аналогичный результат. Однако первое исследование по методу Райнша все-таки выявило в образце опасную дозу яда, и этот факт невозможно было отрицать.

Неожиданные итоги испытаний, как известно, привели к отсрочке казни. Министр внутренних дел сэр Джордж Корнуолл Льюис оказался меж двух огней — между требованиями закона и общественным мнением. Врачи, адвокаты и политики дружно протестовали против повешения Томаса Сметхёрста на основании сомнительных доказательств, подавали петиции о помиловании в министерство иностранных дел и ее величеству королеве Виктории. Попавший в затруднительное положение сэр Джордж призвал на помощь единственного человека, способного найти выход из этого тупика, — мистера Шерлока Холмса.

VII

В тот день мой друг впервые посетил министерство внутренних дел, и этот визит был далеко не последним. До нового срока исполнения приговора оставалось всего несколько суток. Было уже слишком поздно предпринимать что-либо для вызволения Томаса Сметхёрста. Осужденных на смерть обычно вешали утром в понедельник, но как раз в это время ввели закон об обязательном воскресном отдыхе. Рабочие, устанавливающие виселицу на крыше тюрьмы на Хорсмейнджер-лейн, отказались трудиться в воскресенье. Теперь вопрос состоял в том, перенесут ли казнь на пятницу или на вторник. В конце концов остановились на вторнике и тем самым спасли Сметхёрсту жизнь.

Сэр Джордж Льюис расположился за столом, спиной к венецианскому окну, откуда были видны паровые катера и баржи, проплывающие по Темзе. Он слыл широко образованным человеком, в свое время издавал популярный журнал «Эдинбург ревю», а также написал обширный труд «Наблюдения и рассуждения о политике». Ни один прежний министр внутренних дел не мог сравниться с ним в умении прислушаться к разумным доводам собеседника. Он предложил Холмсу сесть напротив, и тот наконец решился открыть свой секрет.

— Я всегда предпочитал пользоваться «бритвой Оккама», — не спеша произнес детектив. — Согласно этому философскому принципу, мы должны отказаться от всех невозможных объяснений, оставшееся и будет правильным, каким бы неожиданным оно ни казалось. Признаюсь, в деле Томаса Сметхёрста меня насторожило отсутствие мотивов преступления. Пусть он негодяй, мошенник и двоеженец. Нередко случалось, что супругу убивали ради денег, но я ни разу не слышал, чтобы кто-то избавился от жены, если она живой приносила в несколько раз больше дохода, чем можно было получить после ее смерти.

— Все это очевидно, мистер Холмс. Остается разгадать историю с мышьяком.

— Хорошо, — сказал сыщик. — Я слышал свидетельские показания в суде. Когда профессор Тейлор делал анализ, он искал только мышьяк и не обращал никакого внимания на содержание бертолетовой соли. Он полагал, что преступник дал ее несчастной женщине для того, чтобы скрыть следы яда в организме. Если у него и были какие-то сомнения, то они исчезли после получения положительного результата. Два первых опыта испарили из раствора всю соль, а на третий раз профессор обнаружил на медной сетке осадок мышьяка.

— Разве так не должно было произойти, если мышьяк присутствовал в образце? — заинтересованно спросил сэр Джордж Льюис.

— Совершенно верно, — согласился Холмс. — Но это случилось бы даже при его отсутствии.

Министр внутренних дел застыл в неудобной позе в своем кожаном кресле.

— Полагаю, вам следует объяснить подробнее.

— Метод Райнша работает почти безошибочно, сэр. В девяноста девяти случаях из ста. Профессор Тейлор просто не сталкивался с такими исключениями. Но на этот раз в образце содержалась бертолетова соль. Профессор был прав, когда решил, что сначала нужно удалить ее из раствора. Он ошибся чуть раньше.

— Репутация профессора Тейлора безупречна, мистер Холмс. Он один из лучших английских химиков.

Шерлок Холмс согласно кивнул:

— Вы совершенно правы в оценке этого блестящего специалиста. Однако мы с ним подходим к исследованиям с разных позиций. Он видный ученый, а я всего лишь дилетант, увлекающийся химическими опытами. Несколько месяцев я потратил на эксперименты по усовершенствованию метода обнаружения яда. Я изучал не только препараты, необходимые для проверки, но и материалы, используемые в самой установке.

— Вы хотите сказать, мистер Холмс, что метод Райнша недостаточно надежен?

— Исключительно надежен, если образец не содержит других химически активных веществ, — ответил детектив. — Однако стоит присмотреться к самой сетке. Безусловно, она состоит из меди. Но получить абсолютно чистый металл невозможно. И в большинстве случаев в этом нет нужды. Обычно медь содержит множество примесей и среди них незначительное количество мышьяка.

Румянец словно испарился с лица сэра Джорджа. Несомненно, он подумал в этот момент о людях, которых могли казнить без вины. Но Холмс развеял его опасения.

— Как правило, результаты анализа от этого не меняются, — поспешно добавил он. — Обычно в опытах не происходит бурной коррозии и мышьяк из медной сетки не попадает в раствор. Но в нашем случае бертолетова соль так разъела металл, что это повлияло на ход исследования. Профессор Тейлор — прекрасный химик, но, к сожалению, неважный минералог. Метод Райнша нельзя использовать, если в растворе содержится бертолетова соль. А проба Марша не выявила мышьяка в образце, взятом у мисс Бэнкс.

Сэр Джордж Льюис откашлялся, словно желая выиграть время дляобдумывания ответа. Но долго тянуть с ним он тоже не мог.

— Значит, мистер Холмс, вы утверждаете, что мышьяк был не в образце, а в самой сетке? И вы не сомневаетесь в своих выводах?

— Ничуть, — заявил Холмс. — Я уже проверил образец, содержащий только бертолетову соль, без малейшей примеси мышьяка. Но после третьего нагрева медная сетка точно так же покрылась серым осадком, как и при анализе, проведенном профессором Тейлором. Вещества получилось не слишком много, но, как вы помните, и образец, взятый у мисс Бэнкс, сам по себе был невелик. Если же высчитать общее количество мышьяка в рвотной массе, получится доза, способная дважды умертвить бедную женщину.

Нельзя сказать, что слова Холмса возымели эффект разорвавшейся бомбы. Смутить министра внутренних дел было нелегко. Сэр Джордж Льюис поднялся с кресла и посмотрел в окно на причалы для разгрузки угля, неповоротливые баржи под красно-бурыми парусами и дымящие трубы паровых катеров.

— Он облил крошки хлеба синильной кислотой, мистер Холмс, и кормил ими воробьев, чтобы проверить действие яда.

— Синильная кислота, сэр, является сильным обезболивающим средством, а также ослабляет рвотные позывы, от которых страдала мисс Бэнкс. И это в любом случае ничего не доказывает.

Министр повернулся к посетителю:

— Кроме того, он давал ей бертолетову соль. Какую цель он мог преследовать, кроме уничтожения следов яда в организме больной?

— Это действительно наталкивает на мысль о применении мышьяка, сэр. Однако я взял на себя смелость исследовать другие образцы, к которым профессор Тейлор не имел доступа. По предварительным результатам можно сделать вывод, что в организме мисс Бэнкс присутствовали элатерий и вератрин. Это отравляющие вещества не минерального, а растительного происхождения. Они вызывают рвоту и дизентерию, как и наблюдалось в нашем случае.

— Значит, он все равно отравил ее, неважно, мышьяком или чем-то иным?

Холмс покачал головой:

— Отравители никогда не используют вератрин или элатерий. Они не настолько надежны, как другие яды. Такие средства мог прописать акушер. В момент смерти Изабелла Бэнкс была на втором месяце беременности. Если бы она родила ребенка, о двоеженстве Томаса Сметхёрста неизбежно узнали бы. Это означало крушение всех его планов. Мисс Бэнкс страдала от обычной для ее положения болезни. В сочетании со средствами, провоцирующими выкидыш, она вызывала сильнейшую рвоту, так что бедная женщина совсем не могла принимать пищу и умерла от истощения. При ее слабом здоровье летальный исход в данном случае неудивителен. Я опять хочу подчеркнуть, что Томас Сметхёрст прекрасно понимал: живая жена для него намного выгоднее, чем мертвая. Первым делом я внимательно изучил завещание ее отца и выяснил: в итоге она могла унаследовать тридцать пять тысяч фунтов.

К тому моменту, когда Холмс вышел на яркий свет сентябрьского солнца, личный секретарь сэра Джорджа Льюиса уже составил копии письма с просьбой об отсрочке казни шерифу графства Суррей и начальнику тюрьмы на Хорсмейнджер-лейн. Ну а министр тем временем сочинял куда более важный секретный меморандум «Ее величеству от скромного слуги короны сэра Джорджа Льюиса». В связи с этим документом имя Шерлока Холмса впервые удостоилось высочайшего внимания.

VIII

Чем все закончилось, известно каждому. На следующий день казнь Сметхёрста снова перенесли. Для расследования обстоятельств дела был приглашен сэр Бенджамин Броди, выдающийся токсиколог. Он подтвердил выводы Холмса по всем пунктам.

Томаса Сметхёрста выпустили на свободу, но лишь для того, чтобы снова арестовать и посадить на год в тюрьму за двоеженство. Отсидев срок, он подал иск на возмещение ущерба, вызванного ложным обвинением в убийстве. Однако его дерзость не принесла результата. Тогда наглец обратился в суд по делам о наследстве и предъявил права на все состояние Изабеллы Бэнкс, отписанного ему по завещанию. Это было уже просто возмутительно, тем не менее сей документ признали законным, и у служителей Фемиды не было иного выхода, кроме как удовлетворить требование истца.

Позже, расследуя дело Гримсби Ройлотта из Сток-Морона, Холмс говорил мне, что врач, ступивший на кривую дорожку, — худший из преступников. Намереваясь избавиться от будущего ребенка с риском для жизни жены, Сметхёрст подтвердил справедливость этих слов, пусть даже суд решил иначе. История умалчивает о дальнейшей судьбе этого двоеженца. Без сомнения, он опять поселился в одном из пансионов Бейсуотера, чтобы и в дальнейшем покорять пылкие сердца старых дев. Холмс рассказал мне об этом происшествии лишь много лет спустя.

— Ирония заключается в том, Ватсон, — закончил он свое повествование, — что этот негодяй обязан жизнью закону о воскресном отдыхе.

— В каком смысле?

— Если бы рабочие построили эшафот в воскресенье, то в понедельник, ровно в восемь утра, пройдоха уже болтался бы в петле. Но, «соблюдая субботу», они дали Сметхёрсту передышку до вторника. Иначе он, скорее всего, не дождался бы известия об отсрочке казни.

Затем Холмс замолчал и откинулся на спинку кресла, предаваясь приятным воспоминаниям о своих первых успехах. Его лицо при этом светилось удовлетворением, граничившим с самодовольством.

Регалии ордена Святого Патрика

I

Теперь, когда скончался последний человек, замешанный в этом скандале, я могу с чистой совестью рассказать все подробности странного дела о драгоценностях ирландской короны. Пока сэр Артур Викарс был жив, Шерлок Холмс не позволял мне ничего записывать, чтобы не бросать тень подозрения на этого незадачливого джентльмена. К тому же и смерть его связана с нашей историей. Поскольку большинство читателей вряд ли знают, как это произошло, я позволю себе восстановить общий ход событий.

Утром 14 апреля 1921 года туман затянул синее небо Атлантики над холмами, что высились позади усадьбы под названием Килморна-хаус. Кирпичный загородный особняк, построенный в викторианском стиле, был расположен в живописной местности на юго-западе Ирландии. Над парком с ухоженными лужайками виднелись остроконечная башня и трубы каминов. С недавних пор здесь поселились сэр Артур Викарс с супругой, леди Гертрудой, которая была значительно моложе мужа. Хотя мой друг Шерлок Холмс редко и неохотно говорил о своих родственниках, у меня есть основания полагать, что он состоял в отдаленном родстве с сэром Артуром.

Тем весенним утром ничто не предвещало трагедии. Надо сказать, что здоровье хозяина усадьбы в ту пору оставляло желать лучшего, вставал он поздно, и завтрак ему подавали в постель. После того как служанка унесла поднос с пустой посудой, сэр Артур, как обычно, вызвал управляющего имением и, откинувшись на подушки, принялся обсуждать с ним повседневные дела. Он и не подозревал о нависшей над ним опасности.

Со стороны обсаженной деревьями дороги к особняку через парк пробиралась группа мужчин, числом около тридцати. Одежда на них была неброской, они явно старались не привлекать к себе внимания. Издали могло показаться, что это движется цепочка загонщиков, возглавляемых егерем. Многие сжимали в руках револьверы, а один, с повязкой на голове, держал охотничью двустволку. Мужчина с ружьем разбил дверное стекло и ворвался в прихожую.

Заслышав звон осколков, больной вскочил с постели и набросил халат. Тут же в комнату вбежала леди Викарс, чтобы сообщить мужу о том, что дом окружили вооруженные люди. Когда супруги вместе с управляющим спускались по лестнице, сэр Артур почувствовал резкий запах бензина или керосина. До этого дня неприятные происшествия, обычные для других областей Ирландии, обходили Килморну стороной. Удивительно, что они начались именно теперь. В Вестминстере уже подписали Акт о правительстве Ирландии, оставались считаные дни до образования независимого ирландского государства ^[130]. Тем не менее какие-то злоумышленники все-таки подожгли усадьбу. Нижний этаж пылал, и сэр Артур приказал управляющему вынести наружу через окна библиотеки наиболее ценные картины и старинную мебель.

Однако было уже слишком поздно. Через несколько минут огонь бушевал по всему дому. Единственное, что еще мог сделать хозяин Килморны, — это спасти собственную жизнь. Он выбежал на веранду и столкнулся нос к носу с главарем шайки — верзилой в гетрах и кепи. Налетчики называли его капитаном Мунлайтом. Сэр Артур бросился наутек сквозь густые клубы дыма, заполнившие все помещение. Бандиты ринулись за ним в погоню. Управляющий потерял его из виду, но слышал их выкрики и ругательства.

— Можете меня застрелить, но ключей вы не получите, — заявил сэр Артур.

Человек в кепи и гетрах посоветовал ему готовиться к встрече с Всевышним. Один из головорезов начал считать:

— Раз… два… три…

— Что ж, стреляйте, — твердо произнес хозяин усадьбы.

Последовала короткая пауза, затем над укрытым дымной завесой парком прогрохотал оружейный залп.

После этого все звуки смолкли. Казалось, налетчики растаяли за пеленой дыма, так ничего и не добившись. Испуганные слуги столпились на краю веранды, один лишь управляющий осмелился сдвинуться с места. В шаге от крыльца он нашел бездыханное тело сэра Артура с окровавленными ранами на груди. К шее мертвеца бечевкой был привязан клочок бумаги с безграмотными каракулями: «Шпион. Берегитесь, предатели. ИРА ничего не забывает».

Это представлялось полным абсурдом! Полагаю, записку оставили обыкновенные грабители, а вовсе не бойцы ИРА. Зачем республиканцам понадобилось убивать кого-то, если они и так получили все, за что боролись? Сэр Артур изучал историю и генеалогию, некогда он занимал должность ольстерского герольдмейстера и руководил всеми церемониями при дворе вице-короля Ирландии в Дублинском замке. Но с той поры прошло четырнадцать лет. Оставив службу по состоянию здоровья, Викарс мало интересовался политикой. Это бессмысленное убийство, совершенное в тот момент, когда все политические разногласия уже были преодолены, премьер-министр Великобритании Дэвид Ллойд Джордж назвал «трусливым и жестоким преступлением, оборвавшим жизнь абсолютно невинного человека».

Однако существовало и другое объяснение. Лишь несколько друзей сэра Артура, включая Шерлока Холмса, знали, что в Килморне находится некий тайник, возможно секретный сейф. Капитан Мунлайт и его шайка однажды уже навещали особняк, попытавшись проломить крышу и проникнуть внутрь. Однако бетон и стальные балки не поддались грубой силе. Будьте уверены, в доме сэра Артура их интересовали вовсе не скромная коллекция столового серебра и не библиотека с книгами по геральдике. Налетчики рассчитывали, что найдут золото и драгоценные камни, а также регалии ордена Святого Патрика, пропавшие четырнадцать лет назад.

Именно эти вожделенные сокровища стоили жизни сэру Артуру. Его убили не ирландские патриоты, а обычные воры.

Рассказывая об этом преступлении, я не могу не упомянуть о смерти близкого родственника Викарса. Семью годами ранее неподалеку от собственного дома в Грейндж-Коне, что южнее Дублина, погиб Пирс Махони, племянник сэра Артура. Подобно своему дяде, молодой человек служил при дворе вице-короля Ирландии, лорда Абердина. Ни о каком капитане Мунлайте тогда не было и речи.

Трагедия произошла при следующих обстоятельствах. Воскресенье 27 июня 1914 года Пирс Махони проводил в кругу семьи. Разговор шел об ультиматуме, предъявленном Сербии Австро-Венгрией, о концентрации австрийских войск возле русской границы и о том, как должны поступить в создавшейся ситуации Англия и Франция. После обеда Махони взял двустволку и отправился поохотиться на уток. К закату он не вернулся. После долгих поисков его труп обнаружили плавающим в озере вблизи от берега. Пирс был убит двумя выстрелами в сердце, произведенными с очень близкого расстояния из его же ружья. При этом оба ствола почти касались его груди либо были плотно прижаты к ней.

Версию самоубийства исключили сразу же, поскольку при таком положении оружия Махони не смог бы дотянуться до спускового механизма. Оставалось предположить, что это был несчастный случай. Вероятно, перелезая через натянутую вокруг озера проволочную сетку, он прислонил ружье к изгороди, а затем по неосторожности потянул его к себе стволами вперед. Выбившийся из плетения конец проволоки зацепился за спусковые крючки, и оба ствола разрядились одновременно. Силой выстрелов тело несчастного отбросило в воду.

Шерлок Холмс находился далеко от этих мест, но впоследствии тщательно осмотрел двустволку и не нашел на спусковых крючках ни единой царапины, а таковая непременно осталась бы от проволоки. Но кто и за что мог убить столь безобидного молодого человека, как Махони? По предположению детектива, он узнал некую важную информацию о судьбе похищенных у короля Эдуарда регалий ордена Святого Патрика, но был слишком честен, чтобы держать эти сведения при себе. Мой друг пришел к выводу, что Пирс пригрозил похитителю разоблачением и тот избавился от опасного свидетеля. Если данная версия справедлива, то убийцей, по мнению Холмса, мог оказаться человек, который больше года назад застрелил полицейского в Хэмпстеде и скрылся от правосудия.

Из трех влиятельных персон, вовлеченных в скандал с похищением орденских регалий в 1907 году, двое умерли насильственной смертью. В живых остался только третий, Фрэнк Шеклтон. Светскому обществу района Мейфэр он был известен как младший брат бесстрашного исследователя Антарктики сэра Эрнеста Шеклтона. Шерлок Холмс называл его «человеком с дрянной репутацией и позором почтенной семьи». Смерть Пирса Махони и убийство сэра Артура Викарса стали последними актами драмы, начавшейся в 1907 году, когда мы с Холмсом расследовали одно из самых громких дел в нашей карьере. К этим событиям я теперь и возвращаюсь.

II

Читатель этих очерков из жизни великого сыщика может решить, что его удивительные таланты не нашли применения в новом веке, более стремительном и опасном, нежели прошлый. Длительное правление ее величества закончилось, на престол взошел принц Уэльский под именем Эдуарда VII. Королевский двор отличался большей роскошью и был менее скован рамками этикета. В то же время политические убийства и бесчинства террористов приняли в этом мире угрожающие масштабы.

За несколько десятилетий Холмс заработал себе безупречную репутацию. Имя детектива знали сильные мира сего, со многими влиятельными персонами его связывали приятельские отношения. В друзьях Холмса числились сперва просто подающие надежды молодые люди, а затем лорд-канцлеры Хэлсбери и Биркенхед, а также выдающийся юрист, королевский адвокат сэр Эдвард Маршалл Холл. В начале нашей дружбы сыщик, порой надолго исчезавший из дому, объяснял свое отсутствие тем, что был приглашен на ланч в «Виндзорский квартал». После успешного завершения дела о чертежах Брюса-Партингтона в 1895 году он вернулся с такого приема с изумрудной булавкой для галстука — знаком монаршей благосклонности.

Сравнительно недавно появились такие секретные организации, как специальный отдел Скотленд-Ярда и служба военной разведки, располагавшаяся на Куин-Эннс-гейт. И те и другие нередко консультировались у Шерлока Холмса. Специальный отдел полиции был создан в 1884 году в ответ на дерзкие акции фениев. Ирландские террористы настолько осмелели, что нападали на палату лордов, редакцию «Таймс», станции лондонского метро и даже на сам Скотленд-Ярд. Главный инспектор Литлчайлд, заместитель комиссара Монро, и другие полицейские чины по многим важным делам в первую очередь обращались за помощью именно к моему другу.

Как следует из моих записей, эта история началась в феврале 1907 года, когда мы с Холмсом возвращались домой из Скотленд-Ярда. Наш старый знакомый Лестрейд за тридцать лет дослужился до звания суперинтенданта полиции, и лучшей кандидатуры на должность начальника специального отдела трудно было себе представить. Он принял нас с грубоватым радушием, весьма характерным для него. Мы сидели в кожаных креслах возле камина, за задернутыми шторами барабанил по стеклам холодный зимний дождь. Лестрейду явно не терпелось поделиться последними новостями, и мы не стали томить его ожиданием.

— В ближайшие дни ожидается важное сообщение, джентльмены. Его величество намерен отправиться в Ирландию с официальным визитом. В этом году в Дублине будет проводиться Ирландская национальная выставка, и король не должен оставаться в стороне от такого события. Иначе весь мир подумает, что он не может без опасений за свою жизнь ступить на землю одного из британских доминионов. А это крайне нежелательно. Король твердо решил ехать, а правительство не желает ему препятствовать. Между тем это путешествие действительно грозит опасностью.

Губы Холмса дернулись в нетерпеливой гримасе, столь часто принимаемой за усмешку.

— Что ж, ни я, ни вы, Лестрейд, не в силах противостоять воле короля. В любом случае его величество абсолютно прав. Если монарх не осмеливается появиться в какой-либо части своих владений, это означает крах его власти. Так что позвольте событиям идти своим чередом, мой дорогой друг.

Лестрейд пригладил усы, пытаясь скрыть волнение.

— Король, а точнее говоря, его окружение рассчитывает на вашу помощь в этой поездке, мистер Холмс.

Просьба, высказанная не самым решительным тоном, разрядила возникшую было напряженность. Детектив запрокинул голову и сардонически рассмеялся:

— Дорогой Лестрейд! Я успел нажить себе столько врагов, готовых при случае пристрелить меня, что рядом со мной его величество будет в еще большей опасности.

— Не рядом с вами, — тут же поправил его полицейский. — Не могли бы вы отправиться туда заранее, чтобы обеспечить необходимые меры предосторожности? Или хотя бы понаблюдать со стороны за обстановкой во время визита.

Холмс вздохнул и вытянул длинные худые ноги ближе к огню.

— По правде сказать, поездка в Дублин не входила в мои планы на лето.

Суперинтендант полиции помолчал немного, а затем пустил в ход свой главный козырь:

— Наш прежний лорд-канцлер посоветовал его величеству обратиться за помощью к вам.

Мой друг ответил не сразу. Его лицо с орлиным профилем сделалось задумчивым и печальным. При своем независимом характере он питал глубокое отвращение к условностям светского общества, называя их вздором. Но как только зашла речь о лорде Хэлсбери, я понял: суперинтендант выиграл эту схватку. Мне даже показалось, что Холмс немного подавлен.

— Это удар ниже пояса, Лестрейд, — хмуро произнес он. — Лорду Хэлсбери прекрасно известно, что я ни в чем не могу ему отказать.

Так все и решилось. Мы обсудили еще кое-какие вопросы и уже собирались уходить. Но тут мой друг внезапно обернулся к полицейскому:

— Одну минуту, Лестрейд. Где его величество намерен остановиться в Дублине?

— Полагаю, в резиденции вице-короля в Феникс-парке.

— Ни в коем случае. — Холмс резко ударил ладонью по столу. — Это самое удобное место для нападения. Предложите ему отправиться в путь на яхте и бросить якорь в бухте Кингстауна ^[131]. И пусть судно с обоих бортов прикрывают наши крейсера. Я не могу ручаться за безопасность короля, если он будет жить на берегу.

Должен признать, что в подобных вопросах мой друг временами вел себя, словно капризная примадонна. Однако, как известно, Эдуард VII действительно прибыл в Ирландию на борту «Виктории и Альберта». Яхта встала на рейде в Кингстаунской бухте, охраняемая двумя крейсерами: слева — «Черным принцем», справа — «Антримом».

III

Визит короля Эдуарда был намечен на 10 июля, но Национальная выставка в дублинском Герберт-парке начинала работать гораздо раньше — 4 мая. Нам представился удобный случай для того, чтобы разведать обстановку. К одиннадцати часам утра на церемонию открытия возле Дублинского замка собралась огромная толпа.

Под ласковыми лучами весеннего солнца карета лорда Абердина, вице-короля Ирландии, проследовала через Триумфальную арку к воротам замка, часовые с обеих сторон отдали салют наместнику короля. Лоснящиеся от пота лошади спустились по пологому склону холма Корк-Хилл и повернули на Дам-стрит. Карету сопровождали два эскадрона гусар. Мерно цокали по булыжной мостовой конские копыта, слегка покачивались высокие султаны на киверах, сверкали на солнце расшитые золотом красные ментики, сабли колотили по бедрам в темно-синих рейтузах. Позади экипажа вице-короля и его супруги леди Абердин ехали высокопоставленные гости, включая ольстерского герольдмейстера сэра Артура Викарса. Мы с Шерлоком Холмсом, прибывшие по личному приглашению лорда Абердина, расположились в последней повозке.

Детективу меньше всего хотелось находиться в центре всеобщего внимания. Его болезненно скривившееся лицо приобрело знакомое скучающее выражение.

— Когда-нибудь эти церемонии сведут меня в могилу, Ватсон, — прошептал он, едва заметно шевеля губами, когда наш экипаж грохотал колесами по Дам-стрит мимо застекленной галереи мюзик-холла «Эмпайр» и украшенного изящными колоннами Центрального банка. Мой друг с искренним непониманием смотрел на людей, рукоплещущих вице-королю, который в знак приветствия приподнял свою парадную треуголку. Женщины махали вслед платочками, а мужчины обнажили головы, словно присутствовали на похоронах.

Процессия свернула на Колледж-Грин и там остановилась, гости вышли из карет и пешком проследовали мимо строгого классического фасада Тринити-колледжа. За ним показались зеленые лужайки, обсаженные каштанами. Вдруг из-за ограды послышались насмешливые выкрики. Одетые в штатское сотрудники дублинской полиции, словно сжатые в кулак пальцы, быстро сомкнули ряды вокруг вице-короля и его супруги. Холмс заметно оживился в предвкушении скандала.

Перед началом выставки в Герберт-парке, расположенном рядом с жилыми кварталами южного Дублина, соорудили африканские деревни и поселки канадских индейцев, индийский театр и городок детских аттракционов. Холодный майский ветер трепал флаги стран-участниц, развешенные по углам паркового ограждения. С каждым порывом в воздух взлетали облака пыли, а из-за решетки доносились язвительные восклицания.

Когда торжественное шествие приблизилось к куполообразному шатру, оттуда раздались звуки органа, в сопровождении симфонического оркестра исполняющего увертюру к опере «Тангейзер». Почетные гости вошли внутрь, предводительствуемые рыцарями ордена Святого Патрика. На их шеях висели украшенные драгоценными камнями золотые цепи. Впереди шагал сэр Артур Викарс, облаченный в плащ герольда с изображением золотых львов английского королевского герба.

Холмс, одетый в обычный сюртук и брюки, стоял все с тем же выражением смертельной скуки на лице. Я не мог отделаться от мысли, что сейчас мой друг с куда большим удовольствием разработал бы план убийства вице-короля, нежели план обеспечения его безопасности. Но при взгляде на Пирса Махони и Фрэнка Шеклтона — чиновников более низкого ранга, идущих позади рыцарей, — Холмс вновь оживился, и настроение его резко улучшилось. Шеклтон, дублинский герольдмейстер при дворе вице-короля, отличался приятной наружностью, однако от него так и веяло чем-то темным и преступным. Он не обладал сколь-нибудь значительным состоянием, к тому же успел наделать массу долгов, тем не менее умудрялся содержать виллу в Сан-Ремо и весьма респектабельный особняк в Лондоне на Парк-лейн. Причем у каждого из этих домов была своя хозяйка.

Пока Холмс разглядывал темные локоны Шеклтона, оркестр заиграл торжественный марш Элгара. Мимо нас чинно проплыли главные сокровища ордена, сверкающие в лучах весеннего солнца. Готов поклясться, что ноздри моего друга чуть дернулись, словно он уловил исходящий от этого золотого руна прекрасный тонкий аромат.

Орденские регалии искрились языками живого пламени на фоне разноцветных мантий и плащей. На груди вице-короля красовалась Звезда Святого Патрика — огромный, величиной с суповую тарелку, золотой трилистник, усыпанный изумрудами и рубинами, окаймленный ослепительно сияющими бразильскими бриллиантами, каждый из которых не уступал размером грецкому ореху. Лучи восьмиконечной звезды были инкрустированы бриллиантами помельче.

Фрэнк Шеклтон нес на черной подушечке большой нагрудный знак ордена. По его окружности шла надпись «Quis separabit?» ^[132], выложенная розовыми алмазами, которые добыли британские солдаты в гробницах далекой Голконды. Острый профиль и темные кудри Шеклтона казались неотъемлемой частью этого сокровища. За ним шли рыцари ордена, и на благородной шее каждого из них висела золотая цепь, блистающая драгоценными камнями.

Процессия остановилась. Изумруды, рубины и россыпи бриллиантов на золотом фоне засверкали в тени даже ярче, чем на солнце. Я заметил, что Холмс насмешливо скривил губы, как только раздались слова оды сэра Эдуарда Элгара, звучавшие сейчас поистине оглушительно:

Страдальческое выражение исчезло с лица сыщика, когда он снова взглянул на орденские регалии. Но мой друг видел в них сейчас не божественную красоту, а дьявольский соблазн, толкающий людей на преступление.

— Я полагаю, Ватсон, — негромко произнес он, после того как умолкла музыка, — что нам следует посмотреть, хорошо ли их стерегут.

Обеспечение сохранности регалий не входило в наши обязанности. Однако мы без труда получили разрешение сопровождать их обратно в Дублинский замок. Наш неприметный черный экипаж следовал сразу за полицейским фургоном, в котором везли футляры с драгоценностями. Мы благополучно добрались до внутреннего двора замка и остановились возле Бедфордской башни.

Строго говоря, это был классический павильон с великолепным итальянским портиком перед главным входом. И лишь на большой высоте сооружение превращалось в восьмигранную башню с часами и купольным сводом. Помимо хранилища орденских регалий, здесь размещалась Ирландская геральдическая коллегия с обширной тематической библиотекой. Напротив находились изящные покои вице-короля и караульное помещение дублинского гарнизона, а чуть в стороне — штаб-квартира городской полиции. С другой стороны двора у ворот днем и ночью дежурили два часовых и полицейский. Если уж они не способны уберечь регалии ордена от похитителей, то мы и подавно.

— Мне кажется, Холмс, за сокровища можно не беспокоиться. Я читаю сейчас ваши мысли, как открытую книгу, но это место, безусловно, самое надежное во всей стране. Вероятно, его охраняют лучше, чем лондонский Тауэр.

Холмс рассмеялся, но взгляд его оставался встревоженным.

— В любом случае не стоит разочаровывать сэра Артура, — заметил мой друг. — Он умрет от огорчения, если мы не дадим ему возможность показать, как хорошо защищены сокровища.

Мы вышли на залитый солнцем внутренний двор и направились к герольдмейстеру, успевшему сменить плащ на камзол Елизаветинской эпохи.

Будет уместно рассказать, какое впечатление произвел на меня сэр Артур при нашей первой встрече. Он уже пятнадцать лет занимал должность ольстерского герольдмейстера и жил преимущественно в Дублине на бульваре Сент-Джеймс. Сэр Артур получил ученую степень бакалавра, был верноподданным короны и ревностным прихожанином. Длинные локоны и бакенбарды придавали его бледному задумчивому лицу еще большее сходство с придворным времен королевы Елизаветы. К тому же держался он излишне чопорно и церемонно.

В тот день сэр Артур, казалось, решил немного отступить от старомодных манер и любезно показал нам Бедфордскую башню. Справа от вестибюля первого этажа располагалась библиотека, а за ней — крохотный кабинет, откуда, отперев массивную стальную дверь, можно было попасть в хранилище. Однако сэр Артур сначала провел нас в библиотеку. На полках ровной линией выстроились книги по геральдике и генеалогии, а у дальней стены, между двумя окнами, стоял сейф модели А фирмы «Ратнер» высотой в пять и шириной в четыре фута. Подойдя к нему, герольдмейстер обернулся в нашу сторону:

— Как видите, джентльмены, здесь предусмотрены все необходимые меры предосторожности. В этом сейфе, установленном четыре года назад, хранятся меньшие по размеру регалии. Его стенки толщиной в два дюйма, он запирается на два замка, по семь штифтов в каждом. Взломать его невозможно, разве только взорвать динамитом, но и в этом случае скорее рухнет вся башня, чем поддастся дверь сейфа. За этой стеной круглосуточно дежурят два часовых и один полицейский.

— Что ж, могу вас поздравить, — сказал Холмс с едва заметной иронией. — А сколько у него ключей и где они находятся?

Сэр Артур удовлетворенно улыбнулся:

— Два, мистер Холмс. Один я постоянно ношу с собой, а другой надежно спрятан в месте, о существовании которого знаю лишь я.

— Но не лучше ли было установить сейф в хранилище?

Мимолетное раздражение мелькнуло во взгляде герольдмейстера.

— Когда хранилище уже было построено, выяснилось, что сейф слишком широк и не пролезает в дверной проем. Я обращался в строительный департамент, но до сих пор ничего не изменилось.

Холмс кивнул, и наш провожатый в старинном облачении провел нас в кабинет, где едва хватало места для стола и двух стульев.

— Здесь работает секретарь коллегии Уильям Стиви, бывший матрос Королевского флота, — объяснил сэр Артур. — Он служит у нас уже шесть лет. Добросовестный человек с прекрасным характером.

— В самом деле? — вежливо переспросил Холмс, разглядывая между тем стальную дверь хранилища. — А это, вероятно, работа фирмы «Милнер» с Финсбери-Пейвмент? Знакомая конструкция. Двойной замок. Крупповская листовая сталь толщиной в несколько дюймов — чуть тоньше, чем обшивка броненосца. Такую не пробьет даже артиллерийский снаряд, выпущенный из шестидюймового орудия с расстояния в пятьдесят ярдов.

— Должен признать, вы отлично осведомлены, мистер Холмс, — проворчал сэр Артур с раздражением профессионала, побежденного любителем.

— Пустяки, — беззаботно отмахнулся Холмс. — Просто мне слишком часто приходилось осматривать такие двери, после того как их вскрывали грабители.

Очевидно, сэр Артур больше всего на свете боялся ситуации, описанной сыщиком, поскольку тут же перестал распускать павлиний хвост. Он отпер замок и распахнул тяжелую дверь. Мы вошли в хранилище — помещение квадратной формы, приблизительно двенадцать на двенадцать футов. Вдоль стен комнаты стояли стеллажи с наиболее редкими книгами по геральдике. Большинство драгоценностей были надежно спрятаны в сейфе библиотеки, здесь в запертых шкафах хранились несколько рыцарских цепей, королевский меч, золотая корона, скипетр и два серебряных жезла.

Прямо за дверью путь нам преградила стальная решетка. Увидев, что ключ вставлен в замок, я не удержался от удивленного возгласа.

— Это единственный ключ, — начал оправдываться сэр Артур. — Мы оставляем его в скважине, чтобы не потерять. Здесь самое безопасное место.

Мы с Холмсом обменялись многозначительными взглядами.

— Помимо всего прочего, — быстро добавил герольдмейстер, — прямо за стеной расположена штаб-квартира полиции, а чуть дальше — караульное помещение.

Холмс немного подтрунивал над сэром Артуром, но, вне всякого сомнения, тот отлично справлялся со своей работой. Что бы ни случилось в Дублине с королем Эдуардом, орденские регалии тут находились в полной безопасности, не меньшей, чем в «Английском банке» или Тауэре. Герольдмейстер закрыл дверь, и мы отправились вслед за ним по винтовой лестнице на второй этаж, где было два кабинета — сэра Артура и его помощника.

— А у кого есть ключи от хранилища? — вдруг спросил Холмс, и наш провожатый снова забеспокоился.

— Один всегда хранится у меня, — сказал он. — Другой получает Стиви, когда приходит на службу, а в конце рабочего дня отдает его мне обратно. Днем хранилище не запирают, чтобы я или мой помощник могли беспрепятственно взять нужную книгу. Если Уильяму нужно отлучиться, он закрывает хранилище и кладет ключ в один из ящиков стола. Мы знаем, куда именно, но посторонний не сможет его отыскать. Есть еще третий ключ, но им никто не пользуется. Он лежит в самом хранилище, цел и невредим.

Холмс сцепил пальцы:

— Сколько всего человек имеют право заходить в это помещение?

Сэр Артур нахмурился, вспоминая:

— Первый — Стиви, второй — мой помощник Джордж Бёртчейл, третий — Пирс Махони. У Стиви есть ключ от хранилища, у остальных — только от входной двери. Когда коллегия закрыта, здание периодически обходит детектив Керр. В штаб-квартире полиции хранится еще один ключ. Им обычно пользуется уборщица, миссис Фаррелл. Она прибирает у нас рано утром, когда никого еще нет на месте, и поэтому берет ключ у полицейских.

— Получается, — бесстрастно подытожил Холмс, — что ключи от входа могут быть у вас, Бёртчейла, Махони, Стиви, детектива Керра и миссис Фаррелл. Ключ от хранилища — у вас и Стиви, но и другие служащие могут войти в него в рабочее время. А ключ от сейфа в библиотеке — только у вас.

— Именно так, мистер Холмс, — подтвердил сэр Артур.

— А мистер Шеклтон?

— У него нет ключей. Он давно уже здесь не служит, несмотря на то что занимает должность дублинского герольдмейстера. К нам лишь время от времени приходят письма на его имя. А сам Шеклтон редко появляется в городе. Ключи ему попросту ни к чему.

— Но когда он приезжает в Дублин, то, вероятно, часто наведывается к вам?

— Иногда заходит, но не стоит из-за этого беспокоиться, мистер Холмс. Повторяю еще раз: у мистера Шеклтона нет ни одного ключа и ни малейшей необходимости ими пользоваться.

— А ваши ключи от хранилища и сейфа…

— Ни мистер Шеклтон, ни кто-либо еще не знают, где они лежат, мистер Холмс.

Мой друг, казалось, остался доволен разъяснением, но едва отошел к окну, ведущему во внутренний двор, снова набросился на сэра Артура с вопросами:

— Предположим, я грабитель. И сейчас подхожу к Бедфордской башне. Что может меня остановить?

— Полицейский или начальник караула спросят, по какому делу вы пришли.

— А если я отвечу так, что они ничего не заподозрят?

— Тогда вы будете стоять перед запертой дверью и стучать, пока Стиви вам не откроет. Допустим, у вас действительно важное дело. В таком случае мой помощник будет следовать за вами по пятам. Ручаюсь, что он не спустит с вас глаз, пока вы не уйдете. А если коллегия закрыта, вас перехватят еще по дороге к двери.

Я уже неоднократно отмечал, что Шерлок Холмс работал не ради денег, а из любви к своей профессии. Так вышло и на этот раз. Регалии ордена Святого Патрика не должны были интересовать его. Он отвечал лишь за безопасность короля в Дублине. Содержимое хранилища и сейфа в Дублинском замке стоило сотни тысяч фунтов, правда, вряд ли кто-нибудь мог назвать точную цену. Но Холмс не отдал бы за все это и пенса. Тем не менее система охраны драгоценностей вызвала у него живой интерес, и весь вечер он обдумывал, как можно обойти меры предосторожности.

Я довольно скоро устал от рассуждений и прямо заявил об этом за вечерней порцией бренди с содовой.

— Я всегда подозревал, что у вас не хватает воображения, Ватсон, — усмехнулся в ответ Холмс. — Неужели вы не понимаете, как подействовал вид этих драгоценностей на нечестивые умы?

— Но я видел достаточно, чтобы убедиться: никто, кроме сэра Артура Викарса, не сумеет открыть эти замки.

Холмс покачал головой:

— Прежде чем мы с вами покинули Бедфордскую башню, мне в голову пришло три разных способа похитить драгоценности из сейфа и хранилища. Причем никому не удалось бы мне помешать.

— Не может такого быть, — не поверил я.

Холмс опять усмехнулся:

— Значит, вы не заметили одну досадную ошибку в рассуждениях нашего самоуверенного сэра Артура?

— Действительно не заметил.

— Помните, мой дорогой друг, он сказал, что Шеклтон не знает, где спрятаны ключи от сейфа и хранилища?

— И что же?

— Человек может быть уверен лишь в собственной осведомленности. Вряд ли ему точно известно, что знают или могут узнать другие. Думать иначе, дорогой Ватсон, — фатальная ошибка. Особенно в том случае, когда имеешь дело с первостатейным мошенником. Разве угадаешь, что успел разнюхать этот негодяй?

IV

До визита короля в Дублин оставалось больше двух месяцев. Мы с Холмсом возвратились в Лондон, так же как и Шеклтон. Дублинский герольдмейстер теперь крайне редко приезжал в Ирландию, важные дела удерживали его в столице. Миновало семь недель. Утром 29 июня я проснулся около восьми утра и с удивлением увидел Холмса, который не имел обыкновения подниматься в такую рань. Он в длинном лиловом халате стоял возле моей кровати с голубым бланком телеграммы в руке.

— Просыпайтесь, Ватсон! Нам пора в путь. События в Дублине начали развиваться, как я и предполагал. Сэр Артур потерял свой ключ от входа в Бедфордскую башню.

Признаться, я огорчился этому известию, поскольку мы планировали отправиться в Ирландию лишь через два дня.

— От входа в башню? И только? Холмс, ключи от этих дверей есть у полудюжины человек.

— Я не стал бы беспокоить вас без серьезных оснований, — ответил Холмс довольно резко. — Наш поезд отходит с Юстонского вокзала ровно в полдень. Мы должны успеть к ночному пароходу из Холихеда в Дублин. Завтра утром будем на месте.

Боюсь, я еще немного поворчал по поводу внезапного отъезда. Тем не менее отменил все запланированные на ближайшие дни дела и согласился сопровождать моего друга в этой поездке. Когда Северо-западный экспресс проносился мимо Бирмингема, я просматривал раздел светской жизни в «Таймс». В списке гостей, приглашенных на обед к леди Ормонд на Аппер-Брук-стрит, мне бросилось в глаза имя Фрэнсиса Ричарда Шеклтона, офицера Королевского ирландского фузилерного полка и дублинского герольдмейстера. Я передал газету Холмсу:

— Что бы ни случилось с ключом сэра Артура, Фрэнк Шеклтон не мог украсть его. Он сейчас в Лондоне.

— Не сомневаюсь, Ватсон. Шеклтон не покидал столицу с того дня, как возвратился с церемонии открытия дублинской выставки. То есть с начала мая.

— Вы полностью в этом уверены?

Готов поклясться, что Холмс выглядел немного смущенным.

— Сотрудники нашего друга Лестрейда наблюдали за ним. Можете не сомневаться, Шеклтон за все это время не выезжал даже за пределы Мейфэра, не говоря уже обо всем Лондоне.

Он прикрыл глаза и не шелохнулся до тех пор, пока мы не прибыли в Холихед. Я думал лишь о том, что теперь придется целую неделю дожидаться королевского визита. И мое недовольство ничуть не уменьшилось к следующему утру, когда мы причалили к пристани Норт-Уолл в Дублине.

Детектив Керр ждал возле причала с кебом.

— Боюсь, джентльмены, — сочувственно произнес он, — что мы напрасно вас потревожили. Сэр Артур потерял ключ от входа в коллегию два дня назад — не нашел его на обычном месте на туалетном столике и сразу же сообщил об этом мне. Я открыл дверь своим ключом и впустил его. А вчера вечером получил сообщение, что пропажа обнаружилась на том же столике. Ключ случайно накрыли основанием медного подсвечника.

— Мм, — задумчиво протянул Холмс, когда кеб свернул на роскошный бульвар Сэквилл-стрит. — А что с хранилищем и сейфом?

— Все ключи на месте, с драгоценностями ничего не произошло, все в порядке, — ответил Керр.

В душе я был согласен с ним. Утрата нашлась, значит причин для волнения больше нет. В любом случае, даже проникнув в Бедфордскую башню, похититель не смог бы открыть сейф или хранилище. Стоило ли так беспокоиться из-за обыкновенной рассеянности сэра Артура?

Первые четыре дня нашего пребывания в Дублине прошли без происшествий. В среду 3 июля, за неделю до приезда короля, мы с Холмсом после завтрака развернули утренние газеты. За окнами стоял веселый гам — возле нашего уютного домика на лужайках парка Сент-Стефанс-Грин играла детвора. В «Морнинг пост» я вычитал, что Фрэнк Шеклтон присутствовал на приеме у герцога Аргайла, мужа принцессы Луизы — соответственно, зятя покойной королевы Виктории и шурина Эдуарда VII. Похоже, Шеклтона, каким бы негодяем мы его ни считали, охотно приглашали на светские вечеринки. Безусловно, он не мог одновременно быть на рауте у члена королевской семьи в Лондоне и готовить ограбление в Дублине.

Едва я успел об этом подумать, как в дверь постучала наша хозяйка и спросила, не угодно ли будет мистеру Холмсу принять миссис Мэри Фаррелл. Мы с недоумением посмотрели друг на друга.

— Миссис Фаррелл из замка, — любезно подсказала нам женщина.

Мы снова обменялись взглядами, и Холмс сказал:

— Непременно пригласите ее сюда.

Когда хозяйка вышла, он шепнул мне:

— Вероятно, эта леди служит при дворе вице-короля. Нам следует познакомиться с ней.

Представьте себе наше удивление, когда в дверях появилась худощавая пожилая дама в простом черном платье. Вероятно, это был ее воскресный наряд: боа из перьев, зауженные книзу рукава, высокая шляпка на крепко стянутых в узел волосах. Некогда красивое лицо погрубело от тяжелой работы и перенесенных невзгод. Тут мы догадались, что нам нанесла визит уборщица из Бедфордской башни. По ее наружности сразу было видно, что это порядочная, почтенная женщина, как и рассказывал сэр Артур. На лице ее явственно читалось смущение, которое лишь усилилось, когда она поняла, что Холмс в комнате не один. Однако мой друг поднялся и поприветствовал ее с такой любезностью, словно перед ним стояла герцогиня или femme fatale ^[133]:

— Доброе утро, миссис Фаррелл. Какая приятная неожиданность! Меня зовут Шерлок Холмс, а это — мой друг и коллега доктор Ватсон. При нем вы можете говорить так же свободно, как и наедине со мной.

Она нерешительно переводила взгляд с меня на сыщика и обратно.

— Прошу вас, миссис Фаррелл, садитесь, — мягко произнес он.

Наша гостья послушалась.

— Я должна рассказать о том, что случилось в башне, — тихим, сдавленным голосом начала она, не прекращая теребить сумочку у себя на коленях. — Мне хочется открыть вам правду, чтобы люди не подумали обо мне плохого.

— Разумеется, никто ничего подобного не думает, — подбодрил ее Холмс.

Она снова посмотрела на нас:

— Так вот, сэр,сегодня утром я, как обычно, пришла прибираться ровно в семь утра. Взяла ключ и вставила его в скважину. Он не поворачивался. Тогда я дернула за ручку, и дверь открылась. Уверена, мистер Холмс, она была не заперта всю ночь. Я зашла в библиотеку, но ничего подозрительного не заметила. Однако после уборки дождалась мистера Стиви и рассказала ему про дверь. Как только пришел сэр Артур, тот доложил ему обо всем. Они проверили хранилище и убедились, что все в порядке. Вот так, сэр.

— Тогда вам не о чем волноваться, миссис Фаррелл.

Она пристально взглянула на моего друга:

— Если окажется, что там что-нибудь пропало, сэр, могут подумать на меня. Я не хочу потерять эту работу, мистер Холмс. Поэтому решила прийти к вам. А вы потом подтвердите, что я ни в чем не виновата.

Холмс успокаивающе улыбнулся ей:

— Не волнуйтесь, миссис Фаррелл. Вы поступили как честная женщина. Только, прошу вас, ответьте на один вопрос: могло ли случиться, что дверь забыли запереть на ночь?

— Наверное, да, — нерешительно сказала она.

— А кто вчера уходил последним?

— Сэр Артур. Он всегда появляется на службе позже других джентльменов, мистер Холмс, и задерживается дольше всех. Но потом туда заглядывает детектив Керр, обычно между семью и восемью вечера. Ключи есть у каждого — у сэра Артура, мистера Махони, мистера Бёртчейла и мистера Стиви. Кто-то из них мог вернуться и оставить дверь открытой.

Холмс еще раз заверил пожилую даму в том, что она поступила правильно. Внешность бывает обманчива, но, глядя на миссис Фаррелл, невозможно было усомниться в ее искренности и порядочности.

— Мы не станем рассказывать об этом разговоре сэру Артуру и его помощникам, — объявил сыщик, как только уборщица ушла. — И детективу Керру тоже. Строго говоря, охрана Бедфордской башни не входит в круг наших обязанностей.

— А как же драгоценности? — спросил я, несколько встревоженный беспечностью моего друга.

— У нас есть основания считать, что регалии ордена сейчас находятся в безопасности, так же как вчера. Не больше и не меньше.

Этой загадочной репликой он и закончил разговор, очевидно не собираясь больше к нему возвращаться.

V

Прошло три дня, наступила суббота 6 июля. До прибытия в Кингстаун «Виктории и Альберта» с королем Эдуардом на борту оставалось четверо суток. Мы так и не узнали причин, по которым дверь в Бедфордскую башню оказалась незапертой, если не считать предположений миссис Фаррелл о рассеянности сэра Артура либо детектива Керра. Никто, кроме уборщицы, не говорил с нами об этом неприятном инциденте.

Холмс однажды заметил, покачав головой: «Человек по своей природе не может быть уверен в том, что забыл что-то сделать. На мой взгляд, благоразумнее предположить, что дверь случайно оставили открытой. Давайте просто наблюдать за последствиями».

Каковы эти последствия, стало ясно субботним утром. Приблизительно в одиннадцать часов в наш дом возле Сент-Стефанс-Грин примчался мальчишка-курьер в ливрее с медными пуговицами и передал нам конверт с гербовой печатью. Письмо было адресовано мистеру Шерлоку Холмсу в собственные руки. В нем вице-король Ирландии лорд Абердин просил сыщика немедленно прибыть в Дублинский замок. В Бедфордской башне произошли события, встревожившие его светлость. Они могли существенно затруднить визит короля Эдуарда.

Двадцать минут спустя мы вошли во внутренний двор Дублинского замка через высокую арку ворот Корк-Хилл. Холмс позвонил в дверь Бедфордской башни. Нам открыл Уильям Стиви, худощавый мужчина лет пятидесяти. Обветренное лицо и походка вразвалочку выдавали его прежний род занятий.

— Если вы не возражаете, сэр, — сказал он Холмсу, — мы пройдем в мой кабинет. У сэра Артура сейчас посетитель, и он примет вас, как только освободится.

— В самом деле? — произнес в ответ мой друг не то чтобы с откровенным недоверием, но с изрядной долей иронии.

Мы вошли вслед за Стиви в крохотную комнату и увидели сидящую на стуле миссис Фаррелл. Перед ней стоял детектив Керр. Статный рыжеволосый гигант смотрел на женщину с крайне серьезным, официальным выражением лица. Увидев Холмса, он вытянулся в струнку и приказал уборщице повторить все, что она только что ему рассказала.

— Все вышло, как в прошлый раз, сэр, — начала та, с надеждой глядя на Холмса. — Только теперь была не заперта стальная дверь в хранилище.

— Вы полагаете, ее кто-то открыл? — тотчас переспросил Холмс.

— Когда я пришла на работу около семи утра, сэр, дверь в хранилище была чуть приоткрыта. Я увидела за ней решетку и торчащий в замке ключ, взяла его и положила в стол мистера Стиви, поскольку знала, что он появится первым. Там же в ящике я оставила записку, в которой все объяснила. Потом закрыла дверь в хранилище, но не могла запереть ее, потому что у меня не было нужного ключа.

— Вы поступили правильно, — похвалил ее Холмс. — И что предпринял мистер Стиви?

Он повернулся к бывшему моряку. Тот ответил быстро и четко, без малейших колебаний:

— Как только появился сэр Артур, я сразу отправился к нему и доложил, что дверь в хранилище утром была открытой.

— И как отреагировал сэр Артур?

— Он сказал: «Не может быть».

Холмс пристально взглянул на секретаря коллегии:

— Вам не показалось это странным?

Однако мистер Стиви встал на защиту своего начальника:

— Сэр Артур пришел с джентльменом из «Вест джевелерс». Он был очень занят, сэр. Ювелиры выгравировали на рыцарской цепи имя лорда Каслтауна, которого должны вскоре принять в орден, и сегодня вернули ее обратно. У сэра Артура хватало других забот. Я уверил его, что драгоценности в хранилище находятся на своих местах, и он сразу успокоился.

— Замечательно, — проговорил Холмс, хотя по его голосу было ясно, что ничего хорошего в происшествии он не видит. — Но почему дверь оказалась незапертой?

— Вчера вечером, в половине восьмого, она была закрыта, — вмешался Керр. — Я как раз делаю обход в это время и всегда дергаю за ручку. Однако все было в порядке, иначе я забил бы тревогу. Скорее всего, кто-то открывал дверь ночью. Кроме ключа, лежащего в хранилище, есть еще два дубликата. Один у сэра Артура, другой у мистера Стиви. Тот отдает свой ключ господину герольдмейстеру, когда уходит со службы домой.

— Значит, это сэр Артур отпер хранилище?

Керр покачал головой:

— Я сам видел, как он выходил отсюда в семь часов вечера. В половине восьмого он забрал корреспонденцию из клуба «Килдер-стрит» и поспел домой на бульвар Сент-Джеймс как раз к ужину, поданному ровно в восемь. Чтобы снова доехать до замка и вернуться назад, ему потребовалось бы не меньше часа. Слуги же утверждают, что постоянно видели хозяина вплоть до одиннадцати часов вечера. Незадолго до полуночи он лег спать и не выходил из дома до девяти утра. Кроме того, если бы герольдмейстер ночью появился в замке, его непременно опознали бы караульные у ворот.

— Боже милостивый, — вздохнул Холмс, — как все запутано. Вы совершенно уверены, что хорошо осмотрели здание вчера вечером?

От незаслуженных подозрений детектив Керр густо покраснел, как обычно случается при волнении с бледнокожими рыжеволосыми людьми.

— Абсолютно уверен, мистер Холмс. Я заглядывал в каждую комнату на обоих этажах и даже в угольный подвал. Единственное помещение, где я не был, — это хранилище, у меня нет от него ключа. Он есть только у сэра Артура.

— А в подвале, — мгновенно заинтересовался сыщик, — есть угольный желоб, по которому можно проникнуть в здание?

Керр опять замотал головой:

— Подвал расположен у ворот замка. Военный караул и констебль дежурят в нескольких шагах от него, да что там — прямо над ним. К тому же заслонка в любом случае помешала бы злоумышленнику пробраться внутрь.

Холмс понимающе кивнул. В этот момент сверху донесся звонок, и Стиви с проворством моряка помчался по винтовой лестнице в кабинет сэра Артура. Через несколько минут он вернулся с ключом в одной руке и замшевым футляром в другой.

— Сэр Артур просил передать вам свои извинения, мистер Холмс. Он сейчас спустится. А я, с вашего позволения, оставлю вас. Мне нужно положить рыцарскую цепь лорда Каслтауна в библиотечный сейф.

Разумеется, мы с Холмсом отправились следом за ним в соседнюю комнату, где у стены между окнами стоял сейф фирмы «Ратнер». Стиви вставил ключ в замок и попытался открыть его. Выражение досады, а затем и беспокойства, появившееся на его лице, подсказало нам, что его усилия тщетны.

— Попробуйте повернуть ключ в другую сторону, мистер Стиви, — ледяным тоном подсказал Холмс.

Уильям Стиви так и сделал. Мы услышали стук задвинувшегося язычка замка. Секретарь коллегии подергал за ручку, но дверь не поддалась.

— Так, — произнес мой друг, — теперь вы его заперли. Другими словами, очевидно, что сейф, так же как и хранилище, кто-то открывал сегодня ночью.

Стиви отпрянул от высокого стального шкафа, словно опасаясь, что он сейчас взорвется. Затем повернулся и хотел уже бежать обратно к сэру Артуру Викарсу, чтобы сообщить о случившемся. Но в этот момент герольдмейстер сам спустился по лестнице. Он сдержанно кивнул нам, всем своим видом показывая, что его напрасно отрывают от подготовки к предстоящему через четыре дня визиту короля.

— Позвольте ваш ключ, — обратился он к секретарю.

Холмс, Стиви и я внимательно следили за его действиями. В строгом сюртуке сэр Артур уже не походил на придворного Елизаветинской эпохи, превратившись в самого обычного чиновника. Он вставил ключ в первый замок, повернул и прислушался к щелчку. Затем повторил ту же операцию со вторым замком и с некоторой театральностью открыл дверь сейфа.

Мы стояли за его спиной и вглядывались в утробу стального шкафа. На полках были аккуратно разложены замшевые футляры. Торопясь покончить с неприятным вопросом, сэр Артур взял ближайший из них и раскрыл. Я не мог разглядеть, что лежало внутри, но прекрасно слышал сдавленный возглас потрясенного ольстерского герольдмейстера:

— Боже мой! Их здесь нет! Они пропали!

VI

Мы молча стояли посреди ярко освещенной солнцем библиотеки, а сэр Артур один за другим хватал футляры, и каждый раз в воздух взлетало, словно облачко пыли, одно и то же слово «пропали». Кроме трех рыцарских цепей, считая ту, что предназначалась для лорда Каслтауна, исчезли все регалии ордена Святого Патрика и королевские драгоценности. Золото, бриллианты, изумруды, рубины и сапфиры — все это будто испарилось из сейфа, ключи от которого имелись только у сэра Артура Викарса.

Холмс не произнес ни слова. Он внимательно наблюдал за ольстерским герольдмейстером, отмечая каждую подробность в его поведении. Сэр Артур повернулся к детективу Керру, словно собираясь обвинить в краже полицейского.

— Керр! — в панике воскликнул он. — Все драгоценности украдены! Какие-то ловкие парни, знавшие, что мы готовимся к визиту короля, очистили сейф!

Холмс по-прежнему не раскрывал рта. Сэр Артур со страдальческим видом обратился к нему:

— Это строительный департамент во всем виноват, — жалобно произнес он. — Я ведь просил их перенести сейф в хранилище. Я могу доказать, у меня сохранилась переписка. Но они ничего не сделали. А я всегда сомневался в надежности этого сейфа.

Он оправдывался так, словно речь шла о незначительной канцелярской ошибке. Впрочем, неизвестные злоумышленники похитили не все регалии. Королевский меч, корона и скипетр по-прежнему лежали в хранилище. Но мелкие драгоценности, которые можно было без труда продать приблизительно за пятьдесят тысяч фунтов, исчезли. Сэр Артур подошел ко мне:

— Не удивлюсь, если завтра утром их доставят посылкой мне домой.

В первое мгновение я подумал, что он сошел с ума. Дорогие вещи не крадут для того, чтобы на следующее утро прислать по почте обратно! Однако Шерлок Холмс упорно хранил молчание.

— Нужно вызвать суперинтенданта Лоу, — заявил Керр. — Я обязан доложить ему об этом.

— Правильно, — наконец подал голос Холмс. — И кто-то должен сообщить обо всем королю. Не хотел бы я оказаться на месте этого человека. Вряд ли его величество обрадуют такие новости.

Тут сэр Артур снова начал говорить странности:

— Драгоценности моей покойной матушки тоже исчезли. Понимаете, я хранил их в этом же сейфе.

Он вел себя по меньшей мере нелепо. Однако, на мой взгляд, герольдмейстер скорее испытывал сильное потрясение, нежели чувство вины. Мы поднялись вместе с ним в его кабинет и стали дожидаться прихода суперинтенданта Джона Лоу из дублинской полиции, штаб-квартира которой находилась в двух шагах от нас. Сэр Артур сидел, уперев локти в стол и закрыв лицо ладонями, оплакивая пропажу и собственную незавидную участь. Наконец в библиотеку вошел суперинтендант Лоу. До нас долетели его громкие команды. Детективу Керру выделили трех помощников, чтобы обшарить каждый уголок в угольном подвале.

Я отвел Холмса в сторонку:

— Мы не станем помогать им? Я хочу сказать, что охрана драгоценностей не входила в наши обязанности, но…

Мой друг покачал головой и приложил палец к губам. Затем приблизился к лестнице и перегнулся через перила:

— Мистер Лоу! Прежде чем вы займетесь расследованием этого дела, пошлите кого-нибудь за Корнелиусом Галлахером!

— Черт побери, кто такой этот Корнелиус Галлахер? — удивился я.

— Слесарь, Ватсон. Самый лучший в Дублине. И самый толковый специалист по сейфам фирмы «Ратнер».

За все годы знакомства с Шерлоком Холмсом мне ни разу не приходилось видеть, как разбирают на части замок сейфа. Это напомнило мне необычайно сложные хирургические операции в больнице Святого Барта, свидетелем которых я был в далекую пору студенческой юности. Мы стояли за мощной спиной Корнелиуса Галлахера, а тот, затаив дыхание, ковырял в замке сейфа крохотной отверткой, напоминающей инструмент часовщика. Цилиндр замка содержал семь металлических пластин, так называемых сувальд. Каждая из них должна быть утоплена в паз отдельным выступом на бородке ключа, чтобы замок открылся. Слесарь открутил их по очереди, затем взял маленькую, но очень сильную лупу и принялся их рассматривать, поворачивая то в одну, то в другую сторону.

— Нашли какие-нибудь следы, мистер Галлахер? — спросил Холмс.

— Все чисто, сэр. Ни единой царапины. Совсем как новые.

Сыщик отступил назад:

— Значит, можно с уверенностью сказать, джентльмены, что сейф открывали теми двумя ключами, которые находятся у вас. Дубликат, как бы умело его ни изготовили, все равно имеет крохотные дефекты и потому оставляет отметины, различимые в сильную лупу. Отмычки еще больше поцарапали бы пластины. Я правильно говорю, мистер Галлахер?

Слесарь обернулся:

— Все верно, сэр. Этот сейф ни разу не пытались взломать, открывали обычным способом.

Глаза сэра Артура Викарса наполнились ужасом, хотя выглядел герольдмейстер скорее комично, чем трагически.

— О нет, мистер Холмс! — Казалось, он готов был упасть на колени и обнимать ноги моего друга. — Вы не можете сказать, что это сделал я! Это неправильно, несправедливо! Не говорите так, мистер Холмс!

VII

После ухода суперинтенданта Лоу мы с моим другом коротали вечер за бренди с содовой.

— Шеклтон здесь ни при чем, — сказал я. — Он все еще в Лондоне или на пути в Дублин, но его не было в городе в тот день, когда дверь в Бедфордскую башню оказалась незапертой. Лестрейд подтверждает это.

Холмс неопределенно хмыкнул.

— Сейф открыли одним из тех ключей, которые находятся у сэра Артура, и только он знает, где они хранятся, — продолжил я.

— Предположим, драгоценности взял герольдмейстер. Но скажите, Ватсон, разве он похож на человека, знающего толк в их продаже?

— Нет, — признался я. — И все равно непонятно, какое отношение к этому мог иметь Шеклтон, ведь он не приезжал в Дублин.

— Вы не понимаете?

— Если его здесь не было в момент ограбления, о чем свидетельствует сам Скотленд-Ярд, значит у него надежное алиби.

— Алиби?

Продолжать беседу стало невозможно. Холмс явно что-то знал, но у меня не хватило сил вытянуть из него и пары слов.

Следующий день принес еще более неприятные для сэра Артура Викарса новости. Корнелиус Галлахер осмотрел замок в хранилище, который миссис Фаррелл нашла отпертым в роковое субботнее утро. На стальных пластинах, отполированных до зеркального блеска, не оказалось ни единой царапинки. Дверь открыли хорошо притертым ключом. Один из таких ключей лежал в самом хранилище, двумя другими распоряжался сэр Артур, и лишь он знал, где именно они находятся.

Конечно же, не стоило надеяться, что происшествие долго будет храниться в тайне. Посвящение лорда Каслтауна было отложено до приезда короля. Но могут ли рыцари ордена прийти на церемонию без своих регалий? Это выглядело бы нелепо. Его величество тем временем уже отправился на поезде в Северный Уэльс, в Холихеде его ждала яхта «Виктория и Альберт», готовая немедленно выйти в Ирландское море. Гнев Эдуарда, узнавшего, что дублинские растяпы проморгали сокровища ордена Святого Патрика, проще представить, чем описать. Газеты уже пестрели броскими заголовками высотой с целый дюйм. Стоимость пропавших драгоценностей оценивалась более чем в пятьдесят тысяч фунтов. Часть камней была подарена двору вице-короля Вильгельмом IV еще в 1833 году.

Холмс казался на удивление невозмутимым. Зная его неприязнь к церемониям разного рода, можно предположить, что он испытывал тайное удовольствие от всеобщего переполоха. Спустя два дня после ограбления сыщик присутствовал на допросе сэра Артура Викарса суперинтендантом Лоу.

— Я уверен, что драгоценности украл человек, которого вы знаете, — начал герольдмейстер. — Он гостил в моем доме и, вероятно, шпионил за мной, чтобы найти запасной ключ. Полагаю, он снял отпечаток с моего ключа, пока я принимал ванну. Иногда он пользовался им, когда приезжал в коллегию по воскресеньям.

Суперинтендант Лоу, сильный, усатый мужчина, с жалостью смотрел на ольстерского герольдмейстера.

— Вы забываете, сэр, что хранилище и сейф были открыты подлинными ключами, а не изготовленными по оттиску.

Бедного сэра Артура загнали в угол, и он понимал, что теперь все кончено.

— Но это он, это его рук дело! — закричал герольдмейстер.

Холмс вздохнул:

— Полагаю, сэр Артур, что драгоценности последний раз проверяли три недели назад. А Фрэнк Шеклтон последний месяц не покидал пределов Англии. Мне сообщили, что в день похищения он гостил у лорда Рональда Сазерленда-Гауэра в Пенсхерсте, графстве Кент. Он отправился туда в обществе герцога Аргайла, королевского шурина.

— Тогда не знаю, — с несчастным видом произнес сэр Артур. — Значит, он не мог этого сделать. Я допустил страшную ошибку, обвиняя его. Но сей молодой человек действительно вызывал у меня подозрения. Я дал поручительства по двум его счетам: ссуде на тысячу пятьсот фунтов, взятую у ростовщиков Уилтонов с Пикадилли, и кредиту на покупку мебели у Вольфа и Холландера. Уилтоны дают ссуды под очень высокий процент. Надеюсь, они не потребуют с меня эти деньги, хотя до конца в этом не уверен.

Чем дальше он рассказывал о делах Фрэнка Шеклтона, тем сомнительнее они выглядели. Лоу откашлялся и покрутил усы. Затем раскрыл бумажный сверток и достал два одинаковых ключа от сейфа «Ратнер».

— Взгляните, сэр. Этот ключ вы постоянно носили на шее. И не снимали его ни днем ни ночью?

— Да, так и было.

— А этот? Насколько мне известно, вы прятали его под переплетом одной из книг, стоящих на полке в вашем кабинете.

— Да.

Тут в разговор вступил Холмс:

— Вы часто проверяли, на месте ли он?

— Каждый вечер, мистер Холмс, перед уходом со службы.

— Следовательно, никто, кроме вас, не мог открыть сейф, — спокойно заключил мой друг.

Сэр Артур протестовал энергично, даже истерически, так что я начал беспокоиться, не понадобится ли ему помощь врача. Очевидно, герольдмейстеру недоставало твердости характера. Он был поистине жалок. Логика подсказывала, что драгоценности украл наивный сэр Артур, а мошенник Шеклтон не причастен к ограблению. Но Холмс, казалось, склонялся к невероятному выводу: похититель — Шеклтон, а Викарс — его безвинная жертва.

— Этого не может быть, Холмс! — повторил я, наверное, уже двадцатый раз за вечер. — Только герольдмейстер мог открыть сейф и хранилище. Шеклтону не удался бы подобный трюк, даже если бы он летал между Лондоном и Дублином со скоростью пули.

Мой друг усмехнулся, взял щипцами уголек из камина и раскурил свою трубку, не произнеся ни слова.

— Раз вам известно имя преступника, вы просто обязаны назвать его. Это единственный способ вернуть похищенные драгоценности!

Холмс с легким удивлением посмотрел на меня и вынул трубку изо рта.

— Мой дорогой Ватсон, — мягко проговорил он. — Неужели вы не понимаете, что это единственный способ потерять их безвозвратно?

VIII

Далее, если можно так выразиться, наступил короткий антракт. Два дня спустя в Ирландию прибыл король Эдуард. В среду 10 июля с первыми лучами солнца изящная, словно клипер, двухтрубная яхта «Виктория и Альберт» встала на якорь в Кингстаунской гавани. Легкий бриз развевал королевский вымпел на грот-мачте. По бортам яхты покачивались крейсера Королевского флота: «Черный принц» — слева, со стороны берега, «Антрим» — справа, со стороны моря.

Украшенные флагами улицы заполнились уже к десяти утра, но встречающим пришлось ждать еще два часа, прежде чем крейсера произвели орудийный салют и паровой катер, пуская клубы дыма, приблизился к пристани Королевы Виктории. Стояло теплое летнее утро, королевский морской оркестр играл марш, встречающие монарха чиновники заранее собрались в небольшом крытом павильоне, над которым реяли флажки. Эдуард VII и королева Александра ступили на берег под восторженные крики толпы. Лорд Абердин в парадном облачении, лишенном по известным причинам некоторых украшений, вышел вперед. Пресса потом сообщала, что Эдуард «светился доброжелательной улыбкой и находился в прекрасном расположении духа… то и дело приподнимая шляпу в ответ на приветствие подданных». Если же верить словам вице-короля, его величество уперся взглядом в его грудь, и лорд поневоле подумал, не допустил ли он какую-либо небрежность в одежде. А Эдуард холодно сказал: «Я знаю про драгоценности».

В это же время с трапа «Черного принца» сошел еще один гость — мускулистый человек в неприметном темном костюме и шляпе-котелке. Джон Кейн, старший инспектор специального отдела Скотленд-Ярда, был откомандирован Лестрейдом для расследования дела о пропавших сокровищах. Кейн в красках описал нам, как разгневала Эдуарда VII безалаберность чиновников вице-короля.

— И что хуже всего, — добавил старший инспектор, — в момент похищения мистер Шеклтон находился рядом с шурином его величества. А тремя днями раньше молодой человек побывал на приеме на Аппер-Брук-стрит. Речь там как раз зашла о визите короля в Дублин и о регалиях ордена. И знаете, что выдал этот негодяй Шеклтон? Он улыбнулся и сказал, что не удивится, если именно в этот день драгоценности украдут.

— Вот как? — демонстративно зевая, ответил Холмс. — Скажите на милость.

Кейн мгновенно посерьезнел:

— Должно быть, похищение произошло ночью с пятницы на субботу, мистер Холмс. Иначе почему сейф утром оказался незапертым?

— В самом деле, почему?

— Похоже, сам сэр Артур и открыл сейф и хранилище. Как раз это более всего и рассердило короля, мистер Холмс. Его величеству теперь известны все подробности происшествия, и он вне себя от мысли, что человек, занимающий столь ответственный пост, предал его.

Холмс расслабленно развалился в кресле, опустив веки, словно из последних сил боролся со сном.

— Скорее уж похитителем был сам король Эдуард. Сэр Артур Викарс — один из немногих людей, который никак не мог этого сделать.

Кейн удивленно уставился на него, и мой друг слегка приоткрыл глаза.

— Если вы что-то знаете, мистер Холмс…

— Дорогой мой Кейн, — усмехнулся он в ответ, — что-то знать — это моя профессия. Примерно неделю назад в Бедфордской башне случилось странное происшествие: входная дверь осталась открытой. Суперинтендант попросил меня осторожно понаблюдать за сэром Артуром в его собственном доме на бульваре Сент-Джеймс. Кроме того, я взял за правило тайно сопровождать его по дороге со службы домой. В пятницу вечером я тоже следил за ним. И сэр Артур не лжет, утверждая, что вышел из башни вместе с помощником, а затем отправился в клуб «Килдер-стрит». Он пробыл там не более десяти минут, возможно разбирая свою корреспонденцию. После чего поспешил домой и явился туда к ужину, ровно в восемь часов. Больше он не отлучался из дома до самого утра. А когда пришел на работу, увидел, что дверь сейфа открыта, а сам он пуст.

— И это все? — немного смущенно спросил Кейн.

— Почти. Чуть позже десяти вечера в дом впустили женщину, судя по одежде — служанку. Ее имя Молли Мэлони. Хотя иногда она представляется как Молли Робинсон. У нее довольно своеобразная репутация. Однако к этому моменту свет в кабинете уже погас, как всегда и случалось в одно и то же время. Другими словами, сэр Артур проверил, на месте ли запасные ключи от сейфа и хранилища. Со своими собственными ключами он не расставался никогда. Впрочем, даже если эта женщина забрала второй комплект, ни она, ни кто-либо другой не покидали дом до следующего утра.

Кейн задумчиво взглянул на Холмса.

— Стало быть, мистер Холмс, ограбление не могло произойти в пятницу ночью. Ведь все ключи были на месте. Вероятно, про пятницу можно вообще забыть.

— Напротив, мистер Кейн. Именно в это время были украдены орденские регалии. Я удивлен, что вы до сих пор этого не поняли.

Шерлок Холмс обладал уникальной способностью выводить коллег из себя подобными парадоксами. Драгоценности, утверждал он, похитили именно в пятницу ночью, и по его же словам выходило, что ключи, необходимые для вскрытия хранилища, тогда были недоступны для вора. Я не удивился, когда старший инспектор попрощался с нами недовольным тоном.

Холмс, казалось, потерял всякий интерес к делу. А на следующий день признался:

— Думаю, пора возвращаться в Лондон, мой дорогой друг. Откровенно говоря, Дублин начал меня утомлять, и, похоже, я здесь ничего уже не добьюсь.

Это было настолько не в его характере — бросить расследование, да еще столь важное, — что я не мог не спросить, хорошо ли он себя чувствует.

— Лучше, чем когда-либо, Ватсон. Тем не менее я собираюсь вернуться. А вы, разумеется, должны остаться и действовать в полном соответствии с моими указаниями.

— Но драгоценности? Они пропали навсегда или нет?

— Как знать, — ответил он, неопределенно пожав плечами.

IX

Я не уехал из Дублина. Однако расследование продвигалось медленно и, на мой взгляд, никаких результатов не принесло. Кем бы ни была эта Молли Мэлони, полиция не проявила ни малейшего внимания к ее персоне. Похитители так искусно замели следы, что я уже не надеялся снова увидеть драгоценности.

Но все, что происходило прежде, оказалось сущими пустяками в сравнении с разразившимся вскоре безумием. Сначала сэру Артуру Викарсу на бульвар Сент-Джеймс пришло сообщение. Молодая женщина, назвавшаяся медиумом, увидела пропавшие драгоценности во сне. По ее словам, их зарыли на старом кладбище где-то поблизости. Дублинские полисмены объявили, что эта информация подтверждает их предположение, и обыскали несколько заброшенных захоронений в Малуддарте и Клонсилле. У меня в голове не укладывалось, что разумный человек, не говоря уже о сотруднике специального отдела, мог поверить в подобный розыгрыш. Конечно же, ищейки ничего не нашли. Да и откуда среди могил взяться сокровищам? Затем подоспело новое пророчество: теперь уверяли, что регалии спрятаны в доме девять по Хэдли-стрит. В общем, целую неделю мы занимались глупостями, а затем Холмс вызвал меня обратно в Лондон.

Как только мы оказались вдвоем в нашей квартире, я первым делом спросил, что за чертовщина творится вокруг этого похищения.

— Бог мой! — воскликнул Холмс. — Я слишком долго держал вас в неведении, Ватсон.

— Едва ли меня удивит признание в том, что вы понятия не имеете, кто и как совершил ограбление.

Он с беспокойством взглянул на меня:

— Мой дорогой друг, я знал это с самого начала. Похитители использовали дубликаты ключей.

— Тогда почему они не оставили царапин в замках?

— Потому что ключи к ним не прикасались. Это морковка, за которой погнались ослы Кейн и Лоу.

— Будет лучше, если вы мне все объясните, — заметил я.

— Хорошо, — сказал Холмс. — Помните, был еще один запасной ключ от двери в хранилище, который там же и держали? За последние несколько лет никто ни разу не брал его в руки. Как и ключ от сейфа, спрятанный на книжной полке сэра Артура. Бедняга каждый вечер проверял его сохранность, однако никогда не пробовал открыть им сейф. Да и зачем, если у него на шее всегда висел другой? Можно сказать, Ватсон, что ключевой момент в этом преступлении — это замена прежних ключей дубликатами. Ими никогда не отпирали замки сейфа или хранилища. Копии просто лежали на месте своих оригиналов. Таким образом, все подозрения пали на сэра Артура Викарса. Он, разумеется, был ни в чем не виноват, кроме, пожалуй, незаконной любовной связи с Молли Мэлони.

— Но что произошло на самом деле?

— Фрэнк Шеклтон часто гостил у сэра Артура и, по всей вероятности, кое-что нашел на книжной полке. Может быть, случайно, но скорее всего — после долгих поисков. Так или иначе, он видел, как сэр Артур вечером проверял, на месте ли ключ. После ухода герольдмейстера на службу у Шеклтона оставался в запасе целый день, чтобы отнести ключ в мастерскую на Сэквилл-стрит, сделать оттиск, изготовить дубликат и положить его в тайник, оставив настоящий себе. Думаю, он осуществил свой план несколько месяцев назад. Причем Шеклтону не стоило опасаться, что подмену когда-либо обнаружат. Конечно, сэр Артур мог внимательно осмотреть подделку и заподозрить неладное. Тогда он попробовал бы открыть замок и обман выплыл бы наружу. Но разве Викарсу пришло бы это в голову? Каждый вечер он убеждался, что ключ по-прежнему лежит в тайнике, и на этом успокаивался.

— Так мошенник получил ключ от сейфа. А от хранилища?

Холмс улыбнулся:

— Шеклтон был дублинским герольдмейстером. Достаточно веская причина, чтобы, приезжая к сэру Артуру, посещать и Геральдическую коллегию. Он запомнил, в какой ящик стола кладет ключ Стиви, когда выходит из кабинета. Даже если бы тот неожиданно вернулся, репутации дублинского герольдмейстера ничто не угрожало, — дескать, он просто пошел в хранилище, чтобы свериться с редкой книгой по генеалогии. Запасным ключом от хранилища также не пользовались годами. Возможно, никогда к нему и не присматривались. Шеклтон мог спокойно взять ключ и отправиться на Сэквилл-стрит, сделать дубликат, положить его на место, а оригинал оставить у себя. Таким образом, у него оказались оба ключа — от сейфа и от хранилища. Требовался еще и третий, от входа в башню. Но там был обычный замок фирмы «Джейл». Помните, как Шеклтон попросил ключ у сэра Артура, чтобы забрать свою корреспонденцию? Получить такой дубликат не составило большого труда. Скорее всего, обманщик сделал оттиск за несколько минут прямо на месте, в Бедфордской башне.

— А тот ключ, который сэр Артур потерял незадолго до нашего приезда? И незапертая дверь, обнаруженная миссис Фаррелл?

Холмс пожал плечами:

— Кто знает? Возможно, сэр Артур действительно обронил ключ. Или как раз тогда его украли и сделали дубликат. Самое сложное в профессии детектива — уметь отличать случайные факты от значимых. Потерянный ключ и незапертая дверь вполне могут оказаться случайными совпадениями. Я склонен думать именно так, но это уже не играет большой роли. Намного важнее другое: у похитителя были ключи от хранилища и сейфа, не оставляющие царапин в замках «Милнер» и «Ратнер», не говоря уже о том, что он мог беспрепятственно пробраться в башню. Самая трудная часть замысла состояла не в самом ограблении, а в возвращении подлинных ключей.

— И все-таки это удалось сделать.

Холмс взглянул на меня сквозь дым, поднимавшийся из его трубки:

— Похищение произошло в пятницу, но не ночью, а чуть раньше. Я абсолютно уверен, что в половине восьмого, когда детектив Керр совершал обход, злоумышленник уже проник в хранилище и запер за собой дверь. Керр подергал за ручку, ничего не заподозрил и ушел. А мошенник тут как тут — выкрал из сейфа драгоценности и закрыл его, а может, ему удалось проделать это и до прихода детектива. Затем наступил самый ответственный момент.

— Ключ?

— Оригинал необходимо было вернуть на книжную полку сэра Артура. Осмелюсь предположить, что здесь похитителю помогла сообщница, Молли Мэлони. Возможно, они вместе вошли в Бедфордскую башню, но скорее всего, она ждала снаружи. В данном случае вор мог просто выбросить ключ в окно. Со стороны это выглядело так, будто проходящая мимо девушка остановилась и присела на колено, чтобы поправить развязавшийся шнурок. А чуть позже ключ уже лежал на своем обычном месте в кабинете на бульваре Сент-Джеймс.

— А хранилище?

— Опустошив сейф, преступник подождал, пока за окном не стемнело. Вероятно, до девяти вечера. Потом незаметно выскользнул из Бедфордской башни, прячась в тени портика. Имелся лишь один пробел в тщательно разработанном плане. Настоящий ключ от хранилища вор должен был оставить внутри, поэтому не мог запереть им дверь. А дубликат поцарапал бы штифты замка и разрушил замысел, согласно которому подозрение падало на сэра Артура. И дверь осталась открытой, что и обнаружила утром миссис Фаррелл. Уничтожив дубликаты ключей, похититель окончательно замел следы. Оригиналы находились на своих местах, и единственным подозреваемым в ограблении оказался сэр Артур Викарс.

— Еще один вопрос, — напомнил я. — Шеклтон не мог быть вором. Кто же тогда?

К моему замешательству, Холмс рассмеялся, словно обрадовавшись возможности рассказать веселую историю.

— Я вдруг вспомнил, Ватсон, — сказал он наконец, — что ко всему прочему никогда прежде не проверял на вас свои способности к ясновидению.

X

— Так это вы? — спросил я, хотя предположение казалось мне нелепым. — Женщина, что видела во сне драгоценности, спрятанные на кладбище, написала нам по вашей просьбе?

Холмс опять набил трубку крепким темным табаком.

— Да, это сделал я, Ватсон, — со вздохом признался он. — Я ни на мгновение не сомневался, что Шеклтон — преступник, но у меня не было доказательств. Раз он не приезжал в Дублин, то, разумеется, не мог сам похитить драгоценности. Ему требовался сообщник. Но как найти надежного человека среди тысяч жителей города? — Он отложил трубку. — Представьте себя на месте Шеклтона. Вы отлично разыграли свою партию и убеждены, что драгоценности находятся у напарника. И вдруг читаете в газете, что их ищут на кладбище. Дальше еще хуже: через несколько дней полиция приезжает на Хэдли-стрит, где, как вам известно, проживает женщина, помогавшая вам в похищении и обольстившая ольстерского герольдмейстера. Что вы предпримете?

Прищурившись, Холмс смотрел на меня, словно кошка, разглядывающая мышь.

— Я бы стал разбираться во всей этой чертовщине, — решительно заявил я. — Но ни к чему для этого ехать в Дублин. Думаю, лучше всего написать письмо или отправить телеграмму. И если дела окажутся плохи, сообщнику следует уносить ноги.

Мой друг приоткрыл глаза и буквально засиял от удовольствия:

— Превосходно, Ватсон! Какой же вы все-таки молодец!

— Я бы велел ему бежать, не медля ни секунды, и для верности прихватить с собой ту молодую женщину.

— Именно так, Ватсон. Должен признаться, когда наши друзья из Скотленд-Ярда окончательно решили, что Шеклтон не причастен к похищению, я сам взял его под наблюдение. И пришел к выводу, что пора вспугнуть дичь. Таким образом, я превратился в ясновидящего. Точнее говоря, медиумом стала чья-то вымышленная дочь, которая якобы увидела во сне зарытые на кладбище драгоценности. Затем я написал письмо в полицию, чтобы привлечь внимание Кейна к Хэдли-стрит. Разумеется, никаких сокровищ он там найти не мог. Но Шеклтон был бы сверхчеловеком, если бы сохранил спокойствие в такой сложной ситуации. Моим piece de resistance ^[134]стал небезызвестный сэр Патрик Колл, бывший королевский прокурор. Они с Шеклтоном посещают один и тот же клуб и даже немного знакомы друг с другом. Сэр Патрик оказал мне большую услугу, упомянув в его присутствии газетную статью, в которой сообщалось о найденных в Дублине драгоценностях, — с улыбкой пояснил Холмс и продолжил: — Это известие, в придачу к новостям о раскопках на кладбище в Клонсилле и облаве на Хэдли-стрит, попросту добило Шеклтона. Он вышел из дома на Парк-лейн и поспешил в почтовое отделение на Гросвенор-стрит. Я видел, как Шеклтон написал сообщение на верхнем листе блока телеграфных бланков и направился к окну приема. Я сделал вид, что тоже хочу дать телеграмму, занял его место и оторвал следующий листок. Как и предполагалось, Шеклтон находился в крайне возбужденном состоянии и сильно надавливал пером на бумагу. Я разобрал текст без особого труда. Послание было адресовано Ричарду Горджесу, капитану Королевского ирландского фузилерного полка из Дублинского замка. Шеклтон просил капитана немедленно с ним связаться.

— Что за птица этот Горджес?

— Большой негодяй, Ватсон. Грабитель, выполнявший приказания Шеклтона. Я навел справки и выяснил, что они вместе воевали в Южной Африке. Там Горджес зарекомендовал себя пьяницей, развратником и мелким воришкой. Еще до окончания войны его изгнали из полка. Причем проделали это оригинальным способом. Каждый из сослуживцев дал Горджесу пинка, когда того проводили перед строем.

— Как же его взяли в королевские стрелки?

— По рекомендации дублинского герольдмейстера Фрэнка Шеклтона. По правде говоря, Горджес официально не зачислен в полк, он инструктор по стрелковому оружию. При всех своих пороках капитан стреляет отменно. Разве охрана Дублинского замка заподозрит в чем-либо человека, регулярно проходящего мимо по долгу службы?

— А где он теперь?

— Сбежал, мой дорогой Ватсон. Несомненно, вместе с драгоценностями. И еще до того, как Шеклтон отправил ему телеграмму. Кто знает, куда он скрылся?

— А Молли Мэлони?

— Наши друзья из Сюрте ^[135]выследили ее в Париже. Спустя восемь часов после ограбления она остановилась под именем Молли Робинсон в гостинице «Распай» на бульваре Монпарнас, дом сорок. Думаю, сообщники с ней расплатились.

— И как мы теперь найдем капитана Горджеса?

— Его разыщет Фрэнк Шеклтон, — спокойно ответил Холмс. — Он оказался в отчаянном положении. Скоро его признают банкротом и лишат всех титулов и званий. Говорят, его долг лондонскому банку «Кокс и К°» превышает сорок тысяч фунтов. Все коммерческие начинания Шеклтона оказались чистым мошенничеством. Если он не поправит дела за счет украденных регалий, его посадят в тюрьму. Вот и все мотивы преступления. Нам остается только ждать, когда он объявится. И не беспокойтесь, Ватсон, это произойдет очень скоро.

То обстоятельство, что Горджесу удалось сбежать с драгоценностями за границу, несколько омрачило триумф Холмса. Он во всех подробностях установил, как произошло ограбление и кто его совершил. Но у него не хватило бы доказательств, убедительных для суда присяжных. А сокровища ордена так и не были найдены. Впрочем, сам Холмс относился к этому философски.

— Эти вещицы, Ватсон, уже были когда-то похищены британскими солдатами из древних гробниц в заморских колониях. Теперь, по крайней мере, есть надежда, что они вернутся на свою далекую родину.

XI

Чтобы закончить эту историю, мне придется заглянуть на несколько лет вперед. В архиве Шерлока Холмса хранится вырезка из «Лондон мейл» от 11 ноября 1912 года. В ней приводятся показания свидетеля, видевшего, как Молли Мэлони вышла из Дублинского замка в ночь ограбления. Кроме того, утверждается в заметке, когда разразился скандал, сэр Артур Викарс снабдил любовницу деньгами на дорогу до Парижа. Герольдмейстер подал на газету в суд за клевету и добился денежной компенсации за причиненный ему моральный ущерб.

Что было дальше с Фрэнком Шеклтоном? За какой-нибудь год или два его состояние удивительным образом выросло. Он отстроил роскошное ménage ^[136]на Парк-лейн между особняками королевского прокурора сэра Руфуса Айзекса и леди Гросвенор, а спустя несколько месяцев приобрел дорогой лимузин за восемьсот пятьдесят фунтов. Хотя он едва не опозорил старшего брата, сэра Эрнеста, и доставил немало огорчений отцу, почтенному доктору Шеклтону, к судебной ответственности его так и не привлекли. Ничуть не сомневаюсь, что Фрэнк жил на средства, вырученные таинственным капитаном Горджесом с продажи украденных драгоценностей на черных рынках Африки или Азии.

Но когда денежные переводы перестали поступать, Шеклтон вернулся к своим мошенническим привычкам. От безысходности он организовал несколько фиктивных компаний, рассчитывая обчистить карманы простаков, в том числе и своих состоятельных друзей. Одно за другим эти существующие лишь на бумаге предприятия выходили на фондовый рынок. Они активно привлекали средства инвесторов, а затем неожиданно разорялись. Обанкротившаяся «Монтевидео паблик воркс корпорейшн» сменялась «Норт-Мехикан лэнд энд тимбер компани». За неизбежным крахом тут же следовала очередная коммерческая авантюра Шеклтона.

Когда грянул гром, Шеклтон сбежал в португальскую Западную Африку, где его не могло настигнуть английское правосудие. Время от времени до Холмса доходили рассказы о проделках Шеклтона в Африке и Азии — как правило, в безопасных для него португальских колониях и анклавах. При всей склонности к аферам ни Шеклтон, ни капитан Горджес не были талантливыми коммерсантами и не разбирались в драгоценных камнях. Их самих обманули местные торговцы, да так, что у Шеклтона не нашлось оснований, чтобы подать жалобу.

В конце концов Фрэнк Шеклтон нарушил португальские законы и без всякого судебного разбирательства угодил за решетку в Бенгеле. Условия в этой грязной и запущенной тюрьме оказались невыносимыми, и он согласился добровольно сдатьсяСкотленд-Ярду, с тем условием, что его перевезут в Англию. Инспектору Куперу, приехавшему арестовать его, Шеклтон заявил: «Я готов на все, лишь бы выбраться отсюда. Если я останусь здесь хоть ненадолго, можете считать меня покойником».

Когда негодяй предстал перед Центральным уголовным судом, у него уже не было ни денег, ни драгоценностей. Его приговорили к длительному тюремному заключению за мошенничество, общий ущерб от которого составил восемьдесят четыре тысячи фунтов. Ему не предъявили обвинения в краже орденских регалий за неимением улик, но Шеклтон, прошу прощения за банальность, и без того угодил под колеса машины правосудия. Он вышел на свободу много лет спустя сломленным, тяжелобольным, практически умирающим.

Капитан Горджес, в свою очередь, тоже приобрел громкую дурную славу. Когда в Европе назревала война, он тайно перебрался в Ирландию, а оттуда — в Англию. Холмс ничуть не сомневался, что перед этим он встретился с молодым Пирсом Махони, племянником сэра Артура. Осмелюсь предположить, что Махони каким-то образом узнал правду о похищении и грозился разоблачить преступника. Но прежде чем успел что-либо предпринять, был застрелен из собственного ружья и найден мертвым в Грейндж-Коне на берегу озера. Впрочем, Пирс мог пасть жертвой несчастного случая, поскольку версию убийства доказать не удалось.

Назвавшись другим именем, капитан Горджес переехал в Лондон. Вместе с профессиональным боксером Чарльзом Сороугудом он снимал комнату в подвале дома на Маунт-Вернон в Хэмпстеде. Как раз в это время специальный отдел Скотленд-Ярда получил информацию, что боевики из «Шинн Фейн» ^[137]устроили там нечто вроде своего арсенала. В отсутствие жильцов двое полицейских проникли в комнату и обыскали ее. Но нашли только один револьвер и две сотни патронов к нему.

Тем же вечером, когда Горджес вернулся в свой подвал, полиция окружила дом и предложила преступнику сдаться. Он поднялся по лестнице, держа руки за спиной. Один из полицейских подошел к нему, чтобы надеть наручники, но оказалось, что Горджес прятал за спиной пистолет. Сержант Эскью попытался вырвать у него оружие. Завязалась борьба, и вдруг раздался выстрел. Пуля угодила в другого полицейского, констебля Янга, спускавшегося по ступеням, чтобы помочь коллеге.

Ричарда Горджеса арестовали и доставили в полицейский участок на Кэннон-Роу. За непредумышленное убийство он был осужден на двенадцать лет каторги. Когда в суде подписывали приговор, Горджес неожиданно попросил: «Не называйте меня капитаном, не позорьте честь полка».

Однако он, как и Шеклтон, не признался в похищении регалий ордена Святого Патрика. Многие по-прежнему считали виновным сэра Артура Викарса, единственного человека, у которого были ключи от сейфа и хранилища. Впоследствии его отстранили от должности, хотя и под другим предлогом. А позднее бывшего герольдмейстера застрелил предводитель налетчиков, также полагавший, что сэр Артур прячет украденные сокровища в своей усадьбе Килморна-хаус.

Какова судьба драгоценностей? Это самая темная и запутанная часть истории. Без сомнения, кое-что похитители продали на черном рынке по сильно заниженной цене. Затем, когда в 1910 году старый король умер и шла подготовка к коронации нынешнего монарха Георга V, начали распространяться странные слухи. Якобы регалии или часть их приобрел лорд Уильям Джеймс Пирри, владелец верфи «Харленд и Вулф» в Белфасте. Сообщение об этом лишь однажды промелькнуло в прессе, и его сразу же опровергли все упомянутые в нем лица. Более того, газетчикам настоятельно рекомендовали не распространять эту новость.

В конце концов именно Шерлок Холмс открыл мне тайну. Я зашел к нему на Бейкер-стрит после коронации Георга V и королевы Марии. На столе у него лежал иллюстрированный журнал, а рядом с ним — несколько снимков. Обычно сыщик не интересовался подобными изданиями и уж тем более не стал бы читать откровения мистера Боттомли из «Джон Булл».

Мой друг, держа в руке лупу, то и дело подносил ее к фотографиям королевской четы, принцев и принцесс. В статье говорилось о том, что дублинские драгоценности были найдены и выкуплены у прежних владельцев, а теперь возвращены королю. Мало кто в Англии настолько хорошо знал минералогию, чтобы составить конкуренцию Холмсу и определить подлинность сокровищ.

— Даже если камни огранили заново, Ватсон, их форма не должна сильно измениться. Огранка всегда производится в определенном направлении, так же как у треугольника может быть только три стороны.

Он снова тщательно рассмотрел через увеличительное стекло фото королевы в журнале, а затем — другой снимок, лежащий на столе.

— Обратите внимание, Ватсон. Если сравнить Звезду Святого Патрика и диадему нашей доброй королевы, не останется никаких сомнений. Ювелиры сработали весьма искусно. Они вставили камни в украшения наших новых монархов. Вряд ли его величество в нынешней политической ситуации решит хранить бесценные регалии в Ирландии.

Никто не ценил аналитические способности Холмса выше, чем я. Но в тот момент мне было трудно поверить ему. Если бы достояние ордена действительно нашлось, его возвращение обставили бы с куда большей торжественностью. Разумеется, думал я, на сей раз Холмс ошибается. Королю и правительству нечего скрывать в подобных случаях. Боже, как же я заблуждался!

Сейчас передо мной лежат бумаги Холмса, в том числе копия документа за номером 156, 610/16 из архива министерства внутренних дел. Когда эти записки будут изданы, все необходимые сведения наверняка окажутся в открытом доступе и желающие легко проверят мои слова. На листе, помеченном грифом «совершенно секретно», можно прочесть, что Большой нагрудный знак ордена Святого Патрика уцелел, попал в руки сэра Артура Викарса и был передан королю. Я не могу утверждать с уверенностью, что именно лорд Пирри заплатил выкуп и при посредничестве сэра Артура вернул похищенные драгоценности. Но ничуть не сомневаюсь в том, что некий анонимный меценат так и поступил.

Ознакомившись с этим документом уже после смерти Шерлока Холмса, я удивился, почему он оказался у моего друга, а не в министерстве. Какое отношение имеет к данному делу сыщик, если его имя нигде не упомянуто? Но потом, обдумав все хорошенько, я понял, что был несправедлив к нему.

В тот день, много лет назад, разглядывая с помощью лупы фотографии на столе, Холмс выразил уверенность, что диадему королевы Марии, изготовленную специально для коронации в 1911 году, украшают драгоценные камни с пропавших регалий ордена Святого Патрика. Какими бы познаниями в минералогии он ни обладал, их одних недостаточно, чтобы сделать подобный вывод. Затрудняюсь сказать, был ли на самом деле лорд Пирри настолько богат, чтобы заплатить такой баснословный выкуп. Но кто, как не Шерлок Холмс, мог стать лучшим посредником в тайных переговорах между правительством и владельцем драгоценностей? И у кого еще, помимо короля, была достаточная сумма для приобретения этой коллекции?

Разумеется, Холмс не упоминал об этом. Когда дело затрагивало интересы венценосных особ, он хранил полное молчание, не делая исключений даже для меня. Но готов поклясться: о том, что король Георг и королева Мария получили украденные драгоценности, сыщик узнал намного раньше, чем прочитал в журнале статью мистера Боттомли. Увы, когда секретный документ министерства внутренних дел попал в мои руки, мой друг уже умер и некому было ответить на мои расспросы.

Но я помню его слова, сказанные тем вечером, когда мы сидели у камина.

— Значит, Шеклтон и Горджес избежали наказания? — спросил я.

Он наклонился и набил трубку табаком.

— Не думаю, что они согласятся с такой формулировкой, Ватсон. В тюрьме человек страдает. Чего же более? Возможно, он совершил двойное преступление, но нельзя удвоить его мучения. Жизни обоих злоумышленников разрушены без всякой надежды начать все заново, и этого достаточно.

Холмс посмотрел на огонь.

— И все-таки, — возразил я, — мне кажется, вы считаете ограбление менее опасным, чем другие преступления. Не забывайте, что оно влечет за собой важные последствия для общества.

Холмс продолжал любоваться танцующими языками пламени.

— Возможно, все дело в том, что мне известен другой случай, произошедший гораздо раньше.

— Тоже похищение драгоценностей?

Он повернул голову ко мне:

— Разумеется, Ватсон. Когда-то эти камни были священными сокровищами в царских гробницах Голконды и других городов. Наши бравые солдаты разрыли могилы, чтобы подарить эти украшения королю и королеве Англии. Вот кто совершил кощунство — куда более страшное преступление, чем проделки Шеклтона и Горджеса. Если наш монарх или его подданные решили выкупить драгоценности у тех стран, которым камни когда-то принадлежали, пусть будет так. Должен признать, что они уже не вернутся на родную землю. Но теперь Англия, не отдав за них в первый раз ни пенса, заплатит настоящую цену, и я не стану возражать. Считаю это справедливым решением, мой дорогой друг. А вы?

Невидимая рука

I

В той цепи событий, о которых я сейчас расскажу, все с самого начала складывалось против нас. Тем не менее Шерлок Холмс добился такого успеха, какой редко выпадал на его долю в других расследованиях.

Те из вас, кто читал рассказ «Пенсне в золотой оправе», опубликованный в сборнике «Возвращение Шерлока Холмса», могут вспомнить о другом триумфе великого сыщика. В 1894 году в Париже он выследил и арестовал Юрэ, «убийцу на Бульварах». Холмс тогда получил в награду орден Почетного легиона и благодарственное письмо лично от президента Феликса Фора. Оно было написано в январе 1895 года, когда тот возглавил страну в самый трудный для нее момент, после убийства президента Карно и нескольких месяцев неудачного правления Казимира-Перье.

Холмс по вполне понятным причинам испытывал симпатию к Феликсу Фору, выходцу из низов общества, сумевшему подняться на самую вершину власти. К несчастью, за месяц до того, как мсье Фор приступил к исполнению обязанностей президента, был арестован и осужден молодой офицер — стажер Генерального штаба капитан Альфред Дрейфус. Его приговорили к пожизненному заключению за передачу секретных военных сведений Германии. Сразу после суда разъяренная толпа на улицах Парижа требовала немедленной казни Дрейфуса. Президента упрекали и даже презирали за недостаточную твердость, проявленную в этом деле. Смерть угрожала любому человеку, публично усомнившемуся в виновности «предателя». Дрейфус был сначала разжалован на плацу Эколь Милитер ^[138], а затем с позором отправлен в исправительную тюрьму на французском побережье Гвианы в Южной Америке. Он дни и ночи проводил в тесной камере в ядовитых испарениях и невыносимой жаре кайеннского Ile du Diable ^[139]. Хотя сбежать с острова было невозможно, его ноги заковали в двойные кандалы, прикрепленные цепью к ножкам койки. Фактически Дрейфуса обрекли на медленную, мучительную смерть. Расстрел был бы куда более гуманным приговором.

Альфреда Дрейфуса обличили в том, что он продал секретные документы военному атташе посольства Германии полковнику Максу фон Шварцкоппену. Суд проходил in camera ^[140], однако подробности процесса стали известны публике. Уликой служила препроводительная бумага, написанная, как утверждало обвинение, рукой Дрейфуса и адресованная Шварцкоппену. Автор сообщал германскому атташе, что высылает ему документацию по новому секретному стодвадцатимиллиметровому орудию, а также план реорганизации французских артиллерийских войск и руководство по стрельбе для полевой артиллерии. Такими сведениями, разумеется, мог располагать только офицер Генерального штаба.

Шерлок Холмс, так же как Эмиль Золя и множество других людей, не настроенных предубежденно, не верил в виновность капитана Дрейфуса. Прекрасно разбираясь в графологии, Холмс пришел к выводу, что послание полковнику Шварцкоппену написано не рукой Дрейфуса. Кто-то более или менее удачно имитировал его почерк. Как и мсье Золя, мой друг возмущался пристрастностью французского суда. Несколько лет спустя «дрейфусары» докажут свою правоту. Полковник Юбер Анри из Deuxieme Bureau ^[141]и Лемерсье-Пикар, подделавшие «доказательства», чтобы усугубить вину Дрейфуса, покончат жизнь самоубийством.

Уже после нашего путешествия в Париж невиновность Дрейфуса, а также имя настоящего предателя, майора Фердинанда Вальсен-Эстергази, будут окончательно установлены. Вернувшегося на службу капитана Дрейфуса вслед за Шерлоком Холмсом наградят орденом Почетного легиона за мужество, проявленное в боях мировой войны. Подробности борьбы за восстановление справедливости легли в основу этого рассказа.

II

Когда мы отправились в Париж в январе 1899 года, Феликс Фор уже четыре года был президентом Франции, и столько же времени провел в заключении капитан Дрейфус. Поездка состоялась по просьбе британского правительства, горячо поддержанной Скотленд-Ярдом в лице нашего друга Лестрейда. В Париже мы должны были встретиться с Альфонсом Бертильоном, бывшим профессором антропологии, ныне возглавлявшим Бюро судебной идентификации в парижской префектуре полиции. Метод Бертильона позволял определить личность человека по некоторым антропометрическим данным, в частности по форме и размерам головы. Французские коллеги уверяли, что эта разработка сделает бесполезными любые попытки преступника изменить внешность и выдать себя за другого. Скотленд-Ярд считал данную систему слишком сложной для постоянного использования. В Англии Шерлок Холмс и сэр Фрэнсис Гальтон еще в 1893 году по настоянию министра внутренних дел мистера Асквита начали работу над более простым методом идентификации по отпечаткам пальцев, также подсказанным Бертильоном. Поначалу их противники утверждали, что ни один суд присяжных не вынесет вердикт, основанный на такой сомнительной идее. Однако двенадцать лет спустя братьев Страттон приговорят к виселице за убийство в Дептфорде благодаря единственному доказательству — отпечатку большого пальца.

Мы надеялись убедить Бертильона в необходимости объединить усилия для усовершенствования метода. Одно из главных возражений юриста состояло в том, что далеко не на всякой поверхности остаются четкие, ясно видимые отпечатки. Холмс после долгих опытов в нашей квартире на Бейкер-стрит научился выявлять «скрытые» следы с помощью нитрата серебра или паров йода. Бертильон поинтересовался, каким образом можно предъявить суду подобные улики. Холмс приспособил для этой цели фотоаппарат «кодак», присоединив к объективу открытый кожух. Причем отпечаток всегда оказывался в фокусе объектива, на одном и том же расстоянии от него. С помощью такого приема можно было изготовить любое количество фотоснимков для изучения их в суде. Холмс отослал великому французскому криминалисту образец своей фотокамеры. Но, судя по всему, профессор Бертильон не изменил свою позицию.

В холодный, но безветренный январский день мы отплыли из Фолкстона в Булонь на пароходе «Лорд Уорден». Холмс стоял возле борта в прикрывающей уши дорожной шляпе. Как только судно вышло из гавани, мой друг, казалось, потерял всякий интерес к французскому эксперту. Про отпечатки пальцев и измерения черепа мы больше не говорили. Холмс вынул из кармана сложенный листок бумаги, развернул его и протянул мне:

— Почитайте, Ватсон. Это письмо моего друга полковника Пикара, недавно с позором уволенного из информационного отдела Второго бюро. Он пишет о новых обстоятельствах дела капитана Дрейфуса. Похоже, даже здесь над нами нависла тень Бертильона. Пикар пишет, что профессор продолжает настаивать на том, что злополучная бумага написана Дрейфусом. Как может человек такого выдающегося ума верить в подобную нелепость, не укладывается у меня в голове. Однако его репутация знаменитого криминалиста, к сожалению, перевесит в суде любые призывы мсье Золя к справедливости.

Он покачал головой, тихо вздохнул и уставился вдаль. Море, напоминающее плоеный атлас, тихо накатывало на бледный промерзший песок французского берега.

— И что вы намерены делать? — спросил я, возвращая письмо.

— Надеяться, Ватсон. Нет, не на чудо, а на возможность указать Бертильону на ошибку в его графологической теории, а заодно — и в методе идентификации. Мы будем сражаться за капитана Дрейфуса до победного конца, но необходимо выбрать правильное время и правильное место.

На ближайшие несколько недель мы променяли Бейкер-стрит на номер с двумя спальнями и общей гостиной в отеле «Лютеция» на бульваре Распай. Монпарнас был деловым и оживленным районом, имеющим больше сходства с одноименным вокзалом, чем с обителью поэтов и художников, — столь возвышенное сравнение первым делом приходило на ум всякому, кто слышал это название. Гостиница, словно океанский лайнер над пристанью, поднималась над рядами домов из бледно-серого камня с изящными окнами, балконами и темными крышами мансард. Фасады многих зданий сохранили элегантные porte-cochére ^[142], но славные времена Второй империи остались в далеком прошлом. По-зимнему тусклое солнце освещало бесконечный поток спешащих по бульвару экипажей.

Я не присутствовал на переговорах Холмса с профессором Бертильоном, продлившихся неполных два дня. По правде говоря, они мало что успели обсудить, поскольку оба отличались непреклонностью в своих убеждениях. Нитрат серебра, пары йода и усовершенствованная фотографическая камера казались Бертильону детскими игрушками.

Взаимная неприязнь только усилилась, когда разговор зашел о письме Дрейфуса и профессор снова подтвердил, что оно написано именно рукой капитана. К концу первой встречи и у Холмса, и у его оппонента изрядно испортилось настроение. На следующее утро Бертильон вернулся к обсуждению методов идентификации и заявил, что отпечатки пальцев могут быть повреждены, стерты, к тому же преступник может вовсе их не оставить, если наденет перчатки. Этот метод, по мнению криминалиста, никогда не заменит антропометрию, поскольку подделать размер черепа нельзя. Высказав свою точку зрения, французский коллега объявил переговоры завершенными. Холмс вернулся из префектуры в дурном расположении духа, но уязвленное самолюбие лишь подогрело его пыл. Мой друг явно не собирался сдаваться без борьбы. Я сразу подумал, что чем быстрее мы вернемся на Бейкер-стрит, тем будет лучше для всех. Но вслух ничего не сказал, понимая, что сейчас не самый удачный момент для подобных рассуждений.

Я с нетерпением ждал нашего отъезда, представляя, как славно будет оказаться дома, и вдруг услышал разговор Холмса с управляющим гостиницей. Мой друг сообщил, что мы пробудем там по меньшей мере еще две недели.

— Но почему? — спросил я, как только мы остались одни.

— Потому, Ватсон, что честный человек приговорен сносить ужасы Чертова острова до тех пор, пока не упадет замертво от истощения и чудовищных условий. Единственный авторитет, чье слово может спасти осужденного, — профессор Бертильон — не желает за него заступаться. А также отказывается признать новый надежный метод установления личности преступника, над которым люди трудились долгие годы. Я крайне разочарован в Бертильоне и клянусь вам, Ватсон, что эти два вопроса могут перерасти в нечто большее, чем научный спор.

— Ради всего святого, Холмс! Вы же не станете драться на дуэли с начальником полицейского бюро?

— Именно это я и собираюсь сделать, Ватсон. Только необычным способом.

После вспышки ярости и угроз в адрес Бертильона Холмс вдруг превратился в невероятного бездельника. Он вел себя, будто человек, осознавший, что большая часть жизни уже позади, и расценивающий визит в Париж как «шанс, которого больше может и не быть». Однако я склонен думать, что его метаморфоза объяснялась вовсе не предчувствием близкой смерти. Это была обычная для него смена ритма жизни. После периодов лихорадочной деятельности, когда он почти не спал и не ел, неизбежно наступала апатия, и сыщик неделями сидел в кресле, бездумно глядя в небо за окном.

Однако на этот раз Холмс предавался праздности иным образом. Он вдруг сделался завсегдатаем богемного кафе «Клозери де Лила» с его знаменитыми деревьями и статуей маршала Нея. Или целыми днями бродил по кладбищу Монпарнас, читая надписи на могильных плитах, чтобы на следующее утро проделать то же самое на кладбище Пер-Лашез. Большую же часть времени мы просто прогуливались по улицам и паркам Парижа, чего никогда не делали ни в одном другом городе.

Морозное утро лучше всего подходило для променада по авеню де ла Гранд-Арме к затянутым туманной дымкой аллеям и прудам Булонского леса. По заиндевелой булыжной мостовой грохотали колеса закрытых карет. За высокими коваными оградами, укрытыми снежными шапками, в окружении зарослей кустарника стояли тихие особняки.

— Мой дорогой Холмс, — сказал я однажды вечером. — Думаю, будет лучше, если наши пути на время разойдутся. Не нахожу смысла в нашем дальнейшем пребывании в Париже. Во всяком случае, в моем. Позвольте мне вернуться в Лондон к своим обычным занятиям. Вы можете задержаться здесь, сколько сочтете необходимым. Но я не вижу причины оставаться.

— О нет, Ватсон, — спокойно возразил он. — Причина есть, и самая важная на свете. Поверьте, для ее достижения потребуются все наши силы.

— Могу я узнать, что это за причина?

— Не стоит торопить события, — уклончиво ответил Холмс. — Плод должен созреть.

Созревал он, как мне показалось, с черепашьей скоростью, в течение целой недели. Наши утренние прогулки переместились в северо-восточные районы с их славным революционным прошлым. По маленьким пешеходным мостикам мы переправлялись через канал Сен-Мартен. Холмс изучал подъездные пути станции Обервилье с тем вниманием, какое другие гости Парижа уделили бы Моне Лизе в Лувре. Позднее зимнее солнце багряным шаром поднималось сквозь туман над площадью Республики, где, словно гигантская амазонка, высилась статуя Марианны. Ближе к вечеру мы добирались до ярко освещенной фонарями площади Согласия. На противоположном берегу из дымки выглядывали шиферные крыши домов на набережной д’Орсе.

Так прошло пять дней. Холмс словно составлял в уме карту города, отмечая на ней все переулки, тупики и лазейки, позволяющие выйти через черный ход или сократить дорогу. Вечером на лестнице, ведущей к нашему номеру, раздались шаги, за дверью на мгновение показался человек и быстро протянул Холмсу красивый конверт с золотым вензелем RF. Мой друг прочитал письмо, но ни слова не сказал мне о его содержании.

На следующее утро он вышел из своей комнаты в костюме еще более причудливом, чем любой из его прежних нарядов, превращавших его то в бродягу, то в матроса-индийца. На нем был парадный черный фрак с белым галстуком. Прежде чем я успел спросить, какого дьявола он так расфрантился, послышался осторожный стук и в номере появился вчерашний посетитель, также в вечернем туалете. Они с Холмсом о чем-то переговорили вполголоса, я сумел разобрать дважды повторенные слова «мсье президент» и просьбу поторопиться. Мой друг молча последовал за гостем. Я подошел к окну и увидел, как они сели в закрытую карету с черным полированным корпусом без единого опознавательного знака или герба, по которому можно было бы определить имя владельца. Мне оставалось лишь предположить, что именно этого вызова Холмс и дожидался, прогуливаясь по улицам Парижа.

III

Дожидаясь его возвращения, я уже не сомневался, что «причина» нашей задержки наконец-то всплыла на поверхность. Холмс использовал все свое влияние, звание кавалера ордена Почетного легиона, а также репутацию человека, избавившего Париж от «убийцы на Бульварах», чтобы добиться аудиенции у президента Фора. Он решил убедить главу Франции в невиновности капитана Дрейфуса, доказать с помощью экспертизы, что письмо германскому военному атташе полковнику фон Шварцкоппену написано не его рукой.

Мой друг явился в отель поздно вечером. В парадном костюме он выглядел немного непривычно. Холмс прекрасно понимал, что мне не нужно объяснять, куда и зачем его вызывали.

— Теперь ваше терпение будет вознаграждено, Ватсон, — остановившись посреди гостиной, сказал он, и его губы на мгновение сложились в знакомую гримаску, которая иногда казалась усмешкой, а иногда — выражением досады. — Я посвятил в суть нашего дела президента Фора.

— Нашего дела?

Он облегченно улыбнулся:

— Хорошо, пусть это будет дело Альфреда Дрейфуса. Теперь все решит экспертиза его почерка. Уверен, у нас есть шанс победить профессора Бертильона на обоих фронтах. Возможно, успех облегчит нам победу и в другом споре. Мы с Фором пришли к соглашению. Доказательства вины Дрейфуса будут тщательно проверены. Сам президент, по всей видимости, все еще считает его виновным, однако не возражает против пересмотра дела.

— И тогда вы будете удовлетворены? — спросил я, поскольку слишком хорошо знал Холмса и чувствовал, что он скрывает что-то важное и не очень приятное.

— Не совсем, — ответил он, и уголки его рта вновь дернулись. — Боюсь, Ватсон, вам не понравятся условия соглашения. Я обещал президенту, что мы останемся в Париже еще на несколько месяцев.

— Черт возьми! Но зачем?

— Дорогой друг, об этом вам через час расскажет личный секретарь президента Фора. Судьба Франции и сохранение мира в Европе зависят от безопасности того сокровища, которое мы взялись охранять, и поверьте, я нисколько не преувеличиваю.

— Сокровище? — воскликнул я. — Что же это?

Холмс поднял руку, призывая меня к терпению. Потом развернулся и направился в свою комнату, чтобы сменить парадную одежду на привычный твидовый костюм и жилет. Что мне оставалось делать? Не идти же вслед за ним и надоедать ему своими расспросами? Пусть спокойно переоденется. Я прошелся по гостиной, разложил по местам бумаги, привел в порядок стол перед визитом личного секретаря президента. Затем остановился у окна и взглянул на экипажи, непрерывно движущиеся по бульвару Распай со стороны рынка и пригородов. Неужели секретарь Феликса Фора действительно имеет обыкновение навещать доверенных лиц в таких людных местах? Я представил себе Генри Понсонби или Артура Бигга, секретарей ее величества, проводящих конфиденциальные переговоры в гостиницах Бейсуотера или Пимлико. Нет, это было немыслимо. Я начал подозревать, что Холмс ввязался в игру по чужим правилам, чего прежде почти никогда не делал.

Мой друг в твидовом костюме вышел из своей комнаты, и тут же в номер постучали. Служащий гостиницы сообщил, что привел к нам посетителя из вестибюля. Когда дверь закрылась, Холмс взял руку секретаря президента и галантно ее поцеловал. Наш гость не имел ничего общего с сэром Понсонби и сэром Биггом, это была одна из самых очаровательных молодых женщин, каких я когда-либо встречал в своей жизни.

IV

Она казалась восемнадцатилетней девушкой, хотя на самом деле ей было уже тридцать лет, а ее дочери исполнилось десять. Но мягкий овал лица, глубокие глаза и блестящие темные волосы, уложенные в элегантную прическу, придавали ей удивительное сходство с лондонской débutante ^[143]. Трудно, не впадая в банальность, описать ее изящную фигуру с тонкой талией и инстинктивную грацию в каждом движении. А Маргерит Стенель, обладая всеми вышеназванными качествами, банальной ни в коем случае не была.

Личный секретарь Феликса Фора произвела на меня большое впечатление. Я был восхищен ее красотой и скромностью и подумал, что любой лондонский политик с самой безупречной репутацией будет смотреться крайне бледно в сравнении с этой молодой, невероятно красивой женщиной.

— Ватсон! — повернулся ко мне Холмс с торжественным видом. — Позвольте представить вам мадам Маргерит Стенель, доверенное лицо президента Фора. Мадам, это мой друг и коллега доктор Джон Ватсон. С ним вы можете говорить так же свободно, как и со мной.

Сказать по правде, смутно помню, что я бормотал в первые несколько минут после знакомства. Мои подозрения в том, что детектив взялся не за свое дело, теперь полностью оправдались. Мадам Стенель села на диван, мы с Холмсом устроились напротив нее на золоченых стульях с прямой спинкой. Она прекрасно говорила на английском, а небольшой акцент лишь прибавлял очарования ее голосу.

— Надеюсь, джентльмены, — начала она, — что в скором времени смогу порадовать вас добрыми вестями о капитане Дрейфусе, в невиновности которого я никогда не испытывала ни малейшего сомнения. Но помочь ему и вам я сумею лишь в том случае, если вы, в свою очередь, поможете мне.

— Прошу вас, мадам, объяснить, что мы должны сделать, — ответил Холмс. — Полагаю, речь идет о какой-либо услуге президенту?

Мадам Стенель сдержанно улыбнулась.

— Да, мистер Холмс, именно об этом, — сказала она. — Мы познакомились с президентом более четырех лет назад благодаря общему интересу к искусству. Мой муж Адольф Стенель — художник-портретист. У нас в гостиной долгое время собирались люди, имеющие отношение к литературе, живописи и музыке. Наш дом и студия моего мужа находятся в переулке Ронсен возле рю де Вожирар, неподалеку от вокзала Монпарнас. Феликс Фор часто посещал мой салон и стал моим другом задолго до того, как занял пост президента. После вступления в должность он купил одну из картин Адольфа, чтобы украсить свою комнату в Елисейском дворце. Он президент Франции, но должна вам признаться, что для меня он в первую очередь самый близкий друг на свете. Феликс Фор отчасти заменил мне умершего отца и, судя по всему, относится ко мне совсем как к родной дочери.

Чем дольше я слушал, тем меньше мне нравились ее слова. Я заметил, что лицо Холмса тоже сделалось напряженным.

— Прошу прощения, мадам Стенель, вы тем не менее не его дочь, так ведь? Вы личный секретарь президента, и ваши претензии на нечто большее — это злоупотребление его доверием.

Она сложила ладони вместе и опустила глаза. Затем подняла голову и взглянула на нас тем открытым и внимательным взглядом, который способен смягчить любые упреки.

— Мистер Холмс, — спокойно произнесла она. — Нет необходимости напоминать вам, что Третья республика родилась в результате войны и кровавой революции более тридцати лет назад. С тех пор случилось немало скандалов, беспорядков и убийств. Думаю, вы в Англии не знали об этом. Но если бы вы ознакомились с секретными документами нашей страны за последние три десятилетия, то испытали бы куда большие потрясение и беспокойство, чем теперь в связи с делом капитана Дрейфуса. Об этих бумагах известно крайне узкому кругу лиц. И разумеется, еще меньше людей их читали.

— И вы, несомненно, одна из них.

Холодная жесткость его голоса резко контрастировала с мягким тоном Маргерит Стенель. Однако она ничуть не хуже Холмса владела собой.

— Да, я одна из этих людей, — призналась она, наклонив голову. — Когда президент пришел к власти, он столкнулся с враждебным отношением в палате депутатов, угрозами физической расправы, оскорблениями. Менее сильный человек подал бы в отставку, как поступил его предшественник, и Франция погрязла бы в гражданской войне. Но он не собирается уходить, мистер Холмс. Он будет бороться. Для этого ему необходимо оружие. А перо, как вы знаете, порой может оказаться сильнее меча.

— Если им пользоваться осмотрительно, — уточнил Холмс.

Она улыбнулась, а затем заговорила очень тихо, словно опасалась, что даже здесь ее могут подслушивать:

— Последние три года Феликс Фор работает над тайной историей Франции начиная с Франко-прусской войны тысяча восемьсот семидесятого года. Это будет своеобразное завещание, оправдание тех шагов, которые он должен предпринять перед окончанием его septennat — семилетнего срока пребывания в должности.

— А вы, мадам? — невозмутимо поинтересовался Холмс. — Кем вы будете для него в этот сложный момент?

На сей раз Маргерит Стенель посмотрела на него без улыбки.

— Кем я буду? Феликс Фор видит во мне бесконечно преданного друга, каких не встретишь среди окружающих его политиков и чиновников. Вы не жили во Франции эти тридцать лет, мистер Холмс. Сидя в вашем благополучном Лондоне, трудно представить те непрерывные, почти революционные волнения, что будоражат нашу столицу.

— Кое о чем можно догадаться, даже сидя в Лондоне.

— Нет, — шепотом возразила она, покачав головой. — Феликс Фор пришел к власти, когда Франция была готова нанести себе смертельный удар. Буланжисты требовали отменить республику и восстановить монархию. Анархисты грозили утопить всех в крови. Посмотрите, что творится на bourse — фондовой бирже, и увидите, как министерство иностранных дел едва не погубило страну панамским коррупционным скандалом с исчезновением двухсот пятидесяти миллионов франков. Взгляните на правительство, назначаемое лишь затем, чтобы через несколько месяцев с позором уйти в отставку. За полгода до того, как мой друг вступил в должность, в Лионе террорист заколол ножом президента Карно. Францию возглавил Казимир-Перье, но его в считаные недели вынудили покинуть пост под градом насмешек и клеветы. И тут возникло дело Дрейфуса.

Холмс собрался было что-то сказать, но передумал.

— Я видела, как срывали эполеты с его мундира на плацу Эколь Милитер, — тихо продолжила молодая женщина, — и сломали об колено его шпагу. Разгоряченная толпа требовала смерти предателя. Франция погрузилась в такой хаос, что управлять ею казалось невозможным. Во внешней политике мы отошли от союза с Россией и стояли на грани войны с Англией из-за Фашоды и Судана. Феликс Фор пытался убедить министров, что единственное наше спасение — это rapprochement ^[144]с Англией и Россией, но безуспешно. Да и разве могло быть иначе, когда любовница его ближайшего советника по внешнеполитическим вопросам, как стало ясно из секретных документов, много лет получала деньги от германской разведки? Четыре месяца назад, в октябре, обстановка так накалилась, что мсье Фор готовился совершить coup d’état ^[145], добиться для себя неограниченных президентских полномочий и объявить в стране военное положение.

— А вы, мадам? — Холмс надеялся добиться ответа на самый важный вопрос. — Кем вы были для Феликса Фора?

— Я была его глазами и ушами, а также его личным секретарем. Я частным образом посещала некоторые заседания палаты депутатов и сената. В правительстве президент окружен врагами и теперь благодаря моей помощи знает об этом. Мне было проще выявить истинную сущность людей, которые, получив достаточно власти, тут же расправились бы с Феликсом Фором. Под их личинами достойных граждан нет ни принципов, ни совести, мистер Холмс. Это arrivistes ^[146], готовые на любое предательство ради достижения своих целей.

Холмс не сводил с нее пристального взгляда.

— Однако женщина, конечно, подвергается куда большему риску быть скомпрометированной, чем мужчина, занимающий такую же должность.

Маргерит Стенель могла покраснеть от этих слов, однако я ничего похожего не заметил.

— Мой пол — это мое преимущество. Женщине, в особенности по-настоящему преданной и стремящейся помочь своему другу, намного легче войти в доверие к мужчинам. Ведь они и не подозревают, что ее может интересовать что-то еще, кроме нарядов, цветов и музыки.

— Но сейчас, если я правильно понял, вы уже не играете прежнюю роль?

— Нет, — тихим голосом произнесла она. — Угроз и опасностей стало так много, что на них возможен только один ответ: «Тайная история Франции времен Третьей республики». Это настолько мощное оружие, что наши противники опасаются неосторожными действиями спровоцировать Фора на ее публикацию. Президент каждый день прибавляет к ней по несколько страниц, написанных на бумаге, которую я для него покупаю. Сначала рукопись хранилась в металлическом сейфе в Елисейском дворце. Однако после октябрьского кризиса мсье Фор попросил, чтобы я забрала бумаги к себе домой. До нынешнего дня лишь три человека на свете знали об этой мере предосторожности: президент, я сама и мсье Амар, начальник Сюрте — человек, которому Феликс Фор без колебаний доверил бы свою жизнь. Теперь пришло время посвятить в тайну вас и доктора Ватсона.

— Надеюсь, мадам, вы будете использовать это оружие в качестве щита, а не меча.

Молодая женщина улыбнулась:

— Щит — это все, что нам необходимо, мистер Холмс. Враги президента не могут знать в точности, какие именно сведения из секретных документов попали в эту рукопись. Феликс Фор позаботился о том, чтобы предупредить самых опасных для него людей о возможных последствиях. Публикация «Тайной истории» может погубить репутации многих политиков. Им не только придется покинуть занимаемые посты, но и постараться не попасть на скамью подсудимых. Вероятно, вы подумали, что это шантаж, недостойный благородного человека? Несомненно, так и есть. Но уверяю вас, что на этих страницах вы найдете только доказанные факты.

Она замолчала, а Холмс не торопился с ответом. Он вынул трубку из кармана твидового костюма, затем положил ее обратно.

— Именно по этой причине вы попросили, чтобы мы с доктором Ватсоном остались в Париже?

— Лишь на время, — примирительно сказала она. — Месяца или в крайнем случае двух будет достаточно. За этот срок мы сделаем копию рукописи и положим ее на хранение в безопасное место. А до той поры в переулок Ронсен каждый день будут приносить новые страницы. На прошлой неделе мсье Амар сообщил президенту, что за посетителями Елисейского дворца ведется тайное наблюдение. Порой слежка не прекращается даже после выхода из резиденции. Возможно, эти люди работают на иностранные разведки, но более вероятно, что здесь замешаны внутренние враги президента. Ни один документ, ни одна страница не должны попасть в руки тех, кто желает нашей гибели.

Холмс ответил вежливо, но со скептическим выражением лица, очевидным каждому, кто достаточно хорошо его знал:

— Вы правильно поступили, мадам, когда вынесли рукопись из Елисейского дворца, где у вас, похоже, больше недругов, чем во всем остальном мире. Там ее и будут искать в первую очередь. Что касается мсье Амара, то мы с ним знакомы еще по делу «убийцы на Бульварах». И я очень высокого мнения о нем. Если он предупреждает об опасности, следует принять его слова во внимание.

— Между прочим, — заметила она, — именно по совету мсье Амара я и обратилась к вам. Узнав о вашем приезде в Париж для переговоров с профессором Бертильоном, он выразил надежду, что вы сумеете помочь и нам. По его рекомендации я теперь буду доставлять домой случайные бумаги, не имеющие особой важности, — лишь для того, чтобы отвлечь внимание наблюдателей. А перевозить новые страницы рукописи мы поручим вам. На некоторое время вы с доктором Ватсоном станете нашими курьерами. Вы убедитесь, что никто за вами не следит, и будете опускать конверты в почтовый ящик моего дома в переулке Ронсен.

Холмс выслушал ее с необъяснимо мрачным видом.

— Хорошо, — задумчиво проговорил он. — Придется принять условия мсье президента, мадам Стенель. Простому налогоплательщику с Бейкер-стрит нелегко противиться желаниям главы государства. Однако я задам вам вопрос, который не посмел выяснить у мсье Фора: какой смысл задерживать нас с доктором Ватсоном в Париже, если эти функции под силу любому смышленому полицейскому? Вы ведь могли каждый вечер назначать нового курьера, чтобы тот, кто за вами следит, не сумел опознать его. И от него не потребовалось бы ничего особенного — просто передать конверт консьержу.

Я полагал, что мадам Стенель смутится, но она лишь обворожительно улыбнулась:

— Разве президент не вправе выбирать лучших исполнителей?

— Нет, нет, мадам, — раздраженно сказал Холмс. — Это не ответ на мой вопрос!

Она чуть заметно повела плечами:

— Что ж, хорошо. Среди документов, использованных в рукописи, — то есть непосредственно на ее страницах — будут неопровержимые доказательства невиновности Дрейфуса.

— Тогда нужно немедленно опубликовать их, — решительно заявил Холмс.

Молодая женщина снова покачала головой:

— Человек, чье свидетельство сделает бессмысленными все дальнейшие возражения против освобождения Дрейфуса, находится сейчас в Берлине. Ему запрещено разглашать тайну начальником германского Генерального штаба и самим кайзером. Но если наш план удастся, то через месяц-другой они больше не смогут отдавать ему приказы.

Внезапно наступила тишина. Сидя в уютной гостиной на бульваре Распай, мы думали о Дрейфусе — невинно осужденном честном человеке, закованном в кандалы и обреченном гнить заживо во влажных испарениях джунглей Чертова острова, пока смерть не освободит его.

— Fiat justitia, ruat caelum, — по-прежнему недовольно произнес Холмс. — Пусть обрушатся небеса, но восторжествует правосудие. Ваша взяла, мадам. Видит Бог, это не такая уж высокая плата за свободу несчастного Дрейфуса.

После того как мадам Стенель ушла, он долго молчал в своем кресле. Затем мой друг сделал то, что делал обычно, когда его переставали терзать тяжелые раздумья: он подошел к окну и устремил вдаль пристальный взор. Уже стемнело, пейзаж за окном был вполне достоин кисти Писарро или Мане. Свет газовых фонарей отражался в оставшихся после дождя лужах. Прогулочные экипажи и дилижансы спешили от ярко освещенных витрин магазинов на рю де Ренн к тишине и спокойствию бульвара Сен-Жермен. Пешеходы торопились домой из погрузившегося в полумрак Люксембургского сада.

— Итак, — сказал Холмс, обернувшись ко мне, — мы должны остаться здесь и каждый вечер доставлять мадам листы рукописи, охраняя их от похитителей. Ответьте, Ватсон, вы верите во все это? Не напоминает ли вам ситуация о другом, столь же бессмысленном занятии, так прекрасно описанном вами в рассказе «Союз рыжих»? В котором одному мужчине платили неплохие деньги за то, что он каждый день переписывал от руки статьи из «Британской энциклопедии». Какое изящное преступление за этим скрывалось!

Меня несколько удивил тон его высказывания.

— Уж не считаете ли вы мадам Стенель нарушительницей закона?

— Разумеется, не считаю! — раздраженно ответил он. — Разве что безнравственной женщиной. Полагаю, она из тех, кого аристократы с Роттен-Роу деликатноименуют прелестными наездницами.

Услышать такую вульгарную фразу от обычно сдержанного Холмса было странно и неприятно.

— Значит, по-вашему, она сказала нам неправду?

— Не всю правду, вне всякого сомнения! — Его взгляд выражал недовольство моей непонятливостью. — Мы нужны вовсе не для того, чтобы уберечь от кражи бумаги президента или помешать слежке за мадам Стенель. И она понимает это не хуже, чем мы.

— Тогда чему же еще мы должны помешать?

— Неужели даже теперь, после того как она сообщила нам об измене и готовящемся перевороте, вы не догадываетесь, почему нас предпочли сотрудникам Сюрте или Второго бюро?

— Я не понимаю, что она надеется предотвратить с нашей помощью, — сказал я с легким чувством досады.

Шерлок Холмс сокрушенно вздохнул:

— По всей вероятности, убийство президента Франции.

V

Прошло несколько дней, и мрачное предсказание Холмса теперь казалось мне настолько нелепым, что я не решался напоминать о нем моему другу даже в шутку. Каждый вечер мы брали одного и того же извозчика и ехали вдоль однообразных грязно-желтых зданий по рю де Вожирар к высокому, окруженному садом дому в переулке Ронсен. Как по команде, на дорогу впереди нас выезжал еще один экипаж, и мы следовали за ним по бульвару Инвалидов, через Сену по изящному мосту Александра III и мимо застекленных павильонов Всемирной выставки.

Иногда, если день выдавался солнечным, мадам Стенель отпускала извозчика возле моста и шла по просторному парку с небольшими скамейками и посаженными четко в линию вечнозелеными деревьями, направляясь к дальнему концу Елисейских Полей. Так нам проще было определить, не шпионит ли за ней кто-нибудь. Время от времени прохожие оглядывались на красавицу с тонкой талией, в пальто с меховым воротником, ласково касающимся ее румяных щек, и в кокетливой, украшенной черной вуалью шляпке, венчающей ее элегантную прическу. Многие мужчины провожали молодую женщину задумчивыми взглядами, но никто не преследовал ее.

Она быстро проскальзывала в ворота чугунной, с позолоченными наконечниками ограды президентского дворца на углу Елисейских Полей и авеню де Мариньи, так что ни одна живая душа не успевала это заметить. Возвращаясь домой, мадам Стенель несколько раз выходила из экипажа на какой-нибудь из узких улочек Левобережья, идущих вдоль grands quais ^[147]Сены напротив Лувра. В сумерках раннего вечера она останавливалась возле темно-зеленых, терракотовых или черных с золотом витрин на рю де Сен-Пер. Всевозможные диковинки и украшения сверкали в лучах электрического света. На полках bibliotheques ^[148]сияли кожаными переплетами редкие книжные издания. Мы с Холмсом по опыту знали, что в таких случаях охотник нередко становится добычей. Человек, наблюдающий за мадам Стенель, был бы вынужден бесцельно прохаживаться неподалеку, или сделать вид, что его тоже заинтересовали товары на витринах, или же просто отсиживаться в экипаже, пока объект слежки переходит от одного магазина к другому. Однако наметанный глаз Шерлока Холмса ни разу не отыскал вокруг ничего подозрительного.

Иногда нас с сыщиком тоже пропускали через те же самые ворота в Елисейский дворец по распоряжению chef de cabinet ^[149]президента, мсье Ле Галля. Президентские апартаменты были расположены в левом крыле здания, окна выходили во внутренний дворик. Помимо приемной, рабочего кабинета и личных покоев, они включали роскошную спальню, предусмотренную для тех достаточно частых случаев, когда Феликс Фор засиживался за работой и не хотел беспокоить жену поздним приходом домой.

Во время этих случайных визитов Ле Галль ни разу не пустил нас дальше приемной. В последний раз мы оказались там 16 февраля. Мадам Стенель приехала за рукописью президента чуть позже обычного, около половины шестого вечера. Через полчаса и мы вошли в резиденцию, убедившись в отсутствии каких-либо подозрительных личностей — как мужского, так и женского пола, — которые могли бы следить за нашей подопечной, личным секретарем президента.

К моменту нашего появления мадам Стенель, вероятно, уже находилась в кабинете либо в покоях президента, где копировала новые страницы рукописи своего патрона. Сам он только что закончил беседу с человеком, вышедшим в сопровождении гофмейстера в приемную, едва мы успели обменяться парой слов с Ле Галлем. Даже если бы мне несколько раз за минувшие дни не попались на глаза фотографии визитера в газетах, все равно нетрудно было догадаться по пурпурной сутане и шапке, что это кардинал Ришар, архиепископ Парижский.

О цели его аудиенции мы так и не узнали. Как только его высокопреосвященство отбыл, глава кабинета проводил нас с Холмсом в комнату для посетителей. Дверь за собой он притворил неплотно, оставив узкую щелку, сквозь которую была видна часть приемной. Мимо нас медленно прошел высокий, мрачного вида человек в парадном костюме с пурпурным поясом и Звездой ордена Британской империи. В дальнем конце приемной распахнулась и закрылась другая дверь, послышался шум голосов. Холмс свободно расположился в кресле, достал из кармана карандаш и что-то записал в своем блокноте.

— Принц Монако, — невозмутимо произнес он. — Это хорошие новости, Ватсон. Мне сообщили, что в последние месяцы его светлость был посредником на переговорах между президентом и кайзером по делу капитана Дрейфуса. Берлин в меньшей степени, чем Париж, опасается скандала, но обе стороны одинаково заинтересованы в том, чтобы уладить вопрос миром.

В эту минуту Ле Галль или кто-то из его помощников заметил, что дверь в комнату для посетителей приоткрыта. Но чья именно рука захлопнула ее, мы не разглядели. Уехал ли принц Монако или продолжил беседу с президентом, для нас осталось тайной.

Если память мне не изменяет, мы просидели около четверти часа, ожидая появления мадам Стенель, чтобы проводить ее обратно до переулка Ронсен. Я открыл карманный справочник Таушница, Холмс просматривал вечерние новости. Мы больше не обмолвились ни словом. Вдруг Холмс резко отбросил газету в сторону и вскочил на ноги:

— Что это было, Ватсон, ради всего святого?

На его лице отразилась смесь недоумения и тревоги. Не могу припомнить другого случая, когда бы мой друг выглядел настолько испуганным. Холмс чуть наклонил голову, и я догадался, что его невероятно чуткий слух уловил некий звук, который не может различить ухо обычного человека.

— Неужели вы ничего не слышите? Прислушайтесь хорошенько!

В два прыжка он очутился у двери и без всяких церемоний толкнул ее. Пронзительный, полный ужаса вопль донесся из личных покоев президента. Кричала женщина.

Ле Галля нигде не было видно, а белая с золотом дверь в кабинет президента оказалась открытой настежь. Можете представить, о чем я подумал, после всех разговоров о предательстве и убийстве. Крик на мгновение замер, но лишь затем, чтобы возобновиться с еще большей силой, и его источником была не боль, а невыносимый страх. Мы просто обязаны были прийти на помощь, независимо от того, что там происходило.

Холмс бросился в кабинет президента, где стояли обитые красной кожей стулья и стол из орехового дерева. Дверь в покои раскачивалась на петлях. За незашторенными окнами легкие снежинки опускались в свете фонарей на лужайки и дорожки сада. Комната пустовала. В противоположной стене виднелся вход в небольшой холл с книжными шкафами вдоль стен. Оттуда в спальню вела двухстворчатая дверь — тоже белая с золотом. Она была заперта, а перед ней стоял Ле Галль. Он отвел назад руку для удара, явно собираясь силой прорваться внутрь. Из спальни донеслись новые крики. Мне показалось, что я разобрал слово «убийца», произнесенное с французским акцентом.

Холмс оттолкнул главу кабинета в сторону, сообразив, что тому не под силу справиться с запором, и ударил каблуком прямо в замок. Дверь дрогнула, но устояла. Сыщик сделал шаг назад и еще раз попытался высадить ее ногой. Одна из створок с треском сорвалась с петель и отлетела к дальней стене спальни. Холмс первым ворвался внутрь, Ле Галль следом за ним. Вбегая в комнату, я услышал голос Холмса:

— Сюда, Ватсон! Как можно скорее!

И в этот момент я застыл на пороге, пораженный зрелищем, которое, надеюсь, в моей жизни больше не повторится.

VI

Сплетенные в объятиях обнаженные тела казались частью живописного полотна, изображающего сцену жестокого убийства. Феликс Фор был хорошо сложенным, солидным, приближающимся к шестидесятилетнему возрасту мужчиной с высоким лбом, светло-голубыми глазами и длинными усами. Но сейчас он лежал лицом вниз в первозданной наготе. Его большое мощное тело вытянулось в позе, которую можно было истолковать лишь одним образом. Под ним, придавленная весом мужчины так, что не могла шевельнуться, простерлась Маргерит Стенель. На ее лице и плечах виднелись капли крови, вероятно пролившиеся изо рта или носа Фора.

Это была ужасная, но в какой-то мере обыденная для врача ситуация. Несчастный случай с пожилым любовником. Апоплексический удар, кровоизлияние в мозг в момент любовного экстаза, фигурирует в любом медицинском учебнике и не нуждается в каких-либо морализаторских комментариях. Я дотронулся до руки Феликса Фора и нащупал биение пульса, тут же прекратившееся. Умирающий сжал в кулаке волосы любовницы, чем многократно усилил ее ужас. С большой осторожностью я разогнул пальцы один за другим, а затем вместе с Холмсом перевернул труп президента на спину. Ле Галль взял из шкафа халат и укутал им мадам Стенель. Она никак не могла успокоиться и кричала до тех пор, пока Холмс не дал ей звонкую пощечину.

Ле Галль потянулся к колокольчику.

— Нет! Подождите! — выкрикнул мой друг, принимая на себя ответственность в этой сложной ситуации, в то время как глава кабинета послушно выполнял его указания. — Сначала помогите женщине одеться.

Это было легче сказать, чем сделать. Не вдаваясь в пикантные подробности, могу сообщить, что мадам Стенель носила корсет, который способна затянуть только опытная горничная. Поэтому ей помогли накинуть верхнюю одежду, а остальные детали гардероба спрятали в саквояж.

— Не трогайте здесь ничего, Ватсон, пока я не вернусь! Ничего!

С этими словами Холмс вывел дрожащую куртизанку через заднюю дверь на заснеженный двор. Я видел, как они в сопровождении Ле Галля подошли к небольшим воротам, выходящим на авеню де Мариньи. По распоряжению главы кабинета их тут же открыли, и мадам Стенель села в поджидавший ее экипаж. Ле Галль велел извозчику доставить ее прямо в переулок Ронсен.

Пока мой друг отсутствовал, я отыскал в шкафу ночную рубашку. Нам удалось натянуть ее через голову на тело Феликса Фора, придав некоторое подобие благопристойности его бренным останкам.

— Мсье! — обернулся Холмс к Ле Галлю. — Будьте любезны привести священника. Любого! Ближе всего отсюда церковь Мадлен.

Чиновник наконец вышел из оцепенения.

— В этом нет никакой нужды, — произнес он. — Президент умер, и должны быть соблюдены все необходимые формальности.

— Формальности! — зарычал на него Холмс таким голосом, от которого, казалось, и мертвый мог бы проснуться. — Неужели вы не понимаете, что тут же разразится скандал и уже к завтрашнему утру в Париже начнутся беспорядки? Вы только подольете масла в огонь своими церемониями. Найдите первого попавшегося священника, скажите ему, что президент Фор умирает, и приведите сюда!

Потрясенный глава кабинета вышел из спальни. Через пять минут мы перенесли Феликса Фора в постель, уложили на спину, головой на подушку, и закрыли ему глаза. Холмс ходил взад-вперед по комнате, осматривая углы, как будто надеялся обнаружить там подсказку, которая помогла бы истолковать случившуюся трагедию. Хотя это объяснение можно было найти лишь в учебнике медицины.

— Вот она, причина! — воскликнул он, взяв с туалетного столика маленький стеклянный флакон цвета охры. — Что вы думаете насчет этого, мой друг?

Он поднес бутылочку к моему лицу, но я видел в ней только очередное доказательство безумия, так часто охватывающего стареющих кавалеров. Без всякого сомнения, Фор принимал некий препарат, надеясь укрепить с его помощью гаснущую мужскую силу, необходимую в отношениях с молодой женщиной. Совершенно очевидно, что это зелье ускорило его кончину. Я не стал высказывать вслух предположения, что Фор сначала проглотил одну капсулу, но неожиданный визит принца Монако изменил его планы и пришлось принимать вторую. Для его возраста это была смертельно опасная доза. Холмс вынул из кармана маленький пакетик и аккуратно уложил в него флакон.

— Не стоит оставлять такую вещь на видном месте, Ватсон. Достаточно того, что бедняга умер из-за нее.

Спустя пять минут вернулся Ле Галль с молодым человеком в сутане. Это был тюремный священник, появившийся на крыльце особняка на рю де Фобур-Сент-Оноре как раз в тот момент, когда глава кабинета торопливо шагал мимо в сторону церкви Мадлен. Немного смущенный пышностью обстановки, молодой священник пробормотал положенные слова прощания над телом президента.

— А теперь, — велел Холмс Ле Галлю, — будьте любезны послать за доктором и сообщить мадам Фор о смерти мужа. Мы с коллегой выйдем через ворота на рю де Мариньи.

Растерянный и сраженный горем чиновник заверил нас, что какое бы вознаграждение мы ни потребовали, оно не покажется чрезмерно большим за предотвращение скандала, который, безусловно, привел бы к беспорядкам и кровопролитию. В этой ситуации парижские газеты не упустили бы случая раструбить на весь мир, что президента погубило коварство новоявленной Юдифи или Далилы, нанятой фанатичными сторонниками капитана Дрейфуса.

— Я не возьму никакой платы, — ответил Холмс. — За исключением сувенира на память о великом человеке.

— Все, что пожелаете, — продолжал настаивать Ле Галль.

С большой осторожностью мой друг взял со стола маленькую розовую шкатулку из севрского porcelaine tendre ^[150], изящную безделушку размером не более чем два на два дюйма.

— И это все? — спросил начальник кабинета, немного смущенный незначительностью подарка.

— Да, — бесстрастно подтвердил Холмс. — А теперь мы должны как можно скорее покинуть Париж и больше не вмешиваться в это дело.

VII

Так все и вышло. В Париже были незначительные волнения, спровоцированные правой прессой, которая обвинила в убийстве президента дрейфусаров, но до революций и кровопролития дело не дошло. Смерть Феликса Фора опечалила лучшую часть его соотечественников, и похоронен он был с надлежащими его рангу почестями. Капитан Дрейфус по-прежнему оставался в тропическом аду Чертова острова. О Маргерит Стенель и «Тайной истории Франции времен Третьей республики» Холмс поклялся впредь никогда не вспоминать.

На следующий день мы покинули гостиницу «Лютеция». Как однажды признался Холмс, мы позволили мадам Стенель одурачить себя и впустую потратили время на споры с профессором Бертильоном. Хуже всего было то, что смерть президента Фора в объятиях молодой любовницы разрушила все надежды добиться оправдания для Дрейфуса. Холмс заявил, что у него остался единственный выход: отправиться в Берлин и встретиться с полковником Шварцкоппеном. Мой друг настолько отчаялся, что готов был вести переговоры хоть с самим кайзером, если бы удалось получить у него аудиенцию.

Два дня спустя унылым февральским утром наш поезд отправился с Восточного вокзала в направлении Вены, Праги, Мюнхена и Берлина и медленно катил вдоль потрепанной рю Лафайет с ее бесчисленными мастерскими и складами. Холмс смотрел на чугунный мост над широким железнодорожным полотном, соединяющий скучные серые улицы Ла-Шапель и Виллет. В тусклом зимнем свете состав въехал в тоннель под высокими каменными домами с шелушащимися ставнями и крышами мансард. Нас накрыла темнота.

— А вот и наше вознаграждение за труды, — произнес наконец Холмс. — Пусть эта вещица займет свое скромное место среди наших сувениров, Ватсон.

Он взял большим и указательным пальцем шкатулку из севрского фарфора и высыпал на ладонь ее содержимое — несколько капсул.

— Ужасное снадобье, — мгновенно догадался я.

— Не самое ужасное, однако, — заметил Холмс. — Не настолько, чтобы убить человека. Но какой удобный случай для любого, кто знал о слабости Феликса Фора и имел возможность зайти в его покои. Пустые капсулы, без лекарства, можно приобрести в каждой аптеке. И наполнить их чем угодно, от стимулятора страсти до мгновенно действующего яда. Доктор Нил Крим, ламбетский отравитель, действовал именно так.

— Вы полагаете, мадам его отравила?

Он покачал головой:

— Нет, Ватсон. Не она. Но что стоило злоумышленнику наполнить оболочку быстродействующим ядом и положить ее в склянку? Рано или поздно жертва доберется до нужной капсулы. И когда человека найдут мертвым в объятиях любовницы, разве не поступят преданные слуги в точности так, как действовали мы? Кто бы рискнул потребовать вскрытия трупа при подобных обстоятельствах? Мы решили, что президент умер по собственной глупости, о которой не должна узнать толпа. А теперь предположим, что все гораздо хуже и он скончался от яда. Убийце даже не пришлось заметать следы, мы все сделали за него.

— Значит, действительно произошло покушение, которого она и опасалась!

Холмс пожал плечами:

— Лучше бы она опасалась за свою жизнь. Если Феликс Фор принял смерть от вражеской руки, недоброжелатели могут добраться и до Маргерит Стенель. Ведь опасные для них документы теперь находятся у нее. Я не хотел бы оказаться на месте этой женщины, Ватсон.

VIII

Мне казалось, что это было одно из наших редких, но тяжких поражений. Мы проиграли в споре с Альфонсом Бертильоном. Мы не смогли уберечь Феликса Фора от самоубийства либо насильственной смерти, что бы там ни случилось на самом деле. И нам не удалось добиться освобождения Альфреда Дрейфуса. Даже полковник Шварцкоппен вернул Холмсу визитку с написанными от руки извинениями. Якобы неотложные служебные дела в Померании не позволяют ему встретиться с нами. В течение последующих месяцев я не раз задумывался над тем, что произошло с «Тайной историей Франции времен Третьей республики». Существовала ли она в действительности? Какую роль рукопись играет теперь, когда тот человек, что собирался прикрываться ею, словно щитом, от недругов, лежит в могиле? Если сей труд по-прежнему беспокоит врагов президента, то ради его уничтожения они не остановятся перед новым убийством. Впрочем, регулярно просматривая новости из Парижа, я не нашел сообщений о смерти Маргерит Стенель.

Так или иначе, по возвращении в Лондон я старался выполнять пожелание Холмса и не упоминать имен Альфонса Бертильона или Маргерит Стенель, если только он сам не заводил о них разговор, что случалось крайне редко. Между тем за последние двенадцать месяцев наметились существенные изменения в судьбе Альфреда Дрейфуса. Его противники перехитрили сами себя, арестовав и заключив в тюрьму друга Холмса, полковника Пикара, начальника контрразведки Второго бюро. Все его преступление заключалось в том, что он сомневался в авторстве изменнического письма Шварцкоппену.

Подделавший доказательства вины капитана Дрейфуса полковник Юбер Анри перерезал себе горло бритвой на следующий день после ареста. Его подручный Лемерсье-Пикар не стал дожидаться прихода полиции и повесился у себя дома. В свете таких событий французский гражданский суд потребовал пересмотра дела Дрейфуса, и новый президент Эмиль Лубе не посмел этому воспротивиться. Узника, измученного и поседевшего за пять кошмарных лет, что он провел на Чертовом острове, привезли в Ренн, где военный трибунал подтвердил его вину, но тут же помиловал и освободил из-под стражи. Ослабевший физически, но твердый духом Дрейфус пообещал не сдаваться, пока с него не снимут обвинение.

Прошло время, и Альфред Дрейфус выиграл свое последнее сражение. Его союзник полковник Пикар был оправдан, а затем назначен министром обороны в новом правительстве, возглавляемом премьер-министром Жоржем Клемансо, который также требовал пересмотра дела Дрейфуса.

— Боюсь, что наш друг Пикар не найдет в архивах ничего компрометирующего гонителей Альфреда Дрейфуса, — заметил Холмс, откладывая в сторону только что прочитанную утреннюю «Таймс». — Побежденная сторона прочешет секретные документы частым гребнем, чтобы уничтожить любое свидетельство, способное им навредить. Какая жалость.

Неужели действительно не отыщется никаких доказательств?

— Вы забыли про «Тайную историю», — осторожно напомнил я. — Если она существует, то хранится не в Елисейском дворце, а в переулке Ронсен.

Холмс вздохнул, снова развернул газету и уткнулся в нее. В конце концов, я не назвал имени этой женщины.

— Да, — невозмутимо произнес он. — Рискну признать вашу правоту. Возможно, этой причудливой смеси фактов и вымысла лучше и впредь оставаться в переулке Ронсен.

Буквально через несколько дней мы получили телеграмму от Маргерит Стенель. Она просила помощи у «великого детектива». Мадам находилась в тюрьме Сен-Лазар и ожидала суда. Ее обвиняли в убийстве матери и мужа, которое было совершено ночью 30 мая ^[151]. Если бы я прочитал нечто подобное в романе, то, вероятно, не поверил бы. Но уже на следующее утро короткий репортаж парижского корреспондента «Таймс» убедил нас в правдивости этого послания. Я предполагал, что Холмс и шагу не сделает из дому. Однако он направился в свою комнату, и через мгновение я уже наслаждался серенадой хлопающих дверец шкафов и выдвигаемых ящиков. Без сомнения, мой друг упаковывал все необходимое для путешествия в Париж. Я подошел к двери.

— Вы поедете? — спросил я.

— Мы с вами уплываем, Ватсон. Ночным паромом.

— После того как она нас одурачила?

— Она?

Он выпрямился и посмотрел на меня.

— Маргерит Стенель.

— Маргерит Стенель! — воскликнул детектив так громко, что его услышала даже миссис Хадсон, поднимавшаяся по лестнице. — Меня ничуть не беспокоит судьба мадам Стенель! Пусть ее отправят на гильотину хоть завтра на рассвете!

— Зачем же в таком случае мы едем?

Он резким движением открыл ящик и вынул оттуда свежую рубашку.

— Зачем? — Его взгляд сделался мрачным и решительным. — Чтобы не упустить возможности, которая, вероятно, больше не представится. Я хочу поставить точку в нашем споре с профессором Альфонсом Бертильоном. И это единственная причина.

Он с силой защелкнул саквояж и направился с ним к двери.

IX

Несмотря на трудности, все сложилось как нельзя лучше. Холмс выиграл состязание с Бертильоном. Как говорится, гейм, сет и матч.

В переулке Ронсен на задворках потрепанной рю де Вожирар не изменился ни единый кирпич с тех пор, как мы побывали здесь последний раз. В ночь с 30 на 31 мая в доме супругов Стенель произошло двойное убийство. Утром их слуга Реми Куйяр поднялся на второй этаж, где находились три отдельные спальни: Маргерит Стенель, ее мужа и ее матери мадам Жапи. Комнаты были в страшном беспорядке, и повсюду стояла подозрительная тишина. Труп Адольфа Стенеля слуга нашел на пороге ванной — художник лежал ничком, подогнув колени, с удавкой на шее. Видимо, он сдался без борьбы. Мадам Жапи умерла в своей постели. Ей так грубо затыкали рот, что выбили зубную коронку, и несчастной пришлось проглотить ее. Скорее всего, пожилая женщина умерла еще до того, как петля стянула ей горло.

Маргерит Стенель осталась в живых. Когда ее развязали и вытащили кляп, она рассказала путаную историю о том, как проснулась среди ночи и увидела в своей спальне трех мужчин и женщину в черном монашеском одеянии. У налетчицы и одного из ее спутников были рыжие волосы.

«Где ваши деньги? — якобы спросили они. — Где драгоценности? Отвечайте, иначе мы всех вас убьем!»

Умоляя грабителей пощадить ее семью, мадам Стенель призналась им во всем. Слуга обнаружил ее лежащей на кровати с поднятыми над головой руками. Ее запястья кто-то обмотал веревкой таким образом, что при малейшей попытке пошевелиться петля туже затягивалась вокруг шеи. Лодыжки были привязаны к ножкам кровати, а рот забит ватой, поэтому женщина не могла позвать на помощь. Она слышала крики мадам Жапи, но только утром узнала, что ее мать и муж мертвы.

Полиция не поверила рассказу потерпевшей. Обвинение настаивало на другой версии: мадам Стенель сначала совершила убийство, затем устроила в доме беспорядок и сама связала себя, чтобы инсценировать ограбление. Мотивом преступления посчитали желание избавиться от безвольного и неспособного обеспечить ей роскошную жизнь супруга, а потом выйти замуж за одного из многочисленных поклонников.

Мы нанесли визит Гюставу Амару, начальнику тайной полиции Парижа. Его кабинет находился как раз напротив монументального здания Palais de Justice ^[152]. Холмс мельком взглянул на список доказательств.

— От такой формулировки обвинения лучше сразу отказаться, — заявил он французскому детективу. — Я готов допустить, что мадам Стенель задушила своего мужа, хотя разница в телосложении и физической силе делает эту задачу почти невозможной. Но зачем она вставила кляп в рот матери, если собиралась убить ее?

— Это способна объяснить только сама обвиняемая, — скептически ответил Амар.

Холмс покачал головой:

— Обратите внимание на то, что слуга, освободивший утром мадам Стенель, не распутал веревки, а разрезал их. Там было несколько галерных узлов. Разумеется, она могла сама себя прикрутить к кровати, но не в этом положении и не такими узлами. Их умеют вязать разве что моряки и торговцы лошадьми.

— Значит, у нее был сообщник, который за плату связал женщину и убил ее родственников, — предположил Амар. — Или он должен был просто обездвижить мадам Жапи и заткнуть ей кляпом рот, чтобы она потом подтвердила факт нападения незнакомца. Не исключено, что ее задушили по неосторожности.

— Это невозможно, мсье, — возразил Холмс. — Если мадам Жапи не хотели убивать, то зачем набрасывать петлю ей на шею? Вероятно, несчастную пожилую женщину не собирались оставлять в живых. Отсюда следует, что она могла опознать по крайней мере одного из злоумышленников.

На протяжении недели или двух казалось, что двойное убийство в переулке Ронсен вызовет в Париже не меньше волнений, чем дело Дрейфуса. Половина города верила: Маргерит Стенель была невинной жертвой, пережившей ужасную смерть матери и мужа в одну ночь. Выяснилось, что за несколько часов до преступления из костюмерной театра «Эдем» похитили четыре монашеских балахона. Нечто подобное было и на грабителях, однако сам по себе факт пропажи ничего не доказывал.

Другая часть парижан считала, что эта порочная женщина с помощью нанятых за деньги негодяев имитировала ночное ограбление, чтобы избавиться от опостылевшего супруга, а затем снова выйти замуж. Что же касается жемчуга и прочих драгоценностей, якобы украденных у мадам Стенель, то их на самом деле никогда не существовало.

Холмса гораздо больше украшений интересовал предмет, который слуги и другие свидетели видели накануне роковой ночи, но на следующее утро не обнаружили на обычном месте — в стенном шкафу студии Адольфа Стенеля. Это был достаточно объемный пакет из плотной бумаги с надписью: «Личные документы. После моей смерти сжечь не читая. Маргерит Стенель». По описанию, обертка кое-где прорвалась, из-под нее выглядывали уголки конвертов. Должно быть, в доме художника хранилась «Тайная история Франции времен Третьей республики».

Впрочем, сама мадам Стенель уверяла: в шкафу лежала вовсе не рукопись, так страшившая недругов Феликса Фора, а «пустышка», сделанная специально для того, чтобы обмануть грабителей. А настоящие документы из Елисейского дворца будто бы скрыты в потайном ящике ее письменного стола.

Расследование дела полицией окончилось безрезультатно. Доктор Бальтазар, судебный эксперт Сюрте, не нашел ничего, что могло бы подтвердить либо опровергнуть показания мадам Стенель. О пресловутой «Тайной истории Франции» не было сказано ни слова. Судебная экспертиза подвергла сомнению сам факт существования этой рукописи.

Альфонс Бертильон перепробовал все методы для определения личностей преступников, побывавших в переулке Ронсен в ночь убийства. Несмотря на скептическое отношение профессора к дактилоскопии, его помощники занялись поиском отпечатков пальцев и нашли по несколько десятков в каждой комнате. Все они были сфотографированы и обследованы, но успеха это не принесло. К сожалению, в Сюрте не использовали данный метод постоянно, поэтому идентифицировать отпечатки не удалось.

Холмс договорился с Гюставом Амаром, чтобы ему позволили осмотреть дом в переулке Ронсен после того, как великий Бертильон закончит работу. Мой друг не выразил желания встретиться с мадам Стенель. Он решил строить защиту на точных и беспристрастных доказательствах, не поддаваясь эмоциям толпы и обвиняемой. Амар не видел особого смысла в повторной экспертизе, но, пожав широкими плечами, дал согласие.

К тому времени, когда детектив закончил обследование, суд над Маргерит Стенель во Дворце правосудия уже начался. В прошлый раз мы видели его весной сквозь зеленые кроны деревьев, растущих на бульваре дю Пале. А теперь на острове Сите с берез облетели последние желтые листья.

Несколько дней спустя Холмс вступил в обещанный поединок с Альфонсом Бертильоном. Они встретились за столом у Гюстава Амара, а мы с начальником сыскной полиции присутствовали на этой дуэли в роли секундантов. Мой друг вытащил из кармана фотографию отпечатка пальца с отчетливыми гребешками и завитками папиллярного узора. Он передал снимок Бертильону, тот пожал плечами и недовольно скривил губы.

— Здесь сотни оттисков, мистер Холмс, — сказал великий антрополог, снимая очки.

Он протер глаза, водрузил очки на прежнее место и принялся листать лежащий на столе каталог дактилограмм, время от времени сравнивая их с карточкой, которую дал ему Холмс.

— Посмотрите номер восемьдесят четыре, — нетерпеливо подсказал сыщик.

Бертильон мельком взглянул на следующий лист каталога.

— Вы совершенно правы, мсье, — любезно ответил он. — Мы нашли в квартире Адольфа Стенеля множество отпечатков этого пальца. Правда, насколько помню, ни один из них не был обнаружен в комнатах на втором этаже, где и произошло преступление. В доме побывало столько людей, что, боюсь, ваш снимок не будет иметь большого значения.

— Прошу прощения, мсье, — спокойно произнес Холмс, — но этот отпечаток оставлен не в квартире Адольфа Стенеля в переулке Ронсен.

— Где же тогда? — резко спросил Бертильон.

Мой друг едва не замурлыкал от удовольствия.

— В президентских апартаментах Елисейского дворца шестнадцатого февраля тысяча восемьсот девяносто девятого года. В тот день, когда покойный Феликс Фор принял последнее причастие. Если помните, мы с вами тогда обменялись мнениями о целесообразности использования таких отпечатков. Я получил в подарок от семьи мсье Фора маленькую шкатулку из севрского фарфора, в которой хранились пилюли, и позволил себе бестактность: обработал ее нитратом серебра и сделал снимок с помощью усовершенствованной фотокамеры «кодак».

Бертильон побледнел.

— И чей же это отпечаток? — вмешался в разговор Амар.

— Его оставил граф де Балинкур, он же виконт Монморанси, он же маркграф Гессе, — без запинки перечислил Холмс. — В то время этот человек исполнял обязанности помощника гофмейстера Елисейского дворца под неизвестным мне именем, а затем, после кончины президента Фора, был уволен за мелкое мошенничество. Дюжина свидетелей может подтвердить, что задолго до своей гибели Адольф Стенель начал рисовать портрет графа де Балинкура в охотничьем костюме.

Амар прищурил глаза:

— Так вы утверждаете, мистер Холмс, что этот Балинкур был знаком со Стенелем?

— Более того, он наверняка слышал в студии разговоры о Феликсе Форе и «Тайной истории Франции». Точно такой же отпечаток, какой я показал вам, был обнаружен на дверце шкафа, где был заперт сверток из плотной бумаги с распоряжением Маргерит Стенель после ее смерти сжечь документы не читая. Утром после убийства полка опустела. Царапины внутри замка указывают на то, что его открыли не с помощью грубой физической силы, а поддельным ключом.

— Боже мой! — воскликнул Амар. — Тогда суд нужно отложить. Что было бы, если бы эти подробности всплыли после вынесения приговора?

— А где сейчас, — прервал его Бертильон, — этот граф де Балинкур?

Холмс пожал плечами:

— На дне Сены, вероятно, или Шпрее, в зависимости от того, где находятся его заказчики. Не думаю, что он когда-либо снова побеспокоит нас.

— Но бумаги! — взволнованно проговорил Амар. — Рукопись! Где она? Подумайте, как она может повлиять на политику Франции, на мир в Европе!

— «Тайная история Франции» находится в безопасности, — равнодушно произнес Холмс.

Амар, прищурившись, взглянул на него…

— Разве грабители не забрали рукопись?

Холмс покачал головой:

— Мадам Стенель не доверяла никому, и меньше всего — своему болтливому, слабовольному мужу. Она внушила домашним, что подлинник хранится в стенном шкафу, а в секретном ящике ее письменного стола лежит фальшивка. Альфред Стенель не знал правды, когда разговаривал с бывшим помощником гофмейстера, и невольно направил его по ложному следу. После жестокого убийства граф Балинкур передал своим хозяевам всего лишь пачку старых газет и чистой бумаги. Можете вообразить, какая награда ожидала его.

У Амара и Бертильона был такой потрясенный вид, словно на усаженном деревьями бульваре дю Пале взорвалась анархистская бомба и в кабинете вылетели все стекла.

— Вы считаете, что убийца — Балинкур? — спросил профессор. — Но ведь в верхних комнатах нет его отпечатков?

— Я ни в коем случае не утверждаю, что преступление совершил именно Балинкур. Полагаю, он поднялся зачем-то на второй этаж, и его случайно увидела мадам Жапи. Несчастная женщина узнала человека, который позировал ее зятю, и поплатилась за это жизнью. Балинкур или его хозяева наняли людей, готовых на любую жестокость, чтобы обезопасить себя и заказчиков.

— Немного хлопотно, вам не кажется? — скептически заметил Амар.

Холмс вынул из кармана еще три фотографии:

— Вряд ли вы узнаете эти отпечатки. Полагаю, они есть только в моей небольшой коллекции. Однако я очень удивился бы, если бы в картотеку Бюро идентификации не были занесены эти трое. Первый — Баптистин, молодой, но крайне жестокий преступник. Второй — Морис Лонгон по кличке Цыган. Опытный вор и безжалостный убийца. Третий — Монсте де Фонтпирин. Кубинец, артист-фокусник и специалист по ограблению гостиниц. Месяц назад его видели слоняющимся без дела по рю де Вожирар, неподалеку от переулка Ронсен. Оттуда он направился к станции метро «Курон», где встретился с двумя мужчинами и женщиной с рыжими волосами. Чуть позже к ним подошел еще один человек, в котором мы опознали графа Балинкура.

— Вы знаете, где сейчас эти люди?

— Там же, где и Балинкур, насколько я понимаю, — небрежно ответил Холмс. — Не думаю, что вы и о них когда-нибудь услышите.

— А «Тайная история Франции времен Третьей республики»? — не сдавался Амар.

— Ах, — с притворным сожалением вздохнул мой друг. — Она никому не причинит вреда. Увы, я не уполномочен предъявлять ее суду.

— Вас заставят ее предъявить! — воскликнул Амар.

Холмс неизменно шел навстречу бедным, несчастным, отчаявшимся людям, но никогда не поддавался угрозам.

— Эти бумаги, мсье, крайне важны для безопасности моего клиента. Даю вам слово: никто, кроме меня, их не читал. После того как мадам Стенель оправдают, в чем не может быть сомнений после представленных мной доказательств, готов поклясться, что эти документы никогда не нарушат спокойствие в мире. Если же после всего сказанного в этом кабинете ее все-таки осудят или, хуже того, отправят на гильотину, я сделаю все от меня зависящее, чтобы каждое слово из рукописи попало на страницы ведущих газет каждой европейской столицы.

Гюстав Амар вышел в коридор, и было слышно, как он громким голосом отдавал распоряжения подчиненным. Наутро на другой стороне бульвара дю Пале заседание по делу мадам Стенель отложили на более поздний срок. А уже через два дня стали известны результаты процесса. Вердикт был вынесен после полуночи 14 ноября 1909 года. Когда председатель мсье де Валль обращался к вершителям закона с обычным в таких случаях напутствием, в его голосе звучало странное беспокойство. Прежде он так не волновался. Суд удалился, а затем вернулся в ярко освещенный зал, чтобы снять с Маргерит Стенель все обвинения.

Эта история изменила мнение профессора Альфонса Бертильона о дактилоскопии. За два дня, оставшиеся до нашего отъезда из Парижа, он невероятно сблизился с Холмсом. Теперь они вспоминали свои прежние разногласия как веселое недоразумение и наперебой уверяли, что на самом деле никогда жестко не высказывались друг о друге, может быть, обмолвились случайно и были превратно поняты.

Мы вернулись в Лондон ночным паромом и прибыли с вокзала Чаринг-Кросс на Бейкер-стрит к обеду. Вечером, наблюдая, как Холмс проводит очередной опыт на покрытом пятнами столе, я решил обсудить события последних дней.

— Если вы правы в отношении Балинкура, Холмс…

— Я редко ошибаюсь в подобных вопросах, Ватсон, — ответил он, не поднимая головы.

— Этот человек подложил капсулу в склянку, которую мы нашли в Елисейском дворце…

— Несомненно.

Он нахмурился и взял небольшую щетку, чтобы очистить поверхность стола от белого порошка.

— В таком случае вовсе не страсть погубила мсье Фора, хотя, конечно же, она способствовала преступлению.

— Вполне вероятно.

— Балинкур, а может, кто-то другой узнал, что Фор намерен пересмотреть дело Дрейфуса. Это она его убедила.

— Полагаю, да, — пробормотал он, продолжая заниматься своим делом.

— И это действительно была капсула с быстродействующим ядом, спрятанная среди других.

Он обернулся ко мне с раздраженным выражением на лице.

— Надеюсь, вы не станете оспаривать мои выводы. После первого анализа, проведенного в Париже, я еще раз проверил результаты дома. В остальных капсулах находилось гомеопатическое средство кантарис. Его также называют «дьяволини». На самом деле этот препарат вовсе не увеличивает сексуальные возможности, не говоря уже о вреде, какой он приносит здоровью. Если эта капсула на что-то и влияет, то лишь на сознание человека.

Холмс вернулся к прерванному опыту.

— Значит, мы в конце концов доказали! — воскликнул я.

— Что именно, мой дорогой друг?

— Что президента Франции убили люди, опасавшиеся оправдания Дрейфуса!

— О да, — сказал детектив, как будто это была самая очевидная вещь на свете. — Ничего иного я и не предполагал. Однако вам не стоит упоминать об этом в своих замечательных рассказах, Ватсон. Давайте отложим этот разговор до завтра. Ваше творчество — тема, которая требует особого внимания.

Он достал из саквояжа тяжелый сверток и раскрыл его. Пачка подписанных конвертов рассыпалась по столу.

— Я должен сдержать свое обещание Гюставу Амару, — объяснил Холмс. — Мадам Стенель согласилась передать мне эти бумаги. Теперь все долги уплачены.

Он поднял со стола несколько конвертов, и я успел прочитать заголовки и адреса, написанные аккуратным почерком: «Генералу Жоржу Буланже», «Полковнику Максу фон Шварцкоппену, Кениггрецштрассе, Берлин», «Размышления о причинах самоубийства полковника Юбера Анри», «Панамская финансовая афера», «Фашодский инцидент», «Суд над полковником Пикаром». Один адрес был выведен черными чернилами: «Майору Фердинанду Вальсену-Эстергази, рю де ла Бьенфезанс, 27, Париж, VIII округ».

Первое письмо загорелось, и пламя в камине вспыхнуло ярче. Холмс обернулся, чтобы взять следующее, но уронил его. Плавно кружась, на пол полетел бланк итальянского посольства на рю де Варенн — приглашение на обед от полковника Паницарди на имя Шварцкоппена. Холмс подобрал листок и бросил в огонь. Через полчаса «Тайная история Франции времен Третьей республики» обратилась в пепел, а дым развеялся в морозном звездном небе над трубами Бейкер-стрит.

Королевская кровь

I

Рассказом «Последнее дело Холмса» заканчивается моя книга «Записки о Шерлоке Холмсе». Теперь читатели смогут узнать как предысторию смертельной схватки у Рейхенбахского водопада, так и эпилог, действие в котором происходит двадцать лет спустя. С него я и начну.

Шерлоку Холмсу не удалось своими глазами увидеть, как свершилось правосудие 1 февраля 1911 года. Его участие в этом деле оборвал поединок у Рейхенбахского водопада, и мой друг решил больше не привлекать к себе внимания. Заседание состоялось в лондонском Королевском суде, в большом зале, обшитом дубовыми резными панелями в готическом стиле, украшенном темно-зелеными портьерами и барельефом с королевским гербом на стене. Даже если бы Холмс захотел присутствовать на процессе над Эдвардом Майлиусом, то все равно не смог бы этого сделать, поскольку был занят другим расследованием. Детектив пользовался полным доверием лорда Стэмфордхема и всего английского двора, обеспокоенного в тот момент необходимостью вернуть любовные письма покойного Эдуарда VII. Король, еще будучи принцем Уэльским, писал их леди Дейзи, графине Уорвик. Это были весьма деликатные и долгие переговоры, но мой друг преуспел в них и предотвратил еще один скандал с участием титулованных особ.

Заседание по делу Майлиуса вел сам верховный судья лорд Альверстоун в парике и алой мантии. Ниже сидел королевский прокурор сэр Руфус Айзекс. Позади него — министр внутренних дел мистер Уинстон Черчилль вместе с сэром Джоном Саймоном, заместителем министра юстиции, а в недалеком будущем — лорд-канцлером. В галерее суда расположились миссис Черчилль и несколько других леди. Я занял скромное место среди немногочисленных зрителей. Правительство сделало все возможное, чтобы о происходящем узнало как можно меньше народа. Никакого обвинительного заключения зачитано не было. Обвинение представлял королевский прокурор, чей высокий пост позволял обходиться без предварительных процедур.

Слушание проходило практически зазакрытыми дверями. Судьям предстояло решить вопрос, чреватый весьма серьезными последствиями: заключал ли Георг V, Божьей милостью король Великобритании, Ирландии и заморских владений, защитник веры, император Индии и прочая, по собственной воле брак в 1890 году на острове Мальта?

Едва ли найдется человек, до которого не донеслось бы эхо этой скандальной истории, продолжавшейся с 1890 по 1911 год. Принц Георг не считался прямым наследником британской короны до 1892 года, когда его старший брат внезапно скончался в возрасте двадцати восьми лет. Трон по-прежнему занимала королева Виктория, приходившаяся принцам бабкой. После нее власть переходила к Эдуарду. Предполагалось, что ему унаследует старший сын, герцог Кларенс, а затем его дети. Эти надежды жестоко оборвала его ранняя смерть. И она же выдвинула вперед по линии престолонаследия Георга — «принца-моряка», не представлявшего себе другой судьбы, кроме службы в Королевском военно-морском флоте.

В следующем, 1893 году принц Георг обручился с невестой покойного брата, принцессой Мэй Текской, а несколько недель спустя они обвенчались. Но 3 мая, незадолго до помолвки, газета «Стар» сообщила, что будущий король в 1890 году или около того заключил морганатический брак с дочерью британского морского офицера. «Стар» была бульварной газетой, снискавшей скандальную известность в 1888 году благодаря отвратительным репортажам об уайтчепелском убийце, который получил вульгарное прозвище Джек-потрошитель. Однако обвинения так или иначе прозвучали и породили волну слухов.

Принцу Георгу в 1890 году исполнилось двадцать пять лет. Он командовал канонерской лодкой первого класса «Траш», направлявшейся через Гибралтар в Вест-Индию. Судно две недели простояло в гавани Гибралтара в ожидании торпедного катера, чтобы отбуксировать его через Атлантику. Теперь истина уже никому не причинит вреда, поэтому я могу назвать имя офицера, о дочери которого шла речь. Это был Майкл Калм-Сеймур, адмирал Средиземноморской эскадры. Помимо всего прочего, он служил военно-морским адъютантом королевы Виктории в течение пяти лет — в те годы, когда принц Георг едва вышел из младенческого возраста. У Калм-Сеймура было две дочери: Лаура, скончавшаяся в 1895-м, и Мэри, в 1899-м вышедшая замуж за капитана Тревельяна Напьера.

Альковную историю тут же подхватила пресса. Время от времени ее пересказывали то «Рейнолдс ньюс», то «Брисбен телеграф», то «Ревью оф ревьюс». Хуже всего было то, что Георг, по сообщениям газет, еще до помолвки с принцессой Мэй имел двух детей от первого брака.

После смерти короля Эдуарда на престол вступил Георг V, и при дворе надеялись, что дрязги позабудутся. Но вопреки этим ожиданиям тлеющие угольки скандала мгновенно раздули за несколько недель до первого выступления нового короля в парламенте и церемонии коронации. Холмс позднее рассказывал мне, как его величество прокомментировал слухи о его морганатической супруге. «Все это — омерзительная ложь, — заявил король с присущей ему флотской прямотой, — и остается ложью даже спустя двадцать лет».

Обвиняемый, чье дело слушалось в суде тем зимним утром, был одним из многих журналистов, вытащивших на свет старую сплетню. На вид я дал бы ему лет тридцать. Худой, одетый во все черное, он мрачно поглядывал вокруг. Эдвард Майлиус жил в Бейсуотере на Кортнелл-стрит. Он работал редактором республиканского журнала «Либерейтор», издаваемого в Париже на рю Сент-Доминик мистером Эдвардом Холденом Джеймсом, кузеном известного американского писателя. В статье «Освященное двоеженство», появившейся накануне коронации, Майлиус осудил англиканскую церковь за готовность обвенчать уже женатого принца Георга с принцессой Мэй, а затем и короновать двоеженца. Он выслал копию публикации каждому члену парламента, и этот деликатный вопрос даже поднимался в палате общин мистером Кейром Харди и другими ораторами. Майлиус уверял читателей, что после нескольких лет тайного союза и рождения двух детей принц Георг «преступно бросил свою законную жену и обманным путем вступил в брак с дочерью герцога Текского».

Зимой 1910 года члены кабинета министров во главе с мистером Асквитом неоднократно обсуждали необходимость привлечь Майлиуса к суду за клевету на монарха, преподнесенную в грубой и недопустимой форме. Министр внутренних дел мистер Черчилль проявлял наибольшую решимость возбудить уголовное дело против «этого паяца», по его выражению. Однако подобных судебных процессов не проводилось с 1823 года — это было еще при печально памятном правлении Георга IV. В письме от 23 ноября королевские юристы объяснили кабинету министров все опасности, связанные с публичным процессом над Майлиусом и преданием гласности его статьи. Если это необходимо, то все нужно проделать быстро и тихо, заявили они. Майлиуса арестовали 26 декабря, объявив о возможности освобождения под залог в двадцать тысяч фунтов, который он, конечно же, внести не мог, и держали в одиночном заключении, не позволяя общаться с прессой до самого суда.

Впервые публика узнала об этом деле из газет от 2 февраля, когда разбирательство уже завершилось. Суд установил, что ни Георга, ни дочерей Калм-Сеймура в 1890 году на Мальте не было. Об этом свидетельствовали и сэр Майкл, теперь уже пожилой человек со слабым здоровьем, и его младшая дочь.

Признаюсь, в ходе заседания случился неприятный момент, и я даже почувствовал, как по спине пробежал озноб. Облаченный в мантию сэр Руфус Айзекс черными орлиными глазами впился в лицо Мэри Калм-Сеймур. (Я по привычке называю миссис Напьер прежним именем.) Она заявила, что ни разу не встречалась с принцем Георгом с 1879 года, когда ей было восемь лет, по 1898-й — а тогда со дня его бракосочетания с принцессой Мэй минуло уже больше пяти лет. Не составляло большого труда доказать, что это неправда. И Холмс, и я прекрасно знали: Мэри не только видела принца, но и вместе с ним открывала большой бал в портсмутской ратуше 21 августа 1891 года. К тому же о праздничном событии писали и «Гемпшир телеграф», и «Сассекс кроникл». К счастью для сэра Руфуса Айзекса, обвиняемый не читал этих газет. Конечно же, маленькая ложь или большая забывчивость еще не означали, что Мэри Калм-Сеймур и в самом деле была женой принца Георга. Но Майлиус мог бы отклонить доводы обвинения, будь он осведомленнее.

Журналист отказался от адвоката. Вместо этого он отпечатал повестку в суд самому королю Георгу для дачи свидетельских показаний. Подобная выходка могла бы показаться возмутительной, если бы не была такой глупой. В отличие от Майлиуса, королевский прокурор хорошо знал законы. Монарх не может быть вызван свидетелем в суд, поскольку сам является опорой законности в государстве. Правда, Эдуард VII давал свидетельские показания дважды: на бракоразводном процессе Мордаунта и по делу о клевете на своего друга, игравшего в баккара в Тренби-Крофт и якобы передергивавшего карты. Однако в то время Эдуард еще носил титул принца Уэльского.

Холодный февральский день уже угасал, когда Майлиусу дали слово. Он попытался доказать, что его статья не является клеветой. К полному удовлетворению судей, с самого начала настроенных против обвиняемого, ему это не удалось. На протяжении всего слушания мистер Черчилль, сидящий позади сэра Руфуса Айзекса, подсказывал ему, какие вопросы необходимо задать свидетелям и от каких лучше воздержаться — последнее еще важнее, по нашему с Шерлоком Холмсом мнению. Майлиус, разумеется, стоял на своем. Слава богу, в нескольких утверждениях этот негодяй допустил ошибки!

Чуть позже, в мраморном фойе Центрального уголовного суда, напоминающем античный храм, я подслушал разговор Черчилля с Руфусом Айзексом. Эдварда Майлиуса только что увели из зала суда. Верховный судья приговорил его к году тюремного заключения и значительному штрафу.

На лице министра внутренних дел цвела ангельская улыбка.

— Люди подобного сорта всегда сопротивляются до последнего, — сказал он. — И вышло даже к лучшему, мой дорогой Руфус, что этот прохвост, пытаясь оправдаться, не упирал на то, что он просто повторил написанное в дюжине других газет. В таком случае вам пришлось бы предъявить обвинение всем этим изданиям и дело закончилось бы самым серьезным правительственным кризисом за последние пятьдесят лет.

Сэр Айзекс хмуро взглянул на своего друга.

— Негодяй отправился в тюрьму, — сухо ответил он. — Теперь с ним покончено. Для граждан этой страны человек, осужденный за клевету, является лжецом. Пусть он теперь обнародует хоть подлинное свидетельство о браке, ему уже никто не поверит.

— Прекрасно, — жизнерадостно рявкнул министр внутренних дел. — Нам остается только благодарить Бога!

Как известно, впоследствии было вылито еще много грязи, но худшего удалось избежать. Никаких компрометирующих документов Майлиус и его помощники больше не публиковали. Клеветник отсидел свой срок и вышел на свободу. Он перебрался в Нью-Йорк и там, недосягаемый для английского правосудия, издал памфлет «Морганатический брак Георга V». В этом сочинении он утверждал, опровергая свои же показания на суде, что принц Георг пробыл в Гибралтаре с 9 по 25 июня 1890 года и вполне мог за это время доплыть до Мальты и вернуться обратно. Точно так же, как и мисс Калм-Сеймур, находившаяся в Марселе.

Но было уже поздно суетиться. К бедняге навсегда прилипло клеймо клеветника и преступника. Сэр Руфус Айзекс был абсолютно прав, предсказывая, что никто не станет его слушать, даже будь у него на руках подлинное свидетельство о браке. Полагаю, только мы с Холмсом знали, почему такой документ не может быть опубликован, даже если он существовал бы на самом деле. Теперь воспоминание о неприятном процессе должно поблекнуть в блеске торжественной коронации Георга V и Марии в Вестминстерском аббатстве. К тому же королевская чета демонстрировала искреннюю любовь и привязанность друг к другу. Это был достойный ответ на клевету.

Тем февральским вечером, покинув здание суда, я отпустил кебмена и пешком отправился на Бейкер-стрит по мокрым мостовым Холборна и Мэрилебона. Шерлок Холмс еще в 1903 году уединился в Фулворте, неподалеку от гавани на побережье графства Суссекс. За полгода он так устал от занятий пчеловодством, что почти каждую неделю на два-три дня возвращался в наше убежище на Бейкер-стрит, 221-б. Я уже десять лет как был женат, но частые отлучки миссис Ватсон из Лондона по семейным обстоятельствам, а также толковый locum ^[153]позволяли мне проводить все больше времени в нашей старой берлоге. На самом же деле я начал регулярно заходить сюда еще со времен исчезновения регалий ордена Святого Патрика.

В вечерних газетах появились короткие сообщения о суде над Майлиусом — их едва успели напечатать. Холмс провел весь день в утомительных переговорах с доверенным лицом леди Уорвик. Теперь он стоял у окна с неизменной трубкой в руке и кивал при каждой моей фразе. Он обернулся ко мне только раз, когда я рассказывал, как Мэри Калм-Сеймур давала свидетельские показания. А после описания финала, после которого Майлиуса увели в тюрьму Вормвуд-Скрабс, Холмс глубоко вздохнул.

— Не стоило открывать правду теперь, спустя столько лет.

— Какую именно правду? О том, что бракосочетание было, или о том, что его не было?

Холмс вынул трубку изо рта и покачал головой:

— Нет, Ватсон. Я имею в виду роль, которую мы с вами сыграли в этой драме. Мне бы не хотелось, чтобы она стала известна до моей или вашей смерти.

И его замечание, надо отдать должное, было весьма справедливым.

II

Так закончилась эта история, и ее завершение было менее громким, нежели начало. Когда угроза скандала с многоженством нависла над британской короной, нам пришлось столкнуться с серьезными противниками. По сравнению с ними Миллиус казался просто мелким интриганом. Об одном из них я уже писал ранее, присвоив ему вымышленное имя: Чарльз Огастес Милвертон.

Итак, вернемся на двадцать лет назад. Я и Холмс в то время жили на Бейкер-стрит. Стояло солнечное утро, мы только что позавтракали. Все мое существо требовало забросить дела и отправиться на прогулку под каштанами и вязами Риджентс-парка. Холмс, разумеется, так бы не поступил. Полагаю, в жизни моего друга не было ни единого случая, когда он оставил работу незаконченной.

Накануне мы слушали Йозефа Иоахима в Сент-Джеймс-холле. С легкой улыбкой и полузакрытыми глазами Холмс наслаждался прелестной мелодией бетховенского Концерта для скрипки в исполнении великого маэстро. Когда мы вошли в свою гостиную, был уже поздний вечер. Я зажег свет и сразу увидел на столе визитку сэра Артура Бигга с карандашной припиской о том, что он намерен вновь посетить нас завтра в одиннадцать часов. Если же мы по каким-то причинам не сможем принять его, сэр Артур просил нас зайти вечером в Клуб офицеров армии и флота на Сент-Джеймс-сквер. Дело настолько безотлагательное, что он не уедет из Лондона, не переговорив с Шерлоком Холмсом. Подробностей Бигг не сообщал, но любому англичанину было известно, что сэр Артур — помощник личного секретаря ее королевского величества.

Ни Холмс, ни я не догадывались, что привело к нам придворного из Виндзора. Молодой человек из хорошей семьи успел к тридцати годам прекрасно зарекомендовать себя в армии во время Зулусской войны 1879–1880 годов. Он обладал хрупким телосложением и безукоризненными манерами, лишь светлые усы, постриженные на военный манер, выдавали его прежнюю профессию. Бигг продолжал преданно служить короне, исполняя обязанности помощника личного секретаря королевы вплоть до 1901 года, а затем стал секретарем ее внука, принца Уэльского, позднее взошедшего на престол под именем Георга V. Казалось, беспокойный характер был дан Биггу от рождения. Эта черта особенно ярко проявилась, когда он беседовал с нами следующим утром на Бейкер-стрит. Сэр Артур сидел у камина, то и дело переводя взгляд с Холмса на меня и обратно.

— Джентльмены, — тихим голосом начал он. — Мне крайне неприятно говорить о подобных вещах, но я обязан посвятить вас в некоторые подробности. Мне кое-что известно о тех, кто будет нам противостоять, и я уверен, что справиться с ними под силу далеко не каждому. Прежде чем вы спросите, почему я не обратился к вашему другу Лестрейду из Скотленд-Ярда, позвольте объяснить: речь идет о попытке шантажа особы королевской крови. И попытке небезосновательной, если данное слово здесь применимо. Добавлю еще, что ни премьер-министр, ни королевский прокурор, ни кто-либо другой из членов правительства не посвящены в эту тайну.

Холмс стоял у окна и разглядывал поджидающий нашего гостя безукоризненно чистый экипаж с двумя блестящими от пота жеребцами. В отличие от сэра Артура, детектив не выразил ни малейшего удивления тем фактом, что преступление такого рода может угрожать спокойствию британской короны.

— Полагаю, вы не откажетесь сообщить нам имя вымогателя, сэр Артур? Вы также должны назвать имя особы, которую он пытается шантажировать. Разумеется, даю вам слово, что все полученные от вас сведения не выйдут за пределы этой комнаты.

Сэр Артур пожал плечами:

— Я назову даже два имени, мистер Холмс. Поскольку к вам обратился именно я, вы вряд ли удивитесь, узнав, что главной целью шантажа является внук ее величества, принц Георг. Хотя частично в этом замешан и его старший брат, герцог Кларенс.

— А кто же преступник?

— Я не знаю зачинщика этого заговора, мистер Холмс. Мне известен только человек, называющий себя его агентом.

— Агентом?

— Да. Он представляет интересы человека, утверждающего, что является верноподданным ее величества и желает ей лишь добра. Ему — или ей — удалось завладеть документами, которые могут опозорить королевскую семью. Это письма обоих братьев к женщинам определенного сорта, а также страницы личного дневника принца Георга. Вероятно, письма украдены у адресатов, а дневник, скорее всего, прямо из каюты. Шантажист уверяет, что его единственная цель — избежать разглашения сведений, содержащихся в этих бумагах. Для чего необходима определенная сумма.

— Вот так верноподданный! — саркастически воскликнул Холмс. — А кто поверенный этого анонимного патриота?

— Возможно, вам знакомо имя Чарльза Огастеса Хауэлла?

— О да, — кивнул Холмс. — Очень хорошо знакомо, сэр Артур. Мне не приходилось встречаться с ним лично, но он часто упоминается в моих архивах.

— Что вам известно о нем, мистер Холмс?

Во взгляде нашего гостя впервые блеснул луч надежды.

Мой друг поморщился:

— В своем роде довольно любопытный персонаж. То ловец жемчуга, то вождь североафриканского племени. По происхождению наполовину англичанин, наполовину португалец. В возрасте шестнадцати лет он бежал из Португалии от мести уголовников, уличивших его в шулерстве. С тех пор он не сходил со стези порока. Еще в молодости участвовал в заговоре Орсини, собиравшегося убить императора Франции. Затем был секретарем мистера Рёскина, устраивал ему свидания с девицами легкого поведения.

Лицо сэра Артура на мгновение утратило напряженное выражение.

— Уверен, вам известно о нем и кое-что похуже, мистер Холмс, — с удовлетворением заметил он.

— Вы совершенно правы, сэр Артур. Хауэлл имеет знакомства не только в артистических кругах, но и среди владельцев ломбардов и публичных домов — как в трущобах Севен-Диалс, так и в респектабельных кварталах Ридженс-парк и Сент-Джонс-Вуд. Он наживается на чужих страстях, но при случае не пощадит и невинного. Одно время он был агентом мистера Россетти и продавал подделки, выдавая их за картины этого художника. Кроме того, он потакал извращенным удовольствиям поэта мистера Суинбёрна в доме на Сиркус-роуд, в квартале Сент-Джонс-Вуд, а потом требовал деньги за молчание с адмирала Суинбёрна и его супруги. Он обманным путем арендовал у мистера Уистлера его японский кабинет, а затем, выдав себя за хозяина, продал одновременно двум покупателям и предоставил живописцу право возместить убытки обоих. Я могу продолжать дальше, сэр Артур, но полагаю, что этого достаточно. Уверяю вас, мои архивы содержат еще множество фактов, известных, кроме меня, лишь самому Хауэллу и его жертвам.

Наш гость задышал свободнее, но беспокойный взгляд выдал все его возмущение.

— И каким образом он обставляет свои аферы, мистер Холмс?

Мой друг отошел от окна, сел в кресло напротив и усмехнулся:

— Его методы не назовешь изящными, однако они действуют безотказно. Мистера Россетти постигло несчастье. Его супруга — красавица Элизабет Сиддал — скончалась от передозировки лауданума. Художник так обезумел от горя, что положил рядом с ней в гроб блокнот со стихами, сохранившимися в единственном экземпляре. Через несколько лет Хауэлл убедил Россетти, что это был нелепый, эгоистичный поступок, нанесший литературе невосполнимую утрату. Тот ночью вскрыл могилу жены на Хайгейтском кладбище и извлек рукопись из гроба. Он действовал на законных основаниях, министр внутренних дел лично подписал разрешение на эксгумацию. Но несчастный мистер Россетти содрогался при одном воспоминании об этом. Спустя некоторое время он узнал от Хауэлла…

— О чем он узнал? — Сэр Артур наклонился вперед, с трудом сдерживая ярость. — Может быть, о том, что Хауэлл наклеил самые трогательные его письма в свой альбом? А потом оказался в затруднительном положении и заложил в ломбарде все свое имущество, включая этот альбом. И что теперь Хауэлл не в состоянии выкупить его. Наверное, он посоветовал художнику самому сходить в ломбард, пока письма не продали с аукциона. И когда тот послушался, владелец ломбарда запросил за это огромные деньги.

— Все так и было, до мельчайших подробностей, — спокойно подтвердил Холмс. — Хауэлл вступил в сговор с хозяином ломбарда. В письмах мистера Россетти не было ничего предосудительного, но он скорее согласился бы умереть, чем увидеть, как свидетельства его любви будут проданы с аукциона совершенно посторонним людям. Если не ошибаюсь, он заплатил шестьсот фунтов.

Сэр Артур побледнел, хотя думал он вовсе не о мистере Россетти, а о принце Георге.

— Неужели нельзя ничего сделать, чтобы этот преступник попал на скамью подсудимых?

Холмс сложил вместе руки и посмотрел на свои тонкие пальцы:

— Не стоит его недооценивать, сэр Артур. Он дьявольски хитер и не нарушает законов. Если вы отправили кому-то послание, то адресат становится его собственником. Разумеется, письмо нельзя опубликовать без согласия автора. Но Хауэллу это и не требуется. Опасность заключается в том, что письма может приобрести кто-то посторонний. Если бы Хауэлл попытался вымогать деньги, он тут же сел бы в тюрьму на четырнадцать лет. Однако у него всегда есть отговорка: мол, посоветовал человеку пойти в ломбард и выкупить альбом исключительно из дружеских побуждений, дабы тот избежал неприятностей.

— И ничего нельзя сделать? — в отчаянии спросил сэр Артур.

— Нет, — жестко ответил Холмс. — Как и в том случае, когда адмирал Суинбёрн и его супруга поддались на подобную уловку. Их сын попал в богемную среду и частенько посещал одно заведение на Сиркус-роуд, где предавался страстям, которые уместно рассматривать скорее с точки зрения психиатрии, нежели с позиции морали. Возможно, сэр Артур, вам попадались на глаза последние труды барона фон Крафт-Эбинга? Или трактаты по психопатологии Чезаре Ломброзо и Деметриуса Замбако?

Сэр Артур Бигг покачал головой. На его лице было ясно написано, что он весьма смутно представляет себе эту тему. Тайные ритуалы племени зулусов, с которыми недавно сражался молодой офицер, наверняка значили для него больше, чем работы великих психиатров, ставшие настольными книгами моего друга.

— Впрочем, не важно, — снисходительно заметил Холмс. — Достаточно сказать, что Суинбёрны заплатили внушительную сумму за альбом с письмами, в которых их легкомысленный сын рассказывал Хауэллу о своих похождениях на Сиркус-роуд. А негодяй снова уверял, что только отчаянное положение вынудило его заложить этот альбом и у него нет средств, чтобы выкупить письма, пока их не продали с аукциона.

Холмс замолчал, а сэру Артуру стоило большого труда совладать со своим беспокойством. Наконец он поднял голову и произнес:

— История повторяется, только на сей раз все еще хуже.

— Потому что в ней замешан принц Георг?

Наш гость опять покачал головой и опустил глаза.

— Нет, потому что принц Георг когда-нибудь станет королем.

— Разве трон займет не герцог Кларенс? — не выдержав, вмешался я.

— Да, конечно, — тихо согласился Бигг, — если он доживет до этого дня. Я должен открыть вам еще одну тайну, джентльмены. Герцог Кларенс тяжело болен. Я многое отдал бы за то, чтобы ошибиться в прогнозах, но сомневаюсь, что он переживет своего отца. Таким образом, шантаж принца Георга — это преступление против нашего будущего короля.

Дальнейшие события подтвердили правоту сэра Артура: в скором времени герцог Кларенс скончался, и в тот момент его бабушка еще оставалась королевой Британии. Я не стал уточнять, какой именно болезнью страдал наследник престола, поскольку зачастую даже такие выдающиеся умы, как лорд Рэндольф Черчилль, умирали от сифилиса, заразившись им по юношескому легкомыслию.

— Боюсь, что вам придется рассказать нам все подробнее, сэр Артур, — учтиво заметил Холмс.

Помощник королевского секретаря кивнул:

— Непременно, мистер Холмс. Прежде всего, Хауэлл заявляет, что у него на руках письма и документы, подтверждающие факт бракосочетания принца Георга и дочери сэра Майкла Калм-Сеймура, адмирала Средиземноморской эскадры.

К моему удивлению, Холмс откинул голову назад и рассмеялся так беззаботно, как уже давно себе не позволял.

— Неужели? Я всегда считал, что неплохо знаком с конституцией Британской империи, сэр Артур. Согласно закону о королевских браках, принятому в тысяча семьсот семьдесят втором году, такой союз должны признать недействительным. Принц Георг не имеет права жениться без согласия монарха, пока ему не исполнилось двадцати пяти лет. Но и позже он должен будет за год до свадьбы уведомить о своем намерении Тайный совет, а затем получить одобрение парламента. Принц Георг едва вышел из возраста, требующего королевского согласия на его женитьбу.

Сэр Артур недовольно поморщился.

— Если бы дело было только в этом, мистер Холмс, я бы не стал приезжать на Бейкер-стрит и беспокоить вас. Разумеется, принц Георг отрицает тайное венчание с Лаурой или Мэри Калм-Сеймур на острове Мальта. Но если люди узнают об этой истории и поверят ей пусть даже наполовину, как он сможет потом жениться снова? Если он действительно сочетался браком с мисс Калм-Сеймур и она родила ему детей, признает ли его остальной мир настоящим королем? Никто и не вспомнит старый закон, общественное мнение он уже не изменит. Если это событие будут считать фактом, Георга нельзя будет короновать. Тут не может быть сомнений. И тогда содрогнутся сами устои монархии. Неужели вы не понимаете этого?

Холмс едва заметно моргнул, и вся его веселость мгновенно пропала.

— Прошу прощения, сэр Артур, но я не разделяю ваших опасений насчет монархических устоев. Хауэлл говорит, что хранит у себя документы, подтверждающие заключение тайного брака между принцем Георгом и дочерью сэра Майкла Калм-Сеймура. Я не стану спрашивать, есть ли у него достаточные основания для подобных заявлений. Независимо от того, правда это или нет, разве не разумнее было бы лишить Хауэлла самой возможности шантажировать принца? Страна простит молодому человеку романтическое увлечение и брак по любви. В крайнем случае позвольте ему отречься от престола. Пусть ни герцог Кларенс, ни принц Георг не взойдут на престол. У них есть три сестры, и любая из них может стать королевой.

— Если бы все было настолько просто, мистер Холмс, я бы не беседовал сейчас с вами. — Сэр Артур принялся внимательно изучать ковер под ногами. — Помимо навета о заключении тайного брака, Хауэлл и его клиент угрожают нам другими разоблачениями. И они клеветой уже не являются. Простите, мне тяжело говорить об этом. Не найдется ли у вас воды?

Я принес нашему гостю стакан с водой.

— Принц Георг надолго уходил в море, — продолжил Бигг. — А когда возвращался в Портсмут, посещал одну молодую женщину. Жил с ней и познал ее — в библейском смысле этого слова. Клиент Хауэлла знает имя и адрес дамы, у него есть письма принца и точные даты их встреч.

— Вот как? — задумчиво протянул Холмс. — Но ведь Хауэлл просто коллекционер чужих писем, а вовсе не шпион.

Сэр Артур не ответил на его замечание.

— Мисс Калм-Сеймур — достойная молодая леди из хорошей семьи, и это совершенно не связано с тем, выходила она замуж за принца или нет. Про женщину из Портсмута такого не скажешь, и клиент Хауэлла знает некоторые нескромные подробности ее жизни.

— Я все сильнее хочу поговорить с этим человеком, — пробормотал Холмс.

— Но самое худшее впереди: принц Георг и герцог Кларенс замешаны в еще одном скандале. Они вместе посещали некую девицу в Сент-Джонс-Вуд и сменяли друг друга в ее постели. Прошу прощения, однако выразиться изящнее я не в состоянии.

— Один момент, сэр Артур! — Холмс поднял руку, но намного менее резко, чем повысил голос. — Это заявление кажется мне настолько откровенной canard ^[154], что я вынужден отступить от своего правила и спросить напрямик: правда ли это? Вы уверены?

— Сам принц Георг рассказывал мне об этом, — печально ответил молодой придворный. — Он называл эту девицу тралом или каким-то похожим морским термином.

— И Хауэллу все это известно? Про то, что братья спали с одной женщиной.

— Да, мистер Холмс, он все знает. И если история о тайном браке действительно утка, как вы изволили выразиться, то две другие — чистая правда. Если разразится скандал и эти обвинения будут подтверждены, что́ помешает людям поверить и в женитьбу принца, причем безо всяких доказательств?

Я сидел в своем кресле в уютной гостиной на Бейкер-стрит и слушал, как двое мужчин спокойно обсуждают ужасные вещи. Мне все время казалось: сейчас кто-нибудь войдет в комнату и скажет, что это ошибка или розыгрыш. Наследник престола (который действительно станет королем двадцать лет спустя) признался, что покупал за деньги любовь женщины — в том самом Портсмуте, где жила мисс Калм-Сеймур, — и делил с собственным братом девицу из Сент-Джонс-Вуд, а это чуть ли не кровосмешение. За годы знакомства с Шерлоком Холмсом я был свидетелем множества жутких и отвратительных преступлений, но ни одно из них не могло сравниться с тем, что я только что услышал.

А еще хуже было то, что эти низменные страсти открыли дорогу другому злодеянию — шантажу.

— Есть и другой эпизод, — печальным голосом добавил сэр Артур, — касающийся только герцога Кларенса.

— Расскажите, сэр Артур, — учтиво попросил мой друг.

— Хорошо, мистер Холмс. — Бигг глотнул воды и с трудом заставил себя продолжить: — Вы помните недавний процесс о порочных и противоестественных утехах в доме на Кливленд-стрит? ^[155]Дело затронуло лорда Артура Сомерсета, смотрителя королевских конюшен, а также лорда Юстона, хотя последний оказался лишь невольным и невинным свидетелем.

— В газетах что-то сообщали об этом, — неопределенно ответил Холмс.

— Но в них не писали о том, что герцог Кларенс тоже там находился. Правда, при первом же намеке на непристойности он покинул этот дом, как и лорд Юстон. Тот потом заявил, что готов драться с любым, кто заговорит с ним об этом происшествии.

— Выходит, Хауэлл знает и об этом?

— Как и многие, мистер Холмс, но только он один пытается нажиться на этих сведениях. Махинация с тайным браком может не принести ему выгоды. Однако все, что шантажист говорит о женщине из Портсмута и о девке из Сент-Джонс-Вуд, а также о герцоге Кларенсе, который, пусть с невинными целями, посещал дом на Кливленд-стрит, — чистая правда.

Холмс пожал плечами:

— Тогда вам придется выкупить у негодяя все его бумаги, какую бы цену он ни запросил.

Сэр Артур Бигг покачал головой:

— Это не так-то легко сделать, мистер Холмс. Он не собирается продавать документы. По его словам, бумаги находятся в банковском хранилище. И останутся там, пока его клиенту будут платить деньги. Но если с Хауэллом произойдет какая-то неприятность, все письма и документы немедленно опубликуют. Мошенник говорит, что это своеобразная страховка от несчастного случая. Даже если не брать во внимание историю с дочерью Калм-Сеймура, представьте, какой скандал может разразиться из-за остальных бумаг.

— Значит, вам придется согласиться на его условия и раскошеливаться всякий раз, как только он пожелает, по одной причине — чтобы бумаги оставались на своем месте?

— Да, если вы не найдете способ перехитрить его, мистер Холмс.

— Не сомневаюсь, что так и будет. Но послушайтесь моего совета, сэр Артур, выбросьте этого Хауэлла из головы хотя бы на время.

— Игнорировать его?

— Верно, игнорировать, если вам больше нравится такая формулировка. Я хочу, чтобы вы осознали: наш противник вовсе не Чарльз Огастес Хауэлл. Разумеется, он причастен к этому делу, но его роль невелика. За его спиной стоит человек с куда более острым и изворотливым умом. Если я не ошибся в своих выводах, клиент Хауэлла способен раздавить его — да и нас с вами — одним мизинцем. И он до сих пор не потребовал денег просто потому, что его интересует нечто другое: безграничная власть над людьми. Он угрожает вам, но не спешит пускать оружие в ход, желая не просто встать наравне с вами, а быть выше простых смертных, выше закона, возможно, выше самой королевы. Хауэлл на такое не способен. А от его заказчика веет могильным холодом. И мне кажется, я знаю его имя.

— Так, значит, это не Хауэлл?

Холмс пожал плечами:

— Возможно, я недостаточно точно выразился. Шантажировать наших поэтов и художников — эта работа как раз для такого ловкого манипулятора, как Хауэлл. В его преступлениях больше слабости, чем силы. Но проделать то же самое с людьми, обладающими властью, может лишь тот, у кого железная воля и бесстрашное сердце. Чего о Хауэлле никак не скажешь.

— Значит, вы не собираетесь вести с ним переговоры?

Мой друг вздохнул:

— Если вам так угодно, сэр Артур, я свяжусь с ним. Надо же с чего-то начинать. Однако это будет совсем не та встреча, на какую рассчитывает Хауэлл.

III

Да уж, неприятное поручение выпало на нашу долю. У нас не оставалось другого выбора, кроме как отправиться на поиски того, кого сэр Артур Бигг считал главным нашим противником. Это оказалось не так просто. Мистер Хауэлл не без оснований опасался ловушки и наотрез отказался прийти в какой-либо частный лондонский дом. В конце концов встреча была назначена в многолюдном месте.

На одной из скамеек, что вытянулись в ряд вдоль аллеи Гайд-парка, спускающейся к озеру Серпентайн, сидели двое. Если бы не различия во внешности, их можно было бы принять за старых друзей. Но мелкие черты округлого лица Хауэлла настолько резко контрастировали с острым профилем Холмса, что сразу становилось ясно: между этими людьми нет ничего общего. За блестящей на солнце водной гладью по Роттен-Роу, поднимая облачка пыли, проезжали всадники. Легкий ветерок шуршал в кронах деревьев, на открытой эстраде оркестр Колдстримского гвардейского полка приветствовал наступление погожего, яркого дня увертюрой из «Женитьбы Фигаро».

Как мы заранее условились с Холмсом, я присел на скамью в отдалении и делал вид, будто читаю «Морнинг пост», надеясь, что Хауэлл меня не узнает. Большую часть разговора мне не удалось расслышать. Лишь изредка, когда утихал ветер и замолкала музыка, до меня долетали отдельные фразы.

— Дорогой сэр, — вкрадчиво начал Хауэлл. — Вам не кажется, что все это довольно забавно?

Холмс смотрел на залитые солнечным светом верхушки деревьев, и его тон был холоднее, чем снега Гималаев.

— Прошу прощения, сэр, но я не уполномочен обсуждать с вами курьезность ситуации.

— Тем не менее так оно и есть, — лениво заметил Хауэлл. — Столько беспокойства из-за бракосочетания двух достойных людей — пусть даже тайного и не вполне законного, но все-таки освященного церковью. И почти ни слова о блуде братьев с одной девкой.

— Вы крайне меня обяжете, — раздраженно перебил его Холмс, — если перейдете к делу.

— Нет, мистер Холмс, — хриплым, почти шипящим голосом возразил Хауэлл, — необходимо, чтобы те, кто вас прислал, поняли одну простую вещь. Я вовсе не противник монархии и желаю ее величеству только добра — но не собираюсь раболепствовать перед ней. Покупать женщину за деньги — это разврат, и не важно, где творится такое безобразие — на Рэтклиффской дороге или в Сент-Джонс-Вуд — и кто в нем замешан — уличный мусорщик или принц крови.

Ответа Холмса я не расслышал. Они побеседовали еще немного, и я решил, что мой друг пытается договориться о немедленном выкупе всех украденных документов, чтобы покончить с этим делом раз и навсегда. Во всяком случае, через несколько мгновений Хауэлл громко сказал:

— Они лежат в банковском хранилище, сэр, и пока этого достаточно. Бумаги послужат своеобразной страховкой на тот случай, если вы или ваши наниматели захотят что-то предпринять против меня. Там все подробно описано, с указанием места и времени. Даже при уничтожении документов сведения сохранятся. Я дал необходимые распоряжения, и если со мной случится несчастье, содержание писем и дневника через неделю станет известно широкой публике.

Детектив что-то невнятно пробурчал. Зато я уловил ответ Хауэлла:

— Предлагаю разбить платеж на четыре части, мистер Холмс, — каждый четвертый день вы будете переводить четвертую часть суммы на банковский счет, который я вам укажу. Затем они поступят в распоряжение моего клиента.

Холмс опять что-то неразборчиво произнес.

— Заказчик предоставляет мне полную свободу действий, — любезно отозвался Хауэлл. — Если желаете, я могу показать вам опись бумаг, хранящихся в банке. Думаю, это облегчит нам путь к взаимопониманию. Более того, если вы подождете сорок пять минут, я мог бы продемонстрировать вам одно из писем, написанных рукой принца Георга. Вы ознакомитесь с этим документом — или с обоими сразу, — и все ваши сомнения рассеются.

Сорок пять минут. Это означало, что место хранения украденных бумаг располагается в пределах двух миль от озера Серпентайн. Конечно, этой подсказки недостаточно, чтобы найти пропажу, но границы поиска существенно сужаются.

— Хорошо, я подожду сорок пять минут, но ни мгновением больше, — ледяным тоном согласился Холмс.

— Не нужно быть таким нетерпеливым, мистер Холмс, — тихо рассмеялся Хауэлл. — Может быть, я выразился недостаточно ясно, но учтите: если наши переговоры окончатся ничем, у меня достаточно других предложений. Лично мне такой исход не по душе, только вот правительства двух стран и множество других солидных организаций проявляют живой интерес к виндзорским бумагам, как я их называю. И тогда неких известных нам особ уличат в супружеской измене, разврате, содомии и тому подобных грехах — причем на основании их собственных слов.

Вместо слов сыщика до меня донеслось только глухое рычание, а его собеседник снова усмехнулся:

— Наши интересы совпадают, мистер Холмс. Я ваш союзник, как бы странно это ни звучало. И у вас есть веские причины, чтобы желать мне здоровья и процветания. Если вдруг со мной случится беда, вам не представится второй шанс получить виндзорские бумаги. Вы не услышите о них до тех пор, пока некие развращенные особы, написавшие эти письма, не будут публично опозорены.

Тем, кто случайно проходил мимо, Холмс и Хауэлл наверняка казались достойными джентльменами, обсуждающими условия совершенно невинной коммерческой сделки. А я в это время думал о таинственном и могущественном человеке, стоящем за всеми сомнительными предприятиями мистера Хауэлла. Сэр Артур Бигг, судя по всему, не верил в его существование. Я же полагал, что мелкий шантажист, вымогавший деньги у господ Россетти и Суинбёрна, не справился бы с таким делом без поддержки более сильного и решительного компаньона.

Чуть позже мой друг повторил мне слова Хауэлла:

— Сорока пяти минут будет достаточно, мистер Холмс. Прошу вас не делать попыток проследить за мной или передать сообщение кому-то из своих друзей. За вами будут наблюдать и тут же сообщат мне, если во время моего отсутствия вы хоть ненадолго отлучитесь. В таком случае мы с вами больше никогда не увидимся, и вашим нанимателям прекрасно известно, каковы будут последствия.

Даже без этого предупреждения Холмсу было бы довольно трудно пуститься вдогонку за Хауэллом, когда тот пошел прочь. По длинным прямым аллеям, пусть даже обсаженным по сторонам деревьями, невозможно передвигаться незаметно. Эту задачу сразу решили поручить мне. Я не отправился прямо за Хауэллом, а свернул на Роттен-Роу, а затем в сторону Гайд-парк-корнер, где наши пути снова должны были пересечься. В плане противника нашлось одно уязвимое место: наблюдатель не мог одновременно следить за Холмсом и за мной. По крайней мере, я на это рассчитывал.

Я далеко отошел от места встречи, чтобы уж наверняка выпасть из вражеского поля зрения. Затем изрядно прибавил шагу. Если за мной кто-то охотится, то ему придется поторопиться, иначе он потеряет меня из виду. Оглянувшись несколько раз, я не заметил никаких признаков слежки. Вскоре я вышел из парка возле Эпсли-хауса и Пикадилли. Хауэлл шагал впереди меня по другой стороне оживленной улицы в сторону Грин-парка. Это меня вполне устраивало. На перекрестке он внезапно свернул, и я стал быстро лавировать между кебами и двухпенсовыми омнибусами, чтобы не упустить его. Дорога вывела меня на еще более многолюдную Сент-Джеймс-стрит. Вдали сверкали в золотистых солнечных лучах часы на фасаде дворца.

К этому моменту я уже укрепился во мнении, что Хауэлл направляется в один из тех старинных банков, конторы которых расположены вдоль Пэлл-Мэлл. Так и оказалось. Повертев головой по сторонам и, по всей вероятности, не увидев ничего подозрительного, он почти побежал к «Драммондс-банку».

Можно ли было рассчитывать на подобную удачу! Мысленно я уже представлял: вокруг банка стоит полицейское оцепление, облаченный в мундир Лестрейд предъявляет Генри Драммонду ордер на обыск, находит документы и относит их в Виндзор сэру Артуру Биггу. А потом принц Георг, а может, сам принц Уэльский в знак признательности приглашает нас с Холмсом на чай.

Я прошел немного дальше по широкой улице и остановился под старинным арочным проходом Сент-Джеймсского дворца. Не прошло и пяти минут, как Хауэлл вышел из банка с саквояжем в руке. На сей раз я позволил ему уйти далеко вперед, поскольку знал его маршрут.

Чтобы не привлекать к себе внимание врага, я встал поодаль, будто бы любуясь всадниками на Роттен-Роу. Сам же украдкой косился в сторону скамейки, на которой расположился Холмс. Хауэлл сел рядом, открыл саквояж и протянул моему другу бумагу, чтобы тот удостоверился в ее подлинности. Случайно или намеренно Холмс выронил листок. Легкий ветер подхватил его и медленно опустил на лужайку в нескольких ярдах от скамейки. Хауэлл рванулся к нему, словно борзая за дичью. Поднял с травы, вернулся на место и положил обратно в саквояж. Вскоре после этого собеседники распрощались. Я смотрел на аллею с наездниками, повернувшись спиной к месту событий. Холмс прошел мимо меня, не замедляя шага и словно бы вообще не замечая. Но через мгновение раздался его бодрый голос:

— Следуйте за ним, Ватсон! Узнайте, куда он пойдет.

Можете не сомневаться, я и виду не подал, что слышу его. У того, кто наблюдал за нами, не было никакой причины заподозрить, что мы с Холмсом знакомы друг с другом.

Ничего непредвиденного не произошло. Чарльз Огастес Хауэлл шел той же дорогой, что и в первый раз, его грузная фигура с вьющимися волосами на круглой голове маячила далеко впереди. Он поднялся на крыльцо «Драммондс-банка», а я стал ждать, когда мошенник снова появится. Спустя несколько минут он вышел, все еще держа в руке саквояж. Положил он письмо обратно в хранилище или оно осталось у него?

Что особенно примечательно, в тот момент, когда Хауэлл спускался по ступенькам, в дверях банка показался другой человек с точно такой же сумкой. Представьте себе высокого сутулого мужчину, худого и бледного как привидение, чисто выбритого, с высоким выпуклым лбом, отчего его глубоко посаженные глаза казалисьутопленными в глазницах. Я никогда прежде не встречал его. Но саквояжи были настолько похожи, что я не смог бы с уверенностью сказать, какой из них Хауэлл принес в банк несколько минут назад.

У меня ни на секунду не возникло сомнений, что это не случайное совпадение. Незнакомец повернул направо, в сторону Чаринг-Кросса, а Хауэлл направился налево, к Сент-Джеймсскому дворцу. Проследить за ними обоими было невозможно. Если бы Хауэлл вышел без саквояжа, я непременно выбрал бы долговязого. Но в этот момент у меня в голове вновь прозвучали слова Холмса: «Следуйте за ним, Ватсон! Узнайте, куда он пойдет».

Хауэлл бодро зашагал по кирпичному арочному проходу дворца в сторону Мэлл. Я понимал, что ни в коем случае не должен упускать его из виду, и поэтому не сильно заботился о том, заметил ли он меня. Шантажист двинулся через Мэлл к нежившемуся в солнечных лучах Букингемскому дворцу в дальнем конце улицы. Затем свернул в Сент-Джеймс-парк, к пруду, где плавали утки, — вероятно, собирался выйти к Бёрдкейдж-Уолк. Он заметно спешил, но шел не настолько быстро, чтобы оторваться от меня. Внезапно Хауэлл остановился. Я успел спрятаться за толстым стволом каштана. Мошенник оглянулся, проверяя, не следит ли за ним кто-нибудь. Затем положил сумку в стоявший у аллеи зеленый деревянный ящик, куда садовники обычно собирают опавшие листья.

Интересно, зачем он это сделал. Когда Хауэлл зашагал дальше, я подскочил к ящику и вытащил кожаный саквояж. Его даже не закрыли на замок. Я ожидал увидеть внутри что угодно — бомбу, или пачку денег, или еще какой-нибудь предмет. Но там было пусто. Я мог отправиться за любым из двоих мужчин, одновременно вышедших из «Драммондс-банка» на Пэлл-Мэлл. И теперь убедился, что сделал неправильный выбор.

IV

— Мой дорогой друг, возможно, вам послужит утешением то обстоятельство, что они одурачили нас обоих.

Солнце уже поднялось над трубами Бейкер-стрит, и Холмс поднес пустой саквояж к окну, чтобы лучше его рассмотреть.

— Но кто он такой, этот длинный? — спросил я.

— Полагаю, это и есть клиент. — Холмс нахмурился и опустил на пол сумку, не обнаружив в ней ничего интересного. — Надеюсь, вы простите мне маленькую хитрость, дорогой Ватсон, но когда вы пошли за Хауэллом, я отправился за вами. Я видел, как вы размышляли у «Драммондс-банка», кому из этих двоих с саквояжами сесть на хвост. Вы решили продолжить наблюдение за нашим общим знакомцем, а я проследил за другим. И ту же самую сценку разыграли передо мной на Стрэнде. Высокий человек зашел в «Гриндлейс-банк», а через несколько минут появился в сопровождении другого мужчины с таким же багажом. Я наугад бросился за новым участником игры. Он привел меня на восток, в Чипсайд, к Лондонскому городскому и пригородному банку. Сюжет оставался неизменным, и наши противники не заботились о том, шпионят за ними до сих пор или нет. Из банка снова вышли двое, причем вторым оказался тот самый длинный сутулый господин, которого мне пришлось оставить без внимания на Стрэнде. Я не выпускал его из поля зрения, пока он не скрылся в дверях «Индо-Суэцкого банка» на Кинг-Уильям-стрит. Они могли продолжать игру хоть до самого Судного дня. Один человек заходит в банк — двое выходят обратно. Лестрейду не хватило бы и пятидесяти помощников, чтобы проследить за ними. Они ведут себя так, потому что считают, будто все козыри у них на руках. Опасное заблуждение.

После встречи Холмса с Хауэллом минуло несколько дней. Если дело и продвигалось, то я этого не замечал.

— Получается, что мы топчемся на месте, — резюмировал я.

— На первый взгляд так и есть, — с беззаботным видом ответил Холмс. — Однако мы пока не можем выйти из игры. Я должен еще раз встретиться с Хауэллом и попросить, чтобы его клиент назвал свои условия сделки. Хауэлл сообщит мне ответ завтра вечером. Я передам его слова сэру Артуру Биггу, и пусть он дальше сам выкручивается как хочет.

— Значит, нам не справиться с этими негодяями? — Я не верил своим ушам.

Холмс кивнул на пустой саквояж:

— В настоящий момент, вероятно, нет.

Подобное безразличие было настолько не свойственно Холмсу, что я начал опасаться за его здоровье. Но на всякий случай решил испытать своего друга:

— Тогда моя помощь вам больше не нужна? Меня ждут пациенты, к тому же скоро возвращается миссис Ватсон, и я должен привести дом в порядок.

Он согласно кивнул, затем посмотрел на меня.

— Будьте добры, Ватсон, сделайте мне еще одно одолжение, — попросил он. — Я бы предпочел, чтобы кто-то наблюдал за этой комнатой завтра вечером, когда я буду встречаться с Хауэллом. Если это не навредит вашей практике и отношениям с миссис Ватсон, не составите ли компанию Лестрейду?

— Инспектору? Но где именно?

Холмс показал на окно:

— Я арендовал комнату напротив, на первом этаже в доме Кэмдена. Наша квартира оттуда прекрасно просматривается. Если произойдет что-то непредвиденное и мне понадобится помощь, я погашу свет.

Он определенно чувствовал себя не в своей тарелке, теперь я не сомневался в этом. Чтобы великий Шерлок Холмс побоялся остаться один на один с таким трусливым негодяем, как Хауэлл, и попросил меня и людей из Скотленд-Ярда находиться поблизости — нет, это было решительно не в его характере.

— Лестрейд согласен?

— Да, — тихо ответил Холмс. — Он согласен. Но ему известно лишь то, что я веду частное расследование.

— Хорошо, я составлю ему компанию.

— Спасибо, мой дорогой друг, — все тем же негромким голосом произнес он. — Я никогда не сомневался в том, что могу на вас положиться.

V

Около семи вечера, когда на улице уже стемнело, мы с Лестрейдом явились в условленное место и устроились у окна, выходившего на Бейкер-стрит напротив нашей квартиры. Комнаты в доме Кэмдена сдавались внаем, и в каждой стояли лишь два стула и небольшой стол.

Холмс задернул кремовые шторы и зажег огонь. Он сидел в своем кресле, в ярком свете лампы сквозь ткань был отчетливо виден его силуэт. Если бы Хауэлл или его компаньоны решились на крайние меры, Холмс оказался бы прекрасной мишенью для стрельбы из дома напротив или даже с улицы. Затем мой друг встал и исчез из виду. За окном начал моросить мелкий дождь, прохожие кутались в шарфы, поднимали воротники пальто и раскрывали зонтики.

— Скажите, вам не кажется странным поведение Холмса в последнее время? — обратился я к Лестрейду.

С сигарой во рту, в тужурке и шейном платке, наш друг из Скотленд-Ярда в полутьме немного напоминал старого моряка.

— Не стану отрицать, доктор Ватсон. Просить у меня помощи из-за встречи с мелким мошенником — это на него совсем не похоже.

— Действительно!

— А эта его навязчивая идея поймать хулигана, портящего краску на фасадах лондонских банков.

— Что вы сказали?

— Да у него не выходит из головы тот парень, что шатается по Лондону и портит стены и трубы городских банков. Такого я за Холмсом раньше не замечал. А вы?

Я заверил, что наши мнения совпадают. И прежде чем успел добавить что-либо еще, по мостовой застучали копыта и возле дома 221-б по Бейкер-стрит остановился кеб. К Холмсу приехал посетитель. Мы не смогли его рассмотреть, поскольку дверь мгновенно отворилась и тут же закрылась снова. Мой друг оставался наверху, лишь обернулся в своем кресле, когда услышал шаги. Экипаж тронулся. Вероятно, в назначенное время он должен был вернуться. Кто-то — вероятно, сам Холмс — чуть приподнял шторы на окнах.

Разглядеть, что происходит в комнате, было очень сложно. Время от времени в оконном проеме мелькали темные силуэты сыщика и его гостя. Приблизительно через час появился кеб и увез посетителя. Как будто провожая его, зазвучала негромкая, но хорошо различимая мелодия — Холмс играл на скрипке Мендельсона.

Мы подождали еще минут двадцать, а затем случилось то, чего я опасался: свет в гостиной погас. Лестрейд схватил свою черную парусиновую сумку.

— Пусть меня и не посвятили в подробности дела, доктор Ватсон, но я обязан помочь.

Мы бегом пересекли улицу. Холмс встретил нас у двери. Он выглядел обессиленным и был бледен, словно привидение. Лестрейд отказался от приглашения выпить бренди с содовой, а я решил ненадолго задержаться.

— Вопрос решен, — сообщил сыщик. — К полному удовлетворению Хауэлла.

— Решен?

— Да.

Холмс устало прикрыл глаза, и я подумал, что лучше его сейчас не беспокоить.

VI

Следующим вечером, когда я уже закончил прием больных, мне сообщили, что меня дожидается еще один пациент. Через мгновение дверь кабинета открылась и вошел Лестрейд.

— Инспектор? Что вас привело в Паддингтон? Надеюсь, вам не требуется медицинская консультация, как всем остальным?

Он уселся за стол напротив меня. Было непривычно видеть его в окружении пузырьков с лекарствами и посуды для стерилизации. Взглянув на него внимательнее, я понял, что он чем-то обеспокоен или даже разгневан.

— Что мне требуется, доктор Ватсон? Да я просто-напросто желаю узнать, что, черт побери, происходит?

— Насколько мне известно, ничего особенного. А в чем дело?

— Это касается мистера Чарльза Огастеса Хауэлла.

У меня внутри все похолодело при мысли, что Лестрейд откуда-то узнал про этого человека.

— А при чем здесь Хауэлл?

— Ведь это он приезжал вчера вечером к мистеру Холмсу?

— Не имею ни малейшего понятия. Вам лучше спросить у самого Холмса.

— О да! — Лестрейд почти с издевкой поднял брови. — Я непременно спрошу у него при первой же возможности. Но больше всего меня интересует, не для того ли он позвал нас с вами, чтобы обеспечить себе алиби.

— Какое алиби?

— Стало быть, вы еще не слышали? Через час после того, как таинственный посетитель отъехал от дома мистера Холмса, Чарльза Огастеса Хауэлла нашли мертвым в грязной луже возле пивной «Гринмэн» в Челси. Ему перерезали горло и сунули в зубы монету в полсоверена.

— Это символ возмездия за клевету.

— Какой бы то ни был символ, а он имеет непосредственное отношение к мистеру Холмсу, — упрямо возразил Лестрейд. — Под подозрение попал полковник Себастьян Моран. Хауэлл предложил ему выкупить письма к одной молодой леди, имеющие для полковника большую ценность. Двое свидетелей показали, что именно мистер Холмс отправил Морана по следу Хауэлла и даже сопровождал его. Это, между прочим, все равно что убить человека собственными руками. И я еще не рассказал вам о самом худшем, доктор! Хауэлла повезли в больницу Святого Томаса. Он умер по дороге, а может, еще раньше. Сегодня утром мы должны были допросить подозреваемого. И вдруг мне сообщают, что все отменяется. Оказывается, не нужно задавать вопросов полковнику Морану. Кто-то очень влиятельный — осмелюсь предположить, некто из друзей мистера Холмса — прекратил расследование Скотленд-Ярда. Я не мог смириться с этим, отправился в больницу и поинтересовался, что написано в свидетельстве о смерти. Знаете, что мне ответили врачи? Они сказали: Хауэлл умер от пневмонии. От пневмонии! Вы когда-нибудь слышали о подобном?

— Нет, — ответил я, обращаясь скорее к самому себе, чем к инспектору. — Нет, Лестрейд, не припоминаю.

— От пневмонии! — обескураженно повторил он. — Теперь для расследования нет никаких оснований. Но причиной его смерти была не болезнь, доктор Ватсон. Я видел своими глазами, как он лежал с перерезанной трахеей. Его одежда от крови стала красной, словно куртка почтальона. И я просто хочу понять, что происходит. Вот и все.

Однако бедному Лестрейду не суждено было узнать и половину правды об этом происшествии.

VII

— Но Хауэлл мертв, значит мы потеряли след! — раздраженно воскликнул я в очередной раз.

Что случилось с моим другом? Неужели он ничего не понимает?

Холмс раскурил трубку, затянулся и выдохнул дым, заполнивший всю гостиную на Бейкер-стрит.

— В последнее время, Ватсон, вы склонны излишне драматизировать обычные житейские проблемы. Можно сделать скидку на то, что вы теперь женатый человек, однако мои наблюдения меня совсем не радуют.

— Это не обычные проблемы, — перебил его я. — Наследник престола стал жертвой шантажа. И Хауэлл — единственный, кто мог привести нас к организатору преступления. Теперь шантажист мертв и след оборвался. Как отыскать его? Вероятнее всего, мы никогда не узнаем, где хранятся документы, компрометирующие принца Георга и его брата.

Холмс с искренним удивлением посмотрел на меня, очевидно, он не предполагал, что я способен быть таким пессимистом.

— Мой дорогой друг, я знал это с того самого дня, как встретился с Хауэллом возле озера Серпентайн. По моим сведениям, бумаги до сих пор лежат там, где и были.

— Вы не можете быть уверены в этом.

— Они находятся в хранилище «Уолкерс-банка» на Корнхилл, дом шестьдесят три. Я был занят другими неотложными делами, но теперь я с ними разобрался. Семейная жизнь несколько притупила в вас инстинкт сыщика. Неужели вы подумали, что я отправлюсь на встречу с Хауэллом, не подготовившись? Вы действительно решили, что я не могу справиться с этим мелким мошенником?

— Ваши слова ничего не объясняют, — угрюмо возразил я.

— Хорошо, — примирительным тоном ответил Холмс. — Я ожидал, что произойдет нечто подобное. Предположим, некий человек предлагает товар на продажу и должен каким-то образом подтвердить его наличие. В данном случае речь идет о краденых письмах. Правда, я не знал, принес ли Хауэлл письмо с собой изначально или действительно забрал его из хранилища. Полагаю, он отправился в банк лишь для того, чтобы убедиться, что за ним следят. Боюсь, его сообщник опознал вас с самого начала.

— Но я не видел никого подозрительного!

Холмс снисходительно махнул рукой:

— Это совершенно не важно, Ватсон. Они попались на собственную уловку. Когда Хауэлл вернулся с бумагами в саквояже, вы стояли неподалеку и наверняка наблюдали мою неловкость — ветер вырвал у меня листок с описью документов и отнес на несколько ярдов. Как я и рассчитывал, Хауэлл упорхнул за ним, как голубь за хлебной крошкой. И на несколько секунд повернулся ко мне спиной.

— И как вы этим воспользовались?

Холмс поднялся с кресла, подошел к столу и взял плотно закрытый маленький пузырек.

— Вот препарат моего собственного изобретения — он абсолютно бесцветный, но после высыхания, как и многие белковые растворы, оставляет на поверхности отчетливое белое пятно. Причем сохнет очень медленно. Если рассмотреть его через лупу, можно разглядеть частички алюминия и серебра, а также серые вкрапления других элементов. Это пятно не спутаешь с другим. Мне не составило большого труда обмазать края саквояжа, когда Хауэлл отвернулся. Наблюдатель не мог проследить за моими действиями — спинка скамейки и пальто закрывали ему обзор. Белые пятна проявились лишь несколько часов спустя, когда раствор подсох. Даже если бы хозяин их потом заметил, то решил бы, что случайно где-то испачкал сумку.

— Так и вышло.

— Я поверил словам Хауэлла о том, что украденные документы будут постоянно находиться в хранилище и только ему и его клиенту известно содержание этих бумаг. В каждом банке рядом с конторкой есть специальная изолированная кабина, где можно в стороне от любопытных глаз проверить сохранность своих вложений. Было бы вполне естественно, если бы Хауэлл или его клиент при этом поставили саквояж на стол. Разумеется, сначала мошенники затеяли игру «один вошел, двое вышли», так что следов моего препарата в ряде банков не обнаружилось. Господа не заходили в кабинку, поскольку им там нечего было делать. Однако рано или поздно им пришлось бы посетить хранилище, в котором лежат документы. И я надеялся, что саквояж оставит на столе хорошо различимую для тренированного глаза отметку.

— Но вы не могли стопроцентно рассчитывать на это.

Холмс вздохнул с философским видом:

— Разумеется, Ватсон. Иначе мне пришлось бы искать себе другое занятие. Скажем так: я считал маловероятным, что случится иначе. На следующий день я обошел все известные мне банковские хранилища в лондонском Сити и ознакомился с условиями, которые они предлагают. В «Уолкерс-банке» на улице Корнхилл на полированном деревянном столе осталось белое пятно, как будто от легкого касания малярной кисти. Сделав вид, что внимательно изучаю документы, я рассмотрел след при помощи лупы. И определенно различил мельчайшие частицы алюминия и серебра, ошибки здесь быть не может.

Я покачал головой.

— Это нам не поможет, Холмс. Даже если до сих пор ваши выводы были верны, вы все равно не знаете, в какой именно ячейке хранятся бумаги.

Он уклонился от прямого ответа.

— Помните второго человека, вышедшего из «Драммондс-банка», когда вы следили за Хауэллом?

— Отчетливо помню.

— Высокий худой мужчина, ссутулившийся, словно много часов провел за книгами. Очень бледный, с запавшими глазами. Голова, кажется, едва удерживается на шее — так она перегружена знаниями.

— Да, при встрече я сразу узнал бы его.

— Надеюсь, вам представится такая возможность, Ватсон. Это профессор Джеймс Мориарти, знаменитый математик. Я назвал бы его Наполеоном преступного мира. Именно его я имел в виду, когда говорил сэру Артуру Биггу о человеке, стоящем за спиной у Хауэлла. В этом деле сразу чувствуется участие сумасшедшего гения — а Мориарти, безусловно, гений в своем роде. Он никогда не пользуется псевдонимами, не меняет внешность, полагая, что его блестящий ум служит надежной защитой от любых обвинений. Скотленд-Ярд может арестовать его в любую минуту, но от этого не будет никакого толка. То, что профессор Мориарти оказался в нужный момент возле «Драммондс-банка», подтверждает мою догадку: он и есть тот самый клиент, о котором говорил покойный Чарльз Огастес Хауэлл. Мориарти и вправду способен раздавить такого, как Хауэлл, одним пальцем. Кажется, так я выразился в беседе с сэром Артуром.

— Но кто он? Неужели преступник может быть профессором?

— Увы, Ватсон. Точнее говоря, он был ученым, пока обвинения в разврате не положили конец его карьере. О гибели молодой женщины на Хеймаркете вспоминают и по сей день. Мориарти в возрасте двадцати одного года получил международную известность после опубликования трактата о биноме Ньютона. Он сумел доказать последнюю теорему Ферма спустя два века и первым за сто лет подтвердил правильность догадки Гольдбаха. Он не знает сомнений, не ограничен никакими нравственными запретами, не испытывает чувства жалости. Это гений, Ватсон, преступный гений и, безусловно, самый опасный человек в Европе. Ничто не доставило бы ему большего удовольствия, чем публичное унижение королевской семьи и всей нашей страны. Представьте себе, какой ужас будут внушать его угрозы после этого!

— Но как вы установили, что он бывал в хранилище на Корнхилл?

Холмс едва заметно улыбнулся:

— Мои выводы основаны не только на белом пятне, дорогой друг. Когда я обсуждал в банке условия аренды ячейки, у меня попросили рекомендательные письма. Я сослался на вас, Ватсон, но клерк отрицательно покачал головой. Боюсь, он никогда не слышал о таком враче из Паддингтона. Тогда я назвал имя профессора Джеймса Мориарти, и лицо служащего тут же засияло. По его словам, это один из самых ценных клиентов банка.

— Значит, вы собираетесь пойти на компромисс? Теперь, когда вы знаете, где хранятся документы, он фактически загнан в угол.

— Скорее я решусь пристрелить его как бешеную собаку, чем поступлюсь своими принципами, — с жаром ответил Холмс.

— В таком случае что мы должны предпринять?

— Сегодня пятница, — задумчиво произнес сыщик. — К понедельнику Мориарти, скорее всего, выяснит, что его агент умер вовсе не от пневмонии. Поэтому, Ватсон, вы проведете субботу с лотком, подвешенным на шее, — будете продавать спички для благотворительных целей. Нужно только решить, кому именно мы собираемся помогать. Придумал! Вы поддержите всеми забытых ветеранов. Мистер Киплинг на недавней встрече с поклонниками своего творчества как раз читал стихотворение «Последние из Летучей бригады» ^[156].

— А вы, Холмс? Что будете делать вы?

Он вынул трубку изо рта.

— Боже милостивый, — вздохнул он. — Кажется, у меня нет выбора. Придется переквалифицироваться во взломщика и посетить корнхиллское хранилище.

VIII

Это была самая сумасбродная из идей Холмса. По крайней мере, мне так казалось. Однако, как должны помнить читатели других моих рассказов, Шерлок Холмс в совершенстве владел искусством взломщика и никогда не отказывался использовать его в интересах правосудия.

Корнхиллское хранилище находилось на одной из самых оживленных улиц Лондона, но к полудню субботы она опустела — горожане разъехались на выходные.

Хранилище было оборудовано сейфами с двойным корпусом системы Милнера, разрекламированными как «надежная гарантия от любого ограбления или мошенничества». Кроме них, вдоль бронированных стен зала стояли стеллажи из жаропрочной стали толщиной в полдюйма, в ячейках которых были заперты документы.

Главная сложность для потенциального грабителя состояла в том, что помещение все время оставалось на виду. После закрытия на окна опускали железные жалюзи, но случайный прохожий или полицейский на дежурстве мог заглянуть внутрь через отверстия. Хранилище днем и ночью освещалось яркими газовыми фонарями. А еще владельцы банка нашли простое, но действенное решение, дополняющее меры безопасности: объявили о вознаграждении в пятьсот фунтов тому, кто заметит злоумышленника и сообщит о нем в полицию. Кроме того, зеркала в зале располагались так, чтобы с улицы можно было видеть подходы к каждому сейфу.

В субботу, в два часа дня, я занял позицию возле опущенных ставней, повесив на шею лоток со спичками и деревянным бочонком для денег. К этому времени банки и конторы Сити уже закончили работу. До понедельника Корнхилл сделался таким же безлюдным, как проселочная дорога. Завидев случайного прохожего, я должен был выкрикивать слова: «Последние из Летучей бригады» — и громко трясти монетами, чтобы Холмс, который находился внутри хранилища, услышал меня. Когда пешеход отправлялся дальше по своим делам, я снова гремел мелочью, но на этот раз уже молча.

Поначалу я беспокоился, что у нас ничего не выйдет. Рядом с хранилищем был магазин швейных принадлежностей. В этом же здании на верхних этажах размещались лавка часовщика, страховая контора и мастерская по ремонту зонтиков. Чтобы попасть туда, нужно было пройти через арку во двор и подняться по лестнице. Все заведения, включая магазин, в субботу закрывались в час дня или даже раньше. Холмс выяснил это накануне, когда отнес в починку свой зонтик.

Приблизительно в полдень пожилую консьержку крайне удивил субботний визит газовщика, да еще такого потрепанного вида. Сутулый седой мужчина с длинными усами и совиными глазами в очках без оправы объяснил, что кто-то сообщил об утечке газа. Добрая женщина ничего такого не замечала, но когда мастер вывел ее на лестницу, сразу почувствовала специфический запах. Переодетый Холмс незаметно открыл заранее подготовленную банку с битумом, в которую были добавлены кое-какие ингредиенты для усиления эффекта.

Около часа дня консьержка в последний раз оглядела площадки верхних этажей, проверяя, все ли в порядке. Тем временем газовщик обнаружил утечку, вытащил из кожаной сумки с инструментами разводной ключ и с громким шумом закрутил гайку на трубе. Затем он крикнул женщине, что закончил работу, и начал спускаться. Она слышала, как он хлопнул дверью. Но Холмс, конечно же, остался в здании. В прошлый раз он обратил внимание на кладовку под лестницей. Уборщики хранили там метлы и ведра. На дверце висел приколоченный гвоздями небольшой засов. Конечно, у консьержки не было причин заглядывать в эту каморку, но на всякий случай я заскочил в дом и закрыл задвижку. Теперь доброй женщине и в голову не пришло бы, что кто-то может прятаться в запертой кладовке, даже если бы она вдруг об этом подумала. Чтобы еще немного отвлечь консьержку, я вышел на лестницу, потряс лотком и громко спросил, не желает ли кто-нибудь поддержать благое дело. Пожилая дама раздраженно ответила, что сегодня выходной и в доме, кроме нее, никого нет.

Через десять минут она ушла, повернув в двери ключ и оставив внутри Холмса с набором отмычек в сумке для инструментов. Чтобы отодвинуть засов на дверце кладовки, ему хватило нескольких секунд. Выбравшись наружу, Холмс вернул его в прежнее положение. Затем он проник в подсобное помещение магазина, в полной уверенности, что никто не придет сюда до самого понедельника. Снял ковер с задней стены и отодрал от нее две короткие доски. Пробравшись в узкую щель, сыщик оказался в темном подвале, пол которого был покрыт слоем щебня. Теперь Холмса отделяла от хранилища лишь стенка из тесаного камня.

Это была скорее перегородка, чем несущая стена. В ней имелось вентиляционное отверстие, забранное металлической решеткой. Следующий час Холмс потратил на то, чтобы выдернуть ее вместе с двумя соседними камнями. Получилось достаточно широкое отверстие, и он проскользнул в него. К двум часам дня, когда я со своим лотком занял позицию возле входа, детектив как раз пробрался в подвал корнхиллского хранилища.

Посетив это место впервые, Холмс говорил мне, что у него возник отличный план ограбления. Он даже не пытался пролезть из подвала прямо в камеру хранения, полы в которой, так же как и стены, были обшиты стальными листами. Однако позади нее располагалась комната с лакированными половицами шириной в несколько дюймов, почти полностью покрытыми ковром. Здесь пригодился испытанный инструмент взломщика, лежавший в сумке газовщика, — винтовой домкрат. Он создает давление в четверть тонны, так что его стальная пятка без труда выдрала доски вместе с гвоздями из балок. К половине третьего Холмс проник в заднее помещение хранилища.

Я четко представил себе, как он открывает замок. Холмс обладал большим опытом, а его инструментам позавидовал бы любой слесарь. На Бейкер-стрит мне приходилось наблюдать, как мой друг практикуется в этом искусстве, разложив замки новейших конструкций на столе гостиной. Однажды я был свидетелем того, как он справился с точно таким же сейфом, какие были установлены в конхиллском хранилище. И сейчас я словно своими глазами видел, как Холмс выкладывает свои отмычки и крючки со спокойной сосредоточенностью хирурга, выполняющего сложнейшую операцию. Вот он выбрал нужное приспособление и вставил его в замок неторопливыми точными движениями опытного мастера. Взорвись в этот момент на улице бомба, Холмс ничего не услышал бы. Но при этом он улавливал, как трутся друг о друга стальные детали механизма. Он постепенно и аккуратно ввел в замок пять металлических щупов, покрытых сажей, слегка пошевелил ими, чтобы определить положение каждого из пяти штифтов, затем вытащил инструменты обратно. Там, где щуп соприкасался с деталями, сажа была соскоблена.

Аккуратность и точность движений имели в этом деле ничуть не меньшую важность, чем опыт. Холмс внимательно изучил щупы и выставил зубья на отмычке в полном соответствии с расположением штифтов замка.

Спустя несколько минут стальной цилиндр плавно повернулся и замок открылся.

Но здесь перед сыщиком встала другая трудность. Он сделал несколько шагов к сейфам и ячейкам для документов и теперь отражался в зеркалах. Холмса могли увидеть снаружи даже сквозь опущенные жалюзи. Впрочем, на улице в тот момент никого не было, за исключением пожилого прохожего и семейной пары средних лет, гулявшей по тротуару. Я не справился с искушением, обернулся и увидел в зеркале «газовщика», замершего у высокого стеллажа. Каждая из его ячеек открывалась отдельным ключом и, разумеется, была помечена не именем арендатора, а только порядковым номером. Однако рядом в специальных рамках висели ведомости с указанием инициалов клиента, а также даты и времени последнего открытия. Холмс для начала отсеял те ящики, которыми в прошлый вторник пользовались как минимум два раза — чтобы взять «опись документов», а затем положить ее обратно. Подходящих ячеек оказалось всего две, Холмс мог бы их открыть, но ни на одной из ведомостей не стояло инициалов Джеймса Мориарти.

— Последние из Летучей бригады! — предостерегающе выкрикнул я и загремел бочонком, в котором пока находились лишь те монеты, которые были положены мной перед выходом на улицу.

Патрульный полицейский неторопливо шагал по тротуару, внимательно осматривая окна и двери и даже время от времени дергая для проверки дверные ручки. Я благоразумно отошел чуть в сторону от входа в корнхиллское хранилище. А то полисмен заподозрит, что волонтер специально прикрывает дверь от посторонних глаз. Прошла целая вечность, прежде чем патрульный поравнялся со мной. Он чуть наклонился и внимательно глянул сквозь жалюзи внутрь хранилища. Затем выпрямился, отдал мне честь и вразвалочку двинулся дальше. Я подождал, когда он отойдет ярдов на двадцать-тридцать, и снова тряхнул мелочью. Холмс покинул убежище и продолжил работу.

Чтобы открыть ячейку хранилища, обычно используют те же два инструмента, что и для взлома сейфов. Первый — чрезвычайно прочный металлический клин, так называемый «олдермен». Ударяя по нему тяжелым молотом, человек способен расширить щель между дверцей и корпусом шкафа, лишь бы хватило времени и сил. Может потребоваться шесть или семь часов, если попадется образчик высокой надежности, но в конце концов поддастся и он. Во избежание лишней работы и сильного повреждения сейфа применяют клинья меньших размеров — «ситизены». Они нужны для того, что освободить язычок замка.

«Олдермен» понадобился Холмсу, но он нанес только один удар, и то с большой осторожностью. Затем сыщик вставил три «ситизена» в щель между корпусом и дверцей ячейки. Два раза мне пришлось дать предупредительный сигнал. Наконец, стараясь не оставлять значительных вмятин, мой друг открыл ячейку. Документы, представлявшие угрозу для нашего клиента, лежали перед детективом в глубине металлического ящика. Довольно тонкий альбом, две обвязанные бечевкой пачки писем в конвертах и небольшая папка с бумагами.

Самым сложным, как потом признался мне Холмс, было повернуть запор, чтобы возникло впечатление, будто ячейка по-прежнему закрыта. Банковский служащий или слесарь сразу определил бы, что замок взломан. Но наш противник вряд ли осмелится поднимать шум. Он просто увидит пустой ящик и поймет, что проиграл битву и сражен своим же собственным оружием.

Несколько часов спустя, когда день уже клонился к закату, Холмс двинулся в обратный путь по тому же маршруту, каким проник в хранилище. Он сказал мне, что не смог, да и не собирался восстанавливать там полный порядок. Великий сыщик создал его видимость, чтобы не вызвать подозрения и не привлечь внимания охраны банка. Больше всего его беспокоила сама ячейка. Но если арендатор не станет жаловаться, что ее обчистили, зачем это делать охранникам?

Холмс закрыл дверь в хранилище так же тщательно и неторопливо, как и открыл. Он обернул щупы ниткой, пропитанной медицинским спиртом, и смыл сажу со штифтов замка, насколько это было возможно. Очутившись в задней комнате, он спустился в щель, прикрыл ее ковром и приладил к полам сорванные доски. Он не мог, конечно, заново вбить гвозди, предоставив эту возможность первому же человеку, который наступит на половицы. В крайнем случае тот просто решит, что одна из них шатается.

Затем сыщик поставил на место решетку и камни, извлеченные из стены между подвалами хранилища и магазина. Когда он закончил работу, стена выглядела так, будто начала понемногу выкрашиваться, но особых подозрений не вызывала. Дальше не составляло труда подняться в подсобное помещение магазина, положить обратно доски и придавить их ногой. Фонари еще только начали разгораться над тротуарами Корнхилла, а Холмс уже подошел к двери соседнего дома, отпер отмычкой ее простенький замок, а затем снова закрыл за собой.

На следующий день Шерлок Холмс условился о встрече с сэром Артуром Биггом в Виндзоре. Он рассказал ему о том, что Хауэлл действовал в сговоре со своим клиентом, профессором Мориарти. Им помогали и другие люди — те, кто носил саквояжи из банка в банк, — однако они не были посвящены в подробности дела. Холмс не сомневался в том, что содержание бумаг известно только двоим зачинщикам. Но Хауэлл скоропостижно скончался, а профессор Мориарти через несколько дней обнаружил, что документы, которым он придавал такое значение, бесследно пропали. Он не посмел обратиться с жалобой в полицию. Если наши сведения верны, профессор тут же расплатился за аренду ячейки в корнхиллском хранилище и скрылся.

IX

Мориарти бежал? Как бы не так! Прошло несколько месяцев, и нас постигло ужасное испытание, о котором можно узнать из рассказа «Последнее дело Холмса». Я упомянул там о встрече моего друга с нашим противником, опустив некоторые подробности, хотя и был ее невольным свидетелем. Поверьте, мне очень не хотелось описывать этот эпизод.

Приблизительно неделю спустя после посещения корнхиллского хранилища, когда мы с Холмсом сидели в гостиной на Бейкер-стрит, у крыльца нашего дома остановился кеб. Мой друг вскочил с кресла.

— Знакомый голос! — воскликнул Холмс, как только пассажир отпустил экипаж. — Это он, Ватсон. Вам лучше уйти. Впрочем, нет, останьтесь. Идите к себе в спальню и не показывайтесь. Не думаю, что он попытается напасть на меня, но лучше подготовиться заранее.

Я выполнил его просьбу. Холмс был в домашнем халате и уже не успевал переодеться. Из своей комнаты я услышал, как он попросил миссис Хадсон встретить гостя. Потом послышался звук открывающегося ящика стола, а вслед за ним — несильный удар по дереву каким-то металлическим предметом. Посетитель оказался тем самым профессором со змеиным лицом, как выразился Холмс. Тем, кто прославился на весь мир еще в юные годы, написав трактат о биноме Ньютона.

— Опасная это привычка — держать заряженное оружие в кармане халата, мистер Холмс, — произнес он.

Револьвер с глухим стуком лег на стол.

— Прошу вас, садитесь, — холодно сказал мой друг. — Я могу уделить вам пять минут, если у вас есть что сказать мне.

— Все, что я могу сказать, вы и так уже знаете, — заявил гость.

— В таком случае и вы, должно быть, угадали ответ, — спокойно отозвался Холмс.

— Вы не измените своего решения?

— Ни в коем случае.

Сквозь неплотно закрытую дверь мне удалось разглядеть, как человек, на которого я обратил внимание на крыльце «Драммондс-банка», опустил руку в карман. Холмс тут же взял со стола револьвер. Но посетитель достал всего-навсего блокнот с какими-то цифрами.

— Вы впервые встали на моем пути четвертого января, мистер Холмс. Двадцать третьего января доставили мне некоторое неудобство. К середине февраля начали серьезно меня беспокоить. В конце марта вы полностью разрушили мои планы. Теперь благодаря вашим стараниям я рискую утратить свободу. Прекратите это, мистер Холмс! Слышите, немедленно прекратите!

Что ответил Холмс, мне разобрать не удалось.

— Вы должны уйти с моей дороги, — настаивал гость. — Мне доставило истинное удовольствие наблюдать за тем, как вы ловко вызволили из затруднительного положения принца Георга — не сомневайтесь, он действительно женат, — и я не хотел применять крайние меры. Неудивительно, что сэр Артур Бигг обратился за помощью именно к вам. Я надеялся, что моя персона заинтересует вас и мы наконец познакомимся лично — встретимся как равные и, возможно, станем партнерами в другом крупном деле. Готов признать, что совершил ошибку, назначив мистера Хауэлла своим агентом.

— Со своей стороны, он тоже оплошал, — сухо заметил Холмс. — Хотя, конечно, вы допустили грубейший просчет. В мире математики вы могли бы пользоваться заслуженной славой и таким уважением, какого никогда не добьетесь в преступном сообществе.

— Я надеялся, — продолжал профессор, — что это небольшое испытание наших способностей поможет нам прийти к согласию. Перестаньте изображать из себя верноподданного ее величества! Скажите же, что весь этот вздор заботит вас не больше, чем меня!

— Меня совершенно не заботит вздор, — процедил Холмс, положив руку на стол в нескольких дюймах от оружия. — Меня волнуют исключительно вопросы чести и поиски правды.

— Вероятно, не той правды, которую отыскал я.

— Нет, сэр.

— Я сделал это не ради денег, — заявил профессор Мориарти, чуть наклонив голову и пристально глядя на Холмса. — У меня их более чем достаточно. Я мечтал, что мы с вами совершим революцию, которая изменит мир. И она произойдет, можете мне поверить. Почему бы нам вместе не заняться делом, достойным великих людей, стоящих неизмеримо выше толпы, героев, чье появление предсказал Ницше?

— Если вы хоть что-то знаете обо мне, — резко оборвал его Холмс, — то должны понимать, что подобные предложения меня ничуть не привлекают.

Профессор вздохнул, казалось бы, с искренним сожалением:

— В таком случае должен вам сообщить, мистер Холмс, что вы встали на пути не одного человека, а могущественной организации. Вы могли бы пользоваться в ней невероятным авторитетом. Но поскольку вас это не прельщает, вам придется убраться с моей дороги, или же я растопчу вас.

Холмс встал и со всей холодной непреклонностью, на которую только был способен, произнес:

— Весьма сожалею, профессор, но неотложные дела не позволяют мне продолжить нашу занимательную беседу.

Мориарти тоже поднялся.

— Эта история с королевскими документами превратилась в дуэль между нами, мистер Холмс. Пока мы лишь обменялись первыми выстрелами. Вы пытались посадить меня за решетку, но, уверяю вас, это никому не по силам. Если у вас достанет ума, чтобы погубить меня, то, можете не сомневаться, я отвечу вам тем же.

Его слова эхом отозвались в тот ужасный день, когда Холмс и Мориарти снова встретились у Рейхенбахского водопада. Все закончилось благополучно, хотя годы, украденные у Шерлока Холмса, прошли для меня как пустой сон. Спустя три недели после трагедии я получил от сэра Артура Бигга приглашение в Сандрингем, но находился в таком подавленном состоянии, что вынужден был отказаться от этой чести, отослав его королевскому высочеству открытку в траурной рамке. Минуло целых три года, прежде чем мой друг «воскрес» и смог снова примерить галстук, украшенный драгоценной булавкой. Его возвращение в Лондон стало окончательным подтверждением смерти профессора Мориарти, пытавшегося подорвать репутацию английского королевского дома. Какими бы ни были его секреты, они теперь потеряли прежнее значение.

Все это время я полагал, что Холмс пожертвовал собой ради того, чтобы уничтожить Мориарти и заставить его наконец замолчать. Украденные бумаги представляли опасность до тех пор, пока хоть один из двух преступников оставался в живых. Часть документов могла сохраниться, но воспользоваться ими было уже некому. Холмс поклялся стереть с лица земли Хауэлла и Мориарти — пусть даже ценой собственной жизни, — чтобы память о скандальных письмах умерла вместе с ними.

Я считал, что именно поэтому он так спокойно принял свою судьбу у Рейхенбахского водопада. Но что же произошло с Чарльзом Огастесом Хауэллом? Был ли, в конце концов, прав Лестрейд, подозревавший, что мы с ним невольно обеспечивали алиби Холмса? Трудно вообразить себе более надежного свидетеля, чем сотрудник Скотленд-Ярда!

Ночи напролет я лежал с открытыми глазами и думал: а находился ли на самом деле Холмс в квартире на Бейкер-стрит, пока мы с Лестрейдом наблюдали за окном гостиной? Что, если он незаметно вышел из дома, разыскал Хауэлла, хладнокровно перерезал ему глотку, вставил между зубами полсоверена и благополучно вернулся назад? Я вставал с постели, зажигал лампу и в сотый раз прикидывал, как это можно было осуществить. Мы видели всего лишь силуэт Холмса за шторами. Но когда-то он показывал мне собственный восковой бюст, изготовленный замечательным мастером Оскаром Менье из Гренобля. И я, и инспектор слышали, как Холмс играл Мендельсона на скрипке. Не исключено, что в тот самый момент он за несколько миль от дома наносил смертельную рану шантажисту. Надо сказать, мой друг еще в 1889 году заинтересовался фонографом и купил это американское изобретение. Я сам был свидетелем того, как он записывал на восковой цилиндр увертюру Иоахима к «Гамлету», исполняя ее прямо перед громадным раструбом аппарата. Так что же звучало тем вечером — подлинный инструмент или всего лишь фонограмма?

Сидя в кресле бессонными ночами, я представлял, что тем сутулым человеком, приехавшим в кебе на Бейкер-стрит, на самом деле был Майкрофт Холмс. Допустим, он согласился помочь брату в трудной ситуации. Время от времени он перемещал бюст Холмса перед окном, затем поставил на шпиндель фонографа цилиндр с записью скрипки. А сыщик покинул дом через черный ход, сел в заранее заказанный кеб, съездил на роковую встречу и вернулся. Что это было — плод моего разыгравшегося воображения или жестокая действительность? Ведь Холмс потратил столько часов и усилий на искусный взлом хранилища. Разве не разумно предположить, что он приложил феноменальные старания и к тому, чтобы оба человека, знавшие правду о скандале, замолчали навсегда? Полковника Морана — человека с довольно дурной репутацией — он привлек лишь для того, чтобы запутать Лестрейда. Должно быть, Холмс счел поединок у Рейхенбахского водопада единственно возможным способом покончить с этим делом и встретил свою судьбу, как настоящий солдат, спасающий жизнь товарищам.

Позднее мы с Холмсом ни разу не обсуждали эту тему. Точнее, он отшучивался, когда я заводил подобные разговоры. Со смертью профессора Мориарти неприятности закончились и последовали гораздо более радостные события, чем после убийства Хауэлла. Еще до торжественного возвращения Шерлока Холмса состоялась помолвка принца Георга и принцессы Мэй Текской. Два месяца спустя они обвенчались в придворной церкви Сент-Джеймсского дворца.

Чарльза Огастеса Хауэлла, умершего от «пневмонии», похоронили на Бромптонском кладбище. Насколько мне известно, тело профессора Мориарти так и не было найдено.

Убийство в Кэмден-тауне

I

К Шерлоку Холмсу нечасто обращались за помощью крупные политические деятели. Те редкие случаи происходили благодаря рекомендациям одного адвоката, которому Холмс однажды помог, когда тот был всего лишь подающим надежды юношей. Но стех пор они больше не виделись.

Их знакомство состоялось поздним вечером в самом конце девятнадцатого столетия. Я уже собирался пожелать Холмсу спокойной ночи и уйти к себе, как вдруг у входной двери раздался звонок. Он тут же повторился: очевидно, посетителя привело к нам срочное дело. Несколько мгновений спустя наша хозяйка, которой пришлось подняться с постели, сообщила нам, что молодой джентльмен весьма респектабельного вида настойчиво просит мистера Холмса принять его и даже слышать не желает об отказе. Я ожидал, что мой друг посетует на ночное время, но он просто сказал:

— Боже милостивый! Раз уж мистер так настаивает, я полагаю, миссис Хадсон, что мы должны позволить ему войти.

Наша почтенная хозяйка помогла посетителю снять плащ, и в гостиную вошел черноволосый молодой человек в тужурке и бриджах, с мрачным и даже в некотором роде демоническим выражением на красивом худощавом лице. Его черные глаза возбужденно блестели. Он был аккуратно пострижен и безукоризненно выбрит, словно только что вышел от парикмахера. Дождавшись, когда миссис Хадсон закроет за собой дверь, гость сообщил, что его зовут Фредерик Эдвин Смит, он работает младшим адвокатом в Северной коллегии и минувшей ночью в Ливерпуле убил человека.

Холмс ничуть не удивился его признанию. Он попросил Смита сесть, выпить бренди с содовой и рассказать свою историю более подробно.

В течение следующих пятнадцати минут мы с моим другом внимательно слушали человека, которого позже узнал весь мир, сначала как члена парламента и королевского прокурора Ф. Э. Смита, а затем как графа Биркенхеда, лорд-канцлера в правительстве мистера Ллойд Джорджа. Его история была полна драматизма и при этом на удивление обыденна. Молодой человек, только что принятый в коллегию адвокатов «Грейс-инн» ^[157], поздним вечером ехал в трамвае по Ливерпулю. На остановке в центре города какой-то невоспитанный тип полез в вагон в тот момент, когда из него выходила молодая леди, оттолкнул девушку, и она упала. Возмущенный мистер Смит вскочил с места и ударил невежу в челюсть. Стоявший на подножке трамвая хулиган опрокинулся на спину и со страшной силой приложился затылком о каменный бордюр тротуара.

Наш гость, то ли от испуга, то ли, наоборот, трезво оценив ситуацию, выпрыгнул из трамвая и побежал со всех ног с места происшествия. А прочитав утреннюю газету, убедился, что тот человек и в самом деле умер. Мистер Смит никогда не страдал нерешительностью, он тут же отправился в Лондон, чтобы проконсультироваться с Шерлоком Холмсом, единственным человеком в Англии, острому уму и богатому опыту которого он безоговорочно доверял. Молодой адвокат был согласен уплатить любую сумму и предоставить нам полную свободу действий.

Холмс также не стал долго раздумывать:

— У меня нет сомнений насчет того, что вам надлежит сделать, мистер Смит. Прежде всего, не рассказывайте больше никому об этом инциденте. Я время от времени просматриваю «Ежеквартальное юридическое обозрение» и читал ваши статьи о международном морском праве. Судя по всему, вы прекрасный специалист в этой области, и у вас наверняка найдутся в Лондоне деловые партнеры, владельцы торговых судов. Обратитесь к тому, в чьем расположении вы уверены. Постарайтесь договориться с ним о тайном выезде из Англии и не появляйтесь здесь как можно дольше. Впрочем, думаю, шести месяцев будет достаточно. Готов признать, что в морском праве вы разбираетесь лучше меня, зато я ближе знаком с методами работы органов правопорядка. Если за полгода расследование этого несчастного случая — вряд ли его можно назвать преступлением — не даст результатов, полиция Ливерпуля потеряет к нему всякий интерес. Полагаю, по истечении этого времени риск попасть под подозрение сведется к нулю. Тогда и возвращайтесь.

Фредерик Смит поступил в точности так, как советовал ему Холмс, и убедился, что не зря доверял опыту моего друга. Я убежден, что впоследствии многие обращались к нам за помощью в крайне запутанных делах именно по рекомендации известного юриста, которому Холмс тем далеким вечером оказал дружескую услугу.

Как правило, он направлял к Шерлоку Холмсу адвокатов, чьи клиенты были приговорены к виселице или длительному сроку тюремного заключения. Среди защитников невинных людей, а равно и виновных нарушителей закона мой друг знал очень немногих. Лишь в 1907 году он познакомился с великим Эдвардом Маршаллом Холлом, хотя на протяжении предыдущих двадцати лет оба они считались крупнейшими в Англии специалистами — каждый в своей области.

В их характерах удивительным образом сочетались страстная увлеченность и способность к холодному анализу. Тот и другой прекрасно разбирались в огнестрельном оружии и новейших медицинских исследованиях. И все же глубокая симпатия возникла между ними вовсе не из-за этого. Холмс принадлежал к узкому кругу тех, кто был посвящен в подробности трагедии Эдварда Маршалла Холла, заставившей его отказаться от семейного счастья и направить все свои усилия на общественное благо. Будучи молодым адвокатом, сэр Эдвард женился на прекрасной девушке. Этот брак стал предметом зависти всего лондонского общества. Но сразу же после венчания невеста объявила, что никогда не любила и не полюбит его, они лишь формально будут считаться супругами, а рассказать о причинах, заставивших ее выйти замуж, она может только личному врачу.

Во время медового месяца в Париже несчастная женщина, очевидно страдающая психическим расстройством, сбежала от мужа и пыталась удовлетворить свои темные страсти, предлагая себя мужчинам на улице. Это повторялось не раз. После нескольких лет такой жизни, приносящей невыносимые страдания им обоим, она, решив избавиться от нежеланного ребенка, умерла на руках у подпольного акушера. При ее кончине присутствовал молодой любовник, от которого она и забеременела.

Людям, знающим Холмса лишь с деловой стороны, он мог показаться бесстрастным и чуть ли не безжалостным. Но мне довелось наблюдать, как глубоко огорчали его тайные душевные муки сэра Эдварда Маршалла Холла.

Их первая встреча произошла благодаря нескольким строчкам в утренних газетах от 13 сентября 1907 года. Как и смерть хулигана, разбившего голову при падении с подножки ливерпульского трамвая, эта история отличалась драматизмом, увы, довольно обычным для мрачного мира, в котором жили ее участники. Молодую лондонскую проститутку Эмили Диммок, известную также под именем Филлис Шоу, нашли с перерезанным горлом в убогой съемной квартире на маленькой, ничем не примечательной улице Кэмден-тауна. Рана была настолько глубокой, что голова едва не отделилась от шеи. Медицинская экспертиза установила, что женщину убили ранним утром 12 сентября. Труп обнаружил сожитель Диммок, работавший поваром в вагоне-ресторане экспресса Кингс-Кросс — Шеффилд и вернувшийся около полудня домой после очередного рейса. Во всяком случае, он не мог быть виновен в ее смерти. Обнаженное тело лежало на кровати лицом вниз. На столе в соседней комнате стояли несколько пустых бутылок из-под пива и две тарелки с остатками еды — единственная деталь, подтверждающая, что в ту ночь жертва кого-то у себя принимала.

Прошло несколько дней, но новых подробностей о преступлении не поступило. Несмотря на обещание полиции заплатить пятьсот фунтов за информацию об убийце, не нашлось ни одного подозреваемого по этому делу.

Три недели спустя Холмс, как обычно, читал после завтрака утреннюю прессу, чтобы узнать свежие новости. Вдруг он откинулся в кресле и протянул газету мне:

— С точки зрения исследователя преступного мира, Ватсон, трагедия в Кэмден-тауне обещает нам нечто весьма любопытное. Полиция арестовала за убийство той несчастной молодой женщины одного художника, протеже покойного мистера Уильяма Морриса.

— Художника?

Он наклонился вперед и указал мундштуком трубки на нужную статью.

— Мистер Роберт Вуд, двадцати восьми лет. Работает художником по стеклу в компании по производству пескоструйных аппаратов на Грейс-Инн-роуд. У него не меньше поклонников, чем у великих прерафаэлитов. Понимаете? Художник, вставший на путь преступления, — прекрасный образец для изучения психических отклонений. Вам обязательно нужно перечитать эссе де Куинси «Об убийстве как разновидности изящных искусств», если вы еще этого не сделали.

Я посчитал такой взгляд на омерзительное преступление в Кэмден-тауне несколько претенциозным и абсурдным. Холмс любил отпускать спорные замечания по поводу самых ужасных злодеяний, чтобы понаблюдать за моей реакцией. Зная за ним эту привычку, я решил промолчать.

Увы, вскоре стало ясно, что мой друг не собирается оставлять эту тему. Мы возвратились после дневной прогулки по осенним лужайкам Риджентс-парка, и мне стоило немалых усилий отговорить его от идеи пройтись по закоулкам Кэмден-тауна, где произошло это убийство. Выпив чай, Холмс вытащил щипцами из камина горячий уголек и раскурил от него свою длинную трубку из вишневого дерева. Сыщик всегда предпочитал ее керамической, когда пребывал в дурном настроении. Но, к моему большому облегчению, прежде чем он продолжил разговор, у входной двери прозвенел звонок, а затем миссис Хадсон поднялась по лестнице и вошла в гостиную с визитной карточкой на подносе. Холмс протянул к нему руку.

— Мистер Артур Ньютон, — прочитал он вслух. — Адвокат из «Линкольнс-инн». Будьте так добры, миссис Хадсон, проводите мистера Ньютона к нам.

В первый раз за эту неделю я видел своего друга таким оживленным. Наш посетитель оказался щеголевато, несколько старомодно одетым мужчиной сорока лет, с круглым болезненным лицом и темными вьющимися волосами. У него была внешность итальянского оперного баритона. Он извинился за неожиданный визит, получил от Холмса ободряющий ответ и, заняв предложенное место в кресле у камина, перешел к делу:

— Осмелюсь предположить, джентльмены, что вы уже знаете о смерти молодой женщины на Сент-Пол-роуд…

Холмс резко подался вперед:

— Убийство в Кэмден-тауне!

— Пока не доказано, что это именно убийство, мистер Холмс. И сам я также не уверен в этом. Как и в том, что его совершил мистер Вуд.

— Тем не менее, мистер Ньютон, — вмешался в разговор я, — коронерское дознание установило, что это убийство, и в нем подозревают именно мистера Вуда.

Я надеялся этим замечанием, как говорится, сбить спесь с мистера Ньютона. Он с готовностью пошел на мировую.

— Хорошо, пусть будет так, джентльмены. Но я уверен в невиновности мистера Вуда, хотя его перспективы сейчас выглядят весьма мрачно. В подобных случаях крайне необходимо еще до консультации с барристером выработать правильную линию защиты. И здесь мы испытываем большие затруднения. Опасаясь, что невинный человек может угодить на виселицу, я решил попросить у вас помощи в сборе доказательств.

— И правильно сделали. — Холмс откинулся на спинку кресла и принялся рассматривать мундштук своей трубки. — А в чем заключаются ваши большие затруднения, мистер Ньютон?

— В самом мистере Роберте Вуде. Этот молодой человек из почтенной семьи втайне от своего отца часто посещал таверны в Кэмден-тауне и на Юстон-роуд и водил знакомство с местными проститутками. Он провел с мисс Эмили Диммок три ночи, предшествующие убийству. В полицейском участке свидетели опознали в нем человека, с которым убитую видели вместе в последний раз, за несколько часов до того, как ее нашли с перерезанным горлом. Что еще хуже, джентльмены, один из свидетелей утверждает: в тот день, когда произошло преступление, Вуд вышел из дома жертвы около пяти утра. В это время и умерла несчастная, судя по rigor mortis ^[158]и содержимому ее желудка. Свидетель отметил, что при ходьбе обвиняемый неловко размахивал левой рукой, а правое плечо выставлял вперед. Коронерское дознание выявило, что именно такой странной походкой отличался еще недавно мистер Роберт Вуд, даже если сейчас она изменилась.

Холмс встал, подошел к окну и посмотрел на тускло освещенную улицу, погруженную в октябрьские сумерки.

— Обвинение основано на косвенных доказательствах, мистер Ньютон. За исключением того факта, что ваш клиент рано утром выходил из дома, все остальное можно без труда оспорить. Да и с этим опознанием не все просто — не уверен, что суд примет решение, опираясь на показания свидетеля, никогда прежде не видевшего мистера Вуда. Таким доказательствам можно противопоставить очевидное отсутствие у обвиняемого мотива для убийства и его хорошую репутацию. Он ведь протеже мистера Уильяма Морриса, если я не ошибаюсь? Это может нам пригодиться.

Мистер Ньютон развернулся в кресле, чтобы видеть детектива.

— Есть еще кое-какие доказательства, мистер Холмс. В квартире убитой найдена открытка, адресованная некой Элис и написанная рукой моего клиента. А в камине обнаружили обгоревшие клочки писем. На бумаге его же почерк.

— Мм, — протянул Холмс. — Это уже хуже.

— Самое скверное — поведение моего клиента после убийства.

— И что же он сделал?

— Друг мистера Вуда Джозеф Ламберт, продавец из книжного магазина на Чаринг-Кросс-роуд, видел его вместе с мисс Диммок в таверне «Игл», напротив станции метро «Кэмден-таун», в половине одиннадцатого вечера накануне ее смерти. И мой клиент попросил его никому не говорить об этом. Кроме того, Вуд попытался уговорить свою модель и любовницу по имени Руби Янг, чтобы та, в подтверждение его алиби, заявила, будто бы они вместе провели тот злополучный день. Однако и Ламберт, и мисс Янг сообщили об этом в полицию, испугавшись обвинения в соучастии.

— Это все? — спросил сыщик.

— Нет, мистер Холмс. Главным затруднением, как я и говорил, является сам мистер Вуд. Он самодоволен, как павлин, и считает себя умнее всех. Своими показаниями он может все испортить.

— Значит, вы не должны вызывать его, — снова вмешался я.

Мистер Ньютон печально взглянул на меня:

— Пока в тысяча восемьсот девяносто восьмом году не приняли закон «Об уголовных доказательствах», доктор Ватсон, обвиняемым запрещалось свидетельствовать в свою пользу при разбирательствах дел об убийстве. Теперь это не просто разрешается, от подсудимого ждут подробностей. Его отказ от показаний обычно производит дурное впечатление на присяжных. Правда, обвинитель в таком случае обязан воздержаться от комментариев, однако судья может высказать свое мнение присяжным — и, как правило, делает это.

Холмс повернулся ко мне:

— Мистер Ньютон прав, Ватсон. Если Вуд откажется давать показания, то его повесят так же высоко, как Амана ^[159].

Наш гость развел руками:

— Вот видите, джентльмены. Мы можем выиграть дело, только основываясь на строгих доказательствах, независимо от того, что во вред себе самому способен наговорить мистер Вуд.

— Именно так, — произнес Холмс, пыхтя своей трубкой и задумчиво глядя на огонь. — Имея дело с таким трудным клиентом, как этот молодой человек, следует опираться только на факты. Это единственное, что может его спасти… или еще вернее привести на виселицу.

Через полчаса мистер Ньютон уехал. Той же ночью я проснулся оттого, что Холмс тряс мое плечо. В руках он держал лампу, и я увидел, что мой друг успел одеться для прогулки.

— Нам нужно поторопиться, Ватсон. Сейчас около четырех утра, а без четверти пять мы должны быть на Сент-Пол-роуд.

Обычно Холмс просыпался намного позднее, и я понятия не имел, зачем ему понадобилось попасть на место преступления в то же время суток, когда оно было совершено. Поворчав немного, я быстро оделся и минут через двадцать собрался в путь. До рассвета оставалось несколько часов. Погода выдалась на удивление скверной даже для октября — ветер завывал с такой силой, что в окне гостиной звенели стекла. Мы выпили кофе, заранее сваренный моим другом, и направились к круглосуточной стоянке кебов на Юстон-роуд. Возницы скучали без дела, столпившись вокруг киоска, где кипели чайники.

Через десять минут наш кеб повернул с озаренной огнями Хэмпстед-роуд и поехал по мрачным улицам Кэмден-тауна, сплетенным в причудливый клубок. Через этот район от Юстонского вокзала и Кингс-Кросс уходили на север поезда, разрывая ночную тишину стуком колес и шипением выпускаемого пара. Сент-Пол-роуд представляла собой два ряда домов из желтого кирпича, покрытых слоем копоти. За ними виднелась глухая стена, ограждающая железнодорожные пути. Там фыркали локомотивы Северо-Восточной железной дороги, грохотали товарные вагоны и мигали красными огнями семафоры, когда ночной экспресс проносился с пронзительным свистом через переезд, направляясь на север в сторону Эдинбурга.

Невзрачный дом, в котором нашли мертвую женщину, стоял в самом конце улицы. Выходящий из парадной двери человек должен был спуститься с высокого крыльца с каменными ступеньками и неминуемо оказался бы на виду у случайных прохожих. К тому же, в отличие от соседних зданий, дом номер двадцать девять с обеих сторон ярко освещали уличные фонари. Стало понятно, что свидетель Маккован действительно мог узнать Роберта Вуда в длинной шеренге мужчин, выстроившихся для опознания в полицейском участке.

Мы с Холмсом молча стояли под дождем, подняв воротники наших пальто. Ветер был слишком силен для того, чтобы открывать зонт. Пять часов утра, половина шестого. Ожидание казалось бессмысленным. Никакого намека на сутулого человека, неловко размахивающего при ходьбе левой рукой и выдвигающего вперед правое плечо.

Постояв еще немного, мы направились к станции метро «Кэмден-таун», взяли там другой кеб и вернулись на Бейкер-стрит. Холмс опустился в кресло и сидел неподвижно, даже не взглянув на утренние газеты. Нехитрая истина заключалась в том, что Роберт Вуд каждым своим поступком изобличал себя. Он подстрекал друзей к лжесвидетельству. Его при ярком освещении опознали по походке возле дома, где произошло убийство. Его же видели вечером накануне преступления вместе с Эмили Диммок. Мне казалось более чем вероятным, что мистер Вуд станет первым клиентом Холмса, отправленным на виселицу.

II

Я предполагал, что великого сыщика огорчит подтверждение опасений мистера Ньютона. Однако мой друг пребывал в необъяснимо легкомысленном настроении. Всю следующую неделю он редко оставался дома по вечерам, частенько возвращаясь далеко за полночь. Он и близко не подходил к Кэмден-тауну, проводя большую часть времени в «Кафе-Ройял» или в «Романо» с его знаменитым верхним баром, устрицами, шампанским и аквариумом в витрине первого этажа, выходящей на Стрэнд.

Я не понимал, а Холмс не объяснял, с какой целью он завел знакомство с мускулистыми атлетами, такими как Фред Вспышка Валер или «Крошка Джек» Шеперд, с шумными офицерами гвардии и девушками из варьете «Гейети гёрлз». Разумеется, Роберт Вуд не имел к этому миру никакого отношения. Если Холмсу наскучивали «Кафе-Ройял» и «Романо», он направлялся в бар «Критерион», где попадал в такую же компанию. Беспокоясь за него, я не мог уснуть и лежал с открытыми глазами, прислушиваясь, не вернулся ли он. Потом я различал его шаги на лестнице, и Холмс появлялся в гостиной, напевая себе под нос очередную песенку, услышанную от новых приятелей:

Он больше не читал после завтрака «Таймс», предпочитая раздел скачек в спортивном еженедельнике «Пинк-ан», редактор которого Джон Корлетт также оказался в числе нынешних его друзей. Я прикусил язык и хранил молчание.

Как-то раз, когда Холмс не появлялся дома в течение двух суток, на Бейкер-стрит зашел мистер Ньютон. Он расспрашивал, как продвигается расследование, однако я не смог сказать ему ничего определенного. Боюсь, он остался недоволен неторопливостью моего друга.

Но это были сущие пустяки в сравнении с посетителями, звонившими в нашу дверь последние два дня. Их было не меньше дюжины, а то и больше. Эти крепкие парни с короткострижеными волосами, деформированными, опухшими ушами, похожими на цветную капусту, и живописно сломанными носами напоминали злобных уличных хулиганов. Те из них, кто был пониже ростом, внушали еще большее опасение.

К исходу вторых суток мне пришлось переговорить со множеством людей, чьи фотографии, без сомнения, украсили бы картотеку Скотленд-Ярда. Все они хотели видеть капитана О’Мэлли. Бывало и раньше, что в отсутствие Холмса кто-то спрашивал «капитана О’Мэлли» либо «капитана Бэзила». Поэтому я отвечал гостям, что бравого офицера сейчас нет дома, но они могут оставить адрес, по которому он позднее их разыщет. Я принимал их записки, но ничто не заставило бы меня пустить этих варваров за порог. Один из них не собирался ничего сообщать. Он меньше других походил на бандита, но вел себя особенно агрессивно.

— Здесь, что ли, живет капитан О’Мэлли?

— Сожалею, но его сейчас нет дома.

— Ага, стало быть, ему крупно повезло. Передайте ему привет и скажите, что никакой я не грязный лжец, а если он еще раз так про меня скажет, я вернусь и набью ему морду. Понятно?

После подобной выходки я решил, что с меня довольно, однако это был еще не конец. Последний визитер отличался от прочих, но я не рискнул бы утверждать, что в лучшую сторону. За дверью стоял безвкусно одетый молодой рабочий с козлиной бородкой и самоуверенным выражением лица.

— Капитан О’Мэлли? — спросил он таким тоном, словно действительно принял меня за другого.

Прежде чем я успел ответить, он чиркнул спичкой о подошву своего ботинка и раскурил керамическую трубку прямо на пороге дома. Затем с невероятным нахальством выпустил струю вонючего табачного дыма прямо мне в лицо и попытался протиснуться мимо меня в квартиру.

— Послушайте, какого дьявола?..

Я не успел закончить фразу, поскольку он вдруг запрокинул голову и расхохотался:

— Превосходно, дорогой Ватсон! Мои артистические таланты наконец-то вознаграждены по достоинству!

Мы с Холмсом зашли в гостиную, и боюсь, что я начал разговор с ним излишне резко.

— У меня набралось с десяток записок для вас от самых отъявленных хулиганов города. Слава богу, что я успевал открывать дверь раньше миссис Хадсон.

— Великолепно! — с довольным видом ответил Холмс. — Просто замечательно!

— Одни из посетителей утверждал, будто бы вы назвали его грязным лжецом.

— Так оно и было, Ватсон. Слово в слово.

— Тогда вам следует знать, что он обещал вернуться и набить вам физиономию.

Холмс стоял вполоборота ко мне, и даже под гримом я различил выражение триумфа на его лице. Слушая мой отчет, он быстро пробегал глазами сообщения.

— Чудесно, Ватсон! — снова воскликнул он. — Вероятно, это был Маккован. Весьма достойный человек. Набить мне физиономию? Это сказано с чувством. А эти записки! Откровенно говоря, я не ожидал получить так много ответов, и таких обнадеживающих.

Он сжимал в руке клочки бумаги, и я не имел ни малейшего понятия, что означают его радостные возгласы.

— Вы хотите сказать, Холмс, что мистеру Вуду больше не грозит виселица?

Он удивленно взглянул на меня:

— Нет, Ватсон, опасность еще не миновала. Если он, вместо того чтобы давать правдивые показания, и дальше будет изображать тщеславного осла и настраивать присяжных против себя, ему несдобровать. Но, пожалуй, теперь против него нет серьезных улик. Все зависит только от того, как он себя поведет.

С этими словами мой друг направился к себе в спальню, чтобы избавиться от козлиной бородки и других деталей маскарадного костюма. Но прежде Холмс вытащил из кармана свернутый лист бумаги и положил его на стол:

— Что вы скажете об этом, Ватсон?

На листе были столбики цифр, а также имя Элси, небрежно выведенное карандашом в верхнем углу. Однако в тот момент мне не хотелось ломать голову над загадками, и я предоставил Холмсу объяснить все самому.

Вернувшись в гостиную, он предупредил миссис Хадсон о том, что в ближайшие несколько дней нам предстоит принять множество посетителей. И пусть наша добрая хозяйка не тревожится, если среди них окажутся странного и даже подозрительного вида личности. На самом деле они безобиднее старого домашнего пса. Может заглянуть и тот человек, что обещал расквасить физиономию одному из нас. Но и он при более близком знакомстве покажется милым и приветливым. Еще должна зайти одна молодая леди, весьма привлекательная и благовоспитанная, но с нелегкой судьбой. Всех этих людей нужно незамедлительно пропустить, когда бы они ни явились.

III

В первый день нас никто не побеспокоил. Во второй, в ответ на записку Холмса или, точнее говоря, «капитана О’Мэлли», к нам около полудня пришел один из хулиганов, которых я встречал на пороге. Теперь он чувствовал себя намного увереннее, и Холмс обращался к нему с таким почтением, словно это был наследник престола.

— Мистер Уильям Уэсткотт? Мое имя — Шерлок Холмс. Позвольте представить вам моего коллегу, медицинского эксперта доктора Ватсона. Мы говорим с вами по поручению капитана О’Мэлли. Он в настоящий момент находится за границей, как я уже сообщил вам в письме. Скажите, каков род ваших занятий, мистер Уэсткотт?

Посетитель сел на стул, жалобно скрипнувший под его тяжестью.

— Я билетный контролер на Центральной железной дороге, мистер Холмс. Вокзал Кингс-Кросс.

— Вы получили мое послание, значит, по-прежнему проживаете на Сент-Пол-роуд, двадцать пять? Это ведь неподалеку от того места, где произошло убийство?

— Так и есть, мистер Холмс. Через дом от моего, — с готовностью подтвердил гость. — Я шел на службу как раз в то время, когда видели убийцу, выходящего из дверей. Я на той неделе работал в утреннюю смену.

— Во сколько она начинается, мистер Уэсткотт?

— В половине шестого. Полчаса я обычно трачу на дорогу и пять минут — на подготовку к работе. Получается, мне нужно выходить без пяти пять, не раньше и не позже.

— Так что вы едва не столкнулись с преступником, — довольно рассмеялся Холмс. — Говорят, напротив дома стоял полицейский.

Морщинистое лицо мистера Уэсткотта скривилось в безразличной гримасе.

— Да не видел я никакого полицейского. Из дома двадцать девять тоже никто не выходил. Шел, правда, по улице один прохожий, в ту же сторону, что и я. Только он был не очень похож на того парня, которого арестовали за убийство.

Холмс снова рассмеялся:

— Значит, вас не мучают по ночам кошмары, в которых убийца крадется следом за вами?

Уэсткотт усмехнулся, приоткрыв щербатый рот:

— Я умею постоять за себя, мистер Холмс. Не родился еще тот парень, который смог бы напугать Билли Уэсткотта.

— Вот как? Значит, мистеру Уэсткотту сломали нос и повредили ухо вовсе не на службе?

Наш посетитель не выдержал и добродушно захохотал вслед за Холмсом.

— Хорошо, мистер Уэсткотт, — сказал Холмс уже серьезным тоном. — А теперь, прежде чем мы продолжим беседу, будьте так любезны, пройдитесь по комнате туда и обратно, чтобы доктор Ватсон смог потом узнать вас по походке.

Стул под нашим гостем снова заскрипел, мистер Уэсткотт тяжело поднялся на ноги и принялся расхаживать по комнате между дверью и камином. Этот крупный мужчина двигался так, словно совершал тяжелую работу: сильно сутулился, энергично отмахивался на ходу левой рукой и выставил вперед правое плечо, словно защищая челюсть от удара.

Понаблюдав за его походкой, никто бы не усомнился, что именно этого человека, идущего по своим мирным делам, видел свидетель в ночь убийства на Сент-Пол-роуд.

Затем мы продолжили крайне занимательный разговор о работе мистера Уэсткотта контролером железнодорожных билетов и о его увлечении боксом. Холмс был в ударе в тот вечер. «Капитан О’Мэлли» достаточно долго общался со своими новыми друзьями из кафе «Романо», поэтому знал имена претендентов на победу в любительском турнире по боксу, который скоро состоится в Национальном спортивном клубе на Риджент-стрит. Знатоки этого благородного искусства считали, что именно Билли Уэсткотт станет чемпионом Кэмдена, причем до конца года.

— Черт побери, Холмс, зачем он вам понадобился? — спросил я сыщика, как только гость ушел.

— Мой дорогой друг, — серьезно ответил Холмс, — странно, что вы об этом спрашиваете. Как только мистер Ньютон описал нам походку человека, которого видел свидетель, я сразу понял, что это мог быть только боксер. Вспомните его выставленное вперед плечо.

— Значит, Маккован видел мистера Уэсткотта, спускавшегося с крыльца дома номер двадцать пять, а не двадцать девять?

Холмс покачал головой:

— Мы не можем быть абсолютно уверены даже в том, что Маккован видел Уэсткотта или кого-то другого именно в ночь убийства. Он ведь утверждал, что на другой стороне улицы стоял полицейский, а мистер Уэсткотт уверяет, что никого там не было. Возможно, мистер Маккован перепутал время. Но доказать это мы в любом случае не сможем. И все-таки я был уверен, что свидетель описал походку боксера. Тогда я решил выяснить, откуда вышел этот спортсмен и кто он такой.

— С помощью кафе «Романо» и газеты «Пинк-ан»!

— Правильно, Ватсон. Я провел несколько приятных вечеров в компании промоутеров, зарабатывающих деньги на таких парнях, как наш мистер Уэсткотт. А затем представился капитаном О’Мэлли и сказал, что я рекламный агент. Я объявил устно и через газету, что ищу боксеров для участия в турнире Национального спортивного клуба. Мои осведомители рассказали мне об этом соревновании, так что фактически я никого не обманывал. А тот, кого мы искали, мог быть только боксером. Я до сих пор поражен, Ватсон, как вы сразу об этом не догадались. Мистер Роберт Вуд, безусловно, обладает многими талантами, но на ринге он не продержался бы против Уэсткотта и двух минут.

Оставшуюся часть дня Холмс провел, бесцельно расхаживая перед окном или сидя в своем кресле с бумагами в руках, но я готов поклясться, что он даже не пытался их читать.

— Проклятье, да где же он, Ватсон? — нетерпеливо восклицал мой друг.

— Вы спрашиваете о Макковане?

— Разумеется, о нем. Он важный свидетель, а я так и не сумел познакомиться с ним. Это просто неуважение к суду. Я должен заставить его прийти ко мне. Если он этого не сделает, мистеру Вуду по-прежнему будет грозить опасность.

Холмс беспокоился напрасно, на следующее утро дверной звонок сообщил нам о новом визите. По правде говоря, мистер Роберт Маккован не был похож на человека, способного кого-то побить. Когда величественная миссис Хадсон открыла дверь, он сразу стушевался и смущенно пробормотал, что хотел бы поговорить с мистером Шерлоком Холмсом. Имя О’Мэлли мой друг оставил за собой исключительно для бесед со знатоками благородного искусства бокса.

Мистер Маккован был высоким и довольно худым молодым человеком с копной светлых волос и лицом, слишком изможденным для его лет. Судя по произношению, он был родом из Норфолка, хотя Холмс впоследствии уверял меня, что из Суффолка.

— Мистер Холмс? — мрачно произнес он. — Нам нужно объясниться.

— В самом деле? — ответил Холмс. — Полагаю, вы собираетесь поколотить меня?

— Стоило бы, — буркнул Маккован, — после того, что вы сделали. Это ведь вы заходили в «Игл» у метро «Кэмден-таун» и в «Райзинг сан» на Юстон-роуд. И наверное, были где-то еще, хотя точно не знаю. И везде рассказывали, будто бы я солгал полиции и на коронерском дознании. Восемь месяцев мне не найти постоянной работы, а после таких разговоров меня вообще никуда не возьмут.

Холмс указал насупленному гостю на стул:

— Прошу вас, мистер Маккован, садитесь. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам с работой, а возможностей у меня много. И я вовсе не называл вас лжецом. Просто заключил парочку пари о том, что все произошло немного не так, как вы говорите.

Маккован разволновался и снова встал:

— Это почти то же самое, что назвать меня лжецом.

Холмс также поднялся с кресла:

— Мы все можем ошибиться, что-то напутать в своих воспоминаниях, мистер Маккован. Но, надеюсь, не становимся от этого лжецами.

— Да какое вам до меня дело, мистер Холмс. Вы не должны были так говорить при людях.

Холмс посмотрел на него уже не столь дружелюбно, шумно засопел и потянулся к трубке, но рука повисла в воздухе.

— Вы ошибаетесь, мистер Маккован. Мне есть до вас дело, потому что невинного молодого человека могут из-за ваших слов отправить на виселицу. И не остановлюсь, пока не доведу начатое до конца. — Он раскурил трубку и продолжил: — Кроме того, я оказываю вам добрую услугу, уберегая от конфуза в зале суда.

— Я не нуждаюсь в услугах, мистер Холмс. Я видел то, что видел. А видел я этого человека!

— Если вы предпочитаете говорить стоя, мистер Маккован, то я, с вашего позволения, все-таки присяду. Кого вы видели?

— Кого? Того самого, на которого показал в полицейском участке. Роберта Вуда. Он спускался по ступенькам, и его освещали два фонаря.

— А как насчет другого человека, который стоял напротив дома утром двенадцатого сентября, без пяти минут пять?

Плечи Маккована затряслись от смеха.

— Это вы про полицейского? Уж не хотите ли вы сказать, что это он перерезал горло той женщине?

Холмс отложил трубку:

— Нет, конечно. Как был одет этот полицейский?

Маккован угрюмо посмотрел на него:

— Да как обычно. А на голову надел шлем, потому что выдалось сырое утро.

Только тот, кто хорошо знал Шерлока Холмса, мог бы заметить, что в этот момент он немного расслабился: ведь рыбка клюнула на крючок.

— Однако газеты, мистер Маккован, сообщают, что в это сырое, как вы утверждаете, утро на Лондон не упало ни единой капли дождя.

Наш посетитель сначала смутился, а затем презрительно фыркнул:

— Я и не говорил, что шел дождь, мистер Холмс. Просто утро было сырое, пасмурное.

— Именно так, — согласился Холмс, снова взяв трубку. — Пасмурное и туманное. Плохая видимость. Вряд ли вы могли хорошо рассмотреть человека на другой стороне улицы.

Он встал и протянул гостю листок бумаги со столбиками цифр и надписью «Элси» наверху.

— Что это значит? — спросил Маккован. — И кто такая эта Элси?

— Богиня света, — с серьезным видом объяснил Холмс. — Эл-си. Электрические сети Лондона. А цифры, дорогой сэр, означают время, когда по всему Лондону автоматически выключают свет. Посмотрите сюда: двенадцатого сентября, когда погибла Эмили Диммок, фонари на Сент-Пол-роуд были выключены в четыре часа тридцать девять минут, за шестнадцать минут до того, как вы, по вашим собственным словам, видели мистера Роберта Вуда. В свете двух фонарей, горящих настолько ярко, что вы смогли его опознать, несмотря на расстояние, темноту и туман.

Маккован часто заморгал, как человек, получивший сильный удар, но все же устоявший на ногах.

— Значит, это было раньше, чем я думал. Я ходил к пяти часам в пекарню на Брюэри-роуд искать работу. Спешил, шагал по Сент-Пол-роуд быстро. Я шел из дома на Хоули-роуд в Чок-Фарм.

— Все правильно, — холодным тоном согласился Холмс. — Вахтер подтвердил, что вы пришли в пекарню как раз к началу утренней смены, ровно в пять утра. Я специально проверял. Но вы должны знать, что между Хоули— и Брюэри-роуд приблизительно полмили, а дом двадцать девять по Сент-Пол-роуд находится как раз на середине пути. Я понимаю, что одно и то же расстояние можно пройти чуть быстрее и чуть медленнее. Однако мне кажется странным, что здоровый человек, к тому же торопившийся по важному делу, мог потратить почти двадцать минут на то, чтобы одолеть четверть мили.

Маккован сидел молча, не поднимая головы.

— Таким образом, — продолжал Холмс более дружелюбно, — если вы проходили мимо этого дома без пяти минут пять, то не могли разглядеть человека на крыльце, потому что было слишком темно. А если бы вы там шли без двадцати пять, когда огни еще горели, то все равно не увидели бы его, поскольку, согласно вашим же показаниям, он вышел только через пятнадцать минут.

Тонущий Маккован продолжал хвататься за соломинку.

— В этом районе есть и другие фонари, мистер Холмс. Такой умник, как вы, должен о них знать. Они стоят вдоль железной дороги, которая проходит рядом с улицей. Я просто не обратил внимания, откуда падает свет. А железнодорожные фонари не выключаются круглые сутки, и хватит уже на меня наговаривать!

— Это правда, мистер Маккован, — кивнул Холмс. — Эти фонари могли гореть без пяти минут пять. Однако вы не учитываете, что расстояние между путями и улицей — не менее сорока футов. К тому же сплошные постройки на противоположной стороне загораживают дом двадцать девять от железной дороги. Так что света было явно недостаточно для того, чтобы вы рассмотрели человека, выходящего на Сент-Пол-роуд.

Роберт Маккован ушел, по-прежнему чувствуя себя оскорбленным, но в глубине его глаз затаился страх. Он повторил свои показания на суде присяжных, и уже ничто не могло спасти его от публичного унижения в Центральном уголовном суде, на процессе, где председательствовал сам сэр Эдвард Маршалл Холл. Однако Холмс все-таки сдержал свое слово. Капитан О’Мэлли все еще пользовался достаточным влиянием в спортивных кругах, чтобы добиться для Маккована места официанта в кафе «Романо». И в последующие годы, проходя мимо, мы не раз видели его сквозь знаменитую витрину с аквариумом.

Затем нас посетила еще одна гостья, очень печальная темноволосая молодая женщина необычайной красоты и нравственной чистоты — Руби Янг, подруга Роберта Вуда. Она считала, что предала возлюбленного и отправила его на виселицу. Как только газеты сообщили об убийстве, мистер Вуд попросил ее засвидетельствовать, что накануне смерти Эмили Диммок они были вместе и расстались в половине одиннадцатого вечера у Бромптонской часовни.

Мучаясь сомнениями, опасаясь, что ложь сделает ее соучастницей преступления, Руби во всем призналась полиции. А теперь со слезами на глазах умоляла Холмса подтвердить, что она не совершила непоправимой ошибки.

— Ни в коей мере, — с легким сердцем ответил сыщик. — Наоборот, вы оказали мистеру Вуду неоценимую услугу.

Женщина удивленно посмотрела на него.

— Посудите сами, мадам, — пояснил мой друг. — Эмили Диммок в компании мистера Вуда в половине одиннадцатого вечера видели продавец книг Джозеф Ламберт и другие посетители таверны «Игл». Там несчастная поужинала и, если судить по состоянию найденной в ее желудке пищи, скончалась спустя три часа. Таким образом, она никак не могла умереть раньше двух часов ночи. А по степени трупного окоченения можно сделать вывод, что ее не стало около пяти часов утра.

— Я не знала об этом, — простодушно призналась Руби Янг.

— И Роберт Вуд, вероятно, тоже ничего не слышал о медицинском заключении, когда просил вас подтвердить его алиби, — жестко сказал Холмс. — Эти факты не были известны публике до коронерского дознания. Теперь давайте посмотрим на проблему с другой стороны. Мистер Вуд предполагал, что полиция будет задавать вопросы всем, кого видели с Эмили Диммок в тот вечер. Молодой человек боялся, что его семья узнает о его знакомстве с проститутками из трактиров Кэмден-тауна и Юстон-роуд. Алиби было нужно ему именно по этой причине, а вовсе не из-за убийства. Неужели вы не понимаете, мисс Янг? Ваше свидетельство не могло бы защитить Вуда от обвинения в злодеянии, случившемся после полуночи. Тогда как истинный убийца, пытаясь замести следы, назвал бы точное время преступления. Следовательно, им был не Роберт Вуд.

Всем известно, чем закончилась эта история. Несмотря на старания мистера Артура Ньютона, обвинение с Роберта Вуда снять так и не удалось. Процесс проходил в здании Центрального уголовного суда в декабре 1907 года. Великий адвокат Эдвард Маршалл Холл, как говорится, порвал на мелкие кусочки доказательства вины молодого художника. Роберта Вуда оправдали, и он покинул зал под приветственные крики собравшейся у дверей толпы. Несчастную Руби Янг в лондонском обществе заклеймили как предательницу и травили ее нещадно.

Имя Шерлока Холмса на процессе не упоминалось. Однако в материалах следствия можно отыскать намек на его роль в этом деле, что наверняка связано с визитами воинственно настроенного мистера Маккована и опечаленной мисс Янг на Бейкер-стрит. Желающие могут открыть сборник «Знаменитые судебные процессы Великобритании» на сто сорок девятой странице тома, в котором опубликованы документы по делу Роберта Вуда, и прочесть комментарий судьи Грантэма к жалобе мистера Маккована: «Я изучил показания Маккована и могу сказать только одно: если бы мне пришлось встретиться с особами, препятствовавшими расследованию, они надолго запомнили бы этот день. Недопустимо оказывать давление на свидетелей, и если виновный в этом деянии человек предстанет перед судом, он не скоро выйдет на свободу».

Однако Холмс доказал, что не вмешивался в работу служителей Фемиды. Оба свидетеля пришли к нему по своей воле, даже Маккован. Никто не заставлял их разыскивать сыщика. Возможно, мой друг несколько покривил душой и на самом деле они угодили в расставленную им ловушку. Но поскольку правосудие согласилось с доводами Холмса, комментарий судьи Грантэма можно посчитать столь же рискованным и находящимся на грани законности, как и действия моего друга при расследовании убийства Эмили Диммок.

IV

Роберт Вуд был оправдан, и больше никого за убийство в Кэмден-тауне не судили. Полицейский инспектор Артур Нил и его помощник сержант Пейдж собрали все улики, какие только смогли. Они снимали вину с Вуда, но не показывали на другого подозреваемого. И все же у этого дела получился занятный эпилог, если можно применить это слово к такой неожиданной развязке.

На чердаке нашей берлоги на Бейкер-стрит для использования была пригодна только одна небольшая комната. Холмс всегда опасался потерять какие-либо документы, в особенности из своего архива. Но лишь несколько раз в году находил силы, чтобы разобрать свои папки. Время от времени кто-то из нас двоих относил наверх скопившиеся бумаги. На стене мансарды висела картина, прикрытая куском красного бархата, вероятно, для защиты красок от яркого света. Однажды я отдернул ткань и с тех пор не испытывал ни малейшего желания взглянуть на полотно еще раз.

А вот Холмс иногда отодвигал этот занавес. Под ним скрывалось произведение одного из друзей Роберта Вуда — единственная память о кровавом происшествии. Автором был художник-импрессионист Уолтер Сикерт, впоследствии ставший известным живописцем, а в товремя на собственном опыте изучавший жизнь низов общества. Картина вызывала неподдельный ужас. На ней была изображена Эмили Диммок, какой ее нашли утром 12 сентября 1907 года. Другие работы Сикерта из серии «Убийство в Кэмден-тауне» долгое время вызывали пристальный интерес публики. По этой причине Холмс и решил скрыть полотно от посторонних глаз. Однажды он признался мне, что, заглядывая в эту комнату, всегда подолгу стоял перед ним, куря трубку и пытаясь понять, кто на самом деле был убийцей из Кэмден-тауна.

Спустя несколько лет после процесса над Вудом Холмс обедал в «Кафе-Ройял» в богемной компании, и его познакомили с Уолтером Сикертом. Завязался спор, и тот заявил: художник способен убедительно изобразить только то, что видел собственными глазами.

Мой друг заинтересовался этим замечанием. Через несколько недель живописец пригласил его в свою студию в Кэмден-тауне. Там Холмс обнаружил папку с эскизами на тот же самый сюжет, купил один рисунок, названный автором «Убеждение», и повесил на чердаке дома на Бейкер-стрит. Сикерт изобразил сидящего на кровати человека. Он протягивал руки к женщине, положившей голову ему на колени, и трудно было в точности сказать, то ли он желает нежно коснуться ее шеи, то ли, наоборот, пытается задушить. Художника к тому времени уже начали раздражать вопросы о названии «Убийство в Кэмден-тауне», и он решил переименовать цикл так: «Что нам делать с арендной платой?»

Вскоре Холмс по совершенно другому делу пригласил к нам на Бейкер-стрит инспектора Нила. Мой друг показал гостю шкатулку из севрского фарфора, принадлежавшую некогда президенту Фору, а также великолепную булавку для галстука, которую привез из Виндзора в 1890 году. Затем они поднялись на чердак, а я остался в гостиной.

Когда Холмс с Нилом вернулись, я обратил внимание на побледневшее лицо инспектора. Догадываясь о причинах его потрясения, я налил ему бренди с содовой и поставил стакан на небольшой столик возле его кресла.

— Ужасная картина, — сочувственно сказал я. — И хуже всего то, что она написана в импрессионистской манере, неясными цветовыми пятнами. Будь моя воля, я бы попросту сжег ее.

— Мне кажется, этого мужчину рисовали с самого Роберта Вуда.

Нил поднял голову и посмотрел на Холмса.

— Нет, это другой человек. Некоторое сходство есть, но не он.

— Кто же тогда? — полюбопытствовал я.

— На картине та самая комната, в которой она умерла! — не отвечая на вопрос, воскликнул инспектор. — Все точно так, как было в день убийства, вплоть до самой мелкой детали! Я не художник, доктор Ватсон, и плохо разбираюсь в живописи. Но это та комната и та женщина — словно на фотографии!

— Как вы считаете, — поинтересовался Холмс с невинным видом, — способен ли художник убедительно нарисовать то, чего не видел собственными глазами?

Нил уставился в свой стакан:

— Не могу сказать наверняка, мистер Холмс. Вам виднее, вы ведь знаток искусства. Я мало что в этом понимаю… Да и какие могут быть доказательства? Вуд не отрицал, что был у Диммок тем вечером, — возможно, он описал обстановку кому-то из своих друзей. Я согласен с доктором Ватсоном. Если бы эта картина принадлежала мне, я снял бы ее со стены и бросил в огонь, чтобы никогда больше не видеть.

Холмс печально вздохнул, но по его глазам я понял, что теперь работа Уолтера Сикерта превратилась для него в настоящий шедевр.

Пропавший стрелок

I

Чтобы читателю удобнее было следить за ходом следующего расследования, я позволю себе вкратце пересказать его предысторию. Впервые пути Шерлока Холмса и сэра Эдварда Маршалла Холла пересеклись тринадцатью годами ранее, во время процесса над Робертом Вудом, предполагаемым убийцей из Кэмден-тауна. В следующий раз их свело вместе нечто вроде уязвленного самолюбия.

Этот таинственный случай произошел летом 1919 года, после мировой войны, когда множество молодых солдат и офицеров возвращались из окопов Западного фронта домой, к мирной жизни.

К востоку от города Лестера расположено несколько деревень, связанных друг с другом сетью проселочных дорог и тропинок. Прежде здесь в основном занимались сельским хозяйством, но теперь большинство жителей работали на заводах и фабриках Лестера. Мисс Энни Белла Райт трудилась на фабрике по производству резины. Ей исполнился двадцать один год, и она была помолвлена с котельным машинистом Королевского военно-морского флота. После ночной смены 5 июля 1919 года Белла Райт вернулась домой, проехав на велосипеде пару миль от города до деревушки Стоутон, где она жила вместе с родителями. Немного поспав, девушка села дописывать некое важное письмо, а затем, приблизительно в четыре часа пополудни, отнесла его на почту.

В половине седьмого она снова оседлала велосипед и направилась в деревню Голби, за три мили от дома, навестить своего дядю мистера Мешерса и его зятя мистера Эванса. К центральной площади Белла Райт подкатила в сопровождении молодого человека на зеленом велосипеде марки BSA. Она объяснила дяде, что незнакомец нагнал ее по дороге и они просто немного поболтали. Мистер Мешерс отчетливо запомнил слова племянницы: «Может быть, если я побуду здесь немного, он уедет».

Однако, распрощавшись с дядей, девушка увидела, что парень поджидает ее.

— Белла, вас так долго не было, — сказал он приятным голосом. — Я уже подумал, что вы вернулись другой дорогой.

Они выехали из Голби вместе приблизительно в четверть девятого. Наступал летний вечер, было еще светло. Полчаса спустя труп Беллы Райт нашли в двух милях от деревни, на Гартри-роуд, ведущей в сторону от ее дома. Голова девушки была вся в крови, и вызванный для осмотра врач поначалу решил, что она разбилась насмерть, неудачно упав с велосипеда. На следующий день полицейский подобрал на месте происшествия гильзу от патрона четыреста пятьдесят пятого калибра, в семнадцати футах от того места, где лежало тело. При вскрытии эксперты обнаружили входное отверстие от пули на левой щеке девушки, чуть ниже глаза, и выходное отверстие большего диаметра — на затылке.

Примечательно, что на соседнем поле, в шестидесяти футах от места преступления, валялась дохлая ворона. Вероятно, она выпила слишком много крови, вытекавшей из раны на голове убитой. В нескольких ярдах от нее стояли выкрашенные в белый цвет ворота. Между ними и трупом четко просматривались следы испачканных в крови лап птицы, направленные в разные стороны — шесть к воротам и столько же обратно. Как будто ворона несколько раз отпрыгивала и снова возвращалась.

Полиция составила описание внешности молодого человека и его велосипеда. За помощь в поимке предполагаемого преступника было объявлено вознаграждение. Однако прошло несколько месяцев, но никто больше не встречал этого парня, за исключением двух девочек двенадцати и четырнадцати лет, часто катавшихся по окрестным дорожкам. Они признались, что видели этого человека в тот же день, 5 июля, только раньше. Он ехал навстречу, улыбнулся и поздоровался с ними. А затем развернул свой велосипед и направился следом. Девочек насторожило такое поведение незнакомца, и они благоразумно решили вернуться в Лестер.

Этих сведений было явно недостаточно, чтобы следствие хоть немного продвинулось вперед. Прошло лето, за ним зима. Полиция графства Лестершир так и не нашла убедительного мотива убийства. Белла Райт не была ни ограблена, ни изнасилована. Зачем понадобилось злоумышленнику — незнакомцу на зеленом велосипеде или кому-то другому — стрелять в добропорядочную и трудолюбивую девушку?

Холмс с некоторым интересом следил за короткими новостями в прессе об этом происшествии. По правде говоря, я полагал, что даже его таланта не хватит, чтобы что-то извлечь из скупых и обрывочных фактов. Но в марте 1920 года газеты объявили о том, что полиция наконец-то арестовала подозреваемого в убийстве Беллы Райт. Обвиняемым оказался Рональд Лайт, школьный учитель из Челтнема, бывший офицер Почетного артиллерийского полка, в конце войны вышедший в отставку из-за контузии. Раньше молодой человек жил вместе с матерью в Лестере. Но вовсе не эта информация заставила заблестеть глаза Холмса, а сообщение о том, что защищать Рональда Лайта в суде будет сэр Эдвард Маршалл Холл.

Ни Холмс, ни я не предполагали, что примем участие в этом расследовании. Прошло тринадцать лет с тех пор, как сэр Эдвард выступал адвокатом на кэмден-таунском процессе, а мы восхищались его искусством. Газеты тогда захлебывались от восторга, описывая блестящую защиту Роберта Вуда в ситуации, когда казалось, ничто уже не спасет молодого художника. Среди подзащитных Маршалла Холла были также доктор Криппен, убийца новобрачных в ванне Джордж Джозеф Смит и Седдон-отравитель, но все они в итоге отправились на виселицу. По поводу первого из этих дел, наиболее известного, у Холмса сложилось впечатление, что сэр Эдвард мог избавить от петли доктора Криппена, если бы тот из рыцарских побуждений не отказался давать показания против своей молодой любовницы Этель Ли Нив.

Еще удивительнее было то, что через несколько дней после ареста Рональда Лайта мой друг получил телеграмму от секретаря сэра Эдварда мистера Арчибальда Боукера с настоятельной просьбой зайти к нему в контору на Темпл-Гарденс в ближайший понедельник. Холл в это время защищал в городском суде Манчестера другого молодого офицера, Эрика Холта, обвиненного в убийстве любовницы. В последние годы Холмс все чаще отказывался подражать Мохаммеду и самому ходить к горе, но все же не решился отклонить предложение такого выдающегося человека.

Находясь в обществе сэра Эдварда Холла, я порой чувствовал себя зрителем на спектакле с участием знаменитого артиста. В его облике, по чьему-то меткому выражению, сочетались римское величие и саксонская мощь. Волосы адвоката уже посеребрила седина, черты лица слегка заострились. Но голос сохранил прежнюю силу, глубину и страстность, каким позавидовали бы Генри Ирвинг и Бирбом Три ^[160]. Его выступления производили на присяжных ошеломительный успех, приводя в отчаяние самых лучших британских обвинителей. Прибавьте сюда остроту ума, находчивость и образность его ответов, глубокие, недостижимые для коллег познания в области судебной медицины, и у вас сложится правдивое представление об этом великом адвокате, каковым его справедливо считали. В зале суда при появлении сэра Эдварда неизменно поднимался взволнованный гул, и десятки голов одновременно поворачивались в его сторону.

Сэр Эдвард стоял у окна своего кабинета в доме три по Темпл-Гарденс. Вдоль стен были расставлены изящные книжные шкафы орехового дерева, где хранились сборники судебных решений в темно-бордовых кожаных переплетах. В свете дня поблескивали тисненные золотом номера томов. За окном виднелась аккуратная лужайка, обсаженная деревьями. Она плавно спускалась к блестящей на солнце Темзе. Дымящие пароходы и тяжелые парусные баржи медленно плыли мимо суррейского берега чуть ниже Вестминстерского моста. Сэр Эдвард энергично пожал наши руки, жестом пригласил нас сесть в кожаные кресла и попросил секретаря принести чай с пирожными. Его стол был завален судебными отчетами в папках с красными завязками и пометками в верхних углах. На одной из них я различил надпись «Корона против Рональда Лайта» и чуть ниже — отметку «особый тариф 50 гиней». Сэр Эдвард не являлся членом Центральной коллегии, и адвокатская этика не позволяла ему работать здесь без дополнения к обычному гонорару. Он посмотрел на нас, казалось, с легкой печалью:

— Прошу прощения, джентльмены, что вызвал вас к себе. Но завтра я должен вернуться в Манчестер, и у меня не нашлось бы времени посетить вас на Бейкер-стрит. Позвольте мне сразу перейти к делу. Полагаю, вы не очень удивитесь, узнав, что речь идет о так называемом убийце на зеленом велосипеде. Вам должно быть известно об этом происшествии.

— В общих чертах, — уклончиво ответил Холмс. — Во всяком случае, мы знаем, когда был арестован ваш подзащитный. Разрешите узнать, почему он попал под подозрение спустя столько месяцев?

Сэр Эдвард плотно сжал губы:

— Немезида, мистер Холмс. Другого слова не подберу. Несколько недель назад — точнее говоря, двадцать третьего февраля — вдоль Лестерского канала на лошадях тянули лодку с углем. Возле городской газовой станции буксировочный трос провис и за что-то зацепился у дна. Когда лошади вытащили его, из воды показалась велосипедная рама. Лодочник успел рассмотреть ее, прежде чем та соскользнула обратно в воду. Он вернулся на следующий день, вероятно надеясь на вознаграждение, обещанное за помощь в раскрытии убийства Беллы Райт. Землечерпалка долго перекапывала дно канала и наконец наткнулась на металлический предмет. Это был зеленый велосипед модели «BSA-люкс», без заднего колеса. Кто-то старательно спилил заводской номер, по всей видимости не зная, что он продублирован на рулевой колонке. Мы установили, что транспортное средство изготовлено в тысяча девятьсот десятом году по заказу оптового торговца из Дерби и продано Рональду Лайту. На очной ставке мистер Мешерс и мистер Эванс опознали в нем человека, которого видели вместе с мисс Райт незадолго до ее смерти.

Я не сумел скрыть своих чувств, услышав эту новость:

— Получается, сэр, что его положение еще хуже, чем у Роберта Вуда, обвиненного в убийстве в Кэмден-тауне!

— Да, еще хуже, — согласился сэр Эдвард. — Валери Крейвен и Мюриэл Нанни, две школьницы, которых преследовал неизвестный велосипедист, тоже узнали Рональда Лайта. Дядя Беллы и его зять утверждают, что хорошо запомнили того человека, который поджидал мисс Райт у их дома в деревне Голби. Она еще надеялась, что незнакомец уедет без нее. Мешерс и Эванс совершенно уверены, что именно голос Лайта произнес: «Белла, вас так долго не было», когда девушка вышла за дверь.

— Очень интересно, — пробормотал мой друг, но адвокат поднял руку, предупреждая, что не закончил объяснения.

— Это еще не все, мистер Холмс. Полицейские решили еще раз обследовать дно канала и обнаружили кобуру с патронами от револьвера «Уэбли и Скотт» четыреста пятьдесят пятого калибра. Такой был у мистера Лайта во время войны. При сопоставлении маркировок выявлена идентичность той пуле, которой была убита мисс Райт.

— А револьвер? — спросил Холмс.

Сэр Эдвард покачал свой величественной головой:

— Нет, его не нашли.

Холмс скептически хмыкнул:

— Значит, он выбросил кобуру и патроны, но не само оружие, представлявшее наибольшую опасность.

— Возможно, револьвер тоже лежит на дне, мистер Холмс. Просто его пока не вытащили. Но вряд ли в моих интересах поощрять эти поиски.

— Сэр Эдвард, если револьвер там, как его могли не найти? Он весит больше, чем кобура и патроны, вместе взятые. Получается, мелкие предметы отыскали, а крупный — нет? В это трудно поверить. А как ваш подзащитный объясняет свое странное поведение?

Сэр Эдвард хмуро взглянул на него:

— Он утверждает, что тем вечером увидел Беллу Райт впервые. Она стояла у обочины дороги. Переднее колесо ее велосипеда разболталось в вилке, и она попросила у Лайта гаечный ключ, чтобы затянуть гайку. Ключа у него не было. Тогда они вместе медленно поехали к дому ее дяди. Рональд Лайт говорит, что проколол переднюю шину, и ему часто приходилось останавливаться, чтобы подкачать колесо. Затем он дождался, когда девушка вышла из дома дяди, и сопровождал ее минут десять, пока их дороги не разошлись. Со спущенной шиной Лайт не мог за это время проехать большое расстояние. Распрощавшись с Беллой Райт, он направился в Лестер. Что было с ней дальше, Лайт не знает.

— Он сам рассказал вам все это? — насторожился сыщик.

— Нет, мистер Холмс. Я не встречался с Лайтом и не собираюсь этого делать до начала процесса. Откровенно говоря, он не лучшим образом показал себя на военной службе. Кроме того, поначалу обвиняемый заявил, что имеет алиби на тот вечер, когда погибла Белла Райт. Потом изменил показания, признав, что велосипед принадлежит ему и в этот день он действительно встретился с девушкой. Но настаивал на том, что расстался с ней приблизительно без пяти девять и мисс Райт была жива и здорова. А через двадцать минут ее нашли мертвой.

— Вы не хотите задать ему дополнительные вопросы?

— Мистер Холмс, я не исключаю, что в беседе со мной Лайт частично признал бы свою вину или попросил бы меня придумать более убедительную и правдоподобную версию происшествия. В этом случае мне пришлось бы отказаться от дела. Бывают клиенты, которых лучше защищать, не вступая с ними в контакт. Мы должны оставить в покое мистера Лайта и сосредоточиться на доказательствах его невиновности. Если вы и ваш коллега доктор Ватсон готовы помочь мне, я почту за большую честь сотрудничать с вами.

Холмс согласился незамедлительно, поскольку был весьма заинтригован загадочным происшествием. Прежде чем уехать, мы обсудили еще две детали, которые сэру Эдвардсу казались не такими важными в сравнении с поиском орудия убийства.

— Разве это не странно? — задумчиво произнес мой друг. — Если верить тому, что бедная девушка рассказала дяде, она впервые увидела Лайта всего пятнадцать или двадцать минут назад. Тем не менее, когда она вышла из дома, он назвал ее Беллой. Так и сказал: «Белла, вас так долго не было». Слишком фамильярно для едва знакомых людей. Ведь в этом случае обычно говорят «привет». Или «хелло». «Хелло, вас так долго не было». И это слово не так уж трудно спутать с именем Белла, если оно прозвучало тихо или было услышано с большого расстояния.

— Мистер Мешерс утверждает, что велосипедист произнес именно «Белла».

Холмс вздохнул:

— Хорошо, сэр Эдвард. Это не так уж важно по сравнению с вороной, о которой сообщали в газете. Полагаю, ее труп не сохранили как улику.

— Для этого не было разумных оснований, мистер Холмс. Птицу осмотрели, но не обнаружили ни пулевых отверстий, ни самой пули.

— При всем моем уважении к вам, сэр Эдвард, замечу: основания все-таки были. Например, эти странные следы.

— Какие следы, мистер Холмс?

— Двенадцать кровавых отпечатков лап птицы, которые, судя по газетным сообщениям, вели в разные стороны: шесть — от ворот к трупу бедной девушки и шесть — обратно, — напомнил Холмс. — Полиция самым тщательным образом описала их. Нас уверяют, что птица сидела на воротах. В этом я не сомневаюсь. Далее нам предлагают поверить, что ворона подлетала к телу, набирала полный клюв крови и возвращалась к воротам, чтобы там проглотить ее.

— И что вас смущает, мистер Холмс?

Трудно было не заметить недовольство во взгляде сэра Эдварда Маршалла Холла. Он собирался строить защиту на основе баллистической экспертизы и данных об оружии и вовсе не нуждался в лекциях по орнитологии.

— Сэр Эдвард, если вам приходилось наблюдать за воронами или другими пернатыми их рода, то вы, безусловно, заметили, что они обычно не отлетают от пищи. Если птиц не потревожить, они будут сидеть на месте, пока не склюют все. Но еще больше сомнений вызывают эти кровавые следы.

— А конкретно? — холодно поинтересовался сэр Эдвард.

— Их двенадцать! — продолжил Холмс. — Удивительно, что даже местные полицейские не заметили эту странность. Двенадцать! Представьте себе, сэр Эдвард!

Он откинулся в кресле и махнул рукой с таким видом, будто разочаровался в человеческом разуме.

— Вы считаете, что их слишком много?

— Не в этом дело, — уже спокойнее ответил Холмс. — Я бы не возражал, если бы их было тринадцать. Или двадцать три, тридцать три. Но не двенадцать, четырнадцать, шестнадцать. Недопустимо любое четное число. Если птица передвигалась от ворот к трупу и обратно — не важно, перелетала или прыгала, — у нее на лапах не было крови, когда она садилась на тело в первый раз. И чтобы мы поверили в эту историю, следов должно быть нечетное количество. Неужели вас это не насторожило, сэр Эдвард?

Вероятно, Маршалл Холл был раздосадован тем, как много внимания уделяется столь незначительному факту. Однако встреча закончилась без всякого ущерба для самолюбия обоих собеседников. А несколько дней спустя солнечным весенним утром мы с Холмсом сели в поезд Северо-Восточной железной дороги, отправлявшийся с вокзала Сент-Панкрас в Лестер.

II

Бо́льшую часть путешествия Холмс изучал материалы дела, которые скопировал для него сэр Эдвард. Я ознакомился с документами накануне вечером, но мало что мог добавить к возражениям, высказанным моим другом на Темпл-Гарденс. Точно так же, как Роберт Вуд при расследовании кэмден-таунского убийства, Рональд Лайт крайне усложнил защиту своим глупым поведением, фактически подтверждающим его виновность. Вместо того чтобы после смерти Беллы Райт честно рассказать полиции все, что он знал, Лайт — подобно Вуду — принялся заметать следы. Именно так сделал бы настоящий убийца. Он избавился от зеленого велосипеда, выбросил кобуру от револьвера и патроны к нему. Если бы эти улики не обнаружили, Лайт, возможно, с чистой совестью продолжал бы вести скромную жизнь преподавателя математики в Челтнеме. Но буксирный трос лодочника с Лестерского канала мог теперь обернуться той веревкой, на которой его повесят.

Состав уже приближался к Нортхемптону, когда Холмс отложил бумаги и закурил трубку.

— Ничего интересного, Ватсон, — заявил он. — Совсем ничего. Исход данного дела меня ни капли не волнует. Пусть сэр Эдвард борется за своего подзащитного любыми средствами. Мне как беспристрастному следователю это ни к чему.

— Вы считаете Рональда Лайта виновным?

Он посмотрел на равнину за окном, из-за бесконечных зимних дождей напоминавшую озеро.

— Я назвал бы его крайне глупым человеком. И больше я о нем ничего не думаю.

— Значит, вы меньше всех в Англии думаете о Лайте, — рассмеявшись, сказал я. — Даже сэр Эдвард не хочет встречаться с ним, опасаясь, что будет вынужден пойти на сделку с совестью.

Холмс на мгновение нахмурился:

— Я вовсе не утверждаю, что суд признает его виновным, Ватсон. Сэр Эдвард найдет что сказать в его защиту. Надо полагать, Лайт разъезжал по окрестностям Лестера на велосипеде, чтобы познакомиться с какой-нибудь молодой особой и обольстить ее. А то и взять силой. Вероятно, и револьвер «Уэбли и Скотт» он носил с собой для этой цели. Однако у бывшего офицера должно было хватить здравого смысла, чтобы не пускать в ход оружие сразу после того, как его видели вместе с девушкой. К тому же тихим летним вечером звук выстрела слышен издалека. Да и просто угрожать женщине револьвером среди бела дня на дороге было бы слишком опасно. Об этом непременно узнали бы. Тут уместнее говорить о психическом отклонении, что относится скорее к вашей специальности, чем к моей.

— Но возможно, у него все-таки были определенные намерения — с оружием или без него, — когда он преследовал двух школьниц на велосипедах.

— А он их преследовал? — скептически произнес Холмс. — Они обратились в полицию лишь несколько месяцев спустя. Одна из них на опознании указала на Лайта, но прежде ей попался на глаза его словесный портрет в газете. Кроме того, следователи не уточняли у девочек, когда те встретили незнакомца. Им задали типичный наводящий вопрос, не случилось ли это пятого июля! Уверен, сэр Эдвард быстро разберется с этим в суде.

Последнее замечание Холмса было абсолютно справедливым.

— Значит, главная улика в этом деле — оружие? — спросил я.

— И еще птица, Ватсон. Не стоит про нее забывать.

Похоже, ворона должна была сыграть в расследовании более важную роль, чем кто-либо мог предположить.

III

Через день или два мы с Холмсом ехали на велосипедах по проселочной дороге милях в десяти от Лестера. Она шла мимо деревушек, в которых насчитывалось десяток-другой домов и обязательно была маленькая, но ухоженная церковь. По сторонам, насколько видел глаз, тянулись пологие холмы, покрытые свежей весенней травой.

В редких случаях удавалось определить с такой точностью время и место убийства. Без четверти девять вечера Белла Райт в сопровождении Рональда Лайта покинула Голби. Ей потребовалось пятнадцать минут, чтобы добраться до места, где фермер Коуэлл обнаружил ее труп. Она умерла между девятью часами и четвертью десятого, никак не позже. Тем не менее Коуэлл не слышал звуков, похожих на выстрел, за исключением отдаленного хлопка мелкокалиберного охотничьего ружья, и никого не заметил поблизости. Однако мисс Райт была убита несколько позже и из другого оружия.

Холмс и я остановились на месте преступления. Живые изгороди вдоль дороги уже дали новые ростки. К разгару лета (именно в это время погибла Белла Райт) они достигнут высоты в восемь футов, и поля с проселка станут не видны. В стороне стояли белые ворота, на которых сидела ворона, неподалеку от них нашли ее труп. Дорога плавно поднималась к развилке, возле которой Коуэлл и наткнулся на тело Беллы Райт. В семнадцати футах от нее на следующий день после убийства констебль Холл отыскал пулю. Она была сильно деформирована, вероятно, на нее наступила копытом лошадь.

— Ватсон, — обратился ко мне мой друг, приподнявшись в седле велосипеда. — Не откажите в любезности, представьте на минутку, что у вас в руке револьвер. Вам нужно выстрелить в меня с расстояния по меньшей мере в пять футов. Нам все уши прожужжали о том, что убийца не приближался к жертве, поскольку на ее коже нет порохового ожога. Хорошо, пусть так. Пуля должна попасть мне чуть ниже левого глаза и выйти из затылка. Я стою здесь. Давайте проверим.

Смею надеяться, что я неплохо обращаюсь с револьвером и знаю, какие раны может нанести выстрел из него. Я пытался вообразить себе траекторию, описанную Холмсом, и смог добиться похожего результата, только опустившись на колено. Вряд ли клиент сэра Эдварда стал бы угрожать Белле Райт или стрелять в нее, находясь в подобном положении.

— А теперь, — снова попросил Холмс, — представьте, что я еду, чуть наклонив голову, поскольку поднимаюсь в гору и с усилием кручу педали.

Я очень старался найти правильную позицию, но вскоре сдался.

— Это нереально, Холмс, — признал я. — Мне пришлось бы лечь на землю под колеса велосипеда.

— Интересно, правда?

Он о чем-то задумался.

— Голову сидящего в седле человека нельзя прострелить таким образом, он не будет задирать ее на ходу, — заметил я. — Но можно предположить, что Белла Райт упала с велосипеда не после выстрела, а до него. Тогда угол попадания вполне объясним.

— Мой дорогой Ватсон, я не совсем понимаю, зачем убийце стрелять в девушку, лежащую на дороге, если он мог проделать это раньше, когда она стояла. Как бы там ни было, вы правы. Подобная траектория вполне вероятна. К сожалению, на теле не найдено повреждений, которые обычно получают при падении. Предположим, что молодой глупец решил поиграть с оружием — или, может быть, напугать девушку. Ствол револьвера направлен вниз, но неожиданно происходит выстрел. Пуля рикошетом от дороги попадает в голову Беллы Райт, она падает, а Роберт Лайт в ужасе убегает прочь. Давайте посмотрим, что тут еще есть.

Он прислонил велосипед к воротам и направился в сторону поля. Приблизительно в тридцати футах от дороги мы наткнулись на каменную поилку для овец.

— Мм, — хмыкнул Холмс себе под нос. — Что-то вроде этого я и ожидал увидеть. Вполне подходит.

Без всяких объяснений он достал лупу и принялся обследовать верхнюю кромку ложа поилки. На камне были пятна, которые выглядели более светлыми, — то ли от постоянного трения, то ли по другой причине.

— Кто-то часто прятался здесь во время охоты, — заявил он чуть погодя. — Пожалуй, нам стоит поделиться своими выводами с сэром Эдвардом.

— Мне кажется, Холмс, что мы обнаружили мало интересного.

— Вы правы, — таинственным тоном произнес сыщик. — Значит, так ему и скажем. Однако, сдается мне, мы сумеем объяснить господину адвокату загадку этой несчастной вороны.

— Вороны?

— Да, Ватсон. Должен признаться, что она была для меня самой большой трудностью в расследовании. В этом деле имеются всего две важные улики: кровавые птичьи следы и пуля, которая была деформирована уже после смерти девушки, как все предполагали. И совершенно напрасно.

Вечером по возвращении из Лестера в Лондон Холмс спустился в угольный подвал, который мы также арендовали для своих нужд. Он находился ниже уровня тротуара Бейкер-стрит. Получив его в свое распоряжение, мой друг засыпал конец коридора щебнем и обложил его стальными листами, так что мы могли без всяких опасений испытывать здесь даже охотничьи ружья крупного калибра. Долгое время сыщик пытался установить по найденной пуле, из какого оружия она выпущена. Теперь эта возможность успешно доказана. Чтобы погасить скорость снаряда, он стрелял в мишень из пятнадцати поставленных в ряд и туго набитых ватой коробок из-под патронов двенадцатого калибра. Револьвер «Уэбли и Скотт» пробивал шесть таких слоев, маузер — в два раза больше. Приспособление работало настолько точно, что Холмс заранее знал, в какой из коробок обнаружит пулю. После чего он обычно исследовал ее под микроскопом.

В тот поздний час случайные прохожие, вероятно, удивлялись, когда из-под булыжной мостовой до них долетал приглушенный, но все равно отчетливый грохот пальбы. Давно уже миновала полночь, а в подвале все еще горел свет.

На следующее утро мы взяли кеб и отправились на Темпл-Гарденс, чтобы рассказать о том, как продвигается расследование. Нас снова пригласили в кабинет, из окна которого за лужайкой и деревьями была видна Темза. Но эта встреча оказалась менее приятной. Наши результаты не удовлетворили сэра Эдварда Маршалла Холла. К тому же он считал себя не меньшим знатоком огнестрельного оружия и баллистики, чем Холмс, и надеялся обсудить именно эту сторону дела. Однако мой друг предпочел говорить о мертвой вороне.

— Полагаю, сэр Эдвард, теперь можно с уверенностью утверждать: птица была застрелена в тот момент, когда сидела на верхней перекладине ворот или взлетала с нее, что еще вероятнее.

Маршалл задумчиво потер аристократический подбородок:

— Однако эксперты утверждают, что птица сдохла, выпив слишком много крови.

— Это невозможно, — возразил Холмс. — Попробуйте взглянуть на ситуацию иначе. Наблюдения орнитологов показывают, что птицы крайне редко умирают в подобных случаях. Они просто извергают из желудка излишек пищи. Кроме того, промежуток времени между смертью девушки и обнаружением ее тела оказался ничтожно мал. Ворона просто не успела бы подохнуть от обжорства. У нас есть кровавые отпечатки ее следов между воротами и останками жертвы, на чем основана версия с падением. Но неправильное, четное, количество следов ставит ее под сомнение. Таким образом, очевидно, что птицу застрелили и капли крови пролились на землю в направлении трупа Беллы Райт. Это позволяет установить траекторию полета пули. Стрелок стоял в поле, неподалеку от ворот.

— Но мертвая птица была найдена на расстоянии в пятьдесят или шестьдесят футов от них.

— Совершенно верно, — подтвердил Холмс. — Прошу прощения, сэр Эдвард, но я наблюдал, что происходит с пернатыми после того, как их подстрелят. Летящая птица — а мы предполагаем, что наша ворона успела взлететь, — не падает в тот же миг, когда ее настигает пуля, а сначала резко взмывает вверх. После этого она не опускается вертикально и может пролететь значительное расстояние. Куда большее, чем шестьдесят футов.

— А с какого расстояния, по-вашему, ее застрелили?

— С двадцати двух футов, — без запинки ответил Холмс.

Адвокат недоверчиво прищурился:

— Неужели это можно определить с такой точностью?

— Да, сэр Эдвард. В двадцати двух футах от ворот находится каменная поилка для овец. Человек спрятался за ней, опустившись на колени, и ждал, когда появится ворона. Пуля, выпущенная из этого укрытия, попала в птицу под углом в двадцать градусов. Она прошла навылет, судя по брызгам крови, и это снизило ее скорость.

Взгляд сэра Эдварда выдал его волнение. Он вскочил и принялся расхаживать возле окна, излагая свою версию случившегося и подкрепляя свои слова энергичной жестикуляцией:

— Именно так, мистер Холмс. Белла Райт ехала по дороге на велосипеде. Она повернула голову — ее внимание, вероятно, привлекла птица. Как раз напротив ворот образуется просвет в живой изгороди. Человек, стрелявший в ворону, спустил курок еще до того, как увидел девушку. Пуля, пронзив птицу насквозь, полетела дальше. По трагической случайности она угодила в левую щеку мисс Райт, чуть ниже глаза, а потом, потеряв остатки энергии, упала в семнадцати футах от места происшествия, где ее и нашли на следующий день. Вот и все, мистер Холмс.

Он сел обратно в кресло.

— Не совсем, — хладнокровно возразил сыщик. — В вашем изложении отсутствуют два важных момента: личность человека, сделавшего роковой выстрел, и оружие, из которого он был произведен. Кроме того, обвинитель непременно укажет вам, что ваш клиент — последний, кого видели вместе с девушкой. Он скрыл правду от полиции, утопил свой велосипед, дал ложные показания при аресте. И что самое худшее — пуля, найденная на дороге, в точности соответствует патронам, которые Рональд Лайт также выбросил в воду. У нас есть только его показания о том, что револьвер «Уэбли и Скотт», для которого эти патроны предназначались, больше не принадлежит вашему подзащитному.

Сэр Эдвард привстал, потянулся через стол к папке и раскрыл ее.

— Согласитесь, мистер Холмс, если бы Лайт действительно выстрелил в девушку, то сделал бы это именно из револьвера «Уэбли и Скотт» и с близкого расстояния.

— Да, безусловно.

Адвокат передал ему ужасную фотографию мертвой девушки:

— Мистер Холмс, вам приходилось видеть труп человека, застреленного в упор из такого оружия? Судите сами. Пуля не просто оставила бы входное и выходное отверстия. Не будет большим преувеличением сказать, что она разорвала бы на части голову жертвы. Кроме того, на лице обязательно образовался бы пороховой ожог.

— Действительно, — скептически произнес Холмс. — Все, что вы сейчас говорили, сэр Эдвард, бесспорно при одном условии: патроны должны находиться в исправном состоянии. Но когда они хранятся слишком долго, результат может оказаться иным. Вместо выстрела получится один пшик. У пули еще хватит энергии пробить голову навылет, но других повреждений она не нанесет. Не стоит удивляться, если такая пуля упадет в семнадцати футах от жертвы. Что же касается ожога кожи, то я провел ряд экспериментов с трупами. Мелкокалиберное оружие не оставляет сильных следов. Но даже при использовании крупного калибра порох легко смывается кровью.

Сэр Эдвард Маршалл Холл откинулся на спинку кресла, и они с Холмсом обменялись пристальными взглядами. Очевидно, в этот момент юрист благодарил всех богов за то, что услуги детектива оплачиваются не из королевских фондов, а из кармана клиента.

— И что мы, по-вашему, должны думать, мистер Холмс? Найденная пуля была деформирована, словно на нее наступило лошадиное копыто. Надеюсь, вы не станете отрицать, что выпущена она из нарезного оружия, а именно из винтовки?

— Трудно сделать однозначный вывод, сэр Эдвард, — нахмурился Холмс. — На суде вам обязательно возразят, что ствол револьвера «Уэбли и Скотт» оставляет на снаряде семь точно таких же следов от нарезов, как и обычная винтовка.

Впервые с начала нашей совместной работы тень беспокойства легла на невозмутимое лицо великого адвоката.

— Так вы считаете, что стреляли из другого оружия, мистер Холмс?

Мой друг покачал головой:

— Нельзя утверждать с уверенностью, что это была не винтовка. Но чтобы стрелять четыреста пятьдесят пятым калибром, она должна быть очень мощной. Например, как охотничий штуцер.

Сэр Эдвард выпрямился:

— Штуцер?

— Вполне возможно, — подтвердил Холмс. — Но вас, несомненно, тут же спросят, много ли найдется в окрестных деревеньках людей, выходящих по вечерам пострелять ворон из штуцера.

— До этого дело не дойдет, мистер Холмс!

— Хорошо, — сказал Холмс. — Я подскажу вам один аргумент, хотя сам не стал бы пускать его в ход. Возьмем обычную винтовку Генри — Мартини, каких выпускают по тысяче в год. Ими пользуются и охотники, и кадеты. Большинство стволов имеет четыреста пятьдесят пятый калибр, хотя некоторые модели в линейке были переделаны под другие патроны, когда на вооружение поступили винтовки Ли — Энфилд. Практически невозможно доказать, что эта деформированная пуля не выпущена из винтовки Генри — Мартини или какой-либо другой. Судя по тому, как легко ее сплющило копыто лошади, ствол был сильно изношен. С начала войны и по сей день система Генри — Мартини остается самой распространенной, а патроны четыреста пятьдесят пятого калибра применяются наиболее часто.

Это было все, чем мы могли помочь сэру Эдварду. Он проводил нас до дверей, затем Холмс обернулся и учтиво произнес:

— Надеюсь, вы не сочтете мое решение поспешным, сэр Эдвард, но должен признаться, что сделал для вашего клиента все от меня зависящее, а теперь вынужден выйти из дела. Разумеется, от вознаграждения я тоже отказываюсь.

Лицо сэра Эдварда приняло такое разочарованное выражение, словно вся выстроенная им линия зашиты Рональда Лайта только что рухнула, как карточный домик.

— Выйти? Боже мой! Но почему, мистер Холмс?

— Будет лучше, если я умолчу о причинах, — спокойно ответил Холмс. — Прошу вас выслушать мой последний совет: обратитесь к Роберту Черчиллю, оружейному мастеру. Вы найдете его на Агар-стрит, рядом со Стрэндом. Он консультировал множество подобных процессов, его опыт и знания не имеют себе равных. Вам следует свести знакомство с этим человеком, если вы действительно хотите спасти вашего клиента от виселицы.

Несмотря на все свои аналитические способности, сэр Эдвард был явно сбит с толку… и раздосадован.

— Мистер Роберт Черчилль сможет рассказать мне нечто такое, чего не знаете вы?

— Могу лишь повторить: если вы откажетесь от его услуг, мистер Лайт, скорее всего, будет повешен, — твердо сказал Холмс.

В этот момент мне показалось, что в глазах сэра Эдварда Маршалла Холла мелькнуло понимание. Но его умозаключения остались для меня тайной.

Ошеломленный словами Холмса, я вышел вслед за ним на залитую солнцем Темпл-Гарденс. За все время нашего знакомства мой друг никогда не расставался с клиентом подобным образом.

— Неужели вы бросите его? — не поверив своим ушам, спросил я. — Вернее, их обоих: и сэра Эдварда, и Рональда Лайта.

Он бесстрастно посмотрел на меня:

— Вовсе нет, Ватсон. Я полагаю, что только что спас мистера Лайта от виселицы, а сэра Эдварда — от ужасного конфуза.

IV

Увы, Холмс взял за правило изображать из себя примадонну и наотрез отказался обсуждать со мной это дело. Тем не менее мы посетили Лестерский замок, где проходил драматичный судебный процесс по делу Рональда Лайта, обвиняемого в убийстве Энни Беллы Райт.

Сэр Эдвард невероятно искусно провел самую отчаянную игру за всю свою карьеру адвоката. Свидетельства двух девочек, утверждавших, будто бы Лайт преследовал их, были отклонены судом. В полиции допустили глупую ошибку, когда задали им наводящий вопрос о том, не случилось ли происшествие 5 июля. Вместо этого следовало спросить, когда они видели незнакомца. Такой промах поставил под сомнение слова школьниц. Более того, когда девочки в полицейском участке опознали Лайта в группе других мужчин, они уже были ознакомлены с его словесным портретом.

Казалось, что мистер Роберт Черчилль, привлеченный к защите как эксперт по огнестрельному оружию, станет тузом в рукаве сэра Эдварда. Обвинение со своей стороны пригласило местного оружейника, мистера Генри Кларка. Ему было трудно противостоять напору Маршалла Холла. Кларк признал, что патроны четыреста пятьдесят пятого калибра на протяжении последних тридцати лет остаются самыми распространенными в Англии и производятся миллионными тиражами. Затем согласился, что следы на пуле, убившей Беллу Райт, могла оставить нарезка ствола как револьвера, так и винтовки. Но все-таки продолжал настаивать на том, что выстрел был произведен с близкого расстояния, пуля попала в голову бедной девушки, пролетела насквозь, отскочила от дороги и упала в отдалении. Впрочем, указать на пуле отметку, подтверждающую такую версию, он не смог.

Однако сэр Эдвард Маршалл Холл ни разу не воспользовался выводами мистера Роберта Черчилля или какого-либо другого эксперта. Рональд Лайт лишь чудом избежал виселицы. И ничего удивительного в этом нет. Позднее Холмс показал мне копию заключения мистера Черчилля, которую сэр Эдвард переслал ему вместе со словами благодарности за совет обратиться к этому мастеру.

По мнению Роберта Черчилля, пуля, убившая Беллу Райт, могла быть выпущена только из револьвера «Уэбли и Скотт». Мало того что у Рональда Лайта нашли кобуру и патроны от такого же оружия, эксперт еще и утверждал, будто выстрел был произведен в упор, поэтому пуля не успела набрать большую скорость. Следовательно, охотник, стрелявший из винтовки по воронам, никак не мог убить бедную девушку. Если бы мистер Черчилль дал такие показания в суде, Рональд Лайт уже болтался бы в петле. Его оправдали, ссылаясь на последствия контузии и посттравматический невроз, помешавшие ему сразу же обратиться в полицию.

— Мой дорогой Ватсон, — сказал мне Холмс тем вечером, когда был вынесен вердикт. — Я был уверен, что вы сразу догадались о причинах.

— Каких?

— О причинах моего выхода из дела. Я хотел, чтобы сэр Эдвард воспользовался услугами мистера Роберта Черчилля. Это чисто процедурный вопрос. Вероятно, мистер Черчилль — лучший в Англии эксперт по огнестрельному оружию с момента его изобретения. Если бы оружейника не привлекла защита, это обязательно сделал бы прокурор. Сэр Эдвард достаточно умен, чтобы понять, что моя экспертная оценка ни в чем не уступит выводам мистера Черчилля, и поэтому он не стал возражать. В этом случае ни один из нас уже не мог быть привлечен стороной обвинения. Прочитав отчет мистера Черчилля, сэр Эдвард не рискнул вызвать его в качестве свидетеля. Но не дал такой возможности и прокурору.

— Боже мой, Холмс! Неужели вы спасли от виселицы убийцу?

Он откинулся в кресле, вытянув ноги, и рассмеялся:

— Не было никакого убийцы, Ватсон! Почему никто не хочет понять такую простую вещь? Где-то на дне Лестерского канала или в каком-нибудь тайнике лежит револьвер «Уэбли иСкотт», принадлежавший лейтенанту Рональду Лайту. Это и в самом деле орудие убийства, но не оружие убийцы. Полагаю, молодой человек просто решил покрасоваться перед девушкой, произвести на нее впечатление и ненароком выстрелил. К его ужасу, пуля отскочила от покрытой гравием дороги, угодив в голову мисс Райт. Это единственное разумное объяснение такому углу попадания. Лайт понимал, что его характеристика с места службы далека от идеальной. И в отношениях с женщинами он тоже не мог служить примером. Кто бы поверил, что это просто несчастный случай?

— А как же ворона? — не без ехидства поинтересовался я. — Лайт пальнул в нее до того, как убил Беллу Райт, или потом?

Холмс усмехнулся:

— По всей вероятности, в мутной воде рядом с револьвером лежит и ружье. Уверен, это не штуцер, да и патроны не четыреста пятьдесят пятого калибра. Скорее всего, обычная винтовка Генри — Мартини, какими многие фермеры пользуются для охоты на птиц и мелкую живность. А может быть, и мелкокалиберная. Она принадлежала другому молодому человеку, в страхе убежавшему с места трагедии. Представьте себе, как он спрятался за поилкой, дожидаясь, когда ворона усядется на ворота. Потом выстрелил, пошел искать птицу и увидел жуткую картину: мертвую девушку, лежащую на дороге рядом с велосипедом.

— А где же находился Рональд Лайт?

— Никого уже рядом не было, Ватсон. Девушку убили приблизительно в девять часов вечера, а наш стрелок появился десять минут спустя. Он подумал то же самое, в чем сэр Эдвард убедил присяжных: что пуля из винтовки пронзила ворону насквозь, полетела дальше и попала в голову бедной Беллы. Четыреста пятьдесят пятый калибр! Да птицу разнесло бы на кусочки.

— Но сэр Эдвард поверил в эту версию, как и присяжные, — горячо сказал я.

— Значит, он заблуждался искренне, Ватсон. Этот мальчик — а охотой на ворон, конечно же, мог забавляться только подросток — увидел, что натворил. Точнее говоря, решил, что это его вина. И в панике бросился бежать, уже представляя себя в руках палача, поскольку не смог бы доказать, что это не убийство, а лишь трагическая случайность.

— Два выстрела подряд. Не слишком ли большое совпадение?

— Два выстрела с интервалом в десять или пятнадцать минут, Ватсон. Не такая уж и редкость для погожего летнего вечера в местности, где живет много охотников.

Только после объяснения Холмса мне стали понятны все детали этой истории, впоследствии известной как «дело убийцы на зеленом велосипеде». Минут пять или десять мы молча сидели у камина, курили и размышляли каждый о своем.

— А что вы теперь думаете о Рональде Лайте, Холмс? Какого вы мнения о нашем бывшем подзащитном?

— Полагаю, Ватсон, что он редкий счастливчик, чудом избежавший виселицы в Лестерской тюрьме.

Холмс подлил немного бренди в свой стакан. Через полчаса он зевнул и потянулся.

— Дорогой Ватсон, боюсь, вы излишне серьезно отнеслись к нашему небольшому приключению в Лестершире. Вы чуть было не решили, будто я избавил от наказания убийцу. Уверяю вас, я спасал всего лишь несчастного глупца. Если вы когда-либо захотите рассказать об этом случае в своих записках, начните с поисков хорошего названия. Если желаете, могу подсказать. Не стоит упоминать в нем велосипед, револьвер и ворону. Назовите его просто «Пропавший стрелок». Это лучше объяснит суть дела.

Он умолк и задымил своей трубкой. Публика еще долго гадала, как могла одна пуля убить сразу и Беллу Райт, и ворону. И только Холмс знал, что пуль на самом деле было две. Два выстрела, прогремевшие в тот летний вечер с интервалом в пятнадцать минут, представлялись мне куда более вероятным событием, чем пуля, пролетевшая по столь замысловатой траектории. Холмс лишь пожимал плечами, когда с ним начинали спорить об этом. Он словно расписывался в своем бессилии объяснить что-либо простакам, которые верили, будто бы девушку убил охотник, стрелявший в ворону из штуцера. Что касается сэра Эдварда Маршалла Холла, то этот судебный процесс, как мне показалось, оставил в его душе ощущение неловкости. Так или иначе, он никогда больше не общался ни со мной, ни с Холмсом.

Йокогамский клуб

I

Перебирая в памяти вехи славной карьеры Шерлока Холмса, я прихожу к выводу, что в период между 1894 и 1901 годом его услуги были наиболее востребованы. Важные, имеющие громкий резонанс дела и частные расследования сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой. Ушли в прошлое старые добрые восьмидесятые, когда Холмс мог позволить себе после завтрака расслабленно откинуться в кресле, не спеша прочитать утреннюю газету и отложить ее в сторону, сетуя на то, что частному детективу снова нечем заняться.

К нам на Бейкер-стрит заходили и знаменитости, и обычные люди. Сегодня это мог быть посланец из Виндзора, с Даунинг-стрит ^[161]или из посольства какой-либо европейской страны. На следующий день нас посещала скромная вдова или старый солдат, которому больше не к кому обратиться за помощью. Холмс не раз повторял, что он работает из любви к искусству. И все же он больше симпатизировал слабым и беззащитным, чем богатым и влиятельным. Он никогда не отказывал тем, кто не в состоянии был заплатить.

Многие годы Холмс вел не вполне здоровый образ жизни. Шприц с кокаином, которым он отравлял себя, всегда лежал в ящике стола, готовый к использованию. Редкие часы отдыха мой друг проводил, запершись в своей комнате, вдали от солнечного света и свежего воздуха, — ставил химические опыты или играл на скрипке своих любимых Гайдна и Мендельсона. Вот и все развлечения, помимо неизменной трубки, которые он знал в жизни. Он так изнурял себя работой, что даже конкуренты нередко беспокоились о его самочувствии.

— Мистер Холмс загонит себя в гроб, если не сбавит обороты, — заметил после одного совместного расследования наш друг из Скотленд-Ярда инспектор Лестрейд.

Я не мог с ним не согласиться. Но по собственному опыту знал, что нет ничего более бесполезного, чем давать Холмсу медицинские рекомендации.

Людям, знакомым с моим другом понаслышке, может показаться странным, что Холмс, с его репутацией и неукротимой энергией, в 1897 году, на пике славы, бросил практику в столице и отправился на край света. У него ушло много недель на скромное частное расследование. Вероятно, он просто не мог отказать попавшей в беду девушке, почти школьнице, которой угрожали смертью жестокие и беспощадные законы чужой страны. А может, ему хотелось предотвратить несправедливость, способную обернуться крупным скандалом и несмываемым позором для британской короны. Каковы бы ни были причины, но это дело, как и большинство других, началось в знакомой обстановке на Бейкер-стрит. Для удобства в этом рассказе, озаглавленном «Йокогамский клуб», я объединил несколько не связанных между собой событий.

Те, кто помнит лондонскую осень 1896 года, подтвердят, что дождь лил безостановочно. Если он и не разогнал туман, то значительно рассеял его. Дни становились все короче, солнце все ниже совершало свой путь над горизонтом, и казалось, что в мире наступили вечные сумерки. Было темно даже в три часа пополудни.

В один из таких дней, когда мрак сгустился еще до ужина, Холмс сидел за разложенным на столе огромным фолиантом по фармакологии. Рядом стояла закрепленная в штативе пробирка со зловонной зеленой жидкостью. Детектив сгорбился и так низко склонил голову, что напоминал большую серую птицу с черным хохолком. Я как раз собирался отвлечь его от раздумий, но дверной звонок опередил меня.

Однако Холмс и ухом не повел. Он перевернул страницу книги и сосредоточился на чтении. Я подошел к окну, отдернул шторы и посмотрел на улицу. Пустой экипаж отъезжал от нашего дома, кебмен прикрикнул на лошадь и хлестнул ее вожжами. Стоявшего у дверей человека я видел впервые. Над крыльцом зажегся свет, его отблески замерцали на плаще незнакомца, мокром от непрерывного дождя. Он что-то сказал миссис Хадсон, и спустя несколько мгновений она постучала в нашу дверь.

— К вам посетитель, мистер Холмс, — объявила наша добрая хозяйка, хотя это и так было очевидно. — Мистер Джейкоб пришел без приглашения, но просит принять его по делу безотлагательной важности.

Сколько раз нам приходилось слышать подобные слова! Холмс поднял голову от книги, и лицо его просветлело.

— Очень хорошо, миссис Хадсон. Если визит мистера Джейкоба не займет более получаса, я со всем вниманием выслушаю его.

Наша хозяйка вышла, чтобы помочь гостю снять плащ, и вскоре мы услышали его тяжелые шаги по лестнице. Это был широкоплечий светловолосый мужчина приблизительно тридцати лет, хорошо сложенный, гладко выбритый, но с бледным и болезненным лицом. Темные круги под голубыми глазами подчеркивали их яркость.

Холмс внимательно взглянул на вошедшего, а затем поднялся, чтобы пожать ему руку.

— Присядьте, пожалуйста, доктор Джейкоб, — сказал он, указывая на свободное кресло. — Чем могу быть полезен?

Услышав это обращение, наш посетитель побледнел еще сильнее.

— Вы знаете меня, мистер Холмс?

— Я впервые услышал ваше имя минуту назад, — успокаивающим тоном произнес Холмс. — О вашем занятии говорит несколько оттянутый нагрудный карман, в котором вы обычно носите стетоскоп. При этом края металлической трубки постоянно зацепляются за ткань. Я имел возможность убедиться в пагубном воздействии этого инструмента на одежду, наблюдая за моим коллегой доктором Ватсоном. Кстати, в его присутствии вы можете говорить с полной откровенностью.

Доктора Джейкоба, вероятно, удовлетворило такое объяснение. Он успокоился и сел.

— И все равно, мистер Холмс, ваши слова немного выбили меня из колеи.

Мой друг стоял возле камина, скрестив руки на груди и обхватив правый локоть левой ладонью.

— Простите меня, доктор Джейкоб. Я вовсе не хотел причинить вам неудобство и вполне могу ошибиться в своих предположениях. Однако рискну утверждать, что вы недавно переехали и ваш дом находится неподалеку от железнодорожной станции. Вы прибыли на вокзал Виктория или Ватерлоо. Пожалуй, все-таки Виктория. Вопрос, по которому вы пришли ко мне, действительно требует безотлагательного решения. Дело касается того, кто вам дорог. Этот человек волею судьбы оказался далеко отсюда. Вчера, вероятнее всего после обеда, вы получили некое тревожное известие и провели бессонную ночь. К утру у вас созрело решение обратиться ко мне. Вы хотите, чтобы я отправился с вами в далекое путешествие и помог одной молодой леди. Сожалею, но не могу заранее пообещать, что исполню вашу просьбу.

От удивления у бедного доктора, как говорят в подобных случаях, отвисла челюсть и округлились глаза.

— Вы не могли знать этого, мистер Холмс! Наверняка к вам уже обращались. Кто-нибудь из семьи Кэрью.

Холмс сел на диван, скрестил ноги и принял непринужденную позу, словно это могло успокоить доктора Джейкоба.

— Уверяю вас, никто ко мне не обращался, — с доброжелательным видом сказал он. — И мне ничего не известно о семье Кэрью. Я просто обратил внимание на то, что ваши ботинки слегка подмокли, хотя вы приехали сюда в кебе. Это означает, что вы сегодня уже побывали под дождем. Однако обувь не успела бы высохнуть за последние пятнадцать-двадцать минут. Вероятно, вы шли пешком от дома до станции, но расстояние было небольшим, поэтому подошвы испачкались не сильно. И все же мелкие, не крупнее зернышка, крупинки гравия или песка прилипли к ним. Мне приходилось прежде наблюдать за работой драги, углубляющей фарватер, и я без труда определил, что это частицы осадочных пород, извлекаемых со дна моря. Ими часто засыпают новые дороги возле недавно построенных домов в Суррее и Суссексе, пока местные власти еще не распорядились их загудронировать. Из всего этого я сделал вывод, что вы живете неподалеку от железнодорожной станции в одном из вышеназванных графств, причем поселились там совсем недавно.

— Вот теперь все понятно, — ответил доктор Джейкоб.

Он явно испытывал облегчение оттого, что вовсе не колдовство, а логическое мышление позволило моему другу узнать подробности его жизни.

— Кроме того, — невозмутимо продолжил Холмс, — из кармана вашего жилета выглядывает картонный квадратик, весьма напоминающий билет, причем на пригородный поезд, а не на метро. Должно быть, это обратный билет. До Бейкер-стрит от вокзала Ватерлоо удобнее и быстрее добраться подземкой, а не в кебе. Поэтому я предположил, что вы все-таки прибыли на вокзал Виктория. Что касается цели вашего визита, то я догадался о ней по размеру бумажника в вашем внутреннем кармане — судя по тому, как натянулась ткань, туго набитого. Умоляю вас, доктор Джейкоб, не будьте так беспечны. Не спрятав деньги как следует, вы словно предлагаете их каждому встречному вору или грабителю. По вашему лицу заметно, что вам не удалось уснуть нынче ночью. Помимо того, вы наверняка всегда тщательно бреетесь, но сегодня ваша рука держала бритву не очень уверенно. Отсюда следует, что вчера вы узнали плохие новости, однако было слишком поздно для того, чтобы немедленно выехать в Лондон.

Доктор Джейкоб ничего не ответил, лишь завороженно и с некоторым испугом взирал своими светло-голубыми глазами на представление, которое разыгрывал перед ним мой друг.

— Не хочу показаться самонадеянным, — добавил Холмс, — но буду удивлен, если вы не собирались сегодня заплатить крупную сумму наличными. Поскольку вы не пожелали выписать чек, я заключаю, что дело крайне срочное. А внезапные серьезные расходы нельзя объяснить ничем другим, кроме предстоящего далекого путешествия. Объединив все эти наблюдения и выводы, я могу выдвинуть лишь одно предположение: некий дорогой вам человек подвергается большой опасности. То, что в беду попала леди, я, признаюсь честно, просто угадал. В девяти случаях из десяти при подобных обстоятельствах речь идет именно о женщине. Не думаю, что это ваша жена. В таком случае вы были бы рядом с нею или, по крайней мере, уже находились бы в пути. Учитывая ваш возраст, дочь тоже можно исключить. Допустим, это родственница. Может быть, кузина. Но вернее всего — родная сестра.

Наверное, в сотый раз я наблюдал, как меняется лицо посетителя, выражающее то удивление, то облегчение. Так набегает на небо облако за облаком. Поначалу доктор Джейкоб был слишком потрясен и утомлен, чтобы произнести хотя бы слово. Наконец он все-таки выдавил:

— Это моя сестра, мистер Холмс. Она самая младшая из нас, а я — самый старший. От вас не укрылась ни одна мелочь. За эти несколько минут я убедился в справедливости всего того, что о вас рассказывают. Если кто-то и способен спасти мою сестру, то это вы.

— А где она сейчас, доктор Джейкоб?

— В Йокогаме. И в скором времени ее должны повесить.

Название «Йокогама» прозвучало как гром среди ясного неба. Я предполагал, что семейная драма могла разыграться в Париже или Берлине, пусть даже в Риме или Нью-Йорке. Но Йокогама?! Не станет же Холмс браться за такое дело?

Мой друг поднялся с кресла, подошел к окну с раздвинутыми шторами и посмотрел на улицу.

— В Йокогаме, — повторил он очень тихо, но в его тоне безошибочно угадывалось волнение. — В скором времени ее должны повесить.

Холмс вглядывался в темноту лондонской ночи с таким задумчивым выражением, какого я давно уже не видел на его лице.

Дождь усилился, тусклый свет лампы пробивался к темной ленте мокрой мостовой сквозь оконное стекло, перечеркнутое извилистыми дорожками струящейся воды. Холмс все еще о чем-то размышлял. В наступившей тишине отчетливо слышались легкий шорох дождя, тяжелые шлепки падающих с карниза капель и бурление потока, стекающего по крутому желобу к решетке канализации. Наконец Холмс обернулся:

— Доктор Джейкоб, прежде чем мы примем решение, я прошу вас обстоятельно и без спешки рассказать, что произошло с вашей сестрой. Постарайтесь объяснить, как мы можем ей помочь. Но должен предупредить, что я всего лишь детектив, а не чудотворец.

Так мы узнали историю Мэри Эстер Джейкоб и покойного Уолтера Реймонда Халлоуэлла Кэрью. Если передать ее коротко, то он был женат, а мисс Джейкоб стала его любовницей, одной из многих на протяжении долгой колониальной карьеры Кэрью. Этот мужчина вел разгульную жизнь сначала в Гонконге, затем в Малайе и, наконец, переехал в Йокогаму. Там в октябре 1896 года он скончался. Незадолго до смерти Кэрью избрали секретарем и управляющим Объединенного йокогамского клуба, где собирались американские и английские офицеры и бизнесмены, проживающие в городе. Семью годами ранее он женился в Англии на Эдит Мэри Порч и увез ее на Малайский архипелаг. Там он несколько лет занимал должность казначея колониальной службы. Однако пристрастие к бренди в сочетании с ужасным климатом едва не свело его в могилу. И сам он, и его жена заболели малярийной лихорадкой и после недолгого лечения в Австралии перебрались в Йокогаму. Но здоровье их было подорвано безвозвратно, и они продолжали принимать лекарства.

Порочность Кэрью ни у кого не вызывала сомнений. Ему приписывали множество внебрачных детей, и некоторым он даже помогал деньгами втайне от жены. Также супруги имели двоих законных отпрысков, для которых они пригласили гувернантку — мисс Мэри Джейкоб, прежде проживавшую вместе с братом.

Надо сказать, что мистер Кэрью страдал и от другой болезни — венерической. Но о его гонорее стало известно лишь в конце октября — из судебного отчета о вскрытии в Королевском военно-морском госпитале Йокогамы.

Миссис Кэрью не многим отличалась от мужа. Она играла роль mari complaisant ^[162]при условии, что никто не будет мешать ее собственным развлечениям, и без труда нашла любовников среди обитателей колонии. Муж смотрел на ее похождения сквозь пальцы. Более того, супруги вместе придумали прозвища для этих молодых людей: Хорек и Обезьянка. Один из них — клерк местного филиала «Гонконгского и Шанхайского банка» Гарри Ванситарт Диккинсон — готов был жизнь отдать за свою возлюбленную. Между ним и миссис Кэрью несколько месяцев продолжалась любовная переписка, и в своих письмах молодой человек умолял ее потребовать развода и выйти замуж за него.

Историю Мэри Джейкоб, попавшей в столь нездоровую обстановку, можно назвать одной из древнейших в мире. Неопытная девушка вскоре поверила уговорам Кэрью и стала его любовницей. Этот ménage ^[163]просуществовал несколько месяцев и прекратился только со смертью греховодника. Он болел уже много лет, с тех пор как венерическое заболевание вызвало сужение мочевого канала. Сделало свое дело и пристрастие к алкоголю — в конце концов врачи обнаружили у Кэрью симптомы цирроза печени. Больной не мог отказаться от выпивки и махнул рукой на предупреждения медиков. Он по-прежнему проводил все свободное время в Йокогамском клубе. Те, кто отправил мистера Кэрью на службу в колонию, надеясь, что там он излечится от пьянства, могли бы с равным успехом послать его в ад, чтобы уберечь от летней жары. Состояние печени быстро ухудшалось, и ему предсказывали скорый печальный исход. Но весельчак по-прежнему не обращал внимания на советы эскулапов, предпочитая «тонизирующее средство» собственного изготовления, в состав которого входили гомеопатическая доза мышьяка и уксуснокислый свинец.

После смерти Кэрью мисс Мэри Джейкоб пришлось бежать из его дома, поскольку девушку обвинили в отравлении отвергшего ее любовника. Его самочувствие действительно значительно ухудшилось. Недомогание мучило Кэрью около двух недель, а в последние сутки наступило резкое обострение. Больной впал в беспамятство, и 22 октября его перевезли в военно-морской госпиталь, где он через несколько часов скончался.

Следствие установило, что Кэрью умер от отравления мышьяком. Каковы могли быть мотивы убийства? Миссис Кэрью пользовалась полной свободой в семейной жизни и привыкла поступать так, как ей заблагорассудится. У нее не было причин убивать мужа. А вот у Мэри Джейкоб появились основания для мести, когда она поняла, что любовник не только бросил ее, но вдобавок заразил ужасной болезнью.

Врачи заподозрили неладное, когда было уже слишком поздно. В последние два дня они запретили родным и знакомым близко подходить к больному. Возле него поочередно дежурили две надежные медсестры, которым приказали не оставлять пациента без присмотра ни на минуту. Тем не менее вечером перед кончиной Кэрью сиделка все же ненадолго отлучилась, заперев предварительно дверь. В это время две служанки заметили в комнате Мэри Джейкоб, которая стояла перед аптечным шкафчиком. У нее вполне мог сохраниться с лучших времен ключ от этой спальни, а может, она сделала с него слепок. На следующий день мистер Кэрью скончался от смертельной дозы мышьяка, равной содержимому целого флакона фаулерова раствора ^[164]. Позже в доме обнаружили три пустые склянки от этого лекарства. Лишь мисс Джейкоб имела явные причины и возможность отравить Кэрью.

— И что самое неприятное, мистер Холмс, — добавил доктор Джейкоб, — уже после смерти Кэрью моя сестра заходила в аптеку и просила вернуть ей заявку на последнюю порцию лекарства. Понимаете, она сама написала ее, но клянется, что сделала это по просьбе больного.

Неприятное — мягко сказано. Если чего-то и не хватало для того, чтобы затянуть петлю на шее мисс Джейкоб, то именно этой просьбы и этого документа. Однако Холмс сохранял невозмутимый вид. Он спросил нашего посетителя, не знает ли тот, как вел себя Кэрью перед кончиной.

Джейкоб ответил, что его встревожила одна фраза умирающего. Свидетели слышали, как он закашлялся и отказался от лекарства, хотя боль разъедала его внутренности. «Я принял сегодня внутрь целую аптеку, — сказал он. — Не хочу больше никаких лекарств, дайте бренди с содовой».

Этот стакан был последним, что выпил в своей жизни бедняга, поскольку убийца, вероятно, вылил туда полный флакон фаулерова раствора. Утром Кэрью так мучился, что пришлось сделать ему инъекцию морфия и дать таблетку с кокаином. Больной был очень плох. В бреду он уверял, что под кожей у него ползают червяки и причиняют ему безумную боль. Еще он повторял имя Мэри Джейкоб, вспоминал о ее ночном посещении, даже называл ангелом, поднесшим ему бренди. Если бы мисс Джейкоб не видели служанки, эти слова легко объяснялись бы помраченным состоянием Кэрью, в котором он мог любого появившегося в комнате принять за свою любовницу.

— Нет никакого сомнения в том, что моя сестра купила у аптекаря фаулеров раствор, мистер Холмс, — вздохнул доктор Джейкоб. — Но она клянется, что Кэрью сам ее просил об этом. Теперь он мертв и не сможет подтвердить ее слова. Все говорят, что именно она подлила средство в бренди или содовую, которые больной продолжал пить, несмотря на разрушенную печень. Мышьяка в этом крохотном, всего на одну унцию, флаконе содержалось в два раза больше смертельной дозы. Свидетели в один голос повторяют, что вокруг Мэри последние дни витал легкий аромат лаванды. Но она не растет в Йокогаме, мистер Холмс.

— Действительно не растет, — нахмурив брови, тихо сказал мой друг.

— Зато всем известно, что фаулеров раствор ароматизируют лавандой, чтобы сделать запах более приятным. Доктор Ватсон подтвердит.

Я не успел вступить в разговор, Холмс опередил меня:

— Знаю, доктор Джейкоб. Я работал с этим препаратом.

Наш посетитель рассказал еще более печальные новости. Выяснилось, что Мэри Джейкоб имела привычку подбирать выброшенные в мусорную корзину письма своих нанимателей, в особенности миссис Кэрью. Она передавала их на хранение подруге Эльзе Кристоффель, также работавшей гувернанткой в Йокогаме. Позже один из свидетелей заявил, что Мэри Джейкоб упражнялась в подделывании подписи миссис Кэрью на бумаге, где также были проставлены инициалы «Э. Л.». На самом деле мисс Джейкоб сама показала ему листок, чтобы похвастаться своим искусством.

Глупая девушка словно стремилась любой ценой угодить на виселицу. В доме покойного нашли письма, подписанные некой Энни Люк — либо ее полным именем, либо его начальными буквами. Она была любовницей мистера Кэрью, судя по содержанию посланий. В последнем из них, адресованном семейному адвокату, мистеру Джону Фредерику Лоудеру, были переданы все подробности отравления мистера Кэрью. Несмотря на подпись Энни Люк, все сходились во мнении, что письмо написано рукой Мэри Джейкоб.

Теперь сестра доктора Джейкоба обвиняется в убийстве и должна предстать перед судом британского консульства в Йокогаме. Порядки там совсем другие, чем в Англии. Кого бы ни выбрали в присяжные из нескольких сот жителей далекой колонии, они наверняка окажутся знакомы и с семьей Кэрью, и с Мэри Джейкоб. И заранее, еще до начала слушания, будут уверены, что преступление совершила она. Мисс Джейкоб содержится в гарнизонной тюрьме военно-морской базы в Йокогаме и там же будет повешена, если ее признают виновной. По всей вероятности, так и случится.

— Как ужасно, мистер Холмс, — еле слышно прошептал доктор Джейкоб. — Она останется совсем одна, без поддержки на этом странном суде. Разве это справедливость?

— Это закон, — спокойно возразил Холмс, отложив трубку в сторону. — Справедлив он или нет, но с ним приходится считаться, доктор Джейкоб. По соглашению с Японией, заключенному в тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году, Великобритания сохраняет под своей юрисдикцией граждан, проживающих в пяти открытых портах. Им запрещено уезжать на расстояние более пяти миль от колонии, но если преступление произошло в пределах этой территории, то разбирает дело, осуждает или оправдывает именно такой консульский суд. Приговор по обвинению в убийстве также исполняется на месте, британскими офицерами, проходящими службу в Японии.

— Но это бесчеловечно! — воскликнул доктор Джейкоб. — Неужели ее нельзя отправить в Англию?

— Закон этого не предусматривает, — тем же ровным голосом заявил Холмс. — Суд по обвинению в убийстве проходит там же, где произошло преступление.

— Как можно проводить подобный суд? — в отчаянии переспросил бедный доктор. — Как можно выбрать беспристрастных присяжных в таком небольшом поселении, как Йокогама, где все знакомы друг с другом? Они там все уже решили, что она виновна. Боюсь, присяжные охотнее прислушаются к свидетелям со стороны семьи Кэрью, чем к словам развратной и мстительной гувернантки. Прошу прощения, мистер Холмс, но именно так ее и будут называть!

— Значит, мы должны проследить за тем, чтобы вашу сестру, доктор Джейкоб, судили на основании доказательств, а не предубеждения и оправдали, если она никого не убивала.

— Оправдали, мистер Холмс? Прошу вас, не смейтесь над ее злосчастной участью.

Холмс поднялся с кресла и выпрямился:

— Доктор Джейкоб, я никогда в жизни не был так серьезен, как сейчас. Если все обстоит именно так, как вы описали, то есть надежда на благоприятный исход.

Казалось, бедный доктор вот-вот зарыдает. Он сильно переживал за свою младшую сестру, которая осталась совсем одна, на краю света, на волосок от смерти. Самым скорым маршрутом из Лондона до Йокогамы не добраться быстрее чем за четыре недели. События развивались с ужасающей стремительностью, а он до сих пор находился вдалеке от Мэри. Джейкобу казалось, что он провалился в ночной кошмар, но не может ни проснуться, ни что-либо изменить во сне. Ситуация в самом деле была катастрофической. Если Холмс увидел выход из нее, то я при всем желании не смог.

— Нужно, чтобы кто-то отправился туда, мистер Холмс! — снова заговорил доктор Джейкоб. — У Мэри там нет ни родных, ни друзей, которых я мог бы попросить о помощи. Она в отчаянном положении.

Холмс задумчиво смотрел на мундштук трубки, его мысли были сейчас где-то очень далеко, гораздо дальше Йокогамы. Через мгновение он снова стал хладнокровным и расчетливым аналитиком.

— Из всего того, что вы мне рассказали, доктор Джейкоб, вряд ли можно выбрать хоть одну деталь, которая убедила бы присяжных в невиновности вашей сестры. К счастью для вас, я имею с ними мало общего. Пара моментов в свидетельских показаниях меня заинтриговала. Я готов в них разобраться и большего сказать не могу. По крайней мере один случай определенно пахнет фальсификацией. Мэри Джейкоб была замечена в комнате умирающего мистера Кэрью рядом с аптечным шкафчиком. Сколько человек ее видели?

— Две служанки, обе с очень хорошими рекомендациями. Девушки из школы для бедных при Токийской миссии.

— И никому, даже жене мистера Кэрью, не позволялось быть с ним наедине?

— Никому. И я не могу объяснить, как сестра попала в его комнату, когда сиделка ненадолго отлучилась. Через окно влезть невозможно. Дверь была заперта, и снаружи ее охраняли служанки. Мэри не могла ни зайти туда, ни выйти, если только у нее не было ключа. Его мог дать ей Кэрью, когда они стали любовниками. А может, ей удалось просто украсть его. Моя сестра не волшебница, мистер Холмс.

Холмс долго и неподвижно разглядывал доктора, затем произнес:

— Возьму на себя смелость утверждать, что это правда. Но меня больше интересует не ваша сестра, доктор Джейкоб, а эти две добропорядочные девушки из Токийской миссии. Как они могли видеть ее стоящей возле аптечного шкафчика, если мисс Джейкоб была в комнате одна?

Доктор покачал головой:

— Они услышали звук, как будто что-то ударилось об оконное стекло, и заглянули в замочную скважину. На шкафчике было зеркало, и сестра в нем отражалась.

Плотно сжатые губы моего друга на мгновение дрогнули в торжествующей улыбке.

— Если бы я оказался в запертой комнате наедине с человеком, которого собирался убить, доктор Джейкоб, я бы позаботился о том, чтобы оставить ключ в замке. На тот случай, если понадобится быстро выйти. К тому же это помешает открыть дверь снаружи или заглянуть в замочную скважину. И тогда ни одна добропорядочная воспитанница миссионерской школы не смогла бы меня разглядеть. Ваша сестра поступила странно, вы не находите? Что ж, продолжайте, прошу вас.

Именно в этот момент я осознал, что Холмс и в самом деле намерен отправиться в Йокогаму. Это была безумная затея, но он никогда не избегал приключений.

— Вы говорили про запах лаванды, — невозмутимо напомнил сыщик. — Кто и как его уловил?

Доктор Джейкоб снова тряхнул головой, словно пытаясь привести мысли в порядок.

— В последние дни перед смертью Кэрью аромат лаванды словно приклеился к платью и волосам Мэри, мистер Холмс. Этот же запах ощущался и в комнате больного.

— Лавандовая вода — довольно распространенные духи, доктор Джейкоб. Ваша сестра могла купить их или получить в подарок.

Доктор Джейкоб посмотрел на Холмса так, словно разочаровался в аналитических способностях моего друга.

— Судя по рукописи на вашем столе, мистер Холмс, вы должны хорошо разбираться в фармакологии. И вам не хуже, чем мне, известно, как разбавляют экстрактом лаванды фаулеров раствор для улучшения его запаха.

— Мм, — задумчиво протянул Холмс. — Где ваша сестра покупала раствор?

— В аптеке Маруя, в японской части города. Там также продаются книги и бумага для пишущей машинки, поэтому она пошла туда, а не в европейскую аптеку Шеделя.

— А миссис Кэрью предпочитала заведение Шеделя, я правильно понял?

— Осмелюсь предположить, что да. — Доктор Джейкоб резко вскинул голову. — И все же экстракт лаванды — обязательный компонент фаулерова раствора.

— В Англии, — произнес Холмс, словно заканчивая фразу за него.

— Фаулеров раствор готовится одинаково во всем мире, мистер Холмс.

— Совершенно верно, доктор Джейкоб. Но незначительные отличия все же имеются.

Он встал, взял с полки одну из брошюр и протянул ее посетителю:

— Возможно, вам будет интересно ознакомиться с этой монографией профессора Эдвина Диверса из Токийского императорского университета, ранее преподававшего в медицинской школе графства Мидлсекс. Профессор Диверс — признанный авторитет в токсикологии и тропической медицине, он считается главным инспектором аптечного дела на всем Дальнем Востоке. Его обзор не оставляет никакого сомнения в том, что японские аптекари не используют экстракты лаванды или сандалового дерева для приготовления фаулерова раствора. Именно такой препарат продали бы вашей сестре в аптеке Маруя. Посмотрите комментарий ко второму параграфу на странице восемнадцать.

Доктор Джейкоб раскрыл брошюру.

— Я понятия не имел о том, что фаулеров раствор в японских аптеках делают иначе, мистер Холмс. Наверняка большинство моих коллег тоже не знают об этом.

— Как и тот человек, — спокойно добавил Холмс, — который пытался с помощью этой глупой уловки бросить подозрение на вашу сестру. Но сам по себе сей факт ее не оправдывает и не доказывает вину миссис Кэрью. Основная часть показаний по-прежнему свидетельствует против мисс Джейкоб. И все-таки это весьма интересный момент, вы согласны?

Доктор Джейкоб достал из кармана носовой платок и громко высморкался.

— Значит, вы ничего не можете обещать, мистер Холмс? — спросил он, вставая со стула с таким видом, словно собирался сам пойти на эшафот.

Однако Холмс остался сидеть.

— Я этого не говорил, доктор Джейкоб. Я всего лишь заметил, что о виновности вашей сестры говорит львиная доля фактов. Тем не менее следует проверить каждый из них. Я не хочу преждевременно обнадеживать вас, но готов сделать все возможное для оправдания мисс Джейкоб.

— Вы поедете в Йокогаму?

Очевидно, доктор Джейкоб не мог поверить своему счастью. Я тоже был поражен. Однако Холмс утвердительно наклонил голову:

— Если вам угодно.

— В Йокогаму, Холмс? — не выдержал я. — В Японию?

— Полагаю, да, раз уж порт Йокогама находится в этой стране.

Доктор Джейкоб пристально смотрел на Холмса, словно ожидая, что мой друг изменит решение. Наконец он окончательно уверился, что это правда.

— Мистер Холмс, я и надеяться не смел, что вы захотите помочь человеку, которого видите впервые в жизни.

Холмс вынул трубку изо рта:

— Не нужно благодарить меня, доктор Джейкоб. Я ничего вам не обещаю и ради того, чтобы просто угодить вам, не пошевелил бы и пальцем. Должен признаться, что меня заинтересовало дело вашей сестры. Доказательства выглядят убедительно, даже чересчур, и все-таки надежные свидетельницы из миссионерской школы, подглядывающие в замочную скважину, а также запах лаванды бесспорно заслуживают внимания.

Наш посетитель был слишком измучен переживаниями и обрадован появившейся надеждой, чтобы обсуждать подробности дела. Вместо этого он сунул руку в карман, где лежал туго набитый бумажник. Но Холмс остановил его:

— Прошу вас, доктор Джейкоб, не начинать сейчас разговора об оплате. Когда ваша сестра вернется домой, у вас будет достаточно времени и возможностей отблагодарить меня. Если же этого не произойдет, боюсь, что я не смогу принять от вас денег.

II

— Черт побери, что все это означает, Холмс? — спросил я десять минут спустя, когда мы распрощались с нашим посетителем до завтрашнего утра. — Почему мы должны бросить все дела и отправиться в Йокогаму? Защищать эту глупую девушку, которая, судя по тому, что нам рассказали, действительно виновна? И без всяких гарантий того, что наши расходы будут возмещены.

— Мы должны сделать все это, Ватсон.

— Но почему?

— Мой дорогой Ватсон, — с улыбкой ответил Холмс. — Неужели вы за все годы нашего знакомства так и не поняли психологию преступников? В этом деле все мои инстинкты говорят об одном, а факты утверждают другое. Вы можете себе представить, чтобы коварный отравитель, тщательно вымеряющий дозировку яда, специально вытащил ключ из замочной скважины, чтобы его могли увидеть и обвинить в преступлении?

— Это ничего не доказывает, Холмс. Такое вполне могло случиться в стрессовой ситуации, если человек, решившийся на ужасное злодеяние, был недостаточно опытен и не продумал свой план до конца.

— И вас ничуть не беспокоит, Ватсон, что в показаниях нет противоречий?

— Не могу сказать, чтобы меня это расстраивало, — раздраженно проворчал я.

— Очень хорошо. Вы когда-нибудь слышали об убийце, который описал бы все подробности преступления, подписался чужим именем, но не изменил почерк, который почти наверняка опознают в процессе расследования?

— Вероятно, она просто сумасшедшая.

— Бывает и такое, — философски заметил Холмс. — Она может оказаться сумасшедшей… злодейкой… той и другой сразу… или ни той и ни другой.

— И чтобы выяснить это, нам придется поехать в Йокогаму, на край света?

Холмс сел в кресло и устало прикрыл глаза.

— Этой причины более чем достаточно, Ватсон. Кто знает, когда нам снова выпадет шанс отправиться в путешествие? Возможно, никогда. Мы оба не бессмертны, мой дорогой друг. Вслушайтесь в эти слова: Япония, Йокогама! У вас просто нет души, Ватсон! Нет, не так, это слишком суровый приговор. В вашей душе нет ни капли романтизма, если вам непонятно, почему мы обязаны там побывать. Так предназначено судьбой. И вдобавок ко всему мы одержим блистательную победу.

Холмс находился в том расположении духа, когда спорить с ним было бесполезно. Однако у меня закралась мысль, что в действительности Япония и Йокогама могут оказаться совсем не такими очаровательными, как в его фантазиях.

III

К далекому странствию невозможно подготовиться к утру, если вы решились на такое предприятие накануне вечером. Прошла почти неделя, прежде чем мы выехали с Юстонского вокзала поездом до Ливерпуля, а там пересели на пароход «Паризьен», гордость компании «Аллан Лайн», направляющийся в Монреаль. В последние дни перед началом путешествия Холмс пропадал с утра до вечера в архивах Сомерсет-хауса. Когда я спросил, что он там делает, мой друг пожал плечами и сказал:

— Мой дорогой Ватсон, мы поедем к Тихому океану только в том случае, если у Мэри Джейкоб действительно есть брат и он одно и то же лицо с нашим посетителем. Несколько подтверждений в записях о рождении, смерти и заключении брака нам не помешают.

Я не мог не согласиться с тем, что это мудрая предосторожность. А накануне отъезда сыщик вдруг объявил, что мы должны посетить Египетский зал, этот храм магии, словно перенесенный могущественным джинном из Абу-Симбела на Пикадилли.

— Вы, случайно, не забыли, Холмс, что завтра утром мы уезжаем в Японию?

— Непременно, Ватсон. Так давайте же сегодня вечером попрощаемся с Египтом.

Идея показалась мне лишенной смысла, тем не менее мы с начала до конца посмотрели шоу Маскелайна и Кука. Сначала Геркулес на своих могучих плечах носил вокруг арены пирамиду из семи взрослых мужчин. Затем Мазепу ^[165]в сверкающем блестками гимнастическом трико запирали в «индийской корзине» и безжалостно пронзали шпагами, после чего крышка открывалась и внутри никого не было, а с другой стороны арены из ниоткуда возникала улыбающаяся красавица. Потом отделенная от тела голова Сократа отвечала на вопросы фокусника. Холмс смеялся и хлопал в ладоши, словно ребенок. Когда представление закончилось, он ненадолго скрылся за кулисами, чтобы поблагодарить артистов.

— Не стоит забывать, Ватсон, — заметил он, когда кеб вез нас домой, — что даже гениальная актерская игра не сравнится с мастерством иллюзиониста. Ни шекспировская драма, ни опера, ни балет не достигнут такого ошеломительного успеха — или оглушительного провала. Малейшая оплошность обернется здесь катастрофой, что никогда не грозит ни мисс Эллен Терри, ни сэру Генри Ирвингу. Восхитительное зрелище, не правда ли?

В какой-то мере я был с ним согласен. На следующее утро мы отправились в путь. Доктор Джейкоб встретил нас на Юстонском вокзале. Он получил новое письмо от сестры, и лицо его оставалось таким же напряженным и измученным, как в день нашей первой встречи. Тревога, несомненно, мешала ему в полной мере насладиться путешествием.

Первая часть дороги была нам уже знакома по предыдущим поездкам. Несколько дней спустя наш корабль бросил якорь в устье реки Святого Лаврентия. Множество бурых скалистых рифов и островков покрупнее усеяли бухту, величественные горы Лаврентия возвышались над франкоканадскими деревушками, рассыпанными вдоль берега. К следующему вечеру мы оказались в Монреале, откуда длинный, забитый пассажирами поезд Канадской тихоокеанской железной дороги должен был доставить нас в Ванкувер. Большинство наших попутчиков — американцев, китайцев, японцев, канадцев, европейцев — ехали в Банфф и Виннипег. Эти города имели вполне современный вид, однако Холмс не собирался там задерживаться. Через три часа мощный паровоз начал медленно подниматься к спинному хребту Американского континента, пока не достиг перевала Кикинг-Хорс, откуда стекали горные ручьи: одни — в сторону Атлантики, а другие — к Тихому океану. Перед нами за довольно хлипким мостом протянулся на многие мили навес для защиты от лавин. Вокруг вздымались ледяные пики, снежные шапки вершин ярко сверкали в лучах солнца. Внизу в глубоких ущельях бурлили стремительные потоки.

Прошло два дня, и мы поднялись на борт лайнера «Императрица Индии» в гавани Ванкувера — прекрасного, недавно отстроенного города, освещенного электрическими огнями и пересеченного трамвайными линиями. У причалов стояли корабли из Китая и Японии, Австралии и южных морей. Долгое путешествие по Тихому океану было довольно скучным. Один раз на горизонте показались паруса какого-то судна, другой — холодные и безжизненные скалы Алеутских островов. Длительное плавание пришлось не по вкусу Холмсу, и он не обращал ни малейшего внимания на морские пейзажи и прочие чудеса природы. Время от времени он повторял ответ доктора Джонсона на вопрос Босуэлла о том, стоит ли увидеть Дорогу Гигантов ^[166]: «Увидеть — да, но ехать, чтобы увидеть, — нет».

Меня больше всего беспокоило, успеем ли мы добраться до Йокогамы прежде, чем в британском консульском суде начнется слушание дела Мэри Джейкоб. Холмс послал телеграмму ее адвокату мистеру Скидмору. Тому удалось добиться отсрочки. Когда наш белоснежный лайнер с тремя трубами цвета буйволовой кожи зашел в Токийский залив, у нас оставалось в запасе несколько дней.

Конечный пункт нашего путешествия находился неподалеку от японской столицы, в том же живописном заливе с усыпавшими берег крохотными рыбацкими деревеньками, храмами и пагодами. В гавани Йокогамы скопились военные корабли и торговые суда, вокруг нашего лайнера сновали сампаны,немного напоминающие венецианские гондолы. Фарватер обозначали бакены и плавучий маяк. «Императрица Индии» подошла к берегу и встала на якорь. Холмс наконец-то избавился от одолевавшей его все путешествие ennui ^[167]и с живым интересом рассматривал местные достопримечательности и наблюдал за сценками из городской жизни. Через полчаса мы прошли таможенный контроль и высадились на набережную, где нас встретил адвокат Мэри Джейкоб мистер Скидмор.

Это был человек лет пятидесяти, высокий, крупного телосложения, весьма подходящего для роли адвоката или оперного певца. Меня поразил его внушительный и властный вид. Он явно презирал белые бриджи и другие разновидности тропического костюма, предпочитая импозантный деловой стиль. На нем были черный сюртук, шляпа, опрятные коричневые гетры и жемчужно-серые брюки великолепного покроя.

Казалось, его больше беспокоило не дело мисс Джейкоб, а выбор отеля, в котором нам лучше остановиться.

— Вы могли бы поселиться в «Райтсе», но в нем уже обосновался обвинитель, мистер Лоудер, это не совсем удобно для вас. Есть еще «Гранд-отель» и клубная гостиница с видом на Банд, как здесь называют волнорез. Но в «Гранде» забронировал номер мистер Диккинсон, свидетель обвинения. Такое соседство нежелательно. На Мейн-стрит, сразу за «Гранд-отелем», расположен «Ориент», однако миссис Кэрью хорошо знакома с владельцами и того и другого. Лучше избегать их. Пожалуй, удобнее всего остановиться в Йокогамском клубе. Там будет намного уютнее, чем в другом месте.

Объединенный йокогамский клуб вместе с европейскими виллами и бунгало находился в верхней части города, в районе, называемом Блафф. Это была английская территория, на которой, как и в других четырех открытых портах, не действовали японские законы.

Дорога из порта в Блафф шла круто вверх. По местному обычаю, мы добирались туда на рикше — двухколесной повозке, которую пеший возница тащил за собой за длинные ручки. Мы проехали мимо Германского клуба, масонского храма и зала для спортивных игр и других развлечений, в котором, как сообщали афиши, сейчас проходила выставка чудес, включая фокус с «индийской веревкой». Английские виллы были построены совсем недавно и ничем не отличались от домов в Борнмуте или Челтнеме. Часть европейских магазинов была расположена в тихом Блаффе, но еще больше их было на шумных улицах нижнего города. Йокогамский клуб оказался современным зданием, которое вполне уместно смотрелось бы на Сент-Джеймс-стрит или Пэлл-Мэлл.

Тому, кто не прожил хотя бы неделю-другую в таком анклаве, трудно представить, какой властью обладал здесь консул ее величества. Джеймс Трауп, с которым мы познакомились на следующий день, являлся одновременно консулом, главой муниципалитета, начальником тюрьмы, директором больницы, судьей и чуть ли не палачом. Доктор Джейкоб никогда не бывал здесь прежде, но его опасения насчет справедливости местного суда уже не казались необоснованными.

Холмса мало интересовала клубная жизнь. Он презирал светское общество и богемные нравы. Обстановка в Йокогамском клубе выглядела респектабельно, чего нельзя было сказать о его завсегдатаях. Они хорошо знали друг друга, но на чужаков не обращали никакого внимания. Холмс не испытывал особого желания оказаться в их компании, но привык к тому, что люди сами искали случая с ним познакомиться. Эту особенность характера моего друга я успел хорошо изучить.

Как только мы поселились в рекомендованном нам клубе, настроение сыщика тут же изменилось в худшую сторону. Ему было крайне неприятно слышать громкие разговоры и глупые шутки жадно едящих и неумеренно пьющих соотечественников. Это задевало утонченный вкус моего друга и совсем не походило на экзотическое приключение, которое он заранее нарисовал в своем воображении. С первого же вечера Холмс начал мечтать о том, чтобы быстрее покончить с делом мисс Мэри Джейкоб и ближайшим пароходом отправиться домой.

— Вот из таких людей, — шипел он мне на ухо, — выберут двенадцать присяжных, и они решат, должна ли бедная девушка умереть, или она будет жить дальше. Просто немыслимо!

Положение ничуть не улучшилось и после того, как мы получили приглашение на обед от мистера Рентерса из британского консульства. Беседа с этим самонадеянным франтом в белом кителе ничего не изменила ни в судьбе Мэри Джейкоб, ни в настроении Шерлока Холмса. Британский консул Трауп поручил мистеру Рентерсу «опекать» нас, проследить за тем, чтобы с нами не произошло неприятностей. Мы не нашли ни одного убедительного предлога, чтобы избавить себя от общества молодого чиновника. Он усадил нас в просторной столовой с медленно вращающимся под потолком вентилятором и портретом ее величества на стене, затем небрежно щелкнул пальцами, подзывая слугу-китайца.

— Мы здесь не придерживаемся старомодных обычаев, — оживленно заговорил он. — Готов признать, что Кэрью не был безгрешен, но и все остальные тоже не святые.

— В самом деле? — отозвался Холмс, отломив кусочек хлеба.

Его тон вдохновил тщеславного помощника консула на продолжение разговора.

— Поверьте мне, это лишь пустая трата времени, — равнодушно сказал Рентерс.

— Что именно?

— Пытаться смешать с грязью Уолтера Кэрью. Да, у него была неприятная болячка, но это всего лишь несчастное стечение обстоятельств. Такое случается здесь почти со всеми мужчинами его возраста. Что касается печени, то в малайской колонии или в Йокогаме просто нельзя пить столько же, сколько вы привыкли дома. Большинство узнает об этом, когда уже поздно что-то исправить. Это стряслось и с Кэрью.

Холмс посмотрел на Рентерса так, словно собирался препарировать его:

— А миссис Кэрью?

Тонкие губы под жиденькими усами дернулись в ироничной усмешке.

— Она просто любит развлечения, старые добрые забавы. Скачки, яхты, теннис, крикет. Всего понемногу.

— А Мэри Джейкоб?

Рентерс отпил немного вина и презрительно поморщился:

— Нечистая на руку гувернантка. Такая же, как и ее подружка Эльза Кристоффель. Парочка молодых вымогательниц. Если бы Мэри Джейкоб не обвинили в убийстве, она все равно получила бы четырнадцать лет за попытку шантажа. Двое слуг видели, как она доставала клочки писем из мусорной корзины. А Кристоффель хранила их у себя. В основном это были письма Гарри Диккинсона к Эдит Кэрью, которые могли их скомпрометировать. Как вы думаете, для чего они понадобились двум маленьким мерзавкам, если не для темных делишек?

— Ума не приложу, — бесстрастно сказал Холмс.

— К тому же слуги видели, как Джейкоб пыталась скопировать подпись Эдит Кэрью. Другими словами, подделать ее. Еще до того, как Кэрью умер, ему и его жене начали приходить письма от Энни Люк, с которой он забавлялся до свадьбы. В его отсутствие в дом заходила женщина в темной вуали. В день похорон Гарри Диккинсон заметил, как она плакала возле входа в клуб на углу Уотер-стрит. Перед тем как слечь в постель, Кэрью обошел весь город в поисках этой дамы, что могут подтвердить многие свидетели.

— Энни Люк действительно жила в Йокогаме? — тихо спросил Холмс.

Рентерс откинулся на спинку стула и рассмеялся:

— Нет, конечно же. Это проделки Кристоффель и Джейкоб. Как и прочие послания.

— Были еще какие-то письма? — небрежным тоном поинтересовался Холмс.

— Они писали и другим мужчинам в Йокогаме. Кристоффель в своих свидетельских показаниях призналась в этом. Джейкоб все отрицает, но это именно она подписывалась именем Энни Люк. Почерк сходится один к одному. Кристоффель ревновала Гарри Диккинсона к Эдит Кэрью. В письмах она умоляла его бросить миссис Кэрью ради нее, уверяла, что была нарочно оклеветана. Она все рассказала на допросе. Эта маленькая мерзавка смеялась над нами прямо в зале суда! Смеялась нам в глаза!

Холмс потянулся за перцем.

— Вот как? А мисс Джейкоб?

— Интересное дело, — усмехнулся Рентерс. — Та, вероятно, была уверена, что об уловках с письмами никто никогда не узнает. В последнем послании Энни Люк созналась в убийстве Кэрью. Но никакой Энни Люк в Йокогаме нет. И никогда не было. Таким образом, раз уж Мэри Джейкоб сочиняла письма от ее имени, значит она и совершила преступление. Теперь она сидит в тюрьме военно-морской базы. Уже назначен палач — петти-офицер ^[168]с двумя матросами-помощниками. Если суд признает Джейкоб виновной, через несколько недель она будет закопана на шесть футов в землю под тюремной стеной. И поделом!

Рентерс широко улыбнулся, довольный своим остроумием. Я до сих пор не понимаю, как Холмс сдержался и спокойно выслушал самоуверенного молодого бездельника. Чиновник зачерпнул ложкой суп и спросил:

— Вы хотели еще что-то узнать?

— Да, — ровным голосом произнес Холмс. — Почему мистер и миссис Кэрью в разговорах и письмах называли вас Обезьянкой?

Выстрел попал точно в цель. Рентерс выронил ложку. Его лицо, от чисто выбритого подбородка до корней волос, приобрело оттенок спелой малины. Он молча поднялся из-за стола и вышел не оглядываясь. Больше мы с ним ни разу не встретились.

— Черт возьми, Холмс! Откуда вы узнали?

Мой друг посмотрел вслед Рентерсу:

— Сам не понимаю, Ватсон. Это всего лишь догадка, основанная на знании человеческих слабостей. Но вам, мой дорогой друг, лучше всех на свете известно, что в таких случаях я редко ошибаюсь. Теперь мы, по крайней мере, сможем спокойно пообедать, не отвлекаясь на этого болтуна.

И он опять же оказался прав. Никто, даже китаец-официант, не потревожил нас до окончания трапезы. После того как Холмс нечаянно унизил консульского служащего, нас сторонились, словно прокаженных.

IV

Имя Шерлока Холмса мало что говорило обитателям английской колонии в Йокогаме. Это было замкнутое, интересующееся только своими делами общество, состоящее из авантюристов, покинувших родину, чтобы избежать скандала, и младших сыновей в семье, которых отправили на Восток, дабы не тратиться на их содержание. Консул и его помощники пытались уследить за ними, как школьные учителя, воспитывающие непослушных мальчишек.

Холмса вполне устраивало, что нас считают просто двумя «грифонами» — так свысока называют здесь всех недавно прибывших. Он и сам ни в грош не ставил местный бомонд. Зато его восхищала красота японских девушек с иссиня-черными bandeaux ^[169]в coiffure ^[170], уложенных безукоризненно, волосок к волоску, и подчеркивающих привлекательность лиц и совершенную белизну кожи. Также он с увлечением наблюдал за картинами японской жизни, напоминавшими художественную роспись на веерах, декоративных подносах и ширмах. Он восторгался искусством уличных жонглеров. Многие из них еще не вышли из детского возраста, но уже заставляли волчок крутиться, словно по волшебству.

Холмс начал знакомство с обитателями дома Кэрью с того, что поговорил с двумя служанками: Рэйчел Грир, евроазиаткой, помогавшей Мэри Джейкоб присматривать за детьми, и Хануи Аса. Прежде чем поступить на службу, обе воспитывались в токийской миссионерской школе и получили наилучшие рекомендации. Нам позволили побеседовать с девушками в кабинете секретаря клуба. Они казались настолько искренними и честными, что, признаюсь, моя уверенность в невиновности Мэри Джейкоб сильно пошатнулась. Рэйчел Грир отвечала за обеих, переводя ответы Хануи Аса. Но даже по выражению лица и жестам было понятно, что она правдиво рассказывает о том, что видела сама.

— Будьте любезны объяснить, — мягко попросил Холмс Рэйчел Грир, стоявшую возле стола, словно провинившийся ребенок, — как вы могли заметить Мэри Джейкоб в спальне мистера Кэрью вечером накануне его смерти? Я правильно понял, что медсестра заперла единственную дверь в комнату, когда отлучилась на несколько минут, и велела вам следить за тем, чтобы никто не тревожил больного в ее отсутствие?

— Да, — предельно искренне ответила девушка. — И никто не входил туда.

— Как же? — переспросил Холмс. — Разве Мэри Джейкоб проникла в комнату не через дверь?

Рэйчел Грир покачала головой:

— Нет, у двери, кроме нас, никого не было. Но мы слышали стук по оконному стеклу, когда медсестра вышла. Понятно, что больной мистер Кэрью не мог этого сделать, ведь он уже не вставал с постели. Мы посмотрели в замочную скважину и увидели Мэри Джейкоб, стоявшую перед зеркалом.

— Каким зеркалом?

— Оно было на шкафчике, где хранились лекарства.

— Что делала Мэри Джейкоб? Просто стояла?

Рэйчел Грир кивнула:

— Она стояла и смотрела в зеркало. Потом наклонила голову к какому-то предмету, который держала в руках. Через несколько мгновений она отошла от шкафчика, и ее уже не было видно из скважины.

— Что произошло дальше?

— Потом в комнате напротив, по ту сторону внутреннего двора, вспыхнул яркий свет. Это миссис Кэрью включила лампу в детской, когда услышала стук в окно. Но она сказала, что никого не заметила ни в саду, ни в доме. Почти сразу же после этого вернулась медсестра, а хозяйка позвала нас и велела спуститься вниз. Она спросила, что это был за шум, но мы не знали. Сказали только, что видели мисс Джейкоб в комнате.

— Что ответила миссис Кэрью?

— Что Мэри Джейкоб не могла пройти в спальню к мистеру Кэрью мимо нас. И тут мы увидели ее в детской.

На лице Холмса не отражалось недоверия. Если Рэйчел не лгала, то Мэри Джейкоб — последняя, кто находился рядом с мистером Кэрью перед его смертью, если не считать медсестру. По настоянию миссис Кэрью Рэйчел Грир и Хануи Аса всю ночь дежурили у двери, и даже когда сиделка отлучалась, никто не мог проникнуть в комнату. Никто, кроме нее и Мэри Джейкоб, не мог принести те три грана мышьяка, которые убили Кэрью. Но медсестра была вне подозрений.

— Вы когда-либо раньше видели Мэри Джейкоб в спальне мистера Кэрью?

— Да, до того, как он заболел.

— Она приводила туда детей?

Некое подобие смущенной улыбки появилось на губах Рэйчел Грир.

— Она приходила одна. Когда миссис Кэрью играла в карты или каталась на лошади.

Судя по всему, Холмс понял, что дальше расспрашивать об этом бесполезно.

— Что вы можете сказать о тех письмах миссис Кэрью, которые взяла Мэри Джейкоб?

— Миссис Кэрью всегда рвала прочитанные письма и бросала в корзину. Мэри Джейкоб подобрала клочки и склеила их. Они делали это вместе с мисс Кристоффель. Она сама мне показывала. И при мне вытаскивала обрывки из корзины.

— Зачем они ей понадобились?

Рэйчел Грир пожала плечами:

— Чтобы узнать правду о миссис Кэрью. О тех вещах, которые не следовало делать. Некоторые из писем были от джентльмена.

— Что еще вы видели?

Девушка посмотрела на сыщика все с той же прямотой и искренностью во взгляде:

— Мэри Джейкоб переписывала письмо миссис Кэрью. И училась подделывать ее подпись, сперва на газете, потом на бумаге. А затем она скопировала еще одно письмо, от Энни Люк.

Вероятно, это было все, что знала девушка. Холмс поблагодарил служанок, затем надолго задумался.

— Еще один вопрос, — наконец произнес он. — Спальня мистера Кэрью находится напротив детской, правильно? За внутренним садиком.

— Да, — коротко ответила Рэйчел.

— Какие комнаты к ней примыкают?

— С одной стороны помещений нет, а с другой — спальня миссис Кэрью.

— Значит, в ту ночь они спали в соседних комнатах. А между ними есть дверь?

— Есть, но сиделка мистера Кэрью заперла ее на засов.

— Вы видели, как миссис Кэрью отправилась в свою спальню тем вечером?

— Да, она пошла туда в одиннадцать часов и до утра не выходила. А утром послала за доктором и каретой «скорой помощи», чтобы отвезти мистера Кэрью в госпиталь. Но дверь между комнатами была закрыта. Хозяйке пришлось идти через лестничную площадку.

— Больше никто не посещал мистера Кэрью, пока медсестры не было на месте?

Рэйчел Грир помотала головой:

— Нет, мистер Кэрью оставался один. Никто не приходил к нему. Мы все время дежурили на лестнице. Миссис Кэрью не показывалась из своей комнаты, и она не могла пройти через другую дверь. Люди из консульства ее осматривали, проверяли, не открывал ли ее кто-нибудь.

Вечером я не удержался и сказал Холмсу, что наша клиентка сама вырыла себе могилу. Она была любовницей Кэрью, но он ее бросил и, возможно, заразил ужасной болезнью. Она купила, как выразился аптекарь, «избыточную дозу яда», который обнаружился в «тонизирующем средстве» Кэрью. После его смерти в доме нашли три пустых флакона из-под фаулерова раствора. Пусть даже Эдит Кэрью втайне ненавидела своего мужа, она не могла оказаться рядом с ним, когда бедняга получил смертельную дозу мышьяка. Если исключить доктора и медсестер, Мэри Джейкоб остается единственной подозреваемой. Только она заходила тем вечером в комнату Кэрью. В бреду он все время просил, чтобы ему дали выпить. И бывшая любовница вылила фаулеров раствор в его бренди с содовой. Средство, изготовленное в японских аптеках, не имеет запаха лаванды. Оно безвкусно, и его невозможно почувствовать в крепком алкоголе. Кто еще, кроме Мэри Джейкоб, мог такое сотворить?

Пока я перечислял причины, по которым сестру Джейкоба отправят на виселицу, Холмс сидел в кресле, прикрыв глаза и сцепив пальцы под подбородком.

— Вы не очень хорошо разбираетесь в косвенных уликах, Ватсон, — сказал он в ответ на мою тираду. — Весьма подозрительно, когда их бывает слишком много, как в нашем случае. Все на редкость хорошо сходится. Но если ветер подует в другую сторону, обвиняемым станет другой человек.

На следующее утро мы получили у начальника военно-морской тюрьмы разрешение встретиться с Мэри Джейкоб. Стояла прекрасная зимняя погода, намного мягче, чем бывает в это время года в Англии. Изящные виллы и бунгало района Блафф возвышались над Токийским заливом. Камеру для мисс Джейкоб устроили в квартире начальника тюрьмы. В комнате не было ничего, кроме стульев, кровати, маленькой тумбы рядом с ней и большого стола у окна. За ним сидела Мэри Джейкоб. Возможно, Кэрью и пылал к ней немыслимой страстью, однако она была вовсе не красавицей, а самой обычной деревенской простушкой. Неудивительно, что старший брат так о ней заботился. Ее темные волосы, стянутые на затылке, и крупные черты лица немного напомнили мне Кейт Уэбстер, повешенную двадцать лет назад за убийство любовника, которого она зарубила топором. Мэри Джейкоб смотрела на нас с неприязнью, хотя знала, что мы приехали помочь ей. Она твердо сжала губы, ее щеки пылали от сдерживаемого гнева. В карих глазах отчетливо читались страх и ненависть загнанного в угол зверя.

Холмс занял стул напротив нее, а я встал у него за спиной.

— Мисс Джейкоб, не скрою, что ваше дело — одно из самых сложных в моей карьере, — признался Холмс после того, как мы представились ей.

Она нахмурилась.

— Они все против меня. Из-за него, — произнесла она с вызовом.

Эти угрюмые нападки мало чем могли ей помочь.

— Может быть, и так, — согласился Холмс своим обычным ровным голосом. — Но меня больше беспокоят не люди, отрицательно настроенные по отношению к вам, а большое количество улик, против вас свидетельствующих. Их вполне достаточно для того, чтобы вы отправились на эшафот. Так что возьмите себя в руки и правдиво отвечайте на мои вопросы.

Девушка ошеломленно посмотрела на Холмса, словно он только что отвесил ей пощечину.

— Во-первых, — спокойно продолжил мой друг, — вы купили мышьяк в аптеке Маруя в Йокогаме в таком количестве, которым можно было отравить троих человек.

— Меня попросили купить это лекарство.

— Именно в аптеке Маруя?

— Нет, в любом месте, где оно продается.

— Мисс Джейкоб, по словам многих свидетелей, этот яд купили вы, но никто не подтвердил, что вас попросили это сделать.

— Я даже не знала, что это за лекарство!

— Предположим, — согласился Холмс. — Но заявка была написана вашей рукой.

— Я понятия не имела, что это за фаулеров раствор. Просто записала то, что мистер Кэрью мне продиктовал.

— Но когда он умер, вы зашли в аптеку и попросили вернуть вашу заявку. Зачем было так поступать, если вы невиновны?

— Я испугалась! — едва не сорвалась на крик девушка.

— Естественно, — спокойно произнес Холмс. — К тому же у виновного намного больше причин для страха. Невинного человека может спасти правда, преступника — никогда.

Временами я представлял, какой успех ожидает моего друга после выступления в суде. Но сейчас меня беспокоило недоверие, сквозящее в его голосе. Устало вздохнув, он перешел к следующему вопросу:

— Во-вторых, свидетели видели, как вы взяли из мусорной корзины обрывки писем миссис Кэрью. Зачем вы это сделали?

— Я думала, что это мои письма.

— Как они могли оказаться вашими?

— Она забирала письма моих родных, — со слезами на глазах ответила молодая гувернантка. — И не позволяла мне прочитать их. За все время, что я у них работала, мне в руки не попался ни один конверт с английским адресом. Я столько раз писала домой, но не получила ни строчки в ответ. Наверное, миссис Кэрью перехватывала и мои письма. А сама сообщала моей семье, как я счастлива здесь, как хорошо все ко мне относятся. Куда уж лучше, мистер Холмс! Она обращалась со мной как с рабыней! Я и подумала, что в корзину выброшено разорванное письмо моей матери.

— Может быть, она просто не писала вам.

— Я не настолько глупа, как вам кажется! — Румянец на ее щеках вспыхнул еще сильнее. — Из Англии приезжал брат миссис Кэрью, даже он говорил, что мать то и дело ходит на почту.

Холмс посмотрел ей прямо в глаза:

— Мне кажется, вам следует объяснить, почему миссис Кэрью перехватывала письма вашей матери.

Слезы мгновенно высохли, и лицо девушки приняло торжествующее выражение.

— Вам не говорили, что миссис Кэрью до замужества жила в Сомерсете возле Гластонбери? А наш дом был в Лэнгпорте, по соседству. Она не знала об этом, когда нанимала меня на службу, потому что я писала ей из Суррея. Я уехала туда к брату, он у меня доктор. Только о нем она и знала. Потом миссис Кэрью испугалась, что я проведаю что-нибудь о ее прошлом, ведь в Англии она вряд ли вела себя лучше, чем здесь. И тогда ее выходки станут известны мистеру Кэрью и всем ее драгоценным друзьям из клуба, с ипподрома и теннисных кортов. Да, я всего лишь служанка. Но моя мать помнит, кем был мой отец. Не то что папаша миссис Кэрью!

— Понятно, — холодно произнес Холмс. — Но зачем было склеивать обрывки письма?

— Чтобы показать мистеру Кэрью, если его жена и дальше будет плохо обращаться со мной. Может быть, тогда бы он понял, что я лучше ее. Пусть бы он увидел, как она обманывает его с мистером Диккинсоном. Раньше он на все закрывал глаза, но в последнее время начал думать о разводе.

— В самом деле? — сказал Холмс чуть заинтересованнее. — В таком случае скажите — зачем вы подделывали почерк миссис Кэрью и ее подпись? А также почерк Энни Люк?

— Энни Люк — это просто имя, которое я услышала от мистера Кэрью. Так звали девушку из Девоншира, с которой он встречался до женитьбы.

— А что насчет миссис Кэрью?

— Я хотела отомстить ей, — призналась несчастная гувернантка. — Он ведь никогда не любил меня, понимаете? А потом я узнала про его дурную болезнь и решила отплатить им обоим той же монетой. Я хотела написать мистеру Диккинсону от имени миссис Кэрью, что она не может больше встречаться с ним из-за риска заразить его. Пусть бы они попробовали после этого показаться на людях в Блаффе!

Холмс откинулся на спинку стула и печально взглянул на нее:

— Боюсь, мисс Джейкоб, что сказанного вами более чем достаточно, чтобы вас обвинили в убийстве.

В глазах девушки мелькнул ужас. Вероятно, она решила, что попалась в ловушку.

— Но вы же не расскажете им? Боже мой! Прошу вас, не говорите ничего!

— Меня наняли не для того, чтобы я исправлял промахи следователей консульского суда, мисс Джейкоб. Я не стану повторять глупую историю, которую вы нам поведали. Однако теперь стало ясно, что вас можно спасти только одним способом: опровергнуть косвенные улики против вас. Позвольте задать вам последний вопрос.

Гувернантка смотрела на Холмса одновременно с сомнением и надеждой.

— Вы были в комнате мистера Кэрью вечером накануне его смерти, приблизительно в половине девятого? — напрямик спросил Холмс. — Подумайте хорошенько, прежде чем ответить. Свидетели утверждают, что видели вас там, когда вы стояли возле аптечного шкафчика.

— Нет! — Это был даже не крик, а скорее вопль отчаяния. — Я была в саду!

— И конечно же, в одиночестве.

— Я читала книгу!

— В темноте?

— Нет, я сидела на веранде, под окном комнаты мистера Кэрью. Там есть скамейка и фонарь. Я люблю сидеть там одна и читать.

Холмс встал, подошел к окну и взял в руки томик, лежавший на подоконнике, — «Роман двух миров» Марии Корелли.

— Книгу наподобие этой?

— Нет, — немного смущенно ответила Мэри Джейкоб. — Эту мне принесли из библиотеки клуба.

Холмс полистал страницы, фыркнул и положил роман на прежнее место.

— Что произошло в то время, когда вы сидели и читали книгу?

— Меня уже спрашивали об этом, — сказала девушка. — Я услышала, как кто-то постучал в окно комнаты мистера Кэрью. Что-то упало на траву. Палка или камень, может быть, кусок штукатурки. Было слишком темно, чтобы разглядеть.

— И что вы делали дальше?

— Кажется, я просто посмотрела наверх.

— А потом?

— Миссис Кэрью, должно быть, тоже услышала шум. Она отодвинула шторы в детской комнате и зажгла лампу, чтобы посмотреть, что случилось. Потом она позвала Рэйчел и вторую девушку.

— Вам известно утверждение миссис Кэрью, будто бы она не видела вас ни в саду, ни где-либо еще и вы появились в детской только спустя пять или десять минут?

— Но я была там! — воскликнула девушка, переводя взгляд с меня на Холмса и обратно так стремительно, что собранные в хвост темные волосы хлестали ее по спине.

— Знаете ли вы, что Рэйчел и ее подружка уверяют: вы присутствовали в комнате мистера Кэрью как раз в тот момент, когда кто-то постучал в окно?

— Они лгут! — снова закричала Мэри. — Это миссис Кэрью отравила его тем вечером!

Холмс недоверчиво посмотрел на нее:

— Неужели вам не сообщили, что две медсестры попеременно дежурили возле постели мистера Кэрью все время, за исключением нескольких коротких перерывов? Миссис Кэрью не могла пройти незамеченной через лестничную площадку. А дверь между спальнями была заперта на засов со стороны мистера Кэрью. Никто не пытался открыть ее. Мышьяк хранился в аптечном шкафчике в его комнате. Вас видели там, а сиделки не в счет.

Мэри Джейкоб сидела перед нами жалкая и опустошенная.

— Меня там не было, — беспомощно твердила она. — Ни вечером, ни утром, ни накануне!

— Боюсь, что суду ваших слов будет недостаточно, — заключил Холмс, но в его голосе я не ощутил неприязни. — Нам нужно хорошенько подумать, как действовать дальше.

— А как же няня и ее подружка, которые будто бы узнали меня?

— Думаю, что им, скорее всего, поверят, — сухо ответил детектив.

Она опустила голову и зарыдала, безвольно уронив руки и даже не пытаясь закрыть лицо.

— Прошу вас, не надо плакать, — раздраженно буркнул Холмс. — Слушайте меня! Вечером я снова зайду к вам. Вероятно, будет уже поздний час. Пожалуйста, до этого времени не трогайте мебель, пусть она стоит на тех же местах, что и сейчас. Вы меня поняли?

Бедная девушка подняла голову и кивнула, хотя, очевидно, в ее уме царило полное смятение.

— Сделайте так, как я прошу, — повторил он уже мягче. — В ближайшие часы многое решится.

Я давно привык к той беззаботности, которую мой друг проявлял в подобных ситуациях. Но сейчас, когда дверь камеры захлопнулась и мы оставили испуганную, упавшую духом Мэри Джейкоб в полном одиночестве, я не смог больше сдерживать эмоции.

— И это все? — спросил я Холмса по пути в Блафф.

— Разумеется, — пожал он плечами. — О чем еще с ней говорить? Если мисс Джейкоб не заглядывала в комнату тем вечером, то вряд ли она могла подлить три грана мышьяка в бренди с содовой. Если же она там побывала, значит это ее рук дело. Полагаю, исход суда зависит от данного момента.

— Ради всего святого, Холмс! Как вы могли? Вы же фактически сказали бедной девочке, что она должна отправиться на виселицу, а мы умываем руки.

Он ничуть не смутился:

— Положиться на ваши детективные способности — все, что от нее требуется, Ватсон.

— Подождите, Холмс, — сказал я с мстительным удовольствием. — Запугивая бедняжку, вы, похоже, пропустили одну важную подсказку, которая поможет ее спасти.

— Позволю себе заметить… — не сбавляя шага, начал было он, но я ухватил его за руку и заставил остановиться и выслушать меня.

— Когда послышался стук в окно и что-то упало вниз, миссис Кэрью через пару секунд уже раздвинула шторы и зажгла лампу. Служанки это подтвердили.

— Правильно. И что из этого следует? — невозмутимо спросил он.

— Неужели вы не понимаете, Холмс? Ни одна женщина не оставит зажженный светильник на ночь в детской комнате. А чтобы через две секунды подойти к окну с горящей лампой, нужно заранее зажечь и отрегулировать ее. На это понадобилось бы не две, а пятнадцать или двадцать секунд. Выходит, леди Кэрью была готова к тому, что в определенный момент кто-то постучит в окно. Но откуда она могла это знать?

Холмс с одобрением взглянул на меня:

— Мой дорогой Ватсон, приношу вам свои глубочайшие извинения. Я уже начал опасаться, что расслабляющая обстановка Йокогамы притупила ваши способности к наблюдению и анализу. А теперь, если не возражаете, пообедаем в отеле «Райтс». Я немного устал от клуба и консульства ее величества. Перспектива встретить там обвинителя кажется мне более приятной, чем новое свидание с мистером Рентерсом. Хотя господин Лоудер и является моим противником на процессе, он все-таки разрешил нам по просьбе мистера Скидмора осмотреть место преступления сегодня вечером. Надеюсь, мы найдем там объяснение загадочному поведению миссис Кэрью.

— Вы не считаете, что было бы лучше провести осмотр днем?

— Нет, ни в коем случае, — твердо возразил Холмс. — Преступление произошло в темное время суток, и расследовать его нужно в таких же условиях.

V

В тот день Холмс пребывал в странно беззаботном настроении, какое порой неожиданно охватывало его. Казалось, он потерял всякий интерес к расследованию и к судьбе Мэри Джейкоб. Мой друг устроился в мягком кресле в библиотеке клуба и с головой погрузился в чтение дешевой беллетристики, скрашивающей жизнь обитателей колонии. Сыщик пролистал множество книг, посвященных охоте и спортивным состязаниям, которыми никогда особенно не увлекался. Даже старые подшивки «Японской газеты» на английском языке на некоторое время приковали его внимание.

Как бы там ни было, Холмс находился в лучшем расположении духа с момента нашего приезда в Японию. Целый час он обсуждал с библиотекарем блистательные и беспощадные романы Джорджа Мередита. Причем было очевидно, что собеседник сыщика не читал ни «Испытание Ричарда Феверела», ни других произведений этого автора, но предпочел благоразумию грех гордыни и сделал вид, будто знаком с его творчеством. Холмс, конечно же, обо всем догадался, но ничем не выдал этого, с удовольствием наблюдая за попытками бедняги как-то выкрутиться. В ближайшем будущем сей знаток литературы будет счастлив поговорить с кем угодно и на любую тему, лишь бы речь снова не зашла о любимом писателе Холмса. Мой друг развлекался, пока не настала пора забрать ключи у мистера Лоудера. Затем мы пешком отправились вниз по склону холма к дому номер сто шестьдесят в районе Блафф.

После смерти мужа миссис Кэрью переселилась в отель «Континенталь», словно воспоминания о последних днях покойного были для нее слишком мучительны, чтобы оставаться на месте трагедии. Вилла бывшего секретаря Объединенного йокогамского клуба оказалась скромным строением посреди сада с газонами. Комната мистера Кэрью была расположена на втором этаже в одном из крыльев дома, разделенных узким внутренним двориком с небольшой лужайкой. Из окна комнаты было видно другое крыло, где находилась детская.

Планировка дома в свое время несколько изменилась. Две соседние спальни, принадлежавшие мистеру Кэрью и его супруге, прежде были единым помещением, но затем его перегородили стеной с внутренней дверью. Общий балкон застеклили, превратив в две гардеробные, хотя на первом этаже веранда оставалась в первозданном виде. Окно в металлической раме не открывалось, за исключением квадратной фрамуги площадью в два квадратных фута. Под окном стояла деревянная скамейка. По утверждению Мэри Джейкоб, она сидела здесь, когда раздался стук в окно и миссис Кэрью зажгла лампу. Но хозяйка не заметила мисс Джейкоб, как и другие свидетели.

Мы с Холмсом остановились на лужайке внутреннего двора и взглянули на скамейку и на окно второго этажа.

— Каким бы путем наша клиентка ни проникла в спальню Кэрью, она не могла зайти с лестничной площадки, охраняемой двумя ангелами из миссионерской школы.

— Может быть, она забралась туда из внутреннего двора?

— Полагаю, Ватсон, в этом случае Мэри Джейкоб несомненно потребовалась бы лестница или хотя бы веревка. Представьте, как она карабкается вверх и видит, что попасть внутрь можно только через фрамугу. Рискну предположить, что девушка могла бы пролезть сквозь такое узкое отверстие, но непременно упала бы на пол. Возможно, так и произошло, и почти сразу же раздался стук в окно. Его услышали, зажгли лампу. Но куда делись лестница или веревка? И как мисс Джейкоб могла проделать все это за те несколько секунд, пока служанки наклонялись, чтобы заглянуть в замочную скважину? Ведь ей нужно было влезть в окно без посторонней помощи, бесшумно спрыгнуть или упасть на пол, встать, поправить платье и прическу и подойти к аптечному шкафчику.

Его губы чуть дернулись в недоуменной гримасе.

— Это невозможно, — с некоторым раздражением ответил я. — Ей пришлось бы отвязать веревку или отшвырнуть ногой лестницу. Гораздо вероятнее, что она проникла в комнату заранее и спряталась там, ожидая, когда медсестра отлучится. Тогда Мэри могла бы спокойно выйти и вылить флакон с ядом в бренди или бутылку содовой.

— Превосходно, Ватсон, — сказал Холмс и направился в полумраке ко входу в дом. — А как же наша хитроумная отравительница выбралась из комнаты? В доме зажгли свет. Миссис Кэрью и прислуга встревоженно бегали по всему дому. Медсестра должна была скоро вернуться. Рэйчел Грир и ее подружка слышали ее шаги, когда спускались по лестнице на зов хозяйки. И через несколько минут Мэри Джейкоб уже появилась в детской. Может быть, она пролезла во фрамугу, находящуюся в пяти футах над полом, затем спрыгнула с восемнадцатифутовой высоты в ярко освещенный сад, не издав ни единого звука, так что никто из свидетелей ее не увидел и не услышал?

Ответ пришел мне в голову мгновенно.

— У нее был ключ. Не от наружной двери, а от той, что ведет в комнату миссис Кэрью. Если бы даже медсестра заметила, что она выходит оттуда, то ничего бы не заподозрила.

Холмс остановился на лестничной площадке:

— К сожалению, Ватсон, ее все-таки заподозрили бы. Мисс Джейкоб могла открыть дверь между комнатами, а затем снова запереть ее. Но ни один преступник еще не изобрел способа, с помощью которого можно задвинуть засовы с другой стороны двери. Девушке не удалось бы незаметно выскользнуть из комнаты миссис Кэрью и быстро оказаться в детской. Это невероятно, мой дорогой друг. Надо обследовать комнату, вдруг там нас озарит догадка.

У меня пробежал по спине холодок, когда мы вошли в спальню, где метался в бреду мистер Кэрью в последние дни своей жизни. Я внимательно осмотрел кровать, казалось до сих пор примятую, стол возле нее, гардеробную, которая некогда была балконом, и роковой аптечный шкафчик с зеркалом наверху. Едва взглянув на огромное оконное стекло с маленькой фрамугой, я сразу понял, что Мэри Джейкоб не могла ни проникнуть в комнату таким путем, ни выбраться наружу. Даже профессиональный преступник отказался бы от этой идеи.

Холмс тщательно исследовал окно и аптечный шкаф, осторожно снял с него и повертел в руках тройное зеркало в деревянной оправе. Я же занялся дверью в стене между спальнями. Она была по-прежнему заперта и закрыта на засов. Дверную раму давно не красили, но я нигде не заметил трещин, сколов или других признаков, указывающих на попытку взлома.

Холмс, судя по всему, остался доволен результатами осмотра.

— Будьте добры, Ватсон, выйдите на лестничную площадку и заприте дверь. Когда раздастся стук в окно, наклонитесь и загляните в замочную скважину. Только ни в коем случае не открывайте дверь снова.

— А вы, Холмс? Что будете делать вы?

— Я спущусь во внутренний двор и раскурю трубку.

— А если я ничего не услышу?

— Могу вам пообещать, что услышите, — с улыбкой ответил сыщик.

Прежде чем я успел что-либо возразить, он спустился по лестнице и пропал из виду. В доме стояла тишина и царила почти полная темнота, наружные фонари тоже не горели. Мне показалось, что я ждал целую вечность, но на самом деле вряд ли прошло более пяти минут. Я уже решил бросить все и присоединиться к Холмсу, как вдруг в спальне что-то зашуршало и послышался стук по стеклу. Спутать его с другим звуком было невозможно. Он застал меня врасплох. Я подскочил от испуга, на мгновение замешкался, а затем присел на колено и заглянул сквозь замочную скважину в комнату Кэрью. У аптечного шкафчика перед зеркалом стоял Холмс и курил свою трубку.

VI

Я вертел головой и так и этак, всматриваясь в узкое отверстие и пытаясь сообразить, откуда здесь мог взяться Холмс. Но в поле зрения была лишь небольшая часть комнаты. Тут мой друг сделал шаг в сторону, и я перестал его видеть, потом он снова ненадолго показался и пропал. Несколько минут я продолжал стоять на коленях, дожидаясь, когда он снова появится. И вдруг, так внезапно, что у меня сердце екнуло, позади раздался знакомый голос:

— Прошу прощения, Ватсон, что заставил вас поволноваться. Однако я не предполагал, что вы никогда прежде не сталкивались с призраком профессора Пеппера. Льщу себя надеждой, что проделал этот трюк не хуже фокусников из Египетского зала.

Холмс, который только что мелькал перед замочной скважиной в спальне Кэрью, теперь стоял у меня за спиной. Я поднялся на ноги и повернулся к нему:

— Что еще за профессор Пеппер?

Оставив мой вопрос без ответа, он взял у меня ключ, открыл дверь и рассмеялся:

— Откровенно говоря, я заподозрил что-то подобное еще на Бейкер-стрит, когда доктор Джейкоб рассказывал нам эту историю. Я решил, что здесь не проводили следственного эксперимента. А когда услышал про стук в окно и неизвестный предмет, упавший в траву, окончательно понял, что моя догадка верна.

Мы вошли в комнату, и на этот раз Холмс зажег лампу.

— Представьте себе, Ватсон, что вы сидите на той садовой скамейке. У вас над головой стучат по стеклу и что-то швыряют вниз. Как бы вы на это отреагировали?

— Я бы удивился: что там, черт возьми, происходит?

— Будьте добры, ответьте точнее.

— Хорошо, — сказал я, подозревая подвох. — Я посмотрел бы наверх, чтобы узнать, кто там шумит. Потом постарался бы найти упавшую вещь.

— Превосходно, — произнес Холмс, потирая руки. — Так поступил бы любой разумный человек. И сколько времени вы потратили бы на поиски?

— Пару минут.

— А если бы ничего не нашли?

— Я вернулся бы к прежнему занятию, если бы больше не услышал странных звуков.

— Точно так же сделала и Мэри Джейкоб. Теперь представьте, что вы охраняете комнату с запертой дверью. В комнате находится только больной, он без сознания, и есть опасения, что его хотят убить. Медсестра вышла из спальни, и в этот момент кто-то постучал в окно. Как бы вы поступили?

— Я попытался бы узнать, что случилось.

— Но как? Вы не можете открыть дверь или посмотреть в окно.

— Я, конечно, заглянул бы в замочную скважину.

— Именно так.

— А если бы я сразу побежал за помощью?

— Может быть, Ватсон. Но дежурных было двое. Следовательно, вероятность того, что кто-нибудь из них посмотрит в скважину, удваивается. Она почти стопроцентная. Разве это не столь же инстинктивная реакция, как взгляд наверх, когда над головой что-то стучит?

Все было бы замечательно, если бы розыгрыш Холмса не вывел меня из равновесия. К тому же я ничего не знал ни о профессоре Пеппере, ни о его призраке. Мой друг вытащил из кармана книгу, которую, вероятно, позаимствовал из библиотеки Йокогамского клуба: «Секреты сценической магии» Ж. Э. Робер-Удена, изданную в 1881 году в Лондоне Джорджем Рутледжем. Он указал номер страницы, на которой были начертаны некие геометрические фигуры, а также выражалась признательность профессору Пепперу из лондонского Королевского политехнического института.

Принцип фокуса оказался довольно простым. Артист стоял ниже уровня сцены, в оркестровой яме, и смотрел вверх. Там же, невидимый для зрителей, находился мощный фонарь, освещавший человека. Его лицо отражалось в стекле, поставленном под углом, — в нашем случае так же была повернута фрамуга. В результате во мраке зала перед зрителями возникало человеческое лицо. И чем темнее было вокруг, тем отчетливее получалось изображение.

— Трюк несложен, Ватсон, но требуется большое искусство, чтобы сделать иллюзию абсолютно достоверной. Например, вы можете увидеть свой собственный призрак, посмотрев ночью в окно железнодорожного вагона.

Он снова открыл учебник по магии Робер-Удена. Между страницами лежал листок с записью о том, что 8 сентября книгу брала в библиотеке клуба Эдит Мэри Кэрью.

— Я немного удивлен, что ей понадобилось это издание, — признался Холмс. — Оказывается, Эдит Мэри Порч давно интересовалась престидижитацией. Свидетельницей на ее свадьбе была мисс Джулия Феррет из весьма известного в Англии магического театра «Японские развлечения». Она ассистировала выступавшему в Йокогаме Йозефу Ванеку, профессору физики из Будапешта, оставившему науку ради фокусов.

Холмс рассчитал все с геометрической точностью, достойной Эвклида или Пифагора, повторив тот фокус, из-за которого Мэри Джейкоб оказалась в безвыходном положении. Брошенный в стекло камень или какой-либо другой предмет заставил девушку поднять голову и посмотреть наверх, на окно с открытой поднужным углом фрамугой. Разве могло в такой ситуации показаться неестественным, что Эдит Кэрью зажгла лампу? Свет упал на лицо гувернантки, сидевшей на узкой лужайке как раз напротив детской.

Мэри Джейкоб пыталась разглядеть, что происходит в комнате ее бывшего любовника. В темноте ее лицо на стекле фрамуги было видно отчетливо, как ясным днем. Оно отразилось в зеркале на аптечном шкафчике, развернутом так, чтобы попасть в поле зрения человека, смотрящего в замочную скважину. Миссис Кэрью «поправила» зеркало, когда навещала днем больного мужа, не вызвав у медсестры никаких подозрений.

— Подождите, Холмс, — настойчиво произнес я. — Я признаю, что фокус профессора Пеппера великолепен, поскольку сам только что наблюдал эффект. Готов предположить, что Эдит Кэрью достаточно умелый иллюзионист, чтобы повторить необходимые манипуляции. Но ведь это не цирковое шоу. Она не могла быть уверена, что Мэри Джейкоб будет сидеть на этой скамейке и поднимет голову, когда послышится стук в окно. И откуда миссис Кэрью знала, что медсестра выйдет из комнаты, а служанки посмотрят в замочную скважину?

Боюсь, что мой друг посмотрел на меня несколько разочарованно.

— Мой дорогой Ватсон, похоже, вам неясен масштаб этого ужасного замысла. Успех представления зависел не столько от талантливой постановки фокуса, сколько от поэтапной подготовки преступления. Эдит Кэрью — хладнокровная убийца, я с самого начала был в этом уверен. Она действовала не под влиянием порыва, а рассчитала все заранее с предельной жестокостью. Мышьяк она припасла загодя, послав за ним ничего не подозревавшую Мэри Джейкоб. Что было бы, если бы фокус с призраком не удался? Вероятно, леди Кэрью заготовила еще с десяток уловок. Может быть, некоторые из них уже окончились безрезультатно. Не получилось бы в этот раз — в ход пошли бы другие. Рано или поздно она избавилась бы от мужа, мешавшего ее незаконной связи с молодым любовником, Гарри Ванситартом Диккинсоном. Ей не нужен был супруг, который не только тратил ее деньги на свои порочные удовольствия, но и, возможно, заразил ее отвратительной неизлечимой болезнью.

До этого момента я готов был согласиться с Холмсом. Но его последние выводы показались мне лишенными оснований.

— То, что вы сейчас рассказали, Холмс, поможет оправдать Мэри Джейкоб. Но Эдит Кэрью не могла быть отравительницей. Убедившись, что мисс Джейкоб попалась в ловушку, она должна была действовать незамедлительно. Но ей не удалось бы оказаться в этот момент рядом с мистером Кэрью. Вечером она ушла в свою спальню. Медсестра всю ночь оставалась с больным, отлучаясь лишь на несколько минут. Рэйчел Грир и Хануи Аса дежурили на лестничной площадке и непременно увидели бы хозяйку. На двери между комнатами висел засов со стороны спальни мистера Кэрью. Как она исхитрилась подлить три грана мышьяка в бренди с содовой или в другой напиток, который выпил Кэрью?

— Полагаю, Ватсон, что миссис Кэрью добавила мышьяк во все напитки, которые он мог выпить — и в бренди с содовой, и в обычную воду, и в лекарство. И у нее хватило времени, чтобы вымыть стаканы и бутылки на следующий день, когда мужа увезли в больницу, но никто еще не подозревал, что он был отравлен.

— Как она это сделала, если не могла проникнуть в комнату ни через дверь, ни через окно?

Холмс посмотрел на стену, разделявшую комнаты:

— Она повторила тот фокус, который профессор Ванек продемонстрировал сотням зрителей. В доме, построенном так хаотично, с этим справился бы даже ребенок.

VII

Я до сих пор могу в подробностях представить себе ту стену и дверь в ней. Паркет в обеих комнатах настелили в продольном направлении, параллельно окнам. Такие же полы, но защищенные от зимней сырости и холода толстым слоем прорезиненного войлока, были уложены в переоборудованных из балкона гардеробных над верандой первого этажа. Поперек от стены к окну рабочие положили тяжелую балку и на нее водрузили деревянную перегородку. Никто не стал бы строить подобным образом в Лондоне, но по здешним понятиям такая конструкция считалась достаточно надежной.

Эдит Кэрью или ее сообщник, конечно же, не сумели бы пройти сквозь стену или через внутреннюю дверь. Не было возможности проникнуть в комнату и сверху, не разрушив потолок. Однако между опорной балкой и половицами с изолирующим покрытием оставался крохотный промежуток, не более полудюйма. Таким образом, можно было снять доски в одной гардеробной, спуститься через отверстие на веранду, а затем подняться в соседнее помещение. Для этого пришлось бы разрезать войлок, проложенный под балкой цельным листом.

— Пусть меня самого повесят, — мрачно заявил я, — если я понимаю, как они могли это проделать, ни оставив никаких следов и разрушений. Ни единой отметины.

— Это все потому, мой дорогой друг, — сказал Холмс, — что вы не физик, в отличие от профессора Ванека. Когда Эдит Кэрью убедилась, что Мэри Джейкоб угодила в расставленную ловушку, она той же ночью осуществила свой план.

— Но как?

Холмс поманил меня за собой, мы вышли из комнаты и спустились по лестнице. Он взял лампу в прихожей и зажег ее. Под гардеробными обеих спален вдоль лужайки протянулась веранда. Ее потолок был лишен отделки и представлял собой те же самые половицы второго этажа, укрепленные снизу несколькими балками. Они, как и все помещение, были выкрашены в белый цвет.

Холмс встал на скамейку, на которой любила сидеть Мэри Джейкоб, вытянул руки вверх и доски под его нажимом чуть приподнялись.

— Полагаю, так все и произошло, — заключил он, подняв голову и внимательно осмотрев их. — Эдит Кэрью не могла допустить, чтобы ее заметили и помешали задуманному. Невозможно было и попросить кого-либо выполнить эту работу за нее. Половицы она вырвала из балок при помощи фомки. Посмотрите, гвозди их совсем не держат.

Он сделал пару резких толчков, и сверху посыпались щепки. Дерево заскрежетало, и через мгновение Холмс опустил вниз одну из половиц.

— Будьте добры, Ватсон, подержите лампу.

Затем он передал мне доску длиной около четырех футов и толщиной в несколько дюймов. За ней последовало еще пять. Я поднял голову и увидел, что теперь нас отделяет от верхней комнаты только войлочное покрытие и балка, на которой крепилась новая стена.

— Возможно, она забиралась и не отсюда, — сказал Холмс. — Не видно ни одного разреза. Думаю, нам лучше вернуться в дом.

В гардеробной спальни миссис Кэрью мы нашли достаточно улик, чтобы предъявить ей обвинение. В центре помещения, там, где мы вынули половицы, толстый и прочный войлок заметно просел. Просвет между ним и опорной балкой увеличился с половины дюйма до половины фута. Если мебель, удерживающую покрытие на месте своей тяжестью, передвинуть из гардеробной в спальню, зазор станет еще больше.

— Поначалу я предполагал, — подвел итог Холмс, — что у миссис Кэрью должен быть сообщник. К примеру, ее любовник Гарри Диккинсон. Но она могла и сама справиться. В это отверстие пролез бы даже я.

Он снял пиджак, пригнулся и, перевернувшись на спину, головой вперед протиснулся в паз между балкой и покрытием. Костяшки пальцев, крепко вцепившихся в брус, побелели от напряжения. Затем в щели исчезли и его длинные ноги, а через несколько мгновений Холмс оказался в гардеробной мистера Кэрью по другую сторону стены.

— Без напарника, безусловно, не обошлось, — заметил я, когда мы покидали дом полчаса спустя. — Кто-то должен был, когда медсестра вышла из комнаты, по сигналу Эдит Кэрью вытащить половицы, чтобы расширить щель, а потом, по второму знаку, поставить на место.

— Может быть, — задумчиво отозвался Холмс. — Но на самом деле ей требовалось лишь закрепить край покрытия, чтобы провисание не было так заметно. По всей вероятности, она вытащила половицы заранее, еще до того, как ушла вечером в свою спальню. Осмелюсь предположить, что мы этого никогда не узнаем.

— Неужели женщине по плечу такая тяжелая работа? — удивился я.

В темноте аллеи, по которой мы шли к освещенным улицам Блаффа, раздался смех.

— Мой дорогой друг, — отсмеявшись, проговорил Холмс, — ваши сомнения в возможностях прекрасного пола не перестают поражать меня! Миссис Эдит Кэрью собиралась отравить мужа мышьяком и рисковала в случае неудачи оказаться на виселице. Если она хотела отправить на эшафот вместо себя Мэри Джейкоб, то должна была осуществить задуманное в одну ночь. Не сомневаюсь, что, затеяв столь опасную игру, она не испытывала ни малейших колебаний, когда понадобилось снять несколько половиц и проскользнуть под балкой.

Мне оставалось, как всегда, согласиться с его выводами.

С виллы Кэрью мы отправились прямиком в тюрьму британской военно-морской базы, где Холмс потребовал — именно потребовал, а не попросил — повторного свидания с Мэри Джейкоб. Бедняжка побледнела еще сильнее, чем прежде. Готов поклясться, что Холмса она боялась больше, чем своих палачей.

— Очень хорошо, — сказал он, когда мы снова уселись за пустым столом. — Вижу, вы исполнили мою просьбу, и место вашего заключения сохранило прежний вид. Прежде чем мы продолжим, будьте любезны показать мне подарок, который преподнесла вам в сентябре на день рождения миссис Кэрью.

Мэри Джейкоб изумленно посмотрела на него:

— Как вы узнали про мой день рождения и ее подарок?

— Не беспокойтесь по пустякам, мисс Джейкоб, — мягко посоветовал он. — Лучше принесите эту вещь.

Мэри Джейкоб встала и подошла к тумбе возле кровати.

— Бога ради, Холмс! — прошептал я. — Откуда вы узнали о подарке на день рождения?

— Видите ли, мой дорогой Ватсон, Эдит Кэрью слишком ненавидела ее, чтобы сделать подарок по какому-либо другому случаю. А день рождения она пропустить не могла. Тем более в такое удачное время, в сентябре. В архивах Сомерсет-хауса указана дата рождения Мэри Джейкоб. Надеюсь, вы позволите мне иногда ходить проторенной дорогой.

Мисс Джейкоб вернулась и поставила на стол флакончик с лавандовой водой «Ярдли». Холмс открутил крышку и понюхал, затем поднес поближе к свету.

— Они слишком упростили мне задачу, — пробормотал он себе под нос, а затем обернулся к нашей клиентке. — Насколько я могу судить, мисс Джейкоб, вы часто пользовались лавандовой водой после вашего дня рождения.

Она немного смутилась.

— Случилась неприятность. Маленький китаец А Квонг прибирал комнату и случайно опрокинул флакон, стоявший на туалетном столике.

— Бедный бой! Вероятно, духи пролились в ящики стола и пропитали все содержимое, — сочувственно произнес Холмс. — Случилось это, надо полагать, в первую неделю октября. А вы были дома в этот момент, мисс Джейкоб?

— Нет, — растерянно ответила она. — Я ушла в город по поручению миссис Кэрью, а когда вернулась, она мне рассказала.

— И злополучного А Квонга за его неуклюжесть уволили еще до вашего возвращения, поскольку он провинился не в первый раз.

— Да. А откуда вы знаете, что этого растяпу прогнали в начале октября? — простодушно удивилась девушка. — Кто мог вам рассказать?

Холмс рассмеялся, на этот раз успокаивающе:

— Вы слишком высокого мнения обо мне, мисс Джейкоб. Я не могу знать таких подробностей. Это просто предположения. Порой я оказываюсь неправ. В общем, надеюсь, что вы сохраните пустой флакончик из-под лавандовой воды на память об этом запутанном деле.

Он встал и вышел из комнаты. Через открытую дверь я услышал, как он приказал — в его голосе звучал металл, а не просительные интонации — немедленно освободить нашу невиновную клиентку.

VIII

— Вы все знали с самого начала, Холмс! — воскликнул я, как только за нами закрылись двери тюрьмы. — И вероятно, взялись за это дело только для того, чтобы немного отдохнуть от Бейкер-стрит!

— Не совсем так, — вздохнул Холмс. — Я окончательно разобрался в этой истории лишь на следующий день после визита доктора Джейкоба. Дату рождения Мэри Джейкоб я, разумеется, выяснил в архивах Сомерсет-хауса. После этого я зашел к моему брату Майкрофту в клуб «Диоген». Замечательное место для recherche ^[171], Ватсон! Думаю, вы удивитесь, узнав, что читальный зал клуба выписывает «Японскую газету». Ее доставляют с большим опозданием, но я все же отыскал подробный отчет о расследовании смерти Уолтера Кэрью. Мне нужно было убедиться, что информация доктора Джейкоба правдива, — в итоге так и вышло. Миссис Кэрью подтвердила, что всегда покупала фаулеров раствор в европейской аптеке Шеделя в Блаффе. Мэри Джейкоб, как мы с вами убедились, испытывала слабость к сентиментальной литературе. Неудивительно, что она отправилась в аптеку Маруя, где также была расположена книжная лавка. Если бы миссис Кэрью знала, что в фаулеров раствор, приготовленный в японских аптеках, не добавляют экстракт лаванды, мне вообще не пришлось бы покидать Бейкер-стрит.

Доктор Джейкоб, скорее всего, разорился бы, если бы уплатил истинную стоимость наших услуг. Но Холмс предпочел расценить нашу экспедицию в Японию как увеселительную поездку. Он наотрез отказался брать деньги с нашего клиента. Однако последняя встреча с Мэри Джейкоб получилась такой же неловкой, как и все предыдущие.

— Вам следует уяснить, мисс Джейкоб, — бесстрастно напомнил ей Холмс, — что присвоить чужое письмо или подделать чью-либо подпись позволительно невинному ребенку, но подобный поступок взрослого человека считается преступлением. Надеюсь, урок пойдет вам на пользу.

В газетах сообщалось о том, чем закончилась эта история. Следствие по делу Мэри Джейкоб приостановили, а слушания в консульском суде ее величества были отменены. Позже в том же суде миссис Эдит Кэрью признали виновной в убийстве супруга. Был хмурый зимний день, с Тихого океана надвигался ливень. Судья Моуэт, сидевший рядом с присяжными, надел черную судейскую шапочку ^[172]и огласил приговор по этому делу, настолько необычному, что Холмс не пожелал уезжать из Йокогамы, не узнав его итогов.

— Эдит Мэри Кэрью надлежит немедленно взять под стражу в зале суда и заключить в тюрьму британской военно-морской базы в Йокогаме. В назначенный особой комиссией день она будет подвергнута смертной казни через повешение.

Консул отправил приговор на утверждение британскому посольству в Токио. Однако посол напомнил, что японский император объявил накануне о смягчении наказаний всем осужденным в этот день. Смертный приговор миссис Кэрью заменили пожизненными каторжными работами. Ее перевезли на родину в тюрьму Эйлсбери, откуда спустя четырнадцать лет выпустили на свободу.

В день нашего отплытия солнце светило уже по-весеннему. Холмс любовался искрящейся в золотых лучах гладью Токийского залива.

— Вот видите, Ватсон, я говорил правду. Настоящая загадка в конце концов заключалась не в «призраке профессора Пеппера», не в прочности и эластичности материалов, изучаемых профессором Ванеком из Будапешта и другими физиками. Гораздо интереснее то, что творится в голове человека, способного день за днем потчевать больного с ложечки ядом — с добросердечной улыбкой и без малейшего раскаяния в том, что он обрекает другого на смерть, и не мгновенную, мой дорогой друг, а медленную и мучительную. Считаю, что новая наука психопатология еще недостаточно продвинулась в изучении этой особенности человеческого разума. Полагаю, наш с вами опыт в подобных делах необходимо зафиксировать. Может быть, мне стоит на обратном пути написать короткую монографию по этой теме, которая заслуживает пристального внимания.

Примечания автора

Рассказы, вошедшие в этот сборник, основаны на реальных исторических событиях, в которых можно увидеть намек на вмешательство великого детектива. За исключением Шерлока Холмса и доктора Ватсона, почти все остальные герои играли в действительности те же роли, что им приписаны здесь. Лишь в ряде случаев добавлены персонажи второго плана, чтобы обеспечить целостность и последовательность сюжета.

В рассказе «Дух в машине» события переданы почти без изменений, кроме появления самого Шерлока Холмса в роли эксперта, спасшего доктора Сметхёрста от виселицы. Судебные следователи действительно совершили тогда ошибку, едва не стоившую жизни подозреваемому.

В рассказе «Регалии ордена Святого Патрика» версия ограбления основана на изучении характеров и биографий двух известных мошенников эдвардианского периода: Фрэнка Шеклтона и Ричарда Горджеса. Горджес отсидел свой срок за убийство полицейского и умер в нищете в 1950-х годах. Сэр Артур Викарс и Пирс Махони скончались именно так, как описано в рассказе. Сокровища ордена так никогда и не были найдены.

Рассказ «Невидимая рука» основан на событиях истории Третьей республики в период между 1894 и 1909 годом. Основная сюжетная линия позаимствована из воспоминаний Маргерит Стенель «My Memoirs» (Eveleigh Nash, 1912). О смерти президента Фора в постели мадам Стенель президент Казимир-Перье сообщил в письме французскому послу в Санкт-Петербурге Жоржу Морису Палеологу, который опубликовал его в книге «Journal de l’affaire Dreyfus» (Librairie Plon, 1955). Гюстав Амар и Альфонс Бертильон были заметными фигурами в своих подразделениях службы Сюрте. О преступной деятельности графа де Балинкура и его сообщников рассказывается в воспоминаниях Маргерит Стенель. Существует эпическое полотно «Президент Фор на смертном одре», на котором великий государственный деятель изображен умирающим в окружении родных, министров и священника. Мадам Стенель пережила и этот скандал, и обвинение в двойном убийстве. Она получила титул шестой баронессы Абингер и умерла в 1954 году в Англии, в приморском городке.

Слухи о морганатическом браке будущего короля Георга V с дочерью адмирала Калм-Сеймура, заключенном на острове Мальта в 1890 году, появлялись в прессе неоднократно, пока в 1911 году Эдварда Майлиуса не привлекли к суду за клевету. Документы, упомянутые в рассказе «Королевская кровь», хранятся в Государственном архиве Великобритании под индексом PRO KB28/704/1. Во фрагменте дневника принца Георга за 1888 год, процитированном в книгах «King George V» Кеннета Роуза (Weidenfeld & Nicolson, 1983) и «Harold Nicolson: A Biography 1930–1968» Джеймса Лис-Милна (Chatto & Windus, 1981), упоминается некая женщина, с которой принц спал в Портсмуте, и еще одна девушка — из Сент-Джонс-Вуд, — которую он делил со старшим братом, герцогом Кларенсом. «Она такая краля ^[173], — добавил он». О смерти шантажиста Чарльза Огастеса Хауэлла, послужившего прообразом Чарльза Огастеса Милвертона из рассказов Конан Дойла, сообщали Оскар Уайльд и Томас Джеймс Уайз в «Библиографии Алджернона Чарльза Суинбёрна» (1919–1920). Однако в официальном свидетельстве причиной смерти названа пневмония.

Оправдание Роберта Вуда и «убийцы на зеленом велосипеде» стали одними из самых громких адвокатских триумфов сэра Эдварда Маршалла Холла. В рассказах «Убийство в Кэмден-тауне» и «Пропавший стрелок» Холмс выведен партнером знаменитого адвоката. Оба дела завершились полным успехом. Убийцу из Кэмден-тауна так и не нашли. Однако маниакальное стремление Уолтера Сикерта вновь и вновь рисовать жертву убийства наводит на подозрение о его причастности к этому преступлению. Сикерт — друг Роберта Вуда, молодого художника, обвиненного в убийстве, — помог собрать деньги для его защиты. Стивен Найт в книге «Jack the Ripper: The Final Solution» (Harrap, 1976) не только придерживается мнения о том, что именно Сикерт был убийцей из Кэмден-тауна, но и связывает его имя с широко известными преступлениями в Уайтчепеле в 1888 году.

Убийца Беллы Райт также не предстал перед судом. Но отношение Эдварда Маршалла Холла к Рональду Лайту до и после процесса позволяет предположить, что он считал молодого человека виновным в убийстве — по всей видимости, непредумышленном. Он даже ни разу не побеседовал со своим подзащитным, за исключением нескольких фраз, произнесенных уже в зале заседания. В журнале «Стрэнд мэгэзин» была публикация, описывающая, как единственная выпущенная охотником пуля, предназначенная сидящей на воротах вороне, пробила птицу навылет и попала в Беллу Райт. Автор не объяснял, почему охотник стрелял патронами четыреста пятьдесят пятого калибра и какое оружие он мог при этом использовать.

О расследовании, послужившем основой для рассказа «Йокогамский клуб», в Англии почти не упоминалось, но о нем подробно рассказывала «Японская газета» в 1896–1897 годах. Эдит Кэрью потребовала привлечь к британскому консульскому суду служанку Мэри Эстер Джейкоб по обвинению в убийстве ее работодателя Уолтера Кэрью. Улики против нее в точности совпадают с теми, что описаны в рассказе. Дело внезапно прекратили, после того как были обнаружены свидетельства виновности самой миссис Кэрью. Тот же самый консульский суд приговорил ее к повешению, но исполнение этого решения было отложено из-за вмешательства английского посла в Токио. Смертную казнь заменили пожизненным заключением, которое Эдит Кэрью отбывала в Англии, в тюрьме Эйлсбери, откуда была выпущена на свободу в 1911 году. О фокусе с призраком подробно изложено в шестой главе книги Жана Эжена Робер-Удена «Secrets of Stage Conjuring» (1881). Упомянутые в рассказе фокусники пользовались широкой известностью в Викторианскую эпоху.

Книга также проливает свет на дальнейшую судьбу Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Долгое время считалось, что Холмс в 1903 году удалился на покой и занялся пчеловодством на холмах Южного Суссекса, неподалеку от Кукмер-Хейвен, пригласив в экономки миссис Хадсон. Неудивительно, что в скором времени он заскучал без старых друзей и стимулирующих мозг детективных расследований. Государственная необходимость также заставляла его часто появляться в Лондоне. Как следует из некоторых опубликованных в книге рассказов, Холмс снова поселился в освободившейся квартире на Бейкер-стрит и чередовал напряженную работу частного детектива в Лондоне со спокойной жизнью пчеловода в Суссексе до окончания Первой мировой войны.

Первые два брака доктора Ватсона заставили его уехать с Бейкер-стрит. В 1902 году он женился в третий раз. Теперь он неделями гостил у Шерлока Холмса, когда третья миссис Ватсон «по семейным делам» отлучалась из Лондона, а также в тех случаях, когда старые друзья занимались расследованиями государственной важности, такими как исчезновение регалий ордена Святого Патрика.

Шерлок Холмс и голос из склепа

Посвящается Линде

Ilia quae libros amat, a libris quoque amatur.

Fragment De Popina Candelarum ^[174]

Два «фиаско» Шерлока Холмса Отрывок из биографических заметок доктора Джона Г. Ватсона

Общеизвестно, что Шерлок Холмс всей своей артистической душой презирал условности и никогда не стремился стать примером для подражания. Должно быть, именно эта его черта заставила меня воссоздать на письме те эпизоды, что предлагаются сейчас читательскому вниманию. Казалось бы, они совсем не вписывались в мой замысел. Но едва я подумал об этом, в моей голове тут же зазвучал знакомый голос: «Ватсон! Если в вас есть хоть капля порядочности, вы занесете в свои анналы эту мою оплошность наравне с моими успехами».

Я никогда не верил в призраки! И все же задался вопросом, где и когда слышал эти слова прежде. Через мгновение я нашел ответ. Прошло больше тридцати лет с того дня, как Холмс произнес эту фразу, глядя на играющие солнечными бликами окна Риджент-стрит и качая головой. Нас только что оставили в дураках. Человек, за которым мы следили, уезжал в кебе, и не было никакой возможности пуститься за ним в погоню. Мы впервые столкнулись тогда с мрачной семейной легендой, получившей известность благодаря повести «Собака Баскервилей».

Через несколько недель, как известно, нам довелось встретить среди утопающих в густом тумане скал Дартмура огромного зверя, чья пасть светилась в темноте. Затем мы преследовали Джона Стэплтона от Меррипит-хауса до Гримпенской трясины, где он погиб медленной и ужасной смертью. И все-таки много лет спустя, уже понимая, что жизнь его подходит к концу, Холмс вспомнил именно тот солнечный день на Риджент-стрит.

«Ватсон! Если в вас есть хоть капля порядочности, вы занесете в свои анналы эту мою оплошность наравне с моими успехами».

Мой друг сидел на ступеньках деревянной лестницы, что вела на чердак нашего дома на Бейкер-стрит. Когда я подошел, он протянул мне свернутые в трубочку документы и блокнот, на обложке которого, испачканной чернильными и водяными пятнами, было написано: «Анализ скополамина как смертельного яда».

Холмс уже давно ушел на покой и успел пресытиться неторопливой жизнью суссекского пчеловода. Еще недавно мечтавший о деревенском уединении, он с радостью вернулся в старую квартиру на Бейкер-стрит. Беспокойная жизнь частного детектива оказывала на него такое же возбуждающее действие, как и доза кокаина, но при этом меньше вредила здоровью. В периоды бездействия Холмс испытывал потребность в наркотике, но не было случая, чтобы он вспоминал про это зелье, когда занимался очередным расследованием.

На чердаке хранились бумаги, связанные с прежними делами детектива. Многие из них я не успел описать в своих рассказах. Мой друг чуть ли не каждый день поднимался туда после обеда и оставался там до сумерек. Жестяную коробку, которая прежде лежала среди разнообразных безделушек в его спальне, по настоянию медсестры, миссис Клэтуорти, тоже отнесли на чердак. Эта добрая женщина неоднократно заявляла, что снимает с себя всю ответственность, если пациент не наведет порядок в своей комнате.

Холмс же использовал любую возможность, чтобы снова взглянуть на свои сокровища. Он любил перебирать кипы документов, разложенных по папкам с красными завязками. Некоторые относились к тому времени, когда я еще не был с ним знаком. Другие содержали сведения, к публикации которых, как говаривал мой друг, «мир еще не готов». Две-три такие пачки посвящались его «фиаско».

В тот день Холмс, по обыкновению, уединился на чердаке, чтобы еще раз окунуться в прошлое. Был октябрь, к пяти вечера за окном стало смеркаться, я решил, что моему другу в потемках будет неудобно идти по лестнице, и отправился за ним. Он расположился прямо на ступеньках, вероятно не найдя в себе сил добраться до стола, и склонил голову над листом, исписанным его собственным четким готическим почерком. Рядом лежала папка, озаглавленная «Дело обнаженных велосипедисток». Холмс молча передал мне бумаги, чтобы я уложил их обратно в коробку. Тем временем мой друг медленно, однако без посторонней помощи спустился в гостиную.

Я убрал документ в папку вместе с другими, в беспорядке разбросанными по ступенькам. То и дело мне на глаза попадался знакомый каллиграфический почерк мистера Боукера, секретаря сэра Эдварда Маршалла Холла. Этот блестящий адвокат сотворил почти столько же чудес в зале суда, сколько великий детектив Шерлок Холмс совершил за его пределами. Нередко эти два выдающихся человека работали в одной упряжке. Шуршали бумажные листы, поднятые мной с пола, перед моим взором мелькали знакомые имена: сначала доктора Криппена и Этель Ли Нив, затем Оскара Фингала О’Флаэрти Уиллса Уайльда и эсквайра Джона Шолто Дугласа, маркиза Куинсберри, и, наконец, Оскара Слейтера. На обороте одного из документов рукой Холмса было написано: «Убийство на ярмутском пляже».

Некоторые из этих фамилий воскресили в моей памяти самые трудные расследования Холмса. Однако никто другой на его месте не стал бы расценивать их как неудачи. Так, летом 1910 года к нам по рекомендации Эдварда Маршалла Холла обратился за помощью поверенный доктора Криппена, обвиняемого в убийстве.

Как известно, Хоули Харви Криппен отравил свою неверную, зараженную сифилисом жену, расчленил ее и закопал останки в подвале собственного дома номер тридцать девять по Хиллдроп-Кресчент, в Кентиш-тауне. Белль Элмор, как называла себя певица из мюзик-холла Кора Криппен, была вздорной и развратной женщиной. Но тщедушный доктор своим поведением после ее смерти, без сомнения, сам набросил петлю себе на шею. Он сбежал в Америку на пароходе «Монтроз» и прихватил с собой молодую любовницу Этель Ли Нив, попытавшись, правда безуспешно, загримировать ее под мальчика. Еще до того, как судно прибыло в Монреаль, сотрудники Скотленд-Ярда вскрыли подвал дома на Хиллдроп-Кресчент и обнаружили там ужасную картину. С помощью беспроводного телеграфа полиция связалась с пароходом и отправила инспектора Дью в погоню за беглецами на быстроходном катере. В Квебеке инспектор поднялся на борт «Монтроза», выдав себя за лоцмана, и арестовал обоих преступников, прежде чем они успели покинуть судно.

Драматические обстоятельства погони превратили это дело в один из самых громких судебных процессов за последние пятьдесят лет. При словах «хладнокровный убийца» люди тут же поминают Криппена. Насколько же далеко от истины это расхожее мнение!

Холмса привлекли к расследованию как лучшего эксперта по редким ядам. Он добился у обвиняемого признания в том, что Этель Ли Нив находилась в его доме и даже более того — в его постели, когда Кора Криппен была отравлена скополамином. Тогда о смертоносном действии этого препарата, изготовляемого из ядовитой белладонны, еще не были известно, и врачи нередко назначали его при лечении белой горячки.

Чтобы выяснить истину, Холмс затворился в химической лаборатории больницы Святого Барта. В то время как все остальные прохлаждались на августовских каникулах, он трудился не покладая рук среди колб, пробирок и реторт, штативов, бунзеновских горелок и препаратов с ужасным запахом. После серии опытов он доказал, что часть скополамина, обнаруженного в теле миссис Криппен, имеет естественное происхождение. Яд образовался в процессе разложения трупа. Затем мой друг вычислил, что смертельная доза для женщины с таким весом колеблется в промежутке от четверти до половины грана. В организме покойной нашли двадцать девять сотых грана препарата. Это был почти граничный показатель. Если учесть, что значительная доля скополамина появилась естественным путем, получится, что доктор Криппен не дал жене даже минимальной дозы, способной свести в могилу женщину столь крепкого телосложения. Не говоря уже о том, что он и не собирался ее убивать. Обвинение против него, ранее считавшееся практически доказанным, теперь выглядело весьма спорным.

Я искренне считал, что Холмсу удалось доказать невиновность Криппена. Если бы доктор признался, что той роковой ночью тайно привел в дом Этель Ли Нив, его жизнь была бы спасена. Обезболивающая доза скополамина напрочь стирает в мозгу недавние события, и принявший препарат просто не вспомнит о том, что находился без сознания. Разве не очевидно, что воспользоваться этим лекарством мог скорее неверный супруг, чем убийца? Злодей выбрал бы аконитин или стрихнин. Неужели не ясно, говорил Холмс, что Криппен пытался усыпить жену безопасной дозой скополамина, чтобы провести ночь с Этель Ли Нив? Пусть даже доктор по ошибке чуть превысил смертельный минимум. Если бы он действительно собирался погубить Кору, то дал бы ей для надежности большее количество яда.

Казалось, проведенные Холмсом химические исследования опровергают любое подозрение в намеренном убийстве и разрушают все доказательства обвинения. Одного взгляда на мисс Ли Нив было достаточно, чтобы понять, что эта робкая девушка не способна сыграть роль леди Макбет или царицы Клитемнестры. Отравление — это заранее спланированное преступление, его не совершают в порыве гнева. Когда бы доктор Криппен был хладнокровным убийцей, как утверждало обвинение, неужели он стал бы рисковать головой и приводить в дом свидетельницу, имея возможность проделать все тайно? Ему, несомненно, было бы проще обойтись без сообщницы, которая, скорее всего, не продержалась бы на допросе в полиции и двух минут.

Холмс уверял поверенного доктора Криппена, что столь прекрасный адвокат, как Эдвард Маршалл Холл, наверняка добьется смягчения приговора. Его клиент получит срок за непредумышленное убийство. В самом деле, лучше признаться в менее тяжком преступлении, чем настаивать на невиновности, рискуя при этом жизнью.

Ах, если бы все так и вышло! Утренние газеты звонили бы во все колокола о нашей победе в зале Центрального уголовного суда. Великого детектива Шерлока Холмса называли бы избавителем доктора Криппена, получившего печальную известность в связи с насильственной смертью жены. Но наши надежды быстро рассыпались в прах.

Я не поверил своим ушам, когда узнал, что доктор Криппен и пальцем не пошевелил ради собственного спасения. Во имя всего святого, почему? Ответ был прост. Он любил Этель Ли Нив больше собственной жизни. Никакие уговоры не заставили его признаться, что она находилась у него дома в момент гибели Коры Криппен. Услышав о предложении использовать девушку для доказательства своей невиновности, он отказался от услуг адвоката Маршалла Холла.

Поверенный Артур Ньютон и Шерлок Холмс долго, но безуспешно пытались переубедить доктора Криппена. Они твердили, что дверь тюремной камеры тут же распахнется и выпустит его на свободу, как только доктор скажет, что Этель Ли Нив в ночь смерти его жены была с ним. Но упрямец в ответ лишь качал головой. Вероятно, он полагал, что даже Эдвард Маршалл Холл не всесилен и может, несмотря на весь свой талант, потерпеть неудачу. И что тогда случится? Присяжные не только признают самого Криппена виновным в убийстве, но и посчитают Этель Ли Нив соучастницей. Тогда его юную любовницу тоже приговорят к виселице.

Никогда еще Холмс не испытывал подобного разочарования. Криппен любил эту девушку так нежно, что защищал до последнего, даже ценой собственной жизни. Он не пожелал сказать в собственное оправдание ни единого слова, которое могло навредить ей. Место Маршалла Холла занял другой адвокат, от помощи Шерлока Холмса обвиняемый также отказался.

Доктор Криппен отправился на виселицу, но мисс Ли Нив была спасена. В жестяной коробке среди документов по этому делу лежало и его письмо из тюрьмы, написанное в ночь перед исполнением приговора. Чернила выцвели, а бумага пожелтела от времени. Там были такие слова: «В этом прощальном письме, стоя на пороге вечности, я хочу сказать, что Этель Ли Нив любила меня так, как немногие женщины способны любить мужчину, что она абсолютно ни в чем не виновна и я поступил по велению своего сердца…»

Всякий раз, когда Холмс перечитывал эти строки, слезы проступали на его глазах, а голос невольно начинал дрожать. Ни Абеляр и Элоиза, ни Тристан и Изольда, не говоря уже о Ромео и Джульетте, не вызывали у него такого сочувствия, как Хоули Харви Криппен и Этель Ли Нив. По утверждению моего друга, этот человек всегда оставался прежде всего истинным джентльменом. Холмс настоял на том, чтобы посетить осужденного в Пентонвильской тюрьме вечером накануне казни. Он рассказывал мне, что бедняге лишь однажды изменило самообладание, когда ему принесли прощальную телеграмму от девушки. Криппен попросил, чтобы ее письма и фотографию похоронили вместе с ним. Перед смертью он снова заявил, что не имел намерения убить свою жену, в чем Холмс никогда и не сомневался. Доктора приговорили к виселице незаслуженно, но он все же не остался без утешения — ему успели сообщить, что Этель Ли Нив признали невиновной.

Мало кому известно, что Холмс принимал непосредственное участие во многих других громких процессах. Раз за разом он добивался полного успеха, но порой удача отворачивалась от него. Он сотрудничал с Маршаллом Холлом при подготовке к судебному слушанию по еще одному нашумевшему делу, так называемому убийству на ярмутском пляже. Герберт Беннетт в 1900 году был осужден и повешен за убийство своей жены, хотя свидетели подтверждали его алиби. Когда я расспрашивал об этом процессе моего друга, только что вернувшегося из зала суда, он лишь сухо заметил: «Боюсь, Ватсон, что британские присяжные еще не достигли необходимого уровня интеллекта, чтобы предпочесть мои умозаключения доказательствам инспектора Лестрейда».

Как трудно порой бывает отличить победу от поражения! Шерлок Холмс полагал, что потерпел фиаско и в расследовании дела Оскара Слейтера, получившего за убийство мисс Гилкрист смертный приговор, который вскоре заменили на пожизненное заключение. Но в действительности и здесь перевес был на стороне моего друга. Холмс представил четкие доказательства того, что Слейтер не мог совершить то преступление в скромной съемной квартире в Глазго. Кампания в защиту невинно осужденного человека завершилась его освобождением после восемнадцати лет тюрьмы. Как жаль, что из-за упрямого нежелания властей пересмотреть дело Холмс не успел порадоваться восстановлению справедливости.

Ему крайне редко не удавалось добиться оправдания для своего клиента. А если так случалось, то лишь потому, что подзащитный отказывался следовать его советам. Самым известным и упрямым нашим клиентом по праву можно назвать покойного мистера Оскара Уайльда, посетившего нашу обитель на Бейкер-стрит ветреным февральским днем 1895 года.

Следует отметить, что самовлюбленность и невероятное тщеславие драматурга стали настоящим проклятием для Холмса. Оба они привыкли находиться в центре внимания и поэтому с трудом переносили общество друг друга. Однако не думаю, что патологические наклонности мистера Уайльда сильно тревожили Холмса. Мой друг ознакомился с трудами профессора Крафт-Эбинга девятью годами ранее, как только они были изданы в Германии. Также он внес три добавления в более поздние исследования доктора Хэвлока Эллиса и разрешил этому ученому использовать в работе свою анонимно изданную монографию «Механизм психических отклонений».

В начале 1895 года Оскар Уайльд наслаждался невероятной популярностью в театральных кругах, не идущей ни в какое сравнение с его нынешней известностью. Премьера пьесы «Как важно быть серьезным» в театре Сент-Джеймс была восторженно встречена зрителями. «Идеального мужа» по-прежнему представляли в театре «Хеймаркет» едва ли не каждый день. Я был на одном из первых показов этого спектакля и вернулся домой под большим впечатлением. Холмс проводил досуг за своим «химическим» столом, вычисляя разброс в весе обычных разменных монет. Он молчал до тех пор, пока я сам не завел разговор. Надеясь заинтересовать его, я сказал, что никогда еще не испытывал такого прилива эмоций, как на премьере «Идеального мужа».

Детектив, не отрывая взгляда от идеально точных миниатюрных весов, спокойно заметил: «Вот именно, прилив эмоций. Вам следовало бы помнить, Ватсон, что любой прилив имеет свойство широко разливаться, оставаясь мелким по сути».

В таких случаях споры, как правило, бесполезны. Однако после постановки второй пьесы мистера Уайльда у нас состоялась новая дискуссия. Было очевидно, что неприязнь Холмса к нему ничуть не уменьшилась. Прискорбная истина состояла в том, что мой друг, так же как историк сэр Джордж Янг, установил источник многих острот и парадоксов в произведениях знаменитого драматурга. Они принадлежали не самому Оскару Уайльду, а были позаимствованы из остроумных высказываний студентов, вместе с которыми он обучался в Оксфорде десять лет назад.

Это известие ошеломило меня. Известно, что пьесу «Как важно быть серьезным» пришлось сократить на целый акт, чтобы привести в соответствие с обычной продолжительностью спектаклей в театрах Вест-Энда. Майкрофт Холмс рассказал своему брату, что выброшенный кусок текста пестрил крадеными перлами. Среди них было предсмертное высказывание знаменитого профессора Бейллиол-колледжа Бенджамина Джоуита, который много лет назад активно участвовал в теологической войне между верой и сомнением. На вопрос одной своей юной знакомой, верит ли он сам в Создателя, пожилой доктор ответил с доброжелательной улыбкой: «Ах, моя дорогая, вы должны верить в Бога независимо от того, что говорят священники».

Майкрофт Холмс и его товарищи по клубу «Диоген» узнали о том, что мистер Уайльд вложил эту фразу в уста одного из героев — доктора Чезюбла. Они пригрозили автору, что придут на премьеру спектакля и станут кричать «Держи вора!» всякий раз, когда со сцены прозвучит украденная острота. Так или иначе, этот акт вырезали из пьесы, и прилюдно изобличить плагиатора не удалось.

Заимствование чужих изречений вызвало толки, но это было мелочью в сравнении со скандалом, вспыхнувшим по другому поводу. За шумным театральным успехом мало кто слышал о своеобразной дружбе драматурга с сыном маркиза Куинсберри Альфредом Дугласом. Негодование отца, узнавшего о его безумном увлечении, было безграничным. Окружавший мистера Уайльда мир эстетов и зеленых гвоздик вызывал у него яростное отвращение и самые худшие подозрения.

Я был совершенно далек от всего этого до встречи Холмса со знаменитым адвокатом сэром Джорджем Льюисом. Оскар Уайльд обратился к нему с жалобой на клевету со стороны лорда Дугласа, в те времена более известного тем, что он сформулировал новые законы в боксе, получившие название «правила маркиза Куинсберри». Сэр Джордж попал в неловкое положение. Будучи другом мистера Уайльда, он одновременно оказывал услуги адвоката маркизу. Из затруднения был единственный выход: отказ от какого-либо участия в этом деле. Сэр Джордж не мог быть даже неофициальным советником мистера Уайльда. Однако он убедил драматурга проконсультироваться с Шерлоком Холмсом, прежде чем предпринимать какие-либо действия.

Перед визитом мистера Уайльда мы получили от Льюиса письмо с кратким изложением обстоятельств дела. Лорд Дуглас оставил свою визитку с орфографическими ошибками и искаженными цитатами швейцару клуба «Албемарл», членом которого являлся драматург. На обратной ее стороне было написано от руки: «Мистеру Уайльду, позеру и содомиту». По словам писателя, он и раньше получал оскорбительные послания, но общественное положение Куинсберри вынуждало отнестись к этому случаю со всей серьезностью. Не добившись помощи от сэра Джорджа Льюиса, он пригласил другого, более агрессивного адвоката, мистера Чарльза Хамфри. Тот сразу же порекомендовал подать на маркиза в суд за клевету.

В ожидании клиента Холмс не проявлял обычной жажды действий. Не думаю, что ему был неприятен сам характер дела, учитывая преклонение моего друга перед любым проявлением бунтарского духа. Скорее всего, Холмса угнетала перспектива общения с самодовольным литератором.

При первом появлении в нашей гостиноймистер Уайльд произвел впечатление тяжеловесного и даже неуклюжего человека с походкой крестьянина, несмотря на всю его ловкость в обращении со словами. Во всем его облике чувствовалась какая-то подавленность — в фигуре, взгляде и чертах лица. Удивительно, но и в голосе драматурга слышалась явная усталость. Знаменитый эстет держался так, словно бы позировал в фотоателье. Каждому доводилось видеть на театральных афишах и в витринах книжных магазинов портреты Уайльда, сделанные во времена его наибольшей популярности. В тот день он предстал перед нами с таким же хмурым и утомленным выражением лица и неестественно плотно сжатыми губами.

Он не пожелал сесть в кресло, на которое указал ему Холмс, и неловко примостился на стуле, почти загородив собой окно. За его спиной виднелся лишь небольшой кусочек зимнего неба.

— Я уповаю на ваше милосердие, мистер Холмс, — произнес он, одновременно делая плавный жест рукой. — Сэр Джордж Льюис заявил, что не сможет защищать мои интересы. Право слово, адвокат, отказывающийся от денег, подрывает все мои представления об устройстве вселенной.

Холмс никак не отреагировал на эту шутку. Казалось, черты его лица были вырезаны из слоновой кости.

— Я ознакомился с обстоятельствами дела, сэр, — холодно сказал он. — Прошу вас, продолжайте.

Мистер Уайльд был явно обескуражен неожиданной резкостью ответа. Его лицо сделалось еще более усталым и вялым.

— Хорошо, мистер Холмс. Итак, завтра я должен решить, подавать ли мне иск против маркиза Куинсберри за клевету. Мистер Хамфри настаивает на этом. Сэр Джордж Льюис, полагаю, был бы против.

— Осмелюсь предположить, что мнение сэра Джорджа более мудрое, — спокойно заметил Холмс. — Однако слушаю вас дальше.

— Эдди Карсон… — начал незадачливый литератор, но запнулся. — Я хотел сказать, что ответчика будет защищать королевский адвокат сэр Эдвард Карсон.

— Достойный соперник для вашего клинка, мистер Уайльд. Полагаю, вы готовы отвечать на его вопросы?

— Вам наверняка известно, мистер Холмс, что мы вместе учились в Тринити-колледже в Дублине. Карсон, безусловно, исполнит свои обязанности со всем ожесточением позабытого старого друга.

И эту остроту Холмс выслушал с прежним ледяным равнодушием.

— Я спрашивал о другом, мистер Уайльд. Если вы собираетесь устраивать игрища с сэром Эдвардом Карсоном, он порвет вас в клочья.

Мистер Уайльд прикусил язык — иначе тут не скажешь. Однако вскоре заговорил снова, в своей обычной отвлеченной манере:

— Игрища, мистер Холмс? Художника всегда влечет возвышенная игра со словом. Не стану отрицать, что из-за этого он выглядит в глазах ремесленников несколько сумасбродным. Заблуждение маркиза Куинсберри заключается в том, что он спутал экстравагантность гения с извращенностью.

Холмс сцепил кончики пальцев под подбородком и произнес так тихо, что я едва расслышал ответ. Но его формулировки были хлесткими, как удар кнута.

— Прошу вас, мистер Уайльд, не повторяйте этого в зале заседания. Согласно закону, лорда Куинсберри можно осудить за клевету, и только. Экстравагантный вид — это вопрос вкуса, а извращенные действия — предмет судебного разбирательства. На вас как на истца ложится бремя доказательства обвинений. Если оно слишком тяжело для вас…

Наш посетитель наконец-то пришел в себя и прервал детектива на полуслове:

— Он втоптал в грязь мое честное имя, мистер Холмс! В этом нет сомнения. Разве что-то еще имеет значение, когда он своими сальными намеками погубил мою репутацию?

— Уверяю вас, мистер Уайльд, что в нашем случае это важно.

— Хорошо, — насупившись, произнес драматург. — Давайте предположим, что разница между аффектацией и порочностью достойна обсуждения. Хотя эта проблема существует только в голове стороннего наблюдателя.

— Вам следует помнить, сэр, — жестко возразил Холмс, — что, согласно поправке к уголовному праву, принятой в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году, разница между ними равняется толщине тюремной стены.

Я никогда в жизни не чувствовал себя настолько неловко, как в те полчаса, пока мой друг обменивался колкостями с посетителем. Наконец Уайльд не выдержал:

— Мистер Холмс, я выслушивал ваши поучения в течение получаса, но должен признаться, что они не прибавили мне ума.

— Вынужден согласиться, — проворчал в ответ Холмс. — Главное, чтобы они прибавили вам пищи для размышлений.

— И это все, что вы можете для меня сделать?

Мистер Уайльд напоминал теперь капризного ребенка.

— Не совсем, — процедил детектив. — Вы утверждаете, что вас обвиняют напрасно. Тогда я дам вам еще один бесплатный совет: возьмите эту вздорную визитку лорда Куинсберри и порвите ее на мелкие кусочки. Если ваша совесть чиста, продолжайте вести себя как добропорядочный человек, которому нечего бояться. Подавая в суд на маркиза, вы только привлечете внимание к его нападкам. Независимо от того, справедливы они или нет, великосветские мудрецы решат, что дыма без огня не бывает.

— Это невозможно! Я не остановлюсь ни перед чем, чтобы выразить свой протест!

— По-моему, леди… — произнес Холмс, и в голове у меня тут же мелькнула знаменитая строчка из «Гамлета»: «По-моему, леди слишком много обещает».

На щеках мистера Уайльда вспыхнул румянец, а через мгновение он покраснел, как свекла.

— Не смею больше отнимать у вас время, — пробормотал он, запинаясь то ли от гнева, то ли от смущения.

— Разорвите эту визитку, — повторил сыщик, вставая.

— Я сам решу, как мне следует поступить, мистер Холмс!

— Сомневаюсь, что вы решите правильно, — мрачно отозвался мой друг. — Очень сильно сомневаюсь.

На этом они и расстались, чувствуя глубокую неприязнь друг к другу. Я никогда особо не симпатизировал Оскару Уайльду, но был потрясен тем, как жестко сыщик с ним разговаривал.

— Как вы могли, Холмс? — негодующе воскликнул я, едва только входная дверь захлопнулась за посетителем. — Вы же попросту отказались помочь этому бедняге!

Мой друг стоял у окна, наблюдая за тем, как поджидавший гостя кеб, грохоча колесами, отъезжает от нашего дома.

— Я пытался спасти его от катастрофы, больше я ничего не мог для него сделать.

— Катастрофа случится, когда слухи об этой визитке разлетятся по всему Лондону, а Уайльд ничего не предпримет в ответ!

Холмс покачал головой:

— Вовсе нет. Сплетни причинят ему лишь легкие неприятности. Он погибнет, если обратится в суд.

— Почему?

— Доказательства уничтожат его.

— Откуда вы знаете? Ни вы, ни я не ознакомлены с доказательствами ни с той ни с другой стороны.

— Мы оба их только что видели. Но понял один я.

Я потрясенно взглянул на Холмса:

— Что вы имеете в виду?

— То, что вы, Ватсон, просто не потрудились проанализировать ситуацию. Неужели вы не обратили внимания на то, что Уайльд отказался сесть в предложенное кресло и выбрал стул у окна?

— Какая, черт возьми, разница, куда он сел? Может, ему там было удобнее.

— Разве не ясно, что он специально повернулся спиной к свету, чтобы спрятать лицо?

— Ну и что с того? Мы хорошо рассмотрели его, когда он заходил в гостиную. По тону его голоса все сразу стало понятно.

— Уайльд ни в коем случае не должен появляться в суде. Вне зависимости от характера дела.

— Но я ничего странного в его лице не заметил, Холмс.

— Вы не вглядывались. А судья и присяжные сразу увидят. И сэр Эдвард Карсон тоже. Мой дорогой Ватсон, как только этот человек обратится в суд, его участь будет решена. Он откроет рот и тут же проиграет дело. Неудивительно, что Уайльд так плотно сжимает губы на всех фотографиях! Возможно, вы просто смотрели на него под другим углом, мой дорогой друг, — добавил Холмс уже мягче, — и поэтому оставили без внимания его зубы.

— Его зубы? Зубы могут дискредитировать человека?

— Да, Ватсон. Все зубы у него на месте и выглядят вполне здоровыми, разве что несколько выступают вперед. Но они черные. Неужели вас не насторожило, что он прикрывал рот рукой, когда разговаривал в дверях?

Я изумленно уставился на Холмса, потому что действительно подметил эту особенность, но не придал ей значения.

— Вы врач, Ватсон. Скажите, о чем говорит подобный признак?

— Ртуть? Он лечился от сифилиса?

— Вот именно. — Холмс отошел от окна. — Ртуть принимают лишь в одном случае, и ни в каком другом. Почерневшая зубная эмаль — излюбленный повод для насмешек и злобных сплетен. В суде Уайльду придется стоять перед присяжными при ярком освещении. Стоит ему открыть рот, и любому тут же станет ясно, что он отъявленный лгун и развратник, подверженный отвратительной болезни. Злополучная визитка, даже повесь он ее к себе на шею, навредила бы ему меньше, чем обращение к правосудию. Представьте, каким после этого окажется приговор?

Прошло много месяцев, прежде чем я узнал от сэра Джорджа Льюиса, что знаменитый драматург заразился сифилисом от уличной женщины в пору юношеского безрассудства, будучи студентом колледжа Магдалины в Оксфорде. Вот почему мистер Уайльд не присутствовал на премьере «Идеального мужа», когда принц Уэльский и другие столпы общества рукоплескали автору и вызывали его на сцену.

— Ему не следует этого делать, — стоял на своем Холмс. — Жаль, что к моим доводам он глух. Как бы мало меня ни заботила судьба мистера Уайльда, я не хотел бы находиться в зале суда, когда сэр Эдвард Карсон начнет задавать каверзные вопросы этому самовлюбленному павлину. Тем более когда адвокат будет опрашивать его молодых почитателей. Поверьте, я никому не пожелаю того унижения, к которому наш клиент с дьявольским упрямством стремится.

Эти слова сильно удивили меня.

— Значит, он все еще наш клиент?

Холмс пожал плечами:

— Все зависит только от него самого.

Но мы больше никогда не встречались с мистером Уайльдом.

Я счел за лучшее выбросить из головы подробности того неприятного визита, закрыл папку с надписью «Оскар Фингал О’Флаэрти Уиллс Уайльд против Джона Шолто Дугласа, маркиза Куинсберри» и положил ее в жестяную коробку.

Сидя по вечерам в своем кресле, я часто вспоминаю знакомую комнату в квартире на Бейкер-стрит. Вижу испачканный кислотными пятнами сосновый стол; полки стеллажей, где выстроились ряды альбомов с газетными вырезками и подшивками документов, которые наши недоброжелатели были бы счастливы предать огню; рисунки, футляр для скрипки, подставку для трубки, табакерку в форме персидской туфли. Все это мгновенно возникает в моем воображении. Холмс обычно предстает перед моим внутренним взором проснувшимся — по обыкновению, поздно — и сидящим за столом в ожидании завтрака. На подносе стоит посеребренный кофейник. Рядом лежит свежий выпуск «Таймс» или «Морнинг пост». В профиль Холмс частенько напоминал мне хищную птицу, когда просматривал газетные столбцы и разочарованно говорил: «Если верить газетам, Ватсон, нынешний Лондон не способен предложить частному детективу ничего интересного. Либо наши знакомые из преступного мира совсем обленились в последнее время, либо стали действовать намного хитрее».

Его раздражение обычно длилось недолго. Порой еще до того, как остатки завтрака успевали убрать со стола, раздавался звонок или громоподобный стук в окованную железом входную дверь, и через мгновение в гостиной появлялась миссис Хадсон с визиткой на подносе. А иногда Холмс откидывался назад на стуле и протягивал мне отчеркнутую ногтем статью: «Прочтите это, Ватсон!»

Заслышав шаги на лестнице и отложив в сторону газету, он усмехался и вполголоса замечал: «Полагаю, это утро все же подарит нам новые возможности». Как свежи эти воспоминания и как часто нам приходилось сталкиваться с такими «возможностями»! Но самая первая из этих папок датирована временем, когда мы еще не были знакомы с Холмсом. Просматривая ее теперь, трудно представить, что эти события могли пошатнуть устои британской монархии и государства, привести к кризису всей системы закона и порядка. Холмс с привычной лаконичностью озаглавил папку «Дело о верном фаворите».

Верный фаворит

I

Это необычное расследование Шерлок Холмс завершил за четыре года до того летнего дня, когда мы с ним впервые повстречались в химической лаборатории больницы Святого Барта. Позднее он нередко скрашивал зимние вечера у камина тем, что приносил из своей комнаты заветную жестяную коробку и вручал мне какую-либо из многочисленных папок с красными завязками. В одной из них описывалось крушение «Глории Скотт», из другой я узнал о тайном обряде дома Месгрейвов. Каждому из этих случаев я посвятил по отдельному рассказу и опубликовал их в сборнике «Воспоминания Шерлока Холмса» ^[175].

В один из таких вечеров Холмс поведал мне об удивительных событиях, произошедших за несколько лет до нашей первой встречи в 1881 году. Мы обсуждали нашего общего друга инспектора Лестрейда, и я спросил, как Холмс с ним познакомился. Вместо ответа он направился в свою спальню, и вскоре у меня в руках оказалась незнакомая папка. Она была озаглавлена весьма интригующе: «Дело о верном фаворите».

Холмс был известным в Лондоне частным детективом еще до того, как мы вместе поселились на Бейкер-стрит. К нему обращались по особо деликатным вопросам, его услугами часто пользовались сотрудники Скотленд-Ярда, в особенности Лестрейд — в свое время Холмс помог ему выбраться из тупика, распутав дело о фальшивых чеках. Как ни странно, в ту пору я даже не слышал об этой истории.

Когда сыщик с усмешкой передал мне два документа из этой папки, я поначалу не понял, какое отношение к ним имеет Лестрейд. Затем мой друг извлек все бумаги, включая обвинительное заключение по делу «Корона против Бенсона и Керра», датированное 1877 годом. Читателю скоро станет ясно, как этот процесс связан с нашим коллегой из Скотленд-Ярда. Поскольку рассказ очевидца всегда предпочтительнее простого изложения событий, я записал эту историю так, как услышал ее от Холмса. Лишь кое-где добавлены мои соображения относительно отдельных нюансов драмы. Первый документ, который протянул мне Холмс, оказался страницей газеты «Спорт» за 31 августа 1876 года с репортажем о скачках. Все еще посмеиваясь, мой друг наблюдал, как я читаю статью о злоключениях майора Хью Монтгомери. По всей видимости, это был человек чести, заслуженно почитаемый герой, побывавший во многих военных кампаниях, начиная от Инкермана и заканчивая Абиссинией.

Майор Монтгомери считался настоящей легендой в среде любителей скачек. Он почти никогда не проигрывал. Газета приводила краткий перечень его главных успехов. Я равнодушен к этому виду спорта, тем не менее некоторые имена и названия были мне знакомы. И вот теперь достойный офицер пал жертвой заговора букмекеров, отказавшихся принимать от него ставки.

Редактор обрушил свое негодование на головы этих «стервятников», по его словам озабоченных лишь тем, чтобы забрать деньги у проигравшего пари и не отдать их выигравшему. Слабо разбираясь в вопросе, я мог судить о масштабе трагедии, случившейся с майором Монтгомери, лишь по содержанию публикации. Поначалу я решил, что он может продолжить свою успешную карьеру, делая ставки через своих друзей. Оказалось, что это невозможно. Газета напоминала читателям, что ставки принимаются только на ипподромах, где всем распоряжается «Жокей-клуб», запрещающий действовать от имени другого лица. Эту меру пришлось ввести после принятия в 1845 году закона об азартных играх, согласно которому проигранные на ставках деньги не подлежат возврату через суд. Статья заканчивалась новым взрывом возмущения против произвола букмекеров.

Еще интереснее был второй документ — письмо от Общества страхования потерь на ставках.

Майор Монтгомери, по всей видимости основавший это благотворительное общество, отправил послание на французском языке графине де Гонкур, что проживала в пригороде Парижа Сен-Клу. Он обращал ее внимание на статью в «Спорте» и объяснял, что ни правилами «Жокей-клуба», ни законом об азартных играх не возбраняется делать за него ставки людям, находящимся вне британской юрисдикции. Однако закон требовал, чтобы деньги из-за границы поступали в Англию через «присяжных букмекеров». Мне приходилось слышать о присяжных маклерах на фондовой бирже, и я предположил, что речь идет о чем-либо подобном.

Далее майор говорил о том, что поначалу опасался доверять крупные суммы денег незнакомым людям. Но затем обратился в Общество франко-английского делового сотрудничества с просьбой порекомендовать ему надежных партнеров во Франции. Среди прочих ему назвали имя графини де Гонкур.

Я не понял, почему Холмс заинтересовался этой историей и как могли пострадать те, кто оказывал помощь Монтгомери. Время от времени он посылал им чеки, выписанные «Лондонским королевским банком» на Стрэнде, и называл лошадь, на которую необходимо поставить ту или иную сумму. Они переправляли чеки вместе с указанием ставки «присяжному букмекеру» в Англию. Если лошадь побеждала в забеге, как обычно и происходило, Монтгомери отдавал партнеру десять процентов от выигрыша. В противном случае все расходы нес сам майор. Графиня де Гонкур, судя по всему, решила, что ничего не теряет при таких условиях. Напротив, у нее появляется возможность сорвать хороший куш, приложив минимум усилий.

Холмс рассказал мне, что майор Монтгомери действительно отправил ей первый чек, графиня сделала ставку и через некоторое время узнала, что риск оправдался. Вскоре она получила свою долю выигрыша, а вместе с ней — новый чек и указания, на какую лошадь следует ставить.

В те времена Шерлок Холмс жил неподалеку от химической лаборатории больницы Святого Томаса, куда имел свободный доступ. Он получил эту привилегию в память о щедром пожертвовании больнице от одного из родственников. (Как я уже рассказывал, мой друг происходил из семьи богатых землевладельцев.) Итак, у него был свой кабинет к югу от Вестминстерского моста, и после усердных трудов среди пробирок и бунзеновских горелок Холмс каждый вечер возвращался домой по прелестным аллеям, усаженным деревьями.

В один из ветреных вечеров осени 1876 года он застал в доме посетителя, дожидавшегося его прихода в комнате хозяйки. Холмс описал его внешность так: опрятно одетый «карманный Геркулес», темноволосый, с физиономией ярмарочного боксера. Они вместе поднялись наверх, и едва мистер Уильям Абрахамс открыл рот, сразу стало понятно, что он вовсе не уличный боец. Тихим, но твердым голосом он принес извинения за то, что явился к частному детективу без предупреждения.

— Это я должен просить прощения за то, что вам пришлось так долго ждать, мистер Абрахамс, — ответил с той же любезностью Холмс. — Признаюсь, у меня сегодня было много работы. Если бы не конфиденциальность вашего дела, я бы просто зашел в вашу контору в Темпле и избавил вас от путешествия на речном трамвае. Боюсь, что вы уже опоздали на обратный рейс и теперь вернетесь в Челси не раньше завтрашнего утра. Обычно леди в таких случаях недовольны, но осмелюсь предположить, что вы не женаты.

Лицо мистера Абрахамса вытянулось от удивления.

— Мы ведь не знакомы с вами, мистер Холмс? Я не успел ни слова вам сказать. Откуда же вам известно о моей конторе в Темпле, поездке по Темзе, доме в Челси и о том, что я холост?

Холмс улыбнулся и рукой указал на стул:

— Прошу вас, садитесь, мистер Абрахамс. Дождя сегодня не было, но на вашей обуви свежие влажные пятна. Волосы, извините за смелое выражение, немного взъерошены. Где ветер сильнее всего треплет шевелюру? Конечно же, на реке, на речном трамвае, перевозящем пассажиров на другой берег. В каком месте города можно так забрызгать обувь? На дощатом причале, и скорее всего — возле Темпла. То, что вы адвокат, понятно по вашим манерам. Этот вывод подтверждается маленьким сургучным пятнышком на правом манжете и печатью на цепочке, выглядывающей из кармана жилета. Простой коммерсант вряд ли будет запечатывать свои документы. Вы могли бы работать банковским клерком, но банки закрываются довольно рано, а суды порой работают допоздна. Так что время вашего визита подсказывает, что вы — сильно загруженный делами адвокат.

Мистер Абрахамс облегченно заулыбался и кивнул.

— Что касается транспорта, которым вы сюда добрались, — продолжал Холмс, — то отгадка проста. У многих деловых людей есть привычка хранить обратный билет за шелковой лентой на шляпе. У вас лента слегка оттянута, и это заметно при внимательном взгляде. От станции «Темпл» удобно доехать на метро до Челси. Вы могли бы, разумеется, выйти и раньше, но такой занятой, привыкший ценить свое время человек для короткой поездки наверняка взял бы кеб. Теперь о вашем семейном положении. Я заметил у вас на руке перстень с печатью. Женатый человек носит обручальное кольцо на безымянном пальце левой руки или не носит колец вовсе. Впрочем, я могу в чем-то ошибаться.

Мистер Абрахамс восхищенно рассмеялся, словно ребенок, которому показали фокус:

— Вы подметили каждую мелочь, мистер Холмс. И ваши слова убеждают меня в том, что вы именно тот, кто мне нужен. Моя клиентка согласна на любые затраты, поскольку рискует потерять очень крупную сумму. Можно сказать, целое состояние. Я представляю интересы графини де Гонкур и хотел бы узнать ваше мнение вот об этих бумагах.

Он протянул Холмсу те два документа, с которыми я ознакомился много лет спустя. Пока он просматривал их, адвокат подошел к книжным стеллажам. Видимо, он хотел понять, чем интересуется частный детектив, чтобы составить о нем более полное мнение. Ни у кого из моих знакомых не было такой странной библиотеки, как у Холмса. В ней отсутствовали книги, стоявшие на полках в большинстве домов Англии. Но если у вас возникал вопрос, касающийся кустарных промыслов в маленьких городках Богемии или различия в химическом составе табака, выращенного на Суматре и в Виргинии, медицинского объяснения индивидуальных отклонений психики или способа, с помощью которого можно отличить подлинную вазу эпохи Мин от искусной подделки, вам достаточно было протянуть руку и узнать ответ. Впрочем, бо́льшую часть таких знаний Холмс хранил в своей памяти.

— Боже милостивый, — произнес он, отложив бумаги. — И как далеко зашла эта миленькая афера?

Адвокат оторвался от книжного шкафа и посмотрел на собеседника:

— Вы уверены, что это афера?

Холмс всегда мыслил практически. Он бросил на адвоката короткий взгляд и пустился в рассуждения:

— Майор Монтгомери утверждает, что может гарантировать партнерам беспроигрышную игру на скачках. Беру на себя смелость усомниться в этом. Конечно, на первый взгляд он предлагает просто безвкусное мошенничество на ипподроме. Но вряд ли я ошибусь, предположив, что это лишь маскировка для более крупного и изощренного замысла.

Мистер Абрахамс снова сел на стул:

— Я надеялся, что вы расскажете мне что-нибудь о майоре Хью Монтгомери.

— Увы, не могу, — холодно ответил Холмс. — И весьма сомневаюсь, что кто-либо другой расскажет. По той простой причине, что майора Хью Монтгомери не существует. Позвольте еще раз поинтересоваться, как далеко зашло дело?

Уильям Абрахамс достал из портфеля еще один документ и сверился с ним, но сыщику его не показал.

— Я ничего не знал обо всем этом, мистер Холмс, пока сегодня со мной не связалась мадам де Гонкур. Тогда я решил первым делом обратиться к самому майору. По адресу на Сити-роуд, указанному в его письмах, этого человека никто не знает. Однако несколько недель назад графиня написала майору, что согласна делать за него ставки. Вскоре она получила по почте чек, клички трех лошадей, на которых следует поставить, и адрес «присяжного букмекера»: контора «Арчер и Ко» на Нортумберленд-стрит, возле Чаринг-Кросса. Она выполнила все поручения Монтгомери, а затем от него пришла телеграмма с сообщением, что все три лошади выиграли свои заезды. Несколько дней спустя мадам доставили чек с ее долей выигрыша, а также другой чек, чтобы продолжить игру и поставить на двух других лошадей.

— Однако ни вы, ни леди не обратились в полицию?

— Хотя мы и подозреваем майора в мошенничестве, мистер Холмс, у нас нет доказательств, что он кого-либо обманул. Однако нельзя ждать, когда это произойдет!

— Если это все сведения, которыми вы располагаете, мистер Абрахамс, почему вы обратились ко мне? Мадам де Гонкур делает ставки, лошади выигрывают забеги, майор выплачивает положенную долю выигрыша. Может быть, вы хотите что-то добавить?

Адвокат молчал, явно находясь в затруднении. В тишине было слышно, как грохочут в осеннем сумраке колеса кебов и экипажей, направляющихся от Вестминстерского моста к площади Сент-Джордж-серкус.

— На графиню произвели большое впечатление удачливость и очевидная честность майора. Недаром же газета «Спорт» выступила в его защиту. Одним словом, она попросила у Монтгомери позволения добавлять к его ставкам свои собственные.

— Так, это уже интереснее, — заметил Холмс. — И какое скорое решение! Что случилось дальше?

— Майор прислал телеграмму, в которой уверял, что не может взять на себя такую ответственность из опасений подвести графиню. Она продолжала настаивать. В конце концов Хью Монтгомери уступил, но порекомендовал ставить только на тех лошадей, в победе которых он абсолютно уверен, — независимо от величины ставки.

— Она послушалась совета?

Мистер Абрахамс мрачно посмотрел на сыщика:

— Все было гораздо хуже, мистер Холмс. Она сделала две ставки на прошлой неделе, и оба раза успешно. Затем получила чек с выигрышем. И тогда Монтгомери прислал ей срочную телеграмму с предложением собрать как можно больше денег — снять со счетов или одолжить — и поставить на Проказника и Минерву из Брайтона. Майор поклялся, что это самые верные фавориты за все время, что он играет на скачках, и уверял, что сообщил об этом только самым надежным друзьям, опасаясь понизить коэффициенты. Такая возможность выпадает лишь раз в жизни, добавил он. Она последовала его совету и теперь ждет результата. У меня в запасе осталось лишь несколько часов, чтобы принять какие-либо меры. Вы верно заметили: у нас пока нет ничего, с чем можно обратиться в полицию. А когда доказательства появятся, будет уже поздно. Поэтому я и пришел к вам. Признаюсь, первым моим побуждением было отправиться к «присяжному букмекеру» и выяснить, нельзя ли отменить ставку.

— Не делайте этого ни в коем случае, — резко ответил Холмс. — Если мы столкнулись с преступным сговором, как я подозреваю, вы только поможете мошенникам, предупредив их об опасности. — Он пристально посмотрел на адвоката и добавил: — Пусть уж лучше мадам де Гонкур научится осторожности с опозданием, чем не научится никогда. Скорее всего, уже не удастся вернуть деньги, тем не менее я приложу к этому максимум усилий, уверяю вас.

Мистер Абрахамс впился в него взглядом:

— Что же именно вы предпримете, мистер Холмс?

Но мой друг поднялся, показывая посетителю, что разговор окончен.

— До поры до времени лучше не посвящать вас в мои планы. Еще лучше, если вы никому ничего не расскажете. И наконец, будет просто прекрасно, если никто в ближайшие несколько часов не узнает о вашем визите сюда.

Тот встал с обеспокоенным выражением лица.

— Не понимаю вас, мистер Холмс.

— А я и не рассчитывал на это, мистер Абрахамс. Дело в том, что вы адвокат и должны подчиняться не только закону, но и правилам юридического сообщества, способного наказать и даже исключить вас из своих рядов за поступок, который не является по общим понятиям преступлением. Я же не связан такими ограничениями. Не беспокойтесь, при первой же возможности я сообщу вам о результатах. Будем надеяться, что у нас еще есть шанс спасти леди от последствий ее неразумного шага.

II

Прошел целый час, прежде чем мистер Абрахамс согласился устраниться от каких-либо самостоятельных действий. Шерлок Холмс набил трубку крепким черным табаком, откинулся в старомодном мягком кресле, единственном наследстве, доставшемся ему от родителей, и вытянул длинные ноги поближе к огню. Время от времени Холмс усмехался, вспоминая о нелепом Обществе страхования потерь на ставках и его легковерных жертвах. Однако он твердо запомнил адрес «присяжных букмекеров»: «Арчер и Ко», Нортумберленд-стрит, 8, Чаринг-Кросс.

Ровно в половине восьмого мой друг облачился в длинный серый плащ, плотно натянул на голову матерчатое кепи и вышел из дома. Повернул к Ламбету, навстречу пронизывающему ледяному ветру, затем на север, где гулко бились о причал волны Темзы. Уже прозвучал гудок колесного парохода, но Холмс, заплатив пенс за проезд, успел заскочить на борт за секунду до того, как убрали трап. Капитан встал у штурвала, матросы отдали швартовы, и лопасти колеса вспенили воду вокруг деревянных свай. Несколько минут спустя пароход причалил возле Хангерфордского моста.

Широкий бульвар Нортумберленд-авеню был хорошо освещен, но безлюден. По одну сторону от него в сторону Стрэнда уходила Нортумберленд-стрит. В старых, обветшалых домах этой темной улицы люди занимались не менее темными делами. Узкий фасад дома номер восемь украшали лишь дверь и единственное подъемное окно без штор. Никаких признаков букмекерской конторы «Арчер и Ко» не было заметно.

И все же, как объяснил Холмс мистеру Абрахамсу, адрес, на который высылались деньги, наверняка известен мошенникам. Одного взгляда в окно, освещенное уличным фонарем, оказалось достаточно, чтобы рассмотреть голые стены комнаты, лишенной какой-либо мебели, и деревянную лестницу в глубине, ведущую на второй этаж. На полу рядом с дверью лежало около десятка запечатанных конвертов. Вероятно, многие письма с чеками еще находились в пути, поэтому «стервятники» до сих пор не слетелись.

В дальнем конце улицы мелькали в свете фонарей проезжающие по Стрэнду кебы и экипажи. На Нортумберденд-стрит не горело ни единого окна, улица была безлюдна. Холмс убедился, что замок на двери достаточно прост, чтобы открыть его изнутри. Он коснулся рукой края кепи, словно хотел поправить его, и вытащил из-за подкладки козырька тонкую шпильку. Если бы кто-то осмотрел его головной убор, то обнаружил бы лишь проволочный каркас, придающий козырьку жесткость. С помощью этой отмычки из высококачественной стали Холмс отодвинул шпингалет, просунув ее в щель между рамой и подоконником. Мгновением позже детектив взобрался на него, спрыгнул в темную комнату и прикрыл за собой окно. С предосторожностью опытного грабителя он отпер замок на двери, чтобы обеспечить себе путь к отступлению.

Холмс пересек помещение, освещенное лишь отраженным светом уличных фонарей, и подобрал с коврика у двери восемь писем, адресованных конторе «Арчер и Ко». На семи из них стоял почтовый штемпель, в двух случаях — французский. На последнем конверте адрес был написан карандашом, вероятно, его доставил сам отправитель. Внимательный наблюдатель заметил бы, как дернулись ноздри Холмса. Он понюхал каждый конверт, словно искал аромат любовного послания. Затем положил корреспонденцию на подоконник, оставив при себе письмо без марки.

Холмс вытащил из-под полы плаща маленький перочинный ножик с эмалированной рукояткой. С аккуратностью хирурга, вскрывающего нарыв, приподнял краешек клапана и вытащил сложенный лист бумаги. Поднес к свету и увидел, что это реклама чистящего порошка от Оукли. На ней были изображены банка с порошком и ряд сверкающей посуды на буфете. Холмс по привычке проверил, нет ли на бумаге водяных знаков, и положил ее к себе в карман.

Офис «Арчер и Ко» был почти пуст, как будто контора обанкротилась или закончился срок аренды помещения. В дальнем углу стоял деревянный стол с чернильницей и стопкой картонок. В ящиках стола лежало несколько конвертов и листов бумаги с названием фирмы-производителя в верхней части: «Виндзор, высший сорт».

Холмс разорвал пополам один лист и вложил половину в конверт. Затем снова склонился над столом, так что на стене четко обозначился его орлиный профиль. Он провел пальцами по картону с такой осторожностью, словно касался ладов своей любимой скрипки.

Мой друг достал из портсигара бумажный пакет и высыпал из него немного графитного порошка на верхний край картонки. Затем тщательно разровнял его и поднес зажженную спичку. Когда спичка догорела, Холмс выбросил ее, зажег новую и наконец различил среди черных крупинок графита бледную надпись: «„Арчер и Ко“, особо срочно и конфиденциально». Холмс подошел к окну и взял надписанный карандашом конверт. Убедившись, что почерк совпадает, он отшвырнул его в сторону.

Мгновением позже детектив вздрогнул от пробежавшего по спине холодка и почувствовал, как волосы на затылке встали дыбом. Сзади скрипнули половицы. Мой друг отличался удивительной и не имеющей названия способностью различать звуки и потому никак не мог бы перепутать шелест листвы или шорох пробегающей под полом мыши с человеческими шагами. Он взглянул на входную дверь и увидел, что чья-то фигура заслонила свет, пробивающийся с улицы через щель. Обладая невероятно развитым чувством опасности и обостренным восприятием, Холмс готов был поклясться, что вокруг никого не было, когда он забирался в окно. Если бы этот человек находился в здании либо неподалеку от него, то давно бы уже начал действовать. Следовательно, тревогу поднял кто-то посторонний. Он случайно увидел свет зажженной спички в темном помещении или, может быть, услышал шум за стеной. Так или иначе, Холмс оказался в западне.

Впоследствии он утверждал, что в эти несколько секунд, остававшихся у него в запасе, испытал прилив вдохновения, перед которым померкли бы творческие порывы самых великих поэтов. Не имея времени на рассуждения, он схватил карандаш и по наитию написал печатными буквами на картоне:

СРОЧНО. ЖДИТЕ МЕНЯ ПОД АРКОЙ ВОКЗАЛА ЧАРИНГ-КРОСС НАПРОТИВ КОРОЛЯ ВИЛЬГЕЛЬМА НА ВИЛЬЕРС-СТРИТ ЗАВТРА ВО ВТОРНИК РОВНО В ТРИ ПОПОЛУДНИ.

В этот момент в комнату через незапертую входную дверь ворвались двое неизвестных — пожилой мужчина с бакенбардами и лицом пропойцы и бегущий за ним, как на привязи, худощавый парень с мрачной физиономией.

Холмс выпрямился, чтобы отразить нападение, но кто-то третий неожиданно набросился на него со спины и повалил на стол. Мой друг не был любителем спорта и физических упражнений, однако в юности обучался боксу и фехтованию. Движением, которому позавидовал бы цирковой гимнаст, он перекатился через столешницу настолько резко, что державший его человек отлетел в сторону и растянулся на неструганных досках пола. Холмс сделал кульбит и вскочил на ноги, готовый схватиться с двумя другими противниками. Он успел удивиться, что шутники из Общества страхования потерь на ставках оказались отъявленными головорезами. Сыщик, по его собственному признанию, не сомневался, что через несколько минут они бросят его труп в реку.

Исход отчаянной борьбы в пустой комнате, освещенной лишь слабым светом с улицы, был предрешен. Один из незнакомцев кинулся на Холмса сзади. Двое других тут же навалились спереди. Будь они действительно преступниками, как вообразил мой друг, эта схватка оказалась бы для него последней.

Ему выкрутили руки за спину, и внезапно он с удивлением почувствовал, что на его запястьях сомкнулись стальные обручи. Через мгновение раздался щелчок закрывшихся наручников.

— Так-то лучше. Правда, красавчик? — с сильным шотландским акцентом произнес рыжеволосый веснушчатый гигант.

Парень с мрачным лицом поднял оконную раму, затем осветил комнату фонарем, а пожилой мужчина в свободном фланелевом костюме обратился к Холмсу:

— Я инспектор Кларк из лондонской полиции. Теперь, приятель, отвечайте: кто вы такой и как оказались в этом доме?

— Я пришел сюда по поручению графини де Гонкур, чтобы поговорить с майором Монтгомери, и меньше всего ожидал, что на меня набросятся, как на грабителя, — попытался увильнуть Холмс. — Майор задолжал даме крупную сумму. Вы сами видели, что дверь незаперта. По всей видимости, Монтгомери куда-то отлучился на несколько минут. Я решил войти и подождать его здесь.

Мой друг понимал, что рискует. Но, возможно, полицейские действительно не видели, как он заходил в дом, а просто обратили внимание на мерцающий огонек спички. Наскоро придуманное объяснение могло показаться правдоподобным.

Осветив задержанного фонарем и выслушав его ответ, стражи порядка растеряли прежнюю уверенность. Шерлок Холмс был опаснее сотни грабителей и мошенников, правда, они не знали об этом. Кларк подошел ближе и пристально всмотрелся в его лицо:

— Назовите, пожалуйста, свое имя.

— Непременно, — бесстрастно произнес Холмс. — Уильям Шерлок Скотт Холмс, проживающий на Вестминстер-роуд.

В глазах Кларка мелькнула неприязнь, какую офицер полиции обычно испытывает к высокородному джентльмену.

— Очень хорошо, мистер Уильям Шерлок Скотт Холмс. Думаю, мы с сержантом Лестрейдом должны проводить вас до ворот Скотленд-Ярда. Там мы еще раз обсудим вашу историю. Посмотрим, как вы запоете после этого разговора. Что скажете, а?

— Полагаю, это замечательная идея, — спокойно согласился Холмс, которому по-прежнему светили в лицо фонарем. — На самом деле я сам хотел предложить вам такое решение.

Инспектор Кларк лишь презрительно фыркнул в ответ на его любезность.

— Готов поспорить, что эта идея покажется вам не столь замечательной, когда вас обвинят в проникновении в чужое помещение с преступной целью.

Сержанта Мейклджона оставили охранять комнату. Шагая в наручниках между Кларком и Лестрейдом по направлению к реке, Холмс с невинным видом спросил:

— Не могли бы вы объяснить, мистер Кларк, о какой именно преступной цели вы говорили?

— Об ограблении, — безразличным тоном отозвался Кларк.

— О нет, еще слишком рано. Насколько мне известно, ограблением считаются преступления, случившиеся после восьми часов вечера, и ни минутой раньше.

— Значит, это кража со взломом, — резко бросил инспектор.

— Полагаю, вы и тут ошибаетесь, поскольку ничего не было взломано. Разве не так? Вы ведь видели, что дверь была открыта, почему бы не предположить, что и я нашел ее в том же состоянии? Можно, правда, обвинить меня в незаконном проникновении, если, конечно, это подтвердит майор Монтгомери. Я надеюсь, что он отлучился ненадолго.

Как и рассчитывал Холмс, его непрерывная болтовня сбила с толку инспектора Кларка. Он остановился и обернулся к арестованному:

— Как только мы окажемся с глазу на глаз, я объясню вам, что лучше не щеголять перед полицейскими своим знанием законов, мистер Уильям-как-вас-там-Холмс.

— Уильям Шерлок Скотт Холмс, — любезно подсказал мой друг. — Но я вовсе не собирался напоминать вам о законах. Законы сами напомнят о себе. В любом книжном магазине вы можете приобрести новую книгу судьи Стивена «Обзор английского уголовного права». Там вы найдете много ценного и, не сочтите за бестактность, поучительного для себя.

Кларк размахнулся, собираясь хлестко ударить арестованного по лицу. Но вместо щеки наглеца его раскрытая ладонь встретила пустоту. Смущенный быстротой реакции Холмса, инспектор выругался и пошел дальше.

Позднее Лестрейд признался, что был потрясен этим происшествием. Джордж Кларк не раз отвешивал оплеухи преступникам и за меньшую дерзость, однако никогда при этом не терял самообладания. Лестрейду очень не хотелось оказаться свидетелем нападения на аристократа. Ему пришлось бы потом либо солгать, либо превратиться в глазах коллег в предателя. Возможно, Холмс почувствовал это и всю оставшуюся дорогу хранил молчание. Лишь возле самых ворот Скотленд-Ярда мой друг произнес:

— Когда мы прибудем на место, мистер Кларк, не откажите в любезности передать от меня привет суперинтенданту Уильямсону из криминальной полиции. Скажите ему, что я хотел бы переговорить с ним при первом же удобном случае. Полагаю, он сам меня найдет.

Кларк сжал кулаки, но ничего не ответил. Полицейские привели Холмса в комнату для арестованных и оставили на попечении сержанта в обществе пьяниц и воров-карманников, ожидающих решения ночного суда ^[176]Вестминстера. Кларк удалился, чтобы переговорить с дежурным инспектором. Когда сержант назвал имя Холмса, мой друг нервно улыбнулся и подошел к нему, чтобы узнать свою участь. Тот снова заглянул в список.

— Освобождается под залог в десять гиней и обещание явиться для дачи показаний через три дня.

— Я приду, — спокойно произнес Холмс. — Можете не сомневаться.

С этими словами он поднял руку и показал сержанту свои наручники:

— Может, заберете их? Мне они больше не нужны.

— Кто помог вам их снять?

— Я сам справился, — миролюбиво ответил Холмс. — Для этого не требуется особой хитрости, только ловкость рук.

III

Шерлок Холмс всегда недолюбливал прессу, называя газетчиков не иначе как паразитами на теле литературы. Он любил повторять, что эта братия существует для того, чтобы «продвигать интересы тех, о ком никто никогда не слышал и вряд ли услышит снова, более того, будет весьма огорчен, если услышит».

Несмотря на презрительное отношение к ежедневным изданиям, он делал исключение для колонки криминальных новостей и раздела частных объявлений. «Последние особенно интересны», — уверял Холмс.

На следующее утро после ночного приключения он едва успел просмотреть свежие газеты, когда послышался стук в дверь. Хозяйка сообщила, что пришел мистер Абрахамс. Услышав имя адвоката, Холмс тут же отбросил в сторону мысли о химических опытах и ощутил внезапный душевный подъем. Уильям Абрахамс вошел в комнату. Его лицо кривилось в злорадной усмешке. Он бесцеремонно швырнул на стол свою шляпу.

— Она все-таки сделала это, сэр! — заявил он. — Невероятная глупость! Видит Бог, мистер Холмс, некоторые из моих клиентов тоже не блистали умом, но она превзошла всех!

Холмс вопросительно приподнял бровь и указал посетителю на стул:

— Я правильно понял, что мадам де Гонкур снова играла на скачках?

Мистер Абрахамс помрачнел еще сильнее:

— Она поставила через «Арчер и Ко» сумму, равную пяти тысячам фунтов плюс-минус несколько сантимов. На тех двух рысаков, что указал майор Монтгомери. Кто знает, сколько еще идиотов поступили так же!

Холмс пододвинул к гостю серебряную коробку с сигарами.

— Надо полагать, эти лошади проиграли свои заезды?

Адвокат с недоумением взглянул надетектива:

— Вы не поняли, сэр. Они не выиграли и не проиграли. Их просто не существует. Я не нашел сведений о том, что лошади с кличками Проказник и Минерва участвовали в скачках в Брайтоне. Более того, в заявленный день вообще не было заездов. Что касается чеков, то «Лондонский королевский банк» никогда их не выдавал. Для того чтобы заплатить жертвам их первый выигрыш, использовались поддельные бумаги. Кроме того, я выяснил, что в английской юридической практике не существует понятия «присяжный букмекер». Сплошное мошенничество, от начала до конца, очевидное для всех, кроме таких глупых и алчных людей, как моя клиентка.

Он взволнованно вскочил с места, кинулся к окну и долго смотрел в холодную пустоту Вестминстер-роуд. Затем обернулся к моему другу.

— Мистер Холмс, эти преступники не только подделали чеки, они всех надули с тем номером известной спортивной газеты. Следовательно, у них есть станок, на котором можно печатать в том числе и фальшивые банковские документы. Это очень крупное мошенничество. Что, по-вашему, они предпримут дальше?

Холмс смахнул с жилета пепел от сигары.

— Мистер Абрахамс, мне известны их планы. Я знаю место и время с точностью до минуты.

Адвокат никак не ожидал услышать подобное заявление.

— Откуда у вас такие сведения?

Холмс постарался успокоить посетителя:

— Давайте вернемся к конторе «Арчер и Ко».

Торопясь выложить последние новости из Парижа, Уильям Абрахамс не дал детективу возможности рассказать о событиях предыдущего вечера. Теперь же, услышав о схватке с полицейскими, адвокат побледнел.

— Арестовали за кражу со взломом? Вы можете получить четырнадцать лет тюрьмы!

Холмс бросил окурок в огонь.

— Думаю, вряд ли, — произнес он спокойным тоном. — Меня ни в чем не обвинили, а просто освободили под залог ввиду отсутствия мотива и свидетелей. Было бы очень интересно узнать, почему мистер Кларк с напарником так быстро обнаружили меня, но об этом мы можем порассуждать позднее. Что касается улик против меня, то рискну предположить: свидетели, например майор Монтгомери, окажутся чрезвычайно застенчивыми людьми. Я пришел в офис фирмы по рекламному объявлению. Дверь была открыта, и я зашел внутрь, ничего не взламывая. Полиция не привлечет меня к суду, пока майор не объявится. Но, как хорошо известно теперь графине де Гонкур, Хью Монтгомери — это только имя, призрак. Я готов признать, что призраки временами могут тревожить наш сон, но не припомню ни единого случая, чтобы они свидетельствовали в Центральном уголовном суде.

Он взял со стола рекламу чистящего порошка Оукли.

— Вчера вечером в полиции меня обыскивали крайне небрежно. Полицейские нашли мой перочинный ножик, но он был таким маленьким и чистым, что никак не мог послужить уликой. А на эту рекламу, которая была главной зацепкой, они не обратили внимания. Боюсь, что умственные способности сотрудников Скотленд-Ярда весьма ограниченны.

Мистер Абрахамс удивленно взглянул на него:

— Порошок Оукли! С чего они должны были заинтересоваться рекламой чистящего средства?

Его губы болезненно дернулись, когда он возвращал листок улыбающемуся Холмсу.

— Конверт лежал вместе с другой почтой возле двери и ничем особым не выделялся. Разве что адрес был подписан карандашом вручную.

— И что в этом необычного?

— Я осмотрел картонные заготовки на столе в конторе «Арчер и Ко», — обстоятельно пояснил Холмс. — На мягком картоне остаются удивительно четкие отпечатки. Самые глубокие следы опытный детектив способен почувствовать просто на ощупь. А если воспользоваться графитовым порошком, то можно прочитать много интересного. Разумеется, я не занимаюсь бракоразводными процессами. Но могу вас уверить, что карандашные отпечатки расторгли немало счастливых союзов.

— И что нам это дало? — скептически поинтересовался мистер Абрахамс.

— То, что некий человек направлялся на Нортумберленд-стрит со срочным и секретным сообщением. Но того, с кем он хотел поговорить, на месте не оказалось. Смею предположить, что там вообще никого не было. Однако курьер проник в контору — поверьте мне, это не трудно. Как же передать информацию в нужные руки? Для такого случая у него в кармане было припасено рекламное объявление. Он запечатал бумагу в конверт, надписал его карандашом и положил в кучу писем на полу у двери. Здесь сообщение не привлекло бы ничье внимание, кроме человека, которому оно предназначалось. Даже полицейский выбросил бы его в мусорную корзину.

— Позвольте заметить, — нетерпеливо начал мистер Абрахамс, но Холмс остановил его, подняв руку.

— Так или иначе, курьер был явно взволнован. Карандаш оставил отчетливый след не только на конверте и свернутом листе объявления, но и на картоне. Внимательный наблюдатель также легко определил бы, что человек спешил. Я заметил, что грифель сломался на первом росчерке в слове «Нортумберленд».

— А при чем здесь реклама чистящего порошка?

Холмс усмехнулся:

— Листок наверняка содержал послание. Правда, заранее оговоренный код, когда каждое из рекламных объявлений фирмы Оукли соответствует определенному сигналу, — это слишком сложно. Осматривая письма, я сразу почувствовал особый запах этого конверта. Частный детектив обязан различать летучие химические вещества и парфюмерные ароматы. Например, люди часто пользуются отбеливателем или аммиаком. В том числе для того, чтобы получить невидимые чернила. Это один из самых распространенных способов.

— И вы сумели прочесть секретное сообщение?

Холмс покачал головой:

— Был такой соблазн. Однако я решил, что мне необходим свидетель.

— Вы могли бы обратиться к кому-то из полицейских, которых встретили вчера вечером.

— Незачем беспокоить Скотленд-Ярд. Подойдите к столу, и посмотрим вместе. Сейчас я нагрею бумагу, и если через минуту или две на ней не появятся призрачные письмена, я, как принято выражаться в подобных случаях, готов съесть свою шляпу.

Они пристально вглядывались в листок, но поначалу видели лишь пламя, отраженное от глянцевого рисунка блестящей посуды. Затем нижний край листа потемнел, словно подпаленный огнем. На желтовато-коричневом фоне начали проступать белые линии, складывающиеся в слова. Через мгновение они протянулись по всему периметру листа, словно художественный орнамент.

Дорогой Билл, у меня важные новости. Скажите мальчикам, чтобы вели себя тихо и были готовы уносить ноги. Мне нужно увидеться с вами как можно скорее. В любом случае сохраните эти заметки. Мне кажется, что кое-кого из вас уже выкинули из списка. Или это скоро произойдет. Будьте крайне осторожны.

— Вот и все, — тихо произнес Холмс.

В один миг настроение мистера Абрахамса решительно изменилось. Адвокат понял, что Шерлок Холмс — единственный человек во всем мире, способный выручить его клиентку. Но все же он не мог не отметить некоторые трудности.

— Вероятно, после вашего ухода кто-то из заговорщиков вскрыл конверт и обнаружил там чистый лист бумаги. Разве это не покажется ему подозрительным?

Холмс на мгновение нахмурился:

— Полагаю, как раз наоборот. Человек, который оставил письмо, решит, что чистый лист означает подтверждение его получения. Другой преступник примет это за условный сигнал или предупреждение. Он скорее придет в замешательство, чем начнет что-то подозревать. И признаюсь, это полностью соответствует моей цели.

Хотя теперь адвокат относился к Холмсу с большим доверием, лицо его скривилось в скептической гримасе.

— Боюсь, мистер Холмс, что в лучшем случае мы будем несколько месяцев охотиться за призраками по всей Европе.

Сыщик искренне изумился:

— Это было бы крайне огорчительно. Я планировал закончить расследование в конце этой недели или начале следующей. Что касается расстояния, то очень удивлюсь, если мне придется отъехать дальше чем на пять миль от того места, где мы сейчас беседуем. Однако не будем терять времени. Мне необходимо срочно переговорить с суперинтендантом Уильямсоном из криминальной полиции Скотленд-Ярда. Нынче же утром.

Мистер Абрахамс озадаченно посмотрел на него:

— Не получится! Раньше понедельника его можно будет застать в департаменте только в случае невероятного везения. Если вы следите за новостями политики…

— Нет, не слежу, — торопливо вставил Холмс.

— Потому и не знаете, что он целыми днями пропадает на заседаниях парламентской комиссии по реформе уголовного права.

— В самом деле? — Холмс подошел к шкафу и взял кепи. — Значит, нам поможет мой брат Майкрофт. Будучи советником правительства, он приложил немало усилий к созданию этой комиссии, а вчера вечером сообщил мне, что назначен ее секретарем. Обычно я мало интересуюсь такими вопросами, но здесь речь идет об уголовном праве, и поэтому мне пришлось сделать исключение. Майкрофт Холмс, как вам, наверное, известно, входит в число учредителей клуба «Диоген» на Пэлл-Мэлл. В основном там собирается узкий круг служащих Уайтхолла. Мой брат Майкрофт знаком со всеми, кто когда-либо появлялся в этих стенах. Премьер-министры приходят и уходят, а он остается на своем месте. И второе удачное совпадение состоит в том, что Фредерик Адольф Уильямсон — между прочим, друзья называют его просто Долли — недавно стал кандидатом в члены клуба «Диоген».

— Вы меня поражаете, — сказал мистер Абрахамс и тепло улыбнулся в первый раз за все утро.

Холмс застегнул последнюю пуговицу плаща и обернулся:

— У меня не было намерения удивить вас. Однако хочу заметить, что председатель комиссии лорд Лландафф объявит сегодня перерыв в заседании с одиннадцати часов до обеда. Он пока не знает об этом, но я ручаюсь, что так и случится после нашего разговора с Майкрофтом. А мистер Уильямсон останется в Вестминстерском дворце в полном распоряжении моего брата, утешаясь лишь тем, что проведет время в обществе учредителя «Диогена». Осмелюсь предположить, что это будет очень приятная беседа.

IV

Незадолго до полудня Шерлок Холмс уже шел по коридору дворца, инкрустированному синими, желтыми и коричневыми алмазами. Сыщика сопровождал лакей в ливрее и башмаках с пряжками, словно сошедший с колоды игральных карт. На золоченых готических дверях, украшенных лепниной, висели таблички: «Справочная», «Начальник дворцовой почты», «Комната для переговоров». Роскошный веерный свод уходил ввысь. Яркие фрески изображали короля Якова, бросающего Большую государственную печать в Темзу, и короля Вильгельма, снова обретающего ее.

Лакей открыл дверь и пропустил Холмса в просторную комнату, выходящую окнами на реку. Клубы дыма поднимались в холодное небо из труб типографий, литейных, стекольных и прочих заводов на суррейском берегу. Через всю комнату тянулся дубовый стол, обставленный резными стульями эпохи Тюдоров, с прямыми спинками и обивкой из красной кожи. Рядом с серым мраморным камином стояли два человека, в одном из которых, несмотря на внушительное телосложение, безошибочно угадывался брат великого детектива.

Майкрофт Холмс был старше на семь лет. Этот высокий апатичный человек с обрюзгшим лицом тем не менее поразительно походил на Шерлока. Высокий лоб свидетельствовал о недюжинном уме, так же как и пронзительный взгляд серо-стальных глаз. Он протянул брату большую плоскую ладонь, напоминающую ласту тюленя. Затем Майкрофт обернулся к своему коренастому, чем-то взволнованному собеседнику, который рядом с ним казался карликом.

Широкое лицо Фредерика Адольфа Уильямсона обрамляли пышные бакенбарды. Сын хаммерсмитского констебля добился неспокойной должности суперинтенданта уголовной полиции Скотленд-Ярда исключительно благодаря своему трудолюбию и стремлению к знаниям.

Все трое уселись с края длинного стола, по которому были разбросаны документы, оставшиеся после заседания объединенной парламентской комиссии.

— Букмекерская контора «Арчер и Ко», — произнес Майкрофт. — Нортумберленд-стрит. Мы немного опередили тебя, Шерлок. Не правда ли, Долли?

— Международное расследование, — отозвался Уильямсон. — Скотленд-Ярд совместно с французами из Сюрте.

Недовольная гримаса на мгновение исказила черты Шерлока Холмса.

— Вы имеете в виду поддельные чеки и фальшивую газету?

— Именно так, — подтвердил Уильямсон медоточивым голосом.

— Рискну предположить, — рассудительно сказал Майкрофт, — что благодаря твоей помощи мы скоро поймаем этих мошенников из Парижского кредитного общества.

— Предполагать — дурная привычка, — резко ответил Шерлок Холмс. — Она оказывает разрушительное влияние на логику…

— Вот видите, Долли, — оборвал его Майкрофт с извиняющейся улыбкой. — От моего брата легче дождаться колкостей, чем дельных мыслей. Парижское кредитное…

— Я имел в виду не Парижское кредитное общество, — спокойно возразил Шерлок Холмс. — Меня больше беспокоят Общество страхования потерь на ставках и его учредитель майор Хью Монтгомери.

Майкрофт и суперинтендант удивленно переглянулись. Очевидно, они никогда не слышали о таком человеке.

— Не Парижское кредитное общество? — переспросил Майкрофт. — Видимо, стоит поделиться с тобой нашими секретами.

Он вопросительно приподнял брови, глядя на Уильямсона, тот некоторое время рассматривал свои руки, а затем резко кивнул.

— Парижское кредитное общество, — неторопливо продолжил Майкрофт, — объявило о намерении профинансировать ремонт древней канализационной системы этого города, чтобы покончить с угрозой холеры и других инфекций. Утверждалось, что это начинание поддерживает французское правительство, обещавшее выплачивать пятнадцать процентов в год с полным возвращением вкладов по истечении пяти лет. Множество частных инвесторов из Франции и Англии чуть ли не умоляли организаторов принять их деньги. Вместе с рекламными брошюрами общества они получили вырезки из французских газет с восторженными отзывами об этом почине. «Фигаро», «Ле Монд» и деловые парижские издания называли его важнейшим проектом современности. Неудивительно, что и англичане наперебой стремились вложить капитал в это дело, пока акции еще оставались в свободной продаже.

Он взглянул на суперинтенданта. Тот, как впоследствии описывал мой друг, сидел, словно на похоронах.

— Я могу рассказать брату об остальном? — спросил Майкрофт.

Уильямсон задумался, а затем кивнул, не поднимая головы.

— Полагаю, это необходимо, — добавил Майкрофт и обернулся к Шерлоку Холмсу. — Все, о чем я сейчас сообщу, не должно выйти за пределы этой комнаты. Ты должен торжественно поклясться, что не скажешь ни слова ни одной живой душе до тех пор, пока вся эта история не станет известна широкой публике.

Шерлок Холмс согласился, несколько раздраженный тем, что брат вынужден был потребовать с него такую клятву. Затем Майкрофт продолжил:

— Парижское кредитное общество и мошенничество со ставками, о чем я слышу впервые, — всего лишь свежие аферы из целого ряда подобных преступлений, совершенных за последние три-четыре года. В прессе о них ничего не сообщалось, и сейчас ты поймешь почему. Сначала мошенники называли себя «Гарднер и Ко» из Эдинбурга, затем — Парижский инвестиционный фонд, далее — «Коллетсо и Египетское кредитное общество», следом — «Джон Вашингтон Мортон и Нью-Йоркский инвестиционный фонд». Они разрастаются, как сорняки. Только вырвешь один, на следующий день появляются два новых. Им нет конца.

— И что же, — недоверчиво спросил Шерлок Холмс, — эти преступники настолько неуловимы?

— Каждый раз, когда казалось, что теперь-то они попались в ловушку, полиция находила лишь пустую комнату.

— Так часто случается, — глубокомысленно произнес детектив, сдерживая зевоту. — И это все, о чем я поклялся молчать?

Майкрофт покачал головой:

— Ты поклялся молчать вот об этом.

Он достал из конверта снимок. Шерлок Холмс взял из нагрудного кармана лупу и внимательно рассмотрел его. На фотографии были видны три фрагмента обгоревшей бумаги. Вероятно, полицейские не рискнули взять эти клочки в руки, опасаясь, как бы они не рассыпались в прах. Трудно было разобрать, что на них написано, кроме слов «Гарднер и…» на одном обрывке, «19 января» на другом и «необходимо объединить» на третьем.

— И об этом, — добавил Майкрофт, передавая брату еще одно фото.

Шерлок Холмс мельком взглянул на него. В верхней части листа стоял штамп полицейского управления Эдинбурга с датой. Ниже шли едва различимые слова «полученные в Клайдсдейл-банке» и более четкая строчка «задержать и допросить».

— Что ж, нечто подобное я и предполагал, — невозмутимо проговорил он. — А могу я узнать, откуда у вас такие любопытные образчики?

— Это все, что осталось от нескольких листов, от которых кто-то решил срочно избавиться. Клочки были найдены в разных местах, так что мы не можем с уверенностью сказать, сколько всего было подобных документов. Но в обоих случаях их обнаружили за каминной решеткой, установленной слишком высоко. В толстом слое золы бумага сгорела не полностью. Остается только поблагодарить за это неведомого «добросовестного» исполнителя.

— В самом деле, — равнодушно согласился Шерлок Холмс. — А где именно сожгли документы?

— В Скотленд-Ярде, в отделе уголовной полиции. Одна бумага уничтожена в кабинете инспекторов, другая — в комнате сержантов. Обе поступили в тот же день, когда были обнаружены. Их даже не успели занести в журнал регистрации. Они прямиком попали в камин. Поэтому можно с уверенностью предположить, что кто-то из сотрудников уголовной полиции неоднократно сжигал письма из других полицейских участков с просьбой задержать преступников. И поскольку обрывки найдены в разных помещениях, весьма вероятно, что в этом деле замешан не единственный сотрудник.

Пока Майкрофт Холмс давал подробные объяснения, Уильямсон сидел с таким видом, будто его резали на части.

— Довольно трудная проблема, — заметил Шерлок Холмс, безразличный к терзаниям суперинтенданта. — Если бы вы спросили моего совета, то я бы сказал, что главная ошибка в подобных случаях заключается в слишком широком круге подозреваемых. Напротив, в первую очередь следует исключить тех, кто по объективным причинам не мог совершить этого поступка.

Уильямсон хмуро посмотрел на него:

— Могу вас заверить, мистер Холмс, что именно так мы и поступили. И я ручаюсь за большинство из двадцати сотрудников уголовной полиции. Инспектор Тобиас Грегсон, при всех его недостатках, не может быть предателем. Готов поклясться в этом. Сержант Лестрейд также наверняка невиновен. Дело не только в его порядочности — он не дежурил в те дни, поэтому к преступлению отношения не имеет.

— В самом деле, — охотно подтвердил Холмс. — Я недавно познакомился с мистером Лестрейдом и могу сказать, что согласен с вашим мнением о нем.

Суперинтендант несколько удивился, но остался доволен оценкой.

— Мистер Уильямсон, вы не будете возражать, если сержант на несколько дней поступит в мое распоряжение? — неожиданно попросил Шерлок Холмс. — Если возможно, на неделю.

— В твое распоряжение? — молниеносно вмешался Майкрофт. — Но зачем, Шерлок? Что ты, черт возьми, задумал?

— Дело в том, — с небрежным видом ответил его младший брат, — что у меня всего пара рук и пара ног и я не могу быть одновременно в нескольких местах. Зачем? Чтобы к следующей неделе покончить с неприятной историей, в которую банда мошенников втянула моего клиента, а также с парижской аферой и заговором, который угрожает разрушить Скотленд-Ярд изнутри.

Суперинтендант подскочил, услышав его предложение:

— Не вижу в этом никакого смысла. Кроме того, мистер Холмс, это нарушение правил! Абсолютно беспрецедентное!

Однако Майкрофт Холмс, поразмыслив, встал на сторону брата:

— Не думаю, Долли, что правила и прецеденты настолько важны, чтобы рисковать ради них Скотленд-Ярдом и спокойствием в городе. Если недельная отлучка Лестрейда поможет справиться с нашими трудностями, полагаю, что сумею ответить на любые вопросы министра внутренних дел или даже премьер-министра.

Братья редко приходили к единству во взглядах и замыслах. Но если такое случалось, никакая сила на свете не могла противиться им.

V

Сержанта Лестрейда обещали откомандировать к Холмсу тем же вечером. А сам он отправился на Вильерс-стрит, слегка изменив внешность. У него появились седые волосы и бакенбарды, сгорбленная спина выдавала в нем пожилого человека и скрадывала два-три дюйма его роста. Рассказывая о «деле верного фаворита», мой друг всегда довольно посмеивался, когда доходил до сообщения, написанного печатными буквами на картонке в опустевшей конторе «Арчер и Ко» за мгновение до того, как его арестовала полиция. Он считал эту записку одним из самых изящных трюков в своей жизни.

СРОЧНО. ЖДИТЕ МЕНЯ ПОД АРКОЙ ВОКЗАЛА ЧАРИНГ-КРОСС НАПРОТИВ КОРОЛЯ ВИЛЬГЕЛЬМА НА ВИЛЬЕРС-СТРИТ ЗАВТРА ВО ВТОРНИК РОВНО В ТРИ ПОПОЛУДНИ.

Кто прочитает это письмо? И кого посчитают его автором? Без десяти три Холмс сел за столик у окна в баре «Король Вильгельм», откуда прекрасно была видна спускающаяся к реке улица. По другую ее сторону высилась арка вокзала, куда через Хангерфордский мост прибывали поезда Юго-Восточной железной дороги. В громадной тени вокзала Вильерс-стрит с ее крошечными магазинчиками походила на заполненный людьми каньон.

Снующая между Стрэндом и набережной толпа могла бы утомить любого человека, но только не Шерлока Холмса, обладавшего орлиной зоркостью. Он отточил свое искусство наблюдателя до такой степени, что даже на битком забитой Трафальгарской площади сумел бы отыскать нужное ему лицо.

За несколько минут до условленного времени со стороны Стрэнда показался высокий плотный мужчина в клетчатом костюме, который выглядел бы более уместным на ипподромах Эпсома или Ньюмаркета либо в рекламе спортивной одежды на страницах «Виннинг пост» или «Пинк-ап». Холмс ни секунды не сомневался в том, что этот неуклюжий верзила не может быть майором Монтгомери. Любитель скачек постоял немного, окинул взглядом улицу и бросил что-то через плечо. Из-за угла тут же вышел темноволосый щеголь небольшого роста, в сюртуке, лимонно-желтом жилете и серых брюках с короткими гетрами. Он представлял собой полную противоположность своему товарищу. Эта парочка медленно направилась вдоль улицы в сторону Холмса. «Ипподромщик» шагал вразвалочку, как моряк. Его спутник двигался с выверенной грацией профессионального танцора. Холмс молча усмехнулся, что обычно не обещало его противникам ничего хорошего. Он обнаружил свою цель.

Оба мошенника смотрели на худощавого мужчину с рыжими волосами и веснушчатым лицом, идущего им навстречу от набережной. При взгляде на него в голове Холмса вдруг прозвучали слова, сказанные прошлым вечером, когда полиция арестовала его в конторе «Арчер и Ко»: «Так-то лучше. Правда, красавчик?»

Сержант Мейклджон медленно приблизился к сообщникам и остановился. Щеголеватый танцор заговорил с ним, а его плотный спутник завертел головой, проверяя, не шпионит ли кто-нибудь за ними. Холмс сидел слишком далеко, к тому же перед ним то и дело мелькали прохожие, поэтому он не смог разобрать бóльшую часть слов, но и так все понял по выражениям лиц. Сначала Мейклджон и танцор выясняли друг у друга, кто оставил на картоне сообщение, из-за которого они здесь собрались. Оба покачали головами, уверяя, что ничего не писали. Затем стали гадать, каким образом послание там появилось.

Вдруг заговорщики начали осторожно озираться по сторонам, слишком поздно заподозрив, что попали в ловушку. Потом снова принялись что-то обсуждать. Холмс предположил, что они говорили о половинке чистого бумажного листа, положенной в конверт. Вскоре они распрощались друг с другом. Мой друг поднялся из-за стола, собираясь проследить за маленьким танцором и любителем скачек. Мейклджон был ему сейчас менее интересен. Холмс вышел на улицу, посмотрел в сторону реки и увидел еще одного знакомого — Джорджа Кларка. Трудно было сказать наверняка, заодно ли он с Мейклджоном. Инспектор не приближался к сержанту, заплатил мальчику-разносчику за газету, развернул ее и медленно направился к набережной и Скотленд-Ярду.

Парочка негодяев использовала обычные приемы, чтобы оторваться от слежки. Они вдруг резко остановились и пошли в другом направлении. Потом снова развернулись и двинулись в обратную сторону, рассчитывая, что невидимый преследователь выдаст себя. Но Холмс обошел их сбоку и устроил наблюдательный пункт на верхней площадке лестницы, ведущей к железнодорожным платформам. Мошенники не были уверены, что за ними шпионят, но на всякий случай разошлись в разные стороны. Холмс предвидел этот ход и заранее решил, что пойдет за коротышкой. К этому времени сыщик уже ничем не напоминал того человека, что рассиживал в баре «Король Вильгельм». Мой друг вывернул пальто наизнанку, превратив его в старый потертый сюртук. Аккуратное кепи он сменил на картуз — такие обычно носят рабочие. Затем нацепил очки с толстыми линзами, как у конторского клерка со слабеющим зрением. Но больше всего изменилась его осанка. Он ссутулился еще сильнее, и узнать Холмса в этом жалком, измученном тяжелым трудом человеке было решительно невозможно.

Сначала они сыграли в кошки-мышки на вокзале Чаринг-Кросс. На протяжении двадцати минут танцор задействовал все известные ему способы, чтобы ускользнуть от преследования: быстро проскочил сквозь толпу пассажиров на платформе, поднялся на пешеходный мост, затем спустился к туалету, зашел в кассовый зал, купил билет и снова побежал на платформу. Холмс спокойно наблюдал за его метаниями, уверенный, что спешащий на поезд человек не стал бы выписывать танцевальные па по всему вокзалу. Но он оказался неправ. Маленький щеголь открыл дверь вагона и сел в поезд.

Настал черед Холмса помчаться к кассам. Он взял билет до Дувра и едва успел заскочить в последний вагон. Поезд медленно прогрохотал по длинному стальному мосту и прибыл на вокзал Ватерлоо. Захлопали двери, затем установилась тишина. С помощью карманного зеркала Холмс мог наблюдать за всем составом, не выглядывая наружу. Прозвучал гудок, но в последнее мгновение перед отправлением дверь где-то у самой кабины машиниста открылась, и мужчина в лимонном жилете вышел на платформу. Холмс стремительно последовал его примеру и успел спрятаться за тележкой носильщика, прежде чем танцор обернулся.

Игра продолжалась. Мышь по-прежнему не видела кошку, но уже почуяла ее близость. На мгновение сыщик упустил танцора из виду, но догадывался, куда тот мог направиться. Прыгая через ступеньку по лестнице пешеходного моста, он поднялся наверх и с удивлением обнаружил, что проход над железнодорожными путями пуст. Вероятно, коротышка уже начал спускаться на другую платформу. Холмс бросился бежать, на лестнице сбавил темп из осторожности, однако и внизу тоже никого не было. Со следующего пути отходил поезд в обратную сторону. В окне вагона показался знакомый щеголь и помахал ему рукой.

Со стороны могло показаться, что Холмс проиграл. Но на самом деле он уже узнал все, что хотел. Преследуемый упорно стремился ускользнуть из-под наблюдения, но самым главным было то, что он вернулся на вокзал Чаринг-Кросс. Зачем он так поступил? Почему его потянуло обратно? Может быть, для того, чтобы уехать на поезде в другой район Лондона или Англии? Нет. Каждый поезд, уходящий с Чаринг-Кросс, прибывает на Ватерлоо. Возможно, его там поджидал сообщник? Вряд ли, поскольку с момента их расставания минуло более получаса. Что еще? Почему он так стремился попасть на Чаринг-Кросс, словно к себе домой? Потому что там и был его дом! Разве можно найти лучшее место для человека, связанного с Парижским кредитным обществом и Обществом страхования потерь на ставках с Нортумберленд-стрит? Откуда удобнее всего добираться до Стрэнда, где располагался «Лондонский королевский банк», или же до Скотленд-Ярда?

Перед глазами Холмса тут же возник отель «Чаринг-Кросс», сверкающий великолепием и сравнимый разве что с Парижской оперой.

Двадцать минут спустя Шерлок Холмс, вернувший себе респектабельный вид, вошел с газетой в руке в вестибюль отеля. Он мельком полюбовался на свое отражение в большом зеркале, висевшем в золотой раме между розовых мраморных колонн. Сыщик прошел через холл, сел в кресло и раскрыл «Морнинг пост». При этом он ни на мгновение не упускал зеркало из виду. Миновал час, прежде чем Холмс увидел в нем человека, который приподнимал шляпу, приветствуя идущую ему навстречу пожилую леди с тростью. Было трудно не узнать эту стройную фигуру в кремовом костюме, эти аккуратные усы и подведенные брови. Если бы у него в руке тоже была тросточка, он бы наверняка помахивал ею, словно прогуливающийся по бульвару бонвиван.

— Маркиз Монморанси… — послышался восторженный шепот из-за конторки портье.

— Это же Пудель Бенсон, разрази меня гром, — пробормотал себе под нос Шерлок Холмс.

VI

— Мне говорили, Лестрейд, что вы достойный доверия человек.

— Надеюсь, что смогу это доказать, мистер Холмс, — спокойно произнес сотрудник Скотленд-Ярда.

— Непременно. Вы здесь именно для того, чтобы подтвердить справедливость этих слов. Мне также рекомендовали вас как умного и находчивого детектива. Обычно ваши коллеги поднимают слишком много шума, не добиваясь при этом никакого результата.

— Пусть об этом судят другие, сэр, — сдержанно ответил Лестрейд.

— Теперь мнение о профессионализме лондонских полицейских будет зависеть от вас.

Первый разговор Холмса с будущим инспектором уголовной полиции Лестрейдом состоялся в кебе возле парадного входа в отель «Чаринг-Кросс». Уже стемнело, моросил мелкий дождь. В лужах на мостовой отражались огни фонарей. В полутьме Лестрейд казался еще более худым и мрачным. Холмс облачился в плащ и дорожное кепи с наушниками, на его кожаном саквояже виднелся штамп ночного парома Фолкстон — Булонь.

Сыщик снова повернулся к полицейскому:

— Вам хорошо объяснили ваши задачи на ближайшие несколько дней?

— Мистер Уильямсон и мистер Майкрофт Холмс сказали мне в министерстве внутренних дел, что я должен выполнять все ваши указания, сэр, за исключением тех, которые противоречат закону. Если у меня возникнут сомнения, я должен связаться с мистером Уильямсоном через мистера Майкрофта Холмса.

— Я предпочел бы, чтобы мой брат не участвовал в этом деле, — заметил Холмс. — Но полагаю, что это невозможно.

— Не берусь об этом судить, — уклончиво ответил Лестрейд.

— Хорошо, тогда я сейчас расскажу, что вам предстоит делать и зачем это нужно. Разумеется, в той мере, в какой позволяют полученные вами инструкции. Вы встанете за стойку портье или займете место любого другого работника отеля «Чаринг-Кросс», если это окажется более удобно.

— Вот как, сэр? — обеспокоенно спросил Лестрейд. — Я плохо знаком с обязанностями гостиничных служащих, мистер Холмс.

— Предполагается, что вас примут на работу с испытательным сроком. Лишь один из сотрудников «Чаринг-Кросса» будет знать, кто вы такой на самом деле. Он занимает довольно высокий руководящий пост, и мы полностью доверяем ему.

— И что я должен там делать, сэр?

— Заниматься своей обычной работой, Лестрейд, — терпеливо объяснил Холмс. — Дело в том, что весьма опасная банда преступников орудует одновременно в Париже и в Лондоне. Поэтому один из нас должен остаться здесь, а второй сегодня вечером поедет в Париж. Этим вторым буду я, потому что лучше знаком с французским языком, самим городом и местными чиновниками, чья помощь нам может понадобиться. Вероятно, я буду отсутствовать несколько дней. Тем не менее все, что необходимо проделать здесь, должно быть исполнено.

Лицо Лестрейда в свете газовых фонарей казалось растерянным.

— Исполнено мной?

— Разумеется. «Чаринг-Кросс» — весьма почтенный отель, но, увы, из-за своего удачного расположения он очень удобен для международных злоумышленников. Отсюда проще всего добраться до Парижа или портов Канала. Я только что вернулся из министерства внутренних дел, где провел больше двух часов. У моего брата появилась информация о новом преступном замысле, направленном против Джеймса Лестера Вэленса, влиятельного австралийского коммерсанта. Больше нам пока ничего не известно. Вэленс — не первая жертва этих негодяев, но, безусловно, самая крупная фигура среди своих предшественников. Он сколотил состояние на золотых приисках, но вскоре разорился, затем снова разбогател на строительстве железных дорог в Новом Южном Уэльсе и Квинсленде. Вэленс приезжал в Лондон шесть недель назад, останавливался в «Чаринг-Кроссе» и намерен вернуться сюда на днях. Я не смогу позаботиться о его безопасности, этим придется заняться вам. Вы каждый день будете отчитываться о своей работе в министерстве внутренних дел и получать там новые инструкции. Не пытайтесь связаться со мной каким-либо иным способом и ни в коем случае не заходите в Скотленд-Ярд. Что касается Вэленса, то он совершает деловую поездку по Европе и должен прибыть через день или два. Насколько известно, он собирается в скором времени жениться. Пока неясно, какую ловушку приготовили для него мошенники, но, вероятно, она захлопнется здесь, в отеле «Чаринг-Кросс». Вот и все сведения, которые я могу вам сообщить.

— А к ним не прилагалась фотография? — с надеждой спросил Лестрейд.

— Сам я не видел Вэленса. Но вы вряд ли спутаете его с кем-либо другим. Мой брат описал его как крупного, высокого мужчину с черной жесткой бородой. Лицо загорелое и обветренное. На прогулку он берет с собой эбеновую трость с серебряной рукояткой в виде грифона и инициалами J. L. V.

— А голос? — невозмутимо поинтересовался детектив Скотленд-Ярда. — Внешность — это важно, мистер Холмс, но иногда проще опознать человека по голосу.

Холмс озадаченно посмотрел на него. Он не подумал об этом. Но сообразительность Лестрейда его обнадежила.

— Боюсь, про голос нам ничего не известно. Никто из нас никогда его не слышал.

Сотрудник уголовной полиции не хотел ударить лицом в грязь перед временным начальством. Он потянулся к своей сумке:

— В таком случае позвольте пожелать вам приятной поездки, мистер Холмс. Вероятно, мне предстоит много работы в ближайшие несколько дней, и я собираюсь приступить к ней незамедлительно. Я правильно понял, что мне следует пойти в отель и попросить встречи с управляющим?

— Разумеется, — подтвердил Холмс, присматриваясь в полумраке к своему новому помощнику. — Завтра или послезавтра вы получите от меня сообщение через моего брата Майкрофта.

Полицейский открыл дверь кеба и вышел под дождь. Так началось сотрудничество Лестрейда с Шерлоком Холмсом.

VII

На третье утро своего пребывания в должности портье Лестрейд, дежуря за стойкой из полированного красного дерева, наконец-то увидел Джеймса Лестера Вэленса. Тот шагал через холл между рядами розовых мраморных колонн. Трудно было не узнать этого неряшливого верзилу по словесному портрету, который сержант получил от Шерлока Холмса.

Мой друг совершенно справедливо охарактеризовал Вэленса как высокого бородача, привыкшего к простой жизни. Он уместнее смотрелся бы на постоялом дворе для фермеров, чем в фешенебельном отеле. Но за его грубой внешностью скрывались добросердечие и прямота характера. Суровый золотоискатель и строитель железных дорог восхищался чудесами большого города, как ребенок.

Две особенности нового клиента привлекли внимание Лестрейда. Во-первых, Вэленс был заядлым курильщиком и предпочитал крепкие сигареты. Чаще всего его можно было повстречать в уютной, освещенной медными лампами, но постоянно затянутой густым табачным дымом курительной комнате с развешанными по стенам портретами известных спортсменов, карточным столом и креслами, обитыми красным плюшем. Во-вторых, интерес Лестрейда вызвали письма, которые Вэленс получал ежедневно утром и вечером. Они приходили в небольших, слегка надушенных конвертах из розовой бумаги, подписанных приятным женским почерком. На клапане красовалась маленькая аккуратная корона. Лестрейд подумал, что если австралийцу действительно приготовлена ловушка, то женщина могла бы послужить подходящей приманкой.

Кроме того, среди корреспонденции Вэленса было два благодарственных письма от Общества помощи нуждающимся — с адресом, отпечатанным на машинке. Лестрейд сообщил обо всем этом Майкрофту Холмсу, тот, в свою очередь, протянул сержанту телеграмму. Вслед за строчкой «Шерлок Холмс, гостиница „Крийон“, площадь Согласия» шло сообщение: «Обратите особое внимание на большой палец левой руки наблюдаемого субъекта и немедленно телеграфируйте о любых его изменениях в течение дня».

Много лет спустя Лестрейд признался мне, что за все время сотрудничества с Холмсом ни разу не был так озадачен. Какое отношение к делу мог иметь большой палец левой руки Вэленса? Какие изменения могли с ним произойти?

К счастью для сержанта, управляющий предоставил ему относительную свободу. Лестрейд не смог бы выполнить поручение Холмса, не имея возможности наблюдать за Вэленсом на протяжении всего дня. Пристрастие австралийца к сигаретам и карточному столу также значительно упростило слежку. Полицейский превратился в постоянного дежурного по курительной комнате.

Хотя Вэленс и чувствовал себя несколько неловко в лондонском обществе, его быстро признали своим за карточным столом. Самые стойкие постояльцы засиживались за игрой до глубокой ночи. Предприниматель особенно сдружился с двумя — заядлым любителем скачек и аристократом в полотняном костюме, маркизом Монморанси, которые стали его постоянными партнерами. Вэленс больше всего любил покер, однако за время путешествия изрядно понаторел в баккара.

Панибратские отношения в большей степени, чем рейнвейн с сельтерской, развязали язык простодушного гиганта. Он рассказал новым приятелям о своей английской возлюбленной. Дошло до того, что он раскрыл бумажник и показал фото девушки. Она была восхитительна. Со всех сторон полетели одобрительные возгласы и поздравления.

Бдительный сотрудник Скотленд-Ярда до сих пор не заметил никаких изменений на большом пальце левой руки Вэленса. На второй вечер, протирая бильярдные шары от пыли и сигаретного пепла, Лестрейд услышал, как бородач снова заговорил о свадьбе. По случаю помолвки он собирался подарить возлюбленной бриллиантовое ожерелье. Австралиец заказал его у одного из лондонских ювелиров еще до начала своего путешествия по Европе. Теперь оставалось лишь забрать готовое украшение и преподнести его невесте. Любитель скачек вежливо поинтересовался, к кому именно обратился Вэленс.

— Зашел в магазин Ренье на Бонд-стрит.

Маркиз Монморанси удивленно поднял голову:

— Я знаком с Анри Ренье, сэр, через моего кузена Антуана Меллерио с рю де ла Пакс. Воистину, как тесен мир! Поздравляю вас, вы не ошиблись в выборе мастера. Думаю, он даже сделает скидку для моего друга. Или вы уже сами договорились?

Бородатый гигант смутился:

— Насчет скидки? Нет, маркиз, мне такое и в голову не приходило.

Монморанси взглянул на свои карты и покачал головой:

— Напрасно. Скидка, конечно же, небольшая. Всего десять процентов, может, и меньше. Но при такой крупной сумме…

Он не договорил фразы. Тут Лестрейда позвали, и ему пришлось отойти в дальний угол, откуда слов было не разобрать. Он лишь заметил, что к концу вечера Вэленс выиграл у партнеров не меньше тридцати фунтов. Было уже за полночь, когда игроки поднялись из-за стола и разошлись. Щеголеватый маркиз вдруг подмигнул австралийцу:

— Я вовсе не претендую на близкое знакомство с ювелиром, сэр. Но если вы не возражаете, я поинтересуюсь, не сможет ли мой кузен устроить вам скидку даже сейчас, когда сделка уже состоялась. Однако пусть это останется между нами. Если вы согласитесь рассказать мне обо всем подробнее, постараюсь все уладить к завтрашнему вечеру. Обычно такие вещи оговариваются сразу, но человек вашего положения может со временем стать постоянным клиентом и, безусловно, заслуживает того, чтобы пересмотреть условия ex post facto ^[177].

Судя по всему, Вэленс понятия не имел, что означает этот юридический термин, и был заметно смущен таким неожиданным участием. Однако у него не хватило духа отказаться от столь щедрого предложения, сделанного от чистого сердца.

На следующее утро он получил еще один приятно пахнущий конверт, и теперь Лестрейд уже не сомневался, что его прислала будущая обладательница бриллиантового ожерелья. Австралиец большую часть дня провел в своем номере. Однако ближе к вечеру он вышел из отеля, никому не сказав, куда направляется. Когда Вэленс садился в кеб, Лестрейд заметил маркиза Монморанси и любителя скачек, торопливо поднимавшихся вверх по лестнице. Детективу показалось странным, что два столь разных человека имеют общие дела. Лестрейд направился следом за ними, держась на почтительном расстоянии. На втором этаже подозрительная пара разошлась в стороны. Любитель скачек закрылся у себя в номере, а его спутник двинулся по коридору к апартаментам Вэленса.

Лестрейд уже понял, что сейчас произойдет. У Монморанси было достаточно возможностей, чтобы изготовить копию ключа от номера австралийца. Это не так уж и трудно проделать в большом отеле. Ему или его приятелю нужно было всего лишь взять на несколько минут этот ключ якобы по ошибке, а потом вернуть обратно с извинениями либо, наоборот, с жалобами на то, что он не подходит. Откровенно говоря, такие недоразумения случались не часто, но и не были настолько редки, чтобы заподозрить в них злой умысел. А для того чтобы сделать восковой слепок, много времени не требуется.

Лестрейд завернул за угол, но там никого не оказалось. Монморанси исчез. Не бежал же он по коридору что есть мочи. По всей вероятности, маркиз прячется в каком-то номере. Детектив подошел к апартаментам Вэленса, опустился на колени и заглянул в замочную скважину. Он видел лишь часть гостиной, но и этого оказалось достаточно, чтобы обнаружить маленького денди. Он держал в руках пепельницу, вытаскивал каждый окурок и внимательно его изучал. Затем Монморанси поставил ее на стол и повернулся к двери. Лестрейд бесшумно поднялся на ноги, быстро дошел до конца коридора и скрылся за углом.

Выходит, маркиз проник в номер Вэленса лишь для того, чтобыосмотреть окурки сигарет, а вовсе не в поисках денег и прочих ценностей. Это безумное дело приняло поворот, непостижимый для здравого рассудка. Во всяком случае, так казалось Лестрейду.

VIII

День подошел к концу, а сержант так и не заметил никаких изменений большого пальца на левой руке Вэленса. Австралиец так же твердо сжимал карты, как и все сидевшие за столом. Разве что ближе к вечеру рука игрока начала слегка подрагивать. Лестрейд несколько раз подмечал у него нечто похожее. Сержант снова заходил в министерство внутренних дел, и Майкрофт Холмс вручил ему новую телеграмму:

СОБЫТИЯ ВО ФРАНЦИИ ПРИБЛИЖАЮТСЯ К РАЗВЯЗКЕ ТЧК ПРОДОЛЖАЙТЕ ВЫПОЛНЯТЬ ПРЕДЫДУЩИЕ ИНСТРУКЦИИ С НАИВЫСШЕЙ ТОЧНОСТЬЮ ТЧК ЭТО КРАЙНЕ ВАЖНО ТЧК ХОЛМС ЗПТ ГОСТИНИЦА КРИЙОН

Вечером в курительной комнате сотрудник Скотленд-Ярда уловил обрывки любопытного разговора.

— Спешу сообщить, что все улажено, мой дорогой друг, — с улыбкой усаживаясь за карточный стол, сказал Монморанси. — Вы получите хорошую скидку. Я запросил пятнадцать процентов, сошлись на двенадцати. Совсем неплохо, как вы считаете?

Простодушный чернобородый гигант был настолько поражен бескорыстной помощью, что на мгновение утратил дар речи.

— Двенадцать процентов, — пробормотал он наконец. — Но ведь это намного больше, чем я ожидал! Я надеялся на пять процентов, в лучшем случае — на десять. Чем я заслужил такую заботу? Это выше моего понимания.

— Да что там понимать, мой дорогой Вэленс, просто вы хороший партнер и приятный человек, — с сияющим видом объяснил щеголеватый аристократ. — Кроме того, наши ювелиры всегда заламывают непомерную цену, с учетом того, что клиент все равно начнет торговаться. Так что в нашем случае, приятель, мы всего лишь добились справедливости. Ведь в стоимость заранее заложена будущая скидка. Да и потом, чего бы стоил весь этот мир, если бы мы не могли время от времени оказывать друзьям маленькие услуги?

— Вы в самом деле так думаете, сэр?

— Однако было бы лучше, — продолжил миниатюрный маркиз, — если бы я сам — с вашего позволения, конечно, — забрал ожерелье и принес его вам. О скидке договаривался мой кузен, поэтому мне будет проще, чем вам, общаться с продавцом. В этом случае они уже точно не смогут «зажать» скидку, как это у них называется.

Что-то меньшее, чем подозрение, но большее, чем простое сомнение, мелькнуло в глазах австралийца.

— Значит, я должен выдать вам наличные или выписать чек, чтобы вы могли расплатиться с Ренье?

Возможно, Вэленсу не пришло в голову, что этот человек, с которым он совсем недавно познакомился за карточным столом, намерен его обмануть. Однако именно такое впечатление создалось у всех присутствующих. Словно сбитый с толку простодушием приятеля, щуплый маркиз Монморанси откинулся в кресле и по-мальчишески расхохотался.

— И думать об этом забудьте! — вымолвил он наконец. — Нет, мой дорогой Вэленс, я выпишу свой чек. Это самый лучший способ сохранить скидку. Мой кузен не сможет отказаться от своего обещания, о нем теперь знает слишком много людей. Когда я вернусь в отель с ожерельем, вы просто компенсируете мои расходы, заплатив на двенадцать процентов меньше той цены, о которой поначалу договаривались. Это будет по-честному?

Дородный австралиец совсем растерялся, испытывая одновременно и чувство благодарности к новому другу, и раскаяние в том, что подозревал его в злом умысле.

— Это будет не только честно, сэр, но и крайне любезно с вашей стороны. Могу я спросить, как вы предпочитаете получить деньги?

Маркиз помедлил в нерешительности:

— Как вам будет удобнее. Хотя должен признаться, что, выписав чек на такую сумму, я не возражал бы против компенсации наличными. Монетами расплачиваться проще и быстрее. По крайней мере, не приходится опасаться того, что банк не примет ваш чек из-за недостатка собственных фондов!

Все засмеялись, оценив абсурдность подобной ситуации.

— И все же, — сказал Вэленс, стараясь загладить вину за невольное подозрение, — почему бы мне просто не выдать вам чек или наличные, чтобы вы передали их Ренье?

Маркиз ослепительно улыбнулся и развел руками:

— Вы не заплатите ни цента до тех пор, пока ожерелье не окажется у вас в руках, сэр. Я настаиваю на этом. Кроме того, представьте: вдруг по дороге на меня нападут грабители?

Присутствующие опять развеселились, услышав о возможности такого примитивного преступления на улицах современного Вест-Энда.

— Прямо не знаю, что и думать, — тихо пробормотал Вэленс. — Я и не мечтал встретить в Европе подобное дружеское участие.

Несмотря на строгие инструкции, полученные от Холмса, Лестрейд тем вечером прервал наблюдение за Вэленсом, едва тот отправился спать. Вместо этого сержант проследил за маркизом Монморанси. Стройного аристократа в кремовом полотняном костюме с розой в петлице, лимонном жилете, коротких гетрах, замшевой шляпе и лакированных туфлях было легко разглядеть в любой толпе. Он не взял кеб, а быстро зашагал сначала мимо клубов Пэлл-Мэлл, затем по широкой и элегантной Сент-Джеймс-стрит, дальше по Пикадилли и, наконец, свернул на Бонд-стрит.

Монморанси остановился возле старомодной, с лепными украшениями, витрины магазина Ренье, наблюдая за тем, как продавец перед закрытием собирает драгоценности на бархатных подушечках. Прежде чем на окно опустилась металлическая решетка, маркиз проскочил внутрь и о чем-то поговорил с продавцом, одетым в двубортное пальто. Через несколько минут он вышел и направился назад к «Чаринг-Кроссу».

Если у Лестрейда и были какие-то подозрения насчет этой покупки, они рассеялись, когда Монморанси настоял на том, что не возьмет денег, пока не доставит ожерелье. К тому же он честно и прямо сообщил Вэленсу о своем визите. Вечером в курительной комнате игроки снова уселись за карточный стол, и Лестрейд услышал, как маркиз сказал австралийцу:

— Я заходил сегодня к Ренье. Никаких трудностей с покупкой не будет. Если желаете, напишите продавцу записку, подтверждающую, что вы доверяете мне расплатиться и забрать товар. Что же касается скидки, то можете считать, что разница в цене уже лежит в вашем кармане.

Вероятно, все так и было на самом деле. Они играли в баккара, и к концу вечера Вэленс лишился двадцати фунтов. Прежде он часто выигрывал и не мог, конечно же, позавидовать незначительному успеху своего благодетеля. По совести сказать, жульничества Лестрейд не заметил. Он был наслышан о самом распространенном трюке в баккара, когда нечестный игрок прячет в рукаве лишнюю карту, чтобы в нужный момент использовать ее и повысить ставку. Но ничего похожего на сей раз не наблюдалось.

Лестрейд окончательно поверил бы в добропорядочность маркиза Монморанси, если бы не то странное любопытство, заставившее аристократа тайно проникнуть в номер друга и осмотреть окурки в пепельнице.

На следующий день Майкрофт Холмс встретил сержанта, сидя за широким столом перед окном, выходящим в Сент-Джеймс-парк. Он отнесся к отчету Лестрейда с подчеркнутым безразличием.

— Всякий согласится, что человек, играющий в карты ради обогащения, заслуживает того, чтобы обчистили его карманы, — заметил советник правительства. — А с ожерельем все ясно: эта дружеская услуга понадобилась маркизу для того, чтобы Вэленс чувствовал себя обязанным. Тогда он останется за карточным столом даже после крупного проигрыша. Нравится это ему или нет, они ведь стали постоянными партнерами? Осмелюсь предположить, что мой брат вряд ли поддержал бы меня в этом вопросе. Кстати сказать, он снова интересовался пальцем Вэленса.

— Палец как палец, — недовольно проворчал Лестрейд. — Ничего особенного в нем нет и быть не может.

Майкрофт Холмс поднял свое большое тело из-за стола и тряхнул головой, как собака, выходящая из воды:

— Нет, может. Если мой брат просит обратить на что-то внимание, не сомневайтесь: это неспроста. Однако я не могу больше заниматься вашим делом. Так же как ответить на вопрос относительно окурков. Хедив ^[178]Египта только что объявил войну Абиссинии, Британия тоже может оказаться втянутой в конфликт. Кроме того, турки устроили резню в Болгарии, и теперь у нас наверняка возникнут осложнения с русскими и с Германской империей. Вы с моим братом должны понять, что у меня сейчас хватает забот поважнее, чем ваши пальцы и окурки. Всего хорошего.

Шерлоку Холмсу все-таки сообщили о подозрениях Лестрейда, уверенного в том, что мошенники хотят обобрать Вэленса до нитки за карточным столом, отвлекая обещанием скидки. Ответ прибыл почти мгновенно:

НУЖНЫ ФАКТЫ ЗПТ А НЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ ТЧК ПРЕКРАТИТЕ НАБЛЮДЕНИЕ ЗА ПАЛЬЦЕМ ВЭЛЕНСА ТЧК ХОЛМС ЗПТ ГОСТИНИЦА КРИЙОН

IX

На другой день Вэленс опять спустил за карточным столом изрядную сумму, но в итоге по-прежнему оставался в выигрыше. Следующий вечер принес такой же результат. Однако австралиец воспринял неудачу с философским спокойствием, поскольку его новый приятель Монморанси сообщил, что ожерелье уже готово и завтра его можно будет получить. Вэленс заверил любезного аристократа, что немедленно возместит ему все расходы.

Из обрывков разговоров Лестрейд узнал, что все уже готово к покупке драгоценностей. Вэленс, как обычно, сразу после игры отправился спать. Монморанси же подошел к портье и, опираясь на полированную стойку из красного дерева, заговорил с ним. Сержант прислушался. Маркиз сообщил, что завтра утром собирается уезжать, и попросил подготовить ему счет. Затем он пересек мраморный холл отеля, вышел на Стрэнд и сел в кеб.

При всем желании Лестрейд не мог заподозрить ничего худшего, чем обычное карточное мошенничество. Но и эти домыслы сводились на нет благородным намерением Монморанси помочь случайному знакомому. Правда, любитель скачек в клетчатом костюме все же был неподходящей компанией для аристократа. Однако, как впоследствии объяснял мне Лестрейд, эти приятельские отношения не казались ему более странными, чем общение знаменитого маркиза Куинсберри с сомнительного вида завсегдатаями ипподромов и курительных салонов. Детектив уже решил из чистого любопытства последовать за Монморанси, когда раздался звонок, вызывающий его в номер Вэленса.

Согласно отчету, хранящемуся в бумагах Холмса, дальше события развивались стремительно. Маркиз Монморанси в точности выполнил свое обещание. Он приказал кебмену ждать его на улице, а сам вошел в магазин Ренье и сердечно поприветствовал ювелира. Затем маркиз выписал чек, забрал ожерелье и вернулся в отель «Чаринг-Кросс». Там он встретился со своим приятелем, и они вместе попросили портье выяснить, не сможет ли Вэленс спуститься в холл. Портье сообщил, что мистер Вэленс скоро появится, но был бы признателен, если бы джентльмены согласились подождать минут десять, пока он переоденется к обеду.

Когда означенное время истекло, эти двое обязали коридорного проводить их к номеру Вэленса. Мальчик постучал в дверь и получил разрешение войти. Оказавшись в апартаментах, маркиз Монморанси и его друг с удивлением обнаружили, что Вэленс был не один. Рядом с ним стоял сухощавый дежурный по курительной комнате, которого в шутку прозвали «пьяным дворецким» — уж больно мрачное у него было лицо. К удивлению вошедших, Джеймс Лестер Вэленс, золотодобытчик и строитель железных дорог, внезапно утратил свой австралийский акцент и заговорил как чистокровный англичанин — четко и отрывисто.

— Заприте, пожалуйста, дверь, Лестрейд, — решительно распорядился он.

Худой как скелет служащий прошел мимо замерших от удивления приятелей и выполнил приказание.

— Никакая предосторожность не будет лишней, когда имеешь дело с такими ценностями, — объяснил Вэленс маркизу и его спутнику.

Эти слова, казалось, немного успокоили их.

— Ожерелье у вас? — приподняв брови, спросил предприниматель у Монморанси.

Щеголеватый аристократ вытащил из кармана кожаный футляр и передал его австралийцу:

— Тысяча восемьсот фунтов, сэр.

Вэленс кивнул, раскрыл футляр и кончиками пальцев поднял с бархатной подкладки переливающееся огнями украшение.

— Великолепно, — тихо произнес он. — Просто потрясающе. Ну, не тысяча восемьсот фунтов, конечно, но, предположим, не меньше восемнадцати, правильно?

Любитель скачек, казалось, готов был наброситься на Вэленса, но Монморанси успокаивающе положил ему руку на плечо и улыбнулся шутке австралийца:

— Спешу заверить вас, сэр, что у меня в кармане лежит квитанция от мсье Ренье, в которой указана сумма в одну тысячу восемьсот фунтов.

— Ничуть в этом не сомневаюсь, — любезно ответил Вэленс. — Как и в том, что в другом месте у вас хранится квитанция на восемнадцать фунтов — или несколько иную сумму — на покупку ожерелья из стекла, точную копию бриллиантового. Настоящие алмазы при ярком свете так не сверкают, они начинают искриться в полумраке.

Монморанси удивленно посмотрел на него:

— Значит, меня обманули точно так же, как и вас, сэр.

— Вы совершенно правы, хотя вас обманули несколько иначе, чем вы себе представляете.

— Хотел бы я переговорить с этим Ренье!

— У вас есть такая возможность. Мистер Ренье, прошу вас!

Дверь, ведущая в ванную, открылась, и оттуда появился ювелир.

— Сожалею, что заставил вас ждать, — обратился Вэленс к Монморанси, — но для меня было очень важно, чтобы мистер Ренье успел присоединиться к нашей компании. — Он повернулся к ювелиру. — Будьте так добры, сэр, повторите этим двум джентльменам то, что уже рассказали Лестрейду и мне.

Тот откашлялся.

— Некоторое время назад вы зашли ко мне, мистер Холмс… — начал он.

— Холмс?

Австралиец сорвал с лица жесткую колючую бороду, вздрогнув от неприятного ощущения, и под ней оказались знакомые орлиные черты.

— Хотя в юности я подавал надежды на театральном поприще, участвовал в труппе Сазонова и даже сыграл Горацио на лондонской сцене, — заметил он, поморщившись, — но так и не овладел искусством избавляться от бороды безболезненно.

Затем Холмс снял с головы всклокоченный черный парик и отложил его в сторону.

— А теперь, мистер Бенсон, — продолжил он, — не обессудьте, но я не могу называть вас маркизом Монморанси без некоторой иронии. Правда, не сказал бы, что имя Хью Монтгомери подходит вам больше. Давайте все же послушаем мистера Ренье. Прошу прощения, сэр.

Ювелир начал рассказ заново:

— Ко мне зашел мистер Холмс и сообщил, что профессиональные мошенники задумали обмануть богатого австралийского джентльмена, за которого он себя выдавал. Поставив в известность власти, я согласился помочь в разоблачении преступников. Несколько дней спустя в мой магазин явился человек, назвавшийся маркизом Монморанси. На самом деле, как мне теперь стало известно, это был мистер Гарри Бенсон. Он выразил желание купить замечательное бриллиантовое ожерелье, которое я недавно изготовил. Мистер Холмс предупредил меня, что так и должно произойти. Мистер Бенсон, он же маркиз Монморанси, сказал, что расплатится чеком. Однако он хотел бы оставить изделие у меня до тех пор, пока чек не будет оплачен и деньги не переведут на мой счет. Как я мог возражать против таких условий?

— В самом деле, как? — хмыкнул Холмс.

— Однако, джентльмены, маркиз Монморанси решил также приобрести точную копию ожерелья, изготовленную из простого стекла, чтобы его жена могла хранить подлинное украшение в банке и надевать его только в особо торжественных случаях, а в обычные дни носить имитацию. Выполнить такой заказ не составило большого труда. Сегодня утром маркиз Монморанси, как и было условлено, пришел в магазин с чеком. Он оставил драгоценность в качестве залога, пока чек не примут в банке, и забрал подделку. Разумеется, я выписал ему две квитанции, отдельно для каждой покупки.

Наступила гробовая тишина.

— Итак, — произнес наконец Холмс, — мистер Бенсон принес нам стеклянное ожерелье с квитанцией на оплату бриллиантового. За это мистер Вэленс, то есть я, должен был заплатить ему тысячу восемьсот фунтов наличными. Солидные деньги за подделку, которая досталась ему почти даром. Затем мистер Ренье обнаружил бы, что чек тоже фальшивый и по нему невозможно получить указанную сумму. Но у него все же оставалось подлинное украшение, и он не понес бы значительных финансовых потерь. Жертвой мошенников должен был стать именно мистер Вэленс.

Глаза маленького щеголя вспыхнули гневом.

— Нет, сэр! Это я жертва, а вы мошенник! Вы сами организовали все это!

— Я поставил ловушку, — скромно признал Холмс. — И вы клюнули на приманку.

Гарри Бенсон уже взял себя в руки:

— Не думаю, мистер Холмс, что эта провокация произведет впечатление на присяжных, когда станут известны ваши собственные проделки. Как бы вам самому не пришлось оказаться за решеткой.

Холмс носовым платком стер с лица австралийский загар.

— Возможно, вы правы, — бодрым тоном ответил он. — Я всегда подозревал, что однажды попаду в тюрьму. Однако в этом случае, полагаю, поддельный чек, выписанный мистеру Ренье от имени маркиза Монморанси, окажется достаточно убедительным доказательством, чтобы, как говорится, не валить с больной головы на здоровую. Меня мало заботит, как это произойдет. Я лишь выполнял поручение моего клиента — графини де Гонкур или, если быть совсем точным, ее адвоката мистера Уильяма Абрахамса. Моя задача заключалась в том, чтобы не дать мошенникам обмануть мадам на сумму в несколько тысяч фунтов. Когда вас вызовут в суд, мистер Бенсон, вам придется отвечать не только за трюк с ожерельем, но и за куда более крупные аферы с конторой «Арчер и Ко», расположенной на Нортумберленд-стрит, и Парижским кредитным обществом на рю Реомюр. По сравнению с «делом о верном фаворите» один фальшивый чек для мистера Ренье покажется присяжным сущей безделицей.

Билли Керр, любитель скачек, до сих пор слушавший Холмса со скептической усмешкой, вдруг достал из кармана маленький, но тем не менее внушительный револьвер. Бенсон обернулся к Лестрейду:

— Отдайте мне ключ от двери!

Лицо сержанта в это мгновение еще больше, чем обычно, напоминало бульдожью морду.

— Опустите оружие! — прорычал он Керру.

— Отдайте мистеру Бенсону ключ, Лестрейд, — спокойно произнес Холмс.

— Ни за что.

— Суперинтендант Уильямсон велел вам исполнять мои приказы до завершения дела. Я отвечаю за жизнь всех людей, находящихся в этой комнате. Так что не сопротивляйтесь.

Лицо сотрудника Скотленд-Ярда исказилось от ярости, и Холмс начал опасаться, что он все-таки сделает по-своему и попытается отобрать оружие у Керра. Однако Лестрейд справился с собой и послушно передал Бенсону ключ. «Маркиз Монморанси» открыл замок, пропустил сообщника вперед, вышел сам и запер дверь снаружи.

Лестрейд дернул ручку двери, но безрезультатно.

— Я должен извиниться перед вами, — невозмутимо сказал Холмс. — Однако для дела было необходимо, чтобы вы считали, будто я в Париже. Мой брат Майкрофт помог мне удерживать вас в заблуждении, передавая телеграммы от меня. Если бы вы знали об австралийском маскараде, то, боюсь, своим поведением невольно выдали бы меня.

— А большой палец? — резко спросил Лестрейд.

— Ах да, палец. Хорошо, что вы уделили ему столько внимания. Пока вы не спускали с него глаз, я мог быть уверен, что и разговоры за столом не пройдут мимо ваших ушей. А если бы я просто попросил вас подслушивать, вы опять же могли бы по неосторожности провалить дело.

Лестрейд ничего не ответил и снова принялся дергать ручку двери.

— Надо что-то делать, мистер Холмс! Они же уйдут!

Сыщик снял изготовленные по специальному заказу туфли, увеличивающие его рост на два дюйма, и теперь избавлялся от подушек, придававших фигуре Джеймса Лестера Вэленса такую внушительность. Он поймал отчаянный взгляд сотрудника Скотленд-Ярда и усмехнулся:

— Разумеется, уйдут! Вы еще не поняли, сержант? Арестованные Бенсон и Керр бесполезны для расследования. Бриллиантовое ожерелье — всего лишь небольшая часть моего плана. Даже мошенничество на скачках и Парижское кредитное общество — не самое главное в этом деле. Предоставим Гарри Бенсону немного свободы, и он сам приведет нас к своим пособникам.

X

Они вышли из отеля в холодный ветреный осенний вечер, и Холмс поднял воротник пальто.

— Бедняга Ренье, — задумчиво сказал он. — Должно быть, он решил, что мы никогда не выберемся из запертой комнаты. А теперь, Лестрейд, нам придется поторопиться и взять кеб до Кэнонбери. Оттуда мы пошлем телеграмму в Скотленд-Ярд, пока еще не поздно.

Лестрейд остановился и повернулся к нему:

— Мы могли бы прямо отсюда пойти в Скотленд-Ярд, мистер Холмс, и оказались бы там быстрее, чем дойдет телеграмма. Нам хватило бы пяти минут.

— Совершенно верно, Лестрейд, и именно поэтому мы не станем этого делать. Для достижения наших целей будет лучше, если дежурный сотрудник уголовной полиции получит телеграмму с описанием сегодняшних событий. На всякий случай я взял у мистера Уильямсона расписание дежурств, так что мы будем точно знать, кто прочитает это сообщение.

Ветер задувал огонь газовых фонарей, кеб увозил спутников все дальше от элегантного Стрэнда. Они ехали мимо узких улочек Клеркенуэлла, дымящего трубами Сент-Панкраса на простор пригородного района Кэнонбери. Когда экипаж миновал Холлоуэй и Хайбери, сержанта начали терзать смутные опасения.

— Знаете, Лестрейд, — признался Холмс, — меня несколько удивило, что такой хитрый преступник, как Бенсон, ни о чем не догадался. Временами мне казалось, что он начинает меня подозревать.

— Он заходил в вашу комнату, сэр, и рассматривал окурки. Вот и все, что я могу вам ответить.

— Боже милостивый, он все-таки проверил? — одобрительно воскликнул Холмс. — На его месте я поступил бы точно так же. Если человек с такой бородой, какая была у меня, докурит сигарету до конца, он обязательно подпалит себе волосы или даже обожжет кожу. Бенсон видел, как я был осторожен за карточным столом. Но если бы он нашел в моей пепельнице окурки с почерневшими концами, то убедился бы, что борода фальшивая. Понимаете? К счастью, я это предусмотрел.

В полицейском участке Кэнонбери Шерлока Холмса никто не знал. Однако один из офицеров был знаком с Лестрейдом и разрешил сделать необходимый запрос по телеграфу. Тот впоследствии признался, что едва не решился арестовать Холмса, когда увидел текст сообщения. «У меня прямо-таки руки чесались, доктор Ватсон, — сказал он, — я больше не имел ни малейшего желания участвовать в этом сумасшествии». Детектив Скотленд-Ярда утратил всякую уверенность в своем временном руководителе. Ведь разоблачение Гарри Бенсона закончилось лишь бегством мошенника!

Тем не менее по настоянию Холмса Лестрейд попросил отправить срочную телеграмму в Скотленд-Ярд. Получив бланк, мой друг написал на нем крупными печатными буквами:

АРЕСТОВАН ГЕНРИ БЕНСОН ЗПТ ОН ЖЕ МОНТГОМЕРИ ЗПТ ОН ЖЕ МАРКИЗ МОНМОРАНСИ ТЧК ОЖИДАЮ НОВЫХ ИНСТРУКЦИЙ ТЧК

Затем он тщательно вывел адрес: «Дежурному офицеру уголовной полиции». А снизу пометил: «Очень срочно».

Сержант изумленно уставился на бланк. Он поманил Холмса в дальний угол комнаты для задержанных и прошептал:

— Но он же не арестован, мистер Холмс! Вам ли этого не знать!

— И никогда не будет арестован, Лестрейд, если вы не прекратите мне мешать.

— Но зачем вы это написали?

— У меня было несколько причин, — ответил Холмс тоже шепотом. — Одна из них состоит в том, что я хочу спасти вас от позора и, возможно, даже от тюремного заключения.

После этих слов Лестрейд окончательно уверился в том, что его начальник повредился рассудком и спорить с ним бесполезно. Телеграмму отправили, а через двадцать минут аппарат отстучал ответ. Холмс прочитал его и передал ленту своему помощнику.

БЕНСОН НЕ ТОТ ЧЕЛОВЕК ЗПТ КОТОРОГО МЫ РАЗЫСКИВАЕМ ТЧК НЕМЕДЛЕННО ОТПУСТИТЬ ТЧК ИНСПЕКТОР КАРТЕР ЗПТ СКОТЛЕНД-ЯРД

Лестрейд поднял голову, и в его темных глазах сверкнула искра ужасной догадки.

— Картер? Я никогда не слышал ни о каком инспекторе Картере!

— И никто не слышал, — мрачно согласился Холмс. — Но наивно было бы ожидать, что наш корреспондент подпишется настоящим именем. Я хотел отложить арест Бенсона и Керра на завтра, однако придется поспешить. Будьте уверены, что перед этой телеграммой из Скотленд-Ярда ушла другая, рекомендующая мошенникам немедленно уехать за границу.

— Вы знаете, где они сейчас?

— Эта парочка мне хорошо известна, — помолчав немного, произнес Холмс. — Вряд ли ошибусь, предположив, что они сейчас пакуют чемоданы в доме Керра. Это здесь, в Кэнонбери. Когда говорят, что нельзя терять ни минуты, обычно слегка преувеличивают. Но сейчас все именно так и обстоит. Соберите всех, кого только найдете в этом участке, и мы под покровом темноты арестуем их. Для них это будет большой неожиданностью.

Двадцать минут спустя дюжина полицейских в черных шлемах двинулась вслед за Холмсом и Лестрейдом по темным улицам Кэнонбери.

— Как вы узнали, где их искать? — недоверчиво спросил Лестрейд.

— У Бенсона есть вилла на острове Уайт, но едва ли они решатся отправиться туда ночью. Билли Керр — букмекер и владелец двух скаковых лошадей. Их клички, как и адрес владельца, нетрудно отыскать в справочнике для любителей скачек. Если не ошибаюсь, он называется «Лавры победителя».

Они остановились у ворот особняка, расположенного в стороне от дороги. За высокими елями и зарослями лавра Холмс разглядел большую веранду, а также две двери и ряд окон. В двух-трех горел свет, но шторы были задернуты. Вместе с Лестрейдом и двумя полицейскими из Кэнонбери Холмс приблизился к дому. Они шли прямо по мокрой траве, чтобы заглушить звуки шагов. Густые кусты лавра давали хорошее прикрытие. Однако их ветки постоянно шевелились под порывами ветра, так что трудно было определить, не скрывается ли кто-нибудь за ними.

Лестрейд взял немного влево, к портику фасада, и внезапно был ослеплен вспышкой магния. Сержант слышал шорох, но рассмотреть преступника мешал яркий свет. Холмс остановился и прикрыл глаза руками. Он оказался на открытом пространстве, видимый со всех сторон. Тут же прогремел выстрел, от которого зазвенело в ушах. Пуля угодила в стену дома, каменная крошка брызнула во все стороны.

Сержант и оба местных полицейских бросились на землю. Холмс остался стоять неподвижно, словно хищник, готовящийся к прыжку. Позднее Лестрейд уверял меня, что наш общий друг не дрогнул ни на мгновение. Его железная воля не ослабела даже тогда, когда вторая пуля просвистела над головой.

Вспоминая этот случай, Холмс, в свою очередь, отдавал должное сотруднику Скотленд-Ярда. Секунду спустя Лестрейд тоже вскочил на ноги. Он лишь слегка повысил голос, но его слова прозвучали над мокрым кустарником с такой же зловещей прямотой, как и выстрелы:

— Не будьте идиотом, Билли Керр! Вы же не убийца!

Преступник не ответил и не двинулся с места.

— У вас не хватит патронов, чтобы убить всех, Билли! Не один, так другой вас непременно схватит. И тогда вас ждет страшная и мучительная смерть на виселице!

Молчание продолжалось не менее минуты. Затем Лестрейд заговорил снова, словно ему только что сообщили важную новость:

— Бросьте оружие, Билли! Мы уже взяли Бенсона. Одному вам с нами не справиться!

В ярком свете медленно шевельнулась чья-то тень. Билли Керр подошел к Лестрейду и остановился. Затем посмотрел на Шерлока Холмса, не проронившего за все время ни слова, и на полицейских, преградивших ему путь. Худощавый и мрачный Лестрейд выглядел истинным героем.

— Сопротивление бесполезно, Билли. Игра окончена.

Керр, одетый в тот же самый поношенный костюм, вытянул руку и отдал Лестрейду револьвер, которым он размахивал в отеле.

Полицейские окружили его.

— Вы не могли взять Бенсона, — печально сказал любитель скачек. — Он остался в доме.

Шерлок Холмс кивнул Лестрейду, и тот широкими легкими шагами направился к веранде, чтобы арестовать второго беглеца.

XI

Скандал, разразившийся вслед за этими арестами, заполнил страницы газет в октябре 1877 года. Добрая треть уголовной полиции Скотленд-Ярда оказалась на скамье подсудимых в зале Центрального уголовного суда. Среди них были и сержант Мейклджон, и заместитель начальника уголовной полиции инспектор Кларк.

Бенсон и Керр уже отправились за решетку по обвинению в серии мошеннических операций, для перечисления которых здесь не хватило бы места. Как сообщил своему брату Майкрофт Холмс, Общество страхования потерь на ставках и Парижское кредитное общество были лишь последними звеньями в цепи преступлений, растянувшейся на много лет. Сидя в тюрьме, Гарри Бенсон выложил властям сведения о том, что он называл «цветочной выставкой».

Полагая, что сотрудники Скотленд-Ярда, которым он все эти годы выплачивал значительные суммы, предали его, Бенсон предоставил правительству всю информацию о взяточниках из уголовной полиции. Он проделывал свои дерзкие и продуманные аферы в Эдинбурге и других городах, а затем отсиживался в Лондоне. Тут он находился в полной безопасности. В Скотленд-Ярд поступало множество писем и телеграмм со всех концов Англии и даже с континента с просьбой арестовать мошенников Гарри Бенсона и Билли Керра. Подкупленные офицеры уничтожали эти документы, поскольку опасались разоблачения. Они не могли не покрывать злоумышленников, боясь оказаться вместе с ними на тюремных нарах.

Холмсу не доставил большого удовольствия суд над Кларком и Мейклджоном. Намного приятнее было то, что он в результате добился полного доверия со стороны суперинтенданта Уильямсона и других руководителей Скотленд-Ярда. Сержант Лестрейд, показавший себя честным и способным детективом, получил звание инспектора, несмотря на то что Холмс время от времени резко критиковал его. Когда прежнюю уголовную полицию сменил департамент уголовного розыска, Лестрейда тут же назначили старшим инспектором службы безопасности, деятельность которой, разумеется, представляла для Холмса особый интерес.

Нет сомнений, что арест Бенсона и Керра, а также последовавшая за ним чистка «авгиевых конюшен Уильямсона» (согласно терминологии Холмса) были самыми яркими эпизодами в начале детективной карьеры моего друга. Всего за две недели он положил конец долгой деятельности двух ловких мошенников и покончил со взяточничеством в Скотленд-Ярде. Его острый ум мгновенно определил уязвимое место преступников. Он был уверен, что такой жулик, как Бенсон, не сможет пройти мимо «простака» Джеймса Лестера Вэленса. Заручившись поддержкой ювелира Ренье, Холмс расставил искусную ловушку, которую вряд ли сумели бы устроить даже эти проходимцы. Он рассказал мне о том, что когда-то Пудель Бенсон уже проделывал нечто подобное с богатым американцем в Париже. Видимо, он не устоял перед искушением повторить тот же трюк в Лондоне. Затем мой друг усмехнулся и добавил: «Признаюсь, Ватсон, я всегда думал, что из меня вышел бы замечательный махинатор».

Он и в самом деле не уступал в хитрости Гарри Бенсону и Билли Керру. Возможно, описание его триумфа в отеле «Чаринг-Кросс» следовало бы озаглавить «Вор у вора дубинку украл».

Обнаженные велосипедистки

I

За время проживания на Бейкер-стрит я крайне редко испытывал какие-либо неудобства. Однако визит мистера Уильяма Кута, адвоката из Национальной ассоциации бдительности, не предвещал ничего приятного.

Нам с Холмсом уже приходилось встречаться с ним несколько лет назад по делу о подложном завещании. В ходе переговоров адвокат выяснил, что Холмс некогда был дружен с покойным сэром Ричардом Бёртоном, известным путешественником и антропологом, переводчиком «Тысячи и одной ночи». Мистер Кут узнал о том, что леди Бёртон желает избавиться от рукописи другого перевода сэра Ричарда — «Благоуханного сада», довольно колоритного образца арабской любовной литературы. Адвокат проявил большую заинтересованность в покупке этого уникального произведения.

Мы предполагали, что он намеревается издать эту работу в каком-либо научном журнале или, возможно, передать ее Британскому музею. Трудно выразить словами тот ужас, который охватил нас при известии о том, что произошло с рукописью. Эта проклятая Ассоциация бдительности приобрела ее лишь для того, чтобы предать огню! Сожжение любой книги, тем более написанной покойным другом, не могло вызвать у Шерлока Холмса ничего, кроме отвращения.

Поэтому потребовались долгие уговоры, прежде чем мой друг согласился принять мистера Кута. Если бы Холмс не страдал от невыносимой скуки, вызванной обычной для летних месяцев пассивностью лондонского преступного мира, он вряд ли позволил бы себя уломать. Как бы там ни было, он решил «послушать, что скажет этот мракобес». Я подозревал, что Холмс станет говорить с Кутом лишь ради удовольствия послать его ко всем чертям. Скорее всего, именно так он и собирался поступить.

Вместе с адвокатом должна была прийти его клиентка, некая мисс Пирс. Ее представили нам как хозяйку мрачного загородного дома неподалеку от Саффрон-Уолдена и активную сторонницу Ассоциации бдительности. Редко бывает, чтобы люди являли собой настолько разительный контраст, как эта стоящая у нас на пороге парочка. Кут, одетый в роскошный костюм, с часами на цепочке в жилетном кармане, большеголовый, с длинными усами и чувством превосходства в карих глазах, напомнил мне мистера Чедбенда из диккенсовского «Холодного дома» — такой же напыщенный, велеречивый, самодовольный толстяк без особых достоинств. Был ли его голос елейным или мелодичным — это вопрос вкуса.

Мисс Пирс казалась жалким воробьем рядом с этой лоснящейся вороной. Она была женщиной средних лет, невысокой и худощавой, из тех, кто «всех нас переживет». Ее голову венчала довольно невзрачная старомодная серая шляпка с сиреневыми и белыми шелковыми цветами. Строгое и почти неподвижное лицо оживляли только солнечные блики на стеклах ее очков в золоченой оправе.

Холмс указал посетителям рукой на стулья, затем мистер Кут приступил к изложению жалобы своей клиентки. Мисс Пирс преимущественно молчала, но у нее была забавная привычка повторять те слова адвоката, которые она считала особенно важными. Миниатюрная женщина словно опасалась, что Холмс не примет их к сведению. При упоминании о чем-то неприятном она шевелила своими тонкими губами с особым старанием, но практически беззвучно. Перед началом речи мистер Кут многозначительно откашлялся, словно собирался исполнить арию за фортепиано.

— Как я уже сообщил в своем письме, мистер Холмс, мисс Пирс в последние недели — чтобы не сказать месяцы — весьма обеспокоена неподобающим поведением своего соседа.

— Да, да, — отозвалась мисс Пирс тоненьким птичьим голоском. — Неподобающим.

— Моя клиентка — незамужняя дама, кроме нее, в доме живет лишь одна женщина-служанка.

— Служанка, — пробормотала мисс Пирс, очевидно желая подчеркнуть разницу в общественном положении.

— Дом почтенной леди расположен в отдаленной части Эссекса. От соседней фермы Колдемс его отделяет ручей. Он находится в шести с половиной милях от Саффрон-Уолдена и в восьми с половиной — от Бишопс-Стортфорда. До ближайшей железнодорожной станции в Одли-Энд — четыре мили и тысяча двести двадцать семь ярдов.

Я подумал, что эти скрупулезные подсчеты наверняка прибавят изрядную сумму к счету, который адвокат выставит мисс Пирс.

— Мне представляется довольно забавным, — холодно заметил Холмс, — что вы уделили столько внимания этим замерам и ни слова не сказали о расстоянии между домом вашей клиентки и фермой Колдемс.

Мистер Кут удовлетворенно улыбнулся:

— Мистер Холмс, для таких измерений нам потребовалось бы разрешение капитана Дугала пройти по его земле. Моя клиентка не сочла возможным обращаться к нему с подобной просьбой.

— Не сочла возможным, — нервно подтвердила мисс Пирс.

— Хорошо, — пожал плечами Холмс, ибо это не имело большого значения, ведь он мог отдать посетителям приказ «Кругом — марш!» в любой момент. — Прошу вас, продолжайте, если вам угодно.

— Капитан Дугал, — вновь заговорил адвокат, нахмурившись при виде такого легкомысленного отношения к своим словам, — является владельцем фермы Колдемс, всего-навсего — крохотного земельного участка. И он ведет себя крайне непристойно.

— Непристойно, — тихо произнесла мисс Пирс, но при этом энергично мотнула головой.

— Я даже подозреваю, — сказал Кут елейным, как у Чедбенда, голосом, — что он поклоняется дьяволу.

Холмс резко выпрямился, услышав эти слова:

— Прошу вас, рассказывайте дальше, мистер Кут!

— Дугал — человек со скверным характером и дурной репутацией. За те три года, что он живет на ферме, его четырежды вызывали в суд по искам о признании отцовства, поданным молодыми особами из трудящегося класса.

— Вызывали в суд, — кивнула мисс Пирс, вспоминая об этих мгновениях торжества справедливости.

— Служанки в его доме менялись с удивительной быстротой. Девушек из почтенных семей вскоре забирали домой родственники. Самые слабохарактерные оставались жить у него, пока не наступало время рожать. Известно, что однажды у него в услужении работали две сестры, и он развлекался с одной из них в присутствии другой.

Мисс Пирс растерянно взглянула на нас — в последней фразе не нашлось ни одного слова, которое она могла бы повторить, не нарушая приличий.

— Прошу прощения, — сказал Холмс с едва уловимой иронией, — но, насколько я понимаю, ваша клиентка не работала служанкой в доме мистера Дугала и не является одной из упомянутых особ из трудящегося класса. Смею надеяться, что капитан именно таков, каким вы его обрисовали. Однако в законе, вне всякого сомнения, не содержится оснований, запрещающих ему жить по соседству с мисс Пирс.

— Речь идет о велосипедистках, которые разъезжают по окрестным полям, если только они не занимаются там чем-нибудь похуже, — резко ответил мистер Кут.

Мисс Пирс многозначительно посмотрела на нас, а Холмс впился взглядом в мистера Кута.

— Понятно… точнее говоря, ничего не понятно. Что за велосипедистки, по каким полям?

Адвокат принял скорбный вид:

— Этот негодяй Дугал не собирается раскаиваться в своих пороках и ведет себя просто возмутительно. В такой удаленной от больших городов местности мошеннику, обладающему деньгами и умеющему внушать доверие, совсем не трудно соблазнить наивных молодых девушек и втянуть их в свои омерзительные забавы. Я понимаю, что ему нельзя воспрепятствовать, когда безобразия происходят в его собственном доме. Но с тем, что творится у всех на глазах, общество не желает мириться. Я имею в виду те непристойные обряды, которые капитан Дугал и дюжина деревенских девушек исполняли в поле, совсем рядом с домом мисс Пирс.

Она победоносно сверкнула стеклами очков.

— Словно Сатана на шабаше ведьм, — продолжал мистер Кут, — этот человек надоумил глупых девиц кататься по ночам на велосипедах в обнаженном виде!

— В обнаженном виде, — беззвучно, но энергично зашевелила губами мисс Пирс.

Мы с Холмсом старались не встречаться друг с другом взглядами, чтобы не рассмеяться, а я прикрыл лицо носовым платком и громко высморкался.

Наконец мой друг заговорил, обращаясь только к мистеру Куту и намеренно игнорируя мисс Пирс, что, казалось, ее вполне устраивало.

— Но в таком случае у вас есть способ защитить права вашей клиентки, мой дорогой сэр. Хотя местная полиция крайне медлительна, на нее в конечном счете можно положиться. Существует закон о нарушении общественного порядка, вы согласны? И в нем найдется соответствующая статья, которая предусматривает наказание за появление в непристойном виде.

— Совершенно верно!

— Что ж, мой дорогой сэр, мы на удивление быстро разобрались с вашим делом.

Кут покачал головой:

— Боюсь, мистер Холмс, что вы неправильно меня поняли. Если мисс Пирс подаст иск, то окажется в центре внимания, поскольку она одна оказалась свидетельницей этих неприличных действий. Избежать огласки будет невозможно. Предположим, что это был сатанинский обряд. Как бы сильно я ни симпатизировал своей клиентке, такой поворот дела крайне нежелателен для адвоката Национальной ассоциации бдительности. У нас не жалуют тех, кто оказался в глупом положении, мистер Холмс!

Мисс Пирс затрясла головой, выражая признательность своему заступнику. Затем воцарилась пауза. Сухопарая домовладелица поочередно оглядывала нас, ожидая ответа.

— Если я правильно вас понял, — медленно проговорил Холмс, — вы хотите, чтобы я официально вел это скандальное дело о велосипедистках?

К чести мистер Кута, следует отметить, что он несколько смутился.

— Вы известный детектив, мистер Холмс. Ваше имя не раз упоминалось в связи с убийствами, ограблениями, шантажом, супружескими изменами или шпионажем. Вне сомнения, это дело не может повредить вашей репутации. И вы достаточно легко положили бы конец оскорбительным выходкам Дугала.

— Безусловно!

— Подумайте о том, мистер Холмс, сколько пришлось пережить этой хрупкой женщине. Мисс Пирс пользуется в округе заслуженным уважением, однако подобный судебный процесс может его сильно поколебать. Конечно, вы вправе не согласиться, но я взываю к вашему благородству, сэр.

Мисс Пирс доверительно, совсем по-кошачьи, прикрыла глаза.

Шерлок Холмс потянулся к своей трубке, но женщина тут же обеспокоенно кашлянула, и он отдернул руку.

— Расскажите, мистер Кут, что именно произошло той ночью?

— Насколько я понял, мистер Холмс, девушки были полностью обнажены. Встав в круг, они развлекали себя отвратительным ритуалом, если можно так выразиться. В центре стоял капитан Дугал и руководил всем этим бесстыдством.

— Я немного не успеваю за вашей мыслью. Каким же образом он действовал?

— Полагаю, что командовал, — смущенно объяснил мистер Кут. — Он подсказывал, что им нужно делать.

— А девушки?

— Они, согласно рассказу очевидицы, принимали разнообразные непристойные позы, сидя на велосипедах, — ответил мистер Кут, несколько раздраженный этим затянувшимся допросом.

— Непристойные позы, — поддакнула мисс Пирс.

— Боже милостивый! — воскликнул Холмс, словно безнравственность этих действий превзошла все его ожидания. — А во что был одет капитан Дугал?

— Ни во что, — с гневом сказал адвокат. — Он стоял там совсем голый.

— Совсем голый, — подтвердила его клиентка.

— В состоянии грубого и непристойного сексуального возбуждения, — со значительным видом добавил Кут.

Через двадцать минут столь же содержательного разговора мистер Кут и мисс Пирс простились с нами. Шерлок Холмс в конце концов пообещал участвовать в этом деле, но предупредил, что сначала сам отправится на ферму Колдемс и тщательно обследует место событий. Как только гости ушли, я с негодованием обернулся к Холмсу:

— Что за дьявольская наглость! Явились к нам, вместо того чтобы обратиться в полицейский участок Саффрон-Уолдена! Они, видимо, считают, что нам совершенно нечем заняться, кроме этих бессмысленных игрищ?

Холмс устроился в своем старомодном кресле, с задумчивым видом набивая трубку.

— Вы совершенно правы, мой дорогой друг. Полная чепуха, не находите? Но именно этим случай и привлекателен. Он граничит с безумством. В одной из работ великого немецкого психиатра говорится о позе equus eroticus ^[179]. Я не сильно ошибусь, если скажу, что посреди этих холодных болот скрывается такое страшное преступление, какого мистер Кут и мисс Пирс даже представить себе не могут. Сомневаюсь, что мы найдем более интересное занятие, чем визит к этому деревенскому ловеласу и его девицам. Я начал опасаться чего-то подобного, как только услышал о поклонении дьяволу.

— Я ничего не понимаю, — раздраженно признался я.

Холмс усмехнулся.

— Боюсь, что так, мой дорогой Ватсон. Но мы обдумаем это дело и поговорим о нем снова сегодня вечером. А пока давайте посмотрим в справочнике Брэдшоу, как лучше добраться от станции Ливерпуль-стрит до Бишопс-Стортфорда. Полагаю, удобнее всего ехать на кембриджском поезде.

II

Посмеиваясь над нелепой жалобой мисс Пирс, я еще не догадывался, что в ближайшие дождливые недели буду загружен работой, как никогда прежде. Два дня спустя мы с Холмсом сошли на перрон в Бишопс-Стортфорде, где нас поджидала двуколка Генри Пилигрима, заменившая нам кеб в этой пустынной местности. Мы проехали несколько миль мимо бесконечных болот, перемежаемых зарослями цветущего боярышника. Поначалу путь шел вдоль железной дороги, ведущей в Кембридж. Затем возница повернул на проселок, за развилкой ставший еще более узким, а та тропа, на которой мы очутились после третьего поворота, уже вряд ли заслуживала права называться дорогой.

Прямо перед собой я разглядел за деревьями очертания скромного деревенского дома. На покатой темной крыше был выложен узор из черепицы красного цвета. Неширокая канава с водой ограждала двор. Ряд мрачных елей и чахлых яблонь отбрасывал на него глубокую тень даже в такой солнечный майский денек. Я решил, что здесь и живет мисс Пирс, но когда наша пролетка со скрипом проезжала мимо участка, возница указал на него кнутом и доверительно сообщил: «Ферма Колдемс капитана Дугала».

Через полмили пони свернули на боковую дорожку, вдоль которой тянулись аккуратные заборчики, а по обочинам стояли деревья с подрезанными ветвями. Вскоре мы достигли жилища нашей клиентки.

— Однако расстояние между домами слишком велико, чтобы рассмотреть в темноте, что происходит на земле соседа, — скептически заметил я.

Холмс огляделся:

— Скажу, что так и есть. Но если вы приглядитесь, то увидите, что поля фермы Колдемс подходят к дому мисс Пирс почти вплотную.

Итак, мы прибыли на место. Как я и опасался, вид мрачных болот и водоотводных канав оказался пустяком в сравнении с распорядком жизни во владениях мисс Пирс. Ужин оказался поистине спартанским — вареная треска с жестким горохом, который я предпочел оставить на тарелке. Когда я вполголоса пожаловался Холмсу, он ответил:

— Поскольку голод обостряет умственные способности, нам не стоит возмущаться таким меню. Кстати, давно уже собирался напомнить вам, Ватсон, что прилив крови к желудку создается за счет мозга.

Было почти десять часов, когда мы в сопровождении мисс Пирс и мистера Кута поднялись на чердак, откуда нам предстояло вести наблюдение этим вечером, а если потребуется, то и ночью.

— Прощу прощения, — сказал Холмс, высунувшись в полукруглое лестничное окно, расположенное прямо над спальней, — но эти липы и буки загораживают от нас владения Дугала.

Мистер Кут посмотрел на него, как на слабоумного.

— Разумеется, мистер Холмс. Чтобы увидеть игрища капитана и его развратниц, нужно подняться еще выше.

Мы с Холмсом переглянулись, но ничего не ответили. Затем, вслед за нашими проводниками, забрались по узкой деревянной лестнице без перил в крохотную конурку под самой крышей. Здесь умещалась лишь походная складная кровать с армейским матрасом. Отсюда и в самом деле открывался вид на поля и канаву, обсаженную мрачными елями, за которой находилась ферма Колдемс. До нее было не меньше полумили. Тонкий месяц мерцал, отражаясь в лужах, усеявших пастбище вокруг дома. Тут и там смутно угадывались силуэты коров. Вдалеке за полями темнел лес.

Не знаю, сколько времени мы ждали в напряженной тишине. Я мечтал вернуться на Бейкер-стрит и выпить стаканчик чего-нибудь согревающего в компании инспектора Лестрейда, слушая его рассказ о новостях из Скотленд-Ярда.

Наконец мистер Кут произнес:

— Пожалуйста, убедитесь собственными глазами!

Я посмотрел вдаль, но увидел лишь темные коровьи спины. Даже прищурившийся Холмс и тот выглядел озадаченным.

— Ничего не вижу, — раздраженно признался я.

— Разумеется, не видите, — не менее сердито ответила мисс Пирс. — Встаньте сюда, возьмите вот это и посмотрите туда!

Она протянула мне бинокль с комплектом сменных линз, включающим специальную насадку для ночного наблюдения. Такой оптикой пользовались только офицеры в боевых условиях… или склочные старухи, шпионящие по ночам за соседями. Вдобавок она указала на деревянную скамейку, на которую из-за маленького роста вынуждена была забираться, чтобы хоть что-то увидеть. Но нам такая помощь не требовалась.

Мы с Холмсом различили смутные фигуры — еще более темные в объективе бинокля — в двухстах или трехстах ярдах от дома. Это были капитан Дугал и его деревенские распутницы. Время от времени до нас доносилась отрывистая команда, а вслед за ней раздавался взрыв смеха. Зрелище будило бы чувственность, если бы не полная нелепость происходящего. Полдюжины неуклюжих девиц с трудом передвигались на велосипедах по болотистой пружинящей почве. Они ехали по кругу.

Издали казалось, что все наездницы отличались пышными формами, их ягодицы едва умещались на сиденьях, крепкие ноги неумело крутили педали. Порой то одна, то другая деревенская валькирия по команде дрессировщика пыталась выполнить какой-либо гимнастический трюк и, как правило, падала. Поскольку земля была мягкой, я полагаю, что они не получали серьезных ушибов.

В центре группы стоял высокий и полный человек с темными волосами и густой бородой. Он был обнажен, и если мои глаза не обманывали меня в полумраке, выражение его лица и состояние чресл говорили о сильном сексуальном возбуждении на грани экстаза.

Я отдаю себе отчет в том, что описал странную сцену излишне подробно. Возможно, ее вовсе не стоило включать в рукопись, однако без этого будет трудно понять дальнейшие события. Наши гостеприимные хозяева удалились, оставив нас с Холмсом продолжать это глупое дежурство. Предполагалось, что по итогам наших наблюдений мы подадим на Дугала в суд — от нашего имени, дабы щеки благочестивых мисс Пирс и мистера Кута не пылали от стыда. Эти двое просто решили выставить нас на посмешище!

Как только мы остались наедине, я поклялся, что завтра же утром вернусь в Лондон. В крайнем случае уеду один. Мой друг в ответ расхохотался, прикрывая рот ладонью, чтобы его не услышали внизу.

— Этой женщине из ее окон не видно того, что находится за пределами ее участка, — в бешенстве продолжал я. — И ей пришлось забраться на чердак. Однако и тогда она не смогла ничего разглядеть без помощи армейского бинокля. Только не говорите мне, Холмс, что кто-то оскорбил ее нравственность! Она изо всех сил старалась изобличить разврат! Осмелюсь предположить, что о ней уже поползли слухи по округе, и мы понадобились лишь для того, чтобы спасти ее репутацию.

Однако неожиданные обстоятельства не позволили нам на следующий день вернуться в Лондон. За завтраком, когда служанка заваривала нам кофе, я довольно громко посетовал, что дело Дугала не принесет нам ничего, кроме пустых хлопот. Пусть мисс Пирс, сидящая в соседней комнате с мистером Кутом, услышит мои слова или ей донесет их позже преданная прислуга. Но круглолицая статная женщина в белоснежном фартуке вдруг поставила кофейник на стол и сказала:

— Забудьте об этих молодых распутницах на велосипедах, сэр. Спросите-ка лучше капитана, что случилось с бедняжкой мисс Холланд. Она пропала больше года назад, и с тех пор никто ее не видел и не слышал.

При последней фразе Шерлок Холмс внезапно изменился в лице, выпрямился и застыл, словно изваяние из слоновой кости.

— Если вас не затруднит, расскажите мне о мисс Холланд, — тихо попросил он, когда служанка умолкла.

Женщина оглянулась на дверь, за которой находились хозяйка и адвокат:

— Да я больше ничего о ней не знаю, сэр. Эта добрая леди однажды ушла из дому, не сказав никому ни слова. И не вернулась. Исчезла без следа, словно сквозь землю провалилась.

— Объясните хотя бы, кто она такая?

Во взгляде служанки мелькнуло презрение, смешанное со злорадством.

— Ей нравилось называть себя миссис Дугал, пока настоящая супруга капитана не приехала и не положила этому конец.

— Что же удивительного в том, что она пропала? — заметил я.

Но служанка в ответ со значительным видом прошептала, что дорожит своим местом и знает, чем угрожал соседям за клевету капитан Дугал. Когда я спросил о мисс Холланд у хозяйки, та заявила, что не интересуется взаимоотношениями капитана и его женщин.

— Такие создания появляются в Колдемсе чуть ли не каждую неделю, а потом исчезают. Разве упомнишь, кого как зовут? Миссис Дугал? Все они хотели бы стать миссис Дугал, была бы у них возможность. Не меньше полудюжины имеют от него детей, но никто из них не носит его имя.

На завтрак подали только кашу и хлеб, кофе источал ароматы одуванчиков и цикория. Ничто не заставило бы меня провести еще день под одной крышей с мисс Пирс. Я отправился упаковывать вещи. Холмс же сказал, что хочет выкурить утреннюю трубку на улице, поскольку хозяйка запретила это делать в доме.

Сборы были недолгими, оставалось дождаться моего друга. Прошел целый час, а я все еще стоял у окна неокрашенной каморки, в которой мы провели ночь, и угрюмо смотрел на болотистую равнину, слабо мерцавшую в лучах солнца. Темный ряд деревьев скрывал от мира владения капитана Дугала и его гарем. Наверное, кое-кто из завсегдатаев курительных клубов с усмешкой рассказал бы друзьям о забавах капитана с наивными деревенскими девушками. Грубые люди сочли бы эту игру не более предосудительной, чем случку быка с коровой. Возможно, во всем было виновато мое скверное настроение или меня удручал вид унылой и безлюдной местности, но в тот момент ферма Колдемс показалась мне одним из самых мрачных и зловещих мест на земле.

Миновало еще полчаса, прежде чем я услышал шаги поднимавшегося по чердачной лестнице Холмса. Он отворил дверь и зашел в комнату с чрезвычайно довольным видом.

— Я думаю, пора выбираться отсюда, — бодро заявил детектив.

— Вы хотите сказать, что пора возвращаться в Лондон?

Он сел на единственный стул, оставшийся от старого столового гарнитура, и начал снова набивать трубку.

— Не совсем, Ватсон. Просто я нашел более приятное место, где мы сможем продолжить наблюдение.

— Зачем это нужно? Разве мы не видели все, что нам хотели показать?

Он нахмурился и убрал кисет в карман.

— Я подумывал об отъезде сегодня утром. Но что-то внутри меня не позволяет просто так отказаться от этого дела.

— Мисс Холланд?

— Именно так.

— Но какое отношение она имеет к нашему делу?

— Возможно, никакого. Иногда леди исчезают и никогда больше не появляются там, где жили прежде. С этим не поспоришь. Обнаженные велосипедистки могут взбудоражить воображение только такой иссохшей души, как мисс Пирс, или такого напыщенного глупца, как мистер Кут. Однако все, вместе взятое, вдобавок к мрачной атмосфере фермы Колдемс, не дает мне покоя и удерживает здесь.

— Значит, вы тоже почувствовали? — нетерпеливо спросил я. — Зловещий дух этого места, такого темного, отчужденного, словно из…

— …готического романа? — с усмешкой подсказал он.

— Но где мы остановимся? Мне не хотелось бы поселиться у черта на рогах.

— Все уже улажено. На ферме Моут можно снять комнату с пансионом. Я буду профессором энтомологии из Кембриджа, решившим отдохнуть здесь несколько дней, а вы, мой дорогой Ватсон, так и останетесь доктором.

— А где находится эта ферма Моут?

— Неподалеку отсюда. Вчера мы проезжали мимо нее.

Мгновение я озадаченно смотрел на своего друга, а потом в мою душу закрались мрачные подозрения.

— Не хотите же вы сказать…

— Моут, — спокойно объяснил Холмс, — это новое название, которое капитан Дугал дал Колдемсу, когда приобрел его.

III

— Это невозможно! — решительно заявил я.

— Послушайте, что я скажу, — успокаивающим тоном произнес Холмс. — Дугал вовсе не такой злодей, каким его изобразили Кут и мисс Пирс, хотя он, скорее всего, незаконно присвоил чин капитана. В каком-то смысле он, говорят, вел безобидную и даже добропорядочную жизнь. В Квендоне, в трактире «Заяц и собаки», о нем отзываются как о весьма достойном человеке.

— Вчера вечером он мне таким не показался!

— Но ведь вы никогда не встречались с ним. Или готовы поклясться, что это был именно Дугал? Даже если и так, у любого человека есть светлая сторона. Сомневаюсь, Ватсон, что кривляния на велосипедах кажутся вам обрядом поклонения дьяволу. Это все выдумки Кута.

— И какова лучшая сторона Дугала?

Холмс встал и подошел к окну:

— Вы военный врач, Ватсон. Что бы вы сказали о человеке, который прослужил двадцать лет в королевских инженерных войсках и вышел в отставку, имея в послужном листе лишь похвальные отзывы?

— Откуда вы знаете, что написано в его документах и что говорят о нем в трактире?

— Я побеседовал с хозяином заведения во время утренней прогулки. А послужной лист Дугал мне сам показал, — пояснил Холмс и отвернулся от окна. — Он сдает комнаты с полным пансионом и решил, что хорошая служебная характеристика убедит меня заключить сделку.

Несмотря на мрачные предчувствия, которые вызывала у меня ферма Колдемс, мое отношение к ее хозяину несколько изменилось.

— Я все еще обдумываю, не лучше ли будет вернуться в Лондон.

Холмс вздохнул:

— Еще пару слов, прежде чем вы примете решение. На прогулке я встретил еще двоих местных жителей и переговорил с ними. Судя по всему, им не очень нравится капитан Дугал. Но при этом они не в восторге и от мисс Пирс. Один из них вспомнил о мисс Холланд и ее внезапном исчезновении из дома Дугала. Если мой информатор не ошибся, дело там было нечисто. Им даже заинтересовалась местная полиция, но ничего подозрительного так и не обнаружила.

Я поднял свой кожаный саквояж:

— Тогда едем домой.

Холмс поднес палец к губам:

— Минуточку, дорогой Ватсон. Значит, вы доверяете мнению местной полиции?

— Если нет доказательств противоположного.

— Существует одна загадка в этом деле, для решения которой скорее пригодился бы психиатр, нежели детектив. Говорят, что мисс Камилла Холланд была благовоспитанной незамужней дамой приблизительно пятидесяти лет — то есть гораздо старше Дугала. Она состояла в странной лондонской секте, именующей себя Католической апостольской общиной, и посещала церковь на Гордон-сквер. Весьма обеспеченная одинокая леди, из родственников у нее оставались лишь двое племянников, с которыми она крайне редко виделась.

— Неудивительно, что никто не знает, куда она исчезла.

— Еще один момент, Ватсон. Похоже, с мисс Холланд не все так просто. Да, ей было около пятидесяти. Однако она следила за своей внешностью, красила волосы и выглядела лет на десять моложе. Говорят, она даже добивалась права носить брюки. Кроме того, выяснилось, что чопорная Камилла Холланд одновременно могла играть роли обольстительной вамп и строгой повелительницы. Афродита и Юнона в одном лице.

— Мой дорогой Холмс, в этом нет ничего странного. Несомненно, зрелая женщина, приложив определенные усилия, может казаться моложе своего возраста. Что касается строгости, то неуверенные в себе дамы, не имеющие большого опыта в общении с мужчинами, порой ведут себя с ними как властные матери. Такой тип вряд ли назовешь необычным. Никакой загадки я здесь не вижу.

— Вопрос в том, — возразил он, — как это благовоспитанное набожное создание очутилось в руках записного сластолюбца Дугала.

— Возможно, она и не была в его руках.

— Но почему она представлялась всей округе как миссис Дугал?

Я пожал плечами и решил не ввязываться в спор.

— К сожалению, Холмс, мы с вами неоднократно убеждались, что чистые, неискушенные натуры зачастую тянутся именно к развратникам и негодяям, а вовсе не к порядочным мужчинам своего круга. Вот и все, что я могу ответить.

Мой друг посмотрел в окно на безоблачное небо и болотистую равнину, раскинувшуюся до самого горизонта.

— Это правда, — согласился он. — Как и то, что самые необузданные женские желания чаще расцветают в закрытой школе или в доме приходского священника, чем в воровском притоне. Однако не удивлюсь, если ее похоронили где-то поблизости.

— Если, несмотря на ваше предположение, мы поселимся в доме Дугала, то и нас с вами могут похоронить неподалеку. Мы уже опоздали в Бишопс-Стортфорд к утреннему поезду. Теперь можем пропустить и поезд из Кембриджа, отходящий в половине второго.

Осыпая упреками своего друга, я отчетливо понимал: он не отступится от этого дела. А я не могу вернуться в Лондон без него.

IV

Более близкое знакомство с капитаном не успокоило меня. Это был дородный человек с густой копной волос, окладистой каштановой бородой, которую тронула седина, и высоким выпуклым лбом. Глаза с монгольским разрезом смотрели на мир с жесткой насмешкой. Вопреки сомнениям Холмса, я сразу же узнал в нем главного участника вчерашних вакханалий. Именно он стоял прошлой ночью в поле в окружении обнаженных велосипедисток.

Вне всякого сомнения, завсегдатаи трактира превозносили его добродетели лишь потому, что состоятельный владелец фермы не раз угощал их выпивкой за свой счет. В доме прислуживали две молодые, довольно неуклюжие девушки — Салли и Агнесс. Не могу сказать, что заметил какую-либо фривольность в отношениях хозяина и служанок, однако взгляды, которые они время от времени бросали друг на друга, были красноречивее любых слов. Ночные оргии в полях больше не повторялись. Дугал не был настолько безнравственным, чтобы развлекаться прямо под окнами у своих гостей. Я решил, что на время нашего пребывания в доме он поселил своих велосипедисток где-то в другом месте.

Должен признаться, что и еда, и комнаты не шли ни в какое сравнение со скудными условиями в доме мисс Пирс. Капитан Дугал питался отдельно, но и на наш стол подавали хорошо приготовленные блюда и местное пиво вдобавок. Холмс изображал увлеченного своей работой энтомолога. Поэтому на следующее утро мы с «профессором из Кембриджа» отправились в Бишопс-Стортфорд, чтобы купить сачок для ловли бабочек, флакон с хлороформом и футляры для пойманных экземпляров. Холмс решил на всякий случай отослать телеграмму Лестрейду в Скотленд-Ярд. Я разобрал только последнюю строчку: «Ответ отошлите Мэрдену, полиция графства Эссекс, станция Саффрон-Уолден, письмо вышлю позже».

В тот день законспирированный Холмс в фетровой шляпе, твидовом костюме и гетрах, с лупой в руке и сачком на плече пошел на прогулку в одиночестве. В ранце лежали футляры для бабочек и морилка. По всей округе расцветали под майским солнцем яркие белые цветы, в оврагах весело журчали ручьи.

Я осмотрел наше жилище. Ферма Моут, как называл ее Дугал, была окружена лужайкой шириной в двадцать футов. За ней пролегала наполненная водой канава. Единственный мостик вел к хозяйственному двору с хлевом и стойлом для лошади. За стеной деревьев виднелись пруд и сарай, дальше до самого горизонта тянулось пастбище.

На другое утро, прихватив бутерброды и флягу, мы вместе с Холмсом отправились на поиски пурпурных императоров и мраморных белянок. Как только ферма скрылась из виду, мой друг свернул в сторону деревни Квендон. За несколько минут мы договорились об аренде пролетки с лошадью и около одиннадцати часов уже беседовали с инспектором Мэрденом в приемной полицейского участка в Саффрон-Уолдене. Он был высок и худощав, а на его лице застыло мрачное выражение, которое более подошло бы гробовщику. Тем не менее он показался мне толковым полицейским, говорил медленно и спокойно, тщательно взвешивая аргументы. Прежде чем он закончил, мне стало ясно: мы поступили бы абсолютно правильно, быстро собрав свои вещи и уехав домой. Это лучшее, что мы могли бы сделать.

— Не понимаю вашего беспокойства, мистер Холмс, — вежливо начал инспектор. — Мисс Холланд уехала от капитана Дугала, как рано или поздно поступали все остальные его пассии. Да, ходили какие-то слухи, но так бывает всегда. Мы навели справки — осторожно, разумеется, — и получили исчерпывающие ответы. Не думаю, что он или она знали, что мы ими интересовались.

— Вероятно, вы действовали не так аккуратно, как это можем сделать мы, находясь в доме Дугала, — резко возразил Холмс.

— Не стану спорить. Однако полиция не должна заниматься шпионажем. Чего и вам не советую, сэр.

— Куда исчезла леди?

— Насколько я понял, она оставила капитана Дугала и уехала за границу с другим мужчиной. Как мне объяснили, он ждал ее на собственной яхте. Перед тем как уехать, мисс Холланд приобрела новую, подобающую случаю одежду. У капитана не было причин прогонять ее, поскольку все это время он имел возможность спокойно распоряжаться ее деньгами.

— И много он тратил?

Мэрден поморщился:

— Не знаю, сэр. Он живет на доходы от своей фермы. Во всяком случае, это было так, когда мы его проверяли. С тех пор он, как говорится, ни в чем себе не отказывал.

— А что теперь с ее счетами?

— Она никогда не брала наличные в банке. По нашим сведениям, у мисс Холланд была чековая книжка, и при необходимости она просто выписывала чек. Деньги хранятся в Национальном провинциальном банке на Пикадилли. Ее биржевой маклер — мистер Харт с Олд-Брод-стрит в Сити. Она пользовалась его услугами еще до того, как переехала сюда. Мистер Хеслер, ее коммерческий агент, и мистер Эшвин, бухгалтер Национального провинциального банка, уверяют, что подписи на чеках соответствуют той, что она ставила раньше, до того как перебралась в наши края. Мы проконсультировались у экспертов, и те подтвердили, что почерк совпадает.

— Эти подписи…

— Ах да, мистер Холмс. Ваша слава летит впереди вас.

Мэрден со сдержанной улыбкой открыл ящик стола и вытряхнул из конверта несколько снимков. Это были копии подписи пропавшей, сделанные в архиве по нашей просьбе. Я отчетливо разглядел ее росчерк и в книге регистрации клиентов, и на банковском чеке: «Камилла К. Холланд». Еще в конверте лежала фотография хорошо сложенной, симпатичной женщины с элегантной прической.

— Золотоволосая, — предположил я с непонятной уверенностью.

— Да, именно такой она и была, доктор Ватсон. И может быть, остается до сих пор.

Холмс несколько минут изучал снимки с помощью лупы, затем поднял голову:

— Мне неприятно признавать это, мистер Мэрден, но подписи на чеке и в книге регистрации, вне сомнения, сделаны одной и той же рукой.

— Вот такие дела, сэр, — философски заметил инспектор. — Если это ее подпись, то она, безусловно, была жива спустя два года после того, как появились слухи о ее исчезновении.

Холмс кивнул, положил лупу в карман и надел шляпу.

— У вас очень много работы, инспектор, и мы не смеем больше вас отвлекать. Если мне что-то понадобится, я обращусь непосредственно к Лестрейду.

Мэрден проводил нас до дверей полицейского участка. Я разделял разочарование моего друга, но оно было смешано с чувством облегчения. Теперь мы могли с чистой совестью вернуться в нашу уютную квартиру на Бейкер-стрит. Но Холмс неожиданно остановился на лестнице и повернулся к инспектору:

— Скажите, ваши осведомители не говорили о каких-либо странных случаях, произошедших до или после визита мисс Холланд в банк?

Мэрден замешкался на мгновение, а затем кивнул:

— Было одно событие, хотя оно вряд ли относится к делу. Незадолго до этого времени умерла маленькая дочь ее младшего племянника. Мисс Холланд была очень расстроена и написала ему сердечное письмо. Однако мистер Холланд сообщил, что на похороны она не приехала. Возможно, опасалась расспросов о причинах ее переезда в Квендон или подозрений в том, что у нее появился любовник. Боюсь, что эти сведения бесполезны для вас, мистер Холмс.

— Думаю, вы совершенно правы, — бодро заметил мой друг.

Когда мы подходили к пролетке, я обратил внимание на то, что поступь Холмса стала куда более энергичной и решительной, чем прежде. Мы отъехали довольно далеко от того места, где стоял инспектор Мэрден, и тогда сыщик нагнулся ко мне и тихо произнес:

— Она там, Ватсон! Раньше я только предполагал, а теперь уверен в этом!

V

Как он утвердился в этом мнении, слушая рассказ инспектора Мэрдена, осталось для меня загадкой. В преддверии ошеломительного открытия Холмс всегда хранил молчание, ужасно меня раздражавшее. После обеда он снова в одиночестве отправился на прогулку с сачком в руке и ранцем за спиной. Детектив вышел за ворота, пересек канаву по небольшому мосту и зашагал в сторону бледно-зеленых болот, залитых ярким солнечным светом. В его одежде и поведении ничего не изменилось, однако в эти минуты он казался настоящим профессором из Кембриджа, словно всю жизнь только и делал, что изучал чешуекрылых.

Холмс вернулся за полчаса до обеда. В его морилке была не бабочка — он не стал бы губить такие красивые создания. Там находились останки невзрачного насекомого, некой помеси паука и темно-бурой моли. Я никогда такого не видел и вообще плохо разбираюсь в энтомологии. Холмс ничего мне не сказал, а у меня не было желания его расспрашивать. Когда я зашел позвать его на обед, он сидел за столом с трубкой во рту и лупой в руке, а перед ним на белом листе бумаги лежала его добыча. Время от времени мой друг что-то записывал, а затем снова приступал к осмотру.

Разочарованный результатами нашей поездки, я удалился к себе в комнату со свежим номером журнала «Ланцет». Там была опубликована весьма полезная для моей практики статья Рише об исследовании аномальной реакции на противодифтерийную сыворотку. В начале одиннадцатого я услышал шум внизу — громкие голоса и взрывы глуповатого смеха. Затем хлопнула дверь, и стало тихо. Увлеченный чтением, я не придал этому большого значения. Но через мгновение кто-то забарабанил в мою дверь. Я не успел и рта раскрыть, как она распахнулась и ко мне ворвался Холмс:

— Вставайте, Ватсон! Скорее! Дорога каждая минута!

— Что вы задумали?

— Обыскать дом, разумеется! Кроме нас, здесь сейчас никого нет, если только мисс Холланд или какая-нибудь другая женщина не заточена — или закопана — в подвале. Дугал вместе со служанками куда-то вышел. Я уверен, что они продолжают свои игрища, только более осторожно, чем до нашего появления, да подальше от дома. Полагаю, у нас в запасе есть по меньшей мере час до их возвращения.

С большой неохотой я поднялся с кровати и последовал за ним. Все это казалось мне напрасной тратой времени. Каждое помещение в доме выглядело соответственно своему назначению: столовая, гостиная, спальня хозяина, каморки служанок и даже подвал. Ни одну дверь не заперли на ключ или защелку, чтобы помешать нашим поискам. Совсем не похоже на жилище скрытного, опасающегося выдать свою тайну человека. Конечно же, мы не могли знать, чьи именно вещи лежат в ящиках комода или письменного стола: мистера Дугала, мисс Холланд или другой особы. Так же обстояло дело и с женской одеждой в платяном шкафу пустующей комнаты. Кое-что по размеру подошло бы миниатюрной Камилле Холланд, некоторые же платья явно принадлежали дамам с внушительными формами, как у служанок.

— Едва ли одежда многое нам расскажет, — нетерпеливо заметил Холмс. — Здесь должно быть что-то более интересное. Я уверен.

При этом он одну за другой открывал, осматривал и снова закрывал шляпные коробки, целый арсенал которых громоздился на исполинском комоде красного дерева.

— Нам придется оставить это занятие, — с тревогой отозвался я. — Дугал скоро вернется.

И в то же мгновение Холмс издал торжествующий возглас. Он держал в руке флакон с жидкостью, которую мисс Холланд, судя по всему, использовала для окраски волос в золотистый цвет.

— И что с того? — раздраженно спросил я. — Это ничего не доказывает. Возможно, она просто забыла его, когда уезжала.

Холмс с сожалением посмотрел на меня и достал из шляпной коробки золотистый парик, черепаховый гребень и проволочный каркас, удерживающий прическу. Затем он натянул парик на каркас, воткнул в волосы гребень, и мы словно увидели Камиллу Холланд с фотографии инспектора Мэрдена, вернее, ее затылок.

— Она их забыла, — упрямо повторил я. — Кому и зачем эти вещи могли понадобиться?

— Женщине, которая приходила в «Национальный провинциальный банк» на Пикадилли, чтобы выписать чек от имени мисс Холланд, — помолчав, ответил Холмс.

— Они видели ее прежде и сразу распознали бы обман. Бухгалтер Эшвин хорошо ее знал. Одного парика было бы недостаточно.

Холмс сел на кровать.

— Я окончательно убедился в этом, когда Мэрден рассказал о смерти ее внучатой племянницы.

— Черт возьми, но какая здесь связь?

— Если бы я не знал вас так давно, мой дорогой друг, я бы решил, что деревенский воздух пагубно воздействует на ваши мыслительные способности. Подумайте хорошенько! Как обычно поступает женщина, когда в ее семье случается такое горе?

— Она приезжает на похороны и предлагает свою помощь. Но мисс Холланд не сделала ни того ни другого.

— Совершенно верно. Что еще?

— Она носит траур.

— Что она надевает?

— Полагаю, черную одежду или хотя бы повязку, траурные украшения, вуаль…

Как только я это произнес, все сразу стало ясно.

— Именно! — Холмс вскочил с кровати и принялся расхаживать взад-вперед по комнате. — Мисс Холланд в траурной одежде приехала в банк, которым ее семья пользовалась несколько поколений, хотя сама она редко его посещала. Ее внучатая племянница умерла, об этом наверняка сообщали в газетах, да и мистер Эдмунд Холланд так или иначе должен был известить банк. Мистер Эшвин неоднократно видел в прошлом эту золотоволосую леди с черепаховой гребенкой в волосах. Вуаль недостаточно плотна, чтобы совсем скрыть черты лица, но может несколько затуманить их. Говорила она тихим, печальным голосом, возможно, даже плакала. Из соображений деликатности Эшвин не стал ей мешать, пока она расписывалась в книге регистрации.

— Если все так и было…

— Если так и было? Мой дорогой друг, вы же сами слышали, что сказал Мэрден. Это единственный случай, когда она посещала банк. Меня как раз беспокоит этот факт. Могла ли другая женщина подделать подпись Камиллы Холланд? Идеальное совпадение было не обязательно. Все видели, как она потрясена горем, и даже у мистера Эшвина не возникло подозрений. Или ее кто-то сопровождал и расписался за нее, когда никто не следил за ними? Может быть, сам Дугал? Как бы то ни было, подмену никто не заметил, подпись попала в журнал регистрации и стала образцом, как и требуют правила банка.

Он посмотрел на шляпную коробку, закрыл ее и поставил обратно на комод. Затем снова обернулся ко мне:

— Смерть той девочки стала для него подарком богов — точнее говоря, дьявола. И это единственная роль, которую нечистый сыграл в этом деле! В любом другом случае обман сразу же открылся бы. Но то, что сотрудники банка знали о семейной трагедии и видели своими глазами сокрушенную горем женщину в траурной вуали, послужило для преступника главным козырем.

— Если он убил ее…

— Она там, Ватсон. Лежит в сырой болотной земле, а Дугал со своими распутными девицами на велосипедах кривляются над ее могилой.

— Как вы считаете, он убил ее до посещения банка или после?

— Если исходить из соображений здравого смысла, мой друг, то я полагаю, что после.

Я с облегчением убедился, что он стал менее категоричен в своих выводах, и это добавило мне смелости.

— А теперь самое главное: если она, по вашим словам, лежит там, то как найти ее останки на болотистом участке в несколько квадратных миль, который тянется отсюда до самого Кембриджа? Если за это время они вообще сохранились.

Он улыбнулся:

— Должен вас успокоить, Ватсон. Я вполне определенно представляю себе, как закончится это дело. Мне известно точное место, где она похоронена.

Наутро настроение Холмса изменилось в худшую сторону. Он уселся в плетеном кресле в оранжерее Дугала, пролистал газеты, а затем взялся за мой «Ланцет», который я и сам толком не успел просмотреть. Так прошел целый день. А на следующий, сразу после завтрака, к мосту подбежал мальчик в синем форменном костюме и вручил конверт капитану. Дугал принес в столовую телеграмму, адресованную Холмсу. Не проявив особой деликатности, он остался стоять возле стола до тех пор, пока мой друг не прочитал сообщение и не сунул его в карман.

— Боже милосердный, — извиняющимся тоном произнес Холмс. — Боюсь, что мне через день-другой придется уехать. Я совсем забыл, что во вторник состоится общее собрание, на котором мы должны выбрать нового старшего тьютора ^[180].

В усмешке капитана Дугала угадывалось куда меньше сочувствия, нежели презрения к бесхарактерному и рассеянному профессору.

VI

Как только Дугал вышел из комнаты, маска мягкого и непрактичного книжного червя сползла с лица Холмса.

— Нужно начинать, Ватсон, пока он не догадался о наших планах.

— Как он может догадаться?

— Если бы я знал ответ, мой дорогой друг, я бы не заинтересовался этим делом. Ждите меня здесь.

Он перешел через мостик и направился в сторону полей. Затем заметил возле изгороди то ли кроличью нору, то ли логово какого-то мелкого хищника, внимательно осмотрел находку и вернулся назад.

— Думаю, что нам больше не нужно изображать охотников за бабочками. Мы отправимся прямо в Саффрон-Уолден, телеграфируем Лестрейду и позовем на помощь местную полицию. Нет, мой дорогой друг, все объяснения придется отложить до того момента, когда к нам присоединится Мэрден. Мне не хотелось бы повторять дважды.

Однако в участке мы застали не инспектора Мэрдена, а его коллегу Илая Боуэра, который отнесся к Холмсу с откровенной неприязнью. Мой друг, в свою очередь, тоже не очень доверял ему. Десять лет спустя он добьется осуждения и казни Джона Уильямса по «делу убийцы в капюшоне» и Холмс назовет этот приговор грубой судебной ошибкой. А пока мы сидели напротив этого коренастого служаки за тем же столом, за которым недавно беседовали с Мэрденом.

— Начнем с того, мистер Холмс, — хмуро произнес Боуэр, — что я не нуждаюсь в вашей помощи. У меня достаточно людей, чтобы самостоятельно провести любое расследование и…

— Однако вы этого так и не сделали.

Инспектор помрачнел еще сильнее:

— Кто вам такое сказал?

— Вот этот приятель.

Холмс вытащил из ранца морилку и вытряхнул на белый бумажный лист странное насекомое, которое он изучал на ферме.

— Что это за дрянь, черт возьми?

— Одна из разновидностей мухи-горбатки, — терпеливо, словно отстающему студенту, объяснил детектив. — Правильность идентификации подтвердил телеграммой доктор Кардью из Музея естественной истории, крупнейший специалист-энтомолог.

— Я отвечаю за работу полицейского участка, мистер Холмс! Какое мне дело до каких-то мух и музеев?

— Осмелюсь попросить у вас немного внимания. Вопрос имеет некоторое отношение и к вашему участку. Возможно, будет понятнее, если я скажу, что это насекомое также называют гробовой мушкой. Кусочки чуть в стороне — фрагменты крыльев другой особи, куколки. Другими словами, мушки продолжают размножаться.

Услышав слово «гробовой», Боуэр сразу утих. Он с отвращением посмотрел на мертвое насекомое и с невольным уважением — на Холмса.

— Где вы их нашли?

— На ферме Колдемс, — небрежно ответил Холмс. — Прошу вас, Боуэр, внимательно выслушать то, что я вам сейчас скажу. Гробовые мушки начинают свою неприятную деятельность сразу после погребения. Требуется три года, чтобы они — а точнее, их личинки — полностью съели труп. После этого они также погибают. Неизвестно, кто именно закопан в землю на ферме Колдемс, однако случилось это меньше трех лет назад. Дугал живет там приблизительно четыре года. Следовательно, похороны происходили уже при нем. Я понятно объясняю?

Боуэр, который еще несколько минут назад держал себя так самоуверенно, теперь напоминал загнанного в угол зверя.

— Как вы их отыскали?

— Они сами нашлись, — спокойно произнес Холмс. — Лиса, а может, собака разрыла землю у стены сарая на дворе фермы. Должен признаться, что я специально искал что-нибудь похожее. На соседнем поле я отметил не менее дюжины мест, где земля немного осела, а затем ее раскопали дикие животные. Гробовые мушки могли оказаться на поверхности лишь в том случае, если звери проложили им выход наружу. Чей бы труп там ни был похоронен, он лежит неглубоко. Мне продолжать объяснения?

Судя по всему, Боуэр хотел сказать в ответ что-нибудь резкое, но сдержался.

— Полагаю, мистер Холмс, инспектор Мэрден уже рассказал вам, что у нас есть достаточные основания считать мисс Холланд живой и здоровой?

Мой друг посмотрел на него, затем на свои часы и произнес холодным тоном:

— Мисс Холланд мертва. Как в свое время будем мертвы и мы с вами.

Прежде чем Боуэр успел возразить, в дверь постучали, и констебль вручил инспектору телеграмму. Я ухитрился разглядеть последние слова: «Лестрейд, Скотленд-Ярд». Боуэр вздохнул и признал свое полное и безоговорочное поражение:

— Хорошо. Что я должен сделать?

— Соберите как можно больше людей. Пусть они возьмут с собой лопаты. Начинайте копать под сараем, там, где стоит пролетка.

— Но у меня нет ордера!

— Так получите его, и поскорее.

Еще до наступления вечера судья дал разрешение на обыск. Двое полицейских в саржевых костюмах и резиновых сапогах с помощью наемного работника прорыли неглубокую траншею вдоль стены сарая. Боуэр наблюдал за их работой, а сержант нес караул возле калитки у моста. Было около шести, когда полицейские перестали копать и один из них поднял с земли какой-то предмет. Несмотря на налипшую глину, в нем безошибочно угадывался человеческий череп.

Четверо полицейских и мы с Холмсом собрались вокруг находки.

— Приведите Дугала! — приказал Боуэр сержанту.

Владельца фермы Колдемс больше не называли капитаном.

Сержант с одним из констеблей направились через мост к дому и вошли внутрь. Некоторое время оттуда не доносилось ни звука. Я уже начал подозревать, что Дугал решил покончить с собой, не дожидаясь палача, и сейчас висит на веревке под потолком. Но тут из окна спальни показалась голова сержанта.

— Он убежал, сэр! — крикнул он Боуэру. — Перекинул доску через канаву и был таков.

Лицо Боуэра потемнело от гнева. Холмс обернулся к нему:

— Поздравляю вас, инспектор. Должен признать, что недооценил ваше знание психологии преступника.

— Что?

— Не стоит скромничать, — сказал детектив, и лицо его при этом было непроницаемо, как у игрока в покер. — Вы могли бы арестовать его и не добиться признания. Но заранее просчитали, что виновный при первой же возможности попытается сбежать, как только его преступление будет раскрыто. И вы позволили ему улизнуть, поскольку уверены, что поймать его не составит труда. Мне редко доводилось встречаться с полицейскими, способными на столь тонкую игру.

Боуэр ошеломленно уставился на Холмса, не в силах понять, то ли над ним издеваются, то ли в самом деле восхищаются его хитростью. Он так ничего и не ответил, лишь приказал подчиненным продолжать работу, поскольку до наступления темноты оставалось больше двух часов. Однако за это время ничего обнаружить не удалось, как и на следующий день. Поиски возле сарая пришлось прекратить. Еще неприятнее было то, что мне пришлось сообщить Боуэру о результатах своей экспертизы. Найденный череп оказался слишком велик для миниатюрной женщины ростом в пять футов и два дюйма. Более того, он принадлежал мужчине. И самое худшее — этот человек умер за много лет до того, как Дугал поселился на ферме.

— Это не так уж и важно, — безразличным тоном заявил Холмс. — Если бы труп мисс Холланд не был закопан где-то поблизости, Дугал, разумеется, не стал бы никуда убегать.

VII

На следующий день словесный портрет Дугала разослали телеграфом по всем полицейским участкам страны, а Боуэр со своими людьми провели обыск на ферме. Они обследовали каждый дюйм, но безрезультатно. Мы с Холмсом сняли номер в кембриджском отеле «Юниверсити-Армс». Землекопы обосновались в деревенском доме в Квендоне, где готовили себе пищу и даже ночевали. Вскоре лужайка возле дома Дугала была вся перерыта траншеями. Полицейские Боуэра по пояс зарывались в землю, но по истечении трех дней так ничего и не нашли.

Потом наш инспектор заинтересовался канавой вокруг фермы. В голове его тут же сложилась картина преступления: Дугал набросился на хрупкую женщину и убил ее ударом кулака либо задушил, сжав толстые пальцы у нее на горле. А затем негодяй бросил бездыханное тело в канаву.

— Допустим, — без особого энтузиазма отозвался на его идею Холмс. — Однако немного странно, что разложившийся труп не всплыл на поверхность.

Мы с интересом наблюдали за тем, как полицейские осушили канаву и принялись раскапывать густую вязкую грязьна дне. Боуэр стоял рядом с нами. Неожиданно Холмс крикнул констеблям, чтобы они расступились, поднял с земли тяжелый камень с острыми краями и бросил вниз. Он с глухим стуком ударился о дно, расплескал глинистую жижу, но не погрузился в нее полностью.

— Если камень такого веса не ушел в грунт, — задумчиво произнес Холмс, — то можно быть уверенным, что и с трупом случилось бы то же самое. После того как вы удалили воду, останки лежали бы у всех на виду. Но их нет. Полагаю, что мисс Холланд не бросали в канаву — ни живой, ни мертвой.

Боуэр свирепо взглянул на него, и думаю, что это еще мягко сказано.

— Вы хотите предложить нам поискать где-нибудь в другом месте, мистер Холмс?

Мой друг сделал вид, будто не заметил его ярости.

— Видите на противоположной стороне двора, между канавой и прудом, ряд молодых деревьев? — произнес он самым миролюбивым тоном, на какой только был способен. — Сдается мне, они посажены два или три года назад. Земля под ними насыпана выше уровня двора. И должно быть, неспроста. Так часто бывает, когда роют яму, что-то прячут в ней, а потом снова закапывают. Можете проверить, если вам угодно.

Холодное торжество засветилось в прищуренных глазах Боуэра.

— Это вам было угодно, мистер Холмс. Именно вы попросили у нас помощи два дня назад. А на том месте прежде находилась дренажная канава. Дугал закопал ее и посадил деревья в те времена, когда мисс Холланд была жива и здорова, и ее видели здесь еще много недель спустя.

— Боже милосердный, — несколько разочарованно ответил детектив. — Тогда едва ли имеет смысл там искать.

— Вот и я так думаю, мистер Холмс.

Мой друг обернулся к инспектору и пронзил его взглядом:

— Возможно, и капитан Дугал мыслил точно так же, когда выбирал место, чтобы избавиться от трупа жестоко убитой им женщины.

Боуэр немного смутился, но остался при своем мнении.

— Сейчас мы вынуждены покинуть вас, — учтиво поклонился Холмс. — Мы отправляемся в Кембридж, но завтра утром снова будем здесь.

Боуэра не слишком воодушевило наше обещание вернуться. А мы прекрасно провели время в уютном отеле «Юниверсити-Армс» и на прогулке под лучами майского солнца по улице Кингс-Парад. Один из уличных торговцев, проходя мимо нас, приподнял шляпу и произнес:

— Добрый вечер, профессор Холмс, сэр.

Не могу сказать, чтобы мне понравилось это обращение, но мой друг лишь улыбнулся и ничего не ответил.

Мы приехали на ферму следующим утром и увидели, что раскопки под деревьями уже начались. С той стороны, где полицейские успели снять верхний слой почвы, канава была заполнена кусками дерна. Двое мужчин прощупывали вилами рыхлую землю, пропитанную жидкими отходами и навозом со скотного двора. Один из них вдруг громко вскрикнул. За зубцы его вил зацепился лоскут ветхой ткани.

Мы столпились вокруг, уже догадываясь, что лежит под землей, но страшась убедиться в этом. Я услышал, как вилы ударились обо что-то твердое. Землекоп наклонился и вытащил из грязи женский ботинок. С того места, где я стоял, были видны лежащие в яме кости. Дальше грунт вынимали с большой осторожностью. Вскоре мы уже могли разглядеть скелет женщины в полуистлевшей одежде. Она лежала лицом вниз, слегка изогнувшись. С той стороны, где труп облепила грязь, он почти полностью разложился. С другой — защищенной корнями дерева, — останки сохранились гораздо лучше. К вечеру тело бедной женщины разместили на складном столе в оранжерее. Под корнями отыскали и проволочный каркас, такой же как тот, что Холмс обнаружил в шляпной коробке. С этого момента участь Дугала была решена.

На следующий день мы вернулись на Бейкер-стрит. Тем же вечером нас, по обыкновению, навестил Лестрейд. После ужасов фермы Моут было так приятно снова очутиться в привычной, домашней обстановке и увидеть знакомые лица. Лестрейд поудобнее устроился в кресле, сделал долгий глоток из стакана и сказал:

— Что ж, джентльмены, полагаю, вам выпало интересное приключение. Но не могу понять, каким образом вы убедили Илая Боуэра начать поиски, если он этого не хотел. Большего упрямца я в жизни не встречал.

— Я подсказал ему место, где можно найти череп, — с невинным видом объяснил Холмс. — Все остальное он сделал сам.

— Ах вот оно что! Ну хорошо, можете забыть об этом черепе. Патологоанатом установил, что он пролежал в земле слишком долго, чтобы иметь какое-то отношение к Дугалу. Доктор Ватсон был прав в своей оценке.

— А что слышно о Дугале?

На лице Лестрейда появилось выражение комичной многозначительности.

— У меня вот какие новости: сегодня инспектор Генри Кокс из полиции Сити дежурил в «Английском банке». Его вызвали в кабинет управляющего по просьбе одного из клерков. Оказалось, что мистер Сидни Домвилл с Аппер-Террас в Борнмуте захотел обменять четырнадцать десятифунтовых банкнот на золотые соверены. С девятью из них возникли осложнения, поскольку не удалось проследить, когда они были выданы мистеру Домвиллу. Однако тут же выяснилось, что они проходили через банковский счет Сэмюэла Дугала в банке «Биркбек».

— Вот как, — пробормотал Холмс, задумчиво прикрыв глаза.

— Когда Домвилла задержали, он признался в том, что он и есть Дугал. Инспектор Кокс направился с ним в комнату дежурного полицейского, но возле самой двери преступник вырвался, выскочил из банка и побежал в сторону Чипсайда. Кокс настиг его на Фредерик-плейс, и они вместе упали на землю. Их увидел констебль Пэдхорн, он узнал Кокса и нацепил наручники на Дугала. Вам повезло, джентльмены, что вас не наняли защищать этого мерзавца. Никогда прежде вина преступника не была настолько очевидна.

— Я никогда не защищаю убийц, — тихо возразил Холмс. — Только невиновных.

Когда Лестрейд ушел, я решился задать моему другу мучивший меня вопрос:

— А что вы скажете о «профессоре Холмсе из Кембриджа»? Почему тот торговец с Кингс-Парад так к вам обратился?

Детектив протянул руку за своей трубкой:

— Осмелюсь предположить, что он обознался.

— Нет, не обознался! Он окликнул вас по имени! После разговора с Мэрденом вы отсутствовали несколько часов, до самого обеда. У вас было достаточно времени, чтобы сесть на кембриджский поезд в Одли-Энд, а затем вернуться с гробовой мушкой. Это единственный случай, когда вы отсутствовали достаточно долго, чтобы успеть побывать в Кембридже.

— Ваши расчеты безупречны, — признал он.

— Зачем вы туда отправились?

— Успокойтесь, Ватсон, — с усмешкой ответил Холмс. — Я вовсе не утверждаю, что был там.

— Вы ходили туда, чтобы раздобыть нечто такое, что поместилось бы в ваш ранец. Боже мой, это же череп! Вы обратились к университетским торговцам, как поступают студенты-медики, когда им нужен скелет. Вы купили этот череп! И зарыли его в сарае, чтобы Мэрден или Боуэр выкопали его снова! Вы знали: если они найдут хоть что-нибудь, то будут копать и дальше, пока не добьются успеха! А потом вы выдали безобидное насекомое за гробовую мушку и подтвердили свои слова телеграммой, которую сами же себе и послали накануне утром! Не было никакого доктора Кардью!

— Какие путаные выводы, мой дорогой друг…

Глаза Холмса весело сверкнули.

— Предположим, что мисс Холланд до сих пор жива — что вышло бы, если бы она появилась на ферме в самый разгар земляных работ Боуэра?

— Вы говорите невозможные вещи, Ватсон. Она лежала мертвая в земле возле водоотводной канавы, если вы еще не забыли.

— Но вы ведь еще не знали об этом — стало быть, сфабриковали доказательства, чтобы заставить полицию начать поиски!

— Прошу прощения, дорогой друг, но я знал о том, что мисс Холланд убита, с той самой минуты, когда Мэрден рассказал о трагической смерти ее внучатой племянницы.

— Но все остальное я понял правильно?

Холмс опять рассмеялся:

— Мой старый добрый друг, давайте предоставим суду право задавать каверзные вопросы, как он, в свою очередь, оставляет за обвиняемым право хранить молчание.

— Вы имеете в виду, что я не должен говорить то, в чем полностью не уверен?

— Это было бы правильно в любом случае.

На мгновение оба мы замолчали.

— В вашей версии есть одно упущение, — снова заговорил я. — Кто та женщина, которая, по вашему мнению, изображала Камиллу Холланд в «Национальном провинциальном банке»?

Он пожал плечами:

— Это не упущение. Я просто не знаю этого. Живая или мертвая, но она должна быть где-то поблизости. Подумайте сами, Ватсон, кто мог сойти за такую миниатюрную женщину, как мисс Холланд?

— Не знаю, что и сказать. Мы не встречали никого похожего.

— Ну же, Ватсон, думайте! — не отставал мой друг. — Мы, безусловно, встречали такую даму. Пусть даже она совершенно ни при чем в этой истории.

Поначалу я не понял, куда он клонит, но внезапно меня озарило.

— Мисс Пирс? Поверить не могу, что она действовала заодно с Дугалом.

— Точно так же, как невозможно представить рядом с ним мисс Холланд. Похоже на то, что капитан Дугал завоевывал сердца набожных немолодых леди так же легко, как и благосклонность юных девушек.

— Она не попросила бы нас подать на него в суд, если бы была с ним в сговоре.

— Насколько помню, мисс Пирс обратилась к нам, а не в полицию именно для того, чтобы избежать огласки.

— Все равно это немыслимо, — сказал я уже менее уверенно.

Холмс вздохнул и выбил пепел из трубки.

— Никакие силы ада не сравнятся с яростью отвергнутой женщины, — заметил он, поднявшись с кресла и зевнув. — Особенно той, которая ради любви рисковала своим добрым именем в Национальной ассоциации бдительности.

Неудачная охота майора

I

Меня всегда восхищала способность Шерлока Холмса к предвидению, но я был не в состоянии понять ее природу, не говоря уже о том, чтобы пытаться подражать ему. Однако время от времени мне удавалось сравниться с ним в предугадывании каких-либо обыденных событий. Например, я всегда заранее узнавал о визите одного выдающегося человека, нашего давнего знакомого. В этих случаях молодая помощница миссис Хадсон, открывая дверь, взволнованно щебетала, словно птица в клетке. Или мальчик-слуга по имени Билли врывался в комнату с горящими от возбуждения глазами. Даже наша многострадальная и, казалось бы, ко всему привыкшая хозяйка с благоговейным страхом произносила эти шесть звонких слогов: «Сэр Эдвард Маршалл Холл».

Вслед за этим в дверях возникал истинный атлет и философ с высоким благородным лбом и безукоризненной прической. Лорд Биркенхед заметил однажды, что ни один человек на свете не появляется так торжественно, как Маршалл Холл. Его облик, манеры и голос поражали своим величием. Думаю, Генри Ирвинг и другие актеры отдали бы целое состояние за возможность производить похожее впечатление.

Однако свою славу Маршалл Холл заслужил на ином поприще. Он был великим адвокатом, обладавшим острым умом и необычайным красноречием. Сотни раз он спасал от виселицы тех, кого общественное мнение заранее обрекло на казнь. Он возвратил свободу множеству мужчин и женщин, защищая и обычную проститутку Мэри Германн, и пивовара Эдварда Лоуренса, и художника Роберта Вуда из Кэмден-тауна, и Томаса Гринвуда, прозванного Отравителем. Затем последовали громкие дела об убийце на зеленом велосипеде и о стрельбе в Дареме, а также оправдание мадам Фахми, убившей своего бессердечного мужа.

Чудесным сентябрьским утром, еще во времена правления покойной королевы, Маршалл Холл сидел с горящими глазами в нашей квартире на Бейкер-стрит и нетерпеливо барабанил пальцами по мягкой обивке диванного валика. Адвокат был переполнен энергией и жаждой деятельности — практически зеркальное отражение самого Холмса! Поначалу могло показаться, что они увлечены шутливой беседой. Однако на самом деле оба они всеми силами души желали лишь одного: добиться правосудия и спасти невинного человека.

На Маршалле Холле был черный бархатный сюртук, который он надевал в тех редких случаях, когда не собирался появляться в суде или в своей конторе.

— Какое бы срочное дело ни привело вас ко мне, сэр Эдвард, — сердечно произнес Холмс, — я все же рад, что у вас нашлось время послушать, как ваша жена исполняет на концертном рояле «Шидмайер» полонез Шопена ля-бемоль мажор. Жаль, что сам инструмент звучал недостаточно хорошо. Если вам понадобится консультация по этому вопросу, рекомендую обратиться к мистеру Чеппеллу с Нью-Бонд-стрит.

Любой другой человек на месте сэра Эдварда был бы ошеломлен. Холмс точно определил, что за музыку слушал полчаса назад его посетитель, кто и на каком инструменте исполнял ее, и даже угадал впечатление, оставшееся от игры. Однако наш гость запрокинул голову и рассмеялся, удовлетворенный выводами своего друга.

— Мой дорогой Холмс, вы ведь все равно не успокоитесь, пока не объясните свои блестящие догадки. Так избавьте наши бедные души от мук ожидания!

Холмс пожал плечами, словно отрицая наличие у себя каких-либо особых талантов, кроме умения мыслить логически:

— Я просто внимательно рассмотрел ваш сюртук. Бархат словно специально создан для того, чтобы собирать на себе улики. На правом рукаве, чуть выше отворота, осталось небольшое, несколько затертое пятно кремового цвета. Если присмотреться внимательнее, то по краю его можно заметить красные вкрапления. Готов признать, что эти точки едва различимы, но они там есть. Мне на ум приходит лишь один способ посадить пятно с таким сочетанием красок — это задеть рукавом модератор рояля. Точнее говоря, где-то возле клавиши до третьей октавы. Этот красный оттенок характерен для инструментов, изготовленных фирмой «Шидмайер» в Штутгарте, я неоднократно подмечал подобные следы в выставочном зале Аугенера. Так бывает именно при касании модератора, где фетр мягче, чем на молоточках, и быстрее изнашивается. Леди Холл — опытная пианистка, она наверняка вовремя распорядилась заменить фетр на молоточках и модераторе. Но чем чаще используется та или иная клавиша, тем сильнее вытирается ткань. Следовательно, это была клавиша до третьей октавы. Пятно довольно маленькое, так что вы, скорее всего, заполучили его, закрывая крышку рояля по просьбе леди Холл. Не значит ли это, что она была не удовлетворена звучанием инструмента? Похоже, именно это вы с ней и обсуждали.

— Это все? — с усмешкой поинтересовался Маршалл Холл.

— Не совсем. Очевидно, вам пришлось прервать беседу из-за сообщения, заставившего вас незамедлительно отправиться к нам. К вам обратились за помощью в деле, которое будет слушаться в шотландском суде. Возможно, события происходили на севере Англии, однако я все же склоняюсь к Шотландии. Суть дела сложно уместить в короткой телеграмме, скорее всего, ее изложили в письме. Вчерашняя почта из Манчестера, Йорка и северных графств разносится в первую очередь. Судя по времени, послание доставили со второй. Значит, оно пришло издалека. Насколько мне известно, шотландские суды уже начали работу, в то время как английские еще находятся на каникулах. Остается решить, по какому именно вопросу к вам обратились. Я видел в «Морнинг пост» новость из Глазго о драматическом аресте некоего майора Альфреда Монсона в связи с убийством другого офицера на охоте. Вероятно, ваш случай связан с этим. Впрочем, я могу в чем-то и ошибаться.

Сэр Эдвард снова рассмеялся:

— Вы абсолютно правы, Холмс, и сами об этом прекрасно знаете. Иначе не стали бы демонстрировать свою дедукцию. А леди Холл, помимо всего прочего, действительно играла сегодня полонез Шопена.

— Я так и думал, — примирительно сказал мой друг. — У него поразительно четкий ритм. Когда человек нетерпеливо стучит пальцами по боковине дивана, он обычно повторяет последнюю услышанную мелодию. Однако перейдем к делу. Видно, произошло нечто необычное, если вы направились ко мне, а не в свою контору?

Искры веселья мгновенно исчезли из глаз Маршалла Холла.

— Улики подтверждают, что майор Монсон действительно совершил самое черное убийство, какое только можно себе представить. Мой друг Комри Томсон назначен наблюдать за этим процессом. Сам я не могу отправиться туда, поскольку связан другими обязательствами, к тому же не состою в Шотландской коллегии адвокатов и недостаточно разбираюсь в тонкостях местного уголовного права. Если уж быть до конца откровенным, то, судя по предоставленным мне доказательствам, положение майора совершенно безнадежно.

— Превосходно! — заинтересованным тоном произнес Холмс. — Будьте добры, продолжайте.

— Альфред Монсон — отставной майор средних лет, зарабатывал на жизнь тем, что готовил молодых офицеров к экзаменам в военном министерстве, необходимым для успешного продолжения карьеры. Обычно он выбирал себе состоятельных учеников. Они жили у него в доме, вместе с его женой, детьми и гувернанткой. Судя по всему, Монсон не столько обучал этих молодых людей, сколько беззастенчиво обирал их. Последним таким простаком был лейтенант Сесил Хамборо. Его отец разгадал намерения майора. Он пришел в ярость и добивался расторжения договора. К сожалению, юноша не внял доводам рассудка даже тогда, когда Монсон с сообщником обобрали его до нитки. Второй негодяй известен под разными именами — Эдвард Скотт, Эдвард Дэвис, Эдвард Суинни.

— Тот самый букмекер из Пимлико, которого два года назад лишили лицензии за мошенничество! — радостно воскликнул Холмс, словно услышал имя давнего друга.

— Совершенно верно. Монсон и Скотт были в сговоре с ростовщиком, капитаном Бересфордом Тоттенхэмом, весьма недолго служившим в Десятом королевском гусарском полку принца Уэльского. Хамборо занимал у него деньги под расписку с поистине грабительскими процентами, часть из которых получала парочка мошенников. Последний заем был потрачен на аренду усадьбы Ардламонт-хаус, неподалеку от Кайл-оф-Бьют, где лейтенант вместе с Монсоном и Скоттом собирался провести августовский охотничий сезон. Оставив беднягу без единого пенса, преступники так или иначе должны были избавиться от него.

— Какая занимательная история для присяжных! — глубокомысленно заметил Холмс.

— Это еще не самое худшее. — Маршалл Холл смахнул пушинку с рукава бархатного сюртука. — Вскоре по прибытии компании на место лодка, в которой плыл Хамборо, внезапно начала заполняться водой, и молодой человек едва не утонул. А на следующий день лейтенант был застрелен во время охоты на кроликов — очевидно, по трагической случайности. Его сопровождали Монсон и Скотт — он же Дэвис, он же Суинни.

Холмс потянулся за карандашом и набросал два-три слова на манжете.

— Оба охотника уверяли, что лейтенант Хамборо шел по лесу в стороне от них и, вероятно, споткнулся о корень дерева, — продолжал Маршалл Холл. — При падении он случайно нажал на спусковой крючок, и охотничий карабин двадцатого калибра выстрелил прямо ему в голову. Местный врач, человек неопытный, поверил этой байке и подписал свидетельство о смерти. Скотт тут же покинул Ардламонт-хаус, и с тех пор его никто не видел. Однако создается впечатление, что стрелял не он. Скорее всего, он просто испугался, что расследование вскроет его прежние проделки, и потому не стал дожидаться полиции. Молодого Хамборо похоронили несколько дней спустя в фамильном склепе на острове Уайт. А теперь я должен сообщить вам то, о чем никому пока не известно.

— Прошу вас, рассказывайте.

Холмс протянул к огню щепку, чтобы раскурить трубку.

— В день похорон Хамборо две страховые компании обратились к прокурору в связи с требованием майора Монсона выплатить ему тридцать тысяч фунтов. Сесил Хамборо застраховал свою жизнь на эту сумму с условием, что в случае его смерти деньги должен получить Монсон. Третья компания отклонила подобное требование на сумму в пятьдесят тысяч. Итого, в случае смерти молодого человека, майор мог обогатиться на восемьдесят тысяч фунтов.

— Таким образом, мертвый Хамборо стоил намного дороже, чем живой, — тихим голосом отметил Холмс.

— Именно так. В тот день, когда был подписан страховой полис на тридцать тысяч, Монсон отправил Хамборо на морскую прогулку в лодке, из днища которой он тайком вывинтил шлюпочную пробку. Поначалу лейтенант не заметил неисправности, но затем вода начала быстро прибывать и лодка пошла ко дну. Молодой человек едва спасся. А уже на следующее утро он получил якобы случайный выстрел в голову, когда охотился с друзьями на кроликов.

— Боюсь, что никто не сможет обвинить клиента мистера Томсона в изощренности замысла, — заметил Холмс, выдыхая целое облако табачного дыма.

Маршалл Холл покачал головой:

— По требованию страховых компаний была проведена эксгумация тела. Вокруг раны чуть позади правого уха не обнаружили никаких следов пороховых газов. Следовательно, выстрел не мог быть произведен с расстояния меньше трех футов. Свидетели заявили, что на некоторое время потеряли Монсона из вида. Полиция начала повторное расследование и арестовала майора. Скотт сбежал и, без сомнения, будет скрываться, пока не узнает, чем закончился процесс над Монсоном.

Холмс то и дело записывал что-то на листе бумаги.

— После происшествия с лодкой Хамборо не заявлял в полицию?

— Нет. Однако Монсона подозревают и в этом покушении.

— И что я, согласно вашему плану, должен сделать?

— Доказать невиновность майора, — просто ответил Маршалл Холл. — Именно так, независимо от того, что говорит закон о трактовке сомнений в пользу ответчика. Факты настолько убийственны, что присяжные из-за его мошеннического прошлого поневоле будут настроены предвзято.

— Его положение действительно так безнадежно, как вам сказали?

— Хуже, чем у любого из клиентов, которых я когда-либо защищал.

— Хорошо, — с оживлением заключил Холмс. — Я, конечно же, возьмусь за это дело. Должен признаться, что мы с Ватсоном в ближайшее время не собирались ехать в Шотландию. Но было бы обидно упустить столь заманчивое предложение.

— Вы можете отправиться прямо сегодня?

Мой друг ненадолго задумался.

— Нынче вечером в Вигмор-холле выступает Крейслер. К тому же мне нужно сделать кое-какие распоряжения, ведь я буду некоторое время отсутствовать. Преступный мир имеет обыкновение оживать, как только я покидаю город, и Скотленд-Ярд чувствует себя осиротевшим без моей помощи. Вы позволите мне задержаться на один день и двинуться в путь завтра утром?

Адвокат не смог скрыть улыбку облегчения:

— Это было бы просто великолепно. Монсону, несомненно, предъявят обвинение в убийстве, и он предстанет перед судом шерифа. Но шотландские прокуроры работают медленнее и дотошнее, чем английская полиция. Обвинение не будет готово раньше среды.

— Превосходно, — сказал Холмс, делая последние заметки. — Тогда мы сядем на Северо-Западный экспресс, уходящий с Юстонского вокзала в десять утра.

II

По прибытии в Глазго мы первым делом направились не в Ардламонт-хаус, а к зданию Верховного уголовного суда, в бетонном подвале которого содержались арестованные. Камеры выходили в выложенный белой плиткой коридор. Мистер Комри Томсон, ожидавший нас накануне вечером на Центральном вокзале, сообщил, что майору Монсону уже предъявлено обвинение в покушении на жизнь Сесила Хамборо по инциденту с затонувшей лодкой 9 августа и в фактическом его убийстве во время охоты 10 августа. Новых сведений об Эдварде Скотте, известном также под фамилиями Дэвис и Суинни, не поступило.

В среду утром мы снова встретились с мистером Томсоном возле мрачных колонн здания суда. До начала слушаний по делу Монсона оставалось совсем немного времени. Когда мы вошли внутрь, мистер Томсон невесело признался:

— Не могу ничем вас обнадежить, джентльмены. Появились два новых свидетеля, находившихся в момент убийства в ардламонтской школе на краю леса, и еще один, работавший в поле возле дороги. Они видели, как охотники вошли в чащу поодиночке: Монсон — справа, Хамборо — посередине, Скотт — слева. Трое очевидцев уверяют, что после этого было сделано только два выстрела. К сожалению, ружья не осмотрели сразу же после происшествия, поскольку доктор Макмиллан установил, что смерть произошла в результате несчастного случая. Первый выстрел прозвучал со стороны Монсона, который шел чуть позади и правее Хамборо и Скотта. Что касается второго раза, то возможны варианты: либо случайно разрядилось ружье лейтенанта, либо в него пальнул один из его приятелей. Трудно сказать определенно.

— С какого расстояния стреляли?

Мистер Томсон покачал головой:

— Разброс отверстий от дробинок, угодивших в дерево, рядом с которым лежал труп, позволяет утверждать: роковой выстрел мог сделать только Монсон, поскольку он находился достаточно далеко. Скотта, шедшего в тридцати шагах позади жертвы, видел свидетель, работавший у дороги. Из его показаний следует, что тот не стрелял. Наш лучший эксперт в частном порядке сообщил мне, что если бы Хамборо нечаянно нажал спусковой крючок, ему начисто снесло бы голову.

— Значит, нам стоит уделить больше внимания Эдварду Скотту, — задумчиво произнес Холмс.

Томсон отрицательно мотнул головой:

— Скотт находился слишком близко к Хамборо и к тому же слева от него. А выстрел угодил в правую часть головы лейтенанта, куда мог попасть только Монсон.

— Что ж, — невозмутимо заявил Холмс, — значит, дела майора Монсона обстоят неважно.

— Они совсем плохи, мистер Холмс. И еще эта страховка…

— Да, действительно, — согласился Холмс. — Давайте послушаем, что наш клиент скажет в свою защиту на суде.

На предварительном слушании мы ознакомились с первой и, как выяснилось, единственной версией майора Монсона. Со скамьи подсудимых поднялся коренастый невзрачный мужчина средних лет. Слезящиеся глаза и грузная фигура прибавляли ему возраст. Его рыжие волосы и усы были коротко острижены. Мне часто приходилось встречать людей такого типа на войне. Обычный интендант, который просидел весь срок службы на складе, уткнувшись носом в бумаги, к сорока годам вышел в отставку и поселился где-нибудь в Челтнеме или Харрогейте, превратившись в предмет мечтаний окрестных старых дев. Пока не началось слушание, Монсон нервно оглядывал зал и когда замечал кого-либо из знакомых, из-под его рыжих усов пробивалась суетливая улыбка, придававшая ему сходство с хорьком.

Начало заседания задержали на несколько минут из-за переговоров шерифа с агентом Монсона, мистером Джоном Блэром, которого в Англии назвали бы поверенным. Выяснилось, что майор, помимо всего прочего, является не восстановленным в правах банкротом. Сама по себе эта новость никого не удивила, но поверенному оставалось надеяться лишь на то, что подсудимый будет оправдан и сможет оплатить его расходы, растущие день ото дня.

— Майор Монсон, я правильно понял, что вас два года назад объявили банкротом? — спросил шериф.

— Да, верно, — моргнув слезящимися глазами, признал мошенник.

— Однако вы наняли девушку-гувернантку для своих детей и арендовали на лето усадьбу Ардламонт-хаус. Из каких средств?

— Из средств моей жены, сэр.

Глаза майора заслезились сильнее, словно он от огорчения заплакал.

Затем было зачитано предварительное обвинение. Доказательства и сами по себе являлись убийственными, но Монсон своими путаными объяснениями лишь усугубил положение. Шериф, то ли из желания быть беспристрастным, то ли позволяя обвиняемому окончательно погубить себя, предоставил ему возможность выговориться. Когда генеральный поверенный Кован напомнил, что, согласно страховому договору, майор в случае смерти Сесила Хамборо должен получить тридцать тысяч фунтов, глаза Монсона моментально высохли, будто он наконец справился с волнением.

— Закон этого не запрещает, сэр! Молодой человек разорвал отношения со своим отцом. Лейтенант Хамборо просто решил отплатить нам за то добро, что мы для него сделали, и возместить наши расходы на его питание, проживание и обучение, даже если его жизнь внезапно оборвется. Неужели вы не понимаете?

— Питание и проживание могут стоить так дорого? — обратился мистер Кован к присутствующим. — А ведь жизнь Хамборо в самом деле оборвалась внезапно, вы согласны?

Мистер Томсон уставился в пол, а Холмс поднял глаза к потолку. На лице майора застыл ужас, словно генеральный поверенный был палачом, входящим в его камеру перед казнью.

Мистер Кован перешел к изложению обстоятельств, при которых произошел роковой выстрел, лишивший Сесила Хамборо жизни.

— Это был несчастный случай, сэр! Бедный мальчик споткнулся, нечаянно нажал на спусковой крючок и сам себя убил, — пробормотал Монсон, будучи не в силах больше выслушивать доказательства своей вины.

— Простите, ваша честь, — обращаясь к шерифу, возразил Кован, — но я никогда не слышал, чтобы кто-либо умудрился выстрелить себе в голову с расстояния в три фута, не говоря уже о тридцати! Даже при трехфутовой дистанции края раны оказались бы опалены и пороховые газы впитались бы в кожу.

— Если не использовать бездымный порох. Понимаете, ваша честь? — с надеждой воскликнул майор. — У Сесила Хамборо было ружье двенадцатого калибра, заряженное патронами с бездымным порохом. А у меня — карабин двадцатого калибра с обычными патронами.

Мистер Кован сверился со своими записями:

— Ваша честь, майор Монсон заявил полиции, что у него было ружье двенадцатого калибра.

— Они неверно записали! — Это был крик отчаяния обреченного человека. — Я действительно отправился на охоту с двенадцатым калибром, но когда мы вошли в лес, Хамборо попросил меня поменяться ружьями. Я так и объяснил, когда меня допрашивали в Ардламонте.

Мистер Кован посовещался с инспектором полиции, сидящим позади него. Затем снова повернулся к шерифу:

— Ваша честь, я впервые слышу об обмене оружием. Ничего подобного майор Монсон не говорил ни на допросе свидетелей в Ардламонт-хаусе, ни при аресте. Это обстоятельство не упомянуто также и в письменном заявлении обвиняемого.

— Я думал, что там об этом сказано! Я не составлял заявление, а только подписал его!

Это было душераздирающее зрелище: отъявленный лжец и мошенник, словно пойманная муха, отчаянно бился в паутине доказательств, сплетенной обвинением. Суд еще не закончился, но Монсон своими показаниями изрядно приблизил вынесение смертного приговора.

Мы вышли из зала суда.

— Бедняга сам затягивает петлю у себя на шее, — сказал я мистеру Комри Томсону.

Адвокат вздохнул и посмотрел на моего друга.

— Ваш приезд, мистер Холмс, внушил мне некоторую надежду, — произнес он с мягким шотландским акцентом. — Но боюсь, что вы напрасно совершили это путешествие. Положение очень серьезное.

— Мистер Томсон, я обещал сэру Эдварду Маршаллу Холлу заняться этим делом и не намерен отказываться от своих слов даже после сегодняшнего заседания. Однако мне не хотелось бы встречаться с клиентом, если вы не возражаете. Крайне утомительно выслушивать россказни такого неумелого лжеца, как майор Монсон. Откровенно говоря, мне неприятно даже находиться с ним в одном помещении.

— Значит, вы все же будете его защищать? Вы полагаете, есть хотя бы один шанс из тысячи, что он не виновен?

— Не виновен? Боже милосердный! — Холмс оглянулся, словно желая удостовериться в том, что никого не испугал своим неожиданным возгласом. — Майор Монсон — обманщик и негодяй, это бесспорно. Однако факты лгать не умеют. Опираясь на них, я докажу его невиновность в смерти Хамборо. Если честно, я почти убедился в этом еще до отъезда с Бейкер-стрит.

На щеках Комри Томсона проступил легкий румянец.

— Не уверен, что понял вас, мистер Холмс.

— Вполне возможно, — согласился мой друг. — Тем не менее завтра утром мы с Ватсоном отправляемся на поиски истины в Ардламонт. Благодаря вашей любезности нам составит компанию помощник прокурора Дэвид Стюарт. А еще я был бы крайне признателен вам, мистер Томсон, если бы вы согласились не ходить завтра в свою контору.

Адвокат удивленно посмотрел на него:

— Но меня ждут неотложные дела, мистер Холмс.

— Пусть так, но вы меня крайне обяжете, если будете заниматься ими в другом месте. А сейчас давайте вернемся в наш уютный отель «Аргайл», забудем на время о нашем клиенте и позволим себе выпить по стаканчику-другому превосходного солодового виски с водой из высокогорных источников. Полагаю, что не помешает заодно и пообедать.

III

Следующим утром мы направились к бухте Ардламонт на борту колесного парохода «Герцогиня Монтроуз». Через два часа судно вышло из устья реки Клайд навстречу свежему бризу и повернуло в сторону пролива Кайл-оф-Бьют. Мы стояли на палубе, подставив лица ветру и соленым брызгам, и наблюдали, как медленно приближается окаймленный лесом берег. Сюда было ближе добираться морем, посуху пришлось бы делать объезд через Кеймс. На крохотном пирсе нас встретил Дэвид Стюарт, помощник прокурора из Инверари. Мы уже были наслышаны об этом тихом и учтивом человеке, собравшем убийственные улики против Монсона.

Ардламонт-хаус представлял собой высокий и уютный белый дом недавней постройки. Вокруг на многие мили раскинулись леса и пастбища. В расположенной неподалеку школе также сдавались помещения в охотничий сезон. Мы быстро осмотрели усадьбу. Чехлы для ружей возле кожаных кресел в холле, охотничьи куртки и плащи на вешалках, бильярдная и курительная комнаты — все это не оставляло сомнений относительно рода занятий постояльцев. Однако после разыгравшейся несколько недель назад трагедии в окрестных лесах не прозвучало ни единого выстрела. По закону майор Монсон — даже если он расплатился деньгами покойного Хамборо — все еще считался здешним арендатором.

Затем наша небольшая команда решила повторить маршрут, по которому следовали Сесил Хамборо и его спутники в то роковое утро. От ворот усадьбы до границы прилива мы шли по подъездной аллее и через сто ярдов поравнялись с каменным зданием деревенской школы. Дальше начинался лес, подходивший вплотную к дороге.

— Двое свидетелей видели из окон школы майора Монсона, лейтенанта Хамборо и мистера Скотта, — вполголоса рассказывал Стюарт. — Уходя из дома, они сказали слуге, что собираются пострелять кроликов. Сезон охоты на птиц еще не начался, да и местность для этого занятия не слишком подходящая. У всех троих были ружья, хотя с такого расстояния свидетели не могли разобрать, какие именно. Удалившись на сто ярдов от того места, где мы сейчас стоим, охотники углубились в лес. Дальше все трое двинулись наискосок к дороге. Майор Монсон шел справа, лейтенант Хамборо — в середине, а Скотт — слева. Именно его свидетели видели лучше прочих за неширокой полосой деревьев. Затем приятели разошлись в разные стороны. Люди, наблюдавшие за ними из окон школы, утверждают, что Скотт и Хамборо ушли вперед, а майор Монсон несколько отстал. Если угодно, мы можем пройти по их следам.

Мы с Холмсом двинулись за мистером Стюартом по дикой чаще. Ветви берез, буков, лип и рябин переплетались над нашими головами, заслоняя небо. Белые стены Ардламонт-хауса скрылись из виду. Вероятно, деревья разрослись здесь во время длительной тяжбы из-за наследства и хлопот по продаже имущества. По этой причине прежние хозяева запустили усадьбу. Зато темные тропинки, покрытые густым ковром опавшей листвы, который заглушал звук шагов, стали настоящим раем для охотников. За день до трагедии пошли дожди, однако земля с тех пор успела основательно подсохнуть.

В некоторых местах нам приходилось с большим трудом продираться сквозь подлесок, по брюкам шуршали высокие побеги папоротника, но вскоре мы выбрались из зарослей на более открытый участок. Чаща стала редеть и наконец расступилась. Слева от нас обрывались в море каменистые уступы, и вдоль верхней кромки тянулась канава, стенки которой были обложены булыжниками, не позволяющими земле осыпаться. Мы словно оказались на террасе. В ста ярдах впереди и справа сквозь просветы между стволами виднелась усадьба. Здесь и произошло то, что газеты назвали «трагедией в Ардламонте».

Стюарт направился к противоположному краю поляны. Я заметил на стволах бука, рябины и липы желтые отметины на высоте трех и не менее восьми футов от земли. Наш проводник обернулся к нам:

— Труп лейтенанта Хамборо нашли на этом месте. Эдвард Скотт объяснил Монсону и врачу, что молодой человек упал за канавой, приблизительно в футе от нее, но он перетащил тело немного повыше. Неизвестно, как было на самом деле. Ни один незаинтересованный свидетель этого не видел. Полиция зафиксировала данное местоположение. Лейтенант лежал на спине, голова его находилась в шести футах от рябины и в тринадцати — от бука. Желтые черточки на деревьях обозначают те места, куда попала дробь. До трагической гибели лейтенанта Хамборо на этом участке не охотились две или три недели, так что следы от прежних выстрелов давно заросли корой. Те отметки, которые вы видите, оставил роковой выстрел, лишивший мистера Хамборо жизни.

— И какова величина разброса? — равнодушно спросил Холмс.

— Он составляет приблизительно пять футов, как можно определить по стволу этого бука. Также несложно проследить траекторию снаряда. Для этого не требуется ничего, кроме знания геометрии. Получается, что выстрел произведен с точки, находящейся в тридцати футах позади тела и в пяти футах над землей. Ни один охотник не станет стрелять в кролика, подняв ствол ружья на такую высоту, мистер Холмс. И никто, находясь позади другого человека, не станет палить в его сторону, понимая, чем это может закончиться. Версию случайного попадания с тридцати футов едва ли назовешь правдоподобной. Даже если майор Монсон не видел лейтенанта Хамборо, то непременно слышал шорох его шагов. Тем не менее он спустил курок, и свидетели слышали звук выстрела. Шотландские законы, мистер Холмс, как и английские, исходят из того, что человек обязан учитывать естественные и наиболее вероятные последствия своих поступков.

— Насколько я понимаю, майор утверждает, что не стрелял, — твердо возразил Холмс. — То есть никуда не целился и вообще не поднимал ружье.

Стюарт взглянул на него и пожал плечами:

— К несчастью для Монсона, третий свидетель видел мистера Скотта стоявшим с противоположной стороны от Хамборо и слишком близко к нему. Он не мог произвести подобный выстрел и попасть в правую часть головы лейтенанта.

Холмс, казалось, уже не слушал его. Зоркие серые глаза моего друга осматривали ствол бука выше желтых отметок.

— Один момент, мистер Стюарт.

Детектив снял сюртук и протянул его мне. Затем подпрыгнул и ухватился длинными цепкими пальцами за нижнюю ветку дерева. Подтянул ноги вверх и зацепился одной из них за ту же ветку. Мгновением позже Холмс уже сидел на ней верхом и обследовал ствол на высоте десяти-двенадцати футов над землей. Он вынул из кармана брюк свой любимый нож и ковырнул им вмятину на коре.

— Боюсь, мистер Стюарт, что ваши люди пропустили самые интересные улики, — сообщил он, глядя на нас сверху вниз. — Осмелюсь предположить, что они посчитали задачу выполненной, обнаружив дробинки на высоте восьми футов. Ведь этого достаточно, чтобы доказать вину Монсона. Досадная небрежность с их стороны. Дело в том, что в добрых двенадцати футах над землей есть еще три отметины на стволе, причем в одной из них застряла дробинка. Можете сами убедиться.

Стюарт задрал голову вверх, а мой друг тем временем спрыгнул на землю.

— Мистер Холмс, вы добились лишь того, что подозрения в виновности вашего клиента превратились в полную уверенность!

— Я всего лишь обнаружил новые улики, мистер Стюарт. Разброс дроби оказался больше, чем вы предполагали. Ваши люди установили, что Хамборо не мог застрелиться сам, и сразу же прекратили поиски. В этом состояла их главная ошибка. Учитывая мою находку, можно утверждать, что выстрел произведен с расстояния в шестьдесят футов. Можете посчитать сами, но поверьте мне на слово, так оно и есть. А теперь скажите, сэр, стал бы человек, замысливший убийство, стрелять из охотничьего ружья с такого расстояния? Он скорее ранил бы жертву, чем убил ее.

— Предположения не могут изменить факты, — вежливо, но твердо ответил помощник прокурора.

— То же самое всегда говорил мой друг Лестрейд. Однако я сначала изучаю факты, а потом уже строю предположения.

Спор не успел разгореться, поскольку мы услышали шорох в кустах, и через мгновение оттуда выглянул слуга из Ардламонт-хауса, раскрасневшийся от долгого бега:

— Мистер Стюарт, сэр! Мальчишка с почты принес срочную телеграмму с требованием немедленного ответа. Я был бы крайне признателен, если бы вы вернулись в усадьбу.

Помощник прокурора коротко извинился и вместе со слугой поспешил в Ардламонт-хаус. Холмс посмотрел ему вслед с выражением удовлетворения, смешанного с беспокойством.

— Весьма достойный молодой человек, Ватсон. Сожалею, что мне пришлось обмануть его.

— С расчетами по разбросу дроби?

Он разочарованно взглянул на меня:

— Разумеется, нет! С телеграммой. Это было совсем не сложно. Я составил сообщение еще на пароходе и передал его второму помощнику капитана. Он обещал выполнить мою просьбу на следующей пристани. В бухте Ардламонт других причалов нет. Однако я выяснил, что через полтора часа пароход должен причалить в Кеймсе.

— Вы послали Стюарту телеграмму?

Холмс снова удивился моей непонятливости:

— Я отправил ее от имени мистера Комри Томсона с предложением прокомментировать решение суда: «Освободить майора Монсона из-под стражи ввиду отсутствия доказательств его вины». Сомневаюсь, что наш молодой друг не ответит коллеге.

— Когда-нибудь вы зайдете слишком далеко, Холмс! — тихо произнес я.

— Это вполне может случиться. А пока пусть бедный мистер Стюарт переправит это невероятное сообщение в Инверари, а затем дождется столь же неожиданного ответа от мистера Томсона, который сегодня по моей просьбе не пошел в контору. Думаю, мы можем рассчитывать на то, что нам никто не помешает в течение по крайней мере сорока пяти минут.

IV

Холмс положил нож в брючный карман и надел сюртук.

— Давайте вернемся к основным фактам. Если бы Хамборо нечаянно дернул спусковой крючок карабина двадцатого калибра, заряженного патронами с обычным порохом, рана была бы опалена по краям. Но этого не произошло. Если бы у него было ружье двенадцатого калибра и патроны с бездымным порохом, ему просто снесло бы голову. Этого также не случилось. Значит, в него стрелял либо Монсон, либо Скотт. НоСтюарт утверждает, что Скотт стоял слишком близко, чтобы разброс дроби получился таким большим, как показывают отметки на стволе бука.

— Не думаю, что Маршалл Холл останется доволен вашей работой, Холмс, — резко сказал я. — Как справедливо заметил Стюарт, вам удалось лишь подтвердить, что наш клиент в самом деле выстрелил в Хамборо. Только не с тридцати, а скорее с шестидесяти футов. Это единственный вывод, который подсказывают ваши драгоценные факты.

Холмс повернулся ко мне и удивленно поднял брови:

— Ничего подобного!

— Насколько я понял, вы доказываете, что такой разброс возможен только при выстреле с шестидесяти футов.

Холмс устало вздохнул, явно намекая на то, что его терпение не безгранично, и оглянулся:

— Мой дорогой Ватсон, я доказываю, что выстрел с таким разбросом дроби не мог быть произведен с тридцати футов. Это так. Но не исключено, что и с шестидесяти футов тоже никто не стрелял. Давайте рассмотрим такую ситуацию: представьте себе, что дробинки, пролетев шестьдесят футов, потеряли скорость и упали на землю. При этом они покрыли бы площадь размером десять на десять футов — то есть сто квадратных футов. И вряд ли больше четырех или пяти дробинок угодили бы в голову жертвы. При таких условиях убийца не мог быть уверен в успехе.

— Значит, Монсон случайно убил Хамборо с расстояния в шестьдесят футов.

— Это практически невозможно, — жестко возразил Холмс. — Как врач и наблюдательный человек, вы не могли не заметить одно странное обстоятельство. Если бы в Хамборо стреляли с шестидесяти футов, то дробинки, разлетевшись, буквально изрешетили бы его. Но в свидетельстве о смерти упоминается лишь одна рана, и никаких других следов. Поэтому можно с уверенностью утверждать, что его застрелили не с шестидесяти футов…

— И не с тридцати?

— Совершенно верно. Не будем больше терять время на поверхностные теории помощника прокурора. Посмотрите, сюда с подъездной дороги ведут две тропинки. Монсон приблизился к месту трагедии по одной из них. Давайте осмотрим обе, и не только сами дорожки, но и землю рядом с ними. Полагаю, пятидесяти футов будет достаточно.

— Достаточно для чего?

— Для того чтобы отыскать сообщение, оставленное Монсоном на месте выстрела. Несколько клочков бумаги.

Если бы я не привык к непредсказуемым решениям Холмса, то подумал бы, что он лишился рассудка. Зачем обвиняемому писать записки?

— Если майор хотел что-то сообщить, то из каких соображений порвал послание? Или это сделал кто-то другой?

Холмс не ответил на мой вопрос.

— Обрывки могут быть очень мелкими и даже слегка обгоревшими, однако я надеюсь, что они хотя бы частично уцелели.

Если мой друг прав, то Монсон по пути в лес написал сообщение, а затем разорвал и сжег его. Как бы там ни было, но у нас не оставалось времени на споры. В любой момент мог вернуться помощник прокурора. Почти десять минут мы потратили на поиски клочков обгоревшей бумаги среди зарослей шиповника и папоротника, Холмс — на правой тропинке, а я — на левой. Но так ничего и не нашли.

— Все свидетели подтверждают, что в тот день шел дождь, — нетерпеливо заметил Холмс. — Майор отправился на охоту не в плаще, а в твидовом костюме. Поэтому он наверняка шел по тропинке, а не ломился напрямик через мокрый подлесок.

— В таком случае чернила должны были расплыться и почерк стал бы неразборчивым.

— Полагаю, что нет. Если мы найдем это сообщение, то легко его разберем.

Продолжая поиски, мы уходили все дальше и дальше, пока канава и подъездная дорога не скрылись из виду. Затем пошли назад, внимательно глядя себе под ноги. Так повторилось не менее десяти раз. И вдруг приблизительно в сорока футах от отмеченных рябины и бука я увидел рядом с тропинкой нечто похожее на белые лепестки цветка. Не успел я позвать Холмса, как его длинная рука уже потянулась к находке. Он с неожиданной небрежностью развернул обрывки, затем снова скомкал и положил их в карман. Я стоял достаточно близко и успел разглядеть, что бумага была чистой с обеих сторон, хотя и немного влажной.

Мгновение спустя он снова нагнулся и поднял еще два клочка размером не больше carte de visite ^[181]. Если мой друг и нашел там какое-то сообщение, то мне он об этом не сказал. Однако, насколько мне удалось заметить, на них также ничего не было написано.

— Превосходно! — еле слышно пробормотал он себе под нос, а потом уже громче произнес: — Теперь давайте вернемся к тому месту, где убили Хамборо.

Когда мы подошли, он определил точку, находящуюся в шести футах от рябины и в тринадцати — от бука, и отметил ее, воткнув в землю ветку.

— Вот здесь была его голова. В свидетельстве о смерти указан рост Хамборо — пять футов и одиннадцать дюймов. Значит, тут лежали его ноги. Судя по ране, лейтенант упал как подкошенный. Он мог сделать еще шаг, не больше.

— Смертельно раненный человек может пройти некоторое расстояние, перед тем как рухнет замертво.

Холмс вздохнул:

— Мой дорогой Ватсон, ну не с такой же дырой в глупой башке! Кроме того, дождь к этому моменту прекратился, однако на земле не нашли других пятен крови, кроме той, что натекла из пробитого черепа.

— Но ведь на самом деле он лежал за канавой. Скотт поднял его и перенес из зарослей папоротника на более высокое место. Вполне разумный поступок.

— Обратитесь к своему военному опыту в сражении при Майванде, — мягко напомнил мне Холмс. — Представьте, сколько было бы крови при таком ранении. Она залила бы всю форму солдата, а также того, кто пытался бы его поднять. Но у нас есть свидетельство, что Эдвард Скотт уехал из Ардламонта в том же твидовом костюме, в котором отправился на охоту. И на нем не было ни пятнышка крови.

— Если он нес аккуратно…

Холмс посмотрел себе под ноги:

— Хорошо, согласитесь, что при падении Хамборо должен был сильно помять побеги папоротника в нескольких футах от того места, где он стоял. Я готов заплатить вам пять фунтов за каждый найденный сломанный стебель. Посмотрите сами.

Холмс перепрыгнул канаву, я последовал за ним. Сбитый выстрелом Хамборо должен был рухнуть со склона не дальше шести футов от ее края. Но вокруг того места, где Скотт, по его словам, нашел труп, папоротник не был ни сломан, ни примят. Он спокойно рос здесь по крайней мере несколько месяцев.

— Зачем Скотту понадобилось убивать его? — спросил я.

— По той же причине, что и Монсону. Они выжали из бедного молодого человека все, что он мог дать им при жизни. И теперь хотели получить выгоду от его смерти.

— Они вместе задумали это убийство?

— Возможно, но маловероятно. Они не настолько доверяли друг другу.

Не прерывая разговора, Холмс осмотрел еще одну тропу, проложенную охотниками сквозь заросли папоротника. Полоса вытоптанной земли составляла не более десяти дюймов в ширину. От нее в сторону канавы вела цепочка следов, хорошо заметная на твердой сухой земле. Вероятно, они были оставлены во время дождя или сразу же после него.

— Несомненно, здесь кто-то проходил тем самым утром, — тихо произнес Холмс. — Но обратите внимание! Сначала видны отпечатки целой подошвы. А возле этого куста ежевики — полудюжина мысков без пяток.

— Это был Скотт, — уверенно заявил я. — Последние несколько футов он пробежал, когда увидел, что Хамборо упал.

Холмс сухо, сдержанно рассмеялся:

— Разумеется, это был Скотт! Взгляните сюда. По длине шага можно приблизительно определить рост человека. Насколько я могу судить по этим следам, наш охотник был ниже среднего роста. Скажем, пять футов и восемь дюймов. Именно такой рост указан в полицейском досье Скотта. Однако когда человек бежит, его шаг удлиняется. Здесь же нет ничего похожего. Длина шага осталась прежней, но отпечатались только носки ботинок. Будьте так добры, поднимитесь выше и встаньте на то место, где, по нашим предположениям, лежал труп лейтенанта Хамборо.

Я поднялся по склону и встал там, где просил Холмс. Он поднял свою трость и направил ее на меня, как будто прицеливался в меня из ружья, прячась в кустах ежевики.

— Хотя само по себе это ничего не доказывает, но отсюда, с расстояния в пятнадцать футов, мне виден только ваш лоб. Этого недостаточно для хорошего выстрела, уверяю вас. Однако свидетельство о смерти Хамборо подтверждает, что он был на дюйм выше вас. А Скотт на целых четыре дюйма ниже меня. Эти несколько следов говорят вовсе не о том, что он бежал. Он просто приподнялся на носки, чтобы видеть жертву, находившуюся там, где сейчас стоите вы. Несомненно, если бы я стрелял отсюда, то линия прицела проходила бы за вашей головой точно через ствол бука, примерно посередине между крайними отметинами от дробинок.

— Не мог Стюарт пропустить такие явные улики!

— Мог, поскольку убедил себя в том, что в Хамборо стреляли с тридцати футов. Его помощники установили разброс дроби, достаточный для того, чтобы Монсон оказался единственным подозреваемым. Искать выше они не стали. Сдается мне, что по степени некомпетентности прокурорская служба может сравниться со Скотленд-Ярдом. Эти желтые отметки на деревьях — лучшее тому доказательство. К сожалению, полицейские не сумели определить горизонтальный разброс дроби, поскольку поблизости нет других деревьев, в которые угодили бы дробинки. Думаю, подчиненные Стюарта не рассматривали и вероятность того, что стрелять можно снизу вверх, а не только в горизонтальной плоскости.

Мне стало окончательно ясно, что мой друг, как всегда, прав. И все же одно возражение у меня осталось.

— Но смертельная рана находилась за правым ухом лейтенанта. А Скотт стоял слева от него.

Он усмехнулся, словно передвигая шахматную фигуру перед объявлением мата:

— Мой дорогой Ватсон, вы найдете ответ на свой вопрос на стволе липы позади вас.

Я инстинктивно обернулся и в то же мгновение понял, что сейчас подставил под воображаемое дуло правую часть моей головы. Холмс все рассчитал верно. Разброс дроби при выстреле снизу вверх с расстояния в пятнадцать футов окажется таким же, как у горизонтального выстрела с той точки, где находился майор Монсон.

— Значит, вы нашли доказательства!

Он покачал головой:

— Сожалею, но это не совсем так. У нас есть улики, которые убедили бы экспертов по огнестрельному оружию. Но патологоанатомы нас не поддержат. Они будут упирать на то, что смертельная рана подобного вида может быть получена только в результате выстрела с тридцати футов. И никакие эксперименты с моей тростью и вашей головой не спасут майора Монсона от виселицы.

V

Окно нашей гостиной в отеле «Аргайл» выходило на Тронгейт. Многоэтажные дома с подъемными окнами возвышались, словно скалы, над вывесками, приглашавшими посетить выставку восковых фигур или распродажу в обувном магазине Перси. Стоял прекрасный субботний вечер, и людской поток хлынул из дворов и переулков в главные торговые артерии города. Тротуары с изящными фонарями не могли вместить огромную толпу, и она растеклась по всей ширине улицы между бочками пивоваров и экипажами с открытым верхом.

На этом пестром фоне то и дело возникала высокая и худощавая фигура Шерлока Холмса. Сцепив руки за спиной, он энергично вышагивал от одной стены до другой и обратно. В который раз измеряя шагами длину ковра, он слушал обвинение против майора Монсона, которое зачитывал Дэвид Стюарт. Помощник прокурора сидел на диване рядом с Генри Литтлджоном, судебным врачом и главным медицинским экспертом в нашем деле. Внезапно Холмс остановился и выпрямился. Казалось, он стал еще более высоким и худым, чем обычно.

— Мистер Стюарт, то внимание и усердие, которое вы с доктором Литтлджоном проявили в этом расследовании, заслуживают всяческих похвал. Однако я пригласил вас обоих для того, чтобы предложить вам не тратить больше свое время попусту.

— Я вас не понимаю, мистер Холмс, — спокойно ответил Стюарт.

— Ничуть не удивлен. Однако рекомендую вам немедленно закрыть дело против майора Монсона. У вас нет ни малейшего шанса выиграть его.

Помощник прокурора открыл рот и тут же снова закрыл его. Доктор Литтлджон выглядел так, будто только что подавился мятной карамелью. Наконец Стюарт обрел дар речи:

— При всем уважении к вам, мистер Холмс, в моей практике найдется немного случаев, когда доказательства были бы настолько убедительными. И разумеется, ни один обвиняемый не лгал так безыскусно и сбивчиво, как майор Монсон.

— Совершенно согласен с вами, — быстро вставил детектив. — Надеюсь, вы не собираетесь повесить его за то, что он лжец?

— Его так или иначе отправят на эшафот, мистер Холмс, — ответил Стюарт после недолгого колебания. — Сэр, слава о ваших выдающихся способностях разлетелась далеко за пределы Лондона и Глазго. Однако предположение о том, что убийца лейтенанта Хамборо стрелял снизу, стоя за канавой, было сегодня утром всесторонне рассмотрено и отвергнуто.

Это сообщение, казалось, вовсе не обескуражило Холмса.

— Могу я узнать почему?

— С одной стороны, мистер Холмс, — вмешался доктор Литтлджон, — пятнадцать футов — слишком малое расстояние, чтобы нанести широкую рану диаметром приблизительно в три дюйма.

— А с другой?

— Свидетели единодушны в том, что слышали два выстрела. Предположим, первый раз стрелял майор Монсон. Скорее всего, он сделал это дважды. И если даже допустить, что второй выстрел произвел Скотт, мы возвращаемся к тому факту, что дистанция недостаточна для подобного ранения.

— Кроме того, — добавил Стюарт, — если предположить, что Скотт целился с тридцати ярдов, он должен был спуститься еще ниже, где его неизбежно увидели бы свидетели.

Холмс помолчал и заговорил о другом:

— Понятно. Но, надеюсь, вы согласны с тем, что Монсон солгал об обмене оружием, чтобы объяснить отсутствие следов пороховых газов на коже убитого?

— Безусловно, — ответил Стюарт, удивленный и даже немного настороженный тем, с какой готовностью Холмс набросил петлю на шею своего подзащитного.

— Очень хорошо. Сначала Монсон утверждает, что у него было ружье двенадцатого калибра, заряженное патронами с бездымным порохом. И мы ему верим. Затем майор узнает, что только этим ружьем Хамборо мог случайно застрелить себя, и меняет оружие — точнее, свои показания. Он заявляет, что взял себе карабин двадцатого калибра с обычными патронами. И мы делаем вывод, что он лжет.

— Правильно.

— Превосходно! Вот видите, мы уже пришли к консенсусу. Значит, в действительности у Монсона был двенадцатый калибр, как он и говорил с самого начала.

— Разумеется. А у лейтенанта Хамборо — карабин, которым он не мог застрелиться, не опалив себе кожу. Но никакого почернения вокруг раны мы не обнаружили. Стало быть, его убил кто-то другой.

— Именно так!

Казалось, с души моего друга упал тяжелый камень, когда его оппоненты согласились с тем, что майор Монсон — бесчестный лгун. Следующее высказывание Холмса также не очень меня обнадежило.

— Полагаю, мистер Стюарт, мы с вами близки к завершению этого дела.

Однако ни Дэвид Стюарт, ни доктор Литтлджон, по всей вероятности, так не считали.

— Осталась одна маленькая деталь. — Холмс повернулся к помощнику прокурора и поднял вверх свой длинный указательный палец. — Как консультант мистера Комри Томсона, я прошу вас показать мне коробку патронов с бездымным порохом, которыми, как мы только что установили, Монсон зарядил свое ружье тем роковым утром.

Коробка, которую мистер Стюарт достал из своего саквояжа, оказалась почти пустой, там лежало всего-навсего три-четыре патрона. По виду они ничем не отличались от обычных.

— Вы их проверяли?

Стюарт ответил резким тоном, словно подозревал Холмса в какой-то хитрой уловке. Если бы помощник прокурора лучше знал моего друга, то не сомневался бы в этом.

— Можете убедиться сами, мистер Холмс, что здесь нечего проверять. Патроны были представлены суду и занесены в список вещественных доказательств под номером двести сорок один, пункт девять. Они не нуждаются в дальнейшей экспертизе, поскольку не были использованы и не сыграли никакой роли в этом деле.

— Какое досадное упущение, — холодно ответил Холмс, усаживаясь за столик из орехового дерева и доставая лупу. — Боюсь, что они сыграли решающую роль. Из-за таких вот грубых судебных ошибок, сэр, на виселицу попадают невиновные люди.

Мистер Стюарт и доктор Литтлджон обменялись недоуменными взглядами. Холмс вдруг отложил лупу и с торжествующим видом обернулся к посетителям:

— Я это подозревал!

Прежде чем кто-либо успел ему помешать, он достал свой маленький ножик с ручкой из слоновой кости и ловко разрезал картонную гильзу патрона по всей ее длине.

— Мистер Холмс, прошу вас, прекратите!

Помощник прокурора вскочил на ноги и бросился к столу, чтобы спасти «пункт девять» от гибели под острым маленьким лезвием. Но Холмс остановил его отстраняющим жестом. В любом случае вещественное доказательство уже было повреждено.

Мы с доктором Литтлджоном также подошли ближе. Холмс развернул разрезанную гильзу, словно препарированную лягушку. Капсюль, воспламеняющий порох при ударе бойка, оставался на месте. Нижняя часть картонного цилиндра была заполнена желтым бездымным порохом. Выше находился фетровый пыж, отделяющий его от верхней части патрона.

Пространство над пыжом должны были заполнять сотни маленьких свинцовых дробинок. Однако там оказались бумажные шарики. Плотно набитые в гильзу, они казались тверже и меньше тех «лепестков цветка», которые мы нашли в ардламонтском лесу. Тем не менее с первого взгляда мне стало ясно, что это та же самая бумага. Прежде чем мистер Стюарт пришел в себя, Холмс разрезал гильзу второго патрона, в котором обнаружилась точно такая же начинка.

— Как проще всего получить холостой выстрел? — Казалось, Холмс задал этот вопрос самому себе. — Нужно аккуратно вскрыть верхнюю часть патрона и заменить дробь чем-нибудь безвредным. Бумажные шарики — превосходный вариант. Бо́льшая часть из них просто сгорит при выстреле, а остальные будут обожжены и разбросаны в разные стороны.

С этими словами он достал из кармана найденные в Ардламонте клочки бумаги. Разумеется, на них ничего не было написано. Однако, когда Холмс развернул их, по краям бумаги четко просматривался светло-коричневый след от огня. Именно это мой друг и назвал «сообщением», которое майор невольно оставил на месте трагедии.

— Монсон не мог выстрелить чем-то более опасным, нежели бумажные шарики, — спокойно объяснил Стюарту Холмс. — И Скотт знал об этом. Как майор и утверждал поначалу, он взял с собой ружье двенадцатого калибра, заряженное патронами с бездымным порохом. Безусловно, он открыл бы новую коробку лишь в том случае, если бы расстрелял предыдущую. Но он не успел этого сделать до момента смерти лейтенанта Хамборо. Он использовал не более пяти патронов, следовательно, не мог причинить вреда ни человеку, ни животному. Из показаний свидетелей мы знаем, что охотники стреляли только два раза.

— Значит, Хамборо убил не он?

— Не он, — тихим голосом подтвердил Холмс. — Однако изолгавшийся негодяй не сомневался в том, что его ружье заряжено исправными патронами. К тому же Монсона убедили, что лишь с того расстояния, которое отделяло его от лейтенанта, можно было сделать смертельный выстрел. Более того, после случая с затонувшей лодкой и оформленной в его пользу страховки майор вполне обоснованно полагал, что ни один присяжный не поверит в его невиновность. Что касается Скотта, то его уловка могла пройти незамеченной. Монсон не знал, какими патронами он стрелял. Если бы смерть Хамборо посчитали несчастным случаем, как поначалу решил доктор Макмиллан, то оставшиеся в коробке патроны истратил бы другой охотник и доказательств хитрости Скотта не осталось бы.

— Но Скотт не мог нанести такую рану с близкого расстояния, — напомнил помощник прокурора, снова усаживаясь на диван. — С этим фактом спорить бесполезно.

Холмс обернулся к доктору Литтлджону:

— Какого числа был убит Хамборо?

— Насколько помню, это случилось десятого августа.

— И в тот же день доктор Макмиллан подтвердил смерть в результате несчастного случая? А затем тело несчастного молодого человека перевезли в Вентнор, на остров Уайт. Там он и был похоронен семнадцатого августа, спустя неделю после смерти. Правильно?

Доктор Литтлджон молча кивнул гладко выбритой головой.

— Его погребли в семейном склепе, — продолжил Холмс. — Сколько дней он там пролежал?

— Эксгумацию и вскрытие провели четвертого сентября.

— В самом деле?

Холмс бросил взгляд в окно, полюбовался на гуляющую по Тронгейту публику и снова обратился к посетителям:

— Скажите, доктор Литтлджон, часто ли в вашей практике судебного врача проводилась эксгумация для расследования подозрительных обстоятельств смерти?

Тот поправил очки и пристально взглянул на него.

— Нечасто, если брать в процентном соотношении, но приходилось и этим заниматься.

— И что служило причиной для проведения данной процедуры?

— Как правило, подозрение в том, что умершего отравили. Кроме того, я знаю несколько случаев, когда человек умер от сильного удара, и потребовалось проверить, не было ли в его смерти mens rea ^[182].

— Понятно. — Холмс снова уставился в окно. — А что насчет огнестрельных ран?

Доктор Литтлджон пожал плечами:

— Мне известны два вскрытия, когда было доказано умышленное убийство, и множество примеров, подтвердивших несчастный случай во время охоты.

— И часто ли бывало, что покойника уже предали земле, а затем снова извлекли из могилы перед вскрытием?

Доктор Литтлджон снова уставился на Холмса, но на этот раз не произнес ни слова.

— Ни одного, — ответил за него мой друг. — Верно, доктор?

Дэвид Стюарт возмущенно вскочил с дивана:

— Какое это может иметь значение, мистер Холмс? Мистер Литтлджон имеет большой опыт в экспертизе огнестрельных ранений.

Холмс чуть наклонил голову, словно признавая справедливость этого замечания.

— Бесспорно. Но, возможно, у него недостаточно опыта в оценке влияния трупного разложения на огнестрельные раны в теплое время года, спустя несколько недель после погребения.

— Там еще не начались серьезные процессы, способные сильно разрушить ткани! — с негодованием воскликнул Литтлджон.

Холмс повернулся к столу и взял из ящика листок бумаги.

— Если не возражаете, я зачитаю несколько фраз из вашего протокола. «Лицо распухло, черты исказились… процесс разложения зашел далеко… волосы по причине развития трупных явлений легко отделяются от головы».

— Это ничего не доказывает! — заявил всерьез обеспокоенный помощник прокурора.

— Не доказывает? А знакомы ли вы, мистер Стюарт, с трудами профессора Мэтью Хея, судебного врача из Абердина?

— Мы встречались несколько раз.

— Уточню свой вопрос: вы читали его опубликованную монографию по огнестрельным ранам?

— Признаться, нет.

— В таком случае вас, вероятно, удивит его вывод о том, что через три недели после смерти процесс разложения делает невозможным точное измерение размеров огнестрельной раны.

Холмс буквально пригвоздил взглядом к дивану своего молодого оппонента, как энтомолог прикалывает бабочку к доске булавкой. И, не давая жертве опомниться, продолжил:

— В протоколе осмотра трупа, составленном доктором Литтлджоном, указано, что диаметр раны в разных направлениях колеблется в пределах от двух до трех дюймов. Что само по себе соответствует выстрелу с пятнадцати футов. Теперь, джентльмены, давайте определимся, началось разложение или нет. Если да, то все эти замеры не имели смысла. Если нет, то Хамборо действительно застрелили с расстояния в пятнадцать футов. И разумеется, это сделал не майор Монсон своими бумажными шариками. Так или иначе, боюсь, что ваше обвинение разбито вдребезги.

Во взгляде Стюарта угадывалось то характерное сочетание досады и удивления, которое появлялось на лицах многих оппонентов Шерлока Холмса. Молодой человек словно услышал, как у него за спиной захлопывается дверца мышеловки. И он повторил ту же самую ошибку, что совершали до него и другие: попытался найти брешь в рассуждениях Холмса, дающую ему надежду на спасение, и отчаянно ринулся в нее.

— С какой стати Скотт будет браться за дело, от которого получит выгоду Монсон, а не он сам?

Холмс подошел и с сочувствием положил руку на плечо помощника прокурора:

— Он сделал это ради денег, мистер Стюарт. Скотт хотел обеспечить себе безбедную жизнь. Хамборо истратил все свои средства и больше не мог оплачивать расходы мошенников. Скотт и Монсон вместе очищали карманы этого бедолаги, но в один прекрасный день они опустели. Получить с живого Хамборо было уже нечего. К счастью для Скотта, доктор Макмиллан плохо разбирался в огнестрельных ранениях и поверил в рассказ о несчастном случае. После этого Скотт ушел в тень, занявшись своими делами. Безусловно, он хотел, чтобы Монсон считал себя невольным виновником смерти молодого человека. Если бы горизонт был чист, он, вероятно, вернулся бы и потребовал отдать «долг», не выплаченный покойным. Не сомневаюсь, что подпись лейтенанта тут же появилась бы на куда большем количестве долговых расписок, чем Хамборо оставил некогда ростовщику Бересфорду Тоттенхэму. Монсону пришлось бы рассчитаться с дружком, расставшись со значительной частью страховой суммы в тридцать тысяч фунтов. А гибель Хамборо осталась бы для всех несчастным случаем, как и засвидетельствовал доктор Макмиллан. Но когда Скотт прочел в газетах об аресте Монсона, он, разумеется, решил не показываться никому на глаза.

— Майор, конечно же, отказался бы платить ему, — с надеждой в голосе возразил Стюарт.

Холмс покачал головой:

— Скотт, он же Дэвис, он же Суинни — вовсе не какой-то таинственный шантажист. Ему не нужно было угрожать Монсону сфабрикованными доказательствами убийства. Бедный одураченный майор и без того уверен, что это он случайно застрелил Хамборо. Скотту оставалось только намекнуть, что он видел, как Монсон подкрадывался к лейтенанту и брал его на прицел. А для пущей убедительности он мог бы добавить, что стал невольным свидетелем того, как майор выдергивал шлюпочную пробку из лодки накануне вечером. Хотя сам Скотт, безусловно, и был исполнителем этой увертюры к преступлению.

Возникла неловкая пауза.

— Вы можете приговорить Монсона к виселице, даже имея те доказательства, что я вам предоставил, мистер Стюарт! — заявил мой друг, а затем спокойно добавил: — Но подумайте, насколько бы вы облегчили суду задачу, предъявив обвинение Скотту. Неужели вы до сих пор сомневаетесь, что Монсон заплатил бы сообщнику половину от своих тридцати тысяч, лишь бы только заткнуть ему рот? Уверяю вас, он отдал бы все ради своего спасения!

Помощник прокурора медленно поднялся с дивана:

— Хорошо, я доведу до сведения суда все, что вы говорили.

— Если вас не затруднит, — вежливо попросил Холмс, — передайте прокурору мои поздравления с тем, что профессор Мэтью Хей, судебный врач из Абердина, дал согласие свидетельствовать в защиту майора Монсона.

Как известно, профессор Хей сдержал обещание, и Верховный суд в Эдинбурге признал обвинения против Альфреда Джона Монсона недоказанными. Впоследствии мы с Холмсом лишь однажды слышали о майоре, когда он предъявил иск Музею восковых фигур мадам Тюссо, выставившему его копию в Комнате ужасов. Эдвард Скотт, или Эдвард Суинни, как его звали на самом деле, продолжал скрываться от правосудия. Однажды, когда я перебирал бумаги Холмса, перед тем как снова положить их в жестяную коробку, меня словно молнией поразило.

— Холмс, а вам не кажется странным, что Скотт часто отлучался из Ардламонт-хауса по вечерам? Судя по всему, он отправлялся в Глазго дневным пароходом и возвращался лишь к ночи. За исключением воскресений, когда он обедал с Монсоном в Ардламонте. В среду и субботу, по словам слуги, он уходил еще раньше, чтобы к двум часам уже быть в городе. Полагаю, он посещал проституток в низкопробном публичном доме.

Холмс выслушал мои слова с полузакрытыми глазами и сплетенными кончиками пальцев. Затем посмотрел на меня и подтвердил:

— Именно в среду и субботу, с завидной регулярностью.

Он опустил голову и, казалось, задремал. Но вдруг резко выпрямился в кресле:

— Он уходил на работу! Несомненно! Полагаю, ничего особо выдающегося он не делал, но metier ^[183]у него точно было. Кто занят каждый вечер, кроме воскресенья, а также днем — в среду и в субботу?

— Понятия не имею.

— Боже милосердный, — разочарованно сказал Холмс. — Ватсон, неужели вы никогда в пору своей юности не посещали мюзик-холл? Спектакли там идут каждый вечер, а также днем в среду и субботу. Осмелюсь предположить, что вы могли бы увидеть Скотта на сцене театра «Эмпайр» в Глазго.

— Что за абсурд!

— Не спорю. Однако, если бы я каждый раз получал по гинее, когда абсурд оказывался реальностью, я давно бы уже превратился в богача.

Мы больше не возвращались к этой теме, пока не получили письмо от Дэвида Стюарта. Он сообщал, что Эдвард Скотт некоторое время работал ассистентом фокусника в мюзик-холле, а затем пропал. В ходе представления показывали трюк со стрельбой — апельсин на голове человека разлетался вдребезги при выстреле. Это один из древнейших цирковых приемов. Фрукт заранее разрезается на части. Когда раздается грохот пальбы, публика невольно закрывает глаза и сцену затягивает пороховым дымом, фокусник дергает за невидимую нитку и мишень превращается в мелкие кусочки. Храбрый, но скромный ассистент, помимо всего прочего, должен подготовить холостые патроны для пистолета.

— Уверяю вас, Ватсон, — сказал Холмс, протягивая длинные ноги к камину, — что Скотту ничего не угрожает, даже в том случае, если его вдруг арестуют. Доказать его вину теперь будет крайне затруднительно. Если уж они не смогли осудить Монсона, то Скотт им тем более не по зубам. Мистеру Стюарту и его коллегам пришлось бы для начала признать полную ошибочность своего обвинения против Монсона и справедливость всех моих выводов, до мельчайшей подробности. Не думаю, что они согласятся проглотить столь горькую пилюлю.

Как показало время, они и в самом деле не согласились.

Чистоплотный муж

I

Эта история началась дождливым осенним утром, незадолго до мировой войны. Шерлок Холмс сидел за столом, с которого еще не успели убрать остатки завтрака, и просматривал свежую почту. Я развернул «Таймс» и углубился в статью о сербском кризисе, но тут же отвлекся, услышав удивленный возглас моего друга. Увидев напряженное лицо и искрящиеся весельем глаза Холмса, я понял, что он изо всех сил пытается сдержать приступ смеха.

Наконец он взял в руки один из лежавших на столе листов бумаги и процитировал вслух:

Сэр, отвечаю на Ваши вопросы о моем происхождении etc. Мои родители — кебмен и его кобыла, моя сестра — погонщица северных оленей, а брат — отважный капитан парового катка. И это все, что я могу сказать человеку, не имеющему права этим интересоваться (в письме от пятнадцатого числа сего мес.). Ваш недостойный зять Г. Смит

— Черт возьми, Холмс! Кто такой этот Смит и кому адресована эта чушь?

Холмс скользнул взглядом по двум другим страницам и отложил их в сторону, покачав головой:

— Понятия не имею, мой дорогой друг. Во всяком случае, она определенно адресована не нам. Любопытно, впрочем, что в конверте нет сопроводительного письма. Но не сомневаюсь, что не позднее вечера мы узнаем новые подробности. Один момент! Вот еще одно послание от того же отправителя.

Сэр, не знаю, что Вы будете теперь делать, но послушайтесь моего совета и будьте осторожны. Ваш etc. Г. Смит

— Это уже более понятно, — добавил Холмс. — А вот и третий шедевр, отправленный, как и остальные, десять дней назад.

Сэр, у меня есть копии всех писем etc. Я сам и жена тоже послали Вам и Вашей письма etc. Мы получили ответ об этом и о семейных делах, по которым я буду добиваться правосудия. Г. Смит

— Кем бы ни был этот мистер Смит, он демонстрирует подкупающую наивность в вопросах грамматики, не правда ли? — усмехнулся мой друг.

— Но почему эти письма отправили нам без всякого комментария?

— Полагаю, скоро все разъяснится.

Не произнеся больше ни слова, он растянулся на диване со скрипкой и партитурой симфонической поэмы Скрябина «Прометей». К моему неудовольствию, Холмс в последнее время излишне увлекся новаторской музыкой Стравинского и Скрябина. Подобная какофония может иметь некоторый успех в концертном зале, но ее звучание в доме просто невыносимо. По словам моего друга, «Прометей» заинтересовал его благодаря признанию композитора в том, что произведение продиктовано мифологией, религией и даже природой света. Трудно представить лучшую причину для того, чтобы не слушать такую чушь!

Однако, как и предсказывал Холмс, полчаса спустя его упражнения счастливо прервались дребезжанием дверного звонка. Миссис Хадсон поднялась к нам.

— Вас хочет видеть один джентльмен, — произнесла она, как мне показалось, с легкой насмешкой. — Он явился без предупреждения и утверждает, что у мистера Холмса имеются некие принадлежащие ему бумаги. Господин желает получить их.

Детектив, не выказывая особого сожаления, отложил скрипку и кивнул:

— Будьте так любезны, миссис Хадсон, проводите посетителя к нам. Мы со всем вниманием его выслушаем.

Пока мы ждали появления гостя, Холмс повторял фразы из письма, словно школьник, зубрящий урок:

— «Мои родители — кебмен и его кобыла, моя сестра — погонщица северных оленей, а брат — отважный капитан парового катка». Это обещает быть крайне любопытным, Ватсон. Я склоняюсь к мысли…

Он не успел договорить. Дверь открылась, и в гостиную вошел высокий, респектабельного вида мужчина пятидесяти с лишним лет, длинноносый, с бледным лицом, в строгом темном костюме, какие обычно носят прихожане методистской церкви, с серебристо-серым шейным платком.

— Прошу вас, сэр, присаживайтесь, — радушно обратился к нему мой друг. — Меня зовут Шерлок Холмс, а это мой коллега доктор Ватсон. Смею предположить, что вы о нас уже слышали.

Высокий бледный господин кивнул нам по очереди и несколько смущенно произнес:

— Сказать по правде, мистер Холмс, я узнал о вас лишь позавчера. Мы с женой ведем тихую и до недавнего времени благополучную жизнь. Даже газетами не очень интересуемся.

— Это не так уж и важно, — сказал Холмс, подводя его к стулу. — Сожалею, но я не имел удовольствия узнать ваше имя из писем, которые вы любезно мне отправили.

Наш гость искоса взглянул на него, словно не ожидал, что сыщик так быстро поймет, кто отправил эти письма.

— У меня не было намерения скрыть его от вас, — сдержанно заметил он, усаживаясь.

Холмс ободряюще улыбнулся:

— Мой дорогой сэр, я вас вовсе не упрекаю. В самом деле, зачем мне знать ваше имя? Для меня достаточно того, что вы, безусловно, набожный человек с хорошей репутацией. Полагаю, пастор сельской методистской церкви в Бакингемшире. Ваша неразумная дочь вышла замуж за негодяя по имени Смит. Два дня назад, во вторник, вы, судя по всему, отправились в Оксфорд, чтобы проконсультироваться с мистером Генри Хауэсом из адвокатской конторы «Хауэс и Вудхолл», расположенной на Сент-Майкл-стрит. По его совету вы отправили мне копии трех писем от мистера Смита, который требует денег по векселю, выданному ему месяц или два назад. Как я понимаю, это была плата за то, чтобы он оставил вашу дочь в покое. К сожалению, вы не заключили письменного соглашения. В результате он женился на вашей дочери, а теперь хочет пополнить свой кошелек. Этим утром вы по рекомендации все того же мистера Хауэса приехали на поезде в Лондон и пришли сюда пешком с Мэрилебонского вокзала.

Как и многие другие клиенты, наш посетитель изумленно уставился на Холмса, словно подозревал его в колдовстве:

— Можно подумать, сэр, что вы следили за мной!

Мой друг поспешил успокоить его:

— Я всего лишь сделал несколько предположений, полагаясь исключительно на здравый смысл. Покрой вашего костюма, как и эмблема на подкладке пальто, говорит о том, что вещи пошиты в известной мастерской Харриса и Роджерсона. Она расположена на Виктория-стрит, неподалеку от Методистского центрального зала, и в ней преимущественно обслуживают лиц духовного звания. Вы не носите пасторский воротник, однако манеры и внешний облик выдают в вас проповедника. Это заставляет меня предположить, что вы сельский священник. Мы не слышали, чтобы кеб останавливался возле нашего дома, значит вы пришли пешком — но не издалека, иначе ваши ботинки и брюки были бы сильно испачканы. Ближайший к нам вокзал — Мэрилебон. Пальто и зонтик спасли вас от дождя. Однако я отмечаю, что правая штанина все же намокла, в то время как левая осталась сухой. Прожив в этой части города много лет, я доподлинно знаю, что так бывает, когда идешь при сильном встречном ветре от Мэрилебонского вокзала, а не от станции метро «Бейкер-стрит». А время вашего прихода подсказывает, что вы приехали на поезде бакингемширского направления. И поскольку сейчас еще утро, едва ли поездка была продолжительной.

Наш посетитель беспокойно заерзал на стуле:

— Значит, мистер Хауэс не нарушил конфиденциальность?

Холмс покачал головой:

— Я видел на вашем конверте почтовый штамп Оксфорда, удостоверяющий, что письмо отправлено вчера в шесть часов утра. Разумеется, в Оксфорде нечего делать в столь ранний час. Зачем идти на пункт сортировки, если вы могли спокойно опустить письмо в любой почтовый ящик в удобное для вас время. Скорее всего, вы отправили его во вторник, после вечерней выемки писем, приблизительно в десять часов. И поскольку вы приехали в Оксфорд с этими документами, разумно предположить, что целью вашей поездки была консультация у адвоката. А затем вы несколько часов размышляли, стоит ли воспользоваться его советами.

— Так все и было, — проговорил наш гость с заметным облегчением.

— Несомненно, — согласился Холмс. — Что касается рекомендации, то я знаком с Уорденом Спунером из Нового колледжа, Страчаном Дэвидсоном, ректором Бейллиол-колледжа, и несколькими преподавателями из школы естественных наук при университете. Однако это не те люди, которые могут помочь в вашем вопросе. С другой стороны, некогда я оказал мистеру Хауэсу небольшую услугу. Он самый подходящий человек в этом городе, кто мог бы подсказать вам мое имя. Поскольку он сам не отослал мне ваши бумаги, разумно предположить, что вы некоторое время обдумывали его совет. Наконец вы решили отправить корреспонденцию без сопроводительного письма, вероятно не желая сразу называть себя. Затем вы вернулись домой последним поездом, который отходит в десять сорок пять. До Эйлсбери или Тринга, надо полагать. Впрочем, я могу в чем-то ошибаться.

— До Тринга, но мой дом находится не там, — спокойно уточнил посетитель. — Вы ошиблись лишь в одном, мистер Холмс: я проживаю в Астон-Клинтоне, в нескольких милях от станции. Никогда не поверил бы в возможность настолько верных умозаключений, если бы не убедился на собственном опыте.

— Уверяю вас, — мягко заметил Холмс, — что нет особой трудности в построении цепочки выводов, каждый из которых сам по себе довольно прост и вытекает из предыдущего. Но если опустить промежуточные звенья, результат производит ошеломительный эффект. А на самом деле все очень просто.

— Я Уильям Мэкс, — представился наконец наш гость. — Моя дочь Констанс — красивая девушка. Достаток у нас скромный, поэтому она три года училась на медицинскую сестру в Саутси и была там на хорошем счету.

— Пока не повстречала мистера Смита?

— Именно так, — согласился мистер Мэкс, покраснев. — К сожалению, это еще не все. У меня есть друг Чарльз Бёрнем, он тоже служит в нашем небольшом храме. Его дочь Элис ходила в одну школу с Констанс. Затем девушки отправились в Портсмут и стали работать в больнице при церкви в Саутси. Негодяй, о котором мы говорим, был ее прихожанином.

— Позвольте задать вопрос, — перебил его Холмс, сделав несколько заметок в блокноте. — С чего все началось?

— Два года назад Смит женился на Элис Бёрнем, к великому огорчению ее родителей. Едва справили свадьбу, Смит начал требовать с них денег, якобы полагавшихся ему по брачному договору. Почти в тех же оскорбительных выражениях, какие вы прочитали в адресованных мне письмах.

— И он получил эти деньги?

— Да, мистер Холмс, поскольку бедный Бёрнем боялся, что судебное разбирательство повредит репутации его дочери.

— Весьма прискорбно. Прошу вас, рассказывайте дальше.

— Я с трудом сдерживаю слезы, — тихим голосом признался мистер Мэкс. — Элис Бёрнем некоторое время прожила в браке со Смитом, а потом погибла в результате несчастного случая на воде. Это произошло в Блэкпуле, где они с мужем отдыхали летом. Обезумевший от горя Смит вернулся в Саутси. Он пришел в церковь и уверял всех в своем приходе, что не может больше жить в городе, с которым у него связаны такие мучительные воспоминания. Потом он и вправду уехал. Мне рассказал об этом сам Чарльз Бёрнем, и я надеялся, что никогда больше не услышу об этом подлеце Смите.

— Любой бы на вашем месте надеялся, — глубокомысленно заметил Холмс. — А когда он объявился снова?

— Он вернулся в Саутси два года спустя. Думаю, не будет преувеличением сказать, что он похитил сердце моей Констанс, когда снова встретил ее в церкви. Он извратил чувства моей девочки, мистер Холмс. Я умолял ее в письме не верить этому человеку, но все напрасно. Она написала в ответ, что он истинный христианин, достойный ее любви.

Холмс что-то пробормотал, но я не расслышал.

— Своими предупреждениями я добился лишь того, что настроил бедную Конни против себя, — продолжал тем временем мистер Мэкс. — Я не получал от нее вестей неделю, а то и две и молил Бога, чтобы это молчание не означало разрыва между нами. Увы, мои надежды не сбылись. Уверен, именно Смит настоял на том, чтобы Конни вышла за него без согласия родителей. Так и произошло. Мы не знали о свадьбе до тех пор, пока на прошлой неделе не пришло первое письмо с требованием денег. Не было ничего — ни свадебного пирога, ни фотографии на память, ни слов любви от моей дорогой девочки. Скажите, сэр, должен ли я по законуплатить этому негодяю и сможете ли вы возвратить мне Констанс?

Холмс задумчиво опустил голову и теперь еще больше обычного походил на хищную птицу.

— Если не существует документа, по которому ей в случае замужества переходит определенная сумма, то претензии Смита не имеют оснований. Что же касается ее приезда в родительский дом, то ваша дочь сама должна пожелать этого.

— Забудем про деньги, мистер Холмс! Как я могу вернуть свое дитя и наше взаимное доверие, которое, да простит мне Господь, разрушил этот дьявол?

Холмс подошел к окну и, по обыкновению, бросил быстрый взгляд на улицу перед тем, как ответить. Затем обернулся:

— Вы можете быть уверены, что я сделаю все от меня зависящее. Но не стоит забывать, что закон будет на стороне вашего зятя почти при любых обстоятельствах.

— Я не остановлюсь ни перед какими расходами! — в отчаянии воскликнул бедный отец.

— Именно на это мистер Смит и рассчитывает. Однако я вынужден повторить, что вам следует действовать крайне осторожно, чтобы ваша дочь не увязла окончательно в лапах этого…

— Этого чудовища! Я сразу понял, кто он такой, с самой первой встречи.

— Несомненно. Теперь необходимо, чтобы и она это поняла. Вот тогда и придет ваше время. А до тех пор правда остается на вашей стороне, а закон, к моему глубокому сожалению, на его.

Мистер Мэкс повернулся на стуле, чтобы посмотреть прямо в глаза Холмсу. Лицо его побагровело от гнева.

— Значит, вы ничем не можете мне помочь?

Холмс уселся в кресло лицом к посетителю:

— Я не говорил ничего подобного, мистер Мэкс. Закон бессилен в данных обстоятельствах. Но я не состою на службе у закона.

Мне прежде никогда не приходилось видеть такую благодарность во взгляде клиента. Уходя от нас, мистер Мэкс наверняка считал Холмса тузом у себя в рукаве. Когда мы остались одни, мой друг молча раскурил трубку и погрузился в раздумья. Наконец я не выдержал и нарушил тишину:

— Они женаты две недели. По-видимому, уже поздно настаивать на признании брака недействительным и еще рано говорить о разводе. Как можно выиграть подобное дело?

Холмс отложил трубку:

— Меня удивляет, Ватсон, что вы предложили так мало вариантов. Как врач, вы, несомненно, уже поняли, что Смит — не обычный негодяй. Он словно сошел со страниц замечательного трактата доктора Альберта Молля о психических патологиях преступников.

Мне, конечно, не пришло это в голову, но я решил промолчать.

— Любопытно, — задумчиво произнес Холмс. — Почему мистер Смит не разрешил ей послать свадебную фотографию родителям? Разве так не поступают все новобрачные?

— Возможно, их просто никто не снимал.

— На любой свадьбе обязательно присутствует фотограф, — жестко возразил он. — Как правило, весьма сомнительной квалификации.

— Вы полагаете, Смит не хотел, чтобы родители увидели его лицо?

— Полно, Ватсон! Они же встречались с ним. Нет, этот тип обеспокоен именно тем, чтобы никто не увидел его свадебную фотографию. Какое преступление может вскрыться, если кто-то посторонний увидит жениха на снимке?

— Двоеженство? При прочих обстоятельствах женитьба не может быть преступлением, если невеста достигла брачного возраста.

Он взглянул на меня так, будто я его несказанно огорчил.

— Этот малограмотный простолюдин настолько легко подчинил своей власти двух умных и образованных девушек, что они по его приказу забывают о семейной привязанности и порывают с родителями. Кто еще, кроме талантливого гипнотизера или, предположим, последователя доктора Месмера, способен совершить такое чудо с двумя любящими дочерьми, — впрочем, кто знает, сколько их было? Если мистер Смит окажется простым двоеженцем, Ватсон, я буду смертельно разочарован.

II

В последовавшие за визитом мистера Мэкса несколько дней Холмс не вспоминал о симфонической поэме Скрябина. Он бесцельно прохаживался по гостиной со скрипкой в руках и напевал на разные мотивы нелепые фразы из письма мистера Смита, что так поразили воображение моего друга. Я с отвращением вспоминаю, как он истязал лады благородного инструмента незатейливой песенкой «Прогулка на лодке», пытаясь подстроить под нее слова: «Мои родители — кебмен и его кобыла, моя сестра — погонщица северных оленей, а брат — отважный капитан парового катка».

О самом же деле он, казалось, не думал вовсе.

Однажды утром я увидел среди корреспонденции Холмса некий официальный конверт. Когда он начал просматривать почту, мне удалось разобрать адрес на конверте: «Мисс Фиби Голайтли, Бейкер-стрит, 221б, Лондон». Я изумленно уставился на Холмса, читавшего в это время другое письмо. Наконец он поднял голову, словно только что заметил мой пристальный взгляд.

— Черт побери, Холмс! Это кому? — воскликнул я, указав на конверт.

— Мне, Ватсон. Я превратился в мисс Фиби Голайтли благодаря любезности пишущей машинки, которой безразличны мой почерк, возраст и пол. Я юная девушка, побывавшая в прошлую субботу на свадебной церемонии в портсмутском бюро регистрации. Меня пригласили в подружки невесты моего кузена. И я так растрогалась, что едва не заплакала, а затем, когда нас фотографировали, попросила помощника фотографа подержать мой платок. Волнующая церемония настолько увлекла меня, что я лишь по дороге домой вспомнила о платке. И теперь очень надеюсь, что кто-либо из клерков бюро сообщит мне адрес портсмутского фотографа, присутствовавшего на той свадьбе.

Холмс нахмурился, вскрыл конверт, и лицо его тут же просветлело.

— Вот они! Мистер Коллинз с Веллингтон-стрит в Саутси. Или, может быть, солидная фирма «Уитфилд и Буллер» со Стэнхоуп-роуд в Портсмуте. Как вы должны были заметить, на письмах, отосланных Смитом мистеру Мэксу, стоит обратный адрес: Кимберли-роуд, Ист-Саутси. Поэтому более вероятно, что фотографом нашей пары был мистер Коллинз с Веллингтон-стрит.

— Если только у них на свадьбе вообще был фотограф.

— Если его не было, Ватсон, нам придется пойти другим путем. Однако я полагаю, что мистер Смит не настолько глуп, чтобы демонстрировать невесте свою истинную сущность во время брачной церемонии.

В тот же день Холмс задумал еще одну хитрость, чтобы заполучить свадебную фотографию дочери мистера Мэкса. И в конце недели по почте прибыл новый конверт из плотной бумаги с нужным снимком. Подлая натура Смита все-таки проявилась — в том, что на торжественной регистрации присутствовали только жених и невеста. Свидетели, стоявшие по обеим сторонам от новобрачных, определенно были клерками бюро. Констанс Мэкс оказалась миловидной, несколько полноватой девушкой с темными волосами и решительным выражением лица. Она никоим образом не походила на своенравную девчонку, а, напротив, производила вид благовоспитанной и серьезной молодой леди.

Холмса больше интересовал жених. У Смита было скуластое лицо с несколько заостренными носом и подбородком. Он носил пышные черные усы, какие можно увидеть у итальянских официантов. Впрочем, под ними угадывалась твердая линия рта. Обращали на себя внимание его низкий лоб и жесткий уверенный взгляд. В глазах светилась беспощадная ясность ума. Каштановые волосы, постриженные аккуратно и довольно коротко, открывали мочки ушей. В лице я не заметил ни малейшего признака вялости. Широкие скулы, как и непропорционально толстая шея, были тщательно выбриты.

— Ах! — тотчас воскликнул Холмс. — Великий Ломброзо не пожалел бы ничего, чтобы заполучить череп с такими выраженными признаками наследственной деградации! Всмотритесь в это лицо, Ватсон! Этот взгляд подавляет вас, растаптывает, словно сапог букашку. Какие мощные скулы! А шея! Мистер Мэкс уверял, что раскусил его с первой встречи. Сомневаюсь, что бедняга угадал хотя бы наполовину!

Мы рассматривали фотографию в течение нескольких минут. Затем Холмс неприязненно произнес:

— Думаю, что эта шея доставит много неприятностей мистеру Пирпойнту и мистеру Эллису, когда им придется выполнять свою неприятную миссию. Знаете, Ватсон, если мне когда-либо приходилось видеть человека, которому на роду написано быть повешенным, то он сейчас перед нами.

Шерлок Холмс обладал замечательной способностью контролировать свои эмоции и не позволял им вмешиваться в ход мыслей. К тому же он обычно наотрез отказывался посвящать кого-либо в свои планы. Зная его, я пришел к выводу, что он прекратил активные поиски и теперь просто ожидает, когда злодей сделает первый неверный шаг. Эти подозрения еще более окрепли, когда Холмс рассказал мне, что его троюродный брат, капитан-лейтенант Холмс-Дерринджер из штаба адмирала флота, приглашает его на испытания новой торпеды «Уайтхед». Они должны были состояться неподалеку от военно-морской базы Скапа-Флоу, расположенной на одном из Оркнейских островов. Таким образом, Холмс собирался покинуть Лондон по меньшей мере на три дня. Я искренне надеялся, что мне не придется в его отсутствие выслушивать упреки мистера Мэкса.

Именно об этом я хотел поговорить с Холмсом перед его отъездом, но опоздал. Я возвращался домой и уже подошел к открытой двери, когда увидел сбегавшего вниз по ступенькам офицера королевского флота, светловолосого, с аккуратной прической и ухоженной бородой. В руке он держал футляр с биноклем.

— Сидите спокойно, старина! — крикнул он. — Я прихватил его для вас!

Холмс, вероятно, ожидал брата в кебе возле дома. Тут офицер обратил на меня внимание, словно только теперь разглядел, что кто-то поднимается навстречу по темной лестнице.

— Доброе утро, — коротко буркнул он.

Его приветствие прозвучало настолько резко и неожиданно, что я едва успел поднести руку к шляпе. Впрочем, несколько опешил и бравый капитан-лейтенант Холмс-Дерринджер. Обернувшись, я увидел, как он положил забытый бинокль в кеб, затем запрыгнул в него, словно в шлюпку на борту линейного крейсера, и лошадь зацокала копытами по мостовой, увозя Холмса в направлении к Юстон-роуд.

На следующее утро, чтобы избежать встречи с мистером Мэксом, я сразу после завтрака покинул дом на Бейкер-стрит и провел бóльшую часть дня в клубе. И лишь после того, как с Мэрилебонского вокзала ушел последний поезд, решился пойти домой.

На другой день, возвратившись около одиннадцати вечера, я обнаружил на столе в гостиной телеграмму:

НЕОБХОДИМО РАЗЫСКАТЬ СМИТА В УЭСТОН-СЬЮПЕР-МЭР ТЧК ПРИСОЕДИНЮСЬ К ВАМ ПО ВОЗВРАЩЕНИИ ИЗ ШОТЛАНДИИ ТЧК ДАЛЬНЕЙШИЕ РАСПОРЯЖЕНИЯ ПОЛУЧИТЕ В ПОЧТОВОМ ОТДЕЛЕНИИ СТАНЦИИ ТЕМПЛ-МИДС В БРИСТОЛЕ ТЧК ХОЛМС ЗПТ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНАЯ СЛУЖБА АДМИРАЛТЕЙСТВА.

Я скомкал бумажку с чувством досады, какую испытывает человек, вынужденный заниматься бессмысленным и бесполезным делом. Как я смогу найти Смита, не имея никакой информации, кроме этой телеграммы? В незнакомом приморском городе — тысячи местных жителей и отдыхающих. Какие еще ценные указания может прислать мне Холмс, находящийся вдали от событий, на Оркнейских островах? К тому же у меня не было возможности связаться с ним. Даже если послать среди ночи депешу на имя капитан-лейтенанта Холмса-Дерринджера, я все равно не дождался бы ответа до завтрашнего утра.

В ту ночь я спал беспокойно. Строчки полученного сообщения мелькали перед моим взором, словно сходящиеся и снова разбегающиеся железнодорожные пути. Я просыпался и видел лицо мистера Смита, который не мигая, словно горгулья, смотрел на меня в темноте со свадебной фотографии. К утру я окончательно решил, что у меня не остается другого выхода, кроме как выполнять указания Холмса.

III

Следующим вечером экспресс из Паддингтона по широкой дуге приближался к железнодорожной платформе Бристоля, раскинувшегося на холмах по берегам реки. В почтовом отделении станции, к моему огорчению, телеграммы от Холмса не оказалось. Я очень встревожился. Возможно, он в это время находился в нейтральных водах, на борту крейсера или эсминца, где любые переговоры по беспроводному телеграфу категорически запрещены, чтобы германская разведка не пронюхала о нашем новом средстве борьбы с подводными лодками. Однако я попросил проверить еще раз, и выяснилось, что меня все же ожидало телефонное сообщение. Дежурный просто записал его в журнал, не удосужившись узнать имя отправителя. Я бросил нетерпеливый взгляд на неровные карандашные строчки: «Доктору Ватсону зайти в отель „Гранд-Атлантик“ в Уэстоне для получения новых инструкций».

Когда солнечный свет над пологим побережьем Северного Сомерсета начал блекнуть, я достиг конечной цели и остановился в уютном современном отеле, напоминавшем французский замок. Отсюда открывался великолепный вид на песчаный берег и экипажи на набережной, два небольших острова на переднем плане и холмы Уэльса вдали. За ними до самой Атлантики простиралось бескрайнее серое море. У меня было достаточно свободного времени, чтобы полюбоваться этой картиной. На следующее утро я не получил сообщений ни по телеграфу, ни по почте. Наступила суббота, и по городу бродило множество отдыхающих. Чтобы скрасить томительное ожидание, я взял трость и тоже отправился на прогулку вдоль пляжа. Я прошел около двух миль, подставляя лицо свежему бризу, приятно покалывающему щеки.

К сожалению, широкую набережную захватили любители новомодной американской забавы — катания на роликовых коньках. Парни и даже девицы из низов носились, грохоча колесами, среди мирно гуляющей почтенной публики, подвергая опасности себя и окружающих. Эти нарушители общественного спокойствия вели себя с неслыханной дерзостью. Один проворный субъект в твидовой куртке, гетрах и кепке, вероятно, возомнил себя виртуозом. Пролетая мимо в очередной раз, он ухватился сзади за края моей шляпы и надвинул ее мне на глаза. У этого наглеца были густые усы, однако они не могли скрыть нездоровый румянец и лопнувшие капиллярные сосуды на щеках, выдающие заядлого любителя пива. Я попытался его остановить, но он не обратил на мои возмущенные крики никакого внимания.

Каким-то образом он снова очутился позади меня, и через мгновение я почувствовал резкий толчок в спину, а шляпа опять съехала мне на лоб. Когда я поправил ее, выяснилось, что нахальный тип с вызывающим видом раскатывает передо мной, вне досягаемости моей трости, и мерзко ухмыляется.

— Если вы еще раз позволите себе подобные шалости, — крикнул я ему, — я позову полицию и вас арестуют.

— Боже милосердный! — рассмеялся он в ответ. — Прошу вас, Ватсон, не делайте этого! Я только что добился дружеского расположения инспектора сомерсетской полиции Джерриша, который приходится кузеном нашему Лестрейду. Мне не хотелось бы вот так сразу омрачать наши отношения.

Без преувеличения скажу, что я едва не задохнулся от изумления. Разумеется, мне хотелось немедленно узнать, что, черт возьми, здесь делает Холмс. Ведь я был уверен, что он в Скапа-Флоу. И пусть он объяснит мне, что означает вся эта чепуха с поездкой в Уэстон-сьюпер-Мэр.

— Бедный мой Ватсон, — весело произнес мой друг, усаживаясь на скамейку, чтобы расшнуровать коньки. — Я не решился сказать вам правду, опасаясь, что вы невольно раскроете мою хитрость. Было необходимо, чтобы все поверили, будто бы я нахожусь вдали от мира и мне нет никакого дела до мистера Мэкса, его дочери и зятя. Разумеется, я не поехал в Скапа-Флоу, но Портсмут — не менее значимое место для нашего военно-морского флота.

Мы вернулись в отель, и сыщик привел меня в номер, находящийся всего через несколько дверей от моего собственного. Холмс снял накладные усы и принялся смывать с лица клей и румяна медицинским спиртом.

— Портсмут! — наконец догадался я. — Вы отправились туда на поиски Смита?

— Найти его было нетрудно, — уже серьезным тоном ответил Холмс. — Очевидно, он не скрывал своего местонахождения ни от кого, кроме мистера Мэкса. Однако должен признаться, что мы недооценили степень его безнравственности. Я почти двое суток следил за ним в Портсмуте и Саутси, но выяснил крайне мало полезного. И тут, к моему удивлению, он внезапно очутился с саквояжем в руках на железнодорожной станции в гавани. Доехал на поезде до Бристоля и там сел на трамвай, идущий в Клифтон, откуда возвратился в сопровождении молодой женщины. Задав пару вопросов мальчишке-посыльному, я выяснил, что ее имя — мисс Пеглер, хотя иногда ее называют миссис Смит. Они остановились в отеле как муж и жена. Одним небесам известно, какие сказки он рассказывал своей бедной невесте две недели назад.

— Достаточное основание, чтобы подать ходатайство о разводе, когда придет время, — мрачно заметил я.

— О нет, Ватсон! Я буду крайне разочарован, если дело закончится лишь этим. Кроме того, мы с вами не занимаемся бракоразводными процессами. В данном вопросе я непреклонен.

— А где Смит сейчас?

Холмс пожал плечами.

— Я упустил его, — признался он с безразличным видом.

— Что же мы будем делать?

Фонари вдоль набережной замерцали в ночном тумане, словно жемчужные нити. Сквозь шум прибоя из павильона у Большого пирса доносились звуки музыки.

— Давайте прогуляемся, — небрежно предложил Холмс, — до киоска с названием «Лица Джексона». Мы с мистером Джексоном успели подружиться за эти дни.

Любому, кто отдыхал на побережье, приходилось встречать таких умельцев. Они наводят на вас камеру, фотографируют и вручают вам квитанцию. А потом с тайным удовольствием вывешивают на рекламном щите ваш портрет и ждут, пока вы не заплатите, просто ради того, чтобы его снять. Киоск Джексона стоял возле дороги в угольную гавань. Его обрамляли именно такие стенды со снимками, напечатанными день или два назад.

— Позвольте представить вам мистера Смита, — спокойным голосом произнес Холмс.

Мой друг указал на несколько помятых карточек. Мне не пришлось ничего уточнять, поскольку изображение странной парочки бросалось в глаза. Они шли под руку по набережной на фоне сверкающей огнями гавани. Джексон щелкнул их как раз в том месте, где сейчас стояли мы. Женщина с длинными распущенными волосами глядела в объектив с глуповато-жеманным выражением. Костюм мужчины плохо подходил для курортной прогулки. Он был в цилиндре, сюртуке с жестким воротником, галстуке-бабочке и жилете с золотой часовой цепочкой. Этакий маскарадный наряд «преуспевающего человека». Однако каждый, кто видел его недавнюю свадебную фотографию, тотчас узнал бы эту мощную фигуру, пышные усы и высокомерный взгляд, пугающе равнодушный к чужим страданиям.

Холмс некоторое время разглядывал мистера Смита и мисс Пеглер.

— Полагаю, Ватсон, — наконец сказал он, — что этого снимка будет достаточно, чтобы сослать нашего приятеля на каторгу сроком на семь лет, согласно параграфу пятьдесят семь закона о преступлениях против личности.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— О двоеженстве. Неужели вы не видите кольцо на безымянном пальце левой руки женщины?

— Это ничего не доказывает. Возможно, она носит его просто для вида.

— Думаю, что это не так, — мягко возразил Холмс. — Законным путем или нет, но он, скорее всего, женат на этой леди. В первом случае брак с мисс Мэкс признают недействительным. Он не стал бы просто так соблазнять эту молодую особу — ему нужны ее деньги. Либо он намерен обобрать ее родню. Что бы еще ни задумал мистер Смит, в первую очередь он выглядит опытным брачным аферистом. Один момент.

Он обернулся к киоску, из окошка которого разносился по берегу резкий запах нашатырного спирта. Лысый фотограф в опрятном костюме опирался локтями о прилавок, поджидая клиентов.

— Мистер Джексон, позвольте представить вам моего коллегу доктора Ватсона. Будьте любезны, повторите ему то, что вы рассказывали мне о мужчине с этой фотографии.

Глаза фотографа под очками в проволочной оправе возбужденно заблестели.

— Не могу похвастаться, джентльмены, что помню имена всех людей, которых я запечатлел на пленку. Их слишком много. Но есть лица, которые так просто не забудешь. Именно поэтому мое предприятие и носит такое название.

— Очень интересно, — нетерпеливо произнес Холмс. — А что вы скажете об этом человеке?

— У меня были основания для того, чтобы его запомнить, хотя с тех пор прошел год или два. Я сфотографировал его прямо здесь, в гавани Найтстоун, и повесил снимок на стенд. Джентльмен был очень недоволен. Однако я несколько дней не снимал фотографию. Затем, когда я уже собирался ее выбросить, меня посетила одна леди — миссис Таккетт, хозяйка пансиона на Аппер-Черч-роуд возле Глентвортской бухты. Указав на снимок, она сказала, что этот человек уехал, не заплатив ей за три недели проживания.

— Она обращалась в полицию?

— А что толку? — философски вздохнул мистер Джексон. — Полиция ничего не станет предпринимать. Вам скажут, что это гражданское дело и вы можете предъявить нарушителю иск, если захотите. То есть если найдете его!

— А как его звали?

— Уильямс, — торжественно произнес фотограф, словно желая похвастаться своей памятью. — Соответственно, такая фамилия была и у его жены.

— И вы не забыли этого за столь долгий срок? — с невольным недоверием спросил я.

Фотограф посмотрел на меня, как на слабоумного.

— Он вернулся, поэтому я его и вспомнил, — неспешно объяснил он. — Сначала приехала его жена. Она собиралась снова остановиться у миссис Таккетт, принесла ей извинения и выплатила задолженность. Дама сообщила, что муж бросил ее год назад. У нее осталось немного личных средств от отца, который служил управляющим в банке, поэтому она и смогла расквитаться. Спустя неделю-другую миссис Таккетт рассказала мне, как однажды миссис Уильямс отправилась купить цветы и вернулась в пансион в радостном возбуждении. Она заявила, что повстречала своего мужа, мистера Уильямса, которого не видела целый год. Он стоял возле павильона в Глентвортской бухте и смотрел на море.

— Забавное совпадение, — осторожно заметил Холмс.

— Совпадение? — Мистер Джексон сердито поджал губы. — Хладнокровный расчет, если хотите узнать мое мнение. По словам миссис Таккетт, они помирились. Сразу после этого он отправился вместе с женой к мистеру Литлингтону из адвокатской конторы Бейкера и переписал на свое имя все имущество, доставшееся ей от отца.

— Ах да! — воскликнул Холмс с таким видом, будто Смит, он же Уильямс, совершил нечто похвальное и благоразумное. — Так и должно было случиться.

Мистер Джексон неодобрительно посмотрел на него, но мой друг лишь улыбнулся и отошел от киоска.

— Боюсь, Ватсон, что Констанс Мэкс вовсе не вторая жена мистера Смита. Я бы дорого заплатил, чтобы узнать, сколько их всего у него было.

Мы прошли мимо пирса, над которым разносились звуки играющего где-то поблизости оркестра.

— Какая разница, сколько их было? — спросил я. — Он все равно отправится на каторгу на семь лет, если дело дойдет до суда.

Холмс хмуро посмотрел на меня:

— Я бы пожелал иного приговора для мистера Смита. Такому артистичному преступнику, как он, семь лет могут показаться чуть ли не оскорблением. Истинный художник, Ватсон, всегда балансирует с петлей на шее на узкой доске над пропастью. Qualis artifex pereo ^[184], как справедливо заметил император Нерон перед кончиной. Подобные люди предпочтут каторге камеру смертников.

IV

Наше возвращение с побережья Бристольского залива на Бейкер-стрит совпало с одним из приступов апатии, которые порой внезапно настигали Холмса. С самого начала расследования я опасался, что он страдает неким психическим недомоганием. Казалось, мой друг потерял всякий интерес к делу, далеко еще не завершенному. Большую часть времени он проводил сидя в своем кресле, погруженный в мрачные раздумья. Когда однажды вечером нас навестил Лестрейд, чтобы рассказать о новостях преступного мира Лондона, Холмс равнодушно выслушал его, стоя у камина и даже не пытаясь сдержать зевоту.

Прошло пять дней, как мы приехали домой, а он так и не поговорил с нашим другом из Скотленд-Ярда о Мэксе и его дочери. На шестой день утренняя корреспонденция наконец-то заставила моего друга стряхнуть оцепенение. Я привык к тому, что на имя Холмса приходили письма с тисненым гербом Сомерсет-хауса. Он не раз пользовался услугами доктора Л’Эстренджа, архивариуса этого славного учреждения, где фиксировались все рождения, браки и смерти в стране. В тот день Холмс, изменив обыкновению не притрагиваться к почте до завтрака, сразу же взял в руки конверт из Сомерсет-хауса и вскрыл его резким движением ножа с рубиновой рукояткой. Того самого, который премьер-министр Франции Жорж Клемансо подарил ему в знак благодарности за успешное завершение шпионского скандала с майором Дрейфусом и оправдание этого невинного человека.

Холмс прочитал послание и усмехнулся:

— Бог мой, Ватсон! Мы с вами недооценивали мистера Смита!

Я заметил, что к письму был приложен еще один документ. Холмс поднял на меня весело заблестевшие глаза:

— Это, мой дорогой друг, свидетельство о браке Джорджа Джозефа Смита!

— С мисс Бёрнем или, может быть, с мисс Констанс Мэкс?

Он покачал головой:

— Еще лучше. Это свидетельство о браке с Эдит Мейбл Пеглер, заключенном в тысяча девятьсот восьмом году в Бристоле. Мы были чудовищно несправедливы по отношению к этой леди, подозревая ее в незаконной связи со Смитом. Она названа здесь домохозяйкой — вне всякого сомнения, в доме своего жениха. О самом Джордже Джозефе Смите сказано, что ему тридцать три года, он коммерсант, сын покойного скульптора Джозефа Смита.

— Значит, он двоеженец. Слава богу, с этим делом покончено.

Холмс еще энергичнее замотал головой:

— Ваша склонность к обывательским рассуждениям о морали не перестает меня удивлять. Если Смит — обыкновенный двоеженец, то его брак с мисс Мэкс признают недействительным, следовательно, никакого интереса он для нас больше не представляет. Смею предположить, что это не так. Давайте подсчитаем. В тысяча девятьсот восьмом году наш «коммерсант» женился на мисс Пеглер. Через два года он под именем Генри Уильямса вступил в новый брак с неизвестной нам пока женщиной. Еще год спустя состоялась его свадьба с Элис Бёрнем. А несколько недель назад он стал женихом в четвертый раз, после чего мы о нем и узнали. Теперь нам предстоит выяснить, сколько раз еще он был женат.

С этими словами Холмс принялся вскрывать оставшуюся корреспонденцию, бегло просматривая каждое письмо и откладывая в сторону.

— Неужели это все ради денег? — с сомнением спросил я. — Много ли он мог получить с этих женщин?

— Если говорить о семьях Бёрнем и Мэкс, то я не сомневаюсь, что они расстались бы со значительными суммами в обмен на обещание афериста развестись. Но задумайтесь лучше над тем, сколько он мог потребовать, заявив, что условия брачного договора не выполнены и его следует признать недействительным. Понимаете? Нам необходимо выяснить, каково финансовое положение так называемой миссис Уильямс. Безусловно, я уже получил ответ из отдела по делам о наследствах и разводах, но не обнаружил там сведений о разводе Смита с Эдит Мейбл Пеглер вплоть до тысяча девятьсот десятого и даже тысяча девятьсот двенадцатого года. Таким образом, он, как вы справедливо отметили, является двоеженцем, однако нас это интересует в последнюю очередь.

— Но почему? — Я вскочил со стула, в то время как мой друг продолжал спокойно расправляться с куском лососины. — Ради всего святого, Холмс, мы ведь должны вырвать дочь нашего клиента из лап этого человека!

Он отложил вилку и серьезным тоном произнес:

— Прежде всего, Ватсон, мы обязаны предпринять все возможное, чтобы наш клиент снова увидел дочь живой и здоровой. В создавшейся ситуации я не могу за это поручиться.

Я долго смотрел на него в полном недоумении, пока он не передал мне еще одно письмо — от мистера Мэкса. Тот сообщал, что пытался связаться с Констанс. Ее квартирная хозяйка ответила, что мистер Смит отсутствовал целую неделю — о чем мы уже знали благодаря нашему путешествию в Уэстон-сьюпер-Мэр. Как только он вернулся, супруги Смит покинули Саутси и, по всей видимости, находятся теперь где-то в центральных графствах.

— Он скрылся вместе с бедной девочкой! — обеспокоенно воскликнул я, отложив в сторону письмо Мэкса. — Значит, пришло время обратиться к Лестрейду? Нужно арестовать этого человека, хотя бы по обвинению в двоеженстве.

Холмс смотрел в окно, любуясь небом ранней осени.

— Полагаю, Ватсон, нам пока не следует тревожить Лестрейда. Если мы сообщим в Скотленд-Ярд о наших подозрениях, они тотчас станут известны широкой публике. В этой организации нет никакого порядка. Ее сотрудники не смогли бы сохранить тайну, даже если бы от этого зависели их собственные жизни. Кроме того, полицейские не станут искать такого незначительного преступника, как двоеженец. Они будут выжидать, пока он сам не объявится. А самое главное, распоряжение о его аресте может оказаться смертным приговором для Констанс Мэкс. По моим представлениям, Смит вполне на такое способен.

После этой тирады, достойной хокстонского театра, он прекратил разговор и больше к нему не возвращался. Заглянувшему к нам тем же вечером Лестрейду детектив не сказал ни слова. Следующим утром на Бейкер-стрит доставили еще один тисненый конверт из Сомерсет-хауса. В нем лежало свидетельство о браке Генри Уильямса и Бесси Манди, зарегистрированном в Веймоуте 26 августа 1910 года. И еще один документ, удостоверяющий смерть Бесси Уильямс, nee ^[185]Манди, которая утонула 13 июля 1912 года в Херн-бей «в результате несчастного случая», как установила полиция.

— Коронерское дознание, — усмехнулся я. — Должен заметить, что теперь Смиту, по всей вероятности, можно предъявить обвинение не только в двоеженстве.

Холмс уставился на меня холодным, пристальным взглядом, который мог придавить человека едва ли не сильнее словесного осуждения.

— Сомневаюсь, Ватсон, — проворчал он. — Весьма и весьма.

Таким образом, уже на следующий день мы направились к Тауэрской пристани и сели на пароход, доставивший нас в Херн-Бей. Там мы взяли кеб и поехали в отель «Ройял».

V

Утро мы провели в обветшавшем кирпичном здании полицейского участка, где встретились с констеблем Джоном Кичингэмом. Дородный и румяный полицейский, проводивший дознание по делу о смерти мисс Бесси Манди, которая тогда еще считалась законной женой Генри Уильямса, держался на редкость самоуверенно.

— Боюсь, что у нас здесь не Скотленд-Ярд, мистер Холмс. И не Бейкер-стрит, при всем моем к вам уважении, — заявил он, не глядя на нас и притворяясь, будто изучает документы. — Мы знаем здешнюю публику, хотя летом народу становится намного больше. У этого города доброе имя, сэр, и наше благополучие зависит от приезжающих сюда на отдых.

Если бы этот деревенский увалень взглянул на Холмса, то, возможно, заметил бы, как разрастается в нем холодная ярость, и смог бы избежать ее последствий. Хотя обычно такие перемены в настроении моего друга видели лишь те, кто хорошо его знал. Кичингэм раскрыл другую папку.

— «Мистер Генри Уильямс двадцатого мая тысяча девятьсот двенадцатого года снял квартиру в Херн-Бей, в доме восемьдесят по Хай-стрит, где останавливался и в прошлые годы, — выразительно прочитал он. — Он прожил там тихо и мирно со своей женой Бесси несколько недель. По его словам, восьмого июля супруги составили новые завещания». — Заметив подозрение в глазах Холмса, он торопливо добавил: — Так принято делать. После свадьбы или развода старые завещания утрачивают силу.

— Мне известно об этом, — ледяным тоном заметил детектив. — Прошу вас, продолжайте.

Констебль Кичингэм снова уткнулся в бумаги.

— Квартира была довольно старой, и ее давно не приводили в порядок. Вероятно, мистер Уильямс был недоволен условиями проживания, неподходящими для молодой леди. На следующий день после составления завещания он заказал эмалированную ванну у мистера Хилла, чей магазин скобяных изделий находится на той же улице. Однако установить ее как положено в таком старом доме не представлялось возможности. Ванну просто поставили в туалетной комнате, без всяких труб и кранов. А теплую воду приносили в медном ведре из кухни на первом этаже.

За окном по булыжной мостовой прогрохотала пролетка.

— Не думаю, джентльмены, — напыщенно заявил Кичингэм, — что мистера Уильямса можно упрекнуть в недостаточной заботе о жене, которая не отличалась крепким здоровьем. Накануне с ней случился эпилептический припадок, и на следующий день после установки ванны супруги отправились на обследование к доктору Френчу.

— Простите, — спокойно перебил его Холмс, — но в отчете о расследовании не приведены доказательства того, что леди прикусила язык или у нее были обнаружены иные признаки болезни.

— Признаки проявились, мистер Холмс. Но это же бывает время от времени.

— Что ж, замечание справедливое, — неохотно согласился я.

Мое одобрение придало констеблю уверенности.

— Доктор Френч назначил леди легкое успокоительное средство, бромистый калий, который в любом случае не мог принести вреда ее здоровью.

— Но и пользы тоже, — вставил я.

Кичингэм посмотрел на меня, как на предателя, а затем продолжил:

— Как бы то ни было, мистер Холмс, но два дня спустя в половине второго ночи доктора вызвали к больной, с которой снова случился припадок. Мистер Френч отметил, что она раскраснелась и вспотела. Пульс был нормальный, но больная жаловалась на головную боль.

— Обо всем этом я уже прочитал вчера в публичной библиотеке в подшивке «Херн-Бей пресс», — сухо заметил Холмс. — На соседней полосе газеты сообщалось, что температура воздуха на той неделе колебалась от семидесяти восьми до восьмидесяти двух градусов ^[186]при высокой влажности. Рискну предположить, что все жители города по ночам потели и краснели от духоты. К тому же я не совсем понимаю, как доктор Френч мог определить эпилептический припадок, который закончился до его прихода. Если только леди не прикусила язык, чего, как известно, не произошло.

Кичингэм пожал плечами и заговорил мелодраматическим тоном, каким, без сомнения, рассказывал эту историю уже многим слушателям:

— По словам мистера Уильямса, два дня спустя они проснулись в половине восьмого утра. Он вышел из дома, чтобы купить рыбы. Уильямс уверяет, что не наполнял ванну. Вероятно, его жена сама это сделала. Вернувшись через полчаса, он позвал ее, не дождался ответа и вошел в туалетную комнату. Его супруга лежала на спине в ванне, заполненной на три четверти. Голова была погружена в воду, ступни подняты над ее поверхностью, ноги согнуты. Затем мистер Уильямс послал доктору Френчу записку: «Не могли бы вы срочно зайти ко мне? Боюсь, что моя жена мертва».

— Что рассказал Френч?

— Он пришел через пятнадцать минут и увидел ужасную картину. Миссис Уильямс уже не подавала признаков жизни. В руке она сжимала кусок кастильского мыла. Пульс не прослушивался, но тело, как и вода, еще не успело остыть. Ее вытащили из ванной и положили на пол. Доктор Френч удалил ее вставные зубы и в течение пятнадцати минут делал искусственное дыхание, а мистер Уильямс помогал ему, придерживая язык жены. Но она умерла. Ничто не помогло, сэр.

— Не сомневаюсь в этом. А когда вы увидели труп?

— Приблизительно через два часа, когда по заданию коронера пришел взять показания свидетелей.

— Где лежало тело?

— На полу в ванной комнате. Это небольшое помещение сразу за входной дверью.

— Чем был прикрыт труп?

— Ничем, мистер Холмс.

— Вы хотите сказать, что человек оставил свою мертвую жену на полу обнаженной на протяжении двух часов, пока полицейские, хозяин дома, гробовщик и еще черт знает кто ходили вокруг?

— Рассматривая вопрос с этой стороны…

— Если вы можете рассмотреть его с другой стороны, мистер Кичингэм, я непременно хотел бы услышать об этом. Теперь вот что: в газетной заметке ничего не сообщалось о росте леди и размерах ванны.

Кичингэм глуповато и самодовольно усмехнулся:

— Это потому, что их не измеряли, сэр. В отличие от вас, мистер Холмс, мы здесь не занимаемся хитроумными вычислениями, если на то нет особых причин.

— В самом деле, — произнес Холмс с холодной яростью, означавшей, что мистер Кичингэм играет с огнем. — То, чем вы здесь занимаетесь, граничит с преступной халатностью. Когда Уильямс уехал отсюда?

— Почти сразу, — ответил густо покрасневший констебль. — Миссис Уильямс умерла в субботу, расследование проводили в понедельник…

— Осмелюсь предположить, что родственники еще не были извещены о смерти, не говоря уже о приглашении на похороны.

— Не могу сказать точно, сэр. Погребение назначили на следующий день, во вторник.

— Похороны были пышные?

— Не очень, сэр. Насколько позволяли обстоятельства. По словам мистера Уильямса, приличные, но не дорогие. Ее похоронили в общей могиле, но, как он выразился, разве ей теперь не все равно?

— Действительно, какая разница?

— Я никогда не видел человека, настолько убитого горем, — с горячностью принялся оправдывать его Кичингэм. — Перед похоронами он договаривался о прекращении аренды квартиры с клерком из агентства, мисс Рапли, и буквально рыдал, уронив голову на стол. Потом, немного успокоившись, он сказал: «Разве может меня утешить то, что она успела составить завещание?» Это была неподдельная скорбь. Никому не пожелал бы в таком положении остаться еще и без завещания.

Мы попрощались с констеблем, совершенно не к месту проявлявшему сочувствие, и направились по набережной к отелю «Ройял».

— Этот подлый Борджия может спать спокойно, — заговорил Холмс, отчаянно жестикулируя. — О таких, как он, прекрасно заботится местная полиция.

— Но у них не было доказательств…

— Ну надо же! — крикнул он так громко, что напугал пожилую пару, неспешно идущую впереди нас. — Неужели никто не заметил нездорового удовольствия, с которым этот тип в течение двух часов демонстрировал чужим людям обнаженное тело своей мертвой жены? Неужели не имеет никакого значения тот факт, что он, перед тем как похоронить ее в общей могиле, радуется, что она успела оставить завещание? А констебль Кичингэм считает, что это доказывает неподдельность его скорби!

— Послушайте, Холмс, — спокойно возразил я, — с какой бы возмутительной небрежностью ни было проведено коронерское дознание, его выводы сомнений не вызывают. Бесси Манди захлебнулась из-за эпилептического припадка. Присяжные в данном случае сделали единственно возможный вывод: смерть в результате несчастного случая.

— О коронерском дознании, так же как и о присяжных, у меня ничуть не лучшее мнение, чем о полицейских, Ватсон. Теперь я точно знаю, что мисс Констанс Мэкс угрожает смертельная опасность. И одному Богу известно, где ее искать. Полиция и присяжные ничем не помогут ей. Ее спасут только доказательства. Велика истина, и она восторжествует ^[187]. Даже в Херн-Бей.

Мы вернулись в отель и пообедали, а потом Холмс долго стоял у окна с кружевными занавесками и мрачно смотрел на море. Заходящее солнце отражалось в спокойных водах бухты и играло в бурых от угольной пыли парусах барж, плывущих вдоль эссекского берега. Затем мой друг подошел ко мне и молча протянул телеграмму. Это был ответ Лестрейда на запрос относительно смерти другой миссис Смит — Эллис Бёрнем, погибшей в Блэкпуле: «У полиции нет подозрений в умышленном убийстве».

Обвинят ли Джорджа Джозефа Смита только в мошенничестве и двоеженстве? Или на его совести лежит более тяжкое преступление? Ответ на эти вопросы зависел от тайны гибели Бесси Манди на руках у своего любящего и чистоплотного мужа.

VI

Ума не приложу, как Холмсу при таких неутешительных обстоятельствах удалось на следующее утро собрать вместе коронера Восточного Кента Ратли Моулла, гробовщика Альфреда Хогбина, доктора Фрэнка Остина Френча, мисс Лили О’Салливан из шоу «Прекрасные купальщицы» и незадачливого констебля Кичингэма. Встречу назначили в доме восемьдесят по Хай-стрит — в тот момент там никто не проживал. Не знаю, вмешалась ли тут невидимая рука Лестрейда или Майкрофта Холмса, но одно было бесспорно: Холмс в тот день напоминал сержанта, отчитывающего нерадивых солдат.

Лишь для мисс О’Салливан, чей прелестный купальный костюм из голубых панталон с оборками и такого же цвета корсажа украсил бы любой фешенебельный морской курорт, он неохотно сделал исключение. Остальным же не позволял никаких возражений и оправданий. Я никогда еще не видел, чтобы сразу несколько человек чувствовали себя так подавленно в его присутствии.

— Если позволите, начнем с заполнения ванны. — Его слова гулко отдавались в пустой комнате, тускло освещенной лучами солнца, которые проникали с улицы сквозь узкое окошко. — Констебль Кичингэм! Возьмите вот это ведро и ступайте на кухню. Наберите воды из котла, поднимитесь сюда и вылейте в ванну. И продолжайте до тех пор, пока она не заполнится на три четверти, как в день трагедии, когда вы с доктором Френчем побывали здесь. До той поры прошу нас не отвлекать.

Мой друг явно наслаждался местью за те действия, которые назвал преступной халатностью. Затем он указал на эмалированную чугунную ванну, стоявшую на четырех ножках в виде стилизованных львов. Она была повернута изголовьем в сторону окна, как и в день смерти Бесси Манди. Холмс ткнул пальцем в грудь человека в черном костюме — мистера Хогбина, гробовщика с Хай-стрит.

— Теперь вы, сэр! Возьмите столь необходимую в вашей работе портновскую ленту и измерьте длину ванны.

Мистер Хогбин поспешно выполнил приказание.

— По верхнему ободу — ровно пять футов, мистер Холмс. У основания — три фута и восемь дюймов.

— Поскольку ванна слишком узкая, чтобы сдвинуться в сторону, эти величины чрезвычайно важны. Вы, конечно же, измерили рост покойной, чтобы изготовить гроб?

— Да, сэр.

Гробовщик, похожий на черную ворону, стоял перед детективом навытяжку. С его шеи свисала портновская лента.

— Какого же роста была миссис Уильямс?

— Пять футов и девять дюймов, сэр. Достаточно высокая для леди.

— Как жаль, что на дознании об этом не было сказано, — жестко заметил Холмс. — На девять дюймов больше, чем длина ванны по верхнему ободу! И на два с лишним фута больше по сравнению с основанием!

— Ее нашли лежащей на спине, мистер Холмс, — тут же вмешался коронер Моулл. — Ноги были согнуты, а ступни подняты над водой.

— Мне известно, в какомположении ее нашли, сэр! Я хотел бы выяснить, как она в этом положении оказалась.

— Если вы читали заключение о смерти, то должны знать, что с миссис Уильямс случился эпилептический припадок, из-за чего она с головой погрузилась в воду.

— Мне сказали, мистер Моулл, что до назначения коронером Восточного Кента вы зарекомендовали себя как добросовестный адвокат. Скажите, известно ли вам, как протекает эпилептический припадок?

— Полагаю, что у меня есть определенный опыт в этом вопросе.

— Кто-нибудь слышал крик покойной?

— Крик?

— Эпилептический припадок, в отличие от petit mal ^[188], почти всегда сопровождается криком, который, однажды услышав, невозможно забыть. В дюжине футов над ванной есть окно, которое, несомненно, было открыто в такой жаркий день. По обеим сторонам от помещения за довольно хлипкими и плохо оштукатуренными стенами расположены другие комнаты. Любопытно, что мистер Уильямс, рассказывая о первом припадке, случившемся несколькими днями раньше, также не упоминал, что его жена кричала.

— Никто не слышал крика.

В наступившей тишине раздались шаги. Констебль Кичингэм прошел с ведром по некрашеным половицам и выплеснул воду в ванну.

— Главная особенность таких припадков — оцепенение, — продолжил Холмс после некоторого раздумья. — Ноги женщины должны были упереться в заднюю стенку ванны, а тело вытянулось бы в струнку. В таком состоянии она просто не могла погрузиться в воду, к тому же ванна была наполнена никак не больше, чем на шестнадцать дюймов.

Мистер Моулл попытался встать на защиту полиции Херн-Бей, но добился не большего успеха, чем храбрец, решившийся погладить голодного льва.

— Она лежала на спине, сэр, с согнутыми ногами и ступнями, торчащими над водой.

— Пара сильных мужских рук могла поднять их в одно мгновение.

— Мистер Холмс, — решительно заявил коронер, — слава о вашей способности разобраться в самом запутанном деле дошла и до нас. Однако ни один человек не может быть компетентным во всех областях…

— Надеюсь, у вас есть серьезные основания для подобных заявлений! — огрызнулся в ответ мой друг.

— Я просто хотел отметить, мистер Холмс, что вы недостаточно au fait ^[189]относительно того, что здесь произошло. Равно как и ваших познаний в медицине недостаточно, чтобы поколебать чашу весов в тех случаях, когда сами медики не могут прийти к определенному…

— Простите, мистер Моулл, но я не готов отвечать за нерешительность и взаимное недоверие ваших врачей.

После недолгой паузы оппонент Холмса снова попытался настоять на своем:

— Английской юриспруденции, сэр, не известно ни одного случая утопления, когда жертва, находясь в сознании, не оказала бы отчаянного сопротивления. И у нее самой, и у убийцы на коже непременно остались бы синяки и царапины. Но у супругов Уильямс не нашли никаких повреждений. К тому же доктор Френч не обнаружил ни капли воды, выплеснувшейся из заполненной на три четверти ванны.

— Относительно вашего последнего наблюдения должен заметить, что в летний день при температуре в восемьдесят градусов неокрашенный деревянный пол высыхает очень быстро, — холодно возразил Холмс. — Однако, с вашего позволения, мы сейчас перейдем к доказательствам. Ванна наполнена лишь до половины, но этого достаточно.

— Как вам будет угодно, — согласился коронер, скрестил руки на груди и отошел в сторону.

— Мисс О’Салливан, прошу вас, — любезно произнес Холмс.

Наша «прекрасная купальщица» шагнула вперед, словно желая продемонстрировать нам бант на своем костюме.

— Один момент, — пробормотал Холмс. — Позвольте констеблю Кичингэму добавить еще воды.

Раздался легкий плеск, и ведро опустело. Мисс О’Салливан грациозно подняла ногу и ступила в воду, едва достигавшую ее колен. Затем она завязала купальную шапочку, плавно опустилась в ванну и улыбнулась. Ее длинные ресницы кокетливо порхнули.

— А теперь, моя милая леди, — обратился к ней Холмс куда приветливее, чем к любому из нас на протяжении этого утра, — я должен извиниться за недостаточно теплую воду. Впрочем, вам это должно быть привычно. Эксперимент не займет много времени. Представьте себе, что вы сидите в ванне, моете губкой руки и в то же время беседуете со мной. Вы не подозреваете ничего дурного. Разумеется, на самом деле вы догадываетесь, что сейчас что-то произойдет, но постарайтесь выглядеть совершенно беззаботной.

Девушка сидела в ванне и, словно в пантомиме, потирала плечи влажными ладонями. Тем временем Холмс снял сюртук и закатал рукава сорочки. Она улыбнулась немного нервно, как мне показалось. Холмс ответил ей улыбкой и подошел ближе. Мы увидели, как он погладил ее по голове. Затем наклонился, просунул левую руку ей под колени, а правой обхватил за плечи, словно любящий супруг, который хочет отнести свою жену на кровать. Все выглядело так естественно, что она невольно сделала встречное движение, чтобы тоже обнять его.

В следующий миг сыщик без всякого предупреждения вскинул высоко вверх левую руку, поддерживающую мисс О’Салливан под колени, и резко убрал правую, так что девушка опрокинулась на спину. Ванна в глубине была настолько узкой, что руки купальщицы оказались крепко прижаты к бокам, хотя она и успела взмахнуть ими несколько раз. Увы, ей это не помогло. Ее плечи и шея дергались в тщетных попытках поднять голову над водой.

— Посмотрите и убедитесь, — мрачно объявил Холмс. — Теперь вы знаете, как умерла миссис Уильямс, урожденная Бесси Манди.

Думаю, ни у кого из наблюдавших за ужасным экспериментом не осталось ни малейшего сомнения в этом.

— Мистер Холмс! — пронзительно выкрикнул встревоженный коронер Моулл.

— Тридцати секунд могло оказаться недостаточно! — пробормотал Холмс, в то время как мисс О’Салливан билась все слабее. — Понадобилось две минуты, если не больше!

— Холмс! Ради бога!

Девушка перестала шевелить руками, и ее лицо было пугающе четко видно под слегка колеблющейся водой. Глаза с ужасом смотрели на меня, щеки раздувались, цепочка крохотных пузырьков поднималась вверх. Но детектив, казалось, не слышал меня.

— Холмс!

Тут я набросился на него сзади, что никак нельзя назвать преувеличением. Секунду или две мне не удавалось разжать его пальцы. Тут ко мне присоединился мускулистый мистер Хогбин, и вдвоем мы оттащили Холмса от девушки. Голова мисс О’Салливан показалась над поверхностью воды. Она моргнула и закрыла глаза.

Отпустив сыщика, я вытащил из кармана серебряную флягу, подаренную отцом перед моим отъездом в Индию, отвинтил крышку и приложил горлышко к губам бедняжки. Она закашлялась и через мгновение пришла в себя.

— Вот вам и эпилептический припадок, — надменно произнес Холмс.

Все с изумлением и испугом уставились на него. Вероятно, каждый из присутствующих готов был поклясться, что Холмс действительно хотел утопить девушку, чтобы доказать свою правоту. Однако мой друг был невозмутим.

— Осталось разобраться с куском мыла, который покойная держала в руке. Доктор Френч написал в своем отчете, что кисть руки была мягкой.

— Именно так все и было, — подтвердил взволнованный Френч.

— В таком случае миссис Уильямс не могла удержать мыло или что-либо другое. Можете обратиться к трудам доктора Альфреда Суэйна Тейлора, специально изучавшего этот вопрос. От недостатка воздуха погибла лишь четверть утонувших. В этом случае кисть действительно оказалась бы мягкой. Но после эпилептического припадка, которого на самом деле не было, вам с трудом удалось бы разжать пальцы умершей. Согласно вашему отчету, они разжались сами и мыло выпало.

Если Холмс и поколебал уверенность коронера, то все же не переубедил его. Мистер Моулл теперь казался рассерженным не менее сильно, чем только что был испуган.

— Все, чего вы добились, сэр, так это подтверждения того, что мы и так знали. Почти каждому аспекту этого дела можно дать различные объяснения. При дознании присяжные выслушали все показания и пришли к выводу, что смерть произошла в результате несчастного случая. Вы высказали свое предположение, но оно не может изменить уже принятое решение.

Холмс посмотрел на него со смешанным выражением наигранного удивления и искреннего презрения:

— Я рассматриваю не предположения, а факты. Этот человек жестоко обращался с женщинами и беззастенчиво грабил их.

— Здесь о нем отзывались как о заботливом и любящем муже.

Холмс достал из кармана несколько сложенных листов бумаги:

— Перед тем как отправиться в Херн-Бей, мне пришлось провести несколько часов в архивах. Так что теперь я могу познакомить вас с несколькими жертвами этого многоженца. Об одной из них здесь до сих пор не упоминали. Цитирую показания мисс Пеглер из Бристоля: «У него был властный взгляд. Эти маленькие глаза, казалось, лишали вас воли». Замечу, что сей гнусный тип заставляет женщин замолчать навсегда, если не может отделаться от них иным способом. Послушайте отрывок из прошения о разводе, поданного десять лет назад: «Он часто хвастался передо мной своими победами. Однажды я встретила одну из его жертв и предупредила ее об опасности. Она была потрясена. Вечером он пришел домой и избил меня до полусмерти». Таков истинный характер человека, которого оправдали ваши присяжные, сэр.

— Это все не имеет отношения к нашему делу!

Холмс посмотрел на мистера Моулла как на пустое место:

— Три четверти часа назад в этой комнате было бесспорно доказано, что Генри Уильямс, он же Джордж Джозеф Смит, совершил умышленное убийство.

— Вы ничего не доказали!

— Конечно, сэр. Это, несомненно, сделал не я, а мистер Кичингэм.

Все обернулись к констеблю, а Холмс продолжил:

— Как убедились доктор Френч и другие свидетели, констеблю Кичингэму потребовалось пятьдесят минут, чтобы заполнить ванну на три четверти. Маловероятно, что Бесси Манди справилась бы с этой задачей быстрее, а ее муж утверждал, что не помогал ей. Предположим, что Уильямс, он же Смит, не солгал в своих показаниях. Супружеская пара проснулась в половине восьмого утра. Ванну не могли наполнить с вечера, иначе вода стала бы холодной как лед, а доктор Френч уверяет, что она была теплой. Допустим, супруг в самом деле вышел из дома, как он показал на дознании, и возвратился в восемь часов. Мы знаем, что он не мог прийти позже, поскольку именно в это время послал записку доктору Френчу, а тот получил ее незадолго до половины девятого.

— О мой бог! — внезапно воскликнул коронер Моулл.

— Именно так. Подготовка к утреннему купанию продлилась бы с половины восьмого приблизительно до двадцати минут девятого. Давайте проявим снисхождение к несчастному мужу и посчитаем, что ванна была заполнена лишь наполовину. Я наблюдал за работой констебля Кичингэма и могу сообщить, что он достиг этой промежуточной отметки за тридцать пять минут. Даже в этом случае — не говоря уже о том, что миссис Уильямс должна была еще раздеться и залезть в воду, — пришлось бы носить ведра еще пять минут после того, как супруг послал доктору Френчу записку с сообщением, что его жена умерла. Пожалуй, она была жива, когда Джордж Джозеф Смит возвратился из рыбной лавки. Скорее всего, несчастная еще даже не села в ванну, а любящий муж уже известил доктора Френча о ее смерти.

Как это обычно случалось, пугающе точная логика Шерлока Холмса заставила слушателей потрясенно застыть в молчании.

— Смит, он же Уильямс, не просто брачный аферист, — спокойно заключил Холмс, — а один из самых безжалостных и хладнокровных убийц, когда-либо ходивших по этой земле. Теперь вы можете отвечать, мистер Моулл.

— У меня не было…

— В самом деле? А мисс Элис Бёрнем?

— Я узнал о ней только от вас, сэр. К тому же есть определенная разница между трагедией, произошедшей дома, без свидетелей, и несчастным случаем во время купания на общественном пляже, если судить по показаниям ее отца.

— Тем не менее тут много общего. Но хуже всего то, что сейчас в руках этого многоженца, мошенника и убийцы находится еще одна молодая женщина, Констанс Мэкс, которая не подозревает о нависшей над ней опасности.

— Я не утверждал, что это была эпилепсия, — поспешил оправдаться доктор Френч, когда присутствующие начали расходиться. — А только признал, что не вижу другой причины смерти, кроме той, которую назвал этот человек. Я практикую всего два года.

— То, как он вел себя после смерти жены, как обошелся с телом покойной, — добавил мистер Хогбин, — свидетельствует о его крайней черствости и жестокости.

— Я вернусь в свой кабинет и обращусь за советом к начальству, — пообещал мистер Моулл.

— Вероятно, вы встретитесь там с инспектором Лестрейдом из Скотленд-Ярда, — бесстрастно сообщил Холмс. — Он может дать вам множество полезных советов.

Прежде чем уехать, я решил проконсультировать мисс Лили О’Салливан:

— Дорогая леди, вам следует немедленно отправиться домой. Мы возьмем для вас кеб. Вы должны непременно отдохнуть сегодня, и еще пара дней покоя не помешает.

В ответ она лишь рассмеялась с поразительной беззаботностью:

— Это вряд ли. У меня сегодня два выступления.

— Но вы не сможете выступать в вашем нынешнем состоянии.

В ее глазах наконец-то мелькнуло понимание.

— Ах, вы об этом?

Я вспомнил кошмарное видение тонущей девушки, ее раздувающиеся щеки, расширенные от ужаса глаза, прилившую к лицу кровь.

— Так вы ничего не знали? Мистер Холмс не рассказал вам? — Она скорее криво усмехнулась, чем улыбнулась. — Это часть моего выступления. Я могу оставаться под водой без дыхания две минуты и даже больше. Мистер Холмс решил, что так будет лучше всего. Рада была познакомиться. Пока.

И она пошла переодеваться. Я был так ошеломлен, что едва не брякнул в ответ «пока». Но вовремя осекся и ограничился легким наклоном головы.

Мы задержались в отеле «Ройял», чтобы узнать, каких результатов добился Лестрейд. К четырем часам был получен ордер на арест подозреваемого в многоженстве, мошенничестве и убийствах Джорджа Джозефа Смита, известного также под именами Джордж Бейкер, Джордж Оливер Лав, Генри Уильямс, Чарльз Оливер Джеймс и Джон Ллойд. Лестрейд выяснил, что преступник два года прослужил в Нортхемптонширском полку, где обучал солдат гимнастическим упражнениям. Стоит ли удивляться, что несчастная Бесси Манди не смогла оказать сопротивления его сильным рукам.

Вечером мы в ожидании Лестрейда сидели у окна и любовались видом темнеющего моря. Он должен был выкроить для нас часок перед возвращением в город на последнем поезде.

— Смита можно будет судить лишь за одно убийство, — задумчиво произнес я. — Доказательства по делу Бесси Манди довольно веские, но не окончательные. Пожалуй, кроме времени, необходимого для заполнения ванны. Мыслимо ли повесить человека только за то, что его показания отличаются от действительности на двадцать минут… Жестоко так говорить о бедной девушке, но если бы Элис Бёрнем тоже умерла дома, а не утонула во время купания, то…

Холмс огорченно покачал головой:

— Ватсон, Ватсон! Разумеется, смерть настигла ее не на пляже. Я допустил непростительную ошибку, отложив в долгий ящик поездку к ее отцу. Он даже не смог подняться с постели, чтобы побывать на похоронах самого дорогого для него человека. Понимая, как тяжело ему будет говорить об этой трагедии, я решил пощадить его чувства и ни о чем не расспрашивать.

Он разложил на столе два телеграфных бланка. Один — с копией сообщения мистеру Мэксу, второй — с ответом, полученным в тот же день:

СРОЧНО ВЫШЛИТЕ ТЕКСТ ТЕЛЕГРАММЫ ЗПТ В КОТОРОЙ ЗЯТЬ ВАШЕГО ДРУГА ЧАРЛЬЗА БЁРНЕМА СООБЩАЕТ ЕМУ О СМЕРТИ ЭЛИС БЁРНЕМ ТЧК ОТВЕТ ОПЛАЧЕН ТЧК ХОЛМС ЗПТ ОТЕЛЬ «РОЙЯЛ» ЗПТ ХЕРН-БЕЙ.

И как же этот негодяй сообщил отцу о смерти любимой дочери?

ЭЛИС УТОНУЛА ВЧЕРА КУПАЯСЬ НА СЕВЕРНОМ ПОБЕРЕЖЬЕ ТЧК СМИТ КОННАУТ-СТРИТ БЛЭКПУЛ.

На столе также лежало короткое, в несколько строк, сообщение местной газеты о прекращении дознания, которое Холмсу переслали телеграфом: «Трагедия на северном побережье! Решением коронерского дознания по делу Элис Бёрнем с Коннаут-стрит, утонувшей во время купания в прошлый вторник, установлена смерть в результате несчастного случая».

— К сожалению, слово «купание» имеет два значения и два произношения, — ровным голосом объяснил Холмс. — Таким образом Смит и обманул несчастного отца. Он опустил заголовок статьи, оставив все остальное, чтобы Бёрнем решил, будто его дочь утонула, плавая в море, хотя на самом деле она была утоплена в ванне. Как вы понимаете, он уже имел опыт в подобных делах, когда избавился тем же способом от Бесси Манди.

— Эти телеграммы не принесут никакого результата, — заметил я, — если его обвинят лишь в одном убийстве, а присяжные не будут ничего знать о других его женах.

Холмс сел и закурил трубку.

— Из моего недолгого и едва ли успешного опыта изучения юриспруденции я вынес определение систематичности. Это правда, что он будет отвечать перед судом лишь за одно злодеяние. Однако если обвиняемого подозревают в других убийствах, хотя и не судят за них, это можно использовать как доказательство систематичности преступлений.

— Повторяемости?

— Да. Другие случаи еще не доказывают, что он виновен в данном убийстве. Но если его признают виновным, они помогут доказать, что оно не было случайным.

— Чтобы не допустить осуждения за непредумышленное убийство?

От усмешки Холмса похолодела бы кровь у самого убежденного оптимиста.

— Важно, чтобы присяжные узнали о каждом этапе карьеры этого чудовища. Отложите ненадолго эти телеграммы. Скрип половиц за нашей дверью выдает приближение полицейского. Входите, мой дорогой Лестрейд! У нас есть кое-что интересное для вас.

Как известно, Джордж Джозеф Смит предстал перед Центральным уголовным судом по обвинению в убийстве Бесси Манди тем самым летом, когда началась мировая война. По иронии судьбы наш друг Маршалл Холл был назначен защитником по этому безнадежному делу. Несмотря на все усилия и доводы сэра Эдварда, суд принял доказательство систематичности преступлений. С этого момента Смит был обречен. Присяжные с неподдельным ужасом слушали истории о том, как по меньшей мере три молодые женщины были утоплены тем же способом, что и «новобрачная в ванне».

Ранним теплым августовским утром, когда грохот оружия на Западном фронте еще не начал глухо отдаваться в Гайд-парке, Джорджа Джозефа Смита отвели на казнь во двор Челмсфордской тюрьмы. Там его уже поджидали священник, начальник тюрьмы, надзиратели и притихшие Пирпойнт и Эллис. Они действовали настолько нерешительно, что люк под ногами Смита раздвинулся почти с двухминутным опозданием.

Тем же вечером, сидя в своем старомодном кресле со стаканом рома в руке, Холмс со вздохом сказал:

— Мы спасли жизнь мисс Мэкс, Ватсон. Но боюсь, что нам не удастся уберечь ее от судьбы более страшной, чем сама смерть. Будьте так добры, передайте мне «Морнинг пост». Там рассказывается о нескольких любопытных случаях, когда живых крыс и кроликов умышленно запускали в водопроводные трубы самых роскошных домов Мэйфейра и Сент-Джеймса. Подозреваю, что группа преступников высокой квалификации готовилась к крупнейшему ограблению в истории. Разумеется, это дело заслуживает нашего внимания.

Голос из склепа: дело о говорящем трупе

I

За годы нашей дружбы Шерлок Холмс сталкивался со многими загадками. Без ложной скромности отмечу, что в нескольких случаях человеком, привлекшим его внимание к расследованию, оказывался я сам. Но, разумеется, ни одно из этих таинственных преступлений не может сравниться с той серией ужасных убийств, что потрясли Ламбет и трущобы Ватерлоо-роуд в последнее десятилетие минувшего века.

Холмс неоднократно повторял, что нетривиальные обстоятельства дела — это всегда подсказка. Иными словами, «чем нарушение закона невыразительнее и банальнее, тем больше трудностей оно обещает». Это дело не страдало от недостатка оригинальности. Очевидная невменяемость злоумышленника побудила его вступить в переписку со Скотленд-Ярдом. Он предлагал за плату находить ответы на вопросы, которые поставили полицию в тупик.

Создавалось впечатление, что у нашего противника имеется множество сообщников, таких же безумных, как и он сам. Среди них встречались и женщины. Временами казалось, что мы ошибаемся, предполагая, что страшный убийца и мучитель был мужчиной. Разве женщина не может испытывать ненависть к несчастным обитательницам городских улиц? Если исходить из теории Холмса, такого маньяка мы должны были поймать без особого труда. К сожалению, время доказало обратное.

Позвольте мне рассказать все по порядку. Тем роковым субботним вечером я приехал на вокзал Ватерлоо после встречи со старыми армейскими друзьями. Десятью годами раньше мы вместе служили в Пятом Нортумберлендском стрелковом полку в период афганской кампании. Фаулер, Осборн, Скотт и я оказались в отряде, отправившемся из Пешавара к передовому лагерю в Кандагаре. Моя военная карьера оборвалась быстро и бесславно. Меня откомандировали в Беркширский полк накануне сражения при Майванде, во время которого пуля гази раздробила мне плечевую кость и задела подключичную артерию. На этом мои злоключения не кончились. В пешаварском госпитале я залечил было свою рану, но тут же заболел брюшным тифом. О возвращении в Англию и знакомстве с Шерлоком Холмсом я рассказал в своих заметках, посвященных раскрытию убийства на Брикстон-роуд и опубликованных под броским названием «Этюд в багровых тонах».

Встретившись через десять лет в Олдершоте, мы вчетвером славно провели время, вспоминая о тех временах. Вернувшись в город с дружеского пикника, я словно бы снова оказался в горах Афганистана — над моей головой нависли заброшенные постройки и склады Найн-Элмс и Ватерлоо-роуд. Грохот ярко освещенных поездов, подъезжавших к вокзалу в окружении облаков пара, походил на отдаленный салют нашей артиллерии в честь взятия Джелалабада.

Я вышел из огромного здания вокзала в дождливый октябрьский вечер и двинулся в сторону дома по оживленной улице. Свет газовых фонарей мерцал на мокрых булыжниках мостовой. Это был район продуктовых и цветочных прилавков, оборванных нищих и уличных мальчишек. Мечтая об уютном камине в гостиной Бейкер-стрит, я повернул к стоянке кебов и четырехколесных экипажей.

И в это мгновение раздался душераздирающий крик, словно нож афганского гази резал кого-то по живому.

— Помогите! Боже мой, помогите!

Я не могу подобрать слова, чтобы достойно описать его. На бумаге они кажутся слишком плоскими и невыразительными. Иногда в тишине ночи я снова слышу этот пронзительный вопль. Ужас, который я испытал на этой грязной улице между рыбными лавками и дешевыми пивными барами, возвращается ко мне с прежней силой. Это был крик боли, но еще яснее в нем слышалось отчаяние. Врач, повидавший на своем веку немало человеческих смертей, без труда распознал бы в нем мучительную агонию. Даже жестокая бойня при Майванде с сотнями погибших людей и животных не оставила в моей памяти такого следа, как этот короткий вой.

Субботним вечером улица, идущая от моста Ватерлоо к Сент-Джорджс-серкус, была запружена народом, и я поначалу не смог определить, с какой стороны донесся крик. Вероятно, с дальнего конца узкого переулка, расположенного неподалеку от двойных дверей отеля «Йорк». Свет люстры, который рассеивался в облаке табачного дыма, падал из окна на мостовую. Мне почудилось, что кто-то снова закричал, тише, чем в первый раз. Но тут же со стороны железнодорожного грузового двора выехала крытая брезентом повозка, и звук затерялся в грохоте и скрипе бочек.

Затем двери отеля на мгновение распахнулись, из бара долетели обрывки музыки и громкий смех. Но эти веселящиеся молодые женщины не могли так истошно вопить. В просвете между кебами и двухпенсовыми дилижансами я разглядел на другой стороне улицы неопрятно одетую, полноватую девушку с вьющимися светлыми волосами, стянутыми в узел на затылке. Она стояла у стены, прижимая руки к животу, затем обернулась и покачнулась, словно пьяная. Через мгновение она пробормотала тихим, но абсолютно трезвым и полным ужаса голосом:

— Помогите! Кто-нибудь, помогите мне!

Прежде чем я успел броситься к ней, она соскользнула по стене и осела на грязную, мокрую мостовую. Ее явно мутило, но она при всем старании не сумела вызвать у себя рвоту. Когда я подошел, несчастная уже перестала кричать и, простершись на булыжниках, лишь тихо стонала, больше от страха, чем от боли.

Ни ситуация, ни облик девушки не оставляли сомнений относительно ее профессии. На улице все еще было много прохожих, вокруг уже столпилась кучка зевак, которые молча разглядывали бедняжку. Я стал протискиваться между ними:

— Разрешите пройти. Я врач.

Мои слова вызвали оживление среди зрителей, видно, зрелище становилось для них еще интереснее. Лицо страдалицы побелело, волосы на лбу слиплись от выступившего пота. Я пытался осторожно расспросить ее, но она, казалось, не слышала меня. Ее взгляд застыл от непередаваемого ужаса. Затем боль, вероятно, возобновилась, и девушка зашипела сквозь стиснутые зубы. Лицо ее напряглось, рот искривился в безумной судорожной гримасе. Это напоминало ужасную посмертную маску, которую иногда называют «сардонической улыбкой». Я ничем не мог ей помочь. Она по-прежнему не отвечала. Судя по всему, злосчастная потаскушка находилась в последней стадии белой горячки.

Опустившись на колени, я проверил ее пульс, оказавшийся частым и прерывистым, что полностью подтвердило мои предположения. Алкогольное отравление привело к острой сердечной недостаточности. Девушка тяжело дышала, по вискам у нее текли струйки пота. Я спросил, что она пила, хотя от нее самой и от одежды исходил отчетливый сладковатый запах джина. Проститутка пробормотала в ответ нечто бессвязное, и я с трудом разобрал, что она сидела в баре отеля «Йорк» с мужчиной по имени Фред и пила «джин с чем-то белым».

— Фред Линнелл, — сказала какая-то женщина у меня за спиной. — Это одна из его девочек. Господи, вы только посмотрите на нее! Она же накачалась почти до беспамятства!

Умирающая девушка из последних сил замотала головой, словно не соглашаясь со словами женщины. Затем снова вскрикнула, слабее, чем прежде. Она запрокинула голову и поджала колени к животу. Вопль перешел в глухое рычание, в котором уже не было ничего человеческого. У нее начались судороги, и я понял, что она так и умрет прямо на тротуаре, если ей немедленно не оказать помощь.

В это мгновение толпу растолкал торговец в кепи и фартуке. Вместе с двумя помощниками он нес столешницу от прилавка.

— Положите ее сюда и отнесите домой, — приказал он парням, не обращая на меня внимания. — Дом восемь по Дюк-стрит, за Вестминстер-Бридж-роуд. Ее зовут Нелли Донуорт, она снимает комнату у миссис Эвенс.

Я кивнул, соглашаясь с тем, что ее нельзя оставлять здесь. Затем достал свою визитку, быстро написал на ней: «Белая горячка, потеря сознания, Дюк-стрит, 8» — и вручил Джимми Стайлзу, как звали торговца.

— Отправляйтесь как можно скорее в больницу Святого Томаса и передайте это доктору Келлоху, старшему интерну. Или тому из его подчиненных, кто окажется на месте. Скажите, что мне срочно нужна помощь на Дюк-стрит, восемь. Пусть возьмут пролетку, чтобы отвезти девушку в больницу. Она живет недалеко отсюда, так что мы доберемся до места раньше, чем они.

Я написал «потеря сознания», чтобы подчеркнуть серьезность случая. Было очевидно, что сердце бедняжки может отказать в любое мгновение, не выдержав мучительных приступов, повторявшихся все чаще.

Стайлз проскочил между двумя экипажами и побежал мимо вокзала в сторону набережной, где была больница. Его помощники подняли импровизированные носилки с девушкой, корчившейся в судорогах. На углу за винным погребом мы повернули на Дюк-стрит — грязный и плохо освещенный переулок, ведущий к угольным причалам. Зашли в дом, где Донуорт снимала комнату на первом этаже, и уложили ее на старую латунную кровать с потрепанным, застиранным до дыр постельным бельем.

Я мало что мог сделать до приезда Келлоха или кого-то из коллег. На полке рядом с умывальником, который весь был в грязных разводах, стоял флакончик с бромистым калием. Однако я не осмелился дать ей даже это средство, обычно применяемое при судорогах, поскольку не знал, сколько джина она выпила, и опасался принести больной больше вреда, чем пользы. Вместо этого я попросил у хозяйки соды, также способной смягчить боль.

Спустя четверть часа из-за угла на Дюк-стрит с грохотом вывернула пролетка. Как я и предполагал, доктор Келлох не смог приехать, но прислал вместо себя мистера Джонсона из медицинской школы Южного Лондона. Мы быстро переговорили вполголоса за дверью. Я настаивал на том, что бедняжку необходимо срочно отправить в больницу. Мистер Джонсон согласился, но по выражению его лица я понял, что уже слишком поздно.

Так закончился жизненный путь этой девушки, одной из множества заблудших душ, вынужденных зарабатывать на хлеб проституцией в огромном безжалостном городе. Как и многие другие, она искала в выпивке забвения, уводящего прочь от убогих меблированных комнат и нечеловеческих условий жизни. Подобно прочим жертвам этого порока, приносящего иллюзорное облегчение, она заплатила страшную цену за потворство собственным слабостям.

С такими мрачными мыслями, разительно отличавшимися от светлых воспоминаний об армейской дружбе, я вернулся к вокзалу и взял кеб. За несчастную теперь отвечали доктор Келлох и мистер Джонсон. Едва ли я услышу о ней снова, разве что потребуется какая-либо формальность. Флакончик с бромистым калием над умывальником неопровержимо доказывал, что Нелли Донуорт уже лечилась от алкоголизма. Здесь даже не потребуется коронерское дознание, настолько очевидна причина смерти.

Я рассказал Холмсу о трагическом происшествии с молодой проституткой лишь для того, чтобы объяснить свое позднее возвращение. Однако его не заинтересовала судьба этой горемычной. Среди ночи, когда темнота окутала затихший город, ужасный крик бедной девушки ворвался в мои сновидения и разбудил меня. Расстроенный, я поклялся, что выброшу из головы всякие мысли о Нелли Донуорт.

С первыми лучами неяркого осеннего солнца колокола мэрилебонской церкви разбудили жителей столицы. На улицах и площадях тихо шелестели под ногами прохожих опавшие листья. Около полудня я получил телеграмму от доктора Келлоха. Он благодарил меня за участие к страдалице и с сожалением сообщал, что Эллен Донуорт пребывала в последней стадии белой горячки и скончалась по дороге в больницу Святого Томаса. Так закончилась трагедия на Ватерлоо-роуд.

Я не стал говорить Холмсу о смерти девушки. Какой в этом был смысл?

II

Шерлок Холмс отличался предельной четкостью и аккуратностью в своих словах и рассуждениях, но его крайняя небрежность в быту могла бы довести до белого каления даже самого покладистого компаньона. Поднос с остатками ужина порой лежал на рабочем столе среди груды бумаг, в иные вечера я видел его рядом с химическими реактивами, с помощью которых сыщик собирался снять отпечатки пальцев со стакана или определить состав яда. А важную для доказательства убийства или супружеской измены улику мой друг, к примеру, запросто хранил в масленке.

Поэтому, вернувшись однажды домой с консультации в военном госпитале, я был несколько удивлен, когда застал Холмса наводящим порядок в гостиной. Октябрьский день уже погружался в сумрак, небо затянули пурпурные дождевые облака. Прошло трое суток с трагической смерти Нелли Донуорт, и я больше не слышал о ней ни от доктора Келлоха, ни от мистера Джонсона.

Я сразу же обратил внимание на то, что со стола убран привычный хлам. Окно было приоткрыто: комната проветривалась от запаха табачного дыма. Холмс, сосредоточенно раскладывавший на диване мягкие подушки, обернулся ко мне:

— Будьте так добры, Ватсон, помогите подвинуть диван ближе к огню. Скорее, мой дорогой друг! Мы ждем гостя.

Еще утром я ничего не слышал о чьем-либо посещении.

— Вот как? А где же миссис Хадсон? — поинтересовался я.

— Позвольте вам напомнить, что сегодня среда. На недавнем празднике в Уодене сестра миссис Хадсон, живущая в Клэпеме, пригласила ее на чай этим вечером. Передайте мне, пожалуйста, еще одну салфетку.

— А что за гость? И почему так неожиданно?

— Телеграмма от леди Рассел, — коротко объяснил он, поворачивая кресло к камину. — Неожиданно, потому что дело весьма срочное. Почему же еще?

Консультация выдалась долгой и утомительной, и я не слишком обрадовался тому, что мои надежды на тихий уединенный вечер обратились в прах.

— Я знаю нескольких леди Рассел, — заметил я чуть погодя. — Которая из них? Супруга лорд-судьи? Или вдова премьер-министра?

Холмс поставил в дальний угол мусорную корзину и обернулся ко мне.

— Ни та и ни другая. Наша гостья — Мейбл Эдит, графиня Рассел. Осмелюсь предположить, что о ней вы тоже слышали.

— Был бы рад ничего о ней не слышать. Мы прекрасно могли бы обойтись без знакомства с этой молодой леди.

— Вздор, — заявил он, отряхивая руки одна о другую и всем своим видом показывая, что уборка закончена.

— Можете называть это как хотите, Холмс. Но мне рассказывали сведущие люди, что ее мать, леди Скотт, развелась с сэром Клодом по причинам, о которых в приличном обществе говорить не принято. Как-то раз в клубе Рирдон уверял меня, что сестра ее светлости до сих пор работает массажисткой на Кранборн-стрит. Если будете проходить мимо, обратите внимание на угловое здание. Первый этаж в нем по-прежнему занимает этот прохвост Артур Каррез. Он торгует французскими книжками определенного рода и всякими мальтузианскими штучками ^[190], поэтому его персоной уже не раз интересовалась лондонская полиция.

Холмс словно не слышал меня. Он выпрямился и еще раз окинул взглядом комнату, проверяя, все ли готово к приему гостьи. Затем удовлетворенно кивнул.

— Но ведь вовсе не мать и не тетка леди Рассел просят у нас помощи, Ватсон. Она сама попала в беду. И ей требуется наш совет.

— Ничуть не удивлен. Но могу я узнать, в чем дело?

Мой друг, по обыкновению, невозмутимо пожал плечами:

— О, всего лишь мелкий шантаж. Требования денег с угрозами. И обвинение в убийстве, разумеется. Могли мы без этого обойтись, как вы считаете? Я слишком долго сидел без работы и, честно говоря, в эти тоскливые осенние дни с радостью взялся бы за самое пустяковое задание. А тут, похоже, все не так просто.

Тем не менее я опасался худшего. В последнее время газеты наперебой рассказывали о скандале, связанном с этой дамой и ее супругом, графом Расселом. Фрэнку Расселу, как он сам предпочитал именоваться, было немногим больше двадцати. После смерти родителей его воспитывал дед, знаменитый премьер-министр Британии. Обучение в Оксфорде длилось недолго, спустя несколько месяцев молодой Рассел был отчислен из колледжа с расплывчатой формулировкой «за недостойное поведение». Далее, пока его брат Бертран постигал математическую логику в Кембридже, Фрэнк Рассел предавался удовольствиям в компании определенных слоев лондонского общества.

Не успел он оглянуться, как в него вцепилась хищными когтями печально известная леди Селина Скотт. Молва утверждала, что эта женщина сама имела виды на молодого человека, будучи вдвое старше него. Но потом решила, что это будет выглядеть излишне экстравагантно, и склонила глупого юношу к женитьбе на своей дочери Мейбл Эдит. В один год состоялись и пышная свадьба на Итон-плейс, и омерзительный судебный процесс. Молодая леди обвинила мужа в развратном поведении, потребовала развода с солидной денежной компенсацией и в конце концов добилась своего. С тех пор она благоразумно держалась на почтительном расстоянии от светского общества, снимая номер в отеле «Савой».

Эта история около получаса занимала мои мысли. Их прервал Холмс, бросившийся к окну с возгласом:

— Эй! Эй, Ватсон! Дождались!

С улицы донеслись привычные звуки: цокот копыт и протяжный скрежет колеса кеба, задевшего за бордюр металлическим ободом. Прозвенел звонок. Через мгновение в комнату вбежала недавно нанятая нашей хозяйкой горничная и что-то взволнованно прочирикала, словно воробей, украшенный бантом.

Затем мы услышали, как шуршат по ступенькам юбки нашей гостьи, и перед нами возникла стройная фигура в затянутой под подбородком накидке и с вуалью на лице. Она учащенно дышала, словно подъем по лестнице дался ей с большим трудом. Дама заметно волновалась, вздрагивая всем своим гибким телом. Она подняла вуаль, и мы смогли рассмотреть ее юное лицо: прямой нос, темные брови, возбужденно блестящие глаза и тонкие губы, готовые сложиться в неуверенную улыбку. Искусно наложенный макияж придавал ей сходство с фарфоровой куклой.

Мой друг поспешил ей навстречу.

— Мистер Холмс? — проговорила она низким выразительным голосом. — Мистер Шерлок Холмс?

— Сударыня, — церемонно ответил Холмс.

Он не стал раскланиваться перед аристократкой, поскольку это претило его свободной натуре, а лишь слегка склонил голову с орлиным профилем.

Ее губы чуть приоткрылись в улыбке, она протянула Холмсу руку и с невинно-доверчивым выражением посмотрела ему в глаза. Холмс, словно загипнотизированный, тоже неотрывно глядел на нее. Затем с запозданием объявил:

— Это мой друг и коллега доктор Ватсон. В его присутствии вы можете говорить так же свободно, как и наедине со мной.

Я коснулся ее холодных тонких пальцев, заглянул в чистые голубые глаза и подумал, что она из той породы женщин, для кого вы в одно мгновение можете стать всех дороже в мире, а в следующее — будете забыты напрочь.

— Прошу вас, сударыня, садитесь, — галантно произнес Холмс. — И расскажите, чем мы можем вам помочь.

Он подождал, пока она выберет место на диване, а затем опустился на стул напротив нее.

— Мистер Холмс, — торопливо заговорила она, как только пристроила свои юбки, — позвольте, я сразу перейду к делу. Вам, видимо, известно, что я несколько месяцев назад развелась с мужем. Теперь мы с ним общаемся только через адвокатов. Но недавно я узнала, что один человек имеет на руках некие доказательства, достаточные для того, чтобы обвинить его в убийстве. Точнее говоря, в двух убийствах.

— Лорда Рассела?

Она кивнула, поднялась с дивана и подошла к журнальному столику, на котором оставила сумочку. Достала из нее серебряный портсигар, закурила и села в свободное кресло с видом героини современной пьесы в Королевском театре «Хеймаркет».

— Я допускаю, что мой бывший муж способен совершить любой аморальный поступок, мистер Холмс. Но только не убийство двух незнакомых ему девушек.

Она вцепилась тонкими пальцами в подлокотник кресла и посмотрела на Холмса холодным пристальным взглядом. Я понял, почему мой друг откликнулся на ее просьбу о помощи. Серия убийств молодых женщин? И убийца — лорд Рассел, внук величайшего за последние пятьдесят лет премьер-министра Британии? Если здесь есть хоть крупица правды, нас ожидает один из самых громких скандалов столетия.

— Я не могу сказать, насколько справедливы обвинения, мистер Холмс. Но хочу узнать правду, поскольку шантажист прислал письмо именно мне.

Холмс кивнул, одобряя ее решение.

— В письме сказано, кого именно он убил?

Только по тому, как крепко сжимают сигарету ее изящные пальцы, можно было догадаться, что наша гостья волнуется.

— В письме адвоката мистера Бейна упомянуты два имени. Он утверждает, что после развода лорд Рассел часто посещал определенного рода заведения в Ламбете и Саутуорке. Что он подмешивает яд в напиток несчастных падших созданий, а затем получает удовольствие, наблюдая за их мучениями. Две недели назад, умышленно или случайно, он якобы отравил таким образом двух молодых женщин.

Холмс недоверчиво взглянул на нее:

— Леди Рассел, подобные извращенные удовольствия, к счастью, наблюдаются сравнительно редко. Так развлекались некоторые византийские императоры, принцы эпохи Возрождения и, разумеется, граф де Сад в тысяча семьсот семьдесят втором году. Но в моей собственной практике не встречалось ни одного похожего случая. Могу я взглянуть на письмо?

Она слегка покраснела, развернула лист бумаги и передала его Холмсу. Мой друг пробежал глазами по строчкам, оглянулся на меня и удивленно поднял брови. Затем он, не спросив разрешения у нашей гостьи, протянул письмо мне.

Графине Рассел, отель «Савой», Лондон

Вынужден сообщить Вам, что после Вашего развода с мужем лорд Фрэнсис, граф Рассел, регулярно посещал публичные дома в Ламбете и Саутуорке и совершил убийства двух девушек. Неделю назад он подсыпал Матильде Кловер и Лу Харви дозу стрихнина, достаточную для того, чтобы убить лошадь. Обе девушки скончались. Среди вещей Матильды Кловер были найдены два письма, изобличающие убийцу. Подумайте, каким бесчестьем для Вашей семьи обернутся арест лорда Рассела и суд над ним.

Я пишу данное письмо с целью выяснить, согласны ли Вы воспользоваться моими услугами юридического консультанта по этому делу за вознаграждение в две тысячи фунтов. Если Вы принимаете эти условия, я буду защищать ваши интересы и спасу Вас от позора. Но когда Вашего мужа арестуют, я уже ничем не смогу Вам помочь. Ни один адвокат не добьется его оправдания, после того как суду будут предъявлены письма к Матильде Кловер. Если Вы согласны принять мою помощь, поместите в раздел частных объявлений «Морнинг пост» сообщение о том, что леди Р. желает встретиться с барристером мистером Бейном. Прочитав его, я приду к Вам, и мы обговорим все детали. Я готов спасти Вашу честь и жизнь Вашего мужа, но только в том случае, если Вы быстро примете решение.

Искренне Ваш,

Х. Бейн, барристер

Признаюсь, что, складывая письмо, я вздохнул с облегчением. Ни Матильда Кловер, ни Лу Харви не могли быть той умирающей девушкой, которую я повстречал в субботу вечером.

— Каким образом было доставлено послание? — невозмутимо спросил Холмс.

— Пришло по почте. Я получила его сегодня утром, а отправлено оно, вероятно, вчера, перед вечерней выемкой писем.

Холмс кивнул:

— Скажите, кто ваш адвокат?

— Сэр Джордж Льюис.

Он снова кивнул. Мне показалось, что на этом Холмс покончил с расспросами.

— Тогда у вас нет необходимости обращаться ко мне, леди Рассел. Никто не справится с этим делом лучше, чем сэр Джордж. Покажите ему письмо и попросите поставить в известность комиссара столичной полиции. Он остановит шантажиста. Возможно, вас попросят поместить объявление в «Морнинг пост», чтобы заманить преступника в западню. Сомневаюсь, что после этого вы когда-нибудь снова услышите об этом вымогателе. Он скорее злословил в своем письме, чем шантажировал. Но если мистер Бейн, под своим именем или каким-либо другим, снова примется досаждать вам, он тут же окажется в участке. Скотленд-Ярд сделает для вас больше, чем смог бы я.

Ее глаза раздраженно сверкнули.

— А как же эти две девушки, которых, как говорится в письме, мой муж убил две недели назад?

Холмс успокаивающе улыбнулся:

— Леди Рассел, о любом убийстве — не говоря уже о двух — непременно сообщили бы в газетах. Уверяю вас, в них не было даже кратких отчетов о подобном происшествии. Скотленд-Ярд в лице инспектора Лестрейда довольно часто обращается ко мне за консультациями. Могу с уверенностью заявить, что ни я, ни мистер Лестрейд никогда не слышали о Матильде Кловер или Лу Харви. Либо их никогда не существовало — что наиболее вероятно, — либо шантажист назвал имена живых и здоровых девушек, чем-то ему досадивших.

— Может быть, полиция просто не поняла, что это были убийства?

— В таком случае, — мягко возразил Холмс, — поскольку об этих преступлениях никто не знает, шантаж становится бессмысленным. Вы согласны?

Леди не ответила и задумчиво постучала пальцами по подлокотнику. Мне даже показалось, что она несколько разочарована тем, что не получила подтверждений вины своего мужа.

— Пожалуй, я тоже поговорю с сэром Джорджем Льюисом, — добавил Холмс, чтобы окончательно развеять ее сомнения. — Если я смогу чем-либо помочь вам, ему достаточно сказать лишь слово.

— Говорите с кем угодно! — Она поднялась, и мы вслед за ней. — Можете хоть десять раз повесить лорда Рассела в Ньюгейтской тюрьме, я все равно не заплачу ни пенса мистеру Бейну!

— Превосходно, — искренне согласился Холмс.

Мы попрощались с леди Рассел и еще раз заверили ее, что будем в полном ее распоряжении, если так решит сэр Джордж. Затем мой друг снова сел в кресло, вытянул ноги, сложил ладони вместе и прикрыл глаза.

— Пусть сэр Джордж Льюис сам разбирается с этим письмом, — сказал я, пытаясь его приободрить. — Больше это дело нас не касается.

— Дорогой Ватсон, вы не уловили самую суть, — ответил он, не открывая глаз. — Разве стал бы истинный вымогатель предлагать схему, которая прямой дорогой приводит за решетку при малейшем приближении к жертве? Вы обратили внимание на почерк? Строгий, но с вычурными буквами, словно недописанными до конца. Особенно характерны заглавная Б в слове «Бейн» и Р в «Рассел». Такая манера письма свидетельствует о психическом расстройстве. Полагаю, мой дорогой друг, что дело еще не закончено. Напротив, оно только начинается, и весьма многообещающе.

Два часа спустя звонок у входной двери коротко, но энергично задребезжал.

Холмс обеспокоенно взглянул на меня. По лестнице снова застучали башмаки горничной, и она ворвалась к нам, покачивая бантом на голове.

— Мистер Фред Смит, — объявила она, едва не задохнувшись от быстрого бега. — Ему необходимо срочно поговорить с мистером Холмсом.

Детектив взглянул на меня с притворным отчаянием.

— В таком случае помогите мистеру Смиту раздеться, — равнодушно бросил он. — Я и не надеялся, Ватсон, что наш вечер обойдется без каких-либо новых развлечений.

III

Дело, поначалу казавшееся крайне мрачным, постепенно приобретало характер фарса, в котором на сцену поочередно выходят все новые артисты. Как только горничная убежала вниз, я украдкой взглянул из-за портьеры на продуваемую ветром улицу. Возле нашего дома стоял темный экипаж с кучером в черном костюме, с траурным крепом на шляпе, черной повязкой на рукаве и черным бантом на кнуте. В этот сумеречный вечерний час он казался посыльным самой смерти, явившимся, чтобы забрать Дон Жуана в преисподнюю.

Минуту спустя перед нами предстал владелец экипажа, в пальто с меховым воротником и в шляпе с длинной траурной лентой. Когда Фред Смит передал пальто и шляпу горничной, мы наконец признали в нем человека, имеющего большой вес в политической и коммерческой жизни Англии. Последнее время на страницах еженедельных журналов часто появлялись фотографии сына и наследника известного книготорговца и лидера палаты общин достопочтенного В. Х. Смита, умершего две недели назад. Фредерик Смит также был членом парламента. Квадратная челюсть и цепкий взгляд придавали ему очень решительный вид, он казался воплощением упорства и целеустремленности.

Холмс подошел к нему и протянул руку:

— Вам нет нужды называть свое имя, сэр, поскольку мы с доктором Ватсоном имели удовольствие встречаться с вами прошлым летом на собрании Ассоциации издателей. Помните, мистер Уолтер де Грей Бирч из Британского музея прочел тогда весьма познавательный доклад о химическом воздействии на сандаловые чернила мелко перемолотой древесной массы.

Мистер Смит на мгновение смутился:

— Вы совершенно правы, мистер Холмс. Я упустил это из виду.

— А теперь, — сказал детектив серьезным тоном, слегка склонив голову, — позвольте принести вам соболезнования в связи с кончиной вашего отца.

Фредерик Смит посмотрел на него, словно не зная, с чего начать.

— Именно поэтому я решил обратиться к вам, а не в полицию, — произнес он после паузы. — Боюсь, что горе, постигшее нашу семью, может совпасть с весьма неприятным скандалом.

Холмс с любопытством посмотрел на него:

— Я был бы весьма огорчен этим, мистер Смит. Прошу вас, садитесь.

Посетитель опустился на диван и протянул ему конверт:

— Это письмо пришло сегодня утром. Крайне жестоко и нелепо так шутить над теми, кто потерял близкого человека. Надеюсь, вы поможете мне. Я хотел бы убедиться, что над нами не насмехаются столь недостойным образом, но не уверен, что должен отнести этот вздор в полицию. Будет правильнее довериться вам. Осмелюсь предположить, что вы уже знаете об убийстве в Ламбете. О смерти несчастной Эллен Донуорт…

Это имя произвело на меня такое же действие, как удар боксера в солнечное сплетение, вышибающий из легких весь воздух. Холмс оглянулся на меня, призывая к молчанию. Однако мистер Смит, вероятно, что-то заметил и повторил раздельно:

— Эллен Донуорт и…

— Матильды Кловер? — тут же предположил Холмс.

Фредерик Смит покачал головой:

— Нет, Луизы Харви. Или Лу Харви, как ее здесь именуют.

Холмс еще раз оглянулся на меня и быстро отвел глаза.

— Вот как? Могу я ознакомиться с этим письмом?

— Непременно.

Холмс вытащил из конверта лист бумаги и принялся читать вслух, чтобы ввести и меня в курс дела:

Мистеру Фредерику Смиту, Стрэнд, 186

В субботу вечером была отравлена стрихнином Эллен Донуорт, она же Эллен Линнелл, проживавшая по адресу Дюк-стрит, 8, возле Вестминстер-Бридж-роуд. Среди ее вещей найдены два письма, изобличающие Вас в убийстве Лу Харви. Если их предадут гласности, Вы будете осуждены за оба эти преступления. Прилагаю копию письма, полученного мисс Донуорт в день ее смерти…

Холмс посмотрел на второй листок, а затем продолжил чтение первого:

…Вы можете избежать суда, если полиция не получит эти письма…

Мой друг перевел взгляд на нижнюю часть страницы и забормотал себе под нос:

…Я пишу данное письмо с целью выяснить, согласны ли Вы воспользоваться моими услугами юридического консультанта по этому делу. Если Вы нанимаете меня, я буду защищать Ваши интересы и спасу Вас от позора. Если же Вы предпочтете дожидаться ареста, то я ничем не смогу Вам помочь. Ни один адвокат не добьется Вашего оправдания, после того как суду будут предъявлены эти письма…

На мгновение он замолчал, внимательно изучая бумагу.

— Прочтите до конца, — нетерпеливо произнес мистер Смит.

…Если Вы согласны принять мою помощь, просто напишите на листе бумаги: «Мистер Фред Смит желает встретиться с барристером мистером Бейном» — и прикрепите его к окну вашего дома на Стрэнде, 186, в следующий вторник. Увидев его, я приду к Вам, и мы обговорим все детали. Я готов спасти Вашу жизнь, но только в том случае, если Вы быстро примете решение.

Искренне Ваш,

Х. Бейн, барристер

Холмс дочитал и поднял взгляд. Наступило неловкое молчание, нарушаемое лишь завыванием ветра за окном.

— Вы можете утешиться тем, мистер Смит, что этот сумасшедший донимает своими посланиями не только вас. Готов поклясться, что мы имеем дело со злым умыслом, а не с шантажом. Будучи экспертом по криминалистике, я имею привычку отслеживать сообщения обо всех убийствах, произошедших в городе. Кроме того, мне посчастливилось регулярно консультировать инспектора Лестрейда из Скотленд-Ярда. Смею вас заверить, что никто не находил труп девушки по имени Лу, или Луиза Харви, и не сообщал о ее убийстве. Что же касается мисс Эллен Донуорт, или Линнелл, то она, судя по всему, страдала от тяжелой формы белой горячки и скончалась по дороге в больницу Святого Томаса. Мой коллега доктор Ватсон как раз оказался в тот момент на Ватерлоо-роуд и по мере сил пытался облегчить мучения бедняжки, пока не прибыла помощь из больницы. Полагаю, что вы можете не опасаться скандала. Намерения автора этого письма совершенно очевидны.

Фредерик Смит выпрямился в кресле:

— Вы знаете этого человека?

Холмс покачал головой:

— На сегодняшний день мне известен только склад его характера. Еще в студенческие годы мне приходилось читать о подобных людях в книге Генри Маудсли «Ответственность при душевных болезнях». Мы имеем дело с типичным безумцем. Он действует импульсивно и руководствуется мотивами, которые мы с вами едва ли сможем угадать. Хуже всего то, что он, подобно Яго, будет улыбаться вам и одновременно строить вам козни. Не угодно ли вам вернуться ко второму письму, якобы найденному среди вещей несчастной мисс Донуорт?

Он нахмурился и начал читать:

Мисс Эллен Линнелл, я уже предупреждал, что Фредерик Смит из торгового дома «Смит и сын» намерен отравить Вас. Если Вы примете лекарство, которое он Вам дал, то погибнете. Я сам видел, как Фред Смит приготовил для Вас микстуру с лошадиной дозой стрихнина.

Х. М. Б.

Фредерик Смит, сидя в кресле, наклонился вперед:

— В списках адвокатских коллегий нет никакого Х. М. Бейна. Это я уже проверил. Вероятно, лекарство, о котором он пишет, необходимо для подготовки аборта.

— Выбросьте этого шантажиста из головы, сэр.

Холмс передал письма мне. Мне показалось, что таким почерком учат писать детей в школе. Он был абсолютно лишен индивидуальности, словно текст набрали вырезанными из газеты словами.

— Вы совершенно правы, мистер Холмс, — ответил Фредерик Смит. — Разумеется, все это сочинял сумасшедший. Вы когда-либо слышали о вымогателе, требующем, чтобы жертва наняла его адвокатом? Он был бы арестован при первой же встрече с «клиентом». Я сожгу этот злобный вздор и забуду о нем.

Шерлок Холмс неожиданно забеспокоился:

— Ни в коем случае не делайте этого, мистер Смит. Нарушителя порядка необходимо поймать. Вы меня очень обяжете, если повесите на окно то сообщение, о котором он говорит. А еще я попросил бы вас показать эти письма инспектору Лестрейду из Скотленд-Ярда. Угрозы нашего шантажиста слишком абсурдны, чтобы когда-либо осуществиться, и он сам должен это понимать. Какова же тогда его истинная цель? Возможно, эти послания предназначены для того, чтобы отвлечь внимание полиции от его собственных преступлений. Он демонстрирует все признаки психопата и, судя по всему, таковым и является. Но сейчас не время углубляться в подробности. Что же касается его злонамеренных и нелепых обвинений, то могу заверить вас, что они не будут преданы огласке.

При всем желании нельзя было сказать, что Фредерика Смита удовлетворили эти обещания. Он поднялся с откровенно недовольным видом, намереваясь отправиться в Скотленд-Ярд. Когда посетитель уже надевал шляпу, Холмс окликнул его:

— Одну минуту, мистер Смит. Давайте уточним вопрос, который рано или поздно вам зададут. Где вы находились в субботу вечером, когда умерла эта несчастная Эллен Донуорт?

В глазах нашего гостя мелькнула вспышка негодования, но она тут же погасла.

— И опять вы совершенно правы, мистер Холмс. Это неизбежный вопрос, и на него непременно нужно ответить. С семи часов до половины одиннадцатого я был на митинге Христианского союза в Эксетер-холле. До этого я обедал дома с епископом Лондонским. Если вы желаете убедиться в моем алиби, то его могут подтвердить достойные доверия люди, в чьем обществе я находился с четырех часов дня до одиннадцати вечера и даже чуть дольше.

— Полагаю, мы можем считать, что с этим вопросом покончено, — с облегчением произнес Холмс.

— Вы уверены? Разве меня не обвиняют в приготовлении лекарства для бедной девушки, которое она могла принять в любое время?

Я с радостью воспользовался возможностью вмешаться и успокоить его:

— Вам не стоит придавать большое значение этому навету, сэр. Когда я осматривал мисс Донуорт, у нее наблюдались явные симптомы тяжелого алкогольного отравления. И на полке над ее умывальником стоял флакон с бромистым калием, который обычно прописывают подобным больным.

После ухода Фредерика Смита мы еще целый час просидели в гостиной, наслаждаясь согревающим виски с лимоном. Все это время Холмс хранил загадочное молчание.

— Жаль, что мы сейчас не в Скотленд-Ярде, — сказал я, чтобы ободрить его. — Полагаю, сэр Джордж Льюис сразу же переслал Лестрейду письмо, адресованное леди Рассел. Вероятно, наш бедный друг его уже получил. Но едва ли успеет прочитать до того момента, когда ему доставят конверт от мистера Фредерика Смита. Я не пожалел бы соверена, чтобы полюбоваться на лицо инспектора в эту минуту!

Холмс оглянулся на дверь:

— Уверен, вы напрасно потратили бы деньги, мой дорогой друг. Едва ли я ошибусь, предположив, что мы очень скоро увидим лицо Лестрейда у нас на Бейкер-стрит.

Сыщик оказался провидцем. Стрелки часов едва перевалили за девять, когда дверной звонок внизу снова ожил.

IV

Не секрет, что Шерлок Холмс, по его собственному выражению, считал Лестрейда «меньшим из зол» среди старших офицеров Скотленд-Ярда. Недостатки инспектора по части интуиции и логического мышления с лихвой искупались упорством и железной хваткой, с какими он брался за дело. К тому же его обыкновение заглядывать по вечерам на Бейкер-стрит позволяло нам всегда быть в курсе событий, происходящих в лондонской полиции.

Миссис Хадсон возвратилась от сестры как раз вовремя, чтобы принять плащ посетителя и проводить его наверх. Через мгновение этот маленький крепкий бульдог в человеческом облике появился в дверях нашей гостиной. Тужурка и шейный платок придавали ему сходство с бывалым моряком.

Коротко поприветствовав нас, он поставил на пол саквояж, уселся и закурил предложенную Холмсом сигару. Вскоре он расслабленно откинулся на спинку кресла перед камином, покачивая в левой руке стакан с горячим пуншем. Однако держался инспектор на сей раз менее любезно, чем обычно. У него был вид триумфатора, и он не устоял перед искушением похвастать своей победой.

— Я слышал, джентльмены, что у вас сегодня вечером были посетители. Из высших слоев общества, так сказать. Леди Рассел и достопочтенный мистер Фредерик Смит.

— Именно так, — ответил Холмс, наклонившись и поворошив кочергой угли в камине.

Лестрейд бросил недовольный взгляд на моего друга:

— Хорошо. Мы еще поговорим об этих людях, мистер Холмс. Ну а в том, что касается Эллен Донуорт, я вас чуточку опередил, согласитесь!

От упоминания имени бедной девушки у меня снова перехватило дыхание. Холмс отложил кочергу и поднял голову.

— В самом деле, Лестрейд? Вы уверены?

— Да, именно так, мистер Холмс! Боюсь, что мне придется огорчить мистера Фредерика Смита.

— Понятно.

— Сомневаюсь, сэр! Похоже, вам не удалось разобраться в этом деле. Вы и наш милейший доктор заверили Смита, будто бедняжка умерла от алкогольного отравления. А я встретился с ним, имея на руках официальное заключение о смерти, полученное сегодня от доктора Стивенсона. Белая горячка, говорите? В желудке у Эллен Донуорт было достаточно стрихнина, чтобы убить половину Ламбета! Что вы скажете на это? А, мистер Холмс?

Мой друг смотрел на огонь, а я снова почувствовал смутную тревогу.

— Если бы вы были врачом, Лестрейд, то наверняка знали бы, что судороги, сопровождающиеся сильной рвотой, являются симптомами как белой горячки, так и отравления некоторыми ядами растительного происхождения. Доктор Ватсон случайно оказался на месте происшествия и оказал посильную помощь несчастной. Он вовсе не ходячая лаборатория. Полагаю, что стрихнин обнаружился при вскрытии, и это было гораздо раньше, чем в Скотленд-Ярде начали подозревать умышленное отравление.

Я попытался припомнить хоть какой-нибудь признак, указывавший на наличие столь токсичного препарата в организме пострадавшей. Но это мог установить лишь лабораторный анализ. К тому же Эллен Донуорт лечилась от алкоголизма, и это обстоятельство осложняло задачу.

— Девушка сказала, что ее угостил джином человек по имени Фред, — признался я. — И она заметила в стакане что-то белое.

Лестрейд выпрямился с удовлетворенным видом:

— У нас есть другой свидетель, который тоже слышал, как она это говорила. Джимми Стайлз, торговец. Достопочтенный мистер Смит побледнел как мел, услыхав, что преступника тоже зовут Фредом.

Холмс демонстративно зевнул. Его начал раздражать торжествующий тон инспектора. Но самодовольный блеск в темных глазах Лестрейда никак не желал затухать. Он шутливо зацокал языком.

— Позвольте напомнить вам, — произнес Холмс, — что мистер Смит с четырех часов до одиннадцати находился в другом месте, и это могут подтвердить свидетели. Я посоветовал бы вам не торопиться с выводами.

Инспектор усмехнулся:

— Мне это известно, мистер Холмс. Но все равно, жаль, что вы не видели его в тот момент. — Он замолчал и задымил сигарой, а затем добавил: — Ни мистер Смит, ни лорд Рассел не принимали в этом участия. Кем бы ни был этот негодяй, он прятался где-то неподалеку от Ватерлоо-роуд, со злорадством наблюдая за делом своих рук, пока несчастная девушка лежала на тротуаре.

— Прошу прощения, — спокойно возразил Холмс. — Ваше предположение звучит весьма красиво, однако оно не подтверждено фактами.

Лестрейд решительно замотал головой:

— О нет, сэр. Сегодня утром доктор Стивенсон провел вскрытие и выяснил, что в джин был добавлен еще и морфий. Зачем преступник так поступил? Чтобы убить девушку, одного стрихнина было достаточно. Единственно возможная причина, как говорит Стивенсон, заключается в том, что преступник не желал, чтобы бедняжка умерла слишком быстро. Без морфия все могло закончиться через несколько минут. Этот дьявол хотел видеть и слышать, как она мучается, прижавшись, по словам мистера Стайлза, животом к тротуару, чтобы облегчить боль, и умоляя не поднимать ее.

Холмс взял щипцами горячий уголек из камина, раскурил от него свою вишневую трубку и молча откинулся на спинку кресла.

— Тогда, возможно, вам стоит арестовать мистера Стайлза. Или доктора Ватсона. Или любого, кто находился поблизости от отеля «Йорк». — Он запыхтел трубкой. — Прошу прощения, продолжайте, сделайте милость.

— Теперь по поводу писем, — резко сказал инспектор. — Я еще не решил, как их расценить. В одном из них, найденном среди вещей Эллен Донуорт, мистера Смита обвиняют в этом убийстве. Однако написано оно за сутки до ее гибели. Кто, кроме самого убийцы, мог знать, что ее отравят?

Холмс небрежно махнул рукой, в которой держал трубку:

— Правильно. Или почти правильно.

— Но что делать с письмом, полученным леди Рассел? Сообщений о смерти Матильды Кловер или Луизы Харви в полицию не поступало. Не говоря уже об убийстве. Мы разослали телеграммы во все полицейские участки Лондона и других городов. Никаких результатов.

— Вы не собираетесь разыскивать этих девушек?

Лестрейд посмотрел на Холмса так, словно моему другу лучше известно, как следует поступить.

— И плясать под дудочку автора этого письма? Он может в каждом следующем послании называть новое имя, и нам придется посылать людей на поиски очередной предполагаемой жертвы.

— Вы можете предложить что-либо более действенное?

— Нет, не могу, — признался инспектор. — У этого дела есть неприятная сторона, о которой вы вряд ли подозреваете, сидя на тихой Бейкер-стрит. С сегодняшнего утра по городу поползли слухи об истинной причине смерти Эллен Донуорт. Вероятно, проболтался кто-то из служащих вестминстерского морга, где проводилось вскрытие. Не нужно вам объяснять, джентльмены, что одно лишь упоминание о стрихнине вызвало панику среди определенной части населения Ламбета. Поэтому о Харви и Кловер лучше пока помалкивать, чтобы не пошли разговоры об убийствах, которых на самом деле не было. Вам не хуже, чем мне, известно, что сообщения о подобных трагедиях зачастую вызывают у психически больных людей глубокие душевные расстройства.

— В самом деле, — неохотно согласился Холмс. — Однако в нашем случае, как вы сами подметили, время написания письма неопровержимо доказывает: некий психопат знал о стрихнине уже тогда, когда остальные считали, что бедняжка умерла от пьянства.

— Я ожидал, что вы это скажете, мистер Холмс. Могу вам сообщить, что сержант Макинтайр получил задание посетить завтра Сомерсет-хаус и просмотреть записи о смерти женщин с фамилиями Кловер и Харви за последние два года. Если появятся новые письма с другими именами, мы поступим точно так же. Вы убедитесь, что мы способны сами справиться со всеми трудностями, мистер Холмс.

V

Когда я следующим утром вышел к завтраку, то с некоторым удивлением увидел, что мой друг уже управился с едой. Он сидел в старомодном кресле с измученным лицом, и только глаза светились жизнью. Перед ним лежали изрезанные на клочки утренние газеты. Холмс больше походил на человека, вынужденного бодрствовать всю ночь, чем на того, кто рано проснулся.

— Подкрепитесь основательнее, Ватсон, — сказал он, указывая на свободный стул. — Подозреваю, что скоро нам опять придется принимать посетителя.

— Надеюсь, это не адвокат мистер Бейн?

— Нет, мой дорогой друг, к нам придет Лестрейд. Я неоднократно замечал, что его хвастливые обещания справиться с проблемой самостоятельно заканчиваются просьбами о помощи. В результате мне приходится переделывать за полицейскими их работу.

— Сомневаюсь, что мы увидим его сегодня, Холмс. Вчера у него был очень боевой настрой.

Однако едва я успел прожевать последний кусок тоста, как снизу опять послышался звонок. Как и предсказывал Холмс, в дверь гостиной просунулась знакомая бульдожья физиономия. Сегодня инспектор выглядел несколько подавленным, но ни в коем случае не побежденным.

— Прошу вас, садитесь, — произнес Холмс с таким радушием, словно не виделся с гостем несколько месяцев. — И расскажите нам последние новости об убийствах в Ламбете.

— Только об одном, мистер Холмс, — с некоторым беспокойством ответил Лестрейд. — Убита лишь Эллен Донуорт. Сержант Макинтайр в восемь часов утра отправился в Сомерсет-хаус и просмотрел записи за последние два года. Этого вполне достаточно. Сведений о смерти Матильды Кловер или Луизы Харви там не оказалось.

— Что ж, остается только порадоваться этому, — заметил Холмс, наливая инспектору кофе. — Однако ваше расследование, очевидно, столкнулось с затруднениями, иначе вы не пришли бы сюда. Не хотите сообщить нам, в чем проблема?

Лестрейд, потягивая кофе, бросил на сыщика взгляд поверх чашки:

— У нас нет проблем, мистер Холмс. Наоборот, появились новые улики.

— Вот как? — скептически произнес он. — Вы продолжаете нас радовать.

— Сегодня утром коронер Суррея мистер Уайетт получил еще одно письмо. Я решил, что было бы нелюбезно скрыть от вас этот факт.

— Ага! — торжествующе воскликнул Холмс. — Злоумышленник задал вам новую загадку?

Лестрейд молча протянул ему лист бумаги, и мой друг вслух начал читать:

Сэр!

Поскольку Вы и Ваши помощники не можете задержать убийцу Эллен Донуорт, или Эллен Линнелл, что проживала в доме 8 по Дюк-стрит возле Вестминстер-Бридж-роуд, я готов оказать Вам помощь и передать преступника в руки правосудия, если правительство заплатит за его поимку 300 000 фунтов. В случае неудачи я не потребую вознаграждения.

А. О’Брайен, детектив

Лестрейд посмотрел на нас и негромко спросил:

— Что вы скажете на это, джентльмены?

— Думаю, что данный вещдок следует без лишних церемоний бросить в огонь, — тут же ответил я. — Разумеется, вы не можете так поступить. Ну что ж, тогда отправьте его в архив. В этом послании нет ничего, кроме необоснованных амбиций. Лучше заняться другими уликами.

— Триста тысяч фунтов! — Холмс пожал плечами. — Сомневаюсь, что у меня когда-нибудь хватит решимости потребовать подобный гонорар. Если услуги мистера О’Брайена так дороги, значит он куда более искусный детектив, чем я. Возможно, вам стоит принять его предложение, Лестрейд.

— Я считаю возмутительным, — упрямо возразил я, разозленный неуместной шуткой, — что люди, потерявшие, как мистер Смит, близкого человека, подвергаются злобным нападкам, а полиция не может справиться с одним сумасшедшим негодяем!

— Или двумя, — с серьезным видом уточнил Холмс.

— Двумя?

Лестрейд от неожиданности едва не упал со стула.

— Разумеется, двумя, — подтвердил сыщик, изобразив крайнюю степень удивления и обеспокоенности тем, что инспектор упустил столь очевидный факт. — Я уверен, Лестрейд, что вы прихватили с собой письма, полученные леди Рассел и мистером Смитом от адвоката Бейна, а также письмо от Х. М. Б на имя Эллен Донуорт. Будьте любезны, взгляните на них и скажите, что вы там видите!

Смущенный полицейский вытащил из саквояжа бумаги и уткнулся в них. А Холмс продолжал сыпать соль на раны бедняги.

— Великий Боже! Неужели вы в самом деле не заметили разницы? Полно, Лестрейд! Конечно же, от вас ничего не укрылось, вы просто решили подразнить нас. Письма, адресованные Фредерику Смиту и Эллен Донуорт, написаны не одним человеком. Почерк в обоих случаях каллиграфический, но невозможно замаскировать отличия в этих характерных изящных завитушках!

— Вроде все одинаково, — обеспокоенно пробурчал Лестрейд.

— Что ж, — вздохнул Холмс. — В конце концов, вы не графолог. Но опытный глаз сразу определит, что письмо мистеру Смиту написал правша, а предупреждение мисс Донуорт — левша. Человек, не привыкший пользоваться правой рукой, не сможет писать ею с такой же аккуратностью, как левой. Обратный наклон букв указывает, что это был именно левша.

Незадачливый инспектор понемногу оправлялся от потрясения.

— Почему же вы ничего не сказали об этом вчера вечером, мистер Холмс?

Мой друг снова пожал плечами:

— Я догадывался, что скоро мы получим новые письма. Так и произошло сегодня утром. Психически неуравновешенные люди не способны долго хранить молчание. Я мог указать на разницу в почерках еще вчера и даже собирался это сделать. Но вы заверили меня, что в состоянии самостоятельно справиться с задачей.

За этим ироничным напоминанием последовала неловкая пауза. Наконец Холмс задумчиво произнес:

— Интересно, почему все-таки четыре?

— Разве должно быть какое-то другое количество писем? — удивился я.

Он покачал головой:

— Нет, Ватсон, вы меня не поняли. Меня беспокоит то, что эти послания написаны четырьмя разными людьми. Мой опыт подсказывает, что отравитель всегда действует в одиночку, независимо от своей цели, будь то необходимость или маниакальное удовольствие. У него может быть один пособник, не больше. А здесь у нас четыре разных человека. И по крайней мере двое из них знакомы друг с другом, поскольку письма были вложены в общий конверт. Более того, похоже на то, что все четверо находятся в заговоре.

Смущение инспектора переросло в испуг, но Шерлок Холмс не собирался прекращать его мучения.

— Очень хорошо, Лестрейд. Мы выяснили, что у посланий разные авторы, хотя они и пытались копировать один почерк. Однако у вас наверняка не хватило времени внимательно осмотреть утреннее сообщение. Иначе вы бы поняли, что его писала женщина.

— Женщина? — Лестрейд изумленно выкатил глаза.

— О да, — заверил Холмс, удивленный тем, что мы с инспектором проморгали настолько очевидный факт. — Почерк изначально женский, и хотя кое-какие изменения заметны, я уверен, что это и есть подлинник. Мужчина способен достаточно точно скопировать характерную округлость отдельных букв или даже слов, присущую женской руке. Однако линии ровные и сплошные, я даже с помощью лупы не могу отыскать в них разрывов, а они рано или поздно возникают, когда человек подделывает чужой почерк. Нет, мой дорогой друг, здесь он слишком плавный и слитный, чтобы не принадлежать женщине.

— Вы не можете этого знать! — буркнул Лестрейд.

— Могу и знаю, — небрежно ответил Холмс. — Кроме того, читая письмо вслух для Ватсона, я внимательно изучил водяные знаки на листе. Это высококачественная бумага «Мэйфейр», какую предпочитают для переписки леди из хороших семей. Само по себе это ничего не доказывает. Такую бумагу могли использовать для того, чтобы запутать следы. Однако я поднес листок к лицу и тут же ощутил слабый аромат белого жасмина, оставленный запястьем или рукавом писавшей. Как я уже отмечал, детектив обязан отличать семьдесят пять запахов духов. Это один из них. И все же я не думаю, что одежда того человека, который убил мисс Донуорт, будет пахнуть столь изысканно.

— Значит, у нас есть преступная банда — трое мужчин и одна женщина, — подытожил я. — Шайка вымогателей? Или отравителей?

— Исключено! — решительно возразил Лестрейд. — Согласно заключениям доктора Стивенсона, мы имеем дело с одним сумасшедшим. Подобные преступления обычно совершаются маньяком-одиночкой. Он прекрасно осознает, что попадет на виселицу, если его поймают. Поэтому он не станет рисковать и брать помощников, даже если от них требуется всего лишь написать письмо. То, о чем вы говорите, мистер Холмс, весьма напоминает проделки группы интриганов. Они просто используют слухи об отравлении, совершенном кем-то другим.

Холмс вздохнул и пожал плечами:

— В таком случае, Лестрейд, объясните мне, почему в двух разных письмах говорится о том, что Эллен Донуорт была отравлена стрихнином? Если исключить редчайшую вероятность совпадения, об этом в тот момент мог знать только убийца.

— Что ж, давайте считать, что это случайность, — отчаянно защищался инспектор. — Позвольте напомнить вам ваши собственные слова, мистер Холмс: если отбросить все невозможные объяснения, оставшееся окажется истиной, каким бы маловероятным оно ни казалось.

— Полагаю, что не совсем так, — спокойно возразил Холмс. — Если сформулировать эту мысль правильно, получится принцип, известный как «бритва Оккама». Однако не думаю, что старина Уильям Оккам был бы доволен подобным бритьем.

Наступила пауза.

— Знаете, Лестрейд, лучше бы вы вспомнили другое изречение, которое я часто повторял при вас: самая страшная ошибка в нашей профессии — строить выводы вопреки фактам. Однако это мало кого заботит, — добавил Холмс чуть слышно.

После фразы, произнесенной так тихо, никто не решился снова нарушить молчание.

VI

Казалось, этим дело и кончится. В последующие недели единственная нить, по которой Лестрейд мог выйти к таинственному убийце, постепенно истончалась, пока наконец не оборвалась вовсе. Новых писем от вымогателей не поступало. Другие подсказки, кроме тех, что у нас уже были, не появились. Создавалось впечатление, будто банда преступников «прикрыла лавочку», как с удивительной беззаботностью заметил Холмс.

В Сомерсет-хаус наведались сотрудники Скотленд-Ярда более высокого ранга и снова проверили архивы. Однако за последние двадцать лет не нашлось ни единой записи о смерти женщины по имени Матильда Кловер. Также не упоминалась и Луиза, или Лу, Харви. Пресса потеряла всякий интерес к убийству в Ламбете. Даже Холмс переключился на другие проблемы.

Однажды инспектор вдруг решил, что нашел убийцу. Мистер Слейтер с Вич-стрит в Холборне в самом деле вел себя довольно странно. По вечерам он имел обыкновение пересекать Темзу по мосту Ватерлоо и пускаться на поиски приключений в Ламбете, приставая с пугающими предложениями к уличным красоткам. Двум из них Слейтер, по-видимому, особенно досадил, поскольку Элиза Мастерс и Элизабет Мей заявили, что именно его они видели вместе с Эллен Донуорт за час до того, как я обнаружил умирающую девушку возле отеля «Йорк».

Нас с Холмсом даже пригласили в полицейский участок на Боу-стрит на опознание, которое должно было покончить с тайной «ламбетского отравителя». Две молодые женщины прошлись вдоль шеренги мужчин, выстроившихся в коридоре. Обе указали на невзрачную фигуру Слейтера. Как мне показалось, слишком быстро и уверенно. Их поблагодарили и отпустили по своим делам.

Лестрейд объявил Слейтеру, что собирается допросить его по делу об убийстве Эллен Донуорт. Тот выглядел скорее удивленным, нежели испуганным. Пожал плечами и сказал: «Что ж, как вам будет угодно».

На вопрос, где он был в ту роковую субботу, Слейтер напомнил Лестрейду, что еще утром, за двенадцать часов до происшествия, его арестовали на Лоуэр-Марш по жалобе одной достойной девушки. Полиция Ламбета не сообщила об этом Лестрейду, и он заподозрил здесь какую-то хитрость. Однако Слейтер спокойно сознался, что его продержали в участке до понедельника, а потом отпустили с миром, не доводя дело до судебного разбирательства. Трудно было представить, что он имел отношение к гибели Эллен Донуорт. Как шепнул мне Холмс, Лестрейд должен был установить этот факт с самого начала, если бы не поленился пройти несколько сот ярдов по Вестминстерскому мосту до ламбетского отделения полиции.

Детектив одновременно и негодовал, и торжествовал, наблюдая за некомпетентностью стражей порядка. Несколько дней он именовал Скотленд-Ярд не иначе как «жандармерией Лестрейда», произнося эти слова с опереточной интонацией. Затем он занялся другими делами, стремясь, по его выражению, компенсировать ущерб, наносимый деятельностью лондонской полиции.

Мы столкнулись с парадоксом, метко названным Сэмюэлом Джонсоном «заключением, в котором ничего не заключается». А двумя месяцами позже произошли еще более странные события. Насколько я помню, это случилось прекрасным морозным утром, незадолго до полудня. Раздался звонок в нашу дверь, я посмотрел в окно и увидел форменную кепку рассыльного с телеграфа. Через минуту миссис Хадсон принесла на подносе голубой конверт. Холмс тут же его вскрыл, прочитал телеграмму и передал мне.

ХОЛМСУ ЗПТ БЕЙКЕР-СТРИТ 221Б

СОБИРАЙТЕСЬ НЕМЕДЛЕННО ТЧК ЛАМБЕТСКИЙ УБИЙЦА УГРОЖАЕТ НОВЫМИ ОТРАВЛЕНИЯМИ ТЧК КОНСТЕБЛЬ ЗА ВАМИ УЖЕ ВЫСЛАН ТЧК ЛЕСТРЕЙД ЗПТ СКОТЛЕНД-ЯРД.

— Не могли бы вы сказать рассыльному, что ответа не будет? — спокойным тоном попросил Холмс нашу взволнованную хозяйку.

Когда мы вышли из дома, кеб с полицейским в шлеме уже поджидал нас. Мы помчались по нашей улице в сторону Риджент-стрит и Трафальгарской площади. Очевидно, дело было весьма секретным. Констебль не произнес ни слова, мы также сидели молча.

От Трафальгарской площади экипаж повернул на обсаженную каштанами Нортумберленд-авеню и на большой скорости пронесся мимо величественных фронтонов гранд-отелей и министерских канцелярий. Затем прогрохотал по набережной Темзы к заднему входу Скотленд-Ярда. Неожиданно констебль приподнялся и постучал по пологу кеба. Экипаж остановился возле мраморных ступеней отеля «Метрополь». Я не имел ни малейшего понятия, почему нас доставили именно сюда.

— Что мы здесь делаем? — обескураженно спросил я.

Прежде чем наш сопровождающий успел ответить, Лестрейд уже открыл дверь кеба, и мы увидели картину разгрома, напоминающую бегство великой армии. Широкая мостовая была перегорожена саквояжами, дорожными сундуками, коробками и прочими разновидностями багажа. Едва ли нам удалось бы доехать до Скотленд-Ярда. Перед нами выстроилась вереница кебов и пролеток, нагруженных имуществом пассажиров. Вокруг кричали, спорили, отдавали приказания, — одним словом, творился форменный бедлам. В большом холле отеля, среди зеркал, золоченых колонн и мягких ковров, я заметил не меньшую груду чемоданов. Швейцары и рассыльные пытались составить их аккуратно.

— И кого из этих достойных людей собирается убить ламбетский отравитель? — дружески спросил Холмс у Лестрейда. — Надеюсь, не всех сразу?

Инспектор весь кипел гневом.

— Каждого из них, мистер Холмс. Все получили от него вот это.

В первое мгновение я ожидал, что он покажет нам пузырек со стрихнином, но это была обыкновенная почтовая открытка. Однако я ни разу в жизни не читал ничего более безумного.

УБИЙСТВО ЭЛЛЕН ДОНУОРТ

Постояльцам отеля «Метрополь»

Леди и джентльмены, сим уведомляю вас, что человек, отравивший 13 октября сего года Эллен Донуорт, работает теперь на кухне отеля «Метрополь». Пока вы остаетесь здесь, вам угрожает смертельная опасность.

Искренне Ваш,

В. Х. Мюррей

Шерлок Холмс не имел привычки сдерживаться, если ему становилось смешно. Сначала глубоко в горле моего друга рождалось клокотание, переходящее в негромкое фырканье. Затем, если позволяла ситуация, Холмс запрокидывал голову и громко, заразительно хохотал. К недоумению Лестрейда, именно так он и поступил в этот раз. Его жизнерадостный смех прокатился над охваченной паникой толпой и завалами багажа на мостовой и достиг богато украшенного холла, в центре которого управляющий в сюртуке и полосатых брюках с отчаянием воздевал руки к небесам.

Холмс долго не мог успокоиться. Ему пришлось утереть платком выступившие слезы, после чего он повернулся к хмурому инспектору.

— Мой дорогой Лестрейд, я скажу вам только одно. Можете быть уверены, что человек, написавший это, находится поблизости и забавляется зрелищем. Клянусь, он где-то рядом. Кто бы это мог быть, как вы полагаете? Тот неуклюжий джентльмен в твидовом костюме с ухоженными усами и подбритыми бровями? Или эта миниатюрная пожилая леди в черном бархатном платье, опирающаяся на трость с набалдашником из слоновой кости? А может быть, приехавший из колонии высокий мужчина с кирпично-красным лицом, который смотрит куда-то вдаль, словно надеясь увидеть берега Австралии или Бразилии? Любой из них или все они вместе!

Лестрейд побагровел при мысли о том, что убийца может стоять в нескольких ярдах от него, а он не в состоянии ничего предпринять. Инспектор лихорадочно озирался вокруг.

— Раз уж вы вечно пытаетесь опередить меня, мистер Холмс, то, может быть, сами определите, кто из них преступник?

Холмс снова рассмеялся, уже тише:

— Выбросьте это из головы, старина! Адвокат Бейн, детектив О’Брайен, мистер Мюррей из отеля — все трое или кто-то один — могут стоять сейчас рядом с вами или в холле, но вы их не узнаете.

Я никогда еще не видел Лестрейда таким разгневанным. Газеты больше не писали об убийстве в Ламбете, но теперь они непременно расскажут, как злоумышленник выставил сотрудников Скотленд-Ярда на посмешище. Лестрейд вызвал Холмса телеграммой по просьбе управляющего отелем, чтобы вместе обыскать кухню, однако сейчас рассвирепевший инспектор не желал просить об одолжении.

Когда мы вернулись домой, Холмс все еще посмеивался над растерянностью Лестрейда, управляющего отелем и его несчастных гостей.

— Вы ручаетесь, что человек, разославший эти сообщения, был где-то рядом? — спросил я, как только мы сняли пальто и заказали чай.

— Я никогда и ни в чем не был уверен безоговорочно.

Не знаю, что на меня нашло, но в следующий миг я выпалил:

— Это были вы, Холмс! Боже праведный, кто же еще! Вы разослали эти открытки! Вот откуда ваши клятвы и уверения, что этот шутник был там! Вы и есть тот самый Мюррей!

Он быстро обернулся ко мне с невинно-удивленным видом. Недостаточно быстро, как мне показалось.

— С какой целью я мог бы это сделать, Ватсон? Зачем, скажите на милость?

— Чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. И выманить преступника или преступников из укрытия, — упрямо заявил я, но Холмс отказался обсуждать мое предположение.

VII

Вечерние газеты раструбили о происшествии в «Метрополе» по всему Лондону. Хотя Холмс ни в чем не признался, я был уверен, что это он спровоцировал беспорядки и тайно напечатал открытки с предупреждением, чтобы дать толчок расследованию. Если убийца Эллен Донуорт был, в соответствии с нашими представлениями, самовлюбленным психопатом, он не смог бы удержаться от ответного удара. Однако я не ожидал, что шар покатится с такой скоростью и дело примет такой оборот.

Два следующих дня Холмс провел в прежнем вялом и утомительном бездействии. Большую часть времени он просидел в старомодном кресле, установив перед собой пюпитр с нотами и разгоняя скуку сочными переливами своей любимой скрипки. На третий день после обеда он начал играть прекрасную неторопливую мелодию скрипичного концерта Людвига ван Бетховена. Смычок двигался без усилий, словно сам по себе, Холмс прикрыл глаза и, казалось, слегка задремал. Я сидел в кресле напротив, слушая великолепное исполнение, но мысли мои при этом блуждали где-то далеко.

Внезапно музыка оборвалась на середине фразы, смычок и скрипка с грохотом упали на стол. Холмс резким движением схватил с пюпитра партитуру.

— Боже милосердный! — воскликнул он. — Какие же мы глупцы! Просто болваны!

Он даже не глянул в мою сторону и с тревогойуставился в ноты, словно увидел там призрака. Затем отбросил их от себя. Я забеспокоился, не случилось ли с ним умственное расстройство после долгих напряженных размышлений.

— Неужели вы все еще не понимаете? — горячился Холмс. — Мы разыскивали Матильду Кловер…

— Должен признаться… — оправившись от неожиданности, начал я.

— …а должны были искать Матильду Кловер!

Если мгновением раньше я еще сомневался в своем предположении, то теперь убедился в нем окончательно. Тем временем Холмс снова взглянул на партитуру и произнес:

— Благодарение небесам, старый добрый Бетховен преуспел там, где оплошали Лестрейд и его любимцы.

Он торопливо надел пальто, кепи и перчатки и прихватил с собой трость.

— Мне нужно спешить, — деловито объявил мой друг. — Вернусь через час, может быть, через два.

— Разве я не иду с вами?

— Нет, — решительно возразил он. — Я все сделаю сам. И если окажусь неправ, что вполне может случиться, то и ответственность за ошибку тоже ляжет на меня одного.

С этими словами он вышел из дома и направился к стоянке кебов. Меня и прежде частенько раздражала скрытность Холмса, но еще ни разу он не вел себя настолько странным образом. Я взял в руки ноты. Эта партитура была переиздана мистером Аугенером с Грейт-Мальборо-стрит по немецкому оригиналу издательства Петерса в Лейпциге. Но я не увидел на обложке ничего особенного, только надпись готическим шрифтом: «Людвиг ван Бетховен. Скрипичный концерт ре мажор. Опус 61».

Какое отношение все это имело к тайне ламбетского отравителя, я так и не понял. Оставалось только ждать возвращения Холмса, но от беспокойства я был не в состоянии ни читать, ни сосредоточиться на чем-либо другом. Прошло больше двух часов, прежде чем внизу послышался голос кебмена. Тут же раздался звонок в дверь. Я сразу догадался, что мой друг возвращается с победой — он взлетел по лестнице, перешагивая через ступеньку, и, небрежно сбросив пальто у порога гостиной, торжествующе посмотрел на меня:

— Матильда Кловер умерла в Ламбете от белой горячки, Ватсон. В прошлом октябре.

— Черт побери, как вы об этом узнали?

Собственно, что еще я мог спросить у Холмса?

— Обнаружил там же, где Лестрейд и его бестолковые служаки ничего не нашли месяц назад. В архивах Сомерсет-хауса, в книге учета смертельных случаев.

— Но как вам это удалось, ведь полицейские там побывали уже два раза?

Холмс поднял со стола ноты:

— Каким же я был глупцом! Посмотрите, мой дорогой друг! Слово «концерт» здесь написано через «зет», а не через «си»! Сколько раз я смотрел на него за последние недели, но не замечал такой очевидной вещи! Кому нужен частный детектив, не способный сообразить, что фамилия Кловер — весьма распространенная в Северной Саксонии и Вестфалии — пишется там через «ка», а не через «си»? А уж Лестрейду такая возможность тем более не могла прийти в голову.

— Она была немкой?

— Весьма в этом сомневаюсь, — нетерпеливо ответил он, укладывая скрипку в футляр. — Возможно, ее отец или дед был моряком, сошедшим на берег в английском порту. Или врач — вероятно, немец по происхождению — неправильно вписал ее фамилию в свидетельство о смерти. Кто знает? Но теперь мы ее нашли, Ватсон, и она сообщила нам много интересного.

— Что вы хотите этим сказать?

В глазах у него вспыхнули искорки смеха.

— Матильда Кловер — независимо от того, как пишется ее фамилия на самом деле, — умерла двадцатого октября.

— Не может быть!

— Другими словами, Ватсон, когда леди Рассел рассказала нам, что ее мужа обвиняют в убийстве Матильды Кловер, жертва все еще была жива. Если учесть, что вложенное в конверт второе письмо написано на день или два раньше, то смерть Матильды Кловер предсказана по крайней мере за неделю до роковой даты.

Обычно люди слегка преувеличивают, говоря, что у них голова пошла кругом. Но готов поклясться, что при этом известии мои мысли завертелись, словно детский волчок. Не уверен, что даже сам Шерлок Холмс понимал, что происходит. Когда я взглянул на него, он расхохотался, как беззаботный школьник.

— Нужно немедленно рассказать обо всем Лестрейду, — озабоченно произнес я.

Он покачал головой, продолжая смеяться.

— Нет, Ватсон. Мисс Кловер пока останется нашей тайной. Как говорится, что нашел, то твое.

VIII

Вполне возможно, что несколько дней отсрочки, вопреки моим опасениям, пошли на пользу расследованию. Следующим утром Холмс отправился покупать череп, необходимый ему для работы по френологии преступников. Торговец утверждал, что это череп самого Джонатана Уайлда, знаменитого грабителя и доносчика, повешенного в Тайберне в 1725 году. Около трех часов дня с лестницы донеслись торопливые шаги, затем в нашу дверь постучали, и вошел Мастер Билли. Это был один из тех мальчиков, которых миссис Хадсон время от времени брала на должность «портье», как ей нравилось говорить. Хотя на самом деле они в основном исполняли обязанности рассыльного, и всех одинаково называли «Билли». Но этот парнишка пару раз добывал для нас очень ценные сведения.

— К вам пришел джентльмен, сэр, — выпалил он, запыхавшись от быстрого подъема. — По неотложному делу.

Маленький проказник протянул мне визитную карточку на подносе. Я взял ее и прочитал: «Доктор Томас Нил, бакалавр медицины, хирург, медицинский факультет Университета Макгилла» ^[191]. Это имя было мне незнакомо, но я предположил, что у доктора возникли вопросы по одной из моих консультаций. Я попросил Билли проводить его наверх. Когда мальчик вышел, я перевернул визитку и увидел на обороте два слова: «Матильда Кловер».

Мне показалось, что сердце на мгновение перестало биться. Тут же дверь в гостиную открылась, и вошел бледный мужчина в плаще и с шелковым цилиндром в руке. Он напоминал прилежного студента и носил пенсне с толстыми стеклами.

— Доктор Ватсон? — почтительно произнес он низким голосом. — Счастлив познакомиться с вами и благодарю за любезное согласие принять меня без предварительной договоренности.

Я пожал его руку, худую, но жилистую и крепкую, затем пригласил посетителя сесть.

— Вы хотели поговорить со мной о Матильде Кловер, — торопливо начал я. — Тогда вам лучше обратиться к моему коллеге Шерлоку Холмсу.

Он нервно улыбнулся:

— Встретиться с мистером Холмсом было бы большой честью для меня. И я с нетерпением жду этого. Однако, откровенно говоря, мне хотелось бы сначала побеседовать с вами, ведь вы медик. При непонятных мне обстоятельствах — может быть, по злому умыслу или в результате неудачного розыгрыша — я оказался замешан в странной истории. Она связана с гибелью известной вам девушки, с которой я не был знаком. Среди членов Христианского союза ходят слухи, что сам мистер Фредерик Смит был обвинен в ее смерти и обращался к вам за советом. Его имя теперь упоминают в связи с этим убийством в каждом доме и на каждой улице в окрестностях больницы. Неудивительно, что я беспокоюсь за свою репутацию. Раз вы помогли мистеру Смиту, значит сможете дать хороший совет и мне.

— Вы практикуете в больнице Святого Томаса?

Он наклонил голову:

— Да, я удостоен такой чести. Но, если честно, я в основном провожу время за городом, читаю, конспектирую. А в Лондоне бываю наездами, снимаю комнату возле Ламбетского дворца.

Затем он без лишних слов протянул мне конверт. На почтовом штемпеле стояло позавчерашнее число. Письмо несколько встревожило меня, зато избавило нас от необходимости искать последнее место жительства Матильды Кловер.

Доктору Томасу Нилу

Сэр, мисс Кловер, проживавшая до недавнего времени по адресу Ламбет-роуд, 27, скончалась 20 октября в вышеупомянутом доме в результате отравления стрихнином. При осмотре ее личных вещей найдены доказательства того, что именно Вы дали ей лекарство, вызвавшее смерть. Кроме того, есть подтверждение, что Вас наняли с целью отравить ее. Эти улики находятся сейчас у одного из детективов, который готов передать их Вам за вознаграждение в 1000 фунтов.

Таким образом, сэр, если Вы согласны заплатить за них означенную сумму, Вам нужно просто сообщить в разделе частных объявлений «Дейли кроникл» об обязательстве выплатить мистеру Мелоуну 1000 фунтов за его услуги. Я пришлю к Вам своих людей, и они уладят вопрос. Если Вы не примете мое предложение, доказательства будут переданы полиции и преданы гласности, что неизбежно приведет Вас к гибели. Подумайте хорошенько, прежде чем принять решение. Все очень просто, с одной стороны — 1000 фунтов стерлингов, с другой — позор и крах. Ответить можете в любой день следующей недели на первой странице «Дейли кроникл». Я не собираюсь Вас обманывать, у меня есть эти доказательства, способные погубить Вас.

М. Мелоун

Несмотря на несхожий почерк, это письмо, безусловно, было очередным измышлением адвоката Бейна, детектива О’Брайена и их неизвестных сообщников.

На лице доктора Нила выражалось тихое отчаяние.

— Скажите, доктор Ватсон, — печально спросил бедный врач, — что мне делать? Я никогда не слышал о мисс Кловер. Я всего второй раз в жизни приехал в Англию, и это случилось после двадцатого октября!

— Вы должны показать эту мерзкую клевету полиции, — убежденно заявил я.

Мне было непонятно, почему злоумышленники выбрали в жертвы столь далекого от преступных помыслов человека.

— Значит, мне все-таки следует обратиться в полицию, — пробормотал он, и у меня не возникло ни тени сомнения в его искренности. — Однако я опасаюсь туда идти.

— Не понимаю, чего вы опасаетесь.

— Дело в том, сэр, — робко стал объяснять он, — что публичное расследование — пусть даже в обвинениях нет ни слова правды — может повредить моей врачебной карьере. Этот негодяй уверен, что заставит меня заплатить, поскольку любые слухи или намеки способны погубить репутацию человека нашей профессии. И здесь, и у меня на родине люди в таких случаях говорят, что дыма без огня не бывает.

— Уверен, что вы можете положиться на разум властей в решении подобных вопросов.

— Рад слышать ваши слова. — Было очевидно, что бедняга изо всех сил стремится поверить мне. — Однако я хотел бы обсудить с вами еще один вопрос.

— Прошу вас, рассказывайте.

Его взгляд стал еще более печальным, чем прежде.

— Я практиковал в провинции Онтарио и в Чикаго и прибыл сюда всего на несколько недель, чтобы набраться опыта и продолжить исследования в области нервных расстройств. Меня мало кто знает в Англии. Я ведь не мистер Фредерик Смит и не мистер Шерлок Холмс, в конце концов! Данное обстоятельство наводит меня на неутешительную мысль о том, что вымогатель или, если так можно выразиться, мой гонитель должен быть хорошо мне знаком. Это кто-то из близкого окружения. Разве может быть иначе?

Мне часто доводилось видеть, как Шерлок Холмс прищуривает свои зоркие глаза, обдумывая подобные заявления! Но я сумел лишь нерешительно уточнить:

— Вы кого-то подозреваете?

Он покачал головой и замолчал, собираясь с духом.

— Надеюсь… — заговорил он наконец, — нет, верю, что это не могли быть те двое, о ком я сразу подумал. Вы дали мне правильный и мудрый совет, доктор Ватсон. В самом деле, было бы лучше обратиться в полицию. Но, боюсь, там мне зададут тот же вопрос, что и вы. И мне придется назвать имя молодого человека, который, вполне возможно, не имеет к этому никакого отношения. Такой поступок тяжелым грузом ляжет на мою совесть, сэр.

Если вымогатель или шайка сообщников были близко знакомы с доктором Нилом, то мы, разумеется, тоже приблизились к разгадке тайны ламбетского отравителя. Осторожно, словно подбираясь на цыпочках к упорхнувшей из клетки птице, я спросил:

— Вы можете сказать, кто он?

Он не сразу решился ответить.

— И вы поверите моим словам, доктор Ватсон?

Глупо было бы заявить, что нет. Я молча кивнул.

— Так вот, я надеялся услышать от вас, что вы знаете об этом деле и уже разыскали преступника или находитесь на верном пути. Но, увы, этого не случилось. Хорошо. Тогда позвольте мне провести свое собственное маленькое расследование. Если мои подозрения подтвердятся, я поступлю именно так, как вы посоветовали. Если же нет, то полиция получит письмо, которое поможет ей во всем разобраться. Скорее всего, я ошибаюсь в своих догадках и через неделю вернусь в Америку, так ничего и не выяснив. Остается полагаться лишь на счастливый случай… и на вас.

Наша беседа подошла к концу. Я напрасно рассчитывал, что Шерлок Холмс успеет прийти домой до ее завершения. Мой гость поднялся и направился к двери. Затем повернулся и задал вопрос, которого я опасался:

— Скажите, доктор Ватсон, а эту несчастную девушку в самом деле убили?

До сей поры лишь мы с Холмсом знали, что она умерла. И я не имел обыкновения делиться с кем-либо важными сведениями в отсутствие моего друга. Так что ответ был в какой-то мере правдивым, но отнюдь не искренним.

— Полиции ничего не известно ни об этом преступлении, ни о самой девушке.

На его лице появилось выражение облегчения, которое невозможно было спутать ни с чем другим.

— В таком случае, сэр, вполне вероятно, что мы имеем дело не с вымогательством, а с кознями какого-то завистника. Я бы с удовольствием порвал это письмо и забыл о нем.

Я застыл в растерянности, не зная, что ответить.

— Пожалуй, все же лучше сохранить его, доктор Нил. До выяснения всех обстоятельств или на тот случай, если вы получите новое послание.

Ничего более убедительного я придумать не сумел.

IX

Холмс вернулся спустя полчаса в расстроенных чувствах. Так называемый череп Джонатана Уайлда оказался подделкой. Сыщик взял визитную карточку доктора Нила, прочитал надпись на обороте и сардонически заметил, что, во всяком случае, ни одно из писем вымогателей не написано рукой американского врача. Но, услышав адрес, по которому проживала Матильда Кловер, тут же приказал Билли взять для нас кеб.

Солнце уже садилось, когда мы пересекли Темзу по Вестминстерскому мосту. Река была так запружена угольными баржами, что, казалось, не составило бы особого труда перебраться по ним с одного берега на другой. По указанию Холмса кебмен свернул на Ламбет-роуд, под низкий железнодорожный мост, то и дело сотрясаемый проходящими к вокзалу Ватерлоо поездами. Голубое небо затянули адские выхлопы паровозных двигателей. Мы остановились на углу Геркулес-роуд возле мрачного здания в псевдовенецианском стиле. О характере этого заведения нетрудно было догадаться по выстроившимся возле входа юным особам, одетым довольно бедно, но при этом щеголявшим в боа из перьев.

Перед нами по Ламбет-роуд тянулся ряд невзрачных домиков, покрытых слоем сажи. За ними виднелась таверна «Масонс-Армс». Холмс подошел к двери с выведенным на ней номером двадцать семь и постучал позеленевшим от времени медным молоточком. В этот момент под расстегнутым пальто Холмса я заметил, как странно загнулся воротничок его сорочки. Теперь он напоминал пасторский. Или Холмс и в самом деле зачем-то его надел.

Дверь открыла женщина лет шестидесяти в белом переднике поверх простого бежевого платья. Ее рыжие волосы истончились от постоянной завивки и окраски, так что сквозь них просвечивала белая кожа. Она взглянула на нас и хотела было улыбнуться, но затем передумала.

— Доброе утро, мадам, — вежливо обратился к ней Холмс, едва заметно наморщив свой чувствительный нос. — Уильям Холмс из Южной лондонской миссии. А это мой коллега доктор Ватсон.

Я никогда прежде не слышал, чтобы он пользовался своим вторым именем как nom de guerre ^[192].

— Если не ошибаюсь, — сказал он со скорбным выражением лица, — покойная мисс Матильда Кловер жила здесь?

— Может, и жила, — настороженно ответила хозяйка.

— Я правильно понял, что вы хозяйка этого дома, миссис… — произнес Холмс еще более почтительно.

— Миссис Филлипс. Эмма Филлипс.

Она все еще была встревожена его миссионерскими манерами.

Ничуть не обескураженный таким приемом, Холмс вытащил из кармана маленький черный блокнот, заглянул в него и улыбнулся:

— Именно так. Миссис Филлипс. Мы позаботились о мисс Кловер, насколько это было в наших силах. Она происходила из достойной семьи, живущей в Кенте, и ее родственники были весьма опечалены ее образом жизни и обстоятельствами смерти.

— Я не знала, — ошеломленно пробормотала миссис Филлипс.

— Можете поверить, что так оно и есть. Ее родные озабочены тем, чтобы люди, помогавшие ей в последнее время, — вот вы, например, — не понесли никаких убытков из-за долговых обязательств мисс Кловер.

Как только разговор зашел о деньгах, женщина напряглась и ощетинилась, словно дикий зверь, обороняющий свое логово. Однако через мгновение ее лицо приняло более приветливое выражение, а голос смягчился.

— Это что-то вроде страховки, да? Общество взаимного страхования?

Холмс якобы сверился со своим блокнотом, хотя я успел заметить, что там были лишь пустые страницы.

— Можно назвать и так. Скажите, мисс Кловер скончалась двадцатого октября именно в этом доме?

— Да, конечно же, в этом доме. — В ее голосе отчетливо слышался страх лишиться компенсации, которую ей, очевидно, собирались предложить. — Она умерла пристойно. В комнате, которую она сняла за несколько недель до этого. В конце октября. Если точнее, двадцать первого числа, рано утром. Белая горячка и остановка сердца. Накануне она выпила целую бутылку бренди, если не больше. Около трех часов ночи ей стало дурно, а чуть позже восьми она умерла. И если бы вы хорошо знали ее, то удивились бы, что этого не случилось раньше!

— В самом деле!

— Все это время рядом с ней находился врач. Судя по выговору, иностранец. Довольно приятный молодой джентльмен. Можете поговорить с ним. Он составил отчет для доктора Маккарти, и тот подписал свидетельство о смерти. Скажите, а много ли денег мне полагается? Понимаете, она снимала две комнаты в мансарде и не заплатила за пять недель, не говоря уже о том, что уведомление о смерти пришло не сразу.

— Я, разумеется, сообщу об этом, — заверил ее Холмс, энергично водя карандашом по пустой странице блокнота.

— И еще уборка комнаты! Очень грязной комнаты! А рвота! Я хочу сказать, что ее часто рвало. Набиралось полное ведро! А эти деньги, их выплатят наличными? Если нет, то их нужно будет перечислить на имя Эммы Вулвз, а не Филлипс.

Холмс повторил имя и записал в блокноте «Эмме Вулвз, а не Филлипс».

— Вы сказали «за пять недель»?

— Около того, не считая того времени, когда я ждала уведомления о смерти, разумеется. Ведь без него комнату нельзя было сдать другому жильцу.

— Скажем, за шесть недель, так? Не вижу причины, чтобы не выдать вам деньги наличными прямо сегодня. Возможно, у нее были еще какие-то обязательства, о которых могли знать ее друзья. У нее ведь были знакомые или подруги, которые заботились о ней?

Эмма Вулвз, или Филлипс, скривила лицо, затем покачала головой:

— Разве что одна. Она живет в этом же доме. Можете поговорить с ней, если угодно. Она перебралась в мансарду после того, как Мэтти Кловер умерла.

— Если вы не возражаете, — учтиво произнес Холмс.

Мы поднялись вслед за хозяйкой по лестнице, пахнущей сырой штукатуркой и прогнившими коврами, и подошли к двери чердачного помещения с низким потолком. Эмма Вулвз постучала в нее и дернула ручку, не дожидаясь ответа.

— Пришли два джентльмена из миссии. Они хотят оплатить все долги бедняжки Мэтти. Полагаю, вам должно быть что-то известно.

Послышался ответный шепот квартирантки. Хозяйка шагнула в сторону, широко распахнула дверь, чтобы мы могли пройти, и сказала:

— Приступайте.

— Люси Роуз, — представилась девушка, поднимаясь с топчана.

Она напоминала увядшую голубку прерафаэлитов — чистое гладкое лицо, волосы заплетены в косы, усталый безразличный взгляд, словно наше присутствие не имело для нее никакого значения. На правой щеке видны следы ушиба. Вид у комнаты был весьма узнаваемый: потертый ковер, умывальник с кувшином и тазиком, крохотное окно с давно не крашенной, потрескавшейся рамой.

«Преподобный Уильям Холмс» бережно пожал руку девушки:

— Люси Роуз? Вы были подругой бедной Мэтти Кловер?

— Мы дружили, — настороженно ответила она, высвобождая руку. — Но все же не очень близко.

— Хорошо, — мягко улыбнулся ей Холмс. — Уверяю, что мы пришли с самыми добрыми намерениями. Мы располагаем некоторой суммой, которую семья покойной хотела бы передать ее друзьям.

Он отсчитал три соверена и протянул их девушке. Она приняла деньги без каких-либо слов благодарности. Холмс огляделся:

— Давно вы здесь живете?

— Три года, — сказала Люси, пожимая плечами. — Я всего лишь бедная швея, разве не видно?

— Понятно. И сколько же вам лет, дитя мое? — спросил «миссионер».

— Двадцать.

Он кивнул, показывая, что поверил ее словам. И, словно бы ему только что пришла в голову хорошая идея, добавил:

— А когда ваш день рождения?

— Мой день рождения? Зачем вам это знать?

Холмс снисходительно улыбнулся, прощая ее недогадливость:

— Вы были добры к Мэтти. Полагаю, что ее мать захочет отблагодарить вас. В следующем году, Люси, у вас будет особенный день рождения — двадцать один год ^[193]. Было бы замечательно, если бы матушка вашей покойной подруги смогла послать вам подарок. Если, конечно, вам будет удобно его принять.

— Мне будет удобно, — ответила девушка, недоверчиво глядя на него. — Я просто не понимаю, с чего ей делать мне подарки.

— Оттого что она добрая христианка, — объяснил Холмс.

Люси снова пожала плечами:

— Ладно. Четвертого апреля, если это кому-нибудь интересно.

— Расскажите, — попросил Холмс с легким беспокойством в голосе, — что произошло той ночью, когда умерла Мэтти? Вы были с ней?

Я боялся, что девушка не захочет вспоминать об этом, но Холмс задал вопрос с большим тактом, якобы лишь для того, чтобы передать ее слова родным покойной.

— Она пришла домой не одна, — безразличным тоном заговорила Люси Роуз. — Мэтти часто приводила сюда мужчин. Я видела того человека в коридоре. И миссис Филлипс видела, и ее сестра тоже. Но они закрывают глаза на такие вещи.

— Как он выглядел?

— Он стоял спиной к свету, но я его все-таки разглядела. Это был крепко сложенный джентльмен с темными усами и загорелым лицом, как у землекопа, в пальто и котелке. Они зашли в комнату, а потом он спустился вниз и сходил за пивом. Я легла спать, но услышала, как они распрощались приблизительно через час. Мэтти открыла дверь и сказала: «Доброй ночи». Он ответил: «Доброй ночи, моя дорогая». И все.

— Понятно, — сказал Холмс, с разочарованным видом убирая деньги обратно в карман.

— Около трех часов ночи, — торопливо добавила Люси, — меня разбудили ее крики. Она скорчилась на кровати, чтобы уменьшить боль. Первым делом она сказала, что ее, наверное, отравили таблетками, которые она принимала, чтобы не забеременеть.

— Как вы думаете, ее и правда отравили?

— Конечно же нет! — презрительно фыркнула Люси Роуз. — Она сама себя сгубила этим пойлом. Врачи ведь не сказали, что она умерла от яда, разве не так? Старушка Мэтти пила столько, сколько не под силу и троим извозчикам. Но как же она кричала! Потом у нее начались судороги, она затряслась всем телом. Глаза закатились, просто страшно было смотреть. И все от пьянства. Допилась до белой горячки.

— Она сказала еще что-нибудь?

— Сказала, что умирает. И она была права, так ведь?

Я отказывался понимать, как такая бессердечная девица могла быть чьей-то подругой. Однако Холмс играл свою роль до конца и дал ей еще два соверена. Она усмехнулась, глядя ему в глаза:

— Миссионер? Да вы такой же миссионер, как я сама!

— Уверяю вас…

— Вы заплатили дважды! А эти миссионеры — скряги, каких поискать. Должно быть, вы…

Было обидно видеть, как эта маленькая дрянь разоблачила Холмса.

— Должно быть, вы из газетчиков, — торжествующе объявила Люси Роуз. — Угадала? Это они дают деньги тем, у кого хотят что-то выпытать. Пять соверенов? Надеюсь, дело того стоило. И зачем только вам нужно знать про Мэтти?

— Боже милосердный, — миролюбиво произнес Холмс. — Да у вас, милая девушка, задатки настоящего детектива!

— Ясное дело, — сказала в ответ Люси Роуз.

Когда мы возвращались в кебе на Бейкер-стрит, я заметил, что ни разу прежде не сталкивался с подобной дерзостью.

Холмс, разглядывая вечернюю публику, спешащую домой по Риджент-стрит, спокойно возразил:

— Однако как удачно вышло, что я представил вас врачом. Иначе мы могли бы принять эту вздорную девицу за испуганного и озлобленного ребенка. Не правда ли?

Я резко поднял голову и взглянул на него. Однако Холмс ничего больше не сказал, за исключением того, что нам следует немного помочь нашему другу Лестрейду, который запутался в этом деле и совсем пал духом.

X

Мой посетитель доктор Нил напрасно беспокоился. Он оказался лишь одним из нескольких врачей, которым сумасшедший вымогатель разослал одинаковые письма. На следующее утро я получил сообщение от доктора Броудбента с Сеймур-стрит. Он вместе со мной стажировался в больнице Святого Барта, а ныне стал преуспевающим окулистом. Броудбенту пришло похожее послание, с той лишь разницей, что мистер Мелоун и его сообщники потребовали за возвращение «доказательств» две с половиной тысячи фунтов. Это, разумеется, было уже полным безумием. Каким образом глазной врач мог дать больной стрихнин? Я окончательно уверился, что человек, организовавший этот шантаж, имел весьма отдаленные представления о медицине.

Холмсу, судя по всему, прискучили эти письма. Он с куда большим энтузиазмом занимался расследованием смерти Матильды Кловер. А доктора Нила и доктора Броудбента с несколько тяжеловесным юмором именовал «ваши клиенты», словно умывая руки и не желая отвлекаться на их жалобы.

Через три дня после нашего визита на Ламбет-роуд он решил, что пора поделиться результатами расследования с инспектором Лестрейдом. И эта встреча с нашим другом из Скотленд-Ярда произошла при таких ужасных обстоятельствах, что врезалась в мою память на всю жизнь. Ночью я проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Открыв глаза, я увидел стоящего рядом с кроватью Холмса. Он держал в руке свечу, свет которой ослепил меня. На мгновение пламя озарило склоненное надо мной лицо сыщика. Оно горело нетерпением, и по его выражению я тут же понял, что случилось нечто страшное.

— Вставайте, Ватсон! В гостиной ждет Лестрейд, и нам придется поехать вместе с ним. Прихватите с собой ваш саквояж, он нам, несомненно, понадобится.

Признаться, в тот момент я вовсе не испытывал жажды приключений и чувствовал лишь холодное дыхание страха. Слова Холмса могли означать только одно: мистер Бейн и его сообщники снова кого-то лишили жизни. За годы врачебной практики я привык к ночным вызовам, но никогда у меня не было столь тяжелого предчувствия, как тогда. Я оделся и вышел в гостиную. Холмс уже застегнул пальто, повязал шейный платок и натянул дорожное кепи с наушниками, поскольку ночь выдалась на редкость ветреной.

— Стэмфорд-стрит, — объявил Лестрейд, как только я переступил порог. — Сомневаюсь, что им можно чем-то помочь, но…

— Им? — удивленно переспросил я.

Судя по всему, жертв было несколько.

— Да, сэр. На этот раз две молодые особы, обе из неимущего класса. Нам придется поторопиться, пока они не отправились туда, откуда нет возврата. Тогда мы точно ничего у них не узнаем.

Улицы были еще пусты, и кеб Лестрейда мчался стрелой по освещенному фонарями городу через Стрэнд, мост Ватерлоо и Ламбет. Узкая и грязная Стэмфорд-стрит тянулась за причалами и складами от Ватерлоо-роуд до моста Блэкфрайерс. Ветхие серые здания с осыпающейся штукатуркой, чьи двери выходили прямо на мостовую, как две капли воды были похожи на убогие дома Дюк-стрит.

Дорога казалась бесконечной. Задолго до того, как наш кеб остановился возле двери с номером сто восемнадцать, выведенным белой краской, мы заметили собравшуюся толпу. У входа стоял констебль с высоким шлемом на голове и с фонарем в руке. Рядом ждала пролетка, готовая отвезти пострадавших в больницу, но врача нигде видно не было. Неудивительно, что Лестрейду понадобилось мое общество, подумал я. До нас долетал беспорядочный шум, будто в доме шла безумная вечеринка. Мужской голос громко приказывал, а женщины пронзительно вопили, но это были крики боли, а не веселья.

В квартире мы встретили двоих полицейских без шлемов. Они тщетно пытались вывести на улицу двух женщин, которые в ту минуту напоминали буйных, отвратительных ведьм. Потерпевшие в самом деле выглядели ужасно: искаженные болью, мокрые от пота лица, спутанные волосы. Одна из девиц опустилась в прихожей на четвереньки и отчаянно сопротивлялась любой попытке сдвинуть ее с места. Мне сказали, что ее зовут Элис Марш. В комнате скорчилась на диване вторая жертва отравления, Эмма Шривелл. Констебль только что дал ей растворенную в воде соль, и теперь несчастную время от времени сотрясали приступы рвоты. Обе девицы были в одних ночных сорочках. Вероятно, они уже легли спать, но боль заставила их проснуться.

Среди всех этих криков и стонов не удалось толком расспросить полицейских, но с одним из них Лестрейд успел переговорить. Констебль Камли объяснил ему, что они вместе с напарником Эверсфилдом вот уже десять минут безуспешно пытаются отправить девушек в больницу Святого Томаса. С большим трудом их удалось спустить вниз по лестнице, но двигаться дальше они отказались, намертво вцепившись в ножки кресла и дивана с удвоенной ужасом силой.

Если мне когда и приходилось наблюдать преисподнюю, то именно в том доме и той ночью. Элис Марш уже не понимала, о чем ее спрашивали. Эмме Шривелл, вероятно, на некоторое время стало легче от воздействия рвотного средства. Она несколько минут отвечала на мои вопросы, пока возобновившиеся судороги не лишили ее дара речи. По ее словам, вечером они с Элис Марш привели к себе домой мужчину, пили с ним пиво и ели рыбные консервы. Затем он предложил девушкам проглотить по длинной тонкой капсуле, уверяя, что снадобье усилит то порочное удовольствие, которое они намеревались испытать втроем. Затем он ушел. А вскоре начались первые приступы ужасной боли.

От Элис Марш не удалось ничего узнать об убийце. Эмма Шривелл сказала лишь, что у него были темные волосы и усы. Эверсфилд поначалу решил, что девушки отравились рыбными консервами. Хотелось бы в это поверить!

Увы, отставного военного врача подобная драма в мирной жизни просто выбила из колеи. Любого человека, попавшего в эту тесную комнату, ужаснули бы жестокие мучения и душераздирающие крики бедных девушек. Еще тяжелее пришлось мне. Если им в еду или питье подсыпали стрихнин, то они обречены. Возможно, стоило бы дать им морфия, но он лишь незначительно ослабит страдания и продлит жизнь всего на несколько часов. Как позже выяснилось, убийца опять смешал яд с морфием. Чистый стрихнин уже давно убил бы их. Пожелание быстрой смерти для этих несчастных могло бы показаться бесчеловечным кому угодно, но только не тому, кто видел их искаженные от боли лица и слышал пронзительные вопли, разносившиеся в ночи по всей улице. Как знать, не стоял ли тот дьявол, что задумал это преступление, где-нибудь в соседнем переулке, с безумной радостью внимая агонии своих жертв?

Я ничем не мог помочь жертвам. Разве что еще раз попросил Лестрейда, чтобы девушек все же доставили в больницу, где им сумеют облегчить последние мгновения жизни. С помощью обоих констеблей мне удалось усадить в пролетку сначала Элис Марш, а затем и Эмму Шривелл. Они сопротивлялись и бились у нас в руках, их нечленораздельные вопли били по ушам.

Мало что можно добавить к сказанному. Я поехал вместе с ними. Экипаж застучал колесами по мостовой Ватерлоо-роуд, затем свернул на Вестминстер-Бридж-роуд и остановился возле больницы. Еще на набережной Элис Марш громко вскрикнула и скорчилась в судорогах. Из груди ее вырвался долгий стон, а в следующее мгновение она откинулась на сиденье и перестала дышать. Эмму Шривелл занесли в больницу на носилках. Позже я узнал, что она промучилась до восьми утра, но не произнесла больше ни слова.

Должен признаться, что из множества преступлений, которые мы с Холмсом расследовали, ни одно не могло сравниться с этим ужасным и безжалостным двойным убийством. Оно потрясло меня до глубины души. Нам попадались преступники, убивавшие в порыве гнева или за плату, из ревности или жадности, но никто не делал этого, чтобы получить противоестественное и жестокое наслаждение.

Впоследствии Холмс признавался, что был скорее заинтригован личностью того, кто стоял за этими злодействами, нежели испытывал к нему отвращение. Мой друг ссылался на тиранов эпохи Возрождения или на Филиппа-отравителя, как прозвали регента при короле Франции Людовике XV. Извращенные удовольствия графа де Сада в Марселе в сравнении казались не более чем невинными опытами для пробуждения страсти. Другие приверженцы ancien régime ^[194]ради удовольствия убедили маркизу де Гасе в том, что она выпила смертельный яд, подмешанный в стакан. Несколько часов они наслаждались ее ужасом и отчаянием, пока та не догадалась, что ее обманули. На сей раз мы столкнулись с душегубом, которого Холмс лаконично охарактеризовал как «большого оригинала».

— Мне крайне досадно, Ватсон, что нормы морали нашего времени не позволяют мне написать монографию на тему «Отравление как искусство». Однако я полагаю, что следует черкнуть пару строк добрейшему профессору Крафт-Эбингу. Он должен узнать об этом редком типе психического отклонения. Душевнобольной преступник с помощью яда жаждет обрести полную власть над жертвой, возможность контролировать малейшие нюансы ее мыслей и чувств. Надо пополнить существенный пробел в безупречной во всех других отношениях систематизации психопатологических типов, составленной великим ученым.

Этот пугающий вывод мой друг сделал за завтраком, два дня спустя после смерти несчастных девушек. Я раскрыл свежий выпуск «Таймс», пытаясь найти в нем убежище от беседы на подобную тему, и просто сказал:

— Достаточно того, Холмс, что нам приходится разыскивать этого негодяя. Будет лучше, если этим мы и ограничимся.

Он вздохнул, словно мой ответ огорчил его:

— Временами мне кажется, Ватсон, что вы смотрите на это дело с искаженной точки зрения. А без правильной оценки нам никогда не узнать истины. Должен заметить, что отравителями были и великий доктор Уильям Палмер из Рагли, и несравненная Кэтрин Уилсон — последние минуты ее жизни я наблюдал собственными глазами в те времена, когда казнь еще была публичным зрелищем. Но им обоим далеко до нашего нынешнего противника.

Его слова показались мне совсем уже бессердечными. Я позволил себе напомнить, что всеми силами старался облегчить страдания умирающих девушек, в то время как Холмс обсуждал с Лестрейдом детали преступления. Назвать убившего их выродка художником — нет, это было просто невыносимо. Возможно, вышло к лучшему, что наш разговор прервали миссис Хадсон и появившийся вслед за ней Лестрейд. Прежде чем наша хозяйка успела произнести хотя бы слово, инспектор влетел в гостиную и протянул нам лист бумаги:

— Поскольку вы оба оказались свидетелями по делу об убийстве двух женщин, вам стоит взглянуть на это письмо, мистер Холмс. Его прислали мистеру Уайетту, коронеру Саутуорка, сегодня с утренней почтой. Очевидно, что текст от первой до последней строчки — дело рук отравителя или кого-то из сообщников. Пожалуй, в этот раз они зашли слишком далеко. Возможно, здесь найдется нечто такое, что позволит нам выйти на их след.

Я не смог понять, какое чувство охватило меня при виде этого исписанного знакомым почерком листка — надежда или, наоборот, отчаяние. Холмс прочитал его, удивленно приподнял брови и передал мне:

— Если здесь есть хоть слово правды, Ватсон, то, вероятно, один из ваших клиентов поможет нам добыть полезную информацию.

Дорогой сэр, спешу сообщить Вам: один из моих информаторов владеет вескими доказательствами того, что некий врач из больницы Святого Томаса виновен в смерти Элис Марш и Эммы Шривелл, отравленных стрихнином. Рекомендую Вам обратиться к детективу Джорджу Кларку, проживающему по адресу: Кокспур-стрит, 20. Вы получите желаемое, уплатив по моему счету за оказанные им услуги.

Искренне Ваш,

В. Х. Мюррей

Я обратил внимание, что подпись совпадала с той, что стояла на открытках для клиентов отеля «Метрополь».

— Скажите, Лестрейд, — задумчиво произнес Холмс, когда я вернул ему письмо, — мы ведь встречались с неким Джорджем Кларком, не так ли?

Лицо инспектора недовольно вытянулось.

— Насколько я помню, пятнадцать лет назад Кларк, будучи в чине старшего инспектора, из-за подозрений в подкупе вынужден был уйти из полиции. После чего содержал трактир в Вестминстере. Однако можно с уверенностью сказать, что он не связан с этим Мюрреем.

— В самом деле? Прошу вас, объясните почему.

— Потому что Джордж Кларк три месяца назад отправился к праотцам, мистер Холмс, — с откровенно торжествующим видом заявил инспектор. — Умер. Обрел последнее пристанище на земле, какое положено любому человеку.

Возможно, это было не вполне достойно, но я обрадовался тому, что туманные рассуждения о профессоре Эбинге и об искусстве отравления рассеялись под холодным сиянием фактов.

XI

Еще до того как началось расследование убийства на Стэмфорд-стрит, полиция изучила свидетельство о смерти Матильды Кловер и установила место ее погребения на Ламбетском муниципальном кладбище. Несмотря на название, оно находилось вовсе не в Ламбете, а на окраине Тутинга, в соответствии с новыми санитарными правилами, установленными законом о погребении от 1852 года. Сырым утром, когда иней превращался в росу, бренные останки мисс Кловер предстояло извлечь из земли по распоряжению министра внутренних дел. Мы с Холмсом решили добираться до Тутинга поездом от вокзала Виктория. На станции нас должен был встретить Лестрейд, чтобы проводить к воротам кладбища.

Инспектору не было нужды предупреждать лиц, получивших письма от вымогателя, о необходимости сохранять тайну. Положение леди Рассел и достопочтенного мистера Фредерика Смита не позволяло, чтобы их имена каким-либо образом связывали с подобными преступлениями. Послание коронеру следовало показать присяжным, если в этом возникнет необходимость, но пресса ни в коем случае не должна была знать о нем.

Как только поезд отошел от вокзала Виктория, Холмс склонил свой орлиный профиль, увенчанный дорожным кепи с наушниками, над разворотом «Морнинг пост» и принялся изучать раздел криминальных новостей. Ранний отъезд помешал ему без спешки ознакомиться со свежей прессой. Город остался позади, мимо проплывали нескончаемые шеренги мокрых голых деревьев. Тщательно свернув прочитанную газету, Холмс положил ее на сиденье и протянул мне портсигар.

— Вы не находите, Ватсон, что в этих преступлениях есть некая закономерность?

Я не совсем понял, что он имел в виду.

— Закономерность? Едва ли я когда-либо сталкивался с более беспорядочным, запутанным и противоречивым делом.

Он на мгновение задумался и пояснил подробнее:

— Тем не менее рассмотрим эти письма. Послания коронеру и доктору Броудбенту явно составил один и тот же человек. Однако написаны они разными людьми. При этом каллиграфический почерк последнего письма полностью совпадает с тем, что был в сообщении, отправленном мистеру Фредерику Смиту. Нити, связывающие авторов этих посланий, перекрещиваются, не правда ли? Именно это я и назвал закономерностью.

— Это лишь доказывает, — резко ответил я, — что вымогатели знакомы друг с другом. Не иначе.

— Каким образом? Все знают друг друга или по отдельности знакомы с предводителем банды?

— Они сообщают одни и те же сведения в одной и той же манере, к тому же неизменно используют один и тот же способ вымогательства.

— Вы совершенно правы, — тут же согласился он. — Возможно, я придал этому слишком большое значение.

Ответ показался мне излишне миролюбивым, чтобы не сказать уклончивым.

— Мы никогда не приблизимся к решению загадки, Холмс, если не признаем, что письма и убийства напрямую не связаны между собой. Маньяк подсыпает яд бедным девушкам, а банда вымогателей пытается извлечь свою выгоду из этих преступлений. Они знают, что жертвы шантажа не были убийцами. Но при этом прекрасно понимают, что невинный человек может поддаться слабости или глупости и заплатить за сохранность своего доброго имени. Большинство откажется, но это не имеет особого значения. Одна-две удачи с лихвой оправдают затраченные усилия.

— Ваш клиент Броудбент согласится платить? Или, может быть, доктор Нил?

Я ожидал этого вопроса.

— Они оба знают, что чисты перед законом. Однако, если станет известно, что Броудбент обращался в суд в связи с этим делом, люди решат, что нет дыма без огня. Для врача репутация крайне важна. Скандал способен разрушить ее, независимо от того, виновен он или нет. Будучи человеком чести со строгими принципами, Броудбент, разумеется, не поддастся шантажу. Вымогатели просто сделали неудачный выбор, но в следующий раз им может повезти больше.

Холмс откинулся на спинку сиденья:

— А как быть с тем обстоятельством, что лорда Рассела обвинили в убийстве мисс Кловер за две недели до ее смерти? Неужели это просто удачное совпадение?

— Нет. — Ответ на этот вопрос я заготовил заранее. — Так или иначе, она уже умирала от белой горячки. Но если человек платит, дабы уберечь свою репутацию, едва ли имеет значение дата смерти несчастной. Как он мог узнать об этом? Если он начнет задавать вопросы, то лишь привлечет к себе ненужное внимание. В самом деле, почему мисс Кловер не могла быть частью заговора? Проституция тесно связана с шантажом.

Холмс вынул трубку изо рта:

— И когда они сообщили мистеру Смиту, что Эллен Донуорт была отравлена, в то время как все еще полагали, будто она умерла от пьянства, — это тоже совпадение?

— Любой, кто находился в тот момент возле отеля «Йорк», мог услышать, как она обмолвилась о человеке по имени Фред, подсыпавшем нечто белое вее стакан с джином. Слухи быстро распространяются в таких районах. Вымогатели фактически не заключают никакой сделки. Они просто запугивают того, кто готов заплатить во избежание нежелательных разговоров. Но они не убийцы.

— Хорошо, — задумчиво согласился он, — если только они не занимаются чем-то еще.

— Я уверен, — убежденно заявил я, — что в ближайшее время мне станут известны имена вымогателей. По крайней мере — их предводителя. Доктор Нил вполне может оказаться богатым американцем, но в Англии о нем известно лишь горстке людей. Он полагает, что угроза исходит от кого-то из его близкого окружения. Иначе просто быть не может. Это должно помочь нашему расследованию.

— Мой дорогой друг! — восхищенно произнес Холмс. — Вы хотите раскрыть преступление еще до того, как мы поймем, с кем имеем дело.

Однако теперь я был готов сразиться с ним на его территории.

— В последнем письме, адресованном коронеру, утверждается, что мисс Марш и мисс Шривелл со Стэмфорд-стрит отравил врач.

— Превосходно.

— Но вы же не станете отрицать, что вымогатель именно так и написал?

— Вероятно, так.

— В надежде на то, что письмо попадет в отчет о дознании, вызвав множество слухов.

— Вполне возможно.

— В таком случае я предлагаю вам пари. После окончания дознания появится еще одно письмо. Какому-нибудь богатому молодому врачу либо его родным сообщат, что имеют на руках доказательства совершения им убийства, и потребуют крупную денежную сумму за молчание. После этого вы мне поверите?

Он обеспокоенно взглянул на меня.

— Мой дорогой друг, я всегда вам верил. Порой не соглашался, но это уже другой вопрос. Однако должен заметить, что в рассуждениях о ваших клиентах вы гораздо ближе к разгадке этого ужасного дела, чем сами полагаете.

— Они не мои клиенты, — мгновенно возразил я, — а наши.

Он усмехнулся и покачал головой:

— О нет, Ватсон! Я ведь не встречался с ними. Какое я могу иметь к ним отношение? По моему разумению, это правильно, что у вас появились собственные клиенты. Вы достойны их, если можно так выразиться, а они достойны вас.

Несколько минут спустя поезд описал широкую дугу и подъехал к станции Тутинг. Лестрейд поджидал нас в кебе. Инспектор по случаю надел черный костюм. Обнесенное незамысловатой оградой кладбище примыкало к дороге. Сразу за воротами были расположены небольшие фамильные надгробия с крестами и обелисками, плачущими Ниобами и мраморными ангелами. Дальше тянулись могилы бедняков и общие захоронения, откуда по истечении двенадцати лет покойников выкопают и сожгут ночью на кладбищенском костре. Зеленый брезентовый навес прикрывал от дождя одну из таких ям. Землекопы уже начали работу. Когда мы миновали ворота, за нами увязалась стайка любопытных уличных мальчишек, приветствовавших нас выкриками: «Похитители трупов! Бёрк и Хейр! Бёрк и Хейр!»

— Не правда ли, отрадно видеть, — заметил Холмс, — что знание имен знаменитых преступников прошлого в какой-то мере искупает невежество в других вопросах ^[195].

Чтобы отыскать останки Матильды Кловер в общей могиле для бедных, пришлось поднять и открыть множество гробов. Холмс и Лестрейд наблюдали за раскопками издалека. Сырое утро обернулось холодным дождливым днем. Пирамиды из желтой лондонской глины увеличивались с каждой минутой. За кладбищенской оградой столпились любопытствующие дети и взрослые. Лестрейд с неодобрением взглянул на них, а затем обернулся к Холмсу:

— А что известно о Луизе Харви, мистер Холмс? Удалось ее отыскать, мертвую или живую?

— Говоря откровенно, не знаю, — безразлично ответил Холмс и плавным жестом обвел все пространство кладбища. — Но осмелюсь сказать, что нашел бы ее, если бы это входило в мои обязанности.

Его слова, вне всякого сомнения, пришлись Лестрейду не по вкусу.

— Я могу с уверенностью утверждать лишь одно, мистер Холмс, здесь ее точно нет. Мы обыскали кладбище вдоль и поперек, когда предавали земле тело мисс Кловер.

— Нет, она здесь, — произнес Холмс, мысли которого блуждали где-то далеко. — Я ничуть не сомневаюсь в этом. Конечно же здесь.

— На этом кладбище?

— А где же еще?

— Не понимаю, с чего вы так решили, мистер Холмс!

— Зато мне все понятно, Лестрейд. Видите ли, я начинаю подозревать, что мы с Луизой Харви — старые друзья.

— Такие старые, что ее уже успели похоронить, — сердито хмыкнул инспектор.

Он отошел в сторону, глотнул из своей фляжки, чтобы немного согреться, и отчитал кого-то из подчиненных, бездельничавшего под брезентовым навесом.

Я перебирал в памяти героинь наших прежних расследований, но не нашел ни одной, которая могла бы оказаться этой таинственной Луизой Харви. Затем попытался надавить на Холмса, чтобы тот объяснил свои слова, но и это не принесло результата. Он терпеливо наблюдал сквозь сгущавшийся туман за работой землекопов. Наконец один из них закричал и замахал руками, сообщая, что тело мисс Кловер найдено.

Гроб перенесли в сарай возле часовни, превратившийся в импровизированный морг. Там нас нетерпеливо дожидался доктор Стивенсон, приехавший по распоряжению министра внутренних дел. Он принялся за дело с энтузиазмом, едва не выходящим за границы приличия. Гроб открыли и извлекли из него хорошо сохранившееся тело безвременно усопшей.

Доктор Стивенсон до самого полудня манипулировал скальпелем и пилой, заполняя баночки для хранения органов. При всем своем опыте, я так и не смог привыкнуть к звуку разрезаемой плоти, напоминающему треск разорванного холста, или скрипу распиливаемых костей, который более соответствовал грубой плотницкой работе. Когда все было закончено, на столе доктора Стивенсона выстроились в ряд баночки с маркировкой: «Мозг Матильды Кловер», «Кишечник Матильды Кловер», «Желудок Матильды Кловер».

Шерлок Холмс, как я и ожидал, следил за вскрытием с любознательностью истинного ученого. Наконец он встретился взглядом со Стивенсоном, и тот покачал головой.

— Вне всякого сомнения, — сказал он.

Доктор взял стеклянную пластину, что-то опустил на нее при помощи пинцета и протянул Холмсу:

— Посмотрите!

Холмс вытянул указательный палец. Я отвернулся, не в силах видеть подобное. Когда я снова посмотрел на моего друга, он слегка причмокнул губами, как человек, отведавший необычайно вкусный нектар. Сыщик повернулся к Стивенсону и произнес с улыбкой довольного угощением ребенка:

— Стрихнин!

XII

Нельзя было отрицать полезность сделанной работы, как и возможность того, что мы нашли вовсе не Матильду Кловер. Насколько я понял, обнаруженный стрихнин не добавил нам никаких подсказок касательно личности убийцы. А полученное от Люси Роуз описание ночного визитера с усами и в шляпе-котелке подошло бы сотне тысяч мужчин в Лондоне.

Холмс впал в то раздражительное состояние, какое часто овладевало им при расследовании некоторых преступлений. Он вернулся к скрипке и концерту Бетховена и непривычно много курил. А еще принялся изводить меня насмешками, иронично называя ламбетское дело «этим вашим расследованием» или «этим делом, которое вы едва не раскрыли», а наших посетителей — «этими вашими клиентами». Казалось, Холмс умывает руки — или расписывается в собственном бессилии. Все, что его теперь интересовало, — это измерение расхождений в весе разменных монет. Опыты по гальванике наполнили нашу гостиную ароматом серной кислоты, исходящим от аккумулятора.

— Вы по-прежнему утверждаете, что Луиза Харви находится на Ламбетском кладбище? — спросил я у Холмса следующим вечером.

— Нет, — спокойно ответил он, не отводя взгляда от чашечки весов с крохотным кусочком металла.

— Но вчера…

— Varium et mutabile semper femina, Ватсон. Женщинам присуще восхитительное разнообразие и непостоянство.

— Вы хотите сказать, что она сама выкопалась из могилы и ушла?

— Что-то в этом роде, — согласился он, легко касаясь весов мизинцем.

Продолжать обсуждение было бессмысленно. Я стал молчаливым и угрюмым. Мне не удалось скрыть огорчение при известии, что в желудке Матильды Кловер обнаружили стрихнин в количестве, вдвое превышающем смертельную дозу. Я все еще придерживался убеждения, что мы имеем дело с двумя разными группами преступников. Но как вымогатели могли узнать об отравлении Матильды Кловер за две недели до ее смерти, если они не убили ее сами?

Предложенное Холмсом объяснение казалось мне в равной степени маловероятным. Пришлось бы допустить, что несколько мужчин и женщин не только написали эти угрожающие письма, но и совершили не менее четырех убийств. Согласно их собственным утверждениям, жертв было пять, однако Луизу Харви не нашли в журнале регистрации Сомерсет-хауса, хотя перебрали всевозможные варианты написания ее имени. Под каким же псевдонимом она могла быть похоронена на Ламбетском кладбище?

Так продолжалось еще три дня. Но вечером мы услышали на лестнице шум шагов Лестрейда, и в дверях появилась знакомая фигура в тужурке и с шейным платком.

— Лестрейд! — с легким удивлением произнес Холмс. — Проходите и садитесь, мой дорогой друг. Нам не хватало вашего общества в последнее время, не правда ли, Ватсон? Осмелюсь предположить, что расследование убийства Матильды Кловер и поиски Луизы Харви отнимают у вас слишком много времени.

Инспектор сел с хмурым видом и отказался от предложенной сигары.

— Я приехал не затем, чтобы поговорить об этих девушках, мистер Холмс. У нас появилось новое письмо, и надеюсь, что теперь мы знаем имя вымогателя.

— Боже праведный, — пробормотал Холмс вполголоса. — На сей раз вы нас обошли. Прошу вас, рассказывайте.

— Прочтите это, — резко сказал Лестрейд.

Мы по очереди ознакомились с весьма любопытным письмом, адресованным мистеру Джозефу Харперу из Барнстейпла.

Дорогой сэр, спешу сообщить Вам: один из моих информаторов владеет неопровержимыми доказательствами того, что Ваш сын, У. Дж. Харпер, врач больницы Святого Томаса, 12-го числа сего месяца отравил двух девушек, Элис Марш и Эмму Шривелл. Я готов передать Вам эти доказательства, чтобы Вы могли уничтожить их, за вознаграждение в 1500 фунтов. В противном случае я предъявлю их полиции…

Еще не дочитав до конца, я уже знал, что дальше последует угроза «погубить Вашего сына и Вашу семью» и указание ответить на письмо в разделе частных объявлений «Дейли кроникл» сообщением «Доктор Х оплатит услуги В. Х. М.». Ниже стояло имя, уже знакомое по письму доктору Нилу и открыткам для постояльцев отеля «Метрополь»: «…Если Вы не ответите немедленно, я буду вынужден дать показания коронеру. Искренне Ваш, В. Х. Мюррей».

Холмс снова протянул инспектору коробку с сигарами. На этот раз инспектор взял «Корону».

— Так вы говорите, Лестрейд, что вам известно имя вымогателя? Он арестован?

Щеки нашего гостя слегка порозовели.

— Пока нет, мистер Холмс. Но мы знаем, кто он такой. А брать его под арест прямо сейчас было бы опрометчиво.

— Ах вот как, — произнес Холмс, будто слова инспектора все ему объяснили. — И кто же это, если не секрет?

— Сын того человека, которому адресовано письмо, — объявил Лестрейд с видом ученого, совершившего великое открытие. — Мистер Уолтер Харпер, молодой врач.

— Стало быть, он сам себя обвиняет в убийстве этих девушек? — с легким недоумением в голосе отозвался мой друг.

— Только перед своим отцом, мистер Холмс. Мы еще не знаем, является ли он настоящим убийцей. Возможно, это сделал другой человек. Но мы уверены, что он был знаком с обеими девушками, причем одна из них забеременела от него, когда еще жила в Брайтоне.

— Но зачем ему очернять себя?

— Он полагал, что отец, кое-что слышавший о его поведении, не посмеет обратиться в полицию. Он скорее согласится заплатить, но не доведет дело до публичного скандала, который погубит едва начавшуюся карьеру сына. По нашим сведениям, Харпер не хотел учиться на врача, но вынужден был уступить отцовским настояниям. Если хотя бы половина из того, что мы о нем узнали, окажется правдой, то он законченный негодяй. Деньги на учебу он давно уже истратил, а потом залез в долги, так что у него остался лишь один способ поправить свои дела. Не добившись успеха со случайными адресатами, Харпер решил шантажировать единственного человека, который ни при каких обстоятельствах не выдаст его полиции.

— А как же убийства? — с надеждой спросил Холмс.

— Как вы думаете, мистер Холмс, откуда злоумышленник и его сообщники узнали, что Эллен Донуорт была отравлена? И что укрепило их в уверенности, что Матильда Кловер должна умереть? Сопоставьте все это с обвинениями из письма, и тогда, возможно, мистеру Уолтеру Харперу придется отвечать не только за вымогательство.

Прощаясь с инспектором, Холмс энергично пожал ему руку:

— Поздравляю вас, мой дорогой Лестрейд! Вы проявили себя с лучшей стороны и заслужили этот успех. Я могу лишь принести извинения за то, что осложнял вашу работу, пытаясь самостоятельно распутать это дело.

Лестрейд покраснел от удовольствия:

— Весьма благородно с вашей стороны, мистер Холмс. Я бы даже сказал, великодушно.

— Однако позвольте узнать одну подробность. Мистер Харпер — высокий мужчина?

Лестрейд недоуменно уставился на него:

— Высокий?

— Да, какой у него рост?

— Какое это имеет…

— Уверяю вас, что имеет.

— Хорошо. Полагаю, около пяти футов и девяти дюймов.

— А телосложение?

— Говорят, он играл в регби за сборную больницы.

— Какая у него прическа? Борода, усы?

— У него каштановые волосы средней длины. Усы коротко острижены на военный манер.

— Он носит шляпу-котелок?

— Не знаю, я видел его в помещении! — воскликнул Лестрейд, теряя терпение. — Зачем вам все это понадобилось?

— Всего лишь праздное любопытство, — миролюбиво объяснил Холмс. — Составляю мысленный портрет вашего убийцы.

Любопытство моего друга или нет было тому причиной, но я не мог отделаться от ощущения, что инспектор ушел от нас несколько менее уверенным в себе. Как только дверь за ним закрылась, я спросил у Холмса sotto voce ^[196]:

— Вы обратили внимание на адрес молодого Харпера?

— Разумеется! В этом доме останавливался ваш клиент доктор Нил, когда приезжал в Лондон.

— Неудивительно, что Нилу казалось, будто вымогатель где-то поблизости.

— Ничуть, — согласился он.

— И разве не такого регбиста с каштановыми волосами и короткими усами видела миссис Филлипс у Матильды Кловер в тот вечер, когда бедняжка умерла?

— Несомненно.

Он наклонился к камину и пошевелил кочергой тлеющие угли.

— Значит, Лестрейд нашел своего убийцу! — воскликнул я.

Холмс обернулся ко мне:

— Не сомневаюсь в этом, мой дорогой друг. Он нашел своего убийцу. Но нашли ли мы нашего?

К нему вернулось прежнее расположение духа. В течение нескольких минут я не решался прервать его раздумья у камина, а затем спросил с невинным видом:

— Полагаю, Холмс, вас не затруднит через день-другой отдать деньги, которые вы мне задолжали?

— Деньги? — удивился он. — Какие деньги?

— Вы забыли о пари, — спокойно объяснил я. — Помните, мы поспорили с вами на днях, возвращаясь с Ламбетского кладбища? И я утверждал, что после письма коронеру, обвиняющего некоего молодого врача в убийствах на Стэмфорд-стрит, вымогатель отправит следующее послание успешному доктору либо его семье. Так в конце концов и вышло.

— Бога ради! — негромко ответил Холмс. — Мы поспорили, и вы выиграли пари. Только сначала, будьте так любезны, помогите мне в одном деле.

— В каком?

— Я хотел бы с вашей помощью осмотреть жилище Уолтера Харпера. Меня не очень волнует, повесят его или оправдают, но мне кажется, что в том и другом случае не следует торопиться. А после этого я со спокойной совестью расплачусь за проигранное пари.

XIII

Два дня спустя новые слухи об отравителе переполошили весь Ламбет. Мэйси, юная домработница миссис Эмили Слипер, проживавшей на респектабельной Ламбет-Палас-роуд, услышала стук в дверь и открыла ее. Дело происходило в понедельник утром, в половине десятого. Весна только начиналась, и на деревьях по обочинам широкой пустынной улицы еще не успели распуститься почки. На пороге Мэйси увидела усатого человека среднего роста и крепкого телосложения. На голове у него был котелок, цепочка от часов свисала из кармана его потертого жилета.

— Дживонс, инспектор газовой компании Южного Лондона, — представился он, чуть приподняв шляпу. — Миссис Слипер дома?

— Нет, сэр, — сказала девушка, слегка покраснев под белым чепцом.

Мужчина выглядел таким важным, что она едва не сделала книксен.

— С кем тогда я могу поговорить?

— Никого нет, кроме меня, сэр.

Он взглянул на нее, плотно сжав губы:

— В доме чувствуется запах газа?

— Нет, сэр. Не думаю, сэр.

— Что значит «не думаю»?

— Это значит, что я не обходила весь дом, — раздраженно ответила она. — И джентльмены, как назло, ушли, так что мне не у кого спросить.

— Где-нибудь в доме горит огонь?

— Должно быть, только на кухне.

— Немедленно погасите его.

— Я не могу. Хозяйка прибьет меня!

Он сдвинул брови:

— Милая девушка, надеюсь, вы слышали о ламбетском отравителе?

Мэйси очаровательно вздрогнула:

— Да, о нем много говорили.

— Ну, болтать-то можно что угодно, а я пришел вас официально уведомить: вчера он прислал нашей компании письмо, в котором угрожал отравить всех жителей района. Он собирается пустить в трубы газ под повышенным давлением. Другими словами, даже если все краны будут закрыты, газ все равно просочится сквозь щели в соединениях. Днем или ночью. Так тихо, что вы ничего не почувствуете, кроме сонливости. И уснете последним, вечным сном. Понадобится всего десять минут.

— Боже мой!

— Будьте благоразумны, — посоветовал инспектор Дживонс. — Мой механик мистер Крэбб сейчас обходит улицу и скоро будет здесь. Он только затянет соединения труб, мисс, и все. Но если почувствуете запах газа, немедленно выбегайте из дома.

Он ушел, а перепуганная девушка бросилась в кухню гасить огонь. По пустынной улице прошел булочник, толкая перед собой тележку. Неподалеку остановилась повозка молочника, он выкрикнул: «Молоко! Дешевле некуда!» — и хлестнул лошадь кнутом. Вдруг дверь дома миссис Слипер отворилась, и Мэйси, едва не споткнувшись, выбежала на улицу.

— Газ! Газ! Мистер Дживонс! В доме пахнет газом!

Она немного успокоилась, когда инспектор деловито сказал механику:

— Мистер Крэбб, займитесь, пожалуйста, трубами в этом доме.

Крэбб, вопреки собственной фамилии, напоминал скорее черепаху, чем краба. Этот крупный мужчина с широкой грудью, большим животом и кривыми ногами был одет в засаленный комбинезон, на голове криво сидела рваная кепка. Глаза под массивными очками непрерывно слезились, черные усы уныло свисали по щекам. Сутулая фигура говорила о том, что этот человек всю жизнь провел среди люков и труб. Голос его звучал хрипло, как у всякого неисправимого любителя виски. На плече он нес сумку с инструментами.

— Будь добра, милая, проводи меня, — попросил он, и Мэйси нахмурила брови от такого простецкого обращения. — Просто покажи, где у вас в доме трубы.

Она провела его до двери, но дальше осмелилась пройти лишь несколько шагов.

— Не зажигай огонь, и все обойдется, — сказал механик, игриво дернув за завязку передника, когда девушка повернулась к нему спиной, затем снял с плеча сумку и выбрал нужный разводной ключ, приговаривая: — Я не смогу жениться на тебе прямо сегодня. Моя дражайшая супруга будет против.

— Неужели вы не чувствуете запах газа? — беспокойно спросила Мэйси.

— Чувствую, моя сладкая, чувствую. Подожди меня здесь.

Мистер Крэбб вытащил из сумки черную резиновую маску и натянул ее на лицо, превратившись в нелепого, но пугающе страшного клоуна с венецианского карнавала. Он прошелся по комнатам первого этажа, и вскоре девушка услышала, как механик стучит ключом по трубе.

Затем он поднялся по лестнице. На верхнем этаже находились две двери, рядом в небольшие медные рамки были вставлены визитные карточки с именами съемщиков. В этом районе, расположенном рядом с больницей, квартировало много молодых врачей, и все их комнаты выглядели почти одинаково. Мистер Крэбб вежливо постучал и, не получив ответа, зашел внутрь. Поначалу ему показалось, будто здесь никто не живет. Потертый ковер перед свинцово-черным камином, зеркало над каминной доской. Мебели было немного — покрытый темным лаком платяной шкаф в смежной спальне и стол с двумя рядами ящиков в гостиной.

Мистер Крэбб один за другим открыл ящики и начал с хриплым кашлем разбирать их содержимое. Вытащил стопку писчей бумаги кремового цвета, бормоча себе под нос: «Ага… Вот на чем он писал…» Взял из пачки верхний лист и неожиданно громко запел: «Я ждала у алтаря…» Затем замолчал и прислушался. На каминной полке часы в форме Парфенона мерно отсчитывали мгновения тишины. Он заголосил еще громче и двинулся осматривать другие комнаты. Застучал разводным ключом, затягивая соединения труб, и наконец неспешно спустился по лестнице.

— Теперь все в порядке, — бодро заявил он и попытался ущипнуть девушку, но не слишком проворно, так что она успела повернуться спиной к стене.

— Вы уверены, что опасности больше нет?

— Безопасно, как в Ноевом ковчеге. Злодей может сколько угодно поднимать давление, в этом доме утечки газа не будет. Я все закрутил на совесть. Надежнее, чем в хорошем банке.

А вдруг он сам и есть ламбетский отравитель? Вдруг он нарочно ослабил соединения, вместо того чтобы затянуть их?

— Вы ведете себя не по-джентльменски, — сердито сказала девушка, увернувшись от очередного щипка. — Уж лучше я…

Мистер Крэбб вразвалочку направился дальше по улице, бросив на прощание:

— Лучше бы ты, моя девочка, сказала мне спасибо за то, что не поешь сейчас вместе с ангельским хором: «Ту-ра-ли-ту-ра-ли-ту-ра-ла-лей!»

Он свернул на Ламбет-роуд и остановился в тени под мостом, по которому с грохотом проезжали поезда с вокзала Ватерлоо. Убедившись, что никто за ним не наблюдает, мистер Крэбб снял кепку и засунул ее в сумку. Затем расстегнул застежки комбинезона, стянул его с себя, свернул и положил туда же. За ним последовали очки и усы. На стоянке кебов его поджидал мистер Дживонс, стоя на подножке экипажа.

— Должен признаться, Ватсон, — усмехнулся механик, — что это было одно из самых удачных и забавных моих перевоплощений. — Вы забрали мешок с чесноком и битумом, который я положил возле кухонной двери?

Я утвердительно кивнул. О том, что он нашел в комнате Уолтера Харпера, Холмс пообещал рассказать, когда мы вернемся на Бейкер-стрит.

В гостиной мой друг тут же выложил на стол чистый лист кремовой бумаги и с великой осторожностью посыпал его тонким слоем графита. Порошок заполнил микроскопические вмятины на бумаге, и мы смогли прочитать текст сообщения, написанного на предыдущем листе. Точнее говоря, лишь отдельные слова: «Спешу сообщить… информаторов… доказательствами… сын, У. Дж. Харп… Святого Томаса…»

— Какой негодяй! — воскликнул я. — Значит, он вымогал деньги у собственного отца!

Холмс почесал подбородок, задумчиво глядя на бумагу:

— Во всяком случае, все выглядит именно так.

— Но он не решился написать письмо собственным почерком, опасаясь, что отец признает его руку. Таким образом, здесь замешаны по крайней мере два человека. Разумеется, это и есть наша банда шантажистов.

Он вытащил из кармана конверт с адресом: «Доктору Томасу Нилу, Ламбет-палас-роуд, 103». Я изумленно взглянул на него:

— Холмс! Вы обыскали комнату моего клиента! И взяли письмо с его стола!

Он откинулся на спинку кресла и рассмеялся:

— Я взял конверт из мусорной корзины, стоявшей за дверью его комнаты, мой дорогой друг. Домработница все равно ее вытряхнула бы. Кроме того, почерк здесь тот же самый, что и в письме, полученном Фредериком Смитом. Клянусь головой, Ватсон!

— Та женщина, которая писала мистеру Смиту, шантажировала и доктора Нила? Почему же он не упомянул об этом, когда показал мне другое сообщение?

— Именно об этом я подумал, когда решил обыскать ящики его стола. Причина оказалась проста. Он скрыл это письмо, потому что леди не вымогала у него деньги. Это было любовное послание, и я на всякий случай наскоро скопировал его.

Мной овладела полная растерянность. В каракулях Холмса мне удалось разобрать лишь самое начало: «Мой дорогой». Дальше упоминалось завещание доктора Нила, составленное в пользу этой дамы, а внизу стояла подпись: «Любящая тебя Лаура». Вместо адреса указывалась лишь улица: Чепел-стрит. Вероятно, почтовый штемпель на конверте подскажет нам остальное. Но и так не оставалось сомнений в том, что одна из тайн Ламбета наконец-то раскрыта.

— Уолтер Харпер и эта Лаура, кем бы она ни была, связаны между собой, — заключил я. — Эта парочка — и, возможно, несколько их друзей — и есть вымогатели. Мужчина шантажировал доктора Нила, женщина обольстила его, заставив переписать завещание в свою пользу. И она же расставляла сети Фредерику Смиту. Так или иначе, они намерены ограбить доктора Нила, равно как и мистера Харпера из Барнстейпла!

— Что ж, — задумчиво заметил Холмс, — доктор Нил — ваш клиент.

— Наш клиент!

— Ваш, если позволите. Я с ним ни разу не встречался.

— Значит, я должен рассказать ему обо всем.

— Едва ли вы сможете это сделать, не обвинив меня в ограблении.

— Это правда. Как же нам тогда поступить?

Холмс взял с подставки трубку и сосредоточенно принялся ее раскуривать.

— Откровенно говоря, — произнес он наконец, — мне нужен еще один труп.

— Мне кажется, в этом деле уже достаточно мертвецов!

— Я имею в виду особенный труп, если можно так выразиться. Такой, который ответит на мои вопросы. Говорящий. Думаю, что смогу его отыскать, если постараюсь.

Я счел за лучшее прекратить этот разговор. На следующее утро газеты дружно осудили группу студентов-медиков, из озорства напугавших добропорядочных горожан слухами о том, что ламбетский убийца обещал отравить газом целый район. «Подобные шутки со стороны будущих врачей нельзя оставить безнаказанными», — писала «Таймс».

XIV

В скором времени я понял, почему Холмс так настаивал на разделении «клиентского списка» и иронически называл ламбетские происшествия не иначе как «ваше дело, с которым вы столкнулись однажды ночью на Ватерлоо-роуд». На второе утро после нашей маскарадной прогулки по Ламбету я сидел в гостиной и читал сообщение в газете о том, что в Беркхэмстеде арестован некий вымогатель. Холмс еще не проснулся. Его завтрак оставался нетронутым еще полчаса, пока нам не принесли телеграмму.

Разбудить Шерлока Холмса, если он твердо вознамерился выспаться, — задача трудновыполнимая. Узнав от Билли, что требуется срочный ответ, я вскрыл голубой конверт и прочел:

ХОЛМСУ ЗПТ ВАТСОНУ ЗПТ БЕЙКЕР-СТРИТ ТЧК ПОЛУЧИЛ КОНВЕРТ И КОПИЮ ПИСЬМА ТЧК НЕОБХОДИМО ВАШЕ ПРИСУТСТВИЕ НА ДОПРОСЕ ПОДОЗРЕВАЕМОГО ТЧК ПОДТВЕРДИТЕ ПОЛУЧЕНИЕ ТЧК ЛЕСТРЕЙД ЗПТ СКОТЛЕНД-ЯРД.

Я не знал, что Холмс уже отправил Лестрейду добытый в Ламбете конверт и копию письма доктору Нилу. Однако мне ничего не оставалось делать, как написать на бланке: «Выезжаем немедленно».

Это не вполне соответствовало действительности, тем не менее Холмсу пришлось поторопиться с завтраком и чтением утренних газет. Около одиннадцати наш кеб проехал по набережной, где на деревьях вовсю распускались почки, и свернул в ворота Скотленд-Ярда. Должен признаться, что я с некоторой мстительностью предвкушал встречу с человеком, шантажировавшим моего клиента.

Если вам доводилось прогуливаться по набережной мимо штаб-квартиры столичной полиции, вы наверняка запомнили это причудливое сооружение с башенками из красного и белого кирпича, напоминающее замок из старинных легенд. Кабинет Лестрейда представлял собой просторное, хотя и скромно обставленное помещение с эркером, выходящим на реку.

Инспектор поприветствовал нас с несколько меньшим радушием, чем обычно, и указал на стулья возле своего стола.

— Мы благодарны вам, мистер Холмс, за присланные конверт и копию письма. В настоящий момент меня не интересует, каким способом вы их заполучили.

— В некоторых лондонских домах мусор выбрасывают так неаккуратно, что клочки бумаги разлетаются по всей улице, — беззаботно ответил Холмс, показывая, что ни в грош не ставит намеки Лестрейда.

Инспектор одобрительно кивнул:

— Хорошо, сэр. В таком случае позвольте сообщить, что благодаря вашим усилиям мы арестовали мисс Лауру Саббатини и взяли под наблюдение мистера Харпера.

Холмс вздохнул и откинулся на спинку стула с видом капризного ребенка:

— Я весьма сожалею, Лестрейд, что вы не лучшим образом распорядились плодами моих скромных трудов.

Его слова привели инспектора в недоумение.

— Будьте справедливы, Холмс, — вмешался я. — Лестрейд сличил почерка на этом конверте и на письме, адресованном мистеру Смиту, а также сравнил бумагу, на которой оно было написано, с образцом, взятым из дома мистера Харпера. Теперь Харперу не уйти от ответа. Если он и мисс Саббатини — еще не вся банда, то, во всяком случае, важные ее участники.

— Более того, — раздраженно добавил инспектор, — я выполнил вашу просьбу не использовать письмо и конверт в качестве доказательств. Хотя это и затруднит мою работу.

Холмс выслушал нас, прикрыв глаза и сцепив пальцы рук.

— Нет более верного способа предать огласке содержание этого письма, чем арест подозреваемой спустя всего несколько часов после его получения.

Я снова встал на защиту Лестрейда:

— Полно вам, Холмс. Если бы ее не задержали, пташка, скорее всего, упорхнула бы. Сначала исчезла бы мисс Саббатини, а вслед за ней — и ее друзья. Лестрейд поступил абсолютно правильно, арестовав ее и взяв под наблюдение Харпера.

Сыщик помрачнел еще сильнее:

— Пташка или пташки, как вы удачно выразились, уже улетели, по крайней мере, расправили крылья. Мой дорогой Лестрейд, надеюсь, вы помните о второй просьбе и позволите задать несколько вопросов подозреваемой, прежде чем ей предъявят обвинение?

— Я выполню и это обещание, мистер Холмс.

Мой друг поднял голову и кивнул. Его глаза заблестели, но все же он не выглядел человеком, выменявшим пенни на шиллинг.

— В таком случае, если вы не возражаете, пусть леди приведут сюда, чтобы я мог побеседовать с ней.

Лестрейд вышел за дверь и отдал распоряжение своим подчиненным. Спустя несколько минут ожидания он вернулся в кабинет в сопровождении миловидной стройной девушки с волосами цвета воронова крыла. Одежда ее была скромной, но опрятной: светло-серое платье и шляпка с вуалью, которую она подняла, как только вошла. Лестрейд придвинул девушке стул, и она села. Холмс несколько мгновений рассматривал ее, прежде чем заговорить.

— Мисс Саббатини, меня зовут Шерлок Холмс. Возможно, вы обо мне слышали.

— О да! — оживилась она, словно к ней впервые с момента ареста проявили сочувствие. — Ваше имя мне известно.

— Очень хорошо. Я сейчас действую не от имени полиции, и вы не обязаны отвечать на мои вопросы. Однако, рассказав всю правду, вы можете избавить себя от больших неприятностей.

— Да, — повторила она, вцепившись в ручку стула так, что побелели пальцы. — Я постараюсь, мистер Холмс.

— В таком случае, Лестрейд, не могли бы вы показать нам письмо, полученное мистером Фредериком Смитом, и конверт, адресованный доктору Нилу?

Инспектор выполнил просьбу Холмса. Мой друг передал девушке листок с посланием Смиту:

— Мисс Саббатини, это написали вы?

— Да. Это написала я, — едва взглянув на бумагу, с готовностью подтвердила она.

— Этим письмом мистера Смита пытались шантажировать…

— Да, но я не думала…

— Хорошо, поговорим о нем позже. Скажите, вашим ли почерком написан адрес на конверте «Доктору Нилу, Ламбет-Палас-роуд, сто три»?

— Разумеется, это мой почерк. Я всегда пишу именно так.

— И вы, надеюсь, единственная наследница доктора Нила?

Мисс Саббатини удивленно посмотрела на Холмса, не понимая, откуда детектив или полицейские могли узнать об этом.

— Очевидно, вам многое о нас известно, мистер Холмс. Однако вы правы: я единственная наследница, согласно завещанию. Почему я не могу быть ею? Мы собирались пожениться!

Настала очередь удивиться Шерлоку Холмсу, но он быстро взял себя в руки. В конце концов, леди охотно дают подобные обещания, а затем с такой же легкостью от них отказываются.

— Вы давно знаете доктора Нила?

— Год или около того. Мы познакомились в Америке, куда я ездила вместе с родителями.

Должен признаться, что вид этой скромной девушки, так искренне отвечавшей на вопросы Холмса, совсем не вязался с тем образом вымогателя, который я нарисовал в своем воображении. Однако бомба, мерно тикающая под нами, вот-вот должна была взорваться.

— Вы признались, что написали письмо мистеру Фредерику Смиту. Зачем вы это сделали?

— А что в этом плохого? Я его написала, потому что доктор Нил был слишком занят.

— Слишком занят? Чем же?

Она обернулась к инспектору:

— Мистер Лестрейд, возможно, в Скотленд-Ярде знают, что доктор Нил хороший патологоанатом. Несколько месяцев назад его, по предложению самого комиссара сэра Мелвилла Макнотена, пригласили консультировать полицию по делу ламбетского отравителя.

Лестрейд, вероятно, был удивлен этим сообщением не меньше, чем мы с Холмсом.

— Прошу вас, мисс Саббатини, продолжайте, — произнес он с таким видом, будто все это время знал о рекомендации комиссара.

— На доктора Нила навалился слишком большой груз обязательств в дополнение к обычной работе в больнице. Ему необходимо было снять копии с присланных из полиции документов и передать их коронеру. Мы как раз уехали в Хартфордшир, а бумаги необходимо было переслать в Лондон как можно скорее. Их было очень много, и я, чтобы помочь доктору Нилу, переписала некоторые своей рукой. В том числе и письмо мистеру Смиту.

— Ваш рассказ подтвердил мои подозрения, мисс Саббатини, — мягко сказал Холмс. — Сейчас мы сделаем перерыв, если не возражаете. Мне необходимо обсудить ваши ответы с мистером Лестрейдом. Однако я буду крайне удивлен, если к вечеру все ваши неприятности не останутся в прошлом.

Лестрейд проводил мисс Саббатини до двери. Как только она закрылась, Холмс обернулся ко мне:

— Вот он, ваш клиент, Ватсон! Сейчас доктор Нил наверняка уже на пути в Америку и скоро окажется вне досягаемости!

Лестрейд прислонился спиной к двери:

— Вне досягаемости для чего, мистер Холмс?

— Для обвинения в шантаже по меньшей мере! Возможно, также и в убийстве, хотя пока еще нет полной уверенности, сам ли он убивал жертв или просто присутствовал при этом. Вы когда-нибудь слышали о подобной банде вымогателей? Разве не было ясно с самого начала, что преступник действовал в одиночку? Он просто сумел убедить нескольких мужчин и женщин переписать за него письма под тем предлогом, что это необходимо Скотленд-Ярду, куда он приглашен медицинским экспертом. Признаться, я не предполагал, что он способен на такой хитрый ход.

— Подождите, мистер Холмс, — перебил его Лестрейд. — Допустим, мисс Саббатини сделала это, чтобы помочь своему жениху. Но как он убедил остальных?

Холмс с отчаянием взглянул на него:

— Неужели вы до сих пор не поняли? Дайте мне ручку и бумагу и отправьте меня в Ламбет, Бермондси или в гавань. Там живет множество выходцев со всей Европы и Азии, которые едва говорят по-английски, а писать не умеют вовсе. Есть среди них и те, кто худо-бедно знает буквы, но свободно изъясняться все равно не может. Обладая толикой ума и несколькими монетами в кармане, вы без труда уговорите такого человека скопировать для вас документ. Причем писарь не поймет и половины его содержания. Если пожелаете, я могу к вечеру принести вам признания вины в ламбетских убийствах, написанные десятком разных людей. Тогда вы мне поверите?

Лестрейд неловко опустился на стул:

— На месте доктора Нила я подставил бы под подозрение именно такого человека, как Уолтер Харпер, — невозмутимо продолжил Холмс. — Если о нем не злословят понапрасну, этот молодой джентльмен, как говорится, живет припеваючи, благо деньги отца позволяют. Я выждал бы удобный момент и позаимствовал на время его писчую бумагу. Затем позвал бы одного из своих доверчивых знакомых и попросил скопировать письмо к отцу молодого человека. Затем я предположил бы, что слухи о причастности Уолтера Харпера к убийствам заставят полицию провести обыск в его комнате. И там нашлись бы бесспорные доказательства его соучастия в вымогательстве. Понимаете? Кто, как не доктор Нил, был способен на такое? Он хорошо знал Харпера, мог проследить за ним и беспрепятственно проникнуть в его комнату.

— Превосходно, мистер Холмс. Значит, доктор Нил и является бандой шантажистов. А также, возможно, и убийцей.

Холмс поморщился:

— Вынужден признать, мой друг, что имеющиеся у нас улики свидетельствуют скорее в пользу клиента доктора Ватсона, нежели против него. Утешает лишь то, что у нас будет шанс понаблюдать, как его посадят на четырнадцать лет в тюрьму за вымогательство.

Впервые с момента нашего прихода Лестрейд перестал хмуриться. Но Холмс не последовал его примеру:

— Однако хочу напомнить вам, что такая вероятность улетучивается с каждым мгновением. Если доктор Нил ускользнет от нас, это не украсит историю Скотленд-Ярда, тем более что дом сто три по Ламбет-Палас-роуд находится в двадцати минутах ходьбы отсюда.

XV

Весь тот весенний день Шерлок Холмс продолжал вести себя нервно и непредсказуемо. Если бы я знал его чуть хуже, то, возможно, подумал бы, что он не вполне искренне пожелал мне успешного завершения этого дела. Так или иначе, Холмс заявил, что умывает руки, и наотрез отказался отправиться на Ламбет-Палас-роуд вместе со мной, Лестрейдом и еще десятком полицейских.

— Мой дорогой друг, — шутливым тоном объявил он, — вы прекрасно справитесь и без меня. В противном случае мое присутствие все равно ничего не изменит. Я же предпочту вернуться на Бейкер-стрит к чаепитию.

— Холмс, мы должны поймать преступника, пока не поздно.

— Возможно, вы и должны, Ватсон. Что же касается меня, то я сейчас испытываю непреодолимое влечение к чудесному чаю и булочкам миссис Хадсон.

С этими словами он сел в кеб и уехал. Лестрейд удивленно посмотрел ему вслед. Таким образом, мы с инспектором отправились с ордером на обыск на респектабельную тихую улицу, в то время как другие полицейские перекрыли злоумышленнику все пути к бегству. Нам не составило труда попасть в квартирку доктора Нила, поскольку постояльцы в таких домах живут en famille ^[197]и редко запирают двери на ключ. Но беглеца уже и след простыл. Все его имущество осталось на месте, хотя миссис Слипер не смогла отыскать кожаный саквояж, обычно хранившийся в платяном шкафу. Она ничего не заподозрила, когда «милейший доктор Нил» вышел утром из дома, взял кеб и поехал на вокзал Чаринг-Кросс.

— Полагаю, это означает только одно: он отправился в Дувр, а дальше — на пароме во Францию, — заключил Лестрейд, вытаскивая из кармана часы. — Наверное, он уже в пути. Французы не согласятся выслать его обратно, они никогда так не поступают. Добравшись до какого-либо французского порта, он может завтра оказаться где угодно. И мы, разумеется, не имеем права задержать иностранное судно. Это равносильно объявлению войны.

Обыск не добавил нам никаких улик против доктора Нила, за исключением нескольких непристойных фотографий девушек. В углу стоял медицинский саквояж самого обычного вида. В ящике стола нашлось несколько пустых желатиновых капсул, какие обычно используют — чаще в Америке, чем в Англии, — для того, чтобы дать больному неприятное на вкус лекарство. И ничего, связанного с шантажом или отравлением.

— Мы прочешем здесь все частым гребнем, — устало сказал Лестрейд. — Поднимем ковры и паркет, отодвинем мебель. Однако сдается мне, что мы все же его упустили.

Когда обыск начался, я опасался, что домработница Мэйси признает во мне приходившего на днях инспектора газовой компании. К счастью, вскоре выяснилось, что в этот день милая девушка отпросилась у хозяйки погулять со своим молодым человеком в парке Баттерси.

Бесплодные поиски продолжались полтора часа. Я уже подумывал о том, не пора ли отправиться вслед за Холмсом на Бейкер-стрит, как вдруг с улицы донесся какой-то шум. Я подошел к окну гостиной и увидел, что возле дома остановился кеб. Двое громил устрашающего вида, выглядевших так, будто им впервые в жизни довелось проехаться в кебе, выскочили из него и нависли с обеих сторон над дверью. Затем на тротуар медленно спустился человек в коротком пальто и шелковой шляпе. Это был доктор Нил. Вслед за ним появился Шерлок Холмс, приставивший к боку задержанного ствол моего армейского револьвера. Так вот что он называл чаем с булочками!

К доктору подошли двое полицейских. В порыве отчаяния он развернулся и, застав Холмса врасплох, сбил его с ног и метнулся обратно к кебу. Сверху мне было отлично видно, как он выскочил через другую дверь и помчался по мостовой к ближайшему переулку.

— Ему не уйти далеко, — уверенно заявил Лестрейд.

Несколько минут спустя беглец снова появился на улице с наручниками на запястьях и в сопровождении двух констеблей.

В этот момент я искренне считал, что «мое дело» подошло к концу. Как же я ошибался!

Холмс выглядел довольным, как кот, добравшийся до сметаны.

— Я предвидел, что вы с Лестрейдом совершите эту ошибку, Ватсон. Великое небо! Как только вышли утренние газеты, доктор Нил уже знал об аресте мисс Саббатини, проживавшей на Чепел-стрит в Беркхэмстеде. Нужно ли к этому что-то добавлять? Он понял, что она, не зная всей правды, невольно выдаст его и расскажет о том, как переписывала для него письма. И вы надеялись, что после всего этого он до трех часов дня будет сидеть дома и ждать, когда за ним явится полиция? Нил сбежал, не захватив с собой никаких вещей, что указывает на охватившую его панику, не так ли?

— Где же еще нам было его искать? И как вы нашли его?

— Мой дорогой друг, настоящий детектив обязан держать в уме множество разнообразныхсведений. Конечно, ни один человек не в состоянии запомнить все железнодорожное расписание в Англии. Однако как минимум нужно знать, когда с Юстонского вокзала отходит поезд, прибывающий в Ливерпуль к отплытию трансатлантического парохода «Уайт стар лайн». Вы рассказывали, что доктор Нил родом из Чикаго. Значит, для него это был бы самый короткий путь домой, так? Я готов допустить, что вы отправили бы в Ливерпуль телеграмму с приказом арестовать доктора Нила, но с удовольствием съем свою шляпу, если это не nom de plume! ^[198]

Лестрейд поморщился от этих слов.

— Я уже находился на крупнейшем вокзале Северо-Западной железной дороги, — невозмутимо продолжал Холмс, — когда доктор Нил приехал в кебе к отбытию пятичасового поезда. Два моих приятеля, которых вы только что видели и кого мы, уважая их желание сохранить инкогнито, назовем Коновалом и Землекопом, встретились со мной на стоянке кебов. Доктор Нил, разумеется, не хотел рисковать, поэтому решил появиться на вокзале в последний момент. Он догадывался, что его будут искать и здесь. Мы заметили, как он вышел из кеба, а дальше все было совсем просто. Два моих помощника и ваш маленький, но очень удобный револьвер быстро убедили его снова сесть на пассажирское сиденье. Чаринг-Кросс? Безусловно, мистер Нил очень старался, чтобы миссис Слипер услышала, как он называет кебмену именно этот вокзал. Это лучший способ сбить полицию со следа.

В конце концов задержанного доставили в полицейский участок на Боу-стрит. Лестрейд, Холмс и я также отправились туда. Его передали дежурному констеблю и обвинили в вымогательстве посредством угроз, в соответствии с законом о воровстве от 1861 года. Доктор Нил отнесся к этому с полным равнодушием.

— Разумеется, вы арестовали не того человека, — дружелюбно сказал он. — Но я готов ответить на ваши вопросы. То, о чем я просил мисс Саббатини, было сделано для Уолтера Харпера. Он уверял, что помогает своему учителю, судебному врачу, если я правильно понял. О других письмах я ничего не знаю. Арестуйте его, джентльмены. Если это он убил девушек со Стэмфорд-стрит, то не остановится и перед шантажом. Вынужден признать, что показал себя глупцом, не догадавшись сразу о его намерениях.

Больше он не произнес ни слова.

— В худшем случае, — с сомнением в голосе произнес Лестрейд, — мне придется отпустить этого наивного простака.

— В худшем случае, — проворчал Холмс, — этот наивный простак окажется ламбетским отравителем.

Доказательства вины Нила, казалось, таяли с каждой минутой. Лестрейд спросил его, как вышло, что письма с обвинениями в убийстве Эллен Донуорт и Матильды Кловер были отправлены заранее — за день до того, как умерла первая, и почти за две недели до смерти второй. Кто, кроме самого убийцы, мог их написать?

— Полагаю, вам лучше задать этот вопрос тому, кто дал мне скопировать эти тексты, — добродушно ответил доктор Нил. — Уолтеру Харперу.

Дальше тянуть с арестом этого молодого человека было уже нельзя. Вечером Лестрейд отдал распоряжение своим «любимцам», как называл их Холмс, доставить Уолтера Харпера на Боу-стрит.

— Все идет к тому, — мрачно заметил инспектор, — что мы не сможем осудить доктора Нила за вымогательство, не обвинив его при этом и в убийстве.

Таким образом, на следующее утро американец занял место в шеренге мужчин, выстроившихся вдоль стены во дворе полицейского участка. Их было больше двух десятков, все в костюмах и шляпах. Самые высокие встали в середине шеренги, а те, кто меньше ростом, — по флангам, словно на групповой фотографии. Затем привели свидетелей. У полиции было достаточно времени, чтобы доставить в участок миссис Филлипс, в доме которой жила мисс Кловер. Помощники Лестрейда разыскали также Салли Мартин и Дженни Фрер — двух девушек «из той же породы», что и Матильда Кловер. В отличие от Люси Роуз, они всю неделю до ее смерти каждый вечер выходили на заработки и видели мужчину, с которым жертва ушла той роковой ночью.

Шерлок Холмс сохранял на лице выражение терпеливой покорности человека, который видит, что время расходуется впустую, но слишком хорошо воспитан, чтобы напоминать об этом. Вместе с Лестрейдом и еще двумя полицейскими он занял место в дальнем углу двора. Миссис Филлипс, подобно галеону под парусами, величественно проплыла вдоль шеренги. Она едва взглянула на доктора Нила и пошла дальше и только в самом конце строя остановилась и коснулась плеча невысокого мужчины. Следом за ней привели Салли Мартин и Дженни Фрер. Они также прошли мимо доктора Нила, хотя Салли убавила шаг и внимательно посмотрела на его ботинки. Затем они дружно указали на того же коренастого господина. После того как свидетели покинули участок, Холмс одарил Лестрейда сочувственным взглядом, полным вселенской скорби. Поскольку все три женщины опознали не доктора Нила, а Уолтера Харпера.

Когда Лестрейд вышел из кабинета, чтобы отдать распоряжение об аресте Харпера, Холмс отвернулся от окна и тихо произнес:

— Надеюсь, вы понимаете, мой дорогой друг, что я ни в коей мере не смеялся над вами?

— Хотелось бы верить, что у вас и в мыслях такого не было, — только и смог ответить я.

— Но меня все равно мучает вопрос, разрешили бы вы мне оказать вам помощь в расследовании или нет. До этого момента вы превосходно справлялись сами. Однако не могу не поделиться с вами наблюдением: ваши выводы оказались удивительным образом перепутаны. Уверен, вы не смогли бы уснуть спокойно, если бы невольно помогли недоумкам Лестрейда отправить на виселицу невинного человека.

— Давайте договоримся раз и навсегда, — раздраженно сказал я. — Это не мое дело, а наше. И вы можете, черт побери, вести его так, как посчитаете нужным!

— Превосходно, — улыбнулся он. — Тогда, если не возражаете, вернемся к нашему говорящему трупу.

XVI

Весь следующий день мы обследовали злачные места к югу от Темзы, в лабиринте улиц и переулков, где низкое небо всегда затянуто дымом паровозных труб, а стук колес проходящих поездов эхом отзывается под мостами и арками. Холмс начал поиски у Вестминстерского моста, возле входа в увенчанный куполом «Амфитеатр Эстли». Мы прошли вдоль стен мюзик-холла «Кентербери» и варьете Гатти, мимо красно-синих афиш с изображениями певцов, воздушных гимнастов, акробатов, дрессированных лошадей. Мы обыскивали каждый тупичок с одинаковыми, измазанными копотью и грязью кирпичными домами, нижние этажи которых были обклеены рекламой сигар, кондитерских изделий и лекарственных мазей. Обложки еженедельников типа «Всякой всячины» и журналов полицейской хроники, выставленных в витринах табачных киосков, анонсировали все те же новости об аресте доктора Нила.

Вечером мы купили билеты в «Кентербери», зрительный зал которого напоминал восточный дворец с куполообразным потолком и позолоченной лепниной в ложах и галереях. Здесь представляли «Балет рыб» — танцовщицы в серебристых трико выступали за тонким полупрозрачным занавесом, натянутым перед арочной сценой.

Во время наших редких посещений мюзик-холла Холмс мало интересовался самим шоу. Его больше занимал бар. Отсюда также можно было наблюдать за спектаклем, но задние окна выходили на улицу. Разговоры, громкий смех и звон бокалов, устрицы и бутерброды — других развлечений Холмс не искал.

Было бы глупо не замечать, что большинство посетителей бара составляли конторские клерки, изображающие людей из высшего общества, и уличные женщины в манто и шляпках, накрашенные чуть скромнее обычного. Мы с Холмсом сидели за круглым столом с мраморной столешницей, лакомились устрицами, запивали их рейнвейном и наблюдали за происходящим вокруг. Проходил час за часом, и внезапно я осознал, что мы смотрим представление по второму или даже третьему разу. Вдруг Холмс озадачил меня тем, что поднялся и улыбнулся одной из девушек, на мой взгляд ничем не отличавшейся от прочих.

— С днем рождения, моя дорогая! — приветливо сказал он. — С днем рождения, Люси Роуз!

— Прошу прощения?

Она обернулась с недовольным видом, но Холмс продолжал дружелюбно улыбаться.

— Мы слегка поторопились, поздравляя вас на неделю раньше, но с самыми искренними пожеланиями. С днем рождения, Люси Роуз! Или, возможно, правильнее сказать: с днем рождения, Луиза Харви?

Я вскочил на ноги, и точно так же поступила девушка, намереваясь убежать. Однако, увидев меня на своем пути, она остановилась, и Холмс ухватил ее за руку:

— Не бойтесь, Луиза! Мы не причиним вам вреда.

— Какого черта? — несколько раздраженно воскликнул я. — Вы же утверждали, что она была на Ламбетском кладбище!

— Она и в самом деле была там, не правда ли, моя дорогая? Стояла вместе с любопытными бездельниками за оградой и с ужасом наблюдала за тем, как выкапывают из земли бедную Мэтти Кловер.

О зоркости глаз Холмса, способных выхватить из толпы знакомое лицо, ходили легенды, и все же я, вероятно, не сумел скрыть своего удивления.

— Ватсон, Ватсон, — успокаивающе произнес Холмс. — Скольким мы обязаны Сомерсет-хаусу и его журналу регистрации смертей, который мы все так старательно изучали! Но еще более полезен журнал регистрации рождений, куда догадался заглянуть лишь я один. Если помните, день рождения этой молодой особы — четвертое апреля. Однако, если верить отчетам, в этот день на свет не появилось ни одной Люси Роуз. Зато семнадцать лет назад, именно четвертого апреля, была сделана запись о Луизе Джейн Харви, которую мы видим перед собой.

Он нежно держал ее за запястье. Она попыталась вырвать руку, но с тем же успехом могла бы освободиться из стального капкана.

— Что вам от меня нужно?

— Только правда, — уже серьезно ответил Холмс. — Вы слишком долго ее скрывали. Правда о докторе Ниле, которую вы должны рассказать в память о Матильде Кловер.

Она больше не сопротивлялась. Просто села за мраморный столик так резко, словно у нее отказали ноги. Но так и не произнесла ни слова. Мой друг, щелкнув пальцами, подозвал официанта и заказал три стакана шербета.

— Начинайте, — попросил Холмс, усаживаясь напротив девушки. — Расскажите все как есть, и он больше не сможет навредить вам. А если промолчите, его освободят и он найдет вас.

Она вздохнула:

— Я так испугалась!

— Вы, конечно, были вместе с Матильдой Кловер, когда она встретилась с ним.

Луиза Харви, как уместнее теперь называть ее, кивнула.

— Я так и предполагал. Этот человек думал, что убил вас обеих. Но две недели спустя Матильда Кловер все еще была жива. А вам удалось спрятаться от него. Каким образом?

— Мы встретились в «Альгамбре» на Лестер-сквер, — прошептала она. — Большой бар наподобие этого. Он спросил, как меня зовут, и сказал, что приехал из Америки работать в больнице. Мы пошли в отель на углу Бервик— и Оксфорд-стрит. Потом отправились в таверну «Нортумберленд» возле набережной и встретили Мэтти. Он захотел нас обеих и сказал, что у него есть специальное средство, которое сделает его резвым жеребцом. Он объяснил, что раздобыл это, пользуясь положением врача, а потом дал нам по две больших таблетки. Я притворилась, будто проглотила их, а сама переложила в другую руку и выбросила за спину. Он заставил меня показать руки, чтобы убедиться, что я их приняла. Мэтти просто сунула таблетки в карман. Потом он сказал, что должен сходить в больницу, но пообещал встретиться с нами в отеле. Я ждала его там, он не пришел.

Холмс глубоко вздохнул:

— Полагаю, он действительно сумасшедший. Это, разумеется, не поможет ему, поскольку закон дает весьма специфическое определение невменяемости. Не сомневаюсь, однако, что знаменитый доктор Маудсли с большим интересом изучил бы его мозг, когда наш приятель уже не сможет им пользоваться.

— Я так испугалась! — повторила девушка, не слушая его. — Я сидела дома и никуда не выходила. Потом все-таки вышла и ночью снова увидела его на Стэмфорд-стрит. Думаю, он меня не заметил, потому что стоял очень далеко. Позже я слышала, что там умерли две девушки. Мне стало страшно, что он отыщет меня у мамаши Филлипс, и я перебралась в Брайтон. До вчерашнего дня я оставалась там, а потом решила, что он, наверное, уже вернулся в Америку. Когда я услышала, как вы назвали меня по имени, то подумала, что это он, и чуть не умерла от страха.

— Будем надеяться, — постарался успокоить ее Холмс, — что с вами ничего не случится еще многие годы. Очевидно, ваша бедная подружка Матильда Кловер сохранила эти таблетки и в тот роковой вечер, выпив полбутылки виски, решила шутки ради принять их. Но убийца не мог знать, что она продержит ядовитые пилюли в кармане так долго, а вы их попросту выбросите. Поэтому он обвинил в убийстве одного из знакомых простаков, хотя вы обе были живы.

Он повернулся ко мне, и я с удивлением увидел, что его лицо расплывается в улыбке.

— Ватсон, вы согласны, что из нашей очаровательной юной знакомой получился прекрасный труп? — При этих словах девушка вздрогнула, но Холмс добавил: — Простите, Луиза. Просто я пообещал доктору Ватсону, что рано или поздно говорящий труп раскроет все тайны нашего дела.

Я хотел было спросить, давно ли Холмс обо всем догадался, скрывая от меня правду. Но так обрадовался, когда он назвал это дело «нашим», что счел за лучшее промолчать.

На Боу-стрит, куда мы направились, чтобы передать показания Луизы Харви, нас поджидал Лестрейд. Он был очень взволнован и с трудом держал себя в руках. Казалось, сейчас он сорвется с места и начнет бегать из угла в угол.

— Еще одно письмо! — в бешенстве прорычал он. — На конверте почтовый штемпель Холборна и дата отправки: десять часов вечера. По меньшей мере четырьмя часами позже ареста доктора Нила!

Холмс прочитал письмо и передал мне.

— Превосходно! — весело сказал он. — В самом деле, просто отлично! А вы что скажете, Ватсон?

Дорогой сэр, человек, которого Вы арестовали, так же невинен, как Вы сами. Это я дал девушкам таблетки, чтобы избавить их от земных страданий. Вслед за Луизой Харви многие другие могут покинуть эту юдоль скорби и тревог. А в смерти Матильды Кловер виновен лорд Рассел. На Вашем месте я немедленно освободил бы доктора Т. Нила. В противном случае Вас ждут крупные неприятности.

Искренне Ваш,

Хуан Поллен, он же Джек-потрошитель

БЕРЕГИТЕСЬ! Я ПРЕДУПРЕЖДАЮ ТОЛЬКО ОДИН РАЗ!

— Не понимаю, что в этом может быть хорошего, мистер Холмс?

— Можно назвать столько причин появления этого письма, Лестрейд, что нет смысла их перечислять. Допустим, мистер Слейтер узнал об аресте и позволил себе маленькую, но сладкую месть полицейским Ламбета. Десятки недовольных могли это проделать. Не стоит переживать из-за пустяков, мой дорогой друг.

На следующее утро Луиза Харви смотрела из окна на выстроившихся во дворе полицейского участка мужчин. В отличие от других свидетелей, она сразу призналась, что боится встретиться с убийцей лицом к лицу.

Доктора Нила она опознала с первого взгляда.

— А других людей из этой шеренги вы никогда прежде не видели? — мягко спросил Холмс.

Она покачала головой. Холмс показал ей на Уолтера Харпера:

— Может быть, вот этого?

— Нет. Немного похож на того парня, который приходил к девочкам здесь, в Лондоне, а потом и в Брайтоне. Но это не он.

— Значит, вы узнаете только доктора Нила?

— Доктора Нила? Не знаю такого.

Лестрейд охнул от неожиданности, и его встревоженный возглас услышали все находившиеся в комнате.

— Но вы же только что указали на него!

Она еще раз решительно помотала головой:

— Нет, я не указывала на доктора Нила.

Я совершенно упал духом, поскольку все наши усилия по розыску ламбетского отравителя, казалось, пошли прахом. И тут свершилось чудо.

— Вы не спрашивали его имя, — укоризненно произнесла Луиза Харви. — Вы просто спросили, узнаю ли я этого человека. Я подтвердила, что это он. Но его зовут иначе. По крайней мере, мне он назвал другое имя. Доктор Крим. Забавное имя, такое не забудешь. Он показал мне письмо, присланное ему из Америки. На конверте был адрес: «Флит-стрит, отель Андертона, доктору Криму». Это точно.

Мой друг с недовольным видом обернулся к Лестрейду:

— Он приехал на Юстонский вокзал налегке. Багаж наверняка остался в камере хранения. Насколько я понимаю, ваши люди проверили, не было ли там вещей, принадлежащих доктору Нилу?

На лице инспектора, образно говоря, отразилась целая гамма противоречивых эмоций.

— Согласно показаниям миссис Слипер, из его комнаты пропал кожаный саквояж. Мы искали его в камере хранения и в бюро находок…

— И не нашли, — невозмутимо закончил за него Холмс. — Возможно, вам повезло бы больше, если бы вы искали саквояж доктора Крима.

К девяти часам вечера в Скотленд-Ярд доставили сумку, в которой хранились документы и личные вещи доктора Томаса Нила Крима. Задолго до того, как из-за океана прибыло полицейское досье на него, Шерлок Холмс отыскал в своих блокнотах выдержки из чикагской прессы. Газеты рассказывали о серии подозрительных смертей пациенток доктора Крима и о тюремном сроке, который он получил за отравление пациента мужского пола — Дэниела Стотта из Гранд-Прейри, штат Иллинойс.

XVII

Поиски ламбетского отравителя благополучно завершились благодаря Шерлоку Холмсу и его «говорящему трупу» — Луизе Харви, разгадавшей злодейский замысел преступника. Холмса, казалось, мало удивляло, что находятся подобные выродки, которым мучения их жертв доставляют удовольствие. В ответ на мои возмущения он просто пожал бы плечами и снова заговорил о римских императорах, тиранах эпохи Возрождения и маркизе де Бренвилье, словно это были самые обычные люди. Меня утешало лишь его суждение о том, что врач, ступивший на преступную стезю, — худший из всех преступников.

Однако это был еще не конец дела. Как только стало известно имя преступника, подоспели и другие новости о докторе Криме. Он оказался не американцем, а шотландцем по рождению. Его основной медицинской специализацией были аборты. По роду своих занятий он свел знакомство со множеством уличных женщин в Чикаго, одна из которых наградила Крима страшной болезнью, поразившей его тело и повредившей рассудок.

Как только Холмс узнал об этом, ему больше не требовались никакие объяснения. Доктор Нил, или доктор Крим, или доктор Нил Крим, как его теперь называли, оказался жестоким мстителем, одержимым дьяволом и получающим удовольствие от мучений жертвы. Именно этот извращенный ум, скрывавшийся под маской добродушия и хороших манер, спланировал все убийства и вымогательства. Порой люди, хорошо знавшие преступника, отказываются верить в то, что он способен совершить ужасные злодеяния. Как мог этот обходительный и скромный человек отравить полдюжины девушек? Однако в нашем случае подробности биографии убийцы мгновенно высветили мотивы преступлений, прежде скрытые от нас.

Хотя Шерлок Холмс всячески подчеркивал, что отстранился от дальнейшего расследования, он постоянно следил за тем, как продвигается дело. Оно показало такую степень нравственного падения, какой едва ли достигли профессор Мориарти, полковник Моран и даже главный лондонский вымогатель Чарльз Огастес Милвертон. Доктор Нил Крим в своем безумии превзошел этих злодеев.

У человека, достигшего зрелых лет, каким бы тяжелым ни был его жизненный путь, характер обычно меняется к лучшему. Ламбетский убийца за несколько недель, проведенных в камере смертников Ньюгейтской тюрьмы, не проявил ни капли раскаяния.

Лестрейд рассказывал нам, что бедняга, коротая последние дни перед казнью, пел, танцевал и кривлялся, словно клоун из мюзик-холла. Говорил он исключительно о своих любовных подвигах или уверял в том, что погубил еще больше несчастных девушек, чем думает полиция. Казалось, что после разоблачения все его мысли текли в одном направлении. Он больше не пытался притворяться добродушным и воспитанным джентльменом, но и не выказывал ни малейших признаков страха перед той участью, которая его в скором времени ожидала.

Шерлок Холмс считал необходимым отложить исполнение приговора, чтобы психиатры могли как следует изучить этот удивительный образчик помрачения сознания. Разумеется, с точки зрения психопатологии доктор Нил Крим был безумен. Но английский закон руководствовался иным определением, сформулированным пятьдесят лет назад. Оно гласило, что невменяемым признается человек, не осознающий собственных действий или их последствий. В данном же случае хладнокровие, с которым совершались убийства, сводило на нет все доводы в пользу ненормальности осужденного.

В то время еще не существовало уголовного апелляционного суда. Оставалось надеяться лишь на ходатайство министра внутренних дел о замене смертной казни на пожизненное заключение.

Прошла неделя, за ней другая. Однажды ноябрьским утром Лондон окутал густой желтый туман. Трудно было различить даже окна зданий на другой стороне Бейкер-стрит. Мутное сумрачное марево клубилось над крышами и мостовой, оседая маслянистыми каплями на стеклах. Шерлок Холмс отодвинул стул от стола, где его ожидал завтрак, и пристально посмотрел в окно. Непогода грозила запереть нас в доме на несколько дней. Затем он взглянул на часы и сразу повеселел.

— Мой дорогой друг, я едва не забыл.

Я отложил газету:

— О чем, Холмс?

— О вашем клиенте, Ватсон. Его повесили в Ньюгейте два часа назад. Не берусь утверждать, что все люди, любезно обращавшиеся ко мне за помощью, оставались довольны результатом. Но уверен, что ни одного из них я не отправил своими усилиями на виселицу.

Примечания автора

Два «фиаско» Шерлока Холмса

Мнение Маршалла Холла о деле Криппена приведено в книге Эдварда Мэрджорибэнкса «The Life of Sir Edward Marshall Hall» (Victor Gollancz, 1929. С. 277–284). Маршалл Холл полагал, что мог «добиться осуждения Криппена за непредумышленное убийство или ошибочное назначение опасного для жизни пациента препарата», если бы защиту поручили ему. Однако в этом случае под следствием оказалась бы Этель Ли Нив. «Криппен любил Ли Нив нежно и искренне и не хотел, чтобы у нее возникли какие-либо проблемы с законом из-за связи с ним. В действительности она сама послужила причиной его трагедии, но он был готов умереть ради того, чтобы с ней не случилось ничего плохого». Главный соперник Маршалла Холла Ф. Э. Смит, лорд Биркенхед, писал о Криппене: «Во всяком случае, он был храбрым человеком и истинным влюбленным».

Джордж Льюис и Роберт Росс, друг Оскара Уайльда, считали подачу иска к лорду Куинсберри опрометчивым шагом знаменитого драматурга. Льюис убеждал Уайльда просто порвать оскорбительную визитную карточку и забыть о ней. Однако 1 марта 1895 года писатель, раззадоренный лордом Альфредом Дугласом и заручившийся поддержкой адвоката Чарльза Хамфри, поклялся добиться ордера на арест Куинсберри. (См.: Ричард Эллман. Оскар Уайльд. Биография. СПб.: Азбука-Аттикус, 2012.)

О присваивании Уайльдом чужих эпиграмм упоминается в книге Г. М. Янга «Victorian England: Portrait of an Age» (Oxford University Press, 1960. С. 163).

Верный фаворит

О связи коррупционного скандала в Скотленд-Ярде с деятельностью международных аферистов Гарри Бенсона и Уильяма Керра сказано в сборнике «The Trial of the Detectives» (Geoffrey Bles, 1930), вышедшем под редакцией Джорджа Дилнота. В издании приведена стенограмма судебного заседания, проходившего в 1877 году. После этого скандала отдел уголовной полиции Скотленд-Ярда преобразовали в департамент уголовного розыска (C. I. D.). Одновременно была создана специальная служба безопасности, главным образом для противодействия боевикам ирландской националистической партии «Шинн Фейн». Кроме того, этот отдел являлся независимым органом уголовного преследования при кабинете генерального прокурора.

Обнаженные велосипедистки

Полный отчет об этом деле содержится в сборнике «The Trial of Samuel Herbert Dougal» (William Hodge, 1928), выпущенном под редакцией Ф. Теннисон Джесси. В своих чисто интуитивных рассуждениях Фрин Теннисон Джесси отмечает, что в этом катании на велосипедах в обнаженном виде Дугалу виделся «оттенок мистических вакханалий». «Какая удивительная картина: голое грязное поле, и на нем — голые грязные девушки, верхом на таких малоромантичных механизмах, как велосипеды. А рядом с ними — грузный и внушительный Дугал, поощряющий эти пасторальные непристойности».

Неудачная охота майора

Хотя обвинения против Альфреда Джона Монсона, в соответствии с шотландскими законами, сочли недоказанными, Эдвард Скотт, он же Суинни, так и не был привлечен к суду. Когда он не явился на заседание, чтобы ответить на обвинения в убийстве и покушении на убийство, Верховный уголовный суд в Эдинбурге объявил его вне закона. Через год после слушания дела майора Монсона Скотта видели выступающим в мюзик-холле в роли помощника фокусника. Удивительно, но никакого судебного разбирательства против него не проводилось, а постановление, объявляющее Скотта вне закона, вскоре отменили.

Чистоплотный муж

Джордж Джозеф Смит (1872–1915) получил три тюремных срока за воровство и скупку краденого общей продолжительностью в три с половиной года. В период между 1898 и 1915 годом он женился восемь раз. Следовательно, семь браков были незаконными. Трех своих жен — Бесси Манди, Элис Бёрнем и Маргарет Лофти — он утопил в ванне. Смит был музыкантом-любителем. Оставив мертвую Маргарет Лофти в ванной, он направился в соседнюю комнату и исполнил на домашней фисгармонии религиозный гимн «Ближе, Господь, к Тебе». Ради денег он не только топил своих жен, но не брезговал и другими способами лишения жизни. Его приговорили к повешению лишь за убийство Бесси Манди. Стенограмма судебного заседания приведена в сборнике «The Trial of George Joseph Smith» (William Hodge, 1922) под редакцией Эрика Р. Уотсона. Редактор особо отмечает ту общеизвестную истину, что подобные Смиту психопаты, как правило, выбирают жертву среди образованных и воспитанных девушек среднего класса: гувернанток, компаньонок пожилых леди или начинающих коммерсанток. Смит, бывший преподаватель гимнастики и мелкий вор, обладал талантом распознавать «огонь сдерживаемой страсти» под обычной внешностью скромной образованной девушки из хорошей семьи.

Голос из склепа: дело о говорящем трупе

Говорят, уже стоя с петлей на шее, доктор Нил Крим сделал еще одно признание: «Я Джек…» Но палач Биллингтон потянул за рычаг, открывающий люк, прежде чем он успел закончить. Согласно документам, до 1891 года он отбывал заключение в тюрьме города Джолиет, штат Иллинойс. Мог ли он на самом деле совершить убийства в Уайтчепеле в 1888 году? Канадский журналист Дональд Белл в статье, опубликованной в «Таймс» 12 марта 1985 года, приводит доказательства того, что письма Джека-потрошителя и доктора Нила Крима написаны одной и той же рукой. Хотя в 1888 году Крим должен был находиться в Джолиете, журналист утверждает, что в Америке конца XIX века состоятельный преступник вполне мог найти человека, который согласится за соответствующее вознаграждение отсидеть тюремный срок за него.

Еще более любопытно то, что Маршалл Холл, появившийся в суде во время разбирательства дела Нила Крима, опознал в нем участника изобретательного преступного дуэта. Эти двое злоумышленников одновременно совершали разные преступления, а затем подтверждали алиби друг друга. Один из них был клиентом Маршалла Холла, обвиняемым в двоеженстве. Именно его адвокат и признал в докторе Томасе Ниле Криме. С другой стороны, тот же Маршалл Холл посчитал заявление убийцы о том, что он является Джеком-потрошителем, обыкновенным тщеславием преступника. (См.: Эдвард Мэрджорибэнкс. The Life of Sir Edward Marshall Hall. Victor Gollancz, 1929. С. 47–48.)

Дональд Томас Шерлок Холмс. Смерть на коне бледном

Посвящается Тони Хорнеру

Историческая справка

22 января 1879 года. Изандлвана, Юго-Восточная Африка. Силы зулусов уничтожают британский пехотный отряд.

1 июня 1879 года. Наталь, Южная Африка. Претендент на французский престол, принц империи Эжен Луи Наполеон, убит на берегу Кровавой реки.

12 июня 1879 года. Капитан Иахлеил Брентон Кэри, возглавлявший охрану принца империи, осужден общим военным судом в лагере на Кровавой реке и признан виновным в «недостойном поведении перед лицом противника».

16 августа 1879 года. Постановление военного суда признано недействительным.

28 января 1881 года. Трансваальские буры впервые наносят поражение британской армии в Южной Африке.

27 февраля 1881 года. Буры одерживают решительную победу у горы Маюба.

5 апреля 1881 года. Великобритания признает независимость Трансвааля.

22 февраля 1883 года. Капитан Иахлеил Брентон Кэри погибает в Индии «при загадочных обстоятельствах».

31 декабря 1887 года. Газета «Рейхсанцайгер» разоблачает преступные попытки спровоцировать войну в Европе (Германия и Австрия против России и Франции). Обнаружены фальшивые письма, написанные от имени князя Бисмарка, принца Рёйсса (германского посла в Вене), великого князя Болгарии Фердинанда и его сестры, графини Фландрии, которая также являлась родственницей бельгийского короля Леопольда II.

29 марта 1889 года. Потерпевший крушение колесный пароход «Графиня Фландрии» идет ко дну в глубоких водах неподалеку от Остенде.

Приложения к делу

Письмо

Начальнику военной полиции от главного советника правительства Великобритании по межведомственным вопросам

Секретариат кабинета министров, 20 августа 1894 года

О записках полковника Роудона Морана, датируемых февралем 1879 года

Милорд!

Тайный совет ее величества дозволил мне отправить Вам для личного ознакомления копию отчета, написанного полковником Роудоном Мораном для своих преступных нанимателей.

Этот офицер никогда не привлекался ни к гражданскому, ни к военному суду, что могут подтвердить Ваши архивы. И все же именно он тот самый агент, который, как мы выяснили, действовал в интересах заговорщиков. Они и по сей день стремятся подорвать положение Великобритании в Южной Африке. Целью Морана, в частности, были недавно обнаруженные в Трансваале месторождения золота и алмазов. Для ее достижения он использовал незаконную торговлю оружием, которая осуществлялась через Свободное государство Конго.

Перед тем как Моран оставил службу в британских войсках, офицеры-однополчане нанесли ему ужасную рану. Но кто бы счел ее незаслуженной карой? Тогда он поклялся, что им и их товарищам воздастся сторицей. И кто бы счел эту клятву невыполненной?

Прилагаемая к письму рукопись освещает некоторые важные события, произошедшие в Юго-Восточной Африке, в Зулуленде, 22 января 1879 года. Весьма любопытный документ претендует на некоторую литературность. В молодости Моран увлекался охотой, и никому с тех пор не удалось превзойти его по числу трофеев и пристрелить столько бенгальских тигров. Полковник несколько раз описывал свои похождения. По его возвращении в Лондон была опубликована и долгое время пользовалась спросом книга «Охота на крупного зверя в Западных Гималаях». И все же Моран, по всей видимости, опасался, что это повествование о предательстве, совершенном в Изандлване, попадет не в те руки и последствия не заставят себя ждать. Посему он пишет от третьего лица и выставляет себя сторонним наблюдателем, а не главным участником. На самом же деле именно полковник Моран и был тем самым охотником, загадочным всадником, о котором упоминается в его записках.

Отчет предназначался для преступных сообщников, и позднее его обнаружили среди вещей одного из них. Не так давно при необычных обстоятельствах погиб на Рейхенбахском водопаде профессор Джеймс Мориарти, математик, подозреваемый в совершении нескольких преступлений. Если бы не тот несчастный случай, рукопись Морана была бы известна лишь его предполагаемым нанимателям.

Вчера на заседании Тайного совета мне дозволили отослать Вам этот документ. Ваша светлость, конечно же, знает, что необходимо присутствие монарха и хотя бы одного тайного советника, чтобы заседание считалось состоявшимся, а вынесенные решения – законными с точки зрения действующей конституции. Ее величество убеждена: чем меньше людей осведомлено об этом деле, тем лучше. И вчера вечером премьер-министр лорд Розбери и я встретились с королевой в Осборн-хаусе на острове Уайт.

Отныне дело полковника Морана можно считать закрытым. Однако Тайный совет счел, что в интересах военной разведки Вам следует ознакомиться с этими записками. Затем документ на неопределенный срок отправится на хранение вместе с другими секретными государственными бумагами. Едва ли мне нужно напоминать, что Вы не имеете права разглашать содержание рукописи третьим лицам.

Мой агент, сержант Альберт Гиббонс из почтовой службы морской королевской пехоты, будет находиться при Вас, пока Вы читаете документ, а затем передаст его мне.

С почтением остаюсь Вашим покорным слугой,

Уильям Майкрофт Холмс,

член Тайного совета,

кавалер ордена Британской империи

Правительственные документы

ДОСЬЕ: Моран 1879/3

ДОКУМЕНТЫ ЗАПРЕЩЕНО ИЗВЛЕКАТЬ ИЗ ДОСЬЕ

Записки полковника Роудона Морана

Февраль 1879 года

Первые лучи зари раскрасили небо в зеленоватые тона. Раскинув на этом фоне темные косы крыльев, пестрый перепелятник одиноко парил над безмолвной равниной, которую пересекало русло давно высохшей реки. Пыльному ветру не хватало сил даже всколыхнуть высокую траву и колючие заросли акации.

Спешившийся всадник чутко слушал и наблюдал, а над ним птица – воплощение терпеливой грации – снова и снова меняла свой курс.

Перед взором охотника предстала именно та картина, которую он ожидал увидеть. Этим утром из оврага среди восточных холмов доносился необычный тихий звук. Он плыл над выжженной зноем травой, служившей человеку укрытием. Непрерывный гул то стихал, то снова нарастал; более всего он походил на жужжание бесчисленных пчел. Воздух согревался, гул поднимался все выше, в нем уже угадывались голоса – это воины молились перед сражением.

Над восточным плато, над высокими отрогами горы Малагата показался край желтого солнечного диска. Перепелятник в поисках тепла взмыл в просветлевшие небеса. Но затаившийся в траве охотник не мог увидеть то, что открылось птичьему взору. Он терпеливо наблюдал из своего укрытия. На западных скалах появились и поползли вниз по склонам длинные тени.

Те немногие европейские путешественники, кому довелось созерцать белесую вершину, поднимающуюся резной главой из скальных плеч, сравнивали ее со сфинксом. Но воины короля Кечвайо, никогда не слыхавшие о сфинксах, называли гору Изандлваной – Коровьим Брюхом. Ведь главным промыслом этих племен был забой скота.

Над восточными холмами блестело солнце, прохладный свет быстро растекался по западным склонам и наконец полностью озарил широкую долину. У подножия Изандлваны дремал лагерь захватчиков. Сзади его прикрывала скала. Проходы между белыми остроконечными палатками, выстроившимися ровными рядами, напоминали прямые городские улицы. За лагерем – там, где поднимался к перевалу скалистый откос, – громоздились ряды запряженных быками повозок с продовольствием для двух тысяч солдат. Среди поклажи лежали и боеприпасы, коих с лихвой хватило бы, чтобы перестрелять всех мужчин и женщин между рекой Буффало и мысом Доброй Надежды.

Слева от лагеря четверо артиллеристов в темных мундирах и беретах охраняли батарею семифунтовых полевых орудий. В полумиле от них на травянистой равнине среди колючих зарослей конные часовые патрулировали подступы к северному плато. Натальских добровольцев можно было узнать по черным мундирам, а валлийцев из 24-го пехотного полка ее величества – по ярко-красным.

Лагерь просыпался, от полевых кухонь к небу потянулись белые дымки. Охотник видел в бинокль, как растет очередь из бородатых пехотинцев в черном, с котелками в руках дожидающихся своей порции консервов, галет и чая. Холодный воздух над равниной постепенно прогревался в лучах солнца. Возле палаток выстроилась длинная колонна всадников. В столь ранний час звуки разносятся далеко, и лошадиное фырканье, топот копыт и позвякивание упряжи плыли в прозрачном чистом воздухе прямо к восточным холмам.

– Шагом!

Отряд двинулся стройной колонной по бурой равнине. Кавалеристы в алых мундирах направлялись к подножию Малагаты.

Во главе кавалькады скакали несколько человек с золотыми кокардами на белых шлемах – офицеры британского генерального штаба. Разведчик хорошо знал этих людей. Первым ехал лорд Челмсфорд, генерал-лейтенант гренадерского гвардейского полка, главнокомандующий британской армией в Южной Африке. Это был высокий и стройный мужчина с прямым аристократическим носом. Челмсфорд сражался за королеву в Крыму и Абиссинии, в Бенгалии и Пенджабе. Сейчас же, оставив часть войска в лагере, он вел конный отряд на поиски неуловимого врага.

За лордом следовали адъютанты и другие офицеры. Ближайший к нему всадник, долговязый денди, имел обыкновение презрительно усмехаться и апатично растягивать слова. Охотнику был хорошо знаком и этот опустившийся Аполлон, предпочитавший свои отпуска проводить в игорных заведениях увеселительного сада Креморн и публичных домах Риджент-стрит.

Ночью под покровом темноты охотник проник в лагерь противника и выбрался из него, минуя часовых с той же легкостью, с какой облачко скользит по лику луны. Теперь же он не мог даже подняться из травы, освещаемой рассветными лучами, и оглядеть себя. В тот миг он, пожалуй, напоминал больного, умирающего в госпитальном бараке от лихорадки.

Солнце постепенно согревало равнину, но охотника все еще терзал крысиными зубами ночной холод. Время от времени он трясся всем телом и отбивал зубами чечетку; бинокль в руках ходил ходуном, глаза слезились. На протяжении последнего часа ему казалось, что рассвет так никогда и не наступит.

Отряд Челмсфорда продвигался к дальним холмам, за ним стелилась пыль. Вместе с генерал-лейтенантом в поиск отправилась бо́льшая часть кавалерии. Всадники должны вернуться к вечеру, а до того времени лагерь останется под охраной полковника Генри Пуллейна и его 24-го пехотного полка.

Лучи восходящего солнца разогнали остатки утреннего тумана. Доносившиеся из восточного ущелья странные звуки, напоминающие пчелиный гул, постепенно смолкли, словно издававшие их существа испугались приближения всадников.

Молчаливый товарищ охотника, прижав когти к оперенной груди, нырнул вниз, а потом снова воспарил. Птица низко пронеслась над одиноким холмом, возвышавшимся посреди равнины как раз между восточной грядой и лагерем у подножия Изандлваны. Великолепный хищник ничуть не боялся распростершегося в высокой траве человека, ведь тот не мог причинить ему вреда.

Охотник чуть приподнялся, стараясь, чтобы его не выдали блики бинокля. Его лицо было обветренным, скулы под неровной щетиной обгорели на солнце. Подле него на земле лежала фляга, но вода закончилась еще ночью. Время от времени он все же открывал емкость и вместо влаги втягивал прохладный воздух.

Наконец охотник встал. Затекшее тело слушалось плохо. Теперь уже не страшно, даже если кто-то в лагере и заметит его. После наступления рассвета одинокий всадник не вызовет подозрений. Ярдах в двадцати серая в яблоках кобыла выгнула шею и медленно поднялась с примятой травы. Почти все было готово для драмы, которой предстояло разыграться здесь вскоре. Облаченного в форму натальских добровольцев конника примут за одного из патрульных, а значит, можно свободно перемещаться по равнине, пока не настанет время уходить через лагерь. В его распоряжении около часа.

Он направил кобылу к восточной полукруглой оконечности оврага. Теперь здесь царила тишина. Ночью часовые всполошились бы, услышав шаги или шелест травы, но днем никто не обратит внимания на всадника.

Охотник осторожно пробирался по плато, и вот наконец перед ним открылись подступы к одиноко стоящему коническому холму и оврагу. Тут до него снова долетел тот загадочный звук, жужжание неведомых пчелиных войск. На раскинувшейся внизу равнине и окружающих ее отрогах по-прежнему не наблюдалось никакого движения.

Лошадь неторопливой иноходью несла на восток своего хозяина, неотличимого издали от кавалериста из отряда натальских добровольцев. Но вот каменистая тропа оборвалась. Всадник спешился и подвел кобылу к обрыву пятисотфутовой высоты, под которым простирались предгорья. Жужжание таинственного растревоженного улья слышалось теперь громче и отчетливей. Укрывшись за высоким кустом, охотник сквозь просвет в ветвях оглядел убегающий вниз склон. В узком ущелье он увидел как раз то, что и ожидал.

Человек менее опытный и искушенный не поверил бы своим глазам и решил, что причудливые тени и солнечный свет сыграли с ним злую шутку. Ведь вместо иссохшей травы известняковые стены на добрую милю покрывала темная гладкая масса. Кое-где мелькали обтянутые звериными шкурами овальные щиты, порою солнце взблескивало на отполированном металле. Гул усиливался, и в теплом воздухе разносилось приглушенное эхо. Это был голос волнующейся перед битвой армии, ворчание пробудившихся воинов.

Сторонний наблюдатель, наверное, застыл бы, объятый восхищением, ибо представший перед ним покров был живым. В расселине притаились многочисленные отряды армии зулусов, около десяти тысяч бойцов – цвет племен, возглавляемых Кечвайо. Этим юношам еще только предстояло омыть копья кровью врагов и завоевать себе женщин.

Охотник отступил в тень. В ущелье медленно поднимались на ноги первые бойцы, их мышцы еще плохо слушались после сна, но зулусам не терпелось ринуться в битву. Изандлвана станет местом их воинского посвящения. Тут их оружие отведает крови. Они родились на свет и жили ради этого дня.

При виде такого множества туземцев страх на мгновение пронзил охотника ледяной иглой, хотя он тщательно готовился к этому событию. Зная по собственному опыту, что слабость настигает даже храбрецов и с ней необходимо бороться, он вскочил на серую кобылу. Жужжание затихло, сменившись шелестом высоких трав. Могучее воинство, припав к земле, шепотом повторяло боевой клич:

–У-шуту! У-шуту!

Всадник пришпорил лошадь и бодрой рысью спустился с холма, неотличимый от обычного кавалериста. Он снова пересек равнину, миновал выставленный патруль и въехал в тихий лагерь, где разместился 24-й пехотный полк. Никто его не пытался остановить, англичан ввели в заблуждение черный суконный мундир, бриджи и широкополая шляпа с шелковой лентой. Никто из добровольцев не рискнул бы в одиночку разъезжать ночью по саванне, так что человек в подобной экипировке мог возвращаться лишь из патруля. Накануне вечером командир проверил всех всадников, отправлявшихся в дозор. Многие из них теперь проезжали мимо заставы в лагерь, поэтому на лазутчика обратили не больше внимания, чем на бродячего пса из заброшенной африканской деревушки.

На равнине все еще царила тишина. Ветер пока не донес до лагеря глухой боевой клич притаившихся в ущелье зулусов. Всадник спешился, подвел кобылу к командирским шатрам и накинул повод на коновязь. Щеголеватые королевские стрелки не обратили на него ни малейшего внимания, для них он попросту не существовал. Все шло споро и гладко, точно по плану, который охотник разработал для своих сообщников, – с той же легкостью и быстротой разворачивается на ветру знамя.

Будто ненароком он приблизился к палатке полковника Генри Пуллейна, единственного офицера, которому звание позволяло командовать лагерем в отсутствие лорда Челмсфорда. Отряд натальских добровольцев состоял преимущественно из наемников – мародеров и головорезов, известных своей недисциплинированностью и жестокостью. Их предводители в шутку называли себя «Пуллейновыми овечками» и презирали господ вроде полковника, тогда как сам Пуллейн порицал их и им подобных.

Полог командирской палатки был откинут, и охотник увидел приземистого усатого полковника, который гляделся в узкое зеркало. Денщик поправил на нем алый мундир с обшитыми золотом эполетами и полез в сундук за белым пробковым шлемом. Пуллейн пристегнул к поясу саблю в сверкающих серебром ножнах.

Убедившись, что его внешний вид полностью соответствует званию, он повернулся и взял с лежавшей на козлах столешницы донесения ротных командиров. Но тут же положил бумаги на место – перед входом в палатку вытянулся белокурый великан в красно-голубой форме 24-го пехотного полка, сжимавший под мышкой остроконечный шлем.

– Сержант-майор Тиндал, сэр. Разрешите доложить, сэр. Пропажа в офицерской столовой, сэр!

– Пропажа? – непонимающе уставился на него Пуллейн.

Он просмотрел разложенные на столе донесения, но там ничего подобного не говорилось. Полковник хмуро покачал головой.

Никем не узнанный лазутчик стоял неподалеку от входа в шатер и слышал каждое слово. Чтобы не вызывать подозрений, он сосредоточенно прокручивал дырку в своем поясе извлеченным из ранца шилом. Надо же, как быстро обнаружилась кража.

– Докладывайте, сержант-майор. В чем дело?

Тиндал разговаривал тихим доверительным голосом, в котором, как и у многих его однополчан, явственно слышались низкие нотки валлийского акцента.

– Сэр, Оуэн Глиндур пропал из офицерской столовой.

– Чепуха. На кой дьявол кому-то понадобился Оуэн Глиндур?

К тому времени об Оуэне Глиндуре узнали даже натальские добровольцы. Мумифицированная голова абиссинского стрелка была настоящей полковой реликвией. Трофей захватили во время штурма Магдалы в 1867 году, военный хирург заспиртовал голову в стеклянном сосуде, и она превратилась в объект поклонения молодых офицеров, в непременный атрибут шумных празднеств.

– Нет, сэр, – выпалил Тиндал, – это правда, Оуэн исчез. А Дэй Морган говорит, что ночью кто-то шастал по лагерю. Собаки мистера Поупа лаяли. Быть может, сэр, к нам пробрался шпион-туземец с окрестных холмов.

Несколько мгновений Пуллейн молча вглядывался в лицо подчиненного.

– Сержант-майор, передайте рядовому Моргану, а также всем прочим, что главная цель этого похода – отбить нападение зулусов на Наталь. Я не потерплю, чтобы офицеры или солдаты валяли дурака в военное время. Если до меня еще раз дойдут подобные слухи или же я узнаю, что рядовой Морган опять без спросу прикладывался к полковому рому, вы с ним на собственной шкуре изведаете, что такое гнев Божий. Все ясно?

– Да, сэр, – благоразумно кивнул Тиндал.

– Прекрасно, сержант-майор. Вы свободны!

Звуки горна возвестили о построении. Сержанты вот-вот начнут перекличку. Полковник позвал одного из адъютантов:

– Мистер Спенсер!

Охотник, по-прежнему наблюдая за происходящим, сразу же узнал бледнокожего молодого офицера с рыжеватыми усами, который повсюду разгуливал со своим терьером. Спенсер подошел к командирской палатке и, чуть покраснев, неловко отдал честь.

– Мистер Спенсер, прошлой ночью вы были назначены дежурным. Потрудитесь разъяснить мне историю с исчезновением Оуэна Глиндура!

– Сэр, расследованием занимается сержант-майор Тиндал. Похоже, кто-то украл голову из сундука с полковыми трофеями сегодня после полуночи.

– Это я уже понял, мистер Спенсер, – процедил Пуллейн, щурясь от яркого африканского солнца, и положил руку на эфес сабли. – Будьте любезны, разыщите виновника, возьмите под арест и приведите ко мне завтра утром, когда будем разбираться с нарушениями дисциплины. Вам все ясно?

Спенсер задумчиво молчал. Этот робкий молодой человек не походил на других офицеров полка и, казалось, совершенно не был способен к обычной для профессиональных военных браваде.

– При всем моем уважении, сэр…

– Что такое? – Пуллейн поправил ножны.

– Наши люди подозревают, что прошлой ночью кто-то проник в лагерь возле палаток второй роты.

– Да неужели, мистер Спенсер! И почему же, черт возьми, никто ничего не предпринял?

– Морган доложил, что на незнакомце была шляпа с широкими полями. Больше ничего разглядеть не удалось, он стоял близко к повозкам и палаткам патрульных.

– Мистер Спенсер, – тихо отозвался Пуллейн, – широкополую шляпу и темный мундир носят почти все натальские добровольцы. Разумеется, один или несколько этих субъектов непременно должны были находиться на территории лагеря. Сэр, я ожидал от вас большего.

– Но люди мистера Поупа тоже что-то видели, – не сдавался молодой человек.

– Мистер Поуп сейчас в карауле. Можете опросить его, когда он сменится. А я не желаю больше слушать небылицы. Как пить дать это проделки кого-нибудь из полка. Найдите виновника и возьмите под арест. Уверен, выявить шутника не составит труда.

Спенсер отдал честь, подозвал терьера и отправился на построение.

Любопытство охотника было утолено. Он поклялся, что мир еще услышит об Оуэне Глиндуре. Горны смолкли, началась перекличка. По вогнутому зеркалу неба все выше поднималось палящее солнце, его отблески играли на далеких горах, окружавших равнину.

На западе, там, где река Буффало разделяла Натал и земли зулусского короля Кечвайо, показалось облачко пыли. По иссушенной равнине двигалась колонна верховых, за ней рота инфантерии и ракетная батарея – необычного вида устройства на колесных лафетах. Пехотинцы красовались в алых мундирах, офицеры-кавалеристы со щегольскими моноклями – в темно-синих. Впереди шагал полковой оркестр, наигрывающий валлийский марш «Люди Харлека». Солнце ярко сверкало на посеребренных инструментах, и от этого движение отряда подполковника Дернфорда смахивало на карнавальное шествие.

Самого Дернфорда легко можно было узнать среди всадников по пустому левому рукаву, приколотому к поле мундирного сюртука. Отряд добрался до лагеря, подполковник соскочил с коня и отправился с докладом к Пуллейну. Наш наблюдатель терпеливо ждал. Спустя двадцать минут, позавтракав говядиной и выпив темного пива, Дернфорд вышел из командирской палатки. Его всадники построились возле лагеря. Им предстояло прочесать долину с запада на восток и уничтожить противника, если таковой обнаружится.

Пуллейн чувствовал себя вполне уверенно, и на то имелись веские причины. Зулусы были вооружены лишь легкими деревянными щитами, обтянутыми звериными шкурами, и ассегаями – метательными копьями с железными наконечниками. А в лагере полковника стояли многочисленные повозки, в которых лежало с полмиллиона патронов и около двух тысяч скорострельных винтовок Мартини – Генри последней модели. Также наличествовали полевые ракетные станки, батарея семифунтовых нарезных орудий королевской артиллерии, батарея пулеметов Гатлинга на колесных лафетах.

Чтобы остановить нападающих, достаточно было просто открыть залповый огонь из винтовок. Даже на дистанции пятьсот-шестьсот ярдов прицельная скоординированная стрельба обученных пехотинцев, вооруженных винтовками Мартини – Генри, сокрушила бы любого врага.

Отряд Дернфорда неторопливо приближался к подножию восточных холмов. К лагерю же подъехал предводитель натальских добровольцев Босс Стрикланд. Широко ухмыляясь, он протолкался вперед сквозь гикающую толпу своих людей. Их неопрятная одежда разительно отличалась от безупречных алых мундиров британских военных. Зато самоуверенности этим молодчикам было не занимать.

Охотник чуть отступил и сделал вид, будто обхаживает свою кобылу у коновязи, но ему по-прежнему было слышно каждое слово, произнесенное в командирской палатке. Стрикланд громко спорил с полковником. Пуллейн и его люди явились сюда ради защиты Наталя, а Стрикланд со своей бандой – ради наживы. Наемникам не терпелось вырваться на свободу и наброситься на африканские деревни. Предводитель добровольцев растягивал слова и презрительно усмехался. Пуллейн задыхался от возмущения.

– Мистер Стрикланд, запомните раз и навсегда: вы должны охранять этот лагерь до тех пор, пока не вернется лорд Челмсфорд! Только тогда вы сможете с его разрешения отправиться по своим делам. Таков приказ, который был дан мне, равно как и вам.

– А если его светлость не явится до темноты?

– Явится.

– А вдруг нет?

Пуллейн ничего не ответил.

– Ладно. – Массивная спина Стрикланда почти полностью загородила вход в палатку. – Тогда я просто велю своим парням уехать. Вы что, будете стрелять нам в спину?

Полковник стремительно развернулся:

– Нет, мистер Стрикланд, я поступлю иначе. Я отдам вас под трибунал!

Стрикланд расхохотался, будто услышал презабавнейшую шутку.

– Нет, Пуллейн, к стенке вы меня не поставите, я вам не денщик. Трибунал? Попробуйте-ка, дружище, но тогда вам не вернуться за реку Буффало живым. Найдется с полсотни человек, которые вас охотно укокошат.

Стрикланд демонстрировал свои обычные манеры, что всегда давало ему преимущество на рынках Дурбана и в горняцких поселках Трансвааля.

– Давайте так, полковник, – и вашим и нашим. Сейчас мы будем патрулировать северное плато. Но дальше не пойдем. Оттуда видны отроги Конического холма, и там мы дождемся возвращения его светлости. И только потом двинемся дальше.

Пуллейн задумчиво молчал, но Стрикланд не дал ему времени на размышления.

– Полковник, с моими ребятами нужно по-честному, иначе я за них не ручаюсь. Готов поспорить, кража вашего чучела на совести одного из них. Прямо вам об этом заявляю. Дайте им чуток свободы, позвольте одну быструю вылазку за добычей, и потом целый месяц или даже два они будут как шелковые.

Пуллейн не торопился с ответом. За долгие годы службы он привык, что подчиненные выказывают почтительность и ведут себя достойно. Людей вроде Стрикланда он совершенно не мог понять. Послушается ли этот сброд своего вожака?

– Хорошо, мистер Стрикланд, вы доедете до северного плато, но дальше не двинетесь. И возьмите с собой гелиограф. Будете отвечать на любые сигналы, поступающие из лагеря. Если здесь протрубят сбор, вы немедленно вернетесь.

Ухмыляющийся Стрикланд откинул полог палатки. Бородатые «Пуллейновы овечки», выстроившись в колонну по двое, двинулись в сторону северного плато в сопровождении капитана Шепстоуна из кавалерийской роты Дернфорда. Они проехали мимо часовых, затем оставили позади патрульный отряд облаченных в алые мундиры пехотинцев 24-го полка, возглавляемый лейтенантом Поупом, поравнялись с дозорными натальской кавалерии, разместившимися на восточном склоне.

Равнина застыла под лучами палящего солнца. Ничто не нарушало тишину. Западная часть лагеря под склоном Изандлваны почти опустела. Вдалеке постепенно растворялись в нестерпимом сиянии передовые подразделения разведчиков и патрульных. Казалось, станки ракетной батареи, стоявшей неподалеку от лагеря, колеблются почти вровень с вершиной Конического холма. От лорда Челмсфорда по-прежнему не было вестей, и никаких признаков его отряда не наблюдалось ни на холмах на востоке, ни на Малагате на юге.

Натальские добровольцы неторопливо ехали по саванне, залитой ослепительным светом, который отражался от светлых скал. Вот они спустились в сухое каменистое русло, прорезавшее равнину с севера на юг.

Оттуда им уже должны были открыться окрестности Конического холма. Всадники спешились и расположились в траве, собираясь дождаться лорда Челмсфорда. Из лагеря в бинокль можно было различить Стрикланда – его выдавала белая лента на широкополой шляпе. Он все еще сидел в седле. Быть может, его насторожил загадочный звук? Жужжание армии невидимых пчел?

Командир добровольцев осторожно спрыгнул на землю, подвел коня к краю обрыва и заглянул в узкое ущелье.

Спустя мгновение он уже разворачивал лошадь, одной ногой стоя в стремени. Во весь опор, нахлестывая скакуна, Стрикланд помчался к изумленным такой спешкой патрульным. Остальные «Пуллейновы овечки» меж тем, смеясь и болтая, валялись в траве.

Конечно, Стрикланда не услышали в лагере, но охотнику не составило особого труда догадаться, о чем он кричит:

– Спасайтесь! Скачите во всю прыть! В ущелье туземцы! Их тысячи! Скорее в лагерь, иначе нам конец!

Озадаченные караульные вокруг лагеря наблюдали в бинокли, как добровольцы хватаются за упряжь, запрыгивают в седла и галопом несутся вниз по склону. Дисциплинированные воины Кечвайо все еще лежали в засаде. Притихший британский лагерь оказался совершенно не готов к нападению. Издалека донесся протяжный вопль, напоминающий боевой клич. На край ущелья бесшумно поднялись первые ряды зулусов. В руках африканцы держали ассегаи и овальные щиты. Невероятно длинная цепь туземцев загибалась с обоих концов: войско состояло из отрядов, называемых импи. Теперь они спускались с плато и окружали людей Пуллейна, а ударные силы намеревались сковать защитников в центре. Что еще хуже, Пуллейн оказался в ловушке – с тыла лагерь подпирала Изандлвана.

Лазутчик наблюдал за происходящим в притихшей саванне, стоя подле серой кобылы. Издалека доносились приглушенные, но вполне отчетливые выстрелы, похожие на треск поленьев в камине. Пора уходить. Пуллейн выглянул из палатки. Мундир на нем был расстегнут, в руках полковник сжимал полотенце.

– Сержант-майор Тиндал! В чем дело?

– Сэр, перестрелка на северном плато. Мистер Стрикланд и его конный отряд скачут назад!

– Мистер Спенсер! – проревел Пуллейн. – Трубите тревогу и общее построение. Следите в бинокль за северным плато и немедля докладывайте мне обо всем!

Полковник ринулся обратно в палатку, на ходу застегивая пояс и проверяя ножны и кобуру. Наш наблюдатель прекрасно знал, что произойдет дальше, словно репетировал эту сцену. Обернувшись напоследок, он успел заметить сверкающие гневом глаза Пуллейна. Скоро эти глаза закроются навеки. Полковник в ту минуту, несомненно, воображал, как будет отчитывать Стрикланда.

Плоть охотника все еще жгла невидимая рана, но он испытывал не ненависть, а лишь холодное удовлетворение. Кости брошены. Дальнейшее уже не зависит от него, события будут разворачиваться так же неумолимо, как перемещаются по небу сияющие светила.

Он отвязал серую кобылу и повел ее прочь из лагеря, оглядываясь время от времени.

Скрытый рядами палаток мальчишка-горнист из полкового оркестра протрубил сначала тревогу, а потом общее построение. В знойном воздухе раздались крики сержантов, ругательства солдат, на бегу застегивающих обмундирование, а еще через мгновение – команды:

– Рота, стройся! Равнение на-право!

– Сэр! – пронзительно закричал, подбегая к командирской палатке, Спенсер. – Многочисленные силы противника показались на северном плато! Они растянулись по всей гряде!

– Хорошо, мистер Спенсер. Выставить роты вокруг лагеря. Где Дернфорд со своими людьми?

– Их не видно, сэр.

– Его могут отрезать, как и лорда Челмсфорда. – На лице Пуллейна застыла гневная гримаса. – Черт меня подери, если я не отдам этого болвана Стрикланда под трибунал!

Но и в голосе, и во взгляде сквозило смятение; очевидно, полковник понимал, что глупость совершил он сам. Пуллейн достал из чехла бинокль и посмотрел, как бегом выдвигаются на позиции части 24-го пехотного полка, а потом отправился проверять оборону. Лейтенант Когхилл, оставленный лордом Челмсфордом в лагере адъютант, ехал следом.

Наш всадник, который и в седле продолжал наблюдение, знал, что именно Пуллейн увидит в бинокль. Слова Спенсера оказались чистой правдой. Почти на милю растянулась по северному плато черная колышущаяся волна. Воины появились словно из воздуха. Ночной патруль не заметил ни малейших признаков близости врага, зато теперь ярко сверкали на солнце острые железные наконечники ассегаев, то здесь, то там мелькали в темном человеческом море рыжеватые, обтянутые шкурами щиты, будто обломки, подхваченные мощным приливом.

По ближайшей оконечности плато пестрыми точками рассыпались люди Стрикланда. В панике неслись они к лагерю, позабыв о дисциплине, словно то были крысиные бега. Ракетная батарея, конечно, не успеет развернуться и отступить. Артиллеристы, хоть и хорошо вооруженные, брошены посреди равнины на произвол судьбы.

С восточных холмов, не нарушая строй, спустилась рота Дернфорда. Кавалеристы спешились, чтобы занять оборонительные позиции за валунами в сухом русле.

Над лагерем разносились распоряжения Пуллейна:

– Мистер Поуп и его взвод должны немедленно вернуться! Если туземцы атакуют с возвышенности, наш патруль попадет в беду, а мы не успеем даже уточнить свои позиции.

Когхилл отдал честь и ускакал.

Стрикланд со своими добровольцами наконец-то выбрался на равнину и во весь опор понесся к лагерю. Стрелки Дернфорда держали переднюю линию обороны среди камней в сухом русле. Роты 24-го и других полков, находившихся под командованием Пуллейна, образовали на подступах к лагерю двойной заслон. Ясно, что вооруженные казнозарядными винтовками Мартини – Генри пехотинцы будут вести бесперебойный огонь: первыми стреляют с колена солдаты в переднем ряду, а когда они перезаряжают оружие, поверх их голов палит вторая шеренга. Цель как на ладони, даже на дистанции в четверть мили прицельный залповый огонь способен нанести сокрушительный урон плотным рядам туземцев.

Ракетная батарея попала в окружение, потому что была выдвинута слишком далеко от лагеря, но сам он был превосходно защищен. И армия зулусов у подножия плато, похоже, дрогнула при виде двойного строя пехотинцев. Море тел чуть колыхнулось из стороны в сторону, к раскаленному добела небу неспешно поднялся похожий на церковный гимн боевой клич:

– У-шуту! У-шуту!

Временами африканские воины потрясали оружием и грозно стучали копьями о щиты, но потом отступали. Что бы ни обещали им вожди, но даже такой огромной фаланге длиной в целую милю и шириной в восемь или десять рядов грозила неминуемая гибель под ружейным огнем. Артиллеристы навели на туземцев орудия.

Когхилл подъехал к Пуллейну, и тот опустил бинокль. Охотник оглянулся. Его серая кобыла брела по лагерю тихим шагом и не привлекала ничьего внимания. Челмсфорд сейчас где-то милях в пяти к юго-востоку, едет вдоль хребта Малагаты. Когхилл достал карандаш и планшет. Наш наблюдатель мог бы слово в слово воспроизвести донесение, которое продиктовал Пуллейн, ведь все было очевидно.

– Немедленно возвращайтесь. Большая армия зулусов надвигается на левый фланг лагеря.

Охотник увидел все, что хотел, и догадался об остальном. Люди Стрикланда возвращались в лагерь, а значит, скоро его наводнят натальские добровольцы и никому не будет дела до всадника в широкополой шляпе и темной форме.

События разворачивались точно по плану. Когхилл вскочил на коня и поскакал на запад к подножию перевала. Его сопровождали двое кавалеристов и проводник в черном мундире. Нужно просто ехать следом на некотором расстоянии, и нашего наблюдателя примут за отставшего гонца. К тому же пехотинцам ее величества, к счастью, успели внушить, что добровольцы не ровня британским воякам и с ними не стоит связываться. Головорезы Стрикланда не считались настоящими солдатами.

Позади раздался слитный боевой клич, и волна человеческих тел ринулась единым фронтом с плато вниз на равнину. Африканцы больше не кричали, они бежали, сохраняя порядок и дисциплину. Всадник оглянулся. В надвигающемся потоке уже можно было различить отдельных воинов. По иссушенной саванне надвигалась настоящая фаланга. Бойцы Кечвайо перешли на неторопливый размеренный бег, точно так перемещается ускоренным маршем и профессиональная британская пехота.

Основные позиции Пуллейна представлялись вполне безопасными, и ракетчики не спешили открывать огонь, но медлили они слишком долго. Наконец майор Рассел и восемь его подчиненных решили принять бой. Вокруг батареи стояло несколько мулов, нагруженных боеприпасами. Вот два станка навели прямо на бегущих африканцев и зарядили ракетами в стальной оболочке. Солдаты подожгли фитили. Тишину, воцарившуюся на равнине, нарушил демонический визг, и первый снаряд устремился вперед, оставляя за собой шлейф из искр и белого дыма. Он взлетел высоко над шеренгой нападающих, закрутился бешеным волчком и врезался в склон холма, не причинив ни малейшего вреда. Прогремел взрыв, и поднялось облако черного дыма.

Но второй снаряд пролетел достаточно низко и нанес страшный удар по армии туземцев. Ракетчики издали торжествующий вопль и принялись перезаряжать орудия. На миг ряды зулусов заслонили происходящее. Однако у англичан что-то пошло не так. Похоже, фитили никак не удавалось поджечь. Двое солдат безуспешно возились с запалами, а остальные тем временем пытались сдержать африканцев при помощи винтовок и револьверов.

В мгновение ока майор и его подчиненные исчезли, сметенные человеческой волной. Солнце несколько раз блеснуло на наконечниках воздетых ассегаев. Раздался победный клич туземцев, заплясала на копье отсеченная голова. Темный вал схлынул, оставляя после себя перевернутые станки и изувеченные тела девяти артиллеристов.

Конечно же, все в лагере неотрывно смотрели на разворачивавшуюся перед ними драму, и никто не обратил внимания на беглеца, когда он поскакал прочь от отряда гонцов. Охотник пришпорил кобылу и поспешил укрыться возле перевала. Спрятавшись в высокой траве, он наблюдал, как зулусские импи выстраиваются перед основными оборонительными позициями Пуллейна. Солдаты Дернфорда залегли среди валунов в русле пересохшей реки, и только сам подполковник стоял прямо и криками подбадривал своих людей. Пустой левый рукав был приколот к мундиру, правую руку с клинком командир воздел к небу.

Когда до нападающих оставалось около двухсот ярдов, стрелки открыли точный огонь, убойной силой едва ли уступающий пушечному залпу. Двадцать или тридцать туземцев рухнули в траву, но их тут же скрыла волна напирающих сзади воинов. У подножия плато орудийная батарея перезаряжала пушки картечью, стальной дождь косил атакующих десятками.

Отряд Дернфорда начал осторожное отступление к основным позициям, чтобы обезопасить фланг. Стрелки 24-го пехотного полка прикрывали его, каждый оглушительный залп чуть ослаблял напор зулусов. Траву устилали их многочисленные тела.

Тем солдатам, которые выдержали огонь русских орудий при Альме или пережили рукопашную бойню в тумане и грязи под Инкерманом, нынешнее нападение у Изандлваны напоминало не битву, а скорее стрельбу по кроликам или фазанам. Стоявшие в два ряда пехотинцы из 24-го полка беззаботно смеялись и переговаривались, спуская курки и доставая новые патроны из сумок. Офицеры прохаживались вдоль шеренг и выкрикивали слова ободрения, их голоса доносились с поля боя в краткие затишья между залпами:

– Рота лейтенанта Поупа знает свое дело! Молодцы ребята из двадцать четвертого!

Охотник поднялся чуть ближе к перевалу и спешился, укрывшись за скалами. Первые ряды атакующих подбирались к лагерю, расстояние в две сотни ярдов заметно сократилось. Некоторые опытные воины, показывая пример молодым, швырнули свои шестифутовые ассегаи. Копья рассекли воздух с едва слышным свистом и вонзились глубоко в землю, но до британских солдат не долетели.

Снова ринулась вперед волна нападающих. Опять зазвучал слитный гул голосов. Зулусские импи изогнулись и охватили полукольцом весь лагерь. Но их отбросил назад залповый огонь имперских пехотинцев, и боевой клич сменился протяжным низким воем. На севере один отряд африканцев попытался окружить фланг 24-го полка. Однако семифунтовые орудия прикрывали британские позиции, и на нападающих полился настоящий дождь из картечи.

Интенданты и повара повыскакивали из фургонов, расположенных в тыловой части лагеря, и любовались зрелищем, будто перед ними разворачивалось футбольное состязание. Там же стояли и музыканты из полкового оркестра. Во время сражения они должны были подносить стрелкам боеприпасы. Именно на эту часть бивуака направил наблюдатель свой бинокль. Здесь решится судьба битвы, но время еще не пришло.

Стрикланд со своими людьми теперь прикрывал левый фланг. Добровольцы были хорошими стрелками и умели сражаться в саванне. Они успели оправиться от охватившего их на плато ужаса и теперь умелыми и точными выстрелами валили нападающих одного за другим. Африканская фаланга дернулась и, казалось, на мгновение снова заколебалась. Но опытные зулусские ветераны успели кое-чему обучить новобранцев. Оставшиеся в живых воины из отрядов Уви и Умчийо усвоили, что нужно падать на колени перед залпом стрелков, а потом быстро подниматься и бросать копья.

И все же бойцы Уви дрогнули под смертоносными выстрелами. Молодым воинам обещали, что вражеские пули будут отскакивать от них, не причиняя вреда, и теперь они начали терять мужество. Сказки о зловещих огненных птицах, налетающих с неба, оказались правдой. Быть может, вскоре появятся вооруженные собаки и обезьяны в британских мундирах, о которых рассказывали старейшины.

Однако затишье быстро закончилось, и зулусы вновь пошли в атаку. Уцелевшие туземцы поднялись из травы и кинулись на стрелков. Наиболее искусные воины уже могли с такого расстояния добросить ассегай. Стрикланд повернулся, чтобы перезарядить ружье, и в этот миг шестифутовое копье, прямое, словно солнечный луч, вонзилось ему в спину. Стоявшие рядом люди, наверное, отчетливо расслышали резкий характерный треск, когда наконечник пробил грудную клетку. Предводитель добровольцев, гроза африканских рынков и шахт, замертво рухнул лицом вниз, и зулусский ассегай пригвоздил его к земле.

Копья летели одно за другим, а стройный ружейный хор «Пуллейновых овечек» постепенно стихал. Двое наемников тащили тело Стрикланда к лагерю. Наш терпеливый наблюдатель из своего укрытия отметил, что прекратилась стрельба и на северном фланге. Время от времени пехотинцы в алых мундирах ставили винтовки на землю и оглядывались на белые палатки. Вскоре стрельба возобновилась, но уже с перебоями. И эти паузы дорого обходились защитникам. Схватка кипела не на жизнь, а на смерть. Толпа зулусов порой заслоняла происходящее. На южном фланге туземцы все еще продвигались вперед размеренными перебежками, но их быстро косили британские пули. Зато на севере аборигены теснили чужаков.

Пуллейну доверили командование 24-м пехотным полком, потому что у него, одного из немногих, имелся опыт подобных сражений. На его месте охотник тоже твердо верил бы, что нужно продержаться еще чуть-чуть и у зулусов закончатся ассегаи. У каждого воина их было по пять или шесть. Безоружным туземцам придется отступить или погибнуть.

Из своего укрытия на перевале охотник отчетливо видел в бинокль фургоны и ответственных за боепитание солдат, они находились как раз под ним, на краю лагеря. Полковые музыканты в голубых фуражках суетились вокруг повозок. Барабанщики и горнисты должны были во время сражения снабжать патронами стрелков. На месте наблюдателя любой бы поразился, почему же они до сих пор не носятся стремглав между палатками и линией обороны. Однако его это ничуть не удивило.

Нетерпеливые музыканты столпились вокруг продолговатых деревянных ящиков с веревочными ручками. На каждом красовалась черная печать с похожим на воронью лапку знаком военного министерства. Чтобы поднять такой груз, потребовалось бы два человека. Грубо сколоченные, но крепкие сундуки были изготовлены по одному образцу, крышки крепились при помощи медных обручей, привинченных стальными шурупами. Внутри под непромокаемой прослойкой из серебряной фольги лежали завернутые в вощеную бумагу патроны сорок пятого калибра для винтовок Мартини – Генри. В такой упаковке они сохранялись в сухости, к тому же не могли взорваться из-за случайной искры, проскочившей от удара металла о металл.

В свой бинокль охотник видел, что артиллерийская батарея на северном фланге испытывает серьезные затруднения. Незапланированное и приятное дополнение. Ничего удивительного, учитывая полную некомпетентность того, кто поставил подразделение на эту позицию. Судя по действиям зулусов, юные неопытные воины Кечвайо выучили свой урок гораздо быстрее, чем от них того ожидали.

После выстрела железное чудовище, исходящее огнем и дымом, почти на минуту становилось беспомощным, его приходилось перезаряжать. Туземцам всего-то и нужно было сначала упасть в траву и подождать, пока страшная молния с грохотом пронесется над головами, после же орудие оказывалось беззащитным перед ними, зулусы поднимались на колени, потом на ноги и бросались вперед, потрясая копьями.

Каждый раз, пока канониры перезаряжали пушки, офицеры осажденной батареи с неимоверным трудом удерживали врага при помощи револьверов и сабель. И тут начинало сказываться численное превосходство дикарей. Удача была уже не на стороне имперских войск, артиллеристов вот-вот могли отрезать от основных сил и разгромить.

Нужно было спасать орудия, и вскоре поступил соответствующий приказ. Облаченные в темные мундиры солдаты споро подтянули семифунтовые пушки к запряженным лошадьми передкам и отступили к лагерю. Выполненный дисциплинированными и опытными военными маневр занял не более полуминуты. Туземцы вплотную окружили англичан, но по команде Пуллейна справа открыли огонь стрелки первого батальона, прикрывая своих. Ездовые нахлестывали коней, а канониры на ходу запрыгивали на зарядные ящики. Вот один из них схватился за повозку, но его отбросило назад зулусским копьем. До охотника донесся отчетливый, но короткий вскрик.

Передки подскакивали на неровной земле, а те, кто сидел на них, рубили африканцев по рукам и головам. Кое-где солдаты бежали рядом с повозками, а воины Кечвайо преследовали их по пятам.

Британская артиллерия отступала перед дикарями, это уже можно было счесть серьезным поражением, но охотник ожидал гораздо более тяжелого разгрома. В бинокль он видел, как полковник Пуллейн, остановившись на полпути к своей палатке, всматривается в холмы на горизонте. Что же он надеется разглядеть в нестерпимом полуденном сиянии? Наверное, отряд лорда Челмсфорда. Пуллейн поворачивался направо и налево, вот сейчас он услышит, как постепенно затихают выстрелы на поле боя. Эта тишина скажет ему то, о чем наш невидимый наблюдатель знал уже давно: полковник и его люди обречены.

Справа на южном фланге пехотинцы в алых мундирах и белых шлемах все еще сдерживали натиск, ведь там туземцы атаковали не так стремительно. Но в противоположном направлении, куда отступала батарея, грохот ружей смолк. На переднем краю обороны англичане оказались уже почти лицом к лицу с противником. По рядам пронеслась леденящая душу команда:

– Примкнуть штыки!

За ней последовал металлический лязг. Наверное, в ту минуту Пуллейн спрашивал себя, как могло такое случиться. Быть может, он догадался. Хотя, скорее всего, истинной причины своей гибели полковник так и не узнал. Солдаты доставали штыки слаженно и, точно на плац-параде, все разом на счет «три» крепили их к горячим стволам винтовок. Солнце ярко блестело на стальных клинках.

Воины Кечвайо, издав торжествующий вопль, опустили щиты, подняли наточенные ассегаи и ринулись на облаченных в красное врагов. Некоторое время британцам удавалось сдерживать их при помощи штыков, но недолго. Едва пехотинец вонзал лезвие в грудь одному противнику, как на него тут же набрасывалось еще несколько. Солдаты не успевали вырывать штыки из тел поверженных и падали под ударами бойцов Уви и Умчийо.

Двадцать четвертый полк отступал, оставляя на иссохшей траве умирающих и убитых. Туземцы, наоборот, стремительно атаковали. Натальских кавалеристов вот-вот должны были отрезать. Они сражались пешими и были совершенно не готовы к рукопашной. Многие оседлывали коней и галопом скакали к холмам. В обороне северного фланга открылась очередная брешь. Тут и там виднелись брошенные орудия.

Охотник снова направил бинокль вниз, на фургоны с боеприпасами. Вместо организованной очереди из музыкантов теперь вокруг них беспорядочно толпились все подряд: повара, денщики, конюхи. Задние борта повозок были откинуты, а между палаток двумя ровными рядами стояла дюжина тяжелых деревянных ящиков. Интендант Блумфилд безуспешно пытался большой отверткой отвинтить шурупы, намертво приржавевшие к медным полосам.

– Отвертки слишком маленькие! Не тот калибр! – раздался чей-то крик.

– Не может быть! Их же проверяли!

– Боже милосердный! Нам выдали не те отвертки для патронных ящиков!

Гомон не стихал.

– Мистер Блумфилд, нужно ломать тару! Но только прикладами или киянками! Ни в коем случае не металлическим предметом. Нельзя допустить, чтобы проскочила искра! Действуйте! Необходимо срочно доставить боеприпасы, а некоторые роты – в доброй полумиле от нас!

Этот приказ отдал начальник боепитания лейтенант Смит-Доррин. Охотник узнал его. Толпа музыкантов и солдат ринулась на ящики. Откуда-то послышался перестук копыт. Из-за палаток галопом выехал капитан Бонем в сопровождении двух капралов из ньюкаслских конных стрелков. Бонем развернул лошадь перед лейтенантом.

– Мистер Смит-Доррин! Примите поздравления от капитана Ворделла. У восьмой роты полностью закончились боеприпасы. Двадцать четвертому полку придется оставить позиции и отойти прямо сюда, если вы сию минуту не снабдите их патронами. Или, может, вы не в состоянии это сделать? Тогда дайте ящики, мы их сами вскроем!

– Нет, капитан Бонем! – распрямившись, прокричал в ответ Смит-Доррин. – Мы должны соблюдать порядок. А он будет нарушен, если вы увезете ящики! Одни подразделения получат больше патронов, другие – меньше.

– У восьмой роты их не осталось вовсе, сэр! Если мы отступим, невозможно станет удерживать северный фланг! Артиллерия разгромлена. Это не просьба, сэр, а приказ полковника Пуллейна!

– Тогда открывайте ящики прямо тут! Вы и ваши спутники сможете увезти достаточно патронов в седельных сумках. Получится гораздо быстрее, чем идти с грузом в такую даль!

Его слова словно послужили сигналом к началу всеобщего хаоса. Солдаты все разом кинулись выволакивать оставшиеся ящики из фургонов. Это походило скорее на мародерство, чем на дисциплинированное выполнение приказа. О предупреждении Смит-Доррина – не использовать металлические предметы – мгновенно позабыли: вот сверкнул на солнце штык – кто-то пытался отодрать им деревянную обшивку, вот застучали по ящикам молотки.

С помощью штыков солдатам удалось сорвать несколько крышек. Послышались крики облегчения. Все столпились вокруг интенданта, возвышавшегося над открытым ящиком. Сняв прослойку из серебряной фольги, он вскрывал пакеты из вощеной бумаги и ссыпал патроны в подставленные со всех сторон шлемы и фуражки. Охотник из своего укрытия у перевала видел многое, перед ним разворачивалась не только сцена возле фургона. Уже и без бинокля было ясно, что подоспевшие патроны не помогут, время упущено. Капитан Бонем и его спутники галопом помчались к своей роте, поднимая облака пыли.

Туземные воины прорвали оборону на юге, разгромив стрелков Дернфорда. Зулусы уже мелькали между палатками. Вот Бонем, сраженный точно нацеленным копьем, выпал из седла под ноги лошади своего капрала. Испуганное животное встало на дыбы и сбросило седока прямо в руки врагов.

Только один из троих конников сумел прорваться. Музыканты с тяжелыми деревянными ящиками тоже ушли недалеко. Со своего наблюдательного поста охотник видел, что зулусские импи почти сомкнулись вокруг британского лагеря. Если Пуллейн все еще жив, он, несомненно, уже осознал неотвратимость конца.

Двое солдат в темных интендантских мундирах вопили друг на друга, не ведая о разразившейся катастрофе. Офицеры тоже кричали. Смит-Доррину удалось вскрыть еще один ящик, и теперь он ссыпал патроны в двадцать или тридцать подставленных шлемов и ранцев.

– Не трогайте, бога ради! – взывал из фургона Блумфилд. – Это принадлежит нашему батальону, у нас больше нет!

– Черт возьми! – надрывался в ответ какой-то младший офицер. – Вы же не будете в такой момент требовать приказ по всей форме!

За первой брешью в линии обороны открылась другая, потом еще одна. Солдат окружали, они боялись оказаться отрезанными от своих. Пуллейн был все еще жив и командовал 24-м пехотным полком, его люди отступали, соблюдая некое подобие дисциплины. Один за другим падали крайние в ряду пехотинцы. Сражение не на жизнь, а на смерть шло уже среди палаток. Пуллейн, пытаясь сохранить основные силы, приказал отходить к подошве Изандлваны, где фургоны и обломки скал могли дать хоть какое-то прикрытие.

По пути солдаты подбирали боеприпасы павших товарищей. Какая ирония – теперь у оставшихся в живых было вдосталь патронов, хотя лагерь пал. Им следовало удерживать оборону среди каменных глыб на подступах к горе, экономить боеприпасы и дожидаться кавалерии лорда Челмсфорда. Но вскоре и этот заслон дрогнул: то тут, то там прорывались сквозь него туземные воины.

Битва превратилась в полнейший хаос. В лагере, встав по несколько человек спиной к спине, отбивались от зулусов стрелки. Они палили из ружей, кололи штыками, орудовали прикладами, но все равно гибель настигала их. Очаги сопротивления постепенно таяли. Здесь и там вспыхивали рукопашные схватки. Вот раненный в ногу морской пехотинец бешено размахивает кортиком, прижавшись к колесу фургона. У его ног лежит мертвый зулус, рядом – еще один. Но спустя мгновение третий чернокожий воин, пробравшись под повозку, поражает солдата копьем.

Во всеобщей сумятице мелькнул Пуллейн, разыскивающий своих подчиненных. Поуп с десятком солдат пытался остановить наступающих врагов. Британцы выставили вперед штыки и приклады, но безуспешно – ассегай пронзил грудь лейтенанта. Все еще стоя на ногах, он силился выдернуть копье, однако раненого повалили на землю.

На дальнем конце лагеря остатки третьей роты под командованием капитана Янгхасбанда перевернули фургон, чтобы под его прикрытием принять последний бой. Янгхасбанд на прощание торжественно пожал руку каждому солдату. Спустя мгновение их прикончили нахлынувшие со всех сторон зулусы.

Охотник решил, что пришло время подняться чуть выше к перевалу, чтобы какой-нибудь разведчик победоносной армии Кечвайо не застиг его врасплох. Два дня назад он тщательно изучил местность и знал, по какой тропинке можно незаметно ускользнуть. Хотя в тот момент сражающиеся не на жизнь, а на смерть воины вряд ли заметили бы, что происходит на холме над их головами. Наш наблюдатель повел прочь серую кобылу, часто оглядываясь назад.

Подполковнику Дернфорду удалось некоторое время продержаться с десятком своих людей у подножия горы. Патронов у них не осталось, и приходилось драться штыками. Но потом наряженные в леопардовые шкуры и увенчанные великолепными уборами из перьев вожди Уви и Умчийо велели своим воинам использовать в качестве щитов тела мертвых собратьев. Солдаты Дернфорда не успевали выдергивать из трупов клинки и вскоре были перебиты.

Пуллейн снова осматривал в бинокль окружающие долину горы. Он все еще надеялся различить там отряд Челмсфорда, но вместо него видел лишь пустынный горизонт и раскаленные небеса. Если бы полковник повернулся в нужную сторону, его взору предстал бы посланник судьбы, стоявший подле своей серой кобылы.

Охотник не испытывал вражды лично к Пуллейну и, наверное, выразил бы почтение павшему врагу, будь у него такая возможность. Глядя вниз со склона горы, он понимал: тот потерял всякую надежду и готовится принять свой конец. С перевала спешившийся всадник заметил то, что не могло попасть в поле зрения полковника: мертвого сержанта Блумфилда, лежавшего в одном из фургонов; изрубленного мальчишку-барабанщика из 24-го пехотного, тело которого свисало с другой повозки.

Оставшихся в живых британцев ждала верная смерть. Но полковник должен был выполнить свою последнюю миссию. Через несколько часов в лагерь вернется отряд Челмсфорда, его люди займутся изучением следов. В течение получаса у подножия Изандлваны произошла трагедия, какой еще не знала Британская империя. Две тысячи человек, вооруженных новейшими винтовками, полевыми орудиями, ракетами и пулеметами Гатлинга, пали под натиском босоногих туземцев, потрясающих щитами и копьями. Пуллейн, конечно же, поклялся себе, что мир узнает о причинах поражения.

Полковник достал револьвер и осторожно двинулся в сторону командирского шатра. Голова его была непокрыта, мундир он давно расстегнул. Несмотря на всеобщее смятение, битва затронула не весь лагерь. Одним из островков спокойствия оставалась палатка дозорных. Рядом с ней единственный уцелевший адъютант Пуллейна, лейтенант Тинмут Мелвилл, раздавал патроны нескольким стрелкам, которые собирались прорываться к реке.

У Пуллейна была более важная задача, он не мог ехать с ними. Полковник воспользовался предоставленным ему шансом и в последний раз медленно окинул взором горную гряду, будтовсе еще надеясь на появление Челмсфорда. И теперь охотник явился ему – вскочив в седло, он выехал из-под прикрытия скал и отдал честь. Пуллейн замер, и мгновение эти двое смотрели прямо друг на друга. Полковник передал бинокль стоявшему подле офицеру и указал на перевал.

Рану, нанесенную охотнику, назвали адской меткой. Что ж, теперь это оправдано сполна. Пуллейн снова взглянул вверх, а наш наблюдатель произнес:

– И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним!^[199]

Серая кобыла при звуках его голоса прянула ушами. Пуллейн мысленно повторил эти слова, опять взяв бинокль у адъютанта.

– Мистер Мелвилл, что вы видите? Что, сэр? Не смерть ли? Смерть на коне бледном!

Спустя мгновение Пуллейн отдал последний приказ. Сражение было проиграно, надежда покинула его, вокруг лежали трупы британских солдат. Знамя 24-го полка осталось в лагере на холме Хелпмекар, но командующий вынес из палатки другое, королевское, с вышитой в золотом круге полковой эмблемой. Оно лежало свернутым в цилиндрическом футляре. То был символ участия в славных битвах под предводительством Веллингтона и в имперских завоевательных походах, в сражениях при Талавере на Пиренейском полуострове, при Чиллианвалахе, за Кейптаун.

Пуллейн протянул футляр со знаменем побледневшему лейтенанту. Охотник повторил про себя те слова, которые он сам произнес бы в подобном случае:

– Мистер Мелвилл, возьмите мою лошадь у коновязи. Попытайтесь спасти знамя. Скачите за перевал, прорывайтесь через реку Буффало в лагерь у Роркс-Дрифта. С Богом!

Что бы ни сказал полковник на самом деле, мужчины пожали друг другу руки, и Мелвилл, отдав честь, пошел отвязывать коня. Пуллейн же беспрепятственно пересек пропахший смертью и порохом лагерь и зашел в командирский шатер. Возможно, он уже слышал шаги преследователей, но долг, который следовало выполнить, помогал бороться со страхом.

Когда нагруженные добычей победители покинут поле битвы, охотник спустится с перевала и проверит, что же произошло в той палатке. Но пока ему оставалось лишь ждать. На его глазах несколько туземцев подбирались к шатрам. Они не успели войти в командирскую палатку: Пуллейн, видимо, завершил необходимые дела и сам появился на пороге с револьвером в руке. При виде оружия зулусы замерли. Полковник выстрелил, и один из них упал на колени. Остальные укрылись за соседним пологом. Но второго выстрела не последовало. У Пуллейна закончились патроны. Теперь в его распоряжении оставался только клинок. Туземцы ринулись вперед.

Воины Кечвайо покинули лагерь лишь через несколько часов.

Издалека разграбленный бивуак представлял собою странное зрелище. То здесь, то там изредка мелькал между фургонами или палатками человек в красном мундире. На флагштоке как ни в чем не бывало реяло в сгущавшихся сумерках британское знамя. Со стороны казалось: на стоянке царит полный порядок, все притихло, и только несколько солдат расхаживают туда-сюда. Если Челмсфорд и встревожился, получив донесение Пуллейна или услышав звуки выстрелов, то, взглянув на лагерь с расстояния в семь или восемь миль, он уверился бы, что причин для беспокойства нет. Возможно, именно это убедило лорда отложить возвращение до наступления темноты.

Вокруг лагеря не наблюдалось никаких зулусов. Вероятно, первые подозрения появятся у всадников при виде чернокожих солдат в красных мундирах, членов туземного корпуса, выбегающих из офицерских палаток с бутылками, зеркальцами и парадными саблями в руках. Возможно, между британцами и замешкавшимися мародерами завяжется перестрелка, а потом последние туземцы, нагруженные трофеями, растворятся в ночи. Лишь когда кавалеристы въедут в лагерь, перед ними предстанет страшная картина: простершиеся в высокой траве тела погибших.

Вначале всадники не поверят своим глазам: товарищи, с которыми они попрощались только сегодня утром, лежат, уставившись мертвыми невидящими глазами в темнеющую саванну. Никому из людей Челмсфорда не доводилось еще переживать поражения, нанесенного Британской империи. О конце света напомнит им поверженный лагерь. В его центре разведчики обнаружат ритуальный круг, выложенный из голов Пуллейновых офицеров.

Охотник вернулся в лагерь гораздо раньше. Он видел порванные мешки и разбитые ящики, беспорядочно рассыпанные по траве галеты, чай, сахар, муку, овсянку и кукурузу. На месте стоянки фургонов царил настоящий хаос: перевернутые и опрокинутые повозки, трупы убитых лошадей и быков. Но некоторые из них уцелели, они все еще стояли в упряжи, словно ожидая погибших возниц. Охотник не испытывал к животным ненависти или вражды, он освободил их: пусть попытают счастья на воле.

Люди лорда Челмсфорда, конечно, не смогут похоронить такое количество павших. Чтобы соблюсти приличия, придется наспех воздвигнуть несколько каменных пирамид. Но и только. Разбивать здесь лагерь, пусть даже временный, они, разумеется, не станут. Челмсфорд постарается побыстрее собрать как можно больше улик и доказательств и поспешит вернуться к броду Роркс-Дрифт. В первую очередь искать будут послания и документы в офицерских палатках. Должно же найтись хоть какое-то объяснение чудовищным событиям, развернувшимся у подножия Изандлваны в эти роковые часы.

Охотник тщательно обыскал стоянку фургонов и шатер Пуллейна. Исследовать остальную часть лагеря, превратившегося в братскую могилу, его бы заставил лишь очень ценный трофей. Возле повозок наблюдатель ненадолго задержался: нет нужды собирать все бесполезные отвертки, которые он подменил прошлой ночью, достаточно подкинуть несколько настоящих, это собьет дознавателей со следа.

Месть почти свершилась, осталось посетить командирскую палатку. Внутри на ковре валялись осколки стекла, пахло джином.

Вот и труп полковника. Видимо, выпустив последнюю пулю, Пуллейн отбивался от туземцев клинком, а потом его пронзили копьем в спину, через матерчатую стену шатра. Смертельный удар отбросил беднягу прямо на стол из розового дерева.

Дикари накинулись на добычу и даже не стали уродовать тело. Поломанные ящики письменного стола были свалены грудой на полу, рядом поблескивал серебряный медальон. Видимо, туземцы его проглядели. Внутри хранился портрет женщины, позировавшей на фоне зеленой листвы. Портрету было, по всей вероятности, лет десять.

Несомненно, в свои последние минуты, когда убийцы подкрадывались все ближе, полковник писал, стараясь как можно подробнее изложить детали катастрофы: на столе лежал конверт, адресованный главнокомандующему британскими войсками в Африке. Зулусы не обратили на него никакого внимания, и документы забрал охотник.

Оставлять подобное письмо было бы весьма неразумно. Но разжигать огонь тоже не следовало: отблески пламени и дым привлекут внимание. Поэтому охотник разорвал бумаги в клочки и, отъезжая от лагеря, разбросал их, предоставив теплому африканскому ветру довершить дело.

Возле командирского шатра он позволил тщеславию на мгновение взять над собой верх – вытащил из кармана чистую визитную карточку, черкнул на ней несколько слов и засунул в изодранные складки шатра. Пусть эти слова никто никогда не прочтет, неважно, самое главное – они сказаны. Автор поставил на шедевре свою подпись. Смерть на коне бледном. И пусть боги войны решат, будет ли найден этот кусочек картона и поймет ли кто-нибудь хоть слово из прочитанного.

Охотник направился к восточным холмам и спешился, подъехав к примятой траве, где еще утром лежала его серая кобыла. Под колючим кустом светлая земля вздыбилась холмиком, напоминающим муравейник. Наблюдатель разгреб песок и вытащил на свет завернутый в дерюгу предмет размером с футбольный мяч или детский барабан. Ему хорошо заплатили, и свою часть сделки он выполнил. А тех, кто посмеет усомниться, убедит мертвый взгляд одноглазого Оуэна Глиндура.

В последний раз охотник оглянулся вокруг. В лагерь еще не добрались ни стервятники, ни люди лорда Челмсфорда. На небо наползали облака. Человек суеверный поразился бы, почему вдруг при свете дня по саванне пронесся, завывая в колючих зарослях, ночной ветер. Не плач ли это по погибшим воинам двух разных армий, во множестве лежащим в высокой траве? Но когда порывы на мгновение стихали, наступала тишина. И в этой абсолютной тишине в надвигающихся сумерках слышно было, как на далеком холме поет что-то одинокий туземец, пьяный от трофейного вина.

Документы Военного министерства

[ДОКУМЕНТЫ ВОЕННОЙ ПОЛИЦИИ WO/79/4281]

От начальника военной полиции Капской колонии

Майору, достопочтенному лорду Уолсли, адъютанту главнокомандующего

Его королевскому высочеству герцогу Кембриджскому

Штаб конной гвардии

Уайтхолл

Юго-Западный Лондон

Сэр,

имею честь направить Вам для ознакомления депешу. Ее обнаружили за кожаным отворотом правого сапога полковника Генри Пуллейна, когда его тело двадцатого мая прошлого года нашли у подножия Изандлваны члены патруля военной полиции и похоронной команды. Убийцы полковника, очевидно, не заметили документ.

Генри Пуллейн был хорошо знаком с обычаями зулусов. Вопреки расхожему мнению, туземцы не стремятся во что бы то ни стало учинить кровавую бойню. Они совершают ритуальное омовение копий кровью врагов, а последующие убийства на поле брани, по их верованиям, оскверняют дух воина. Поэтому зулусам предписывается взять какой-нибудь предмет одежды павшего от их руки противника и носить его, пока не будет произведен обряд очищения. Полковник Пуллейн также знал по собственному опыту, что африканцы зачастую снимают с трупов мундиры, но никогда не забирают сапоги, ибо сами ходят босиком. О его осведомленности и свидетельствует выбранное для тайника место.

Когда Пуллейн писал эти строки, он, по всей видимости, уже осознавал неизбежность скорого конца, а также представлял, как именно дикари, скорее всего, поступят с его телом. Полковник считал послание весьма важным и, будучи человеком в высшей степени храбрым, сделал все возможное, чтобы доставить его адресату. Глядя на сам документ и на торопливый почерк, становится понятно, что в распоряжении пишущего оставалось всего каких-нибудь несколько секунд.

Имею честь направить Вашей светлости вышеупомянутую бумагу и просить его высочество как можно скорее ознакомиться с ее содержанием, как желал того покойный храбрец Генри Пуллейн. Остаюсь Вашим покорным слугой.

/подпись/

[Прилагаемый документ] ЛАГЕРЬ У ПОДНОЖИЯ ИЗАНДЛВАНЫ, 22 ЯНВАРЯ 1879 ГОДА, 13.35

НАС ПРЕДАЛИ… БОГА РАДИ, ПОЗАБОТЬТЕСЬ О НАШИХ ЛЮДЯХ… БОЖЕ, ХРАНИ КОРОЛЕВУ…

Полковник Генри Бурместер Пуллейн,

командующий 24-м пехотным полком ее величества

Досье лондонской полиции – ЛП 3

Помощник начальника полиции / Личное досье / сэр Мелвилл Макнайтен

221б, Бейкер-стрит, Западный Лондон

Сэру Мелвиллу Макнайтену, помощнику начальника полиции

Новый Скотленд-Ярд, Юго-Западный Лондон

30 августа 1894 года

Уважаемый сэр Мелвилл,

уже несколько поздно посылать Вам эти сведения, касающиеся полковника Роудона Морана по прозвищу Охотник, бывшего офицера Индийской армии ее величества, но, возможно, Вы все же решите приложить их к досье. Они, полагаю, имеют непосредственное отношение и к делу его младшего брата, полковника Себастьяна Морана. Последнего повесили сегодня в Ньюгейтской тюрьме. Его приговорили к смертной казни за так называемое убийство на Парк-лейн – злоумышленник застрелил достопочтенного Рональда Адэра. Я сыграл некоторую роль в разгадке этой тайны.

В отличие от брата, Роудона Морана никогда официально не судили за многочисленные преступления. Старший сын сэра Огастеса Морана родился в 1840 году. Сам сэр Огастес в бытность лорда Мельбурна премьер-министром служил английским дипломатом при дворе персидского шаха и в Оттоманской Порте.

Мне кое-что известно и о нем. Огастес Моран и мой собственный батюшка, Сигер Холмс, схлестнулись в деле покушения, совершенного Эдвардом Оксфордом на молодую королеву. Злополучные выстрелы прогремели на холме Конституции на третий год ее правления. Моему рассказу о вышеупомянутых событиях, записанному с отцовских слов, пока лучше остаться в ящике письменного стола.

После неудавшегося покушения сэр Огастес вынужден был отправиться в изгнание в Ганновер. А его старший сын, Роудон, остался в Англии и обучался сначала в Итоне, а затем в Оксфорде. Но колледж Магдалины ему пришлось покинуть из-за дуэли на пистолетах с другим студентом. Впоследствии Моран приобрел весьма дурную репутацию среди повес Лондона.

Бесчестье отца лишило его возможности поступить в престижную часть. Насколько мне известно, в 1863 году Моран пытался купить звание капитана в 11-м гусарском полку принца Альберта, возглавляемом графом Кардиганом, но получил отказ. Там в молодости служил сам сэр Огастес. Тогда Моран едет в Индию, где проступки его родителя не столь известны, становится там во главе индийского отряда телохранителей одного раджи и получает местный чин полковника, принятый у раджпутов. Даже после отставки Моран повсюду пользуется этим «званием».

Со временем он оказывается на службе у британской короны и приобретает место в довольно захудалом 1-м бангалорском полку. Тем не менее Моран отличился в Джовакской кампании, его имя упоминается в депеше в связи со сражением при Чарасиабе. Нельзя не признать, что, несмотря на прискорбное отсутствие моральных принципов, Моран демонстрировал исключительную храбрость перед лицом противника. Когда у его отряда закончились патроны, а вместе с ними иссякла и надежда, он и его наемники защищали раненых солдат в полевом госпитале, отбиваясь от врагов лопатами для рытья траншей. Им удалось убить около дюжины нападающих. Получив признание, Моран переходит в регулярную армию – в 109-й пехотный полк. Впоследствии его доблестных солдат называли альбионскими стрелками.

Говорили, что у Роудона Морана стальные нервы. Рассказ о том, как он со своим младшим братом Себастьяном полз по водостоку, преследуя раненого тигра-людоеда, сделался легендой среди охотников на крупную дичь. Правдивость этой истории независимо друг от друга подтверждают пять разных свидетелей.

Другие его умения также не вызывают сомнений. Так называемый полковник (ибо он продолжал пользоваться этим чином так свободно, будто получил его на службе у ее величества, а не у какого-то индийского князька) был лучшим охотником на крупного зверя, какой когда-либо существовал в наших восточных владениях.

Эти качества, по крайней мере, делают ему честь. Он действительно отличался изощренной изобретательностью. Однако полковнику чужды были какие-либо нравственные принципы. Морана, равно как и его отца, можно назвать дурным плодом на славном родословном древе весьма почтенного семейства. Отвратительные истории рассказывали о нем в Бенгалии. Утверждали, что Роудон Моран был карточным шулером и погубил нескольких женщин. Основываясь на доступных мне фактах, я заключаю, что именно он виновен в скандале в семействе Стюарт и последовавшем за ним необъяснимом самоубийстве миссис Стюарт из Лаудера, которое произошло пятнадцать лет назад.

Да, Моран мошенничал за карточным столом и занимался финансовыми махинациями, вместе с тем ему были свойственны упорство и свирепость. Только безумец мог вызвать его на дуэль на пистолетах. На полковых вечеринках Роудон Моран не раз демонстрировал свое умение: всаживал последовательно пять пуль из револьвера двадцать второго калибра в центр туза пик с расстояния в тридцать семь шагов. Пули поражали мишень с такой точностью, что в ней оставалось лишь одно отверстие. Поэтому пострадавшие от афер Морана склонны были смиряться со своими потерями, и никто не рисковал обвинять подобного человека в нечестности.

Его карьера в Индии завершилась из-за женщины. Вы, без сомнения, помните о трагической гибели молодой офицерской жены, миссис Эммелин Патни-Уилсон. Она пыталась отравить своих малолетних детей, а затем повесилась. Все это произошло из-за насмешек и унизительного отношения Роудона Морана. Так называемый тайный трибунал 109-го пехотного полка обвинил его в недопустимом для офицера и джентльмена поведении. Исполняя приговор, однополчане нанесли ему ужасную рану, что было гораздо унизительнее, нежели позорное изгнание из полка под нестройный аккомпанемент барабанов. После того события Морану опасно стало находиться в Индии.

Он посетил страну зулусов в Южной Африке, а затем вернулся в Англию. Все это время Моран вынашивал планы мести – всему миру и тем, в частности, кто изувечил его. В Лондоне еще не слышали о его проступках, и полковник представлялся всем галантным офицером из Индии, каковым когда-то и являлся. Его хорошую репутацию упрочил выход в свет двух книг воспоминаний, написанных от лица самого Роудона и его брата одним журналистом: «Охота на крупного зверя в Западных Гималаях», изданная в 1881 году, и «Три месяца в джунглях», появившаяся несколько лет спустя. Он жил на широкую ногу в Вест-Энде неподалеку от Бонд-стрит. Клубы, в которых он состоял, не могли на него пожаловаться. До самой своей смерти Моран оставался членом Англо-индийского и Тэнкервильского клубов, а также карточного клуба «Багатель».

Около 1884 года его разыскал покойный профессор Джеймс Мориарти. Это преступное светило за два или три года до упоминаемых событий с позором выгнали с поста преподавателя математики в одном из наших старейших университетов – за проступки столь значительные, что их не смогли заставить себя описать даже его коллеги. Профессору стало известно о скандальной репутации Морана в Индии, а также о его отваге и предприимчивости.

Два негодяя нашли друг друга. Мориарти редко подвергал себя опасности, блестяще используя Роудона Морана в качестве адъютанта. Их преступная сеть в 1880-х охватила аферистов, незаконно торгующих трансваальскими алмазами, а в 1885–1886 годах распространилась на предприятие, окрещенное «Пэлл-Мэлл газетт» «рассадником белой работорговли». В Южной Африке Моран отправил на виселицу одну недалекую молодую особу. Невинную девушку осудили за убийство ее хозяина Андреаса Ройтера, хотя погубил его на самом деле Моран. Моему брату, сэру Уильяму Майкрофту Холмсу, советнику правительства по межведомственным вопросам, по моей просьбе удалось предотвратить казнь и спасти ее жизнь.

Ваши предшественники скептически относились к моей теории о криминальном братстве, объявившем войну всему нашему обществу. Я же по-прежнему твердо уверен в существовании такой организации и могу назвать имена многих людей, ее возглавляющих. У меня имеются прямые доказательства.

Среди этих господ есть и весьма высокопоставленные лица. Как известно, крупной рыбе обычно удается уйти, а в сети попадается в основном мелкая.

Задолго до своей встречи с профессором Мориарти на Рейхенбахском водопаде я знал, что он вряд ли работает в одиночку. А с Роудоном Мораном я столкнулся в 1880-х годах. Моя жизнь тогда оказалась в опасности, и у меня оставалось всего две возможности: либо покинуть Англию, либо, воспользовавшись его же собственным оружием, заманить этого бесстрашнейшего и изобретательнейшего из охотников в ловушку.

Поймать такую дичь нелегко. Роудон Моран хоть и отличался порочными наклонностями и совершенной аморальностью, но слабостей практически не имел. Он играл в карты (к примеру, его нередко можно было застать в клубе «Багатель») и испытывал непреодолимую тягу к шулерству. Ему помогала не столько ловкость рук, сколько умение распознать характер игроков.

Даже не испытывая нужды в деньгах, Моран в силу натуры зачастую играл нечестно, его влекли сильные эмоции. Возбуждение, которое доставлял ему риск – будь то шулерство в баккара, охота на крупного зверя или же преступления, – само по себе служило достаточной наградой.

Общественность так и не узнала о некоторых сторонах его карьеры и о подробностях его «исчезновения». Теперь же я передаю в Ваше распоряжение записки доктора Джона Ватсона, повествующие об этом. В первой главе упоминаются события, произошедшие незадолго до нашего с ним знакомства. Уже тогда нас связало дело, в котором был замешан будущий общий противник. Хотя бы его преступлениям положен конец. Однако природа не приемлет пустоты, будьте уверены, место Роудона Морана, по всей видимости, уже занял кто-нибудь другой.

Если я смогу быть Вам еще чем-либо полезен, мои скромные таланты целиком и полностью к Вашим услугам.

Ваш покорный слуга,

Уильям Шерлок Скотт Холмс

Записки доктора Джона Х. Ватсона

1

Конечно же, читатель поймет, почему помещенные выше материалы никогда до сего момента не публиковались. Отчет о событиях, произошедших у подножия Изандлваны, лежал среди прочих засекреченных государственных документов в папке с пометкой «Роудон Моран», другие же бумаги хранились в Военном министерстве и подведомственной ему военной полиции. Принятый в 1889 году закон о государственной тайне весьма строг в подобных вопросах, но дозволяет каждому новому министру внутренних дел решать, как долго подобные секретные сведения могут находиться под замком: пятьдесят, сто лет или вообще до скончания времен.

Я благодарен Дэвиду Ллойду Джорджу, ведь это именно он пришел к мнению, что по истечении сорока лет обнародование отчета об изандлванских событиях уже не поставит под угрозу национальную безопасность и не навредит действующему правительству.

Разумеется, Шерлок Холмс показывал мне свое письмо Мелвиллу Макнайтену. Но самого Холмса я встретил лишь около двух лет спустя после трагедии, разразившейся в Южной Африке. К тому времени мне довелось совершить путешествие в Индию. В июне 1878 года я получил степень доктора медицины в больнице Святого Варфоломея и в следующем месяце поступил на службу и прошел стандартный краткий курс для военных хирургов в госпитале Нетли, неподалеку от гарнизона Альдершот, твердо намереваясь сделать карьеру на этом поприще.

В конце того года, все еще оставаясь скромным помощником главного врача, я получил приказ отправляться в пятый полк нортумберлендских стрелков, расквартированный тогда в Индии. К Индии были в тот момент прикованы все взгляды, ибо именно она считалась главным сокровищем британской короны. Поездки на Восток стали гораздо короче с открытием Суэцкого канала. А Южная Африка ценилась уже в основном не за возможность удобным путем попасть в Бомбей, а за недавно обнаруженные запасы алмазов и золота.

Да, когда я покинул госпиталь Нетли, самой важной страной для империи оставалась Индия, но не менее значимым был для нас и Афганистан. Великобританией в то время руководил лорд Биконсфилд, и стоящие во главе государства политики считали, что Афганистану грозит нападение северного соседа, России. Британским послам запретили въезжать в Кабул, тогда как русских дипломатов приняли там с распростертыми объятиями. Лорд Литтон, генерал-губернатор Индии, предупредил правительство, что при необходимости ему придется проявить инициативу и начать военные действия, как это предписано конституцией. В противном случае мы рисковали в один прекрасный день обнаружить у своих северо-западных границ на Востоке «русского медведя».

Еще до конца года я вместе с пятью сотнями других военнослужащих всевозможных чинов и званий маршировал по улицам Портсмута от железнодорожной станции к докам. Как же нас приветствовали! Военный оркестр играл «Британских гренадеров» и «Любимую я оставляю». По обе стороны от дороги столпилось столько народу, что можно было в буквальном смысле идти по головам. Отовсюду доносились выкрики: «Помните, старая добрая Англия полагается на вас!», «Задайте им жару!», «Выше нос, старина!», «Мы вас не забудем!».

Никаких сражений на тот момент не велось. Так что не знаю, куда, по мнению тех людей, мы должны были ехать. Когда за нами закрылись портовые ворота, вслед прозвучало тысячеголосое напутствие: «Прощайте! Да благословит вас Господь!»

Нас, будущее подкрепление действующей армии, не отправили коротким путем через Суэцкий канал, ведь с нами путешествовал и пехотный полк, который должен был поступить в распоряжение лорда Челмсфорда в Южной Африке. Судно для транспортировки войск под названием «Клайд» (бывший круизный лайнер, лучшие дни которого остались в прошлом) должно было доставить нас в Кейптаун. Пассажиры спали в трюмах в свисающих с бимсов гамаках. Некоторые предпочитали ютиться на палубе, завернувшись в одеяла. Повсюду летала угольная пыль, пахло разогретым маслом, равномерно крутились лопасти. Сердце корабля тарахтело глубоко внизу, в машинном отделении. Занять себя было почти нечем, оставалось только сидеть, зачарованно уставившись на огромные полированные поршни, ходившие туда-сюда. Так протекали дни и ночи, мы преодолевали милю за милей.

Рождество наше судно встретило близ экватора. В начале января мы бросили якорь возле белых строений у высокой горы неподалеку от Кейптауна. На берегу было не слышно никаких новостей об Афганистане, от которого нас отделял еще один океан. Поговаривали, что несколько полков, включая и моих нортумберлендских стрелков, выступили из Индии и через горные перевалы вторглись на территорию потенциального противника. Но правда ли это – оставалось лишь гадать. В Африке только и разговоров было, что о нападении на Наталь зулусов под предводительством короля Кечвайо.

В Натале вовсю готовились к войне, и в местных газетах писали только об этом. Кечвайо заявил сэру Генри Боулеру: «Мы хотим дружить с англичанами, но я не согласен, чтобы мои люди подчинялись английским законам». Пока сохранялось весьма хрупкое равновесие. Но если начнется заваруха, что помешает голландским поселенцам из процветающего Трансвааля вонзить нам нож в спину и объявить свою провинцию независимым от Великобритании государством? И если нас втянут в одну войну, хватит ли ресурсов, чтобы сражаться и на втором фронте?

Более всего я опасался, что придется остаться здесь. В таком случае мне не доведется посмотреть на чудеса Индии и добраться до своего полка. А я ведь совсем не ради Африки записался на военную службу.

Пребывая из-за этих сомнений в мрачном расположении духа, я повстречал молодого капитана, с которым познакомился еще на борту «Клайда». Его определили в пехотный отряд лорда Челмсфорда, состоящий из четырех с лишним тысяч человек. Подразделение в скором времени должно было выступить против зулусов Кечвайо.

– Приветствую, доктор! – весело поздоровался молодой щеголь. – Вы едете с нами на пикник в Зулуленд?

– Нет, насколько мне известно!

Как же мне тогда повезло. Спустя несколько дней останками этого бедняги и тысячи других солдат лакомились натальские стервятники. Попади я в отряд лорда Челмсфорда, не миновать бы мне гибели вместе с 24-м пехотным полком Генри Пуллейна. Но меня увез военный транспорт «Лондондерри», и только в Бомбее я услышал об изандлванской трагедии.

Жарким и пыльным утром явился я в штаб в Бомбее. В отделе перевозок царил совершенный хаос, и никто ничего не знал об Афганистане. Я спросил у начальника транспортной службы, как мне быстрее нагнать нортумберлендских стрелков, которые, судя по всему, вполне могли через Хайберский проход добраться и до Кандагара.

– Мистер, вам что, не сообщили? – отвечал майор-ирландец, бросив на меня такой раздраженный взгляд, будто это я был виноват в поднявшейся вокруг неразберихе. – У вас в предписании должно быть все указано. Нортумберлендскому полку больше не требуется помощник хирурга. Зато он нужен беркширскому. Их собственный помощник, Макинтош, отправлен на базу в Пешаваре с дизентерией. При первой возможности вас переведут к беркширцам. Проездные документы получите здесь. Поезда до Пешавара не ходят. Садитесь на завтрашний состав, идущий из Дели, и езжайте на нем до Лахора. Там и разберетесь. Следующий!

Так началась для меня служба. Утром я уселся в вагон Бомбейской, Бародской и Центрально-Индийской железнодорожной компании. Несколько таких вагонов было зарезервировано для транспортировки британских офицеров. Широкие окна, мягкие кресла, накрытые скатертями столы – в подобных купе обычно ездят на скачки в сопровождении слуг молодые английские франты, запасшись корзинками для пикника.

Я отгородился от всего мира газетой и читал о положении в Афганистане, которое значительно ухудшилось со времени моего отъезда из Англии. Власть в стране захватил вождь повстанцев Аюб-хан, и нашим войскам пришлось спешно выдвигаться на позиции. Множество офицеров со всех концов Индии, как и я, в тот момент тряслись в таких же вагонах, приближаясь к северо-западной границе. В те дни железная дорога заканчивалась возле Хайберского прохода. В Лахоре мне следовало присоединиться к конному отряду. Перед мысленным взором уже рисовались высокие заснеженные пики и белоснежные стены Кандагара, который некогда был столицей Афганистана.

В пути произошла любопытная сцена. Тогда я еще не знал, что она будет иметь ко мне самое непосредственное отношение, а жаль. Всю дорогу до Лахора меня занимали мелкие неудобства, с коими знаком любой, кому доводилось путешествовать по Индии в военном поезде. Сиденья из соображений гигиены обыкновенно набивают конским волосом. Но, к несчастью, в сильную жару они превращаются в настоящий пыточный инструмент. Вскоре кажется, что сидишь на колючем кусте ежевики, и с каждой последующей милей становится все хуже.

Страдал я не в одиночку. Поезд был переполнен военными, все купе оказались заняты. Со мной ехали капитан и два лейтенанта из полка, который я не буду пока называть. Молодые офицеры представились Джеком и Фрэнком, оба были в штатском. Их куртки и легкие белые брюки больше подходили для пикника на берегу Темзы, нежели для сражения со свирепыми воинами Аюб-хана. На вид я дал бы им лет двадцать или чуть больше. Следовательно, они успели прослужить около года.

Сам я к тому времени семь лет проработал в больнице Святого Варфоломея, и потому из-за разницы в возрасте и опыте эти двое казались мне несносными повесами. Вылитые школьники на прогулке. Одетый в форму капитан был старше и вел себя гораздо сдержаннее, лейтенанты называли его по фамилии – Селлон. Он то и дело бросал на меня подозрительные взгляды.

Сон помогает скоротать томительные часы в дороге, но я обрадовался возможности поговорить с попутчиками и хотя бы ненадолго забыть о злополучных сиденьях. Мы с лейтенантами завязали разговор. Я явно не вызывал у них сильной симпатии, но они поглядывали на меня с дружелюбным любопытством. Оба ехали только до Пешавара, зато были весьма хорошо осведомлены о расквартированных там войсках. На вопрос о моем полке я ответил, что, по-видимому, отправлюсь в беркширский.

Джек и Фрэнк всем своим видом выразили одобрение. Джек даже пожал мне руку и уверил, что беркширцы – прекрасные ребята и драться с ними рядом – сплошное удовольствие.

– Я попал сюда прямо из Кембриджа, – добавил он с заискивающей ухмылкой. – Пробыл там всего год и не могу сказать, что сильно преуспел. Пустая трата времени. Точно так думал и батюшка, к тому же ему, бедняге, регулярно приходилось оплачивать счета из Королевского колледжа. Причем немаленькие. И вот, как говорится, я здесь.

Капитан Селлон слушал разглагольствования попутчиков молча. Эти двое походили на тех юных остолопов, получивших дорогостоящее образование, о которых Холмс как-то выразился: «Такие умеют говорить и умеют думать, но, к сожалению, не умеют делать это одновременно». Я решил, что можно безбоязненно рассказать им немного и о себе самом.

– Меня назначили в сто девятый полк альбионских стрелков, потом перевели к нортумберлендцам, но, похоже, и там доктор не нужен.

Лейтенанты обменялись многозначительными взглядами, словно я отпустил неуместную шутку. Что же такого я сказал? Я ждал каких-нибудь разъяснений, но Джек и Селлон лишь таращились на меня, и только кудрявый темноволосый Фрэнк произнес с улыбкой:

– Тогда, осмелюсь предположить, вы рады переводу в беркширский полк. А что? Думаю, любой другой на вашем месте был бы не против.

Он говорил так, будто это было очевидным фактом. Следовало все выяснить.

– Уверен, беркширцы – это достойный полк.

– Разумеется, – подтвердил Джек, тряхнув светлыми волосами.

Капитан Селлон, отвернувшись, уставился в окно и будто бы не желал ничего обсуждать. Но оба лейтенанта просто-таки лопались от нетерпения. Им, по всей видимости, страшно хотелось поведать какую-то скандальную историю и посмотреть на мою реакцию.

– А вот сто девятый… – осторожно продолжил я.

– Что вы знаете о нем? – поинтересовался Селлон, отворачиваясь от окна. – Об альбионских стрелках?

– Почти ничего.

Фрэнк и Джек залились смехом. Потешались они над моим любопытством или над моим невежеством – бог весть.

– Если так, – произнес Селлон без тени улыбки, – то вы, наверное, единственный неосведомленный человек от Мични до Мултана. Но это, возможно, и к лучшему.

– О чем же я не осведомлен?

– О тайном трибунале в сто девятом полку, – не в силах больше сдерживаться, выпалил Джек. – Вот это было дельце!

Капитан Селлон смерил его пристальным взглядом. Но широко улыбающийся Джек ничего не заметил.

– Я только-только окончил курсы для военных медиков в Альдершоте, – сухо отозвался я. – Местные истории для меня в новинку. Ну и что же это такое – ваш тайный трибунал?

Лейтенанты пихнули друг друга локтями и вежливо заулыбались.

– Благоразумный способ проучить проштрафившегося офицера, сэр, – ответил за них Селлон, в его голосе звучало осуждение, будто мне не следовало спрашивать о подобном. – Я не сторонник крайних мер, но иногда только так и удается избежать скандала в полку. Тайный трибунал – неофициальный суд, который устраивают младшие офицеры. Давайте на этом и закроем тему.

Странно, Селлон казался задетым, тогда как Фрэнка и Джека просто-напросто распирало. И они совершенно не желали «закрывать тему».

– Неофициальный? – переспросил я.

– Мундиры и медали в полночный час, – услужливо пояснил улыбающийся Фрэнк.

Селлон взмахом руки велел ему умолкнуть. Он, похоже, имел влияние на лейтенантов, но почему-то чуть покраснел во время разговора.

– Доктор, в моей роте несколько лет назад появился один молодчик, который важничал перед остальными. Задирал нос и частенько щеголял орденской лентой, полученной за службу у индийцев. Не британская награда. Такого рода регалии не надевают на официальные полковые приемы. Вы, разумеется, понимаете почему. Дважды его предупреждали, но все без толку. На третий раз однополчане устроили тайный трибунал в офицерской столовой в три часа ночи. По приговору этого суда виновному прямо там же выбрили на голове букву «з», что значило «задавака». Двое или трое судей держали бедолагу, а еще один брил. Волосы отросли через несколько недель, но спеси у парня поубавилось, и он стал вести себя гораздо благопристойнее. Уверяю вас, урок пошел на пользу.

– Еще в Англии, – сообщил, подавшись вперед, Джек, – я слышал про одного типа, представьте себе, из гвардейской бригады. Так он разгуливал по Стрэнду в соломенной шляпе. Соломенные шляпы пристало носить торговцам рыбой, офицерам же подобает цилиндр. Его осудили в офицерской столовой, раздели и прогнали сквозь строй, отхлестав ремнями. Там были еще двое новеньких. В гвардейской бригаде их зовут «щенками». Они отказались участвовать во всеобщей потехе, и в итоге с ними произошло то же самое.

Чего-то в подобном духе я и ожидал. Но тут снова вмешался Селлон. Ему, похоже, не терпелось поскорее закончить этот разговор.

– Такие случаи происходят из-за несовершенства судебной системы. Полагаю, вам известно, что обычный полковой трибунал имеет дело лишь с унтер-офицерами и рядовыми. Самих же офицеров можно судить лишь в открытом трибунале Главного штаба. Процессы обычно вызывают большую шумиху и отрицательно сказываются на настроениях в армии. Вас, доктор, этому не учили?

– Не учили. Правосудие должно вершиться открыто.

– Разумеется, – кивнул он с усталым вздохом. – Как принято в Англии. Здесь же любое публичное разбирательство может покрыть полк позором в глазах не только собственных солдат, но и индийцев. Позвольте пояснить. Бесчестьем оборачивается даже не слишком значительное преступление. Иногда достаточно просто проявить непрофессионализм или нарушить субординацию. Конечно, случаются и вещи посерьезнее. Например, молодой офицер, назначенный полковым казначеем, растрачивает часть денег, или, что еще хуже, дело касается женщины. Представьте себе, что станется с несчастной, если история попадет в местные газеты! Да, доктор, здесь выпускают прессу и для индусов, и разные смутьяны весьма умело этим пользуются. Временами молодые люди оступаются, и им необходимо преподать урок. Это делают за закрытыми дверями члены тайного трибунала, младшие офицеры, равные провинившемуся по званию. Неофициально и незаконно, но иногда такой самосуд приносит пользу.

– Не слыхал ни о чем подобном, – отозвался я.

Чем подробнее были объяснения, тем меньше мне все это нравилось.

– Неужели в Альдершоте этому не учат? – удивился Селлон.

Именно так. В госпитале Нетли никто не счел необходимым проинформировать меня о столь необычных процедурах. Во взгляде Селлона по-прежнему сквозила подозрительность, будто я был шпионом, переодетым в британскую форму. Но кем был он сам? И откуда столько знал о военной юриспруденции?

– Давно ли вы служите, сэр? И сколько успели пробыть в Индии? – поинтересовался Селлон. – Полагаю, не очень долго!

– Однако суд, любой суд, – упрямо сказал я, – обязаны вершить власти, придерживаясь твердо установленных правил. Должен быть протокол, должна быть возможность подать апелляцию.

– О таком разбирательстве властям не сообщают, – медленно ответил капитан, отчетливо выговаривая каждое слово. – Это не официальная процедура. Но любой командир полка или роты знает о нем. Слухи расходятся быстро. Иногда старшего офицера могут даже попросить выступить в качестве свидетеля. Однако докладывать о суде и приговоре он не станет.

– И вот это вы называете «мундиры и медали в полночный час»?

В следующие десять минут Селлон в подробностях обрисовал мне тайный трибунал, полночное судилище. Допустим, провинившийся человек сделал нечто такое, что может навлечь позор на весь полк, попади дело в военный суд. Один из капитанов (быть может, сам Селлон?) назначается председателем. Ему помогают четверо лейтенантов-«судей» (во время официального разбирательства в этом качестве выступают девять старших офицеров). Другой капитан играет роль обвинителя. Подсудимый может выбрать себе защитника среди однополчан.

Когда остальные офицеры и денщики отправляются спать, в столовой накрывают зеленым сукном три стола и сдвигают их буквой «П». На них кладут бумаги и юридические справочники, ставят стаканы и графины с водой. Все это очень похоже на обычный зал заседаний. Фитили керосиновых ламп чуть прикручивают. Участники являются в столовую в мундирах и наградах. Свидетели ожидают в передней. Их вызывают в комнату, приводят к присяге, подвергают допросу и перекрестному допросу. Все присутствующие априори дают клятву молчать обо всем, это дело чести. «Да уж, – подумалось мне, – ничего себе „дело чести“!»

Неужели никто не понимает, как опасен самосуд? Я представил себя на месте обвиняемого, которого судят пустоголовые Джек и Фрэнк под руководством Селлона. Разумеется, и речи не шло о подаче жалобы в военный апелляционный суд и вообще об обращении в правомочные инстанции. И подобные попустительства полагали уместными, никто не считал это темным пятном на репутации полка!

Но даже если тайный трибунал выносит приговор, как приводят его в исполнение младшие офицеры? У них нет законных средств, они не могут выгнать подсудимого из полка, если он сам добровольно не подаст в отставку. Невозможно заключить его в тюрьму и, уж конечно, нельзя расстрелять или повесить. Насколько я понял, провинившегося временно брали под стражу, чтобы он, по выражению Фрэнка, «не сделал ноги» до начала процесса. А потом?

Что же стряслось в 109-м? Этот полк провел в Индии семь или восемь лет и, скорее всего, сейчас был бы уже на пути в Англию, не начнись неприятности в Афганистане. Квартировался он возле Лахора, солдаты выходили в город, общались с местным населением и жили в бараках – точно так же, как в каком-нибудь Йорке, Колчестере или Кентербери.

Судя по замечаниям моих попутчиков, около полугода назад в этом полку, в который я чуть было не попал, произошла некая скандальная история. Завершилась она вышеописанным спектаклем. Но кто был виновник, что он сотворил, чем закончился трибунал? Капитан Селлон наотрез отказывался что-либо объяснять. Но в то же время почему-то стремился в красках расписать мне преимущества негласного правосудия.

– Сэр, по-моему, вы не совсем уловили суть, – терпеливо пустился он в объяснения. – Тайные трибуналы не призваны заменить официальный суд. Я сам не одобряю самоуправство. Но часто бывает, что оступившийся офицер все же не совершил серьезного преступления, и тогда ему предоставляется возможность все исправить. Он держит ответ перед равными, без огласки. Это привилегия в своем роде. Так можно избежать публичного позора и сохранить репутацию.

– Значит, обвиняемый по собственной воле участвует в судилище?

– Позвольте привести пример. Несколько лет назад в полку, расквартированном рядом с нашим, одного молодого лейтенанта назначили казначеем. По большому счету это был весьма порядочный малый, но не столь хорошо обеспеченный, как большинство его однополчан. Пытаясь не ударить в грязь лицом, он начал оплачивать свои счета из доверенной ему полковой кассы. Учитывая обстоятельства и возраст, это можно назвать скорее глупостью, а не преступлением. Закрыть глаза на его проступок было нельзя, но официальный суд в военном штабе погубил бы его репутацию и карьеру.

– Это точно, – с улыбкой закивал Фрэнк.

– Я говорю о том, о чем знаю не понаслышке, доктор, – продолжал меж тем Селлон. – Поскольку то было дело чести, судившие его офицеры впоследствии ни словом не обмолвились об этом злоупотреблении. Лейтенанта судили и приговорили его же товарищи. И он признал вину.

– И каковбыл приговор?

– Десять раундов с одним капитаном, который был чемпионом по боксу сначала в университете, а затем и в полку. Заставить приговоренного это сделать, конечно, никто не мог, но только так он сумел бы избежать публичного разбирательства.

– И он согласился?

– Да. Он сам, разумеется, не был профессиональным боксером. За те полчаса его здорово отдубасили. Но он бился против более сильного соперника, тем самым продемонстрировав недюжинное мужество. И вернул себе репутацию, которую мог бы безвозвратно потерять из-за… Глупости. Давайте назовем это так.

– И что же с ним потом случилось?

– Он не вышел в отставку, но перевелся в другой полк и начал все с чистого листа. Вы, вероятно, не совсем понимаете, что с помощью подобных процедур военные защищают своих.

Что я понимал, так это то, сколь многое мне предстоит узнать об Индии и о местных нравах.

– Ну а происшествие в сто девятом?

– Поскольку вы направляетесь не в этот полк, – ответил Селлон, подавшись вперед, – и ничего не слышали о том деле, думаю, не стоит развивать тему. Вы получили достаточное представление о тайном трибунале. Простите, но мне не хотелось бы распускать сплетни. Если вы обо всем и узнаете, то не от меня.

Лейтенанты не хотели открыто ему перечить. Меня же ждало скорое свидание со смертельной опасностью в Хайберском проходе. Джошуа Селлон прав. Не время для досужей болтовни. Так я тогда подумал.

За полчаса до прибытия в Лахор мы остановились на какой-то богом забытой железнодорожной развязке посреди поля. Наш поезд должен был пропустить шедший на юг состав, который спешил в Дели или Бомбей. Неожиданно двери купе открылись, и на пороге показался мужчина в форме старшего офицера штаба. Вместе с капитаном Селлоном они вышли на платформу и там с минуту обсуждали какие-то явно секретные дела. А потом вернулись в вагон, закрыли дверь купе и удалились. По всей видимости, капитана вызвали на некое собрание в другом вагоне.

Мы все еще ждали встречного поезда. Было очевидно, что в отсутствие капитана Джек и Фрэнк не смогут удержаться и все расскажут. Что же касается Джошуа Селлона, то в живых я его больше не видел.

2

Джек пихнул Фрэнка локтем.

– Осел! – выпалил тот и, ухмыляясь, посмотрел на меня. – Все в порядке, сэр. Вы не виноваты. Откуда вам знать про старину Джоша.

– А что с ним такое?

– Да он из военной полиции! Вот и все! Его задача, как говорится, отыскивать опасных разбойников. Сам участвовал в трибуналах, но рассказов от него не дождешься.

– А речь, конечно же, шла о деле Патни-Уилсонов, – пояснил Фрэнк возбужденным тоном, но тихо, словно опасаясь, что Селлон все еще где-то рядом и может услышать. – Вот что случилось в сто девятом. Вам все равно рассказали бы в Лахоре. Но, полагаю, эта история упоминалась и в английских газетах. Не читали об Эммелин Патни-Уилсон?

– Вряд ли.

– Неужто? Нигде не писали про ее самоубийство?

– Полагаю, нет. В любом случае ничего такого не припомню.

– Так вот, майора Патни-Уилсона из сто девятого на несколько месяцев командировали в Дели. Его жена, миссис Эммелин Патни-Уилсон, была, судя по рассказам, очень набожной леди, всецело преданной своим маленьким детям. Сидела в первых рядах в гарнизонной церкви по воскресеньям с молитвенником в руках. Голос ангельский, и к тому же красотка. Участвовала в любительских спектаклях, но все очень пристойно, без глупостей. И она, и муж все из себя такие правильные. Невозможно даже было вообразить ее в одной комнате с Мораном, так называемым полковником.

– Почему, интересно, – встрял Джек, – когда набожные леди губят свою репутацию, они непременно делают это из-за какого-нибудь пройдохи? Быть может, надеются таким образом спасти заблудшую овцу?

– Короче говоря, – продолжил Фрэнк, – Роудон Моран был мерзавцем, хотя некоторые называли его приятным малым. Иными словами, он платил за их выпивку, а они смеялись над его шутками. Но вот добропорядочным человеком его не считал никто. Памятуя обо всех амурных похождениях полковника, можно предположить, что Эммелин Патни-Уилсон стала для него легкой добычей. Бедняжка впуталась в историю. Вина и страсть, я полагаю. Сначала ей хотелось заполучить Морана, а когда это произошло, она почувствовала себя падшей женщиной. В общем, повредилась в рассудке.

– Разумеется, он ее бросил, – снова вмешался Джек, – как и следовало ожидать. Из красавицы-недотроги Эммелин превратилась в мрачную и болезненную особу. В церковь больше не ходила – не могла вынести пересуды. И конечно же, рано или поздно должен был вернуться из Дели Патни-Уилсон. Так прошло около месяца, с каждым днем Эммелин терзалась все сильнее: что-то будет, когда муж объявится. Интрижка с Мораном закончилась, но слухи-то ходили. Даже если майору никто ничего не скажет напрямую, когда-нибудь история все равно всплывет.

– А Моран?

– Моран и думать про нее забыл. Разве что иногда потешался вместе с приятелями над тем, как приятно увидеть перед собой надменную святошу на коленях. Короче говоря, в ночь перед возвращением мужа она совершенно отчаялась. Повесилась на перилах лестницы у себя в коттедже. А перед тем напоила детей настойкой опиума. Видимо, не хотела, чтобы они узнали о ее позоре, когда вырастут. К счастью, доза оказалась не смертельной.

– Моран уничтожил ее, – подытожил Фрэнк. – Об этом знали все. Во время расследования его имя не упоминалось, и дело обставили так, будто с Эммелин случился обыкновенный приступ безумия. Здесь, знаете ли, частенько сходят с ума. И мужчины и женщины. Гораздо чаще, чем принято считать.

Душераздирающая, страшная история, достойная греческой трагедии. Я с удивлением наблюдал, как посерьезнели оба юнца, пересказывая ее мне.

– И младшие офицеры сто девятого полка устроили полночное судилище?

– Да, – кивнул Джек. – Морана застали врасплох. Иначе им не удалось бы его сцапать. Два капитана взяли его под арест и держали в запертой комнате вплоть до суда. Ему не дозволялось ни с кем говорить. Еду приносили прямо туда. Документов почти не потребовалось, дело представлялось простым и ясным. Он ведь и не скрывался.

– А как же командир полка?

– Полковник Томми? Полагаю, он несказанно обрадовался бы любой возможности избавиться от Морана. Официально он ничего не знал о тайном трибунале. На самом деле, конечно же, полковник был прекрасно обо всем осведомлен. Славный малый, вмешиваться он, разумеется, не стал бы. Бо́льшая часть командования надеялась, что в конце концов под «Марш негодяев» Морану отрежут эполеты и выгонят из полка. Но Эммелин Патни-Уилсон была мертва, а кто еще мог дать против него показания? Преступление оказалось не так-то просто доказать. Поступок полковника был ужасен, но он ловко вывернулся, все свалив на женщину. Мол, истеричная молодая особа, совершенно не понимала шуток. Даже перед трибуналом мерзавец держался высокомерно: не делал заявлений, не отвечал на обвинения, отказывался признавать суд и принимать в нем участие. Ему предоставили защитника, капитана Лирмонта из роты поддержки. Капитана Каннинга выбрали председателем, ему помогали четыре лейтенанта. Заседали всего пару часов, было одно только слушание.

– Но какое же обвинение выдвинули Морану?

– Поведение, порочащее офицера и джентльмена, полагаю так. Не слишком внушительно, но к этому многое можно добавить.

– Например?

– В гражданском праве есть такое понятие – «преднамеренное убийство»?

– Безусловно.

– Послушайте, – вздохнул Фрэнк, – какая разница, как они это называли? Он был виновен в гибели женщины. Разумеется, можно было отдать его и под обычный трибунал. Но что толку? Моран вполне мог выйти сухим из воды. Что бы там ни говорил старина Джош, лучше решать такие вопросы без огласки и не упоминать имя бедняжки Эммелин в суде. Хватило и полицейского расследования.

Ужасная, но такая волнующая история. Если это, конечно, правда.

– Но какому наказанию его подвергли? – спросил я, оглянувшись на Джека. – Тайный трибунал не смог бы приговорить Морана к смертной казни или тюремному заключению.

И они рассказали мне все. Мое воображение послушно нарисовало опущенные бархатные шторы на окнах, спящий гарнизон, столовое серебро и портреты полковых командиров, поблескивающие в свете керосиновых ламп. Изящные стулья, длинные обеденные столы, покрытые зеленым сукном. Пятеро судей в темно-синих мундирах во главе с капитаном Каннингом сидят в середине, по обе стороны от них – защита и обвинение. Справочники по военной юриспруденции. Графины с водой и стаканы. Судейская колотушка и конфискованная сабля полковника. Все как в обычном суде. Возле двери, ведущей в переднюю, сидит младший лейтенант, в передней ждут свидетели.

Судя по словам моих попутчиков, никто не сомневался в исходе дела. Капитану Лирмонту нечего было сказать в защиту обвиняемого. Моран отказался отвечать на вопросы о взаимоотношениях с миссис Патни-Уилсон, но еще раньше успел похвастать своими похождениями перед дружками. Пел им старые песни: мол, мужчины в душе сплошь мерзавцы, а женщины продажны, все дело в цене.

Поскольку полковник Моран еще появится в этой истории, позвольте мне описать его здесь со слов Фрэнка и Джека.

Он был определенно старше тех заблудших молодых людей, которые искали у него совета. Видимо, ему было под сорок. Полковник красил усы. Выставлял себя эдаким беззаботным, повидавшим свет весельчаком и совершенно не скрывал своих пороков. С виду он был высок и широкоплеч, с хорошо развитым торсом, сильными руками, массивными квадратными ладонями и поросшими ярко-рыжими волосками пальцами. Только преждевременные морщины на лице выдавали природную грубость, таившуюся под напускной непринужденностью и веселостью.

Никому не удастся взять верх над полковником Мораном, говаривал он, старина Рэнди берется за что угодно. Он бывал везде и знает все обо всем и обо всех. В Вест-Энде поставили удачную пьесу? Моран тут же называл имя актрисы, сыгравшей в главной роли. В газетах писали о громком убийстве или разводе? Он перечислял участвовавших в процессе юристов, причем с обеих сторон. Он вообще был осведомлен гораздо лучше других, заходил ли разговор об охоте на крупную дичь, иноземных городах, известных семействах, о деньгах или юриспруденции.

Несколько раз Моран давал деньги в долг младшим офицерам. Быть может, желал таким образом распространить на них свое влияние, но те, кто принимал любезное предложение, никогда не осмеливались тянуть с выплатой. Что-то во взгляде дружелюбного с виду полковника внушало страх. Именно так. Его манеры, то, как он обрезал кончик сигары или стряхивал грязь с сапога, говорили о том, что этот человек не остановится ни перед чем, если его загнать в угол. Что касается женщин, то в начале вечера он вел себя с новой знакомой игриво, а вскоре его рука уже лежала на ее талии.

Вот какой обвиняемый предстал перед тайным трибуналом. Доказательства были налицо. Полковник не потрудился отрицать, что позабавился с глупенькой офицерской женой, которой польстило его внимание. В конце концов, она не была невинной девушкой. И вся ее благопристойность ей не помогла. Эммелин повредилась в рассудке, потому что не сумела понять одну простую истину: всему хорошему когда-нибудь приходит конец. Такие речи Моран держал перед своими дружками. Несчастная пала жертвой врожденной склонности к истерии, а он тут совершенно ни при чем. Разум ее пошатнулся, и она наложила на себя руки. В чем же тут его вина, спрашивал Моран, как с точки зрения закона, так и с точки зрения здравого смысла?

Как бы ни был мерзок этот тип, так называемый трибунал не смог ничего противопоставить его злобным ухищрениям. Если верить моим тогдашним попутчикам, в полночном суде фигурировали такие доказательства его вины, которые любой английский судья отмел бы как досужие домыслы. Свидетели охотно подтверждали порочность характера подсудимого, но что это доказывало? Моран всегда поливал грязью женщин, называл их продажными созданиями, которые способны с легкостью танцевать на балу, а на следующее утро унижаться перед ростовщиком. Если муж не даст им желаемого, они с радостью начнут торговать собой. А в случае неудачи разденут собственных матерей, сдернут у тех с шеи последние драгоценности, чтобы только блистать на следующем приеме.

Но и мужчины не лучше, поучал Моран юных приятелей. Самый благопристойный член общества охотно продаст жену, детей и даже свою душу, чтобы только предаться любимому пороку. Для кого-то это игорный дом, для кого-то – биржа, а может, дама, умеющая доставить ни с чем не сравнимое наслаждение. Такие господа последнюю рубашку отдадут, лишь бы обладать женщиной, которая (и им это прекрасно известно) возьмет деньги, испытывая при этом отвращение.

Тогда я был еще молод. Роудон Моран показался мне едва ли не самим Сатаной. И если перед полночными судьями предстала столь отвратительная инкарнация нечистого, вероятно, и я на их месте иначе посмотрел бы на неубедительные доказательства.

Разумеется, его признали виновным в поведении, порочащем офицера и джентльмена. Какая нелепая формулировка, если вспомнить об истинном преступлении! Также была установлена его причастность к смерти Эммелин. Но что же дальше? С одной стороны, за подобное злодеяние полагается смерть. С другой – у неофициального суда не было законных способов наказать негодяя. Офицерам так не терпелось отомстить за миссис Патни-Уилсон, что они даже не подумали, как будут разрешать эту дилемму.

Итак, капитан Каннинг и четыре помощника удалились для обсуждения приговора. Было поздно, почти два часа ночи. Столовую освещали керосиновые лампы. Наконец судьи вернулись. Моран тут же встал, ему даже не успели ничего приказать. Капитан посмотрел обвиняемому прямо в глаза. Так называемого полковника признали виновным в гибели молодой женщины, которую он жестоким образом довел до самоубийства.

Хочет ли подсудимый взять слово? Ему нечего было сказать, он не признавал власть тех, кто стоял перед ним, считая их мальчишками.

Каков же приговор? Моран заслуживал смерти, но офицеры британского полка не могли замарать себя убийством. Мужественно выдерживая яростный взгляд полковника, Каннинг обвинил его в поведении, порочащем офицера, и в «моральном убийстве». Полночный суд не был наделен полномочиями, но принять то или иное решение было необходимо.

И товарищи Роудона Морана, бывшего полковника индийского раджи и нынешнего офицера 109-го полка альбионских стрелков, постановили, что он должен подать в отставку. А пока процедура не завершится, Моран будет считаться в гарнизоне вне закона. Кто бы и как бы ни отомстил ему, ни один из офицеров не станет ничего предпринимать по этому поводу.

Необычный приговор, зловещий, только не очень эффективный. Но было и кое-что еще. Вознамерься Моран когда-нибудь вернуться в армию или поступить на государственную службу ее величества, любой из участников тайного трибунала освобождался от обета молчания. Из уважения к покойной миссис Патни-Уилсон и ее мужу подробности ночного суда нельзя было разглашать, но в подобном случае их следовало немедля передать предполагаемым сослуживцам Морана. Пока же все присутствующие поклялись хранить тайну. К сожалению, как выяснилось впоследствии, многие молодые люди на это были совершенно не способны и клятвы их не стоили ничего.

Приговор грозил положить конец карьере Роудона Морана и превратить его в отщепенца. Но полковник обвел взглядом «тявкающих щенков» и ответил ровным и презрительным голосом, почти выплевывая слово за словом прямо им в лицо:

– Со временем, джентльмены, я, возможно, и решу покинуть этот полк. Пока же я не намерен подавать в отставку. Теперь, когда закончился весь этот цирк, попрошу вернуть мне клинок. В противном случае я подам рапорт и сообщу, что один из вас просто-напросто его украл. Это дело чести.

Негодяй еще осмеливался произносить слово «честь»! Тайный трибунал продемонстрировал свою полную несостоятельность. Младшие офицеры воспользовались процедурой, с помощью которой обычно карались малые проступки, чтобы осудить убийцу. И потерпели неудачу. Но тут из-за стола обвинения поднялся высокий темноволосый молодой человек с бледным и задумчивым лицом. Он тихо просидел там все эти часы, не принимая участия в процессе. Это был майор Генри Патни-Уилсон.

– Господин председатель, я не являюсь членом этого суда. Но позвольте мне пренебречь своими обязательствами перед военным законом и даже, по мнению некоторых, перед христианской верой. Мистер Моран выразил здесь свое презрение и к порядочности, и к справедливости. И поэтому я как джентльмен требую от господина Морана удовлетворения.

Все молчали. Такие слова нельзя понять превратно. Майор вызвал Морана на дуэль. К тому моменту в британской армии дуэли были запрещены и происходили крайне редко. В этих немногих случаях противники использовали пистолеты. Но Патни-Уилсон стрелял неважно. А Моран попадал в туз пик с тридцати семи шагов. Прибегая к известному клише, можно сказать, что майор подписал себе в ту минуту смертный приговор.

Капитан Каннинг хотел было вмешаться, но Моран опередил его, разразившись презрительным смехом:

– В дуэли, милостивый государь, играют школьники. И это все равно что рулетка. В свои двадцать я мог с тридцати шагов отстрелить товарищу пуговицы с эполет и не опалить при этом его мундира. В оксфордском колледже Магдалины мне однажды бросили вызов. На рассвете мы встретились на лугу возле Крайст-Черч. Я пальнул в того идиота. Между нами было меньше тридцати шагов, но я промахнулся. Юнец был настоящим нюней, который в жизни не держал в руках приличного оружия. Однако полюбуйтесь!

Он засучил рукав мундира и отстегнул запонку на манжете рубашки. На руке, поросшей рыжими волосами, красовался небольшой рубец, похожий на выбритую отметину. Моран опустил рукав и обвел присутствующих взглядом:

– В двадцать, джентльмены, я был довольно неопытен. И тому простофиле почти удалось убить меня! Но теперь? Стреляться на дуэли? Нет уж, увольте! Лучше уж бросим кости или перекинемся в картишки!

Шутка прозвучала весьма злобно, но самое жуткое впечатление, разумеется, производило полное отсутствие у Роудона Морана каких-либо моральных принципов, эта разверзшаяся в его душе бездонная пропасть, полная ненависти и жестокости.

На мгновение офицеры застыли неподвижно, словно актеры в финале драмы, ожидающие, когда же опустится занавес. Моран сломил их. Все смотрели только на него и ничего более не замечали. Он же тем временем взял свою саблю, вложил ее в ножны, развернулся и направился к двери, ведущей в переднюю. Никто не бросился его останавливать. Хотя полковник и отказался от участия в дуэли, все видели: в тот момент он убьет кого угодно, если потребуется. И вполне возможно, закон его оправдает. Лейтенант, стоявший у двери, закрыл ее за Мораном и вдруг неожиданно прижался к ней спиной и сложил руки на груди, словно решив никого больше не выпускать из столовой.

Внезапно послышался негодующий возглас, и участники тайного трибунала переглянулись. В передней раздавались пыхтение и звуки какой-то звериной возни. Все это длилось около минуты. Лейтенант по-прежнему охранял выход. И вдруг сердца замерли в груди у присутствующих: до них донесся жуткий вопль, за которым последовал исполненный боли и ярости рев. Это повторилось еще раз. Так мог бы кричать человек в агонии, но то была не агония, а гнев. Пока Моран произносил в столовой свою язвительную речь, все взгляды были прикованы к нему. И только сейчас офицеры заметили, что среди них нет майора Патни-Уилсона. Он не являлся членом суда, и на его уход не обратили внимания.

Дверь открылась. В передней над распростершимся на полу мужчиной нависли двое дюжих солдат, никто из присутствующих их не знал, и на мундирах у них не было полковых эмблем. Рядом стоял кузнец (тоже не из 109-го) с железным клеймом в руке. Раскаленное докрасна тавро на глазах остывало. Майор Патни-Уилсон, проследивший за торжеством правосудия, поспешил куда-то в ночь.

Поверженный Моран с трудом поднялся на ноги. Одежда его была растерзана, эполеты – срезаны. Ему все-таки сыграли «Марш негодяев». А еще от мундира и рубашки кто-то оторвал правые рукава.

На бледно-желтой коже предплечья алела двух– или трехдюймовая рана. Лицо Морана от гнева и ужаса покрылось красными и белыми пятнами. Он стремительно развернулся, словно намереваясь сбить с ног стоящего у двери лейтенанта. Но тот успел достать свой веблей.

Младший офицер у дверей видел то, что не могли разглядеть его товарищи. Алая рана была клеймом. Кузнец обычно выжигает на лошадиной шкуре три цифры: одна обозначает номер полка, а две другие – номер самого животного. Майор Патни-Уилсон был набожным человеком, поэтому теперь на предплечье Морана красовалась выжженная каленым железом метка, хорошо знакомая всему миру, – 666, число зверя из Откровения Иоанна Богослова. Те, кто носит на себе печать Антихриста, обречены на вечные муки в огненном озере, полном горящей серы. А пока на теле Морана до самой его смерти будет пылать клеймо, красноречиво свидетельствующее об истинной природе негодяя.

Офицеры не двигались с места. И тогда Роудон Моран поклялся. Он говорил отчетливо, и тихий его голос был выразительнее слов.

– Клянусь Господом, мой час придет! Я отомщу всей вашей шайке, вы и вам подобные ощутят на себе силу этой мести!

Он развернулся и вышел на улицу.

– И больше его никто не видел, – закончил рассказ юный лейтенант Джек, сидя напротив меня на кушетке, набитой конским волосом. – Никто не знал, поклялся ли он отомстить только собравшимся там офицерам или же всему миру. Моран покинул казармы и исчез, никому ничего не сказав, но кто бы стал о нем горевать? Полковник Томми, наверное, пел благодарственные гимны. Про тайный трибунал лучше не распространяться, ведь официально его вообще не было. Но на самом деле суд состоялся, и даже обет молчания не мог пресечь слухи об этой истории!

– Все рады были избавиться от Морана, – встрял Фрэнк. – Только вот мой знакомый из сто девятого говорил, что легче отделаться от самого Сатаны! Это просто-напросто немыслимо. Он может оказаться рядом в любой момент, он подкарауливает, дожидается своего часа. Каждый, кто находился тогда в столовой, да что там – каждый в полку на некоторое время поддался панике и начал бояться Роудона Морана.

Поезд наш прибыл в Лахор, и я сошел с него, погруженный в глубокие раздумья. Но страшная история не имела ко мне отношения. Если она и была правдивой, то произошла за год до моего прибытия в Индию и осталась уже в далеком прошлом. Теперь все судачили об Изандлване и о зулусах, забыв про Морана. После той ночи его никто не видел. Он мог находиться в Англии, в Индии или же вообще где угодно. Полковник растворился в ночи, подобно раненому зверю из собственных охотничьих рассказов. Напоследок он поклялся отомстить, но как? Похоже, с ним все было кончено. Но, по всей видимости, множество людей не пожалели бы никаких денег в обмен на сведения о его местонахождении и теперешних занятиях.

Джеку и Фрэнку удалось привлечь мое внимание. Но потом наши пути разошлись, и я остался наедине со своими размышлениями. А добравшись до Пешавара, решил, что история была, вероятно, сильно приукрашена. Мог ли богобоязненный Патни-Уилсон действительно подговорить своих подручных выжечь на плече Морана клеймо злодея, когда тот отказался участвовать в дуэли? Такие случаи обычно пересказывают зеленым новичкам, радостно предвкушая, как те побледнеют от испуга. Вскоре мыслями моими завладело предстоящее путешествие в Кандагар. Да и могла ли легенда о полковнике Моране сравниться со сценами, которым я вскоре стал свидетелем во время роковой битвы при Майванде!

3

Не стану подробно описывать то злополучное столкновение двух армий, расскажу лишь в общих чертах о том, как изменило оно мою жизнь. Произошло же следующее: после смерти последнего эмира Афганистана его сын Аюб-хан восстал против собственного брата, законного наследника престола. Первым подвергся нападению Кандагар, где томился в ожидании наш гарнизон. Аюб находился еще в сорока милях от города, но его армия постоянно пополнялась и уже в значительной степени превосходила числом наши силы, к тому же в его распоряжении было артиллерийское подразделение. «Преданные» Британии афганские отряды целыми батальонами переходили на сторону повстанцев. Мой полк относился к формированию общей численностью в десять тысяч человек под предводительством бригадного генерала Джорджа Барроуза. В июле нам приказано было остановить наступление противника. Именно так я и попал в Гильменд, пустынную, поросшую колючим кустарником область к западу от Кандагара.

Утром второго дня мы проснулись и обнаружили, что все наши афганские подразделения дезертировали вплоть до последнего человека. Фланг возле реки Гильменд оказался совершенно незащищенным. Барроузу следовало вступить в бой с Аюбом тем же утром, пока ситуация не ухудшилась еще больше. Преодолев одиннадцать миль, мы подошли к афганскому селению Майванд. С одной стороны – холмы, с другой – пустыня Регистан.

Вокруг не было никаких укреплений. Сражаться предстояло на открытой местности. И именно там схлестнулись две армии. Битва началась около одиннадцати утра, когда артиллерия с обеих сторон открыла огонь, и продолжалась приблизительно до трех часов дня. К тому времени в распоряжении Аюба уже было около двадцати пяти тысяч человек против британских десяти тысяч. Резервные отряды афганцев с легкостью обошли нас с флангов.

Из-за недальновидности генерала Барроуза нам грозили крупные неприятности, но, как выяснилось, самая большая глупость британского командования заключалась в использовании наемников. Наша пехота в тот день на три четверти состояла из индийцев и афганцев. А они не хотели сражаться против своих и почти сразу же дезертировали, что произвело страшный хаос в наших рядах.

Куда ни глянь – со всех сторон реяли стяги Аюб-хана и потрясали винтовками его воины. Аюб выманил нас на равнину, где негде было укрыться, кроме как в зарослях колючего кустарника. Шестьдесят шестой пехотный полк с грехом пополам разместился в пересохшем от жары русле реки. Стрелковые же батальоны вынуждены были оставаться на открытой местности.

Полевой госпиталь устроили в палатке в неглубокой ложбине. Мне помогали всего двое санитаров. В первые часы поступало столько раненых, что я зачастую успевал лишь наложить временную повязку и подготовить пациента к операции, которая откладывалась до той поры, когда стихнет перестрелка.

Меня самого ранили в конце сражения. Последний раз я посмотрел на часы в половине второго. К тому времени около трех часов мне пришлось провести на ногах. Афганские стрелки успели окружить нас. Теперь простреливался уже весь лагерь. Несколько раз пули прошивали нашу палатку. Мне посоветовали не нагибаться каждый раз, когда раздавался громкий свист. Ведь, как говорится, если слышишь пулю, значит она в тебя не попала.

Я как раз склонился над майором Ванделером из 7-го стрелкового полка – бедняге пробило легкое. Однако не успел ничего сделать: кто-то словно толкнул меня в правое плечо, почти сбив с ног. Я хотел было обернуться и хорошенько отругать недотепу, но тут увидел на одежде и на земле кровь. На самом деле никто меня и пальцем не трогал, это пуля, прошившая зеленый тент, раздробила лопаточную кость и задела подключичную артерию.

Правая рука не слушалась, и я не мог больше помочь своим пациентам. В тот момент в полевом госпитале находилось трое раненых: двое ходячих и майор, которым я как раз занимался. Я распорядился соорудить носилки и раздобыть две пары палок для костылей, а потом разрешил санитару перевязать мою рану, насколько позволяло время. К великому моему горю, Ванделер в скором времени умер.

Чтобы приглушить боль в раздробленной кости, мне давали морфин. Поэтому в воспоминаниях о последующих событиях зияют дыры. Если бы не наркотик, те сорок миль по неровной дороге до Кандагара превратились бы в невыносимую пытку. Затрубил горн. По всей видимости, это вещевому обозу скомандовали отступать с поля боя под прикрытием пехоты. Я почувствовал, как двое солдат подняли мои носилки и куда-то побежали. Сознание все больше туманилось. Кто-то кричал, что гази настигают нас. Повсюду на земле лежали раненые, которым не так повезло, как мне, – вскоре они окажутся в руках жестокого противника.

При отступлении редко удается сохранить дисциплину. Второпях британцы бросали припасы и оружие. С вьючных животных прямо на землю скидывали поклажу и грузили вместо нее раненых. Повсюду валялись запечатанные ящики с патронами, провиант, бутылки с вином, кухонная утварь и льняные простыни. Раненые солдаты в лохмотьях и повязках тряслись верхом на ослах, мулах и пони. Кто-то даже ехал на верблюде. Фургоны, в которых лежали боеприпасы, превращались в передвижные лазареты. Денщики распивали краденое спиртное. Но среди всего этого хаоса находилось место и доблести. Засевшие на крутом откосе стрелки прикрывали наше отступление и сражались до самого конца, отбиваясь от афганцев штыками. Жизнями платили эти солдаты за свое грошовое жалованье.

В лагере, похоже, действовал закон «каждый сам за себя». Если бы не мой ординарец Мюррей, я бы погиб. Этот храбрый малый перекинул меня через спину только что освобожденной от поклажи вьючной лошади и, выхватив мой револьвер, отогнал прочь мародеров. Нам удалось выбраться из разоренного лагеря и присоединиться к унылой колонне беженцев, отступающих к Кандагару.

Не скоро забуду я злоключения той ночи. Среди солдат ходило много мрачных историй о том, что делают с пленными в войске Аюб-хана, и эти слухи подстегивали нас. Моему другу, лейтенанту Маклейну из Королевской конной артиллерии, повезло меньше, чем мне. Его останки потом нашли неподалеку от того места, где стоял шатер Аюб-хана, – лейтенанта зверски убили на глазах так называемого эмира.

Мы добрались до Кандагара вечером следующего дня. К счастью, люди Аюба были слишком заняты разграблением покинутого лагеря. Стоило им пожелать, и никто из нас не покинул бы поле под Майвандом живым.

Афганские отряды осаждали белые стены Кандагара более месяца, и мы не могли даже эвакуировать раненых в Индию. Наши командующие продемонстрировали явный недостаток моральных принципов и вели себя так, словно позиции уже сданы. Нас и правда могли уничтожить, если бы не лорд Робертс, получивший крест Виктории еще за кампанию в Лакхнау. Генерал-майор собрал отряд из десяти тысяч человек и, прихватив артиллерийский расчет, за три недели преодолел расстояние в триста тринадцать миль, чтобы спасти нас. Его силы скоро разгромили Аюб-хана и обеспечили безопасный проход через горные перевалы в Индию.

В составе обоза с ранеными я отправился на юг, в Пешавар. В эвакуационном госпитале я, казалось, пошел на поправку: свободно расхаживал по палатам, мог добраться до террасы, где отдыхали пациенты, и к концу года должен был вернуться в полк. Но надежды мои рухнули по причине сопутствующей пулевому ранению слабости.

Именно из-за нее у меня развился брюшной тиф, который, как известно, унес больше британских жизней, чем все афганские пули, вместе взятые. Болезнь оказалась для меня опаснее любого вооруженного гази. Никто из тех, кому довелось пережить этот недуг, никогда не забудет о своих мучениях. Температура поднялась выше сорока одного градуса, я метался в бреду. Обычно на этой стадии умирает большинство больных. Но если пациенту везет, то жар падает на пару градусов и после этого начинается медленный процесс выздоровления. Моя лихорадка упрямо держалась несколько дней кряду, и я болтался между сном и явью.

Смутно помню, как меня опускали в невыносимо горячую воду, как растирали руки и ноги. Вода остывала, и меня вытаскивали из нее и окунали снова, кожу жгло как огнем. И еще, и еще раз. Предполагали перитонит и пришли к выводу, что я не проживу дольше суток, однако этих разговоров я не слышал.

Кризис удалось преодолеть, но дорогой ценой. Целый месяц я был слаб, как младенец, едва стоял на ногах и совершенно не мог ходить. Обследовавшие меня медики намекали, что служба моя на этом закончится. В итоге мне заявили без обиняков: в Индии я не поправлюсь. Более того, в этом климате болезнь может вернуться, а второго приступа я совершенно точно не переживу.

Меня осмотрела комиссия из трех врачей. Один из них по доброте душевной предположил, что, возможно, со временем я в достаточной степени окрепну и смогу продолжить военную карьеру в Англии. Но взгляды двух других красноречиво свидетельствовали о маловероятности подобного исхода. Решено было отправить меня домой и еще девять месяцев не увольнять из армии. Но я был уверен: по окончании этого срока мне дадут от ворот поворот.

Меня перевезли в Бомбей, а оттуда я должен был отплыть на военном транспорте «Оронтес». Во время долгого морского путешествия я вспоминал прошлое плавание и свои тогдашние надежды. Теперь ждать было нечего. Если б только я знал тогда о Шерлоке Холмсе и тех приключениях, которые мне предстояли!

Когда я лежал в госпитале в Пешаваре и медленно выздоравливал, у меня было вдосталь времени, чтобы обо всем поразмыслить и обдумать события, произошедшие с момента отплытия из Портсмута под радостные крики толпы. Первые несколько недель после того, как спала лихорадка, я был еще слишком слаб и только и делал, что валялся в кровати, то засыпая, то просыпаясь.

Мое поколение выросло на рассказах о славной победе при Ватерлоо. Британская армия казалась непобедимой, а наша империя охватывала полмира. И теперь мои личные несчастья казались ничтожными в сравнении с теми, что обрушились на Великобританию. Днями и ночами прокручивал я в голове жуткую цепочку неудач, которые преследовали нас последние несколько месяцев в Африке и в Азии.

Санитары накладывали мне горячие компрессы, поили водой, давали каолин и настойку опия, а я меж тем продолжал размышлять.

Не так много времени прошло после трагедии у подножия Изандлваны, как последовали другие страшные вести: в газете я прочитал о гибели принца империи, наследника французского престола. Юноша отправился в Африку, где его жизнь вверили заботам лорда Челмсфорда, и был убит во время вылазки в Зулуленд. А та самая битва при Майванде, где чуть не погиб я сам! А смерть британских посланников, которых перебили в Кабуле! Да нас самих уничтожили бы в Кандагаре, отрезанных, со всех сторон осажденных силами Аюб-хана, если бы не отвага и предприимчивость генерала Робертса. Я тогда из-за ранения был прикован к больничной койке и не смог бы сопротивляться, мне, как и остальным раненым, просто перерезали бы горло.

Когда меня отправляли в Афганистан, я воображал, как мы с товарищами будем разъезжать по этому убогому краю эдакими благосклонными хозяевами. Местные жители станут воздавать представителям великой империи всяческие почести, а также неустанно благодарить меня, доктора. Я и представить не мог, с какой унизительной поспешностью придется оставить надежды на блестящие военные свершения, болтаясь с пробитым, кровоточащим плечом поперек седла вьючной лошади в попытке спастись от толпы афганцев, преследующих нас по пятам.

Я не был единственным, у кого постигшая Великобританию череда неудач вызвала недоумение. В газете писали о том, как восприняла новости об изандлванской трагедии королева Виктория. Бедная пожилая леди узнала о происшедшем за завтраком в Осборн-хаусе 11 февраля 1879 года. «Мы не можем понять, как могло случиться подобное; настоящая катастрофа, ужасная и противоестественная», – написала она в своем дневнике. Среди погибших в Африке офицеров были и те, кого королева лично принимала при дворе. Еще одним тяжким ударом стала для нее смерть французского принца, ведь ее величеству пришлось утешать его убитую горем мать, вдовствующую императрицу Евгению.

А Афганистан? Если бы лорд Робертс не отбил Кандагар, мы легко могли бы лишиться единственной военной базы в этой стране. И доброй части Индии в придачу, включая тот самый город, где я лежал в госпитале и предавался размышлениям. Как сказала королева, «чем дольше думать об этом, тем мрачнее все представляется».

Но впереди нас ждали еще и события в Южной Африке. Британская армия, которая покрыла себя славой под Ватерлоо и Севастополем, потерпела поражение в войне с голландскими поселенцами. За столом переговоров мы уступили бурам Трансвааль, а с ним запасы золота и алмазов. Это было последнее звено в цепи ужасных потерь. Что станется с нашими африканскими колониями? С Индией?

Если бы я тогда знал Шерлока Холмса! Он никогда не верил в случайности и руководствовался только доводами рассудка, его интересовали лишь причины и следствия. Стальной клинок его логики легко пронзал завесу так называемых совпадений и отыскивал истинные мотивы злодеяний, а с ними и виновников.

4

Но хватит о моей службе. Что же Холмс? Хотя я встретил его после возвращения из Индии, услышал я о нем все же немного раньше. Позвольте объяснить.

В пешаварском госпитале санитары каждое утро вывозили наши кровати на балконы. Чистый воздух предгорий вблизи Хайберского прохода и дующий с плодородных равнин Пенджаба ветерок должны были способствовать скорейшему выздоровлению. Лежа на подушках, мы занимали себя чтением или разговором.

Однажды на такой «прогулке» мой сосед, капитан сомерсетского легкого пехотного полка, сидя на краю койки в халате и колпаке, читал «Лондон лайф». Этот иллюстрированный журнал печатал в основном разные английские сплетни, светские новости и анонсы театральных постановок в Вест-Энде. Издание ежемесячно рассылали по столовым и клубам британских офицеров, расквартированных в Индии, по всей видимости, чтобы поднять наш боевой дух во время так называемой второй Афганской войны. Капитан Кумберс протянул мне номер и ткнул пальцем в небольшой абзац в самом низу страницы.

Я прочитал заметку, в которой говорилось следующее:

«У. Ш. Скотт Холмс, актер английского театра, занятого постановкой шекспировских пьес, в настоящее время гастролирует в Нью-Йорке. Он и послал нам эту занимательную головоломку. Дед Холмса, Уильям Сигизмунд Холмс, жил около сотни лет назад, когда еще не существовало паровых двигателей и телеграфа. В 1786 году Сигизмунд заключил пари на сотню гиней с одним из своих кредиторов: он заявил, что сможет доставить письмо в течение часа на расстояние в пятьдесят миль. В те времена запряженная лошадью повозка могла развить скорость лишь в шесть миль в час, а первостатейный конь, чья резвость в пересчете достигает двадцати миль в час, не проскакал бы в таком темпе более нескольких минут. Даже на корабле, идущем при попутном ветре на всех парусах, невозможно было преодолеть пятьдесят миль за час. И как же Сигизмунду Холмсу удалось выиграть пари? Ответ – на пятьдесят четвертой странице».

Я нашел нужную страницу и прочел:

«Сигизмунд воспользовался услугами двадцати двух юных крикетистов, представлявших команды Оксфорда и Кембриджа. Они явились в назначенное время, облаченные в белые брюки и рубашки, кепи и специальные перчатки, на улицу Олд-стайн в Брайтоне. Там они выстроились в линию на расстоянии двадцати ярдов друг от друга. В общей сложности цепочка растянулась на четверть мили. Свидетелем сего был сам принц-регент, истовейший из спортсменов! Письмо заключили в крикетный шар, который один игрок перебрасывал другому (причем с отменной точностью и немалой скоростью) – сначала вперед, а затем назад по цепочке, раз за разом. К концу часа письмо преодолело расстояние в пятьдесят одну с половиной милю. Изобретательный Сигизмунд Холмс таким образом оплатил долг в сто гиней. Если кто-то из наших читателей сомневается, правдивость этого рассказа подтверждают записки знаменитого спортивного журналиста Ч. Дж. Апперли, известного под псевдонимом Нимрод. Уважаемые читатели, владельцы „Лондон лайф“ охотно заплатят две с половиной гинеи за любую другую любопытную историю в подобном духе».

Меня позабавила хитрость Сигизмунда, но я не обратил внимания на упоминание о его внуке. Как уже знают почитатели Уильяма Шерлока Скотта Холмса, в молодости, используя для сцены сокращенный вариант своего имени – У. Ш. Скотт Холмс, он целый год гастролировал по Америке с труппой Шекспировского театра Сазонова, а затем вернулся в химическую лабораторию при больнице Святого Варфоломея и снова занялся расследованием преступлений. Когда мой будущий друг стал консультирующим детективом, он еще более сократил свое имя и назвался просто Шерлоком Холмсом.

Те из вас, кто читал мой рассказ об убийстве на Брикстон-роуд, вышедший в свет под несколько кричащим названием «Этюд в багровых тонах», возможно, помнят об обстоятельствах моего знакомства с Холмсом. Я сошел с «Оронтеса» в Портсмуте^[200], не пригодный более к военной службе инвалид, не имеющий почти никаких перспектив на выбранном поприще. Окончательное решение о моей отставке еще не было принято, и меня определили в частный пансион на Стрэнде, где я влачил весьма неуютное существование. Заведение это мало отличалось от тех, где коротали свои последние дни неимущие вдовы и вдовцы. Мое щедрое содержание составляло четыре фунта и шесть пенсов в неделю.

Еще в госпитале, в Индии, я откладывал бо́льшую часть жалованья и пособия по инвалидности: тратиться там было совершенно не на что, и даже такая роскошь, как курение, мне не дозволялась. Теперь же за недели, проведенные в Лондоне, скопленные средства постепенно таяли.

В Англии у меня не было родных, кроме дальних родственников в Девоншире. Так что наследства или денежной помощи ждать не приходилось.

В Лондоне, этом городе развлечений, трудно ничего не делать. Неделя проходила за неделей, и я тратил свои скудные сбережения гораздо привольнее, чем собирался. Читатель может легко вообразить мои тогдашние настроения – постоянные мрачные размышления об утерянном здоровье и грозящей нищете. Что же касается женитьбы, какая бы женщина в здравом уме пошла замуж за человека с подобными перспективами?

Именно таким мыслям я и предавался, когда шел по Пикадилли тем январским утром. По знаменитой улице разгуливало немало господ, выглядевших куда богаче меня самого. Мимо проезжали легкие экипажи, запряженные ухоженными гнедыми меринами. Вот прогрохотала карета с гербом. Я же с трудом мог позволить себе простой кеб.

Именно тогда одно совпадение изменило всю мою жизнь. Ясвернул с запруженных экипажами улиц возле Гайд-парка, часы как раз пробили двенадцать. Я решил, что с сегодняшнего дня начну экономить и первым делом найду себе более непритязательное жилье. Но что может быть дешевле пансиона? Бог знает, где искать подходящий ночлег. И все же мне захотелось отпраздновать благое начинание, позволив себе напоследок небольшую роскошь, и я отправился в бар «Критерион» на Ковентри-стрит, неподалеку от площади Пикадилли.

Тут и произошел тот счастливый случай: кто-то похлопал меня по плечу. Через мгновение меня уже по-дружески приветствовал молодой Стэмфорд, который когда-то работал у меня фельдшером в больнице Святого Варфоломея.

Мы обменялись положенными любезностями и разговорились. Я описал ему свои злоключения в Афганистане, теперешнюю незавидную ситуацию и, поскольку мы были неплохо знакомы, упомянул, что собираюсь переехать из пансиона, но пока не знаю куда. Стэмфорд тут же рассказал о своем приятеле, некоем Шерлоке Холмсе, который нынешним утром тоже говорил ему, что ищет квартиру. Более того, этот самый Холмс присмотрел одно весьма приятное местечко на Бейкер-стрит, но ему требовался компаньон, чтобы делить пополам расходы. Стэмфорд думал, что предложение Холмса адресовано ему, но сам он, как говорится, был уже вполне устроен.

Хорошо помню свою радость: это стечение обстоятельств разом разрешало все мои затруднения. Ведь если мы будем снимать жилье вместе, то и арендная плата вполовину уменьшится.

– Боже мой! – со смехом воскликнул я. – Если он действительно хочет разделить квартиру и расходы, то я к его услугам! К тому же мне куда приятнее поселиться вдвоем, чем жить в одиночестве!

И в тот же день в химической лаборатории больницы Святого Варфоломея я был представлен молодому человеку, похожему на ученого. Он был ростом чуть более шести футов, но из-за худобы казался еще выше. На лице его выделялся тонкий ястребиный нос. Мой новый знакомый окинул меня острым пытливым взглядом. В чертах его угадывались напряженность, внимательность и вместе с тем решительность, которую подчеркивали плотно сжатые челюсти. Его физическую силу я ощутил при первом же рукопожатии!

И потому ничуть не удивился, когда позже выяснилось, что Холмс превосходно фехтует и боксирует. Что же касается его силы, я никогда не забуду визит грубияна Гримсби Ройлотта. Он явился к нам с угрозами, а для пущей убедительности вытащил из камина кочергу и согнул ее своими огромными загорелыми ручищами, при этом вены на его шее вздулись и лицо побагровело. В конце концов Ройлотт удалился, а Холмс, с сожалением покачав головой, поднял покореженную кочергу и одним точным движением распрямил ее.

С самого начала нашего знакомства я понял: Холмс никогда не смиряется с неудачей или поражением. Иногда люди, не знавшие его лично, просили меня описать внешность и характер сыщика. В подобных случаях я предлагал вообразить ведущего перекрестный допрос сэра Эдварда Карсона, этого решительнейшего и проницательнейшего из юристов, и сверх того наделить его манерами уверенного в себе лорда Биркенхеда (в прошлом просто мистера Ф. Э. Смита). Еще можно прибавить к этому стремительность покойного лорда Керзона, известного своим «непринужденным превосходством», как он это называл. И все же сравнения не дают полного представления о благородном характере моего друга. Холмс мог без устали, позабыв об амбициях и не ожидая никакой награды, трудиться над делом беднейшего и скромнейшего из клиентов. Именно «помощь нуждающимся» доставляла ему самое глубокое удовлетворение – и этим он занимался из чистой любви к справедливости.

В тот день, когда я впервые увидел его в химической лаборатории, пальцы великого сыщика покрывали пятна от едких кислот и чего-то еще, похожего на обыкновенные чернила. Среди полок, где поблескивали бесчисленные бутыли и пузырьки, и низких столов, уставленных ретортами, пробирками и бунзеновскими горелками с трепещущими язычками синего пламени, он чувствовал себя в своей стихии. Стэмфорд быстро представил нас друг другу, но Холмс был так взволнован удачно проведенным опытом, что почти сразу же позабыл обо мне и принялся объяснять нашему общему приятелю суть своего открытия. Он поведал нам, что обнаружил реактив, который осаждается только гемоглобином, и ничем другим. Иными словами, благодаря этому веществу можно было безошибочно определять кровавые пятна, даже если кровь уже успела высохнуть.

Более не буду распространяться здесь о той встрече, ведь я подробно описал ее в другом рассказе. Позвольте лишь добавить несколько штрихов для тех, кто лично не знаком с Шерлоком Холмсом. Жизнь моего друга состояла из моментов яростного интеллектуального напряжения, сменявшихся спокойными периодами раздумья. К сожалению, невозможно постоянно находиться на пике умственной деятельности, даже у людей самых активных профессий случаются дни или даже целые недели, заполненные лишь монотонной скукой. Кто-то во время подобного мрачного затишья обращается к вину или женщинам, Шерлок Холмс же предпочитал более простые успокоительные средства: музыку или кокаин. Я осуждал его привычку к наркотику, но со временем понял, что он не был истинным пристрастием моего друга, а служил лишь временной заменой главному возбудителю – очередному интересному делу. Когда таковое подворачивалось, Холмсу не требовалось ничего иного, кроме любимой трубки.

Холмс отлично знал химию, неплохо разбирался в анатомии, имел практические знания в области английского криминального права и в психопатологии, особенно в той ее части, которая касалась умственного расстройства. Он штудировал труды Крафт-Эбинга и Шарко столь же часто, сколь обычные люди читают утренние газеты. Не пренебрегал и литературными описаниями темной стороны человеческой натуры, принадлежавшими перу Эдгара Аллана По, Шарля Бодлера или Роберта Браунинга.

Пожалуй, самым потрясающим его даром я назвал бы умение овладевать новыми знаниями в огромном объеме буквально в считаные дни или даже часы. Холмс мог ничего не знать об астрологии, устройстве акционерных обществ или же о воздействии, оказываемом на огнестрельную рану амбритом, но был способен досконально изучить вопрос всего за неделю.

Мой друг тренировал свой мозг, как иные развивают мускулы с помощью эспандера или гантелей. К примеру, занимал себя неразрешимыми математическими задачами вроде теоремы Фермá или проблемы Гольдбаха. И хотя он так и не отыскал для них решения, но, полагаю, разбирался в природе этих парадоксов гораздо лучше прочих.

При первой же встрече меня поразили его невероятная проницательность и ясность ума, сочетавшиеся со способностями к логике и дедукции. Отчетливо помню, как сыщик продемонстрировал свои умения в лаборатории. Когда Стэмфорд познакомил нас и мы пожали друг другу руки, Холмс почти сразу же сказал: «Я вижу, вы служили в Афганистане. Несмотря на ранение, вам повезло остаться в живых в битве при Майванде».

А ведь он видел меня впервые! За две минуты до этого разговора Холмс вообще не знал о моем существовании. Как же, черт подери, сумел он выяснить, что я был в Афганистане, не говоря уж о моем участии в битве при Майванде? О ней я не рассказывал даже Стэмфорду. Именно это я и заявил Холмсу. Он рассмеялся, но в тот раз не стал ничего объяснять. Чуть позже Стэмфорд заметил, что его приятель любит озадачивать собеседников такими вот неожиданными «догадками». И похоже, практически никогда не ошибается. Я решил, что это какой-то трюк. А как же иначе? И мне стало очень любопытно, как же Холмс его проделывает.

Но вернемся к нашей истории. Мой новый знакомый нашел квартиру на Бейкер-стрит, от нее было рукой подать до центра Лондона и станции метро и довольно близко до Риджентс-парка. Комнаты идеально подходили для двух съемщиков, а вот для одного были дороговаты. В тот вечер мы вместе поужинали в заведении у Эванса и договорились назавтра посмотреть наши апартаменты.

За столом Холмс рассказал мне о себе. Первое свое жилье (кабинет консультанта, как он его величал) он снимал на Ламбет-Палас-роуд, к югу от Вестминстерского моста. Тогда мой будущий друг еще только учился, а эта квартира располагалась недалеко от больницы Святого Томаса. Холмс не был студентом, но ему дозволялось заниматься в тамошней химической лаборатории. Это право оговаривало завещание, оставленное его родственником, который был каким-то образом связан с попечителями больницы. Как и почему Холмс перебрался в госпиталь Святого Варфоломея, я тогда не узнал.

Пару лет молодой исследователь днем трудился в больнице Святого Томаса, а вечером возвращался на Ламбет-Палас-роуд с ее тенистыми аллеями, которую давно облюбовали студенты-медики. Именно там он успешно раскрыл свое первое преступление – дело алчного и распутного доктора Уильяма Сметхёрста. Его богатая невеста умерла при загадочных обстоятельствах, при вскрытии в ее теле обнаружили мышьяк, а доктор был единственным, кто общался с женщиной перед ее кончиной. Его судили, приговорили и должны были повесить через несколько дней. Решено было обратиться к Шерлоку Холмсу, начинающему детективу-консультанту. И тот сумел прийти к невероятному заключению. Он великолепно справился с задачей и доказал, что Уильям Сметхёрст, премерзкий во всех отношениях субъект, был абсолютно неповинен в убийстве. Мышьяк случайно попал в исследуемый образец, взятый при вскрытии трупа, причиной послужило использование специального оборудования^[201].

С того момента путь Холмса определился. Быть может, попечители больницы Святого Томаса беспокоились из-за его зловещих экспериментов и потому решили отказать ему в лаборатории. Но даже если и так, сыщика это не остановило. Он, например, признался, что незадолго до нашего со Стэмфордом визита колотил дубинкой труп, чтобы выяснить, могут ли после смерти появиться синяки!

Но хватит о прошлом Холмса. Следующим утром мы с ним съездили в квартиру на Бейкер-стрит и осмотрели предлагаемые комнаты на первом этаже – две удобные спальни и просторную светлую гостиную. К тому же разрешалось пользоваться кладовкой на чердаке. Хозяйкой была приятная дама, разговаривавшая весьма тихим голосом, шотландка. Ее звали миссис Хадсон.

Бейкер-стрит, конечно, расположена далеко от знаменитого Стрэнда, но я чрезвычайно обрадовался тому, что плата за квартиру, поделенная на двоих, оказалась гораздо меньше, чем за так называемый частный пансион. Мы тут же договорились о найме, и я в тот же день перевез из гостиницы свои пожитки, а наутро прибыл Шерлок Холмс.

Я воспользовался первым же случаем, чтобы спросить у нового знакомого, как он догадался о моей службе в Афганистане и даже об участии в битве при Майванде. За завтраком я предположил, что кто-то сообщил ему эти подробности. Холмс покачал головой:

– Нет, мой дорогой друг. Кто мог бы рассказать мне подобное? Ведь никто не знал, что мы с вами повстречаемся. Я просто-напросто вычислил, что вы были в Афганистане, при помощи дедукции. Как именно? Это очень просто. Передо мной – типичный медик, но, видимо, не при деньгах. Одежда не новая, и даже жилет остался явно со студенческих времен, на нем небольшая потертость, там, где раньше висел стетоскоп. Однако выправка у человека военная, он держится прямо, как на плацу. Значит, по всей вероятности, военный врач. Откуда приехал? Должно быть, недавно из тропиков – лицо смуглое, но это не природный оттенок кожи, поскольку запястья гораздо светлее. – Холмс неопределенно махнул рукой, словно догадаться обо всех этих подробностях не составляло ни малейшего труда, и продолжил: – Наш врач, очевидно, немало натерпелся и перенес болезнь. Простите, но об этом явственно свидетельствуют изможденный вид и запавшие глаза. Был ранен в левую руку – держит ее неподвижно и немножко неестественно, и его определенно не взяли бы на службу с таким увечьем! Где же в тропиках при нынешнем положении дел в империи военный врач-англичанин мог получить подобную рану? Конечно же, в Афганистане. А какая битва в Афганистане не так давно закончилась разгромом наших войск и многочисленными жертвами? Получается, Майванд. Вот видите? Довольно несложно.

– Звучит вполне правдоподобно, – с усмешкой отозвался я.

– Разумеется, – тут же возразил Холмс, – я не был полностью в этом уверен, но к чему еще могли привести мои умозаключения? Если руководствоваться здравым смыслом, рано или поздно приходишь к правильным выводам. Уверяю вас, это не трюк.

И вскоре мне представилась возможность проверить его теорию. Сперва я полагал, что эти «умозаключения» – пустое бахвальство, но постепенно изменил свое мнение, узнав о связи Шерлока Холмса со Скотленд-Ярдом и увидев в действии его удивительные способности. В то утро мы вместе смотрели в окно гостиной. На улице человек с синим конвертом в руках, одетый довольно просто, вглядывался в номера домов.

– Интересно, кого он разыскивает, – сказал я.

– Вы имеете в виду того отставного сержанта морской пехоты?

Какая чушь! Холмс попросту не мог знать, что прохожий был флотским сержантом, если только не встречался с ним раньше. А судя по тому, что тот никак не мог найти нужную дверь, они едва ли были знакомы. И тут мне улыбнулась удача: посыльный перешел через дорогу и раздался громкий стук. Потом послышались голоса и звук шагов на лестнице. И снова постучали, на этот раз в дверь гостиной. Решив опередить Холмса, я бросился открывать. Передо мной стоял тот самый человек, с синим конвертом в одной руке и тростью в другой.

– Мистеру Шерлоку Холмсу, – сообщил он, вручая письмо.

– Одну минутку! – Я решил воспользоваться подвернувшейся возможностью. – Кто вы по профессии?

– Посыльный и швейцар, сэр. Форму только сегодня отдал заштопать.

«Прекрасно!» – подумал я и спросил:

– А чем вы занимались раньше?

– Служил сержантом, сэр! Королевская морская пехота, сэр! Ответа не ждать? Есть, сэр. Премного обязан, сэр!

Он щелкнул каблуками, отдал честь и вышел из комнаты.

Шерлок Холмс напустил на себя невинный вид.

– Весьма умно. Но как вы узнали обо всем, если не встречали его раньше?

Мы стояли у окна, провожая взглядом посыльного, медленно удалявшегося в сторону станции подземки.

– Если бы вы присмотрелись, Ватсон, то увидели бы на тыльной стороне его левой руки татуировку в виде якоря. Только моряк может носить подобную наколку. При этом он чеканит шаг, а не переваливается с ноги на ногу, как обычный промысловик. И баки подстрижены по военному образцу. О чем говорят все эти признаки? Конечно, он из Королевской морской пехоты. Уже не на службе, следовательно, подал в отставку. Насколько мы убедились, работает посыльным и швейцаром. А теперь присмотритесь к его походке. Как он держит голову, помахивает палкой – вид у него вполне начальственный. Очевидно, не просто рядовой. Разумеется, не офицер, значит – сержант. Простая дедукция. Только и всего.

– И, осмелюсь заметить, изрядное везение.

– Дорогой Ватсон, – улыбнулся мой друг, – пусть везение поиграет с нами в дедукцию!

Он внимательно осмотрел синий конверт, вскрыл его ножом и вытащил оттуда единственный лист писчей бумаги – письмо от инспектора Тобиаса Грегсона, «самого толкового сыщика в Скотленд-Ярде», как называл его Шерлок Холмс. В послании говорилось об убийстве на Брикстон-роуд. Мой новый знакомый считал, что Грегсон и Лестрейд чуть выделяются среди прочих ничтожеств в лондонской полиции. Однажды Холмсу пришлось выручить последнего, когда тот несколько лет назад умудрился совершенно запутаться в деле. Оно было связано с фальшивкой в Банке Англии. И неотвязчивый инспектор взял за привычку посещать Холмса каждую неделю и сообщать ему последние новости о лондонских преступлениях и свою точку зрения на них.

Если до этого я задавался вопросом, зачем Холмсу нужен «кабинет консультанта», то теперь все сомнения развеялись. Он был частным сыщиком, которого нанимали, как обычно нанимают стряпчего или кебмена. Раньше я думал, что такие люди встречаются лишь в грошовых романах, а теперь сам вдыхал сладкий воздух детективных историй вместе с витавшим в нашей комнате ароматом крепкого холмсовского табака.

Так на Бейкер-стрит появился первый клиент. Через некоторое время после осмотра военной медкомиссии я получил отставку и небольшую пенсию, на которую, однако, невозможно было прожить. У меня оставался один выход – заняться частной медицинской практикой, но для этого требовалось найти партнера и внести определенную сумму. Мне вдруг подумалось: а что, если пока поработать вместе с Холмсом? Скромный доход детектива вкупе со скудной пенсией позволил бы мне кое-как существовать. Вероятно, со временем удастся скопить небольшие средства и вновь сделаться доктором. Например, купить место, пусть даже младшего врача, где-нибудь в провинции. У меня ведь были родственники в Девоншире. Я не видел их много лет, но они наверняка оказали бы содействие.

Увы, я жестоко ошибся, недооценив притягательность профессии сыщика! Мы с Холмсом стали партнерами, и нашим первым совместным делом было то самое убийство на Брикстон-роуд. Разумеется, мы придерживались определенных принципов. Например, почти никогда не брались за брачные споры и разводы, которыми в основном и занимаются так называемые частные детективы. Пришлось долгое время привыкать к Холмсу, вернее – к невыносимому высокомерию, которое он демонстрировал во время следствия. В манерах сыщика, как мне казалось, было чересчур много того самого «пустого бахвальства». Но чем дальше, тем лучше мы ладили.

Меня перестали удивлять его богемные наклонности и необъяснимые исчезновения. Холмс мог взяться за работу в любое время суток. Днем он обыкновенно собирал информацию, а ночью без устали занимался вычислениями. Не раз и не два припозднившийся прохожий или констебль, обходящий в полуночный час Бейкер-стрит, поднимали голову и видели знакомый силуэт в окне за занавеской! Высокая тень беспрестанно расхаживала туда-сюда, сцепив руки за спиной и склонив голову в глубоких раздумьях.

Свидетели этих ночных бдений неизменно воображали, как искусный ум детектива анализирует улики и разоблачает очередное преступление. Но Холмс был человеком, а человеку свойственно ошибаться. Мой друг, как и каждый добившийся успеха джентльмен, любил повздыхать о том, что истинное его призвание – совсем в ином. Ах, если бы начать все сначала, он сделался бы тихим пчеловодом где-нибудь в Суссексе. Домик на берегу моря, ветерок, шелест набегающих на берег волн. Пока же более всего он радовался, когда видел свои инициалы в «Ноутс энд кваериз» или «Классикал квортерли» под кратенькой статьей на какую-нибудь запутанную, но весьма глубокую научную тему, которая, вероятно, была интересна пятидесяти читателям на всем белом свете.

Партнерство наше крепло. Мы расследовали дело дома Месгрейвов, похищение чертежей подводной лодки Брюса-Партингтона из конторы Арсенала в Вулидже. А в это время мир беспрестанно менялся и становился все более и более опасным.

Те, например, кто помнил о былом военном величии империи, прекрасно понимали: дела британцев в Африке идут из рук вон плохо. После поражения у подножия Изандлваны неприятности не закончились. И ситуацию омрачало открытие новых запасов алмазов и золота в Трансваале. Территория буров, голландских поселенцев, ранее принадлежала Великобритании. Но по возвращении из Индии я узнал, что буры восстали против английского владычества и вторглись в Наталь, наши южноафриканские владения.

Имперский отряд попал в засаду и был почти полностью перебит бурскими повстанцами. Затем последовала битва у перевала Лэнгс-Нек, в которой британцы сотнями полегли на поле боя, тогда как противники не досчитались лишь нескольких десятков солдат. Разгром оказался сокрушительным и полным.

Читая обо всем этом в «Таймс» или «Морнинг пост», я задавался вопросом: не связаны ли каким-то образом роковые события? Изандлвана казалась теперь просто прелюдией к потере всей Южной Африки. Что же будет с Индией и другими колониями? Не раз я говорил о своих опасениях Холмсу, но он не желал обсуждать политику Великобритании, его гораздо больше волновали кровавые пятна и гемоглобин.

Как бы то ни было, наша армия потерпела тяжелое поражение на горе Маюба, погиб генерал Джордж Колли, пали сотни английских солдат и офицеров, а буры потеряли всего несколько человек.

Один мой коллега, вернувшийся в Англию, рассказал: противник на этой высоте стрелял настолько метко, что похоронные команды, собиравшие тела погибших, обнаружили в голове у некоторых несчастных по пять или шесть пуль. Наша пехота в ярко-красных мундирах оказалась гораздо уязвимее отлично замаскированных врагов. Спустя два месяца мы уступили им огромную территорию, и буры вошли в Наталь. Еще через три месяца был подписан акт о капитуляции. А ведь не так давно генерал Гарнет Уолсли хвастал, что «пока солнце сияет на небе, Трансвааль останется британским».

К тому времени я обустроился на Бейкер-стрит, и больше ничто не напоминало мне о военной карьере и связанных с ней перипетиях. В конце концов, какое отношение ко мне имели жуткие события в Зулуленде и Трансваале? Детективное партнерство процветало. За делом об убийстве на Брикстон-роуд последовали другие, хоть и не столь значительные. О них я еще когда-нибудь напишу. И вдруг неожиданно я получил письмо, которое уверило меня, что ужасы прошлого не дадут так просто забыть о себе.

5

Вышеупомянутое послание, подписанное мистером Сэмюэлем Дордоной, пришло на Бейкер-стрит холодным мартовским утром. После завтрака Шерлок Холмс, который всегда внимательно просматривал корреспонденцию, перебирал запечатанные конверты. На тарелке перед ним лежали останки двух селедок.

– Прошу прощения, Ватсон, но это вам. Что вы можете сказать, глядя на адрес?

И он протянул мне через стол конверт из добротной плотной бумаги, купленный, несомненно, в хорошем канцелярском магазине. Письмо предназначалось мне, и притом весьма педантично было указано не только мое имя, но и медицинское звание. Отправитель явно навел справки о моем прошлом. Я внимательно изучил почерк.

– Не вижу ничего необычного, Холмс. Отправитель, по всей видимости, немолод. Буквы выведены с изящным наклоном, так больше не пишут, разве только в школе.

– Превосходно, Ватсон! Именно так! Минули дни славной английской каллиграфии!

– Что касается самого адреса… – протянул я и еще раз осмотрел конверт. – Нарочито вежливо, даже чересчур. Обычно ко мне обращаются «мистер Дж. Ватсон» или «доктор Джон Ватсон». А здесь пустились во все тяжкие: «Джону Х. Ватсону, эсквайру, бакалавру медицинских наук, бакалавру хирургии, больница Святого Варфоломея. Проживающему в данный момент на Бейкер-стрит, 221б». Приятель явно отыскал мою фамилию в медицинском реестре.

– И кто же это, любопытно? – милостиво поинтересовался Холмс.

– Человек образованный, – самоуверенно заявил я. – И чрезвычайно обходительный. Полагаю, священник. Но не англиканской церкви, как мне кажется. Методист? Или, быть может, баптист? Что-нибудь в подобном роде. Ну как?

Шерлок Холмс так радостно усмехнулся, что мне стало не по себе. Его усмешка обычно не сулила ничего хорошего. Я взял чистый нож, разрезал конверт, вытащил исписанный с обеих сторон листок и, посмотрев на подпись, рассмеялся.

– Преподобный Сэмюэль Дордона, иностранная медицинская миссия Евангелической церкви! Вот видите! Я прав!

– Поздравляю, дружище! – Холмс хлопнул по столу ладонью. – Будь это школьный экзамен, я без всяких сомнений вручил бы вам золотую медаль. Наконец-то в вас проснулась способность предугадывать будущее. И что же ему нужно? Кто-то покусился на блюдо для воскресных пожертвований или похитил кафедру?

Его радость по-прежнему вызывала у меня смутные подозрения. Еще раз поглядев на письмо, я увидел пришпиленную к листку вырезку из газеты. Всего одна колонка.

– Смотрите, что послал нам наш корреспондент.

– Действительно, – небрежно кивнул Холмс. – Я понял, что тут есть вкладыш, когда передавал вам письмо. По всей видимости, из какого-то еженедельника. Они используют гораздо более качественную бумагу, нежели ежедневные газеты. Ощущается даже через плотный конверт.

Меня чуть задел его высокомерный тон, зато в моих руках была заметка, а Холмсу не терпелось ее прочесть.

– «Иахлеил Брентон Кэри, капитан девяносто восьмого полка, участник печальных событий в Зулуленде и жертва многочисленных гонений, к нашему сожалению, погиб при загадочных обстоятельствах в Индии». И больше ничего.

Я снова пробежал глазами колонку. Капитан Иахлеил Брентон Кэри? Я уже слышал это имя, однако никак не мог вспомнить, где именно. И конечно же, не связал его со своим пребыванием в Индии или Афганистане. Но вдруг туман в моей памяти рассеялся.

В госпитале в Пешаваре мне попалась на глаза статья в одном журнале. Это было какое-то симпатизирующее радикалам издание, кажется «Пэлл-Мэлл газетт». Редактор критиковал военное командование за разные несправедливости, творящиеся в армии. Помимо прочего, он коснулся и гибели наследника французского престола, принца империи, в Зулуленде. Зулуленд! Снова это роковое место! Хотя у бедняги все равно было мало шансов заполучить власть. Его отец лишился трона после поражения Франции во Франко-прусской войне 1870 года. С того самого времени королевская семья находилась в изгнании, а во Франции распоряжалась Третья республика.

Юного принца империи Луи Наполеона с самого младенчества готовили к военной карьере. В войне заключался весь смысл его жизни. Находясь в изгнании, он обучался в Королевской академии в Вулидже в качестве французского кадета и даже носил британскую форму. Конечно же, принц мечтал когда-нибудь занять престол, ну а пока стремился во что бы то ни стало с кем-нибудь сразиться. И когда в Зулуленде вспыхнул конфликт, он решил, что это ему вполне подходит.

Его мать, вдовствующая императрица, противилась решению сына как могла. Королева Виктория также возражала. В конце концов герцог Кембриджский, главнокомандующий британской армией, согласился отправить молодого принца в Африку «на свой страх и риск». Предполагалось, что Луи Наполеон поедет туда эдаким туристом в форме британского лейтенанта. Иными словами, станет докучливой помехой для тех, кто вынужден будет его охранять. Принц позировал для репортеров и был совершенно неотразим в мундире и со шпагой, с которой его двоюродный дед, Наполеон Бонапарт, сражался при Аустерлице в 1805 году.

Обо всем этом я прочитал еще в Кандагаре. С момента изандлванской трагедии успело пройти три месяца. Против зулусов выступили британские карательные отряды. Радикально настроенные журналисты сомневались: «А что, если беспомощного юнца убьют?» Немыслимо. Но ведь и поражение под Изандлваной казалось невероятным!

Именно в связи с этим делом я и встречал упоминание о капитане Иахлеиле Брентоне Кэри из 98-го пехотного полка. В войске лорда Челмсфорда он командовал конным отрядом, единственной обязанностью которого было сопровождать и охранять «туриста» королевских кровей. Иными словами, в случае неприятностей отвечать пришлось бы именно Кэри. Надо сказать, наша армия обладала явным преимуществом. Огромные территории были очищены от зулусов, а их многочисленные деревни-краали – сметены с лица земли. Британцы почти сполна расплатились за Изандлвану.

Принц Луи Наполеон, надежда монархической Франции, сел на корабль в Портсмуте и в конце марта 1879 года ступил на землю Южной Африки. А в начале июня погиб! И снова мир восклицал: «Как такое могло случиться?»

Все это промелькнуло у меня в голове в одно мгновение. Холмс подошел к книжным полкам, где разместилась прелюбопытнейшая библиотека, состоящая из справочников и альбомов для журнальных вырезок, достал оттуда внушительный фолиант и раскрыл его на обеденном столе. Страницы были испещрены всевозможными заметками. Увидев нужную, мой друг с довольным видом захлопнул альбом.

– Так я и знал, Ватсон, этот отрывок вырезан из «Арми энд нейви газетт». Тамошний редактор досконально знает армейские нравы, и, в отличие от конкурентов, это издание норовит хотя бы раз в неделю насолить командованию.

– Я был тогда в Афганистане. Действительно ли новости вызвали столько шума в Англии, как расписывалось в прессе?

– Достаточно, чтобы вбить последний гвоздь в крышку гроба правительства Дизраэли. В итоге он покинул кабинет, а его место занял мистер Гладстон. – Шерлок Холмс повернулся спиной к камину и усмехнулся. – «Таймс», «Морнинг пост», да почти все печатали репортажи о следствии и трибунале. На протяжении нескольких недель в буквальном смысле метали громы и молнии! А потом о смерти принца империи так же быстро забыли.

Холмс замолк и принялся набивать крепким табаком свою трубку.

– Принц и его телохранители, – заговорил он, чиркая спичкой, – решили произвести съемку местности возле Кровавой реки. Война с зулусами к тому моменту завершилась. Кечвайо был захвачен в плен. Но никакого вреда властителю туземцев не причинили. Лорд Челмсфорд нарядил его в европейское платье и шелковый цилиндр и собирался отправить в Англию к королеве. Вождю зулусов предстояло отобедать в Виндзорском замке.

– Какая нелепость!

– Пустынную долину реки, заросшую колючим кустарником, – продолжал Холмс, пожав плечами, – тщательно осмотрели перед тем, как туда поехал принц. Нигде не обнаружили и следа зулусов. Картографическая экспедиция должна была продлиться всего один день, Наполеона сопровождал вооруженный эскорт. Компания сделала привал возле заброшенной деревни и расположилась на обед. Через час или два, перекусив и выпив легкого вина, они стали готовиться к отъезду. И вдруг, как это часто бывает в тех странных краях, произошло немыслимое. Внезапно из зарослей, ярдах в тридцати или сорока от бивуака, появился отряд зулусов, вооруженных копьями и захваченными у британцев ружьями. Туземцы, однако, были пешими, а принц и его товарищи не мешкая вскочили в седла, так что им не составляло труда ускользнуть от врага.

– Кто-нибудь был рядом с наследником?

– Весь отряд, кроме двух офицеров, устремился прочь от реки. Испуганным, но целым и невредимым кавалеристам казалось, что принц среди них. Да и могло ли быть иначе? Конечно, привал покидали в спешке, но все видели, как Луи Наполеон вспрыгивает в седло. Вернее, на глазах у всех он вдел ногу в стремя и ухватил рукой поводья. Принц был первоклассным наездником и в жизни не падал с лошади. Но телохранители не знали, что у него порвалась подпруга. Юноша упал на землю, а конь тут же ускакал. Через минуту все было кончено. У бедняги при себе имелся лишь наполовину пустой револьвер. Наполеон сражался до последнего. Тело его обнаружили на следующий день.

– В Кандагаре я не слышал об этих подробностях.

Холмс несколько мгновений молчал, будто отдавая дань погибшему принцу, а потом тихо произнес:

– Безнадежное дело, но конец геройский. «Достоин вечной славы тот, кто смерть принять готов за пепел пращуров своих, за храм своих богов».

– Лорд Маколей, «Песни Древнего Рима».

– Именно. Юноша храбро встретил свою гибель. На его теле насчитали семнадцать ран от копья, и все на груди – он не повернулся к врагам спиной. Клинок его двоюродного деда, бывший тогда при нем, пропал. Несчастный был отважным человеком! Сам Наполеон Бонапарт почтил бы такой подвиг. Тем не менее молодой принц мог столько еще успеть.

Меня так захватила история, что, каюсь, я совершенно позабыл о письме преподобного Сэмюэля Дордоны.

– Капитана Брентона Кэри судил трибунал – о нем я читал в «Пэлл-Мэлл газетт».

– Именно, – вздохнул Холмс. – Поспешный трибунал прямо на месте, военно-полевой суд. Кэри признали виновным в недостойном поведении перед лицом противника. Но это опровергали представленные доказательства. Появились туземцы, отряд галопом поскакал прочь, и все были уверены, что принц едет с ними. А когда обнаружилась пропажа, юноша был уже мертв. Однако, как обычно бывает в подобных обстоятельствах, требовался козел отпущения.

– А что же пресса?

– Газетчики поступили как всегда – переметнулись от одной партии к другой и от этого только выиграли. Сначала репортеры заявили, что должны полететь головы, в частности голова капитана Кэри. А после суда стали выражать сомнения в справедливости приговора. Поднялась шумиха, писали, что Кэри выставили виновником, чтобы отвлечь внимание от некомпетентности командования. Дело пересмотрели. Там с самого начала не все гладко складывалось с доказательствами. Будь я в тот момент в Африке, взялся бы защищать капитана и задал несколько существенных вопросов. К примеру, каким образом зулусы, да еще в таком количестве, оказались там, где их быть попросту не могло? Не направил ли их кто-то? Ведь местность тщательно проверили военные разведчики. И она хорошо просматривалась. – Холмс взмахнул рукой, отгоняя облачко табачного дыма. – К сожалению, Ватсон, в то время меня там не было. Я играл тень отца Гамлета в театре Маквикера на Мэдисон-стрит в Чикаго.

– А что же капитан Кэри? Что стало с ним после пересмотра приговора?

– Судя по всему, – отвечал мой друг, протягивая мне газетную вырезку из письма, – он остался служить, но его понизили в звании. Отправился в Индию в качестве скромного офицера военно-строительной службы, руководил тяжелыми работами, командовал нарядами. Друг мой, за всем этим мы совсем позабыли нашего преподобного отца. Прошу вас, прочтите письмо вслух.

С этими словами Холмс уселся в любимое кресло у камина, сцепил пальцы, скрестил длинные вытянутые ноги и склонил голову на грудь. Мне он в такие моменты всегда напоминал терпеливую хищную птицу, у которой из-под полуопущенных век нет-нет да и сверкнет недремлющее око. Я зачитал выведенное каллиграфическим почерком послание преподобного Дордоны:

Глубокоуважаемый сэр, я полагаю, что Вы весьма занятой джентльмен, и потому прошу великодушно: не взыщите за это письмо, направленное Вам совершенно незнакомым человеком. Пишу Вам касательно неких сведений, которые невольно стали мне известны. Они имеют непосредственное отношение к загадочной гибели капитана Иахлеила Брентона Кэри, бывшего офицера девяносто восьмого пехотного полка.

До меня случайно дошли слухи, что Вы, ранее военный хирург, ныне сделались партнером в детективном агентстве. Я, признаюсь, не очень разбираюсь в подобных вопросах, но если правильно уловил суть, Вы теперь в силах оказать мне помощь гораздо большую, нежели врач пациенту. Если не поможете Вы, то, боюсь, этого не сумеет сделать никто. Я не решаюсь поведать свою историю лондонской полиции. Думаю, поверит в нее лишь тот, кому довелось служить в Индии.

Обстоятельства гибели капитана Кэри требуют подробного разъяснения, но в этом письме я не могу его предоставить. Я был у постели капитана в его последние часы и слышал его признание. Несчастный получил смертельное ранение и два дня мучился в страшной агонии. Ныне я убежден, что причиной его конца явилась вовсе не роковая случайность. Но кто поверит мне? Ведь было произведено расследование. Полиция не придаст значения моим словам.

Я также уверен, что трагедия, которая столь пагубно повлияла на репутацию капитана Кэри, а именно смерть юного принца империи, находящегося под его опекой, тоже не была несчастным случаем. Как и последовавшая за этим кончина самого Кэри.

Я посмотрел на Шерлока Холмса. Мог ли он, гений интуиции, предугадать, что в письме будут содержаться подобные леденящие душу сведения? В комнате, казалось, все замерло от напряжения. Я продолжил чтение:

Уверен, факты, которыми я располагаю, представляют угрозу моей жизни. Единственное, что я могу нынче предпринять, так это рассказать о них третьему лицу. Тогда недруги поймут: если со мной случится беда, правда немедленно выйдет наружу. Я сам решил для служения Господу нашему отправиться в Индию, но меня слишком долго не было дома, и вот теперь, вернувшись в Лондон, ощущаю себя чужаком. Здесь я посещаю краткий медицинский курс по оказанию первой помощи в школе при миссии. После одиннадцатилетнего отсутствия у меня не осталось в этой стране никого, кому можно довериться. На Вас единственная моя надежда.

Сэр, молю Вас и Вашего коллегу, Шерлока Холмса, принять меня во вторник, двадцать седьмого марта, в два часа пополудни. Если же назначенное время Вам неудобно, бога ради, укажите в ответном письме подходящие день и час.

Остаюсь Вашим покорным слугой,

Сэмюэль Дордона, бакалавр богословия,

иностранная медицинская миссия Евангелической церкви

Карлайл-меншенс, 49, Юго-Западный Лондон

– Скажите на милость! – задумчиво вымолвил Холмс, когда я закончил читать. – У нашего преподобного явная склонность к мелодраматическим эффектам, ему бы в Театре Британии выступать, в Хокстоне. И вы, полагаю, раньше о нем не слыхали?

– Нет. И не имею ни малейшего понятия, откуда он сам узнал обо мне. Но любопытно, почему иностранная медицинская миссия занимает доходный дом в районе Виктория?

– Полагаю, это временное пристанище нашего клиента на пару месяцев, которые он вынужден провести в Англии в неоплачиваемом отпуске.

– Так это наш будущий клиент?

– Говоря по правде, Ватсон, – нетерпеливо скривил губы Холмс, – на данный момент мы не завалены заказами.

– Вам не кажется, что вся история с загадочной гибелью капитана может оказаться полнейшим вздором?

– «Арми энд нейви газетт», по всей видимости, так не считает. Тамошние журналисты пишут о «загадочных обстоятельствах», но, видимо, опасаются обвинений в клевете и потому опускают подробности. – Холмс на мгновение отвернулся к занавешенному окну. – Во время службы в Индии вам не попадались упоминания о капитане Кэри?

– Дорогой Холмс, у нас были более неотложные дела! Когда убили принца империи, наш отряд выдвигался к Майванду, чтобы сразиться с Аюб-ханом! Потом же мне не скоро довелось взять в руки английскую газету, а к тому моменту суд над капитаном уже завершился.

– Конечно, – тихо отозвался мой друг, – вы совершенно правы.

– Помню, пациенты в пешаварском госпитале обсуждали, сколь быстро вслед за трагедией у подножия Изандлваны последовала следующая – гибель французского принца. Катастрофа за катастрофой. Но затем случились поражения в битвах при Лэнгс-Нек и Маюбе. А ведь все указывало на то, что мы наголову разгромим бурских фермеров. Любопытная череда неудач.

– Нет, Ватсон, – произнес Холмс, уставившись в огонь, потрескивающий в камине, – эти события нельзя назвать любопытными. Трагическими, пожалуй. Опасными для репутации нашей империи. Но, называя их «любопытной чередой неудач», вы словно утверждаете, что между катастрофами нет никакой связи. Я же, напротив, полагаю, что она определенно присутствует.

– Но как вы это докажете? Что общего между ними?

Холмс, выпрямившись, сидел в кресле, былая апатия, казалось, совершенно его покинула.

– Пока не могу сказать. Но меня заинтересовал преподобный Сэмюэль Дордона. Он знает больше, чем пишет, уж в этом будьте уверены. Полагаю, следует проверить правдивость его истории при первом же удобном случае. Не знаю, как вы, а я совершенно свободен завтра в два часа дня.

Мой друг снова набил трубку, чиркнул спичкой и подошел к окну. Там он простоял около получаса, задумчиво глядя на спешащих по своим делам прохожих.

6

На следующий день мы принимали у себя преподобного Дордону. Задолго до его прихода Холмс тщательно изучил палмеровский указатель к «Таймс» и ежегодные списки офицерского состава британской армии – он искал сведения о капитане Кэри. Тот умер при трагических обстоятельствах, но на первый взгляд они вовсе не казались подозрительными.

Архив Холмса помог нам восстановить более или менее подробную картину гибели Кэри. Со времени битвы при Майванде прошло уже достаточно времени, но афганский эмир по-прежнему отказывался играть по нашим правилам, поэтому все больше британских военных подразделений стягивали в район Пенджаба, поближе к северо-западной границе. В «Арми энд нейви газетт» писали, что 98-й пехотный полк находился в резерве на передовой. Их лагерь должны были перенести сначала из Хайдарабада в Кветту, а потом к самой границе, к Хайберскому проходу.

Брентон Кэри и еще один капитан остались в Хайдарабаде. Под их руководством два наряда разбирали палатки и грузили их в фургоны. Вполне рутинная процедура, хоть и довольно утомительная. Я часто видел такие походные сооружения, предназначенные для размещения одного офицера либо двоих-троих рядовых. В офицерских шатрах есть специальный настил из двух деревянных полукруглых деталей, соединяющихся вместе.

В лондонских газетах подробно описывали расследование, проведенное в хайдарабадском лагере после гибели Кэри. Когда несколько солдат затаскивали один из настилов в повозку, он неожиданно упал. Очевидно, его не закрепили должным образом. Еще писали, что поднимавшие его мужчины поскользнулись. Фургон был запряжен парой ломовых лошадей.

Далее показания свидетелей расходятся. По всей вероятности, когда настил с грохотом упал, стукнувшись о стенку колымаги, лошади испугались и начали в панике лягаться. Что именно произошло, никто точно не видел. Капитан Кэри стоял один, его загораживала повозка. Каким-то образом он споткнулся, потерял равновесие и тут же угодил под копыта. Я имею некоторое представление о военных лагерях в Афганистане, и эта картина буквально стоит у меня перед глазами.

Капитан попал в поистине жуткую ситуацию. Кавалерийские кони проходят особую выучку и не затопчут упавшего всадника, но то были обыкновенные тяжеловозы. Несчастный Кэри получил ранение в область брюшины – весьма неутешительный диагноз. Сломанная рука или нога могут срастись, а вот поврежденные внутренние органы вылечить крайне сложно. Врачам остается лишь надеяться, что не затронут кишечник.

Бесчувственного Кэри подняли и на носилках отнесли в его бунгало в лагере. Там он очнулся. Надежды оставалось мало. Сознание капитана то прояснялось, то вновь его покидало, и к вечеру следующего дня он умер. Возле него почти постоянно находились жена Энни и полковой хирург. Бедняге, за которым по пятам следовала дурная слава из-за происшествия с принцем, было всего тридцать шесть лет.

Ужасная смерть. Но такие несчастные случаи происходят, увы, довольно часто –виной тому неосторожность или же невезение. Если плохо присматривать за вьючными животными, обязательно приключается нечто подобное. Но почему же «Арми энд нейви газетт» считала гибель Кэри таинственной? Ведь причины налицо: плохо закрепленный настил, скользкая земля, на которой оступились носильщики. Вот и все, что мы с Холмсом успели узнать к двум часам пополудни 27 марта. Мы стояли возле окна гостиной, и мой друг неожиданно сказал:

– Полюбуйтесь-ка, Ватсон, мистер Дордона выглядит точь-в-точь как обнищавший священник, вам не кажется?

Холмс смотрел не на тротуар напротив окна, где обычно останавливались кебы, а в сторону Риджентс-парка. Там под сенью деревьев, в пятидесяти или шестидесяти ярдах от нашего дома стоял двухколесный экипаж, а от него по направлению к нам шагал высокий мужчина в простом черном пальто и шляпе. Держался он с достоинством, но явно испытывал денежные затруднения. Вместо трости преподобный размахивал черным зонтом, который не был перевязан и хлопал на ветру. Странно, раньше Дордона представлялся мне не рослым и вполне уверенным в себе человеком, какого мы сейчас видели перед собой, а типичным неопрятным одиночкой в сутане, живущим на скудное жалованье и ничего не смыслящим в светских делах.

Возница, вместо того чтобы поспешно укатить в поисках новых клиентов, достал из кармана глиняную трубку, натянул на колени плед (ведь стоял март, и было еще довольно холодно), скрестил руки, уткнулся подбородком в ворот коричневого пальто и явно собрался терпеливо дожидаться своего пассажира.

– Похоже, этот джентльмен в черном – наш клиент, – тихо промолвил Холмс, – и полагаю, он чувствует себя в большой опасности. Он явно кого-то боится. По всей видимости, не нас, раз решил прийти сюда. Кого же?

– Он не выглядит взволнованным, – покачал я головой, все еще наблюдая за бедно одетым господином, – и испуганным тоже.

– Нет? Судя по наряду, вполне достойный, но весьма стесненный в средствах пастырь. Но, смотрите, нанял возницу и оплачивает его услуги, а тот явно прождет целый час или даже дольше. Вы сами, Ватсон, знаете, каково это – существовать на скудную пенсию. Наш клиент написал, что живет в Карлайл-меншенс, одном из доходных домов в Виктории. А как вам хорошо известно, омнибус, проезд в котором стоит два пенса, следует оттуда в Кэмден-таун и проезжает по нашей улице приблизительно каждые двадцать минут. Вы на месте нашего клиента разве не предпочли бы из соображений экономии общественный транспорт?

– Может, он едет из другого места и вынужден был воспользоваться кебом.

Холмс улыбнулся, и я понял, что сморозил глупость.

– Да, друг мой, возможно. Но тогда он заплатил бы одному извозчику, а на обратном пути нанял бы другого. У Риджентс-парка в пяти минутах ходьбы отсюда – стоянка кебов. И у станции метро тоже. Такое решение гораздо благоразумнее, если у джентльмена нет почти ничего, кроме поношенного платья.

– Тогда, вероятно, он не собирается у нас надолго задерживаться.

– Нет, дружище. Письмо намекает на какую-то длинную историю. Ему просто нужен тот же самый экипаж с тем же самым извозчиком. Но почему? Потому, что он не знает, кем может оказаться возница следующего кеба. Преподобный в затруднительном положении и опасается, что его кто-то подстережет. А еще он попросил кебмена остановиться подальше от нашего дома. Хочет проверить, нет ли слежки. Кто, как вы думаете, станет шпионить за почтенным скучным священнослужителем? И зачем?

Его рассуждения прервал дверной звонок. Через пару минут горничная уже принимала поношенные шляпу и пальто у нашего гостя, а затем в дверь гостиной постучала миссис Хадсон.

– Мистер Дордона, сэр, к мистеру Ватсону.

Это был первый клиент, который явился за консультацией не к Холмсу, а ко мне. Я пожал костлявую руку и, представив коллегу, жестом пригласил священника сесть. Сэмюэль Дордона выглядел в точности тем, кем назвался: скромное достоинство пастыря иностранной медицинской миссии Евангелической церкви сквозило даже в складках его одеяния.

Мистер Дордона оказался и вправду довольно рослым джентльменом, чуть более сутулым, чем мне показалось из окна. Однако держался он отменно. Вытянутая фигура напоминала высокие старинные часы. Светлая кожа носила следы типичного желтоватого загара, который характерен для тех, кто с десяток лет провел в тропиках. Темный потертый сюртук был чистым и аккуратно заштопанным. Черные кудрявые непослушные волосы, чуть смазанные макассаровым маслом, священник тщательно уложил в прическу, и прядь на лбу – так называемое перо, по выражению парикмахеров, – напоминала глиняную черепицу. У гостя было бледное и чисто выбритое лицо, лишь над верхней губой темнела едва заметная полоска.

Дордона нервничал и оттого сразу же заговорил резко и о деле. Он явно не привык тратить время попусту, поэтому с видом торжественным и весьма решительным примостился на краешке мягкого кресла, выпрямив спину, в отличие от Холмса, принявшего расслабленную позу. Посетителю не терпелось начать разговор.

Мы обменялись обычными любезностями. Он провел в Индии одиннадцать лет, по большей части в районе Хайдарабада. Паства его состояла из простых солдат, а еще тех, кому не повезло оказаться в тюрьме военной полиции. Сейчас преподобный проводил отпуск в Лондоне и, как он не преминул снова заметить, посещал курсы в лондонской школе при миссии, надеясь получить диплом помощника врача.

Неудивительно, что мистер Дордона знал капитана Кэри: в Хайдарабаде проживало не так много англичан, а в церковном справочнике Крокфорда мы сегодня утром как раз вычитали, что отец покойного капитана был священником англиканской церкви и интересовался евангелизмом. Родители даже выбрали сыну имя из Ветхого Завета. Иахлеилу наверняка с детства прививали добродетельность и богобоязненность.

Холмс слушал гостя предельно внимательно, нахмурив брови, а когда тот замолк, живо поднял голову.

– Прекрасно, мистер Дордона. Но я не очень понимаю, какой помощи вы ждете от моего коллеги, доктора Ватсона, или от меня. Почему пришли именно к нам? Отчего же в Скотленд-Ярде не поверят столь честному и прямому человеку? Неужели они решат, что вы приехали в Англию, чтобы кого-нибудь убить?

Губы Холмса изгибались в чуть презрительной усмешке. Неудачная шутка? Или же мой друг решил проверить одну из своих блестящих догадок и вывести нашего свидетеля на чистую воду? Собеседники внимательно смотрели друг на друга, но никто из них даже бровью не повел. По всей видимости, детектив иронизировал.

Широкий неудобный воротничок гостя был накрахмален до такой степени, что блестел, словно эмалированный. Теперь же мистер Дордона весьма решительно выставил вперед подбородок поверх жесткой колоратки.

– Мистер Холмс, я не ищу личной выгоды и лишь несу послание, переданное покойным капитаном Кэри всем тем, кто готов выслушать его. Скотленд-Ярд его слушать не будет, и военное министерство тоже.

– А мы с доктором Ватсоном будем?

– Судите сами, сэр. Я был с капитаном Кэри в его последние часы. Накануне в воскресенье приехал из Лахора на службу в гарнизонную церковь Хайдарабада: тамошние солдаты отправлялись в Кветту, их ждала битва. И не сразу вернулся в Лахор.

Сэмюэль Дордона на мгновение умолк, словно желая показать Холмсу: он сам решит, как и что говорить. А потом поведал нам свою историю. Создавалось впечатление, что он репетировал этот рассказ и не единожды мысленно прокручивал его в голове по пути из Индии, боясь забыть подробности.

– Мы с капитаном Кэри знали друг друга. Я весьма его уважал. В тот вторник его жена прислала мне записку с просьбой немедля явиться к ним в бунгало. В газетах писали о наряде, ответственном за уборку палаток, в которых жила вторая рота.

– Мы читали репортажи о расследовании гибели капитана.

– Свидетели утверждали, что солдаты подняли деревянный настил палатки, один из них поскользнулся на грязной земле и выпустил свою ношу. Об этом тоже упоминалось в газетах?

– Да, но про грязную землю не было ни слова, насколько я помню.

– Я сходил на это место следующим же вечером. Совершенно сухо, сэр. Дожди не шли более месяца. Никакой грязи. Просто не на чем было поскальзываться ни в тот день, ни накануне.

– Мистер Дордона, споткнуться можно где угодно. Но умоляю, продолжайте.

– Вы много знаете о тамошних армейских обычаях, – решил я подбодрить своего клиента. – Подобные происшествия случались раньше?

– Никогда, сэр, – покачал головой Дордона. – Конечно же, когда имеешь дело с ломовыми лошадьми, их ни в коем случае нельзя пугать.

– Но вас на месте происшествия не было? – уточнил Холмс. – То есть вы не видели, как капитан Кэри упал?

– Мистер Холмс, я беседовал с двумя людьми, которые присутствовали при этом. Они рассказали мне ту же историю. Когда я пришел в бунгало, моего друга уже осмотрел полковой хирург. О характере повреждений оставалось лишь гадать. Мы не знали, насколько задеты внутренние органы. Врач надеялся, что в кишечнике нет разрывов.

– Не могли бы вы, – вдруг, будто между делом, попросил Холмс, – сделать нам одолжение и записать имя хирурга? А лучше имена всех свидетелей. Полагаю, понадобится полный список действующих лиц.

Меня неприятно удивил тон моего друга – скептический и отчасти даже грубый.

– Имена? Но я не думаю…

Неожиданное предложение сыщика явно расстроило гостя.

– Будьте любезны! – еще раз попросил Холмс едва ли не с усталым вздохом.

– Я сам все запишу. Рассказывайте, мистер Дордона, – вмешался я, взяв в руки карандаш и блокнот.

Что, черт возьми, замыслил мой коллега?

– Хирург, майор Каллахан, – продиктовал преподобный, не отрывая глаз от карандаша. – Миссис Кэри, я о ней уже упоминал.

– Врач оставался у постели раненого? – уточнил я.

– Сначала он дежурил в бунгало, но потом ему пришлось уйти, его ждали другие больные. Я и Энни Кэри просидели с капитаном всю ночь. Он то приходил в себя, то снова впадал в забытье. Однако в минуты просветления его речь была отчетливой, он не бредил, хотя расследование указывает на это. Неправда, Кэри был в здравом рассудке и понимал, что говорит, так же как вы или я.

– Вы, сэр, – холодно сказал Холмс после небольшой паузы, – священник из иностранной медицинской миссии. Но, если верить вашему утверждению, вы не медик? Или как?

Меня снова удивил его тон. Мистер Дордона, казалось, окаменел, сидя на краешке кресла – прямой как палка, руки стиснуты, темные глаза не отрываясь смотрят на Холмса. «Глиняная черепица» на его голове выглядела нелепо.

– Сэр, я решил посвятить отпуск учебе и получить диплом помощника врача. Надеюсь научиться оказывать первую помощь и тем самым помогать своей пастве по возвращении в Индию. Только и всего.

– Специальная офицерская комиссия не вызывала вас в связи с этим делом? – спросил я.

Мистер Дордона переводил взгляд с меня на Холмса, будто бы решая, кому же из нас можно довериться.

– Комиссию собрали уже после расследования. Я в то время находился на пути в Англию. Да меня и не стали бы вызывать. Какие улики мог я предоставить? Как вы отметили, на месте происшествия я не был. То, что поведал на смертном одре капитан Кэри, невозможно подтвердить, да и, пожалуй, не следовало предавать огласке. К сожалению, хирург заявил, что пострадавший находился в полубессознательном состоянии. Иначе говоря, бредил. Опять это ужасное слово! Что мог я возразить? Поэтому и пришел со своей историей к вам, джентльмены.

– Какие прогнозы делал врач? – спросил я. – Полагаете, капитан Кэри знал, что умирает? С точки зрения закона это очень важно и может существенно повлиять на то, как будут расценены его последние слова, даже если их нельзя проверить.

– Думаю, он понял это не сразу. Майор Каллахан сперва полагал, что больной выкарабкается, так ему и сказал. Оставалась надежда, что кишечник не порван. Хирург велел делать горячие припарки, чтобы приглушить боль. Но ничего более не предпринимать.

– Я сам посоветовал бы то же, – кивнул я.

– Жена капитана, Энни, очень переживала. Бедняжка просила дать ему немного опиумной настойки, чтобы хоть немного облегчить страдания. Но хирург был против. Сказал, что настойка снимет боль, но из-за нее не распознать будет новых симптомов.

– Тоже правильное решение, пока есть надежда сохранить жизнь.

– До самого вечера казалось, что кишечник все-таки не поврежден. По словам доктора, предполагать столь серьезное ранение было преждевременно. Ночью мы продолжали делать больному припарки и поить его теплой водой. Но к тому времени капитан ужасно сдал, глаза запали и щеки ввалились. Доктора называют это гиппократовой маской, так, во всяком случае, говорили дознаватели. Очень дурной знак. Я видел: дело плохо. Наутро состояние не улучшилось. Ему прописали скипидар.

– Зря, – покачал я головой. – Слишком поздно. Температура упала?

– Да. И продолжала опускаться. Разумеется, диагноз к тому времени поменялся. Кишечник все же пострадал. Врач подтвердил перитонит, сказал, ничего уже нельзя сделать. Сообщил мне, что часа через два Кэри потеряет сознание, а к вечеру, скорее всего, умрет. Так и произошло.

Мы на несколько мгновений замолкли.

– И вы, – чуть мягче спросил сыщик, – его исповедали?

– Мистер Холмс, я просто был с ним рядом той ночью. Бедняга рассказал бы свою историю кому угодно. Энни, его жена, изнемогала от усталости, и я уговорил ее немного поспать.

Сколь часто мне, врачу, доводилось сталкиваться с подобным! Пусть Сэмюэль Дордона был жалким, нищим миссионером, но в те роковые часы показал себя верным другом капитана и его супруги.

– В ту ночь, – продолжал наш гость, – Кэри разговаривал со мной. Он мучился от боли, иногда ненадолго проваливался в дрему. Но, клянусь, говорил правду. Одного он не сумел объяснить: как именно произошел несчастный случай. Все обрушилось внезапно, будто гром среди ясного неба. Таковы его собственные слова. Кэри пришел в себя уже в бунгало. Память его из-за шока или морфина, который наконец ему дали, была затуманена.

– Но он рассказал вам про принца?

– Да, мистер Холмс. После той ночи я записал все слово в слово и затвердил наизусть, а потом сжег бумаги. У меня хорошая память. И тренированная. Священникам приходится выучивать проповеди и молитвы. В свой последний час капитан Кэри поведал мне историю, которую, как он поклялся, не рассказывал раньше ни одной живой душе. Даже собственной жене, боясь поставить под угрозу ее жизнь. Кэри уже знал о неизбежном конце и решил, что правда об убийстве не должна умереть вместе с ним.

– Убийстве? – переспросил Холмс, просиял и протянул гостю раскрытый портсигар. – В самом деле? Прошу, мистер Дордона, продолжайте.

– Когда погиб принц, отрядом охраны командовал капитан Кэри. К тому времени было предпринято столько усилий, чтобы обеспечить безопасность наследника, что в лагере у Кровавой реки все беспрестанно шутили на эту тему. За несколько дней до трагедии принц и капитан Кэри встретили генерала Ивлина Вуда. Усаживаясь на коня, тот крикнул: «Сэр, вас еще не насадили на копье?» Луи Наполеон со смехом отозвался: «Нет, сэр! Пока еще нет!» Понимаете?

– Кто был с ними в тот день? – спросил я.

– В отряде капитана Кэри, – начал мистер Дордона почти нараспев, словно затвердивший урок ребенок, – были кавалеристы из полка Беттингтона и еще шестеро из племени басуто. Они выехали в саванну, возглавляемые принцем и майором Гренфеллом. Майор покинул соотечественников спустя некоторое время. Они взяли проводника из местных, который мог при необходимости выступить переводчиком. Отряд скакал вдоль гребня холма, внизу расстилалась равнина. Туземцев было бы видно издалека.

– А они не ездят верхом?

– Нет, доктор. Они передвигаются пешком. Зулусам не под силу догнать верховых. Оставляя отряд, майор Гренфелл напоследок в шутку сказал, чтобы принц остерегался пули. Тот снова рассмеялся и ответил, что капитан Кэри сумеет его защитить.

– И они сделали привал на обед?

– Да, и перед этим тщательно осмотрели окрестности в бинокль. Отряд расположился на вершине холма. Вокруг – ни души. В царившей на равнине тишине можно было расслышать даже самые отдаленные звуки. Около часа офицеры делали наброски для карты местности, а потом уселись трапезничать. У подножия холма находилась заброшенная деревенька, всего пять хижин. Патрульные обшарили их, но обнаружили лишь трех бродячих псов. Там уже давно никто не жил. Тогда они набрали в реке воды, разожгли костер, заварили кофе и приступили к еде.

– И сколько они пробыли на том холме?

– Судя по всему, около трех часов. Капитан Кэри не хотел задерживаться, но Луи Наполеон никуда не торопился. Командовал-то отрядом Кэри, но трудно было спорить с принцем империи. Именно из-за этого и произошла трагедия. Луи Наполеон вел себя не как на разведке, а как на пикнике. Появился проводник и сообщил, что видел туземца на дальнем холме.

Мистер Дордона опустил глаза, словно подготавливая слушателей к самой драматической части истории.

– Чужак, даже если и был там, не представлял угрозы на таком расстоянии. Однако капитан Кэри настоял на том, что нужно седлать лошадей. Его послушались, и сам принц выкрикнул: «По коням!» Будто бы это он командовал отрядом. Каждый кавалерист поставил ногу в стремя и ухватился рукой за луку седла. И вдруг послышались выстрелы. Ни один не попал в цель: туземцы плохо управляются с винтовками, стрелки из них никудышные. Но некоторые лошади испугались. И тут прямо из высокой травы совсем рядом с деревней выскочило около тридцати или сорока зулусов.

– Несколько десятков туземцев, которых там, по всем признакам, быть не могло? – уточнил я.

– Непонятно, как они там оказались, да еще в таком количестве. И бедняга Кэри растерялся. Ведь в окрестностях провели разведку.

– Действительно, – тихо промолвил Холмс ледяным тоном, словно ему уже все было ясно.

Но Сэмюэль Дордона еще не закончил рассказ.

– Первым погиб Роджерс, один из кавалеристов. Его лошадь вырвалась и ускакала, испугавшись выстрелов. Остальные сумели удержать коней. Конечно же, Роджерс ничего не мог поделать. Видимо, он укрылся в хижине и отстреливался, пока его не пронзили копьем. У нескольких зулусов были винтовки Мартини – Генри, захваченные под Изандлваной, но сражались они в основном копьями, это оружие им куда привычнее. Ассегай вонзился в спину кавалериста Эйбеля, и тот упал с коня. Вероятно, его настигла мгновенная смерть.

– А принц империи? Где был он?

– Принц удержал скакуна и готовился вскочить в седло, мистер Холмс. Он был первоклассным наездником, проделывал это сотни раз. Капитан Кэри видел, как Наполеон закинул ногу в стремя, и был уверен, что принц уже на коне. А потому повернулся и повел свой отряд прочь от деревни. Он думал, что они потеряли только Роджерса и Эйбеля. Кавалеристы неслись галопом. В последнюю свою ночь Кэри поклялся мне, что никаких сомнений в том, что Луи Наполеон догнал своих, у него не возникло. Капитан несколько раз оглядывался, но на траве лежали лишь тела Роджерса и Эйбеля.

– А принц? – спросил я.

– Между всадниками и туземцами оказалась хижина, – с видимой неохотой продолжил рассказ Дордона. – Она заслоняла происходящее. И вдруг капитан увидел, как конь наследника Перси мчится от деревни в их сторону без седока. Тогда Кэри понял, что его подопечный, по всей видимости, упал, когда садился в седло. Юный принц расстрелял все пули в револьвере и больше ничего не мог поделать. Его окружила толпа туземцев. Все было кончено за несколько секунд, джентльмены. Что бы ни утверждали в суде, Кэри поклялся мне: даже пожертвуй он собственной жизнью, принца не удалось бы спасти. Капитан не был трусом и говорил правду.

– Не удалось бы спасти в тот момент, но можно было предвидеть засаду, – сказал Холмс, поднимая на собеседника задумчивый взгляд.

– Мистер Холмс! Разведчики предприняли все меры предосторожности, туземцев просто не могло там быть! Неужели вы не понимаете?

– Интересное утверждение, мистер Дордона. Я вижу как минимум с полдюжины разных способов, с помощью которых убийца мог привести туда зулусов. Если, конечно, мы допустим существование этого злоумышленника неизвестной нам расы и национальности. Но я верю вашим словам о том, что капитан Брентон Кэри сделал для защиты принца все возможное. Вы довольны?

Я внимательно наблюдал за нашим гостем. Он, конечно, удержался от улыбки облегчения, но с плеч его будто упала тяжкая ноша.

– Наконец-то, мистер Холмс! – благодарно кивнул он. – Вы первый, кто пришел к такому выводу, помимо, разумеется, самого Кэри.

– Итак, – осторожно продолжал мой друг, – погибло трое – кавалеристы Роджерс и Эйбель, а затем принц. Правильно?

– Точно так, сэр. И никого из них нельзя было спасти. Зулусы, атаковавшие отряд, сразу же сбежали. Вероятно, побоялись преследования. Капитан Кэри с отрядом вернулся в лагерь на реке Упоко. Там их встретили полковник Редверс Буллер и генерал Ивлин Вуд. Оба, насколько мне известно, храбрые вояки, кавалеры ордена Виктории. Буллер заявил, что Кэри следует пристрелить. Другие поначалу вообще не верили рассказу о происшедшем. Один из лейтенантов девяносто восьмого полка в тот вечер пришел в офицерскую столовую и рассказал ужасные новости. Но остальные решили, что он шутит, и со смехом забросали беднягу хлебными шариками. Ведь про гибель принца уже столько раз шутили.

– Простите, – холодно прервал его Холмс, – но эту историю, насколько я понимаю, уже слышали офицеры, занимавшиеся расследованием, и судьи. В чем же заключается ваша тайна?

Теперь, немного успокоившись, Сэмюэль Дордона забыл об осанке и откинулся в кресле. Голос его стал тише, речь – медленнее.

– Никто на суде не упоминал о всаднике, мистер Холмс. Его видел на вершине холма один из кавалеристов. Именно об этом рассказал мне в ту роковую ночь несчастный Кэри.

Дордона ненадолго смолк, словно проговаривая про себя все подробности.

– Мистер Холмс, с того самого холма возле заброшенной деревни отряд принца делал картографическую съемку местности как раз перед обедом. Это единственная стратегическая высота на несколько миль вокруг. Всадник не мог не увидеть оттуда готовящихся к нападению зулусов, а значит, должен был непременно предупредить расположившихся внизу товарищей. Но не сделал этого. Быть может, джентльмены, этот человек поднялся на холм, чтобы проследить за нападением? Удостовериться, что все идет по плану? Именно этот вопрос не давал покоя Кэри в его последние часы. Вы понимаете?

– Прекрасно понимаем, – тихо отозвался Холмс. – А кто видел этого всадника?

– Рядовой Пьер ле Брюн, выходец с Нормандских островов. Его часто брали в отряд принца, ведь ле Брюн хорошо говорил по-французски. Тот всадник на холме, кем бы он ни был, не спешился. Его одежда напоминала форму натальских добровольцев, но подобные шляпы и мундиры носили многие. Он сидел на серой в яблоках лошади, очень светлой масти. Ле Брюн скакал последним, и ему видно было вершину, тогда как остальные уже не могли ее наблюдать.

– А где он сейчас?

– Этого капитан Кэри не знал, – покачал головой мистер Дордона. – Неизвестно, куда тот делся, сэр. Ле Брюн пропал незадолго до трибунала, а история о загадочном всаднике превратилась в очередную легенду. Незадолго до своего исчезновения ле Брюн говорил одному из однополчан, что собирается попытать счастья в Трансваале и присоединиться к бурам-первопроходцам. Не он первый. Многим кажется, что в Трансваале золото и алмазы валяются под ногами. А после каждого сражения множатся разнообразные слухи, мистер Холмс, и выяснить правду уже не так-то просто. Солдаты вечно болтают о разных явлениях – об ангелах, о всадниках и пылающих в небе мечах.

– А этот всадник? – спросил я.

– Быть может, это просто перепевы легенды, которая появилась за несколько месяцев до тех событий, сразу после битвы у Изандлваны. Когда она подходила к концу, полковник Пуллейн отдал знамя двадцать четвертого пехотного полка лейтенанту Мелвиллу. В тот момент полковнику померещилось, что на перевале над лагерем показался верховой из передового отряда лорда Челмсфорда. Вместе с Мелвиллом из лагеря выехал и его денщик. Сам лейтенант погиб возле реки Буффало, но слуге удалось спастись. Так вот, он стоял неподалеку от своего хозяина и Пуллейна и слышал их разговор. Они обсуждали человека на серой лошади, который будто наблюдал за разворачивавшейся внизу трагедией. И отдал честь. Вот и все.

– И об этом всаднике рассказывал только капитан Кэри? Больше никто его не упоминал?

– Именно так.

– А теперь капитан Кэри мертв. Весьма удобно. Нам поразительно не везет со свидетелями, вы не находите, мистер Дордона? Они прямо-таки покидают нас один за другим! Лейтенант Мелвилл. Ле Брюн. Капитан Кэри. Вот так и бывает с историями о призраках. Каждый знает кого-то, кто видел неуловимое привидение, но никто не может лично подтвердить факт его существования.

На мгновение лицо Сэмюэля Дордоны приняло разочарованное выражение, будто мы специально разожгли в нем пыл рассказчика, а потом посмеялись над его историей.

– Мистер Холмс, я передаю вам лишь то, что услышал от капитана. В привидения я верю не больше вашего. Кэри умирал и, быть может, именно поэтому говорил со мной о призраках, если в окрестностях Изандлваны и вправду являлась бесплотная тень. Одному Богу известно, откуда пошла легенда. Офицеры не верят в нее, и лишь немногие уцелевшие в той бойне рядовые пересказывают ее друг другу.

– Рад это слышать, сэр. Все имеющиеся у нас доказательства указывают на всадника. Удивительно. Разумеется, в тех краях многие ездят верхом. Быть может, то был одинокий путник, который чудом не угодил в засаду вместе с остальными и благодарил Небеса или же благоразумно решил воздержаться от участия в схватке. Да и что ему было делать, когда отряд удирал во весь опор? Ринуться на верную гибель от копий зулусов, вместо того чтобы спасать свою шкуру? Вряд ли капитану Кэри стоило на это рассчитывать.

– Мистер Холмс, вы мне не верите?

– Напротив, мистер Дордона, – ответил мой друг уже совершенно другим тоном. – Охотно верю. Признаюсь, у меня были некоторые сомнения до вашего визита. Однако они развеялись, когда я услышал эту историю. Да и как же иначе? Я, конечно же, не могу ничего с уверенностью сказать про Изандлвану. Иногда даже обычный пустяк может послужить причиной трагедии. Но гибель принца – иное дело. Давайте же ею и займемся.

Мистер Дордона застыл, подобно сфинксу, на краешке кресла.

– Забудем о призраках, сэр, – тихо продолжал Холмс, – и сосредоточимся на войне. Несколько десятков мужчин, вооруженных копьями и ружьями, не могут незаметно приблизиться к деревне по плоской и хорошо просматриваемой местности. Если только им кто-то не помогает. Ваш всадник на холме не призрак. Он прятался там от отряда капитана Кэри и видел окрестности как на ладони. Оттуда этот субъект с легкостью мог давать указания нападающим.

Сэмюэль Дордона не сводил с Холмса глаз.

– И как же это удобно – свалить все на тень, привидение из прерий, страшилище из солдатских легенд! Сэр, мы можем, если позволите мне использовать здесь химический термин, применить простой тест – лакмусовую бумажку. Если бы действительно существовал некий всадник, не повинный в смерти принца, он непременно сообщил бы об увиденном по возвращении в лагерь. Где бы тот ни находился. Или уж, по крайней мере, рассказал бы кому-нибудь из товарищей. Суд над капитаном, конечно, нельзя назвать справедливым, но предварительно проводили тщательное расследование, собирали доказательства. Призрак или человек – другом капитану Кэри тот всадник точно не был. Ведь иначе случайный свидетель постарался бы помочь, вступившись за честь невиновного, так ведь?

– Спасибо, мистер Холмс. – Лицо Дордоны в первый раз озарила улыбка. – Спасибо вам, сэр.

– И не стоит забывать, – жестом призвав его к молчанию, продолжил Холмс, – о рядовом ле Брюне. Судя по вашему рассказу, ему незачем было выдумывать подобную историю. Значит, наш всадник оказывается не призраком, а самым настоящим злодеем.

Сэмюэль Дордона словно решился после долгих раздумий ринуться во все тяжкие.

– Мистер Холмс, жду вас завтра в Карлайл-меншенс. Приходите с доктором Ватсоном, и сами увидите доказательство искренности моих слов и существования всадника – это его уцелевшие в сражении у Изандлваны называют «смертью на коне бледном»! Сейчас я вынужден умолкнуть, но скоро сумею убедить вас в ужасной правде, которую знал капитан Брентон Кэри.

– Дорогой мистер Дордона! Я готов следовать за вами сию же минуту, если вы собираетесь предоставить доказательства!

Наш гость чуть отпрянул:

– Мистер Холмс, доказательства еще нет на месте. Но оно будет завтра, не беспокойтесь. Его хранят в надежных руках. Приходите. Скажем, в три часа. Я докажу вам, что в тот день возле Кровавой реки произошло убийство. Как только вы узнаете тайну, я перестану быть единственным, кому она ведома, и наши враги не смогут более ничего скрывать. Но пока я один храню секрет, жизнь моя под угрозой, а вместе с ней и правда.

Я собирался было принять приглашение, но наш суровый обличитель в потертом черном одеянии еще не закончил свою речь.

– Капитан Кэри убедил меня, что зулусов нельзя винить в гибели принца. Такое отношение имеет к убийству оружейник, изготовивший револьвер, из которого потом злодей стреляет в императора в Москве или Париже. Но здесь кроется нечто большее, то, о чем не упоминал даже несчастный Кэри. Вы же понимаете?

– В самом деле, – произнес мой друг мирным тоном, словно успокаивал разошедшегося безумца.

– Мистер Холмс! Изандлвана! Принц империи! Катастрофа у Лэнгс-Нек! И еще более страшное поражение у горы Маюба! Осада Кимберли! Потеря огромных территорий, а вместе с ними и стольких богатств. И все это произошло с молниеносной скоростью, одно за другим, будто тщательно спланированная кампания.

У меня мурашки пробежали по спине, когда я услышал страстные восклицания из уст этого тихого священника. Те же самые мысли донимали меня в последние два года.

Сэмюэль Дордона поднялся и поглядел на меня и Холмса:

– Господа, до встречи. Завтра я вас не разочарую.

– В полиции вам бы не поверили, – произнес мой друг, не вставая с места, – в военном министерстве тоже. Мистер Дордона, чем именно мы заслужили эту честь? По-моему, вы еще не признались, почему именно к нам решили прийти со своим рассказом. Весьма любопытно.

Фраза, произнесенная невинным тоном, заставила Дордону остановиться у двери.

– Я явился сюда по рекомендации единственного человека, которому смог доверить часть этой страшной правды.

– Очень хорошо, – ответил Холмс спокойно, но без тени ободряющей улыбки. – Этот человек порекомендовал вам обратиться ко мне, когда рассказывал, что сталось с пропавшим солдатом, грузившим палатки в лагере в Хайдарабаде? Тем самым, который поскользнулся на воображаемой грязи и выпустил деревянный настил? По чьей вине и произошел так называемый несчастный случай, в результате которого капитан Кэри получил смертельное увечье?

Я уже упоминал, что за годы, проведенные в Индии, лицо Сэмюэля Дордоны покрылось желтоватым загаром. Теперь же из-под него показался едва заметный румянец. Холмс поймал нашего гостя в ловушку. И выбраться из нее можно было, лишь сказав правду. А священник не казался мне лживым человеком.

– Да, именно тогда. Почему вы спрашиваете?

– Потому, мистер Дордона, что в своем рассказе вы опустили это важное звено в цепи доказательств. И что же случилось, позвольте узнать? Почему ни во время расследования, ни на суде не прозвучали слова важнейшего свидетеля?

– Рядовой Арнольд Левенс, мистер Холмс, пропал в тот же самый день, когда произошел несчастный случай. А вместе с ним и еще один человек. Полагаю, они оба побоялись предстать перед судом. В Индии исчезнуть проще простого. Это же не Альдершот. Следователи не смогли их разыскать.

– Весьма удобно!

– Мистер Холмс, – укоризненно улыбнулся Дордона, – солдат обычно отправляют в наряд не случайно, а в наказание за какой-то проступок. Они не были святыми. Как я уже сказал, рядовой Левенс и рядовой Мосс сбежали из лагеря в тот же день. Их недосчитались на вечерней перекличке.

– Простите за навязчивость, но позвольте еще раз спросить: что же с ними стало?

– Рядового Мосса больше никто не видел. Неизвестно, жив он или нет. А тело Левенса через несколько месяцев после расследования гибели Кэри обнаружили в свежевырытой канаве к северу от Калькутты. Об этом писали в местной газете. Труп пролежал в канаве некоторое время, и причину смерти установить не удалось. Его опознали по содержимому карманов. Вполне обычный конец для дезертира, бедняга дошел до крайности, видимо, был пьян.

– Самоубийство?

– Бывает и такое, мистер Холмс, но чаще происходят несчастные случаи. Иногда достаточно напиться и упасть в канаву.

– Иногда и с чьей-нибудь помощью. Большое спасибо, мистер Дордона, – почти весело ответил Холмс. – Увидимся завтра.

Мы с другом наблюдали в занавешенное прозрачным тюлем окно за медленно удаляющейся фигурой мистера Дордоны. Священник уселся в ожидавший его кеб и уехал. Должно быть, в Викторию.

– Его история прозвучала вполне искренне, – сказал я, убирая со стола бумаги, чтобы горничная миссис Хадсон могла поставить чайник и чашки.

Шерлок Холмс все еще смотрел в окно.

– Полагаю, – произнес он, словно не услышав моего замечания, – письмо писал совсем не мистер Дордона. Кто-то сделал это за него и, вероятно, отправил от его имени, не оставив своему коллеге выхода и принудив явиться к нам.

– Какие у вас основания так думать, Холмс?

– Самые веские, дорогой Ватсон. Вы заметили, как он побоялся взять карандаш в нашем присутствии?

– Но это ровным счетом ничего не значит!

– Вы уверены? Дело не только в почерке. Перечитайте письмо. И скажите, мог ли тот мистер Дордона, который только что был здесь, сам его написать? Письмо типичного священника из пьесы, как, впрочем, и одеяние. Совсем не похоже на того предприимчивого джентльмена, с которым мы имели честь познакомиться. В этом деле замешаны двое. Кто второй участник, пока не могу вам сказать. Но собираюсь это выяснить как можно скорее.

– Вы полагаете, Сэмюэль Дордона – преступник? Не может быть!

– Вы неправильно меня поняли, Ватсон. Мистер Дордона – порядочный и честный человек, добрый друг покойного капитана Кэри. Иначе не пришел бы к нам. Но, как ни удивительно, при этом он еще и расчетливый обманщик. Честный обманщик – прелестное сочетание, вам не кажется? Прямо благородный вор или заботливый убийца из произведений Роберта Браунинга.

Холмс отвернулся от окна. Я внимательно наблюдал за ним, понимая, что он не скажет больше ни слова.

– Ну, завтра в три часа мы все выясним в Карлайл-меншенс.

– Ватсон, – отозвался Холмс, бросив на меня изумленный взгляд, – я вовсе не намерен появляться там завтра в три часа.

– Холмс, я вас не понимаю. Вы же сами сказали ему, что придете.

– Не понимаете? Прекрасно. Я не собираюсь соваться в ловушку, которую устроил мистер Дордона или кто-нибудь другой. Еще до трех часов дня я детально разведаю обстановку в Карлайл-меншенс. Если кто-то и попадется в силки, Ватсон, то их расставлю я.

Разговор прервал легкий стук в дверь. Вошла Молли с подносом, на котором стояли чашки, чайник и тарелка с булочками.

Как справедливо заметил накануне Холмс, мы не были завалены заказами. И от успеха нынешнего дела зависело многое, быть может даже будущее детективного агентства. Но в тот день мы более не говорили ни об убийстве принца империи, ни о смерти капитана Кэри, словно эти события не имели ровно никакого значения. Холмс вытащил из кофра скрипку и занялся недавно обнаруженными сочинениями Арканджело Корелли, итальянского композитора восемнадцатого века.

Только лучше узнав Холмса, понял я эту особенность его характера. Сыщики из Скотленд-Ярда, над которыми он столь часто подшучивал, не могли угнаться за ним именно потому, что считали свою работу рутиной, а мой друг относился к ней как к искусству. Когда он был, казалось, целиком поглощен музыкой высших сфер, его охватывало то самое вдохновение, которое помогало разрешить хитроумные, но вполне земные загадки.

Примерно через час Холмс объявил, что желает прогуляться по Риджентс-парку. По его тону я понял, что в попутчиках он не нуждается, а когда чуть позже выглянул в окно, то увидел, что мой друг быстрым шагом направляется не в парк, а в сторону станции метро.

7

На следующее утро Холмс поднялся раньше обычного, и в начале одиннадцатого мы отправились на стоянку кебов возле Риджентс-парка. И при этом ни словом не обмолвились о том, кому собираемся устроить ловушку в Виктории и в чью западню можем попасться сами, если припозднимся! Весна выдалась прохладной, но розовые цветы миндаля на Парк-лейн уже начали распускаться, и мы любовались ими из окна экипажа. Лошадь шла быстрой рысью.

– Всегда полезно обследовать местность, Ватсон, – сказал мой друг, махнув рукой в сторону Грин-парка. – Грубейшей ошибкой с нашей стороны было бы позволить противнику первому занять выгодную позицию, если уж схватка неизбежна. В этом неблагополучном районе полным-полно так называемых многоквартирных домов. Подобные постройки и станции подземки здесь на каждом шагу.

Мы проехали Гайд-парк, окруженный домами в классическом стиле, потом миновали Гросвенор-плейс с ее фасадами, украшенными колоннами. Но вот кеб свернул на перепачканную сажей Карлайл-плейс сразу за железнодорожным вокзалом Виктория.

– Честно говоря, мне очень хотелось бы застать преподобного Дордону в добром здравии. Что бы вы о нем ни думали, Холмс, он, по всей вероятности, подвергает себя немалой опасности из-за своего покойного друга, капитана Кэри. Мне Дордона не кажется лжецом.

– Честный лжец, – чуть поморщившись, поправил меня Холмс. – Я не зря выбрал такое определение.

Карлайл-меншенс оказался довольно мрачным, утопающим в тени пятиэтажным зданием из потемневшего от времени кирпича. Лепнина на фасаде пожелтела. Напротив (на мой взгляд, чересчур близко) стоял похожий архитектурный шедевр. Узенькие улочки Виктории были наводнены такими вот современными монстрами в романском или венецианском стиле. Из их окон открывался, как правило, довольно унылый вид на стены соседних строений.

Однако этот район превосходно подходил тем, кто не желал привлекать к себе внимания. В то время в Лондоне появлялось все больше одинаковых доходных домов с безымянными владельцами и квартиросъемщиками. Здесь не жили постоянно, лишь снимали угол на короткое время, чтобы сэкономить на гостинице. Среди постояльцев, к примеру, были одинокие офицеры или чиновники, приехавшие в отпуск из Индии или Африки. Хотя даже такая квартира казалась чересчур дорогой нашему мистеру Дордоне.

Тут селились и молодые провинциалы, приезжающие в Лондон, чтобы сдать экзамены в адвокатуру или поступить на службу в Министерство иностранных дел. Запросы их были скромны: крыша над головой да гвоздь в стене, на который можно повесить шляпу. Здесь жили в основном холостяки, реже незамужние дамы, и почти никогда – семейные пары. В холле внизу обычно сидел портье, а днем приходила горничная – прибраться, постирать и застелить кровати. Вокруг Виктория-стрит располагались многочисленные недорогие кафе, где квартиросъемщики столовались за несколько шиллингов в неделю. Они редко разговаривали друг с другом и часто не знали соседей по именам, впрочем, их не слишком интересовало, что творится вокруг.

Двери Карлайл-меншенс были распахнуты, по всей видимости, чтобы проветрить помещение. В холле у самого входа стоял щуплый человечек средних лет в коричневом сюртуке и галстуке. В желтоватом лице и темных глазах выражалась глубочайшая печаль, столь же унылым бывает мопс, который потерял след хозяина. Этот тип время от времени принимался о чем-то расспрашивать облаченного в ливрею портье за стойкой и словно что-то разнюхивал.

– Полагаю, – пробормотал Холмс, – мы с вами все-таки угодили в ловушку. И разумеется, кто же еще мог ее подстроить?

Я сразу же узнал в этом суетливом хорьке нашего знакомца из Скотленд-Ярда, инспектора Лестрейда. Это про него и Тобиаса Грегсона Холмс говорил, что они выделяются среди прочих растяп из Управления уголовных расследований. Инспектор оглянулся и удивленно приподнял брови:

– Мистер Холмс? Доктор Ватсон? Сэр, только не говорите, что тоже занялись этим делом! Газетчики уже окрестили его «убийством в Карлайл-меншенс».

Сердце замерло у меня в груди. Неужели случилось страшное и наш давешний гость, Сэмюэль Дордона, мертв?

– Так и окрестили? – с улыбкой переспросил Холмс. – Нас, Лестрейд, в первую очередь интересует личность убитого, именно от этого зависит мое участие в деле. Вы уже это выяснили, полагаю?

– Еще нет, мистер Холмс, – отозвался инспектор, понизив голос, чтобы портье ничего не услышал. – Сказать по правде, сэр, я бы дорого дал за сведения о личности покойного. Пока, к сожалению, он решил нам ее не раскрывать. Судя по всему, этот человек пришел сюда на своих ногах и с пустыми карманами. Если только грабитель не обобрал его до последнего пенни, прихватив заодно и билет на омнибус. Но быть может, вам милее эта точка зрения.

– Но это все-таки убийство? Иначе полицейский вашего ранга сюда бы не явился.

– Убийство, сэр, будьте покойны, – решил покапризничать за наш счет Лестрейд. – Если только, конечно, вы не заявите, что он выстрелил себе в голову, а потом, чтобы позлить Управление уголовных расследований, спрятал оружие. Сэр Мелвилл Макнайтен еще не прибыл. У нашего начальника сегодня утром заседание в Министерстве внутренних дел. По поводу тех взрывов, устроенных ирландцами. Не явиться туда он не мог, но настаивал, чтобы мы без него не начинали. Так что, мистер Холмс, никто ничего тут пока не трогал, только медик осмотрел тело. Кто знает, быть может, несчастный был вашим другом?

– Безымянный труп, – одобрительно протянул Холмс.

– Все они начинают именно так, сэр.

– Но кто-то же снял комнату, в которой его нашли, и у того человека должно быть имя.

– У меня дело к преподобному Сэмюэлю Дордоне, – вмешался я. – Он мой клиент.

– Понимаю, доктор, – скривил губы в усмешке Лестрейд. – Но, насколько мне известно, никакого Сэмюэля Дордоны здесь нет.

– Разве он не снимал квартиру под номером сорок девять? Кто же тогда в ней жил?

– Точно не ваш мистер Дордона, доктор.

Инспекторповернулся и направился к лестнице, мы поспешили следом.

– Если верить конторской книге, – весело разглагольствовал он на ходу, – квартиру арендует иностранная медицинская миссия Евангелической церкви. А по нашим сведениям, эта организация никогда не имела с Карлайл-меншенс никаких дел. Да и вообще, по всей видимости, не существует.

Холмс быстро поднимался вслед за Лестрейдом по гранитной лестнице, шагая сразу через две ступеньки, а я замыкал шествие. Лестницу освещал тусклый свет, пробивавшийся сквозь пыльный стеклянный купол над нашими головами. На площадке четвертого этажа лежал потрепанный узорчатый ковер, стояли два плетеных стула и засохший папоротник в терракотовом горшке. При появлении инспектора охранник в полицейской форме тут же вскочил с места и вытянулся. На коричневой двери, возле которой он сидел, висела латунная табличка с номером сорок девять. Лестрейд легонько постучал, и ему открыл констебль в штатском.

– Благодарю, констебль Николс. Дальше мы сами. Присмотрите пока за портье. Пусть ни с кем не обсуждает это дело. И проследите за всеми уходящими и приходящими.

Когда дверь за Николсом закрылась, Лестрейд повернулся к нам:

– Мистер Холмс, его обнаружили утром. Между восемью и девятью часами. Чертов портье тут же, еще до нашего приезда, помчался в «Стандард» и продал им новость за полсоверена. Уже сейчас мальчишки-газетчики кричат о ней на всех углах, через час она будет в печати, и об убийстве на Карлайл-меншенс можно будет прочитать сегодня в вечерних выпусках. А мы еще не начали расследование. Писаки, разумеется, не опубликуют подробностей, но для них главное – заголовок.

Лестрейд сделал шаг назад, чтобы мы могли видеть комнату.

– Врач уже закончил осмотр. В этом районе, как обычно, работает доктор Литлджон. Огнестрельное ранение в голову. Пока это все, теперь нужно вскрытие. Мы ничего не предпринимаем и ждем сэра Мелвилла. – Лестрейд со вздохом обвел взглядом помещение. – Обычно-то справляемся с убийством уже к обеду. Но здесь другой случай, джентльмены. Запутанный. Иначе и не скажешь.

Из-за скудной обстановки и голых стен мрачная гостиная казалась очень большой. Два подъемных окна выходили на многоэтажный дом Лэндор-меншенс. Одна дверь вела, по всей видимости, в спальню и ванную, другая – в кухню. Стены разделял надвое деревянный бордюр, темно-зеленые пыльные обои над ним местами отслаивались, внизу темнел узор из поблекших цветов. Пол покрывал зеленый гладкий линолеум, на котором лежали два коврика: один перед камином, другой – за письменным столом. Круглый полированный обеденный стол с тремя стульями стоял у простенка между окнами. К дальней стене была придвинута тяжелая кушетка из красного дерева, обитая потрескавшейся черной кожей. Повсюду витал застарелый запах табака.

– В приемной у зубного и то уютнее, – заметил Лестрейд.

Посреди комнаты громоздился письменный стол с двумя тумбами, развернутый перпендикулярно к окну. В подобных районах воровство не редкость, а потому каждое окно изнутри закрывалось на защелку. Ее, очевидно, можно было открутить чем-нибудь вроде отвертки, а так рама опускалась только дюйма на два-три. В щели поддувало, и полупрозрачные занавески чуть колыхались от сквозняка.

Убитый сидел на стуле за письменным столом, вернее, лежал на нем, опустив голову на сгиб локтя и словно решив немного вздремнуть. Лицо было повернуто в сторону, мы с порога видели лишь затылок. Перепоясанный ремнем светло-коричневый клетчатый сюртук и краги могли принадлежать сельскому джентльмену, который недавно прибыл в Лондон и не знает еще, как здесь следует одеваться. Бедняга терпеливо дожидался визита сэра Мелвилла Макнайтена.

– Судя по всему, его прикончили рано утром, – объяснил Лестрейд. – Около семи. Доктор Литлджон неплохо разбирается в огнестрельном оружии. Занимался перестрелкой в фулемской прачечной в прошлом году. Так вот, он говорит, этого субъекта обнаружили почти сразу после убийства. Рана только-только перестала кровоточить. Взгляните сами, доктор Ватсон.

Инспектор подвинулся, словно приглашая меня осмотреть тело и подтвердить слова полицейского врача. Я дотронулся до челюсти умершего. Труп уже начал коченеть. Доктор Литлджон прав: убийство произошло около половины восьмого утра.

– Все верно, доктор Ватсон, – покровительственно заметил Лестрейд. – Я тоже проверил челюсть. Мускулы едва начали затвердевать. Уж нам-то эти хитрости известны. Разумеется, бывают исключения. В прошлом году, к примеру, у одной дамочки из Хокстона, алкоголички, случился эпилептический припадок, и трупное окоченение наступило мгновенно. Ее нашли возле дверей, она стояла совершенно прямо, холодная как лед, прислонилась к косяку и сложила руки на груди. Но здесь случай очевидный, только вот личность определить не можем.

Я склонился над умершим, стараясь не обращать внимания на инспекторскую болтовню, и Лестрейд тут же переключился на Холмса:

– Могу рассказать, как все произошло, сэр. Мы все занесли в протокол. Никто не слышал выстрела. А это странно, ведь в соседних квартирах со вчерашнего вечера и вплоть до того момента, когда обнаружили тело, находились люди. Разумеется, оружия не нашли. И не только оружия – даже пустой гильзы. Порохом не пахнет. На коже ни малейших следов ожога. А размер раны свидетельствует, что выстрел сделан с гораздо большего расстояния, чем размер самой комнаты.

– Очень интересно, – тихо отозвался Холмс.

– И чем же все это объяснить, мистер Холмс? Прибегнув к логике, можно заключить, что стреляли вовсе не в квартире. Но как же тогда произошло убийство? Ожога на коже нет, запаха пороха тоже, рана обширная.

– Действительно, как? – довольно поддакнул Холмс.

Судя по тону, мой друг готовился нанести несчастному инспектору сокрушительный удар. Но что за сюрприз он преподнесет, было совершенно непонятно.

– В таком деле, мистер Холмс, нужно проявить смекалку, – продолжал Лестрейд, многозначительно поднял указательный палец, а потом легонько постучал им себе по носу. – Быть может, нашего пострадавшего застрелили с улицы? Это был первый вопрос, который я себе задал. Разумеется, оконное стекло не разбито, в нем нет ни единого отверстия. Тогда как? Посмотрите, ближайшая рама приопущена на один-два дюйма. Видимо, чтобы проветрить комнату.

– Поразительно, – холодно заметил Холмс. – Вы сейчас расскажете нам, что стрелок притаился в доме напротив, а когда несчастный уселся за письменный стол, оказавшись на виду у убийцы, тот произвел невероятно искусный выстрел и попал с противоположной стороны улицы сквозь щель шириной в два дюйма прямо жертве в висок.

Лестрейд казался слегка задетым, ибо, по всей видимости, именно так он и рассуждал. Холмс будто бы украл блестящую догадку прямо из-под носа у инспектора. Но в голосе моего друга звучал сарказм, а значит, от теории полицейского скоро не останется камня на камне.

Я отвернулся от этих вечных противников и внимательно осмотрел брызги крови на правом виске жертвы. Если Лестрейд прав и стреляли в окно, убийца должен был обладать невероятной меткостью.

– И вы, полагаю, уже задержали жильца из квартиры напротив? – с довольным видом осведомился детектив.

– Пока нет, мистер Холмс, – обиженно отвечал инспектор. – Он бесследно исчез. Мы, конечно же, все про него выяснили, там караулит наш человек. Сцапаем мерзавца, как только появится.

– Разумеется, – кивнул Холмс. – Если только он вернется.

– По всей видимости, иностранец, – продолжал полицейский, пропустив мимо ушей эту реплику. – Некий мистер Рамон. Утром его не было в квартире, насколько нам известно. Мы опросили тамошнего портье. С него тоже не спускаем глаз. В конце концов, кто может поручиться, что он не убийца.

– Действительно, кто? – вздохнул Холмс. – С вашей-то изобретательностью, Лестрейд, вы мигом поймаете убийцу. Уж смелости вам точно не занимать. А что известно о покойном?

– Мы ничего о нем не знаем, сэр. Только то, что он находился в квартире, арендованной так называемой иностранной медицинской миссией.

– Верно. А как, кстати говоря, он попал в комнату?

– У него, наверное, был ключ, – с видимым раздражением отозвался инспектор.

– Ах да. Наверное. Вы нашли ключ?

– Мистер Холмс, в карманах у покойника было пусто. Кто-то все вытащил.

– Ну разумеется. В его карманах, без сомнения, рылся убийца, ибо кому еще это могло понадобиться? Значит, меткий стрелок из Лэндор-меншенс спустился, перешел улицу и поднялся сюда на четвертый этаж исключительно для того, чтобы залезть убитому в карман. А как же он проник в квартиру? У него, значит, тоже был ключ? У них обоих, следовательно, имелось по ключу. Иначе ситуацию невозможно объяснить. Тут у вас, Лестрейд, вырисовывается весьма необычное дело: один служитель евангелической миссии убивает другого.

– Да какая разница, как покойный сюда попал? – взорвался инспектор. – Кому какое дело? Должно быть, где-то в доме спрятан второй ключ.

– Превосходно! – кивнул Холмс. – Без сомнения.

– Как бы то ни было, джентльмены, мы проведем полный обыск после прибытия сэра Мелвилла Макнайтена. Перетрясем все ковры и занавески, разберем мебель, если понадобится. Пока же, если угодно, могу вам все тут показать.

– Нет, спасибо, – покачал головой Холмс. – Лучше расскажите подробнее о роковом выстреле. Здесь его никто не слышал, а в доме напротив?

– Насколько нам известно, нет, мистер Холмс. Но у нас есть доказательства и получше.

– Неужели? Превосходно! Давайте-ка выкладывайте.

– Вскоре после того, как служанка сообщила о трупе, один из констеблей измерил расстояние между домами, от этого оконного проема до противоположного. – Лестрейд снова уверенно расправил плечи и оглянулся на злополучное окно. – В Лэндор-меншенс, в комнате на той стороне улицы, оконный переплет располагается почти на той же высоте. Наши офицеры при помощи бечевки воссоздали траекторию пули. Выяснилось, что стреляли оттуда прямо в приоткрытую щель. И практически точно в висок человека, сидящего за письменным столом.

– Понимаю. Поскольку из-за близости вокзала тут ни на минуту не смолкает грохот, убийца просто выбрал удачный момент. Стук колес попросту заглушил шум выстрела? Именно поэтому ни здесь, ни в том доме никто ничего не услышал?

– Именно, – отрезал Лестрейд. – Что вам не нравится?

– Вы вытащили пулю?

– Для этого нужно провести вскрытие, сэр, чем займется доктор Литлджон в морге больницы Святого Томаса сегодня вечером. А пока пуля, по всей видимости, находится в мозгу покойного. Где же ей еще быть?

– Действительно, где? – В улыбке Холмса не было ни малейшего следа веселья. – Я обратил ваше внимание на пулю, Лестрейд, потому, что даже для меня очевидно: на виске покойного гораздо больше высохшей крови, чем обыкновенно бывает при подобном ранении. Это вам подтвердит доктор Ватсон. Поверите ли вы моему предположению о том, что это мягкая свинцовая пуля? Присмотритесь, и вы увидите: мы имеем здесь дело не с аккуратным пулевым отверстием, а с обширной раной.

– Ну и что с того?

– Мягкая револьверная пуля может убить даже без применения пороха. Духовое оружие широко используется последние две или даже три сотни лет. Оно гораздо удобнее огнестрельного, если стрелок желает остаться незамеченным. Выстрел из него не сопровождается ни вспышкой, ни взрывом, ни дымом. Отсутствует и запах пороха. Интересно, не находите? Ведь всего этого нет и на нашем месте преступления. Комната прокурена насквозь, но я не чувствую ни малейших признаков порохового дыма.

Лестрейда, казалось, насадили на крючок и вздернули. Холмс поспешил его успокоить:

– Инспектор, вы слышали о духовых ружьях фон Хердера? Нет? В нашей стране они, конечно же, редкость. Их пока, слава богу, используют только весьма и весьма искушенные международные преступники. Эти господа предпочитают заниматься вымогательством или мошенничеством и убивают редко. А если и вынуждены пойти на крайние меры, то делают это как можно тише. Фон Хердер изготавливает также пистолеты, накачиваемые сжатым углекислым газом. Из них мягкая револьверная пуля вылетает с весьма приличной скоростью, почти со скоростью звука, но не быстрее, ибо в таком случае она начнет издавать громкий шум. Весьма эффективно.

– Никогда с подобным не сталкивался, – отозвался Лестрейд, фыркнув в сторону, должно быть, теория показалась ему притянутой за уши. – Это же такая диковина, мистер Холмс! Боже мой!

Инспектор говорил уверенно, но в лице его читалась растерянность. Разумеется, о фон Хердере он раньше и слыхом не слыхал, но ему страшно не хотелось уступать и отказываться от собственной версии преступления.

– Я встречался с фон Хердером в Берлине несколько лет назад, – предался меж тем воспоминаниям Холмс. – Слепой немецкий механик, настоящий гений, но никаких моральных принципов. Его оружие работает на сжатом газе. Именно благодаря газу мягкая револьверная пуля и набирает страшную скорость. Убивает наповал, беззвучно, за пределами комнаты никто ничего не услышит.

– И конечно же, сэр, – тут же уцепился за свою версию Лестрейд, – из подобного оружия можно легко попасть в человека из дома напротив!

– Бог мой, нет, – удивленно возразил Холмс. – Я абсолютно уверен: стреляли в этой самой комнате. Убийца и жертва видели друг друга. Первый, по всей видимости, стоял, а второй – сидел за столом. Судя по ране, стреляли с небольшого расстояния, а дуло пистолета, естественно, было направлено сверху вниз. Как вы правильно заметили, я еще не обследовал помещение тщательно. Поэтому пока я ограничусь лишь этими выводами.

Холмс опустился на колено и провел рукой по гладкому полу.

– Кажется, стол совсем недавно передвигали. Совсем чуть-чуть, быть может, лишь для того, чтобы подмести под ним. Но обратно не поставили.

Затем мой друг, стоя на коленях, приподнял кончик ковра, лежавшего за столом.

– Так я и предполагал. Взгляните. Две небольшие круглые отметины на линолеуме. Уверен, эти углубления остались от двух передних ножек, которые давили на покрытие в течение многих месяцев, а быть может, и лет. Если мы чуть подвинем стол вперед, то ножки попадут точно в них, ручаюсь вам.

– И что же с того, мистер Холмс?

– Представьте, – продолжал детектив, поднявшись, – если мы поставим стол туда, где он стоял раньше, уперев ножки в те самые углубления в линолеуме, он подвинется вперед, видите? Тогда, прибегая к самым элементарным законам тригонометрии, даже с моего места можно заключить: жертва, сидящая за столом, не была бы на линии огня, если убийца целился из противоположного окна. Угол рамы делает попадание невозможным.

– Сплошные «если»! – возмущенно воскликнул Лестрейд. – А вдруг стол подвинули раньше, чтобы подмести под ним, и забыли поставить назад?

– А вдруг его подвинули после убийства? Причем оно произошло в этой самой комнате. Неужели, дорогой мой Лестрейд, вы мыслите именно так, как того хотел преступник? Минуточку.

С этими словами Холмс подошел к плотно закрытому дальнему окну, достал из нагрудного кармана чистый белый платок и, приподнявшись на носках, осторожно провел им по верхней оконной раме. Сыщик отличался высоким ростом, и до того места, куда он дотянулся, горничная смогла бы достать, только встав на лестницу. Мой друг аккуратно потянул вниз раму, насколько позволяли защелки, а потом проделал те же манипуляции с другим окном.

Закончив, Холмс вернулся к нам и продемонстрировал инспектору две грязные полосы на своем платке.

– Вполне вероятно, это ничего не доказывает, мой дорогой Лестрейд, но вам прекрасно известно, что сможет сделать в суде с помощью вот этого лоскутка материи неглупый адвокат. Если угодно, могу одолжить вам свое увеличительное стекло. Дальнее окно сейчас закрыто, но на нем остались следы уличной грязи и сажи, а значит, именно из него в комнату постоянно попадал воздух с улицы. Рама там, совершенно определенно, была опущена на протяжении нескольких недель, месяцев или даже лет. Зато сейчас она поднята до упора.

Инспектор мрачно смотрел на белый платок.

– А теперь обратите внимание на ближайшее к нам окно. На раме совсем немного пыли, и она явно комнатного происхождения. На платке даже остались частицы белой краски.

– Иными словами…

– Иными словами, мой дорогой друг, ближайшее окно нерадивые маляры красили, когда оно было закрыто наглухо. И с тех пор раму не трогали. Открыли ее только сейчас. И притом дергали со всей силы. Можно даже заметить небольшие неровности. Смотрите: на дальнем окне рама пыльная, но краска в порядке, а на ближайшем – рама чистая, а краска содрана.

– И что же это означает, мистер Холмс?

– Как только я вошел в комнату, – ответил мой друг, глядя в окно на дом напротив, – мне стало совершенно ясно: выстрел был произведен именно здесь, а не на той стороне улицы.

– И что из этого следует? Зачем убийца закрыл одно окно и с трудом открыл второе?

– Затем, что преступник хотел обмануть полицию. Мы должны поверить, будто стреляли из здания напротив. Хотя тамошний портье ничего подозрительного не видел. Но давайте на несколько мгновений отвлечемся. Посмотрите, с какой необычайной тщательностью расставлены предметы в этой комнате. Горничным в доходных домах вечно не хватает времени, они редко подходят к своим обязанностям с такой дотошностью. Полагаю, эту квартиру методично обыскали, а потом очень аккуратно разложили вещи по местам. Скорее всего, произошло это сразу же после смерти жертвы.

– Думаете, он здесь что-то прятал? – спросил я, отрываясь от осмотра тела.

– Думаю, его убили, – нахмурившись, ответил Холмс, – потому что он не хотел показывать непрошеному гостю, где именно спрятан некий предмет. Вещь, ради которой кто-то был готов пойти на преступление. Бедняга, как и вы, полагал, что его враг не осмелится выстрелить из опасения поднять на ноги здешних жильцов. Но просчитался. Минуточку.

Холмс жестом призвал Лестрейда к молчанию (слава богу, хотя и ненадолго), подошел к обеденному столу и поочередно выдвинул все три стула, внимательно вглядываясь в сиденья. По всей видимости, мой друг собирался предъявить инспектору очередное доказательство.

– Когда будете охотиться за убийцей, Лестрейд, ищите мужчину ростом не ниже пяти футов и десяти дюймов.

– Почему?

– Мой рост свыше шести футов. Когда я только что на ваших глазах осматривал окна и дотянулся до верхней рамы, у меня оставалось более двух дюймов в запасе. Человеку на несколько дюймов ниже меня потребовалась бы лестница. Но ее здесь нет. Если бы двигали тяжелую кушетку, на линолеуме остались бы следы. Больше в этой комнате нечего подставить под окно, разве только стулья. Но на плюшевой обивке нет ни следа, на них, по всей видимости, даже не сидели с момента последней уборки. Жилец, наверное, довольствовался кушеткой и стулом возле стола. Если бы на один из этих стульев кто-нибудь вставал, мужчина или женщина, остался бы отпечаток, который убийце не хватило бы времени скрыть.

Пока Холмс говорил, я продолжил осмотр трупа. Мой коллега прав. Свинцовая пуля пробила висок, нанеся значительное внешнее повреждение, а потом вошла в мягкие ткани. Судя по всему, стреляли с небольшого расстояния. Рана имела такой вид, что с равным успехом можно было бы предположить и самоубийство. Тут я перевел взгляд на лицо покойного, и на смену отстраненности медика пришел ужас узнавания.

Я видел в своей жизни немало мертвых мужчин и женщин. Окаменевшие лица, зачастую открытые глаза. В них будто застыл немой вопрос. Почему же, недоумевают несчастные в свои последние минуты, меня настиг столь трагический конец, что же будет потом? Вопрос, ответ на который является величайшей тайной. Именно этот страх неведомого запечатлелся в остекленевших зрачках убитого. Мне пришлось прервать словесную дуэль Холмса и Лестрейда.

– Я знаю этого человека, – тихо произнес я, пытаясь унять дрожь; разговор за моей спиной тут же смолк. – Лестрейд, одна ваша загадка решена. Мы однажды встречались и пробыли вместе достаточно долго, поэтому я совершенно уверен, что узнал его. Смерть чуть исказила черты, но, клянусь, мне известно его имя.

Я выпрямился. Холмс и Лестрейд не сводили с меня глаз.

– Его зовут Джошуа Селлон. Он носил форму капитана. В феврале 1879 года мы вместе ехали на поезде из Бомбея в Лахор, с нами в купе были два лейтенанта. Именно они сказали мне, что Селлон служит в военной полиции. Я и понятия не имел, что он сейчас в Англии. Не знаю, зачем он вернулся сюда. Во время нашей встречи он выказал обширные знания в области армейской юриспруденции и криминального права. Мы обсуждали так называемый тайный трибунал. Молодые люди упомянули некоего человека, которого Селлон знал, но о котором не желал говорить. Полковника Роудона Морана. Настоящего злодея и подлеца.

– Полагаю, – сказал Холмс, со вздохом оглядываясь на труп, – мы нашли соучастника, в существовании которого я был так уверен.

– По рассказам лейтенантов, – продолжал я, – Джошуа Селлон в армии занимался тем же, чем и мы с вами, господа, – расследовал преступления. С его слов, он хорошо знал Роудона Морана, человека, напрочь лишенного моральных принципов, внушающего отвратительные идеи юным офицерам. Полагаю, их с Мораном пути пересекались. Более того, возможно, именно из-за полковника Морана капитан Селлон вернулся из Индии. И не исключено, что именно из-за него погиб.

У меня не было никаких доказательств, но в голосе моем звенела уверенность. Пестрый калейдоскоп событий, произошедших за последние два дня, наконец сложился в общую картину. Однако я не собирался больше ничего рассказывать.

Сэр Мелвилл не появлялся. Мы решили немного успокоить Лестрейда и позволили ему показать нам остальные комнаты.

– Непонятно зачем, – тихо сказал мне потом Холмс.

Да и что могли мы там обнаружить? Ящики стола были пусты, как и карманы покойника. Вероятно, в квартире вообще никогда ничего не хранили. Если бы я тогда случайно не повстречал Джошуа Селлона в вагоне Бомбейской, Бародской и Центрально-Индийской железнодорожной компании, Скотленд-Ярд, вероятно, все еще гадал бы, чей же это труп.

Неприметную квартиру в Карлайл-меншенс, эти владения некой иностранной медицинской миссии Евангелической церкви, видимо, просто арендовал на время отдел особых расследований военной полиции. Если дело действительно в этом, то понятно, почему сэр Мелвилл так настаивает на своем участии в осмотре никому не известного безымянного покойника. Но здесь ничего не хранили, кроме казенных кастрюль и сковородок, стульев и кровати.

– Вполне естественно, – прошептал Холмс, когда я на ухо высказал ему свои соображения. – Любой грабитель из Шордича заберется сюда минут за пять. В таком месте никто не станет держать ценные вещи.

Я кивнул, но мысли мои в тот момент витали далеко. Мне вспомнились слова лейтенанта Джека. Тогда я не обратил на них внимания. Когда Селлон вышел из купе, юный повеса прошептал: «Да он из военной полиции! Вот и все! Его задача, как говорится, – отыскивать опасных разбойников». Он произнес это таким тоном, словно я и сам должен был обо всем догадаться. Какая странная фраза: «отыскивать опасных разбойников». Мне подумалось, она похожа на военный жаргон, так сказать, обиходное выражение. Но я был в армии новичком и не знал его, а после за всю свою короткую и нелепую военную карьеру больше не слыхал. Первые буквы этих слов – ООР – совпадали с аббревиатурой отдела особых расследований. Случайность? На что же намекал Джек? По какой причине мы оказались нынешним утром в Карлайл-меншенс? Неужели ради выполнения профессионального долга пожертвовал жизнью Джошуа Селлон?

8

Я стоял в гостиной съемной квартиры в Карлайл-меншенс между Холмсом и Лестрейдом. Мертвый Джошуа Селлон сидел, положив голову на стол, словно восковая скульптура в комнате ужасов. Я оглянулся на инспектора. Поверил ли он хоть единому моему слову? Следует ли мне продолжить рассказ?

Но я не успел и рта раскрыть. С улицы послышался перестук копыт. Все медленнее, медленнее. Наконец он смолк прямо под окном комнаты, в которой мы находились. Лестрейд достал часы и молодцевато подтянулся.

– Джентльмены, полдень, – торжественно объявил он. – Похоже, конференция сэра Мелвилла закончилась раньше.

Только тут я заметил стоявшую у стены возле двери белую ширму, из тех, что обычно используют в больницах. Лестрейд, будто бы спохватившись, раздвинул ее, загородив письменный стол и сидящего за ним мертвеца. Видимо, из неких соображений благопристойности. Затем с видом человека, выполнившего свой долг, открыл входную дверь квартиры:

– Сержант Хаскинс!

– Сэр? Есть, сэр. К дому подъехал экипаж, сэр. Пассажир сейчас в холле. Это не сэр Мелвилл, а какой-то другой джентльмен. Спрашивает про номер сорок девять.

– Тогда скройтесь с глаз. Все спрячьтесь на площадке пятого этажа. И держите ушки на макушке. Не трогать его до попытки покинуть здание!

Инспектор шагнул обратно в квартиру, тихо прикрыл дверь, достал из кармана ключ и запер замок. Потом повернулся к нам, приложил палец к губам и встал, прижавшись спиной к стене, прямо возле ширмы. Дверь открывается вовнутрь, а потому заслонит Лестрейда от вошедшего. Мы ждали, инспектор прислушивался. Интересно, он схватится за пистолет? А умеет ли Лестрейд с ним обращаться? Он, скорее всего, вообще не подумал, что ему сегодня утром понадобится оружие. А что, если вернулся убийца Джошуа Селлона? Какой же я глупец, что оставил дома в ящике стола свой армейский веблей. Модель Мк-1, барабан на шесть патронов, переломная рамка. Как пригодился бы он мне сейчас…

Прошло около минуты – весьма неприятной и напряженной. Снаружи кто-то вставил ключ в замок и повернул, щелкнула задвижка; скрипнув петлями, коричневая дверь отворилась. Тут я облегченно вздохнул и понял, что все это время задерживал дыхание.

– Доброе утро, – вежливо поздоровался Холмс. – Мое почтение, мистер Дордона. Боюсь, мы явились чересчур рано.

Взгляд Сэмюэля Дордоны метнулся от белой ширмы к нам. Лестрейда он пока не видел: инспектора скрывала распахнутая дверь, и ему достаточно было сделать один лишь шаг, чтобы оказаться за ширмой.

– Кто вас впустил? – тихо поинтересовался священник.

– Мистер Дордона, – поспешил вмешаться я, надеясь, что наш посетитель обратит все свое внимание на меня и не заметит притаившегося в засаде Лестрейда. – Боюсь, здесь произошел несчастный случай. Погиб человек. Я осматривал тело. Полагаю, это капитан Джошуа Селлон, офицер отдела особых расследований военной полиции.

Мои слова поразили пастора. Лицо его исказилось от смертельного ужаса. Как мне описать эту жуткую перемену? Эти застывшие мелкие черты, страх в темных изменчивых глазах, уставившихся на нас? Раньше внешность мистера Дордоны казалась просто немного нелепой, теперь же перед нами была настоящая карикатура. Никогда не забуду его торопливые жесты, нервный, почти невротический тон. Покрытое желтоватым загаром лицо побледнело, напомаженные волосы будто встали дыбом. Все это походило на иллюстрацию из какого-нибудь «Варни-вампира» или другого грошового романа ужасов. Плечи священника чуть ссутулились, и теперь он слегка напоминал хищную птицу.

В это время Лестрейд тихонько перебрался за ширму.

– А вы сами, мистер Дордона, как сюда вошли? – так же вежливо продолжал мой друг. – Вас кто впустил? Или, скорее, кто дал вам ключ?

Но Сэмюэль Дордона его не слушал, он со страхом смотрел на белую ширму и бессвязно бормотал:

– Он еще там? Тело там? Откуда вы знаете, что это он?

– Одну минуту, – прервал Холмс, – будьте добры, ответьте сначала на мои вопросы. Кто дал вам ключ?

– Ключ! – Дордона чуть не сорвался на крик, но сдержался и понизил голос: – Разумеется, у меня он был! Эти комнаты арендует иностранная медицинская миссия Евангелической церкви! Вам об этом известно. Что вы здесь делаете?

– Мне известно одно, мистер Дордона, – спокойно ответил Холмс. – В этой комнате сегодня утром перед нашим приходом застрелили человека. Любой обладатель ключа мог беспрепятственно войти сюда, а затем выйти. Вам не приходит в голову, что вы окажетесь первым в списке подозреваемых? В полиции даже могут решить, что вы явились сюда, чтобы спрятать какие-нибудь доказательства своей вины.

Взгляд Дордоны теперь не отрывался от белой ширмы. Он, видимо, представил себе, что за ней скрыто.

– Он еще там?

– Джошуа Селлон? Да, там. И через минуту мы вынуждены будем попросить вас осмотреть его.

Представив подобную перспективу, священник еще больше побледнел.

– Что связывало вас? Вы были коллегами? Он не только работал в военной полиции, но и был миссионером?

Мистер Дордона открыл было рот, но смог выдавить из себя лишь невнятный хрип. Наконец он собрался с силами и дрожащим голосом ответил:

– Он был хорошим человеком, мистер Холмс. Храбрым и надежным. Я считал его не коллегой, а другом.

– Уверен, именно так и обстояли дела, сэр, – поспешил согласиться Холмс. – Но я задал вам и другой вопрос.

– Что вы хотите от меня услышать?

– Правду, мистер Дордона. Будьте любезны, расскажите все как есть. Если я правильно понимаю, вчера вы явились на Бейкер-стрит, чтобы воспользоваться моими услугами. Прекрасно. Первый совет, который я дал вам тогда и хочу повторить сейчас: говорите правду. Что вам известно?

– Какая правда вас интересует?

– Во-первых, знали ли вы о том, что Джошуа Селлон служил капитаном в отделе особых расследований военной полиции? Во-вторых, мне неведомо, поддерживал ли он вашу медицинскую миссию. Возможно, мы никогда этого не узнаем.

Несколько мгновений Сэмюэль Дордона молчал, а потом медленно заговорил, взвешивая каждое слово. Он будто бы решил отречься от всего сказанного ранее и вернуться к своей первоначальной истории. «Кое для кого это плохо закончится, – подумалось мне, – возможно, для всех нас».

– Мистер Холмс, я приехал в Лондон в отпуск и, как вы знаете, решил с толком его использовать: получить начальное медицинское образование, чтобы потом помогать своей пастве.

Но Холмсом уже овладело нетерпение, и он не намерен был терять время.

– И давно ли, сэр, вы приступили к занятиям?

– Около месяца назад.

– Прекрасно, мистер Дордона, – нарочито усталым голосом отозвался сыщик. – До сего момента я честно играл по вашим правилам. Но если вы упорствуете, так тому и быть. Будьте любезны, ответьте на вопрос. Не раздумывая! Сколько костей в человеческом теле? Назовите точную цифру! Ну же!

– Сколько костей? – промямлил бедный евангелист, на лице его появилось подобие глуповатой улыбки. – Много! Точные цифры редко кто помнит!

– Неужели? Так вот, их двести шесть, – парировал мой друг. – И это скажет вам любой добросовестный студент-медик. Не потрудитесь ли вы назвать мне хотя бы двадцать? Этого вполне хватит. И не пытайтесь оправдываться. Вчера вечером я был в лондонской школе при миссии в Холборне. На курсах оказания первой помощи выучивают эти сведения в первую же неделю. Более того, все начинающие хором повторяют, сидя в классе, названия всех костей в алфавитном порядке, пока не вызубрят наизусть. Точно так школьники учат таблицу умножения или греческие глаголы.

Холмс собирался еще что-то сказать, но в этот момент у Сэмюэля Дордоны сдали нервы. Бедняга развернулся и ринулся прочь из квартиры, захлопнув и заперев за собой дверь. Холмс не двинулся с места. На лестничной площадке кто-то торопливо затопал и закричал: «Остановите его!» Послышались звуки возни. Раздался вскрик, но не боли, а отчаяния.

Снова повернулся в двери ключ, и на пороге появился понурый беглец под конвоем сержанта в форме. Пастор совсем пал духом и шел так медленно, словно впереди его ждал эшафот. Да, занятное зрелище представляли мы собою: сержант, подозреваемый, мой друг и я!

– Весьма умно, мистер Холмс, – с усмешкой сказал Лестрейд, выбираясь наконец из-за ширмы.

Сыщик жестом отослал сержанта Хаскинса и, когда дверь за ним захлопнулась, снова как ни в чем не бывало обратился к мистеру Дордоне:

– Я расспросил о вас, сэр, в миссионерской школе. Но там не знают Сэмюэля Дордону, который учился бы на курсах первой помощи. Однако человек с таким именем посещал занятия по теологии в том же заведении около десяти лет назад. Где он сейчас – неизвестно. Вы, быть может, воспользовались именем покойного?

Но Сэмюэль Дордона (хотя можно ли его так называть?) испуганно молчал.

– Превосходно, – продолжил после недолгой паузы мой коллега. – В школе тщательно ведется реестр учащихся. И в нем за тот же самый год указано имя медицинской сестры, которая прошла курс обучения и уехала в Индию. Тогда ее звали Эммелин Бэнкрофт. Но мы с вами (да и любой, кому вздумается заглянуть в Сомерсет-хаус и проверить записи о заключении браков) знаем ее под другой фамилией. Ныне покойная Эммелин Патни-Уилсон.

Наш молчаливый собеседник задохнулся от изумления, словно у него из легких вдруг откачали весь воздух. Я видел, что Холмс в душе сочувствует ему, но пока не осмеливается показать свое участие.

– Прискорбно, сэр, что пришлось добиваться правды столь болезненным для вас способом. Я все еще верю, что вы человек честный и порядочный. Ложь вам не к лицу, даже если кажется единственным выходом из положения. – Мой друг на мгновение замолк. – Я должен, майор Патни-Уилсон, попросить у вас прощения за эти крайние меры. Вы надеялись избежать опасности, прикрывшись именем мертвого друга. Но увы. Прошу вас, покиньте Лондон. Возвращайтесь в Индию или езжайте куда-нибудь еще, подальше от Англии. Меня вам бояться нечего, хоть вы и рассчитывали воспользоваться моими способностями для убийства человека, который весьма жестоким образом расправился с вашей женой. Сэр, пусть этим занимается закон. Справедливость свершится, уверяю вас. Что же до Сэмюэля Дордоны, – конечно же, я никому не расскажу, кто вы на самом деле. Пока опасность окончательно не минует, вы останетесь для меня преподобным Дордоной из Лахора. Лишь в присутствии моих коллег, доктора Ватсона и инспектора Лестрейда, буду я упоминать майора Генри Патни-Уилсона. Умоляю, прислушайтесь к моим словам. Если мне так легко удалось разоблачить ваш маскарад, что и говорить о ваших врагах?

– Но как вы узнали? – воскликнул бедняга, не отрывая от нас изумленного взгляда.

– Сэр, факты говорили сами за себя! – сочувственно покачал головой Холмс. – С самой первой встречи и даже раньше, с того мгновения, как я увидел вас шагающим по Бейкер-стрит, мне стало ясно: не вы написали письмо доктору Ватсону. Для этого нужно особое умение, которого вам, если позволите, недостает. Тон послания был почтителен, даже подобострастен, вы же демонстрируете прямоту, твердость, решительность и, совершенно определенно, привыкли отдавать приказы. Это не только результат армейской выправки – это свойство характера. Письмо написал капитан Селлон? Или, полагаю, он сочинил его, а вы уговорили кого-то все записать? Наверное, Джошуа Селлон предупредил, чтобы вы не оставляли нигде образцы своего почерка.

– Но вы не могли этого знать!

– Тем не менее узнал, мистер Дордона. И снова предупреждаю вас: если смог я, смогут и другие.

– В деловых кварталах Лондона, – едва слышно промямлил тот, – нотариусы и чиновники предлагают свои услуги – пишут письма по заказу тех, у кого есть средства, но нет умения излагать свои мысли красиво и грамотно. Вполне обычная практика. Я воспользовался услугами такого писца, чтобы не выдать себя. Теперь, мистер Холмс, полагаю, вам все известно.

– Кое-что известно, майор. Но далеко не все. По-прежнему неясна цель вашего приезда – вы собирались выследить и убить человека? Не ради шутки я спросил вас вчера. И сейчас не шучу. Можно уважать подобное намерение, но за такие вещи приходится дорого расплачиваться. И зачастую другим. Не из-за вашего ли крестового похода погиб один отважный человек? Тот самый, который отдал свою жизнь, пытаясь защитить вашу. Только вы способны разрешить мои сомнения.

Я внимательно наблюдал за нашим клиентом. Теперь он действительно принадлежал к числу тех, кто нуждается в услугах хорошего детектива. Вчерашний нелепый мистер Дордона превратился в целеустремленного мстителя, по приказу которого двое солдат и полковой кузнец выжгли каленым железом зловещее клеймо на руке человека, соблазнившего и погубившего его жену. Майор, по всей видимости, выслеживает своего обидчика, чтобы убить. Он, конечно, перенес ужасные испытания, но не стоит принимать его за беззащитную и безвольную жертву.

Шерлок Холмс помешал его крестовому походу. Решимость сменилась отчаянием. Патни-Уилсон молчал. В комнате воцарилась тишина, подобная той, что наступает после взрыва. Подозреваемый склонил голову, пряча взгляд, на глазах у него выступили слезы разочарования. Это увидел Лестрейд. Наш друг из Скотленд-Ярда собрался было сочувственно похлопать «преподобного Дордону» по плечу, но потом передумал. Майор вытер глаза.

– Ну-ну, в чем же дело? – произнес инспектор тихим и ласковым голосом, которого я никогда прежде у него не слышал. – Не стоит. Вас никто ни в чем не обвиняет. Во всяком случае, пока.

9

Заботясь о безопасности нашего клиента, Холмс с того момента звал майора не Патни-Уилсоном, а преподобным Сэмюэлем Дордоной. Но поскольку эта драматическая история уже закончилась и нет более нужды хранить тайну, в своих записках я буду использовать его настоящее имя.

Разумеется, Генри Патни-Уилсон, у которого был ключ от злополучной квартиры, немедленно превратился в главного подозреваемого в убийстве. Но вскоре выяснилось, что обвинение ему предъявить невозможно. Когда Джошуа Селлон, живой и здоровый, прибыл в Карлайл-меншенс, его видели молочник и портье. Было это около половины седьмого утра. В это время майор Патни-Уилсон находился в гостинице «Рейвенсвуд» на Саутгемптон-роу, где около месяца пробыл единственным постояльцем. От Блумсбери до Карлайл-меншенс и обратно как минимум полчаса езды. Прибавьте еще время на то, чтобы сделать выстрел. К тому же, чтобы успеть вернуться в Блумсбери, майор должен был воспользоваться одним и тем же кебом, но никто в доме не заметил экипажа.

Горничная в «Рейвенсвуде» заходила в комнату нашего клиента, когда еще не пробило семь, и застала его в ночной рубашке. «Преподобный» завтракал у всех на виду в столовой гостиницы с половины восьмого почти до половины девятого. Затем отправился на Рассел-стрит и до половины десятого просматривал газеты в читальном зале Драммонда.

Служанка обнаружила тело капитана Селлона около девяти часов. Скотленд-Ярд расположен недалеко от Виктории, поэтому Лестрейд с командой прибыл, когда еще не пробило десять. Полицейский врач явился на место происшествия незадолго до нас с Холмсом, в одиннадцать, и заключил, что Джошуа Селлон умер между половиной шестого и девятью.

С обвинением в убийстве удалось разобраться, но как заставить майора рассказать нам все о Карлайл-меншенс? Что это за загадочная «иностранная медицинская миссия»? И какое отношение имеет она к богобоязненному вдовцу, чью покойную жену свел в могилу Роудон Моран? И при чем здесь офицер из отдела особых расследований военной полиции?

Накануне, представившись Сэмюэлем Дордоной и устроив весь этот маскарад, Генри Патни-Уилсон, отставной майор 109-го пехотного полка, пообещал представить нам доказательства того, что гибель французского принца была на самом деле подстроена. Но при Лестрейде Шерлок Холмс не собирался обсуждать эту тему и уж тем более расспрашивать майора о подробностях африканской трагедии.

Патни-Уилсон был просто одержим местью. Он подал в отставку и передал своих осиротевших детей на попечение брату, который занимался перевозкой вина в Португалии. Ужасное преступление против Эммелин Патни-Уилсон, «моральное убийство», как его назвали Джек и Фрэнк, требовало возмездия. Майор жаждал справедливости.

Он отвез детей в Европу, но еще перед этим в Хайдарабаде узнал о несчастье, приключившемся с его другом Брентоном Кэри. У этих двоих были одинаковые убеждения и общая цель. Наш клиент действительно находился возле постели умирающего капитана, но не как священник Сэмюэль Дордона, а как Генри Патни-Уилсон. Позднее он придумал псевдоним и решил скрыть воинственные намерения под личиной нищего пастыря. Быть может, не так уж и нелепа была эта «иностранная медицинская миссия», если вспомнить о богобоязненности майора. Был ли Джошуа Селлон его старым другом? Или еще в Дели Патни-Уилсона завербовала военная разведка?

Наш клиент выследил Морана: тот отправился из Индии в Африку, переждал там зулусскую войну, потом перебрался в богатый золотом и алмазами Трансвааль, когда оттуда изгнали британцев. Некоторые подробности, поведанные майором, я слушал с содроганием. Моран успел сделаться профессиональным преступником и чувствовал себя в своей стихии в лавках и деревянных гостиницах, где играли на бильярде и пили бренди жулики и проходимцы из старательских поселков. Он мало чем отличался от «бывалых» злодеев – бывших каторжников или воров, которые со всех концов Европы стекались в Трансвааль. Там процветали азартные игры: карты, орлянка, рулетка. В большой моде были бокс без перчаток, собачьи бои и прочие развлечения низкой пробы. Время от времени жителей примитивных и не знающих законов поселений косили дизентерия, тиф, малярия или же заразные болезни иного происхождения – из веселых домов вроде «Скарлет-бара» или «Лондон-отеля».

В обществе других преступников Морану и его молодому сообщнику, Андреасу Ройтеру, нечего было опасаться. Правосудие в поселках старателей вершили банды линчевателей, которых нанимали за деньги. Фольксраад и Верховный суд новоиспеченной Южно-Африканской Республики существовали только на бумаге. Повешения и публичные порки были скорее не наказанием, а зрелищем для озверевшей толпы. Слабые и безвестные целиком и полностью зависели от воли богатых и влиятельных. Работа палача не регулировалась никакими правилами, «доказательство» и «апелляция» превратились в пустые слова.

Ройтер был спекулянтом (в тех краях таких называют «валлопер») – задешево скупал камни у старателей и продавал их втридорога ювелирам из Кейптауна, Амстердама или Лондона. В трансваальских поселениях царило беззаконие, что уж говорить о предпринимательской этике. Не брезговал молодчик и мошенничеством (на языке аферистов эти манипуляции называются «разводнением капитала») – печатал в лондонских газетах рекламу акционерного общества, забирал деньги инвесторов, выплачивал многообещающиедивиденды за первый год и прикарманивал оставшиеся средства, так называемое директорское жалованье. При этом никто не добывал золота, не строил фабрик, не устанавливал оборудования. Но ни один из десяти тысяч инвесторов не мог этого проверить, ведь никто из них не был в Южной Африке.

С помощью Морана Ройтер «сфабриковал» золотой прииск. В двух выработанных, ни на что не годных шахтах негодяи засунули кусочки серебряной и золотой руды в трещины в породе, это «открытие» якобы свидетельствовало о богатом месторождении. Подделкой занимался Моран. Разоблачить обман сумел бы лишь первоклассный специалист. Мошенники не могли сразу продать сам прииск, зато сбыли акции разведывательной компании и прилегающие к «месторождению» участки. И вскоре Андреасу Ройтеру уже казалось, что в лице полковника Морана он обрел настоящее сокровище.

Майору Патни-Уилсону удалось один раз увидеть своего недруга, но подобраться к нему в Трансваале он не успел. Полковник первым сделал ход. Он собирался ограбить своего молодого партнера, а для этого требовалось его убрать. Только после смерти Ройтера Моран мог присвоить общий капитал.

Убийство, как это ни парадоксально, странным образом напоминало гибель несчастной Эммелин Патни-Уилсон. Молодой Ройтер был точно таким же безжалостным негодяем, как и сам Моран, но имел одну слабость – его привлекали женщины определенного типа. Ни о какой любви речь, разумеется, не шла. Среди прочих девиц выделялась служанка Серафина. Красота, которой завидовали соперницы, грозила погубить ее. Но пока у Серафины еще оставалась надежда на лучшую долю.

Обмануть ее Морану не составило ни малейшего труда, с той же легкостью он мог бы убедить ребенка съесть отравленное яблоко. Полковник годился девушке в отцы и сыграл на этом, втершись к ней в доверие. Серафина рассказала о своих тайных надеждах, которые, по правде говоря, не являлись ни для кого секретом. А вскоре выяснилось, что она ждет от Ройтера ребенка. Несчастная не имела над своим избранником власти и рисковала остаться без крова над головой. Спасти ее могло только замужество.

Моран казался мудрым и знающим человеком, раньше она таких не встречала. Он пообещал глупышке, что уговорит Ройтера жениться. Да, его можно убедить, но нельзя терять времени. Не следует сразу сообщать о беременности, нужно все подготовить.

Недалекая и суеверная Серафина принимала за чистую монету каждое слово Морана, ведь он вел себя так уверенно, знал все и обо всем. Полковник рассказал простушке о приворотных зельях, и наивная душа поддалась обману. Она поверила бы даже сказкам о драконах и волшебниках.

Конечно, у Морана был «любовный эликсир». Не имеющий вкуса порошок из корня африканского одуванчика, простого лесного цветка, совершенно безобидного. В подтверждение своих слов злодей даже зачитал отрывок из фармакопеи. Достаточно подсыпать зелье в еду или питье Ройтера, и результат не заставит себя ждать. Если через два или три дня ничего не выйдет, Серафина просто перестанет добавлять его, а Моран придумает другой выход. Ничего страшного, даже если снадобье не поможет. Но оно оказало эффект.

Служанка должна была держать рот на замке, пока не подействует приворот. Ведь если Ройтер узнает обо всем, то страшно разгневается. И тогда конец надеждам. Но в случае успеха он больше никогда не будет сердиться. А если и узнает правду, то только поблагодарит ее, и счастливые возлюбленные вместе посмеются над ее поступком.

Серафина последовала совету мудрого и доброго наставника. Ведь он умел убеждать. Через неделю Андреас Ройтер умер. Девушку приволокли в местную полицию и допросили, она охотно рассказала о «приворотном зелье», которое дал ей друг. Ведь оно не могло причинить любимому вреда.

В городке не было патологоанатома. Белый порошок изучили два врача. Простое средство от сорняков: четыре грана мышьяковистокислого натрия, то есть два с половиной грана мышьяка. У трупа наблюдались запавшие глаза, скрюченные руки и ноги.

Серафина ссылалась на своего «друга». Но Роудона Морана нигде не могли отыскать. За два дня до смерти партнера он выгреб все средства из совместного предприятия. Вышло гораздо меньше, чем рассчитывал полковник, зато он успел убраться из Трансвааля и больше не подчинялся его законам. Моран утверждал, что не знал о «трагической истории с двумя любовниками» (так ее окрестили), однако давно подозревал: Серафина втайне обворовывает хозяина. Да, он даже предупреждал Ройтера, но красавица-замарашка вскружила бедняге голову, и тот не стал ничего предпринимать. Констебли устроили в доме покойного беглый обыск, и выяснилось, что Андреаса Ройтера действительно основательно обчистили.

Не поспеши Роудон Моран прочь из старательского городка, все могло бы повернуться иначе. Говорили, что он перебрался на территорию, принадлежавшую Британской империи, – всего сотня миль, но никакой отечественный суд не заставил бы полковника вернуться. Потом он якобы уехал в Кейптаун, а там сел на корабль компании «Юнион-Касл», направляющийся к берегам Англии.

Майор Патни-Уилсон смолк и обвел нас взглядом.

– Вы ошибаетесь, джентльмены, если думаете, что я собирался собственноручно пристрелить подлеца. Нет, я хотел посмотреть, как свершится законное правосудие. Джошуа Селлон был моим другом и здесь, в Лондоне, и в Хайдарабаде. Мы оба преследовали одну и ту же цель – действуя поодиночке, выслеживали Морана. На самом деле полковник не перебрался на британскую территорию, а вместе с награбленным золотом и деньгами отправился на север, во владения бельгийцев. Прибыл в Конго и из Леопольдвиля отплыл в Антверпен. А там действуют бельгийские законы.

– Он до сих пор в Европе? – спросил я.

– Как знать, – покачал головой майор. – Сейчас этот преступник может быть где угодно: в Бельгии, Конго, Трансваале. Но я, джентльмены, не терял времени даром. Проверив списки пассажиров, я выяснил, что Моран был на борту «Королевы Гортензии», которая отплыла из Леопольдвиля на Мадейру.

Больше майору нечего было нам рассказать. Трансъевропейский экспресс, на который Моран мог бы сесть в Лисабоне, движется несравнимо быстрее парохода, но даже это не помогло бы полковнику оказаться сегодня в Лондоне и застрелить Джошуа Селлона. Ему еще четыре дня предстояло бы провести на той стороне Ла-Манша.

Но что же с убийством Андреаса Ройтера? Патни-Уилсон рассказал, что в Южно-Африканской Республике, как теперь назывался Трансвааль, у Морана были влиятельные друзья. Его связей вполне хватило, чтобы суд просто-напросто посмеялся над историей глупышки Серафины. Местные власти вершили правосудие скоро и без проволочек. Девушка не отрицала, что сама дала любовнику «приворотное зелье», наоборот, охотно призналась в этом. Ей и в голову не приходило, что Ройтер умер именно из-за него. Судьи думали иначе – доказательства были налицо. Более того, злосчастная пыталась очернить доброе имя британского офицера, который к тому же не присутствовал на процессе, а следовательно, не мог себя защитить. Морана, конечно, в это время беспокоила не собственная репутация, а тот факт, что Андреас Ройтер оказался не таким уж глупцом и успел снять с общего счета значительную часть денег. Ведь молодой прощелыга засомневался, такое ли уж сокровище обрел в лице полковника.

У Серафины не осталось надежд на спасение. Суд постановил, что она из мести отравила своего соблазнителя. Служанка покусилась на жизнь хозяина, и пусть ее участь послужит предостережением остальным. Преступления происходили в этих примитивных поселениях весьма часто, и казни были обычным делом. Серафину приговорили к повешению. Но она ждала ребенка, а потому получила отсрочку до рождения малыша.

Майор Патни-Уилсон посмотрел на наши исказившиеся от ужаса лица. Нас убедили не столько сами факты, сколько выразительность рассказа.

– Уверяю вас, джентльмены, полковник Моран не испытывает ненависти к юной служанке. Возможно, даже не желает ее смерти. Но ради осуществления его планов она должна умереть. Значит, быть посему. Ничего личного, просто холодный расчет.

Единственный раз за все время нашего знакомства я увидел, как Шерлок Холмс запнулся, потому что боялся услышать ответ на свой вопрос:

– Ее… Ее казнили?

– Нет, сэр. Пока еще нет.

– Значит, этому не бывать! Мой брат Майкрофт не допустит ее смерти.

10

Оставалось забрать у Патни-Уилсона обещанное доказательство. Но Холмс бросил на меня многозначительный взгляд: разговоры об убийстве принца империи не стоит вести в присутствии Лестрейда. Майор тоже не выказывал желания затрагивать эту тему. Нам повезло, что инспектор почти сразу же поверил в его невиновность и обещал отпустить «мистера Дордону», как только подтвердятся показания свидетелей. Наш бравый полицейский все же не мог напоследок удержаться от нотации:

– Пусть, сэр, это послужит вам уроком. Впредь не прибегайте к обману. Даже благородному и храброму человеку не следует ввязываться в подобные дела, ими должны заниматься те из нас, чья профессия состоит в искоренении зла.

Тут прибыл наконец сэр Мелвилл Макнайтен, и Лестрейду пришлось прервать свои нравоучения. К Карлайл-меншенс подъехал простой черный экипаж, лишенный опознавательных знаков, и оттуда вышел комиссар сыскного отдела Скотленд-Ярда с аккуратно сложенным черным зонтиком в руках. Выправка и походка у него были военные, и потому сэр Мелвилл более всего напоминал генерала, а не полицейского. Он видел нас с Холмсом впервые. Но будь мы даже знакомы, Макнайтен, конечно, не стал бы советоваться с частными детективами.

В сопровождении двух констеблей в полицейской форме и сержанта комиссар принялся осматривать место преступления. Тело передвинули. Капитана Селлона, уставившегося невидящими глазами в потолок, сначала положили на кушетку, а потом на носилки. Следователь из вестминстерского коронерского суда, прочитав отчет полицейского врача, уже дал разрешение отвезти труп в ближайшее патологоанатомическое отделение – в больницу Святого Томаса, поэтому вместе с экипажем сэра Мелвилла к Карлайл-меншенс подъехал катафалк.

Пока Макнайтен и его подчиненные перетряхивали вещи, Холмс обратился к нашему собственному доверенному лицу из Скотленд-Ярда, Лестрейду:

– Благодарю вас, инспектор, за гостеприимство, но, боюсь, здесь мы ничего более сделать не в силах. Искать следует в другом месте.

Холмс говорил с Лестрейдом, но при этом не сводил внимательных глаз с Патни-Уилсона. Мы не могли в тот момент ни о чем открыто спросить нашего клиента, но надеялись, что к вечеру полиция его отпустит. Сержант Хаскинс собирался уже увести его, и тут «преподобный» достал из кармана визитку с адресом гостиницы «Рейвенсвуд».

– Мистер Холмс, если вы захотите переговорить со мной, то найдете меня по этому адресу. Я напишу номер своей комнаты.

Майор достал карандаш и что-то нацарапал на обратной стороне карточки. Холмс взял ее и, хорошенько изучив, спрятал. Затем он пожал руку Патни-Уилсона.

Сэра Мелвилла явно не очень обрадовало присутствие посторонних на месте преступления, и он не настроен был выслушивать холмсовские теории.

Даже Лестрейду приказали покинуть Карлайл-меншенс и допросить портье из Лэндор-меншенс. Макнайтена вполне устроила версия со снайпером, стрелявшим из окна напротив, и посему следовало немедленно взять показания у свидетелей.

На улице Патни-Уилсон с сержантом Хаскинсом уже садились в кеб. Холмс дотронулся сначала до нагрудного кармана, где лежала визитная карточка, а потом до полей своей шляпы, словно прощаясь с майором. Кеб тронулся, и Патни-Уилсон исчез из нашей жизни. Позднее мой друг хвастал, что ему удалось выжать из нашего клиента обещание покинуть небезопасную Англию и вернуться в Индию.

Вслед за Лестрейдом мы последовали в Лэндор-меншенс, в тесную каморку за стойкой портье.

Холмс всегда скептически относился ко всякого рода совпадениям, когда речь шла о расследовании преступлений, однако случай с Джошуа Селлоном был не единственной в тот день «неожиданной встречей старого знакомого». Не стану описывать здесь портье и швейцара из дома напротив, ведь я уже это сделал: им оказался не кто иной, как Альберт Гиббонс, отставной сержант морской пехоты, тот самый, что несколько месяцев назад принес нам записку от Тобиаса Грегсона об убийстве на Брикстон-роуд. Теперь Гиббонс был в форме (видимо, ее успели починить и почистить).

Как Холмс сумел вычислить еще в прошлый раз, надежный и честный трудяга получал флотскую пенсию и к тому же нашел себе работу: его услугами пользовались время от времени даже сыщики Скотленд-Ярда вроде Грегсона. Правда, Лестрейд видел Гиббонса впервые.

На правой руке нашего знакомца красовалась все та же татуировка в виде якоря, а на щеках – все те же незабываемые, по-военному подстриженные баки. Бравый сержант напомнил мне майора Патни-Уилсона – у него тоже была чеканная поступь. Уверенная манера держаться выдавала человека, готового служить, но не прислуживаться. Видимо, этому способствовал и скромный самостоятельный доход в виде пенсии.

Такие люди редко становятся преступниками даже из-за нужды. И мне печально было слышать, как в последующие полчаса Лестрейд пытался всячески запугать умницу-сержанта. Инспектор, очевидно, не имел ни малейшего представления о том, кем раньше был скромный портье из Лэндор-меншенс. Шерлок Холмс зевал, прикрывая рот рукой, и глубоко вздыхал. Позже Лестрейд пожаловался нам, что Альберт Гиббонс «изворотлив, аки дьявол». Полицейский не желал верить, что тот просто-напросто ни в чем не виновен.

– Нет, джентльмены, – тихо отвечал портье, вскинув на нас грустные глаза, – я не слышал выстрелов сегодня утром. Ни здесь, ни в доме напротив. А пальбы я за свою жизнь слыхал немало и потому могу распознать, когда стреляют из ружья или пистолета. Даже сквозь уличный шум такой звук не спутаешь с какой-нибудь шутихой. Особенно если сам когда-то выстоял под огнем русских на Альме или при Инкермане. Так вот, сегодня было тихо.

Я оглянулся на Холмса. Мой друг внимательно изучал крупную голову Гиббонса, упрямо выдающуюся вперед челюсть, прямую переносицу, коротко остриженные седые волосы. В уверенном голосе сержанта проскакивал говорок, характерный для улочек Ламбета или Клэпема, и время от времени он вставлял в речь какое-нибудь старомодное словечко, по всей видимости когда-то услышанное от флотских офицеров.

– Понимаю, мистер Гиббонс, – тихо промолвил Холмс. – Но, пожалуйста, расскажите нам подробнее о квартире, расположенной на верхнем этаже. Вы в последние несколько дней заглядывали туда?

– И не пытайтесь ввести нас в заблуждение, раз вы там были! – вмешался ничего не понявший Лестрейд.

– Не заглядывал, сэр, – не обращая внимания на инспектора, ответил Гиббонс. – И миссис Стэндиш, экономка, тоже туда не ходила. Никто не брал ключ от той квартиры, никто не просил навести там порядок.

– Довольно странно, – сказал я.

– Нет, сэр. Ничего странного. Комнаты на верхнем этаже на целую неделю арендовал иностранный джентльмен, мистер Рамон. Испанец, насколько я помню. Но я его не встречал. Мы получили от него письмо, где говорилось, что квартира не понадобится. Раздумал ехать. Что-то мистеру Рамону не понравилось.

– И ключ он в руках не держал? – сердито поинтересовался Лестрейд.

– Едва ли, сэр. Он же так и не явился в Лондон. Но ведь преступнику не обязательно самому брать ключ. Достаточно подослать сообщника или сообщницу, чтобы те сняли квартиру заранее. Быть может, за неделю до преступления или даже за год. С ключа делается слепок при помощи куска воска, а потом изготовляется дубликат. Тогда сам злоумышленник сумеет в любой момент попасть внутрь. Но вы же полицейский, сэр, и должны хорошо знать о подобных вещах.

– Для так называемого ни в чем не повинного свидетеля, милейший, – скорчив весьма неприятную презрительную гримасу, хмыкнул Лестрейд, – вы демонстрируете глубокие познания относительно слепков с ключей и преступных намерений. Я бы сказал, слишком глубокие!

– А как вы думаете, сэр, – отозвался Альберт Гиббонс, покачав головой и напустив на себя меланхолический вид, – хороший бы получился из меня сержант военной полиции, не знай я о подобных уловках? Двадцать лет ведь прослужил в портсмутских доках. Сэкономлю вам время, мистер Лестрейд, вы ведь все равно, вернувшись в Уайтхолл, полезете искать мое досье. Справьтесь в адмиралтействе. Там подтвердят. Двадцать лет, сэр, помогал я поддерживать закон и порядок во флоте ее величества. В этих делах мы не уступим даже Скотленд-Ярду.

– Хорошо сказано, мой дорогой Гиббонс! – откинувшись на стуле, с усмешкой промолвил Холмс. – Мы еще сделаем из вас детектива-консультанта, помяните мое слово! Что вы на это скажете, Лестрейд?

Инспектор ничего не ответил.

– Нет, сэр, увольте, – тихо и почти дружелюбно произнес Гиббонс, покачав головой. – Какой из меня детектив-консультант, я и в подметки не гожусь вам, мистер Холмс. Столько про вас слышал. Что же касается нынешней недели, никто не заходил в те комнаты, никто из них не выходил, и сейчас там никого нет. Ваш полицейский сам все видел.

Даже Лестрейду стало очевидно, что он понапрасну теряет время. Альберт Гиббонс проявил себя честным и надежным во всех отношениях человеком, а кроме того – внимательным и полезным свидетелем. Его весьма опечалило убийство в Карлайл-меншенс. Сержант выказал горячее желание поймать преступника, но в то же время воспринял трагедию философски: словно то была весть о храбром солдате, павшем в бою.

Напоследок Лестрейд напомнил Гиббонсу, что тот все еще под наблюдением, и, вставая со стула, бросил на него сердитый взгляд.

– Гиббонс, вам запрещается рассказывать об этом кому бы то ни было. Никаких пьяных разговорчиков в кабаках. Если вздумаете съехать или поменять место службы, вы обязаны нас известить. И это не просьба, а приказ. Мы с вами еще не закончили, милейший. Я непременно вас вызову.

– Благодарю вас, мистер Лестрейд, – отозвался портье, снова приняв меланхолический вид, глаза его чуть слезились. – Касаемо пьяных разговорчиков, хотелось бы довести до вашего сведения, что я не любитель спиртного. С самого рождения принадлежу к Свободной методистской церкви и останусь ей верен до самой смерти. А в кабаках бываю лишь затем, чтобы наставить на путь истинный заблудшие души. Если в один прекрасный день, сэр, я увижу там вас, то протяну руку помощи.

Мы втроем вышли из Лэндор-меншенс и распрощались. Инспектор направился в сторону Виктория-стрит, в Управление уголовных расследований. Как только он скрылся из виду, Холмс развернулся и поспешил обратно в здание. Все это походило на нелепый спектакль.

– Скорее, Ватсон, пока не исчез единственный надежный свидетель! Сержанту Гиббонсу вполне можно доверять. Нужно поговорить с ним наедине, без нашего друга Лестрейда.

И вот мы снова оказались в той же каморке, на тех же стульях, с которых встали пять минут назад.

– Вам нечего нас опасаться, – поспешил Холмс уверить Альберта Гиббонса. – Ваше военное прошлое говорит само за себя!

Но, несмотря на увещевания, сержант казался обеспокоенным. В присутствии Лестрейда он держался гораздо увереннее.

– Сэр?

– Вы знаете, в какой именно комнате в Карлайл-меншенс обнаружили тело капитана Селлона?

– Да, сэр. В гостиной квартиры под номером сорок девять. Он сидел за письменным столом. Утром сержант Хаскинс рассказал. Мне очень жаль капитана, сэр.

– Вам знакома эта комната, – сказал Холмс после долгой паузы.

– Сэр?

– Гиббонс, это был не вопрос. Когда именно вы входили в квартиру под номером сорок девять в доме напротив? Быть может, вы открыли дверь при помощи дубликата, снятого с ключа именно тем способом, о котором только что рассказали инспектору Лестрейду? Это произошло утром, еще до рокового выстрела? Или капитан был уже мертв?

– Кто сказал вам, что я был в той квартире, сэр? Да я даже не заходил в тот дом.

– Я так говорю, – отрезал Холмс. – Капитан Селлон служил в отделе особых расследований военной полиции. Убежден, вам об этом известно. Если я не ошибаюсь, вы были его поверенным. А мы поверенные мистера Дордоны. Он наш клиент. Так что, простите меня за клише: мы все вместе увязли в этом деле. А теперь, будьте добры, выкладывайте все без утайки. Даю слово, если услышу от вас правду, то не причиню вам вреда, а вот ложь может вас погубить.

Сержант Гиббонс переводил взгляд с меня на моего друга, но тот не дал ему опомниться:

– Помните, инспектору Лестрейду нужно на кого-то повесить это преступление. Так вот, вы заходили туда еще до убийства капитана? И даже до его приезда, так? Или же вы обнаружили тело, когда вошли утром в квартиру, открыв дверь дубликатом ключа?

– Я…

– Секундочку. Позвольте. Только что в присутствии Лестрейда вы рассказывали нам о том, как сделать ключ. Но сами ничего подобного не предпринимали, ведь ключ у вас уже был, вам его дали? И наверняка сам Селлон. Так? Превосходно. Скажите же мне, вы застали его этим утром? Он успел что-нибудь сказать вам перед смертью?

Сердце замерло в моей груди. Так часто приключалось, когда я становился свидетелем гениальной стратегии Холмса. Иногда во время допроса он, казалось, задавал вопросы наугад и действовал как настоящий игрок. Но если удача и сопутствовала ему, то только потому, что сыщик не сводил глаз со своей жертвы, словно ястреб или кобра. Вопрос за вопросом, и собеседник вдруг терял точку опоры и сдавался.

– Вы и в самом деле Шерлок Холмс, – вздохнул Гиббонс. – Я это знал.

– Разумеется. А теперь отвечайте.

– А вы, сэр, значит, доктор Джон Ватсон?

– Конечно же. Мы с вами встречались несколько месяцев назад. Вы принесли нам письмо от инспектора Грегсона.

Сержант молча встал, подошел к небольшому бюро и поднял крышку. Рука его скользнула в отделение, где обычно хранятся бумаги и конверты. С тихим звуком сработала какая-то пружина. Гиббонс отодвинул в сторону деревянную панель, за которой был скрыт глубокий потайной ящик, и вынул оттуда пакет.

На коричневой обертке отсутствовали надписи, внутри же лежало два предмета: полоска гладкой кожи, от которой слегка пахло конюшней и воском, и алая ленточка от медали с каким-то бурым пятном. Я врач и потому с первого взгляда определил кровь. Но что же это за вещи?

– Эти доказательства капитан Селлон всегда держал при себе, – тихо сказал Гиббонс. – У них в Карлайл-меншенс что-то не заладилось. И тогда появился тот, кто назвался преподобным Дордоной, и уговорил капитана показать эти предметы вам. Сначала мистер Селлон не соглашался, но потом уступил. Бедняга уже не сможет выполнить просьбу друга, так что это сделаю я.

– Вы знаете майора Патни-Уилсона, – уточнил Холмс, чуть наклонившись вперед и положив руки на колени. – Но его настоящее имя не следует никому называть.

– Я так и подумал, что вы прознаете, мистер Холмс, – глубоко вздохнув, кивнул сержант. – Вам что, известно обо всем на свете?

– Почти.

– Что же теперь будет с этими предметами? Ведь это, джентльмены, улики, свидетельствующие об убийстве. Предумышленном убийстве, если угодно.

Полоска кожи шириной всего в пару дюймов напоминала деталь конской упряжи. Вполне обычный ремешок, только вот один его конец словно от чего-то отодрали или отпороли. Я не профессиональный кавалерист, но даже мне было ясно: это, скорее всего, часть кобуры, крепившейся спереди к офицерскому седлу. Однако кое-что вызывало удивление.

Во-первых, отпоротый конец явно отделили от седла при помощи лезвия, на блестящей коже остался глубокий надрез. Нити не просто разорваны – их умело надрезали в нужном месте. И по-видимому, с умыслом: всадник забирается на коня, ремешок от кобуры отрывается от подпруги и человек падает на землю.

Во-вторых – деталь не столь зловещая, но удивительная, – на коже виднелось золотое тиснение: мальтийский крест и корона. Символы французской королевской семьи, находящейся в изгнании.

Я снова вспомнил рассказ о гибели Луи Наполеона, принца империи. Из зарослей появились туземцы, конь принца, Перси, рванулся прочь при звуке выстрелов, как и остальные лошади. Юноша побежал следом за испуганным животным, цепляясь за упряжь и стременной ремень. Кое-кто утверждал, что он сделал несколько попыток забраться в седло, но лошадь скакала все быстрее, подпруга лопнула, и принц упал прямо под ноги врагам.

Еще говорили, он ухватился за кобуру и стременной ремень, а тот не выдержал и порвался. Сама кожа или же скреплявшие ее нити? В тот момент между Наполеоном и капитаном Кэри находились хижина и несколько кустов. Никто точно не видел, что именно произошло. Как бы то ни было, конец все равно один. Какая разница, за что именно цеплялся тогда несчастный?

Все эти мысли ураганом пронеслись в моей голове.

– Мистер Гиббонс, мальтийский крест – символ королевского дома Франции, – тихо проговорил Холмс. – Этот обрезанный ремешок свидетельствует об умышленном убийстве. Тем утром, покидая лагерь, принц вспрыгнул в седло без каких-либо затруднений. Значит, ремень перерезали, когда отряд капитана Кэри устроил привал. Наверное, лошадей привязали где-нибудь в сторонке? Что ж, порча упряжи вполне под силу и одному человеку. К сожалению, у нас в руках лишь этот обрывок. Кто знает, что еще натворил злоумышленник, чтобы добиться своей цели?

– А красная лента? – поинтересовался я.

– Это, дорогой Ватсон, орденская лента. В наши дни их обычно носят через правое плечо. Но этикет меняется. Как бы то ни было, эта вещь принадлежала кавалеру Большого креста ордена Почетного легиона. Пожалуй, самого прославленного рыцарского ордена современности, который учредил бессмертный предок принца в 1802 году. На ленте должна висеть серебряная звезда с пятью двойными лучами, в ее центре – изображение первого императора Наполеона. Но награда эта, по всей видимости, лежит где-то в африканской саванне.

В каморке ненадолго воцарилась тишина.

– Смерть принца не была случайной, – сказал наконец Холмс. – Для своих сторонников и, наверное, для большинства французов юный Луи даже в изгнании оставался императором Франции и, значит, магистром ордена. А тем роковым утром он был еще и солдатом, обреченным на смерть.

– Но принц мог и уцелеть, недостаточно ведь просто обрезать упряжь, – замотал я головой. – Ни один убийца не стал бы полагаться на столь ненадежный план. Оторвись ремешок на несколько секунд позже…

Мои возражения неожиданно пресек Альберт Гиббонс. На его обрамленное баками лицо легла тень печали, он смотрел на меня, как смотрят на провинившегося солдата, который пытается спорить с командиром.

– Сэр, убийца не только подрезал ремешок. Вспомните, у нескольких туземцев были ружья, захваченные при Изандлване. Зулусам было не важно, куда стрелять, главное – устроить суматоху и распугать лошадей.

– Но если бы принцу удалось забраться в седло, как почти всем остальным офицерам, – упорствовал я, – разве сумели бы попасть в него дикари, которым винтовки в диковинку?

– Будьте покойны, сэр, – отозвался Гиббонс, в его глазах промелькнуло сочувствие к моему нежеланию сдаваться, – если бы принц вскочил на коня, его легко мог бы пристрелить притаившийся в засаде охотник. Поразить верхового можно и одной пулей с расстояния вдвое большего, когда за ружье берется хороший стрелок. Вину все равно свалили бы на туземцев, они ведь палили из винтовок во все стороны, а настоящий убийца вышел бы сухим из воды. Но стрелять и не потребовалось, ремешок порвался.

– Охотник? – Мне вспомнился давешний рассказ мистера Дордоны. – Человек на лошади, стоящий на вершине холма? Наблюдающий за нападением?

Все эти истории об одиноком всаднике на холме над деревней завертелись у меня в голове. Кусочки мозаики постепенно складывались в картину.

– Да, – кивнул сержант. – Если бы принца убили, когда он сидел в седле, сэр, все списали бы на удачный выстрел одного из зулусов. Ведь кто еще мог это сделать? На них указывали все доказательства. Они все продумали.

Я собирался было спросить, кто же такие «они», но тут вмешался Холмс:

– Он один все подстроил, мистер Гиббонс. Тот, кто может всадить в туз пик пять пуль, одну поверх другой, с расстояния в сорок шагов. Однако ему не пришлось стрелять, сработал первоначальный план. Ремешок не выдержал, и принц упал под ноги своим убийцам.

– Но ведь заговорщики не стали бы хранить такие важные улики, – задумчиво сказал я, глядя на полоску кожи и окровавленную орденскую ленту. – Они, конечно же, постарались бы их уничтожить?

– Думаю, нет, Ватсон, – покачал головой мой друг. – Не в нашем случае. Речь идет об охотнике на крупную дичь. Это его трофеи. Недавно вы рассказали мне историю о тайном трибунале, услышанную от двух юнцов в поезде, который следовал из Бомбея в Лахор. Там упоминался некий Роудон Моран, величавший себя полковником. Человек, чью жену он погубил, наградил его дьявольской меткой, и Моран поклялся бывшим товарищам: «Я отомщу всей вашей шайке». Поправьте меня, если я что-то напутал.

– Вы совершенно правы, Холмс. И месть свершилась. Сначала трагедия у Изандлваны, потом убийство принца, затем Трансвааль и смерть Андреаса Ройтера.

– Придется поверить словам этого мерзавца, – грустно усмехнулся Холмс. – Но одержимые местью не могут сполна насладиться ею, если мир о ней не узнает. Именно поэтому самая изощренная расплата вершится обычно не сразу. Как гласит итальянская поговорка: «Месть – это блюдо, которое следует подавать холодным». Больше всего радуется злодей, когда жертва понимает, за что страдает и кто стал причиной ее горестей. Несчастные должны мучиться всю жизнь в поисках средства, способного прекратить агонию. Мститель навсегда завладевает их разумом. Понимаете теперь? Весьма типично для психопатического расстройства, потому-то убийцы иногда подбрасывают улики полицейским и играют с ними в кошки-мышки. Таких маньяков хватает в любой стране, в любую эпоху.

– И именно такого рода улики сейчас перед нами?

Холмс, снова усмехнувшись, покачал головой:

– То, что вы, Ватсон, будучи здоровым человеком, называете уликой, для убийцы означает совсем иное. Это трофей, символ ненависти и маниакальной агрессии. Такие предметы не скрывают, а, наоборот, выставляют на обозрение, словно беззащитного пленника накануне казни или бесценное сокровище, отвоеванное у врага. Поверженные в прах обидчики, глядя на подобный сувенир, должны содрогнуться и сто раз пожалеть, что не умерли, прежде чем поднять руку на Роудона Морана и ему подобных. Понимаете?

Мы повернулись к Альберту Гиббонсу. Сержант, который все это время внимательно слушал моего друга, пригладил усы. Его бледно-голубые глаза по-прежнему чуть слезились.

– Джентльмены, – тихо, но решительно сказал он, – вы должны узнать обо всем, что известно мне самому. Только так я смогу помочь покойному капитану Джошуа Селлону. В прошлом году меня отправили в отставку, но до тех пор я служил в военной полиции в Портсмуте. По сей день выполняю я поручения тех, кто решает мне довериться. Иногда отношу письма, иногда выведываю информацию. Ну а бо́льшую часть времени остаюсь простым портье из Лэндор-меншенс. Такая жизнь мне по душе. Дом принадлежит государству, и мне приятно думать, что в некотором роде я все еще на службе у ее величества. Капитан Селлон несколько месяцев пользовался моими услугами. В квартиру под номером сорок девять я заходил вчера ночью, когда он еще не вернулся из Альдершота. В последние дни я держу под наблюдением эти два дома, и у меня возникло необъяснимое предчувствие, что круг смыкается. В той комнате никогда не держали ничего ценного, но вчера, я был уверен в этом, Селлон принес туда порванный ремешок и орденскую ленту.

– Почему? – спросил Холмс.

– Эти вещицы лежали в потайном месте, но сегодня вы с майором должны были на них взглянуть. Поскольку я нес тут вахту, мне пришло в голову временно взять их на хранение. После полуночи в квартире никого не было. Капитан Селлон вернулся около семи утра. Я собирался пойти к нему с рапортом, но решил обождать. Нехорошо будет, подумал я, если нас увидят вместе. Теперь мой долг – показать эти трофеи вам, они должны превратиться в доказательства и помочь призвать к ответу человека, погубившего столь многих. Думаю, я поступил правильно.

– Разумеется, – успокоил его мой друг.

– Столько смертей, сэр. Миссис Патни-Уилсон, полковник Пуллейн, принц империи, капитан Брентон Кэри и остальные. А теперь еще и капитан Селлон.

– Как они вас раскрыли? – спросил я.

– Нашим врагам дай только время, – пожал плечами Гиббонс, – вполне можно вычислить, кто именно снимает комнаты в Карлайл-меншенс и зачем. В округе квартирует много офицеров. Только люди вроде капитана Селлона обычно на месте не сидят. Они вечно в разъездах, им нужно постоянно опережать своих противников. Однако на сей раз он не успел.

Сержант опустил глаза, но потом снова посмотрел на нас:

– Боюсь, капитана убили именно потому, что он не отдал злодею эти жуткие вещицы. А сделать это он не смог бы, даже если б захотел, и все из-за меня.

– Но откуда у Джошуа Селлона эти жуткие, как вы сказали, вещицы? – спросил я.

– От миссис Кэри. Бедная женщина получила их по почте, когда вернулась в Англию. В посылке не было письма. Мерзавец хотел дать ей понять, что ни смерть ее мужа, ни гибель принца не случайны. Бедняжка должна была осознать, как жестоко с ней обошлись, увериться, что ничего нельзя сделать. Ее гонителю это доставило изощренное удовольствие. Он жаждал сообщить ей о своем существовании, завладеть всеми ее мыслями, стать к ней ближе, чем был когда-то супруг.

– Но враги просчитались, и бедная леди отнесла эти «сокровища» в военную полицию и сообщила о коварном заговоре, – с надеждой в голосе предположил я.

– Нет, – покачал головой Альбер Гиббонс, сержант военной полиции, будем отныне называть его так, – но они действительно не учли, что семьи Кэри и Патни-Уилсон связывают узы верной дружбы. Благородная леди обратилась к другу, который тоже пережил огромную потерю, и он должен был попросить о помощи вас и Шерлока Холмса. Большой промах со стороны наших врагов, и надеюсь, они сильно о нем пожалеют.

– Что же теперь станет с этими вещами? С лентой и ремешком? – спросил я.

– У меня есть на этот случай специальные указания, – улыбнулся Альберт Гиббонс. – Мистеру Лестрейду, который приходил сюда вместе с вами, о них ничего не известно. При всем моем уважении, сэр, мистер Лестрейд не военный, а в нашей ситуации надобны настоящие солдаты. К вечеру лента и ремешок окажутся в надежном месте, где их не добудет и целая армия. Но нам было важно, чтобы вы их увидели.

– Все идет так, как и должно, – заметил Холмс чуть позже, когда мы стояли на улице перед Лэндор-меншенс.

Смерть на коне бледном

1

Я горжусь тем, что перед лицом опасности способен оставаться хладнокровным и замечать то, чего не увидел бы обычный человек. И все это благодаря военному прошлому и профессиональной медицинской подготовке. Когда к нам на порог пожаловал Сэмюэль Дордона из иностранной медицинской миссии Евангелической церкви, я внимательно оглядывал Бейкер-стрит. Так же пристально я следил и за его уходом. По части бдительности я старался не отставать от моего друга, Шерлока Холмса. Разумеется, театральные гастроли майора Патни-Уилсона были просто смешны и, вместо того чтобы сделать его незаметным, вызывали подозрения. Тем не менее никто не преследовал нашего гостя на улице, и ничье внимание он не привлек.

В Карлайл-меншенс Шерлок Холмс непременно обнаружил бы слежку. Однако опасения были напрасны. Конечно же, потом мы выяснили, что за окрестностями тогда наблюдал сержант Альберт Гиббонс, но он действовал в наших интересах и доложил бы, если бы за нами увязался шпион. И в гражданской, и в военной полиции служат так называемые сотрудники в штатском, они не носят формы. Вот и Гиббонс сражался на этом невидимом фронте.

Холмс вел себя так, словно нам ничего не угрожало со стороны Морана и его сообщников. Я же, увы, полагал, что любому человеку свойственно остерегаться опасности. Но есть люди, для которых в риске кроется смысл бытия, и они намеренно поддразнивают недругов. Подобные смельчаки ищут дуэли, когда легко можно решить дело миром. Именно к такой категории относился Холмс.

Несомненно, Роудон Моран теперь считал нас врагами. Однако Селлона убил не он. Полковник числился в списке пассажиров лайнера, который причалил в Фуншале на Мадейре за пять дней до гибели капитана. Холмс справился у клерка пароходной компании, который знал Морана в лицо, и тот подтвердил факт его присутствия на судне. До Лондона было слишком далеко: по крайней мере три дня морем и еще два на трансконтинентальном экспрессе из Лисабона – полковник не успел бы добраться до Англии к тому моменту, когда застрелили Селлона.

– И потому Рамон не приехал, – с ехидной усмешкой сказал Холмс.

– Прошу прощения?

Со дня убийства капитана прошло два дня. Мы попивали виски возле камина, огонь почти догорел.

– Рамон. Иностранец, который собирался снять квартиру напротив Карлайл-меншенс. Ту самую, откуда, по мнению Лестрейда, стреляли. Этот джентльмен так и не появился в Лондоне. Вы, конечно, заметили, что «Рамон» – анаграмма имени Моран? Очень просто и совсем по-детски.

Я и внимания на это не обратил, потому что ум мой был занят совсем иными вещами, тем не менее счел за благо ответить:

– Да, разумеется.

– Моран не мог убить Джошуа Селлона: не успел еще добраться до Англии. И именно поэтому дразнит нас этой анаграммой. Полагаю, нынче полковник редко марает руки и совершает убийства только в особых случаях. Вся эта глупая история с «Рамоном» – та же самая игра в кошки-мышки. Нам лишний раз напоминают: Моран – кукловод, а мы – послушные марионетки, которых дергают за ниточки.

– Но какая ему с этого польза?

– Очевидная, друг мой. Злодей треплет наши нервы, чтобы мы забеспокоились, перестали рассуждать здраво, начали делать глупости. А сейчас, если не возражаете, я отправлюсь в спальню и почитаю Джорджа Мередита на сон грядущий. Это единственный из романистов, чьи книги я готов перелистывать бесконечно. Давно уже собирался перечесть «Испытание Ричарда Феверела», его первый и, пожалуй, лучший опус.

Вот так завершились несколько удивительных дней, повлекших за собой ту самую ночь. Ночь ужаса.

2

Я испытывал страх на поле боя, однако ничего неожиданного в том не было, к тому же меня окружали мои товарищи. А вот ужас – ужас каждый из нас переживает в одиночку, но об этом мне еще предстояло узнать. Представьте только: химера, в которую отказывается верить разум, душит вас ледяными пальцами, а рядом нет никого, кто протянул бы руку помощи… Тем вечером перед моим мысленным взором еще витал призрак мертвого капитана Селлона, но куда ему было до грядущего иррационального кошмара.

В ту ночь я понял, насколько отличается настоящий ужас от его призрачной тени, от школьного розыгрыша, когда завернувшийся в простыню шутник кричит по-совиному. Совсем иначе колотится сердце, стиснутое безотчетным страхом. Будто ты внезапно очнулся в собственном гробу в полной тишине. Краем глаза заметил быстрое, необъяснимое движение в знакомой комнате: мышь пробежала там, где не может быть никакой мыши. Уловил крик на самом пределе слышимости, но звук этот коснулся лишь твоих ушей. Невыносимый ужас настигает в одиночестве, его, как и боль, каждый должен пережить самостоятельно.

Пожалуй, самый зловещий испуг вы испытываете в знакомой обстановке: это похоже на предательство верного соратника. Мозг парализован, голос рассудка умолк. В ту ночь в своей спальне на Бейкер-стрит я знал: происходит что-то абсурдное. Я, который посмеялся бы над привидением за окном или же духом, постукивающим в стену.

Я очнулся от крепкого сна без всякой видимой причины. Сознание неожиданно и резко всплыло из бездонных глубин, не сравнимых с обычной дремой. Я чувствовал вялость, а чересчур быстрое пробуждение вызвало нечто вроде головокружения. Сперва я даже не понимал, где нахожусь. Интересно, который час. Явно еще ночь. Обстановка в комнате как будто изменилась. Я не узнавал ее. Стены сдвинулись? Или же меня перенесли куда-то? Рассудок твердил, что я нахожусь в той же самой кровати, где заснул накануне вечером.

В темную спальню откуда-то просачивалось тусклое мерцание. Если я по-прежнему у себя, то кровать стоит неправильно и свет падает под другим углом. Что это? Не привычный блик уличного фонаря на занавеске, а насыщенное желтоватое сияние, словно я лежу на дне пруда с гнилой водой или глаза застит пелена. Неожиданно сверху повеяло холодным воздухом, как раз там, где должны быть занавески. Оказалось, они отдернуты, хотя я всегда плотно закрываю их перед сном.

Первой моей мыслью было: конечно же, кто-то пробрался в дом. Но где же незваный гость? Мне хватило ума притвориться спящим. Я лежал неподвижно и вспоминал первые мгновения после пробуждения. Кажется, я слышал шепот и смех – кто-то хихикал прямо у меня над ухом. Но теперь в комнате царили абсолютная тишина и полный покой. Значит, здесь все-таки никого нет? Надо выяснить, моя ли это спальня. Я осторожно огляделся.

Кто-то неведомый переместил комод. Если это действительно он. Быть может, именно поэтому мне показалось, что кровать не на месте. Я понемногу узнавал свою спальню. Просыпаясь ночью, я всегда откуда-то знаю приблизительное время. Наверное, три или четыре часа. Но циферблата я не видел, и с улицы не доносился колокольный звон.

Кто-то или что-то, должно быть, наблюдает за мной. Иначе как это объяснить? Но зачем? Я все еще не осмеливался двигаться и только внимательно вслушивался. Снаружи все было тихо, но по кирпичам задней стены дома или же по черепице что-то поскребывало, едва слышно, как мышь. Луны на небе не было, только звезды. Их свет лился в открытое окно, которое располагалось прямо надо мной – там, где его не должно быть. Я вгляделся, стараясь не выдать себя. К нам вломился грабитель? Но я вряд ли проспал бы чужое вторжение.

Глаза постепенно привыкли к полумраку, и я различил некий сияющий предмет. Впрочем, он скорее тускло мерцал призрачным желтоватым светом. Стало понятно, что комод действительно передвинули и теперь на нем что-то стоит. Или нет? Эта штуковина неясно поблескивала. Весьма странные очертания, совсем размытые. Я чуть повернул голову. Загадочный предмет оказался прямо надо мной. И свет не падал на него, а проходил насквозь. И стоял он не на комоде, а прямо в проеме окна.

Кто-то побывал вмоей комнате и что-то оставил на подоконнике. Но теперь здесь снова никого нет. Я сел на кровати и вгляделся в непонятный объект. Он крутился, медленно поворачиваясь. Что, черт подери, такое? Да еще это болезненное свечение. Я содрогнулся, представив, что мерзкая штука столько времени находилась над самой моей головой. Похожее отвращение испытываешь, когда, проснувшись, обнаруживаешь улитку на щеке или крысу возле самой подушки.

Нет, вещь не стоит на подоконнике. По медленному движению я понял, что она парит в воздухе и не касается поверхности. Странной, неопределенной формы, прозрачная, словно бы извлеченная из неведомых морских глубин. И она заключена в кувшин.

Я вгляделся еще пристальнее и различил кое-что. Сначала меня одолевали сомнения, но потом стало совершенно ясно: передо мной в желтоватой жидкости покачивается человеческое ухо. Вот оно медленно уплыло из поля зрения. Показались мокрые темные волосы, похожие на колыхающиеся в прибрежной воде водоросли. Я рассмотрел все это даже в тусклом свете, ошибки быть не может. Предмет по-прежнему плавно поворачивался. Обнаружилась смуглая шея, отделенная от туловища. Во время обучения я видел немало трупов, но среди них мне никогда не попадалось столь четко и ровно отсеченной от тела головы.

По натуре я не брезглив и испуг почувствовал только потому, что это представление застало меня врасплох. На мгновение мне показалось: я все еще сплю и вижу в кошмаре покойницкую. Нужно проснуться. Но что же, черт подери, за муляж болтается в моей собственной спальне? Отрезанная голова? Вещь снова совершила оборот (вероятно, она все-таки подвешена на невидимых веревках). Смуглая скула, кончик носа.

Теперь меня захлестнула злость – на непонятную штуку и неведомого шутника. Предмет еще немного повернулся и сделался еще более жутким: это оказалась даже не голова, а половина головы, рассеченной сверху донизу. Одна ноздря, одна щека, один закатившийся глаз, уставившийся на меня, половина верхней и нижней губы. Ужасное зрелище, но ярость помогла мне справиться со страхом, и я спустил ноги с кровати.

Я чувствовал себя гораздо увереннее. Страшилище явилось без приглашения и сбило меня с толку. А ведь первой моей реакцией было желание закричать, позвать на помощь кого-нибудь, кто пробудил бы меня от кошмара. Хорош бы я тогда был: доктор, испугавшийся обыкновенного экспоната из анатомического театра. Голова все еще вращалась, мертвый взгляд уперся прямо в меня. Темные волосы колыхались в желтоватой воде.

Но ужас прошел. Передо мной всего-навсего анатомический образец. Из тех, что показывают на лекциях студентам-медикам. Емкость, в которой лежал предмет, еще немного повернулась на невидимом шнуре. Показалось полушарие мозга, цветом и текстурой напоминающее серовато-коричневое вареное мясо.

Спазм в горле прошел так же буднично, как проходит приступ несварения желудка. Теперь я понимал, что именно происходит, и совершенно не боялся. На курсах мне десятки раз приходилось осматривать заспиртованный в склянке мозг, этот образец мало чем отличался от других, виденных мною в студенческие годы. Простой экспонат в формальдегиде, а не монстр из потустороннего мира ночных кошмаров. «Оно», как я все еще мысленно называл предмет, не могло причинить мне вреда. Сердце уже не билось учащенно, как в момент пробуждения. Рассудок не пытался писклявой мышью забиться в дальний угол.

Чиркнув спичкой, я зажег газовый фонарь. Свет от него упал прямо на окно, которое располагалось в дюжине футов над землей и выходило в небольшой внутренний дворик. Там стоял сарай, где хранились уголь и разные садовые инструменты. Я не заметил внизу ни малейшего движения.

Настал черед рассмотреть «гостинец». Голова, вернее, кожа на ней была сморщенной и темной, как у старейшины индийского племени (впоследствии выяснилось, что я ошибся, и это не индиец). Теперь стало видно, что стесанный наполовину череп заключен в прозрачный колпак, который стоит в неглубоком блюде. Блюдо, в свою очередь, свисало с верхней рамы окна на трех цепочках, словно лампада над церковным алтарем. Именно поэтому и казалось, что конструкция парит в воздухе.

Лишь профессиональный вор, умеющий по-кошачьи лазать по крышам, мог подвесить сюда это чучело и при этом не разбудить меня. Благодаря Холмсу я неплохо разбирался в искусстве лондонских форточников и понимал: никто не сумел бы взобраться по стене, не потревожив меня или моего друга.

Снова уставился на меня мертвый глаз. Каким образом сосуд прикрепили к окну? И зачем? Кто это сделал? Без сомнения, неизвестный проказник хотел напугать меня до смерти, но почему?

Это не просто злая шутка. На мгновение меня обуяли сомнения: а не сам ли Шерлок Холмс устроил представление? Но я в ту же секунду отмахнулся от них. Ведь причуды моего друга всегда имели четкое рациональное объяснение, а эта патологическая выходка, черт бы меня подрал, могла прийти в голову только сумасшедшему. Уверен, что его зловещее чувство юмора близко к помешательству. Мой же товарищ по квартире, будучи весьма эксцентричным типом, находился в здравом рассудке.

Необходимо его разбудить. Ведь ночной гость может находиться где-то поблизости. Я подошел к распахнутому окну и выглянул во дворик. Никого. Я уже почти отвернулся и вдруг заметил на крыше сарая, блестевшей в отраженном свете звезд и газового фонаря, послание. Ночь выдалась холодной, и на черепице осела роса. Кто-то, по всей видимости, пальцем начертал на ней большими неровными буквами:

Вероятно, автор усомнился, что ему удалось доходчиво выразить свою мысль, и чуть ниже под четверостишием дописал еще одну строку. А потом спустился на улицу по водосточной трубе.

Если я чего-то и поостерегся бы в тот момент, так это снова выглядывать в окно, – подлец мог караулить внизу. Нашарив ключ, я отпер небольшой книжный шкаф-бюро. Он достался мне от еще отца и в течение многих лет служил своему хозяину верой и правдой.

В верхнем ящике, аккуратно завернутый в льняную тряпицу, лежал мой армейский револьвер, старый добрый веблей модели Мк-1. Как раз недавно я вычистил его и смазал. В компании с ним я готов был встретиться с любым форточником или привидением. Улажу все наши разногласия первой же пулей.

Интересно, как Холмс воспримет мое вторжение в столь неурочный час и что скажет, услышав поистине дикую историю. На часы я не посмотрел, но, уже стоя на лестничной площадке, расслышал отдаленный колокольный звон в церкви Святой Девы Марии в Мэрилебоне. Четыре часа утра. Помедлив мгновение, я тихонько постучал в дверь спальни, а потом распахнул ее, не дожидаясь приглашения и держа в одной руке заряженный револьвер: ведь наш сумасшедший и, по-видимому, смертельно опасный гость мог в тот момент как раз заносить над Холмсом оружие.

Сыщик смотрел прямо на меня, голова его лежала на подушке, но сна не было ни в одном глазу.

– Холмс! – прошептал я. – Кто-то забрался в дом!

– Неужели? – спокойно отозвался мой друг. – Что-нибудь украдено? Проснулись ли миссис Хадсон, Билли и горничная?

– Ничего не украдено, но кое-что подкинуто!

Я пересказал историю своих злоключений. С каждым словом она мне самому казалась все более нелепой. Холмс выслушал, не изменившись в лице, и накинул халат.

– На моем окне висит сосуд, наполненный, по всей видимости, формальдегидом, а в нем – половина человеческой головы. Туда его подвесили, пока я спал. Но с самого момента пробуждения я ничего не слышал и не видел.

Как дико! А что, если мы вернемся в спальню, а страшилище исчезло?

– Это все? – уточнил Холмс, внимательно посмотрев на меня.

– Все? А вам мало? Однако есть кое-что еще. Кто-то написал послание на покрытой росой крыше сарая. Этот тип, по его словам, «беззвучно убивает». И «только раз предупреждает». Видимо, это и есть предупреждение. Сумасшествие в чистом виде.

– Хорошо, – задумчиво кивнул сыщик, поднимаясь на ноги и надевая ковровые тапочки. – Превосходно. Чего-то в подобном роде, Ватсон, я и ожидал. Послания или гостей. Просто замечательно, что они явились так скоро.

– Ожидали? Какая дикость! И кто эти самые «они», позвольте узнать!

– Совсем не дикость, – ответил Холмс уже с лестничной площадки. – В наших обстоятельствах я назвал бы это неизбежностью.

– Но, бога ради, почему? И какие такие у нас обстоятельства?

Холмс остановился на пороге моей комнаты и уставился на жуткий сувенир, оставленный ночным пришельцем.

– Я бросил Джорджа Мередита, – сказал он, поворачиваясь ко мне, – и предавался размышлениям. Ночь – самое удобное для этого время. Давайте рассуждать здраво. Можно со всей уверенностью заключить: Джошуа Селлон, капитан военной полиции, погиб из-за своей уверенности (и эту уверенность подкрепляли доказательства, предъявленные майором Патни-Уилсоном) в том, что Иахлеила Брентона Кэри убили в Индии и тем самым заставили замолчать навеки. Капитан Кэри и, вероятно, его жена, в свою очередь, были убеждены, что принц империи не случайно попал в руки туземцев, что это тщательно спланированное преступление. Майор Патни-Уилсон пострадал от того же человека и выступал на стороне Кэри. Оба они квартировали неподалеку от Хайдарабада и разделяли верность принципам Евангелической церкви. Десять против одного, что они ходили в одну и ту же полковую часовню и, определенно, одинаково истово жаждали избавить мир от Роудона Морана.

Холмс на мгновение замолк и обвел комнату глазами, словно опасаясь, что нас подслушивают.

– После смерти Кэри, – продолжал он, – Патни-Уилсон устроил нелепый маскарад, притворился Сэмюэлем Дордоной и отправился выслеживать убийцу своей жены. Он не преуспел, но сделал все возможное, чтобы подставиться под пулю. Наш клиент, несомненно, отказался от своих намерений, но все же ради собственной безопасности ему необходимо вернуться в Индию.

– А ночной гость?

– Они следили за нами все это время и именно потому явились сюда, только и всего, – пожал плечами Холмс, не отрывая взгляда от страшной головы. – Мы на глазах у всех заходили в Карлайл-меншенс – дом, где застрелили капитана. Конечно же, убийцы наблюдали за ним. Мы открыто обращались к Альберту Гиббонсу, бывшему сержанту Королевского флота, доверенному лицу военной полиции. Те, кому известно о нем, конечно же, обратили внимание и на нас. Вы что, думали, мы уйдем оттуда незамеченными? Лично я рассчитывал на слежку и был бы разочарован, если бы нас оставили в покое!

– Но ведь квартира в Лэндор-меншенс пустовала?

– Именно по этой причине. Ее собирался снять некий мистер Рамон. Глупая анаграмма имени Моран. По всей видимости, он еще не добрался до Англии, но дает нам понять: игра началась. Потому здесь и появилась голова. Нужно разобраться в его поступках. Моран охоч до развлечений, люди для него – всего лишь марионетки. Именно об этом он и напоминает: наши жизни в его руках. Неужели вы думали, что мы больше не услышим об убийстве в Карлайл-меншенс?

– Я на это надеялся и рассуждал иначе.

– Вот как? Ну а я был уверен: представление вот-вот начнется. И потому сегодня ночью спал, вернее, бодрствовал с пистолетом под подушкой. Мой крошка лару больше подошел бы даме, но в данных обстоятельствах он весьма полезен и просто незаменим. Лучше перестраховаться. Теперь давайте рассмотрим наш подарок.

Холмс внимательно оглядел половину головы в стеклянном сосуде, словно то было произведение искусства.

– Мои познания во френологии, – заявил он чуть погодя, – подсказывают, что родиной этого человека была Восточная Африка. Хотя нет, скорее, побережье Сомали. Орлиный нос и гордый челюстной угол – Эфиопия или какое-нибудь кочевое племя из Южного Судана? Рискну остановиться на этой версии.

– Холмс! Кому какое дело, откуда он родом! Черт подери, проблема совсем в другом!

– Мне есть до этого дело, – промурлыкал себе под нос мой друг и чуть наклонился, чтобы рассмотреть задний дворик. – Вы сказали, внизу на крыше сарая было послание?

– Да, там, под окном.

– Я спрашиваю потому, – покачал головой Холмс, – что, боюсь, никакого послания больше нет. Весьма действенный, хоть и глупый фокус: написать что-то на куске льда или росистой поверхности. Буквы исчезают, когда чуть теплеет воздух. Надпись невозможно предъявить в качестве доказательства, и на свидетеля посмотрят косо. Именно так и случится, если вы кому-нибудь расскажете о происшедшем, – вам, скорее всего, не поверят.

– Но, к счастью, я все запомнил слово в слово!

– Разумеется! – поспешил успокоить меня Холмс. – У меня нет сомнений в вашей правоте. Но вдумайтесь: им нужно было, чтобы вы прочли послание сразу же, пока оно не испарилось. Уверен, за вами наблюдали. Быть может, следят до сих пор. Сообщение, хотя его уместнее назвать вызовом, – вот главная цель сегодняшнего представления. Что касается остального…

– «В тиши крадусь, беззвучно убиваю и, словно дым, бесследно исчезаю».

– Именно так. Ни вы, ни я ничего не услышали.

– «Учти, я только раз предупреждаю»!

– Разумеется, тут не обойтись без угроз. Эти люди – профессионалы, Ватсон, хоть и преступники. И нам лучше не забывать об этом.

– Но у нас же не осталось доказательств, послание исчезло!

– Я не стал бы утверждать этого, мой дорогой друг, – чуть озадаченно протянул Холмс. – Вы же прочитали его – вот что важно. Если бы мне потребовалось доказать существование надписи, полагаю, я смог бы это сделать. Наверняка палец, начертавший буквы, оставил след в тончайшем слое пыли, осевшей на черепице. Думаю, с помощью микроскопа мы бы его разглядели. Но сейчас перед нами гораздо более весомое доказательство.

– Голова?

– Именно. Гости нас покинули. По всей видимости, в скором времени мы еще услышим о них. Но вряд ли сегодня. Им захочется сначала нас попугать. Иначе какое веселье? Посему предлагаю наверстать упущенное и немного поспать. Совершенно очевидно, чем мы займемся поутру.

– Вот этим? – кивнул я в сторону окна.

– Безусловно.

– Но что нам с ней делать?

– Как что, Ватсон? – удивленно посмотрел на меня Холмс. – Следует все разузнать о ней. Почему мы удостоились именно такого подарка? Установив, откуда взялась голова, мы значительно продвинемся в этом деле.

Завтракать на следующее утро мы сели позже обычного. Жуткий экспонат в стеклянном сосуде накрыли тряпкой, убрали в старую шляпную коробку и отправили в чулан на чердаке. Шерлок Холмс велел ничего не говорить о событиях прошедшей ночи миссис Хадсон и слугам.

– Полагаете, нам следует ждать еще одного полночного визита?

– Нет, Ватсон, – покачал головой мой друг. – Их главное оружие – неожиданность, так что эти люди редко повторяются. Мы предупреждены, а значит, вооружены.

– К нам приходил бесшумный невидимка, – задумчиво сказал я, кладя вилку с ножом рядом с пустой тарелкой. – И исчез он, словно призрачный туман. Но как он сюда попал?

– Полагаю, – отозвался Холмс, нетерпеливо шурша страницами «Морнинг пост», – он уже был здесь.

– Но как?

– Ватсон, – вздохнул сыщик, выглядывая из-за газеты, – вы сами сказали: невозможно бесшумно забраться с улицы к вам в окно или спуститься с крыши с таким сосудом в руках. Головы не пушинки. Как же тогда преподнесли этот подарок?

– И как?

– Мой дорогой друг, на их месте я сам воспользовался бы весьма простым способом: проник бы в дом днем и спрятался. Именно так. Наверху есть прекрасное местечко. Когда мы с вами заходили в последний раз в чулан на чердаке? Сегодня утром. А до того? Но можно обойтись и без чулана, под самой крышей столько укромных уголков, куда никогда не заглядывает миссис Хадсон. А ночью они выполнили свою задачу и исчезли. Достаточно сложенной вдвое веревки: оказавшись на земле, преступник перерезает ее и уносит с собой, не оставляя улик.

– И эти люди все время были рядом, в нашем доме? А мы даже не догадывались?

– Определенно. Тщательно исследовав темные чердачные закоулки, мы наверняка найдем следы визитеров. Однако времени мало, не стоит терять его попусту.

– Но как они пробрались внутрь?

– Утром я побеседовал с миссис Хадсон. Вчера днем газовая компания прислала сюда двух рабочих. Обычная проверка труб. Нынче это обязательная ежегодная процедура, чтобы лондонцы не задохнулись у себя в постелях. Проработав около часа, молодчики удалились. Вернее, громко и весело прокричали «до свидания!» с первого этажа и хлопнули дверью. И один из них действительно ушел. Никто не помнит, как они выглядели. Обычные газовщики в форменных фуражках. Очень простой фокус.

– А если они вздумают вернуться?

– Сомневаюсь, что нас побеспокоят сегодня, – со вздохом отозвался Холмс и скрылся за газетой. – Помните, что сказано в послании? «Только раз предупреждаю». Вот тут они не юлят. Уведомление нами получено. В следующий раз, вероятно, вопрос будет стоять иначе: кто кому первый перережет глотку.

– Что же делать?

– Вероятно, – задумчиво произнес Холмс, снова опуская газету, – братцу Майкрофту об этих делах известно больше моего. Иногда так случается. Нужно выяснить. Сегодня первый четверг месяца, и совет клуба «Диоген» заседает ровно в одиннадцать утра. Именно там и будет Майкрофт. Так что давайте-ка попросим Билли достать с чердака нашу шляпную коробку, а потом пусть со всех ног мчится на телеграф.

3

Клуб «Диоген» – секретное общество, штаб-квартира которого располагается в самом сердце Британской империи. Окна клубного дома выходят на Пэлл-Мэлл с ее изящными особняками и колоннадами, респектабельными заведениями и снующими туда-сюда экипажами, тем не менее узнать о роде деятельности этого общества гораздо труднее, чем, скажем, выведать тайны магических ритуалов самых отдаленных туземных племен. От «Диогена» можно всего за две минуты дойти до краснокирпичного Сент-Джеймсского дворца с его позолоченными часами и караульными в алых мундирах, но, несмотря на близость к общественным местам, первое правило клуба гласит: его члены ни в коем случае не должны сообщать посторонним ни о его делах, ни о точном расположении. Скажу лишь, что здание находится где-то между «Атенеумом», этим воплощением изящной интеллектуальности, и «Реформ-клубом», пристанищем любителей журналистики и литературы.

Майкрофт Холмс – один из шести основателей «Диогена». Название этого весьма эксцентричного заведения происходит от имени древнегреческого философа-стоика, который всю жизнь провел в бочке. Клуб тоже проповедует безразличие к человечеству и его глупостям. Однажды Александр Великий пришел к Диогену и спросил, как ему облагодетельствовать философа, а тот попросил великого завоевателя чуть подвинуться и не загораживать ему солнце. Холмс, с усмешкой пересказывая мне эту изложенную у Плутарха историю, утверждал, что его брат наверняка ответил бы точно так же.

Да, не сомневаюсь, Майкрофт Холмс переживет нас всех и до самой кончины будет верно служить своему монарху. Он занимает должность главного советника правительства Великобритании по межведомственным вопросам и, соответственно, улаживает все дела в кабинете, обеспечивая работу государственной машины в Уайтхолле и Вестминстере. Каждый день Холмс-старший консультирует государственных мужей, решая множество проблем, независимо от места их локализации, будь то Антарктида или Замбези. Но, как однажды заметил его младший брат Шерлок, дело не ограничивается консультациями, во многих непростых ситуациях «Майкрофт и есть британское правительство». Иными словами, премьер-министры и партии приходят и уходят, а сэр Холмс остается.

Его могучий разум хранит стратегии и решения всех сменяющих друг друга кабинетов. Однажды правительственная комиссия потребовала, чтобы Майкрофт Холмс предъявил для инспекции бумаги и отчеты и объяснил методы работы своего ведомства, но чиновники получили следующий ответ:

– Джентльмены, скажу вам начистоту: я не считаю нужным вести какие-либо записи и целиком полагаюсь на свою исключительную память. И сейчас в ней запечатлелись ваши имена и лица – лица тех, кто самонадеянно позволил себе потратить мое бесценное время. Служебная записка с этими сведениями скоро окажется на столе у премьер-министра или у личных секретарей ее величества. Я отчитываюсь только перед ними. Пусть они решают, как будет развиваться ваша дальнейшая карьера – в том смысле, что вам придется чем-то зарабатывать на жизнь. Доброго утра, джентльмены.

Сменяют друг друга мистер Гладстон, лорд Биконсфилд и лорд Солсбери, а за их спиной все так же тайно, без устали действует серый кардинал, сэр Уильям Майкрофт Холмс, кавалер ордена Британской империи, словно Ришелье или отец Жозеф при Людовике XIII два столетия назад. Напрасно вы будете искать упоминания о нем в газетах или выпусках альманаха «Кто есть кто». Когда придет его час, в «Таймс», скорее всего, появится лишь скромный некролог: «почивший эксцентричный интеллектуал», который внес свой вклад в изучение древнегреческой грамматики, опубликовав заметку «Особенности безударного „де“» в журнале «Классик квортерли», и произвел небольшой фурор в алгебраической логике шестистраничной статьей «Принципы пари Паскаля» в журнале по высшей математике. Ни единого слова не будет в этом некрологе о том могуществе, которым обладал он в правительственных кругах.

Да, Майкрофт Холмс весьма ценил свое время, но понимал: младший брат не станет телеграфировать без уважительной причины, а посему уже через час на Бейкер-стрит пришел ответ. Шерлок Холмс вскрыл конверт из тонкой голубой бумаги, прочитал короткое послание и посмотрел на меня.

– Нас ждут на обед в клубе «Диоген» ровно в четверть второго. На этот раз, Ватсон, в отдельном кабинете. Второе правило клуба гласит: в общих залах запрещены какие бы то ни было разговоры. Никто, даже член клуба, не может обратиться к другому человеку без особого приглашения. Запомните это хорошенько.

Меня снедало любопытство. Прихватив кожаную шляпную коробку, мы уселись в кеб и покатили по направлению к Вестминстеру. Всю дорогу я размышлял: почему же те, кто избегает всяческих контактов с человечеством, решили вдруг создать клуб? Вдохновителем заведения был покойный сэр Клаудсли Клаттербак. Этот состоятельный джентльмен владел поместьем Клаудсли-холл, расположенным среди холмов между Оксфордом и Бленемом. Свою жизнь он устроил таким образом, что ему почти не приходилось видеть слуг и с ними разговаривать. Еду доставляли в столовую при помощи специального вращающегося шкафа в стене, а приказы сэр Клаттербак отдавал посредством хитроумной системы колокольчиков.

Парк вокруг Клаудсли-холла окружала стена в шесть футов высотой. В соседней деревне ходили слухи о том, что в поместье устраивают оргии и служат черную мессу, но на самом-то деле сэр Клаттербак всего-навсего стремился защитить владения от охотников и заезжих всадников, опасаясь, что те покусятся на обитающих там зверей. С животными этот джентльмен разговаривал с удовольствием. В его завещании указывалось, что похоронить отшельника следует в величественном семейном склепе, но не в позолоченном гробу, а в простом «бочонке Диогена». Здание клуба сэра Клаттербака, располагавшееся на Пэлл-Мэлл, выстроили в тридцатых годах девятнадцатого века в классическом стиле. К простым стеклянным дверям вела дюжина широких ступеней, стены холла с высоким стеклянным потолком-куполом были облицованы мрамором. Шерлок Холмс что-то прошептал на ухо портье и передал ему пресловутую шляпную коробку.

Нас тихо провели наверх. Я успел одним глазком взглянуть сквозь открытую дверь на столовую: темно-красные стены, написанные маслом портреты (несомненно, каких-нибудь знаменитых молчунов), отдельные столики. Чтобы оградить обедающего от непрошеных взглядов, над каждым повернутым к стене креслом нависало некое подобие балдахина, отчего вся конструкция походила на портшез. Рядом со столиками стояли небольшие пюпитры, чтобы члены клуба могли во время трапезы в тишине и покое насладиться газетой или книгой по своему выбору. Бесшумно скользили по мраморному полу распорядитель и официанты в расшитых войлочных тапочках.

В конце коридора на первом этаже в отдельном кабинете, окна которого выходили на плац-парад конной гвардии, нас дожидался Майкрофт Холмс. Стол был накрыт на троих. Внушительная фигура сэра Майкрофта представляла собой непреодолимое испытание для любого портного. Серый сюртук морщинился на нем и смотрелся как мешок. Массивная голова вмещала всю ту бездну знаний, которые Шерлок Холмс охарактеризовал следующим образом: «Степень с отличием по математике в Тринити-колледже в Кембридже, степень с отличием по античной филологии в Баллиол-колледже в Оксфорде, пожизненное почетное право обедать и ужинать в колледже Всех Святых; нет того, чего бы он не знал».

Добавьте к этому могущество серого кардинала, владеющего всеми хоть сколько-нибудь значимыми правительственными тайнами. Я выдохнул от облегчения, когда сей влиятельный муж поприветствовал нас взмахом вилки.

– Дорогой братец, тебе придется меня извинить. Я уже приступил к еде, время не ждет, впереди еще встреча с министром юстиции по поводу индийского акта. Я заказал нам всем фаршированные виноградные листья, иначе говоря, долму. Сейчас их принесут, и попрошу вас не тянуть с трапезой. И чем же, джентльмены, я обязан вашему визиту?

Какая удивительная встреча! Увы, у меня больше нет брата, но, будь он жив, разве так поприветствовали бы мы друг друга после нескольких лет разлуки? Эти же двое не выразили никаких теплых чувств, Майкрофт лишь на мгновение прекратил жевать и нащупал под столом кнопку от невидимого электрического звонка.

– Дорогой братец, – подавшись вперед, тихим голосом обратился к нему Шерлок Холмс, – не мог бы ты поведать нам кое-какие подробности о капитане Джошуа Селлоне. Именно в этом и состоит цель нашего визита.

– Ах да, – кивнул Майкрофт, решительно разделывая ножом завернутый в виноградный лист комочек риса, – так я и подумал. Неприятная история приключилась с Джошем. Тебе, полагаю, уже известно, что он из военной полиции? Сначала служил королевским посланником, доставлял депеши в разные посольства, сопровождал дипломатическую почту из Уайтхолла во все уголки земли. Не так давно его определили в отдел особых расследований военной полиции в Дели. А ты к какому заключению пришел?

– Именно к этому, – отрезал мой друг. – Только не надо рассказывать нам, что Альберт Гиббонс всего лишь навсего сержант Королевского флота!

– Несколько лет назад, – пробормотал, прожевав очередную порцию долмы, Майкрофт и покачал головой, – началась вербовка в военную полицию. Туда звали отставных унтер-офицеров, которые служили в Скотленд-Ярде. Кое-кто принял приглашение. Многие теперь официально работают в гарнизонах или доках. Но некоторых отобрали для отдела особых расследований, они носят штатскую одежду. Гиббонс из их числа, звезд с неба не хватает, но человек надежный и проверенный. Служил в полиции в Дублине, именно поэтому ваш друг Лестрейд его никогда не видел и не знает, кто он такой.

– Значит, теперь он числится отставным и приглядывает за Лэндор-меншенс на Карлайл-плейс?

– За всей Карлайл-плейс, дорогой братец. Тебя наверняка не удивит, что там тихо и незаметно квартируют многие наши люди, когда долг призывает их в Лондон. Давай не будем развивать дальше эту тему.

Двери кабинета распахнулись, и официант внес еще две тарелки с долмой. Повара в «Диогене», как выразился Холмс, привержены традициям. Иными словами, кормят тут по-спартански и выбирать не из чего. Поставив перед нами закуски, человек удалился.

– Говоря начистоту, дорогой мой Шерлок, – вздохнул Майкрофт, отодвигая свою тарелку, – я предпочел бы, чтобы ты не совался в это дело.

– Неужели? – спокойно отозвался Холмс. – Будь добр, позвони еще раз в этот свой превосходный звонок. Мне хотелось бы кое-что тебе показать.

Майкрофт снова нажал кнопку, и тут же появился официант.

– Не будете ли вы столь любезны, – отрывисто произнес Шерлок Холмс, – спуститься вниз и взять у портье мою шляпную коробку, я недавно ее там оставил. Он извещен о том, что она мне понадобится. Принесите ее сюда.

Если Майкрофт и заинтересовался, лицо его оставалось непроницаемым.

– Ты, разумеется, был совершенно прав, дорогой братец, – сказал он после недолго раздумья. – Селлона действительно застрелили из духового ружья в той самой комнате, где позже обнаружилось тело. Я пришел к тем же заключениям задолго до вчерашнего вечера, когда получил отчет доктора Литлджона. Комната в доме напротив и ее предполагаемый жилец – всего-навсего уловка. Тем не менее смерть Селлона оказалась большим потрясением. Мы искренне гордились своей изобретательностью: квартиры в тамошних домах может снять каждый, их сдавали всем желающим, как поступают в любом добропорядочном агентстве, и незаметно селили туда своих людей, надеясь, что среди остальных жильцов они не привлекут внимания. Но похоже, эта хитрость сработала против нас самих.

– Но что Селлон, ваш, как вы выразились, человек, делал в Карлайл-меншенс? – вмешался я. – И что это за иностранная медицинская миссия Евангелической церкви?

Майкрофт Холмс с несколько смущенным видом взмахнул рукой, словно надеясь, что ответ материализуется перед ним, как кролик из шляпы фокусника.

– Это удобное словосочетание, – произнес он наконец, – такой ответ вас устроит?

– Думаю, нет, дорогой братец, – поджав губы, ответил Шерлок Холмс. – Люди не убивают друг друга столь изощренно без всякой причины. Был ли Селлон связан с так называемым полковником Роудоном Мораном? Какое отношение тот имел к изандлванской трагедии? Кроме того, виновен ли Моран в гибели принца империи, не говоря уже о смерти капитана Иахлеила Брентона Кэри и некоего рядового Левенса? Мне известны не только дикие слухи, но и несколько важных фактов.

– В чем бы ты ни подозревал Рэнди Морана, – совершенно спокойно проговорил Майкрофт, словно не заметив обрушившегося на него града вопросов, – Джоша Селлона совершенно определенно прикончил не он. Вчера этот субъект все еще находился в открытом море, где-то между Фуншалом и Антверпеном. Неужели тебе настолько плохо знакомы обстоятельства дела, дорогой братец?

– Уверен, мне известно ровно столько же, сколько тебе самому, – пробурчал Шерлок Холмс с капризной ноткой в голосе, словно обиженный ребенок. – Однако в твоей власти подтвердить некоторые обстоятельства и тем самым сэкономить мне уйму времени.

Майкрофту удалось увильнуть от ответа, потому что в эту самую минуту в кабинет вошли два официанта. Первый нес поднос с тремя тарелками, на которых лежали pommes de terre a la duchesse – картофель а-ля герцогиня, изобретенный затейливыми французами, – и неаппетитные куски вареного палтуса. У второго в руках была наша шляпная коробка. Поставив тарелки и коробку, они удалились.

– Несколько офицеров военной полиции, – протянул Майкрофт, откинувшись на спинку стула, – занимались расследованием неких происшествий, связанных друг с другом. Как ты и предположил, капитан Селлон подобрался чересчур близко к правде, и наши противники решили, что его необходимо уничтожить.

– А что ты скажешь об Оуэне Глиндуре?

– Позволь полюбопытствовать, дорогой братец, а тебе что известно об Оуэне Глиндуре? И откуда?

Мой друг поднялся и подошел к небольшому столику, где стояла шляпная коробка. В глазах Майкрофта читалось то радостное возбуждение, с каким ребенок в день рождения смотрит на свой подарок. Шерлок Холмс отстегнул пряжку, откинул крышку и достал жуткое пугало, которое я впервые увидел накануне ночью. При свете дня оно казалось безобидным анатомическим экспонатом. Майкрофт, к моему изумлению, совершенно невозмутимо подцепил вилкой очередной кусок палтуса.

– Ах да, – промурлыкал он, прожевав рыбу. – И в самом деле он! Так вот о чем говорилось в твоей телеграмме? Незваный ночной гость? Нам он прекрасно известен, дорогой братец! Замечательно, уважаемый доктор! Просто превосходно! Друзья так скучали по нему.

Майкрофт Холмс редко шутил, но сейчас радостно усмехнулся собственной остроте.

И чему, интересно, тут удивляться? Почему я решил, что отсеченная голова, плавающая в формальдегиде, может вызвать у кого-то неприятные чувства во время обеда? Но как мог Майкрофт ее узнать?

– В Абиссинии во время штурма Магдалы в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году, – ласково говорил меж тем Холмс-старший, словно утешая бедную заблудшую голову, – британский гусар на полном скаку обезглавил одного беднягу. Потом голову подобрал на поле боя офицер третьего драгунского полка, а полковой хирург рассек ее надвое и залил формальдегидом. И дальше наша знакомая путешествовала в сундуке с трофеями двадцать четвертого пехотного полка. Этими сведениями мы располагали до сего дня.

– Она была и под Изандлваной? Во время битвы? – осторожно поинтересовался я, осознавая, как странно прозвучал мой вопрос.

– Нет, доктор, – ответил Майкрофт совершенно серьезным тоном, уже без тени иронии (если только она не примерещилась мне раньше). – Во время битвы Оуэна там уже не было. В этом-то все и дело. Нескольким солдатам и офицерам удалось тогда уцелеть. Именно они стали нашими свидетелями и рассказали следователям военной полиции, что происходило в лагере перед нападением зулусов. В небольшом отряде, которому удалось вырваться из окружения, был сержант-майор Тиндал. Он под присягой показал, что ночью случилось происшествие, о котором он доложил полковнику Пуллейну утром. Кто-то проник в шатер, где располагалась офицерская столовая двадцать четвертого пехотного полка, и похитил из сундука с трофеями эту чудесную вещицу. Ведь Оуэна Глиндура обычно не выставляли на всеобщее обозрение, вы же понимаете. С ним обращались уважительно в память о павшем воине.

– И что же потом? – после небольшой паузы спросил Шерлок Холмс.

– Полагаю, – отозвался его брат, в серых глазах которого светилось глубокое удовлетворение, – они совершили свою первую ошибку.

– Кто «они»?

– Оуэн Глиндур, – пропустив вопрос мимо ушей, сказал Майкрофт с певучим валлийским выговором, – при жизни был абиссинцем. Но в двадцать четвертом полку служат в основном валлийцы, они и дали трофею имя своего национального героя. Этой голове место на полковом складе в Беконе. Когда придет время, я верну ее обратно и весьма их обрадую.

– Но какое отношение абиссинец имеет к Изандлване? – все еще ничего не понимая, воскликнул я. – Кому понадобился подобный трофей? Уж конечно, не туземцам Кечвайо!

– Совершенно верно, доктор, – подтвердил, кивая, Майкрофт после небольшого раздумья. – Как вы уже поняли, есть гораздо более опасные враги, и действуют они у нас под самым носом. Мы вычислили некоторых из них, но где они находятся, нам неизвестно. Наши недруги, по всей видимости, подсунули вам, джентльмены, эту голову, как обычно швыряют перчатку. Это весьма решительные люди, готовые биться насмерть. Они уверены: одна из сторон вскоре будет стерта с лица земли. И желают, чтобы это были вы.

– Но почему? Я по-прежнему не понимаю, – вздохнул я.

– Как же так, доктор? – озадаченно почесав массивный затылок, посочувствовал Майкрофт. – После вашей встречи с капитаном Селлоном в Индии его вместе с другими офицерами военной полиции направили в Африку – расследовать происшествие под Изандлваной. Отдел особых расследований собирал улики. Среди свидетелей был денщик погибшего лейтенанта Тинмута Мелвилла. Этот парень видел, как незадолго до окончания битвы Пуллейн вручил Мелвиллу полковое знамя и приказал спасти его, но бедняге не удалось добраться даже до реки Буффало. Знамя обнаружили несколько недель спустя: оно висело на дереве возле воды.

– Об этом писали в газетах, – с усмешкой заметил Холмс.

– Тогда вот тебе то, о чем в газетах не писали. Свидетель показал: во время разговора с Мелвиллом полковник поднял глаза и заметил на перевале над осажденным лагерем всадника – как Пуллейну показалось, из передового отряда лорда Челмсфорда. Тебе, полагаю, и об этом известно? Денщик слышал слова Пуллейна о том, что это их «последняя надежда». Разумеется, тот человек не имел никакого отношения к лорду Челмсфорду, который со своими людьми находился в тот момент в нескольких часах езды. И все же уцелевшие продолжают пересказывать друг другу историю об одиноком всаднике на сером коне. Он будто наблюдал за последним актом разворачивающейся внизу трагедии. Вот и все.

– Неужели, – снова скептически усмехнувшись, заметил Шерлок Холмс. – Ты полагаешь, Селлона убили потому, что он узнал об этой легенде? Ведь не он один ее слышал.

– В разгромленной палатке караульных, – покачав головой, продолжал Майкрофт, – первая похоронная команда обнаружила клочок бумаги, его передали офицерам из военной полиции, которыми командовал Селлон. Полковник Пуллейн написал записку за несколько мгновений до своей гибели и спрятал в сапоге. Он знал, что туземцы не снимут обуви с погибших, поскольку ходят босиком.

– Так Селлона убили за то, что он читал записку?

– Не только за это, – ответил Майкрофт.

С этими словами он вытащил из внутреннего кармана серого сюртука тонкий бумажник из темно-желтой флорентийской кожи и при помощи пинцета извлек из него сложенный вдвое лист картона. Внутри лежал клочок бумаги. Нам представилась счастливая возможность взглянуть на оригинал записки, которую в последние свои минуты написал командир обреченного полка.

– Зная о вашем визите, я послал за ней курьера в Уайтхолл, – тихо пояснил Майкрофт и тут же поспешно предупредил: – Только не трогайте руками! Просто прочтите, прикасаться нельзя!

НАС ПРЕДАЛИ… БОГА РАДИ, ПОЗАБОТЬТЕСЬ О НАШИХ ЛЮДЯХ… БОЖЕ, ХРАНИ КОРОЛЕВУ…

Полковник Генри Бурместер Пуллейн,

командующий 24-м пехотным полком ее величества

Наверное, целую минуту мы молча смотрели на этот клочок бумаги, а потом Холмс-старший встал и подошел к окну, из которого открывался вид на плац-парад, покрытый безупречно гладким гравием.

– «Позаботьтесь о наших людях»? – с недоумением произнес я.

– Он имел в виду «о наших семьях», – нетерпеливо махнул рукой Майкрофт. – Население Великобритании само о себе как-нибудь позаботится. В битве погибли солдаты и офицеры, у многих остались близкие, которым грозила нищета. Вполне объяснимая просьба, ведь он был их командиром.

– Пожалуй, король Кечвайо печется о своих сиротах не в пример нам, – холодно заметил Шерлок Холмс.

Майкрофт бросил сердитый взгляд на брата.

– Так вы думаете, капитана Селлона убили, потому что он прочел эту предсмертную записку? – спросил я.

– Нет, доктор, даже не из-за этого. Я прихватил сегодня с собой кое-что еще.

Майкрофт откуда-то достал обернутый вощеной бумагой короткий металлический предмет. Я сразу же узнал его – такими отвертками, походившими на штопор с массивной железной рукояткой, пользовались в Кандагаре интенданты, когда открывали ящики с патронами. Судя по виду, эта вещь несколько недель пролежала под открытым небом, подвергаясь воздействию солнечных лучей и дождя, пока ее не обнаружили похоронные команды. Мне, медику, не приходилось иметь дело с подобными инструментами, но я видел, как при Майванде ими откупоривали ящики с намертво привинченными крышками, чтобы снабдить артиллеристов боеприпасами.

– Конечно же, – предположил я, – на поле боя возле фургонов с амуницией валялось немало таких железяк.

– Разумеется, доктор. Великое множество.

– Но чем примечательна именно эта?

– Есть одно обстоятельство. Подобные отвертки, а также остатки нескольких взломанных ящиков из-под патронов тщательно изучили под руководством капитана Селлона три мастера из арсенала в Вулидже. Их обязали молчать об этом. Оружейники даже не знали, с какой целью проводится исследование. Но дело настолько деликатное, что их заставили подписать специальную бумагу: в случае разглашения им грозит четырнадцать лет тюрьмы.

– И что же выяснилось? – спросил Холмс.

– Отвертки рассматривали под микроскопом, на них обнаружились вполне естественные следы грязи и ржавчины, но главное – бо́льшая их часть не была использована по назначению. Их просто отбросили в сторону за ненадобностью, в то время как стрелки на передовой молили о патронах. На многих инструментах нет царапин или потертостей, которые должны были остаться, соприкоснись лезвия со шляпками шурупов, удерживающих крышки сундуков. Почему же интенданты не снабдили боеприпасами гонцов? Почему одни ящики вскрывали штыками или подвернувшимися под руку камнями, а другие так и остались валяться закрытыми на поле брани? Теперь понимаете?

– Неправильный калибр?

– Да, – печально кивнул Майкрофт. – Вас не удивило, что полковник Пуллейн пишет о предательстве? Но и это еще не все. У боеприпасов для винтовок Мартини – Генри есть два существенных недостатка: во-первых, они легко промокают, а во-вторых, пуля может выпасть из патрона. В обоих случаях оружие заклинивает. Этим делом занимались разведывательный отдел управления интендантской службы и кавалер ордена Виктории полковник Редверс Буллер. Пули, которые подобрал возле Изандлваны Джошуа Селлон, оказались совершенно бесполезными. У капитана в руках была разгадка того страшного поражения. И потому кто-то лишил его жизни. Такое объяснение вас устроит?

– Кто-то орудовал в обозе с боеприпасами? – изумленно воскликнул я.

– Можно и так сказать, доктор. Я сомневался, но ровно до того момента, когда обнаружился труп Селлона. Дорого ему обошлись эти сведения.

Мы переглянулись. Внизу под окном солдаты лейб-гвардии в сияющих на солнце шлемах маршировали по площади – происходила смена караула.

– «Я отомщу всей вашей шайке», – процитировал я.

– Прошу прощения, доктор?

– Это, наверное, ничего не значит, сэр Майкрофт. Всего-навсего злобное обещание, которое дал один известный капитану Джошуа Селлону субъект.

Но Майкрофт Холмс не упустил ни единого слова из моего замечания.

– Что ж, – тяжело вздохнул он и поднялся со стула, – поскольку вы уже слишком много знаете, джентльмены, вам лучше отправиться со мной. Нужно взглянуть на улики. Дело может осложниться. Причем значительно. Следует либо полностьюдовериться вам обоим, либо ничего не рассказывать вовсе. Надеюсь, дорогой братец, в первом случае мне не придется раскаиваться. И захватите это чучело в шляпной коробке. Бравые валлийцы обрадуются своему герою.

4

Мы торопливо шли вслед за Майкрофтом Холмсом по плац-параду, под нашими ногами хрустел гравий. Впереди возвышался задний фасад Уайтхолла, его высокие окна, выходившие на Сент-Джеймсский парк, прикрывали от яркого весеннего солнышка полосатые навесы, и оттого здание походило не на место службы королевских чиновников, а, скорее, на первоклассный отель.

«Дорогой братец» Шерлока Холмса всегда ходил по улице так, словно в лицо ему дул сильнейший ветер. Нахмурившись и вперив взгляд в некую точку между Бёрдкейдж-Уолк и башнями Вестминстера, массивный и чуть неуклюжий сэр Майкрофт упрямо продвигался вперед и время от времени неодобрительно оглядывался на случайных прохожих, всем своим видом выражая удивление и негодование: мол, что вы здесь делаете, господа? Как однажды заметил Шерлок Холмс, его старший брат обладал завидным умением ставить людей на место. В его присутствии любой встречный мгновенно понимал, что ему лучше исчезнуть.

Самого Шерлока Холмса, разумеется, весьма мало заботила светская и политическая жизнь, и внушительные правительственные здания не произвели на него ровно никакого впечатления. Когда-то в самом начале нашей дружбы он заявил при мне: «Гораздо лучше, когда страной управляет мошенник, а не реформатор».

Мы свернули на Даунинг-стрит и поднялись по широким гранитным ступеням. Они вели к почти таким же, как в клубе «Диоген», стеклянным дверям. Майкрофт ткнул большим пальцем в направлении дома номер десять, где располагалась резиденция премьер-министра:

– Возможно, тебе это будет интересно, братец. До сих пор каждый день ровно в три часа служащий с метлой подметает здесь улицу. И все для того, чтобы сэр Роберт Пиль не запачкал сапог по дороге домой. Служащий получает пожизненное содержание, хотя сэр Пиль уже тридцать лет как отбыл в мир иной.

– Неужели?

– С традициями расставаться нелегко. Хорошее дело эти традиции!

Облаченный в ливрею швейцар распахнул перед нами стеклянную дверь левой рукой, одновременно отдавая правой честь сэру Майкрофту. Мы зашли в холл с куполообразным потолком и поднялись по одному из пролетов огромной полукруглой лестницы, ступени которой были устланы толстым красным ковром, заглушавшим шум шагов. «Да, – подумалось мне, – неплохо устроились господа премьер-министры».

На лестничной площадке перед белыми дверями нас ждал второй швейцар. Видимо, он опасался, что Майкрофт Холмс подорвет свое хрупкое здоровье, если вздумает сам открыть дверь собственного кабинета.

Просторная комната, в которую мы попали, была изящно оформлена в георгианском стиле. Вполне понятно, почему старший брат Шерлока Холмса предпочитает именно здесь проводить бо́льшую часть своего времени. Белый сводчатый потолок, превосходные книжные шкафы во всю стену, эркер, выходящий на парк и Букингемский дворец с трепещущим на ветру королевским стягом, широкий письменный стол, обитый тисненой зеленой кожей. Расстояние от стола до дверей могло бы поспорить с шириной поля для крикета. А вздумай советник подышать свежим воздухом – к его услугам был балкон с перилами из пурбекского мрамора.

Швейцар забрал наши шляпы и пальто, а Майкрофт тем временем вызвал троих секретарей. Первому было поручено приготовить нам чай. Второму – известить министра юстиции о том, что, к величайшему сожалению, премьер-министр вынужден отложить встречу по поводу индийского акта на завтра. Третьему – передать премьер-министру, что министра юстиции неожиданно задержала депутация юристов от палаты общин, которые явились предложить поправки к закону о судоустройстве. Таким образом, всего за две минуты Майкрофт Холмс искусно отложил обсуждение важнейших государственных проблем и высвободил себе несколько часов.

Первый секретарь принес нам чай, и хозяин кабинета тут же перешел к делу:

– Известны четыре события, связанные с убийствами капитана Иахлеила Брентона Кэри и принца империи. Если ты, дорогой братец, не возражаешь, я изложу их в обратном порядке. Ведь именно так нам стало известно о заговоре.

До сих пор Майкрофт Холмс не произносил слова «заговор». Он имеет в виду политическую авантюру? Какова ее цель? Холмс пожал плечами, и его брат начал рассказ.

– Во-первых, – он загнул палец, – настал день, когда тело рядового Арнольда Левенса обнаружили в канаве. Это случилось в Калькутте за несколько сот миль от Хайдарабада, где убили Кэри. Капитан тогда командовал отрядом из четырех человек, которые убирали армейские палатки, Левенс был у него в подчинении.

– Но что он делал в Калькутте? – спросил я.

– Скрывался, доктор. Левенс, еще двое рядовых и капрал в составе саперно-строительной бригады участвовали в погрузке палаток в тот самый день, когда капитан Кэри был смертельно ранен. Именно Левенс и еще один солдат, Мосс, видели, что произошло с той стороны фургона, где находился Кэри. Впоследствии Левенса собирались вызвать в качестве свидетеля. Но он и рядовой Мосс скрылись. Иногда солдаты предпочитают дезертировать, лишь бы не участвовать в военном расследовании, – боятся, что всю вину свалят на них.

– Что здесь интересного? – уточнил Холмс.

– Нет упоминания о рядовом Левенсе – и вообще о каком бы то ни было Левенсе – ни в записях девяносто восьмого пехотного полка, ни в документах хайдарабадской саперно-строительной бригады. Но зачем людям из других подразделений являться в лагерь? По всей видимости, тут не обошлось без крупной суммы. Никто просто так не станет проситься в наряд. Мосс и Левенс исчезли, и больше никто о них не слышал, пока тело последнего не всплыло в канаве. Именно тогда подняли архив, и имя Левенса обнаружилось в списках дезертиров. Расчетная книжка была найдена рядом с трупом, никакого жалованья рядовой не получал. Следовательно, деньгами его снабжало совсем не военное начальство. В бегах он провел около года, и все это время кто-то его содержал и покрывал. Разумеется, мы не можем со всей уверенностью утверждать, что тот полуразложившийся мертвец был Арнольдом Левенсом. Однако вскрытие показало, что жертва погибла еще до того, как угодила в канаву. По всей видимости, преступные дружки помогли мелкому мошеннику отправиться на тот свет.

Луч солнца блеснул, отразившись от позолоченной оправы пенсне сэра Майкрофта.

– Во-вторых, след возвращает нас к капитану Кэри и так называемому несчастному случаю в хайдарабадском лагере, – продолжал он, загибая очередной палец. – Единственные два свидетеля исчезли. Кроме них, никто не может рассказать, как именно получил капитан смертельную рану, предположительно нанесенную лошадиным копытом. Военному хирургу Каллахану сообщили, что настил от палатки с грохотом упал в фургон и перепуганные кони принялись лягаться. Каллахан осматривал Кэри и ясно видел: смерть капитана, несомненно, наступила в результате серьезных ушибов брюшной полости, которые вызвали разрыв кишечника. Доктор мало знаком с лошадьми, и ему не показался странным характер повреждений: ведь животное, похоже, ударило копытом не назад, а вперед, что весьма необычно. Как бы то ни было, ранение налицо, и единственное приемлемое объяснение – удар копытом. И Каллахан приходит к неизбежному заключению, что пострадавший умер из-за последствий вышеупомянутой травмы. Сам Кэри о происшедшем ничего не помнил. Вас, доктор, это бы насторожило?

Вопрос застал меня врасплох, но ответ на него напрашивался сам собой:

– Если капитан не видел приближающейся опасности, удар мог оказаться для него полной неожиданностью. Тогда он, вероятно, сразу же потерял сознание. Серьезный шок от ранения вкупе с обмороком могли стереть из его памяти те роковые минуты.

– Подобное повреждение могло быть нанесено любым тяжелым тупым предметом, не только копытом?

– Вероятно.

– В-третьих, – кивнул Майкрофт Холмс, загибая следующий палец, – далее след ведет к признаниям, которые почти в беспамятстве сделал перед смертью Кэри. К истории убийства у Кровавой реки в Зулуленде.

– Погиб принц империи, – лишенным выражения голосом произнес Шерлок Холмс. – Дорогой братец, мы читали газеты и знаем, что сначала самого Кэри обвиняли в той ужасной трагедии. Еще нам известно, что на смертном одре он поведал мистеру Дордоне некий секрет, боясь, что правда умрет вместе с ним.

Майкрофт подарил нам одну из своих редких улыбок. На его лице явственно читалось удовлетворение собственной персоной.

– Я знаю, – покачав головой, сказал он, – что вы имели удовольствие выпить чаю в компании преподобного Сэмюэля Дордоны.

– Неужели?

– Ну же, братец Шерлок! Ты, возможно, превосходишь нас в сообразительности, но и я ведь не простофиля! Сэмюэль Дордона! Или же движимый благими намерениями актер-недоучка майор Генри Патни-Уилсон. Еще когда была жива его несчастная супруга Эммелин, майор, несмотря на всю свою набожность, не чурался участия в театральных постановках в Лахоре. Что ж, тот опыт весьма ему пригодился. Однажды Патни-Уилсон сыграл якобы разорившегося героя в драме Бульвера-Литтона «Деньги». Ее ставили в Симле в честь генерал-губернатора Индии лорда Литтона, сына писателя. Он тогда только-только прибыл из Англии. Ты, братец, не знал об этом?

Сэр Майкрофт пытался, что называется, поддеть младшего брата. Я оглянулся на Шерлока, но на его лице не дрогнул ни единый мускул.

– Разумеется, Брентон Кэри не просил Патни-Уилсона держать в тайне историю убийства принца. Напротив, умирающий наверняка заставил друга поклясться, что тот передаст ее их общему боевому товарищу Джошуа Селлону, служившему в отделе особых расследований. По всей видимости, только об этом Патни-Уилсон и умолчал, когда явился к вам в своем нелепом маскарадном костюме. – Майкрофт со вздохом отодвинул чашку. – Понятия не имею, как именно прознал об этом Роудон Моран. Но, боюсь, сам того не желая, Брентон Кэри подписал Селлону смертный приговор. Полагаю, теперь Морану известно все.

– Только ему или же еще кому-то? – уточнил я.

– Возможно, – покачав головой, отозвался Майкрофт, – обо всем знает жена капитана, миссис Энни Кэри. После смерти принца Кэри продолжал служить ее величеству, и ему запретили пересказывать кому-либо странные истории о человеке на серой лошади. Однако стараниями других людей слух распространился. Неизвестно, примерещился или нет очевидцам мифический всадник на коне бледном, стоящий на перевале Изандлваны, но совершенно точно, что Луи Наполеона предал в руки туземцев человек из плоти и крови.

Сэр Майкрофт достал из кармана жилета ключик и подошел к шкафу, стоящему у стены возле письменного стола.

– А что с тем кожаным ремешком? – холодно поинтересовался Холмс.

– Ты и о нем знаешь? Полагаю, кто-то подменил ремень тем самым, подрезанным, когда члены отряда обедали, оставив пасущихся коней без присмотра. И сделал это тот, кто прекрасно управляется с лошадьми и не потревожит их во время подобной операции. Конечно же, седло принца выглядело иначе, когда его осматривали накануне утром перед началом похода.

Открыв наконец дверцу шкафа, Майкрофт с трудом извлек на свет некий длинный предмет, похожий на крикетную биту, обернутый промасленной тканью и перевязанный бечевкой.

– Даже удержись тогда принц в седле, умелый стрелок, вооруженный винтовкой Мартини – Генри и засевший на холме над деревней, легко прикончил бы его одной пулей. А всю вину свалили бы на зулусов с их трофейными ружьями.

Чуть запыхавшись, Майкрофт положил свое сокровище перед нами на стол.

– Кому из отряда принца пригрезилась тогда одинокая фигура на холме? – спросил я.

– Лишь одному. Рядовому ле Брюну.

– Он ехал замыкающим, – вмешался Шерлок Холмс, – и потому, в отличие от ускакавших вперед всадников, мог что-то заметить на вершине холма. Как жаль, уже в который раз эта история не находит достаточного подтверждения.

– Ле Брюна, – подхватил возившийся с узлами Майкрофт, – если это его настоящее имя, последний раз видели в компании головорезов на трансваальских золотых приисках. По всей вероятности, он уже мертв, как и рядовой Арнольд Левенс. Осмелюсь предположить, погибли они от одной руки.

Майкрофту наконец удалось ослабить узел. Он развернул промасленную ткань. На столе лежала винтовка с отполированным до блеска деревянным прикладом, на вид совершенно новая. Казнозарядное ружье, более короткое, чем те, что были в ходу лет десять назад, но достаточно распространенное среди нынешних пехотинцев. На стволе красовалась аккуратная стальная пластинка с гравировкой – британская корона и латинские буквы V. R., означающие «королева Виктория», снизу стояло клеймо изготовителя – «Энфилд, 1870».

– Когда принц погиб, – сообщил нам Майкрофт, похлопав по стволу, – отряд Кэри помчался к лагерю на Кровавой реке. Солдат послали на поиски тел троих павших лишь на следующий день. Тогда-то и обнаружилось это ружье – на холме над заброшенной деревней. Мартини – Генри, сорок пятый калибр, изготовлено в Великобритании. По словам экспертов из вулиджского арсенала, из него ни разу не стреляли. Винтовку зарядили, но потом убийца понял, что пуля не понадобится, и вытащил патроны. Туземцы справились без посторонней помощи. Взгляните. Весьма эффективное устройство. Курок взводится автоматически, когда патрон вкладывается в патронник. То есть стрелять можно почти сразу же. А еще оно весьма и весьма точное.

– Но оружие бросили?

– Бросили? Да, доктор. Это сделал тот, кто покинул место происшествия еще быстрее, чем отряд капитана Кэри! И ему было прекрасно известно: поблизости могут оказаться другие британские кавалеристы, которых, несомненно, привлекут звуки пальбы. Наш загадочный всадник не испытывал ни малейшего желания объясняться с ними. Откуда у него, гражданского лица, винтовка военного образца, да еще и в превосходном состоянии? Нет, гораздо проще оставить ее на холме, пусть думают, что туземцы второпях потеряли свой трофей. – Майкрофт на мгновение замолк, а потом загнул на руке четвертый палец. – И наконец, Изандлвана. Именно там все и началось. Похожего всадника якобы видели на перевале над местом сражения. Верхом на серой лошади. Но там дело обстояло иначе. Причем здесь призраки, джентльмены, если мы потерпели поражение под Изандлваной по реальным причинам. Неправильные отвертки и испорченные патроны сыграли свою роль.

Майкрофт завернул винтовку и принялся завязывать бечеву.

– Генри Пуллейн проявил необычайную отвагу. Он прекрасно знал, что обречен, но успел написать записку и спрятать ее так, чтобы его убийцы не добрались до нее. В ней говорится о предательстве. Но это еще не все. Рядом с телом полковника обнаружили небольшой кусочек металла, не толще вашего пальца. Он не мог просто так оказаться там, это было послание. Пальцы Пуллейна до последнего мгновения сжимали его. Точно такие же бесполезные отвертки неправильного калибра валялись и в траве возле фургонов с боеприпасами. Непригодные железки, которыми так и не удалось открыть ящики, чтобы снабдить патронами стрелков на передовой. Случайность исключена.

В залитом солнечным светом кабинете воцарилась мрачная тишина. Перед нашими глазами, словно образы из волшебного фонаря, мелькали ужасные сцены: солдаты, стоящие спина к спине и отбивающиеся от туземцев штыками.

– А что же Джошуа Селлон? – спросил я. – Как он оказался у Изандлваны?

Майкрофт затянул последний узел и посмотрел на меня, приподняв брови и словно удивляясь моей недогадливости.

– Доктор, вы помните, как впервые повстречали его в купе в поезде Бомбейской, Бародской и Центрально-Индийской железнодорожной компании?

– Разумеется.

– У капитана Селлона была профессиональная привычка запоминать имена, лица и разговоры. Вот и ваша беседа отмечена в его записной книжке. Вы ехали из Бомбея в Пешавар, к северо-западной границе, правильно? И обсуждали тайный трибунал, так там написано.

– Именно, – кивнул я. – Почти до самого Лахора.

– А помните, поезд задержали на небольшом полустанке?

– Да. Я до сих пор не знаю почему. Наверное, мы должны были пропустить другой состав, следующий в Бомбей.

– Тогда в ваше купе заглянул офицер, по всей видимости Анструзер из штаба бригады. И капитана Селлона вызвали на срочную встречу с руководством.

– Правильно.

– Но знаете ли вы, почему его вызвали?

– Нет. После того случая я больше не видел Селлона до дня его убийства в Карлайл-меншенс.

– Тогда вам интересно будет узнать, доктор, что Селлон был не простым офицером военной полиции, а одним из лучших следователей, когда-либо служивших в отделе особых расследований. Капитана сняли с вашего поезда из-за телеграммы, пришедшей из Калькутты от секретаря генерал-губернатора Индии. Селлону предписывалось немедленно вернуться в Бомбей. Именно тогда появились первые подозрения об истинных причинах изандлванской трагедии. Начали допрашивать уцелевших. Джошуа Селлону надлежало отправиться в Африку и возглавить расследование. Именно он должен был сопровождать первый отряд, собиравший улики на поле боя. Поэтому из Лахора на ваш маленький полустанок направили специальный поезд. А в Бомбейской гавани уже стоял под парами легкий крейсер. В Африке срочно потребовались люди, чьи способности помогли бы разобраться в случившемся. До Англии было далеко, а вот Джошуа Селлон добрался из Индии до Дурбана, ближайшего к Изандлване порта, гораздо быстрее, чем ваш полк до Кандагара.

– Тогда я и понятия не имел ни о чем подобном, – тихо признался я. – Юные офицеры, наши спутники, обращались с ним как с недотепой. Скучный пожилой джентльмен, так они его называли.

– Скучный пожилой джентльмен, вы говорите? – Майкрофта явно позабавила моя близорукость. – Но разве можно придумать более совершенную маскировку? Вашим двум остолопам повезло, что он за них не взялся. Джошуа Селлона пожелал видеть сэр Генри Бартл Фрер, наместник ее величества в Южной Африке. Когда-то Селлон служил у него, еще в Бомбее, поэтому сэр Бартл хорошо знал и ценил его. Когда после трагедии у Изандлваны начали распространяться подозрительные слухи, он отправил телеграмму в Калькутту и затребовал бывшего подчиненного. Именно так Джошуа Селлон, лейтенант Холливелл и еще двое офицеров военной полиции оказались в составе первого похоронного отряда, который прибыл в Зулуленд спустя несколько месяцев после сражения. Вот там все и выяснилось.

Майкрофт Холмс спрятал ружье в шкаф и повернулся к нам.

– В скором времени следователи обнаружили в траве возле фургонов с боеприпасами несколько фальшивых отверток. На первый взгляд они ничем не отличались от обычных инструментов, которыми вскрывают ящики с патронами для винтовок Мартини – Генри. Но их отправили на экспертизу.

– Но почему же, – не смог я сдержать своего изумления, – никто не проверил их, пока отряд лорда Челмсфорда маршировал от Кейптауна к Зулуленду? Неужели за все это время им ни разу не пришлось стрелять? Хотя бы во время смотров?

Майкрофт смерил меня жалостливым взглядом, в котором явно читались сомнения в моих умственных способностях. Мне вспомнился сержант Гиббонс.

– Доктор, боюсь, вы не совсем понимаете. Отвертки заменили лишь после последней проверки, а она состоялась вечером накануне битвы. Именно в этом-то все и дело. Подвох был устроен точно по плану. Так называемый охотник сначала должен был убедиться, что зулусы выдвинулись на нужную позицию и готовы атаковать на следующее же утро. Он достаточно хорошо знал туземцев и их тактику. Именно этого момента Моран и дожидался много ночей подряд.

– И сколько же это продолжалось?

– Кто знает? – пожал плечами Майкрофт. – Он охотник и следопыт и умеет появляться и исчезать незаметно. Мне кое-что известно о Моране. Это моя работа. Рэнди Моран может красться по лесу в кромешной тьме, и ни одна веточка не хрустнет у него под сапогом. Той ночью, поняв, что зулусы нападут наутро, он пробрался в лагерь. Его интересовали не только отвертки: он похитил заспиртованную в стеклянном сосуде голову. Без малейшей на то необходимости, только лишь из желания оставить подпись. Мы достаточно хорошо его изучили и понимаем его мотивы. Так что лучше оставьте его нам.

Шерлок Холмс, который, как ни странно, все это время молчал, откинулся на стуле.

– Оставить его вам? Дорогой братец, сколько же в тебе самоуверенности. А ведь ты не предоставил ни одного доказательства вины полковника Морана.

– Мы прекрасно знакомы с этим мерзавцем, – усмехнулся его брат, но в этот раз усмешка вышла невеселой. – Не хуже, чем с Оуэном Глиндуром. Да, голова полковника пока еще не заспиртована в стеклянной банке. Но, полагаю, эту операцию вполне можно будет осуществить, когда палач с ним разберется.

– Значит, вы так его и не нашли? – поинтересовался по-прежнему хмурый Холмс.

Майкрофт открыл ящик стола, достал несколько тонких кожаных папок и выбрал одну. В ней лежала большая фотография мужчины лет сорока. Даже на снимке взгляд холодных прищуренных глаз действовал гипнотически. В очертаниях лба и носа угадывалась крайняя жестокость, эффект усиливали размеры портрета. На нас словно смотрел живой человек, который вот-вот заговорит. Мужественное, но злобное лицо. Настоящий охотник и убийца.

Высокий лоб свидетельствовал о незаурядных умственных способностях, под стать интеллекту самого сэра Майкрофта. Но плотно сжатые челюсти и линия губ выдавали чувственные стремления, которые неизбежно развращают острый ум и врожденную добродетель. На карточке Моран был изображен лишь по плечи, но и по ним можно было судить о его силе и ловкости.

– Полковник Роудон Моран, – тихо произнес Майкрофт. – Опасный враг и ненадежный друг. Человек невероятной мощи, умеет искусно скрывать свой гнев, но никогда и никого не прощает. Весьма хитроумен. Он сумел завоевать богобоязненную Эммелин Патни-Уилсон и смеялся ей в лицо, когда она умоляла не бросать ее на милость жестокого мира. Именно эти насмешливые глаза, джентльмены, заставили ее покуситься на жизнь собственных детей и покончить с собой.

Мой друг вернул ему портрет. Майкрофт открыл еще один ящик стола и вытащил новую папку. В ней лежала накладная на партию товаров, отправленных из Антверпена в Леопольдвиль, столицу Свободного государства Конго. Холмс-старший пролистал несколько страниц, и я понял, что это за груз: груз смерти. Семидесятипятимиллиметровые орудия Круппа и Крезо, партия пушек-пулеметов Максима калибром 37 мм, восемь четырехдюймовых гаубиц. И вдобавок к этому полевые пушки Максим – Норденфельд и горные пушки Круппа калибром 37 мм.

– Откуда же взялись эти бумаги? – поинтересовался Шерлок Холмс, смерив брата суровым взглядом. – Источник надежный?

– Один хороший человек, – вздохнул Майкрофт, – поставил ради них на кон свою жизнь. И проиграл.

– Джошуа Селлон?

– Да. Покинув Трансвааль, Роудон Моран занялся торговлей оружием, которая ведется между Бельгией и государством Конго, чьи хозяева морально деградировали, иначе не скажешь. Они возомнили себя владыками новой империи пруссаков в Южной Африке. Самые жестокие торговцы Центральной Африки пользуются поддержкой бельгийского короля Леопольда. Его, пожалуй, можно назвать наиболее развращенным монархом Европы. Что не мешает ему распоряжаться в Конго как у себя дома. Другие королевские дома никак не воспрепятствовали этому, и теперь тамошние жители стали его марионетками.

Из другой папки Майкрофт достал лист газеты. Я узнал издание – берлинский «Цайтунг».

– Преступное сообщество, которое ты вообразил, дорогой братец, теперь собирается распространить свое влияние и на Черный континент. Именно им и служит Роудон Моран. Ему не удалось нажиться на своих темных делах в Трансваале: он надеялся выручить гораздо больше. За последнее десятилетие это государство в тысячу раз увеличило свои доходы благодаря добыче золота и алмазов – с десяти тысяч до одиннадцати миллионов фунтов стерлингов. Силы его растут, оно грозит британским территориям войной. Сначала Моран возил оружие в Африку под видом сельскохозяйственной техники, торговля велась через восточноафриканские порты, принадлежащие Португалии. Теперь он использует Бельгию и Свободное государство Конго. Вооружилась артиллерия, настала очередь пехоты. Вскоре из Антверпена должен отправиться груз, состоящий из сорока тысяч винтовок Маузера и двадцати пяти миллионов патронов.

Шерлок Холмс перестал хмуриться. Он наверняка уже слышал про эту кровавую торговлю.

– Позволю себе повторить вопрос: и где же полковник Моран сейчас?

– Продолжай в том же духе, дорогой братец, – пожал плечами Майкрофт, – и ты получишь ответ скорее, чем рассчитываешь. Возможно, тебе придется об этом пожалеть. Так что прошу, оставь его нам.

5

В силу своей профессии мне приходилось сталкиваться с удивительным явлением: в определенный момент люди, будь то мужчины или женщины, теряют способность бояться за собственную жизнь и даже за жизнь близких. Полагаю, таким образом природа пытается защитить организм от длительного напряжения. Нечто подобное ощутил и я после визита к Майкрофту Холмсу. Мы не получали более тревожных известий, и мрачная история, казалось, растаяла, сгинула, словно ночной кошмар. Я чувствовал себя измотанным солдатом во время затянувшейся кампании: он хочет сражаться, но еще больше его тянет покинуть передовую и устроить себе короткую передышку.

Спустя несколько дней мы с Холмсом наслаждались ясным весенним деньком перед началом сезона в Эпсом-Даунс. Холмс отправился туда на давно запланированную встречу, а я решил составить ему компанию. Не могу сказать, что меня или его так уж привлекают скачки, но то был особый случай. Около года назад, как, возможно, помнят мои читатели, Холмс оказал услугу некоему полковнику Шеффилду Россу. Конюшни со скаковыми лошадьми, принадлежавшими этому джентльмену, располагались на пустынных землях Дартмура в Кингс-Пайленд, в двух милях к западу от городка под названием Тависток.

Полковник Росс владел четырехлетним жеребцом по кличке Серебряный, прозванным так из-за светлой отметины на лбу. Прошлой весной этого коня считали фаворитом и пророчили ему победу на Кубке Уэссекса. Ставки были четыре к пяти. Но накануне важного события скакун таинственным образом пропал, а полиция обнаружила тело Джона Стрэкера, жившего неподалеку. На трупе имелись следы сильнейшего удара, свидетельствовавшие об убийстве. Но благодаря Шерлоку Холмсу загадка разрешилась: оказалось, что никто не совершал преступления. Серебряный участвовал в скачках и выиграл Кубок Уэссекса при самых необычайных обстоятельствах^[202]. Пожалуй, это было наиболее знаменательное событие в мире конного спорта со времен 1843 года, когда победа в Эпсоме досталась Иуде Маккавею, выступавшему под видом другого коня по кличке Повод.

Ныне Серебряный полностью восстановился после тех бурных событий, и ему предстояло бороться в Эпсоме за приз Суррея. В кругу профессиональных болельщиков, которые хорошо помнили его прошлую победу, конь считался фаворитом, ставки были четыре к шести. Шерлок Холмс просто обязан был увидеть этот забег и повстречаться с благодарным клиентом, полковником Шеффилдом Россом.

Намекни тогда кто-нибудь, что скачки будут иметь отношение к убийству капитана Джошуа Селлона, я рассмеялся бы такому человеку в лицо.

Утром в среду мы сели на поезд на вокзале Ватерлоо и отправились в Эпсом. От станции к ипподрому нас доставил дрэг – большой экипаж, запряженный четверкой лошадей. Нынче такие средства передвижения встретишь нечасто: их используют лишь для особых случаев. Холмс заметил, что дрэг прекрасно подходит для скачек – его можно поставить совсем рядом с беговой дорожкой и наблюдать за лошадьми, расположившись на удобных кожаных сиденьях. Для такого случая мы захватили с собой корзинку для пикника с купленными в Лондоне холодной дичью, фруктами и шампанским.

На ежегодные скачки на приз Суррея собираются как разные сомнительные личности, так и опустившиеся представители высшего сословия. Бега в Аскоте – развлечение для королевских особ, а Эпсом – для простого люда. Повсюду сновали уличные торговцы в традиционных, расшитых перламутром костюмах, явившиеся сюда из лондонского Ист-Энда, и предлагали моллюсков и угрей. Рядом с ведущей в город дорогой вкапывали в землю шесты и ставили палатки припозднившиеся балаганщики. Пестрели яркие цыганские фургоны с цветочными горшками в оконцах и привязанными к ступенькам банками и сковородами. Ощипывали поросший травой торф исхудавшие лошади и ослы. Рядом стояли лотки с закусками, а поодаль начинались разные увеселения. Судя по шумихе, там явно давали представление любимцы ярмарок – Панч и Джуди. Тенты, будки и прилавки усеивали залитую солнцем равнину за ипподромом.

Мы миновали главную трибуну с трепетавшими на ветру флагами. Повсюду висели полотнища, рекламирующие взвешивание жокеев, услуги букмекеров и букмекерских контор наподобие «Тэттерсоллс». В маленьких холщовых шатрах продавали лимонад, шербет и мороженое – по пенни за серебряный кулечек. Мужчина в высоком поварском колпаке и с корзинкой лобстеров в руках выкрикивал: «Одного за шиллинг!» Неподалеку раскинулся настоящий палаточный городок, прельщавший посетителей «Новинками для верховой езды от Ньюсома», «Зеркальным лабиринтом», «Красавицами из гарема» и предсказаниями ясновидцев. Кукольные театры представляли гремевшие тогда в Лондоне постановки – «Корсиканских братьев» и «Дочь полка».

Тут было на что поглядеть, помимо самих скачек! Гонка за приз Суррея должна была начаться ровно в два часа, и мы успели вовремя прикончить бутылку «Вдовы Клико». Я будто глотнул свежего воздуха после всех мрачных приключений с Сэмюэлем Дордоной и Рэнди Мораном. Прозвенел звонок, шестеро всадников вышли на старт. Я посмотрел программку и увидел, что лошади должны проскакать расстояние в одну милю и шесть фарлонгов. Участвовали Центурион, принадлежавший принцу Жерому Наполеону, Плут мистера Огастеса Ньютона, Так-и-Сяк полковника Армитеджа, Денди графа Крейгавонского, Чистюля мистера Сета Бойда и, конечно же, Серебряный полковника Росса. Его жокей был в темно-красной куртке и черной шапочке.

Победитель получал тысячу гиней. Неудивительно, что, когда мелькнул флажок на старте, трибуны огласились возбужденными криками. Но потом зрители примолкли, и воздух буквально заискрился от напряжения. На первом повороте кони скакали так близко друг к другу, что казалось, они вот-вот столкнутся. Мощные копыта взрывали торф. На первом прямом отрезке лошади уже выстроились в линию. Плут Гасси Ньютона вырвался было вперед, но, в соответствии с кличкой, умудрился всех обмануть и отстал от конкурентов уже на втором повороте, а потом и вовсе очутился в хвосте.

Лошади промчались мимо трибуны. Статный серый Чистюля сделал рывок и лидировал в забеге. Все взгляды устремились на него. Так-и-Сяк бежал почти вровень с ним. Вот они вышли на новый поворот, расстояние между жеребцами постепенно росло. Кони скрылись из виду, потом снова показались из-за холма и вылетели на финишную прямую. Последний отрезок пути снова пролегал перед трибуной. Соперники не поменялись местами. И вдруг почти у самой трибуны Серебряный стремительно пошел вперед, свежий и полный сил, будто только-только со старта. Жокей плотно сжимал коленями седло. Вот они обходят Денди, потом Чистюлю и наконец выигрывают забег, опередив последнего на полтора корпуса. Так-и-Сяк Бобби Армитеджа отвоевал второе место у французского Центуриона.

После такого напряженного зрелища обычно хочется расслабиться. Скачки удались на славу. Они настолько поглотили меня, что лишь много позже я с ужасом осознал, с какой легкостью враги могли в тот момент всадить в меня пулю, а я бы и не заметил надвигающейся опасности. Шерлок Холмс отправился на встречу с Шеффилдом Россом, чтобы поздравить его с триумфом, и я на час или два оказался предоставлен самому себе. Мы договорились встретиться у дрэга в пять часов.

– Не сомневаюсь, Ватсон, что после такого удачного забега полковник Росс и его протеже непременно появятся в Эпсоме и в июне. Обещаю вам, в следующий раз они завоюют главный приз. Победитель эпсомского дерби – чем не венец карьеры!

Я не хотел идти вместе с Холмсом к бывшему клиенту, ведь моя роль в том расследовании была весьма невелика, и направился к шумной ярмарке. В веселой толпе, кроме меня, бродило еще несколько джентльменов в шелковых цилиндрах. А представители низшего сословия в тот день принарядились все как один: едва ли не каждый щеголял в жилете, украшенном серебряной цепочкой от часов.

Примерно через две сотни ярдов я наткнулся на шатер под названием «Королевское стрельбище Великобритании». Я бывший военный и потому нахожу подобные развлечения весьма занимательными. Тир представлял собой роскошное зрелище и гордо возвышался над огороженными площадками, где проводились разного рода средневековые турниры, и игорными палатками. Мишень располагалась в пятидесяти футах от стойки, возле которой выстроились в очередь полные надежд стрелки, и крепилась на сооруженном по всем правилам стрельбищ земляном валу по крайней мере в два фута толщиной. Там нарисовали стену осажденного замка. Внизу виднелись воротца, над которыми пестрели маленькие красные, белые и синие мишени. Сбоку на полке стояли всевозможные призы, начиная с дешевых кукол и заканчивая фарфоровыми блюдами. Всем заправлял зазывала в кепи и черном атласном сюртуке.

– Дамы и господа, перед вами осада Севасто-о-ополя! Полюбуйтесь знаменитой русской крепостью, она воспроизведена во всех подробностях. Кто хочет всадить пулю в свирепого русского солдата? Кому удастся укокошить царя? Кто готов с мушкетом в руках постоять за честь старой доброй Англии и ее величества? Приз за каждое попадание!

Поддавшись любопытству, я подошел ближе. Один за другим работяги отцепляли повисших на локте жен или подруг, платили шесть пенсов и получали винтовку и возможность трижды попытать счастье. Пятеро попали лишь в каменные стены замка. Каждый раз после неудачного выстрела маленькие воротца внизу распахивались, из них выглядывал дьявол с высунутым языком, и одновременно раздавалось насмешливое «ку-ку!» (видимо, срабатывало устройство наподобие новомодных часов с кукушкой). Шестой претендент промазал в первый раз, зато со второй попытки попал в яблочко. Из дверцы показалась крошечная улыбающаяся Венера, прикрывающая обнаженные прелести букетом цветов, и поклонилась победителю. В толпе послышался довольный смех. Удачливый стрелок забрал приз из рук бледной девушки, помогавшей зазывале.

А тот тем временем увидел в толпе знакомое лицо.

– Сэр, ваш выстрел! Покажите им, как это делается! Прошу вас! Полковник, покажите нам! Полковник Моран! Сэр!

Меня пронзило такое острое чувство тревоги, будто кто-то приставил к моей спине между лопаток холодное лезвие мясницкого ножа. Моран же еще не в Англии! Хотя нет, он с легкостью мог добраться до Лондона из Лисабона, сев на парижский экспресс. Что делать – уйти? Как бы я ни шел, медленно или быстро, все равно привлеку к себе внимание. Но и стоять, повернувшись к нему спиной, тоже нельзя. Либо он меня видел, либо нет. Я будто ненароком сделал несколько шагов по направлению к дальнему углу тира, укрылся там, а потом бросил осторожный взгляд в щель между краешком шатра и натянутым канатом. В конце концов, в Англии не один полковник Моран, взять хоть его брата Себастьяна.

Но ошибки быть не могло. Окруженный толпой спутников мужчина как две капли воды походил на портрет, который на прошлой неделе показывал нам Майкрофт Холмс. Те же изогнутые в жестокой усмешке губы. Полковник успел постареть (ему было уже не под сорок, а под пятьдесят), и пронзительная злоба не так явственно сквозила в его прищуренном взгляде, когда он, улыбнувшись, повернулся к зазывале. На мгновение черты его смягчились, вместо ненависти в них читалась лишь обыкновенная бравада. Но за напускной веселостью, как под слоем грима, крылось то самое мужественное и вместе с тем яростное выражение со снимка. Почему, черт подери, он вообще позволил себя сфотографировать? Наверное, виной тому излишняя самоуверенность.

Неужели Моран так стремился показать миру свое истинное лицо и ни во что не ставил чужое мнение? Вокруг него собралась целая компания – мужчины и женщины, юные и не очень. Он был душой этого общества, явившегося насладиться скачками и шумной ярмаркой.

Полковник взвесил в руке винтовку, проверяя, все ли честно. Идеальный образ охотника, готового прикончить добычу или погибнуть самому. Высокий лоб свидетельствовал о недюжинных умственных способностях, а следовательно, и о высоких шансах на победу в любом поединке. Моран больше не улыбался. Внешне расслабленный и спокойный, он заплатил свои шесть пенсов и взял у зазывалы три пули. И все же в его поведении сквозила едва заметная нервозность, которая изобличала сдерживаемую импульсивность.

Усы, казавшиеся такими пышными на фотографии, он явно красил. Но об их истинном цвете, поблекшем со времен юности, свидетельствовали ярко-рыжие волоски на запястьях. Кожа на руках и на шее выдавала его возраст, такие приметы не в силах замаскировать никакое косметическое средство. В голосе Морана звучала решимость, смешанная с презрением к окружающим. Джек и Фрэнк описывали мне бесшабашного весельчака, который успел повидать мир и знал что почем. Но сейчас слова его звучали глухо, с грубой насмешливостью. По всей видимости, он любил покуражиться над ближними, но не умел смеяться с кем-нибудь за компанию.

Я отступил назад. Моран совершенно точно смотрел в моем направлении, но вот видел ли меня? Во мне зрела непонятная уверенность: полковнику точно известно, кто я такой и где прячусь. Показалось даже, он направил на меня дуло. Но сейчас его занимали спутники, он полностью завладел их вниманием. Две молоденькие девицы глядели на него с обожанием, а их юные спутники заискивающе улыбались. В компании также присутствовали двое джентльменов постарше и четыре дамы, вид у них был покорный, они ждали, что же скажет Моран.

Что за оружие у него в руках? Парди или шотландская охотничья винтовка, а может быть, карабин Мура и Диксона? Трудно сказать, но я готов был поклясться: поднимая его, Моран смотрит прямо на меня. Вот он отвернулся. Поклонники не отрывали от него глаз, словно школьники, уставившиеся в рот учителю, а он читал им лекцию об искусстве стрельбы негромким, но звучным и уверенным голосом.

– Я, к вашему сведению, однажды попал шесть раз из восьми в шляпу, которая находилась в руках у товарища. С расстояния в сто пятьдесят ярдов. Дело было на полковом турнире, и ружье похожее. Офицер со шляпой знал: опасность ему не грозит. Участники стрелковой бригады должны по очереди держать мишени, вы знали об этом? Стоит кому-нибудь отказаться, его сочтут презренным трусом и с позором погонят из полка. С четырех сотен ярдов я всаживал четыре из шести пуль в радиусе восемнадцати дюймов от центра мишени, но, конечно, с ней рядом никто не стоял. Не нашлось желающих, даже в стрелковой бригаде, слишком уж далеко. Сам же я дважды выходил под пули на таком расстоянии, потому что был уверен в стрелке. Побился об заклад. И, приятно признаться, выиграл.

Моран вздернул винтовку на плечо, прицелился. Другой на его месте полностью сосредоточился бы на выстреле, но он продолжал лекцию:

– Но это все ерунда. Мне часто приходилось вгонять гвоздь в стену одним выстрелом. Здесь нет никакой хитрости. Попробуйте сами. Смотрите внимательно. Нужно поднять винтовку к плечу и держать ее ровно. Не сжимайте ствол. Поместите цель так, чтобы она оказалась в центре мушки и целика. Вы, молодые люди, можете вообразить вместо железного треугольника пару раздвинутых дамских ножек, они так и ждут, так и манят.

Один из мужчин в цилиндре, стоявший позади полковника, усмехнулся.

– Держите локоть ровно и прямо. Легонько коснитесь спускового крючка одним лишь указательным пальцем, только так и никак иначе. Это вам не игрушечное ружьецо. Делайте только необходимое усилие, не хватайтесь за оружие, не сжимайте его. Обращайтесь с ним как с женщиной, с прелестной скромницей.

Не успели его спутники послушно рассмеяться, как раздался выстрел. Пуля ударила точно в середину мишени, висящей над воротами замка. Кое-кто из зрителей радостно зааплодировал. Но хлопки смолкли, когда Моран повернулся. Я отчетливо видел его через щель между полотняной стенкой шатра и деревянным шестом.

– Вы великий охотник, – восторженно крикнула молоденькая дама, все еще хлопая в ладоши.

Полковник выбрал приз и указал на дешевое латунное кольцо, зазывала поспешил снять его с полки. Потом Моран посмотрел на девушку.

– Охота, дорогая моя леди, – дело серьезное, и я кое-что об этом знаю. Берегитесь. Иногда не удается убить зверя с одного выстрела, даже если цель под самым носом. Это касается могучих и сильных животных. К примеру, слон – великолепная добыча, охотиться на него – величайшее удовольствие и вместе с тем настоящее испытание.

Его забросали вопросами.

– Да, сэр, приходилось, – ответил он кому-то, – множество раз. Больше всего мне запомнился африканский слон, которого я прикончил из винтовки Диксона. Гиганты передвигаются довольно медленно, но они сильны и весьма опасны, если не знаешь, как к ним подступиться. Сначала следует спустить собак, они отвлекут его внимание. Раз я стрелял в могучего зверя прямо с седла и попал ему в плечо. Сначала он будто даже и не понял, что произошло.

Пара слушателей засмеялась, словно по команде.

– Но вот что странно, меткий выстрел словно лишил его способности бежать, – продолжал Моран. – Слон даже не попытался скрыться, медленно зашел в рощу, потом повернулся и уставился на меня. Превосходная крупная голова. Я спешился и несколько раз пальнул в его массивный череп, а он, представьте себе, просто стоял и смотрел, словно не замечая выстрелов. Только каждый раз кивал головой, будто кого-то приветствовал, и тянулся хоботом к ране. Потом неуверенно качнулся, но сумел удержаться на ногах. Я всадил еще шесть пуль ему в плечо, а он все не падал. В конце концов пришлось добить его из голландской шестифунтовой полевой пушки.

Я слушал этот рассказ о хладнокровном убийстве благородного животного, и меня охватывало все большее отвращение. Напоследок полковник принялся высмеивать своюжертву, голос его сделался нарочито жалобным и удивленным:

– И вот он стоит там, закрывая и открывая глаза, а из них катятся огромные слезы. – Всем своим видом Моран изобразил горе и провел пальцами по лицу, притворяясь плачущим. – Потом гигантская туша дрогнула, он упал на бок и умер.

На этот раз молчали даже его поклонники. Вызвала ли у них эта история такое же неприятие, как у меня? Кто-то что-то пробормотал.

– К счастью, – ответил на неразборчивый вопрос полковник, – его бивни весили по девяносто фунтов каждый. Наша экспедиция сполна окупилась.

Моран взял тлеющую сигару, которую во время рассказа положил на выигранное латунное кольцо, сделал затяжку и снова опустил. Не знаю, как именно он выбрал жертву, но несколько минут спустя, когда компания вышла из тира, полковник окликнул молоденькую девушку, засмотревшуюся на жонглеров. Одета она была гораздо беднее спутников.

– Будьте добры, милочка, прихватите мое новое кольцо.

Девушка взяла с прилавка безделушку, но тут же, задохнувшись от боли, уронила ее на пол – сигара успела раскалить металл. Моран усмехнулся, и вместе с ним послушно захихикали двое других мужчин, которые с самого начала видели, к чему все идет, но, видимо, посчитали, что большого вреда полковник не нанес.

– Ох уж эти собаки и женщины, Арчи, – пожаловался он одному из пожилых спутников, – по-другому не понимают, да?

Таков был Роудон Моран. Его невообразимая бессердечность вызывала отвращение и немного пугала. Так это и есть наш самопровозглашенный враг? Боялся я не искусной стрельбы: даже если полковник меня и увидел, то вряд ли решился бы прикончить прямо в Эпсом-Даунс. Да, он настоящий мерзавец, но мы с Холмсом повидали немало отребья. Морана не привлекали к суду, однако он был гораздо хуже многих известных преступников. В тот миг я поставил бы последний соверен на то, что именно он застрелил Джошуа Селлона, хотя имеющиеся у нас доказательства не убедили бы ни одного судью. От полковника почти ощутимо веяло самоуверенностью и злой силой.

Глубочайшее омерзение я испытал, услышав издевательский рассказ об убийстве слона. Перед этим померкли даже многочисленные истории о несчастных жертвах полковника. Кстати, Шерлок Холмс чаще всего сохранял невозмутимость, изо дня в день сталкиваясь с отъявленными негодяями, совершающими отвратительные поступки, но впадал в безграничную ярость, узнав о жестоком обращении с нашими меньшими братьями. Мой друг охотнее взялся бы защищать убийцу, нежели человека, ради забавы прикончившего дикое животное. Эту особенность его характера я теперь понимал как никогда ясно.

Я посмотрел на часы: до нашей встречи оставалось около часа. Что же делать? Главное – не попадаться на глаза нашему недругу. Там, в тире, Моран смотрел в мою сторону, но, кажется, не увидел и не узнал меня. Хотя все может быть. По чистой ли случайности оказался он сегодня на ипподроме? Или все это время кто-то из его подручных следил за мной?

Моран наверняка уже прослышал о наших визитах к Майкрофту и в Карлайл-меншенс. В Англию он прибыл недавно и, скорее всего, не знает меня в лицо, тем не менее расслабляться не стоит. Видимо, ему докладывали о наших посетителях на Бейкер-стрит и обо всех приходящих туда письмах. Оставалось лишь надеяться, что полковник не ожидал встретить меня здесь и я не привлек его внимания. Ведь сначала я стоял к нему спиной, а потом укрылся за углом палатки.

Но нельзя быть уверенным ни в чем. Следует позаботиться о собственной безопасности и держаться в тени. С моего места открывался отличный вид на раскинувшуюся вокруг ярмарку: шатры пестрели до самого горизонта. Есть где затаиться. Вряд ли Моран со своей свитой отправится в палатку с семейными развлечениями – они сочтут это ниже своего достоинства. А компания большая, так что я наверняка замечу их даже издали.

Я обошел шатры. Полюбовался «красавицами из гарема» (вполне безопасное удовольствие), посмотрел «Корсиканских братьев» (милое кукольное представление по мотивам повести Дюма), подивился на «стереоскопические чудеса света» и даже заглянул в палатку к ясновидящей мадам Палмейре. А напоследок отправился в лабиринт кривых зеркал. Он располагался под полотняным навесом, и фонари там горели весьма тускло. Могу поклясться: никто не видел, как я вошел туда, кроме цыганки, взимавшей плату. Посетителей в этот час почти не было. Я подождал немного, чтобы убедиться, что внутри никого нет, и вступил в лабиринт.

Сооружение состояло из арочных проходов, затянутых красным репсом и увешанных зеркалами. Никаких особенных хитростей – просто вогнутые и выпуклые стекла, которые превращали отражение в нелепые и странные фигуры. Вот в одном я съежился до размеров карлика, а в следующем вытянулся каланчой. Через мгновение левая половина моей головы неимоверно раздалась, а правая стала расплывчатым пятном. Вот я перевернулся и встал на голову, вздернув ботинки к потолку, а вот распался надвое, и каждая часть гордо вышагивала на одной ноге.

Сам лабиринт был достаточно прост, и главное развлечение составляли именно зеркала. При этом, чтобы попасть в соседний зальчик, надо было обойти аттракцион по кругу.

Где-то справа раздался смех, – по всей видимости, две женщины с детьми. Вот прошелестели их торопливые шаги, заскрипел укрытый тонким ковром дощатый настил, и веселые голоса постепенно смолкли – посетители нашли выход из лабиринта, и я, казалось, снова остался один.

Я добрался почти до самого центра и вдруг услышал, как кто-то тихо, но уверенно приближается. Быть может, цыганка хочет закрыть аттракцион и решила проверить, здесь ли я еще. Коротко скрипнули доски под чьей-то ногой. Неизвестный находился в каких-то двух футах от меня, за зеркальной перегородкой, но, чтобы встретиться с ним лицом к лицу, пришлось бы обогнуть весь лабиринт по внешнему кругу.

Звук шагов смолк и послышался голос:

– Доктор, все это ни к чему. Зря вы затеяли возню. Поверьте, вам лучше бросить это дело, независимо от его цели. В противном случае вы навредите сами себе. Оставьте бесполезные попытки и возвращайтесь к своим семейным тайнам, потерянным наследствам и разочарованным старым девам. А еще лучше, займитесь исцелением больных. Вас ведь этому учили?

Он замолчал. Неужели полковник действительно ждет, что я отвечу? В груди похолодело, но я застыл абсолютно неподвижно и затаил дыхание. Стоит заговорить или сделать шаг, он тут же узнает, где именно я нахожусь, и, вероятно, всадит в меня пулю. Я не двигался. Скрипучий пол выдал бы меня с головой.

– Бросьте это дело, – повторил Роудон Моран. – Ничего не выйдет. Можете так и передать своему другу Шерлоку Холмсу. А можете ничего ему не говорить. Оставляю это на ваше усмотрение. Но над своей судьбой вы больше не властны. Прошу мне поверить. Я предупреждаю лишь один раз. Вы сами себе навредите.

«Учти, я только раз предупреждаю» – так написал неизвестный ночной посетитель на покрытой росой крыше сарая. Моран, по всей видимости, еще не добрался тогда до Лондона, но я совершенно точно знал: именно он сочинил послание и велел доставить его нам вместе с отрубленной головой.

Не могу сказать, что от страха лишился дара речи и потому не стал отвечать. Я просто не решился. Все смолкло, из соседнего прохода не доносилось больше ни звука. Но это ровным счетом ничего не значило. Я же имел дело с охотником. Как там говорил Майкрофт Холмс? Рэнди Моран может идти по лесу в кромешной темноте, и под его сапогом не хрустнет ни единая веточка? Он наверняка не воспользуется здесь огнестрельным оружием – побоится привлечь внимание, но ведь Джошуа Селлона убили совершенно бесшумно. Моран рассчитывает, что я направлюсь к выходу из лабиринта, а значит, лучше вернуться ко входу. Даже будь у него с собой духовое ружье, он вряд ли пустит его в ход на глазах у цыганки. Я крался, стараясь не шуметь, а со всех сторон дергались мои искаженные отражения. Один раз я оступился, но наконец, прищурившись от яркого солнца, выбрался наружу и увидел цыганку с цветным шарфом на голове – она как раз собиралась закрывать заведение.

– Отсюда минуту назад вышел джентльмен. Куда он направился?

– Сэр, – женщина странно посмотрела на меня, – никакой джентльмен отсюда не выходил. Вы да две дамы с мальчиками – больше посетителей не было. Там никого нет. Я всегда тщательно проверяю, прежде чем запирать.

Я оглянулся. Никого и ничего. Моран все еще там?

– В лабиринте ни души, сэр. Вы разминулись со своим другом. Если он остался внутри, то придется ему подождать до завтра, пока мы снова не откроемся, – усмехнулась цыганка.

Быть может, полковник пробрался через прореху в холщовой стене или же сам ее прорезал? Но как же глупо я себя повел. Теперь стало совершенно очевидно: Моран держал меня под наблюдением. Хороший охотник всегда догоняет жертву, а полковник весьма опытный следопыт. И не важно, джунгли вокруг или лондонские улицы. Нам с Холмсом лучше помнить об этом.

И речи не могло быть, чтобы обратиться к Лестрейду или в Скотленд-Ярд. Меня просто приняли бы за дурачка, который без каких-либо доказательств лепечет об угрожающем голосе, почудившемся в ярмарочном лабиринте!

Я украдкой направился к дрэгу. Конечно, насчет предосторожности спохватился я поздновато, но все равно по пути старался не выходить из-под прикрытия шатров и балаганов и время от времени петлял вокруг каруселей и потешных горок. Наконец мне осталось преодолеть последний участок открытого пространства. Вот он, старомодный экипаж, где, наверное, уже дожидается мой друг. Посетители ярмарки постепенно разбредались по домам, полковника нигде не было видно. Я пересек беговую дорожку, на всякий случай оглянулся – никого! – и, нырнув за угол экипажа, забрался наконец внутрь. Меня не оставляла уверенность, что кто-то неотступно наблюдает за каждым моим шагом.

6

Мы с Холмсом приехали на станцию и сели в поезд до Лондона. Я ни словом не обмолвился о происшедшем, отчасти потому, что чувствовал сильнейшее потрясение. Сказать по правде, я склонялся к той точке зрения, что этим делом следовало заняться Скотленд-Ярду или отделу особых расследований военной полиции, которые располагали иными возможностями, чем пара частных детективов. К несчастью, я слишком долго колебался и упустил момент. Вечером уже поздно было заговаривать о своих приключениях. Признание в том, что я встретил Морана, прозвучало бы как исповедь в собственной глупости. Конечно, был бы я умнее, не навлек бы на себя неприятности. Мне подумалось, что мы с Холмсом еще не так давно знакомы, вдруг он решит отделаться от обузы – недалекого компаньона, каким я себя проявил.

У меня даже промелькнула мысль, что Роудон Моран, быть может, прав. Не хочется считать себя трусом, да и полковник – отъявленный мерзавец, но ведь отчасти он верно сказал: не навредим ли мы сами себе? И не подвергнем ли опасности близких? (В моей жизни весьма важную роль играла некая молодая дама, и судьба готовила нам испытание, но тогда я еще об этом не подозревал.) С какими силами мы вступили в противоборство? Разумеется, я и Холмс должны действовать сообща. Но читатель, наверное, помнит, что партнерство наше возникло не так давно. Обладаю же я свободой действий в вопросах, относящихся лично ко мне! Снедаемый сомнениями, я подумал, что утро вечера мудренее, и отправился спать. Решение приму завтра. Какая разница – можно ведь и на следующий день обо всем рассказать.

Спал я неважно. Холмс же поднялся необычайно рано. Когда я вышел к завтраку, он уже сидел за столом и доедал тост с джемом. Рядом лежал выпуск «Морнинг пост», уже, по всей видимости, прочитанный, а перед моим другом стояла раскрытая книга, прислоненная к блестящему серебряному молочнику. «Испытание Ричарда Феверела» – томик из полного собрания сочинений Джорджа Мередита, которое давно занимало почетное место на книжной полке Холмса. Сыщик закрыл роман и повернулся ко мне:

– Надеюсь, вы хорошо отдохнули, Ватсон. Ведь сегодня это вам вряд ли удастся.

– В самом деле?

– Боюсь, что так. Полковник Роудон Моран вернулся в Англию.

– Когда же? – ответил я – вчерашнее молчание вынуждало меня притворяться и дальше.

– Он провел в Лондоне не менее двух дней. Все ожидали, что Моран отправится из Мадейры в Антверпен. Представившись его братом, Себастьяном Мораном, я отправил телеграфом срочный запрос в пароходную компанию на Леденхолл-стрит. Судя по спискам пассажиров, он сошел в Лисабоне на прошлой неделе и, должно быть, сел на иберийский экспресс, следующий через Медину-дель-Кампо в Париж. А потом поднялся на борт парохода, курсирующего между Кале и Дувром. Теперь он нас настиг.

– Так он точно покинул Францию? – обеспокоенно поинтересовался я.

– Да. И вчера днем был на скачках в Эпсоме.

На моем лице отразилось удивление, и я очень надеялся, что мой друг не догадается о его истинных причинах. Незавидная участь выпадала тому, кто пытался скрыть от него правду.

– Вы его заметили?

– Морана совершенно точно видели, мой дорогой друг. Надеюсь, вас не слишком расстроит следующее известие: он был ближе к вам, чем вы думаете, – последовал за вами в зеркальный лабиринт.

– Вас я там не встретил. – Хотя бы эти слова не были ложью.

– Безусловно. Но могли заметить некоего молодого шалуна, лет эдак двенадцати или тринадцати, в расшитой тесьмой куртке, кепи и шарфе. Он слонялся вокруг балаганов.

– Но там болтались десятки мальчишек!

– Именно болтались. Этот же явился туда по моей просьбе и нанялся посыльным к одному ярмарочному фотографу. «Прикрывал» нас, по просторечному выражению. Он один из моих помощников. Гордо именует себя Скивером Дженкинсом с улицы Лиссон-Гроув. Весьма многообещающий малый. Заслуживает как минимум звания главного сержанта.

– Вот в чем дело!

– Боюсь, что так. Роудон Моран – известный завсегдатай скачек и игорных домов и ни за что не пропустил бы Эпсом. Я устроил ему западню. Прошу прощения, дорогой друг, что оставил вас в одиночестве и использовал в качестве приманки, за которой издалека следили двое моих юных помощников. Я рассчитывал, что полковника живо интересуют наши дела. Могу вас уверить, от самого тира за вами следовали двое громил, пока сам Моран не сумел отделаться от своих спутников. Он шел за вами минут двадцать. Скивер Дженкинс узнал его по моему описанию и по жалкому любительскому наброску, который я сделал с фотографии Майкрофта.

– И что же теперь?

– Ничего, – пожал плечами Холмс. – Наших противников снедает нетерпение. Они намеревались попросту распугать нас, как кроликов. Мы не будем ничего предпринимать и тем самым вынудим действовать их.

Холмс ни словом не обмолвился об утренней почте, но возле его тарелки лежало письмо. Наверное, весьма важное – ведь он явно собирался изучить его после завтрака со всей тщательностью. Я ухитрился разобрать адрес: «Гостиница „Рейвенсвуд“, Саутгемптон-роу». Майор Патни-Уилсон отнесся к делу со всей серьезностью и, чтобы никто тайком не прочитал его послание, запечатал конверт красным сургучом.

Холмс допил вторую чашку кофе.

– Наш друг прислал известие, – невинно заметил я.

– Похоже на то.

Он сложил «Морнинг пост», взял конверт и направился к заставленному всевозможными склянками печально известному столу, который называл «химической лабораторией». Чиркнув спичкой, Холмс поджег бунзеновскую горелку, убавил пламя, наполнил стеклянную реторту водой из бутылки и поместил на огонь. Через некоторое время жидкость начала тихонько булькать, а носик реторты окутался паром. Мой друг осторожно поднес к нему письмо, и спустя мгновение сургуч начал понемногу размягчаться. Дождавшись нужного момента, сыщик стальным лезвием ловко отделил печать от бумаги, вытащил послание, прочитал, а затем вручил мне.

Сэр, разумеется, Вы правы. Я решил последовать Вашему совету и вернуться в Индию. Остаток летнего отпуска проведу в прохладе симлских холмов. Мой пароход «Гималаи» компании «Пи энд Оу» отправляется в конце следующей недели. Если у меня и остались какие-то дела в Англии, полагаю, я могу смело поручить их вам. Сожалею лишь, что своим неуместным вмешательством, возможно, осложнил Вам задачу.

Остаюсь искренне Ваш,

Г. П.-У.

– Так, значит, он все-таки смирился! – воскликнул я, отдавая Холмсу письмо.

Не обратив внимания на мое восклицание, тот взял увеличительное стекло и принялся внимательно изучать остывающий сургуч, потом что-то пробормотал и хлопнул себя по колену.

– Превосходно! Великолепно! Патни-Уилсон сделал все так, как я ему сказал. Они клюнули!

– Клюнули на что?

– Мой дорогой друг, я предполагал, что полковник Моран с приспешниками непременно попытаются вскрыть письмо, пришедшее на этот адрес и подписанное майором Патни-Уилсоном – тем паче Сэмюэлем Дордоной!

– Но разве письмо вскрывали? Печать не сломана. Или конверт разрезали с краю?

– Нет. Тогда о перлюстрации догадался бы и любитель из Скотленд-Ярда.

– Но как же тогда? Я не видел на конверте кусочков сургуча, которые непременно остались бы от сломанной печати. Вы полагаете, что его открывали с помощью пара, как вы сейчас?

– Сургучную печать заменили, – покачал головой Холмс. – Она после вскрытия уже не годится. Требуется новая, а поверх следа от старой добавляют немного воска. Тогда конверт не вызовет подозрений. Вполне действенный метод, однако есть одно «но»: остатки первой печати в результате нагреваются дважды, а потому сургуч темнеет. По сравнению с ним новая печать светлее. Едва заметная разница в оттенке говорит о многом человеку, который знает, куда и как смотреть, и делает это при помощи микроскопа или увеличительного стекла. Потрудитесь воспользоваться моим, и сами все увидите. Иными словами, мы не первые читаем это послание. Патни-Уилсон исполнил мою просьбу. Весьма любезно с его стороны, вы не находите?

Холмс протянул мне письмо и свою лупу. Он, как обычно, оказался прав.

– Где вы научились этому фокусу?

– Расследовал шантаж в Мэйда-Вейл, – улыбнулся мой друг, предаваясь воспоминаниям. – В него были втянуты некая гадалка и личный секретарь принца Уэльского. Этот случай произошел чуть раньше нашего с вами удачного знакомства. Тогда мне довелось посетить «черную комнату» Главного почтамта на Сент-Мартин-ле-Гранд.

– «Черная комната»?

– Дорогой Ватсон! – снова улыбнулся Холмс. – В подобном заведении нуждается любое правительство. В данном случае речь идет об обыкновенной комнате, в которой ради государственных интересов государственные же чиновники вскрывают письма, отправленные подозрительными личностями. Все это происходит с разрешения министра юстиции и под присмотром уполномоченного лица. Письма внимательно изучают, затем снова запечатывают и бросают в специальную корзину, оттуда их в тот же вечер забирают и доставляют адресату. Специальный уполномоченный отправляет отчет юрисконсульту Министерства финансов, по запросу которого обычно и осуществляется подобная манипуляция. Было бы грубейшей ошибкой, Ватсон, полагать, что письмо, адресованное лично вам, до вас никто не читал. Особенно если его приносят с вечерней почтой, а не с утренней.

– Значит, – сказал я, отдавая ему конверт и увеличительное стекло, – нашим противникам известно о самоустранении майора Патни-Уилсона. Быть может, покинув Англию, он окажется в безопасности.

– У нас есть время, чтобы спасти его. Если только наши враги не решат разделаться с ним в Симле или прямо на борту «Гималаев». Но полагаю, они оставят эту задачку на потом, хотя не следует недооценивать ненависть и злобу, которые движут этими людьми. Однако если их беспокоит история, которую поведал майору умирающий капитан Кэри, теперь у них есть все основания считать, что мы ее знаем. Итак, мой дорогой друг, нам с вами вдвоем придется противостоять полковнику Морану.

Я собрался было рассказать ему о встрече в зеркальном лабиринте, но Холмс куда-то явно спешил, а новость уже слегка устарела и вполне могла подождать до вечера.

Какое облегчение, что больше не нужно нянчиться с Патни-Уилсоном. У моего друга были свои планы, и я неожиданно оказался предоставлен самому себе. С самого первого дня службы состоял я в Клубе армии и флота. Он располагается на площади Сент-Джеймс, неподалеку от Пикадилли. Там так же скрупулезно относятся к выбору членов, как и в «Диогене». Офицер, состоящий на военной службе, для вступления должен предоставить рекомендации от двух поручителей. Во время тайного голосования против кандидата может высказаться любой член клуба, которому известны какие-либо факты, порочащие репутацию новичка. Имена проголосовавших не разглашаются, и они никоим образом не обязаны объяснять свое решение.

Иногда я специально договариваюсь с кем-нибудь из друзей пообедать в клубе, а иногда не назначаю встречи и просто прихожу туда в одиночестве и угощаюсь тем, что выставлено на общем столе в центре столовой. Еще можно пригласить поужинать любого другого офицера, тоже явившегося без спутников, ведь двое трапезничающих привлекают гораздо меньше внимания и не вызывают кривотолков.

Наше расследование так меня захватило, что я забросил Клуб армии и флота на целых две или три недели. Пора наконец туда наведаться. Но одному в кеб лучше не садиться, безопаснее там, где много народу. Путешествовать в вагоне первого класса подземной железной дороги (которую кое-кто уже величал просто подземкой) ничуть не менее комфортно, а до парка Сент-Джеймс можно добраться от узловой станции «Бейкер-стрит» и от Юстон-роуд.

Я неторопливым шагом прогулялся по запруженной толпами улице, купил билет в кассе и направился вниз к платформе. Надо лишь дождаться следующего поезда, который с грохотом вынырнет из-под закопченной кирпичной арки и остановится в облицованном блестящей коричневой плиткой зале с высоким сводчатым потолком. Когда путешествуешь по подземной железной дороге, «Бейкер-стрит» представляется чуть ли не центром всего цивилизованного мира, ведь здесь заканчиваются сразу две линии – восточная и западная. Два поезда обычно некоторое время стоят бок о бок, а потом разъезжаются в разных направлениях. Говорят, система совершенно безопасна и помогает избежать крушений. Вполне похоже на правду. На соседних станциях составы трогаются, только когда специальный телеграфный сигнал извещает их, что на «Бейкер-стрит» есть «свободное место».

Сейчас обе линии были заняты. Я спустился по ступенькам и зашел в вагон поезда, следующего на запад. Он должен был уехать со станции вторым. Уже опустившись на сиденье, я поднял голову и заглянул в окно напротив, оно находилось всего в нескольких футах. Вот сейчас просвистит свисток, и первый состав отправится. Мысли мои витали где-то далеко, но вдруг меня вернул к реальности заголовок газеты, которую читал пассажир в соседнем вагоне. Она заслоняла его лицо, видны были лишь пальцы, держащие ее по краям. «УБИЙСТВО В ДОХОДНОМ ДОМЕ В ВИКТОРИИ», – гласили большие черные буквы.

Что же это? Какая нелепость – заголовок покачивался перед моими глазами, но я не мог ни заговорить с тем человеком, ни привлечь его внимание. Мы находились каждый в своем вагоне, словно рыбки в соседних аквариумах. Неужели произошло еще одно убийство? Или же Скотленд-Ярд обнаружил новые улики в деле Джошуа Селлона? Но нет – пусть мелкий шрифт статьи с такого расстояния я не разобрал, зато ясно различил: газета не сегодняшняя. В верхней части страницы алел штамп «Вечерние новости», а было лишь полдесятого утра.

Прищурившись, я наконец сумел разглядеть дату: да это же старая газета с заметкой об убийстве в Карлайл-меншенс! Как странно – кто-то будто специально держит ее у меня на виду. Раздался громкий свисток, сейчас соседний поезд умчится в Кингс-Кросс, к финансовым районам. Мой пульс участился, я был совершенно уверен: за газетным листом скрывается злобное лицо Роудона Морана. Терпеливый охотник наверняка следил за мной от самой квартиры; быть может, из окна медленно едущего кеба.

Какое абсурдное предположение. В Лондоне живет несколько миллионов человек, кто-то из них, возможно, просто подобрал старую газету. Но я успел немного изучить характер Морана, столкнувшись с ним в Эпсоме. Это точно полковник, и оказался он здесь отнюдь не случайно. Через десять или двадцать секунд поезд медленно тронется и скроется из виду. Я лихорадочно вглядывался в загадочного пассажира, но тщетно. Газетный разворот полностью закрывал его, торчала лишь тыльная сторона правой кисти. Я попытался вспомнить руку, сжимавшую ружье на «Королевском стрельбище Великобритании». Она была грубой, сильной, заросшей рыжими волосками.

Я впился глазами в пальцы, державшие газету. Те же самые, готов поклясться. Но их чуть прикрывал верхний угол загнувшейся страницы, поезд уже тронулся, и в неверном освещении нельзя было сказать наверняка, рыжие волоски или нет.

Что поделаешь, я был беспомощен, и он прекрасно об этом знал. Именно поэтому уверенность моя лишь окрепла. Я не видел полковника, но он, ручаюсь жизнью, пристально рассматривал меня сквозь проверченную в газете дырочку, наслаждаясь моей растерянностью. Мне оставалось лишь провожать глазами отходящий состав.

Да, Моран, по всей видимости, следил за мной. Но кому можно об этом рассказать? Моя история показалась бы бредом закоренелого невротика. Все было обставлено так, что я не имел возможности ни обратиться к полковнику (если это, конечно, был он), ни призвать его к ответу. Суток не прошло с нашей встречи в зеркальном лабиринте, и вот он нагло продемонстрировал, что его люди идут за мной по пятам даже в лондонской толпе, готовые ринуться вперед по мановению его руки. Кто знает, сколько раз Морану случалось убивать? Делал он это весьма искусно и ухитрялся избежать кары. Отныне он не оставит меня в покое, будет постоянно задирать и преследовать, а когда наступит решающий момент, я не смогу ничего противопоставить своему врагу – так же как сейчас упустил пассажира из соседнего «аквариума».

Перечитывая последний абзац, я понимаю, что этот рассказ более всего походит на жалобы истерика. Моя одержимость невидимым противником росла, но доказательств, что это именно Моран, у меня по-прежнему не было. Неужели я обознался и неправильно прочитал заголовок? Нет. Всем своим существом я чувствовал: это наша вторая встреча, которая, судя по всему, служит последним предупреждением. Мне дали понять, что время вышло. Холмсу, видимо, враги уже вынесли приговор.

Мимо окна проносились тускло освещенные станции, а я пытался представить, как в подобной ситуации поступил бы Холмс. В Лондоне опытному охотнику гораздо проще выследить жертву, чем в джунглях. Мой друг недавно привлек к делу банду юных оборванцев, которую величал «нерегулярной армией с Бейкер-стрит». Уличные мальчишки собирали сплетни, подслушивали разговоры и следили за подозреваемыми, которые ни за что не заподозрили бы шпиона в одном из ребятишек, во множестве слоняющихся по закоулкам Лондона. Но ведь и Моран может нанять соглядатаев. Кто же из мужчин, женщин или даже детей, встреченных мною по пути, в сговоре с полковником?

Наверное, кто-то до самого последнего момента наблюдал за мной на станции. Возможно, даже сел со мной в поезд. Совершенно очевидно, что мне следует, вернее, чего не следует делать: они ждут, что я выбегу из вагона и кинусь обратно на Бейкер-стрит – доложить обо всем Холмсу. Признаюсь, меня разозлила эта мысль: значит, из нас двоих слабаком считают меня? От злости в голове немного прояснилось. Мне, безусловно, далеко до дедуктивных и криминалистических талантов Холмса, но я пережил бойню при Майванде и осаду Кандагара и не стану удирать от заурядных преступников. Ибо я с немалым удовольствием мысленно называл могущественных заговорщиков обыкновенными бандитами.

С поезда я сошел, как и собирался, на станции «Сент-Джеймс-парк». Выход из подземки располагался между Букингемским дворцом и Уайтхоллом. Светило солнце. Очевидно, никто не преследовал меня. Разумеется, вокруг сновали десятки прохожих – по дорожкам парка, мимо клумб и озера, через мост, по улице Мэлл. Среди них встречались и няни с колясками, и государственные служащие, судя по сюртукам и шляпам. Любой человек в толпе мог быть соглядатаем, но меня это уже не заботило. Я прошел мимо Мальборо-хауса, миновал стоянку кебов на Пэлл-Мэлл и наконец добрался до своего клуба.

В это время дня здесь мало кто бывает. Роубак, дежурный портье, взял у меня шляпу, пальто и перчатки. Я по привычке бросил мимолетный взгляд на обитую сукном доску для объявлений. Там за проволочной сеткой обычно хранятся письма, оставленные для завсегдатаев. Для меня там редко что-нибудь находится: я почти не переписываюсь с друзьями по клубу, а всем прочим, как правило, сообщаю адрес на Бейкер-стрит. Однако я увидел конверт с моим именем. Видимо, речь идет о ежемесячном взносе.

Но нет, судя по почтовому штемпелю, письмо не имело никакого отношения к клубу. Адрес был выведен тем же каллиграфическим почерком, что и в послании Сэмюэля Дордоны, это меня неприятно удивило. Даже стиль похожий: «Джону Х. Ватсону, эсквайру, бакалавру медицинских наук, бакалавру хирургии». Отправлено два дня назад.

Вряд ли кто-то следил за мной прямо тут. В клуб не мог просто так войти посторонний. А Моран точно в нем не состоял. Зачем ему рисковать? Ведь на голосовании сразу же подвергли бы сомнению его звание, даже если забыть о его мерзком поведении. Вытащив письмо из-за сетки, я медленно поднялся по устланным ковром мраморным ступеням к дверям располагавшейся на первом этаже библиотеки, выбрал кресло в уголке рядом с окном, выходившим на площадь (если за мной следят, то это отличное место для шпиона), и открыл конверт.

Никакого письма – лишь кусочек картона. На таких карточках обычно указывают время посещения доктора или зубодеры. Кто-то вписал несколько слов в те графы, где должны стоять имя и дата. Почерк незнакомый. Я ждал угроз или «предупреждений», но вместо них увидел какой-то бессмысленный набор слов. Если бы не столь тщательно прописанное имя на конверте, я подумал бы, что кто-то ошибся адресом.

В строке, где обычно значится имя, я прочел: «Графиня Фландрии». А в той, где указывают день: «Новолуние». И ничего более. Я бессмысленно таращился на карточку, загадочные слова поставили меня в тупик. Что же это, черт подери? Ни имя, ни дата ничего мне не говорили, но, судя по необычайному способу доставки, сообщение было крайне важным. Отправитель, кем бы он ни был, знал, что я состою в Клубе армии и флота. Быть может, он хотел, чтобы письмо, отправленное сюда, а не на Бейкер-стрит, 221б, осталось незамеченным нашими недоброжелателями. Значит, он друг. Или все же враг? А если это лишь напоминание о том, что нигде больше не могу я чувствовать себя в безопасности, даже в собственном клубе?

Нельзя покинуть эти стены, не узнав правды. Здесь можно хотя бы оставить весточку «заинтересованным лицам». Роубак заслуживает доверия и сохранит мое сообщение на случай, если со мной вдруг приключится несчастье.

Я снова уставился на карточку. Всего три слова. Неожиданно мне представилось, как некто, мужчина или женщина, пишет их в отчаянной спешке. У этого человека, как и у полковника Пуллейна или Джошуа Селлона, нет времени на объяснения, потому что смерть уже на пороге. Потом убийца обыщет вещи несчастного, но разве обратит он внимание на забытую на камине медицинскую карточку?

В комнате, залитой солнечным светом, уставленной кожаными креслами и книжными стеллажами из красного дерева, было тепло и уютно, но у меня по коже пробежал мороз. Я снова вспомнил о Моране. Быть может, автор послания все же не жертва, а преследователь? Это злобная насмешка или приглашение?

Нужно во что бы то ни стало выяснить правду. Кто же такая графиня Фландрии? Совершенно определенно, я уже слышал о ней или встречал упоминания в прессе. Где, как не в старомодной библиотеке, искать ответ на подобный вопрос? Через несколько минут, пролистав последний выпуск «Готского альманаха» и ознакомившись с цветом нынешней аристократии, я знал, кто такая графиня Фландрии – Мария Луиза, прусская принцесса сорока четырех лет от роду, состоящая в браке с принцем Филиппом, графом Фландрии. Он приходился братом беспутному и бездетному королю Бельгии Леопольду II. У графа и графини было пятеро детей, один из них, юный принц Бодуэн, считался наследником бельгийского трона.

Все равно непонятно. Все, кому доводилось читать охочие до сенсаций лондонские издания вроде «Пэлл-Мэлл газетт», хорошо знают об отвратительной репутации Леопольда II. Отрывки из его переписки с некой миссис Мэри Джеффрис, прозванной «госпожой белой работорговли», публично зачитывали на выездном судебном заседании в графстве Мидлсекс. Скандально известную даму судили за содержание борделей. Еще более нелицеприятные подробности рассказывали о жестоком обращении монарха с туземцами в недавно захваченном Бельгией Свободном государстве Конго. Как раз благородной графине Фландрии принадлежали знаменитые слова о том, что ее венценосный родственник – «единственный на свете человек, способный жить без сердца».

Но какое же отношение графиня имеет к нашему расследованию? Из прочитанных мною статей в «Готском альманахе» и вырезок из «Таймс» следовало, что Мария Луиза – существо, исполненное всяческих добродетелей и склонное к филантропии. Истории о зверствах в Конго вызывали у нее не меньшее отвращение, чем у остальных. Конголезцу могли отрубить руку лишь за то, что он не собрал положенное за день количество каучука. В тех мрачных краях, прозванных «Сердцем тьмы», была сосредоточена торговля оружием, которое переправляли в Трансвааль и другие африканские государства, именно туда отослал полковник Моран полевые орудия и гаубицы.

Я просматривал статью за статьей в надежде увидеть хоть какие-нибудь сведения, объясняющие, что общего у благородной леди с темным и полным ненависти преступным миром, в котором вращались Моран и его приспешники.

Графиня Фландрии, урожденная принцесса Гогенцоллерн-Зигмаринген, сестра короля Румынии и великого князя Болгарии Фердинанда, дочь бывшего премьер-министра Пруссии, редко появлялась в Англии. Она посещала только официальные мероприятия вроде дня рождения королевы или торжественной церемонии вынесения знамен в Сент-Джеймс-парке. Обычно граф и графиня приплывали на пароме и поездом добирались до вокзала Виктория. Они останавливались в отеле «Клэридж», где их навещали иностранные послы, британские аристократы и государственные деятели, включая Бенджамина Дизраэли и лорда Солсбери. У себя на родине графиня бывала в Королевской опере в сопровождении персидского шаха и блистала на открытии Брюссельской всемирной выставки.

Что связывает эту прекрасную даму со страшным полковником Мораном? Судя по рассказу Патни-Уилсона, некая международная преступная сеть поставляла оружие в Трансвааль и Южную Африку через Бельгию и ее новую колонию, Конго. Неужели эти опасные люди столкнулись с неким препятствием, устранить которое может лишь смерть графини? Не предупреждал ли нас кто-то с помощью этой карточки, что на благородную леди в следующее новолуние готовится покушение?

Благодаря встрече с Майкрофтом Холмсом картина хотя бы немного прояснилась. Моран сбежал из Трансвааля с украденными у покойного Андреаса Ройтера средствами. Но нажился он не так основательно, как хотел, ибо молодой соучастник догадывался о его коварных замыслах. Тем не менее кое-что ему удалось раздобыть, и с помощью «товарищей» полковник основал международное предприятие по торговле оружием. Он сделался агентом преступного сообщества, о существовании которого давно предупреждал Шерлок Холмс. Несомненно, Моран мечтал захватить власть в этом, как говорил великий сыщик, «криминальном высшем свете» – быть может, даже силой оружия.

Холмс рассказал мне о своей любимой теории чуть ли не в самую первую неделю после знакомства. Он твердо верил в существование международной «преступной аристократии». Хитроумно устроенная сеть действовала по всему миру, и полиции было не под силу ее уничтожить. Мой друг знал нескольких людей, которые заправляли темными делишками. В их числе были родной брат Роудона Морана, полковник Себастьян Моран, и еще двое зловещих тезок – профессор Джеймс Мориарти и полковник Джеймс Мориарти. Шантажом и вымогательством ведал отвратительный скользкий проныра Чарльз Огастес Милвертон. Еще в организации числились: Джузеппе Джорджано и печально знаменитая банда неаполитанских преступников «Алое кольцо»; Гуго Оберштейн, специализировавшийся на торговле военными тайнами и желавший заполучить чертежи подводной лодки Брюса-Партингтона; капитан Джеймс Кэлхун, глава шайки профессиональных убийц из Саванны в штате Джорджия; Джон Клей, опытный взломщик сейфов с Кобург-сквер, и многие другие мерзавцы, значившиеся в картотеке Холмса.

Существовала ли организация на самом деле? Лет сто назад ее появление было бы невозможным, а теперь, в наш век железных дорог, телеграфа и океанских лайнеров, стало неизбежным. И мы вскорости наткнулись на дело, полностью это подтверждающее: двое отпетых негодяев с разных концов земного шара обеспечили друг другу алиби. Наш друг сэр Эдвард Маршалл Холл добился оправдания одного субъекта, обвиняемого в двоеженстве. С помощью свидетельств и фотографий удалось доказать, что во время предполагаемого преступления подозреваемый находился в тюрьме в Америке. Спустя два года я снова оказался в зале заседания вместе с Маршаллом Холлом, на этот раз судили доктора Нила Крима, отравителя из Ламбета. Мой спутник узнал его: Крим как две капли воды походил на того оправданного двоеженца. Именно он, сидя в тюрьме в Соединенных Штатах, обеспечил тогда злоумышленнику алиби.

Долгое время я сидел в кресле, уставившись в стену, на картину, изображавшую генералов – участников Крымской войны. Мы с Холмсом завязли в деле глубже, чем планировали. Здесь я уже больше ничего не найду. Положив загадочную карточку в карман, я спустился в холл, забрал у портье шляпу и пальто и отправился на Бейкер-стрит. Нужно посоветоваться с великим детективом, посмотрим, что ему удастся выяснить.

7

Я все рассказал моему другу. Как обычно, он сразу же перешел к самому важному пункту рассказа:

– Графиня Фландрии?

– Боюсь, это имя для меня ничего не значит.

– Неужели? Зато для других, мой дорогой друг, оно значит немало. Но тайна известна лишь немногим.

Мою историю Холмс слушал, сидя в кресле у камина, – локти покоятся на подлокотниках, кончики пальцев почти молитвенно соприкасаются, глаза полуприкрыты, ноги вытянуты. Он, очевидно, вникал в каждую деталь. Когда я закончил, сыщик вскочил, зажег газовый светильник и направился в дальний угол комнаты, где в огромном книжном шкафу располагался его архив. На нижней полке стояли многочисленные альбомы, которые он время от времени покупал у нашего поставщика канцелярских принадлежностей Эппинкорта. В таких фолиантах с плотными страницами обычно хранят семейные фотографии или вырезки из любимых романов. Шерлок Холмс же вкладывал туда статьи, которые почти ежевечерне прилежно вырезал портновскими ножницами из газет.

Что-то могло привлечь его внимание в утренней «Таймс» или же в вечерней «Глоуб» – например, заметка о французской вдове, которая отравила жертву необычайной смесью стрихнина и теперь подала последнюю безнадежную апелляцию в кассационный суд. Или же рассказ о странном происшествии на Гревской площади: отчаявшегося беднягу заставили опуститься на плаху, под лезвие беспощадной гильотины, а потом отрубленная голова упала в корзину, но все видели, как глаза несчастного, дернувшись, вперились в палача из рода Сансон. Но чаще всего Холмса интересовали короткие сообщения о головокружительной карьере какого-нибудь мелкого злодея, который сумел несказанно продвинуться в своем ремесле и перейти от жалких грабежей в трущобах Уайтчепела к вымогательству или даже убийству.

Сыщик снял с нижней полки увесистый том в переплете из мраморной бумаги, взмахом руки расчистил место на заваленном всякой всячиной «химическом» столе и водрузил альбом туда. Длинные проворные пальцы принялись листать шелестящие страницы, заклеенные газетными вырезками. Наконец он нашел нужное место – целую подборку с многочисленными пометками, сделанными красными чернилами. Я сумел разобрать слово «Рейхсанцайгер» и еще несколько фраз, моего скудного немецкого хватило, чтобы понять: говорилось там о некой конфиденциальной переписке. Время от времени с помощью старшего брата Холмсу удавалось раздобыть документы и отчеты, о которых еще не было известно общественности. Он провел пальцем по строчкам и ткнул в слова «Графиня Фландрии, Мария Луиза Александрина Каролина, принцесса Гогенцоллерн-Зигмаринген».

– Холмс, – сказал я, заглядывая ему через плечо, – вам явно известно больше моего.

Это прозвучало довольно глупо.

– К счастью своему, старые добрые английские обыватели, – с усмешкой отозвался мой друг, разглаживая страницу, – могут безмятежно спать в своих постелях. Они не знают о мрачной Европе, где, словно в стихах Мэтью Арнольда, схлестываются во тьме не ведающие ни о чем армии. Неизвестно им и о том, насколько близко несколько месяцев назад европейские державы подошли к ужасающей войне. И все благодаря Роудону Морану и его хозяевам, ибо существуют злодеи гораздо более могущественные, чем он сам. Они почти добились того, к чему стремятся все величайшие преступные заговоры современности. И причиненное ими зло еще не удалось исправить. Пока они лишь разминаются и ждут своего часа. Эти документы – явное тому доказательство.

– Но зачем им нужна война?

– Дорогой Ватсон, – произнес Холмс, окидывая меня сочувственным взглядом, – а зачем бакалейщику нужно, чтобы клиенты проголодались? А портному – чтобы одежда сносилась и обтрепалась? Кто сможет нажиться на войне в Европе? Разумеется, не те несчастные юные герои, которых тысячами будут уничтожать зловещие орудия, порожденные современной промышленной эпохой. И не простые обыватели, чьи дома будут обстреливать с земли и моря, а в скором будущем, вполне вероятно, еще и с воздуха. Кто же тогда?

– Торговцы смертью!

Когда-то при мне он сам назвал так Морана и его сообщников, а теперь я вспомнил это выражение.

– Очень хорошо, Ватсон, – спокойно кивнул Холмс. – А кто, как известно, возносит хвалу предприятиям Круппа, Максима—Норденфельда, Крезо, Кольта и Армстронга, Энфилда и Веблея? К чему довольствоваться одним лишьгосударством Конго и Трансваалем, когда спрос появится во всей Европе?

– Но в Европе пока не было войны. Что же они замышляют?

– Несколько месяцев назад, – промолвил Холмс, переворачивая страницу в альбоме, – они решили попробовать свои силы и попытались с помощью поддельных писем вынудить дипломатов начать смертельный танец. Их целью было столкнуть могущественных противников – Австрию и Германию с одной стороны, Францию и Россию – с другой – в борьбе за старую добрую Османскую империю, Дарданеллы и выход к Средиземному морю. Добейся они своего – разразилась бы война. А так им удалось показать миру, как легко может преступная организация подтолкнуть страны к конфликту. Спровоцировать его должен был немецкий принц, претендент на болгарский престол Фердинанд Кобург, ближайший родственник графини Фландрии, которая также приходится сестрой его верному союзнику – королю Румынии.

– Но какую же роль она сыграла во всем этом?

– Графиня ни в чем не виновата, она всего-навсего получала поддельные письма, которые якобы написал принц Фердинанд. Как и планировали их истинные авторы, сообщения перехватила русская тайная полиция, и обо всем было доложено царю Александру в Санкт-Петербург. Фердинанд якобы заключил секретное соглашение с князем Бисмарком, и вместе они собирались нанести поражение русской армии на побережье Черного моря. В письмах подчеркивалось, что у России не хватит средств на ведение полномасштабной войны (и это совершенная правда) и продержаться она сможет лишь несколько недель. Далее «принц Фердинанд» напоминал своей родственнице о долге, ведь она немецкая принцесса и невестка короля Бельгии Леопольда. Франция, писал «принц», захочет отомстить за свое поражение в 1870 году и выступит против Австрии и Германии на стороне России. Бельгийской армии всего-то нужно будет задержать французов в Вогезах на несколько дней, за это время Германия и Австрия разобьют Россию. Победоносный Бисмарк сможет диктовать свои условия. Бельгии же больше никогда не придется страшиться могущественного соседа – Франции. Именно такую стратегию изложили в своих подделках Моран с дружками. Этим правдоподобным обманом они чуть было не добились своего.

– А в противном случае все произошло бы так, как там описано!

– Именно. Вся Европа оказалась бы в огне. Фальшивые письма были также отправлены от имени немецкого посла в Вене, принца Рёйсса, князю Бисмарку.

– Но как же удалось предотвратить катастрофу?

– В самый последний момент, – потупился Холмс, – братец Майкрофт решил прибегнуть к моим скромным талантам. И что же я выяснил? Сильные мира сего – законченные невротики. Наши враги, должно быть, ликовали: сколь значительного результата они чуть было не добились столь малыми усилиями. Не стоит их недооценивать, Ватсон! Поддельные письма принца Рёйсса были почти идеальны. А «послания принца Фердинанда» чуть менее совершенны, но тоже выполнены превосходно.

– И все же они потерпели неудачу?

– Только потому, что фальшивки слишком уж легко попали в руки агентов русской тайной полиции. Это всех насторожило. Нам удалось избежать войны, но недоверие между странами возросло многократно. Негодяи цинично воспользовались добрым именем невинной графини Фландрии. И в следующий раз – а это непременно произойдет – учтут свои промахи.

– Но сейчас войну удалось предотвратить, – покачал я головой.

– Едва-едва, Ватсон. Русское командование отдало тайный приказ войскам выдвинуться к венгерской границе. Венгерские министры отправили в Санкт-Петербург предупреждение: «Если нас вынудят участвовать в войне, Венгрия исполнит свой долг». Россия уже давно обещала австрийскому императору подписать мирный договор, но Вена, не желая довольствоваться одними лишь обещаниями, отказалась прекратить мобилизацию и призвала всех солдат, состоящих в запасе, на десятидневные сборы для освоения новой магазинной винтовки. Майкрофт рассказал мне, что лорд Солсбери назначил тайную встречу с турецким послом на Даунинг-стрит. Наш премьер-министр сообщил ему, что Англия никогда не согласится с изменением равновесия в Средиземноморье в пользу одной из сторон. Королевский флот вышел в море. Мы чуть было не стали свидетелями нарушения всех обязательств и крушения всех надежд.

Холмс поставил тяжелый альбом обратно на нижнюю полку, а я все стоял посреди комнаты и пытался вспомнить, чем же я тогда был занят и как умудрился проглядеть участие своего друга в столь серьезном дипломатическом кризисе. Конечно же! Это все, наверное, случилось во время моего двухнедельного летнего визита к девонширским родственникам. Я ловил форель в Эксмуре, исследовал скалистые пещеры неподалеку от Хеддона и Бристольского залива и играл в гольф в Вулакомбе на полях, обдуваемых океанским бризом, с которых открывался прекрасный вид на песчаное побережье Атлантики. Как странно! Ведь в это самое время, как теперь я с ужасом осознавал, зловещая преступная организация пыталась ради собственной выгоды подтолкнуть миллионы людей к гибели.

Холмс снова с наслаждением развалился в кресле и выпустил несколько клубов голубоватого дыма.

– Но как же графиня Фландрии… – попытался я вернуться к нашему разговору.

Холмс неожиданно вскочил и нахмурился, уставившись в пол.

– А что, если попробовать новолуние? – пробормотал он себе под нос.

– Холмс, я вас не понимаю.

– Не понимаете? Вспомните послание, которое получили сегодня. Полагаю, указанное там время может значить гораздо больше, нежели личность предполагаемой графини. Фаза луны – это конкретная дата. И, если речь идет о следующем месяце, мы можем таким образом вычислить ее с точностью.

– В новолуние обычно темно.

– Именно так. Быть может, мы как раз и должны повстречаться с врагом в темные ночные часы, скажем где-нибудь между семью вечера и семью утра.

Холмс снова подошел к книжному шкафу и вытащил хорошо знакомый мне томик в дешевой обложке. Последний выпуск «Альманаха старого Мура», вероятно купленный у уличного торговца на Пикадилли. Пролистав несколько страниц, мой друг нашел календарь лунных фаз и таблицу приливов и отливов.

– Если это хоть что-то значит, Ватсон, то ближайшее новолуние приходится на двадцать девятое марта, осталась пара недель. Полагаю, имеется в виду именно оно. В противном случае в послании было бы мало толку, да и ультиматум получился бы никудышный.

– Но что же графиня Фландрии? Какое отношение к ней имеет луна? В это время года наша почтенная дама, скорее всего, отправилась на озера в Швейцарию или на остров Лидо.

Холмс, нахмурившись, чиркнул спичкой. Его ум напряженно работал, но я ни за что не смог бы угадать, о чем же он думает. Наконец сыщик зажег трубку и затянулся. Лицо его снова прояснилось.

– Рива, – сказал он. – Живописный городок на австрийском берегу озера Гарда. Не так давно в «Таймс» публиковали заметку в светской хронике. Если память мне не изменяет, в начале весны графиня с детьми должна гостить там на вилле у родственников Зигмарингенов.

– Но какое отношение новолуние имеет к озеру? Да и вообще к чему бы то ни было?

Холмс подошел к окну и посмотрел на освещенное вечерним солнцем дымчатое лондонское небо. В такие моменты его не следовало отвлекать.

– Глупец! – тихо сказал он через несколько мгновений, имея в виду явно не меня.

Мой друг опять направился к шкафу и достал еще одну знакомую книжицу в никудышном переплете – железнодорожный справочник Брэдшоу. Холмс пролистал первые разделы и открыл специальное приложение с расписаниями паромов и международных поездов, которые ходили в Париж, Брюссель и Берлин. Затем великий сыщик застыл на месте, что-то высчитывая в уме.

– Полагаю, Ватсон, я должен перед вами извиниться. Мы напрасно потратили столько времени на графиню Фландрии.

– Зато вы сообщили мне столько ценных сведений о зловещих планах негодяев вроде Роудона Морана.

– Верно, – чуть повеселевший Холмс поднял глаза от справочника. – Но полагаю, наша графиня Фландрии не приходится сестрой королю Румынии и женой принцу Филиппу, и у нее нет пятерых детей. Она, конечно же, весьма элегантна, но сердце у нее стальное.

Холмс усмехнулся, однако я уже понял, к чему он клонит.

– У нее два лопастных колеса, две трубы и двухкамерный двигатель, позволяющий развивать скорость до шестнадцати узлов.

Впервые за долгое время мой друг запрокинул голову и громко расхохотался. Я с легкостью представил описанное им судно. Детство мое прошло в Шотландии, и я много раз видел колесные пароходы, поднимающиеся по Клайду и другим рекам, перевозящие пассажиров и необходимые грузы на острова. Такие кораблики около двух сотен футов длиной и тридцати шириной обычно носят имена героев или аристократов и снуют между портовыми городками на западном побережье. Скорость их составляет от двенадцати до двадцати узлов, а вмещают они до пяти сотен пассажиров. Пароходы чрезвычайно маневренны и благодаря плоскому дну могут ходить на глубине всего в шесть или восемь футов. На верхней палубе чаще всего расположены бар и салон, где можно укрыться в непогоду.

– Это судно, – продолжал Холмс, снова уставившись в расписание, – принадлежит бельгийскому правительству и вместе с еще одним колесным пароходом, «Принцессой Генриеттой», курсирует между Остенде и Дувром. Любопытно, не правда ли? Паромы названы в честь скромной и добропорядочной графини и ее дочери. Вот еще одно подтверждение общественного мнения: бельгийцы явно терпеть не могут своего развратного и жестокого правителя, короля Леопольда.

– Но что, если это письмо не дружеское предупреждение, а вызов, брошенный врагом? Да и какая может быть связь между рядовыми пассажирами такого парома и людьми, которые стремятся столкнуть лбами великие европейские державы? Может, их целью все же является сама графиня Фландрии, а не названное в честь нее суденышко?

– Ватсон, – после недолгих раздумий промолвил мой друг и покачал головой, – вы знаете, я мало интересуюсь вашими литературными упражнениями, когда вы излагаете публике наши скромные будни в форме романтических зарисовок. Я по натуре простак. Здравый смысл подсказывает: новолуние вряд ли имеет отношение к особе королевских кровей, зато непосредственно касается пассажирского корабля, его капитана и команды. Небесная механика, положение звезд и фазы луны играют огромную роль в судоходстве. Быть может, вы правы, а я ошибаюсь, но пока я склонен думать именно так. К тому же расследование мошенничества в открытом море прельщает меня гораздо больше, нежели поездка на озера.

– Но быть может, нам указали точное место и время, чтобы свести счеты? Не искусный ли убийца послал свой вызов?

– Полагаю, Ватсон, это письмо от друга.

– А если вы ошибаетесь?

– Мой дорогой друг, – Холмс чуть поморщился, словно от боли, – у меня нет такой привычки.

Ему явно было известно что-то еще, но сыщик сохранял невиннейшее выражение лица.

– Холмс, – решил я снова попытать удачу, – но если все, что вы сказали, правда, нам ни в коем случае нельзя даже близко подходить к этому кораблю в новолуние!

– Вы так думаете? – Тонкие пальцы нетерпеливо забарабанили по подлокотнику кресла.

– Предположим, вы правы и это действительно пароход. Но враги будут следить за каждым нашим шагом, более того, наверняка мы давно уже у них под колпаком. Даже дилетанты сообща могут легко поймать и прикончить человека на корабле. А это – профессионалы. Терпеливые охотники просто дождутся удобного момента. Судно – настоящая западня. Быть может, нам угрожает даже не Роудон Моран.

– Думаю, Ватсон, – тихо отозвался Холмс, чуть приподнимая палец, – вы ошибаетесь. Это дело стало личным и для нас, и для него.

– Тогда он обеспечит себе алиби и воспользуется услугами полудюжины громил, которых мы не сможем выследить. На корабле очень легко подкараулить жертву, они просто застрелят нас или оглушат и выкинут за борт.

– Они наверняка не выпустят нас из виду, – задумчиво протянул Холмс. – Полагаю, им известно о каждом нашем шаге. Они выберут удобные для себя место и время. И именно в этом заключается для них главная опасность.

8

Еще совсем недавно я не придал бы ни малейшего значения случайному взгляду незнакомца на улице, не обратил бы внимания на очередного бездельника, прислонившегося к колонне театра «Лицеум». Теперь же я настораживался и проверял, как подобные субъекты ведут себя при моем приближении – не подают ли тайные знаки сообщнику, идущему за мной по пятам? Несмотря на все принятые меры, мне так и не удалось приметить ничего подобного, но чувство тревоги от этого только усилилось.

Раз на выставке в галерее в Кенсингтон-Гарденc, стоя спиной к дверям, я любовался акварелью под названием «Молочница», на которой энергичная молодая леди, в надежде привлечь внимание некоего моряка с королевской яхты, не побоялась выйти на берег, продуваемый всеми ветрами. Обычно картины, висящие напротив дверей или окон, не очень удобно рассматривать, ведь в стекле отражается зал, да и сам зритель. Я заметил позади себя незнакомца в тот момент, когда он повернулся спиной. И она была точь-в-точь как у Морана, те же баки и прическа.

Я стремительно оглянулся, надеясь, что ошибся и увижу перед собой кого-то другого. Впрочем, пусть это будет Моран – я наконец призову его к ответу. Но все оказалось гораздо хуже: мужчина просто-напросто исчез. Видимо, успел проворно сбежать вниз по ступенькам и затеряться среди стендов.

Подобные случаи повторялись не единожды. И ни разу я не был хоть сколько-нибудь уверен в том, что меня преследуют. К примеру, поздно вечером я направлялся домой от Мэйда-Вейл и свернул к Клифтон-Гарденз – туда, где Ридженс-канал проходит по центру засаженной деревьями улицы. Было темно, горели фонари. По обе стороны канала возвышались ряды светлых домов эпохи Регентства. Мосты здесь отсутствовали – перебраться на противоположную сторону было решительно невозможно. И вдруг я заметил человека. Он словно с неба упал. Моран или не Моран? Незнакомец в роскошном шелковом цилиндре и черном плаще в красную полоску сжимал в руках трость с серебряным набалдашником. Он неподвижно стоял в тусклом луче фонаря и глядел то ли на меня, то ли сквозь меня.

Я ускорил шаг, чтобы проверить, пойдет ли он за мной, но, когда через полминуты торопливо оглянулся, его и след простыл. Передо мной расстилалась пустая улица, вся как на ладони до самой Уорик-авеню. На набережных канала ни души. Правда. незнакомец мог укрыться в одном из домов. Но в каком? И кто это вообще был?

На следующий день, выкинув из головы вчерашнее происшествие, я шел к Мэрилебон-роуд и оказался возле многоквартирного дома, который как раз ремонтировали. Мне показалось, что стоящий на крыше мастер, поучающий рабочего с тачкой, – Моран. Весьма маловероятно, шансы – тысяча к одному. Но все же представьте, с какой легкостью черепица или кирпич может соскользнуть с крыши дома и размозжить голову прохожему!

На следующее утро я спустился в гостиную. Шерлок Холмс обычно поднимался очень поздно. Он любил говорить, что исключение опровергает правило, однако иногда я выходил к завтраку и обнаруживал, что мой друг уже ушел по каким-то делам. Именно так случилось и сегодня. Холмс успел позавтракать, и горничная уже убрала за ним тарелки. «Морнинг пост» лежала на столе нераскрытой.

Я совсем не был готов к встрече с нашим другом из Скотленд-Ярда, инспектором Лестрейдом. Он преспокойно сидел в моем кресле возле камина и читал мою «Таймс». Хорошо, что ему хватило вежливости хотя бы встать при моем появлении.

– Доброе утро, доктор. Надеюсь, вы в добром здравии. Мы с мистером Холмсом столкнулись на пороге. Когда я пришел, он как раз спешил на встречу с братом на Ланкастер-гейт. Во всяком случае, так он сказал и весьма любезно предложил мне дождаться его здесь.

– А других дел у вас сегодня нет?

Вопрос прозвучал невежливо, но я не рассчитывал встретить в столь ранний час у себя в гостиной Лестрейда. Инспектор же лишь усмехнулся и поправил пиджак. Я заметил, что сегодня на нем полуофициальный твидовый костюм. Странно. Интересно, где он успел побывать утром и куда направляется? Лестрейд прямо-таки лучился самодовольством.

– У нас у всех, доктор, сегодня куча дел. И пришел я сюда не просто так. Но не буду становиться между вами и вашим завтраком. – С этими словами наглец великодушно взмахнул рукой, указывая на стол, словно он был здесь хозяином, а я явился к нему в гости.

Я не имел ни малейшего желания превращать свой завтрак в спектакль для инспектора.

– Что же привело вас к нам в такую рань?

Он снова уселся, не дожидаясь приглашения и явно намереваясь расположиться здесь всерьез и надолго. Я заметил у него в руке чашку кофе, которую, по всей видимости, подала наша горничная Молли.

– А привело меня то же самое дело, которое вынудило мистера Холмса отправиться к сэру Майкрофту на Ланкастер-гейт.

Я не имел ни малейшего понятия, что Холмсу вместе с братцем Майкрофтом понадобилось в районе Бейсуотер-роуд. Но, черт меня подери, ни за что не буду спрашивать Лестрейда. Лицо инспектора осветилось злобным торжеством. Казалось, он вот-вот погрозит мне пальчиком.

– О, так мистер Холмс не сказал вам о Ланкастер-гейт. Ну, тогда скажу я. Уверен, между вами нет секретов.

Совершенно несносный тип. Успей я подкрепить свои силы плотным завтраком, без сомнения, более спокойно отнесся бы к его визиту.

– Полагаю, – мрачно отозвался я, – это дело мы обсудим с мистером Холмсом, когда он вернется.

– Это насчет вашего плавания, сэр, – не унимался Лестрейд. – В пятницу. На «Графине Фландрии».

– И что? – буркнул я, обескураженный тем, что ему известно даже название судна.

– Ну, – удивленно отвечал инспектор, – ведь именно поэтому мистер Холмс отправился на Ланкастер-гейт. Чтобы обсудить все с начальником имперского штаба принца Жозефа Наполеона. Кажется, его зовут Буланже.

Я совершенно не понимал, о чем идет речь. В газетах много писали о родственнике погибшего в Африке принца империи – пожилом тучном принце Жозефе Наполеоне по прозвищу Плон-Плон, претенденте на французский престол. Но, полагаю, трон был для него так же недосягаем, как и для покойного Луи Наполеона, ведь во Франции вот уже двадцать лет процветала Третья республика. Разумеется, там не все шло гладко, и новый политический режим успел запятнать себя. Оппозиционный генерал Буланже победил на выборах, возникло движение его сторонников. В своих столь популярных в народе обещаниях генерал даже упоминал о восстановлении империи, в которой Плон-Плон станет Наполеоном IV и будет править в соответствии с принципами демократии.

– Мистер Холмс этим утром, – тихим и уверенным голосом продолжал меж тем Лестрейд, – первым делом отправил одного из своих маленьких оборванцев на Леденхолл-стрит, в пароходную компанию. Контора там открывается почти так же рано, как и железнодорожные станции. Юному проныре поручили заказать билеты для вас двоих в салон первого класса «Графини Фландрии» на следующую пятницу, но оказалось, что все места выкуплены. Вам придется путешествовать вторым классом.

Подобный конфуз явно доставил Лестерйду ни с чем не сравнимое удовольствие.

– Маленький шпион мистера Холмса держал ушки на макушке, да еще расспросил мальчишек-посыльных в пароходной компании. И ему удалось выяснить, кто выкупил все места в салоне люкс.

– И кто же?

– Ну конечно же, принц Жозеф Наполеон и его свита. Он возвращается в Лондон из швейцарского изгнания. Выслушав новости, мистер Холмс тут же отправил сообщение брату. Благородный сэр Майкрофт назначил ему встречу. В резиденции принца на Ланкастер-гейт.

Лестрейд усмехнулся с таким довольным видом, будто то была самая лучшая новость, какую он слышал в жизни.

– Вы все-таки попадете на пароход. Тот самый, на который сядет принц Наполеон. По закону нога изгнанника не должна ступать на землю Франции. Получается, добраться в Лондон из швейцарского имения он сможет только через Бельгию, то есть Остенде.

– Ну а мы-то ему зачем?

– Давайте рассуждать, доктор, – отозвался Лестрейд с тревожным видом, словно ни о чем таком заговаривать ему не следовало. – Что затевается сейчас во Франции? Генерал Буланже надеется в следующем месяце занять пост президента и реставрировать монархию. А тут кое без чего не обойтись.

Последнюю фразу он сопроводил причмокиванием и для пущей убедительности потер большим пальцем об указательный.

– А где взять тити-мити? Тут как раз и пригодятся королевские побрякушки, где, как не в Англии, их закладывать, ведь здесь и начнется кампания. Представьте, если все пройдет без сучка без задоринки, братца вашего друга и его приятелей хорошо отблагодарят за помощь. Майкрофту Холмсу приятно будет сделаться лордом, да еще и орден Почетного легиона получить в подарок, как думаете?

Лестрейд на мгновение смолк и поставил на пол чашку из-под кофе.

– Но, полагаю, сэр, вам об этом уже известно. Иначе я не посмел бы распространяться на эту тему.

Хотя завтракать я по-прежнему не собирался, за стол пришлось сесть. Столько всего внезапно обрушилось на мою голову, и притом с раннего утра.

– Значит, принц Жозеф – наш клиент, – изумленно протянул я.

– Только отчасти, доктор, – откликнулся Лестрейд, приняв мою удивленную фразу за вопрос, и продолжил с нотками сочувствия в голосе: – На пути от Остенде до Дувра. Даже если ему и удастся занять престол, долго он не протянет. Слишком стар. Что уж говорить о здоровье. Ему лишь бы пристроить королевское седалище на трон на пару годков, простите за прямоту. А там найдут молоденького принца на смену. Мальчонку, который вызывал бы умиление у матерей и вожделение у девиц. Хотя теперь Наполеону будет из чего выбрать, – снова фыркнул он. – А то слыхали про его содержанку? Ту, что жила на Ланкастер-гейт? Кора Перл по прозвищу Жемчужина? Сама себя кличет Жемчужиной Плимута. Ну не смешно? На самом-то деле зовут ее Эмма Крауч, на нее заведено досье в нашем особом отделе. Несколько лет назад ей вынесли предупреждение: баловалась на Хеймаркете с одним важным джентльменом. Жемчужина Плимута! Я бы этой кошелке показал жемчужину.

Не знаю, как пережил я следующие полчаса до возвращения Холмса, заполненные лестрейдовскими скабрезностями. Но прошло еще добрых полчаса (я вытерпел и их, хотя ума не приложу как), пока инспектор не соблаговолил наконец нас покинуть и вернуться к своим «делам».

– Пока еще ничего не решено, – поспешил успокоить меня Холмс, как только за Лестрейдом закрылась дверь. – Первым делом с утра я отправил Майкрофту телеграмму. Нужно было что-то делать.

– Вы имеете в виду послание, которое я получил в клубе?

– Именно. Новолуние приходится как раз на рейс «Графини Фландрии» в следующую пятницу. Утром я пригласил одного из помощников, а потом велел ему незаметно выскользнуть из дома – так, чтобы никто не видел. Очевидно, заговорщики нацелились на какую-то весьма важную персону, но на кого именно? Нашему юному гонцу поручено было выяснить, кто заказал места в салоне первого класса в день новолуния. И оказалось, что билеты в так называемый королевский салон (он, откровенно говоря, представляет собой всего-навсего обыкновенную кормовую надстройку) выкупили принц Наполеон и его спутники.

– Зачем?

– Плон-Плон, как его прозвали, решил покинуть убежище в Пранжене в Швейцарии и по железной дороге, а затем по морю добраться до своей лондонской резиденции. Он собирается из Англии поддерживать предвыборную кампанию генерала Буланже. Если тот попадет на Елисейские Поля, тогда и сам Плон-Плон окажется в Тюильри на французском троне. В Англию принц везет «немалые средства». Полагаю, под этим подразумеваются деньги, необходимые для государственного переворота.

– Но какие средства? Золото? Наличность? Драгоценные камни?

– Думаю, наличность можно исключить. В первую очередь потому, что она занимает слишком много места. К тому же пришлось бы брать франки, а если кампания по реставрации монархии действительно начнется, курс франка пошатнется. Золотые слитки неудобно перевозить. Остаются драгоценные камни, упакованные в небольшой чемодан. Вполне подходящий вариант. Судя по ситуации на бирже в последние несколько недель, именно так и обстоят дела. Давайте не будем забывать историю: членам французской королевской фамилии случалось поспешно сбегать от врагов. Даже вышеупомянутый принц проделывал подобный фокус, унося «Королеву ночи» в кармане, а индийские бриллианты – в дорожном несессере.

– Но что было на встрече с Майкрофтом и генералом Буланже на Ланкастер-гейт? – не выдержал я. – Что мы должны делать? Они хотят, чтобы мы во время плавания охраняли королевские побрякушки от Морана или другого злодея, который непременно попытается их украсть?

– Мой дорогой друг, – отозвался Холмс, глядя на меня почти укоризненно, – мы будем отвечать за то и другое. Полагаю, «немалые средства» послужат приманкой. Но самая ценная добыча на этом пароходе – сам Плон-Плон. Его сторонники, в число коих входят члены британского правительства и многие члены парламента, хотят видеть его новым императором Франции еще до конца лета. Таким образом, одной пули вполне достаточно, чтобы изменить ход истории. Майкрофт уверил меня, что в почтовом отделении «Графини Фландрии» сокровища будут охранять трое вооруженных стражей. Вполне типично. Отделение располагается в кормовой части судна, вход забран решеткой. Паромы, следующие из Остенде, принадлежат бельгийскому правительству, и там предусмотрены меры безопасности.

– Но что же французы?

– Принца сопровождает барон Брюне, его первый помощник. У него с собой обычно весьма сносный револьвер. В свите будет и Теодор Кейбелл, профессиональный стрелок и начальник телохранителей принца. Хотя вас это вряд ли удивит. Думаю, Кейбелл – всего лишь псевдоним. Опасность представляет неожиданная, искусно расставленная ловушка. И наша задача – сорвать планы преступников. Все полагают, что в закрытом салоне Жозеф Наполеон будет в безопасности.

– Насколько я помню, Холмс, все думали, что и принцу империи ничто не угрожает, когда он отправился в тот роковой поход.

– Именно так я и сказал Майкрофту, – отозвался мой друг, устраиваясь в кресле и скрещивая вытянутые ноги. – Наше правительство не желает потерять столь важного гостя. На пароходе он подвергается гораздо большему риску, чем в скором поезде. Принц вместе с первым помощником и главой охраны будут сидеть в запертом и охраняемом салоне до самого прибытия в Дувр. Там на борт поднимется пара наших приятелей из Скотленд-Ярда. Мы же с вами всего лишь совершим небольшое путешествие, будем держать ушки на макушке и в случае опасности постараемся проявить сообразительность.

Согласно международному законодательству, Плон-Плон окажется под защитой британской короны, как только «Графиня Фландрии» войдет в английские воды. Благодаря утренней встрече с Майкрофтом обязанность охранять неприкосновенность его высочества до прибытия в Дувр целиком ложилась на плечи Шерлока Холмса, которому помогал я. Если послание, доставленное мне в клуб, действительно вызов, значит нашим врагам не хуже, чем друзьям, известны планы принца. Вывод напрашивался неутешительный: мы либо выполним свой долг и защитим жизнь Наполеона, либо погибнем до того, как «Графиня Фландрии» причалит в дуврском порту.

9

Остаток недели прошел без особых происшествий. Я не разделял азарта Холмса и его стремления биться до последнего. А что, если недруги просто потешаются над нами? Мы поднимемся на борт «Графини Фландрии» в Остенде и сойдем в Дувре, а никакого преступления так и не произойдет. Восемь часов будем тщетно вглядываться в темноту и туман, а Плон-Плон с придворными свиты просидят все время в королевском салоне, не показавшись нам на глаза. А если мы неверно истолковали загадочное послание и это не та графиня и не то новолуние? Что ж, время покажет. Может случиться и вовсе ужасное: по прибытии в Англию мы узнаем, что где-то в другом месте произошло леденящее кровь ограбление или убийство, а мы не смогли его предотвратить, потому что отправились в тщательно спланированное, но никому не нужное морское путешествие.

Я лежал ночью без сна и размышлял: зачем хитроумной преступной шайке сообщать кому-то о своих намерениях? О том, что они собираются сесть на конкретный корабль, похитить принца ради выкупа, перебить вооруженных охранников, взломать стальную решетку почтового отделения и покинуть судно в открытом море? Весьма глупо. А Моран показал себя злодеем, но отнюдь не дураком. Злоумышленники, разумеется, не станут дожидаться прибытия в Англию, ведь в порту их встретит полиция да вдобавок офицеры из морского подразделения и, если понадобится, отряд стрелков из Дуврского замка.

Я равнодушно воспринял известие о том, что Холмс уедет первым: сначала по железной дороге отправится в Брюссель вместе с британским военным атташе, а оттуда, тоже на поезде, в Остенде, и мы встретимся на причале за час до отплытия «Графини Фландрии». Путешествие это организовал Холмс-старший. Хотя корабль, игравший ключевую роль в деле, принадлежал бельгийскому правительству, чиновников из Брюсселя и Остенде решили не вмешивать, и осторожный рассудительный Майкрофт настоял, чтобы на случай «затруднений», как он туманно выразился, в Бельгии оказался британский дипломат.

Утром того дня, на который была запланирована поездка в Остенде, я проснулся, чувствуя необычайное душевное спокойствие. Все это просто бессмысленная суета. Если нам и придется сойтись в решающем поединке с Роудоном Мораном, то не на корабле. Да и время решающей схватки вряд ли настало.

Как обычно, я уже успел упаковать вещи, а Холмс все еще возился со своими. Несмотря на утреннюю уверенность, я все же захватил с собой заряженный веблей.

– Надеюсь, бельгийские законы не слишком отличаются от наших. В Англии ведь разрешается иметь при себе оружие для самозащиты.

– Вряд ли мы столкнемся с бельгийским законодательством, – пожал плечами Холмс и закрыл ящик своего «химического» стола, где обычно лежал лару.

Пистолета на месте не было. Видимо, мой друг взял его с собой.

– Подготовиться никогда не помешает, – осторожно заметил я.

Если уж мы с такой легкостью поверили загадочному посланию, то, вполне вероятно, в ближайшие несколько дней встретимся с одним из самых безжалостных охотников, когда-либо попадавшихся нам на пути. Моран явно вознамерился прикончить нас, в этом нет и тени сомнения. И у меня были опасения, что Холмс отправляется на битву безоружным.

Следующие двенадцать часов прошли спокойно, и я надеялся, что именно таким будет и конец путешествия. Морской путь в Остенде пролегает следующим образом: сначала корабль идет пятьдесят миль от Дувра до плавучего маяка Рютинген, который выставлен приблизительно напротив Дюнкерка, потом поворачивает на восток и проходит еще двадцать миль, минуя границу между Бельгией и Францией. А там уже рукой подать до приливной гавани.

Не советовал бы отправляться в подобный вояж в межсезонье: вовсю дует злой восточный ветер, поскольку путь воздушным потокам из Сибири здесь не преграждают горные массивы, низко нависает свинцовое небо, а от холодных морских волн постоянно поднимается туман, скрывающий прибрежные равнины Бельгии и Голландии.

В середине недели пассажиров на судне было сравнительно немного. Однако паромы ходят каждый день и каждую ночь в любое время года, ведь именно с их помощью осуществляется почтовое сообщение между Британией и Бельгией. Вместе со мной ехал католический священник в сутане и шапочке (переодетый убийца? нет, скорее уж будущий кардинал) и стайка школьниц в сопровождении двух коренастых дам. Вряд ли преступники смогут так замаскироваться.

Пока Холмс улаживал дипломатические дела в Брюсселе, я выжидал в Остенде и не могу сказать, что этот курортный городок произвел на меня приятное впечатление. Наверное, променад на дамбе, великолепные гостиницы, залы для приемов и вилла короля Леопольда совершенно преображались летом. Сейчас же, ранней весной, лишь бесприютные купальные машины увязали в песке на безлюдном берегу, разделенном деревянными заборами на мужские и женские пляжи.

Порт представлял собой приливную гавань. Два длинных причала для пароходов убегали далеко в море. По восточному проложили рельсы, и поезда из Брюсселя останавливались всего в каких-то двадцати ярдах от трапов. Неподалеку от города стояли на рейде два древних бронированных военных корабля, в их бортах темнели квадратные пушечные порты, а между высокими мачтами торчали приземистые пароходные трубы. В грязи на мелководье гнили парусный шлюп и старый бомбардирский корабль. Два пришвартованных парома принимали на борт груз.

В ожидании Холмса мне было решительно нечем заняться. Время я убивал в своей комнате или же в обеденном зале отеля «Дю ля-Пляж». Из двух единственных в городе гостиниц первого класса (этой и «Де л’Осьен») мне рекомендовали именно ее.

Любой читатель «Таймс» наверняка обращал внимание на многочисленные письма, чьи авторы жалуются на ужасающую непунктуальность в паромном сообщении Остенде – Дувр. Справедливости ради стоит отметить: вину за это следует возложить не на сами пароходы, а на бельгийскую железнодорожную систему. Отчаявшиеся получить свою корреспонденцию адресаты в красках расписывают последствия: письма задерживаются, важные деловые сообщения не приходят вовремя. Брокеры из лондонского Сити совершают сделки с опозданием на день или даже два, тогда как в Париже или Франкфурте все происходит своевременно. В результате теряется прибыль, а это всегда вызывает величайшее недовольство.

На следующий день я с некоторым облегчением разглядел в тумане очертания «Графини Фландрии», приставшей к восточному причалу – тому самому, где проходили рельсы. Пароход, по всей видимости, прибыл налегке из Антверпена, где его загрузили углем, и теперь ждет отплытия. Майкрофт уверил нас, что судно обыщут сверху донизу перед тем, как впустить туда даже членов экипажа. Словно в подтверждение его слов, возле парома дежурили двое субъектов в форме бельгийской полиции. Вполне обычная практика для международных рейсов.

Трапы еще не были спущены: они лежали сверху на колесном кожухе. Таким образом, пока судно стоит в порту, никто не сможет подняться на борт или сойти на берег. Члены команды неторопливым шагом шли по причалу к городу, предвкушая, должно быть, несколько приятных часов в барах и кафе в старой части Остенде. Несомненно, капитан и первый помощник первыми вернутся на борт, чтобы присмотреть за работой кочегаров: те должны разжечь огонь в топке и развести пары перед отплытием.

Я разглядывал маячившую в тумане «Графиню Фландрии» из окна обеденной залы гостиницы. Паром казался меньше того, который вчера доставил сюда меня самого, и глубже сидел в воде. Накануне я, имея на то веские причины, постарался как можно больше разузнать об этом корабле. Его водоизмещение составляло пятьсот тонн, длина была чуть более двухсот футов, ширина по мидель-шпангоуту – около тридцати футов (по этому показателю такие пароходы из-за колесных кожухов превосходят современные паромы с гребными винтами). Салон первого класса располагался на корме, а капитанский мостик – ближе к носу. Черные искроуловители венчали две желтые трубы. Судя по всему, нам предстояло плыть по довольно спокойному морю, и «Графиня» прекрасно подходила для такого путешествия.

Мне не верилось, что на этом пароходике может произойти что-то необычное. Наверное, если и следует о чем-то беспокоиться, так только о состоянии некоторых членов команды, которые несколько часов проведут в пивных Остенде. Никто пока не торопился обратно на судно, но я видел, как гостиничный швейцар покатил тележку с чемоданами (среди которых был и мой) на причал, хотя трапы еще не спустили. Подъехали кремово-коричневые фургоны «Мессежьи имперьял», и оттуда под присмотром троих вооруженных охранников начали выгружать почтовые сундуки. Эти же люди будут сопровождать груз и во время путешествия.

Ящик с Плон-Плоновыми «немалыми средствами», как и остальные ценные посылки, перед погрузкой на борт должны непременно взвесить, второй раз эта процедура осуществляется в Дувре. Таким образом служащие проверяют, не претерпел ли груз каких-либо изменений, а паромная компания может доказать свою непричастность в случае, если с содержимым сундуков что-то произошло до или после плавания. Будь я преступником – попытался бы похитить драгоценности именно сейчас. Вещи свалены прямо под открытым небом, а не за стальной решеткой. Совершив преступление, можно преспокойно скрыться – вся Бельгия в твоем распоряжении, не то что маленький кораблик посреди Ла-Манша. Но ограбления не произошло. Как-никак на причале дежурили шесть или восемь вооруженных револьверами служителей закона. Неужели мы все-таки обманулись и никто не замышляет злодеяния на «Графине Фландрии»?

Я собирался еще немного посидеть в обеденной зале и дождаться чая, но тут к моему столику подошел почтальон в форме и с акцентом спросил:

– Доктор Вастсон?

С этими словами он вручил мне конверт. В Англии конверты обычно другого цвета, однако я сразу догадался, что держу в руках телеграмму. Но кому известно, что я остановился в «Дю ля-Пляж»? Только Холмсу. В конверте лежал тонкий листок бумаги с необычайно длинным сообщением:

ЕПМЗЁОПТУБУЭЕАГВСЯТТЁМЁУШЛПТОПГОЬЁТПВЬУЙА

ЙНЁООПУФУУШЛОБЩЙЛМЙЁОУЬИОБЯУГЬТПРСПГПЗЕБЁУЁЙЦ

УШЛЙТЛМЯШЙУЁМЭОПТЙНГПМЙШЁТЛБА

ПВАИБООПТУЭУШЛМЁТУСЁКУЙМЙДСЁДТПОВФЕФУ

ЕФГСЁУШЛПУГЁУБОЁУСЁВФЁУТАУШЛЦПМНТ

Что же это такое? Разумеется, шифр, и послал его, по всей видимости, Холмс. Но откуда? Предположительно, из Брюсселя. О чем говорится в послании? Телеграммы отправляют, только если дело срочное. Я вглядывался в непонятные буквы, пытаясь подавить нарастающую панику. Ни одного имени, ни единого человеческого слова. Что же делать?!

Раз Холмс воспользовался шифром, то враги, очевидно, идут за нами по пятам и подобрались настолько близко, что мы не можем больше ни прибегнуть к простому и понятному английскому языку, ни положиться на бельгийский телеграф. Я на мгновение замер. Быть может, Холмс послал эту чертовщину просто в качестве предупреждения? Нет, наверное, нелепицу все-таки можно расшифровать, но как? С чего начать?

Через двадцать минут меня трясло от умственных усилий. День выдался холодным и дождливым, но я умудрился даже немного вспотеть от напряжения. Последние шесть букв должно быть, имя, как это бывает в обычной телеграмме. Значит, ЦПМНТ означает «ХОЛМС». Но что же дальше?

Хорошо. Буквенная последовательность УШЛ попадается в послании шесть раз, через более или менее равные промежутки. С облегчением я вспомнил, что любой секретный код обычно так или иначе соотносится с алфавитом. Слава богу! Теперь будет проще. Но если каждая буква передается не одним, а несколькими другими знаками, то я могу безуспешно биться над этой телеграммой до самого Рождества. Постойте-ка, УШЛ стоит в самом конце сообщения, перед сочетанием, которое я принял за имя отправителя. В обычной телеграмме здесь было бы ТЧК. Хоть что-то. И разумеется, Холмс не стал бы использовать шифр, который я не в состоянии разгадать. Прекрасно. Сделав глубокий вдох, я принялся за дело, чиркая карандашом на обороте меню. Нужно взломать эти непонятные сто восемьдесят пять букв.

Ё появлялась в тексте восемнадцать раз. Вероятно, это Е – одна из самых частотных букв алфавита. П встречалась шестнадцать раз, а Й – одиннадцать. Наверное, П обозначает следующую по частотности О, а Й – И. Система определилась. Я разделил текст на слова:

ЕПМЗЁО ПТУБУЭЕА ГВСЯТТЁМЁ УШЛ ПТОПГОЬЁ ТПВЬУЙА

ЙНЁООП УФУ УШЛ ОБЩЙ ЛМЙЁОУЬ ИОБЯУ ГЬ

ТПРСПГПЗЕБЁУЁ ЙЦ УШЛ ЙТЛМЯШЙУЁМЭОП

ТЙНГПМЙШЁТЛБА ПВАИБООПТУЭ УШЛ МЁТУСЁКУ ЙМЙ

ДСЁДТПО ВФЕФУ ЕФГСЁ УШЛ ПУГЁУБ ОЁ УСЁВФЁУТА УШЛ

ЦПМНТ

Холмс просто-напросто заменил каждую букву следующей по алфавиту. Детский шифр, теперь-то это очевидно, но каково же мне пришлось в самом начале: с отчаянием я смотрел на зловещий код, не зная, как именно к нему подступиться. Да и времени совершенно не было! Разумеется, Холмс отправил мне шифр, который был мне по зубам, но меня в первую минуту охватила паника. А если послание разгадал я, то что помешает сделать это нашим врагам?

Телеграмма расшифровывалась следующим образом:

ДОЛЖЕН ОСТАТЬСЯ БРЮССЕЛЕ ТЧК ОСНОВНЫЕ

СОБЫТИЯ ИМЕННО ТУТ ТЧК НАШИ КЛИЕНТЫ ЗНАЮТ ВЫ

СОПРОВОЖДАЕТЕ ИХ ТЧК ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО

СИМВОЛИЧЕСКАЯ ОБЯЗАННОСТЬ ТЧК ЛЕСТРЕЙД

ИЛИ ГРЕГСОН БУДУТ ДУВРЕ ТЧК ОТВЕТА НЕ ТРЕБУЕТСЯ

ТЧК ХОЛМС

И все. Значит, я прав. Что бы там ни происходило в Брюсселе, наше морское путешествие пройдет спокойно и скучно. Но все равно я первым взойду на борт «Графини Фландрии» и внимательнейшим образом осмотрю каждого пассажира. И даже Холмс в каком-либо из своих маскарадных нарядов не проскочит мимо меня незамеченным!

Обычно пассажирам разрешают подняться на судно за час до отплытия. Я подошел к «Графине» как раз в тот момент, когда с нее спустили трапы. На мне были шляпа и теплое твидовое пальто, в руке я сжимал черную ротанговую трость. Врасплох меня не застанешь, я ко всему готов! В кармане лежал револьвер, но, по всей видимости, теперь он не понадобится. На трапе появился стюард и объявил столпившимся пассажирам:

– Пока на борт могут подняться только кочегары и члены команды. Спасибо.

Кочегары и матросы зашли на корабль, а мы остались ждать на причале. Вскоре стало понятно почему: к трапу подкатил четырехколесный экипаж, запряженный парой белоснежных лошадей, и из него вышло несколько человек. Среди них был тучный мужчина с шелковым платком на шее и в пальто с каракулевым воротником. Он держал в руках цилиндр и словно заранее приготовился к приветственным крикам. Принц Жозеф Наполеон, Плон-Плон. В свете фонаря я отчетливо разглядел квадратное лицо, опущенные вниз уголки губ, скорбный взгляд, черные волосы с проседью, лысину на макушке и весьма внушительный, хорошо очерченный профиль. Кое-кто из пассажиров захлопал в ладоши, но таких было мало. Большинство, вероятно, не знало претендента на французский престол в лицо. Люди расступились, и принц прошел мимо нас, за ним следовали трое мужчин в строгих костюмах и двое офицеров в темно-синей форме с золотыми знаками отличия.

Принц со свитойразместился в салоне первого класса, и только тогда стюард жестом пригласил остальных. Я, как и собирался, первым поднялся на борт и занял удобный наблюдательный пост возле леера, прямо за колесным кожухом: отсюда отлично видно каждого, кто заходит на паром, и даже тех, кто стоит в очереди на причале. Вместе со мной из Дувра в Остенде путешествовало гораздо меньше людей, но, видимо, все дело в том, что сегодня пятница. Пассажиров второго класса сразу отправляли в носовую часть корабля.

Я вполне ожидал появления переодетого Холмса, но ни один пассажир ничуть на него не походил. Разумеется, мой друг как никто другой умеет изменить внешность, но глаза замаскировать невозможно, если только не прибегнуть к очкам или повязкам. Не зря столько лет я проработал врачом и бесконечное число раз читал во взглядах своих пациентов надежду, страх и смирение. Вот и сейчас, внимательно вглядевшись в лицо каждого из сотни с лишним пассажиров, я мог бы поклясться собственной жизнью, что среди них нет ни Холмса, ни полковника Роудона Морана. Значит, телеграмма не врала: основные события действительно разворачиваются в Брюсселе.

Смеркалось, легкая дымка, поднимавшаяся от воды, сгустилась в плотный туман, который сомкнулся вокруг судна, окутав все холодной изморосью. Пароход начал отшвартовываться. Этот привычный ритуал приятно напомнил мне детство. Был отлив, а в порт «Графиня Фландрии» входила носом вперед. Пятиться кормой в море при такой низкой воде, да еще и в тумане, не очень разумно, а развернуться в небольшой гавани, где стоят другие суда, зачастую весьма трудно. Но проблема решается легко: портовый служащий в небольшой лодке подплывает к кораблю, принимает свободный конец швартова, другой конец которого закреплен в лебедке на корме, отправляется с ним на берег и накидывает петлю на кнехт на дальнем причале. С помощью лебедки швартов подтягивают и разворачивают пароход носом к выходу из гавани. Затем канат сбрасывают с пристани в воду, и матросы втаскивают его на борт. Сколько раз я видел подобный маневр в детстве на западном побережье Шотландии!

От причала отплыла крошечная лодочка, гребец принял конец швартова, вернулся на берег и накинул канат на кнехт. Загрохотала лебедка, из кормовой трубы поднялось облако пара, толстенная веревка натянулась, с нее капала морская вода. Корма медленно развернулась, и судно нацелилось носом на выход из гавани. Все тот же гребец сбросил швартов. Прямо надо мной прозвенел машинный телеграф: «Средний вперед».

Мы вышли в спокойное, окутанное туманом море, от Дувра нас отделяло шестьдесят или семьдесят миль – это всего несколько часов ночного плавания. Обогнем маяк напротив Дюнкерка и пойдем в сторону Англии. Обычно британские путешественники возвращаются из-за границы более коротким путем – из Кале. Но, к несчастью, нашему клиенту королевских кровей, как и другим претендентам на французский престол, законы Третьей республики строго воспрещали когда-либо ступать на землю Франции.

Туман сделался густым, но не настолько, чтобы отменить плавание. Мы миновали оконечность западного причала, и снова прозвонил машинный телеграф, на циферблате отобразилось: «Полный вперед». Гребные колеса завращались быстрее, оставляя по обе стороны парохода пенные дорожки. Мимо проплывали стоящие на якоре углевозы и каботажные суда. В море вдоль ровного песчаного берега «Графиня» шла со скоростью около двенадцати узлов. За темной линией прибоя виднелась цепочка огоньков – свет в окнах домов на эспланаде, но вот они растворились в сумерках.

Я все еще стоял, опершись на леер, и следил за исчезающим за кормой берегом. У фок-мачты появился первый помощник и поднял вверх, почти на двадцать футов, керосиновый фонарь, сияющий белым светом. Потом он отдал приказ, и стоящий позади матрос вручил юнге коробок спичек. Юноша зажег зеленый навигационный огонь на световом приборе, закрепленном на передней части колесного кожуха по правому борту. Матрос забрал у него спички и отправился зажигать красный огонь по левому борту.

В такую погоду во время плавания по Ла-Маншу я предпочитаю, что называется, «торчать на палубе» с трубкой, а не томиться в смрадном салоне. Гул двигателей, плеск лопастей гребного колеса – эти размеренные звуки успокаивали. По пути почти не попадалось других судов, лишь иногда я замечал призрачные очертания рыболовецкого баркаса или люгера, подставившего желтоватый парус легкому ветерку и направляющегося из Остенде или Дюнкерка в Северное море на поиски улова.

Через двадцать минут береговые огни окончательно пропали из виду. На полях моей шляпы и лацканах пальто висели крупные капли. Туман сгустился еще больше: стоя на носу «Графини Фландрии», я не мог разглядеть висящий на корме красно-желто-черный бельгийский флаг и с трудом различал очертания закрепленных там (поближе к пассажирам первого класса) двух спасательных шлюпок. Салон первого класса – так называемый королевский – отделяла от остальной палубы невысокая загородка с небольшими воротами.

– Доктор Ватсон? – прозвучал за моей спиной голос с акцентом.

Я почти ожидал увидеть давешнего почтальона из гостиницы «Дю ля-Пляж», но это был один из сопровождавших принца офицеров, молодой человек в темно-синей форме.

– Лейтенант Теодор Кейбелл, – поспешил представиться он, слегка щелкнув каблуками и склонив голову в уважительном поклоне.

Не время и не место для подобных формальностей, подумалось мне. Мы пожали друг другу руки. Хрупкий и белокурый Кейбелл напоминал скорее немца, нежели француза. Вряд ли кто-то заподозрит в нем агента разведки, да и на королевского камердинера он мало походил. Юноша указал на распахнутые ворота, ведущие во владения первого класса.

– Пожалуйста, пойдемте, сэр. Этого желает его высочество.

Я с удовольствием остался бы на выбранном мною наблюдательном пункте, но едва ли стоило спорить с претендентом на французский престол.

– Прошу вас, окажите любезность, – продолжал настаивать Теодор Кейбелл. – Все в порядке. Его высочество хочет просто побеседовать с вами.

Меньше всего на свете хотелось мне отвечать на вопросы о мерах безопасности, принятых для защиты Плон-Плона и его имущества. Увы, Шерлока Холмса на судне не было, а об этом знал только он.

Лейтенант откатил в сторону боковую дверь в салон первого класса и пропустил меня вперед. Когда мы вошли, он громко произнес мое имя – на свой странный манер. В дальнем конце довольно просто обставленной залы съежился в глубоком кресле господин в сюртуке и шелковом шейном платке. Он поднял на меня глаза. Вылитый высокопоставленный чиновник какого-нибудь лондонского банка. Рядом с креслом стояли двое – один был во французской генеральской форме, а второго, мужчину средних лет в гражданском платье, я принял за генерала Жоржа Буланже. Вот и вся свита, больше никого не видно.

– Доктор Ватсон, – повторил вслед за Кейбеллом принц.

Он протянул руку, но не встал с кресла, как и приличествовало его положению.

Я пожал его ладонь и слегка наклонил голову – подходящий способ поприветствовать того, на ком нет пока французской короны, но кто вполне может надеть ее еще до конца лета.

– Ответьте мне, – продолжал принц с едва заметным акцентом. – Я немного озадачен. Здесь должен быть мистер Шерлок Холмс. Его мне рекомендовал сэр Майкрофт. Но вот я вижу вас, а где же мистер Холмс?

– Мой коллега напал на след людей, которые, как мы подозреваем, собирались проникнуть на это судно. Ему удалось задержать их в Брюсселе, и вам ничто не угрожает. В Остенде я лично проверил каждого пассажира. До самого Дувра паром следует без остановок, а там нас ждут сотрудники Скотленд-Ярда – инспектор Лестрейд или инспектор Грегсон, а с ними вооруженный эскорт. Мистер Холмс об этом позаботился.

Я очень надеялся, что сказал Жозефу Наполеону, которого мысленно продолжал величать Плон-Плоном, нужные слова.

– Напал на след? – повторил принц, словно пробуя фразу на вкус. – Это мне очень нравится. Напал на след. Приятно слышать.

– Очень приятно, – вторил ему Теодор Кейбелл, одарив меня почтительной улыбкой.

– Да? – Плон-Плон оглянулся на своего лейтенанта. – Да, именно так. Очень приятно. Мне очень приятно. Раз мистера Холмса нет, быть может, я вас смогу попросить о небольшом одолжении, сэр. Спуститесь вниз. Узнайте, не открывал ли кто почтовое отделение, где лежит мой сундук.

Интересно, а почему бы Кейбеллу этого не сделать? Видимо, лейтенанту нельзя оставлять принца без присмотра.

– Разумеется, сэр.

– Вы, месье, проявили храбрость в Афганистане. Мне рассказал сэр Майкрофт. Достойную храбрость.

– Вряд ли, сэр. Я просто присутствовал на поле боя во время битвы при Майванде, но не сражался.

– Но вы были солдат! – парировал Плон-Плон с улыбкой, словно я сказал что-то забавное. – Вы должны мне все рассказать. Мне это понравится. Жду с нетерпением.

Поерзав в кресле, он посмотрел на мужчину, которого я считал генералом Буланже. Кейбелл прикоснулся к моему локтю и отвесил своему господину такой глубокий поклон, будто перед ним был не принц, а церковный алтарь. Плон-Плон больше на меня не глядел, и я, слегка наклонив голову в знак уважения, удалился в сопровождении лейтенанта. Разумеется, мне было ясно: мы с принцем никогда более не встретимся и не обсудим ни афганскую войну, ни что-либо другое.

По трапу я спустился на нижнюю палубу. Вряд ли охранники откроют для меня дверь почтового отделения и, уж конечно, не позволят осматривать сундук принца. Ну что ж, просто схожу туда, а потом порадую себя стаканом шотландского виски в корабельном баре.

В трюме, как и у любого другого корабля подобного типа, с мостков, расположенных вдоль бортов, открывался прекрасный вид на машинное отделение – настоящее чудо техники. Пахло разогретым маслом, ярко сияли начищенные медные трубы, два массивных стальных поршня двигали тяжелый вал, соединяющий гребные колеса по правому и левому борту. Поочередно взмывали и падали, словно два плененных чудовища, цилиндры, их с силой трехсот лошадей толкал пар. Ни один гребной винт не сравнится с этим торжеством механической мощи, благодаря которой нам удалось покорить океан и проложить водные пути в Нью-Йорк и Бомбей.

Ближе к корме мостки соединялись на площадке перед стеклянными дверьми в столовую. Сбоку виднелась стальная решетка – именно за ней лежат ценные посылки и коробки, а также плетеные корзины почтовой службы, в которых перевозят с континента в Англию корреспонденцию. Между вертикальными прутьями были зазоры примерно по шесть дюймов, а в середине крепилась толстая перпендикулярная стальная полоса с замком. Настоящая клетка, практически изолированная. Видимо, там внутри и дежурят трое вооруженных охранников «Мессежьи Имперьял».

Длинный занавес мешал разглядеть имущество принца. С одной стороны в решетке виднелось небольшое окошечко – здесь должен был сидеть клерк, обменивающий франки на фунты. Но и оно было закрыто и занавешено, на нем красовалось довольно грубое объявление: «Pas de service jusqu’au Douvres» – «Закрыто до Дувра».

И совершенно не у кого поинтересоваться Плон-Плоновым сундуком. Хотя сбоку между занавесом и стеной осталась узкая щель, сквозь которую я сумел разглядеть почти все отделение. В углу громоздились холщовые мешки с письмами. Рядом стояло несколько огромных ящиков, дюжина плетеных корзин – там наверняка лежали заказные отправления и небольшие ценные посылки. А еще я насчитал с десяток деревянных дорожных сундуков со стальными уголками и замками.

Вот и все. Хотя среди прочих грузов выделялся один ящик из блестящего полированного дерева (по всей видимости, дуб). Сперва я принял его за гроб и решил, что в нем перевозят на родину тело какого-нибудь неудачливого английского путешественника. На крышках остальных сундуков красовались написанные черными буквами имена агентов или банкиров, а на этом гиганте, и я мог бы в этом поклясться, табличка блестела настоящим золотом. Наверняка это и есть «немалые средства» Плон-Плона.

Как же вызвать кого-нибудь из охранников? Я решил больше ничего не предпринимать. Вернусь, все объясню, предложу лейтенанту Кейбеллу спуститься сюда вместе со мной. Он хотя бы имеет официальное право их расспрашивать. У меня же нет с собой никаких документов, лишь билет на паром. Никто не станет ради меня отпирать решетчатую дверь.

На обратном пути я посмотрел на сверкающий латунный циферблат телеграфа, связывающего машинное отделение с мостиком: по-прежнему «полный вперед». Поршни взлетали и опускались, совершая по тридцать три движения в минуту. Механики не поднимаются наверх во время всего путешествия, поэтому их единственной связью с внешним миром остается этот циферблат. Его ручка соединена с ручкой точно такого же устройства на мостике, чем-то вроде велосипедной цепи, и таким образом приказы капитана немедленно доходят вниз. Сами вахтенные пристроились сейчас рядом с телеграфом, один курил трубку, а другой читал газету, время от времени поглядывая на циферблат. Корабль словно двигался сам по себе.

Я приложил было руку к стенке, но тут же отдернул ее. Железо так раскалилось, что я едва не заработал волдырь. Эта загородка отделяла мостки от корабельной топки и паровых котлов. Сквозь дверную щель посверкивало ярко-желтое пульсирующее пламя.

Один из механиков, вооружившись масленкой и старым тряпьем, отправился осматривать двигатель. Второй уткнул нос в газету. И вдруг ведущая в кочегарное отделение железная дверь распахнулась и на пороге появился высокий парень, более всего смахивающий на черта. Механик оторвался от газеты и что-то крикнул. Я со своим скудным французским сумел разобрать: «Allez-vous en!» – бездельнику велели возвращаться к работе. Длинный и сутулый кочегар в рубахе, широких штанах и надетой задом наперед кепке походил на исчадие ада: лицо его полностью покрывала сажа, видны были только белки глаз и розовые губы. По всей видимости, на пароход он явился уже навеселе. Механик выругался и снова прикрикнул на негодника. Ведь сейчас нужно постоянно швырять уголь в топку и требуются усилия всех кочегаров. Наверняка этого симулянта назавтра уволят.

Долговязый детина еще несколько секунд маячил на пороге, будто бы подтрунивая над механиком. Насколько я понял, он требовал «выпить чего-нибудь приличного», вода, которую в эмалированных кружках подавали в кочегарку, его явно не устраивала. Лентяй жаловался, что якобы отправил в печь уже несколько центнеров угля. Но все его красноречие пропало даром. Исчерпав все доводы, он вернулся к паровым котлам, на крашеных белых боках которых играли отсветы пламени. Наверное, выпади на мою долю работа в подобных условиях, да еще и за скудное жалованье, я тоже пристрастился бы к бутылке.

Поглощенный этими мыслями, я отвлекся и чуть было не подпрыгнул, когда за спиной раздался чей-то голос:

– Доктор Ватсон?

Повернувшись, я увидел того самого человека в очках, который на своей лодчонке в гавани Остенде принял наш швартов, направился к берегу, накинул петлю на кнехт и помахал нам на прощанье. Заработала лебедка на корме, пароход начал медленно разворачиваться, а потом швартов скинули в воду. Ну да, та же самая засаленная кепка, мешковатая матросская куртка и брюки, протертые на коленях. Но я же собственными глазами видел, как он машет нам, стоя на причале! Между ним и пароходом было около сотни ярдов. Догнать паром на гребном суденышке совершенно невозможно! Как же он здесь оказался? Лица с нелепо увеличенными из-за очков глазами я не узнал. Но вот он приподнял дужку, посмотрел на меня, улыбнулся – Шерлок Холмс!

– Слушайте хорошенько, Ватсон, – прошептал мой друг, отворачиваясь, – и сделайте вид, что не обращаете на меня внимания.

Мы оба стояли возле металлического заграждения на мостках над машинным отделением. Гудение двигателей, к счастью, заглушало наши слова, и расслышать разговор можно было бы лишь с расстояния в несколько дюймов. Я притворился, что увлеченно разглядываю поршни.

– Холмс, я видел каждого пассажира, поднявшегося на борт. Клянусь, вас среди них не было. А тот человек, который принял наш швартов, остался в Остенде.

– Именно, – нетерпеливо отозвался сыщик. – В Остенде остался сержант Королевского флота Гиббонс. Я подгреб на той скорлупке к пароходу, чтобы принять швартов. И принял его. Все матросы следили за маневром, мое суденышко скользнуло вдоль борта – от кормы к платформе на колесном кожухе. Один человек вылез из-под бухты каната, другой спрятался под ней. Никто не смотрел в нашу сторону. И к берегу поплыл уже Гиббонс. Кто же запоминает лица портовых рабочих? Проще простого. Остальные в это время были целиком поглощены манипуляциями с лебедкой.

– И что же дальше?

– В таком тумане, – пожал плечами Шерлок Холмс и снова улыбнулся, – легко превратиться в невидимку.

– А как же телеграмма? Шифр? Что приключилось в Брюсселе?

– Рад сообщить, мой дорогой друг, что там не приключилось ровно ничего плохого. Содержание телеграммы один брюссельский клерк продал кое-кому за сто фунтов, точно так же, как и давешний лондонский почтальон. Это было важной частью плана. Я сам с удовольствием ему заплатил бы, хотя, боюсь, бедного мерзавца вскорости обнаружат где-нибудь с перерезанной глоткой, ведь он им больше не нужен. Я рассчитывал, что Моран или его приспешники прочтут телеграмму. – Холмс вздохнул. – Ватсон, как я надеялся на вашу проницательность. Зачем мне использовать такой легкий шифр, с которым справится и школьник? Даже малый ребенок сумел бы переставить местами буквы в алфавите. Вы правда поверили, что я желал сохранить сообщение в тайне? Вам же не пришло в голову, что телеграмма настоящая? Ватсон, Ватсон! Повторюсь: вы смотрите, но не видите. А теперь, пожалуйста, послушайте. Я не обнаружил на корабле ни Морана, ни его людей. Но на борту есть самозванец.

– Кто?

– А почему, как вы думаете, я тут торчу? Вы сами его только что видели!

– Пьяный кочегар?

– Никакой он не кочегар!

– Но он вышел из котельной.

– Сколько мы уже в море?

– Почти час.

– Именно. Его физиономия так измазана углем, что видны только глаза и рот. Получается, этот человек целый час швырял уголь в топку, да еще при такой жаре, а на лице у него нет ни малейших следов пота? Я их что-то не заметил! А вы? На этом пароходе два паровых котла и две топки – на носу и на корме. В каждую необходимо швырнуть как минимум четверть тонны угля, чтобы пароход дошел сюда от Остенде. Этот тип похож на кочегара, который вот уже час выполняет подобную работу?

– Нет, – неохотно признал я.

– То-то и оно. А похож он на того, кто специально перемазался сажей, словно актер гримом, потому что хотел замаскироваться. Сейчас попытка выбраться из котельной провалилась. Но я буду внимательно следить за ним.

– Там же есть другие кочегары. Он не может просто так стоять у них на виду и ничего не делать.

– Разумеется. Но такая работа ему не по плечу, он ей не обучен. Полагаю, сначала он выдавал себя за чернорабочего, который должен перекидывать уголь из общей кучи в угольную яму. У угольщиков лицо не может так испачкаться, он перемазался нарочно.

– Но кто же он?

– Давайте пока считать его просто-напросто самозванцем, который разговаривает и ведет себя как портовый пьяница. А теперь прошу меня извинить, вынужден вас покинуть и заняться охраной Плон-Плона и его безделушек.

– А я-то думал, что они в полной безопасности до самого нашего прибытия в Дувр.

– Неужели? Тогда вы, видимо, позабыли об обещании некоего Морана по прозвищу Охотник. Уверяю вас, он никогда не бросает слов на ветер. Потеря репутации для него в буквальном смысле равносильна гибели.

10

Я немедля отправился выполнять приказ на свой наблюдательный пункт на палубе. Холмс притаился внизу – следил за почтовым отделением и караулил «пьяного кочегара». А что еще делать, если Моран не показывается. Меня одолело уныние: как же можно так обмануться, неужели ограбление все-таки произойдет? Поднявшись по трапу, я устроился на своем старом месте – возле леера по правому борту сразу за колесным кожухом, на котором горел зеленый навигационный огонь. Если понадоблюсь Жозефу Наполеону – он знает, где меня искать. Наверху на продуваемом всеми ветрами мостике, который шел поперек корабля над пассажирской палубой, капитан Легран время от времени дергал за ручку машинного телеграфа, и раздавался звонок.

Внизу под мостиком стоял на возвышении рулевой в длинном плаще с капюшоном и в зюйдвестке. За штурвалом по очереди сменялись почти все члены команды, ведь тут не требовалось особого умения – смотри себе на компас и следуй курсу, проложенному шкипером. Голова рулевого располагалась под капитанскими ногами, и он хорошо слышал все команды с мостика. Их отдавал сам командир корабля и, если поднимался слишком сильный ветер, повторно выкрикивал вахтенный матрос. Перед штурвалом помещался точно такой же циферблат, как и в машинном отделении, – там тоже немедленно отображались все команды. У рулевого не было почти никакого обзора, он строго подчинялся приказу и следил за компасом.

Иногда на пароходе назначают впередсмотрящего, который дежурит на носу и предупреждает об опасности на воде или о появлении небольшого судна, пересекающего курс. Подобное предостережение при необходимости может выкрикнуть каждый член команды, а крупные корабли увидит и капитан, стоящий высоко на мостике.

Снова по какой-то причине зазвонил машинный телеграф. «Средний вперед». Паром сбавил ход, и нас закачало на волнах. Мимо меня прошагал матрос – тот самый, который не так давно вручил юнге коробок спичек, чтобы тот зажег зеленый навигационный огонь. Ему, как и любому другому члену команды, могли в случае нужды приказать, к примеру, сменить рулевого, подать швартов или помочь спустить трап. Сейчас он, на ходу раскуривая трубку, направлялся на бак – видимо, чтобы заступить на вахту впередсмотрящего.

Через несколько минут мы повстречали первое с момента выхода в море крупное судно – судя по равномерному гудению, винтовой, а не колесный пароход. Звякнул машинный телеграф: «Малый вперед». «Право руля!» – прокричал капитан рулевому. На самой малой скорости мы разминулись левыми бортами – корабль прошел где-то в сотне футов. Очертания его едва угадывались в тумане, зато во мраке ярко сиял красным левый навигационный огонь. Сразу вспомнились всем известные стишки из «Моряцкой азбуки» Томаса Грея. Как и все, кто вырос в рыбацком шотландском городке, я еще мальчишкой выучил их наизусть:

Когда пароход прошел мимо, наш капитан дернул за шнур, и над пустынными водами громко и приветственно запел свисток, сопровождаемый облаком пара.

Во время таких путешествий море кажется безмерно пустым и одиноким. Его окутывает зловещая тишина. Корабельная сирена, выкрик или выстрел немедленно порождают эхо, разносящееся над волнами. Ты словно очутился на далекой от дома границе обитаемого мира, где неоткуда ждать помощи. Снова зазвонил телеграф, «Графиня Фландрии» набрала скорость, заплескали о борт волны, быстрее закрутились гребные колеса.

Интересно, чем занят Холмс? Со своего наблюдательного поста я не видел ровным счетом ничего необычного – лишь несколько рыболовецких лодок и парусников спешили куда-то мимо. Временами казалось, нам навстречу попадается одно и то же судно, но уверенности в этом не было никакой. Иногда песня нашего свистка разносилась над молчаливыми волнами, и с разных сторон ей вторили из темноты сирена парохода или дружеский окрик с проходящего мимо люгера, рыбачившего возле песчаных отмелей Дюнкерка. Мы не отклонялись от курса. В этих водах корабль, сбившись с пути, может легко сесть на мель и сломать киль.

Я стоял в самой середине между баком и ютом возле колесного кожуха, на котором ждал прибытия в Дувр надежно закрепленный пассажирский трап. Внизу мерцающую сероватую воду взрывали грязные красные лопасти. Где-то в тумане ярко вспыхнул белый огонь – в вышине, выше нашего фока. Вот он увеличился, а потом снова стал уменьшаться. Видимо, это маяк Рютинген ощупывает своим лучом пустынный горизонт. Не ожидал, что мы уже так близко.

Значит, судно еще в бельгийских водах. «Графиня Фландрии» круто взяла влево, словно нацеливаясь прямо на Дувр. Рядом со мной на палубе не было ни души, только давешний матрос как раз вернулся со своего поста на баке и теперь подкручивал фитиль левого фонаря – нашего красного бортового огня.

Не успел он спуститься в трюм через носовой люк, как началась суматоха. Обыкновенно путешествия через Ла-Манш невероятно скучны, поэтому даже встреченный на пути маяк превращается в целое событие. С десяток пассажиров высыпали на палубу и теперь торопились на нос, чтобы насладиться зрелищем. Я достал часы и пытался при свете керосинового фонаря определить время. Неожиданно раздался крик:

– Прямо по курсу пароход!

Подняв глаза, я увидел зеленую искорку слева по носу, вот она мигнула и пропала, потом появилась снова. По всей видимости, очень далеко. Не видно было ни парохода, ни навигационного буя, на котором мог гореть этот огонь. Ведь на фарватере, проходящем мимо песчаных отмелей, обязательно выставляют буи. Быть может, этот зеленый свет просто указывает нам правильный курс. В таком тумане трудно сказать наверняка. Но вот машинный телеграф, звякнув, показал «малый вперед». Паром сбавил ход. Волноваться не о чем. Если неизвестное судно следует пересекающимся курсом, на таком расстоянии оно легко разминется с нами.

Туман окутал «Графиню Фландрии» плотным облаком, и не скажешь, день сейчас или ночь. Рулевой во время поворота у маяка почти положил штурвал лево на борт, чтобы компенсировать силу течения. Быть может, мы чуть сбились с курса. В таких условиях только по компасу можно определить стороны света. Но видимо, мы все-таки идем на север, раз повернули к Дувру.

Неожиданно среди столпившихся на носу пассажиров поднялся крик, обращались явно к капитану встречного парохода:

– Эй! Эгей! Куда смотришь!

Я отступил на несколько шагов в сторону, чтобы видеть происходящее: с носа, конечно, открывался лучший обзор. Море оставалось совершенно спокойным, царила глубокая тишина, так что крики наверняка услышали, если судно находилось поблизости. Но теперь зеленый огонь пропал, и я отчетливо различал справа по борту красное сияние. Оно приближалось, но с небольшой скоростью – видимо, около семи или восьми узлов. Быть может, это все-таки предупреждающий об опасности буй? Ведь шкипер любого идущего навстречу судна знает, что мы должны в подобной ситуации разминуться левыми бортами, именно так диктуют правила и соображения безопасности:

Неужели он собирается пересечь наш курс на таком малом расстоянии? Окрики пассажиров, по всей видимости, встревожили нашего капитана. Я услышал, как он сверху скомандовал рулевому:

– Лево на борт!

Матрос в зюйдвестке крутанул рулевое колесо. Капитан потянул за шнур, громко взвыл паровой свисток. На этот призыв незамедлительно ответили с разных сторон из тумана три других корабля, среди них, несомненно, и тот, что шел прямо нам навстречу. Я и не предполагал, что тут такое оживленное движение.

– Налегай на штурвал! – прокричал обеспокоенный капитан.

Матрос крутил рулевое колесо, но его усилий явно было недостаточно.

– Держи руль!

Я все еще думал, что мы имеем дело с последствиями поворота и просто слегка сбились с курса.

– Клади на борт!

Но рулевой все еще не докрутил штурвал, и мы по-прежнему шли направо. Даже если виновато течение и «Графиня» отклонилась от курса, другой пароход уже должен был увидеть наш левый красный навигационный огонь.

«Машина товсь», – звякнул телеграф. Полностью глушить двигатели в подобной ситуации было нельзя: мы не смогли бы сопротивляться течению и маневрировать. Снова изо всей мочи запел свисток, прямо у меня над головой вырвалось в небо облако пара. Когда резкий звук наконец смолк, капитан, сложив ладони рупором, прокричал невидимому шкиперу с встречного судна:

– Замедляй ход! Стоп! Боже, куда же ты правишь?

Впереди из тумана выплыли призрачные очертания настоящего гиганта. Казалось, он все же успел повернуть. Там на мостике должны были услышать призыв капитана, эхом разнесшийся над тихой водой. Но им было видно нас так же плохо, как и нам их. И тут по приближающемуся звуку колесных лопастей я догадался: да ведь пароход от нас всего в нескольких сотнях ярдов. Задохнувшись от неожиданности, я вдруг ясно увидел все три навигационных огня – белый топовый, красный левый и зеленый правый бортовые. Они приближались со скоростью поезда, мчащегося на всех парах. На неизвестном судне решили взять в сторону, потому что поняли: разминуться мы уже не сможем? Но с таким радиусом оно врежется прямиком в наш правый борт, причем очень быстро.

– Боже мой, капитан! – закричал с мостика первый помощник. – Смотрите! Он поворачивает направо! Лево! Лево на борт! Остановите пароход! Двигателям задний ход! Полный назад!

Но капитан уже и сам все понял. Он поспешил к правому борту и схватился за ручку машинного телеграфа. «Стоп машина». «Полный назад». Я отчетливо видел, куда именно переместилась ручка, да и циферблат над головой у рулевого отображал те же команды. Из вентиляционной шахты послышалось приглушенное звяканье – это повторял их телеграф в машинном отделении.

Капитан встречного судна явно не в своем уме или пьян! Быть может, он покинул мостик и оставил там вместо себя неопытного младшего офицера? Гигантский пароход снова принялся поворачивать направо, словно пытаясь выйти на пересекающийся курс. Но ведь это же приведет к катастрофе! С таким углом его форштевень через мгновение врежется в борт «Графини» в районе мидель-шпангоута. Нам в лоб светили все три его навигационных огня, а значит и он, несмотря на плотный туман, должен видеть наши. Почему же неизвестный капитан просто не пройдет прямым курсом, чтобы избежать столкновения? Красный бортовой огонь встречного теперь нацелился прямо на наш зеленый!

Но слишком поздно. Вопреки всякому здравому смыслу, призрачный гигант горой выплыл из тумана прямо на нас. И тогда я все понял. Это один из недавно спущенных на воду новых тяжелых пароходов, и он возвышается над сравнительно небольшой «Графиней», словно дом. Где-то в вышине сияли топовый и бортовые огни. Зеленый удалялся, ведь громадина разворачивалась прямо на нас. Так вот в чем дело! Судно такое огромное, что с капитанского мостика нас просто не видно! Зеленый огонь исчез, и даже белый топовый на таком близком расстоянии уже было не разглядеть. Лишь красный засиял еще ярче, приближаясь.

Наш рулевой, повинуясь приказу, выкрутил штурвал влево. Но он уже, конечно, знал, что на таком расстоянии это не спасет нас, в лучшем случае лишь смягчит удар. Неимоверно высокий форштевень летел нам прямо в правый борт. Никогда еще не приходилось мне чувствовать подобной беспомощности. Мы с Холмсом затеяли смертельно опасную игру с Роудоном Мораном. Неужели это его происки? Но как они могли осуществиться? Даже зловещему полковнику не под силу столкнуть в море два судна, словно два детских кораблика в пруду Кенсингтон-Гарденс.

На пароходной трубе приближающегося корабля взвыл свисток, но поздно. Отчаянно запел наш собственный, он все надрывался и надрывался, не смолкая, будто шнур заклинило. Двигатели, повинуясь команде машинного телеграфа, встали, и беспомощный паром покачивался на волнах, ожидая неизбежного столкновения. Вот колеса неимоверным усилием начали поворачиваться назад, но «полный назад» невозможно выполнить за такое краткое время. Практически парализованная «Графиня» покорилась своей участи.

Столпившиеся на носу люди закричали. На палубе поднялась паника. Пассажиры бросились на корму к отгороженному салону первого класса. Сейчас на корабле не нашлось бы безопасного укрытия, и несчастные хотели в эти последние мгновения лишь одного – убраться подальше от места столкновения. Если нос надвигающегося корабля врежется в колесный кожух, быть может, стальное колесо примет на себя основной удар и корабль каким-то чудом уцелеет?

– Бросай все! – крикнул капитан Легран рулевому. – И спасайся!

Как бы то ни было, сейчас штурвал уже совершенно бесполезен. Оглянувшись, я увидел, что матрос, оказывается, уже сбежал, не дождавшись команды.

И тут форштевень гиганта ударил прямо в платформу на нашем колесном кожухе. Иными словами, не задев самого колеса, пропорол деревянную площадку спереди от него – там, где главная палуба чуть выдавалась в стороны футов на двадцать. На борту врезавшегося в нас парохода красовалось название – «Принцесса Генриетта». Новый роскошный паром, тоже бельгийский, несомненно, следовал из Дувра в Остенде.

Платформа «Графини Фландрии» под натиском стального носа «Генриетты» треснула и подалась, словно мягкая древесина под ударом острого топора. Чтобы сохранить равновесие, я ухватился за высокую вентиляционную шахту. Как ни странно, вначале удар почти не ощущался, только доски палубы содрогнулись под ногами. Быть может, мы все-таки не обречены. Я вспомнил, с какой силой бились временами бортом в причал шотландские пароходы, по сравнению с этим наше крушение казалось не таким серьезным. Но тут «Принцесса Генриетта» наконец наткнулась на стальной каркас нашего машинного отделения. Мир вздрогнул.

Покинутый штурвал вращался то вправо, то влево. По палубе катились фонари и битенги. Из салонов послышался грохот бьющегося стекла. Под моими ногами дважды что-то отчетливо лязгнуло, резко и отрывисто. Значит, удар все-таки смертельный. Если бы не сопротивление каркаса машинного отделения, «Генриетта», вполне возможно, рассекла бы наш корабль надвое и все мы через минуту оказались бы на дне Ла-Манша. А ведь ее скорость составляла всего-навсего семь или восемь узлов. Ущерб от столкновения мог бы быть скромнее, кабы не тысячетонная масса этой махины из клепаного железа.

Как же это произошло? Ответ мне предстояло узнать уже совсем скоро.

Капитан «Принцессы Генриетты» должен был ясно представлять себе нашу позицию, ведь он слышал свисток и ответил на него.

И даже, по всей видимости, замедлил ход, ведь семь-восемь узлов – это вдвое меньше обычной скорости такого судна.

Словно по наитию, я бросился на другой борт – к левому колесному кожуху. О Жозефе Наполеоне есть кому позаботиться, а мне нужно найти Холмса, но сначала я кое-что проверю. В голове неотступно крутилось: «Роудон Моран». Значит, негодяй все же сумел пробраться на борт? Протолкнувшись сквозь толпу перепуганных пассажиров, выбегающих на палубу, я приблизился к передней части левого кожуха. Красный огонь погас! Быть может, во время столкновения? Но нет: я приложил руку к фонарю – совершенно холодный, успел давным-давно остыть. Тут был матрос, что прикручивал фитиль! Значит, левый бортовой огонь потушили уже давно и намеренно.

Конечно, не время было предаваться воспоминаниям, но мне на ум сразу же пришло ночное столкновение судов, приключившееся еще в моем детстве. Тогда навигационный огонь одного из кораблей погас, не помню точно – правый или левый. Не самая распространенная причина катастрофы, тем не менее подобное случается.

И где же теперь, интересно знать, тот матрос, который сначала вручил коробок спичек юнге, а потом якобы прикручивал фитили? Его нигде не видно. Быть может, именно он стоял за штурвалом в зюйдвестке в последние несколько минут перед аварией? Мог ли капитан, целиком поглощенный надвигающейся опасностью, да еще и в таком тумане, не заметить, что приказы выполняются не совсем точно? Не приблизил ли какой-нибудь едва заметный маневр страшную развязку?

Казалось, крушение продолжалось целую вечность, но на самом деле прошло лишь несколько минут. Внизу под ногами раздался зловещий шум – это вода хлынула внутрь парома. Капитан Легран нагнулся над световым люком машинного отделения и, сложив руки рупором, выкрикивал указания главному механику. Я расслышал их, несмотря на оглушительно надрывавшийся свисток.

– Эвакуировать машинное отделение! По возможности стравить пар! Откройте двери топок! По трапам не подняться, выходите через люк в носовом кочегарном отделении.

Снова пришлось мне пробиваться сквозь толпу пассажиров, ринувшихся к трапам. Будто от них мог быть хоть какой-то прок! Но добежать туда никто не успел – из-под развороченного правого колесного кожуха повалил пар.

Я завертел головой. Успел ли Холмс выскочить на палубу? Фонари пока горели, но разглядеть что-либо было трудно. Вода заливала котел, и из-под палубы с шипением вырывались клубы пара. Откуда-то с носа послышался жуткий гул – это морские волны загасили топку. Капитанский мостик окутала белая пелена. От удара он погнулся, и из-за этого казалось, что пароход накренился влево.

Меня охватило оцепенение. Если Холмс был в трюме и находился близко от места столкновения, он мог погибнуть. Но если уцелел – конечно же, он уцелел! – то наверняка даже ценой собственной жизни постарается защитить клиента, а значит, поспешит на поиски Жозефа Наполеона и его спутников. Скорее всего, я найду его в салоне первого класса. Сейчас там было относительно безопасно. Я бросился туда, и людской поток едва не сбил меня с ног: перепуганные пассажиры выбирались по трапу на палубу.

Я распахнул дверь. Придется прибегнуть к клише, но внутри у меня все обмерло, когда я увидел, что Холмса там нет. Жозеф Наполеон расположился на краю кушетки и в этот миг более всего напоминал банкира или же сельского джентльмена. Рядом с принцем стояли генерал и лейтенант Кейбелл. На покрытом ковром полу среди осколков валялись чашки и бокалы. Здесь, в помещении, крен на правый борт был заметен гораздо отчетливее, чем на палубе. Наполеон, к моему вящему раздражению, сидел сложа руки и делал вид, что сочиняет достойное обращение к британскому послу.

– Мы не утонем, доктор, я в это верю, – чинно кивнул он мне. – Мне хорошо знакомы колесные пароходы. У них плоское дно. Настоящие деревянные ящики – еще долго остаются на плаву после рокового удара. Знаете, я был в Крыму, на войне с Россией. Так вот, наш «Рошфор», к несчастью, сильно пострадал, схлопотал огромную пробоину, сделался совершенно беспомощным, тем не менее не пошел ко дну. В конце концов нашему собственному флоту пришлось его потопить, поскольку он весьма затруднял навигацию.

Нелегко спорить с особой королевских кровей, даже если у нее нет на голове короны. Я подумал, какие аргументы привел бы в подобной ситуации Холмс, но все без толку.

– Сэр, я должен спуститься в трюм и найти своего коллегу. В корпусе брешь, вода прибывает. Судно пока еще не затоплено по самую ватерлинию, но это скоро произойдет. Посмотрите, вся палуба затянута паром – значит кочегарное отделение уже под водой и топки погасли. Паровые двигатели не выдержали. Давления недостаточно, помпы не смогут работать, и пароход неизбежно утонет.

– Ваше величество, нужно уходить. Мы пытаемся сейчас спустить шлюпку. – Лейтенант Кейбелл выразился гораздо прямолинейнее меня.

– Они отправят лодки с того корабля, – взмахнул рукой принц. – Полагаю, их там достаточно. Не хочу, чтобы потом говорили, будто меня одного спасли, а остальных пассажиров бросили на милость стихии. Мы покинем судно достойно. Не желаю, чтоб видели, как я, спасая собственную шкуру, лезу вниз по борту. В такую погоду может случиться все, что угодно, не дай бог упасть в воду. Нет, пока я останусь здесь.

– Сэр, мне тоже кое-что известно о кораблях, – решил я пойти ва-банк, о чем впоследствии пожалел. – У нашего парохода значительный крен. Градус увеличивается постепенно, но в один прекрасный момент судно просто уйдет под воду, вы даже не успеете выйти из салона. А сейчас, что бы вы ни решили, мне нужно немедля спуститься вниз.

– Вы пойдете в трюм искать своего коллегу, доктор Ватсон?

– Да, и сию секунду, сэр. Здесь я уже ничем не смогу помочь. Прошу вас, послушайтесь совета лейтенанта Кейбелла.

– Если вы твердо решили идти, месье, – и Плон-Плон снова взмахнул рукой, словно веером, – постарайтесь отыскать там внизу, в отделении «Мессежьи Имперьял», мой сундук. Мне очень хотелось бы его вернуть. На нем указан адрес – моя резиденция на Ланкастер-гейт. На крышке изображена золотая корона. Охранники, полагаю, разбежались.

Генерал Буланже, не дожидаясь моего ответа, отстегнул от цепочки на поясе два ключа.

– Вот, месье, никакого особого разрешения вам не понадобится. У меня есть керосиновый фонарь, прошу, воспользуйтесь им и позаботьтесь о собственной безопасности.

Безопасность! Есть подходящее французское выражение «un mauvais quart d’heure», что означает «неприятная минута». Как раз такие минуты я и переживал, спускаясь в трюм по темному трапу. Пароход по-прежнему окутывал туман. Спасательные шлюпки с «Принцессы Генриетты» еще не подоспели, но пассажиры уже выбежали на палубу, внизу никого не осталось. Теперь там царила жуткая тишина, нарушаемая лишь плеском воды да приглушенными испуганными голосами, доносившимися сверху. Дорогу мне освещали тусклые керосиновые светильники, которые висели довольно высоко, а потому еще не погасли.

Хуже всего было зловоние, исходившее из затопленного трюма. Грязная вода быстро прибывала. Проход в кормовое машинное отделение уже по щиколотку заполнился ею. Свет моего фонаря отразился от мощных поршней, которые теперь неподвижно застыли. Послышался треск, и корабль накренился еще чуть-чуть. Всего лишь течение, просто волна ударила в борт. Где же Шерлок Холмс? В машинном отделении, располагавшемся под двигателями, тоже хозяйничало море. Миновав колесный кожух, я остановился возле развороченного корпуса. Отсюда можно выйти на платформу и спуститься в спасательную шлюпку – всего каких-то двенадцать или восемнадцать дюймов. Но лодки еще не подоспели.

Я подошел к почтовому отделению. Ключ вряд ли понадобится: когда форштевень «Принцессы Генриетты» врезался в наш борт, трое охранников бежали, бросив решетку открытой. Что еще им оставалось, ведь вода начала затапливать трюм. Наверное, испугались, чтопароход вот-вот перевернется, и ринулись прочь, позабыв о ценных грузах. Разве можно их за это винить?

Крики наверху постепенно смолкли. Судя по доносящимся оттуда приказам, на воду спускали две шлюпки «Графини Фландрии», а от «Принцессы Генриетты» отчалила первая лодка. Я поднял фонарь повыше и осветил темное нутро почтового отделения. Где же Холмс? Огонь едва теплился, но я все же сумел разглядеть посылки. Кажется, они нетронуты. Вот и сундук с «немалыми средствами» принца. Но как же его вытащить? Одному мне такую тяжесть не унести, а корабль вот-вот пойдет ко дну. На всякий случай я приподнял деревянный ящик за край – проверить, точно ли его не вскрывали. Нет, судя по немалому весу, все в целости и сохранности.

– Ватсон!

Блеснул фонарь. Я не видел и не слышал, как Холмс пробрался по проходу из машинного отделения.

– Бросайте все! Такой был удар – судно в любой момент может развалиться надвое.

А сможем ли мы вдвоем подтащить сундук к платформе возле колесного кожуха и попробовать сгрузить его на лодку?

– Бросить Плон-Плоново добро?

В колеблющемся свете фонаря вырисовывался орлиный профиль Холмса.

– Мой дорогой друг, ради содержимого этого ящика не стоит рисковать жизнью. Ни вашей, ни моей, разумеется.

– Но там же лежат средства, которых с лихвой хватит, чтобы устроить революцию!

– Устроить можно, если вам нравится так думать, – таинственно улыбнулся Холмс. – Но революцию несколько иного толка. На самом деле ключ от этого сундука я получил еще в Брюсселе. За это стоит поблагодарить Майкрофта. Но будь по-вашему, друг мой. Возьмете себе в качестве награды столько, сколько сочтете нужным. Отойдите-ка.

Сыщик опустился на колени, а я поднес фонарь поближе. Один замок на крышке и еще по одному на каждой стенке отполированного дубового сундука. Ключ повернулся в хорошо смазанном механизме. Холмс взялся за края крышки и бесшумно поднял ее. Наполеоновские сокровища укрывала толстая серебряная фольга, словно это были патроны. Мой друг убрал ее, и глазам моим предстали королевские драгоценности, с помощью которых потомок Наполеона Бонапарта собирался вернуть себе французский престол.

Внутри сундука двойными рядами лежали большие пачки, адресованные главному военному капеллану в северном лагере в Альдершоте. К каждой крепился ярлык: «Брошюры армейского общества трезвости. Выпуск 9». И больше ничего.

Я молча таращился на открытый сундук, а глаза Шерлока Холмса весело заблестели в желтом свете фонаря.

– Мой дорогой Ватсон! Неужели вы хотели найти здесь «Королеву ночи» или индийские бриллианты? Мне пришлось немало потрудиться в Брюсселе, чтобы те, кто передавал информацию нашим врагам, в это поверили. Именно за тем я и отправился в столицу Бельгии. Но то, что на удочку попались вы, – удивительно и весьма лестно! Разумеется, полковник Моран не мог оставить без внимания столь ценные сведения, дошедшие из надежного источника. И не собирался отступать. Но сами подумайте, как можно доверить безделушки Плон-Плона компании «Мессежьи Имперьял»: достаточно ведь подкупить одного охранника. Для международной преступной организации сбить с пути истинного кого-нибудь из экипажа и даже капитана – проще простого. И не важно, что потом предателю, вероятно, пустят пулю в лоб. К тому же нам стало известно о присутствии на борту фальшивого кочегара. А рулевой в зюйдвестке? Он проник бы сюда с легкостью. Только дурак станет прятать королевские сокровища в сундуке, на крышке которого изображена французская корона.

– Получается, подкупить можно кого угодно? Кому же довериться?

– Фальшивому камердинеру принца. Вы уже встречались с Теодором Кейбеллом. Он также известен как капитан Кейбелл из швейцарской военной разведки, но в настоящий момент находится на службе у нашего клиента. За вкрадчивыми манерами скрываются упорство и решительность. Весьма сообразительный малый. Именно он первым заподозрил заговор, когда полтора года назад обнаружились поддельные письма, якобы отправленные принцем Фердинандом графине Фландрии. Успешным разрешением того дела я во многом обязан именно ему.

Холмс закрыл крышку и запер сундук.

Видимо, в этот момент сказалось напряжение последних часов – представив себе, как королевские безделушки сейчас в полной безопасности путешествуют в Альдершот, и бросив еще один взгляд на брошюры общества трезвости, я затрясся от хохота. Признаться, это был отнюдь не здоровый веселый смех, а скорее истерический припадок. Если бы я тогда хоть на мгновение успокоился и взял себя в руки, то сразу понял бы очевидное: самая большая опасность поджидает нас впереди. Холмс, разумеется, знал об этом. Когда Роудон Моран поймет, как ловко его провели, он не станет бездействовать.

В эту минуту хриплый вой свистка окончательно стих, – значит, пар больше не поступал в трубы и морская вода загасила последние огни. Все механизмы парохода окончательно встали, но пока горели немногочисленные керосиновые фонари в трюме и наверху. Теперь над темными водами разносились лишь звуки сирены «Принцессы Генриетты». В наступившей тишине с ведущего на палубу трапа вдруг донесся голос:

– Эй! Эгей! Есть там кто-нибудь? Отзовитесь! Корабль тонет! Последняя шлюпка отчаливает через пять минут! Живые есть? Эгей!

Холмс приложил палец к губам. Не дождавшись ответа, матрос спешно поднялся обратно.

– Это еще не конец, – сказал мой друг. – Револьвер у вас с собой?

– Разумеется. А у вас?

– Нет. Если позволите, я одолжу ваш.

Я, поборов раздражение, отдал ему оружие. Медленным шагом мы вернулись к трапу. Вокруг через настил мостков с журчанием переливалась вода. Видимо, совсем скоро корпус судна не выдержит и пароход опрокинется. Мы поднялись на промозглую палубу между пароходными трубами и салоном первого класса на корме. Кое-где мерцали призрачные отсветы, но туман оставался все таким же густым. В салоне ни души. Видимо, Плон-Плон и его свита спаслись вместе с остальными. Двое или трое членов экипажа и последние пассажиры как раз направлялись к шлюпке.

Далее последовала совершенно невообразимая сцена. Мы с Холмсом укрылись за трубой возле обломков капитанского мостика. Спасательные шлюпки с «Принцессы Генриетты» забирали людей с кормы. На баке, по счастью, никого не осталось. В момент столкновения паром чудом не развалился надвое, но теперь где-то под моими ногами деревянный каркас «Графини Фландрии» жутко заскрипел под гигантским весом набравших воды отсеков и в конце концов не выдержал. Раздался негромкий, но явственный треск.

Палубу еще окутывали облака пара и дыма, и все происходило словно во сне. Прямо перед нами медленно поднялся призрачный нос «Графини». В воцарившейся тишине отчетливо слышался перестук падающих капель. Носовая часть, около тридцати футов длиной окончательно отделившись от корабля, медленно опустилась, покачнулась на волнах и бесшумно опрокинулась. Воды сомкнулись над металлическим бортом. Без плеска, тихо и спокойно, словно на похоронах.

Вспоминая тот миг, я понимаю, что все произошло невероятно быстро, быстрее даже, чем вы пробежите глазами по этим строкам. Но тихую катастрофу в нескольких безыскусных предложениях не опишешь, ее можно только пережить. К счастью, море не всегда стремительно поглощает потерпевшие крушение корабли, особенно пароходы с плоским дном. Жозеф Наполеон оказался прав. Нам также очень повезло с погодой – сильного волнения не было. Паровые котлы утонули вместе с носовой частью, и теперь легкие обломки покачивались на волнах. Уцелели корма и кусок палубы с трубами и колесными кожухами. Перестал ощущаться сильный крен на правый борт. Остов «Графини Фландрии» продержится на поверхности еще некоторое время, и спасательные работы возобновятся.

Спасение пассажиров, кстати говоря, прошло не совсем гладко. Во время эвакуации второй помощник, опытный моряк, служивший ранее в Королевском флоте, столкнул правую шлюпку в воду, она повисла за бортом, однако по недосмотру нос ее неожиданно ушел вниз, а корма задралась. Блоки заклинило, и суденышко так и осталось болтаться между небом и морем. По счастью, на «Принцессе Генриетте» успели к тому времени благополучно спустить одну из своих шлюпок. Уцепившись за леер, я поглядел вниз и увидел колыхающиеся на волнах доски, куриную клеть, даже маленький столярный верстак. Это матросы с обоих кораблей побросали в воду первые подвернувшиеся под руку деревянные предметы, чтобы пассажиры в случае необходимости могли уцепиться за них и продержаться до прихода помощи.

Свет Рютингена время от времени выхватывал из тумана темные очертания сокрушившего нас парохода. После столкновения суда сразу же разошлись в разные стороны. «Принцесса Генриетта», похоже, не пострадала. До нас донесся металлический грохот, а затем всплеск – там бросили якорь. Снова мелькнул на волнах луч Рютингена, и мы увидели два или три рыболовных суденышка, которые в надежде помочь подплыли ближе. Оказывается, море вокруг нас было не таким пустынным, как я предполагал.

11

В луче маяка, пробегающем по зыби пролива, я различил кораблик, приставший к нашей корме. На юте у «Графини Фландрии» имелась небольшая платформа, удобно расположенная рядом с лебедкой, там также поднималась часть леера, чтобы облегчить работу механикам. Теперь, когда нижние палубы полностью затоплены, с этого места было проще всего сажать пассажиров в шлюпки. И наоборот, взбираться с лодки на борт.

Стоя за желтыми пароходными трубами, чьи черные искроуловители полностью скрывал туман, мы вслушивались в ночь. Вокруг горело несколько керосиновых фонарей – два висели как раз над окнами салона первого класса. Дальность их освещения не превышала двух ярдов, но этого было достаточно, чтобы навскидку оценить причиненный кораблю урон: капитанский мостик поломан, верхушка вентиляционной шахты, ведущей в машинное отделение, сметена взрывом паровых котлов. Вода затопила нижние отсеки и поднялась почти до самых поршней.

Сердце внезапно подпрыгнуло у меня в груди, потому что стеклянный колпак одного из фонарей, висящих над квадратным окном салона, вдруг разлетелся на куски. Взрыва не было – просто осколки вдруг брызнули в разные стороны и посыпались на палубу. Светильник упал буквально в двух футах от нас, его огонек дрогнул, заколебался и погас.

Из тумана, окутывающего судно, послышался смех.

Не успел я спросить у Холмса, что же, черт возьми, происходит, как разбился другой фонарь, висевший высоко над трапом. Кусочки горящего фитиля полетели в разные стороны, словно искры из-под кузнечного молота. Стало совсем темно, лишь едва мерцал свет над правым окном салона. И я понял, кто смеется во мраке.

– Доктор, ничего не выйдет! Ничего! Разве я не предупреждал вас, и не единожды, что лучше вам бросить это дело?

Квадратное окно за моим правым плечом вдруг беззвучно раскололось и осыпалось внутрь салона. Джошуа Селлон тоже погиб так, что никто этого не слышал. Я сам осматривал его тело. А теперь впервые на практике столкнулся с духовым пистолетом фон Хердера. Ни ударной волны, ни пороховой вспышки, ни едкого запаха кордита. Стрелка надежно скрывали темнота и туман, а скорость его мягких револьверных пуль почти достигала скорости звука. Оружие перезаряжалось совершенно бесшумно и с легкостью крушило стекло. И не только стекло – я сам видел дыру в черепе Селлона и частицы мозговой ткани.

– Доктор! – послышалось откуда-то из другого места.

Разглядеть Морана мы точно не сможем. И хотя все прочие звуки стихли, трудно было определить расстояние до него по голосу.

– Я предупреждал, что вы только себе навредите! Но вы не послушались. Вы сами сделали выбор! Так будь по-вашему.

Начало фразы прозвучало почти шутливо, но последние слова полковник буквально прорычал. А потом снова стало тихо. Где же он, черт возьми? Судя по всему, где-то на корме, но точно не скажешь. От носовой части парохода ничего не осталось, за трубами и обломками капитанского мостика палуба просто-напросто обрывалась вниз. В таком тумане наш враг сможет тщательно прицелиться, а мы его так и не увидим. Патронов и времени у Морана в избытке, и рано или поздно он заденет кого-нибудь из нас, пусть даже случайным выстрелом. И тогда конец всему. Неудивительно, что искусные руки слепого фон Хердера славились среди преступников всей Европы.

Шерлок Холмс застыл, неподвижный, словно статуя. Я различал рядом в сумраке его худую фигуру. Он не стал доставать из кармана мой револьвер, ведь даже один выстрел вспышкой и грохотом мгновенно выдал бы наше местоположение стрелку, который, возможно, затаился всего в двадцати ярдах. А этот стрелок всаживает пять пуль в туз пик с тридцати семи шагов. Пока туман на нашей стороне, Роудон Моран вынужден стрелять вслепую.

– Рано или поздно он попадет, – едва слышно прошептал Холмс. – Нужно увести его за собой, выманить из тени. Охотник не устоит перед искушением, инстинкт толкнет его в погоню за дичью. Но мы должны постоянно двигаться. Нельзя стоять на месте.

Словно в подтверждение его слов, опять посыпались оконные стекла. А я даже не услышал свиста пули. Кажется, Холмс говорил, что его можно уловить, только когда снаряд летит быстрее звука. Оба окна и фонарь находились от нас на расстоянии всего десяти-двенадцати футов. Почему же Холмс не взял с собой свой лару? Ведь я же прихватил веблей. Неужели крошка-револьвер все еще лежит в ящике стола на Бейкер-стрит? Вряд ли. Но где же он в таком случае?

Холмс шел впереди совершенно бесшумно. Вот он свернул к левому борту и, поманив меня за собой, обогнул угол салона первого класса.

И снова проклятый голос! Как глупо. Неужели Моран ждет, что мы не выдержим и примемся кричать во все горло или палить наудачу?

– Доктор, почему же вы не послушались доброго совета? Почему не занялись больными, ведь вас же этому учили? Почему не женились на милашке Мэри Морстен? Не потратили сбереженьица и не купили практику у старика Фаркера? А теперь уже слишком поздно. Я мог бы сплясать на вашей свадьбе и пожелать вам всего хорошего, но вы не оставили мне выбора… Доктор, доктор!

Его последние злобные слова испугали меня не на шутку. Не знаю как, но Морану удалось выведать все мои секреты. Мы с мисс Морстен были близкими друзьями. Кто знает, что могло вырасти из этой дружбы в будущем? Как полковник узнал о ней? Какой вред мог причинить? Он ведь без колебаний подписывал смертные приговоры. Разве не так мерзавец поступил с Эммелин Патни-Уилсон и Серафиной из Трансвааля? И не только с ними, должно быть. Возможно, ему даже приходилось собственноручно убивать женщин. Этому чудовищу достаточно лишь выждать, пока несчастная на минуту останется в одиночестве, без защиты родных или возлюбленного. И сколь бы надежной ни была охрана, тот, кто наделен терпением и упорством, всегда улучит нужный момент для сокрушительного удара. Холмс прав. Обезопасить себя мы можем, лишь покончив с Роудоном Мораном.

– Доктор, доктор!

Теперь в зловещем голосе снова слышалось беспричинное безумное веселье. Разумеется, он обращается именно ко мне, потому что считает слабейшим из нас двоих. Хочет вывести из себя, запугать, заставить взмолиться о пощаде и выдать наше местоположение. Тогда нам обоим конец. Я почувствовал внезапный приступ гнева, сменившийся твердой решимостью. Вызов принят. Где этот убийца? Луч маяка Рютинген вспыхивал в тумане, но ничего толком не освещал. Поверхность моря оставалась спокойной, лишь иногда случайная волна набегала на кренившийся остов «Графини Фландрии».

Мы с Холмсом вновь свернули за угол, и тут Моран принялся за моего друга:

– Не бойтесь, мистер Холмс, я человек чести и не убиваю противников просто так. Даже зверей из джунглей. Проявите смелость, вы оба, и полýчите шанс. Но стоит вам трусливо броситься наутек – тогда пеняйте на себя. Даже вас это касается, дорогой мистер Холмс! Или желаете, чтобы читатели некрологов в грошовых газетенках узнали, как глупо вы повели себя напоследок и схлопотали пулю в спину?

Я слышал о Моране много дурного, но такого сумасшедшего бреда не ожидал, ведь то были слова настоящего безумца. Теперь голос вроде бы доносился с правого борта, а мы двигались к корме вдоль левого, прижавшись спиной к стенке салона, тихо, будто призраки. Вдруг совсем рядом с моей правой ногой полетели в разные стороны щепки – Моран снова выстрелил наугад. Значит, он тоже повернул и крадется позади. Мы шли, стараясь не издавать ни звука, но рано или поздно придется выйти из-под прикрытия салона, и тогда нас неминуемо увидят дружки полковника, пришвартовавшиеся возле лебедки. Холмс достал веблей, но пока пистолет был совершенно бесполезен.

Мне в голову пришла безумная идея: быть может, прыгнуть за борт и уплыть? Сбросим ботинки и пальто и уцепимся за одну из дрейфующих в море деревяшек. Нужно лишь чуть отдалиться от корабля, тогда нас скроет туман. До «Принцессы Генриетты» не более двух сотен ярдов, а с ее бортов наверняка вывесили веревки для уцелевших во время крушения пассажиров. Получится ли? В детстве, да и в Баттерси во времена студенчества я плавал и не на такие расстояния. Но вода очень холодная, к тому же нас может унести течением.

У Холмса явно был какой-то план. Своими длинными тонкими пальцами, которые вызвали бы зависть у самого Паганини или Иоахима, он бесшумно откатил в сторону дверь салона. Наш преследователь затих. Он мог быть и в шести, и в шестидесяти футах от нас. А вдруг полковник решил сбежать? Нет. Он совершенно точно крадется следом. Пригнувшись, мы пересекли темную комнату (занавески на окнах были задернуты) и вышли к правому борту через дверь на другой стороне. Холмс решил сделать круг и еще раз пройти тот же путь, подобравшись к противнику со спины.

Оказавшись на окутанной туманом палубе, мы ощупью двинулись вперед, снова прижавшись спинами к стенке салона. На том месте, где Моран, по всей видимости, стоял не так давно, до нас снова донесся его голос. Если удача на нашей стороне, мерзавец думает, что мы по-прежнему направляемся к корме. Пусть только полковник покажется, тогда хватит и одной пули. Или воспользоваться моментом и прыгнуть за борт? Я как раз оценивал наши шансы, но вдруг обо что-то запнулся в темноте и едва не упал. Бревно? Нагнувшись, я нащупал чью-то ногу, потом полу сюртука, потом лицо. На мгновение луч маяка пробежал по водной глади. В отразившемся свете я успел разглядеть лицо покойного. Лейтенант Кейбелл.

Меня сковал страх, но вовсе не из-за мертвого тела. Трупов за свою жизнь я повидал предостаточно. С ужасом я осознал, что в нашем плане что-то пошло не так. Мы угодили в ловушку. Холмс предполагал, что враги ни на минуту не выпускали нас из виду, читали наши письма, расшифровали код и поверили, что он сам будет на борту, несмотря ни на что. Неужели теперь он просчитался?

– Вы сами этого хотели, доктор, – тихо шепнул кто-то сзади дружеским, почти задушевным голосом. – Видите? Вышло по-вашему. Вы стоите между мной и мистером Холмсом. Он не сможет выстрелить в меня, ведь тогда ему придется прикончить и вас. Думаю, этого он делать не станет, а сию же минуту положит пистолет на палубу, ведь иначе мне с превеликим сожалением придется вас укокошить. А затем и его самого, испытывая неведомое мне дотоле душевное смятение.

– Холмс, делайте что должны! – крикнул я.

И тут же понял, какую глупость совершил. Я ведь имел в виду: забудьте про меня и любой ценой уничтожьте Морана. Нужно было сказать: «Пристрелите его!» – тогда все стало бы ясно. Но мое восклицание можно было истолковать иначе: «Делайте, как он скажет». К моему отчаянию, Холмс положил пистолет на палубу.

– Мои поздравления, полковник, – сказал он. – Ваша охотничья репутация, безусловно, заслуженна. Это упущение с моей стороны: я не предусмотрел, что вы используете тело лейтенанта Кейбелла как приманку. Рано или поздно даже в тумане мы в буквальном смысле наткнулись бы на беднягу. И западня захлопнулась бы.

Моран никак не отреагировал на комплимент. Он наконец-то вышел на свет. В своем тяжелом армейском бушлате полковник походил на медведя.

– Шаг вперед, джентльмены, – приказал он, взмахнув духовым пистолетом. – Будьте любезны. Поближе к свету.

Ситуация складывалась отчаянная. Мои мысли лихорадочно скакали по кругу. Оставалось лишь подчиниться. Нужно двигаться как можно медленнее и не терять головы. Моран шел за нами и подобрал мой револьвер, прежде чем я успел ему помешать.

Кто-то отдернул шторы в салоне и зажег там лампу, ее свет лился через выбитые окна и тускло освещал участок палубы возле пароходных труб, где мы недавно стояли. Холмс повернулся к противнику так, чтобы окна оказались у нас за спиной. Моран рассмеялся над этой уловкой.

Не глядя, он вытащил из веблея все шесть патронов и ссыпал их себе в карман. Но потом вдруг передумал, достал один и вставил обратно в барабан. Что за фокусы!

Сжимая веблей в правой руке, полковник поднял левую с пистолетом фон Хердера. Раздался едва слышный звук, напоминающий хлопок вылетающей из бутылки пробки, я инстинктивно пригнулся, и последнее уцелевшее окно салона разлетелось вдребезги. Что затеял Моран? Это была игра, игра сумасшедшего, окончательно свихнувшегося преступника. Почему бы просто не убить нас?

– Вы думаете обо мне плохо, мистер Холмс?

– Я, полковник Моран, признаться, вообще о вас не думаю, – отозвался мой друг, голос его был спокоен, будто речь шла всего-навсего о куске торта во время чаепития.

– Кривите душой, сэр! – усмехнулся Моран. – И вам это доподлинно известно. Я бы оскорбился, будь это правдой. Кем бы вы меня ни считали, я спортсмен и не убиваю хладнокровно. И вас не стану, хотя мог бы пристрелить обоих. Я не поступаю так с людьми вашего калибра, мистер Шерлок Холмс, хотя вы доставили мне немало неприятностей. Вы заслуживаете лучшего конца.

Точно спятил!

– Неужели? – В голосе Холмса снова прозвучала вежливая скука.

– Мистер Холмс, мы должны решить это дело меж собой. Мир маловат для нас обоих, кто-то должен уйти. Вот так. Но я дам вам шанс.

Мой друг не ответил, и Моран продолжил свой безумный монолог:

– Видите, у меня два пистолета? Мой собственный и доктора. Устроим дуэль. На такой дистанции наш спор разрешится быстро. Вас, мистер Холмс, рекомендуют как достойного противника, с которым не зазорно стреляться. Прекрасно. С оружием фон Хердера вы, полагаю, незнакомы, но ничего, зато прекрасно знаете веблей своего друга. Я дам его вам, с одной пулей. Стреляйте первым. Можете проверить: патрон в барабане. Благодаря особому умению мне порой удавалось увернуться от пули, но согласитесь: промахнувшись на таком расстоянии, вы окажетесь недостойным ни своей репутации, ни жизни. Тогда настанет мой черед целиться в вас. По-моему, все честно, как вы думаете?

Здесь точно крылся подвох, но я не понимал, какой именно. Моран определенно собирался убить нас обоих, но этой игрой еще и странным образом тешил собственное тщеславие.

– А что, – все тем же вежливым тоном поинтересовался Холмс, – станет с моим коллегой?

– Если ваш выстрел достигнет цели, – усмехнувшись, отозвался Моран, – его трудности разрешатся сами собой. В противном случае, боюсь, выход только один.

– А вдруг я откажусь…

– Значит, вы гораздо глупее, чем о вас говорят, мистер Холмс! Не разочаровывайте же меня! Разумеется, ваш промах не исключен. Но даже и тогда я могу пожертвовать ответным выстрелом. Я, сэр, охотник, а самое большое удовольствие охотнику доставляет риск. Я набиваюсь к вам в палачи. Но, как говаривали еще во времена холодного оружия, казнь никуда не годится, если человека убить по-мясницки неопрятно, вся соль в том, чтобы одним ударом меча снести ему голову с плеч, а тело при этом должно остаться на ногах. Понимаете? Давайте же.

Держа веблей за ствол, Моран опустил его на палубу и подтолкнул ногой к Шерлоку Холмсу.

Я оценил разделявшее нас расстояние. Быстро мне до полковника не добраться: он успеет выстрелить. Но как только Моран поднимет пистолет и прицелится в Холмса, нужно кинуться на него и свалить с ног, как на университетском матче по регби. Не зря же я играл за клуб «Блэкхит». Быть может, ему и удастся прикончить нас обоих, но сначала он развернется и выстрелит в меня, это даст Холмсу возможность прыгнуть на мерзавца и довершить дело. Шансы не велики, но других у нас нет.

– Приступим! – На этот раз смех врага прозвучал почти визгливо.

Холмс спустил предохранитель и держал веблей в прямой опущенной руке. Вот он начал поднимать ее, все выше, она двигалась, словно стрелка на циферблате. Сейчас мой друг спустит курок. Но, к моему удивлению, рука продолжала подниматься. Теперь в Морана точно не попасть! Все выше и выше, пока ствол наконец не нацелился прямо в небо. Полковник вытянул свой пистолет и явно готовился выстрелить, но Холмс вдруг неожиданно позвал:

– Майор Патни-Уилсон, будьте любезны!

Все-таки Моран был человеком – он замер с таким видом, будто в него всадили гарпун. Спустя мгновение сверкнула вспышка, Холмс послал пулю вверх. Он смотрел куда-то за спину полковнику. Глаза последнего, которые секунду назад бегали туда-сюда, округлились и застыли. По-прежнему целясь в Холмса, Моран оглянулся и увидел, как из тумана, словно призрак, выходит высокий растрепанный человек в кепке и грязной одежде кочегара. На черном от сажи лице выделялись только глаза и губы. В руке незнакомец держал серебряный холмсовский лару.

И в этот самый миг сыщик бросился вперед. Он всегда превосходно двигался, но мало что могло сравниться с тем летящим прыжком. Мой друг буквально оторвался от земли, а в следующий момент уже сцепился с Мораном. Тот не успел выставить вперед ствол. Надо сказать, что в рукопашной свирепый охотник оказался гораздо хуже, чем в стрельбе издали. При столкновении Холмсу удалось выбить у него духовой пистолет.

Противники откатились в стороны. Моран попытался поймать Холмса за шею, используя традиционный борцовский захват. Но пальцы его сомкнулись в пустоте. Сыщик пригнулся, обхватил Морана за талию и перекинул через плечо, словно мешок с углем. Зубы полковника громко клацнули, вполне возможно, при ударе он сломал себе челюсть.

Швырнув врага на спину, Холмс вышиб из него дух, а потом ухватил за ноги. Далее последовало нечто, напоминающее скорее балет, нежели рукопашную схватку. У моего друга были необычайно сильные руки, достаточно вспомнить, как он на моих глазах без всяких видимых усилий разогнул железную кочергу, испорченную доктором Ройлоттом. Во время обучения в Германии великий сыщик овладел искусством боксирования, фехтования и не столь широко известного боя на палках. Возможно, в чем-то Моран его и превосходил, но Холмс все рассчитал, выманил его и дождался нужного момента. Полковник, несмотря на внушительные габариты, не мог ничего противопоставить противнику, обладающему проворством танцора. Сыщик ухватил поверженного врага за ноги и теперь раскручивал его все быстрее, быстрее. Тело беспомощной жертвы набирало скорость, которая должна была стать причиной его самоуничтожения.

Шерлок Холмс разжал руки, и полковник, совершив ошеломительный курбет, влетел головой прямо в стальную стенку салона. Не берусь судить, насколько серьезным было его ранение, но, совершенно определенно, Роудону Морану пришел конец. Бесчувственное тело, направленное аккуратным ударом Холмса, соскользнуло в дыру в палубе, ту самую, на месте которой ранее располагалась вентиляционная шахта. Моран низвергся в темноту, словно сам Сатана, отскочил от застывшего поршня и приземлился на стальной конденсатор. Не знаю точно, в какой именно момент наступила смерть, но теперь он лежал лицом в воде на выкрашенном белой краской конденсаторе, а волосы его колыхались в набегающих волнах. Мертвее не бывает.

Позвольте мне коротко описать последние сцены этой ночной драмы. Как известно любому, кто читает газеты, обломки «Графини Фландрии» почти удалось спасти. Возможно, благодаря Плон-Плоновым безделушкам. Двое или трое сообщников Морана, приставших на утлой лодчонке к корме, перепугались, когда от парохода отвалилась носовая часть, а услышав вдобавок еще и выстрел, сбежали. Капитан «Принцессы Генриетты» принял пальбу за сигналы бедствия и приказал матросам спустить две шлюпки и закрепить на несчастном пароме канаты для буксировки. Таким образом, Холмс, я и майор Патни-Уилсон перебрались на «Генриетту».

Еще не рассвело, когда ее огромные колеса пришли в движение. Корабль возобновил путешествие в Остенде, правда, шел он на малой скорости и тянул за собой весьма странный трофей. Спасшихся с «Графини Фландрии» людей обогрели и накормили, Жозеф Наполеон со спутниками разместился в капитанских покоях, нам же с Холмсом предоставили отдельную каюту. Обслуживал нас старший официант.

Касательно майора Патни-Уилсона выяснилось следующее: верный своему слову, он поднялся на борт королевского почтового судна «Гималаи», направляющегося в Бомбей. Но потом сошел в Лисабоне и отправился в Порту. Конечно же, вполне простительный поступок – майор хотел повидать оставшихся на попечении у брата детей. Но в Порту он получил некое послание – точно такое же пришло и на мое имя в Клуб армии и флота. Неизвестный благодетель приложил к письму сведения, касающиеся торговли оружием в Бельгии и полковника Морана. Во время разговора с майором я внимательно следил за Шерлоком Холмсом и заметил на его лице несколько смущенное выражение.

Но мой друг не поведал никаких подробностей, а лишь сообщил, что, готовясь в Бельгии к путешествию, постарался тщательно разузнать все о каждом члене экипажа «Графини Фландрии». Бельгийская пароходная компания неделю или две назад наняла на работу временного помощника кочегара. И звался этот скромный малый Сэмюэлем Дордоной.

Но почему же Холмс ничего не сказал мне о Патни-Уилсоне? Ведь мы же вместе наблюдали за фальшивым кочегаром.

– Мой дорогой Ватсон! – отозвался сыщик, смерив меня укоризненным взглядом. – Вы дважды встречали Сэмюэля Дордону. Признаюсь, меня немного беспокоило, справится ли майор со своей ролью сегодня ночью. Именно поэтому я не стал вам ничего говорить, а ему предоставил возможность сыграть эту небольшую сценку возле машинного отделения. Проведи он вас, подумал я, значит, и остальные тоже обманутся. Но вы ничего не заподозрили, даже когда я сказал, что кочегар не настоящий. Превосходно! А роль у майора была очень важная, ведь он глаз не спускал с тех, кто следил за нами. Я охотно доверил ему свой лару, рассудив, что если нам не удастся поймать Морана, то мой маленький пистолет в руках майора окажется для него неожиданностью. Нас прикрывал такой человек, как Патни-Уилсон, так что, можно сказать, и опасности никакой не было.

– А мне показалось, что была, да еще какая! Холмс, у нас же оставался лишь один патрон – в веблее, который вернул вам полковник.

– Негодяи вроде Морана никогда не щадят своих жертв. Призвав на помощь логику, я заключил, что патрон в револьвере – холостой. Моран специально держал его в кармане, отдельно от остальных. У меня сохранилась гильза. Можете потом проверить, если угодно.

– Так вы знали об этом?

– А как же иначе? Слишком уж проворно он вытащил его из кармана. Подобный человек ни за что не стал бы подвергать себя опасности! Так что с помощью холостого патрона гораздо разумнее было позвать на помощь друзей.

– Но зачем устраивать подобный фокус? Он же мог пристрелить нас обоих!

– Если вы когда-нибудь окажетесь на его месте, Ватсон, то поймете: один человек с пистолетом не успеет с такого расстояния убить сразу двоих, кто-то из них непременно до него доберется. А стрелять издалека негодяй не мог из-за тумана. Моран надеялся, что проведет меня и вынудит к поединку. Мы с вами тщетно ждали бы, пока он упадет после моего выстрела, а полковник в это время, воспользовавшись нашим замешательством, прикончил бы меня, а потом и вас.

– Только поэтому?

– Нет. Очень важно было проделать все манипуляции – пальнуть в воздух, назвать имя майора Патни-Уилсона, которое Моран, конечно же, вспомнил. Вы сами видели, как это выбило его из колеи на целых две жизненно важные секунды. Я не выстрелил в него, хотя у меня была такая возможность, и он понял: у моего загадочного помощника есть оружие. Рисковать Моран не мог. Приятно думать, что я сумел сбить его с толку. Повинуясь инстинктам, он повернулся и впал в нерешительность, увидев позади в тумане третьего противника. А у меня появился шанс. Не зря Патни-Уилсон сотрудничал с отделом особых расследований. Он сыграл в этом деле не очень заметную роль, но я горжусь, что сражался, хоть и недолго, рядом с таким человеком.

Весьма необычная история, из которой Холмс вышел победителем, ибо сделал правильную ставку. Утверждаю это как свидетель. Мнимое преимущество Морана исчезло в тот миг, когда мой друг ни с того ни с сего выстрелил в воздух. Это оказалось выше понимания полковника. Возможно, при других обстоятельствах он сумел бы одолеть сыщика в рукопашной схватке, но никогда в жизни не смог бы перехитрить и именно из-за этого потерпел поражение.

Мой друг вытянулся на кушетке, положив ногу на ногу, и заснул. А я сидел и обдумывал происшедшее. Захватывающая драма – иссушенные солнцем равнины Зулуленда, берег Кровавой реки, Хайдарабад, Трансвааль, опасные шпионские игры, убийство капитана Джошуа Селлона, упрямый и преданный сержант Королевского флота Альберт Гиббонс, дьявольские интриги европейских держав. Теперь эта история подошла к концу. Что же касается международного преступного братства, вымышленного или настоящего, о котором неустанно твердил Холмс, – его члены проиграли в ту ночь если не войну, то очень важную битву.

Когда до причала в Остенде оставалось около двух миль, к «Принцессе Генриетте» подошел буксир, чтобы забрать «ценный трофей». Снова услышал я грохот железной цепи и всплеск, когда сбросили якорь. Невероятно долго остов «Графини Фландрии» отвязывали от парохода и прицепляли к портовому кантовщику. Успел забрезжить рассвет, если утро вообще может наступить в такую погоду и в таком месте. Мы завтракали в каюте так же буднично, словно то была гостиная на Бейкер-стрит. Вдруг с палубы донесся шум. Поднявшись, я увидел, что возбужденные пассажиры столпились вдоль лееров.

В двух милях от берега посреди морской глади постепенно тонули обломки «Графини Фландрии». Паром не опрокинулся и не перевернулся – никаких необыкновенных эффектов, которые нам так красочно расписывали вчера ночью, – просто медленно, но верно уходил под воду, унося с собой, среди всего прочего, тело полковника Роудона Морана и все его секреты. Уединение этой могилы уже никто и никогда не нарушит, слишком глубоки воды Ла-Манша, а поднимать изувеченное судно незачем. Никто больше ни словом не обмолвился о безделушках Плон-Плона. Но простой деревянный сундук, на котором значилось «партия брошюр армейского общества трезвости», в целости и сохранности добрался до старшего капеллана в Альдершоте.

12

Возвращение в Англию пришлось отложить из-за расследования крушения «Графини Фландрии». Его провели в Остенде в соответствии с указаниями бельгийского правительства. Мы с Холмсом вернулись в тот же отель «Дю ля-Пляж».

Рискну показаться грубияном, но подобное разбирательство просто не могло бы произойти в Лондоне. Началось оно во вторник – на четвертый день после катастрофы, а закончилось уже в четверг. Казалось, следователи руководствуются одним лишь принципом: «Чем меньше сказано, тем лучше». Шерлок Холмс потом не раз говорил, что бельгийским властям было доподлинно известно об истинных причинах трагедии, но они твердо решили скрыть их от общественности. Дознаватели постановили, что «камердинер» Теодор Кейбелл погиб в результате взрыва. Несчастного молодого человека спешно похоронили еще до начала процесса. Последний раз «Графиню Фландрии» осматривали перед тем, как от нее отчалила последняя спасательная шлюпка. В обломках парома обнаружили неопознанное тело мужчины в бушлате, «ужасным образом изуродованное», но более никто о нем не упоминал.

Как же произошла катастрофа? Капитан «Принцессы Генриетты» клялся, что в темноте и тумане некая рыбацкая лодка пересекала под углом судоходный фарватер без навигационных огней и на большой скорости прошла прямо под форштевнем парома, даже не включив сирену. Именно из-за этой лодки пароход изменил курс, что привело к столкновению с «Графиней». Еще один свидетель утверждал, что лодка была не рыбацким траулером, а французским таможенным катером, направляющимся в Дюнкерк. Как бы то ни было, два парома столкнулись, когда их суммарная скорость составляла около десяти узлов. Расстояние, на котором капитаны увидели друг друга, судя по показаниям моряков, не превышало шестидесяти ярдов. Между этим моментом и самим столкновением прошло, по словам свидетелей, не более десяти или двенадцати секунд. Таким образом, катастрофы нельзя было избежать. О несчастье, приключившемся с левым бортовым огнем «Графини», знали только мы с Холмсом. Именно потому, что он не горел, «Генриетта» врезалась в корпус встречного судна, хотя могла всего-навсего пройти по касательной.

Дознавателей смутили два обстоятельства, о которых все постарались побыстрее забыть. Один не причастный к делу свидетель видел, как некое рыбацкое судно подобрало с потерпевшего крушение парохода троих пассажиров вместе с багажом, но не доставило их на «Принцессу Генриетту», а увезло в неизвестном направлении. У этого человека не стали выяснять подробности.

Другой очевидец рассказал, что выжил благодаря большой почтовой корзине, которая плавала в воде неподалеку от колесного кожуха парома. Несчастный уцепился за нее и дождался спасательной шлюпки. Но как могла корзина оказаться в воде? Только если охранники почтового отделения сбежали и оставили открытой стальную решетку.

На фальшивого кочегара никто, по всей видимости, не обратил внимания. Однако капитан Легран засвидетельствовал, что за штурвалом во время столкновения стоял не член его экипажа. Неизвестного попросил выйти в рейс вместо себя матрос из команды «Графини», у которого на тот день выпал выходной. И капитан разрешил замену. Этого человека ему отрекомендовали как опытного морехода, и несколько раз в ту ночь он вставал за штурвал. Его и еще нескольких членов экипажа не доискались после столкновения. Решено было провести дознание, но тел так и не нашли.

Разбирательство закончилось, хотя многие вопросы остались без ответа и кое-кто ворчал по этому поводу. Дознаватели отвечали, что расследование проведено чрезвычайно тщательно, и обещали отослать отчет о результатах в брюссельское морское министерство.

Мы с Холмсом при первой же возможности покинули этот балаган и вернулись в Дувр. Когда паром в легком тумане, подсвеченном утренним солнцем, проходил мимо маяка Рютинген, я заметил, что небольшая флотилия рыболовецких суденышек все еще собирает обломки и багаж, плавающие в спокойной воде. Говорят, видели даже вторую спасательную шлюпку с «Графини Фландрии», правда совершенно разбитую.

Триумфального возвращения в Лондон не получилось. Сэр Майкрофт Холмс упорно нас избегал.

– До тех пор, пока мы снова ему не понадобимся, – коротко заметил мой друг.

Однако нас поспешил поприветствовать инспектор Лестрейд, который явился ради этого на Бейкер-стрит. Шерлок Холмс убедил его, что в квартире Роудона Морана может обнаружиться некая похищенная собственность. О таинственном исчезновении полковника уже ходили слухи в лондонском полусвете.

– Это, полагаю, на Кондуит-стрит, – поспешил с выводами Лестрейд, опасаясь, что его снова опередят.

– Риджентс-серкус, – невозмутимо отозвался Холмс, вытаскивая изо рта трубку, – комнаты за клубом «Багатель». Адреса у подобных джентльменов оказываются обычно гораздо скромнее, чем похвальбы.

Именно так и оказалось! Следующим же вечером четырехколесный кларенс привез на Риджентс-серкус меня, Холмса, инспектора Лестрейда, сержанта Трегарона и констебля Блаунта. Представители Скотленд-Ярда были в обычных своих твидовых костюмах. Вслед за ними мы протолкались сквозь толпу повес и девиц, собиравшихся по вечерам в галереях. В полукруглом окне над входом в так называемый клуб «Багатель» ярко горела газовая люстра. Сержант и констебль встали возле двери. Вскоре внутри звякнула цепочка, и из клуба вышло несколько разодетых гуляк, увешанных дешевыми бирмингемскими украшениями. Сыщики ринулись внутрь мимо ошеломленного швейцара, не дав тому времени опомниться и поднять тревогу. Все вместе мы поднялись на ярко освещенный второй этаж, где было полно народу.

Надо сказать, что в домах на Риджентс-серкус обитают все семь смертных грехов, а также их многочисленная родня. В клубе «Багатель», к примеру, располагается круг ада для азартных игроков. Те, кто здесь заправляет, нанимают хорошо одетых мошенников, которые вовлекают в игру остальных, заманивая их собственной «удачей».

Комната была залита светом. Возле одной из стенок на стойке громоздились бутыли с разнообразными винами и ликерами. В середине за карточным столом для игры в «Красное и черное» сидели крупье в зеленых козырьках и с лопаточками. Перед каждым стоял изукрашенный жестяной ящичек для ставок, рядом лежали фишки.

Управляющий казино, гений сего злачного места, узнав, что полицию интересует не игорный зал, а всего лишь комнаты господина Морана, чрезвычайно обрадовался и поспешил оказать нам всяческое содействие. Дверь в жилище полковника была обита мягким материалом, чтобы заглушить шум. Наш провожатый буквально из кожи вон лез – он торопливо отпер ее запасным ключом и зажег газовые светильники.

Нашему взгляду предстала большая и безвкусно обставленная гостиная. Чего-то подобного я и ожидал от Роудона Морана. Окна и ниши закрывали красные бархатные шторы с золотыми кистями на толстых шнурах. На каждом светильнике болтались хрустальные подвески. В нишах стояли статуэтки или висели картины. Одно из таких полотен словно служило иллюстрацией ко всему убранству комнаты: работа Джакомо Гросса «Последнее свидание», та самая, что вызвала переполох на венецианской биеннале. Картина изображала пожилого мужчину на смертном одре, вокруг столпились призраки пяти обнаженных любовниц из разных периодов его жизни. Главным экспонатом своеобразной коллекции полковника была мраморная статуя Дианы, стоявшая возле самого большого окна, – утомленная юная охотница отдыхала, прислонившись к стволу пальмы, свет, отражаясь от мраморных листьев, играл на обнаженных прелестях богини.

Холмс даже не взглянул на эти сомнительногосвойства сокровища. В комнате было много восточных украшений, и внимание моего друга привлек большой китайский сундук для приданого – вокруг массивного бронзового медальона на крышке красовались изображения принцев, принцесс, мостиков и храмов. Тут вряд ли хранилось что-то ценное, да и замок казался довольно простым. Однако покои полковника в его отсутствие, конечно же, охраняли подручные.

Покопавшись в сундуке, Холмс издал радостный возглас. Из-за его спины я не сразу разглядел, что же такое он нашел. Кажется, нечто большое и длинное. Раздался металлический лязг. Мой друг развернулся и вручил мне белый пробковый шлем с золотой эмблемой британской армии. Лестрейд и двое его помощников молча наблюдали. Вслед за тем из сундука появились сохранившиеся в превосходном состоянии ножны. Сыщик вынул из них длинный блестящий клинок с позолоченным эфесом. Я смотрел на находку, лишившись дара речи.

– Шпага принца империи!

– И не только, Ватсон. Эта шпага принадлежала его предку, самому известному солдату на свете, Наполеону Бонапарту. Именно с этим оружием в руках он одержал блестящую победу при Аустерлице второго декабря тысяча восемьсот пятого года!

У нас оставалось только одно дело, и оно требовало присутствия Майкрофта Холмса. После крушения «Графини Фландрии» принц Жозеф Наполеон не выказал желания снова увидеться с нами – ни чтобы поблагодарить, ни чтобы отчитать. Но теперь все изменилось. Нас вызвали в резиденцию на Ланкастер-гейт. Окна приемной выходили на Бейсуотер-роуд и Кенсингтонские сады, где распускались первые весенние листочки. В конце аудиенции облаченный в парадный мундир Плон-Плон спросил:

– Могу ли я подарить вам, мистер Шерлок Холмс, а также вашему коллеге по маленькому сувениру в знак моей благодарности?

Ему, несомненно, уже сообщили, как Холмс относится к подобному вздору. Поэтому принц не стал сразу предлагать булавку для галстука или запонки, дабы не получить отказ.

– Да! – твердо ответил Холмс.

Признаюсь, я удивился не меньше Плон-Плона.

– Вы желаете получить что-либо небольшое?

– Я желаю, чтобы история о клинке и шлеме, которые были найдены возле Кровавой реки, осталась между нами. Можно счесть такую просьбу небольшой?

Плон-Плон едва сдержал довольную улыбку, ведь он не питал теплых чувств к своему покойному сопернику в борьбе за престол.

– Разумеется. Только это?

– Нет. Еще пять тысяч фунтов. Для принца это небольшая сумма.

– Вы хотите получить от меня пять тысяч фунтов?

– Разумеется, нет! Я хочу, чтобы эти деньги перевели в банк в Йоханнесбурге на счет мисс Серафины Хейден, которую недавно помиловали и освободили из государственной тюрьмы, признав невиновной в смерти Андреаса Ройтера. Это для нее и для ее ребенка.

Судя по выражению лица, Плон-Плона расстроила не столько необходимость расстаться с пятью тысячами, сколько мысль о том, что они достанутся бывшей заключенной.

– Это все?

– Нет, сэр.

Майкрофт Холмс, который ради такого случая явился в полном облачении кавалера ордена Британской империи – с клинком и орденской лентой, смерил брата суровым взглядом, призывавшим к молчанию.

– Что же тогда?

– Мне бы хотелось, чтобы армейскому обществу трезвости выдали чек на тысячу фунтов в оплату оказанных вам услуг. Вашу собственность, упакованную в четыре ящика с названием этой организации на крышках, в целости и сохранности доставили сначала главному капеллану в Альдершот, а потом уже вам.

Знал ли принц, что его «немалые средства» переправили в общество трезвости, а роскошный дорожный сундук забили душеспасительными брошюрами? Думаю, нет. Но, несомненно, Наполеон весьма обрадовался, что на этом просьбы Шерлока Холмса закончились.

Что же касается истории с французским престолом, об этом известно всем. Время генерала Жоржа Буланже, оппозиционера, ратующего за реставрацию Бонапартов, прошло. Симпатии непостоянной французской публики изменились. Генерал, конечно, мог бы проявить упорство и выждать, пока общественное мнение снова не окажется на его стороне. Но когда его возлюбленная Маргерит де Боннемен умерла от чахотки, власть и политика потеряли для него всякий смысл. Через несколько недель после ее похорон генерал написал завещание и застрелился у могилы Маргерит в Брюсселе. В том же году скончался и престарелый Плон-Плон, а с его смертью рухнули и все надежды на восстановление французской монархии.

Для нашего с Холмсом партнерства наступили смутные времена. Я подумывал о приобретении медицинской практики старого Фаркера в Паддингтоне и иногда в течение недели или двух замещал его. Конечно же, я уверил Холмса, что от Паддингтона до Бейкер-стрит всего каких-то десять минут ходьбы, но не мог обещать, что всегда буду под рукой. Работа врача грозила отнять бо́льшую часть моего времени. Правда, я согласился вести прием больных в кабинете Фаркера всего лишь несколько недель, однако меня не отпускало беспокойство. И предметом его был Холмс. Праздность навлекает большие несчастья. Если сыщик не погружался с головой в новое расследование, его обычно настигал очередной приступ хандры. На горизонте замаячил проклятый шприц в сафьяновом несессере.

Сколько раз я слышал от своего друга: «Мой мозг бунтует против безделья. Он нуждается в работе! Дайте мне сложнейшую проблему, неразрешимую задачу, запутаннейший случай – и я забуду про искусственные стимуляторы». Я слишком хорошо знал, что бывает, когда не подворачивается подобное дело. Накинутый на спинку кресла сюртук, расстегнутый рукав рубашки, жилистая рука со следами инъекций…

Именно об этом я думал за утренней чашкой кофе, притворяясь, что читаю «Таймс». И тут заметил, что перед Холмсом на столе лежит письмо. Подняв на меня взгляд, он усмехнулся.

– Ватсон, наш мир действительно очень тесен! – С этими словами мой друг передал мне вырезку из журнала Общества психических исследований, выпуск шестой, страницы сто шестнадцать – сто семнадцать, где приводилось пришедшее в редакцию письмо:

Британский институт, Брюссель, Рю-де-Виенн, дом 26

Утром двадцать девятого марта меня разбудили в обычное время, но потом я снова заснула и увидела сон.

В нем мы вместе с подругой отдыхали на побережье. Окна дома выходили прямо на море. В безоблачный солнечный день я стояла возле стены и наблюдала за двумя кораблями. Они сходились все ближе, и ни один не желал уступить дорогу. К моему ужасу, суда столкнулись, и одно развалилось надвое. Его развороченный паровой котел взорвался, во все стороны полетели обломки, повалил густой черный дым. Пассажиры, пытаясь спастись, попрыгали в воду. Я заметила плавающие вокруг судна шляпы и другие вещи. Неожиданно волна выбросила на берег прямо к моим ногам два тела. Тут я проснулась, на часах было ровно полдевятого. Все утро не могла я стряхнуть с себя пережитый ужас, а днем мы получили известие из Остенде об ужасной катастрофе, произошедшей на Ла-Манше, – столкновении «Принцессы Генриетты» и «Графини Фландрии». Один пароход врезался в другой и развалил его надвое, точно как в моем сне. Я не знала никого из пассажиров, но у дамы, с которой мы были во сне, на борту находилось трое родственников. Один из них утонул, а двое других спаслись.

Изабелла Янг

К письму прилагалось еще одно послание:

Сим подтверждаю, что мисс И. Янг рассказала мне о своем сне про столкновение двух судов до того, как мы услышали о катастрофе. Новости о ней пришли уже днем.

Мелиора Дж. Дженкинс,

управляющая Британским институтом,

Брюссель

Я посмотрел на Холмса – не шутка ли все это? Тот в ответ радостно улыбнулся.

– У нас появился клиент! Да еще какой! Это дело мне гораздо более по душе, нежели какое-то преступное братство или безделушки Плон-Плона. Вот загадка, достойная аналитического ума! Я напишу в Брюссель сразу же после завтрака, покорнейше попрошу назначить встречу и немедленно займусь этой тайной.

Правда удивительнее любого вымысла. Так или иначе, призрак шприца в сафьяновом несессере померк. Земля сделала очередной оборот вокруг своей оси. Если удача улыбнется нам, это дело сможет завладеть вниманием Холмса и занять его на тот месяц, пока я буду замещать доктора Фаркера в Паддингтоне.

Благодарности

Спасибо лондонскому Национальному музею армии, оксфордской Научной библиотеке Рэдклиффа, Вите Паладино и Исследовательскому центру Говарда Готлиба в Бостонском университете, редактору Кэрол Томас, бильд-редактору Линде Шекспир.

Дональд Томас Шерлок Холмс и крест короля

Роберту, Дидре, Джейн и Кристоферу

Я чрезвычайно признателен доктору Линде Шекспир за предоставленную информацию о рукописях Байрона, а также Чарльзу Шлессигеру за интерес, проявленный к новым приключениям великого детектива.

Говорящие руки

1

Погожим майским утром 1901 года Холмс и я впервые встретились с Рэймондом Эшли Сэвилом, третьим графом Блэгдонским, которому в ту пору было около сорока пяти лет. Его дед, первый граф Блэгдонский, сколотил состояние и получил титул, открыв Коммерческий банк Сэвила в 1839 году. Он играл заметную роль в жизни лондонского Сити в период расцвета Викторианской эпохи. Прежде чем старого Джона Сэвила возвели в графское достоинство, он заработал свой первый миллион, сумев извлечь выгоду из железнодорожного бума сороковых. Затем, незадолго до того, как мыльный пузырь лопнул, находчивый коммерсант продал свои доли в капиталах Большой северо-восточной железной дороги и ее конкурентов. После этого немалый доход фамилии Сэвил был преумножен благодаря акциям крупной угледобывающей компании и нескольких новых «универсальных» магазинов, украсивших Вест-Энд в последние десятилетия XIX века.

Старик умер в 1897 году. Старший сын и наследник пережил его всего на несколько месяцев, и третьим графом Блэгдонским стал внук Джона Сэвила. По едкому замечанию Шерлока Холмса, аристократический титул через три поколения успел утратить свой «торговый налет», так что теперь Рэймонд Эшли Сэвил заседал в парламенте наравне с потомками Плантагенетов и сановников елизаветинских времен.

Родовое гнездо графов Блэгдонских в поместье Прайорсфилд построили за каких-нибудь сорок лет до того, как мы с Холмсом впервые его посетили. Ценой невероятных усилий была создана иллюзия, будто французский замок XVI века оторвали от берега Луары и поставили в долине Темзы, на полпути из Лондона в Оксфорд.

Вскоре Прайорсфилд оказался в центре нашего внимания, поэтому следует рассказать о нем подробнее. Лучший вид на дом открывался издалека: пассажиры оксфордского поезда могли мельком полюбоваться им, когда он вдруг вырастал за беркширскими лугами близ Виндзора. Вопреки стараниям архитектора и строителей здание в стиле французского Возрождения выглядело чересчур новеньким для того, чтобы представлять собой нечто большее, нежели игрушка успешных коммерсантов. Этот купол меж двух круглых башен с коническими крышами вполне мог бы увенчать павильон зимнего сада или гранд-отель популярного морского курорта.

Представители знатных семейств обычно хранят в своих замках оружие и знамена рыцарских времен, славу же Прайорсфилда составили витрины с изделиями из севрского фарфора, сверкающие золотые вазы с живыми цветами, расставленные на полированных обеденных столах, и писанные маслом помпезные салонные пейзажи. Ходили графы Блэгдонские по коврам с цветочным узором, которые сам Людовик XIV приказал выткать для залов Версаля.

Рэймонд Эшли Сэвил явился на Бейкер-стрит в назначенный час. Он был высок, сухощав и, по всей видимости, находился в расцвете сил, хотя и изрядно сутулился. Кроме того, в облике этого белолицего, гладко выбритого аристократа сквозила удрученность. Казалось, будто он несет на своих плечах всю тяжесть мира. Наш посетитель посмотрел на меня, и в его взгляде мне почудилось беспокойство. Затем он уселся в кресло, взмахнув длинными фалдами визитки, и обратился к моему другу:

— Мистер Холмс, то, что я вам расскажу, должно остаться между нами.

— Разумеется, милорд, — учтиво ответил Холмс. — Однако доктору Ватсону вы можете довериться так же, как и мне. Более того, я даже посоветовал бы вам это, поскольку при разрешении любых трудностей второе мнение оказывается весьма полезным. Будет лучше, если мой друг и коллега выслушает отчет об обстоятельствах дела из ваших собственных уст. Полагаю, что его присутствие необходимо.

Холмсу не раз случалось вот так, вежливо, но твердо, знакомить высокопоставленных клиентов со своими правилами. Лорд Блэгдон помолчал, как будто собираясь встать и уйти, однако вместо этого вздохнул и начал свой рассказ:

— Мистер Холмс, вам, вероятно, известно о том, что младший брат моего отца, лорд Фредерик Сэвил, погиб вместе с молодой женой в клэпемской железнодорожной катастрофе тысяча восемьсот семьдесят девятого года.

— Я знаю об этом, милорд, — тихо сказал мой друг.

— Пятилетний лорд Артур Сэвил остался сиротой, и мой отец воспитал его как родного сына. Конечно, близкой дружбы между нами быть не могло из-за разницы в возрасте — я старше почти на двадцать лет. Однако мои поступки по отношению к нему подтверждают, что Артур всегда значил для меня больше, чем просто младший кузен. Он унаследовал от своего отца лишь «титул учтивости», поэтому не может претендовать на место в парламенте или фамильное состояние, но я позаботился о том, чтобы в средствах мой двоюродный брат не нуждался. Оксфорд он покинул без ученой степени, при этом, как ни странно, приобрел репутацию подающего надежды пианиста. Если бы Артур проявил достаточное упорство, не имея иных средств к существованию, то, смею предположить, его ждала бы музыкальная карьера.

— Я интересуюсь концертной музыкой, — невозмутимо заметил Холмс, — и наслышан о выдающемся даровании лорда Артура. Сожалею, что он не стал его развивать. Его исполнение шопеновского этюда до-диез минор на частном концерте в Прайорсфилде было выше всяческих похвал — так сказал мне сам великий Владимир де Пахман несколько лет назад. Возможно, вашему родственнику и не пристало играть для публики, но он показал себя как блестящий пианист.

Граф наклонил голову в знак согласия.

— К сожалению, мистер Холмс, меня привели к вам не музыкальные достижения моего кузена. Я пришел поговорить о вопросе, касающемся его репутации. Сказать по правде, он известен в кругу богемных эксцентриков куда более, чем мне хотелось бы. Что до музыки, то ею он занимается все меньше и меньше, лишь изредка играя на семейных вечерах. Позвольте мне быть откровенным: я привязан к лорду Артуру и время от времени помогал ему в меру своих возможностей. Но с некоторых пор его поведение внушает мне тревогу.

Холмс приподнял бровь.

— Я не беру на себя смелость, милорд, исправить поведение вашего кузена.

Граф Блэгдонский жестом отклонил возражение моего друга.

— Я не говорю о том, что он проявил порочные наклонности или буйный нрав. Его нельзя упрекнуть в чрезмерном увлечении горячительными напитками, азартными играми или женщинами. Эксцентричность моего кузена заключается в том, что он в некотором роде коллекционирует странности как нечто самоценное, если вы меня понимаете.

— Уверен, что понимаю, милорд.

— Разумеется, я не назвал бы его сумасшедшим. Человек, который считает, будто френология позволяет судить о характере по шишкам на черепе, — не обязательно умалишенный. Того, кто причисляет себя к розенкрейцерам ^[203], именующимся магами Золотой Зари, психиатры не запрут в Бедламе. Пусть кто-то уверяет, что на спиритических сеансах ему являются души умерших, — у него есть право на свободу мысли. Тем не менее меня беспокоит, что мой брат превратился, скажем так, в собирателя подобных причуд.

— Если здесь не имело места мошенничество или принуждение, — мягко ответил Холмс, — я вряд ли буду вам полезен. Вероятно, доктор Ватсон…

— Но если странности моего кузена связаны с преступлением?

— Это, конечно, совершенно меняет дело.

— Вдруг однажды он безо всякой цели, а просто ради забавы начнет обворовывать по ночам своих родных, живущих с ним под одной крышей? Я пришел к вам, поскольку опасаюсь, что его эксцентричность, предосудительная сама по себе, может привести к нарушению закона.

Холмс выпрямился в кресле.

— Думаю, милорд, вам следует рассказать нам о своих подозрениях более подробно.

Под бременем свалившихся на него забот лорд Блэгдон, казалось, сгибался все ниже и ниже.

— В прошлую пятницу, мистер Холмс, ровно неделю назад, лорд Артур тайно пробрался ночью на земли Прайорсфилда и открыл подъемное окно библиотеки на первом этаже, отодвинув щеколду чем-то вроде ножа. Очевидно, для него не составило труда влезть на подоконник, после чего он прошел в северную гостиную. Там стоит большой застекленный буфет в стиле Луи-Филиппа, где хранятся лучшие образцы фарфоровой коллекции Прайорсфилда. Одна из наших экономок услышала скрип рамы и вышла посмотреть, в чем дело. Она застала лорда Артура в комнате, но он ее не видел. Поскольку мой кузен иногда бывает в доме, женщина не окликнула его, а обратилась к камердинеру, который в свою очередь разбудил меня.

— Полагаю, ваш брат посещал Прайорсфилд регулярно, однако при иных обстоятельствах? Пожелай он приехать, ему стоило об этом лишь попросить?

— Конечно. Он мог бы считать поместье своим домом, каковым, по сути, оно для него и было. Именно поэтому происшествие внушило мне такое беспокойство. В ту ночь я тихо спустился в гостиную, чтобы понаблюдать за лордом Артуром, не привлекая его внимания. Он открыл дверцу буфета, причем сделал это столь быстро, что я не успел заметить, воспользовался ли он отмычкой или ключом, который можно было изготовить по заранее снятому слепку.

— Это мы сумеем установить, — выпалил я, но Холмс, нахмурившись, подал мне знак молчать.

— Включать электрический свет ему не потребовалось, — продолжал лорд Блэгдон, — поскольку той ночью луна освещала комнату через незанавешенные окна. Я не мог хорошо разглядеть, что именно делает мой кузен. Он стоял ко мне спиной, повернувшись к полкам с севрскими вазами, жардиньерками, блюдами и шкатулками. Дверца буфета оставалась приоткрытой. Посуда, которая там хранится, покрыта синей или розовой глазурью, украшена золотым орнаментом и картинами парковых развлечений галантного века или сценами из античной мифологии. Лорд Артур коротко чиркнул спичкой и, как мне показалось, сразу нашел то, что искал. Двигался он быстро и бесшумно. Я не услышал ни звука, пока за ним наблюдал, и не могу вам сказать, брал ли он в руки какие-то предметы, хотя, вероятнее всего, так и было.

— Что он взял? — спросил я.

— Ничего, доктор Ватсон! Ничего! Если бы экономка не услышала, как в библиотеке открывается окно, мы вовсе не узнали бы о ночном визите лорда Артура.

— Закрыв дверцу, — вмешался мой друг, — он запер буфет и прошел из гостиной в библиотеку. Затем вылез наружу и опустил створку, не сумев задвинуть внутреннюю щеколду.

— Совершенно верно, мистер Холмс. При виде кузена я встревожился, подумав, что он попал в историю и теперь обворовывает собственных родственников из необходимости расплатиться с долгами. Или, возможно, он связался с преступниками, которые вынуждают его совершать кражи? Вы меня понимаете?

— О, вполне! Но случалось ли вам с тех пор снова находить окно не закрытым на задвижку?

— Нет. Его проверяли каждое утро.

— Отлично. Куда лорд Артур направился в ту ночь после того, как покинул ваш дом?

— Могу предположить, что он пересек лужайку, пошел по дороге, ведущей в деревню, и на станции дождался утреннего поезда.

— Хорошо, если так. В этом случае у него, скорее всего, не было сообщников и он, вероятно, не действовал по чьему-либо указанию. Конечно, ваш кузен мог осматривать фарфор, чтобы подготовить почву для будущего ограбления. Но, думаю, он легче справился бы с этой задачей, находясь в Прайорсфилде в качестве гостя. Так или иначе, на ближайшей неделе он не возвращался в ваш дом.

— Знай я, что лорд Артур хочет осмотреть коллекцию, я позволил бы ему любоваться ею, сколько угодно. Оттого меня и настораживает его таинственность. Поскольку никакого видимого ущерба моему имуществу он не причинил, я предпочел наблюдать за ним молча.

— Вы поступили правильно, милорд, — успокаивающе произнес Холмс.

— Удивительно, что в ту ночь на нем не было перчаток.

— Они ему и не требовались, — проговорил я. — Генри, главный инспектор Скотленд-Ярда, может читать по отпечаткам пальцев как по книге, однако кто станет ими интересоваться, если нет свидетельств преступления? Не заметь вашего кузена экономка, не было бы ни улик, ни даже подозрения.

Лорд Блэгдон покачал головой.

— Вы неверно меня поняли. На протяжении последних шести месяцев лорд Артур постоянно носил перчатки, зачастую не снимая их даже в помещении. Он не говорит об этом, не желает ничего объяснять, но мы подозреваем, что у него сыпь или другая проблема подобного рода.

— Ваш кузен и на пианино играет в перчатках? — спросил Холмс, и в его тоне мне послышалась нотка скептицизма.

— Конечно нет, — сказал наш посетитель не без некоторого негодования, — но музыку он почти совсем забросил.

— Надевает ли лорд Артур перчатки к обеду?

— Пару раз надевал. Впрочем, в последнее время он, оставаясь погостить в моем доме, ест у себя в комнате. И это наименьшая из его странностей.

— И когда лорд Артур в последний раз без перчаток играл в вашем присутствии на пианино?

— Около четырех недель назад, во второй половине дня. При этом присутствовали лишь несколько членов семьи, да и те обращали на него мало внимания, поскольку были заняты вистом. Брат исполнил первую вещь из «Карнавала» Шумана, потом остановился, закрыл крышку пианино, спрятал руки и ушел к себе.

— Ваш кузен в самом деле виртуозный музыкант, — любезно проговорил Холмс. — Удалось ли вам тогда разглядеть какие-либо отметины на его коже?

— Нет, — ответил лорд Блэгдон. — Правда, я сидел в некотором отдалении и видел только тыльные части рук. Никакой сыпи на них я не заметил.

— Тогда мы можем заключить следующее: что бы ни вынуждало лорда Артура носить перчатки, эта причина позволила ему исполнять Шумана без них. С тех пор кто-нибудь пользовался инструментом?

— Нет. Когда на пианино не играют, крышку опускают и запирают ключом.

— Стирали ли с клавиш пыль?

— Думаю, нет. Клавиатуру, как обычно, закрыли, и я не припомню, чтобы миссис Роули, экономка, просила ключ в последнее время.

— Прекрасно! — сказал Холмс. — В таком случае мы, полагаю, сможем сделать первый шаг к разрешению вашей проблемы.

Когда мы остались одни, мой друг чиркнул на манжете памятную записку из двух или трех слов и посмотрел на меня.

— Признаюсь, Ватсон, что из всех недавних дел это обещает быть самым интригующим. Думаю, в первую очередь мы должны с позволения его светлости осмотреть locus in quo ^[204], как юристы назвали бы место, где разворачиваются события, связанные с маленькой тайной лорда Артура.

2

Три дня спустя, в понедельник утром, мы сошли с поезда на тихой станции с деревянной платформой. Нас уже ждала двуколка, запряженная пони. Вязы, растущие у реки, шелестели кронами, в эту пору особенно густыми и пышными. Широкая лента Темзы посверкивала на солнце. То и дело вверх по течению проплывали прогулочные пароходики, везущие пассажиров из Виндзора в Оксфорд.

После увеселений уик-энда огромный Прайорсфилд-хаус стоял опустевший. Парки обезлюдели, и было слышно, как в большом бассейне, украшавшем главный газон, из раковины тритона льется вода. В отсутствие хозяина дома нас встретила экономка, и мы сразу же прошли за ней в северную гостиную. Окна выходили на теневую сторону, чтобы яркий солнечный свет не повредил обивке мебели. Домоправительница маленьким ключиком отперла застекленный буфет.

— Я попросил бы вас открыть и пианино, — учтиво произнес Холмс.

Она по-петушиному приосанилась и сжала руки. С первого взгляда было ясно: эта служанка не из тех, кто станет распространять слухи о странном ночном визите лорда Артура Сэвила.

— Лорд Блэгдон не оставил распоряжений относительно инструмента.

Шерлок Холмс вздохнул.

— Боюсь, мы впустую потратим время его светлости и свое собственное, если нам не предоставят возможности осмотреть клавиатуру. В таком случае я вынужден буду отказаться от дальнейшего расследования.

После короткой паузы этот поединок характеров разрешился в нашу пользу. Экономка подошла к красивому черному пианино фирмы «Бёзендорфер», отперла и откинула лакированную крышку, обнажив безукоризненные клавиши.

— Кажется, — шепнул мне Холмс, скривив рот, — здешние горничные, как водится в большинстве домов, не слишком усердно борются с пылью. Полагаю, на их месте я тоже не проявлял бы особого рвения, вытирая предметы, которые почти тотчас же снова становятся пыльными.

Экономка бесшумно удалилась из комнаты, но мы понимали, что она станет наблюдать за нами, притаившись в укромном уголке за дверью. Холмс повернулся к пианино. В Прайорсфилд он явился с черным кожаным саквояжем, весьма походившим на докторский. Достав футляр с инструментами, мой друг положил его на стол, раскрыл и взял две кисти из верблюжьей шерсти, какие мог бы выбрать живописец для тонкой работы. Затем Холмс извлек из сумки два пузырька. В одном из них был темный порошок — графит, наподобие того, который используется для смазки замков. Во второй склянке мой друг хранил смесь собственного приготовления, состоявшую из двух частей тщательно измельченного мела и одной части металлической ртути. К каждому из пузырьков прилагался порошковдуватель, позволяющий аккуратно распылять содержимое на любую поверхность. Складную увеличительную линзу Холмс, как обычно, держал наготове в жилетном кармане.

На протяжении следующих двадцати минут Шерлок Холмс работал терпеливо и внимательно, его брови были сосредоточенно нахмурены. Сперва он тонким слоем равномерно нанес на черные клавиши пианино светлую ртутно-меловую смесь и удалил небольшой излишек верблюжьей кисточкой. Затем при помощи другого инсуффлятора распылил графит на костяные пластины белых клавиш. Подобно тонкой снежной пелене, порошок лег на поверхность, подчеркнув ее контуры — в данном случае едва заметные следы, оставленные человеческой кожей.

Холмс достал из кармана зеркальце и наклонил его так, чтобы поймать свет, льющийся из окон. Теперь мой друг принялся тщательно изучать каждую клавишу в отдельности, и я знал, что лучше его не отвлекать. Лишь спустя полчаса он выпрямился. Его четко очерченное лицо было оживленным, глаза блестели. Холмс опустил зеркальце, в которое все это время напряженно всматривался, выбирая подходящий угол. Порошки выявили на полированной слоновой кости клавиш следы — такие легкие, что их стерло бы легчайшее прикосновение руки.

— В одном мы можем быть уверены, Ватсон: последний человек, игравший на этом инструменте, исполнил на нем «Преамбулу» великого Роберта Шумана. С тех пор к клавиатуре не прикасались.

На мой взгляд, Холмс был чересчур доволен собой.

— Но как вы можете это утверждать?

— Очень просто, мой дорогой друг. Начнем с того, что нас интересует последний из тех, кто здесь музицировал. Могу вас заверить: все отпечатки оставлены одной парой рук. Только этот человек садился за пианино после того, как с клавиш стирали пыль.

— Лорд Артур?

Холмс поднял палец.

— Посмотрите на две верхние октавы: четыре крайние клавиши остались нетронутыми. Эти соль, ля, фа-диез и соль-диез очень часто оказываются ненужными. О них можно забыть. Но отсутствие отпечатков на других пяти клавишах весьма показательно.

— И что же это значит?

Холмс вздохнул и терпеливо пояснил:

— Это значит, мой дорогой Ватсон, что мы с вами не зря убивали время в концертных залах и боролись со сном в те моменты, когда в воздухе переливались волшебные звуки, рожденные гением Рубинштейна или Падеревского. Перед тем как провести вечер в Вигмор-холле, я имею обыкновение знакомиться с партитурой произведения, которое нам предстоит услышать. И поэтому могу вам сказать, что при исполнении «Преамбулы» Роберта Шумана рука пианиста не касается в общей сложности пяти белых и черных клавиш на правой стороне клавиатуры. Все они находятся в двух верхних октавах: ре-бемоль, две ми и две си. Теперь осмотрите этот великолепный инструмент, и тогда вы сами увидите, на каких из его клавиш не осталось отпечатков пальцев.

Разумеется, Холмс был прав. Но мне не хотелось сдаваться слишком быстро.

— Едва ли ваше открытие свидетельствует о чем-либо, кроме того, что лорд Артур играл Шумана. А это дает нам не слишком много.

— Мой дорогой друг, я еще очень далек от разгадки. Но поверьте, мне есть на что опереться. Кстати, взгляните-ка на левую половину клавиатуры. Какие выводы вы можете сделать?

— На последних двенадцати клавишах, белых и черных, нет отпечатков. К остальным, кажется, прикасались.

— Совершенно верно. Вас, я думаю, не удивит, что эти двенадцать клавиш не используются при исполнении изысканной шумановской пьесы.

— Но, Холмс, разве кто-то спорит о том, какую вещь играл кузен нашего клиента?

— Весьма серьезная дискуссия возникла бы, обратись мы к лорду Блэгдону или самому Артуру Сэвилу за разрешением снять у него отпечатки пальцев, словно этот молодой человек — заурядный преступник. Между тем он принадлежит к аристократическому семейству, и его репутация пока ничем не запятнана. Следовательно, лорд Артур вряд ли потерпит, чтобы с ним обращались как с подозреваемым. Но мы тем не менее получили то, в чем нуждались: отпечатки его пальцев совершенно необходимы для успешного проведения расследования.

Возразить мне было нечего. Я мог лишь признать правоту Холмса либо воздержаться от ответа. Оставив крышку пианино открытой, мой друг повернулся к витрине, где хранилась превосходная коллекция севрского фарфора. Эти вазы, чашки и бонбоньерки представляли собой замечательные образцы декоративного искусства XVIII столетия и были достойны того, чтобы украсить королевскую гостиную. Холмс осторожно открыл отпертую стеклянную дверцу.

— Думаю, здесь отыщется очень мало отпечатков, Ватсон. В подобных домах слуг учат держать дорогую посуду салфеткой в тех редких случаях, когда они стирают с нее пыль, чтобы пальцы не касались блестящей поверхности. Не годится грубым рукам горничной или даже дворецкого осквернять своим прикосновением такие сокровища.

— У лорда Артура не было салфетки.

— Действительно. Согласитесь, удивительно, что человек, который снимает перчатки лишь в том случае, когда садится за пианино (поскольку они помешали бы ему играть), не надел их, решив поупражняться в искусстве совершения кражи! Узнав, почему он так поступил, мы, вероятно, получим ответ и на все остальные вопросы.

— Он рассчитывал на то, что его не поймают.

— Скорее, надеялся, что его не увидят, — тихо произнес Холмс, сделав ударение на последнем слове.

— Если лорд Артур обычно прячет руки, то почему же он согласился прилюдно играть на пианино без перчаток?

— Мы сможем это понять, не выходя отсюда. Ну а пока буду вам признателен, если вы мне поможете: пожалуйста, принимайте у меня предметы по одному и аккуратно расставляйте их на столе позади вас. Постарайтесь не оставлять отпечатков пальцев и не стирать те следы, которые уже имеются. Нам не придется обыскивать весь шкаф, поскольку, если верить лорду Блэгдону, его кузен, стоя вот на этом месте, нашел то, что хотел, без особого труда. Думаю, мы ограничимся осмотром дюжины вещей.

Как оказалось, хватило и восьми. Первые четыре были вазами с золочеными ручками и орнаментом. На глянцевом синем фоне мастер запечатлел парковые сценки, копируя Фрагонара. Холмс нанес на глазурь темный порошок, и стало очевидно, что с тех пор, как ее в последний раз протирали, к ней никто не прикасался. На розовой десертной тарелке с позолоченной каймой удалось обнаружить знаки зодиака, но не отпечатки пальцев. Две мейсенские вазы, расписанные голубыми цветами по белому полю, пришлось покрыть светлым и темным составами, что, однако, ни о чем нам не сообщило. Холмс, как всегда, был прав: все эти предметы очистили от пыли, натерли до блеска и убрали в витрину, не оставив на них ни малейшего следа.

Наконец детектив достал изящную севрскую конфетницу с позолоченным орнаментом из лилий, обильно украшенную росписью по эмали. Она была четырехугольной формы, примерно шести дюймов шириной. Крышку венчала золотая шишечка, на которую с четырех сторон взирали боги северного, южного, восточного и западного ветров: Борей, Нот, Эвр и Зефир. Холмс передал бонбоньерку мне, ни одним пальцем не дотронувшись до глянцевой поверхности.

— На мой взгляд, этот предмет не совсем гармонирует с вазами, — сказал он, бережно поставив вещицу на стол. — Любопытнейший экземпляр, приобретенный, видимо, вдобавок к основной части коллекции. Думаю, для такой светлой глазури подойдет графитный порошок.

Холмс придвинул конфетницу к окну, чтобы осмотреть ее при солнечном свете. С помощью порошковдувателя он тонким слоем нанес темное вещество на все внешние поверхности, сдул излишки, взял увеличительное стекло и принялся изучать набалдашник и левую сторону бонбоньерки. Наконец он выпрямился и протянул лупу мне.

— Требуется более тщательное исследование, Ватсон. Как бы то ни было, отпечатки, кажется, остались только там, где я и ожидал их найти: два полных и два частичных на золотой шишке, четыре на левой стенке и один вот здесь. Предположим, они принадлежат тому, кто придерживал бонбоньерку пальцами левой руки, правой снимая крышку. Уверен, что эти отпечатки в точности совпадут с теми, которые мы обнаружили на клавишах пианино.

Не будучи специалистом в дактилоскопии, я не мог не признать, что сходство папиллярных узоров, указанное Холмсом, очевидно. И на клавиатуре, и на фарфоре три из линий, оставленных левым указательным пальцем, разветвлялись вверх, а две — вниз. Короткие отдельные черточки и так называемые островки тоже походили друг на друга. А самым веским доказательством, на мой взгляд, служили следы от незначительного пореза — нам всем так или иначе случается поцарапаться. Ранка давно уже не причиняла беспокойства тому, чьи отпечатки пальцев мы рассматривали, однако рубец не исчез окончательно.

Холмс осторожно приподнял крышку за края и снял ее.

— Думаю, мы можем заключить, что с тех пор, как прислуга протерла этот предмет и вернула его на место, к нему прикасался лишь один человек. Даже без следов на клавишах пианино все указывало бы на лорда Артура Сэвила, — произнес сыщик и, заглянув внутрь бонбоньерки, воскликнул: — Этого и следовало ожидать, Ватсон! Как говорится, с глаз долой… Горничная смахнула наружную пыль, но не потрудилась открыть конфетницу.

Я наклонился ближе и на белом глянцевом донце увидел два пятна карамельного цвета размером с почтовую марку каждое.

— Эту милую вещицу всего-навсего использовали по прямому назначению, то есть хранили в ней шоколад, — сказал я. — Под действием тепла от разожженного камина или солнечного света конфеты растаяли.

— Две из них, — быстро ответил Холмс, — причем произошло это недавно.

Мой друг дотронулся указательным пальцем до языка, а затем до одного из пятен, придал лицу разочарованное выражение и пожал плечами. Повторив процедуру со вторым пятном, он на несколько секунд замер, после чего прижал ко рту платок, словно сдерживая тошноту, энергично сплюнул в него, в несколько прыжков пересек гостиную и схватил стоявший на столике сифон с содовой. Как певец, полощущий свои миндалины, Холмс плеснул себе в рот воды, а потом, подскочив к окну и распахнув его, снова плюнул, не церемонясь, прямо на клумбу.

Я наклонился к бонбоньерке и обнюхал ее. Пахло лежалыми конфетами и больше ничем. Я осторожно запустил палец внутрь.

— Если вы собираетесь попробовать это на вкус, Ватсон, то, может быть, слово «аконитин» заставит вас передумать. Судя по скорости воздействия на рецепторы языка, именно это вещество, содержащееся в индийском аконите, или борце свирепом, осталось на дне конфетницы. В ней был яд, и вряд ли его туда положил тот, кто не намеревался совершить убийство. Я попробовал лишь самую малость, но мои губы и язык до сих пор ощущают онемение и покалывание. Однако, будучи запрятанным в конфете, аконитин, разумеется, сделал бы свое дело, прежде чем у жертвы возникли бы подозрения.

— Как же лорд Блэгдон?

— Пока мы ему ничего не скажем. Кроме того, в свете новых обстоятельств нам следует проверить рассказ его светлости о визите лорда Артура. Я должен снять отпечатки пальцев с подоконника библиотеки. Не думаю, чтобы наш клиент ввел нас в заблуждение, однако дело приобретает весьма серьезный оборот.

3

Побывав в библиотеке, мы вернулись в северную гостиную. У эркерного окна маячила длинная сутулая фигура хозяина Прайорсфилда. Он повернулся, чтобы нас поприветствовать.

— Вижу, мистер Холмс, — сказал лорд Блэгдон с оттенком неловкости в голосе, — вы здесь уже поработали. К какому заключению вам удалось прийти?

— Пока я не узнал ничего нового, — твердо ответил Холмс. — Исполняя Шумана, ваш кузен оставил на клавишах полный набор отпечатков пальцев. Они совпадают с теми, которые мы нашли на подоконнике библиотеки, и это подтверждает вашу версию событий.

— Обращаясь к вам, я не знал, что она потребует подтверждения, — укоризненно произнес лорд Блэгдон.

Холмс нисколько не смутился.

— И тем не менее, милорд, мы ее проверили. Те же отпечатки обнаружены на севрской бонбоньерке, стоявшей в витрине. Насколько мы можем судить в данный момент, именно с этим предметом была связана цель визита лорда Артура.

Казалось, новость неподдельно удивила нашего клиента.

— Но чем же бонбоньерка могла его заинтересовать? Бесспорно, он не пытался украсть ее. Да я подарил бы ему эту вещь, если бы он пожелал. В сравнении с другими экземплярами она не такая уж ценная.

— Вряд ли лорд Артур собирался похитить конфетницу. Не затруднит ли вас рассказать, какие события недавнего прошлого связаны с нею?

То, что мой друг взял нить разговора в свои руки, привело лорда Блэгдона в некоторое недоумение.

— Рассказывать совершенно не о чем, мистер Холмс. В витрину с другими фарфоровыми предметами ее поместили исключительно ради удобства. Прежде она принадлежала кузине моего отца Клементине Бичем, или леди Клем, как называли ее в семейном кругу. Подобно многим нашим дальним родственникам, она не имела значительного состояния, но мы в меру своих сил заботились о ней. От моего деда она унаследовала эту бонбоньерку и несколько других вещей. После смерти леди Клементины они перешли к нам.

— Что она оставила вашему кузену?

Лорд Блэгдон приподнял брови.

— Ничего. У нее не было оснований завещать ему что-либо, и он от нее этого не ждал. Ведь именно родственники по моей линии оказывали ей покровительство. Конечно, тетушка любила лорда Артура, и он ее, полагаю, тоже. Впрочем, леди Клем обожала всех — таков был ее характер. Не думаю, чтобы они с моим кузеном знали друг друга особенно близко.

— Однако он наносил ей визиты?

— Разумеется, как и мы все. Насколько часто, я вам сказать не могу.

— Когда леди Бичем умерла?

На лице лорда Блэгдона было написано, что вопросов могло бы быть и поменьше, но он продолжал терпеть назойливость своего частного детектива.

— Почти ровно два месяца назад.

— Где находился в это время лорд Артур?

— Он отправился в Венецию с братом моей жены неделей или двумя ранее. Приехать на похороны Артур не успел. Что ж, если на сегодня это все…

— Боюсь, милорд, это далеко не все.

Тон сыщика уязвил хозяина дома.

— Мистер Холмс! По рекомендации близкого друга я пригласил вас для расследования весьма деликатного семейного дела. Сейчас вы интересуетесь вещами, не имеющими к нему ни малейшего отношения. При всем желании получить от вас ценный совет вынужден сообщить: если вы переступите границы дозволенного, я откажусь от ваших услуг.

— Надеюсь, милорд, этого не произойдет, — невозмутимо ответил Холмс, — ибо в таком случае взамен моих советов вам, боюсь, придется следовать указаниям полицейских. Вероятнее всего, главного инспектора Лестрейда или инспектора Тобиаса Грегсона. Эти джентльмены служат в отделе криминальных расследований Скотленд-Ярда. Ваша светлость, я не намерен участвовать в сокрытии преступления.

Выражение «человек был ошеломлен» давно стало привычным, но именно оно во всей своей первоначальной остроте соответствовало состоянию лорда Блэгдона.

— Я должен сказать вам, милорд, что на дне бонбоньерки, которую вы видите перед собой, мы обнаружили два пятна, напоминающих следы растаявших конфет. Одна из них, очевидно, содержала смертельную дозу аконитина: это опаснейший, но малоизученный яд.

Таким образом, Холмс отрезал графу путь к отступлению. Я ожидал, что сообщение моего друга лишь усилит замешательство нашего клиента, но он, как принято говорить, внезапно перешел в атаку:

— Вздор! Бред! Чушь!

Холмс выдержал паузу, дав мне возможность вмешаться.

— Я медик, лорд Блэгдон, и, вероятно, будет лучше для нас всех, если вы просто расскажете, как умерла леди Клементина.

Он почти рассмеялся мне в лицо.

— Все действительно очень просто: леди Клем умерла от сердечного приступа, случившегося с ней по причине весьма преклонного возраста, сэр! Тетушка бодрилась и старалась как можно чаще выезжать, и все-таки на протяжении долгого времени она была больна, что неудивительно в ее годы. Скорее, поражает то, что она дожила до столь глубокой старости. Я служил в Индии, в Семнадцатом уланском полку, и тоже обладаю кое-какими знаниями о ядах. Симптомы отравления мне известны. У леди Клементины их не наблюдалось.

Лорд Блэгдон посмотрел в окно, словно желая скрыть от нас свое волнение, но черезсекунду вновь резко повернулся к нам, взмахнув полами своей визитки и подняв палец.

— Можете подозревать меня, если угодно, но я видел леди Клем на смертном одре и могу вам сказать, что она скончалась от сердечной недостаточности! После того как недуг обострился в последний раз, тетушка прожила неделю, и этой конфетницы тогда при ней не было. Поверьте, леди Клементина не пользовалась ею в те дни. Незадолго до смерти тети герцогиня Пейсли нанесла ей визит и отобедала в ее комнате. Бедная старушка могла лишь пить простую воду и бульон. Врач Мэтью Рейд и сиделка постоянно находились рядом с больной. Надеюсь, вы согласитесь, что столь выдающийся медик, как сэр Мэтью, должен уметь отличать сердечную недостаточность от острого отравления. Ваши домыслы совершенно абсурдны!

— Лорд Артур… — начал Холмс, но хозяин дома не дал ему договорить:

— Я уже сказал вам, что он был за сотни миль от Лондона — в Венеции, в отеле «Даниелли». Вы со своими друзьями из Скотленд-Ярда сможете в этом удостовериться. В те часы, когда кузен покидал свой номер, он плавал на яхте по Адриатическому морю или охотился в сосновом лесу в присутствии дюжины свидетелей. Но что делает ваши подозрения особенно нелепыми, так это полное отсутствие мотива для убийства: смерть леди Клементины не сулила лорду Артуру ни малейшей выгоды, и он об этом знал. То, как тетушка распорядилась своим имуществом, было известно заранее. В конце концов мой кузен получил кое-какие ее вещи, поскольку она завещала их мне, а я от них отказался. Предугадать этого он не мог. Если при вашей репутации вы больше ничем не способны мне помочь, мистер Холмс…

— Вероятно, — в отчаянии пробормотал я, — дело прояснится, если вы расскажете нам о том, что произошло с содержимым конфетницы.

— Она была завещана мне как подарок на память. Я не большой любитель сладкого, а конфеты, оставшиеся после умершего человека, и вовсе не вызывают у меня аппетита. Поэтому я выбросил то, что лежало на дне бонбоньерки, и приказал ее почистить. До сих пор я полагал, будто вещь не только протерта снаружи, но и вымыта изнутри. Рад, что это не так, если сохранились улики, свидетельствующие о чьем-либо преступном замысле.

Возвращение к разговору о бонбоньерке отчасти смягчило напряженную обстановку.

— Что ж, милорд, — сказал Холмс, — в данный момент я действительно ничем не могу вам помочь. Полагаю, что любопытные странности лорда Артура лучше предоставить вашему собственному рассмотрению. Если вы не желаете углубляться в выяснение цели его ночного визита, пусть тайна останется тайной. Однако смерть леди Клементины…

— Очень хорошо, мистер Холмс, я к вашим услугам. Так или иначе, я исполняю обязанности мирового судьи и кое-что смыслю в законах. Вы имеете право расследовать это дело, но поймите: я не допускаю даже мысли о том, чтобы имя доброй старой леди стало предметом сплетен или появилось на страницах низкопробных газет.

— Я менее всего желаю этого, однако…

— К счастью, останки леди Клементины покоятся в фамильной усыпальнице в Бичем-Чалкоте. Я переговорю с сэром Мэтью Рейдом, наблюдавшим тетушку от первых до последних дней болезни, и узнаю у него, приемлемо ли рассматривать аутопсию как возможный способ разрешения ваших сомнений. Если доктор даст согласие, я также возражать не буду. Он может привлечь к делу коронера. Кроме того, в завещании леди Клементины есть некоторые пункты, касающиеся содействия развитию медицинской науки. Надеюсь, этого окажется достаточно. Вскрытие, которое проводится в семейном склепе, не столь оскорбительно для праха усопшей, как публичное раскапывание могилы, находящейся на церковном дворе или муниципальном кладбище. Все необходимые действия должны быть выполнены с осторожностью.

— Ваша светлость очень добры, — ответил Холмс с легким поклоном.

Мой друг подыгрывал клиенту, будто бы давшему согласие на аутопсию по собственной воле, однако оба они знали, что выбирать лорду Блэгдону не приходилось.

Не прошло и недели, как вскрытие было произведено. Мир об этом не узнал, поскольку тайна не вышла за пределы семейного круга. В теле леди Клементины не обнаружили следов какого-либо яда, не говоря уже об ужасных признаках воздействия аконита свирепого. Это известие мы с Холмсом получили по почте утром, во время завтрака.

— Боюсь, мы зря причинили лорду Блэгдону такое беспокойство, — сказал я.

— А я думаю, не зря.

— Нас ввело в заблуждение пятно, которое само по себе было не опасно. Мы предположили, будто в бонбоньерке находилась конфета, содержащая большое количество яда, и, наверное, ошиблись. Должно быть, вещество просто вытекло из таблетки или желатиновой капсулы. Гомеопат вполне мог прописать укрепляющую дозу аконитинового препарата при сердечной недостаточности.

— Несомненно, — произнес Холмс равнодушным тоном, и мне стало ясно, что он не слишком внимательно меня слушает.

— В худшем случае это было шарлатанское снадобье, о котором забыли вскоре после приобретения. Оно лежало в конфетнице до тех пор, пока тепло и влажность не растопили шоколад и желатин. По-моему, такое объяснение вполне рационально.

— В самом деле?

— А разве не так?

— Без сомнения, не так, но вы не понимаете почему. В том-то и беда.

— Попомните мое слово, Холмс: больше мы не увидим лорда Блэгдона.

— Думаю, вы ошибаетесь.

Я решил, что этот разговор ознаменовал собой завершение нашего расследования, причем самое неудовлетворительное. Бонбоньерку вымыли, вытерли и водворили на место. Аконитин, если он там действительно был, направил нас по ложному следу. Как я объяснил Холмсу, этот яд в медицинских дозах присутствует в любом шкафчике с лекарствами и в качестве гомеопатического средства его применяют при различных острых состояниях, от обычной простуды до гиперемии жизненно важных органов.

Казалось, дальнейшего развития дело не получит. Конечно же, никакого убийства не было. Столь малое количество аконитина не могло свидетельствовать даже о покушении. Какие факты у нас оставались? Представитель захудалой ветви аристократического семейства повел себя странно, однако в этом не было ничего нового. Он без предупреждения проник в дом своего кузена, а затем удалился, осмотрев несколько предметов из фарфоровой коллекции, но ничего не взяв. Дальше мы не продвинулись. Меж тем лондонский сезон подошел к концу, и весь бомонд устремился в загородные усадьбы и охотничьи угодья.

4

Наступил август — месяц, который журналисты именуют «сезоном отдыха». За неимением серьезных новостей на страницы газет просачивались такие истории, что читатель, ознакомившись с ними, жалел о зря потраченном времени. Как часто сетовал Холмс, для консультирующего детектива пришла не лучшая пора. Публика, не принадлежащая к высшему свету, направилась с семьями на брайтонские пляжи и маргейтские пески. От моста Патни, что в Вест-Энде, до церкви Сент-Мэри-ле-Боу, расположенной в Ист-Энде, нельзя было встретить ни одного преступника. Нам оставалось лишь ждать, когда какой-нибудь эксцентрик или сумасшедший пожалует к нам со своими нелепыми фантазиями. Я предложил Холмсу поехать в Илфракомб или Тенби, где под звучный рокот Атлантического океана можно отдохнуть телом и душой в компании юристов, медиков и университетских профессоров. Но мой друг не стал меня слушать. Он считал, что лучше принимать докучливых клиентов сомнительного здравомыслия и спорных моральных устоев, чем тратить жизнь на бесцельные путешествия или, как говаривала его старая няня-кальвинистка, «дуреть от сна».

Первым, кто переступил наш порог за неполных две недели, был преподобный доктор Джозефус Перси, чичестерский архидиакон. Несмотря на сан и ученость, этот джентльмен не оказывал существенного влияния на мир теологии или церковной политики. Скорее он был известен своим чудаковатым поведением, а также любовью к книгам и часам.

Несколькими годами ранее доктор Перси снискал дурную славу и получил внушение от коронера в связи со смертью своей экономки. В день, когда милейший священнослужитель находился дома, с ней случился удар. За каких-нибудь полминуты бедная женщина скончалась. Это произошло в четверг, около двух часов пополудни, а в два архидиакон собирался поехать на рыночную площадь, в магазин гравюр и редких изданий. Усадив мертвую в угол дивана, он, не отступая от своих планов, оседлал велосипед и покатил по улицам Чичестера. И только приблизительно через час, вернувшись домой с коричневым свертком в корзине, почтенный библиофил позвал на помощь.

Внешне архидиакон напоминал не столько старика, сколько молодого человека, загримированного для спектакля. Багровый нос доктора казался гуттаперчевой накладкой на что-то меньшее и не такое воспаленное, горб на спине словно был позаимствован у Квазимодо. При взгляде на мистера Перси могло померещиться, что под белым париком прячутся собранные в пучок пряди темных волос, а бакенбарды в форме котлет выглядели так, будто их приклеили гримировальным лаком. Но на самом деле юность Джозефуса Перси, если он когда-нибудь и был молод, давно миновала.

— Мистер Холмс! — твердо и отчетливо прозвучал голос священнослужителя. — Что вы можете сказать мне о взрывающихся часах?

Мой друг соединил пальцы рук и посмотрел на своего посетителя, сидевшего по другую сторону от холодного камина.

— Боюсь, очень немногое, архидиакон. Часы, как и почти любой другой механизм, можно настроить таким образом, чтобы они вызывали взрыв. Но подобное применение весьма нетипично. Чаще их используют для регулировки времени срабатывания взрывного устройства. Возможно, вы это имели в виду?

Архидиакон шаркнул своими крагами (иначе не скажешь) и дважды нетерпеливо ткнул тростью в ковер.

— Я, сэр, хочу сказать следующее: четыре дня назад мне прислали по почте черные мраморные часы в форме классического афинского фасада, украшенного скульптурами. Вы, вероятно, слышали, что я коллекционирую часы и состою в Обществе антикваров, а в прошлом возглавлял Союз любителей часового дела Великобритании.

— Мне это известно, — учтиво проговорил Холмс.

— Итак, экземпляр, который я получил, прибыл с Грик-стрит, из Сохо. Об отправителе я никогда ничего не слыхал и не понял, с какой целью эта вещь была мне послана. Решив, будто это подарок, я стал ждать сопроводительного письма, но его не было.

— Буду вам признателен, если вы опишете часы подробнее.

— Они очень необычны, мистер Холмс. Вероятнее всего, их изготовили в годы Французской революции, и удивительное устройство даже возносит хвалу этому злополучному событию. В четверть часа исполняются первые две ноты «Марсельезы», в половине — четыре, затем шесть и, наконец, десять нот богопротивного гимна: «Allons, enfants de la Patrie!» — пропел архидиакон, — и механизм отбивает час.

— Как любопытно! — ответил Холмс тоном, выражавшим нестерпимую тоску. — Прошу вас, продолжайте свой интереснейший рассказ.

— Фронтон увенчан фигурой Марианны во фригийском колпаке, символизирующем свободу. Она как будто ведет за собой толпу. Справа и слева от нее стоят две скульптуры — судя по золоченым надписям, Дантон и Марат. Паркер, мой слуга, распаковал часы, и после обеда мы поставили их на каминную полку в библиотеке. Вскоре они уже были заведены и тикали. В пятницу после полудня я читал, сидя возле камина. Часы сыграли десять нот и ударили один раз. Сразу после этого механизм застрекотал, раздался резкий щелчок и из-под пьедестала Марианны вырвался дым — примерно столько, сколько может выдохнуть человек, курящий сигару. Статуэтка упала с фронтона.

Шерлок Холмс переменил положение своих длинных ног, затекших от неподвижности.

— Боюсь, сэр, вы оказались жертвой хитроумного розыгрыша. Полагаю, ваше отношение к революционному произволу всем известно.

— Вы боитесь, что надо мной подшутили? — раздраженно переспросил архидиакон. — Погодите, я расскажу вам все. Как и вы, я сперва подумал, будто устройство прислано мне, чтобы испытать мое терпение. Я вызвал Паркера и велел ему немедленно убрать часы в сарай для садового инвентаря. Это место показалось мне наиболее подходящим для них. А на каминную полку мы поставили подарок от благодарных прихожан молельни в Эббу-Вейле, который я получил ранее.

— Едва ли вы проделали долгий путь до Бейкер-стрит только ради этой истории, — услужливо полюбопытствовал я.

Архидиакон снова поднял перст и посмотрел на нас расширенными глазами.

— Подождите! В тот вечер, в одиннадцать часов, весь мой дом погрузился в сон. Но вскоре (полагаю, около полуночи) меня разбудил шум — такой, будто взорвалась газовая труба. Я тут же встал, выглянул в сад и не увидел сарая, который прежде находился прямо напротив моих окон. Он исчез. Пахло гарью, и лунный свет отражался в осколках стекла. Любой, кто оказался бы там в момент взрыва, был бы убит.

— Ив свете столь серьезной опасности вы обратились к нам? — спросил я скептически.

— Нет, сэр. Я не стал бы держать собаку, чтобы лаять самому. Я вызвал полицейских, но они, к сожалению, сказали только то, что улики сгорели. Мне пообещали расследовать это происшествие и посоветовали запастись терпением. Дескать, взрывы в садовых сараях, как правило, случаются из-за парафиновых нагревателей! Такое, мол, часто происходит! Инспектор заключил, что все это шутка. «Может, вам пойти на Бейкер-стрит к мистеру Шерлоку Холмсу?» — предложил он, и все его констебли расхохотались. И вот я перед вами.

Мой друг нахмурился.

— В одном вы можете не сомневаться: имя часового мастера на обертке было фальшивкой.

— Но я не называл вам его имени, мистер Холмс.

— Это не важно. В силу своей профессии я обязан знать лондонские улицы лучше, чем другие люди. И могу вас заверить: на Грик-стрит вы не найдете ни одной часовой мастерской. Там делают бомбы, правда, в последнее время об этих умельцах мало слышно.

— Значит, вы подтверждаете мои подозрения. А что скажете об этом?

Архидиакон передал Холмсу маленький пузырек, заткнутый пробкой.

— Откуда этот порошок? — спросил мой друг, вытряхнув малую часть содержимого флакона себе на ладонь и осторожно понюхав.

— Высыпался на пол библиотеки, когда часы задымили.

— В самом деле? — проговорил Холмс. — Что ж, откуда бы он ни взялся, это порох, причем довольно низкосортный. Взрыв, случившийся у вас в сарае, мог произойти двенадцатью часами ранее, на каминной полке вашей библиотеки. Полагаю, тогда, при первом задымлении, не сработали капсюли-детонаторы.

— Что же вы предлагаете?

— Отправляйтесь домой и оставайтесь там. Проявляйте осторожность в пределах разумного. Остальное предоставьте мне. Думаю, больше вас не побеспокоят.

На лице архидиакона запечатлелось столь красноречивое выражение негодования, смешанного с беспокойством, что впору было писать с него этюды.

— И вы не поедете в Чичестер? Разве я не нуждаюсь в охране?

— Источник угрожающей вам опасности находится не в Чичестере, а в Лондоне. Если на пороге этой комнаты появится разбойник с ружьем, вы ведь захотите, чтобы я поскорее обезвредил его, а не стоял тут рядом с вами.

— Очень умно, мистер Холмс. Но вы же не знаете, кто убийца!

— Отчего же, архидиакон! Этот человек мне известен, однако не думаю, что он снова станет вам докучать.

— Тогда назовите мне его имя!

— Бесполезно, оно вам ни о чем не скажет и только встревожит. Разумнее спокойно сидеть дома вплоть до окончательного разрешения дела. Ждать вам придется недолго — в крайнем случае неделю, а скорее всего, гораздо меньше. В одном вы можете быть совершенно уверены: больше ваш преследователь к вам не приблизится.

— Но вы мне так ничего и не сказали!

— Отнюдь, я дал вам точнейшие предписания. Успех гарантирую. Если вы желаете, чтобы я расследовал ваше дело, вы должны мне довериться.

— Поскольку в полиции со мной не стали толком разговаривать, у меня, судя по всему, нет выбора.

Вскоре наш посетитель ушел. Его раздражение и многочисленные намеки на то, что услуги детектива в случае неудовлетворительного результата останутся неоплаченными, не сломили упорство Шерлока Холмса, и коллекционеру часов этим утром не удалось больше вытянуть из него ни единого слова.

5

Так прошел визит преподобного Джозефуса Перси. Не могу сказать, чтобы выступление Холмса очень меня воодушевило, но он, по крайней мере, дал архидиакону правильный совет вернуться в Чичестер и отсидеться дома. Едва почтенный священнослужитель покинул нашу гостиную, послышался звонкий стук подков о мостовую, заскрежетали колеса, а вскоре раздался звонок в дверь.

— Надо полагать, — сказал Холмс, не вставая и не выглядывая в окно, — это лорд Блэгдон. Я жду его уже несколько дней.

— Правда? Почему же?

— Думаю, он сам нам скажет, что все это дело рук его кузена.

В этот момент миссис Хадсон объявила о приходе лорда Блэгдона. С ним произошла разительная перемена: перед нами стоял человек, истерзанный страхами и сожалениями. Пристроив свою шляпу на вешалке, он опустился в кресло, на которое указал мой друг.

— Мистер Холмс, я пришел к вам затем, чтобы вы продолжили расследование дела моего двоюродного брата.

— Это меня не удивляет, милорд.

Слова детектива озадачили, но не испугали клиента.

— Вероятно, вам все же лучше выслушать меня. Прошу вас и доктора Ватсона понаблюдать за лордом Артуром в течение ближайших нескольких дней, пока я не договорюсь с людьми, которые возьмут его под свою опеку. После нашей последней встречи я расспросил родственников и слуг. По словам горничной леди Клементины, месяца два кряду лорд Артур приносил тетушке конфеты с Сент-Джеймс-стрит, из кондитерской Флорестана. Как я подозреваю, больная не умерла от яда лишь по той причине, что сердечный приступ случился с нею раньше!

Холмс сосредоточенно размышлял несколько секунд, а затем повернулся к посетителю.

— Возможно, милорд, рассудок вашего кузена действительно расстроен. Думаю, он, скорее всего, не в меру увлекся так называемой хиромантией — наукой о предсказании судьбы по руке.

— Именно об этом я и собирался вам рассказать!

— Вы нисколько бы меня не удивили. Я раскрыл этот секрет, руководствуясь тем, что лорд Артур имеет привычку постоянно носить перчатки. Он снимает их, лишь когда играет на пианино, что происходит, по вашим словам, все реже и реже. Артур Сэвил не страдает от инфекции или увечья, поскольку в противном случае кожа на тыльной стороне его рук не была бы чистой. Значит, ваш кузен скрывает от мира только свои ладони. Почему? Потому что по ним якобы можно, обладая определенными знаниями, прочесть будущее человека. Лорд Артур убежден, будто катастрофа ждет его, притаившись, как хищник в джунглях.

— Но разве это не смешно?

— Для нас с вами — да, милорд. Однако подобную чепуху вполне способен принять за истину тот, кто страстно увлекается астрологией, френологией и магией Золотой Зари, а также, по вашим словам, верит в материализацию душ умерших из эктоплазмы. В силу профессии я очень хорошо знаком с предсказаниями по руке и тому подобными видами ворожбы. Хиромантия имеет глубокие корни и восходит к искусству гадания по бараньей лопатке, которое завезли в средневековую Англию татары.

Холмс встал, подошел к книжному шкафу и взял с полки потрепанный том в пергаментном переплете. Судя по готическому шрифту и пожелтевшим от времени страницам, это был редкий экземпляр даже для коллекции моего друга, изобиловавшей раритетами.

— Иоганн Гартлиб, «Die Kunst Chiromantia» ^[205]. Издано в Аугсбурге в тысяча четыреста девяносто третьем году, — сказал Холмс, передавая книгу лорду Блэгдону. — Способы гадания, описанные здесь, используются до сих пор. Сторонники подобных верований убеждены, что по линиям на ладони можно предсказать судьбу. Например, от левого запястья до середины участка между большим и указательным пальцами изгибается дугой так называемая линия жизни. Широкая и бледная, она якобы свидетельствует о дурных инстинктах, толстая и красная — говорит о жестокости и склонности к насилию. Окажись за вашим обеденным столом «посвященный», он легко прочтет что-нибудь подобное по руке своего соседа. Полагаю, именно такого разоблачения и опасается лорд Артур.

Наш посетитель помолчал, словно подбирая слова, и наконец проговорил:

— Герцогиня Пейсли сообщила мне, что несколько месяцев назад мой кузен присутствовал на вечере в Ланкастер-хаусе. Это был первый весенний прием. Собрались люди неглупые, но не вполне трезвомыслящие. Один из гостей, назвавшийся знатоком хиромантии, взялся предсказывать будущее. Разумеется, лорд Артур пожелал, чтобы погадали и ему ^[206]. Взяв его правую руку, сей провидец (если я не ошибаюсь, его фамилия Поджерс) неожиданно бросил ее и схватил левую. Как передала мне герцогиня, гадатель, подняв глаза, попытался улыбнуться, но лицо его было белым.

— Возможно, он верит в собственное искусство, — холодно ответил Холмс. — Но на мой взгляд, от этой сцены веет притворством и мошенничеством.

— Поджерс рассматривал ладонь моего кузена долго и пристально, однако сказал лишь одну фразу: «Вижу руку очаровательного молодого джентльмена». И больше ничего. Лорд Артур принялся настаивать, чтобы ему открыли правду, и негодяй признался, что того ждет смерть дальнего родственника. Но очевидно, этим дело не ограничилось. Как уверяет герцогиня, Поджерс — профессиональный предсказатель, принимающий клиентов в своих комнатах на Уэст-Мун-стрит.

— Ваш кузен и тот человек больше не разговаривали друг с другом на вечере?

— Их мельком видели вместе позднее. Слышали, как лорд Артур проговорил: «Скажите правду, я не ребенок», после чего Поджерс выбежал вон. Произнося эти слова, мой кузен держал в руках чековую книжку. Какова бы ни была тайна, он приобрел ее за деньги.

На секунду воцарилась тишина.

— Эти сведения поступили к вам из надежного источника? — нарушив молчание, спросил Холмс.

— Вполне, — кивнул лорд Блэгдон. — Впоследствии мне сообщили, что на следующий день к лорду Артуру зашел один из его друзей. У окна в гостиной моего двоюродного брата стоит стол в стиле шератон, за которым он пишет письма. На столешнице лежала промокательная бумага, и на ней в зеркальном порядке отпечатался неполный ряд букв. Слуга не успел заменить ее на чистую. Гостю удалось разобрать фамилию Поджерса и сумму в сто пять фунтов. Сотня гиней, мистер Холмс! Жаль, что тот молодой человек услышал рассказ герцогини о вечере в Ланкастер-хаусе лишь несколько дней назад, когда она вернулась из путешествия по Франции. Теперь мы можем сложить вместе обе половины этой истории.

— Да, недешево обошлись вашему кузену такого рода сведения, — задумчиво проговорил Холмс. — Но будьте уверены: предсказание заключалось не в том, что он должен отравить леди Клементину аконитином, ибо этого не произошло.

— Тогда кому же угрожала опасность, если готовилось убийство?

— Я имею основания предполагать, что лорд Артур отправил часы со взрывным механизмом архидиакону Чичестера. Однако замысел не увенчался успехом.

Последнее сообщение, казалось, повергло нашего клиента в недоумение.

— Но я знать не знаю никакого чичестерского архидиакона! И лорд Артур, уверен, тоже. С какой стати моему кузену вставать на путь преступления, если только мерзавец Поджерс не внушил ему это с помощью черной магии или других подобных фокусов?

На тонком лице Шерлока Холмса, обращенном ко мне в профиль, явственно отобразилось неудовольствие.

— В черную магию я не верю. Однако в существовании мерзавцев сомневаться не приходится. Уверен, что для успешного разрешения вашего дела, а также соблюдения интересов чичестерского архидиакона Перси, который тоже является моим клиентом, мне необходимо в ближайшем будущем следить за вашим кузеном самым пристальным образом.

— Крейшо, слуга лорда Артура, разделяет мое беспокойство и будет наблюдать за ним дома. В остальное время придется действовать нам с вами. Я готов видеться с кузеном настолько часто, насколько это можно делать, не возбуждая у него подозрений. Относительно сегодняшнего дня могу вам сказать, что до обеда у лорда Артура никаких встреч не назначено, а вечером он посетит палату общин.

— С какой целью? — спросил я.

— Мистер Джозеф Китли, член парламента от Южного округа Манчестера, — сторонник идей современного рационализма. Он предложил поправку к закону «О продаже товаров», согласно которой гадатели должны будут отвечать за ущерб, причиненный клиенту их предсказаниями. Все началось с решения, вынесенного хевингемским Верховным судом прошлой зимой. Судья Строуд признал виновными в мошенничестве шарлатанов, запугивавших пожилую леди. Они сулили ей скорую смерть, стремясь за бесценок купить ее дом, на котором якобы лежало проклятие.

— Любопытно… — проговорил Холмс, подавляя зевок.

— Вероятно, вам известно, что мой двоюродный брат является членом парламента от Чалкота. Как внук графа, он носит титул лорда, однако не принадлежит к числу пэров, поэтому может заседать лишь в палате общин. Сегодня он наверняка придет туда, чтобы проголосовать против поправки.

— Будет ли лорд Артур участвовать в дебатах? — осведомился Холмс.

— Он член парламента уже пять лет, но публично никогда не выступал, разве что два-три раза выкрикнул: «Верно! Верно!» Зачастую брат просто не является на заседания. Его место закреплено за ним надежно: мы владеем Чалкотом на протяжении целого века, и наши арендаторы нам преданы. Уже дважды мой кузен проходил на выборах как единственный кандидат от этого округа.

Итак, ближайшим вечером Шерлок Холмс и я впервые наблюдали за работой палаты общин с галереи для публики по приглашению лорда Блэгдона, чье законное право на членство в парламенте обеспечивалось унаследованным титулом.

6

В тот день мы не смогли бы начать слежку за лордом Артуром, не получив разрешения войти в здание парламента. Но стоило нам туда проникнуть, кузен нашего клиента оказался в наших руках. Полисмен, дежуривший у ворот Дворцового двора, принял у нас пропускные бумаги, отдал нам честь и указал путь. Уже темнело, полная луна освещала реку и готические башни Вестминстера. Ниже по течению, вдоль набережной Виктории, ровной вереницей тянулись газовые фонари на кованых столбах, сиявшие, как жемчужины ожерелья. В этот час члены парламента, отобедав, приступали к обсуждению вопросов, назначенных к рассмотрению. Порой им приходилось работать долго и засиживаться допоздна.

Через застекленную готическую дверь мы вошли в мир, где архитектура эпохи Плантагенетов ^[207]сочеталась с комфортом клуба джентльменов. Арки из белого камня веерообразно расходились, образуя ребристые своды над ажурными переплетами норманнских окон. Длинные фрески в характерных для прерафаэлитов пастельных тонах изображали, как низложенный Яков II бросает в Темзу Большую государственную печать, король Вильгельм вновь обретает ее в 1689 году, а Карл Стюарт склоняет голову под нависшим над ней топором палача холодным январским утром на площади перед Уайтхоллским дворцом.

Мы отправились на галерею для публики, расположенную над залом заседаний палаты общин. На голубых, желтых и коричневых ромбах под нашими ногами пестрели трефы, пики и черви. Служители в красных ливреях и туфлях с пряжками напоминали карточных королей и валетов. На каждой из дубовых дверей красовалась надпись, своей нелепостью напоминавшая цитату из «Алисы в Стране чудес». На одной из них значилось «Прошения», на другой — «Вопросы», справа от нас сидел «Королевский почтмейстер», а слева располагалась «Контора стола». Я даже не слишком удивился бы, если бы из-за угла нам навстречу вышел белый кролик в тюдоровской куртке и трико.

На галерее для публики не было свободных мест: дебаты о юридической ответственности предсказателей судеб привлекли всеобщее внимание. Лорд Блэгдон обернулся и приветствовал нас наклоном головы.

Палата общин оказалась значительно меньше, чем я ожидал. С двух сторон зала, напоминающего неф средневековой приходской церкви, смотрели друг на друга ряды скамей, отделанных зеленой кожей. В дальнем конце, на возвышении, восседал спикер в парике и мантии. За ним тянулась галерея для журналистов, а выше — галерея для дам, загороженная светло-зеленым экраном, будто это был турецкий гарем. Перед кафедрой спикера находился стол, где работали клерки, и два пюпитра — члены парламента, стоя за ними, должны были обращаться к палате.

Заседание уже началось. Джозеф Китли, депутат от Южного округа Манчестера, выдвинул предложение от своего имени и теперь произносил речь за пюпитром, расположенным слева от нас. У этого высокого худощавого человека в распахнутом черном фраке была манера говорить, встряхивая волосами, редкими и седыми. Стекла его очков при этом сверкали. Он произвел на меня впечатление рационалиста в приемах ведения дискуссии и агностика в вопросах веры. Мы выслушали историю вдовы, которая лишь благодаря Канцлерскому отделению Верховного суда не стала жертвой жулика-предсказателя, норовившего завладеть ее имуществом. Кипя негодованием, депутат призывал парламент принять новый законодательный акт, защищающий граждан от грабежа, что рядился в личину суеверия.

С ответным словом выступил младший министр внутренних дел. Он был в той же мере невозмутим и сладкоречив, в какой мистер Китли разгорячен и дерзок. Неужели уважаемый оппонент в самом деле полагает, будто безобидные трюки каждого гадателя на деревенской ярмарке или церковном празднике нужно отнести к сфере уголовного права? Что до черной магии, которую применяли в упомянутом деле, то подобное всегда преследовалось в рамках общего права, и принятие нового закона совершенно излишне. По мнению высокообразованного господина генерального стряпчего, ничего менять не стоит.

Заседание продолжалось в том же духе, и, признаться, вскоре мои веки стали тяжелеть. Прежде, читая репортажи о напряженных дебатах, я не предполагал, сколь огромная часть того, что говорится в зале, остается за пределами газетных статей. Выслушивать все это полностью оказалось просто невыносимо. После того как младший министр в шутку назвал гадание по руке «безобидным атрибутом чайных вечеринок и ярмарочных площадей», я уже ничего не запомнил. Из дремоты меня вывел лишь локоть Холмса, вонзившийся мне под ребро.

Один из молодых членов парламента поднялся и потребовал, чтобы ему ответили, кто и на каком основании уполномочил министра решать, насколько уличные предсказатели безобидны. Я раскрыл полусонные глаза и уставился на выступающего. Мне не нужно было объяснять, что этот молодой человек в черной шелковой шляпе, дававшей ему право говорить, — кровный родственник нашего клиента. По фамильным чертам лица, темным вьющимся волосам и патрицианской сутулости я сразу же узнал лорда Артура Сэвила. На протяжении нескольких лет он отмалчивался на заседаниях парламента, однако теперь что-то вдруг пробудило в нем красноречие.

Я слушал его слова и спрашивал себя, не продолжаю ли я спать. Он зло вопросил, как младший министр правительства может утверждать, будто гадание является безобидной забавой, когда повсюду видны примеры вреда, причиняемого этим занятием. Последовало их перечисление. Глядя на молодого человека, я недоумевал: он неожиданно выступил в поддержку новой поправки, вместо того чтобы встать на защиту предсказателей судьбы! Благодаря чему же лорд Артур так резко изменил свои взгляды?

Младший министр бойко парировал «несдержанные замечания благородного депутата от Чалкота». Правительство не собирается способствовать признанию противозаконности услуг гадателей. Продолжение пространной речи чиновника я пропустил мимо ушей. Как и лорд Блэгдон, я полагал, что его кузен непременно проголосует против любой поправки, притесняющей хиромантов. Однако молодой парламентарий оказался по другую сторону баррикад. Я взглянул на Холмса, но он если и был удивлен крутым поворотом событий, то не выказал этого.

Только теперь я обратил внимание на человека, сидевшего впереди и чуть в стороне от нас. Это был, попросту говоря, толстяк с морщинистой физиономией желтушного цвета. Легкий летний костюм из коричневого хлопка сидел на его тучном теле наподобие мешка. Когда лорд Артур поднялся и задал свой вопрос, этот господин отрывисто охнул, а после ответной речи младшего министра обернулся к нам со смешанным выражением триумфа и облегчения на болезненном лице. Казалось, он предлагал всем присутствующим заодно с ним порадоваться поражению лорда Артура.

Наконец объявили начало голосования, хотя зал заседаний был полон примерно на четверть. Те, кто выступал за принятие нового закона, направились в коридор налево от спикера, а их противники двинулись направо. Даже невооруженным глазом мы могли определить, что парламентариям, считавшим гадания невинной забавой, досталась легкая победа. Лорда Артура я увидел в конце менее длинной очереди из двухтрех дюжин человек, поддержавших предложенную поправку.

Затем члены палаты вернулись на свои места, и спикер огласил итоги, которые соответствовали моим ожиданиям:

— Голосование окончено. Тридцать один голос подан «за». Девяносто пять — «против». Воздержавшихся нет. Посему я объявляю, что предложение отвергнуто с перевесом в шестьдесят четыре голоса. Палата приступает к третьему чтению билля «О гигиене для скотоводов и животноводов».

— Как любопытно, — сказал Шерлок Холмс.

7

Лорд Артур вернулся на свою скамью. Поскольку после обсуждения билля о животноводстве он должен был подсчитывать голоса «за», мы знали, что он никуда не уйдет до тех пор, пока дебаты не будут завершены или отложены. Его титулованный кузен провел нас в свой кабинет, расположенный за палатой лордов и выходивший окнами на высокую террасу над Темзой. Наш клиент подошел к своему столу, разлил виски из графина по трем бокалам, затем выпрямился и предложил нам выпить.

— Зачем он задал этот глупый вопрос? Почему он проголосовал в поддержку того самого закона, который прежде осуждал (я сам тому свидетель) как предрассудок, подавляющий свободу мысли?

— Шантаж, — просто ответил Холмс.

— Неужели? Но чем его могут шантажировать?

— Милорд, не допускаете ли вы, что так называемый хиромант предсказал вашему двоюродному брату совершение деяния, угрожающего ему уголовным преследованием или осуждением людей?

— Какого именно деяния?

— Полагаю, убийства.

— Но мой кузен никого не убивал!

— Вероятно, еще нет.

Лорд Блэгдон дал привратнику распоряжение оповестить его, как только в палате общин объявят очередное голосование. По оглашении результатов лорд Артур мог покинуть заседание. Нас вовремя предупредят об окончании дебатов, и он не ускользнет незамеченным. Так, по крайней мере, мы думали.

Но приказ лорда по какой-то причине не выполнили, и я понял это слишком поздно. Не дождавшись известия о том, что депутат от Чалкота намеревается выйти из здания парламента, мы услышали возглас, эхом разносящийся по коридорам. Подобно сторожу, обходящему улицы города, полисмен возвещал завершение рабочего дня в Вестминстерском дворце:

— Кто идет домой? Кто идет домой?

Мы переглянулись. Холмс и я не могли отправиться на поиски лорда Артура, поскольку значительная часть помещений Вестминстера была закрыта для посторонних.

— Подождите здесь, пожалуйста, — властно произнес лорд Блэгдон. — Я разыщу его. Если привратник увидит, как он выходит за территорию Вестминстера, вам сообщат. Думаю, Артур должен быть где-то неподалеку.

Как оказалось, кузен графа уже покинул здание, но до ворот пока не добрался. Оставшись в кабинете вдвоем, мы с Холмсом подошли к решетчатому окну. Я посмотрел вниз, на воду, плескавшуюся у высокой стены укрепленного берега. На противоположной стороне мерцали огни кебов, проезжавших по набережной Альберта. Буксир, тянущий за собой три лихтера, прошел в сторону верфей Баттерси или Ламбета.

— Не понимаю, — сказал я в который раз с тех пор, как мы занялись этим делом.

— Неудивительно, — терпеливо ответил Холмс. — Если вас не затруднит, стойте, пожалуйста, неподвижно и смотрите на реку. Я не хотел бы, чтобы меня заметили.

Я принялся изучать террасу, протянувшуюся вдоль парламентских зданий от Нью-Плейс-Ярда. Вдоль парапета взад-вперед прохаживался человек в черной шелковой шляпе. Он курил сигару, как будто кого-то ожидая.

— Этот джентльмен сидел перед нами на галерее для публики, — сказал я, сразу же узнав его по грузной фигуре и мешковатому летнему костюму. — Он обернулся и улыбнулся нам, когда лорд Артур прервал речь младшего министра своим неудачным выпадом.

— Именно, — тихо ответил Холмс. — Вероятно, положение дел станет для вас немного яснее, если я скажу, кто он. Мне удалось заглянуть в его пропускную карточку. Этот человек — корреспондент ежеквартального журнала, посвященного исследованию сверхъестественных явлений. Издание не настолько уважаемо, чтобы его представитель смог получить место на галерее для прессы.

— Что он здесь делает?

— Не спешите! Сосредоточьтесь на фактах и событиях и ни на чем более. Принимая во внимание присутствие этого господина на галерее, а также название журнала, репортером которого он является, мы можем заключить, что перед нами мистер Септимус Поджерс. Вероятно, именно сеанс хиромантии, проведенный им на весеннем приеме в Ланкастер-хаусе, вызвал у лорда Артура внезапную неприязнь к гаданиям и гадателям, в результате чего наш подопечный и переменил свой взгляд на предмет сегодняшних дебатов.

— И поэтому он носит перчатки, чтобы скрыть свои руки?

— Точнее, ладони, Ватсон. Ведь тыльные стороны он не прячет, когда играет на пианино. Полагаю, мистер Поджерс сказал ему, что его линия жизни сулит убийство.

— Но вы не можете всерьез относиться к этому, Холмс!

— Достаточно того, что в предсказание поверил простодушный лорд Артур. Вы понимаете, какова была его логика? Если он обречен на совершение преступления, пусть его жертвой станет человек, чья жизнь не представляет особой ценности и мало связана с его собственной. Представьте себе: леди Клементина Бичем умирает от аконитина, угостившись конфетой, которую она взяла из бонбоньерки за послеобеденным кофе. Кто усмотрит злой умысел в кончине немощной старой леди? Кто заподозрит лорда Артура, находящегося в Венеции, за тысячу миль от Лондона, и не имеющего мотива для убийства? Услышав о смерти родственницы от сердечной недостаточности, он испугался. Теперь ему непременно нужно было очистить конфетницу от отравленных сластей. Она оказалась пустой. Что до пятна на донце, лорд Артур, должно быть, принял его за след от растаявшего шоколада.

— А как же архидиакон Перси?

— Признаюсь, над этим вопросом мне пришлось поразмыслить немного дольше. Дело в том, что по адресу: Грик-стрит, сто девяносто девять, нет часовой мастерской, да и самого дома с таким номером не существует. Взрывной механизм весьма неумело сконструировал какой-то дилетант, тоже проживающий в Лондоне, но в другом месте. В полдень первый капсюль, очевидно, взорвал очень небольшое количество пороха. Полагаю, крупинки, высыпавшиеся из резервуара при почтовой пересылке, просто загорелись, реакции хватило лишь на хлопок. А в полночь, когда стрелки часов снова встретились друг с другом, оставшиеся детонаторы сработали, вызвав достаточно мощный взрыв.

— Бомбу изготовил сам лорд Артур?

Холмс покачал головой.

— Думаю, нет. Сделана она была из рук вон плохо, но даже такая работа ему не под силу. Предположим, он ее заказал. Что до самих часов, то такая модель выпускалась во Франции после тысяча восемьсот семьдесят первого года в ознаменование провозглашения Третьей республики, для англичан же она представляет собой лишь любопытный раритет, поскольку вкуса к революциям мы не имеем. Благодаря расторопности инспектора Лестрейда и аккуратности записей таможенного и акцизного управления я установил, что за истекшие двенадцать месяцев в нашу страну ввезли не более полудюжины таких часов. Одна из посылок была отправлена мистеру Ливэсу Рутре, в сербское агентство новостей, что на Лайл-стрит.

— Кто такой этот Ливэс Рутра? И с чего сербскому анархисту вдруг понадобился архидиакон Перси?

— Видите ли, Ватсон, человек, который пытается запомнить, к примеру, шифр замка, обычно опасается не столько вора, способного узнать эти цифры, сколько собственной забывчивости. Поэтому для подобных целей чаще всего выбирают комбинацию «1234» или дату рождения. С вымышленными именами дело обстоит примерно так же. Лорд Артур — убийца неопытный да к тому же довольно бестолковый, поэтому он сочинил себе нелепейший псевдоним. Не будь этот молодой человек внуком графа, он, вероятно, очутился бы в работном доме или продавал бы спички на улице. Но даже такой простофиля вряд ли забудет свое имя.

— Так он и есть Ливэс Рутра?

— Ливэс Рутра — это Артур Сэвил наоборот. Элементарно даже для столь невыдающегося ума. Архидиакон — очередная жертва, которую наш убийца-эксцентрик выбрал без всякого мотива из числа людей старше восьмидесяти лет, воспользовавшись церковным справочником Крокфорда. Единственная улика — часы — должна была взорваться вместе с преподобным. Предсказанное убийство свершилось бы, и страшное пророчество потеряло бы свою силу. Лорд Артур стал бы свободным человеком.

Я указал на окно.

— А Септимус Поджерс? Какова его роль в этом деле?

— Он шантажировал лорда Артура и следил за ним. Достаточно было сообщить миру (допустим, в лице Скотленд-Ярда), что член палаты общин от Чалкота считает себя обреченным на совершение убийства, как обнаружились бы факты покупки аконитина и пороха. После этого смерти леди Клементины и архидиакона предстали бы совсем в ином свете. В том, что лорда Артура шантажировали, меня окончательно убедил отпечаток чека на сто гиней, замеченный другом его светлости на промокательной бумаге. Для гонорара за услуги хироманта сумма слишком велика. Скорее это вознаграждение за сокрытие преступления.

— Это и есть ваше доказательство?

— Не совсем. Но я рассчитываю вскоре получить то, чего мне недостает.

Слушая Холмса, я заметил, как кто-то вышел на террасу через дверьбиблиотеки и направился к Поджерсу. Фонари светили достаточно ярко, и я без труда узнал лорда Артура Сэвила, которого выдавала благородная сутулость юношеской фигуры. Если Холмс не ошибался, нам предстояло наблюдать личную встречу шантажиста с жертвой. В это время суток, когда все члены парламента спешили разойтись по домам, здесь едва ли могли оказаться посторонние.

Я ожидал, что между лордом Артуром и Поджерсом начнется спор, а то и вспыхнет громкая ссора, и аристократ, потерпев поражение, выпишет очередной чек либо достанет из бумажника банкноту. Ведь у Поджерса все же была власть над противником, хоть и весьма шаткая.

Лорд Артур двинулся вперед, скруглив плечи и сцепив руки под фалдами вечернего сюртука. Когда он подошел совсем близко, Поджерс почему-то издал вопль, который долетел до нашего высокого окна отдаленным птичьим криком. Хиромант сделал несколько резких движений, как будто старался оттолкнуть врага, но тот загнал его в угол каменного парапета, доходившего человеку до пояса. Лорд Артур быстро взмахнул рукой, и я готов был поклясться, что в свете фонарей сверкнуло лезвие ножа. Я посмотрел на Холмса. Он не шелохнулся.

Септимусу Поджерсу ничего не оставалось, как ухватиться за парапет, вскочить на него и отбиваться ногами от нападающего. На его месте так поступил бы любой. Не знаю, выжидал лорд Артур этого момента специально или же действовал произвольно, применяясь к обстоятельствам. Так или иначе, он выронил нож (если это был нож), ухватил Септимуса Поджерса за лодыжки и сбросил вниз. Раздался еще один крик, более глухой, нежели первый, а затем я отчетливо услышал удар тела о камни и последовавший за ним всплеск.

Лорд Артур замер, глядя на темную Темзу. Теперь едва ли можно было что-то сделать, даже если бы он пожелал. Опорная стена террасы парламента строго вертикально спускается к быстро бегущей воде. Мощные течения стремятся от вестминстерского и ламбетского берегов к середине широкой реки, где проходят вереницей буксиры и баржи. Я не видел Поджерса и тем более не мог знать, жив ли он. Его тело было неразличимо в волнах. Мне лишь показалось, что я вижу черную шелковую шляпу, которая плывет прямо перед большим катером, бьющим по воде лопастями колеса.

Холмс, продолжая стоять неподвижно, произнес:

— Даже если лорд Артур поднимет тревогу, негодяя все равно не спасти. Уже слишком темно, и течение очень быстрое. Никакая помощь не подоспеет. И это к лучшему. Правосудие порой выбирает для себя загадочные пути. Не могу отрицать, что Септимус Поджерс получил по заслугам. Он сам стал архитектором собственного убийства, которое продумал до последней детали.

— Продумал собственное убийство?

Холмс застегнул сюртук и принялся натягивать перчатки.

— Несомненно.

— Но как?

Мой друг укоризненно посмотрел на меня, чуть наклонив голову набок.

— Дорогой Ватсон, если бы хиромант убедил меня, что мне предстоит совершить убийство, я незамедлительно освободился бы от этого бремени, покончив с ним самим. Но лорд Артур, по глупости или по мягкосердечию, поначалу избирал для себя жертвы, которых в любом случае ожидала скорая смерть.

— Так мы ничего не предпримем?

— Нам совершенно не о чем беспокоиться, мой старый друг.

— Может, хотя бы разыскать квартиру Поджерса на Уэст-Мун-стрит, чтобы уничтожить компрометирующие лорда Артура документы и другие улики?

Холмс усмехнулся.

— Только своим жертвам шантажисты говорят, будто имеют богатые архивы компрометирующих материалов. На самом же деле они знают, что хранение доказательств чужих грехов — лезвие, которое скорее ранит своего владельца, нежели того, кому он угрожает. Эти мерзавцы обычно держат важные сведения в голове, а в случае мистера Септимуса Поджерса от нее мало что осталось, после того как по реке прошел буксир с баржами. Если не возражаете, мы покинем кабинет лорда Блэгдона и вернемся на Бейкер-стрит. Полагаю, пару недель нам стоит внимательно просматривать колонки происшествий в газетах.

С тяжелым сердцем я последовал совету своего друга. Через несколько дней мы получили от нашего клиента письмо, в котором сообщалось, что лорд Артур Сэвил пережил нервный срыв и теперь находится в клинике для душевнобольных в Бексхилле. За ним очень хорошо ухаживают, и он, насколько это возможно в его положении, счастлив. Поскольку лорд Артур едва ли покинет лечебницу в ближайшее время, наша с Холмсом опека ему более не нужна. К благодарности за оказанную помощь прилагалась сумма в пятьдесят гиней.

На протяжении недели других известий не поступало. Наконец погожим сентябрьским утром, когда в воздухе уже ощущалось первое дуновение осени, я взял «Морнинг пост» и разложил на столе, с которого только что убрали остатки завтрака. Из газеты я узнал, что лорду Артуру Сэвилу больше ничто не угрожает.

«В воскресенье, в семь часов утра, тело мистера Септимуса Р. Поджерса, известного хироманта, было выброшено на берег в Гринвиче, перед гостиницей „Корабельная“. Несчастного джентльмена, чьи бренные останки пострадали, очевидно, от столкновения с речным судном, опознали по содержимому карманов и отпечаткам пальцев. Почти полмесяца его считали пропавшим, и в кругах лондонских любителей хиромантии ощущалось немалое беспокойство. Вероятнее всего, мистер Септимус Поджерс покончил с собой в результате временного помутнения рассудка, вызванного переутомлением. Таков вердикт коллегии присяжных при коронере. Незадолго до смерти мистер Поджерс завершил скрупулезную работу над книгой о линиях человеческой руки. В скором времени труд будет опубликован и, несомненно, вызовет у читателей большой интерес. Хиромант скончался на шестьдесят шестом году жизни. Родственников он, судя по всему, не имел».

Прочитав статью, Холмс отложил газету и посмотрел в окно, откуда лился мягкий солнечный свет.

— Помнится, дружище, я был с вами немного резок, когда вы предложили провести недельку-другую в Илфракомбе или Тенби. Сентябрь еще только начался, светит солнце, дни не слишком туманны. С некоторых пор я подумываю о том, чтобы написать монографию о преступных формах добрых побуждений, о тех, кого поэт Браунинг называет «честными ворами» и «нежными убийцами». Теплые осенние деньки и Атлантическое побережье вполне подойдут для этой работы.

Прежде чем мой друг успел передумать, я заглянул в справочник Брэдшоу и забронировал для нас комнаты в хорошей гостинице. А затем телеграфировал в контору Большой западной железной дороги, чтобы заказать билеты в вагон первого класса на поезд, следующий с Паддингтонского вокзала в Барнстепл через Эксетер.

Королевская болезнь

1

Почти все письма, приходившие в наше детективное агентство на Бейкер-стрит, 221-6, были адресованы Шерлоку Холмсу и лишь очень немногие — лично мне. После знакомства с великим сыщиком я некоторое время продолжал медицинскую практику и больных, обращавшихся ко мне за помощью, принимал, как правило, в своем кабинете. Тем сильнее оказалось мое удивление, когда октябрьским утром 1884 года мне доставили телеграмму с просьбой о проведении криминального расследования.

Из послания было ясно лишь одно: его отправительница — мисс Элис Кастельно, учительница женской школы Опеншо, находящейся в линкольнширском городке Мейблторпе, — считает, что дело не терпит отлагательств. В ту пору Холмс и я не были заняты, и я сразу же дал ответную телеграмму. Приняв во внимание расстояние, которое предстояло преодолеть вышеназванной даме, я предложил ей явиться к нам на следующий день в четыре пополудни.

Не прошло и часа, как я получил согласие. Кроме того, мисс Кастельно сообщила о пропаже двух своих братьев: они исчезли двое суток назад, в воскресенье вечером, при весьма тревожных обстоятельствах. Мне показалось немного странным, что учительница, попав в столь затруднительное положение, обратилась именно ко мне, а не к самому Шерлоку Холмсу.

Излагая эти новости своему другу, я видел лишь табачный дым, поднимавшийся из-за развернутого экземпляра «Морнинг пост».

— Исчезновение братьев? Так-так… — наконец усмехнулся Холмс, не опуская газеты. — Дело, по крайней мере, приобретает некоторую остроту. Не беспокойтесь, Ватсон, на время вашей встречи с посетительницей я покину гостиную.

— Вероятно, дама предпочтет говорить при вас, — торопливо ответил я, — если, разумеется, речь не пойдет о состоянии ее здоровья. В этом случае я буду вам признателен за возможность остаться с ней наедине.

Холмс снова хмыкнул, но ничего не сказал. По мере того как проходили часы, я все больше убеждался, что мисс Кастельно лучше было бы обратиться за советом к моему другу. Сам я охотно взял бы на себя привычную роль помощника гениального детектива. Теперь же мне придется либо отрекомендовать Холмса как своего ассистента, чего я сделать не мог, либо не представлять его вовсе. Он понимал это не хуже моего и с искренностью, далеко выходившей за рамки учтивости, наслаждался тем, как мучило меня мое «главенствующее» положение.

На следующий день мисс Кастельно прибыла без опоздания, поспев к послеполуденному чаю. Держалась она, как и следовало ожидать, серьезно, выглядела опрятно и изящно. Я не заметил в посетительнице стремления быть подчеркнуто элегантной. Черты ее овального лица не отличались изысканностью, русые волосы были скручены в старомодный тугой пучок, однако во всем ее облике ощущалось своеобразное стародевическое обаяние. Эта дама, на чьей головке так хорошо смотрелся бы капор сороковых годов, напомнила мне героинь Шарлотты Бронте. На вид ей было четыре десятка с небольшим.

Шерлок Холмс, внезапно ставший услужливым и учтивым, с поклоном усадил гостью в кресло у камина. Вопреки своему первоначальному намерению, он не поспешил удалиться, лишь предупредил:

— Если вы желаете говорить с доктором Ватсоном наедине, вам стоит только сказать.

Ничего подобного мисс Кастельно не заявила. Достав из сумочки конверт, она сразу же перешла к цели своего визита:

— Я принесла письмо, написанное моим единокровным братом Абрахамом Кастельно и адресованное доктору. Как его зовут, здесь не упоминается. Думаю, Абрахам не знал ни одного врача настолько близко, чтобы обращаться к нему по имени. Если позволите, я буду называть обоих своих братьев по отцу просто братьями, поскольку необходимость уточнять степень нашего родства воскрешает в моей памяти неприятные сплетни и пересуды. — Эти слова показались мне свидетельством утонченности и чувствительности, каковыми и приличествовало обладать учительнице школы для молодых леди. Между тем наша гостья продолжала: — Я нашла конверт после того, как в воскресенье вечером Абрахам и Роланд пропали. До сих пор я никому его не показывала и теперь хочу, чтобы письмо прочитал медик. Даже у нас в Мейблторпе слышали о докторе Ватсоне, который работает вместе с мистером Шерлоком Холмсом на Бейкер-стрит. Этот документ, наряду с исчезновением моих братьев, стал причиной, которая привела меня сюда.

Мисс Кастельно показалась мне удивительной женщиной — благовоспитанной и в то же время решительной. То, что она вела себя так спокойно в столь тревожный момент, я приписал внутренней силе ее уравновешенной натуры. Примеры такой сдержанности мне как врачу доводилось наблюдать довольно часто.

— Для начала, мисс Кастельно, я попросил бы вас рассказать мне немного о ваших братьях.

— Оба они служат смотрителями старого маяка в Саттон-Кроссе. Он расположен на западном побережье залива Уош, в устье реки, примерно в сорока милях к югу от Мейблторпа и чуть выше Кингс-Линна. Если говорить точнее, это не столько маяк, сколько сигнальная башня на пяти деревянных сваях — наверху световая камера, а под ней комнатушка. Сооружение находится у края воды, в месте впадения реки в море, и во время прилива на несколько часов оказывается отрезанным от суши.

— А письмо?

— В понедельник, перед рассветом, механизм остановился и маяк погас. Вскоре обнаружили, что моих братьев там нет. Утром из Мейблторпа вызвали меня. В каморке, в глубине выдвижного ящика стола, я нашла это письмо и, разумеется, его прочитала. Теперь прошу об этом вас, доктор Ватсон.

Мисс Кастельно протянула мне конверт. Меня с первого взгляда поразило несоответствие между утонченно-сдержанными манерами школьной учительницы и неуверенным, корявым почерком смотрителя маяка. Не знай я об их родстве, мне никогда не пришло бы в голову, что они брат и сестра.

Я внимательно изучил письмо, умещавшееся на единственном листке бумаги. На первой строчке значился адрес отправителя: «Старый маяк, Саттон-Кросс, Бостонские глубины». Как известно, Бостонские глубины остаются единственным судоходным фарватером в мелких заиленных водах залива Уош. За несколько веков море отступило от этой части линкольнширского побережья. Сохранившийся глубоководный участок использовали мало — преимущественно как якорную стоянку для каботажных торговых судов. В этой местности, плоской, как и вся Восточная Англия, маяк, должно быть, теперь считался диковинкой. Вероятно, для кораблей он обозначал пределы, за которыми глубокая вода сменялась коварными песчаными отмелями.

Скользнув взглядом в конец страницы, я увидел подпись, выведенную большими неровными печатными буквами: «Абрахам Кастельно». Необычная фамилия для англичанина. Она напомнила мне о том, что двести лет назад Восточная Англия стала приютом для ремесленников-гугенотов, подвергавшихся гонениям во Франции. Эти трудолюбивые и законопослушные люди быстро прижились на новой родине.

Писавший обращался к «уважаемому доктору», чье имя не называлось, и сообщал ему следующее:

Я человек, сверх меры всякого терпения терзаемый злым недугом. Я страдаю от него много лет, правда, раз или два приходил к заключению, что избавился от болезни, однако она возвращалась. В стародавние времена моей беде, вероятно, помог бы праведник. Но тайна святых врачевателей утеряна, и я, как ни надеялся, не смог ее постичь. Наверное, мне следовало взять себе жену, да только какая же женщина захочет обременять себя больным мужем. Такова горькая истина. Я не могу скрывать, кто я есть, а посему никто не пожелает приблизиться ко мне. Я нуждаюсь в помощи медика, способного творить чудеса. Если этот человек Вы, прошу Вас написать, какова будет плата за услуги.

Засим остаюсь Ваш покорный слуга,

Абрахам Кастельно

Пробежав глазами эти строки, я опустил руку, держащую листок.

— Когда я прочла письмо, мне пришла в голову мысль, что брат, возможно, слышал о вас и вашем друге, — мягко сказала мисс Кастельно. — Но к кому Абрахам обращается, непонятно. Должно быть, к какому-то известному лицу вроде вас, поскольку в Саттон-Кроссе у него наверняка нет знакомых докторов.

Я снова взглянул на записку, и многое в ней показалось мне странным. В почерке ощущалась медлительность человека, который не привык часто упражняться в каллиграфии. Но выбор слов и построение фраз свидетельствовали о том, что смотритель получил кое-какое воспитание. Иначе он не употребил бы таких слов, как «терзаемый недугом» и «медик». Очевидно, Абрахама Кастельно нельзя было назвать высокообразованным человеком, однако он слышал о святых врачевателях прошлых веков. Кто передал ему эти знания? Брат нашей посетительницы едва умел держать в руках перо, но выражал свои мысли так, словно нередко бывал в кругу людей, проведших юность за партой. Возможно, письмо отчасти составлено под чью-то диктовку?

— Здесь много непонятного, мисс Кастельно. Как долго пролежал листок на дне выдвижного ящика, прежде чем вы нашли его? Когда ваш брат написал это послание (дата не указана) и действительно ли он собирался его кому-либо отправить? Если позволите, я передам записку своему коллеге мистеру Шерлоку Холмсу.

Элис Кастельно кивнула. Холмс бегло прочитал кривые строки, затем вытянул ноги к камину и изучил послание более внимательно. Но высказать свое суждение он не успел — в дверь постучала миссис Хадсон. Наша добрая хозяйка накрыла стол скатертью, водрузила на нее серебряный поднос с чайными чашками и бутербродами, задернула портьеры, скрыв от наших глаз улицу, тонущую в густом тумане. Затем дверь за почтенной домоправительницей затворилась. В свете газовой лампы полотно скатерти стало ослепительно-белым, фарфор и металл заблестели.

— Думаю, вы можете разъяснить нам кое-что еще, мисс Кастельно, — обратился Холмс к посетительнице. — Перед нами стоят две проблемы. Ваш брат, если позволите так его называть, чрезвычайно обеспокоен своей болезнью, о чем свидетельствуют эти строки. После их написания он исчез вместе с другим вашим братом, младшим. Считаете ли вы, что эти факты взаимосвязаны? Или же вы просите нашего совета только по одному из них?

Мисс Кастельно устремила на моего друга прямой бесстрастный взгляд.

— Не знаю, мистер Холмс. Именно поэтому я и пришла. Наше родство неполнокровное, и братьев своих я знаю плохо. Мой отец Джон Кастельно изготовлял жмых и продавал его фермерам для кормления скота. После смерти моей матери он женился повторно. Когда родился Абрахам, мне исполнилось шестнадцать лет. В то время я более года была больна. У меня заподозрили чахотку — недуг, погубивший маму. Тогда жена отца подыскала квартиру на побережье, близ Кингс-Линна, и на протяжении семи месяцев я поправляла там свое здоровье. Через некоторое время после рождения Абрахама мачеха уехала, а я осталась в Мейблторпе, в заведении мисс Опеншо. После окончания курса начальница сделала меня своей ассистенткой, а через четыре года, когда она умерла, попечители приняли меня на должность учительницы.

— Поздравляю вас, — мягко произнес Холмс. — Пожалуйста, продолжайте.

— Моя жизнь была совсем не такой, как у братьев, к тому же я намного их старше. Они остались в маленькой прибрежной деревушке Саттон-Кросс и до некоторых пор помогали отцу в изготовлении жмыха. После осушения болот в округе появилось множество молочных ферм. Поэтому отцовское ремесло приносило неплохой доход, и он мог позволить себе нанять с дюжину работников. Но потом для фермеров настали трудные времена, а по железной дороге начали привозить более дешевый фураж. Тогда Абрахам и Роланд поняли, что дело отца едва ли их прокормит.

Очевидно, между сестрой и братьями не существовало тесной связи. Подметив это, Шерлок Холмс сказал:

— Если вы желаете расследовать их исчезновение, мисс Кастельно, мы будем признательны вам за любые сведения о пропавших. Прежде всего нас интересует, что они за люди. Не хотелось бы принуждать вас к откровению, однако для успеха этого дела нужно знать подробности и действовать очень быстро, пока след не остыл.

Данное предупреждение совершенно не взволновало нашу посетительницу. Если бы мисс Кастельно не рассказала о своих истинных отношениях с братьями, я, наверное, счел бы ее бесчувственной.

— У меня с ними мало общего, мистер Холмс, но их судьба мне небезразлична. Как нередко случается у братьев и сестер, мы жили врозь, в разных мирах. Признаюсь открыто: в округе Абрахама и Роланда не любили. Думаю, причиной послужила ссора, а может, и насилие. Что до их нрава, то оба моих брата всегда были отшельниками. Для Абрахама лучшее общество — это он сам, да и Роланд не терпит любопытных людей.

— Как они получили должность смотрителей маяка?

— Более десяти лет назад у них начались серьезные неприятности. Отец умер, и предприятие по производству жмыха пережило его ненадолго. Старое здание у реки опустело, а затем в нем устроили склад. После этого братья перебрались на маяк, который уже давным-давно служит простой сигнальной башней. Абрахам и Роланд стали его смотрителями, благодаря чему получили крышу над головой. Они ведут уединенную жизнь. До деревни не более мили, но, поскольку маяк окружен болотами и песками, затопляемыми во время прилива, дважды в сутки он на несколько часов оказывается отрезанным от суши.

— Не могли бы вы рассказать нам о старом маяке что-нибудь еще? — попросил я.

— Он находится на илистом участке в устье реки и освещает прибрежную полосу. Деревянные сваи приподнимают сооружение примерно на восемнадцать футов над уровнем низкой воды. Милей выше по течению есть мост. С берега к двери каморки маяка ведет железная лестница. Кругом топи и песчаные отмели. Говорят, там зыбучие пески.

— А что за деревня поблизости? — поинтересовался я.

— Саттон-Кросс возник на развалинах древнеримской волноотбойной стены. Пятьдесят лет назад здесь построили первый проездной мост. Раньше устье реки можно было перейти только вброд. Затем появился новый металлический мост, по которому проходят пути Центральной и Большой северной железных дорог. Они соединяют Сполдинг, что в графстве Линкольншир, с Норфолком. Ниже по течению местность заболочена: она одинаково опасна для лодок и для пеших охотников. Со времени строительства первого моста деревня сильно разрослась, ну а постоялый двор и церковь стоят там вот уже несколько столетий.

Холмс опустил руку в карман и, задумчиво посмотрев на огонь, улыбнулся.

— Однажды я провел в Саттон-Кроссе пару дней, мисс Кастельно. Профессор Джебб устраивал в этой деревушке чтения для студентов Кембриджа перед экзаменом на степень бакалавра с отличием по классическим языкам. Насколько я помню, на линкольнширском берегу реки есть пешая тропа, тянущаяся от постоялого двора к устью. Если я не ошибаюсь, тогда горел еще один сигнальный огонь — со стороны Норфолка.

Мисс Кастельно кивнула.

— Пятьдесят лет назад требовалось два маяка, чтобы суда могли заходить из моря в реку и следовать вверх по течению до самого Уисбека. Теперь вода отступила и дно заилилось, что очень затрудняет навигацию. К тому же из-за моста, построенного в миле от берега, каботажная торговля стала малоприбыльной. Поэтому из двух маяков теперь действует только один — старый, на линкольнширской стороне. Его единственный луч направлен на море, чтобы светить кораблям, бросившим якорь на Бостонских глубинах. Но и на той стоянке сейчас почти не бывает судов.

— А фонарь над церковью зажигают до сих пор? — спросил Холмс. — Помнится, он приветливо сиял в высокой башенке с винтовой лестницей на крыше очаровательного приходского храма. Думаю, это сооружение намного старше обоих маяков.

— Фонарь используется не для того, чтобы подавать сигналы судам. Им его свет не виден. Как и старый маяк, эта башня теперь скорее служит ориентиром для ловцов угря и охотников, которые бродят по болотам в поисках дичи. Тут немудрено заблудиться и пропасть, особенно в темноте и в туманные дни.

— Очень хорошо. Теперь, с вашего позволения, вернемся к вопросу о ваших братьях. Расскажите о них более подробно.

— Младшего зовут Роландом, — просто сказала мисс Кастельно. — Деревенская молодежь окрестила его «ходоком на ходулях». Вероятно, доктор Ватсон, вам известно, что под этим подразумевают в местности, прилегающей к заливу Уош? — обернувшись ко мне, спросила она.

— Нет, я не знаю.

— Роланда называют «ходок на ходулях», поскольку он противится переменам, которые остальные почитают за благо. На протяжении веков море в тех краях отступает от берега. Время от времени болотистые и песчаные участки огораживают для уплотнения и осушения ила. Затем их превращают в пастбища для скота, который держат на соседних овчарнях и молочных фермах. Для людей, что всегда ловили здесь рыбу, охотились на дикую птицу и пасли гусей, эти земли, до недавних пор считавшиеся общими, теперь оказываются недоступными. Столетиями охотники и рыбаки бродили по опасным болотам и пескам на ходулях, а сейчас их поколение вымирает. Люди лишились своих угодий и считают врагами даже железнодорожные компании, построившие насыпи, из-за которых крупные участки топи высохли. Попросту говоря, прозвище, данное Роланду сверстниками, выражает их презрение.

— А каков старший из братьев, автор письма?

Мисс Кастельно немного подумала и, осторожно подыскивая слова, проговорила:

— Я знаю, что он одинок. Боюсь, беньяновский великан Отчаяние ^[208]— его верный спутник. На Роланда Абрахам совсем не похож. Оба они добывают себе пропитание охотой и рыбной ловлей. Но при этом Абрахам живет в мире снов и легенд, древних преданий и рыцарских романов. Я хотела бы, чтобы это приносило ему утешение, но, по-видимому, мечты его обманули.

— И все же превосходно, что они у него были, — отрывисто произнес Холмс, подавшись вперед. — Братья поддерживают между собой близкие отношения?

— Нет, — тихо ответила мисс Кастельно. — Думаю, наоборот. Делить кров их вынудили обстоятельства. Полагаю, они в лучшем случае равнодушны друг к другу.

Посетительница выпрямилась в кресле, показывая, что больше ей сказать нечего. Повисла пауза.

— Будьте откровенны до конца, — мягко попросил Холмс. — Если я не ошибаюсь, есть некий факт, о котором вы знаете, но до сих пор умалчивали. Он связан с загадочным исчезновением ваших братьев. Не стоит скрывать правду, мисс Кастельно, иначе мы не сможем вам помочь. Ну же, прошу вас, говорите.

Наша гостья слегка покраснела, но не опустила глаз.

— Мистер Холмс, вы уже упомянули о старой церкви Саттон-Кросса с винтовой лестницей и башенкой на крыше. После наступления темноты фонарь, который там зажигают, помогает найти путь охотникам и рыбакам, обходящим свои капканы и сети. Если человек видит этот свет и огонек прибрежного маяка, он может ориентироваться на заболоченной равнине долгое время спустя после захода солнца. Он отыщет дорогу домой, даже если волны прилива наступают ему на пятки или сгущается туман, а туман осенью — такой же враг людей, как прибывающая морская вода и зыбучие пески. Для местных жителей очень важны эти сигнальные огни. — Мисс Кастельно умолкла, впервые выказав, что ей тяжело говорить. Но это длилось лишь мгновение, и она продолжила: — В прошлое воскресенье, после вечерней службы, священник и церковный сторож поднялись на башню, чтобы зажечь фонарь. Уже смеркалось, но было не совсем темно. Прилив начался, на берег наползал туман. Он надвигался медленно, словно занавес, и топи пока не накрыл. Пастор со сторожем шли по винтовой лестнице и вдруг услышали выстрел.

— Из какого оружия стреляли?

— Из дробовика, мистер Холмс, и звук донесся откуда-то с болота. Там часто палят днем, но не вечером — разве что хотят подать сигнал. Когда священник и сторож выбрались на плоскую церковную крышу, море продолжало наступать, как всегда, быстро затопляя песок на пути к руслу реки. Главная опасность, мистер Холмс, заключается в том, что прибрежная местность кажется ровной, а это не так. Вы можете стоять на открытом песчаном участке в сотне ярдов от края воды и считать себя неуязвимым. Но в действительности вы уже отрезаны от суши: путь к отступлению может быть перекрыт либо затопленными впадинами, либо зонами с илистой почвой, которая уже пропиталась влагой и превратилась в трясину. Волны атакуют замешкавшегося путника со всех сторон так стремительно, что ему приходится бежать во весь дух. Ну а в темноте спастись во сто крат труднее. Вы меня понимаете?

— Вполне.

— Любой человек, оказавшийся в тот час на прибрежной равнине, рисковал жизнью. Сторож поспешил зажечь фонарь. Старый маяк уже горел. Тогда в тумане, который надвигался вместе с водой, показались двое. На значительном расстоянии и при слабом свете их невозможно было узнать, но они, очевидно, дрались. Один вцепился в другого, и оба рухнули в грязь. Второй поднялся и побежал, но первый снова схватил его и повалил на землю. Так, во всяком случае, показалось сторожу и мистеру Гилмору, священнику. Сквозь туман, который становился все гуще, они видели, что схватка продолжается. Из-за скользкого ила под ногами противники часто падали, и, если это вправду была драка, никому не удавалось одержать в ней верх. Пастор и сторож ничего не могли поделать, даже если бы решились спуститься с крыши и вмешаться. Это грозило верной гибелью, к тому же те двое находились слишком далеко от них.

— Не приходило ли в голову священнику и его помощнику, что парни просто-напросто решили поразвлечься? — спросил я.

— Местные жители знают не понаслышке, что зыбучие пески не место для забав, доктор Ватсон.

— Очень хорошо.

— С дальнего расстояния мистер Гилмор и сторож не смогли установить возраст дерущихся. Так или иначе, с того вечера моих братьев никто не видел. Следующим утром на старый маяк явились двое полицейских, поскольку примерно за час до рассвета на тайнмутском углевозе, стоявшем на рейде неподалеку, заметили, что луч погас. Утром из Мейблторпа приехала я. Мне помогли взобраться по лестнице в каморку, где я нашла письмо в ящике стола.

Рассказ нашей посетительницы теперь был действительно завершен. На несколько мгновений воцарилась тишина, которую Холмс нарушил новым вопросом:

— Не оказалось ли в комнате других вещей, на которые вы обратили внимание?

— За дверью висела куртка Абрахама. Я проверила карманы и в одном из них нашла камешек.

— Какой камешек?

— Я не стала бы из-за него беспокоиться и даже не заметила бы его, не будь он аккуратно завернут в бумагу. Я подумала, что на ней может быть что-то написано. Но обнаружила только маленький камень.

— Где он сейчас?

— Я оставила его у себя, поскольку полицейским он едва ли мог понадобиться.

— Думаю, вы заблуждаетесь, мисс Кастельно. Сейчас этот камешек при вас?

Посетительница вынула из кармана платья сверточек. Листок бумаги, как она и говорила, оказался совершенно чистым. Когда Холмс разворачивал его, я поднялся и стал рядом. То, что я увидел, показалось мне комочком глины или голышом с галечного пляжа. Находка была не крупнее ногтя на моем большом пальце.

Еще мгновение Холмс молча разглядывал переданный ему предмет, а затем поднял глаза на нашу клиентку (как мы теперь по праву могли ее называть).

— С вашего позволения, мисс Кастельно, — мягко произнес он, — я оставлю это у себя на несколько часов для изучения. Вам, полагаю, следует вернуться в Мейблторп сегодня же вечером. Мы с доктором Ватсоном проводим вас до вокзала Кингс-Кросс, а завтра к полудню непременно прибудем в Саттон-Кросс. Камешек я привезу с собой. К сожалению, ничего не могу вам пообещать относительно исхода дела. Однако, судя по тому, что вы нам рассказали, в течение ближайших трех дней тайна исчезновения ваших братьев так или иначе раскроется.

— Неужели этот грязный камень может быть вам полезен?

— Не будь он завернут с таким тщанием, я бы, вероятно, не счел его сколько-нибудь ценным для нашего расследования. Но если с ним обращались столь бережно, не исключено, что под наружным слоем скрывается некий твердый предмет, попавший в мягкую глину. Пока ничего нельзя сказать определенно, но в свете имеющихся фактов этот камешек, возможно, сообщит нам нечто важное.

2

Вечером, после того как мы благополучно проводили мисс Кастельно к поезду, Шерлок Холмс ужинал на рабочем месте. Поднос с едой стоял перед великим детективом на столешнице, испещренной следами соляной кислоты и другими свидетельствами многочисленных химических экспериментов. Вокруг валялись разнообразные предметы: хирургические щипцы, лупа, запачканный перочинный нож в масленке, скальпель и револьвер, разобранный две или три недели назад и с тех пор ожидавший, когда у хозяина появится свободная минутка. Тут же находились два черепа, чьи обладатели столетие назад были повешены в Тайберне за убийство, а затем подвергнуты расчленению в присутствии многочисленной аудитории в анатомическом театре. Теперь эти мрачные сувениры с двух сторон поддерживали ряд весьма потрепанных томов, к которым мой друг обращался для справок. Сам он корпел над работой, сменив выходной черный сюртук на свой всегдашний пурпурный халат.

Минуло десять часов вечера, а долговязая фигура Шерлока Холмса все еще склонялась над камешком, оставленным мисс Кастельно. Сыщик рассматривал его уже несколько минут, вставив в глазную впадину увеличительное стекло, как делают ювелиры. Наконец, вынув свой монокль, мой друг выпрямился.

— Думаю, Ватсон, нам следует взяться за дело серьезнее. Ведь мы с вами не какие-нибудь торговцы часами и побрякушками.

С тех пор как мы проводили мисс Кастельно на вокзал Кингс-Кросс, Холмс едва ли обменялся со мною парой слов, а в последние полчаса и вовсе хранил молчание. Теперь он встал со своего кресла, подошел к шкафу, где у него хранилась всякая всячина, имеющая отношение к естественным наукам, и извлек оттуда прибор — гидроскопические весы в корпусе из красного дерева с золоченой надписью «Э. Дертлинг, Лондон». Холмс поставил их на свой стол.

С виду устройство представляло собой полированный ящик без боковой стенки примерно десяти дюймов в высоту, двенадцати в длину и шести в ширину. К донцу при помощи медного штыря крепился механизм с двумя крошечными чашами. На нижнем краю короба находился штурвал регулировки. Сейчас прибор был настроен на взвешивание предметов массой не более одного миллиграмма.

— Полагаю, температура воздуха в нашей гостиной примерно равняется шестидесяти градусам Фаренгейта ^[209], — нарушил паузу Холмс. — Как вы считаете, Ватсон?

— Конечно, не меньше, поскольку камин горит ярко, а шторы задернуты.

Холмс взял камешек мисс Кастельно и потер щеткой, чтобы очистить поверхность от налипших частиц. Затем поместил его в петлю из тонкой проволоки, свисавшую с правой чаши весов, и отрегулировал механизм. Взвесив предмет в воздухе, Холмс взял его хирургическими щипцами, подставил под чашу маленький сосуд и опустил ее, погрузив камешек в воду. Решив удалить пузырьки, которые могли придать маленькому телу плавучесть, мой друг воспользовался тонкой кисточкой.

Наблюдая за тем, как усердно Холмс трудится, я не мог не заметить, что в данный момент он походит не столько на известного консультирующего детектива, сколько на счастливого ребенка, получившего рождественский подарок. Вероятно, разница между тем и другим и впрямь не так уж и велика.

Вооружившись медным механическим карандашом, Холмс сделал несколько записей на безукоризненно накрахмаленной белой манжете своей рубашки. Очевидно, он получил ответ на свой вопрос.

— Если мы верно определили температуру воздуха, Ватсон, — а я не думаю, что погрешность велика, — удельный вес этого минерала составляет три целых и девятьсот девяносто три тысячных. Вряд ли это андрадит: я осторожно тронул его перочинным ножом, но царапины на поверхности не осталось. На цирконий и ему подобные камни также не похоже. Следовательно, перед нами та или иная разновидность корунда. Тверже его могут быть только алмаз и карборунд. А по шкале твердости, созданной в тысяча восемьсот двенадцатом году неподражаемым профессором Фридрихом Моосом, данное значение превосходит лишь алмаз. Но это однозначно не он, поскольку удельный вес слишком велик. Вот, пожалуй, и все выводы, которые мы сейчас можем сделать.

Я давно ждал, когда Холмс произнесет нечто подобное. Из боязни уязвить его я не обмолвился о том, что простой комок глины, подобранный на линкольнширском болоте, вовсе не обязательно скрывает внутри бриллиант или является ценной уликой. Молча наблюдая за работой своего друга, я с тоской думал о сне: наутро нам предстояла долгая дорога. Наконец я зевнул, потянулся и, попросив меня извинить, отправился в постель.

Полагаю, моя голова опустилась на подушку примерно в половине двенадцатого, а через несколько часов меня разбудил ужасающий вопль. Именно так я представлял себе крики банши — привидений-плакальщиц из старинных ирландских сказаний. Я сел на кровати. Сердце бешено колотилось от испуга, к которому в немалой степени примешивалась досада.

Прежде чем я успел зажечь свечу, безумный визг повторился. Он доносился снизу. Вполне очнувшись ото сна, я понял, что слышу не крик одушевленного существа, а какой-то механический звук. Часы показывали десять минут четвертого. Очевидно, Шерлок Холмс еще не ложился.

Я нисколько не сомневался в том, что вой и скрежет, поднявшие меня с постели, не только были слышны по всей лестнице, но и переполошили жителей соседних домов на Бейкер-стрит. Завязав пояс халата и вооружившись свечой, я направился в гостиную. На полпути вниз я заметил на маленьком стульчике у двери одинокую фигуру. Свет дрожащего свечного пламени явил моему взору миссис Хадсон. Наша почтенная хозяйка сидела, закутавшись в шаль, накинутую поверх ночной сорочки, и слегка раскачивалась взад-вперед. Закрыв лицо руками, она причитала, словно рыдая без слез:

— О, этот звук! Этот ужасный, ужасный звук! Когда же он прекратится? — Тут достойная леди подняла глаза и увидела меня, стоящего на площадке лестницы со свечой в руке, подобно призраку Банко ^[210]на сцене театра «Лицеум». — О доктор Ватсон! Ни один из джентльменов, что жили здесь все эти годы, не был для меня столь тяжким испытанием, как мистер Холмс! Что же мне делать?! Что я скажу завтра нашей соседке миссис Армитаж?

— Да, да, сочувствую вам, миссис Хадсон, — сказал я умиротворяющим тоном. — А теперь возвращайтесь в постель и предоставьте это дело мне. Обещаю, скоро воцарится тишина.

Чувствуя нетерпеливое любопытство, возраставшее с каждой секундой, я взялся за ручку двери. Гостиная оказалась заперта. Тогда я принялся со всей мощью своего праведного гнева колотить в дубовую панель. Шум прервался, послышались шаги Холмса, в замочной скважине звякнул ключ. Распахнув дверь, мой друг почти втащил меня в комнату. Глаза его горели.

Я увидел, что к краю стола привинчен шлифовальный круг: трение лезвия перочинного ножа о поверхность шершавого камня и было источником разбудившего меня звука. Кроме того, Холмс, очевидно, поработал тем же манером над камешком мисс Кастельно. Теперь сквозь его серо-бурую оболочку с одного бока тускло просвечивало нечто похожее на темно-синее стекло.

— Корунд, Ватсон! Минерал, разновидностями которого являются рубин и сапфир. Вот это голубой сапфир, причем такой, какой не стыдно вправить в английскую корону! Он едва не затерялся в грязи времени и забвения! Выслушав рассказ нашей уважаемой клиентки, я заподозрил нечто в таком роде, хотя с трудом верил своему предположению. Только получив удельный вес, равный трем целым и девятьсот девяносто трем тысячным, я перестал сомневаться. Все стало ясно: цифра оказалась самую малость ниже нормы, но это объясняется температурой воздуха в комнате.

— Корунд?

— В зависимости от формы кристаллов, он существует в виде рубина или сапфира. Рубин при белом свете поглощает все оттенки, кроме красного, и, соответственно, имеет красный цвет. Если же камень, как в нашем случае, отражает только голубой, это сапфир. Возьмите лупу, и вы отчетливо увидите: кристаллы удлинены и заострены. У рубина они четырехугольные и менее вытянуты.

— По-моему, этот камень мало похож на драгоценность.

— Неудивительно — он столько лет пролежал в земле. Но в результате умелой шлифовки сапфир приобретет надлежащий вид.

— Надеюсь, это произойдет не нынче ночью. Вы ведь не хотите, чтобы миссис Хадсон выставила нас обоих за порог!

Холмс лукаво усмехнулся.

— Будь по-вашему. Мы узнали достаточно и теперь на верном пути. Дождемся утра: оно подтвердит нашу правоту.

— Выходит, от братьев Кастельно кто-то избавился ради несчастного крошечного камешка?

— О нет, мой дорогой Ватсон! Боюсь, вы не видите сути проблемы. Дело не в камешке. На кону большее, гораздо большее.

3

Утро застало нас в поезде. Мы должны были проехать Кембридж, Или, Кингс-Линн, по новому мосту переправиться через реку и наконец прибыть в Саттон-Кросс. Едва мы достигли северных окраин Лондона, туман рассеялся. Бледно-голубое октябрьское небо окаймляла желтоватая полоска у горизонта. С железной дороги почти не было видно крыш кембриджских колледжей; шпили средневекового собора в городке Или лишь несколько мгновений мелькали в окне вагона. Как бы то ни было, Холмса пейзажи не занимали. Он составлял телеграмму в Скотленд-Ярд для инспектора Лестрейда, в которой сообщал о нашей заинтересованности делом пропавших братьев и просил по мере возможности подготовить для нас почву, то есть сделать так, чтобы линкольнширская полиция не доставляла нам хлопот. Лестрейд ответил, что, если мы желаем тратить время на дела, завершающиеся банальным «пропал без вести» или «найден утонувшим», препятствовать никто не станет.

Во время путешествий Холмс много читал, но выбор книг всегда был целенаправленным. Невозможно представить, чтобы мой друг наслаждался тихим очарованием романов Джейн Остин или волнующими сюжетами Вальтера Скотта. Им он предпочитал сочинения Роберта Браунинга и Томаса Гуда, которые восхищали его своими мрачными познаниями о болезненных искажениях человеческой личности. Если Холмс хотел получить удовольствие от чтения, он набивал трубку крепким табаком и брал в руки том, повествующий о каком-нибудь выдающемся преступнике — к примеру, о знаменитом отравителе докторе Уильяме Палмере.

Путь до Саттон-Кросса детектив скоротал, перелистывая те из любимых книг, которые уместились в его дорожную сумку. Подбирались они явно не с тем, чтобы подсказать тему для светской беседы с попутчиками. В прошлом нам доводилось путешествовать с трактатами Модели об умственных расстройствах, Стивенсона о раздражающих ядах и, что хуже всего, с сочинением Крафта-Эбинга «Половая психопатия» (однажды мой друг на протяжении двух часов упорно штудировал этот труд, сидя в угловом кресле напротив оксфордширского сельского священника, направлявшегося в свой приход).

На сей раз Холмс, верный своему вкусу, сперва приняло я за шекспировскую хронику «Король Иоанн», которая занимала его от станции Ливерпуль-Стрит до Кембриджа, после чего погрузился в изучение «Великих казначейских свитков династии Плантагенетов», изданных под редакцией профессора Плакнетта. Я же ничего о них не знал, кроме того, что они отражают события времен царствования не то Генриха II, не то Иоанна Безземельного.

В Кингс-Линне мы сошли с лондонского экспресса. Последние мили нашего пути до Линкольншира пролегали вдоль норфолкского побережья, через широкую дельту реки, впадавшей в залив Уош. Мы преодолели их на тряском поезде, которыйостанавливался на каждой крошечной станции, затерянной под необъятными небесами среди болот и бесчисленных ручьев. То и дело из окон вагона открывался вид на бурые пенистые волны, которые мчались, обнажая широкие полосы блестящего песка. Таково было Северное море, которое до сих пор подчас именуют Германским океаном.

Наконец наш состав, дребезжа, прокатился по железному мосту, перекинутому через широкую реку с грязными пологими берегами, и остановился у деревянной платформы Саттон-Кросса. Холмс заблаговременно заказал для нас комнаты в гостинице «Мост», которая не могла претендовать на звание лучшей в деревне, поскольку была единственной. Она представляла собой приземистое здание с белеными стенами, построенное лет сто назад на берегу в двух шагах от места, где позднее возникла железнодорожная станция. Теперь «Мост» должен был стать, как сказал бы мой друг, нашим «опорным пунктом».

Мы сообщили портье свои имена и поручили багаж его заботам. Я заметил, что, помимо чемодана, Холмс взял с собой еще и кожаный саквояж-гладстон, основное содержимое которого наверняка составляли ювелирные линзы, гидроскопические весы и карбидкремниевый точильный круг с держателем, крепившимся к краю стола.

Если бы не причина, приведшая нас сюда, я счел бы Саттон-Кросс очаровательной деревенькой, где неплохо было бы провести недельку-другую. Свежий воздух с Северного моря и мирные пастбища выгодно отличали это место от Бейкер-стрит. Но пока помышлять об отдыхе нам не приходилось: через час нас ожидала заранее назначенная встреча с преподобным Родериком Гилмором, настоятелем прихода. Некогда он учился в кембриджском Тринити-колледже вместе со старшим братом Холмса, Майкрофтом. Сей факт позволял начать беседу с приятной темы.

Мы застали мистера Гилмора дома. Этот спокойный джентльмен средних лет получил место священника в местной церкви Святого Климента по решению своей альма-матер, которой принадлежало право утверждения претендентов на указанную должность. Как и брат Шерлока Майкрофт, мистер Гилмор имел степень бакалавра с отличием по математике, однако членству в университетском совете предпочел тихую жизнь на восточном побережье Англии.

Пастырь встретил нас как старых знакомых. Не без гордости он показал нам свой храм с норманнскими эркерами, верхним освещением над хорами и южным нефом XIV века. Мы сели пить чай в его кабинете, решетчатые окна которого выходили на церковный двор. За живой изгородью из тиса виднелось безмятежное море, раскинувшееся под ярким послеполуденным небом. Я подумал, что не стал бы роптать, если бы судьба назначила мне быть настоятелем в Саттон-Кроссе.

Когда мы с похвалой отозвались о благоустройстве прихода, священник кротко произнес:

— Еще мы гордимся нашим маленьким железнодорожным мостом. Его, знаете ли, строил Роберт Стивенсон ^[211].

Мы в очередной раз выразили одобрение, после чего мистер Гилмор перешел к основному предмету нашей беседы.

— Печально, что мы потеряли обоих братьев Кастельно, — тихо сказал он. — Чрезвычайно жаль. Их здесь не слишком-то любили, и они, по правде говоря, не хотели быть моими прихожанами, но от этого случившееся с ними становится еще прискорбнее.

Холмс опустил свою чашку на блюдце.

— Как мы поняли со слов мисс Элис Кастельно, вечером прошлого воскресенья вы вместе со сторожем были на крыше и увидели двоих мужчин, которые дрались или по меньшей мере боролись?

Мистер Гилмор с грустью посмотрел на нас.

— Когда мы поднимались, я услышал одиночный выстрел. Стреляли, вне всякого сомнения, из дробовика — такие ружья есть почти у всех местных охотников. Братья Кастельно, охранявшие старый маяк, жили ближе всех к болотам. Как и многие другие обитатели деревни, они нередко подавали сигнал таким образом. Однако в столь поздний час охотник едва ли забредет в топь без особой надобности. Сгущались сумерки, с моря надвигался туман. Все рыбаки уже собрали добычу из сетей, давно разошлись по домам ловцы угря и дикой птицы.

— Иными словами, вам показалось странным, что братья в эту пору не сидят у себя на маяке? — спросил я.

— Не так чтобы очень, доктор. Безусловно, кому-то из них надлежало находиться там безотлучно, во всяком случае, не покидать пост надолго. Но тревожный сигнал, поданный одним из братьев, мог заставить другого на время позабыть о служебном долге. Однако оба были не так уж далеко и могли не опасаться, что огонь погаснет. Да и маяк наш, кстати говоря, вовсе не Эддистон и не Белл-Рок: он не служит важным береговым знаком, а лишь обозначает дельту реки для проплывающих судов. После строительства железнодорожного моста они больше не заходят в русло и даже не приближаются к устью. В скором времени маяк упразднят, помяните мое слово. Да и кто согласится на такую работу — неустанно следить за осветительным механизмом, проводя ночи вдалеке от человеческого жилья, среди болот и песков, затопляемых приливом?

— Все-таки расскажите, мистер Гилмор, что вы и ваш сторож увидели, находясь на башне? — не слишком учтиво прервал речь священника Холмс.

— Увидели? — переспросил пастырь, качая головой. — Видеть происходящее можно было с большим трудом, мистер Холмс. От тех людей нас отделяло немалое расстояние — вероятно, с полмили, — к тому же уже почти стемнело. Мы едва могли разглядеть очертания их фигур и одежду. Вместе с приливом наступал туман. Можно предположить, что мужчины имели при себе фонари, однако их свет был, очевидно, направлен не в нашу сторону. Более того, хотя я и не отважился бы заявить об этом под присягой, мне послышался еще один выстрел — должно быть, из второго ствола. То, что удалось различить, напоминало не боксерский поединок и даже не драку с целью избиения противника, а, скорее, борьбу за обладание какой-то вещью.

— Кому она досталась в итоге?

— Не могу сказать, — пожал плечами мистер Гилмор. — Вскоре сгустившиеся сумерки и туман скрыли от нас эту сцену. Если не ошибаюсь, первый человек схватил второго. Тот упал, но через несколько секунд сумел высвободиться и снова поднялся на ноги. Тогда первый опять повалил его на землю и на сей раз удержал. Больше мы ничего не смогли рассмотреть. Все это я передал инспектору Уэйнрайту, но боюсь, что под присягой смогу подтвердить только часть своих показании.

— Мы встречаемся с инспектором сегодня после полудня на маяке.

— Он хороший человек, мистер Холмс. Добавлю несколько слов о случившемся. Если мы действительно видели братьев Кастельно, то они могли пострадать не столько от нанесенных увечий, сколько от натиска прилива. Маловероятно, что они заблудились — на церковной башне горел фонарь, который я поспешил зажечь, а луч маяка всегда направлен в одну и ту же сторону. К тому же братья выросли среди этих песков и прекрасно их знали. Тем не менее ни старшего, ни младшего Кастельно с той поры никто не встречал. Следовательно, можно предположить, что именно они попались нам на глаза в сумерках.

— И это все?

— Есть еще один факт, мистер Холмс, о котором я сообщил инспектору Уэйнрайту. В надежде привлечь внимание тех двоих сторож спустился с башни, немного прошел с винтовкой в их сторону и дал залп в воздух, чтобы они могли ответным выстрелом указать, где находятся. Но я услышал лишь какой-то неясный шум — на таком расстоянии его вполне можно было спутать с грохотом волн.

В этот момент я решил задать мистеру Гилмору вопрос, ибо ведение дела, строго говоря, поручили именно мне.

— В деревне братьев Кастельно не очень любили?

Священник помолчал, тщательно подбирая слова.

— Я сказал бы, что над ними насмехались, а они в свою очередь ненавидели тех, кто их оскорблял, — наконец ответил он. — Местные жители порой бывают очень жестоки к тем, для кого наступают тяжелые времена. После смерти Джона Кастельно его фабрика по производству жмыха пришла в упадок. Она находилась в здании из грубого камня, которое до сих пор стоит напротив гостиницы. Те, кто осуждал старика за скаредность или за то, что он женился на женщине моложе себя, не стали скрывать своего удовлетворения, когда его дело рухнуло. Однажды возле «Моста» произошла драка. Роланд Кастельно сломал противнику нос, чему предшествовали взаимные оскорбления. Сэр Уолтер Батт, мировой судья, сделал обоим внушение и отпустил их, побоявшись, что более решительные меры лишь подольют масла в огонь. С тех пор ни один из братьев не являлся ни в гостиницу, ни в церковь. Да и раньше они не были усердными прихожанами.

— Враждовали ли братья друг с другом?

— Мне сказали дословно, будто они «грызлись, точно два хорька в одном мешке». Однако я не считаю, что дело обстояло так уж печально. Разумеется, Кастельно существовали благодаря своей должности. Насколько мне известно, платили смотрителям из казны графства. Каморка под фонарной камерой давала им кров.

— А чем еще они зарабатывали себе на жизнь? — спросил я.

Во взгляде мистера Гилмора явственно читалось, что ответ на этот вопрос я мог бы найти и сам.

— Роланд был охотником и рыболовом. В наших местах даже те, для кого промысел не главный источник заработка, стреляют дикую птицу и ловят угря, а также ставят сети, чтобы на столе время от времени появлялась жареная рыба. Абрахам обычно следил за маяком, зажигал и поддерживал сигнальный огонь. Он также возделывал небольшой огород на той стороне реки, чуть выше моста. Чем еще они жили, я не знаю.

— Отец ничего им не оставил?

— Полагаю, все их наследство — это долги, которые не удалось покрыть после продажи фабрики. Этих людей, доктор Ватсон, как и многих других наших соотечественников, от нищеты отделяет всего шаг, они тяжким трудом добывают жалкие крохи для пропитания, однако не опускаются до того, чтобы попасть в работный дом. Более обеспеченные соседи редко вспоминают о них до тех пор, пока газеты не напишут о каком-нибудь отвратительном преступлении или скандале. Будем надеяться, что ни к чему подобному братья-смотрители не причастны.

— А что вы скажете об их сестре, мисс Элис Кастельно?

При упоминании этого имени мистер Гилмор просиял. На лице его мелькнула улыбка, голос зазвучал бодрее:

— Я мало знаю об Элис Кастельно, хотя виделся с ней при погребении ее отца, да и в предшествующие дни, когда она занималась похоронами. Через несколько лет она посетила Саттон-Кросс по случаю смерти ее мачехи. Иных поводов для наших с нею встреч не припомню. Мисс Кастельно жила в деревне до того, как я получил приход, и уехала отсюда еще девочкой. Ее здоровье всегда было слабым. Насколько могу судить, она во всех отношениях удивительная молодая леди, полностью оправдавшая ожидания той маленькой мейблторпской школы, в которой служит.

— Братья Кастельно не были замечены в связях с женщинами? — осторожно осведомился я.

Мистер Гилмор склонил голову.

— Мне об этом ничего не известно. Полагаю, слухи такого рода, которые распространяются в деревне очень быстро, дошли бы и до меня.

В последних словах настоятеля я уловил намек на завершение разговора: очевидно, он уже сказал нам все, что знал. Тем не менее, когда мы поднялись и поблагодарили его, Шерлок Холмс задал еще один вопрос:

— Нельзя ли подняться на башню, чтобы взглянуть на фонарь и обозреть местность? После этого нам не пришлось бы беспокоить вас повторно.

Мистер Гилмор усомнился в том, что подъем на крышу окажется полезным для нашего расследования, однако, судя по выражению его лица, он был рад возможности лишний раз похвастать перед гостями своими владениями.

Во время беседы в кабинете настоятеля Холмс ни разу не упомянул о камешке, который мисс Кастельно оставила нам для изучения. Только теперь, по пути к церкви, мой друг наконец-то поинтересовался:

— Мистер Гилмор, не был ли кто-либо из братьев охотником за сокровищами? Полагаю, во время курортного сезона сюда съезжается немало любителей покопаться в земле?

Этот вопрос так позабавил священника, что он остановился среди могильных камней и рассмеялся.

— Вы, мистер Холмс, должно быть, очень любите романы или же пьесы Эйвонского барда? Сколь ужасную новость довелось услышать королю Иоанну на смертном одре! Как вы, конечно же, помните, предание гласит, будто двенадцатого октября тысяча двести шестнадцатого года все монаршие драгоценности были поглощены «внезапно стремительным приливом волн морских» ^[212]. Это легендарное событие произошло в двух милях отсюда и, вероятно, стало для королевской сокровищницы самой большой потерей за всю историю нашего острова.

— Полагаю, что так.

— Во время Баронской войны, за несколько дней до смерти, Иоанн пришел сюда с войском. Сам он двинулся вперед, направившись со свитой в аббатство Суинстед для ночлега, меж тем как обоз с его драгоценностями и убранством королевской часовни должен был пересечь устье реки во время отлива, перед полуднем. Разумеется, семьсот лет назад берег моря выглядел иначе, но речное русло не поменялось. В те времена ширина дельты составляла семь миль при низком уровне воды. Как и сейчас, здесь простирались затопляемые приливом пески и в октябре волны порой наступали на берег с ужасающей быстротой. Незадолго до полудня глупцы, управлявшие обозом, решили перейти реку и прилегающие к ней илистые участки без проводника, который стал бы тыкать своим посохом в грязь, отыскивая под ней твердую землю. Таких людей называли «моисеями», памятуя о том, как библейский пророк перешел Красное море.

— Понимаю.

— Вы, вероятно, читали старые хроники? Аббата Ральфа из Когсхолла или Роджера Вендоверского? Или сочинение Матвея Парижского «Historia anglorum» ^[213], написанное век спустя после трагедии? ^[214]В таком случае вы знаете, что мощный вал захлестнул колонну на середине реки. Пески в мгновение ока оказались затопленными: вода поглотила людей, лошадей, повозки, сундуки с коронационными украшениями и церковной утварью… Многие из пропавших драгоценностей были трофеями, которые король Джон добыл во время похода по стране, — шла затяжная гражданская война между монархом и баронами. Такова драма, произошедшая в наших местах в стародавние времена. Говорят, если выйти на берег в одиночестве и прислушаться к тихому плеску отступающих волн, то можно различить далекие крики солдат и ржание коней, сгинувших в пучине. Эту легенду знает здесь каждый школьник!

— Так все-таки, бывают ли в этих краях искатели сокровищ? — с мягкой настойчивостью повторил Холмс.

— Да, они приезжают и уезжают разочарованными, — снова рассмеялся священник. — Море постепенно отступает, освободившаяся земля подвергается осушению. Вероятно, богатства короля Иоанна лежат теперь под слоем ила и глины на каком-нибудь поле в миле или двух от берега. Мистер Холмс, не тратьте время понапрасну.

— Неужели никто ничего не находил?

Родерик Гилмор слегка нахмурился.

— Этого утверждать нельзя. С тех пор людям изредка удавалось что-нибудь обнаружить. Немногочисленные ценности в большинстве своем были выброшены морем примерно через столетие после катастрофы, затем спрятаны и позабыты, то есть потеряны заново. Некоторые из них удалось отыскать повторно. Но большая часть сокровищ, включая коронационные регалии, пропала, как я полагаю, навсегда.

— Очень любопытно, — вежливо проговорил Холмс, — очень!

Пока священник, стоя в окружении могильных плит, рассказывал нам мрачную легенду здешних мест, я думал о голубом камешке Кастельно, чувствуя, как мурашки пробегают у меня по спине. Неужели братья действительно были искателями сокровищ? Значит, многовековая тайна, погребенная под песком на этом продуваемом всеми ветрами побережье, толкнула одного из них на убийство?

Поднявшись по каменной винтовой лестнице, мы вышли из темной башни на залитую солнцем плоскую крышу, крытую свинцом и обнесенную средневековым зубчатым парапетом. На флагштоке был закреплен фонарь. Немного привыкнув к яркому свету, я с птичьей высоты оглядел зеленую болотистую равнину, простиравшуюся вглубь суши, широкую полосу заливного песка и поток, бегущий к невозмутимо сверкающему морю. В такой ясный и погожий день было трудно заподозрить, что где-то здесь может таиться опасность. Вдруг я услышал голос мистера Гилмора у себя за спиной и увидел людей, которые стояли у кромки воды, склонившись над каким-то предметом.

— Господи! — испуганно воскликнул священник. — Боюсь, они наконец что-то обнаружили. Сейчас настало время для такого рода находок: обычно море выбрасывает тела своих жертв на берег на третий или четвертый день. Неужели там один из братьев Кастельно?

4

Инспектор Альберт Уэйнрайт не только именем, но и внешним видом напомнил мне покойного принца-консорта ^[215]: в лице ощущалось нечто тяжеловатое, а большие карие глаза смотрели по-собачьи печально, с неизменным немым укором. Иногда подобные черты скрывают мрачновато-язвительный, но живой нрав. В случае же мистера Уэйнрайта они не скрывали ничего. Его темные волосы и холеные усики, казалось, специально были подстрижены так, чтобы добиться наибольшего сходства со старыми дагеротипными портретами того, чью безвременную кончину до сих пор оплакивала наша монархиня.

— По просьбе суперинтенданта я связался по телеграфу со Скотленд-Ярдом, — грустно проговорил полицейский. — Никогда не знаешь, куда может вывести подобное дело. Главный инспектор Лестрейд, джентльмены, дал мне вполне ясные инструкции. Я должен всячески содействовать вашему расследованию и при этом препятствовать вашему стремлению к недостижимым целям. Поскольку вы взялись за это дело по просьбе мисс Кастельно, маяк переходит в ваше распоряжение. Несмотря на некоторое нарушение порядка, я, по правде говоря, охотно предоставляю вам эту привилегию, лишь бы мистер Лестрейд не явился сюда сам — именно это он грозил сделать. Между тем, как правило, мы неплохо справляемся со своей работой и без помощи из столицы.

Холмс любезно улыбнулся.

— Уверен, мистер Лестрейд не имел в виду, что я прибыл сюда исправлять недостатки в работе столь уважаемого учреждения, как полиция графства Линкольншир.

Очевидно, инспектор Уэйнрайт не знал, какой смысл следует усматривать в словах прославленного детектива, и вышел из затруднения, испустив тяжкий вздох. Таким образом он отделался от ответа.

Попрощавшись с мистером Гилмором, Холмс и я спустились к старому маяку по деревенской улице. Это было круглое сооружение с чугунной лестницей, построенное из беленых досок. Девять крепких свай приподымали его над землей почти на сорок футов. Конструкцию венчала куполообразная крыша с проделанным в ней окном. Впереди, за песками и зарослями камыша, виднелось море: начинался послеполуденный прилив. Перила, за которые мы держались, взбираясь по ступеням, были бугристы на ощупь. Должно быть, их красили регулярно, но неумело, не очищая перед этим наждачной бумагой. Сильно пахло песком и водорослями.

В каморке же, куда мы поднялись вместе с инспектором Уэйнрайтом, стоял запах отсыревшей шерсти и непромокаемой ткани. Больше всего тесное помещение напоминало каюту яхты: пространство было полностью занято меблировкой, состоявшей из нескольких шкафчиков, полок и стола с двумя стульями, обтянутыми черной кожей и набитыми конским волосом. У стены была привинчена койка. Рядом находилась дверь в крохотную комнатушку, где, наверное, спал второй смотритель. Деревянная лестница вела в световую камеру через потолочный люк.

— Фактов у нас немного, — сказал Уэйнрайт, — и они станут вам известны, прежде чем вы отсюда спуститесь. Тело осматривает доктор Риксон. Судя по деталям, это Роланд Кастельно, младший из братьев. Сейчас его погрузят на носилки. Прибрежные дюны обыскали вплоть до уровня прилива. Нашли сломанный фонарь и разряженное ружье, вымокшее в морской воде. Они обнаружены невдалеке от того места, где, должно быть, находилось и тело, прежде чем его смыло волнами. Что бы ни произошло между братьями, оба они, вероятнее всего, погибли вечером прошлого воскресенья во время прилива. Это крайне прискорбно, — произнес инспектор, нахмурившись, а затем добавил: — Заметьте, джентльмены: я говорю «погибли», а не «утонули». Если Абрахама Кастельно затянули зыбучие пески, мы не отыщем его труп и, следовательно, не придем к исчерпывающему заключению.

— В таком случае, — заметил я, — мы не только не узнаем наверняка, как умер старший из братьев, но и не сможем быть уверены в самом факте его смерти.

— Едва ли Абрахам уцелел, доктор. Ну а если однажды мы увидим его вновь, у меня, разумеется, будет к нему парочка вопросов. Ведь он вполне мог убить своего брата Роланда. Представляю, как подобное известие всколыхнет округу!

В этот момент я не мог не испытывать благодарности Лестрейду за оказанное покровительство. Подчиняясь его указаниям, линкольнширский полисмен вел себя так, будто дело изъято из его компетенции и перепоручено нам. Будь Абрахам Кастельно жив, Альберт Уэйнрайт был бы рад предъявить ему обвинение в убийстве. Но поскольку такой поворот событий представлялся маловероятным, провинциальный инспектор утратил интерес к расследованию.

Он шагнул из каморки на маленькую чугунную площадку наружной лестницы и застыл в дверном проеме, словно в раме.

— Что до световой камеры, джентльмены, то внутри находится обычный для подобных сооружений заводной механизм. Нечто вроде старинных дедушкиных часов, только гораздо больше. Толстая железная цепь с грузом закручивается до верха и пускается в ход. Ее постепенное снижение длится восемь часов и управляется регулятором наподобие маятникового. И так же как раскачивание маятника заставляет двигаться стрелки циферблата, опускание цепи с грузом поворачивает отражатели, которые собирают свет фонаря в единый луч, направленный на море. Пока из Кингс-Линна через день-другой не пришлют новых смотрителей, сматывать цепь, заводить часы и налаживать регуляторы будет человек из Фрестона. Он же проследит за тем, чтобы в ламповых резервуарах не заканчивался керосин. Мой констебль останется здесь до прилива и ответит на все ваши вопросы. Если понадобится помощь, он к вашим услугам.

— Мистер Уэйнрайт, позвольте задержать вас еще на секунду, — учтиво проговорил Холмс. — Каковы обязанности смотрителей маяка?

— Кто-то из них должен постоянно находиться на дежурстве, чтобы измерять скорость ветра, записывать показания барометра и каждое утро чистить линзы отражателей. Также при необходимости смотритель протирает стекла фонаря. Хотя, конечно, в последнее время наш маяк превратился в простую сигнальную башню для местного населения. Корабли мимо нас проходят редко.

— По замечанию мистера Гилмора, — сказал Холмс, — сейчас это сооружение, как и фонарь на церковной башне, в первую очередь служит ориентиром для тех, кто задержался на берегу после наступления темноты.

Инспектор передал старый маяк в наше распоряжение, оставив внизу, у чугунной лестницы, констебля в форменном мундире. Мы спустились по ступеням и, с трудом преодолев болотистый участок, вышли на широкую песчаную полосу — к тому месту, куда волны выбросили труп Роланда Кастельно. Доктор Риксон окончил осмотр, и теперь тело несли на носилках из беленых досок, выдернутых из ограды овечьего загона. Позади шли двое мужчин — Родерик Гилмор и врач, судя по твидовому костюму и черному медицинскому чемоданчику. Я назвал свое имя. Наверное, мистеру Риксону, живущему на столь опасном участке побережья, нередко приходилось осматривать трупы утопленников. Теперь, хладнокровно выполнив свой долг, он выразил готовность ответить на любые мои вопросы.

— Очевидно, бедняга утонул? — предположил я.

— Да, думаю, заключение будет именно таким, — живо ответил доктор Риксон. — Хотя, разумеется, нужно дождаться результатов вскрытия.

— Не обнаружено ли каких-либо отметин на голове умершего?

— Нет. Правда, грязь налипла, но это произошло уже после наступления смерти, а повреждений, как и следовало ожидать, я не заметил: берег здесь не скалистый, волны прилива накатывают ровно.

— Позвольте спросить, мистер Риксон, есть ли у вас фотография хотя бы одного из братьев? — присоединился к нашему разговору Шерлок Холмс.

— Не думаю… — Риксон озадаченно нахмурился. — Имею честь видеть перед собой мистера Холмса, верно? Я бы удивился, если бы оказалось, что кто-то из них посещал фотографа. Братья, конечно же, были похожи, все-таки родная кровь, но нашли мы именно Роланда, не Абрахама. Тут все их знали.

— А карманы? Нет ли там чего-либо, удостоверяющего личность погибшего?

Холмс похлопал по выцветшей и перепачканной куртке утопленника. Присмотревшись к выражению лица своего друга, я заключил, что его пальцы ничего не нащупали.

— Нет, — ответил доктор Риксон, без возражений наблюдая за тем, как заезжий детектив бесцеремонно обшаривает одежду на трупе. — Нет, мистер Холмс, в Скотленд-Ярде могут придерживаться иного мнения, но при сложившихся обстоятельствах я сказал бы…

— Действительно, ничего, кроме обыкновенной пляжной гальки! Вот, например! — невинно проговорил Холмс, двумя пальцами извлекая из кармана утопленника маленький грязный камешек, как две капли воды похожий на тот, который оставила нам мисс Кастельно. — Или вот! — Мой друг показал нам три или четыре одинаковых голыша и, прежде чем доктор Риксон успел возразить, пожал плечами и произнес: — Это обыкновенное дело. Неудивительно, что после того, как волны несколько дней таскали тело по мелководью и прибрежным пескам, в складках одежды набралось немало гальки.

Камешки исчезли с ладони Холмса, и сперва я решил, будто он их выбросил. Но, поразмыслив, я понял: из куртки погибшего смотрителя маяка они незаметно перекочевали в карман прославленного лондонского сыщика.

5

Я предполагал, что, воспользовавшись отсутствием Альберта Уэйнрайта, мы посвятим большую часть ночи обыску шкафов в каморке смотрителей. Мне и в голову не приходило, будто нам угрожает опасность разделить судьбу несчастного Роланда Кастельно.

Мы пошли к старому маяку. На мокром песке у лестницы по-прежнему стоял констебль. После того как мы поднялись по ступеням, он сообщил нам о своем скором уходе: примерно через час место его дежурства должно было оказаться под водой. Холмс поблагодарил полицейского и направился к деревянной лесенке, ведущей в световую камеру. Через минуту ноги моего друга скрылись из виду и послышался шум, свидетельствующий о его передвижениях наверху. Вскоре Холмс выглянул через потолочное отверстие и проговорил:

— Подымайтесь сюда, Ватсон! Камешки могут подождать. Поглядите, здесь целая страна чудес!

Вняв этому призыву, я обнаружил, что световая камера, по сути, состоит из двух помещений. Верхний ярус занимали внушительные рефлекторы. Воздух, скопившийся под куполом из больших стеклянных панелей, сохранил благодаря посеребренному металлу отраженное тепло осеннего солнца. Ниже располагались железные резервуары с керосином, распространявшим едкий запах.

Воздать должное хитроумному строению механизма означает подвергнуть терпение читателей тяжкому испытанию. В нижнем ярусе фонарной камеры мы с Холмсом обнаружили стол, на котором лежал журнал. Сверху свисал тяжелый металлический груз на цепи: под воздействием ее восьмичасового опускания отражатели непрерывно поворачивались. Перед началом цикла цепь наматывалась на большой барабан, закрепленный над нашими головами. Сердце механизма находилось в ящике из простых досок с эмалированным циферблатом и двумя отверстиями для ключа. Левое предназначалось для закручивания цепи с грузом, чье движение вниз запускало часовую и минутную стрелки, а правое — для завода регулятора, обеспечивавшего равномерность работы рефлекторов. С виду устройство и впрямь напоминало «дедушкины» напольные часы.

Фонарь под куполом сиял резким белым светом. Внутри его в стеклянных воронках горело несколько огней, и позади каждой располагалось зеркало, усиливавшее яркость. Медленно вращающиеся параболические отражатели из стекла, покрытого серебром, напоминали ряды перевернутых неглубоких плошек. Маяк работал круглые сутки, но днем его луч можно было видеть лишь в тумане или в ненастную погоду.

Многочисленные стеклянные панели, образовывавшие купол, закрывались черными железными ставнями на полозьях. Благодаря этому вращающийся столб света через равные промежутки времени вспыхивал над морем под одним и тем же углом, в одном и том же месте — так, как было указано на карте Бостонских глубин. После заиливания мелких портов и строительства мостов в Саттон-Кроссе навигация в устье реки прекратилась. Маяк, действовавший некогда на противоположном берегу дельты и пронзавший ее красным лучом, уже упразднили.

— Это, Ватсон, — сказал Холмс, окончив изучение механизма, — диоптрическая система Огюстена Френеля, то есть неподвижный белый светильник, окруженный панелями с посеребренными рефлекторами Бодье Мерсе. Устройство далеко не ново, но по-прежнему отвечает своему назначению. Французские инженеры — первопроходцы в этой области технической науки. Однако маяк, смею предположить, вскорости заменят на другой или же просто закроют.

Механизм, пусть устаревший, был удивительным творением рук человеческих — ведь не зря Холмс назвал его страной чудес. Медленное, непрерывное и почти беззвучное вращение отражателей в теплом воздухе (разве что деревянная ось то и дело издавала тихий скрип) оказывало на зрителя воздействие, сравнимое с гипнотическим.

Холмс открыл дверцу деревянного ящика с циферблатом, расположенного в нижнем ярусе фонарной камеры. Устройство, состоявшее из нескольких маленьких грузов, свисавших на цепочках, обеспечивало, помимо прочего, регулярное поступление керосина в лампы. Для измерения уровня опускания грузиков на внутренней стороне ящика имелась шкала, по которой смотритель определял, когда ему следует снова заводить механизм. Чуть выше ее основания находился колокол: во избежание остановки отражателей он с точностью часов звонил, подавая предупредительный сигнал, прежде чем цепочка полностью разматывалась. По словам инспектора Уэйнрайта, «человек из Фрестона» заводил устройство утром и после полудня, пока мы беседовали с доктором Риксоном.

Я подошел к маленькому деревянному столику и раскрыл журнал. Страницы были разделены на несколько столбцов, куда полагалось вносить дату и время завода, отметку, до которой груз успевал опуститься, прежде чем цепь снова сматывалась, а также примечания для сменщика. Внизу указывалось имя дежурного. Согласно последним записям, Абрахам Кастельно завел механизм в воскресенье около восьми часов вечера. Должно быть, совсем скоро после этого Роланд выстрелил, заставив его выйти на затопляемую песчаную полосу, к месту их смертельной схватки. Смотритель, подоспевший наутро из Фрестона, отметил, что в понедельник, в пять часов двадцать минут, команда углевозного судна сообщила о погасании старого маяка.

Холмс просмотрел записи и закрыл тетрадь.

— Журнал и камешки подождут. Для них у нас в запасе целая ночь. Но до конца дня, пока еще не слишком поздно, нам не мешало бы прогуляться по берегу и осмотреть место последней встречи двух братьев.

Выглянув в окно, я увидел темнеющую ленту серого песка и волны, начавшие стремительную атаку на берег.

— Мне кажется, Холмс, уже достаточно поздно: солнце почти зашло за горизонт, вот-вот наступят сумерки.

— Тем лучше. Как раз в это время суток и произошла стычка между братьями. Мы же с вами ссориться не станем, а яркий луч маяка поможет нам найти дорогу обратно. Чтобы не заблудиться, достаточно будет смотреть на него.

Как я успел заметить, Холмс прихватил с собой устрашающего вида трость из древесины восточноазиатской пальмы, нередко выручавшую нас при неприятных встречах (недаром в колониях такую палку именуют «пинангским адвокатом»). Мы спустились по чугунной лестнице на мокрый песок. Справа от нас темнело разбухающее от прилива русло реки, спереди наступало море. Похоже, что мои возражения против прогулки имели под собой даже большее основание, нежели я сам мог предположить. С полчаса назад бледно-желтый шар октябрьского вечернего солнца опустился за сосны, чьи силуэты чернели на равнинном горизонте Саттон-Кросса. Низкие дюны, тянувшиеся вдоль берега широкой безлюдной полосой, начали погружаться во тьму. Сумерки казались еще гуще, чем были на самом деле, в сравнении с ослепительной белизной луча, вонзавшегося в небо из окна маяка. Все внезапно тонуло в ночи, когда серебряные отражатели поворачивались и свет фонаря оказывался скрытым за металлическими ставнями в той части стеклянного купола, которая была обращена к суше.

Помахивая тростью, Холмс направился через темнеющую грязь туда, где в воскресенье вечером Родерик Гилмор и его помощник видели фигуры двух борющихся людей. От башни церкви Святого Климента нас отделяло с полмили. Так же как и несколько дней назад, ночной туман надвигался на берег вместе с волнами прилива, окутывая место схватки. Если бы там снова развернулась драма, ее участники точно так же остались бы неопознанными.

Мы уходили от старого маяка все дальше. Его луч освещал волны залива, то исчезая, то снова загораясь. В сравнении с этим сиянием фонарь на церковной башне казался тусклым огоньком, однако и он служил путнику ориентиром среди коварных песков. Со стороны моря горизонт был темным: ни одно судно не стояло на якоре в Бостонских глубинах.

После осмотра места происшествия нам следовало пойти обратно, прямо на маяк, а затем повернуть на сорок пять градусов вправо и подняться по тропе, ведущей к чугунной лестнице. Путь казался нетрудным, хотя ступни все сильнее утопали в песке, сквозь который просачивалась прибывающая вода. В желтом свете своего масляного фонаря я видел, что, стоит мне оторвать ногу от хлюпающей почвы, следы моих туфель тотчас же превращаются в лужицы.

Холмс был настроен весьма решительно.

— Думаю, до арены битвы братьев Кастельно осталось примерно полмили. Я хотел бы найти кратчайший путь от церкви Святого Климента до края наступающей воды.

При этих словах я обратил внимание, что справа от нас в темноте неба и моря невозможно различить ничего, кроме неясно светящейся линии прибоя. Мы молча прошагали еще с четверть часа. Туман принес с собой холод октябрьской ночи. На горизонте, за окраиной деревни, погасли последние лимонные отсветы заката. Над берегом сгустились сумерки, и, в подтверждение рассказа священника, между башней храма Святого Климента и местом, где мы теперь находились, повисла пелена, становившаяся все плотнее.

— Кажется, Холмс, — сказал я с напускной бодростью, — мы поднялись на небольшую возвышенность — почва здесь потверже. На обратном пути будем держаться этой стороны, ориентируясь по сигнальной башне мистера Гилмора, которая будет справа от нас, и тогда вскоре выйдем прямо на свет старого маяка.

— На месте того из братьев, кому довелось выжить, я думал бы так же, — не оборачиваясь, нетерпеливо ответил Холмс.

— Но разве мы не пришли к выводу, что после схватки оба погибли?

— Вовсе нет. Этот вывод необходимо проверить, чем я и намерен заняться.

Между тем меня такое занятие вовсе не привлекало. Уже совсем стемнело, и наша затея нравилась мне все меньше и меньше. На расстоянии каких-нибудь восьми футов я едва различал сухощавую фигуру Холмса, решительно шагавшего впереди, и слабое мерцание его лампы. Словно прочитав мои мысли, он добавил:

— Нам лучше не расходиться. Здесь почва, может быть, и вправду достаточно тверда, но на опасных участках мы должны держаться вместе.

Наконец мы поравнялись с церковной башней. Теперь, когда нас отделяли от нее заливные пески, она казалась очень далекой.

— Нужно следить за тем, чтобы вода не подобралась к нам сзади, — с тайным замиранием сердца произнес я, но Холмс меня не слушал.

— Остановитесь на секунду, — сказал он. — Давайте представим себе тот вечер. Мы братья Кастельно. Допустим, один из нас решил прикончить другого. Убийца мог действовать по заранее продуманному плану. Или же трагедия разыгралась из-за внезапного прилива ярости. Так или иначе, что предпринял бы выживший?

— Вернулся бы на старый маяк! Куда же еще ему было идти?

— Прекрасно, Ватсон. Вы совершили убийство (пусть даже и непредумышленное) и теперь возвращаетесь к месту своего дежурства. Прошу вас, указывайте путь.

Не будучи слишком доволен своей ролью, я все же испытал некоторое облегчение оттого, что мы пойдем назад, прежде чем море разольется еще шире. Хотя мне, солдату, было не привыкать к подобным испытаниям. Все вокруг уже погрузилось во тьму: ни огня на западном горизонте, ни луны на небе. Окна деревенских домов горели не ярче булавочных головок. Рокот разыгравшейся стихии стал гораздо громче, чем в тот момент, когда мы покинули маяк. Вдруг в спину подул резкий северо-восточный ветер. Упало несколько холодных дождевых капель. Стоял сезон штормов, и с приближением ночи непогода давала о себе знать даже после теплого и ясного дня.

Около десятка лет назад я стал военным врачом и, поступив в Нортумберлендский фузилерный полк, отправился в Афганистан. Даже нас, медиков, перед зарубежными походами обучали чтению по карте, обращению с компасом, определению расстояний и ориентированию на местности. Поэтому теперь я мысленно начертил план, в правом верхнем углу которого помещалась церковная башня, а в левом верхнем — располагался старый маяк. Вдоль нижнего края тянулась береговая линия. Холмс и я были в правом нижнем углу и двигались влево.

Мы шли по песчаному гребню дюймов шести высотой, не успевшему пропитаться водой прилива. Я хотел было срезать путь по диагонали и пройти к старому маяку по прямой, но, к счастью, днем оглядел окрестности сверху: кратчайшая дорога завела бы нас в низину, которая теперь, вероятно, уже была затоплена. К тому же там нас могли подстерегать зыбучие пески. Поэтому нам оставалось идти вдоль берега до тех пор, пока мы не окажемся в луче маяка, а затем повернуть направо к лестнице и скрыться от наступающей стихии в каморке братьев Кастельно.

Песок под нашими ногами стал мягче, но мы по-прежнему шагали по небольшому возвышению. Я мысленно вернулся к заданию Холмса. Допустим, я убил собственного брата и бегу с места преступления. Вне всякого сомнения, старый маяк был единственным местом, куда я мог направиться. Предположим, покидая свой пост, я не замышлял убийства. Значит, бегства я также не планировал и теперь вряд ли готов покинуть родные края, не заглянув в свою комнату.

Холмс следовал за мной, ничего не говоря и как будто бы со всем соглашаясь. Огонек фонаря на церкви Святого Климента, видневшийся справа и позади нас, медленно таял вдали. Впереди сиял наш путеводный луч, направленный под углом к морю в сторону, противоположную нам, меж тем как неподалеку от маячной башни начинались топи и зыбучие пески, представлявшие для нас серьезную угрозу. Я заблаговременно обратил на них внимание, и мне казалось, что их легко обогнуть, взяв немного влево: это приближало нас к воде и удлиняло нашу дорогу, зато позволяло выйти на свет маяка по более или менее твердой почве. Опасность минует, как только мы пересечем траекторию луча.

Я уже начинал думать, будто заливные пески не так страшны, как о них говорят, но вдруг сделал неосторожный шаг и моя правая нога до середины голени увязла в леденящей грязи.

— Стойте, Холмс! Стойте!

Огонь маяка был совсем близко, однако случилось то, чего я так боялся, — мы оказались на краю бездонной жижи с маленькими островками мокрой травы. Обилие пресной воды могло свидетельствовать лишь о том, что рядом река, к которой мы вовсе не собирались приближаться. Холмс и я очутились возле нее, не достигнув своей цели. Неужели мы зашли слишком далеко? Как такое могло произойти? Много веков назад те, кто сопровождал обоз с драгоценностями короля Иоанна, поначалу тоже не чаяли беды. Вдруг мы повторили их ошибку? На память пришли книги, которые Холмс привез с собой из Лондона. Средневековые хронисты предупреждали: путников, сбившихся с дороги, ждет гибель в зыбучих песках речной дельты, потеря ориентира — первое предвестие неминуемого конца. Так когда-то и было. По выражению Роджера Вендоверского, земля разверзлась и водный вихрь унес коней и всадников.

В столь поздний час никто не услыхал бы наших криков и не пришел бы на помощь. Что может быть ужаснее, чем брести по грязи в кромешной тьме, ни на йоту не отклоняясь от маршрута, и вдруг понять: путь, по которому ты надеялся прийти в убежище, привел тебя к жестокой смерти и могильному холоду! Каким бы необъяснимым это ни казалось, мы попали в тупик. Чтобы спастись от наступающего прилива, нужно немедля бежать, но куда? Кругом одни лишь затопленные пески.

По всем расчетам, мы должны были выйти на безопасную тропу, что вела вдоль берега реки к маяку и деревне, скрытым от нас туманной завесой. То погасавший, то вновь загоравшийся луч, в котором мы видели свое спасение, заманивал нас все дальше и дальше в убийственную трясину. Хоть в это и трудно было поверить, мы совершенно потерялись в темноте ночи и морском тумане. Позади слышался тихий зловещий плеск прилива, а спереди подступала вода набухающего устья реки. Я не сомневался, что мы движемся в верном направлении, но вместо твердой почвы под ногами оказался топкий ил. Мы попали в ловушку.

Я старался не поддаваться отчаянию, однако всеми излюбленное выражение «не находить себе места» едва ли когда-нибудь приходилось более кстати, чем теперь. Берег, который я так четко запечатлел на своей воображаемой карте, целиком ушел под воду — это казалось не менее определенным, чем смерть Роланда Кастельно.

— Полагаю, — сказал Шерлок Холмс, — вам пора предоставить это дело мне.

Никогда прежде я не принимал его предложений столь охотно. В голосе моего друга ощущались спокойствие и уверенность, которых так недоставало мне самому.

— Назад! — скомандовал он, хватая меня за локоть.

Я сделал нелепый пируэт на левой ноге и, опершись на протянутую мне руку, вновь ступил на пятачок твердой земли, с которого сошел секундой ранее. В отраженном свете маяка я увидел, как Холмс тычет в грязь своей тростью. Работа оказалась не из легких, но после дюжины попыток обрести почву под ногами мы наконец нащупали что-то довольно рыхлое, но все жеболее надежное, чем вязкий ил. Однако теперь мы удалялись от луча маяка, то есть, несомненно, шагали в неверном направлении!

— Если мой расчет точен, нужно пройти еще немного, — невозмутимо заметил Холмс.

Его соображения были мне неведомы. На мой взгляд, мы двигались прямиком к зыбучим пескам. Тем не менее почва с каждым шагом становилась плотнее, и ноги больше не увязали в трясине: теперь в грязь погружались лишь носки ботинок. Казалось, что расстояние, отделявшее нас от старого маяка, растет, но спорить было не время. Под ногами уже ощущалась утоптанная земля.

— Пожалуй, еще чуть левее! — бодро произнес Холмс.

По моим представлениям, мы оставили маяк позади и приближались к тому опасному участку, который я силился обойти. Между тем дорога оставалась твердой, а из тумана выплыли призрачные очертания круглой башни на массивных деревянных сваях. Это означало, что луч, который должен был указывать судам путь к Бостонским глубинам, в действительности светил чуть в сторону, в направлении Кингс-Линна. Такое отклонение, почти незаметное для невооруженного глаза, вполне могло увести нас по заливным пескам на сотню ярдов от намеченной цели. Наверное, в прошлом веке подобный трюк использовали пираты, чтобы заманить судно на скалы, а затем разграбить его.

Когда мы поднялись по крашенным черной краской железным ступеням, плескавшаяся вокруг нас вода уже пошла на убыль. В каморке Холмс зажег масляную лампу. Часовой, дежуривший у подножия лестницы, покинул свой пост незадолго до того, как море разлилось, и в ближайшие несколько часов до прибытия смотрителя из Фрестона мы могли работать без помех.

Мой друг извлек из кармана серебряную фляжку, и вокруг разлился крепкий согревающий аромат виски. Я опустился на один из двух черных набивных стульев. Владевшее мною смятение уступило место здравым размышлениям.

— Роланд Кастельно был не жертвой, — воскликнул я, — а убийцей своего брата!

Холмс ответил не сразу. Он поднялся по деревянной лестнице в фонарную камеру, и оттуда раздался его голос:

— Так я и думал! При свете дня изменения были неочевидны, но теперь все подтвердилось: черные металлические ставни кто-то передвинул. Луч отклонился от первоначального направления — не слишком сильно, но вполне достаточно для того, чтобы это стоило человеку жизни. Любой, кто пошел бы на свет маяка от места схватки двух братьев, неизбежно забрел бы в разлившуюся речную дельту. Не в зыбучие пески, Ватсон, а именно в реку с ее опасными подводными течениями.

Мне все стало ясно: сигнальным выстрелом из ружья младший из братьев Кастельно выманил старшего на прибрежную полосу. Между ними завязалась борьба, и Роланд либо погиб, либо выжил — для того лишь, чтобы вскоре утонуть, ведь в его смерти сомневаться не приходилось. Но, покидая маяк и оставляя Абрахама одного, он для пущей уверенности передвинул ставни в пазах, таким образом на несколько градусов изменив направление луча.

Повседневные обязанности требовали от смотрителя только одного: вовремя заводить механизм. Для этого не нужно было забираться под купол, а с нижнего яруса фонарной камеры, тем более в светлое время суток, старший брат ничего не заметил бы. Для кораблей, проходящих ночью мимо Бостонских глубин, маяк остался бы тем же мерцающим вдали огоньком, а вот Абрахама, по расчету Роланда, он ввел бы в гибельное заблуждение. Даже если бы старшему Кастельно удалось уцелеть в поединке, в водах разлившегося речного устья его настигла бы смерть, которой счастливо избежали мы с Холмсом.

Ну а Роланд в случае победы над врагом пришел бы обратно на маяк и вернул тонкие металлические ставни в прежнее положение. Он не ожидал, что мистер Гилмор и церковный сторож увидят битву (или игру?) с церковной башни. Так или иначе, их рассказ доказывал лишь очень немногое. Исходя из имеющихся фактов, трагический конец Абрахама Кастельно, вышедшего на темный берег в час прилива, должны были расценить как несчастный случай, произошедший по причине странной неосмотрительности самого погибшего.

6

— Кажется, теперь суть произошедшего нам ясна, — сказал я почти час спустя.

Волны все еще плескались о деревянные сваи под полом нашей каморки.

— Поздравляю вас, Ватсон, — ответил Холмс, задумчиво поглядев на меня. — Клиентка поручила это дело вам, и вы расправились с фактами так ловко, что инспектор Уэйнрайт и наш друг Лестрейд охотно поверят вашим выводам.

В тоне сыщика я уловил неприятную нотку, в которой чересчур явно ощущалась ирония. Но в тот час я слишком нуждался в отдыхе, чтобы придавать значение колкостям. Из съестного я нашел в каморке только какао. По моему убеждению, человек способен достаточно долго обходиться без еды, если у него есть время для покойного сна, и наоборот: можно долго не спать, если вдоволь ешь. Следуя этому принципу, я постарался устроиться поудобнее на койке, которая своей изогнутой формой повторяла скругленную линию стены.

Холмс же, разумеется, дремать не собирался. Прежде чем провалиться в забытье, я увидел, как он в очередной раз взобрался по деревянной лестнице в световую камеру. После этого я уснул так крепко, что детектив мог бы полностью разобрать купол маяка, нисколько не потревожив моего слуха. Пробудился я за полночь, когда плеск воды под нами уже стих. По меркам Холмса, он проявил редкое терпение, позволив мне проспать, очевидно, час или два.

— Ватсон! — Полагаю, мой друг вспомнил обо мне, услыхав скрип моей койки. — Буду вам признателен, если вы подойдете и выскажете свое суждение по одному небольшому вопросу.

Я сел и принялся искать свои туфли. Поднявшись через пару минут в фонарную камеру, я с недоумением воззрился на разобранный корпус часов. Было видно, что механизм продолжает работать, однако Холмс снял и положил на стол для журнальных записей несколько деревянных частей.

Конечно же, он все это время бодрствовал и теперь был бледен, как пергамент, но темные круги под запавшими глазами лишь оттеняли их яркий блеск.

— Скажите, Ватсон, если бы вы жили здесь и хранили при себе ценную вещь, где бы вы ее спрятали?

— Смотря от кого я хотел бы ее скрыть.

— От всего мира, но в первую очередь от друзей.

— Холмс, мой ответ должен быть как-то связан с часовым механизмом?

— Отчего же? Нет.

— Очень хорошо. В ящиках и шкафчиках я не стал бы ничего прятать: их не так много, и мое сокровище легко бы нашли. Вероятно, я устроил бы тайник в какой-либо части механизма, однако он должен работать двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю — и так круглый год. Кроме того, по словам Уэйнрайта, фонарь, отражатели и даже стекла купола регулярно чистят.

— Пока вы сказали лишь о том, где нецелесообразно хранить драгоценности.

— Для тайника я выбрал бы ту часть механизма, к которой никто не прикасается. Например, корпус часов — не зря же вы его так безжалостно разломали.

— Отлично, Ватсон! Мы еще сделаем из вас настоящего сыщика!

Я посмотрел на столик, заваленный кусками древесины, всевозможными винтиками и шурупами, а также многочисленными незнакомыми мне деталями из меди и железа. Несмотря на то что устройство, регулирующее работу отражателей, постоянно находилось в действии, внутри его корпуса, как и в любых напольных часах, имелись укромные уголки.

Холмс посмотрел мне в глаза и, словно прочитав по ним мои мысли, сказал:

— Просуньте руку в верхнюю часть футляра, за циферблаты, чуть ниже барабана, на который наматывается цепочка с грузом, и вы кое-что найдете.

Я нащупал узкую деревянную планку, тянувшуюся по периметру внутренней стороны ящика.

— Здесь выступ шириной в дюйм или два, но там ничего нет.

— Зачем же его сделали?

— Вряд ли для хранения ценных вещей. Он просто скрепляет конструкцию, вот и все.

— И не представляет для нас никакого интереса?

— Думаю, едва ли.

— Ощупайте рейку снизу, там, где она соприкасается с задней поверхностью корпуса.

— В этом месте ее, очевидно, усилили металлом. С трех других сторон выступ деревянный.

— Возьмитесь за металлическую часть и подтолкните ее вверх, — велел детектив.

Я выполнил его указание, снял планку со стенки и вытащил наружу. Холмс не сводил с меня пристального взгляда.

— Если бы я устраивал тайник, — раздумчиво проговорил он, — то тоже придал бы ему вид составной части какого-либо строения или механизма. Эта планка всегда видна, поэтому никому не придет в голову ее пристально разглядывать. Да и при близком рассмотрении она кажется лишь рейкой, стягивающей корпус часов.

Мне подумалось, что даже человек, который не может назвать себя искусным плотником, в состоянии сделать в стенке ящика углубление для полоски металла, зажатой сейчас в моей руке. Если бы кто-то и выдернул ее случайно, он решил бы, будто она просто укрепляет конструкцию.

Я положил находку на стол: с виду это был обломок заржавленного металла с краями, изъеденными коррозией, — обыкновенная железка, грязная и потемневшая, шести или семи дюймов в длину, с дюйм в ширину и чуть менее дюйма толщиной. От шурупов, некогда крепивших планку к какой-либо конструкции или ручке, остались отверстия. Точно определить материал не позволяла ржавчина. Возможно, это была старая стамеска с обломанным концом, которой давно не пользовались по назначению. Время привело ее в полную негодность.

— Мне не пришло бы в голову прятать такое. Даже самый никчемный рабочий постыдился бы хранить в своем ящике инструмент, доведенный до столь плачевного состояния. Можно подумать, будто его погрызли крысы.

— Вот именно, — сказал Холмс, поворачивая железку другой стороной.

Сзади, ближе к верхнему краю, я увидел желобок, к которому, судя по всему, крепилась поперечная планка. Представив себе недостающую деталь, я понял: этот кусок металла не стамеска. Он мог быть чем угодно, но перед глазами у меня почему-то встал крест, точнее, распятие.

— И долго его здесь прятали?

Холмс пожал плечами.

— Думаю, нет. Вероятно, несколько лет, а может быть, пару месяцев. Но не дольше, чем братья Кастельно служат смотрителями маяка.

Смотрители маяка — хранители путеводного луча… Распятие… История начинала напоминать легенду о каком-то старинном религиозном ордене!

Я снова взглянул на отверстия в потускневшем и окисленном металле, принятые мною за дырки для шурупов. Холмс извлек из кармана маленький замшевый мешочек, достал оттуда голубой камешек и поочередно приложил его ко всем трем отверстиям. Лучше всех подошло верхнее. Другой голыш, найденный в кармане утопленника и напоминающий по цвету прибрежную грязь, расположился на месте крепления поперечины, а третий, такой же запачканный, — внизу. Еще два камешка Холмс поместил по сторонам, на воображаемых концах перекладины.

— Почему деревня называется Саттон-Кросс? ^[216]— спросил я, ежась от ночного холода, проникшего в нетопленое помещение.

Холмс взглянул на мозаику, выложенную им на столе.

— Потому что до строительства моста реку в этом месте можно было пересечь вброд. Есть и другая версия — по легенде, некий предмет из королевской сокровищницы был здесь потерян, найден, а затем снова утрачен.

— Предмет? Какой же?

— Согласно Великим казначейским свиткам, в октябре тысяча двести шестнадцатого года, когда король Иоанн возвращался из долгого похода, волны прилива и зыбучие пески поглотили обоз монарха. Как сообщил нам мистер Гилмор, королевское войско сражалось со знатными феодалами в различных частях Британии. Среди награбленных ценностей якобы был крест, отлитый из золота и украшенный сапфирами. Этот предмет, который некогда носили на поясе епископы Честера, — не просто дорогое украшение. Если верить хроникам, в руках святого человека он приобретал целительную силу. Как гласит предание, его передавали из поколения в поколение со времен Эдуарда Исповедника.

— Неужели этот малопривлекательный кусок металла и есть тот самый крест?

Холмс покачал головой.

— Увы, нет. Я воздержался бы от заключений. В хрониках говорится о многочисленных подделках, выдаваемых за сокровища из обоза короля Иоанна. Так или иначе, я очень хотел бы знать, что собой представляет эта вещь, по мнению братьев Кастельно.

Я взглянул в окно: половина диска луны вышла из-за облаков над Северным морем.

Рано утром я поделился с инспектором Уэйнрайтом своими выводами относительно исчезновения смотрителей маяка. В правильности своих умозаключений я не сомневался, поскольку не мог найти другого объяснения трагедии. На собственном опыте изведав леденящий страх перед гибелью в вязкой грязи посреди песков и морских волн, я знал, как легко было заманить жертву в устье реки. Между братьями существовала взаимная неприязнь, но именно Роланд задумал убить Абрахама — не наоборот. Младший Кастельно спрятал в карман драгоценные камни и передвинул ставни на куполе маяка, прежде чем выйти на берег. В сумерках он выстрелом из ружья подозвал к себе старшего брата. Они поссорились, после чего Роланд, по несчастливой случайности или по чьему-то умыслу, утонул. Абрахам, виновный или невиновный в этой смерти, а может быть, и не знающий о ней, направился по ложному пути, который указывал ему луч маяка, и погиб в песках речной дельты. Разве факты, доступные нам, позволяли сделать иные выводы?

По просьбе Холмса, я не сказал ни Уэйнрайту, ни смотрителю, прибывшему из Фрестона, о найденных нами камешках и загадочной полоске заржавленного металла. Возможно, именно эти вещи и послужили причиной смертельной схватки между двумя братьями, но пока у нас не было точных доказательств. Прежде чем использовать находки как улику, нам следовало установить, что они собой представляли.

7

Наша последняя беседа с преподобным мистером Гилмором прошла в обстановке не менее дружелюбной, чем первая, однако протекала в довольно необычном русле. Было одиннадцать часов, осеннее утро выдалось погожим. Солнце освещало церковный сад, и правильность его разбивки подчеркивали тени тисовых изгородей. Яркие блики сверкали на глади низкой воды. Горничная в накрахмаленном переднике поставила на стол серебряный поднос с хрустальным графином солерной мадеры Блендис урожая 1868 года, тремя стаканами и тонко нарезанным тминным кексом — покинув кембриджский Тринити-колледж, почтенный священнослужитель, очевидно, не забыл его славных традиций.

Когда воздух наполнился сладким ароматом янтарного напитка, Холмс прямо перешел к цели нашего визита:

— Вероятно, мистер Гилмор, в здешних местах иногда находят вещи, выдаваемые за сокровища из обоза короля Иоанна? Ведь с тысяча двести шестнадцатого года море отступило почти на милю, и кое-какие осколки драгоценностей могут оказаться неглубоко в земле…

На губах настоятеля мелькнула улыбка человека, услышавшего давно знакомую историю.

— Люди, конечно, поговаривают о подобных случаях, но сомневаюсь, мистер Холмс, чтобы в этих рассказах было много правды. Во всяком случае, в последние годы ничего заслуживающего внимания не попадалось. Как я уже говорил, большая часть сокровищ лежит, наверное, за деревней, в полях и лугах. Несколько отдельных предметов, вероятно, течением вынесло на отмель.

— Следовательно, их могли найти?

Мистер Гилмор усмехнулся.

— Следовательно, их могли подделать. Со дня смерти короля Иоанна и до тысяча четыреста восемьдесят пятого года, когда к власти пришли Тюдоры, в хрониках Суда казначейства встречаются записи о выплате вознаграждений мужчинам и женщинам, нашедшим и вернувшим короне украшения. Платили немного: как указано в Свитке судебных дел, за драгоценные камни из ожерелья самого короля Иоанна принесший их человек получил всего лишь двадцать шиллингов.

— И конечно, порой находки оказывались фальшивыми?

— Такое случалось столь часто, что вскоре после катастрофы одному из королевских секретарей поручили составить реестр с подробными описаниями всех утерянных ценностей. Позднее новые поступления тщательно сверяли с этим перечнем.

— А теперь?

Настоятель улыбнулся.

— В те времена, мистер Холмс, большая часть окрестных земель затоплялась. Церковь Святого Климента, где мы с вами находимся, и относящиеся к ней надворные постройки стояли на клочке суши чуть выше уровня моря, а во время прилива здесь возникал островок. В годы правления короля Иоанна и его преемника Генриха Третьего течения еще могли приносить сюда деревянные обломки того обоза и ювелирные изделия, недостаточно тяжелые, чтобы сразу опуститься на дно. Но если какой-либо предмет затягивает песками, он вряд ли когда-нибудь покажется наружу.

Холмс облегченно вздохнул и откинулся назад в своем кресле. Его прямая спина и узкие плечи перестали быть напряженными, острый профиль немного смягчился. Лишь теперь он сделал первый глоток из своего стакана.

— Мистер Гилмор, прошу вас быть со мной откровенным, — обратился он к священнику.

— Бог с вами, мистер Холмс! — воскликнул тот с мальчишеской горячностью. — Я друг вашего брата Майкрофта и охотно сделаю для вас все, что в моих силах!

— Я умоляю вас довериться мне и ни о чем не спрашивать. Пока я могу сказать лишь одно: от вашего суждения будет, вероятно, зависеть жизнь человека, не говоря уж о репутации его семьи.

Я не знал, что имеет в виду мой друг. О ком шла речь? Между тем Холмс достал из сумки пучок желтой корпии, в которую был бережно завернут найденный нами кусок заржавленной железки, а из кармана — мешочек с пятью камешками и аккуратно положил все это на стол.

— Я расчистил маленький участок карбидом кремния, мистер Гилмор. Если не ошибаюсь, металл, которым покрыта поверхность, — золото, пусть и не слишком высокого качества. Теперь я хотел бы узнать, что думаете об этом вы.

С минуту настоятель неподвижно глядел на нашу находку, затем достал из нагрудного кармана своего черного сюртука увеличительное стекло. По мере того как он изучал разложенные на столе предметы, любопытство на его лице сменялось замешательством. Холмс взял камешки и поместил три из них в отверстия на металлической планке, а два — по краям, туда, где должна была находиться перекладина.

— Одну минуту, — сказал мистер Гилмор, убирая линзу.

Он встал, подошел к высокому книжному шкафу и, открыв его стеклянные дверцы, взял с полки красивый том в алом переплете с золотым тиснением. Я успел заметить, что книга выпущена Обществом антикваров Линкольншира и Норфолка двенадцатью годами ранее. Священник положил ее на дубовый пюпитр и раскрыл на странице с иллюстрацией. Холмс и я подошли поближе и увидели на гравюре крест. Сообщалось, что изображение выполнено по фотографическому снимку муляжа оригинала.

— Посмотрите-ка! — Пастырь провел пальцем по странице сверху вниз. — В этом месте ювелир поместил вставку, границы которой совпадают с двумя линиями на вашей планке. Изделие было украшено пятью камнями, но какими, по черно-белому рисунку не поймешь.

— Что здесь изображено?

— Копия епископской подвески из золота с сапфирами и рубинами. Во время Баронской войны церковь передала этот крест в королевскую сокровищницу. Ему приписывались чудодейственные свойства. Утрата его, как и потеря любой другой реликвии, считалась дурным предзнаменованием. В день гибели обоза король Иоанн прибыл в аббатство Суинстед, что неподалеку отсюда. Получив известие о катастрофе, он помутился рассудком. Затем у него начался жар. Через семь дней он скончался там же, в аббатстве, и на смертном одре был ограблен теми, кто за ним ухаживал.

— Так что же вы можете об этом сказать? — спросил мой друг, указывая на камешки и металлическую полоску.

Священник покачал головой.

— Боюсь, что ничего, мистер Холмс. Было столько предметов, похожих на этот крест, его копий и мошеннических подделок… Имитации изготовлялись и в Средние века, и при Тюдорах, и в наши дни. Пять или шесть столетий назад кто-то мог попытаться обмануть суеверных простаков, явив им чудодейственную реликвию, подобно тому как продавец индульгенций из «Кентерберийских рассказов» Чосера выдавал свиные кости в стеклянных ларцах за мощи христианских мучеников. Многое зависит от того, каким образом и где были найдены эти обломки. Когда вы мне сообщите, откуда они у вас, я, вероятно, скажу больше, чем теперь, ну а до тех пор буду хранить молчание, как и обещал.

— Это все? — спросил я.

— Нет, доктор Ватсон. Могу добавить следующее: если вам говорят, будто крест недавно найден в земле, вас, скорее всего, обманывают. Едва ли он пролежал бы в грунте так долго. Думаю, его путь в ваши руки был довольно извилистым.

— Например?

— За шесть с половиной веков, доктор Ватсон, вещь можно потерять, найти, потом снова потерять и опять найти. Это кажется мне более правдоподобным.

— А в чем заключаются чудодейственные свойства креста? — упорствовал я.

— В Средневековье жизнь человека была тяжела и коротка. Свирепствовали такие заболевания, как сыпной тиф, цинга, золотуха и бубонная чума — по счастью, редкая в наши дни. Люди часто молились об исцелении от этих недугов. Одному Небу известно все то, что может заставить мужчину или женщину просить о ниспослании облегчения.

— Не страдал ли от подобной болезни один из братьев Кастельно? — спросил Холмс.

— К сожалению, я недостаточно хорошо знал Абрахама и Роланда. Жители деревни, думаю, тоже не смогут ответить на ваш вопрос.

Как и все провинциальные историки, Родерик Гилмор был рад не только поведать нам то, что нас интересовало, но и засыпать нас сведениями, без которых мы легко обошлись бы. Тем не менее, когда мы вышли за живую изгородь церковного двора и направились к гостинице «Мост», я поймал себя на мысли, будто в этот раз священник скорее говорил намеками, нежели открыто сообщал факты. Неужели он что-то утаивал?

8

В последующие часы Холмс был ко мне милостив и воздерживался от указаний на то, что «мое» дело нисколько не продвигается. Ничего нового о наших находках мы не выяснили. Казалось, мой друг молчаливо признавал: теперь, когда оба брата мертвы, та напасть, на которую сетовал Абрахам в своем письме, уже ни для кого не представляла угрозы — какова бы она ни была. Моих выводов относительно исчезновения обоих Кастельно Холмс не опровергал.

Вечером мы сели ужинать в столовой гостиницы. Луч маяка судорожно пульсировал над морем. Фонарная камера и каморка на сваях уже поступили в распоряжение новых смотрителей. Какую бы роль эта сигнальная башня ни играла в произошедшем убийстве или несчастном случае, теперь все осталось позади. Когда Холмс покончил с бараньей котлетой, картофелем, зеленым горошком и посредственным сент-эмильонским вином (таков был табльдот, предлагаемый нашей гостиницей), я спросил:

— Как же нам поступить с сомнительной реликвией? Действительно ли она представляет собой фрагмент честерского креста?

— Я подумал об этом на досуге. Нашу находку, как любой клад, несомненно, надлежит передать в сокровищницу ее величества. В этом деле нам не сыскать лучшего посредника, чем брат Майкрофт. Его связи в казначействе избавят нас от лишних хлопот.

— Если же крест окажется подделкой или копией, вы сможете пополнить им свою коллекцию сувениров.

Холмс задумчиво поглядел на меня.

— Знаете, Ватсон, если это фальшивка, то едва ли она мне нужна. Я привык быть разборчивым. С другой стороны, если это подлинный честерский крест, символ веры и невинности, то экспонаты моей кунсткамеры — неподходящая для него компания.

Ничего не ответив, я снова посмотрел на горизонт, в очередной раз озарившийся лучом маяка.

— Есть еще кое-что, — многозначительно произнес Холмс.

— Что же?

Он отложил вилку с ножом и бросил взгляд на темное окно.

— Не знаю, что там скрывают заливные пески, но в одном я уверен: с делом, которое было поручено именно вам, вы справились превосходно. Лестрейд останется вами доволен. Однако на вашем месте я обязательно представил бы полученные выводы мисс Элис Кастельно.

— Ну разумеется! Я письменно изложу ей результаты расследования, как только мы вернемся на Бейкер-стрит. Конечно же, я не смогу сообщить, что именно произошло с ее братьями, да и никто ей этого не скажет. Для того чтобы прямо обвинить одного из смотрителей в убийстве другого, у нас недостаточно доказательств. Вероятно, наша клиентка самостоятельно сделает заключение из фактов, которыми мы располагаем. На этом дело будет закрыто.

Шерлок Холмс постучал по столу ложечкой и слегка повернулся на стуле. Подошедший слуга поставил перед нами тарелку с большим куском стилтонского сыра под бело-синей узорной салфеткой. Когда человек удалился, на лице моего друга появилась недовольная гримаса.

— Для меня непостижимо, почему в подобных заведениях настаивают на том, чтобы посетители портили вкус стилтонского сыра, запивая его портвейном! Что до нашего дела, Ватсон, то, боюсь, письменного отчета для мисс Кастельно будет недостаточно. На вашем месте, тем более находясь вблизи Мейблторпа, я счел бы необходимым нанести леди визит. Деловое письмо доставит ей печальное известие, но без того такта и предупредительности, которые можно проявить лишь в тихой беседе с глазу на глаз.

Только неблаговоспитанный человек стал бы спорить с последним замечанием. Но если бы Холмс не напомнил мне столь открыто о долге учтивости перед клиенткой, я на следующий же день вернулся бы в Лондон. Ведь я был практикующим медиком, и, хотя во время наших путешествий в моем кабинете вел прием другой врач, меня никто не освобождал от обязанности посещать пациентов на дому и в больницах.

— Будь по-вашему, если вы находите это необходимым, — мрачно согласился я, — однако мне нельзя вечно оставаться в Саттон-Кроссе, ожидая назначенной встречи с мисс Кастельно.

Холмс нисколько не смутился.

— Я действительно считаю, что вы должны ее увидеть, — добродушно ответил он. — А вот лишние формальности здесь ни к чему. В конце концов, мы оказываем клиентке услугу, важность которой трудно переоценить — особенно впоследствии. Утренний поезд доставит нас в Мейблторп еще до ланча. К вечеру мы вернемся и даже успеем к ужину, ну а послезавтра уже будем в Лондоне, чему ваши пациенты, несомненно, возрадуются.

9

Итак, наше путешествие в Мейблторп началось следующим утром, после раннего завтрака. Холмс телеграммой известил мисс Кастельно о нашем приезде, правда, его уверенность в том, что мы застанем леди дома, для меня оставалась загадкой. Три вагона поезда Кингс-Линн — Клиторпс, влекомые по рельсам устройством не мощнее маневрового локомотива, трясясь и громыхая, отъехали от деревянной платформы местной станции. Мы пересекли обширный болотистый участок, затем потянулись луга с озерами октябрьской дождевой воды. В Уиллоби состав свернул с главной линии и покатил по одноколейному пути вдоль плоского берега. Вид бескрайних песков за окном оживляли лишь дорожки между дюнами, окаймленные высокой травой вперемежку с кустами облепихи. В ее пепельной листве горели оранжевые ягоды. Параллельно кромке моря до самого горизонта тянулись песчаные отмели.

Я довольно смутно представлял, чего мне следует ожидать от поездки в Мейблторп. В городке имелись две-три гостиницы и церковь. Из дубовых и сосновых рощиц выглядывали верхние этажи изящных зданий — в любом из них вполне могла располагаться школа для благородных девиц. Вокруг кипела жизнь местечка, претендующего на звание морского курорта: вдоль подобия променада выстроились ярко выкрашенные дома, владельцы которых сдавали комнаты отдыхающим. С Северного моря дул резкий соленый ветер.

За неимением лучшего мы с Холмсом удовольствовались ланчем в таверне под названием «Книга в руке» и пешком направились в заведение мисс Опеншо. В городках вроде Мейблторпа все находится рядом. Школа оказалась такой, как я и ожидал: это солидное семейное предприятие занимало внушительную постройку с классическим, точнее сказать, помпезным фасадом. Гравиевая подъездная аллея, обсаженная лавром и другими кустарниками, ныряла в одни ворота и через вторые, поменьше, выходила на пригородную дорогу. Главный корпус, трехэтажный, с эркером и двумя большими подъемными окнами по обе стороны от каменного крыльца, был, вероятнее всего, возведен из кирпича. Стены оштукатурили и выкрасили в белый цвет, а нижний ярус обложили светлым камнем по моде шестидесятилетней давности. На лужайке стояла посеревшая деревянная беседка с длинной скамьей, на которой могли разместиться десять или двенадцать человек, — очевидно, примерно столько воспитанниц и проживало в школе. Я бы не удивился, узнав, что мисс Кастельно здесь единственная учительница.

Холмс позвонил. Еще раз оглядев двор, я изумился его пустынности: поблизости не было видно ни одной юной леди. Однако данное обстоятельство совершенно не касалось цели нашего визита. Дверь открыла горничная в чепце и переднике. Холмс назвал ей наши имена, и нас немедля провели в зал, пол которого был выложен черными и белыми плитами, а внутреннюю дверь украшали красные и синие стекла. Оттуда мы проследовали в помещение, служившее, судя по всему, приемной начальницы заведения.

Мисс Кастельно, по-видимому, ждала нас. Она стояла спиной к окну эркера, и на лицо ее падала тень. Я без труда узнал в ней ту сдержанную, строго одетую даму, которая несколькими днями ранее посетила нас на Бейкер-стрит. Только теперь на ее черты легла печать утраты, ставшей скорее источником возросших тревог, нежели причиной глубокой скорби.

Убранство приемной, как и все здание, в точности соответствовало моим ожиданиям. Солнечные лучи проникали сюда сквозь светлые шторы с цветочным рисунком. На маленьком столе стояла китайская ваза с зелеными ручками в виде драконов. Холмс и я сели друг против друга, а мисс Кастельно устроилась посередине на желтом диванчике в египетском стиле. Камин, возле которого мы расположились, был отделан изразцами мастерской Уильяма де Моргана, изображавшими кентавра, птицу феникс и прочих мифических обитателей древнего мира. Впоследствии мне подумалось, что эта гостиная представляет собой своего рода музей фантастических существ.

Стараясь не мучить клиентку печальными подробностями, я изложил ей свои умозаключения по делу об исчезновении ее братьев и затем прибавил, что дознания еще не проводили и предсказать его итог довольно трудно. Мисс Кастельно сидела спокойно и прямо, безмолвно слушая мой отчет. Когда я закончил, она поблагодарила меня — как мне показалось, искренне. Некоторая сухость ее тона объяснялась, на мой взгляд, состоянием эмоционального потрясения, обычно предшествующим бурному проявлению горя.

— Спасибо и вам, мистер Холмс, — сказала учительница, повернувшись к моему другу, — за то, что нанесли мне визит.

Все это время он сидел, слегка наклонив голову, как будто изучая рисунки на изразцах камина. Теперь детектив выпрямился в кресле и посмотрел мисс Кастельно в глаза.

— Боюсь, вы заблуждаетесь. Я приехал сюда не с тем, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение — это было целью доктора Ватсона. Мне хотелось бы увидеть мистера Абрахама Кастельно.

Слова Холмса произвели едва ли не большее впечатление, чем разорвавшаяся бомба. В этой изысканно обставленной комнате воцарилась угнетающая тишина. Я был в полном недоумении, а наша клиентка сумела лишь пробормотать, будто сквозь сон:

— Я не понимаю вас, мистер Холмс.

— В самом деле? Тогда я объясню.

— Его здесь нет! — вскричала мисс Кастельно в отчаянии, так не гармонировавшем с ее обычной спокойной манерой, что по спине у меня пробежали мурашки.

— Он здесь, — сказал Холмс, — причем с вашего ведома. Прошу вас, не мучьте себя и не отрицайте моих слов прежде времени, сначала выслушайте меня.

Ничего не ответив, учительница посмотрела на моего друга так, словно считала одного из них двоих сумасшедшим.

— Итак, нас хотят уверить в том, — произнес детектив, — будто в воскресенье вечером, в назначенный час, то есть не позднее чем без четверти восемь, ваш брат Абрахам Кастельно намотал на барабан цепь светового механизма старого маяка в Саттон-Кроссе. Вместе с тем он должен был завести часы и регулятор, отвечающий за верную работу всего устройства. Едва успев выполнить свои обязанности, Абрахам в сумерках вышел на звук выстрела, донесшийся с берега. Нам неизвестно, что именно произошло между вашими братьями, но вскоре после их встречи Роланд Кастельно погиб. Мы предполагаем, что он утонул — по той или иной причине.

— Я знаю это, мистер Холмс, — прошептала учительница с тихим укором в голосе.

— Абрахам, судя по всему, предпринял попытку прямиком возвратиться в свою каморку. Однако младший брат, по-видимому, позаботился о том, чтобы вне зависимости от исхода поединка старший не вернулся на маяк живым: днем Роланд передвинул металлические ставни на куполе фонарной камеры. Никому ни пришло бы в голову их осматривать, поскольку стекла вымыли утром. На то, что направление луча изменилось, при солнечном свете опять же никто не обратил бы внимания. — Тут наша клиентка опустила голову и прижала к губам носовой платок, а мой друг продолжил: — Правда, мисс Кастельно, превыше всего. Маяк светил чуть в сторону от Бостонских глубин, ближе к Кингс-Линну, и это, конечно же, было подстроено с целью заманить жертву в зыбучие пески речного устья. Следовательно, никого не удивило бы отсутствие трупа. Если бы Роланду удалось осуществить свой замысел, он пришел бы на маяк после отлива и вернул ставни в прежнее положение. Но к несчастью, ваш брат утонул, прежде чем вода стала убывать. Поэтому перестановки в световой камере были обнаружены доктором Ватсоном и мной. Предполагалось, что они послужат достаточно весомым доказательством вины Роланда.

— Предполагалось? — Мисс Кастельно резко вскинула голову. — Я вас не понимаю. Доктор Ватсон уже все рассказал и был, бесспорно, прав.

— Вынужден сообщить, что это невозможно.

— Почему?

— По двум очень простым причинам. Абрахам не мог завести устройство без четверти восемь и вообще раньше девяти. Взгляните на самые обыкновенные дедушкины часы, такие как эти: на циферблате есть два отверстия для ключа, которые закрываются, когда часовая стрелка находится между цифрами три и четыре или восемь и девять. В эти промежутки времени механизм не заводят.

— Это могло быть сделано раньше!

— Утром следующего дня световую камеру осмотрели: хронометр к тому моменту уже остановился, что и должно было произойти по истечении восьмичасового срока. Если бы устройство проработало дольше, цепь стала бы слишком тяжелой для человека, который накручивает ее на барабан. В пять с четвертью шкипер грузового судна, стоявшего в Бостонских глубинах, записал в бортовом журнале, что маяк перестал светить.

— Разве все это имеет отношение к делу? — продолжала негодовать учительница.

— Да, мисс Кастельно, имеет. Об обмане свидетельствует не то, что после пяти часов луч погас, а то, что этого не случилось раньше. Если бы механизм завели около восьми вечера, стрелка заслонила бы собою отверстие до девяти. Утром работа устройства прекратилась бы на час с четвертью прежде, чем это произошло на самом деле. Кто-то вернулся на маяк и завел механизм после того, как Абрахам Кастельно вышел на песок по зову своего брата.

Клиентка смотрела на Холмса с ужасом, в котором угадывалась попытка понять, что еще ему известно.

— Случившееся на берегу могло быть убийством или несчастливым стечением обстоятельств, — продолжал мой друг. — Так или иначе, мы не сомневаемся лишь в том, что Роланд Кастельно утонул. Абрахам же, зная о гибели брата, благополучно вернулся в каморку около девяти.

— Разве свет маяка не загнал его в реку? — спросил я.

— В тот момент направление луча было верным. Абрахам понимал: что бы ни произошло там, на песке, его, вероятно, осудят и казнят за убийство брата. Возможно, он не нападал, а лишь оборонялся, но ни один свидетель не смог бы этого подтвердить. Никто не показал бы на суде, что именно Роланд, а не он, Абрахам, развязал конфликт выстрелом из ружья. Вернувшись на маяк, старший Кастельно, вне всякого сомнения, ощутил боль и страх. Он остался в живых, а Роланд погиб. Возможно, Абрахам заметил на церковной башне фигуры двух очевидцев его схватки с братом и слышал, как сторож выстрелил из винтовки. — Холмс немного помолчал, затем снова заговорил: — Кто поверил бы Абрахаму Кастельно? Он уже представлял себе суровые лица полицейских, прибывших в деревню из Кингс-Линна, видел скамью подсудимых и черную шапочку судьи, зачитывающего приговор: «Вас повесят за шею до наступления смерти…» Абрахам вообразил мучительные недели ожидания казни. Они ужаснее всего. За ним придет палач и в последний раз проведет его по тюремному двору к помосту с тринадцатью ступенями и свисающей с перекладины петлей…

В этот момент я впервые услышал, как мисс Кастельно всхлипнула. Холмс оставил это без внимания.

— Море прибывало, и старый маяк превращался в ловушку. Через несколько минут вода отрезала бы Абрахаму путь к бегству. Поэтому он, не теряя времени, поднялся в световую камеру и завел механизм: луч должен был сиять как можно дольше, скрывая отсутствие смотрителей. Затем Абрахам передвинул ставни, чтобы выдать себя за жертву обмана. Отчаяние иногда порождает вдохновение. Вы следите за моей мыслью? Итак, те, кто прибыл бы для расследования происшествия, непременно обнаружили бы эту перестановку. Вероятно, нашлось бы и тело Роланда. Его же, Абрахама, считали бы пропавшим без вести. Где же, по мнению полицейских, ему быть, если не под толщей песка, куда его обманом завлек убийца, передвинувший ставни? Кем же может оказаться этот изверг, если не братом убитого? Абрахама перестали бы искать. С такими мыслями он мчался по болотам, в то время как вода подступала к сваям маяка. Беглец знал: чем дольше он будет скрываться, тем вернее полиция заключит, будто несчастный заблудился в зыбучих песках дельты реки и погиб.

— Возможно, Абрахам изменил направление луча, чтобы заманить в ловушку Роланда? — спросил я.

— Тогда Абрахаму не нужно было бы бежать. Брата признали бы жертвой несчастного случая, а он сам переставил бы ставни обратно, и никто не выдвинул бы против него обвинения в убийстве. Но есть еще кое-что.

— Не связано ли это с той страшной тайной, о которой Абрахам говорит в своем письме? В чем она заключена?

— В его отсутствие, Ватсон, я не могу ответить на ваш вопрос. Прошу вас, мисс Кастельно, приведите брата. Я не желаю зла ни ему, ни вам и обещаю в меру своих сил облегчить ваше положение.

Я не поверил собственным ушам! Неужели Шерлок Холмс выследил убийцу лишь затем, чтобы предложить ему помощь?

Бедная женщина поднялась, зашла в соседнюю комнату и почти сразу же вернулась, ведя за собой высокого и стройного молодого человека с ярким румянцем на лице. В его испуганно бегающих глазах я не заметил признаков выдающегося ума. Холмс протянул вошедшему руку.

— Мистер Абрахам Кастельно?

Учительница встала между ними, словно защищая дикое животное от охотников.

— Мой брат видел, как вы прибыли, и испугался, приняв вас за полицейских, которые явились, чтобы его арестовать.

— Нет, — спокойно сказал Холмс, — ему не нужно нас бояться. Пожалуйста, мистер Кастельно, станьте здесь, у окна, лицом к свету. Ватсон, прошу, вы тоже идите сюда. Не беспокойтесь, Абрахам, мой друг — доктор. Возможно, он именно тот врач, чью помощь вы желали получить, когда писали письмо, которое так и не решились отправить.

Я внимательно посмотрел молодому человеку в лицо: оно было круглым, но при этом мужественным. Челюсти и шея пестрели множеством маленьких воспаленных припухлостей, а также следов уже зарубцевавшихся гнойников. Наверняка такие же пятна я обнаружил бы на его груди и плечах. Сыпь появлялась, потом подживала, но кожа уже не становилась чистой.

— Полагаю, мистер Кастельно, вы страдаете скрофулой, или золотухой, верно? — спросил я.

— Я слыхал, сэр, что иногда это так называют. Но точно не знаю.

— Брат насмехался над вашим недугом?

— Бывало, сэр, но я не убил бы его из-за этого. Нет для меня такой причины, чтобы погубить человека.

— Доктор Ватсон сказал вам, что у вас скрофула, — обратился к Абрахаму Шерлок Холмс. — Но может быть, вы слышали, как эту напасть называют королевской болезнью?

— Да, сэр. Мне рассказывали, будто тысячу лет назад римский папа наделил короля Эдуарда Исповедника способностью ее лечить. С тех пор стоило королю или королеве дотронуться до человека с таким проклятием, как у меня, и он сразу же исцелялся. Еще помогают вещи, которые король благословил своим прикосновением. К примеру, Эдуард Третий раздавал беднякам золотые монеты со святым Михаилом на одной стороне и кораблем на другой. Такую монету называют «ангел».

— Король лечил тех, кого Великий бард назвал «одержимыми чуждой силой»? Думаю, вы не читали пьесы «Макбет»:

Во второй раз с тех пор, как мы прибыли в эти края, я услышал шекспировские строки, только теперь они прозвучали из уст Шерлока Холмса.

— Кто посмотрит на меня такого? — тихо спросил Абрахам Кастельно.

— Вы говорите о вашем недуге?

— Я говорю о злых силах, которые выходят через язвы, — так мне объясняли, сэр.

Устав слушать этот суеверный лепет, я сказал:

— Позвольте объяснить: то, чем вы страдаете, — не проклятие, а хронический туберкулезный процесс. Он не столь опасен, как чахотка, однако вызывает появление кожных воспалений, которые часто нагнаиваются.

— И как мне быть с этим, сэр?

— Советую вам изменить питание, чаще бывать на солнце и принимать водные процедуры. Все эти меры со временем вам помогут.

— А честерский крест? — спросил Холмс, обращаясь к Кастельно. — Если это был он.

Лицо бедняги просветлело.

— Не могу сказать, сэр. Он был у нас еще при отце, когда мы делали жмых. Валялся в ящике вместе с камешками. Потом, когда фабрика закрылась, я забрал эту вещицу с собой. Не знаю, откуда она взялась. Говорят, ее купили у жестянщика как простую побрякушку за шиллинг или два. Тогда еще был жив мой дед. Как она попала к тому жестянщику, Бог ведает. Но я надеюсь, что это и есть тот самыйблагословенный крест его величества короля Иоанна. Он мог бы меня исцелить.

Холмс подвел молодого человека к креслу и заставил сесть.

— Теперь, пожалуйста, расскажите нам о случившемся на берегу.

Прекрасно поняв, о чем его спрашивают, Абрахам Кастельно поднял на нас глаза без малейших признаков беспокойства.

— Мы с Роландом всегда неважно ладили, сэр, но крест и камни вконец нас рассорили. Он говорил, что это обыкновенный хлам, а когда мы поселились на маяке, пригрозил выбросить их в море.

— И тогда вы вырезали углубление в корпусе часов и спрятали крест там? — предположил я.

— Да, а камешки завернул и сунул вглубь выдвижного ящика, — кивнул Абрахам. — Тем воскресным вечером я отправился заводить часы и наматывать на барабан цепь. Время шло к восьми. Я открыл футляр и увидел, что креста нет на месте. Позабыв про механизм, бросился к столу: четыре камешка тоже исчезли, а пятый я всегда носил с собой на удачу.

— Как же письмо? — спросил я. — Его Роланд, конечно, не взял?

Абрахам Кастельно покачал головой.

— Нет, сэр. Он был не мастак читать.

— Значит, вы услышали выстрел?

— Да, когда рылся в ящике. Я сразу же спустился, не зная, что брат замышляет. Роланд всегда говорил, будто я простофиля, раз верю во всякие чудодейственные вещи. Я боялся, что он и вправду выбросит камешки с крестом. Кругом было темно и сыро, песок под ногами уже размок.

— Вы подрались?

— Я хотел отнять у него крест и камни, которые он держал в руках. Мы схватились. Я сильнее его, а Роланд в тот вечер еще и выпил — с ним такое бывало. Я повалил его на землю. Думал, камешки тоже упали. Он попытался швырнуть крест в море, но не добросил. Когда мы расцепились, я опустился на колени и стал искать то, что Роланд раскидал. А он побежал по берегу: сзади его подгоняли волны, а изнутри — спиртное. Так и не нашарив камешки, я погнался за братом. Я не хотел причинять ему вреда, но он повернулся и наставил на меня ружье. Роланд знал, что голыми руками меня не возьмешь. Однако идти прямо на дуло я не посмел бы, даже если бы хотел спасти брата. Тот начал отступать дальше и дальше.

— Он стрелял?

— Сначала только грозился. Расстояние между нами увеличивалось. Я попытался подойти ближе, кричал ему, мол, не будь дураком, возвращайся домой. Роланд стоял на мягком песке, уже почти по колено в воде. Вдруг он, вместо того чтобы послушаться, пальнул всерьез. Море шумело так близко, что выстрела я не слышал, но видел вспышку. И тут с Роландом что-то произошло: он потерял равновесие и упал. Пуля пролетела в стороне от меня, но я на всякий случай пригнулся к земле и некоторое время так просидел, ведь второй ствол тоже мог быть заряжен. Когда я наконец поднялся, брата уже не было видно. Во время прилива море в наших местах подкатывает, как скорый поезд, и накрывает сушу милю за милей. Темнело. Между мной и Роландом уже стояла вода, да такая глубокая, что я не мог ни подойти к нему, ни даже разглядеть его. Только волны грохотали вокруг.

— Вы знали, что вас заметили с церковной башни? — спросил я.

— Я подумал об этом, когда раздался выстрел из винтовки. Если они видели, как мы деремся — а такое бывало не раз, — а потом я пришел бы домой один, все стали бы говорить, будто Абрахам Кастельно удавил брата или загнал его в море. Тогда мне пришлось бы худо. Лучше бы люди решили, что погибли мы оба — Роланд во время драки, а я на обратном пути. Поэтому я вернулся на маяк, немного передвинул ставни на куполе, завел механизм и ушел. Я обо всем подумал, кроме письма в ящике.

— Вы направились сюда? — спросил Холмс.

— Несколько дней я торчал на болотах. Я знаю их как свои пять пальцев. Когда моя сестра приехала к вам в Лондон, она не знала, что я жив. Это правда. Я прятался почти неделю. Потом услышал, что отыскали тело Роланда, и пошел к Элис. Больше мне некуда было идти.

Мисс Кастельно до сих пор сидела на диванчике молча, закрыв лицо руками, и только теперь заговорила:

— Этот дом с большей частью обстановки принадлежит не мне, но у меня есть немного денег. Я все ему отдала бы. Поскольку брата считают погибшим и не ищут его, он мог бы поехать в Халл, а оттуда перебраться в Амстердам. Мне подумалось, что там он был бы свободен. Дорога заняла бы всего несколько часов.

— Но это невозможно! — возразил Абрахам Кастельно. — Что делать в Амстердаме такому человеку, как я?

— Восхитительно! — сардонически произнес Холмс. — Скажите мне, мисс Кастельно, надолго ли хватит ваших денег за границей? И чем прикажете заняться вашему брату, когда они кончатся? Он не говорит на голландском языке и никого в этой стране не знает. Ему нечем будет заработать себе на хлеб. Так что же он выиграет, кроме страха перед встречей с наблюдательным человеком, который однажды выведет его на чистую воду?

В маленькой нарядной гостиной, откуда открывался вид на залитую солнцем лужайку и гравиевую дорожку, воцарилась тишина. Наконец мисс Кастельно проговорила:

— Если вы не хотите нас выдать, то как же, по-вашему, мы должны поступить?

Мой друг повернулся к молодому человеку.

— Мое имя Шерлок Холмс, и многие люди полагают, будто я ставлю себя выше закона. В редких случаях это действительно так. Если бы меня уполномочили судить вас, я признал бы вашу исповедь весьма правдоподобной. Верю, что в тот вечер, перед тем как выйти на берег, вы не замышляли убийства. Ваш брат в самом деле завладел камешками: их нашли у него в кармане. Из обоих стволов дробовика стреляли, хотя только один из выстрелов был сигнальным. Роланд пытался причинить вам вред, но, не ранив вас, утонул сам. Вероятно, вскрытие покажет, что он был нетрезв. Эти факты говорят в вашу пользу, однако не являются неопровержимыми свидетельствами вашей невиновности. На суде вам придется нелегко. — Холмс поднялся с кресла и, как нередко делал, беседуя со своими клиентами на Бейкер-стрит, подошел к окну. — Ловкий прокурор сумеет убедить судью и присяжных в том, что вы виновны. Во имя закона вы, скорее всего, понесете наказание. Но во имя справедливости я вас не выдам, — сказал мой друг и взглянул на учительницу. Теперь он обращался и к ней: — Одинокий путешественник вызовет больше подозрений, чем семейная пара. Если вы любите брата, мисс Кастельно, то поезжайте с ним через Пеннинские горы в биркенхедский порт. Если захотите, можете выдать себя за жениха и невесту. Купите два места на корабле для переселенцев. Неженатые пары на таких судах размещают раздельно, но вечерами вам позволят проводить вместе час или около того. Такое путешествие будет вполне соответствовать вашим целям и вашим возможностям. Среди сотен или даже тысяч пассажиров вас вряд ли заметят. Дорога до Австралии займет три месяца. За это время пересуды о таинственном происшествии в Саттон-Кроссе успеют всем порядком наскучить. — Абрахам и Элис Кастельно молча смотрели на Холмса. Он продолжал: — Когда вы сойдете на берег в Квинсленде или Новом Южном Уэльсе, страна, которую вы покинули, уже забудет вас. И тогда без всякой опаски можно будет снова назваться братом и сестрой. Вы оба достаточно молоды, чтобы начать сначала. Таковы будут последние дни вашей старой жизни и первые дни новой.

— В школе сейчас проживают только три девочки, мистер Холмс, — поразмыслив, сказала мисс Кастельно. — Я уже сообщила о своей утрате их родителям и позаботилась о том, чтобы учениц перевели в Линкольн, в школу Эбби Клоуз. Ну а срок аренды этого здания скоро истекает.

Холмс кивнул и, открыв свой кожаный портфель, извлек оттуда предмет, обернутый корпией.

— Абрахам Кастельно, вот вещь, которая принадлежит вам. Может быть, это священная реликвия, а может, и простая побрякушка. По меньшей мере один из камней — настоящий сапфир, а металлическая планка покрыта золотом, хотя и невысокой пробы. Сам по себе сей предмет не представляет большой ценности. Но если в последние века этот крест утратил свою целительную силу, то, вероятно, теперь он снова ее приобретет, чтобы излечить вас.

10

Покинув Мейблторп и Саттон-Кросс, мы возвратились в наши комнаты на Бейкер-стрит. Три месяца, необходимые для путешествия в Австралию, истекли. О тайне старого маяка ничего больше не говорили и не писали. По прошествии еще нескольких месяцев на мое имя доставили конверт с запиской: Элис Кастельно двумя строками выражала свою благодарность. Своего адреса она не указала, но на штемпеле значилось «Брисбен». За завтраком я передал письмецо Холмсу. Он прочитал его и вернул мне с приглушенным хохотком.

— Что ж, пожелаем им счастья! Забавно, Ватсон! Вы наверняка заметили, сколь неодинаково мисс Кастельно относилась к Абрахаму и Роланду. Вам не кажется, будто наши беглецы не брат и сестра?

Это предположение поразило меня, точно гром.

— Тогда кто же они друг другу?

— Вероятно, мать и сын.

— Не может быть!

— Попробуйте сами сложить вместе кусочки этой мозаики: в возрасте пятнадцати лет мисс Кастельно внезапно покинула родной дом по причине, связанной с недомоганием, которое удобнее всего было назвать чахоткой. Жена отца сопроводила девушку на морской курорт, где они провели несколько месяцев. Затем их навестил старый Джон Кастельно. Незадолго до возвращения с побережья семейство отправило в Саттон-Кросс известие о том, что мачеха родила ребенка. Но так ли это было?

— Какая нелепость!

— Отчего же? Посудите сами: мать поддерживала связь с сыном и кое-чему его научила. На первый взгляд он похож на неандертальца, но вспомните его эпистолу, в которой он пишет «медик» и «терзаемый недугом». А чего стоят его знания об Эдуарде Исповеднике и Эдуарде Третьем?

— Все это домыслы!

— Очень хорошо, дружище, тогда просто посетите Сомерсет-хаус и полистайте журнал регистрации рождений, смертей и браков. Отыщите имя Абрахама Кастельно и проверьте девичью фамилию его матери. Не удивлюсь, если она тоже окажется Кастельно.

— Я не стану этого делать. Даже будь ваша история правдивой, есть вещи, которых лучше не знать. И уж совершенно точно ими не следует интересоваться!

— Прекрасно. Только вот что я скажу вам, старина: помните, там, на маяке, я поздравил вас с вашим маленьким открытием и пообещал, что вы станете настоящим сыщиком? Думаю, я ошибся. Вам решительно не хватает того нездорового любопытства, без которого никак нельзя преуспеть в ведении криминальных расследований.

Португальские сонеты

1

Лишь очень немногие бумаги в архиве Шерлока Холмса оберегаются столь же ревностно, сколь документы, имеющие отношение к шантажу и вымогательству. Как ни удивительно, в их число входит небольшая коллекция рукописей и раритетных литературных изданий, оставшаяся на Бейкер-стрит после расследования 1890 года. По своей ценности она не уступит сокровищам, за право обладания которыми состоятельные собиратели вроде Джона Пирпонта Моргана сражаются в аукционных залах всего мира с Бодлианской библиотекой Оксфордского университета и Британским музеем.

До сегодняшнего дня многие жемчужины наследия Холмса были неизвестны в кругу писателей и ученых. Среди таких редкостей — рукопись утраченного произведения лорда Байрона «Дон Жуан в Новом Свете». Между строк поэмы угадывается желание великого романтика обрести дом в стране Томаса Джефферсона. В этом славном ряду не последнее место занимает и «Венецианская монахиня: готическая повесть», созданная в 1820 году Уильямом Бекфордом, одним из богатейших оригиналов своего времени, ценителем искусства, строителем Фонтхиллского аббатства, теперь почти полностью разрушенного. Кроме того, коллекция рукописей включает написанное от лица знаменитого флорентийского еретика «Воззвание Савонаролы к синьории» — поэтический монолог, принадлежащий, очевидно, перу Роберта Браунинга и не вошедший в сборник «Мужчины и женщины» 1855 года.

Не менее примечательны и редкие печатные издания, оказавшиеся в руках великого детектива в ту пору. Особенно любил он маленький розоватый томик с простым заглавием «Сонеты Э. Б. Б.». Внизу титульного листа значится: «Не для опубликования. 1847 год». Это «Сонеты с португальского» Элизабет Барретт, выражение ее чувств к возлюбленному, Роберту Браунингу, с которым они тайно обвенчались годом ранее. Книга, бережно хранимая на Бейкер-стрит, — один из трех или четырех дошедших до наших дней экземпляров первого издания, выпущенного подругой поэтессы мисс Мэри Рассел Митфорд ^[218]для чтения в кругу близких друзей. Именно ей и предназначался томик, о чем свидетельствует карандашная надпись, сделанная самой миссис Барретт Браунинг.

Судьба распорядилась так, что полвека спустя это сокровище оказалось в кармане умершего шантажиста.

2

Расследование этого дела началось через десяток с лишним лет со дня моей первой встречи с Шерлоком Холмсом. Был вечер 24 апреля 1890 года. К нам заглянул инспектор Лестрейд, который по стародавней привычке наносил нам визит каждую неделю, чтобы выпить стаканчик-другой односолодового виски и обсудить последние новости криминального мира.

Во время беседы наш друг из Скотленд-Ярда упомянул о том, что в Челси на дне канавы найден умирающий мужчина в клетчатом пальто, известный полиции как Огастес Хауэлл. Мне не было знакомо это имя. Подозревали, будто время от времени он угрожает людям, требуя у них деньги, однако никаких доказательств до сих пор не имелось. Незадолго до того, как Лестрейд покинул контору и направился к нам, ему сообщили о смерти Хауэлла. Канава, где его обнаружили с перерезанным горлом, находилась близ питейного заведения на Киннертон-стрит. Во рту у раненого была зажата золотая монета достоинством в полсоверена. Через несколько лет, при расследовании дела об «Алом кольце», я узнал, что в неаполитанских преступных кругах именно так расплачиваются с шантажистами и доносчиками.

Прежде в наше детективное агентство, как Холмс любил называть гостиную на Бейкер-стрит, лишь изредка обращались жертвы шантажа. Сей факт казался мне довольно удивительным, поскольку зло это, бесспорно, является одной из наиболее частых причин, понуждающих мужчин и женщин искать помощи частных сыщиков. Теперь же, после разговора с Лестрейдом, я понял: столкнувшись с вымогателем, некоторые лица, особенно обладающие известным могуществом, предпочитают детективам профессиональных убийц.

Свой краткий отчет о происшествии в Челси инспектор завершил многозначительным кивком, словно сказав: «Вот так-то, мистер Холмс!» Смерив гостя ответным взглядом, мой друг выразительно продекламировал слегка переиначенный стих шекспировского «Макбета»:

— «Он должен был скончаться позже!» Право, мой дорогой Лестрейд, вероятно, Хауэлл еще не раз это сделает, как делал раньше.

— Боюсь, я вас не понимаю. Разве может человек умереть до или после собственной смерти?

Откинувшись на спинку кресла, Холмс радостно расхохотался.

— Вот вам мой совет, Лестрейд, — наконец промолвил он, — не касайтесь дела, в котором замешан Огастес Хауэлл. Пусть другой бедолага из Скотленд-Ярда ломает над этим голову.

— Мне по-прежнему неясно, к чему вы клоните, мистер Холмс. В любом случае не вижу здесь повода для шуток.

— Очевидно, вы не представляете себе, с кем столкнулись. Известно ли вам, сколько раз Огастес Хауэлл умирал за последние тридцать лет своей бесчестной жизни? Насколько я знаю, не меньше четырех. За объявлением о кончине этого человека обычно следует распродажа его имущества с аукционов «Кристис» или «Сотбис». При помощи ложного известия о собственной смерти он время от времени сбегает от кредиторов. Однако если вам сообщили правду, то, выходит, на сей раз с ним рассчитались сполна. Или же он проделал свой обычный трюк, обставив его более театрально — в духе кровавой драмы.

— Это исключено, мистер Холмс.

— Отчего же? Год или два назад в особняке господ Кристи на Кинг-стрит, близ Сент-Джеймсского дворца, уже проводилась «посмертная» распродажа имущества Хауэлла. Тогда с молотка ушли полотна сэра Джошуа Рейнольдса и Томаса Гейнсборо, а также покойного мистера Данте Россетти, чьим агентом мнимый усопший являлся до тех пор, пока художник не узнал, что тот закладывает его, Россетти, несуществующие работы. Не получив обещанных картин, обманутые коллекционеры шли, разумеется, к живописцу, требуя вернуть деньги, полученные и потраченные Гасси Хауэллом. А однажды мошенник похитил из мастерской художника набросок «Астарты Сирийской» и, подделав авторскую монограмму на обороте, продал его как завершенное произведение наиболее доверчивому из своих знакомых «знатоков».

Теперь Лестрейд слушал со вниманием.

— А как же полотна Рейнольдса, мистер Холмс? И Гейнсборо?

— Некоторое время Хауэлл сожительствовал с одной дамочкой, Розой Кордер. Она была художницей и изображала лошадей и собак. Он обучил ее искусству факсимиле, или, попросту говоря, подделыванию. Вместе они изготовляли копии картин для клиентов с сомнительными вкусами. Их арендодатель даже отказал им от квартиры на Бонд-стрит за копирование нескольких работ Фюссли, весьма спорных по своему содержанию.

— Надо же! — задумчиво произнес Лестрейд. — Скажу вам по секрету, мистер Холмс, нам в Скотленд-Ярде кое-что известно о мистере Хауэлле. В молодые годы он был единомышленником Орсини и знал о готовящемся покушении на императора Наполеона Третьего близ Парижской оперы. По тогдашним законам (впоследствии они были изменены), сочувствие преступному замыслу не приравнивалось к преступлению. Далее, в министерских протоколах времен лорда Абердарского ^[219]значится, что мистер Хауэлл организовал извлечение гроба миссис Россетти из могилы на кладбище в Хайгейте. Это было сделано глубокой ночью с целью вернуть рукописи мистера Россетти, которые он похоронил вместе с женой. С Хауэллом вообще связано много престранных историй. Начать хотя бы с того, что родился он в Португалии, а отцом его был англичанин.

— Именно, — фыркнул Холмс. — И его привезли в Англию весьма своевременно, в возрасте шестнадцати лет, после того как в Лиссабоне он добился немалых успехов по части шулерства и вымогательства с применением ножа. Я почти не знал его лично, но слышал, что его называли — заслуженно или нет — отъявленным негодяем, грязным шантажистом, бессовестным мошенником, мерзавцем, крысой, клеветником и прирожденным лжецом. Выбирайте любой эпитет на свой вкус, мой дорогой Лестрейд! Однажды мистер Россетти продекламировал стихотворение, которое написал, порвав отношения со своим бывшим агентом. Оно звучало примерно так:

Бедняга! Он отличался столь редкостным отсутствием каких бы то ни было положительных качеств, что я, знаете ли, даже в определенной мере ему сочувствую. Не будь я, по счастью, частным детективом, мы бы, вероятно, нашли с ним общий язык.

— Вы стали бы шантажистом? — скептически спросил Лестрейд.

Холмс сделал протестующий жест.

— Вы никогда не сможете обвинить его в шантаже. Он слишком умен, чтобы попасться. Именно он привел юного поэта Суинберна в один аристократический дом с дурной репутацией. В том салоне на Сиркус-роуд, у Риджентс-парка, золотая молодежь проводила праздные вечера в обществе розовощеких красавиц, предаваясь забавам в духе маркиза де Сада.

Как ни странно, при последних словах Лестрейд, обычно вовсе не склонный к смущению, вдруг густо покраснел.

— Хауэлл и Суинберн обменивались письмами, в которых обсуждали эти довольно невинные юношеские увеселения, — продолжал рассказывать мой друг. — Десять лет спустя, на пике своей славы, поэт получил от старого знакомого записку: оказалось, что Хауэлл сохранил все послания Суинберна в памятном альбоме, который ввиду денежных затруднений вынужден был заложить и теперь затрудняется выкупить. Потерявший терпение ростовщик грозился немедленно выставить вещицу на аукцион. Через неделю адмирал Суинберн и его супруга леди Джейн заплатили очень крупную сумму за то, чтобы вернуть из ломбарда хронику похождений своего сына. Вырученные деньги наверняка были к обоюдному удовольствию разделены между Хауэллом и его сообщником ростовщиком. Судите обо всем сами, дорогой Лестрейд.

Инспектор встрепенулся и задумчиво проговорил:

— Да уж! Ладная работа. Сшито так, что не придерешься.

— То-то и оно. В более трудных случаях, когда клиент выказывал упрямство, Хауэлл вдохновлял его чтением компрометирующих писем перед специально приглашенными гостями. Благодаря этой мере авторы посланий понимали, что бумаги все же следует выкупить. Неужели вы полагаете, будто, дорого заплатив за сокрытие свидетельств сыновнего безрассудства, Суинберны пожелают обнародовать их в суде? Даже если и так, каким образом вы докажете, что история с ростовщиком была шантажом, а не дружеским советом? Может, Хауэлл искренне желал спасти репутацию друга? Что до публичного чтения частной корреспонденции, то это, конечно, поступок, недостойный джентльмена, однако преступлением его назвать нельзя.

— И давно вы знаете этого человека, мистер Холмс?

— Повторяю, Лестрейд, он не входит в число моих близких знакомых. Я немало о нем слышал, но в последний раз видел его около десяти лет назад, когда представлял интересы своего клиента, мистера Сидни Морса, в так называемом деле о Сове и шкафчике. Живописцы и поэты-прерафаэлиты в шутку называли Хауэлла Совой на манер кокни ^[220].

Взгляд инспектора прояснился.

— Не имел ли к этому делу отношение мистер Уистлер, американский художник?

— Вы, как всегда, опережаете меня, Лестрейд. В тысяча восемьсот семьдесят восьмом году Уистлер отправился в Венецию. Перед этим он договорился с мистером Морсом о продаже ценного японского шкафчика, состоявшего из двух частей. Передача вещи покупателю была поручена Хауэллу. Мистер Морс явился к нему в субботу с деньгами, а шкафчик собирался забрать после уик-энда. Едва Морс ушел, Хауэлл вызвал к себе ростовщика и заложил ему чужую покупку за внушительную сумму. Верхнюю часть сразу же увезли в ломбард, а нижнюю мошенник, получив плату, пообещал доставить в начале следующей недели.

— Кажется, я понимаю, в чем фокус! — сказал вдруг Лестрейд.

— Фокус прост. В понедельник Хауэлл отправил мистеру Морсу нижнюю часть его приобретения, сказав, будто верхняя была повреждена при перевозке. Ее якобы отдали в починку и при первой же возможности пришлют новому хозяину. Ну а Чэпмену, ростовщику, Хауэлл, разумеется, наплел, что испорчена и ремонтируется нижняя часть шкафчика. — Холмс перевел дух, подавив очередной приступ хохота. — Затем пройдоха исчез вместе с деньгами, полученными от покупателя и от владельца ломбарда. Оба остались с половинками шкафа. Они не подозревали обмана, поскольку наивно думали, будто красть вещь по частям бессмысленно. Как плохо они знали Еасси! Тяжба по этому делу длилась три года. Мистер Морс обратился за помощью ко мне. По возвращении из путешествия мистеру Уистлеру пришлось выкупить полшкафа у ростовщика, уплатив набежавшие проценты, и доставить ее законному владельцу. Что до мистера Хауэлла, то он в очередной раз поспешил объявить о собственной кончине и распродал свое имущество с молотка.

Рассказ Холмса произвел на Лестрейда неизгладимое впечатление.

— Вот так так! Вот так так! — несколько раз повторил он.

— Одним из простаков, заинтересовавшихся этой распродажей, оказался Лео Майерс ^[221], сын и ученик Фредерика Майерса ^[222], основателя Общества психических исследований. После посещения аукционного зала Кристи молодой человек сообщил отцу, что узрел дух «покойного Хауэлла». Увидев среди выставленных вещей медальон с локоном, якобы принадлежавшим Марии Стюарт, Майерс-младший принялся его изучать: цвет пряди показался ему подозрительным. В этот момент откуда ни возьмись появилось «привидение». Оно робко приблизилось к Майерсу и шепнуло: «На вашем месте я не стал бы покупать медальон. Это всего лишь волосы Розы Корд ер».

Холмс, не в силах больше сдерживаться, снова расхохотался. Едва я успел подумать, что бесчестные деяния мошенника и вымогателя — не самый очевидный повод для веселья, как в дверь гостиной деликатно постучали и перед нами появился мальчик, помощник миссис Хадсон, с конвертом в руке.

— Телеграмма для мистера Лестрейда, джентльмены. Ответа не нужно.

Вручив послание инспектору, паренек удалился. О чем бы там ни говорилось, сообщение, очевидно, вернуло нашему другу из Скотленд-Ярда пошатнувшуюся было самоуверенность.

— Ну что ж! Доктор, Холмс! — воскликнул он, отрываясь от листка. — Новость как раз для вас. Вы, конечно, можете придерживаться собственного мнения о судьбе мистера Хауэлла, но это известие получено менее часа назад от дежурного констебля из больницы на Фицрой-сквер.

Глаза Холмса блеснули.

— Вы уверены, — спросил он, — что телеграмму в Скотленд-Ярд не отправил под видом дежурного констебля сам Хауэлл? Он на такое вполне способен!

Метнув в сторону моего друга сердитый взгляд, Лестрейд опять уткнулся в текст, после чего сообщил:

— В кармане пальто мистера Хауэлла найдена книга — стихотворения миссис Элизабет Барретт Браунинг. Издание, судя по виду, старое. Никаких других ценных вещей обнаружено не было. Перед смертью бедняга несколько раз повторил: «Листья травы».

Так мы впервые услышали о розовом томике, тогда еще ничего для меня не значившем. Но при чем здесь были «Листья травы»?

— Это лирический сборник мистера Уитмена, — сразу заявил я, узнав заглавие любимой мною книги модного американского поэта. — А разве в телеграмме не сказано, жив Хауэлл или умер?

Лестрейд хотел было ответить, но Холмс его опередил:

— Что бы ни говорилось в телеграмме, когда речь идет об Огастесе Хауэлле, ничему нельзя верить на слово.

И мой друг в который раз усмехнулся.

3

После очередного стакана виски и сигары Лестрейд пришел в умиротворенное расположение духа. Этим бы все и закончилось, если бы через полмесяца к нам не явились два других посетителя, причем совершенно иного сорта. За пару дней до их визита Холмс упомянул о том, что восьмого мая в половине третьего он ждет мистера и миссис Браунинг по деликатному вопросу, суть которого они предпочли заранее не раскрывать. Как я понял, наши новые клиенты — сын и невестка прославленной поэтической четы.

Знаменитый Роберт Браунинг умер всего год назад, но его не менее одаренной супруги, миссис Элизабет Барретт Браунинг, не было в живых уже почти тридцать лет. Их наследники пожелали посетить нас вскоре после того, как в кармане Хауэлла обнаружили томик сонетов, — это показалось мне любопытным совпадением. Шерлок Холмс, однако, в совпадения не верил. Он жил в мире причин и следствий.

В назначенный час миссис Хадсон, постучав, отворила дверь гостиной и торжественно представила нам посетителей:

— Мистер Роберт Видеман Пенини Браунинг и миссис Фанни Корнфорт Браунинг.

Как и любому читателю газет, мне было известно полное имя сына Роберта Браунинга. Все знали, что этот веселый молодой человек, попросту называемый Пеном Браунингом, предпочел поэзии живопись и скульптуру. На вид он показался мне субтильнее, чем следовало ожидать. В свои тридцать лет ^[223]он походил на юношу, который еще не вполне развился. Лицо, несмотря на пышные черные усы и редеющую шевелюру, сохраняло полудетскую округлость черт, мало напоминавших отцовские.

Фанни Корнфорт Браунинг выглядела несколько моложе своего мужа. Это была красивая статная женщина, чуть полноватая, голубоглазая и рыжеволосая, как героини полотен Тициана. Насколько я знал из газет, родилась она в Америке, но воспитывалась в Англии.

Как только с приветствиями было покончено и гости уселись, Пен Браунинг, если мне позволительно так его называть, заговорил:

— Мистер Холмс, доктор Ватсон! На днях мы обращались за помощью в Скотленд-Ярд к инспектору Лестрейду. Он смог сделать для нас очень немногое и посоветовал обратиться к вам. Дело сложное и деликатное. Оно касается смерти человека по имени Огастес Хауэлл: в последнее время он угрожал репутации моих родителей и моему собственному покою, прибегая к хитростям и искажению истины.

— Сожалею, — почтительно произнес Холмс, по случаю прихода именитых гостей надевший черный сюртук. — Мне известно, каков этот человек, и до меня дошло сообщение о его смерти. Я также знаю о том, что в кармане убитого мистер Лестрейд обнаружил сборник сонетов вашей матушки.

Пен Браунинг кивнул.

— Я ничего не слышал о Хауэлле до тех пор, пока не получил от него записку. Он изъявлял желание продать мне том стихов и ряд других предметов, имеющих отношение к моим родителям, за весьма солидную сумму. Хауэлл представился чьим-то агентом и в этом качестве собирался встретиться со мной на следующий день. В его руках якобы находились некие документы, которые ему надлежало продать с аукциона по поручению их владельца. Тот томик сонетов — редчайшее издание, выпущенное в тысяча восемьсот сорок седьмом году, за три года до широкой публикации сборника. Для того чтобы увидеться с Хауэллом, я и приехал в Лондон в прошлом месяце. Как вы, вероятно, знаете, большую часть года мы с миссис Браунинг проводим в Венеции.

— В палаццо Реццонико, на набережной Большого канала?

— Верно, мистер Холмс. Этот особняк купил для меня отец. Возможно, вам также известно и то, что в Венеции жил покойный Джеффри Асперн?

— Кто же не знает Джеффри Асперна? — проговорил Холмс не без некоторого удивления. — Ведь это предтеча Эдгара Аллана По, покинувший Вирджинию в тысяча восемьсот восемнадцатом году и с тех пор живший по большей части в Европе. Он был другом Байрона и, если не заблуждаюсь, сошелся также и с Шелли в последние годы его жизни в Италии. Насколько я помню, Эдвард Трелони пишет об их встречах в Венеции и Равенне в своих «Воспоминаниях» ^[224].

— Да, и еще больше в неопубликованных письмах и дневниках.

— Все это в высшей степени интересно! — увлеченно воскликнул Холмс. — Не смею называть себя литературным критиком, и все-таки, по моему мнению, Асперн не оправдал тех надежд, которые возлагали на него в юности. Однако его «Хуанита» не канет в Лету до тех пор, пока люди не утратят всякий интерес к поэзии. Если память меня не обманывает, он родился в тысяча семьсот восемьдесят восьмом и умер в тысяча восемьсот шестьдесят третьем году, пережив и Байрона, и всех его английских друзей. Подобно Уильяму Вордсворту, Асперн успел увидеть закат романтизма и продолжал писать еще долго после того, как миновал его собственный творческий расцвет.

— Вы прекрасно осведомлены в вопросах литературы, сэр, — сказал Пен Браунинг и, посмотрев на Холмса, отвел взгляд в сторону, словно подошел к тому, о чем ему больно было говорить. — Вероятно, вы знаете и о том, что в прошлом году в весьма преклонном возрасте умерла подруга Асперна Хуанита Бордеро? ^[225]

— Я видел в газете сообщение о ее смерти. Ей было, если не ошибаюсь, не менее девяноста лет.

— Она познакомилась с Асперном в тысяча восемьсот двадцатом году, и чем хуже он к ней относился, тем крепче к нему привязывалась. После смерти поэта, двадцать семь лет назад, к Хуаните переехала младшая сестра Тина. Две дамы вели стародевическую жизнь в доме, именуемом Каза Асперн, на берегу маленького канала близ тихой заводи.

— Да, да, я слышал об этом, — подтвердил Холмс и выразительно поглядел на Пена Браунинга, будто предлагая смелее перейти к сути дела.

— После смерти сестры Тина Бордеро вернулась в Америку, и все эти месяцы дом пустовал. Вопрос о наследовании имущества оказался непростым, поскольку поэт и его возлюбленная не были обвенчаны и не имели детей. Сейчас все находится на попечении душеприказчиков и агентов. Судя по всему, в особняке хранятся ценнейшие литературные документы, а также бумаги, способные стать причиной громкого скандала. Мне говорили, будто в запертых ящиках наполеоновского секретера лежит неопубликованная переписка Асперна с лордом Байроном. — Шерлок Холмс прищурился, а Пен Браунинг тем временем продолжал: — Кроме того, в доме будто бы остались рукописи никому не известных байроновских поэм. Мне также предлагалось приобрести неопубликованный роман тысяча восемьсот двадцатого года: похоже, эту тетрадь его светлость передал Асперну, покидая Венецию перед роковым путешествием в Грецию. Произведение называется «Венецианская монахиня: готическая повесть» и принадлежит перу «фонтхиллского аббата» Уильяма Бекфорда. Единственная сохранившаяся копия была подарена автором Байрону. Какие еще раритеты пылятся в том доме, одному Небу известно. Меня же в первую очередь волнует то, что там могут находиться неизвестные стихотворения и письма моих родителей. Потому-то я и пришел к вам.

— Я польщен, — учтиво промолвил Холмс.

— Говорят, будто в архиве Асперна содержится корреспонденция отца и матушки. Вероятно, это лишь черновики, но оттого не менее компрометирующие. Среди них могут быть доверительные послания, которыми родители обменивались между собой, а также отцовские письма, адресованные другим женщинам после смерти моей матери в тысяча восемьсот шестьдесят первом году. Во Флоренции и он, и она очень сблизились с мисс Изой Блэгден. Отец поддерживал эту дружбу в течение долгого времени после того, как матушка умерла. Бывало, он писал мисс Блэгден каждый день. А в лондонскую пору мой отец питал не меньшую привязанность к мисс Джулии Веджвуд ^[226]. Такие женщины всегда играли немаловажную роль в его жизни. В его увлечении ими не было ничего порочного или даже легкомысленного. И все-таки переписка с ними носила сугубо личный характер. Теперь же, по словам агентов, та ее часть, что хранилась в собрании Асперна, попала в руки перекупщиков.

Пен Браунинг остановился, выискивая на наших лицах признаки недоверия, однако эти попытки были тщетны.

— Боюсь, — сказал Холмс, — письма являются собственностью тех, кому адресованы. Эти люди не имеют права публиковать их по собственному усмотрению, тем не менее содержание корреспонденции может стать довольно широко известным.

— То, что говорят о переписке моего отца, мистер Холмс, — ложь или в лучшем случае неполная правда. Не знаю, каким образом эти письма попали к Асперну, не говоря уж о сестрах Бордеро. Возможно, их попросту украли: предположим, у горничной появляется мнимый обожатель, ухаживающий за ней лишь с тем, чтобы проникнуть в дом и похитить ценные документы, а затем их продать. Джеффри Асперна мои родители, конечно же, знали, но едва ли настолько доверяли ему, чтобы отдать бумаги на хранение. Из поэзии моего отца в венецианском архиве якобы есть отвергнутое предисловие к «Кольцу и книге», а также драматический монолог, не вошедший в знаменитый сборник «Мужчины и женщины» тысяча восемьсот пятьдесят пятого года.

Наш гость снова замолчал.

— Прошу вас, продолжайте, — попросил Холмс.

Горевшее в его глазах нетерпение уже угасло.

— Подозреваю, что сестры Бордеро не держали в руках и половины документов, лежавших в их доме. Эти, простите за резкость, алчные гарпии не были большими ценительницами поэзии. После смерти Асперна они вели обывательскую жизнь, и я ни разу с ними не встречался. Что до моего отца, то он жил в Италии до тысяча восемьсот шестьдесят первого года и, безусловно, был с Асперном знаком. В последние годы отец часто и надолго приезжал к нам. В декабре он умер в нашем доме в Венеции.

— Вы не видели ни одной из бумаг, якобы хранящихся в секретере Асперна?

— До сих пор нет. Первым мне сообщил о них нотариус Анджело Фиори, одно время занимавшийся имуществом Асперна. По счастью, сестра этого человека — друг нашей семьи. Она ухаживала за моим отцом в последние дни его жизни, а позднее выступила посредником между мной и своим братом.

Холмс бросил взгляд на свою трубку, но воздержался от того, чтобы зажечь ее в присутствии гостьи.

— Прошу прощения, мистер Браунинг, но как столь внушительная коллекция частных писем вашего отца оказалась у Джеффри Асперна, если он сам не отдал их ему или же сестрам Бордеро? Едва ли горничная и ее поклонник могли так исхитриться, чтобы собрать этот архив. Да и Асперн умер прежде Роберта Браунинга, поэтому непонятно, каким образом переписка перекочевала к нему в дом.

— Именно, мистер Холмс. Может, кто-то попросту украл письма у владельцев и продал сестрам Бордеро? Вероятно, вполне невинное содержание этих посланий превратно истолковывается. Точно сказать не берусь, хотя после смерти Асперна сестры прославились своей склонностью к клевете и всяческим инсинуациям. «Насекомые в кудрях литературы» — именно так, словами Теннисона, отец назвал однажды этих женщин. Он всегда недолюбливал Хуаниту Бордеро и считал ее надоедливой. Говорил, что в молодости она нередко давала поводы для скандалов, а когда стала для этого слишком стара, начала проявлять интерес к пикантным обстоятельствам жизни других людей. Долгое время она коллекционировала письма и редкие публикации, кого-либо компрометирующие — например, Уильяма Бекфорда и ему подобных. Затем у нее вконец испортился вкус. Она стала посылать своих поверенных, если можно их так назвать, для ведения переговоров в аукционные залы или к владельцам интересующих ее вещей.

— Значит, ни к вам, ни к вашему отцу мисс Бордеро не обращалась?

— Она была не настолько глупа. Правда, после его смерти меня посещали двое сомнительных типов, которые интересовались, не желаю ли я выкупить кое-какие бумаги. Я указал им на дверь, но сейчас понимаю, что поступил, по всей вероятности, неосмотрительно. Теперь Хуанита Бордеро умерла. Тину ни бумаги, ни сам Асперн не занимают. Ей нужны лишь деньги. После кончины сестры она вверила все дела агентам, которые должны как можно выгоднее распродать коллекцию вне зависимости от того, как это скажется на чувствах живых и добром имени усопших.

— И разумеется, один из агентов мисс Бордеро — Огастес Хауэлл?

Пен Браунинг кивнул.

— Я приехал в Лондон для переговоров с ним, но в своем письме он намекнул, что я опоздал: слишком многие свидетельства частной жизни моих родителей уже оказались в руках аукционистов и коллекционеров. Тина Бордеро не уполномочила его забирать вещи у новых владельцев. Теперь я могу получить письма и книги отца и матушки лишь на публичных торгах.

— Так значит, Хауэлл не стал ничего обсуждать с вами?

— В конце концов он согласился сделать мне «уступку», предложив «специальную цену» за бумаги, которые я должен был купить до начала аукциона, не видя их и, по сути, не представляя себе их содержания. Но и это теперь невозможно, поскольку Хауэлл мертв.

— Или хочет убедить нас в этом.

— Таковы обстоятельства, приведшие меня к вам, мистер Холмс. Все нити сосредоточены в руках Тины Бордеро, которая находится неведомо где и которой нет дела ни до чего, кроме наживы. Скоро бумаги с молотка разойдутся по всему миру.

Мой друг подошел к окну и поглядел вниз на экипажи, следовавшие по залитой весенним солнцем Бейкер-стрит.

— Мистер Браунинг, — проговорил он, оборачиваясь, — чтобы не тратить ваших денег и времени понапрасну, давайте сразу условимся: вы вернетесь в Венецию при первом же удобном случае.

— Мы последуем вашему совету, — тихо произнесла Фанни Браунинг, — и отправимся домой в ближайший понедельник.

— Превосходно. Чем быстрее, тем лучше. Если пожелаете, мы с моим коллегой очень скоро последуем за вами. Думаю, не позднее чем в конце следующей недели. Но, повторяю, вы непременно должны прибыть в Италию раньше нас. При первой же возможности мы ознакомимся с документами.

— Но как? — воскликнула леди. — Ведь они разошлись по рукам стольких людей сомнительной порядочности!

— Мадам, — холодно произнес Холмс, — если вас обвивает ядовитая кобра, бессмысленно разжимать кольца ее тела, защищаться от ее зубов и колоть ее ножом куда придется. Отсеките голову, и хватка опасной твари вскоре ослабнет. Голова напавшей на вас змеи — Каза Асперн. Именно туда и следует нанести удар, пока не поздно.

— Я прошу вас, мистер Холмс… — порывисто заговорил Пен Браунинг, — станьте на защиту репутации моих отца и матери. По прибытии в Лондон я попытался навести справки об этом Хауэлле. Рассказывали, что он похвалялся, будто нырял за сокровищами затонувших галеонов и был шейхом арабского племени в Марокко. Хауэлл — хвастун и, очевидно, лжец. Я не желаю, чтобы доброе имя моих родителей оказалось в руках такого человека или тех, кто будет продолжать его дело.

— Ваши чувства, бесспорно, заслуживают уважения, — кивнул мой друг. — Полагаю, случай с Хауэллом — то редкое исключение, когда о мертвом извинительно отзываться дурно. Он был совершенно беззастенчивым негодяем, хотя и весьма неглупым.

— Тогда, прошу вас, мистер Холмс, поезжайте в Венецию, в особняк Асперна, и разрушьте это гнездо лжи и клеветы. В отличие от вас я не обладаю навыками сыска, а они здесь необходимы.

— Принять меры следует прежде, чем место Хауэлла займет кто-то ему под стать, — сказал детектив умиротворяющим тоном. — Кому выпала такая честь?

Пен Браунинг смешался.

— Сейчас в особняке междуцарствие. По распоряжению Тины Бордеро он временно перешел на попечение Фиори, венецианского нотариуса. Что до бумаг, то хозяйка интересуется лишь их коммерческой ценностью. В конце концов, возлюбленной Асперна была не она сама, а ее сестра. До тех пор пока в дело не вмешается кто-либо еще и аукционные дома не откроют торги, мы сможем, я полагаю, вести переговоры с моим знакомым notaio ^[227]. Вероятно, я сумею убедить его, чтобы он позволил вам в качестве моих доверенных лиц взглянуть на документы Роберта Браунинга, якобы хранящиеся в секретере Асперна.

— А потом? — устало спросил мой друг.

— Мистер Холмс, любовь моих родителей друг к другу была сильным и благородным чувством, которое оказалось выше болезни и смерти. Она не должна становиться предметом досужих толков или торговли. Если нужно заплатить за то, чтобы спасти ее от осквернения, яготов.

— Позвольте мне сделать необходимые приготовления до завтрашнего полудня, — посмотрев на гостя долгим задумчивым взглядом, ответил детектив.

— Разумеется, мистер Холмс.

Пен Браунинг встал. Вслед за ним поднялся и мой друг. Посетитель пожал ему руку с сердечностью, которой я не мог ожидать от столь известного человека. Мистеру Браунингу, как и мне, было очевидно: никакая сила не помешает великому детективу выехать в Венецию — оставалось лишь купить билеты в спальный вагон континентального экспресса. Нам предстояло защитить память двух благородных людей, но дело было не только в этом. Ноздри Холмса уже трепетали в предвкушении того, что скоро вдохнут тот самый воздух, которым дышали лорд Байрон и Роберт Браунинг. И конечно же, моему другу не терпелось сразиться с противником-невидимкой — покойным Гасси Хауэллом.

Тем не менее все услышанное произвело на меня угнетающее впечатление, и, едва мы оказались одни, я откровенно заявил:

— Не нравится мне это дело, Холмс. Боюсь, мы здесь бессильны: когда бумаги разлетятся по свету, скандала будет не избежать. И в чем бы ни заключалась правда, мудрые обыватели всегда скажут: «Нет дыма без огня».

Холмс оторвался от вечернего выпуска газеты «Глоуб».

— Я повторю для вас, Ватсон: тот, кто хочет убить змею, должен отсечь ей голову. Это единственный верный путь, и я намерен по нему следовать.

Такой ответ не слишком меня успокоил.

4

Через несколько дней наш поезд уже мчался по мосту, соединяющему пустынные улицы Местре со сказочным островом в Венецианской лагуне. Едва мы ступили на платформу, из суматошной вокзальной толпы вынырнул Пен Браунинг. Избавив нас от внимания санитарных инспекторов, призванных бороться с эпидемиями лихорадки, он отрывисто подозвал носильщиков. Под его умелым руководством наш багаж был вскоре погружен на катер, а сами мы сели в гондолу.

От предложения разместиться в палаццо Реццонико мы отказались, выбрав отель «Даниэли». Как выразился Холмс, «в отношении клиента лучше сохранять независимое положение». Кроме того, художник и скульптор Пен Браунинг славился своим умением изображать женскую наготу, что, по слухам, нередко становилось причиной его разногласий с супругой. Американка Фанни Корнфорт получила пуританское воспитание и была приверженкой строгой морали. «Не стоит, — заметил Холмс, — становиться свидетелями семейных ссор, дабы не принимать в них ту или иную сторону».

Браунинги покинули Лондон на три дня раньше нас. Прибыв в Венецию, Пен не терял времени даром: он сразу же обратился к синьору Анджело Фиори, нотариусу, чья сестра Маргарита, по удачному совпадению, ухаживала за Робертом Браунингом-старшим. Фиори, в свою очередь, немедленно направил Тине Бордеро сообщение о том, что, по итальянским законам, необходимо произвести оценку всего имущества Асперна, прежде чем дело двинется дальше. В тот же день нотариус получил ответ. После смерти сестры Хуаниты нынешняя хозяйка дома и коллекции незамедлительно исполнила свое давнее желание покинуть город, который никогда не любила. Еще большую неприязнь она питала к Джеффри Асперну, хотя ни разу с ним не встречалась. Было очевидно, что помогать нам мисс Бордеро не намерена, однако против скорейшей оценки имущества она не возражала, поскольку неприятные воспоминания блекли в свете перспектив выгодной сделки.

Между тем наша гондола скользила вдоль кромки Большого канала, покачиваясь на волнах. Движение было оживленным из-за большого количества катеров. Мимо нас проплывали мраморные дворцы, солнце бросало на воду слепящие блики. Пен Браунинг рассказывал нам о своих последних переговорах с Тиной Бордеро. Несмотря на их бесплодность, Анджело Фиори обещал, что Холмс сможет посетить особняк Асперна в качестве оценщика и ознакомиться с оставшейся частью коллекции. Нотариус внушил владелице, что не следует выдавать за подлинники непроверенные бумаги, которые могут быть фальшивкой. Аргумент был железным, и она согласилась.

— Вам, мистер Холмс, — сказал Пен Браунинг, — по счастью, не приходилось иметь дело с сестрицами Бордеро. Эти дамы довели бы вас до полного отчаяния, выманив все ваши деньги и ничего не дав взамен. Они набивали цену, словно рыбные торговки, и норовили заманить покупателя всяческими «специальными предложениями», а если тот не попадался на удочку, пускали в ход лесть самого низкого пошиба. «Почтем за счастье вам услужить», — говорили они, но бедный клиент, уходя от них, испытывал что угодно, только не счастье. Сам же Асперн принадлежал к числу мужчин, в которых женщины, подобные Хуаните Бордеро, до беспамятства влюбляются, с тем чтобы вскоре запричитать: «Ах, как он ко мне жесток!» Асперн, смею заметить, и впрямь не жалел свою подругу.

Итак, единственным представителем Тины Бордеро оказался Анджело Фиори. Кроме него, переговоры мы ни с кем не вели. С его разрешения я и Холмс могли в любое удобное для нас время явиться в «палаццо Асперна» — к нашему недоумению, именно так гондольеры называли обветшалое жилище покойного английского поэта. Экономке, неотлучно находившейся в особняке, нотариус поручил подготовить для нас все необходимое и, конечно же, проследить за тем, чтобы мы ничего не украли. Однако вскоре всякие сомнения в нашей порядочности были рассеяны. При первой встрече Фиори признался мне, что проникся безоговорочным доверием к нам после того, как по просьбе Пена Браунинга за нас письменно поручился «синьор Лестрейд» из Скотленд-Ярда. Слава английской криминальной полиции распахнула перед нами двери дома, подобно заклинанию «Сезам, отворись!».

Теплый воздух венецианской весны освежало дуновение бриза с лагуны, колыхавшее кружевные занавески на окнах. Вечерами мы наслаждались прохладительными десертами и пили кофе в кафе «Флориан» на площади Святого Марка. Приятно было коротать сумерки в свете ламп под музыку и оживленный говор отдыхающей публики, слушать мягкий шорох шагов по мрамору и любоваться закатными отсветами, догорающими на низких куполах и мозаиках знаменитого храма.

В первое же утро нашего пребывания в Венеции гондольер повез нас по тихому и чистому каналу с узкими тротуарами вдоль берегов. Этот скромный водный путь, удаленный от излюбленных путешественниками маршрутов, воскресил в моем воображении образы Амстердама.

Лодка причалила возле дома, отделанного серой и розовой штукатуркой. С виду строению было лет двести. Вдоль широкого фасада, украшенного пилястрами и арками, тянулся балкон. Холмс дернул порыжевший шнур звонка. На зов явилась женщина в шали. Мы вошли в длинное пропыленное помещение и, следуя за нашей провожатой, поднялись по высокой каменной лестнице к парадным дверям в пустой и заброшенный зал. Картины давно потемнели, позолота на рамах утратила блеск, на гербовых щитах там и сям виднелись следы краски, нанесенной много десятилетий тому назад. Голые полы и стены производили впечатление столь угнетающее, что трудно было предположить, будто в доме хранятся ценности. И уж вовсе бессмысленным казалось наше стремление искать здесь разгадку тайны Огастеса Хауэлла — если только он сам не намеревался явиться сюда и ответить на наши вопросы.

«Нельзя не признать, — сказал я Холмсу еще в поезде, — что он уже несколько раз объявлял себя мертвым, но убитым — ни разу». Однако мой друг, ничего не ответив, продолжил чтение своего «бедекера» ^[228].

Теперь же мы поднялись в верхние комнаты особняка Асперна, и из окна нам открылся вид на щербатые черепичные крыши и лагуну, сияющую вдалеке. Внизу зеленел сад, а точнее, маленький заросший пятачок земли, спрятанный от мира за каменными стенами. Неужели еще год назад в этом заброшенном «палаццо» жили люди? До чего убогой была жизнь сестер Бордеро!

Встретившая нас женщина достала связку ключей и отперла дверь. Мы вошли в следующую комнату, такую же пыльную, с плетеными стульями и тростниковыми циновками на полу, выложенном красной плиткой. Из окон, обращенных на север, лился неяркий свет. У дальней стены стояло внушительное, размером с большой гардероб, мрачное бюро красного дерева. Судя по украшавшим его бронзовым орлам и прочим символам имперского величия, оно помнило эпоху Наполеона Бонапарта. Очевидно, это и был знаменитый асперновский секретер — «хранитель скучных тайн душевного упадка», как назвал его поэт в известном стихотворении «Старость и юность». Казалось, нельзя найти лучшего вместилища для свидетельств запретных страстей и тайных преступлений, чем эти ряды запертых ящичков со шкафчиками по обеим сторонам. Посередине, на письменном столе, лежал один-единственный ключ для всех замков.

— Пожалуйста, — сказала наша провожатая, указывая нам на него. — Садитесь сюда, а я буду рядом, если вдруг понадоблюсь. Этот ключ открывает все.

Я удивился тому, что женщина заговорила с нами на хорошем английском языке, хотя и с акцентом.

— Некоторое время я была переводчиком в больнице, — с улыбкой пояснила она. — Анджело Фиори — мой двоюродный брат. Бумаги Джеффри Асперна, которые здесь хранятся, несколько раз едва не потерялись. Перед смертью старшая мисс Бордеро прятала их между матрацами и даже позвала моего кузена сделать приписку к ее завещанию: наверное, она немного стыдилась этих писем и потому пожелала, чтобы их похоронили вместе с ней. Но этого не выполнили. В последний вечер перед своим отъездом младшая мисс Бордеро сожгла несколько листков в кухонном очаге. Остальное здесь, в ящиках. Еще есть редкие книги: они в боковых шкафчиках и на полках.

— Большое спасибо, синьора, — любезно проговорил Холмс с легким поклоном. — Полагаю, вам доводилось встречаться с мистером Хауэллом?

Экономка улыбнулась, но в глазах ее мелькнуло беспокойство.

— Он был здесь более месяца назад, а затем вернулся в Англию. Больше я его не видела.

— Он не присылал вестей о себе?

— Нет, не думаю.

Женщина вышла, и через открытые двери мы услышали, как она хлопочет в соседней комнате.

Несмотря на ранний зной венецианской весны, Холмс по-прежнему был в строгом костюме. Достав из жилетного кармана мощную лупу, он положил ее перед собой на стол и приступил к работе, начав поочередно открывать ящики нижнего яруса. В первом не оказалось ничего, кроме пыли и древесной стружки. Из второго удалось извлечь лишь несколько клочков бумаги с записями вполне заурядного содержания. Наконец Холмс выдвинул нижний и самый глубокий из ящиков, а через секунду, вполголоса издав радостное восклицание, вытащил поношенный оливково-зеленый портфельчик. Очевидно, с него в ближайшие несколько месяцев стирали пыль, — вероятно, это делала Тина Бордеро. На дне ящика оказалась коробка с письмами, обитая кожей, на которой золотыми буквами было вытиснено имя Асперна. Открыв две защелки, Холмс достал содержимое. Затем он отпер боковые дверцы. Здесь на полках теснились тома — вовсе не читанные или в крайнем случае слегка потертые.

Я бы не удивился, обнаружив в секретере многочисленные тетради и папки для бумаг. Но вовсе не ожидал увидеть здесь столько книг. Большая часть их была напечатана сравнительно недавно и хранилась во множестве экземпляров, как на издательском складе. Имелись тут, конечно, и редкости: копии из первых тиражей, часто подписанные авторами. Я заметил сборник стихотворений Данте Россетти, напечатанный незадолго до смерти поэта, в 1881 году. Помимо его сочинений, основную часть собрания составляли творения Джона Рёскина, Уильяма Морриса и Алджернона Чарльза Суинберна. Также я увидел три раритетных издания стихотворений Роберта Браунинга с дарственными надписями, две из которых были адресованы Асперну и датировались пятидесятыми годами. Третью же книгу, «Золотые волосы», вышедшую в свет уже после смерти хозяина секретера, автор подарил Хуаните Бордеро. Так ли уж сильна была его неприязнь к этой женщине?

Холмс открыл тисненную золотом кожаную коробку для писем. Здесь, если верить нашему клиенту, хранились несметные литературные сокровища, включающие послания, которые Асперн получал от лорда Байрона, Роберта Браунинга и Уильяма Бекфорда. Корреспонденцию кто-то аккуратно разобрал, причем сделал это недавно, поскольку папки казались значительно новее содержимого. Письма, что мне удалось разглядеть, потускнели от времени, но буквы, выведенные черными чернилами, были четче и ярче, чем я ожидал. Холмс встал, подошел к окну и поднес к свету один из листков.

— Похоже, к железо-галловым чернилам, какими обыкновенно пользовались в двадцатые годы, добавили индиго, чтобы усилить цвет. Если так, то документ, скорее всего, подлинный и действительно относится к году, который указан на водяном знаке.

— О чем здесь говорится?

— Это исправленная страница рукописи шестой песни «Дон Жуана». Джон Пирпонт Морган отдал бы небольшое состояние за право хранить ее в своей библиотеке. Судя по реестру, эти строки собственноручно написаны самим Байроном. Обратите внимание на дату вверху листа: тысяча восемьсот двадцать второй год. Первая двойка выведена так, что ее легко перепутать с девяткой, правда?

— Да, в самом деле.

— Изготовитель подделки сделал бы обе цифры похожими как две капли воды. Но в жизни никто дважды не напишет одинаково одно и то же слово, даже собственное имя. Посему искусные фальшивки порой оказываются слишком последовательными и совершенными, словно буквы вырисовывали, а не просто писали. Взгляните на первые байроновские строки:

Заглавная буква П в обоих случаях написана с петлями на двух концах поперечной черты. В этом ощущается не совсем естественная старательность. Можно заподозрить подделку. Но в последующих строфах перо Байрона уже бежит свободнее: петли исчезают, появляются добавочные соединительные «хвостики».

— Отличить подлинник от копии так просто?

— Ну что вы, дружище! Байрона подделывают чаще, нежели любого другого английского поэта. Мир жаждет новых открытий, и, пользуясь этим, Шультес-Янг в тысяча восемьсот семьдесят втором году явил публике две связки байроновских писем, якобы принадлежавших его, Янга, тетушкам. Это был очевидный обман. Часть бумаг мошенник вовсе не пожелал представить экспертам для изучения, а девятнадцать экземпляров оказались работой некоего де Гиблера, который выдавал себя за родного сына поэта. В свое время его легко разоблачили, поскольку Байрон умер за десять лет до даты на водяном знаке листа.

Аферы высшего класса были для Холмса родной стихией. Он снова сел за стол и взял увеличительное стекло.

— Когда документ изучается под лупой, становятся видны почти не заметные невооруженному глазу разрывы линии в тех местах, где перо поднимали от бумаги, — пояснил он. — В подлиннике подобных пробелов сравнительно мало, в подделке их обычно больше, ибо мошенник, особенно не слишком опытный, довольно часто останавливается, сравнивая свою работу с оригиналом. Иногда «бреши» пытаются «залатать», чтобы создать ощущение непрерывности письма.

— По этим признакам и выявляется фальшивка?

— По этим, а также по многим другим. Разумеется, искусный копировщик должен знать доказательства подлинности и постараться их предоставить. Если он подделывает рукописи одного и того же автора на протяжении долгого времени, почерк будет выглядеть уверенным, и для выявления обмана потребуются другие методы. Иногда преступника удается разоблачить, установив время изготовления чернил и бумаги. Думаю, в данном случае мы можем полагать, что это подлинная рукопись Байрона, — заключил Холмс, затем внимательно изучил какое-то письмо и с усмешкой процитировал две строки из «Дон Жуана»: — «Она писала это billet doux ^[230]на листике с каемкой золотою…» ^[231]Здесь можно не сомневаться: перед нами известная подделка почти восьмидесятилетней давности.

Через плечо Холмса я взглянул на узкий желтоватый пергамент, исписанный порыжелыми чернилами. Первые слова: «Еще раз, дражайшая моя…» — с виду были очень похожи на начальные строки байроновской рукописи «Дон Жуана».

Мой друг улыбнулся.

— Это послание, которое поэт якобы написал леди Каролине Лэм, в действительности сочинила она сама в тысяча восемьсот тринадцатом году с целью завладеть его портретом. История хорошо известна. Леди Каролина до помрачения рассудка влюбилась в Байрона — человека, которого называла дурным, безумным и даже опасным. Подделав его почерк, она написала письмо, в котором он будто бы поручает ей пойти к издателю Джону Мюррею и забрать знаменитую ньюстедскую миниатюру. Леди Каролина получила портрет поэта, а поэт получил у Мюррея «свою» записку.

Под фальшивой подписью поэт вывел: «Бумага составлена от моего имени леди Каролиной Лэм» — и поставил свой подлинный автограф.

— Обе подписи очень похожи.

— По тем временам леди Каролина могла стать хорошей копиисткой. И все же посмотрите еще раз на горизонтальные черточки: у Байрона они нависают над двумя соседними буквами, а его поклонница заводит их еще дальше. Преувеличивать особенности оригинала — грубая ошибка, как и смена стиля письма. Взгляните: вертикальную палочку «т» леди Каролина дважды усиливает чертой, идущей снизу вверх. Человек, желающий украсить букву, сделав ее пожирнее, никогда так не поступит. Скорее, он просто повторит уже имеющуюся черту, направленную сверху вниз. К тому же восходящие линии в естественном письме тоньше, чем нисходящие. Если нажим пера всюду одинаков — это один из признаков факсимильной копии или подделки. Иными словами, как бы ни были похожи два автографа, в письме леди Каролины слишком много подозрительного, чтобы ввести в заблуждение эксперта.

— Как же такой документ мог попасть к Джеффри Асперну?

— Надо полагать, ему отдал его сам Байрон. Перед тем как навсегда покинуть Италию и отправиться в Грецию, его светлость раздал друзьям некоторые памятные вещи.

Асперна считали обладателем богатейшей коллекции байроновских писем, однако многие из них оказались подделкой. Среди прочего мы нашли еще одну работу леди Каролины Лэм, на сей раз печатную, — стихотворение, которое она опубликовала в 1819 году, выдав его за новую песнь «Дон Жуана». Холмс вслух зачитал первую строку:

— «От славы я устал, постыла мне она…» Боже праведный, Ватсон! Этот лепет даже отдаленно не напоминает Байрона!

Внезапно мой друг замолчал и, отложив в сторону творение леди Каролины, принялся перебирать неровную стопку бумаг, скрепленных вместе. Несмотря на сосредоточенное выражение его лица, можно было заметить, как он взволнован.

— Ах вот же она! Это, очевидно, и есть поэма о путешествии Дон Жуана в Соединенные Штаты Америки! Говорят, будто Байрон мечтал быть послом в Новом Свете задолго до решения примкнуть к освободительной борьбе Греции против турок. С кем, как не с американским поэтом Джеффри Асперном, он мог поделиться таким намерением!

Холмс пробежал глазами по хрупкому листку, исписанному поблекшими чернилами, и передал его мне. Я принялся читать, благоговейно замирая при мысли о том, что держу драгоценность, некогда побывавшую в руках величайшего из романтиков, и мне довелось попасть в число тех немногих, кто к ней прикасался.

Равенна, 25 апреля 1821 года

Мой дорогой Асперн!

Вы с Мюрреем хотите, чтобы я написал поэму в духе эпических песен. Мое отношение к подобным подражаниям Вам известно. Однако что Вы скажете о путешествии моего героя на Вашу родину? «Дон Жуан в Новом Свете» — каково? Если я чем-либо выдам свое невежество по части обычаев Вашей родной Вирджинии, прошу Вас беспощаднейшим образом искоренить мою оплошность. Лишь при таком условии я отправляю нашего знакомца по стопам Томаса Джефферсона.

Как Вы относитесь к идее встретиться ближайшим летом? Может, навестите нас вместе с мисс Б. или хотя бы один?

Искренне и навсегда Ваш друг,

Байрон

Я перечитал страницу и задумался: неужели в лежавшей перед нами папке и вправду была рукопись «американского эпоса», созданного Байроном еще в Италии и отправленного Асперну для уточнения описаний Вирджинии и Джорджии? Кто мог подделать такой документ? Хауэлл — вряд ли! Разве только сам Асперн!

Но на первый взгляд ничто в этих строках не выдавало фальши. Почерк казался точь-в-точь байроновским — не чета робкому рукоделию леди Лэм. Аутентичность бумаги сомнений не вызывала. Черные чернила, как положено, «заржавели». И, что важнее всего, в письме, адресованном Байроном Асперну и найденном среди корреспонденции последнего, мы прочли две строфы поэмы. Посему вопрос о происхождении рукописи звучал бы совершенно бессмысленно. Слог, если я хоть немного разбирался в поэзии, являл собой ярчайший пример байроновского стиля.

Раз так, то, может быть, папка, содержимое которой сейчас изучал Холмс, действительно хранила одну из величайших литературных тайн нашего времени? Вероятно, поэт, живописуя амурные приключения своего пылкого героя в Севилье, Кадисе или турецких гаремах, уже видел вдали Вашингтон и Делавэр?

Я взглянул на Холмса.

— Думаете, это оригинал?

— Ни на секунду не допускаю подобной мысли.

Его ответ поверг меня в разочарование, какое, должно быть, испытывает любой простак, обманутый мошенником. Я всем сердцем желал, чтобы это письмо было начертано рукой самого Байрона. Теперь же я ежился под холодным душем скептицизма. Увы, радостное волнение на лице моего друга было вызвано не открытием литературной жемчужины, а предвкушением разоблачения ловкого мошенника. Я понял это слишком поздно и все же попытался возразить:

— Написано очень убедительно.

— У Огастеса Хауэлла особый дар убеждения. Ему-то он и обязан своим успехом. Найденный в папке с байроновскими письмами к Асперну, этот листок произведет фурор в аукционных залах Лондона и Нью-Йорка.

— Много ли здесь страниц?

— Достаточно для большого костра.

Мой душевный подъем уступил место беспокойству.

— Но бумага действительно была изготовлена в тысяча восемьсот двадцать первом году?

— Почти наверняка.

— А чернила порыжели от времени?

— Как будто бы да.

— Строки написаны байроновской рукой?

— Почерк настолько похож, что нетрудно обмануться.

— Бумага, чернила, почерк… Рукопись семидесятилетней давности, а тогда Хауэлл еще не родился!

— Все верно. И тем не менее это подделка.

Холмс взял у меня документ и снова подошел к окну. Держа листок горизонтально, он слегка его наклонил, улавливая свет, и принялся изучать поверхность через лупу. В этот момент самоуверенность великого детектива не могла не вызвать у меня некоторого раздражения.

Не знаю, что ему удалось обнаружить, но он внезапно отложил письмо в сторону и стал вытаскивать из секретера ящики. За несколько минут мы, казалось, вынули оттуда все, что хоть сколько-нибудь заслуживало внимания, оставив лишь сор. Мой друг принялся искать полости, в которых могло бы поместиться потайное отделение. Он переворачивал каждый ящик вверх дном и тряс, пока не начинала сыпаться древесная труха. Не удовольствовавшись этим, детектив обшарил опустошенные нами гнезда громадного бюро и наконец облегченно вздохнул, отыскав маленькую полоску бумаги. Я сразу же признал в ней квитанцию лондонского торговца скобяными изделиями.

— Такие мелочи чрезвычайно важны для нас, Ватсон.

Судя по печати, квитанция на сумму в три шиллинга и восемь пенсов была получена на улице Хай-Холборн в лавке «Кинглейк и сын» 12 ноября 1888 года. Зачем хранить столь пустячный документ так долго, да еще и с такими предосторожностями? Может быть, его вовсе не прятали, а просто он выпал из ящика и остался валяться в гнезде? На этот вопрос мог ответить лишь Огастес Хауэлл, который, как все считали, был уже мертв. Вдруг я заметил на обороте листка надпись: «1 унция галла, 1 унция гуммиарабика, 1 унция сульфата железа для окисления, 6 семян гвоздики, 60 зерен индиго. Добавить 30 унций кипятку, настаивать 12 часов».

— Как же нам в этом разобраться?

— Тут все ясно, Ватсон. Это рецепт приготовления железо-галловых чернил, которыми давно никто не пользуется. На смену им пришли кампешевые, а затем сине-черные. Для окончательных выводов осталось лишь дождаться ответа на мою телеграмму из Сент-Панкраса, с фабрики по производству вакуумных очистителей.

— Но, Холмс, вы ведь не посылали туда телеграммы!

— И это чудовищная недальновидность с моей стороны! — нетерпеливо воскликнул он. — Мне следовало бы знать, чем все обернется! В ход пущены обыкновенные старые фокусы! Мы пойдем в агентство Томаса Кука и отправим запрос. А пока, если вас не затруднит, возьмите так называемое письмо Байрона, с которым вы уже ознакомились, и поднесите его к окну так, чтобы свет под углом падал на оборотную сторону. Скажите мне, что вы видите.

Я стал у подоконника и принялся вертеть листок, рассматривая его через лупу.

— Кое-где бумага помялась, в чем нет ничего удивительного — прошло целых семьдесят лет!

— Смотрите на рельеф.

— Он почти незаметен.

— И все же он есть.

— Действительно, я вижу подобие клетки из вертикальных и горизонтальных линий.

— Похоже, не правда ли, что лист лежал на решетке? И это вам ни о чем не говорит?

— Боюсь, что нет.

— Тогда поспешим в контору господ Куков. Чем быстрее мы там окажемся, тем скорее получим ответ.

5

Телеграмма из Сент-Панкраса пришла в тот же вечер. Фабрика, изготовлявшая вакуумные очистители для ковров, открылась всего годом или двумя ранее, хотя само устройство было не ново. Холмс, в очередной раз обратившись к неисчерпаемому источнику фактов, хранящихся в его памяти, сообщил мне, что автор изобретения получил патент в Америке еще в 1869 году. Первоначально пользоваться машинкой должны были два человека: один раздувает мехи для создания вакуума, а другой держит длинный шланг, всасывающий пыль. Мой друг, всегда интересовавшийся подобными новомодными приспособлениями, даже процитировал мне статью из журнала «Хардвермен» ^[232]за прошлый май. В ней говорилось, что благодаря замене мехов на мотор агрегат станет работать чище. Я же только слышал об этих вакуумных диковинах, но ни разу не видел ни одной из них.

Когда мы уселись за столик в кафе «Флориан» на площади Святого Марка, Холмс наконец-то приоткрыл завесу тайны:

— Легкие отпечатки, которые вы увидели на бумаге, Ватсон, оставлены проволочной сеткой.

— Вполне возможно. Но при чем здесь вакуумный очиститель ковров?

— Чтобы рисунок получился настолько четким, лист должны были закрепить на сетке при помощи скрепок и гвоздиков и удерживать так достаточно длительное время. К тому же включенный вакуумный очиститель сам по себе притягивал листок к решетчатой поверхности. Металл легко отпечатывается на мягкой и рыхлой тряпичной бумаге.

— Разве подобные манипуляции могут ее состарить?

— После такой процедуры как будто выцветают чернила.

— Неужели вакуум их видоизменяет?

— Вспомните рецептуру, записанную на обратной стороне квитанции от скобаря, — терпеливо подсказал Холмс. — Это рецепт для приготовления небольшого количества железо-галловых чернил, которыми в двадцатые годы пользовались Джеффри Асперн, лорд Байрон и их современники. Теперь такими давно не пишут. Посудите сами, кому и зачем могли понадобиться железо-галловые чернила в ноябре тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года?

— Но для того чтобы узнать, как они приготовляются, вам не нужно было отправлять телеграмму на фабрику вакуумных очистителей!

— Разумеется, нет, мой дорогой друг, — удивленно ответил Холмс. — Вооружившись мехами, можно создать вакуум и без помощи очистительного устройства, однако с большим трудом. Телеграмму я послал для того, чтобы узнать у этих благодетелей рода человеческого (преимущественно женской его половины), не было ли одно из чудодейственных изделий продано мистеру Хауэллу, проживающему в западной части центрального Лондона, на Саутгемптон-роу, девяносто четыре.

— И какой ответ вы получили?

— Отрицательный.

— Выходит, вы ошибались!

— Не совсем. Они доставили устройство по такому адресу. Только покупатель назвался мистером Асперном. — Щелкнув пальцами, Холмс подозвал официанта и заказал еще кофе. — Тряпичная бумага, на какой писал Байрон, плохо впитывает чернила. А затем они начинают медленно «ржаветь» от окисления. Если же буквы остались черными и яркими, рукопись не выглядит старой.

— Это ясно любому школьнику.

— Секунду терпения! Мягкая бумага с еще не просохшими строчками осторожно и терпеливо обрабатывалась с обратной стороны вакуумным очистителем: это ускоряло впитывание чернил, а значит, и их старение. Таким образом, можно, я полагаю, заключить, что Байрон не имел намерения отправлять Дон Жуана «по стопам Томаса Джефферсона». Зато мы с вами проделали небезуспешный путь по следам сестер Бордеро и их мошенника-поверенного.

6

Следующим утром мы получили от Лестрейда письмо, а точнее, газетную вырезку. Инспектор без пояснений вложил в конверт объявление из спортивного еженедельника «Виннинг пост», выпускаемого издательской конторой Роберта Стэндиша Сивера, что на Пэлл-Мэлл:

С прискорбием сообщаем читателям о кончине известного ловкача и обманщика Огастеса (или Гасси, как многие его именовали) Хауэлла, чьи бренные останки были погребены третьего дня на Бромптонском кладбище. На похоронах присутствовали кредиторы покойного, а также красавицы с улицы Пикадилли, надевшие по такому случаю траурные чулки из черного шелка. Поэт А. К. С. написал на смерть Хауэлла элегию, быстро распространившуюся в светских кругах:

В пятницу после скачек, в шесть часов пополудни, первейшие лондонские мошенники и шулеры соберутся в баре «Сент-Лежер», чтобы почтить намять усопшего.

— На сей раз он и вправду мертв, — сказал я.

— Жаль, — холодно произнес Холмс. — Он мог бы сперва оказать нам услугу, а уж затем умирать столько раз, сколько ему вздумается.

Примерно час спустя мы приступили к изучению последней связки документов, датированных 1845–1855 годами. Нам попалось несколько стихотворений, написанных от руки на осьмушках бумаги. Взяв один из листков, я пригляделся к аккуратному почерку, лишенному байроновских петель и завитков, и понял, что передо мной драматический монолог. Это была речь фанатика-реформатора Савонаролы, обращенная к городскому совету, который приговорил его к смерти.

ВОЗЗВАНИЕ САВОНАРОЛЫ К СИНЬОРИИ

24 мая 1598 года

— Роберт Браунинг! — восторженно воскликнул я. — Это может быть только он. Я не знаток поэзии, но готов поручиться, что монолог написан им. Нам посчастливилось найти одно из тех стихотворений, которые не вошли в сборник «Мужчины и женщины» редакции тысяча восемьсот пятьдесят пятого года.

— Вы, как всегда, правы, дорогой Ватсон, — вяло ответил Холмс.

— В том, что это творение Роберта Браунинга?

— Нет! В том, что вы не знаток поэзии.

Уязвленный колким замечанием своего друга, я все же продолжил чтение, и с каждой новой строкой моя надежда крепла.

— Тон и стиль…

— К черту тон и стиль! Их может подделать любой шарлатан, — проворчал Холмс, рассматривая ровные аккуратные строчки через лупу.

— Допустим, — упорствовал я. — А каково письмо?

— Неплохо, — нехотя признал он. — Это работа мастера, который изучал и копировал рукописи автора до тех пор, пока не научился воспроизводить его почерк быстро и свободно, добиваясь немалой убедительности. Посмотрите на эти хвостики, соединяющие конец одного слова с началом другого: легкие штрихи протянулись от «был» к «свыше» и от «любой» к «из», словно перо скользило, почти не отрываясь от бумаги. Подобные мелочи встречаются в хорошо подделанных документах.

— Равно как и в подлинных.

— Поверьте, это фальшивка.

— А что вы скажете о чернилах?

— Они, разумеется, уже не железо-галловые, а обыкновенные сине-черные с примесью индиго. Такие гораздо менее подвержены выцветанию.

— То есть и почерк, и чернила выглядят вполне правдоподобно?

— Одну минуту.

Перебрав стопку осьмушек, Холмс отложил в сторону несколько писем, причем гораздо менее пожелтевших, чем байроновские. Написаны они были, очевидно, той же рукой, что и монолог Савонаролы. Первый из этих документов оказался посланием Роберта Браунинга к Элизабет Барретт, вернее, если судить по зачеркиваниям и вставке, его черновиком. Оно относилось к 1846 году, когда поэт тайно ухаживал за своей возлюбленной, которая была тяжело больна и жила в заточении в доме отца. Будущие супруги каждый день писали друг другу. Не стану раскрывать секреты их корреспонденции. Скажу лишь, что письма Браунинга были пронизаны глубочайшим почтением к «дорогой Ба», в свою очередь призывавшей на него благословение Небес. Мне показалась чудовищной самая мысль о том, что свидетельства столь глубоких и сокровенных чувств можно распродать с молотка, дабы утолить жадность торговцев и потешить любопытную толпу. Кто знает, сколько реликвий выставлено с подобной целью на всеобщее обозрение в аукционных залах всего мира?

Холмс обернулся ко мне.

— Думаю, нам понадобится мистер Браунинг-младший. Я пошлю за ним.

Исполнив это намерение и уведомив кузину Анджело Фиори о предстоящем появлении гостя, мы стали ждать. Не желая терять времени даром, сыщик взял миниатюрный черный чемоданчик, не более восемнадцати дюймов в длину и десяти в ширину, открыл его и достал блестящие медные составные части микроскопа Наше — мощнейшего прибора, который можно было собрать и вновь разобрать в считаные секунды. Корпус легко отсоединялся от трубчатой ножки штатива с фрезерованной головкой и аккуратно складывался в футляр.

Из того же чемоданчика мой друг извлек металлический угольник. То, что за этим последовало, я сотни раз наблюдал в нашей гостиной на Бейкер-стрит. Худощавая и долговязая фигура великого детектива склонилась над глазком, за которым открывался чудесный микроскопический мир. Один за другим Шерлок Холмс подносил к объективу листки, исписанные твердым аккуратным почерком Роберта Браунинга, а затем прикладывал свой чертежный инструмент к нижнему левому углу каждого из них. Сперва Холмс хмурился, но наконец его лицо прояснилось. Изучив последний документ, он выпрямился и повернулся на стуле.

— Кажется, Ватсон, этот мошенник у нас в руках. Вытряхните все ящики, опустошите все полки: думаю, сейчас мы отыщем то, чего нам недостает.

Я принялся целыми стопками вытаскивать из секретера книги и складывать их на стол. Холмс тем временем брал каждый томик в руки, раскрывал его и поочередно сопоставлял отобранные осьмушки с внутренней стороной переплетной крышки. Кто-то отрезал форзацы и использовал их в качестве писчей бумаги. Мог ли это быть сам Роберт Браунинг? Отложив рукописи в сторону, Холмс принялся тщательнейшим образом рассматривать через увеличительное стекло сами книги, открывая их наугад. Среди изученных им раритетов я заметил одно из первых изданий «Смерти Артура» лорда Теннисона в редакции 1842 года, «Сонеты» миссис Браунинг, опубликованные в 1847-м, и ее же «Беглого раба» 1849 года. Были здесь и сочинения Роберта Браунинга — «Клеон», «Статуя и бюст», напечатанные в 1855 году, — и «Сэр Галахад» Уильяма Морриса, и «Сестра Елена» Данте Габриэля Россетти, вышедшие в свет в 1857-м. Внимание моего друга привлекли лишь несколько книг, остальные он едва удостоил взглядом.

7

Холмс не мог оторваться от коллекции редких изданий, время от времени издавая радостные возгласы человека, нашедшего подтверждение собственной правоте. Тем временем в палаццо Асперна прибыл Пен Браунинг. Он вошел в кабинет и с некоторым удивлением посмотрел на сверкающий стальными деталями разборный микроскоп Наше. Детектив развернулся в кресле, однако не встал, чтобы поприветствовать именитого клиента.

— Мистер Браунинг! Пожалуйста, садитесь. — Он указал на один из плетеных стульев. — Начну с того, что вы знали и раньше: ваше доброе имя и репутация ваших родителей в большой опасности, поскольку тайны их частной жизни каким-то образом оказались в руках содержателей аукционных домов по всему миру. Но бояться шантажа и вымогательства вам, полагаю, более не следует.

Впервые со дня нашего знакомства мы увидели на лице Пена Браунинга улыбку.

— Если это правда, мистер Холмс, я ваш должник.

— Истинная правда. Однако сперва позвольте задать вам несколько вопросов.

— Охотно на них отвечу.

— Очень хорошо. Вы, наверное, немногое сможете сказать о сонетах, написанных вашей матушкой в тысяча восемьсот сорок седьмом году, еще до вашего рождения?

— Как мне известно, отец всегда сомневался в том, что эти стихи стоит печатать. Даже после тысяча восемьсот пятидесятого года, когда они все-таки были опубликованы, он продолжал говорить: «Не пристало бросать свое сердце на поклев галкам». Точно так же он ответил на предложение о посмертном издании их с матушкой любовной переписки.

— Очень интересно. Теперь я должен спросить вас о чрезвычайно важной вещи. Прошу как следует поразмыслить над ответом.

— Непременно.

— Когда ваш отец заканчивал переписывать стихотворение набело, присыпал ли он непросохшие чернила песком на старомодный манер или же пользовался промокательной бумагой, как делают многие в последние тридцать или сорок лет?

Вопрос, судя по всему, удивил Пена Браунинга, но с ответом он не затруднился:

— Ни то ни другое. Мой дед служил в Банке Англии и посыпал страницы песком, который затем стряхивал. Его медная песочница хранилась в нашем флорентийском доме, и я с ней играл. Никак иначе она не применялась.

— А промокательная бумага?

— Ребенком я нередко наблюдал, как отец начисто переписывает свои работы. Промокашкой он не пользовался, поскольку боялся, что из-за нее на листе получится клякса и придется начинать все сызнова. По-моему, среди его письменных принадлежностей никогда не было промокательной бумаги. Он говорил, что поэт должен, подобно средневековому каллиграфу, выставлять свои рукописи сохнуть на солнце. Благо в Италии солнца достаточно.

Холмс протянул Пену Браунингу монолог Савонаролы.

— Посмотрите, пожалуйста, на этот документ, датированный тысяча восемьсот пятьдесят пятым годом. Он написан вашим отцом?

— Почерк, кажется, его. И само стихотворение, вероятно, тоже, хотя я такого и не припоминаю.

— Взгляните внимательно на последние строчки и скажите, что вы видите?

— Ничего особенного. Только, пожалуй, они бледнее остальных. В чистовой копии отец такого не допустил бы.

— Неужели?

— Каллиграфическое исполнение рукописи было для него очень важно. Он считал, что произведение искусства должно быть прекрасно во всех отношениях, и потому переписывал стихи скрупулезно.

— Но автор этого документа не проявил большого старания, не правда ли? Тем более ваш отец, как вы говорите, не пользовался промокательной бумагой, а здесь это очевидно. Первые строки успели высохнуть и потемнеть, однако последние стали бледнее, когда рыхлая бумага вобрала в себя часть чернил.

— И это все?

— Нет, мистер Браунинг, это далеко не все. Под микроскопом можно увидеть, что от нажима промокательным листом очертания букв в последних строках стали перистыми. Мне даже удалось различить налипшие белые ворсинки.

Лицо Пена Браунинга несколько помрачнело.

— Я рассказал вам то, что помню, мистер Холмс, но не готов поклясться, будто отец ни разу в жизни не брал в руки промокашки. К тому же это, возможно, не чистовая копия.

— Верно, мистер Браунинг. Однако стихотворение, напоминаю, датировано тысяча восемьсот пятьдесят пятым годом. Забавно, не правда ли, что производство промокательной бумаги для продажи началось лишь в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году, причем в Соединенных Штатах? Кроме того, до тысяча восемьсот шестидесятого ее изготовляли из розового волокна, и только потом она стала белой.

— И это все, что вы хотели мне сообщить?

— Нет же, — ответил Холмс немного нетерпеливо. — Я не назвал бы форму бумажного листа, на котором написано это произведение, идеально прямоугольной. Этим грешит большинство рукописей, лежащих на этом столе. Возьмите мой угольник и проверьте сами: края многих листков расходятся с его ребром. А некоторые из них еще и слишком узки для осьмушки. Довольно нелегко сделать линию отрезаидеально ровной, если отделяешь форзац от переплета у самого корешка.

На мягко очерченном лице Пена Браунинга выразилось недоумение.

— Я вас не понимаю, мистер Холмс.

— Эти страницы, вероятно, с полгода назад были вырезаны из томов, которые вы видите на столе. Пока вы были в пути, я сопоставил большинство листков с узкими полосками бумаги, торчащими из переплетов книг. Мошенник полагал, будто у него будет достаточно времени, чтобы вернуться сюда и уничтожить улики. Но смерть застала беднягу врасплох.

— С какой стати моему отцу вздумалось в тысяча восемьсот пятьдесят пятом году писать стихотворение на форзаце, вырванном из…

— Из его собственной поэмы «Клеон» того же года издания?

— Да.

— Он ничего подобного не делал. Сама книга поддельная. Как все эти тома и дарственные надписи на них.

— Думаю, Холмс, вам следует объясниться, — вмешался я. — С чего вы это взяли? «Клеон» — известное произведение Роберта Браунинга, вошедшее в сборник «Мужчины и женщины».

— Что бы ни значилось на титульном листе, — сказал Шерлок Холмс, — это издание не могло появиться в тысяча восемьсот пятьдесят пятом, более того, тысяча восемьсот шестьдесят пятый, тысяча восемьсот семьдесят пятый и, пожалуй, тысяча восемьсот восемьдесят пятый годы также исключаются. Это было физически неосуществимо. Будьте добры взглянуть в микроскоп. Если сможете, мистер Браунинг, не обращайте внимания на печать. Смотрите только на саму бумагу. Что вы замечаете?

Мой друг бесцеремонно выдернул страницу из «ранней» копии «Клеона», расположил ее под объективом своего прибора, настроил линзу и уступил клиенту место за столом.

— Под увеличительным стеклом на ней видно много пятнышек. Вот и все, — пробормотал тот.

— Сосредоточьтесь, пожалуйста, на бледно-желтых отметинах. Некоторыми пока можно пренебречь, но есть пара особо примечательных. Они напоминают тонкие волоски. Вы видите?

— Да, — ответил Браунинг, сперва с сомнением в голосе, потом более уверенно. — Да. Вижу.

— «Листья травы»! — торжественно изрек Холмс. — Это последнее, что произнес Огастес Хауэлл, умирая (вне зависимости от того, действительно ли ему перерезали горло).

— Сборник Уолта Уитмена! — воскликнул я.

— Вынужден вас разочаровать, Ватсон: мистер Уитмен здесь ни при чем. Речь идет об эспарто — растении, также известном как трава альфа или ковыль тянущийся. Современные английские производители бумаги часто его используют. Подчеркиваю: современные. До тысяча восемьсот шестьдесят первого года вся бумага в Англии изготавливалась из хлопкового тряпья. Но гражданская война в Америке привела к нехватке хлопка, и на замену ему пришлось искать другие ингредиенты.

— Иными словами…

— Иными словами, — заключил Холмс, — монолог Савонаролы, датированный тысяча восемьсот пятьдесят пятым годом, поэма «Клеон» того же года и сонеты, якобы изданные в Рединге в тысяча восемьсот сорок седьмом году, — все это в действительности было написано или напечатано на бумаге, выпущенной не ранее тысяча восемьсот шестьдесят первого года, когда Томас Рутледж впервые использовал эспарто на своей фабрике в Эншеме, близ Оксфорда. Собственно говоря, главная причина, по которой ваш отец не мог сочинить «Воззвание Савонаролы», заключается в том, что, когда создавалось это произведение, он был уже на том свете. То же можно сказать и о так называемых черновиках его писем к вашей матушке. Нечестным путем завладев частью корреспонденции, мошенник бессовестным образом досочинил остальное в стремлении обогатиться.

В комнате с выложенными плиткой полами наступила тишина, нарушаемая лишь тихим шлепаньем весел по затененной воде канала. За окном ярко светило солнце. Пен Браунинг посмотрел на Холмса.

— Правильно ли я понимаю, сэр, что вы говорите о… — осторожно спросил он.

— Подделке! — с наслаждением произнес Холмс. — Причем неслыханно дерзкой и раздутой до абсурда. Осуществили ее совсем недавно, вероятно, всего несколько месяцев назад, и это неудивительно, поскольку мошенники могли безбоязненно развернуть свой план только после смерти вашего отца.

— Но вы говорили, мистер Холмс, что бумага, изготовленная из травы, появилась в тысяча восемьсот шестьдесят первом году — почти тридцать лет назад, — а отец мой умер лишь в прошлом декабре.

— Хорошо, посмотрите в микроскоп еще раз, и вы увидите пятнышки, отличные от волосков эспарто, — терпеливо пояснил мой друг. — Это частички древесной целлюлозы. Она подмешана в массу, из которой сделаны листы тома, датированного тысяча восемьсот пятьдесят пятым годом. Однако до тысяча восемьсот семьдесят третьего года этот материал не использовали при производстве печатной бумаги. В нынешнем виде древесная целлюлоза получила распространение только лет пять тому назад. Принимая во внимание этот факт, а также то, что ваш отец при жизни во всеуслышание уличил бы авторов «Савонаролы» в обмане, мы можем с немалой уверенностью заключить: возраст данной рукописи — менее полугода.

— А письма, мистер Холмс?

— Они написаны на такой же бумаге. Их сочинитель решился на рискованное предприятие: он приобрел поддельные книги и отрезал у них форзацы, полагая, будто такая бумага как нельзя лучше подойдет для осуществления его замысла.

— Вы уверены в том, что все эти книги не подлинные?

Холмс вздохнул.

— Я поясню, в чем я уверен, мистер Браунинг: раритетное редингское издание сонетов вашей матушки напечатано на бумаге, содержащей древесную целлюлозу. Следовательно, оно было выпущено не в тысяча восемьсот сорок седьмом году, а по меньшей мере на три десятка лет позднее. При наборе поэмы «Беглый раб» тысяча восемьсот сорок девятого года использовались такие литеры «f» и «j», какие были впервые отлиты для печатника Ричарда Клэя в тысяча восемьсот восьмидесятом году.

Пен Браунинг выглядел так, словно его оглушили.

— Здесь заговор, мистер Холмс! Никак не меньше.

Не ответив на это предположение, детектив продолжал:

— Бумага «первых» изданий «Смерти Артура» Теннисона и «Долорес» Суинберна, якобы выпущенных в тысяча восемьсот сорок втором и тысяча восемьсот шестьдесят седьмом годах, также содержит древесную целлюлозу и траву эспарто. Следовательно, она современная. Все тома стоят на этих полках в нескольких экземплярах, готовые разойтись по аукционам. У Джона Моргана и его соперников можно выручить за такую библиотеку целое состояние. Однако лорд Теннисон и мистер Суинберн еще живы, посему их книги пока ждут своей очереди. Смерть ваших родителей, как и преждевременная кончина лорда Байрона, развязала мошенникам руки. Как бы искусно ни был изготовлен поддельный документ, необходимо, чтобы тот, кому он приписывается, уже не мог опровергнуть своего авторства. Между тем рукописи Байрона и Бекфорда, Элизабет Барретт и Роберта Браунинга — сокровища, которые могут сделать преступника богатейшим человеком. Поверьте, это было лишь начало.

— Что же стало с мистером Хауэллом?

— Как сообщил еженедельник «Виннинг пост», издание весьма солидное, он и в самом деле отправился к праотцам.

— Ему перерезали горло?

— В этом я осмелюсь усомниться. Вероятнее всего, он поступил в больницу на Фицрой-сквер для лечения, скажем, от пневмонии, воспользовался случаем и распустил слух, чтобы ввести в заблуждение кредиторов. К несчастью и, быть может, к немалой неожиданности для него самого, он действительно умер. Думаю, сейчас мистер Хауэлл находится вне юрисдикции Центрального уголовного суда.

— Так это была не месть? — спросил я.

Холмс покачал головой.

— Если вы о монете, зажатой у него между зубами, то забудьте о неаполитанских преступных сообществах. Скорее, полсоверена положила в рот умершему рука преданной Розы Кордер или другой дамы, увлеченной классической мифологией: мошенник должен был расплатиться с паромщиком Хароном за переправу через Стикс в царство мертвых.

— А отверстие в трахее проделали для введения бронхиальной трубки, облегчающей дыхание? — проговорил я скептически.

— Это мы сможем выяснить.

— Что вы скажете о сонетах, найденных у Хауэлла? — прервал нас Пен Браунинг.

— Полагаю, книга действительно была у него в кармане, — невозмутимо ответил Холмс. — Гасси был не только алчен, но еще и дьявольски самолюбив. Именно тщеславие заставляло его сочинять сказки о том, как он нырял за сокровищами затонувших галеонов, предводительствовал племенем в Марокко и служил атташе при португальском посольстве в Риме. Возможно, умирая, он успел понять, что последний час пробил и сонеты, спрятанные в кармане его пальто, обязательно будут обнаружены.

— Но это не доказало бы его вины.

— Есть тип преступников, мистер Браунинг, для которых нет большего удовольствия, чем похвастать своими подвигами. Некоторые убийцы нарочно дразнят полицию, словно говоря: «Попробуйте-ка меня поймать!» Они будто бы сами просовывают голову в петлю лишь затем, чтобы через секунду ускользнуть.

— При чем же здесь Хауэлл?

— «Листья травы…» — насколько мне известно, это были его последние слова. Он говорил не о книге Уолта Уитмена, а о сонетах, которые держал при себе. О растении эспарто. Хауэлл обманул целый мир, но какая от этого радость, если перед смертью он, Гасси, не расскажет всем, до чего умно он их надул?

— Значит, мошенника не зарезали?

— Думаю, его убийцей был маленький и незаметный, но беспощадный легочный микроб, а вовсе не член неаполитанского бандитского клана. История о преступном возмездии слишком характерна для Гасси Хауэлла, чтобы ей верить.

8

Оставаться в Венеции без достойной, по его понятиям, цели Шерлок Холмс не желал. Сразу же приобрести билеты в спальный вагон европейского экспресса, идущего в Лондон через Кале, не удалось. Но на следующий день нам повезло. К тому моменту судьба Огастеса Хауэлла уже перестала быть загадкой. Он сам окутал обстоятельства своей смерти столь густым драматическим туманом, что дело представили на рассмотрение коронеру, и вскоре в континентальной «Таймс» напечатали вердикт: «смерть от естественных причин».

— «Как пали сильные!» ^[233]— воскликнул Холмс, сворачивая газету. — Бедный Гасси Хауэлл! Прожить такую жизнь и умереть естественной смертью!

Вечером накануне отъезда мы сидели за столиком на террасе кафе «Флориан», любуясь горящими в закатных лучах очертаниями великого собора и старинных дворцов. Мы ждали Пена и Фанни Браунинг, с которых Холмс взял обещание выпить в нашем обществе по чашечке кофе, прежде чем мы покинем Венецию.

— В этой семье что-то неладно, Ватсон, а что именно — сказать трудно. Вероятно, пуританские правила попросту не могут уживаться под одной крышей с обнаженными натурщицами. «В брачный путь у вас припасов на месяц-два» ^[234], — сказал бы Браунингу-младшему Шекспир. Именно поэтому я предпочел встретиться с супругами здесь, а не в их палаццо.

В свете фонарей, под аккомпанемент тихого, но гулкого плеска воды о ступени канала Холмс в последний раз дал молодому Пену Браунингу свой совет:

— Задача, стоящая теперь перед вами, проста: лично или же при посредничестве адвоката вы должны объявить, что рукописи ваших родителей, оказавшиеся в руках торговцев и аукционистов, не являются подлинными. Если будет необходимо, призовите меня в свидетели. Объясните обществу, что каждый, кто выказывает желание копаться в сомнительных бумагах, становится соучастником мошенничества. Как только вы предадите дело огласке, торговля подделками прекратится.

— Но не прекратится их публикация.

Опустив кофейную чашку на блюдце, Холмс несколько секунд подумал, прежде чем ответить.

— К сожалению, славный обычай наказывать хлыстом тех, кто печатает ложь, в последнее время считают несколько старомодным. Остается лишь грозить издателям подачей иска за клевету.

— Но ведь оклеветать умершего невозможно! — быстро возразил Пен Браунинг.

Как ни огорчен он был затруднительностью своего положения, его, очевидно, чрезвычайно порадовала собственная находчивость. Еще бы, ему удалось подметить ошибку великого детектива. Холмс снисходительно улыбнулся.

— Действительно, на выездной сессии в Кардифе в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году судья Стивен принял решение, согласно которому никто не может добиваться судебной защиты против клеветы в отношении мертвого, поскольку тот не является более юридическим лицом. Это, однако, не касается уголовно наказуемой диффамации, то есть распространения порочащих сведений, угрожающего общественному порядку. Она карается длительным тюремным заключением, и подобная перспектива, надеюсь, достаточно мрачна, чтобы своевременно остановить всех, кому вздумается оскорблять память ваших родителей.

Очевидно, мистеру Браунингу-младшему не следовало соревноваться с Шерлоком Холмсом в знании английских законов. Молодой человек проиграл спор, но при этом был благодарен победителю.

— Что ж, мистер Холмс. Тогда последний вопрос. Мне предстоит решить, что делать с любовной перепиской моих родителей: опубликовать ее или же сжечь. Около пяти лет назад отец бросил в огонь почти все свои письма и рукописи. Это было в Лондоне, на улице Уорик-Кресент. Он снес в гостиную старый дедушкин дорожный чемодан с бумагами и стал охапками швырять их в камин. На моих глазах сгорела вся отцовская переписка с Томасом Карлейлем ^[235].

— Какая же участь постигла письма вашей матушки? — спросил Холмс.

— Их отец не смог уничтожить. Собирался, но у него рука не поднялась. Они до сих пор там, где хранились всегда, — в инкрустированной шкатулке. Незадолго до смерти отец отдал ее мне и сказал: «Вот эти письма. Когда я умру, распорядись ими по собственному усмотрению». Так как же мне быть?

— Опубликуйте их, — не колеблясь, ответил Холмс. — Не сейчас, а лет через пять или десять. Всему свое время. Это переписка людей благородных и страстных, чутких и верных, готовых отдать жизнь друг за друга. Письма не должны погибнуть, если они хоть в малой степени отражают столь редкие в наше время достоинства человеческой души. К тому же публикация подлинников нанесет сокрушительный удар распространителям фальшивок. Эти темные существа не терпят солнечного света.

Наш клиент поднял глаза: слова великого сыщика оказались для него неожиданными, но оттого не менее убедительными.

— Вы правы, мистер Холмс, — твердо произнес Пен Браунинг.

Девять лет спустя письма были опубликованы и своей красотой навсегда уничтожили все жалкие подделки, дожившие до того дня.

На следующий день после прощальной вечерней беседы в кафе «Флориан» мы выехали в Англию. С Анджело Фиори, поверенного Пена Браунинга, Холмс ничего не взял. В качестве вознаграждения за свой труд он попросил лишь «бесценные» рукописи «Дон Жуана в Новом Свете», «Венецианской монахини» и «Воззвания Савонаролы», а также кое-какие из «первых изданий», в том числе «Сонеты Э. Б. Б.». Трофеи были помещены в так называемый шкафчик курьезов. По иронии судьбы, некоторые из этих подделок со временем стали цениться выше оригиналов.

И все же мой друг умел отличать золото от того, что блестит. Как только поезд тронулся с места, Холмс раскрыл томик, в последний момент купленный в пристанционном киоске. Это был роман Роберта Браунинга «Кольцо и книга» — стихотворное повествование об убийстве, совершенном в Риме двести лет назад. Гениальный детектив не отрывался от чтения до тех пор, пока не перевернул последней страницы заключительной, двенадцатой главы произведения. Через десять минут поезд подъехал к платформе вокзала Чаринг-Кросс.

Желтая канарейка

1

Однажды декабрьским утром, за три года до начала Великой войны ^[236], миссис Хеджес рассказала нам странную историю о желтой канарейке.

В эту пору ветви огромных вязов и буков полностью оголяются. В аллеях Риджентс-парка, где я совершал утреннюю прогулку, раздавался непрестанный шорох: прохожие шагали по барханам высохшей листвы, словно по морскому мелководью. Без десяти минут десять начался дождь. Я поспешил домой, по дороге заскочив в лавку за двумя унциями табаку. Когда я выходил из квартиры, величайший сыщик наших дней еще сидел в халате за накрытым к завтраку столом, теперь же он был в твидовых брюках и однобортной норфолкской куртке с поясом. При моем появлении Холмс посмотрел на меня из-за раскрытой «Паддингтон газетт», отогнув ее уголок.

— Вы не забыли, Ватсон, что сегодня в десять тридцать нас должна посетить загадочная миссис Хеджес?

— Нет, — ответил я немного раздраженно, — помню.

Сев у окна, я стал растирать влажные табачные листья и стряхивать крошки в кожаный мешочек. Внизу прогрохотал омнибус. В те годы шум моторов уже вытеснял стук лошадиных копыт и уютный скрип колес кебов.

— Прекрасно, — сказал Холмс, и от его тона мое раздражение лишь усилилось. — Рад, что вы помните. В сей неромантический век, Ватсон, преступный мир стал скучен. Будем надеяться, миссис Хеджес внесет некоторое разнообразие в наше существование, ставшее излишне размеренным.

Мне это казалось маловероятным. Миссис Хеджес нам без особых церемоний рекомендовал Джон Джервис — молодой человек с начищенными ногтями и сияющим лицом, недавно получивший место священника в церкви Святого Олбана, что неподалеку от Бейкер-стрит, в Мэрилебоне. Будучи сам едва знаком с нами, он все же решился отправить нам записку с просьбой принять у себя означенную особу в десять тридцать, если это нас не затруднит. У женщины приключилась какая-то неприятность, связанная с желтой канарейкой, — вот и все, что мы знали. На мой взгляд, это едва ли сулило нам возвращение в славную эпоху дерзновенных преступлений. Но, как уже не раз случалось прежде, я ошибался.

За неимением других клиентов, Холмс ответил молодому священнику согласием.

— Поверьте, Ватсон, нет более верного признака подлинного злодеяния, чем кажущаяся пустячность происшествия. Не удивлюсь, если пение желтого кенара окажется прелюдией, предвещающей выход на сцену самых что ни на есть безжалостных головорезов.

Вероятно, в тот момент Холмс и сам не знал, насколько он был близок к истине. Я же растирал свой табак, глядя на темнеющее небо за окном. Вскоре по Бейкер-стрит по-зимнему грозно пронесся ливень, а затем облака рассеялись так же внезапно, как получасом ранее сгустились. За несколько минут до назначенных десяти тридцати Холмс поднялся, стал у окна и устремил взор на деревянную скамейку перед цветочной лавкой. Его высокую худощавую фигуру отделяла от чужих взоров тюлевая занавеска.

— Можно подумать, Ватсон, будто представители рабочего класса боятся не столько убийства или грабежа на большой дороге, сколько опоздания на важную встречу и потому всегда приходят раньше времени. Если я не заблуждаюсь, наша клиентка уже здесь. Взгляните-ка. — Холмс взял театральный бинокль в костяной оправе, который мы удобства ради всегда держали на полке у окна, и раскрыл футляр. — Достойная женщина непривилегированного сословия, как отрекомендовал нам ее мистер Джервис. Вы видите?

На скамейке в самом деле сидела какая-то дама. Ей, вероятно, было около сорока пяти лет, но тяжелый труд и лишения преждевременно состарили ее, и выглядела она на все пятьдесят пять. Наряд ее (хлопковая юбка в горошек, белая блуза, темно-синяя соломенная шляпка, закрепленная булавкой с искусственной жемчужиной) говорил о прилежании и бережливости хозяйки. Пальто женщины успело не только выйти из моды, но и порядком поизноситься.

— Мистер Джервис сообщил нам очень немногое, — тихо сказал Холмс. — Но при помощи увеличительных стекол, достаточно сильных для столь незначительного расстояния, мы сможем узнать больше. Наш пастырь служит в Мэрилебоне, а вот его знакомая, очевидно, проживает в трущобах Уайтчепела или Степни.

— С чего вы это взяли? — рассмеялся я.

— Посмотрите на небо. Дождевые облака движутся на восток со скоростью около пяти миль в час. Протеже мистера Джервиса не попала под ливень: взгляните, ее пальто совершенно сухое, как и зонтик, которого она даже не раскрывала. Обувь миссис Хеджес слегка замочила здесь, на Бейкер-стрит, уже после дождя. Но лишь подошвы, ибо на верхней части ее ботинок нет ни капель, ни даже следов высохшей жидкости. Значит, наша клиентка явилась сюда не больше десяти минут назад, после того как дождь закончился. Прибыла она, очевидно, на омнибусе, поскольку шума подъехавшего кеба мы не слышали. Да и едва ли ей по карману нанять экипаж. Кроме того, ненастье не застало миссис Хеджес перед поездкой, а это было, скажем, сорок минут назад. Женщина едва успела спастись от грозных туч, надвигавшихся с запада. Допустим, она находилась в трех с половиной милях к востоку или юго-востоку от нас, то есть, скорее всего, в Уайтчепеле или Степни. Если бы миссис Хеджес направлялась к нам с запада, она непременно бы вымокла, и, вероятно, даже дважды.

— Но возможно, она ехала в метро?

— Вряд ли. Тогда путь отнял бы меньше времени, и нашу клиентку хотя бы немножко обрызгало.

Мы с Холмсом отошли от окна. Ровно в половине одиннадцатого в дверь гостиной постучали. Наша квартирная хозяйка миссис Хадсон доложила о приходе посетительницы. Холмс тут же вскочил и, в два шага одолев расстояние до порога, через мгновение уже тряс руку гостьи, одновременно указывая ей на дамское кресло у камина.

— Миссис Хеджес! Мы очень рады, что вы приехали к нам из Степни! Меня зовут Шерлок Холмс, а это мой друг доктор Ватсон, в чьем присутствии вы можете говорить совершенно свободно.

Несмотря на столь радушную встречу, женщина заметно волновалась.

— Надеюсь, сэр, — тихо проговорила она, — я не причиню вам неудобства. Только, по правде говоря, я не из Степни, а из Уайтчепела.

Холмс укоризненно на меня взглянул, словно говоря: «О вы, маловерные!» — и галантным жестом отверг опасения гостьи по части обременительности ее визита:

— Не беспокойтесь, миссис Хеджес, мы будем искренне рады вам услужить.

— Я даже не совсем из Уайтчепела, — смущенно добавила она. — Я живу близ Хаундсдитч-стрит. Может, нужно немного рассказать…

Холмс ободряюще кивнул и снова с видом протеста взмахнул рукой. Я внутренне сжался: мой друг, очевидно, вознамерился от души поразвлечься.

— Давайте посмотрим, миссис Хеджес, что я смогу угадать сам. Ведь раскрывать чужие тайны меня обязывает профессия. Вы проживаете в окрестностях Хаундсдитч-стрит, и больше нам о вас ничего не известно. Разве только то, что вы были швеей до тех пор, пока не стали близорукой. Увы, это нередко случается с теми, кто вынужден напрягать глаза за мелкой работой. Вы левша. У вас маленькая девочка, которая недавно хворала и сейчас не посещает школу. Наверное, болезнь была заразной. Бедная малышка очень впечатлительна и теперь скучает дома одна.

— Откуда вы все это знаете, сэр? Мистеру Джервису про дочку я не говорила. Сказать честно, началось все с канарейки…

— Здесь нет никакой черной магии, дорогая миссис Хеджес. Ваши пальцы двигаются проворно, а на двух из них, большом и указательном, имеются отметины. Левая рука у вас более мускулистая, чем правая. Значит, вы левша и привыкли шить помногу, а не просто штопать вечерами у очага. Сейчас вы не в очках, следовательно, постоянно их не носите. Однако для работы вы ими пользуетесь, судя по отпечаткам на переносице. Эти следы были бы ярче, если бы вы сидели с иголкой так же долго, как раньше. Но вам пришлось оставить прежнее занятие, поскольку вы испортили себе зрение многолетним трудом при тусклом свете.

Холмс в равной степени умел быть любезным и язвительным, причем обходительным становился скорее в обществе бедной портнихи, нежели пэра или банкира. Своей проницательностью он, безусловно, очаровал нашу гостью. Она несколько успокоилась и даже заулыбалась. Мой друг улыбнулся ей в ответ. Фокус удался.

— Как бы то ни было, миссис Хеджес, мне нечего сказать о желтой канарейке. А о малышке я догадался по двум золотистым волоскам, приставшим к вашему темному шерстяному пальто чуть выше талии, где вы едва ли их заметите. Они короче и светлее, чем у вас. Должно быть, вы причесывали девочку, чей рост дюймов на двенадцать меньше вашего, или же она крепко прижималась к вам перед тем, как вы ушли и оставили ее одну.

Миссис Хеджес восхищенно покачала головой. Она с трудом верила своим ушам, но внимание великого детектива ей льстило.

— Для сборов в школу час был уже слишком поздний, — продолжал Холмс. — Между тем, согласно акту «Об образовании», каждый ребенок должен посещать занятия, если только он не болен. Я мог бы говорить об этом подробнее, но, полагаю, пора перейти к делу.

Миссис Хеджес вздохнула с некоторым облегчением.

— Ее зовут Луиза, — пояснила она. — Ей недавно минуло восемь. А болела она коклюшем. В школу ее не пустят, пока доктор не напишет справку.

Холмс соединил кончики пальцев, собираясь превратиться из рассказчика в слушателя.

— Какая же неприятность привела вас ко мне?

— Иностранцы, сэр. Они поселились в задних комнатах четыре недели назад.

— В задних комнатах?

— Да, мистер Холмс. Мы снимаем жилье в доходном доме Дикина, в тупике близ Катлер-стрит. Это, ясное дело, не королевский дворец: две передние комнаты, верхняя и нижняя, и две такие же сзади, окна в окна с мастерскими портных и галантерейщиков с Хаундсдитч-стрит. Между стенами и десяти футов не будет. Там как раз двор, где устроены отхожие места и у всех квартирантов есть маленький мощеный пятачок для стирки и сушки белья.

— Понимаю, — тихо сказал Холмс в ответ на подробный рассказ гостьи о своем убогом хозяйстве. — Пожалуйста, продолжайте.

— Так вот, сэр. — Миссис Хеджес подалась вперед, чтобы слушатель не упустил ни единого слова. — Из верхней комнаты виден не только наш дворовый закуток, но и соседские. Волей-неволей обращаешь внимание на других жильцов. Вообще-то, мы с ними встречаемся редко, к тому же многие из них — иностранцы. Русские и немцы, наверное.

— Кто ваши ближайшие соседи?

— С месяц назад, — ответила миссис Хеджес, — туда въехали какие-то люди. Откуда они родом, сказать не могу. Их комнаты крайние, и, кроме нас, никто в доме их дворика не видит.

— Ясно.

— Они не родня друг другу. Их всего человек десять: кто-то приходит, кто-то уходит. Мы не знаем, кто они такие. Один из них музыкант — играет дома и в клубе на Джубили-стрит, они там бывают.

— Эти люди вас беспокоят?

Женщина покачала головой.

— Сперва все было хорошо, сэр. Я весь день на работе, и мой Гарри тоже. В последнее время я уже не шью, зато помогаю паковать. А муж работает в миллуольских доках. Потому-то Луиза и сидит теперь дома одна.

— И ваши соседи обижают ее?

— Как-то утром, недели три назад, один из них — видно, русский — зашел к нам и предложил дочке три пенса, если она ему поможет. Он попросил ее сбегать к птичнику на Коммершиал-роуд и купить желтую канарейку без единого коричневого пятнышка, а если в лавке такой не найдется, то пойти туда, куда птичник укажет. Там желтой канарейки не оказалось, и Луизу послали на улицу Сент-Мэри-Экс.

До сих пор Холмс был спокоен и благодушен. Теперь же он слушал настороженно и с большим вниманием, время от времени помечая что-то в маленькой черной записной книжке.

— Много ли времени отняло у девочки это поручение?

— Думаю, сэр, часа полтора, — сказала миссис Хеджес, — а то и побольше. На другой день сосед — кажется, его зовут мистер Ленков — пришел опять и спросил Луизу, не сходит ли она еще разок в ту лавку на Коммершиал-роуд за клеткой и зернышками для птички. Она послушалась. Потом, на неделе, он снова послал нашу девочку за птичьим кормом и за табаком для себя. Опять пообещал три пенса. Ей неловко было отказать, и она согласилась.

Миссис Хеджес замолчала, и Холмс посмотрел на нее так проницательно, словно хотел, чтобы она раскрыла ему свой план ограбления Банка Англии.

— Прошу вас, мадам, продолжайте. Не спешите и не опускайте никаких подробностей. Ваш рассказ очень, очень интересен.

Столь пристальное внимание известного сыщика немного смутило посетительницу. На лице ее мелькнула тревога.

— Случилось вот что, сэр. Вечером того дня, когда Луиза купила канарейку, наша соседка из другой квартиры увидела у себя в садике точно такую птичку. Подумала, что ее случайно выпустили из клетки, и стала о ней заботиться. Но мистер Ленков отправлял нашу маленькую за кормом и назавтра, и через день. Моя подруга оставила канарейку у себя, потому как решила, что с бедняжкой дурно обходились и нарочно выбросили ее на улицу.

— Вероятно, это другая птица?

Миссис Хеджес едва не рассмеялась нелепости предположения Шерлока Холмса.

— В наших местах водится не так-то уж много желтых канареек, сэр! К тому же Луиза готова поклясться, что у птички, которую она купила, на лапке было бело-голубое колечко — наверное, знак хорошей породы. У той канарейки, которую нашла моя товарка, точно такое. К чему русским соседям корм и клетка, если птицы у них нет?

— Но вы не можете утверждать, — вмешался я, — будто кенар не упорхнул по собственному желанию.

— Верно, сэр. Но зачем тогда нужны зерна? Послушайте. Мне все равно, есть у соседей птичка или нет. Могут хоть каждый день покупать канареек и выпускать на волю. Это не мое дело. Я из-за другого волнуюсь. Они как пить дать что-то замышляют. А вдруг они хотят украсть мою Луизу?

— Не думаю. Она и без этого может быть им полезна, — мягко сказал Холмс. — Мистер Ленков впервые зашел к вам три или четыре недели назад, и с тех пор с девочкой, насколько я понимаю, ничего плохого не случилось. Что же было дальше?

— Теперь, когда мне надо отлучиться, я отвожу Луизу к золовке на Альтмарк-сквер или к другой родственнице. Решила, что хватит моей дочке быть у соседей на побегушках. Но в прошлую пятницу я пришла с работы и увидела, что наша задняя водосточная труба исчезла.

На бледном лице Холмса появилась легкая краска, забилась жилка на виске.

— Пожалуйста, миссис Хеджес, будьте очень внимательны. Расскажите мне об этом происшествии как можно более подробно.

Осмелевшая было гостья снова встревожилась.

— Что ж, сэр, хорошо. Трубы соединяют дождевой желоб на крыше с канавами на заднем дворе. Два соседних водостока сходятся к металлическому баку для воды из двух квартир, а ниже идет общая труба вдоль стены, которая разделяет дворики. Утром, когда я уходила, наша труба была на месте, а к вечеру она исчезла, хотя из-за темноты мы это заметили только на следующий день. Ночью лил дождь, и оба дворика, наш и соседский, затопило. Вода подобралась прямо к заднему крыльцу.

— Вы спросили о случившемся у мистера Ленкова?

— К нему ходил мой Гарри, и тот сказал, что все в порядке. Дескать, труба протекала, и работники из городского совета ее забрали. Ну а там говорят: знать ничего не знаем. А моя подруга, соседка с другой стороны, почти весь день слышала шум, будто бы кто-то пилил ножовкой по металлу. Труба слишком длинная, и воры не смогли бы утащить ее целиком. Следующим вечером Гарри заглянул к русским и увидел, как один из них волочил от нужника к дому что-то круглое и тяжелое. Наверняка это был двухфутовый кусок трубы. Для чего железяка им понадобилась, не знаю, мистер Холмс. Может, хотят сдать на лом. Но чует мое сердце, что неспроста они выманивают из дому мою Луизу. Однажды приду я вечером домой, а ее нет, увезли — продали в Россию или еще куда…

Ни с того ни с сего наша клиентка, до сих пор державшаяся довольно бодро, вдруг разрыдалась. Теперь я понял, почему молодой священник был так предусмотрительно немногословен, когда рекомендовал ее нам. Шерлок Холмс засунул карандаш обратно в нагрудный карман, еще раз бросил взгляд на свои записи и, встав, положил руку на плечо посетительницы. Он не был опытным утешителем плачущих женщин, но старался как мог.

— Умоляю вас, миссис Хеджес, не нужно так огорчаться. Уверен, никто не собирается похищать вашу дочку. Вы, кажется, сказали, что только из вашей квартиры можно увидеть дворик русских жильцов?

— Да, сэр, так оно и есть.

— А вы с мужем, как и большинство ваших соседей, проводите день на работе?

— Да, мистер Холмс. В округе работают почти все.

— В таком случае поручения вашей девочке давались для того, чтобы услать ее подальше на долгий срок. Вряд ли ей хотели причинить вред. Просто она не должна была видеть того, что происходило в соседнем дворике. Но вы правильно поступили, решив оградить ее от тех людей. Осторожность не помешает.

— А труба, мистер Холмс?

Немного помолчав, мой друг ответил:

— Думаю, трубой займется полиция. Если не возражаете, я лично обращусь в Скотленд-Ярд. Полагаю, дело о пропаже водостока чрезвычайно заинтересует инспектора Лестрейда. Вы же не беспокойтесь ни о чем, кроме безопасности дочки. Волноваться не следует. Не думаю, чтобы ей угрожала беда. Но на всякий случай постарайтесь не оставлять ее дома одну.

2

— «Чрезвычайно заинтересует»! — передразнил я сыщика. Миссис Хеджес ушла, и теперь я мог не скрывать своего скептицизма. — Инспектор Лестрейд сам не свой до водосточных труб! Боюсь, вы ошибаетесь. По-моему, распутывать такие тайны под стать местному констеблю или домовому совету.

Проводив посетительницу до двери, Холмс вольготно расположился на диване. Подле него на подставке лежала курительная трубка, а сам он развлекался тем, что удерживал на ребре ладони свою толстую трость с набалдашником в форме луковицы, как будто бы это упражнение помогало ходу мысли. Декабрьское небо снова потемнело, причем так резко, что пришлось зажечь газовый свет. Не отрывая глаз от трости, Холмс сказал:

— Если я не заблуждаюсь, Ватсон, мы имеем дело с крупным преступным заговором. Вероятно, это одно из тех дел, о которых родители рассказывают детям много лет спустя.

— Желтая канарейка и украденная водосточная труба?

— Водосточная труба распилена на двухфутовые отрезки. О чем это может свидетельствовать?

— О том, что отнести ее к сборщику лома целиком было невозможно. Воры арендуют квартиру и выносят из нее все, что только можно продать, а затем удирают — разве подобное случается так уж редко? Наверняка этих негодяев не сегодня завтра и след простынет.

— Не исключено. Но трубу могли украсть и с совершенно иной целью. Особенно если сделали это анархисты. Вспомните политическую историю прошедшего века: убийство царя Александра Второго, покушение на Наполеона Третьего… Вероятно, теперь вы согласитесь с тем, что двухфутовый чугунный цилиндр, умело начиненный и закупоренный с обоих концов, может превратиться в мощнейшую бомбу из всех, какие до сих пор знавал преступный мир.

3

Через два дня инспектор Лестрейд нанес нам вечерний визит, желая обсудить дело миссис Хеджес, в обстоятельства которого Холмс его посвятил. Доблестный полицейский с «бульдожьим лицом», как говорил о нем мой друг, уселся у камина со стаканом в руке. Настроен он был философски.

— Должен признать, мистер Холмс, вы не ошиблись, сказав, что птички, за исключением канарейки, улетят прежде, чем мы к ним наведаемся. Так и вышло. Думаю, возвращаться они не собираются, к радости миссис Хеджес и ее малышки. Негодяи немного опередили нас.

— Точнее, вас, — холодно заметил мой друг.

Лестрейд метнул в него сердитый взгляд, тряхнул головой и зажег предложенную сигару.

— Нам немногое удалось выяснить. Похоже, они не немцы, а действительно русские — как и добрая половина населения квартала. Именуют себя анархистами, но, по правде говоря, воюют они не с нами, а с теми, кто заставил их бежать из России и грозил расправой по возвращении. Лишь немногие из этих людей — закоренелые преступники. У остальных же нет причин от нас скрываться.

— Совершенно верно, — сказал Холмс. — Именно закоренелые преступники и ускользнули у вас из-под носа.

Перепалка продолжалась пару минут, до тех пор пока виски не возымело своего действия на спорщиков. Под конец вечера приятели перешли к обсуждению дела доктора Криппена, повешенного тремя неделями ранее за убийство жены. Лестрейд был причастен к его аресту. Оседлав своего любимого конька, Холмс принялся доказывать, что Криппена осудили и казнили несправедливо: он не хотел насмерть отравить Беллу Элмор скополамином, пытался лишь усыпить ее на время, пока в доме находилась его юная любовница Этель Ли Нив. Не пожелав губить репутацию вышеозначенной молодой особы, которую должны были допрашивать в суде, он признал вину и понес страшную кару.

В десятом часу вечера мы все еще увлеченно спорили перед ярко горящим камином. Холмс потянулся за кочергой, чтобы помешать угли, и вдруг в дверь дома 221-6 постучали. За ударами молоточка последовали два звонка. Холмс встал с кресла и спустился по лестнице в прихожую, опередив нашу хозяйку миссис Хадсон. Как он и предполагал, пришли не к ней. Мы услышали голоса и шаги людей, поднимающихся по лестнице. Холмс вернулся в гостиную вместе с констеблем в форменном мундире.

— К вам посетитель, Лестрейд.

— Мистер Лестрейд, сэр? Констебль Лусмор, Паддингтон-Грин, 245-д. Срочное сообщение из Скотленд-Ярда от комиссара Спенсера. По имеющимся сведениям, в лондонском Сити в данный момент происходит ограбление.

— Где? — отрывисто спросил Холмс.

— Близ Хаундсдитч-стрит, сэр, — ответил констебль, передав телеграмму Лестрейду. — Подозревают, что там готовится взлом несгораемого шкафа. Дежурный констебль Пайпер доложил об этом в бишопгейтское отделение полиции после того, как поступили жалобы от местных жителей. Из Бишопсгейта сообщение передали в Скотленд-Ярд. Полицейские уже направляются к месту происшествия, но господину комиссару известно, что инспектор Лестрейд сейчас расследует дело в тех краях. Мне приказано найти вас и спросить, не согласитесь ли вы возглавить высланный наряд.

Очевидно, наш гость не слишком обрадовался перспективе сменить тепло натопленной гостиной и стакан пунша на холод декабрьского вечера, однако Холмс уже надевал свой инвернесский плащ.

— У дверей стоит полицейский автомобиль, — пояснил Лусмор. — Шофер обещал довезти вас до Хаундсдитч-стрит за двадцать пять минут.

— Вперед, Лестрейд! — бодро воскликнул мой друг. — Нам с Ватсоном это расследование небезразлично, и мы должны ехать, даже если вы откажетесь. Но лучше давайте вместе, старина.

Мы гуськом начали спускаться по лестнице вслед за констеблем Лусмором, и тут Холмс, шедший позади меня, вполголоса сказал:

— Было бы нелишним, Ватсон, если бы вы положили в карман пальто свой армейский револьвер.

— Он при мне, — ответил я, не понижая тона. — На мой взгляд, опрометчиво бродить ночью в том квартале без оружия.

Полицейский автомобиль оказался «черной Марией» — обычно в фургонах таких машин преступников доставляли из тюрьмы в здание суда. Мы уселись на скамьи напротив друг друга. Заревел мотор. Почти ничего не различая в маленькое оконце, мы проехали по Юстон-роуд, затем свернули на Сити-роуд и наконец резко остановились. Когда мы выбрались наружу через задние дверцы, перед нами открылась широкая улица, зияющая черными дырами подворотен. Вдоль дороги тянулись высокие дома: нижние этажи занимали ювелирные и галантерейные лавки, а в верхних располагались склады. Даже здесь мне стало как-то не по себе, а ответвляющиеся в обе стороны тупики казались и вовсе неприветливыми. Единственный огонек горел в питейном заведении на Катлер-стрит, где шла оживленная торговля. Саму же улицу Хаундсдитч освещали три фонаря, принадлежащие только что прибывшим полицейским.

Человек, подошедший к нам, представился констеблем Пайпером. Он отдал Лестрейду честь.

— Мистер Лестрейд, сэр? В начале десятого к нам обратился мистер Вейл, владелец галантерейной лавки в доме номер сто двадцать, неподалеку отсюда. Он со своей сестрой занимает второй этаж над магазином. Они услыхали шум — будто рядом сверлили, пилили, пытались ломом раздробить кирпич. Я прибыл на место и сперва не обнаружил ничего подозрительного, но вскоре в самом деле послышались такие звуки.

— Сколько с вами людей? — спросил Лестрейд.

— Констеблей Вудхэмса и Чоута я оставил здесь, чтобы стерегли дом с улицы, а сам отправился на Бишопсгейт с сержантом Бентли. Скоро должны прибыть Мартин и Стронг, патрульные в штатском. Всего нас семеро.

— Для простого ограбления, пожалуй, более чем достаточно, — раздраженно буркнул Лестрейд, ежась от холодного ночного ветра.

Царила зловещая тишина. Нарушители порядка ничем не выдавали своего присутствия, и все же они были где-то близко.

По соседству с лавкой Вейла находился ювелирный магазин Гарриса. Шерлок Холмс перешел дорогу и приблизился к его витрине. Сквозь стекло мы разглядели большой и, казалось, надежный сейф, над которым днем и ночью горела электрическая лампочка. Тот, кто посягнул бы на него, был бы вынужден действовать на виду у всей улицы. Холмс повернулся к нам, не вынимая рук из карманов.

Как бы громко здесь ни сверлили и ни стучали несколько минут назад, сейчас я ничего не слышал, о чем и сказал констеблю Пайперу.

— Сэр, шум прекращается, как только кто-нибудь подходит к конторе мистера Вейла, — пояснил он. — Я почти уверен: грабить хотят не этот сейф, а тот, что в соседнем доме.

Лестрейд огляделся по сторонам.

— Нужно хорошенько прочесать задний переулок. Бентли и вы, парни, давайте со мной, — приказал он.

Наш бульдог отправился на охоту в сопровождении сержанта и пятерых констеблей. Пайпер остался на Хаундсдитч-стрит. Холмс и я двинулись следом за инспектором, так что при всем желании он не смог бы отдать нам команду держаться сзади. Из боковой улицы нам навстречу светили газовые лампы паба. Их слепящее сияние делало все вокруг совершенно неразличимым.

Поравнявшись с крыльцом заведения, Лестрейд повернул направо. Мы оказались в переулке, застроенном убогими домишками, чьи окна выходили на задворки лавок и складов Хаундсдитч-стрит. Вероятно, грабители намеревались подобраться к сейфу с заднего дворика одного из этих прижатых друг к другу строений. Некоторые лачуги были до крайности ветхи и, судя по темным окнам, пустовали. Как сейчас помню сырой холодный воздух и ветер, свистящий между полуразрушенными стенами. Переулок замыкала высокая складскаястена. Мы почти дошли до нее, так ничего и не услышав. Холод и леденящая кровь тишина были нашими единственными провожатыми до самых дверей склада, но, как только мы уперлись в тупик, где-то справа и позади раздался крик.

Кричал один из четверых полицейских, пробравшихся через первый этаж заброшенного дома к задней стене ювелирной лавки. Вскоре зов повторился:

— Они почти прорвались! Осталось пробить только деревянную внутреннюю обшивку!

Холмс и я обернулись. В кромешной тьме было трудно что-либо рассмотреть. Вдалеке, в резком свете фонарей паба, быстро пронеслись чьи-то черные силуэты. Затем мелькнуло несколько вспышек, раздался щелчок, потом хлопок. Вдруг я ощутил удар, заставивший меня распластаться по мостовой. Через секунду я понял, что был повержен наземь вовсе не пулей, а сильной рукой Шерлока Холмса.

— Лежать! — крикнул он, не в первый раз спасая мне жизнь.

Один за другим прогремели еще несколько гулких выстрелов, эхом прокатившихся по темной улице. Я сжимал револьвер в руке, но не решался пустить его в ход, видя перед собой лишь тени, мелькающие в свете газовых фонарей, и не зная, где люди Лестрейда, а где грабители. К тому же, услыхав шум, из паба высыпали зеваки. Я наверняка попал бы в кого-нибудь из них.

На протяжении двадцати или тридцати секунд в переулке, охваченном сумятицей, ничего нельзя было разобрать. Я не мог сообразить, кто стрелял, в кого стреляли. Однако взял себя в руки и осторожно пошел вперед — если не пригодилось мое оружие, то навыки врача должны сослужить добрую службу.

Если бы в тот момент мне сказали, что в перестрелке, не продлившейся и половины минуты, были ранены пятеро полицейских, я бы не поверил. Но вот в свете фонаря я увидел Чоута, неподвижно лежащего у двери заброшенного дома. Констебль Такер, шатаясь, вышел из темного проема и упал, едва не накрыв товарища своим телом. Сержант Бентли навзничь распростерся на мостовой. Брайант сидел, привалившись к стене. Слава богу, он дышал. Вудхэмс поначалу держался на ногах, но они словно подломились, и он рухнул.

Поскольку наши полицейские не носят при себе револьверов, грабители, как правило, тоже их не имеют. Никогда раньше я не слышал о бандах, все члены которой были бы вооружены. Но очевидно, именно такая группировка повстречалась нам теперь. Быстро осмотрев раненых, я определил, что Чоут получил шесть пуль, в тело и в ноги. Такера поразили чуть выше сердца. Сержанта Бентли — в горло. Он был без сознания. Этим троим могли помочь только в больнице. Вудхэмсу прострелили бедро, и он не мог стоять. Брайант получил более легкие ранения в грудь и левую руку. Я принялся оглядываться, ища Лестрейда. Оказалось, пуля зацепила его плечо, но благодаря плотной ткани пальто инспектор отделался царапиной.

Тем, кто остался невредим, я велел вызвать с ближайшей станции машину «скорой помощи» для сержанта Бентли и констебля Чоута. Прежде чем она прибыла, мы остановили кеб, проезжавший по Хаундсдитч-стрит. Пассажиры сошли, и возница по возможности быстро доставил Такера в госпиталь Святого Варфоломея. Ранами Брайанта и Вудхэмса я занялся сам.

Как выяснилось позднее, от хаоса полуминутной перестрелки пострадали и сами преступники. Один из них по ошибке застрелил другого — некоего Гардштейна. Его отнесли домой, где он на следующее утро умер. Осматривавший его доктор вызвал полицию. Двух молодых женщин, живших с преступником под одной крышей, арестовали.

4

Таковы были события той ночи — путанные и на первый взгляд необъяснимые. В течение многих лет никакому другому происшествию не удавалось затмить тот шум, какой наделали в газетах «убийства близ Хаундсдитч-стрит» ^[237]. Никогда прежде взломщики сейфов не пробивали себе путь на свободу шквалом пистолетных выстрелов.

Почти весь следующий день Холмс провел в компании Лестрейда, а вернувшись вечером на Бейкер-стрит, рассказал нечто совершенно неожиданное. Он перешагнул порог и упал в свое кресло, не находя сил снять расстегнутое пальто.

— Дела плохи, Ватсон. Газетчики пока не знают и половины.

— Скверно, что часть информации просочилась в прессу.

Холмс покачал головой.

— Нет, мой дорогой друг. Это варварство может повлечь за собой гражданскую войну, войну против всех нас, войну анархистов против целого мира. Лестрейд, хвала Небесам, ранен легко. Я не всегда высоко оценивал его аналитические способности, но отваги ему не занимать. Мы с его сержантами просидели большую часть дня в одном из домишек на задах Хаундсдитч-стрит. Кажется, преступники неплохо там обжились. Очаг все еще дымился, когда мы прибыли.

— Каков был их план?

— Они собирались ограбить ювелирную лавку, которая имеет общую заднюю стену с уборной, расположенной во дворике заброшенной хибарки. Несгораемый шкаф стоит в глубине магазина. В кирпичной кладке проделана ромбовидная дыра в два фута шириной. Чтобы подобраться к сейфу, бандитам оставалось распилить доски внутренней отделки помещения. Поскольку кирпич был уже пробит, ни сверления, ни ударов лома мы не услышали. Через каких-нибудь пять минут преступники оказались бы у цели, а передняя панель сейфа скрыла бы их от глаз тех, кто мог заглянуть в витрину ювелира в столь поздний час. Грабители все рассчитали с удивительной точностью: они решили завладеть ценностями, фактически находясь вне магазина.

— Но каким образом они взломали бы несгораемый шкаф?

Холмс встал, скинул с плеч пальто и принялся греть руки, склонившись над камином.

— Вскрывать замок они, безусловно, не намеревались, поскольку это пришлось бы делать при ярком электрическом освещении на виду у всей улицы. Однако через дворик заброшенного дома проходит газовая труба. К ней при помощи черной ленты присоединили резиновый шланг длиной в шестьдесят три фута. Он свободно дотягивается до задней стенки сейфа. Добавлю, что грабители, убегая, бросили на месте преступления несколько алмазных буров, долото для работы по стали, три лома, комбинированный гаечный ключ и резец. Подобного арсенала бандитам вполне хватило бы, чтобы прожечь или прорубить дыру в шкафу, оставшись незамеченными с улицы. Языки пламени или искры, высекаемые при разрезании металла, потонули бы в свете лампы, направленном в сторону витрины.

Тем вечером, в тишине нашей гостиной на Бейкер-стрит, мне казалось, что события предыдущей ночи были страшным сном. Между тем Холмс продолжал свой рассказ: утром полицейские по срочному вызову отправились в дом на Гроув-стрит — это примерно в миле к востоку от места перестрелки. В комнате второго этажа, на матрасе, насквозь пропитанном кровью, лежал мертвый молодой человек. Им оказался Георг Гардштейн, русский анархист, один из тех, кто стрелял накануне в полицейских. Во время схватки с Чоутом он получил от своего товарища случайную пулю, предназначенную констеблю.

— Гардштейна наверняка повесили бы, — философски произнес Холмс, оборачиваясь ко мне, — но его друг избавил нас от лишних хлопот. В карманах умершего нашли обойму с семью пистолетными патронами калибра семь и шестьдесят пять сотых миллиметра, сверло, газовые клещи, защитные очки для сваривания металла и ключ от нового замка, который преступники навесили на заброшенный дом, чтобы нежеланные гости не мешали их работе.

— Железные улики! — ободряюще произнес я.

Тонкие губы Холмса скривились.

— Однако не самые интересные. Что действительно любопытно, так это найденная в той же комнате скрипка и небольшая картина маслом — довольно искусно написанная сцена парижской жизни. На обороте значится имя, которое нам небезызвестно.

— Гардштейн писал сам или же был коллекционером?

Холмс снова покачал головой и вздохнул.

— В последние годы я взял себе за правило время от времени заглядывать в политические клубы Стенни и Уайтчепела в качестве молчаливого слушателя. Из тамошних завсегдатаев почти никому не доводилось видеть Георга Гардштейна, действовавшего, как и большинство анархистских главарей, под конспиративным именем. Его настоящая фамилия — Муронцев. Он бежал из Варшавы, где прославился не столько как революционер, сколько как грабитель и убийца.

— Так кто же автор картины?

Холмс выпрямился и зевнул.

— Этот человек, Ватсон, — не чета Муронцеву и ему подобным. Он, вероятно, будет вершить судьбы народов, если однажды революция возведет философию анархизма или коммунизма на престол европейской мысли. При упоминании его имени трепещут короли, цари и кайзеры. Своих соратников он способен вдохновлять и на политические споры, и на кровопролитие. Это Петр Пятков, известный в анархических кругах как Художник. О да, он мог бы прославиться благодаря таланту живописца, но это скромное поприще его недостойно. Ради торжества суровой справедливости Пятков убьет человека так же невозмутимо, как мы с вами разрежем яблоко.

— Новый Робеспьер!

Холмс посмотрел на меня так, словно я его не понял.

— Робеспьеру была нужна только Франция. Пятков хочет власти над всем миром, не больше и не меньше.

— И он здесь, в Англии? — смущенно спросил я.

— Пока нет, но скоро прибудет. И наша страна незамедлительно об этом узнает. Сведения, которыми я располагаю, новы и в высшей степени надежны.

Предсказания Холмса не на шутку меня обеспокоили. Казалось, он находил своеобразное удовольствие в том, чтобы предрекать грозные потрясения, и с тайным наслаждением предвкушал, как в одиночестве сразится со страшным врагом. В ту ночь я плохо спал, встревоженный чем-то зловещим в атмосфере нашей гостиной, а точнее, поведением своего друга. За всю историю нашего с ним знакомства он лишь несколько раз выходил на открытую дуэль с преступником. Теперь я вспомнил тот ужасный день, когда Шерлок Холмс встретил смертельную угрозу в лице профессора Мориарти, сказав: «Отныне земля не сможет носить нас двоих. Если за то, чтобы избавить мир от этого человека, мне придется поплатиться жизнью, я сочту цену вполне умеренной».

5

Через два дня, когда я спустился к завтраку, Холмс уже сидел за столом в необычайно бодром расположении духа. Он отложил вилку с ножом и показал мне маленький предмет, лежавший у него на ладони.

— Как вам эта вещица, Ватсон? Увы, мне пришлось похитить ее из комнаты Муронцева, воспользовавшись невниманием Лестрейда и его славных подчиненных.

Я увидел круглую свинцовую пулю для винтовки, заряжающейся с дула. Мне случалось иметь дело с таким оружием в годы военной службы, и я, не колеблясь, отрезал:

— Двенадцатый калибр!

Холмс усмехнулся:

— Прекрасно, Ватсон! Лестрейд и его сержанты не рассчитывали найти что-либо подобное. Потому и не нашли.

— По чем же свидетельствует эта улика?

— Очевидно, Гардштейну и его товарищам были нужны ружья. До сих пор анархисты довольствовались револьверами, поскольку пройти по лондонским улицам с длинноствольным оружием и не возбудить ничьих подозрений довольно затруднительно. И все же в деле винтовка — совсем не то что пистолет. Стреляет она не в пример точнее, и с ее помощью можно серьезно обороняться. Ли-Энфилд — самая доступная модель, желанное приобретение для наших противников. Если они столь основательно готовятся к защите, а может быть, и к нападению, революция, вероятно, гораздо ближе, чем мы думаем.

Меня это заключение отнюдь не порадовало, Холмс же, напротив, казался воодушевленным.

— Вот кое-что для вашего альбома, дружище! — сказал он, пролистав свою газету.

Я принялся было внимательно читать репортаж о пятничном происшествии — кровавой драме, разыгравшейся ночью в окрестностях Хаундсдитч-стрит, — но Холмс, нетерпеливо взмахнув вилкой, подсказал мне:

— Третий абзац передовицы, старина. Это как раз то, чего я так желал избежать.

«По удивительному совпадению, в минувшую пятницу известный консультирующий детектив Шерлок Холмс находился рядом с полицейскими, подвергшимися нападению бандитов. Как сообщает Скотленд-Ярд, мистер Холмс лишь сопровождал инспектора Лестрейда и в расследовании не участвует. Тем не менее наши читатели надеются на изменение ситуации. Нации и обществу грозит гибель. Слишком долго мы терпели на своей земле присутствие политических отбросов Европы. Если бы Шерлоку Холмсу удалось очистить Англию и весь цивилизованный мир от этих злодеев, каждый добропорядочный гражданин считал бы себя вечным должником великого детектива. Если к мистеру Холмсу до сих пор не обратились с призывом защитить отечество от серьезной опасности, следует сделать это теперь».

Я в замешательстве опустил газету: никогда еще мне не доводилось читать редакционной статьи, написанной в столь резком и откровенно побудительном тоне.

— Автор немного преувеличивает, — весело заметил Холмс. — Кстати, ни с каким призывом ко мне так и не обратились, если не считать приглашения на ужин.

— К кому же вы приглашены?

— Неужели я вчера позабыл об этом упомянуть? Так вот, дружище, сегодня я вернусь домой немного позднее обычного. Лестрейд, со свойственным ему благоразумием, решил посоветоваться с моим братом Майкрофтом. Положение нашего друга инспектора сейчас более затруднительное, чем когда бы то ни было. Даже в политическом отделе Скотленд-Ярда ему мало помогли. Ну а Майкрофт живет в мире политики. Заговоры для него — родная стихия. От лица правительства он всегда следит за подводными течениями.

— В том числе и в России? — спросил я скептически.

Холмс улыбнулся.

— Майкрофт прекрасно говорит по-русски, он знаток русской истории и культуры. Насколько мне известно, его переводы из Александра Блока очень хвалят. Итак, я взялся помочь Лестрейду. Сегодня мой брат пригласил нас с инспектором отужинать в одном из кабинетов клуба «Диоген». Так что, пожалуйста, меня не ждите.

Больше мой друг ничего мне не сказал. Когда он ушел, я принялся размышлять о том, в какой лабиринт заманила нас судьба. Наступил вечер. После раннего ужина я взял с полки роман сэра Вальтера Скотта «Эдинбургская темница» и мысленно перенесся на север, в шотландскую столицу, охваченную так называемыми беспорядками Портьюса ^[238]. Я собирался отправиться в постель пораньше, однако повествование настолько меня увлекло, что после каждой главы я давал себе обещание прочесть еще одну и лечь спать, но всякий раз его нарушал.

Думаю, минуло одиннадцать часов, когда я услышал шум: что-то вроде жестяной банки, брякнув, ударилось о наружную стену нашего дома, а затем покатилось по мостовой.

— Мистер Хо-о-олмс! Мистер Ше-е-ерлок Холмс! — В дверь дважды постучали молоточком. — Вот и я, мистер Холмс! Вы знаете меня, а я знаю вас: вы лакей и лизоблюд! Жалкий холоп короля и его министров! Вы угнетаете народ и разделите участь ваших хозяев!

Эти вопли были так нелепы и неожиданны, что некоторое время я сидел в полной растерянности. Наступило небольшое затишье, и я подумал, что пьяный мужлан прокричался и пошел своей дорогой. Вероятно, его сбило с толку отсутствие ответа. Или он решил, что ошибся домом, хотя адрес Шерлока Холмса, несомненно, ни для кого не был секретом. Осторожно подобравшись к окну, я проделал крошечную щель между задернутыми занавесями и выглянул на освещенную фонарями улицу.

На ее противоположной стороне, перед темной витриной цветочного магазина, стоял человек. Вопреки моим ожиданиям, вместо мешковатой куртки я увидел на нем красивое черное пальто с каракулевым воротником. В левой руке этот высокий, опрятно и недешево одетый мужчина держал широкополую шляпу, а в правой — нечто напоминающее камень. Темные волосы и усы незнакомца были щегольски подстрижены, а черты лица казались скорее аристократическими, нежели плебейскими, хотя горбатый нос и походил на клюв.

— Вы знаете меня, мистер Холмс! Знаете! Слыхали, кто такой Пятков? А вы кто такой? Не можете ответить? Что вы друг тиранов, мне всегда было известно. Но не думал я, что вы такой трус! Полицейский лакей!

Словно выдернутый из вымышленного мира Вальтера Скотта, я вернулся к неприглядной действительности. Что мне было делать с этим негодяем? Я стал вспоминать вчерашние слова Холмса о Пяткове. В этот момент хулиган замахнулся своей длинной правой рукой и с силой, делающей честь хорошему игроку в крикет, запустил камнем в наш фасад. Этажом ниже раздался звук разбитого стекла. Подумав о том, как, должно быть, испугалась миссис Хадсон, я все же не решился покинуть свой наблюдательный пост. Теперь злоумышленник преспокойно фланировал вдоль стены противоположного дома. Кое-где в окнах зажегся свет. Ночной шум, несомненно, должен был привлечь внимание патрульных полицейских.

Внезапно я вспомнил, что среди экспонатов памятной коллекции Холмса имелся полицейский свисток, добытый нами в погоне за доктором Нилом Кримом, ламбетским отравителем. Я принялся шарить в ящике книжного шкафа, но в этот момент кто-то из потревоженных жильцов стал подзывать констебля, появившегося, очевидно, где-то поблизости.

Я вновь подошел к окну и, к величайшему своему удивлению, увидел, что Пятков (если это был он) продолжает стоять у стены цветочного магазина, будто ему совершенно ни до чего нет дела. «Вдруг, — с ужасом подумал я, — в кармане у него револьвер, и он намерен, подражая пятничному подвигу своих товарищей-анархистов, застрелить первого же полицейского, который к нему приблизится?»

Но нет, возмутитель моего спокойствия оказался не настолько глуп. Он надел свою богемную шляпу и выждал несколько секунд, явно заметив что-то, чего не видел спешивший к нему полисмен в каске и блестящем непромокаемом плаще. От Риджентс-парка к станции метрополитена, как корабль, сияющий огнями среди ночного моря, поплыл ярко освещенный двухэтажный автобус. Дождавшись, когда он подойдет достаточно близко, молодой человек сделал два-три шага навстречу и вскочил на подножку, причем так ловко, будто всю жизнь только этим и занимался. Теперь полицейский и хулиган неподвижно смотрели друг на друга, в то время как расстояние между ними увеличивалось. Ближайшая остановка у станции подземки была видна из моего окна, и незнакомец спрыгнул возле нее на тротуар. Конечно, в вечернем сумраке я мог ошибиться, но в любом случае констебль уже не догнал бы нарушителя порядка.

Отправившись на ужин, Холмс велел мне не ждать его. Но другого занятия я для себя не нашел. Вернулся он ближе к полуночи. Несмотря на то что мысли великого детектива были заняты идеями брата Майкрофта, он все же заметил разбитое окно и, выслушав мой рассказ о недавнем происшествии, сильно разволновался, хотя тревога эта объяснялась вовсе не страхом за собственную безопасность.

— Мы не ждали Пяткова так скоро, — произнес он. — Впрочем, он не мог находиться далеко, раз его товарищи вынашивают какой-то дерзкий план. Наши люди следили за ним в Париже. Мсье Амар, шеф Сюрте-Женераль, обсуждает подобные дела со Скотленд-Ярдом по выделенной телефонной линии. Майкрофт уверяет, что с тех пор, как Пяткова в последний раз видели во Франции, не прошло и недели. Он, в конце концов, действительно художник, и две его картины сейчас выставляются в частной галерее близ Орлеанской набережной.

С минуту Холмс сидел неподвижно, похожий на угрюмую тощую птицу. Чутье подсказывало мне, что нарушать его молчание не стоит. Наконец он протяжно вздохнул.

— Не стану отрицать: последнее событие несколько изменило суть дела. Завтра я поговорю с Майкрофтом. Вы же, мой дорогой друг, можете оказать нам большую услугу: постарайтесь узнать Пяткова в его теперешнем обличье. Лестрейд предоставит в ваше распоряжение экипаж и двух полицейских в штатском. Вместе с ними вы объедете Хаундсдитч-стрит, Уайтчепел и другие столь же непривлекательные районы нашего города. Никому, кроме вас, Ватсон, не известно лицо этого человека. Он редко дважды выходит на дело в одном и том же образе, однако едва ли ему под силу перевоплощаться каждый день. Даже лондонские анархисты не могут представить себе, каким он вернулся из Парижа. Если мы сумеем напасть на его след, он, возможно, приведет нас в эпицентр заговора.

Наше положение казалось безрадостным, но пока мы не могли предпринять ничего иного. Я не думал, что наш враг заявится на Бейкер-стрит в ближайшее время, и все же положил револьвер на столик подле кровати.

6

Утром нас ожидал еще один неприятный сюрприз. В газете (той самой, которая несколькими днями ранее призывала Холмса спасти Англию) снова появились наши имена. «Экстренное сообщение», якобы подоспевшее за секунду до того, как макет отправился в типографию, в искаженном свете выставило на всеобщее обозрение те факты, которые необходимо было держать в секрете.

«АНАРХИСТЫ БЕСЧИНСТВУЮТ НА БЕЙКЕР-СТРИТ.

ХУДОЖНИК В ЛОНДОНЕ

Революция на пороге! Вчера поздним вечером главарь международной банды анархистов-коммунистов Петр Пятков, по прозвищу Художник, угрожал расправой мистеру Шерлоку Холмсу, знаменитому консультирующему детективу. Не менее десяти минут человек, назвавшийся Пятковым, выкрикивал оскорбления в адрес сыщика и с противоположной стороны улицы забрасывал его дом опасными предметами. Пострадало окно первого этажа. При виде полицейского преступник скрылся, вскочив на подножку проезжавшего мимо автобуса. Судя по всему, глашатай революции и страж порядка оказались друг другу под стать.

Очевидцы описывают Пяткова как высокого худощавого мужчину с крупными чертами лица, темными волосами и усами, в черном пальто с каракулевым воротником и широкополой фетровой шляпе а-ля Рембрандт».

— …Что делает его совершенно неразличимым в толпе сотен тысяч других обитателей Лондона, — философски заметил Холмс.

Меня разозлил фамильярный тон репортера.

— Какая издевка над читателями! — сказал я. — Подобное нахальство газетчиков только на руку Пяткову. Даже если он не увидит этой статьи, ее непременно прочтут его единомышленники.

— Не сомневайтесь, — ответил Холмс, продолжая намазывать масло на тост, перед тем как покрыть его слоем джема, — никто из них в неведении не останется.

Вскоре мой друг отправился оказывать помощь нации в лице собственного брата. Вот уже много лет неуклюжий с виду, но оттого не менее блистательный Уильям Майкрофт Холмс с успехом служил государству в должности главного советника правительства по межведомственным вопросам. В непредвиденных случаях он незамедлительно оказывался на месте событий. Однажды его младший брат Шерлок заметил: «Майкрофт не просто советник британского правительства. Иногда он сам и есть британское правительство».

Час или два, пока братья занимались необходимыми приготовлениями, я провел в томительном ожидании предстоящей прогулки по Холборну, Хаундсдитч-стрит, Уайтчепелу, Майл-Энду и другим закоулкам, где мы могли отыскать Пяткова. По моим представлениям, напасть на его след было несложно, поскольку в среде анархистов и коммунистов, а возможно, и в мире искусства его приезд восприняли едва ли не как явление мессии.

Меня должны были сопровождать сержант Уайли и констебль Паркс. Они прибыли на Бейкер-стрит в кебе, оба в штатском. Их нарочито неприметные серые фланелевые костюмы, шляпы-котелки, аккуратно подстриженные волосы и усы могли возбудить у преступников не меньшие подозрения, чем полицейские мундиры, и меня бы это нисколько не удивило. Впрочем, подумал я, внешний вид конвоиров — не моя забота. Кебмен (вероятнее всего, эту роль поручили еще одному переодетому полисмену) лихо промчал нас по Бейкер-стрит, а затем свернул в сторону Холборна и бедных окраин.

Несмотря на участие в пятничных событиях, я почти ничего не знал об анархистской географии лондонского Ист-Энда. Мои спутники смыслили в этом куда больше, посему я должен был лишь «смотреть в оба», пока улицы мелькают за окном кеба. Так продолжалось целый день. Выходить из экипажа мне не разрешали, поскольку кто-либо из преступников, участвовавших в перестрелке, мог меня узнать. И я колесил по задворкам Лондона, считая это такой же обязанностью, как помощь больным и умирающим.

К счастью, мои провожатые были хорошо осведомлены и подготовлены. На Майл-Энд-роуд, застроенной унылыми складскими зданиями и лепящимися друг к другу домишками портовых рабочих, сержант Уайли остановил кеб. Мы подобрали парня, лениво околачивавшегося возле хранилища пеньки. Юнец в красно-коричневой непродуваемой куртке, вельветовых брюках и шарфе, небрежно намотанном вокруг шеи, никоим образом не привлек бы моего внимания. Между тем это был сержант Атертон, «замаскированный» под местного обывателя. Не стоило удивляться тому, что после недавно разыгравшейся кровавой драмы опасные кварталы были наводнены полицейскими, переодетыми в чистильщиков сапог, лоточников и бродяг.

Свернув с большой дороги, мы высадили Атертона в маленьком переулке севернее Джубили-стрит. Среди одноликих убогих домиков возвышалось строение, напоминающее полуразрушенную церковь, однако, увидев вывеску, я понял: передо мной «Дом друзей рабочих». Основал его самый известный из всех анархистов — князь Кропоткин, который много лет провел в эмиграции, в том числе в Англии. Проходившие в рабочем клубе собрания считались анонимными. К примеру, его завсегдатаи называли Муронцева даже не Георгом Гардштейном, а просто Русским. С виду здание казалось заброшенным, но в действительности в этих стенах и возле них ежедневно кипела жизнь.

После полудня Атертон, или Волков, как его именовали «соратники», снова сел в наш кеб. Дождавшись нас в нескольких кварталах от места сходки, сержант подтвердил, что там говорили исключительно о приезде Пяткова и о его предстоящем триумфе. Далеко не все присутствовавшие мужчины и женщины считали себя сторонниками насилия, но все они, казалось, были рады объявить Художника вождем назревающей революции.

О самом же Пяткове нам пока ничего не удалось узнать. Возница погнал лошадь из Уайтчепела на Хаундсдитч-стрит, а оттуда в Хай-Холборн. По дороге он останавливался на стоянках кебов, будто бы ожидая новых седоков. Мы добрались до конечного пункта своего маршрута без малого в половине пятого, когда на туманных улицах уже зажглись фонари. Минут десять я наблюдал за прохожими, неспешно идущими мимо нарядных зеркальных витрин, и вдруг заметил человека, который шагал быстрее и целеустремленнее остальных. Голову его покрывала широкополая богемная шляпа, а на воротнике черного пальто виднелась полоска каракуля. И все же я не мог быть уверен, что мы наконец-то нашли того, за кем охотились. Как справедливо сказал Холмс, по Лондону разгуливают тысячи людей примерно одного роста в одинаковых пальто и шляпах.

Человек, привлекший мое внимание, собрался переходить дорогу и взглянул на наш кеб, желая убедиться, что путь свободен. Я смотрел на его лицо каких-нибудь десять секунд, и этого оказалось вполне достаточно. Твердый взгляд, клювоподобный нос, опасный румянец на скулах — это был именно тот портрет, который запечатлелся в моей памяти со вчерашнего вечера. На другой стороне улицы Художник повернулся к нам спиной и, прошагав по тротуару несколько ярдов, вошел в ярко освещенный магазин. На бордовой деревянной вывеске сияли медные буквы, и, прежде чем обратиться к сержанту Уайли, я прочитал: «Э. М. Рейлли и К°. Ружья и винтовки».

Мои спутники получили предписание держаться от объекта на безопасном расстоянии, поскольку он мог иметь при себе оружие. Я не знал наверняка, есть ли револьверы у сержанта Уайли и констебля Паркса, но, как правило, даже на подобные неординарные задания полицейские отправлялись безоружными. Так или иначе, Шерлок Холмс велел нам не арестовывать Пяткова немедленно. На свободе преступник был нам более полезен, так как мог вывести нас на след других участников заговора.

Уайли и Паркс тихо вышли из кеба, порознь пересекли улицу и с двух сторон приблизились к человеку, которого я им указал. На этом мое участие в операции закончилось: я не должен был попадаться на глаза анархисту, чтобы не быть узнанным. Крайне раздосадованный, я направился на Сент-Джеймс-сквер в свой клуб «Армия и флот», где и отужинал в одиночестве.

Зимой смеркалось рано. Сквозь затуманенные окна обеденного зала смутно виднелись размытые силуэты прохожих, напоминавшие облака. В половине десятого я сел в обычный кеб, и он отвез меня на Бейкер-стрит. Едва я просунул ключ в замочную скважину дома 221-6, в холодном прокопченном воздухе десятикратно раздался звон колокола церкви Святой Марии на Йорк-стрит. Горничная зажгла газ, за каминной решеткой уже уютно потрескивал огонь, но Шерлока Холмса дома не было. Он снова ужинал у брата. Решив удовольствоваться стаканом виски, выпитым в одиночестве, я потянулся за «Эдинбургской темницей».

Минут через двадцать на лестнице послышались шаги и голоса. Первым в гостиную вошел Холмс, за ним Лестрейд.

— А! — воскликнул Холмс, опуская трость в подставку для зонтиков и принимая у гостя пальто. — Перед нами ищейка Ватсон! От Майкрофта мы наслышаны о том, как вы нам сегодня помогли, старина. Мои поздравления! Это действительно Пятков, и, если бы не бдительность, которую вы проявили вчера и сегодня, он не оказался бы у нас в руках.

Плеснув виски в два стакана, мой друг передал один инспектору.

— Если преступник уже на крючке, то, вероятно, до поры до времени не следует его арестовывать? — спросил я.

Лестрейд, в котором все это время закипало необоримое желание высказать нечто важное, наконец не выдержал:

— Ходить за ним как тень! Не спускать с него глаз! Такие распоряжения, доктор, мы получили сверху — не от начальства Скотленд-Ярда и даже не от мистера Майкрофта Холмса, а от самого мистера Уинстона Черчилля!

Министр внутренних дел из правительства Асквита не нуждался в представлении. Прежде занимая посты в двух министерствах — по делам колоний, а также торговли и промышленности, — он успел заявить о себе как о государственном деятеле, не страшащемся никаких преград. «Ни к чему заявлять о том, что у нас есть трудности! — восклицал Черчилль в ответ на жалобы подчиненных. — Трудности заявят о себе сами!»

— Противостояние Черчилля и Пяткова — это своего рода личная дуэль, — заметил Холмс. — Но вместе со своим главным врагом Уинстон, как его называют за глаза, хочет посадить в мешок всю анархистскую банду. Он распорядился не ворошить гнездо до тех пор, пока мы не выявим всех участников заговора. Анархизм он называет гидрой революции: отрежьте ей одну голову, и на ее месте тут же вырастут двадцать.

— Так что же все-таки произошло?

На лице Лестрейда появилась довольная улыбка.

— Сержант Уайли заглянул в оружейный магазин и мило побеседовал, если можно так выразиться, с управляющим: Пятков назвал тому фамилию Штерн, при этом, как ни странно, объявил себя французом. Согласно документам из архива Министерства внутренних дел, которые мистер Черчилль передал в наше полное распоряжение, в Париже Художник действительно представляется Штерном, а для многих товарищей-анархистов он просто Француз.

— Суть в том, — нетерпеливо проговорил Холмс, — что он купил три винтовки Энфилда. Они заряжаются с дула, стреляют очень точно. Их доставят одной посылкой на имя Штерна по адресу: Степни, Джубили-стрит, сто тридцать три.

— Но ведь на этой улице находится так называемый клуб анархистов! — воскликнул я.

— Более того, в этом самом доме, доктор. Если мы установим за ним слежку, все участники заговора попадут к нам в силки, прежде чем успеют привести свой план в действие. — Лестрейд вытряс трубку и продолжил: — Имея при себе одни пистолеты, они могут поражать только близкие цели. Из винтовки хороший стрелок способен попасть в мишень, расположенную на расстоянии сотни ярдов. Это, господа, орудие политических убийств. Мистер Черчилль приказал усилить охрану премьер-министра во время его передвижений с Даунинг-стрит в палату общин. Особые меры безопасности будут приняты в Новый год, когда король и королева посетят заседание парламента. Нам известно, что пули для винтовок у Гардштейна и его друзей были и раньше. Теперь у них есть сами винтовки.

— Неудивительно! Ведь вы позволяете бандитам преспокойно покупать оружие в магазинах!

К моему крайнему удивлению, инспектор заговорщицки потер нос и, казалось, с трудом удержался, чтобы не подмигнуть мне.

— Если позволите, доктор, мы разберемся с этим делом сами, — ответил он.

Холмс промолчал. Вскоре Лестрейд встал и пожелал нам доброй ночи. В дверях он обернулся.

— В завтрашней газете, доктор, вы увидите Художника таким, каким его запомнили сегодня служащие полиции. Поделитесь со мной своим мнением о портрете — как о произведении искусства, разумеется.

Из гостиной было слышно, как инспектор усмехается, спускаясь по лестнице. Сунув под мышку «Эдинбургскую темницу», я направился к себе в спальню, бубня под нос: «Какая чудовищная самоуверенность!» — или что-то в этом роде. Шерлок Холмс снова воздержался от ответа, не отрывая задумчивого взгляда от догорающих углей.

7

В последнее время меня стало задевать некоторое пренебрежение со стороны моего друга. Я полагал — и не без оснований, — что заслуживаю большего внимания. Вот и сегодня Шерлок Холмс сел завтракать, не дождавшись меня. Я хотел уже высказать ему упрек и вдруг заметил, до чего бледное и изнуренное у него лицо. Спать он, очевидно, не ложился. Однако следов его ночного труда в гостиной вроде бы не наблюдалось. Лишь через несколько минут я уловил запах горячей кислоты и металла, неизменно присутствующий в мастерских, где паяют железо.

Но мысли о таинственных затеях Холмса улетучились, едва я отложил нож с вилкой и заглянул в «Морнинг пост». С внутреннего разворота на меня смотрело лицо, как две капли воды похожее на то, что я увидел из окна позавчера вечером, когда о стену дома брякнула жестяная банка. Над рисунком красовалась крупная подпись: «Петер Художник».

— Это он! — воскликнул я.

— Неужели? — равнодушно отозвался Холмс. — Вам лучше знать, мой дорогой друг. Его видели только вы да двое наших людей в штатском.

— Поразительное сходство! Теперь он не сможет высунуть носа на улицу, чтобы его тут же не узнали!

Прибор Холмса лежал на столе без дела: сегодня моему другу изменил всегдашний утренний аппетит.

— Не сомневайтесь, Ватсон: как только этот тираж сошел с типографских станков, наш Художник преобразился до полной неузнаваемости. Лестрейду и его молодчикам следовало бы держать это, — поморщившись, сыщик ткнул пальцем в газету, — при себе.

Возразить, увы, было нечего.

Бросив недоеденный завтрак, мой друг поднялся и занял любимую позицию у окна. Решив не продолжать неприятного разговора, я с притворным интересом изучил колонку новостей и по ходу дела расправился с тостом, джемом и кофе.

Через десять минут молчания Холмс отвернулся от окна и двинулся к вешалке.

— Сегодня я проведу день с Майкрофтом, — сказал он, застегивая плащ. — Мы обязаны отчитаться перед мистером Черчиллем и его советниками. Других встреч ни у меня, ни у вас, насколько мне известно, не предвидится. К вам, однако, может заглянуть мистер Чан Ли Су. Будьте любезны попросить у него карточку и передайте ему, что я вскоре его навещу по указанному адресу.

Мистер Чан Ли Су! Я не мог предположить, что же скрывается за всей этой нелепой таинственностью, а Холмс ничего мне не объяснил. Вероятно, он взялся разгадывать новую головоломку, о которой позабыл упомянуть по причине ее ничтожности в сравнении с угрозой революции и анархии.

Когда детектив спустился по лестнице, я занял его место у окна. У дверей стоял кеб, и мой друг сел в него в сопровождении двух армейских офицеров. По знакам отличия на лацканах и головных уборах, известным мне со времен военной службы, я понял, что один из этих двоих — полковник, а другой — бригадир. Какую бы игру ни вел Холмс вместе со своими союзниками, она начинала казаться мне слишком серьезной.

Отобедал я в столовой Лондонского госпиталя в компании своего приятеля и коллеги Альфреда Дженкинса. Мы вместе служили в Афганистане. В то время он был лейтенантом, но через несколько лет после того, как я получил ранение в Майвандской битве и отправился в отставку, ему присвоили звание майора. Когда же и для него настала пора возвращения к мирной жизни, он занял должность старшего хирурга больницы.

Пока мы налегали на бифштексы и почечный пирог, к нам за столик подсел ассистент Дженкинса.

— Мы его получили! За него пришлось побороться, но он того стоит: прекрасен, как Адонис. Великолепное тело! — радостно сообщил он.

Ценным приобретением оказался труп Муронцева, называвшего себя Георгом Гардштейном. Поскольку при жизни лишь немногие знали его в лицо, для окончательного опознания необходимо было на протяжении следующих трех месяцев сохранять останки нетленными. Сию почетную миссию возложили на нашу больницу. Мертвеца поместили в стеклянную камеру с парами формальдегида. Глаза его осторожно раскрыли, и полицейский сделал с него фотографию, которую вскоре опубликовали.

Холмс вернулся домой раньше меня. Он явно не был расположен к беседе, сказал лишь, что люди Лестрейда в Ист-Энде вели наблюдение за Пятковым, который, вопреки нашим опасением, не изменил своего облика. Я в шутку заметил: «Он, должно быть, не выписывает „Морнинг пост“», но Холмс даже не улыбнулся в ответ, сухо бросив, что Художника видели на Джубили-стрит. В клубе анархистов за ним следил Атертон-Волков. Прочие собравшиеся так оторопели при виде своего кумира, что поначалу никто не решался с ним заговорить. Очевидно, его прихода не ждали.

Винтовок на Джубили-стрит никто не доставлял. Как ни умны были полицейские под предводительством Майкрофта Холмса, этот груз они упустили.

Я встал, потянулся и пожелал своему другу спокойной ночи. Покидая гостиную, я заметил на буфете визитную карточку с крошечным фотографическим портретом ничем не примечательного европейца в костюме и шляпе. Под снимком значилось: «Чан Ли Су, непревзойденный китайский фокусник». Чуть ниже я прочел: «Ждем вас в партере театра „Вуд Грин Эмпайр“. Гастроль продлится до субботы». Что понадобилось моему другу от этого циркача, я не знал и в данный момент, пожалуй, не хотел знать.

8

Если у братьев Холмс и был план, то действовать в соответствии с ним они явно не спешили. Через несколько дней, спустившись утром в гостиную, я вновь ощутил запах свежего припоя, исходивший, как мне показалось, от одежды Шерлока Холмса. Где и с кем он провел минувшую ночь? Чем был занят? Опять он выглядел так, словно голова его не касалась подушки больше суток.

Я даже подумал о том, не начать ли мне собственное расследование, но вовремя себя урезонил. Ведь даже Скотленд-Ярду до сих пор удалось добиться лишь самых скромных успехов. Благодаря чете безобидных горожан, обеспокоившихся судьбой своего исчезнувшего квартиранта, управлению уголовных расследований стало известно, где находилась мастерская Гардштей-на-Муронцева. Там обнаружили химикаты, необходимые для приготовления бомбы: своим недоверчивым хозяевам анархист объяснил, что работает над формулой огнестойкой краски, которую хочет запатентовать. Кроме того, в помещении нашли запас винтовочных патронов (хотя оружия нигде не оказалось), а также несколько обойм для маузера. Муронцев жил тихо и не доставлял арендодателям никаких хлопот. Иногда он запирал свои комнаты и уезжал на континент.

На следующей неделе на основании поступивших сведений лондонская полиция арестовала троих мужчин и двух женщин. Федорову, Петерсу и Дубову предъявили обвинение в попытке ограбления ювелирной лавки и нападении на полицейских близ Хаундсдитч-стрит, Саре Мильштейн и Розе Трассионской — в содействии грабителям. Как ни печально, тех, кто на них донес, обещанное вознаграждение интересовало, очевидно, больше, нежели истина. По рассмотрении улик всех пятерых задержанных пришлось отпустить. Доказать их причастность к кровопролитию не представлялось возможным.

Поиск новых подозреваемых продвигался с большим трудом. Анархическое движение было организовано таким образом, чтобы его члены по возможности не знали имен друг друга. Вместо них пользовались подпольными кличками, например Француз, Немец, Русский. На одного человека, знавшего Петра Пяткова по фамилии, приходилась тысяча тех, для кого он был просто Художником. Даже на самом суровом допросе невозможно сообщить полиции то, что тебе неизвестно.

И все же Скотленд-Ярду удалось добыть несколько имен: двоих из участников событий на Хаундсдитч-стрит звали Сварсом и Соколовым. Поймать их не удалось. Холмс, вздохнув, заметил, что они, вероятнее всего, уже в России или во Франции.

Так обстояли дела. Однажды глубокой ночью у меня возникло странное ощущение, будто я очнулся от одного сна и тут же попал в другой. Прошло секунд десять или двадцать, прежде чем я понял, что не сплю. Часы показывали около четырех утра. Мой друг, по моим предположениям, мирно почивал в постели, поскольку еще до полуночи отправился к себе в комнату. Тем не менее в гостиной кто-то разговаривал.

Уловить суть беседы я не мог, но два голоса, несомненно, принадлежали Шерлоку Холмсу и его брату Майкрофту. С ними совещались еще несколько человек — то ли двое, то ли четверо. Одного из незнакомцев выделяла своеобразная манера речи: он произносил слова медленно, но с нажимом, а иногда почти рычал. Порой звуки становились нечленораздельными, точно язык с трудом умещался у него во рту. Когда этот человек окончил довольно длинную фразу, другой что-то сказал ему в ответ, назвав его Уинстоном.

Должно быть, я все-таки спал и видел сон. Что Майкрофт Холмс, министр внутренних дел и некто, запросто называющий последнего по имени, делают в нашей гостиной в четыре часа утра?

Между тем дебаты поутихли, и теперь до меня доносился лишь неясный гул. Чутье подсказывало мне, что спускаться в гостиную без приглашения не следует. Но на случай, если я все-таки понадоблюсь, нужно было встать и одеться.

Я все еще возился с булавкой для галстука, когда на лестнице скрипнула половица. Через секунду Холмс, вероятно увидев свет в щели под дверью, легонько постучался и вошел в комнату.

— Я услышал, что вы проснулись, — негромко сказал он. — Боюсь, возле клуба анархистов, точнее, в двухстах ярдах от него затевается нечто не вполне безобидное. Кажется, вот-вот начнется мятеж. По сведениям, полученным сержантомАтертоном, заговорщики намерены уничтожить как можно больше полицейских и государственных служащих, причем высокопоставленных. Иными словами, готовятся политические убийства под покровом всеобщих волнений. Для первого пригодятся винтовки, для остального — пистолеты.

— Что вы собираетесь делать? — спросил я, откручивая крепления пресса для брюк.

— Здесь майор Фредерик Вудхаус из военного министерства. По пути он заехал на Экклстон-сквер и привез сюда министра внутренних дел. Об их участии в деле никому говорить не следует. Вмешательство армии может быть встречено с осуждением.

— Они поедут к месту мятежа, и вы с ними?

В свете газовой лампы профиль Шерлока Холмса казался особенно четким и утонченным.

— Да, старина, прямо сейчас. К нам присоединится капитан шотландских гвардейцев. Их полк стоит совсем близко, в Тауэре, а собственными силами полиции, боюсь, не обойтись. В машине нет больше мест, поэтому вам придется как можно скорее выехать следом. Возьмите кеб от станции метрополитена до полицейского отделения Степни. Оно располагается близ Коммершиал-роуд. Обратитесь к дежурному сержанту. Он скажет вам, где нас найти.

Холмс вышел. Послышались голоса и шаги посетителей, спускающихся вслед за ним к входной двери. Я взглянул на свои часы: стрелки показывали пять минут пятого. Через десять минут я уже мчался по Бейкер-стрит к метро. На стоянке кебов дремал один-единственный возница, встрепенувшийся при моем появлении.

Вдоль безлюдных, словно вымерших, улиц тянулись ряды тусклых фонарей. Менее чем за полчаса мы добрались до Коммершиал-роуд. Велев кебмену подождать, я поднялся по ступенькам, освещенным синей полицейской лампой. А за порогом мне почудилось, будто я нахожусь в фойе театра «Альгамбра» за пять минут до начала представления. Работа кипела, полицейские возбужденно сновали туда-сюда. Я с трудом пробрался к стойке дежурного сержанта, и в ответ на мой вопрос он произнес два слова, которым вскоре суждено было облететь весь мир:

— Сидней-стрит.

Точного адреса мне не сообщили. Да был ли он нужен, если хотя бы половина из того, что сказал Холмс, соответствовала действительности? Кебмен провез меня еще с полмили: до полуразрушенного здания клуба анархистов и дальше по Хокинс-стрит. Там пришлось остановиться — на дорогу вышел констебль в каске и помахал фонарем с выпуклыми стеклами, в свете которого кружились снежинки. Следов других экипажей видно не было.

— Проезда нет, сэр, — сказал полисмен, заглядывая в окно. — Улица перекрыта. Если вам на запад, то придется повернуть обратно и ехать по Коммершиал-роуд.

— Я доктор Джон Ватсон. Меня ждет Шерлок Холмс. Насколько мне известно, он сейчас с майором Вудхаусом и мистером Черчиллем.

— Тогда другое дело. Не удивлюсь, если вы сегодня понадобитесь.

С этими словами констебль открыл дверцу кеба. Я заплатил вознице и пошел за своим провожатым по припорошенной снегом дороге. Медицинского чемоданчика я с собой не захватил, однако пока не видел и не слышал ничего такого, что заставило бы меня пожалеть о своей непредусмотрительности. Револьвера в кармане тоже не оказалось.

Часы пробили пять. Сидней-стрит выглядела зловеще — вероятно, из-за падающего снега, но мрачные предчувствия, скорее, внушал строй полицейских, стоящих в боковом переулке совершенно неподвижно и безмолвно. Если это начало анархо-коммунистической революции, подумал я, то у нее есть шанс остаться в истории событием, прошедшим в гробовой тишине.

Мы добрались до поворота. Здесь ширина Сидней-стрит достигала по меньшей мере сорока футов. По обеим сторонам тянулись сомкнутые ряды одинаковых краснокирпичных коттеджей — тут жили рабочие. Сейчас центром внимания стали восемь доходных домов Мартина, выстроенных десять лет назад и названных по имени владельца. В каждом было с десяток комнат. Задние окна выходили на неухоженные дворики, кривые сараи и тропинки. С одной стороны участки отгораживал от улицы деревянный забор с воротами и выцветшей надписью: «Исаак Дикхольц. Торговля углем и перевозка грузов». Первые этажи некоторых домов занимали магазинчики с выкрашенными облупленной черной краской стенами и зарешеченными окнами.

Севернее, на следующем перекрестке, стояли здания пивоварни Манна и Кроссмана, а за ними располагался двор с конюшнями. Его грузовые ворота также были видны из доходных домов Мартина. Южнее, на углу, но с другой стороны, находился паб «Восходящее солнце», к которому мы сейчас приближались. Плоская крыша питейного заведения и градирня пивоваренного завода представляли собой прекрасные наблюдательные посты, откуда Сидней-стрит просматривалась в обоих направлениях.

Убийцы-анархисты по-прежнему ничем не выдавали своего присутствия. В слабом утреннем свете фонарей темнели силуэты безмолвствующих полицейских, перекрывших улицу с двух концов. Кордоны стояли в боковых переулках, чтобы их нельзя было заметить из окон дома номер 100, который вызывал наибольшие опасения. Там вполне могли прятаться пятьдесят человек, вооруженных и готовых сражаться насмерть.

По задворкам жилых зданий вилась дорожка. По ней шли двое полицейских в мундирах, а между ними — молодая женщина, босая и полураздетая. Я уставился на них во все глаза.

— Из домов Мартина выводят мирных жителей. — Голос Шерлока Холмса раздался у меня над ухом так неожиданно, что я вздрогнул — мой друг, как всегда, подкрался совершенно бесшумно. — Здесь министр внутренних дел и майор Вудхаус, — шепнул он, — но, повторяю, об этом никто, кроме вас и меня, не должен знать. Иначе каждый лондонский репортер будет путаться под ногами и привлекать к высокопоставленным лицам внимание врага.

Холмс предложил отойти к перекрестку. Теперь мы стояли под окнами «Восходящего солнца», напротив домов Мартина.

— Сколько здесь вооруженных анархистов? — поинтересовался я.

— Точно неизвестно. Мы знаем двоих: Сварса и Соколова по прозвищу Хромой. Они, как выяснилось, не уехали в Россию, и оба весьма недурно стреляют. У них может быть внушительное подкрепление. Пятков, если он с ними, будет руководить операцией.

— А полиция?

— Сюда направляется Лестрейд, но здесь нужны стрелки, которых у Скотленд-Ярда нет. Двадцать или тридцать констеблей заняли позиции в домах на дальнем конце улицы, на крышах пивоварни и паба. Вооружены лишь немногие из них, что никуда не годится.

— А мистер Черчилль?

Холмс усмехнулся.

— Он принял командование у комиссара полиции. Как сказал майор Вудхаус, «Уинстон предпочитает открытый бой». Военному министру отправили телеграмму с просьбой немедленно освободить отряд шотландских гвардейцев от несения службы в Тауэре. Это тоже только для ваших ушей, хотя уже через час солдаты будут здесь.

Мы стали ощупью пробираться вверх по слабо освещенной лестнице «Восходящего солнца». «Открытый бой, шотландские гвардейцы… Не устраиваем ли мы много шуму из ничего?» — подумалось мне. Когда мы выбрались на крышу, пробило пять с четвертью. Я припомнил, что в это время года светает не раньше восьми.

Наверху уже собрались три маленькие группы людей, тихо разговаривавших между собой. Среди них были майор Вудхаус и министр внутренних дел в высокой шляпе из черного шелка и длиннополом пальто с бархатными обшлагами и воротником. По сильному хрипловатому голосу и по фотографии в журнале я представлял его себе гораздо более высоким. На деле же он оказался человеком плотного телосложения, но, пожалуй, на целый фут ниже Холмса.

На протяжении последующего часа нам докучал хозяин «Восходящего солнца», очень желавший сдать плоскую крышу своего заведения газетным репортерам по соверену с человека. Наконец помощник майора Вудхауса велел ему «отстать и не мешать работать». Присутствие журналистов было здесь совершенно излишним, тем более что события, требующие освещения в прессе, еще не начались. Мистер Черчилль распорядился не развязывать боя до того, как небо просветлеет: тогда мы увидим врагов в лицо, им же труднее будет незаметно перебегать от укрытия к укрытию на дальнем конце улицы.

— Для преступников, сэр, нет ничего проще, чем переходить из дома в дом, пробив потолки верхних комнат, — заметил Шерлок Холмс. — На чердаках стены либо вовсе отсутствуют, либо сложены в один кирпич и их легко сломать. В таком случае площадка боевых действий растянется на восемь зданий, вплотную прижатых друг к другу.

— Совершенно верно, мистер Холмс, — рявкнул министр. — Спасибо за напоминание.

Мистер Черчилль закурил, укрывшись за дымовой трубой, чтобы слабый огонек сигары не был виден с улицы.

Два часа мы провели в напряженном ожидании рассвета. Время от времени хозяин паба выносил нам рюмки рома и сэндвичи с ветчиной и языком. Наконец часы на башне пробили семь.

— Отлично, джентльмены, пора начинать. За неимением иных инструкций все остаются под прикрытием, — приказал министр внутренних дел.

Он спустился по лестнице в сопровождении майора Вудхауса, его помощника и капитана Нотт-Бауэра, комиссара лондонской полиции. Мы с Шерлоком Холмсом по команде замкнули колонну. Я не представлял, чем могу быть полезен, но держался рядом со своим другом. В зале паба нас ждал лейтенант Росс в шинели и фуражке Шотландского гвардейского полка. На то, чтобы поднять военного министра и добиться у него разрешения выйти из Тауэра, ушло немало времени, но теперь отряд уже направлялся сюда. Участвовать в операции добровольно согласились девятнадцать рядовых и два сержанта, исполняющих обязанности наставников по стрелковому делу. Лейтенант Росс прибыл на место, опередив своих подчиненных.

Выпавший снег превратился в слякоть, хлюпающую под ногами. Наш маршрут пролегал вне зоны видимости для тех, кто сидел в засаде за стенами дома номер 100. Было неизвестно, скрывается там целая банда анархистов или стрелок-одиночка. Майор Вудхаус, Холмс и я быстро перешли на другую сторону улицы и тут же укрылись за столбом в воротах пивоварни. К моему недоумению, министр внутренних дел остался стоять на виду и, не пряча своего лица, в упор разглядывал зашторенные окна домов Мартина. Повернувшись в сторону, он отдал какую-то команду. Констебль в мундире пересек дорогу и, приблизившись к опасному зданию, постучал в дверь. В ответ не раздалось ни звука. Тогда полицейский наклонился, набрал горсть мелких камешков и бросил их в одно из верхних окон.

В этот момент я увидел, как из щели приоткрытой рамы медленно и зловеще высунулось длинное черное дуло. Револьвер представлял бы для мистера Черчилля меньшую угрозу, но винтовка в руках умелого стрелка наверняка поразила бы столь близкую цель. Из ствола вырвалось пламя, раздался щелчок, гулко разлетевшийся по улице. Я ожидал, что министр упадет, но он лишь пригнулся и снова выпрямился. Зачем он демонстрирует свое безрассудство, вместо того чтобы лечь на мостовую?

Из соседней оконной створки показалась вторая винтовка. Прежде я много раз слышал выражение «сердце ушло в пятки», но только теперь понял, насколько оно точно. Снова мелькнула вспышка, и треснул гром, коротко и оглушительно. Впоследствии часто говорили, будто Черчилля вынудили уйти в укрытие. В действительности же он продолжал стоять, словно фокусник на арене.

Через несколько секунд в ушах загудело от третьего выстрела. Лишь после того, как три пули, выпущенные с небольшого расстояния, чудесным образом просвистели мимо своей мишени, грузный человек в длиннополом пальто и высокой шляпе развернулся и ушел с открытого участка. Он остановился невдалеке от нас, у каменной колонны. Вероятно, стрелки узнали его и решили уничтожить любой ценой. И она оказалась высокой: преступники, потерпев неудачу, выдали себя. Теперь мы знали расположение и численность вражеских сил. Если бы анархисты не начали стрелять в министра, у них была бы возможность незаметно уйти под покровом темноты или выстрелами пробить полицейское оцепление, пока на Сидней-стрит не явились шотландские гвардейцы.

Через пять минут прогремел первый залп с нашей стороны. Посылая во врага пулю за пулей, прибывшие солдаты поспешно занимали позицию на противоположной стороне улицы — за перевернутыми диванами в комнатах первых этажей или за трубами на крыше. Окна, из которых стреляли анархисты, уже лишились стекол. Занавески превратились в лохмотья, одна из них горела. На фоне гулкого эха выстрелов прозвучала обращенная к гвардейцам команда о прекращении огня. Но затишье было недолгим: враг принялся за дело с удвоенной энергией. Я увидел, как один из констеблей, стоявших на уязвимом участке, пошатнулся и упал, прокричав своему товарищу: «Мне конец, Джек!» По счастью, его забрали в больницу и успели спасти.

Если при попытке убить министра внутренних дел анархисты пустили в ход винтовки, то заградительный огонь они вели из автоматических пистолетов. Я мог различить длинные стволы маузеров, выпускавших по две пули в секунду — такая скорость была для нас недостижима. И все же в точности стрельбы они значительно уступали винтовкам, однако наши враги вдруг перестали их использовать. Почему? Чего мятежники добились с их помощью, кроме того, что выдали свое присутствие и навлекли на верхние окна своей цитадели мощный огонь? Вероятно, половина из тех, кто скрывался в доме номер 100, были уже убиты. Неужели министр намеренно предложил им себя в качестве приманки?

О последующих событиях вскоре написали газеты всей страны. Каждый школьник узнал об «осаде Сидней-стрит» и о той роли, которую сыграли в этой операции шотландские гвардейцы и Уинстон Черчилль. За полицейскими кордонами с двух концов улицы росли толпы, и сдерживать их становилось все труднее. Каждый наш выстрел люди поддерживали ободряющими криками. Не верилось, что это происходит в сердце Лондона мирным утром, в то время как клерки и торговцы направляются в свои конторы и лавки, а дети спешат в школу. Теперь многие забыли о своих повседневных обязанностях и напряженно следили за разворачивающейся у них на глазах драмой.

Стоя рядом с Холмсом под прикрытием колонны, я поражался тому, как невозмутимо иные жители Сидней-стрит занимаются бытовыми делами, пока две противоборствующие стороны ведут перестрелку. Пожилая женщина в шали перешла дорогу близ дома номер 100, чтобы забрать выстиранное белье. Свистящие пули смутили ее так же мало, как если бы это был падающий снег.

В воротах углеторговца стоял, опираясь на палку, молодой репортер — первый из прибывших газетчиков. Он едва не потерял равновесие, когда его трость надвое разломила шальная пуля. Еще несколько дюймов, и она отняла бы у мира будущего знаменитого журналиста и писателя сэра Филипа Гиббса. Другой выстрел пришелся в стену: от угла отлетело несколько камешков, один из них упал возле меня, а другой ударился о металлическую каску вздрогнувшего от неожиданности полицейского. Вскоре сырой воздух наполнился едким запахом жженого кордита, от которого у всех стало свербеть в горле. На залпы солдатских винтовок осажденные анархисты по-прежнему отвечали пистолетной пальбой. Нам приказали отойти назад.

Для иронических наблюдений было не время, и все же я не мог не заметить, что в одном из чердачных окон здания, где укрывались преступники, пестрела табличка с изображением британского флага и надписью: «Пошивочная мастерская „Юнион Джек“» ^[239]. Сегодняшний день едва ли сулил хозяину хорошую выручку!

Репортеров становилось все больше — к огромной радости хозяина «Восходящего солнца». Он все-таки сдал им крышу своего заведения. Капитан Нотт-Бауэр, глава городской полиции, стоял рядом с нами, наблюдая за фасадом дома номер 100, меж тем как его инспектор выстраивал оцепление с тыла, чтобы помешать осажденным уйти или получить подкрепление. Действенность этой меры, однако, не представлялась бесспорной: загнанные в угол анархисты наверняка стали бы стрелять с соседних крыш или через сточные трубы, как поступали повстанцы в России.

Только теперь журналистам сообщили, что в операции участвует Шотландский гвардейский полк, а руководит ею сам министр внутренних дел. Я услышал разговор мистера Черчилля с лейтенантом Россом, который спросил, не отправить ли отряд на штурм домов Мартина.

— Вздор! — энергически рыкнул Черчилль. — Неужели вам не ясно, что эти узкие лестницы и запутанные коридоры — мышеловка для ваших людей? Бандиты только и мечтают вас туда заманить. В случае штурма я обещаю вам самые прискорбные потери. У вас всего двое сержантов и девятнадцать солдат. Нельзя рисковать ни одним из них. Нет уж, сэр, стойте там, где стоите.

Строго говоря, шотландские гвардейцы вовсе не стояли: они стреляли по окнам осажденного дома, лежа на опрокинутых щитах для расклеивания газет. Анархисты успели многократно перезарядить свои пистолеты. Иногда обгоревшие лоскуты занавесок разлетались в стороны, открывая руку, сжимающую оружие. Однажды я увидел профиль оборонявшегося: на долю секунды выглянув наружу, он тут же скрылся, поскольку находиться на линии непрерывного огня противника означало верную смерть.

Пистолеты стрекотали так ожесточенно, что в этом аду каждый из нас с трудом мог слышать собственный голос. Мятежники палили либо стоя в простенках между оконными проемами, либо из глубины комнаты, наугад. Многие, очевидно, перебегали от окна к окну. Один из анархистов стрелял с высокой точки, — наверное, для этого ему пришлось взобраться на стул или стремянку.

Я увлекся сражением и не заметил, как Шерлок Холмс куда-то ушел. Когда я наконец обернулся, он уже приближался ко мне.

— Я разговаривал с Вудхаусом, — сказал мой друг. — Черчилль требует, чтобы сюда доставили полевое орудие с экипажем из полка конной артиллерии, который стоит в Сент-Джонс-Вуде. Это никуда не годится. Здесь Лондон, а не Москва и не Одесса.

Осажденные по-прежнему не показывались из своей крепости, если не считать рук и лиц, изредка мелькавших за развевающимися занавесками. В открытые ворота пивоваренного завода залетела пуля, запахло газом. Холмс внимательно посмотрел на чердак, где находилась портняжная мастерская. Думаю, в ту минуту никому, кроме него, не было дела до верхних этажей: все прочие взоры были устремлены на окна, из которых стреляли анархисты.

— Я скоро вернусь, — сказал он.

Мне подумалось, что мой друг собирается разыскать запропастившегося куда-то Лестрейда или Майкрофта, если он прибыл из Уайтхолла.

— С чего это Холмс вдруг вспомнил Москву и Одессу? — спросил я у капитана Нотт-Бауэра, стоявшего рядом.

— Оглянитесь по сторонам, — мрачно ответил он. — Женщины прильнули к окнам, мужчины и мальчишки расселись на крышах. На улице собрались толпы людей. Если мы начнем палить отсюда из артиллерийских орудий, во все стороны полетят осколки снарядов и обломки кирпичей. Жертв будет не счесть. Именно так случилось в Москве и Одессе. Понятия не имею, о чем думает Уинстон.

В ответ я хотел было сказать, что понятия не имею, куда подевался Холмс, но капитан вдруг обвел взглядом чердак и воскликнул:

— Видите портняжную мастерскую? Вывеску в оконце?

— Да, вижу.

— Надпись перевернута. Такого не было, когда мы сюда пришли.

— Возможно, кто-то из анархистов поднимался, чтобы оглядеть наши позиции. Он убрал вывеску, чтобы она не мешала обзору, а потом поставил ее на место вверх ногами.

— Зачем ему понадобилось снимать доску, если можно было посмотреть поверх нее, правее или левее?

— Не знаю.

— Взгляните! — нетерпеливо проговорил Нотт-Бауэр. — Вы не замечаете?

— Ну да, буквы вверх ногами. Но неужели в такой момент это имеет значение?

— Разве вы не знаете, доктор, — понизил голос капитан, — что перевернутый «Юнион Джек» — это сигнал бедствия, принятый у моряков всего мира?

Только теперь я сообразил, куда исчез мой друг. Несколько сотен человек смотрели на осажденный дом и не замечали странной мелочи, но для Шерлока Холмса она оказалась деталью, от которой зависит чья-то жизнь.

Вдруг толпа загудела. Люди подняли головы, но взгляды их устремились не на чердак, а на крышу здания: из задней трубы струилась тонкая белая полоска дыма. В этот момент в оконное стекло дома на нашей стороне улицы врезалась пуля. Она просвистела возле самых ворот, в каких-нибудь двух футах от места, где мы стояли. Нотт-Бауэр подтолкнул меня, и мы, пригнувшись, бросились на другую сторону Сидней-стрит к мертвой зоне. Когда под непрекращающийся грохот пальбы мы поворачивали за угол, чтобы попасть на задворки домов Мартина, меня встревожил крик, донесшийся из первого этажа «Восходящего солнца»: «Вон они! Давай еще! Пускай получают!»

Подняв голову, я увидел, что в угловом окне мелькнула тень. Толпа заревела еще возбужденнее. В оконный проем влетело несколько пуль, но через секунду был отдан приказ приостановить стрельбу, чтобы мы не пострадали. Впоследствии кто-то сказал, будто патроны, рикошетом отскочившие от стены, убили двух журналистов. Говорили также, что в доме номер 100 укрываются восемь бандитов и с ними их женщины. Один из зрителей пустил слух о перестрелке внутри здания. Никто ничего толком не знал.

Тут я оглянулся и увидел новое облако дыма, клубящееся над цитаделью анархистов. Толпа замерла в боязливом ожидании. «Неужели дом загорелся? — спросил я себя. — Вероятно, его подожгли сами осажденные в последнем бешеном порыве ненависти? Нет, они продолжают отстреливаться и, скорее всего, даже не подозревают о том, что происходит этажом выше». Ненадолго выглянув на улицу, я увидел в чердачном окне яркий всполох огня, который тут же притух и сменился тлением. Разгорающийся пожар словно пытался отвлечь внимание зрителей от поединка, который вели между собой солдатские винтовки и пистолеты анархистов.

Прежде чем повернуть за угол, противоположный «Восходящему солнцу», и выйти в проулок позади построек, мы тщательно осмотрелись по сторонам. Чердак снова осветился яркой вспышкой пламени. Вскрикнули люди: в оконце показался силуэт человека. Насколько я мог различить, он поднимал или тянул какой-то предмет, который исчез, едва огонь утих. В моем сознании сразу же отпечатался четкий профиль — потому, возможно, что именно его я и ожидал увидеть. Действительно ли это был Холмс? Если да, то спасется ли мой друг из горящего здания?

Мы пробирались задворками доходных домов, я шел впереди, капитан — за мной. Неряшливое нагромождение закутков и сарайчиков позволяло найти множество мест для укрытия. Тут и там прохаживались полицейские в неприметной гражданской одежде, с дробовиками и охотничьими винтовками, спешно позаимствованными у оружейного мастера в Уайтчепеле. Переодетые стражи закона так напоминали анархистов, что я подивился, как это ни один из них еще не подстрелил другого. Встретив наконец инспектора в форменном мундире, я обратился к нему:

— В доме сто находится консультирующий детектив. Сейчас он пытается выбраться и, по-моему, хочет кого-то оттуда вывести. Не стреляйте. Я врач и буду здесь, если понадобится моя помощь.

Секунду поразмыслив над моим заявлением, полицейский ответил:

— В этом здании нет никого, кроме захватчиков. Пожалуйста, сэр, отойдите. Вчера оттуда выселили жильцов, каждую комнату обыскали. С тех пор никто из мирных жителей туда не входил.

— Послушайте, его имя…

— …Шерлок Холмс, — подоспел мне на помощь капитан, и с инспектором произошла чудесная перемена. Нотт-Бауэр продолжал: — Я не представляю, зачем он проник туда, но мы только что видели его на чердаке. Огонь хорошо освещал его. Не знаю, сможем ли мы вызволить детектива, но, если он сумеет выйти сам, вы, конечно же, не станете стрелять.

— Но мы не заметили, как мистер Холмс вошел, сэр.

— Не сомневаюсь, — едко проговорил Нотт-Бауэр.

— Сюда пропустили только работника газовой компании, чтобы перекрыть трубу.

Мы с капитаном молча переглянулись. В эту самую минуту чердачное окно, выходившее во двор, озарилось сполохами пожара. Раздался треск дощатых перекрытий, но даже он не смог заглушить грохот выстрелов. Вдруг в дымной пелене мелькнула знакомая фигура.

— Холмс там, в крайнем доме, — задыхаясь, крикнул я.

Мы с инспектором и Нотт-Бауэром бросились вперед, петляя между грязными лужами и сараями, и остановились у последнего дома в ряду краснокирпичных коттеджей Мартина. Над нами продолжали свистеть пули: очевидно, Холмс пробрался сюда не затем, чтобы заставить анархистов прекратить стрельбу. Дверь в одну из задних комнат была открыта, и там уже клубился белый дым, обволакивая обитые тканью стулья, которые могли в любую секунду загореться.

Внезапно я увидел Шерлока Холмса: мой друг сошел по ступеням так же невозмутимо, как если бы шагал по лестнице нашей квартиры на Бейкер-стрит. Он держал за руку растрепанную девчонку лет четырнадцати или пятнадцати — очень худую, бледную и испуганную. Одежда Холмса покрылась пылью, на лице чернели полоски сажи.

— Это Анна, — сказал он успокоительным тоном. — Девушка неважно говорит по-английски, но она не анархистка. Когда будете обыскивать такие помещения в следующий раз, инспектор, не забудьте, что обычно на верхних этажах расположены мастерские, где за гроши сутками напролет трудятся женщины и дети. По окончании рабочей смены некоторые из них тайком устраиваются на ночлег тут же, чтобы не спать под мостами, в подворотнях или на рыночных площадях. Эти несчастные умеют скрываться от обысков.

Ничего не ответив, полисмен приказал своим людям построиться и приготовиться к атаке здания с черного хода. Холмс смерил холодным взглядом охотничьи винтовки полицейских.

— Анархисты изрешетят вас из маузеров. В ответ на каждую вашу пулю они выпустят двадцать или тридцать. Впрочем, оружие сейчас не играет большой роли, потому что вы опоздали — дом в огне. Газовые трубы пробиты выстрелами. Даже если вам не устроят засаду на лестнице, вы все равно не войдете в комнату. Там заперлись люди, готовые сражаться до конца. Их осталось только двое, и они выбрали, как хотят умереть. Лучше им не мешать.

Пламя уже лизало края деревянных ступеней. О штурме больше никто не заговаривал. Как нам сообщили, толпа видела одного из мятежников: он показался за стеклянной дверью фасада, позади него бушевал огонь. Выстрел из винтовки отбросил анархиста назад, мертвого или смертельно раненного. Новая вспышка осветила его товарища, лежащего на постели лицом вниз. Очевидно, он был убит.

Пули перестали вылетать из окон горящего дома задолго до того, как подоспела конная артиллерия. Когда мы с Холмсом и спасенной девочкой вышли на Сидней-стрит, обе стороны уже прекратили стрельбу. Следом за артиллерийским орудием прибыла пожарная машина. Деревянные балки чердака рассыпались тлеющими углями, стены рушились, проваливаясь на нижний этаж, где до недавних пор скрывались анархисты. Едва ли внутри могли оставаться живые люди.

Гвардейцы дали несколько залпов по передней двери и окнам первого этажа. Им не ответили. Сочившийся газ усилил возгорание, и дом превратился в ревущий столб пламени. Солдаты не покидали своих позиций: с колена целясь в дверной проем, они готовились немедленно возобновить стрельбу при виде беглеца. Но бежать было некому. Когда рухнули перекрытия, отряд построился для отступления. Теперь на огромный, устремленный в небо костер были нацелены уже не винтовки бойцов, а брандспойты пожарных.

Неизвестно, сколько анархистов погибло и сбежал ли кто-нибудь из них до или после прибытия полиции. Позднее обгоревшие руины обыскали. Среди обугленных досок и кирпичей нашли голову и руку одного мужчины и простреленный с затылка череп другого. Рядом валялись искореженные пистолеты, которые взорвались от жара. От пошивочной мастерской «Юнион Джек» остались лишь пара манекенов и швейных машин. Кроме того, полицейские обнаружили металлические части кроватей, а также резервуары для ацетилена или газа, имевшие форму торпеды и вполне пригодные для изготовления бомб. Таковы были улики, на основании которых предстояло истолковать случившееся.

Анну, спасенную от верной гибели Шерлоком Холмсом, бережно передали в руки дам из Армии спасения: они разбили лагерь за полицейским оцеплением, дабы по мере своих сил оказывать помощь пострадавшим. Добродетельные матроны охотно согласились доставить девушку к матери и сестрам в Уайтчепел.

— Откуда ей известны условные знаки английских моряков? — удивленно спросил я. — Она же полька, кто ей сказал, что перевернутый «Юнион Джек» — сигнал бедствия?

Холмс улыбнулся.

— Отец Анны много лет служил на торговом судне и развлекал ее историями из флотской жизни — менее изысканными, чем романы Джозефа Конрада ^[240], но не менее поучительными. Девочка многое из них почерпнула. А вы разве не знали, что означает перевернутый британский флаг?

Этот вопрос несколько задел мое самолюбие.

— Прекрасно знал, разумеется. Но когда пули свистят вокруг, я не обращаю внимания на вывески, даже если они висят вверх ногами.

— В подобных обстоятельствах, мой дорогой Ватсон, вы смотрите и видите, — снисходительно кивнув, сказал Холмс, — но, боюсь, немногое замечаете. А между тем и другим есть весьма существенная разница.

9

Казалось, огонь уничтожил все свидетельства, которые могли бы пролить свет на предысторию осады Сидней-стрит. Особенно неясной, если верить прессе, представлялась судьба кровавого Петера Художника. Погиб ли он в огне или же благополучно вернулся в Париж, Берлин, Москву? Безусловно, Пятков не был привидением: в полицейских досье разных стран хранились сведения о совершенных им убийствах и поднятых мятежах. В будущем он занял видное место в правительстве революционной России, и Холмс оказался одним из немногих, кто это предсказал. Пока же велись споры о том, кому Пятков подчинялся, кем командовал и какое обличье мог принять. В Англии он, по общему мнению, пробыл недолго: приехал и уехал (или погиб?) через несколько недель после событий на Хаундсдитч-стрит.

Поскольку я видел Пяткова собственными глазами, некоторое время мне докучали журналисты, однако им не удалось выудить из меня ничего нового. Для меня Художник стал еще одним воплощением абсолютного зла, которому не удалось одержать верх над Шерлоком Холмсом.

Я взялся за тетрадь, чтобы поведать читателям об участии моего друга в раскрытии анархического заговора. Стоял ясный февральский день, была суббота. Траву Риджентс-парка все еще покрывала тонкая корка инея. Холмс ушел куда-то по делам, наша хозяйка миссис Хадсон уехала в Далвич навестить сестру. Мэри Джейн, служанка, выполнявшая всю работу по дому, отправилась на прогулку со своим кавалером. В доме воцарилась тишина, Бейкер-стрит была оживлена менее обычного, и, воспользовавшись этим, я начал: «Однажды декабрьским утром, за три года до начала Великой войны, миссис Хеджес рассказала нам странную историю о желтой канарейке…»

Я успел написать страницу или две, как вдруг прозвенел звонок. Визит был весьма некстати, но, по словам Холмса, ради пользы дела следует принимать всех посетителей. Ворча, я отложил перо, спустился по лестнице и открыл дверь.

— Мистер Хо-о-олмс! Мистер Ше-е-ерлок Холмс!

Без преувеличения могу сказать, что в тот момент я оцепенел от ужаса. Я ни секунды не сомневался, кто передо мной стоит. Вопреки надеждам властей, этот человек не погиб на Сидней-стрит. В моем мозгу мелькнула тревожная мысль о том, что в квартире никого нет, а револьвер заперт наверху, в ящике стола. Разве только злодей подумает, будто нас может услышать прислуга, и не решится в меня стрелять?

— Вы, полагаю, дома один? Но, кто бы вы ни были, вас зовут не Шерлок Холмс. Вероятно, если я скажу вам, что моя фамилия Пятков…

Тот же каракулевый воротник, та же широкополая шляпа, те же коротко остриженные волосы, породистое лицо, нос с горбинкой… Только голос звучит спокойно, и на лице играет усмешка. Эх, если б я знал заранее о приходе анархиста, то подготовился бы к встрече. Но он застал меня врасплох, и от неожиданности я на несколько секунд лишился дара речи. Художник расправил плечи, слегка запрокинул голову, и мне показалось, что он вот-вот разразится демоническим хохотом. Вдруг с моих глаз словно спала пелена, сквозь которую я смотрел на мир последние несколько недель.

— Холмс! — воскликнул я.

Он засмеялся, потом перевел дух и снова залился веселым смехом, совершенно не похожим на сатанинское карканье Пяткова.

— Холмс, какого черта?!

— Простите, мой дорогой Ватсон, я не смог отказа… — стоя в дверях нашего дома, он задыхался от хохота. — Я не смог отказать себе в маленьком удовольствии еще разок перевоплотиться. Очень уж мне хотелось вновь взглянуть на ваше лицо в тот момент… Дружище, вы отдавали себе отчет, что всякий раз, когда перед вами появлялся Пятков, меня рядом не было? Да, да! Вы видите, но не замечаете!

Я был так потрясен, что молча попятился в сторону, дав ему войти. Холмс поднялся по ступеням. Скинув пальто с каракулевым воротником и зашвырнув широкополую шляпу на вешалку, он стер с лица искусственный румянец, вынул изо рта кусочки ваты, меняющие форму щек, и удалился в свою комнату, чтобы избавиться от щегольских усов и накладного носа из гуттаперчи и гуммиарабика.

К его возвращению в гостиную я уже почти опустошил стакан виски, который сейчас был мне необходим. Вытирая руки одним из многочисленных свежих полотенец, приготовленных для нас миссис Хадсон, Холмс сказал:

— В этой шутке над вами повинен также мой брат Майкрофт: именно его квартиру я использовал как артистическую уборную.

— Ваш брат все знает?

— Да.

— А Лестрейд?

— Столь впечатлительным людям, как инспектор, не всегда следует говорить правду.

— Но к чему вы затеяли этот маскарад?

Холмс, вздохнув, опустился в кресло.

— Лондонским анархистам почти ничего не известно о Пяткове. Они не имеют представления о его наружности: у него множество личин и он меняет их так же часто, как и манеру говорить. Поскольку члены противоборствующих анархических группировок следят друг за другом, а за ними всеми наблюдает полиция, Художник никогда никому не сообщает своего местонахождения. Его приезды и отъезды всегда неожиданны. Он этакий Алый Первоцвет ^[241], только не столь обаятельный.

— Не может же он скрываться ото всех!

Холмс потянулся за трубкой.

— Для подобных людей конспирация превыше всего. Они называют свои имена немногим соратникам, лица же не открывают почти никому. Такой человек может не бояться предательства. Пятков не покидал Парижа, но лондонские анархисты — а вместе с ними и полицейские — думают, что он в Англии, живой или мертвый.

— Какой же от этого толк?

— Мы с Майкрофтом сочинили план, в который не посвятили ни единую живую душу. Всех — журналистов, полицию и даже вас, мой дорогой друг, — я заставил поверить, будто Пятков в Лондоне, и, переодевшись, выдал себя за него. Из осторожности мы имели дело лишь с теми, кто никогда не видел настоящего Художника. Оказалось, Сидней-стрит наводнена революционерами, которые намерены начать движение к своей цели с политических убийств.

— И с кем же они хотели расквитаться?

Холмс состроил гримасу.

— Список оказался еще длиннее, чем я ожидал. В него вошли король и премьер-министр, затем сэр Уинстон Черчилль, который возглавляет министерство внутренних дел, а значит, руководит полицейскими силами империи. В солидном перечне имен я нашел и свое — признаюсь, я был бы разочарован, если бы его там не оказалось. Вас, дружище, почему-то помиловали. Маленькое представление, которое я устроил на Бейкер-стрит, и шумиха, поднятая наутро газетчиками, принесли нам огромную пользу — как и ваша поездка по улицам Степни и Уайтчепела в сопровождении двух полицейских. Поверьте, для дела было совершенно необходимо, чтобы вы верили в наш обман. Кругом шпионы. Представьте себе Лестрейда в этом спектакле: бедняга не продержался бы и пяти минут.

— Стало быть, вы сами купили оружие в лавке «Э. М. Рейлли и К°» на Нью-Оксфорд-стрит, а затем передали его в клуб анархистов?

— Именно. Эти превосходные модели очень подходят для уничтожения врагов революции. Сомневаюсь, чтобы товарищам удалось заполучить такие, если б не мой подарок. У революционеров предостаточно пистолетов, но с винтовками дело обстоит гораздо сложнее. Во время осады вы видели мои покупки в действии. Я сумел спасти один образец, когда мне пришлось ненадолго заглянуть в горящий дом. Как справедливо считают анархисты, именно винтовки должны быть орудием политических убийств.

— Разве это не безумство с вашей стороны?! — воскликнул я.

Холмс покачал головой.

— Нет, Ватсон, это холодный расчет. По договоренности с Майкрофтом, я стал интендантом мятежников. За всем необходимым они обращались ко мне. Зная нужды анархистов, я легко догадывался и об их планах. А поскольку мне были известны их намерения, я превратился для них из слуги в хозяина.

— Как же Лестрейд?

— Его мы ни во что не посвящали и впредь не собираемся. Спектакль можно считать оконченным.

— Если я вас верно понял, — проговорил я, сдерживая волнение, — вы снабдили анархистов винтовками и патронами, которые они впоследствии пустили в ход на Сидней-стрит?

— Мы не знали наверняка, где именно будет использовано наше оружие, хотя и знали для чего. В сложившихся обстоятельствах наиболее подходящей мишенью оказался, разумеется, министр внутренних дел.

— Мистер Черчилль согласился взять на себя такую роль?

— Он даже настаивал на этом.

Мне не хотелось называть своего старого друга лжецом, но я не верил, чтобы кто-то — а тем более министр внутренних дел — по собственной воле решился подставить под пули незащищенную грудь.

10

Последний акт этого, с позволения сказать, фарса был наиболее удивительным. Холмс пообещал рассеять мои сомнения, но как, я и представить себе не мог. Следующим утром он сказал мне, что после обеда у нас будут гости. Действительно, в начале пятого, когда на Бейкер-стрит зажглись фонари и витрины магазинов, под окнами нашей гостиной остановился кеб. По странному совпадению, миссис Хадсон в это время вновь не оказалось дома. Холмс сам спустился, чтобы открыть дверь.

На лестнице послышались голоса, и вскоре в комнату вошел Майкрофт в сопровождении двух незнакомцев, чей вид показался мне, мягко выражаясь, необычным. Одного из них я узнал по визитной карточке, которую он однажды оставил для Шерлока Холмса. Это был Чан Лин Су, «непревзойденный китайский фокусник» из театра «Вуд-Грин-Эмпайр». Вместе с ним пришла его жена Су Син. На мой взгляд, они не слишком-то походили на китайцев. Как выяснилось в дальнейшем, вне сцены их звали Уильямом и Оливией Робинсон.

— Дабы доказать вам, что мы не подвергали жизнь министра внутренних дел опасности, — произнес мой друг, обращаясь ко мне, — я попрошу мистера Чан Ли Су и его супругу выстрелить в меня. Если, конечно, вы сами не возьметесь.

Майкрофт Холмс слушал брата совершенно невозмутимо.

— Конечно нет, — отказался я.

Представление началось. Принесли две винтовки — одну Холмс купил у Э. М. Рейлли, а другая, очевидно, принадлежала фокуснику. Мне дали две пули, чтобы я на каждой из них нацарапал какой-либо опознавательный знак. Несмотря на растущую тревогу, я выполнил просьбу. Оружие зарядили. В том, что патроны боевые, сомневаться не приходилось. Чан Ли Су и Майкрофт Холмс взяли в руки по винтовке. Я искренне опасался стать свидетелем того, как главный советник британского правительства по межведомственным вопросам застрелит младшего брата.

— Прекратите! — яростно вскричал я. — Это опасные шутки!

Пальба в нашей гостиной звучала неоднократно: Шерлок Холмс любил выводить узоры на штукатурке пулями из моего револьвера. Но теперешняя игра казалась куда менее невинной. Мой друг взял серебряное блюдо, подарок одного из наших клиентов, и, держа его на уровне груди, будто бы предлагая угощение, встал в дальнем конце комнаты. От стрелков его отделяло футов двадцать. Я упал в кресло. От волнения меня начинало мутить. Подняв винтовки, Майкрофт и фокусник прицелились Шерлоку Холмсу прямо в сердце.

Два выстрела прогремели почти одновременно. Из стволов вырвались языки пламени, в воздухе повисло пороховое облако, запахло жженым кордитом. Ни один мускул на лице моего друга не дрогнул. «Пинь!» — услышал я вместо крика боли. На серебряный поднос упали пули, которые я собственноручно пометил своими инициалами. Безусловно, здесь крылась какая-то хитрость, хотя стреляли всерьез.

— Мистер Черчилль рисковал не больше моего, — мягко сказал Холмс. — Раздразнив врага своим невозмутимым видом, он вызвал огонь и тем самым заставил мятежников выдать себя прежде, чем они могли бы натворить бед.

— А если бы они взялись за пистолеты?

— Осажденные не могли целиться, не раздвигая занавесок. Как только в окне показалось бы дуло маузера, министра заслонили бы стальным щитом. Наши люди были к этому готовы, но, к счастью, такие меры не потребовались.

«Расстрел», который я увидел в нашей гостиной, по два раза за вечер под бешеные аплодисменты производился на сцене театра «Вуд-Грин-Эмпайр». Теперь мне объяснили суть фокуса. Механизм винтовки был слегка видоизменен: пуля теряла убойное действие, так как пороховые газы выходили внизу по шомпольной трубке. Анархисты разгадали этот трюк слишком поздно.

Сидя в гостиной, где еще витала пороховая пыль, я понял, почему по утрам Холмс иной раз выглядел таким утомленным и от него пахло припоем. Мой друг проводил ночи в обществе своего брата Майкрофта или «непревзойденного китайского фокусника», конструируя оружие для мятежников.

11

Я не могу завершить свое повествование, не сообщив читателю о том, что некоторые участники драм, разыгравшихся на Хаундсдитч— и Сидней-стрит, впоследствии вновь дали о себе знать. И, говоря это, я имею в виду не только тогдашнего министра внутренних дел, чье имя позднее прогремело на весь мир.

Чан Лин Су, «непревзойденный китайский фокусник», пал жертвой собственной изобретательности. Из-за многократного извлечения затвора износился механизм его винтовки, и однажды она случайно выстрелила. Увы, 23 марта 1918 года человек, оказавший нам неоценимую услугу, был насмерть сражен пулей на глазах у зрителей, рассчитывавших провести приятный субботний вечер в театре «Вуд-Грин-Эмпайр».

О Петре Пяткове мы узнали, что до отъезда в Париж онизучал медицину у себя на родине, куда и возвратился вскоре после лондонских событий. Свое прозвище Художник получил, зарабатывая на хлеб изготовлением театральных декораций. Когда началась война, Пятков избежал призыва в царскую армию, эмигрировав в Германию, и о нем ничего не было слышно, пока в 1917 году он не вернулся в революционный Петроград.

Передо мной вырезка из газеты «Таймс» от 14 апреля 1920 года. Обратив внимание на эту статью, Холмс прочитал мне ее за завтраком. Автор, подписавшийся буквой С., сообщал, что в Москве опубликованы имена 189 человек, расстрелянных согласно приказу Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией. Все казненные были участниками митинга на Путиловском заводе в Петрограде: они потребовали «хлеба и свободы», осудив действия большевистской власти, которая дала им лишь «тюрьму, кнут и пули» взамен «мелких политических свобод царского режима». Как писала газета, для проведения массового расстрела из Москвы в Петроград был направлен Петр Пятков — «Петер Художник, снискавший себе дурную славу на Сидней-стрит». Перед казнью несчастным объявили, что они приговорены к смерти за осквернение идеи свободы, которую их великий вождь Ленин определил как самодисциплину пролетариата.

Сообщение об этой кровавой расправе и упоминание имени палача заставили меня содрогнуться. Впоследствии, читая о событиях в России, я встречал и другие знакомые имена. Двоюродный брат анархиста, погибшего при осаде Сидней-стрит, занял видное место в ЧК, советской тайной полиции. Газета «Таймс» назвала этого человека ^[242]одним из самых жестоких убийц первых лет террора.

Телеграмма Циммерманна

1

Документальные свидетельства событий, о которых я собираюсь поведать читателю, на протяжении многих лет содержались в самом надежном банковском хранилище лондонского Сити. Один ключ от черных металлических ячеек находился у меня, второй — у тайного советника его величества, и открывать их мы могли лишь по обоюдному согласию. В сейфах хранились письма, телеграммы, а также пачки бумаг, перевязанные розовой лентой на манер адвокатских досье. Некоторые были помечены краткими надписями, сделанными самим Шерлоком Холмсом. К примеру, одна из них, выведенная черными чернилами, гласила: «Артур Циммерманн, 1917. 20 лет». Два десятилетия — это срок, на протяжении которого мой друг и я присягнули хранить в тайне известные нам секретные факты Великой войны 1914–1918 годов. В августе 1914 года, когда вся Европа устремилась в кровавую бездну, первый лорд адмиралтейства в Букингемском дворце принял нашу клятву о неразглашении. Много воды утекло с тех пор, и теперь, с согласия правительства его величества, документы могут быть обнародованы.

До недавнего времени я полагал, что доказательства нашей причастности к борьбе с Германской империей погибли в огне камина — Холмс в последние дни своей жизни сжег часть архива. «Конечно же, он не мог не уничтожить этих бумаг», — думал я и, как оказалось, ошибался. Они лежали, целые и невредимые, среди прочих писем и заметок, которые мой друг не думал скрывать. Вероятно, он считал, что телеграмма, давшая название моему нынешнему рассказу, ни о чем не сообщит человеку, случайно ее нашедшему.

Сейчас это послание, напечатанное на фирменном бланке компании «Вестерн юнион», лежит передо мной. Оно было отправлено 19 января 1917 года из Вашингтона в Мехико через Галвестон, штат Техас. Читатель может ознакомиться с текстом, если пожелает. Немного опережая события своего повествования, я готов показать, сколь обескураживающий вид порой имеют зашифрованные сообщения разведывательных служб великих держав. Вообразите себе хотя бы на миг, что жизни миллионов людей и судьбы государств зависят от того, сумеете ли вы в течение двух-трех часов решить такой ребус:

«В ГЕРМАНСКУЮ ДИПЛОМАТИЧЕСКУЮ МИССИЮ МЕХИКО

Пересылка за счет посольства Германии

Вашингтон, 19 января 1917 года

Через Галвестон

130 13042 13401 8501 115 3528 416 17214 6491 11310 18147 18222 21560 10247 11518 23677 13605 3494 14936 98092 5905 11311 10392 10271 0302 21290 5161 39695 23571 17504 11269 18278 18101 0317 0228 17694 4473 23264 22200 19452 21589 67893 5569 13918 8958 12137 1333 4725 4458 5905 17166 13851 4458 17149 14471 6706 13850 12224 6929 14991 7382 15857 67893 14218 36477 5870 17533 67893 5870 5454 16102 5217 22801 17138 21001 17388 7446 23638 18222 6719 14331 15021 23845 3156 23552 22096 21604 4797 9497 22464 20855 4377 23610 18140 22260 5905 13347 20420 39689 13732 20667 6929 5275 18507 52262 1340 22049 13339 11265 22295 10439 14814 4178 6992 8784 7632 7357 6926 52262 11267 21100 21272 9346 9559 22464 15874 18502 18500 17857 2188 5376 7381 98092 16127 13486 9350 9220 76038 14219 6144 2831 17920 11347 17142 11264 7667 7762 15099 9110 10482 97556 3569 3670

Бернсторф».

Таков этот удивительный документ. Предвосхищая вопросы читателей, скажу, что ни одна из цифр телеграммы не имеет постоянного соответствия той или иной букве алфавита. Слова сообщения могут повторяться, однако каждый раз они приобретают новый вид. Под «7» в одном случае подразумевается «а», в другом — «т», в третьем — «м». Последовательность цифр определяют бесконечно меняющиеся ключи.

Шерлок Холмс был одним из немногих людей на земле, способных за несколько часов решить подобную головоломку. Помогали ему люди разного рода деятельности, порой самого неожиданного. Наряду с морскими офицерами и знатоками классических языков из лучших университетов Великобритании разведывательная служба адмиралтейства приглашала к сотрудничеству фанатиков разгадывания ребусов, чудаков и оригиналов всех мастей. Вместе с моим другом над шифрами бились математики, пионеры в символической логике, в том числе ученики преподобного Ч. Л. Доджсона, известного миру как Льюис Кэрролл. Холмс не раз замечал, что, будь с нами покойный автор «Алисы», все секреты германской разведки, с первого дня войны и до последнего, были бы раскрыты.

Так или иначе, великий детектив прекрасно понимал, что он и сам недурно справляется с возложенной на него задачей. Как-то раз, когда наш поединок с Циммерманном уже закончился и война осталась в прошлом, Холмс откинулся на спинку своего любимого кресла у камина и, отдавшись во власть столь нестерпимого для меня философского настроения, зажег вересковую трубку.

— По правде говоря, Ватсон, — сказал он, гася спичку, — работа оказалась довольно утомительной, и все же неплохо, что я подвернулся под руку нашим министрам, когда они столкнулись с этой маленькой головоломкой.

Я рассмеялся, хоть мой друг и не шутил. Он напомнил мне герцога Веллингтона, однажды сказавшего о битве при Ватерлоо: «Черт побери! Не знаю, чем бы все закончилось, если бы не я!»

Англия должна быть благодарна своим сынам, которые в минуты тяжких испытаний всегда приходили ей на помощь и отстаивали победу до последнего. Смею надеяться, читателю будет небезынтересен мой рассказ о том, как Шерлок Холмс выиграл странную, но оттого не менее судьбоносную битву за телеграмму Циммерманна.

2

К участию в этом деле нас привлекли в самый канун войны по настоянию первого лорда адмиралтейства сэра Джона Фишера, прозванного Джеки. Еще в мирное время он приезжал к нам на Бейкер-стрит с просьбой расшифровать коды перехваченных немецких сообщений. Теперь же любой прохожий мог оказаться профессиональным шпионом или просто предателем, за вознаграждение «сочувствующим» германскому адмиралу Тирпицу, и Джеки Фишер был не вправе рисковать, лично являясь на квартиру к известному частному сыщику.

От нашего друга, главного инспектора Лестрейда, теперь служившего в Специальном отделении Скотленд-Ярда, мы узнали, что в окрестностях Бейкер-стрит проживают иностранцы, внушающие полиции опасения: часовой мастер — швейцарец, банковский посыльный — швед, испанец-ресторатор. Подозревали, что кто-то из них завербован немцами для слежки за Шерлоком Холмсом. Будучи гражданами нейтральных государств, эти люди могли передавать сведения в берлинские разведывательные службы через свои посольства, не опасаясь, что в Лондоне их повесят или расстреляют за измену родине.

Дабы ввести в заблуждение соглядатаев, сэр Джон Фишер назначил Шерлоку Холмсу встречу при весьма необычных обстоятельствах — на предвоенном придворном балу в Букингемском дворце. Место и время были выбраны весьма удачно, поскольку все знали о нелюбви Холмса к такого рода развлечениям (о которых обществу предстояло на несколько лет забыть). Всю свою жизнь мой друг столь мало интересовался «светской чепухой», что теперь необходимость посетить бал не на шутку нас озадачила. За полным неимением других знакомых леди, я был вынужден смутить двух своих кузин, старых дев из Девоншира, предложением стать нашими спутницами.

Всеобщая тревога не умалила блеска последнего бала мирного времени, который Холмс мрачно назвал весельем на подступах к Армагеддону. Торжество должно было состояться месяцем ранее, до объявления ультиматумов, но его отложили из-за траура по австрийскому эрцгерцогу Францу-Фердинанду и его супруге Софии, убитым боснийским студентом 28 июня 1914 года. Кто бы мог подумать, что выстрелы, прогремевшие в далеком пыльном балканском городе, ввергнут весь мир в пучину войны?

Никогда не забуду пышности того праздника, ознаменовавшего собою прощание с догорающей мирной эпохой. Юный принц Уэльский, застенчивый мальчик, которому в 1936 году суждено было стать Эдуардом VIII, исполнял фигуры большой кадрили в паре со своей матерью, королевой Марией, пока король Георг вел серьезную беседу с графом Бенкендорфом, послом нашей союзницы России. Германские и австрийские дипломаты на бал не явились: они укладывали свои чемоданы, считая убывающие минуты до истечения срока ультиматума.

Холмс и я очутились в дальнем углу бального зала, в кружке, центром которого был лорд Уильям Сесил, королевский конюший и офицер военной разведки. Мой друг не любил светских бесед и вскоре впал в угрюмую молчаливость. Даже тогда, когда к нему обращались прямо, он неучтиво цедил сквозь зубы односложные ответы. Будучи слишком взволнованным, чтобы самостоятельно сгладить неловкость нашего положения, я принялся высматривать среди присутствующих высокую элегантную фигуру сэра Джона Фишера в синем мундире с золотым кантом. Первый лорд адмиралтейства увидел меня, однако не подал виду. Он тоже был мрачен: «веселые» морщинки возле углов рта остались, но улыбка погасла, светлые глаза потускнели.

Дружба великого детектива и великого адмирала продолжалась уже много лет. Холмсу пришелся по душе простой принцип, которого Джеки Фишер придерживался в ведении войны на море: «Бей первым, бей сильнее, бей без передышки». В присутствии моего друга нельзя было и слова сказать против сэра Джона — Холмс считал его человеком, совершенно чуждым всякого позерства и достойным девиза «Ни одной из партий я не присягал; не могу молчать, я и вовек не лгал» ^[243].

Лорд Уильям Сесил вдруг перестал фонтанировать банальностями, и это вывело меня из задумчивости. Словно по чьему-то сигналу, он подхватил нас с Холмсом под локти и, что-то бормоча, потащил к обеденному залу, где уже начинала собираться толпа. Однако мне с моим другом не удалось подойти к столам, сверкающим серебром и фарфором на ослепительно-белых скатертях, а королевским лакеям не довелось предложить нам икры и лосося. Холмс и я проследовали к украшенной золотой лепниной белой двери, которая заперлась за нами, едва мы перешагнули порог и оказались в приемной, обитой шелковыми шпалерами. Согласно данной нами клятве, все сказанное здесь надлежало хранить в тайне.

Сэр Джон Фишер говорил от лица короля Георга. Лорд Уильям Сесил вел записи для военного министерства. В комнате также присутствовал незнакомый мне джентльмен в форме капитана Королевского флота. Даже если бы нам не было суждено увидеться снова, я вряд ли позабыл бы наружность этого подтянутого человека с правильной куполообразной лысиной и крепким раздвоенным подбородком. Особенно запоминались его глаза, обладавшие темной всепроникающей гипнотической силой.

— Джентльмены, — сказал Фишер, обращаясь к нам, — позвольте представить капитана Реджинальда Холла, в настоящее время командующего линейным крейсером «Королева Мария». В скором времени имя этого человека прозвучит на всю Англию: сэр Реджинальд получит звание адмирала и должность начальника разведывательной службы адмиралтейства.

Мне сразу стало ясно, какую игру нам навязывают. Реджинальд Холл легко кивнул нам и словно невзначай взял с маленького журнального столика вечерний выпуск «Глоуб». Заголовки, набранные крупным шрифтом, кричали о вторжении германской армии на территорию Бельгии и о бесплодном героизме бельгийцев, неспособных отразить атаку превосходящих сил. Небрежно положив газету на место, капитан устремил на нас свой пронизывающий взор.

— Вот такие дела, мистер Холмс и доктор Ватсон.

— Смею заметить, сэр Реджинальд, — произнес Холмс с излишней, как мне показалось, холодностью, — что подобные дела не отвечают ни моему роду занятий, ни моему вкусу. Признаюсь, в свое время я отправил на тот свет пару негодяев и не сожалею об этом, но убийства такого масштаба — блюдо, которого я не перевариваю.

Прежде чем прославленный детектив успел сказать что-нибудь более резкое, в разговор вмешался Фишер:

— Солидарен с вами, мистер Холмс. Но если мы вступаем в войну, нам остается либо проиграть, либо выиграть ее — третьего не дано. И мой долг перед его величеством — сделать все возможное для победы.

Слова первого лорда адмиралтейства не были для меня неожиданными. В последние несколько недель очень многие высказывались в подобном духе. Фишер напомнил нам о том, что Англия не участвовала в крупных европейских войнах без малого сто лет — с 1815 года, когда Наполеон был разбит при Ватерлоо. Теперь нас застали врасплох — а сэр Джон неоднократно предрекал это, — и если англичане не хотят поражения, работа найдется для всех. Отныне «гражданских» быть не должно: у каждого мужчины и у каждой женщины есть определенные обязательства перед нашим общим домом. Первые британские полки, тайно направленные во Францию, уже приступили к выполнению своего долга. Миссия, которую отечество возложит на Шерлока Холмса и меня, пока была не вполне ясной, однако, как подчеркивал сэр Джон, важность ее беспрецедентна.

— Ваша роль совершенно очевидна, мистер Холмс, — сказал Фишер, глядя моему другу в глаза. — Вы должны стоять на страже безопасности нашей нации. Если вы не согласитесь служить в разведке, в этой войне мы окажемся слепы и глухи.

— Начнем с того, — проговорил Холмс (вопреки моим опасениям, его тон несколько смягчился), — что, если я, точно какой-нибудь конторский посыльный, стану совершать ежедневные путешествия с Бейкер-стрит в Уайтхолл, за мной увяжутся все шпионы Лондона. Если я вас верно понял, вы предлагаете мне работу в знаменитом кабинете под номером сорок в старом здании адмиралтейства. Происходящее за дверями этой комнаты держится в столь строгом секрете, что любой уличный мальчишка в Вест-Энде расскажет вам о ней с дюжину историй.

— Чем больше соглядатаев последует за вами по пятам, — спокойно резюмировал Фишер, — тем лучше: меньше труда их ловить. Поверьте, мы сумеем использовать вражеских агентов наиболее выгодным для себя образом. Я немало об этом думал.

Холмс, казалось, слушал не слишком внимательно. Гораздо сильнее его занимал интерьер приемной, которую он оглядывал с таким видом, будто не понимал, как можно жить в этом невообразимом буйстве краски и позолоты, среди всех этих шелков и атласов. В ответ на слова Фишера мой друг лишь слегка приподымал бровь, словно удивляясь, что простой флотский адмирал берет на себя смелость возражать ему, мудрецу с Бейкер-стрит.

— Очень хорошо, — буркнул он наконец. — Расскажите, в чем состоит ваше предложение.

Джеки Фишер облегченно вздохнул и принялся объяснять свой план:

— Вы, конечно же, помните чертежи подводной лодки Брюса-Партингтона, украденные из сейфа вулиджского арсенала. С того дела началось наше с вами знакомство. Вы оказали мне неоценимую услугу, и доктор Ватсон впоследствии поведал об этом своим читателям.

— Отнюдь не по моей просьбе, — отрезал Холмс, но Фишер оставил его реплику без внимания.

— Кроме того, — продолжил он, — вы, насколько я помню, увлекались изучением хоровой музыки Средних веков и даже написали трактат о песнопениях Орландо ди Лассо, не так ли? Это чрезвычайно меня удивило.

— У вас превосходная память, — сухо сказал Холмс, снова, однако, нимало не смутив собеседника.

— Мой план таков. Наши берлинские противники многое отдали бы за сведения о ваших занятиях в ходе войны. Я предлагаю удовлетворить чем-нибудь их любопытство. Что же до вашего нежелания участвовать в военных событиях, то это решение разумно и гуманно. Я вовсе не заставляю вас поступаться своими принципами. Более того, прошу вас написать в «Таймс», или «Морнинг пост», или в обе эти газеты и выразить сожаление в связи с осложнившимися британско-германскими отношениями и надежду на благополучное разрешение…

— Я не просто сожалею об осложнившихся отношениях. Я против этой войны и всех других кровопролитий, — парировал Холмс.

Капитан Холл досадливо поморщился, но Фишер невозмутимо продолжал:

— Я даже заинтересован в том, чтобы ваше обращение в прессе прозвучало как можно более искренне. Заявив о своей ненависти к войне, вы могли бы добавить, будто отныне собираетесь посвятить себя изучению наследия Орландо ди Лассо. Немцы, разумеется, могут усомниться в правдивости ваших слов, но едва ли сумеют их опровергнуть. Вы выберете для работы подходящую библиотеку. Она не должна быть публичной, иначе за вами будут непрестанно следить, чего нельзя допускать. Пусть враг лишь видит, как вы входите и выходите — тогда, когда это нам удобно.

— И что же будет скрываться за загадкой Ахилла, удалившегося от ратных дел в свой шатер? — спросил Холмс.

— Я предлагаю, — сказал сэр Джон Фишер, и в его глазах наконец-то загорелась знакомая мне искра, — вернее, его величество предлагает вам заняться расшифровкой и поиском источников вражеских сигналов. Отныне мы разделяем британскую разведывательную службу на агентурную и радиотехническую ветви. Вы возглавите радиоразведку, центром которой станет кабинет номер сорок. Видите, какие плоды приносит ваша слава!

Холмс постепенно таял под действием чар Джеки Фишера. Пока мы в приемной обсуждали новую работу, предложенную великому детективу самим монархом, в нескольких футах от запертой двери бушевал вихрь шелков и бриллиантов.

Предполагалось, что о самом существовании кабинета под номером 40 должны знать лишь немногие избранные, и, вопреки ироническим ремаркам Холмса, это действительно было так. Комната в Старом Адмиралтействе, выходящая окнами на плац-парад конной гвардии, Сент-Джеймсский парк и ренессансную громаду Министерства иностранных дел, действительно оставалась тайным центром, в стенах которого лучшие умы военной разведки трудились над закодированными сигналами, курсировавшими в ночном эфире между Берлином и Анкарой, Вальпараисо и Токио.

Кроме того, Фишер сообщил нам, что немцы передают как военные и дипломатические шифрограммы, так и обыкновенные сообщения при помощи глубоководного кабеля. Он идет от бременского порта по дну Северного моря к Ла-Маншу и через Бискайский залив к порту Виго на севере Испании. Провода тянутся также через Атлантику: к Нью-Йорку и Буэнос-Айресу через остров Тенерифе, принадлежащий Канарскому архипелагу.

Этим подводным линиям передач суждено было прекратить существование в первые же часы после объявления войны. Корабль «Телкония», собственность крупной кабельной компании, уже стоял в Дувре с военными моряками на борту. Ночью перед истечением срока британского ультиматума Берлину судно должно было выйти в рейс с запечатанным пакетом, содержащим секретные предписания, и направиться к нейтральному нидерландскому берегу, чтобы затем нанести удар по немецкой глубоководной системе связи в самом уязвимом месте — на мелководье. Экипажу «Телконии» приказали бросить якорь на водной границе Голландии с Германией и под покровом темноты и тумана ждать из адмиралтейства полуночного сигнала всем судам Королевского флота об объявлении войны.

Согласно плану, после этого «Телкония» зацепит крюками и вытащит на поверхность пять трансатлантических кабелей, покрытых железной оболочкой, военные связисты перережут их и концы будут брошены в море. Пусть нейтральная Голландия продолжает беспрепятственно вести переговоры с миром. Вражеской же Германии теперь придется довольствоваться открытым радиовещанием, передавая сигналы из крупного узла в Науэне, близ Берлина, либо через соседние дружественные страны, такие как Швеция. Сообщения в эфире будут перехватываться новыми станциями оборонного ведомства, которые цепью протянулись вдоль всего британского побережья.

Посвятив нас в эти подробности, Фишер заговорил о строжайших мерах безопасности и секретности:

— Общество не должно знать о вашем, мистер Холмс, сотрудничестве с адмиралтейством. Противнику наверняка известно, что в прошлом вы уже расшифровывали его засекреченные депеши. Нужно заставить немцев поверить, будто вы навсегда оставили это занятие.

— Прежде всего, — вступил в разговор капитан Холл со скромностью, приличествующей новичку на политических дебатах, — мы предприняли попытку убедить неприятеля в существовании широкой и действенной британской шпионской сети на континенте. Два офицера Королевского флота, лейтенант Брендон и лейтенант Тренч, были приговорены в Германии к тюремному заключению. Судя по всему, Тирпиц отвергает версию того, что его шифрограммы раскодированы: он охотнее верит, будто ключи оказались в наших руках вследствие неосторожности или даже измены с немецкой стороны. Разумеется, у нас есть агенты в Европе, но их гораздо меньше, нежели полагают на Вильгельмштрассе. Некоторые из самых ловких и надежных сотрудников британской разведки играют по нашей просьбе роль перебежчиков. Насколько известно, немцы высоко ценят сведения, полученные от предателей.

Холмс задумчиво молчал, глядя в сторону. Через несколько мгновений сэр Джон Фишер прервал его размышления нетерпеливой тирадой:

— Вы, мистер Холмс, протестуете против войны. Однако вы не можете осуждать ее горячее, чем я… или наш король. Она подвергнет лучших молодых людей смертельной опасности на суше и на море. Чем быстрее конфликт будет исчерпан, тем лучше. С вашей помощью триумф может достаться нам без крови. Войн без сражений, разумеется, не бывает. Но если постараться, то можно избежать многих битв, которые грозят обойтись нам в десятки тысяч жизней. Разве такая победа, к которой стремлюсь я, не лучше человеческих жертвоприношений?

Холмс повернулся к сэру Джону.

— Очень хорошо, — со спокойной решимостью произнес мой друг. — Я подданный его величества и обязан подчиниться. Надеюсь, что это действительно приблизит окончание войны и уменьшит число ее жертв.

В белой приемной, обставленной мебелью с золотым кантом, прошелестел всеобщий вздох облегчения.

Наши переговоры с Фишером и Холлом оказались отнюдь не преждевременными. В тот же вечер несколько офицеров в парадных кителях, при орденах спешно покинули бал: с нарочным во дворец прислали сообщение о том, что двум нашим лучшим полкам приказано немедленно вернуться в лагеря. Не имея времени даже на сбор резервистов, они должны были в нынешнем составе явиться на станцию Ливерпуль-Стрит, откуда их поездом отправят в Кингс-Линн для отражения возможного нападения германских войск на восточное побережье Великобритании. Атаки врага ожидали уже к рассвету.

Эта внезапная новость породила во мне ощущение иллюзорности происходящего, будто я участвовал в спектакле «Хеймаркета» или «Лицеума». Однако очень скоро о случившемся заговорили все вокруг, и действительность предстала передо мной без прикрас.

3

Еще в Букингемском дворце, выслушивая план сэра Джона Фишера, я с трудом верил в то, что врага удастся долго держать в заблуждении. До начала войны первому лорду адмиралтейства легко было похваляться тем, как ловко он одурачит немцев. На деле же все оказалось сложнее. Ведь Лондон уже наводнили вражеские шпионы всех видов и мастей. Даже если не принимать в расчет предателей из числа соотечественников, любой из проживающих в Англии граждан нейтральных государств мог сочувствовать германской стороне. Каждый раз, покидая квартиру на Бейкер-стрит, Холмс и я думали о том, не идет ли следом соглядатай.

Двоих молодчиков, постоянно ходивших за нами по пятам, мы вычислили достаточно быстро. Обвинить их в нарушении закона было трудно, да и в любом случае, по справедливому утверждению Холмса, держать шпионов в поле зрения куда полезнее, чем за решеткой. Место арестованных непременно займут другие, и будет скверно, если мы заметим это слишком поздно.

Одним из немецких наймитов был тучный молодой человек, краснолицый и одышливый. Изображая конюха, направляющегося в парк, он часто появлялся в кепи и гетрах близ Корнуолл-Террас именно в тот момент, когда Шерлок Холмс садился в кеб. Проводив великого сыщика взглядом, толстяк переходил дорогу и поворачивал в противоположную сторону, к Мэрилебону. Мы не могли выдвинуть против него никаких обвинений и все-таки знали наверняка, что он шпион. Вахту у него принимал другой тип, который нередко выруливал на велосипеде на угол Парк-стрит рядом с кебом Холмса. Судя по темным волосам и заостренной бороде, словно тронутым изморозью, он был гораздо старше своего полнотелого сообщника, однако двигался чересчур резво для столь преклонных лет, что позволяло заподозрить его в маскараде. Так или иначе, никто не смог бы пригрозить ему за это расстрелом.

Мы почти никогда не мешали соглядатаям заниматься своим делом. Лишь однажды, в один из первых дней войны, я вздумал вывести на чистую воду громадного рыжеволосого детину с типично немецкой физиономией, причем сделал это главным образом для того, чтобы умиротворить миссис Хадсон, нашу мнительную квартирную хозяйку. Холмса дома не было, а «шпион» оказался переодетым сержантом из управления уголовных расследований, приставленным к нам для нашей же безопасности. Нечего и говорить, эта ошибка, допущенная мною от чрезмерного усердия, немало позабавила моего друга.

Письмо, в котором Холмс осуждал бессмысленность войны, в назначенный день появилось в газете «Морнинг пост». Оно было написано достаточно прочувствованно, чтобы показаться неискушенному читателю абсолютно убедительным. Я даже опасался шквала ответных гневных посланий от воинственных патриотов, но такового не последовало. В ту пору страсти еще не успели накалиться.

Каждое утро кебмен доставлял Шерлока Холмса в Сент-Джеймсскую библиотеку, находящуюся возле Пэлл-Мэлл, для продолжения работы над трактатом о контрапункте в сочинениях Орландо ди Лассо. Это заведение для библиофилов было основано в 1840-е годы знаменитым Джоном Стюартом Миллем ^[244]. Открыта сокровищница знаний лишь для тех, кто получил рекомендации и впоследствии членство, посему узнать имена посетителей не составляет труда. Холмс-музыковед работал здесь до вечера, после чего возвращался на Бейкер-стрит.

Служащие морской разведки предупредили нас, что за зданием библиотеки ведется наблюдение из окон респектабельного Европейского клуба, расположенного напротив. Так или иначе, вражеские агенты вряд ли видели, как Шерлок Холмс входит в читальный зал после прибытия из дому, изучает там книги, а потом выходит на улицу перед отъездом на Бейкер-стрит. Не думаю, чтобы чье-то внимание привлек молодой плотник, который чинил библиотечные полки, а потом, размахивая сумкой с инструментом и насвистывая, направлялся на другую работу. Порой по ступеням поднимался неуклюжий провинциальный джентльмен, приехавший из Суссекса или Суррея, чтобы час-другой полистать редкие фолианты. Иногда в дверях появлялся пожилой ученый в старомодном цилиндре, прибывший, очевидно, оксфордским поездом, или добродушный сельский пастырь, спешащий возвратиться в свой приход.

Читатели, знакомые с другими приключениями Шерлока Холмса, без труда узнают его в насвистывающем плотнике, мешковатом эсквайре, дряхлом ученом муже и деревенском священнике. По счастью, германской разведке не было известно, что однажды, в 1879 году, великий сыщик выступил в постановке «Гамлета» на сцене театра «Лицеум», подменив исполнителя роли Горацио и на один вечер став партнером самого сэра Генри Ирвинга ^[245]. После первого — и, увы, последнего — выхода на лондонские подмостки моего друга пригласили принять участие в восьмимесячном турне по Соединенным Штатам шекспировской труппы Сазонова. Говорили, что дебют начинающего актера был блестящим, он не просто был органичен в историческом костюме, но глубоко проник в образ своего героя.

Что же до нашего нынешнего спектакля, то, пожалуй, вершины перевоплощения Холмс достигал в минуты, когда на Пикадилли-сквер останавливался кеб и знакомая многим сухощавая фигура устремлялась к дверям библиотеки, в то время как возница, стегнув лошадь, поворачивал на Пэлл-Мэлл. Шпионы видели то, чего ожидали, даже не подозревая, что по ступенькам поднимается актер-любитель или же оставивший сцену профессиональный лицедей, а сам консультирующий детектив в поношенном пальто лихо гонит свою лошадку в надежно охраняемую конюшню старого адмиралтейского двора.

На всякий случай, для пущего удовлетворения немецкого любопытства, Холмс ближайшей весной опубликовал две безукоризненные статьи о полифонии Орландо ди Лассо. Одни только ссылки на печатные и рукописные источники занимали в них по нескольку страниц. Экземпляры журналов были заказаны через нейтральную Женеву и доставлены, как оказалось, в берлинское бюро военной разведки. С тех пор соглядатаев, ежедневно сопровождавших прославленного сыщика с Бейкер-стрит на Пикадилли, заметно поубавилось — как и тех, вероятно, кто скучал у окон Европейского клуба.

4

Учитывая, с какой неохотой Холмс согласился участвовать в войне, которая, как надеялись тогда, к Рождеству закончится, читатель легко представит себе чувства моего друга, когда Западный фронт превратился в месиво грязи и крови. Приятным июньским вечером, спустя почти два года после начала военных действий, мы сидели у окна, обсуждая потери Британии в Ютландском сражении, произошедшем пару недель назад, а также недавнюю гибель военного министра лорда Китченера на затонувшем крейсере. Холмс пребывал в наихудшем расположении духа.

— Боюсь, Англия и Германия превращаются в два трупа, скованные одними наручниками, — мрачно сказал он и, поглядев на тихую улицу, после паузы добавил: — Даже если мы разгромим наших врагов, это может привести лишь к нищете и смуте в Центральной Европе на ближайшие полвека.

— Здесь кабинет номер сорок бессилен, — философски произнес я.

Холмс поднялся и взял сигаретную коробку с каминной полки. Приближалось летнее солнцестояние, и закатный свет ложился на дальнюю стену нашей гостиной, будто расплавленная позолота.

Мой друг зажег сигарету, взмахом руки погасил спичку и снова уселся в свое кресло у окна.

— Я никак не могу втолковать Холлу, — сказал он, — что, если мы хотим вести на поводу германскую разведку, нужно позволить им читать наши шифровки.

«Не ослышался ли я? — подумалось мне. — Вероятно, в его тоне была ирония, которой я не уловил?»

Холмс встал. За многие месяцы изнурительной работы его долговязая фигура, которую теперь освещали золотистые солнечные лучи, стала еще худощавее прежнего. Внезапно я не без некоторой тревоги заметил на лице друга знакомые признаки нетерпения, вызванного приливом всепоглощающей энергии, страстным натиском аналитического ума.

— Вы хотите, чтобы немцы узнали наши секретные коды?

— Разумеется! — с жаром проговорил он. — Мы не можем читать все мысли врага, только перехватывая его сообщения. Для Германии настала пора выиграть этот поединок шифровальщиков. Горстке наших шпионов, под диктовку Холла рассказывающих немцам небылицы о планах Британии, уже никто не верит. Этот трюк устарел. Ведь Тирпиц далеко не глуп. Он адмирал, равный Фишеру, и слишком часто сталкивался с обманом, чтобы верить иным фактам, кроме тех, о которых сам прочел.

— Но вы ведь не собираетесь выдать немцам наши секреты?

Холмс досадливо помотал головой.

— Мы должны предоставить неприятелю ключи к нашим шифрограммам. Пусть он думает, будто не проигрывает, а побеждает. В последнее время мы слишком много кричали о наших успехах. Теперь настал черед врага перехватывать наши сообщения с жалобами на новые немецкие коды, сбившие нас с толку.

— Но такой информации не поверят!

К моему удивлению, Холмс улыбнулся.

— Представьте себе: мы передаем германской разведке полный набор засекреченных экстренных кодов, которыми собираемся пользоваться в ближайшие шесть месяцев.

— Вы полагаете, будто все это будет принято на веру?

— Думаю, да. Нужно лишь позволить противникам выкрасть у нас шифровальные таблицы. Уверен, с этой задачей под силу справиться нам с вами. Не станем беспокоить адмирала Холла. Нам необходимо всего лишь передать в Берлин кое-какие сведения.

При последних словах моего друга мне показалось, будто у меня остановилось сердце.

— Вы не опасаетесь, что нас расстреляют как предателей родины или убьют в Германии? — с трудом переведя дух, в отчаянии воскликнул я.

— Мой дорогой Ватсон, враг охотно поверит в подлинность наших шифровальных таблиц, если преподнести их ему соответствующим образом. Немецкие шпионы в нейтральных странах готовы платить за любые факты, какие только могут им передать наши так называемые двойные агенты. Это очень хорошо для нас: нам остается лишь по неосторожности допустить утечку ценных сведений, включающих армейские и флотские коды и таблицы. Еще понадобится человек, простоватый малый, который вызовет у немцев доверие.

— И кто же этот малый? — презрительно спросил я.

— Вы, — ответил Холмс и, уклонившись от продолжения разговора, оставил меня наедине с собственными мыслями.

Признаюсь, я никогда не воображал себя в роли шпиона, но теперь с удивлением отметил, что рискованное предложение Холмса не лишено для меня авантюрной заманчивости. До сих пор я лишь добросовестно исполнял свои нехитрые обязанности при кабинете номер 40, собирая копии перехваченных телеграмм, которые высыпались из пневматической трубы в комнате вахтенного, и раскладывая их по четырем папкам: «Адмиралтейские», «Армейские», «Дипломатические» и «Политические».

Эта работа очень утомляла меня своей монотонностью, и я не был бы живым человеком, если бы не чувствовал, что создан для более сложных поручений. Год назад, ничего не сказав Холмсу, я предложил военному министерству свои услуги в качестве хирурга. К моему огорчению, мне, невзирая на мой афганский опыт, отказали на том основании, что я уже на двадцать лет старше предельного призывного возраста! Если я соглашусь исполнить роль агента, это, по крайней мере, вернет меня в строй. Мне вспомнились известные слова доктора Сэмюэла Джонсона ^[246]о том, что мужчина, которому не довелось быть солдатом, не может уважать себя. Если рассматривать предложение Холмса как своего рода мобилизацию, то, наверное, стоило согласиться.

Через несколько дней я был вызван к сэру Джону Фишеру. Он заверил меня в том, что враги с жадностью примут любую информацию, особенно если должным образом раздразнить их аппетит. Как мне было известно, первый лорд адмиралтейства недавно разговаривал с Шерлоком Холмсом.

— Каким образом вы узнаете, — спросил я, — что они поверили документам, которые мы им дали?

— Если поверят, вернутся за новой порцией, — усмехнулся сэр Джон. — Иными словами, продолжат нам платить. Да, да, доктор. Наши самые ценные агенты в нейтральной Европе — это те, кто выдает себя за изменников, желающих продать военные тайны своей родины. Деньги, которые присылаются для них из абвера ^[247], как немцы называют свою разведывательную службу, поступают прямиком в особый фонд кабинета номер 40. Мы потратим их на собственные нужды, когда отпразднуем победу.

— Так, значит, я должен выдать себя за предателя? — спросил я, с неохотой выговорив последнее слово.

— Полагаю, что в данном случае нет. Мы слишком часто пускали эту карту в ход.

— Тогда какова же будет моя роль?

— Нам нужен… — Елаза адмирала забегали, видимо, он старался подыскать замену слову «простофиля». Наконец сэр Джон улыбнулся: — Нам нужен наивный человек с невинной душой, у которого легко украсть необходимые врагу сведения.

Через два дня Холмс представил Фишеру план продажи германской разведке внушительной папки с поддельными секретными кодами. Ее содержимое мой друг сочинил сам. С помощью этих фальшивых ключей агенты на Вильгельмштрассе до конца войны должны были непрерывно получать от нас недостоверные сведения.

Первым звеном цепи стал нидерландский двойной агент, выдававший себя за импортера суматранского табака. Этот человек, еще с довоенных времен за плату предоставлявший сведения нашим врагам, якобы не имел прямого отношения к британской разведке. Он оставался просто торговцем, который всегда восхищался Германией и некогда учился в школе с Уильямом Гревиллем из Министерства иностранных дел. Тот в дружеской беседе по неосторожности упомянул о готовящемся выпуске нового сборника шифровальных ключей, экземпляры которого будут распространены в узком кругу проверенных лиц. Прежде на Вильгельмштрассе никто даже не мечтал о том, чтобы заполучить подобные документы. «Табачник», разумеется, не вызвался раздобыть коды сам: это внушило бы немцам подозрения. Он лишь передал то, о чем его простодушный друг случайно проболтался. Поскольку война, набирая обороты, грозила охватить страны, доселе сохранявшие нейтралитет, в список получателей сборника шифровальных ключей включили также британского консула в Роттердаме. В начале августа Уильям Гревилль, ранее служивший дипломатическим курьером, должен был доставить ему пакет и с нетерпением ждал этой командировки в надежде отдохнуть от войны в компании школьного друга, торговца табаком, под мирным голландским небом. Старый служака был честным, но не слишком умным малым — потому-то и рассказал бывшему однокашнику больше, нежели следовало.

Как читатель наверняка догадался, роль простоватого министерского курьера Уильяма Гревилля поручили мне. Перед тем как я вышел на сцену, наши разведчики в течение нескольких недель за мной наблюдали и не обнаружили видимого интереса к моей персоне со стороны германских агентов. Очки в роговой оправе, отсутствие усов, волосы, перекрашенные в более темный цвет, и особые каблуки, делавшие меня выше на пару дюймов, превратили меня в эмиссара и помощника секретаря младшего министра иностранных дел — так, по крайней мере, меня описывал мой дипломатический паспорт.

Прежде чем я покинул родной берег на голландском корабле, цель моей миссии стала известна многим нежелательным лицам. Виной тому были неосторожные фразы, слишком громко брошенные мною в гостиницах и ресторанах, где бывают иностранцы, сочувствующие Германии. Я боялся, что этой приманки недостаточно, но мои руководители не разделяли моих опасений, а спорить с ними не подобало. В конце концов, как известно, не попробовав пудинга, нельзя узнать, каков он на вкус. С этой мыслью я отправился в Голландию вечером первой пятницы августа.

В Роттердаме для меня заказали комнаты в гостинице, расположенной вблизи доков. Ее управляющий, по сведениям нашей морской разведки, сотрудничал с немцами. Очевидно, меня заметили, как только я сошел на берег. Время моего прибытия было выбрано неслучайно: оно пришлось на первую августовскую субботу — начало продленного трехдневного уик-энда, когда все конторы Англии прерывают свою работу. В британском консульстве в Нидерландах придерживались отечественного календаря, и оно должно было открыться лишь во вторник, что якобы оказалось для меня неожиданностью.

Теперь мне, незадачливому эмиссару, предстояло целый вечер и еще два дня читать газеты в фойе отеля и поглощать виски — словом, маяться от безделья. Через пару часов такого времяпрепровождения у меня завязался разговор с управляющим, как нередко случается, когда в гостинице пусто. Я пожаловался на скуку ожидания, объяснив, что контора, куда мне необходимо попасть, не работает в первый понедельник августа. Теперь собеседнику стало совершенно ясно, кто я и зачем прибыл. Подтверждение своей догадке он мог найти, заглянув в мой паспорт. Я не знал, известно ли голландцу, что из Министерства иностранных дел Великобритании должны привезти пакет со сверхсекретными шифрами. Но те, перед кем этот человек отчитывался, были, безусловно, обо всем осведомлены.

В последующие сутки со мной не произошло ничего примечательного. Воскресным вечером услужливый управляющий поинтересовался, не желаю ли я развлечься, дабы скрасить свой затянувшийся досуг. В ответ я посетовал на то, что никого в Роттердаме не знаю и не представляю, куда можно пойти. Мой собеседник любезно сообщил мне адрес и название заведения, расположенного неподалеку: там одинокого путешественника всегда ждал теплый прием. Я бурно обрадовался и поспешил в свою комнату, чтобы переодеться. Отперев чемоданчик, в котором хранились секретные документы, я достал деньги и, возбужденный предвкушением обещанных удовольствий, позабыл закрыть замок. Незапертый саквояж остался в выдвижном ящике платяного шкафа, наспех прикрытый стопкой белья.

Теперь мне предстояло действовать по заранее заученному плану, который был до крайности прост. Покинув гостиницу, я убедился в том, что за мной никто не идет по пятам, подошел к стоянке кебов и громко назвал адрес рекомендованного мне заведения. Едва мы повернули за угол, я сказал вознице, будто решил сперва пообедать, и попросил меня высадить. Он, пожав плечами, остановил лошадь. Оглядевшись и не обнаружив слежки, я отклонился от маршрута, указанного управляющим отеля. Накануне по пути с причала я заметил симпатичное кафе на набережной и теперь устроился за столиком на его террасе.

С этой точки я мог прекрасно видеть противоположный берег реки и окносвоего гостиничного номера — третье справа на третьем этаже. При выходе я, разумеется, погасил лампу, а теперь медленно пил свой шнапс и ждал. Минутная стрелка описала круг, затем еще треть круга, и я наконец-то с облегчением вздохнул: в моей комнате вспыхнул свет.

Было очевидно, что там хозяйничает не горничная, пришедшая переменить постель. Лампа горела более часа: незваный гость наверняка успел сфотографировать каждую страничку сборника секретных шифров и вдобавок перерыть все мои вещи, дабы убедиться, что я действительно Уильям Гренвилль. Прежде чем начать обыск, неприятельский агент выждал время, чтобы простофиля-англичанин добрался до пункта назначения и с головой погрузился в атмосферу веселья. Управляющий, должно быть, дежурил за своей стойкой на случай моего неожиданного возвращения, которого, однако, ничто не предвещало. Шпионы могли работать не спеша.

Свет погас. Подождав еще немного, я пошел в ресторан, расположенный близ знаменитой статуи Эразма Роттердамского, поужинал там и направился обратно в отель. За свой врачебный век я повидал достаточно пьяниц, чтобы достоверно изобразить человека, который выпил лишнего. Добросердечный управляющий помог мне взобраться по лестнице и приготовиться ко сну. Убедившись в том, что я лег в постель, и получив щедрые чаевые, он удалился.

Едва за ним закрылась дверь, я встал и отпер платяной шкаф: чемоданчик лежал под стопкой белья, однако было видно, что его сдвигали с места. Более того, агент, который в нем копался, в спешке случайно защелкнул замок. Так завершилась моя трехдневная служба в рядах британской военной разведки. Не могу сказать, чтобы приключение оказалось слишком увлекательным, ведь вся моя работа заключалась в томительном многочасовом бездействии. Однако Холмс остался мной доволен, а сэр Джон Фишер при встрече был необычайно приветлив.

5

Более полугода адмирал Холл и его подчиненные посылали в эфир сообщения, которые немцы могли расшифровывать благодаря моему подарку — ценному в их глазах, но, по сути, ничего не значащему. Готовить эти передачи следовало с крайней осторожностью: по большей части они должны были соответствовать последующим событиям. Искажались лишь некоторые существенные детали. Однажды адмиралу Битти даже пришлось на два дня перенести начало учений, чтобы подтвердить сведения, полученные на Вильгельмштрассе при помощи фальшивых ключей. Пожалуй, правдоподобие нашего гениального обмана стоило такой жертвы.

Отталкиваясь от ложных фактов, переданных в Берлин, мой друг спланировал операцию, которую в кабинете номер 40 в шутку называли «вторжением Шерлока Холмса в Бельгию». Это произошло в те дни, когда некоторые наши отряды были сняты с Западного фронта для усиления экспедиционных сил, направленных в Салоники, — как пояснил мне Холмс, нужно было добиться, чтобы немцы также вывели часть своих войск.

При помощи полученных кодов на Вильгельмштрассе прочли изобилующий вымышленными деталями отчет о передвижении наших мелких судов у восточного побережья Англии. Там испытывали плоскодонные лодки, предназначенные для высадки солдат на песок. В следующей шифрограмме говорилось о немедленном прекращении сообщения через канал между Великобританией и нейтральными Нидерландами. Это распоряжение якобы должно было действовать на протяжении двух недель, чтобы торговые суда не мешали военному флоту, направляющемуся к берегам Бельгии. Далее, используя похищенные у меня шифровальные таблицы и приложения к ним, немецкие разведчики узнали подробности этой операции, предполагающей нанесение удара в тыл германской армии, которая в тот момент находилась во Франции. Адмиралтейские приказы, касающиеся мифического наступления британского флота, один за другим поступали в Берлин. Наши суда будто бы выходили из трех точек: из Хариджа, из Дувра и из устья Темзы. Распоряжение о прекращении сообщения с Голландией уже одобрили на высшем уровне, однако еще не ввели в силу.

Чтобы окончательно развеять сомнения немцев в правдивости всей этой истории, адмирал Холл и главный редактор «Дейли мейл» договорились о специальном выпуске: тираж состоял всего лишь из двадцати четырех экземпляров, предназначенных для продажи в Нидерландах. Там их дисциплинированно раскупили германские агенты. Первую страницу газеты украшали заголовки: «Большие военные приготовления на восточном побережье» и «Плоскодонные лодки». Через несколько часов появился новый выпуск — уже без статей о готовящейся операции британского флота (их словно бы вымарал цензор).

Противник не должен был заподозрить, что план охраняется недостаточно ревностно. Поэтому автор статьи по просьбе Холмса намеренно «ухватил палку не с того конца»: в ней говорилось, будто первоочередную задачу адмиралтейство видит в том, чтобы достойно отразить нападение со стороны Германии. Высшее немецкое командование знало: их флот не собирается атаковать восточное побережье Англии. Значит, газетчик лишь пересказал неясные слухи, однако нет дыма без огня. Британцы явно что-то затевают. Вероятнее всего, высадку на бельгийский берег. Сделав такие выводы, немцы сочли необходимым перевести целую дивизию на пустынные пески близ Остенде.

Теперь две стороны меняли шифры чаще, чем прежде, — каждые сутки, ровно в полночь. Гонка была не из легких, но Холмсу она оказалась под силу. Еще до конца года он взломал сложнейший немецкий дипломатический код — правда, не без помощи кайзеровского вице-консула в Персии. Несчастный дипломат бросил свой багаж и бежал в одной пижаме, после того как стал свидетелем неудачной попытки германских солдат захватить нефтяные сооружения в Абадане. С этого началось наше приближение к победе в «войне призраков и теней».

6

К осени 1916 года нейтралитет сохранили Нидерланды, государства Латинской Америки и, что особенно важно, Соединенные Штаты. Но в адмиралтействе и военном министерстве взволнованно поговаривали о грядущих переменах: североамериканцы собирались вступить в войну на стороне Антанты.

Холмс целыми днями корпел над своей работой, а ночами читал. Все чаще и чаще он уносился мыслями в неведомые дали. Однажды вечером я увидел у него на столе материалы русско-японской войны 1904–1905 годов. Тогда Великобритания поддержала Японию, чтобы предотвратить усиление влияния России на Дальнем Востоке. В итоге отсталые азиаты победили европейскую державу. Позднее я заметил надпись, сделанную Холмсом на полях: «В нынешней войне японцы будут нашими союзниками, пока не получат германских владений в Китае и Тихом океане. Но если однажды мы окажемся противниками Японии, она обратит свой взор на наши и американские дальневосточные земли». Это замечание показалось мне циничным, но, увы, вполне здравым.

Через день или два мой друг погрузился в изучение книги Джона Рида «Восставшая Мексика», повествующей о событиях 1910 года. Здесь оставалось лишь развести руками: теперь по милости Панчо Вильи и его бандитов новейшая мексиканская история представлялась сплошной вереницей кровавых мятежей. Следующим вечером, пока Холмс работал за своим столом, я взял книгу Рида с полки и снова увидел заметку на полях: «Армия Соединенных Штатов — сорок тысяч. Три четверти — в Мексике или на границе под командованием Першинга».

Все, кто читал газеты, знали, что президент Вильсон бросил свои военно-морские силы на порт Веракрус, а американский корабль «Прерия» перехватил немецкое торговое судно, на борту которого находилось двести пулеметов и несколько тонн боеприпасов для повстанческих войск Вильи и Каррансы. Груз сопровождали тридцать или сорок германских офицеров, направлявшихся в Мексику для обучения солдат революционных войск. Какое отношение все это имело к ужасам Западного фронта?

— Будем надеяться, Холмс, что в ближайшее время мы не увидим Панчо Вилью и его головорезов, которые мчатся по Бейкер-стрит с окровавленными саблями наголо, — попытался пошутить я.

Ничего не ответив, мой друг поднялся и подошел к бюро. Отперев ящик, он достал листок бумаги. Это была расшифровка дипломатической телеграммы, выполненная за истекшие сутки. Мое внимание приковали к себе три фразы.

«Невзирая на присутствие американской армии под командованием Першинга на границе Мексики и США, право на решение мексиканского вопроса перешло из рук президента Вильсона в руки президента Каррансы, от генерала-американца к Панчо Вилье».

Это утверждение было спорным, однако нисколько меня не удивило. Я стал читать дальше:

«Чем бы Вильсон ни грозил нам в ответ на распоряжение о начале неограниченной подводной войны, и он, и Конгресс склоняются к сохранению мира: Америка не в состоянии воевать».

Я встревожился: кому — «нам», кто — «мы»? На эти вопросы мог быть лишь один ответ, и он хранился в сейфах Вильгельмштрассе. Далее в сообщении говорилось:

«Становится все более очевидным, что Соединенные Штаты воздержатся от обострения отношений с Германией по причине своей неготовности к борьбе с Мексикой».

Война двух североамериканских стран казалась мне плодом больного воображения высшего германского командования. Но в шифрограмме оставалась еще одна строчка, и в ней сообщалось нечто, пугающее своим правдоподобием:

«Без нефтяных скважин в мексиканском Тампико британский флот не сможет покинуть Скапа-Флоу».

— Похоже, у германских адмиралов повальное воспаление мозга! — воскликнул я.

— Нет, Ватсон. Мозг, измысливший это, сейчас находится в нескольких тысячах миль от Берлина.

— Откуда же пришла шифровка?

— От нашего старого знакомого под номером 13042, — тихо сказал Холмс. — Это германский дипломатический код. Вчера с его помощью граф Бернсторф, посол в Вашингтоне, вышел на связь с Берлином. Он представил Артуру Циммерманну из Министерства иностранных дел свой еженедельный отчет о так называемой военной ситуации. Немцы продолжают пользоваться кодом и шифровальными таблицами, которые достались нам в подарок от германского вице-консула в Абадане. — Отложив трубку, Холмс пожал плечами. — Это последнее из многих сообщений такого рода.

— С какой стати американцы хотят войны с Мексикой?

Мой друг поморщился, досадуя на мою непонятливость.

— Они и не хотят. Эта война нужна немцам. На Западном фронте положение безнадежное, но Циммерманы, рейхсканцлер Бетман-Гольвег и кайзер надеются при помощи своих подводных лодок принудить Англию к вступлению в переговоры. При этом Германия понимает, что не следует излишне обострять отношения с Америкой. Поскольку сейчас три четверти регулярной американской армии находятся в Мексике, Соединенные Штаты не в состоянии воевать в Европе. Германия может пускать в ход свои подводные лодки. Но если войны в Мексике не будет, американцы уже в ближайшие несколько месяцев высадятся во Франции.

— Все это нелепо.

Холмс пожал плечами.

— Могу лишь сказать вам, что, согласно шифрограммам Бернсторфа, которые мы перехватили в последние несколько недель, Япония и Мексика уже делят с Берлином плоды будущей победы. Как нам известно, японский линейный крейсер «Асума» с солдатами на борту уже бросил якорь в Калифорнийском заливе — не думаю, чтобы посол стал лгать министру иностранных дел своей страны.

— Но немцам не добраться до Мексики!

— В некотором смысле они уже там, — покачал головой детектив. — Бернсторф похваляется тем, что в этой стране двадцать девять ячеек Союза германских граждан и семьдесят пять филиалов Общества ветеранов — кавалеров Железного креста. По его словам, в обеих Америках набирается уже пятьдесят тысяч добровольцев, и наше Министерство иностранных дел это подтверждает. Сто четыре ветви немецких патриотических организаций в Мексике насчитывают двести германских офицеров: они прибыли в страну для мирных занятий, но готовы к бою и уже обучают других. Что до Соединенных Штатов, то там проживают полмиллиона немцев призывного возраста.

— Едва ли они справятся с остальной частью населения!

— Если хотя бы каждый тысячный из них готов участвовать в диверсиях на кораблях, поездах и нефтеочистительных заводах, у Германии будет пятьсот агентов. За последние пару месяцев на судах, шедших от восточного побережья США к берегам Британии и Франции, сработало около двух десятков бомб с часовыми механизмами. Действуя заодно с мексиканскими повстанцами, эти диверсионные силы сумеют удержать Америку от вмешательства в нашу войну с Германией.

В ту ночь я не сомкнул глаз. Мне вспомнилась история, которую я услышал двумя годами ранее в клубе «Армия и флот». Тогда она показалась мне невероятной. В курительной комнате после ужина собралась компания. Чтобы позабавить приятелей, один мой знакомый, офицер Колдстримского гвардейского полка, рассказал, что Япония в альянсе с Мексикой может высадить войска на берег Калифорнийского залива (где, по имеющимся у нас сведениям, теперь стоял крейсер «Асума»). С целью захвата территорий, утраченных Мексикой, соединения союзников якобы нападут с юго-запада на ничего не подозревающих американцев, прорвутся через Техас и Луизиану и займут долину Миссисипи. Таким образом, Штаты будут расколоты на две части, прежде чем граждане страны успеют оказать слаженное сопротивление. Если Холмс не заблуждался, то японско-мексиканские войска, усиленные хорошо обученным подкреплением из Германии, должны были получить существенный численный перевес над сорокатысячной армией мирных Соединенных Штатов.

Когда забрезжил поздний зимний рассвет, я все еще лежал без сна.

7

Вскоре последовали события, впоследствии названные кризисом Циммерманна. Гражданин нейтральной Дании, капитан торгового судна, вернувшегося из Киля, передал нашему военно-морскому атташе в Копенгагене, что, согласно слухам, распространившимся среди офицеров немецкого флота, Германия фактически готова к неограниченной подводной войне. Боевые действия начнутся через шесть недель, в середине января 1917 года. Только что построенные субмарины (сколько их — неизвестно) уже отбыли из Вильгельмсхафена с трехмесячным запасом провизии, топлива и торпед.

— Это может означать только одно: планируется операция близ американского побережья от Флориды до Мэна, — тихо сказал Холмс. — Ни один главнокомандующий не отправит свои суда в Бискайский залив или западные фарватеры Ла-Манша на столь длительное время, если нет порта, который их примет. Для пересечения Атлантики потребуется три или четыре недели. К началу января подводные лодки выйдут на американские прибрежные морские пути с расчетом расположиться на базе в Мексике.

Прежде Германия уже не раз наносила удары по судоходству Соединенных Штатов. Немецкие подводные лодки затопили британский лайнер «Лузитания» с пассажирами-американцами на борту, а также атаковали несколько американских судов, таких как «Галфлайт» и «Суссекс». И тем не менее до сих пор два государства удерживались на грани хрупкого мира. Все кризисы разрешались выражением протеста со стороны Вашингтона.

Вудро Вильсон по-прежнему пытался склонить участников войны к заключению мира без побед и трофеев — ради блага человечества. Холмс был согласен с этой позицией, однако им руководил более трезвый расчет. Мой друг уверял, что жертвами германских подводных лодок могут пасть десятки или сотни людей, в то время как участие Соединенных Штатов в мировой войне, незначительно изменив ситуацию на Западном фронте, обойдется стране в миллион молодых жизней. Национальная гордость не стоит таких человеческих потерь.

После того как подводные лодки новейшей модели покинули Вильгельмсхафен, были перехвачены германские дипломатические шифрограммы, в которых флотское руководство уверяло берлинское Министерство иностранных дел в лице Артура Циммерманна, что в течение ближайших шести или, самое большее, двенадцати месяцев Великобритания будет вынуждена вступить с Германией в переговоры. В Уайтхолле все меньше и меньше надеялись на вмешательство Соединенных Штатов, способное переломить ход войны. Очевидно, было уже слишком поздно.

В праздничные дни от Рождества и до Нового года Шерлок Холмс редко бывал на Бейкер-стрит. Если он и ложился в свою постель, то уходил еще до завтрака, а возвращался за полночь. Часто он спал на складной кровати в комнатушке, выделенной для него в Старом Адмиралтействе. Ему предлагали и более солидный кабинет, но он всякий раз отказывался. Мой друг почти безвыходно сидел в своей «норе», работая в одиночку. Передвижения немецких субмарин давали обильную пищу для секретной переписки, над расшифровкой которой приходилось трудиться сутками напролет.

Январь 1917 года выдался морозным. После трехдневного отпуска, проведенного у эксмурских кузин в Уайвлискомбе, я вернулся в Лондон ночным поездом из Тонтона. Он доставил меня на Паддингтонский вокзал раньше, чем конторские служащие успели усесться за свои письменные столы. Шерлока Холмса дома не оказалось. Более того, он, очевидно, отсутствовал все эти три дня. Я позвал миссис Хадсон.

— Я думала, сэр, — ответила мне наша почтенная квартирная хозяйка, — что мистер Холмс отправился в Девон вместе с вами. Его не было здесь с тех самых пор, как вы уехали.

Я незамедлительно нанял кеб и велел отвезти меня в Уайтхолл. Если Холмс не показывался дома три дня и две ночи, его, должно быть, не отпускала неотложная работа в кабинете номер 40. Я прибыл еще до утренней смены караула и поспешил в комнату вахтенного. В лотке лежали телеграммы, высыпавшиеся из пневматической трубы. Часы на стене показывали время в разных городах мира: Лондоне, Нью-Йорке, Токио, Берлине. На столе стояли телефонные аппараты, при помощи которых можно было экстренно переговорить с начальником морской разведки, военным министерством, Специальным отделением Скотленд-Ярда и даже резиденцией премьер-министра на Даунинг-стрит. Корзины, как всегда, были переполнены скопившимися за ночь скомканными листами. Сержанты Королевского флота ежедневно выбрасывали отработанные бумаги в печь штаба конногвардейского полка.

Несколько ночных дежурных, как правило, оставались на посту до десяти часов. Утренний свет подчеркивал бледность их изнуренных лиц, темные ввалившиеся глаза неестественно блестели. И все же, если требовалось, бедняги могли еще несколько часов биться над новой военной или дипломатической шифровкой из Берлина или Вены.

В то утро я застал здесь одного Холмса. Он сидел на деревянном стуле за пустым столом, сложив руки и закинув голову. Я знал, что мой друг не спит. Едва я вошел, он открыл глаза.

— Где остальные? — спросил я.

— Ушли, — устало ответил Холмс. — Им незачем здесь быть. Для них нет работы.

— А шифрограммы?

— Они больше не поступают, — сказал он, вставая. — Обмен дипломатическими сообщениями между Берлином и Вашингтоном прекратился, тогда как для нас нет ничего важнее этой переписки. Насколько известно, в последние два дня германская разведка не отправляет и не получает шифровок.

Я посмотрел в окно: от Букингемского дворца нас отделяло туманное зеленое пятно Сент-Джеймсского парка. Глядя на то, как две джерсейские коровы жуют подмороженную траву, я пытался осознать смысл сказанного Холмсом.

— Конечно же, сигналы должны быть, ведь теперь Вильсон и Циммерманы, как никогда, стремятся избежать войны. Циммерманы наверняка поддерживает связь с Бернсторфом и вашингтонским посольством.

Холмс вздохнул.

— Не напрямую. Германско-американские переговоры сейчас ведутся с большой осмотрительностью. В последнем перехваченном сообщении говорилось лишь о том, что рейхсканцлер Бетман-Гольвег согласен рассмотреть четырнадцать пунктов предложения мира на всех фронтах, которое подготовил президент Вильсон. Это подтвердил Эдвард Белл из посольства Соединенных Штатов. Как он сказал мне в доверительной беседе, Вильсон разрешил ведение мирных переговоров с Германией посредством обмена зашифрованными сообщениями по американскому дипломатическому телеграфу.

— Как же немецкий подводный флот, который сейчас пересекает Атлантику?

— Американцы о нем не знают. Германские разведывательные службы посылали друг другу информацию о передвижении подводных лодок, используя станцию в Сэйвиле на Лонг-Айленде, под видом телеграмм торговых и пароходных компаний. Теперь обмен прекратился.

— Каким же образом сигнал поступает из Берлина в Вашингтон?

— В ходе нынешних переговоров Циммерманн выразил пожелание, чтобы его личные телеграммы Роберту Лансингу в Государственный департамент передавались из Берлина американским дипломатическим кодом вместе с сообщениями от посольства Соединенных Штатов. Берлинский посол Вильсона Джеймс Джерард одобрил эту меру. Теперь сигнал идет по нейтральному кабелю в Стокгольм, оттуда в Буэнос-Айрес, а затем в Вашингтон.

— Американскому дипломату предложили передавать сообщения германской разведки? Это же нелепость!

— Возможно. Тем не менее Джерард и госсекретарь Лансинг дали согласие — вероятно, по распоряжению Вильсона. Что еще хуже, американцам поручена пересылка телеграмм Циммерманна, адресованных лично Бернсторфу, однако для обеспечения конфиденциальности их по-прежнему будут кодировать немецким шифром и переправлять из Государственного департамента в посольство Германии без какой-либо проверки. Содержания Лансинг и Вильсон знать не будут. Германско-американские переговоры — дело слишком деликатное, чтобы стороны могли мириться с риском перехвата сведений в Лондоне или где бы то ни было.

— Немыслимо!

— Такова война, — мрачно проговорил Холмс. — Вильсон испытывает к ней отвращение и ради того, чтобы ее прекратить, готов сделать Циммерманну эту маленькую уступку. Ведь немцы в любом случае будут обмениваться дипломатическими телеграммами со своим посольством в Вашингтоне, и не беда, если британцы и французы не смогут их перехватывать.

— Что же лишает нас такой возможности?

— Для того чтобы читать телеграммы Циммерманна, нужно взломать американские дипломатические коды. Мы не можем себе этого позволить, поскольку Соединенные Штаты — дружественная нам держава. Вчера в восемь часов вечера лорд Бальфур категорически запретил раскодирование американских шифрограмм. Теперь мне не остается ничего иного, как надеяться на возобновление прежних передач немецким дипломатическим кодом.

— Выходит, мы оказались в тупике, — сказал я и беспомощно развел руками.

— Не совсем. Телеграммы передаются через Стокгольм. В наших архивах имеются кое-какие шведские шифрограммы, до сих пор не стоившие внимания. Теперь я занялся ими, и, хотя мои нынешние успехи весьма скромны, мне удалось установить, что шведский дипломатический представитель в Мехико сочувствует немцам. Однажды он даже позволил себе непростительное легкомыслие, прямо высказавшись в поддержку германской политики в отношении Мексики. — Холмс достал из кармана листок с переписанным сообщением и прочел: — «Первого сентября тысяча девятьсот шестнадцатого года. Президент Карранса не скрывает своей дружбы с Германией и готов по мере возможности и необходимости оказывать помощь германским субмаринам, когда они достигнут территориальных вод Мексики».

По моим жилам пробежал холодок.

— Помощь субмаринам из Вильгельмсхафена! — воскликнул я.

— Очевидно, поддержкой Каррансы немецкое командование заручилось прежде, чем лодки покинули порт, — заметил Холмс и продолжил чтение: — «Правительство Германской империи намерено приложить все силы к устранению Британии, своего основного противника. Для ведения подводной войны в Атлантическом океане, целью которой является уничтожение вражеского торгового флота, необходимы береговые базы для снабжения субмарин топливом и припасами. В благодарность за предоставление подобных объектов стратегического значения Германия обязуется рассматривать Мексику как свободную и независимую страну, каковой она и является». — Помолчав, Холмс добавил: — Телеграмма весьма пространна, но в этом заключается самая суть.

Я обвел взглядом мрачную, слабо освещенную комнату и спросил:

— И американцам ничего не известно?

— Пока никому ничего не известно. Министр иностранных дел Артур Бальфур опасается, что, если мы обнародуем содержание шведской телеграммы сейчас, американское руководство сочтет это уловкой, нацеленной на вовлечение Соединенных Штатов в войну. К тому же в документе всего лишь изложена позиция одного дипломата. Ее не стоит расценивать выше, чем мнение какого-нибудь иностранного корреспондента, побывавшего в Мехико.

8

В хитроумной мозаике, которую мы сейчас складывали, не хватало центрального пазла. Казалось, отыскать его почти невозможно. Шерлок Холмс, впрочем, как и я, не привык полагаться на удачу и вовсе не ждал от судьбы готового решения сложной задачи. И все-таки на этот раз нам повезло: мы нашли пусть и не саму разгадку, но человека, способного вручить нам путеводную нить. Им оказался мистер Варни, англичанин из Мехико.

Годом или двумя ранее он попал в большую беду, и Холмс заочно ему помог. Мистер Варни был владельцем типографии, работники которой втайне от него печатали мелкие мексиканские деньги. Узнав об этом, он тут же сообщил в полицию. Каково же было смятение несчастного англичанина, когда его арестовали как фальшивомонетчика, после чего он предстал перед революционным трибуналом и его приговорили к расстрелу!

Пока мистер Варни ждал исполнения приговора в тюремной камере, его сестра, проживающая в Масвелл-Хилле, поспешила на Бейкер-стрит и рассказала Шерлоку Холмсу эту печальную историю. Мой друг немедленно обратился в Министерство иностранных дел, куда вскоре вызвали мексиканского посла. Британский посланник в Мексике лично встретился с президентом Каррансой. Объединив усилия, мистер Бальфур и его заокеанский представитель убедили революционные власти в том, что Варни едва ли мог оказаться зачинщиком в предприятии по изготовлению купюр, равноценных нескольким английским пенни. Через два дня его освободили, и он поклялся сделать все возможное, чтобы отблагодарить Шерлока Холмса за свое спасение.

За несколько месяцев до описываемых мною событий мистер Варни вернул долг моему другу, проникнув в телеграфно-почтовую контору Мехико. Во избежание нового восстания революционные законы запрещали отправку зашифрованных сообщений. Однако за небольшую взятку правительственный инспектор нередко позволял коммерческим шифрограммам проходить незамеченными. Мистер Варни подкупил одного из госслужащих и стал получать сведения о телеграммах, которые компания «Вестерн юнион» передавала от графа Бернсторфа из Вашингтона германскому дипломатическому представителю Экхардту в Мехико.

— Все довольно просто, — сказал Холмс на следующий день за завтраком. — Американское посольство в Берлине отправляет немецкие телеграммы в Государственный департамент Соединенных Штатов и германское посольство в Вашингтоне. Но пересылать их немецкому представителю в Мексике государственный департамент не уполномочен. Передавать сообщения дальше Галвестона берется только «Вестерн юнион». Эта компания, как подтверждает мистер Варни, исправно доставляет послания господину Экхардту. Они зашифрованы, но вскоре все подобные депеши будут нам доступны. Возможно, нам недолго осталось работать вслепую.

Однажды вечером на Бейкер-стрит принесли телеграмму от мистера Варни, переданную при содействии капитана Гая Гонта, британского военно-морского атташе в Вашингтоне, служившего также в разведке. К тексту было приложено зашифрованное сообщение, ныне известное как телеграмма Циммерманна и представляющее собою ряды цифр, которые приводятся в начале повествования.

Мы вместе уселись за стол, и в ближайшие несколько часов нам удалось достичь немалых успехов в раскрытии кода. Растерянно разглядывая таинственную числовую цепь, которую Холмс переписал для меня на отдельный лист, я не представлял, как к ней подступиться, но та энергия, с которой принялся за дело мой друг, моментально озарила непостижимую абракадабру светом смысла, подобно тому как молния прорезает черноту ночи.

— Взгляните, Ватсон, на первые две группы цифр. Так, «130» — всего лишь номер телеграммы, он не имеет для нас большой ценности. Приставкой «13042» обозначаются сообщения, зашифрованные при помощи германского дипломатического кода. Это уже говорит о многом. А «13401» — указание на то, что послание отправлено из Министерства иностранных дел Германии, не из вашингтонского посольства. О подлинности шифровки судить рано, но источник хотя бы не вымышленный. Числовая группа «8501» означает: сообщение отправилось в путь из Берлина как сверхсекретная телеграмма графу Бернсторфу, который передал ее в Мехико. Все эти сведения немного облегчают нашу работу.

— За последние две недели мы не перехватили ни одной телеграммы из Берлина в Вашингтон, — осторожно сказал я. — Не могла ли немецкая разведка подстроить нам ловушку?

Холмс нахмурился и пробежал карандашом по рядам цифр.

— Думаю, нет, — заявил он. — Судя по номеру, это свежее сообщение, переданное Циммерманном Бернсторфу под прикрытием американского дипломатического кода. Если бы телеграмма не была переправлена в Мехико, мы никогда бы ее не увидели. Посему, полагаю, западни можно не опасаться. Взгляните лучше на уже известные нам слова: вероятно, в них содержится подсказка. — Несколько секунд карандаш Холмса блуждал по листку. Затем мой друг поднял глаза и произнес: — Номер и источник сообщения переданы шифром, с которым мы сталкивались ранее. Основное содержание, несомненно, закодировано по-иному, и в этом сложность нашей задачи, однако принцип шифрования, скорее всего, тот же самый. — С этими словами сыщик показал мне свой листок. — Взгляните: во вступительной части мы встречаем нашу старую знакомую — комбинацию «17214». Она всегда означала «ganz geheim» — «совершенно секретно». Смотрим далее: «6491 11310 18147». Эти цифры тоже мне известны: «selbst zu entziffern» — «подлежит расшифровке». Начиная отсюда, код меняется и смысл сообщения становится не столь прозрачным.

Я принялся выискивать знаки, повторение или своеобразное расположение которых могло бы послужить для нас отправной точкой. Холмс предпочел действовать иначе.

— Известно, что герр Экхардт, находясь в Мехико, должен сам расшифровать эту телеграмму, — заметил он. — Она срочная и потому, вероятно, записана при помощи кода, понятного всем, кто знал прежний шифр. Эркхардт не имеет права показывать сообщение своим подчиненным или обращаться за посторонней помощью. Значит, система ему знакома.

Холмс склонился над листком, и тень его орлиного профиля легла на стену, залитую резким белым светом газовой лампы. Мой друг отметил наиболее часто встречающиеся слова и, выбрав одно из них, усмехнулся:

— Вот, Ватсон, вот и вот. Чаще других встречается комбинация «67893». Опыт, полученный при расшифровке подобных сообщений, подсказывает нам, что, судя по расположению, это имя существительное и почти наверняка собственное. Какое же наименование может употребляться в срочной дипломатической телеграмме, адресованной германскому посланнику в Мексике?

— Скорее всего, именно «Mexiko».

— Рядом, причем с обеих сторон, — группа цифр «5870». Через два слова она появляется опять. Пусть меня пнут так, что я долечу отсюда до самого Чаринг-Кросса, если это не запятая! Какой же еще знак может повторяться так часто? Если запятых много, то перед нами перечень, верно? Перечислены три объекта, средний из которых назван двумя словами. Второе слово — «Мексико». Тогда, возможно, первое — «Нью»? Посмотрим.

Я не переставал удивляться интуиции своего друга. Подобные выводы никогда не пришли бы мне в голову, не будь его рядом, но благодаря ему казались совершенно очевидными и единственно разумными.

— По видимости, это список американских штатов, — быстро догадался я.

— Отлично, Ватсон. Имя собственное, расположенное перед «Нью-Мексико», состоит из пяти букв. Допустим, это «Техас». Третьим в списке значится слово из четырех слогов. Оно обозначает штат, находящийся вблизи Техаса и Нью-Мексико.

— Аризона? — с надеждой произнес я.

— А что объединяет Техас, Нью-Мексико и Аризону? В прошлом они принадлежали Мексике и были у нее отняты. Какой план теперь могут вынашивать немцы?

— Вернуть эти штаты мексиканцам? Невозможно!

— Отнюдь! Тем более если это сулит Германии немалую выгоду. Часто появляется комбинация «52262». Если помните, в последнем из расшифрованных нами сообщений все названия стран состояли из пяти знаков. Позволю себе предположить, что это «Япония». В одном из предыдущих отчетов Бернсторфа звучало название линейного крейсера, чей визит в Мексику сильно затянулся, — «Асума». Он так долго стоял в Черепашьей бухте, что сел на мель, и другим японским судам пришлось его вызволять.

— А как же Соединенные Штаты? — робко спросил я. — Ведь эта страна, как правило, упоминается не реже Японии, когда речь идет о Мексике?

— Если чутье меня не подводит, здесь говорится о позициях, которые занимают в отношении Америки другие государства. Поэтому само слово «Соединенные Штаты» может встречаться сравнительно редко. Взгляните на комбинацию «39695». Буду удивлен, если она не окажется ответом на ваш вопрос.

Мы работали, не обращая внимания ни на уличный шум, ни на январский холод, проникающий в окна, ни на ужин, который миссис Хадсон поставила возле нас на подносе.

— Да, да! — нетерпеливо отмахнулся Холмс в ответ на добродушный упрек нашей хозяйки.

Гостиная быстро наполнилась табачным дымом, но блюда остались почти нетронутыми.

Боюсь, что от моего присутствия проку было довольно мало. И все-таки я продолжал сидеть за столом, завороженный титаническим упорством великого детектива. Сверяясь с телеграммами, расшифрованными ранее, он выискивал названия государств, и они, к его удовольствию, занимали свои места, подобно фигурам на шахматной доске. Шли часы, и на листке, испещренном безликими числами, одна за другой, словно островки, всплывали разгаданные комбинации.

В начале первого Холмс ощутил новый прилив вдохновения. Имена существительные обозначались группами из четырех или пяти цифр. Некоторые сочетания в системе шифрования слегка изменялись. Оказалось, что «6926», «6929» и «6992» — формы союза «и», применяемые в зависимости от того, с какой буквы начинается следующее слово. Благодаря этому открытию Холмсу удалось прочесть существительные «Япония», «понимание», «предположение». Основной смысл телеграммы стал ясен прежде, чем мы раскодировали половину текста. Так, «5905» означало «Krieg» — «война». Комбинация «98092» была известна Холмсу по предыдущим шифрограммам: «U-boot» — «подводная лодка». Мы получили неполную фразу «ersten 13605 un-14936 U-boot Krieg».

— Ватсон, какое сегодня число?

Этот вопрос был для меня столь неожиданным, что я на несколько секунд задумался.

— Двадцать третье января. Точнее, уже наступило двадцать четвертое.

— Превосходно! Значит, это «den ersten Februar» — «первого февраля»! Поскольку телеграмма срочная, речь в ней должна идти о событиях ближайшего будущего, не далее начала следующего месяца. Посмотрим на отрицательную приставку «un-», и у нас получится: «Первого февраля не-14936 подводная война». Подводная война уже идет, но вскоре она, очевидно, примет новую форму. Как теперь нетрудно догадаться, в целом фраза выглядит так: «Первого февраля — неограниченная подводная война». Иными словами, Бернсторфу в Вашингтон и Экхардту в Мехико сообщают о том, что через неделю Германия начнет без предупреждения торпедировать нейтральные суда, входящие в европейские воды.

— В таком случае Вильсон будет вынужден вступить в войну!

— Не обязательно. Все зависит от немцев. Если они решат осуществлять свою угрозу с осторожностью, американский президент, вероятно, не пожелает ввергнуть страну в кровавую пучину. Ведь несколько потопленных кораблей — ничтожная жертва по сравнению с миллионами погибших на фронтах и гигантскими затратами на ведение войны, которые разрушат национальное благосостояние. Скорее всего, дело закончится тем, что нейтральные суда станут обходить стороной европейские территориальные воды, а наш торговый флот будет затоплен германскими торпедами. Таким образом немцы намереваются нас уничтожить. Мир с Америкой они постараются сохранить, а если это не удастся, сделают все, чтобы Соединенные Штаты воевали только на собственном континенте.

К трем часам пополуночи это неутешительное предположение подтвердилось. Мы раскодировали абзац: «Циммерманы Бернсторфу. Совершенно секретно. Подлежит расшифровке. Первого февраля мы намерены начать неограниченную подводную войну. Для нас желательно, чтобы Соединенные Штаты сохранили… Если это окажется не… мы предложим Мексике…»

— В первом случае пропущено слово «нейтралитет», — сказал я, — во втором — «возможно».

До конца ночи мы перебирали цифры нерасшифрованной части телеграммы, пытаясь узнать, что же именно Германия собиралась предложить Мексике в обмен на союзничество в борьбе с Соединенными Штатами. Нам удалось прочитать фразу «вместе в войне, вместе в мирное время». Затем мы вернулись к словам «Техас, Нью-Мексико, Аризона» и «zurück» — «обратно». Как ни нелепо это звучало, президенту Каррансе предлагали вернуть потерянные мексиканские земли в обмен на преданность кайзеру. Мы окончательно убедились в правильности такого вывода, когда Холмс расшифровал дважды встречающуюся комбинацию «22464» — «президент». Подразумевался Венустиано Карранса, который должен был стать, с одной стороны, союзником Германии, с другой — ее посредником в заключении союза с Японией («52262»). Предполагалось, что Англия через несколько месяцев будет вынуждена подписать мирный договор под шквалом подводных ударов. Флот и топливо для субмарин должна была предоставлять Мексика. Что до Вильсона, то при его немногочисленной регулярной армии мексиканские войска могли благополучно занять долину Миссисипи, пользуясь поддержкой германских «легионеров» и японских подразделений. В этом случае подлежащие возврату земли будут отрезаны от других штатов. Именно такой прожект, на первый взгляд совершенно нелепый, я слышал несколько лет назад в клубе «Армия и флот»! Вспомнив тот вечер, я расхохотался, но Холмс не разделил моего веселья.

— Вы же не можете воспринимать это всерьез! — изумленно проговорил я. — Подумать только: японцы оккупируют долину Миссисипи!

— Америка, как и Англия, сильна на море, но не на суше. Сей факт, Ватсон, нельзя сбрасывать со счетов. Он доказан ходом истории. Я также всерьез допускаю, что маленькая американская армия станет отважно сражаться, сперва понесет потери, но в итоге победит. Произойдет это через несколько месяцев или даже лет, а тем временем Германия, благодаря нефтяным скважинам в Тампико, добьется триумфа в подводной войне. Я не исключаю, что немецкие субмарины перережут наши линии снабжения, британский флот будет парализован отсутствием топлива, ситуация на Западном фронте зайдет в тупик и мы подпишем с Германией мирный договор, по условиям которого за ней сохранятся все европейские завоевания.

— Такой мир равносилен поражению, — пробормотал я, словно разговаривая сам с собой.

— Бельгия окажется марионеткой немцев и предоставит в их распоряжение свой берег Ла-Манша. Франция окончательно утратит то, что потеряла в войне тысяча восемьсот семьдесят первого года, а также многое другое. Марокко превратится в германскую колонию за Гибралтаром. Вспомните, как во время кризиса тысяча девятьсот одиннадцатого года немецкое командование отправило в Агадир канонерскую лодку «Пантера».

Ранним утром, когда тишину спящей зимней улицы нарушили первые хлебные фургоны и повозки молочников, мы решили оставить наполовину расшифрованное послание и разойтись по своим комнатам, с тем чтобы через несколько часов окончить работу и представить ее итог сэру Реджинальду Холлу.

Содержание телеграммы Циммерманна раскрывалось миру постепенно. Поначалу я думал, будто мы напрасно трудились над расшифровкой сообщения: 31 января граф Бернсторф лично явился в государственный департамент и уведомил секретаря Лансинга о том, что на следующий день Германия начинает неограниченную подводную войну. Немецкому послу вручили паспорт и велели возвратиться на родину. И все-таки Вильсон оставался сторонником мира. «Я отказываюсь признавать серьезность подобных угроз, — заявил он. — Только открытые действия с германской стороны могут вынудить меня переменить мнение».

«Открытые действия» не заставили бы себя ждать, но Холмс не терял времени даром. Артур Бальфур ознакомил с содержанием пресловутой телеграммы посла Соединенных Штатов Уолтера Пейджа, пригласив его для личной беседы в свой министерский кабинет. Вудро Вильсон, столь упорно надеявшийся на сохранение мира даже в условиях немецких подводных атак, теперь был поражен дерзостью плана, изложенного в телеграмме. Для конфиденциального ведения мирных переговоров он, Вильсон, предоставил германской стороне свой дипломатический канал, разрешив даже использовать его для передачи закодированных сообщений из берлинского Министерства иностранных дел в немецкое посольство в Вашингтоне. Стало очевидно, что американский президент собственноручно создал Германии все условия для плетения интриг за спиной Соединенных Штатов.

Вскоре Циммерманы отправил Экхардту в Мехико срочную телеграмму, которую не успел даже закодировать. В ней содержался приказ сжечь все компрометирующие документы. Но было уже поздно. Теперь Вудро Вильсон так же безоговорочно решил вступить в войну, как прежде стремился ее избежать.

Тем не менее в сенате Соединенных Штатов по-прежнему считали телеграмму Циммерманна провокацией британских разведывательных служб. Прочитав об этом, Шерлок Холмс, обычно не склонный к бурным проявлениям страстей, скомкал газету и, не вставая с места, швырнул ее за каминную решетку.

Как выяснилось впоследствии, моему другу не стоило так сердиться. Американская разведка уже удостоверилась в том, что телеграмма была передана компанией «Вестерн юнион» из Вашингтона в Мехико и Циммерманы нарушил дипломатический этикет, предложив нападение на страну, которая стремилась к сохранениюмира и создала немецкой стороне условия для дружественных переговоров.

Решимость, которой преисполнился Вудро Вильсон, сломила тех, кто готовил против него заговор. Циммерманн перед всем миром признал, что поступил вероломно, отправив графу Бернсторфу свою знаменитую, а точнее, печально известную телеграмму. 18 марта три американских судна были потоплены без предупреждения, а 6 апреля президент Вильсон объявил о вступлении Соединенных Штатов в войну. Карранса поспешно опроверг свое намерение предоставить базы для немецких подводных лодок или, вступив в союз с Германией, совершить нападение на Техас и Нью-Мексико. Япония заявила, что Циммерманн опорочил ее императорский двор ложным обвинением в бесчестных замыслах.

Для Циммерманна дело закончилось отставкой. Топливо из скважин в Тампико и мексиканские базы для германских субмарин оказались миражом. Напротив, Королевский флот был надежно обеспечен нефтяными запасами. Объединенные британско-американские военно-морские силы прогнали германские подводные лодки из Атлантики, словно волков из овчарни. В исходе войны можно было более не сомневаться. Оставалось лишь ждать дня победы.

9

Шерлок Холмс состоял на правительственной службе до прекращения боевых действий. Однако в последние месяцы работы в адмиралтействе у него появился досуг, позволивший ему вернуться к частной практике консультирующего детектива. Теперь я с удовольствием вспоминаю первое дело, за которое мой друг взялся после длительного перерыва.

Нашим клиентом стал сэр Генри Джонс, лэрд ^[248]Тайнабруха, чей сын, капитан Абидайя Джонс, числился пропавшим без вести. Предполагалось, что молодой человек погиб в битве с янычарами. На протяжении некоторого времени о нем ничего не было слышно. Но однажды его отец получил из Турции пустую открытку с написанным незнакомой рукой адресом: «Сэру Генри Джонсу, дом 184 по Королевской улице, Тайнабрух, Шотландия».

Дабы отпраздновать возвращение к мирной жизни, Холмс попросил миссис Хадсон принести для нашего первого штатского клиента стакан утренней мадеры и нарезанный ломтиками кекс с тмином. После долгих месяцев аскетического быта и изнурительного умственного труда в кабинете номер 40 эти маленькие излишества показались нам далеким отголоском довоенных времен.

Сэр Генри был растерян и встревожен. Он не знал, что сталось с его сыном, и воспринял пустую карточку как подтверждение своих наихудших опасений. Необычность этого послания заключалась еще и в том, что деревенька Тайнабрух насчитывает всего несколько строений, разбросанных по клочку земли. Королевской улицы в ней нет, а дома не нуждаются в нумерации.

С минуту Холмс внимательно изучал переданную ему открытку, после чего поднял глаза.

— Полагаю, сэр Генри, у вас есть все основания надеяться на то, что ваш сын жив и невредим, — произнес мой друг. — Он и его солдаты, скрываясь от вражеской погони, оказались отрезанными от своего полка и теперь возвращаются обратно. Они пробираются к лагерю тайно, имея при себе лишь самые скромные припасы, однако до сих пор никто не пострадал. С чьей-то помощью вашему сыну удалось отослать домой эту весточку.

Слова Холмса, несомненно, чрезвычайно обрадовали старика, но он смотрел на нас с недоумением, будто боялся верить собственным ушам.

— Боже мой! Но как же вы, мистер Холмс, смогли прочесть все это по открытке, на которой ничего не написано, кроме неверного адреса?!

Мой друг выпрямился.

— Сэр Генри, ремесло детектива требует уверенного знания величайших книг человечества, таких как сочинения греческих и римских классиков, а также Священное Писание. Древние языки нередко используют в военных шифрограммах. Вам, должно быть, известен исторический анекдот о том, как в годы Второй англо-маратхской войны командир одного из британских отрядов сообщил начальству о своем местопребывании, написав на листе бумаги одно-единственное слово: «Credidit». Любой школьник знает, что этот латинский глагол означает «уверовал» или «уверовала». Отряд находился в Гуджарате, у Веравала.

— Прекрасно, — нетерпеливо ответил сэр Генри. — Но при чем здесь мой сын?

Холмс снова взял в руки открытку.

— В вашей деревне нет ни Королевской улицы, ни дома под номером сто восемьдесят четыре. Но адрес этот написан, очевидно, не без умысла. Вероятно, вам предлагают обратиться к Ветхому Завету, к летописям эпохи иудейских царей, то есть к Книгам Царств. Номер сто восемьдесят четыре может означать главу восемнадцатую, стих четвертый.

— Невероятно!

Ответив на восторженный возглас клиента легким наклоном головы, Холмс продолжил:

— Как вы, несомненно, помните, Третья книга Царств гласит: «…Авдий взял сто пророков, и скрывал их… в пещерах, и питал их хлебом и водою». Ваш Абидайя, или Авдий, если называть его на библейский манер, прячет от врага сотню своих солдат, деля с ними скудный провиант. Выпьем за здоровье этого храброго молодого человека, и пусть он благополучно вернется в расположение своей части!

Холмс, конечно же, оказался прав. Спустя некоторое время сэр Генри с гордостью сообщил нам о том, что за проявленную отвагу его сын награжден Военным крестом и теперь зовется уже не капитаном, а майором Абидайей Джонсом.

Но вернемся в то утро, когда осчастливленный старик, многократно поблагодарив нас, покинул Бейкер-стрит и направился в военное министерство для наведения дальнейших справок по своему делу.

— Полагаю, Ватсон, сэр Генри — первый клиент, которого нам довелось принять в этой гостиной за многие месяцы, — сказал Холмс, вытягиваясь в кресле и устремляя взгляд на язычки пламени, весело танцующие за чугунной решеткой.

— Именно так.

— Тогда, пожалуй, война действительно завершилась, раз наше маленькое детективное агентство снова открыло свои двери. Разговаривать с клиентом, смотреть на его лицо, когда он попросту сидит перед тобой у камина, куда приятнее, чем быть слугой правительства. Не затруднит ли вас передать мне «Морнинг пост»?

Шерлок Холмс сделал глоток мадеры, отправил в рот кусочек тминного кекса и, развернув газету, принялся изучать репортажи с последних заседаний Центрального уголовного суда. Так на Бейкер-стрит вновь воцарился мир.

Фрэнк ТОМАС ШЕРЛОК ХОЛМС И ЗОЛОТАЯ ПТИЦА

Предисловие издателя

Предлагая вниманию читателей ранее не издававшиеся записки о делах величайшего в мире детектива, я предвижу настойчивые расспросы: «Как удалось обнаружить описания этих приключений и почему они не были опубликованы раньше?»

Здесь нет никакой тайны. Неопубликованные истории упоминаются в четырех повестях и пятидесяти шести рассказах, изданных при жизни доктора Ватсона. Хорошо известно также, где хранились объемистые записные книжки, аккуратно заполненные самым пунктуальным биографом всех времен — сам Ватсон не раз сообщает об этом в своих записках. Они находились в знаменитом депозитном сейфе в подвалах банка Кокса на Черинг-Кросс.

Причины, по которым добрый доктор отказался от предания этих историй гласности, также хорошо известны. Часть расследований Холмса была связана с деликатными государственными делами и по понятным моральным и политическим соображениям не могла стать достоянием широкого круга читателей. Многие недобросовестные литераторы Викторианской эпохи стремились выставить напоказ общественные скандалы своего времени. Но Ватсон, неизменно остававшийся образцом порядочности, считал, что подобные истории не могут выйти в свет, пока живы их участники.

Кроме того, существует несколько дел, о которых Ватсон написал следующую загадочную фразу: «Дела эти по природе своей таковы, что современный мир не готов воспринять их откровения». Меня всегда интересовало, не относятся ли к этой последней категории исследования Холмса в области производных каменноугольной смолы.

Все события, еще не известные публике, разумеется, были описаны Ватсоном, а документы тщательнейшим образом сохранены. Но может возникнуть вопрос, как они попали ко мне. Я упоминал об этом в предыдущих работах, но считаю своим долгом вернуться к данной теме еще раз, дабы избежать возможных обвинений, касающихся права собственности. В англосаксонском законодательстве существует статья о достоянии Короны, которая очень меня беспокоит.

Во время войны в здание банка Кокса попала бомба. В ту ночь я был в Лондоне. Меня неудержимо потянуло к развалинам банка. Как сейчас помню непроглядную тьму, поминутно взрывавшуюся вспышками слепящего света. Пламя озаряло картину смерти: рушащиеся конструкции, пыль, обломки… И вновь — тьма. По чистой случайности близкий взрыв бросил меня на старинный сейф с оторванной дверцей. Так по воле судьбы в мои руки попала драгоценная рукопись. Одно я знаю наверняка: не побывай я в ту ночь в развалинах банка, депозитный сейф и его невосполнимое содержимое навсегда исчезли бы в пламени немецких зажигательных бомб.

Все это я готов повторить, если дело дойдет до суда.

Но возможная тяжба — удел будущего, которое определит участь каждого. Пусть нас рассудит история литературы! Давайте теперь раздвинем завесу времени и вернемся в прошлое. Назад, к удивительному миру Бейкер-стрит.

Итак, игра началась. Или, что более подходит в данном случае, птица взлетела.

1 ЗНАКОМСТВО С ДЕЛОМ

Поздняя осень несла арктический холод на улицы Лондона. Стояла ночь. Ветер понемногу утих, но вслед за ним густой туман окутал огромный город. Соседние дома сначала превратились в расплывчатые пятна, а потом и вовсе исчезли в клубах влаги. В комнатах царила пронизывающая сырость, и я подбросил угля в камин, надеясь, что трепещущие языки пламени одолеют суровую погоду.

В последние дни Шерлок Холмс не был занят и проводил время, приводя в порядок свои объемистые архивы. Казалось, мой друг пребывал в прекрасном расположении духа, что так не вязалось с его вынужденным бездельем. Во время сытного обеда, приготовленного заботливой миссис Хадсон, Холмс развлекал меня историями о крошечном и малоизвестном государстве Монтенегро, о котором он, казалось, знал все. Убирая посуду, наша добрая домохозяйка передала Холмсу письмо, только что доставленное специальным курьером.

Когда его тонкие, ловкие пальцы единственного в мире детектива-консультанта извлекли из конверта листок дорогой бумаги, в глазах Холмса сверкнул азарт охотника и от былого меланхоличного спокойствия не осталось и следа. Холмс еще раз внимательно просмотрел сообщение, прежде чем передать его мне:

— Неожиданное послание, Ватсон. От Линдквеста.

Взяв письмо, я с недоумением взглянул на своего друга.

— Разве вы его не знаете? — удивился Холмс. — Весьма талантливый малый. Принес большую пользу при расследовании дела об опаловой диадеме миссис Фэйринточ.

Вот что я прочел:

«Дорогой Холмс!

Надеюсь, что это письмо застанет вас дома, и очень прошу принять меня сегодня около девяти часов вечера. Боюсь, что отложить мой визит на завтра невозможно, ваша же помощь совершенно необходима.

Преданный Вам

Нильс Линдквест».

Я поднял глаза на Холмса:

— Похоже, этот человек нуждается в ваших уникальных способностях.

— Я бы сказал: крайне нуждается. Припомните-ка, Ватсон, часто ли нам доводилось принимать столь позднего посетителя. Однако Линдквест был всегда хладнокровен и не склонен терять голову. — Холмс с довольным видом потирал руки. — Это заставляет меня думать, что дело будет интересным.

Острый блеск глаз моего друга красноречиво свидетельствовал о том, что Холмс снова жаждал действия. Жаждал головоломок и тайн, разгадывая которые он мог с изяществом применить свои поразительные знания и опыт.

— Вы упомянули о его связи с предыдущим делом, — начал я и остановился, зная, что Холмс ухватится за эту тему.

— Хотя Линдквест известен лишь в узком кругу, он, безусловно, высококлассный эксперт по драгоценным камням и его обширные знания в этом вопросе не подлежат сомнению. — Холмс указал на листок в моей руке. — А что вы, уважаемый доктор, можете сказать о нашем позднем госте?

Подражая манере Холмса изучать документы, я поднес послание Линдквеста к огню и посмотрел листок на просвет.

— Бумага марки Нили-Пирпонт, — произнес я наконец. — Замечу, что она не из дешевых.

— Дорогой Ватсон, вы меня восхищаете! Сразу видно, что годы совместной работы не прошли для вас даром.

Обычно Холмсу хватало только одной скупой фразы, чтобы похвалить меня за наблюдательность. Сейчас таких фраз было целых две. И, растроганный одобрительным тоном моего великого друга, я начал отчаянно искать другие приметы Нильса Линдквеста.

— Этот человек пишет аккуратно и экономит место: строчки расположены довольно близко одна от другой. Осмелюсь предположить, что, занимаясь экспертизой драгоценностей, он пишет свои заключения от руки, а не печатает на машинке.

— Все лучше и лучше! Умоляю вас, продолжайте.

— Увы, не могу. Похоже, здесь больше ничего не обнаружить.

Холмс кивнул с напускным сочувствием, что всегда предвещало фейерверк блистательных догадок. Я отлично знал, как мой друг обожает демонстрировать свои маленькие трюки и как по-детски гордится ими.

— Вы бы думали иначе, дружище, если бы прочли мою работу «Почерк как средство распознавания склонностей и взглядов». В этой статейке есть несколько интересных мест. Давайте посмотрим на письмо Линдквеста. Буквы наклонены вправо, и концы строк загибаются вниз. Несомненный признак трагедии, Ватсон! Обратите внимание на первое предложение, в котором слова, начинающиеся с латинской «t», встречаются трижды. Во всех случаях эта буква имеет удлиненную поперечную черточку. Смотрите-ка: то же самое и во втором предложении, здесь у заглавной «T» еще более длинный штрих.

— Особенность его почерка?

— Согласен. Но горизонтальная черточка изменяет свою интенсивность. Пока мне незнаком почерк Линдквеста, я могу предположить, что в других случаях эти знаки были более четкими и разборчивыми. В нескольких местах заметна волнистость, свидетельствующая о слабости. Боюсь, что он опасно болен, и этим объясняется срочность его визита.

— Холмс, вы не перестаете изумлять меня. Вам достаточно коротенькой записки, чтобы сделать выводы о том, что человек в отчаянии и что у него проблемы со здоровьем!

— Ну что вы, — довольный произведенным эффектом, скромно заметил Холмс. — Это элементарное понимание того, чего следует ожидать.

Великий детектив прервал беседу и занялся записной книжкой. Это была книжка под литерой «Ф», и я решил, что Холмс, вероятно, просматривает дело Фэйринточ в поисках автографа Нильса Линдквеста. Я так и не выяснил, верно ли мое предположение, поскольку часы пробили девять и последний удар далекого церковного колокола донесся одновременно со звонком в парадную дверь дома номер 221-б по Бейкер-стрит. Вслед затем послышались шаги на лестнице. Подготовленный выводами Холмса, я обратил внимание, что шаги были неровными и наш посетитель преодолел семнадцать ступеней, дважды останавливаясь, чтобы набраться сил.

Когда слуга Билли провел мужчину в комнату, я поразился худобе нашего гостя. Его светлые волосы, редкие на лбу, все еще оставались достаточно густыми на макушке. Неестественный румянец и лихорадочный блеск глаз не оставляли сомнений в правоте Холмса. Боже мой. Холмс опять угодил в точку. Этот человек действительно серьезно болен, подумал я.

Холмс кратко представил мне Нильса Линдквеста, и пока я занимался графинами с вином, наш гость устроился в низком кресле у камина. Ему было трудно дышать, воздух из разрушенных легких вырывался с хриплым, трескучим звуком. Тем не менее Линдквест вполне владел собой и говорил довольно звучным и ровным голосом. В его безупречном английском отчетливо слышался скандинавский акцент.

— От профессионального взгляда доктора Ватсона и вашего проницательного глаза, мистер Холмс, безусловно, не ускользнул неприятный факт. Я имею в виду, неприятный для меня, — добавил он с мрачной усмешкой.

Холмс умел проявлять сочувствие, если его призывали к этому, но было очевидно: Линдквест не искал сострадания и не одобрил бы сентиментальных расспросов.

— Я полагаю, вы заручились заключениями специалистов? — осведомился Холмс деловым тоном.

— Трое ведущих врачей не скрывают, что дни мои сочтены. Их решение однозначно. Поэтому-то я у вас.

— Чем я могу помочь вам? — спросил Холмс, когда я подал гостю напитки.

Линдквест поблагодарил меня взглядом и одним глотком осушил полбокала, словно пытаясь придать себе сил. Потом он нагнулся вперед в своем кресле и начал рассказ.

— Узнав, что мое время истекает, я столкнулся с определенными этическими проблемами. Мне необходимо привести в порядок свои дела. Видите ли, джентльмены, месяц назад я получил задание от некоего Васила Д'Англаса из Берлина. Дело было изложено в письме. Клиент выслал мне задаток в размере тысячи фунтов, с тем, чтобы я обнаружил Золотую Птицу и организовал ее возвращение.

Лицо Холмса оставалось бесстрастным, и Линдквест продолжал:

— Вам, вероятно, незнакомо это произведение искусства. Ничего удивительного, если знать историю Птицы. В любом случае Д'Англас согласен выплатить еще тысячу фунтов за возвращение вещи и компенсировать расходы, связанные с ее поисками. Мои люди наводили справки у коллекционеров и ювелиров, но не сумели напасть на след Птицы. Конечно, мне не следовало браться за это дело. Увы, здоровье не позволяет мне пуститься в необходимое путешествие. Мне нужны были деньги, и я взялся за работу, которую не сумею закончить.

Холмс нахмурился:

— Вы говорите, путешествие. Но разве, обращаясь к лондонскому эксперту, ваш джентльмен из Берлина не считал, что предмет находится здесь, в Англии?

— Д'Англас не был уверен в этом. Золотую Птицу он приобрел у турецкого торговца Абена Хассима. Приобрел, но не получил. Документ, подтверждающий покупку, был послан Д'Англасу, что сделало его законным владельцем. Но перед самой отправкой в Германию Птица из магазина Хассима была украдена. По неизвестным мне причинам мой клиент полагает, что вещь должна появиться в Англии. Но начать, безусловно, следует с Константинополя. Я должен был бы отправиться туда, расспросить Хассима и напасть на след. А вместо этого я нанял Баркера, сыщика из Суррея, чтобы он попытался отыскать след в преступном мире Лондона.

На лице Холмса появилась слабая улыбка.

— Мой конкурент, — заметил он и быстро взглянул на меня. — Вы помните, Ватсон, наши с ним пути пересеклись во время расследования дела Джозии Эмберли.

— «Москательщик на покое», — автоматически отметил я.

— Да-да, так вы озаглавили рассказ об этом деле, — подтвердил Холмс. Он снова посмотрел на Линдквеста. — Судя по размеру гонорара, эта вещь представляет немалую ценность, не так ли?

— Совершенно верно. Двадцатитрехдюймовая фигура из чистого золота установлена на массивном золотом пьедестале. К тому же искуснейшая работа.

— Господи! — невольно вырвалось у меня. — Неужели она действительно золотая?

— Так принято считать. Но я не склонен верить в это, — ответил Линдквест. — Видите ли, у Золотой Птицы уникальная история. История бесконечных исчезновений.

Холмс кивнул:

— Я понял вашу мысль. Золото — материал непрочный. Если эта Птица много путешествовала, она, несомненно, должна быть изготовлена из сплава.

— Чистое золото составляет двадцать четыре карата, — кивнул наш гость. — Восемнадцатикаратная проба представляется мне более реальной.

Похоже, Линдквест и Холмс пришли к единому мнению по этому вопросу. Я, откровенно говоря, ничего не понимаю в пробах и каратах.

— А что это за птица? — спросил я.

— Рух. ^[249]

— Что ж, — с довольным видом заметил Холмс, — это придает делу мелодраматический оттенок. Легендарная птица из Аравии, столь огромная, что могла носить в своих когтях слонов. — На лице моего друга появилось задумчивое выражение. — Странный объект для мастера. Вы упомянули об исчезновениях? Как я понимаю, они связаны с преступлениями.

Линдквест откинулся в кресле, словно собирая остатки сил.

— Вот что мне удалось узнать. Как гласит легенда, впервые Золотая Птица появилась в Самарканде, в сокровищнице Тамерлана Великого. Изображения статуэтки выдают ее греческое происхождение, но я не взялся бы утверждать это со всей определенностью. Около 1720 года — Птица уже в России, при дворе царя Петра I. Дальше след ее теряется, зато достоверно известно, что в 1780 году статуэтка объявляется в частном собрании во Франции. Во время Французской революции отчаянно нуждающиеся владельцы-роялисты продают Птицу за бесценок, и, в конце концов, она попадает в руки Наполеона. Тот использовал ее в качестве залога, одалживая деньги у датских банкиров. На стыке веков Птица оказывается в распоряжении некоего Веймера, торговца произведениями искусства из Амстердама. Магазин Веймера был уничтожен пожаром. Птица исчезла. Но около 1850 года она обнаружилась на острове Родос. Покрылась пылью в маленьком магазинчике, пока ее не украл Гарри Хокер.

Холмс, задумчиво смотревший в огонь, внезапно встрепенулся:

— Ого, Хокер! Опытнейший вор, ученик короля преступников Джонатана Вайлда. Наметанный глаз Гарри, конечно, сразу распознал ценность вещи.

Линдквест кивнул и возобновил повествование:

— Хокер сбежал со статуэткой в Будапешт. Неизвестно, кому она была там продана. В конце концов Птица появилась в Стамбуле в магазине Абена Хассима. Будучи респектабельным торговцем, Хассим сообщил о том, что Птица находится в его распоряжении, и турецкое правительство подтвердило его права. Тогда-то мой клиент Васил Д'Англас и вступил в переговоры с Хассимом.

— И только для того, чтобы неуловимая вещь снова исчезла! — Глаза Холмса сияли. История явно заинтересовала его.

— Теперь вы с доктором Ватсоном знаете то же, что и я, — устало закончил Линдквест.

У него неожиданно начался ужасный приступ кашля. Когда гостю стало легче, я торопливо наполнил его бокал.

— А что же Баркер? — осведомился Холмс. — Наверняка он что-нибудь выяснил. У него нестандартные методы, но он чрезвычайно талантливый сыщик.

— Был им, — поправил Линдквест. — Баркер направлялся ко мне на Монтегю-стрит, когда его переехала карета. Узнав о несчастном случае, я отправился в госпиталь. Баркер не приходил в себя, и врачи не давали ему никаких шансов. Но перед самой смертью сознание вернулось к нему. Умирающий нашел меня взглядом, полным отчаяния и боли. Он силился сказать что-то, но сумел произнести лишь слово «паша». И Баркера не стало.

Лицо Холмса помрачнело. Мне тоже было не по себе. Я хорошо помнил Баркера. Апатичный человек, носивший темные очки и большую масонскую булавку на галстуке. Несомненно, смерть коллеги потрясла моего друга. Но речь его была бесстрастной и суровой:

— Мы не можем позволить, чтобы так просто убивали честных детективов. Я полагаю, что и вы не особенно верите в случайность этой смерти.

Линдквест кивнул:

— Карета не была обнаружена. Тот факт, что Баркер спешил ко мне, и значение, которое он, по-видимому, придавал своему последнему сообщению, заставляют подозревать, что все было подстроено. Уж больно удачно для кого-то совпали события.

Холмс кивнул:

— Паша! Вам это о чем-нибудь говорит?

Линдквест покачал головой:

— Нет, я решительно не знаю, при чем здесь паша. Одно могу сказать точно: я не ослышался.

— Что я могу для вас сделать? — спросил Холмс.

Линдквест вытащил из кармана два конверта и протянул один из них Холмсу:

— Это то, что осталось от моего гонорара. Если вы согласитесь, я отправлю это письмо, — он указал на второй конверт, — Василу Д'Англасу в Берлин. В нем сообщается, что из-за болезни я передаю это дело вам.

— Я вижу, вы уже запечатали письмо, — заметил Холмс.

Линдквест смущенно улыбнулся:

— Я надеялся, что вы согласитесь в память о старой дружбе.

Холмс коротко кивнул.

Наш посетитель с трудом поднялся с кресла.

— Я у вас в долгу, — сказал он, — хотя сомневаюсь, что мне удастся отблагодарить вас. Разрешите откланяться, джентльмены. Информация о деле и деньги в этом конверте. Надеюсь, что мы еще успеем встретиться.

Забегая вперед, скажу, что мы больше не видели Нильса Линдквеста: он умер на следующий день.

Холмс рассеянно крутил в руках конверт и смотрел в пустоту хорошо знакомым мне отрешенным взглядом. Наконец он кинул конверт на столики повернулся ко мне:

— Я не решился отказаться от платы, предложенной мне этим несчастным человеком. Это бы оскорбило его. Откровенно говоря, я взялся бы за это дело в любом случае — ради самого дела.

Я почувствовал: наступает подходящий момент для одной из моих маленьких уловок. Рассказ о Золотой Птице, конечно, заинтересовал меня, и теперь нужно было заставить Холмса высказать свое мнение об этом странном деле. Поэтому я ответил тривиальной фразой:

— Это похоже на заурядную погоню за наживой. Вероятно, похитителей привлекала баснословная цена вещи?

— Выгода всегда была мощным стимулом, — возразил мой друг. — Но представляет ли Птица такую уж большую ценность? Гарри Хокер не мог действовать случайно. В 1850 году Хокер как раз заканчивал свою славную карьеру и не стал бы рисковать по пустякам. И все же он похитил статуэтку. Предмет такого размера, будь он даже из чистого золота, не такой уж лакомый кусок. Линдквест не упоминал ни о глазах из драгоценных камней, ни об инкрустации самоцветами. Не похоже, чтобы добыча оправдывала риск.

— Может быть, ценность самой работы?

— Линдквест считал, что это предмет греческого происхождения. Если бы он был создан кем-то вроде Челлини, великого итальянского мастера, его цена намного бы превышала стоимость самого золота. — Мой друг на мгновение задумался. — Или причина в особой ценности сплава? Ведь известно, что в древности предпочитали электрон, природный сплав золота с серебром. Возможно, именно метод создания делал эту реликвию столь желанной.

Замечание Холмса поставило меня в тупик. Возможно ли, чтобы ремесленники древности могли превзойти наших специалистов из Бирмингема и Шеффилда. Я осторожно спросил об этом Холмса.

Он снисходительно усмехнулся:

— Мой дорогой друг, секрет цемента был утрачен еще в средние века. Сколько великих тайн забыто навсегда! По сей день лучшие специалисты не могут найти способ закалки меди, открытый американскими индейцами. Давайте уж лучше не будем обсуждать теорию утраченных технологий.

— Наверняка есть и другие причины гоняться за этой Птицей, — заметил я для пробы.

— Их множество, — ответил Холмс. — И ни одну мы не можем ни отвергнуть, ни принять. Давайте исходным пунктом считать смерть Баркера. Для определенности предположим, что наш сыщик стал жертвой убийц. Это наводит на мысль о том, что Баркер что-то узнал и эта информация не должна была дойти до Линдквеста. Но теперь отправляемся спать. Надо хорошенько отдохнуть. Похоже, нам предстоят беспокойные времена.

Убедившись, что от Холмса больше ничего не добьешься, я покорно отправился в свою комнату. Но история Золотой Птицы не давала мне покоя. Наконец мне удалось уснуть. Но и тут давешний рассказ не шел из головы: мои сны заполнились гигантскими птицами Рух и таинственными алхимиками, седовласые старцы колдовали над колбами и ретортами в жуткой лаборатории, очень похожей на морг. Когда рано утром прозвонил далекий колокол, я сообразил, что именно в морге пребывал сейчас Баркер, бывший детектив из Суррея.

2 ПРИСТУПАЕМ К РАБОТЕ

Я вскочил с постели, переполненный дурными предчувствиями. Часы показывали половину десятого. Великий детектив имел обыкновение начинать свою деятельность значительно раньше. Схватив халат и сунув ноги в тапочки, я сбежал в гостиную, готовый узнать, каким будет первый ход Холмса или, возможно, каким он уже был. Но мне пришлось резко затормозить: за полуоткрытой дверью я заметил какого-то человека. Незнакомец сидел за столом Холмса и преспокойно просматривал его бумаги. Морщинистое лицо, наполовину скрытое толстыми стеклами очков и пышными бакенбардами, выражало неподдельный интерес. Негодяй с жадным вниманием читал какое-то письмо. И хотя годы сгорбили спину непрошеного гостя, я скорее склонен был преувеличить опасность и не собирался отказываться от мер предосторожности. Слишком крепко засела в памяти страшная угроза, исходившая от дряхлого полковника Себастьяна Морана. Я твердо решил не выпускать незнакомца до прихода Холмса. Армейский револьвер системы «веблей-скотт» всегда лежит в ящике моего стола. Осторожно ступая, я вернулся в спальню и взвел курок. Через каких-нибудь пятнадцать секунд я вновь стоял у двери в гостиную и был уже готов к схватке с прохвостом, когда услышал знакомый голос:

— Дружище, не стоит врываться в дверь, паля во все стороны. Роль ковбоя с Дикого Запада явно не для вас.

Я отшатнулся в изумлении, когда фигура у стола поднялась. Стремительным движением ловкой руки незнакомец сорвал с себя парик. Согбенная спина выпрямилась, морщины разгладились. Передо мной стоял Шерлок Холмс.

Осторожно сняв с боевого взвода курок «веблея», я вошел в гостиную, укоризненно глядя на друга:

— Зачем этот маскарад, Холмс? Вы выставляете меня настоящим дураком.

Холмс подавил веселье, и в его задумчивых глазах появилось участие:

— Приношу вам свои извинения, Ватсон. Однако я далек от мысли потешаться над вами. Считайте, что вы оказали мне огромную услугу: ведь если этот маленький трюк смог ввести в заблуждение вас, можно не бояться, что меня узнает кто-нибудь посторонний.

Я не смог возразить и несколько успокоился.

— Догадываюсь, что ваш тонкий слух уловил мои шаги. Но как вы узнали, что я вооружен?

Холмс небрежным жестом запалил трубку.

— Когда вы спускаетесь, ваши ноги неосознанно следуют одним и тем же путем. Третья ступенька издает отчетливый скрип, который вы слышите так часто, что, вероятно, перестали замечать. Я было удивился, когда вы вернулись в свою комнату, но щелчок курка объяснил мне все.

Сунув револьвер в карман халата, я запальчиво ответил:

— По крайней мере «веблей» — настоящее оружие, а не та хлопушка, которую иногда носите с собой вы.

— А зачем мне мощное оружие, когда меня охраняет мой верный Ватсон? — Холмс указал на письмо, лежавшее на столе. — Это утро принесло нам богатый улов, старина. Представьте себе: тело Баркера еще не опознано!

Холмс покачал головой. Нерадивость всегда поражала его.

— Загадочно, не правда ли, поскольку Линдквест посещал его в госпитале и не делал тайны из имени пострадавшего? Зная, что Линдквест и его люди вполне способны выяснить это самостоятельно, я не стал ничего объяснять им и отправился на Монтегю-стрит. Баркера сбили неподалеку от отеля, где проживал Линдквест. Мы знаем, что детектив спешил. Так почему же он не воспользовался экипажем? Ответ прост: Баркеру было недалеко идти. В непосредственной близости от отеля находятся только три дома, где сдаются комнаты. Хозяйка одного из них по моему описанию мгновенно узнала своего жильца. Осмотр его комнаты дал блестящие результаты.

Я изумленно уставился на своего друга.

— Господи, Холмс, вы ведь не хотите сказать, что взломали дверь?

— Разумеется, нет. Но хозяйка почему-то решила, что я из полиции. Она с удовольствием показала мне комнату, которую Баркер снял несколько недель назад.

— Стало быть, хозяйка решила, что вы из полиции, вот как? — Я с открытым недоверием посмотрел на него, отлично зная, как Холмс умеет создавать о себе ложное впечатление, не прибегая к подделкам и обману. Он не обратил внимания на мой скептический тон.

— Представьте себе, Ватсон, мое удивление, когда я обнаружил письмо, адресованное мистеру Шерлоку Холмсу, проживающему в доме 221-6 по Бейкер-стрит.

— Черт побери!

— «Должно быть доставлено, если со мной что-нибудь случится», — так написано на конверте.

Наверное, на моем лице было написано полное недоумение, потому что, взглянув на меня. Холмс откровенно расхохотался:

— Не так уж странно. Ватсон, что мысли и Нильса Линдквеста и Баркера текли в одном направлении. Оба занимались этим делом, оба хорошо знали нас с вами и оба решили просить нашей помощи.

Холмс всегда великодушно использовал слово «мы», но я не заблуждался насчет того, к кому именно обратились и искусствовед и детектив в качестве последней надежды.

Холмс порывисто подошел к столу. Движения его стали точными и резкими. Долгие годы нашей дружбы и, посмею употребить это слово, сотрудничества приучили меня к подобным переменам. Апатичный теоретик исчез, и на его месте возник отлично натренированный, более того, хищный охотник, горящий желанием победить. Он снова указал на письмо, которое читал, когда я вошел.

— Позвольте мне кратко изложить суть послания. Баркер сообщает, что работает на искусствоведа Нильса Линдквеста и если с ним случится беда, просит обратить внимание на одного человека. На кого бы вы думали, Ватсон? Ни на кого иного как на старого барона Доусона.

— Наши пути снова скрещиваются! — воскликнул я. Неожиданная мысль заставила меня переменить тему. — Баркер, должно быть, чувствовал, что занимается рискованным делом.

— Думаю, он отдавал себе отчет в том, как опасна добытая им информация, — заключил Холмс. — Письмо составлено в неопределенных выражениях и полно только им понятных намеков на прошлые дела. Главное, что Баркер нашел нить, ведущую к барону Доусону. Чтобы следить за бароном, сыщик даже устроился на работу в «Нонпарель».

— Боже мой, Холмс, я даже не знал, что этот клуб снова открылся!

— Ничего удивительного. Теперь это тайный игорный дом, одно из нелегальных владений барона. Очевидно, Баркер изучил повествования, которые вы когда-то навязали нашим терпеливым читателям. Он, например, ссылается на тайное расследование, произведенное в связи с делом Межокеанского треста. ^[250] О ком оно напоминает вам?

— О Тощем Гиллигане, взломщике.

— Точно, — удовлетворенно произнес Холмс.

— Нас интересует только Доусон и клуб «Нонпарель». А Тощий Гиллиган способен помочь нам выяснить, что же обнаружил Баркер.

Я не успел открыть рта, как Холмс опередил меня:

— Я уже побывал в магазине замков Гиллигана, но его не было на месте. Заведением управляет его друг, так что, думаю, Тощий свяжется с нами в самое ближайшее время.

— Но может быть, взломщик прячется от вас, боясь разделить участь Баркера?

— Это приходило мне на ум. Но я уверен, что Тощий объявится. А пока мне необходимо заняться кое-какой, так сказать, подготовительной работой. Нам потребуется дополнительная информация, прежде чем мы начнем продвигаться дальше в этом деле.

Меня ждали пациенты, и я поторопился оставить Холмса одного. Ведь именно он всегда уговаривал меня не пренебрегать врачебной практикой, уверяя, что мои визиты к больным часто приносят информацию, столь важную для его расследований. Не знаю, был ли он совершенно искренним. Может быть, он просто хотел, чтобы мои медицинские занятия позволяли ему хоть иногда работать в одиночестве. Я знал, что, как только за мной захлопнется дверь, в квартиру на Бейкер-стрит потекут посетители. Паутина, которой Холмс опутал Лондон, была чувствительна к малейшему колебанию, вызванному необычным происшествием. Я мог только догадываться, сколько глаз и ушей преданно служат моему великому другу. Кучера, лавочники и посыльные состязались с министрами, промышленными магнатами и известными юристами, поставляя информацию, которую поглощал и перемалывал гениальный мозг Шерлока Холмса. Я не представлял себе, какая система связи действовала в этом необычном механизме, но мало что из случившегося в шестимиллионном городе не становилось вскоре известным моему другу.

День был ясным, хотя и холодным. Вчерашний туман отступил к Темзе. По дороге домой, глядя на теплые огоньки вечернего Лондона, я вспомнил давнишнее замечание Холмса. Великий сыщик сказал мне, что если на крыльях Асмодея подняться над огромным городом и посмотреть вниз сквозь прозрачные крыши, можно увидеть гигантскую мозаику любви, ненависти, страсти, трагедий и преступлений, в сравнении с которой померкли бы сказки Шахерезады и хроники Шекспира. Детектив страстно верил, что человек самое удивительное и непредсказуемое создание во всей Вселенной. Вспоминая долгие годы наших приключений, я не мог не соглашаться с Холмсом.

Когда я возвратился на Бейкер-стрит, мой друг мерил шагами нашу гостиную. В комнате витали облака едкого дыма, и я с трудом разглядел сервированный на одного человека стол. Резким движением Холмс указал на тарелку:

— Я попросил миссис Хадсон приготовить для вас сандвич, дружище, а это портер, чтобы запить его.

Поняв, что мы начинаем действовать, я быстро снял пальто и уселся за ужин. Пока я поглощал сандвич, Холмс оглушил меня потоком информации:

— Проведенное мной сегодня расследование было не очень успешным, поэтому нам придется отказаться от сферы рассуждений в пользу лобовой атаки. Должен сообщить вам, что Линдквест умер у себя в гостинице в середине дня.

Я чуть не поперхнулся глотком портера:

— Убит?

Холмс отрицательно покачал головой:

— Вспомните его состояние. Удивительно, что этот человек протянул так долго. Но, как он заметил однажды, посвящение в тайну — шпора с острым колесиком. Его дело теперь завещано нам. И мы не можем потерпеть поражение.

— Хорошо сказано, Холмс! Дело чести и все такое.

Холмс оставил мою реплику без ответа и продолжал:

— Теперь нам нужно подумать о Баркере, он обнаружил связь между бароном Доусоном и Золотой Птицей.

— Иначе для чего ему было устраиваться в клуб «Нонпарель»? — согласился я, доедая сандвич.

Холмс остановился, чтобы наградить меня улыбкой.

— Отлично, дорогой Ватсон. Ваши аналитические способности совершенствуются день ото дня.

Ободренный похвалой, я решился на следующий шаг:

— Раз Баркер расследовал деятельность клуба «Нонпарель», вы, несомненно, захотите начать свои изыскания именно там.

— Совершенно верно, — ответил Холмс. — Тем более что на этом поле мы без труда обыграем соперника. — Заметив мой удивленный взгляд, он поспешил объяснить. — В 1888 году наше внимание было привлечено к жестокому поведению полковника Апвуда и скандалу с картами в «Нонпарели». Вы, конечно, помните, что клуб был раем для шулеров и другой темной публики. Поскольку он служил укрытием для разыскиваемых преступников, там имелись входы и выходы, не отмеченные на строительных планах.

Я отчетливо вспомнил это знаменитое дело, одно из самых необычных в карьере Холмса.

— Конечно. Тайный выход из склада позади клуба, через который пытался ускользнуть фальшивомонетчик Виктор Линч.

— Вы в прекрасной форме, старина. К счастью, вы никогда не пытались сделать эту историю достоянием гласности, и пресса того времени не осветила подробности дела. Надеюсь, нынешний владелец заведения барон Доусон не знает о своем клубе того, что знаем мы с вами.

3 КЛУБ «НОНПАРЕЛЬ»

Вскоре мы покинули Бейкер-стрит, нарядившись как пара путешественников. В саквояже Холмс нес потайной фонарь и набор первоклассных отмычек. Мой друг беззаботно помахивал тросточкой, скрывавшей внутри устрашающего вида клинок из толедской стали. Этим оружием Холмс владел виртуозно. Тяжесть «веблей-скотта», лежавшего в кармане моего пальто, действовала успокаивающе. Мой верный друг недолюбливал огнестрельное оружие, но, если требовалось, он мог очень метко стрелять из своего нелепого однозарядного «континенталя». Время от времени ему приходила охота усовершенствовать свое снайперское мастерство, и тогда бедная миссис Хадсон затыкала уши и беззвучно молилась.

Нанятый нами кебмен изумленно поднял брови, когда Холмс назвал адрес в Сохо. В самом деле, трудно было выбрать район, более неподходящий для солидных пассажиров. Тем не менее возница не позволил себе переспросить и тронул лошадь. Стоит ли говорить, что Холмс указал не истинную цель нашего путешествия, а один удобный перекресток на некотором расстоянии от нее.

Когда экипаж остановился, кебмен спросил с беспокойством:

— Может быть, мне подождать вас, господа?

— Не нужно, старина, — ответил великий детектив, вкладывая в его руку монету. — Спасибо за заботу.

В беспечном тоне Холмса слышалась уверенность, которой я не разделял. Ночь была темной, и влажный запах реки усиливал ощущение прохлады. Когда кеб удалился, Холмс взял меня под локоть, и мы принялись петлять в сплошном лабиринте узких грязных улочек. Меня всегда приводила в восхищение поистине сверхъестественная способность великого сыщика ориентироваться в самых мрачных и запутанных районах Лондона, этих пристанищах беззакония.

Минут через десять мы вынырнули из тесного переулка на совершенно неосвещенную улицу, которая едва ли имела название. Дома здесь были ветхими и по большей части казались нежилыми.

Не верилось, что мы в центральной части Сохо и всего в квартале отсюда проходит залитая ослепительным светом главная улица этих злачных мест, средоточие так называемых частных клубов — распивочных, игорных притонов и домов терпимости. Должен честно признаться, что некоторые молодые джентльмены, называющие себя любителями острых ощущений, получали удовольствие от наблюдения за примитивной жизнью этих заведений. Нередко они расплачивались за это наркотической зависимостью, огромными карточными долгами и венерическими болезнями.

Мои размышления были прерваны, когда Холмс остановился у входа в ветхое здание с едва различимой вывеской «АВСТРАЛО-ЕВРАЗИЙСКИЙ ИМПОРТ». Прижавшись к стене склада и знаком приказав мне сделать то же, Холмс с минуту напряженно прислушивался к чему-то. Вокруг царила непроглядная тьма: откуда-то издалека, словно из другого мира, доносились невнятные звуки вечернего города. Время от времени призрачный луч лунного света подмигивал нам и тут же исчезал за низкими облаками. Секунды напряженной неподвижности казались мне вечностью. Наконец, сделав мне знак сохранять молчание, Холмс осторожно приблизился к двери склада. Под его нажимом ручка неохотно повернулась, издав скрип, который, как мне показалось, понравилсямоему другу. Холмс на мгновение открыл свой саквояж и принялся ковыряться в замке тонким кривым инструментом. Теперь небо немного посветлело, и я узнал одно из приспособлений, придуманных Тощим Гиллиганом. Если Холмс и издал удовлетворенное ворчание, его едва ли можно было услышать. Вытащив отмычку из замочной скважины, взломщик достал масленку и смазал дверные петли. Он наклонился к моему уху:

— Удача сопутствует смелым, Ватсон. Эту дверь давно не открывали. Похоже, мы не ошиблись, предположив, что этот вход в клуб «Нонпарель» никому не известен.

Еще раз оглядевшись, Холмс вставил в замок свою кривую отмычку и медленно повернул рукоятку. Раздался щелчок, и дверь бесшумно отворилась. Мы были внутри.

Затхлый воздух и густая сеть паутины подтверждали правоту Холмса: этим помещением не пользовались уже много лет. Холмс зажег потайной фонарь. Освещение позволило разглядеть небольшую комнату, бывшую, очевидно, конторой главного склада. Деревянная лестница в дальней части комнаты вела наверх. Холмс осветил ступени, занося в свою фотографическую память расстояние между ними, их высоту и количество. Потом свет снова погас, и мой друг шепнул мне на ухо:

— Лестница ведет к площадке, расположенной непосредственно позади тайной комнаты для карточной игры в прежнем клубе. Мне удалось узнать, что теперь эта комната служит личным кабинетом Доусона. Когда-то именно здесь неосторожных простаков вовлекали в игры с высокими ставками, а полковник Апвуд рассматривал их карты через глазок. Если глазок сохранился до сих пор, мы можем принести свою благодарность Апвуду. И хотя у меня есть основания считать, что перегородка между кабинетом Доусона и площадкой достаточно звуконепроницаема, давайте все же соблюдать осторожность. В старых домах звуки передаются странным образом. Поднимаясь по лестнице, держитесь как можно ближе к перилам, чтоб не скрипели ступеньки. Кроме того, при каждом шаге ставьте ногу на всю стопу и переносите свой вес медленно. Помните: лестница в два пролета, постарайтесь не оступиться.

Я понимающе кивнул, и Холмс в полной темноте повел меня к лестнице. Мне не хочется вспоминать наше тайное восхождение по этим двум пролетам. Холмс преодолел их как тень, но я был не так удачлив, мне казалось, что визг ступеней под моими ногами способен разбудить и мертвого. Я старался следовать указаниям Холмса и переносил вес тела с ноги на ногу как можно медленнее. Лоб мой покрылся испариной, икры и колени нестерпимо болели. Уверен, будь лестница еще на пролет длиннее, я просто не выдержал бы. Но нестерпимее физического напряжения был страх оказаться застигнутым ночью в чужом доме.

Если сведения Холмса были верны, мы находились в непосредственной близости от нервного центра одной из опаснейших банд Лондона. Доусон создал зловещую организацию, не уступающую детищу профессора Мориарти. А тот факт, что этот злой гений так долго ускользал от Холмса, говорил о недюжинных возможностях барона.

Наверху царила полная тишина. Холмс чуть приоткрыл шторку фонаря и направил луч на лестницу. В отраженном свете проступили контуры окружающих предметов. Но наше внимание было приковано к стене, за которой располагались помещения клуба «Нонпарель», — здесь на высоте примерно пяти с половиной футов от пола я разглядел деревянный кружок размером с маленькую тарелку. К этой своеобразной дверце была привинчена ручка. Холмс издал тихий вздох удовлетворения и снова погасил свет.

— Вот и глазок, Ватсон. С противоположной стороны на стене висит портрет неизвестного мужчины, отверстие расположено на месте правого глаза. Учтите: обстановка комнаты могла измениться, и как только мы начнем подсматривать, малейший звук или луч света будут гибельными для нас. Подойдите к этой стене. Прижмите к ней ухо, а я попробую воспользоваться глазком. В нашем сегодняшнем предприятии вы станете слухом, а я — зрением.

Никогда еще наша квартирка на Бейкер-стрит не казалась мне столь желанной. И все же моя грудь выпятилась от гордости, когда я осознал, какое доверие оказал мне Холмс, сделав меня своими ушами в такой ответственный и опасный момент. Любой член шайки Доусона продал бы остатки своей души, чтобы захватить Шерлока Холмса в этой частной крепости, где так легко можно избавиться от трупа. Сознание, что в случае неудачи банда головорезов не пощадит и меня, внезапно прибавило мне чувства собственной значительности.

Осторожно прижав ухо к стене, я старался успокоить биение сердца и что-нибудь услышать, но безрезультатно. Холмс смазывал из своей верной масленки механизм потайного отверстия — мера предосторожности, которая никогда не пришла бы в голову мне. Потом в наше укрытие проник слабый свет, и я понял, что Холмс открыл глазок.

Не знаю, сколько времени мы неподвижно стояли возле открытого глазка. Наконец свет исчез. Рука Холмса нащупала мое плечо, и он заговорил:

— Судя по толщине стены, звуки не представляют опасности, пока закрыт глазок. Сейчас в кабинете ничего существенного не происходит. И все же нам чертовски повезло. Можете посмотреть сами.

Я прильнул к отверстию. Сначала все казалось размытым. Но постепенно глаза привыкли к свету, и я понял, что мой наблюдательный пункт расположен идеально. Угол обзора был мал, но я мог видеть стол. Прямо напротив отверстия сидел не кто иной, как граф Негретто Сильвиус, правая рука барона Доусона. Был ли в комнате кто-то еще, трудно сказать: отверстие не давало возможности видеть дверь или углы комнаты. Казалось, что ты смотришь сквозь длинный тоннель. Черты лица Сильвиуса были как бы в дымке, и я догадался, что глаз портрета прикрыт полупрозрачной пленкой, позволяющей сделать отверстие незаметным. Я восхитился изобретательностью мастера, но потом вспомнил, что эта самая уловка помогла освободить карманы беспечных богачей от четверти миллиона фунтов, прежде чем интрига была раскрыта единственным в мире детективом-консультантом.

Граф Сильвиус беспечно курил папиросу и, казалось, не интересовался ничем в мире. Мое сердце на мгновение дрогнуло: он смотрел прямо на меня. Невероятно, но на его лице не возникло ни тени тревоги, он отвернулся и небрежно стряхнул пепел. Я разглядел изящную нефритовую пепельницу, а рядом… Боже мой, рядом с пепельницей на расстоянии вытянутой руки от графа Сильвиуса стояла Птица. Без сомнения, это была наша Золотая Птица. Она так и сверкала в свете ламп — изумительная статуэтка светло-желтого цвета, художественное воспроизведение легендарной Рух. Птица, казалось, собиралась взлететь, но ее непропорционально большие когти крепко сжимали золотой пьедестал.

Я с трудом оторвался от глазка. Холмс поставил крышку на место. Мы отступили в сторону лестницы, чтобы провести военный совет.

— Ватсон, нет сомнений: перед нами Золотая Птица. Нам невероятно повезло. Барона Доусона здесь нет, и это означает, что вскоре произойдет заключение сделки. Если нам снова повезет, мы сможем обнаружить главных действующих лиц этого не слишком сложного дела. Теперь нашим принципом должно стать терпение, поскольку развязка приближается.

Пока я обдумывал выводы Холмса, мы вернулись на свой наблюдательный пункт. Холмс снова открыл глазок, и мы поочередно приникли к отверстию. Граф Сильвиус находился на прежнем месте, и я позавидовал его спокойствию. Сам я изнывал от страха и нетерпения. Следующие пятнадцать минут показались мне вечностью, и я вздохнул с облегчением, услышав, как открылась дверь и кто-то вошел в комнату. Когда Холмс вновь предоставил глазок в мое распоряжение, я узнал сгорбленную фигуру Доусона. Барон сидел напротив Сильвиуса, спиной к нам. Очевидно, в кабинете присутствовал и кто-то третий, поскольку к нему обращались и Сильвиус, и Доусон. Увы, увидеть этого человека мы не могли. Сильвиус встал, взял Золотую Птицу и унес ее из сектора обзора. Я уступил свое место Холмсу, продолжая держаться как можно ближе к отверстию и напряженно вслушиваясь. Голоса в соседней комнате звучали приглушенно, но слова можно было разобрать.

— Если не ошибаюсь, вас интересовала именно эта вещица? — дребезжащий старческий голос явно принадлежал барону Доусону — третьему из этой преступной компании.

— Могу скасать, тьто это бесусловно Солотая Птиса.

Мне захотелось вдруг расхохотаться — забыв об опасности нашего положения и важности дела: неизвестный и невидимый сообщник Доусона отчетливо шепелявил, что так не соответствовало серьезности момента. Я напрягся, чтобы подавить приступ веселья.

Доусон удовлетворенно кивнул:

— Тогда остается только совершить формальности.

В секторе обзора возник Сильвиус. По знаку барона он положил на стол чемоданчик и открыл его. В глазах моих запестрело: чемоданчик был до отказа набит крупными купюрами.

— Убедитесь, сто сдесь все, дзентельмены. Посвольте мне использовать тсемодан для перевоски Солотой Птисы. — Шепелявый человек по-прежнему оставался невидимым, невозможно было определить его возраст по голосу.

Сильвиус перевернул чемодан, а Доусон с ловкостью банкира пробежал опытными пальцами по пачкам банкнот.

Холмс отпрянул в сторону, и глазок неожиданно закрылся.

— Ватсон, быстрее! Мы должны выбраться отсюда. Золотая Птица снова в пути, но на этот раз мы последуем за ней.

Я понял намерения Холмса. Если нам удастся быстро выйти на улицу и добраться до входа в клуб, чемоданчик укажет на неизвестного, который только что приобрел разыскиваемую нами статуэтку. Держась за плечо моего друга, я начал спускаться по лестнице. Внезапно Холмс замер. Я почувствовал, как напряглись его мускулы: снизу доносились неясные звуки.

«Мы в ловушке! — пронеслось у меня в мозгу. — Выход отрезан!»

Неожиданно позади нас в клубе «Нонпарель» прогремел выстрел, а вслед за ним и залп. Послышались крики и топот. Тишина, которую мы так тщательно соблюдали, была взорвана со всех сторон.

— Назад, к глазку, дружище! — крикнул Холмс. — Посмотрите, что там произошло. Я буду охранять лестницу.

На мгновение все стихло. И я услышал тонкое пение стали: Холмс извлек спрятанный в трости клинок. Внизу отчетливо прозвучали осторожные шаги, в воздухе запахло чем-то сладким и пряным.

Я добрался до глазка и откинул крышку. Сильвиуса не было. Барон Доусон вытаскивал из ящика стола револьвер. Какой-то бородатый человек двигал стол, собираясь, по всей видимости, забаррикадировать дверь. Этот незнакомец торопливо говорил:

— Все произошло неожиданно, барон. В игорный зал хлынули китаезы. Покупатель, естественно, кинулся к двери.

— Что происходит внизу? — ядовито спросил Доусон.

— Наши парни удерживают кухню, буфетную и бар. Если нечестивые китайцы попробуют подняться сюда, это им дорого обойдется.

Разговор был прерван беспорядочной стрельбой. За моей спиной вдруг раздался крик боли; я резко обернулся. С лестницы скатилось тело. Снова запахло сладким, и я узнал запах пряностей. Столь многочисленные в этом районе китайские докеры буквально пропитаны этим ароматом. Припомнив разговор в кабинете Доусона, я понял, что на клуб напала целая банда китайцев. Выхватив револьвер, я бросился к Холмсу. Снизу доносились приглушенные звуки чужеземной речи. Мы затаились на площадке, чутко прислушиваясь к шуму внизу.

Внезапно раздался скрежет и над нашими головами открылся люк, в квадратном отверстии показалось ночное небо.

— Господи, Холмс, они уже на крыше!

Но сверху раздался голос, обласкавший мой слух и принесший неимоверное облегчение:

— Мистер Холмс, вы там, внизу? Это Тощий.

— Совершенно верно, Гиллиган, — самым невозмутимым тоном ответил Холмс.

— Поднимайтесь сюда, сэр. В квартале становится довольно жарко.

Я ожидал, что Холмс последует совету взломщика, но сыщик внезапно метнулся вниз. В лунном свете сверкнул клинок. Раздался еще один крик боли, и чье-то тело с шумом полетело вниз. А великий детектив уже подтягивался на руках, протискивая свое худое мускулистое тело в проем люка.

— Держитесь за мои ноги, Ватсон. Мы вытащим вас.

Для верности дважды выстрелив из револьвера, я поднял левую руку и схватил Холмса за лодыжку. Оттолкнувшись от перил, я выпустил оставшиеся пули в основание лестницы, отшвырнул мое верное оружие и, неистово извиваясь, ухватился правой рукой за кисть Гиллигана. Соединенными усилиями великий сыщик и знаменитый взломщик вытащили меня наверх. Гиллиган поспешно запер люк. Отдышавшись, я подошел к краю крыши.

Внизу кипел настоящий бой, издалека доносились свистки: приближалась полиция. Заслышав полицейских, сражающиеся бросились врассыпную. Мы тоже не стали дожидаться представителей власти и, предшествуемые Тощим Гиллиганом, начали отступление по крышам.

Гиллиган, как видно, хорошо знал дорогу, и постепенно звуки боя затихли в отдалении.

Вскоре мы оказались на булыжниках мостовой. Для верности отойдя еще на пару кварталов от злополучного клуба, мы наконец позвали кеб.

Возница слышал шум драки и спросил, не знаем ли мы, что произошло. Холмс охотно удовлетворил его любопытство.

— Обычный полицейский налет на игорный притон, — сказал он.

— Вот не повезло кому-то, — посочувствовал кебмен.

Я от души согласился с мнением нашего возницы.

4 ЗАШИФРОВАННОЕ ПОСЛАНИЕ

Как же я был счастлив, когда кеб остановился наконец возле дома 221-б по Бейкер-стрит. Никогда еще владения миссис Хадсон не казались мне такими милыми и уютными.

Слуга Билли открыл дверь раньше, чем мы успели позвонить.

— Я передал ваше послание мистеру Гиллигану, — сообщил он Холмсу с застенчивой улыбкой.

— Этим вы оказали большую услугу доктору Ватсону и мне, — ответил Холмс.

Только теперь я понял, что чудо нашего спасения из клуба «Нонпарель» было организовано Холмсом.

Мы расположились в гостиной и попытались хоть немного навести порядок в той безумной неразберихе, которая сопутствовала нам в течение нескольких последних часов. Холмс не торопился, задумчиво набивая трубку табаком из знаменитой персидской туфельки. Ничто не могло нарушить и привычного спокойствия Тощего Гиллигана. Ведь именно стальные нервы сделали его в свое время королем взломщиков, и только встреча с Шерлоком Холмсом заставила Тощего порвать с преступным прошлым.

Я не находил себе места, изнывая от любопытства. Но я сдерживал поток вопросов, готовых сорваться с языка, по опыту зная, что лучший способ узнать что-либо у Холмса — молчание.

Наконец Холмс заговорил:

— Ваше появление было приятной неожиданностью для доктора Ватсона и меня, Гиллиган. Благодарим вас.

Бывший взломщик безразлично махнул рукой, словно спасение на крышах было его повседневным занятием.

— Когда Билли передал мне ваше письмо, я поспешил в клуб «Нонпарель», полагая, что смогу быть вам полезен. Вы же, как я понял, занимаетесь делом этого парня из Суррея.

— Баркер связывался с вами? — спросил Холмс.

— Да, я получил от него письмо — но адресованное вам.

— Баркер убит, — спокойно сообщил Холмс.

Гиллиган кивнул в ответ. Он передал запечатанный конверт Холмсу.

— Тьма понемногу рассеивается, — сказал сыщик. — Одно послание Баркер оставил в своей комнате, другое передал через вас. Надеюсь, сопоставив оба письма, я пойму, что же сыщик из Суррея хотел сообщить мне на самом деле.

Гиллиган нахмурился:

— Но зачем он послал письмо мне, ведь мы никогда не были знакомы?

— Причиной тому Ватсон, — ответил Холмс. — Как выяснилось, Баркер был одним из его самых восторженных читателей. Оставленное им письмо полно ссылок на рассказы нашего уважаемого доктора. Так что сведениями о наших с вами отношениях, Гиллиган, Баркер обязан моему другу и помощнику.

Баркер поступил разумно, подумал я, ведь Тощий Гиллиган — один из вернейших союзников Холмса.

Взломщик понимающе кивал головой.

— Я изучу письмо Баркера позднее, — продолжал Холмс. — Поговорим на другую тему. Вы когда-нибудь слышали о Золотой Птице?

Это словосочетание ничего не говорило Гиллигану, и он промолчал.

— Древнее произведение искусства. Скульптура из чистого золота.

Гиллиган издал тихий свист:

— Если бы что-нибудь подобное имелось в здешних местах, я знал бы об этом.

— Вещь совсем недавно попала в Англию, — возразил Холмс. — Это абсолютно достоверная информация: мы с Ватсоном видели статуэтку сегодня ночью. Давайте попробуем с другого конца, Тощий. Не припомните ли вы какое-нибудь необычное происшествие за последнее время?

— Что ж, сэр, в жизни постоянно происходят странные события. Но, боюсь, ничего интересного для вас я не знаю.

— Хорошо, — сказал Холмс. — А может быть, произошло что-то совершенно незначительное, но поворот событий был несколько странным? Прошу вас, подумайте!

Гиллиган задумчиво прищурил глаза:

— Разве что этот китаец со «Звезды Азии»…

— Китаец?! — непроизвольно вырвалось у меня. — Сегодня мы по горло сыты китайцами.

Холмс не обратил внимания на мою реплику. Его взгляд был прикован к Гиллигану.

— Видите ли, на корабле «Звезда Азии» зарезался матрос-китаец. Обычное дело. Эти узкоглазые играют по своим правилам, о которых мы не имеем никакого понятия. Я вспомнил эту историю, потому что был шум при осмотре его пожитков. Вроде бы у покойного был какой-то идол, так говорили все его товарищи. Но вещь исчезла. Пара узкоглазых заявила, что умерший был их родственником и идол принадлежит их семье. Что ж, китайцы очень похожи друг на друга. Может, они были родственниками, а может, нет.

— Этот предмет случайно не был изображением Будды? — спросил Холмс с горящими от возбуждения глазами.

— Именно так он назывался, мистер Холмс. Значит, и вы слышали эту историю?

— Нет, — признался сыщик. — Но одна из религий, распространенных в Китае, — буддизм. А буддисты обычно путешествуют с изображением своего бога. — Он вскочил на ноги и подошел к книжной полке. — Мне кажется, что здесь есть зацепка.

Холмс взял с полки последнее издание «Регистра судоходства Ллойда». Пока мы с Гиллиганом обменивались удивленными взглядами, мой друг быстро перелистывал страницы, потом на мгновение углубился в чтение и, наконец, повернулся к нам с торжествующей улыбкой:

— Это кое о чем говорит. «Звезда Азии» из Гонконга. Порты назначения: Коломбо, Александрия, Стамбул, Триест, Венеция, Лиссабон и Лондон. Заметьте: Константинополь. Магазин Абена Хассима, из которого исчезла Птица, находится именно в Стамбуле. Вы помните, Ватсон, что говорил Линдквест?

— Вы связываете простого матроса с похищением бесценной статуэтки? — несколько изумился я.

— Дорогой Ватсон, изображения Будды бывают любого размера, в том числе и очень большими. А предметы культа обычно не вызывают подозрений — даже у таможенников. Представим себе, что статуя Будды — всего лишь футляр для Золотой Птицы.

Логика Холмса нашла у меня мгновенный отклик:

— Матрос-азиат был только средством доставить Птицу в Лондон. — Потом мне пришла в голову другая мысль. — Но почему игорный дом Доусона подвергся настоящей атаке китайцев?

— Давайте представим себе гипотетическую ситуацию, — сказал Холмс. — Золотая Птица была украдена в Стамбуле, когда в тамошнем порту стояла «Звезда Азии». Кражу спланировали китайцы или кто-то нанявший китайцев. Птица, спрятанная в Будде, транспортировалась морем, что заняло гораздо больше времени, нежели перевозка по железной дороге. На это время следы статуэтки затерялись. Неудивительно, что в Лондоне никто ничего не знал о Птице — ее там попросту не было. Когда же «Звезда Азии» прибыла в Саутгемптон, курьера-китайца убили, а статуэтка исчезла.

— Шайка Доусона! — воскликнул я.

— Нанятая кем-то, кто охотился за этим произведением искусства.

— Шепелявым посетителем клуба «Нонпарель»?

Даже невозмутимый Гиллиган удивленно вскинул на меня глаза.

— Сомневаюсь, — ответил Шерлок Холмс. — Скорее я представляю его эмиссаром. Он пришел в клуб Доусона с крупной суммой денег. Не исключена возможность двурушничества со стороны Шепелявого. Доусон же вряд ли вел двойную игру: слишком он и его люди доступны для возмездия. Но это не имеет значения. Однако совершенно очевидно, что вдохновитель кражи в Константинополе узнал, что именно банда Доусона похитила Птицу. Это объясняет нападение на клуб «Нонпарель».

— Поразительно, Холмс! — воскликнул я. — Значит, в деле замешаны две шайки?

— В этом не приходится сомневаться, — подтвердил мой друг. — Но вернемся к вопросу о Птице. Такие сложные махинации, столько участников. Почему? Я готов признать, что двадцать три дюйма чистого золота стоят кругленькую сумму, но недостаточную все же, чтобы окупить затраченные усилия. Услуги организации Доусона стоят дорого.

Вспомнив полный денег чемоданчик на столе барона, я согласился с моим другом.

Холмс продолжал:

— Этой ночью мы едва не ввязались в серьезное побоище. По меньшей мере две дюжины азиатов были готовы на все, лишь бы захватить статуэтку. Не припоминаю другого такого случая в уголовной истории Англии, подобные сцены характерны скорее для американских банд. Какова же должна быть подлинная стоимость вещи, если вокруг нее кипят такие страсти?

— А может быть, Золотая Птица — предмет поклонения какой-нибудь религиозной секты? — без особой уверенности предположил я.

Холмс покачал головой:

— Насколько мне известно, Рух — просто древний мифологический персонаж и не играет никакой роли в организованных религиозных движениях. Нет, Ватсон, мы столкнулись с проблемой, которая указывает на недостающую нам информацию.

Некоторое время Холмс с задумчивым видом шагал по комнате, потом резко повернулся в нашу сторону:

— Мы точно знаем, что Золотая Птица в Лондоне. Но необходимо выяснить, осталась она в распоряжении барона Доусона, или шепелявый человек успел покинуть клуб «Нонпарель». Тощий, постарайтесь разузнать как можно больше о происшествии в клубе, обращая особое внимание на информацию о человеке с черным чемоданчиком.

Гиллиган кивнул.

— Есть какое-нибудь описание этого парня? — спросил он.

— Увы, — огорченно ответил Холмс. — Мы не видели его, но он заключил сделку с Доусоном и Сильвиусом и вполне мог уйти с Птицей за минуту до нападения на клуб.

Проводив взломщика, Холмс наконец взялся за письмо.

Несколько мгновений он читал молча, потом обратился ко мне:

— Это заинтересует вас, Ватсон: «Дорогой Шерлок Холмс, зная по рассказам доктора Ватсона о вашей любви к разного рода головоломкам, позволю себе предложить вам еще одну». — Холмс с одобрением кивнул. — Обратите внимание, Баркер пишет так, словно мы никогда с ним не встречались. Если бы письмо попало в чужие руки, никто и не заподозрил бы, что оно содержит важное сообщение. Дальше Баркер приводит список вопросов. Первый: «Что было из Агры?»

— Это совсем просто, — тут же отозвался я. — Сокровище Агры. Я хорошо помню это, Холмс, потому что это было второе ваше дело, отчет о котором я опубликовал.

— Под мелодраматическим заголовком «Знак четырех», — согласился Холмс. — Второй: «С чем было связано дело в Йоксли?»

— С золотым пенсне.

— Я думаю, что в этом вопросе ключевым является слово «золотое», — сказал Холмс. — Рассмотрим третью загадку Баркера: «Чем занимался Вильсон?»

— Это не сложно, — торжествующе ответил я. — Вильсон дрессировал певчих птиц, точнее — канареек.

— Из того, что нам уже известно, можно сделать вывод, что значение этого слова скорее «птица», чем «канарейка». Теперь у нас есть ряд слов: сокровище — золотой — птица. Пока все ясно. А вот четвертый вопрос ставит меня в тупик. Посмотрим, Ватсон, что вы на это скажете: «Что вызвало горячку у головастика?»

— Господи, это странный ключ. Но подождите… — я был так возбужден, что почти кричал. — Головастик — это же школьное прозвище Перси Фелпса!

— Превосходно, Ватсон! Фелпс получил мозговую горячку из-за того, что похитили важный документ. Тут, очевидно, зашифровано слово «похищение», тем более что пятый вопрос звучит так: «Из Тринкомали в…?»

Я на мгновение задумался.

— Это должно относиться к необыкновенному приключению братьев Аткинсон в Тринкомали, но…

— Да вспомните же следующий эпизод! Братья бежали в Константинополь.

— Верно, Холмс! Сокровище… золотая… птица… похищение… Константинополь… Что дальше?

— «Эдуардо Лукас и Мильвертон».

— Но они оба мертвы. — Я изумленно уставился на Холмса.

— Да, но у них, конечно, есть что-то общее.

— Оба были шантажистами. Лукас чуть не погубил министра по европейским делам в истории о втором пятне…

— …А Чарльз Аугустус Мильвертон был не менее безжалостным негодяем.

— Но, Холмс, теперь у нас появились два покойных шантажиста. Я не понимаю, какое они могут иметь отношение…

— Давайте смотреть глубже, дружище, — перебил меня Холмс. — Чем занимаются шантажисты?

— Вытягивают деньги, высасывают кровь из своих жертв до последней капли.

— Согласен, согласен. А не кажется ли вам, Ватсон, что шантажист — это в известной степени коллекционер?

Я не мог уследить за ходом его мысли, и Холмс разъяснил:

— И Лукас и Мильвертон собирали или, если хотите, коллекционировали компрометирующие документы, терпеливо и упорно выискивая доказательства чужих ошибок и преступлений. Мне думается, Баркер намекает, что в погоне за Золотой Птицей участвуют два коллекционера. Поскольку речь идет о статуэтке, логично предположить, что это собиратели предметов искусства. Как мы с вами убедились сегодня ночью, по крайней мере один из них баснословно богат.

— Полный чемодан денег, — машинально произнес я и был награжден кивком.

— Также достоверно известно, что другой командует целой армией приспешников. Итак, мы твердо знаем, что наши таинственные коллекционеры обладают могуществом и богатством.

Когда я кивнул, Холмс снова вернулся к письму.

— И снова мне необходима ваша помощь, дружище. Седьмой вопрос: «Когда родилась Мэри Морстен?»

— Моя дорогая Мэри родилась в 1861 году, — печально ответил я. — Но я не совсем понимаю…

— Погодите, может быть, следующий вопрос даст нам подсказку: «У Виктора Хатерли был…?»

— Что же там было у этого молодого инженера? — пытался я вспомнить. — Легче сказать, чего у него не было: у него не было пальца.

— Я замечаю, — сказал мой друг, — что Баркер неравнодушен к заголовкам ваших рассказов, а этот назывался «Палец инженера», если я не ошибаюсь.

— Гм… Виктор Хатерли был без пальца? У него был отнят палец?

— Подождите, — сказал Холмс. — Если дата — наш седьмой ключ, не будет ли восьмым глагол «отнять»?

— «У Виктора Хатерли был отнят палец». Пожалуй, вы правы. Каков следующий ключ. Холмс?

— Он легкий, и я думаю, что картина начинает вырисовываться. «Предмет, сохранявшийся Холдером».

— Берилловая диадема, — торопливо произнес я.

— И в диадеме было тридцать девять бериллов.

— Что ж, Холмс, это очевидно. От 1861 отнять 39 будет 1822.

— Таким образом мы получили новую дату. Но что это означает? — Холмс явно был озадачен. И все же я рискнул спросить:

— Что вы думаете обо всем этом. Холмс?

— Две вещи. Указание на 1822 год — важнейшая информация. Я думаю, это дата и была тем срочным сообщением, которое бедный Баркер нес к Линдквесту, когда встретил свою судьбу.

— Каков ваш второй вывод?

— Я окончательно убедился: Баркер был верным читателем ваших печатных трудов, дорогой Ватсон.

5 В БЕРЛИН

Пробило десять, когда я спустился из спальни и обнаружил, что Холмс опередил меня и уже принимал посетителя. Утренний гость, казалось, наслаждался дымящимся кофе, но я уловил напряжение и подозрительность в брошенном на меня взгляде и догадался, что инспектор Скотленд-Ярда Алек Макдональд явился не только за тем, чтоб засвидетельствовать нам свое почтение.

— Ватсон, вы появились вовремя, — сказал Холмс, наливая мне кофе из огромного серебряного кофейника. — Я как раз слушаю рассказ о необычном событии, произошедшем в Сохо прошлой ночью.

Приняв чашку от Холмса, я попытался изобразить на лице одновременно вежливое внимание и полнейшее равнодушие. Не знаю, удалось ли мне искомое выражение, но все мои потуги пропали даром: инспектор не смотрел в мою сторону.

— Зная вашу осведомленность во всем, что касается преступного мира, мистер Холмс, я удивлен, что вы еще не слышали об этом.

— Расскажите нам все, — сказал я, подсев к столу, в надежде, что фраза прозвучала вполне беспечно.

— Прошлой ночью на клуб «Нонпарель» напала целая банда китайцев. Было порядочное побоище.

— Много пострадавших? — спросил Холмс.

— Пару азиатов ранили. Мы доставили их в Скотленд-Ярд, но они не понимают или делают вид, что не понимают по-английски. Несколько парней барона Доусона, это хозяин клуба, тоже получили ранения. Вот и все, что нам известно. Возможно, были другие убитые или раненые, но тела убрали до нашего прибытия.

— Это похоже на крупное дело. У вас есть какие-нибудь предположения о причинах столкновения?

— Пока нет, мистер Холмс. Доусон получал свою долю сразу от нескольких сомнительных заведений. Мы уже много лет знаем это. Возможно, именно он стал главой лондонских преступников после гибели профессора Мориарти. Скотленд-Ярд считал целесообразным не трогать клуб «Нонпарель», поскольку мы постоянно наблюдаем за этим заведением и иногда получаем оттуда ценную информацию. Китайцы владеют многочисленными игорными притонами, но происшествие нельзя расценить как территориальный спор: у Доусона своя клиентура.

Неожиданно инспектор бросил проницательный взгляд на великого детектива:

— Я надеялся, мистер Холмс, что именно вы прольете немного света на это событие.

— Замечательно, мистер Мак, что вы пришли ко мне по вопросу о клубе «Нонпарель», — просто ответил Холмс. — Мы с Ватсоном недавно были там.

По лицу Макдональда было видно, что он с трудом удерживается от вопроса. Но инспектору удалось промолчать.

— Я хотел убедиться, честно ли там ведется игра, — продолжал Холмс. — Но нам с Ватсоном не повезло. Мы потеряли трость с клинком и армейский револьвер Ватсона, который он оставил в кармане пальто.

Мне, к счастью, удалось подавить удивление, услышав чистый вымысел моего друга.

— Я надеялся, — заявил Холмс, — что эти два предмета будут обнаружены, и, согласно правилам, сегодня утром отправил Лестрейду письмо с сообщением о пропаже.

Губы Макдональда сжались в тонкую линию:

— Необходимость в поисках отпала, сэр. Запачканный кровью клинок был обнаружен на ступенях пристроенного к клубу склада. А «веблей-скотт» армейского образца без единого патрона в барабане был найден на той же лестнице. Могу добавить, что вокруг были пятна крови, но тела найдены не были. Зато во множестве обнаружены обрывки азиатской одежды.

Холмс больше не пытался имитировать невинность. Он искренне уважал проницательность.

— Складывается впечатление, что китайцы отлично знают историю клуба и знакомы с расположением потайных выходов из него. Если я не ошибаюсь, один из таких выходов был устроен на складе.

Макдональд оценил откровенность Холмса:

— Что ж, господа, я прослежу, чтобы вам вернули ваши вещи. Я разочарован, так как надеялся, что вы находились в здании во время стычки и могли бы снабдить нас ключевой информацией по этому делу. Скотленд-Ярд сбит с толку.

— Возможно, я смогу кое-чем помочь, — сказал Холмс. — Думаю, что эта схватка не была попыткой одной преступной группировки запугать или сместить другую. Разумнее предположить, что Доусон располагал некоей ценностью, за которой охотилась группировка азиатов. Не знаете ли вы, какой именно?

Инспектор покачал головой:

— Нет, сэр. Ни в доках, ни в других местах скопления китайцев не происходило крупных ограблений, которые я мог бы связать с этим делом.

— Тогда используем другой подход. Кто, по вашему мнению, мистер Мак, может располагать организацией и людьми для нападения на клуб «Нонпарель»?

— Если мы говорим конкретно о китайской группировке, можно назвать только одно имя.

— Чу Санфу? — Холмс скорее утверждал, чем спрашивал.

— Точно, — согласился Макдональд. — Этому тигру достаточно поманить пальцем, и к его услугам будет сотня людей.

— Я слышал, — задумчиво произнес Холмс, — что Чу теперь не так активен, как раньше.

— Он очень старается создать такое впечатление. И все же не следует пересекать ему дорогу. Доказательством своего могущества Чу Санфу неизменно избирает груды трупов.

Я больше не мог сдерживаться:

— Господа, что это за восточное чудовище?! И как получилось, что я никогда раньше не слышал об этом Чу Санфу?!

Глядя на огонь, Холмс ответил мне мечтательным голосом:

— Китайцы загадочны и сдержанны, дорогой Ватсон. Они беззаветно преданы обычаям родной земли. Сама структура их общества — строго охраняемая тайна. Эти люди полностью замкнуты, они совершенно не терпят вмешательства посторонних, и хотя их жизнь проходит как будто на наших глазах, на самом деле она тщательно скрыта.

Макдональд согласно кивнул:

— Долгие годы Чу безраздельно властвует в китайской общине. Опиумные притоны, игорные дома, контрабанда наркотиков — все это контролируется им. Он также занимается крупными экспортно-импортными операциями, которые, насколько нам известно, законны. Но последнее время, если говорить о его незаконной деятельности, он ушел в подполье. Да, Чу Санфу по-прежнему распоряжается жизнью и смертью людей, но теперь он стал много осторожней и его враги просто исчезают. В водах устья Темзы.

Мечтательная задумчивость Холмса исчезла. Он проницательно смотрел на инспектора:

— Что, по мнению Скотленд-Ярда, заставило старого дьявола изменить образ действий?

Макдональд оставил без внимания вопрос моего друга. Он сказал уклончиво:

— Я также опасаюсь войны банд и хотел бы знать причины схватки в клубе «Нонпарель».

— Вы предлагаете сделку, мистер Мак? — Холмс поднялся и вытряхнул в камин остатки табака из трубки.

— Совершенно верно, — без колебаний ответил инспектор.

— Вы рискуете. Я знаю не так уж много, а ваша агентура в китайском квартале, несомненно, превосходит мою.

— И все же, мистер Холмс, я предлагаю обмен информацией.

— Хорошо. — Пальцы Холмса потянулись к персидской туфельке за очередной порцией табака. — Я думаю, что Доусон был нанят для охоты за древним произведением искусства, которое хочет заполучить Чу Санфу.

Инспектор с минуту обдумывал услышанное.

— Вероятно, это произведение обладает огромной ценностью?

— Если это и так, то речь не о художественной ценности вещи. Это не Мона Лиза и не маска Тутанхамона.

— Очень странно, мистер Холмс. Но ваша версия крайне заманчива, ведь Чу Санфу владеет одной из крупнейших в мире коллекций восточного искусства.

Я редко видел Шерлока Холмса в таком изумлении.

— Неужели? Но предмет, который я имел в виду, не восточного происхождения.

— Гм… Трудно сказать, что еще хранится в сокровищнице Чу. Я думаю, что коллекционеры — это особая порода людей.

— Очень точное наблюдение, мистер Мак, — заметил Холмс.

— У меня к вам еще один небольшой вопрос. Если этот предмет был у Доусона, а Чу охотился за ним, у кого из них он сейчас?

— К сожалению, мне это неизвестно.

— Но вы, конечно, постараетесь узнать? — Ответом Макдональду послужил энергичный кивок Холмса.

— Что ж, сэр, — продолжал Макдональд, — вот новость, заинтересовавшая наших людей: Морис Ротфилс, знаменитый международный банкир, собирается жениться весной.

— Я слышал об этом, — воскликнул я, довольный тем, что мне удалось вступить в разговор. — Знаю даже, что невеста Ротфилса — китайская принцесса.

— Верно, доктор, — отозвался Макдональд. — Женившись, Ротфилс получит титул и будет вместе со своей супругой представлен ко двору. Наше особое отделение весьма озабочено этим браком. Дело в том, что эта китайская принцесса — дочь Чу Санфу.

Холмс застыл с трубкой в руке:

— Вы настоящий клад, мистер Мак. Теперь понятно, почему тигр пытается спрятать свои когти. — Заметив мой удивленный взгляд. Холмс дополнил свое заявление: — Чем презреннее бандит, тем респектабельнее прикрытие, в котором он нуждается. Вспомните: Генри Морган, который разграбил Панаму и был грозой Карибского моря, стал губернатором Ямайки.

— Не слишком уважаемым, — упрямо заметил я.

— Туше! — ответил мой друг.

Почувствовав, что колодцы информации опустели, Макдональд поднялся:

— Не буду больше отнимать у вас время, мистер Холмс. Мы еще свяжемся, сэр?

— Надеюсь, что очень скоро, — ответил мой друг.

Потом официальный и неофициальный детективы обменялись рукопожатиями. Сделка была заключена.

Следующие три дня не принесли ничего нового. Я редко виделся со своим другом и полагаю, что он собирал информацию, посещая странные и страшные места города. Некоторое время журналы обмусоливали подробности сражения в Сохо. Потом это событие исчезло со страниц печати. Руководство клуба «Нонпарель» заявило, что заведение едва не стало жертвой ограбления. Ничего противозаконного в клубе обнаружено не было, и Доусон и его люди были официально признаны невиновными. Два раненых китайца через переводчика заявили, что они обычно поставляют в клуб товар и во время побоища оказались там совершенно случайно. Солидный торговец-азиат подтвердил их слова, признав, что оба были его работниками. В качестве доказательства была предъявлена копия заказа на два китайских ковра. Китайцы были отпущены за отсутствием улик, и дело лопнуло как мыльный пузырь. Скотленд-Ярд понимал, что перестрелка была серьезным событием, но никто не мог доказать этого. Пришлось сделать вид, будто ничего не произошло.

Холмса раздражало бездействие в ожидании новых событий. Он стал резок и раздражителен. Но утром четвертого дня я заметил острый блеск в глазах моего друга. Прежний Холмс, облегченно улыбаясь, поприветствовал меня за завтраком:

— Надеюсь, дорогой Ватсон, что вы свободны и готовы пуститься в путешествие.

— Конечно, Холмс.

— Тогда мы отправляемся в Берлин.

Он подал мне телеграмму:

«Дорогой мистер Холмс!

Из письма Линдквеста я узнал о его договоре с вами. Я со своей стороны согласен. Не смогли бы вы приехать в Берлин: здесь есть новые сведения о Птице. Я, конечно, возмещу ваши расходы и расходы вашего коллеги. Готов принять вас в любое время.

Васил Д'Англас».

Я слегка разволновался:

— А что, если дело улажено самим владельцем Золотой Птицы?

Холмс подхватил мою мысль:

— Линдквеста нет, Баркера — тоже, а мы с вами ничего не добились, — он подавил смешок. — Это горькая правда, дружище, но не забывайте: незаменимых нет.

Холмс не любил долгих сборов, и неожиданные отъезды были привычными для него. Опыт походной жизни пригодился мне и на сей раз: я уложил свои вещи в считанные минуты. Доктор Вагнер, как всегда, согласился взять на себя моих пациентов. И мы с Холмсом пустились в путь.

В проливе штормило, поезд задержался, и мы попали в Берлин поздно ночью. Но в отеле «Бристоль-кемпинг» Холмса всегда ждал номер со всеми удобствами.

Проснувшись на следующее утро, я обнаружил, что Холмс уже ушел. В этом, конечно, не было ничего нового: замечательный мозг моего друга был укомплектован встроенным будильником, и великий сыщик просыпался именно в тот час, который определил для себя с вечера. Думаю, что в ту ночь Холмсу удалось отдохнуть, ведь в берлинской гостинице не было ни бесчисленных папок досье, ни химических реактивов, ни обширной библиотеки — ничего из того, чем этот неутомимый человек развлекал себя по ночам на Бейкер-стрит.

Он вернулся поздним утром, когда я уже плотно позавтракал и откровенно скучал, не зная, чем занять себя.

— Дорогой Ватсон, надеюсь, вы уже проснулись.

— Только для того, чтобы обнаружить, что меня покинули.

— Старина, вы так сладко спали, что я не решился разбудить вас. В любом случае требовалась кое-какая подготовительная работа, и я освободил вас от нудных поисков в Мельдвезенском архиве.

Я вспомнил об уникальном справочном аппарате берлинской полиции, которым так восхищался Холмс. Подробнейшая картотека преступлений и преступников занимала в штаб-квартире полиции на Александерплац сто восемьдесят комнат.

— Кого вы проверяли?

— Д'Англаса, естественно. Мы ничего не знаем об этом человеке, кроме того, что нам сообщил Линдквест. Возможно, у нашего работодателя темное прошлое. Но если это и так, берлинской полиции это неизвестно. Кстати, инспектор Шмидт шлет вам сердечный привет.

Я хорошо помнил инспектора. Невысокий человек со шрамом на правой щеке и неприятным взглядом ярко-голубых глаз. Этот тип имел наглость высмеять мои выводы в связи с делом «Изумруда Мидаса», но был вынужден извиниться, когда Холмс подтвердил правильность моих рассуждений. Я пробормотал что-то невразумительное и, посмотрев на часы, предложил пойти на встречу с Д'Англасом.

6 СТРАННЫЙ КЛИЕНТ

Пока экипаж вез нас в Вест-Энд, я снова и снова поражался необычному сходству широких бульваров Берлина с улицами Лондона и Парижа. Тщеславный гонор немцев украсил их столицу сверхсовременными зданиями, но там и тут, радуя взгляд, встречались старинные дома, исторические усадьбы, многочисленные сады и парки, не говоря уже об утонченных ночных клубах и первоклассных ресторанах.

Проезжая по Унтер ден Линден, я с улыбкой думал, что в этот солнечный день город принарядился и стал особенно гостеприимным. Но Холмс вернул меня к реальности, на безукоризненном немецком велев вознице остановить экипаж неподалеку от кайзерского дворца. Пора было заняться делом.

— Ни слова, старина, — пресек Холмс мои расспросы. — Маршрут мы обсудим несколько позже. А пока что я должен проделать небольшой трюк, чтобы проверить мои подозрения.

Холмс извлек из кармана золотой портсигар, украшенный огромным аметистом. Вряд ли, преподнося моему другу эту драгоценную безделушку, король Богемии догадывался, каким образом будет использовать Холмс зеркальную плоскость внутри портсигара.

Предлагая мне папиросу, Холмс повернул откинутую крышку так, чтобы зеркало давало максимальный обзор происходящего сзади. Я было отказался, потом передумал и потянулся за папиросой. Вся эта игра была проделана с единственной целью: не возбуждая подозрений, дать возможность Холмсуобнаружить соглядатаев, если за нами следили.

Наконец Холмс захлопнул крышку портсигара и от души расхохотался:

— Мне жаль малого, который сидит на козлах, наши преследователи велели ему остановиться посреди улицы, начисто перекрыв движение. И теперь каждый проезжающий считает своим долгом сообщить вознице все, что думает по этому поводу. Очевидно, пассажиры не разрешают трогать, пока мы с вами стоим на месте. А, вот и полицейский! — Холмс взглянул на свои часы. — У нас есть немного времени. Давайте подождем дальнейших событий. Жаль было бы упустить такое развлечение. — На лице Холмса играла так хорошо знакомая мне озорная улыбка.

Осторожно кинув взгляд назад, я увидел описанную Холмсом сцену. Берлинский полицейский обращался к вознице большого закрытого экипажа. В окошке кареты показалось узкоглазое лицо, громко зазвучала китайская речь вперемежку с немецкой. Диалог, проходивший на неизвестных мне языках, был абсолютно понятен. Пассажир закрытого экипажа пытался сбить с толку офицера потоком китайских слов, а страж порядка требовал, чтобы возница сыграл роль переводчика. Но несчастный только пожимал плечами, в который раз доказывая, что понимает своих пассажиров не лучше, чем офицер. Полицейский решительно указал пальцем на дорогу.

Понукая лошадь, возница тронул свой экипаж, не обращая внимания на доносившиеся из него крики негодования. Теперь Холмс дал команду нашему кучеру, мы отъехали от тротуара и скромно пристроились позади экипажа китайцев. Холмс громко хохотал, я присоединился к нему. Преследователи неожиданно превратились в преследуемых, и наше веселье усилилось, когда в заднем окне закрытого экипажа появились две головы и мрачно уставились на нас. Китайцы увеличили скорость: мы, по указанию Холмса, сделали то же самое, и вскоре оба экипажа во весь дух неслись по улице.

Холмсу наконец надоела эта игра, и, повинуясь новому приказанию, наш возница на полном скаку осадил лошадь и направил экипаж в одну из боковых улиц. Китайцы с разгону пролетели вперед, и мы с легкостью избавились от них.

Вскоре после этого мы расплатились с возницей и вышли на углу какого-то сквера. Судя по выражению лица кучера, Холмс отвалил ему такие чаевые, что парень не отказался бы и впредь ежедневно катать парочку сумасшедших англичан.

Остаток пути мы проделали пешком: мой друг редко называл посторонним истинное место следования, полагая, что чем меньше народу владеет информацией, тем она сохраннее.

— Здесь, в Берлине, не часто встретишь китайца, — рассуждал Холмс. — Это облегчает наше положение в том случае, если слежка возобновится.

— А когда вы заметили, что за нами следят?

— Как только мы покинули «Бристоль-кемпинг». Появление этих двоих было для меня сюрпризом, Ватсон. Разумно предположить, что они следовали за нами из Лондона. Вопрос в том, где они присоединились к нам!

Я не понял последней фразы своего друга. И Холмс терпеливо объяснил:

— Видите ли, Ватсон, если бы два китайца следили за Бейкер-стрит, я узнал бы об этом еще в Лондоне.

— Я не понимаю, к чему вы клоните.

— Я хочу сказать, что все китайцы прекрасно знали, что мы собрались ехать в Берлин. Меня больше всего интересует, каким образом они или — что вероятнее — человек, отдающий им приказы, получил такую информацию.

Рассуждения Холмса прервались, так как мы прибыли на место. Район, где жил Васил Д'Англас, отличался изысканной роскошью. Но довольно скромное жилище нашего клиента в этом респектабельном месте казалось просто лачугой. С выражением явного изумления Холмс взялся за изящный дверной молоток.

— Ватсон, я ожидал большего. Коллекционирование произведений искусства — занятие состоятельных людей. Может быть, Д'Англас — всего лишь посредник, но тогда он дал бы нам адрес своего офиса.

Дверь открыл широкоплечий молодой человек, одетый в ливрею. Холмс, вручил ему свою карточку. Нас провели в небольшой холл. Высокий потолок терялся в полумраке. Обшитые деревом стены поглощали слабый свет, струящийся из узких, как в средневековом замке, окон. Как мне показалось, в доме царила атмосфера сумрачной тайны.

Забрав наши пальто и шляпы, привратник удалился по витой лестнице, ведущей из холла на второй этаж. Вскоре он вернулся, чтобы пригласить нас наверх. Мне пришло в голову, что этот человек не говорит по-английски, так как он не произнес ни слова. Его широкое лицо покрывал загар, и я решил, что слуга Д'Англаса турок или хорват.

В кабинете хозяина дома жарко полыхал камин. Несмотря на солнечный день, воздух в помещении был прохладным, и я обрадовался теплу от горящих поленьев.

Когда молчаливый проводник закрыл за собой дверь, из обитого декоративной тканью кресла поднялась долговязая фигура. Д'Англас оказался человеком болезненного вида: его длинное нескладное тело разительно не соответствовало толстому носу и широким отвисшим, как у обжоры, губам. Глаза же нашего клиента, темные и полные страдания, глубоко запали, превратив это непропорциональное лицо в подобие ужасной маски.

— Какой сюрприз, мистер Холмс, — произнес он очень низким, но приятным голосом. — Я был приятно поражен, когда Ахмет принес вашу визитную карточку. А это, конечно, доктор Ватсон, — добавил он, окинув меня тяжелым взглядом. — Присаживайтесь, джентльмены, и расскажите, что привело вас в Берлин.

Д'Англас указал на свободные кресла, и я заметил, что кисти его рук слишком крупны и узловаты, а ноги неестественно велики. Ужасная сутулость довершала уродство этого человека, совершенно не гармонирующее с его изящными манерами.

Услышав вопрос хозяина, Холмс ничем не выразил своего удивления: я по мере сил постарался последовать примеру своего великого друга. Холмс бесстрастно рассматривал этого человека и окружающую обстановку, и я знал, что каждая морщинка на некрасивом лице Д'Англаса была запечатлена фотографической памятью детектива. От его проницательного взгляда не укрылось, что наш клиент серьезно болен. Необычная внешность этого человека была неестественной, также как и усилия, с которыми ему давалось каждое движение. Он производил впечатление раненого слона. Мне неожиданно показалось, что я понял причину его страданий.

Удобно устроившись, Холмс осторожно коснулся вопроса, который беспокоил нас обоих:

— Как вы узнали из письма Нильса Линдквеста. я… — Холмс поправился, указав жестом на меня. — Мы взялись за поиски Золотой Птицы.

Д'Англас неторопливо кивнул:

— Этот джентльмен подробно описал мне ситуацию, а также свою болезнь. Я был крайне опечален сообщением о его смерти. — Он помолчал, как бы отдавая дань умершему, и продолжил более бодрым тоном: — Но не хочу лицемерить: я рад, джентльмены, что обстоятельства передали это запутанное дело в ваши руки. При всем моем уважении к мистеру Линдквесту я предпочел бы обратиться именно к вам, если бы мог предложить вам достойную плату.

— Как вы наверняка знаете, в области искусства Нильсу Линдквесту не было равных, — быстро ответил Холмс.

Хозяин мрачно кивнул, но потом в его глубоко запавших глазах засветилось лукавство:

— Насколько я понял, ваши услуги оплачиваются в соответствии с тем договором, который я заключил с покойным Линдквестом.

Холмс нетерпеливым жестом отмел в сторону финансовые вопросы. Он ненавидел обсуждать денежные проблемы, и хотя ходили слухи, что он брал огромную плату за свои несравненные услуги, я хорошо знал о множестве дел, за которые он брался из чистого интереса.

— Нильс Линдквест сделал несколько открытий, разыскивая Золотую Птицу, и я смог воспользоваться следом, по которому он шел.

По известным только ему одному причинам Холмс умолчал о Баркере и его печальной кончине.

— Надеюсь, что с вашей помощью мы скорее разберемся в этой головоломке, — продолжил Холмс. — Но сначала объясните, правильно ли мы поняли, что наш визит удивил вас?

— Пожалуй, мне следовало его ожидать, — ответил Д'Англас, — едва ли переписка может заменить личную встречу. Позвольте сообщить вам все имеющиеся у меня факты.

Холмс бросил на меня быстрый взгляд.

— Мистер Д'Англас, разве не вы послали мне телеграмму с просьбой приехать в Берлин?

Брови нашего клиента изумленно взлетели вверх. Его реакция на вопрос Холмса выдавала непритворное удивление:

— Разумеется, нет, сэр!

— Разве не поступало новых сообщений и не происходило событий, которые пролили бы свет на тайну исчезновения вашей собственности? — настаивал Холмс.

— Никаких. Но что это за телеграмма?

— Нас вызвали в Берлин телеграммой, подписанной вашим именем. Это дает интересную пищу для размышлений. Можно предположить, что нас с доктором Ватсоном попросту выманили из Лондона. Следовательно, там должно что-то произойти, а может, уже произошло. И это что-то связано с нашим делом.

Д'Англас снова кивнул. Острый интерес оживил его, не оставив следа от недавней педантичной медлительности:

— Эта ложная телеграмма несомненно указывает на то, что Птица находится в Лондоне.

— И на то, — добавил Холмс, — что наш противник знает, кто организовал поиски статуэтки и как эти поиски продвигаются. Боюсь, что я недооценил возможностей врага.

— Ну, моя заинтересованность в обнаружении Птицы очевидна, ведь я ее законный владелец. Но, предваряя ваш вопрос, со всей ответственностью заявляю, что никому не сообщал о вашей причастности к этому делу.

— И все же кто-то знает об этом, — сказал я. Д'Англас удивленно посмотрел на меня, словно забыл о моем присутствии.

— Позвольте задать вам вопрос, — сказал Холмс. — Птица исчезла в Стамбуле, но вы обратились к Линдквесту. Что натолкнуло вас на мысль искать вещь в Англии?

— Разумеется, положение на рынке искусства. Золотая Птица — очень известная работа. А все лучшие частные коллекции находятся в Англии. Я предположил, что Птица была украдена не ради золота, а потому, что она понравилась коллекционеру.

— Ваши слова наталкивают на другой вопрос, — заметил Холмс. — Предмет такого размера должен весить, как мне кажется, около трех фунтов.

— Три фунта три унции.

— Гм, — произнес Холмс, прикидывая в уме. — Значит, пятьдесят пять унций.

— На самом деле тридцать девять, мистер Холмс. Для взвешивания золота используются меры тройского или монетного веса, где унция составляет одну двенадцатую фунта.

— Интересно, — отметил сыщик, который редко ошибался в технических вопросах. — Чистое золото стоит никак не больше шести английских фунтов за унцию, следовательно, цена металла, из которого сделан наш предмет, равна приблизительно двумстам тридцати четырем фунтам. Чуть больше тысячи американских долларов.

Странная искра промелькнула в тусклых глазах Д'Англаса и сразу исчезла.

— Вас удивляет огромный интерес к предмету, стоимость которого столь незначительна. Но не забывайте о художественной ценности вещи. Есть, конечно, еще одна причина. Коллекционеры, как правило, романтики, и если у предмета яркое прошлое, он ценится во много раз дороже.

— В особенности если ему сопутствуют слухи, — пробормотал Холмс себе под нос. — Что ж, Птица много путешествовала. Азиатская столица Самарканд, русский и французский дворы. Наполеон, датские банкиры. Линдквест сообщил нам кое-что об ее истории. Я заметил, что исчезать эта вещь начала далеко не сразу.

Д'Англас прекрасно изучил историю вожделенного предмета искусства. Он охотно согласился поделиться информацией с Холмсом.

— После пожара в амстердамском магазине Птица действительно исчезла. Но точно известно, что она была выставлена в музее города Дубровник примерно в 1810 году. Когда мусульмане захватили Балканы, в числе другой дани попала к туркам. Потом она снова пропала.

— И появилась только в лавке на острове Родос, откуда была украдена. Она опять исчезла и всплыла в Стамбуле, — голос Холмса замер, и он, похоже, погрузился в глубокое раздумье.

— Вас что-то удивляет в этой серии событий, мистер Холмс?

Детектив кивнул. Он был немного раздражен, как всегда, когда нить его рассуждений была недостаточно прочной.

— Азиаты получили Птицу в качестве военного трофея. В этом нет ничего необычного. Естественно и перемещение статуэтки от русских к французам и, наконец, к датским банкирам. Не удивляет и исчезновение ее после пожара: Птица могла быть обнаружена в руинах кем угодно. Понятно, как она попала к туркам. Но потом что-то случилось. Статуэтка появляется на Родосе, где ее похищают. Во всей ее длинной истории это первое явное указание на преступление. Имя Хокера исключает вероятность случайной кражи. Как только Птица появилась в Константинополе, ее снова украли.

— Вы верно информированы, мистер Холмс, но мне не ясно, что вас смущает? — Глаза на слоноподобном лице Д'Англаса внимательно смотрели на Холмса. Не стало ли поведение нашего клиента немного тревожным?

— Факты позволяют сделать предположение, — сказал Холмс. — Между временем пребывания Птицы у турков и моментом ее появления на острове Родос что-то произошло. Что-то сделало скульптуру более ценной.

Д'Англас улыбнулся:

— Интерес коллекционеров, мистер Холмс. В эти годы стало модным собирать старинные подлинники тонкой работы. В наши дни произведения искусства встречаются не так часто, как в старые времена.

— А чем эта Птица привлекает вас, мистер Д'Англас? — Холмс задал вопрос безразличным тоном, но я почувствовал, как важно моему другу получить правдивый ответ.

Коллекционер развел своими большими, узловатыми руками:

— Можно назвать это фамильной страстью, сэр. По профессии я ювелир, так же как и мой отец и отец моего отца. Мой дед первым в семье подпал под чары Золотой Птицы, взглянув лишь на ее изображение. Он понял, что древняя вещь — лучшее из всех существовавших произведений ювелирного искусства. Его страсть к Золотой Птице Рух, должно быть, передалась по наследству, потому что мой отец также был одержим желанием обладать ею. Я одинок, беззаботен и довольно богат, и погоня за Золотой Птицей тоже стала главным смыслом моей жизни.

Мрачные глаза ювелира на мгновение озарились внутренним светом, но он подавил свой душевный порыв.

— Был чудесный момент, когда мне казалось, что цель трех поколений достигнута и Птица станет моей, прежде чем я уйду из жизни. Теперь, увы, я не уверен в этом.

Услышав это мрачное замечание, я счел своим долгом подбодрить Д'Англаса:

— Вам еще рано подводить итоги. Вы переживаете лучшие годы зрелости, и цель вашей жизни вполне может быть достигнута.

Лицо Д'Англаса на минуту осветилось благодарной улыбкой.

— Не отчаиваться, — пробормотал он и снова помрачнел. — Однако мужчины в моей семье не были долгожителями. Пока… — Он выдавил из себя улыбку, которая скорее была упражнением для лицевых мышц, чем проявлением бодрости. Его тяжелая голова повернулась к Холмсу: — Но разговоры о состоянии моего здоровья и продолжительности жизни не помогут в ваших поисках. Скажите, сэр, какие еще сведения о Птице я мог бы сообщить вам?

Холмс ответил, что у него нет дополнительных вопросов.

— Тогда разрешите мне спросить. — Тон Д'Англаса стал сухим и деловитым. Мне показалось, что он раскаивался в своей откровенности о семейных делах. — Если кто-то хотел удалить вас из Лондона, что, по вашему мнению, должно там произойти?

Холмс молчал, видимо, обдумывая, можно ли говорить с нашим клиентом откровенно.

— У меня есть основания предполагать, — сказал он наконец, — что за этой Птицей охотились два выдающихся коллекционера, и одному из них удалось завладеть ею. Вероятно, другой попытается заполучить Птицу обратно.

Д'Англас еще раз продемонстрировал природную проницательность:

— Вы хотите сказать, что один из коллекционеров обладал вещью, но потом утратил ее, и она попала в руки другого.

— Думаю, ситуация именно такова, — ответил Холмс. — Как бы ни был запланирован ответный ход, наверняка он уже сделан. Поэтому, вместо того чтобы мчаться в Лондон и сражаться там с неизвестными ветряными мельницами, я предлагаю продолжить наше путешествие.

— Константинополь, — кивнул Д'Англас.

— Надеюсь, Абен Хассим сможет предоставить нам дополнительную информацию, — сказал Холмс.

— Он почтенный человек и дорожит своей репутацией. — Д'Англас поднялся с кресла и медленно двинулся к столу. — Я напишу ему короткую записку, чтобы он оказал вам помощь.

Пока его гусиное перо неторопливо царапало пергамент, Холмс спросил:

— Значит, мистер Д'Англас, вы не коллекционер в истинном смысле этого слова?

Непропорционально большая голова сделала отрицательное движение.

— Я вообще не коллекционер. Птица — единственное мое увлечение.

— Но если она вызывает такой интерес у профессионалов, как вам удалось купить ее?

Д'Англас поднял голову от письма:

— Когда Хассим выставил Птицу на продажу, он разослал письма коллекционерам. В их числе был и я: Хассим помнил, что я много раз расспрашивал его об этой вещи. Кроме того, мы давно знакомы лично. Возможно, мои конкуренты запоздали с ответом, я же откликнулся немедленно. Хассим согласился на мою цену. Оговоренная сумма была вручена торговцу, и он выслал мне документ, подтверждающий совершение сделки. Если желаете, могу показать вам эту бумагу.

Шерлок Холмс отказался, и мы поднялись. Д'Англас приблизился к нам, чтобы вручить записку для Хассима. И тут Холмс задал вопрос, внезапный, как выпад фехтовальщика:

— Вас не удивляет, что один из охотников за Золотой Птицей — азиат?

Огромная фигура Д'Англаса покачнулась. Я инстинктивно кинулся, чтобы поддержать его, но наш клиент уже справился с собой.

— Китаец, разумеется? — спросил он спокойно. — Для меня это тоже загадка. Не берусь судить, почему Птица так много значит для человека, владеющего одной из самых знаменитых коллекций. Его собрание произведений искусства известно во всем мире. Зачем ему домогаться еще одной золотой безделушки?

— Это тоже ставит меня в тупик, — сказал Холмс.

Больше говорить было не о чем, а наш клиент не проявлял желания продолжить беседу, и мы с Холмсом покинули странный дом на окраине Берлина и его еще более странного обитателя.

7 УБИЙЦЫ

Мы без труда нашли экипаж, и я был удивлен, когда Холмс направил его не к нашему отелю, а на Александерплац.

— Вы забыли о слежке, дорогой Ватсон, — объяснил Холмс. — Цель наших перемещений не должна быть очевидной, чтобы два китайских джентльмена не соскучились. Кроме того, нам не помешает кое-какая официальная помощь.

По предыдущим делам я хорошо знал об идеально отлаженном механизме берлинской полиции, мозговым центром которой был Мельдвезен, располагавшийся на Александерплац. Холмс поддерживал дружеские отношения с Вольфгангом фон Шалловеем, шефом полицейского департамента. Я решил, что он собирался обсудить со своим другом нашу будущую поездку в Константинополь, и не ошибся.

Пока мы ехали по оживленным улицам. Холмс объяснил, что азиаты, несомненно, ждут нас в «Бристолс-кемпинг», чтобы продолжить слежку, когда мы вернемся в отель. По его насмешливому тону я догадался: китайцам еще будет уготован сюрприз.

Один взгляд на простую карточку с именем Шерлока Холмса превратил непреклонного сержанта полиции в суетливого, подобострастного слугу:

— Герр Холмс… ну конечно, сэр. Не изфолите присесть? Хейн! Хейн! — он почти кричал проходившему мимо полицейскому.

Сержант подошел к удивленному полицейскому и что-то яростно зашептал ему на ухо. Вероятно, имя Холмса и здесь произвело должный эффект, так как полицейский немедленно бросился докладывать начальству о нашем визите.

Немного успокоившись, сержант занял свое место за столом.

— О фашем приходе сейчас будет доложено, — сообщил он с удивительной почтительностью. Великий детектив спокойно кивнул, и сержант, повернувшись ко мне, произнес со сдержанной улыбкой: — Доктор Фафсон, я полагаю?

Никогда не пользуясь таким вниманием в Скотленд-Ярде, я подумал, что нам с Холмсом следовало чаше ездить за границу. Но сержант, очевидно, решив, что само небо послало ему эту встречу, не дал мне ответить.

— Доктор Фафсон, — продолжал он. — Ф фашем мастерском описании дела «Пестрая лента»…

— Еще один из этих мелодраматических заголовков, — пренебрежительно пробурчал Холмс.

— Сказано, что эта лента была индийской болотной гадюкой. Но ф Индии нет болотных гадюк, и это очень удифило меня, герр доктор.

Поскольку сержант, к моей радости, обращался ко мне, я поспешил дать свои объяснения:

— Ваше удивление вполне понятно, сержант. Но когда я впервые представил вниманию читателей этот рассказ…

Увы, мое объяснение осталось незаконченным. Появился Вольфганг фон Шалловей и направился к Холмсу с распростертыми руками.

— Холмс! И доктор Ватсон? Какой приятный сюрприз. Пойдемте… пойдемте, мой кабинет к вашим услугам.

Бормоча слова приветствий, мы с большой торжественностью проследовали к лифту, а сержант так и не получил моих разъяснений. ^[251]

Вскоре мы находились в офисе шефа берлинской полиции. Фон Шалловей выставил оттуда всех сотрудников и приказал не беспокоить его, пока он принимает столь почетных гостей.

Холмс запротестовал, хотя от меня не укрылось, что втайне детектив был доволен фурором, произведенным его появлением. Фон Шалловей заверил коллегу, что дела подождут, и вежливо произнес:

— Увидеть вас за пределами вашего любимого Лондона, Холмс, — большая редкость. Полагаю, что только расследование могло заставить британского льва покинуть свое логово.

— Мы занимаемся одним пустяковым делом, — отозвался мой друг. — Кража, происшедшая вне пределов Германии. Поиски похищенной вещи привели меня в Берлин, но здесь я столкнулся с неприятной компанией.

Фон Шалловей попытался пошутить:

— Надеюсь, вы имеете в виду не доброго доктора Ватсона?

— Нас преследуют двое китайцев, — непроизвольно возразил я. Потом подумал, не сказал ли лишнего.

— Вы собираетесь уехать из Берлина? — спросил шеф полиции.

Когда Холмс кивнул, фон Шалловей улыбнулся, как чеширский кот:

— Что ж, у этих азиатов возникнут некоторые трудности с паспортами.

— Нет! Нет! — запротестовал Холмс. — Мне не хотелось бы насторожить наших преследователей. Пусть думают, что мы не подозреваем о слежке. Они знают, что мы остановились в «Бристолс-кемпинг». Нам с доктором Ватсоном надо как можно быстрее попасть в Стамбул, и мы предпочли бы оставить китайцев в неизвестности относительно наших планов и маршрутов.

— Холмс, это так просто. Мои люди заберут ваш багаж из отеля. Китайцы будут ждать вас там и будут жестоко разочарованы. Теперь давайте обдумаем кратчайший путь в Турцию.

Фон Шалловей взял со стола железнодорожное расписание и подошел с ним к крупномасштабной карте на стене.

— Через час скорый поезд отправляется в Штутгарт. Там вы сможете пересесть на Восточный экспресс. Штутгартский скорый иногда немного опаздывает, но я сделаю так, что экспресс подождет вас. Теперь посмотрим — мы можем доставить вас на станцию Фридрихштрассе… Нет. Давайте посадим вас на скорый у зоологического сада.

Холмс, этот ходячий железнодорожный справочник, прервал фон Шалловея:

— Штутгартский поезд не останавливается у зоологического сада.

— На этот раз остановится, — заверил шеф полиции. — Одну минуту, друзья, — добавил он. Открыв дверь, он властно приказал что-то.

— Вольфганг любит действовать быстро, — коротко заметил Холмс. — Наш багаж скоро будет доставлен из «Бристоля-кемпинг». Операция проводится столь серьезно, что я начинаю чувствовать себя королем Богемии, путешествующим инкогнито.

— И вам очень это нравится, — проворчал я.

— Что это значит? — резко спросил Холмс.

— Не отрицайте, дорогой друг, что все это не только ради вас. Шеф полиции получает удовольствие, демонстрируя немецкую расторопность. Вы просто осчастливили его.

Пока Холмс обдумывал мои слова, короткие ноги фон Шалловея уже принесли его обратно к карте.

— Восточный экспресс — самое удобное для вас средство передвижения, джентльмены. Но давайте посмотрим. Существуют два возможных маршрута. Один идет в Фридрихшафен, пересекает Австрию и приводит в Стамбул с остановками в Загребе, Белграде, Нише и Софии в Болгарии. Другой путь лежит через Вену в Констанцу в Румынии, где вы пересаживаетесь на паром, идущий в Стамбул. Можете выбирать.

— Давайте все же отправимся по суше, — предложил я, с неприязнью вспомнив переправу через пролив во время шторма.

— Этот путь займет меньше времени, — признал германский полицейский. Поскольку Холмс промолчал, фон Шалловей продолжил: — Итак, решено. Билеты будут ждать вас на станциях.

Холмс вытащил чековую книжку, и этот жест поверг в ужас фон Шалловея.

— Дорогой друг, вы ведь не хотите обидеть меня. Ваши расходы на отель и транспорт берет на себя правительство Германии. Примите это как жест благодарности за услуги, оказанные вами в прошлом. — Чувствуя, что Холмс собирается возразить, фон Шалловей опередил его. — Мы служим общему делу и должны помогать друг другу. — На его лице появилась лукавая улыбка. — Кроме того, я не забыл дело Бессинджера. Тогда вы продемонстрировали несколько, любопытных трюков. ^[252]

Но пора было ехать. Торопливо распрощавшись, мы спустились вниз и сели в личный экипаж шефа полиции, который помчал нас на станцию у зоологического сада. Наш багаж ожидал нас на платформе вместе с двумя неразговорчивыми людьми фон Шалловея. Скорый поезд сделал незапланированную остановку и тотчас тронулся, как только мы оказались в вагоне. Вскоре центр Берлина остался позади, за окном замелькали ухоженные сады и опрятные лужайки.

Проезжая Люкенвальд, мы с Холмсом ощутили желание подкрепиться и направились в вагон-ресторан, где я отдал должное меню, запивая обильную еду великолепным немецким пивом. Дорога и сытная пища усыпили меня. И когда я проснулся. Холмс сообщил, что мы уже миновали Вюрцбург. Это меня не огорчило, потому что на промежутке между Анхалътом и Гессе не было видов, которыми хотелось бы полюбоваться.

Скорый двигался на запад в сторону Гейдельберга. Хотя надвигалась тьма, я успел насладиться чудесным зрелищем университета и бросить взгляд на живописный средневековый замок. Вскоре мы оказались в Штутгарте, где нас опять встретили сотрудники немецкой полиции и посадили на знаменитый Восточный экспресс.

Когда мы с комфортом устроились в роскошном купе, я заметил, что проводник предвосхищает любое наше желание. Как оказалось, из-за нас самый шикарный из европейских поездов был задержан в Штутгарте на пятнадцать минут. Видимо, проводник-француз решил, что мы были магнатами с военных заводов Круппа или членами семейства Гогенцоллернов!

Гул и постукивание рельсов, мягкое покачивание огромного поезда, несущегося в ночи, прекрасно навевали сон. Засыпая, я думал о том, что участие в приключениях великого сыщика несет с собой немало неудобств, с которыми никогда не имеет дело обычный врач. Но оно же приносит массу необыкновенных впечатлений, прочную известность и возможность путешествовать в этом комфортабельном купе. И все началось со знаменитой фразы: «Я вижу, вы были в Афганистане». Это была моя последняя мысль в этот день.

На следующее утро меня разбудил Холмс, его лицо было мрачным.

— Где мы? — пробормотал я.

— В Загребе, — сообщил он. — Мы снова в компании.

Остатки сна мигом улетучились из моего сознания.

— Китайцы?

Холмс кивнул:

— Когда мы прибыли, я прогулялся по платформе и заметил их в вагоне-ресторане.

— Но как они могли последовать за нами из Берлина?

— Они не могли сделать это. Вероятно, они попросту предугадали мой следующий ход — визит к торговцу предметами искусства Хассиму в Стамбуле. Другого объяснения не существует.

— Что мы будем делать?

— Вести себя так, словно ничего не случилось. Одевайтесь, старина, и пойдем завтракать. Если наши друзья-азиаты все еще сидят в ресторане, тем лучше.

Когда я пытался поспешно напялить на себя одежду, Холмс предупредил меня:

— Поскольку они думают, что мы не заметили их в Берлине и даже не подозреваем, что за нами следят, не разглядывайте их как международных шпионов. Постарайтесь ни на что не обращать внимания и позвольте мне самому заниматься тайным наблюдением.

Иногда Холмс возмущал меня своим покровительственным тоном, и я немедленно нашел достойный ответ:

— Холмс, мы ведь оказывались в таком положений и раньше. Вы ведете себя так, словно я новичок в подобных делах.

Взгляд моего друга обезоруживающе смягчился, и улыбка с оттенком сентиментальности скривила его тонкие губы:

— Отбросьте эту мысль, старина. Просто не забывайте, что хитрость никогда не была в числе ваших сильных качеств.

Полностью успокоенный, я последовал за Холмсом.

В вагоне-ресторане было немного народу. Рассуждая о каких-то пустяках, мой друг повел меня к столику, дававшему прекрасный обзор всего зала. Китайцы сидели неподалеку от нас. Я механически сделал заказ и переключил все внимание на проносившиеся мимо картины. Понемногу гористые пейзажи северной Сербии настолько захватили меня, что я почти не слышал непринужденной болтовни Холмса. Он же продолжал задавать мне ничего не значащие вопросы, пока до меня не дошло наконец, что говорить следует именно мне, а ему — всецело заняться наблюдением. Так или иначе, я начал рассказывать об игре в гольф, и хотя в моем описании было мало смысла, никто не прислушивался к нашей беседе.

Я упорно избегал смотреть в сторону китайцев, пока их отражение не появилось в окне вагона прямо передо мной: азиаты проходили мимо нашего столика. Вероятно, по моему лицу было видно, что я готов совершить какую-нибудь глупость, потому что весьма кстати последовал совет Холмса:

— Спокойно, старина, спокойно. Они почти ушли, и мы можем отказаться от притворства, столь неприятного вам. Но все же быстро взгляните на них, когда они будут выходить из вагона. Наш поход в ресторан не был бесплодным.

Я бросил в направлении уходящих мужчин безразличный, как я надеялся, взгляд. Даже мне показалось странным, что оба несли в руках что-то вроде маленьких чемоданчиков.

— Зачем эти люди пришли в ресторан со своим багажом? — обратился я к Холмсу.

— Считайте, что это традиция, — безразлично произнес Холмс. — Похоже, я недооценивал ситуацию. Чемоданчики всегда при них, это очень характерная деталь. Специалист по криминалистике не задумываясь определил бы, что наши преследователи — профессиональные убийцы.

Должно быть, у меня отвисла челюсть, потому что Холмс от души расхохотался, глядя на меня.

— Убийца — это самый уважаемый профессионал в восточном мире, — пояснил он. — Опытный убийца обычно представляет определенную группировку. В наш технический век методы азиатов могут показаться устаревшими; но позвольте заверить вас, что их традиционное оружие в опытных руках оказывает эффект, сходный с действием бесшумной пули — правда, на сравнительно небольшом расстоянии.

Когда мы вернулись в наше купе, я поспешно открыл свой саквояж и достал оттуда «элей» 32-го калибра, который предпочел взять с собой в путешествие из-за удобных размеров. Я поклялся держать оружие при себе до окончания этого запутанного дела.

Во время нашего отсутствия в купе наведывался проводник; все было убрано и сияло безукоризненной чистотой. Холмсу достаточно было беглого взгляда, чтобы определить, что к нашему багажу не прикасались. У моего друга была привычка оставлять на вещах маленькие контрольные знаки, не заметные постороннему глазу и охраняющие наше имущество надежнее всякой пломбы.

Я больше не мог наслаждаться видами Сербии. Призрак китайских убийц, шныряющих по поезду, приводил меня в дурное расположение духа. Я пытался отвлечь себя от тревожных мыслей, но мой взгляд то и дело обращался к двери, за которой мне чудились коварные узкоглазые враги. Холмс целиком сосредоточился на своих размышлениях и не собирался развлекать меня беседой. Время тянулось нестерпимо медленно.

Экспресс преодолевал милю за милей, а Холмс не произносил ни слова. Не знаю, пребывал ли он в глубокой задумчивости или спал. Я мрачно стискивал рукоятку «элея», готовый защищать нашу хрупкую крепость до последнего дыхания.

Мысль о том, что я бдительно охраняю спящего друга, внушала мне гордость. Я пристально смотрел на дверь — и сам не заметил, как уснул. Когда вагон качнуло и, едва не потеряв равновесие, я очнулся, пытаясь сообразить, где нахожусь, Холмс насмешливо посмотрел на меня.

— Все в порядке, старина. Мы подъезжаем к Нишу, и конец путешествия близок. Можно немного прогуляться. Путь был долгим.

Чувствуя, что от долгого сна у меня затекло все тело, я охотно согласился с предложением Холмса. Но нам было не суждено посетить эту станцию. Холмс благоразумно осмотрел платформу, прежде чем выйти наружу. Его зоркие глаза заметили что-то, и он поспешно отодвинулся от окна.

— Это странно, — сказал он. — Два китайских джентльмена со своим багажом вышли из поезда. Держитесь подальше от окна, Ватсон. У меня хороший обзор, и я сомневаюсь, что они могут видеть меня.

— Скажите ради Бога, что они делают?

— Просто складывают свой багаж. А, они передали его носильщику. Он несет их вещи на станцию, но китайцев, похоже, больше интересуют пассажиры, выходящие из экспресса.

— Вы хотите сказать, что они наблюдают за поездом?

— Незаметно, но именно этим они занимаются. Кажется, они ожидают, что мы выйдем.

Когда Восточный экспресс тронулся, наши азиаты все еще были на платформе. Холмс перекинулся несколькими словами с проводником, к которому обратился на безупречном французском. Как выяснилось, китайские джентльмены брали билеты только до Ниша.

Холмс был озадачен не меньше меня:

— Это опровергает мою теорию, Ватсон.

— Почему?

— Китайцы были посланы, чтобы узнать, что мы собираемся делать. В этом нет никакого сомнения. Мне казалось, что они предвидели нашу поездку в Стамбул, почему и оказались в одном поезде с нами. Теперь же создается впечатление, что, по их предположениям, нам следовало выйти в Нише. Значит, что-то могло заинтересовать нас в этом городе. Что ж, Ватсон, когда задача неразрешима, лучше всего отмести ее в сторону и подождать дополнительной информации.

8 В СТАМБУЛЕ

Остаток пути в Турцию был откровенно скучным. Вместе с преследователями исчез и вкус опасности; кроме того, полное равнодушие китайцев к нашим делам в Стамбуле не сулило расследованию ничего хорошего.

Мы прибыли довольно поздно вечером, но Холмс без труда снял номер в отеле «Золотой Рог». Я ворочался в постели, не мог заснуть и Холмс. Неожиданный отъезд убийц был разочарованием для нас обоих.

На следующее утро мне не терпелось увидеть легендарный город, бывший центром столь многих цивилизаций. Сочетание европейского и азиатского стиля, жемчужина Восточной Римской и Оттоманской империй, перекресток двух континентов и двух морей — Константинополь интересовал меня с детства. Но мог ли я любоваться Айя-Софией или бродить по дворцу Топкапы? Конечно, нет, поскольку Холмс был увлечен делом и даже Голубая Мечеть была для него просто постройкой на заднем плане.

Магазин Абена Хассима находился на Истикиал Каддези, неподалеку от площади Таксим. По дороге я любовался великим городом с его мечетями, дворцами, шумными базарами и роскошными магазинами. Из окна нашего отеля я смотрел на Галатский мост, перекинутый через залив Золотой Рог.

Холмс безошибочно выбирал дорогу. Знания этого человека в отношении городов и общей географии были поистине безграничны.

В сравнительно небольшом, со вкусом обставленном магазине Хассима царила та атмосфера солидности и достоинства, что порой вынуждает покупателя платить за вещи значительно дороже, чем он собирался. Карточка Холмса произвела мгновенное действие на продавца, и нас проводили в небольшой, примыкающий к торговому залу кабинет.

Абен Хассим оказался невысоким смуглым человеком с ван-дейковской бородкой. С первого взгляда меня поразило несоответствие азиатского облика торговца и изящного монокля в его руке. Но Хассим обращался с ним с непринужденностью французского дипломата. Я обратил внимание, что торговцу не было никакой нужды воспользоваться этим стеклышком, когда он внимательно изучал письмо Д'Англаса. Присмотревшись, я понял, что в монокль Хассима вставлена сильная линза, по всей вероятности, заменявшая торговцу обычную лупу. Способность оценивать предмет искусства, бросив лишь беглый взгляд через монокль, несомненно, подкрепляла солидную репутацию Хассима.

— Письмо Д'Англаса объясняет ваш приезд, мистер Холмс, хотя о причине визита столь известного криминалиста я мог бы догадаться и сам. Исчезновение Золотой Птицы — единственное происшествие в истории моего заведения, способное привлечь ваше внимание.

— Не могли бы вы рассказать нам, как вы приобрели эту вещь и как она пропала?

— Ее владельцем я стал по счастливой случайности. Женщина убирала чердак в доме, где когда-то сдавались дешевые комнаты. Ее семья жила там не один десяток лет. На чердаке она обнаружила старинный сундук, в нем и находилась Птица. Женщина принесла предмет ко мне, и я мгновенно узнал его. — Монокль Хассима вращался в руке торговца. — Всегда достаточно одного взгляда. Как книголюб мгновенно узнает редкое издание на полке у букиниста, так и торговец предметами искусства не упустит своей удачи. Буду откровенен. Я с трудом подавил свое восхищение. Птица, безусловно, напоминает работы Челлини или Лоренцо Джиберти. Я подтвердил, что вещь действительно изготовлена из золота, взвесил ее и, учитывая нынешнюю стоимость золота на мировом рынке, предложил женщине цену. Сделка состоялась. Теперь мне нужно было не затягивать с продажей Птицы, иначе я рисковал полюбить эту вещь и мне было бы трудно расстаться с ней.

Хассим сделал паузу и посмотрел на нас с кривой усмешкой.

— Профессиональные заболевания случаются и у моих коллег. Уверяю вас, джентльмены, — не существует более разорительного недуга. Когда торговец становится жертвой жадности и превращается в коллекционера, он больше никуда не годится как коммерсант. Да, наслаждение от общения со своими сокровищами приносит ему внутреннее удовлетворение, но этим сыт не будешь. Я сталкивался с подобными случаями. Но это совсем другая история, и она не интересна вам. Вернемся к Птице. Приобретя ее, я поспешил узаконить свои права на нее. Это было несложно, так как Птица, в прошлом сменившая множество хозяев, попала ко мне из рук, обладавших скульптурой более сорока лет. Покончив с необходимыми формальностями, я объявил миру искусства, что приобретенный мною шедевр продается. Д'Англас откликнулся немедленно, и я с радостью принял его предложение. Не скрою, история Птицы побуждала меня торопиться с продажей. Я боялся, что вещь попросту украдут.

— Полагаю, что вы приняли меры для сохранения Золотой Птицы? — спросил Холмс. — Банковские подвалы, вероятно?

Торговец указал на стену позади своего письменного стола.

— К счастью, в заведении Хассима время от времени появляются ценные предметы, и я установил суперсовременные сейфы.

Холмс с интересом рассматривал небольшой сейф, встроенный в стену.

— «Миллс-Строфнер», понятно. Эта модель выпущена три года назад, и лучшей пока нет.

— Совершенно верно, мистер Холмс, — ответил Хассим с гордостью. — Значит, Шерлок Холмс знает толк в хороших сейфах. Как и доктор Ватсон, — быстро добавил он.

— Что же случилось после того, как вы приняли предложение Д'Англаса? — спросил Холмс. — Если не ошибаюсь. Птица была утрачена не при пересылке.

— Нет, сэр. Она была упакована и подготовлена к отправке. Я поместил контейнер в сейф и собирался лично проследить за отгрузкой. Но утром обнаружилось, что Птица исчезла.

Холмс долго и задумчиво смотрел на торговца. Простой наблюдатель не нашел бы в этом ничего необычного для человека, называемого везде лучшим умом Англии. Но мне это говорило о многом: ястреб готовился скользнуть на крыльях логики и сбить ничего не подозревающего голубя на землю.

— Значит, статуэтка была взята из вашего сейфа? — Ответом Холмсу послужил кивок. — Вероятно, — с невинным видом продолжил детектив, — кто-то еще знает комбинацию?

Хассим протестующе замотал головой:

— Мы, люди мирных занятий, не знакомы с преступным мышлением или замысловатыми уловками мошенников, но существуют очевидные меры предосторожности. Этого шифра не знает даже моя семья.

Холмс приблизился к сейфу и быстро осмотрел его с помощью карманной лупы.

— Никаких следов взлома. Как его открыли?

Торговец развел руками и выразительно пожал плечами, но неожиданно в его глазах промелькнула тревога. Наивный вопрос Холмса никак не вязался с репутацией всемирно известного сыщика.

— Естественно, это сделал профессионал. Разве вы, англичане, не называете таких людей «мастерами взлома»?

Холмс напрягся. Он готовился захлопнуть ловушку.

— Я хорошо знаю эту конструкцию «Миллс-Строфнера». Во всем мире мне известны только четыре человека, способные открыть этот сейф в течение ночи, не прибегая к взрывчатке. — Холмс быстро взглянул на меня. — Один из них находится в Дартмуре ^[253], куда я недавно поместил его. Другой, слепой немецкий механик по имени фон Хердер, умер. Третий является проверенным сотрудником особого отдела Британии, а четвертый, Джимми Велептайн, живет в Америке.

На лбу Хассима выступили мелкие капельки пота.

Холмс продолжал с неумолимой категоричностью, которая вызывала ужас и в более трудных случаях, чем с турецким торговцем:

— Ваш «медведь», извините за жаргонное словечко, не вскрывал никто, кроме вас самого.

Заметно павший духом Хассим пытался протестовать, но у него не было шансов.

— Мне представляется другая сцена, — продолжал детектив. — Вы заключили договор с Д'Англасом; ему был послан документ, подтверждающий совершение сделки. Его деньги, были, несомненно, положены в банк. И вдруг появляется неожиданный посетитель. Азиат, разумеется.

Хассим отшатнулся, словно получил внезапный удар. В его глазах застыл ужас.

— Китаец представился агентом, возможно, комиссионером. Он заявил, что его клиент желает приобрести Золотую Птицу, и предложил неслыханную сумму. — Взгляд Холмса немного смягчился. — Яподозреваю, что этические соображения заставили вас отказываться. Но гость настаивал. Вам, вероятно, было сказано, что, если китаец уедет без требуемого предмета, кое-что случится с вами, или вашим магазином, или вашими близкими.

Как бы пытаясь спастись от гипнотизирующего взгляда Холмса, Хассим посмотрел на меня.

— Мистер Холмс описывает все так, словно он присутствовал здесь, — наконец выдавил из себя торговец. — Находился в соседней комнате и слушал.

Кажется, я пожал плечами. Я помню, что пытался сохранить невозмутимое выражение лица. Несчастный мошенник страдал, пока Холмс воссоздавал картину происшедшего.

— Вы, разумеется, признаете это, — надавил на него детектив.

Турок спрятал лицо в ладонях. Его светскость улетучилась без остатка. Перед нами сидел жалкий, до смерти напуганный старик.

— Да… да… Я отказывался, как вы сказали. Я не хотел участвовать в таких делах, но когда… когда…

Инстинкт самосохранения заставил его прикусить язык. Темное лицо торговца посерело. Холмс закончил его мысль:

— Когда было названо имя. А имя вам назвали, чтобы вы не приняли угрозы за пустые слова. Наверное, никто другой не внушил бы вам такого страха, как коварный Чу Санфу.

По телу Хассима пробежала дрожь. Потом его плечи распрямились. Торговец убрал руки, и по его лицу разлилось выражение спокойствия и покорности судьбе. Можно было подумать, что он решил: «Умереть можно только один раз».

— Это правда, мистер Холмс. Это имя известно мне и любому другому торговцу произведениями искусства. Темная фигура, обосновавшаяся в Лондоне и вторгшаяся в мир искусства, нет, захватившая его. Китайская коллекция Чу Санфу, в особенности вазы эпохи Танг, общеизвестна, и часть ее выставляется. — Голос Хассима сорвался, и Холмс кивнул мне, напоминая о нашем разговоре с инспектором Макдональдом.

— Стремление к респектабельности, — сказал я, давая понять, что я угадал мысли моего друга.

— Верно, доктор Ватсон, — произнес турок. Теперь он смотрел на меня с еще большим уважением. — Этот человек должен быть преступником. Он не имеет веса в международных банковских кругах, но его средства кажутся безмерными.

— Современный Монте-Кристо, — прокомментировал Холмс.

Его замечание подтолкнуло мысли Хассима:

— В самом деле, его коллекция восточного искусства сравнима только с сокровищами фиктивного графа. Он перебивает весь рынок, а когда этого недостаточно, идет на шантаж и воровство.

Я растерянно покачал головой:

— Ради чего он так рискует? Не предпочтительнее ли деньги; ведь банкноты анонимны и не способны выдать своего владельца.

Когда тема беседы захватила Хассима, его жизненная энергия вернулась к нему.

— Здесь, джентльмены, я могу говорить авторитетно, потому что я видел и знаю. Можно пресытиться жаждой денег, если их слишком много. Можно пресытиться властью, когда она неограниченна. Но никогда не насытить страсть обладания великими сокровищами искусства. Одержимый этой страстью запирается в комнате — возможно, тайной, рассматривает свою собственность и говорит: «Один я в целом мире владею этим шедевром, творение гения существует только для меня. Я богаче всех миллионеров и могущественнее всех властителей».

Турок говорил искренне. Его слова звучали убедительно, но смысл их не доходил до моего сознания.

— Будь у меня шедевр живописи или скульптуры, — сказал я, — мне бы, конечно, захотелось показать его друзьям. Возможно, иногда я выставлял бы его как собственность Джона Ватсона, доктора медицины.

— Но ведь вы совершенно нормальны, старина, — сказал Холмс. — Речь идет об особом типе людей, они встречаются не так уж часто, но действительно существуют.

А торговец, подстегиваемый интересом слушателей, все говорил и говорил:

— Давайте представим себе, доктор, гипотетический случай — вы по-прежнему нормальны, но располагаете значительными средствами. Разве не пожелали бы вы завещать бесценную коллекцию одному из многочисленных английских музеев, если бы она демонстрировалась как «коллекция Ватсона»? Или не захотели бы пожертвовать университету библиотеку, которая носила бы название «Библиотека Ватсона»?

Я заерзал в кресле. Холмс присоединился к Хассиму и нарисовал еще одну восхитительную картину:

— Вы могли бы финансировать экспедицию, если бы вас заверили, что вашим именем назовут гору. Вспомните, дружище, даже Мориарти не смог удержаться от соблазна выставить в своем кабинете подлинник Греза.

— Но посмотрите, до чего тщеславие довело почтенного профессора, — возразил я. — Картина Греза стала ключом, позволившим вам выследить его. Все эти способы обессмертить свое имя представляются мне показными.

— Но они обычны, Ватсон, и мы не можем никого бичевать за это. Многие музеи попросту закрылись бы, не будь частных коллекций.

Хассим, обрадованный поддержкой, двинулся дальше:

— Обычны, как вы сказали, мистер Холмс. Но существуют необычные случаи… неуловимые единицы, которые не стремятся поразить своих знакомых — их не интересует чужое мнение. Они дьявольски высокомерны и стремятся удовлетворить единственную жажду: обладать сокровищем единолично, обладать во что бы то ни стало. Что случается со всеми этими редкими картинами, скульптурами, гобеленами, коврами, табакерками и украшениями, когда они пропадают? Разве их можно выставить — да ведь тогда их опознает любой зевака. Нет, тайно владеть, тайно наслаждаться — вот цель людей, о которых я говорю.

Слова Хассима нарисовали в моем сознании образ скряги, при свете мигающей свечи пробирающегося на старый чердак и там в одиночестве упивающегося сознанием своего могущества. Наверное, на моем лице отразилось отвращение, потому что турок успокаивающе произнес:

— Доктор, история знает немало примеров единоличного, так сказать, окончательного владения. Вспомните хотя бы египетских фараонов. Большую часть своих богатств они унесли с собой в могилу.

— Но это объяснялось особенностями их религиозных представлений, — быстро возразил я.

— Так же, как и у вождей скифов, которых хоронили вместе с их золотом, — сказал Холмс. — Но параллель все же допустима. Конечно, то, что фараоны брали с собой в загробный мир, к последующему удовольствию грабителей могил, принадлежало им и они могли распоряжаться своими богатствами как угодно. Но окончательный владелец, мне нравится это название, укрывает для своего собственного удовлетворения то, что по большей части не принадлежит ему. — Холмс снова перевел взгляд на торговца. — Вы считаете, что Чу Санфу один из подобных людей?

Хассим ответил без колебания:

— Я уверен в этом. Существуют, конечно, и другие. Базил Селкирк в Англии; Ругер в Швеции; Мангейм в Германии. Есть несколько русских, один из них коллекционирует часы и никогда не задает лишних вопросов. Американцы только начинают постигать вкус этой игры, но и там найдутся люди такой породы.

Турок одарил нас вымученной улыбкой и глубоко вздохнул:

— Джентльмены, это интересная беседа, тема ее неисчерпаема, но, как мне кажется, настало время платить по счетам.

Поскольку Холмс лишь вопросительно посмотрел на него, Хассим продолжал. Было видно, с каким трудом давалось ему каждое слово:

— Когда занимаешься делом, приходится крутиться. Мистер Холмс, я знаком с полковником Сахимом из тайной полиции Турции и знаю, что вы переписываетесь с ним. Он, кстати, ваш восторженный поклонник. Мы, вероятно, отправимся к нему?

— Вы имеете в виду продажу уже не принадлежавшей вам Птицы азиатскому комиссионеру. Гм! Это, конечно, проблема!

Холмс выдержал внушительную паузу, но я подозревал, каким будет его следующий шаг. Мой друг никогда не стремился играть роль обвинителя, судьи и присяжных одновременно и был весьма снисходителен, что хорошо известно читателям «Голубого карбункула». Он не разочаровал меня и на сей раз.

— У меня нет семьи, но мне не трудно представить себе давление, которое оказали на вас. Мистер Хассим, мы не пойдем к почтенному полковнику. Считайте все приключившееся с вами самым поразительным происшествием своей жизни. Недоразумением, которое только подчеркнет значение безупречной честности в вашем деле.

Потрясенный торговец уставился на Холмса. Вдруг его веки жалко заморгали и обильные слезы потекли по изборожденному морщинами лицу старика. Всхлипывая и сморкаясь, Хассим проговорил:

— Мой прадед гранил драгоценные камни. Мой дед и мой отец торговали произведениями искусства. Почти сто лет у семейства Хассимов была безупречная репутация. И только я оступился.

Щека Холмса начала едва заметно подергиваться, что случалось нечасто и служило признаком дискомфорта. Мой друг испытывал сильнейшую неприязнь к любому проявлению чувств, особенно к выражению глубокой признательности.

— Успокойтесь, не стоит так волноваться, — мягко сказал он.

Я собирался встать, полагая, что Холмс стремится как можно скорее уйти, но великий детектив удивил меня.

— Разве вы не хотите сообщить кое-что еще об этом необычном деле? — обратился он к турку.

Вопрос так поразил Хассима, что поток слез мгновенно иссяк.

— Я… я собирался, я как раз собирался… Как вы догадались?

— Этого следовало ожидать. — Холмс быстро взглянул на меня. — Недостающий элемент, вы понимаете.

Я понимающе кивнул, хотя, признаюсь, не имел ни малейшего представления о том, что имел в виду мой друг.

Хассим, который испытывал теперь перед Холмсом благоговейный страх, быстро заговорил:

— На следующую ночь ко мне в магазин пришел другой человек. Ему тоже была нужна Золотая Птица. Он отказывался поверить, что статуэтка уже продана. Он думал, что я хочу заломить цену. С ним был очень крупный мужчина, говоривший со странным акцентом, хотя он явно англичанин.

— Кокни, — вырвалось у меня. Хассим покачал головой:

— Я думаю, что он был из местности, которую вы называете графство Ланкашир. Я говорил им, что Птицы у меня уже нет, я не знал, как убедить их. Тогда большой человек схватил меня за горло. У меня до сих пор остались следы.

Хассим расстегнул ворот рубахи: на смуглой шее отчетливо темнели синяки.

— Когда я выложил им, что Птицу купили китайцы, оба посетителя потеряли ко мне всякий интерес. Тот, что был ниже ростом, предупредил, чтоб я никому не говорил об этом визите, иначе мне придется плохо. Потом, к моему величайшему облегчению, они ушли.

— Вам показалось, что начальником был именно этот человек. — Холмс не столько спрашивал, сколько констатировал истину.

Хассим кивнул:

— Большого я бы назвал исполнителем.

— Опишите как можно точнее маленького человека.

Турок надолго задумался.

— Его трудно описать, — наконец произнес он. — Худой. Довольно старый. Среднего роста. У него был дефект речи. Шепелявость.

— Шепелявый человек! — воскликнул я. — Снова шепелявый человек!

Холмс поднялся. Он узнал все, что было нужно.

9 ВОЗВРАЩЕНИЕ НА БЕЙКЕР-СТРИТ

Наш отъезд из Стамбула был почти таким же стремительным, как бегство из Берлина. Покинув магазин на Истикиал Каддези, Холмс поспешил вернуться в отель «Золотой Рог», где заказал нам билеты на Восточный экспресс до Кале. К моему крайнему неудовольствию, кратчайший путь включал в себя путешествие на пароме до Констанцы в Румынии, откуда экспресс возвращался через Вену в Австрию и Германию, а отдельная секция продолжала движение к французскому побережью.

К счастью. Черное море было спокойно, переправа прошла без происшествий и мы не вызвали подозрений у пассажиров. Должно быть. Холмс заметил, что я осуждаю его равнодушие к великому городу, который мы так поспешно покидали. Во всяком случае, он не преминул блеснуть в разговоре со мной такими глубокими познаниями относительно истории Стамбула, что даже не счел нужным скрыть торжествующего выражения при виде моего изумления.

О мегарском полководце Византе, основателе первого поселения на Босфорском мысу, мой друг, казалось, знал не меньше Геродота и Страбона. Он свободно рассуждал о римском императоре Константине, основавшем на месте древнего Византия новую столицу, призванную затмить славу самого Рима.

Возможно, сухие учителя истории и пытались вбить мне в голову эти факты, но им не хватало живого подхода Холмса. Потом он перешел к царствованию Сулеймана Великолепного и оседлал своего конька. Я узнал о нашествии Сулеймана на Родос и победе османских воинов над рыцарями ордена Святого Иоанна.

— Это интересная история, дружище. Рыцари ордена Святого Иоанна долгие годы грабили средиземноморские корабли, используя стратегическое положение Родоса. Когда госпитальеры отступили на Мальту, Сулейман должен был захватить огромное количество сокровищ. Но он ничего не обнаружил.

Мой друг замолчал, погрузившись в этот экскурс в историю.

— Господи, Холмс, неужели на них наложил руку какой-нибудь частный коллекционер?

— Вряд ли. Скорее сокровища Сулеймана где-нибудь спрятаны и ждут своего часа. А вдруг некий проницательный мечтатель вычислит, подобно Шлиману, где хранится древнее богатство. Возможно, когда я уйду от дел, я посвящу себя не разведению пчел, а поискам потерянных кладов.

Должен признаться, что глубокие познания моего друга в истории несколько удивили меня, но потом я вспомнил, что Холмс долгие годы мог хранить в памяти незначительные факты, почерпнутые из газет. Неудивительно, что он знал как свои пять пальцев такие яркие вехи человеческой истории, особенно если дело касалось неразгаданных тайн.

Постепенно от загадок прошлого мы перешли к делу, ради которого пустились в путешествие. Холмс сухо заметил, что наши затянувшиеся поиски не дали пока сколько-нибудь ощутимого результата.

— Однако, Ватсон, во время нашего расследования мы столкнулись с двумя важными преступниками, чего не произошло бы, останься мы в Лондоне.

— Вы согласны с теорией Хассима об окончательном владельце?

— Отчасти, если не полностью, — ответил он. — Я могу назвать несколько знаменитых шедевров, о похищении которых ходят слухи. Один их них — «Мона Лиза». Существует мнение, что картина в Лувре не оригинал да Винчи, а искусная копия. Подлинная же «Джоконда» давно обрела «истинного владельца» и навсегда исчезла для остальных.

Мое изумление вызвало у Холмса смех.

— Представьте себе, — продолжал он, — человека, владеющего оригиналом, если, конечно, мы допустим, что «Джоконда» действительно похищена. Положение тайного владельца все же кажется мне противоестественным. Что толку в великолепном розыгрыше, если о нем никто не знает? Какой прок от сокровища, если оно скрыто от людских глаз?

Мы сталкивались с подобными случаями. Взять хотя бы события, описанные вами как «Рубин из Алькара» и «Изумруд Мидаса». В обоих примерах исчезнувшая драгоценность была слишком известна, чтобы ее можно было законно продать. Своего рода «Мона Лиза», если хотите: ни продать, ни изменить. В этом смысле предпочтительнее всего алмазы. Они подвергаются огранке и теряют индивидуальность. Два бриллианта в королевской короне Англии были когда-то одним камнем. Я уверен, что Селкирк, или Мангейм, или любой другой из этих тайных коллекционеров, упомянутых Хассимом, сдвинет с места горы, чтобы приобрести действительно неизвестный шедевр.

— Вроде родосских трофеев Сулеймана Великолепного?

— Разумеется. Но ведь это не единственный случай исчезновения сокровищ, Ватсон. Таких историй больше, чем мы можем себе представить. Хассим говорил о фараонах. Заметьте, наши археологи пока не обнаружили ни одного захоронения, которое бы не было разграблено до основания. ^[254]

Беседы о тайнах древних кладов помогали скрасить наше путешествие, но по мере приближения к Лондону я все явственнее ощущал нетерпение Холмса. Он стремился продолжить охоту за Золотой Птицей. Я подозревал, что Холмс направит свои силы на поиски шепелявого человека и его хозяина и высказал эту мысль вслух.

— Согласен с вами, старина. Однако, прежде всего нам следует выяснить, для чего нас выманили из Лондона. Что же произошло во время нашего отсутствия? Какое событие вынудило кого-то удалить нас со сцены?

На каждой станции мой друг жадно набрасывался на газеты в поисках любой информации, хоть отдаленно проливающей свет на беспокоящий его вопрос. Но не обнаружил ничего интересного.

Когда мы наконец вошли в свою квартиру на Бейкер-стрит, я с наслаждением окинул взглядом знакомый интерьер. Миссис Хадсон обрадовалась нам так, словно не видела тысячу лет. На самом же деле, хоть мы и пересекли всю Европу и с берега Босфора видели Азию, в Лондоне нас не было каких-нибудь несколько дней.

Холмс хотел немедленно продолжить работу, но столкнулся с неожиданными трудностями: миссис Хадсон настояла на том, чтобы мы подкрепились доброй английской едой после всей этой заграничной пищи. Наша заботливая хозяйка твердо верила в целебные свойства британской кухни, и, с аппетитом поглощая ее великолепный ростбиф и йоркширский пудинг, я убедился в ее правоте.

После стремительного калейдоскопа лиц и событий лондонское бездействие показалось ужасным. День тянулся за днем, раздражение Холмса росло, а его ястребиное лицо пугающе заострялось. Великий сыщик худел на глазах от неизвестности и отсутствия дела. Он уходил и приходил в самое непредсказуемое время и едва прикасался к обильным обедам миссис Хадсон. Каждое утро он лихорадочно листал почту, надеясь отыскать сведения о событии, выманившем нас из Лондона. Не обнаружив ничего, он снова молча исчезал в переулках и темных подворотнях огромного города. Вероятно, с тем же лихорадочным упорством работала армия его связных и осведомителей. О том, что Холмс пользовался тайной квартирой (возможно, и не одной), я догадался, когда несколько раз подряд он вернулся домой в какой-то странной одежде и полностью изменившим его лицо гриме.

На четвертое утро после нашего возвращения в Англию удача, наконец, улыбнулась Холмсу. Когда я спустился из спальни, улыбающийся детектив с жадностью поглощал ломти бекона и вареные яйца.

— Ватсон, вы пришли как раз вовремя, чтобы присоединиться к плотному завтраку — этой основе Британской империи, — произнес он с торжествующей улыбкой, еще вчера казавшейся немыслимой на исхудавшем лице.

— Я рад видеть, с каким усердием вы заботитесь о благосостоянии империи, — ответил я, принимая дымящуюся чашку кофе из рук моего друга.

— Понимаю вашу иронию, старина. Вы правы, эта история с Золотой Птицей лишила меня аппетита. — На осунувшемся лице Холмса появилось раздраженное выражение. — Увы, Ватсон, неудержимый поток, именуемый временем, побеждает следователя. Чтобы быстро найти решение, нужно идти по горячему следу. Расследовать происшествие сразу намного легче, чем потом. Но труднее всего заниматься делами давно минувших дней. Описания и воспоминания очевидцев путаются, факты переплетаются с вымыслом, все это ставит вас в тупик. Правда, отраженная в затуманенном зеркале, становится предположением, а не фактом. Дело Золотой Птицы тянется на протяжении более трех поколений, и именно это делает его таким крепким орешком.

— Судя по вашему поведению, вы узнали какие-то новости.

— Видите ли, Ватсон, поскольку никакое происшествие не привлекло нашего внимания, я сам отправился на охоту за информацией.

— Понятно, Холмс. Я знаком с вашими методами. Почти неделю вы рыскали по Лондону в поисках ключа.

— Верно. Но все, как вы догадались, было тщетно. Думаю, у меня случилось временное помутнение рассудка.

Я громко запротестовал, зная по опыту, что Холмс выложит подробности не раньше, чем основательно помучает меня. Пришлось смириться с этим и подчиниться заветному ритуалу.

— Представьте себе, что дело о Золотой Птице и соперничающие коллекционеры… — продолжал мой мучитель.

— Это только предположение, — быстро заметил я, пытаясь как можно быстрее вытянуть из Холмса его новость.

— Чепуха! Следы этих двоих можно обнаружить везде. Если нас выманили из Англии — а я не вижу другого объяснения ложному посланию из Берлина, — значит, что-то планировалось. Участники же этого дела не из тех, чьи планы срываются. Следовательно, что-то случилось, но что-то, по-видимому, совершенно незначительное, чем не заинтересовался ни Скотленд-Ярд, ни мои агенты. Это не было ограблением, потому что не осталось ни одного сообщения о преступлении, которое я не изучил бы самым тщательным образом. И тут меня осенило. Почему мы ищем в Лондоне? Англия велика, но мы не можем просмотреть газеты, выходящие во всех городах. Тогда, наконец, я сделал то, что следовало предпринять с самого начала.

— Что же именно? — потерял терпение я. Холмсу действительно доставляло удовольствие держать меня в состоянии мучительной неизвестности.

— Я просмотрел архивы различных страховых компаний. Мы говорили об обычае фараонов брать с собой свои земные богатства в загробный мир. Англосаксы, покидая сей мир, тоже не бросают имущество на произвол судьбы. Самый распространенный способ обеспечения им достойного погребения — страхование. Вы помните, Линдквест заметил, что когда конец близок, возникает желание привести в порядок дела.

— К черту Линдквеста! — заорал я, кусая губу. — Что вы узнали?!

— Неделю назад в городке Сент-Обри умер некто Эймос Гридли. Мне было довольно интересно узнать, что покойный мистер Гридли сильно шепелявил.

— И это все? — Я был разочарован. — Разве с дефектами произношения рождается мало людей?

— Понятия не имею, — парировал Холмс. — Но Сент-Обри находится всего в тридцати милях отсюда, и если вы согласны отправиться в путь, мы сможем удовлетворить наше любопытство.

— Давайте так и поступим. А как умер этот Гридли?

— Согласно официальной версии в результате несчастного случая, но, похоже, в этом происшествии кое-что кажется подозрительным. Достаточно подозрительным для того, чтобы страховые агенты захотели все проверить повторно.

Теперь мне все стало ясно: смерть при сомнительных обстоятельствах неподалеку от Лондона! А я-то чуть было не поверил, что Холмс собрался в Сент-Обри только для того, чтобы посмотреть на шепелявого человека, пусть даже этот джентльмен был уже трупом.

Все самое необходимое я побросал в небольшой саквояж — на случай ночевки, хотя мой друг считал, что мы вернемся на Бейкер-стрит этим же вечером.

На станции Сент-Пэнкрасс мы сели в поезд и отправились на север, в старинный городок Сент-Обри. Холмс, похоже, собирался молчать всю дорогу. Я, в свою очередь, решил не отставать от него, пока не узнаю всех подробностей.

— Как вам удалось выйти на этого Эймоса Гридли, Холмс?

— Методом исключения. Мне пришлось изучить дело предпринимателя из Ливерпуля, который поскользнулся в ванне и умер из-за повреждения черепа. Потом была женщина из Лидга, утонувшая в горячей ванне. В истории ее болезни говорилось о шумах в сердце, эксперты сделали заключение о смерти в результате обморока. Во рту трупа была белая пена — верный признак утопления.

Признаюсь, что меня несколько покоробило столь бесстрастное описание этих двух трагедий.

— Но, Холмс, две смерти в ванной! Невозможно, чтобы это было простым совпадением.

— Я удивляюсь вам, Ватсон. Как медик вы должны бы знать, сколько несчастных случаев, в том числе и со смертельным исходом, ежегодно бывает в ванных комнатах. Нет, эти происшествия не заинтересовали меня. А вот смерть Гридли заинтересовала.

— Из-за того, что покойный шепелявил?

— Вы должны признать, что это действительно имеет отношение к делу о Золотой Птице.

Объяснение Холмса почему-то не удовлетворило меня, и я продолжал расспросы:

— Вы сказали, что в смерти Гридли есть что-то загадочное.

— Возможность самоубийства. Если версия самоубийства подтвердится, это освободит Трансконтинентальную компанию от финансовых обязательств. Я пообещал расследовать это событие в знак благодарности за разрешение воспользоваться архивом.

— Несомненно, есть еще какая-нибудь странность, которая побудила сотрудников компании прибегнуть к вашим услугам?

Мой друг язвительно усмехнулся:

— Страховые компании, дружище, не склонны к проявлению дедукции или интуиции — того, что можно назвать чутьем. Подобными заведениями управляют люди со средними способностями. Так же как и игорными домами.

Эта аналогия вызвала у меня удивление, и Холмс пояснил:

— Игорное заведение может время от времени нести большие потери из-за удачи игрока. Но руководство смотрит далеко вперед, зная, что в конечном счете перевес окажется в пользу заведения. Аналогичным образом наши гигантские страховые общества покрывают потери и выплачивают суммы в соответствии со средним количеством происшествий за определенный период времени. События в целом соответствуют модели. Мужчины обычно умирают раньше женщин. Из общего количества смертей какая-то часть приходится на несчастные случаи, какая-то на сердечно-сосудистые заболевания, какая-то на эпидемии и так далее. Статистическими таблицами такого рода занимается наука. Если что-то ухудшает баланс или противоречит норме, зоркий глаз актуария замечает это, и производится расследование.

Живое мышление Холмса ухватилось за новую тему, и он принялся осыпать меня фактами, относящимися к пункту нашего назначения Сент-Обри. Познания этого человека в географии и истории были действительно поразительными. Я не представлял себе, что городок был древним и стоял на месте бывшего римского лагеря, построенного в 40 году нашей эры. Эта местность когда-то была богата оловом, что объясняло присутствие здесь римлян. Городок гордится руинами, которые в прошлом привлекали туристов. Но теперь туризм не приносит прежних доходов, а оловянные рудники истощились.

10 СЕНТ-ОБРИ

Сразу по прибытии в Сент-Обри Холмс повел меня в паб «Кроссбоу», слава которого носила далеко не местный характер. Зная, как небрежно Холмс относится к своему желудку, я был сильно удивлен его первым шагом. Однако тайна быстро разрешилась, когда к нашему столику подсел некто Гарольд Витерспун, доктор медицины. Я не удивился, узнав, что наш новый знакомый служит в Сент-Обри медицинским экспертом. Холмс, вероятно, заранее назначил встречу с доктором в этом экзотическом заведении.

После соответствующих приветствий доктора Витерспуна уговорили заказать какой-нибудь напиток, и я присоединился к нему со стаканом портера. Холмс потребовал джин с лимонным соком и перешел к делу.

— Очень хорошо, что вы нашли возможность встретиться с нами, доктор.

Витерспун вежливо улыбнулся:

— Никаких проблем, мистер Холмс. Я встречался не только с инспектором Макдональдом из Скотленд-Ярда, но и служащим Трансконтинентальной страховой компании. Обычно здесь, в сонном Сент-Обри, мало официальной работы. Даже не верится, что рядом Лондон с его кипучей жизнью и обилием происшествий. Иногда я даже жалею, что отказался от частной практики, перед тем как взял на себя обязанности медицинского эксперта.

— Вы хорошо помните случай с Эймосом Гридли? — Холмс внимательно смотрел на доктора.

— Разумеется, сэр. Эймос был странным человеком. Он владел здесь антикварным магазином. Провел в одиночестве всю жизнь. Был прижимистым, но не по природе своей, а волею обстоятельств: магазин почти не приносил ему доходов, ведь люди теперь не приезжают, как раньше, чтобы полюбоваться на римские развалины. — Витерспун повернулся ко мне. — Вы когда-нибудь осматривали наши местные достопримечательности, доктор Ватсон?

Я не успел раскрыть рот, как вмешался Холмс:

— Мы, вероятно, сможем осмотреть их вместе, после того как покончим с делами, — в его голосе слышались нетерпеливые нотки. — Насколько мне известно, тело было найдено не в помещении.

Витерспун неуловимо подтянулся, мягкое благодушие провинциального доктора мигом уступило место деловитости и собранности.

— Труп лежал у самого крыльца — очевидно, что Гридли упал с навеса над входом. Причиной смерти послужил перелом основания черепа. Это не вызывает сомнения.

— Были ушибы или раны? — спросил Холмс.

— Некоторое количество. Следствие предположило, что Эймос находился на дощатой крыше своего дома. Между прочим, имеющей наклон. Он оступился, заскользил вниз по скату, приблизился к краю и… — Витерспун выразительно развел руками. — Удар был, конечно, достаточно сильным, чтобы сломать шею. — Доктор на мгновение взглянул на Холмса и продолжил: — Но я не ответил на ваш вопрос. На правой ноге была большая ссадина, возникшая в результате трения о доски. На это указывают торчащие из раны занозы. Голова Эймоса была сильно изранена, хотя и не так значительно, как можно было ожидать. Вероятно, перелом послужил причиной того, что голова откинулась и не была размозжена.

Холмс продолжал пристально разглядывать медицинского эксперта. Он, очевидно, не считал, что тема исчерпана.

Витерспун поежился под взглядом лондонской знаменитости и после долгой паузы продолжал со вздохом:

— Там был один синяк, мистер Холмс, который озадачил меня. За правым ухом трупа. Судя по цвету, он появился несколько раньше, еще до падения. Я сообщил об этом властям. Но никаких выводов сделано не было.

— И следствие вынесло заключение о смерти в результате несчастного случая, — подвел итоги Холмс.

В этот момент подошел официант. Холмс удивил меня, отнесясь к заказу с возможной серьезностью. Казалось, он был знаком с местной кухней, так как попросил яичный пирог и порцию картофеля по-лионски. Доктор Витерспун остановился на бифштексе, пирожке с почками и бутылке эля. Я предпочел камбалу по-дуврски и еще один стакан портера. Когда заказ был принят, нас удостоило присутствием еще одно лицо.

— А вот и констебль Дэнкерс, — сказал Витерспун. — Это мистер Шерлок Холмс из Лондона и его помощник доктор Ватсон.

Пока мы с Холмсом бормотали приветствия, я рассматривал местного представителя закона. Дэнкерс был дородным мужчиной с сероватым лицом, на котором выделялись густые усы, явно составлявшие гордость владельца. Констебль наградил нас ледяным взглядом; его манеры явно указывали на то, что в помощи детективов-консультантов из Лондона, знаменитых или нет, он не нуждается. Холмс, уже имевший дело с официальными лицами в небольших городах, вел себя чрезвычайно любезно:

— Присаживайтесь, констебль, и присоединяйтесь к завтраку.

Дэнкерс явно не желал приручаться. Он ответил с грубоватой деловитостью:

— Я очень занят, мистер Холмс. Мои обязанности…

Ему не суждено было закончить — открытая ладонь левой руки Холмса с такой силой шлепнула по столу, что судки с приправами подскочили.

— Невероятно! — голос моего друга был столь мрачен, будто он сообщал об эпидемии черной оспы. — Вы хотите сказать, констебль, что позволили распущенным нравам столицы вторгнуться в этот милый городок? Что происходит в этом цветущем крае?! На улицах свирепствует преступность?!

Дэнкерс поперхнулся и испуганно уставился на Холмса:

— Конечно, нет, сэр. Ничего подобного. Здесь даже пропажа велосипеда считается крупным происшествием.

Суровая складка на лице моего друга разгладилась.

— Отлично! В таком случае вы сможете ради нас ненадолго отвлечься от своих обязанностей. Присаживайтесь, констебль.

В голосе Холмса слышались властные нотки, и Дэнкерс занял стул с достойной одобрения готовностью. Когда его гонор улетучился как воздух из продырявленного шарика, констебль стал весьма почтительным. Холмс подозвал официанта, но Дэнкерс сказал, что в данный момент не может есть. Подавив улыбку, официант принес бутылку ирландского портера, при виде которой усатый констебль буквально расцвел.

— Доктор Витерспун ввел нас в курс дела о смерти Эймоса Гридли, — сообщил Холмс.

— Мы дошли до выводов следствия, — подтвердил эксперт. — Почему бы вам не продолжить с этого места, Дэнкерс?

Констебль подчинился.

— Несчастный случай представляется вполне очевидным, джентльмены, — сказал он. — Единственный наследник Эймоса — его племянник моряк Лотар Гридли.

— И, насколько я понимаю, он был в море, когда умер дядя.

— Совершенно верно, мистер Холмс. Корабль «Тихоокеанская королева», приписанный в Мельбурне, прибыл через два дня после смерти. Лотару были завещаны антикварный магазин и деньги, имевшиеся на руках у Эймоса. В сумме не так уж много.

— Лотар Гридли должен получить к тому же пятьсот фунтов страховки, — заявил Холмс.

Дэнкерс задумчиво потер подбородок:

— Это так, сэр. Тоже неплохо. Антикварный магазин и товары стоят не слишком много в твердой валюте.

Констебль замолчал. Холмс, немного подумав, одобрительно кивнул:

— Я вижу, почему вы отказались от мысли об убийстве ради корысти. Какими были отношения покойного с соседями?

— Что ж, — медленно произнес Дэнкерс. — Я не могу сказать, чтобы Эймос пользовался всеобщей любовью. Одиночка, видите ли, а люди обычно не доверяют таким типам. Он был довольно неприветливым, но не злым и не обидчивым человеком. Любил деньги.

— По необходимости, — вмешался в разговор Витерспун. — Как я уже говорил. Я неплохо знал Эймоса. Он надеялся, что его племянник расстанется с морем и поселится в Сент-Обри. Старику, вероятно, казалось, что Лотар возьмет на себя ведение дел в магазине.

— А как ему красили коттедж, — пустился в воспоминания констебль. — Не хочу отзываться дурно об умершем, но он нанял для этого Молтона Морриса. У них был такой спор о цене, что слышно было небось даже в Кенсингтоне. В конце концов Молтон вообще отказался заканчивать работу, пока ему не уплатят оговоренную сумму. И старый Эймос в конце концов вынужден был раскошелиться, но только после того, как маляр чуть ли не неделю не появлялся на работе.

— Старая вражда? — спросил я.

Витерспун и констебль обменялись улыбками.

— Одни разговоры, доктор. Я думаю, что у Молтона есть капля цыганской крови, потому что торговаться он любит до самозабвения.

Дэнкерс снова посмотрел на Холмса:

— На следствии было выдвинуто предположение о том, что Эймос покончил с собой. Лотар потребовал доказательств и выяснил странную вещь.

— То, что его дядя страдал акрофобией — боязнью высоты, — спокойно сказал Холмс.

Оба жителя Сент-Обри изумленно уставились на великого детектива. Я, несмотря на наше долгое знакомство, сделал то же.

— Как вы узнали об этом, мистер Холмс? — запинаясь спросил констебль Дэнкерс.

— Вы только что сами сказали это, — последовал ответ.

— Видите ли, — продолжил Холмс. — Вы утверждали, что мистер Гридли был крайне прижимист и все же нанял человека для покраски коттеджа. Работа, которая, без сомнения, была ему по силам. Когда маляр бросил работу, такой скряга, как покойный, закончил бы ее сам. Что помешало ему сделать это? Боязнь высоты.

Дэнкерс и Витерспун восхищенно смотрели на Холмса.

— Да, сэр, — произнес наконец констебль. — После того как вы все объяснили, дело представляется очевидным.

— И это наводит на еще одну очевидную мысль. Если Эймос Гридли страдал акрофобией, что он делал на крыше крыльца?

Дэнкерс бросил встревоженный взгляд на медицинского эксперта.

Слово взял Витерспун:

— Племянник Эймоса действительно доказал, что его дядя даже лечился от этой фобии, но безуспешно, — запоздало признался он.

— Лотар Гридли отрицал любую возможность самоубийства, в противном случае страховая компания была бы свободна от обязанности платить, — сказал Холмс.

— И Лотар лишился бы пятисот фунтов, — добавил констебль Дэнкерс. — Но его сведения верны, мы проверяли это.

Холмс не слушал.

— Человек, страдающий акрофобией, добровольно забирается на крышу, — размышлял он. — Полагаю, там была приставная лестница?

Мелкие капельки пота выступили на лбу констебля Дэнкерса.

— Вообще-то нет.

В этот момент мое собственное любопытство достигло предела.

— Господи! — воскликнул я. — Но не мог же он туда взлететь!

Холмс пригвоздил меня к месту ледяным взглядом. Дэнкерс терпеливо разъяснил:

— Коттедж двухэтажный, доктор Ватсон. Окно мансарды выходит прямо на наклонную крышу крыльца.

Несколько возбужденный Витерспун прервал его:

— Большая часть больных акрофобией боится высоты, находясь на открытом пространстве. Эймос Гридли в течение многих лет поднимался в свою спальню на втором этаже и совсем не испытывал страха. Возможно, он открыл окно и, не отрываясь от дома, вызывавшего у него ощущение безопасности, ступил на навес. Я знаю, он утверждал, что маляр Моррис так топал по доскам, что возникли протечки. Думаю, Эймос решился проверить состояние крыши и тут его охватил страх высоты или он попросту поскользнулся…

Закрыв глаза, Холмс ненадолго задумался. Похоже было, что он находит объяснение Витерспуна разумным.

— В любом случае мы с доктором Ватсоном хотели бы посмотреть на дом, — произнес Холмс безразличным тоном. — Закажите еще портера, констебль.

— Не возражаю, — поспешно ответил Дэнкерс. Он осушил стакан и аккуратно вытер усы, затем обратился к моему другу: — Простите за любопытство, мистер Холмс. Конечно, ни одна смерть не является маловажным событием, но какая особенность в деле Гридли заставила вас приехать из Лондона? Может быть, вы представляете интересы страховой компании?

Подошел официант, и Холмс велел наполнить всем стаканы, а себе заказал рюмку бренди.

— Как может подтвердить Ватсон, — произнес сыщик беззаботным тоном, — я люблю дела, содержащие элемент загадочности. Часто незначительное происшествие дает великолепный материал истинному любителю логики.

Я восхитился умением Холмса ответить на вопрос, не отвечая на него. Сомневаюсь, что констебля или эксперта одурачил поток слов Холмса. Но у них хватило такта не обменяться многозначительными взглядами или недоверчиво поднять брови. К моему удивлению, Витерспун не пытался отговорить нас от экскурсии к месту происшествия.

— Позвольте мне подвезти вас к коттеджу Гридли, — сказал он. — Это по ту сторону долины, и мой экипаж быстро доставит вас туда.

Холмс был рад принять предложение доктора Витерспуна, и вскоре мы распрощались с констеблем Дэнкерсом и отправились на окраину Сент-Обри.

11 ЗНАМЕНИТЫЙ БОЕЦ НА СТУЛЬЯХ С АНДАМАНСКИХ ОСТРОВОВ

Стояла хорошая погода, и лошадь Витерспуна бежала резво без понукания. С обеих сторон к дороге подступали невысокие холмы.

Экипаж быстро пересек долину. Дорога пошла в гору, и мы поехали медленнее. Справа показалось приземистое строение с крышей, обложенной дерном, и ветхой вывеской «Приют». Витерспун указал на него рукой и сделал недовольную гримасу:

— Местное пристанище порока. Хорошо, что оно находится в стороне от Сент-Обри. Сюда ходят горькие пьяницы. Констебль Дэнкерс на всякий случай наблюдает за этим местом.

Мы перевалили через гребень небольшого холма, на котором стоял «Приют», и спустились по пологому склону. Витерспун свернул вправо на узкую аллею, которая и привела нас вскоре к маленькому недавно покрашенному коттеджу. Двухэтажное здание было выстроено в стиле эпохи королевы Анны. Спереди к нему примыкало небольшое крыльцо с крышей, которую нам предстояло осмотреть. Выйдя из экипажа, Витерспун указал на навес: — Именно отсюда упал Гридли. — Он подошел к крыльцу. — Здесь было найдено тело.

Холмс небрежным взглядом окинул землю. Прошло много времени и бесполезно было обшаривать каждый клочок лужайки. Мой друг отошел подальше от дома, чтобы лучше видеть наклонную крышу крыльца. Окно мансарды оказалось довольно большим, чтобы через него на навес крыльца мог проникнуть человек.

Холмс с интересом изучал постройку.

— Заперто, я полагаю, — пробормотал он.

— Дом опечатан до решения вопроса о наследовании, — объяснил Витерспун. — Следует также уплатить государственный сбор, — добавил он.

Холмс быстрым шагом подошел к боковой стене дома.

— Есть где-нибудь приставная лестница? — спросил он.

— Не знаю, была ли она у Эймоса. Его сарайчик с инструментами заперт. Но мы можем послать за Дэнкерсом. Он откроет сарайчик и сам дом.

Холмс ответил на предложение Витерспуна отрицательным жестом и подошел к бочке, стоявшей около крыльца.

— Обойдемся без лестницы, джентльмены. Пустая, как я заметил. Помогите мне, пожалуйста.

Через несколько мгновений перевернутая бочка стояла на верхней ступеньке крыльца. Холмс проверил ее устойчивость и предложил нам с доктором Витерспуном поддержать этот не слишком надежный пьедестал.

Витерспун проворно подсадил сыщика, и Холмс легко вскочил на бочку, а оттуда взобрался на крышу. Соблюдая осторожность, он приблизился к окну мансарды и внимательно осмотрел его. Изучив окно с помощью своей лупы, Холмс начал двигаться вниз по наклону, намереваясь спуститься и присоединиться к нам. Внезапно он остановился и некоторое время вглядывался в заросли кустарника неподалеку от коттеджа.

— Должен заметить, — спокойно произнес он наконец, — что наши действия представляют для кого-то интерес.

Следуя взгляду Холмса, мы с Витерспуном стремительно повернулись, но не заметили ничего подозрительного.

— Он скрывается за буреломом, — комментировал Холмс. — Черноволосый парень. Довольно здоровый. Судя по медному оттенку его кожи, моряк.

— Это, несомненно, Лотар, — заявил Витерспун. — Странно, что он прячется, впрочем, это нас не касается.

Когда Холмс слез с крыши, медицинский эксперт перешел на конфиденциальный тон.

— К сожалению, джентльмены, Лотар ничем не заслужил высокого мнения своего дяди. Как и многие моряки, на суше он испытывает мучительную жажду и утоляет ее, как вы понимаете, не водой.

— Судя по вашему тону, этот молодой человек — постоянный посетитель «Приюта», — улыбнулся Холмс. — Вероятно, он видел, как мы проехали мимо, и решил последовать за нами.

— У горожан сложилось о нем дурное мнение, — сообщил Витерспун. — Некультурный и нежелательный здесь человек. — Медицинский эксперт, похоже, нервничал. — Если вы закончили осмотр, мистер Холмс, нам лучше вернуться в город.

Когда мы двинулись к экипажу Витерспуна, я бросил внимательный взгляд на моего друга и компаньона.

— Кажется, вы больше заинтересовались окном мансарды, чем самой крышей, Холмс.

— И правильно сделал, — самодовольно ответил детектив. — Я полагаю, — продолжил он, — что маляр Моррис торопился закончить работу исвои споры с покойным. Окно он, конечно, покрасил небрежно, кое-как. Это нельзя заметить с земли, но краска стекала с кисти и заливала оконный запор. Открыть окно, склеенное масляной краской, не так-то просто. Могу вас заверить, джентльмены, что его никто и не пытался открыть с тех самых пор, а следовательно, никто не пользовался окном, чтобы попасть на крышу.

Мы не сразу отреагировали на поразительное заявление Холмса, поскольку нас отвлек звук, донесшийся из ближайших кустов.

— Вероятно, собака, — предположил Витерспун. — Или, скорее, опоссум. — Медицинский эксперт снова переключился на Холмса. — Так как же Эймос Гридли забрался на крышу?

У Холмса был серьезный вид, когда мы с ним занимали места в экипаже.

— Начнем с того, что пребывание Гридли на крыше с самого начала представлялось мне неправдоподобным. Точнее, живого Гридли. Мне представляется другая, куда более зловещая картина его смерти. Упомянутый вами, доктор Витерспун, синяк очень хорошо укладывается в эту схему. Сильный мужчина, специалист в сомнительных делах такого рода, вполне мог оглушить и перенести на крышу пожилого человека, пока тот находился без сознания. Толчок, и тело соскальзывает по наклону и падает на землю. Шея сломана, и смерть в результате несчастного случая надежно маскирует убийство.

Витерспун ничего не ответил, но так хлестнул лошадь, что бедное животное понеслось галопом. Мы молча катили по мирной сельской местности. Вдруг я отчетливо ощутил, как странно ведет себя доктор. Он не выдвинул возражений против воссозданной моим другом картины событий, хотя версию Холмса было бы очень трудно доказать в суде. Вместо этого Витерспун все больше мрачнел, а его манеры мало-помалу утрачивали сердечность.

Холмса устраивало молчание. Лицо детектива было безмятежным, и я догадывался, что его мозг с наслаждением перебирал разрозненные кусочки информации и складывал из них мозаику факта. Витерспун был занят своими мыслями, во всем его облике чувствовалось напряжение. Я ощущал неловкость из-за тишины и решил мысленно оценить факты, добытые нами во время поездки в этот провинциальный городок.

Я согласился с тем, что Эймос Гридли был убит. Холмс не стал бы так подробно излагать свою версию, если бы у него были сомнения. Но почему насильственная смерть антиквара привлекла внимание Холмса? Бывал ли Гридли в магазине Абена Хассима в Стамбуле? Что общего могло быть у него с Золотой Птицей? Да, этот человек шепелявил, хотя я не мог вспомнить, чтобы об этом упоминал хоть кто-нибудь в сонном Сент-Обри.

Мы были на вершине холма, когда Холмс очнулся от своих раздумий и задал вопрос, несказанно меня удививший:

— Мы можем ненадолго остановиться здесь, доктор Витерспун?

Медицинский эксперт инстинктивно натянул поводья и вопросительно взглянул на Холмса.

— Видите ли, — медовым голосом пропел сыщик, — мы с Ватсоном вынуждены почти постоянно находиться в городе. Прогулка в этой мирной местности принесет большую пользу нашему здоровью.

Если бы Холмс не подтолкнул меня незаметно локтем, я бы расхохотался. Сельские виды мало занимали моего друга, также как и забота о здоровье.

— Великолепная идея, Холмс. Час быстрой ходьбы поможет нам размять ноги.

Витерспун бросил на моего друга испуганный взгляд, но попытался скрыть тревогу.

— Если это вас устроит, джентльмены, когда вы возвратитесь, я встречусь с вами в «Кроссбоу».

Мы с Холмсом покинули экипаж, Витерспун тронул лошадь. Я заметил, что Витерспун несколько раз оглянулся на нас. Потом склон холма скрыл его из вида, и Холмс остановился.

— Теперь, Ватсон, вернемся назад. Меня интересует «Приют» — местное пристанище порока, как выразился любезнейший доктор Витерспун.

Я был озадачен. Но мне оставалось только поспевать за широкими шагами Холмса.

Интерьер сельского паба не располагал к себе. В одном конце длинной, изрезанной ножами стойки бара о чем-то беседовали две потрепанные личности, не обратившие на нас никакого внимания. За стойкой восседал некий крепыш с лысой головой, украшенной несколькими шрамами. Ветхая наглухо застегнутая рубаха трещала по швам на мощном теле. Его лицо было круглым и щеки нависали над воротником. Темная поношенная жилетка не скрывала полностью пятна под мышками. Гнилыми зубами он жевал короткую сигару. Коротышка взглянул на нас с Холмсом маленькими, налитыми кровью глазками.

Холмс бросил беглый взгляд на двоих посетителей в конце стойки и, очевидно, не заинтересовался ими.

— Лотар Гридли был здесь сегодня? — спросил он у кабатчика.

— Кто им интересуется?

— Я, — ответил Холмс очень спокойным тоном.

Коротышка полным презрения жестом вынул сигару изо рта, как бы желая подчеркнуть ничтожество собеседника. Холмс приблизился к стойке и слабый свет чадящей лампы упал на его резкое суровое лицо. Бармен пристально посмотрел в глаза сыщика и, очевидно, изменил свое мнение. Его грубый голос зазвучал почти заискивающе:

— Он был здесь, но недавно ушел. Сидел у окна. — Короткий палец указал на закопченный квадрат стекла и стол перед ним. — Потом куда-то смылся.

— Возможно, он вернется, — заметил Холмс. — Посмотрим.

Прихватив пару стульев. Холмс пошел к столу у окна, я двинулся следом. На деревянной столешнице красовались полупустая бутылка и стакан, и я понял, что моряк действительно вернется. Долго ждать не пришлось. Скрипучая дверь позади нас отворилась, черноволосый гигант решительно двинулся к столу и резко остановился, обнаружив незваных гостей. Гладко выбритое красное от ветра и неумеренности лицо не выглядело приветливым. Моряк угрюмо посмотрел на нас.

— Кто такие? — произнес он с вызовом.

— Те двое, что осматривали коттедж вашего покойного дядюшки, — ответил Холмс. — Мы бы попросили вас уделить нам немного времени.

— Мое время дешево, — прозвучал ответ.

— Вас зовут Лотар Гридли?

— Я этого не стыжусь. — Гридли сел и плеснул в свой стакан виски.

— Только что вы наблюдали за нами, — сказал Холмс.

— Что с того? Скоро коттедж будет моим.

— Согласен с вами, — ответил сыщик. — Между прочим, со страховкой тоже не будет проблем.

— Ясно, я догадался, что вы там вынюхивали. Была мысль… думали, что Эймос покончил с собой. Глупости! Жизнь была старикану дорога, это факт.

Когда причина нашего присутствия объяснилась, Лотар Гридли расслабился и подал знак. Перед нами возник кабатчик с двумя стаканами, которые он с грохотом поставил на стол. Я поспешно отказался, но Холмс позволил налить себе внушительную порцию. Однако я заметил, что пить он не стал.

— Вы собираетесь вернуться на корабль? — вежливо спросил он.

Сделав большой глоток, Гридли покачал головой и вытер губы тыльной стороной ладони.

— Ни за что, приятель. Я подыщу себе местечко вроде этого, только в более морском духе, и начнется веселая жизнь. Кого волнует, если я пропью часть своих денег?

Холмс с сомнением посмотрел на него:

— Пятисот фунтов хватит ненадолго.

Гридли щелкнул пальцами и снисходительно рассмеялся:

— Вы говорите о страховке. Она меня не интересует.

— Я рад, что вы хорошо обеспечены.

Взгляд моряка внезапно стал подозрительным.

— Разве я сказал это?

— Нет. Но мне нужно обсудить с вами другой вопрос.

Гридли явно не намеревался обсуждать с нами что бы то ни было, но Холмсу удалось довольно быстро овладеть его вниманием.

— Мы пришли к выводу, что смерть вашего дяди не была самоубийством. Я также не склонен считать ее несчастным случаем.

Наступила пауза, которая была прервана стуком стакана Гридли.

— Наконец-то появился человек, у которого есть хоть бы капля разума. Я говорил им, что старый Эймос никогда бы не полез на эту крышу.

— Я слышал о ваших показаниях на следствии. Они не были приняты во внимание, но что вы сами думаете об этом происшествии?

— Все было подстроено, это факт, — ответил моряк. — Я слышал, что какие-то китайцы крутились около его магазина и исчезли, после того как пошли слухи о несчастном случае. Но об этом все молчат как устрицы.

— Странно, — ответил Холмс. — Если бы не случилось несчастье, вы бы могли войти в дело вашего дяди.

Моряк посмотрел на собеседника как на ненормального.

— Дело? Если вы имеете в виду магазин, то вы заблуждаетесь, приятель. Эймос не нуждался в моей помощи.

Холмс не сдавался.

— Но он же совершал эти путешествия, — тон сыщика был безразличным, но я понимал, куда он клонит.

Гридли покачал головой:

— Я ничего не знал об этих поездках, ведь я редкий гость в Сент-Обри. Когда уладится дело с наследством, меня здесь вообще не увидят. Говорят, что старик иногда путешествовал, разыскивая антиквариат, но это брехня. Кому здесь покупать эти вещи?

Речь Лотара показалась мне противоречивой, но Холмс проявлял большой интерес к его словам.

— Вы не догадываетесь, — настойчиво спросил он, — кому мог помешать ваш дядя?

— Никому в этих краях, — ответил моряк. — Его никто не мог тронуть, потому что он был крепким орешком. Мне кажется, что в молодости он был крутым парнем.

— А, — сказал Холмс. — Этот длинный шрам на его правой руке.

— Откуда вы знаете о шраме?

— По-моему, об этом упомянул медицинский эксперт.

Я был рад, что Холмс и Гридли увлечены беседой и не замечают моего крайнего изумления. Шрам на левой руке был очередным блистательным экспромтом моего друга.

Когда дверь паба снова заскрипела, впуская очередного посетителя. Холмс удовлетворенно обратился ко мне:

— Что ж, Ватсон, нам, пожалуй, пора возвращаться в город.

— Он сказал «Ватсон»! — прозвучал из мрака хриплый от злобы голос вошедшего. — Это, конечно, он. Король шпиков. Детектив Шерлок Холмс.

Двое посетителей в углу поднялись и двинулись к нам. Толстый кабатчик схватил дубинку.

— А, Дэйв Дэрк Букхольц, — сказал Холмс. Я заметил, что он напрягся, готовый к обороне. — Что-то заставило тебя покинуть свое логово, не так ли, Дэйв?

— Так же как и тебя, Холмс. — Человек окинул взглядом находившихся в баре. — Не прошло и года, как эта вонючая ищейка отправила моего брата Мэка в Принстон. Я не могу упустить такой шанс.

Дэйв Букхольц кинулся к нашему столу, его рука метнулась к поясу. Судя по кличке ^[255], противник был вооружен. У меня не было времени убедиться в правильности моей догадки. Вскочив на ноги, я схватил свой стул и взмахнул им, целясь в ноги нападающего. Удар пришелся в голень. Дэрк рухнул на пол, но по инерции пролетел вперед и с силой ударился подбородком о столешницу. Я потерял равновесие и, чтобы не упасть, резко взмахнул рукой. Ножка стула угодила в горло толстого кабатчика. Выронив дубинку, коротышка захрипел от боли и осел на пол, хватаясь за шею. Отшатнувшись после этого совершенно неожиданного столкновения и по непонятной причине продолжая сжимать в руке стул, я крутанулся на одной ноге влево, и деревянное сиденье снесло челюсть одного из посетителей. Он повалился, как бревно. Его товарищ, готовый кинуться на нас, неожиданно отскочил назад, когда я отчаянным усилием восстановил равновесие и тяжело дыша замер в центре зала.

— Стой, я не имею к этому отношения, — крикнул бедняга и пулей вылетел в дверь. Не зная, что и думать, я обернулся и окинул взглядом живописную сцену.

Холмс стоял позади стола, спиной к окну, и его худое, орлиное лицо выражало безграничное изумление. Стоявший рядом с ним Лотар Гридли смотрел на меня, восхищенно открыв рот. Дейв Дэрк недвижимо валялся под столом. Кабатчик хрипел на полу, и его ноги судорожно дергались. Неизвестный посетитель был без сознания, из его открытого рта текла тонкая струйка крови. «Сотрясение мозга», — автоматически подумал я.

— Я всегда говорил, — пробормотал Лотар Гридли, — что нужно опасаться молчунов.

Все еще тяжело дыша я посмотрел на моряка, как я надеюсь, с некоторым достоинством.

— Простите?

Лотар повернулся к Холмсу:

— Ваш друг не сказал ни слова, с тех пор как я вернулся, и вдруг запросто уложил троих.

— Ничего удивительного, — спокойно заверил детектив. — Мой компаньон Ватсон — знаменитый боец на стульях. Этот способ нанесения увечий широко применяется на Андаманских островах.

— Никогда не бывал на Андаманах, — сказал Гридли.

Я скромно пожал плечами. Никогда не одобрял ехидный юмор Холмса.

— Дорогой Ватсон, — не унимался мой друг. — Достаточно на сегодня. Я не вижу оснований, чтобы медлить, а вы?

Гридли покачал головой, указывая на распростертые на полу тела:

— Они получили по заслугам. Вы действительно детектив Шерлок Холмс?

Холмс кивнул:

— В настоящее время провожу расследование для Трансконтинентальной страховой компании.

Гридли опасливо покосился в мою сторону.

— Я никогда не имел дела с детективами, мистер Холмс. Но я рад, что ваш компаньон хорошо относится ко мне.

Я едва мог сдержаться, когда мы покинули «Приют» и вышли на дорогу к Сент-Обри.

— Вы меня удивляете, Холмс. Бои на стульях! Андаманские острова! Какая чушь. Как я появлюсь перед своими пациентами или милейшей миссис Хадсон, имея репутацию драчуна из бара?

— Дорогой Ватсон, я сомневаюсь, что эта история станет известна за пределами «Приюта». А жаль. Вы были великолепны. Это достойный результат, кроме того, вы вытащили нас из довольно неприятной истории. Давайте теперь ускорим шаг, потому что нам предстоит еще поймать в сеть кое-какую рыбешку.

Холмс торопливо зашагал в сторону города. Я семенил за ним, подстегиваемый любопытством.

— Зачем мы заходили в этот грязный паб? Слова Лотара Гридли не соответствуют фактам.

Губы Холмса сжались в тонкую линию.

— Все зависит от того, какие факты мы будем рассматривать. Племянник очень небрежно говорил о страховке, и это наводит на мысль, что у Эймоса Гридли были другие источники доходов, кроме антикварного магазина. Он был скуп, но располагал средствами. Лотар также признал, что старик путешествовал — факт, который был нам неизвестен раньше. Значит, он мог быть и в Стамбуле и в клубе «Нонпарель». Мы также знаем, что у покойного был шрам на руке.

— Как вы догадались об этом?

— Полезно быть сведущим в истории преступлений. Цепкая память тоже помогает.

Хотя я сделал еще несколько попыток, мне больше ничего не удалось выведать у Холмса. Похоже, мой друг занялся разработкой плана действий. Мне, откровенно говоря, действовать больше не хотелось.

Когда мы добрались до главной улицы, обсаженной старыми дубами, стало видно крыльцо «Кроссбоу». Я заметил на нем Витерспуна и констебля Дэнкерса, поджидавших нас. Витерспун махнул нам рукой и оба спустились к нам навстречу.

— Мы уже начали волноваться, — сказал медицинский эксперт.

— Извините, мы с Ватсоном залюбовались окрестностями, — ответил Холмс. — Если я смогу теперь посмотреть на магазин Гридли, мы покончим с делом бывшего антиквара.

— Нет ничего легче. Вот он. — Констебль Дэнкерс указал на здание в георгианском стиле на другой стороне улицы. Он казался раздраженным и невыспавшимся, но все же охотно подошел к двери под вывеской «Антиквариат и мебель» и вытащил из кармана ключ.

Когда мы вошли в большую темную комнату, Дэнкерс уверенным шагом прошел к двум высоким окнам и отдернул шторы. Дневное солнце осветило горки и шкафы, набитые столярным инструментом. Я отметил отсутствие антикварных вещиц и безделушек и решил, что торговец держал свой товар в другом месте.

Холмс лишь мельком взглянул на комнату и повернулся к провожатым. Лицо его окончательно утратило признаки благодушия.

— Я вижу, что покойный Эймос Гридли мало занимался антиквариатом, но много ремонтировал, переделывал и реставрировал.

Дэнкерс кивнул:

— У Эймоса были золотые руки.

— Естественно. Двадцать лет назад в Девоншире жил человек по имени Гарт, которому удавалось сбывать ничего не подозревавшим коллекционерам ряд художественных подделок. Как и все, кто занимался этим сомнительным делом, он умел изготовлять рамы и смешивать реактивы, для того чтобы его фальшивые шедевры могли пройти экспертизу. Такой человек мог оказаться полезным для великого коллекционера вроде Базила Селкирка, не правда ли?

При звуке этого имени у меня возникли какие-то смутные ассоциации, но мне не удалось вспомнить, где я его слышал. Я взглянул на констебля. Вид его поразил меня: у Дэнкерса отвисла челюсть, было похоже, что ему не хватает воздуха. Витерспун нахмурился и на его лице возникло выражение покорности судьбе — словно он давно ожидал удара и испытывал облегчение, наконец получив его.

— У этого Гарта, — продолжал Холмс, не замечая состояния собеседников, — был длинный шрам на руке. Доктор Витерспун, вы не сказали мне, что и у Эймоса Гридли была аналогичная отметина.

— Это не представлялось мне важным, — промямлил медицинский эксперт.

— Гарт шепелявил, так же как и Гридли. Существует ряд деталей, о которых предпочли умолчать и вы и констебль. Мы с доктором Ватсоном должны были увидеть тихий симпатичный городок, существующий в гармонии со всем миром. Он, конечно, таков и есть, но существуют детали, не вписывающиеся в эту идиллическую картинку. Оловянных рудников и туристов давно уже нет, джентльмены. Мы не видим ни возделанных полей, ни работающих фабрик. Как зарабатывают на жизнь местные жители? Улицы ухожены, дома в хорошем состоянии — значит, должен быть источник дохода. И мы знаем его, не правда ли? Это знаменитый затворник Базил Селкирк, эксцентричный миллионер-коллекционер. Сент-Обри — это город Селкирка. Удобно расположен, недалек от Лондона, но тихи неприметен. Маленькое королевство Селкирка, о котором не упомянул ни один из вас. Селкирку нужны спокойствие и безмятежность, отсутствие промышленников и городской толпы. Он хочет этого, он платит за это: и вы даете это.

Неожиданно я вспомнил: это же Хассим рассказывал о самых знаменитых коллекционерах в мире. Базил Селкирк из Англии был одним из них. Теперь я понял, что привлекло Холмса в Сент-Обри, загородную резиденцию миллионера. Смерть Гридли была лишь поводом, настоящей же причиной был Селкирк.

Констебль Дэнкерс хотел возразить, но последовал примеру Витерспуна, который явно признал себя пораженным.

— И что же теперь, мистер Холмс? — спросил доктор.

— Мы ведь не совершили никакого преступления, — добавил констебль.

— Согласен, — ответил Холмс. — Я не отказываю Селкирку в праве на выбранное им убежище. Но та видимость, за которую вам платят, не согласуется с моими планами, и я вынужден се разрушить. Меня интересует встреча с Селкирком. И вы организуете ее для меня.

— Будь я проклят, если пойду на это! — заявил Дэнкерс.

Я догадался, что самоуверенный сельский констебль с затуманенным взглядом был не на нашей стороне. Глаза Дэнкерса стали колючими и в его поведении появилась затаенная враждебность. «Актерская игра, — подумал я. — Все это время нам показывали хорошо отрепетированное представление, участники которого скрывали свои истинные лица под масками».

— Вам будет хуже, если вы не согласитесь, — холодно ответил Холмс. — Ведь вы отлично знаете, что Гридли был убит. Не может быть ничего более неприятного, чем убийство в частном королевстве. Приходится идти на сокрытие. Хотя я сомневаюсь, что вы знаете виновников или хотя бы причину преступления.

— Это верно, — согласился Витерспун, вытирая испарину.

Холмс не сводил своего пытливого взгляда с Дэнкерса, который еще пытался сопротивляться.

— Лучше иметь дело с детективом-консультантом, чем со сворой полицейских из Скотленд-Ярда. Подумайте об этом. Я представляю Трансконтинентальную компанию. В случае убийства их обязательства должны быть выполнены, так же как и при случайном стечении обстоятельств. Я могу подтвердить версию следствия. Но вы должны организовать мне встречу с Селкирком.

Витерспун и Дэнкерс обменялись встревоженными взглядами, а Холмс невозмутимо продолжал:

— Есть два способа устроить это. Я могу заподозрить неладное в связи с неосторожным высказыванием, допущенным кем-то из вас, и решить, что Базил Селкирк является важным звеном в таинственной смерти Эймоса Гридли… Мы можем придерживаться этой версии. Другой вариант более заманчив. Оказавшись в Сент-Обри, мистер Шерлок Холмс загорелся желанием побеседовать со знаменитым коллекционером Базилом Селкирком о некоторых произведениях искусства, фигурировавших в делах мистера Холмса, — двух предметах, которые, несомненно, возбудят интерес у такого человека, как ваш хозяин. Выбор за вами, джентльмены.

Констебль с Витерспуном снова обменялись взглядами. Медицинский эксперт выразительно пожал плечами, и я догадался об их решении раньше, чем они успели ответить.

12 СТРАШНЫЙ ЧЕЛОВЕК

На этот раз, покинув «Кроссбоу», мы двинулись на запад. Витерспун предоставил нам свой экипаж. Констебль Дэнкерс по телефону связался с замком Селкирка. Дэнкерс не сообщил о подробностях своего разговора с миллионером. Возможно, переговоры велись через посредников. Во всяком случае, Селкирк изъявил желание встретиться со знаменитым детективом и мы были в пути. Дорога полого поднималась к вершине холма, где, как я предположил, находилась резиденция Базила Селкирка.

На вершине холма Холмс остановил экипаж, чтобы дать передохнуть лошади. Я тоже глубоко вздохнул. Местность впереди плавно переходила в лесистую долину. Небольшая извилистая речка несла свои воды с севера и впадала в широкое озеро. В центре озера на искусственном острове высились укрепления, очень напоминавшие миниатюрный Дубровник.

Я негромко присвистнул; даже Холмс не сумел скрыть своего изумления. Усеянная обломками скал гора на заднем плане служила мрачным фоном неприступному замку. Пред нами наяву предстала декорация средневековой мелодрамы.

— Никаких сказочных куполов и шпилей, столь любимых Безумным Баварцем, — заметил мой друг. — Средневековый феодал не отказывается от современных материалов; там, где древние стены разрушены временем, мы обнаружим бетон и металлические каркасы.

— Впечатляет, — пробормотал я. — Мне кажется, что мы, искатели приключений, собирающиеся спасти узника Зенды.

— Неплохое сравнение, — согласился Холмс, трогая лошадь. — Но вместо того чтобы говорить о вымышленном замке, позвольте мне привести в качестве примера город Бар.

Это название ни о чем мне не говорило, и я задал вопрос Холмсу.

— Город-призрак на побережье Черногории, — объяснил он. — Мрачная сцена перед нами очень похожа на древние сербские руины. Бар, конечно, не был восстановлен современным Крезом.

Мы приблизились к замку, и я увидел, что дорога прерывалась в конце мыса, который вдавался в крепостной ров. Послышался скрип лебедки, и массивный подъемный мост величественно опустился, пропуская нас между могучими стенами во двор замка. Когда мы проезжали по мосту, я обратил внимание Холмса на цвет воды.

— Не менее двадцати футов глубины, — пояснил он. — Это не пруд в Бирлстоне, который можно перейти вброд. Взгляните-ка, старина, какие интересные существа кишат в этих водах. Я бы не удивился, если бы столь озабоченный своей безопасностью человек, как Базил Селкирк, населил воды своей крепости пираньями. Но нет, сомнительно, чтобы тропическая рыба смогла выжить в нашем климате.

Мы миновали стены, которые, как мне показалось, были десятифутовой толщины, и Холмс остановил экипаж у каменной лестницы, ведшей к массивному средневековому порталу.

Два темноволосых грума уже ждали нашу лошадь, которую они увели, как только мы с Холмсом вышли из экипажа. Бледный худощавый человек с мягкими чертами лица и пышными волосами появился в дверях и с церемонным приветствием впустил нас в каменную громаду.

Вслед за своим провожатым мы проходили из зала в зал, и мне казалось, что я нахожусь в Букингемском дворце или Британском музее. Мы миновали собрание персидских ковров, прошли мимо редкой мебели и коллекций оружия. Стены замка были увешаны подлинниками мастеров, но у нас не было времени осматривать отдельные работы. Перед моим взором вращался лишь калейдоскоп бесподобных произведений искусства. Когда нас провели в длинную галерею с зеркальным полом, послышался скрип открываемой двери и в складках портьеры мелькнуло лицо, показавшееся мне знакомым. Холмс предупреждающе сжал пальцами мой локоть, и я равнодушно отвернулся от молчаливого наблюдателя. Это был Сэм Мертон, знаменитый борец в тяжелом весе; меня удивило его присутствие здесь, но потом я догадался, что это один из телохранителей Селкирка. В своей огромной древней твердыне миллионер мог скрывать целую армию.

Наконец мы попали в помещение, вероятно, служившее прежде залом, и я представил себе, как столетия назад закованные в латы рыцари осушали чаши с вином за длинным столом в центре. Огромная люстра освещала центр зала, но углы его тонули во мраке.

В камине, куда легко могли войти четверо взрослых мужчин, пылало массивное бревно. В экране не было нужды: десять футов камня отделяли пламя от натертого пола.

Во главе пиршественного стола, лицом к камину, расположился человек. Я бы не удивился, увидев Черного принца, но передо мной в инвалидном кресле сидел глубокий старик, закутанный в толстое одеяло. Черты его лица были тонкими, а бескровные губы обнажали крупные зубы, слишком белые, чтобы быть настоящими. Но седые волосы старца были все еще густыми и, зачесанные назад, придавали внешности миллионера оттенок безумия. Пепельные кустистые брови нависали над самыми проницательными глазами из всех виденных мной. Лицо казалось символом немощи и упадка, но эти глаза соперничали в живости с пляшущими огоньками в камине.

Когда провожатый подвел нас ближе, дряблая шея старика удлинилась, как у рептилии, а его сгорбленные плечи немного распрямились. Селкирк силился рассмотреть нас.

— А, мистер Холмс. Полагаю, вы побывали в Стамбуле. — Губы старца скривились и изо рта вырвался сухой смешок. Подавив приступ веселья, он вытащил из рукава платок и вытер слюну. Потом его пронзительные глаза уставились на меня. — А это не кто иной, как знаменитый доктор Ватсон.

Я что-то пробормотал, но сомневаюсь, что Селкирк услышал меня. Он уже забыл обо мне. Скрюченная, трясущаяся рука сделала повелительный жест, и наш провожатый мгновенно исчез. Мягкий шелест закрываемой двери, и наступила тишина. Хилый старик внимательно разглядывал Холмса. Слабая улыбка тронула губы детектива, и я понял, что оба противника оценивали друг друга, как опытные фехтовальщики, готовые обнажить клинки.

Не знаю, что обнаружил Базил Селкирк во внешности или в поведении Холмса, но, похоже, он остаются доволен. Трясущейся рукой старик указал на кресло.

— Ну что ж, — сказал он. — Нам нужно поговорить. Я редко принимаю посетителей, а мои люди постоянно пристают ко мне с лекарствами. Ужасная гадость, но только это позволяет развалине, которую вы видите перед собой, прожить очередной день.

Когда мы уселись, Базил Селкирк склонил голову к плечу и уставился на Холмса. Это было трогательное, почти детское движение, вызвавшее у меня острый приступ жалости и гадливости.

— Значит, это вы разоблачили этого идиота — этого болвана, замешанного в деле о берилловой диадеме…

— Сэра Джордона Бэрнвелла, — подсказал Холмс.

— Одного из самых опасных людей Англии, — добавил я.

— Чушь и глупость, — язвительно возразил Селкирк. — Дурак похитил три берилла, а мог украсть все тридцать девять. Если бы я охотился за диадемой, можете не сомневаться, я получил бы ее целиком.

— Это было бы незаконным, диадема — общественное достояние империи, — довольно резко возразил Холмс.

— Теперь это не имеет значения, — сказал миллионер. — Существует много способов делать дела. Но довольно об этом. Теперь, — он нетерпеливо подался вперед, — расскажите мне об изумруде. — Старик потер руки, и его глаза заблестели от возбуждения.

— Изумруде Мидаса?

— Разумеется. Другого такого нет. Но я никогда не видел его, а вы видели. Какой он?

Холмс тщательно подбирал слова:

— Когда я впервые увидел изумруд, он лежал в футляре, который находился в моих руках. Я откинул крышку и…

— Так, так?

— Мне показалось, что комната вспыхнула зеленым огнем.

— Ах! — из глубин немощного тела вырвался почти экстатический стон. — Вы здорово описали это. Я почти могу видеть его, — он бросил на меня быстрый, проницательный взгляд.

— Он из копей Клеопатры в Верхнем Египте, вы знаете. Египетские изумруды лучше центрально-американских.

Селкирк ненадолго задумался. Его голова опустилась и снова поднялась, старик окинул нас своим птичьим взглядом.

— Красивая женщина, эта Клеопатра. У меня в коллекции монет много египетских статеров.

В глазах Холмса вспыхнул озорной огонек:

— Бьюсь об заклад, что ваши статеры старой птолемеевской чеканки, а не те, что выпущены в обращение последней царицей Нила.

Селкирк снова тихонько захихикал и смеялся до тех пор, пока у него на глазах не выступили слезы. Наконец он промакнул их платком. Огромная дверь позади нас открылась, и старик раздраженно замахал руками.

— Прочь! Прочь!

— Но, мистер Селкирк… — донесся из тени протестующий голос.

— Я сказал, уйдите. Я позвоню.

Когда дверь тихо закрылась, Селкирк пришел в себя, хотя его рот все еще скалился в улыбке, напоминавшей маску смерти.

— Молодой дурак! Но он, похоже, знает свое дело. В любом случае, мистер Холмс, вы заработали очко. Я слышал о ваших способностях. — Неожиданно его взгляд переметнулся на меня, заметив мое удивление, старик пояснил: — Клеопатра снизила серебряное содержание статера с девяноста процентов до тридцати трех. Немногие знают об этом. Но вы знаете, — добавил он, снова пронзая Холмса своим приводящим в замешательство взглядом. — У вас есть с собой папиросы? — неожиданно спросил он.

Холмс кивнул и вытащил золотой портсигар, внезапно его рука остановилась в воздухе.

— Вам вредно курить?

— Разумеется, иначе у меня был бы свой табак.

Холмс подал портсигар старику и помог ему зажечь папиросу; миллионер с наслаждением затянулся.

— Все, что нравится человеку, вредно для него. Но вы не беспокойтесь, — добавил он, заметив мою гримасу профессионального медицинского неодобрения. — Я такой старый мошенник, что это не имеет никакого значения.

Мне бросилось в глаза, что зажатая между неестественно тонкими пальцами сигарета не дрожала, когда он откинулся на спинку кресла и хитро посмотрел на нас.

— Теперь поговорим о деле.

Я не знал, что сказать, и беспомощно посмотрел на молчавшего Холмса.

— Начинайте, начинайте. Я еще не выжил из ума. Для чего вы пришли? Ведь не для того, чтобы посмотреть на обломок прошлого или порадовать старика описанием изумруда Мидаса. Вам что-то нужно.

— Мне нужна Золотая Птица, — просто ответил Холмс.

— Она нужна всем.

— Этот факт вызывает у меня недоумение.

Миллионер глубоко затянулся и его голова снова по-детски склонилась набок.

— Вы не умеете замечать необычное.

— Она у вас? — настойчиво спросил Холмс.

— У меня есть соображения о том, как прибрать ее к рукам.

— Я представляю интересы законного владельца. Если это необходимо, я могу получить ордер на обыск.

— Вы зря тратите время, Холмс. Когда я загнал в угол зерновой рынок Канады, три государства не смогли остановить меня. Если я захочу иметь эту золотую статуэтку, я ее получу, это факт.

Разговор, несомненно, заинтересовал Селкирка. Он выпрямился в своем кресле и словно помолодел.

— А вы хотите ее иметь?

— Я заинтригован. Но не из-за ее ценности.

Холмс полузакрыл глаза и задумчиво произнес:

— Из-за того, что кто-то еще так настойчиво стремится завладеть ею.

Селкирк восхищенно захихикал:

— Вы действительно разбираетесь в этом деле. Разумеется, вы правы.

— Азиат, — скорее утвердительно, чем вопросительно, произнес Холмс.

— Проклятый бандит! — Старик напрягся и его тонкие губы скривились в пугающей гримасе. — Как странно, что, несмотря на болтовню благочестивых церковников, именно ненависть может заставить кровь бежать быстрее, хотя бы и на короткое время. Но я не испытываю ненависти к этому китайцу. Это ревность, джентльмены, поскольку он стал более крупным мошенником, чем я. Точнее, чем был я, — добавил он с сожалением. — В любом случае вы правы.

Я понял, что Холмс решил перейти в наступление. Взаимное прощупывание окончилось.

— Позвольте мне кое в чем разобраться, — сказал мой друг. — Китаец охотится за Золотой Птицей, и вы не знаете почему?

Селкирк быстро кивнул, лукаво глядя на Холмса, как бы ожидая новых откровений знаменитого мастера дедукции и бросая ему вызов.

Поведение старого финансиста ни в малейшей степени не смутило Холмса. Он продолжал:

— Азиат обнаружил Птицу в Стамбуле и послал за ней своих людей. По вполне понятным причинам вы послали вслед за ними Гридли.

Язвительность финансиста исчезла, его глаза засветились от удовольствия.

— Я уважаю людей, которые не тратят времени на бесполезные вопросы, мистер Холмс. Но мало кому удавалось узнать о моих поступках. Как вы догадались о моем шаге?

— Вы сами сказали об этом. Вы говорили, что Птица не представляет большой ценности — по крайней мере такой, которая могла бы возбудить ваш интерес. Очевидно, вы узнали, что ваш восточный соперник охотится за скульптурой. Вы, конечно, почувствовали, что он знает что-то, неизвестное вам, и присоединились к охоте.

Селкирк удовлетворенно кивнул:

— Вы правы. Мне кажется, мистер Холмс, что нам стоит заключить сделку, поскольку вы можете оказаться мне полезным. Скажите, что вы хотите узнать. Если я пожелаю ответить, я скажу правду.

Это неожиданное предложение, похоже, нисколько не удивило Холмса. Он приступил к делу со своей обычной методичностью.

— Вы не знаете, что заставляет азиата преследовать Золотую Птицу, но не могли бы вы отважиться на догадку?

Миллионер отрицательно покачал головой.

— Знакомо ли вам имя Васил Д'Англас?

— Специалист по редким металлам, живущий в Берлине. Очень искусен. Я знаю, что он купил Птицу у торговца в Стамбуле. Насколько мне известно, он не коллекционер.

— Возможно, то, что он коллекционирует, находится вне сферы ваших интересов, — сухо сказал Холмс. — Он сообщил, что страсть к Птице охватила его семью и его самого.

Селкирк пожал плечами, давая понять, что готов принять такое объяснение, и Холмс переключился на другую тему:

— Мне показалась интересной история этого предмета. В течение веков сохранялись сведения о существовании Птицы.

— Золото всегда вызывало уважение. Начиная с могил скифских вождей и кончая нью-йоркской Ист-Ривер, — возразил Селкирк.

Видя, что я снова не понимаю, о чем идет речь, старик пояснил:

— Там утонул британский фрегат, доктор. Он перевозил деньги для британской армии во время войны за независимость в колониях. Было много попыток добраться до затонувшего золота. Но, увы, течения оказались сильнее искателей. Я привел лишь один пример. Но золото вечно притягивает к себе людей. Если говорить о Птице, следует учесть саму работу. Это подлинный шедевр, и я не отказался бы иметь его в своей коллекции, хотя едва ли стану предпринимать для этого решительные шаги.

— И все же… есть люди, которые предпринимали их, и даже до азиата.

Холмс встал и уставился на огонь в огромном камине. Возможно, поэтому он не заметил неожиданную перемену в птичьих глазах финансиста. Губы Селкирка на мгновение раскрылись, как если бы с них был готов сорваться вопрос, но старик сдержал себя. Тишина, воцарившаяся в гигантском зале, нарушалась только потрескиванием пламени, которое бросало на стены пляшущие тени. Холмс принялся перечислять факты, словно повторение их вслух позволяло ему исследовать их с большей аккуратностью и отыскать слабое место или противоречие. Его мозг лихорадочно искал в событиях скрытую правду.

— Ваш человек — Гридли — прибыл в Стамбул на день позже азиата. Но он (или вы) догадался, что статуэтка поплывет в Англию на «Звезде Азии». Когда китайский моряк прибыл в Лондон со статуэткой, спрятанной внутри Будды, ваши наемники, члены шайки Доусона, забрали у него Птицу. Разочарованный Чу Санфу приказал своим людям напасть на логово Доусона, клуб «Нонпарель». Но Гридли опередил их, заплатил Доусону за работу и успешно скрылся. Таким образом, все указывает на то, что Золотая Птица у вас, мистер Селкирк.

Холмс отвернулся от огня и спокойно посмотрел на финансиста.

Селкирк снова продемонстрировал мертвенный оскал своей улыбки и восхищенно кивнул, выражая удовлетворение или, может быть, благодарность.

— Все лучше и лучше. Честно говоря, мистер Холмс, вы действительно изумляете меня; и вы, конечно, не в первый раз слышите такие слова. Вы восстановили цепочку событий, которая, безусловно, согласуется с находящимися в вашем распоряжении фактами. Ваша версия подходит к информации, которой вы владеете, как сшитая на заказ перчатка — к руке красавицы. Я не только согласен со всем, что вы сказали, но и готов использовать ваши логические построения в качестве основы для дальнейшей работы. Обязательно. Но вы, кажется, упомянули о других людях, которые с необыкновенным упорством гонялись за Птицей?

Холмс мягко улыбнулся:

— Вам известны все факты из истории Птицы. Насколько я понял, вы должны были узнать об этом предмете все — хотя бы для того, чтобы обойти вашего соперника.

— Это так, — подтвердил Селкирк. — Но, возможно, вы дадите другое объяснение этим фактам.

Холмс кивнул.

— Мы не станем гадать о происхождении Птицы, также как и о ее неизвестном авторе, — сказал он. — Ее переход от азиатов к французам и Наполеону, по-моему, не имеет отношения к проблеме. Но я считаю, что уже похищение Птицы на острове Родос представляет для нас большой интерес.

На этот раз Селкирк не смог удержаться от вопроса:

— Почему?

— Потому что она была украдена Гарри Хокером. Делая свою бесславную, хотя и успешную карьеру, Хокер служил подручным Джонатана Вайлда, крупнейшего преступника прошлого века. Интересовало ли Вайлда это произведение искусства, в течение многих лет переходившее из рук в руки?

Теперь Селкирк сам задумчиво уставился в пространство.

— Если интересовало, следует задать вопрос: почему? Птица переходила от мусульман к русским и потом к французам как дар, как средство для установления добрых отношений.

— Позднее как залог, — добавил Холмс.

— И в какой-то момент она стала объектом преступной охоты. Вы знаете, мистер Холмс, что Птица появилась во дворце оттоманского султана, была похищена оттуда примерно в 1830 году и отсутствовала, пока Гарри Хокер не обнаружил ее на Родосе.

— Это сообщение — новость для меня, — сказал Холмс.

— Потом, — продолжал Селкирк, — о Птице ничего не было известно в течение сорока лет.

— Я думаю, что здесь вмешалась судьба, — сказал Холмс. — Это, конечно, только предположение, но Хокер мог отправиться со своей добычей в Стамбул. Он умер, не успев сбыть ее, и статуэтка четыре десятилетия пролежала в сундуке.

Селкирк был счастлив, как ребенок, узнавший конец захватывающей истории.

— Эта версия не проливает свет на происшедшее, но она заполняет пробел. Вот вам, сэр, еще один лакомый кусочек информации. Говорят, что перед тем как появиться на острове Родос, Птица побывала в Албании.

Холмс задумался:

— Она была украдена на Родосе в 1850 году. Находилась ли она в Албании, скажем, в 1822-м?

Селкирк пожал плечами. На мгновение его глаза закрылись как бы от усталости, но почти сразу же широко раскрылись.

— Пожалуй, нам пора вернуться к настоящему, — продолжал Холмс. Его голос зазвучал увереннее. — Сыщик, китайский моряк и некто Эймос Гридли умерли в течение месяца. Из-за Птицы. Гридли работал на вас. Что вы собираетесь делать?

— А я должен что-то делать? — равнодушно ответил Селкирк.

Но это были только слова. Даже я видел, что мозг финансиста лихорадочно работал.

— Должны, — ответил детектив. — Люди Чу выследили Гридли и побывали здесь. Падение вашего человека с крыши не было несчастным случаем. Его убили, возможно, из-за преданности вам. Мы с доктором Ватсоном получили информацию, которой не было у Чу. Гридли не только явился в клуб «Нонпарель» за Золотой Птицей, он ездил за ней в Стамбул. Из этого следует, что он был вашим посланцем. Как вы думаете, сколько времени потребуется азиатам, чтобы прийти к такому заключению?

Селкирк снова захихикал, и мои пальцы нервно сжались.

— Немного, сэр. Это я вам обещаю. Конечно, доберутся ли они до меня — это другой вопрос. Вряд ли бандиты Чу встретят здесь теплый прием.

— И все же, — настаивал Холмс, — не следует недооценивать могущественного противника. Вы получили предупреждение.

— И из безупречного источника, мистер Холмс. Ваши слова не останутся незамеченными. В этом отношении я ваш должник. Я, конечно, отплачу вам. Вы сказали, что вам нужна Золотая Птица. В свое время вы ее получите. Даю вам слово.

Не знаю, каким образом финансист подал сигнал, но дверь огромной комнаты отворилась и на пороге появился наш бледный провожатый.

— Я устал, джентльмены, — произнес Селкирк извиняющимся голосом. — С вами скоро свяжутся. Позвольте взять с вас одно обещание перед тем, как мы расстанемся. Если мне не изменяет интуиция, это дело еще будет продолжаться. Когда оно завершится, вернитесь сюда и мы снова поговорим. Я действительно считаю, что сегодня один из самых приятных дней в моей жизни.

Бледный молодой человек стоял теперь рядом с ним. Селкирк с сожалением обратился к нему:

— Проводи джентльменов, Сидрик.

Когда мы подошли к двери, я обернулся и бросил взгляд на закутанную в одеяло фигуру, сидевшую у тлеющего камина. Больше я никогда не видел страшного Базила Селкирка.

13 ОСАДА

Когда мы ехали из феодального поместья финансиста-коллекционера, Холмс поминутно понукал лошадь. Он казался расстроенным и, по-видимому, не собирался высказывать свои мысли. Но я не мог сохранять молчание, потому что оно не соответствовало моему настроению.

— Дорогой Холмс, — начал я. — Старик сказал, что вы получите Золотую Птицу. Обещание, данное Линдквесту, будет выполнено. Если, конечно, можно верить Селкирку.

— Я верю ему, Ватсон. Именно поэтому и нахожусь в таком затруднении. Учтите, что мы не были готовы к такой крупной добыче. Сегодня мы пытались при помощи спиннинга вытащить на берег кита.

Холмс всегда рассказывал о своих действиях во множественном числе, что доставляло мне удовольствие, но совершенно не соответствовало действительности. Я представления не имел о том, что творилось в его гениальном мозгу, и, конечно, не мог понять смысл его последнего замечания. Я терпеливо ждал дальнейших разъяснений.

— Ватсон, мы всего лишь бросили в воду маленькую приманку. Детектив-консультант и его компаньон едва ли могут выдвинуть обвинение против одного из самых могущественных людей в мире. Поэтому я надеялся потешить старого мошенника ярким рассказом и получить взамен какую-нибудь информацию. Я ждал от него подачки, как бродячий музыкант монеты из королевских рук.

— Вместо этого он пообещал решить проблему за вас.

— Не думаю, что он имел в виду это, — ответил Холмс. Его улыбка была мрачной. — Нет, он предложил продолжить расследование. Но он действительно пообещал нам Птицу. Этого я не отрицаю.

— Что же не дает вам покоя, Холмс?

— Что я сделал для него? Он сказал, что я могу оказаться ему полезным. Очевидно, так и случилось. Да, он воспользовался моими словами как предлогом для того, чтобы отблагодарить меня. Но ведь я не сообщил ему ничего нового. Ватсон, мы оказали старому пройдохе какую-то услугу. В нашем мире Базилы Селкирки никогда ничего не дают, если им не платят за это сполна. Он как-то воспользовался мной, но, клянусь жизнью, я не представляю, как. — Стук лошадиных копыт долгое время был единственным звуком, нарушавшим тишину. — Селкирк заинтересовался, когда я упомянул 1822 год?

— По-моему, нет, — ответил я, стараясь припомнить этот эпизод. — Кстати, почему вы назвали именно эту дату?

— Это последний ключ, оставленный нам покойным Баркером.

Приехав в Сент-Обри, мы возвратили экипаж доктору Витерспуну и торопливо распрощались с провинциальным городком. К счастью, скоро должен был прибыть поезд до Лондона. Холмс, очевидно, так и не нашел ответ на мучивший его вопрос, и путешествие в столицу прошло в молчании.

Когда на следующее утро я спустился в гостиную, Холмса уже не было. Это меня не удивило. В комнате было страшно накурено, и я понял, что мой друг провел ночь, размышляя над странным сочетанием фактов в этом загадочном деле.

Подавая завтрак, миссис Хадсон сообщила, что Холмс ушел рано утром. В ответ на мой вопрос она заявила, что сыщик надел обычную войлочную шляпу, а не вырядился в один из своих многочисленных маскарадных костюмов. Это, конечно, не объясняло, куда он ушел. Я хорошо знал, что у Холмса были в огромном городе и другие убежища, где он мог укрыться и принять фальшивый облик, чтобы проникнуть во мрак преступного мира. Мне часто приходило в голову, что Холмс мог бы снимать квартиры и поселять в них агентов под своим собственным именем. Мысль о существовании в Лондоне трех или четырех Холмсов должна была, по моему мнению, устрашить преступников.

Холмс не оставил мне записки, и я посвятил день в наверстывании упущенного в моей порядком заброшенной практике. Когда ранним вечером я возвратился на Бейкер-стрит, то обнаружил там Холмса, принимавшего гостей.

Поджарый, большеголовый инспектор Алек Макдональд расположился в кресле для посетителей. Тощий Гиллиган, напоминающий своей исключительной худобой скелет, развалился на стуле. Король взломщиков снял неизменную матерчатую кепку, с его губы свисала зажженная папироса.

— Ватсон, вы прибыли как раз вовремя, — сердечным тоном произнес Холмс. — Пора провести встречу тех, кто был непосредственно вовлечен в это дело, и ваше присутствие замыкает круг. Я рассказал Тощему и мистеру Маку кое-что о нашей поездке в провинцию, и в данный момент мы обсуждали наш следующий шаг.

— На этот счет у меня есть особое мнение, — решительно произнес я, ставя свой саквояж у стойки для тростей и снимая с себя котелок и пальто. — Разве результаты не говорят сами за себя? Это расследование пошло по стольким направлениям, что я безнадежно затерялся в море загадок.

Гиллиган мгновенно обнажил в улыбке зубы:

— Иногда, доктор, полезно знать меньше.

— Оставим шутки, — сказал Холмс. — Наши интересы совпадают, поскольку мистер Мак официально занимается смертью Баркера, делом, которое интересует и нас.

— Как насчет китайского моряка со «Звезды Азии» или Эймоса Гридли? — спросил я.

— Тайна Золотой Птицы неразрывно связана с убийствами, — заметил Холмс.

— Но если вы завладеете Золотой Птицей, — начал я, но был прерван Холмсом.

— В загадке неуловимой статуэтки нас интересует не только вопрос владения.

Я надеялся, что Холмс выскажет свои соображения на этот счет, но он переменил тему.

— Происходили в последнее время какие-нибудь стычки в преступном мире? — спросил он у наших гостей.

Макдональд поставил бокал с ирландским виски на столик.

— Вы имеете в виду барона Доусона и его парней? Нет, они не предпринимали никаких шагов против Чу Санфу. Похоже, ему простили нападение на клуб «Нонпарель». Скотленд-Ярд ожидал настоящей войны между бандами, но никаких признаков этого нет.

— Как раз наоборот, — вмешался Гиллиган. По природе Тощий был неразговорчивым, и, когда делал заявление, для этого имелись веские основания. Три нары глаз метнулись в направлении взломщика, и он продолжал: — Вайти Берк и четверо его лучших головорезов сегодня утром уехали из Лондона в Сент-Обри.

У меня перехватило дыхание, но ни Холмс, ни Макдональд не отреагировали на эту новость.

— Я думаю, что если бы Доусон захотел перебить китайцев, он использовал бы Вайти. Берк подчиняется шайке Ламберта Дастера, а у них что-то вроде рабочего соглашения с Доусоном.

— Это интересно, — мрачно сказал Макдональд.

— И очень логично, — добавил Холмс. — Мы с Ватсоном знаем, что Доусону платит Базил Селкирк. Возможно, финансист опасается Чу и его людей.

Некоторое время Макдональд обдумывал его слова.

— Значит, Берк и его люди отправились в провинцию как армия наемников?

— Именно так, — согласился Холмс.

— Значит, как вы сказали, банда Доусона служит финансисту. Что ж, если они немного пощиплют друг друга, Скотленд-Ярд не будет особенно огорчен.

— А вы полагаете, инспектор, что прольется только кровь бандитов? — осведомился Холмс с мягкой улыбкой. — Однако вернемся к нашей проблеме: нам с Ватсоном повезло, мы довольно много узнали об истории неуловимой Птицы. Но необходимо понять, почему это произведение искусства привлекает к себе стольких преступников. Мы знаем, кто охотится за статуэткой, но не знаем, почему. Кроме того, остается загадкой смерть Баркера, сыщика из Суррея. Он занимался делом Золотой Птицы. Он работал в клубе «Нонпарель». Поспешные выводы гибельны для расследования, и все же я рискну предположить, что он узнал о роли Доусона в истории похищения статуэтки у Чу Санфу. Нам важно выяснить, что еще стало известно Баркеру. С каким известием спешил он к Нильсу Линдквесту, когда встретил свою смерть? Что означает последнее слово сыщика «паша»? У всех есть какие-нибудь соображения на этот счет, мистер Мак?

— В отношении Баркера, — ответил инспектор, — я могу кое-что сообщить. Свидетели утверждают, что его сбила двуколка. Скотленд-Ярд проверил все транспортные средства, какие смог. Мы обнаружили этот экипаж неподалеку от мебельного склада, в котором размещалось общество нищих-любителей.

Когда инспектор остановился. Холмс внимательно посмотрел на него. Я вспомнил об обществе, упомянутом Макдональдом. Это было дело, расследованное моим другом в 1887-м.

— На правом переднем колесе пятно: наши лаборанты установили, что это кровь. Должен признать, что они воспользовались именно вашим, мистер Холмс, реактивом. Кроме того, анализ показал, что колесо выпачкано кровью той же группы, что и у Баркера. Двуколка была украдена и потом брошена.

— Основательная работа, мистер Мак! — одобрительно произнес Холмс. — Мы предполагали, что смерть Баркера была подстроена, и все же полезнее получить подтверждение наших догадок. Возможно, это свидетельство недостаточно веско для суда, но я считаю, что на него можно положиться. В данном случае я исключаю вероятность совпадения. Хорошо, если других откровений не имеется, давайте сосредоточим наше внимание на Баркере и на том, что он мог узнать. Мне хотелось бы выяснить, чем он занимался в клубе «Нонпарель». Это помогло бы узнать, что он обнаружил.

— Предоставьте это мне, — вызвался Макдональд. — В процессе расследования обстоятельств смерти логично опросить работодателя убитого. Было бы даже странно, если бы я не сделал этого.

Холмс кивнул:

— Кроме того, тот факт, что смертью Баркера заинтересовался Скотленд-Ярд, может напугать Доусона, что совсем неплохо. Я, с вашего позволения, займусь личной жизнью и квартирой покойного. У меня есть в отношении этого несколько идей, Тощий, о которых мистеру Маку лучше не знать. Официально, разумеется.

Инспектор имел представление о методах Холмса. На его угловатом лице появилась лукавая улыбка.

— Домохозяйка сказала, что адвокат Баркера внес плату за аренду жилья до конца месяца, — заметил он. — Странно, что мы не обнаружили в квартире ничьих следов, — добавил он таким тоном, что я невольно отвел глаза. — Но, как сказал Гиллиган, иногда полезно знать меньше.

Инспектор собрался вставать, когда с улицы донеслись звуки музыки. Быстрый взгляд Холмса метнулся к окну. Мне показалось, что лицо моего друга неожиданно напряглось.

— Странно. Шарманщик на Бейкер-стрит в такой час, — отметил я, поднимаясь с кресла.

— Проходит мимо, — быстро сказал Холмс. Но мое любопытство было уже возбуждено и я приблизился к окну.

По старой привычке я выглянул из-за шторы, не отодвигая ее. Позади меня встал Макдональд. В голосе Холмса прозвучали тревожные нотки:

— Инспектор, может быть, в целях безопасности вы воспользуетесь черным ходом, — предложил он.

Я с удивлением взглянул на Холмса. Подобное предложение было нехарактерно для него, и я заметил, что оно озадачило и Макдональда. Однако он предпочел не обсуждать слова частного сыщика.

— Хорошо, — произнес инспектор.

Я снова выглянул в окно. На мостовой стоял человек в отрепьях и вращал ручку допотопной шарманки. Он с надеждой смотрел вверх на освещенные окна; одно из них действительно открылось и, сверкнув в свете газового фонаря, на булыжник упала монета. Маленькая обезьянка как молния метнулась подобрать деньги, что вызвало у меня улыбку. Но улыбка тут же исчезла, когда в неверном свете фонаря я заметил еще одну фигуру, застывшую перед дверью нашего дома. Несколько мгновений я смотрел на азиата, разглядывавшего обезьянку, потом незнакомец исчез во мраке.

— Господи! — воскликнул я, оборачиваясь к остальным. — Там, на улице, стоит китаец. Я уверен, он следит за домом.

— Я знаю, — спокойно произнес Холмс.

Гиллиган был невозмутимым, как обычно, но мы с Макдональдом подняли брови.

— Шарманщик прогуливается под окнами по моей просьбе. Я подозревал, что руки Чу Санфу способны дотянуться до Бейкер-стрит.

— И музыка служила сигналом, — добавил Макдональд. — Значит, азиат прибыл недавно. Теперь понятно, почему мне следует выбираться через задний ход.

Я отошел от окна, и Гиллиган занял мое место. Взломщику оказалось достаточно одного взгляда.

— Скользкий Стайлс, — воскликнул он с усмешкой. — Если соглядатай уйдет, он уйдет не один, хотя узнать об этом ему уже не придется, — удовлетворенно добавил он.

— Это по-новому освещает события, — пробормотал Макдональд, и его лицо стало озабоченным.

— Не беспокойтесь, — ответил Холмс. — Когда Стайлс уйдет — а ему скоро придется сделать это, чтобы не возбудить подозрение, — Виггинс и парочка его подручных окажутся неподалеку.

— Умный ход, приятель, — заметил Гиллиган. — Солдаты вашей нерегулярной армии могут шнырять где угодно, не привлекая к себе внимание.

— Когда имеешь дело с таким могущественным противником, поневоле заботишься о самообороне, — сказал Холмс, и было удивительно слышать от него подобное признание.

Мы с Макдональдом обменялись многозначительными взглядами. Холмс отличался беспечностью в отношении личной безопасности, и его последние слова вселяли тревогу. Меня утешала лишь уверенность в том, что теперь этим делом займутся лучшие профессионалы Скотленд-Ярда.

Макдональд пожелал нам доброй ночи, спустился по черной лестнице, миновал задний двор и вышел через незаметную калитку. Отсюда он мог легко выбраться на Кинг-стрит, не рискуя быть замеченным. Некоторое время я размышлял, не следят ли бандиты за черным ходом. Чу Санфу, казалось, обладал неограниченными людскими ресурсами. Но Виггинс и его помощники, несомненно, были уже на месте и предупредили бы Холмса в случае опасности.

Проводив инспектора, Холмс дал несколько указаний Гиллигану. Он что-то нацарапал на листке бумаги и подал записку взломщику.

— Тощий, по этому адресу жил Баркер. На входной двери установлен замок «Кроули». Задний вход может оказаться более удобным. В гостиной два окна, на каждое из которых вы потратите не более тридцати секунд. Задняя стена здания густо поросла плющом. Я немного покопался в вещах Баркера, но требуется более тщательный обыск.

— Вы правы, сэр, — ответил взломщик со своей неизменной улыбкой. — С вами приятно иметь дело. Каждая маленькая проделка для меня — как глоток свежего воздуха.

— Будем надеяться, что ваши проделки всегда будут оставаться такими, — улыбнулся детектив.

Холмс с Гиллиганом вышли вместе и я решил, что мой друг повел взломщика на чердак, где хранилась всякая рухлядь миссис Хадсон и было слуховое окно. Гиллиган всегда отдавал предпочтение крышам. Я не имел ни малейшего представления о том, как он собирается покинуть наше жилище, но не сомневался, что он с легкостью справится с этим делом. Холмс неоднократно отмечал, что профессионала характеризует способность превращать сложное в пустяк. Зная результаты работы самого Холмса, я, безусловно, готов согласиться с ним.

Вскоре мой друг вернулся с довольным видом.

— Говорят, что о людях судят по их окружению: это означает, что я самый удачливый человек. Завести помощника, который бы неукоснительно соблюдал инструкции, — это одно. Но заручиться помощью Гиллигана, который может приспосабливаться к изменяющимся условиям, — это редкое везение.

В моем сознании пронесся ряд случаев, когда я допускал грубые промахи или выходил на неверный след. На моем лице, должно быть, отразились эти грустные воспоминания, потому что Холмс заговорил вдруг с удивительной мягкостью в голосе:

— Не смущайтесь, дружище, все мы по-своему вносим свой вклад в дело, и я иногда бывал бы бессилен без вашего бесценного присутствия. — Сыщик редко позволял себе сентиментальности, и я заметил, как он поспешно изменил тон. — Скажите, нет ли поблизости той жуткой пушки, которую вы иногда носите с собой?

— Я сейчас же достану револьвер, — поспешно пробормотал я, довольный тем, что могу принести хоть какую-нибудь пользу.

— Обязательно сделайте это и убедитесь, что он заряжен. Я предупрежу миссис Хадсон и Билли, чтобы они не открывали входную дверь, не поставив нас в известность об этом. Теперь нам не помешает принять некоторые меры предосторожности.

Когда мы разошлись по своим комнатам, я не мог отделаться от жутковатого впечатления, что наше уютное жилище находится в осаде. Это, конечно, было совершенно необычным, однако не помешало мне заснуть.

14 ЗОЛОТАЯ ПТИЦА

На следующее утро на улице не было и следа китайцев. Прихлебывая кофе, Холмс составил телеграмму Трансконтинентальной страховой компании с предложением удовлетворить требования Эймоса Гридли и написал еще одну — Василу Д'Англасу, сообщая, что Птица в скором времени окажется в его распоряжении.

Последнее заявление, конечно, вызвало у меня интерес.

— Значит, вы действительно считаете, что Базил Селкирк передаст вам статуэтку?

— Хотел бы я знать точный ответ на ваш вопрос, Ватсон. Старик сказал, что сделает это, ему не было смысла давать пустые обещания. И все же я не понимаю, чем вызвана такая щедрость. Селкирк истратил кучу денег, чтобы обойти своего соперника Чу Санфу и заполучить Птицу. Зачем отказываться от приза в момент триумфа? Постойте! — неожиданно воскликнул Холмс.

Он вскочил со стула, бросив завтрак, и нервно зашагал по комнате.

— Все сходится, — бормотал он, сделав пять или шесть кругов. Его ястребиное лицо повернулось ко мне, проницательный взгляд светился мыслью. — Давайте вернемся назад, дружище. Нас выманили из Лондона в Берлин, прибыв туда, мы оказались под наблюдением по крайней мере двоих китайцев. Они следовали за нами до Сербии и потом исчезли. Заметьте, люди Чу Санфу не появлялись до прошлой ночи. Все становится ясным как день. Азиат понял, что Эймос Гридли приобрел Золотую Птицу у Доусона. Но не догадался, что торговец из Сент-Обри был всего лишь исполнителем. Чу выманил нас из Лондона, чтобы расправиться с Гридли и завладеть статуэткой.

Холмс замолчал и снова начал мерить комнату шагами. Наконец он произнес:

— Непонятно, зачем убийцам понадобилось следовать за нами в Восточном экспрессе. Здесь слабое место моей теории. Обратите внимание, Чу снова заинтересовался нами, когда разделался с Гридли и понял, что человеком, сорвавшим его планы, был Базил Селкирк.

Еще одна продолжительная пауза позволила мне задать вопрос:

— Боже мой, Холмс, я сбит с толку еще сильнее, чем раньше: что же нужно от нас китайцу?

— Видите ли, Ватсон, — отозвался Холмс, — Селкирк, гроссмейстер, люди для него не более чем пешки. Селкирк понимает, что привлек к себе внимание Чу. Конечно, в своей твердыне он может не слишком беспокоиться, но все же он отдает себе отчет в могуществе врага. И тут сама судьба дает отличную приманку, способную отвлечь от него Чу Санфу.

— Приманку? — не понял я.

— Ну да, милый Ватсон, именно приманку. И эта приманка — мы с вами. Базил Селкирк пускает слух, что Золотая Птица вскоре будет у нас, и король китайских бандитов немедленно высылает своих людей на Бейкер-стрит.

Холмс быстрым шагом подошел к окну.

— Соглядатая не видно, но это еще ни о чем не говорит. Шпионы Чу могли выбрать менее заметный наблюдательный пункт, чем темная подворотня. Смотрите-ка, приближаются даже не один, а два экипажа, и, похоже, они остановятся перед нашим домом. — Повернувшись ко мне, с почти ребяческим торжеством Холмс повторил свою любимую фразу: — Это должно было произойти.

И произошло. Присоединившись к Холмсу, я увидел, как два закрытых экипажа остановились на мостовой перед нашей дверью. Мне показалось, что экипажи полны людей, но только один человек, озираясь, вышел из переднего. Это был могучий Сэм Мертон. В руке атлет держал коробку. Прежде чем приблизиться к двери нашего дома, он еще раз огляделся с тем надменным видом, который часто встречается у очень сильных людей. В последний раз я видел этого профессионального борца в замке Селкирка.

Холмс вышел на лестничную площадку и дал указание слуге Билли впустить посетителя. Неожиданная мысль заставила меня кинуться в мою комнату, и когда я возвратился, ощущая в кармане халата успокаивающую тяжесть револьвера, Мертон уже вошел. Атлет с выражением некоторой неловкости стоял у стола, на который он поставил свою коробку.

— Вот, папаша, — говорил он Холмсу. — Та проклятая коробка, которую велели передать вам, не знаю, что в ней, но большой человек сказал, что вы не удивитесь.

— Не удивлюсь, — коротко ответил Холмс. — Сэм, я возлагал на тебя надежды, но вижу, что ты опять взялся за старое.

Мертон нервно переступил с ноги на ногу. Теперь он стащил свою кепку и стал очень похож на виноватого ученика, стоявшего перед директором.

— Нам всем нужно жить, мистер Холмс. Вы знаете, что я уже не такой шустрый, как раньше, но все равно могу уложить всякого, кто встанет на моем пути, — добавил он с оттенком гордости. — Как вы узнали, что я вернулся к темным делам? Вы заметили меня у Селкирка в Сент-Обри?

— Что ты снова связался с Доусоном, я услышал около трех месяцев назад, — сурово произнес Холмс. — Что мне с тобой делать, Сэм?

— Не волнуйтесь, мистер Холмс. Может быть, все не так плохо, как вы думаете. — Атлет нервно попятился к двери. — Берегите себя, мистер Холмс.

С этими словами он ушел. Это был необычный разговор, но я знал, что после дела с бриллиантом «Санси» Сэм Мертон испытывал перед Холмсом благоговейный страх.

С лица моего друга исчезло недовольное выражение, он забыл о заблудшем бойце и бросился к коробке. Ловкие пальцы Холмса мгновенно справились с бечевкой.

— Давайте посмотрим на приз, Ватсон, но с осторожностью. Как говорят наши американские коллеги, мы имеем дело с горячим картофелем.

Сняв крышку, Холмс извлек статуэтку из коробки, поставил ее на стол и отступил назад, чтобы осмотреть вещь, вызвавшую столько насилия и смертей.

Это была та самая Птица, которую мы видели в кабинете Доусона в клубе «Нонпарель». Статуэтка была сделана из странного беловатого золота и сверкала в лучах утреннего солнца. Хищный клюв напоминал орлиный, цепкие когти легендарной Рух, казалось, были способны схватить миниатюрный мир. Я никогда не видел столь изумительной работы.

Холмс бегло осмотрел предмет с помощью лупы и, видимо, остался доволен.

— Похоже, это подлинник, Ватсон. И все же я хотел бы проконсультироваться у искусствоведа. Но у нас мало времени.

— Вы думаете, Чу попытается отобрать ее у нас?

— Он приказал совершить налет на логово Доусона. Наше с вами жилище ничего подобного не выдержит. Однако Чу должен еще придумать, каким образом отнять у нас Птицу, и пока коварный азиат занят разработкой плана, мы будем действовать.

Оставив коробку и бечевку на столе, Холмс поспешно завернул статуэтку в газету. Сунув драгоценный груз под мышку, он обратился ко мне:

— Пойдемте, Ватсон, мы должны быть стремительными, как птицы.

Я последовал за ним. Мы поднялись по лестнице на второй этаж. Холмс открыл дверь комнаты, которую мы использовали как чулан; честно говоря, я даже не мог вспомнить, когда в последний раз заходил сюда. Здесь стояли полки с книгами и объемистыми пачками газет. В углу поместился мой старый армейский сундучок: комната была завалена разнокалиберной рухлядью, посеревшей от пыли. Все это я видел много раз. Но одна стена полностью изменилась. Возле нее стояла дубовая скамья со спинкой эпохи Якова I, на которой могли разместиться двое. По бокам располагались столики. Мне показалось странным, что скамья была немного утоплена в стену.

— Когда два года назад вы решили отдохнуть, я приказал произвести здесь небольшую перестройку. Помните, старина, как сильно вы загорели на морском побережье?

Говоря это, Холмс указал мне на скамью. Холмс запер дверь чулана, что было очень странным, уселся рядом со мной. Его пальцы надавили на дубовый боковой поручень, и мне показалось, что я падаю в обморок: скамья вместе со стеной двинулась, совершила полуоборот и замерла. Перед нами была темная комната соседнего дома, вплотную примыкавшего к нашему.

Холмс чиркнул спичкой, осветив скромную мебель и давно не метенный пол. Я наконец обрел дар речи.

— Где мы, Холмс? — Голос мой заметно дрожал.

— В доме Ганса фон Круга, известного лингвиста из Мюнхенского университета. Профессор взял отпуск в университете, чтобы закончить исследование о связи между древним корнуэльским и халдейским языками. Его теория имеет последователей в академических кругах, он опубликовал несколько статей по этому вопросу. Они переведены с немецкого, и при случае вы можете ознакомиться с этими любопытными работами.

— Где… где сейчас профессор?

— Рядом с вами, старина. Я и есть профессор фон Круг. По крайней мере бываю им время от времени последние два года. Правда, сегодня профессор немного изменит внешность. Но совсем чуть-чуть, иначе идея не сработает.

Изумленный, я позволил Холмсу провести меня с механизированной скамьи и усадить перед внушительным туалетным столом с большим зеркалом. Здесь стояло множество флаконов и банок. Бесчисленные подставки были увешаны париками, накладными бородами и усами. Холмс с профессиональной невозмутимостью гримера рассматривал в зеркале мою удивленную физиономию.

— Нам следует хорошенько скрыть ваше лицо. Профессор худощав. Его главная прилета — роскошная белая борода, разумеется, скрывающая пол-лица. Он также очень близорук. Носит очки с толстыми стеклами. Большинство попадающихся ему навстречу людей замечают его горб и отворачиваются.

— Горб?

— Да. Профессор горбат, но довольно быстро передвигается с помощью трости.

Не слушая мои слабые протесты, Холмс уже накладывал темный грим на мои щеки.

— Знаете, Ватсон, это должно сработать. Как это я не догадался попросить вас сыграть профессора раньше! Было бы неплохо, если бы Шерлок Холмс и профессор прошли по улице навстречу друг другу.

— Послушайте, вы очень хорошо владеете искусством грима, но вряд ли я подхожу для такой игры.

— Не беспокойтесь, Ватсон, это гораздо проще, чем кажется. Люди крайне невнимательны. Разве я не заявлял вам тысячу раз, что гомо сапиенс обладает зрением, но на самом деле не видит. Ведь большая часть людей интересуется только собой. Они видят окружающий мир, но мало запоминают. Однако для защиты от любопытных глаз, которые, я уверен, следят за Бейкер-стрит, мы наденем на вас бороду, очки и свободную одежду фон Круга. Добавьте сюда скрюченную спину — и вас никто не узнает. Кстати, во время ходьбы вам следует как можно резче взмахивать тростью. Не забывайте об этом. Маленькие дети иногда пытаются дотронуться до спины горбуна: существует поверье, что это приносит удачу. Если вы будете махать в разные стороны палкой, эти паршивцы не отважатся подойти к вам.

— Но, Холмс, это странно. Ради Всего Святого, объясните мне, для чего этот горб?

— Иногда необходимо предусмотреть кое-какие ситуации. Однажды мне захотелось получить возможность вынести из дома, не возбуждая подозрений, довольно крупный предмет. В соответствии с моими чертежами Дэзенс, знаменитый мастер из Нью-Йорка, изготовил великолепный горб. Внутри горба будет, естественно, Золотая Птица.

Я почувствовал, что от изумления у меня отвисла челюсть, и молча покорился. Через пятнадцать минут меня не узнала бы и родная мать. Я сам едва узнавал себя в зеркале.

Когда Холмс нарядил меня в длинное, немного залоснившееся пальто, я уже был захвачен гениальной идеей моего друга. Стремление к лицедейству дремлет в каждом из нас, и я в полной мере ощутил себя актером. Холмс неутомимо репетировал со мной, словно режиссер, требующий полного соответствия жизненной правде.

Наконец Холмс был удовлетворен и настало время последних инструкций.

— Теперь вот что, Ватсон, если к вам обратятся, ни в коем случае не останавливайтесь и что-нибудь пробормочите. Вы способны произнести несколько слов по-немецки. Профессор знает очень немногих, и маловероятно, что к вам подойдут.

Идите самой короткой дорогой в клуб «Диоген». Разыщите моего брата Майкрофта и оставьте Птицу ему. После этого снимите бороду, грим, горб. Ваше пальто двустороннее. Выверните рукава наизнанку, и вы обнаружите, что оно будет иметь совершенно иной фасон. Майкрофт одолжит вам подходящую шляпу. И вы снова вернетесь на Бейкер-стрит в образе Джона Г. Ватсона.

— Но что собираетесь делать вы, Холмс? Вы будете в опасности.

— Фу ты, старина! Неужели вы думаете, что констебли Макдональда игнорировали мои указания? Я буду демонстрировать наблюдателям Чу, что нахожусь дома и никуда не собираюсь бежать. Если же азиат предпримет решительные действия, я буду полезнее здесь, чем в клубе «Диоген». Как видите, ваша помощь совершенно необходима мне.

Приободренный заверениями Холмса, я отправился на встречу с Майкрофтом. Мне очень хотелось поговорить с этим одаренным и влиятельным человеком, а возможно, и выспросить у него, что еще знает Шерлок о Золотой Птице.

Дальнейшие события развивались так, как и предсказал мой друг. Выйдя из соседнего дома, я побрел по улице, стараясь следовать указаниям Холмса. Должно быть, я неплохо справился с ролью профессора, потому что никто не преследовал меня, пока я шел с Бейкер-стрит в сторону Пэл-Мэл и таинственного клуба «Диоген».

Это весьма респектабельное и степенное заведение считалось убежищем любящих тишину пожилых джентльменов. Здесь почтенные лондонцы проводили время за изучением ежедневной прессы, не опасаясь шума и расспросов. Разговоры в залах клуба были строго запрещены. Правила были достаточно причудливыми, и именно поэтому общественное мнение сочло их вполне естественными. Ни у кого не возникало подозрений об истинном назначении этой внушительной цитадели тишины.

Поднимаясь по каменным ступеням между мраморными колоннами, я заметил нескольких почтенных членов клуба, изучавших финансовые новости или потягивавших портвейн. Сигары то и дело потухали в старческих дрожащих руках. Но я отлично знал, куда пришел, и мог поупражнять свою наблюдательность. У некоторых из здешних старцев были слишком широкие для их возраста плечи, а пышные седые бороды вполне могли быть произведены промышленным способом. Глубокие морщины на их желтоватых лицах могли быть результатом работы опытного гримера. Я ухмыльнулся в бороду, вспомнив, что сам явился в «Диоген» под видом горбатого старика. Меня, очевидно, ждали. Приняв визитную карточку, знакомый распорядитель клуба не выразил удивления по поводу моего маскарада, а вышел из-за конторки и подал мне знак следовать за ним.

Мои ноги утопали в персидских коврах, покрывавших паркет из полированного дуба, когда я шел к тяжелой двери кабинета Майкрофта Холмса. Изнутри дверь была обита сталью, но легко скользила на массивных петлях. Распорядитель дважды постучал, и я оказался в обществе второго по могуществу человека Англии.

Я несколько лет делил кров с Шерлоком Холмсом, прежде чем узнал, кем был его старший брат для Британской империи. Премьер-министры приходили и уходили, а дотошный ум Майкрофта Холмса продолжал собирать информацию со всего мира, оценивать ее и создавать из нее схемы, определявшие политику правительства Ее Величества. Если на Монмартре или на какой-нибудь далекой горе Тибета проходил слух, хоть сколько-нибудь важный для судьбы Британии, этот тучный человек с сонными глазами тотчас знал все подробности.

Хотя Холмс никогда не скрывал от меня влияния, могущества или способностей своего брата, он ни разу не сказал мне то, что было, по моему мнению, настоящей правдой, а именно, что Майкрофт Холмс возглавлял британскую разведку. А между тем именно так обстояло дело.

Огромный стол Майкрофта Холмса был, как всегда, абсолютно пуст, и ничто не указывало на чудовищный поток дел, ежедневно проходивший по его поверхности. Майкрофт поприветствовал меня с искренней теплотой, его уважение к брату было безгранично, а я представлял интересы Шерлока. Во время моего знакомства с этими весьма необычными людьми я не заметил ни малейшего соперничества между ними. Шерлок Холмс открыто заявлял, что его брат мог бы стать великим детективом, если бы не ленился отправляться на место преступления и заниматься нудной следовательской работой. Майкрофт утверждал, в свою очередь, что гибкий ум его брата лучше подходил для предсказания потенциальных путей национальной политики, чем его собственный. Поскольку каждый из братьев считал, что другой способен превзойти его, они шли избранными путями, взаимно уважая друг друга.

— Боже мой, — произнес Майкрофт, разглядывая своими водянистыми голубыми глазами мой необычный наряд. — Во что на этот раз втянул вас Шерлок? Может быть, вы уволились с должности биографа и обучаетесь актерскому мастерству?

— Я пришел к вам как посыльный, — несколько раздраженно ответил я, протягивая письмо. Пока Майкрофт читал, я с облегчением начал освобождаться от своей маскировки. Когда государственный деятель закончил чтение, я стащил со спины проклятый горб и извлек статуэтку.

— Это и есть главная цель нынешнего предприятия Холмса? — спросил он, осматривая золотую Рух. — Довольно ценная вещь. Что ж, я выполню просьбу Шерлока и помещу статую в надежное место. Судя по вашему необычному виду, этот предмет — нечто большее, чем произведение искусства.

— Еще бы. Золотая Птица привлекла к себе внимание двух самых могущественных преступных организаций в Лондоне. Мне кажется, что ваш брат в большой опасности, поскольку бандитам известно, что статуэтка попала в его руки.

Тучная фигура Майкрофта шевельнулась, он неодобрительно кивнул:

— Со своим обычным апломбом Шерлок, разумеется, полностью игнорирует вопросы личной безопасности. Однако должен заметить, что ореол непобедимости, которым он себя окружил, неплохо служит ему.

— Служил до настоящего момента, — мрачно перебил я. — В деле есть до сих пор не выясненные обстоятельства, а действующие лица этой драмы обладают пугающим могуществом.

Мои слова встревожили Майкрофта Холмса и он утратил на миг спокойствие Будды.

— Значит, тут замешан Базил Селкирк.

Я поразился, на мгновение забыв, что старший брат отличался еще большими способностями к дедукции, чем младший.

— Это элементарно, — продолжил Майкрофт. — Если речь идет о произведении искусства, интерес Селкирка неизбежен. Поскольку таинственный финансист вызывает беспокойство у правительства Ее Величества, я могу сделать несколько официальных ходов. Что вам известно?

Его наивный тон не обманул меня. Я знал, что если бы Шерлоку угрожала опасность, Майкрофт Холмс нашел бы причины использовать все имевшиеся у него силы. Но уловка Майкрофта совпадала с моими интересами, и я решил рассказать главе разведки все, что знаю. Тем более что он все равно мог добыть имевшуюся у меня информацию, и достаточно быстро.

— Некоторое время Холмс разыскивал Золотую Птицу. Базил Селкирк нанял банду Доусона, чтобы заполучить Птицу, а теперь передал ее вашему брату.

— И Чу Санфу охотится за ней?

— Но вы и так знаете все об этом деле, — несколько раздраженно заметил я.

— Я знаю, что, если некая преступная организация охотится за статуэткой, это означает участие коварного китайца. Произведения искусства редко становятся целью уличных грабителей и воров. Кроме того, участие Селкирка дает ключ к разгадке. Финансист и этот азиатский импортер соперничают многие годы.

— Я уверен, что за Бейкер-стрит наблюдают подручные китайца. Макдональд из Скотленд-Ярда знает об этом и держит там своих людей. Холмс также привлек нерегулярную армию, насколько мне известно, — я сообщил об этом в надежде, что проницательный разведчик догадается о моей просьбе.

— Но, по вашему мнению, этого мало, — сказал Майкрофт, сухо улыбнувшись. — Согласен. Если Шерлок призвал все свои силы, он считает положение очень тяжелым, и мы должны думать так же. К счастью, один мой знакомый недавно вернулся из-за границы. Я надеюсь, что его заинтересует это дело. Это вас устраивает, дорогой Ватсон?

Разумеется, устраивало. Я хорошо знал невероятно опытного человека, которого имел в виду Майкрофт Холмс. Избавившись от своего наряда, я возвращался на Бейкер-стрит с легким сердцем. На шахматной доске появлялся конь — и он не только сражался на нашей стороне, но и был предан моему другу Шерлоку Холмсу.

15 ПОДГОТОВКА К ОБОРОНЕ

Возвратившись домой, я был растроган, заметив выражение облегчения на лице Холмса. Одетый в свой халат, он бесцельно пиликал на скрипке. Я догадался, что звуки музыки отчетливо слышны на улице. Окно для верности было приоткрыто, из-за этого в комнате стоял холод.

Холмс отложил скрипку, встал и несколько раз прошелся перед окном, разговаривая со мной. Было похоже, что он выступает и оконный пролет служит авансценой его театра.

— Дорогой Холмс, я счастлив констатировать, что ваше выступление жадно слушает несколько пар ушей во всех закоулках и подворотнях Бейкер-стрит. Скоро мы увидим ваше имя на афишах «Тиволи».

Должен признаться, что лопался от гордости, рассказывая о нашей встрече с Майкрофтом Холмсом, хотя я не упомянул о последней части нашего разговора.

— Великолепно! Великолепно! Теперь мы уверены, что Птица в безопасности. Во время вашего отсутствия здесь тоже произошли сенсационные события. Телеграмма из Берлина сообщает о том, что наш клиент Васил Д'Англас собирается приехать в Англию.

Эта новость очень обрадовала меня.

— Какая удача! Мы сможем вручить ему Золотую Птицу и покончить с этим делом, — воскликнул я.

Холмс смотрел на меня, склонив голову набок и слегка улыбаясь.

— Я еще раз вспомнил замечание Базила Селкирка: «Если мне не изменяет интуиция, это дело будет еще продолжаться».

Я начал было возражать, но Холмс поднял скрипку и, подойдя к окну, решительно взял несколько нот. Обычно его игра состояла в бесцельном повторении звуков, которые не образовывали мелодию, хотя не были неприятны для слуха. Но теперь явно звучала вступительная часть какой-то композиции. Дойдя до паузы, мой друг включил граммофон, прежде не замеченный мною. Из широкого раструба полилась живая мелодия. Стоя у окна, Холмс с минуту водил смычком поверх струн, потом отступил в глубь комнаты и опустил скрипку.

Уложив инструмент в футляр, мой друг лукаво посмотрел на меня.

— Думаю, Ватсон, что азиатское ухо не очень тонко разбирается в скрипичной музыке. Мои слушатели снаружи не заметят разницы между техникой Сарасате и моей. По крайней мере, надеюсь на это.

Должно быть, у меня на лице снова появилось глупое выражение, потому что он мягко рассмеялся и просветил меня:

— Ничто так не успокаивает наблюдателя, как возможность постоянно видеть объект слежки. На худой конец достаточно слышать, чем занят подопечный. Пусть послушают, а мы займемся более важными делами. Наши союзники хорошо поработали, и теперь мы точно знаем, что дом напротив нас снят неким русским джентльменом, которому несколько раз наносили визиты китайцы. Вас успокаивают известия о том, что двое людей Макдональда сейчас наливаются чаем в «Паркинсоне», неподалеку отсюда. Они сидят за столиком, откуда открывается отличный вид на наше крыльцо. Члены моей нерегулярной армии под предводительством этого чумазого плутишки Виггинса прикрывают наш тыл.

— Боже мой, Холмс, — ответил я со смешком. — Только не говорите мне, что Тощий Гиллиган сторожит крышу.

— Вряд ли. Хотя я думаю, что и он придет. Дело в том, Ватсон, что, хотя мы находимся в осадном положении, у нас есть преимущество: сторонники Чу Санфу не подозревают, что мы знаем об осаде.

— Каков ваш план?

— Надеюсь, его подскажет мне обстановка. Давайте рассмотрим наше положение, старина. Чу Санфу уверен, что Золотая Птица у нас. Кроме того, он уверен, что мы ни о чем не догадываемся и станем легкой добычей для его шайки. Надеюсь, что эти соображения заставят его отказаться от поспешных действий и тщательно разработать план по изъятию статуи.

— Значит, мы — утки, сидящие под прицелом?

— Но знающие утки, Ватсон. Настолько лучше встретить противника здесь, где у нас есть поддержка, чем прятаться, постоянно озираясь. Я хорошо помню время, когда, скрываясь от Мориарти, выбрал роль движущейся мишени. Это был тяжелый период.

Я не забыл время, когда Холмс боялся открывать окна и ходил только по ночам, держась тени. Кажется, он заметил тогда, что презрение к опасности, когда она близка, скорее глупость, чем отвага.

— Вы, конечно, ожидаете, что они первыми сделают ход. Почему бы не послать людей Макдональда к их дому?

— Если мы спугнем Чу, он обоснуется где-нибудь еще. Явное присутствие полиции заставит бандитов изменить планы, что нежелательно. — Заметив мое выражение лица Холмс продолжал. — Да, дружище, меня устраивает попытка нападения на наш дом.

Должен заметить, что такой подход истощил мое терпение.

— Послушайте, Холмс, вы всегда проповедовали доктрину рационального мышления. Если вы желаете сражения, я, как вы знаете, всегда с вами. Но какой в нем смысл? Благодаря вашим дальновидным планам Золотая Птица находится в такой же безопасности, в какой она была в Лондонском банке. Усилия нападающих ничего им не дадут. Но и мы ничего не выиграем. Чу Санфу не примет участие в схватке. Дело будет поручено его бандитам и китайским головорезам. Что мы получим, если захватим их? Они неожиданно разучатся говорить по-английски, будут отвечать на все вопросы на своем языке и выглядеть удивленными. Если судить по той власти, которую имеет Чу над своими подчиненными, пять — десять лет в Пентонвилле не заставят их выдать хозяина. Кроме того, у его людей, несомненно, семьи в Китае. Чу вполне может обрушить свой гнев на их близких. Это дополнительная гарантия того, что китайцы будут молчать.

Холмс смотрел на меня с выражением почти блаженного удовольствия.

— Дорогой друг, я вижу, что годы, проведенные нами вместе, не прошли даром. Вы дали ситуации поверхностную оценку, которая вызвала бы уважение на совещании инспекторов в Скотленд-Ярде.

— Не понимаю. Холмс, разве я что-то упустил? — Насмешливый тон сыщика привел меня в полное недоумение.

— Чтобы разобраться, давайте заглянем вглубь ваших мыслей. Кто наш противник? Как он рассуждает? Как он будет реагировать? Если бы мы ожидали визита графа Негретто Сильвиуса, главнокомандующего Доусона, я бы не был таким самоуверенным. Сильвиус предпочитает мгновенные действия. Он импульсивен, и его поступки трудно предсказать. Но Чу Санфу человек другой породы. Любитель планов. Если он поверит, что мы сидящие утки, как вы тонко заметили, он будет тщательно полировать каждую грань своей схемы. Как все крупные преступники, он одновременно преследует несколько целей.

— То есть?

— Первая цель Чу состоит в том, чтобы одурачить меня. Но он должен сделать это магическим образом, чтобы поразить воображение своих последователей. Его власть в большей мере зиждется на тонком знании психологии. Армия, которая верит, что ее полководец непобедим, обязательно выиграет бой. Ореол всемогущества неотделим от таких, как Чу Санфу.

Если это так, подумал я, это справедливо не только в отношении бандитов. Я видел, как многие закоренелые преступники трепетали при одном упоминании имени Шерлока Холмса.

— Послушайте, ваши доводы, как всегда, безукоризненны, но как это связано в данном случае с вашими целями? Я по-прежнему блуждаю во мраке.

— Пусть азиат нанесет удар, ведь мы готовы к атаке. Но на сей раз онимеет дело со мной, а следовательно, не уверен в результате. Если бы Чу предчувствовал победу или поражение, он знал бы, что делать. Но если он сомневается, мы сможем повернуть его изощренный ум против него самого. Сомнение и самоуверенность несовместимы. Мы сделали его беззащитным, старина.

Как бы удовлетворенный своим анализом ситуации, Холмс поднялся, выключил граммофон и подошел к окну со скрипкой в руке.

День тянулся невыносимо медленно. Несколько раз в дом через заднюю дверь проскальзывал Виггинс, чтобы отчитаться перед Холмсом и получить письменные инструкции, предназначенные неизвестному адресату. Когда наступили сумерки, на неосвещенной лестнице материализовался Гиллиган. По-моему, он никогда не приходил, а просто неожиданно возникал. Я решил, что на сей раз взломщик проник через крышу. Теперь у Холмса не оставалось времени для игры и он воспользовался своим очень натурально выполненным восковым портретом. Это произведение Тавернье с успехом служило сыщику в прошлом и очень пригодилось сейчас.

Усаженная в кресло и одетая в халат Холмса фигура казалась поразительно естественной и могла ввести в заблуждение даже человека, стоящего рядом, не говоря уже о наружном наблюдателе. Мне было поручено время от времени менять положение подвижной головы, чтобы создавалось впечатление, что великий детектив мирно читает книгу. Нет необходимости упоминать, что, с энтузиазмом взявшись за это дело, я внимательно прислушивался к оживленной беседе между взломщиком и Холмсом.

— Я пробрался в берлогу Баркера и как следует се обшарил. Почти ничего: он был не из тех, кто делает записи, а вещей в квартире очень мало.

— Временное пристанище, — сказал Холмс. — Дом Баркера находился в Суррее.

— Я внимательно просмотрел его книги в поисках какого-нибудь ключа. У него была обычная библия Брэдшоу, альманах Витейкера и целая пачка железнодорожных расписаний.

— Это естественно. Баркер много путешествовал.

— На полке стояло полное издание сочинений Эдгара По, и я пролистал его страницу за страницей. Пустое. А потом я наткнулся на эту странную книжку.

Взломщик извлек из кармана брошюру.

— Я прихватил ее с собой на всякий случай. Холмс торопливо выхватил книгу, его голос дрогнул от возбуждения, когда он прочитал заглавие «Джонатан Вайлд, король преступного мира». Холмс торжествующе посмотрел на меня.

— В этом клубке имен и событий снова появляется Вайлд. Значит, Баркера тоже заинтересовало похищение Птицы Гарри Хокером. Посмотрим. Издательство «Лиденхолл Пресс». Занятно, что эта брошюрка никогда не попадалась мне на глаза. Старая книга, ведь Вайлд находился в зените славы в прошлом веке, однако даже тогда его карьера была мало кому известна, — говоря это, Холмс листал страницы. — Думаю, автор — в прошлом член шайки Вайлда. Наверняка, отсидев в тюрьме, он решил заработать на сомнительной репутации своего прежнего хозяина. Нужно внимательно изучить эту вещь.

— Что-нибудь интересное? — изнывая от любопытства, спросил я.

— Линдквест сообщил нам, что именно человек Вайлда похитил Птицу на острове Родос. Баркер узнал что-то, что не успел рассказать Линдквесту. У Баркера была эта книга. Здесь, безусловно, есть связь, — губы Холмса неожиданно скривились. — Мне только что пришло в голову, что ведь это я рассказал Базилу Селкирку о происшествии на Родосе. Интересно, не за эту ли услугу финансист прислал мне Золотую Птицу.

Холмс внезапно оборвал собственные рассуждения, напомнив нам, что дело не терпит.

Мы выпроводили миссис Хадсон и Билли. Я слышал, как наша достойная домохозяйка, проинструктированная своим эксцентричным жильцом, по дороге громко обсуждала с соседом встречу в кружке шитья «Меримбон». Не знаю, под каким предлогом был отпущен Билли, но мой друг намеренно удалил прислугу из опасной зоны, предельно упростив задачу для желающих проникнуть в дом 221-б.

Пришло сообщение от Майкрофта Холмса, подтверждающее, что Золотая Птица была, несомненно, подлинником. Искусствовед Ее Величества мистер Халкрофт Грудер прекрасно разбирался в своем деле. Я заметил, что записка Майкрофта не удивила Холмса, его просьба об экспертизе была лишь мерой предосторожности. Зато сыщик был крайне удивлен тем, что в качестве посыльного от Майкрофта прибыл агент безопасности Вейкфилд Орлов. Я давно догадывался, кого именно глава британской разведки пришлет на подкрепление брату, но сам Холмс был уверен, что Орлов — за границей. Невозмутимый посыльный тихим голосом сообщил, что только что вернулся с континента.

Когда этот тучный мужчина с отличавшей его движения плавной грацией уселся на стуле, я почувствовал себя намного спокойнее. Какие бы заговоры ни организовывал Чу Санфу, азиата ожидал неприятный сюрприз. Конечно, я не сомневаюсь в том, что Шерлок Холмс способен нанести поражение преступному королю, но приезд Орлова был равносилен прибытию отряда гвардии.

Выпрямившись на стуле и перенеся вес на ступни своих маленьких ног, грозный агент с обычной полуулыбкой рассматривал окружающих своими зелеными глазами. Его котелок, совершенно обычный с виду, но с укрепленными сталью полями, лежал на столе у него под рукой. Конечно, на спине у него, как всегда, был спрятан испанский метательный нож. Другого оружия он не носил с собой, да оно было бы излишним. Однажды я собственными глазами видел, как он в минуту уложил сильнейшего человека в мире. ^[256]

Если Холмс и заподозрил, что я причастен к внезапному появлению Орлова, он не подал вида. Мой друг был искренне рад агенту своего брата, поскольку они не раз работали вместе. Что касается Орлова, то малейшая опасность была для него подобна звуку охотничьего рога для гончей собаки. Удивительный человек не демонстрировал своей приязни и не произносил громких слов, но я заметил, что каждый раз, когда он обращается к моему другу, его взгляд теплел, а на бесстрастном лице появлялось подобие улыбки.

— Ожидается неминуемый кризис? — спросил он.

— Надеюсь, только вы ощущаете это, — ответил Холмс. — Меня успокаивает мысль, что остальные не настолько проницательны.

— Два сотрудника Скотленд-Ярда дежурят внизу, на улице, не думаю, что они следят за вами, скорее это ваши союзники.

— Если задний ход свободен, воины моей нерегулярной армии проведут сюда Макдональда. Будет лучше, если его люди останутся на своих постах. Пусть китайцы заметят, что фасад нашего дома охраняет полиция. Насколько я понимаю, атаковать нас будут с другой стороны. — Внезапно Холмс тревожно взглянул на Орлова. — Вы спрашиваете, что происходит; вероятно, вас уже проинформировали. — Холмс бросил на меня проницательный взгляд, в котором читалась благодарность.

Орлов был слишком опытен, чтобы в чем-нибудь признаться:

— Двое полицейских снаружи, миссис Хадсон и слуга отпущены, Гиллиган здесь, а карман Ватсона подозрительно оттопырен. Трудно предположить, что вы приготовились приятно провести время у «Симпсона».

Холмс рассмеялся:

— Кажется, с возрастом я становлюсь примитивнее. Полагаю, вы знаете о золотой статуэтке?

Орлов ответил кивком.

— Чу Санфу думает, что эта вещь у меня, и хочет забрать ее.

Орлов беззвучно свистнул:

— В таком случае вы не можете отказаться от моей помощи. Это был бы недружественный акт. Какой у вас план?

— Неподалеку ждет полицейский фургон. Люди китайца засели в доме напротив. Я не знаю, сколько их, но надеюсь на богатый улов.

Глаза Орлова сверкнули, но его огромное тело, состоящее из одних мускулов, не пошевелилось. Эта способность полностью расслабляться и до поры оставаться неподвижным была невероятна с медицинской точки зрения.

— Почему вы думаете, что китаец не перекрыл задний ход?

— Весь день я был у них на виду. Нет необходимости подкарауливать меня у задней двери, если я ни о чем не подозреваю. Кроме того, выставь Чу посты у черного хода, нерегулярные войска сообщили бы мне об этом. Виггинс не дурак.

— Так же, как и его уличные дружки. — Орлов ненадолго задумался. — А как будут действовать люди Чу?

Холмс ответил почти сразу:

— Они могут испробовать диверсионную тактику, но это сомнительно. Отпора они не ждут. Скорее всего с наступлением темноты бандиты попытаются проникнуть в дом, полагая, что здесь они встретят двух мирных и не очень молодых мужчин. Для такого дела больше подходит задняя часть дома. Поскольку окна первого этажа зарешечены, они, очевидно, выберут подвал.

— Как будет подан сигнал тревоги? — спросил Орлов, зная наверняка, что это уже придумано.

— На заднем дворе растет платан; в его ветвях уже устроился один из моих юных сорванцов. Когда появятся нападающие, он даст знак остальным и на Бейкер-стрит будет поднята тревога. Скользкий Стайлс будет наготове со своей шарманкой, чтобы предупредить нас.

— А если они решат атаковать глубокой ночью? — спросил я с тревогой.

— Это исключено. Они захотят попасть в дом и заняться нами до возвращения миссис Хадсон и Билли. Тогда они без помех смогут обыскать помещение и приготовят встречу нашей домохозяйке, если она вернется раньше, чем они сделают свое дело.

— Боже мой, Холмс, неужели они собираются убить нас во сне?

— Сомневаюсь в этом. Чу нужна статуэтка. Скорее всего бандиты воспользуются хлороформом. На самом деле у нас больше сил, чем нужно, но мне хочется проделать все тихо и неожиданно. Если мы возьмем их без шума. Чу окажется в явно невыгодном положении. Именно это мне и надо.

16 АТАКА

Нет ничего хуже ожидания. У меня не кровожадная натура, во время службы в войсках Ее Величества я выполнял обязанности врача, а не сражался на передовой. И все же я предпочитаю действовать, а не молча ждать в темноте, когда в голову лезут мысли о возможных несчастьях.

Ранний вечерний туман позволил Макдональду без труда пробраться к нам. С появлением на сцене инспектора формирование наших сил было закончено и мы приготовились к нападению. Последнее представление было особенно интересным. Позади восковой куклы, служившей приманкой для наблюдателей, погасили свет. Холмс зажег другую лампу. По закрытым шторам заскользили тени — Холмса и моя. Немного погодя в моей спальне вспыхнул свет и я показался в окне. Потом лампа погасла и я присоединился к остальным. Холмс проделал аналогичный трюк, и дом 221-б по Бейкер-стрит погрузился в сонный мрак. Гиллиган дежурил в подвале — на тот случай, если бы атакующие проскользнули мимо нерегулярной армии. Из затемненной комнаты Орлов наблюдал за задним двором. Мы с Холмсом заняли позицию у парадной двери на случай неожиданного удара в этом направлении. Туман поредел и отступил к Темзе, но луны не было, тьма казалась кромешной. Я приказал себе не задавать своему другу ненужных вопросов, но молчание давалось мне с трудом. Неподалеку пробили часы. Казалось, ночь на исходе, когда колокол возвестил, что прошел час. Наконец на Бейкер-стрит послышались звуки шарманки.

Я мысленно прорепетировал следующий шаг и, к моей чести, не растерялся. Следуя за Холмсом, передвигавшимся с кошачьей ловкостью, я быстро добрался до подвала. Тьма была абсолютной, но помогало знание каждого дюйма территории. Слабый свет ночного неба проникал сквозь окошко, выходившее на задний двор. Орлов и Гиллиган стояли по обе стороны окна. Холмс расположился рядом, чуть отступив в тень. Мы с Макдональдом с револьверами в руках стояли на нижней ступеньке лестницы, представляя особой артиллерию миниатюрной армии. Сюда не доносились звуки шарманки и движения по Бейкер-стрит. Тишина давила.

Еле слышно затрещала рама и я с трудом различил чью-то руку: ночной гость проверял, заперто ли окно. Холмс настоял на том, чтобы были наложены оба запора: чрезмерная беспечность хозяев могла насторожить непрошеных визитеров. Старая рама не выдержала и с тихим скрежетом поддалась. Послышался скребущий звук, когда в образовавшуюся щель вошел клинок. Простейший крючок открылся сразу, но окно не распахнулось: его прочно удерживали боковые задвижки. Возникла пауза, и я представил себе замешательство бандита, у которого не хватало снаряжения. Наконец раздался невыносимый визг. По моей спине пробежали мурашки: бандит решил воспользоваться стеклорезом. Снова тихий звук: на место распила наносили замазку. Наконец, резкий скрип — и кружок стекла бесшумно исчез за окном. Тонкая рука вползла сквозь отверстие и открыла боковые задвижки. Окно распахнулось внутрь. Настала продолжительная тишина. Человек снаружи напряженно прислушивался. Не знаю как другие, но я перестал дышать. Послышался лязг сдвигаемых инструментов, и силуэт в окне переместился.

В проеме появились ноги, и худощавая фигура абсолютно бесшумно приземлилась на пол подвала. Орлов как тень метнулся от окна и, не давая противнику опомниться, в одно мгновение охватил его шею мошной кистью. Другая сжатая в кулак рука сделала стремительное движение, и, не успев издать ни звука, незваный гость осел, как тряпичная кукла. Орлов передал бесчувственное тело Гиллигану, который поволок его в глубь подвала, а в окне появилась следующая пара ног.

Мне показалось, что я неожиданно оглох: до меня не доносилось ни единого звука. Вторые ноги были значительно крупнее, и их владелец предпочел не спрыгивать в подвал, а осторожно спустился с оконного карниза. Он показался мне громадным. Очевидно, Орлов подумал о том же, потому что не стал пытаться скрутить его, а сорвал с головы свой смертоносный котелок и сделал молниеносное движение рукой. Послышался булькающий хрип. Холмс был уже рядом, и вдвоем с Орловым они уложили гиганта на пол.

Гиллиган вернулся к окну. Я ощутил слабый пряный запах — смесь ароматов опиума и пота. Появилась третья пара ног, но этот человек не спешил спускаться: должно быть, что-то заподозрил. Неестественно длинная, тонкая рука Гиллигана метнулась к нему, подобно змее. Она сомкнулась на лодыжке пришельца и рванула его тело вниз. Другая рука опустила мешок с песком на голову бандита, и третье тело присоединилось к остальным, лежавшим на полу.

Снаружи раздался тихий свист, который так напугал меня, что я схватился за револьвер, чуть не сломав его рукоятку. Я не сразу догадался, что это был лишь сигнал отбоя от нашего мальчишки на платане: мы захватили всю группу.

Дело еще не закончилось, но мы избрали верную тактику. Холмс с Орловым помогли Макдональду вылезти через открытое окно на задний двор. Через мгновение в темноте мигнул полицейский фонарь. Гиллиган охранял пленных; двое дергались и кудахтали, как связанные рождественские индейки, третий был неподвижен. Орлов поднял китайцев и вытолкнул их во двор. Я заметил, что Орлов подхватил бездыханного гиганта, как пушинку. Сила этого человека поразила меня не меньше, чем его молниеносная реакция, о которой я так хорошо знал.

Операция прошла настолько успешно, что у меня вдруг возникло желание немедленно описать ее для изучения студентами Сэндхерста. Восхитительный запах победы и впрямь действует возбуждающе.

Из окна первого этажа открывался удобный вид на улицу.

— Миссис Хадсон ночует у своей сестры, — сказал Холмс, — и мы должны постараться, чтобы соседям не о чем было судачить за ее спиной. Да и нашей репутации повредит скандал на Бейкер-стрит.

Сомневаюсь, что отряд Макдональда беспокоился о нашей репутации, но полицейские были вымуштрованы на славу. Двое из них, оставленные в качестве резерва, уже покинули свое укрытие — глубокую дверную нишу магазина спиртных напитков «Спи и Генри» — и переходили на другую сторону улицы. Я заметил, что в конце квартала показался полицейский фургон. Неожиданно повсюду замелькали темные тени. В одно мгновение они появились в здании напротив нас. Верхнее окно открылось, и, к моему ужасу, оттуда выпрыгнул человек. Но прежде чем он успел подняться на ноги, его крепко держали два констебля. Я не видел, вставили ему кляп или оглушили дубинкой, но он не сопротивлялся. Подъехал полицейский фургон, и констебли подвели еще двоих. Забрав арестованных, фургон завернул за угол, чтобы подобрать китайцев на нашем заднем дворе.

Холмс издал вздох облегчения и с явным удовлетворением обратился ко мне:

— Как будто бы все тихо, Ватсон. В окнах не было соседей. Никаких зевак и расспросов. Превосходно сработано.

— Превосходно спланировано, — коротко отозвался я.

Вскоре возвратился Макдональд. Я зажег свет и занялся графинами с вином. Бокалы пошли по кругу, повышая наше и без того хорошее настроение. Холмс провозгласил тост за инспектора Скотленд-Ярда:

— За вас, мистер Мак. Если вы сможете удержать у себя шестерых пленников, у нас будет некоторое время.

Макдональд бросил быстрый взгляд на Вейкфилда Орлова.

— По правде говоря, мистер Холмс, я собирался спрятать их в пригородном полицейском участке и начать раскручивать. Но опасался неприятных вопросов комиссара. И представьте, нам повезло: шестеро захваченных нами парней направляются в надежное место, и такое распоряжение дал именно комиссар.

— Значит, — сказал Холмс, посмотрев на Орлова, — мой брат тоже участвует в этой игре.

Агент безопасности не смутился:

— Вы же знаете, что Майкрофт Холмс в курсе почти всех событий. В данный момент Форин Офис интересуется Чу Санфу. Правда, не совсем понимаю, почему арестованные должны быть спрятаны, а ваш брат не пожелал сообщить об этом.

— Хотелось бы мне, чтобы кто-нибудь это сделал, — пробормотал я.

— Политика Елизаветы, дорогой Ватсон. Откладывать, тянуть время, пока не прояснятся обстоятельства. Здесь применима поговорка дипломатов. Тише едешь — дальше будешь.

— Хорошо, — сказал Макдональд. — Моим людям сказали, что им лучше забыть о событиях этой ночи. Арестованные переданы сотрудникам мистера Орлова. Я не знаю, где они, и не хочу знать.

— Применение тайных убежищ всегда давало блестящие результаты в подобных ситуациях, — сказал Орлов.

Заметив мое удивление, Холмс сжалился и объяснил:

— Существуют частные владения, с виду ничем не примечательные. Формально они не имеют отношения к правительству и полиции и служат чрезвычайно удобными укрытиями или временными тюрьмами.

— Но преступная шайка пыталась незаконно проникнуть в наш дом. К чему же вся эта секретность? — раздраженно спросил я.

— Чтобы сбить с толку Чу Санфу. Если шестеро его людей просто исчезли, он не сделает следующего шага, пока не выяснит, что же произошло. Были ли они захвачены? Преданы ли они в руки полиции? не могли ли они просто сбежать от хозяина? Руки азиата будут связаны до тех пор, пока это не выяснится, а мы тем временем попытаемся разобраться в путанице вокруг этого дела и узнать, что делает Золотую Птицу столь ценной. Ответ нам покажет поведение китайца. Он знает все.

— Но разве Базил Селкирк не смог удовлетворить ваше любопытство? — спросил Орлов.

— Мы с Ватсоном встречались с финансистом. Он заявил, что охотится за Птицей только из-за соперничества с Чу Санфу. Я склонен верить старику. Ключ к разгадке у Чу Санфу. Баркер выяснил, в чем тут дело. Среди пожитков сыщика была книга о жизни Джонатана Вайлда. Думаю, что Вайлд давным-давно знал тайну Птицы.

— Именно поэтому Гарри Хокер украл статуэтку в лавке на Родосе, — сказал я.

— Кража на Родосе произошла примерно в 1850 году, Ватсон. К этому моменту Вайлда не было в живых уже десять лет. Полагаю, что тайну Золотой Птицы Вайлд унес с собой в могилу, но ключ остался. Хокер обнаружил его — возможно, тем же путем, которым это сделал покойный Баркер. Ответ вполне может содержаться в этой книге Баркера. Я намереваюсь внимательно изучить ее.

Высказав различные версии и предположения, Гиллиган, Макдональд и Орлов покинули нас, и на этот раз огни действительно погасли в доме 221-б по Бейкер-стрит.

17 ТЬМА НАЧИНАЕТ РАССЕИВАТЬСЯ

Проснувшись на следующее утро, я был поражен тем, как долю проспал. Когда я вышел в гостиную, миссис Хадсон и Билли давно были дома. Холмс позавтракал, и в комнате ощущался сильный запах его табака. Книга о Джонатане Вайлде лежала на столе, а Холмс сидел перед камином, уткнувшись своим орлиным носом в сцепленные пальцы. Я на цыпочках вышел из комнаты, чтобы сообщить нашей достойной хозяйке о своем пробуждении и о волчьем голоде. Когда я вернулся, Холмс сидел все в той же позе. Потом он резко поднял голову, как бы напуганный моим появлением.

— Ватсон, вы сегодня проспали.

Он вскочил и подошел к серебряному кофейнику.

— Кофе, должно быть, еще не остыл. Чашка-другая не помешает вам. Точнее, нам обоим.

Холмс редко снисходил до выполнения домашних обязанностей, но на сей раз он суетился, разливая кофе, усаживая меня и говоря одновременно.

Я достаточно долго прожил бок о бок с Шерлоком Холмсом, чтобы понять: он что-то выяснил и, весьма довольный собой, стремится поразить воображение своего единственного доверенного лица и неизменно восторженною почитателя.

— Слушайте, Ватсон, — не утерпел он наконец, — я просмотрел книгу. Написано плохо, но один раздел довольно необычен. Автор, некто Пирс, посвящает целую главу нереализованным планам Вайлда. Схемы, по которым преступник не захотел или не смог действовать. Только в этой части имеются пометки Баркера.

Холмс уже стоял у стола, судорожно перелистывая книгу.

— Позвольте прочитать вам это: «Джонатан Вайлд участвовал в многочисленных кражах драгоценностей, но его истинной страстью были бриллианты».

Холмс поднял глаза от страницы.

— Эта фраза заключена в кавычки. Более специфические пометки сделаны дальше, — он продолжил чтение. — В 1828 году Вайлд потратил много времени и значительную сумму денег, планируя похищение бриллианта «Санси», коронной драгоценности Франции. Вайлд был одержим идеей завладеть им, несмотря на все мои возражения, что бриллиант слишком известен и его невозможно продать. Я знал, что Вайлд никогда бы не согласился огранить его заново.

Когда Холмс сделал паузу, я заметил:

— Похоже, этот Пирс был довольно близок к Джонатану Вайлду.

— Или пытается создать такое впечатление. Факты, изложенные в конце, верны. Я знаю, что «Санси» был действительно продан Демидовым за двадцать тысяч фунтов. По крайней мере, такова история. Интересно, удалось ли Вайлду украсть этот камень.

— Что говорит по этому поводу Пирс?

— Только то, что ограбление пошло не по плану и Вайлд отказался от своей идеи. Вот самое интересное место: «Бриллиант, который в действительности был похищен Вайлдом, назывался „Египетский Паша“, хотя похитителю не суждено было воспользоваться им».

Холмс посмотрел на меня сияющими глазами:

— Баркер подчеркнул слова «Египетский Паша».

— А когда он умирал, он сказал Линдквесту: «Паша».

— Точно. Теперь вы видите, Ватсон, мы на верном пути!

— Но какое отношение имеет бриллиант «Египетский Паша» к Золотой Птице?

— Действительно, какое? Как-то я упомянул, что охота за Золотой Птицей была бы понятна, будь статуэтка инкрустирована драгоценными камнями. А представьте себе, Ватсон, что вместо нескольких камней на поверхности был только один камень — внутри.

Предположение Холмса было настолько блестящим, что я задохнулся:

— Значит, все это время похищали не Золотую Птицу, а бриллиант «Египетский Паша»?!

Холмс медленно покачал головой.

— Милый Ватсон, к сожалению, я не имею права заходить в своих догадках так далеко. Теоретизирование в отсутствие фактов — грубейшая ошибка. Человек начинает подгонять факты под теорию, вместо того чтобы действовать наоборот. Сейчас нам нужны факты и мы будем искать их. Я отправил Орлову записку с просьбой организовать встречу с Эдвином Стритером.

— Кто он?

— Это королевский ювелир, старина. Стритер в 1883 году написал книгу «Величайшие бриллианты мира». Я думаю, что он знает алмазное дело до тонкостей и сможет предоставить нам информацию, которая прояснит все.

Сообщу в скобках, что здесь Холмс столкнулся с неожиданным препятствием: королевский ювелир в это время отдыхал на юге Франции. Но Вейкфилд Орлов прекрасно знал, кто приезжал в Англию и уезжал из нее. Согласно сведениям, имевшимся у агента безопасности, в Лондоне как раз находился доктор Макс Бауэр, и Орлов мог организовать встречу между знаменитым специалистом по драгоценным камням и Холмсом. ^[257]

К счастью, доктор оказался поклонником методов моего друга и был рад посетить нашу резиденцию на Бейкер-стрит. Я, в свою очередь, получил возможность присутствовать при интереснейшем разговоре.

У профессора было круглое добродушное лицо и пышные, непослушные волосы. Он казался персонажем «Записок Пиквикского клуба» или куклой баварского мастера. Орлов не смог присутствовать, и доктору пришлось к нам идти в одиночестве. Бауэр заявил, что он счастлив знакомству с величайшим детективом в мире и, разумеется, со знаменитым доктором Ватсоном. Я решил, что доктор действительно чудесный человек. После уверений во взаимной симпатии Бауэр и Холмс перешли к делу.

— Ах, мистер Холмс, ви желайт говорить о драгоценных камнях. Что есть конкретно ваш интерес?

— Бриллианты, доктор Бауэр.

— Бриллиантов много. Ви, возможно, имейте виду определенный камень?

— Меня интересует несколько. Что вы можете сказать о бриллианте «Санси»?

— Ах, один из самых известных. Как и все коронные драгоценности. Как и многие другие великие бриллианты, он привезен из Индия. Ви знайт, что прежде чем стать коронная драгоценность Франции, он побывал ваша страна? Он был продан королеве Елизавете в шестнадцатом столетии и попал во Францию с Генриетта Мария. Потом он перешел в качестве залог к кардиналу Мазарини. Кардинал был большой любитель бриллиантов и оставил «Санси» и семнадцать других крупных камней Людовик Четырнадцатый. В 1791 году проводилась оценка коронных драгоценностей Франции и «Санси» был оценен миллион франков. Во время революции он был украден вместе с «Регентом» и не был обнаружен. Потом этот камень был собственность испанская корона и, наконец, перешел во владение Демидофф.

— Он, случайно, не был у него украден? — спросил Холмс.

— Найн, «Санси» вернулся своя родина. Сейчас он есть собственность махараджа Патиала. Я видел этот камень, когда он демонстрировался Парижская выставка.

— Спасибо, — сказал Холмс, и я понял, что он выкинул мысли о «Санси» из головы.

— Не могли бы вы, — продолжил Холмс, — рассказать нам о некоторых менее знаменитых бриллиантах?

— Все великие бриллианты знамениты, но я догадываюсь, что есть ваш интерес: «Нассак» не так известен, хотя его масса превышает восемьдесят девять карат. Он был найден в копях Сива в Индии и в 1818 был куплен Ост-Индской компанией.

— Где сейчас находится этот камень? — заинтересовался Холмс.

— Именно здесь, в Англии, мистер Холмс. «Нассак» был куплен семьдесят две сотни фунтов лондонский ювелир Эммануек, затем продан герцог Вестминстерский и до сих пор принадлежит его семья. «Нассак» велик, но ви знайт, что не только караты имеют значение. «Звезда Эсте» имейт менее двадцать шесть карат, но это есть камень чистейшей воды.

— А где находится он?

— Это собственность правящего дома Австрии — «Эсте». Еще есть «Египетский Паша».

— Кажется, я слышал об этом камне.

— Возможно. Сорок карат. Октаэдр. Он был куплен Ибрагим, наместник Египет, за двадцать восемь тысяч фунтов.

— И он до сих пор находится в Египте? — Холмс был разочарован.

— Если бы это было не так, я знай.

— Доктор Бауэр, не известны ли вам какие-нибудь знаменитые камни, которые исчезли?

— Найн, знаменитые камни не исчезают. И нельзя изготовить их копия. Картины — другое дело. Картины есть создаваться люди. Многие годы ходят слухи о знаменитые картины. Есть они оригиналы или копии? Никто не знает. Но алмазы созданы природа. Эксперт может определить их подлинность.

— Понятно, — уныло сказал Холмс. — Что ж, доктор, я весьма благодарен вам за помощь в этом деле.

— Что-то говорит мне, что я не смог вам помочь. Знайт, мистер Холмс, вы есть любитель темнить. Вас интересовал именно «Египетский Паша», не так ли?

Холмс вежливо улыбнулся:

— Доктор Бауэр, вам следовало бы стать детективом.

— Лучше, если вы сами будете заниматься этим. А я наведу для вас справки о бриллиант «Египетский Паша», мистер Холмс.

После этого знаменитый эксперт по драгоценным камням ушел, а Холмс посмотрел на меня с кривой улыбкой:

— Видите, старина, как опасно увлекаться теорией?

— Но Баркер действительно произнес «паша» перед смертью. Джонатан Вайлд сильно интересовался именно этим камнем. Возможно, доктор Бауэр узнает о нем что-нибудь сенсационное.

При этих словах Холмс просветлел, и дело было отложено на время. Сыщик вновь занялся утомительными поисками информации, о бриллиантах он больше не заговаривал. Я не сомневаюсь, что он следил за убежищами Чу Санфу. Вейкфилд Орлов стал частым гостем на Бейкер-стрит, а это было верным признаком того, что Майкрофт Холмс не оставлял нас своим вниманием и поддержкой. О таинственном международном финансисте Базиле Селкирке не было никаких слухов. Казалось, что весь механизм заговора и контрзаговора окончательно заклинило. Холмс то появлялся в нашей квартире, то надолго исчезал. Как обычно бывало в подобных ситуациях, он сделался неразговорчивым и не обсуждал свои новые теории, если они у него были.

Меня всерьез обеспокоило состояние его нервной системы. Я не мог спокойно наблюдать, как он неуклонно доводит себя до грани полного истощения. Правда, решив проблему, Холмс немедленно восстанавливал физические силы. Но я боялся, что подобные перепады всерьез подорвут его здоровье.

Однажды мой друг вернулся домой с лицом еще более напряженным, чем обычно. Не говоря ни слова, он исчез в своей спальне и через некоторое время возвратился в халате и домашних туфлях. Усевшись в свое любимое кресло, он молча предался размышлениям. Я не решился ни поприветствовать его, ни обратиться с вопросом, чувствуя, что лучше предоставить ему возможность самому начать разговор.

Прошло еще десять минут. Холмс тяжело вздохнул и встал, чтобы разыскать свою трубку.

— Простите меня, Ватсон, но в последнее время я был очень занят.

— Неудивительно, — заметил я и мысленно поздравил себя с тем, что сумел промолчать.

Холмс запустил пальцы в персидскую туфельку, и вскоре комната заполнилась клубами едкого дыма.

— Расследование дела об этой статуэтке зашло в тупик, — горько произнес он.

— Мне казалось, что версия, связанная с бриллиантом «Египетский Паша», поможет решить проблему.

— Я тоже так думал. Самая дьявольская штука заключается в том, что я продолжаю возвращаться к этой теории. Вообразите, что я узнал, когда здравый смысл, наконец, заставил меня поинтересоваться восточной жизнью: по китайскому календарю нынешний год называется годом алмаза.

— Вот это да, — воскликнул я, откладывая газету. — Потрясающее совпадение! Оно что-то значит, хотя я не могу сказать что.

— Я могу, — отрезал Холмс и, следуя своей отвратительной привычке, перевел разговор на другую тему. — Я получил сообщение о том, что к нам придет Орлов; надеюсь, он принесет хорошие новости.

Сыщик снова погрузился в молчание, а я утешал себя тем, что скоро появится агент безопасности.

Когда пробило шесть, в дверь постучали. Холмс поспешно вскочил и бросился открывать. Я понял, с каким нетерпением мой друг ждал агента: хотя Орлов всегда был желанным гостем, все же впускал посетителей обычно я.

Орлов снял свой знаменитый смертоносный котелок и положил на стол подле себя: лицо агента было абсолютно бесстрастным.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Холмс.

Волнение моего друга совершенно не подействовало на Орлова; правда, я не знаю, что вообще могло подействовать на этого невозмутимого человека.

— Нам удалось пригласить лучшего специалиста по металлам. Его опыты потребовали много времени, но дали любопытный результат. То, что он обнаружил, заинтересует вас. Металл, из которого изготовлена Золотая Птица, не однороден по своему составу. Есть все основания предположить, что статуэтка подвергалась частичной переплавке.

— Так, — с удовольствием произнес Холмс. Он многозначительно посмотрел на меня. — Ватсон, мы были правы! — Его ястребиное лицо снова повернулось к Орлову.

— Установлено, — продолжил агент безопасности, — что часть основания изготовлена из сплава золота, отличного от первоначального материала, из которого сделана вся статуэтка.

— Каков вывод? — на лице у Холмса была напряженная улыбка.

— Значительная часть основания была пустой и служила тайником. Невозможно установить, что там находилось, но наш специалист уверен, что тайник опустел совсем недавно. Выемка заполнена золотом свежей заливки.

— Селкирк, — уверенно заявил Холмс.

— Почему он? — спросили мы с Орловым одновременно. /

— Все совпадает. Наконец-то мы нашли какой-то смысл в этой головоломке. Эта история, конечно, связана с бриллиантом. Я был одержим ею и пока не вижу другого логического объяснения. Вот факты. — Холмс посмотрел на Орлова. — Дочь Чу Санфу должна выйти замуж за Мориса Ротфилса из известной семьи банкиров. Китайцы славятся своей гордостью.

— И не только китайцы, — не подумав, выпалил я.

— Но они делают из этого фетиш… религию. Они до смешного тщеславны. Чего больше всего на свете желает современный бандит Чу Санфу? — Холмс предпочел ответить на собственный вопрос. — Он хочет, чтобы, будучи представленной Ее Величеству, его дочь носила камень, не уступающий коронным драгоценностям Англии. Именно поэтому азиат безрассудно рискует своими людьми, пытаясь завладеть Золотой Птицей. Каким-то образом он узнал, что в статуэтке находится знаменитый бриллиант.

— Но почему бриллиант? — спросил Орлов. — Я согласен с тем, что в тайнике мог находиться драгоценный камень. На эту мысль наводят сами размеры выемки. Но почему не рубин или изумруд?

— Потому что существует слишком мало знаменитых рубинов, изумрудов или жемчужин. Если бы это долго скрывающееся сокровище было одним из этих камней, мы, вероятно, могли бы сейчас его назвать. Известных бриллиантов гораздо больше, и мы ищем один из них. Дочь Чу Санфу должна иметь возможность открыто носить его. Значит, камень не может быть краденым. Отгадка где-то рядом. Должен существовать уникальный бриллиант, который удовлетворил бы нашим требованиям. Нужно лишь выяснить его название.

— Вы хотите снова переговорить с доктором Бауэром? — спросил Орлов.

— Сначала я сам проведу кое-какие исследования. Знаменитый эксперт заметил: «Бриллиантов много». Я должен сузить круг поисков, чтобы не тратить время впустую.

Орлов казался неудовлетворенным.

— А как насчет Чу Санфу?

— Азиат перестал быть проблемой. Теперь мы знаем, к чему он стремится и что собирается делать. Камнем преткновения становится Базил Селкирк.

События показали, что оба заявления Холмса были ошибочными.

18 ВОСТОЧНОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО

На следующее утро я должен был навестить нескольких пациентов. Холмс опять поднялся раньше меня, если только вообще ложился спать. По его поведению никогда нельзя было определить, отдыхал он или нет. Во всяком случае, кому-то, и я подозреваю, что Билли, пришлось потрудиться. Холмс сидел в кресле у камина, углубившись в книгу, а на столе было разбросано несколько незнакомых томов. Часть из них была раскрыта.

— Что это? — спросил я, указывая на книги.

— Исследования, Ватсон. — Меланхолии Холмса как не бывало. Он снова шел по следу и был счастлив. — Работы специалистов по бриллиантам. Здесь труды Жан-Батиста Тавернье и нашего Эдвина Стритера. Несколько интересных комментариев Бенвенуто Челлини, научные труды Капефижу и Брантоме по общественным отношениям.

— Боже мой! — простонал я со скорбной улыбкой. — Мы обычно по колено завалены вашими архивами преступлений, а теперь очередь книг о бриллиантах.

— Временное неудобство, Ватсон.

— Вы что-нибудь выяснили?

— Пока нет. Но выясню. Когда знаешь, что искать, работа становится легче. У нас, конечно, есть последнее средство. — Я непонимающе уставился на Холмса, и он продолжил: — Наш клиент Васил Д'Англас сообщил, что будет в Лондоне через два дня. Вы, надеюсь, понимаете, старина, что он знает тайну Золотой Птицы.

— Так почему просто не спросить его, Холмс?

— А вы думаете, он скажет правду? — Сыщик отложил книгу. — Кроме того, Д'Англас — наш клиент. Это мы должны информировать его, а не наоборот.

Прежде чем я смог найти подходящее возражение, Холмс снова сменил тему:

— Знаете, это дело нравится мне все больше. Спрятан бриллиант огромной ценности. И спрятан не где-нибудь, а в вещи, которая ценна сама по себе. Большое сокровище укрыто в меньшем. Я не могу вспомнить аналогичный случай. Поразительно!

После завтрака я оставил Холмса копаться в старых книгах и вышел на Бейкер-стрит, пациенты заждались меня. Кеб стоял неподалеку, и я сел в него, собираясь назвать вознице адрес. Это было последнее, что я запомнил…

Очнувшись, я обнаружил, что лежу на соломенном тюфяке и кто-то трясет меня за плечи. Когда глаза привыкли к тусклому свету, я разглядел человека, который привел меня в сознание, поставил на ноги и поддерживал, помогая справиться с нахлынувшей дурнотой. Человек этот был подобен горе, его мускулы напоминали канаты океанского лайнера, но сильные руки были поразительно мягкими и нежными. Бритая голова терялась на бычьей шее, переходящей в плечи гориллы. Ручищи гиганта напоминали окорока. Подождав, пока я окончательно приду в себя, великан мягким голосом произнес:

— Идите.

Выбора не было и я повиновался.

Пахло землей и илом — где-то рядом была река. Но воздух был чистым и сухим. Меня вывели из небольшого помещения, где я спал, очевидно, под действием какого-то наркотика. Нестерпимо резало глаза, но тошнота прошла. До сих пор не знаю, чем меня усыпили.

Мы спускались по узкому коридору с земляным полом. По обе стороны через равные промежутки находились двери, помеченные ярко-красными иероглифами. На перекрестках тяжелая рука, лежавшая на моем плече, поворачивала меня в нужном направлении. Где бы я ни находился — а я подозревал, что в Лаймхаусе, — меня вели по коридорам лабиринта. Проход то и дело разделялся, прошло довольно много времени, прежде чем мы оказались перед пролетом шатких ступенек. Короткий подъем, и, миновав портеру, мы оказались в большой комнате, освещенной газовыми рожками. Мой провожатый погасил свечу и отпер дверь в дальней части комнаты, знаком приказав мне войти в нее.

Я очутился в маленькой комнате, стены которой были увешаны коврами. Тошнотворно пахло ладаном. Горело множество свечей, я заметил, что их пламя неподвижно, как в церкви. Это производило гипнотический эффект, и я затряс головой, чтобы побороть сонливость. Мой провожатый прошел через комнату и откинул ковер, обнажив богато инкрустированную деревянную панель. Я услышал, как щелкнул замок. Китаец-гигант сдвинул панель в сторону и, не трогаясь с места, знаком велел мне войти.

Я оказался в комнате, увешанной коврами от пола до потолка. Невозможно сказать, были ли за ними стены. Панель за спиной сама собой вернулась на место. Я стоял в десяти футах от большого стола, украшенного искусной резьбой. Вероятно, это было розовое дерево, столешница была покрыта лаком и отполирована до мягкого блеска. За столом в кресле с высокой спинкой сидел китаец. Фигура в наглухо застегнутом халате казалась неестественно прямой. Лицо азиата напоминало круглую желтую маску, на которой выделялись проницательные раскосые глаза. Голову едва прикрывали несколько жидких прядей, с подбородка свешивались две тонкие полоски седых волос. Несмотря на седину, хозяин комнаты не казался слишком старым, хотя я не взялся бы определять возраст китайца. Тонкие пальцы с необыкновенно длинными ногтями осторожно гладили огромное животное с короткими лапами и длинным, нервно подрагивающим хвостом. Зверь смотрел на меня блестящими любопытными глазами. Я узнал этого зверька.

— Какой симпатичный мангуст! Судя по шкуре, здоров и ухожен.

Китаец изумился:

— Вы знаете это животное? Значит, вы служили в Индии.

— Имел честь.

— Пожалуйста, присаживайтесь, доктор Ватсон, — сказал хозяин, указывая на низкое кресло, стоящее против света.

Усевшись в него, посетитель был вынужден задирать голову, чтобы видеть лицо возвышающегося над ним собеседника. Кроме того, газовые рожки светили прямо в глаза гостю, ослепляя его и подчеркивая зависимость от хозяина. «Восток — дело тонкое», — подумал я и ответил:

— Я предпочел бы стоять. Не думаю, что Чу Санфу откажет гостю своего дома в такой маленькой прихоти.

Китайцу пришлось смотреть снизу вверх. Это уязвило его, хотя на бесстрастном лице не отразилось ничего.

— Мне жаль, что приходится доставлять вам неудобства, доктор Ватсон.

Он приготовился продолжать в том же духе, но я не намерен был выслушивать всю эту восточную чепуху. В Британии такие вещи даром не проходят.

— Вам нисколько этого не жаль, — бесцеремонно прервал я поток красноречия Чу. — На самом деле я вас совершенно не интересую. Мое похищение — лишь инструмент воздействия на мистера Шерлока Холмса. Боюсь, что такой противник вам не по зубам.

Не без торжества я заметил, что преступный король вышел из себя, он раздраженно кусал губы, уже жалея о своем поведении. Я немного придвинулся, вынудив собеседника задрать голову. Чу Санфу продолжал небрежно гладить мангуста, но его свободная рука потянулась к маленькому гонгу на столе. Быстрый щелчок длинного ногтя послужил бы сигналом для гиганта за деревянной панелью или других бандитов, прятавшихся за ковром. Я слегка покачал головой:

— Да, сэр, я очень недоволен.

Глаза китайца расширились, он все еще не владел собой:

— Полагаю, наши методы несколько необычны…

— Вздор! — прервал его я. — Я точно так же мог быть оглушен уличным грабителем или засунут в мешок, как это принято у американских преступников. Во всяком случае, я стою здесь и не сомневаюсь, что именно сейчас ваш эмиссар говорит с Холмсом и делает ему мрачные намеки в отношении моей судьбы. Это самое заурядное похищение и ничего больше. Признаюсь, я разочарован: Холмс говорил о вас как об умном человеке.

Унизить сильнее было невозможно. Китаец больше не мог терпеть свое положение, он поднялся, приблизив свое лицо к моему:

— Доктор Ватсон, вы верно догадались, что играете роль товара в этойсделке, которую я хочу предложить мистеру Холмсу. Вы останетесь на некоторое время моим… скажем, гостем. У Холмса есть определенные возможности, он может затруднить обмен, воспользовавшись какой-нибудь уловкой. Не вижу причин для того, чтобы сделать ваше временное пребывание здесь неприятным.

Он неожиданно хлопнул в ладоши, и часть занавески поднялась. Две очаровательные китаянки впорхнули в комнату. Нежные лица с покорными миндалевидными глазами свидетельствовали о том, что девицам было не больше шестнадцати лет. Узкие халаты подчеркивали зрелые формы стройных тел.

— Хорошая еда, напитки и компания помогут скрасить часы ожидания, доктор.

Этот негодяй имел наглость бросить на меня хитрый взгляд, словно ожидал, что я немедленно размякну. Пришлось напустить на себя вид крайнего презрения:

— Сэр, мы зря тратим время. Вы, вероятно, захотите от меня узнать, что обнаружил мистер Холмс и какие шаги собирается предпринять после моего возвращения. Если я вернусь, разумеется, — добавил я, прежде чем он успел сделать это очевидное замечание.

— Посудите сами, — продолжил я, не позволяя китайцу перехватить инициативу, — что я могу знать о деятельности величайшего ума Англии, будучи всего лишь биографом? А если мне и известно кое-что, неужели вы всерьез рассчитываете на мою откровенность? — В последнее заявление я вложил необходимую долю презрения: — Это Англия, сэр. Мы здесь сделаны из более прочного материала.

Чу Санфу злобно хлопнул в ладоши, и девушки исчезли. Не знаю, сколько еще его людей таилось поблизости, но азиат явно не желал, чтобы наш разговор был услышан. На некоторое время Чу отвернулся от меня, и я заметил, что он тяжело дышит. Потом китаец ткнул пальцем в маленький гонг на столе, раздался высокий звон. Панель, через которую я вошел, мгновенно отодвинулась. Мой провожатый стоял в проходе, скрестив на груди огромные руки. Чу Санфу снова повернулся ко мне:

— Вы вернетесь в место вашего заточения, и мы посмотрим, каким будет следующий ход мистера Холмса.

— Каким бы он ни был, — ответил я с явной бравадой, — для вас он окажется полной неожиданностью.

Уходя, я заметил в глазах китайца неприкрытую тревогу. Холмс был прав: Чу Санфу любил строить планы и нарушение их выводило азиата из равновесия. С видом победителя я покинул комнату.

Гигант повел меня назад подземным лабиринтом. Мне показалось, что мы возвращались прежним путем; теперь я смотрел внимательнее и был поражен тем, что штаб Чу Санфу представлял собой миниатюрный подземный городок. Кругом были люди. Я постоянно ощущал их присутствие, но, по всей видимости, им настрого запрещено было показываться мне на глаза. На строительство тоннелей ушел колоссальный труд, и было непонятно, куда девался вынутый грунт. Мне пришло в голову, что Чу Санфу воспользовался заброшенной веткой метро. Если это так, вычислить местоположение бандитского гнезда будет не сложно.

Мой страж подождал, пока я устроюсь в комнате. Все говорило о том, что гигант собирался выполнять свои обязанности охранника со стоицизмом азиата. Неожиданно я вспомнил об огромном китайце, обезвреженном Вейкфилдом Орловым.

— У вас есть брат? — спросил я, когда мой тюремщик повернулся, чтобы уйти.

Немигающие янтарные глаза посмотрели на меня, бритая голова слегка кивнула.

— С ним все в порядке. Он в хороших руках.

Возможно, мне только показалось, но в его янтарных глазах мелькнуло выражение облегчения. Гигант снова собрался уходить. Закрывая дверь комнаты, он спросил:

— Вам ничего не нужно?

Я ответил отрицательно. Дверь закрылась. Маленькая свечка освещала мою тесную темницу. Я услышал, как снаружи щелкнул замок. Тощий Гиллиган открыл бы его за минуту. Разболтанная дверь не выглядела надежной. Пожалуй, выломать ее удалось бы даже мне. Некоторое время я развлекался обдумыванием этой мысли, пока не сообразил, что все равно не справлюсь со своим могучим охранником. Вздохнув, я отказался от надежд на самостоятельное освобождение.

Будь я знаком с некоторыми индийскими поверьями, я прекрасно провел бы время, созерцая собственный пупок. Увы, пришлось поискать себе другое занятие, и я принялся вспоминать странную историю Золотой Птицы. Чу Санфу, очевидно, собирался обменять меня на Птицу. Я не особенно беспокоился, зная, что Холмс мог без больших потерь расстаться со статуэткой. Сокровища в ней уже не было. Успокоенный тем, что не поставил друга в слишком сложное положение, я уснул…

Через какое-то время меня разбудил скрип двери. Я поднялся, не имея ни малейшего представления о том, который теперь час. Мой желтоглазый тюремщик стоял в дверях. Он был не один. В комнате также присутствовал ссохшийся желтый человек в черной шапке, плотно сидевшей на голове. Незнакомец держал в руках черную шелковую ленту.

На мгновение мне показалось, что это профессиональный душитель, но тощий китаец продемонстрировал беззубую улыбку и знаком велел мне повернуться. Ленту наложили мне на глаза, и я с трудом подавил вздох облегчения. Мои руки были связаны спереди топким шелковым шнурком. Потом меня вывели из комнаты.

Связанный и ослепленный, я мог только догадываться о своих перемещениях. Меня вели по коридорам, поднимали и опускали по лестницам, заводили за углы. Не думаю, что конвоиры пытались сбить меня с толку, ведь я все равно не знал, где нахожусь. Скрипнула еще одна дверь, и мы оказались на открытом воздухе. Я опять ощутил свежий запах и услышал звуки реки. Это подтверждало мое предположение о том, что логово Чу Санфу находилось в Лаймхаусе, впрочем, устье Темзы велико и вряд ли стоило строить бесполезные догадки. С обеих сторон меня поддерживали чьи-то руки. Я понял, что охрана сменилась. Гигант исчез: лапищу такого размера не спутаешь ни с чем. Потом меня втолкнули в экипаж — по всей вероятности, в двуколку.

Мы ехали уже с полчаса, когда шум движения усилился. Я уверен: экипаж миновал мост. Почти сразу после этого мы остановились. Послышались голоса, прогрохотала подвода, где-то рядом взревел автомобиль. Я собрался было задать вопрос, но тонкая ладонь тотчас же зажала мне рот. Властный голос, явно принадлежавший европейцу, велел мне хранить молчание. Я подчинился. Мы снова двинулись вперед. Скорость экипажа возросла, вдруг мои конвоиры поменялись местами. Меня притиснули к окну и развязали глаза.

В первый момент я ослеп от внезапного света, затем увидел ехавший рядом экипаж. Из его окна на меня смотрел Холмс, и, я счастлив сказать об этом, его лицо выражало огромное облегчение. Он кивнул моим конвоирам, видимо, давая согласие на что-то. Я посмотрел на возницу Холмса и узнал в нем Вейкфилда Орлова. Я ухмыльнулся, представив себе агента безопасности, прыгающего из двуколки в двуколку и мгновенно расправляющегося с моими врагами, на что Орлов был вполне способен. Но договоренность, видимо, была достигнута, и ее условия уважались обеими сторонами.

Орлов сблизил свой экипаж с нашим; вытянув свою длинную жилистую руку, Холмс передал объемистый сверток одному из моих похитителей — небольшому темнокожему человеку с балканским лицом. Бандит развернул ткань, скрывавшую Золотую Птицу. Кивнув своему товарищу, он приказал остановиться. Орлов тоже натянул поводья. Меня вытолкнули из двуколки, которая тут же рванулась с места и затерялась в сутолоке экипажей на Стренде. Я со вздохом откинулся на сиденье рядом с Холмсом.

— Надеюсь, с вами все в порядке, дорогой Ватсон?

— Вполне, — ответил я. — Они довольно сносно обращались со мной.

Холмс с угрозой в голосе проворчал:

— Я предупредил их, что если с вами что-нибудь случится, я буду преследовать их всю жизнь.

Он вытащил нож с длинным лезвием и освободил мои запястья.

— Вам пришлось расстаться со статуей, — начал я извиняющимся тоном.

— Только на время, хотя Чу Санфу еще не знает об этом. Скоро Золотая Птица вернется к нам. На этот счет у меня есть планы. Главное, что вы возвратились живым и невредимым. Расскажите-ка лучше, старина, как вас похитили.

Пока Орлов гнал лошадь по направлению к Бейкер-стрит, я рассказал о своих приключениях. Мой друг искренне веселился, когда я приступил к описанию перепалки с Чу Санфу.

— Великолепно! Великолепно, дорогой Ватсон! Я порекомендую вас на должность научного консультанта по вопросам психологии преступников в Скотленд-Ярде. Китаец, несомненно, ожидал, что вы испытаете благоговейный ужас или, на худой конец, просто струсите. А вы нанесли ему настоящее поражение. Опасаясь потерять свое лицо, он был вынужден отступить, чтобы перегруппироваться. Когда его эмиссар явился ко мне, я настоял на срочном обмене, чтобы вытащить вас из лап негодяя. Он охотился за статуэткой, и я согласился поменяться. Когда Чу Санфу убедится в том, что Золотая Птица не принесла бриллианта, он пожалеет о своей торопливости. Его гордость будет уязвлена, чем мы непременно воспользуемся.

19 ОТКРОВЕНИЯ КОРОЛЕВСКОГО ЮВЕЛИРА

Был уже вечер, и я с величайшим удовольствием расположился в гостиной нашего дома на Бейкер-стрит. Увидев меня, миссис Хадсон заявила, что мне абсолютно необходимо как следует подкрепиться. В честь моего возвращения собрались гости и добрая женщина довольно долго занималась готовкой, но устроила настоящий пир: она подала великолепную вареную ветчину, целое блюдо холодного ростбифа, холодную вырезку и даже пирог с паштетом из гусиной печенки. Насладившись долгожданной ванной, я отдал должное еде, запивая ее добрым, крепким портером.

Алек Макдональд принял в лечебных целях некоторое количество нашего лучшего ирландского виски. Холмс с Орловым смаковали великолепно выдержанное бургундское, а Тощий Гиллиган удовлетворился бутылкой эля. То, как взломщик налег на пирог с паштетом, вызвало тревогу Холмса. Улучив момент, мой друг пока не поздно отложил для себя хороший кусок.

Пир, собравший за одним столом столь талантливых криминалистов, сам собой перешел в военный совет. Гости были настроены решительно и предлагали действовать немедля, в голосе Холмса звучали нотки сомнения, я же отмалчивался.

— Джентльмены, я многим вам обязан за недавнюю помощь, — говорил Холмс. Он стоял у окна, повернув голову к собравшимся. — Присутствие констеблей во время обмена в экипажах могло спугнуть злодеев и наш дорогой Ватсон не присутствовал бы сейчас здесь. Я предпочел заняться этой проблемой вместе с вами, Орлов, и Тощего, который прятался в отделении для багажа.

Я поперхнулся глотком портера, услышав, что Тощий играл роль туза, спрятанного в рукаве Холмса. Речь моего друга между тем посуровела:

— Я с самого начала был предан этому делу, потому что дал слово ушедшему от нас другу. Но теперь у меня появились личные причины преследовать Чу Санфу. Я не склонен прощать Китайцу похищение Ватсона. Рано или поздно я раздавлю Чу и выполню обещание, данное Нильсу Линдквесту. Но до сих пор мне помогали власти, а также организации, с которыми связан мистер Орлов. Теперь я отказываюсь от посторонней помощи, поскольку речь идет о личной мести.

Холмс хотел развить эту мысль, но его перебил Макдональд:

— Я поговорю в Скотленд-Ярде, мистер Холмс, чтобы все уладить. Подозреваю, что комиссар будет недоволен. Но у нас не так много доказательств, и дело стояло, хотя мы годами охотились за Чу Санфу. Теперь благодаря вам повеяли новые ветры. Слухи о похищении доктора Ватсона каким-то образом распространились. Скотленд-Ярд готов сомкнуть кольцо вокруг банды китайца. Вы можете положиться на нас, мистер Холмс.

— Позвольте мне присоединиться к этим словам, — сказал Вейкфилд Орлов. Некоторые августейшие особы сильно озабочены предстоящей свадьбой китайской принцессы и Мориса Ротфилса. Мы все еще не можем доказать, что девица действительно дочь Чу Санфу, хотя наши люди в Гонконге и Сингапуре убеждены в этом. Если они правы, эта свадьба набросит покров респектабельности на деятельность многих темных людей, что весьма нежелательно для моего руководства. Это обстоятельство дает карт-бланш на любую помощь со стороны моей организации. — Его следующие слова поразили меня: — Кроме того, у меня тоже есть личная причина.

Он, вероятно, имел в виду меня, и я не мог поверить своим ушам. Если забыть о нечастых проявлениях теплоты в отношении Шерлока Холмса, у агента безопасности было не больше эмоций, чему королевской кобры. Я был счастлив. Лишись я последнего фартинга, все равно считал бы себя богатым человеком. Не каждому удается заслужить дружбу таких людей. Слова Орлова растрогали даже Холмса. Хватило бы трех пальцев на руке, чтобы сосчитать подобные случаи за долгие годы нашего общения. Да, это был необыкновенный день. Мне показалось даже, что глаза Холмса слегка затуманились. Во всяком случае, он прочистил горло, сделал глоток бургундского, и неизменная сдержанность вернулась к нему. Перед нами снова предстал холодный, расчетливый аналитик, меч возмездия был занесен.

— Как известно, — невозмутимо продолжал Холмс, — я интересовался знаменитыми бриллиантами, и круг поиска сузился. Доктор Макс Бауэр все еще в Англии? — обратился он к Вейкфилду Орлову.

— Он возвратился в Германию, но прибыл королевский ювелир Эдвин Стритер.

— Я с удовольствием прочел его знаменитую книгу. Встреча с этим джентльменом была бы полезна для нас.

Орлов кивнул, как бы говоря, что это дело будет улажено.

— Мне нужно знать, что за бриллиант был спрятан в Золотой Птице, — продолжал Холмс. — Это пароль, который отопрет ворота в крепость Чу. Камень у Базила Селкирка, я уверен в этом. Но старый мошенник немного романтик, и я мог бы получить у него сокровище. Мне нужна и сама Золотая Птица, но мы заберем ее у Китайца. Я собираюсь написать ему письмо, в котором предложу встретиться, если он хочет получить то, что ищет, а также потребую возвратить Птицу.

Инспектор Макдональд захлопал своими глубоко посаженными глазами:

— Вы хотите сделать китайца своим клиентом?

— Я хочу вернуть бриллиант, — сказал Холмс, но не стал уточнять подробности. Он продолжал смотреть на Макдональда. — Необходимо, чтобы письмо было доставлено Чу Санфу прежде, чем он осуществит свои новые планы.

Тощий Гиллиган прервал долгое молчание:

— Это я беру на себя. Сидни Сид владеет в Лаймхаусе самым большим кабаком. Он позаботится о том, чтобы Чу получил ваше послание.

Холмс, видимо, был доволен.

— Три человека знают историю Золотой Птицы. Базил Селкирк, Чу Санфу и мой клиент Д'Англас. Если нам улыбнется удача, я смогу поговорить с каждым из них.

Должен признаться, что во время военного совета и, разумеется, после него я чувствовал себя в центре внимания. Я прекрасно знал, что мне всегда принадлежала роль помощника, биографа, друга. В огромном большинстве дел, связанных с Шерлоком Холмсом, я редко играл важную роль. Мой друг всегда утверждал, что мои мысли или замечания вызывали у него озарения и помогали выбрать верный путь, но это щедрое признание всегда казалось мне сомнительным.

В последующие дни население Бейкер-стрит, если только оно было достаточно наблюдательным, должно было решить, что в нашем районе ожидается крупное сражение. Констебли были везде. Все подворотни и укромные места наводнили представители закона. Очевидно, Алек Макдональд принял все меры к тому, чтобы похищений больше не было. Холмса раздражало присутствие слуг закона, но он не мешал инспектору охранять нас как зеницу ока. Впрочем, мой друг не опасался Чу Санфу и его обширной преступной организации, явно считая китайца змеей с вырванными ядовитыми зубами.

На следующее утро нас почтил своим посещением королевский ювелир. Эдвин Стритер был опрятным человеком среднего роста, с проницательным взглядом и деловыми манерами. Мне показалось, что ювелир не любит тратить время впустую.

— Скажите, мистер Холмс, что вас интересует, — спросил он сразу же после приветствия. — Мистер Орлов дал понять, что вы интересуетесь бриллиантами.

— Бриллиантов много, как сообщил мне доктор Бауэр. Однако…

Наш посетитель рассердился:

— Если вы консультировались у доктора Бауэра, у вас нет необходимости беседовать со мной, сэр. Он один из величайших авторитетов в мире.

— Так же как и вы. Я с огромным интересом читал вашу книгу. Думаю, что любой труд, способный захватить и информировать неспециалиста, несет отпечаток величия.

Стритер успокоился:

— Вы очень любезны, мистер Холмс. Хотя мне казалось, что ваша профессия предполагает знание камней.

— Естественно, когда речь идет о поверхностных сведениях, — согласился Холмс. — Но оказалось, что проблема, занимающая меня сегодня, намного превосходит мои возможности, и я весьма благодарен правительству за то, что оно уговорило вас помочь мне.

Я понял, что Холмс в определенном смысле связал ювелира. Упомянув о правительстве Ее Величества и о его заинтересованности делом Холмса, он поставил Стритера в безвыходное положение. Отказаться от сотрудничества тот уже не имел права. Правда, в этом не было необходимости. Холмс отлично понимал, что если заговорит со специалистом о его работе, тот охотно поделится своими знаниями. Нужно только польстить его самолюбию.

— Меня интересует знаменитый камень непревзойденного качества, который считается пропавшим. Можете ли вы назвать что-нибудь подобное?

Вопрос Холмса, несомненно, заинтересовал королевского ювелира.

— Мистер Холмс, люди отдавали жизнь за бриллианты. Из-за них разгорались войны. Но мне неизвестно, чтобы великие бриллианты ни с того ни с сего пропадали. Была знаменитая кража трех коронных драгоценностей Франции в 1792 году. Один из них, «Регент», был обнаружен и позднее вставлен в шпагу Наполеона. Он находится в Лувре. Второй камень, «Санси», также был найден.

— Да, — заметил Холмс. — Я слышал об этом камне.

— Последним в этой троице был редкий голубой бриллиант. Он снова появился, но его разрезали. Большая часть известна как «Надежда» и хранится в Америке. Следы меньшей затерялись, но в любом случае это не знаменитый камень.

Холмс некоторое время обдумывал слова эксперта и потом зашел с другой стороны:

— Занимаясь этой проблемой, я столкнулся с одной непонятной вещью.

Стритер покровительственно улыбнулся:

— Мистер Холмс, исторические камни — любимая тема исследователей и романистов. Было так много написано, что иногда трудно понять, где правда, а где вымысел. И если вам непонятна только одна вещь, вас можно поздравить. Что же это за вещь?

— Мое внимание привлек бриллиант «Египетский Паша», — сказал Холмс. — Я прочитал, что он был продан наместнику Египта.

Стритер кивнул:

— За круглую сумму. Хороший октаэдр массой в сорок карат.

— Но я заметил, что «Паша» чем-то напоминает другой камень, бриллиант «Пиготт». — Холмс взял лежавшую на столе раскрытую книгу. — Бриллиант «Пиготт» был продан Али-паше, наместнику Египта. После этого все следы камня теряются, а по некоторым сведениям, он был уничтожен.

Стритер чуть не подскочил в кресле. Очевидно, Холмс затронул больную тему:

— Эта информация приведена в нескольких авторитетных работах, но она ошибочна. Путаница произошла из-за имен, мистер Холмс. Точнее, из-за титулов. Бриллиант «Египетский Паша» был, конечно, продан Ибрагиму, наместнику Египта. У него был титул: Али-паша. Но «Пиготт» — совсем другое дело. К счастью, сэр, я единственный в мире специалист по этому камню.

— Как и многие другие, — пробормотал Холмс. — Прошу вас, расскажите нам о «Пиготте» и ошибках в признанных работах по драгоценным камням.

Стритер был доволен этой просьбой.

— Бриллиант получил свое имя от лорда Джорджа Пигота, губернатора Мадраса. В имени лорда было одно «т», но камень известен как «Пиготт». Впрочем, это не представляет большого интереса. Лорд Пигот получил его в качестве подарка от индийского правителя в 1763 году. Тогда было принято делать величественные жесты. Говорили, что в камне было от сорока пяти до восьмидесяти пяти карат. Во всяком случае, лорд Пигот привез его в Англию и, несомненно, пожалел об этом, потому что удача покинула его и он умер в тюрьме. Позднее его семья выставила бриллиант в качестве приза в лотерее, и иногда его называют «Лотерейный бриллиант». Он был продан за незначительную часть своей стоимости — шесть тысяч фунтов — Ранделлу и Бриджу, лондонским ювелирам. Они получили неплохую прибыль, продав бриллиант Али-паше из Албании за сто пятьдесят тысяч фунтов.

— Теперь я вижу, — сказал Холмс, — как возникла путаница. Титул Али-паши сбил исследователей с толку.

— Совершенно верно, — согласился Стритер. — Албанский Али-паша был довольно значительной исторической фигурой. Известный как Янинский Лев, он сконцентрировал в своих руках такую власть, что султан Турции приказал ему вернуться в Стамбул, дабы умерить его амбиции. Али-паша оказал сопротивление эмиссару султана и был смертельно ранен. Янинский Лев попросил дать ему возможность умереть в его собственном тронном зале, и эта просьба была удовлетворена.

В этом месте своего повествования Стритер чуть не лопнул от гордости:

— А теперь, мистер Холмс, я могу сообщить вам информацию, которая известна далеко не каждому. Когда восьмидесятилетний Али-паша лежал при смерти, он призвал к себе своего верного наемника, капитана Д'Англаса…

— Д'Англаса? — переспросил я.

Холмс раздраженно дернул подбородком, и я умолк.

Стритер не обратил на меня внимания.

— Али-паша потребовал от капитана помощи в уничтожении двух самых больших его сокровищ: бриллианта «Пиготт» и его жены Василики. Капитан Д'Англас расколол бриллиант на глазах у Али-паши, и старик умер. Согласно легенде второй наказ умирающего француз не выполнил: Василики осталась жива.

— Вы сказали «согласно легенде», — задумчиво произнес Холмс. — Если жена Али-паши уцелела, не мог ли уцелеть и бриллиант?

— Это произошло в 1822 году, мистер Холмс. С тех пор не было никаких сведений о «Пиготте».

Когда Стритер назвал дату, Холмс бросил на меня выразительный взгляд. Потом он снова обратился к королевскому ювелиру:

— Что еще известно о камне?

— Нет ничего нового в том, что люди одержимы великими бриллиантами, мистер Холмс. «Пиготт» был хорошо известен. Лорд Пигот получил его в 1763 году. Он умер в 1777-м, и его семья рассталась с камнем в 1801-м. Одно время им владела мадам Бонапарт, мать Наполеона. Макет этого камня изготовлен в Англии и до сих пор существует. Бриллиант имел овальную форму и был чистейшей воды.

Рассказывая историю знаменитой драгоценности, Стритер наблюдал за Холмсом.

— Мне кажется, вам нужны были именно эти сведения, не так ли? — спросил он.

— Да, что-нибудь подобное, что давало бы простор для размышлений, — простодушно ответил сыщик. — Давайте представим себе гипотетическую ситуацию. Допустим, что «Пиготт» существует. Кому он будет принадлежать?

— Тому, в чьих руках окажется, мистер Холмс.

— Но он будет опознан?

— О камнях такого качества не забывают. Мы говорим об одном из величайших бриллиантов в мире. Специалист сразу узнает его по форме и размеру. Но доказательство — это другое дело. Послушайте, сэр. Будь он у вас, вы могли бы носить его на цепочке от ваших часов и никто не мог бы запретить вам это.

Провожая королевского ювелира. Холмс сиял от удовольствия. Меня же переполняли идеи.

— Знаете, Холмс, вы напали на золотую жилу! Этого французского наемника звали…

— Д'англас — так же, как нашего клиента. — Честное слово, мне казалось, что Холмс вот-вот замурлычет. — Дед Д'Англаса служил Али-паше, но не выполнил воли умирающего. Француз забрал и «Пиготт» и жену правителя, Василики. Вероятно, они были в сговоре. Обратите внимание на имя нашего клиента — Васил. Наверняка оно дано в память о бабке. Заговорщики спрятали бриллиант в Золотой Птице и сообщили всем, что он уничтожен. Они рассчитывали через некоторое время раздобыть статую и извлечь камень, но Птица ускользнула от них. Каким-то образом о тайнике стало известно, поскольку статуей заинтересовался Джонатан Вайлд. Он сообщил о «Пиготте» Гарри Хокеру. С 1822 года цена Золотой Птицы значительно превысила ее первоначальную стоимость. Именно скрытый в ней камень притягивал тех, кто знал тайну. Баркер оставил нам ключ, старина. Во-первых, год. Во-вторых, вспомните, что в своей книге о карьере Джонатана Вайлда Баркер зачеркнул строку, в которой упоминался бриллиант «Египетский Али-паша». Зачеркнул, а не подчеркнул! А я не придал этому значения, полагая, что у сыщика просто дрогнула рука. Баркер нашел в книге ошибку и исправил ее.

— А как тайну Золотой Птицы узнал Чу Санфу?

— Мы можем никогда не получить ответ на этот вопрос. Но обратите внимание: Базил Селкирк распознал ключ, который я ему дал, — год смерти Али-паши — и разгадал загадку.

Интереснейшая беседа была прервана появлением Билли, который сообщил, что китайский джентльмен просил Холмса уделить ему несколько минут.

Сыщик взглянул на меня:

— Мое письмо к Чу Санфу вызвало живой интерес. Сейчас же пригласи сюда джентльмена, Билли.

В комнату вошел низкорослый азиат. Я настороженно замер, мой друг тоже не собирался проявлять чудеса гостеприимства.

— Мистер Холмс, меня зовут Лу Чанг. Я адвокат.

Он подал детективу карточку, которую Холмс небрежно бросил на стол. Чанг вежливо кивнул в моем направлении. Его лицо было довольно полным и из-за этого казалось, что оно лучится приветливостью. На тонких губах китайца играла постоянная улыбка, и я невольно задался вопросом, снимает ли он ее на ночь.

— Я представляю своего клиента, мистер Холмс.

— Мы можем, — сурово произнес Холмс, — обойтись без уверток. Чу Санфу велел вам поговорить со мной об интересующем его предмете.

Азиат поднял ладони, как бы показывая, что у него нет оружия.

— Мне ничего не известно об этом предмете, но я уполномочен обсудить его цену. Мой клиент очень щедр, и он предлагает тысячу фунтов.

Холмс вздохнул, словно у него лопнуло терпение:

— Щедрость вашего клиента поразительна. Десять процентов — стандартная плата за работу менее талантливых специалистов, чем я. Согласно последней оценке цена предмета составляет пятнадцать тысяч фунтов. Упомянутая вами тысяча должна быть уплачена вперед для покрытия возможных расходов.

Чанг был потрясен:

— Мой клиент не предполагал…

Ему не дали продолжить.

— В этом вопросе торговля неуместна. — Рука Холмса указала на дверь. — Уходите!

— Но мистер Холмс…

— Вон!

Лицо Чанга засияло еще сильнее. Он полез в карман пальто и вытащил толстый конверт.

— Я оставляю эту тысячу в качестве задатка, мистер Холмс. Если мой клиент согласится на ваши условия, он даст вам знать.

Положив конверт на стол, Чанг попятился к двери, отвешивая нам с Холмсом короткие, торопливые поклоны.

— До свидания, джентльмены.

— Подождите, — скомандовал Холмс, и Чанг замер у двери. — Когда ваш клиент согласится, скажите ему, чтобы он вернул статуэтку. Как только он это сделает, ему возвратят шестерых членов вашей организации.

— Статуэтка будет у вас через час, — подобострастно пропел адвокат и поспешно отбыл.

— Холмс, — сказал я, как только человек исчез за дверью. — Вы не должны отдавать «Пиготт» этому бандиту.

— Я поклялся сокрушить Чу, — мрачно ответил Холмс. — И я это сделаю.

Мой друг торопливо подошел к окну и выглянул из-за шторы. То, что он увидел, очевидно, показалось ему забавным.

— Поглядите, Ватсон, — рассмеялся Холмс, — Лу Чанг отбывает с человеком-тенью Скользким Стайлсом. Теперь адвокат попытается скрыться от слежки. Рано или поздно он, конечно, вернется в свою контору — после того как Тощий Гиллиган сделает свое дело.

Заметив мой непонимающий взгляд, Холмс продолжил:

— И Алек Макдональд и Вейкфилд Орлов очень интересуются названиями, адресами и доходами различных предприятий Чу Санфу. Китаец чрезвычайно организованный и деловой человек, следовательно, в бумагах его адвоката должна содержаться интересная информация.

Я не стал задавать вопросов, понимая, что Холмс, пользуясь преимуществами своего неофициального положения, опять позволил себе некоторую вольность в выборе средств.

Холмс снова заговорил о бриллианте:

— Теперь Чу понял, что камнем завладел Селкирк. Вместо того чтобы вынуждать атаковать резиденцию Селкирка или вовлекать в какое-нибудь еще надувательство, лучше убедить его, что я раздобуду бриллиант. К тому же мне нужна статуэтка. Не забывайте: Басил Д'Англас завтра прибудет из Берлина.

— Но Д'Англас предполагает, что в статуе находится бриллиант. Ему-то лучше всех известен секрет Золотой Птицы.

— Здесь есть один деликатный момент, Ватсон. Последний законный владелец камня умер шестьдесят лет назад. Кому же принадлежит бриллиант?

— Стритер в этом вопросе не сомневался. Тот, у кого камень находится в настоящий момент. Значит, законный владелец «Пиготта» — Селкирк.

— Но мы знаем кое-что, о чем неизвестно королевскому ювелиру. Я считаю, что дед Д'Англаса спрятал камень и женился на Василики, жене Али-паши. Теоретически Василики стала владелицей камня после смерти своего мужа, Янинского Льва. Это делает нашего клиента Басила Д'Англаса наиболее вероятным претендентом на драгоценность.

— А вам не кажется, что вы усложняете дело?

— Простите, Ватсон. Факт состоит в том, что я согласился найти Золотую Птицу, в которой еще был скрыт бриллиант. Следовательно, я должен защищать интересы своего первого клиента, Васила Д'Англаса.

— Но как вы собираетесь забрать бриллиант у Базила Селкирка?

— Я еще не знаю, — отозвался Холмс. — Чтобы ответить на этот вопрос, мне потребуется выкурить не менее двух трубок.

Но мне не суждено было узнать, какой план родился у Холмса, не сомкнувшего в эту ночь глаз. Случилось так, что на следующее утро мы получили действительно поразительные новости.

20 ШИФРОВКА УМЕРШЕГО

Мы только что покончили с плотным завтраком, когда в дверь тихо постучали.

— Войди, Билли, — сказал Холмс. У него была необыкновенная способность распознавать шаги на семнадцати ступенях лестницы, ведущей в наши комнаты.

Слуга вошел с конвертом в руке, подал его Холмсу:

— Это только что прибыло со специальным курьером, сэр. Он ждет внизу на случай, если будет ответ.

Холмс поспешно разорвал конверт. В нем было письмо, написанное от руки, и еще один лист бумаги с машинописным текстом. Бегло просмотрев его, Холмс тихо присвистнул. Он передал отпечатанное сообщение мне, а сам углубился в рукописную часть послания.

Я взял протянутый мне листок и с изумлением прочел следующее:

«Базил Селкирк умер прошлой ночью во сне. Эти бумаги срочно высланы вам в соответствии с особыми указаниями, данными мне усопшим. Мне велено в дальнейшем поддерживать с вами связь и оказывать вам возможное содействие. Пожалуйста, сообщите, не смогу ли я быть вам полезен.

Сидрик Фалмут,

личный секретарь мистера Селкирка ».

— Светловолосый молодой человек, — сказал я, мысленно возвращаясь к нашему визиту в замок эксцентричного миллионера.

Холмс что-то пробормотал, с жадностью листая послание. Потом он откинулся назад и задумался.

— Билли, — наконец произнес он. — Попроси курьера подождать, пока я не приму решения.

— Сию секунду, мистер Холмс. — И слуга удалился.

— Позвольте мне зачитать вам это, Ватсон. Как вы уже, наверное, догадались, это написано Базилом Селкирком, и довольно твердой рукой. — Холмс поднес лист дорогой бумаги к глазам, чтобы изучить чернила. — Я бы сказал, совсем недавно. Несомненно, не прошло и недели… Слушайте:

«Дорогой Холмс!

Хотя это, вероятно, не входило в ваши намерения, вы действительно внесли радость в унылую жизнь старого человека. Более того, вы подарили мне под занавес, ибо время мое истекает, момент триумфа. Именно ваша ссылка на 1822 год дала мне ключ к разгадке тайны Золотой Птицы. Благодаря вам я получил возможность напоследок любоваться самой уникальной драгоценностью в мире — знаменитым бриллиантом, который официально не существует, но мы-то знаем лучше, не правда ли? К этому времени вы, конечно, докопаетесь до правды о бриллианте «Пиготт». Увы, холод, сковывающий мою бренную оболочку, усиливается, и я предчувствую мучительный переход в край, куда не смогу уже взять свое сокровище. Так же как и все остальное, кроме репутации, служащей дурным предзнаменованием ожидающего меня за чертой. Потому, сэр, я оставляю «Пиготт» вам, но взять его будет не так просто. Вам придется немного поработать, хотя моя маленькая загадка не настолько сложна, чтобы стать для вас настоящим препятствием. Когда это письмо попадет к вам, я уже не смогу лично пожелать вам удачи. Позвольте мне сделать это сейчас…

Базил Селкирк ».

Я встал позади Холмса и уставился на последнее послание этого пугающего и в то же время странно располагающего к себе человека:

ОЕТАН

ХТОЕНЦ

КСЮТЕРН

— Но это же тарабарщина! — вырвалось у меня, но я тут же осекся. Селкирк не позволил бы себе послать что-нибудь бессмысленное. Сузившимися глазами я рассматривал три строчки букв, пытаясь найти какую-нибудь закономерность в головоломке.

— Селкирк не сомневался, что я разгадаю этот шифр. Следовательно, он использовал определенный текст.

Мне показалось, что, кроме шифровки миллионера, я получил и шифровку сыщика. К счастью, Холмс пояснил свои слова:

— Например, К — одиннадцатая буква алфавита, и начальная буква шифровки может находиться на первой странице в одиннадцатом слове какого-то романа. Или не очень известного, если это важно. Н, будучи четырнадцатой буквой, может относиться к четырнадцатому слову на второй странице той же книги, и так далее. Но такой шифр основан на тексте, который должен быть известен отправителю и получателю, чего не может быть в данном случае. Я уверен, что мы имеем дело с замещающим шифром.

Пожирая глазами послание. Холмс продолжал рассуждать как бы сам с собой:

— В качестве простого примера рассмотрим обратный алфавит. Вместо А используется Я, Б превращается в Ю и так далее. Обычно это маленькое упражнение, развлекающее ум, но не изнуряющее его. Но здесь я вижу трудности. В трех строках послания Селкирка содержится восемнадцать букв. Буква О наиболее часто используется в алфавите. Но обратите внимание, что в послании О встречается только два раза. Е, вторая по частоте использования буква, встречается трижды. При разгадывании замещающего шифра первый шаг заключается в том, чтобы определить наиболее часто встречающуюся букву и принять ее за О. Следующая наиболее встречающаяся буква принимается за Е, третья за А, четвертая за И и так далее. Обратите также внимание, что Т, Е и Н использованы по три раза, а остальные буквы — только по одному.

— Не может ли дать ключ расположение строк?

— Не исключено. Дайте подумать.

Оставив Холмса, погрузившегося в глубокое раздумье, я присел на диван. Хотя я не понимал решительно ничего, не вызывало сомнений, что мой друг скоро найдет решение. В конце концов он был автором монографии о кодировании, где проанализировал сто шестьдесят различных шифров.

Неожиданно Холмс встал:

— Это не пойдет, Ватсон.

Тон детектива был слегка раздраженным. Он подошел к двери, позвал Билли и велел сообщить ожидавшему курьеру, что мы сейчас же отправляемся в Сент-Обри.

— Чего-то не хватает, — сказал он возвращаясь. — Нужно найти ключ.

Через некоторое время кеб доставил нас на станцию Сент-Панкрас, где мы сели на первый поезд, останавливающийся в тихом городке Сент-Обри. Во время нашего короткого путешествия Холмс, к моему удовольствию, захотел поделиться своими соображениями.

— Всегда полезно попытаться разгадать мысли другого человека. Попробуем поставить себя на место покойного Селкирка. Он осуществил заветную мечту коллекционера — завладел знаменитым драгоценным камнем и получил право обладать им на законных основаниях. Но Селкирк не испытывает желания похваляться своим приобретением, потому что дни его сочтены. Он решает передать камень тому, кто способствовал его обнаружению. Мне. Но кто даст ему гарантию, что подарок попадет в мои руки? Долгие годы жизни породили у старого лиса недоверие ко всем. Возможно, это от эксцентричности его характера или в результате многолетнего опыта. Он решает послать зашифрованное сообщение о местонахождении бриллианта, считая, что только я смогу разгадать его.

— Неплохой анализ мыслей умирающего, — сказал я. — Но о чем это говорит?

— О том, что надо искать связь. Необходимо найти предмет, выбранный Селкирком в качестве ключа к шифру. И этот предмет умирающий миллионер должен был постоянно видеть рядом, ведь он был лишен возможности передвигаться.

В Сент-Обри уже ждал экипаж, который и доставил нас к замку финансиста. Светловолосый секретарь был чрезвычайно любезен, он подозвал печального дворецкого и велел ему всячески помогать Холмсу. Кругом царила атмосфера секретности; позднее я узнал, что о смерти Селкирка не было сообщено немедленно из-за того, что эта новость могла повлиять на мировые финансовые рынки.

Холмс выразил желание осмотреть комнату, где встретил смерть хозяин замка, и дворецкий Мирс провел нас в кабинет Селкирка.

Комната казалась тесной из-за обилия набитых книгами полок. Посредине стоял большой стол тикового дерева. Тиковыми же панелями были обиты и стены и большой камин из валунов. Дорогая мебель поражала изяществом отделки. На одной стене висели четыре небольшие картины, принадлежавшие, насколько я мог судить, кисти одного мастера. Холмс бросил взгляд на эти полотна и в его глазах появилось удивление. Дворецкий стоял у двери, ожидая указаний, и Холмс повернулся к нему.

— Мирс.

— Да, мистер Холмс, сэр?

— Мне кажется, я не знаю автора этих работ.

— Ничего удивительного, сэр. Художник не был знаменит, но картины нравились мистеру Селкирку.

Великий детектив подошел к стене, чтобы взглянуть на полотна поближе. Мне показалось, что он насторожился. Я не в первый раз замечал, что иногда мой друг становится похожим на хищную птицу.

— Больше ничего не нужно, Мирс.

— Хорошо, сэр.

Когда дворецкий вышел. Холмс взглянул на меня с кривой полуулыбкой, за которой обычно следовал приступ самокритики.

— Каким же я был глупцом! — начал он.

Я терпеливо ждал, зная, что продолжение тирады не замедлит. Холмс никогда не бывал полностью удовлетворен. Когда решение оказывалось в его руках, а я по своему опыту знал, что в данном случае так оно и было, мой друг, как правило, начинал сокрушаться, что не нашел его раньше. Жизнь стремящегося к совершенству человека довольно трудна.

— Мне следовало обратить внимание на карьеру Базила Селкирка, — продолжил Холмс. — Финансист был помешан на средствах связи. Его деловой успех зависел от того, насколько надежно и быстро поступает информация. Вполне естественно, что ему нравились эти четыре работы Сэмюэла Морзе.

— Я никогда не слышал о таком художнике.

— Не сомневаюсь, Ватсон. Морзе учился живописи в Англии и позднее стал профессором гуманитарных наук университета Нью-Йорка. Видите ли, он был американцем. Посвятив живописи первую часть жизни, он осознал, что искусство никогда не принесет ему славы, а потому приложил свои усилия в другом направлении. В 1837 году было передано первое сообщение по изобретенному им беспроволочному телеграфу.

— Ну конечно, — осенило меня. — Азбука Морзе. Но связь этого с пропавшим бриллиантом ускользает от меня.

— Но ведь это элементарно, Ватсон. Вы отлично знаете, что бывший художник изобрел телеграфный код, основанный на точках и тире. Интересная особенность кода Морзе заключается в том, что половина букв алфавита имеет свои противоположности. Скажите, например, как звучит сигнал бедствия на море?

— SOS, — автоматически ответил я.

— В коде Морзе буква S состоит из трех точек или коротких звуков. Буква O является ее противоположностью, передаваясь тремя тире или длинными звуками. Сейчас вы все поймете, Ватсон. Каковы первые ноты Пятой симфонии Бетховена?

— Та… та… та… та-а-а, — быстро напел я. Не зря Холмс таскал меня на все эти концерты в Альберт-Холле.

— Вы только что передали букву Ж, старина. Три точки и тире. Между прочим, противоположностью Ж является Б.

— Подождите, — возбужденно сказал я. — Шифр Селкирка использует противоположности, основанные на коде Морзе?

— Точно, — ответил Холмс, присаживаясь к столу и доставая из кармана письмо финансиста.

Я порылся в пальто, поискал карандаш и, найдя его, протянул сыщику.

— Так, — продолжал детектив. — В первой строке написано: ОЕТАН. Противоположностью О является С. Е становится Т, Т дает нам Е, а Н становится А. Ватсон, первое слово — стена.

Мой взгляд упал на обшитую деревянными панелями стену, а Холмс лихорадочно работал над оставшимися двумя строками. Наконец он торжествующе посмотрел на меня:

— Стена… шестая… розетка.

И действительно, панели были украшены рядом розеток. Я поспешно подошел к стене. Отсчитав слева, я повертел шестую розетку, но ничего не произошло.

— Попробуйте с другой стороны, — предложил Холмс.

Дрожа от азарта, я принялся отсчитывать снова. Резное украшение под моими пальцами повернулось на сорок пять градусов. Раздался щелчок — и секция обшивки бесшумно распахнулась. Более сильного волнения я не испытывал никогда. Я сунул руку в отверстие и извлек маленькую шкатулку. Сама по себе она была произведением искусства. Подавив естественное желание, я подошел к столу и поставил шкатулку перед Холмсом.

— В конце концов это ваша находка, — пробормотал я.

Холмс явно наслаждался, наблюдая за мной.

— После вас, старина. — Королевским движением он придвинул шкатулку ко мне.

Непослушными пальцами я сдвинул изящные защелки и поднял крышку.

Бриллиант покоился на черном атласе. Казалось, этот невероятно твердый камень впитал в себя весь свет комнаты и возвратил его, многократно усилив. Он слепил глаза, излучая чистый, но пульсирующий белый свет, словно северное сияние, горящее в черноте безграничного пространства. Это сияющее чудо из кристаллизовавшегося углерода, заключенное в совершенную форму, не требовало подтверждения подлинности. Ни один мастер не смог бы воссоздать это удивительное творение природы. Я лишился дара речи, но ненадолго.

— Холмс, я понимаю теперь, почему люди теряют голову из-за подобных сокровищ. Будь я проклят, если посмею осудить их!

— Холоден наощупь, горит огнем, который не обжигает, но полон ослепительного сияния, способного иссушить душу…

Не знаю, размышлял Холмс или цитировал.

— Да, Ватсон, — продолжал он. — Это нечто.

С видимым усилием Холмс вернулся к своему обычному скептицизму и его длинные, гибкие пальцы извлекли бриллиант из шкатулки. Он подал камень мне.

— Ваш носовой платок защитит эту красоту. Когда я осторожно завернул бриллиант в льняную ткань и опустил его в нагрудный карман, мой друг захлопнул шкатулку и поставил се в тайник. Закрыв панель, он долго смотрел на меня затуманенными глазами.

— Знаете, в течение всего нашего долгого общения я придерживался прагматических взглядов. Но сейчас мне хочется верить, что у этого волшебного и совершенно уникального творения природы собственный путь, своя судьба. Разве не может быть так, что этот древний, неподвластный времени предмет, видевший крушение империи и исчезновение поколений, просто переходит из рук в руки, следуя однажды предначертанной дорогой к неведомой цели.

Я никогда не слышал, чтобы Холмс говорил в такой манере.

Наше путешествие домой проходило в молчании; каждый из нас был погружен в свои мысли.

21 НЕОЖИДАННАЯ РАЗВЯЗКА

До прибытия нашего клиента оставались считанные часы: поезд из Берлина приходил вечером. Вернувшись из Сент-Обри, Холмс не снял по обыкновению свой костюм, а вместо этого достал из ящика стола свое любимое оружие — маленький револьвер, казавшийся мне не опаснее детской хлопушки. Встревоженный этой мерой предосторожности, я тоже захватил свой револьвер. На языке у меня вертелось множество вопросов, но я сдержался, чтобы не отвлекать Холмса от размышлений. Мой друг напряженно застыл возле окна, уставившись на улицу невидящими глазами. В комнатах стояла необычная тишина. Наконец, собравшись с мыслями, я решился обратиться к Холмсу:

— Послушайте, друг мой, я не прерываю цепь ваших размышлений?

— Нет, — ответил он, не оборачиваясь. — Я размышляю о том, что бриллиант в вашем кармане напоминает мне историю Дориана Грея. Если вы помните, герой Уайльда был неподвластен ходу времени. Подобно ему, бриллиант «Пиготт» сиял вечным пламенем все эти годы.

— Вы хотите сказать, что камень получал энергию, калеча судьбы своих владельцев? — откликнулся я, захваченный идеей сопоставить историю «Пиготта» со страшной сказкой о вечной юности.

— Наша изнурительная охота за статуэткой, — задумчиво проговорил Холмс, — подходит к концу. Неизвестных элементов осталось слишком мало. И все же есть в этой истории некая недосказанность. Недаром мне вспоминается Уайльд.

Я бросил на Холмса вопросительный взгляд и не заметил в его глазах и тени насмешки.

— Как только вы выяснили, что Золотая Птица несла бриллиантовые яйца, — осторожно начал я, — мотивы стали ясны. Базил Селкирк разбирался в истории бриллиантов и, получив от вас ключ к решению, понял, что «Пиготт» все еще существует. Он, естественно, извлек камень и был готов расстаться с Золотой Птицей, чтобы удалиться со сцены.

— Прошу вас, продолжайте, — одобрительно сказал Холмс.

— Мотивы Чу Санфу тоже ясны. Ему хотелось достать знаменитый алмаз, чтобы украсить им свою дочь. Он выяснил, что «Пиготт» считается уничтоженным, и решил завладеть им.

— Кстати, позвольте сообщить вам некоторые приятные новости о Чу Санфу. Вы помните, что, когда Лу Чанг ушел отсюда, я велел Скользкому Стайлсу следовать за адвокатом. Наши усилия принесли щедрые результаты. Пока азиат петлял по переулкам, пытаясь оторваться от Скользкого, Тощий Гиллиган забрался в его тайную контору и захватил бумаги, касавшиеся незаконной деятельности Чу. Полиция Лаймхауса до сих пор восхищается истинным размахом незаконных операций Чу Санфу. Очень скоро все его опиумные притоны, публичные дома и аналогичные злачные заведения будут закрыты. Я сказал, Ватсон, что раздавлю Чу Санфу, и я сделал это.

От удивления у меня попросту отвисла челюсть: Холмс сразил короля преступного мира, годами смеявшегося над законом, и преподнес это как обычную запоздалую мысль. И это не было позой: после того как дело было завершено, Чу Санфу занимал мало места в мыслях Холмса.

Между тем мой друг продолжал, задумчиво глядя в окно:

— Вернемся к легендарному камню, Ватсон. То, как Чу Санфу или Джонатан Вайлд узнали о его существовании, можно выяснить с помощью рассуждений.

— Наш клиент Васил Д'Англас может знать это наверняка, к тому же он мог бы порассказать и о том, как камень оказался внутри Птицы, — пробормотал я.

— Верно, — согласился Холмс. — И похоже, что упомянутый вами человек только что вышел из экипажа у наших дверей.

Через некоторое время я услышал тяжелые затрудненные шаги по нашей лестнице. Подъем сопровождался частыми остановками, но, в конце концов, тяжело дышавший Д'Англас вошел в нашу комнату.

Когда мы с Холмсом посещали Д'Англаса в Берлине, внешность этого человека производила довольно неприятное впечатление. Теперь же, хотя прошло немного времени, она стала просто отталкивающей. Кожа лба жирными морщинами нависала над печальными, глубоко посаженными глазами. Цвет лица приводил в ужас. Грубые черты уродливого лица, морщины и серая чешуйчатая кожа делали нашего клиента похожим на слона. Хотя поверхностный осмотр редко даст точные результаты, еще в Берлине я определил его заболевание как акромегалию — рост костей, вызываемый неправильной работой гипофиза. С большим трудом я подавил желание задать гостю вопрос о его самочувствии. Д'Англас, вероятно, и сам знал, что его состояние было критическим и ухудшалось день ото дня. Конечно, ему следовало немедля предать себя в руки берлинских докторов. Из ряда статей в «Ланцетте» я знал, что немцы значительно дальше других врачей продвинулись в изучении таинственного мозгового придатка. Хорошо, что Холмс спрятал Золотую Птицу, потому что Д'Англас мог попросту не вынести потрясения.

Мои мысли вернулись к нашему разговору с умирающим Линдквестом. Я вспомнил Селкирка, затеявшего охоту за Птицей на исходе жизни. А еще был Баркер и шепелявый торговец из Сент-Обри… Если бы в этот момент кто-нибудь предложил мне в подарок золотую Рух, я бы решительно отказался. Внезапно вспыхнувшее отвращение к огромному бриллианту, все еще лежавшему в моем нагрудном кармане, заставило меня вздрогнуть: захотелось немедленно расстаться с этим роковым предметом. Неожиданно я ощутил, что он излучает и смерть, что бесценный «Пиготт» может погубить и меня. Возбужденное воображение порождает иной раз причудливые фантазии.

Поздоровавшись с нами, Д'Англас грузно опустился в кресло у стола. Я забрал у нашего клиента шляпу и положил ее на угловой столик, но он не отдал толстую дубовую трость, которая помогала его ослабевшим ногам. Массивная рукоять, сделанная из бронзы, имела форму молота. Мне показалось, что трость арабской работы и могла бы заинтересовать антиквара.

— Мистер Холмс, ваша телеграмма чрезвычайно обрадовала меня. Я не находил себе места, с тех пор как из Стамбула пришло сообщение о краже Птицы. Вы обнадежили меня, и вот я здесь.

Д'Англас на мгновение повернул лицо в мою сторону и снова обратился к Холмсу:

— Я не смогу перенести еще одно разочарование. Скажите мне, что Птица у вас.

Не вынимая изо рта трубки. Холмс кивнул.

Д'Англас издал вздох облегчения. Глаза его засияли. Казалось, наш клиент пришел в экстаз. Наконец он обрел способность говорить:

— Скажите, сэр, как вы раздобыли Птицу?

— Это был подарок или плата, — сказал Холмс. — В каждом определении есть доля истины.

— Я должен видеть ее. — На лице Д'Англаса появилось беспокойство.

— Подождите немного, — успокоил его Холмс. — Я хотел бы получить кое-какие сведения.

Д'Англас пожал плечами, это движение напомнило мне виденного в детстве бегемота. Наш клиент казался неуклюжим и могучим, это впечатление усиливалось из-за его непропорционально больших рук со взбухшими суставами.

— Мистер Холмс, я рассказывал вам, что страсть к этой статуэтке досталась мне в наследство. Я говорил правду.

— Я знаю это. Меня чрезвычайно интересует эта история, а вы о многом умолчали.

Огромное лицо Д'Англаса напряглось.

— Я могу видеть Птицу?

— Разумеется.

Холмс подошел к столу. Открыв нижний ящик, он достал статуэтку и подал ее нашему посетителю.

Рух казалась маленькой в руке Д'Англаса, он долго внимательно рассматривал произведение искусства. Потом его узловатые пальцы плавно закачались, как весы в конторе пробирщика. Морщины на лбу углубились.

— Мне казалось, у Птицы должна быть другая масса.

Холмс не сводил глаз с клиента.

— В основании больше нет бриллианта.

Рука Д'Англаса судорожно сжалась, на мгновение мне показалось, что мощная ладонь раздавит статую. Но Д'Англас совладал с собой; с усилием дотянувшись до стола, он поставил на него Золотую Птицу. Огромные руки спокойно легли на рукоять тяжелой трости.

— Вы знаете?

— Почти все, — ответил детектив.

— А что с камнем?

— Он тоже у меня.

Ювелир тяжело откинулся назад, и спинка кресла заскрипела. На его лице отразилось облегчение, смешанное с удивлением.

— Я получу «Пиготт» или преследование будет продолжаться?

— Мы с доктором Ватсоном обсудили это. Когда вы наняли Нильса Линдквеста, чтобы возвратить статуэтку, бриллиант был скрыт в ней. Поскольку дело Линдквеста перешло ко мне, мы решили, что камень должен быть передан вам.

На лице Д'Англаса отразились два чувства — благодарности и изумления.

— Но, — продолжил Холмс, — я не могу позволить, чтобы в моих делах оставались белые пятна неопределенности. Тем более, когда все ответы можно получить немедленно. У меня и без того достаточно незавершенных дел.

Я тут же вспомнил «Палец инженера», а также таинственный «Случай с переводчиком». И конечно, «Опознание личности» — дело, которое Холмс даже не мог успешно завершить, что потом долго беспокоило его.

— С моей стороны, — отвечал Д'Англас, — было бы неблагодарностью утаить от вас хоть что-нибудь. Три поколения Д'Англасов были обречены на жесточайшие недуги; бриллиант стал проклятием нашего рода, а поиски его — целью трех жизней.

Если Холмс и любил что-нибудь сильнее хорошего рассказа, так это хороший рассказ, подтверждающий его догадки. Теперь он откинулся в кресле с выражением предвкушения на лице.

— Мы можем отбросить историю Птицы до нынешнего века. Начнем со двора Али-паши в Албании, когда бриллиант «Пиготт» и статуэтка стали одним предметом.

Ювелир согласился.

— Жан Д'Англас был профессиональным воином, служившим под знаменем Великого Императора. Потом он решил продать свою шпагу в Албании и удостоился доверия Янинского Льва. Француз по рождению, он затосковал вдали от семьи и приложил свой незаурядный талант к ювелирному делу. Али-паша прекрасно разбирался в произведениях искусства, и при его дворе можно было многому обучиться. Главной страстью правителя были, конечно, бриллианты.

Холмс не смог удержаться и блеснул знанием фактов:

— Именно страстью! Разве в 1818 году Али-паша не заплатил Ранделлу и Бриджу сто пятьдесят тысяч фунтов за «Пиготт»! Поистине поразительная цена для того времени. Можете себе представить, сколько стоит камень сейчас?

На отвислых губах Д'Англаса появилась слабая улыбка, в которой был оттенок горечи.

— Иногда ставка бывает слишком высокой, — сказал он. — Вы знаете, что правитель получил смертельную рану и призвал моего деда к себе в последние минуты своей жизни. Жан Д'Англас работал с Золотой Птицей, реставрируя ее основание. Статуя была в его руках, когда ювелир вошел в тронный зал. Жена албанца, Василики, была тоже призвана. Они были втроем, когда Али-паша отдавал последние распоряжения. Мой дед должен был взять бриллиант, который албанец всегда хранил в кошеле на поясе, и разбить его. После этого надлежало убить Василики. Али-паша чувствовал, что сможет спокойно умереть, лишь когда потеряет самое дорогое в жизни. Мой дед оказался перед страшным выбором: он любил Василики и состоял в тайной связи с ней. К счастью, ему не пришлось принимать решение: едва закончив говорить, Янинский Лев умер.

Я испустил вздох облегчения, хотя был знаком с этой частью истории. Печальные глаза ювелира заметили мое сочувствие.

— Это были жестокие времена, доктор. Увы, осознав, что его хозяина больше нет, мой дед поступил недостойно. В его руке был волшебный камень, а рядом находилась Золотая Птица, недавно залитое золото было еще теплым. Он вдавил бриллиант в дно статуэтки и, искусно удалив излишки металла, сгладил основание. Когда золото остыло и затвердело, «Пиготт» оказался благополучно спрятан в лучшем из укрытий. Василики дала Жану несколько мелких бриллиантов, которые он расколол, имитируя разрушение большого камня. Вы, вероятно, знаете, что самый твердый из минералов легко разбить, если удар придется в точку сочленения кристалла. Ювелиры знают, как найти эту точку. Дед объявил о смерти правителя и уничтожении бриллианта. При албанском дворе царила суматоха, началась склока между претендентами на престол, и над всем этим витал призрак Стамбула. Мой дед и Василики получили возможность исчезнуть, не вызывая подозрений.

— Король умер! Да здравствует король! — сказал Холмс.

— Вскоре после этого Жан Д'Англас и Василики обвенчались по христианскому обряду. В отношении статуэтки они решили подождать, считая, что она не пропадет из виду. Мой дед продолжал заниматься ювелирным делом и процветал. Золотая Птица вернулась в столицу Оттоманской империи, и Жан Д'Англас обдумывал, как завладеть ею. Но потом произошел непредвиденный случай. Птица была украдена у турецкого султана впавшим в немилость подданным. Стремясь убежать от гнева повелителя, этот человек прихватил первое, что попалось под руку: ведь золото ценится везде. Только двое знали, что «Пиготт» еще существует. Но когда Птица исчезла, мой дед обезумел. Остаток жизни он посвятил напрасным поискам. Он стал одержим. Наконец он обратился за помощью к Джонатану Вайлду, королю преступного мира Англии.

Холмс получал удовольствие от того, что его теория находила подтверждение, и кивал головой в такт повествованию.

— Вы думаете, что Жан Д'Англас рассказал Вайлду о бриллианте? — спросил я.

— Похоже, что рассказал. В то время Вайлд был уже стар. Он разослал запросы по своей разветвленной организации, но ничего разузнать не сумел. Вскоре Джонатан Вайлд умер. У моего деда развилась неизлечимая болезнь и он умер в страшных мучениях, завещав сыну найти Золотую Птицу. Мой отец также был талантливым ювелиром и работал у китайского вельможи, создавая какие-то золотые маски. Когда истек срок его договора в Пекине, прошел слух о краже на Родосе. Стало ясно, что Золотая Птица появилась снова. На сей раз она была украдена Гарри Хокером.

— Относительно Гарри Хокера, — перебил Холмс. — Ранее он состоял в организации Вайлда. Хокер услышал о тайне Золотой Птицы от своего хозяина и, когда узнал статуэтку в витрине, не смог побороть искушения завладеть ею.

— Мой отец так же представлял себе это, мистер Холмс. Кража на Родосе произошла в 1850 году, за три года до моего рождения.

Я с трудом сдержал возглас изумления: сидящий перед нами человек был столь молод. Я готов был поклясться, что Василу Д'Англасу не меньше шестидесяти.

— Отец, — продолжал наш клиент, — поспешил вернуться из Китая, взяв с собой своего помощника. Как рассказывала моя мать, прошли слухи, что Хокер бежал в Будапешт, отец отправился туда. В 1853 году в порту Стамбула был зарезан человек. Что-то в этом случае заинтересовало моего отца, и он послал своего помощника в Турцию. Китаец вернулся с сообщением, что жертвой оказался Гарри Хокер. Птица исчезла снова. На следующий год мой отец, которого постигла та же странная болезнь, что и Жана Д'Англаса, скоропостижно скончался.

— Так, значит, ваш недуг — наследственного характера? — не удержался я от вопроса.

Несоразмерно большая голова утвердительно дернулась.

— Мы, конечно, должны согласиться с этим фактом, доктор Ватсон. Я, как и мои предшественники, был поражен не только стремлением возвратить Птицу, но и уродством.

— Китаец-подмастерье, о котором вы упомянули, — сказал Холмс, меняя тему, — вернулся ли он на родину после смерти вашего отца?

Наш клиент кивнул:

— Да, мистер Холмс. Я согласен с вашей мыслью: отец очень доверял своему помощнику, вероятно, между ними не было секретов.

Очевидно, мысль кристаллизовалась в моем мозгу.

— Ну конечно! Именно так Чу Санфу узнал о Золотой Птице.

Мое заявление не вызвало возражений, и я почувствовал, что основная часть тайны раскрыта.

— Ну вот. История рассказана и неопределенности устранены, — произнес Холмс. — Будьте любезны, Ватсон, достаньте бриллиант.

Я был рад сделать это. Испытывая облегчение, я положил камень на дубовую поверхность стола.

Васил Д'Англас, опираясь на трость, поднялся с кресла. Он уставился на сгусток огня, поискам которого отдал всю жизнь. Глухим голосом ювелир проговорил:

— Я первый Д'Англас, который видит его после рокового дня в 1822 году. Но он всегда принадлежал нам. Вещь смертельной красоты и источник проклятий.

Неожиданно его глаза сверкнули фанатичным огнем и рот неестественно скривился. Я заметил, что Холмс попятился от стола и его рука опустилась в карман пиджака.

— Пусть исполнится приговор! — крикнул Д'Англас. Он вскочил со стремительностью, которую невозможно было предположить в этом грузном теле. Трость мелькнула в его руке и бронзовый молот страшным ударом обрушился на бриллиант. Д'Англас нашел критическую точку с поразительной точностью и великолепная драгоценность в одно мгновение превратилась в сверкающие осколки и крошки.

Я редко видел Холмса изумленным, но сейчас он стоял как громом пораженный. Мне показалось, что в его взгляде сквозило восхищение.

Наш клиент тяжело дышал, но безумное выражение исчезло с его лица.

— Боже мой, что вы наделали?! — крикнул я.

— Снял проклятие, — ответил Д'Англас. Его взгляд прояснился. Неистовый всплеск эмоций уступил место спокойному удовлетворению. — Как врач, сэр, вы, несомненно, увидели в моем недуге болезнь гипофиза. Лучшие доктора Европы говорили мне это, но они не знают о роковом уродстве, поразившем моего деда и отца. Это оно держит сейчас меня в своих объятиях. Я знаю то, что неизвестно докторам. Жану Д'Англасу было приказано уничтожить бриллиант, но он, по своей жадности, ослушался. С этого момента проклятие Али-паши преследовало его семью.

Голос Д'Англаса был удивительно спокойным. Он повернулся к Холмсу:

— Мистер Холмс, я не совершил преступления. Разрушение личной собственности не влечет за собой ответственности. Я всего лишь выполнил предназначение судьбы. Долг уплачен. Оставляю вам Золотую Птицу и мою сердечную благодарность.

Возникла пауза. Я с изумлением увидел, что Холмс не находит слов. Д'Англас молча поклонился и вышел. Я готов поклясться, что теперь он двигался намного легче и увереннее, чем полчаса назад.

Оставшись одни, мы с Холмсом уставились друг на друга. Кульминация этого странного дела была, конечно, неожиданной. На губах великого детектива играла кривая улыбка:

— После всех наших приключений, старина, статуэтка досталась именно нам с вами, хотя мне кажется, что мы оба остались в дураках.

Фрэнк Томас Шерлок Холмс и Священный Меч Пересказ мемуаров Джона Г. Ватсона, доктора медицины

ПРЕДИСЛОВИЕ

Никто не оспаривает того факта, что Шерлок Холмс не имел себе равных в замечательном методе дедукции. Общепризнанно также и то, что в безмятежную поздневикторианскую эпоху его славные подвиги воспринимались с удивлением и восхищением. Но что, скажите, сохранилось бы в памяти людской, не будь у него верного и преданного друга, доктора медицины Джона Г. Ватсона? Лишь благодаря его наблюдательности и легкому перу мы так хорошо осведомлены о жизни этого неординарнейшего из людей – Шерлока Холмса. Без Ватсона Холмс в лучшем случае оставался бы полузабытой легендой.

С уходом от нас доктора Ватсона окончательно порвалась связь с прошлым, когда его знаменитый друг не раздумывая действовал со всей присущей ему энергией и преступники дрожали при одном лишь упоминании о нем. Но хвала Небу, Ватсон сохранил для нас его неповторимость.

Предлагаю почтить память этого кроткого и терпеливого человека, доставившего столько радости и тогдашним и всем последующим поколениям читателей: поднимем бокалы за Ватсона, так великодушно облагодетельствовавшего не только мировую криминалистику, но и восторженных поклонников всего света.

В заключение следует заметить, что в ту ночь, когда разбомбили банковскую фирму «Кокс и К°» в районе Черинг-Кросс, Лондон, волей случая я подобрал чемоданчик, где находились бесценные неопубликованные рукописи.

А теперь возвратимся в те далекие дни, когда знаменитый сыщик являл свою отчаянную смелость и необычайное владение дедукцией.

Возвратимся в туманный и лунный свет никогда не кончающегося тысяча восемьсот девяносто пятого года.

Фрэнк Томас

Лос-Анджелес, 1980

При публикации рукописи доктора Ватсона автор пользовался помощью и поддержкой виднейшего ученого, специалиста по Шерлоку Холмсу, Джона Беннета Шоу из Санта-Фе, Нью-Мексико. Профессор Л. Л. Ааронсон из института романских языков сличил соответствие языка той эпохе, что изображена в романе.

Дополнительные исследования проведены Эльзи Пробаско, а Мона и Фрэнк читали корректуру и вносили бесценные предложения. Спасибо вам, мать и отец.

1 МЕРТВЕЦ

Дни, когда в доме 221б по Бейкер-стрит царит мирная, спокойная атмосфера, хотя и редко, но все же выпадают. Вечером одного из таких благословенных дней Шерлок Холмс с трубкой во рту восседал за своим бюро, занимаясь, за неимением более важных дел, раскладыванием вырезок по папкам. Заявивший о себе после обеда ливень хлестал все так же неудержимо. Мириады водяных струй изгибались под напором порывистого весеннего ветра; крупные капли дождя, точно рвущаяся с треском шрапнель, били о стекла.

Холмс, как всякий одаренный художник – а уж он-то истинный художник своего дела, – подвержен частым сменам настроения, окружающая обстановка оказывает на него сильное влияние. Я опасался, что непогода ознаменует собой начало очередного мрачного периода в его жизни, но во время обеда он вел себя оживленно и весело. Правда, позволил себе отпустить какое-то едкое замечание по поводу падения изобретательности в преступном мире, но это был обычный его выпад, сделанный скорее по привычке, чем по необходимости. Послушать его, так количество совершаемых преступлений едва ли не сокращается, что никак не может соответствовать действительности хотя бы потому, что за истекшие двенадцать месяцев две большие папки заполнились отчетами о проведенных им расследованиях.

Я описывал кое-какие из наиболее замечательных дел Холмса, прежде чем, как он однажды выразился, память о них унесет течение времени. Я как раз собирался сходить за своими заметками, лежавшими в прикроватной тумбочке в моей спальне наверху, когда случилось то, чего я уже давно подсознательно ждал: Холмс отодвинул в сторону баночку с клеем, захлопнул папку и подскочил на месте. Ясно, что его гложет беспокойство. Он пересек комнату, подошел к каминной доске и стал выбивать трубку.

Поднимаясь по лестнице с черного хода, я готов был биться об заклад, что через две минуты он начнет нервно расхаживать по комнате, испытывая настоятельную потребность в пище для ума, а именно – каких-то фактов, требующих осмысления. Невозможность применить свои выдающиеся, может быть, лучшие в Европе умственные способности, а также специальные знания неизменно приводит его в раздражение. Но такое, подумал я, входя в спальню, уже бывало. Зубчатые колесики в голове гения редко останавливаются надолго. Последующие события подтвердили мою правоту.

Раздался звонок у входной двери и, спускаясь в гостиную, я увидел, что Холмс стоит на лестничной площадке, глядя вниз, через семнадцать ступеней, отделявших его от нижнего этажа.

– Конечно, поднимайся Билли, – крикнул он. И чуть тише добавил: – Только ни слова миссис Хадсон.

И не успел я осмыслить это предупреждение, как в нижнем дверном проеме показалась огромная человеческая фигура. В этом, собственно, не было ничего удивительного, ибо посетители дома на Бейкер-стрит бывают разного, как низкого, так и высокого роста, но вошедший нес на руках другого человека. Поднявшись в гостиную, он положил свою ношу на диван, и я, не раздумывая, поспешил к бамбуковой вешалке, где висела моя медицинская сумка. Билли, мальчик-слуга, стоя на площадке, понимающе взглянул на Холмса и торопливо закрыл дверь.

Великан отошел в сторону, чтобы я мог осмотреть потерпевшего, и Холмс еле слышно прошептал:

– Ватсон, это Берлингтон Берти, один из моих знакомых.

Я кивнул в знак приветствия: при виде грязной рубашки, почти полностью залитой кровью, у меня тотчас перехватило дыхание. Лежавший передо мной был обмотан белым шелковым шарфом, который я незамедлительно разрезал. В груди и в животе виднелись три глубокие ножевые раны. Даже с помощью стетоскопа я с трудом уловил сердцебиение. Переведя взгляд с мрачного Холмса на стоявшего рядом великана, я произнес роковые слова, которые, увы, время от времени приходится произносить всем врачам:

– Он умирает, и я ничем не могу ему помочь.

– Так я и думал, что ему крышка, – высказал свое мнение Берлингтон Берти.

Словно в опровержение диагноза человек на диване слегка шевельнулся и с бледнеющих губ легким вздохом сорвалось имя моего друга:

– Холмс…

Тот мгновенно подскочил к умирающему.

– Да? – проронил он, не сводя стальных глаз с распростертой на диване фигуры.

– Они… нашли его…

Слова едва можно было расслышать, в уголках рта выступила кровавая пена.

– Чу… Это Чу…

Бесцветные губы, резко выделявшиеся на эбеново-черном лице, попытались произнести что-то еще, но это усилие оказалось последним. Внезапно голова откинулась набок, черты лица заострились. Все это время глаза были плотно закрыты, видимо, это помогало превозмочь боль, но тут он вдруг открыл их, словно давая понять, что наступил конец.

Я машинально убрал лекарства и инструменты в сумку, затем бережно закрыл уставившиеся в пространство глаза, такие же безжизненные теперь, как два агата.

Из уважения к усопшему все замолчали. Тишина нарушалась лишь шумным дыханием Берти, стоявшего рядом с моим другом. Кусками длинного шелкового шарфа я отер кровь с тела усопшего и, тяжело вздохнув, поднялся на ноги.

– Помер как настоящий мужчина, – ни к кому не обращаясь, проговорил Берлингтон Берти.

– Лучше расскажи, что произошло.

Холмс посмотрел мне в глаза, и, бросив окровавленные лоскуты в мусорную корзину, я потянулся к буфету за бутылкой вина и сифоном.

– А как насчет него?

Грязный палец указал на мертвое тело.

– Ну уж он-то никуда не денется. – Подойдя к каминной доске, Холмс извлек щепотку грубого табака из стоявшей там персидской пантуфли. – И где же это случилось?

– В вест-индских доках, сэр. У меня там свои дела. Так вот, прохаживаюсь я себе, никуда вроде бы не смотрю, но слышать все слышу. Тут вдруг поднимается шум-гам, я поворачиваюсь и вижу, как этот вот самый негритос схватился с тремя парнями, которые, видно, хотят его порешить. Дело, похоже, складывается не в его пользу, но я себе думаю: «Не суйся не в свое дело, наживешь еще неприятностей на свою голову». Тут негритос как даст одному кулаком, тот закачался и задом-задом ко мне. Поворачивается, а в руке у него нож так и блестит, так и сверкает, ну я вмазал ему в ухо, да так, что он свалился прямо с причала в воду, только пузырьки пошли. Тогда на меня накинулся другой, уж и сам не знаю, как получилось, что он ногой зацепился за мою и брякнулся на настил. Что ж, думаю, там тебе и место, и еще наподдал как следует – больше он не шевелился. Я чувствую, что уже вхожу в раж, но как раз в это время негритос хватает третьего, тот отлетел в сторону и свалился. Только звук какой-то странный, глухой такой, будто он шмякнулся обо что-то мягкое, оказывается, он весь в опилках, ну и черт с ним! Оборачиваюсь к негритосу и вижу, что его изрядно порезали, поэтому стягиваю с себя эту тряпку…

– Тряпку? – переспросил я и тут же осекся, потому что глупее вопроса быть не могло. Я вручил Берти большой стакан. Так ничего и не ответив, он поблагодарил меня широкой улыбкой, обнажив свои безупречной формы зубы, особенно поражавшие белизной на щетинистом чумазом лице. Пока он изучал содержимое, Холмс решил заполнить образовавшуюся паузу.

– Шелковый шарф, обмотанный вокруг тела, принадлежит Берти, мой дорогой Ватсон. Это для него, можно сказать, орудие труда.

– Послушайте, мистер Холмс, вы же знаете, что я не так давно завязал.

– Сейчас не время обсуждать это. – Хотя ситуация никак не располагала к веселью, в ясных, проницательных глазах моего друга мелькнула насмешливая искорка. – А что было потом?

Я вручил Холмсу бокал с вином, и мы выпили. Элементарная вежливость предписывала долить бокал Берлингтона Берти; делая это, я внимательно слушал его.

– Он был тяжело ранен, сэр, но все же назвал ваше имя… Холмс, сказал он так, будто в этом треклятом мире нет ничего более важного. Я говорю, что знаю вас, а он отстегивает мне пять фунтов и обещает добавить еще пятерку, если я отнесу его к вам. Ну, думаю, надо бы отвезти, к тому же, думаю, может, доктор Ватсон его починит. Сажаю его в пролетку и прямым ходом сюда.

– Он ничего не сказал дорогой?

Берлингтон Берти покачал головой.

– Он еле дышал, сэр, вот-вот помрет. Он и помер. Некоторое время Холмс размышлял, затем лицо его прояснилось, он принял решение.

– Хорошо, Берти, расскажи теперь о тех, кто на него напал. Один из них, как я понимаю, свалился в воду.

– Сдается мне, о нем можно забыть навсегда, его тело, наверное, выплывет в устье Темзы. Думаю, что и второй тоже отдал концы. Разница только в том, что его можно подобрать.

– А что с третьим? – Холмс подошел к бюро, выдвинул ящик с деньгами и извлек оттуда банкноту. – Вот тебе обещанные пять фунтов. А теперь вернись к своему рассказу. Последний из нападающих остался на причале, и я хочу знать, кто он такой, а главное – на кого работает. За это ты получишь…

– Ничего больше не надо, мистер Холмс. – Повернув свою бычью шею, Берти долго смотрел на диван. – Кто бы ни был этот парень, дрался он здорово. Придется заплатить ему должок. Попробую поймать эту птицу и притащить ее сюда.

Великан хотел было направиться к двери, но Холмс жестом остановил его. Взяв со стола газету, сыщик аккуратно завернул обрывки шелкового шарфа, предварительно выудив их из мусорной корзины.

– Возьми это с собой, Берти, и где-нибудь выбрось. И думаю, лучше всего забыть об этом происшествии. А ты, случайно, не знаешь, где кучер?

– Внизу, ждет меня. Он муж моей сестры и кое-что задолжал. Никто из нас не скажет ни словечка.

Ступени протестующе заскрипели под тяжестью Берти. Итак, еще один из необычайного окружения единственного в своем роде сыщика-консультанта. Холмс подошел к дивану, как раз в этот момент хлопнула входная дверь и звякнул засов, задвинутый Билли.

Мой друг, склонившись, внимательно рассматривал курчавые волосы, эбеновую кожу, длинное мускулистое тело убитого.

– Кто это, Холмс? – полюбопытствовал я.

– Не имею ни малейшего понятия.

– Но он назвал ваше имя?

Холмс пожал плечами. С ловкостью опытного карманника изящными тонкими пальцами он извлек бумажник из внутреннего кармана пальто покойного – такие бумажники обычно носят моряки – и, вытащив оттуда паспорт, бегло просмотрел и вместе с бумажником убрал обратно в карман.

– Его имя ничего мне не говорит, Ватсон. Вполне возможно, документ поддельный. Сейчас такие фальшивки в большом ходу.

Взгляд Холмса, словно стилет, вонзился в лицо мертвеца: мой друг пытался найти хоть какую-нибудь зацепку, чтобы установить личность убитого.

– По-видимому, нубиец. Может быть, ваххабит, а может быть, и нет. Одно несомненно, приехал из Судана.

Он осторожно притронулся к голове мертвеца, затем прошелся пальцами по лбу, вдоль низко спадающих волос.

– Интересно, – сказал он как бы самому себе.

Вдруг он схватил руки мертвеца и стал пристально всматриваться в ногти. Затем подскочил к каминной доске и взял складной нож, лежащий среди не вскрытой еще корреспонденции. Письма лавиной посыпались на пол. Не обратив на это никакого внимания, он возвратился к дивану и принялся скоблить один из ногтей. Я оцепенел от ужаса, но тут Холмс повернул ко мне свое худое лицо: на губах его едва заметно играла победная улыбка.

– Я знал, что за этим что-то скрывается.

Бросив нож на пол, он двинулся к двери, к моему безмолвному изумлению, распахнул ее, но прежде чем успел позвать, появился наш верный слуга.

– Билли, – бросил Холмс с той торопливостью, которая означала, что он уже идет по следу. – Возьми кеб и тотчас поезжай в клуб «Диоген». Скажи мистеру Майкрофту Холмсу, чтобы он немедленно приехал. Но так, чтобы никто из посторонних не слышал. Если его там нет, не оставляй записки и ничего не передавай на словах. Затем отправляйся в Скотленд-Ярд и разыщи инспектора Алека Макдональда. Вечерами он обычно задерживается на работе и ты наверняка застанешь его. Объясни, что очень важно, чтобы он приехал с тобой. – Холмс сунул Билли несколько монет. – Ты все понял?

Плутоватое лицо слуги словно осветилось изнутри.

– Я мигом, сэр!

И он тут же ушел.

Сыщик с удовлетворением закрыл дверь. Какое-то мгновение он смотрел на тело убитого, затем, расплываясь в улыбке, перевел взгляд на меня.

– Вы в недоумении, старина?

– Мягко сказано. Какое отношение ко всему этому имеет ваш брат?

– Самое непосредственное. Берлингтон Берти буквально понял просьбу умирающего. Негр сказал «Холмс», и он принес его сюда. Человек этот недавно прибыл из Египта, судя по паспорту: по внешнему же облику он суданец. Видите ли, Берти принес его не к тому Холмсу. Негр говорил о Майкрофте.

2 ОТКРОВЕНИЯ МАЙКРОФТА

От изумления я открыл рот, такое, впрочем, нередко происходит со всеми, кто общается с великим сыщиком; тщетно пытался я осмыслить все происшедшее и те откровения, которые он сделал в моем присутствии. Глядя на своего подвижного как ртуть друга, я чувствовал себя каким-то деревянным истуканом, непроходимым глупцом. Вместо апатичного теоретика с Бейкер-стрит передо мной предстал человек действия, его блистательный ум уже перебирал всевозможные варианты, задавая себе замысловатые вопросы, необходимость ответить на которые бросала вызов его совершенно уникальному таланту. Он взбежал вверх по черной лестнице и тут же вернулся с простыней в руках.

– Послушайте, Ватсон, я полагаю, не лишним будет прикрыть сей неодушевленный объект, который еще недавно был живым человеком. Не исключено, что к нам заявятся некие посетители и труп на диване вполне может пробудить любопытство даже у самых простодушных.

Помогая Холмсу укрывать темное тело накрахмаленной девственно-белой простыней, я ни на минуту не упускал из виду то, что простыня, как полусвернутый шатер, также может возбудить нежелательное любопытство. Умение использовать недомолвки и полуправду Холмс возвел до уровня искусства, и все же я осмелился высказаться:

– А не лучше ли нам перенести покойного в спальню?

– Это, вероятнее всего, повергнет инспектора Алека Макдональда в такой шок, что он никогда уже больше не оправится. Здесь этот человек умер и здесь он должен оставаться, пока тяжелый маховик закона не придет наконец в движение. – Прищурив один глаз. Холмс лукаво взглянул на меня. – Хотелось бы сделать одну поправку, старина. Появление моего брата, вполне возможно, повлечет за собой отступление от привычных норм. Майкрофт поистине привносит темную ауру мрачных тайн.

– И все же мне непонятно, каким образом он…

– Мне тоже, но тем не менее я вижу проблеск света. Если Билли проявит достаточно настойчивости, мой брат опередит нашего друга из Скотленд-Ярда, что не замедлит благоприятно сказаться при раскрытии внутренней механики этого дела.

Я все еще пребывал в полном недоумении, но одно обстоятельство заставляло меня незамедлительно высказаться.

– Послушайте, Холмс, то, как вы используете этого парнишку Билли, едва ли заслуживает одобрения. На вид он само простодушие; над ним, несомненно, сжалился бы даже голодный лев, но он знает этот мир и его слабости много лучше, чем юноши вдвое старше его по возрасту.

– И слава Богу. У циркачей в ходу такая поговорка: «Лови зверей еще детенышами и укрощай не медля». Такие, как Билли, – наша надежда, Ватсон. Мы же не вечны.

Я лишь сердито фыркнул, так и не сумев достойно возразить. Холмс прежде всего был прагматиком, а прагматизм – философское воззрение, которое трудно оспаривать. Наш преданный слуга был одной из шестеренок машины, созданной Холмсом. Опровергать успех – дело весьма затруднительное.

Укоризненный взгляд, что я тотчас метнул на своего лучшего друга, наткнулся на его неширокую спину: он уже стоял за бюро и что-то торопливо строчил на большом листе бумаги.

– Как только Билли вернется, надо будет срочно отправить эти телеграммы, – произнес он. – Последние предприятия нашего врага вызывают величайший интерес.

– Нашего старого?.. – Никогда в жизни мне еще не приходилось в такой степени играть роль греческого хора.

Продолжая строчить, Холмс изумленно воззрился на меня.

– Но вы же слышали последние слова умирающего?

– О том, что кто-то нашел что-то.

– Нет, после этого. Он отчетливо произнес «Чу». А это наводит на мысль только об одном человеке, Ватсон.

– Боже всеблагой! – воскликнул я, мысленно ругая себя за бестолковость. Речь, конечно же, шла о Чу Санфу. Этот негодяй в свое время похитил меня и предоставил достаточно оснований помнить о нем.

Холмс снова взялся за перо, но тут в голову мне пришло одно, по всей видимости, довольно разумное соображение.

– Но ведь после дела о Золотой Птице вы совершенно сокрушили этого восточного повелителя преступного мира.

– Точнее будет сказать – я обрубил его щупальца, – не поднимая глаз, бросил он. – Усилиями лаймхаусского отряда Макдональда были закрыты опиумные игорные притоны, различные заведения, пользующиеся дурной славой, прекращены контрабандистские операции. Но Китаец по-прежнему на свободе и кто знает, какие хитроумные планы вынашивает его непроницаемый разум.

Я присел у камина и на мгновение воцарилась тишина. Я задумался. Если преступник-китаец взялся за старое, нужно быть начеку. Чу Санфу перенес немало унижений от моего знаменитого друга с Бейкер-стрит и в его впалой груди наверняка пылает страшный огонь жгучего желания отомстить. Теперь обстановка в квартире отнюдь не казалась мне мирной.

Красивой завитушкой Холмс закончил последнее сообщение и сложил все телеграммы стопкой в ожидании посыльного. Среди множества необъяснимых проблем мой рассудок упорно возвращался к одной, вероятно, самой незначительной.

– Скажите, Холмс, зачем был нужен этот шелковый шарф?

– Берлингтон Берти – грабитель. Обычно он повязывается этим шарфом, но перед тем, как разбить витрину и похитить разложенные там вещи, обматывает им кулак.

Холмс стоял у окна, пристально разглядывая улицу внизу.

– Подъезжает какой-то экипаж, полагаю, это Майкрофт. Видимо, Билли не зря потратил время. Будьте добры, в его отсутствие отоприте входную дверь.

Направляясь к лестничной площадке, я полюбопытствовал:

– Откуда вы знаете, что это ваш брат?

– Экипаж столь неприметен, что сразу наводит на мысль о принадлежности его Майкрофту, избегающему всякого внимания. Такой же и кучер – обыкновенный средний человек, типичное невыразительное лицо. И вот, наконец, экипаж у наших дверей и из него не без труда вылезает мой дородный братец.

Спускаясь по лестнице, я размышлял о том, что всегдашнее подтрунивание надо мной Холмса отрицательно сказывается на моих дедуктивных способностях.

Когда я открыл дверь, Майкрофт Холмс уже взял в руку молоток. При мерцающем свете ближайшего газового фонаря я успел заметить, что его экипаж в самом деле таков, каким его описал Холмс. Кучер плотного сложения, но кажется совершенно безликим, ничем не примечательным. Впрочем, таковы все агенты Майкрофта, широкоплечие и неприметные. Стряхивая капли дождя с цилиндра, старший Холмс посмотрел на меня своими бесстрастными серыми глазами.

– Мой добрый Ватсон, вы терпеливейший из всех людей.

– Почему вы так думаете? – спросил я, следуя за ним вверх по лестнице, ведущей к нам на второй этаж.

– Вот уже столько лет вы безропотно сносите причуды моего брата без каких бы то ни было вредных для себя последствий, хотя можно догадаться, что иногда это требует от вас большого напряжения сил.

– Вы шутите, – не раздумывая, ответил я.

Было ясно, что Майкрофт Холмс неохотно мирится с деятельностью и образом жизни моего друга, не уставая повторять об этом при каждом удобном и неудобном случае.

– Надеюсь, у Шерлока были веские основания позвать меня. – Дородный Майкрофт тяжело пыхтел и сердито ворчал, медленно поднимаясь вверх по лестнице. – Я едва не отверг его предложение, а это не так-то легко, когда имеешь дело со здравомыслящим искренним человеком, в чьих простодушных глазах словно светится чаша Грааля.

– Не обманывайтесь по поводу этого простодушия, – со смешком предостерег я.

– А я и не обманываюсь, – ответил государственный деятель.

Поднявшись на площадку, он разгладил пальто на своем брюшке, вздохнув, покачал головой и вошел в наши апартаменты.

Я заметил, что Холмс уже успел подобрать складной нож и еще не отправленные письма и сложил все это на каминной доске. Вообще-то он не любил наводить порядок в доме, но в те редкие случаи, когда нас посещал Майкрофт, все же находил время для уборки.

Сняв пальто и цилиндр, которые я принял из его рук; Майкрофт обозрел комнаты своими водянистыми, светло-серыми глазами: казалось, они были устремлены внутрь, но не упускали ничего из происходящего вокруг. Кивнув брату с той несколько официальной учтивостью, с какой они обращались друг к другу, второй по могуществу человек в Англии быстро направился ксамому большому креслу.

– То, что я вижу, отдает мелодрамой, Шерлок. На диване у вас лежит мертвый негр. Что подумает миссис Хадсон?

У меня приоткрылся рот и даже Шерлок Холмс проявил легкое изумление, не ускользнувшее от его брата.

– Если ты хотел прикрыть труп, то почему из-под простыни высовывается рука? Из-за этого-то мертвеца, вероятно, ты и послал за мной. Но мое влияние не беспредельно. Даже я не могу объяснить присутствие трупа в вашем доме.

Столь добродушное подшучивание звучало несколько необычно в устах эксперта в области внешней разведки, как правило, произносившего лишь ни к чему не обязывающие фразы. Лишь позднее я сообразил, что он обладает такими же блистательными способностями, как и его брат, и потому уже успел понять и оценить ситуацию и напряженно обдумывал, какую занять позицию. Врасплох был захвачен сам Майкрофт, но ничто в его массивном лице не выдавало этого.

– К нам принесли смертельно раненного в доках человека, который просил, чтобы его отнесли к Холмсу, – объяснил брат. – Но его отнесли не к тому Холмсу.

Сыщик подошел к дивану и приоткрыл лицо покойного. Майкрофт невозмутимо взирал на это темное лицо, лишь его губы подрагивали.

– Много ли тебе известно? – спросил он.

– Очень мало.

– Он ничего не просил передать?

– Просил. Но прежде чем перейти к рассказу, я хотел бы знать, что за всем этим кроется. Я случайно оказался замешанным в это дело. А ты знаешь, что любопытство – отличительная черта всей нашей семьи.

Вокруг рта Майкрофта залегли упрямые складки.

– Это весьма щекотливое дело, Шерлок.

– Выкладывай правду, брат, кот все равно уже выпущен из мешка. Как только я заметил, что волосы этого человека отнюдь не курчавые от природы, а завиты искусственно, понадобилось всего мгновение, чтобы понять, что кожа его выкрашена в черный цвет. Дьявольски превосходная работа! Неплохо бы разузнать рецепт этой краски. Подозрения заставили меня провести тест, и я убедился в том, что покойник вовсе не нубиец, за которого его хотели бы выдать.

По лицу Майкрофта впервые скользнула легкая тень удивления.

– Крутерс был одним из моих лучших агентов. В этом обличье ему удавалось провести весьма наблюдательных людей.

– Но не самых наблюдательных, – парировал Холмс, никогда не причислявший скромность к добродетелям. – Его ногти внизу белые, а у негров должны быть голубыми. Ошибка отнюдь не смертельна, – добавил он. – Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь, кроме меня, заметил это.

– Что ж, ты меня успокоил, – сухо откликнулся Майкрофт, в тоне которого я, однако, уловил искренность. – Вся эта история может неблагоприятно сказаться на деятельности моего ведомства. У меня появилось одно предположение и, чтобы проверить его, я рискнул одним из лучших своих людей, работающих в англо-египетском Судане. Смерть Крутерса – высокая плата за это предприятие.

Шерлок Холмс долго смотрел на крупные, исполненные спокойствия черты брата, затем, пожав плечами, задернул простыню.

– Твой агент погиб не напрасно. – Холмс помолчал, приминая большим пальцем грубый табак в вересковой трубке. Затем зажег табак деревянной спичкой и, выпуская кольца дыма, продолжил: – Один из моих людей видел, как на твоего агента набросились в вест-индских доках. Двое нападавших погибли.

Майкрофт хотел было что-то сказать, но Холмс остановил его предупреждающим жестом.

– Я послал человека, чтобы перехватить третьего. Крутерс же произнес «Холмс», и его принесли сюда. Перед тем как умереть, он сказал несколько странных слов. Вот эти слова: «Они… они нашли его. Чу… это был Чу…»

– Так, стало быть, – проронил Майкрофт после продолжительной паузы, – я был прав. По крайней мере частично. Крутерс явно имел в виду твоего заклятого врага – Чу Санфу.

– Он враг не только мой, но и всей Англии, – мрачно отозвался сыщик. Положив трубку на каминную доску, он вновь подошел к дивану с распростертым на нем телом. – Если мои пальцы меня не обманывают, твой агент принес вещественное доказательство своей верности. – Он залез в рукав пальто умершего. – В тот момент, когда я обнаружил, что тут кое-что есть, мы с Ватсоном были не одни, поэтому я решил повременить.

Вытащив из рукава какой-то сверкающий предмет, Холмс подошел к сидящему Майкрофту. Я с любопытством приблизился к ним.

– Боже, какая красота!

Никто даже не попытался возразить. Перед нами предстал кинжал в сверкающих золотых ножнах. Холмс бережно извлек изукрашенное узором лезвие. Без единой царапины, необыкновенно изящных очертаний, оно, казалось, только что вышло из рук оружейных дел мастера. Но я интуитивно чувствовал, что его происхождение уводит в туман далекого прошлого.

– Древний Египет, – обронил Майкрофт Холмс.

– Без сомнений. Обратите внимание на изображение шакальей головы на ножнах. Бог усопших, – добавил Холмс, заметив мое недоумение. – Лезвие мастерски выковано из так называемого нагартованного золота, рукоятка отделана эмалью, стеклом и полудрагоценными камнями. В самом ее конце – лазуритовый скарабей.

– А я и не знал, что ты увлекаешься египтологией, – удивленно протянул его брат.

– Разве ты не помнишь, я когда-то жил в меблированных комнатах на Монтегю-стрит, в двух шагах от Британского музея, и у меня было куда больше свободного времени, чем сейчас.

– Что ты можешь сказать о кинжале?

– Это очень древнее и редкое оружие. Вероятно, принадлежало особе царских кровей. В Египте процветает торговля антиквариатом, впрочем, что-нибудь столь же ценное давно было бы куплено музеем или богатым коллекционером.

– Снова дедукция? – не удержался Майкрофт.

– Внезапные наводнения иногда обнажают еще не открытые гробницы, на радость местным грабителям. Есть, кажется, целая деревня, обитатели которой вот уже три тысячи лет живут ограблением мертвецов.

– Курна.

– Это настоящий рекорд в воровском деле, верно, Ватсон? – Холмс, конечно, не оставил без внимания мое вмиг вытянувшееся лицо. – Разумеется, до сих пор не исключена возможность найти неразграбленную могилу, хотя факты свидетельствуют об обратном.

Холмс взял с каминной доски трубку и уселся в кресло за бюро.

– Итак, я изложил свои соображения и рассказал о последних минутах жизни твоего агента. Теперь твоя очередь.

– Я рад, что мне не придется объяснять все это кабинету министров, – с поразительной откровенностью отозвался Майкрофт. – Полагаю, что в сфере геополитики дар предвидения является более чем ценным качеством. Джентльмены, в этом бурлящем котле, который именуется Средним Востоком, царит мятежный дух. Мои агенты не могут определить его источник, но это так. Призрак Мухаммеда Ахмеда ибн Сейида Абдуллаха не дает мне покоя.

– Дух Мухаммеда? – недоуменно воскликнул я.

– Махди^[258], старина, – объяснил Холмс. – Насколько я помню, вашим героем всегда был Гордон.^[259]

– Смерть генерала Гордона – одна из самых невосполнимых потерь.

– Стало быть, вы опасаетесь священной войны?

– Принимая во внимание, где именно разворачиваются события, это вполне вероятно, с другой стороны – вряд ли возможно. Итоги последней войны ошеломляют. Махди разгромил десятитысячную египетскую армию под командованием Билли Хикса, взял Хартум, а его приверженцы убили Гордона. Если бы в 1885 году не умер суданский пророк, как знать, возможно, мы все еще расхлебывали бы эту кашу.

Холмс смотрел на брата с тем проницательным выражением на лице, которое всегда появлялось в моменты его наивысшей сосредоточенности.

– Бьюсь об заклад, за всем этим кроется нечто большее.

– Почему ты так думаешь? – тотчас откликнулся Майкрофт.

– История наверняка заклеймит нашу колонизаторскую политику, но красные мундиры не столь уж многочисленной британской армии неоднократно предотвращали и будут предотвращать и впредь кровавые побоища. Империя несет за это ответственность, но дело тут нечисто.

Майкрофт Холмс обвел нас долгим взглядом и вздохнул.

– Генерал Китченер готовит новый захват Судана.

Я едва не вскрикнул от изумления. Значит, война! Смерть Гордона, незаживающая язва под потником Британской империи, взывает к отмщению.

Охваченный любопытством Шерлок, подавшись вперед, чуть не вывалился из кресла.

– Стоит Китченеру двинуться на юг, как религиозные восстания у него в тылу и с флангов обескровят армию. Бисмарк прав: нельзя вести войну на два фронта.

Спор между братьями зачастую весьма затруднителен для понимания. Сами по себе их высказывания вполне ясны, но каждый из них хотя бы частично представляет ход мыслей другого, и складывается впечатление, будто между ними существует невидимый канал общения.

Холмс нервно вскочил на ноги с такой энергией, будто прямо сейчас готов перейти Рубикон.

– Интересно, что за повышенный интерес у тебя к Древнему Египту? – проронил он, кивнув на узорчатый кинжал на бюро.

– Считай, что у меня есть особого рода чутье, – отозвался брат. – Меня манит мистический дух прошлого из предсказаний дельфийского оракула. Похоже, существует нечто такое, что фанатики смогут обратить себе на пользу, и тогда вспыхнет всепожирающий огонь, сопровождающийся ужасным опустошением.

Майкрофт Холмс говорил словно в никуда, уставившись серыми глазами в одну точку, но его задумчивый взгляд остановился на нас с Шерлоком.

– В последнее время на свет всплывают необычные древние предметы: поговаривают о странной экспедиции в Долину царей. Я велел Крутерсу завербоваться в эту экспедицию и, очевидно, небезрезультатно. Посмотри на кинжал, Шерлок. Зачем он его привез? Откуда? Кто его нашел? До сих пор я подозревал какой-то международный сговор, но упоминание имени Чу Санфу совершенно меняет картину. Он известный коллекционер, но вряд ли этого достаточно, чтобы объяснить такой сильный интерес к египетским древностям.

– Маленькая неточность, – перебил Холмс. – Он был коллекционером. И, насколько я знаю, распродал всю свою коллекцию. А это означает, что у него на руках крупная сумма наличных денег. К тому же я подозреваю, что Китаец страдает мегаломанией, а между маньяком и фанатиком, на мой взгляд, большая разница. Замыслы его становятся для меня все яснее и яснее. Если ты не возражаешь, Майкрофт, я немедленно займусь этим делом.

Майкрофт выразительно пожал массивными плечами.

– Зная тебя, Шерлок, я не стану возражать, ибо ты все равно теперь не отступишь. Тем более что твоя помощь пригодится, поскольку я должен скрывать деятельность своей организации. Выскажи я свои опасения, премьер-министр только посмеется надо мной. Правительство убеждено, что препятствия нужно преодолевать лишь по мере их возникновения. Я буду очень признателен вам с Ватсоном и твоей армии оборванцев.

– Эта армия порой весьма эффективна, – не без некоторого высокомерия произнес Холмс.

– Согласен, – ответил его брат, – но, пожалуйста, Шерлок, никаких розыгрышей. Лорд Кантлмир до сих пор не оправился от этой смешной истории с камнем Мазарини.

Майкрофт Холмс, казалось, шутил, но он явно надеялся, что его просьба будет услышана. Эксперт по внешней разведке, самый невозмутимый и надежный из всех известных мне людей, неприступный, словно гибралтарская крепость, видимо, все-таки испытывал некоторое беспокойство в связи с импульсивным характером Холмса.

Наконец, с видом человека, сделавшего все возможное, старший Холмс поднялся с кресла.

– Крутерса надо отсюда убрать, – сказал он. – И как можно незаметнее.

Пройдя по комнате с той невероятной грацией, которая бывает иногда присуща столь крупным людям, он подал из окна знак своему кучеру, затем многозначительно посмотрел на меня, что я сумел истолковать подобающим образом. К тому времени, когда я спустился на крыльцо, кучер уже держал в руках большую емкость. Я указал на лестницу, и он быстро и бесшумно поднялся наверх, затем ловко спрятал мертвое тело в емкость и без труда поднял его с дивана.

– Я следом, – произнес Майкрофт, и кучер с ношей тут же исчез. Подавая Майкрофту пальто, я попытался разрядить мрачную атмосферу.

– Похоже, вашего кучера ничем не удивишь.

– Удивляются лишь люди с замедленной реакцией, – побормотал Майкрофт. Прежде чем окончательно распрощаться, он бросил проницательный взгляд на брата. – Ты очень быстро вошел в курс дела, Шерлок. Возможно, ты от меня что-нибудь скрываешь?

Холмс без тени смущения парировал:

– Всему свое время.

Майкрофт что-то буркнул, и я поспешил открыть дверь. На лестнице раздались шаги. Я подумал, что возвращается угрюмый кучер, но на площадке стоял Билли, а за ним виднелась кислая физиономия инспектора Макдональда. Я отступил в сторону и полицейский заметил Майкрофта Холмса.

– Добрый вечер, сэр, – заикаясь от удивления, выдавил он, но, подстегиваемый любопытством, свойственным людям его профессии, тотчас спросил: – Это ваш экипаж стоит у тротуара?

В ответ Майкрофт кивнул.

– Ваш кучер занят чем-то странным…

– Мне пора ехать, – перебил Майкрофт Холмс. – Я уже давно должен быть в Уайтхолле. На улице довольно прохладно, полагаю, Ватсон, инспектор не откажется от бокала чего-нибудь горячительного.

– Спасибо, сэр, – откликнулся Макдональд с явным недоумением. – Но во время работы я не пью.

– Я поступаю точно так же, – заявил эксперт по внешней разведке, – и все же на вашем месте я бы не отказывался.

Только когда наконец Майкрофт Холмс, кивнув нам с Шерлоком, направился к двери, в глазах шотландца наконец блеснула догадка.

– Ну если так, я, пожалуй, и в самом деле не откажусь, доктор.

Пока он снимал цилиндр и пальто, я распоряжался у буфета.

– Я разгребал бумаги, мистер Холмс, но тут появился ваш парнишка и не сдвинулся с места, пока я не освободился. Хорошо еще, что мне никогда не придется его допрашивать, ибо из него и слова не вытянешь.

Худое лицо Холмса просветлело: он очень гордился Билли.

– Боюсь, нас ожидают большие неприятности, мистер Холмс, – продолжил инспектор, с благодарностью принимая бокал.

– Не исключено, – ответил великий сыщик, – хотя официальных осложнений все же меньше, чем я ожидал.

Уловив открытый смысл этих слов, инспектор многозначительно посмотрел на дверь, за которой только что скрылся старший Холмс.

– Наш старый знакомый Чу Санфу, мистер Мак, похоже, вновь бросает нам вызов.

Макдональд так резко опустил бокал на стол, что я вздрогнул.

– Опять! И в прошлый-то раз пришлось нелегко, впрочем, под конец все значительно упростилось.

– Вот как! И что же произошло? Просветите меня, инспектор, – с довольным видом попросил Холмс.

– Лаймхаусский отряд полиции случайно заполучил полный список всех деловых связей и сообщников Китайца, схему всей его организации. Но вы и сами знаете. – В это «вы» шотландец вложил всю свою иронию, редкие для него насмешливые нотки. – Мало-помалу мы загнали его в угол, вряд ли он снова посмеет раскидывать свою сеть в Англии.

– Вы сказали, что под конец все упростилось? – подсказал Холмс.

– Чу Санфу, казалось, потерял рассудок. Его люди при аресте оказывали сопротивление: дважды затевали с нами перестрелку. Правда, это было только нам на руку.

Холмс перевел взгляд на меня.

– Любопытное поведение с точки зрения медицины, не правда ли, доктор?

– Ничего необычного, – ответил я. – Когда мегаломаньяк натыкается на серьезные препятствия, он начинает пускаться в рискованные авантюры.

– Если вы имеете в виду, что он не в своем уме, я тотчас готов под этим подписаться, – вмешался Макдональд. – Но нам так и не удалось арестовать и осудить его самого: у него безупречное алиби. Хотя мы сорвали все его деловые замыслы.

– По крайней мере на какое-то время вы его обезвредили, – заметил Холмс. От этой фразы почему-то повеяло холодком. – Что сообщают ваши источники насчет его коллекции произведений искусства, инспектор?

– Фирма «Сейфе и Лофтс» внимательно следит за происходящим. Под наблюдением все лавки ростовщиков и скупщиков краденого.

– Я имел в виду легальную торговлю. Мне сообщили, что Чу Санфу распродал свои сокровища. Рынок просто ломится от них, ибо у Китайца была одна из богатейших коллекций в мире.

– Но в этом нет ничего противозаконного, мистер Холмс. Тут мы бессильны.

– Да, конечно. Но я хотел бы заметить следующее: несмотря на то, что вы перекрыли все источники доходов бандита, у него должно быть много наличных денег.

– Вырученных от продажи коллекции? – Во взгляде инспектора появилась некоторая настороженность. – Вы предполагаете, что он замышляет что-то новенькое?

– Вполне возможно. Как я понимаю, Китаец все еще в Лондоне?

– Да, сэр. У себя в Скотленд-Ярде мы уже списали его со счетов, но отнюдь не забыли.

– Отлично! – поднявшись, воскликнул Холмс. Он, вероятно, нажал кнопку звонка, проведенного на первый этаж, потому что кто-то тихо постучал в дверь. – Я навожу кое-какие справки и думаю, мистер Мак, что неплохо было бы снова внимательно последить за Китайцем.

Когда я подавал инспектору его одежду, он выглядел весьма разочарованным.

– И никаких других предположений, мистер Холмс?

На этот раз Холмс ответил ему очень откровенно:

– Я мог бы высказать множество предположений, но вы ведь нуждаетесь в твердых доказательствах, не так ли?

Инспектор пожал плечами.

– У каждого из нас свои методы, – философски обронил он и с этими словами вышел.

– Минутку, Билли, – воскликнул Холмс, подошел к бюро и взял исписанные листы бумаги. – Как только проводишь инспектора, проследи, чтобы все это было отослано.

Вручив мальчику несколько монет. Холмс закрыл дверь и удовлетворенно потер руки.

– Согласитесь, весьма насыщенный вечер, мой дорогой Ватсон.

Я вынужден был поддержать его мнение.

В атмосфере, которая царила в доме, явно была заметна перемена к лучшему. Колеса снова крутились, и крутились достаточно быстро.

3 ЕЩЕ ОДНА ЗАГАДКА

На следующее утро я встал непривычно рано в беспокойном ожидании возможной новой вспышки насилия, подобной той, которая стоила жизни героическому генералу Гордону.

Мы с Холмсом завтракали вместе, но он был слишком поглощен своими мыслями, а из опыта явствовало, что в таких случаях его лучше не тревожить. Дождь с вечера все не прекращался, и так как никаких вызовов у меня не было, я предался внимательному штудированию хирургического журнала «Ланцетте». Друг же мой еще раз тщательно осмотрел принесенный накануне золотой кинжал, а когда это ему наскучило, перешел к окну и устремил взгляд на безрадостный городской пейзаж.

Пачка разосланных телеграмм означала, что Холмс занялся расследованием кое-каких обстоятельств и, ожидая первых результатов, еще раз обдумывает смерть агента Крутерса, происхождение кинжала и опасения, высказанные его братом. Видимо, ему было о чем подумать, ибо, как уже знают читатели, он не отличался особым терпением, безделье страшно угнетало его.

Я не сводил глаз с великого сыщика и сразу понял, что произошло нечто неожиданное. До этого момента Холмс стоял прямо, погруженный в задумчивое созерцание, но вдруг он резко пригнулся к подоконнику, видимо, что-то высматривал внизу. В такой позе он походил на хищную птицу, готовую ринуться на свою жертву.

– Ватсон! У наших дверей остановился экипаж. Оттуда вышел джентльмен, настоящий джентльмен из тех, кто одевается на Савиль-роу. Ура! Он направляется прямо к нам. Учитывая состояние погоды и почти полное отсутствие транспорта, я бы предположил, что обстоятельства дела, приведшего его сюда, побуждают обратиться к нашим недюжинным способностям. Так вы обычно выражаетесь в своих рассказах, не правда ли?

Меня так и подмывало напомнить ему, что эти рассказы, которыми, по его мнению, я испытываю долготерпение читающей публики, всего-навсего незамысловатые описания того, что он делает. Но глаза Холмса так и сверкали, он потирал руки, словно ростовщик в предвкушении неожиданной прибыли. Я не хотел разрушать его радостные надежды, но врожденная практичность принудила сказать:

– Послушайте, Холмс, вы же должны размышлять над средневосточными делами.

– Для этого необходима дополнительная информация. А пока мы не можем отказать человеку, который приехал в такую непогоду.

Ну что ж, тут нечему удивляться, подумал я. Холмс всегда готов прийти на помощь тем, кто в ней нуждается на всех трех континентах, потому что ненавидит праздность и самолюбие не позволяет ему оставить хоть какую-нибудь загадку неразгаданной.

Билли доложил о посетителе, и Холмс жестом велел впустить, а я подумал, что справедливо поплачусь за свой оптимизм, если вошедший окажется стряпчим по делам церковных фондов. Однако этого не произошло.

Мистер Клайд Дитс из Мейзвуда, как он изволил представиться, был одет весьма щегольски. Сверкающий цилиндр, черный сюртук поверх белого жилета и лакированные кожаные ботинки.

Поприветствовав Холмса, он положил свой цилиндр и перчатки на предназначенный для этого столик, и я заметил, что волосы у него уже редеют. Еще минуту назад он был на улице, но лицо его казалось бледным и утомленным. Благодаря небольшим усикам в нем чувствовалось что-то от старого солдата. Усевшись на указанное Холмсом плетеное кресло, он стряхнул с себя капли дождя. Глядя на его квадратные плечи и плотные бицепсы, я мысленно заменил слово «щегольски» на «тщательно» одетый. Мне нравилось исподволь наблюдать и делать такие заключения на случай, если Холмс поинтересуется моим мнением, что было не такой уж редкостью.

– В корзинке для угля лежат сигары, – указал рукой великий сыщик.

Дитс был явно удивлен непривычной обстановкой нашего жилища, однако постарался не выказывать этого. Оставалось только надеяться, что Холмс не станет доставать свой табак из персидской туфли. – Спасибо, мистер Холмс, я не хочу курить. – Он, видимо, чувствовал некоторую неловкость. – Очень рад, что мне удалось застать вас дома, – не совсем к месту добавил он, устремив на меня вопросительный взор.

– Это мой компаньон мистер Ватсон. Вы вполне можете полагаться на его благоразумие и сдержанность, в проводимых мной расследованиях он просто незаменим.

За прошедшие годы Холмс несколько раз употреблял эти или похожие слова, неизменно вызывавшие у меня прилив гордости, хотя я и питал некоторые сомнения по поводу их искренности, но вдруг подумал: неужели Холмс и в самом деле верит в то, что говорит?

Впрочем, мне трудно было судить, как Дитс относится к моему присутствию.

– Вчера вечером у нас в семье произошло нечто неприятное. Вы знаете, мы живем в Мейзвуде.

Я этого не знал. Холмс же и вида не подал, разделяет ли он мое неведение. Последовала неловкая пауза, затем Дитс продолжил:

– Я почувствовал, что без профессионала тут не обойтись, и поспешил к вам, зная, что лучшего специалиста мне не найти.

Брови Холмса слегка приподнялись, видимо, слова посетителя весьма его позабавили.

– Вы прибыли ко мне не сразу, мистер Дитс. Слой копоти на вашем цилиндре свидетельствует о том, что вы ехали на поезде, и в кармане вашего жилета я вижу обратный билет. На ваши ботинки налипла грязь, что вполне естественно в такую непогоду: судя по цвету грязи, с вокзала вы отправились в район Гайд-парка.

Глаза Дитса расширились, на лице его появилось хорошо знакомое мне полунасмешливое, полуиспуганное выражение.

– Мейзвуд находится в графстве Суррей, я и в самом деле завернул в дом своего поверенного, прежде чем ехать сюда. Да вы просто провидец, мистер Холмс! Адвокат Симпсон живет в Гайд-парке. Старик советовал мне обратиться в полицию, но мысль о том, что в мой дом нагрянет целый отряд, отнюдь не казалась мне воодушевляющей. Я подумал, что, убедив вас заняться моим делом, смогу избежать лишнего шума.

– Изложите же мне свои неприятности. – Зная, какова может быть реакция Холмса на рассказ о домашней ссоре, я вздрогнул, однако Дитс оказался на должной высоте.

– Дело в том, мистер Холмс, что мы подверглись ограблению, вернее, подверглись бы ограблению, если бы не одна счастливая случайность.

И так, начав, посетитель выложил все до конца, причем с похвальной краткостью, употребив минимальное количество слов. Холмс, насколько я знаю, очень высоко ценил лаконичность.

– Жена на севере, в гостях у сестры. Дома только я и слуги. Собрался заехать в местный клуб пообедать и поиграть в вист. Не успели мы отъехать от Мейзвуда, как у одной из лошадей отвалилась подкова, пришлось вернуться, чтобы запрячь другую. Спохватился, что забыл сигареты, и, пока меняли лошадей, пошел домой за портсигаром. Очень им дорожу. Однажды остановил пулю, спас мне жизнь. Поднялся наверх, за мной Дули, мой дворецкий. Он случайно задел щит и тот с ужасным грохотом повалился на пол. Послышался какой-то шум наверху, и мы бросились туда. Там у нас гостиная. Что-то вроде картинной галереи. Отец очень любил живопись. Оказалось, что застекленная дверь открыта, все заливает дождем. Там побывал какой-то негодяй, но успел скрыться. Ни следа.

Дитс остановился, чтобы перевести дух, а когда возобновил свой рассказ, то говорил уже гораздо спокойнее. Слушая его, я не мог отказать ему в здравом смысле.

– Я не стал бы беспокоить Шерлока Холмса, если бы тем дело и ограничилось. Но не могу себе представить, каким образом грабитель сумел залезть туда. Если учесть, сколько времени прошло между моим отъездом и возвращением, он пробыл в доме не более пяти минут. Приди мы с Дули чуть пораньше, наверняка застали бы. Снаружи галереи есть балкон, куда выходят застекленные двери. Балкон находится в тридцати футах от земли. Плоские мраморные стены, мистер Холмс. Ни одной зацепки, ни одного плюща. И никаких деревьев рядом.

Когда Дитс начинал рассказывать, заметно было, что Холмс с трудом сдерживает скуку, но теперь у него пробудился интерес и он смотрел на посетителя тем пронизывающим взглядом, который свидетельствовал о напряженной работе мысли.

– Вы полагаете, что ваш незваный гость побывал на балконе?

Дитс, очевидно, предвидел этот вопрос.

– Никаким другим путем попасть в гостиную-галерею ему бы не удалось. Все нижние окна мейзвудской усадьбы зарешечены. Дули тщательно проверил их перед моим отъездом. Осмотрев дом, вы убедились бы, что проникнуть наверх через цоколь невозможно. Вор мог пробраться лишь через балкон. Убей меня Бог, если я понимаю, как. Приставной лестницы у него с собой не было, ибо мы с Дули сразу же выскочили наружу, но не нашли никаких следов. – Задумчиво покачав головой, он добавил: – Каким образом ему удалось скрыться так же быстро, как подняться? Мы отчетливо слышали шум наверху, но, когда вбежали в комнату, никого не обнаружили. Он словно улетучился.

– Ну что ж, – удовлетворенно произнес Холмс. – Весьма интригующе. Разумеется, я должен побывать на месте. Но сперва неплохо было бы кое-что прояснить. Грабитель, если это был он, очевидно, хорошо знает свое дело. Скороспелые выводы зачастую ошибочны, но тут мы явно имеем дело не с обыкновенным воришкой, который, разбив окно, лезет за семейным серебром. Сколько слугу вас в доме?

– Дворецкий Дули, француз-повар, две служанки. Все они проживают в доме. Садовники, конюхи же – отдельно, рядом с конюшней. Отдельно живет и кучер.

Холмс поднялся и потянулся за прямой трубкой – иногда он предпочитал пользоваться ею, – затем подошел к персидской туфле с табаком.

– Вы упомянули плоские мраморные стены?

Круглое и весьма моложавое лицо собеседника расплылось в ухмылке, он подкрутил усы.

– Дело в том, что Мейзвуд представляет собой этакую крепость. И не потому, что так было задумано – всего лишь простая случайность. В наших краях многие строят дома из мрамора. Участок вокруг усадьбы довольно большой, но деревьев поблизости нет. В яркие лунные ночи особняк похож на греческий храм. Отец – царство ему небесное – очень любил искусство. Потому-то и велел поставить решетки на нижние окна. Не то чтобы у него была особо ценная коллекция, просто, видите ли, он так решил.

Холмс, пуская из трубки облачка дыма, сидел едва ли не с блаженным видом на ястребином лице. Казалось, настойчивые утверждения клиента о невозможности проникнуть в дом его только раззадоривают. Я готов был поставить пять против одного, что в этот момент он думал: «Ага! В конце концов проблема может оказаться не такой уж неразрешимой!»

Положив руку на каминную доску, мой друг пронизывал Дитса сверкавшими от возбуждения глазами.

– После того, что вы рассказали, напрашивается один-единственный вопрос: за чем мог охотиться этот неуловимый грабитель?

Дитс поднял руки кверху, как бы выражая полнейшее недоумение.

– В том-то и вся загвоздка, мистер Холмс. Конечно, кое-что ценное в доме есть, но те дорогие украшения жены, которые она не взяла с собой, заперты в банковском сейфе. Я держу при себе наличные, но это не ахти какая сумма. Мебель, ковры, гобелены и подобные вещи из того, что могло бы приглянуться грабителю, не так-то легко вынести. А семейное серебро такое тяжелое, что на него вряд ли позаришься.

– Никаких важных бумаг? Документов? Обязательств?

– Пожалуй, но это невозможно обратить в наличные деньги. – В голову Дитса, видимо, пришла новая мысль… – Тут есть еще одна закавыка, мистер Холмс. Как этот человек собирался унести похищенное? Сбросить с балкона? Чересчур много шума. Пронести через нижний этаж? Конечно, можно открыть засовы, но без ключа не обойтись.

– Ну это-то не проблема для опытного грабителя. Впрочем, учитывая, что в доме четверо слуг и еще несколько живут рядом, я не отрицаю, что это стало бы рискованной затеей.

– Простите, мистер Холмс, что я обременяю вас таким трудным делом, – извиняющимся тоном произнес посетитель.

Губы моего друга тронула слабая улыбка.

– Но если бы загадка легко разрешалась, зачем бы вам приходить ко мне?

Удивление в глазах Дитса тут же сменилось насмешливыми искорками. Глядя на него, я подумал, что наш клиент не так прост, каким хочет выглядеть.

– Пожалуй, – произнес он, явно желая произвести хорошее впечатление. – А вам не кажется, что грабитель забрался в мой дом по ошибке? – добавил он в неожиданном прозрении.

– Весьма вероятно, – откликнулся Холмс, – но я все же исключаю подобное. Без особых на то оснований, просто полагаясь на свое чутье.

Воцарилась томительная тишина; все это время Холмс с Дитсом исподволь изучали друг друга.

– Чего же вы от меня хотите? – наконец проговорил сыщик. – Судя по тому, что вы вовремя подоспели, грабитель не успел ничего стащить.

Дитс ответил утвердительным кивком.

– Стало быть, в поисках украденного нет никакой необходимости. Ваше возвращение сорвало замыслы грабителя. Однако как он проник в дом и как выбрался наружу, остается загадкой. – Мой друг внезапно повернулся к Дитсу, решив использовать уже знакомый мне прием. – Вы, конечно, понимаете, что, если он не совершит новой попытки, наши шансы изловить его ничтожны?

Наш клиент с серьезным видом кивнул.

– Я не на шутку встревожен. Хорошо бы установить, как этот негодяй проник в дом, а затем благополучно удрал, чтобы принять меры для предотвращения подобного. За эти сведения я готов заплатить – и заплатить хорошо. – Очевидно, объяснение показалось ему недостаточно исчерпывающим, хотя я посчитал его вполне разумным, ибо тотчас добавил: – Я уже упоминал, что Мейзвуд похож на крепость. Прежде меня это нисколько не трогало, но теперь внушает определенное спокойствие.

– Нарушенное, однако, событиями прошлого вечера, – заметил Холмс. – Что ж, проблема представляет достаточный интерес для нас с Ватсоном, и мы непременно приедем в Суррей. Дождь по-прежнему льет как из ведра, посему спешить нет никакой необходимости. Можно не сомневаться, что все следы вокруг дома полностью уничтожены.

– Вчера ночью, мистер Холмс, мы с Дули обследовали окрестности. Конечно, мы не эксперты, но кругом настоящее болото. Да будь грабитель хоть в кованых сапогах, все равно никаких следов бы не осталось.

Такой деловой подход, по всей видимости, пришелся по нраву Холмсу. Он поудобнее разместился в кресле, скрестил руки на коленях и устремил взгляд на посетителя.

– Хотелось бы думать, – ворчливо произнес сыщик, – что у вашего ночного гостя была веская причина для вторжения.

– Не сомневаюсь, мистер Холмс, – без тени смущения произнес Дитс, спокойно встретив пристальный взгляд детектива.

Холмс, очевидно, был удовлетворен.

– Ладно, мистер Дитс, мы приедем к вам завтра. Даже если погода будет такая же мерзкая. Вдвоем с Ватсоном.

– Может быть, пообедаете у меня?

– Договорились. Пока же, надеюсь, вы отдадите слугам соответствующие распоряжения.

В улыбке Дитса было что-то завораживающее.

– Когда я уезжал, Гастон, мой повар, точил и правил кривой нож, довольно устрашающий на вид. Дворецкий Дули – инвалид Крымской войны и горит желанием использовать свои навыки. Более того, с кухни исчезло несколько кочерег, что дает основание полагать, что и наши служанки неплохо подготовлены. Мейзвуд сейчас походит на вооруженный лагерь.

– Тем лучше, – как бы вскользь обронил Холмс. – Надеюсь, они не нападут по ошибке на какого-нибудь беднягу посыльного.

На том визит Клайда Дитса и закончился. Я едва дождался, когда на лестнице стихнут его шаги, и тотчас воскликнул:

– Послушайте, Холмс, знаю, что вас заинтересовало это дело. Таинственный грабитель, без явного мотива преступления, возникающий как бы ниоткуда и пропадающий также в никуда, – именно то, что вы любите. Но вы ведь, конечно, помните о просьбе Майкрофта.

– Думаю, что тут замешан не столько Майкрофт, сколько сама судьба. Все началось с того, что Берлингтон Берти принес сюда умирающего.

– Все это, в сущности, мелочи, но наша Империя может оказаться в затруднительном положении.

– Правильно, – согласился он. – Однако случай с таинственным грабителем представляется мне легко и быстро разрешимым.

Мне пришлось довольствоваться этими его словами и я предался решению кроссвордов. Хитросплетения слов надолго заняли мой разум, но Холмс вдруг прервал мои сосредоточенные размышления.

– А знаете, старина, касательно этого суррейского дела, меня не покидает ощущение, что сказана была не вся правда. Если грабитель и в самом деле проник в дом, а затем выбрался оттуда, мы непременно узнаем, каким образом. Меня невероятно интригует другое: а зачем?

– Это, конечно, загадка, – рассеянно отозвался я.

– Но я вовсе не уверен, что мистер Дитс придерживается того же самого мнения.

– Странно, он, похоже, был полон желания всячески нам содействовать.

– Более чем полон. Он необыкновенно точно рассказал о происшедшем. Если бы все свидетели в суде так же четко давали показания! Однако Дитс умолчал о случае со своим портсигаром.

Я опустил газету.

– Вы отвлекли мои мысли от кроссворда. Холмс.

– Он поднялся на второй этаж за портсигаром, который некогда спас его от пули. Хотел бы я знать, Ватсон, кем была послана эта пуля.

4 СТРАННОЕ ВТОРЖЕНИЕ

В скором времени Холмс покинул наш дом. Перед тем как уйти, он заявил, что должен кое-что уточнить и, возможно, навести кое-какие справки о мистере Клайде Дитсе. Я изъявил желание сопровождать его, но он намеревался съездить один, поскольку ему необходимо установить личные контакты, а для этого мое – всегда желанное – присутствие не требуется.

Я принялся за свой очередной очерк, но дело продвигалось с трудом. Меня мучила совесть, ибо в то время как мой друг подвергается ярости стихии, я преспокойно сижу в уютных и теплых апартаментах. Усилием воли я принудил себя прекратить это бессмысленное самоедство. Число источников, откуда Холмс черпает свою информацию, очень велико. Можно с полным основанием предполагать, что некоторые из людей, поставляющих ему сведения, будут более откровенны в отсутствие его биографа.

За неимением лучшего я снова взялся за кроссворды. Холмс возвратился уже под вечер. Пока он стряхивал воду с пальто, я принес виски и сифон с содовой, мы сели перед камином и сдвинули бокалы.

– Мой знакомый из Британского музея не смог сообщить мне ничего интересного, хотя стоило мне начать описывать золотой кинжал, как у него сразу же зародились кое-какие мысли. Когда я нарисовал витиеватый узор на лезвии, он узнал в нем картуш.

Взглянув на мои взлетевшие вверх брови, Холмс продолжил:

– Здесь это личный знак особы царской крови. А теперь о Дитсе. Вам как человеку, знающему цену деньгам, вероятно, будет приятно узнать, что Клайд Дитс – человек вполне платежеспособный, занятый весьма респектабельным делом. Он приехал в Суррей около пяти лет назад. Отец его вел загадочную жизнь затворника и пять лет назад скончался. Но вот загвоздка; до этого времени ни об отце, ни о сыне нет никаких сведений. История семьи, ее происхождение – все это остается полной загадкой. Довольно странно, но, в конце концов, не все наши клиенты имеют родословную, ведущую начало со времени норманнских завоеваний…

– Иными словами… – начал я.

– Иными словами, мне удалось выяснить очень немногое, зато промок я до нитки. Ваше виски для меня самое лучшее лекарство. А как прошел ваш день?

– Я зашел в тупик, то бишь застопорился на слове из восьми букв, – сказал я, протягивая руку к газете с кроссвордом. – «Состояние беспокойства», «тревога» не подходит.

– Волнение.

Я с некоторым возбуждением схватил карандаш.

– Это открывает новые возможности. «Сообщник». Последняя буква «к».

– Ну это-то проще простого, Ватсон. «Соучастник».

– Подошло. «Канава», из четырех букв. Третья «о»…

– Сток.

– «Беспорядочное сочетание звуков», – продолжал я. – Девять букв. Шестая «с».

– Какофония. Дорогой друг…

– «Секрет». Третья буква «й».

– Тайна.

– Холмс, кажется, нет ореха, который вы не могли бы раскусить. Сдается мне, я могу теперь…

Тут я моментально осекся, ибо внезапно заметил, что Холмс смотрит на меня каким-то странным взглядом, едва ли не ошарашенно.

– То ли у вас очень развита интуиция, то ли вы обладаете невероятной способностью говорить нужные вещи в нужное время. Вы очень ценный человек, настоящее сокровище.

Его замечание застигло меня врасплох, я молча смотрел на него, вытаращив глаза от удивления. Недоумение на его лице сменилось отрешенным выражением, свидетельствовавшим, что его могучий интеллект работает на полную мощность.

– Слово «волнение» требовалось вписать в обратном порядке. Вот вам и ключ! Фамилия нашего клиента Дитс. Не очень распространенная, но все же обыкновенная – прекрасное описание порой не представляет собой никакого интереса, – но, если прочитать справа налево, получается «Стид» и сразу же открываются неограниченные возможности.

Холмс встал и направился прямо к шкафу, откуда вытащил папку с большой буквой «С». С застывшей улыбкой он перелистывал страницы.

– Сэнсби... находится в тюрьме… интересное дело… Слагар… серб-душитель… Никогда не был осужден… Небрежная работа полиции. Ага, нашел. Морис Стид-Сполдинг, служил в Британской армии, в отставке… Отбрасываю лишние подробности… окончил Ричмондский университет…

– Вы говорите, он служил в армии? – В моей голове промелькнуло неожиданное воспоминание. – Капитан Сполдинг, африканский исследователь?

– Ведущий специалист по Египту. Гм-м-м…

– Так он был египтологом? Не знаю почему, но его имя ассоциировалось у меня с Африкой.

На миг оторвавшись от папки, Холмс поднял лицо.

– Мой дорогой Ватсон, Египет находится в Африке.

– Да в самом деле. – Смешавшись, я наблюдал, как глаза Холмса пробегают по странице, прежде чем перевернуть ее.

– Он никак не связан с этим Пьяцци Смитом? Надеюсь, вы помните выдвинутую им теорию о пирамидах.

– Теория Пьяцци Смита, Ватсон, опровергнута. Стид-Сполдинг изучал различные культуры и религии, написал две книги – «Коптская культура в Египте» и «Ислам приходит в Египет». Обе книги считаются фундаментальными трудами, хотя последняя и подверглась резкой критике. Он проследил за становлением магометанства в Египте, начиная с арабского вторжения в 639 году, и подчеркнул терпимость мусульман к иудеям и христианам, противопоставляя ее нетерпимости тогдашнего христианства. – В глазах его блеснул неподдельный интерес. – Итак, все встает на свои места, Ватсон. Стид взял первую часть своего двойного имени, перевернул ее по прибытии в Суррей и назвался этой новой фамилией.

– Не слишком ли смелое предположение, Холмс?

– Не такое уж смелое… Сполдинг уже не раз попадался мне в поле зрения. По-моему, у меня тут записано.

Он мельком взглянул в папку и захлопнул ее.

– Это было в июне 1894 года. Сэр Рэндольф Рэпп заинтересовался этим джентльменом, и я специально для него провел кое-какое расследование. Его экспедиция в Абидос в Верхнем Египте, а затем первая экспедиция в Судан считались в свое время огромным достижением. Затем он предпринял вторую экспедицию в Судан, но, неожиданно прервав ее, возвратился в Англию и занялся разведением собак. В 1890 году дело о попытке ограбления его усадьбы в Стоук-Ньюингтоне почему-то замяли, но я готов биться об заклад, что именно тогда портсигар нашего клиента спас ему жизнь. После этого происшествия Сполдинг продал усадьбу и куда-то скрылся. Это было пять лет назад, и следует заметить, что именно тогда Дитс объявился в Суррее.

– И впрямь все совпадает, – отозвался я и тут же высказал новую мысль. – Рэпп интересовался исследователем и автором в 1894 году, сразу же после вашей встречи в Хартуме с халифом.

Я, как всегда, терзался любопытством, какова же истинная причина поездки Холмса в Мекку, а потом в Судан, но Холмс и на этот раз ушел от прямого ответа.

– Сэр Рэндольф Рэпп, как и я сейчас, в самом деле очень интересовался капитаном Сполдингом. В основе этого интереса – Священный Меч.

Я вздохнул.

– Нельзя ли поподробнее, Холмс?

Мой друг с улыбкой поставил папку на полку и потянулся за трубкой.

– В арабском фольклоре есть предание, будто меч пророка Мухаммеда хранится под землей в каком-то неведомом оазисе. Находка Священного Меча послужит сигналом для всех мусульман: восстав, они дружно сбросят всех неверных в море.

– То есть начнется священная война, – воскликнул я. – Этого-то и опасается Майкрофт. Но какое отношение ко всему этому имеет капитан Сполдинг?

– Вы знаете, что у Рэппа профессиональный интерес ко всякого рода слухам: он верит, что все мифыи предания имеют под собой реальную основу. Среди всего прочего он узнал, что некий арабский вождь опасается, как бы Священный Меч не был использован для того, чтобы подтолкнуть его народ к самоубийственной войне и кровавой бойне. Этот вождь якобы передал меч капитану Сполдингу, считая его истинным другом мусульман. Сполдинг должен был отвезти меч в Англию и хранить его до тех пор, пока его можно будет вернуть, не опасаясь, что он станет орудием подстрекательства к восстанию. Я недоверчиво покачал головой.

– Верится с трудом, Холмс.

– Минутку. Попытка ограбления усадьбы Сполдинга в Стоук-Ньюингтоне, возможно, была совершена именно с целью похищения меча. Это насторожило капитана, и он поменял местожительство, а заодно и фамилию. – Несколько секунд Холмс яростно дымил. – Мы могли бы исследовать частности, старина, но вряд ли стоит погонять мертвого коня. Человек, тайно проникший в усадьбу Сполдингов, по-моему, вовсе не был заурядным грабителем. Думаю, он только разнюхивал, что и как.

– Пытался узнать, где спрятан меч, – вдруг выпалил я.

– Вы на верном пути. – В голосе Холмса прозвучали одобрительные нотки. – Нетрудно представить себе реакцию Дитса-Сполдинга: он-то знал, за чем охотится злоумышленник, и хотя похищено ничего не было, он обратился к нам за помощью, дабы предотвратить новые попытки ограбления. Конечно, он мог бы вызвать полицию, но ему, видимо, не хотелось широкой огласки. Да и много ли проку в том, что Скотленд-Ярд установит местонахождение меча?

Предположение Холма показалось мне весьма убедительным, и я прибег к помощи той самой логики, которой он пользовался с таким блеском.

– Хорошо, допустим, ваш брат совершенно обоснованно опасается восстания. Благодаря погибшему Крутерсу мы располагаем доказательствами того, что была найдена еще не открытая могила. Самое веское доказательство – кинжал, привезенный им с собой, эта вещь как будто стоит у меня перед глазами, – а последние слова покойного указывают на участие в этом деле Чу Санфу.

– Кто же еще может обладать достаточными ресурсами и столь великой самонадеянностью, чтобы вынашивать подобный безумный замысел!

– Но какую связь все это имеет со Священным Мечом?

– Мы столкнулись с двумя проблемами, отнюдь не противоречащими одна другой, старина. Обе они имеют отношение к Востоку, точнее, к Египту. Поэтому рассматривать их следует в совокупности.

– Вы полагаете, что Чу Санфу составил целый заговор с целью похищения Меча?

– Не секрет, что этот хитрый пес любит порисоваться и очень честолюбив. Обладая Священным Мечом, он может выступить в роли новоявленного пророка, вождя мусульман всего мира.

– Но ведь это всего-навсего неодушевленный предмет, хотя и очень ценный!

– Для людей не всегда самое большое значение имеет то, что поддается пониманию и соответствует законам логики, Ватсон. Важно то, во что они верят. Похоже, вы не склонны рисовать себе орду всадников-кочевников, рвущихся из пустыни, чтобы обрушиться на окружающий мир. Но история уже знавала подобное. Не при Махди, конечно. Некогда они даже вторгались во Францию.

– Вы имеете в виду битву при Туре^[260]?

– Сравнительно недавно в течение полувека история Европы определялась страхом перед возрождением великой республиканской армии. Тень «Маленького капрала» даже после Ватерлоо и его смерти на острове Святой Елены постоянно вселяла трепет в наших государственных мужей. Хотя и предполагается, что мы живем в век просвещения, если бы вы вдруг объявились с мечом Экскалибур и доказали его принадлежность легендарному королю Артуру, то, думаю, вам наверняка бы удалось поднять восстание. Во всяком случае, среди суеверных и еще сохранивших клановые традиции корнуолльцев.

Достаточно было лишь на миг представить себя с мечом в руке ведущим полчища людей на войну и грабеж, как во мне зародился странный смешок, который из легкого похохатывания моментально перерос в громкий смех исполина. Но стоило мне вспомнить то, что Холмс говорил о корсиканце, как смех тут же оборвался. Проницательные глаза сыщика вперились в мое лицо.

– А теперь, пожалуй, я позвоню миссис Хадсон и закажу ужин на двоих. Завтра, возможно, наступит самый важный день в нашей жизни.

Мне не оставалось ничего иного, кроме как согласиться. Умело нажав на тайные пружины человеческой натуры, можно всколыхнуть все наше существо. Холмс однажды произнес целую лекцию о памяти человечества как единого целого. Тогда я слушал его невнимательно, но сейчас та лекция казалась мне вполне обоснованной.

Первые сообщения поступили уже за ужином. Резонно решив, что это ответы на его отправленные накануне телеграммы, Холмс сложил их на столе, чтобы прочесть после обеда, одновременно наслаждаясь сигарой.

Наконец он вздохнул и уселся в кресло, придвинув к себе аккуратную стопку. Он всегда тяготился необходимостью получать информацию от других. В былые времена мы непременно срочно выезжали на место преступления и делали свои собственные выводы. Точнее, Холмс делал свои выводы. Но теперь сфера действий сыщика значительно расширилась и было бы просто неразумно не пользоваться с таким трудом раскинутой широкой сетью контактов и источников информации.

Я пребывал в полном неведении относительно происходящего. В этих ответных посланиях, возможно, подтверждалось время и место встречи с каким-либо сообщником или содержался ответ весьма осведомленного человека на прямой вопрос Холмса. Я уже хотел было просить Холмса пролить свет на ситуацию, как в дверь тихонько постучали.

– Входи, Билли, – отозвался Холмс.

На этот раз в руке у мальчика-слуги не было ни телеграммы, ни письма.

– Мистер Холмс, два посыльных с ящиком. Они просили передать, что ящик следует сохранить для мистера Майкрофта Холмса, сэр. Адрес значится ваш.

– Странная история! Майкрофт ничего об этом не говорил и у него достаточно адресов, которыми можно воспользоваться в случае необходимости. Ну что ж, самое лучшее, пожалуй, взглянуть на него.

– Ящик довольно большой, сэр.

– О! – Холмс неожиданно вскочил на ноги. – Пойдем-ка посмотрим, Ватсон, что там посылают через меня моему брату.

По эту сторону входной двери стоял ящик размером футов пять на три. Озадаченно посмотрев на Холмса, я неопределенно пожал плечами. Холмс ухватился за ящик с одного конца, мы с Билли – с другого, и, втащив эту довольно громоздкую вещь вверх по лестнице, мы без особого труда положили ящик возле камина, поскольку, на наше счастье, он был не так уж и тяжел.

Билли вышел, и Холмс стал внимательно рассматривать груз. Его любопытство подогревалось тем, что одна из дощечек была плохо прибита.

Какое-то время Холмс боролся сам с собой, но, потерпев поражение в этой борьбе, пошел за складным ножом, предварительно аккуратно сложив корреспонденцию на каминной доске.

– Но ведь эта посылка адресована вашему брату, – попробовал я протестовать.

– Майкрофт не стал бы возражать, чтобы мы в нее заглянули, старина.

Прежде чем я нашелся с ответом, Холмс отодрал полуприбитую планку, и, должен признаться, к своему стыду, я усердно ему помогал, ибо при свете камина уловил золотой блеск.

Предмет, представший перед нашими глазами, оказался весьма необычным. Величиной с небольшой моряцкий сундучок, ярко сверкающий, прямоугольной формы, он был украшен странными фигурами и узорами. На ум приходило очевидное.

– Холмс, если этот ларь сделан из золота, почему мы подняли его с такой легкостью?

Мой друг постучал костяшками пальцев по верхней крышке.

– Полагаю, Ватсон, он сделан из дерева и обшит тонким листовым золотом. Подложка, похоже, алебастровая. – И, вооружившись карманной лупой, продолжил: – Орнамент, несомненно, египетского происхождения. Обратите внимание на мужские и женские фигурки.

– Мужчины носят что-то вроде юбок.

– Причем ниже пупков, – ответил Холмс. – Это один из признаков какого-то периода в египетском искусстве, не помню, правда, какого именно. Невероятное разнообразие символов – кобры, птицы, а вот это, напоминающее знак бесконечности, древнеегипетский символ жизни.

– Как вы думаете, что может находиться внутри?

– Боюсь, нам так и не удастся утолить свое жгучее любопытство: боюсь, мы просто-напросто не сможем его вскрыть.

Сыщик наставил указательный палец на серебряные засовы, пропущенные сквозь золотые скобы и закрепленные в этом положении маленькими, странного вида замочками. Очевидно, в самом центре сверкающего ларя была небольшая дверца. Но самым таинственным было то, что эту вещь прислали именно сюда. Ошибка исключена: на крышке ящика значилось: «221б, Бейкер-стрит».

Холмс на несколько секунд замер у камина, наморщив лоб от напряжения. Наконец он пришел к какому-то решению, впрочем, возможно, его просто осенило.

– Насколько я понимаю, на ларе изображены придворные сцены. Я вряд ли скажу что-либо еще, ибо Египет – не моя специальность. Что до содержимого сундучка, то можно только догадываться об этом. Но, однако, уже поздно, Ватсон, помогите мне накрыть ларь этим афганским покрывалом.

Вместе с Холмсом я принялся за дело, хотя и не отдавал себе отчета, к чему такая таинственность. Покончив с этим, Холмс поднял руку в предостерегающем жесте.

– Что ж, посмотрим, – затем проговорил он. – А пока я уберу все эти письма и телеграммы.

Стоя у бюро, детектив одной рукой собирал бумаги, а другой указывал на мою докторскую сумку, висевшую на бамбуковой вешалке; я поспешно схватил ее и положил перед ним. Продолжая отрывочный разговор, он вытащил из сумки стетоскоп.

– Пошуруйте в камине, – попросил он.

Я вооружился кочергой и начал ворошить угли, а Холмс на цыпочках подошел к ларцу и приложил стетоскоп к его крышке. Я старался не шуметь. Выяснив что-то для себя, Холмс с видимым удовлетворением вернулся к своему занятию и убрал мой инструмент в сумку.

– Ну что, Ватсон, пора и на боковую.

– Давно пора, – нарочито громко ответил я, сопровождая эти слова вполне натуральным зевком.

Холмс без лишнего шума погасил лампы, и тут стало ясно, почему он просил меня пошуровать в камине: пламя достаточно хорошо освещало комнату. Вслед за Холмсом я направился к черной лестнице. Оставив дверь открытой, мы стали медленно подниматься вверх, стараясь производить как можно больше шума.

Прежде чем мы достигли лестничной площадки, я почувствовал на своей руке железную хватку Холмса; затем он шепнул мне на ухо:

– Сходите за своим револьвером, старина, и тихонько возвращайтесь сюда. Встаньте около двери и как ястреб наблюдайте за ларем. В нем какое-то живое существо, Ватсон. Я спущусь к незапертой входной двери. Когда ларь откроется, я уже буду на месте, и мы наконец узнаем, что это за троянский конь.

Холмс исчез, как сквозь землю провалился, а я с бьющимся сердцем поднялся в спальню, взял свой «веблей» и вернулся на прежнее место. Мне уже представлялась выползающая из этого странного ларя анаконда и я с замиранием сердца поглядывал в гостиную.

Ларь был прекрасно виден в отблесках мерцающего камина. Теперь понятно, что Холмс застлал его покрывалом, дабы изнутри, если там кто-то есть, ничего не просматривалось. Эта мысль, как ни странно, успокоила меня, ибо по-настоящему страшит лишь сверхъестественное. Я лишь недоумевал, может ли человек поместиться в таком небольшом ларе, и если да, то какой человек?

Тут я заметил, что наша дверь тихонько приоткрылась. К счастью, хорошо смазанные петли не издали ни малейшего скрипа. Но затем всякое движение прекратилось. Оставалось только ждать. Кто бы ни попал таким необычным способом в наши апартаменты, он, несомненно, отличался терпеливостью. Прошло уже добрых полчаса, у меня даже затекли все мышцы и я несколько раз вынужден был беззвучно переступать с ноги на ногу. Наконец послышался шорох, покрывало медленно приподнялось, а затем соскользнуло на пол, обнажив золотой ларь. Откинулась вся крышка целиком, из чего можно было понять, что запоры ложные. По прошествии некоторого времени я смутно различил две маленькие темные ручонки, приподнимающие крышку. Из ларя показалась маленькая фигурка, крышка тихонько опустилась на пол. Я едва сдержал крик изумления.

Кукольное тельце плохо вязалось с большой головой, лицо отнюдь не молодое, морщинистое, волосы спадали за спину двумя большими черными прядями. Человечек проворно выпрыгнул из золотого ларя и встал босыми ногами на ковер. В мерцании камина прекрасно просматривались широкие оттопыренные губы и острые зубы хищника. Зловещее выражение лица заставило меня вздрогнуть. Голова походила на маску, сделанную из скорлупы кокосового ореха с последующей размалевкой, как это принято у обитателей островов в южной части Тихого океана, но острые зубы придавали ей ужасающую реальность. Казалось, будто прямо передо мной голова мертвеца. Одет странный карлик был в набедренную повязку и грубую детскую рубашку.

Его рост составлял не более четырех футов. Маленькие, с желтым отливом глазки рыскали по комнате, и я застыл в полной неподвижности. Наконец существо задвигалось, вернее, заскользило по комнате с грацией дикого животного, своей стремительностью и ловкостью напоминая горностая. Карлик почти не обращал внимания на окружающее: убедившись, что в комнате никого нет, он, к моему удивлению, подошел к окну в эркере и с некоторым усилием открыл его.

Я не догадывался, каковы цели этого странного представителя рода человеческого, недоумение мое усугубилось, когда карлик встал посреди комнаты и обеспокоенно воззрился на книжный шкаф. Затем он вскарабкался на кресло возле бюро и нашел на полочке то, что, видимо, искал – крошечная рука схватила узорчатый кинжал, принесенный Крутерсом. Я думал, что карлик тут же спрыгнет вниз, но любопытство одержало вверх: он вытащил лезвие из ножен и лизнул его. Затем вложил кинжал в ножны, спрыгнул на пол, но тут передняя дверь отворилась и темноту разрезал луч фонаря. Раздался пронзительный, правда, негромкий крик, и карлик, выронив египетский кинжал, выскочил в окно.

Я тотчас бросился в комнату и уже зажег лампу, когда услышал в уличной тьме лошадиное ржание. Щелкнул кнут, послышался убыстряющийся стук копыт и шум колес стих.

Холмс высунулся из окна наружу, через минуту он, весьма удрученный, повернулся ко мне.

– Меня провели, Ватсон! Перехитрили! И кто?! Какой-то пигмей!

– Но, Холмс, – пробормотал я, – что случилось?

– Когда этот дьяволенок открыл окно, мне следовало бы обо всем догадаться. Еще немного и мы схватили бы его, но он выпрыгнул из окна прямо в телегу с сеном, что, видимо, намеревался сделать, даже если бы его не обнаружили. Телега уже в четырех кварталах отсюда, и у нас нет никаких шансов ее догнать. Маленький незнакомец ускользнул, но не успел прихватить с собой то, ради чего приходил. Это наше единственное утешение.

– Он явно приходил за кинжалом. Но почему?

– Вероятно, картуш выдает его принадлежность, и Чу Санфу не хочет, чтобы он оставался у нас.

– Стало быть, пигмей подослан Китайцем?

– Вы же знаете методы Чу, Ватсон. Для своих махинаций он использует людей самых экзотических национальностей. Надо отдать должное изобретательности, с которой он организовал эту попытку выкрасть кинжал. – Закрывая окно, Холмс добавил: – Слава Богу, шуму было немного, никто в доме не проснулся. Лучше не рассказывать о босоногом пигмее миссис Хадсон, а то она будет целую неделю страдать бессонницей.

От этих слов я не на шутку встревожился.

– Но если пигмей принадлежит к странному окружению Чу Санфу, стало быть, Китаец знает о вашей причастности ко всей этой истории.

– Видимо, так, Ватсон. Завтра я отошлю золотой ларь Майкрофту. Возможно, он вынесет какое-нибудь суждение об этой штуковине, но весьма сомнительно. Скорее всего это просто подделка, изготовленная исключительно для доставки пигмея в наш дом. – Заперев входную дверь. Холмс направился к черной лестнице, собираясь подняться в спальню. – Я прикажу, чтобы во время нашего отсутствия за домом велось наблюдение.

– Стало быть, завтра мы уезжаем в Суррей?

– Почему бы и нет? Там мы, возможно, сумеем напасть на след коварного Чу Санфу скорее, чем здесь, в Лондоне.

– Минутку, Холмс. Этот человек… Дитс или Сполдинг…

– Пока будем называть его так, как он представился, Дитсом.

– Отлично. Но я не помню, чтобы он оставлял вам свой адрес.

– Для меня достаточно и названия усадьбы – Мейзвуд, мой добрый Ватсон.

С этими словами, честно сказать, немало озадачив меня, Холмс удалился в спальню.

После того как я наконец потушил лампу, вдоль коридоров моего разума потянулись бесчисленные мысли. Давнее знакомство с методами Холмса позволило мне остановить вереницы беспокойных раздумий, и сон не заставил себя ждать. Однако мне снились какие-то призраки. По бесконечному морю песка на фоне резко очерченных сверкающих на солнце пирамид скакали дикие всадники, размахивая острыми кривыми саблями. У всех у них были очень острые зубы. Прежде чем погрузиться в полное забытье, я подумал, что падет много голов.

5 ПРЕБЫВАНИЕ В СУРРЕЕ

Утро следующего дня застало нас с Холмсом на вокзале Ватерлоо, где сыщик купил два билета до Литчфилда.

Во время поездки на поезде не случилось ничего примечательного. Почти всю дорогу мой друг сидел в расслабленной позе, уронив голову, вытянув перед собой длинные ноги, надвинув на глаза кепи. Возможно, он дремал, возможно, погрузился в размышления. Но скорей всего просто старался абстрагироваться от своей беседы с братом и событий предыдущей ночи, дабы в усадьбу Дитса прибыть во всеоружии своего интеллекта. Холмс не раз говаривал, что разум, свободный от предвзятых мнений и полуправды, подобен фотопластинке, готовой принять изображение.

На станции нас ожидал четырехколесный экипаж, и мы покатили по сельской местности. Совсем недавно здесь прошел дождь, тот же самый, что и в Лондоне, и зелень казалась особенно свежей. С неба струились тепловатые лучи весеннего солнца и со всех сторон слышалось мягкое, почти мелодичное журчание полноводных ручьев.

Проезжая извилистыми проулками, окаймленными изгородями и только-только опушившимися деревьями, мы вдыхали затхловатый и все же приятный аромат мокрой листвы и влажной земли. Однако, невзирая на это спокойствие, меня не покидала тревога.

– Дитс не обмолвился, почему он живет в сельской местности?

– Похоже, ваш интерес к лошадям, старина, ограничивается лишь скакунами на ипподроме, когда вы делаете ставки?

Я признал, что это так.

– А ведь этих скакунов где-то выращивают. В Мейзвуде находится известный конный завод.

– Клянусь Юпитером, я слышал об этом.

– Но не связали в своем сознании с нашим клиентом! Впрочем, не беда. Возможно, вам удастся кое-что разузнать о будущих победителях скачек.

Мы миновали лесок и двинулись вверх по склону к большому мраморному дому, который весьма соответствовал описанию Дитса. Я заметил позади него какие-то строения, очевидно, конюшни, и металлическую белую ограду, которая разделяла поросшую буйной травой землю на отдельные участки. На одном из них возвышалось несколько барьеров, и всюду в глаза бросались два цвета – белый и зеленый, характерные для подобного рода ферм.

Въехав на вершину холма, экипаж завернул за внушительного вида дом, и здесь мы увидели Клайда – я принудил себя мысленно называть его Дитсом, – беседовавшего со слугами у конюшен. Он тотчас же поспешил нам навстречу с приветливой улыбкой на своем волевом лице.

– Надеюсь, ваша поездка была приятной, джентльмены?

– Вполне, – ответил Холмс.

Глаза его, как и мои, внимательно изучали окрестности. По протоптанным тропинкам к выгонам направлялись лошади. Среди них было много могучих, взрослых животных, которые время от времени носились взад-вперед и резво взбрыкивали.

Хозяин, одетый в рубашку-апаш, бриджи и кавалерийские сапоги, мало походил на того денди, который предстал перед нами накануне. Следуя за ним в дом, я не мог удержаться, чтобы не спросить:

– Интересно, а среди ваших животных есть потенциальные победители?

– Надеемся, что так. Несколько годовалых показывают отличные результаты, к тому же у них превосходные родословные. Особенно большие надежды подает жеребенок от Нурании.

Мы были уже рядом с домом. С этой стороны находились въездные ворота, такие огромные, что под ними могли бы проехать сразу два экипажа.

– Не хотите ли умыться перед обедом, – в некотором замешательстве спросил Дитс, – или сразу приметесь за дело?

– Поскольку мы находимся снаружи, то предпочтительнее было бы осмотреть сначала балкон, – откликнулся Холмс, и хозяин повел нас за угол.

С северной стороны Мейзвуда к парадной двери вело широкое крыльцо, хотя я полагаю, что чаще всего пользовались дверью у въездных ворот. Далее, на втором этаже, в большом прямоугольном выеме размещался балкон, куда выходили пять застекленных дверей. Излом в ровной стене дома представлял собой некий архитектурный изыск. Балкон огораживался каменной балюстрадой, украшенной лепными головами диких зверей. В самом центре красовалась большая львиная голова, мотив явно патриотический.

– По-видимому, это и есть тот самый балкон, куда, как вам кажется, забрался предполагаемый грабитель? – спросил Холмс таким тоном, что вопрос воспринимался чисто риторическим.

Дитс кивнул.

– Разрази меня Бог, если я понимаю, как он это сделал.

Я тоже понять не мог. Окна на нижнем этаже надежно защищены решетками. Над окнами высятся гладкие, без единого выступа или выемки, стены. Нет рядом и зарослей крепкого английского плюща, которым так часто пользуются преступники.

Обозрев стену, Холмс отошел в сторону и принялся разглядывать дом под другим углом. Коннозаводчик вопросительно посмотрел на меня, но я покачал головой, давая понять, что тоже не вполне понимаю, о чем размышляет мой друг. Что, разумеется, было не совсем так.

– Может быть, я велю навести порядок наверху, – предложил он. – Если вы хотите осмотреть гостиную. Дули проведет вас туда.

– Превосходно, – как бы размышляя вслух, проговорил Холмс.

Наш клиент удалился, и я обеспокоенно повернулся к своему компаньону. По всей видимости, осматривая место преступления, он вопрошал себя, как бы он сам в случае надобности взобрался на балкон. Если, конечно, уже не нашел ответа на этот вопрос. Прежде чем я успел задать вопрос, он посмотрел мне в глаза.

– Задача кажется вам трудноразрешимой, Ватсон?

– Да, конечно. Даже представить себе не могу, как бы это сделал один из тех акробатов, что словно мухи летают под куполом цирка.

– Итак, он не мог вскарабкаться по стене. Не мог воспользоваться лестницей, ибо было бы просто невозможно быстро убрать ее. И я думаю, – произнес Холмс со смешком, – что, не имея крыльев, он вряд ли мог бы взлететь на балкон.

– Тогда как же он поступил? Я не вижу никакого ключа к разгадке этой тайны.

– Что-то сегодня вы туго соображаете, старина. Исключив все обычные методы, мы неминуемо приходим к выводу, что грабитель воспользовался веревкой, как это делают альпинисты.

Я невольно открыл рот от изумления. Не потому, что удивился такому простому и логичному объяснению, а потому что поразился своей непроходимой тупостью.

– Представьте себе, что я стою здесь. – вновь заговорил сыщик. – Ночь темная и дождливая, а вы знаете, что в плеске дождевых струй тонут все другие шумы. В руке у меня моток веревки с привязанной на конец «кошкой». Прямо отсюда я мог бы зацепить «кошку» за каменную балюстраду. Затем, взобравшись наверх, протащить «кошку» под перилами и опустить наземь. Теперь с балкона свисает двойная веревка. Я вхожу в дом через застекленную дверь. Услышав, что кто-то поднимается по лестнице, выбегаю на балкон и спускаюсь по веревке, которую тут же вытаскиваю за «кошку», и исчезаю в темноте. Все.

– Поразительно, Холмс. Вы очень убедительно воспроизвели всю сцену.

– Не совсем так. Я только объяснил, как бы на месте грабителя поступил я. Однако, если нам удастся найти какие-нибудь царапины на балюстраде, вопрос можно считать решенным.

Некоторая самоуверенность, проскользнувшая в его тоне, неприятно резанула меня. Но я счел это раздражение недостойным и тут же его подавил.

У парадной двери нас приветствовал почтенного вида дворецкий, и мы вслед за ним поднялись наверх. Потолки в Мейзвуде были высокие, комнаты такие большие, что вполне бы подошли для заседания генерального штаба армии. Однако здесь полностью отсутствовала феодальная атмосфера, столь типичная для многих английских усадеб, впрочем, в этом не было ничего удивительного, ибо дом выстроили в этом столетии, обстановка же отнюдь не подчеркивала принадлежность к тому или иному периоду, а просто отражала стилевые особенности интерьера различных стран.

Гостиная наверху была залита солнечным светом, с балкона открывался чарующий вид на окрестности. Когда Дитс присоединился к нам, на этот раз уже в твидовом костюме, Холмс осматривал балюстраду с помощью карманной лупы, с которой он никогда не расставался. По мере продвижения от балясины к балясине его изыскания становились все лихорадочнее и лихорадочнее. Наконец он посмотрел на нас с нескрываемой досадой на лице.

– Я только что весьма правдоподобно объяснил Ватсону, каким образом ваш незваный гость смог взобраться на балкон, а затем спустился с него, но я не могу найти доказательств, подтверждающих мою версию.

Пока я пересказывал Дитсу соображения Холмса, последний все еще осматривал балюстраду, на этот раз снаружи. Неожиданно он резко вскрикнул.

– Еще не все потеряно, господа, – сказал он, когда мы приблизились к нему и встали в указанном месте. У львиной головы с наружной части балюстрады не хватало пол-уха.

– Что это? – удивился Дитс. – Когда это могло случиться?

– Это случилось совсем недавно, – произнес Холмс торжествующим тоном. – Заметьте, скол совсем свежий. Моя догадка в принципе была верна, но осуществлялось все несколько иначе, нежели я предполагал.

Дитс взирал на него с явным недоумением, даже несколько растерянно.

– Позвольте рассказать, как действовал предполагаемый грабитель. – Холмс скользнул по мне быстрым взглядом. – На этот раз уже совершенно точно. Дождавшись вашего, мистер Дитс, отъезда, человек этот подошел к дому со стороны балкона. В руке у него была тонкая, но прочная веревка с привязанным к ней грузом, нечто вроде южноамериканского боло. Он раскрутил груз над головой, как лассо западно-американских ковбоев, и, накинув, закрепил вокруг львиной головы, обломив при этом ухо. Затем он забрался наверх, пропустил груз под перилами и опустил его наземь. Соскользнуть вниз уже не представляло труда, особенно если он был в перчатках или ладони у него мозолистые. На все хватило бы пятнадцати секунд.

Дитс изумленно покачал головой.

– Вы нашли этой загадке очень простое объяснение, мистер Холмс. Что же прикажете теперь делать?

– Не знаю. И прежде чем решить, как поступить мне самому, я должен узнать, за чем охотился грабитель.

Последние слова знаменитого детектива словно повисли в воздухе. Я уже надеялся, что мы сможем наконец достичь каких-то ощутимых результатов, но Дитс отвел глаза в сторону. Мне показалось, я уловил на его лице выражение вины.

– Не могу сказать, – наконец выдавил он.

Его слова можно было истолковать двояко, но Холмс не стал продолжать этот разговор, а принялся нарочито любоваться зелеными полями.

– У вас много лошадей, – как бы вскользь заметил он.

Дитс явно ухватился за возможность переменить тему.

– Разумеется, мы держим племенных кобыл отдельно, но позволяем одногодкам и жеребцам свободно бродить вокруг усадьбы. Со всех сторон этот холм окружают пастбища. Они огорожены, и молодняк может наблюдать за взрослыми собратьями. Они вроде бы даже развиваются быстрее, если перед глазами есть пример для подражания.

– Насколько я знаю, – прервал его Холм, – лошади, особенно скаковые, мирно уживаются с другими животными. Петухами, собаками.

– Некоторые да, пожалуй. До Мейзвуда мой отец выращивал собак, но у него развилась аллергия, причиной которой доктора считали собачью шерсть. Ему пришлось оставить это занятие.

– Наверное, он предпочитал гончих? Или борзых?

– Доберманов, – последовал ответ. Холмс не стал развивать и эту тему.

По молчаливому согласию мы возвратились в дом, где поднялись по широкой лестнице в столовую и прекрасно пообедали. К обеду было бургундское, горячо рекомендованное хозяином. Я хотел было спросить, какого года вино, но вовремя опомнился, ибо вопрос отдавал дурным тоном. Я сообщил Дитсу, что мы сегодня же возвращаемся поездом в Лондон, где мой компаньон наведет справки, нет ли в Англии какого-нибудь выходца из Аргентины, чье хобби – забираться на вторые этажи. По отношению к подозреваемому Холмс употребил слово «гаучо» и подбодрил нашего клиента уверением, что вора, обладающего столь редкой специализацией, гораздо легче найти. Наконец мы распрощались.

Монотонный стук колес в сочетании с выпитым бургундским сказался почти сразу, и я проснулся уже на окраине Лондона. Холмс тут же предупредил мой вопрос.

– Конечно же, он знает, Ватсон.

– Что?

– За чем охотился грабитель. Полагаю, догадаемся и мы. Помните, как в ответ на мой прямой вопрос Дитс произнес: «Не могу сказать». Из этих слов я заключил, что он связан каким-то обещанием, возможно, его сдерживает страх. Надо заметить, что и начальник станции в Литчфилде, который проводил нас к экипажу, и кучер – оба знали наши имена, думаю, они знали и о цели нашего приезда. Впечатление такое, будто он воспользовался нашими услугами лишь для отвода глаз. Он как бы предупредил всех: «Будьте начеку, приезжают Холмс и Ватсон».

– Допускаю такую возможность, но с большой натяжкой.

– Хорошо, тогда вспомните о лошадях и собаках. – Я не вполне вас понимаю.

– Прекратив свои исследования, капитан Сполдинг поселяется в Англии и занимается выращиванием собак. И какой породы, обратите внимание! Он разводит доберман-пинчеров, свирепейших сторожевых псов. Только аллергия заставляет его прекратить это занятие, после чего он переключается на коневодство.

– Что в этом необычного?

– Вроде бы ничего, но есть некая особенность в устройстве всей усадьбы. Дитс и сам сказал, что она напоминает крепость. К тому же дом окружен со всех сторон огороженными выгонами, где разгуливают горячие жеребцы и норовистые одногодки. Любой бы призадумался над тем, как подкрасться к дому, поскольку эти животные весьма опасны. Призовые скакуны, пасущиеся на свободе, склонны к непредсказуемым проказам. Капитан Сполдинг хранил что-то необычайно ценное и важное, и со смертью отца сын принял эту эстафету.

Слова Холмса дали мне богатую пищу для размышлений. Между тем сам он прилежно анализировал свою теорию, поворачивая ее, словно шлифованный камень, разными гранями.

Наш дальнейший путь проходил в полном молчании.

6 ПРИЗЫВ К ДЕЙСТВИЮ

Я хорошо знал, какие перипетии нам еще предстоят. Единственный в мире сыщик-консультант занимался одновременно расследованием двух дел, в чем, впрочем, не было ничего необычного, ибо случалось, что Холмс одновременно занимался расследованием и целой дюжины преступлений. «Мобилизация всех резервов», как он любил выражаться, означала только, что одно или два из этих дел он считал первостепенными: я видел, какую пачку телеграмм позапрошлым вечером разослал Билли. Пора было собирать плоды.

Сразу же по возвращении в свои апартаменты Холмс принялся за чтение корреспонденции, полученной за время его отсутствия. В былые времена, оказавшись не у дел, я испытывал досаду, но уже давно поняв, что Холмс действует в соответствии со своей обычной процедурой, мирился. Телеграммы были разосланы, пользуясь выражением Майкрофта, «армии оборванцев». С некоторыми из них, такими, как осведомитель Порлок, связанными прежде с недоброй памяти Мориарти, Холмс встречался отдельно. Я никогда не видел того человека и не знал его настоящего имени. Холмс пользовался его услугами наряду с услугами тех, которых я знал, а некоторых очень даже неплохо. Пестрая толпа его помощников с необычным происхождением и редкими, весьма специфическими талантами подразделялась на две группы. Об одной из них, если так можно выразиться, внешней, Холмс упоминал редко. Иногда, в особо экстренных случаях, на Бейкер-стрит тайно являлись незнакомые мне посетители обоих полов. Поелику возможно, я старался не запоминать их лица и побыстрее стирать их из памяти, чтобы случайной обмолвкой не натворить каких-либо бед.

Имена членов группы внутренней были знакомы Билли, миссис Хадсон и мне. Они довольно часто появлялись в наших апартаментах и в большинстве случаев я присутствовал во время их беседы с великим сыщиком.

С членами внешней группы мой друг встречался, по всей вероятности, искусно переодевшись. Надо полагать, он постарается пустить своих ищеек по следу Чу Санфу. Думая о преступном Китайце, я потратил часть вечера на то, чтобы как следует смазать свой верный «веблей» и проверить, полностью ли он заряжен. Холмс, казалось, пренебрегал личной безопасностью, и я старался компенсировать это пренебрежение особенно тщательной подготовкой.

Вечером я поужинал в одиночестве. Миссис Хадсон выражала открытое беспокойство по поводу нерегулярности питания своего знаменитого квартиросъемщика. Подобное отношение к собственному здоровью, среди многих других забот, весьма огорчало миссис Хадсон, которая, однако, проявляла чрезвычайное терпение. Когда Холмс вот так исчезал, никто не знал, в какое время он появится снова, а когда он все же появлялся, никто не знал, съест ли он маленький кусочек сыра или большой кусок говядины. Порой, находясь дома и обдумывая какое-либо трудное дело, он подолгу сидел за обеденным столом, даже не притрагиваясь к еде: тут уж не помогали никакие уговоры нашей хозяйки. А миссис Хадсон имела все основания гордиться своим умением обращаться с плитой и кастрюлями. Еще в те давние дни, когда я только оправлялся от полученных на войне ран, а затем выздоравливал, аппетит у меня был превосходный и я, соответственно, воздавал должное приготовляемому ею.

После ужина я посвятил всего себя предстоящим в Саутгейте скачкам. Книготорговец, который присылал нам различные издания, на сей раз включил в их число журнальчик со списком скакунов, заявленных в качестве участников этих состязаний. Я остановил свой выбор на Вихре, одном из отпрысков Нурании. В этот момент на лестнице послышались шаги.

Не успел я встать, как в двери показался Холмс, а за ним Тощий Гиллиган с саквояжем в руке. Прежний взломщик был одним из наиболее частых посетителей, принадлежавших к внешней группе. Его замочная мастерская, созданная при финансовой поддержке Шерлока Холмса, процветала, ибо там работали самые искусные мастера и подмастерья, выпускники некой школы, которая именуется Дартмурской тюрьмой. Установить замок на переднюю дверь или новый ключ в выдвижной ящик с бумагами было парой пустяков для тех, кто при тусклом свете фонаря умудрялся открывать сложнейшие сейфы фирмы «Миллс-Строфнер». В определенных кругах ходили слухи, что Холмс является тайным партнером в деле Гиллигана, а это, несомненно, служило препятствием для возвращения работников на тернистый путь преступления.

Холмс приветствовал меня быстрым кивком и, подойдя к бюро, открыл ящик, где у него хранились наличные. Гиллиган в лихо заломленной кепке, с сигаретой за ухом, дружески мне подмигнул. Сие, видимо, должно было означать: «Мы опять принялись за дело».

– В деревне есть гостиница, Тощий, – обратился к нему Холмс, – и я уверен, ты сумеешь придумать правдоподобную легенду.

– В два счета, – ответил необыкновенно худой посетитель.

Холмс вложил в конверт деньги и вручил их Гиллигану.

– Твою телеграмму получу я или Ватсон. В случае нашего отсутствия Билли найдет нас. По-моему, мы уже обо всем договорились. А как насчет Стайлса?

«Ого, – подумал я, – тут участвует и Скользкий Стайлс, эта человеческая тень».

– Он уже ждет меня на вокзале. Вы и опомниться не успеете, как получите мою телеграмму.

Попрощавшись со мной взмахом руки, взломщик ушел, как всегда, совершенно бесшумно. Я даже не услышал, как открылась и закрылась за ним парадная дверь. Тощий появлялся будто из ниоткуда по первому зову Холмса, как некий джинн из кувшина, а затем также бесследно исчезал. Раньше мне казалось, что по ночам он приходит и уходит по крыше: Тощий вообще-то очень любил ходить по крышам. Недавно, однако, меня осенило, что он знает о тайном ходе к нам – через соседний дом, но высказывать догадки вслух я не стал. В случае необходимости Холмс сказал бы мне об этом. Излюбленной фразой моего друга была следующая: «Я говорю так много или так мало, как хочу». Иногда он смягчал эти чуточку высокомерные слова дополнением: «В этом и состоит преимущество моего неофициального положения». С годами я понял, что эти довольно вольные для толкования слова означают, что он хочет сохранить за собой полную свободу действий. Бывали случаи, когда он подменял собой прокурора, судью и жюри присяжных, но никакого вреда из этого не проистекало.

Пока я размышлял, Холмс раскурил свою трубку и теперь счел нужным нарушить молчание:

– Кто-нибудь приходил, Ватсон?

– Никто. И никаких телеграмм или писем.

– Не имеет значения.

Сопровождаемый облаком дыма, Холмс сосредоточенно принялся расхаживать по гостиной. Этот высокий, поразительно сильный человек был лучшим боксером-любителем, которого мне когда-либо доводилось видеть. Его движения отличались изяществом, шаги – невероятной легкостью. В противном случае, боюсь, он протоптал бы дорожки в наших коврах, ибо очень любил размышлять на ногах. Я полагал что его разум, с его необыкновенной способностью концентрироваться, целиком поглощен размышлениями о деле Дитса. Я не знал, с каким поручением он послал Гиллигана, но, услышав упоминание о вокзале, мысленно связал его с Мейзвудом. Как обычно. Холмс меня удивил:

– Я полностью одобряю ваш выбор, Ватсон. Думаю, Вихрь без труда выиграет приз.

В моих глазах, которые следили за его подвижной фигурой, вероятно, отразилась досада. Список лежал на дальнем конце стола, и как он мог разглядеть его вместе с моими пометками, было выше моего разумения.

– Но вы подчеркнули Нуранию, отца Вихря, ибо прежний чемпион стал теперь племенным производителем на мейзвудской ферме. Неужели не понятно, какой выбор следовало сделать?

Я подавил вздох огорчения. После объяснений Холмса все и в самом деле становилось очевидным.

В который уже раз, к своему удовольствию, поразив меня своей проницательностью, сыщик перешел к делу. Его слова, предназначенные мне, с таким же успехом могли бы быть обращены к стенам. Я был такой же привычной принадлежностью обстановки, как многочисленные книги и папки с делами, чем-то вроде живого резонатора.

– Мои люди сообщили, где находится Чу Санфу.

Отсутствие оживленной деятельности в его логове свидетельствует, что он еще не слышал о нашей поездке в Мейзвуд.

– Вы полагаете, что в Суррее у него свой источник информации?

– Если моя версия верна. Я думаю, что в Мейзвуде побывал его человек. Подтверждением служит львиная голова с отломанным ухом. Я также считаю, что ночной посетитель был не грабителем, а скорее разведчиком, задача которого состояла в том, чтобы все хорошенько разнюхать. И наконец, я убежден, что Китаец ищет Священный Меч.

– Погодите. – Иногда я выходил из отведенной мне роли греческого хора, что ничуть не смущало Холмса. Более того, он порой даже приветствовал это, ибо получал таким образом возможность испробовать, насколько остер клинок его ума. – Ваши первые утверждения можно признать вполне обоснованными, но третье представляется мне уязвимым. Известно ли нам наверняка, что этот меч, который вас так интересует, не миф?

– Тише, Ватсон. Надо посетить сэра Рэндольфа Рэппа, чтобы обосновать это мнение.

Я не мог не признать, что сэр Рэндольф – превосходный эксперт, специалист. Он уже не раз оказывал содействие Холмсу, посему и в самом деле его слово по этому вопросу могло стать решающим.

– Рэпп непременно сошлется на то, что во всех мифах и фольклорных сказаниях присутствует зерно истины. Взять хотя бы легенду о царе Мидасе…

На какие еще древние источники собирался сослаться Холмс, я так никогда и не узнаю, ибо, заслышав какой-то шум на лестнице, он распахнул дверь и дверной проем тут же заполнила могучая фигура Берлингтона Берти.

– Вот мы и пришли, сэр. Может, чуток припозднились, но уж так получилось.

– А, Берти, заходи.

Когда Холмс отступил в сторону, впуская пришедшего, у меня в буквальном смысле глаза на лоб полезли, ибо позади великана я увидел другую фигуру. Ростом он был не выше Холмса, но шириной плеч превосходил даже Берти. Круглое и гладкое, без единой морщины, безбородое лицо, голову венчали светлые, почти белесые волосы. Выражение глаз ребенка плохо сочеталось с толстой шеей и исполинским туловищем. Ноги у него были короткие, но крепкие, как дубки. На лице, точно намалеванная, стыла улыбка. Сонный, словно только что пробудился, весь он походил на огромный квадрат.

Я торопливо вскочил и заметил, что Холмс смотрит на нашего посетителя с удивлением, как бы недоумевая, реален он или высечен из дерева ваятелем, натурщиками для которого служили Гог и Магог.

– Это наш Крошка, – представил Берлингтон Берти.

– Вижу, – ответил Холмс, поражая меня своим хладнокровием. – Присаживайтесь, джентльмены.

Юмор обитателей таких районов, как Ламбет и Лаймхаус, Челси и Кройдон, по своей природе довольно прост: для такого гаргантюа не нашлось другого прозвища, кроме как «крошка». Я наблюдал за его движениями с некоторой тревогой, надеясь, правда, что наша мебель все же уцелеет. Холмс искусно направил его к самому большому креслу у камина.

– Крошка немногословен, но он парень хороший.

– Охотно верю, – сказал Холмс. – Вижу, что он понимает все без лишних слов.

Славный парень двигался так, словно ступал по яйцам или находился в кукольном домике. С восхищением наблюдая за ним, я подумал: «Конечно же, ему приходится быть осторожным. Одно неловкое движение – и стена опрокинется».

Крошка опустился в указанное ему кресло так плавно, что оно даже не скрипнуло. Мирно сложив руки на коленях, он с интересом наблюдал за Холмсом, Берти и мной. С лицаего не сходила улыбка.

– Вы сказали, что для нас, возможно, найдется кое-какое дело, мистер Холмс, поэтому я привел парня с собой, чтобы вы сами на него посмотрели.

– Он подойдет, – ответил мой друг.

Крошка внимательно прислушивался и, видимо, даже что-то уразумел, ибо тотчас привстал, но его спутник жестом велел ему сидеть.

– Мы еще не договорили.

Когда великан вновь опустился в кресло, Берти повернулся к Холмсу.

– Я уже говорил вам, мистер Холмс, что так и не смог сграбастать того третьего парня, когда на нас напали в доках.

– Ты сказал, что у тебя есть кое-какие зацепки, – отозвался сыщик, в конце концов все же оторвав глаза от Крошки.

– Я имел в виду Слепого Луи, нищего. Он живет неподалеку от доков и видит все, что только стоит того. – Берти повернулся ко мне, словно это требовало дальнейшего подтверждения. – Таких острых глаз не сыскать отсюда и до самого мыса Лендс-Энд, доктор.

– Слепой Луи?

– Он самый. Была у нас такая мыслишка, что Слепой Луи как раз в это времечко возвращался домой и видел нашу драку. Он уже взялся было за свою белую палку, хотел нам помочь, но увидел, что мы с негром, которого замочили, сами справляемся. А после того как мы ушли. Слепой Луи решил посмотреть, не сыщется ли в карманах убитого нескольких пенсов, но Луи – человек осторожный, это его, можно сказать, и спасло, потому что пришли китаезы, забрали тело и увезли. Луи не знает, что это за китаезы, но думает, что тот, кого я уложил, Сидни Путц.

Холмс покачал головой в знак того, что не знаком с этим малопочтенным гражданином.

– Я тоже его не знаю, мистер Холмс, но Луи говорит, что Путц работал на ростовщика Вайсмана. Вот и все, что я смог раскопать.

– Отличная работа, Берти. – Мой друг опять подошел к бюро. – Посмотрим, известно ли нам что-нибудь об этом Сидни Путце. Я ожидаю, что против нас что-нибудь предпримут, и хочу, чтобы вы были в полной готовности. – Холмс вытащил еще несколько банкнот из ящика и вручил Берти. – Не могу сказать, с чем именно нам предстоит столкнуться, но в случае чего я велю передать в обычное место.

– Хорошо, мистер Холмс. Начнись какая заваруха, мы с Крошкой сделаем все, что прикажете.

– Ну в этом-то я уверен, – протянул Холмс с глубоким убеждением.

Мы оба как зачарованные смотрели вслед Берти и его спутнику.

Дверь за ними закрылась, я откинулся на спинку кресла и вытер лоб носовым платком.

– Что-что, а скучно в доме 221б по Бейкер-стрит никогда не бывает.

– Нам, можно сказать, повезло. Такая жизнь помогает сохранить молодость.

У него хватило такта, чтобы не закончить на этом разговор.

– Как вы поняли, я уже говорил с Берти. Покопавшись в памяти, я вспомнил двоих великанов маньчжуров, с которыми уже как-то однажды сталкивался. Это люди Чу Санфу. Сам Берти здоровенный малый, и я попросил его подыскать другого такого же, чтобы в случае чего дать им отпор.

– Я бы сказал, – произнес я, – что Берти более чем успешно выполнил поручение.

7 ОСОБОЕ ПОРУЧЕНИЕ

Когда на следующее утро мой разум медленно выплыл из моря подсознания, было уже довольно поздно. Все еще нежась в тепле под мягкими одеялами, я все-таки поборол искушение снова сомкнуть веки и уйти прочь от мира реальности.

С легким стоном сожаления я спустил ноги на холодный пол, нащупал свои потертые шлепанцы, затем, завернувшись в шлафрок, спустился в гостиную нашего холостяцкого обиталища. Я предполагал, что Холмс – обычно он вставал поздно – до сих пор валяется в постели, но это предположение было опровергнуто резким запахом табака, защекотавшим мои ноздри еще на лестнице. Я нашел своего друга сидящим за бюро: он просматривал полученную корреспонденцию.

– Дорогой мой Ватсон, – бросил он, не поднимая глаз, – у одного из ваших шлепанцев отклеился каблук, вам следует починить его, пока вы не брякнулись с лестницы.

– Но как вы?.. – начал я и тут же прикусил язык. – Вы, несомненно, догадались об этом по шарканью? – догадался я.

– Именно. Мы хорошо различаем звуки, производимые другими, но не слышим тех, что производим сами. – Холмс встал и выбил трубку о каминную доску. – Впрочем, нельзя игнорировать новости: мы должны немедля действовать и у меня для вас особое поручение.

Настроение сразу поднялось. Прошло некоторое время после исчезновения леди Фрэнсис Карфакс, но пережитое все еще было свежо в моей памяти: Холмс поручил мне кое-какое расследование, связанное с ней, а затем подверг справедливой критике.

– Ну и наломали же вы дров! – заявил он. – Кажется, не осталось ни одной мало-мальски возможной ошибки, которой бы вы не совершили.

С того времени я только и поджидал подходящего случая, чтобы как-нибудь оправдать себя в глазах Холмса.

– Мне необходимо иметь своего человека в Мейзвуде, – продолжил Холмс.

– Но ведь Гиллиган и Стайлс…

– Телеграмма от Тощего у меня на столе. Но, повторяю, мне нужен свой человек в доме. События развиваются гораздо быстрее, чем я предполагал: вы еще можете успеть на дневной поезд в Суррей.

– А какова моя задача?

– Сообщите Клайду Дитсу, что я иду по горячему следу преступника. И запомните, старина, это чистая правда. Конечно, мы не раскроем все наши карты, но это, пожалуй, и ни к чему. – Холмс задержал на мне пристальный взгляд. – Вы не очень-то сильны в искусстве притворяться, и я хочу, чтобы вы были в ладу со своей совестью…

– Скажите прямо…

Категорический жест отмел мои возражения, честно говоря, для меня это было благом, ибо я вступил на зыбкую почву.

– Скажите Дитсу, что хотите навести кое-какие справки в Литчфилде и окрестностях. При этом постарайтесь напустить на себя таинственный вид, это интригует клиентов. Он предложит вам коляску, но вы откажетесь, ссылаясь на то, что предпочитаете ездить верхом.

– Вы предлагаете мне разъезжать на скаковой лошади, Холмс?

– Ну что вы! Вам это не грозит. Я уверен, что он подберет вам подходящую охотничью лошадь.

– Я уже довольно давно не практиковался в верховой езде, но, думаю, справлюсь.

– Надеюсь, в данном случае мы преуспеем. Скажите, что направляетесь в Литчфилд. Как только отъедете достаточно далеко от дома, поезжайте по кругу, тщательно отмечая все дороги и выясняя, куда они ведут. Придется заехать и в сам Литчфилд, дабы ваша версия о проведении расследования выглядела достаточно убедительно. Обратите особое внимание на железную дорогу, Ватсон.

– Стало быть, я должен произвести рекогносцировку. Как на войне.

– Верно, – отозвался Холмс с одобрительной улыбкой, рассеяв таким образом некоторые мои сомнения. – Я также хочу, чтобы вы осмотрели мейзвудские конюшни, в особенности для верховых лошадей. Запомните, где хранятся принадлежности для верховой езды, как бы невзначай обмолвитесь, что любите гулять после ужина. Я хочу, чтобы вы осматривали конюшни в темноте. Если Дитс вызовется вас сопровождать, тем лучше. Он любит лошадей, поэтому с удовольствием покажет вам свой завод. И еще одно: оказавшись на племенной ферме, встаньте у окна отведенного вам для осмотра помещения между девятью и девятью тридцатью вечера. Погасите лампу и зажгите свечу. Три раза проведите ею перед окном из стороны в сторону. В ответ увидите три вспышки фонаря. Повторяйте эту процедуру, пока не получите ответа.

Я смотрел на Холмса с некоторым изумлением.

– К чему такие ухищрения? Что-то похожее было в истории с баскервильской собакой.

Все это время серьезный и озабоченный Холмс вдруг рассмеялся.

– И в самом деле! Мне это даже в голову не приходило. Но ради собственного спокойствия я должен точно знать ваше местонахождение. Вам отводится важная роль в затеваемом нами деле.

Слова его наполнили меня гордостью от одной только мысли о том, что на меня возлагаются такие надежды, настроение мое резко поднялось. Позднее, уже в поезде, осознав, что Холмс мастерски скрыл от меня свои истинные планы, я почувствовал безотчетный страх. Его поручение, казалось, не содержит ничего особенного. А дурные предчувствия я подавил, решив, что мое дело – только следить затем, как разворачивается драма. Да, в сущности, у меня не было почти никакого выбора.

Холмс заблаговременно известил Дитса о моем приезде, и на станции в Литчфилде меня ожидал тот же экипаж и тот же кучер – Альфред. Хозяин устроил для меня довольно роскошный обед и несказанно обрадовался, когда я сообщил ему, что Холмс «кое-что раскопал». Разумеется, все это были лишь домыслы. Но я воспользовался умолчаниями и многозначительными взглядами, и он с готовностью клюнул на эту приманку.

Лишь тогда я понял, что Холмс намеренно снабдил меня скудной информацией: это отнюдь не было упущением с его стороны. В подробных объяснениях не было никакой необходимости, и я полагал, что заслужил – пусть жидкие – аплодисменты и несколько негромких «браво». Не потому, что я очень успешно играл роль человека, которому поручено провести расследование, а потому, что мои слова не подвергались никаким сомнениям. Слава моего друга в этот период была, безусловно, в зените, а имя – на слуху, не в последнюю очередь благодаря опубликованным мною очеркам, где раскрывались некоторые его секреты. Когда Холмс принимался за расследование, его методы не подлежали никакой критике, считалось, что успех заранее обеспечен. Вокруг него сиял ореол непогрешимости, и неудивительно, что даже такой умудренный жизненным опытом человек, как Дитс, не сомневался в конечном торжестве великого сыщика с Бейкер-стрит.

Дворецкий Дули провел меня в отведенную мне комнату: чемодан мой был уже распакован, а вся одежда висела в шкафу. Должно быть, пожилой слуга, который подавал обед, слышал мои пожелания насчет конной прогулки, ибо в шкафу я увидел бриджи и подходящего размера сапоги. Дворецкий был явно староват, чтобы заниматься шпионским ремеслом, но вполне бы подошел Майкрофту Холмсу, который людей такого возраста держал «в запасе».

Дитс сам отвел меня в конюшню и велел груму оседлать для меня гнедую кобылу, заверив, что она довольно кроткого нрава. Как и велел Холмс, я приметил место, где находятся седла, потники, упряжь и попоны, намереваясь заглянуть сюда еще раз с наступлением темноты. Дитс объяснил, как проехать к Литчфилду, упомянув, что, если я заблужусь, достаточно лишь отпустить поводья и кобыла сама доставит меня в Мейзвуд. Видимо, своим опытным глазом он приметил, что наездник я не слишком-то хороший.

Все же я умудрился достаточно ловко вскочить на кобылу и, отъезжая, как бывший кавалерийский офицер постарался блеснуть искусством верховой езды, воскрешая в памяти офицеров-кавалеристов, своих бывших сослуживцев по пятому нортумберлендскому полку.

Я, видимо, слишком натягивал поводья, ибо моя кобыла по кличке Фанданго шла коротким нервным шагом, на морде выступила пена. На мне был коричневатый костюм, и, если бы я съехал с дороги и спрятался в лесу, меня не так-то легко было бы заметить. Выбранный мной проулок вывел на вершину холма, откуда открывался вид на живописную долину. Слева посверкивали рельсы, и, провожая их взглядом, я увидел товарный полустанок со множеством товарных вагонов и платформ, некоторые из них пустовали. Это вызвало у меня некоторое недоумение, ведь я был довольно далеко от Литчфилда! Впрочем, я скоро разобрался, что рельсы, которые я видел, вероятно, какая-то боковая ветка; здесь, видимо, составляются товарные поезда, которые затем отправляются в Лондон.

Обычный сельский полустанок. Но так как Холмс просил обратить особое внимание на железную дорогу, я решил отложить на время объезд Мейзвуда и спустился по тропе в долину. Я постарался запомнить окружающую местность на случай, если тропинка вдруг оборвется и мне придется возвратиться. Однако, спустившись вниз, я направился вдоль рельсов к Литчфилду. Когда я отвернул в сторону от Мейзвуда, Фанданго сначала выказала явное недовольство, но затем смирилась и пошла неторопливой иноходью. Трясло меня не так уж сильно, но тем не менее я оказался явно изнеженным даже для такой езды.

Фанданго перешла на кентер, и, судя по тому, как быстро она пожирала пространство, я сделал вывод, что лошадь у меня довольно рысистая. Кобыла, как и Дитс, видимо, чувствовала, что наездник неважный, и старалась не подвергать меня лишним испытаниям, а может быть, она просто торопилась в стойло к своему мешку с овсом.

На окраине Литчфилда Фанданго вновь перешла на иноходь – наиболее впечатляющий свой аллюр, и я, точно настоящий спортсмен, гордо въехал в поселок, который состоял из одной-единственной улицы, длиной не более чем в два городских квартала, упирающейся в местный вокзал.

Как я и предполагал, почта находилась рядом со станцией: осадив кобылу, я медленно и осторожно слез, постанывая с непривычки. Затем с достоинством подвел Фанданго к кормушке и привязал поводья к врытому в землю рельсу, рядом со ступенью для посадки. Оставалось только надеяться, что и во второй раз я оседлаю лошадь также успешно.

Войдя в помещение, я сделал вид, что интересуюсь корреспонденцией на свое имя. Для начала, как бы изнывая от скуки, поговорил с телеграфистом о погоде. Потом, уже на улице, заметил небольшую гостиницу под вывеской «Рыжий лев». Получай я по фунту с каждой гостиницы с таким же названием, я, вероятно, мог бы абонировать ложу на скачках рядом с лордом Балморалом. Можно было не сомневаться, что «Рыжий лев» – центр общественной жизни Литчфилда, если таковая здесь имелась. Я решительно направился к входным дверям и внезапно увидел их! Навстречу мне, с противоположной стороны улицы, двигались два китайца. Я достаточно долго был другом и биографом Шерлока Холмса, чтобы не сообразить, что замышляется какой-то хитрый ход. Китайцы не так уж часто попадаются в таких вот глухих местечках. Вопреки обычаям наших американских кузенов, английскую одежду гладят английские руки, большинство наших железных дорог построено при активном содействии валлийцев и корнуолльцев. Китайцы наверняка здесь люди чужие и потому должны жить и гостинице.

Ускорив шаг, я опередил их и распахнул дверь гостиничного трактира. Незачем давать им повод думать, что я их преследую. Присутствие китайцев наводило на мысль, что за их спиной стоит Чу Санфу: хотя влияние главаря преступников на Лаймхаус и подорвано, есть все основания полагать, что многие люди той же национальности все еще ему подчиняются. Опершись о пустую трактирную стойку, я заказал портер, жалея о том, что у меня нет хлыста, дабы изображать пижонское пощелкивание по сапогам.

Трактирщик, будучи человеком немногословным, выполнив мой заказ, все же удостоил меня короткой фразой, обнаружив при этом свое шотландское происхождение:

– Я вижу, вы не из наших краев.

– Да, я приезжий, как вы верно заметили.

Я думал, что наблюдательный шотландец выкажет ко мне некоторый интерес, но он не полюбопытствовал, долго ли я намерен пробыть в их краях, откуда приехал и так далее.

Небрежно протерев тряпкой полированную поверхность стойки, он удалился в глубь зала, чтобы поупражняться в метании дартов. Готовится поиграть на деньги с вечерними посетителями, подумал я. Однако это его занятие, к моей радости, было прервано появлением китайцев. Что-то неразборчиво буркнув по-английски, они заказали чай, уселись за боковым столиком и стали тихо о чем-то беседовать на родном языке. Трактирщик выполнил заказ и вернулся к своему занятию.

Заказывая еще кружку портера, я подумывал, как бы поближе подобраться к китайцам, хотя не отдавал себе отчета, чего ради – ведь я ни слова бы не разобрал из их разговора. Но тут, пошатываясь, вошел еще один посетитель – к явной досаде трактирщика, который только что всадил два дарта прямо в яблочко и намеревался закрепить это достижение. Впрочем, его услуги не понадобились, ибо худой человечек в неописуемого вида одежде одной рукой держался за горло, другой – показывал на рот.

– Тут нет доктора? – прохрипел он с некоторым усилием.

Занимаясь медициной в течение многих лет жизни, я не мог не откликнуться на этот вопрос-просьбу.

– Что-то застряло у меня в горле, – сипя, выдавил он.

Я убрал его руку с горла, раздвинул пальцами рот и постарался заглянуть к нему в глотку, но в трактире было слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть. Хорошенькое дело, подумал я и попробовал пошуровать внутри пальцем, но он начал задыхаться и я сразу же вытащил палец.

Человечек показал на дверь. Правильно истолковав этот жест, я схватил его за руку и вывел на улицу, на пополуденное солнце. Когда он остановился, спиной к двери, я вновь попробовал заняться его горлом, как вдруг события приняли неожиданный оборот.

– Не волнуйтесь, делайте только вид, будто хотите что-то вытащить, доктор Ватсон. С горлом у меня все в порядке, это всего лишь уловка. – Пораженный, я невольно отодвинулся, в ушах тревожно зазвенело.

– Продолжайте свой осмотр, док, – тихо проговорил он, поднимая подбородок, чтобы облегчить мне задачу.

Пока я притворялся, будто осматриваю его горло, он тихо и отчетливо заговорил с открытым ртом, что, несомненно, требовало изрядной сноровки.

– Не обращайте внимания на китаезов, док. Мистер Холмс не хочет, чтобы эти парни что-нибудь заподозрили. Возвращайтесь в Мейзвуд, вечером мы будем ждать вашего сигнала.

– Кто вы?..

– Скользкий Стайлс, док.

Боже, подумал я, так это он, человеческая тень! Когда Холмс хочет установить слежку за кем-нибудь, он неизменно призывает к себе Стайлса. Мой друг уверяет, что Скользкий при необходимости мог бы забраться даже в ад, не опалив своей одежды.

По внезапному наитию я извлек свой носовой платок, прижал его к губам Стайлса и принялся хлопать его по спине. Человек очень правдоподобно изобразил, что старается извергнуть куриную косточку или что там у него застряло в горле. В каждом из нас живет желание лицедействовать, даже в пустом театре. Меня неожиданно осенило.

– Моя комната в передней части Мейзвуда. – Я произнес это таким же тоном, как если бы уверял моего уличного пациента, что с ним все в порядке.

– Понял, док. До вечера.

Итак, все идет как надо. Я возвратился в трактир, заплатил за выпитое пиво и ушел, весьма довольный собою, ибо даже не взглянул в сторону таинственных китайцев.

Когда я уселся на Фанданго и вдел ноги в стремена, мне пришла в голову мысль, что Холмс, должно быть, уже предупрежден о китайцах телеграммой Гиллигана.

На улице Фанданго изъявила очевидное желание бежать какой-то другой, ведомой одной лишь ей дорогой. Я рассудил, что, если дать ей полную волю, она сама доставит меня на конный завод. В конце концов существует предел терпению лошади, знающей пять аллюров! Она и так в полной мере проявила его, таская на себе пожилого доктора, давно отвыкшего от верховой езды, по здешней холмистой местности.

По возвращении в усадьбу у меня оставалось еще достаточно времени, чтобы умыться и переодеться к обеду, прежде чем присоединиться к Дитсу в гостиной. Его ирландское виски не уступало своими превосходными качествами бургундскому, сидя у камина и разомлев от тепла, я чувствовал, как после долгой верховой прогулки кровь взыграла в моих жилах, потому решил воздать должное этому горячительному напитку. Хозяин, как я уже заметил, был весьма мил в обращении, хотя на этот раз оказался еще менее словоохотливым и говорливым, чем во время нашей первой встречи на Бейкер-стрит.

Я не преминул сообщить ему, что моя поездка оказалась практически безрезультатной, несмотря на свое первоначальное желание упомянуть о китайцах. Я обошел этот факт молчанием, ибо ничего хорошего подобная откровенность не сулила, один только вред. Я перевел разговор на коневодство. Дитс рассуждал по этому предмету свободно и бегло, и я решил уделять большее внимание родословным лошадей, которых избираю своими фаворитами на скачках. Как только в разговоре намечался спад, я принимался с воодушевлением рассказывать о прежних, столь блистательно проведенных делах Холмса, это был прекрасный способ заинтересовать собеседника, и я пользовался им с большой легкостью. Я все же упомянул, что Холмс вот-вот закончит расследование в Лондоне и присоединится к нам в Мейзвуде. Как оказалось, для моего слушателя это были добрые новости.

Дворецкий Дули, как и все представители его редкой профессии, появлялся при малейшей в нем надобности: слух у него, по всей видимости, был превосходный. Стоило его хозяину на минуту куда-то отлучиться, как он с трогательным беспокойством спросил, готов ли будет мистер Холмс в случае своего неожиданного появления разделить комнату со мной. Дело в том, объяснил он, что миссис Дитс приказала заново отделать все спальни, кроме хозяйской, прежде чем внезапно отбыть во вторник к сестре. Слова «внезапно отбыть» насторожили меня, не мог я оставить без внимания и то, что произошло сие событие во вторник. Поскольку был четверг, это означало, что Дитс отправил свою жену к сестре в тот самый день, когда приехал к нам на Бейкер-стрит.

Задержав дворецкого, я жестом попросил еще вина.

– Твоя хозяйка уехала во вторник. Дули? – уточнил я как бы мимоходом. – А я-то полагал, что в понедельник.

– Нет, нет, сэр, она отбыла во вторник, в тот же самый день, когда мистер Дитс отправился в Лондон.

Наш клиент в свое время сообщил, что его жена покинула усадьбу еще до попытки ограбления. Мне показалось странным, что хозяйка была отослана сразу же после того, как произошла эта попытка. Очевидно, Дитс был озабочен сильнее, чем показывал, или его жена была особой нервической, что не вполне совпадало с моим представлением об английской леди, весьма довольной своей жизнью в сельской усадьбе, где обычаи высшего света соблюдались неукоснительно. Я уже хотел было свернуть беседу, как вдруг вспомнил, что миссис Дитс отнюдь не англичанка и ее жизнь в Мейзвуде может быть не столь уж и счастливой.

– Дули, – сказал я, принимая щедрую порцию виски, – мистер Дитс говорил, что вы уже довольно давно служите в этой семье.

– Я имел честь служить еще его отцу.

– После его путешествий?

– Путешествий, сэр?

Дули переспросил меня с таким откровенным недоумением, что я едва не заговорил о знаменитом капитане Сполдинге и его экспедициях, но вовремя прикусил язык. Я мог зайти слишком далеко и поэтому даже обрадовался возвращению хозяина.

Немного погодя мы пообедали, а затем хозяин любезно пригласил меня прогуляться вместе с ним. Он прихватил с собой превосходные сигары, хотя я всегда считал, что сигара в значительной степени теряет свой аромат и вкус, если курить ее на открытом воздухе. Ими, как хорошим бренди, следует наслаждаться, сидя в удобном кресле и потихоньку смакуя. Я поведал коннозаводчику о некогда опубликованной Холмсом монографии «Относительно различий в пепле разных сортов табака», где приведены заключения сыщика по поводу исследования им золы всех известных типов сигарного и трубочного табака.

Рассказ мой так заинтересовал Дитса, который, очевидно, с удовольствием наслаждался всеми благами жизни, что он даже не заметил, как я искусно направляю его к конюшням, где содержатся верховые лошади. По пути я задавал ему кое-какие наводящие вопросы и в то же время внимательно смотрел по сторонам.

Жизнь на конном заводе начинается очень рано, поэтому мне без труда удалось вернуться в свою спальню еще до девяти. Моя одежда для верховой езды была тщательно вычищена, сапоги отполированы до полного блеска. Но сумка с туалетными принадлежностями так и осталась нераспакованной. Маленький кусочек воска находился там же, где и был. Этой уловке в свое время меня научил Холмс: вместе с бритвой и другими вещами предусмотрительно класть и свечу.

Потушив в назначенное время лампы, я запалил у окна свечу и несколько раз провел ею из стороны в сторону. Затем задул огонек и, прищурившись, как научил меня сыщик, стал всматриваться во мглу.

Вскоре я уловил три ответные вспышки. Быстро сработано, подумал я, но ведь Гиллиган и Стайлс уже знали, с какой стороны дома им следует ожидать сигнала. Моя поездка в Литчфилд все же оказалась небесполезной.

Свежий сельский воздух без всякой угольной копоти и дыма очень скоро усыпил меня, и я забылся крепким сном.

Перед тем как провалиться в объятия Морфея, я довольно зевнул: за весь день никаких досадных ошибок! Возможно, у меня все же есть хоть какие-то задатки истинного сыщика.

Следующий день, видимо, должен был стать повторением предыдущего. Фанданго уже попривыкла ко мне и нехотя позволила совершить полный объезд поместья. Я старался запоминать все дороги и тропы, как и вообще все окрестности. Затем я отправился в Литчфилд, где, не заходя в трактир, по привычке заглянул на почту и весьма удивился, когда мне вручили телеграмму. Содержанке ее было таково: «Известите тех, кого это касается, что я прибуду завтра. Ш.Х.».

Я предоставил Фанданго возможность самой вернуться на конный завод и лошадь проделала обратную дорогу в наикратчайшее время.

Ни к чему было медлить с полученным известием: узнав о приезде Холмса, Дитс наконец позволил себе выразить любопытство, вполне, впрочем, уместное при подобных обстоятельствах.

– Интересно, что ему удалось выяснить? – Вопрос был общий, но Дитс явно ожидал ответа и мое молчание могло бы его насторожить.

Давай же, старина, подбодрил я самого себя, покажи, на что ты способен. Холмс частенько прохаживался по поводу твоей, как он считает, негибкости. Докажи, что он ошибается. Сам Холмс отнюдь не завзятый лжец, да и зачем ему лгать? Если он хочет направить кого-либо по ложному следу, он просто не говорит всей правды, отделываясь недомолвками. Этот его прием я и решил использовать.

– Холмс редко посвящает меня в процесс игры вплоть до самого последнего хода – мата. – Так оно и было в действительности. – Тот факт, – продолжил я, – что грабитель использовал нечто вроде боло, возможно, указывает на его латиноамериканское происхождение. Кое-какие предположения у меня есть.

Дитс дал понять, что с удовольствием меня выслушает.

– Холмс хорошо знает преступный мир, к тому же имеет доступ к архивам Скотленд-Ярда, а в случае надобности и к архивам Сюртэ. – Я уже не стал упоминать об архивах немецкой полиции. К чему такое усердие? – Полагаю, он ищет ловкого, сильного, но невысокого грабителя, который специализируется по верхним этажам.

– А почему именно невысокого? – Дитс постепенно проникался ко мне доверием.

– Вор быстро взобрался на балкон и еще быстрее спустился, в противном случае вы бы его заметили. Для человека крупного такое вряд ли возможно. Холмс считает, что мы имеем дело с акробатом, к тому же искусно владеющим боло. Ему удалось сузить список подозреваемых до одного человека, о чем он и сообщил в своей телеграмме.

– Но какая связь между всем этим и вашим пребыванием? Разумеется, ваша компания доставляет мне истинное удовольствие, – поспешил добавить Дитс, как истинно гостеприимный хозяин. – Ваши очерки о Шерлоке Холмсе, несомненно, талантливы.

Надеюсь, я принял эту похвалу великодушно, но на всякий случай ответил в духе Сократа:

– Исключаете ли вы возможность присутствия человека, отвечающего данному описанию, в здешних местах.

Разумеется, ему ничего не оставалось, кроме как кивнуть…

– Допустим, преступник находится здесь и готовится к новой попытке ограбления. В таком случае, – добавил я не без некоторой бравады, – мое проживание здесь, вероятно, заставило бы его воздержаться от осуществления дерзкого замысла.

Дитс снова просиял своей мальчишеской улыбкой.

– Вам, сыщикам, приходится предусматривать все возможности…

– Приходится учитывать все, до самых мелочей. А дело это очень и очень нелегкое. Факты тщательно просеиваются, элементы происшествия складываются в мозаику, образуя при этом узор, подсказывающий, что именно произошло и – что, возможно, еще важнее – произойдет в ближайшем будущем. Так постигается жестокая правда.

Не все ли равно, за кого тебя примут, за овцу или козу, если все равно съедят, подумал я. Дитс наверняка толком не понимает, о чем я, но я и сам не вполне себя понимаю. Однако слова мои звучат убедительно и приятно ласкают слух.

Я решил, что мне следует присутствовать при всех разговорах между Холмсом и клиентом, дабы мои же слова не были обращены против меня же.

Я и в самом деле слушал все их беседы, хотя дело обернулось совсем не так, как я предполагал.

8 ТРУДНАЯ НОЧЬ

Едва я зашел в свою спальню и шаги прислуживавшего мне Дули замерли в конце коридора, как случилось нечто совершенно непредвиденное, я даже едва не подпрыгнул от удивления. Невесть откуда раздался голос, причем голос знакомый, что, к сожалению, я не сразу осознал.

– Здесь нет посторонних, сэр?

Я не мог вымолвить ни слова, остолбенев от неожиданности, и, приняв мое молчание за знак согласия, из-под кровати выкатился Тощий.

– Силы небесные! Как ты здесь оказался, Гиллиган?

– Мистер Холмс велит вам действовать. У него нюх на такие вещи, и он считает, что действовать надо именно сегодня.

Я не стал спрашивать взломщика, каким образом он проник в спальню. С его опытом забраться в деревенскую усадьбу не представляло никакого труда. К чести моей будь сказано, я ответил ему совершенно деловым тоном.

– Что мне следует делать?

– Погодите немного, пока хозяин дома не завалится спать. Затем спуститесь вниз, скажите дворецкому Дули, что отправляетесь на прогулку, проберитесь в конюшню и оседлайте пару лошадей. Возвратитесь назад, и когда дворецкий…

– Дули.

– …запрет дом на ночь, наденьте костюм для верховой езды и ждите здесь. Мистер Холмс предполагает, что ночью будет настоящая катавасия, много беготни: в суматохе вы сможете незаметно выскользнуть из дома и найти лошадей. Выезжайте на главную дорогу, но держитесь подальше от деревьев.

– Что потом?

– Направляйтесь прочь от дома. Вас встретит мистер Холмс.

– Он уже здесь?

– Недавно приехал. Желаю удачи.

Гиллиган прислушался, приоткрыв дверь, затем тихонько выскользнул и был таков.

Некоторое время я сидел на кровати, одолеваемый сонмом размышлений. Холмс предупреждал, что мне отведена важная роль в разворачивающейся драме: так, видимо, оно и случится. Я, правда, решил, что роль для меня выбрана неподходящая. Ночная тревога. Скачущий по сельской местности явно отяжелевший врач, ни дать ни взять сторонник злополучного Стюарта, удирающий от пуритан. Как бы драма, о которой говорит Холмс, не превратилась в комический фарс!

Самолюбие, однако, не позволяло мне пасть духом, и я решительно отбросил мысль о позорном фиаско. Холмс видел во мне смелого любителя приключений, и я готов выйти на подмостки – в самую середину, – выступить как можно лучше, хотя меня так и подмывало забраться, как Гиллиган, под кровать и завернуться с головой в одеяло.

Выждав достаточно долго, я спокойно спустился по главной лестнице и прошел в заднюю половину дома. Дули я нашел в буфете, примыкающем к большой столовой. При моем появлении он спрятал экземпляр «Ля ви паризьен» и услужливо отпер заднюю дверь. Оказавшись в освежающем вечернем воздухе, я неторопливо двинулся, как бы наугад, пока не оказался на достаточном расстоянии от дома. После этого кратчайшим путем я поспешил к конюшням. Никого из грумов здесь не было, и я спокойно взял из кладовой все необходимое.

Отыскав стойло Фанданго, я, прежде чем набросить на нее узду, тихо заговорил с лошадью, чтобы она привыкла к моему присутствию. Затем вывел ее из стойла, надел и закрепил седло. Остальные лошади недовольно фыркали и тихо ржали, но я не обращал на них внимания, не без основания надеясь, что меня никто не заметит. А если и заметят, то тоже ничего страшного. Затянув подпругу, я закрепил повод у соседнего стойла, полагая, что стоявшая рядом лошадь, успокоенная видом Фанданго, не будет сопротивляться. Так оно и вышло. Оседлав обеих лошадей, я отвел их обратно в стойла. Вся эта операция заняла не более пятнадцати минут, и когда я постучал с черного хода. Дули, не раздумывая, впустил меня. Испытывая значительное облегчение при мысли о том, что я успешно выполнил первую часть задания, я возвратился в спальню, ожидая сигнала к началу второго акта.

Сидя в кресле, я приготовился к мучительному томлению в неизвестности, которое в подобных ситуациях бывает особенно непереносимым. Еще не так давно я наслаждался мирной атмосферой наших уютных апартаментов на Бейкер-стрит, и вот я уже в Суррее и даже не представляю, с кем мне суждено столкнуться. Дело-то начиналось довольно прозаически! Но внесение покойного отца нашего клиента в список действующих лиц драмы ввело в нее мрачные, даже зловещие мотивы.

Тут я вспомнил об агенте Майкрофта, который умер в нашем присутствии. Это странное событие, казалось, не имело никакой связи с вторжением Дитса в наши апартаменты, но, хорошо зная Холмса, я не сомневался, что он придерживается другого мнения. Все это как будто бы имело весьма отдаленное отношение к пребыванию некоего Джона Г. Ватсона в Суррее, но раздувающиеся ноздри Шерлока Холмса свидетельствовали, что он уже взял след.

Пришлось отмести все эти размышления мыслью о необходимости собраться с силами. Мне вот-вот предстоит действовать, я вскочил и принялся надевать костюм для верховой езды.

Затем, устроившись в кресле поудобнее, я наконец задремал, но тотчас вскочил, заслышав громкий шум. Снаружи доносились громкие обеспокоенные, а затем и полные ужаса крики. В комнату проник запах дыма, и мне даже пришла в голову смехотворная мысль, что это Холмс раскуривает свою трубку. Однако запаха табака я не почувствовал. У лестницы дым стал гуще. Боже праведный! Пожар!

Выбежав из ближайшей ко мне боковой двери, я увидел над конюшнями с рысаками огромные языки пламени. Как ни странно, но в этой суматохе и беготне я остался один. Все обитатели усадьбы отчаянно боролись с огнем, пытаясь спасти редких животных.

Я уже хотел было присоединиться, но во время вспомнил наставления Холмса и кинулся к конюшне для верховых лошадей. Направляясь к Фанданго, я слышал со всех сторон ржание и фырканье, ибо охваченные возбуждением и страхом животные нервно метались по стойлам. К счастью, запах гари ветер относил в сторону, не то они могли бы стать неуправляемыми. Мое появление, казалось, успокоило гнедую кобылу, я вывел ее из стойла, а затем взял за поводья другую лошадь.

С неожиданной для себя ловкостью и силой я вспрыгнул на Фанданго. Двинувшись вперед, повел второе животное за собой. Стоило нам выбраться из конюшни, как Фанданго сразу же почуяла поблизости огонь. Я пустил ее вокруг усадьбы, и она поскакала во весь опор, так взбрыкивая, что у меня стучали зубы. Обогнув усадьбу, мы помчались по главной дороге прочь от Мейзвуда. Я изо всех сил сжал поводья второй лошади: та, впрочем, ни на шаг не отставала.

Затем я попытался управлять трензелем, а в конце концов, схватившись рукой за седельную луку, вдруг непонятно почему вспомнил кличку второй лошади: ее звали Тайна – вполне подходит для Холмса. О Мать небесная, взмолился я, доеду ли я когда-нибудь до него.

Неожиданно на моем пути возникло препятствие: как всегда по ночам, белые ворота были закрыты. Отважная Фанданго и рядом с ней Тайна мчались слишком быстро, чтобы вовремя остановиться: поводья я выпустил, а если бы и держал, у меня все равно не хватило бы сил справиться с обеими.

Не слишком высокие белые ворота казались мне просто громадными. В отблесках луны белые доски, казалось, мерцали призрачным светом. Подумать только: я, посвятивший всю свою жизнь спасанию людей, погибну с переломленной шеей или с вонзившимся мне в тело острым концом доски! Вряд ли моя бедная мать, царствие ей небесное, могла когда-нибудь вообразить, что я паду, как один из тех злосчастных кавалеристов, которым не удалось пережить отчаянную атаку в Крыму.

Ворота были уже совсем рядом. Все еще держась одной рукой за седельную луку, а другой сжимая поводья второй кобылы, я инстинктивно пригнулся, как это делают охотники, в погоне за неуловимой лисой перемахивая через каменную стену. Цокот копыт вдруг смолк, и на какое-то мгновение я оказался в воздухе, как бы осуществляя своим полетом древнюю мечту человечества. Все это время, пока две великолепные лошади, вытянув ноги, летели над барьером, я чувствовал себя совершенно невесомым. Вероятно, зрелище было изумительным, мне самому, однако, посмотреть не довелось, ибо я закрыл глаза и еще крепче вцепился в луку, не имея даже времени помолиться за спасение своей драгоценной души.

В следующий момент мы тяжело приземлились на дорогу. Ноги у меня выскользнули из стремян, и я чудом удержался в седле.

Перескочив через препятствие, в видимом облегчении Фанданго замедлила свой бег, я сумел поймать развевающиеся по воздуху поводья. Откинувшись назад, я все же натянул их, и Фанданго, а затем и Тайна значительно сбавили скорость. И тут меня окликнули:

– Эй, Ватсон!

В полутьме на обочине стоял Холмс и махал белым платком. Я был так поражен, услышав его голос, так изумлен тем, что остался жив, что почувствовал вдруг невероятный прилив сил. Левой рукой, которая мгновение назад буквально отваливалась, я перебросил поводья направо, нагнулся сам, плотно прижав Фанданго к Тайне и остановил обеих лошадей рядом с Холмсом.

Великий сыщик подхватил выпущенные мной поводья, остановил Тайну за трензель, точно также он поступил и с Фанданго, все это время не сводя с меня изумленного взгляда. Взмыленные лошади тяжело дышали, котелок-дерби у меня на голове съехал набок. Отклонись я чуть в сторону, и свалился бы с седла, как мешок с мукой. Момент был напряженным, ситуация критической, но Холмс все еще глазел на меня так, будто перед ним вдруг открылись неведомые перспективы. Я не раз писал, что мой близкий друг наделен редкой способностью одним взглядом оценивать обстановку, в один миг представлять себе происшедшее, но на этот раз он пребывал в необычной для него растерянности.

– Ватсон, дорогой, глядя на вас, я едва не лишился дара речи. Ворота в добрых пять футов вышиной вы преодолели, как казак, на полном скаку. Да еще с двумя лошадьми. Если бы Дитс дал вам рысака, я поставил бы на вас, дорогой друг.

Я вытаращил глаза от таких слов, но глубокая убежденность и обеспокоенность сыщика помогли мне сохранить равновесие. Ни к чему было разрушать пусть и ошибочный образ, создавшийся у добрейшего и милейшего человека. Я махнул рукой в сторону усадьбы.

– Холмс, Мейзвуд горит, там пожар.

– Горят всего лишь несколько снопов, старина, – ответил Холмс, вскакивая на Тайну. – Недалеко от конюшни, где находятся рысаки, чтобы создать угрожающую ситуацию, но Дитс со слугами без труда справятся с этим. Поехали посмотрим, к чему приведет наш отвлекающий маневр.

Сыщик повернул Тайну к деревьям, и мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.

Низко наклонившись, продираясь сквозь ветви, мы выехали на опушку, видимо, заранее присмотренную Холмсом. Отсюда открывался великолепный вид на усадьбу. Пожар еще не прекратился, его все еще тушили. Буквально через миг перед домом откуда ни возьмись появились четыре фигуры. В воздухе, поблескивая, взвились какие-то металлические предметы и зацепились за каменную балюстраду наверху.

– Мое предположение о «кошках» было недалеко от истины, – шепнул Холмс, когда таинственные фигурки, работая руками и ногами, стали взбираться но натянутым тросам.

– Какова их цель. Холмс?

– Посмотрите на балкон. Что вы там видите?

– Пять застекленных дверей…

– Достаточно. Лишнее доказательство того, что можно смотреть, но не видеть. Этот американец По излагает довольно здравую мысль в своем рассказе «Похищенное письмо».

– Холмс, что вы…

– Помните картинную галерею, откуда мы выходили на балкон? Что представляется вашему воображению, Ватсон?

– Мы увидели четыре стеклянные двери… – И вдруг меня осенило: – Четыре двери. Но сейчас мы видим пять.

– Пятая – потайная. До нее-то они как раз и добираются. Через мгновение они вскроют тайный ход.

Забравшиеся на балкон делали именно то, о чем сказал мой друг. Сгрудившись вокруг пятого проема, они на какое-то время прекратили свою лихорадочную деятельность, что позволило мне выразить свое негодование, горячий протест.

– Вероятно, эта дверь ведет в тайный чулан, Холмс, но почему ее не заделали?

– Потому что кто-нибудь, разглядывая фасад, обратил бы внимание на расстояние между последней дверью и окнами. И наверняка заинтересовался бы, что находится в этом наглухо заделанном промежутке. Но сейчас вы увидите лишь красивый, пропорциональной формы фасад и не станете считать оконные и дверные проемы. Изнутри же все выглядит совершенно иначе. Вы не можете представить себе местоположение вашей комнаты среди других смежных.

– Но ведь мы же выходили на балкон?

– И не заметили ничего необычного. Вы любовались окрестностями. Двери были за вашей спиной и вы их, естественно, не считали. Кстати, вы прошли мимо фальшивой двери, не подумав, что это вход в потайной чулан, где должны храниться сокровища, привезенные капитаном Сполдингом из его экспедиций.

– Но вы-то заметили.

– Да, Ватсон, я развил в себе способность не только смотреть, но и видеть. Ого, они ее взломали.

Двое из находившихся на балконе нырнули в дверь. Третий занял наблюдательный посту стеклянных дверей. Последний встал так, чтобы можно было следить за пожаром, очевидно, находясь на стреме. Уверенные, что их присутствие не замечено, а для обитателей дома оно и в самом деле оставалось незамеченным, грабители подошли к балюстраде. Сняв «кошки», они пропустили их под перилами и спустили на землю. В точности так, как несколько дней назад описывал Холмс.

Я крепко сжал поводья и вздернул голову Фанданго, как бы готовясь к атаке.

– Этого-то Дитс и опасался! Незваные гости обнаружили тайник. Надо остановить их, Холмс.

Худая, жилистая рука сыщика легла мне на плечо, Холмс удержал меня.

– Погодите, Ватсон. Мы все так тщательно распланировали не для того, чтобы остановить их. Надо посмотреть, что они сделают.

– Сделают?! Но ведь они ищут меч. Вы, разумеется, были правы. Если не вмешаться, они его похитят.

– Это будет не так-то легко, мой добрый друг.

В глубине чулана показались отблески света.

– Гиллиган и Стайлс ждут на фоллонсбийской дороге, единственной прямой дороге в Лондон. – Холмс показал налево. – Вон там. Я думаю, китайцы пришли именно по ней.

– Так они китайцы? Интересно бы на них посмотреть.

Я вспомнил свои поездки вокруг Мейзвуда. К счастью, увиденное прекрасно запечатлелось у меня в памяти.

– Да, там находится довольно широкий проулок, идущий в направлении полумесяца, – сказал я, показывая налево назад. – Проулок разветвляется: одна дорога, огибая холм, ведет к литчфилдскому тракту, другая оканчивается у полустанка в долине. Есть еще и третья тропа вниз с холма, это самый кратчайший путь. Я обнаружил ее случайно.

– Вы молодец, Ватсон. Во времена минувшие вы могли бы стяжать похвалы такого кавалерийского гения конфедератов, как Джеб Стюарт.^[261] На полустанке, о котором вы упомянули, набирают составы для дальнейшей отправки в город. Я подозревал, что это ключевой пункт плана Китайца.

Его рассуждения были прерваны появлением взломщиков на балконе. Они что-то несли, хотя я не разобрал, что именно. Могу лишь сказать, что предмет был упакован. Холмс, видимо, тотчас потерял всякий интерес к лихой ночной атаке. Грабители тщательно закрыли взломанную дверь, стремясь, очевидно, чтобы кража была обнаружена как можно позднее. Холмс повернул Тайну налево. – Возьмите мою лошадь за хвост, Ватсон, и следуйте за мной, только очень тихо.

С некоторыми затруднениями я взял хвост Тайны в правую руку и, низко наклонившись над лукой, поехал вслед за Холмсом через лесок. Холмс, как известно, обладает превосходным ночным зрением, что не раз сослужило ему верную службу. Мне приходилось сидеть в довольно неудобной позе, но это, по крайней мере дважды, спасло меня от падения, ведь я легко мог зацепиться за сучья.

Лавируя между деревьями. Холмс наконец остановился. Я услышал предостерегающее «ш-ш-ш», и он соскочил с лошади. Передав мне поводья Тайны, он углубился в кромешную тьму, ибо сквозь густые ветви деревьев не проникал бледный свет луны. Сердце мое бешено колотилось от страха. Возвратился Холмс и перехватил поводья своей лошади. Теперь я смутно различал его силуэт. Он одобряюще потрепал Тайну по морде, взял Фанданго за трензель и, по-моему, повел лошадей в сторону Литчфилда, хотя, честно сказать, я уже потерял ориентировку.

Вскоре мы выехали из леска, постояли немного и сыщик спросил:

– Это тот путь, о котором вы говорили?

Здесь, на открытом месте, я внимательно осмотрел дорогу и кивнул:

– Эта дорога…

Я вдруг обрел уверенность. Видимо, как бывало уже не раз, сыграли роль свет и неплохая видимость.

– Сейчас я вам покажу.

Я тронул Фанданго. Холмс вскочил на свою лошадь и последовал за мной. Я надеялся отыскать дорогу по приметам, найденным еще накануне: все время приглядывался и все же проскочил нужный поворот. Впрочем, показавшиеся железные рельсы выявили мою ошибку, я вернулся назад к узкой тропе, по которой проезжал накануне. Блеск ястребиных глаз Холмса показал, что друг отметил мою способность неплохо ориентироваться.

– Отныне я буду звать вас «следопытом», Ватсон.

Тропинка оказалась такая узкая, что ехать по ней можно было лишь друг за другом, поэтому я не мог ответить, как мне хотелось бы, да и что бы я ответил? Двигаться по этой тропе ночью было совсем не то что днем, приходилось все время раздвигать ветки, чтобы они не стегали по лицу.

Наконец мы спустились на ровное место, перед нами замелькали тени товарных вагонов. Теперь слышался и типичный для полустанка лязг и грохот. Локомотив раздувал пары, по путям двигались люди, доносились какие-то обрывки фраз. Видимо, составлялся товарный поезд с сельскохозяйственной продукцией, который рано утром отправится в столицу. Мы с Холмсом держались в тени, более того, поскольку мы спустились по узкой извилистой тропинке с лесистого склона холма, никто не заметил нашего появления. Локомотив вдруг ожил и двинулся назад, с лязгом состыковывая все новые и новые вагоны.

– Каковы наши планы. Холмс?

– К счастью, мы значительно опередили китайцев. На дороге у них стоял запряженный фургон, сейчас они едут сюда по боковой дороге, о которой вы говорили. Священный Меч прибудет в Лондон ранним утренним поездом, а сами они поедут по фоллонсбийской дороге. Это означает, что Гиллиган и Стайлс поджидают их не там, где следует, но это не имеет особого значения.

Холмс замолчал, и, метнув на него быстрый взгляд, я заметил, что он нахмурился. Однако складки на его лбу тут же разгладились и он взглянул на меня, блеснув своей характерной мальчишески-озорной улыбкой.

– Я пока жду дальнейшего развития событий, Ватсон. Прошу вас, старина, внимательно следить, не появится ли их фургон на дороге.

Холмс вновь соскользнул с седла и прокрался к небольшому зданию, которое, очевидно, было своего рода нервным узлом полустанка. Он передвигался с той поразительной ловкостью, которую, судя по известным мне описаниям, проявляют индейцы, владеющие особым умением не привлекать к себе внимания.

Чувствуя, что Фанданго вот-вот заржет, я быстро нагнулся вперед и прикрыл морду лошади ладонью. Кобыла явно была большой умницей, она тут же подавила свое желание. Неожиданно я смутно различил поворачивающий вдалеке фургон. Я тотчас спешился, схватился за трензеля лошадей, чтобы удержать их от фырканья, и вдруг рядом со мной как из-под земли вырос Холмс.

– Вы имеете полное право, Ватсон, обвинить меня в преступлении, ибо я только что совершил кражу на Великой Восточной железной дороге. Но я вижу, наши китайцы приближаются: давайте-ка сядем на лошадей.

Он показал кусок мела, которым железнодорожники пользуются для маркировки вагонов. Прежде чем он вскочил на свою кобылу, я поспешно произнес:

– Послушайте, Холмс, вот уже полночи я то сажусь на свою лошадь, то спешиваюсь. Не могли бы вы подсадить меня?

– С удовольствием, – ответил он. Опершись одной ногой о его ладонь, а рукой – о его плечо, я вновь взобрался на Фанданго. Мой друг взлетел на свою Тайну с поистине завидной ловкостью и изяществом. При свете луны блеснули его белые зубы, и я понял, что он посмеивается надо мной, но его слова тут же отвлекли меня от этой мысли.

– Я уже говорил, Ватсон, что иногда вы неприкрыто язвите и проявляете излишнюю насмешливость, но вам меня не обмануть: я убежден, что вы потомок Атиллы, предводителя гуннов.

Вот так рождаются незаслуженные репутации. Следом за Холмсом я двинулся вдоль рельсов к главной железнодорожной линии.

– Я уверен, что китайцы повезут свой ящик в одном из товарных вагонов. Этот поезд гружен лишь продуктами. Их ящик будет прекрасно заметен при выгрузке. А мы постараемся сделать его еще заметнее.

Остановив лошадь, Холмс оглянулся назад, на полустанок, и я сделал то же самое. Фургон подъехал к одному из вагонов. Здесь, в долине, лунный свет был особенно ярок, и я заметил, что какой-то предмет фута в четыре длиной был передан одному из железнодорожников, который бережно понес его к составу. Посмотрев на Холмса, я понял, что он подсчитывает порядковые номера вагонов.

– Двенадцатый вагон, Ватсон, – радостно бросил он.

Разумеется, он наслаждался всем этим спектаклем, в котором принимал такое активное участие. Что ж, весьма типично для великого сыщика. Особенно когда он хоть на шаг опережает своих противников.

Мы вновь двинулись вдоль железнодорожной ветки. В тени небольшой рощи остановились в ожидании, и вскоре послышалось мрачное равномерное попыхивание локомотива, постепенно набиравшего скорость; за ним, точно вереница ребятишек, неохотно плетущихся в школу, следовали вагоны.

С каждым движением могучих поршней металлическая змея набирала скорость: мимо нас она промчалась уже на всех парах.

– За мной, дорогой Ватсон, – скомандовал Холмс, хлестнув лошадь и тут же перейдя на полный галоп. Я понял, что он тщательно выбрал место нашей дислокации, ибо железнодорожное полотно здесь оказалось вровень с окружающим. Я бессознательно подсчитывал вагоны. Холмс, не сбавляя скорости, приблизился к поезду и, протянув свою длинную руку, мелом намалевал крест на двенадцатом вагоне. Затем он направил свою кобылу к ближайшим деревьям.

Поезд уже исчез за поворотом, когда я наконец присоединился к Холмсу. К моему изумлению, он похлопывал свою лошадь с такой же нежностью, с какой это обычно делают шотландцы, питающие особую любовь к этим животным.

– Теперь, когда у нас что-то вроде передышки, может быть, объясните мне, что происходит, – попросил я.

– Все идет как по маслу, Ватсон. Сейчас мы поедем в Литчфилд. Товарный поезд часто останавливается. Мы вполне успеваем на экспресс в час ночи, в этом случае мы окажемся в Лондоне первыми. Если не ошибаюсь, эта ветка должна привести нас к деревне?

– Я уже ездил этим путем.

– Отлично. Как только мы туда прибудем, езжайте на станцию за билетами. Я отправлюсь на почту, дабы срочно отбить телеграмму в Лондон. Неплохо бы известить еще и Дитса, хотя бы о том, где находятся его лошади.

В скором времени с глубоким облегчением я медленно опустился на сиденье в вагоне утреннего экспресса. Вытянув ноющие ноги, постарался расслабиться. Знакомо постукивали на стыках колеса. Наконец-то мы возвращались в Лондон, гораздо более подходящее место для двух положительных, среднего возраста холостяков, один из которых мечтал принять горячую ванну с эпсомской солью. Холмс, разумеется, был прав, решившись выехать этим экспрессом, который под покровом ночи стремительно мчался по холмам. Холмс обладал поистине энциклопедическими знаниями относительно движения поездов как в самой Англии, так и на континенте, и я сонно упомянул об этом.

– Ах, Ватсон, эти стальные колеи – жизненный фундамент нашей Империи, они, как уток и основа, соединяют все воедино.

С этими словами я погрузился в сладкий мир Морфея.

Из царства сна в реальный мир меня возвратили длинные и тонкие, как у скрипача, пальцы: Холмс настойчиво тряс меня за плечо.

– Подъезжаем к вокзалу Ватерлоо, и занавес пока еще не опущен: пьеса продолжается, старина.

Тут я должен осудить себя за некоторое злорадство: мне было приятно видеть, что мой компаньон поднялся на ноги весьма осторожно, словно испытывая прочность своих конечностей. Я вскочил достаточно резко и с величайшим трудом сдержал болезненный стон, но, поймав на себе полуизумленный-полузавистливый взгляд сыщика, открывавшего дверь купе под скрежет колесных тормозов, постарался не выказать даже признаков усталости.

Мой друг твердой рукой провел меня через вокзал к стоявшему снаружи экипажу. Я не расслышал его указаний полусонному кучеру, да, по правде говоря, мне было все равно, куда ехать.

А ехали мы к мосту через пути Великой Восточной железной дороги, которые сходились в транспортном центре Британской империи. Я с готовностью принял предложение Холмса подождать у экипажа. Сам Холмс остановился на тротуаре моста и устремил взгляд в направлении Суррея. Тот факт, что он закурил одну из прихваченных им с собой виргинских сигар, свидетельствовал о его готовности к довольно длительному ожиданию, и я задремал.

Не знаю, отчего я проснулся, то ли от того, что послышался шум приближающегося товарняка, то ли во мне зазвучал тот таинственный сигнал, что побуждает нас действовать, но я проснулся и увидел, что Холмс наблюдает за проходящим внизу – вагон за вагоном – поездом. В какой-то миг он, вытащив белый платок, замахал им в рассеянном свете раннего утра, очевидно, подавая знак кому-то внизу. Теперь стало ясно, почему он послал телеграмму из Литчфилда.

Не дожидаясь ответа своего невидимого помощника, Холмс уселся в экипаж, непрерывно постукивая костяшками пальцев по портсигару. Как только дверца распахнулась и показалось обросшее бакенбардами мрачное лицо кучера, Холмс опустил занавес над сценой, где происходила ночная драма.

– Дом номер 221б по Бейкер-стрит, – воскликнул он. – И гони как можно быстрее!

9 ХОЛМС ПРИНИМАЕТ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ НА СЕБЯ

Был полдень, когда я наконец, зевая во весь рот и старательно протирая глаза, поднялся с кровати.

Вопросы, словно начавшийся прилив, заполонили мой бедный, еще окончательно не проснувшийся рассудок, но я мысленно перекрыл этот прилив дамбой, отгораживаясь от моря предположений и догадок. В этот миг мне и думать не хотелось о недавних драматических событиях или о возможной судьбе Священного Меча.

Приняв горячую ванну, совершив утренний туалет и тщательно одевшись, я спустился в гостиную, чувствуя себя настоящим человеком, мужчиной, а не мешком с болезненно ноющими костями.

В комнате кроме Холмса оказался Клайд Дитс, который как раз укладывал свой цилиндр и перчатки на дальний столик.

– Я уже как-то упоминал, Ватсон, что вы интуитивно угадываете нужное время. Мистер Дитс только что появился.

Наш клиент выглядел очень озадаченным и усталым, на лице его порой мелькал страх.

– Джентльмены, – произнес он встревоженным тоном, – я крайне озабочен всем, что произошло: пожар в Мейзвуде, исчезновение доктора Ватсона, ваше послание, мистер Холмс, прибывшее вместе с двумя верховыми лошадьми.,

– Надеюсь, – перебил его Холмс, – что ни дом, ни конюшни, ни лошади вчера ночью не пострадали.

– Нет, не пострадали. Очевидно, я должен радоваться, что все так хорошо кончилось.

Дитс запнулся, видимо, не зная, что делать дальше, и Холмс поспешил ему на помощь.

– Я думаю, нам лучше скинуть покров секретности. Человек, конфиденциально проводящий расследование, не может действовать эффективно, если не располагает всеми фактами. В этом случае имевшиеся у меня сведения вкупе с методом дедукции заполнили для меня кое-какие пробелы.

– Стало быть, вы все знаете. Мне следовало бы догадаться об этом, но представляете ли вы себе оба, – тут он сверкнул глазами в мою сторону, – насколько опасно все это дело?!

– Представляем, полагаю, даже лучше, чем вы, – уверенно произнес Холмс. – Давайте полной ясности ради подведем резюме. Исследования вашего отца, капитана Спеллинга, его экспедиции в Египет и Судан имеют широкую известность, но вы ни разу не упомянули о них. Ваш отец надеялся, что его имя и дела затеряются в тумане времени, точнее говоря, он хотел, чтобы все позабыли о том, что его связывало с мусульманами, обитателями пустыни…

Холмс говорил с беглостью, которой он, по всей видимости, обязан общению с сэром Рэндольфом Рэппом. Бывший декан Кембриджского университета, ныне специалист по мотивировке человеческих поступков, был истинным кладезем знаний о различных загадочных происшествиях и мало кому известных событиях. На основе своих взглядов и заключений он опубликовал монументальный труд «Мотивация человеческих поступков».

– А теперь я перехожу к предположениям, – продолжал он, – но я готов поступиться своей репутацией, если они не полностью соответствуют истине… Вашего отца связывала с арабами духовная близость. Во время экспедиции в Судан он нашел родственную себе душу, вождя или шейха, с годами достигшего глубокой мудрости. Этот неизвестный мудрец хорошо понимал, что Священный Меч – реликвия и, возможно, подлинное оружие пророка Мухаммеда – может стать источником грозной опасности в руках дикого фанатика. Во главе целой орды всадников новоявленный пророк обрушится на соседние территории. Конечно, неизбежен отпор со стороны регулярных войск, вооруженных современной артиллерией, но какие чудовищные опустошения произведут эти мусульмане, прежде чем их набег будет остановлен, какое море крови прольется!

Дитс приоткрыл было рот, словно собираясь что-то сказать, но тут же, пожав плечами, отказался от своего намерения: видимо, каждое слово Холмса являлось чистой правдой.

– В существовании и в подлинности Священного Меча нет никаких сомнений, а вождь, должно быть, хотел предотвратить неминуемое истребление своего народа. Поэтому он передал реликвию вашему отцу, попросив увезти ее в Англию. Капитан Сполдинг с энтузиазмом принял эту идею, хотя позднее, возможно, и пожалел об этом, ибо взвалил на себя чудовищную ответственность. Конечно, вряд ли следует предполагать, что горсть мятежных кочевников могла достичь наших берегов, стараясь вернуть себе утраченный символ, но это вполне по силам агентам какой-нибудь более цивилизованной нации. Великие державы любят сеять смуту во вред своим противникам.

– Этого-то как раз и опасался мой отец, – подтвердил Дитс.

– Но теперь на шахматной доске появилась новая фигура, – многозначительно произнес сыщик, устремив взгляд своих серых глаз на камин: танцующие языки пламени, видимо, оживили в его памяти предыдущую ночь.

– Вчерашний поджог, очевидно, стал ловким маневром, с помощью которого люди Чу Санфу рассчитывали отвлечь ваше внимание и, воспользовавшись этим, выкрасть Священный Меч. Я мог бы предотвратить эту попытку, но не стал этого делать по той простой причине, что люди Чу Санфу все равно бы не успокоились.

Дитс застыл, выпрямившись в кресле.

– Вы хотите сказать, что знаете, где находится Священный Меч?

– Конечно. Не мог же я выпустить его из поля зрения. Не забывайте, сэр, что я Шерлок Холмс.

Наш клиент, несколько сконфуженный, откинулся на спинку кресла.

– Простите. Но с какой целью вы позволили этому… Китайцу завладеть реликвией?

– Чтобы полностью раскрыть его замысел. Чу Санфу – главарь всех преступников Лаймхауса, он же возглавляет и китайскую общину. У меня есть некоторые сомнения насчет здравости его рассудка, но он весьма изворотливый противник, располагающий к тому же значительными финансовыми средствами. Я бы ни за что не позволил ему завладеть символом, представляющим столь большую потенциальную опасность, если бы предполагал, что Чу Санфу выступает здесь чьим-либо посредником, но это не в его правилах. Он вынашивает какой-то свой замысел, который я пока еще представляю лишь в самых общих чертах.

– Вы хотите предоставить ему свободу действий?

– И сие неминуемо приведет его на эшафот.

– Чего вы хотите от меня, мистер Холмс?

– Ничего. Украдено ли еще что-нибудь, кроме меча?

Дитс отрицательно помотал головой.

– Стало быть, я принимаю на себя ответственность, которую некогда возложил на себя ваш отец в далекой Аравии. Отныне мне следует позаботиться о том, чтобы меч не выполнил своего рокового предназначения. Будем считать, что пожар – единственное случившееся в тот вечер происшествие. Никакого ограбления не было.

Дитс выпятил губы, словно вкушая горечь позорного решения. Сжатые руки нервно подрагивали у него на коленях. Он медленно поднял глаза на Холмса и выражение мрачной усталости словно нехотя сползло с его лица.

– В сущности, у меня нет выбора, вы знаете. Сообщи я властям о похищении некоего предмета, как бы и не существовавшего вовсе, они постараются успокоить меня дружескими словами и похлопываниями по спине, а затем отошлют обратно к моим племенным кобылам. Пусть будет так, мистер Холмс. Отныне ответственность, лежавшая некогда на Сполдинге, покоится на ваших крепких плечах.

Посетитель наш простился и ушел, а я не без некоторого раздражения посмотрел на Холмса.

– Я знаю, Холмс, что вы спешите на помощь всем людям, находящимся в трудном положении, на всех трех континентах, но скажите, ради Всего Святого, зачем вам ввязываться во всю эту историю?!

– Меня привлекает возможность разрешить еще одну сложную задачу, старина.

– С тем чтобы в грядущие времена все говорили: «Только Шерлок Холмс мог справиться с этой проблемой»?

– Надеюсь, так оно и будет, – ответил сыщик, удовлетворенно потирая руки. В чем-чем, а в недооценке своих возможностей его не упрекнешь.

– Ладно. Приходится признать, что легендарный меч на самом деле существует. Странно только, что вы позволили Чу Санфу завладеть им да еще так спокойно говорите об этом. А где сейчас находится реликвия?

– В трюме парохода «Хишури Каму», который с приливом отплывает из Саутгемптона. Этот пароход не имеет точно установленного маршрута.

Обычно Холмс старается уходить от ответа на прямые вопросы, но на этот раз он изменил своему обыкновению, и я взглянул на него с изумлением.

– По прибытии в Лондон товарняк из Литчфилда встретил Берлингтон Берти и его друг Крошка. Мой сигнал с моста позволил им проследить за нужным вагоном, и они установили, что ящик с мечом был отправлен на «Хишури Каму». Этот предмет не значится в судовом манифесте, но в холодильном отделении находится другой довольно необычный предмет – гроб с телом Сидни Путца.

– Кого?

– Человека, который участвовал в нападении в доках. Его сшиб Берти.

– Вы хотите сказать – убил?

– Навряд ли. Скорее всего его прикончили по приказу Чу за то, что он не выполнил возложенного на него поручения. Гроб должен быть выгружен в Александрии.

Я растерянно покачал головой, а Холмс резким нетерпеливым голосом добавил:

– Подумайте хорошенько, Ватсон. Меч отвезли на торговый пароход, где находится гроб с останками Сидни Путца, одного из людей Чу Санфу, убитого во время неудачного нападения на агента Майкрофта. Может ли быть такое совпадение случайным? Меч, конечно же, спрятан в гробу, который следует выгрузить в Александрии. Это и есть пункт его конечного назначения. Для чего еще перевозить в Египет тело какого-то преступника, как не для того, чтобы спрятать в гробу легендарный меч?

– Но почему меч надо перевозить именно в Египет?

– По своему обыкновению, Ватсон, вы споткнулись о самую главную проблему, стоящую перед нами. В самом деле, почему? На этот-то вопрос нам и предстоит найти ответ и, к счастью, в запасе у нас еще есть время. «Хишури Каму» – тихоход, по пути он зайдет во многие порты. Но пока судно не прибудет в Александрию, меч в полной безопасности и нам хватит времени, дабы принять необходимые меры.

– А время нам, безусловно, потребуется, – начал я, но прежде чем успел изложить свое мнение по этому вопросу, Холмс перебил меня, видимо, торопясь перейти к другим, более важным темам.

– Избавьте меня, дорогой друг, от сетований по поводу вопросов, порождающих новые вопросы. Мы знаем, что меч действительно существует. Сейчас он находится у Чу Санфу, украденный его людьми. Мы знаем, где он и куда его везут. Осталось найти лишь соединительное звено. Одно упоминание о Египте должно натолкнуть вас на мысль об убитом агенте Майкрофта, о том, что перед смертью он назвал имя Чу Санфу, и о той необычной древней реликвии, которую мы у него нашли.

– Майкрофт предполагал, что найдена неоткрытая древняя гробница, это очень воодушевляло его. Но ведь Древний Египет существовал задолго до появления пророка Мухаммеда. Много тысячелетий.

– По крайней мере за три, – согласился Холмс. – Ваше замечание очень кстати. Тут надо хорошенько подумать.

Для размышлений Холмсу всегда требовались факты. Необходимо было глубоко изучить предмет, провести тщательное расследование. И нет исследователя более дотошного, чем тот, кто не ищет новых знаний, а всячески углубляет уже имеющиеся. Такой исследователь обладает поистине поразительной способностью: он знает, где найти то, что он ищет. Наши комнаты на Бейкер-стрит, где хранились многочисленные отчеты о расследованных Холмсом делах – моя законная гордость, – его книги и газетные подшивки, походили на небольшие библиотечные залы. Это впечатление усугублялось обилием работ и исследований по Египту и Долине Нила, занимавших не только столы, но и прилегающие к ним участки пола. Мне стоило большого труда поддерживать хоть какую-то видимость порядка. Окидывая комнату взглядом, я вспоминал те далекие дни, когда судьба в лице молодого Стемфорда впервые свела меня с Холмсом. Я тогда довольно небрежно оценил его знания. Снисходительно признавая, что он имеет очень хорошее знакомство с химией и еще лучшее – с сенсуалистской литературой, я считал, что он совершенно не разбирается в философии и астрономии и очень слабо – в политике.

С течением времени многое изменилось. Сначала мой друг приобрел солидные познания в астрономии, на что его, очевидно, подвиг недоброй памяти Мориарти, написав свою «Динамику астероида» – книгу, приобретшую европейскую известность. Его необыкновенно способный ум легко проникал в любые отрасли естествознания, отнюдь не связанные с расследованием преступлений. Периодически его умственная деятельность достигала поразительной интенсивности, что позволяло ему овладеть всякой наукой, которой он в данный момент уделял внимание.

Я наблюдал страстное увлечение Холмса средневековой архитектурой, а также музыкой шестнадцатого века: это последнее увлечение вылилось в монографию о полифонических мотивах Орландуса Лассуса^[262], наилучший в глазах экспертов трактат на эту тему. Теперь сыщик мертвой хваткой вцепился в египтологию, хотя на этот раз им руководила отнюдь не прихоть, а необходимость, продиктованная спецификой нашей деятельности. Возможно, это было возрождением его прежней страсти, зародившейся еще на Монтегю-стрит. Как бы там ни было, мой друг теперь полностью отдавался изучению книг, обычно сразу трех или даже более.

И такова была его великолепная память, что через несколько дней он посвятил целый обеденный час подробной лекции о египетских и нубийских изысканиях Джованни Бальцони, о котором он прежде не знал даже понаслышке. Египетская архитектура, ювелирные изделия, религии Древнего Египта, различные предположения о методах сооружения пирамид – этот список можно было продолжать до бесконечности.

Некоторое время я слушал внимательно, затем отключился в страхе, что вот-вот почувствую на зубах скрип песка далеких пустынь. Холмс уселся на своего египетского конька, явно стараясь отыскать что-то необходимое, но я невероятно отчетливо видел, что он так ничего и не нашел.

Последние дни и ночи, однако, вовсе не были заполнены безмятежным отдыхом дома. Люди сыщика усердно что-то разнюхивали. Как-то, посетив несколько своих клиентов, я приятно поболтал с одним из коллег в баре клуба «Багатель», откуда направился на Бейкер-стрит. Недалеко от Стренда я увидел Холмса, стоящего под маркизой книжного магазина, с открытым томиком в руке. Перед ним в почтительном полупоклоне склонился Скользкий Стайлс. Они, почти не шевеля губами, о чем-то односложно переговаривались. Холмс очень любил назначать встречи в книжных лавках, и теперь у меня не оставалось сомнений – Чу Санфу он держал под стеклянным колпаком.

10 НОВОСТИ СЭРА РЭНДОЛЬФА

Происшествие в Суррее уже подернулось легкой дымкой забвения, ибо вся наша последующая деятельность, имеющая к этому отношение, казалось, резко прекратилась. Я уже привык к постоянному пребыванию Холмса в наших апартаментах, что прежде случалось крайне редко, лишь когда какое-нибудь важное дело вытесняло на задний план все остальные. Но вот однажды ранним утром я обнаружил, что его нет. Однако за завтраком он присоединился ко мне и даже соизволил отдать должное яичнице с беконом и вкусным ячменным лепешкам, приготовленным миссис Хадсон. Он выглядел задумчиво, но я не заметил в нем того нервного беспокойства, которое бы свидетельствовало, что он мучается неопределенностью. Он проявлял явную сдержанность, а я терпеливо ждал, и наконец он счел нужным подытожить дни кажущегося бездействия.

– Мы зашли в тупик, Ватсон. Перед нами барьер, который невозможно преодолеть с помощью ускоренного изучения египтологии, не помогли нам и недавние события – ключа к разгадке этой тайны до сих пор нет. Мои собственные интеллектуальные ресурсы исчерпаны, и сегодня утром я первым делом посетил клуб «Диоген». Майкрофт, если помните, прибыл на Бейкер-стрит по нашей просьбе, и я должен был нанести ему ответный визит.

– И оказалось, что ваш брат находится в подобном же состоянии? – высказал я свою догадку.

– Более того, он озабочен еще сильнее, чем прежде. Состоялся целый ряд совещаний – в Афганистане, Сирии, Палестине, Персии и Аравии. Совещания эти религиозного характера, поэтому сведения о них весьма скудны; самым многолюдным и длительным было совещание, происходившее в Великой мечети в Дамаске. Главное, что там обсуждалось, – распространение мятежного духа на Востоке, особенно в Египте. Ислам объединил добрую сотню разрозненных народов, однако он разделен на множество сект, семьдесят две, если быть точным. Если какое-нибудь божественное откровение, великое чудо сплотит последователей полумесяца, можете представить себе, к каким результатам это приведет.

– Может быть, возвещано второе пришествие Пророка, – воскликнул я во внезапном озарении.

Холмс мрачно кивнул.

– Чтобы попытаться выйти из этого тупика, я договорился о встрече с сэром Рэндольфом Рэппом. Надеюсь, вы свободны и сможете сопровождать меня сегодня утром.

Я с готовностью принял это предложение. Меня интересовал не только сам этот джентльмен, но и окружающая его необычная обстановка. Его теории в значительной мере совпадали с некоторыми взглядами Холмса, а его влияние, пусть непрямое и неявное, было чрезвычайно сильно.

Но пока я собирался ехать в Майфэр, явился Уиггинс, предводитель нерегулярной армии уличных мальчишек, которые являли собой глаза и уши Холмса. На сей раз юнец ничего не сообщил, прибыл просто как посыльный.

– Это просил передать вам Тощий, мистер Холмс.

Холмс взял записку из грязной лапы Уиггинса и, пробежав ее глазами, поблагодарил и отпустил маленького помощника, наградив его шиллингом.

– Тощий начеку, Ватсон, – задумчиво пробормотал он. – Через двадцать четыре часа Чу Санфу и его люди должны отплыть на его личной яхте в Венецию.

– Что это может означать?

– Ничего. Если, конечно, мне не изменяет память. – Открыв книжный шкаф, Холмс снял с полки и развернул ллойдовское «Расписание движения пароходов». – Я был прав. «Хишури Каму» не заходит ни в Венецию, ни в любые другие итальянские порты.

– Меч везут в Египет, а Китаец плывет в Италию. Неужели в эту и без того сложную игру внесен какой-то новый элемент?

– Хотел бы я знать ответ на этот вопрос, старина. А пока поехали в Мейфэр. До сих пор я все время держал Чу Санфу под наблюдением и отнюдь не намерен лишаться своего преимущества. Возможно, нам тоже придется совершить путешествие.

Усадьба Рэппа в Мейфэре, казалось, ничуть не изменилась. Сквозь деревья проглядывал все тот же довольно обветшалый дом, обнесенный со всех сторон забором из железных прутьев. Добраться до него можно было по единственной подъездной дороге, мимо сторожки. Будучи уже знакомы с этим необычным жилищем, мы с Холмсом покинули кеб и представились рослому, решительного вида человеку, который, только узнав нас, открыл ворота.

Кроны деревьев почти целиком закрывали дом с улицы, но возле дома не росло ни одного дерева, здесь находились только ровно подстриженные газоны. Место походило на пустой бильярдный стол. Где-то не очень далеко слышалось грозное рычание собак, нетрудно было догадаться, что это нервно мечутся в своих загонах доберман-пинчеры. С наступлением ночи собак выпустят во двор и появиться там одному будет равносильно самоубийству. Империя дорожила Рэндольфом Рэппом и принимала все необходимые меры для обеспечения его безопасности.

Дворецкий Рэппа, в котором без труда угадывался отставной полковой кузнец, провел нас внутрь. Мы с Холмсом вновь увидели типичную привлекательную обстановку английского дома. Лишь кое-где между дорогими коврами поблескивали полоски хорошо отполированного паркета. Флотский адмирал мог бы провести своей безукоризненно белой перчаткой по любому предмету мебели, не боясь, что к ней прилипнет хотя бы пылинка. Поленца в камине и в стоящей рядом корзинке оказались все примерно одной формы и величины. Ни на одной из них не было потеков смолы, из-за чего дрова могли бы вспыхнуть с жутким треском. Картины висели ровно, как по линеечке, в подходящих для них местах. На двух больших масляных полотнах красовалась подпись Джона Эверета Милле, а то, что висело над большим диваном, несомненно, принадлежало кисти Беллини.

Если большая прихожая и гостиная отражали взыскательный вкус достаточно чопорной Аманды Рэпп, кабинет сэра Рэндольфа Рэппа, куда нас ввели, – его, можно сказать, святая святых, – отнюдь не являлся образцом порядка.

После ухода дворецкого бывший профессор, ныне специалист по мотивации человеческих поступков, поднялся из-за огромного стола, заваленного заметками, письмами и отчетами. У него была чрезмерно большая голова с копной взлохмаченных волос, круглое, улыбающееся румяное лицо. Роста он был невысокого, и когда двинулся нам навстречу, его раздутое, как большой пузырь, туловище заколыхалось на кривых ногах.

– А, Холмс, – приветствовал он, протягивая руку. – Всегда рад вас видеть. Присаживайтесь. – Указав на кожаный, местами сильно потертый диван недалеко от стола, он схватил мою ладонь двумя руками. У него были короткие и сильные пальцы. – Ах, милый Ватсон! Вы как будто созданы друг для друга.

Усадив меня в кресло со свалявшейся набивкой, он указал на коробки с сигарами и табаком, которых в комнате было несколько. Из нефритовой шкатулки на столе Рэндольф извлек длинную египетскую папиросу. На указательном пальце темнело никотиновое пятно: усевшись, он рассеянно уставился на него.

Я с удовольствием закурил одну из пропитанных ромом сигар, в то время как профессор расчистил стол, тем самым усугубив царивший на нем хаос. Вздохнув, он небрежно махнул рукой.

– Аккуратность – добродетель посредственности. Не могу припомнить, кому именно принадлежит это изречение, но я нахожу его утешительным. – Пыхнув дымком, он отложил папиросу. – Итак, что интересного было в вашей жизни? Вы люди активные, много где бываете, пока я сижу здесь, прикованный к столу.

Мы с Холмсом знали, что это неправда, впрочем, Рэпп и сам знал, что нам это известно. В случае необходимости он посещал любые правительственные учреждения, перед ним открывались почти все без исключения архивы. Часто после подобных вылазок в так называемый «внешний мир», по его словам, в этом самом кабинете рождались докладные записки, которые затем с посыльным отправлялись начальникам департаментов и нередко приводили к весьма неожиданным результатам.

– Знакомы ли вы, – спросил Холмс, – с последними донесениями со Среднего Востока?

– Ваш брат присылал мне отчеты. – Ответ сопровождался утвердительным кивком. – Новости не из приятных. Особенно это совещание в Великой мечети Дамаска. Присутствовали по меньшей мере семеро виднейших мусульман. Когда секты начинают объединяться, жди беды. Особенно со стороны приверженцев Мухаммеда, ибо бедуины всегда отличались склонностью к насилию.

В разговорах с такими людьми, как Рэндольф Рэпп, не требовалось никаких преамбул, что, естественно, радовало Холмса.

– Если бы какое-нибудь чудо объединило различные исламские секты, последовал бы джихад, священная война, к которой они все время без устали призывают?

– Ислам… Ля илля иль алла… Нет Бога, кроме Аллаха, – нараспев проговорил Рэпп.

– И что могло бы произвести это чудо?

– Например, Священный Меч.

Вероятно, я вздрогнул от изумления, потому что Рэпп одарил меня ласковой улыбкой.

– Совсем недавно я расспрашивал Холмса об исчезновении капитана Сполдинга. Теперь, когда положение на Среднем Востоке чревато взрывом, вы, очевидно, пришли к выводу, что Меч – самое подходящее орудие, дабы поднять массы.

– Мой брат придерживается теории существования еще не открытой могилы, опираясь при этом на довольно веские доказательства.

– И не без основания, – сухо отозвался Рэпп. – Мне полностью понятен ход его мыслей.

Неожиданно для самого себя я нарушил наступившее молчание:

– А вот мне – нет!

– Вспомните, Ватсон, о Махди. – Рэпп был достаточно тактичен, чтобы не проявлять излишней терпимости. – Поднятый им мятеж произошел сравнительно недавно. Махди выдал себя за Пророка, воспользовавшись таким редким сходством, как строение зубов и пришепетывание. Но даже полудикие люди с их склонностью к грабежу и насилию не попадутся дважды на одну и ту же уловку. Майкрофт Холмс считает, что движение должно основываться на более прочном фундаменте, чем призывы размахивающего мечом фанатика.

– Возможно, на каком-то древнем пророчестве? – предположил Холмс – Само слово «древний» указывает на Египет.

Рэпп, видимо, заинтересовался.

– В этой стране, колыбели цивилизации, почиталось много богов, но даже там за четырнадцать веков до рождения Христова фараон Эхнатон попробовал заменить многобожие культом одного Атона, бога солнца. Однако он не был Мухаммедом и ему так и не удалось окончательно утвердить монотеизм. После его смерти египтяне не только вернулись к политеизму, но и попытались вычеркнуть этого фараона из своей истории. Я так и не знаю до сих пор, долго ли продержался монотеизм.

– В самом деле? – спросил я.

Невзирая на долгие годы дружбы с Холмсом, я неизменно испытывал удивление, когда он признавался, что чего-либо не знает. С таким же изумлением взлетали вверх мои брови, когда Рэндольф Рэпп высказывал свои сомнения.

Профессор покачал головой.

– Многое еще неподвластно нашему разуму. Особенно в отношении Древнего Египта.

– Но я почему-то вспомнил Розеттский камень… – начал было я.

– О да! Один из наполеоновских солдат обнаруживает базальтовую плиту с надписью, которая становится ключевой для расшифровки иероглифов и нового взгляда на культуру Древнего Египта. Поразительная находка, но всего лишь одна в ряду многих. Мы так и не смогли расшифровать критские надписи, Ватсон, которые, возможно, древнее египетских. Надписи ацтеков и народа майя до сих пор остаются загадками. А есть еще так называемые «тайные письмена».

Сидевший на кушетке Холмс подался вперед.

– Это что-то новенькое, – признал он.

– Есть веские основания считать, что первоначально они находились в пирамидах или гробницах, откуда их украли, ибо они были начертаны на золотых табличках. Прошли столетия, пока обнаружили некоторые из них. Но кто знает, каков их тайный смысл? – Рэпп пожал плечами, и тут его осенило: – Впрочем, есть один человек – Хоуард Андраде, который, как я слышал, разгадал эту загадку. В основу своих исследований он положил критские надписи, пользуясь ими как ключом к клинописным знакам тайных письмен.

– Но, – сказал я, – если бы этот Андраде и в самом деле расшифровал древнее письмо, неужели это не произвело бы сенсации?

– Нет, уважаемый, – возразил Рэпп. – В этой области науки все происходит не так быстро. Андраде – блистательный ученый. Я склонен полагать, что он достиг полного успеха. Но он не заявит о своем открытии, пока не отыщет неопровержимых доказательств. Поймите, все другие египтологи просто-напросто станут дружно его опровергать, всего лишь потому, что не они сами расшифровали тайные письмена.

– Область, где господствует конкуренция?

– И самолюбие, – добавил Рэпп. – Андраде уехал из страны, чтобы довершить свои исследования. Не хотел, чтобы в научных кругах распространялись слухи о его успехах. В последний раз я слышал, что он живет в Венеции.

Я чуть было не подпрыгнул в кресле и даже Холмс не стал скрывать своего изумления.

– Вы сказали: в Венеции?!

– Да, но я не ожидал подобной реакции. Мы обсуждали древние религии, говорили о возможности священной войны, а у вас такой вид, будто вы собираетесь куда-то ехать!

– И впрямь собираемся, – ответил Холмс. – В Венецию.

11 ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ВЕНЕЦИИ

Разумеется, все было не так-то просто. Холмс задал Рэндольфу Рэппу еще несколько вопросов об Андраде, и, когда мы вернулись к себе на Бейкер-стрит, из-под его пера одно за другим потекли письма и телеграммы. Но на следующий день путешествие наше наконец началось, в чем, конечно же, не было ничего нового для человека, связавшего свою судьбу с величайшим сыщиком всех времен.

По каким-то своим соображениям Холмс решил ехать поездом до Довера, а оттуда морем до Бельгии. На припортовом вокзале в Остенде он долго беседовал с начальником станции; о чем именно шел разговор, я не знаю, ибо не был приглашен участвовать в этом совещании. Во время плавания меня одолела морская болезнь и я лишь изредка подкреплял свои силы более или менее сносным чаем и бисквитами. Поэтому желудок мой пребывал отнюдь не в лучшем состоянии и порой мне казалось, будто стоящий передо мной в большом железнодорожном ресторане стол плавно покачивается – естественно, чистейшая иллюзия.

Холмс появился вместе с начальником вокзала, который держал в руках целую пачку железнодорожных билетов. Глаза его сияли энтузиазмом. Я знал, что за этим кроется: блистательное знание Холмсом расписания движения всех без исключения поездов не могло не поразить начальника вокзала, и вряд ли стоило сомневаться, что он разошлет все необходимые телеграммы, чтобы лично обеспечить нам беспрепятственный проезд. Холмс уже неоднократно пользовался этой уловкой. Какие бы заброшенные станции мы ни наметили, какие бы сложные маршруты ни избрали, теперь с уверенностью можно было сказать, что до Венеции мы доберемся в кратчайшее время. Разумеется, все расчеты Холмса основывались на отсутствии каких бы то ни было опозданий, однако они неизменно оправдывались. У англосаксов, а возможно, и у других народов есть склонность не только одушевлять неодушевленные предметы, но и приписывать им какой-нибудь пол. Прекрасный «Голубой экспресс», который мчится на юг Франции, всегда представлялся мне женщиной, а роскошный «Восточный экспресс» – мужчиной. Если цилиндры и колеса паровоза наделены хоть искрой живого духа, я уверен, что они, осознав присутствие Шерлока Холмса, никогда не позволят себе подвести великого сыщика. Можете считать меня безумцем, но результаты нашей поездки подтверждают мое дерзкое предположение. После четырех пересадок, уложившись в поразительно короткий срок, мы прибыли в жемчужину Адриатики. На вокзале Санта-Лючия царил обычный беспорядок, но благодаря усилиям Холмса мы в скором времени оказались в гостинице «Венеция» на берегу Большого Канала.

Во время следования по Западной Европе и самой Италии мне стало ясно, что о нашем маршруте осведомлен буквально каждый, кого это хоть немного касалось, ибо на протяжении всего пути в самых разных населенных пунктах Холмс неизменно получал телеграммы. Он почти не посвящал меня в их содержание, однако я понял, что Хоуард Андраде живет в частном доме на Рио ди Сан-Канчиано. Я догадывался, что Холмс принял необходимые меры, чтобы предуведомить этого джентльмена о своем посещении, но удовлетворить естественное любопытство по поводу его методов и планов мне мешали несварение желудка и усталость, вызванная путешествием. По приезде в Венецию, получив заверения моего друга, чтоничего срочного не предвидится, я отдал себя во врачующие десницы Морфея и к вечеру проснулся свежим и отдохнувшим, в общем, совершенно другим человеком.

Холмс вышагивал по гостиной взад и вперед, попыхивая трубкой и не выказывая никаких признаков утомления, все в той же неизменной пурпурной накидке на плечах. Значит, все это время он так и не отдыхал! Сие мое предположение подтвердилось сразу же, как только я наткнулся взглядом на окурок тонкой мексиканской сигары в пепельнице.

– Здесь был Орлов! – не раздумывая воскликнул я. В глазах моего друга замерцали насмешливые искорки.

– Какой приятный сюрприз, Ватсон! Буквально в мгновение ока вы заметили единственное свидетельство того, что здесь побывал наш довольно зловещий друг. Поистине, годы, проведенные нами вместе, не прошли для вас даром!

– Но что он здесь делает? – Я щелкнул пальцами. – Вы связались со своим братом, и Вейкфилд Орлов тут же выехал в Италию.

– Естественно, после нашей небезынтересной встречи с Рэндольфом Рэппом я тут же связался с Майкрофтом. И мы обменялись с ним информацией. Он живо воспринял известие о том, что Чу Санфу направляется сюда на яхте. После некоторых усилий он выяснил, что Орлов находится в Венеции, где наблюдает за Хоуардом Андраде, экспертом по древним письменностям.

Я недоуменно сдвинул брови.

– Вы хотите сказать, что ваш брат уже знал о поездке Чу Санфу в Венецию?

– Вовсе нет. Но ему хотелось выяснить, что или кто именно в Египте является источником брожения на Среднем Востоке… Он был осведомлен о работе Хоуарда Андраде над тайными письменами фараонов, поэтому оставалось только связать факты воедино.

– Не могли бы вы уточнить свои слова, Холмс?

– Тогда мне пришлось бы связать факты с догадками. – Заложив руки за спину, он продолжал расхаживать по комнате. – Таким образом, встреча мусульманских вождей – состоявшийся факт. Встреча эта, разумеется, не сулит ничего доброго. Чтобы ответить на вопрос, почему же все-таки бурлит среднеазиатский котел, следует поразмыслить над тем, что именно объединило в это весьма своеобразное время различные секты. Несомненно, появился какой-то новый элемент, нечто необычное. Если изначальная причина брожения – Египет, естественно предположить, что тут каким-то образом замешан Андраде. Если он расшифровал тайные письмена, это, безусловно, важнейшее открытие, которое может повлечь за собой еще более глубокое постижение истории древней цивилизации. Вспомните, Ватсон, что в 1822 году француз Шампольон, используя Розеттский камень в качестве ключа, расшифровал иероглифы. Благодаря уникально сухому климату египетские надписи на камне прекрасно сохранились до сей поры. Открытие Шампольона позволило современным ученым изучить жизнь Древнего Египта лучше истории собственных саксов! Розеттский камень был обнаружен в 1799 году, но понадобилось почти четверть века, чтобы этот черный базальт выполнил свое предназначение.

Я покачал головой.

– К сожалению, у меня довольно смутные представления обо всем этом, Холмс. Помнится, в школе мы учили, что ученые сопоставили четырнадцать строк иероглифов с пятьюдесятью строками на греческом языке – их переводом. При наличии такого греческого перевода почему же ушло так много времени на расшифровку древних надписей?

– Надпись, которую вы имеете в виду, Ватсон, была приведена в трех формах. В ней насчитывалось тридцать две строки обычного демотического письма, но не это суть важно. Трудность расшифровки заключалась в том, что некоторые из знаков представляли собой буквы, другие – звуки, третьи были символами. Переводить символы весьма непросто, так ведь? Пришлось поломать голову.

Что до этих тайных письмен, то мы вправе предположить, что они были частично или полностью составлены самими правителями, посвященными благодаря своему положению в еще не раскрытые тайны Страны Нила. Надпись на Розеттском камне была сделана жрецами за двести лет до Рождества Христова, дабы воздать хвалу фараону Птолемею Пятому. Ничего особенного. Но что если одна из еще не расшифрованных золотых таблиц датируется тремя тысячелетиями до Рождества Христова и раскрывает тайны пирамиды Хуфу?

– Какие тайны? – машинально спросил я.

– Фараон Хуфу, или, по-гречески, Хеопс, построил огромную пирамиду, старина. У нее поистине впечатляющие размеры, но самое интересное – это то, что она ориентирована. Пирамида покрывает собой четырнадцать акров земли, и ее стороны почти точно ориентированы на четыре стороны света. Отклонение северной стороны достигает, например, всего нескольких минут. Такое не может быть случайностью. А знаете ли вы, что отбрасываемую ею тень можно использовать как довольно точный календарь?

Глаза Холмса возбужденно горели, не требовалось большого ума, дабы понять, как его волнуют бесчисленные нераскрытые тайны Древнего Египта. Тут я мысленно отругал себя за свою непроходимую глупость. Нет ничего более естественного, чем то, что человек, чья профессия состоит в постоянном разрешении загадок, увлечен величайшей из тайн истории человечества. Моему бедному рассудку с трудом удалось переварить мысль о цивилизации, существовавшей еще пять тысячелетий назад, способной возводить такие вот пирамиды, которые до сих пор являются дерзким вызовом нашему техническому веку со всеми его благоприобретенными знаниями.

Глаза Холмса погасли, в них появилось знакомое выражение холодного расчета, анализа; чувствовалось, что он усмирил разыгравшуюся непомерно фантазию и мысленно вернулся от времен таинственных фараонов ко временам нынешним.

– Послушайте, Ватсон, наши обязанности куда более прагматичны. Мы должны как можно скорее выяснить, в самом ли деле Андраде удалось расшифровать тайные письмена правителей. Вейкфилд Орлов устроил нам встречу с экспертом по расшифровке иероглифов: как оказалось, он живет совсем неподалеку.

Холмс подыскал гондолу, на которую, признаюсь, я смотрел не без некоторого опасения… Водная гладь Большого Канала ровная, словно стекло, и мне нечего было бояться качки, но длинная, в тридцать два фута, гондола в поперечнике имела всего лишь пять футов, к тому же кренилась налево и не казалась мне достаточно устойчивой. Однако по каналу плавало множество подобных суденышек и, преодолев свой страх, я осторожно уселся на сиденье. Холмс дал гондольеру необходимые указания и, орудуя одним-единственным веслом, тот направил гондолу в нужном направлении.

Маленькое суденышко обладало каким-то своим, особенным, достаточно приятным ритмом движения, и я воистину наслаждался этой поездкой, несмотря на то, что так и не переменил своего мнения, что подобное средство передвижения все-таки никогда не сможет заменить куда более надежный кеб. Гондол в канале было предостаточно, но гондольер с ловкостью лавировал между ними. Холмс указал на несколько замечательных дворцов на Рива дель Вин, а затем я заметил мост Риальто. Это внушительное каменное сооружение через канал вызвало у меня некоторое беспокойство.

– На этом мосту лавки, Холмс!

– В два ряда, старина, к тому же там довольно оживленное движение.

– Но этот мост явно перегружен. Надеюсь, он не рухнет нам на головы.

– Успокойтесь, Ватсон. Может, ему и не хватает изящества, но гондолы в полной безопасности плавают под ним вот уже с 1591 года.

Эти слова успокоили меня, и я замолчал. Вскоре гондола свернула с Большого Канала на Сан-Канчиано, где жил египтолог. Этот канал куда меньших размеров, через него переброшено много пешеходных мостов. По обоим берегам – ряды частных домов различной высоты и формы, впрочем, все они сооружены из камня.

Андраде жил в двухэтажном доме, парадное которого выходило на Рио ди Сан-Канчиано, а задняя сторона – на какой-то боковой канал. Здесь не было ни крыльца, ни причальных мостков, разумеется, не было и тротуаров. Посетитель подплывал к парадному входу, открывал дверь и оказывался в небольшом вестибюле. Необычной формы эркер в углу дома неожиданно привлек мое внимание. Архитектор предусмотрительно соорудил его так, чтобы из него открывался прекрасный вид на оба канала, а как чудесно, должно быть, здесь бывает вечером!

Холмс велел гондольеру подождать нас и постучал и массивную дверь. Я заметил, что фасад соседнего дома оплетен плющом, под которым прячутся небольшие каменные балкончики, что смягчало общую строгость очертаний. Кругом были арки, каменные карнизы: дом, хотя и старинный, выглядел очень ухоженным. Многим соседним домам было лет под триста, а то и больше. Вероятно, они требовали большой заботы, ибо, как упомянул Холмс, во время сезонных паводков вода поднималась до первого этажа. Должно быть, и двери очень плотно пригнаны, подумал я. Как раз в этот момент входная дверь особняка отворилась. Не знаю, кого я ожидал увидеть, слугу или самого египтолога, но перед нами предстало знакомое приятное лицо: круглое, с прямым носом и типичными усиками военного. Респектабельный, довольно грозный на вид Вейкфилд Орлов собственной персоной. При виде нас его бездонные зеленые глаза неожиданно потеплели, просияли, однако он тут же, по укоренившейся привычке, проверил, петли за нами хвоста. Затем тайный агент отступил в сторону, пропуская нас в дом. Мы встречались с ним довольно часто, причем в самых необычных местах, поэтому приветствия были излишни. Со времени, когда Холмс так блистательно разобрался с ограблением Лувра, он всегда числился среди людей, на чью помощь можно рассчитывать, и я всегда радовался его присутствию, которое давало гарантии безопасности столь же надежные, как фунт стерлингов.

– Джентльмены, – проговорил Орлов тихим, вкрадчивым голосом, – это Хоуард Андраде.

Сидевший за огромным столом человек повернулся, еще раз скользнул взглядом по своей рукописи, затем встал и направился к нам навстречу. У египтолога было безбородое, широкое, румяное добродушное лицо. В льняных волосах проглядывали серебристые пряди. Жилет с трудом охватывал объемистый живот, но двигался ученый очень живо, а рукопожатие оказалось весьма энергичным.

– Это, конечно, мистер Холмс, а это, по всей вероятности, доктор Ватсон, чьи увлекательные рассказы помогают коротать время. Я польщен вашим визитом, джентльмены.

Без сомнений, Андраде – превосходный человек! Мы расселись в кресла, и я тотчас осмотрел большую комнату, где мы находились. Обстановка была типично итальянская. Не подлежало сомнению, что либо сам эксперт по расшифровке древних текстов, либо его предшественник значительно ее обновили. Комната высотой в два этажа, видимо, служила и кабинетом и спальней. Узорчатый лепной потолок поистине поражал своим великолепием.

Естественно, здесь было много книжных шкафов. Вдоль южной стены тянулась галерея, куда вела витая лестница. На площадке, огороженной деревянными перилами, виднелась одна-единственная дверь, должно быть, вход в спальню хозяина. Окна, некогда выходящие на второй этаж, теперь представляли собой два ряда отверстий. Днем большая комната, вероятно, была залита солнечным светом, несмотря на всего лишь одно окно на фасаде здания. Кухня и комнаты прислуги, по-видимому, находились справа от входной двери, остальное помещение представляло собой большую открытую комнату, освещенную канделябрами и со вкусом обставленную хеппльуайтской^[263] мебелью. Стены были увешаны картинами, преимущественно на египетские темы, доминирующее место во всей комнате занимал дубовый стол, за которым и восседал Андраде, когда мы прибыли. Он был завален картинками, циркулями, кронциркулями, разного рода линейками и другими не знакомыми мне принадлежностями. Видимо, Андраде главным образом работает стоя, все время обходя стол, который как бы является фокусом всей его деятельности.

Усадив нас, Андраде оперся обеими руками о стол и поглядел на нас с загадочной полуулыбкой.

– В Венецию, мистер Холмс, меня привела жажда уединения, и, должен признать, меня несколько смутило появление мистера Орлова. – Он метнул быстрый взгляд на нашего друга, который как раз закуривал тонкую мексиканскую сигару излюбленного им сорта. – Однако рекомендательные письма не позволили отказать ему в аудиенции, да и как было отказать, ведь в прошлом он оказал мне важную услугу! – Андраде перевел взгляд на кипу фотографий на столе, затем медленно опустился в большое кресло. – Он попросил, чтобы я встретился с вами, мистер Холмс и доктор Ватсон. Естественно, я уловил некую связь между посещением знаменитого детектива и моими египтологическими исследованиями.

– Такая связь действительно имеется, – подтвердил Холмс. – Мои – наши – исследования не имеют прямого отношения к египтологии. Однако все концы ведут в Египет, а вы единственный ученый, всерьез ведущий новые исследования после Шампольона.

Полные губы Андраде тронула легкая гримаса.

– Вся слава достается французу. Не то чтобы он этого не заслуживал, он и в самом деле был гением. К одиннадцати годам говорил по-латыни, по-гречески и по-еврейски. За два года овладел арабским, сирийским, халдейским и коптским языками. Однако заслугам нашего Томаса Янга^[264] не отдается должного. А ведь это он установил, что в иероглифическом письме имена особ царской крови обводятся овальными рамками.

– Вы имеете в виду картуши, – уточнил сыщик.

Глаза египтолога просветлели и он посмотрел на Холмса с еще большим уважением.

– Совершенно верно, сэр. Я вижу, вы знакомы с предметом, но перейдем к делу. Вы хотите знать, в самом ли деле мне удалось расшифровать тайные письмена?

– Именно, – откликнулся Холмс. Андраде беспокойно заерзал в своем кресле.

– Конечно, вы отдаете себе отчет, что наша беседа носит сугубо конфиденциальный характер. Уже в этом году я прочитаю доклад для группы своих скептически, а во многих случаях и враждебно настроенных коллег, считая целесообразным представить открытия не в полном объеме. Затем я намереваюсь опубликовать работу, которая, вероятно, встретит такой же прием, как Шампольоново «Письмо месье Дасье по поводу алфавита фонетических иероглифов». – На какой-то миг он надул губы, затем, как бы смиряясь с неизбежным, вздохнул. – Разумеется, эта работа не произведет такой сенсации, как открытие Шампольона, ибо первенство, конечно, принадлежит ему. И все же я впервые могу ответить на ваш вопрос.

При одной только мысли о своих исследованиях ощутив, видимо, прилив энергии, Андраде вскочил с кресла, быстро подошел к столу, а затем, повернувшись, взгромоздился на него.

Скрести Хоуард под собой ноги, он явил бы нашему взору сидящего Будду. Опершись на руки, Андраде откинулся назад, и дубовая столешница протестующе заскрипела, но стол был достаточно прочен, чтобы выдержать такую тяжесть. Глаза Андраде подернулись поволокой, он как будто снова переживал всю сладость долгих лет работы.

– Впервые интерес ученых, включая и меня, возбудил храм Абу Симбел. Он находится в ста милях южнее Карнака и является величайшим монолитным сооружением в мире. Храм вырублен в прочном утесе из песчаника. Перед его фасадом стоят огромные статуи Рамзеса Второго. В святилище храма находится еще одна статуя, а под ней надписи, которые до сих пор не поддавались переводу. Томас Янг предположил, что это еще одна, иная форма иероглифического письма, и предположение это, которое, впрочем, я целиком и полностью разделяю, было подтверждено найденными золотыми таблицами. Подобных таблиц очень мало. Вероятно, их давно уже переплавили побывавшие в гробницах грабители. Однако с наступлением современной эпохи и они уразумели, что за эти таблицы можно выручить гораздо большие деньги, если продать их музею или богатому коллекционеру. Три такие таблицы находятся в Египетском музее, я видел их копии. Самих оригиналов, к сожалению, увидеть так и не довелось. Сначала мне пришлось работать исключительно с надписями в Абу Симбеле. Развив некоторые идеи Томаса Янга, я сумел расшифровать тайные письмена. Но я отчаянно нуждался в подтверждении своих открытий. Специалистам хорошо известно, что незадолго до своей смерти в начале этого столетия Джованни Бальцони, итальянскому археологу и искателю приключений, удалось раздобыть еще две золотые таблички. Он вывез их из Египта – тогда с этим не было никаких трудностей, – но затем они куда-то исчезли и обнаружились только через пятьдесят лет: их купил замечательный немецкий коллекционер Маннхайм. Оказалось, что это единственные золотые таблички за пределами Египта. Маннхайм поднял много шума по поводу своего приобретения, с тем, однако, результатом, что таблички у него украли…

– Но какое отношение эти древние таблички имеют к вашему открытию? – спросил я, не в силах долее сдерживать свое любопытство. На мое счастье, Андраде, казалось, обрадовался этому вопросу.

– Мне нужны были твердые доказательства, доктор Ватсон. Я перевел Рамзесовы надписи вместе с копиями всех табличек, какие только можно было достать, но для дальнейшей работы материала не хватало.

Он махнул ручищей в сторону Вейкфилда Орлова.

– Тогда-то мне и пришел на помощь этот джентльмен.

Холмс взглянул на тайного агента с явным удивлением.

– Неужели за такое короткое время вы смогли разыскать украденные таблицы Маннхайма?

Орлов отложил сигару в сторону, но Андраде не выпустил нить разговора.

– Он сделал для меня нечто столь же ценное, мистер Холмс, – раздобыл фотографии.

Андраде соскользнул со стола и расстелил на его поверхности огромные фотографии.

– Вот, джентльмены, фотографии табличек Маннхайма, которые я перевел как окончательное доказательство того, что тайна египетских письмен разгадана.

Все тотчас сгрудились вокруг стола. На фотографиях были запечатлены надписи, снятые под разными углами. Мне они представлялись лишь витиеватой резьбой, не имеющей никакого отношения к письменности, но Холмс весьма заинтересовался, и Андраде явно преисполнился гордости, указывая на различные строчки древнего текста.

Холмс перевел взгляд на Вейкфилда Орлова.

– Неплохая работа, – кивнул он, показывая на фото. – Как вы сумели их заполучить?

На бесстрастном лице Орлова проскользнуло некое подобие самодовольства.

– Выручила память. Я вспомнил, что Маннхайм – большой любитель картин, чаще всего с его собственным изображением, и газетных фотографий. При этом он не слишком разборчив в средствах. Его берлинский фотограф Верделин, очевидно, под влиянием своего выдающегося патрона, тоже занялся коллекционированием. Мне как-то раз пришлось иметь дело с этим джентльменом и я узнал, что он непременно делает копии всех самых интересных фотографий, а затем складывает их в папку.

– И вы поехали в Берлин и взяли из папки копии? – осведомился Холмс.

– Он был в долгу передо мной, – улыбнувшись в ответ, сказал тайный агент.

– Во всяком случае, получив эти фотографии, я наконец увидел свет в конце тоннеля, – продолжил Андраде. – Я работал тридцать шесть часов подряд, джентльмены. Мой бедный ассистент три часа назад сдался и сейчас отсыпается в моей комнате, свалившись с ног от усталости. Что до меня, то я, честно сказать, не чувствую ни малейшего утомления.

– Адреналин победы, – машинально констатировал я.

Поскольку египтолог был всецело поглощен рассказом о расшифровке надписей и имел перед собой благодарную аудиторию в лице Холмса и Орлова, я отошел в сторону. А затем приблизился к эркеру, который еще ранее привлек к себе мое внимание.

По каналу Сан-Канчиано плыла бесконечная процессия лодок и гондол, и в стороне Кампо Сан-Марко я увидел разноцветные вспышки ракет. Одновременно послышались громкие хлопки, что-то сродни отдаленной канонаде. Взирая на фейерверк, я невольно улыбнулся и сделал вывод о том, что сегодня праздник. Венеция, кстати сказать, славится своими праздниками. Но стоило мне перевести взгляд на небольшой канал, перпендикулярный Сан-Канчиано, как я оторопел от изумления.

– Послушайте, – воскликнул я, – из окна этого дома свисает что-то вроде веревки из связанных простыней!

Мои слова возымели эффект разорвавшейся бомбы. Холмс с Орловым обменялись быстрыми взглядами и сыщик тотчас бросился вверх по витой лестнице. Я следовал за ним по пятам. Оглянувшись, я краешком глаза заметил удивительное явление. Орлов и не подумал бежать в сторону лестницы, ас необыкновенной легкостью вскочил на прочный стол, чуточку пригнулся, затем его ноги, как две стальные пружины, выпрямились, и он буквально взлетел в воздух с поднятыми над головой руками. Его прыжку мог бы позавидовать любой танцовщик! Проворными пальцами он ухватился за верхние перила балкона, пользуясь своей необычайной силой, потянулся и оказался на балконе, с кошачьей ловкостью опередив нас с Холмсом.

Орлов не позволил себе ни мгновения передышки: словно могучий таран, он в тот же миг вышиб плечом дверь спальни. Внутри что-то сверкнуло, послышался грохот выстрела. Но Орлов уже бросился на пол и несколько раз перекатился в целях безопасности. С верхних ступеней лестницы мы с Холмсом заглянули внутрь. У открытого окна мелькнула чья-то фигура; вот человек уже перекинул ногу через подоконник… в правой руке у него расцвели еще три огненных цветка. Скрываясь за большим креслом, Орлов потянулся рукой к замшевым ножнам за спиной. Стремительный взмах, блеск толедской стали, и испанский метательный нож вонзился в оконную раму, ибо к этому времени человек уже успел выпрыгнуть.

Подойдя к двери, я услышал где-то внизу за окном глухой всплеск. Откинув кресло, словно игрушечное, Орлов устремился вслед за своим ножом. И только тут наступила минутная передышка в непрерывной цепи его движений. Скользя, словно ртуть, к окну, он наткнулся на маленький табурет, невидимый в тусклом свете, но и это его не остановило. Поистине он обладал сверхчеловеческими рефлексами, ибо, перевернувшись в воздухе и коснувшись пола своими могучими плечами, он в следующий же миг оказался на ногах, возле окна.

Его действия отличались такой невообразимой быстротой, что трудно было даже уловить глазами, а грациозность движений создавала иллюзию того, будто он плывет по воздуху: впечатление это усугублялось отсутствием каких бы то ни было лишних перемещений. В минуты опасности Орлов действовал необыкновенно расчетливо, всегда на шаг опережая события.

Он жестом остановил Холмса и, естественно, меня, идущего следом.

– Они втащили его в гондолу, – сказал тайный агент таким же спокойным голосом, каким приглашают на чай. – Сейчас они как раз выплывают на главный канал.

Его рука скользнула за пояс и, откуда ни возьмись, в ней появился малокалиберный револьвер.

– Я мог бы…

– Нет, – решительно отрезал Холмс. – Треск фейерверка наверняка заглушит выстрелы, но вряд ли стоит палить здесь из револьвера. К тому времени, когда мы успеем сесть в свою гондолу, они уже затеряются среди других гондол. Будем считать инцидент исчерпанным.

Холм подкрутил фитиль в керосиновой лампе, и в комнате стало светлее.

– Меткость вашей стрельбы не вызывает никаких сомнений, мой добрый друг. Я знаю, что вы могли бы перестрелять всех этих людей, как куропаток, но я не уверен, что именно так следует вести нашу игру.

Зеленые глаза Орлова на миг встретились с глазами сыщика, и лицо его озарилось светом согласия. Револьвер тотчас исчез, затем агент спокойно выдернул нож из оконной рамы и заученным жестом убрал за спину, между лопаток. Показав на связанную из простыней веревку, он сказал:

– А что вы думаете по этому поводу?

Холмс пожал плечами.

– Все указывает на то, что операция не была спланирована заранее. Видимо, импровизация.

Орлов втащил веревку: в этот момент на лестничной площадке раздалось громкое восклицание и мы увидели запыхавшегося от подъема Хоуарда Андраде: он смотрел на нас широко открытыми глазами. Я совсем забыл об этом добром человеке и его появление просто лишний раз напомнило мне, как много событий произошло за столь короткое время. Египтолог стал свидетелем того, как все его посетители разом бросились вверх по лестнице, и, конечно же, не мог не слышать треска взломанной двери, выстрелов, которые затем сменились мертвой тишиной. Поднявшись наверх, он увидел, как двое из нас спокойно обсуждали происшедшее, а третий, то есть я, пребывал в полном смятении.

– Что здесь происходит? – запинаясь, проговорил Андраде. – Бунт мамлюков?

Голос его звучал на целую октаву выше, чем обычно, глазами он безостановочно шарил по комнате.

– А где Аарон?

– Ваш ассистент? – осведомился Холмс.

– Аарон Льюис. Я нанял его здесь, в Венеции.

Внезапно я пришел в себя, оправившись от оцепенения.

– Послушайте, вы сказали, что этот самый Льюис устал до смерти и пошел отдохнуть. Это ваша спальня?

– Да, – ответил Андраде. – Льюис обычно отдыхает в комнате на нижнем этаже. Я послал его в свою спальню, чтобы моя возня не мешала бедняге.

– Все ясно как Божий день, – торжествующе вскричал я. – Эти люди собирались похитить вас, но по ошибке похитили вашего ассистента.

– Но для чего, Господи?

Так как ни Холмс, ни Орлов, похоже, не намеревались отвечать на этот вопрос, я поспешил объяснить недоумевающему ученому:

– Очевидно, кто-то хочет иметь ключ к расшифровке тайных письмен.

– Я полагаю, – мягко вмешался Холмс, – этот вопрос необходимо обсудить подробнее.

Уловив ход мыслей великого сыщика, я препроводил Андраде вниз по лестнице в жилую комнату.

В мозгу моем роилось множество вопросов, но нельзя было забывать о том, что прежде всего я врач. Андраде, видимо, сильно переживал происшествие, и для начала я усадил его в кресло, а затем решил взбодрить каким-либо вином из его богатых запасов.

Очень скоро бледность схлынула с лица ученого и он уставился на нас с таким выражением, какое трудно даже передать словами.

– Я думал, что странное происшествие скорее всего по вашей части, мистер Холмс. И надо полагать, сие может повториться.

В разговор вмешался Вейкфилд Орлов.

– Вряд ли, сэр. Во всяком случае, я приму меры, исключающие подобные вторжения.

Я хорошо знал, что это значит. Дом возьмут под наблюдение неприметные люди Майкрофта Холмса. Не исключено, что Орлов уже располагает своей агентурой в Италии.

Андраде принял еще значительную дозу предложенного мною лекарства.

– Что означает эта мелодрама, джентльмены, и что могло случиться с Аароном Льюсом, моим бедным ассистентом?

Судя по его встревоженным глазам, следовало опасаться каких-либо неприятностей с сердцем, например, тахикардии, и я поспешил утешить его особым тоном, к какому в подобных случаях всегда прибегают доктора:

– Когда эти грабители узнают, что похитили не того человека, они, конечно же, немедленно освободят Льюиса.

– Будем надеяться, – подтвердил Холмс. Меня поразило, как небрежно произнес он эти слова. – Кстати, насчет вашего ассистента, мистер Андраде. Каким образом он попал к вам в помощники?

– Я холостяк, поэтому мне было нетрудно сняться с места и переехать в Венецию, где я рассчитывал найти уединение, необходимое для того, чтобы завершить мою работу. Этот дом я получил от своего щедрого, ныне покойного дяди. Я знал, что нахожусь на пороге важнейшего открытия, и трудился изо всех сил. В этот период обычно наваливается много секретарской работы. Что делать, непонятно, но как раз в этот момент ко мне явился Льюис. Точно так же, как недавно пожаловал мистер Орлов.

– И вероятно, по той же самой причине, – бесстрастно прокомментировал Холмс.

Египтолог не обратил на это замечание никакого внимания, но я не пропустил его мимо ушей.

– Льюис сказал, что наслышан о моей работе. У него были превосходные рекомендации, включая довольно восторженный отзыв Флиндерса Петри. Я знаком с Петри и прекрасно знаю его весьма характерный почерк. Оказалось, Льюис неплохо осведомлен о Древнем Египте. Он навел в моих делах полный порядок, аккуратно разложив весь материал по папкам. Для меня было большим облегчением избавиться от подобной работы: мое продвижение к конечной цели значительно ускорилось.

– Как он выглядел? – поинтересовался Орлов.

– Льюис? Высокий, худощавый, к этому я рискнул бы прибавить «мертвенно-бледный», живой мертвец.

Человек спокойный, очень неприхотливый, что, впрочем, отличает всех, кто побывал в египетских экспедициях. У него что-то неладно с носом, он плохо переносит запах табака. Потому-то я и предложил ему сегодня подняться в мою комнату наверх. Успешное окончание перевода Маннхаймовых таблиц сильно подогрело меня, и я дымил, как заводская труба. А Льюис в общем-то немолод и слабоват, приходилось принимать во внимание его физическое состояние.

– Я тоже должен позаботиться о состоянии вашего здоровья, – перебил я. – Вы уже около полутора суток на ногах, а последние события оказались дополнительной нагрузкой для ваших нервов. Я предписываю вам немедленный отдых в постели.

Холмс и Орлов явно хотели кое-что уточнить, но вынуждены были подавить свое горячее желание, поскольку состояние Хоуарда Андраде оставляло желать лучшего. Одно из преимуществ моей профессии состоит в том, что последнее слово всегда остается за нами, докторами. Когда врач говорит «так и только так», никто, даже сам премьер-министр, не решается оспаривать его.

Мы отвезли Орлова на гондоле в Гранд-отель, где он, судя по всему, остановился. Меня не оставляло предчувствие, что, покончив со всеми неотложными делами, в частности, установив наблюдение за домом Андраде, он прибудет к нам в «Венецию». По пути Холмс показал мне прекрасный Палаццо Дарье, сооруженный по проекту Пьетро Ломбарде, и огромное роскошное творение Якопо Сансовино. Я не знал ни Ломбарде, ни Сансовино, но мой друг с большим почтением произносил эти имена. Я вспомнил, что одно время он страстно увлекался архитектурой эпохи Возрождения. Связано это было с неким небезынтересным дельцем, о котором я, возможно, когда-нибудь поведаю читателям.

Время было позднее, но Венеция – город космополитический, и мы с Холмсом не преминули вкусно поужинать в гостиничном ресторане в тот самый час, когда большинство англичан, допивая свой бренди, уже всерьез подумывают о постели.

Та же мысль пронеслась в моем мозгу, когда мы с удовольствием принялись за фрукты и десертные сыры. Вот тут-то к нам и присоединился Орлов. Официант тотчас поспешил принести кресло для тайного агента. То ли он знал постоянно странствующего Орлова, то ли просто отреагировал на его представительную наружность, не знаю. Пока мы ужинали. Холмс целиком и полностью был погружен в свои размышления и я старался не отвлекать его, зато теперь надеялся выслушать любопытные откровения. Орлов, конечно, не чета Рэндольфу Рэппу, да и кто мог бы с тем сравниться? Однако он обладал обширным опытом в области международного шпионажа и отточил свое умение действовать в трудных условиях до совершенства. Будучи человеком живого ума и немногословным, во время беседы с Холмсом он зачастую здорово убыстрял темп и мне бывало трудно ухватить суть.

– Андраде надежно прикрыт? – Холмс не спеша надрезал кожуру апельсина. Это прозвучало скорее как констатация факта, нежели вопрос.

– Он готовит себе сам. Упрощает все, что можно. Уборщица бывает трижды в неделю. Мы ее проверим. – Орлов поблагодарил меня за предложенный десерт. – В доме должен быть наш человек. Дворецкий, присланный правительством Ее Величества. Эксперт по иероглифам не будет возражать. Довольно умен, знаете ли. Сознает, что его открытие может повлечь за собой непредсказуемые последствия.

Если и не сознает, подумал я, то вы его убедите. А уговаривать Орлов умеет как никто другой; этот джентльмен вполне мог бы разбогатеть, продавая песок в Сахаре.

– Что нового о Китайце? – спросил Холмс.

– Яхта уже на подходе.

– Гм. Вы полагаете, что вслед за его прибытием произойдет разбойное нападение на дом Андраде?

– То, что произошло, было сделано впопыхах. Небрежная работа.

Я налил Орлову стопочку десертного ликера и он, любуясь цветом напитка, поднял бокал до уровня глаз и посмотрел на Холмса.

– Я догадываюсь, что заставило их действовать. Ваш приезд.

Тут мое терпение лопнуло.

– А не могли бы вы перевести свой разговор на более понятный язык. – Боюсь, моя просьба прозвучала не слишком учтиво.

– Агенты Чу Санфу находятся в Венеции, – объяснил Орлов. – Они поспешили, видимо, досрочно, убрать Аарона Льюиса из дома Андраде. Эта спешка наверняка вызвана прибытием Шерлока Холмса.

– Почему вы так считаете?

Губы Орлова дернулись. Верный знак, что он весьма доволен собой.

– А вы не заметили, как отреагировал ваш друг, когда Хоуард Андраде описал своего ассистента?

Я перевел взгляд на Холмса, в глазах его вспыхнули насмешливые искорки.

– Вот уж не думал, что меня так просто раскусить, но Орлов прав: описание ассистента Льюиса живо напомнило мне Феномена Макса.

Вопросительное выражение на моем лице ничуть не изменилось, ибо я не обладал энциклопедическими познаниями Холмса, который знал едва ли всех тех, кто входит в различные группировки преступного мира.

– В юности Макс выступал в мюзик-холлах, демонстрируя свою феноменальную память. Отвечал на любые вопросы. Однако впоследствии он обратил свои, без сомнения, выдающиеся способности на едва ли законную деятельность: занялся подделкой различных документов и выпуском фальшивых денег.

– Как странно! – удивился я. – Человек с феноменальной памятью специализируется на подделке документов, становится фальшивомонетчиком.

– Ничего странного, Ватсон. Люди, необыкновенно умственно одаренные, нередко находят радость, работая руками. Ловкость, с которой Макс обращался со всякими механическими приспособлениями и красками, доставила немало неприятностей правительству.

Но ведь сам Холмс, подумал я, живое опровержение его собственного утверждения! Правда, тотчас вспомнил я, что в минуты досуга Холмс получает неизъяснимое наслаждение, играя на скрипке.

Орлов задумчиво потягивал ликер.

– Макс специализировался на изготовлении гиней и соверенов. Я знаю о нем.

– А я знаю его, – сказал Холмс, и глаза Орлова мгновенно вспыхнули.

– Я сыграл важную роль в его изобличении в 1881 году, если не ошибаюсь. Еще в самом начале его деятельности. Много лет он сидел в Дартмурской тюрьме, но, очевидно, вышел на свободу.

– Погодите, – выпалил я, – вы хотите сказать, что Феномен Макс был нарочно подослан к Хоуарду Андраде?

– Разумеется, – подтвердил Холмс. Его тон, помимо его воли, подразумевал, что даже пятилетний ребенок мог бы догадаться об этом.

– Но ведь эти люди охотились за самим Андраде. Забрались в его спальню.

– Я не стал опровергать вашу версию, Ватсон, так как Андраде теперь станет беспокоиться о личной безопасности. К сожалению, вы все перепутали. Связанные вместе простыни явно должны были служить не для подъема, а для спуска. Случившееся очевидно: Феномена Макса использовали для того, чтобы подобраться поближе к Андраде. Максу следовало хорошенько запомнить содержимое всех папок и узнать ключ к расшифровке тайных письмен. Предполагаю, что с прибытием яхты он присоединился бы к своему хозяину, Чу Санфу. Затем они должны были отправиться в Египет. Но их далеко идущие планы расстроило наше появление в Венеции.

Столкнись я лицом к лицу с Феноменом Максом, я непременно бы его узнал. Потому-то люди Чу Санфу подплыли под окно спальни и подали сигнал лже-Льюису, чтобы он спускался. Макс, под предлогом крайней усталости, удалился в спальню на верхнем этаже и связал веревку из простынь, чтобы спуститься вниз. То, что вы его заметили, едва не сорвало их замысел.

Я откинулся на спинку кресла, довольный этой скрытой похвалой. Глаза Холмса смотрели хорошо знакомым мне невидящим взглядом. В воцарившейся на миг тишине я посмотрел на Орлова, а он вместо ответа пожал плечами.

– Что теперь? – наконец тихо произнес тайный агент.

– В этом деле, – как будто сквозь сон сказал Холмс, – мы вынуждены опираться на догадки в гораздо большей степени, чем хотелось бы. Священный Меч находится в руках Чу Санфу, который направляется на своей яхте в Александрию. Это факты, остальное всего лишь наши предположения. Я полагаю, что, подобрав здесь, в Венеции, Феномена Макса, Чу Санфу продолжит свой путь в Египет. Но какое отношение имеют ко всему этому золотые таблички Маннхайма? У меня такое ощущение, что эти письмена являются составной частью всей тайны. Я помню, что они были украдены из коллекции Маннхайма и что вор был задержан. Но дабы восстановить все что в деталях, мне необходимы мои досье с записями. Вы не могли бы подсказать мне какие-нибудь подробности, Орлов?

– Лишь некоторые. В воровстве обвинили некоего Хайнриха Хублайна, ныне отбывающего срок в тюрьме. Таблиц не нашли, впрочем, я так и не знаю, почему.

– Ответ на этот вопрос, возможно, знает Вольфганг фон Шалловей, – откликнулся Холмс. – Сегодня же вечером я пошлю телеграмму уважаемому шефу берлинской полиции, и если в ответе получим что-либо интересное, завтра же возобновим свое путешествие, Ватсон, ибо должны постараться распутать эту международную проблему.

12 РАССКАЗ БЕЗУМЦА

Ответ шефа берлинской полиции – Холмс, должно быть, дожидался его на почтамте, – видимо, оказался обнадеживающим. Ни свет ни заря меня вытащили из нагретой постели, и в скором времени мы уже сидели в гамбургском экспрессе, который, согласно своему маршруту, останавливался в Берлине. От этой поездки у меня мало что сохранилось в памяти. Почти все время я дремал, что, пожалуй, было к лучшему, ибо Холмс был не расположен беседовать, а вокруг его глаз и на благородном лбу залегли глубокие морщинки.

Как обычно по приезде в немецкую столицу, мы остановились в гостинице «Бристоль-кемпинг», где я с удовольствием смыл с себя дорожную пыль. На следующее утро нам надлежало отправиться на Александерплац, где помещалось Главное управление уголовного розыска Берлинской полиции, учреждение работавшее как хорошо смазанный механизм.

Холмс в течение многих лет поддерживал дружеские отношения со знаменитым шефом берлинской полиции фон Шалловеем и Арсеном Пупэном, гордостью Сюртэ. Это было что-то вроде свободного союза, построенного на взаимном восхищении и теплых личных чувствах. Однажды они даже вместе работали над одним небезынтересным делом, но вряд ли здесь уместно будет говорить об этом.

Вольфганг фон Шалловей был маленьким, щеголеватым человечком. После обмена приветствиями он сразу же перешел к делу, что, вообще-то говоря, не принято на континенте. Оказать помощь коллеге было для него делом чести, впрочем, он не хотел упускать случай показать остроту клюва Германского орла Британскому льву.

– Он таскает вас с собой по всей Европе, доктор?

Я устало улыбнулся, как бы подтверждая его слова.

– Не думаю, чтобы вы ездили в Венецию для поправки здоровья. А теперь вот вы у нас, в Германии. Только какое-то важное дело может выманить Холмса из его любимого Лондона.

– Возможно, вы и правы, – ответил Холмс. – Я был бы вам обязан, если бы вы пролили свет на исчезновение Маннхаймовых таблиц.

– Вы ведь задержали вора, не так ли? – спросил я.

– Задержанный нами Хайнрих Хублайн находится в тюремной лечебнице для умалишенных преступников. Вот и все, чем мы располагаем по данному вопросу. Но таблиц у нас нет, они словно растворились в воздухе.

Фон Шалловей выразительно взмахнул рукой, скривив губы в гримасе неудовольствия.

– Вы не удовлетворены таким исходом?

– Ни в коей мере, Холмс. Это произошло четыре года назад. Хублайн был отнюдь не единственной моей проблемой. – Шеф постучал указательным пальцем по лежащей на столе папке.

– Четыре дела, господа, и все нераскрытые. Вы, англичане, сказали бы, что это ложится темным пятном на мою репутацию, что ж, так оно и есть. Однако с Хублайном нам повезло. После его признания нераскрытых дел у нас не осталось.

– Вор признался в содеянном? – воскликнул я.

– Но он ведь сумасшедший, Это подтверждено и врачами. Они диагностируют кататонию: он как бы погружен в свой тайный мир. Вполне возможно.

Фон Шалловей поднялся из-за стола, как бы пытаясь отстраниться от злополучной папки. Тихо постучав в дверь, вошел его помощник, шеф сделал какой-то жест, и он тут же исчез, не проронив ни слова. Холмс однажды сказал по этому поводу: «Когда Шалловей приказывает подчиненным: „Прыгайте!“ – они лишь спрашивают: „На какую высоту?“»

Холмс, впрочем, здорово меня удивил своей просьбой.

– Расскажите нам об этих нераскрытых делах, – почему-то произнес он.

В не меньшей степени удивился и фон Шалловей.

– Я думал, что вы интересуетесь… – Он тут же закусил губу. – Не важно. Может быть, у вас появятся какие-нибудь плодотворные идеи. Как это говорится: дареному… коню…

– В зубы не смотрят, – договорил я.

– Йа, Ватсон хорошо разбирается в тонкостях языка.

– Он читает занимательную американскую литературу, – сухо заметил Холмс. – О всевозможных преступлениях.

Фон Шалловей вновь уселся за стол и открыл папку, но это было всего лишь хорошо заученное движение, ибо он прекрасно знал ее содержимое.

– Более шести лет назад произошло ограбление на Моренштрассе. Грабитель отмычкой открыл дверь, ведущую на заднюю, пожарную лестницу. Дом этот населен людьми богатыми, и из всех жильцов он остановил свой выбор на крупном дельце, скупщике краденого. Ему удалось украсть кучу денег.

– И немудрено, – воскликнул я. – Скупщик краденого всегда должен иметь при себе большую сумму.

Фон Шалловей указал на Холмса.

– Это он наверняка узнал от вас, Холмс, а не из детективной литературы. Во всяком случае, мы тщательно осмотрели замки. Расследование проводил Хаммер.

– Хороший специалист, – произнес Холмс.

– Я учил его сам, – отозвался фон Шалловей. – Царапины на замках навели нас на кое-какие предположения, и он отправился в полицейскую картотеку.

К счастью, я хорошо понимал, что он имеет в виду. Такой человек, как Шерлок Холмс, не мог не восхищаться железной логикой немцев и их организационным гением. Я уже как-то слышал от него о картотеке, огромном каталоге, где собрана исчерпывающая информация о преступниках и преступлениях. Холмс называл ее огромным архивным хранилищем, ибо располагалась она в ста шестидесяти комнатах. И нельзя было с ним не согласиться.

– Мы нашли его по отмычке. Такой отмычкой, судя по нашим данным, пользовался только один человек. Мы очень быстро вышли на него, нооказалось, что в ночь грабежа он находился в тюрьме, арестованный по подозрению в ограблении казино в Бад Хомбурге.

– Стало быть, обвинение рассыпалось?

– Полностью. – Фон Шалловей снова встал из-за стола. – То же самое произошло и со всеми остальными делами. В Бремене похитили драгоценности. Ограбленный, по нашему предположению, контрабандист. Украдены были драгоценности его жены. И возможно также, алмазы, которые ему удалось пронести через таможню. Вор проник в дом с помощью стеклореза. Все, казалось, указывало на человека, зарегистрированного в нашей картотеке. И что же? В ночь грабежа подозреваемый, сидел в винном погребке. И мои же люди подтверждают его алиби.

Фон Шалловей принял предложенную мной папиросу и нервно закурил.

– Данке, доктор. Гм. Американские папиросы туже набиты. Лучше наших!

– Я предпочитаю их, – отозвался Холмс.

– Во всяком случае, механизм весьма эффективен: наши картотека и архив – величайшее подспорье в работе, и тем не менее четыре дела так и остались нераскрытыми.

– Не считая дела Хублайна?

– Это тоже. Две золотые таблички были выкрадены из дома Маннхайма в Шпандау. Как вы знаете, герр Маннхайм обладает одной из величайших коллекций предметов искусства во всем мире. Вор забрался в дом через окно на четвертом этаже. Такое мог проделать только один человек, Шади по прозвищу Тень.

– И у него также оказалось алиби? – заинтересованно спросил я.

– Мы так и не нашли его. Он пользуется присосками, прикрепленными к рукам и коленям. Может подняться по стене, гладкой как стекло. А уж сколько упреков по делу Маннхайма мы выслушали от высокопоставленных особ! Он владелец крупных сталеплавильных заводов, очень важных для Германии. На месте преступления обнаружились кое-какие следы, наши сотрудники нашли оттиски каучука на внешней стене здания. Без сомнения, это Шади, но в Главном управлении появляется этот Хублайн. У нас о нем никаких данных, а он, выпучив безумные глаза, уверяет, что это он украл таблички.

Фон Шалловей раздраженно стукнул по столу.

– Конечно же, это Шади по прозвищу Тень, но как убедить присяжных, если человек, стоящий перед ними, во всем сознался. Хублайн был осужден. Да он и не пытался защищаться. Те немногие слова, которые удалось вытянуть из него адвокатам, лишь способствовали его осуждению. После этого им занялись доктора. Я с ними абсолютно согласен. У Хублайна и впрямь недостает… как вы говорите?..

– Винтика в голове.

– Йа. И вот сейчас он в пси… пси…

– В психушке.

– Вот именно, доктор.

– Так, значит, о нем нет никаких сведений в архивах? – уточнил Холмс.

Фон Шалловей посмотрел на нас, явно сконфуженный.

– Слава Богу, пресса не стала поднимать большой шумихи. Кого интересуют новости о сознавшемся преступнике? Но, господа, Хайнрих Хублайн, отправляясь на дело, переодевался женщиной!

– Вы шутите, фон Шалловей? – воскликнул я, привставая с кресла.

– Какие уж тут шутки! Хублайн обладает задатками превосходного актера. Он невысокого роста, худощав, с правильными чертами лица. Обычно, надев парик блондинки, он представляется певицей и поет высоким голосом, и надо заметить, весьма недурно. Когда его выступление заканчивается, он сбрасывает с себя парик и публика изумленно ахает.

– Преступник, переодевающийся женщиной, и сенсационное преступление, – как бы размышляя вслух, протянул Холмс. – Боюсь, что пресса упустила сенсацию века. Могу я взглянуть на этого необычного заключенного?

– Конечно. Но вы ведь не откажетесь посмотреть те четыре дела, которые я упомянул. – Фон Шалловей пролистал папку и протянул Холмсу несколько машинописных страниц. – Пожалуйста, посмотрите. Каждый день, стоит мне только прийти на работу и увидеть эту папку, как я тотчас вспоминаю о Хублайне и настроение сразу же портится.

Сыщик кивнул.

– Но неплохо бы для начала заглянуть в вашу картотеку. Вы же знаете, какое искреннее восхищение она у меня вызывает.

Фон Шалловей повернулся ко мне.

– Он что-то ищет. – Его блестящие глаза вновь обратились на Холмса. – Я велю Хаммеру проводить вас, и пока вы будете просматривать досье, мы с доктором Ватсоном пообедаем. Есть здесь одна пивная, доктор, где подают самые лучшие сосиски, которые вам только доводилось пробовать.

В восторг я отнюдь не пришел, ибо стройный, как танцовщик, шеф немецкой полиции обладал поразительной способностью поглощать темное пиво и сытную еду без видимого ущерба для фигуры, в то время как я… Но Холмс настоял, чтобы я принял это предложение, и мне пришлось провести почти два часа в приятном обществе фон Шалловея. Когда мы вернулись, Холмс уже ожидал нас в приемной.

– Я чудесно провел время, ознакомившись с вашей картотекой, фон Шалловей. Правда, я на время отклонил любезное предложение Хаммера проводить меня к Хублайну, поскольку подумал, что весьма небесполезным может оказаться присутствие Ватсона. Не исключено, что понадобится медицинская консультация.

– Разумеется, – ответил я, чувствуя, как к горлу моему подкатывает ком. – В психиатрическую лечебницу – так в психиатрическую лечебницу.

Психиатрическая лечебница для преступников находилась рядом с городской тюрьмой. Холмс посоветовал мне поговорить с лечащим врачом, тогда как он расспросит о поведении Хублайна медицинский персонал. По пути к камере заключенного я поведал Холмсу обо всем, что мне удалось выяснить.

– Образцовый заключенный. Никогда не шумит, не буянит, да и вообще ничего не говорит, что, несомненно, является признаком душевного расстройства. Он стал немым.

– Лишь иногда, обычно по ночам, из его камеры доносятся взрывы хохота, – продолжил Холмс. – Один из надзирателей описал этот смех как какие-то странные механические, лишенные всякого веселья звуки, с небольшими интервалами между отдельными взрывами.

Я невольно вздрогнул.

– Во всяком случае, этот человек не представляет опасности для окружающих.

– Но он ничего не говорит! А для нас это самое худшее.

Сержант Хаммер отпер дверь камеры, и мы вошли. Хайнрих Хублайн выглядел именно так, как его описывал фон Шалловей. Он сидел, выпрямившись, на койке, глядя на стену перед собой маленькими, будто черные пуговки, глазками. Я заметил, что рот его подергивается, но заключенный не обратил никакого внимания на наше появление. Хаммер, закрыв дверь камеры, застыл подле нас в бдительном напряжении. Хублайн, конечно, не представляет опасности, но тем не менее у пациентов психиатрической лечебницы зачастую наблюдаются значительные перемены темперамента.

Холмс какое-то время стоял неподвижно, разглядывая фигуру на койке и, вероятно, ожидая какой-то реакции со стороны Хублайна. На вид он был человеком довольно хрупким, с плоской грудью и худыми руками и ногами. Я чувствовал, что его нервная система расшатана, а органы чувств плохо защищены от внешнего воздействия: я диагностировал сильное нервное расстройство, которое и привело заключенного к сознательному уходу от этого ненавистного ему мира. Он, видимо, человек того типа, который драматизирует все потрясения и удары, любой ценой стремясь избежать их. Выглядел он, как и большинство душевнобольных, довольно моложаво.

– Хублайн? – мягко произнес Холмс, видимо, пытаясь подобрать подходящий тон.

Заключенный слегка кивнул, похоже было, он воспринимал нас лишь периферией своего сознания.

– Знаменитый актер, – продолжал сыщик. Кажется, в тусклых глазах пациента блеснул свет, впрочем, я не вполне уверен в этом.

– Нет, это никуда не годится, – не унимался Холмс. В его голосе послышались слабые укоряющие нотки. – Ведь они так никогда и не узнают о том, что тебе удалось совершить!

Хублайн медленно и неохотно повернул голову в нашу сторону, при этом все его щуплое тело осталось неподвижным. Так обычно ныряльщик использует плавучесть организма, чтобы всплыть на поверхность. Теперь глаза его, казалось, смотрели сквозь нас, куда-то в необозримую даль.

– Они ведь не знают, что это ты украл таблички. Не знают, как замечательно ты сыграл свою роль.

Темные глаза сфокусировались на выразительном лице Холмса, только тогда Хублайн, можно сказать, впервые увидел его. Слова сыщика вернули его на землю.

– Подобного никто и никогда не делал. Ты первый придумал это.

В глазах заключенного мелькнуло осмысленное выражение, даже интерес.

– Откуда вы знаете? – Голос звучал хрипло, словно заржавел от долгого «хранения». Я заметил, как напрягся Хаммер. Его явно поразили слова Хублайна.

– Я Шерлок Холмс.

Костлявое, с тонкими чертами лицо теперь открылось сыщику: заключенный даже откинул со своего узкого лба прядь темных волос.

– Использовать полицейскую машину против нее же самой! Гениальная идея.

Губы заключенного вновь дрогнули, на бледном, почти прозрачном лице появилось слабое подобие улыбки.

– Да, идея была хорошая, – согласился он, уже свободнее выговаривая слова.

– Но тебе пришлось попотеть. Как ты научился пользоваться отмычкой?

Хублайн заговорил уже охотно, явно стремясь удовлетворить свое изголодавшееся по похвалам тщеславие.

– В досье я нашел чертежи этого инструмента. К тому же, когда работаешь в кабаре, встречаешь много разных людей.

– Стало быть, ты получил полезные советы от взломщика. Кто-то другой научил тебя пользоваться стеклорезом. – Холмс проговорил это тоном профессора, поздравлявшего своего студента с успехами в учебе.

– У меня неплохие руки. Я начал работать с куклами.

– Прежде чем стал перевоплощаться в женщину?

На лице Хублайна мелькнула тень раздражения.

– Играть роль женщины было много прибыльнее. Я мог петь высоким голосом и танцевать. Мужчины в зале пытались даже ущипнуть меня и чувствовали себя круглыми дураками, когда я снимал парик.

– Но тебе это никогда не нравилось?

– Нет, конечно. Все считали меня извращением.

– Поэтому ты решил заняться каким-нибудь опасным делом. Стать, к примеру, Робин Гудом, вернее, – поправился Холмс, – Вильгельмом Теллем.

Глаза заключенного горели теперь ясным огнем.

– Да, это совсем не то, что переодеваться женщиной! По-настоящему возбуждало. Пробираясь в темноте, в тишине, как радостно было сознавать, что ты одурачил их.

– Одурачил всех, – уточнил Холмс.

– Но в конце концов одурачили меня самого. – При этом, видимо, весьма горьком воспоминании веки Хублайна затрепетали. Я почувствовал, что он может вот-вот вернуться к своему обычному состоянию, но Холмс прекрасно сознавал подобную опасность.

– А эта история с фрау Мюллер. Просто замечательный замысел и исполнение!

Хублайн не мог не заглотить приманку, его сознание вновь оживилось.

– Это не составило труда. Ни у кого даже не возникло подозрений.

– Потому что до этого ты всегда перевоплощался в красивых женщин?

Заключенный кивнул.

– Фрау Мюллер была безобразной старушкой. Я зачернил несколько зубов. Нарисовал морщинки и даже родинку. Вот здесь. – Он ткнул пальцем между подбородком и губами. – Парик ее выглядел как старая пенька. Никто не испытывал желания дважды взглянуть на фрау Мюллер, до того она была уродлива. Разумеется, мне пришлось прекратить работу в кабаре.

– Дабы по ночам убирать в Главном управлении полиции. Поскольку ты был не старой ревматической старухой, а ловким молодым человеком, то успевал выполнять свои обязанности, да еще и заглянуть и картотеку.

– Первые четыре ограбления были только пристрелкой. Хотелось совершить какое-нибудь крупное преступление, о котором писали бы все газеты и люди толковали годами.

– И ты решил стяжать лавры Шади?

Употребленное Холмсом выражение понравилось Хублайну.

– Пришлось долго тренироваться, но в конце концов я научился пользоваться присосками. Это было тем проще, что вес у меня очень небольшой.

– И ты стал человеком-мухой.

Хублайн кивнул.

– Тут как раз в газетах поднялась шумиха по поводу золотых таблиц, купленных Маннхаймом. Я подумал, что их похищение вызовет настоящую сенсацию. Таблицы были такие ценные, что на вырученные за них деньга я мог бы прожить всю оставшуюся жизнь. И никаких тебе кабаре, никаких фрау Мюллер. Но таблички оказались из белого золота. Ни один скупщик их не принимал.

В глазах Хублайна блеснула влага, настроение у него явно изменилось к худшему.

– Я совершил это ограбление. Упорно раздумывал и работал, но ничего не достиг. Когда Китаец обратился ко мне с предложением купить таблицы за гроши, у меня было впечатление, что жизнь прожита напрасно. Я чувствовал себя марионеткой, которой никто не желает управлять. Я продал ему таблицы, а потом… потом…

Голос постепенно затих. К стене вновь обратились невидящие глаза. Хайнрих Хублайн вернулся в царство забвения, безмолвия, пустоты.

Холмс перевел взгляд на меня, видимо, осознавая, что у него не осталось никаких приманок, дабы возвратить ускользающую личность этого человека в мир реальный, и он смирился с этим.

Сыщик жестом приказал Хаммеру открыть дверь. Хублайн даже не заметил нашего ухода.

В глубокой печали покидал я этого бедного, неуравновешенного, заблудшего человека, однако скорбь эта тут же уступила место чувству сильнейшего изумления.

– Холмс, каким образом вы сумели установить, что все пять преступлений совершил Хублайн? И что он блистательно сыграл роль уборщицы?

На лице Холмса появилась едва заметная улыбка: видимо, он был доволен собой.

– А вас не поразило, доктор, что во всех преступлениях, которые нам перечислил фон Шалловей, было нечто общее?

Я отчаянно ворошил в памяти, пытаясь понять, что именно позволило Холмсу разрубить гордиев узел, но заранее предчувствовал, что мои усилия окажутся бесплодными.

– В каждом преступлении чувствовался характерный почерк какого-либо преступника, у которого неизменно оказывалось железное алиби. Все алиби были случайными. Подумайте, Ватсон: на Моренштрассе была очищена квартира скупщика краденого. В Бремене украдены драгоценности, принадлежавшие жене подозреваемого в контрабандной торговле. И тут меня осенило, что кто-то использует папки архива и общий каталог не только чтобы скопировать характерные приемы некоторых преступников, но и для того, чтобы наметить себе жертвы. Кто же, кроме самих полицейских, имел доступ к этим папкам? Какой-то невидимка?

– Продолжайте, Холмс.

– Терпение, старина. Невидимками бывают, например, почтальоны. Они совершают свои обходы с такой регулярностью, что по прошествии некоторого времени мы перестаем их замечать. К той же категории относятся и уборщицы. А Хублайн, насколько нам известно, нередко перевоплощался в женщину. Немцы записывают и регистрируют абсолютно все, поэтому мне удалось узнать, что некая ночная уборщица фрау Мюллер не явилась на работу как раз в тот день, когда Хублайн сдался полиции. С тех пор о ней ни слуху ни духу.

– Пока исчезнувшую уборщицу не обнаружил Шерлок Холмс, – заявил я, гордясь своим другом. – Ваши открытия, безусловно, порадуют фон Шалловея, но какое отношение они имеют к нашим делам?

– Хублайн упомянул, что таблички у него за полцены купил Китаец.

– Сам Чу Санфу?

Холмс отрицательно покачал головой.

– Скорее всего кто-нибудь из его людей. Это случилось четыре года назад, и Чу все еще разыгрывал роль коллекционера. Конечно же, он не упустил табличек. С тех пор что-то изменилось и их ценность в его глазах резко возросла.

Мы уже подъезжали к Главному управлению полиции, где находился кабинет фон Шалловея, когда я задался другим вопросом.

– Хублайн упомянул о белом золоте. Что это такое, Холмс?

– Чистое золото – двадцать четыре карата. В нынешние времена используются сплавы, обладающие повышенной прочностью. Наиболее ходовое, в четырнадцать каратов, содержит в себе большой процент меди. Красное золото получают путем прибавления меди. Белое же вырабатывают двумя способами: с добавлением относительно дешевого никеля или платины, более редкого и дорогого металла, чем само золото. В священных табличках было именно такое золото, с добавлением платины, – не для придания прочности, а для красоты.

– Неужели скупщики пренебрегли табличками из-за их платиновой примеси?

– Полагаю, Хублайн стал жертвой обмана. Ведь в конце концов он был не профессиональным преступником, а всего лишь лицедеем. Всегда можно расплавить таблички, чтобы отделить золото от платины, – скупщики просто не решались приобрести вещи, кража которых наделала столько шума.

Вскоре после этого, покинув обезумевшего от счастья фон Шалловея в его кабинете на Александерплац, мы возвратились в гостиницу «Бристоль-кемпинг». Шеф полиции, весьма довольный тем, что его нераскрытые дела наконец-то благополучно разрешились, а заодно и выяснилась роль Хублайна, предложил устроить что-то вроде праздничного банкета, но, к моему вящему сожалению. Холмс отговорил его от этой мысли, сославшись на неотложные дела. Фон Шалловей был слишком тактичен, чтобы расспрашивать об этих делах.

Как только мы вернулись в отель, Холмс тут же исчез. Подозреваю, что он срочно отправился в британское посольство, чтобы связаться отгула по телеграфу со своим братом в Лондоне. Какие еще телеграммы он мог послать или получить, я не знаю. По его возвращении мы сразу же упаковали вещи: это не заняло много времени, ибо мы путешествовали налегке.

Теперь Холмс собирался в Египет. Я не без некоторого ехидства заметил, что торговое судно, на котором находилась украденная из дома Сполдинга реликвия, могло изменить маршрут и в таком случае уже прибыло в Александрию. Но Холмс, как всегда, знал, что делал.

– На «Хишури Каму» перед отплытием не хватало двух кочегаров, Ватсон. Капитану пришлось заключить контракт с двумя новыми членами команды: Берлингтоном Берти и Крошкой. Судно следует строго по графику и прибудет в Египет лишь через несколько дней.

Итак, Холмс сумел устроить своих людей на торговое судно, дабы те вели постоянное наблюдение за злоумышленниками. Я определенно ошибался, полагая, что он может упустить Священный Меч из поля зрения.

Неплохо было бы обновить наш скудный гардероб в одном из модных берлинских магазинов, но на это у нас уже не было времени. Холмс купил билеты до Констанцы. Поездка на поезде была довольно скучной, но нас, точнее, меня, ожидал сюрприз по прибытии в порт на берегу Черного моря. Экипаж отвез нас на причал, и мы взошли на миноносец флота Ее Величества. Это быстроходное средство передвижения для нас, несомненно, обеспечил Майкрофт Холмс. Не теряя времени, стремительный, как стрела, корабль пересек Черное море, миновал Дарданеллы и оказался в Средиземном море.

С вашего позволения я обойду эту поездку молчанием. Достаточно сказать, что я сильно страдал от морской болезни, еле двигался, бледный и осунувшийся. Холмс – следует отдать ему должное – помогал мне как мог, не покидая нашей небольшой офицерской каюты. Чтобы как-то подбодрить меня в моем плачевном состоянии, он с необычайной полнотой излагал подробности дела, которым мы занимались, наметив совершенно новое направление в нашем расследовании.

– Вы знаете, мой добрый друг, что Древний Египет был цивилизованным обществом, вполне способным донести свою историю до будущих поколений, поэтому, после того как Шампольон расшифровал надпись на Розеттском камне, казалось, еще немного, и… мы найдем ключи к древним тайнам. Этим ожиданиям, однако, не суждено было сбыться.

– Вы полагаете, что золотые таблички могли бы приподнять завесу? – поинтересовался я, принимая из рук Холмса тарелку с едой.

– Кто знает. У нас ведь весьма смутное представление о том, как воздвигались пирамиды и каким образом были совмещены с четырьмя сторонами света. Или почему Сфинкс или Мемнонский колосс обращены на восток, параллельно, кстати сказать, оси большого храма Амона-Ра в Карнаке.

– Ну, это-то проще простого, Холмс, – выпалил я, вытирая лицо и рот влажным полотенцем. – Восходящее солнце. Ведь они почитали солнце наряду с другими божествами.

– Я готов согласиться с этим, – откликнулся он, – но вспомните, что другие древние сооружения, которые, казалось бы, невозможно возвести без помощи машин, также ориентированы по восходу и заходу солнца и луны. Взять хотя бы Стоунхендж и храм майя в Юкатане.

– Боже мой, уж не считаете ли вы, что за всем этим кроется нечто космическое, какая-то тайная сила?..

Прежде чем Холмс успел ответить, мне стало так дурно, что я потерял всякий интерес к предмету обсуждения.

13 ЗАКОУЛКИ КАИРА

– Да, конечно, – подтвердил полковник Грей, – все семь чудес света были созданы еще до Рождества Христова. Греки относят их создание ко второму веку до нашей эры. Однако все они исчезли, за исключением самых больших и старых. – Обмахиваясь шляпой, Грей указал на запад, туда, где протекал Нил. – Сохранились лишь пирамиды Гизы, построенные еще за два тысячелетия до Навуходоносора, на месте висячих садов Семирамиды. Они были очень старыми уже тогда, когда остатки рухнувшего бронзового колосса Родосского увез прочь сборщик утиля.

Руки полковника загорели до черноты, а лицо осталось цвета обожженного кирпича. Он отхлебнул джина с лимонным соком и как бы нехотя продолжил своим тягучим негромким голосом:

– После того как мы с вами, доктор, перестанем существовать, после того как перестанет существовать и сама Англия, они все еще будут стоять на своем месте. Завтра, если хотите, я вам их покажу. Тут совсем недалеко. Перейти по мосту через Нил, и вы уже рядом с ними.

Я пожал плечами, не желая связывать себя никакими обязательствами. По прибытии в Александрию Холмс развил бурную деятельность, он посылал телеграмму за телеграммой и, без сомнения, уже выработал определенные планы. Он попросил полковника Грея без проволочек доставить меня в Каир, а сам остался в Александрии: не исключено, что побывал и в Розетте. Полковник, очевидно, был старым египетским служакой, хотя я не мог бы с определенностью сказать, в чем именно состоят его обязанности в протекторате. Он отвез меня в гостиницу Шеперда, на этом его миссия закончилась. Я был рад оказаться в этом спокойном благословенном месте, где собиралось здешнее британское общество; при виде его мои щеки вновь разрумянились.

Мы сидели на веранде, освященном обычаем месте, где по вечерам за бокалом чего-либо горячительного собираются англичане. Грей, неистощимый источник знаний, поведал мне об экспедиции 1881 года немецкого филолога и египтолога Карла Рихарда Лепсиуса и раскопках возле Сфинкса. Тогда-то он и упомянул о близлежащих пирамидах.

Откровенно говоря, я уже пресытился описаниями чудес этой древней страны и стремился почерпнуть более современную и полезную информацию.

– Полковник, у меня сложилось впечатление, что в городе слишком много военных. – В его глазах мелькнуло удивление, затем он хмыкнул и издал еще целый ряд нечленораздельных звуков.

– Здесь происходят какие-то беспорядки? – настойчиво допрашивал я.

– Ничего особенного, – ответил он уклончиво.

– Но вы что-то подозреваете? Ведь вы, здешние, отличаетесь способностью предугадывать события.

Он не стал оспаривать мое утверждение, наоборот, с готовностью согласился.

– Египет, знаете ли, теснее связан с Востоком, чем с Европой. Все восточные люди в глубине души ужасно суеверны. Давно уже назрел очередной период религиозного возрождения мусульман. Город взбудоражен каким-то пророчеством или слухом, скорее всего слухом.

Поскольку он был не склонен продолжать разговор, я попробовал расшевелить его.

– Уж не грозит ли нам очередная история с Махди?

– Боже сохрани! Слух очень странный: будто пророк вот-вот восстанет из могилы. В «Аль-Ахрам» появилась подстрекательская статья… – Заметив мое недоумение, он поспешил разъяснить: – Здесь это ведущая газета. Для них довольно необычно комментировать слухи, распространяемые в мечетях и на базарах, но…

Полковник Грей отставил свой бокал.

– Не хотите ли еще? – поинтересовался он.

– Нет, спасибо. Послушайте, я вам очень признателен за то, что вы взяли на себя труд стать моим гидом, но не хочу быть вам обузой. Я пообедаю здесь, в гостинице, а затем хорошенько отосплюсь.

– Да, мистер Холмс говорил, что весьма озабочен вашим состоянием.

Я почувствовал, что полковник не прочь был освободиться от меня.

– Я зайду утром, надеюсь, к этому времени мистер Холмс уже появится, – сказал он, несильно пожимая мою руку. Затем снова хмыкнул и, видимо, решил еще немного задержаться.

– В Лондоне, знаете ли, нелегко понять, что здесь происходит.

– На границах Империи?

– Да. Но, похоже… ваш друг неплохо осведомлен.

Можно было только догадываться, каким образом полковник Грей разузнал об этом. И я, естественно, усомнился, в самом ли деле этот типичный на вид старый колониальный служака с холерическим лицом таков, каким представляется.

Понежившись в прохладной ванне, я надел легкий костюм, который по совету полковника купил в лавке напротив, и отправился ужинать. Но после изнурительного путешествия аппетита у меня все еще не было.

Поужинав, я направился на веранду гостиницы. Приятно было чувствовать твердый пол под ногами. С заходом солнца легче дышалось, впрочем, даже вечер не принес освежающей прохлады. Однако в своем новом костюме я от жары не страдал, но, не имея никаких известий от Холмса, прямо-таки не знал, что делать: то ли пересечь улицу и осмотреть расположенные под аркадами магазинчики, то ли возвратиться к себе в номер, как вдруг увидел его…

Он шел по Шария Камель, коренастый, коротконогий, правда, это не мешало ему двигаться достаточно быстро. Говорят, все восточные люди, все китайцы на одно лицо, но, вопреки этим разговорам, я сразу же узнал Лу Чанга, адвоката-китайца, чьими услугами пользовался Чу Санфу. При свете фонаря я успел разглядеть его лицо с оливковым отливом и слегка раздвинутыми губами. Ослепительно белые зубы были такими крупными и такой правильной формы, что легко сошли бы за фальшивые.

Не раздумывая, я отбросил прочь папиросу и пошел за ним следом. Адвокат направлялся в сторону парка Эзбекийе и для удобства наблюдения я перешел на другую сторону улицы. На ходу я вспоминал, какую необыкновенную ловкость проявлял Скользкий Стайлс, который достиг в деле слежки просто поразительных успехов. По улице двигался довольно густой поток экипажей и меня не так-то просто было заметить, а в случае чего я мог бы повернуться лицом к одной из многочисленных витрин.

Сначала я действовал интуитивно, но затем стал мысленно оценивать ситуацию. Конечно, появление лондонского адвоката в Каире не могло не вызывать удивления, но, с другой стороны, что удивительного в том, что члены шайки Чу Санфу уже собрались там, куда направлялся их предводитель?

Если бы я только смог узнать, где остановился Лу Чанг, я сообщил бы эту важную информацию Холмсу, когда он прибудет в Каир. Затем у меня мелькнула мысль, как было бы хорошо, если бы великий сыщик был со мной, ведь следовать по пустынным улицам почти незнакомого мне города за членом преступной группы – дело весьма рискованное и помощь бы мне не помешала. Но мое предприятие не для слабонервных, пути назад нет.

Мы были уже на границе европейской части города, дальше шли базары и узкие улочки его туземной части. Прохожих становилось все меньше, и вскоре улицы совершенно обезлюдели. Лу Чанг продолжал идти, не оглядываясь, что наверняка бы насторожило более опытного в таких делах человека, чем я. Наконец китаец на миг остановился, бросил взгляд через плечо и свернул в переулок. В это время меня как раз залило светом одного из редких здесь фонарей, что угрожало мне разоблачением. Лу Чанг, казалось, не заметил меня, и только тут ко мне наконец вернулось благоразумие.

Старается завлечь меня в ловушку, подумал я. Он или кто-то другой приметил меня в гостинице и решил хитростью выманить оттуда. Ну что ж, это игра для двоих, ободрил я себя.

Я прошел по улице дальше, даже не заглядывая в переулок, где скрылся адвокат. На следующем перекрестке я повернул за угол. Кругом не было ни души, все здешние обитатели разошлись по домам. В этом нет ничего удивительного, ибо Каир просыпается очень рано. Убедившись, что никто за мной не наблюдает, я перешел на бег и, запыхавшись, добежал до следующего угла, остановился и осторожно заглянул в переулок. Если бы вдруг появился Лу Чанг, я мог бы следить за ним, оставаясь незамеченным, но китайца нигде не было видно. Проулок оказался тупиком. Самым разумным, пожалуй, было вернуться в гостиницу, но если члены шайки охотятся за мной, то легко могут меня догнать на этих слабо освещенных улицах, а у меня нет никакого оружия, чтобы защищаться. Жаль, конечно, что я оставил револьвер в чемодане, но ведь я не предполагал, что совершу вылазку в ночной Каир.

Выглядывать из-за угла было совершенно бесполезно, поэтому я перевел дух и завернул в тупик. Здесь царила кромешная тьма, в которой я не различал ровным счетом ничего, но зато и меня никто не мог увидеть. Так, во всяком случае, мне тогда казалось. Лу Чанг, вероятно, зашел в какой-то дом. Может быть, он все-таки не заметил, что его преследуют? У меня еще оставалась возможность протрубить поспешное отступление и вернуться в гостиницу, запомнив это место, чтобы затем доложить обо всем Холмсу.

Все время дотрагиваясь до стены справа от себя, я двигался на ощупь черепашьим шагом, боясь наткнуться на какое-нибудь препятствие: так обычно в своих непомерно широких штанах крадутся клоуны по арене. Пробираясь в кромешной темноте, я заметил в конце проулка тусклый свет, который, казалось, отрезал мне путь к спасению. Затем раздался тихий пришептывающий голос, кто-то совсем рядом раздернул занавески. На тротуаре вырисовался освещенный прямоугольник. Я замер, инстинктивно прижавшись спиной к стене.

Голос звучал весьма приглушенно, затем я услышал, как кто-то двигает стол по полу на первом этаже. Мелькнула чья-то тень. Я придвинулся ближе к окну, снял шляпу и, собравшись с духом, заглянул внутрь. За простым круглым столом сидел Лу Чанг, а напротив него всей своей тушей возвышался маньчжурский борец, который сторожил меня в свое время в заточении у Чу Сан фу. Даже если бы адвокат вытянулся во весь рост, ему все равно пришлось бы смотреть на исполинского маньчжура снизу вверх.

– Яхта должна прибыть завтра, – произнес Лу Чанг. В этой фразе, видимо, было какое-то скрытое значение, ибо маньчжур кивнул.

Боже, вот неожиданная удача, обрадовался я. Я присутствую при важном разговоре. И может быть, разрешу загадку серии недавних странных событий.

– Надо подготовиться, – продолжил Лу Чанг.

Я так и не узнал, о чем шла речь, ибо мой рот, заглушая всякие попытки хотя бы слабого протеста, зажала чья-то тяжелая мозолистая рука. Не мог я оказать и какого-либо заметного сопротивления, ибо другая рука, словно швартов, обвила мое тело. Я попробовал пинаться, к сожалению, без всякой для себя пользы. Неожиданно, к моему вящему удивлению, объятия вдруг разомкнулись. Большое обмякшее тело глухо шлепнулось на тротуар. Оказалось, это брат маньчжура, который тоже входил в шайку Чу Санфу. Не имея ни малейшего понятия о том, что же все-таки произошло, я мог только предполагать, что на голову великану сверился тяжелый предмет, к примеру, большой цветочный горшок. Лишь одно не вызывало сомнений: они знают о моем присутствии. Тут я весьма кстати вспомнил, что для китайцев сильное удивление сродни страху, а точнее, верный источник страха. Вот этим, пожалуй, и следовало сейчас воспользоваться, если я не хотел через какое-то время оказаться в положении ощипанного и зажаренного гуся.

Набравшись мужества, я распахнул дверь рядом с окном и, миновав дурно пахнущую прихожую, через другую дверь попал в комнату, куда я так старательно заглядывал с улицы.

Радостная улыбка вмиг слетела с глуповатого лица Лу Чанга, блеск маленьких обсидиановых глазок тотчас потух, как только китаец увидел, что меня никто не эскортирует.

– Добрый вечер, – деловито поздоровался я. – Пошлите этого громилу за братом, который в беспамятстве валяется на улице.

И я уселся напротив адвоката, с удовольствием наблюдая за его реакцией.

– Ваша попытка применить насилие смехотворна, ведь я пришел просто переговорить с вами.

– Зачем пришли? – В полной растерянности Лу Чанг что-то быстро произнес по-китайски. Борец тотчас покинул комнату.

– Такой примитивной хитростью вы могли бы заманить в западню разве только ребенка, – презрительно произнес я. – Даже инспектор Лестрейд, который, как известно, звезд с неба не хватает, посмеялся бы над вами.

Заметив в глазах Лу Чанга растущее беспокойство, я продолжил, не ослабляя натиска:

– Боже мой, вы, по-видимому, слишком любите театральные эффекты: открытое окно, голоса – конечно же, англосакс не сможет сдержать свое любопытство. Уж не принимаете ли вы меня за круглого идиота? Ведь вы не стали бы говорить по-английски, знай вы о моем присутствии. Нет, конечно, вы говорили бы на своем родном языке.

Я откинулся на высокую спинку стула, с презрением взирая на Лу Чанга. Сия мысль посетила меня с некоторым опозданием, но Лу Чанг не мог знать об этом, что давало мне некоторое преимущество.

– Зачем же… зачем же вы пришли сюда, если опасались западни? – чувствовалось, что Лу Чанг пытается обрести твердую почву под ногами.

– Дабы предупредить, что ваша игра проиграна. Адвокаты, говорят, народ осторожный, пора бы вам подумать о собственной шкуре.

На лице его отразилось искреннее смятение и замешательство. Лучшее средство защиты – нападение, поэтому я, стараясь сохранять хладнокровие, продолжал разить его словами.

– Послушайте, я хочу дать вам один великодушный совет. Здесь, у вас, я в полной безопасности. – Я обвел рукой окружающую грязь с таким высокомерием, словно восседал за письменным столом комиссара Нового Скотленд-Ярда.^[265]

– Вы, близкий друг и помощник этого дьявола Холмса, утверждаете, что здесь вы в безопасности? – брызгая слюной, пролопотал адвокат.

– В полной. – Я навис над столом и словно бы вонзил в него свой указательный палец. Очень эффективный жест: Холмс зачастую пользовался подобным приемом, желая подчеркнуть сказанное.

– Если Чу Санфу завтра прибудет в Каир, не в ваших интересах устраивать нам встречу. Ведь я тотчас поведаю ему о полном крахе его лондонской организации.

Лу Чанг мгновенно оцепенел. Он не вполне понимал, на что я намекаю, но звучали мои слова весьма грозно. Он с тревогой уставился на меня, в глазах читался немой вопрос. Я не замедлил с ответом.

– Лаймхаусское отделение полиции имеет копии всех документов, связанных с операциями Чу Санфу в Лондоне. И откуда, как вы думаете, были они взяты? Из ваших досье, конечно! Хранить такую информацию в сейфе весьма неосмотрительно. Готов побиться об заклад, что и Чу Санфу будет того же мнения.

– Никто не вскрывал моего сейфа.

– В самом деле?

– К тому же, – добавил он в отчаянной попытке оттянуть фатальный момент, – ни один из документов не пропал.

Я рассмеялся. Сделать это было не так-то легко в моем положении, но я все же сумел.

– Они были сфотографированы.

– Но это противозаконно!

– Да, верно. Вы имеете право подать иск. Но против кого? Против взломщика, который проник в ваш дом? Против фотографа? – Не стоило говорить о том, что Тощий Гиллиган совместил функции обоих. – Или против того, кто спланировал всю операцию?

– Холмс! – воскликнул он с горечью и ожесточением, тотчас скривившись при одной только мысли о том, каковы будут последствия. И вдруг в его глазах замерли хитрые искорки.

– Если вы не скажете Чу Санфу…

Прежде чем он успел обрести уверенность в себе, я остановил его, предостерегающе подняв ладонь.

– Нельзя допустить, чтобы он увидел труп. И к тому же вряд ли он поверит, что вам с таким исполином не удалось меня захватить.

Зажегшийся было свет надежды на лице адвоката погас. Теперь он являл собой лишь пассивное смирение.

– Что вы предлагаете?

За последнее время я столько нового узнал о Египте от Холмса и сэра Рэндольфа Рэппа, а затем и от полковника Грея, что решил воспользоваться своими новообретенными знаниями.

– Древние обитатели этой страны старались не вносить в летописи неприемлемые для них моменты истории, поэтому почти ничего не известно о царствовании некоторых фараонов Египта. Я же предлагаю стереть из памяти сегодняшний вечер. Будто его никогда и не было и я сюда не приходил. Прикажите маньчжурам держать язык за зубами и все проблемы разрешены.

Наморщив лоб, адвокат тщательно обдумывал мое предложение, выискивая в нем какой-либо подвох. Очевидно, он так ничего криминального и не обнаружил, ибо встал и показал на окно.

– Согласен. Вам лучше вылезти через окно. Я позабочусь о том, чтобы маньчжуры держали язык за зубами.

Вылезать на улицу через приоткрытое окно было ниже моего достоинства, но я был окрылен тем, что довольно-таки ловко выкрутился из трудного положения. Конечно, пришлось общаться с преступниками, но это все же лучше, чем покоиться в мелкой могиле в зыбких песках Египта. Или быть пленником Чу Санфу, который едва ли питал ко мне благосклонность.

Поспешно возвращаясь в гостиницу, я испытывал, однако, угрызения совести: к лицу ли мне играть роль шантажиста? Но я был жив и свободен, и если и погрешил против истины, то во имя благого дела.

К сожалению, у меня не было алиби, дабы оправдать свои ночные похождения. Довольный собой, все еще в приподнятом расположении духа, я столкнулся в вестибюле гостиницы с встревоженным, нет, скорее даже разгневанным полковником Греем.

– Боже праведный, где вы так долго пропадали, доктор? Мои люди уже обыскали весь город.

Его лицо побагровело, и я лишний раз убедился, что он отнюдь не заурядный служака, каким представляется.

Я воззрился на него совершенно спокойно, едва ли не с некоторым удивлением.

– Я проводил свое расследование, полковник. Пожалуйста, объясните, чем вы так озабочены? – Конечно, у меня был пустяковый повод для гордости, но о нем я сохраню память на всю жизнь.

– Вы проводили… что? – Грея, казалось, вот-вот хватит апоплексический удар. – Да как вы не понимаете? Случись с вами что, в Лондоне с меня снимут голову! – Он собирался продолжать в том же духе, но вдруг спохватился. Тут, должно быть, какая-то тайная подоплека, видимо, подумал он, неизвестно, что собой представляет этот доктор, и лучше бы вести себя с ним помягче. Дисциплина взяла свое, и его поджатые губы скривились в невеселой улыбке.

– Простите мою горячность, сэр, но ведь вы наш гость! – Последней фразой он явно старался сгладить возникшую неловкость и прекрасно понимал, что я тоже понимаю это. Он с благодарностью воспринял оставленную ему лазейку. – Прибыл некто Орлов из Министерства иностранных дел. Он справлялся о вас, доктор. Я взял на себя смелость отвести его к вам в номер.

– Спасибо, полковник, я у вас в долгу.

Грей едва не прищелкнул каблуками, когда я направлялся к лифту, стараясь по возможности сохранять серьезную мину.

Теперь у меня уже не оставалось никаких сомнений насчет деятельности полковника в Египте. Огромная группа людей разыскивала меня по всему городу, персонал гостиницы послушно выполнял его волю. Грей – несомненно, представитель военной разведывательной службы. В Каире замаячила темная тень Орлова. Для нашей доставки выделили миноносец. Очевидно, деятельность Чу Санфу в Египте беспокоила не только Холмса.

Прежде чем войти в свой номер, я постучался. Врываться без предупреждения в комнату, где находился Орлов, казалось небезопасным. Широкоплечий тайный агент удобно восседал в кресле, рядом с ним лежала шляпа с полями с остро заточенной стальной кромкой, весьма опасным оружием в его руках. Легкая озабоченность, таившаяся в его зеленых глазах, сразу же исчезла при моем появлении, подчеркивая одно весьма приятное для меня его качество. Видимо, оценивая меня неверно, что было совсем не свойственно его проницательному уму, он обращался со мной как с равным, и я всегда был ему за это благодарен.

– Надеюсь, – протянул он с ленивой улыбкой, – полковник Грей уже извещен о вашем возвращении. Этот джентльмен легко возбудим.

– Люди Чу Санфу здесь, в Каире! – выпалил я.

– Вы выследили их?

– Здесь адвокат Лу Чанг и двое телохранителей-маньчжуров, одного из которых вы, помнится, так ловко уложили в Лондоне.

– Да, небольшая стычка на Бейкер-стрит. А вы, оказывается, без дела не сидели!

– Так уж случилось, что я заметил Лу Чанга…

– Либо он постарался сделать так, чтобы вы его заметили.

– Подобная мысль приходила мне в голову, – откликнулся я. Тайный агент не стал развивать эту тему, чем вновь, в который уже раз, заслужил мою благодарность.

– Вполне естественно, что часть группы Чу находится тут, в Каире, ожидая его прибытия. Любопытно, знают ли они, что он затевает.

– Сомневаюсь, – я всего лишь выразил вслух догадку, что посетила меня во время разговора с Лу Чангом в туземной части города. – Более того, я уверен, что его замысел воспринят без особого энтузиазма.

– Внутренние раздоры?

– Должно быть, они чувствуют, что его звезде скоро суждено закатиться.

Орлов чуть сверкнул глазами.

– Иногда, Ватсон, признаюсь, вы меня удивляете.

Случается, я и сам себе удивляюсь, подумал я. Как я объясню все это Холмсу? Сыщик начнет вдаваться в подробности, которые Орлов предпочитает игнорировать.

Тут-то и наступил момент истины. В запертом изнутри замке повернулся ключ и в комнату, как всегда, поджарый и подобранный, вошел Холмс.

– Итак, – резюмировал он, бросив свою охотничью шляпу на кресло, – орлы слетаются.

– Чтобы сразиться с силами зла, – вставил Орлов. Я весьма удивился этой реплике: вот уж не думал, что ему свойственно чувство юмора!

– Что новенького? – спросил Холмс. – А вы выглядите много лучше, – добавил он, переведя взгляд на Орлова.

– Все идет своим чередом, – отмахнулся тайный агент. – Голоса покупаются, языки развязываются. Слух растет точно снежный ком. Подобная пропаганда, вероятно, обходится дорого, но она эффективна.

– Вы имеете в виду брожение среди мусульман? – уточнил я и заметил, как Холмс с Орловым переглянулись.

– Сообщение в местной газете, – пояснил я.

– Расскажите, – попросил Орлов.

– Это свидетельствует о том, насколько сильно подводное течение. В стране, да и на всем континенте, где печатное слово находится в руках немногих, слухи,распространяющиеся среди караванщиков и на базарах, имеют куда большее значение, чем первая полоса «Тайме». В Египте все еще велика роль городских глашатаев. И передаваясь из уст в уста, их истории отнюдь не утрачивают своей занимательности.

Наступила тишина. Холмс с Орловым многозначительно переглядывались. Я испытывал то же чувство, что и при беседе Орлова с Майкрофтом Холмсом: живо ощущалось, как оба, если так можно сказать, собеседника, ибо никто из них не проронил ни слова, взвешивают факты и каждый из них читает мысли другого. Впрочем, все это показалось бы необычным только человеку постороннему, ибо Вейкфилд Орлов был как бы продолжением Майкрофта Холмса. «Ходячий арсенал», как называл его Холмс, был призван вселять ужас в сердца врагов нации. То, что этот необыкновенный человек был заодно с Шерлоком Холмсом, являлось совсем другим делом. Наконец сыщик нарушил полное безмолвие.

– Вы связывались с Лондоном?

Орлов кивнул.

– И Уайтхолл и Даунинг-стрит прекрасно отдают себе отчет в том, что здесь надвигается кризис. Кабинет министров собрался на совещание, дебаты были довольно продолжительными и разгоряченными. В конце концов вынесли решение поручить это щекотливое дело находящемуся на месте британскому подданному, который уже имеет значительные заслуги перед короной.

Тайный агент помолчал, давая нам время как следует осознать его слова, затем бесстрастным голосом продолжил:

– Если вы не примете это предложение, то вторично откажетесь от титула «сэр».

Холмс только рукой махнул.

– Не хочу, чтобы бедного Майкрофта обвинили в покровительстве родственникам.

– Балом правили лорд Беллинджер и лорд Кантлмир. Насколько я помню, лорд Кантлмир очень высоко оценил вас, упомянув о деревянных кораблях и железных людях.

– Пожилому пэру, возможно, недостает оригинальности, но в красноречии ему не откажешь, – сухо прокомментировал Холмс.

Я смотрел на него, не скрывая удивления.

– Ну что ж, Ватсон, нам придется показать, на что мы способны, не то стыдно будет показаться на Бейкер-стрит.

– Мы?! Что до меня, то вы вполне можете считаться вице-королем Египта.

– К чему так преувеличивать, старина? Несомненно, во всех донесениях будет фигурировать слово «неофициальный», его же употребит и августейшая особа в Балморальском замке.^[266]

Орлов не доверял политикам и признавал только прямой подход, но хотел быть справедливым.

– Это единственно возможное решение. Слово «расследование» можно толковать неоднозначно, и правительство огораживает себя от возможных неприятных последствий, присовокупляя к нему определение «частное». В надлежащие сферы направлены распоряжения, можете рассчитывать на сотрудничество с инстанциями, даже если оно и будет предоставлено без особой охоты.

– Хорошо, – откликнулся, вскакивая. Холмс. – События, как мы знаем, приближаются к кульминации. Прежде всего следует внимательно наблюдать за передвижением яхты Чу Санфу. «Хишури Каму» вот-вот должен прибыть. Если мусульманский мир будет оповещен о том, что до сих пор хранилось в глубокой тайне, то сделано это будет в каирской мечети Аль-Азгар. Вот уже целое тысячелетие, как здесь находится религиозный центр ислама.

– Это вполне сообразуется с чувством местного населения, – заметил Орлов.

– Полагаю, уже пора спать, – тут же сменил тему сыщик. – Почему бы вам не остаться у нас? – добавил он, обращаясь к Орлову. – Места вполне достаточно.

В наши гостиничные апартаменты вела одна-единственная дверь. Около нее-то Орлов и устроился. Присутствие Холмса в Каире обрело чрезвычайную важность, и прежде чем достичь двери нашей спальни, любому непрошеному посетителю пришлось бы незамеченным миновать Орлова, что было практически невозможно, ибо тот обладал чуткостью бенгальского тигра.

Прежде чем потушить свет, я поведал Холмсу о своих приключениях в закоулках Каира. На его лице попеременно отразились сначала суровость, затем серьезность и, наконец, облегчение.

– Слава Богу, Ватсон. Вы спаслись только благодаря своей находчивости. Что бы я делал, если бы Лу Чанг расправился с вами?

В этих нескольких словах отразились те самые эмоции, проявлять которые Холмс не позволял себе с того дня, как я был задет пулей убийцы Ивэнса. Мне вновь приоткрылась эта великая душа, что скрывалась под маской холодного, даже сурового сыщика. Словно устыдившись своего порыва, он тут же изменил тон.

– Шекспир прав. Все хорошо, что хорошо кончается.

На следующее утро, после завтрака, к нам потянулись представители местных властей и я узнал, что ситуация в стране весьма неблагополучна. Здесь, на краю аравийской пустыни, вся ответственность в период кризиса возлагалась на плечи частного лица из Лондона. Присутствие помощника, доктора, только усугубляло положение. Поэтому я связался с Греем и напомнил данное им накануне обещание свозить меня к пирамидам. Судя по тону, полковник был недоволен тем, что придется на время забросить важные дела, но тем не менее согласился.

Он провел меня до моста через Нил. По утрам, объяснил мне полковник, тут бывает большое скопление людей и животных. Здесь и в самом деле было великое множество верблюдов и ослов. На них восседали или их вели на поводу не менее многочисленные мужчины в тюрбанах и закутанные в чадру женщины. Хватало и нищих ребятишек. Я ожидал, что нас со всех сторон осадят арабы, требуя бакшиша, но этого не случилось: несомненно, их остановил военный мундир полковника и его сугубо официальный вид. На другом берегу Нила нас ожидали ослы, мы оседлали их и направились в сторону трех пирамид, возвышавшихся над морем песка.

Грею, вероятно, приходилось сопровождать многих приезжающих. Среди них он упомянул и принца Уэльсского. Я прекрасно знал, что это произошло в 1862 году, из чего можно было сделать вывод, что полковник уже давно находится в этой стране.

Перед тем как начать экскурсию, он напомнил мне, что жара тут бывает невыносимой, а я еще не полностью оправился от путешествия по морю. Поэтому я на всякий случай захватил с собой свою небольшую медицинскую сумку.

Казалось, пирамиды находятся очень близко, рукой подать, но впечатление было ошибочным. Я предложил посетить крупнейшую из них – Пирамиду Хеопса, и когда мы подъехали ближе, я был поражен тем, что пирамида высотой более четырехсот футов кажется не такой уж высокой. С другой стороны, в ярком солнечном свете, ослепительно отражавшемся от каменных плит, определить ее истинные размеры было не так-то просто. У подножия мной овладело горячее желание забраться на самую вершину, желание, которое не нашло одобрения у Грея. Пирамида напоминала огромную лестницу, если можно назвать ступенями уступы в четыре фута, поэтому подняться на самый верх с виду было не так уж трудно.

Грей решил пойти мне навстречу, и через полчаса, весь в поту и запыхавшийся, я стоял на старейшей и самой большой из всех пирамид. В давно минувшие времена она была выше, но теперь на месте ее искрошившейся верхушки образовалась площадка шириной более чем в тридцать футов. Общество Грея оказалось для меня очень ценным, потому что он показал и назвал хорошо видимые отсюда другие пирамиды и различные гробницы. Словно зачарованный, любовался я изумрудно-зеленой долиной Нила. С другой стороны бескрайняя пустыня, простиравшаяся за рекой, наводила ужас своим мертвеющим однообразием.

Теперь стало ясно, насколько обоснованны предупреждения полковника о здешнем полуденном зное: впечатление было такое, будто я нахожусь в турецких банях Невилля на Нортамберленд-авеню.

Ни наверху, ни у подножия пирамиды не было никакой тени. Грей предложил спуститься по северной стороне, где чуть ли не в самом низу находится вход в гробницу Хеопса, и там укрыться от испепеляющего солнца. Я охотно согласился. Полковник посоветовал мне подходить вплотную к краю каждой плиты, откуда уже видна нижняя – это была необходимая предосторожность. Обычно я побаиваюсь высоты, но тут не испытывал никакого страха: так сильно было желание укрыться от палящего солнца и жары.

Наш спуск состоял из длинной череды прыжков с одной плиты на другую. Наконец мы достигли темного коридора, который круто спускался вниз. Слава Небу, здесь было значительно свежее и прохладнее, чем снаружи, где, казалось, солнце угрожает вытопить весь жир из моего тела. Грай предложил мне пройтись по склепам, осмотреть погребения фараона и его супруги, но я отклонил предложение, зная, что там нет ничего заслуживающего внимания. Я полностью отдавал себе отчет, что здесь, на глубине, среди неиссякающего потока туристов, мне ничто не угрожает, но чувствовать над собой тонны и тонны огромных камней было довольно неприятно. Необъяснимое, но вполне реальное ощущение. Я кое-как наконец отошел от жары и рад был спуститься вместе с полковником на землю и усесться на своего осла.

По пути к Сфинксу мы миновали несколько больших шатров, которые я заметил еще с верхней площадки пирамиды. Грей объяснил, что эти шатры, вероятнее всего, принадлежат арабам с юга, бедуинам, которые дожидаются спада жары, чтобы свернуть временное жилище и направиться дальше, скорее всего в Каир. В легкой тени от этих белых передвижных домиков стояли превосходные стреноженные лошади.

Грей ехал впереди, видимо, подсчитывая, сколько раз ему приходилось сопровождать на экскурсию всяких идиотов. Вот тут-то из ближайшего шатра и вышел высокий бородач, одетый в длинный развевающийся балахон из какой-то, как мне показалось, тончайшей ткани. Это одеяние было перехвачено широким поясом из серебряных пластин, к которому крепились узорчатые ножны с вложенной в них кривой саблей. На ногах у него были расшитые туфли с острыми мысками. Настоящий денди пустыни, подумал я. За ним следовал другой мужчина с неухоженной черной бородой. Щеку его – от виска к носу – пересекал кривой шрам. Затягиваясь, рана, видимо, оттянула веко вниз, что сильно безобразило лицо.

Пока я смотрел на них, второй бородач вытащил из-за кушака кривой кинжал. Издав громкий предупреждающий вопль, я выхватил из переметной сумы свой медицинский саквояж и изо всех сил швырнул в нападающего: сумка попала ему в голову как раз в тот миг, когда он, выхватив кинжал, бросился на обернувшегося на мой крик высокого араба.

Возможно, именно моя сумка помешала второму арабу нанести фатальный удар. Кинжал скользнул по длинной рубахе и, вскрикнув от боли, первый араб ударил нападавшего ногой в пах. Затем на солнце сверкнула выхваченная из ножен сабля и раздался глухой звук, похожий на удар топором по животному на бойне. В следующий миг нападавший уже валялся на земле с почти перерубленной шеей, откуда ручьем хлестала кровь.

Я не раздумывая соскочил с седла и помчался за своей сумкой. Высокий араб привычным движением вытер свою саблю об одежду, убрал ее в ножны. На груди у него, пропитывая ткань рубахи, расползалось красное пятно; очевидно, он был ранен.

Подъехал Грей и попытался оценить ситуацию. Тем временем из шатров выбежало несколько бедуинов, вооруженных кинжалами и ружьями. Пока я проверял содержимое сумки – все ли там осталось неповрежденным, – они чуть было не расправились со мной. Раненый что-то резко сказал на неизвестном мне языке, по всей вероятности, арабском, и они тут же успокоились. Исполненный достоинства бородач собирался что-то мне сказать, но я опередил его.

– Сэр, я Джон Ватсон, доктор медицины. Вы ранены, и я должен вас осмотреть.

Я и сам не знаю, чего рассчитывал добиться своими словами, ведь я говорил, естественно, по-английски. Но у меня не было времени разводить церемонии. Я надорвал рубаху со стороны правой груди, где алела довольно большая, хотя и не смертельная рана. Бедуины громко зароптали, но тут же замолчали, подчинившись знаку моего пациента. По своему обыкновению они образовали полукруг и стали пристально за мной наблюдать. Если арабы не могут в чем-то участвовать, они становятся внимательными зрителями. Грей, к которому полностью возвратилось его обычное хладнокровие, убрал руку с кобуры своего армейского револьвера.

Я показал одному из окружавших меня бедуинов, как нужно держать флакон с антисептической жидкостью, составленной на основе перекиси водорода. Изо рта бедуина так несло чесноком, что, не будь у меня под рукой ничего лучшего, я мог бы использовать его дыхание в антисептических целях. Его глаза были широко раскрыты от испуга, он словно против своей воли вынужден был принимать участие в некоем чародействе. Бедняга, похоже, чувствует себя жертвой, предназначенной на заклание, подумал я, вынимая пробку из флакона и показывая ему, как лить жидкость на тампон. Когда я остановил кровь, моим глазам открылась довольно большая рана, пришлось усердно поработать тампоном.

На всех лицах выражалось глубокое изумление, но мой пациент держался спокойно, я бы даже сказал, стоически. Если учесть условия, в которых все это делалось, я наложил бинт достаточно аккуратно. Забирая свою сумку у раненого, я с изумлением заметил, что у него зуб на зуб не попадает, а кожа приобрела пепельный оттенок. Только впоследствии я понял, что действие антисептика создало у бедуинов иллюзию, будто благодаря моему волшебству рана затянулась у них на глазах. Лицо же их предводителя освещала добрая понимающая улыбка.

– Всего лишь один успокаивающий жест может совершить чудо, – произнес он на правильном английском языке, который был бы вполне уместен в устах оксфордского студента. Мы были словно два заговорщика, договаривающиеся о том, как успокоить невежественные умы.

Голова моя напряженно работала, я убрал медикаменты в переметную суму, затем, вернувшись, возложил обе руки на тюрбан дрожащего араба и, воздев глаза к восточному небу, погребальным голосом произнес:

– Солнце и ветер, доннер веттер!

Затем, убрав руки, хлопнул в ладоши и улыбнулся.

Отнимите игрушку у ребенка и засмейтесь, и он засмеется вместе с вами, ибо это игра. Отнимите у него игрушку и нахмурьтесь, и он заплачет, ибо воспримет это как обиду. Иногда весьма полезно знать, как обращаться с детьми.

Восхищенные слушатели громко затараторили по-арабски и, столпившись вокруг предводителя, стали похлопывать его по спине, как будто он только что получил французский орден Почетного Легиона.

Мой пациент, не проявляя никаких признаков недомогания, принимал это очень благосклонно.

– Вы не только оказали мне медицинскую помощь, доктор, но, возможно, и спасли от смерти своевременным предупреждением.

Он что-то пролаял своим людям, которые, по правде говоря, выглядели довольно зловеще: те оттащили прочь тело убитого и стали свертывать шатры. Когда же я оседлал осла, Грей окинул меня подозрительным взглядом:

– Вы, по всей видимости, служили с Гордоном, доктор?

– Нет, я служил в индийской армии.^[267]

– В Индии нет арабов.

– Но много магометан, полковник.

Наша обратная поездка прошла в полном молчании. Не думаю, что Грей мог полностью прочитать мои мысли.

14 КОДЕКС ЦЕЗАРЯ

А поразмыслить мне было о чем: я беспрестанно думал об арабском шейхе, а это наверняка был шейх, поскольку говорил он на таком безупречном английском, что вряд ли можно было сомневаться в том, что он выпускник университета. Что же он делает здесь, в тени пирамид, возглавляя банду невежественных сухопутных пиратов? С другой стороны, почему бы ему здесь и не быть? Ведь предупреждал же Холмс о предстоящем великом собрании мусульман в мечети Аль-Азгар! Без сомнения, мой пациент прибыл из какого-то далекого оазиса именно на это собрание. Я пожалел, что не расспросил шейха о планах на будущее, но тут же успокоился, ибо это было бы нарушением медицинской этики.

По возвращении в гостиницу я не скрыл своей радости при виде Холмса и Орлова. Впрочем, похоже, они получили не слишком ободряющие новости; впоследствии мое предположение подтвердилось.

– Дела складываются не очень удачно, старина. Яхта Чу прибыла в Александрию, но на борту его не оказалось.

– Неприятный сюрприз!

– Яхта приплыла со стороны Розетта. Там-то, наверное, Чу и сошел на берег, чтобы тут же в устье Нила пересесть на дау. Некоторые сотрудники секретной службы весьма раздосадованы, что вовсе не способствует делу.

– А вы уверены, что он вообще прибудет в Каир?

– Через неделю, как мы и предвидели, в мечети Аль-Азгар состоится великое собрание. Ради него-то и приехал Чу.

Орлов выпрямился в кресле, сложив руки на коленях. Как врач, я всегда восхищался его умением расслабляться, находясь в полной неподвижности. Казалось, он сберегал каждую крупицу энергии до того момента, когда она понадобится вся целиком. Возможно, именно поэтому он был способен двигаться с такой быстротой.

– Пришлось дать телеграмму, – обронил он.

Я устремил вопросительный взгляд на Холмса, сыщик как-то странно поежился от моего взгляда.

– «Хишури Каму» заходил в Порт-Саид. Гроб с телом Сидни Путца оставался на борту, но ящик исчез. Куда именно – Берлингтон Берти с Крошкой проследить не сумели.

Ужасная мысль зародилась в моем уме.

– Послушайте, вам не в чем упрекать себя! Чу просто-напросто изменил свои планы. Может быть, причиной послужила моя вчерашняя вылазка? Наверняка его яхта оснащена устройством «беспроволочного телеграфа», и таким образом Лу Чанг связался с ними. Узнав, что мы в Каире, Чу тотчас изменил свои планы.

– Вполне вероятно, – согласился Орлов.

– Есть арабская пословица, – отозвался сыщик. – «Чего только не случается в пути с караваном жизни». Подумайте, каковы наши возможности. У нас были копии донесений внешней разведки, армии, гражданских властей, и все они заверяли, что Чу непременно будет в Каире! Но мне надо знать, каковы его планы. Не могу отделаться от мысли, что в этих табличках сокрыта какая-то тайна. Вы осмотрели сегодня пирамиду, Ватсон. Каким образом они построили ее почти пять тысяч лет назад, располагая лишь рычагом, бревном для перекатки и каменной породой?

– Прибавьте сюда барки для перевозки камней по Нилу. – вставил Орлов, – и неограниченную рабочую силу.

– Погодите, – неожиданно для себя самого прозвенел мой голос. – Грей поведал сегодня мне нечто интересное. В двенадцатом столетии сын египетского султана Саладдина задумал снести пирамиды. Он начал с красной пирамиды Микеринуса, покрытой асуанским гранитом. В их распоряжении были колеса и орудия, о которых египтяне даже не мечтали. Ведь цивилизация продвинулась на четыре тысячи лет.

– К чему вы клоните? – спросил Орлов.

– Они потерпели фиаско! За день только в лучшем случае египтяне убрали два камня. Разрушать легче, чем созидать, но они так и не смогли снести пирамиду.

В этот момент, предварительно постучавшись, вошел тот, кого я как раз цитировал, – полковник Грей.

– Мистер Холмс, – почтительно обратился он, – с вами хочет поговорить некий китаец Лу Чанг.

При этих словах я чуть не выронил бокал с вином, который держал в руках.

– Я полагаю, он один? – спросил Холмс и получил в ответ утвердительный кивок. – Конечно, пропустите его. Погодите. – Эта реплика настигла полковника Грея уже в дверях. – Возможно, он всего лишь посланец, таковую роль он уже играл однажды в прошлом. Если я провожу китайца до двери, проследите за ним, если же его проводит доктор Ватсон, не трудитесь.

Грей просветлел. Такое поручение пришлось ему по вкусу.

– Я буду возле двери, сэр.

Из окна гостиной Орлов изучал улицу, причем не с какой-то особенной целью, а просто так, по привычке. Глаза Холмса заблестели.

– Возможно, это результат вашей ночной экскурсии, старина.

Вошел Лу Чанг с таким же, как обычно, лоснящимся лицом. Слегка поклонившись каждому, он спокойно уселся в кресле, олицетворяя собой восточную невозмутимость. Но он не стал предварять свое сообщение цветистым вступлением, что являлось характерным для его нации. Не стал он ничего спрашивать и об Орлове, который ни на минуту не сводил с него глаз.

– Мистер Холмс… Я хотел бы вас кое о чем попросить… – Переведя дух, – только таким образом он выказал свое волнение, – Лу Чанг повторил: – Я хотел бы вас кое о чем попросить, а взамен сообщить небезынтересные для вас факты.

– Стало быть, вы предлагаете своего рода сделку, – заметил Холмс. Он сидел, скрестив ноги, опершись одной рукой о подлокотник, и смотрел на посетителя без какой бы то ни было враждебности, да и вообще абсолютно бесстрастный. Лу Чанг кивнул, и Холмс добавил: – Тогда начнем с вашей просьбы.

– Есть такое судно, «Средний Восток», которое отправится через Суэцкий канал в Макао. Я хотел бы быть на его борту.

Холмс прищурил глаза.

– Но ведь я нужен вам не для того, чтобы купить билет?

Тяжелые веки Лу Чанга часто заморгали.

– Мне нужна ваша помощь, чтобы выехать из Египта. Александрия, Порт-Саид, канал – все эти места для меня, как я понимаю, закрыты. В Англии, кажется, нет ордера на мой арест, но стоит мне только попытаться купить туда билет, как через минуту я угожу за решетку: прицепятся к паспорту или еще к чему-нибудь.

Холмс метнул быстрый взгляд на Орлова.

– Можно посадить его на судно в Порт-Тевфике, – откликнулся тайный агент.

– Ваша просьба вполне выполнима, – многозначительно произнес Холмс.

– Я не знаю, мистер Холмс, каковы планы Чу Санфу касательно Египта. Могу только поведать о деньгах, недавно истраченных им в странах Среднего Востока, впрочем, не сомневаюсь, вы об этом осведомлены лучше меня.

– Расскажите о табличках Маннхайма.

– Их купил я. Для коллекции Чу Санфу.

– Что было дальше?

– Он не продал их вместе со всей коллекцией. Во всяком случае, не мог выставить на продажу, поскольку они краденые, но он очень дорожил ими.

Сыщик испытывал глубокое разочарование.

– И ничего поинтереснее?!

– Думаю, кое-что есть. – Китаец пожал плечами. – Насколько вы знаете, часть моих обязанностей была связана с коллекцией Чу Санфу. Для покупки предметов искусства требуется определенная подготовка. У меня выработалась привычка посещать всякого рода распродажи и аукционы. Особенно если там выставлялись вещи, принадлежавшие малоизвестным особам с ярким прошлым.

В глазах Холмса зажегся интерес.

– Я купил, к примеру, записную книжку итальянского ученого Пуцци, который был в Египте вместе с Джованни Бальцони. Некоторые записи целиком посвящались экспедициям знаменитого Бальцони. На одной странице были какие-то, казалось бы, бессмысленные записи, которые заинтересовали Чу Санфу. Два года назад он назвал их «воротами, ведущими в прошлое». С тех пор с этой записной книжкой он не расстается.

– Она у него?

– Нет, но у меня есть копия записей, которые мой наниматель нашел такими любопытными.

– А вы отдадите мне эту копию, если я помогу вам уехать в Макао?

Лу Чанг жестом подтвердил. Последовала длительная пауза, и китаец, видимо, почувствовал необходимость каких-либо объяснений.

– Вчера вечером я не захотел соглашаться с доктором Ватсоном. Но теперь я разделяю его мнение. – Его раскосые глаза обратились на меня. – Пора покидать корабль.

– Ну что ж, договорились, – заключил Холмс. Лу Чанг, достав из внутреннего кармана листок бумаги, передал его сыщику. Пробежав листок глазами, Холмс сделал знак Орлову и тот увел с собой китайца, которого с тех пор мы никогда уже не видели. Что обо всем этом думал полковник Грей, я узнал гораздо позже.

После того как дверь закрылась, я позволил себе выразить сомнения.

– А может быть, это приманка?

– Весьма маловероятно. – Холмс внимательно изучал записи. – Лу Чанг знает, что стоит ему обмануть нас, как голландские власти Макао выдадут его. Я склонен верить в подлинность этой тайнописи. Время, во всяком случае, названо верное. Чу Санфу заинтересовался записной книжкой два года назад. Это, вероятно, навело его на кое-какие идеи. Меня смущает только крайняя простота кода.

Холмс положил листок на стол так, чтобы мне тоже было видно.

Запись состояла из шести строк неравной длины.

– Простота, Холмс?

– Полагаю, что код просто основан на сдвиге букв алфавита. Вспомните, что тот помощник Бальцони…

– Пуцца…

– Был итальянцем. Допустим, вы итальянец и собираетесь что-то зашифровать, разве не естественно, что вы подумали о героическом и любимом Юлии Цезаре?

– Думаю, вполне естественно. – Общеизвестно, что Юлий Цезарь зашифровал свои «Записки о галльской войне», переставляя буквы на три позиции по алфавиту. «Г» вместо «А», и «Д» вместо «Б». Попробуем поступить так и в этом случае. Все сходится. Мы расшифровали этот текст, Ватсон.

О «мы», разумеется, и речи быть не могло, но, если Холмсу так хочется, к лицу ли мне жаловаться? Возвратился Вейкфилд Орлов, но Холмс даже не оторвался от своего занятия, вовсю строча пером. Потом внимательно выслушал донесение тайного агента.

– Через час Лу Чанг выедет на поезде в Суэц. Я договорился об остановке поезда в определенном месте, где его посадят на лодку и доставят на судно прежде чем оно войдет в пресноводный канал. Не знаю, что это даст, но свое обязательство мы выполнили. – Тайный агент задумчиво посмотрел на молчаливого Холмса. – Если хотите, Грей может вызвать шифровальщика.

Холмс неопределенно махнул рукой, и я сказал за него:

– В этом нет необходимости. Холмс уже расшифровал запись.

Приятно было отметить, что Орлов открыл рот от изумления.

– Вы, конечно, помните, – прибавил я с гордостью, – что монография Холмса о кодах и тайных письменах принята в качестве обязательного пособия на всех курсах шифровальщиков.

Моя восторженная тирада была прервана странными словами сыщика, который, нахмурясь, пожинал плоды своих раздумий.

– Расшифровав текст, мы сталкиваемся с новой загадкой. Похоже, покойный Пуцца был большой шутник.

Холмс невесело усмехнулся, и я догадался, что он посмеивается над собой.

– Код, применяемый нами для расшифровки, Ватсон, вполне логичен, но в результате получаются какие-то неуклюжие вирши. Вот послушайте:

– Шестой Рамзес, насколько я знаю, фараон, однако смысл всего остального для меня тайна.

Орлов промолчал, но я не преминул высказать следующее предположение:

– Полковник Грей проторчал в Египте черт знает сколько времени и вполне может быть нам полезен.

– Превосходная мысль, Ватсон.

Холмс еще не договорил, как Орлов уже вышел и вскоре вернулся вместе с полковником.

– Я не знал, что делать, когда вы вышли вместе с китайцем, мистер Орлов, поэтому остался на своем посту.

– И правильно сделали, полковник, – одобрил Холмс. – Лу Чанг больше не представляет для нас никакого интереса, но возникла новая проблема, в разрешении которой, надеюсь, вы можете оказать неоценимую помощь. Вы что-нибудь понимаете во всем этом?

Грей скользнул взглядом по врученному ему Холмсом тексту, затем с дотошностью военного перечитал. Девиз армейских «Лучше не сказать ничего, чем ошибиться», возможно, помогает выработать точность, но отрицательно сказывается на изобретательности и находчивости.

– Думаю, сэр, – наконец произнес полковник, покручивая усы, – речь здесь идет о некоей гробнице.

– Вполне возможно. Интересно, почему?

Мы все столпились вокруг лежавшего на столике текста, и Грей, явно довольный тем, что оказался и центре внимания, высказал свои соображения.

– «У ног Рамзеса Шестого», вероятно, означает «У подножия статуи Рамзеса Шестого». Слава Богу, что это не Рамзес Второй, чьих статуй великое множество. Я не совсем понимаю слово «юнец», но «Курна» и «аль-Мамун» наверняка указывают на гробницу.

– Погодите, – сказал Холмс. – Курна? – Он повернулся ко мне. – Кажется, Майкрофт упоминал о Курне как о городе воров.

– Точнее, о городе грабителей гробниц, – дополнил я.

– Совершенно верно, – подтвердил Грей. – Аль-Мамун – халиф аль-Мамун, который в девятом столетии в поисках сокровищ проник вглубь большой пирамиды. Увы, он обманулся в своих ожиданиях, ибо гробница была разграблена еще много столетий назад.

– Стало быть, слова «О месте упокоенья его Не знают ни Курна, ни аль-Мамун» подразумевают, что речь идет о еще не открытой могиле, – вмещался я.

– Вполне правдоподобное предположение, – поддержал меня Холмс. – Но послушайте, слова «Вероотступника сын» имеют в виду «юнца» из второй строки?

Глаза Грея ярко заблестели.

– Вероотступником в египетской истории называют обычно Аменхотепа Четвертого.

– Жаль, – протянул Холмс, – я надеялся, что вы назовете другое имя.

– Какое?

– Помните, Ватсон, Рэпп упоминал о фараоне, который призывал почитать единого бога? Как его звали?

Непонятно как, но я все же вспомнил это имя.

– Эхнатон.

– Он самый, – неожиданно подтвердил Грей. – Эхнатон, Аменхотеп, Акхенатен… Все это имена одного правителя. Воцарился в 1375 году до н. э. Перенес столицу из Фив в Акхетатон. Отвергал всех богов, кроме бога солнца Атона, но его религиозные взгляды так и не утвердились. Он был очень далек от народа, к тому же ему недоставало настойчивости и воли. Чтобы утвердить новую религию, нужно быть очень незаурядной личностью.

Лицо Холмса лучилось воодушевлением.

– Стало быть, «юнец» должен быть сыном Эхнатона?

Грей покачал головой.

– У Эхнатона или Акхенатена не было сына. На троне его, кажется, сменил брат, но погодите минутку…

Полковник в третий раз перечитал текст.

– Этот текст в его зашифрованном виде, очевидно, написал египтолог? – Холмс кивнул. – Когда он вел раскопки?

Холмс почесал подбородок.

– Я читал о Бальцони…

– О, Бальцони! – Грей вновь обрел твердую почву под ногами. – Здесь его знает каждый.

– Вернее, это было написано его помощником.

– Бальцони уехал из Египта в 1819 году. Я помню эту дату, потому что через год он опубликовал совсем неплохую книгу о своих приключениях. Дело в том, что в начале столетия гробницы в Египте были еще малоизучены. В то время, например, верили, что Акхенатен – отец Тутанхамона.

Холмс покачал головой.

– Вы вряд ли знаете о нем, сэр. Это фараон восемнадцатой династии. Он был совсем еще юн, когда стал правителем Египта, и умер в раннем возрасте. Царствовал всего девять лет, если не ошибаюсь. Я очень хорошо запоминаю даты и числа.

– По-моему, вы очень неплохо справляетесь с этим делом, – похвалил Холмс. – Стало быть, текст содержит ссылку на гробницу. Что в этом важнее всего?

– То, что эта гробница осталась неизвестной грабителям, мистер Холмс. Это большая редкость, если в ней в самом деле содержатся сокровища фараона. Немецкая экспедиция обнаружила тридцать царских могил и все они разграблены.

– Стало быть, гробница Тутанхамона может представлять собой большую ценность?

– Невероятно большую, – тотчас отозвался Грей.

– А упоминание о Роке?

– Его можно истолковать двояко. С точки зрения религии пышное погребение должно было посодействовать мирному путешествию фараонов сквозь вечность. Не ссылайтесь на меня, но думаю, что разграбление гробниц помешало таковому путешествию.

– Вполне логично, – заметил я.

– А каково второе толкование? – спросил Холмс.

– Политическое. После смерти Аменхотепа вычеркнули из египетской истории, ибо культ одного бога так и не прижился. Тутанхамон отверг культ одного бога, тем самым избежал подобной участи.

– Значит, это, должно быть, гробница Тутанхамона, но где она могла бы находиться? Вы упомянули немецкую экспедицию.

– Это был Карл Рихард Лепсиус со своими людьми.

– И где же он нашел такое множество гробниц?

– Там же, где так повезло Бальцони. В Долине царей. Или по-арабски Вади Бибан аль-Малюк.

– Может быть, там же похоронен и юный фараон?

Грей покачал головой.

– Репутация Лепсиуса как археолога чрезвычайно высока, и он очень тщательно обследовал всю Долину, не пропустив ни одного захоронения. С того времени серьезных раскопок там не производилось.

Глаза Холмса обрели знакомую мне непроницаемость.

– Я читал книгу Бальцони, о которой вы обмолвились. Насколько я помню, он пишет там примерно то же самое.

– Верно, мистер Холмс.

– А теперь представьте себе: Пуцца, мало кому известный спутник итальянского авантюриста, умирает. Он не может возвратиться в Долину царей и у него нет наследников. Все его имущество продано с аукциона. Он оставляет после себя нескладные загадочные вирши – вот последняя шутка умирающего, который знает то, чего не знали ни великий Бальцони, ни Лепсиус. Он знает, что осталась одна неоткрытая могила.

Холмс вдруг лукаво сверкнул глазами и с ликующей улыбкой обратился к Грею.

– Думаю, не ошибусь, предположив, что гробница Рамзеса Шестого находится в Долине царей?

Полковник ответил удивленным взглядом.

– Совершенно верно, сэр.

– Как я полагаю, «у ног Рамзеса» может означать «под его гробницей».

Не успел Холмс обратить внимание на реакцию Орлова, как тот молниеносно бросился к двери.

Мы с Греем обменялись недоуменными взглядами, а Холмс тотчас рассмеялся.

– Мистер Орлов убежден, что надо упреждать события. Мой брат высоко ценит способность предвидения.

Грей перевел дух.

– Вы имеете в виду Майкрофта Холмса, сэр?

Холмс кивнул.

– А Рэпп, о котором вы упоминали, сэр Рэндольф Рэпп?

Поскольку на этот раз взгляд полковника был обращен ко мне, я подтвердил.

– Позвольте предположить, что этим делом занимаются очень влиятельные люди.

Захваченный врасплох. Холмс сдержанно фыркнул.

– Я понимаю, что вы хотите сказать, полковник, даже не осознавая, насколько правы. Однако эти джентльмены находятся в Лондоне, тогда как вы здесь, и я рад, что дело обстоит именно так.

Полковник Грей побагровел сильнее обычного. У него был такой вид, будто он только что получил Крест Победы из рук Ее Величества. Он, вероятно, думал, что игра стоит свеч, пусть даже ему приходится нянчиться с рядовым врачом, который попадает во всякие необычные ситуации.

15 ШЕЙХ ПОЯВЛЯЕТСЯ ВНОВЬ

После этого события стали развиваться молниеносно. Орлов, с его почти сверхъестественной способностью предугадывать планы Шерлока Холмса, привел официальный механизм в действие. Я подозревал, что Майкрофт отправил целую группу своих людей на помощь главному тайному агенту. Было решено выехать на поезде из Каира в Луксор. Орлов же останется в Каире, чтобы держать руку на пульсе здешних настроений. Он уведомил моего друга, что около Луксора перед отправкой в Индию проводит учебные маневры подразделение шотландского полка. Значит, и случае надобности Холмсу может быть придан целый взвод шотландских стрелков. Впоследствии моя догадка подтвердилась.

Намерения Холмса были ясны. Я не забыл ни покойного Крутерса, ни того, что перед своим возвращением в Англию он наблюдал за археологической экспедицией в Долине царей. Там, видимо, он и раздобыл золотой кинжал, принадлежавший, по мнению моего друга, царской особе. Располагая полученной от Лу Чанга информацией и расшифрованной записью, было вполне логично предположить, что Чу Санфу обнаружил еще не разграбленную могилу, хотя я и не мог уяснить себе, каким образом это связано с его планами поднять восстание мусульман Среднего Востока. Холмс, видимо, еще до начала великого собрания в Каире хотел удостовериться, в самом ли деле было сделано новое открытие в Долине царей. Меня несколько встревожило упоминание о шотландцах, и я недоумевал, что именно рассчитывал найти Холмс.

По прибытии в Луксор, расположенный на месте прежних Фив, оказалось, что Орлов предварил наш приезд многочисленными телеграммами. Здешняя администрация уведомила нас, что шотландские стрелки уже дожидаются на западном берегу реки. И несмотря на то, что я чувствовал себя совершенно разбитым и меня все еще подташнивало, не залюбоваться пышной зеленью долины Нила, особенно яркой на фоне мрачной и пустынной местности, постепенно вздымающейся к высоким холмам, оказалось невозможно. Ничего удивительного в том, что египтяне столетиями любили и лелеяли этот узкий пояс невероятно плодородной земли, окаймленной скалами и песком. У подножия этих отдаленных утесов фиванских холмов лежала историческая долина с усыпальницами многих из величайших правителей Древнего Египта.

Пока Грей обговаривал подробности переправы через реку, после чего нам следовало присоединиться к отряду шотландских стрелков. Холмс обратился ко мне. Горечь и даже некоторое опасение отразились на его лице.

– А теперь, старина, – сказал он, – наши пути на короткое время разойдутся. Я знаю, что вы не слишком хорошо себя чувствуете после плавания на корабле и поездки на поезде. Грей утверждает, что эта долина – пустынное зловещее место. Поэтому лучше вам остаться пока здесь, а мы произведем разведку и выясним, что происходит.

Я хотел было возразить, ведь расследование вот-вот завершится, но, как ни странно, на окончательное решение повлиял Грей.

– Доктор Ватсон, – произнес он, – вы должны войти в мое положение. Я прекрасно знаю, что мистер Холмс сам может позаботиться о себе, но ответственность, в конце концов, несу я. И не только за него, но и за шотландских солдат, имеющих самое смутное представление об этой местности, знающих лишь то, что это учебный этап на пути в Индию. Скажу яснее: не все они хорошо подготовлены, поэтому преимущество на стороне противника.

Что я мог на это сказать? Как врач я хорошо знал, что плохо подготовлен для путешествия по скалистой и холмистой местности, тем более что придется состязаться в силе и выносливости с энергичными молодыми шотландцами. Конечно, поджарый Холмс с его мускулистым телом и ногами профессионального бегуна на дистанцию с барьерами, без сомнения, преодолеет все трудности. Но пожилой врач, который, тяжело дыша, тащится за стремительно шагающей колонной… Я только молча кивнул Грею и постарался подавить свое огорчение.

– Дело, конечно, довольно рискованное… вы уж берегите себя, хорошо?

Впервые на моей памяти Холмс отвел глаза, стараясь не встретиться со мной взглядом, на короткий миг его рука с поразительно сильными, длинными пальцами ободряюще легла на мое плечо, и я почувствовал пожатие. Затем они с Греем ушли.

Молодой лейтенант, видимо, недавний выпускник Сандхерста, кажется, не имел ни малейшего понятия о происходящем, однако имел достаточно такта, чтобы не приставать ко мне с расспросами. Он отвез меня вместе с моими вещами в гостиницу «Луксор» и вызвался показать город, в прошлом древние Фивы. Я отклонил это любезное предложение и, приняв ванну и переодевшись, отправился в гостиничный бар, где заказал себе крепкий бренди с содовой, надеясь, что мой желудок не станет возражать против горячительного. Многое можно сказать в поддержку решительных действий; мой пищеварительный тракт издал несколько слабых протестов, но тут же успокоился и ощутил живительное тепло. Поскольку первая моя попытка увенчалась явным успехом, я заказал еще дозу лекарства, а затем решил самостоятельно осмотреть город. До возвращения Грея с Холмсом времени в моем распоряжении было предостаточно.

Луксор оказался вполне современным городом, сильно отличавшимся от речного порта, столицы многочисленных древних фараонов. Покинув отель без какой-либо особой цели, я решил осмотреть остатки былого величия, сохранившиеся даже под натиском цивилизации. Однако моей экскурсии не суждено было продлиться. Проходя мимо мечети, я лицом к лицу столкнулся с тем самым шейхом или вождем, которого встретил около Сфинкса.

Признаюсь, я был застигнут врасплох этой неожиданной встречей, но араб ничуть не изумился. Только пожал плечами, как бы изъявляя свою покорность Судьбе-Кысмету.

– А, добрый доктор Ватсон. Итак, наши дорожки вновь пересеклись. Что привело вас сюда, на юг?

– Этот же самый вопрос я собирался задать вам, – сдержанно ответил я. Холмс нередко бранил меня за мою чрезмерную, как он считал, откровенность, и я с годами стал осторожнее.

– Моя поездка в Каир оказалась, как и можно было предполагать, совершенно бесплодной. Каких только глупых слухов не распространяют бездельники на базарах! – Вздохнув, он покачал головой. Его бородатое, с хищными заостренными чертами лицо напомнило мне филина, свободного и злобного обитателя пустыни. – Бездельников с пустыми карманами всегда тянет на дурное. Послушайте, доктор, человеческие склонности – бесконечная тема. Давайте укроемся от заходящего солнца, и я угощу вас кофе, если, конечно, вы не против.

С совершенно непринужденным видом, как будто наша встреча намечалась заранее, высокий араб подвел меня к столику в кафе поблизости, и, должен признаться, в тени под навесом я почувствовал себя гораздо лучше. Кем бы ни был мой случайный знакомый, нас обслужили очень быстро и с явным подобострастием. Вскоре мы уже наслаждались кофе по-турецки, густым, тягучим, крепким и непривычно сладким.

– Мы встречаемся с вами уже во второй раз, доктор, и во второй раз рядом с вами не видно вашего знаменитого компаньона. Надеюсь, мистер Холмс в добром здравии?

Что ж, подумал я, этот человек превосходно информирован. Естественно, у меня зародились кое-какие подозрения.

– Холмс сейчас занят другим делом, – уклончиво ответил я. Но ведь в игру, которую повел мой собеседник, играют вдвоем, поэтому я сказал: – Шейх, вы прекрасно знаете меня и моего друга. Возможно, мы уже с вами встречались? У нас в Англии?

На бородатом лице отразилось отрицание.

– Как вы без труда догадались, я получил образование в вашей стране, однако я с мистером Холмсом там не встречался.

Ноздри мои затрепетали, будто я взял след. Где, скажите на милость, Холмс мог встретиться с арабским шейхом? Я употребил этот титул, потому что не знал имени, но мой собеседник принял это как должное. И тут меня неожиданно осенило. В то время когда все мы считали Холмса мертвым, скитания привели его в Хартум, где он встретился с халифом, после чего отправил важное сообщение в Министерство иностранных дел. У меня были свои предположения по поводу его тогдашнего пребывания в Судане. Мой друг никогда не рассказывал сколь-нибудь подробно об этом периоде своего таинственного отсутствия, хотя и частенько упоминал о расследованиях того времени, когда он выдавал себя за норвежца Сигерсона.

– Таквы суданец?

Последовал утвердительный ответ, подкрепленный улыбкой.

– Я вижу, вы пришли к определенным выводам, доктор. Я в самом деле с юга и знаю Шерлока Холмса. В свое время я оказал ему услугу, – добавил он с необычной для этих мест искренностью, – и он не остался в долгу. Вы, кажется, заботитесь о безопасности своего друга? Я прекрасно знаю эту страну и, как вы помните, премного вам обязан.

Эти слова внушили мне доверие, ибо я знал, что даже последние негодяи в Аравии весьма щепетильны относительного того, что касается долга чести. Захотелось ответить ему откровенностью на откровенность.

– Холмс находится в составе экспедиции, направляющейся в Долину царей.

– В сопровождении шотландских стрелков, – тут же произнес он. Заметив, что я насторожился, он поспешил объяснить: – Мои люди ожидают меня на западном берегу. Мы видели там шотландцев. – На миг он задумался и добавил: – И что же ищет король сыщиков у врат, ведущих в Аменти?

– Аменти?

– Это египетское слово, означающее «подземный мир». Вади Бибан аль-Малюк и в самом деле таинственное место, этакая пустынная долина под утесами, избрана вследствие ее особого местоположения. Труднодоступное место.

Заметив недоумение на моем лице, шейх подлил мне еще кофе.

– Должен вам сказать, доктор, что об этой древней стране ведутся бесконечные пересуды. Это решение принял великий царь Тутмос Первый. Эпоха пирамид навсегда закончилась, ибо сама их величина как магнит притягивала грабителей гробниц, которых не могли остановить ни потайные двери, ни ложные ходы. Поэтому великий завоеватель решил построить себе тайный склеп там, где его мумия могла бы покоиться, никем не тревожимая. Он выбрал эту долину под утесом, которую хорошо видел из своей столицы – Фив. Тайна его гробницы, сооруженной зодчим Инени, сохранялась вплоть до девятнадцатой династии. Ума не приложу, как она могла так долго оставаться неразграбленной в шести милях от Фив.

Я с трудом пытался усидеть на стуле.

– В шести милях? А я-то думал, что Долина царей находится по крайней мере на расстоянии дневного перехода.

– А если бы вы знали, что Долина так близко, – шейх обнаружил редкую проницательность, – вы были бы не прочь побывать там?

– Да, конечно, – пробормотал я.

– Боюсь, что ввел вас в заблуждение, доктор. Вход в Долину находится в шести милях от западного берега, но сама Долина довольно велика. Ведь там погребено сорок египетских монархов и некоторые из их гробниц – очень большого размера. Если бы я знал, куда именно направляется мистер Холмс…

– Этого, я думаю, не знает и он сам.

– Но вы подозреваете, что ему угрожает опасность?

В моей памяти всплыло некогда услышанное мной изречение, и я машинально ответил.

– «Чего только не случается в пути с караваном жизни», – повторил я слова, слышанные от Холмса.

Шейх громко расхохотался и с силой хлопнул себя по прикрытому длинной рубахой колену.

– Значит, он не забыл. Это я процитировал ему нашу пословицу. – Он, видимо, пришел к какому-то решению. – Послушайте, доктор, нельзя ли нам стать друзьями?

– Это мое заветнейшее желание.

– Тогда оно сбудется. Заветное желание для судьбы все равно что лоза для тех, кто ищет воду в глубине земли. Шотландцы уже наверняка тронулись в путь, ибо постараются достичь Долины засветло, но даже их мерный, пожирающий пространство шаг не может сравниться со стремительным шагом арабских коней. Поехали же, ибо нам предстоит свидание с Анубисом, богом – покровителем гробниц, взвешивающим сердца умерших, богом, наделенным шакальей головой.

16 АТАКА ЛЕГКОЙ КАВАЛЕРИИ

Оглядываясь на последние годы общения с величайшим сыщиком, которого только знал мир, я начинаю подозревать, уж не владело ли мной тогда некое безумие. Я стоял на западном берегу Нила всего в нескольких милях от нагих, зловещего вида утесов, за которыми простиралась обширнейшая Сахара. Я был в трехстах милях от Каира, а Луксор, если уж говорить откровенно, и по своему обличию и по зловещему образу жизни, находился в миллионе миль от моих родных мест. И по своим склонностям и полученному мной образованию мне следовало бы быть на Харли-стрит^[268], где приходилось бы сталкиваться только с женщинами с подлинными либо с воображаемыми недугами и с сопливыми, хнычущими ребятишками. Вместо этого я оказался в банде негодяев столь же зловещего обличья, сколь великолепны были их кони. Что знал я о них и об их предводителе, невзирая на его открытые и располагающие манеры? Но ведь его глаза блеснули, когда он заговорил о Холмсе. Похоже, прошлое, как картинка волшебного фонаря, запечатлелось в его памяти. И это выражение я уже не раз видел прежде и в зеленых глазах Вейкфилда Орлова, и в карих – фон Шалловея, в бесстрастных – Тощего Гиллигана, и в плутоватых – Берлингтона Берти. Поставив на карту все, я рискнул предположить, что шейх принадлежит к странному братству друзей мистера Шерлока Холмса.

Когда мы прибыли на стоянку арабов, ко мне, расплываясь в улыбке и что-то бормоча по-арабски, подскочил грязный бедуин, помогавший мне бинтовать рану шейха.

– Махут очень симпатизирует вам, доктор Ватсон, – перевел вождь. – Он называет вас волшебником.

– Пожалуй, мне сейчас и в самом деле не помешало бы обладать сверхъестественными способностями Калиостро, – откликнулся я, глядя на казавшийся совсем близко высокий утес. – Но скоро уже и солнце сядет. Сможем ли мы добраться до Долины?

Вместо ответа шейх вскочил в седло своего великолепного арабского скакуна, жестом приказав остальным следовать его примеру. Махут – судя по выражению его лица, он испытывал дикую ярость в предвкушении решительных действий – помог мне сесть на коня, и через миг вся группа готова была выступать.

– У наших лошадей крепкие ноги, доктор, и каменистая земля их отнюдь не страшит, но держитесь покрепче, ибо арабские кони весьма резвы.

Шейх, несомненно, заметил, что я вскарабкался в седло с некоторым трудом. Двинулись мы неторопливой рысью, но затем перешли на полный галоп. «Как хорошо, – подумал я, – что арабские седла куда больше английских». Повод был всего один, что значительно облегчало управление: я старался держать его свободно, предоставляя коню самому выбирать дорогу и скорость; воспользовавшись свободой, он шел наравне со скакуном шейха.

У моей легкой охотничьей куртки были большие карманы. Я заткнул свой верный «смит-веблей» за пояс, чтобы было удобнее. В сопровождении отряда вооруженных до зубов свирепых арабов оружие могло понадобиться мне только в самом крайнем случае. Странные шутки выкидывает человеческий ум: я мчался по плоской травянистой местности подобно моему любимому герою генералу Гордону, объезжающему позиции в Хартуме перед последней, столь печальной для него битвой, и, стыдно признаться, размышлял о том, что сказали бы степенные члены клуба «Багатель», если бы в тот момент увидели меня.

Наши кони, чьим галопом я любовался в немом восхищении, стремительно пожирали расстояние. В скором времени начался подъем. Плодородная почва сменилась песчаной, а затем и каменистой, хотя узкая тропа под нами была свободна от препятствий. Впереди замаячили нагие скалы фиванских холмов, и я понял, что мы уже недалеко от устья Долины.

Оказавшись с подветренной стороны от утесов, мы повернули направо и, так как тропинка стала извилистой, перешли на медленный шаг. Еще недавно нас окружала плодородная, хорошо обработанная земля, на богатейшей почве которой прорастала всякая зелень и финиковые пальмы. Теперь под нами бесплодная известняковая кремнистая почва.

Долина оказалась куда больше, чем я предполагал, хотя об этом можно было только догадываться, ибо уже погасли последние лучи солнца. Низкая луна светила очень тускло и я мог лишь удивляться, каким образом кони находят путь среди валунов и каменных выступов, но ведь они в своей родной стихии! Долину, которая стала местом упокоения усопших, за миллионы лет, очевидно, вымыли паводковые воды.

И тут послышались звуки, в значении которых нельзя было ошибиться. Ружейная пальба! Наш небольшой отряд остановился, раздумывая, что следует предпринять в таком положении.

Некоторое время шейх пристально вглядывался во тьму, затем, обменявшись парой фраз со своими людьми, обратил ко мне бородатое лицо.

– Довольно оживленная перестрелка на западе, доктор, там, где находятся усыпальницы.

Видя, что идут настоящие боевые действия, я уже не мог утаивать информацию.

– Холмс ищет неоткрытую гробницу. Возможно, он со спутниками уже наткнулся на нее.

– И тут же убедился, что она охраняется. Поэтому и завязалась перестрелка. Что будем делать?

Я несказанно удивился.

– Прежде всего необходимо произвести разведку.

– Хорошо сказано, – бросил он в ответ, развернул коня и поскакал так быстро, что я с трудом поспевал за ним. Сзади сплоченной группой мчались бедуины: глаза их широко раскрыты, белые зубы посверкивали в зыбком свете луны. Ехавший рядом со мной Махут все время принюхивался, словно стремился уловить желанный запах пороха. Я вспомнил многочисленные рассказы об Американском Западе. Не генерал ли Лу Уоллас назвал такие приграничные индейские племена, как сиу и шайен, превосходнейшей легкой кавалерией во всем мире? Может быть, и так, но тут мне пришло в голову, что лошадей завезли на американский континент испанские конквистадоры, тогда как я нахожусь среди людей, с незапамятных времен разъезжающих на лошадях, поэтому они сравнятся с любой кавалерией, принадлежащей, естественно, к нерегулярным частям.

Звуки пальбы становились все громче, и шейх сперва придержал, а затем и вовсе остановил своего коня на вершине холма. Из седельной торбы он извлек вполне современный бинокль и внимательно обозрел лежащую перед нами местность.

– Гробницы Сети Первого и Рамзеса Десятого находятся вон там, – сказал он, показывая на юг. – Перестрелка, как вы видите по огненным вспышкам, справа.

– Около гробницы Рамзеса Шестого, – машинально проговорил я, беря у него бинокль.

Он вперил в меня изумленный взгляд.

– Совершенно верно, доктор. Но откуда вы знаете?..

– Я кое-что слышал, – тотчас отозвался я, наблюдая за ночной стычкой.

Луна поднялась выше, и видимость стала лучше. Я понял, что мы находимся в западной части Долины. Отсюда начинается выстланный древним известняком подъем к вздымающейся неприступным бастионом скале. Выше по склону навалены груды камней, без сомнения, извлеченных из многочисленных гробниц, кое-где виднеются разломы и трещины. Судя по направлению вспышек, можно предположить, что шотландцы и Холмс стреляют вверх, по вершине скалистого бастиона, доминирующего над местностью. Оттуда, из-за больших валунов, и ведется ответный огонь.

Опустив бинокль, я заметил, что шейх покачивает головой, явно недовольный ходом боя.

– Солдаты Ее Величества пользуются стандартными ружьями «энфилд»? – спросил он.

– Да, конечно, – пробормотал я. Для меня различные марки оружия относились к понятиям абстрактным, но мой опытный компаньон придерживался иного мнения.

– А противник вооружен многозарядными карабинами-винчестерами. Точнее, двенадцатизарядными, впрочем, есть и несколько «мартини».

Я посмотрел на него, удивленный тем, что он может по звуку определить, из какого оружия стреляют. Правда, тут же я вспомнил, что Холмс тоже обладает такой способностью, только в отношении револьверов.

– Я хочу сказать, доктор, что солдаты просто-напросто не могут подняться на скалу, где засели их противники, ибо их изрешетят пулями из винчестеров.

Послышался особенно громкий выстрел, и я вновь приложил к глазам бинокль.

– Почему же Грей не отведет своих людей? Они могли бы перегруппироваться и атаковать с другой стороны.

Прогрохотал еще один громкий выстрел.

– На вершине скалы установлено ружье для охоты на слонов. В случае отступления британцев неминуемо ожидают чувствительные потери.

– Значит, они обречены на неподвижность.

– И лунный свет становится все ярче, что только отягощает их положение.

Я по-прежнему смотрел в бинокль, лихорадочно пытаясь отыскать какой-нибудь выход. Какое решение вынес бы генерал Стернуейз, столкнись он с подобной тактической проблемой? Генерал не раз рассказывал нам с Холмсом о некоторых эпизодах своей прославленной карьеры, после того как сыщик вернул его дочери знаменитую рубиновую подвеску. И тут меня осенило.

– Шейх, не могли бы мы подъехать к скале сзади? Нам наверняка удалось бы захватить врасплох тех, кто укрылся на самой вершине.

– Верно, – ответил бедуинский вождь, моментально отреагировав одобрительной улыбкой. – Однако в этом случае мы рискуем оказаться между двух огней.

– Ну это не трудно предотвратить, – уверенно заявил я, достал записную книжку из бокового кармана куртки, а из переднего – ручку, которой выписываю бесчисленные рецепты.

– Шейх, нельзя ли послать одного из ваших людей к британцам, дабы передать им записку? По сигналу Холмс прикажет прекратить огонь, а мы тем временем атакуем противника с тыла.

– Сигналом будет лай шакала, – быстро отозвался араб. – Пальба, несомненно, распугала этих животных, любая ошибка исключена. А Махут прекрасно подражает шакальему вою.

Я уже слушал шейха вполуха, поскольку пытался в нескольких словах описать на бумаге наш план. Шейх стал что-то говорить одному из своих людей, я уловил четырежды повторенное имя Холмса. Бедуин спешился, взял у меня записку и бросился вперед, перебегая от валуна к валуну и используя все углубления, проделанные паводковыми водами, чтобы незамеченным добраться до шотландцев. Очевидно, наш гонец хорошо представлял себе, насколько опасно дальнобойное ружье для охоты на слонов, и принимал необходимые меры предосторожности. Спешились и все остальные и принялись привязывать к копытам куски кожи. Когда я слез с коня, Махут оказал эту услугу и мне. Хитрость, выработанная столетиями боевых стычек: противник не должен слышать топот копыт. Эта вполне разумная мера навела меня на неожиданную мысль.

– Шейх, – пробормотал я, показывая на солдат, – что, если шотландцы примут вашего гонца за врага?

– Подобравшись поближе, он несколько раз выкрикнет имя Холмса. Британцы, надеюсь, поймут, что он друг, а не враг.

– Холмс позаботится об этом, – сказал я, успокоившись.

Мы опять оседлали коней и стали объезжать место ночного боя с юга. Рельеф местности способствовал тому, чтобы мы описали полукруги незамеченными заехали в тыл врага. Пальба, время от времени заглушаемая грохотом выстрелов из ружья для охоты на слонов, ни на минуту не стихала. Грей, видимо, продолжает бой в надежде на то, что луна скроется за каким-нибудь облаком и он сможет наконец послать гонца за подкреплением. Ну что ж, полковник, с некоторой гордостью подумал я, подкрепление уже прибыло и вы вскоре об этом узнаете. Всадники вокруг меня стали проверять оружие, я же предался размышлениям о том, какова будет моя роль в приближающейся стычке, а также сработает ли мой план. Генерал Стернуейз несколько раз упоминал, что кавалерийская атака наиболее эффективна благодаря тому зрительному впечатлению, которое производит. Зрелище высокой как стена шеренги скачущих коней может вселить страх даже в самые бестрепетные сердца, но, добавлял он, для кавалерийских отрядов очень опасны засады и для успеха операции необходимо хорошее знание местности. Боже мой, мы всего-то только знали, что нам придется преодолеть каменные завалы, а кто и что находится за этим естественным укреплением – понятия не имели. По правде говоря, я опасался самого худшего.

Внезапно ружейный огонь усилился. Видимо, прибыл наш гонец. Грей делал все возможное, чтобы отвлечь внимание врагов. Будь я военным, наверное, лучше оценил бы действия полковника.

Но времени на размышления у меня не было.

Шейх и его люди сгрудились у подножия, и я возблагодарил Небо, что нас до сих пор не обнаружили. Вождь и его люди как-то странно поглядывали на меня, и вдруг я понял: они ожидают моих приказаний! Кто, как не я, затеял эту безумную атаку?! Миролюбивый человек, врач, чьим призванием было спасать человеческие жизни, а уж никак не наоборот, должен командовать группой кочевников, чтобы совершить полувоенную атаку в этой отдаленной, иссушенной долине смерти, и сердце мое дрогнуло.

Но тут внутренний голос издевательски шепнул: «Эта пестрая толпа помогает тебе, старина, и если будет отбита и бой проигран, именно на тебя ляжет весь позор. Вперед же, мешок со стареющими костями!»

– Шейх, – произнес я с уверенностью, которой не чувствовал. – Надо развернуться в шеренгу, что позволит нам до максимума увеличить нашу огневую мощь, к тому же, возможно, внушит врагам преувеличенное представление о нашей численности. Пусть Махут подаст британцам сигнал прекратить огонь, а затем и я дам команду к атаке.

Вождь тихо приказал своим людям выстроиться в шеренгу, что они весьма проворно сделали. В своих длинных белых рубахах, чуть-чуть колыхаемых ветерком, на белых конях с раздувающимися ноздрями, в лучезарном свете луны, на фоне нагих утесов, они представляли собой весьма внушительное зрелище. Кровь взыграла в моих жилах и на какой-то безумный миг я вообразил, что сброд, которым я командовал, превратился в цвет рыцарства: сейчас мы обрушимся на врата ада – и победим. Я не знал, за какое дело старается Холмс, но был уверен, что за правое. Бог покровительствует силам добра и тем, кто вооружен скорострельными ружьями.

Махут открыл свой свирепый рот и залаял по-шакальи. Стрельба на миг прекратилась. Пора! Со своим верным «веблеем» в руке я приподнялся на стременах и взмахом подал сигнал к атаке. Но конь, почувствовав мое перемещение, без всякого понукания ринулся к вершине скалистого холма. Я откинулся назад и из горла у меня помимо воли вырвался крик, который, по словам очевидцев сражения, представлял собой нечто среднее между боевым призывом командира конфедератов Джеймса Стюарта и боевым кличем вождя «Безумный конь». Я думаю, что арабы изумились не меньше моего, но, подхватив мой крик, они, словно вопящие кентавры, поскакали к вершине холма, охваченные одержимостью, как пляшущие дервиши.

Я мчался впереди всех. С трудом, но мне все-таки удалось взвести курок: словно большой резиновый мяч, я подпрыгивал в такт аллюру своего благородного скакуна, в результате чего ноги мои выскочили из стремян, а «веблей» выпалил в ночную тьму. Я вновь сунул револьвер за пояс и отчаянно схватился за седельную луку. В следующий миг я соскользнул вниз, но, охваченный паническим страхом, все еще продолжал держаться за седло. Обеими ногами ударившись оземь, я высоко подпрыгнул и с удивлением заметил, что подопнул двух египтян, сломя голову бегущих вниз по склону.

С ними были еще двое, которых сшиб мой конь, хватавший открытым зевом все, что попадалось по дороге. Те двое, которых я сшиб, покатились вниз, однако нашему с конем продвижению мешали еще какие-то люди. Скакун мой вдруг поднялся на дыбы, намереваясь обрушиться на несчастных, и я снова задел ногами землю, изо всех сил тем не менее цепляясь за седло. Я прекрасно понимал, что это мой единственный шанс спастись в неожиданно обезумевшем мире. Конь наконец под громкие крики ужаса обрушился на бойцов перед собой, при этом, однако, меня подкинуло и я вновь оказался в седле. Конь же перевалил через вершину и направился прямо к логову снайперов. Перед нами уже не было никого, кого можно было бы убить или затоптать. Банда негодяев в тюрбанах, отбросив в сторону ружья, с поднятыми руками быстро спускалась вниз к грозной стене штыков. В дикой панике, оглядываясь через плечо, они бежали по направлению к одетым в красные мундиры шотландцам, славно те были их единственной надеждой на спасение.

Только тогда наконец, раскачиваясь в седле, словно вдребезги пьяный человек, я приостановил бег своего скакуна и Махут схватил его за узду. Он изверг настоящий фонтан арабских слов, среди которых я различил лишь одно неизменно повторяемое слово «Аллах».

Вскоре подоспел и шейх.

– Незабываемая схватка! Если бы не вы со своим конем, мы наверняка бы попали под перекрестный огонь, а так полная победа, без единой жертвы.

Кажется, я что-то, не помню, что именно, нечленораздельно пробормотал.

– Мой дорогой доктор, я читал, что вы служили в рядах Нортумберлендских фузилеров, но полагал, что вы служили медиком. Судя по сегодняшним событиям, это очевидная ошибка.

Прежде чем я успел объясниться с шейхом, подоспел Холмс и помог мне спуститься с коня.

– Дорогой Ватсон, думаю, что отныне мне ни к чему носить при себе огнестрельное оружие. Как меткий стрелок вы превзошли самого себя!

Я молча уставился на него, старательно ощупывая свои ноги, ибо сильно сомневался в их целости.

– Разумеется, сразу после шакальего воя мы прекратили огонь и тут на вершине холма появились вы. Снайпер противника, который невероятно отравлял нам жизнь своим дальнобойным ружьем, вдруг выпрямился и оглянулся. Именно в этот момент рявкнул ваш «веблей». Вы попали прямо в него, Ватсон, и он вывалился из своего укрытия. Еще только-только появились люди вашей группы, а вы уже ринулись вниз и справились с четырьмя врагами, которые, видимо, собирались сходить за боеприпасами. Это выглядело просто потрясающе: вы неслись так, что вас скорее можно было принять за кентавра, чем за человека.

Теперь к нам присоединился полковник Грей.

– Этих бродяг доконал целый ряд обстоятельств, – пояснил он, указывая на своих солдат, разоружавших полностью деморализованных противников. – Многие из них, трясясь от страха, все еще бормочут про Анубиса и даже не хотят оглядываться на холм. После того как провыл шакал и появился доктор, а появился он, прямо скажем, весьма необычно, они, должно быть, приняли его за бога смерти. Это лишило их всякого боевого духа.

Я устало уверял собеседников в том, что они заблуждаются, но мне так и не позволили объяснить все по порядку. Для всех важны были результаты, а как они достигнуты, никого не интересовало. В дальнейшем распоряжался уже Холмс, как всегда спокойный и уверенный в себе.

Великий сыщик, естественно, заметил шейха, но только сейчас заговорил с ним.

– Давно не виделись, – как бы между прочим бросил он.

– Да, мистер Холмс. Надеюсь, Аллах благосклонно взирал на ваши деяния все это время.

– Сегодня, во всяком случае, да. Ваше появление здесь оказалось весьма кстати.

– Доктор Ватсон, чьим должником я являюсь, призвал на помощь меня и моих людей.

Проницательные глаза моего друга на миг остановились на мне и в них мелькнуло явное удивление.

– Я уже говорил, что иногда вы поражаете меня, старина, и этот случай не исключение. Благодаря вам мы получили некоторое преимущество и должны как можно быстрее им воспользоваться.

Я чувствовал, как под внимательными взглядами шейха и полковника Грея могучий сыщик тщательно обдумывает и взвешивает все обстоятельства. Затем он остановил взгляд на полковнике.

– Эти шотландские солдаты, прибывшие сюда совсем недавно, вероятно, имеют смутное понятие о том, где находятся.

Полковник кивнул, и губы Холмса тронула довольная улыбка.

– Пусть так все и останется. Они вернутся в свой полк и отправятся в Индию, пусть считают, что участвовали в схватке с туземными мятежниками и этой схватке положило конец прибытие дружественного отряда арабов. По-моему, это звучит достаточно правдоподобно.

Кое-какие сведения сообщил и шейх.

– Ваши пленники – все из Курны. – Он выразительно сплюнул на скалистый склон. – Места, где живут грабители склепов.

– Понятно, – откликнулся Холмс.

– Полковник, – обратился он к Грею, – прикажите своим людям внимательно стеречь пленников, нельзя допустить никаких побегов.

– Мои люди с радостью помогут, – с мрачной улыбкой произнес шейх. – Они не питают особой любви к ворам из Курны.

Холмс с благодарностью принял это предложение.

– В таком случае только мы четверо увидим то, ради чего я прибыл сюда. Если вы сможете раздобыть факелы, полковник, мы тут кое-что поищем.

Немного погодя, покинув свой временный лагерь, где остались шотландцы и их необычные союзники-арабы, следуя за полковником, который хорошо знал эти места, мы отправились к гробнице Рамзеса Шестого, ибо она, согласно расшифрованной записке итальянца Пуццы, должна была стать нашим ориентиром.

Недалеко от входа в гробницу Рамзеса Шестого Холмс разыскал в земле узкое отверстие, прикрытое от посторонних глаз большим камнем. Сразу и не догадаешься, но тут в глубине отверстия мы увидели каменную ступень, а за ней и другую. Холмс разжег один из принесенных Греем факелов, спустился вглубь и тут же вернулся со странным вытянутым лицом.

– Лестница насчитывает шестнадцать вырубленных в скале ступеней. Сейчас узнаем, что же нашел здесь Китаец.

Он вновь полез внутрь, мы потянулись следом.

Каменная лестница спускалась довольно круто под углом примерно в сорок пять градусов. Внизу находился дверной проем, но сама дверь была, очевидно, взломана, и при свете факела мы увидели плавно идущий вниз каменный проход без ступеней.

Пройдя футов тридцать, натолкнулись на каменную дверь с многочисленными печатями, свидетельствовавшими, по мнению Грея, что сюда еще не проникали грабители. Эти слова удивили Холмса.

– Вы хотите сказать, что дверь не вскрывали?

Полковник Грей пожал плечами.

– Я не египтолог, сэр, но, судя по печатям и каменной кладке, я бы решился утверждать, что они остались неприкосновенными в течение тысячелетий.

В мерцании факелов было хорошо видно, как напряженно размышляет сыщик.

– Стало быть, он остановился здесь, перед дверью. Во всем Египте не осталось ни одной неразграбленной могилы, но Китаец дошел до нее и остановился. Признаюсь, это как-то не укладывается в голове, противореча моей версии.

Холмс говорил, как бы беседуя сам с собой, и только шейх осмелился прервать его размышления.

– А что вы ожидали увидеть?

– Я думал, каким образом Китаец сумел проникнуть в этот склеп, так долго остававшийся необнаруженным, к тому же нашел здесь одну-две золотые таблички?

По бородатому лицу шейха можно было прочитать, что слова Холмса не пробудили в нем никакого отклика.

– При свете факелов, – сказал сыщик, – я вынужден признать, что моя версия, возможно, слишком смела. И даже неверна, если учесть то, что сказал полковник Грей. Поэтому если Чу Санфу в самом деле не открыл гробницу, я не нахожу достаточных оснований для того, чтобы двигаться дальше, чем он, и считаю, что у нас много веских причин, чтобы не делать это. Вернемся назад, джентльмены.

Честно сказать, я испытывал некоторое разочарование, возвращаясь вслед за своим другом по странному коридору, вырубленному в скале, и поднимаясь по древним каменным ступеням под ночное небо пустыни. Какие тайны могут скрываться за дверью, ведущей в прошлое? В этой мысли мне вдруг почудилось что-то знакомое, но уже вызревали новые планы, и я отвлекся.

Когда мы остановились около ведущего в склеп отверстия. Холмс погрузился в свои бесконечные размышления и выглядел он, надо сказать, весьма уныло. Шейх задал вполне резонный вопрос:

– Что же нам делать дальше?

Почти такой же вопрос сорвался с губ полковника Грея:

– Что теперь?

То, что два человека обратились к Холмсу с почти одинаковыми вопросами, слегка позабавило его и вывело из задумчивого состояния.

– Джентльмены, в руках у нас хвост тигра. Для блага Империи лучше было бы вообще не знать об этой гробнице. По крайней мере до тех пор, пока нынешний кризис не минует.

Мне был непонятен ход мыслей Холмса, но шейх, очевидно, не нашел в его словах ничего необычного.

– Нет ничего проще. Солдаты полковника Грея закроют ход в гробницу под предлогом военных маневров. Египтян, нанятых, чтобы охранять это место, можно заставить засыпать и коридор и лестницу, не оставив никакого входа. Здесь, где было так много раскопок, сделать все это довольно нетрудно.

– А как поступить с рабочими? – спросил я и тут же пожалел. Лучше бы я этой темы не затрагивал.

Мудрая усмешка шейха напомнила, что это другой мир с непонятными мне нравами и обычаями.

– Я со своими людьми отправляюсь на юг, к нашим родным кострам. Если я захвачу этих людей с собой, в этом не будет ничего необычного, а их судьба не будет хуже, чем сейчас.

Предложение казалось вполне разумным и обоснованным, но я чувствовал, что шейх не договаривает. Кто знает, что произойдет на самом деле? Однако Холмс явно был несклонен к каким-либо расспросам, и я, следуя его примеру, промолчал.

Наше путешествие в Долину царей было довольно странным приключением, чреватым всякого рода опасностями и осложнениями, но закончилось оно довольно просто.

На другой день мы с Холмсом вместе с шотландскими солдатами и Греем отправились прочь из Долины, а затем, распрощавшись с полковником и его людьми, возвратились в Луксор. Перед тем как расстаться, шейх долго беседовал с Холмсом, и я дорого бы дал, чтобы слышать их беседу. Я просто не представлял, что может быть общего между вождем племени и великим сыщиком. Впоследствии я не раз пытался расспросить Холмса, по так ничего и не добился до 1896 года, когда при Китченере началось новое завоевание Судана.

Состояние задумчивости, в котором пребывал Холмс, пытаясь заново осмыслить факты, сменилось лихорадочной активностью. Не теряя времени, мы переправились через Нил, а когда достигли Луксора, Холмс тут же поспешил в армейский штаб, чтобы отослать телеграммы. Затем мы возвратились в Каир, куда позднее на поезде должен был прибыть и Грей.

По пути Холмс объяснил мне, что убедил местное командование ускорить отправку шотландского полка в Индию, и я хорошо понимал причины, побуждавшие его так действовать. Ни к чему, чтобы сопровождавшие нас солдаты распространяли всякие слухи о необычайных приключениях в странной долине и их неожиданном завершении. Было совершенно ясно, что Холмс старается скрыть существование еще не открытой гробницы, хотя и не ясна была его преувеличенная озабоченность. В течение многих лет расследование каждого очередного дела нередко превращалось в своеобразную игру между нами и, должен сказать, Холмс интриговал меня частой сменой настроений, периодов относительной разговорчивости и периодов молчания, когда, погруженный в свои раздумья, он не всегда даже мог выдавить из себя «Доброе утро». Но всякое терпение имеет свои границы и по пути в египетскую столицу я решил непременно добиться от него объяснений недавних событий и причину резкой перемены планов. К своему удивлению, я обнаружил, что он совсем не прочь обсудить со мной наше последнее дело.

– По зрелом размышлении, дорогой друг, я пришел к выводу, что излишне драматизировал события. Эта древняя страна и ее история окутаны покровом вечной тайны, но не будем говорить об этом, ибо нам следует оперировать лишь фактами. Мы знаем, что Чу Санфу – отъявленный негодяй, к тому же и мегаломаньяк. Вполне подходящее душевное состояние, добавил бы я, для человека, задумавшего основать империю. – Это утверждение сопровождалось легкой улыбкой. – Поднятое им брожение прокатилось по мусульманским территориям и, по всей видимости, достигнет наибольшей высоты в Каире, где должны собраться приверженцы этой широко распространенной религии. Китаец, конечно, не может выдать себя за истинного правоверного, ибо магометанство не нашло распространения на Дальнем Востоке. Поэтому у него должен быть какой-то другой план собственного возвышения. В этом мы можем быть полностью уверены. Если вы помните, иероглифы и тайные письмена с трудом расшифровываются именно потому, что визуально отражают не только слова, но и идеи. Золотые таблички все время поглощают мои мысли, потому что являются уникальными образцами тайных письмен.

– Но Андраде – единственный, кто может их расшифровать, – вставил я, воспользовавшись молчанием Холмса.

– Не скидывайте со счетов Феномена Макса, старина. Я думаю, что этот человек, являющийся орудием Чу Санфу, вполне способен расшифровать их. Не смейтесь надо мной, но я питал надежду, что эти тайные письмена, до сих пор не прочитанные, могут содержать объяснение, каким образом в Древнем Египте были воздвигнуты колоссальные памятники, методы сооружения которых остаются для нас тайной.

– Боже праведный. Холмс, так, стало быть, вы боялись, как бы какой-нибудь древний секрет, возможно, астрономического происхождения, не оказался в руках преступного маньяка. Ведь в этом могла быть заключена страшная сила.

– В самом деле, выглядит как некое ужасное злодейство в дешевых мелодрамах. Но эта мысль была, видимо, порождена необъяснимыми тайнами этой странной земли. Я очень рад, что она оказалась ошибочной.

– На основании чего вы делаете такой вывод?

– Найденная нами гробница оказалась неоткрытой. Если бы Чу Санфу хотел завладеть какой-то неведомой древней силой, неужели он не взломал бы дверь, дабы овладеть еще несколькими золотыми табличками?

Не видя слабого места в его рассуждениях, я кивнул.

– Поэтому следует вернуться к изначальному предположению. Чу Санфу здесь, в Египте, чтобы поднять мусульман на священную войну. Теперь я в этом уверен. Одного того, что он обладает Священным Мечом, достаточно, чтобы привлечь, нет, приковать к нему внимание мусульман всего мира. Это билет, обеспечивающий Китайцу присутствие на представлении. Какое отношение к его плану могут иметь золотые таблички? Пользуясь языком этих американских детективных книг, которые вы читаете, каково его секретное оружие?

– Но, Холмс…

– Почему же он, расшифровав запись Пуццы, нашел гробницу, добрался до самой ее входной двери, а затем оставил свое намерение? Не вижу в этом никакого смысла.

– Все эти истории с гробницами напоминают американский фольклор о заброшенных рудниках Дикого Запада.

Холмс, стоявший у окна вагона, внезапно повернулся ко мне.

– Каким образом?

– В Аризоне есть, например, рудник под названием рудник Пропавшего Голландца. Говорят, что некий искатель, обнаружив его, добыл руду необыкновенно высокого качества. Но он умер или исчез, и этот рудник так и не смогли отыскать. Кстати, до сих пор ищут. Есть еще рудник Пропавшего Англичанина. Та же история. Эмигрант из Англии нашел богатейшую жилу, но после смерти брата отправился на родину, чтобы унаследовать семейный титул, и с тех пор уже никогда не возвращался.

– Эта история кажется мне невероятной, – заявил Холмс.

– К тому же она слишком походит на историю о Голландце. Лично я думаю, что обе истории – измышления какого-либо мошенника, дабы надуть доверчивого простака.

– Повторите, что вы сказали, Ватсон.

Я со смешком вспомнил сказанное, но тут же глубоко раскаялся.

– Послушайте, Холмс, империя переживает глубокий кризис, а я рассказываю всякие небылицы.

– Но в основе всякого вымысла лежат вполне реальные события, дорогой друг, и посему эти легенды могут представлять определенный интерес. Расскажите мне поподробнее о мошенничестве.

– О, все очень просто. По дорогой цене продается ничего не стоящий рудник: впрочем, однажды один такой мошенник здорово пострадал за свои делишки. Это случилось в Колорадо. Парень по имени Табор нанял двух рудокопов, которым выдал необходимые орудия и деньги в обмен за долю во всех найденных ими месторождениях.

– О-о.

– Двое таких наемных рабочих обнаружили рудник «Маленький Питтсбург», богатейшее месторождение, которое только было найдено в Колорадо. Через короткое время Табор выкупил долю своих партнеров и в скором времени стал мультимиллионером. Но его внезапное богатство не прибавило ему деловой сметки: он покупал все подряд. И вскоре плутовская братия поняла, что он легкая добыча.

– Легкая добыча?

– Да. Глупец, простофиля. Так вот, у одного дельца в глухом местечке Лидвилль был никуда не годный рудник. Подложив туда сверху груду ценной руды, это называется у них «подсолкой», он повел туда Табора.

– И показал подложенную тайно руду?

– Совершенно верно. Табор попался на эту приманку и купил рудник. Выложил за него больше ста тысяч долларов.

– Эта история как будто бы представляется вам комической, но для меня это грустная история плутовства и обмана.

– Я еще не закончил. Холмс, – возразил я, ничуть не огорчившись его замечанию. – Табор нанял рудокопов, и старший доложил ему, что его обманули, рудник совершенно ничего не стоит. Но владелец и не думал сдаваться. «Продолжайте разработку, – велел он. – Я уже придумал для рудника великолепное название „Несравненный“».

– Понятно, никогда нельзя терять надежду.

– Возможно, это было вдохновение. Они углубились еще на десять футов и наткнулись на такую жилу, что слава «Маленького Питтсбурга» тотчас померкла. Говорят, во время медового месяца в Европе Табор истратил десять миллионов долларов.

У Холмса непроизвольно открылся рот.

– Мой дорогой Ватсон, сумма, которую вы назвали, просто умопомрачительна. Любопытно, что стало с человеком, который «подсолил» рудник?..

Великий сыщик задумчиво потянулся за папиросой и вдруг застыл с зажженной спичкой в руке. В его проницательных глазах отразился дрожащий огонек.

– «Подсолил» рудник! Клянусь, вы угодили в самую точку. Ватсон. Рискуя повторить, скажу, что у вас есть врожденная способность говорить нужные вещи в нужное время. А теперь я должен подумать.

Больше в этой поездке я не услышал от него ни слова. Он пребывал в такой глубокой задумчивости, что я даже не смел с ним заговаривать.

17 НЕОБЪЯСНИМОЕ ПОВЕДЕНИЕ ХОЛМСА

Даже за время долгого путешествия на поезде я не до конца оправился от переутомления и различного рода недомоганий, вызванных путешествием в Долину царей. Посему, когда мы с Холмсом наконец прибыли в свою уютную гостиницу, у меня не было сил обдумывать наше весьма критическое положение. Приняв ванну, я тут же нырнул под одеяло и забылся глубоким сном. Отдохнув, значительно посвежевший, несмотря на некоторую скованность в движениях, я спустился в гостиную и застал там совершенно неожиданную сцену.

Там находился только Холмс. Обычно, проводя расследование, он не знает усталости; я предполагал, что он сейчас обсуждает с представителями колониальной администрации дальнейшие шаги в сложившейся довольно щекотливой ситуации, которая грозит международными осложнениями, но застать его в одиночестве! По некоторым признакам можно было заключить, что Холмс совещался со многими людьми, но я решительно не понимал, как они посмели оставить его в самый критический момент расследования. Возможно, великий детектив столкнулся с каким-то новым, совершенно неожиданным ходом в этой сложной шахматной игре, которую он ведет?

Трубка Холмса извергала облачка ядовитого дыма – верный признак того, что его великолепный ум тщательно перебирает факты, стараясь выстроить единую логическую цепочку.

– А, Ватсон, теперь вы выглядите гораздо лучше. Но пока вы спали, я проделал необходимую подготовительную работу для разрешения нашей нелегкой проблемы.

Я подавил зевок, мои чувства обострились. Уж не разработал ли Холмс полный план действий, что он весьма редко делал в прошлом?

– Уже в поезде вы дали понять, что вас занимает какая-то очередная идея.

– Да. Благодаря вашим случайным словам. К счастью, моя гипотеза выдержала глубокий анализ, которому я ее подверг.

Холмс встал с кресла и начал расхаживать по комнате, точь-в-точь как в наших апартаментах на Бейкер-стрит.

– Правительство решило поддержать неофициальное расследование ситуации, порожденной угрозой мятежа среди арабов. Полагаю, мы не имеем права недооценивать те разрушительные последствия, которые мог бы повлечь за собой такой мятеж. Очевидно, следует принять за основу фразу: «ситуация чревата опасностью». Увы, я вынужден взять часть вины на себя.

– Послушайте, Холмс, не от вас же исходят эти планы безумца, кто бы он ни был.

– Но я виноват в том, что он располагает возможностью их разрабатывать. Во время предыдущего расследования я поклялся уничтожить Чу Санфу. Доведи я это дело до конца, нам не пришлось бы ездить в Египет.

– Тем не менее, Холмс, вы подорвали его преступную власть над Лаймхаусом и Сохо.

– Да, мы затравили его, но он возродился, как птица феникс, из пепла. Такие люди, как Чу Санфу, Ватсон, подобны смертельным бациллам. Они бессильны в изоляции, но стоит им оказаться на свободе, как они начинают сеять вокруг себя эпидемические болезни и смерть. Единственный способ окончательно избавиться от них – полностью уничтожить, хотя это и является крайней мерой.

В словах Холмса слышалась непоколебимая убежденность, которая посеяла во мне смутное беспокойство. Говорил он каким-то необычно пылким тоном, резко отличным от его холодной аналитической манеры высказывать свои мысли.

– У меня нет никаких особых причин защищать Чу…

– У меня тем более, – перебил Холмс, так и не дав мне договорить. – У змеи надо выдрать ядовитые клыки. Как я только что упомянул. Ватсон, все это следует делать неофициально, поэтому после некоторых размышлений я решил придерживаться именно этого термина – «неофициальное расследование». Приложим все свои усилия, дорогой друг. Хотите поужинать, прежде чем мы отправимся в туземную часть этого странного города?

Я не двинулся с места, ошеломленный услышанным.

– Вы шутите, Холмс. Конечно, вполне возможно, что Чу Санфу страдает манией величия, но уж никак не слабоумием.

– Верно. Ватсон. Вы слишком опытны, чтобы недооценивать противника. Я тоже не склонен себя переоценивать.

– Вы укрепляете меня в моих подозрениях, – воскликнул я. – Китаец знает, что только вы обладаете достаточным воображением и способностью предвидеть и предотвращать все его ходы. Я думаю, нет, знаю наверняка, что первым его побуждением будет остановить Шерлока Холмса.

– Надеюсь, вы правы, доктор. Так поужинаем, старина?

По опыту я уже знал, что упорствовать бесполезно. Оркестр в лице Холмса уже исполнил увертюру, оставалось только ждать, когда начнется сочиненная им опера.

Не помню, что у нас было на ужин. Я пребывал в таком беспокойстве, что вопреки обыкновению не замечал, что ем. Полагаю, что у меня были достаточно веские причины для подобной озабоченности. Холмс говорил о Чу Санфу и его втором пришествии с каким-то зловещим оттенком в голосе. Я не сомневался, что он готов в случае надобностипожертвовать собой, чтобы предотвратить мятеж, и почитал своим долгом следовать за ним с неотступностью тени, оказывая ему всемерную поддержку, даже если для этого придется пустить в ход свой верный «веблей». Холмс отнюдь не был порывистым или опрометчивым человеком, все свои предприятия он обычно взвешивал заранее. Но я понятия не имел, каким именно способом он собирается поставить Китайца на колени. Не стоило сомневаться, что его дотошный ум разработал абсолютно надежный план действий, однако любой план, каким бы гениальным он ни был, неизбежно сопряжен с риском: я обещал себе разделить с ним этот риск.

Мир, безусловно, не погрузится в великую скорбь, если с неким Джоном Г. Ватсоном, доктором медицины, случится несчастье. Трудно ожидать, что Ее Величество будет справлять по мне траур, а вся Империя – безутешно горевать. Тем не менее нельзя же допустить, чтобы Холмс пал жертвой какой-нибудь случайности: я поклялся в случае смертельной опасности защитить дорогого друга своим телом. Пусть меня поразит пуля, предназначенная для него, я приму смерть с радостью. Благодаря ему я прожил такую богатую жизнь, какая дается лишь немногим. Я в состоянии распроститься с этим бренным существованием, уверенный, что жил не зря. Будь мне дано прожить жизнь заново, я бы не стал ничего менять из того, что было назначено Случаем, Судьбой или Божественной Волей.

Подобные мысли, хотя и довольно мрачного свойства, позволили мне собраться с силами. Мы с Холмсом вышли на веранду, дабы насладиться сигарами, и я почувствовал себя много бодрее и фаталистически готовым ко всему. Однако энтузиазма у меня несколько поубавилось, как только я вспомнил, что подобное же чувство испытал в ту памятную ночь, ожидая во мраке и безмолвии в доме Оберштейна, когда захлопнется западня за полковником Валентайном Уолтером. Что сказал Холмс незадолго до окончания расследования этого дела, безусловно, имевшего чрезвычайную важность для Империи? Конечно же, «да будем жертвами, принесенными на алтарь нашей страны».

В тот вечер Холмс ошибался и я здорово приуныл. Полковник Уолтер, увы, оказался не той птицей, которую следовало бы поймать. Силы небесные, неужели и на этот раз мой друг допустил большой просчет?

– Вы были примерно в этом месте, старина, когда увидели, как по Шария Камель идет адвокат Лу Чанг?

– Да, Холмс, – ответил я.

– В направлении садов Эзбекийе?

– Именно. Вы считаете, что он хотел заманить меня в ловушку?

– Вряд ли, – откликнулся Холмс. – Скорее он увидел, что вы преследуете его, и решил забрать вас в качестве заложника. Но вы, с вашей находчивостью, сумели его обхитрить.

– Да нет. Холмс, мое решение оказалось вынужденным и у меня не было бы никаких шансов, если бы на голову того здоровенного маньчжура не обрушилась цветочная ваза или что там еще тяжелое.

– Я уже задумывался над этим. Видимо, вы родились под счастливой звездой, за что я искренне благодарен судьбе. Попробуем-ка воспроизвести путь, который вы тогда проделали. Может быть, нам удастся найти его убежище.

– Лу Чанг сейчас на пути в Макао, – произнес я и тут же понял, что замечание не имеет никакого смысла.

– Но ведь Чу Санфу, вероятно, здесь, в городе, скрывается в том же логове. Наверняка он в туземной части города.

Пришлось согласиться, но я не заблуждался по этому поводу. Это была отнюдь не спонтанная мысль, ибо он упомянул о нашем предполагаемом походе еще до ужина. На его месте, принимаясь за поиски преступника в старом городе, я, несомненно, выхлопотал бы себе эскорт из местной полиции, на что у Холмов имелись все необходимые полномочия. Однако по каким-то одному ему Понятным причинам он решил предпринять этот поход самостоятельно, без всякой помощи со стороны местных властей.

Опасную экскурсию по закоулкам Каира я совершил сравнительно недавно и посему без особого труда восстановил свой путь. В скором времени огни и шум небольшой европейской части города остались позади и мы углубились в старинную часть, не так уж сильно изменившуюся с тех пор, когда ее называли «Египетским Вавилоном», столь же переполненную людьми и столь же таинственную, как в те времена, когда ее возвели халдеи. Я поведал своему другу о том, как происходило преследование, впрочем, ни словом не обмолвился ни о своих мыслях и намерениях, ни о своих сомнениях по поводу того, насколько осуществимы эти намерения. Острым взглядом Холмс внимательно изучал все окрестности, а его шестое чувство наряду с его познаниями в географии помогало отыскать верный путь.

Наконец мы достигли того закоулка, куда свернул Лу Чанг. Холмс внимательно обозрел весь закоулок, вскинув свой орлиный нос так, что казалось, он пытается унюхать запах своего заклятого врага.

– Пошли, старина, – вдруг бросил он. – В обратную сторону. Следующая улочка, насколько я помню приметы, выведет нас к мечети Аль-Азгар, которая и является единственным ключом к разгадке всей этой путаницы. Именно туда, если мои предположения верны, намеревается пойти Чу Санфу. В этом-то месте нам и следует произвести разведку.

Мы прошли квартал в обратную сторону, затем под прямым углом свернули направо и вышли на относительно широкую улицу. Приземистые, убогие, как две капли воды похожие один на другой дома тянулись еще полтора квартала. В тени какой-то одноэтажной лачуги Холмс остановился и указал на другую сторону улицы.

– Пожалуй, единственное здесь сколь-нибудь крупное здание, Ватсон.

Оно и в самом деле отличалось от всех остальных: высотой в четыре этажа, фасад в глубине квартала. Первого этажа не было видно: его целиком закрывал высокий каменный забор, усаженный сверху осколками стекла. Все окна темные, здание казалось покинутым и заброшенным на вид.

– Похоже, этот дом никогда не использовался как жилой, Холмс.

– Думаю, по крайней мере какое-то время он служил тем, что наши американские кузены называют «тюрягой». На верхних окнах кое-где решетки.

Даже при свете луны я так и не смог разглядеть решеток, о которых упомянул Холмс. Ничего удивительного, ибо он обладал в отличие от меня отличнейшим ночным зрением. Старое здание, безусловно, привлекло к себе внимание сыщика. В течение примерно полминуты он тщательнейшим образом осматривал его, затем, по его знаку, я двинулся по грязной улице и вновь остановился метров через десять.

– С дальней стороны этого здания есть еще одна улочка. Появляется возможность осмотреть его под другим углом, – бросил Холмс.

Я хотел было возразить, но мой друг бодро зашагал дальше и мне не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ним. Дойдя до конца квартала, мы пересекли улицу и подошли к забору так заинтересовавшего его здания. И опять Холмс укрылся в тени возле калитки, неподалеку от проулка.

– Послушайте, – произнес я, с трудом переводя дух после быстрой ходьбы. – Вам не кажется, что все это слишком просто? Кругом ни души, так тихо, что не слышно даже воя какой-нибудь собачонки.

– Ничего странного, Ватсон, туземное население уже давно спит.

– Но у нас нет ни малейшего понятия о том, что может находиться в той, как вы ее называете, «тюряге»?

– Возможно, там ничего нет, но ведь наш долг проверить, так ли это на самом деле.

Взяв меня за руку, ибо в проулке не было видно ни зги, Холмс двинулся вперед. Справа от нас тянулся забор и я заметил, что и здесь в него тоже было вцементировано битое стекло: перелезть через этот забор – непростая задача. При мысли о том, что Холмс не только намерен сам забраться в эту, по всей видимости, западню, а еще и хочет взять меня с собой, мое сердце екнуло. Прошло не так уж много времени, но мои прежние героические намерения почему-то сильно потускнели. Правда, мне в голову пришло такое соображение: если это странное здание построено с тем расчетом, чтобы не допустить посторонних, вряд ли оно может служить западней.

Мгновение спустя Холмс остановился и я понял, что это тщетная надежда.

– Вот я и нашел то, что искал, Ватсон. Калитка, которая служила и, вероятно, еще служит для входа во двор.

– Послушайте, Холмс, даже если калитка и не заперта, я входить не собираюсь. Слишком рискованная затея. – При тусклом свете ночного неба я видел широкую улыбку на лице Холмса, улыбку, казалось бы, совершенно неуместную в данной ситуации.

– К моему глубокому сожалению, – ответил он, – калитка заперта, поэтому ваш страх, возможно, не имеет под собой оснований.

Естественно, его слова меня не успокоили, тем более что он принялся рыться в кармане, без сомнения, ища одну из тех отмычек, которыми снабдил его Тощий Гиллиган. Мой друг явно замыслил что-то неразумное. Таинственное здание, самыми своими размерами выделявшееся среди всех соседних, само это место, вполне вероятно, облюбованное врагами Холмса, – казалось, все здесь предостерегало о возможной засаде. И вот прославленный мастер дедукции с простодушием молодого инспектора Хопкинса, идущего по ложному следу, добровольно забирается в раскинутую обманщиками сеть. Просто уму непостижимо!

Тем временем Холмс уже вставил тонкую стальную полоску в замочную скважину.

– Замок довольно старый, Ватсон, но я надеюсь, что нам удастся раскрыть его секрет.

– Не сомневаюсь в этом. Холмс, но ведь это сущее безумие. Попасть в дом со стороны улицы, не имея с собой лестницы, невозможно, а здесь в переулке такая заманчивая калитка! Так и подмывает заглотить наживку. Вас не останавливает, что мы окажемся в ловушке?

– Не стоит так драматизировать, Ватсон. А, кажется, поддался.

Что-то щелкнуло, Холмс вытащил отмычку и повернул ручку. Заскрипели ржавые петли. И тут послышался зловещий звук шагов в дальнем конце переулка. Держась в спасительной тени, я придвинулся вплотную к Холмсу и повернулся на звук. Вдали замаячили две огромные тени: нас от них отделяло куда меньшее расстояние, чем хотелось бы.

– Боже милостивый, Холмс, это маньчжуры.

Холмс склонил голову набок, он уже заметил приближающиеся силуэты и успел переключить свое внимание на что-то другое. За нашей спиной также послышались приглушенные шаги.

– Они заманили нас сюда, Холмс, а теперь действуют, как загонщики во время охоты.

– У нас нет выбора, Ватсон.

В следующий миг он открыл калитку и с поспешностью отчаявшихся мы вбежали во двор. Холмс прикрыл дверь, я навалился на нее всем своим весом и он торопливо щелкнул замком. Пожалуй, за всю свою жизнь я не слышал более отрадного звука, чем этот финальный щелчок.

– Пошли, старина, мы выиграли немного времени, надо им воспользоваться, – бросил Холмс.

Я последовал за ним по пятам, ибо во дворе царила кромешная тьма и можно было только полагаться на своего верного друга с его превосходным ночным зрением.

Быстрым шагом, почти бегом он направился к дому, который призрачно маячил перед нами, точно дом Ашеров. Очевидно, он не видел никакого выхода. Когда мы обходили здание, я заметил, что в соответствии с принятой здесь архитектурой у него нет ни веранды, ни крыльца. С торца здания, где мгла сгущалась еще сильнее, находилась глубокая ниша с дверью. Холмс вновь взялся за свое воровское орудие. Прислушиваясь, я понял, что маньчжур и его напарник вошли во двор. Открыть дверь дома было равносильно возможности спастись. На сей раз замок открылся без щелчка, и я возблагодарил судьбу за то, что Холмс так хорошо изучил приемы взломщиков, нещадно их изобличая.

Мы проскользнули внутрь, в покинутое здание. Последняя карта была еще не разыграна, и мы с Холмсом уже не в первый раз попадали в подобную отчаянную передрягу. Своими длинными пальцами он ухватил меня за руку и повел вперед. И тут в глаза нам внезапно хлынул поток слепящего света, а легко узнаваемый голос с пришепетыванием произнес:

– Добрый вечер, джентльмены. Как приятно, что вы решили навестить меня.

Что-то тяжелое обрушилось на мою голову и, беспомощно взмахнув руками, я упал. В следующий миг меня опутало какой-то сетью, видимо, металлической. Под ее тяжестью я никак не мог подняться, к тому же падение притупило чувствительность. Но я все-таки повернул голову и увидел озаренное светом морщинистое желтое лицо Чу Санфу, склонившегося надо мной. В руке у него был флакон. С улыбкой скорее презрительной, чем насмешливой, он наклонил его, и из флакона посыпались кристаллики, которые лопались прямо у меня на глазах. Заклубилось какое-то легкое облачко, в ноздри ударил странный запах, и я потерял сознание.

18 «ТЕНЬ» НА СТЕНЕ

Ощущение было такое, будто мои веки склеились. Потом я понял, что они просто отяжелели и, чтобы их разомкнуть, требовалось слишком большое усилие. Странные вещи творятся иногда с человеком. Я не знал, ни где, ни как долго длится мое беспамятство, и вдруг, словно по волшебству, мой разум окунулся в омут логических рассуждений. Все было не так с самого начала. Еще до того как мы попали в плен к Чу Санфу.

Первой ошибкой, разумеется, было то, что умирающего Крутерса принесли в наши апартаменты, а упоминание имени нашего заклятого врага стало первым сигналом тревоги. Дополнительная информация, предоставленная Майкрофтом Холмсом, позволила наметить общие контуры расследования, появление Дитса дало возможность кое-где наложить краски на полотно. Холмс, с его блистательным умом, сумел соединить два дела в одно, но сейчас впечатление складывалось такое, будто нас умело провели. Он предвидел похищение Священного Меча, но, к моему изумлению, не предотвратил воровства, и теперь эта религиозная реликвия находится в руках врага.

Мы опередили Чу Санфу в его путешествии в Венецию, но не смогли помешать ему покинуть жемчужину Адриатики вместе со своим сообщником Феноменом Максом. Сами же мы последовали за призрачным огоньком надежды в Берлин. Холмс превзошел самого себя, отыскав неизвестную доселе гробницу в Долине царей, мы в пух и прах разгромили наемников Чу, но покинули поле боя, ничего, насколько я мог понять, не выиграв от своей победы. Еще в поезде, возвращаясь из Луксора, Холмс упомянул, что наконец-то получил необходимую информацию, но по возвращении, не воспользовавшись предоставленными в его полное распоряжение силами, не только сам угодил в ловушку, но еще и меня прихватил с собой. И все это случилось с человеком, слывущим одним из замечательнейших умов Англии!

Англосаксов обвиняли в ненасытном любопытстве, иногда в необузданном воображении, но в этот миг мной владел практицизм, унаследованный от стойких и выносливых предков.

Ватсон, думал я, ты всего-навсего заурядный британец. Если ты и стяжал славу, то как биограф, и твой несравненный друг еще ни разу тебя не подводил. Если кто-нибудь из вас и мастер в логике, то это он и уж никак не ты. Если, как великодушно заметил однажды Холмс, его и поддерживает твоя вера, то тебе не след падать духом. Вспомни, как сражались солдаты Ее Величества при Ватерлоо. Вспомни, как бились моряки Нельсона в Трафальгарском сражении. Даже смерть бесстрашного морского волка не подорвала их стойкости. Стой же насмерть и ты.

Глаза мои раскрылись, причем не только в переносном смысле. Я лежал, глядя вверх на остатки того, что когда-то было койкой. Такого рода двойные койки используют на военных кораблях. У меня слегка кружилась голова, к тому же меня снедал стыд за мысли, которые только что теснились в моей голове. Какая там, к черту, логика! Меня просто чем-то одурманили. Таков был бы диагноз любого доктора.

Со стоном я спустил ноги на пол и сел.

– Вернулись в страну живых, Ватсон?

Как радостно было слышать голос моего друга! Присмотревшись, я увидел его стоящим у зарешеченного окна, единственного, если не считать двери с металлическим засовом, отверстия в этой тесной комнате.

– Где мы, Холмс?

– В камере, значительно выше первого этажа.

Холмс энергично возился с окном, и я не без труда поднялся на ноги, чтобы оказать посильную помощь.

– Вы еще нетвердо держитесь на ногах, мой старый друг, – отказался от помощи Холмс. – Отдохните немного.

Просунув между двух железных прутьев деревянный брус, он воспользовался им, как рычагом. Голос его звучал приглушенно и видно было, как напряглись мускулы под курткой. Я прекрасно помнил тот день 1883 года, когда одним могучим рывком он выпрямил кочергу, согнутую этим негодяем Граймсби Ройлоттом, и знал, какое усилие он сейчас прилагает. Неожиданно он с улыбкой расслабился.

– Это старое строение и прутья понемногу поддаются. Минутку, Ватсон, сейчас мы попробуем вдвоем.

– Но что вы?..

– Оторвал один из брусков от кровати, – ответил он на мой незаконченный вопрос, показывая мне свое орудие. – Со временем каменная кладка теряет свою крепость, тогда как дерево, наоборот, твердеет. Полагаю, что во времена давно минувшие эта дверь поддерживала спины многих заключенных.

Выглянув в окно, я увидел, что мы находимся на последнем, четвертом, этаже бывшей тюрьмы, и заметил, что к одному из прутьев привязан шарф, слегка колышущийся под легкими порывами ветерка. Внезапно в глазах у меня помутилось, я стал тереть их и трясти головой, пока зрение не восстановилось полностью.

– Стоило мне увидеть Чу Санфу и его адскую чашу с кристалликами, как я набрал в грудь побольше воздуха. Это и ослабило эффект газа.

– Что применил этот мерзавец?

– Не имею ни малейшего понятия. Китайцы – древний народ и, думаю, знают кое-что такое, что наверняка представляло бы интерес даже для нашей современной фармацевтики. Да и для химии, впрочем, которую изучают в лабораториях.

Холмс потирал свои худые, поразительно сильные руки. Спокойствие, с каким он принимал любые перипетии судьбы, без сомнения, взбесило бы всякого нетерпеливого человека, но на меня производило ободряющее действие.

– Я готов действовать. Допустим, нам удастся выдержать или отогнуть один из этих прутьев, но мы так высоко от земли, что наши усилия скорее всего окажутся напрасными.

– Может быть, лаз нам и пригодится. Попробуем, старина.

Мы объединили свои усилия и я почувствовал, как поддается железный прут. На какой-то миг на лбу моего друга вздулись вены. Послышался скрежещущий звук.

– Достаточно, Ватсон. Дело сделано.

Я тяжело дышал, отдувался, но мы выдернули один конец прута из его цементного основания. Еще мгновение – и Холмс уже держал в руке круглый железный штырь.

– Железо – грозное оружие. Медный век оказался для Египта золотым. С появлением хеттов с их железным оружием для Египта началась эпоха упадка.

– У вас есть какой-нибудь план бегства?

– В настоящее время нет. Наше пленение не было для меня неожиданностью. Я предполагал, что Чу Санфу, с его необыкновенным высокомерием, позаботится, чтобы мы, находясь где-нибудь поблизости, сами убедились, как он умен.

– Стало быть, вы ожидали, что нас захватят в плен?

– Такое никогда нельзя исключить, Ватсон. Вы ведь уже один раз чуть не оказались в плену, но это не помешало вам последовать за мной, неразумным, дорогой мой, преданный друг.

На губах Холмса появилась еле заметная улыбка, которая, будь на его месте кто-либо другой, показалась бы надменной, но я сумел прочитать его мысли и был растроган.

– Ну что ж, – произнес я приободрившись. – Если мы смогли выдернуть один прут, то справимся и со вторым.

Однако, чтобы сделать это, потребовалось целых пять минут, это оказалась нелегкая работа.

– Что теперь? – спросил я, тяжело переводя дух.

– Если бы мы захотели выбраться из окна, нам понадобились бы крылья, поэтому остается только ждать приговора судьбы. Впрочем, положение не такое уж безнадежное. Очевидно, Чу велел заключить нас в эту камеру, потому что какие-то другие обстоятельства требовали его неотложного внимания. Думаю, рано или поздно он велит привести нас к себе, чтобы вдоволь порисоваться перед нами, прежде чем передать в руки своих палачей. Китаец наделен всеми замашками восточного деспота и, родись он в другие времена, непременно пожелал бы стать мандарином. – Холмс показал на дверь нашей камеры. – Обратите внимание на эту зарешеченную дверь, Ватсон. Пока вы спали, я попробовал, насколько она крепка. В голову мне пришла прекрасная идея: если кто-нибудь из наших тюремщиков пожелает проверить наше настроение, сделайте вид, будто лезете в окно. Он бросится, чтобы схватить вас, а я, спрятавшись за дверью, оглушу его ударом одного из своих железных прутьев.

Я воззрился на него, удивленный и восхищенный одновременно столь изобретательным и беспроигрышным планом, который он изложил обычным деловым тоном. Затем он вдруг покачал головой.

– Боюсь, что это довольно ненадежный план, Ватсон, навеянный холодным ветром отчаяния.

– А мне это показалось отличной идеей.

– Если эти люди не дураки, никто из них не войдет в комнату, не видя одновременно нас обоих. Вряд ли Чу Санфу окружен идиотами. Умный собирает вокруг себя умных.

– Не совсем понял, Холмс.

– Для своей последней отчаянной схватки Китаец собрал вокруг себя остатки некогда обширного преступного мира. Среди них немало людей способных. Бьюсь об заклад, здесь у него самые толковые преступники со всех базаров и из всех притонов Каира. Возможно, нам лучше отказаться от этого плана. Если нас отведут к Чу, а нас должны к нему отвести, мы сможем причинить некоторый урон его прихвостням.

Пока мой друг размышлял вслух, я подошел к двери и через небольшое зарешеченное оконце стал наблюдать за темным коридором. Я так и не узнал, решил ли Холмс опробовать свой новый план, ибо услышал вдруг чей-то незнакомый голос. Голос был совсем рядом, но не в коридоре, а сзади, и я так поспешно обернулся, словно мне в спину вонзилась стрела; казалось, в камере вот-вот материализуется какое-то сверхъестественное существо, но позади меня был только Холмс, такой же изумленный, как и я сам.

– Холмс, вы ist изнутри? Nicht wahr?^[269] – голос был очень тихим, но внятным. Я испуганно огляделся, ища глазами какую-нибудь тень, но ничего не увидел.

– Подойдите, черт побрать, и помогите мне влезать камера.

Мой друг вскочил и бросился к окну. Я хотел последовать за ним, но он жестом остановил меня.

– Смотрите в дверное окошко, Ватсон. Появление какого-нибудь тюремщика было бы крайне нежелательно.

Я поспешно повиновался, хотя и был в полном смятении. Голос слышался за окном! Холмс сказал, что без крыльев отсюда не выбраться, но ведь и забраться на четвертый этаж без крыльев невозможно. Обернувшись, я увидел, что Холмс помогает какому-то худому жилистому человеку пролезть через проделанное нами отверстие в решетке. В его наружности было что-то странное, хотя я никак не мог понять, что именно. Усилием воли я заставил себя возобновить прерванное наблюдение, чтобы вовремя предупредить Холмса о приближении тюремщика.

– Как там за дверью, Ватсон?

– Не видно ни зги и ничего не слышно.

– Стало быть, мы пока в безопасности.

Не знаю, означали ли эти слова, что мне разрешается покинуть свой пост, но любопытство пересилило, и я вышел в центр комнаты.

Незнакомец в это время снимал странные резиновые штуки с перчаток. Такие же резинки были на обоих коленях.

– Кто вы, сэр? – пробормотал я.

– Какой другой человек мог лезть четыре этаж по стене плоская, как сковорода. Очень нелегкий работа.

– «Тень» Шади, – воскликнул Холмс, и его улыбка выражала то ли веселое удивление, то ли откровенное восхищение. – Единственный человек, который может лазать по стенам.

– Возможно, и не единственный в мире, но здесь, в Каире, пожалуй, да.

– Но что вы делаете в Египте? – Эти слова вырвались у меня как бы помимо моей воли.

– Должок отдаю, – ответил Шади таким тоном, точно обсуждал цену бараньей отбивной. – Вы ходить клиника моему сыну, не знаю, что вы ему сказать, но сказать какой-то wort^[270], и у него вся хорошо голова.

Знаменитый вор постучал себя по лбу и в его глубоко посаженных карих глазах появился возбужденный блеск.

– Его держать тюремный лазарет, потому что у него не порядок голова, но вдруг ему стало получшать. Доктора не знают, что и думать, но они выпускают его из психушка.

– Так Хайнрих Хублайн – твой сын? – сказал Холмс. – Я так и предполагал.

– Вы ведь большой сыщик, должен все знать. «Тень» Шади не один человек, который ходит по стене. Есть еще и мой сын.

Так убежденно и так выразительно говорил этот вор, что я наконец полностью пришел в себя, он же, помолчав, продолжил уже куда спокойнее.

– Сказать вам один вещь? Чтобы стать такой мастер в нашем деле, он много учиться. Не так-то просто.

– Что ж, – протянул Холмс, приняв эту странную историю с такой невозмутимостью, что меня покоробило. – Рад слышать, что твой сын в полном здравии, но это еще не объясняет, почему ты так своевременно появился в Каире.

Шади поглядел на него с подозрением.

– Вы самом деле Шерлок Холмс?..

Подняв ладонь, сыщик остановил немца.

– Ты сказал «должок». Если молодой Хайнрих здоров, ты, чувствуя себя в долгу перед доктором Ватсоном и мной, последовал за нами в Каир?

– Теперь вы говорите настоящий сыщик. – В глазах вора-верхолаза мелькнули смешинки.

– Попробую угадать еще кое-что. Это ты двинулся следом за доктором Ватсоном в туземную часть города? И ты ударом мешочка с песком уложил здоровенного маньчжура, когда он схватил доктора?

– Маньчжур он или нет, я не знать. Но он был здоровенный верзил и был косой глаз.

– Как вы догадались обо всем этом, Холмс? – удивился я.

– Подумайте хорошенько, Ватсон. Ну откуда могут взяться цветочные вазы в Каире? Просто вы родились под счастливой звездой.

Должен признаться, я был задет, и немало.

– Все это прекрасно. Холмс, мы очень мило побеседовали, но как мы выберемся отсюда? Очень хорошо, что мистер Шади может лазать по стенам, но хотел бы я посмотреть, как он пройдет через эту дверь.

– Не знаю, – чистосердечно признался немец.

– Теперь нам легче будет осуществить задуманный план, Ватсон. С появлением нашего друга мы сможем оба быть на виду, когда явится какой-нибудь тюремщик.

И вдруг сыщик весь напрягся, склонив голову набок и внимательно прислушиваясь, а уж в остроте его слуха сомневаться не приходилось.

– Ватсон, – прошептал он, – к окну!

Я тотчас понял его намерение. Любой, кто заглянет в окошко на двери камеры, сразу же увидит меня у окна. В то же время своим телом я закрою пролом в решетке. Я подскочил к окну, а Холмс вручил один из железных прутьев Шади и знаком показал, куда стать, дабы его не было видно из-за открытой двери. Что делать с железным прутом, объяснять не требовалось.

В следующий момент Холмс присоединился ко мне.

– Хорошо, что я прикрепил свой галстук к решетке. – заметил он, проворными пальцами развязывая тряпицу и убирая ее в карман. – Благодаря ему Шади и удалось найти нашу камеру.

Теперь уже и я отчетливо слышал шаги, затем к дверному окошку притиснулось чье-то лицо. Нас с Холмсом осветили поднятым фонарем. За дверью двое переговаривались по-арабски, затем в замочной скважине заскрежетал ключ. Дверь отворилась, и в камеру вошел человек с фонарем, за ним следовал другой араб с автоматическим, зловещего вида маузером. Судя по тому, как он держал оружие, можно было легко понять, что обращаться с ним для него дело привычное.

Да, по-видимому, Холмс не зря говорил, что Чу постарается завербовать самых способных из здешних преступников.

Вооруженный человек потребовал жестом, чтобы мы отошли от окна. Холмс шагнул ему навстречу, словно собираясь что-то сказать, и вдруг его правая нога взметнулась ввысь. Мысок ботинка попал в кисть руки и маузер взлетел к потолку. В следующий миг послышался глухой удар и человек с фонарем упал на пол. Не успел араб с маузером и рта раскрыть, как вновь раздался глухой удар, и, закатив глаза, он рухнул на пол.

Все произошло в течение нескольких секунд, почти бесшумно. Итак, дверь отперта, тюремщики в беспамятстве валяются на полу и мы свободны.

Плавным движением руки Холмс подобрал лампу, а затем и маузер.

– Спускаемся вниз, Шади. Здесь полно людей Чу Санфу. Считай, что ты расплатился сполна, и посему, если хочешь, можешь спуститься тем же путем, что и пришел.

– Это дело нехитрый, – ответил Шади. – Но у вас в руке наш немецкий маузер и я знает, как им пользоваться.

Холмс бросил оружие вору, тот без труда поймал его.

– Вы – прекрасный сопровождающий, поэтому идите сзади. Если нас с Ватсоном схватят, третьего искать не станут.

– Я будет ваш козырной туз в рукаве. Попытка не пытка.

19 СТОЛКНОВЕНИЕ ДВУХ УМОВ

Когда путешествуешь в компании величайшего сыщика в мире, привыкаешь к тому, что ситуация постоянно меняется. Следуя за Холмсом по темному коридору, я непрестанно размышлял и мысли мои, подобно запущенной юле, все время сменяли одна другую в стремительном вращении. То, что я уже неоднократно бывал в подобных переделках, помогало мне сохранять присутствие духа. Всего несколько секунд назад мы были заключенными, и вот ситуация изменилась – и мы уже играем другую роль.

При свете фонаря мы достигли ведущей вниз лестницы. Нигде не было ни ламп, ни какой-либо мебели, просто каменная скорлупа, где нашли себе прибежище люди Чу Санфу.

– Что будем делать, Холмс? – спросил я тихим шепотом, который казался мне единственно уместным при таких обстоятельствах. Впрочем, я не забывал и о мерах предосторожности.

– Нам необходимо найти подтверждение. Кузнецу для работы нужен пылающий горн, если считать, что эта тюрьма – кузница…

Холмс не стал развивать свою мысль, и поскольку мы, крадучись, спускались вниз, время было явно неподходящее, чтобы просить объяснений. Вопросам, что теснились у меня в мозгу, суждено было ждать своего часа. Главной заботой оставалось одно: как можно быстрее выбраться из этой обветшалой каменной громады, производившей на меня такое же гнетущее впечатление, как и большая пирамида изнутри.

«Тень» Шади, по всей вероятности, следовал за нами, несмотря на то, что мы не только не видели его, но и шагов никаких не слышали.

Если эта развалина и в самом деле кишит людьми Китайца, мелькнула у меня трезвая мысль, то мы двигаемся уж слишком смело, даже нисколько не таясь. Направляясь ко второй лестничной площадке, мы с Холмсом завернули за угол и, словно в подтверждение моих опасений, столкнулись с двумя крайне неприятными на вид арабами. Холмс тотчас заговорил по-немецки: он хорошо овладел этим языком во время своих юношеских странствий по континенту.

– Послушай, Шади. Мы встретились с двумя арабами, которые наверняка идут искать своих товарищей. Постарайся их задержать. Во что бы то ни стало.

С легким приветственным жестом Холмс провел меня мимо арабов, те же глазели на нас в большом удивлении.

Один из арабов пожал плечами, и оба они вновь двинулись верх по лестнице. Наконец они скрылись из виду и я перевел дух.

– Что вы сделали, Холмс? Загипнотизировали их?

– Я просто подумал, что здесь говорят на многих языках, Ватсон. В этом сборище негодяев, мошенников, всякого рода преступников вряд ли все знают друг друга. Эти двое пошли искать тех, кто так и не вернулся, и я велел Шади расправиться с ними.

– Думаю, на него можно положиться. Надежный парень, хотя и весьма критически настроен относительно ваших методов, Холмс.

– Не стоит обращать внимания на манеры мистера Шади, Ватсон. В конце концов, воспользовавшись своим умением лазать по стенам, он даже рисковал ради нас.

Теперь в этом ветхом здании стали слышны какие-то звуки, доносились они очень приглушенно, но явно свидетельствовали о присутствии людей. Наше особое внимание привлек непрерывный, несмолкающий гул. В ту сторону, откуда он доносился. Холмс и направлялся.

– Движок внутреннего сгорания, Ватсон. Узкие ступени и отсутствие людей говорят о том, что мы спускаемся по черной лестнице, которая вот-вот выведет нас туда, куда надо.

Мы преодолели лестничный пролет гораздо быстрее, чем я ожидал, не встретив больше ни одного из тех преступников, которые наводняли дом. Шади, видимо, все еще не расправился с теми двумя, и, не чувствуя поддержки с тыла, я то и дело беспокойно оглядывался. Вдруг я почувствовал, что шедший впереди Холмс весь напрягся. Перед нами маячила дверь, сквозь узкие щели которой пробивался свет. Холмс потушил фонарь, и мы направились прямо к портальной двери.

Она оказалась незапертой. Холмс тихонько толкнул ее, и я уткнулся прямо в железную решетку. Заглянув через плечо сыщика, я увидел большую комнату, пол которой находился чуть ниже. Теперь равномерный шум движка доносился явственнее. Очевидно, это было подсобное помещение и открытая нами дверь вела на какой-то длинный балкон, тянущийся вдоль всей стены. Я предположил, что это проход к железной лестнице, ведущей на нижний этаж. В комнате толпилось множество людей, занятых каким-то неведомым мне делом.

Посреди помещения стоял стол, похожий на чертежный, за ним на табурете сидел высокий пожилой человек. Он разглядывал через увеличительное стекло сверкающий предмет футов четырех в длину и по меньшей мере двух с половиной в ширину. Света в комнате хватало, и табличка, ибо это была именно она, ярко сияла под руками исследователя, привлекая всеобщее внимание. Выполненная из металла, который испокон веков подвинул людей на труднейшие деяния и неслыханные злодейства, точнее, из золота, которое всегда распаляло огонь алчности в горнилах людских сердец, она сама по себе ценности для него не представляла. Бандит изучал выгравированные на ней надписи, сверяясь с лежавшими перед ним фотографиями и литографиями.

– Феномен Макс, – шепнул Холмс. – Вероятно, именно его имя навело меня на ложный след. Я помнил его как одного из редких людей с фотографической памятью, упуская из виду талант фальшивомонетчика, мастера подделывать что бы то ни было.

Холмс говорил так тихо, что вряд ли его слова были слышны на расстоянии более пяти футов, и все же человек за столом каким-то невероятным образом услышал свое имя, ибо он вдруг поднял голову и, к моему ужасу, уставился прямо на нас. Свет проникал в комнату как раз через открытую дверь, у которой мы стояли, и Макс вскочил на ноги, явно намереваясь закричать.

Холмс схватил меня за руку и повлек по коридору обратно.

– К сожалению, нас заметили, Ватсон, но еще не все потеряно. Стратегия требует, чтобы мы возвестили о своих намерениях.

Мы бежали к передней части здания. И только тут я понял, что задумал Холмс.

– Боже всемилостивый! Уж не собираетесь ли вы с открытым забралом предстать перед Чу? Не лучше ли бежать, Холмс?

– Мы окружены, и численный перевес на стороне противника. Когда все потеряно, атакуй! Этим девизом вы, помнится, весьма успешно воспользовались против Лу Чанга.

Возразить было нечего. Я, безусловно, свалял тогда дурака, но вышел из трудного положения, прекрасно сблефовав. Возможно, блеф сработает и тут, но моим другом, видимо, движут более глубокие мотивы.

Теперь мы находились в огромном широком коридоре, который шел вдоль всего здания: через открытые двери мы, бегущие, чудно просматривались.

Затем мы оказались в главном помещении здания, по всей видимости, некогда служившего правительственным учреждением. Высотой в два этажа, оно казалось слишком внушительных размеров для тюрьмы, но, возможно, под тюрьму это здание стали использовать позднее. Помещение было залито светом, высокие окна в стене фасада плотно закрыты похожим на войлок материалом. В отличие от всех остальных комнат здания здесь было так же людно, как на вокзале. Тотчас бросалось в глаза большое кресло на помосте, в коем царственно восседал отпустивший бакенбарды Чу Санфу.

Ну что ж, подумал я, восседать на троне всегда было его заветным желанием. Будь его воля, он, конечно, осуществил бы это желание, но пока вот приходится довольствоваться высоким креслом. В предстоящей схватке умов я ставил на Шерлока Холмса.

При нашем появлении все вмиг остолбенели. Наступила такая же гробовая тишина, какая царит в древних склепах фараонов.

– Мы с удовольствием вновь приветствуем тебя. Чу Санфу, – совершенно невозмутимо, как будто не происходит ровным счетом ничего особенного, заметил Холмс.

И стал подниматься по ступенькам, ведущим на помост, где сидел Чу Санфу. Мне не осталось ничего, кроме как последовать за ним, стараясь выглядеть таким же бесстрастным.

Своими янтарного цвета глазами Китаец молниеносно взглянул на дверь.

– Где ваши охранники? – спросил он с заметным беспокойством.

– Не стоит даже говорить об этом. Мы должны были встретиться лицом к лицу. Ты ведь все время мечтал о наступлении того дня, когда можно будет сказать, что твоим последним броском костей игра выиграна. К сожалению, тебя ждут плохие новости. Все кончено, твои замыслы провалились.

Добрая половина присутствующих, вероятно, не поняла Холмса, остальные не поняли, что именно он хочет сказать, но Холмс держал себя так уверенно, его властные глаза сверкали таким торжеством, что все застыли как вкопанные. Как и я, кстати сказать. В зале, где собрались отбросы общества, преступники многих национальностей, теперь доминировали две личности. Остальные роли не играли, будучи не более чем предметами обстановки. Решение вопроса чрезвычайной важности зависело от столкновения незаурядных умов, и всё мы – и преступники, и я – прекрасно это знали. С одной стороны, злой гений, некоронованный царь преступников Чу Санфу, с другой – блистательный светлый ум, мой друг Шерлок Холмс.

Тщедушный старый Чу в своем узорчатом китайском одеянии, казалось, весь съежился, но его замешательство длилось всего лишь мгновение. Он тут же осознал преимущество своего положения и губы его скривились в злобной ухмылке.

– Для человека, находящегося в руках своего заклятого врага, ты ведешь себя слишком смело, Холмс.

– Ты знаешь меня достаточно хорошо, Чу, чтобы понять, что это не пустая угроза. Конечно, ты человек бесстрашный, не боишься даже самого дьявола. Если бы какое-то время назад я обрисовал твои коварные замыслы, меня подвергли бы безжалостному осмеянию и в Уайтхолле и в Скотленд-Ярде. Сама грандиозность твоей мечты служила для них надежным прикрытием, создавая впечатление неосуществимых грез безумца.

– Мир знавал немало людей, которых называли безумцами, – откликнулся Китаец, поглаживая свои длинные седые, по обыкновению разделенные надвое, бакенбарды. Но Холмс остановил его повелительным взмахом руки.

– Избавь нас от ссылки на таких завоевателей, как Чингисхан или Наполеон. Это уж очень старо. Для меня не секрет, что ты собираешься провозгласить в мечети Аль-Азгар.

Я ждал этой угрозы и обрадовался произведенному эффекту. Намеренно прищуренные глаза Китайца вдруг потемнели от страха.

– Знаешь? – с трепетом в голосе переспросил он.

– Конечно. Гробница замурована, и вход в Долину царей охраняется войсками.

Чу Санфу вскочил – и тут же опустился в свое импозантное кресло, стремясь сохранять прежнее хладнокровие и достоинство. Холмс нередко повторял, что власть одного преступника над другими в значительной степени объясняется причинами психологическими, и Китаец прекрасно знал это.

– Как ты нашел гробницу? – спросил он.

– Я нашел ее по тому же следу, что и ты, – не мешкая отозвался Холмс. – Ничего особенного, но должен признать, золотые таблички и твой показной нарочитый интерес к ним едва не сбили меня с толку. Впрочем, замечание моего ближайшего помощника Ватсона вернуло меня на правильный путь.

– Как много ты знаешь? – продолжал Чу совершенно бесстрастным голосом. Столетия восточного стоицизма взяли свое и теперь лицо его походило на бронзовую маску. Подозреваю, он впервые задумался над возможностью неудачи.

– Не имею понятия, – сказал Холмс, – сколько времени ты вынашивал свой замысел, да это и не имеет значения. В своем воображении, задумав переписать историю, ты соединил разрозненные факты в нечто, как тебе кажется, целое. Однако реальные события показали, что твои карты биты. Во-первых, ты опирался на основополагающую истину. Никто не будет отрицать, что долина Нила – место, где родилась письменная история. О других цивилизациях сохранились мифы и сказания, но эти цивилизации не оставили никаких видимых следов, никаких великих памятников. О Древнем же Египте впервые сохранились записи на скрижалях. Это и послужило тем фундаментом, на котором ты намеревался воздвигнуть пирамиду своей власти. Во-вторых, ты использовал тот факт, что фараон Акхенатен попытался утвердить в Тель аль-Амарне единобожие. Разумеется, это было еще задолго до христианства. Возможно, именно это тебя и вдохновило.

Никак не выдавая своих чувств, Чу Санфу знаком велел Холмсу продолжать. Я не вполне понимал, о чем он думает.

– Многие знали либо подозревали, что Священный Меч был отдан на хранение капитану Сполдингу, чтобы предотвратить возможное восстание фанатиков, и ты решил завладеть этим мечом для первоначального осуществления своего замысла. Распустив среди мусульман слух, что в один прекрасный день ты появишься с легендарным оружием в руках, следовало еще организовать собрание религиозных вождей, но это только начало.

Расшифровка тайных письмен Хоуардом Андраде открывала перед тобой новые перспективы, а именно: теперь можно было рядиться в тогу, которая скрыла бы обличье шарлатана. Андраде – единственный, кто сумел расшифровать загадочные символы. В твоих руках находятся две золотые таблички, ценные образцы тайных письмен, и этот факт ты тоже задумал использовать в своих интересах.

Ты подсадил к английскому ученому Феномена Макса, рассчитывая с помощью его феноменальной памяти подобрать ключ к открытию Андраде. Затем ты привез Макса сюда, чтобы он стер с золотых табличек старые надписи и высек новые. Достоверных сведений о фараоне Акхенатене мало, египтяне попытались даже уничтожить память о нем в своей истории, и ты рассчитывал переписать эту историю заново в своих целях. Согласно твоей версии, должным образом запечатленной на золотой табличке, бог Атон, которого почитал Акхенатен, должен разительно походить на Аллаха, которого восчествовал Мухаммед. Акхенатен будет изображен первым пророком, Мухаммед – вторым, там же будет предсказано, что третий пророк явится с Востока, вооруженный мечом своего предшественника.

Ты надеялся потрясти широко распространенную религию до основания, тем более что золотые таблицы, согласно твоему плану, были бы найдены в еще не обнаруженной гробнице фараона. Разумеется, ты хотел поместить их в гробницу, затем вновь замуровать ее и на собрании мусульман в мечети объявить, что видел пророческийсон. Гробница была бы вскрыта, таблицы обнаружены и археологический мир призвал бы для их перевода Андраде, который перевел бы текст, таким образом, невольно став орудием в твоих руках. Все задумано так, чтобы не заронить подозрений: таблицы подлинные, гробница подлинная – не было бы сомнения в пришествии третьего пророка. Что и говорить, план разработан блистательно, причем во всех отношениях. Но, увы, отныне осуществить его невозможно.

Чу Санфу не отводил от Холмса свой немигающий взгляд. Являясь безмолвным слушателем проникновенного разоблачения Холмса, люди Китайца несколько раз порывались заткнуть ему рот, но каждый раз Чу Санфу останавливал их взмахом своей худой, даже костлявой руки. Затем он откликнулся деловым тоном, который внушил мне большие опасения, чем эмоциональный взрыв, ибо это означало, что великолепный мозг преступника работает вполне эффективно, не поддаваясь панике или замешательству.

– Ты создал определенные трудности, Холмс, но не предусмотрел моих возможностей. Гробница играла важную роль в моих планах, но и без нее вполне можно обойтись. Золотые таблички поместят в какое-нибудь другое место, хотя, признаюсь, это будет выглядеть не так убедительно.

Холмс покачал головой.

– Подумай хорошенько, прежде чем появиться в роли Мессии. Если ты и можешь выдать себя за кого-нибудь, то только за китайца. Магометанство в своем распространении достигло Индии, но так и не продвинулось дальше. Это будет говорить не в твою пользу.

– Холмс, твоя посылка неверна. Пророков рождает вера, а не доводы рассудка. Человек, появившийся со Священным Мечом, всецело завладеет вниманием мусульманского мира. После того как все убедятся, что это подлинный меч пророка Мухаммеда, различные секты ислама будут склонны сплотиться вокруг меня.

– Возможно, и так, – к моему удивлению, согласился Холмс. – С некоторых пор я не отрицаю важной роли меча в твоих планах, хотя и не знаю его конкретного предназначения. Ватсон и я видели, как твои люди украли его из Мейзвудской усадьбы.

Это заявление нанесло тяжелый удар по оправившемуся было от первого удара Чу Санфу.

– Я знал, что доктор Ватсон присутствовал в доме, но тебя там не было.

– Следует внести поправку в твои слова: я там был. Четверо твоих людей через балкон пробрались в потайной чулан, где хранился меч, и похитили его. Затем оружие отправили на товарном поезде в Лондон, а оттуда перевезли в трюм парохода «Хишури Каму», чтобы переправить сюда.

Каждая фраза Холмса била прямо в цель. Китаец полностью утратил самообладание, от изумления и страха у него отвисла челюсть.

– Если ты знаешь все это?..

– Наконец-то ты начинаешь соображать. Неужели ты думаешь, что я позволил бы тебе завладеть мечом, чтобы впоследствии ты претендовал на роль предводителя восстания? За две ночи до твоего налета на Мейзвудскую усадьбу мои люди забрали подлинный меч и подложили на его место точную копию.

Пожалуй, я был ошарашен не менее Китайца. Чу, не пытаясь больше скрывать своего волнения, вскочил, подошел к тиковому ящику футов пяти длиной и торопливо раскрыл его. Только тут я понял, почему Тощий Гиллиган и Скользкий Стайлс побывали в сельской местности еще до моего приезда. Холмс все время на один шаг опережал своего противника. Если кого и провели, то это был сам Чу Санфу, в дураках оказался именно он.

Чу Санфу вынул из тикового футляра меч, который своей искривленной формой напоминал саблю. Рукоятку его украшали сверкающие каменья, выглядел он весьма впечатляюще.

– Посмотрите на эти камни, – предложил Холмс. – Неплохая работа, три довольно искусных мошенника работали больше двадцати четырех часов в сутки, чтобы изготовить эту подделку. Но это не настоящие камни, а всего лишь стекляшки. Чу. Осматривать реликвию наверняка будут люди знающие, и они очень быстро распознают подделку.

– Нет! – вскричал Чу Санфу, и в голосе его послышалась нестерпимая боль. – Этого не может быть!

– Похоже, ты не веришь своим глазам.

Холмс говорил так, точно стегал хлыстом. Факты с железной неумолимостью следовали один задругам и уже не осталось никого, кто бы сомневался в том, что в этой жестокой схватке победу одержал знаменитый сыщик с Бейкер-стрит.

– Ты мечтал основать и возглавить мусульманскую империю от Индии до Атлантического океана, но твои мечты растаяли, как видения курителя опиума. Ты все не хочешь признать, что мною сказанное – правда, требуешь доказательств. Что ж, ты их получишь. Уже спустилась ночь, но на улицах продается специальный выпуск газеты «Аль-Ахрам». В ней перепечатано сообщение агентства Рейтер, распространенное в Англии и других странах. В сообщении говорится, что недавно Священный Меч пророка Мухаммеда был украден из тайного хранилища, но возвращен усилиями сыщика-консультанта Шерлока Холмса: в настоящее время Меч находится под охраной Британского правительства. Сообщение точно пожар распространяется по всему Каиру, и те религиозные вожди, которые поддались твоим лживым призывам, уже готовятся вернуться к своим племенам. Театр, к несчастью, опустел, спектакль твой потерпел полный провал.

Рот Чу Санфу задергался в нервном тике, глаза засверкали таким диким отчаянием, что в затылке у меня неприятно отозвалось. Холмс, видимо, также заметил его ужасное состояние, ибо заговорил спокойнее:

– Ты знаешь, что я прав, но отказываешься смириться. Что ж, пусть один из твоих людей купил экстренный выпуск газеты, и ты получишь убедительное доказательство.

Чу Санфу с трудом переводил дух, затем сделал тайный знак рукой, какой именно, я не понял, но его люди вдруг схватили меня и Холмса и силой усадили на стулья. Грязный индиец в матросской форме принялся привязывать меня к стулу, одновременно один из великанов-маньчжуров взялся за Холмса. Чу подал еще сигнал и какой-то полукровка с мордочкой хорька ринулся к двери.

У главного входа стоял тучный китаец, который вынул из металлических скоб, надежно прикрепленных к прочной раме, служивший запором брус. Выглянув в глазок, тучный китаец открыл дверь и полукровка ринулся за газетой. Сторож снова закрыл дверь. Крепости брус был такой, что разломить его можно было разве что взрывом. В этой мысли, естественно, было мало утешительного. После того как слова Холмса подтвердятся, какова будет наша судьба? Уж не признал ли Чу в глубине души свое поражение? Возможно, как раз сейчас он смакует предстоящую расправу с нами. Я метнул быстрый взгляд на предводителя преступного мира. Чу откинулся на спинку кресла, подпер подбородок сжатым кулаком и уставился вдаль невидящими глазами. Похоже, он испытывает смертельный страх. Его приспешники на разных языках обменивались неприятным известием: все в большом смятении ожидали подтверждения новостей, сообщенных Холмсом.

Кто-то нетерпеливо постучал в парадную дверь. Тучный китаец-сторож вынул брус и хотел было уже отпереть, как в нем почему-то взяла верх осторожность и он посмотрел в глазок. В тот же момент его отбросило чудовищным ударом в дверь. Он упрямо двинулся вперед, но в этот момент дверь слетела с петель. В проходе появилось вечно ухмыляющееся детское личико Крошки, и как же я был рад видеть его! Рядом с коренастым колоссом с короткой дубиной в руке стоял Берлингтон Берти.

Все еще удерживая на весу дверь, которая весила никакие менее семи стоунов^[271], Крошка вытянул вперед руки и китаец-сторож отлетел в сторону, с коротким шумом ударившись о стену. Затем Крошка поднял руки вверх и, словно некий тяжелый снаряд, метнул дверь в наполненную людьми комнату. Послышались вопли, человека три, а может быть, и больше упали. Братья-маньчжуры были единственными среди всех этих негодяев, кто не растерялся, ибо уже уродились бойцами.

Один из них устремился к Крошке, намереваясь нанести ему чувствительный удар в голову. Крошка открытой ладонью поймал кулак маньчжура, другой рукой схватил его за подбородок. Послышался хруст ломаемых костей, и в следующий миг Крошка раскрутил в воздухе тело толстяка, а затем отпустил его. Сбитые с ног, упали еще двое. Второй брат кинулся на Берлингтона Берти, но тот умело подставил ему подножку и он грохнулся на пол. Дубинка Берти описала полукруг, и со странным звуком, напоминающим треск лопнувшей дыни, второй маньчжур с окровавленным ртом отлетел к открытому дверному проему.

Атака была столь внезапной и неистовой, что я едва мог следить за ходом событий. Комната огласилась громкими воплями и стонами. Чу Санфу на мгновение окаменел, однако быстро очнулся и вскочил. С безумным взглядом пляшущего дервиша он подбежал к тиковому футляру и извлек из него меч, которым собирался проложить себе путь к грядущему величию.

Привязанный к стулу я тщетно пытался встать. В общей суматохе стул с Холмсом перевернули и мой друг безуспешно старался встать на колени. Тем временем Чу Санфу схватил меч двумя руками. Нетрудно было догадаться, что он хочет забрать с собой и виновника крушения всех его планов. Краешком глаза я заметил, как в этот момент войлок, закрывавший большое окно, упал в комнату, кто-то вскочил на подоконник. Размахивая зажатым в костлявой руке мечом, Чу ринулся к Холмсу. И вдруг послышался свист выпущенной из маузера пули. Меч переломился прямо в руке у Чу. Тот зашатался и пристально вгляделся в изукрашенную рукоять. От лезвия меча осталась лишь узкая полоска стали, которая все еще представляла собой смертельную опасность. Поняв это, Китаец с дико выпученными глазами вновь рванулся к моему злосчастному другу. Выкрикивая предупреждения Холмсу, я пытался остановить Чу, и тут вдруг, откинув войлок, появился Вейкфилд Орлов со смертоносной шляпой в руках. Нечеловечески быстро он оценил ситуацию. Легкое с виду, почти небрежное движение кистью – и вот уже его шляпа в воздухе. Остро заточенной кромкой полей она врезалась в затылок Чу Санфу, и Китаец упал прямо на обломок меча. Чуть слышный стон, последние конвульсии – обломок меча пронзил его насквозь и он испустил последний вздох. Меч и в самом деле проложил ему путь в мир иной.

Совместная атака Крошки, Берлингтона Берти и Орлова повергла собравшийся здесь сброд в безудержную панику. Отпихивая друг друга, все кинулись к выходу, одержимые одним желанием – спастись от этих грозных вершителей так неожиданно обрушившегося на них возмездия. В мгновение ока Орлов оказался рядом с Холмсом, несколькими ударами своего метательного ножа освободил Холмса из мерзких пут, затем вызволил и меня. Бежавшие в страхе преступники попали прямо в руки полицейским, которые вошли через черный ход здания. Увидев блюстителей порядка и впереди дома, я понял, что сражение закончено и победа осталась за нами.

В огромной толпе арестованных, полицейских и солдат я тщетно выискивал глазами Шади, ибо не забыл, что это именно он помешал Чу Санфу расправиться с Холмсом, пока не подоспел Орлов. Но Шади исчез, словно растворился в воздухе, в чем, однако, не было ничего удивительного, ведь этот человек умел лазать по стенам.

20 ПОСЛЕСЛОВИЕ

Уже вот-вот забрезжит утренняя заря, а мы еще только-только очутились в уютном покое гостиницы Шеперда. Остатки банды Чу Санфу были схвачены и заточены в тюрьму, в Лондон полетели соответствующие телеграммы. Окончательное завершение всего этого громкого дела поручили полковнику Грею, и он успешно оберегал нас от многочисленных поздравлений военных и гражданских властей. Кризис, по общему признанию, уже миновал, и мы смогли наконец устраниться от тяжкой необходимости принимать важные решения.

Когда Орлов присоединился для дружеского возлияния к нам с Холмсом, Крошка и Берлингтон Берти уже похрапывали в соседней комнате. Обычно почетную обязанность виночерпия исполнял я, но на этот раз за дело взялся Холмс. Что уж тут говорить, приятное это дело, – наслаждаясь царящим вокруг спокойствием, потягивать бренди с содовой.

Мы с Холмсом тщательно воздерживались от упоминания о том, с какой молниеносной быстротой, ворвавшись через занавешенное окно, Орлов спас моего друга, а возможно, и меня самого. Это, пожалуй, смутило бы тайного агента. Но оставались еще кое-какие вопросы, и Орлов не замедлил затронуть их.

– Как быть с Долиной царей?

– Думаю, самое разумное – умолчать, – тотчас откликнулся Холмс. – Кипение в котле прекратилось, и для того чтобы не обострять обстановку, пока, во всяком случае, желательно избегать всяких сенсационных открытий и не привлекать к этому месту внимания.

Орлов согласно кивнул.

– Люди Грея очень умело пустили слух о лжепророке и теперь, с исчезновением Чу Санфу, волнение постепенно уляжется.

– Да, конечно, – вмешался я, – газетное сообщение развеяло всевозможные домыслы. Поскольку меч находится в Англии…

Заметив, что оба моих собеседника смотрят на меня странным, я бы даже сказал, насмешливым взглядом, я тотчас осекся.

– Дорогой друг, – вздохнув, произнес Шерлок Холмс, – надеюсь, вы и впредь будете мне безоговорочно верить, но должен сознаться, никакого сообщения ни в «Аль-Ахрам», ни в какой-либо другой газете не было. Это была маленькая хитрость, преследовавшая одну-единственную цель – отправить одного из людей на улицу. По этому условному сигналу Крошке, Берти и Орлову вместе с местными силами следовало переходить к атаке. Я предвидел, что мы можем оказаться в затруднительном положении, и посему просил наших ребят быть рядом и в случае надобности выручить нас. Как оказалось, я поступил весьма предусмотрительно.

Только тогда наконец в мозгу моем что-то прояснилось.

– Так за нами следовали от самой гостиницы?

Холмс кивнул.

– Нас сопровождал целый эскорт, не только Шади. Мы отправились в район, где, как я полагал, укрывается Чу Санфу, и предоставили событиям развиваться своим чередом. Как только Орлов узнал о нашем местопребывании, он сразу же отправился за подкреплением.

– Я ожидал, когда выйдет один из людей Чу, прежде чем ворваться в здание.

– Совершенно верно. В этом плане были слабые места, но я не мог придумать ничего лучшего. Вы были правы, когда заподозрили, что я как будто стремлюсь попасть в плен, Ватсон. Надо же было каким-то образом разделаться с Чу. И нам повезло, что он так неловко упал на меч.

Я решил воздержаться от каких-либо комментариев. Да, Китаец упал на обломок меча, но ведь я видел, как его настигла смертоносная шляпа Орлова. Возможно, он умер еще до падения, но я не стал развивать эту мысль.

– Стало быть, обратно в Лондон? – поинтересовался Орлов.

– Через Берлин, – к моему удивлению, ответил Холмс. – У меня там остался небольшой должок.

Холмс не спеша подошел к окну и стал смотреть на улицу и усыпанное звездами ночное небо, где только что появились первые розовые проблески утренней зари.

Пока я переваривал очередную новость, Орлов вновь заговорил на уже затрагивавшуюся им тему.

– Вам, вероятно, опять будет предложен титул баронета. Примете ли вы его на этот раз?

– Вряд ли. Думаю, мой первый отказ произвел неблагоприятное впечатление. Во всяком случае, я уже щедро вознагражден за участие в этой необычайной истории.

Я хотел было расспросить Холмса о подоплеке, но он вдруг резко отвернулся от окна.

– Должен сказать, что это был план Безумного Шляпника^[272], вполне, однако, осуществимый.

– Да объяснитесь же, Холмс, – настойчиво попросил я.

– Вы почти все угадали, старина. Не важно, что вы думаете. Важно, что подумают лондонский портовый рабочий, парижский портной и немецкий булочник, если прочитают об открытии новой гробницы, которая впервые предстанет неприкосновенной перед глазами современного человека. Печати на внутренней двери нетронуты, а внутри находятся золотые таблички, которые дают новое представление о первом мусульманском пророке.

– И как это смог осуществить Чу? – полюбопытствовал Орлов.

– Внутренняя дверь сложена из камня. Чу вполне мог проделать в ней отверстие и сунуть таблицы внутрь. Для этого хватило бы и небольшого отверстия, которое тут же можно замуровать. Это открытие потрясло бы основание многих религий, не только ислама. Не забывайте, что эта страна обладает непостижимыми чарами. Вы уже упоминали, Ватсон, о Чарлзе Пьяцци Смите, человеке с достаточно впечатляющими верительными грамотами. Вы знаете, он был королевским астрономом Шотландии, так вот он был совершенно убежден и пытался внушить другим свое убеждение о том, что внутренние размеры Великой пирамиды предвосхищают всю историю человечества.

Подавив зевок, я поднялся на ноги.

– Послушайте, Холмс, вы уже разрешили эту проблему, поэтому не стоит тратить время на обсуждение того, что могло произойти. С этим делом покончено, и навсегда.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Я оказался не прав: еще не все было кончено с этим делом. Дела завершаются не так-то быстро, как представляется вначале. Мы с Холмсом вернулись на Бейкер-стрит через Берлин. В немецкой столице сыщик возвратил две золотые таблички их законному владельцу, знаменитому коллекционеру – герру Маннхайму. Промышленник получил их в первоначальном виде, ибо Холмс с помощью Грея убедил Феномена Макса стереть фальшивые надписи и восстановить подлинные. Холмс умеет убеждать людей. Герр Маннхайм решил отозвать обвинение против злосчастного Хайнриха Хублайна, и через шесть месяцев благодаря влиянию стального магната молодого Хублайна выпустили из заключения. Не знаю, примирился ли он со своим отцом, Шади. Иногда в ночной мгле я вздрагиваю при мысли о том, что мы с Холмсом способствовали освобождению двух людей, умеющих лазать по стенам. Но ведь тогда это казалось чем-то вроде забавной шутки.

Окончательно дело завершилось примерно в то же время, когда освободили Хублайна. Я искал нашу чековую книжку и, не раздумывая, открыл верхний левый ящик бюро, где Холмс обычно хранил свои бумаги. На самом верху, между двумя стеклами, я увидел какой-то листок. Кажется, он лежал на письме Ирен Адлер. В мои намерения никак не входило совать нос в личные дела моего друга, но я вдруг узнал почерк. Слова, что там были написаны, я помню наизусть.

Холмс, как только раздастся вой шакала, я атакую с тыла в сопровождении отряда легкой кавалерии.

Победа будет за нами.

Искренне ваш Ватсон.

Теперь понятно, что имел в виду Холмс, говоря, что щедро вознагражден за это необыкновенное дело.

Джун Томсон Досье на Шерлока Холмса

Предисловие

Про эту книгу Джун Томсон, с творчеством которой мы уже знакомы довольно хорошо, можно с полным основанием сказать: она всецело отвечает принципу «лучше меньше, да лучше».

Биографий Шерлока Холмса существует море. Причем это не обязательно подробные жизнеописания (вспомним хотя бы фундаментальный труд Уильяма Бэринг-Гулда), но зачастую короткие очерки или статьи, посвященные определенным этапам или аспектам его жизни. Шерлокинисты по мере сил стараются придерживаться основных правил игры: любой вывод или любое утверждение должно быть обосновано текстом Канона или, по крайней мере, реалиями и традициями той эпохи. Беда в том, что придерживаться этих жестких рамок достаточно сложно.

Сам Конан Дойл, разумеется, никак не мог предвидеть, что его тексты когда-то будут подвергнуты столь тщательному изучению и безжалостному анатомированию. Он не слишком заботился о точности датировки и последовательности событий и уж никак не рассчитывал на то, что кому-то много лет спустя взбредет в голову проверять расписание поездов, которым пользовались Холмс и Уотсон, или искать исторический прототип короля Богемии. Как мы уже говорили, от возможных обвинений он был прикрыт двумя щитами: собственным авторским правом создавать реальность, сколь угодно отличную от настоящей, и образом рассказчика, доктора Уотсона, который тоже наделен правом умалчивать, утаивать, видоизменять.

Любой биограф Шерлока Холмса наталкивается на эти мелкие нестыковки, но хуже того – на зияющие и обидные пробелы в биографии великого сыщика: мы почти ничего не знаем о его детстве и юности до дня знакомства с Уотсоном в 1881 году. Еще меньше известно о поздней поре его жизни после 1903 года, когда он удалился от дел и поселился на холмах Суссекса. То-то простор для домыслов и изобретений. За каковыми дело не станет. Холмса превращают то в уличного мальчишку, то в незаконнорожденного сына особы королевской крови, навешивают на него сомнительные «лавры» Джека Потрошителя и профессора Мориарти и уж, разумеется, приписывают ему целый ассортимент романтических приключений с Ирен Адлер.

Честно говоря, мне от всего этого порой делается тошно. Игра, конечно, есть игра. Каждый играет в нее так, как хочет. Но Конан Дойл создал образ своего героя именно для того, чтобы он прочно стоял на романтическом пьедестале. И не нужно его оттуда сбрасывать.

Биография Джун Томсон – единственная из мне известных строго придерживается фактов Канона, практически не выходя за их пределы. Каждый шерлокинист должен быть немного сыщиком и аналитиком – уметь анализировать, сопоставлять и делать дедуктивные выводы. Джун Томсон справляется с этим виртуозно. Причем логика ее обратна логике большинства. Они сперва выдвигают некую теорию, а потом пытаются обосновать ее цитатами из текста (то, от чего всегда предостерегал сам Холмс!). А Джун Томсон обращается непосредственно к тексту и говорит: мы можем сделать из написанного доктором Уотсоном такие-то и такие-то выводы. А если о чем-то текст умалчивает, если не дает четких ответов, она так и пишет: а вот этого нам знать не дано.

Честность и достоверность – второе безусловное достоинство этой книги. А первое состоит в другом. Это, прежде всего, мудрая и глубокая книга о дружбе. Да, о дружбе Холмса и Уотсона тоже не писал разве что ленивый. Кому-то когда-то пришло в голову, что Холмс – персонаж романтический, а Уотсон – комический. Что, мол, своей глупостью и нерасторопностью он лишь оттеняет блеск ума великого сыщика. Слава богу, тексты Конан Дойла очень быстро опровергли эти заявления. Уотсон – человек умный, наблюдательный и рассудительный, просто наблюдательность его лежит внутри обычных человеческих рамок. А вот мужество, самоотверженность, великодушие далеко выходят за эти рамки.

Джун Томсон извлекает из текста Канона то, что вроде как почти что лежит на поверхности: она прослеживает все этапы становления, крепчания и сложных преломлений дружбы двух очень непохожих людей, которая продолжалась на протяжении почти всей их взрослой жизни. Она снимает с их отношений верхний слой лака, наложенный Уотсоном именно вследствие его порядочности и великодушия: Уотсон никогда не говорит впрямую о том, как тяжело жить рядом с человеком капризным, переменчивым, непредсказуемым. Короче говоря – как тяжело жить под одной крышей с гением, как тяжело, говоря словами Ады Линкс, на протяжении многих лет оставаться «специалистом по сосуществованию с демоническими личностями», сохраняя при этом «трезвый взгляд на мир и трезвое же преклонение перед тем, кого вам подсунули под бок в качестве романтического героя». А сняв верхний слой, миссис Томсон добирается до подлинной сути.

Она однозначно показывает, что с точки зрения нравственности, человечности, сострадания Уотсон постоянно переигрывает Холмса на сто очков. Она говорит нам о том, что в сфере человеческих отношений именно Уотсон был ведущим, а Холмс – ведомым. Мы, конечно же, и без нее об этом догадывались, но всякую догадку, как утверждал Холмс, необходимо обосновать и подтвердить фактами. А это миссис Томсон делает, основываясь исключительно на непререкаемых цитатах, – и мало кто решится с ней спорить.

Так что, в определенном смысле, перед вами – единственная неоспоримая биография Шерлока Холмса и его верного друга.

Александра Глебовская

Пролог

Попытка написать биографию Холмса и Уотсона сопряжена с рядом проблем. И дело не только в том, что объем опубликованных рассказов огромен – он составляет приблизительно 700 000 слов. Комментаторы шерлокианы написали за прошедшие годы еще не одну тысячу слов об этих произведениях, причем их вклад весьма разнообразен: от предположений относительно знака зодиака Холмса (был ли он Скорпионом или Девой?) до полновесного романа Кей Ван Эша «Десять лет вдали от Бейкер-стрит». В этом романе Холмс, уничтожив профессора Мориарти, обзаводится новым противником – ни больше ни меньше как доктором Фу Манчу.

В основном я придерживалась фактов, упомянутых Холмсом и Уотсоном в опубликованных рассказах, а чтобы заполнить пробелы, обращалась к другим источникам. Когда же такой возможности не было и приходилось строить предположения, я это оговаривала.

Поскольку читателям могли показаться скучными ссылки на те места в рассказах, где можно найти прямые цитаты, я ограничила их число – когда дело касалось менее важных сведений, я отказалась от ссылок. Однако когда какая-то деталь приводится как факт, читатели могут не сомневаться, что она основана на проверенной информации. За исключением нескольких случаев, я не пересказывала ход расследований, в которых участвовали Холмс и Уотсон, предполагая, что читатели уже знакомы с этими рассказами или же предпочтут прочесть их сами.

В процессе написания этой биографии я выдвинула несколько собственных теорий, например относительно личности короля Богемии или второй миссис Уотсон. Насколько мне известно, эти теории новые. Возможно, кто-то из толкователей шерлокианы сочтет их неприемлемыми, как и многое другое в этой книге.

Но данная биография не предназначена для специалистов. Она написана совсем для другого читателя: обычного человека, который, как я, получает большое удовольствие от рассказов Уотсона о приключениях с Холмсом. Такому читателю было бы интересно узнать подробности о жизни этих героев, а также сведения об эпохе, в которую они жили.

Однако главное для меня – прославить дружбу Холмса и Уотсона, самую известную в литературе, и описать историю их отношений, порой преодолевавших неизбежные препятствия.

Я считаю, что эта дружба не была основана на гомосексуальной связи, хотя на первый взгляд кое-что в рассказах вроде бы намекает на подобные отношения – например, тот факт, что в «Человеке с рассеченной губой» Холмс и Уотсон делят одну спальню на двоих или что в рассказе «Шерлок Холмс при смерти» Холмс отсылает Уотсона со словами: «Скорее, если только вы меня любите!» Хотя порой Уотсон мог показаться наивным, он в высшей мере был наделен здравым смыслом. Поэтому, зная, что тем, кого заподозрят в сексуальном извращении, грозит социальный остракизм, а гомосексуализм карается тюремным заключением, он вряд ли бы стал публиковать подобные детали, не будучи уверен в безупречности их с Холмсом поведения.

К тому же Уотсон был дважды женат, оба раза по любви. Никто из тех, кто читал об ухаживаниях Уотсона за Мэри Морстен, не усомнится, что его чувства к ней подлинные. И тем не менее Рохэйс Пирси в своей книге «Мой дражайший Холмс» утверждает, что Уотсон якобы был влюблен в Холмса и женился на Мэри только для того, чтобы выглядеть респектабельным, и что этот брак был ширмой для гомосексуальных отношений доктора и сыщика.

Я считаю такое толкование совершенно ошибочным. Уотсон, одной из самых привлекательных черт которого была неспособность убедительно лгать, не смог бы так долго обманывать своих читателей.

Поэтому его отношения с Холмсом были именно такими, как он их описывает: это была близкая дружба. Хотя в таком мужском союзе и не было ничего необычного, особенно во времена школ с раздельным обучением и клубов для джентльменов, он был уникален. Уникальность заключается в том, что этот союз был подробно описан Уотсоном, а также в том, что он был нерушим вопреки всем испытаниям, которым подвергался. Это была дружба, которой суждено было продлиться по меньшей мере сорок шесть лет.

Глава первая Холмс и Уотсон Начало

Мой дорогой друг, жизнь несравненно причудливее, чем все, что способно создать воображение человеческое^[273].

Холмс – Уотсону, «Установление личности»

Холмс и Уотсон. Их имена неразрывно связаны, а дружба известна всему миру благодаря Уотсону, который, как биограф Холмса, написал более полумиллиона слов об их отношениях и совместных приключениях. Эти рассказы, которые постоянно переиздавались, позже были переведены почти на все языки и послужили основой для многочисленных фильмов и пьес, а также телевизионных программ и радиопередач, обеспечивших им неувядающую популярность.

И тем не менее поразительно мало известно о жизни этих двух людей до их знаменательной встречи в 1881 году. Даже даты их рождения невозможно установить с какой-то долей определенности.

Впрочем, тут особенно нечему удивляться. Холмс был намеренно скрытен относительно своего прошлого по причинам, которые мы более детально рассмотрим в этой главе. Что касается Уотсона, то для него важнее было записывать подвиги Холмса и рекламировать его уникальные способности в качестве частного детектива-консультанта, нежели навязывать читателям свои личные воспоминания.

Однако в опубликованных рассказах имеются ключи, а там, где не хватает доказательств, можно заполнить пробелы, прибегнув к другим источникам информации.

Холмс, вероятно, родился в 1854 году. В рассказе «Его прощальный поклон», датированном августом 1914 года, Холмс описывается как человек лет шестидесяти. Следовательно, он, как и Уотсон, был викторианцем, рожденным в царствование королевы Виктории, которая была коронована в 1837 году. Месяц его рождения неизвестен, равно как и место, хотя некоторые специалисты выдвигают различные теории относительно того и другого.

Мало что известно и о его семье, за исключением того факта, что у него имелся брат, Майкрофт, который был старше Шерлока на семь лет. Однако викторианцы, у которых были тонкие градации в вопросе о социальном статусе, отнесли бы его семью к верхушке среднего класса. Сам Холмс дает кое-какую информацию о своих предках. В «Случае с переводчиком» он говорит Уотсону, что его предки были сельскими сквайрами «и жили, наверно, точно такою жизнью, какая естественна для их сословия». Другими словами, они были более склонны управлять своими поместьями и предаваться на досуге таким развлечениям, как охота и рыболовство, нежели заниматься наукой или искусством.

Холмс считает, что он и Майкрофт унаследовали совершенно иные, менее традиционные интересы от бабушки, сестры французского художника Верне.

Как замечает Холмс, «артистичность, когда она в крови, закономерно принимает самые удивительные формы».

Холмс не уточняет, была ли эта мадемуазель Верне бабушкой со стороны отца или матери, а также какой именно Верне приходился ей братом. Существовало несколько художников Верне, однако наиболее вероятный кандидат (в чем сходятся многие толкователи) – Орас Верне (1789–1863), сын Карла Верне (1758–1836), которого Наполеон наградил орденом Почетного легиона за его картину «Утро Аустерлица». Сам Орас Верне был известным живописцем. Вероятнее всего, бабушка Холмса была дочерью того самого Карла Верне и, следовательно, сестрой Ораса. Даты сходятся, и дальнейшее подтверждение содержится в комментарии композитора Феликса Мендельсона относительно необыкновенной памяти Ораса Верне, которую он сравнил с до отказа набитым бюро. «Ему надо было лишь открыть ящик бюро, чтобы найти то, что требовалось», – цитируют его высказывание на этот счет.

Эту черту унаследовали оба брата: Майкрофт обладал способностью запоминать многие факты и сопоставлять их, что пригодилось ему в будущей карьере; у Шерлока это выразилось в способности извлекать из памяти нужную информацию, когда это было необходимо. Этим талантом он поразительно напоминал его двоюродного деда – Ораса Верне.

«Я располагаю большим запасом современных научных познаний, приобретенных вполне бессистемно и вместе с тем служащих мне большим подспорьем в работе», – скажет он позже о себе.

Некоторые исследователи выразили удивление по поводу того, что Майкрофт Холмс не унаследовал фамильные поместья. Однако Холмс четко пояснил, что это его предки были сельскими сквайрами – возможно, вплоть до прадеда или даже прапрадеда. Вероятно, он и Майкрофт происходили от младшего сына и принадлежали к младшей ветви семьи, поэтому Майкрофт не был прямым наследником. Или они могли быть потомками по женской линии, и в таком случае «Холмс» – не наследственная фамилия семьи.

По-видимому, Холмс унаследовал от французской бабушки не только необычные таланты. Его живой темперамент говорит о влиянии галльских генов, а не генов его более флегматичных англосаксонских предков. В самом деле, резкая смена настроений, которой он страдал в юности и, вероятно, в детстве и отрочестве, предполагает симптомы маниакальной депрессии без психопатических черт. Правда, спорный вопрос, следует ли винить в этом только французскую кровь. Он мог унаследовать это свойство и от одного из своих английских предков, охотившихся на лис. Но каков бы ни был источник, этот темперамент, с резкой сменой настроений, несомненно, является одним из свойств его личности, которое могло еще усилить воспитание.

Холмс совсем ничего не говорит о своих родителях. Однако его «нелюбовь к женщинам», как это впоследствии назовет Уотсон, весьма примечательна. Из различных высказываний Холмса на эту тему можно составить ясное представление о его отношении к женщинам. По его мнению, они непостижимы, пусты, нелогичны и тщеславны; постоянно колеблются, подвержены эмоциональным взрывам и по природе своей скрытны.

«Женщинам никогда нельзя доверять полностью – даже лучшим из них», – заявляет он, как нельзя лучше раскрываясь в этом замечании. Однако Холмс всегда с ними вежлив, как истинный джентльмен, а когда хочет, умеет «в мгновение ока снискать их расположение».

Такое недоверие к женщинам могло сформироваться только на основании личного опыта, и наиболее вероятную причину (с чем согласились бы многие психиатры) нужно искать в отношениях матери с ребенком.

Исходя из замечаний Холмса, можно создать предположительный, если не вполне достоверный портрет его матери. Она была тщеславной, пустой и эгоистичной женщиной, которую больше интересовали собственные удовольствия, нежели установление близких, любовных отношений с детьми. Детей она доверила заботам слуг, что было в то время обычным для женщин ее класса.

Отсутствие материнской любви могло серьезно повлиять на психологическое развитие ребенка, в частности сформировать склонность к маниакальной депрессии, тревожному состоянию и напряженности. У Холмса это выразилось в нервозных привычках: он кусал ногти, беспокойно расхаживал по комнате или барабанил пальцами по столу.

Даже его нелюбовь к шахматам^[274] наверняка имеет корни в раннем детстве. Эта интеллектуальная и логическая игра должна была бы привлекать Холмса. Однако вспомним, что доминирующая фигура в шахматах – королева. Она одна обладает способностью свободно передвигаться по доске. Это очевидный символ всемогущей матери.

Такая символика могла также отразиться в интересе Холмса к разведению пчел, появившемуся у него в более поздние годы. Королева пчел, или пчелиная матка, играет важную роль – образует центр роя, однако это инертное, пассивное создание, единственная функция которого – откладывать яйца. Короче говоря, являясь сексуальным объектом, она в то же время безобидна. Холмс собирался написать «Практическое руководство по разведению пчел, а также некоторые наблюдения над отделением пчелиной матки». Хотя сам Холмс, наверно, не сознавал значения этого названия, читатели, несомненно, его оценят.

Ребенку, лишенному материнской любви, бывает сложно завязывать близкие отношения. Так было и у Холмса, который окружил себя холодом, защищавшим его, как раковина улитку. Уотсон несколько раз критиковал эту его черту, не понимая, что отсутствие тепла – следствие воспитания Холмса.

Подавляя чувства, Холмс привык ставить логику и рациональное мышление выше эмоций, что, в свою очередь, привело к интересу к науке – особенно к химии с ее точным анализом. Такой аналитический склад ума в сочетании с мощным интеллектом и нетерпимостью к глупцам сделал его безразличным к чувствам других людей. Холмс моментально замечал чужие слабости и слишком откровенно на них указывал. Поэтому Уотсон обвинял его, причем не без оснований, в эгоизме.

Уотсон смягчил свою критику, добавив, что, несмотря на черствость, Холмс никогда не был жестоким. Конечно, порой он бывал откровенно грубым, но следует сказать в его защиту, что нередко он проявлял и подлинную доброту.

Холмс никогда не был женат и почти наверняка оставался целомудренным всю жизнь. В викторианскую эпоху возможности для секса вне брака ограничивались либо эпизодическими свиданиями с проститутками, либо более постоянной связью с любовницей. Холмс был слишком разборчив для первого и слишком опасался женщин, чтобы прибегнуть ко второму, хотя и не был совершенно асексуален. Позже он увлекся одной женщиной и, если бы тому не препятствовали обстоятельства, мог бы жениться на ней или хотя бы завести роман. Однако она была исключительной, и ему больше никогда не было суждено встретить ту, которая могла бы сравниться с ней красотой, умом и силой характера. Холмс был слишком перфекционистом, чтобы удовольствоваться второсортным. Вместо романтических отношений его сексуальная энергия была направлена на другое – главным образом она вылилась в непреодолимое стремление добиться успеха, корни которого восходят к его детству.

Ребенок, обделенный любовью, как правило, страдает от низкой самооценки. Ему кажется, что он лишен любви, потому что недостоин ее. Это часто приводит к депрессии или, когда ребенок становится взрослым, к страстной жажде успеха: ведь, добившись его, он докажет себе и другим, что на самом деле заслуживает любви. Он стремится вызвать восхищение и для того, чтобы повысить свою самооценку. Холмс определенно был амбициозен и падок на лесть, как обнаружил Уотсон, а неизменное восхищение последнего укрепляло их дружбу.

Другим качеством человека, в детстве обделенного любовью, является враждебность, даже ненависть к матери за то, что она не дарила нежность, которой жаждет каждый ребенок. Не в силах справиться с чувством вины, которое вызывают такие яростные эмоции, ребенок может сублимировать агрессию в более приемлемой форме. Интерес Холмса к детективной литературе, которую, по словам Уотсона, он превосходно знал, вероятно, берет начало в детстве. Литература такого типа, с ее акцентом на насилии и убийстве, вполне могла давать выход скрытой враждебности, которую Холмс питал к матери. В конечном счете это могло привести к выбору специализации – изучению и расследованию преступлений.

Эти агрессивные порывы позже нашли более прямое выражение в занятиях Холмса анатомией. В секционной комнате больницы Святого Варфоломея считалось более или менее приемлемым, если студент ради изучения судебной медицины бил трупы палкой, чтобы выяснить, могут ли появиться синяки после смерти. Однако даже Стэмфорд (когда-то работавший при Уотсоне ассистентом), который как медик, конечно, не был слишком чувствительным, находил такое поведение эксцентричным – каковым оно и было на самом деле. Аналогичные исследования Холмс провел и со свиной тушей, в которую яростно вонзал огромный гарпун, чтобы доказать, что ее невозможно проткнуть с одного удара. Примечательно, что после этого эксперимента он вернулся весьма оживленный и с отменным аппетитом.

Проявление агрессии можно увидеть и в его выборе видов спорта: бокс, фехтование и баритсу (японская борьба). В этих видах состязаний спортсмен не выступает в команде, а сражается один на один с противником.

Некоторые из тех, кто страдает постоянными приступами депрессии, учатся справляться с ней, всецело отдаваясь работе, при которой их ум полностью занят. Это можно сказать и о Холмсе. Он сделался трудоголиком и часто засиживался ночь напролет, а порой трудился несколько дней подряд без еды и отдыха. Два раза он почти довел себя до полного физического и умственного истощения. И только когда он пребывал в праздности, у него случались приступы депрессии. Тогда он лежал на диване, безмолвно и неподвижно, созерцая потолок.

Позже Холмс стал зависимым не только от работы, но и от других стимулирующих средств: табака, крепкого черного кофе и кокаина, который усиливает симптомы маниакальной депрессии, вызывая то эйфорию, то меланхолию. Порой он также прибегал к морфию.

Предрасположенностью к маниакальной депрессии можно объяснить сложный и противоречивый характер Холмса. С одной стороны, он был оптимистом, проявлял горячий интерес к действительности, обладал несомненным обаянием и энергией, энтузиазмом, оживленной манерой вести разговор, умел наслаждаться хорошей едой и вином. Но нередко он был склонен к пессимизму, испытывал ощущение, что в мире нет ничего стоящего. Он вел аскетичный, чуть ли не монашеский образ жизни, пренебрегая собственным комфортом. Даже его чувство юмора становится порой мрачным и саркастическим.

Другое противоречие можно заметить в его личных привычках: крайняя неаккуратность в обращении с вещами сочетается с «кошачьим пристрастием к чистоплотности», которая проявляется в заботе о своей одежде и внешности.

Холмс ни слова не говорит о своем отце и не упоминает его даже косвенно. Из этого можно сделать вывод, что отец либо рано умер, либо не жил вместе с сыном. Скорее всего, его родители жили врозь или, в силу профессии отца, которую не называет Холмс, тому приходилось подолгу находиться вдали от дома. Впрочем, не исключено, что он жил дома, но проявлял мало интереса к сыновьям. Когда они выросли, Майкрофт, как старший брат, по-видимому, в некотором отношении заменил отца: он давал Шерлоку советы и брал на себя ответственность за него. В его привычном обращении к Холмсу «мой мальчик» звучитотцовская интонация.

На Майкрофта также повлияло его воспитание и отсутствие материнской любви. Подобно Холмсу, он никогда не женился, и хотя у него не проявлялись маниакально-депрессивные симптомы брата, он был даже более нелюдимым, чем Холмс. У него совсем не было близких друзей, и жизнь его ограничивалась кабинетом на службе, клубом и холостяцкой квартирой. Не обладал он и амбициозностью младшего брата. В этом отношении, судя по всему, Майкрофт унаследовал флегматичный характер своих английских предков.

Неизвестно, где получил образование Холмс: в частной школе, куда обычно посылали мальчиков семьи, принадлежавшие к этому классу, или дома, с частным преподавателем, как настаивают некоторые комментаторы. Судя по его предпочтениям в области спорта, он не обучался в традиционной школе, где в то время поощрялись только групповые игры. На первый взгляд, образование Холмса кажется странным. После их первой встречи Уотсон составил список, в котором попытался оценить знания Холмса по различным предметам, и поставил ему ноль по литературе, философии и астрономии.

На самом деле Холмс был образован лучше, чем утверждает Уотсон. Он свободно говорил по-французски – иначе ему не удалось бы выдать себя за французского рабочего. Возможно, он выучил этот язык во Франции, когда гостил у своих французских родственников. Не исключено, что он также мог говорить на немецком, который считал немузыкальным, но «самым выразительным из всех языков». Он несомненно читал Гёте, мог цитировать его произведения на языке оригинала, а также знал, что немецкое слово Rache означает «месть». Холмс всю жизнь интересовался языками. Например, он создал теорию, согласно которой древний корнуэльский язык схож с халдейским и, возможно, пошел от купцов, торговавших в далеком прошлом с Корнуоллом и говоривших на финикийском языке.

Круг чтения Холмса включал Библию, Шекспира, Мередита, Карлейля, По, Буало и Флобера, а также работы Дарвина, Торо и немецкого философа Рихтера.

Что касается астрономии, знание которой Уотсон оценил как нулевое, то Холмс изучал ее достаточно глубоко, чтобы обсуждать «изменение в наклонности эклиптики к экватору». Вряд ли Уотсон был хорошо осведомлен в этом вопросе.

Холмс изучал латынь, что было обязательным для мальчиков, принадлежавших к среднему классу, и был знаком с такими авторами, как Гораций и Тацит. Возможно, он также учил итальянский. Однажды он взял с собой в поезд томик Петрарки.

Его умение играть на скрипке засвидетельствовано Уотсоном; доктор также утверждает, что Холмс сочинял музыку. Интерес к музыке скорее всего возник в детстве и отражает творческое начало в его натуре. Тогда же у него могли появиться те многочисленные интересы и хобби, о которых упоминает Уотсон и которых слишком много, чтобы перечислить их все: буддизм, древние документы, старинные книги, средневековые мистерии, ружья, гольф-клубы и влияние наследственности на характер человека – последнее, возможно, связано с историей его собственной семьи. Интерес к кодам и шифрам, а также к изучению следов, человеческих и звериных, пригодившийся ему в карьере частного детектива-консультанта, мог также начаться с детских хобби.

Итак, в детстве Холмс был очень умным, но одиноким ребенком. Разница в семь лет между ним и Майкрофтом была слишком велика, чтобы они стали близкими друзьями. Живой и энергичный, порой он замыкался в себе и становился угрюмым, явно предпочитая одиночество, но при этом втайне тоскуя по нежности и восхищению. Возможно, он научился справляться с болью, которую причиняло ему безразличие матери, с помощью различных видов спорта и многочисленных хобби. Он избегал любых близких контактов с другими людьми из страха, что его отвергнут. Поэтому неудивительно, что, став взрослым, Холмс уклонялся от любых разговоров о своей семье и детстве, предпочитая скрывать старые эмоциональные шрамы даже от Уотсона, своего близкого друга и доверенного лица. Викторианское воспитание, в котором большое значение придавалось умению скрывать свои чувства, способствовало тому, что он не обнаруживал свои эмоции.

Дату рождения Уотсона установить труднее. В третьей главе, где более пристально рассматривается медицинское образование Уотсона, будут указаны причины, по которым можно считать, что он родился в 1852 или 1853 году. Следовательно, он на один-два года старше Холмса.

Почти ничего не известно об истории его семьи, но она явно была состоятельной и принадлежала к среднему классу. Хотя ничего не сказано о профессии отца Уотсона, он определенно был богат – судя по тому, что ему принадлежали часы стоимостью в пятьдесят гиней. Это единственный факт, известный нам об отце Уотсона. Как и у Холмса, у Уотсона был старший брат, имя которого не приводится – только начальная буква «Х». Позже он стал паршивой овцой в семье, что вызывало у Уотсона сильное смущение. Эта реакция говорит о традиционном воспитании в респектабельной семье.

По-видимому, у Уотсона было благополучное детство, так как, в отличие от Холмса, он не страдал от последствий какой-либо психологической травмы. Его скрытность относительно истории семьи и собственной биографии объясняется скорее врожденной скромностью, нежели желанием подавить печальные воспоминания. К тому же Уотсон взял на себя роль биографа Холмса, а не писал автобиографию.

Дороти Л. Сэйерс предположила, что, возможно, у него были шотландские корни. Независимо от того, верна ли эта теория, Уотсон определенно учился в английской школе. Не исключено, что это был частный пансион, хотя трудно утверждать наверняка. Другой исследователь высказал мысль, что, судя по умению Уотсона играть в регби, он мог быть учеником в известной школе Регби, где эта игра была введена в 1823 году. Однако это маловероятно. Одним из соучеников Уотсона был Перси Фелпс, племянник лорда Холдхерста^[275], политика, принадлежавшего к партии консерваторов. Уотсон и остальные мальчики дразнили Фелпса из-за этого знатного родства. Ученики Регби или любой другой известной привилегированной частной школы, например Итона и Харроу, где пребывание мальчиков из аристократических семей были нормой, а не исключением, никогда бы не стали насмехаться над Фелпсом из-за его именитого родственника. Такое отношение Уотсона и его товарищей свидетельствует о том, что это была обычная школа.

Отрывок, в котором Уотсон вспоминает о Перси Фелпсе, также приоткрывает и другие аспекты школьных дней Уотсона. «Головастик» Фелпс был близким другом Уотсона, и это указывает на то, что, в отличие от Холмса, Уотсон был способен завязывать близкие отношения. Он также, по-видимому, хорошо ладил с другими мальчиками и вместе с ними поддразнивал несчастного Головастика. По-видимому, Фелпс не затаил обиду на Уотсона. Впоследствии он обратился к нему за помощью, когда нужно было убедить Холмса взяться за расследование дела о «Морском договоре».

Кроме того, из этого отрывка ясно, что, хотя Фелпс был ровесником Уотсона, он был блестящим учеником, завоевавшим все школьные награды, и опередил того на два класса. Таким образом, становится очевидным, что Уотсон обладал средними способностями. Этот вопрос будет более подробно освещен в третьей главе.

Любовь Уотсона к регби – коллективной игре – также знаменательна: она говорит о том, что он был способен выступать в команде, а также наслаждаться энергичными видами спорта. Вспомним его собственные слова о том, что его «считали легким на ногу».

Став взрослым, он гордился своим здравым смыслом, но признавал, что очень ленив. Такое суждение показывает способность взглянуть на себя со стороны. Правда, в последнем утверждении Уотсон слишком строг к себе. В отличие от Холмса он неамбициозен, но, имея достойную цель, готов упорно трудиться.

Несмотря на критическое отношение к познаниям Холмса, Уотсон менее начитан и образован, чем его друг. Его интересы гораздо более ограниченны, и позже они свелись к бильярду и скачкам. Литературные пристрастия Уотсона в основном не шли дальше морских историй Уильяма Кларка Рассела. Вероятно, Уотсон отдавал предпочтение захватывающему сюжету с детства, и такая литература вполне могла привить ему любовь к путешествиям и приключениям. Эта черта характера Уотсона, как станет ясно дальше, повлияла на его карьеру, а также способствовала длительной дружбе с Холмсом. С этим связан и его успех как писателя. В «Собаке Баскервилей» Уотсон говорит: «Приключения всегда таят в себе какую-то особую прелесть для меня».

Помимо таланта писателя (этот аспект будет детально рассмотрен позже), творческое начало в характере Уотсона проявлялось и в других формах. Он не играл на музыкальных инструментах, но наслаждался, слушая музыку – в частности, Мендельсона, романтического композитора. Он также горячо любил английскую природу, которую часто описывал в своих рассказах, и был наделен даром сочувствия к людям, особенно к женщинам – тут снова проявляется романтическая черта.

С женщинами он вел себя по-рыцарски, восхищался ими и получал удовольствие от их общества. Он был дважды женат, и его первый брак был очень счастливым. О своем втором браке Уотсон ничего не говорит, и о нем будет рассказано более подробно в свое время.

Уотсон был не только романтиком, но и идеалистом. Среди немногих его личных вещей были два портрета, которыми он украсил их общую с Холмсом гостиную на Бейкер-стрит: портрет генерала Гордона, героя Хартума, и Генри Уорда Бичера, американского проповедника и борца за права негров в период Гражданской войны в Америке. В таком выборе вполне могло отразиться мальчишеское восхищение мужественными людьми, известными, как Гордон, физической отвагой, или, как Бичер, моральной позицией, основанной на признании ценности свободы и сострадании к угнетенным. Эта склонность к поклонению героям сыграет важную роль в его дружбе с Холмсом.

Сочувствие к страданию и идеализм Уотсона, возможно, побудили его избрать медицину в качестве будущей профессии, в то время как любовь к приключениям привела в армию, где имелась перспектива участвовать в захватывающих событиях.

Возможно, его воспитание было строгим, и приоритетами были такие почитаемые средним классом добродетели, как хорошие манеры, скромность, верность, честность и доброта по отношению к другим. Несомненно, Уотсон проявляет все эти качества. Ему также присуще чувство вины, часто являющееся следствием такого воспитания. Оно появляется в том случае, если ребенку не удается придерживаться этих высоких моральных принципов. В результате Уотсон вырос приятным человеком.

Иногда он кажется слишком уж скучным и добродетельным, но вспомним, что порой он мог и вспылить, и становился нетерпеливым и резковатым. Уотсон вполне мог за себя постоять и при необходимости веско высказывал свое мнение. Как признает он сам, временами ему было свойственно самомнение.

В отличие от Холмса, он склонен был открыто выражать свои чувства, и в рассказах упоминаются его эмоциональные реакции. Это и сочувствие к некоторым клиентам Холмса, особенно к женщинам, и раздражение по отношению к Холмсу, и ужас и волнение, которые вызывали в нем их приключения.

Складывается впечатление, что в детстве Уотсон был крепким, разумным и хорошо воспитанным мальчиком, который обычно хорошо ладил с другими детьми. Он не обладал блестящими способностями, но мог добиться умеренных успехов в учебе, когда ставил себе такую цель. Вероятно, уже тогда его склонность к романтике и идеализму проявилась в мечтах о волнующих приключениях в экзотических странах, а когда он повзрослел – в стремлении внести свой вклад в работу на благо человечества.

Хотя Уотсон гораздо менее сложная натура, чем Холмс, он обладает глубиной характера, не всегда признанной – даже Холмсом, который в довольно двусмысленном комплименте предполагает, что его другу не хватает яркости и блеска. «Если от вас самого не исходит яркое сияние, – говорит он Уотсону, – то вы, во всяком случае, являетесь проводником света. Мало ли таких людей, которые, не блистая талантом, все же обладают недюжинной способностью зажигать его в других!»

Характерно, что Уотсон, вместо того чтобы обидеться, пришел в восторг от этого замечания.

Уотсон как личность действительно не так ярко сиял, как Холмс, но тем не менее от него исходило теплое ровное свечение, которое дало их дружбе не меньше, чем пиротехнический блеск Холмса. Сомнительно, чтобы без этого тихого мерцания их дружба продлилась столько лет.

Глава вторая Холмс. Оксфорд и Монтегю-стрит 1872–1880

Все знать – моя профессия. Быть может, я приучился видеть то, чего другие не замечают.

Холмс, «Установление личности»

Умалчивая о детстве, Холмс более откровенен относительно своей жизни после школы. Но даже при этом в тех сведениях, которые он сообщает Уотсону, имеются пробелы и противоречия. Главным образом это происходит оттого, что он рассказывает урывками, по ходу разговора, а не излагает свою биографию последовательно. Сам Уотсон еще больше запутывает дело небрежностью при записи некоторых фактов.

Однако можно собрать воедино эти отрывочные сведения и составить из них довольно связный рассказ о жизни и карьере Холмса до 1881 года.

Он поступил в университет – либо в Оксфорд, либо в Кембридж. В то время респектабельная семья, принадлежавшая к среднему классу, и не мыслила определять сына куда-нибудь еще, а тот факт, что Реджинальд Месгрейв, наследник одной из старейших фамилий, учился вместе с Холмсом, рассеивает все сомнения.

Хотя Дороти Л. Сэйерс стоит за Кембридж, весомые доказательства позволяют утверждать, что Холмс учился в Оксфорде. В основном они базируются на тексте рассказа «Три студента». Этим расследованием Холмс занимался в 1895 году, и дело там явно происходит в Оксфорде. Совершенно очевидно, что Холмс был знаком с этим местом. Например, он знал, что в городке имеется четыре приличных писчебумажных магазина, а также был знаком с мистером Хилтоном Сомсом, преподавателем колледжа Святого Луки. Поскольку нет свидетельства того, что Сомс когда-либо был клиентом Холмса, они, наверно, познакомились во время пребывания в университете. Колледж Святого Луки – завуалированное название. Уотсон признает, что умышленно изменил детали, чтобы нельзя было определить, в каком колледже имело место это происшествие. Возможно, за этим названием скрывается тот колледж, в котором учился Холмс. Впрочем, это невозможно доказать.

Тема учебы Холмса в университете сопряжена с проблемами, особенно в хронологии, поэтому все теории на этот счет построены на догадках. Неизвестно даже, когда Холмс поступил в университет. Однако если считать, что ему тогда было восемнадцать лет (обычный возраст для поступления), то он предположительно начал там заниматься в октябре 1872 года. Неизвестно также, какой предмет он изучал, но, учитывая его познания в химии, которые Уотсон счел глубокими, вероятно, он занимался именно этим предметом. Поскольку у Уотсона было медицинское образование, то он вполне был способен судить об уровне знаний Холмса в этой области.

Возможно, что Холмс пристрастился к кокаину и морфию во время пребывания в университете. Оба эти наркотика были по карману только состоятельным людям – в отличие от опия, который был доступен рабочему классу. Следует отметить, что Холмс, употребляя наркотики, не нарушал закон. До принятия Актов об опасных наркотиках в 1965 и 1967 годах^[276] не считалось незаконным хранение и даже продажа наркотиков. В конце концов Холмс стал наркоманом и регулярно три раза в день вводил себе семипроцентный раствор кокаина. Под воздействием этого наркотика сначала возникает эйфория, затем следует вялость и сонливость. Об этих двух состояниях – подъема и спада – уже говорилось в первой главе. Иногда Холмс также употреблял морфий – наркотик и болеутоляющее. Уотсону потребовалось несколько лет, чтобы убедить друга отказаться от этой привычки.

Создается впечатление, что Холмса не удовлетворяло время, проведенное в университете, – даже занятия. На протяжении всей жизни он предпочитал следовать своим собственным интересам, нежели придерживаться официального курса обучения. Эту тенденцию можно проследить уже в детстве: он читал детективы, которые, вне всякого сомнения, не входили в школьную программу и в список рекомендуемой литературы.

По его собственным словам, поступая в университет, он уже с головой погрузился в свои идеи о преступлении и его раскрытии. В течение следующих лет он разработал на их основе свои теории научной дедукции и анализа, основанные на тщательном изучении материальных улик и их логическом истолковании, а не на догадках. Однако эта теория не исключала применения интуиции и «научного использования силы воображения». Позже он критиковал полицию за отсутствие воображения и интуиции.

Холмс признает, что редко общался с другими студентами, предпочитая размышлять над своими идеями. Правда, он, должно быть, обсуждал их со своими знакомыми, так как позже скажет Уотсону, что его методы уже начали создавать ему репутацию среди студентов. Эти контакты оказались для него полезными после того, как он покинул Оксфорд.

Несмотря на свою необщительность, он приобрел двух друзей, с одним из которых был особенно близок. Это был Виктор Тревор, бультерьер которого укусил Холмса за лодыжку, когда однажды утром он шел в церковь. Между прочим, это единственный случай, зафиксированный в рассказах о Холмсе, когда он посетил церковную службу. Ему пришлось лежать десять дней, и Тревор регулярно заходил справляться о его здоровье. В результате этих визитов возникла их дружба. Вторым был Реджинальд Месгрейв, учившийся в одном колледже с Холмсом. Это было не особенно близкое знакомство, но Месгрейва заинтересовали теории Холмса. Благодаря этим однокашникам он позже занялся двумя из своих самых ранних дел.

Однако были у Холмса в студенческие времена и развлечения. Он много времени тратил на фехтование и бокс – единственные виды спорта, которыми занимался в университете. В боксе у него были блестящие успехи: по словам Уотсона, он был одним из лучших боксеров в своем весе, которых тому доводилось видеть. Это подтверждает и профессиональный боксер Мак-Мёрдо, с которым Холмс дрался несколько раундов во время бенефиса первого. Мак-Мёрдо заявил, что Холмс мог бы стать профессионалом. Холмс не рассказывает, выступал ли он в соревнованиях по боксу или фехтованию за свой колледж или университет, и нет никаких свидетельств, что он был членом университетской команды.

По-видимому, Холмс проучился в университете всего два года вместо обычных трех и не получил степень, поскольку не сдал заключительные экзамены. Однако существует путаница даже насчет этого факта. В одном случае Холмс говорит о двух годах, которые он провел в колледже, в другом же упоминает о «последних годах моего пребывания в университете», из чего следует, что он провел там по крайней мере три года. Возможно, Уотсон не расслышал или неверно процитировал Холмса и второе замечание следует понимать как «мой последний год в университете». Если это так, то Холмс покинул университет в 1874 году, когда ему было двадцать лет.

Одной из причин его раннего ухода из университета могла быть неудовлетворенность, о которой уже упоминалось. Другой могли стать финансовые проблемы. Судя по всему, ни Холмс, ни его брат Майкрофт не унаследовали большого состояния: оба вынуждены были зарабатывать себе на жизнь. Именно из-за нехватки средств Холмсу пришлось делить квартиру с Уотсоном. Финансовый кризис, случившийся в семье в то время, когда Холмс учился в университете, надо полагать, означал, что больше не было денег, чтобы поддерживать сына материально и платить за его обучение.

Какова бы ни была причина, Холмс покинул университет и отправился в Лондон. Там он нашел себе жилье – по-видимому, те самые меблированные комнаты на Монтегю-стрит, в которых все еще жил в конце 1880 года. Если даты верны, то он провел там пять с половиной лет. Квартира была удобно расположена: рядом находился Британский музей с его читальным залом, где Холмс, несомненно, изучал многие предметы, которые его интересовали. Плата за жилье была умеренной: одна комната стоила 1 фунт 10 шиллингов в неделю, две комнаты – 3 фунта. В стоимость входили питание и уборка. Поскольку Холмс говорит о «комнатах», у него, вероятно, их было две – спальня и гостиная, где он, занявшись профессиональной деятельностью, беседовал со своими клиентами.

Монтегю-стрит, которая проходит мимо Британского музея к Рассел-сквер, по-прежнему застроена теми же рядами четырехэтажных кирпичных домов, оштукатуренных снаружи, с подвальными помещениями и железными балконами на втором этаже. Со времен Холмса некоторые из этих домов были превращены в отели.

Приехав в Лондон из университетского городка, Холмс не знал, какую профессию избрать. В тот период своей жизни он считал свой интерес к раскрытию преступлений просто хобби, и только случайно брошенная фраза решила его будущую судьбу.

Тем же летом 1874 года Виктор Тревор пригласил его погостить месяц в своем фамильном поместье в Донниторпе, Норфолк. В то время Холмс работал над экспериментом в области органической химии. Таким образом, можно предположить, что вскоре после ухода из университета он уже обзавелся оборудованием, необходимым для продолжения занятий по химии. Это говорит о том, что, возможно, он подумывал о карьере химика-экспериментатора.

Во время пребывания в Донниторпе Холмс невольно оказался в ситуации, которая привела к расследованию дела о «Глории Скотт». Он сказал Уотсону, что это было первое дело, которое его попросили расследовать. Строго говоря, это не совсем так. Участие Холмса в деле ограничилось расшифровкой загадочного письма от одного из лиц, замешанных в давнем преступлении, которое было совершено тридцать лет назад на борту судна, перевозившего осужденных. За исключением этого он просто стал свидетелем событий, не принимая активного участия в разгадке тайны. Однако это дело сыграло важную роль в решении Холмса стать частным детективом-консультантом – единственным в мире, как он с гордостью сообщил Уотсону.

Познакомившись с отцом Тревора, Холмс произвел на него сильное впечатление: он настолько верно вычислил с помощью дедукции некоторые факты его биографии, что у хозяина случился сердечный приступ, к ужасу Холмса и молодого Тревора. Придя в себя, Тревор-старший обронил фразу, которая имела важные последствия. Он категорическим тоном заявил, что раскрытие преступлений – призвание Холмса. И подкрепил это утверждение, добавив: «Можете поверить человеку, который кое-что повидал в жизни».

Так Холмсу впервые пришло в голову, что его хобби могло бы превратиться в профессию.

Неизвестно, каким было второе дело Холмса. Возможно, его попросил им заняться другой знакомый по университету. Холмс сказал как-то Уотсону, что за те немногочисленные дела, которые ему перепадали в ранние годы на Монтегю-стрит, он брался в основном по просьбе своих однокашников. Однако третьим расследованием, вне всякого сомнения, было дело об «Обряде дома Месгрейвов». Оно попало к нему благодаря Реджинальду Месгрейву, его бывшему соученику по колледжу Святого Луки. Тот специально приехал в Лондон, чтобы просить помощи у Холмса. Следовательно, можно предположить, что среди бывших студентов университета уже разнеслась молва о его возросшем мастерстве.

Холмс говорит, что прошло четыре года с тех пор, как он в последний раз видел Месгрейва. Предположим, что Холмс покинул Оксфорд в июне 1874 года. Тогда это дело имело место либо в 1878, либо в 1879 году, в зависимости от того, насколько точно Холмс указал временной промежуток. Если это так, то в течение четырех лет Холмс расследовал всего три дела. Надо полагать, ему приходилось туго, и высказывание Холмса о том, что у него было «даже чересчур много» свободного времени, полностью соответствует действительности.

Возможно, Холмс взял с Месгрейва вознаграждение за свои услуги, хотя и не упоминает об этом. Когда Месгрейв прибыл, Холмс сказал ему: «Я пытаюсь зарабатывать на хлеб с помощью собственной смекалки». Вероятно, это был намек, что он сделался профессионалом и ожидает, что ему заплатят. Это согласуется с утверждением, которое высказал Уотсон много лет спустя. В первой фразе рассказа «Квартирантка под вуалью» Уотсон твердо заявляет, что Холмс активно занимается практикой двадцать три года и «на протяжении семнадцати из них мне было дозволено в ней участвовать». Хотя, как известно, на Уотсона нельзя полагаться, когда речь идет о фактах и цифрах, но, кажется, в данном случае его арифметика частично верна.

Большинство комментаторов согласны с тем, что Холмс удалился от дел в 1903 году. Если отнять три года Великой Паузы (период, когда Холмс исчез и его считали мертвым), мы получаем 1877 год. Возможно, именно в этом году Холмс расследовал свое второе дело, и с этой даты начинается его «активная практика». Вероятно, под этой фразой подразумевается его решение стать профессионалом и брать плату за свои труды. Вторая часть утверждения Уотсона относительно того, что он сотрудничал с Холмсом в течение семнадцати лет, будет более подробно рассмотрена далее.

Неизвестно, каким образом Холмс обеспечивал себя в финансовом отношении в течение двух с половиной лет – с лета 1874 года, когда он ушел из университета, до 1877-го, когда стал брать плату с клиентов. По-видимому, у него было немного собственных денег, либо семья выплачивала ему небольшое содержание, к которому мог также добавлять деньги брат Майкрофт. К этому времени Майкрофт уже начал свою карьеру аудитора на государственной службе и жил в Лондоне в собственной холостяцкой квартире. Несомненно, он питал активный интерес к карьере младшего брата: он нередко подкидывал Холмсу дела, среди которых было несколько наиболее интересных из всего, что тому приходилось расследовать.

С большей долей вероятности мы можем судить о том, как проводил Холмс в те ранние годы свое свободное время, которого, как мы помним, было «даже чересчур много». Он употреблял его на изучение «всех тех отраслей знаний», которые нужны были ему для того, чтобы стать профессиональным детективом. Короче говоря, он, по выражению Джона Ле Карре, оттачивал свое мастерство.

Одним из способов достичь эту цель было посещение занятий по анатомии и химии при больнице Святого Варфоломея в Уэст-Смитфилде, поблизости от собора Святого Павла. Эти курсы были открыты для всех, кто, не собираясь стать врачом, интересовался медициной. Холмс мог узнать об этих занятиях от секретаря Лондонского университета, контора которого находилась на Мэлет-стрит, всего в нескольких минутах ходьбы от Монтегю-стрит.

Возможно, Холмс предпочел Бартс (больницу Святого Варфоломея) другим лондонским больницам из-за того, что она была большая, на 676 коек, а также из-за ее репутации. В ее штате был сэр Джеймс Педжет^[277], известный хирург, который читал лекции по анатомии – одному из предметов, которые Холмс выбрал для изучения. В больнице было четыре разных курса лекций по анатомии, а также два курса занятий с демонстрацией. Неизвестно, которые из них выбрал Холмс, но он почти наверняка посещал занятия по патологической анатомии, которые вел доктор Джи. Он также записался по крайней мере на один курс по химии – возможно, по практической химии, который вел доктор Рассел. Плата за занятия по практической химии составляла три гинеи, а за курс анатомии – десять гиней.

В то время Уотсон был студентом-медиком и учился при больнице Бартс. Не исключено, что он присутствовал на некоторых занятиях, которые посещал Холмс. Тогда они не были знакомы, однако вполне могли сталкиваться на лестнице, ведущей в химическую лабораторию, или присутствовать на одних и тех же демонстрациях по анатомии. Возможно, они, не замечая друг друга, сидели рядом в читальном зале библиотеки или изучали образцы в банках в Патологоанатомическом музее.

Помимо посещения этих курсов в Бартсе, Холмс проводил химические эксперименты у себя дома. По-видимому, там у него был рабочий стол, подобный тому, который он впоследствии завел на Бейкер-стрит, 221b. Он также совершенствовался в других областях.

На протяжении всей своей профессиональной карьеры Холмс подчеркивал, насколько важно для детектива знать историю преступлений. «Все повторяется», – сказал он инспектору Макдональду и посоветовал «засесть в кабинете месяца на три и с утра до вечера читать отчеты о преступлениях». Несомненно, этот совет был основан на личном опыте времен Монтегю-стрит: до того, как Холмс начал практиковать, у него было достаточно времени для такого непрерывного чтения.

«При моей профессии мне могут пригодиться самые неожиданные сведения» – вот еще один афоризм Холмса. Вероятно, в те годы он также серьезно занимался изучением табака и написал на эту тему работу «Определение сортов табака по пеплу». Возможно, она была опубликована, когда он еще жил на Монтегю-стрит. Она определенно появилась в печати к марту 1881 года – в это время происходят события «Этюда в багровых тонах». Две статьи, посвященные ушам и опубликованные в «Антропологическом журнале», возможно, также появились в тот период. Если же нет, то Холмс проводил это исследование, занимаясь на курсах при больнице Святого Варфоломея.

В следующие годы он публиковал статьи и монографии о кодах и шифрах, в которых анализировал 160 различных типов, а также о татуировках, о влиянии профессии человека на его руки и следы ног. Последнее особенно его интересовало, и ранее уже было высказано предположение, что корни этого интереса – в мальчишеском хобби.

«В сыскном деле нет области более важной и более пренебрегаемой, чем искусство читать следы», – скажет он Уотсону.

На основании следов он мог определить не только тип обуви, которую носил подозреваемый, но и его рост – по длине шага. Это искусство Холмс будет применять при расследовании многих дел, а в своей работе на эту тему выскажет несколько замечаний о применении гипса для сохранения отпечатков следов.

Другие специальные предметы, к которым он питал профессиональный интерес и, вне всякого сомнения, изучал в те годы, – это датировка документов, водяные знаки на бумаге, анализ почерка и духов, а также типы велосипедных шин. Он также занимался газетными шрифтами, а одно время собирался писать работу о пишущих машинках и их индивидуальных особенностях, а также об использовании собак при раскрытии преступлений.

Холмс писал не только на темы, связанные с преступлениями. Спустя несколько лет, в ноябре 1895 года, занимаясь расследованием похищения чертежей Брюса-Партингтона – делом государственной важности, – он работал над монографией о полифонических песнопениях Орландо Лассо, нидерландского композитора XVI века. Она была приватно опубликована, и эксперты считали ее последним словом науки на эту тему.

Но прежде всего он изучал людей и опубликовал в журнале статью на эту тему под названием «Книга жизни». Холмс утверждал в ней, что всю биографию человека, а также род его занятий или профессию можно определить, исходя из его внешности. Как мы видели, это искусство он уже продемонстрировал отцу Виктора Тревора с таким плачевным результатом. Поскольку Уотсон прочитал эту статью вскоре после своего знакомства с Холмсом, то она, скорее всего, была написана и опубликована, когда Холмс еще проживал на Монтегю-стрит.

По крайней мере некоторые из этих ранних работ были переведены на французский язык Франсуа де Вилларом, французским детективом, который консультировался с Холмсом относительно дела, связанного с завещанием. Поскольку месье де Виллар переписывался с Холмсом по-французски, это лишний раз подтверждает, что Холмс знал этот язык.

Такой обмен идеями не был односторонним. Холмс стал пламенным почитателем системы Бертильона, с помощью которой можно было опознать преступников. Альфонс Бертильон был шефом отдела по расследованию криминальных дел в парижской полиции с 1880 года. Система была основана на детальном описании, фотографиях и точных мерках фигуры. В конце концов этот метод был вытеснен изучением отпечатков пальцев.

Использование маскировки было еще одним аспектом детективного ремесла, которое Холмс изучал в тот период. Он был прирожденным актером, способным так убедительно сыграть роль, что, как позже заметил Уотсон, «даже душа, казалось, менялась при каждой новой роли, которую ему приходилось играть». Даже старый барон Даусон, к аресту которого приложил руку Холмс, сказал о нем в ночь накануне своей казни через повешение, что «театр потерял… ровно столько же, сколько выиграло правосудие». Среди множества обличий, которые надевал Холмс за время своей карьеры, были и лудильщик, и пожилой итальянский священник, и моряк, и старуха.

Уильям Бэринг-Гулд предполагал, что между 1879 и 1880 годами Холмс побывал в Соединенных Штатах Америки как актер Шекспировской труппы Сазанова. В опубликованных рассказах ничто не подтверждает эту мысль. Напротив, вся имеющаяся информация говорит о том, что в эти годы Холмс был по горло занят и жил на Монтегю-стрит. К тому же у него не было необходимости поступать на профессиональную сцену, чтобы научиться искусству перевоплощения. В Лондоне было множество ушедших со сцены или безработных актеров, которые могли научить его надевать парик, приделывать фальшивые усы и накладывать грим.

Однако не все его время было занято работой и учебой. Лондон предоставлял множество возможностей по части развлечений: пьесы, оперы, концерты и представления в мюзик-холлах. Хотя в рассказах нет свидетельств о том, что Холмс ходил в театры и мюзик-холлы, он несомненно посещал оперные спектакли и концерты. Он был знаком с Сент-Джеймс-холлом в Вестминстере, так как обсуждал его акустику с Уотсоном. Именно там он слушал Вилму Норман-Неруду, когда она играла на скрипке, участвуя в концерте сэра Карла Халле, за которого впоследствии вышла замуж. Холмс восхищался ее бесподобной техникой и виртуозным исполнением. Однако другим слушателям, наверно, не нравилась его манера отбивать рукой такт. Но поскольку глаза Холмса были закрыты, он, вероятно, не подозревал об их реакции.

А если в начале его профессиональной деятельности цена билета на концерт или в оперу была ему не по карману, было много других способов развлечься, причем бесплатных.

Холмс любил ходить пешком, и именно в период пребывания на Монтегю-стрит у него появилась привычка совершать долгие прогулки по столице. Он знакомился с ее улицами, особенно с районами трущоб Ист-Энда с его доками, пивными и притонами Лаймхауса, где курили опиум.

Он также познакомился с магазинами подержанных вещей на Тоттенхем-Корт-роуд – именно здесь он купил свою скрипку Страдивари, которая стоила по меньшей мере пятьсот гиней, всего за пятьдесят пять шиллингов у еврейского торговца. Сегодня у нее была бы гораздо более высокая цена.

Для тех, кто интересовался старинными книгами, были книжные магазины. Правда, на этом этапе своей карьеры Холмс не мог себе позволить удовлетворять страсть к их собиранию – разве что порой ему везло и удавалось купить такие книги дешево. Так, например, было с маленьким томиком «De Jure inter Gentes»^[278] в коричневом переплете, опубликованном в Льеже в 1642 году, который он нашел на лотке букиниста и показал впоследствии Уотсону.

Но дела его шли успешно. Между 1878 годом и последними месяцами 1880-го ему предложили по крайней мере еще восемь дел. Когда он позже сказал Уотсону, что его практика стала «довольно значительной», то, несомненно, упомянул не все дела. Вот что он перечислил: убийство Тарлтона, дело виноторговца Вамберри, расследования, связанные с русской старухой и с Риколетти, у которого была изуродована ступня и имелась отвратительная жена. Было и одно особенно любопытное расследование, в котором фигурировал алюминиевый костыль. К сожалению, Холмс не привел подробностей этих дел.

Его клиентами также были миссис Фаринтош, которая консультировалась с Холмсом об опаловой тиаре, и мистер Мортимер Мейберли, которому Холмс помог «разобраться в одной пустяковой истории» и чья вдова позже попросила у него совета относительно продажи своего дома – виллы «Три фронтона». Некая миссис Сесил Форрестер также обратилась к нему за помощью. Хотя ее дело было несложным и касалось мелких домашних затруднений, миссис Форрестер суждено было сыграть важную роль в судьбе Уотсона: именно от нее мисс Мэри Морстен услышала о Холмсе и спустя несколько лет пришла к нему со своей собственной проблемой, гораздо более сложной. Некоторые из этих дел попадали к нему, как он сказал Уотсону, от частных детективных агентов, которые обращались к Холмсу за помощью и с которых он брал плату за услуги.

Даже из того ограниченного списка, о котором он говорил Уотсону, ясно, что молва о репутации Холмса как частного детектива-консультанта вышла далеко за пределы круга его бывших знакомых по университету. Его считали экспертом, и с ним советовалась полиция насчет таких серьезных преступлений, как убийство.

Неизвестно, когда Скотленд-Ярд впервые обратился к Холмсу за помощью, но это было еще до конца 1880 года: к тому времени он уже был знаком с инспектором Лестрейдом и помогал ему в расследовании дела о подлоге. Это расследование, продлившееся до начала 1881 года, вероятно, было одним из последних дел, которым Холмс занимался, живя в меблированных комнатах на Монтегю-роуд. Его отношение к полицейским Скотленд-Ярда было презрительным – тут чувствуется надменность молодого человека, сознающего свое интеллектуальное превосходство. С возрастом, когда Холмс стал более зрелым, он сделался сдержаннее в своих мнениях. Но в то время он считал Лестрейда и Грегсона, с которым также познакомился тогда, «самыми сносными из всей никудышной компании». Отдавая должное их сноровке и энергии, он критиковал их за устаревшие методы. Холмса также раздражали их профессиональная ревность и привычка присваивать себе славу, когда дело было успешно завершено.

Уотсон, обладавший даром рисовать портрет человека несколькими яркими штрихами, дал нам их описание. Лестрейд – человечек «с желтоватым, каким-то крысиным лицом и темными глазками». По контрасту Грегсон был «рослым белолицым белокурым человеком».

В эти годы Холмс, возможно, также познакомился с Этелни Джонсом^[279], еще одним детективом из Скотленд-Ярда – «грузным, большим мужчиной», по описанию Уотсона. Если Холмс познакомился с ним еще до конца 1880 года, значит, он тоже занимался делом о драгоценностях Бишопгейта. Он читал на эту тему лекцию Джонсу и его коллегам – о причинах, следствиях и результатах. Это обидело Джонса, и несколько лет спустя он насмешливо назвал Холмса «теоретиком». Это слово характеризует тогдашнее отношение полиции к Холмсу и его методам.

Презрение Холмса не было совсем уж несправедливым. В то время старшие офицеры полиции выдвигались из нижних чинов, и уровень их образования был невысок по сравнению с Холмсом. И тем не менее можно себе представить, что испытывал Лестрейд, офицер с двадцатилетним стажем, когда молодой человек двадцати с небольшим лет его учил его же ремеслу. Уотсон прав, считая, что иногда Холмс бывал слишком самоуверенным.

Уотсон дает нам много описаний Холмса. Самый подробный портрет он нарисовал вскоре после их первой встречи. Как пишет Уотсон, он был ростом выше шести футов^[280], «а при своей исключительной худобе казался еще выше». Глаза его были «острые и проницательные… тонкий орлиный нос придавал лицу живое и целеустремленное выражение. Четко очерченный, выступающий подбородок говорил о решительности характера».

С годами Уотсон добавил к этому описанию дальнейшие штрихи: глубоко посаженные серые глаза, густые темные брови, черные волосы, тонкие губы и высокий, «немного скрипучий» голос.

Холмс обладал физической силой – особенно сильными были руки. Однако, в случае необходимости, у него было «чрезвычайно нежное прикосновение». Уотсон также отмечает, что у Холмса были «удивительно острые чувства»: он научился видеть в темноте и мог слышать даже самые тихие звуки.

К концу 1880 года Холмс решил заняться поисками другого жилища. Он не уточняет, чем это было вызвано. Возможно, теперь, когда его клиентура увеличилась, ему нужно было большее помещение. Или у него могли быть трения с квартирным хозяином или хозяйкой либо с другими жильцами. Не исключено, что его даже попросили съехать.

Много лет спустя Холмс будет поддразнивать Уотсона на ту же тему, когда они снимут комнаты в одном маленьком университетском городке^[281]: «Смотрите, Уотсон, как бы вам из-за вашего пристрастия к табаку и дурной привычки вечно опаздывать к обеду не отказали от квартиры, а заодно, чего доброго, и мне».

Эта шутка могла относиться к его собственному опыту.

Он вряд ли был удобным жильцом, так как к нему приходили клиенты. К тому же у Холмса был эксцентричный образ жизни: он играл на скрипке в любое время дня и ночи и проводил химические эксперименты в гостиной. Как предстояло обнаружить Уотсону, порой запах от них был отвратительный.

Необходимость переезда возникла в неподходящее время. И дело было не только в том, что возрастало число клиентов – Холмс был еще и занят в химической лаборатории больницы Бартс. Он проводил там эксперимент, в случае удачного завершения которого было бы сделано «самое важное практическое открытие в области судебной медицины за много лет». Это был новый метод, с помощью которого можно было обнаружить присутствие крови даже при ее ничтожных количествах^[282].

И тем не менее он решил искать новую квартиру по умеренной цене. Это подтверждают его собственные слова, чтохотя к тому времени у него была солидная практика, она была «не очень прибыльной». Как человек, предпочитающий одиночество, он, при наличии выбора, поселился бы один. Но, как он обнаружил, найти подходящее жилище по цене, которую он мог себе позволить, оказалось нелегко.

Глава третья Уотсон. Больница Святого Варфоломея и Афганистан 1872–1880

Уотсон обладает целым набором поистине замечательных качеств, о которых он с присущей ему скромностью умолчал, усердно расписывая мои заслуги.

Холмс, «Воин с бледным лицом»

«В 1878 году я получил в Лондонском университете степень доктора медицины, после чего прошел в Нетли курс подготовки для военных врачей». Такой фразой Уотсон начинает «Этюд в багровых тонах».

Кажется, все совсем просто. Но ради краткости Уотсон дал информацию в сжатой форме, опустив некоторые важные факты, касающиеся его медицинского образования. Он также ничего не сказал о своей жизни непосредственно перед поступлением в Лондонский университет. Если не считать двух косвенных упоминаний в рассказах, он совсем не касается этого периода. Поскольку эти фразы имеют важное значение для установления даты рождения Уотсона, необходимо детально рассмотреть их.

В повести «Знак четырех» (1888) Уотсон говорит, заметив груды земли, вырытой братьями Шолто в парке усадьбы Пондишери-Лодж: «Мне довелось видеть нечто подобное под Балларэтом. Но там весь холм был перекопан и изрыт золотоискателями».

Он упоминает городок золотоискателей Балларэт в Виктории, на юго-востоке Австралии. Совершенно ясно, что Уотсон там побывал. Но когда? Некоторые исследователи шерлокианы полагают, что его возили в Австралию ребенком. Мне это представляется маловероятным.

В «Знаке четырех» Уотсон, считавший себя тонким ценителем женщин, делает еще одно важное замечание. Он утверждает, что «на своем веку встречал женщин трех континентов», имея в виду Европу (Англия), Азию (Индия) и Австралию – части света, в которых он побывал к тому времени (1888). Вряд ли он имеет в виду детский опыт общения с женщинами. Поскольку он произносит эти слова после первой встречи с мисс Мэри Морстен, к которой его сильно влечет, из контекста понятно, что он приобрел этот опыт в том возрасте, когда способен был оценить чары прекрасного пола. Единственный период, когда была возможна такая поездка в Австралию, – это годы между окончанием школы в семнадцать-восемнадцать лет и поступлением в медицинский колледж. В это время он был достаточно взрослым, чтобы восхищаться хорошеньким личиком. Правда, на той стадии его «опыт» не мог простираться дальше юношеского томления или невинного романа. Уотсон всегда был склонен немного преувеличивать.

Как мы уже видели, Уотсон питал любовь к приключениям, и, несомненно, именно эта страсть побудила его отправиться в Австралию по окончании школы. Не исключено, что его даже привлекала возможность самому стать золотоискателем, – это объясняло бы, почему он посетил Балларэт. Так или иначе, он, как и многие другие выпускники школы, хотел совершить путешествие за границу, прежде чем продолжить учебу.

В «Знаке четырех» Холмс говорит, что отец Уотсона умер много лет назад. Если он скончался около 1870 года (приблизительная дата приключений в Австралии), то Уотсон мог унаследовать от отца достаточно денег, чтобы оплатить эту поездку. Временной промежуток в восемнадцать лет согласуется со словами Холмса.

Вопрос о дате рождения Уотсона напрямую связан с этим путешествием в Австралию. Поездка по морю заняла примерно два месяца (четыре, если считать обратный путь). Следовательно, Уотсон отсутствовал по крайней мере год, а возможно, и два – иначе не стоило тратить на эту поездку время и деньги. Если Уотсон покинул Англию в возрасте семнадцати-восемнадцати лет, то ему было между восемнадцатью и двадцатью, когда он вернулся в Англию и приступил к занятиям медициной.

Как мы увидим дальше, у Уотсона ушло по крайней мере шесть лет на то, чтобы в 1878 году стать врачом. Таким образом, дата его рождения – между 1852 и 1854 годом, причем наиболее вероятен либо 1852, либо 1853 год^[283]. Создается впечатление, что Уотсон на год-два старше Холмса, хотя это чисто субъективное мнение.

Поэтому мы будем считать, что Уотсон поступил в медицинский колледж в 1872 году в возрасте девятнадцати-двадцати лет.

В соответствии с Медицинским актом 1858 года, чтобы называться доктором, хирургом или аптекарем, надо было получить лицензию у одной из соответствующих корпораций: Королевского хирургического колледжа, Королевского терапевтического колледжа или Общества аптекарей. Поскольку Уотсон впоследствии работал как хирург и врач общей практики, то он должен был, по крайней мере, быть лиценциатом Королевского хирургического колледжа. А чтобы прописывать лекарства своим пациентам, врачу общей практики нужно было стать еще и лиценциатом Общества аптекарей. Менее вероятно, что он был еще и лиценциатом Королевского терапевтического колледжа. У большинства врачей общей практики были в то время только две лицензии – обязательный минимум. Это согласуется с довольно нелюбезным замечанием Холмса в рассказе «Шерлок Холмс при смерти» о медицинской квалификации Уотсона, которую детектив называет «ограниченной».

Чтобы стать студентом Лондонского университета, Уотсону нужно было сдать вступительные экзамены. После этого следовало зарегистрироваться и в университете, и в Генеральном медицинском совете. Когда эти формальности были соблюдены, он был волен посещать медицинский колледж по своему выбору – в его случае это была больница Святого Варфоломея.

Как известно, это одна из старейших больниц в мире. Она была основана в 1123 году священником Раэри, служившим при дворе Генриха I^[284]. Эта больница по-прежнему находится на изначальном месте в Уэст-Смитфилде, где была учреждена как лечебница для бедных. Во времена Уотсона она сохраняла свой благотворительный статус, существуя на дотации от богатых спонсоров.

Хотя многое изменилось с того дня, как Уотсон впервые прошел через ее ворота, он бы кое-что узнал (надо думать, как и Холмс) – особенно церковь Святого Варфоломея и площадь с деревьями и фонтаном в центре. Он вполне мог здесь прогуливаться в перерыве между лекциями, с удовольствием затягиваясь сигарой. Но старая химическая лаборатория исчезла, а вместе с ней и прежний Патологоанатомический музей, где Уотсон изучал анатомические образцы и, вполне возможно, сидел за одним столом с Холмсом.

В то время основной курс, по окончании которого присваивалось звание доктора медицины, составлял четыре года; из них десять месяцев следовало провести в больничных палатах. Помимо этого, студенты тратили время на подготовку к дальнейшим экзаменам, чтобы стать членами медицинских корпораций.

Это ярко демонстрирует карьера Фредерика Тривза, который позже подружился с Джозефом Мерриком, Человеком-слоном^[285]. Хотя он учился при Лондонской больнице, его образование было аналогично тому, которое получил Уотсон. Ему было присвоено звание доктора медицины в 1873 году, и после этого, в 1874-м, Тривз готовился к экзамену, чтобы получить лицензию Общества аптекарей. В следующем году он стал также лиценциатом Королевского хирургического колледжа. Поскольку он практиковал как врач общей практики и как хирург, мы видим, как схожи карьеры Тривза и Уотсона^[286]. Подобно Тривзу, Уотсон почти наверняка сначала получил звание доктора медицины в 1876 году, затем готовился к тому, чтобы стать лиценциатом Общества аптекарей и Королевского хирургического общества. Вкратце рассказывая о своем медицинском образовании, он не прояснил этот факт, объединив все свои квалификации под общим званием доктора медицины. Вероятно, в 1878 году Генеральный медицинский совет счел его квалифицированным доктором, имеющим лицензию на практику.

Первая часть курса, который Уотсон прошел в Бартсе, состояла из лекций – их читали врачи и хирурги больницы, – а также из демонстраций в анатомическом театре. Как мы уже видели, не исключено, что Холмс посещал некоторые из этих занятий. Именно тогда их пути могли впервые пересечься.

По окончании вводных курсов студент переходил к изучению медицины и хирургии, наблюдал за операциями и сопровождал консультантов во время обхода больничных палат.

От студентов требовалось сдать промежуточные экзамены по анатомии, физиологии, ботанике и materia medica^[287]. Заключительный экзамен на четвертом курсе охватывал углубленное изучение этих предметов, а также принципов и практики медицины и хирургии.

Чтобы стать лиценциатом Общества аптекарей и Королевского хирургического колледжа, студентам нужно было пройти дальнейшие курсы по химии (включая практическую химию) и по судебной медицине, а также теорию и практику медицины и хирургии, акушерство и практику в больнице. Холмс мог также записаться на эти занятия, особенно по химии и анатомии, которыми он особенно интересовался.

Как и Холмс, Уотсон тратил время не только на занятия. Были у него и развлечения: он играл в регби. Хотя неизвестна его роль в команде, он определенно был хорошим игроком, раз его приняли в футбольный клуб «Блэкхит» – старейший открытый клуб регби в мире. Во времена Уотсона у этого клуба не было собственной площадки, и матчи проводились на пустоши. Порой зрители прорывались на поле. Уотсон почти наверняка играл в команде, капитаном которой был Леннард Стоукс, славившийся своим ударом с полулета. Стоукс, выигравший двенадцать международных матчей, изучал медицину в больнице Гая. Еще несколько регбистов были, как Уотсон, студентами-медиками.

Физические данные Уотсона подходили для этой игры. Согласно описанию, полученному ничего не подозревавшим инспектором Лестрейдом (Уотсона тогда приняли за сбежавшего взломщика), он был «среднего роста, крепкого сложения, с широким лицом и толстой шеей». В то время он носил маленькие усики.

Возможно, Уотсон снимал жилье в Блэкхите – тогда понятно его загадочное высказывание в «Знаке четырех» относительно своего «плохого знания Лондона». Учитывая, что к этому времени он провел не менее семи лет в Лондоне, учась в Бартсе, это звучит странно. Но быть может, он жил где-нибудь в пригороде, каждый день приезжая в город. Даже из такого отдаленного места, как Блэкхит, регулярно ходили поезда до вокзала Лондон-бридж. Там он мог сесть в темно-зеленый бейсуотерский омнибус, маршрут которого проходил вблизи больницы Святого Варфоломея.

На последнем курсе Уотсон должен был по меньшей мере три месяца отработать ассистентом одного из хирургов больницы и заниматься пациентами в палатах под присмотром консультанта.

По-видимому, карьера Уотсона в Бартсе была посредственной. Вероятно, он не получал никаких наград, присуждаемых наиболее перспективным студентам, – в отличие от доктора Перси Тревельяна («Постоянный пациент»). Тот также был студентом Лондонского университета, и во время учебы в больнице Королевского колледжа его наградили медалью Брюса Пинкертона за монографию о нервных заболеваниях. Тем не менее Уотсон сдал экзамены, и ему предложили должность хирурга, живущего при больнице Святого Варфоломея. Обычно больничный хирург служил всего год и шесть месяцев как младший хирург, шесть – как старший. И опять-таки Уотсон не упоминает об этом периоде своей карьеры, но то, что у него был собственный ассистент, Стэмфорд, проясняет дело.

Должность больничного хирурга была незначительной, и нужно было работать долгие часы при низкой оплате. Доктор Джеймс Мортимер («Собака Баскервилей»), «скромный член Королевского хирургического общества», как он себя именует, служил куратором – младшим медиком, наблюдавшим больных, – в Чаринг-Кросской лечебнице, и таким образом «ему отводилась скромная роль… немногим большая, чем роль практиканта», если использовать довольно пренебрежительный комментарий Холмса.

В конце года службы в качестве хирурга, живущего при больнице, Уотсону нужно было принять важное решение относительно своей будущей карьеры: что делать дальше? Чтобы заняться частной практикой, нужен был капитал, которого у него не было. С этой же дилеммой столкнулся и доктор Перси Тревельян, но ему повезло: он нашел богатого спонсора.

С другой стороны, Уотсон мог продолжать служить в больнице, но тут были свои минусы. В то время в больницах было всего четыре хирурга-консультанта, и вследствие этого продвижение по службе было медленным. Уотсону могло быть уже за сорок, пока он дождался бы свободной вакансии на более высокую должность. И ему также пришлось бы готовиться к тому, чтобы стать членом Королевского хирургического общества. Наверно, Уотсон понимал, что поскольку он звезд с неба не хватает, то лучше выбрать что-нибудь другое.

Для медика военная карьера обладала рядом преимуществ. Военный хирург зарабатывал 200 фунтов в год, при бесплатном питании и жилье. После десяти лет службы он мог уйти в отставку с половинным жалованьем, скопив достаточно денег, чтобы завести частную практику. Как пишет С. Б. Китли в «Руководстве по медицинской профессии для студентов и практикующих врачей» (1885), армия предлагала «приличную, если и не блестящую карьеру» для человека с «довольно хорошими способностями», но «не давала шанса великих свершений, который имеет городской практикующий врач или консультант». Эти слова как будто предназначались специально для Уотсона.

Но с точки зрения Уотсона, главным было то, что в армии, в отличие от больничных палат Бартса, имелась перспектива путешествий и приключений, а также было больше возможностей продвинуться по службе. В конце концов, он был еще молод: всего двадцать пять – двадцать шесть лет. Итак, он решил готовиться к вступительным экзаменам в Военное медицинское училище в Нетли, в Хемпшире.

Это училище, впоследствии названное Королевским военным медицинским училищем, было учреждено в 1860 году в Форт-Питте, Чатем. Через три года его перевели в Нетли, когда был открыт военный госпиталь Ройял-Виктория. Одну из палат превратили в классную комнату, а лаборатории, казармы и столовую для слушателей разместили в отдельном здании, позади главного больничного блока.

Госпиталь Ройял-Виктория^[288] находился в прекрасном парке площадью в 210 акров, и из окон открывался вид на залив Саутгемптон-Уотер. Позже там был сооружен специальный причал, чтобы принимать раненых во время Англо-бурской и Первой мировой войны, которых подвозили на судах. Это было огромное здание с койками на 1400 пациентов в палатах, выходивших в коридоры длиной четверть мили. Флоренс Найтингейл, которая ратовала за госпиталь, состоявший из небольших бараков, пришла в ужас, когда ей показали планы больницы. Но было слишком поздно: уже начали закладывать фундамент. И тем не менее она сыграла активную роль в создании военного медицинского училища, помогая составлять инструкции и набирать преподавательский состав.

В Нетли было два курса занятий в год, каждый продолжительностью в пять месяцев. Первый начинался в апреле, второй – в октябре. Неизвестно, когда именно Уотсон поступил на эти курсы, но, судя по последующим событиям, он, вероятно, был принят на октябрьский курс в 1879 году, после того как отслужил год хирургом в больнице Святого Варфоломея.

В курс, который делился на две части, входили такие предметы, как гигиена (включая захоронение мертвых), а также военная хирургия и патология. Были организованы и полевые учения, во время которых слушатели должны были выбирать подходящие места для уборных, кухонь и перевязочных пунктов. Однако обучение было ограниченным. Не изучалась тропическая медицина, и не было учений по хирургии на поле боя и по транспортировке раненых.

Во время обучения в Нетли слушатели должны были подчиняться армейской дисциплине, носить военную форму и участвовать в парадах. В их обязанности также входило лечение пациентов в палатах. Особое значение придавалось военной бюрократической рутине – например, правильному заполнению бланков, составлению заявок и счетов.

Нужно было сдавать заключительный экзамен, и эти оценки приплюсовывались к уже полученным на вступительных экзаменах и к результатам практических тестов по химии и патологии. Сумма этих оценок определяла, в каком порядке имена слушателей появятся в «Арми газетт» и, следовательно, какое место они займут в списке лейтенантов. Судя по успехам Уотсона в школе и в Бартсе, он, вероятно, был середнячком.

Но он выдержал экзамены и в феврале 1880 года (если предполагаемая хронология верна), стал лейтенантом Джоном Х. Уотсоном – звание, которое он никогда не упоминал после того, как вернулся к гражданской жизни. Воспоминания о военной карьере были слишком горьки, и ему не хотелось говорить на эту тему. Правда, он сохранил две памятные вещи: свой армейский револьвер, «Уэбли» № 2, и жестяную коробку для депеш (вероятно, армейское имущество), на крышке которой было написано краской «Джон Х. Уотсон, доктор медицины. Индийские королевские войска»^[289].

И тут Уотсона застигли врасплох международные события, которые сыграли роковую роль в его судьбе.

В 1878 году началась Вторая англо-афганская война. Это случилось не по экономическим причинам: Афганистан не представлял коммерческого интереса для британцев. Это был дикий, пустынный край высоких гор и бесплодных равнин, населенный яростными и независимыми мусульманскими племенами. Они умели искусно вести партизанскую войну, в чем на собственном горьком опыте убедились русские, когда вторглись в эту страну в 1979 году.

Однако в стратегическом отношении этот район имел чрезвычайно важное значение, так как служил буфером между царской Россией на севере и имперской Индией на юге. Тот, кто контролировал Афганистан, также держал под наблюдением горные перевалы через северо-западную границу. Именно страх перед влиянием России привел к Первой афганской войне 1839–1842 годов и к последовавшему затем унизительному поражению Британии, нанесенному афганскими племенами.

В 1869 году, при царе Александре II, русские снова начали проявлять интерес к Центральной Азии: они завоевали Самарканд, затем Коканд. Опасаясь, что они могут двинуться к Белуджистану и овладеть им, а потом и Афганистаном, британский премьер-министр Бенджамин Дизраэли и лорд Литтон, вице-король Индии, решили во второй раз вторгнуться в Афганистан и, захватив горные перевалы, укрепить границу. В мае 1879 года был оккупирован Кабул, столица Афганистана, но афганцы скоро нанесли ответный удар и взяли город, перебив гарнизон и уничтожив британского резидента. Через четыре месяца Кабул после ожесточенного сражения был снова занят британцами.

Такова была ситуация в октябре 1879 года – в тот самый месяц, когда Уотсон был принят в военное медицинское училище в Нетли.

Важно установить точную хронологию дальнейших событий. Сам Уотсон сообщает нам мало фактов. Но вероятно, вскоре после того, как ему было присвоено звание военного хирурга, его направили в Индию, в Пятый Нортумберлендский стрелковый полк, который уже был там расквартирован. Если он поднялся на борт корабля в марте 1880 года, то должен был прибыть в Бомбей в апреле: путешествие по морю длилось месяц. И здесь начались его беды.

Уотсон утверждает, что он был «удален» из своей бригады. Он употребляет странное слово: обычно говорят «переведен». Следовательно, это решение было принято вопреки его желанию. Однако теория доктора Зейслера, что это было сделано из-за того, что Уотсон страдал гонореей, представляется неправдоподобной. Более вероятное объяснение заключается в том, что в Беркширском полку, куда его перевели, не хватало медиков. Хотя Уотсон не поясняет, когда именно имел место перевод, понятно, что это произошло вскоре после его прибытия в Индию. Его послали в Кандагар, чтобы там он присоединился к своему новому полку вместе с другими недавно прибывшими офицерами.

Кандагар был важным в стратегическом отношении городом, находившимся в 155 милях от границы. Британцы захватили его в начале войны. Город оборонял гарнизон, состоявший из британских солдат и индийских сипаев, набранных из нескольких полков, включая Первый Бомбейский пехотный, конницу Джейкобса и полк Уотсона – Шестьдесят шестой Беркширский пехотный полк, позже переименованный в Королевский Беркширский полк.

Профессор Ричард Д. Леш проследил вероятный маршрут Уотсона, которым он добирался до Кандагара. После путешествия из Бомбея в Карачи на пароходе он доехал на поезде до Сиби. Оттуда Уотсон двигался к Кандагару с караваном, состоявшим из лошадей и верблюдов. Они перебирались через горы, разбивая на ночь лагерь. Хотя Уотсон ничего не рассказывает об этой части своих приключений в Индии, именно во время этого путешествия, вероятно, произошел инцидент, о котором он вспоминает впоследствии. Однажды ночью к нему в палатку заглянул тигренок, и Уотсон выстрелил в него из мушкета. Наверно, именно в горах он познакомился с полковником Хэйтером, которому оказал медицинскую помощь и который стал его близким другом. Переход был тяжелым, и люди часто страдали от солнечного удара: температура там достигала 100 градусов по Фаренгейту^[290]. Возможно, полковник Хэйтер был одной из таких жертв солнечного удара. Уотсон поддерживал с ним связь и после того, как оба ушли из армии. Позже полковник фигурирует в эпизоде из жизни Уотсона уже как гражданское лицо.

До этого момента Уотсон, по-видимому, наслаждался службой в армии. Позже он упоминает о своих «приключениях в Афганистане» и называет себя «старым воякой», несколько преувеличивая: он прослужил в Индии самое большее девять месяцев. Уотсон, очевидно, надеялся на «награды и повышение», которые ему не суждено было получить. Но если бы все пошло хорошо, он мог бы остаться в армии и сделать военную карьеру.

Между тем война все разгоралась. Несмотря на поражение в Кабуле, афганцы вовсе не были побеждены. С юга к Кандагару приближалась большая армия под командованием Аюб-хана, сына бывшего эмира. Ее численность составляла от 9000 до 25 000 человек. Она состояла из конных и пеших, причем некоторые были вооружены британскими винтовками «Энфилд». У них также была артиллерия, в которую входили современные пушки «Армстронг» весом в 14 фунтов. Они были тяжелее тех, что имелись у британского гарнизона, насчитывавшего всего 2500 человек.

Несмотря на численный перевес и лучшую вооруженность противника, британские войска под командованием бригадного генерала Джорджа Бэрроуза двинулись в атаку – в том числе и Шестьдесят шестой Беркширский пехотный полк, сопровождаемый медицинской командой, в которую входили Уотсон и его ординарец Мюррей. Ранним утром 27 июля 1880 года два войска сошлись у деревни Майванд, в пятидесяти милях к северо-западу от Кандагара, на знойной пыльной равнине, изрезанной руслами высохших ручьев. Для афганцев это был джихад, или священная война против неверных.

Используя знание местности, они двинули вперед артиллерию и обстреляли арьергард британцев, где потери оказались не менее тяжелыми, чем на передовой. В целом британцы потеряли 934 человека убитыми и 175 ранеными или пропавшими без вести, что составило половину всей армии. Битва была такой яростной, что порой санитары с носилками не осмеливались выйти из укрытия, чтобы подобрать раненых.

Впоследствии Уотсон расскажет о том, как у него на глазах его товарищей насмерть зарубили в битве. Вероятно, он имел в виду отважные действия арьергарда, где сражались уцелевшие солдаты из двух рот Шестьдесят шестого. Они стояли спина к спине, отражая атаки наступавших афганцев, пока не были перебиты.

Впоследствии два человека были награждены крестом Виктории за мужество в бою. Королева Виктория лично наградила медалью за Афганистан собаку – маленькую дворняжку по имени Бобби, принадлежавшую сержанту Келли из Шестьдесят шестого. Ее хозяин был убит, а сам Бобби ранен, но ему удалось благополучно добраться до расположения британских частей^[291].

Уотсон был ранен в левое плечо пулей из винтовки, раздробившей кость (по-видимому, ключицу) и задевшей подключичную артерию. У него было также ранение в ногу, но в тот момент оно показалось менее серьезным. Наверно, пуля прошла через мышцы икры, не задев кость, но повредив нервы или мускулы. Хотя сам Уотсон это не уточняет, Холмс позже упоминает простреленное ахиллово сухожилие. Эта рана имела более длительные последствия, нежели поврежденное плечо.

Жизнь Уотсона была спасена благодаря стремительным действиям его ординарца Мюррея, когда в середине дня Аюб-хан предпринял решительное наступление. Афганцы, возглавляемые гази в белых одеждах – фанатичными воинами, вооруженными длинными ножами, – напали на британские ряды. В яростной атаке они прорвали линию обороны, и остатки британского войска обратились в бегство, включая медицинский штат военного госпиталя, который бросил своих пациентов, оставив их лежать на носилках.

Это было сокрушительное поражение^[292], и оно не превратилось в страшную бойню только благодаря тому, что афганцы не воспользовались своим преимуществом. Вместо этого они занялись грабежом и изрезали на куски всех, кто остался на поле боя, – живых и мертвых. В этом помогали их женщины.

Редьярд Киплинг дал молодому солдату, оказавшемуся в такой ситуации, совет, от которого кровь стынет в жилах:

Мюррей перекинул Уотсона через спину вьючной лошади и присоединился к отступавшим к Кандагару. Это бегство было тяжким испытанием. Измученные люди и лошади, страдая от зноя и жажды, беспорядочно тащились по дороге на Кандагар в пятьдесят миль, которая пересекала пустыню. Когда они проходили мимо афганских деревень, их обстреливали местные жители. На лафеты погрузили мертвых и раненых, которых удалось спасти от ножей гази.

Кандагар был обнесен стеной, и генерал-лейтенант Джеймс Примроуз, командовавший гарнизоном, организовал оборону по всему периметру. Проломы в стенах заделали и установили огневые точки. Всех афганских мужчин призывного возраста (всего 13 000 человек) выдворили из города: британцы готовились к грядущей осаде. Еды было достаточно, и имелись колодцы со свежей водой. Однако настроение было подавленное и гарнизон был слишком малочисленным, чтобы отражать атаки афганских войск, потери которых были незначительны по сравнению с британскими.

Уотсон не упоминает эту осаду – лишь говорит, что его благополучно доставили в расположение британских частей. По этой причине некоторые комментаторы предположили, что он не был в Кандагаре. Но Мюррею больше некуда было его везти. Уотсон не собирается подробно излагать свою биографию и поэтому лишь вкратце рассказывает об этом периоде своей жизни. Да и в любом случае он был слишком серьезно ранен, чтобы замечать то, что происходило вокруг него. Его лечили, но при этом, вероятно, не уделили должного внимания раненой ноге.

5 августа авангард армии Аюб-хана прибыл в Кандагар, а двумя днями позже к нему присоединилась основная часть афганского войска. Они разбили лагерь под городом, и началась осада. Она продлилась двадцать четыре дня и была снята 31 августа, когда генерал-майор Фредерик Робертс, Бобс, проделав марш в 320 миль по горам из Кабула, прибыл с армией численностью 10 000 человек. Он атаковал лагерь Аюб-хана, убив тысячи его людей и обратив остальных в бегство. Британские потери составили 58 человек убитыми и 192 ранеными.

Эти раненые, а также те, что пострадали в битве при Майванде (в их числе и Уотсон), были переправлены в главный военный госпиталь в Пешаваре – столице британских северо-западных владений в Индии. Здесь Уотсон понемногу оправлялся от своих ран и уже стал прогуливаться по палатам и греться на солнышке, лежа на веранде. И как раз когда он начал выздоравливать, на него обрушилось еще одно бедствие. Он заболел брюшным тифом – инфекционным заболеванием, которое сопровождается высокой температурой и слабостью, а в более тяжелой форме может привести к пневмонии и тромбозу.

Вне всякого сомнения, Уотсон был серьезно болен, но его утверждение, что он «много месяцев… находился между жизнью и смертью», снова несколько преувеличено. Обычно брюшной тиф длится около пяти недель, так что это не столь уж длительная болезнь. Конечно, эти мучительные недели показались ему месяцами. Фактически он провел в пешаварском госпитале менее двух месяцев, поскольку к концу октября вернулся в Бомбей. За это время Уотсона обследовал медицинский совет, который решил, учитывая, что он «выглядел… слабым и истощенным», немедленно отправить его в Англию. Ему пришлось проделать путешествие в 1600 миль на юг поездом и пароходом, чтобы вовремя успеть на военный транспорт «Оронтес», отплывавший из Бомбея 31 октября 1880 года.

Благодаря исследованиям мистера Меткалфа, точно установлен маршрут этого судна. Покинув Бомбей, оно зашло на Мальту 16 ноября и в конце концов прибыло в Портсмут в пятницу днем 26 ноября, «доставив домой первых сражавшихся в Афганистане, включая восемнадцать инвалидов». Всех их перевезли в госпиталь Ройял-Виктория в Нетли – по-видимому, в их числе был и Уотсон.

Итак, Уотсон вернулся туда, откуда меньше года назад отправился с такими большими надеждами на будущую карьеру в армии. Конечно, он испытывал чувство горечи. Его здоровье, как он говорит сам, было «непоправимо подорвано», а перспективы заново начать карьеру в гражданской жизни представлялись мрачными. Даже с игрой в регби было покончено. Судя по симптомам, на которые он позже жаловался – бессонница, депрессия, раздражительность и нервозное состояние, – он страдал посттравматическим стрессом. Сейчас его бы вылечили от этого недомогания.

Уотсону не к кому было обратиться. В Англии у него не было «ни единой родной души» – следовательно, к этому времени его родители умерли. Старшего брата тоже не было в живых: хотя его ждали хорошие перспективы, он пристрастился к выпивке и умер в бедности, оставив Уотсону золотые часы, принадлежавшие их отцу. Выписавшись из госпиталя в Нетли, Уотсон направился в Лондон, знакомый ему по студенческим временам в Бартсе. Он поселился в гостинице неподалеку от Стрэнда и приобрел щенка бульдога, чтобы тот скрасил его одиночество^[293]. Это было «неуютное, бессмысленное существование», которое делали еще более безрадостным финансовые проблемы.

Когда Уотсон был освобожден от военной службы по инвалидности, ему назначили пенсию 11 шиллингов 6 пенсов в день, которой должно было хватить, чтобы обеспечить умеренный комфорт. Фактически эта пенсия была больше его офицерской зарплаты, составлявшей 200 фунтов в год^[294]. Но теперь Уотсону приходилось самому платить за жилье и питание, что было недешево в Лондоне. К тому же он, в соответствии со своими вкусами, выпивал только в дорогих барах. Сомнительно, чтобы за свою короткую службу в армии ему удалось много скопить. А если бы и так, то деньги скоро кончились, и он столкнулся с неприятным выбором: либо уехать из Лондона, либо подыскать более дешевое жилье.

Именно в эту трудную минуту удача улыбнулась Уотсону. Всего в миле от него, на Монтегю-стрит, Шерлок Холмс, который нашел подходящие меблированные комнаты, размышлял над возможностью подыскать соседа, который бы пополам с ним платил за квартиру.

Глава четвертая Знакомство 1 января 1881

Он [Холмс] немного странный – этакий энтузиаст некоторых областей науки. Но в принципе, сколько я знаю, он человек вполне порядочный.

Стэмфорд, «Этюд в багровых тонах»

Оказавшись перед выбором, Уотсон решил не покидать Лондон, а подыскать более дешевую квартиру. По счастливому совпадению в тот самый день, когда он пришел к такому заключению, и произошла знаменательная встреча.

Хотя мы знаем точно, что делали в тот день Холмс и Уотсон, последний не записал дату, когда имело место знакомство. Предположение, что это случилось 1 января и явилось результатом новогоднего решения Уотсона найти менее дорогое жилье, представляется правдоподобным. Эту дату приняли многие исследователи рассказов о Холмсе.

Холмс отправился из своих меблированных комнат на Монтегю-стрит в химическую лабораторию больницы Святого Варфоломея. Он собирался продолжить свои эксперименты с целью открыть более эффективный тест на присутствие гемоглобина, о котором уже говорилось во второй главе. Утром он разговаривал со Стэмфордом, бывшим ассистентом Уотсона в Бартсе^[295], и в ходе беседы случайно упомянул, что ищет кого-нибудь, с кем можно было бы разделить квартиру, которую он нашел.

В то же самое утро Уотсон вышел из своей гостиницы вблизи Стрэнда и, как всегда томясь от безделья, направился в бар отеля «Крайтерион» на площади Пикадилли. Тогда она называлась площадь Риджент и была гораздо меньше, чем сегодня; в центре ее не было статуи Антэроса, которая появилась в 1892 году.

Этот большой отель, построенный в 1873 году, был известен своим рестораном, но особенно американским баром. Интерьер был роскошным: стены облицованы мрамором, на потолке – мозаика из золота и полудрагоценных камней. Бар был популярным местом встречи, хотя считался довольно дорогим заведением. Это здание все еще стоит на южной стороне Пикадилли, и его нарядный фасад из белого камня недавно почистили. В нем размещается ресторан «Крайтерион» и американский бар, интерьеру которого вернули былое великолепие, которое знавал Уотсон^[296].

Благодаря счастливому стечению обстоятельств в то самое утро Стэмфорд по пути домой из Бартса тоже решил заглянуть в «Крайтерион». В человеке, стоявшем у стойки бара, он узнал доктора Уотсона, хотя и сильно похудевшего и загоревшего с тех пор, как они вместе обходили больничные палаты. Подойдя к Уотсону, Стэмфорд похлопал его по плечу.

В свою очередь, Уотсон был рад встрече, хотя они никогда не были близкими товарищами. Он был счастлив увидеть знакомое дружеское лицо среди четырех миллионов незнакомцев, составлявших население Лондона.

Уотсон сразу же пригласил Стэмфорда на ланч в ресторан «Холборн» на Литл-Квин-стрит (теперь она расширена и составляет часть Кингсуэй). Направляясь туда, он в кэбе рассказал Стэмфорду о своих приключениях. Создается впечатление, что Уотсон был рад случаю с кем-то поделиться пережитым. Это лишний раз подтверждает, насколько одинок он был в то время.

«Холборн» сильно изменился со времен того ланча. Прошло более ста лет с тех пор, как эти двое проезжали там в кэбе, и сомнительно, что Уотсон сегодня узнал бы эти места. В 1881 году Литл-Квин-стрит еще была застроена старыми домами – некоторые из них были построены еще до Великого лондонского пожара 1666 года. Эта улица вела к Клэр-Маркет, району трущоб, с узкими улочками и историческими зданиями. Все эти дома были снесены в конце XIX и начале XX века, когда расширялись Олдвич и Кингсуэй. Это доказывает, что вандализм застройщиков появился задолго до нашего времени.

Как и «Крайтерион», ресторан «Холборн» был не из дешевых. Ланч стоил 3 шиллинга 6 пенсов с одного лица. Поскольку Уотсон пригласил Стэмфорда, то, вероятно, платил за него. За едой пили вино, и, учитывая это, а также оплату кэба и чаевые официанту, все вместе превысило размер ежедневной пенсии Уотсона – так утверждает Майкл Харрисон в книге «По следам Шерлока Холмса».

Однако расходы оказались не напрасными, так как за трапезой, когда Уотсон поведал Стэмфорду о необходимости подыскать более дешевое жилье, тот вспомнил о разговоре с Холмсом. Он сообщил Уотсону, что его знакомый нашел квартиру, но ему нужен сосед, с которым он мог бы разделить плату за жилье. Уотсон с энтузиазмом отнесся к этой новости. Он был более общительным, чем Холмс, и потому его обрадовала возможность поселиться с кем-нибудь вместе. Правда, Стэмфорд предупредил, что, хотя Холмс приличный парень, он может быть не таким уж идеальным соседом. Как пояснил Стэмфорд (наверно, уже сожалевший, что упомянул Холмса), он эксцентричен, необщителен и, на его взгляд, слишком уж хладнокровен. К тому же Стэмфорд понятия не имел, чем предполагает заниматься Холмс: он первоклассный химик, но не является студентом-медиком.

Уотсон, которого все это не отпугнуло, заключил из сказанного Стэмфордом, что Холмс человек спокойный и занят наукой – следовательно, вполне подойдет ему как сосед. Поэтому он выразил желание познакомиться с ним, и Стэмфорд предложил сделать это в тот же день. Правда, он снял с себя всякую ответственность за последствия.

Закончив ланч, они снова наняли кэб и отправились в больницу Святого Варфоломея. Для Уотсона там все было знакомо, и он без труда нашел дорогу. Он поднялся по каменной лестнице и направился в химическую лабораторию по длинному коридору, стены которого были побелены известкой. Именно здесь, в комнате с высоким потолком, где не было никого, кроме Холмса, среди широких рабочих столов, заставленных бутылочками, ретортами и бунзеновскими горелками, и произошла эта историческая встреча.

Момент был драматический: в ту самую минуту, когда вошли Стэмфорд с Уотсоном, Холмс нашел реактив, который осаждался только гемоглобином, и ничем иным. Он приветствовал это открытие радостным выкриком: «Я нашел его!» – столь же торжествующим, как возглас Архимеда «Эврика!».

После официального представления Холмс изумил Уотсона. Крепко пожав ему руку, он объявил: «Я вижу, вы были в Афганистане». У Уотсона не было возможности ответить, так как Холмс в нетерпении схватил его за рукав и потащил к столу, где проводил эксперимент. Уколов свой палец булавкой, он выдавил капельку крови и использовал ее, чтобы продемонстрировать свой новый тест на наличие гемоглобина.

Судя по возбужденному состоянию Холмса, у него был один из маниакальных периодов. Неудивительно поэтому, что Уотсон, еще непривычный к резким перепадам настроения своего компаньона, слегка растерялся. Правда, несколько минут спустя, когда они откровенно обменялись информацией о своих недостатках, Холмс признался: «Иногда у меня портится настроение и я целыми днями не открываю рта. Не принимайте мою хмурость на свой счет. Если меня не трогать, это скоро пройдет».

На этой ранней стадии знакомства с Уотсоном он был осторожен и не упомянул о своей привычке регулярно впрыскивать себе кокаин. Оба признались, что они курильщики, так что с этим проблем не было. В свою очередь, Уотсон перечислил свои недостатки: лень, привычка вставать несусветно поздно, а еще у него есть щенок бульдога. Однако заявление, что, когда он поправится, у него появятся другие пороки, ставит в тупик. Какие пороки он имеет в виду? Можно заподозрить, что Уотсон, страдая от низкой самооценки (симптом депрессии) и сознавая высокий интеллектуальный уровень Холмса и его блистательную эксцентричность, хочет представить себя в выгодном свете.

Признание Уотсона, что из-за расшатанных нервов он не выносит шума, вызвало у Холмса беспокойство. Он осведомился, считает ли он шумом игру на скрипке. Уотсон, не зная о музыкальных способностях Холмса, ответил осторожно, что это зависит от исполнителя. И добавил довольно высокопарно: «Если играют хорошо, это райское наслаждение, если же плохо…»

Холмс явно считал, что входит в первую категорию, и отмел дальнейшие возражения, «облегченно рассмеявшись». Итак, полагая, что дело улажено, он договорился с Уотсоном, что тот зайдет за ним в лабораторию завтра днем. Холмс поедет с ним на квартиру и покажет ему комнаты.

На следующий день, вероятно 2 января, они встретились, как было условлено, и отправились на Бейкер-стрит^[297].

Несмотря на бомбежки во время войны и перестройку, многие из каменных домов на этой улице сохранились почти без изменений. Это четырех-пятиэтажные дома с простыми фасадами и рядами подъемных окон. До начала 1860-х годов это был фешенебельный район, но когда появилось метро и станция «Бейкер-стрит», он приобрел более коммерческий характер. Однако это по-прежнему респектабельная улица, где обитает средний класс.

К 1881 году во многих домах размещались учреждения и мастерские – включая Музей восковых фигур мадам Тюссо, занимавший дома 57 и 58. Были тут и коммерческие заведения мелких предпринимателей: портных, учителей музыки и танцев, дантистов и модисток. Поскольку Холмс часто посылал телеграммы, для него было большим удобством то, что в доме 66 располагались почта и телеграф.

Бейкер-стрит была удобна и во многих других отношениях. Станция метро находилась совсем близко, на Мэрилебон-роуд. Правда, в рассказах всего один раз упоминается, что Холмс и Уотсон воспользовались метро: они ехали тогда в Олдерсгейт, по пути к Саксен-Кобург-сквер («Союз рыжих»). А тело Кадогена Уэста нашли на железнодорожных путях возле станции «Олдгет» («Чертежи Брюса-Партингтона»). Поезда приводились в движение паровой машиной, и хотя линия частично проходила над землей, пассажиры страдали от дыма и угольной сажи, скапливавшейся в туннеле.

Поблизости также курсировали омнибусы, в том числе зеленый «Атлас», который шел по Бейкер-стрит. Если же Холмс и Уотсон предпочитали пройти через Портмен-сквер к Оксфорд-стрит, где находились превосходные магазины, то к их услугам было целых семь маршрутов омнибуса. Однако ни в одном рассказе не упоминается, чтобы кто-то из них воспользовался этим дешевым видом транспорта.

Обычно они нанимали кэб – чаще всего двухколесный экипаж, в котором помещалось двое, а если народу было больше, точетырехколесный. Возле станции метро «Бейкер-стрит» была стоянка кэбов, но можно было нанять и проезжавший по улице экипаж. Кэбы подзывали свистком: один свисток для четырехколесного, два раза – для двухколесного. Многие лондонцы носили с собой такие свистки.

Но где же все-таки был номер 221b по Бейкер-стрит?

Помимо вопроса о хронологии это один самых спорных и обсуждаемых вопросов, стоящих перед исследователем шерлокианы. Называлось несколько различных мест, где якобы стоял этот дом. Проблема осложняется двумя факторами: переименованием части Бейкер-стрит после того, как на ней жили Холмс и Уотсон, и изменением нумерации домов.

Современная Бейкер-стрит пересекает Мэрилебон-роуд под прямым углом; она идет от Портмен-сквер (на юге) до Кларенс-гейт, Риджентс-парк (на севере), где отклоняется на запад и становится Парк-роуд. В 1881 году эта северная часть называлась Аппер-Бейкер-стрит. Именно на этом отрезке, который позже был переименован, находится современный адрес Бейкер-стрит, 221. В этом доме теперь располагается Национальное строительное общество «Эбби», офисы которого занимают дома с 215-го по 229-й^[298]. Через несколько домов от этого общества – Музей Шерлока Холмса, открытый в 1990 году. Он претендует на то, что это и есть дом 221b, хотя его почтовый адрес – Бейкер-стрит, 239.

Когда Холмс с Уотсоном прибыли туда, чтобы осмотреть квартиру, Бейкер-стрит была гораздо короче, чем теперь, и тянулась только от Портмен-сквер до перекрестка Паддингтон-стрит и Крэнфорд-стрит. Отрезок улицы к северу, к Мэрилебон-роуд, назывался Йорк-плейс. Нумерация домов шла к северу, от номера 42 на Портмен-сквер до номера 42 на Йорк-плейс по восточной стороне, затем к югу, по западной стороне, от номера 44 до номера 85. Таким образом, номера 43 не было. И, что важнее для исследователей рассказов о Холмсе, не было и номера 221.

Следовательно, Уотсон явно изменил номер, чтобы дом не опознали. Он также изменил фамилию миссис Хадсон^[299], поскольку имя такой домовладелицы не значится в адресной книге того периода. Однако он дал несколько подсказок, которые могли бы помочь определить номер 221b по Бейкер-стрит. Правда, к ним нужно относиться с осторожностью. Если Уотсон изменил номер дома и фамилию квартирной хозяйки, он вполне мог изменить и другие детали, чтобы дом не был узнан. После того как его рассказы были опубликованы и адрес стал хорошо известен, клиенты Холмса, среди которых были именитые лица, испытывали бы неловкость, если бы на тротуаре собирались зеваки, чтобы поглазеть на окна.

Между прочим, b в 221b – сокращенное bis. Это французское слово, означающее «еще раз». Оно обозначает дополнительный адрес – в данном случае меблированные комнаты, которые снимали Холмс и Уотсон.

Но где бы ни был расположен дом 221b, можно установить некоторые факты, в том числе касающиеся интерьера этого дома – тут у Уотсона было меньше причин утаивать информацию.

В доме имелось подвальное помещение, где были кухня, буфетная и кладовые для провизии и где ели слуги – горничная и, возможно, приходящая уборщица. На фотографиях этого периода мы видим огороженную железными перилами площадку со ступенями, ведущими к входу в подвальное помещение. Билли, мальчик-слуга, позже нанятый Холмсом, также питался там. Впоследствии такие площадки выложили плиткой. На кухне, должно быть, стояла чугунная плита, которую топили углем, кухонный стол для приготовления пищи и несколько деревянных буфетов для посуды.

За парадной дверью был коридор, откуда лестница вела на верхние этажи, а по более узким ступеням спускались в подвал.

На первом этаже располагались две главные комнаты – передняя и задняя гостиные. Как мы увидим позже, миссис Хадсон, вероятно, получала от 208 до 260 фунтов в год, сдавая три верхние комнаты. Это не такой уж большой доход, учитывая, что из него нужно было покрыть домашние расходы, включая счета за продукты, жалованье хотя бы одной служанке, а также выплатить земельную аренду. Не исключено, что она сдавала еще и переднюю комнату какому-то коммерческому нанимателю, например портнихе, однако ни в одном рассказе об этом не говорится. Заднюю гостиную миссис Хадсон, по-видимому, оставила себе, хотя и позволяла клиентам Холмса ожидать там приема. Эта комната упоминается не раз, и поскольку весь остальной дом был занят, только ее можно было использовать для такой цели.

Вряд ли у миссис Хадсон были другие жильцы. Уотсон никогда не говорит о них, и создается впечатление, что они с Холмсом были единственными жильцами.

Из прихожей семнадцать ступеней вели на второй этаж, где, как и на первом, было две комнаты: большая (передняя) и маленькая (задняя). В XVIII веке, при постройке дома, эти две комнаты были соединены двустворчатой дверью. Когда Холмс и Уотсон въехали в квартиру, этой двери уже не было – вместо нее была обычная, а проем заложили кирпичами и заштукатурили.

По описанию Уотсона, гостиная была светлой комнатой с двумя широкими окнами. Слово «широкие» несколько сбивает с толку. Как мы видели, окна были подъемные и скорее длинные и узкие, нежели широкие. Возможно, Уотсон имеет в виду, что они были больше окон в спальне, располагавшейся наверху.

По словам Уотсона, гостиная была «уютно обставлена». По фразам, разбросанным по рассказам, можно определить, что за мебель там находилась. Хотя отдельные предметы с годами могли заменить, маловероятно, чтобы миссис Хадсон пошла на расходы и полностью обновила обстановку в комнатах. Покинув Бейкер-стрит, Уотсон с нежностью пишет о визитах в знакомые комнаты, явно в восторге от того, что нашел их в точно таком же виде.

Мы знаем, что в гостиной имелись диван, два мягких кресла и плетеное кресло с подушками. Были тут и буфет красного дерева, и стол со стульями, поскольку эта комната использовалась также как столовая. И у Холмса, и у Уотсона были письменные столы – у первого, вероятно, бюро с отделениями для бумаг и закрывающейся крышкой. Возможно, бюро было его собственное. Кроме того, у Холмса был рабочий стол, на котором он проводил свои химические эксперименты. Газ уже был проведен, так что не составляло труда подсоединить к трубе бунзеновскую горелку. Правда, воду приносили в комнату в кувшинах или ведрах – скорее всего, из кухни. На рабочем столе Холмса, среди пробирок и реторт, стоял его микроскоп.

Над камином висело зеркало, возможно, в резной раме. Ведерко для угля, где Холмс держал сигары, стояло за каминной решеткой. В альковах размещались книжные шкафы, в которых располагалось скромное собрание медицинских книг Уотсона и более обширная библиотека Холмса, состоявшая из справочных томов. Она включала «Брадшо» с расписанием движения пассажирских поездов на железных дорогах, «Готский альманах», содержавший генеалогию всех европейских королевских семейств, альманах «Уайтекер», а также составленную им самим «картотеку», в которой он собирал газетные вырезки и любые факты, которые представлялись ему интересными и могли пригодиться. Под рукой всегда были трубки Холмса и персидская туфля, в носке которой он хранил табак.

На окнах были ставни, а также висели кружевные занавески и портьеры из бархата или другого плотного материала, чтобы защищать от сквозняков.

Читателям, которым хотелось бы увидеть, как выглядела эта комната, рекомендую посетить паб «Шерлок Холмса» на Нортумберленд-стрит, к югу от Трафальгарской площади. На втором этаже этого заведения сделана реконструкция гостиной. Сам паб тесно связан с шерлокианой, так как раньше он был отелем «Нортумберленд». Как считают некоторые комментаторы (в том числе и Уильям С. Бэринг-Гулд), в этом отеле останавливался сэр Генри Баскервиль, прежде чем отправиться в Дартмур, и там загадочным образом исчезли два его ботинка^[300].

Если же такой визит невозможен, читатели могут вообразить гостиную сами – скажем, в тот вечер в конце ноября 1894 года, когда разыгралась буря и инспектор Хопкинс заглянул к Холмсу и Уотсону в начале расследования дела о «Пенсне в золотой оправе». На Бейкер-стрит завывает ветер, дождь стучит в оконное стекло, но в комнате тепло и уютно. В камине ярко горит огонь, а газовые и масляные лампы мерцают желтым светом. Они освещают комнату, заваленную бумагами Холмса. Главным образом это документы, имеющие отношение к его расследованиям, и они лежат кипами повсюду, в каждом углу. Он испытывал ужас при мысли о том, чтобы уничтожить бумаги, и они копились месяцами, пока у Холмса не появлялись время и энергия, чтобы упорядочить их и убрать.

Газеты усугубляли беспорядок в гостиной. Холмс был заядлым читателем ежедневной прессы – особенно его интересовали личные объявления и колонки происшествий, а также отчеты о криминальных делах. Упоминаются по крайней мере восемь ежедневных лондонских газет, которые регулярно изучал Холмс, в том числе «Таймс» и «Дейли телеграф», а также семь вечерних, например «Эхо» и «Ивнинг ньюс». Среди документов и газет – «реликвии», связанные с делами, над которыми он работал. Как замечает Уотсон, шутливо преувеличивая, они были повсюду – даже в масленке.

Кроме книг и бюро, с годами в гостиной появились и другие личные вещи Холмса и Уотсона, включая сифон (любопытное викторианское изобретение, состоявшее из двух стеклянных шаров, которое давало газированную содовую воду); сейф для секретных бумаг, а также стеклянный шкафчик для бутылок с виски, бренди и прочих крепких напитков. Позже Холмс купил граммофон, сослуживший ему хорошую службу в деле о «Камне Мазарини». В 1898 году, когда он расследовал дело о «Москательщике на покое», он обзавелся телефоном. Это произошло довольно поздно, так как телефон появился в Лондоне в 1876 году, а полицейский участок на Боу-стрит установил его в 1889 году. Возможно, Холмс предпочитал, чтобы его не беспокоили в уединении.

Вкладом Уотсона были два портрета – генерала Гордона и Генри Уорда Бичера, о которых говорилось в первой главе.

Одна дверь вела из гостиной в спальню Холмса, находившуюся в задней части дома, тогда как через вторую можно было выйти на лестничную площадку. Уотсон дает единственное описание спальни Холмса в рассказе «Шерлок Холмс при смерти». Он расследовал это дело в 1890 году, но комната, по-видимому, в основном выглядела, как в более ранний период. На стенах, пишет Уотсон, были развешаны портреты знаменитых преступников, а на каминной полке «лежали в беспорядке трубки, кисеты с табаком, шприцы, перочинные ножи, револьверные патроны и прочая мелочь».

Кроме кровати с достаточно высоким изголовьем, чтобы за ним смог спрятаться Уотсон («Шерлок Холмс при смерти»), в комнате, вероятно, были комод и платяной шкаф, в котором Холмс держал свою одежду и реквизит для переодеваний.

Впоследствии Холмс начал пользоваться двумя чуланами (вероятно, на чердаке). Он хранил там газеты и различные вещи для маскировки: в «Берилловой диадеме» Уотсон упоминает, что Холмс спустился по лестнице после того, как изменил свою внешность. С годами у него также появилось пять укромных мест в разных частях Лондона, где он мог замаскироваться, не возвращаясь на Бейкер-стрит. Уотсон сообщает об этом в «Черном Питере».

Раз уж мы затронули эту тему, стоит сделать паузу и поговорить о том, какая одежда имелась у Холмса, а также у Уотсона.

Условности того времени требовали, чтобы джентльмен был одет соответственно случаю. Для официального дневного выхода на улицу обязательными считались сюртук, цилиндр и крахмальная рубашка. В менее формальных случаях были приемлемы пиджак и котелок или шляпа хомбург. На званый обед или в театр надевали фрак, крахмальную рубашку и шелковый цилиндр, сверху накидывали плащ. Костюмы из твида или куртка и брюки гольф были приемлемы за городом. Холмс носил свою знаменитую шляпу с двумя козырьками и накидку только во время путешествий или выезда за город – но никогда в Лондоне. Из другой одежды можно упомянуть домашнюю куртку, блейзер и фланелевые брюки и, конечно, халат, который фигурирует во многих рассказах Уотсона. За эти годы их у Холмса было по меньшей мере три: серый, или мышиного цвета, синий и красный.

Несмотря на свою неряшливость в отношении бумаг, Холмс был очень аккуратен, когда дело касалось его внешнего вида, и Уотсон говорит, что «его одежда всегда отличалась не только опрятностью, но даже изысканностью».

Спальня Уотсона находилась на третьем этаже, в задней части дома, и, вероятно, была обставлена так же, как спальня Холмса. Он несколько раз упоминает о том, что спустился в гостиную, а в «Загадке Торского моста» описывает двор за домом и одинокий платан, который мог видеть из окна.

Возможно, на верхние этажи не был проведен газ: в рассказе «Одинокая велосипедистка» Уотсон говорит, что зажег свечу, когда его на рассвете разбудил Холмс. Впрочем, не исключено, что так было быстрее и проще, чем ощупью пробираться в темноте, чтобы зажечь газовые лампы, которые обычно помещали на стене над камином.

Миссис Хадсон почти наверняка занимала спальню на том же этаже, в передней части дома, а служанка спала этажом выше. В «Этюде в багровых тонах» Уотсон пишет о том, что слышал, как она и служанка проходили мимо двери гостиной по пути наверх, в свои спальни.

Ничего не говорится о ванной комнате, хотя Уотсон два раза упоминает ванну. Возможно, он мылся в поясной ванне у себя в спальне. Во всех спальнях обычно имелись умывальники с мраморным верхом, на которых стояли таз и кувшин. Горячую воду приносили из кухни. Также не упоминается уборная, хотя 1860-х годах, после эпидемии холеры 1849 года, была введена система канализации, и к 1881 году многие дома были к ней подсоединены.

Уотсон дает детальное описание всех женщин, которых встречает, но, как ни странно, он ни в одном рассказе ни слова не говорит о внешности миссис Хадсон. Лишь один раз он упомянул ее «величавую поступь», что свидетельствует о том, что это была хорошо сложенная женщина, державшаяся с большим достоинством. Поскольку ничего не сказано и о мистере Хадсоне, то, вероятно, прав Уильям С. Бэринг-Гулд, предположивший, что она вдова состоятельного лавочника. Он вложил деньги в покупку дома на Бейкер-стрит, 221, чтобы жена могла сдавать квартиры жильцам, и таким образом обеспечил ей стабильный доход.

Но каково бы ни было прошлое миссис Хадсон, она была удивительно терпеливая женщина, мирившаяся с неаккуратностью Холмса и его необычным образом жизни. Однако даже ее терпение, наверно, было на пределе, когда в одном из своих «странных приступов юмора» (вероятно, у него была тогда маниакальная фаза) он практиковался в стрельбе из револьвера в гостиной, аккуратно выводя пулями на стене «V. R.» – начальные буквы слов Victoria Regina. Интересно, что думали о таком шуме соседи. Его привычка держать на каминной полке остатки табака из трубки, чтобы сразу закурить ее утром, а также прикалывать перочинным ножом к деревянной доске над камином письма, на которые нужно было ответить, также не очень приятна.

Создается впечатление, что Холмс и Уотсон были первыми жильцами у миссис Хадсон и она еще не зачерствела от бесконечной смены постояльцев с их своеобразными привычками. Она очень привязалась к обоим джентльменам, особенно к Холмсу, который умел очаровывать женщин, если задавался такой целью. Когда миссис Хадсон решила, что он серьезно болен («Шерлок Холмс при смерти»), она искренне расстроилась. В более поздние годы, став успешным, Холмс вознаградил ее, повысив плату за квартиру до такой суммы, которую Уотсон счел царской.

Нет точных сведений, сколько она брала с них за жилье. В «Путеводителе по Лондону для американских путешественников» Паско рекомендуемые цены на Бейкер-стрит составляли 1 фунт 10 шиллингов в неделю за одну комнату и 5 фунтов за две. Поскольку Уотсон считает квартплату «необременительной», вероятно, их хозяйка брала от 4 до 5 фунтов за три комнаты, то есть от 2 фунтов до 2 фунтов 10 шиллингов с каждого, что составляло от 208 до 260 фунтов в год. Сюда входили питание, уборка, а также, возможно, стирка и освещение, хотя не исключено, что постояльцы сами платили за уголь. В конце недели у Уотсона должна была оставаться сумма в 1 фунт 17 шиллингов и 6 пенсов или 1 фунт 10 шиллингов и 6 пенсов на одежду, табак, транспорт и развлечения. Это небольшая сумма, учитывая расточительные привычки Уотсона. Однако с тех пор, как он поселился на квартире на Бейкер-стрит, у него не было необходимости, как раньше, искать общества в таких местах, как американский бар в «Крайтерионе».

По словам Холмса, миссис Хадсон хорошо готовила простые блюда в шотландском духе, что, вероятно, означало, что она угощала постояльцев большими порциями питательной пищи, но не стряпала ничего изысканного. Когда Холмс хотел принять гостей – таких, как лорд Сент-Саймон, – он посылал в гастрономический магазин за «роскошным холодным ужином», состоявшим из пары холодных вальдшнепов, фазана, паштета из гусиной печенки и вина высшего качества. Обед из устриц и пары куропаток, сопровождавшийся изысканным белым вином, на который Холмс пригласил инспектора Этелни Джонса по окончании дела о «Знаке четырех», вероятно, тоже был доставлен из какого-то заведения.

Осмотрев комнаты, Холмс и Уотсон сразу же решили их снять, и последний в тот же вечер перевез туда свои вещи. Он взял с собой жестяную коробку для депеш, но, очевидно, оставил щенка бульдога, так как о нем больше не упоминается. Поскольку Уотсон был добрая душа, то, надо думать, он пристроил пса в хорошие руки. Так как у миссис Хадсон был старый больной терьер, она, вероятно, решительно воспротивилась тому, чтобы в доме появилась еще одна собака. С ее согласия Холмс позже положил конец страданиям терьера, дав ему одну из таблеток, содержавших яд алкалоид, который он нашел в комнате Джозефа Стэнджерсона. Это была быстрая и безболезненная смерть.

Холмс прибыл на следующее утро с несколькими коробками и чемоданами. Его багаж включал и жестяной ящик с бумагами и «реликвиями», имеющими отношение к делам, которые он расследовал в течение пяти с половиной лет, прожитых на Монтегю-стрит.

Итак, они поселились в квартире, которая станет домом для Уотсона на следующие восемь лет, а для Холмса – на двадцать два года. Впоследствии этот адрес станет одним из самых знаменитых в Лондоне.

Глава пятая «Этюд в багровых тонах» 4–7 марта 1881

По бесцветной основе нашей жизни проходит багровая нить преступления, и наша задача – выпутать ее, отделить от других, разобрать на ней мельчайшие узелки…

Холмс, «Этюд в багровых тонах»

В первые несколько недель их совместного проживания на Бейкер-стрит Холмс вел себя наилучшим образом и казался идеальным соседом по квартире. По словам Уотсона, он был спокойным и имел постоянные привычки. Обычно в десять часов он уже был в постели, по утрам вставал рано, завтракал и уходил из дома, когда его сосед еще не спускался из своей спальни. Насколько удалось выяснить Уотсону, он проводил дни либо в химической лаборатории или анатомичке Бартса, либо в одиноких прогулках, которые заводили его в самые непрезентабельные уголки Лондона. По возвращении Холмс, любивший мистифицировать других – порой без всякой необходимости, – показывал Уотсону пятна грязи на своих брюках и спрашивал, можно ли по их цвету и консистенции точно сказать, где именно он побывал. Правда, он не уточнял, для чего это нужно.

Наверно, именно во время этих прогулок Холмс завербовал шесть уличных оборвышей, которые позже составили «отряд сыскной полиции с Бейкер-стрит», как сначала называл их Холмс. Позже он называет свою команду отряд «нерегулярные полицейские части с Бейкер-стрит».

Под предводительством Уиггинса они помогали Холмсу по крайней мере в двух расследованиях. Это «Этюд в багровых тонах» в марте того года и «Знак четырех» семью годами позже, в сентябре 1888 года, – к тому времени их численность увеличилась до двенадцати человек. В обоих случаях возглавлял этих мальчишек парнишка по имени Уиггинс. Если его завербовали в возрасте десяти-одиннадцати лет, то во время расследования дела о «Знаке четырех» ему было лет семнадцать-восемнадцать. Уотсон пишет, что он был «повыше и постарше других», но прилагательное «маленький», употребленное по отношению к нему в том же абзаце, говорит о том, что он был ниже ростом, чем сверстники, питавшиеся лучше. Не исключено, что «Уиггинс» – имя нарицательное, которым Холмс называл любого из ребят, выступавшего от имени всех. Один из мальчишек с Бейкер-стрит стоял на часах у жилища Генри Вуда в Олдершоте, когда в 1889 году расследовалось дело о «Горбуне»^[301].

Лондон кишел такими уличными мальчишками, как обнаружил доктор Барнардо^[302], занимаясь ими в Ист-Энде. Некоторые были сиротами или сбежали из дому от жестокого обращения, но многих выставляли на улицу родители, которые были слишком бедны, чтобы прокормить своих детей. Оборвыши получали несколько монет, подметая перекрестки или выполняя мелкие поручения. Когда не было возможности заработать такими законными способами, они воровали продукты с тележки уличного торговца или питались остатками овощей и фруктов, которые находили в канавах.

Холмс тщательно выбирал из их числа самых умных и толковых. Как-то раз он сказал Уотсону, что это бесценные помощники, так как они могут пробраться куда угодно и услышать все – в отличие от полицейского, с которым некоторые люди остерегаются говорить открыто. Суммы в шесть пенсов или шиллинг в день на каждого, которые платил им Холмс за услуги, должны были казаться этим мальчишкам целым состоянием.

Вероятно, у Уиггинса был постоянный адрес, так как в «Знаке четырех» Холмс послал ему телеграмму, велев явиться с докладом вместе с его отрядом на Бейкер-стрит. Очевидно, никто из них не жил поблизости, так как Холмсу пришлось возместить Уиггинсу 3 шиллинга 6 пенсов – во столько обошлись расходы на проезд двенадцати мальчишек. Быть может, Холмс нанимал такую же группу уличных оборвышей, живя на Монтегю-стрит, хотя об этом не говорится ни в одном рассказе.

Он проявил осторожность и не позвал их на Бейкер-стрит 221b, пока не завоевал репутацию идеального жильца в глазах миссис Хадсон. Но даже при этом появление шести чумазых мальчишек, ворвавшихся в ее дом, переполнило чашу терпения этой доброй леди. Ее возгласы отвращения побудили Холмса предостеречь Уиггинса, чтобы в дальнейшем докладывал он один, а остальные ждали на улице. Уиггинс явно пропустил мимо ушей эти указания, так как в «Знаке четырех» все двенадцать снова несутся по лестнице наверх, в гостиную, и Холмсу приходится повторять свое предупреждение.

Эти первые несколько недель были «медовым месяцем» Холмса и Уотсона в качестве соседей по квартире. Правда, были некоторые сомнения и недовольство со стороны Уотсона. В то время как он наслаждался, когда Холмс играл на скрипке «Песни» Мендельсона и другие любимые произведения Уотсона, он находил крайне несносной привычку своего компаньона класть скрипку на колени и извлекать из нее несвязные звуки, то грустные, то веселые. Зная о недовольстве Уотсона, Холмс непременно завершал эти раздражающие соло исполнением тех музыкальных пьес, которые тому нравились.

Как доктора, Уотсона также беспокоили те случаи, когда энергия Холмса покидала его и он целыми днями лежал на диване с безучастным взглядом, не произнося почти ни слова и не двигаясь. При других обстоятельствах Уотсон заподозрил бы, что Холмс употребляет наркотики, но безукоризненные привычки последнего исключали такой вариант. И только впоследствии Уотсон обнаружил, как сильно он заблуждался. По-видимому, Холмс делал инъекции у себя в спальне и тщательно скрывал доказательства своего пристрастия к наркотикам от Уотсона и миссис Хадсон.

Естественно, Уотсона одолевало любопытство относительно соседа. Поскольку у него не было друзей, которых можно было навестить, и почти нечем было занять время и ум, он на досуге наблюдал за Холмсом и предавался размышлениям о нем. Рана в ноге, полученная в битве при Майванде и казавшаяся тогда незначительной, болела – особенно когда за окном было холодно или сыро, и Уотсон мог выходить из дома только в мягкую погоду. В те зимние месяцы начала 1881 года он, наверно, был прикован к дому в течение долгих дней. Поскольку он не упоминает о раненом плече, оно, должно быть, зажило и не беспокоило его.

Уотсона особенно интриговал род занятий Холмса. Он явно не был студентом-медиком. Стэмфорд сказал об этом вполне определенно, а Холмс подтвердил, когда Уотсон спросил его напрямик. Но его занятия, пусть эксцентричные и бессистемные, говорили о том, что Холмс готовит себя к какой-то профессии. Но к какой? Все это сильно сбивало с толку.

Уотсон не оставил записи их бесед в первые недели пребывания на Бейкер-стрит. Однако, учитывая любопытство Уотсона и список недостатков Холмса, который он вскоре составил, совершенно ясно, что, как только представлялась такая возможность, Уотсон расспрашивал соседа (вероятно, не очень тактично) о его интересах, хобби и взглядах.

В то же самое время Холмс исподтишка изучал Уотсона, и эти наблюдения привели его к выводу, что сосед – довольно скучный субъект. Правда, Уотсон, надо отдать ему должное, был далеко не в лучшей форме. Его неважное состояние – и физическое, и моральное – вряд ли способствовало тому, чтобы он был интересным собеседником. Наверно, он представлялся Холмсу достойным человеком, но флегматичным и суховатым и, честно говоря, довольно занудным. Поэтому он начал поддразнивать Уотсона. Впоследствии тот заметил, что чувство юмора у Холмса проявляется «своеобразно», «иногда даже оскорбительно».

Столкнувшись с любопытством Уотсона, которое тому не удавалось скрыть, Холмс забавлялся и давал насмешливые ответы на его вопросы. Он намеренно шокировал доброго доктора, расписываясь в своем невежестве – скажем, относительно Томаса Карлейля и даже теории Коперника. Уотсон не чувствовал иронии и принимал все слишком серьезно – до такой степени, что даже начинал объяснять Холмсу, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Должно быть, того весьма забавляла серьезность его соседа.

Холмс обосновывал свое явное невежество вполне резонно. Он заявлял, что человеческий мозг подобен пустому чердаку, который каждый заполняет по своему выбору. Мудрый человек выбрасывает хлам и хранит только полезные знания. Как мы видели в первой главе, Холмс обладал способностью в случае необходимости извлечь из памяти нужную информацию.

Именно после этого разговора Уотсон составил список, пытаясь разобраться в странностях образования Холмса и прийти к какому-то выводу на предмет того, чем он зарабатывает себе на жизнь.

Вот как выглядит этот список:

«ШЕРЛОК ХОЛМС – пределы его возможностей

1. Знания в области литературы – отсутствуют

2. Знания в области философии – отсутствуют

3. Знания в области астрономии – отсутствуют

4. Знания в области политики – слабые

5. Знания в области ботаники – ни то ни се. Хорошо осведомлен о белладонне, опиуме и вообще всяких ядах. Не имеет понятия о садоводстве.

6. Знания в области геологии – практические, но ограниченные. Может с первого взгляда отличить один грунт от другого. После прогулок показывал мне брызги грязи на брюках и по цвету и консистенции определял, в какой части Лондона испачкался.

7. Знания в области химии – глубокие

8. Знания в области анатомии – точные

9. Знания в области уголовной литературы – невероятные. Похоже, знает подробности каждого преступления, совершенного в этом веке.

10. Хорошо играет на скрипке.

11. Прекрасно владеет саблей и рапирой, отлично боксирует.

12. Порядочно знает британское законодательство».

Зная об уровне познаний Холмса, скажем, в области литературы или астрономии, мы видим, как заблуждался Уотсон. Впрочем, он сам, понимая никчемность этого списка, разорвал его и бросил в огонь. Профессия Холмса (если она действительно у него была) по-прежнему оставалась загадкой для Уотсона, а Холмс продолжал держать его в неведении.

Первые несколько недель у Холмса не было посетителей, и можно заподозрить, что он намеренно никому не сообщил о перемене адреса. Ему требовалось время, чтобы утвердиться на своей новой квартире. Как только он почувствовал себя уверенно и его отношения с Уотсоном и особенно с миссис Хадсон укрепились, он дал свой новый адрес, и посетители стали прибывать неиссякаемым потоком. Заходил человек небольшого роста с желтоватым лицом и темными глазками, в лице которого было что-то крысиное. Он появлялся четыре раза в течение одной недели. Холмс предусмотрительно представил его как мистера Лестрейда, опустив слово «инспектор», обозначавшее профессиональную принадлежность. Среди других визитеров была модно одетая молодая женщина, взволнованный еврей-торговец и вокзальный носильщик. Холмс объяснил, что это его клиенты, и вежливо попросил разрешения использовать общую гостиную в деловых целях.

Клиенты? Деловые цели?

Однако Холмс не дал дальнейших разъяснений, и Уотсон удалился в свою комнату, сгорая от любопытства. Однако хорошие манеры не позволили ему спросить Холмса напрямик.

И вот наконец утром 4 марта загадка разрешилась.

Впервые с тех пор, как он поселился на Бейкер-стрит, Уотсон поднялся рано и присоединился к Холмсу за завтраком. Поджидая в нетерпении, чтобы миссис Хадсон поставила ему прибор и подала свежий кофе, Уотсон взял со стола журнал и начал читать статью, отмеченную карандашом. По его мнению, название у нее было довольно претенциозное: «Книга жизни». Можно заподозрить, что Холмс, услышав на лестнице шаги спускавшегося Уотсона, поспешно вынул из книжного шкафа этот журнал и нарочно отметил статью, чтобы привлечь к ней внимание соседа. Он намеревался использовать ее в качестве предлога, чтобы наконец открыться Уотсону. В конце концов, игры и загадки, как бы занятны они ни были, не могли продолжаться вечно.

Уотсона не впечатлило утверждение анонимного автора, будто внимательный наблюдатель, следуя даже самым элементарным правилам «науки анализа и дедукции», может сделать справедливые выводы о биографии и роде занятий или профессии любого человека при первом знакомстве.

«По ногтям, обшлагам рукава, ботинкам, коленям брюк, по мозолям на большом и указательном пальцах, по выражению лица, по манжетам рубашки можно без труда определить, чем человек занимается».

Признавая, что аргументация статьи четкая и сильная, Уотсон был раздражен выводами, которые он нашел притянутыми за уши и преувеличенными. Швырнув журнал на стол, он резко заявил, что никогда в жизни не читал подобной чуши. Он готов поставить тысячу против одного, продолжал Уотсон, что если автора засунуть в вагон третьего класса в метро, то он не сможет определить профессии попутчиков.

Холмса застала врасплох неожиданная пламенная критика, исходившая от человека, которого он считал глупцом и занудой. Как бы защищаясь, что чувствуется в самом подборе слов, Холмс признается, что он автор статьи. И начинает объяснять, что по профессии он сыщик-консультант и именно этим теориям о наблюдении и дедукции он обязан «своим куском хлеба с сыром». Вероятно, негодование Уотсона по поводу статьи заставило его раскрыть карты.

Лестрейд, продолжает он, известный детектив, которому он, Холмс, помогает с делом о шантаже, а другие посетители – клиенты, нуждающиеся в профессиональной помощи. Именно благодаря своей наблюдательности при их знакомстве в Бартсе, добавляет Холмс, он смог сделать выводы о том, что Уотсон был военным врачом, служившим в Афганистане.

Несмотря на долю скепсиса, это признание произвело впечатление на Уотсона, так что он даже сравнил Холмса с двумя своими любимыми книжными героями – детективами Дюпеном из рассказов Эдгара Аллана По и Лекоком, созданным Эмилем Габорио. Его раздосадовало, что Холмс отверг их с презрением. Уотсон не без основания заключил, что Холмс самоуверен.

Чтобы сменить тему, он привлек внимание Холмса к человеку, который шел по другой стороне Бейкер-стрит с большим голубым конвертом в руках, озабоченно посматривая на номера домов. Холмс сразу же заявил, что это сержант морской пехоты. Уотсон, еще больше разозлившись, назвал про себя его утверждение пустым бахвальством.

Когда через несколько минут этот человек вошел в их гостиную, чтобы передать письмо Холмсу, Уотсон с вполне простительным злорадством ухватился за возможность сбить с Холмса спесь. Он спросил посетителя о его профессии и, к своему замешательству, обнаружил, что сосед прав. Этот человек, который служил теперь посыльным, действительно когда-то был сержантом королевской морской пехоты. Хотя это произвело впечатление на Уотсона, у него осталось подозрение, что Холмс все подстроил, чтобы поразить его. Сомнения рассеялись, только когда Холмс шаг за шагом объяснил метод, с помощью которого он пришел к своим выводам относительно этого человека. Уотсон был окончательно побежден и с этой минуты сделался верным почитателем уникальных талантов Холмса как детектива-консультанта. Такое восторженное отношение стало краеугольным камнем их дружбы.

События того утра 4 марта не прошли даром и для Холмса, поскольку показали ему, что Уотсон отнюдь не такой легковерный глупец, каким он его считал. Он увидел, что Уотсон не только обладает интеллектом и здоровым скепсисом, но и готов отстаивать свои позиции и откровенно выражать собственное мнение. В то же время Холмс был польщен искренним восхищением доктора по поводу его дедуктивного метода. Как впоследствии обнаружит Уотсон, Холмс был падок на лесть по поводу его профессионального мастерства, как молодая женщина – на комплименты ее красоте.

В конце концов, Уотсон, пожалуй, стоит того, чтобы им заняться, решил Холмс. Не устояв перед искушением доказать доктору, насколько обширны его таланты, он пригласил Уотсона присоединиться к нему в качестве наблюдателя в расследовании, описанном в «Этюде в багровых тонах». В письме, доставленном бывшим сержантом морской пехоты, инспектор Грегсон просил Холмса помочь в этом деле. Забавно будет также, если Уотсон станет свидетелем того, как Холмс в конце концов посадит в лужу полицию – а он не сомневался, что так и случится.

В то же время Холмс не мог не обыграть ситуацию, притворившись, что ему безразлично это дело. Он прекрасно знал, что Уотсон, теперь исполненный энтузиазма, придет в изумление и станет уговаривать его принять участие в расследовании. Это была тонкая игра, которую Уотсон не до конца понял. Правда, когда они прибыли в дом номер 3 по Лористон-Гарденз в Брикстоне, где было обнаружено тело Дреббера, его не обманула маленькая сценка, которую разыграл для него Холмс. До Уотсона дошло, что небрежность, которую демонстрировал Холмс, не спеша прогуливаясь по тротуару и озираясь с рассеянным видом, всего лишь позерство – и он был недалек от истины. Хотя в данном случае Холмс использовал те же методы, что и в других расследованиях, он, несомненно, утрировал неспешность предварительного осмотра места преступления, чтобы произвести впечатление на своего компаньона.

Как только началось расследование и было совершено второе убийство – на этот раз Джозефа Стэнджерсона, – Холмс оставил свои повадки примадонны и энергично взялся за решение загадки. При этом он применял методы научного анализа и дедукции с таким поразительным эффектом, что от скептицизма Уотсона не осталось и следа. Доктор был настолько впечатлен профессиональным искусством Холмса, что, когда дело было завершено, а убийца Дреббера и Стэнджерсона арестован и признался в преступлениях, Уотсон решил, что заслуги Холмса в качестве детектива-консультанта должны стать известными публике. Особенно раззадорила его статья в вечерней газете «Эхо», где вся честь раскрытия преступления приписывалась двум инспекторам Скотленд-Ярда – Лестрейду и Грегсону. Все произошло в точности так, как предсказывал Холмс.

Чувство справедливости и привычка к честной игре, а также восхищение побудили Уотсона заявить, что если Холмс не опубликует отчет об этом деле, это сделает он сам. Это было решение, принятое под влиянием порыва, и Уотсон ни разу не пожалел о нем за все годы, когда выступал летописцем многочисленных подвигов Холмса.

В этой роли он получил много упреков от исследователей шерлокианы. Однако следует помнить, что Уотсон не прошел профессиональную выучку в качестве секретаря или стенографистки. Правда, будучи студентом в Бартсе и Нетли, он привык записывать лекции и, следовательно, умел фиксировать наиболее важные факты. Он надеялся, что когда дело дойдет до того, чтобы изложить записанное более связно и подробно, память его не подведет.

Несмотря на его известную небрежность по отношению к датам и прочим фактам и цифрам, в целом он был одарен хорошей памятью. Лучше всего он запоминал разговоры и детали окружающей обстановки, а также людей, с которыми сталкивался, – особенно женщин. В его рассказах полно ярких описаний интерьеров и пейзажей – как лондонских, так и сельских. Вот, например, картина Дартмура осенью: «…лучи заходящего солнца превращали бегущие ручейки в золотые ленты, горели на поднятой плугом земле и густой чаще кустарника».

Столь же талантливо он описывает таких разных людей, как мисс Вайолет Хантер с ее «смышленым, живым» личиком, пестрым от веснушек, «как яичко ржанки», и Чарльза Огастеса Милвертона с его «большой умной головой» и «застывшей улыбкой»^[303].

Холмс также метко схвачен им в разных настроениях. Вот он, например, сидит, скрестив ноги, на груде подушек, со своей старой вересковой трубкой во рту, когда при тусклом свете лампы размышляет над загадкой исчезновения Невилла Сент-Клера в «Человеке с рассеченной губой». Или разбивает гипсовый бюст Наполеона своим охотничьим хлыстом и «с победным криком» извлекает из-под осколков черную жемчужину Борджиа в «Шести Наполеонах».

Так же живо записывает Уотсон разговоры, тонко чувствуя разницу между выговором кокни мистера Шермана, чучельника с Пинчин-лейн, шотландским акцентом инспектора Мак-Дональда и напыщенной речью лорда Сент-Саймона.

Уотсон также обладает большим талантом рассказчика. Его повествование никогда не теряет напряженности, оно с огромной энергией движется вперед – особенно там, где важно подчеркнуть действие. Возьмем, к примеру, отрывок из «Знака четырех», где короткими фразами, стаккато, переданы скорость и волнение ночного преследования на Темзе полицейским ботом парового катера «Аврора»: «Мы проносились мимо барж, пароходов, торговых парусников, обгоняя их слева и справа. Из темноты доносились громкие голоса, а „Аврора“ все уходила вперед, и мы висели у нее на хвосте».

Он также использует другие приемы рассказчика, чтобы сделать действие напряженным или передать информацию: цитаты из газетных статей, прямую речь – либо краткий диалог, либо пространный монолог, в котором клиенты Холмса рассказывают о своих проблемах или сам Холмс излагает свои теории. Иногда Уотсон использует роль рассказчика, чтобы напрямую обратиться к читателю, либо для усиления таинственности и напряжения выражает свои мысли и чувства в такой открытой и обезоруживающей манере, что читатель легко отождествляет себя с ним.

Его методы записи материала разъясняются в «Этюде в багровых тонах». По-видимому, такую же систему он применял и в дальнейших расследованиях. Он вел дневник, а еще читал статьи о ходе дела в газетах, используя их в качестве дополнительного источника информации. Затем он вырезал эти заметки и наклеивал в альбом – вероятно, переняв эту привычку у Холмса. Кроме того, Уотсон имел доступ к записям инспектора Лестрейда о признании убийцы – не в изначальной стенографической форме, а в виде пространных отчетов, которые Лестрейд должен был представлять своему начальству в Скотленд-Ярде.

Помимо этих рукописных и отпечатанных записей, Уотсон ежедневно общался с Холмсом, обсуждал с ним расследования и в случае необходимости мог почерпнуть дополнительный материал.

При расследовании дела об убийстве Дреббера и Стэнджерсона ему также было дано разрешение на длительную беседу с Джефферсоном Хоупом. Позже Уотсон обработал эти записи, и они превратились в пять ретроспективных глав, из которых почти целиком состоит вторая часть «Этюда в багровых тонах».

Недостатком Уотсона как автора является пренебрежение некоторыми фактами, особенно датами, относительно которых он порой досадно неточен. Он явно принадлежал к типу людей (среди его представителей есть не только мужчины), неспособных запоминать даты – даже дни рождения своих жен и детей или дату собственной свадьбы.

Однако в защиту Уотсона следует сказать, что его не особенно интересовал хронологический аспект карьеры Холмса. Он не был историком и даже биографом в общепринятом смысле этого слова, хотя и претендовал на оба звания в рассказе «Постоянный пациент». Уотсон был летописцем событий, в которых сам участвовал, поэтому его точка зрения субъективна. К тому же ему было гораздо важнее, чтобы читатели оценили профессиональное мастерство Холмса, опасность и увлекательность сложных дел, которые он расследовал, нежели записывать точные даты этих событий.

Собственные литературные вкусы Уотсона, несомненно, повлияли на его стиль. Он наслаждался хорошо закрученным сюжетом, что видно из его любви к американскому писателю Уильяму Кларку Расселу, писавшему о морских приключениях. Его восхищение детективными рассказами Эдгара Аллана По и Эмиля Габорио (хотя Холмс и выказывал презрение к вымышленным ими сыщикам) побудило Уотсона сосредоточиться на волнениях и тайнах, связанных с расследованиями Холмса. Характерно, что, написав четыре повести и пятьдесят шесть рассказов, Уотсон поставилслово «Приключение» в начале заглавия сорока шести из них (почти четыре пятых)^[304].

Следует добавить в его оправдание, что Уотсон работал на основе кратких записей, иногда спустя месяцы и даже годы после того, как они были торопливо набросаны. Он вполне мог неверно разобрать собственный почерк и принять небрежно написанную цифру «7» за «9», а «3» за «8».

Другие ошибки, особенно в датах, могли возникнуть по вине машинистки, которая печатала его рукописи (если таковая существовала), или наборщика. Кроме того, могли быть еще и ошибки печатника, не исправленные в корректуре. Наконец, ошибиться мог сам Уотсон или корректор издательства – или оба. Я знаю по собственному опыту, как часто это бывает. В одной из моих книг есть описание персонажа, который сидит, широко расставив «доги» – вместо «ноги».

В 1880-е годы потеря бумаг затруднила Уотсону задачу описывать подвиги Холмса. Он сообщает об этом в первой публикации «Постоянного пациента» в «Стрэнде» в августе 1893 года. «Я не уверен в точной дате, – пишет он, – так как потерялись некоторые из моих записей, однако это, должно быть, произошло к концу первого года нашего совместного проживания с Холмсом на Бейкер-стрит». Когда в следующем году этот рассказ был перепечатан в «Записках о Шерлоке Холмсе», эта фраза была опущена.

В ряде случаев Уотсон намеренно не сообщает даты и другую информацию, чтобы скрыть личность тех, кто был замешан в некоторых расследованиях. Иногда он делает это в интересах национальной безопасности – как, например, в рассказе «Конец Чарльза Огастеса Милвертона», известном деле о шантаже, или во «Втором пятне» – «одном из самых ответственных» дел, с какими приходилось сталкиваться Холмсу. Что касается последнего расследования, то Холмс дал Уотсону разрешение опубликовать рассказ о нем с условием, что будет сохраняться должная конфиденциальность.

И тем не менее, если бы Уотсон более внимательно относился к некоторым фактам, это облегчило бы задачу исследователей шерлокианы. Правда, в этом случае толкователи были бы лишены приятного развлечения: размышлять о возможных интерпретациях.

Однако недостаток точности с лихвой компенсируется другими, более важными свойствами Уотсона как автора, что подтверждает неувядающая слава и всемирная популярность его рассказов.

Глава шестая Дни на Бейкер-стрит 1881–1889

Я не знал большего наслаждения, как следовать за Холмсом во время его профессиональных занятий и любоваться его стремительной мыслью. Порой казалось, что он решает предлагаемые ему загадки не разумом, а каким-то вдохновенным чутьем, но на самом деле все его выводы были основаны на точной и строгой логике.

Уотсон, «Пестрая лента»

В повести «Собака Баскервилей» Холмс утверждает, что к тому времени у него на счету было «пятьсот серьезнейших дел». Говоря так, он, вероятно, имеет в виду период с 1877 года, когда стал профессионалом, до 1888 года, то есть до расследования дела Баскервилей. Это очень много: в среднем по сорок пять расследований в год. Уотсон участвовал примерно в одной седьмой этих дел. Это ясно из начального абзаца «Пестрой ленты», в котором Уотсон упоминает «больше семидесяти» записей, которые он вел на протяжении восьми лет.

По крайней мере в данном случае Уотсон правильно приводит факты. Период их совместного проживания в квартире на Бейкер-стрит и начальная стадия отношений действительно длились восемь лет – со времени знакомства в начале 1881 года (вероятно, 1 января) до весны 1889 года. Той весной случилось событие, которое повлияло на жизнь обоих, особенно Уотсона, и могло положить конец их дружбе.

Менее точен Уотсон в другом высказывании, уже упомянутом во второй главе. Он утверждает, что из тех двадцати трех лет, когда Холмс активно занимался практикой, Уотсон участвовал в «семнадцати из них». Если за отправную точку взят «Этюд в багровых тонах» – первое расследование, в котором он сопровождал Холмса и которое имело место в марте 1881 года, – то они сотрудничали в течение девятнадцати, а не семнадцати лет.

По словам Уотсона, он вел записи более семидесяти дел этого периода (1881–1889), но написал на их основе не более четырнадцати рассказов (одна пятая), и упомянул еще семь.

Из-за проблем с датировкой невозможно установить точную хронологию расследований, которыми занимался Холмс в этот период. Правда, в некоторых случаях Уотсон привел даты, порой с восхитительной четкостью. Например, «Этюд в багровых тонах» отнесен к 4 марта 1881 года, а расследование, связанное с убийством Уильяма Кервина, имело место 26 апреля 1887 года – эту дату можно точно установить на основании фактов, изложенных в рассказе «Обряд дома Месгрейвов». Другие дела не так точно датированы. Расследование «Пестрой ленты» было проведено в апреле 1883 года, а делом, связанным с «Долиной страха», Холмс занимался, как утверждает Уотсон, в конце 1880-х.

В других рассказах указывается лишь месяц или время года, а в некоторых нет и того. И только с помощью доказательств, вытекающих из существа дела, – таких, как упоминание «нашей гостиной» или дата первой публикации, – расследования можно отнести к этому периоду. Некоторые комментаторы обратились к метеорологическим сведениям, а пытаясь установить дату дела о «Желтом лице», прибегли к такому временно́му ориентиру, как эпидемия золотой лихорадки в Атланте.

Однако можно попытаться установить хронологию дел рассматриваемого периода, хотя она ни в коем случае не является бесспорной и многие исследователи шерлокианы не согласятся с ней. Звездочки поставлены возле тех дел, в которых датировка несомненна. Дела, взятые в скобки, упомянуты в опубликованных рассказах, но не имеется их полной записи. Вопросительные знаки говорят сами за себя.

Полностью записаны четырнадцать дел, которые можно отнести к этому периоду. Семь из них связаны с убийством, причем в некоторых случаях убийств несколько; в четырех случаях преступления заключались в попытке убийства или мошенничества, в краже или незаконном заточении; в одном произошла смерть от несчастного случая, тогда как в двух («Желтое лицо» и «Знатный холостяк») преступление вообще не было совершено. Если делом Чарльза Огастеса Милвертона Холмс также занимался в этот период, то к списку можно добавить шантаж и убийство.^[305] В девяти из этих четырнадцати случаев мотивом была алчность, в четырех – месть и в одном – страх.

Из семи дел этого периода, которые упоминались, но не были записаны Уотсоном, природа преступления может быть установлена только в трех. Это расследование скандала с Мопертюи, где речь идет о мошенничестве в международных масштабах; скандал в клубе «Патриций», связанный с непорядочностью полковника Эпвуда, – по-видимому, там была нечестная игра в карты; и дело о мадам Монпенсье, французской леди, ошибочно обвиненной в убийстве ее падчерицы, мадемуазель Карэр, которая впоследствии нашлась: она вышла замуж и жила в Нью-Йорке.

О других делах известно мало – за исключением того, что дело о Мэнор-хаус касалось человека по фамилии Адамс и было успешно завершено Холмсом. Холмс не приводит деталей дела о камеях Ватикана – только замечает, что по времени оно совпало со смертью сэра Чарльза Баскервиля в июне 1883 года. Что касается расследования, связанного с королем Скандинавии^[306], мы знаем только, что оно велось незадолго до дела «Знатного холостяка» и носило сугубо конфиденциальный характер. Между 1881 и 1889 годами Холмс занимался делом о «Втором пятне» и, возможно, тремя другими расследованиями: «Мнимая прачечная», «Дарлингтоновский скандал с подменой» и «Замок Арнсворт». Другие дела, имевшие место в конце этого периода, – убийство Трепова, трагедия братьев Аткинсонов и миссия по поручению голландского королевского дома – будут более подробно освещены в девятой главе.

По словам Уотсона, ему трудно было выбирать из списка, куда входило более семидесяти дел. Он предпочитал только те, что наилучшим образом иллюстрировали поразительный дар Холмса раскрывать преступления. В то же время он избегал сенсационных дел и тех, в которых факты были слишком незначительны или заурядны, чтобы удовлетворить его читателей. Однако Уотсон не всегда придерживался этого правила. Так, дело о «Картонной коробке», с двойным убийством и отвратительной уликой в виде двух отрезанных ушей, несомненно, следует отнести к категории сенсационных.

Отобранные дела действительно демонстрируют мастерство Холмса и его научный метод дедукции, в котором он совершенствовался те пять с половиной лет, когда жил на Монтегю-стрит. Среди его уникальных навыков распознавание отпечатков ног и звериных следов («Серебряный», «Постоянный пациент» и «Собака Баскервилей»), идентификация оружия по типу пулевого отверстия («Долина страха»); анализ почерка («Картонная коробка» и «Рейгетские сквайры»), анализ сигар и их пепла («Постоянный пациент»), расшифровка кодов («Долина страха») и использование переодеваний («Берилловая диадема»).

Холмсу было, вероятно, 27 лет, а Уотсону 28 или 29, когда этот период начался «Этюдом в багровых тонах». Когда же в начале весны 1889 года он закончился, Холмсу было 35, а Уотсону 36–37. В жизни обоих многое изменилось за этот восьмилетний период, а их дружба укрепилась. После «Этюда в багровых тонах» Холмс начал относиться к Уотсону с большей теплотой и уважением. Теперь он обращался к нему «мой дорогой Уотсон», а не называл его официально доктором. К апрелю 1883 года (дата «Пестрой ленты») он говорил об Уотсоне как о своем «близком друге и помощнике», заверяя свою клиентку, мисс Элен Стоунер, что она может быть с Уотсоном столь же откровенна, как с ним самим. Уотсон отвечал взаимностью, называя своего соседа «мой дорогой Холмс».

Упрочившаяся дружба принесла обоим огромные преимущества, хотя Уотсон, несомненно, ценил ее больше, чем Холмс, который по своему характеру был лучше приспособлен к одиночеству, нежели Уотсон. В результате Уотсон начал выходить из своей депрессии и обрел прежнее хорошее настроение, так что Холмс даже высказался о его «лукавом юморе». Однако физически он еще не совсем оправился, и раненая нога продолжала беспокоить его на протяжении всего этого периода, особенно в холодные и сырые дни.

Когда Холмс бывал в хорошем настроении, он был интересным собеседником. Диапазон тем, которые он мог обсуждать, был весьма широк: например, мистерии, средневековая керамика, скрипки Страдивари, буддизм на Цейлоне и военные корабли будущего. Уотсон упоминает о том, как был очарован занимательными рассуждениями Холмса «с его пристальным вниманием к деталям и тонкими наблюдениями».

Теперь Уотсон не томился от безделья. Во-первых, много времени у друзей отнимали расследования, заставляя путешествовать не только по Лондону, но и в разных частях страны, включая Суссекс, Хемпшир и даже отдаленный Дартмур. Один раз пришлось съездить во Францию. Кроме того, Холмс с Уотсоном вместе совершали прогулки, обедали в ресторанах и ездили в оперу.

К тому же Уотсон был занят записями дел, а также писал рассказы о некоторых расследованиях, намереваясь опубликовать их и таким образом прославить имя Холмса – правда, без особого успеха (до последней части этого периода). Этот аспект жизни Уотсона будет рассмотрен в следующей главе.

Наверно, все это отнимало у него много времени, так как на протяжении восьми лет ни разу не упоминается, что он читал свои медицинские книги или готовился вернуться к врачебной практике. Пожалуй, можно предположить, что на этом этапе Уотсон отказался от всякой мысли возобновить прерванную карьеру доктора. Судя по всему, его вполне удовлетворяло совместное проживание с Холмсом в холостяцкой квартире, военная пенсия и роль компаньона, ассистента и биографа Холмса. Время, свободное от общения с Холмсом, он проводил либо в своем клубе, играя на бильярде с человеком по фамилии Сэрстон, либо делал ставки на лошадей. Впоследствии он признался, что тратил на последнее занятие половину своей пенсии. Только в сентябре 1888 года, к концу этого восьмилетнего периода, произошла встреча, которая радикально изменила его взгляды и оживила прежние амбиции.

Однако эта дружба была благом не только для Уотсона. Холмс тоже от нее выиграл. Уотсон был преданным спутником, с готовностью сопровождавшим его даже в самых опасных расследованиях. К тому же он на всякий случай всегда имел при себе оружие – по крайней мере, так было в трех расследованиях («Пестрая лента», «Собака Баскервилей» и «Медные буки»). В последнем из этих дел Уотсон воспользовался пистолетом, чтобы спасти жизнь Джефро Рукасла, когда на того напала его собственная сторожевая собака.

Пригодились и познания Уотсона в медицине. В «Постоянном пациенте» он смог установить время смерти Блессингтона по степени трупного окоченения. В «Случае с переводчиком» он спас жизнь мистера Мэласа, отравившегося угарным газом, немедленно применив нашатырь и бренди. В 1887 году он оказал медицинскую помощь самому Холмсу, как мы увидим позже в этой главе.

При случае Уотсон и непосредственно участвовал в расследовании: Холмсу пригодилась еще одна пара глаз и ушей. Так, он помог Холмсу найти на вересковой пустоши следы Серебряного. В «Собаке Баскервилей» он фактически сам вел расследование, посылая отчеты Холмсу. Уотсон сообщал ему обо всем, что видел и слышал.

Кроме того, Уотсон был превосходным слушателем, которому Холмс мог излагать факты дела, тем самым проясняя их для себя. Холмс выражает такую необходимость в «Серебряном»: «…Я вам изложу их [факты], – говорит он Уотсону. – Ведь лучший способ добраться до сути дела – рассказать все его обстоятельства кому-то другому». В том же расследовании Холмс прямо просит помощи у Уотсона при разрешении загадки смерти Джона Стрэкера. «Если вы сможете мне помочь, Уотсон, я буду очень вам признателен», – говорит он.

Постепенно уверенность Уотсона росла, и он начал высказывать собственные идеи. Например, в «Случае с переводчиком» он предполагает, что молодая гречанка лишь случайно узнала о прибытии ее брата в Англию. Холмс восклицает по поводу этой теории: «Превосходно, Уотсон… мне кажется, говорю вам это искренне, что вы недалеки от истины». Именно Уотсон высказал мысль, что в альманахе может содержаться ключ к закодированному письму в «Долине страха».

Однако главная роль Уотсона заключалась в том, что он был восторженным слушателем. Холмс был чувствителен к лести. В «Рейгетских сквайрах» полковник Хэйтер делает ему комплимент, предположив, что расследование слишком незначительное, чтобы заинтересовать человека с такой репутацией, и хотя Холмс возражает, его улыбка, как заметил Уотсон, показала, что он доволен. Для «эго» Холмса было лестно всегда иметь под рукой Уотсона, постоянно выражавшего удивление и восхищение по поводу его блестящего мастерства и несравненного интеллекта. Однако в то время, как Уотсон был, по общему признанию, не столь умен, как Холмс, он отнюдь не был глуп. А поскольку Уотсон был добрым человеком, то можно заподозрить, что порой он намеренно преувеличивал свое недоумение. Вероятно, он хотел доставить Холмсу удовольствие, дав возможность объяснить, как он пришел к своим выводам.

На их упрочившуюся близость указывает и то, что Холмс признался в своем пристрастии к наркотикам. Уотсон не указывает, когда и как он узнал о привычке Холмса вводить себе семипроцентный раствор кокаина. Впервые об этом упоминается в рассказе «Желтое лицо», который некоторые комментаторы относят к 1885 или 1886 году. Однако осведомленность Уотсона о зависимости Холмса наводит на мысль, что правильная дата – 1882 год. Вряд ли Холмс мог держать в тайне от Уотсона свою зависимость в течение четырех-пяти лет. Уотсон был доктором, и, как мы видели, уже заподозрил эти симптомы у своего соседа в первые же недели после того, как они поселились вместе на Бейкер-стрит. В последующие годы он пытался отучить Холмса от этой привычки.

Холмс также стал более открыто проявлять при Уотсоне меланхоличное настроение, которое временами охватывало его. В «Медных буках» Холмс замечает: «Я уверен, Уотсон, – и уверенность эта проистекает из опыта, – что в самых отвратительных трущобах Лондона не свершается столько страшных грехов, сколько в этой восхитительной и веселой сельской местности». Он был в еще более торжественном и философском расположении духа в конце расследования дела о «Картонной коробке». «Что же это значит, Уотсон? – спрашивает он. – Каков смысл этого круга несчастий, насилия и ужаса? Должен же быть какой-то смысл, иначе получается, что нашим миром управляет случай, а это немыслимо. Так каков же смысл? Вот он, вечный вопрос, на который человеческий разум до сих пор не может дать ответа».

Наверно, для Холмса было большим облегчением, что у него появился близкий друг – возможно, впервые в жизни, – которому он мог доверить подобные мысли.

Однако не все было так мрачно. Друзья часто смеялись, и образ Холмса как интеллектуала, глубоко погруженного в свои размышления, верен лишь отчасти. На протяжении всего повествования Уотсона часто упоминается о том, что Холмс улыбается или смеется – от «мимолетной усмешки» до «приступов истерического смеха», к которому присоединялся Уотсон.

Холмс обладал тонким чувством юмора, часто иронического. Это демонстрирует его высказывание в «Долине страха» о стиле «Альманаха Уайтейкера»: «Хотя вначале он лаконичен, к концу становится чересчур болтливым». Однако когда эта ирония переходит в сарказм и бывает направлена против Уотсона, того раздражают «сардонические» выпады Холмса (как он говорит в том же рассказе).

Несмотря на крепнувшую дружбу и искреннее восхищение Уотсона, порой Холмс раздражал его, особенно когда пребывал в «сквернейшем настроении». Именно тогда Уотсону поневоле приходилось вспомнить об эгоизме его друга, который он находил отталкивающим. Так как Уотсон был чутким по натуре, ему было трудно мириться с более холодным и менее эмоциональным характером Холмса. Иногда он даже называл того «мозгом без сердца» – настолько не хватало Холмсу способности к сочувствию.

Эта сторона личности Холмса проявляется в его отношении к некоторым людям, особенно к тем, к которым он не без оснований питает неприязнь – например, к доктору Гримсби Ройлотту («Пестрая лента»). По поводу его смерти, к которой Холмс косвенным образом причастен, он замечает: «Не могу сказать, чтобы эта вина тяжким бременем легла на мою совесть».

Как только дело закончено, Холмс больше не проявляет интереса к своим клиентам – даже к мисс Вайолет Хантер («Медные буки»), молодой леди, обладавшей большим обаянием и отвагой. Это Уотсон, разочарованный отсутствием интереса к ее дальнейшей судьбе у Холмса, берет на себя труд выяснить и сообщить о ее карьере в качестве директрисы частной школы.

Но когда Холмс беседует со своими клиентами, он способен проявить поразительное терпение и выслушивает их рассказы, порой пространные, не прерывая. Он даже может посочувствовать их бедам, как в случае с мисс Элен Стоунер («Пестрая лента»), которую успокаивает, гладя по руке. Это редкий случай. Увидев, что девушка замерзла, он усаживает ее у камина и просит принести ей чашку кофе. Однако он непреклонен в одном отношении: его клиенты должны быть совершенно откровенны с ним. Когда Холмс заподозрил, что мистер Блессингтон ему лжет («Постоянный пациент»), он резко отказался продолжать это дело.

Но хотя Холмс осуждает клиентов за скрытность, сам он не способен отказаться от удовольствия мистифицировать других. Даже Уотсона, своего близкого друга, он умышленно держал в неведении в ряде случаев. Например, расследуя дело о «Берилловой диадеме», Холмс ловко уворачивается от вопросов Уотсона, меняя тему. Занимаясь делом об исчезновении лошади, фаворита Серебряного, и смерти ее тренера, Джона Стрэкера, Холмс вводит в заблуждение не только Уотсона, но и владельца лошади, полковника Росса, а также инспектора Грегсона, который официально занимался этим расследованием. В данном случае у Холмса есть некоторое оправдание: он утаил истину, потому что преждевременное обнародование разгадки испортило бы театральную развязку. Холмс не мог устоять перед искушением ввести театральные эффекты в свое расследование – в этой слабости он признается в «Долине страха». «Уотсон уверяет, что в душе я художник, – замечает он. – Есть во мне это, я люблю хорошо поставленные спектакли».

Как только Холмс хорошо зарекомендовал себя в глазах миссис Хадсон и Уотсона, он вернулся к своим прежним привычкам: стал неаккуратен, поздно вставал. Иногда, пребывая в маниакальном состоянии, он позволял себе безответственные поступки – например, использовал гостиную в качестве тира, о чем уже упоминалось в четвертой главе.

И тем не менее на протяжении этого периода у Холмса определенно меняется характер, и он становится более зрелым. Одним из показателей этого является изменение его отношения к государственной полиции. С годами он стал меньше презирать офицеров полиции и их методы – даже Лестрейда, которого называет «лучшим сыщиком-профессионалом» в Скотленд-Ярде. В «Картонной коробке» Холмс замечает, что на инспектора можно положиться в плане недостающих фактов в деле, так как «несмотря на полное отсутствие ума, он вцепится, как бульдог, если поймет, что надо делать». Вряд ли Холмс сделал бы даже такой сомнительный комплимент несколькими годами раньше. Он также хорошо отзывается об инспекторе Грегсоне, называя его «первым умником в Скотленд-Ярде», правда лишенным воображения.

Но особенно ярко проявляется более терпимая позиция Холмса в его отношениях с инспектором Мак-Дональдом, молодым и умным офицером Скотленд-Ярда. Уотсон говорит, что хотя Холмс несклонен к дружбе, он хорошо относится к этому большому шотландцу. Он называет его «друг мой Мак-Дональд» и «мистер Мак» – в этом обращении звучит нежность. Как замечает Уотсон, Холмс искренне восхищается профессионализмом этого молодого человека.

Другая перемена – это готовность Холмса признать, что порой он бывает неправ. Вряд ли он поступил бы так раньше.

«Вначале я пришел к совершенно неправильным выводам», – признается он Уотсону в конце дела о «Пестрой ленте». Еще более откровенно высказывается он о своих недостатках в рассказе «Желтое лицо», действие которого происходит в Норбери. Он говорит Уотсону: «…Если вам когда-нибудь покажется, что я слишком полагаюсь на свои способности или уделяю случаю меньше старания, чем он того заслуживает, пожалуйста, шепните мне на ухо: „Норбери“ – и вы меня чрезвычайно этим обяжете»^[307].

Занимаясь расследованием такого большого количества дел, Холмс уделял время и другим своим интересам. Если события рассказа «Картонная коробка» действительно имели место в августе 1888 года – то в 1887 году он опубликовал в «Антропологическом журнале» две короткие работы о человеческом ухе, уже упоминавшиеся во второй главе. Он также продолжал свои химические эксперименты, включая анализ ацетона и успешную попытку разложить углеводород.

Но, разумеется, больше всего времени он уделял расследованиям. Как мы видели, он занимался сорока пятью делами в год, причем на завершение некоторых из них уходило несколько недель. Дело Мопертюи заняло даже больше времени: оно тянулось свыше двух месяцев, и это было интенсивное и выматывающее расследование. Порой Холмс не показывался на Бейкер-стрит в течение нескольких дней и ночей.

Круг его клиентов был широк, и в него входили представители разных слоев общества – от скромной гувернантки с мизерным жалованьем, мисс Вайолет Хантер («Медные буки»), до состоятельного банкира Александра Холдера («Берилловая диадема») и самых богатых и знатных особ в стране, таких как сэр Генри Баскервиль и лорд Сент-Саймон («Знатный холостяк»). К концу этого периода к Холмсу обратились два еще более высокопоставленных клиента: папа римский, который попросил его расследовать дело о камеях Ватикана (для чего понадобилось присутствие Холмса в Риме), и король Скандинавии.

Однако Холмс не был снобом и одинаково относился ко всем своим клиентам, независимо от их положения. «Даю вам слово, Уотсон, – и поверьте, я не рисуюсь, – заявляет он в «Знатном холостяке», – что общественное положение моего клиента значит для меня гораздо меньше, чем его дело».

Вероятно, Холмс никогда не давал объявления, предлагая свои услуги. Он полагался либо на полицию, которая просила помощи в своих расследованиях (как было с «Берилловой диадемой» и «Картонной коробкой»), либо на рекомендации бывших клиентов. Элен Стоунер услышала о нем от миссис Фаринтош, одной из клиенток времен Монтегю-стрит, а лорду Сент-Саймону, когда его невеста исчезла при загадочных обстоятельствах, посоветовал обратиться к Холмсу его аристократический друг, лорд Бэкуотер.

Старший брат Холмса Майкрофт, о котором будет подробнее сказано в следующей главе, также обеспечивал Холмса клиентами. Именно он пригласил младшего брата расследовать «Случай с переводчиком», а также обратил его внимание на ряд наиболее интересных дел.

Вознаграждение, которое Холмс брал со своих клиентов, было различным – он учитывал их финансовое положение. Мисс Элен Стоунер, которая зависела от своего отчима, он попросил только возместить плату за проезд, но с богатого мистера Холдера взял все 1000 фунтов (что было в то время действительно весьма крупной суммой), предложенные банкиром за возвращение берилловой диадемы.

Благосостояние Холмса росло, и, когда они с Уотсоном ехали поездом в Дартмур расследовать дело о Серебряном, он мог позволить себе путешествовать первым классом (этой роскошью, он, по-видимому, делился со своим компаньоном). Уже в 1882-м, если верно, что события «Желтого лица» произошли в этом году, он зарабатывал достаточно, чтобы платить жалованье, а также предоставлять стол и жилье мальчику-слуге, который в опубликованных рассказах носит имя Билли.

Билли несколько раз упоминается в рассказах Уотсона. Однако тот Билли, который фигурирует в рассказе «Камень Мазарини», написанном от лица автора и не датированном (некоторые комментаторы относят его события к июню 1903 года), не является первым слугой. В этом рассказе он говорит, что дело о «Пустом доме» 1894 года случилось «до меня». Возможно, Билли, подобно Уиггинсу, – имя нарицательное.

По-видимому, первый Билли, как и его преемник, спал в доме, занимая одну из спален в мансарде, и ел на кухне в полуподвале в обществе миссис Хадсон и служанки. В его обязанности входило отвечать на звонки в дверь, провожать клиентов наверх и выполнять разные поручения. Возможно, он делал и другую работу, например чистил обувь, помогая миссис Хадсон ухаживать за двумя джентльменами, которые были ее жильцами.

В то время как расширялась практика Холмса, принося все больший доход, его репутация частного детектива тоже становилась все более известной. К его услугам прибегали не только богатые аристократы – такие, как лорд Сент-Саймон и сэр Генри Баскервиль. Его также приглашали расследовать громкие дела, например исчезновение Серебряного, о котором писали в газетах и, как отмечает Уотсон, «говорила вся Англия». Некоторые из этих дел заканчивались «сенсационными процессами», и о них, вероятно, также сообщалось в прессе. Вследствие всего этого имя Холмса стало известно за пределами Лондона, и не только в Англии, но и на континенте, включая Италию и Скандинавию. Его международная слава достигла кульминации в феврале того же года, когда он занимался делом о «Рейгетских сквайрах», то есть в 1887 году. Это случилось после успешного завершения расследования, связанного с Нидерландско-Суматрской компанией. В то время как полиция трех стран безрезультатно пыталась предать в руки правосудия барона Мопертюи, весьма ловкого мошенника, промышляющего в Европе, Холмсу удалось его перехитрить. Этот триумф принес ему европейскую славу. К сожалению, Уотсон решил не публиковать рассказ об этом деле – одном из самых важных расследований того периода, – на том основании, что это совсем недавние события. К тому же, по его мнению, сюжет был слишком тесно связан с политикой и финансами для его «серии очерков», как он скромно называет свои рассказы. Однако не исключено, что за его решением стояли более веские причины. Быть может, на Уотсона даже оказали давление высокопоставленные правительственные чиновники, не позволившие опубликовать все факты.

Расследование дела Мопертюи длилось два месяца, и Холмсу приходилось работать без отдыха по пятнадцать часов в сутки, порой пять дней подряд. Из-за такого напряжения всех сил его здоровье полностью расстроилось, и 14 апреля 1887 года он заболел во Франции, где остановился в отеле «Дюлонж» в Лионе. По-видимому, он еще был занят завершением дела Мопертюи. Уотсон, которого вызвали телеграммой, поспешил к Холмсу и нашел его в состоянии нервного срыва. Он лежал, погруженный в глубокую депрессию, в комнате, по иронии судьбы заваленной поздравительными телеграммами.

Уотсон немедленно доставил друга на Бейкер-стрит. Неделю спустя он сопровождал Холмса в Суррей, где они остановились у старого армейского товарища Уотсона времен Афганистана, полковника Хэйтера. Однако, несмотря на уговоры Уотсона, убеждавшего своего компаньона немного отдохнуть, Холмс тотчас занялся расследованием дела о «Рейгетских сквайрах», которое успешно раскрыл.

Работа всегда была для него необходимостью, а праздности он не переносил. «Мой мозг бунтует против безделья», – говорит он Уотсону. По словам самого Уотсона, «от праздности острый, как лезвие, ум [Холмса] терял свою силу и блеск».

Последние годы этого периода (1881–1889) были особенно важными для них обоих. Уотсону они принесли первый успех в качестве автора, а Холмса столкнули с коварным преступником, обладателем могучего интеллекта, который оказался противником, почти равным Холмсу.

Глава седьмая Друг и враг 1881–1889

Если один из лучших умов Европы, а заодно и все силы тьмы, обратится против вас, вариантов множество.

Холмс о Мориарти, «Долина страха»

В 1887 году (это тот самый год, когда Холмс завоевал европейскую славу своими расследованиями дел барона Мопертюи и Нидерландско-Суматрской компании) Уотсон тоже добился успеха. Его «Этюд в багровых тонах» был опубликован в иллюстрированном рождественском сборнике Битона. Это рассказ о первом деле, в котором он сопровождал Холмса вскоре после их знакомства^[308].

Со своей обычной скромностью Уотсон не упоминает об этой небольшой победе. Но, наверно, он был в восторге, когда Джек Стэплтон, один из соседей сэра Генри в «Собаке Баскервилей», в октябре 1888 года, сказал, что ему известны имена Холмса и Уотсона благодаря «запискам» Уотсона. Очевидно, он имел в виду «Этюд в багровых тонах» – единственный рассказ, который был опубликован к тому времени.

У Уотсона ушло почти шесть лет на то, чтобы этот рассказ появился в печати. Таким образом он выполнил обещание, данное Холмсу, – прославить его имя. Правда, это случилось слишком поздно: к моменту публикации репутация Холмса уже была известна по обе стороны Ла-Манша. Гонорар, полученный Уотсоном, весьма пригодился, хотя ему по-прежнему не хватало денег. Август 1888 года (возможная дата дела о «Картонной коробке») выдался очень жарким, и Уотсон надеялся сбежать в Нью-Форест или на побережье Саутси, но вынужден был остаться в Лондоне из-за нехватки средств.

По-видимому, именно тогда Уотсон написал рассказы о других делах этого периода. В «Медных буках», которые, согласно хронологии, приведенной в шестой главе, датируются 1885 годом, Холмс говорит о «изложении наших скромных подвигов, которые по доброте своей вы решились увековечить». Но поскольку даже «Этюд в багровых тонах» тогда еще не был опубликован, Холмс, вероятно, читал рассказы в рукописи. Подобно многим начинающим авторам, у Уотсона были проблемы с поисками издателя, который захотел бы опубликовать его произведение. Несомненно, это было для Уотсона большим разочарованием, хотя, с характерным для него самоуничижением, он никогда об этом не упоминает.

Ссылка в «Картонной коробке» на рассказ «Знак четырех», несомненно, еще один пример небрежного отношения Уотсона к фактам.

Отношение Холмса к Уотсону как к своему биографу неоднозначно. С одной стороны, он хвалит его за то, что тот выбирает не самые громкие дела, а те, которые, хотя и тривиальны сами по себе, наилучшим образом демонстрируют его мастерское владение «логическим синтезом». Однако он критикует Уотсона за стиль и за то, что тот «старается приукрасить и оживить» свои записки, «вместо того чтобы ограничиться сухим анализом причин и следствий». Этот анализ Холмс считал самой важной особенностью своих расследований. Он говорит: «Преступление – вещь повседневная. Логика – редкая».

Ни одному начинающему автору не нравится, когда его работу критикуют, и, вполне естественно, Уотсона раздражали придирки Холмса. Он видел в этом пример эгоизма своего друга, хотя этот упрек не вполне справедлив. Порой у Уотсона проявлялась склонность преувеличивать, что сказывается, к примеру, в описании Александра Холдера («Берилловая диадема»). Трудно поверить, чтобы старший партнер второго по величине банка Лондона вел себя так истерично, как показывает Уотсон: рвал на себе волосы и бился головой о стену. Как видно, не только у Холмса была тяга к театральности.

Однако, когда позднее Холмс сам сделался автором и написал собственный рассказ «Воин с бледным лицом», ему пришлось признать, что нелегко строго придерживаться фактов и цифр, если хочешь заинтересовать читателя. В его втором рассказе, «Львиная грива», где повествуется о деле, имевшем место, когда он отошел от практики, он старается «приукрасить и оживить» описания не меньше, чем Уотсон.

Брат Холмса Майкрофт благосклоннее отнесся к произведению Уотсона. «Рад познакомиться с вами, сэр, – говорит он Уотсону в начале расследования „Случая с переводчиком“. – С тех пор как вы стали биографом Шерлока, я слышу о нем повсюду». Он явно имеет в виду «Этюд в багровых тонах», опубликованный за несколько месяцев до их встречи. Майкрофт намеренно льстит автору, так как к тому времени имя Холмса было уже широко известно. Как и его брат, Майкрофт при случае мог обнаружить светское обаяние.

Из-за этого высказывания Майкрофта события «Случая с переводчиком» обычно относят к лету 1888 года, хотя некоторые комментаторы отдают предпочтение гораздо более ранней дате. Они аргументируют это тем, что Холмс не стал бы ждать более шести лет, прежде чем сказать Уотсону, что у него есть брат, и познакомить с Майкрофтом. Однако этот временной интервал вполне объясним. Как поясняет Уотсон в первом абзаце «Случая с переводчиком», Холмс был крайне скрытен в отношении своих родственников и прошлого. Уотсон считает это свидетельством того, что у Холмса отсутствуют эмоции, однако дело не только в этом. Как мы видели в первой главе, несчастливое детство Холмса могло стать причиной того, что он умышленно избегал этой темы, так как она была слишком мучительна для него.

Впечатления детства также повлияли и на Майкрофта. Подобно Холмсу, он был холостяком и не имел друзей. Майкрофт был еще менее общительным, чем его брат. Его жизнь была ограничена кабинетом в Уайтхолле, квартирой на Пэлл-Мэлл и клубом «Диоген», находившимся напротив его дома^[309]. Он был членом-основателем этого клуба, и его можно было там найти каждый вечер, с без четверти пять до без двадцати восемь. Как сказал о нем Холмс: «Майкрофт движется по замкнутому кругу». Когда в рассказе «Чертежи Брюса-Партингтона» он нарушил заведенный порядок и неожиданно появился на Бейкер-стрит, это было, по словам Холмса, таким же чрезвычайным происшествием, «как если бы трамвай вдруг свернул с рельсов и покатил по проселочной дороге».

Судя по всему, Холмс поддерживал тесный контакт со своим братом: по его словам, он «не раз» консультировался с Майкрофтом о трудных делах. Майкрофт действительно ожидал, что Холмс попросит у него совета по поводу дела о Мэнор-хаус незадолго до того, как тот познакомил его с Уотсоном. По-видимому, братья встречались либо в холостяцкой квартире Майкрофта, либо в клубе «Диоген» – в комнате для посторонних посетителей, единственном месте, где можно было разговаривать. Очевидно, Майкрофт никогда не заходил к Холмсу на Бейкер-стрит. При таких обстоятельствах вряд ли стоит удивляться, что Уотсон познакомился с ним только в 1888 году.

Между братьями не было соперничества. Холмс открыто признавал превосходство Майкрофта в наблюдательности и владении дедуктивным методом. Но из-за отсутствия честолюбия и энергии, а также из-за неспособности заниматься юридическими процедурами, необходимыми, чтобы представить дело в суд, Майкрофт предпочитал проводить расследование, сидя в своем кресле. Не желая напрягаться, он смирился бы с тем, что его выводы сочли неверными, – лишь бы не прилагать усилия, доказывая свою правоту.

Уотсон пришел в восторг, когда ему продемонстрировали потрясающую наблюдательность Майкрофта: тот поправил своего брата относительно количества детей у прохожего. Этот вывод подсказали ему игрушки, которые тот человек нес под мышкой. Ясно, что братья развлекались этой игрой и раньше – возможно, даже в детстве. Это указывает на их близость и теплые отношения. Манера Холмса обращаться к брату «милый Майкрофт» свидетельствует о нежности, в то время как обращение к нему Майкрофта «мой мальчик» звучит по-отечески. Этот аспект их отношений уже был рассмотрен в первой главе.

Майкрофт, у которого, по словам Холмса, были «необыкновенные способности к вычислениям», служил аудитором в одном из правительственных департаментов и получал жалованье в 450 фунтов. Лишь спустя восемь лет, в ноябре 1895 года, когда расследовалось дело о «Чертежах Брюса-Партингтона», Холмс открыл Уотсону истинную роль Майкрофта. Обладая уникальной способностью запоминать и сопоставлять факты, Майкрофт был тайным консультантом министров правительства и давал рекомендации, какой политики им следует придерживаться. По этой причине Майкрофт был самым незаменимым человеком во всей стране, а порой являлся самим британским правительством, по выражению Холмса. «Ему вручают заключения всех департаментов, – объясняет Холмс Уотсону, – а он тот центр, та расчетная палата, где подводится общий баланс. Остальные являются специалистами в той или иной области, его специальность – знать все».

Некоторые исследователи считают столь долгое молчание Холмса об истинной роли его брата странным, учитывая тесную дружбу Холмса и Уотсона. Но поскольку дело касалось в высшей степени конфиденциальных правительственных вопросов, Холмс не имел права делиться ими даже с Уотсоном, пока не получил на то разрешения Майкрофта.

Внешне братья не были похожи. Холмс был худой, а грузный Майкрофт «казался воплощением огромной потенциальной физической силы», тогда как Холмс был стремителен и энергичен. Но голова Майкрофта с «таким великолепным лбом мыслителя, с такими проницательными, глубоко посаженными глазами цвета стали, с таким твердо очерченным ртом и такой тонкой игрой выражения лица», что все быстро забывали о его тучности. Уотсон видел фамильное сходство в пронзительном взгляде, а иногда у Майкрофта появлялся такой же «устремленный в себя и вместе отрешенный взгляд», как у Шерлока, когда он размышлял над особенно сложным случаем.

Именно в этот период, 1881–1889, произошла еще одна важная встреча – даже две, если включить в список дело Чарльза Огастеса Милвертона, хотя комментаторы расходятся относительно даты. Однако я скорее склонна отнести это дело к более позднему периоду, 1894–1902, поэтому это расследование будет более подробно рассмотрено в четырнадцатой главе.

Но, вне всякого сомнения, в какой-то момент между 1881 и 1889 годом (почти наверняка к концу этого периода) Холмс соприкоснулся с тем, кому суждено было сыграть важную роль в его будущем, да и в судьбе Уотсона. Этим человеком был профессор Джеймс Мориарти, которого Холмс впоследствии назовет «Наполеоном преступного мира».

Нет точных сведений о том, когда Холмс услышал о нем впервые. Они встретились лицом к лицу лишь несколько лет спустя. Однако к январю 1888 года – дата, которую обычно связывают с событиями «Долины страха», – Холмс уже собрал обширное досье о прошлом Мориарти и его деятельности. Согласно его сведениям, Мориарти происходил из хорошей семьи и получил превосходное образование. Однако он унаследовал криминальные наклонности, таким образом подтверждая теорию Холмса о значении наследственности. Холмс считал, что определенные способности и особенности характера могут передаваться последующим поколениям.

Почти ничего больше не известно о биографии Мориарти – помимо того, что он был холостяком и имел двух братьев. Младший был начальником железнодорожной станции на западе Англии и, по-видимому, человеком респектабельным. Другой, полковник армии, также носил имя Джеймс, что привело некоторых комментаторов к выводу, что Джеймс Мориарти – фамилия. У семьи могли быть ирландские корни, как предположили другие исследователи шерлокианы, хотя это не факт. Неизвестна и дата его рождения. Мориарти определенно старше Холмса, но любые теории относительно года его рождения – а они варьируются от 1844 года до 1830-го – всего лишь догадки.

Однако не вызывает сомнений, что Мориарти обладал выдающимся интеллектом. Холмс, даже говоря о злом гении этого человека, открыто восхищается «необыкновенным умом» профессора и «феноменальными математическими способностями». «Ужас и негодование, которые внушали мне егопреступления, – признается Холмс Уотсону, – почти уступили место восхищению перед его мастерством».

В возрасте двадцати одного года Мориарти написал трактат о биноме Ньютона, и в результате ему предложили кафедру математики в «одном из наших провинциальных университетов». Эту должность он все еще занимал, когда Холмс впервые о нем услышал. Хотя Холмс не уточняет, что это за университет, возможно, Филип А. Шреффлер прав в своем предположении, что это был Даремский университет. Эту теорию он изложил в своей статье «Мориарти: биография», опубликованной в журнале «Бейкер-стрит» в июне 1973 года. Согласно Шреффлеру, Холмс не имеет в виду Оксфорд, Кембридж или Лондонский университет, так как ни тот, ни другой, ни третий не может быть назван «одним из наших провинциальных университетов». В то же время местоимение «наш» говорит о том, что этот университет находится в Англии, а не в Уэльсе, Шотландии или Северной Ирландии. Поскольку единственным английским провинциальным университетом в то время был Даремский, наверно, именно там Мориарти возглавлял кафедру математики. Правда, нет письменного свидетельства относительно того, что он занимал эту должность.

Мориарти также написал книгу «Динамики астероида», которая «восходит до таких высот виртуознейшей логики», что, по общему признанию, «никто во всей научной прессе не рискнул критиковать эту книгу».

В любом случае не вызывает сомнений, что Холмс был прав, называя способности профессора Мориарти «феноменальными». Правда, профессор предпочел посвятить свой гений гораздо более зловещей цели, нежели исследования в области чистой математики: он создал международную преступную организацию, куда входило более ста членов, включая карманников, шантажистов, картежных шулеров и убийц, которыми правил железной рукой. Наказанием за любое нарушение правил организации была смерть.

«Начальником штаба» в этом преступном сообществе был полковник Себастьян Моран, сын Огастеса Морана, бывшего британского посла в Персии. Полковник Моран родился в 1840 году. Получив образование в Итоне и Оксфорде, он впоследствии служил в Первом Бангалурском саперном полку^[310] Индийской армии. Моран отличился в нескольких кампаниях, и его упоминали в сообщениях. Он был также знаменитым автором двух книг – «Охота на крупного зверя в Западных Гималаях» и «Три месяца в джунглях». Полковник Моран считался одним из лучших стрелков в мире и позже употребил это умение в преступных целях.

Хотя не было публичного скандала, ему пришлось уйти в отставку. По возвращении в Англию Мориарти завербовал его в свою организацию и поручал ему такие преступления, которые были не по плечу рядовым членам шайки. Холмс, считавший Морана самым опасным человеком в Лондоне после Мориарти, подозревал его в убийстве миссис Стюард из Лаудера в 1887 году.

Профессор Мориарти платил Морану огромную сумму: 6000 фунтов в год, что превышало жалованье премьер-министра. Мориарти вполне мог себе это позволить, так как криминальная деятельность приносила ему значительный доход. Проследив некоторые из чеков Мориарти, Холмс обнаружил, что у него шесть счетов в разных банках. Он подозревал, что у профессора их не менее двадцати и основная часть его капитала помещена в Немецком банке или в Лионском кредите.

Проблема заключалась в том, чтобы найти улики, доказывающие вину Мориарти. Это была нелегкая задача. Холмс три раза побывал у него на квартире – два раза на законных основаниях, используя различные предлоги для визита и удаляясь до возвращения профессора домой. Хотя Холмс не уточняет детали, он намекает на то, что в третий раз зашел в апартаменты Мориарти в его отсутствие и порылся в бумагах, но не нашел ничего криминального. Холмс не уточняет, где находилась эта квартира – в университете (возможно, Даремском) или же в Лондоне. Не исключено, что у Мориарти было там жилище, которое он использовал во время каникул. Поскольку его преступная организация базировалась в Лондоне, то это вполне вероятно. В таком случае Холмс приурочивал свои визиты к тому времени, когда Мориарти пребывал в столице.

Неясно также, от кого Холмс впервые услышал о Мориарти. Возможно, о нем рассказал человек, известный под псевдонимом Фред Порлок. Вероятно, эта фамилия – намек на человека из Порлока, который нанес визит поэту Самюэлу Кольриджу, помешав его работе над поэмой «Кубла-хан». Впрочем, быть может, Холмс уже знал о существовании Мориарти благодаря своим собственным расследованиям и сам установил контакт с Порлоком. Но каковы бы ни были обстоятельства, Порлок был ценным информатором, состоявшим в организации Мориарти. На языке шпионских романов Джона Ле Карре это называется «крот».

Порлок, «изворотливый и смышленый тип», был мелкой сошкой в шайке Мориарти, рыбой-лоцманом при акуле, шакалом, сопровождающим льва. По словам Холмса, из «рудиментарного стремления к справедливости», но главным образом ради финансового стимула в виде десятифунтовой банкноты Порлок порой снабжал Холмса информацией о планах Мориарти. Сумма в десять фунтов (большие деньги в то время), по-видимому, выплачивалась из кармана Холмса и каждый раз переводилась наличными в почтовом отделении Кэмберуэлла. Связь между ними осуществлялась с помощью шифрованных сообщений, причем Холмс и его осведомитель пользовались системой, которую практически невозможно было разгадать. Послание состояло из набора цифр, указывающих на страницу, строчки на странице и местоположение в этих строчках отдельных слов из определенной книги. Что это за книга, было известно только им двоим. Тот, кто не знал, какая именно книга использовалась для шифровки, не имел никакой надежды расшифровать сообщение.

В повести «Долина страха» Порлок послал закодированное сообщение, но в последнюю минуту струсил и не указал название тома, на основе которого была составлена шифровка. Потребовалось все блестящее мастерство Холмса, который был знатоком шифров, а также бесценная помощь Уотсона, чтобы выяснить, что был использован альманах Уайтейкера.

Прорваться сквозь паутину зла, окружавшую профессора Мориарти, оказалось гораздо более сложной задачей. Холмс говорит о нем, что это мозг, который мог бы вершить судьбы наций. Любопытно, что это перекликается с его высказыванием о роли Майкрофта. Фактически у этих двух людей было много общего. Оба обладали выдающимся математическим талантом. Оба скрывали свою истинную деятельность: Майкрофт консультировал министров правительства ее величества, Мориарти возглавлял международную преступную шайку.

Однако самые близкие параллели можно провести между самим Шерлоком Холмсом и профессором Мориарти. Холмс называет себя «специалистом по преступлениям» – этот эпитет точно так же подходит и Мориарти. Однако в то время, как Холмс посвятил все свои феноменальные способности борьбе с преступлениями, Мориарти сосредоточил свои на создании мафиозной организации, единственной целью которой было совершение преступлений.

Битва между этими двумя людьми приняла эпические масштабы сражения сил добра и зла. Холмс, представлявший силы света, вступил в смертельную схватку с Мориарти, у которого были за спиной «все силы тьмы».

Но сторонний наблюдатель ничего не замечал. Внешне Мориарти был безобидным респектабельным профессором математики из провинциального университета, известным только как автор двух блестящих, но заумных публикаций, наделавших много шума в академических кругах. Инспектор Мак-Дональд, нанесший Мориарти визит после того, как услышал о нем от Холмса, не нашел в нем ничего подозрительного. Он счел, что «тонким лицом, седой шевелюрой и важными манерами он похож на почтенного пастора». По мнению Мак-Дональда и его коллег из Департамента уголовной полиции, Холмс слегка помешался на идее разоблачить этого человека.

Описание Мориарти, данное Холмсом после того, как они наконец сошлись лицом к лицу, гораздо менее лестно. Как рассказывает он Уотсону, Мориарти очень большого роста, худой, сутулый от долгих лет научных занятий. У него высокий белый выпуклый лоб и запавшие глаза. В его чисто выбритом, бледном и аскетичном лице есть что-то от профессора, но привычка вытягивать вперед шею и медленно покачивать головой из стороны в сторону придает ему отталкивающее сходство с рептилией. Холмс нашел, что его манера говорить очень тихо, подбирая точные выражения, нагоняет больше страха, нежели открытая угроза.

На Мак-Дональда также произвел впечатление один эпизод его беседы с Мориарти. Когда разговор коснулся затмения, профессор смог с помощью зеркального фонаря и глобуса объяснить все так, что «через минуту мне все стало ясно». Это говорит о несомненном преподавательском таланте Мориарти.

Однако Макдональд не уделил должного внимания картине, висевшей на стене за письменным столом профессора. Это был портрет молодой женщины кисти французского художника Жана Батиста Грёза. В 1865 году картина Грёза «Девушка с ягненком», была продана на аукционе Порталиса за 1 200 000 франков (более 4000 фунтов)^[311]. Как мог профессор позволить себе купить такую картину при жалованье в 700 фунтов в год?

Ответ прост. Как Джонатан Уайлд до него^[312], Мориарти предоставлял криминальные услуги своей организации и давал консультации за комиссионные. Он брал либо долю награбленного, либо наличные за организацию преступления. В берлстонском деле ему заплатили Сковреры – тайное американское общество, планировавшее ликвидировать власть владельцев железной дороги и каменноугольных копей в Вермисской долине в Соединенных Штатах. Они также намеревались выследить и убить Бирди Эдвардса, известного как Джон Мак-Мердо, – детектива из агентства Пинкертона. Внедрившись в организацию Сковреров, он навлек на них гибель. Под вымышленным именем Джон Дуглас Эдвардс сбежал в Англию, где организация Мориарти установила его местонахождение. Однако попытка покушения на его жизнь окончилась неудачно, так как, защищаясь, Дуглас убил Теда Болдуина, бывшего Сковрера.

Расследуя это дело, рассказ о котором Уотсон впоследствии опубликовал под названием «Долина страха», Холмс впервые непосредственно соприкоснулся с частным детективным агентством Пинкертона^[313], созданным в Соединенных Штатах Аланом Пинкертоном в 1850 году, – и, что еще важнее, с Мориарти и его бандой.

Позже Дуглас упал за борт корабля «Пальмира», когда плыл вместе с женой в Южную Африку после того, как с него было снято обвинение в убийстве Болдуина. Холмс считал Мориарти виновником смерти Дугласа. Он был убежден, что профессор инсценировал несчастный случай, чтобы не сложилось впечатления, будто он не выполнил заказ. Как сказал Холмс: «Вы узнаете крупного художника по одному мазку. Я узна́ю Мориарти, где бы он ни появился».

Сравнение Мориарти с Уайльдом очень точно, как и следующие слова Холмса: «Колесо повернулось, и мы оказались у той же точки». Все уже было раньше и повторится снова.

Методы Мориарти, такие как привлечение профессиональных киллеров, помещение незаконно приобретенных денег в иностранные банки и железная дисциплина в банде, по-прежнему применяются преступниками. Даже привычка Мориарти сажать собеседника таким образом, чтобы свет из окна или от настольной лампы падал прямо ему на лицо, тогда как его собственные черты оставались в тени, – уловка, все еще используемая тайной полицией во всем мире.

Холмс заглядывает в будущее, когда в конце расследования дела о «Долине страха» заверяет Сэсила Баркера, близкого друга Дугласа, что Мориарти можно победить.

«Но дайте мне время… Дайте время».

Пройдет три года, прежде чем Холмс выполнит это обещание.

Глава восьмая Встреча и расставание Сентябрь 1888 – март 1889

…Любовь – вещь эмоциональная, и, будучи таковой, она противоположна чистому и холодному разуму. А разум я, как известно, ставлю превыше всего. Что касается меня, то я никогда не женюсь, чтобы не потерять ясности рассудка.

Холмс, «Знак четырех»

В сентябре 1888 года Уотсон вместе с Холмсом занимался делом, которое оказало важное влияние на его будущее, так как в ходе расследования он встретил молодую леди, впоследствии ставшую его женой.

Это была мисс Мэри Морстен, которая, возможно, родилась в Индии и, несомненно, там воспитывалась. Ее отец, майор Артур Морстен, служил в полку Индийской армии. Так как ее мать умерла и у них не было родственников в Англии, отец послал Мэри еще ребенком в Эдинбург, где она получила образование в частном пансионе. Отсюда следует, что у нее была хотя бы одна родственница, которая жила в Эдинбурге или поблизости от него. Возможно, это была тетушка, у которой Мэри проводила каникулы, а впоследствии навещала по крайней мере дважды.

Между тем ее отца перевели на Андаманские острова, расположенные в Бенгальском заливе у восточного побережья Индии. Там он помогал майору Шолто охранять поселение каторжников на Блэр – одном из самых южных островов этой группы.

В 1878 году майор Морстен, получив двенадцатимесячный отпуск, вернулся в Англию и послал телеграмму дочери с просьбой встретиться с ним в Лондоне в гостинице «Лэнем». Однако, прибыв туда, Мэри Морстен обнаружила, что ее отец исчез, оставив в номере свои вещи. Хотя она наводила справки, ей ничего не удалось о нем узнать, и местонахождение отца оставалось загадкой.

Спустя шесть лет Мэри Морстен, служившая в то время гувернанткой в семье миссис Сесил Форрестер в Лоуэр-Кэмберуэлле, увидела объявление в «Таймс». В нем просили сообщить ее адрес, заверяя, что это делается для ее же блага. По совету миссис Форрестер она опубликовала в газете свой адрес и получила по почте посылку, в которой была ценная жемчужина – первая из шести, которые анонимный отправитель присылал ей в течение следующих шести лет.

А затем, совершенно неожиданно, в сентябре 1888 года она получила письмо, в котором говорилось, что с ней обошлись несправедливо. Неизвестный корреспондент просил ее встретиться с ним в тот вечер, в семь часов, возле театра «Лицеум». Если же она боится приехать одна, то может взять с собой двух друзей, однако автор послания настоятельно просил ничего не сообщать в полицию. Миссис Форрестер, которая, как мы знаем, была одной из клиенток Холмса в то время, когда он жил на Монтегю-стрит, посоветовала Мэри проконсультироваться с ним. Так она и поступила.

Это было интригующее дело, и Холмс согласился сопровождать мисс Морстен на таинственную встречу. Он предложил Уотсону пойти с ними, и тот с радостью принял это приглашение. Дело в том, что его увлекла не столько история мисс Морстен, сколько она сама.

Уотсон подробно описывает ее. Это была маленькая изящная голубоглазая блондинка, и хотя она не была красавицей, все в ней казалось ему очаровательным – от простого, но говорившего о хорошем вкусе платья до милого и симпатичного лица, выражение которого свидетельствовало о чувствительной натуре. Будучи сам натурой чувствительной, Уотсон был растроган ее внешним спокойствием, за которым скрывалась печаль, а также тем, что она одинока в этом мире. Мисс Морстен было двадцать семь лет – «прекрасный возраст», по мнению Уотсона, когда женщина уже не страдает застенчивостью юности и обладает жизненным опытом.

Самому Уотсону было лет тридцать пять – тридцать шесть, и по всем внешним признакам он был убежденным холостяком, довольным своей одинокой жизнью, которую почти целиком проводил в обществе Холмса. За все восемь лет на Бейкер-стрит ему ни разу не приходила в голову мысль о женитьбе. Не думал он и о том, что мог бы вернуться к вречебной практике. Все подобные амбиции были уничтожены в битве при Майванде.

Встреча с Мэри Морстен все изменила. Для Уотсона это была любовь с первого взгляда, перевернувшая всю его жизнь и заставившая тосковать о совсем ином будущем. Однако это были «опасные» мысли, и он не мог себе позволить предаваться им. Правда, весьма знаменательно, что как только Мэри Морстен ушла и Уотсон остался один, он направился прямо к своему письменному столу и «яростно набросился на только что появившийся курс патологии». Это единственное свидетельство за все восемь лет, что он читает какие-то медицинские книги.

Да, несмотря на внезапно вспыхнувший интерес к прежним занятиям, все это казалось безнадежным. У Уотсона было достаточно здравого смысла, а также честности, чтобы понимать, что и речи не может быть о браке с мисс Морстен. Хотя будущее без нее рисовалось в мрачных красках, лучше было смотреть правде в лицо, как подобает мужчине, нежели обманывать себя, обольщаясь иллюзиями. Уотсон сознавал, что он всего лишь военный хирург в отставке с раненой ногой и скудными средствами. Что касается надежд зарабатывать на жизнь литературным трудом, это было настолько маловероятно, что Уотсон даже не упоминает об этом.

Его шансы еще уменьшились, когда в ходе расследования выяснилось, что отец мисс Морстен мертв и что она унаследует его долю в сокровищах Агры – баснословной коллекции драгоценностей, которая оценивалась в полмиллиона фунтов.

Человек корыстный обрадовался бы этой новости, для Уотсона же она стала еще одним препятствием между ними. Как мог он, человек, живущий на военную пенсию, без перспективы заработка, сделать предложение женщине, которая скоро будет самой богатой невестой в Англии? Чувство собственного достоинства и правила приличия не позволили ему и думать об этом, несмотря на признаки того, что Мэри Морстен питала к нему столь же теплые чувства, как и он к ней.

В рассказе есть трогательная сцена, когда они стоят в темноте в пустынном саду Пондишери-Лодж, куда привело их расследование. Мэри Морстен ухватилась за руку Уотсона, словно она инстинктивно тянулась к нему за утешением и защитой.

К огромному облегчению Уотсона, а также и Мэри, сундук с сокровищами Агры оказался пустым, так как его содержимое Джонатан Смолл выбросил в Темзу. Его, укравшего эти сокровища, преследовали на полицейском катере Холмс с Уотсоном, пытаясь вернуть их. Теперь Уотсон волен сделать предложение Мэри Морстен, и она не колеблясь принимает его.

Выбор жены оказался на редкость удачным. Мэри Морстен была спокойная, здравомыслящая, чуткая женщина, и люди, попавшие в беду, по словам Уотсона, «устремлялись к ней, как птицы к маяку». К тому же, как бывшая гувернантка, она умела экономить и удовлетворяться малым – необходимое качество для жены будущего врача общей практики, которому понадобится некоторое время, чтобы обзавестись клиентурой.

Она создала счастливый и надежный домашний очаг для Уотсона, какого у него, вероятно, не было с детства. Его взрослая жизнь проходила в студенческих каморках, армейских казармах или холостяцкой квартире на Бейкер-стрит. Хотя он был вполне доволен совместным проживанием с Холмсом и о нем заботилась миссис Хадсон, но иметь свой собственный дом и возвращаться к своему камину – это совсем другое дело.

Даже Холмс сказал, что Мэри Морстен – очаровательная молодая леди, добавив, что при ее уме она могла бы стать «настоящим помощником в наших делах». Это редкая похвала в его устах.

Зная отношение Холмса к женщинам и его неприятие брака, Уотсон должен был предвидеть реакцию старого друга, когда рассказал ему о своей помолвке. Но даже при этом он нашел ответ Холмса несколько обидным.

«Нет, я не могу вас поздравить», – заметил Холмс.

Это был честный ответ, пусть и не очень тактичный. Уотсон отнесся к нему с юмором. Однако он ошибся в своем предположении, что расследование, связанное с Шолто, будет последним, в котором он помогал Холмсу.

В следующем месяце, в октябре 1888 года, он расследовал вместе с Холмсом сложное дело, которое заставило его на несколько недель покинуть Лондон и Мэри Морстен^[314]. Это было расследование смерти сэра Чарльза Баскервиля, которая, по-видимому, была связана с фамильной легендой о собаке-призраке, что бродила по вересковым пустошам. Возникли опасения, что она может угрожать жизни молодого сэра Генри Баскервиля, племянника и наследника сэра Чарльза, прибывшего в Девон, чтобы поселиться в старинном доме своих предков.

Некоторые комментаторы, игнорируя сведения о дате этого дела, отнесли его к концу 1890-х на том основании, что Уотсона не беспокоит рана на ноге, которая давала о себе знать во время расследования дела Шолто. Другим их доводом является то, что в повести «Собака Баскервилей» нет ни одного упоминания о Мэри Морстен, с которой, если датировать события 1888 годом, он обручился только в прошлом месяце.

Уотсон особо отмечает, что рана его напоминает о себе только при перемене погоды, но даже тогда не мешает ходить. Кроме того, она, по-видимому, ноет сильнее обычного, когда доктор пребывает в праздности и у него есть время думать о своей больной ноге. Когда же ум его занят, он явно о ней забывает. Это аналогично тому, как депрессия Холмса проходит, когда его талант востребован. Во время расследования дела о «Знаке четырех» Уотсон идет пешком в Кэмберуэлл к Мэри Морстен и обратно, проделав путь в двенадцать – четырнадцать миль, и рана на ноге не причиняет ему никаких неудобств. Это позволяет предположить, что некоторые симптомы вполне могли быть психосоматическими.

Почему Уотсон не упоминает Мэри Морстен, тоже вполне понятно. Мы уже говорили о том, что он как рассказчик был в первую очередь сосредоточен на подвигах Холмса и не собирался информировать читателей о своих личных делах. Кроме того, на протяжении почти всего баскервильского дела Уотсон сам вел расследование и очень ответственно относился к этой задаче. В своем дневнике, в записи за 16 октября, он замечает, что должен приложить все силы, чтобы выяснить личность незнакомца, которого видели на вересковых пустошах, – ведь возможно, он имеет отношение к таинственным событиям в Баскервиль-холле.

Уотсон постоянно поддерживал связь с Холмсом по почте. По-видимому, он отправлял также письма Мэри Морстен в Кэмберуэлл. Но главная цель его повествования – дать читателям представление о том, насколько опасно это расследование, а не углубляться в свои личные романтические чувства.

После успешного завершения баскервильского расследования Холмс и Уотсон вернулись в Лондон, и первый занялся двумя делами, о которых упоминалось в шестой главе: разоблачением полковника Эпвуда, замешанного в скандале, разыгравшемся в клубе «Патриций», и защитой мадам Монпенсье, обвиненной в убийстве падчерицы, мадемуазель Карэр, которую спустя шесть месяцев нашли живой и здоровой в Нью-Йорке. Примерно в это же время Холмс успешно расследовал дело о фургоне для перевозки мебели на Гровнер-сквер, подробности которого Уотсон не сообщает.

Поскольку Уотсон не оставил записей ни одного из этих дел, возможно, он в них не участвовал. С присущей ему скромностью он не навязывал свою помощь Холмсу при каждом расследовании, а всегда ждал приглашения. Как мы уже знаем, Уотсон принимал участие лишь в одной седьмой части всех расследований Холмса в период 1881–1889 годов. Однако он несомненно помогал в деле о еще одном скандале, который в то время вызвал множество сплетен в высшем обществе.

Клиентом был лорд Сент-Саймон, оказавшийся в неловком положении и обратившийся к Холмсу за помощью. Его американская невеста сбежала через несколько часов после венчания, во время свадебного обеда. Лорд Сент-Саймон хотел, чтобы Холмс нашел ее, а также выяснил причину ее внезапного исчезновения. Инспектор Лестрейд тоже занимался этим делом и весьма позабавил Холмса, приказав обыскать дно Серпентайна после того, как в этом пруду был найден свадебный наряд невесты. Было сделано ошибочное предположение, будто леди Сент-Саймон была убита Флорой Миллар, танцовщицей и бывшей любовницей его светлости.

Это расследование имело особое значение для Уотсона, потому что оно проходило всего за несколько недель до его собственной свадьбы, – как он замечает в одной из своих лаконичных фраз, небрежно разбросанных по рассказам. Это замечание позволяет установить приблизительную дату его женитьбы на Мэри Морстен, но детали столь неточны, что это вызывает досаду. Можно предположить, что в те недели, которые последовали за возвращением Уотсона из Девона, они с Мэри Морстен готовились к свадьбе и подыскивали подходящий дом, в котором разместились бы жилые комнаты и кабинет для врачебной практики Уотсона.

По вполне понятным причинам Уотсон не обсуждал эти планы с Холмсом – даже свое решение снова заняться медициной. Только когда друзья снова встретились после женитьбы Уотсона, Холмс догадался об этом, сделав вывод исходя из внешности своего друга^[315]. Уотсон не стал откровенничать с Холмсом не из желания сохранить тайну. По натуре он был искренним человеком, и если бы Холмс спросил о его планах, Уотсон рассказал бы ему. Но Холмс не спросил, и Уотсон воспринял это без обиды.

Их чисто мужская дружба не требовала обмена личными тайнами, и многое оставалось недосказанным. Очевидно, не обсуждался даже отъезд Уотсона с Бейкер-стрит в связи с его женитьбой. По крайней мере, в опубликованных рассказах нет свидетельства о таком разговоре. Оба сознавали, что расставание неизбежно, но предпочитали не говорить об этом, а тем более открыто выражать свои чувства по поводу разлуки или больших перемен, которые это событие внесет в жизнь обоих.

Впрочем, в недели, предшествовавшие свадьбе Уотсона, у друзей в любом случае не было возможности обсуждать личные дела, даже если бы и было такое желание. Холмса не было в Англии в конце 1888 года и в начале 1889-го. И снова Уотсон не сообщает точные даты, так что о них можно только догадываться.

Холмс определенно был в Англии в конце ноября 1888 года. Сэр Генри Баскервиль в сопровождении доктора Мортимера, своего личного врача, нанес визит ему и Уотсону на Бейкер-стрит, прежде чем отправиться в путешествие с целью восстановить здоровье, пошатнувшееся после ужасных событий в Баскервиль-холле.

В тот же вечер, когда они сидели у камина, в котором пылало пламя, Холмс наконец нашел время полностью разъяснить Уотсону все обстоятельства баскервильского дела и связать концы воедино. Позже, с некоторым опозданием решив отпраздновать окончание этого расследования, они пообедали у Марцини, а затем отправились в оперу слушать братьев де Рецке в «Гугенотах» Мейербера. По такому случаю Холмс взял ложу – это подтверждает, что его финансовое положение улучшилось. Этот факт должен был успокоить Уотсона: теперь Холмс мог себе позволить в одиночку платить за квартиру на Бейкер-стрит.

Вскоре после этого Холмса вызвали в Одессу расследовать убийство Трепова, а по завершении этого дела он отправился на Цейлон (теперь Шри-Ланка) заниматься расследованием, связанным с братьями Аткинсон, в Тринкомали. Уотсон не уточняет детали этого дела, но, поскольку он говорит «в Тринкомали», можно предположить, что оно потребовало присутствия Холмса на месте, где разыгралась трагедия.

Приблизительно в то же время Холмс выполнял деликатное поручение голландского королевского дома^[316]. Видимо, ему пришлось ехать в Голландию, чтобы проводить расследование, которое он успешно завершил. Это второй случай за тот период, когда к услугам Холмса прибегали венценосные особы. Первым у него попросил помощи король Скандинавии. Следовательно, молва о его уникальной способности решать в высшей степени конфиденциальные государственные проблемы разнеслась среди европейских монархов, многие из которых состояли в родстве друг с другом.

Что касается двух других дел – убийства Трепова и трагедии Аткинсонов, – Уотсон не приводит никаких подробностей. Сам он узнал о них только из газет, и это свидетельствует о том, что в тот период он не общался с Холмсом.

Хотя Уотсон не приводит даты, можно установить приблизительный график деятельности Холмса в эти месяцы. Мы знаем, что обсуждение с Уотсоном баскервильского дела имело место в конце ноября 1888 года и что Холмс вернулся на Бейкер-стрит до 20 марта 1889 года, когда (как будет видно из следующей главы) Уотсон навестил его там.

Если предположить, что Холмс выехал из Англии в Россию примерно 21 ноября и у него ушло три недели на то, чтобы добраться до Одессы и расследовать убийство Трепова, то он мог вернуться в Англию к середине декабря. Далее, если он сразу же отправился на Цейлон (морское путешествие должно было занять примерно месяц) и дело Аткинсонов было закончено в течение двух недель, то вполне возможно, что Холмс (даже если накинуть еще месяц на обратный путь) был дома к концу февраля. В таком случае у него оставалось достаточно времени, чтобы выполнить поручение голландской королевской семьи, прежде чем вернуться на Бейкер-стрит до 20 марта. Это плотный, но вполне осуществимый график.

Между тем приближался день женитьбы Уотсона. Они с Мэри нашли подходящий дом в Паддингтоне, неподалеку от вокзала, служащие которого могли стать его пациентами. Хотя Уотсон не указывает точный адрес дома, он, вероятно, находился всего в нескольких минутах ходьбы от вокзала: один из кондукторов доставил пострадавшего пассажира в кабинет Уотсона, а не в больницу Святой Марии, которая находилась рядом с конечной станцией.

Маловероятно, чтобы Уотсон и Мэри Морстен искали дом в районе Норфолк-сквер или Уэстбурн-Террас. Фешенебельные высокие дома с лепными украшениями, балконами и импозантными портиками были слишком дороги. Однако Уотсон вполне мог позволить себе жилье на таких улицах, как Лондон-стрит или Спринг-стрит, почти напротив вокзала Паддингтон. Некоторые из этих зданий сохранились, и их внешний вид в основном не изменился со времен Уотсона. Это трех-четырехэтажные кирпичные дома, скромные, но респектабельные, так что любой из них подходил для доктора. Они достаточно большие: на первом этаже мог разместиться врачебный кабинет, а на верхних этажах было достаточно места для личных апартаментов.

Уотсон не приводит подробного описания ни интерьера, ни внешнего вида дома. Мы знаем, что он находился по соседству с практикой другого врача, и это, как и близость вокзала Паддингтон, пригодилось Уотсону в последовавшие месяцы. К парадному входу вели стертые ступени (Холмс упоминает о них), а пол в холле был покрыт линолеумом – этот штрих говорит о практичности: поскольку к доктору все время приходили пациенты, иногда в грязных сапогах, класть ковер было неразумно. Кроме кабинета Уотсона, на первом этаже была также гостиная. Возможно, там была еще и приемная. В «Приключении клерка» Уотсон пишет, что поднялся наверх, чтобы поговорить с женой.

Уотсон купил практику у мистера Фаркера, пожилого джентльмена, страдавшего пляской святого Витта. Из-за преклонного возраста и болезни число его пациентов уменьшилось, и доход упал с 1200 фунтов в год до 300 фунтов. Но Уотсон по-прежнему получал военную пенсию, и в сочетании с выручкой от практики это давало годовой доход в 500 фунтов. Этого было достаточно, чтобы чета Уотсонов жила с умеренным достатком и могла позволить себе нанять служанку. Кроме того, Уотсон был уверен, что при его молодости и энергии он сможет постепенно расширить практику.

Он не говорит, сколько заплатил за практику, но обычная цена в то время составляла один или полтора годовых дохода. Таким образом, вероятно, Уотсон заплатил от 300 до 450 фунтов. Ни у него, ни у Мэри Морстен не могло быть больших денег. Оба имели скромный достаток: у Уотсона была только его военная пенсия, а у Мэри Морстен– жалованье гувернантки, в конце 1880-х равнявшееся 50 фунтам в год, включая стол и жилье^[317]. Наверно, им удалось отложить немного денег, но их не хватило на то, чтобы купить подходящий дом и должным образом его обставить.

Однако у Мэри Морстен было шесть жемчужин – часть сокровищ Агры, присланных ей майором Шолто, армейским сослуживцем ее покойного отца. Вероятно, некоторые из них, если не все, были проданы, чтобы выручить необходимые средства.

Уотсон совсем ничего не говорит о свадьбе – было ли это венчание в церкви или регистрация в брачном бюро. Скорее всего, это была скромная церемония. Не было ни денег, ни желания устраивать пышную свадьбу, а поскольку они не имели в Англии родственников и большого числа близких друзей, то, вероятно, гостей было мало.

Можно предположить, что присутствовала миссис Сесил Форрестер с семьей. Была также миссис Хадсон – Уотсон не мог не включить ее в список гостей. По-видимому, были приглашены полковник Хэйтер, бывший армейский приятель Уотсона из Рейгета, а также мистер и миссис Уитни. Уитни впоследствии сыграли небольшую роль в одном из дел, которые расследовал Холмс. Кэт Уитни была школьной подругой Мэри, а ее муж Айза стал одним из пациентов Уотсона. Стэмфорд, бывший ассистент Уотсона в Бартсе, познакомивший его с Холмсом, – еще один вероятный гость.

Но один старый друг определенно не присутствовал на свадьбе. Это Холмс, которого скорее всего не было в Англии: в это время он проводил расследование за границей. Когда несколько месяцев спустя, в июне 1889 года, он зашел к Уотсону, то осведомился о миссис Уотсон, выразив надежду, что она оправилась после волнений, связанных с делом Шолто. Следовательно, он не видел ее с сентября 1888 года (дата этого дела).

Но дату самой свадьбы установить невозможно. Она должны была состояться между концом ноября 1888 года, когда Уотсон еще жил на Бейкер-стрит, и 20 марта, когда Уотсон уже был женат и имел практику в Паддингтоне. Комментаторы предлагали разные варианты, от декабря 1888 года до января или февраля 1889-го. Последнее более вероятно. Если бы свадьба была в декабре, у Уотсона не хватило бы времени для всех необходимых приготовлений.

Судя по всему, возникла проблема с покупкой практики в Паддингтоне. Уотсон утверждает, что они въехали в свой дом вскоре после свадьбы. Возможно, задержка была вызвана юридическими сложностями или тем, что трудно было найти подходящий дом. Или пришлось ждать, пока строители или специалисты по интерьеру закончат ремонт.

Но как только они устроились у себя, Уотсон пришел в восторг. Впервые у него был собственный дом, и он с гордостью называет себя хозяином дома. Была нанята служанка, Мэри Джейн. Это оказалась неуклюжая, неряшливая девушка, и миссис Уотсон вынуждена была сделать ей предупреждение.

Помимо этой мелкой домашней неурядицы, Уотсон был всем очень доволен. За несколько первых недель брака он набрал восемь с половиной фунтов^[318] веса – верный признак того, что человек пребывает в согласии с собой и с миром. Однако когда он брал газету и читал о последних подвигах Холмса, то, наверно, ощущал легкую ностальгию по прежним дням на Бейкер-стрит.

События вечера 20 марта 1889 года, несомненно, подтверждают, что, несмотря на счастливую жизнь в собственном доме, Уотсону не хватало волнующих приключений, которые давал ему длительный союз с Холмсом.

Глава девятая Скандал и воссоединение 20 марта 1889

Он [Холмс] говорил о нежных чувствах не иначе как с презрительной усмешкой и с издевкой… И тем не менее одна женщина для него все-таки существовала, и этой женщиной была покойная Ирен Адлер, особа весьма и весьма сомнительной репутации.

Уотсон, «Скандал в Богемии»

В месяцы, последовавшие за женитьбой, Уотсон не виделся с Холмсом. Как нам известно, Холмса почти все это время не было в Англии, а когда он наконец вернулся на Бейкер-стрит, то предпочитал одинокую жизнь. Он избегал общества, «чередуя недели увлечения кокаином с приступами честолюбия», по выражению Уотсона. Регулярное употребление наркотиков свидетельствует о том, что его зависимость усиливалась. Пребывая в одиночестве после отъезда Уотсона, он вполне мог искать утешения в кокаине, хотя никогда бы не признался в этом. Когда Холмс не был одурманен наркотиками, он с головой уходил в разгадку тех дел, которые ставили в тупик полицию. Уотсон не уточняет, что это были за дела.

Сам Уотсон тоже был занят – расширением своей практики и тем, что он называет «чисто семейными интересами». Он признает, что из-за его брака они с Холмсом отдалились друг от друга. Такое положение дел длилось и усугублялось по мере того, как проходили дни. В конце концов между ними могла образоваться пропасть, слишком широкая, чтобы перейти ее, пока кто-нибудь из них не сделал бы усилия, чтобы ее уничтожить.

Характерно, что именно Уотсон проявил инициативу. Сомнительно, чтобы Холмс стал из кожи вон лезть, чтобы искать общения с Уотсоном. Гордость помешала бы ему это сделать. Также типично для Уотсона, что он действовал под влиянием порыва.

Вечером 20 марта 1889 года он случайно проходил мимо своей бывшей квартиры на Бейкер-стрит, возвращаясь домой от пациента. Поравнявшись со знакомой парадной дверью, он внезапно ощутил желание снова увидеть Холмса. Он дает яркое описание того, как стоит на улице, наблюдая за высокой худощавой фигурой старого друга, которая вырисовывается силуэтом на шторах, когда он расхаживает по освещенной гостиной.

Нужно отдать должное Холмсу: он приветствовал Уотсона с неподдельным радушием. Указав на кресло и придвинув коробку с сигарами, Холмс предложил ему виски с содовой и затем высказался относительно того, как хорошо тот выглядит. «Семейная жизнь вам на пользу», – заметил он.

Он поступил мудро. Более экспансивное приветствие было бы не в характере Холмса и смутило бы их обоих. Менее теплый прием мог бы вбить последний клин между ними. Но одной этой фразой Холмс дал понять, что принимает брак Уотсона, и выразил готовность продолжить их дружбу. Если и был лед в их отношениях, то он был сломан. Когда же Холмс методом дедукции сделал свои блистательные выводы на основании нескольких простых наблюдений, что всегда производило впечатление на Уотсона, пропасть окончательно между ними исчезла. В данном случае речь шла о состоянии левой туфли Уотсона: взглянув на нее, Холмс сделал правильный вывод о существовании Мэри Джейн – нерадивой служанки Уотсонов, которой миссис Уотсон сделала предупреждение.

После этого разговор вполне естественно перешел на последнее дело – Холмс показал Уотсону загадочное письмо от анонимного клиента. По счастливой случайности он вскоре прибыл сам. Как всегда не желая навязываться, Уотсон собрался уходить, но Холмс попросил его остаться. «Что я стану делать без моего Босуэлла», – сказал он. Холмс никогда еще не был так близок к тому, чтобы признаться, что скучает по Уотсону и ценит его помощь и дружбу.

Итак, Уотсон остался и участвовал не только в деле, связанном с бывшей оперной певицей Ирен Адлер и королем Богемии, но также и во многих других расследованиях, о которых позже напишет. Все было почти как в старые времена.

Вообще-то Уотсон был так захвачен этим делом, что вернулся на Бейкер-стрит на следующий день и заночевал там. Готовность, с которой он ухватился за шанс возобновить их прежнее партнерство, говорит о том, что ему действительно не хватало общества Холмса и их приключений.

Факты из биографии Ирен Адлер уже имелись в картотеке Холмса. Выяснилось, что она американка, родившаяся в Нью-Джерси в 1856 году. Таким образом, на момент событий, имевших место в марте 1889 года, ей был тридцать один год. Она обладала превосходным контральто и пела в Ла Скала, а также в императорской опере в Варшаве. Однако затем она ушла со сцены и поселилась в Лондоне. Выступая в Варшаве, она познакомилась с королем Богемии, и у них завязались отношения.

Уотсон слишком деликатен, чтобы уточнять природу этих отношений, однако король переписывался с примадонной и у нее остались несколько компрометирующих его писем, а также снимок, где они были сфотографированы вдвоем. Эту фотографию необходимо было вернуть, так как Ирен Адлер угрожала послать ее королю Скандинавии, на дочери которого августейший клиент Холмса планировал жениться. Подобный скандал мог положить конец помолвке. Как мы уже знаем, король Скандинавии был одним из клиентов Холмса в конце периода 1881–1889 годов.

Король Богемии называет Ирен Адлер известной авантюристкой – это, скорее всего, преувеличение. При подобных обстоятельствах его отношение к бывшей возлюбленной было предвзятым. Она несомненно была красивой и пленительной женщиной. Уотсон, который всегда был неравнодушен к женским чарам, был в восторге от нее. Даже Холмс увлекся Ирен, хотя Уотсон прилагает все усилия, чтобы доказать, что его старый друг не был в нее влюблен. Не в характере Холмса было питать романтическую страсть, но рассказ об этом деле начинается поразительной фразой: «Для Шерлока Холмса она всегда оставалась „Той Женщиной“». Впрочем, быть может, Уотсон принимает желаемое за действительное. Если бы только Холмс был способен любить, Ирен Адлер вполне могла оказаться женщиной того типа, на которой он мог бы жениться: красивая, талантливая, волевая и с твердым характером.

Холмс, несомненно, занимает оборонительную позицию по отношению к ней. Описывая ее как «самый лакомый кусочек на нашей планете», он поясняет, что выражает мнение грумов на конюшнях за ее домом, которых опрашивал в ходе своего расследования.

Она также была умна – необходимое качество, так как Холмса не влекло бы к ней, если бы она не обладала столь же острым умом, как и он сам. Несмотря на тщательно разработанный план раздобыть фотографию и письма, Ирен удалось ускользнуть от него и сбежать со своим мужем, с которым она только что обвенчалась. Она прихватила с собой компрометирующую фотографию, а также, по-видимому, и письма. Вместо них она оставила свою фотографию, которую Холмс попросил у короля Богемии в качестве вознаграждения. Позже он получил от своего клиента великолепную золотую табакерку, украшенную аметистом.

Холмс также сохранил соверен, который дала ему Ирен Адлер в уплату за то, что он был свидетелем на еевенчании с Годфри Нортоном. Как сказал Холмс Уотсону, он собирался носить монету на цепочке от часов в память об этом событии. Это единственный раз, когда Холмс проявляет признаки сентиментальности. Правда, не исключено, что он просто хотел, чтобы соверен служил напоминанием о том, что Ирен Адлер его перехитрила. Впервые Холмса победила женщина, и он все еще вспоминает об этом семь месяцев спустя, в сентябре 1889 года, во время дела о «Пяти апельсиновых зернышках».

Но если личность Ирен Адлер еще можно установить, то как насчет августейшего клиента Холмса?

Кем бы он ни был, это, безусловно, не король Богемии^[319]. Эта страна перестала быть отдельным королевством в 1626 году, когда после смерти ее монарха королю Фердинанду Австрийскому удалось занять престол. В 1889 году Богемией правил император из династии Габсбургов, Франц Иосиф, и она входила в Австро-Венгерскую империю. Поэтому можно не принимать в расчет рассказ Уотсона о том, как Холмс установил связь своего клиента с Богемией по водяным знакам на его письме. Холмс действительно мог таким образом исследовать письмо, но с совершенно иными результатами.

Не следует также особенно доверять описанию короля, данному Уотсоном: по его словам, это броско одетый гигант шести футов шести дюймов ростом^[320], с грудью и мускулатурой Геркулеса. Уотсон явно изменил внешность этого человека, чтобы его было нелегко узнать. Так называемый король Богемии не дал бы разрешения опубликовать этот рассказ, если бы его настоящее имя и статус были слишком явными. Поэтому все эти детали призваны сбить читателя со следа – как и намек, что у короля Богемии есть связи с австрийской ветвью династии Габсбургов. И тем не менее Уотсон дает несколько подсказок, указывающих на личность короля.

Он немец, холостяк тридцати лет; надеется жениться на принцессе; в его жилах течет королевская кровь, и он обладает наследственным королевским титулом. В то время, когда он обращается к Холмсу, он каким-то образом связан со скандинавским монархом, и эти отношения может погубить скандал, что сильно его беспокоит. Кроме того, хотя король явился к Холмсу в маске, тот узнал его по голосу. Когда же маска была снята, лицо клиента оказалось знакомо Холмсу. Помимо этого, Холмс открыто проявляет к нему неприязнь во время их беседы. И наконец, король находится в Лондоне в марте 1889 года.

Несмотря на явные сложности с его опознанием, предлагались разные кандидаты, включая сына императора Франца Иосифа, кронпринца Рудольфа, и даже Эдуарда, принца Уэльского, который позже стал Эдуардом VI. Оба были известными донжуанами.

Но ни одна из этих двух кандидатур не подходит. В марте 1889 года кронпринца Рудольфа уже не было в живых. Двумя месяцами раньше, 30 января, его тело нашли в охотничьем домике в Майерлинге, вместе с телом его семнадцатилетней любовницы, баронессы Марии Вечеры. По-видимому, принц Рудольф сначала застрелил баронессу, а потом покончил с собой.

Что касается Берти, принца Уэльского, то его кандидатура столь же маловероятна. Хотя он был женат на датской принцессе Александре (что согласуется с помолвкой короля Богемии с дочерью скандинавского короля), свадьба состоялась за двадцать шесть лет до описываемых событий, в 1863 году. В 1889 году принцу было сорок девять лет, и он был таким тучным, что за глаза его называли Толстобрюшкой. Кроме того, как бы отрицательно ни относился Холмс к гедонизму Берти, он бы не стал так открыто выказывать наследнику британского престола свое презрение.

Подходящего кандидата нет и среди многочисленных наследных принцев, великих герцогов, герцогов и графов, разбросанных по всей Европе в конце 1880-х.

Однако есть один человек, личность которого отвечает всем подсказкам, данным Уотсоном. Это немецкий граф, который, хотя и не имел королевского происхождения, был сыном принца. Кроме того, он мог считаться наследником если не королевского трона, то поста столь могущественного и престижного, что это перевешивало любые притязания на какое-нибудь незначительное королевство. К тому же он был холостяком, влюбленным, по слухам, в принцессу, на которой надеялся жениться, правда не скандинавскую, а немецкую, и принадлежала она к другой великой европейской королевской династии – Гогенцоллернов, с которой у этого графа были очень тесные связи. Однако существовали и скандинавские связи, но не матримониального, а политического свойства. И наконец, присущие ему личные качества (если мы не ошиблись), объясняют холодное и пренебрежительное отношение Холмса к этому человеку.

В придачу была и оперная певица – но не Ирен Адлер, что следует подчеркнуть. Ее тайный любовный роман с одним принцем и бывшим претендентом на руку той самой принцессы из династии Гогенцоллернов, на которой собирался жениться граф, привел к тому, что этот принц впал в немилость. Вследствие этого ему пришлось уйти со сцены общественной жизни незадолго до событий марта 1889 года. Унижение принца явилось грозным предостережением графу – оно продемонстрировало, что может случиться, если откроется его собственная связь с оперной певицей.

И вот последнее и решающее доказательство: этот самый граф был в марте 1889 года в Лондоне с деликатной дипломатической миссией. В этой ситуации нельзя было допустить даже малейшего скандала. Вполне возможно, что Майкрофт Холмс, имевший важные контакты с правительством, пригласил своего брата на прием в честь графа. Вот почему Холмс узнал своего клиента по голосу еще до того, как тот снял маску.

Это был граф Герберт фон Бисмарк, немецкий министр иностранных дел. Он был сыном Отто фон Бисмарка, всесильного канцлера при Вильгельме II, молодом германском императоре. Канцлер был награжден титулом принца за заслуги перед императорским домом Гогенцоллернов. Как сын Бисмарка, граф Герберт вполне мог надеяться унаследовать от отца пост канцлера Второго рейха. В марте 1889 года ему было сорок лет и он еще был холостяком. Хотя это на десять лет превышает возраст короля Богемии, описанного Уотсоном, быть может, доктор снова старается сбить нас с толку. Принцесса, о которой сказано, что она влюбилась в принца и надеялась выйти за него замуж, – Виктория (в семье ее звали Моретта). Она была дочерью покойного императора, кайзера Фридриха III, и бывшей императрицы Виктории (Вики), старшей дочери еще одной императрицы Виктории, английской королевы. Следовательно, Моретта приходилась королеве Виктории внучкой, а принцу Уэльскому племянницей. Она также была сестрой молодого кайзера Вильгельма II, который унаследовал престол менее года назад, в июне 1888 года, когда не стало его отца, Фридриха III.

Миссия графа Герберта в Лондоне в марте 1889 года заключалась в том, чтобы начать дружеские переговоры с Великобританией с целью ускорить создание англо-германского союза. Это была сложная задача, поскольку отношения между двумя этими странами отнюдь не были сердечными. Существовали давние личные и политические проблемы.

Берти, принц Уэльский, не делал секрета из своей неприязни и недоверия к аристократическому канцлеру и его сыну, которых он называл «эти зловредные Бисмарки». Дело еще усугублялось тем, что Вики, бывшую императрицу, не любили за ее слишком уж либеральные английские взгляды, а также за то, что королева Виктория продолжала оказывать влияние на свою старшую дочь. В этой непопулярности английское королевское семейство главным образом винило Бисмарков, которые вели личную вендетту против бывшей принцессы-цесаревны.

Недобрые чувства питало не только английское королевское семейство. Молодой кайзер Вильгельм II был оскорблен тем, что его дядя Берти обращается с ним просто как с племянником, что, по мнению Вильгельма, не вязалось с достоинством его императорского статуса.

Имелись и другие давнишние разногласия между Великобританией и Германией, одним из которых был вопрос о Шлезвиг-Гольштейне. В деталях этой чрезвычайно запутанной ситуации, по словам лорда Палмерстона, хорошо разбирались только три человека: принц-консорт, которого уже не было в живых, немецкий профессор, сошедший с ума, да еще он сам. Впрочем, он уже успел позабыть, в чем там дело. Положение Шлезвиг-Гольштейна было одной из причин прохладных отношений между двумя странами, которые граф Герберт фон Бисмарк надеялся наладить за время своего визита в Лондон. Именно в этой дипломатической сфере просматриваются скандинавские связи: хотя герцогства Шлезвиг и Гольштейн не являлись частью датской территории, король Дании правил ими до 1863 года, когда Австрия и Пруссия соединенными усилиями принудили датского короля отказаться от права на них.

Британия всецело поддерживала датчан, и дискуссия приняла более личный характер, когда принц Уэльский в марте того же года женился на датской принцессе Александре. Принцесса Александра до такой степени ненавидела немцев, что одиннадцать лет отказывалась от визитов в Берлин. Она не хотела ехать в Германию даже на похороны своего зятя, кайзера Фридриха III. Только благодаря особой просьбе королевы Виктории Александра в конце концов согласилась присутствовать на похоронах.

В довершение всего, в январе 1889 года, за два месяца до прибытия графа Герберта в Лондон, в «Колонь газетт» снова начали ворошить старый скандал, касавшийся сэра Роберта Морье, британского посланника в Санкт-Петербурге. Подозревали, что это было сделано по подстрекательству отца и сына Бисмарков. Скандал разгорелся из-за голословного утверждения, будто в 1870 году, во время франко-прусской войны^[321], сэр Роберт передавал французскому маршалу Базеру информацию о передвижениях войск германской армии. Сэр Роберт яростно возражал против этого обвинения. В попытке вернуть себе честное имя он лично обратился к графу Герберту с просьбой опубликовать официальное опровержение этой клеветы. Граф отказал ему в этой просьбе в «резкой и некорректной форме».

С точки зрения дипломатии момент для возобновления атаки на сэра Роберта был выбран крайне неудачно, так как это не улучшало ни англо-германские отношения, ни репутацию графа Герберта в Англии. В своей передовице «Таймс» за 4 января 1889 года заняла жесткую позицию, обвиняя Бисмарков в разжигании антибританских настроений в Германии и предупреждая, что «их солдафонские манеры» не ведут к хорошему взаимопониманию между двумя странами. «Мы должны попросить германского канцлера, – говорилось в статье, – и тех, кто поет с его голоса, обращаться с английскими общественными деятелями как с английскими джентльменами».

Дело осложнялось и тем, что британское правительство, придерживаясь политики изоляционизма, с подозрением относилось к попыткам Германии создать союзы с другими европейскими государствами, особенно с традиционными противниками Британии – Францией и Россией. Такая ситуация усугубляла проблемы графа Герберта. В данном случае лорд Солсбери, премьер-министр, отказался подписать соглашение об англо-германском союзе, и граф вернулся домой с пустыми руками.

Обращаясь со своим клиентом столь неучтиво, Холмс, возможно, выражал это официальное недоверие. Впрочем, его холодность могла быть следствием личной антипатии. Граф Герберт был самодовольным, властным человеком. Он много пил и в пьяном виде становился агрессивным. Он имел привычку отдавать приказы своим иностранным коллегам, вместо того чтобы сесть за стол переговоров и дипломатично обсудить проблемы, – не лучшее качество для министра иностранных дел. Возможно, в отношении к нему Холмса отразилось личное мнение Майкрофта и его коллег из британского министерства иностранных дел, которые вполне могли испытать на себе высокомерие графа во время переговоров об англо-германском союзе.

Поскольку так много зависело от удачной миссии в Лондоне, вполне понятно, что граф Герберт опасался, как бы не выплыл наружу скандал, касающийся его и оперной певицы Ирен Адлер, – тем более что аналогичная связь между неким принцем и другой профессиональной певицей незадолго до того вызвала столько сплетен.

Но кто же были этот принц и его оперная певица, чьи отношения так напоминали связь графа Герберта и Ирен Адлер?

Это был красавец принц Александр (Сандро) Баттенбергский, второй сын принца Александра Гессенского. Отец Сандро вступил в морганатический брак с особой некоролевской крови, бывшей фрейлиной его сестры, русской императрицы, и вынужден был отказаться от права передать гессенский титул трем своим сыновьям.

Способный и умный, а также необычайно красивый, Сандро был посажен на престол Болгарии в 1870 году, после того как русские выгнали из страны турок. Поддерживая назначение Сандро правителем Болгарии, российское правительство надеялось, что он будет править как марионеточный принц, охотно проводя политику русского царя.

Обаяние Сандро и его красота так очаровали королеву Викторию, что она даже сравнила его со своим обожаемым Альбертом, принцем-консортом. Он также завоевал сердце девятнадцатилетней принцессы Виктории (Моретты), дочери Вики, бывшей германской императрицы, – той самой принцессы, на которой позже надеялся жениться граф Герберт. Но некоторые из надменных и более консервативных членов семейства Гогенцоллернов, которых поддерживал в этом Бисмарк, сочли Сандро неподходящим женихом для Моретты из-за морганатического брака его родителей. В результате молодого принца Болгарии вынудили отказаться от всех притязаний на руку Моретты.

События достигли апогея в 1886 году, когда Сандро, разгневавший царя своей независимой позицией, был похищен русскими агентами и принужден подписать отречение под дулом пистолета – к восторгу Бисмарка и огорчению королевы Виктории, которая мечтала о свадьбе очаровательного принца и своей внучки Моретты.

Несмотря на эти препятствия и неодобрение со стороны некоторых членов семьи, Моретта все еще лелеяла надежду, что в один прекрасный день ей позволят выйти замуж за красавца Сандро. Именно в это время появились слухи об интересе графа Герберта к Моретте. Его выбор был одобрен отцом, немецким канцлером, который видел все преимущества брака между сыном и принцессой из рода Гогенцоллернов, в результате которого граф Герберт стал бы членом королевской семьи и укрепил бы свои связи с кайзером.

Сандро оказался менее постоянным в любви, нежели верная Моретта. Он воспылал нежными чувствами к Иоганне Лойзингер, оперной певице, с которой тайно сочетался браком в феврале 1889 года, всего за месяц до прибытия графа Герберта в Лондон. Из-за этой связи Сандро лишился своего титула принца и, приняв имя графа Хартенау, удалился от общественной жизни. Его судьба послужила предостережением для графа Герберта, который увидел, какие последствия может вызвать огласка его собственной связи с оперной певицей.

Что же случилось со всеми этими людьми впоследствии?

Сандро безвременно умер от перитонита в тридцать шесть лет и был похоронен в Софии, в своем бывшем Болгарском королевстве. Через год после его смерти состоялась помолвка лишившейся последней надежды Моретты с принцем Адольфом цу Шаумбург-Липпе, за которого она позже вышла замуж. Через десять лет после смерти мужа, в возрасте шестидесяти одного года, она вышла за русского авантюриста Александра Зубкова, который был вдвое моложе Моретты. Промотав состояние жены, он бросил ее, оставив без гроша. Моретта, от которой отреклась ее семья, умерла через два года.

Ирен Адлер тоже скончалась прискорбно молодой, и причина ее смерти неизвестна. В рассказе о событиях марта 1889-го, опубликованном всего два года спустя, в июле 1891-го, под названием «Скандал в Богемии», Уотсон пишет о «покойной Ирен Адлер», хотя и не уточняет детали. Возможно, ему были известны не все факты.

Как и принц Александр, граф Герберт фон Бисмарк удалился от общественной жизни, но не из-за скандала, связанного с оперной певицей. 10 марта 1890 года, всего через год после встречи с Шерлоком Холмсом, надменный молодой германский император Вильгельм II отправил его отца, Отто фон Бисмарка, в отставку. По его выражению, он устал от того, что его пожилой канцлер обращается с ним, как со школьником. Принц Отто умер в 1898 году, граф Герберт – в 1904-м.

Что касается Вильгельма II, то его судьба повторила судьбу его канцлера. После победы союзников над немецкой армией в 1918 году, в конце Первой мировой войны, ему пришлось отречься от престола и отправиться в изгнание в Голландию. Там он провел двадцать два года своей жизни и успел увидеть приход к власти Гитлера и начало Второй мировой войны. Однако ему не суждено было стать свидетелем падения Третьего рейха и второго за двадцать семь лет поражения Германии.

Глава десятая Женитьба и дружба 20 марта 1889 – 24 апреля 1891

Я рад, что у меня есть друг, с которым я могу обсудить результаты некоторых моих изысканий.

Холмс – Уотсону, «Голубой карбункул»

После дела о «Скандале в Богемии», отношения Холмса и Уотсона продолжились и стали почти прежними. Почти, но не совсем. Теперь Уотсон был женатым человеком, врачом, по горло занятым своей практикой. К тому же он жил в Паддингтоне, примерно в миле от своей прежней квартиры на Бейкер-стрит. Возобновление их прежних связей было постепенным процессом, и для этого требовалось время. Кульминация пришлась на лето 1889 года, затем, в течение 1890–1891 годов, был спад, что видно из примерной хронологии этого периода.

(Незаписанные дела 1889 года: «Пэредол Чэмбер»; Общество нищих-любителей; гибель британского парусника «Софи Эндерсон»; приключения Грайса Петерсонса на острове Юффа (Аффа)^[322]; отравление в Кэмберуэлле. Поскольку Уотсон вел записи об этих расследованиях, он определенно принимал в них участие.)

Как показывает хронология, расследование, связанное с Мэри Сазерлэнд («Установление личности»), Холмс вел через месяц после окончания дела о «Скандале в Богемии». Сам Холмс говорит, что не видел Уотсона несколько недель, что согласуется с предлагаемой хронологией. Между тем Холмс получил в знак признательности от своих бывших августейших клиентов два роскошных подарка: золотую табакерку с огромным аметистом на крышке от разряженного короля Богемии и великолепный перстень с бриллиантом удивительной чистоты от королевской семьи Голландии.

Во время расследования «Установления личности» у Холмса было на руках еще двенадцать дел, включая «запутанную историю», произошедшую в Марселе, и развод Дандеса. Последнее – единственное расследование Холмса, связанное с матримониальными проблемами. Это было малоприятное дело, в котором жена жаловалась на привычку мужа вынимать после каждой трапезы вставную челюсть и бросать ее в супругу. Возможно, таким образом он протестовал против отсутствия у нее кулинарных способностей. Поскольку Холмс занимался лишь незначительными частностями, то, вероятно, не углублялся в это дело. И слава богу.

Как и в «Скандале в Богемии», именно Уотсон первым связался с Холмсом в самом начале дела об «Установлении личности», заглянув однажды вечером на Бейкер-стрит. Во время этого визита появилась Мэри Сазерлэнд со своей необычной историей об исчезновении ее жениха в день свадьбы, и Уотсон снова был вовлечен в расследование, на что пошел весьма охотно. Фактически в пяти делах из девяти инициатива общения с Холмсом принадлежала Уотсону. Именно ему обязан Холмс делом о «Пальце инженера»: он привез на Бейкер-стрит одного из своих пациентов, мистера Хэдерли, чтобы тот рассказал свою историю. Это было одно из расследований, которые, как утверждает Уотсон, он смог подкинуть Холмсу. Вторым было происшествие с обезумевшим полковником Уорбэртоном, рассказ о котором Уотсон не опубликовал. В этот список также следует включить и дело о «Морском договоре»^[323], так как Холмс занялся им благодаря письму, присланному Уотсону его школьным приятелем, Головастиком Перси Фелпсом, который просил найти пропавший документ. И в этом случае Уотсон сразу же поспешил на Бейкер-стрит, чтобы изложить Холмсу все факты. Это свидетельствует о пламенном желании поддерживать контакты со своим старым другом.

Фактически во время расследования «Пяти апельсиновых зернышек» Уотсон временно переехал обратно на Бейкер-стрит: его жена гостила у своей тетушки. Возможно, это была та самая родственница, которая, как мы предположили в восьмой главе, жила в Эдинбурге и у которой Мэри Морстен проводила школьные каникулы. Однако следует отметить, что и пребывая на Бейкер-стрит, Уотсон продолжал заниматься своей практикой. Он посещал пациентов и, вероятно, днем возвращался в свой кабинет в Паддингтоне. Причиной участия Уотсона в деле о «Голубом карбункуле» стал еще один визит, который он нанес Холмсу 27 декабря, чтобы поздравить его с Рождеством.

Холмс же впервые посетил дом Уотсонов только в июне 1889 года, что становится очевидным, когда в «Приключении клерка» он осведомляется о здоровье миссис Уотсон. Следовательно, он не видел ее после «Знака четырех», то есть с сентября 1888 года, – более девяти месяцев.

Это подтверждают слова Уотсона о том, что, тогда как он постоянно навещал Холмса, ему лишь изредка удавалось уговорить своего старого друга заглянуть к ним с женой. Вероятно, у Холмса не было привычки наносить светские визиты кому бы то ни было. Однако создается впечатление, что он избегал встреч с миссис Уотсон, предпочитая ограничиваться исключительно дружбой с Уотсоном, как в старые времена на Бейкер-стрит. Он как будто игнорировал сам факт женитьбы Уотсона и существование его жены. Такое отношение приняло еще более резкую форму, когда, как мы увидим далее, Уотсон женился во второй раз. И тем не менее после первого визита к Уотсонам Холмс оттаял настолько, что заночевал у них в начале расследования дела о «Горбуне».

Некоторые комментаторы критиковали Уотсона за то, что он пренебрегал своей практикой и предоставлял заботиться о своих пациентах двум коллегам – Джексону, у которого была практика по соседству с ним в Паддингтоне, и Анструзеру, соседу в Кенсингтоне, пока сам странствовал с Холмсом. Некоторые даже усомнились в его профессионализме, предположив, что как доктору ему не хватало ответственности и от этого страдали пациенты. Однако это не так. Уотсон совершенно ясно утверждает, что его договоренность с Джексоном и, по-видимому, с Анструзером была взаимной и что он, в свою очередь, принимал их пациентов, когда возникала такая необходимость. В конце концов, у докторов, как и у всех людей, должен быть досуг.

А если проанализировать дела, мы увидим, что на самом деле Уотсон посвятил расследованиям всего несколько рабочих дней. Оставим пока что «Последнее дело Холмса» и рассмотрим только те зафиксированные расследования, которые имели место между 20 марта 1889 года («Скандал в Богемии») и ноябрем 1890 года («Шерлок Холмс при смерти»). За этот период, то есть за год и восемь месяцев, Уотсон провел одиннадцать дней вдали от своей практики. Тремя из этих расследований – «Установление личности», «Пять апельсиновых зернышек» и «Голубой карбункул» – друзья занимались вечерами, то есть не в рабочие часы. Если же возникали непредвиденные случаи, Уотсона подменял Джексон. Еще три дела – «Приключения клерка», «Человек с рассеченной губой» и «Союз рыжих» – выпали на уик-энд. Кабинет Уотсона, вероятно, был открыт по субботам, но почти наверняка был закрыт в воскресенье, и, таким образом, было потеряно всего три рабочих дня. Кроме того, в рассказе «Союз рыжих» Уотсон говорит, что, хотя основные события происходили в субботу, в тот день ему не нужно было навещать пациентов.

Каждое из дел, о которых повествуется в рассказах «Горбун», «Палец инженера» и «Шерлок Холмс при смерти», заняло целый день. Когда шло расследование дела о «Горбуне», о пациентах Уотсона позаботился Джексон – как, вероятно, и в двух других случаях. Выясняя обстоятельства дела о «Человеке с рассеченной губой», Уотсон вместе с Холмсом провел ночь в Кенте, но вернулся на Бейкер-стрит к завтраку и, вероятно, прибыл в Паддигнтон до того, как появился первый пациент.

Помимо «Последнего дела Холмса» только два расследования требовали длительного отсутствия – каждое из них заняло два полных дня. Это «Морской договор» и «Тайна Боскомской долины». Однако дело о «Морском договоре» имело место, по утверждению Уотсона, в то время года, когда «болеют мало». И хотя события «Тайны Боскомской долины» происходили, когда у Уотсона был длинный список пациентов, он договорился с Анструзером, чтобы тот взял на себя его практику.

Уотсон не привел подробности пяти незаписанных расследований 1889 года, и поэтому неизвестно, сколько рабочих дней потрачено на них. Но доктор наверняка организовал дела таким образом, чтобы пропустить как можно меньше рабочего времени, или же просил Джексона либо Анструзера позаботиться об его пациентах. В опубликованных рассказах нет свидетельства того, чтобы Уотсон в течение этого периода уезжал куда-то на длительное время, даже в отпуск. Тот факт, что в двух случаях миссис Уотсон отправлялась в гости одна, свидетельствует, что Уотсон был слишком занят своими профессиональными обязанностями, чтобы сопровождать ее. «Последнее дело Холмса», во время которого Уотсон уехал вместе со своим старым другом на континент, где пробыл около двух недель, было исключением. Мы рассмотрим его более детально в следующей главе.

Кроме участия в расследованиях, Уотсон также тратил часть своего свободного времени, записывая по вечерам предыдущие дела. Когда Холмс заходит к нему в начале «Приключения клерка», Уотсон замечает, что вчера вечером «разбирал свои старые заметки». Однако в тот период он не публиковал никаких рассказов об этих делах. Возможно, потому, что был слишком занят. А возможно, и по той причине, что, поскольку репутация Холмса была теперь широко известна по обе стороны Ла-Манша, больше не было необходимости пропагандировать профессиональное мастерство старого друга.

Практика Уотсона не страдала от его приключений с Холмсом – напротив, факты свидетельствуют об обратном. К лету 1889 года (дата расследования дела о «Горбуне»), всего через несколько месяцев после женитьбы и покупки практики в Паддингтоне, Уотсон явно был достаточно успешен. В рассказе об этом деле он упоминает о том, что «прислуга» уже отправилась спать. Одной из домашних работниц, несомненно, была горничная, взятая взамен неисправимой Мэри Джейн, которой, как мы знаем, было сделано предупреждение в марте того года. Другой, наверно, была кухарка. Кроме того, еще до начала дела о «Союзе рыжих» финансовое положение Уотсона настолько улучшилось, что он смог переехать в Кенсингтон – более фешенебельный и дорогой район, нежели Паддингтон. Это, несомненно, свидетельствует о его успехе в качестве практикующего врача.

Это и неудивительно. Пусть Уотсон и не был хирургом-консультантом высокой квалификации, он был способным и внимательным врачом общей практики. Это подтверждается тем, что он вылечил кондуктора вокзала Паддингтон от «тяжелой, изнурительной болезни», когда, по-видимому, не помогло другое лечение. В благодарность этот человек восхвалял Уотсона как врача, и в результате служащие вокзала пополнили список его пациентов. Возможно, этот кондуктор был одним из тех, кого Уотсон лечил бесплатно, потому что находил их случаи интересными с медицинской точки зрения. Холмс комментирует этот аспект профессионализма Уотсона в «Алом кольце».

Уотсон также был готов подняться с постели ночью, чтобы оказать помощь пациентам. Когда Холмс неожиданно заходит к нему как-то вечером без четверти двенадцать, Уотсон, уже собиравшийся ложиться спать, предполагает, что к нему пришли, чтобы позвать к пациенту. Он делает «недовольную гримасу», но готов отправиться туда и даже просидеть всю ночь у постели больного. Тем же летом 1889 года поздно вечером в квартиру Уотсонов прибыла миссис Уитни, чтобы попросить доктора найти ее мужа, одного из его пациентов. Он пропал два дня назад, и она подозревала, что муж в Ист-Энде, в притоне, где курят опиум. Несмотря на поздний час, Уотсон немедленно отправляется на поиски в экипаже. Миссис Уитни была подругой миссис Уотсон, но он реагировал бы аналогичным образом, кто бы из пациентов ни попросил о помощи.

В действительности Уотсон отнюдь не пренебрегал своими пациентами – напротив, он ставил их нужды превыше всего. В расследовании, предпринятом по просьбе Мэри Сазерлэнд («Установление личности»), Уотсон ограничивает свое участие вечерами, проводя день у постели тяжелобольного пациента. И это несмотря на то, что ему не терпится узнать об исходе дела.

Успех Уотсона в качестве врача общей практики, несомненно, был отчасти обусловлен его способностью к состраданию. Благодаря этому у него был подход к больным. Он сочувствовал людям, тревожился за некоторых из клиентов Холмса, особенно женщин. Однажды Холмс высказался об этом свойстве Уотсона в рассказе «Второе пятно»: «Прекрасный пол – это уж по вашей части». В «Москательщике на покое» он говорит о «врожденном обаянии» Уотсона, благодаря которому каждая женщина становится ему «сообщницей и другом». Совершенно очевидно, что женщины находили его привлекательным. Это также способствовало его успеху в качестве врача. Часто именно хозяйка дома выбирала семейного доктора, а Уотсон, надежный и внимательный, был превосходной кандидатурой.

И тем не менее, несмотря на то что исполнение профессиональных обязанностей отнимало у Уотсона много времени, он не мог противиться искушению поучаствовать в некоторых делах Холмса. Они манили его, как песня сирен, ибо жажда приключений была у него в крови. Играла тут роль и необходимость поддерживать уникальную мужскую дружбу с Холмсом, которая укрепилась за прошедшие восемь лет. Они не только были соседями по квартире на Бейкер-стрит, но и пережили вместе многие волнующие и опасные приключения. А когда Уотсон вновь оказался на Бейкер-стрит, в их отношения вернулся дух товарищества. В «Союзе рыжих» Уотсон сопровождает Холмса в Сент-Джеймс-Холл, где дает концерт Сарасате, прославленный испанский скрипач, а также засиживается со своим другом до утра за виски с содовой, обсуждая расследование.

Мэри Уотсон, умная, сердечная и великодушная женщина, понимала эту потребность мужа и ощущала – быть может, яснее, чем сам Уотсон, – силу союза между двумя этими мужчинами и всеми силами поощряла их дружбу. Менее благородная женщина могла бы попытаться разорвать подобный союз и, возможно, испортила бы таким образом собственные отношения с мужем. В «Тайне Боскомской долины» именно она уговаривает мужа сопровождать Холмса, в то время как Уотсон колеблется, принимать ли приглашение.

Сам Уотсон, кажется, стал яснее понимать характер их с Холмсом отношений с тех пор, как съехал с квартиры на Бейкер-стрит и больше не общался каждый день с Холмсом. Это позволило ему оценить свою собственную позицию.

«Трудно отказать Шерлоку Холмсу: его просьбы всегда так определенны и выражены таким спокойным и повелительным тоном», – замечает Уотсон в «Человеке с рассеченной губой». Он впервые так открыто высказывается о силе личности Холмса. Его реакция отчасти диктовалась искренним восхищением перед мощным интеллектом Холмса.

«Я так уважаю необычайные таланты моего друга, что всегда подчинялся его указаниям, даже если совершенно их не понимал», – признается он позже в рассказе «Шерлок Холмс при смерти».

Ни в одном из рассказов об их с Холмсом приключениях в период 1889–1891 годов нет и намека на раздражение, вызванное бесчувственностью или эгоизмом Холмса, которое ощущается в ранних рассказах. Когда Уотсон покинул Бейкер-стрит, 221b, он перестал испытывать напряжение, которое было неизбежно при таком тесном общении с Холмсом. Следовательно, на него больше не действовали наименее приятные качества его друга.

Сам Холмс прекрасно сознавал свое влияние на Уотсона и, по некоторым признакам, умышленно пользовался этим, чтобы манипулировать старым товарищем в своих целях.

«Я знаю, мой дорогой Уотсон, что вы разделяете мою любовь ко всему необычному, ко всему, что нарушает однообразие нашей будничной жизни», – говорит он в «Союзе рыжих», тем самым давая понять, что знает, как страстно Уотсон жаждет приключений. Тот сам открыто признается в этом в «Горбуне», описывая «полуспортивный азарт, то захватывающее любопытство, которое я всегда испытывал, участвуя в расследованиях Холмса».

Слова Холмса об «однообразии нашей будничной жизни» можно считать комментарием к образу жизни Уотсона – женатого человека и врача общей практики. Холмсу такое существование, должно быть, казалось слишком уж традиционным и нудным – как его собственное в те периоды, когда он не был увлечен расследованием. Иногда его отношение к профессиональным обязанностям Уотсона бывает бесцеремонным, даже эгоистичным, что видно из диалога, который Уотсон приводит в «Морском договоре».

«– Мои пациенты… – начал было я.

– О, если вы находите, что ваши дела интереснее моих… – сердито перебил меня Холмс».

В ответе Уотсона звучат чуть ли не виноватые нотки: «Я хотел сказать, что мои пациенты проживут без меня денек-другой, тем более что в это время года болеют мало». Холмс явно оказывает давление на Уотсона, чтобы тот отдал предпочтение его делам, а не нуждам своих пациентов.

Уотсон был не единственным из тех, кто ощущал силу личности Холмса. Миссис Хадсон тоже испытала ее на себе. В рассказе «Шерлок Холмс при смерти» она не вызвала доктора, оправдываясь тем, что Холмс, который серьезно болен, запретил ей это делать. Она признается Уотсону: «Вы знаете, какой он властный. Я не осмелилась ослушаться его».

Рассказ «Шерлок Холмс при смерти» иллюстрирует также черствость и холодность Холмса, уже упомянутые в одной из предыдущих глав. Эти свойства его характера еще ярче проявятся позже, в событиях, которые имели место в 1891 году.

В рассказе «Шерлок Холмс при смерти» Холмс обманывает и миссис Хадсон, и Уотсона, заставляя поверить, что он умирает. Он сообщает, что заразился редкой болезнью, распространенной среди кули, во время расследования в районе доков Ротерхита. Холмс даже доходит до того, что применяет румяна и вазелин и покрывает губы пчелиным воском, чтобы создать впечатление, будто у него лихорадка. Это еще один пример использования маскировки и его любви к театральности^[324]. Однако, судя по всему, Холмс и не думает о том, как все это подействует на миссис Хадсон и Уотсона – двух людей, которые искренне беспокоились о его здоровье. Он довел миссис Хадсон до слез, а Уотсон, в ужасе от прискорбного состояния своего старого друга, пришел в полное отчаяние. К тому же его «глубоко оскорбил» отказ Холмса принять от него медицинскую помощь. «Вы, Уотсон, – говорит Холмс, – в конце концов только обычный врач, с очень ограниченным опытом и квалификацией».

В защиту Холмса следует заметить, что цель этого изощренного обмана – заманить на Бейкер-стрит Кэлвертона Смита, который убил своего племянника Виктора Сэведжа и покушался на жизнь Холмса. Там его должен был арестовать инспектор Мортон. И тем не менее объяснения Холмса по поводу его поведения звучат не слишком убедительно. «Признайтесь, – говорит он Уотсону, – что умение притворяться не входит в число ваших многочисленных талантов. Если бы вы знали мою тайну, вы никогда не смогли бы убедить Смита в необходимости его приезда, а этот приезд был главным пунктом моего плана».

Это недалеко от истины. Уотсон был слишком честным по натуре, чтобы убедительно лгать. Но вряд ли благие намерения Холмса могут служить оправданием его мистификации, даже при том, что, рассыпавшись в извинениях, Холмс заверил Уотсона в уважении к его профессиональным качествам и пригласил в тот же вечер отобедать у Симпсона. Тем более что сам он получил не меньшее удовольствие от трапезы, чем Уотсон, поскольку голодал три дня, чтобы выглядеть изможденным. Его извинения не были достаточной компенсацией за эмоциональную травму, которую он нанес Уотсону и миссис Хадсон. Не говоря уже о том, что Уотсону пришлось бросить своих пациентов, чтобы поспешить к постели Холмса.

Вообще-то Холмса гораздо больше беспокоило успешное завершение дела, нежели чувства его старого друга и квартирной хозяйки. Поздравляя себя, он говорит, что разыграл свою болезнь «со старанием настоящего актера». И, как будто для того, чтобы еще больше оскорбить Уотсона, забывает о нем, хотя сам же попросил спрятаться за спинкой кровати, чтобы быть свидетелем. «Боже мой! Ведь я совершенно забыл о нем… Подумать только, что я упустил из виду ваше присутствие!» – восклицает Холмс, когда Уотсон выходит из укрытия.

Действительно, подумать только!

Уотсон не комментирует действия Холмса и его поведение и лишь выражает облегчение по поводу того, что его старый друг, слава богу, жив и здоров. Такая реакция – еще одно доказательство степени его уважения к Холмсу, а также собственного добродушия. Менее терпимый и снисходительный человек мог бы немедленно покинуть этот дом в гневе.

Однако Холмс нуждался в их дружбе не меньше, чем Уотсон, и доктору это было известно, хотя Холмс лишь изредка выражал свои чувства. Кроме Уотсона, у него не было друзей, которые бы навещали его, как он признается в «Пяти апельсиновых зернышках». «В гости ко мне никто не ходит», – добавляет он. Но, вероятно, он часто общался с Майкрофтом, по крайней мере в конце этого периода, что покажут дальнейшие события.

Холмсу очень не хватало общества Уотсона, особенно его умения слушать не перебивая. Доктор также был единственным человеком, с которым Холмс мог свободно делиться своими мыслями. «Вы умеете молчать, – говорит он Уотсону в „Человеке с рассеченной губой“. – Благодаря этой способности вы – незаменимый товарищ… Мне нужно с кем-нибудь поболтать, чтобы разогнать неприятные мысли».

А порой он ценил и советы Уотсона, а также практическую помощь, которую он мог оказать при расследовании. В рассказах «Горбун» и «Шерлок Холмс при смерти» Уотсон нужен был своему другу в качестве свидетеля событий. В деле о «Морском договоре» Уотсон находится при Перси Фелпсе в роли спутника и доктора, когда Холмс отсылает их обоих в Лондон, где они должны были переночевать на Бейкер-стрит. Познания Уотсона в медицине также пригодились в «Приключении клерка»: он спас жизнь Беддингтона, известного грабителя и взломщика сейфов, когда тот пытался покончить жизнь самоубийством.

И тем не менее во всех записях Уотсона, относящихся к 1889 году, встречаются указания на то, что Холмс предъявлял слишком высокие требования к своей дружбе с Уотсоном. Такая ситуация была для Уотсона слишком утомительной и даже вредной с психологической точки зрения. Его самооценка страдает в этот период, когда он сравнивает свои умственные способности с интеллектом Холмса. «Я не считаю себя глупее других, но, когда я имею дело с Шерлоком Холмсом, меня угнетает тяжелое сознание собственной тупости», – признается он в «Союзе рыжих».

Положение спасли два обстоятельства: переезд Уотсона в Кенсингтон и расследование дела такой огромной важности и конфиденциальности, что Холмс не мог рассказать о нем даже Уотсону.

В какой-то момент между 27 декабря 1889 года (предположительная дата дела о «Голубом карбункуле») и октябрем 1890 года (общепризнанная дата расследования «Союза рыжих») Уотсон продал свою практику в Паддингтоне и переехал в Кенсингтон. Правда, неизвестно, когда именно это произошло. Сам Уотсон мимоходом упоминает о перемене адреса в «Союзе рыжих». В своей лаконичной манере он роняет, что едет домой в Кенсингтон. Его дом находился возле Черч-стрит: в рассказе «Пустой дом» Холмс, переодетый старым букинистом, сообщает, что он сосед Уотсона, поскольку его магазин находится на углу Черч-стрит. Помимо этого эпизода, а также информации, что у Уотсона имеется «услужливый сосед» по фамилии Анструзер, мало что известно об этом. Даже точный адрес замаскирован. В «Последнем деле Холмса», которое будет подробнее рассмотрено в следующей главе, Уотсон описывает, как Холмс перелез через стену сада прямо на Мортимер-стрит, где остановил кэб. Однако поскольку в Кенсингтоне нет и никогда не было Мортимер-стрит, можно предположить, что Уотсон намеренно дал ложный адрес, чтобы скрыть настоящий. Так же он поступал и с другими фактами, например с личными именами и точным местоположением дома 221b по Бейкер-стрит.

В течение 1890 года было только три дела, отчеты о которых Уотсон записал. Хотя исследователи расходятся насчет того, что это за расследования, скорее всего, это были (согласно хронологии, приведенной ранее в этой главе) «Тайна Боскомской долины», «Союз рыжих» и «Шерлок Холмс при смерти». Последние два дела имели место после переезда Уотсона в Кенсингтон^[325].

Уменьшение числа дел Холмса, в которых принимал участие Уотсон, могло быть вызвано сменой адреса. Кенсингтон находился в двух милях от Бейкер-стрит – вдвое дальше, чем Паддингтон. Поэтому Уотсону было не так легко заскочить в свою бывшую квартиру, как он делал это в предыдущем, 1889 году. Хотя его новая практика была меньше, чем в Паддингтоне, он был очень занят. В «Тайне Боскомской долины» Уотсон говорит, что у него «очень много пациентов».

Как мы увидим в следующей главе, Холмс был также занят одним расследованием, которое отнимало у него много времени и требовало внимания в последней части этого периода.

Очевидно, Холмс не навещал Уотсонов в течение 1890 года. Уотсон участвовал в трех его делах, причем в двух случаях его вызывал Холмс – один раз телеграммой («Тайна Боскомской долины»), второй раз – через миссис Хадсон. Она взялась зайти к Уотсону, когда Холмс был болен («Шерлок Холмс при смерти»). Однако из ее слов ясно, чтопросьба о визите Уотсона исходила от самого Холмса. Вначале он отказывался от медицинской помощи, но наконец нехотя согласился, добавив: «В таком случае, позовите Уотсона».

Единственное дело, в котором Уотсон участвовал по собственной инициативе, – «Союз рыжих». Он «зашел на минутку» на Бейкер-стрит – единственный зафиксированный случай за весь 1890 год. По-видимому, в это время у него было мало пациентов, так как он говорит Холмсу: «Сегодня я свободен». И добавляет: «Моя практика вообще отнимает у меня не слишком много времени». Последнюю фразу, пожалуй, не следует понимать слишком буквально. Вероятно, таким образом Уотсон успокаивает свою профессиональную совесть. Правда, не исключено, что ему наскучила ежедневная рутина. В конце концов, ему было лет тридцать семь – тридцать восемь, и первая вспышка энтузиазма при возвращении в медицинскую профессию несколько угасла. Итак, когда образовалось свободное время, Уотсон почувствовал, что ему нужно как-то разнообразить жизнь, и отправился к Холмсу.

До «Тайны Боскомской долины» он был занят по горло, так что даже колебался, принимать ли приглашение Холмса ехать в Хирфордшир и расследовать дело. Только поддавшись на уговоры жены, Уотсон согласился. «Анструзер примет их вместо тебя. Последнее время у тебя очень утомленный вид. Я думаю, что перемена обстановки пойдет тебе на пользу», – уверяет она, тем самым выражая и понимание отношений между Уотсоном и Холмсом, и беспокойство заботливой жены о здоровье мужа.

Фактически к концу этого периода друзья медленно отдаляются друг от друга, все более поглощенные своей собственной жизнью. Уотсон это сознавал: он выражает чувство нарастающего разрыва в рассказе «Последнее дело Холмса».

«Тесная дружба», связывавшая Уотсона и Холмса, по словам доктора, «приобрела несколько иной характер». Между ноябрем 1890 года (дата дела «Шерлок Холмс при смерти») и ранней весной 1891 года Уотсон не видится с Холмсом и узнает о деятельности своего старого друга только из газет. Таким образом ему стало известно, что Холмс по просьбе французского правительства занимается каким-то делом чрезвычайной важности. Из двух коротких писем, которые Холмс прислал Уотсону из Нарбонна и Нима, стало ясно, что Холмс пробудет во Франции длительное время.

Поэтому Уотсон был совершенно не в курсе того факта, что Холмс также был занят еще более важным делом, которое в случае удачи стало бы его величайшим триумфом.

Глава одиннадцатая Последнее дело Холмса 24 апреля 1891 – 4 мая 1891

В тот день, Уотсон, когда я увенчаю свою карьеру поимкой или уничтожением самого опасного и самого талантливого преступника в Европе, вашим мемуарам придет конец.

Холмс, «Последнее дело Холмса»

Нет ничего удивительного в том, что Уотсон не знал, что в период с 1888 года (примерная дата дела о «Долине страха») по апрель 1891-го Холмс продолжал заниматься расследованием преступной деятельности профессора Мориарти. Холмс умышленно держал его в неведении и прежде, когда расследовал гораздо менее значительные дела. А поскольку в данном случае расследование было связано с секретной работой и тайным сбором информации, никакие подробности этого дела не должны были просочиться наружу. Причина была не в том, что Холмс не доверял Уотсону, – его друг не раз доказывал, что на его умение молчать можно положиться.

Молчание Холмса было отчасти обусловлено врожденной скрытностью, которая, как мы видели, была важным свойством его характера. Но главная причина заключалась в том, что это предприятие было сопряжено с опасностями. Мориарти, у банды которого было на счету более сорока убийств, вполне мог отдать приказ убить Уотсона, если бы заподозрил, что тот активно участвует в расследованиях Холмса. Что касается опасности, угрожавшей его собственной жизни, Холмс был готов рисковать. Очевидно не желая навлекать на Уотсона неприятности, Холмс с ноября 1890 года (дата дела «Шерлок Холмс при смерти») не предпринимал попыток связаться с другом. Правда, как нам известно, основную часть этого времени Холмс провел во Франции, работая по заданию французского правительства.

Как предположил Эдвард Ф. Кларк Младший в своем эссе «Исследование неизвестной истории», миссия во Франции могла быть связана с Мориарти. Кларк выдвигает теорию, что Холмс занимался возвращением картины, похищенной из Лувра организацией Мориарти. Однако в опубликованных рассказах нет доказательств, что это так.

Поскольку Уотсон ничего не знал о постоянном интересе старого друга к Мориарти, невозможно составить детальную хронологию дел Холмса в первые месяцы 1891 года. Опираясь на сжатые сведения, которые он изложил Уотсону, когда расследование близилось к концу, можно составить довольно связную картину хотя бы последней части этого расследования.

С тех пор как Холмс впервые столкнулся с Мориарти во время дела о «Долине страха», преподавательская карьера профессора была закончена. Хотя против него не было никаких доказательств, «темные слухи» вынудили его оставить кафедру математики в провинциальном университете, и профессор переехал в Лондон. Там он якобы зарабатывал на жизнь в качестве частного репетитора, готовя молодых людей к экзамену на офицерский чин. Для Мориарти это было понижением в должности. В силу сложившихся обстоятельств он попал на орбиту Холмса. Когда Мориарти поселился в Лондоне, Холмсу стало легче следить за его деятельностью. По-видимому, Мориарти прибыл в Лондон всего за три месяца до событий 24 апреля – следовательно, он ушел со своей университетской должности в декабре, в конце Михайлова (то есть осеннего) триместра.

Несмотря на то что Мориарти находился теперь ближе, добывать улики, которые нужны были, чтобы доказать в суде виновность профессора, было по-прежнему трудно. Как Холмс объясняет Уотсону, Мориарти никогда не был связан напрямую ни с одним преступлением. Они совершались членами его организации, а когда кого-то из них арестовывали, синдикат обеспечивал деньги для их защиты или для залога. И тем не менее на протяжении первых месяцев 1891 года расследование Холмса не только доставляло Мориарти значительные неудобства, но и сильно мешало его планам. К 24 апреля Холмсу требовалось всего три дня, чтобы завершить расследование. После этого Мориарти и его банда были бы арестованы инспектором Петерсоном, детективом из Скотленд-Ярда, который официально вел это дело.

Охота на Мориарти стала наивысшей точкой в профессиональной карьере Холмса. Он говорит Уотсону, что на его счету более тысячи расследований, и он чувствует себя усталым и разочарованным. Хотя Холмсу было всего тридцать семь, он серьезно подумывал о том, чтобы удалиться на покой. Но только после того, как Мориарти будет арестован. «Уверяю вас, Уотсон, что если бы мне удалось победить этого человека, если бы я мог избавить от него общество, это было бы венцом моей деятельности, я считал бы свою карьеру законченной и готов был бы перейти к более спокойным занятиям», – поделился он со своим старым другом. В последнем письме к Уотсону он пишет, что его «жизненный путь дошел до своей высшей точки».

Холмс мог себе позволить отойти от дел. Вознаграждение, которое он получил от скандинавского королевского семейства в 1888 году и совсем недавно от французского правительства, было достаточно щедрым, чтобы дать ему такую возможность. После ареста Мориарти со своей шайкой Холмс намеревался посвятить свое время и энергию химическим исследованиям. Однако пока что он не упоминает о планах поселиться в сельской местности или уехать за границу.

Важно рассмотреть психологическое состояние Холмса в тот период его жизни, так как, по моему мнению, оно значительно повлияло на его дальнейшие действия. В опубликованных рассказах имеются признаки того, что в течение этих трех лет Холмс страдал маниакальной депрессией. Возможно, ее вызвала утрата общества Уотсона и усугубили непосильный груз дел и более частое использование кокаина. В «Скандале в Богемии» Уотсон пишет, что Холмс «чередует недели увлечения кокаином с приступами честолюбия». Наркотик усиливал «высокое» и «низкое» состояние его ума. В рассказах этого периода Уотсон несколько раз упоминает странное поведение своего старого друга. В одном случае, в состоянии «безудержного волнения», Холмс поднял сжатые кулаки. В другой раз у него случился приступ «безудержного возбуждения», последовавшего за состоянием «такой подавленности», в каком Уотсон никогда его не видел. Думаю, повторение слова «безудержный» о многом говорит.

Холмс начал сомневаться в ценности всей своей работы и существования. Какой смысл во всем этом? Куда это ведет? В таком состоянии ума он утратил интерес к чему бы то ни было. «Вся моя жизнь – сплошное усилие избегнуть тоскливого однообразия будней», – признается он Уотсону в «Союзе рыжих».

Холмс начал искать утешения в природе, словно логика и разум больше его не удовлетворяли. В «Морском договоре» Уотсон описывает, как он рассматривает розу. И это человек, которому Уотсон поставил ноль за знания по ботанике!^[326] «Эта сторона его характера мне еще не была знакома, – замечает Уотсон, – я до сих пор ни разу не видел, чтобы он проявлял интерес к живой природе». Перед поединком с Мориарти Холмс выразил эту тягу к природе в более конкретной форме. «В последнее время, – говорит он, – меня… больше привлекало изучение загадок, поставленных перед нами природой, нежели те поверхностные проблемы, ответственность за которые несет несовершенное устройство нашего общества». Последнее замечание, несомненно, относится к преступлению и его раскрытию.

Подобная смена настроения обнаруживается также в изменившемся отношении к закону и правосудию и к своей собственной роли их защитника. В двух расследованиях этого периода, «Голубом карбункуле» и «Тайне Боскомской долины» (первое дело связано с кражей, второе – с обвинением в убийстве), Холмс готов позволить преступнику избежать судебного разбирательства. Он чувствовал, что делу справедливости лучше послужит снисходительность, нежели буква закона.

Такие перемены достигают апофеоза в его отношении к Мориарти. Этот человек не просто преступник – он воплощение зла. Нужно освободить общество от его присутствия, и, берясь за эту задачу, Холмс как бы возлагает на себя обязательство, которое сродни моральному, если не религиозному, крестовому походу.

К 24 апреля этот крестовый поход завершился. Благодаря небольшой оплошности Мориарти, суть которой Холмс не уточняет, сеть медленно накрывала профессора и его организацию. Были предприняты «последние шаги», и арест преступников должен был состояться в следующий понедельник, через три дня. И снова Холмс не уточняет, что это за последние шаги. Наверно, они были связаны с бумагами, которые Холмс хранил в своем бюро в синем конверте с надписью «Мориарти», в ящике под литерой «М». Позднее он попросит передать эти бумаги инспектору Петерсону. Эти документы были чрезвычайно важны для признания членов банды Мориарти виновными на суде.

Поскольку в этих бумагах содержались столь важные доказательства, Холмс проявил поразительную безответственность, оставив их в бюро у себя дома. Он знал, что люди Мориарти вполне способны по приказу профессора вломиться в дом и украсть документы. Фактически в ту самую ночь была сделана попытка поджечь квартиру на Бейкер-стрит, 221b. К счастью, был нанесен лишь небольшой ущерб. Небрежности Холмса нет оправдания – если только у него не было веских оснований считать, что документы будут в большей безопасности у него дома, нежели у инспектора Петерсона. Хотя он никого прямо не обвиняет, в опубликованных рассказах есть намек на то, что к Мориарти поступала информация о тактике Холмса при сборе улик против него.

«Ему становился известен каждый шаг, который я предпринимал для того, чтобы поймать его в свои сети», – рассказывал Холмс Уотсону. Сам Мориарти сообщил Холмсу, что знает «каждый ход» в его игре. Это признание – как бы намек на то, что у него есть осведомитель в Скотленд-Ярде.

Об инспекторе Петерсоне ничего не известно. В опубликованных рассказах он больше не упоминается. Это говорит о том, что, в отличие от Лестрейда и других детективов Скотленд-Ярда, он никогда не встречался с Холмсом ни в одном другом расследовании – ни до, ни после дела Мориарти. Как офицер полиции Петерсон был некомпетентен. Он позволил сбежать не только Мориарти, но и полковнику Морану, начальнику штаба профессора, а также двум другим членам банды. Петерсон также передал Холмсу неверную информацию.

Все это свидетельствует о том, что Петерсон или кто-то из его коллег состоял на жалованье у Мориарти и что Холмс это подозревал. К сожалению, бывают коррумпированные полицейские, и это объясняет, почему Мориарти знал заранее каждый ход Холмса и каким образом ему вместе с некоторыми членами шайки удалось избежать ареста. Возможно, в этом причина необъяснимого поведения Холмса, державшего такие важные документы в своем бюро. Когда Холмс инструктировал Уотсона, чтобы тот передал конверт Петерсону, у него, конечно, не было выбора. Какие бы подозрения он ни питал относительно Петерсона или одного из его коллег, инспектор официально вел это дело. А поскольку не было доказательств против него или какого-нибудь другого полицейского, Холмс обязан был довести любые улики до сведения Скотленд-Ярда.

Был у Мориарти осведомитель в Скотленд-Ярде или нет, такой поворот событий встревожил его настолько, что, отбросив все претензии на респектабельность, утром 24 апреля он лично явился к Холмсу. Он пришел без предупреждения, застав Холмса врасплох. Правда, у того хватило присутствия духа, чтобы, когда Мориарти вошел в комнату, сунуть в карман халата револьвер, который он из предосторожности держал в ящике своего стола. Фактически это была первая встреча противников лицом к лицу. Она показывает, что профессор готов был предпринять отчаянные меры, чтобы защитить себя и свою организацию.

Причина его прихода была проста. Он хотел пригрозить Холмсу, что, если тот не прекратит расследование, профессор лично отдаст приказ его убить. Как предстояло вскоре обнаружить Холмсу, это была не просто угроза. Он также знал, что бесполезно обращаться за помощью в полицию. Агенты Мориарти были слишком многочисленны, и роковой удар мог быть нанесен в любое время и в любом месте.

Как, вероятно, и ожидал Мориарти, Холмс отказался бросить расследование. Профессор был в высшей степени умен, и, в то время как Холмс составлял на него досье, Мориарти также собирал информацию о своем противнике.

После ухода Мориарти Холмс в середине дня направился на Оксфорд-стрит по какому-то делу, суть которого не уточняет. Пока он находился в том районе, были совершены две попытки покушения на его жизнь. Первая имела место на углу Бентинк-стрит и Уэлбек-стрит: его чуть не переехал фургон, запряженный двумя лошадьми, мчавшимися с большой скоростью. Вторая попытка была сделана вскоре после этого на Вир-стрит, где с крыши дома свалился кирпич и упал в нескольких дюймах от Холмса. Мориарти, не теряя времени, осуществил свою угрозу.

Холмс подозвал полисмена, но не смог доказать, что это было сделано намеренно. На крыше обнаружили сложенные кирпичи и куски шифера: скоро должен был начаться ее ремонт. Один кирпич могло случайно сдуть ветром.

После этого Холмс посетил своего брата Майкрофта в его квартире на Пэлл-Мэлл, благоразумно добравшись туда в кэбе. Хотя он не уточняет цели этого визита, вероятно, Холмс хотел оговорить с братом, как распорядиться его имуществом в случае его смерти. В свете событий того дня такая возможность вырисовывалась все определеннее.

Проведя день с Майкрофтом, он направился к Уотсону в Кенсингтон. Хотя Холмс уже принял решение уехать за границу и вернуться только после ареста Мориарти и его банды, идея пригласить Уотсона с собой, вероятно, появилась только во время визита к брату. Вообще-то ее мог предложить Майкрофт. Он, конечно, очень беспокоился о безопасности Холмса, и мысль о том, чтобы тот путешествовал вместе со спутником, который к тому же был доктором и привык спокойно действовать в критической ситуации, представлялась крайне разумной.

Самому Холмсу эта идея явно пришлась по вкусу, хотя он и сознавал опасность, грозившую Уотсону в том случае, если он примет это предложение. Однако и Майкрофт и Шерлок наверняка были убеждены, что если план будет тщательно продуман, риск минимален. Должно быть, братья детально обсудили в тот день как распоряжения относительно имущества Холмса, так и этот план. Их стратегия была такова: если Уотсон согласится сопровождать Холмса на континент, ему следует в тот же вечер отправить с посыльным свой багаж на вокзал Виктория, не указав пункт назначения. Назавтра ранним утром тот же человек должен нанять экипаж, причем не брать ни первый, ни второй кэб, который попадется ему навстречу. Затем Уотсон должен поехать на Стрэнд, к Лоусерскому пассажу. Ему нужно пройти через весь пассаж и очутиться на другом его конце ровно в четверть десятого. Там его будет ждать двухместная карета. Извозчиком, неизвестным Уотсону, был Майкрофт. Это еще один пример врожденной скрытности Холмса. Не было никаких причин, по которым Уотсону не следовало об этом знать. Экипаж отвезет его на вокзал Виктория как раз вовремя, чтобы сесть на экспресс, следующий на континент. Холмс будет ждать Уотсона в зарезервированном купе первого класса, втором от начала.

План казался безупречным. Было мало шансов, что Мориарти узнает о нем и пошлет своих агентов выслеживать их. Ни одному из них не могло прийти в голову, что Мориарти будет лично их преследовать и попытается убить.

Однако Холмсу вскоре напомнили о том, что его жизнь в опасности, пока он находится в Лондоне. По пути в Кенсингтон, где он собирался рассказать Уотсону о своем плане, на него напал один из людей Мориарти, который следил за ним в тот день. Будучи хорошим боксером, Холмс нокаутировал его и сдал полиции. Однако по-прежнему оставалась угроза в лице полковника Морана, начальника штаба Мориарти. Он был превосходным стрелком и, как уже было известно Холмсу, у него имелось духовое ружье, изготовленное по заказу Мориарти фон Хердером, слепым немецким механиком. Прибыв в дом Уотсона, Холмс первым делом закрыл ставни, опасаясь выстрела из духового ружья. Это было идеальное оружие, мощное и бесшумное, которое Моран спустя три года использует для зловещей цели.

В тот вечер 24 апреля, когда Холмс вошел в кабинет Уотсона, доктор был один. Миссис Уотсон уехала погостить к знакомым, и он предполагал провести вечер за чтением. Уотсон не видел Холмса несколько месяцев – вероятно, с ноября 1890 года, когда произошли события, описанные в рассказе «Шерлок Холмс при смерти». Он считал, что Холмс все еще находится во Франции, занимаясь важным расследованием по просьбе французского правительства, поэтому появление Холмса явилось полной неожиданностью – как и предложение отправиться вместе с ним на неделю на континент. Однако когда его старый друг объяснил причину, стоявшую за этой просьбой, – угрозу его жизни со стороны профессора Мориарти, – Уотсон согласился не раздумывая. У него тогда было немного пациентов, и он знал, что Анструзер, «услужливый сосед», охотно согласится заменить его на время отсутствия.

«Вы, я думаю, ничего не слышали о профессоре Мориарти?» – прямо спрашивает Холмс, и Уотсон отвечает: «Нет».

Заявление Уотсона о неведении относительно существования Мориарти вызвало насмешливые комментарии некоторых критиков. Однако оно вполне объяснимо, если сопоставить даты публикации двух рассказов – «Долина страха» и «Последнее дело Холмса». «Последнее дело…» было впервые опубликовано в журналах «Стрэнд» и «Макклюрз» в декабре 1893 года, то есть через два года и девять месяцев после описанных там событий. «Долина страха» была напечатана в «Стрэнде» гораздо позже: она выходила выпусками с сентября 1914 года по май 1915-го. Поэтому в то время, когда было опубликовано «Последнее дело Холмса», читатели Уотсона ничего не знали ни о Мориарти, ни о столкновении с ним Холмса в 1888 году, при расследовании дела о «Долине страха».

Поэтому явное неведение Уотсона насчет Мориарти, обнаружившееся, когда Холмс зашел к нему в тот вечер 24 апреля 1891 года, – всего лишь художественный прием. Автор воспользовался им, чтобы сообщить читателям необходимую информацию о профессоре и его преступной деятельности. Этот прием несколько неуклюж, но в данных обстоятельствах у рассказчика не было другого выхода. Если бы Уотсон сказал, что знает о Мориарти, но тем не менее позволил Холмсу рассказать о профессоре и его карьере, это было бы еще более нелепо. Рассказ Холмса о Мориарти почти наверняка имел место во время дела о «Долине страха» в 1888 году, и Уотсон перенес его в «Последнее дело Холмса», события которого разворачиваются в 1891 году.

Зная о том, что за ним, вероятно, следовали до Кенсингтона, Холмс отказался переночевать у Уотсона, так как это могло навлечь опасность на его друга. Когда он уходил, то из предосторожности перелез через заднюю стену сада, попав на Мортимер-стрит^[327], где нанял кэб. Неизвестно, куда он направился, – возможно, в какую-нибудь маленькую гостиницу или, что вероятнее, в одно из пяти укромных мест, которые имелись у Холмса в разных частях Лондона. Он хранил там кое-что из одежды и реквизита для переодеваний. На следующее утро, когда Уотсон встретился с ним в купе первого класса континентального экспресса, Холмс предстал в обличье пожилого итальянского священника. Он, конечно, не возвращался на Бейкер-стрит, где в ту ночь в его квартире вспыхнул пожар – к счастью, без серьезных последствий. Не зафиксировано, какова была реакция миссис Хадсон на поджог ее дома.

Между тем Уотсон занялся упаковкой чемоданов перед заграничной поездкой, а затем, согласно инструкциям Холмса, заранее отослал багаж на вокзал Виктория. Он также договорился с Анструзером, чтобы тот позаботился о его пациентах. На следующее утро после завтрака Уотсон отправился на вокзал, причем выполнял инструкции Холмса буквально.

Несмотря на эти предосторожности, Мориарти обнаружил, куда они направляются – вероятно, проследив, куда был отправлен багаж Уотсона. Это было единственное уязвимое место в плане Холмса. Если один из агентов Мориарти вел наблюдение за домом Уотсона, он легко мог последовать за посыльным на вокзал Виктория. Затем он известил Мориарти, а тот, подкупив носильщика, который погрузил багаж в поезд, узнал, что место назначения – Париж. Иначе нельзя объяснить внезапное появление Мориарти на вокзале как раз в тот момент, когда континентальный экспресс отходил от станции. Он опоздал на поезд, но Холмс сразу же сообразил, что Мориарти сделает то же, что при данных обстоятельствах сделал бы он сам: наймет экстренный поезд^[328] и отправится в погоню.

Уотсон предложил организовать арест Мориарти, но об этом не могло быть и речи, так как в таком случае сбежали бы остальные члены банды Мориарти. Несмотря на то что Мориарти представлял собой угрозу, он должен был пока оставаться на свободе. Чтобы ускользнуть от него, Холмсу пришлось в последнюю минуту внести некоторые незначительные изменения в свой план. Вероятно, он намеревался ехать в Дувр, откуда они с Уотсоном перебрались бы на пакетботе в Кале, а затем поехали на поезде в столицу Франции.

Вместо этого Холмс решил ехать через Ньюхейвен и Остенде в Брюссель. Таким образом, когда поезд остановился в Кентербери, они с Уотсоном сошли, оставив свой багаж. Уотсон, которому нравилось воображать себя бывалым путешественником после его приключений в Афганистане, не стал расстраиваться из-за этой потери. Как сказал Холмс, они легко могли приобрести пару ковровых саквояжей и купить все, что им понадобится во время путешествия. Он был оптимистичен насчет того, что именно предпримет Мориарти, обнаружив, что его провели, – слишком оптимистичен, как докажут дальнейшие события. Холмс предположил, что Мориарти проследует до Парижа, установит местонахождение их багажа в камере хранения и будет там ждать два дня, чтобы они пришли за своими вещами. На самом деле, как мы увидим, он не сделал ничего подобного.

Сойдя в Кентербери, Холмс и Уотсон наблюдали из-за груды тюков, как мимо станции проследовал экстренный поезд Мориарти. Затем они направились в Ньюхейвен и в тот же вечер, то есть 25 апреля, прибыли в Брюссель.

Дальнейшее их расписание можно установить довольно детально. В Брюсселе они провели в отеле следующие два дня, 26 и 27 апреля. Во вторник утром, 28 апреля, они направились в Страсбург, откуда Холмс послал телеграмму в Скотленд-Ярд. Хотя содержание ее неизвестно, он, по-видимому, просил сообщить об аресте Мориарти и членов его банды – их должны были схватить накануне. Должно быть, Холмс предполагал, что Мориарти, потерпев неудачу в Париже, вернется в Лондон. В тот же вечер он получил ответ от Скотленд-Ярда. Ему сообщали, что Мориарти избежал ареста, но все остальные члены шайки схвачены. Однако последнее не соответствовало действительности и указывало на некомпетентность инспектора Петерсона. Фактически удалось сбежать троим из банды Мориарти, в том числе полковнику Морану.

Естественно, Холмса сильно разозлила эта неудача полиции, и он ясно сознавал опасность, которая грозила ему и Уотсону из-за того, что Мориарти все еще на свободе. Он тщетно уговаривал Уотсона немедленно вернуться в Англию. Они спорили по этому поводу в течение получаса в ресторане своего отеля, но Уотсон остался непреклонен. Он отказался уезжать, так как был очень предан Холмсу, к тому же его манила перспектива захватывающих приключений. В ту же ночь, 28 апреля, они уехали из Страсбурга в Женеву, а оттуда совершили прогулку пешком по долине Роны. Они перебрались через заснеженный перевал Гемми в Альпах к Интерлакену и, наконец, двинулись к деревушке Мейринген. Их сопровождал проводник – по крайней мере, на каком-то этапе путешествия.

Уотсон наслаждался этой прогулкой, которая длилась неделю. Вероятно, это были его первые настоящие каникулы с тех пор, как он вернулся к медицинской практике. При его любви к природе он оценил красоту пейзажа: весеннюю зелень долин, составлявших контраст с белым снегом на вершинах гор. Холмс также пребывал в приподнятом настроении, хотя все время был начеку, помня об опасности со стороны Мориарти. Однако он по-прежнему собирался оставить дела, как только Мориарти будет арестован.

3 мая они прибыли в Мейеринген, живописную швейцарскую деревушку, расположенную в долине Хазли, на высоте почти две тысячи футов. Там они остановились на ночь в гостинице «Англия». Ее владельцем был Петер Штайлер-старший, который превосходно говорил по-английски, так как три года прослужил кельнером в отеле «Гровнер» в Лондоне.

В то время как можно точно установить маршрут Холмса и Уотсона, передвижения Мориарти не так легко проследить. По-видимому прибыв на экстренном поезде в Дувр и обнаружив, что Холмса и Уотсона нет на пакетботе, Мориарти понял, что они сошли с поезда в Кентербери и направились в Ньюхейвен. Наверняка для него было очевидно, что они последуют за своим багажом в Париж. Но если не в Париж, куда еще они могли поехать? Возможным вариантом представлялся Брюссель, откуда брали начало многие европейские маршруты. Холмс был не единственным, кому хватало воображения, чтобы поставить себя на место другого.

На самом деле у Мориарти не было необходимости самому отправляться в Брюссель. Поскольку его организация была международной, он мог просто телеграфировать агенту в Брюсселе, поручив навести справки, и ждать ответа в Дувре. Возможно, именно тогда он послал за полковником Мораном, чтобы тот к нему присоединился. Есть доказательства, что Мориарти был один, когда прибыл на вокзал Виктория: Холмс упоминает только Мориарти, а Уотсон увидел лишь одного человека (высокого мужчину), который пытался проложить себе путь в толпе.

Наведение справок в Брюсселе не заняло много времени. И Холмс, и Уотсон, очевидно, путешествовали под собственными именами – ничто в опубликованных рассказах не указывает на противоположное. В Брюсселе было ограниченное число отелей, где они могли остановиться. К тому же Холмс с Уотсоном пробыли в этом городе целых два дня, и, таким образом, у агента Мориарти было достаточно времени, чтобы выследить друзей и раскрыть их планы: отправиться в Страсбург, а оттуда в Женеву. Он даже мог поселиться в том же страсбургском отеле и подслушивать их разговоры. Как мы видели, они открыто обсуждали вопрос о возвращении Уотсона в Англию в ресторане отеля. Как только планы Холмса и Уотсона были раскрыты, оставалось лишь телеграфировать Мориарти.

Вряд ли Мориарти и полковник Моран сами поехали в Женеву и следовали за двумя друзьями, когда те совершали прогулку по долине Роны. Оба были заметными фигурами: полковник со своими длинными усами с сильной проседью и Мориарти, высокий и худой, с внешностью профессора. Более вероятно, что Мориарти нанял сообщника, – возможно, того самого мальчика-швейцарца, сыгравшего такую важную роль в дальнейших событиях. Он должен был подобраться к «дичи», в то время как Мориарти с полковником затаились в каком-то удобном месте, ожидая дальнейших сведений о передвижениях Холмса и Уотсона. А потом они сопровождали друзей в нанятом экипаже.

Холмс осознавал грозящую ему опасность и во время путешествия по долине был всегда настороже. Он проверял, не идет ли кто-нибудь за ними по пятам, и пристально вглядывался в лицо каждого встречного путника. Один раз он поднялся на скалу, чтобы оглядеться, когда поблизости свалилась каменная глыба. Можно с уверенностью сказать, что днем 4 мая Мориарти и полковник Моран прибыли в Мейринген и к ним присоединился мальчик-швейцарец – один из агентов Мориарти. Вероятно, у них была заранее назначена там встреча.

В тот же день, 4 мая, по совету герра Штайлера, Холмс и Уотсон отправились на прогулку в горы, собираясь посетить маленькую деревушку Розенлау. Также по рекомендации хозяина гостиницы они немного отклонились от своего маршрута, чтобы посетить Рейхенбахский водопад – место, привлекавшее туристов.

Уотсон дает яркое описание водопада. Вода, в которую вливались растаявшие снега, стремилась вниз, в глубокое скалистое ущелье, и от нее во все стороны летели брызги. Он также говорит о реве воды и головокружении, которое почувствовали и он, и Холмс, когда заглянули в пропасть, направляясь по тропинке к вершине водопада. Эта тропинка вела в тупик. Когда они добрались до верхней точки водопада, то обнаружили, что нет иного пути, кроме как вернуться по той же тропинке.

В то время как они там стояли, прибежал мальчик-швейцарец с письмом якобы от герра Штайлера. В нем содержалась просьба вернуться в гостиницу и оказать медицинскую помощь английской леди, которая только что прибыла. Она умирала от чахотки. Это был ловкий ход, так как злоумышленники взывали к чувствам Уотсона как врача и соотечественника. Он с тяжелой душой оставил Холмса, но они договорились встретиться вечером в Розенлау. Немного успокаивало Уотсона то, что швейцарец вызвался сопровождать Холмса в качестве проводника.

Отправляясь в путь, Уотсон оглянулся. Холмс стоял, прислонившись спиной к скале и скрестив на груди руки, и смотрел вниз, на несущуюся воду. «Я не знал тогда, что больше мне не суждено было видеть моего друга», – добавляет Уотсон.

По пути в гостиницу Уотсон столкнулся с человеком, одетым в черное, который шел очень быстро. Однако не узнав в нем того высокого мужчину, которого видел на вокзале Виктория, Уотсон не обратил на него внимания. Полковника Морана не было видно – он, вероятно, где-то затаился. Вот так они встретились: Уотсон спешил по делу милосердия, Мориарти – мщения.

Если бы у Мориарти была возможность выбрать место финальной схватки с Шерлоком Холмсом, он не мог бы найти более драматичную обстановку. Сверкающие черные скалы, ревущий поток, огромная пропасть создавали впечатление первобытного пейзажа или самого ада. Это впечатление еще усиливается тем, что Уотсон употребляет такие слова, как «бездонная пропасть», «кипящий колодец» и «неизмеримая глубина», а «доносившееся из бездны бормотание, похожее на человеческие голоса» напоминает ему о воплях истязаемых душ. Это сама стихия. В этих угольно-черных скалах воздух и вода слились с землей, а также с огнем: брызги поднимаются, «словно дым из горящего здания».

В таких декорациях Холмс и Мориарти обретают сверхчеловеческие свойства: Холмс, ангел света, вовлечен в схватку с силами тьмы, которые воплотились в Мориарти – фигуре, сходной с Сатаной. Природа наделила его, подобно Сатане, феноменальными талантами, но он предпочел использовать их, творя зло. Джон Мильтон описал подобный пейзаж в «Потерянном рае», в котором он пишет о «дикой Бездне», состоящей

Холмс ожидал Мориарти. Он уже догадался, что письмо – уловка, вымышленная с целью заманить Уотсона в гостиницу. Холмс был готов к финальной схватке, зная, что она будет смертельной. Для обоих мужчин это было дело чести. Каждый стремился выполнить свои личные клятвы: Холмс – освободить общество от зловещего присутствия Мориарти, Мориарти – уничтожить Холмса.

Это была не какая-нибудь безобразная драка, а дуэль с соблюдением джентльменских правил – по крайней мере, со стороны Холмса. Холмс отложил в сторону свой альпеншток, чтобы уравнять силы с безоружным Мориарти. Однако хотя Мориарти «любезно» разрешил Холмсу написать прощальное письмо Уотсону, он не упомянул о том, что где-то наверху, над Рейхенбахским водопадом, спрятался полковник Моран, который должен уничтожить Холмса, если тот уцелеет.

Насколько честным был поединок – это спорный вопрос. Оба соперника были высокими и сходного сложения. Но Холмс, несомненно, был моложе и в лучшей форме. Мориарти же мог противопоставить этому свое отчаянье. Ему нечего было терять, и он готов был рискнуть всем в этой последней схватке.

Узкая тропинка, на которой им предстояло сражаться, скользкая от брызг и пены, не давала шансов на превосходство ни одному из них. Было делом случая, кто первым поскользнется и упадет за край пропасти. Но даже на таком ограниченном и опасном пространстве у Холмса было явное преимущество перед Мориарти. Он владел баритсу^[329], японским видом борьбы, при которой используются приемы сохранения равновесия.

Когда Мориарти ринулся вперед и схватил Холмса за руки, тому удалось вырваться, в результате чего его противник потерял равновесие. Через несколько секунд Мориарти, как мильтоновский Сатана, с воплем рухнул в пропасть.

Глава двенадцатая Великая пауза 4 мая 1891 – 5 апреля 1894

Человек – это неразрешимая загадка.

Холмс, «Знак четырех»

Можно лишь догадываться о том, что испытывал Холмс, когда наблюдал, как Мориарти летит вниз, в пропасть у подножия Рейхенбахского водопада. Должно быть, огромное облегчение оттого, что не он, а его смертельный враг проиграл финальную битву. Смерть Мориарти была его полным триумфом, кульминацией дела всей жизни, посвященной борьбе с преступлениями. Но, судя по его дальнейшим действиям, чувство выполненного долга и ликование умерялись другими, менее радостными чувствами.

Теперь, когда Мориарти был мертв, ничто не мешало Холмсу направиться по тропинке, которая привела сюда, и вернуться в Мейринген. Там он встретился бы с Уотсоном, который, естественно, поспешит обратно, обнаружив, что письмо, которое передал швейцарский юнец, – фальшивка. Вместо этого Холмс решил инсценировать свою смерть и исчезнуть.

Впоследствии он скажет Уотсону, что эта идея осенила его в считанные доли секунды, когда тело Мориарти еще не успело долететь до дна ущелья. Однако его объяснение мотивов, которые привели к такому решению (как и извинения, когда он притворился смертельно больным в рассказе «Шерлок Холмс при смерти»), не особенно вразумительно. По словам Холмса, он знал, что три члена организации Мориарти все еще на свободе и поклялись его убить. Несомненно, они не колеблясь отомстят ему, как только узнают о смерти Мориарти. Но если бандиты поверят, что Холмс также погиб в Рейхенбахском водопаде, они начнут действовать более открыто и ему будет легче выследить их и отдать в руки правосудия.

Но ведь в то время, когда Холмс принял это решение, он еще не мог знать, что три члена банды Мориарти избежали ареста. В телеграмме, присланной ему в Страсбург Скотленд-Ярдом, было сказано, что все люди Мориарти были схвачены. Холмс даже не был в курсе того, что полковник Моран не только на свободе, но в эту самую минуту занял позицию над Рейхенбахским водопадом, с тем чтобы убить его, если он уцелеет в схватке с Мориарти. Присутствие там полковника Морана, как впоследствии признает Холмс, было для него полной неожиданностью.

Таким образом, Холмс узнал, что три члена шайки сбежали, несколько позже. Тогда-то ему и пришло в голову использовать эту информацию, чтобы объяснить мгновенное решение, которое он якобы принял, когда тело Мориарти летело в пропасть. Кроме того, он вскоре столкнулся с Мораном и понял: полковник знает, что он жив, и известит об этом своих сообщников. Уже по одной этой причине слова Холмса звучат неправдоподобно. На самом деле реальные мотивы, по которым Холмс решил инсценировать свою смерть и исчезнуть, более сложны, нежели туманное объяснение, которое он впоследствии дал Уотсону.

Как мы видели, Холмс переживал в тот период психологический стресс. Еще до схватки с Мориарти у Рейхенбахского водопада он серьезно подумывал о том, чтобы закончить карьеру сыщика ради спокойной частной жизни и заняться химическими исследованиями. И только постоянная угроза обществу, которую представлял Мориарти, мешала ему уйти в отставку. Смерть Мориарти устранила это препятствие. Почему же тогда Холмс не вернулся в Англию и не осуществил задуманное? Почему вместо этого решил заставить всех поверить, будто он умер?

Представляется весьма вероятным, что смерть Мориарти оказалась бо́льшим эмоциональным потрясением, нежели сознавал или готов был признать Холмс. В конце концов, он посвятил не менее трех лет сбору улик против этого человека и его организации. Это стало главной целью его существования, к которой сходились все планы и устремления, – чуть ли не смыслом жизни. А теперь ничего этого больше не было.

Возможно, наблюдая, как тело Мориарти летит в пропасть, в забвение, Холмс испытывал ощущение потери, а то и тяжелой утраты. Когда умер Мориарти, обладатель могучего интеллекта, в живых не осталось никого, с кем Холмс мог померяться силами. По сравнению с покойным профессором все остальные противники казались ему недостойными усилий. Жизнь действительно стала скучной и заурядной.

Не следует также забывать, что, когда Холмс стоял на тропинке над водопадом лицом к лицу с Мориарти, он психологически был готов к смерти. Хотя он почувствовал облегчение, оставшись в живых, не исключено, что у него появилось какое-то извращенное ощущение, будто его обманули.

Мысль о собственной смерти приходила ему на ум и до схватки у Рейхенбахского водопада. Он уже играл с этой идеей в рассказе «Шерлок Холмс при смерти», используя театральный грим, чтобы придать себе вид умирающего. Хотя это частично объясняется любовью Холмса к театральности, за такой маскировкой вполне могли стоять и более мрачные мотивы. Поскольку у Холмса бывали периоды маниакальной депрессии, возможно, мысль «а каково это – умереть?» уже посещала его прежде. Правда, это не говорит о том, что он подумывал о самоубийстве. В деле о «Квартирантке под вуалью» он отвечает Юджинии Рондер, когда она угрожает убить себя, такими словами: «Ваша жизнь не принадлежит вам. Не поднимайте на нее руку». Это свидетельствует о том, что Холмс был против самоубийства^[330]. Однако идея инсценировать свою смерть и исчезнуть, сменив имя и начав новую жизнь, теперь, когда он потерял Мориарти, скорее всего, оказалась непреодолимой.

Сам Холмс мог и не подозревать о том, какие сложные эмоции подсказали такое решение. Что касается исчезновения, то тут нет ничего необычного. Стремление исчезнуть свойственно многим людям, страдающим от стресса, и связано с необходимостью убежать от действительности с ее неразрешимыми проблемами, однако тут может иметь место и более глубокое, неосознанное желание уйти от себя и стать кем-то другим.

С практической точки зрения ничто не мешало Холмсу осуществить его решение. У него не было иждивенцев, а перед тем, как покинуть Англию, он договорился с Майкрофтом о том, как распорядиться его имуществом в случае его смерти. По-видимому, у Холмса было при себе достаточно денег, чтобы оплатить продолжительное пребывание на континенте.

Хотя всего четыре месяца назад он наблюдал реакцию Уотсона на его притворную болезнь («Шерлок Холмс при смерти»), сомнительно, чтобы Холмс задумывался о том, каким потрясением будет его смерть для старого друга. Он сам обладал бесстрастной натурой и был нечувствителен к эмоциям других. Холмсу была присуща черствость, и, приняв решение, он полностью сосредотачивался на цели. Порой это граничило с жестокостью. Конечно, Уотсон погорюет, но в конце концов утешится.

Холмс также сознавал, что его мнимая смерть должна выглядеть убедительно и ему придется призвать всю свою изобретательность, чтобы инсценировать ее. Любовь к театральным эффектам также сыграла здесь свою роль. Он проделал все безукоризненно. Важно было, чтобы по отпечаткам ног на грязной тропинке не поняли, что он возвращался. Сначала Холмс подумал о том, чтобы надеть ботинкизадом наперед, – фокус, который он уже применял раньше. Однако лишние следы могли вызвать подозрение, и поэтому он решил подняться вверх по скале. Хотя она казалась отвесной, при ближайшем рассмотрении на ней обнаружилось несколько выступов. Оставив свой альпеншток, портсигар и прощальное письмо Уотсону, написанное с разрешения Мориарти перед поединком, Холмс начал карабкаться вверх. Это было опасное предприятие, и Холмс снова рисковал жизнью. Только что избежав смерти, он опять бросал вызов судьбе. Это была как бы вторая дуэль, и, совершая свое восхождение, Холмс воображал, будто слышит крики профессора, взывавшего к нему из бездны – словно глас из глубин ада.

Добравшись до уступа, поросшего травой, Холмс решил подождать там возвращения Уотсона. Это была странная идея с практической точки зрения – разве что Холмс хотел убедиться, что Уотсон действительно верит в его смерть. Однако возникает неприятное чувство, будто Холмс хотел увидеть что-то еще, а именно – неизбежное горе Уотсона. Если это так, то тут проявилась уже не просто черствость, а положительно склонность к садизму. Правда, Холмс, возможно, считал это всего лишь естественным любопытством – сродни желанию присутствовать на собственных похоронах.

Разумеется, Уотсон был глубоко опечален смертью Холмса. Вернувшись в гостиницу и обнаружив, что письмо фальшивое, он сразу же понял, что «высокий англичанин», который, по утверждению герра Штайлера, прибыл вскоре после их ухода, – Мориарти.

Похолодев от страха, Уотсон отправился к Рейхенбахскому водопаду. Однако несмотря на тревогу, у него хватило присутствия духа взять с собой тех жителей деревни, которые могли быть полезны в крайних обстоятельствах. Возможно, он попросил герра Штайлера сделать это от его имени. Неизвестно, кто были эти люди. Уотсон совсем их не упоминает, а Холмс называет «свитой» Уотсона – в этом слове слышится презрение к их попыткам. Вероятно, это были проводники, которые знали местность и обладали каким-то опытом по спасанию в горах.

Уотсон ничего не говорит о своих собственных чувствах во время двухчасового похода обратно к водопаду. Он позволил им проявиться только после того, как прибыл вместе с другими на место и увидел своими глазами доказательства, что Холмс несомненно мертв. Самого Холмса нигде не было, а его следы вели к краю пропасти. Истоптанная грязная тропинка, вырванные с корнем терновник и папоротники у края ущелья указывали на место последнего поединка. Поблизости лежали брошенный альпеншток Холмса, серебряный портсигар и его прощальное письмо. При виде этих предметов Уотсон, по его выражению, «похолодел», и его «охватил ужас» перед этой трагедией. Он безмолвно стоял там, пытаясь совладать со своими чувствами.

А что же делал Холмс в то время, как Уотсон испытывал муку потери? Он лежал, устроившись весьма удобно на уступе, где можно было «вытянуться» и «отлично отдохнуть» (это его собственные слова), и слушал, как Уотсон, обезумев, выкрикивает его имя. А еще наблюдал с насмешливой отстраненностью, подобно Юпитеру на олимпийском троне, за тем, как «весьма трогательно, но безрезультатно» его старый друг с помощниками исследует свидетельства его смерти.

К тому времени начали сгущаться сумерки, так что поиски тел, вероятно, отложили до следующего дня. Тело Холмса, разумеется, не было найдено. И тело Мориарти тоже. Теория А. Карсон Симпсона, что Мориарти воспользовался одним из собственных изобретений, атомным акселератором, чтобы исчезнуть бесследно, не стоит принимать всерьез. Более правдоподобно, что полковник Моран вернулся позднее на место трагедии и, забрав труп Мориарти из ущелья, тайно похоронил его где-нибудь поблизости. Быть может, его кости все еще лежат в безымянной могиле на склоне горы. Туда доносится рев Рейхенбахского водопада, как эхо голоса Мориарти, «Наполеона преступного мира», кричавшего от ужаса, когда он летел в бездну. Наверно, с помощью современного археологического оборудования, например специального радара, даже можно обнаружить место захоронения и выкопать останки Мориарти. Его череп был бы чрезвычайно интересен судебным патологоанатомам. Замерив его, они могли бы вычислить объем феноменального мозга профессора Мориарти.

Как только Уотсон и его спутники ушли, полковник Моран обнаружил свое присутствие. Он появился из своего укрытия над ущельем, откуда тоже наблюдал за тем, что происходило внизу. Некоторые комментаторы спрашивают, почему он не воспользовался своим знаменитым духовым ружьем, чтобы убить Холмса. Оно было надежнее, чем каменные глыбы, которые он швырял сверху. В конце концов, Холмс, лежавший на уступе, был хорошей мишенью. Но у Морана могло не быть при себе ружья. Или на таких крутых скалах оказалось невозможным открыть огонь. К тому же прицелиться в сгущавшихся сумерках трудно.

Приближалась ночь, рассказывает Холмс, и в полумраке он даже не мог ясно видеть черты Морана, хотя и знал, как тот выглядит. Он описывает только фигуру мужчины и его «свирепое лицо». Лишь впоследствии Холмс понял, что его атаковал начальник штаба Мориарти.

Путь наверх был заблокирован, но после ухода Уотсона с его «свитой» тропинка внизу была свободна. Холмсу удалось добраться до нее, спустившись по скале, что было трудным делом. Он приземлился, израненный, весь в крови, но живой – «благодаря милости Божьей», добавляет он. Это редкий случай, когда Холмс открыто выражает какие-либо религиозные убеждения. Оказавшись на тропинке, он пустился наутек и под покровом темноты ушел через горы.

Отъезд Уотсона в Англию, вероятно, был отложен из-за официального следствия: он упоминает об «осмотре места происшествия, произведенном экспертами», – по-видимому, швейцарской полицией. Она наверняка участвовала и в поисках тел. Неясно, проводилось ли дознание в Швейцарии или Англии – или в обеих странах. По закону английские коронеры не обязаны проводить дознание о британском гражданине, умершем за границей, – если только они не считают, что это следует сделать в интересах правосудия. Разумеется, был суд (скорее всего, в Олд-Бейли) над теми членами банды Мориарти, которых арестовала полиция. Улики^[331], собранные Холмсом, были крайне важны для доказательства их вины. Они находились в синем конверте, который он в прощальном письме просил Уотсона передать инспектору Петерсону. Репортажи об этом суде печатались в газетах, однако, учитывая международную известность Холмса, странно, что о его смерти широко не сообщалось. Было опубликовано только три кратких сообщения – одно в «Журналь де Женев» – и информация агентства «Рейтер» от 7 мая. И, наконец, через какое-то время после событий у Рейхенбахского водопада были опубликованы три письма от полковника Мориарти, в которых он защищал память покойного брата.

Но это было позже. Вернемся к событиям, имевшим место после поединка Холмса и Мориарти 4 мая 1891 года. Когда официальное следствие в Швейцарии завершилось, Уотсону оставалось только вернуться в Англию и попытаться кое-как наладить свою жизнью. Это было нелегко. Когда Уотсон спустя два года писал об этом, он все еще остро ощущал боль утраты.

Пытаясь заполнить эту огромную пустоту, он написал и опубликовал в следующие три года рассказы обо всех делах Холмса, в которых принимал участие, – с октября 1881 года (предположительная дата дела о «Постоянном пациенте») по июль 1889 года («Морской договор»), то есть за период почти в восемь лет. До этого времени он опубликовал всего два рассказа: «Этюд в багровых тонах» в декабре 1887 года и «Знак четырех» в феврале 1890 года. Я отсылаю читателей к хронологии, приведенной в шестой и десятой главах, где указаны даты всех первых публикаций. Рассказы о приключениях Холмса должны были утвердить литературную репутацию Уотсона и в Англии, и в Соединенных Штатах: некоторые из них были напечатаны в американских журналах «Харперз Уикли», «Кольерз Уикли» и «Макклюрз». Позже они вышли отдельными книгами: «Приключения Шерлока Холмса» в 1892 году и «Записки о Шерлоке Холмсе» в 1894 году. Однако радость от литературного признания была омрачена смертью Холмса, героя этих рассказов. Должно быть, у славы был горький привкус.

Хотя Уотсон, наверно, уже написал часть этих рассказов раньше, тем не менее это был огромный труд. Было охвачено двадцать три дела, включая «Глорию Скотт» и «Обряд дома Месгрейвов». Эти два расследования принадлежат к тому периоду, когда Холмс жил на Монтегю-стрит, – позже он рассказал о них Уотсону. В сумме в этих рассказах примерно 150 000 слов, что равно двум полновесным романам, в каждом из которых около 70 000 слов. Такая задача устрашила бы многих авторов, занимающихся только литературным трудом, у Уотсона же была еще и основная работа. Он был врачом общей практики с ограниченным досугом, от которого его порой отрывали срочные вызовы, и тогда он возвращался домой только через несколько часов.

Помимо того что Уотсон трудился над рассказами, ему еще приходилось разбираться с записями дел, которые копились годами. Поэтому неудивительно, что он ошибался в датах и других фактах, а иногда недостаточно тщательно вычитывал корректуру. Нет ничего странного и в том, что он отложил публикацию «Собаки Баскервилей» и «Долины страха» на много лет. «Собака Баскервилей» была опубликована в 1901–1902-м, а «Долина страха» – в 1914–1915-м, причем они выходили выпусками. У Уотсона просто не было времени написать об этих продолжительных и сложных расследованиях.

Уотсон, конечно, не нуждался в деньгах. К тому времени он был процветающим доктором с множеством пациентов. Необходимость писать была скорее эмоциональной, нежели финансовой. Работа над этими рассказами и их публикация занимали его ум и время, а также не давали тускнеть воспоминаниям о Холмсе. Для Уотсона это был своего рода памятник старому другу.

После «Морского договора», впервые напечатанного между октябрем и ноябрем 1893 года, Уотсон больше не собирался публиковать отчеты о расследованиях Холмса. Его не удовлетворяли эти рассказы, написанные, как он считал, «в бессвязной и совершенно неподходящей манере». Такое отношение, возможно, было вызвано критикой Холмса в адрес двух ранних литературных опытов Уотсона, а также его врожденной скромностью. Он не собирался публиковать рассказ о последней роковой схватке Холмса с Мориарти у Рейхенбахского водопада, так как эти трагические события были еще слишком свежи в памяти. Однако Уотсона вынудил это сделать полковник Джеймс Мориарти, младший брат профессора, который написал три письма в газеты (о которых уже было упомянуто), пытаясь защитить репутацию покойного брата. В последнем из этих писем настолько сильно искажались факты, что Уотсон, который всегда был ярым сторонником истины, был вынужден опубликовать верную версию событий. Этот рассказ под названием «Последнее дело Холмса» вышел в декабре 1893 года, спустя два с половиной года после предполагаемой смерти Холмса и всего через месяц после публикации «Морского договора» – рассказа, который, согласно намерениям Уотсона, должен был стать последним.

Возможно, Уотсон писал и публиковал эти рассказы, пытаясь смягчить боль от другой потери: примерно в это время умерла его жена Мэри. Точная дата ее смерти неизвестна, но это произошло между апрелем 1891 года и мартом 1894-го. Не в характере Уотсона подробно описывать свою личную жизнь, а тем более открыто выражать свое горе. Он только мимоходом упоминает свою «печальную утрату» – традиционная фраза, которая вряд ли дает представление о его тяжелых переживаниях.

Они прожили вместе всего три года, и, хотя у них не было детей, это был счастливый брак. Сердечная и любящая, Мэри Уотсон поддерживала мужа в трудные месяцы в Паддингтоне, когда он налаживал практику. Она активно поощряла его дружбу с Холмсом, тогда как другая женщина на ее месте могла бы возражать. Мэри без единой жалобы переносила долгие часы одиночества, на которые обречена жена врача общей практики. Не роптала она, и когда Уотсон проводил часть своего недолгого досуга, который мог бы провести с ней, в обществе Холмса. Когда она умерла, горе Уотсона было огромным.

Причина смерти Мэри неизвестна. Она была еще молодой женщиной: в 1891 году ей было всего тридцать лет. Предположение, что она умерла при родах, не лишено оснований. Это была частая причина смерти женщин в викторианскую эпоху. Правда, в опубликованных рассказах нет подтверждения такой точки зрения. Согласно другой теории, она страдала туберкулезом, и якобы по этой причине Уотсон так спешил вернуться в гостиницу «Англия», чтобы оказать помощь соотечественнице, умиравшей от той же болезни. Однако маловероятно, что миссис Уотсон умерла от туберкулеза. В то время это была серьезная болезнь, приводившая к роковым последствиям. Тогда не было вакцины для профилактики туберкулеза и антибиотиков для его лечения. Единственным средством считались покой и свежий воздух. И вот Уотсон отправляется с Холмсом на континент, а миссис Уотсон нет дома, так как она уехала погостить у знакомых. Но если она была больна туберкулезом, такого просто не могло быть. Уотсон не разрешил бы ей ехать, да и сам не горел бы желанием сопровождать Холмса за границу, зная, что у жены смертельное заболевание. Как врач он, конечно, поставил бы ей диагноз.

Теории о дате смерти миссис Уотсон так же гипотетичны, как и о ее причине. Но если она умерла в 1891 году, вскоре после гибели Холмса, то эта двойная потеря могла подстегнуть Уотсона, и он начал писать эти двадцать три рассказа, чтобы заполнить долгие одинокие вечера вдовца. Холмс заметил позже: «Работа – лучшее противоядие от горя, дорогой Уотсон».

Чем занимался в эти три года Холмс, можно примерно представить на основании того, что он впоследствии рассказал Уотсону. Правда, в его рассказе есть много пробелов, и некоторые из них можно заполнить только на основании догадок.

Ускользнув от полковника Морана, он добрался через горы либо в Изельтвальд, либо в Гриндельвальд (до обоих пунктов было примерно десять миль – расстояние, которое, по утверждению Холмса, он преодолел). Оттуда он направился во Флоренцию, куда прибыл неделю спустя. Время, которое заняло у Холмса это путешествие, свидетельствует о том, что часть пути он проделал пешком.

Пунктом его назначения был Тибет, хотя он не уточняет свой маршрут и средство передвижения. Однако это, вероятно, было долгое и трудное путешествие. Ему пришлось плыть по морю в Индию, высадившись в Бомбее. В этом порту одиннадцать лет тому назад, в 1888 году, высадился Уотсон в начале своих военных приключений в Афганистане.

Прежде чем отправиться в путешествие, Холмс либо написал, либо телеграфировал своему брату Майкрофту. Он сообщил, что уцелел, и просил прислать денег на путевые расходы, очевидно значительные. Майкрофт без ведома брата также взял на себя заботу о том, чтобы сохранить квартиру Холмса на Бейкер-стрит. Неизвестно, что подсказало Майкрофту такое решение. Возможно, он догадался, что в конце концов Холмс захочет вернуться. Не исключено, что сам Холмс намекнул на это в своих письмах. Неизвестно также, под каким предлогом Майкрофт попросил миссис Хадсон не сдавать комнаты его брата. Как и Уотсон, миссис Хадсон верила в смерть Холмса. Поскольку в квартире на Бейкер-стрит было полно вещей Холмса, включая книги и бумаги, скопившиеся за эти годы, Майкрофт мог сказать ей, что предпочитает оставить их на месте, а не возиться с упаковкой и не входить в расходы, перевозя куда-то все это добро. Поскольку за квартиру регулярно платили, у миссис Хадсон не было причин возражать.

Иностранцу было сложно проникнуть в Тибет. Местность там гористая, к тому же тибетцы закрыли границы для чужаков – главным образом из страха, что на них посягнут российская и британская империи. В прошлом миссионеры, в основном католики, ухитрялись добираться до Лхасы, столицы Тибета. Позже исследователи делали аналогичные попытки. В их числе была одна англичанка, Энни Ройл Тейлор, которая путешествовала переодетой. Ей почти удалось добраться до Лхасы, но тут ее разоблачили и изгнали.

Выдавая себя за норвежца и назвавшись Сигерсоном, Холмс избежал враждебности жителей Тибета к англичанам. Выбор национальности мог быть подсказан успехом шведа Свена Гедина, который в 1886 году уже был известен как исследователь Дальнего Востока. Позже Гедин много путешествовал по Тибету, а в 1905–1906 годах опубликовал подробную карту этой страны.

Возможно, Холмс выбрал Тибет из-за его отдаленности и неприступности, а также потому, что он был мало изучен. К тому же это была буддистская страна, а, как мы знаем, буддизм входил в круг его интересов. Отчеты о путешествиях Сигерсона по Тибету просочились в газеты – вероятно, через Майкрофта, с которым Холмс поддерживал связь.

Холмс провел в Тибете два года, путешествуя по стране под именем Сигерсона. Он посетил Лхасу, где провел два дня с далай-ламой. А. Карсон Симпсон предположил, что далай-лама поручил Холмсу расследовать истории, связанные со снежным человеком, в результате чего Холмс попал на склоны Эвереста. Таким образом он стал первым европейцем, ступившим на самую высокую гору в мире. К сожалению, в опубликованных рассказах нет подтверждения этой захватывающей теории.

Из Тибета Холмс отправился в Персию (современный Иран), мусульманскую страну и еще одну опасную область. Как и тибетцы, персы враждебно относились к англичанам и русским из-за экономического соперничества между этими двумя державами, превратившими Персию в полуколониальную страну. В результате вспыхнули антибританские и антироссийские восстания.

Подобная опасность не волновала Холмса, поскольку вполне возможно, что на этом этапе своего путешествия он принял не только новое имя и новую национальность, как в Тибете, но и сменил религию и внешность, выдавая себя за мусульманина из Алжира или Марокко. Такая смена обличия не представляла трудности для Холмса, который владел искусством перевоплощения. Темные глаза и волосы, а также худое лицо и орлиный нос придавали ему сходство с арабом, которое усугублялось сильным загаром, приобретенным в путешествиях по Тибету. Язык также не был для него проблемой. И Алжир, и Марокко были в то время колониями Франции, а Холмс говорил по-французски, как настоящий француз. Не было у него сложностей и с мусульманской религией. Он изучал буддизм, и не исключено, что магометанство тоже. Национальную одежду и арабский головной убор можно было легко купить на местном рынке. Как мусульманин из Алжира или Марокко, говорящий по-французски, Холмс свободно мог путешествовать по Персии и Саудовской Аравии и даже ненадолго остановиться в Мекке. Это священный для мусульман город – место, где родился Магомет, поэтому туда воспрещен доступ неверным. Проявив благоразумие, Холмс не задержался там надолго. Впоследствии он рассказывал Уотсону, что только «заглянул» в Мекку.

Из Саудовской Аравии он двинулся в Хартум (Судан), где нанес краткий визит халифу, мусульманскому правителю. Эдгар У. Смит в работе «Шерлок Холмс и Великая пауза» отметил, что в 1893 году, когда Холмс посетил эту страну, халифат был не в Хартуме, а в Омдурмане. Дело в том, что Хартум был сильно разрушен в 1885 году Магометом Ахмедом, мусульманским лидером, возглавившим восстание против египтян, которые оккупировали город. Но доктор Эрнест Зайслер объясняет, что поскольку эти два города разделяло всего две мили, а Хартум был частично отстроен к 1893 году, то вполне возможно, что во время визита Холмса в нем находился халифат.

Холмс должен был представить Министерству иностранных дел отчет о своем визите к халифу. Это предвещает его дальнейшую работу в качестве агента правительства. Как и Персия, Судан весьма интересовал британцев с политической точки зрения. Хотя номинально Судан был египетской колонией, в 1884 году на его территорию были введены британские войска под командованием любимого героя Уотсона, генерала Гордона, для подавления восстания. Гордон погиб в Хартуме в следующем году. В 1896 году пришлось прислать еще одно войско, чтобы вновь захватить город и завоевать этот район, таким образом установив в Судане британское господство.

После приключений в Тибете, на Среднем Востоке и в Африке Холмс перебрался поближе к дому и пробыл несколько месяцев на юге Франции. Там он проводил исследования веществ, полученных из каменноугольной смолы, в лаборатории в Монпелье.

Некоторые известные исследователи шерлокианы, и в их числе Гэвин Бренд, отнеслись с большим сомнением к рассказу Холмса о его путешествиях в 1891–1894 годах (Великая пауза), заявляя, что вся эта история вымышленная. Они считают, что на самом деле Холмс все это время был в Лондоне и тайно выслеживал членов организации Мориарти, избежавших ареста. Гэвин Бренд в книге «Мой дорогой Холмс» зашел так далеко, что предположил, будто Холмс, замаскировавшись, внедрился в банду, чтобы окончательно ее разгромить. Если это так, то ему на редкость не повезло, так как полковник Моран вместе с хотя бы еще одним членом банды весной 1894 года все еще был на свободе. Согласно другой теории, во время Великой паузы Холмс был в Америке и помогал полиции расследовать дело Лиззи Борден в Фолл-Ривер (Массачусетс) в августе 1892 года. Борден была обвинена в убийстве своего отца и мачехи.

В соответствии с другими, еще более причудливыми теориями, Мориарти никогда не существовало, и Холмс придумал его, чтобы объяснить кое-какие неудачи в своих расследованиях. Существует даже мнение, что Холмс и Мориарти – одно лицо. Монсеньор Рональд Нокс считал, что Холмс погиб у Рейхенбахского водопада, а остальные приключения Уотсон сочинил. Эту точку зрения разделяют и другие комментаторы шерлокианы. Есть также предположение, что Холмс женился на Ирен Адлер во время пребывания во Флоренции^[332]. Если это так, то брак был на редкость коротким: жена умерла вскоре после свадьбы, так как в рассказе «Скандал в Богемии», опубликованном в сентябре 1891 года, Уотсон упоминает о «покойной» Ирен Адлер.

Веское возражение против этих теорий, как бы изобретательны они ни были, – то, что в опубликованных рассказах им нет подтверждения. Следовательно, перед лицом этого неопровержимого факта следует принять за истину утверждение Холмса, что Мориарти умер у Рейхенбахского водопада и что после его смерти Холмс действительно путешествовал по Тибету, Персии и Судану, прибыв в конце 1893-го или в начале 1894 года в Монпелье.

Моя единственная претензия к Холмсу, которую разделяют многие исследователи шерлокианы, касается того, как он впоследствии объяснил Уотсону свое нежелание сообщить, что он не погиб в схватке с профессором Мориарти. Ту же причину он привел и в рассказе «Шерлок Холмс при смерти»: Уотсон слишком честен, и если бы он узнал правду, то мог невольно ее выдать. Вот что говорит Холмс по этому поводу: «За эти три года я несколько раз порывался написать вам – и всякий раз удерживался, опасаясь, как бы ваша привязанность ко мне не заставила вас совершить какую-нибудь оплошность, которая выдала бы мою тайну». Все это звучит неубедительно и похоже на попытку оправдать то, что оправдать нельзя.

Хотя Холмс готов был признать, что может ошибиться в каких-то выводах, касающихся следствия, он не склонен был к глубокому или критическому самоанализу. Когда он сталкивался с необходимостью объяснить свое неблаговидное поведение, то перекладывал вину на кого-то другого – в данном случае на неспособность Уотсона притворяться. Таким образом Холмс оправдывал свои поступки не только в глазах Уотсона, но и в собственных. Сам он, вероятно, не осознавал этого своего качества. Конечно, Уотсон, никогда не сомневавшийся в правоте Холмса, принимал объяснения старого друга на веру.

Именно на эту особенность их отношений полагался Холмс, когда весной 1894 года решил воскреснуть.

Глава тринадцатая Возвращение и воссоединение 5 апреля 1894

Кажется, годы не убили мою изобретательность, а привычка не засушила ее.

Холмс – Уотсону, «Пустой дом»

Еще до того, как Холмс узнал об убийстве Адэра, он подумывал о возвращении в Англию. Его исследования в лаборатории Монпелье веществ, получаемых из каменноугольной смолы, были завершены, и его ничто не удерживало во Франции. У него могли иметься и другие соображения, в том числе нехватка денег. Три года непрерывных путешествий, наверно, обошлись ему дорого, и, судя по всему, у него не было возможности что-то заработать за границей. Ностальгия также могла сыграть свою роль, и, хотя Холмс никогда не признался бы в подобных сантиментах, он, вероятно, скучал по Лондону и по своей квартире на Бейкер-стрит. По возвращении он говорит о том, какое это удовольствие – снова посидеть в своем старом кресле в знакомой комнате.

В Монпелье Холмс с пристальным вниманием читал английские газеты в поисках сообщений, которые свидетельствовали бы о том, что полковник Моран вернулся в Англию и возобновил свою преступную деятельность. Пока Моран оставался на свободе, жизнь Холмса была в опасности, и он ничего не мог с этим поделать. Поскольку Морану нечего было инкриминировать, Холмс вряд ли мог обратиться к судье с просьбой о защите. Не мог он и застрелить этого человека при встрече, так как тогда его самого обвинили бы в убийстве.

Убийство молодого аристократа, Рональда Адэра, дало Холмсу возможность, которой он искал. Прочитав сообщения в газетах о дознании по этому делу и обнаружив, что некий полковник Моран играл в карты с жертвой всего за несколько часов до убийства, Холмс ни минуты не сомневался, что это убийство – дело рук Морана. Доказательством служило и то, что Адэра убили выстрелом в голову мягкой револьверной пулей. Такими пулями Моран заряжал свое прославленное духовое ружье.

Убийство Адэра заинтересовало бы Холмса, даже если бы в деле не фигурировал Моран. Это была классическая загадка убийства в запертой комнате при отсутствии явного мотива. Адэра, у которого, по-видимому, не было врагов, нашли убитым в 11.20 вечера в пятницу 30 марта 1894 года в его комнате на втором этаже дома его матери на Парк-лейн. Он вернулся домой в 10 часов вечера из клуба «Бэгетель», где играл в вист. Его партнером был полковник Моран, с которым Адэр играл на пару и в других случаях. Несколькими неделями раньше они выиграли крупную сумму в четыреста двадцать фунтов.

На столе Адэра нашли банкноты и монеты на общую сумму тридцать семь фунтов десять шиллингов; рядом лежал список, в котором были проставлены денежные суммы против фамилий членов его клуба. Исходя из этого предположили, что в тот момент, когда его застрелили, Адэр подсчитывал свой картежный выигрыш и проигрыш. Дверь комнаты, в которой обнаружили тело, была заперта, там не нашли оружия, а выстрела никто не слышал. Не было и следов проникновения в комнату, хотя окно комнаты было открыто. Однако оно находилось на расстоянии более двадцати футов от земли, и поблизости не было водосточной трубы, по которой можно было бы добраться до окна. Кроме того, клумба с крокусами под окном была в полном порядке.

Прочитав отчеты о расследовании убийства Адэра, Холмс немедленно выехал в Лондон. План захвата Морана уже созрел у него в уме, так как по пути он остановился в Гренобле, где заказал французскому художнику Оскару Менье свой бюст из воска. Холмс вряд ли пошел бы на такие расходы, если бы не знал о местонахождении Морана и его причастности к делу об убийстве Адэра.

Точная дата прибытия Холмса в Лондон неизвестна, поскольку по какой-то необъяснимой причине Уотсон не записал ее. Он ограничился туманным упоминанием «апрельского вечера». Казалось бы, даже если он не вел в то время дневник, день воссоединения с Холмсом должен был запечатлеться в его памяти огненными буквами. Наверно, это был ранний апрель. Адэр был убит 30 марта, а Холмс прибыл вскоре после дознания, которое, по-видимому, было проведено сразу после совершения этого преступления. Дата, которую приняли многие исследователи шерлокианы, – 5 апреля. Согласно описанию Уотсона, день был «пасмурный и ветреный», что соответствует метеорологическим сводкам за эту дату.

Однако времени, прошедшего со дня убийства до появления Холмса в Лондоне, не хватило бы, чтобы провести дознание и опубликовать отчеты о его результатах в английских газетах, да еще доставить эти газеты в Монпелье по морю и железной дороге. Кроме того, Холмсу нужно было время на то, чтобы заказать восковой бюст у месье Менье, что заняло «несколько дней» – возможно, два. Еще хотя бы два дня требовалось на то, чтобы доехать из Монпелье в Гренобль, а оттуда – в Кале, откуда он добрался на пакетботе до Дувра. Все это нельзя было проделать за шесть дней, если только Холмс заранее не был осведомлен о фактах. Поэтому вполне вероятно, что Майкрофт сообщил Холмсу телеграммой об убийстве Адэра и участии в нем Морана в субботу, 31 марта. Он мог узнать об этом от членов своего лондонского клуба. По-видимому, он не поставил в известность брата, что сохранил его комнаты на Бейкер-стрит, и Холмс обнаружил это, только когда прибыл в свою прежнюю квартиру.

Что касается датировки, то клумба с крокусами под окном у Адэра вызвала недоумение у некоторых комментаторов. Они утверждают, что эти цветы расцветают гораздо раньше – обычно в феврале, но никак не в апреле. На этом основании Д. Мартин Дейкин заявил, что Уотсон, как всегда, небрежен с датами и что убийство Адэра имело место 30 января, а Холмс вернулся в начале февраля. Другие предположили, что Уотсон ошибся и это были не крокусы, а какие-то другие весенние цветы. Однако согласно книгам по садоводству, существуют разные виды крокусов, и некоторые из них расцветают позже других. В их число входит и Crocus areus, который расцветает между концом февраля и началом апреля.

Холмс должен был прибыть из Дувра поездом на вокзал Виктория, с которого они с Уотсоном тремя годами раньше отправились в свое путешествие на континент. Оттуда он направился прямо на Бейкер-стрит, появившись там в два часа дня, – вероятно, в четверг 5 апреля. Он подозревал, что Моран установит слежку за домом 221b. Полковник Моран был неглуп, и, когда его имя появилось в газетах в связи с убийством Адэра, он понял, что Холмс поддастся искушению вернуться в Лондон. Не было никакой необходимости следить за домом все три года, пока Холмс отсутствовал, – вопреки предположениям некоторых комментаторов. Правда, потом они с презрением отвергли эту идею: ведь тогда ставилась под сомнение вся эта часть рассказа. Эти комментаторы напомнили мне о ярмарочной игре «Тетка Салли»: в ней устанавливают деревянную женскую голову только для того, чтобы потом сбить. Наблюдение за домом продолжалось всего несколько дней, а говоря, что его старые враги «не переставали следить» за квартирой, Холмс имел в виду, что наблюдение велось днем и ночью с тех пор, как они начали ждать его возвращения.

Когда Холмс прибыл на Бейкер-стрит, он сразу же узнал человека, который нес караул. Это был Паркер, душитель и вор^[333]. В свободное время он играл на варгане. Паркер был членом преступной организации покойного профессора Мориарти. Как правильно угадал Холмс, Паркер сразу же поспешил к Морану, чтобы сообщить о возвращении Холмса. В свою очередь Моран, зная, что теперь, когда Холмс снова в Лондоне, его жизнь в опасности, начал строить планы его убийства. Эти планы разгадал Холмс – правда, он ошибся в одной важной детали.

Передвижения Холмса в первый день после его возвращения на Бейкер-стрит можно установить с некоторыми подробностями. Еще до того, как он вошел в свою прежнюю квартиру, он заметил, что дом Кэмдена, находившийся как раз напротив 221b, стоит пустой. Такой шанс нельзя было упустить. Как только миссис Хадсон оправилась от своей бурной истерики при виде воскресшего Холмса и он дал ей инструкции относительно роли, которую ей предстояло сыграть, Холмс, скорее всего, отправился к агенту по недвижимости. Имя этого агента должно было значиться в объявлении «Продается», висящем на Кэмден-хаус. Притворившись, что его интересует Кэмден-хаус, Холмс смог получить ключ от пустого дома.

В тот же день он также нанес визит в Скотленд-Ярд, где предупредил полицию, что этим вечером на Бейкер-стрит будет предпринята попытка покушения на его жизнь. Инспектор Лестрейд отнесся к его словам настолько серьезно, что решил лично заняться этим делом. Итак, ловушка для Морана была расставлена, и теперь Холмсу нужно было сделать еще одну вещь: посетить Парк-лейн, 427, чтобы самому осмотреть место убийства Адэра.

А вот чего он не сделал в свой первый день в Лондоне – это не сообщил Уотсону о том, что жив. Такое упущение трудно принять, даже учитывая, что в то время для него важнее всего было привести в действие свой план ареста Морана. Конечно, он помнил об Уотсоне. Когда Холмс сидел в своем любимом кресле в гостиной на Бейкер-стрит, ему бы хотелось видеть старого друга в кресле напротив. Но и только. Если работа была лучшим противоядием от печали, то она также служила профилактическим средством от других эмоций. Уотсон мог и подождать. Но ведь требовалось так мало времени и усилий со стороны Холмса, чтобы написать Уотсону – и миссис Хадсон, коли на то пошло, – или послать записку с курьером, чтобы предупредить их о том, что он не погиб и скоро появится сам. Потакая своей слабости к драматическим эффектам, Холмс не заботится о чувствах своих друзей.

Собираясь на Парк-лейн, Холмс переоделся пожилым книготорговцем. Вероятно, это была предосторожность: Моран или один из его сообщников мог узнать его и убить прямо на улице.

В тот же вечер, в шесть часов, Уотсон также прибыл к дому Адэра. Такое совпадение было не случайным. Его интерес к преступлениям, сформировавшийся за время десятилетней дружбы с Холмсом^[334], не угас и после смерти друга. Завороженный «тайной Парк-лейн», как называли убийство Адэра, Уотсон весь день, посещая пациентов, прокручивал в уме факты и пытался с помощью методов Холмса прийти к каким-то выводам относительно этого дела. Следовательно, Холмс по-прежнему занимал мысли Уотсона, и он сожалел, что тут нет его погибшего друга, который занялся бы расследованием.

Разумеется, Уотсон не знал, что Моран замешан в убийстве Адэра. Как мы видели, Моран был завербован в организацию Мориарти в начале 1891 года – после переезда профессора в Лондон, когда он покинул университетскую кафедру. Поскольку Холмс не признался Уотсону в своем интересе к Мориарти и его банде, Уотсон никогда не слышал ни о Моране, ни о его должности начальника штаба Мориарти. Не знал Уотсон и о присутствии полковника у Рейхенбахского водопада, и о его тогдашней попытке убить Холмса. Таким образом, интерес Уотсона к убийству Адэра был вызван загадочностью этого дела, а не тем, что с ним был связан давний враг Холмса, полковник Себастьян Моран.

Итак, завершив в тот день прием пациентов, Уотсон решил пройтись из Кенсингтона на Парк-лейн – через Кенсингтонские сады и Гайд-парк. Там он присоединился к группе любопытствующих зевак, собравшихся у дома Адэра. Среди них был высокий худой человек в темных очках, который, как заключил Уотсон, был частным детективом. Он излагал свои теории насчет убийства. Как предположил Д. Мартин Дейкин, это, вероятно, был Баркер, частный детектив из Суррея и соперник Холмса. Уотсон впоследствии столкнется с Баркером при расследовании дела о «Москательщике на покое». Согласно его описанию, это был «высокий брюнет с большими усами», который носил «дымчатые очки».

Выводы этого человека были столь абсурдны, что Уотсон с отвращением отвернулся. При этом он случайно толкнул пожилого сгорбленного человека, который стоял у него за спиной в толпе, и старик уронил книги, которые держал под мышкой. Не узнав в этом человеке Холмса, Уотсон извинился и направился обратно в Кенсингтон.

То, что Уотсон не разглядел Холмса в этом обличье – как не узнавал его и в других случаях, когда он маскировался, – весьма позабавило кое-кого из исследователей шерлокианы. Они ухватились за этот новый пример бестолковости Уотсона, заставивший их считать, что, откровенно говоря, он не блистал умом. Однако если проанализировать все те семь случаев, когда его сбило с толку переодевание Холмса, становится ясно, что Уотсон обманывался по вполне понятным причинам. В инциденте на Парк-лейн Уотсон только мельком взглянул на своего друга, в трех других он видел Холмса при плохом освещении – как, например, в притоне, где курили опиум («Человек с рассеченной губой»). В «Последнем деле Холмса», когда Уотсон снова не узнал Холмса в пожилом итальянском священнике, они находились в купе континентального экспресса, стоявшего на темном перроне вокзала Виктория. В рассказе «Шерлок Холмс при смерти», когда Холмс загримировался, чтобы казаться тяжелобольным, погода была пасмурная, комната тускло освещена, и он предусмотрительно не позволял Уотсону приблизиться к кровати, на которой лежал. Когда он появился в облике старого моряка («Знак четырех»), лица его из-за густых бакенбард и мохнатых бровей почти не было видно. В деле об «Исчезновении леди Фрэнсис Карфэкс» сыграл роль фактор удивления: когда Холмс, переодетый французским мастеровым, выскочил из кафе в Монпелье, он застал врасплох Уотсона, считавшего, что его друг в Лондоне.

Вернувшись в свой дом в Кенсингтоне после осмотра места убийства Адэра, Уотсон снова не узнал Холмса в пожилом седовласом книготорговце, которого провели к нему в кабинет. Дело было вечером, и, хотя зажгли лампы, вероятно, комната была слабо освещена. К тому же, как и в деле об «Исчезновении леди Фрэнсис Кэрфакс», последним, кого ожидал увидеть Уотсон, был Холмс, который якобы погиб три года назад у Рейхенбахского водопада.

Потрясение от внезапного и неожиданного появления Холмса было столь сильным, что Уотсон впервые в жизни потерял сознание. Это показывает глубину его чувств при виде старого друга. Даже Холмс растерялся от такой реакции. «Приношу тысячу извинений, – сказал он Уотсону, приведя своего друга в чувство и дав ему коньяк. – Я никак не полагал, что это так подействует на вас».

Хотелось бы думать, что Холмс почувствовал угрызения совести. Его слова о «чересчур эффектном появлении» свидетельствуют о том, что он понял, как далеко зашел.

По описанию Уотсона, Холмс стал еще более худым, чем прежде, а взгляд сделался еще более пронзительным. Отмечает он и «мертвенную бледность… тонкого лица с орлиным носом», что свидетельствует о нездоровом образе жизни. Это привело некоторых комментаторов к мысли, что рассказ Холмса о его путешествиях за границей вымышленный. Они приводят тот аргумент, что если бы Холмс провел три года в Тибете и на Среднем Востоке, он был бы загорелым. Вероятно, они забыли, что последние три месяца он находился в Монпелье, работая над экспериментами с веществами, получаемыми из каменноугольной смолы. Несомненно, он запирался в химической лаборатории на целый день.

Уотсону, который был вне себя от радости и облегчения, не пришло в голову упрекнуть Холмса за трехлетний обман – точно так же, как в том случае, когда тот притворился смертельно больным («Шерлок Холмс при смерти»). И он, конечно, с готовностью согласился участвовать в любых планах Холмса.

Выслушав пространный рассказ Холмса о том, как он избежал смерти от руки Мориарти, а также о его путешествиях, Уотсон, в свою очередь, поведал ему о смерти своей жены – наверно, в гораздо более краткой форме. Затем они с Холмсом вместе отобедали, прежде чем отправиться кружным путем к дому Кэмдена. По словам Уотсона, все было, как в старые времена: он снова в обществе Холмса пустился в опасное приключение. «В кармане я нащупал револьвер, и сердце мое сильно забилось в ожидании необычайных событий». Уотсон никогда не мог устоять перед этим искушением.

Питая слабость к таинственности и излишней эффектности, он не объяснил свой план Уотсону и даже не сообщил имя противника. Как фокусник на сцене, Холмс любил иметь козырь про запас.

Точно так же, как Моран не сомневался, что его имя заманит Холмса обратно в Лондон, Холмс знал, что Моран клюнет на наживку в виде воскового бюста работы месье Менье. Холмс установил его в тот день на пьедестале, задрапировав собственным халатом мышиного цвета, у одного из окон гостиной на Бейкер-стрит, 221b. Бюст был расположен так, чтобы, когда зажгли лампы, он отбрасывал тень на задернутую штору. Днем он был скрыт от наблюдателя кружевными занавесками, но с наступлением темноты, когда миссис Хадсон по указанию Холмса задергивала шторы, его было видно с улицы.

Относительно роли миссис Хадсон в этом плане следует отметить, что, подобно Уотсону, она согласилась без всяких возражений. Хотя она была немолода, миссис Хадсон с готовностью согласилась ползать по полу на четвереньках, поворачивая время от времени восковой бюст. Таким образом создавалось впечатление, будто Холмс шевелится в своем кресле. Эта мужественная многострадальная женщина годами терпела большие неудобства, которые доставлял ей Холмс. Однажды Уотсон назвал его «самым неудобным квартирантом в Лондоне». Миссис Хадсон мирилась с его неопрятностью, трапезами в неурочное время, вонью от химических экспериментов и постоянным потоком клиентов, наводнявших ее дом, а кроме того, с оригинальными личными привычками Холмса. Он прикалывал письма к каминной доске перочинным ножом и хранил на ней использованный табак из своих трубок. Миссис Хадсон также терпела урон, наносимый ее имуществу. Сюда можно отнести дырки от пуль в стене гостиной в результате упражнений Холмса в стрельбе из револьвера, поджог ее дома в ночь накануне отъезда Холмса на континент вместе с Уотсоном, а также разбитое окно, в которое бросился Джефферсон Хоуп в тщетной попытке избежать ареста в конце дела о «Знаке четырех».

В нынешнем плане Холмса была отведена роль также инспектору Лестрейду. Два полисмена были поставлены в подъезде на Бейкер-стрит, в то время как Лестрейдпрятался где-то поблизости. Ловушка должна была вот-вот захлопнуться.

Как верно заключил Холмс, Паркер, подручный Морана, следивший за жилищем Холмса, сообщил полковнику о его возвращении. Однако Холмс ошибся в своем предположении, будто Моран, попавшись на удочку и решив, что силуэт в окне принадлежит его давнему врагу, будет стрелять в него с улицы. Подобно Холмсу, Моран заметил пустой дом Кэмдена, находившийся напротив номера 221b по Бейкер-стрит, и также решил им воспользоваться.

Проделав первую часть их путешествия в экипаже, Холмс, который превосходно знал Лондон, привел Уотсона пешком с Кавендиш-сквер через узкие улочки и проулки на двор за домом Кэмдена. Открыв дверь ключом, полученным от агента, он вошел в пустой дом. И только когда они попали в переднюю комнату, до Уотсона дошло, что этот дом находится на Бейкер-стрит. С явным удовольствием Холмс привлек его внимание к своему силуэту, который вырисовывался на шторе их бывшей квартиры.

«Сейчас увидим, совсем ли я потерял способность удивлять вас за три года нашей разлуки», – замечает Холмс. Он никогда не мог устоять перед соблазном подразнить Уотсона и был несомненно доволен, когда у его друга вырвался удивленный возглас.

Уотсон, наделенный даром слова, ярко описывает те два часа, когда они с Холмсом ждали в пустой передней комнате дома Кэмдена, чтобы полковник Моран обнаружил свои намерения. Тусклый свет от уличных фонарей просачивался сквозь пыльное оконное стекло, в котором они видели фигуры прохожих, спешивших по улице в тот «холодный и ненастный» вечер. Он также передает напряженность и нетерпение Холмса, которого не изменили годы, проведенные в путешествиях за границей. Все прежние нервозные привычки были при нем: он постукивал пальцами по стене, беспокойно переминался с ноги на ногу и учащенно, взволнованно дышал. И он по-прежнему был нетерпим и проявил раздражение, когда Уотсон не сразу понял, каким образом двигается силуэт в окне. «Как видно, годы не смягчили резкого характера Холмса, и он был все так же нетерпелив, сталкиваясь с проявлениями ума менее тонкого, чем его собственный», – с легкой печалью замечает Уотсон. Действительно, все было, как в старые времена.

Долгое ожидание закончилось неожиданным появлением в доме Кэмдена полковника Морана. И опять Уотсон передает напряженную атмосферу в темной комнате, когда зловещая фигура начальника штаба Мориарти появилась в дверях. Она была «чуть темнее прямоугольника открытой двери». Не подозревая о присутствии Холмса и Уотсона, Моран подкрался к окну и поднял раму. Свет от уличных фонарей упал на его «смуглое мрачное лицо», которое «было испещрено глубокими морщинами». Но особенно живо Уотсон передал звуки: металлический скрежет, когда Моран собирал ружье, резкий щелчок затвора и то, как этот человек «с облегчением вздохнул», когда, глядя на силуэт в доме напротив, прижал к плечу приклад ружья. Последовало «странное жужжание» от выстрела, а затем «серебристый звон разбитого стекла».

Итак, старый охотник, на счету которого было больше убитых тигров, чем у кого бы то ни было, думал, что сразил свою добычу. И вдруг эта «добыча», Холмс, прыгнул на спину Морану, «как тигр». Такая ирония по поводу перемены ролей делает честь Уотсону как автору. В последовавшей за этим борьбе именно Уотсон нанес последний удар. Когда Холмс и Моран боролись, упав на пол, Уотсон с большим присутствием духа ударил Морана по голове рукояткой своего револьвера.

Холмс засвистел в свисток, на сцене появились примчавшиеся со всех ног Лестрейд и два полисмена, и Моран был арестован. Хочется надеяться, что Холмсу хватило такта поблагодарить Уотсона за ту роль, которую он сыграл в аресте этого человека. Также хочется верить, что в его словах: «Мне казалось, что вам не помешает наша скромная неофициальная помощь», обращенных к Лестрейду по поводу трех нераскрытых убийств, звучит не покровительственная интонация, а прежний озорной юмор Холмса. Фразу, обращенную к Лестрейду, занимавшемуся делом о тайне Молси: «Вы провели его недурно», можно, пожалуй, счесть за комплимент.

Слова Лестрейда: «Рад видеть вас снова в Лондоне, сэр» – выражают искреннюю радость, вызванную возвращением Холмса. Инспектор выказывает Холмсу подлинное почтение. Ему явно не хватало помощи Холмса в раскрытии преступлений.

Что касается обвинений, выдвинутых против полковника Морана, Холмс предпочел не «фигурировать в этом деле». Под этим, вероятно, подразумевалось, что он отказывается выступать свидетелем обвинения, если Морана обвинят в попытке покушения на его жизнь. Перед лицом такого отказа руки инспектора были связаны. Ни он, ни два полицейских, прятавшихся в подъезде, не видели, как Моран стрелял в восковой бюст. Единственное, что было им известно, – это что кто-то выстрелил. И хотя при Моране было найдено духовое ружье, не было доказательств, что стреляли из него, поскольку в то время еще не было баллистической экспертизы^[335]. Стрелять мог любой из врагов, которых Холмс нажил за долгие годы деятельности в качестве частного детектива-консультанта.

Когда Холмс принял решение не выступать в суде в качестве свидетеля обвинения (менее серьезного, так как речь шла о покушении на убийство), он был уверен, что Моран будет признан виновным в убийстве Адэра и приговорен к смерти. Как показали дальнейшие события, он ошибался. Наверно, Холмс горько сожалел, что не согласился давать показания против Морана.

Трудно понять, какие причины побудили Холмса отказаться от сотрудничества с полицией в этом вопросе. Соображения безопасности были тут ни при чем. Поскольку Мориарти был мертв, а Моран под арестом, преступная организация Мориарти была уничтожена. Правда, один ее член, вероятно, все еще был на свободе и стал виновником трагедии, которая спустя несколько месяцев произошла на голландском лайнере «Фрисланд». Холмс и Уотсон тогда чуть не погибли. Уотсон упоминает это дело, которое он не записал, в «Подрядчике из Норвуда». Поскольку Холмс не дает никаких объяснений своего отказа, можно лишь предположить, что за три года, проведенных за границей, он оценил преимущества инкогнито и теперь предпочитал избегать публичности. Это скоро проявится в негативном отношении к публикации Уотсоном рассказов об их совместных приключениях.

После ареста полковника Морана друзья отправились на Бейкер-стрит, 221b, и, несмотря на сквозняк от разбитого окна, расположились в гостиной. Они наслаждались сигарами, в то время как Холмс рассказывал Уотсону об убийстве Адэра и о мотиве, стоявшем за ним.

Судя по всему, Уотсон ни разу не был в своей прежней квартире за все то время, когда он считал, что Холмс погиб. Он упоминает «непривычную опрятность» этой комнаты, как будто не видел ее в таком состоянии прежде. Но Уотсон был внимательным человеком, и поэтому трудно поверить, что он ни разу не навестил миссис Хадсон за все три года. Наверно, он заходил к ней, но предпочитал оставаться в ее гостиной внизу, а не подниматься по семнадцати ступеням в знакомую гостиную. Вещи Холмса, его книги, стол для химических экспериментов, футляр со скрипкой, «даже персидская туфля с табаком» все еще были на своих местах, и видеть их было бы слишком больно. Они напомнили бы о многих приятных часах, которые Уотсон провел здесь в обществе Холмса. Не исключено, что он приглашал миссис Хадсон к себе в Кенсингтон, но Уотсон со своей обычной скромностью умалчивает об этом.

Рассказ Холмса об убийстве Адэра на первый взгляд кажется убедительным. За несколько недель до своей смерти Адэр вместе со своим партнером, полковником Мораном, выиграл большую сумму денег, играя в вист в клубе «Бэгетель». Позже Адэр заподозрил, что Моран жульничает. По мнению Холмса, в день, когда юный граф был убит, он приватно побеседовал с Мораном и пригрозил разоблачить его, если тот не откажется от членства в клубе и не пообещает никогда больше не играть в карты. Поскольку это означало разорение для того, кто зарабатывает на жизнь картежным шулерством, Моран убил Адэра. Он застрелил молодого человека через открытое окно его комнаты в доме на Парк-лейн.

Если придерживаться этой теории, легко можно объяснить, почему на столе убитого лежали список фамилий и деньги, а также почему была заперта дверь. Адэр подсчитывал, сколько денег он должен вернуть тем, кого обманул Моран. Прежде чем этим заняться, он запер дверь, чтобы никто не мог войти в комнату и спросить, что он делает.

Но при ближайшем рассмотрении в рассказе Холмса обнаруживается важное упущение. Где находился полковник Моран, когда сделал свой роковой выстрел? Как заметил мистер Персивал Уайт, Парк-лейн расположена по соседству с Гайд-парком, и напротив нет домов, где Моран мог бы спрятаться. Также в высшей степени неправдоподобно, что он стрелял с улицы. Окно Адэра на втором этаже находилось по меньшей мере на высоте двадцати футов от земли. Моран рисковал бы, так как его могли увидеть. По словам Уотсона, Парк-лейн была «многолюдной улицей», и всего в ста ярдах от дома находилась стоянка кэбов.

Эдгар У. Смит предположил, что Моран мог залезть на дерево в парке и стрелять оттуда. Это представляется наиболее вероятным объяснением, хотя в таком случае он рисковал быть замеченным. Однако убийство было совершено между 10 часами вечера, когда Адэр вернулся домой из своего клуба, и 11.20 вечера, когда было обнаружено тело. Тогда уже стемнело, и число прохожих на улице значительно сократилось. В Гайд-парке никого не было, кроме проституток и их клиентов, и он был тускло освещен газовыми фонарями. К тому же Моран был, по словам Холмса, «искуснейшим стрелком Индии» и привык подкрадываться к дичи. Как рассказывает Холмс, охотник на крупную дичь обычно привязывает козленка к дереву в качестве живой приманки, а сам прячется среди ветвей, поджидая добычу. Хотя Моран был немолод, он еще был в достаточно хорошей форме, чтобы залезть на дерево. Уотсон отмечает, какую недюжинную силу он проявил, когда боролся с Холмсом перед своим арестом.

Из рассказа Холмса можно заключить, что, за исключением живого козленка, Моран применил тот же метод, чтобы убить Адэра, стреляя в него с дерева, находившегося прямо напротив окна. Ружье было бесшумным, поэтому никто не услышал выстрела, а так как окно было открыто, то не было разбито стекло, звон которого мог привлечь внимания.

Также весьма вероятно, что Моран обеспечил себе алиби на время убийства Адэра. Это предположение можно связать с тем фактом, что в тот вечер, когда он сделал попытку покушения на жизнь Холмса, на нем был вечерний костюм. Некоторые комментаторы считают это абсурдным, но я не вижу тут ничего странного. Моран прибыл в дом Кэмдена после полуночи. Он вполне мог провести часть вечера в театре или за обедом с друзьями.

Однако остается один любопытный аспект убийства Адэра, который не объяснил Холмс. Я имею в виду суд над Мораном. Его, несомненно, обвинили в убийстве Адэра и судили, причем дело, вероятно, слушалось в Олд-Бейли. Но его явно признали невиновным. Он избежал казни через повешение – обычное в то время наказание за убийство. В сентябре 1902 года Моран еще был жив – это дата дела о «Знатном клиенте». Холмс упоминает о нем как о «ныне здравствующем полковнике Себастьяне Моране».

Поскольку Уотсон ничего не сообщает по этому поводу, можно сделать вывод, что с Морана сняли обвинение в убийстве и освободили – вероятно, из-за отсутствия улик. А ведь Холмс с уверенностью заявлял, что «одна пуля могла стать достаточной уликой, чтобы отправить полковника Морана на виселицу».

Как уже говорилось, о баллистической экспертизе тогда еще не слышали. Мягкая револьверная пуля, которая убила Адэра, деформировалась, а та, что попала в бюст Холмса, расплющилась о стену. Из-за этого было бы невозможно сравнение с прочим оружием Морана, даже если бы такая мысль и пришла в голову Лестрейду или кому-то из его коллег в Скотленд-Ярде. Да и мотив было трудно доказать. Адэр был мертв, и не было свидетеля, который мог бы подтвердить теорию Холмса, что Адэр поймал Морана за нечестной игрой в карты и пригрозил разоблачением. Если у Морана к тому же имелось алиби на тот вечер, когда был убит Адэр, то дело против него рассыпалось бы.

Поэтому решение Холмса не сотрудничать с Лестрейдом в следствии по этому делу выглядит крайне глупо. Если бы он выступил свидетелем обвинения, Морана признали бы виновным в менее тяжком преступлении и приговорили бы к длительному сроку заключения.

По закону ничто не мешало полиции (при условии, что Холмс выступил свидетелем) выдвинуть такое обвинение даже после того, как с Морана сняли обвинение в убийстве Адэра. Это еще один любопытный аспект дела, который не проясняет Уотсон. Ведь риск, что такой убийца, как Моран, избежит правосудия, должен был бы перевесить нежелание Холмса фигурировать на суде, где его имя связали бы с Мораном. В конце концов, это был «самый опасный человек в Лондоне после Мориарти»^[336], как утверждает сам Холмс. Однако если бы Моран исчез после суда по делу об убийстве Адэра – скажем, уехал за границу, – то все попытки полиции арестовать его были бы бесплодны.

Дальнейшая судьба Морана неизвестна. Возможно, он был еще жив в 1914 году: когда в «Его прощальном поклоне» фон Борк обещает отомстить, Холмс сравнивает его с «блаженной памяти профессором Мориарти», добавив, что полковник Себастьян Моран угрожал ему тем же. Но при отсутствии прилагательного, которое говорило бы о том, что Моран мертв, это замечание звучит двусмысленно. Если Моран был еще жив, ему в то время было далеко за семьдесят или даже за восемьдесят.

Это последнее упоминание о нем, и старый охотник, когда-то бывший начальником штаба Мориарти, наконец уходит в забвение.

Глава четырнадцатая Возвращение на Бейкер-стрит Апрель 1894 – июнь 1902

Вы же знаете, – отвечал я, тронутый небывалой сердечностью Холмса, – что помогать вам – величайшая радость и честь для меня.

Уотсон – Холмсу, «Дьяволова нога»

Именно по просьбе Холмса Уотсон продал свою практику в Кенсингтоне и снова перебрался на свою прежнюю квартиру, где оставался следующие восемь лет и три месяца. Вероятно, это случилось вскоре после возвращения Холмса в Лондон в апреле 1894 года, так как к августу того года (дата дела о «Подрядчике из Норвуда») Уотсон уже поселился на Бейкер-стрит, 221b. В своем рассказе об этом расследовании Уотсон упоминает «месяцы, что мы прожили вместе», во время которых уже имели место два незаписанных дела. Одно из них было связано с бумагами бывшего президента Мурильо, другое – трагедия на борту голландского лайнера «Фрисланд», чуть не стоившая жизни им обоим.

Уотсон продал свою практику молодому доктору по фамилии Вернер, который, к его удивлению, безропотно заплатил запрошенную сумму. И только спустя годы Уотсон обнаружил, что деньги дал Холмс, а доктор Вернер был его дальним родственником. Наверно, это было родство со стороны французской бабушки Холмса, так как «Вернер» звучит как англизированный вариант фамилии Верне.

Это был щедрый жест со стороны Холмса, и характерно, что он так долго скрывал этот факт. Однако его мотивы, быть может, не столь бескорыстны, как кажется на первый взгляд. Холмсу было удобно, чтобы Уотсон снова поселился на Бейкер-стрит, а с помощью этой хитрости он добился своего. Хотя в целом Холмсу было достаточно своего собственного общества, по некоторым признакам видно, что, становясь старше (а теперь ему было сорок), он все больше нуждался в других людях. Возможно, этому способствовали три года путешествий в одиночестве. Уотсон составлял ему компанию, а также был полезен как помощник, личный секретарь, наперсник и, что самое главное, – благодарная публика.

По-видимому, Уотсон согласился на предложение Холмса без особых возражений – по крайней мере, не выразил их. Во многих отношениях этот переезд его также устраивал. Теперь он был вдовцом, и хотя ему было всего сорок два – сорок три года, по меркам того времени, он уже миновал средний возраст. Первая вспышка энтузиазма от возвращения к карьере доктора прошла. После смерти жены этот тяжелый труд и долгие рабочие часы больше не привлекали его. Уотсон готов был посвятить много времени и энергии какой-то конкретной цели – например, добиться, чтобы практика в Паддингтоне стала успешной, или написать и опубликовать двадцать три рассказа о расследованиях Холмса. Однако он всегда предпочитал линию наименьшего сопротивления и вполне мог позволить Холмсу, как более сильной личности, принять за него решение.

Конечно, с точки зрения Уотсона, тут были и свои преимущества. Он больше, чем Холмс, нуждался в дружеском общении, а после смерти жены чувствовал себя особенно одиноким. Была и прежняя тяга к волнующим приключениям, которые всегда обещала жизнь с Холмсом. Но хотелось бы думать, что он испытывал горечь, продавая свой дом и расставаясь с мебелью и остальными вещами, которые они с Мэри покупали с такой радостью, создавая свой общий дом в 1889 году, всего пять лет назад. Но он, безусловно, взял с собой на Бейкер-стрит несколько дорогих ему предметов.

Хотя Уотсон не без облегчения распрощался со своей профессиональной деятельностью, ему, наверно, было все-таки грустно продавать свою практику. Он был хорошим врачом, который добился успехов в медицинской карьере, и решение покончить с ней, вероятно, далось ему нелегко. В «Алом кольце» Холмс говорит о том времени, когда Уотсон «лечил», – следовательно, он больше не практиковал. Нет никаких свидетельств того, что Уотсон продолжал работать врачом общей практики. В «Квартирантке под вуалью» Холмс посылает Уотсону записку, срочно вызывая его на Бейкер-стрит. Следовательно, тот по какой-то причине отсутствовал. Правда, по мнению некоторых комментаторов, он мог просто быть в гостях у друзей. Однако другие исследователи шерлокианы считают, что он подменял коллегу. Он даже мог продолжать лечить некоторых из своих пациентов, таких как чета Уитни. Хотя Уотсон продал практику, у него оставалась лицензия, так что он мог продолжать практиковать. Даже после возвращения на Бейкер-стрит он в случае необходимости оказывал медицинскую помощь. Например, при расследовании дела леди Фрэнсис Карфэкс он вернул ее к жизни, сделав искусственное дыхание и впрыснув эфир. Некоторые критики с легкой насмешкой комментируют тот факт, что в нужный момент у Уотсона всегда оказывается при себе сумка с медицинскими принадлежностями. Я не нахожу тут ничего необычного. Уотсон как врач привык брать с собой эту сумку, выходя из дома, тем более зная по опыту, что при любом расследовании Холмса кто-то может пострадать. Холмс тоже всегда носит с собой лупу. И медицинская сумка, и лупа – часть профессионального снаряжения двух друзей.

Однако за этот период Уотсон определенно отстал от своей профессии. В рассказе «Пропавший регбист» он признается в этом, когда его представляют доктору Лесли Армстронгу, одному из медицинских светил в Кембридже. Этот доктор завоевал европейскую славу в своей отрасли науки. «Имя доктора Лесли Армстронга было мне незнакомо, что достаточно ясно показывает, как далек я был в то время от медицины», – говорит Уотсон с легким сожалением. И тем не менее он прилагал усилия, чтобы не отстать от некоторых отраслей медицины. Он все еще читал литературу о хирургии: в рассказе «Пенсне в золотой оправе» он сообщает, что «углубился в последнее исследование» на эту тему. Очевидно, Уотсона интересовали сравнительно новые исследования в области психологии, так как в «Шести Наполеонах» он со знанием дела говорит о «навязчивой идее»^[337].

Если Уотсон действительно продолжал заниматься практикой, пусть и от случая к случаю, то он делал это не ради заработка, а из профессионального интереса. Денег у него было достаточно. Помимо сбережений, которые он мог сделать, занимаясь своими пациентами, продажа практики в Кенсингтоне дала внушительную сумму, которую он, по-видимому, вложил в ценные бумаги. Проценты с них Уотсон добавлял к своей военной пенсии. Холмс упоминает эти ценные бумаги в «Пляшущих человечках». Кроме того, Уотсон получал гонорары за публикацию своих двадцати трех рассказов. Они были опубликованы в Англии и Америке, а также вышли отдельной книгой. Но без хозяйского глаза Мэри, следившей за семейным бюджетом, Уотсон вернулся к прежним холостяцким привычкам и начал транжирить деньги. Он играл на бильярде с Сэрстоном и делал ставки на бегах. Как он сам признается, последняя привычка стоила ему «половины военной пенсии». В какой-то момент состояние финансов друга вызвало такую озабоченность у Холмса, что он был вынужден запереть чековую книжку Уотсона в ящике своего письменного стола.

Итак, Холмс сыграл не последнюю роль в решении Уотсона продать практику и вернуться на Бейкер-стрит. Помимо этого он повлиял и на другую сферу профессиональной деятельности своего друга – его занятия литературным трудом. Иными словами, Холмс положительно запретил Уотсону продолжать публиковать рассказы. Уотсон говорит об этом в «Подрядчике из Норвуда» – это расследование имело место в августе 1894 года, вскоре после возвращения Холмса и переезда Уотсона на Бейкер-стрит. Как объясняет Уотсон, «гордой, замкнутой душе моего друга претили восторги толпы, и он взял с меня клятву никогда больше не писать ни о нем самом, ни о его методе, ни о его успехах».

Это звучит так, словно Уотсон пытается оправдать Холмса. Холмс не всегда возражал против рекламы, и, хотя он критиковал ранние литературные опыты Уотсона, никогда прежде не выдвигал такой суровый ультиматум. В самом деле, порой ему доставляла удовольствие его слава. Кажется, отношение Холмса к публичности изменилось за те три года, которые он провел, путешествуя за границей инкогнито. Быть может, на него повлияло и то, что он стоял на пороге смерти у Рейхенбахского водопада. Холмс, по-видимому, больше не хотел побрякушек славы. Такая позиция заметна и в других аспектах его частной и профессиональной жизни. В «Подрядчике из Норвуда» он заявляет, что работа – сама по себе вознаграждение. Во время расследования дела о «Чертежах Брюса-Партингтона» он отклонил предложение Майкрофта включить его в наградной список. Холмс ответил ему: «Я веду игру ради удовольствия». Правда, он принял изумрудную булавку для галстука от королевы Виктории в знак признательности за ту роль, которую сыграл в возвращении чертежей подводной лодки. Позже, в июне 1902 года, Холмс отказался от рыцарского звания за какие-то услуги, которые, вероятно, оказал правительству или королевскому дому. Его, «угрюмого скептика», также забавляло, когда полиция приписывала себе всю славу в конце успешного расследования, поскольку ему «претили восторги толпы».

Хотя позицию Холмса можно понять, тем не менее в ней присутствует элемент эгоизма. Уотсон пользовался огромным успехом как автор, так какое же право имел Холмс лишать своего друга возможности творить, а его многочисленных читателей – удовольствия прочесть его рассказы? Можно заподозрить, что Уотсон был вынужден согласиться с этим запретом из-за того, что в противном случае Холмс не позволил бы ему участвовать в расследованиях, таким образом лишив материала для рассказов. Короче говоря, от этого вето попахивает насилием, а то и легким шантажом.

Однако будем справедливы к Холмсу: возможно, ситуация не была такой уж скверной. Не исключено, что Уотсон вполне охотно согласился с решением Холмса. В конце концов, последние три года он тратил каждый час, который удавалось урвать, на то, чтобы написать и опубликовать упомянутые двадцать три рассказа. Быть может, ему действительно хотелось отдохнуть от своих литературных трудов. И тем не менее остается подозрение, что Холмс, с присущей ему властностью, оказал психологическое давление на Уотсона, как, вероятно, было и в случае с продажей практики в Кенсингтоне. Нежелание Холмса, чтобы Уотсон продолжал публиковать рассказы, частично проистекало из его неприятия стиля Уотсона и подхода к материалу. Он уже высказывался в подобном духе о первых двух рассказах, появившихся в печати, – «Этюде в багровых тонах» и «Знаке четырех», а также о тех, которые читал в рукописи. По возвращении в Лондон после Великой паузы Холмс, вне всякого сомнения, прочитал следующие двадцать три рассказа, опубликованные в его отсутствие, и не увидел в них ничего, что заставило бы его изменить свое мнение. Помимо привычки Уотсона начинать свои истории «не с того конца» и его склонности вкладывать в них слишком много «сантиментов», под которой Холмс подразумевал описания, он возражал против «несчастной привычки подходить ко всему с точки зрения писателя, а не ученого». Такую критику Холмс высказывал и раньше, и Уотсон отвечал на нее сердито и обиженно. «А почему бы вам самому не писать эти рассказы?» – спрашивал он «с некоторой запальчивостью».

Однако позиция Холмса противоречива. Очевидно, он не собирается запрещать публикацию рассказов навсегда. В конце расследования дела об «Исчезновении леди Фрэнсис Карфэкс» он замечает, что Уотсон, возможно, захочет включить эту историю в свою хронику. Возможно, он намеревался позволить Уотсону написать рассказ о его жизни после того, как оба удалятся от дел, так как однажды назвал Уотсона своим «верным биографом». И, несомненно, Холмс не возражал против того, чтобы Уотсон продолжал записывать их дела: на протяжении этого периода несколько раз упоминаются «необъятные архивы», накопившиеся у Уотсона. Они хранились либо в виде «длинного ряда ежегодников», занявшего целую полку, либо в жестяных коробках для депеш, в числе которых, вероятно, была и та «видавшая виды… коробка для депеш», на крышке которой были написаны краской имя Уотсона и слова «Индийские королевские войска». Она была набита бумагами, и некоторые из них были связаны с особенно секретными расследованиями. Позже Уотсон положил эту коробку для депеш в свой банк «Кокс и компания» на Чаринг-Кросс.

К концу этого периода Холмс снял свое вето, позволив Уотсону опубликовать «Собаку Баскервилей», которая печаталась в «Стрэнде» выпусками с августа 1901 года по апрель 1902-го и вышла отдельным томом в 1902 году. Однако это единственный отчет о расследовании, появившийся в печати между 1894 и 1902 годом. Правда, Холмс разрешил Уотсону публиковать другие рассказы в следующем году. Сожаление, которое Уотсон, возможно, испытывал из-за запрета Холмса, несомненно, умерялось количеством и важностью дел, в которых он участвовал на протяжении следующих восьми лет. Некоторые из них он позже записал. Ниже приведена предположительная хронология этих расследований.

(Другие незаписанные дела 1894 года: отвратительная история о красной пиявке и ужасной смерти банкира Кросби; трагедия в Эдлтоне и необычная находка в старинном кургане; дело о наследстве Смита-Мортимера; розыск и арест Юрэ, убийцы с Бульваров.)

(Другие незаписанные дела 1895 года: внезапная смерть кардинала Тоски; арест Уилсона, известного канареечника.)

Когда читаешь подряд рассказы Уотсона об этих расследованиях, всплывает несколько интересных и важных фактов. Один из них – Холмс все чаще участвует в делах, связанных с вопросами государственной безопасности, которые имели европейское значение. Благодаря этим расследованиям он столкнулся с международным шпионажем, что имело важные последствия. Расследование дела о пропавших чертежах Брюса-Партингтона имело, по словам Майкрофта, «колоссальное международное значение», и Холмсу никогда еще не выпадало случая «оказать родине столь большую услугу»^[338]. Проводя это расследование, Холмс мог рассчитывать на «всю армию государства». Майкрофт имел возможность делать подобные заверения, так как пользовался огромным политическим влиянием. Холмс впервые поделился этим с Уотсоном, добавив процитированную нами фразу, что порой Майкрофт сам является британским правительством.

Дело о «Втором пятне» было также связано с поисками важного документа – письма одного иностранного монарха, критиковавшего британскую колониальную политику. Если бы оно попало не в те руки, то могло бы серьезно ухудшить англо-германские отношения и даже привести к войне между двумя странами. Ситуация была столь серьезной, что к Холмсу лично явились ни больше ни меньше как Трелони Хоуп, министр по европейским делам, и лорд Беллинджер, премьер-министр. Они попросили его заняться этим делом. Об усиливающемся влиянии Холмса говорит тот факт, что он готов выкупить это письмо за любую цену, даже если это будет означать прибавку еще одного пенни к подоходному налогу.

Его международная слава также росла: в 1894 году во Франции благодаря ему был арестован Юрэ, убийца с Бульваров. За это Холмс получил орден Почетного легиона – единственная награда, которую он согласился принять, – а также благодарственное письмо от президента Франции, лично им подписанное. В следующем, 1895 году, папа снова попросил Холмса об услуге: расследовать внезапную смерть кардинала Тоски. Это дело, конечно, снова потребовало его присутствия в Риме. Ему также удалось помочь другой религиозной конфессии – Коптской церкви, в деле, касавшемся двух ее старейшин^[339]. Правда, Холмс, вероятно, вел это расследование, не покидая Бейкер-стрит, так как одновременно занимался делом о «Москательщике на покое» в Люишеме, в южной части Лондона. Ни одно из этих зарубежных расследований не записано Уотсоном – он лишь упоминает о них в опубликованных рассказах.

Несмотря на свою широкую известность, Холмс по-прежнему брал с клиентов установленное вознаграждение, редко запрашивая крупные суммы и порой вообще отказываясь от платы. Хотя в рассказах почти не говорится о его финансовом положении после 1894 года, он, по-видимому, зарабатывал достаточно, чтобы позволить себе привычный образ жизни. Правда, по словам Уотсона, его вкусы были «скромными», и на протяжении этого периода нет упоминаний об эпикурейских ужинах и изысканных винах, которыми он угощал своих гостей прежде. В словах Холмса, обращенных к герцогу Холдернессу: «Я человек небогатый», когда он кладет в карман чек его светлости на 6000 фунтов (огромная сумма в те дни), звучит ирония. Взяв с герцога такие деньги, Холмс в буквальном смысле заставляет его расплачиваться за недопустимое обращение с маленьким сыном, лордом Солтайром.

Ощущаются легкие перемены и в отношении Холмса к Уотсону. Хотя Холмс называет его своим «другом и помощником», иногда он обращается с ним, как с секретарем, а в одном случае – даже как с телохранителем. В рассказе «Подрядчик из Норвуда» он просит Уотсона прочесть вслух длинную статью из газеты. В «Чертежах Брюса-Партингтона» Холмс ожидает, что Уотсон будет следить за текущими событиями и информировать его о любых интересных новостях. В «Подрядчике из Норвуда» Холмс отказывается от помощи Уотсона, так как вряд ли может возникнуть опасность. В другом случае он восклицает: «Но я не могу обойтись без вас и вашей помощи!»

Уотсон был также ему полезен в качестве помощника в расследованиях, когда сам Холмс был слишком занят более важными вопросами. Холмс воспользовался его услугами в трех делах: «Москательщик на покое», «Одинокая велосипедистка» и «Исчезновение леди Фрэнсис Кэрфакс». Во время последнего расследования он посылает Уотсона во Францию, чтобы установить местонахождение леди Фрэнсис Карфэкс. Усилия Уотсона не всегда были успешными, и Холмс критиковал его методы. Это, естественно, сердило Уотсона, который делал все, что в его силах. Однако нужно отдать должное Холмсу: он хвалил своего друга, когда следовало. В рассказе «Москательщик на покое» он сделал Уотсону комплимент, когда тот заметил запах краски в доме Джосайи Эмберли и запомнил номер места, указанный в театральном билете, который показывал ему этот человек.

Еще важнее изменение отношения Холмса к закону и правосудию. Несомненно, тут сыграло роль его возросшее влияние, а также происшествие у Рейхенбахского водопада, когда его жизнь висела на волоске. В результате роковой схватки с Мориарти изменилось его мнение об известности и публичных почестях, а также взгляд на некоторые моральные ценности. Теперь Холмс был в большей степени готов нарушать закон, когда совесть подсказывала ему, что таким образом он лучше послужит справедливости. «В первый или во второй раз за всю мою карьеру, – заявляет он Уотсону во время расследования „Убийства в Эбби-Грейндж“, – я чувствую, что, обличив преступника, причиню больший вред, чем он своим преступлением. Я научился быть осторожным, и уж лучше я согрешу против законов Англии, чем против моей совести».

Холмсу и раньше приходилось использовать в расследованиях незаконные методы. В деле о «Желтом лице» он предложил проникнуть в коттедж, чтобы узнать правду о его таинственном обитателе. А в «Голубом карбункуле» он отпустил вора Райдера на том основании, что тот больше не будет красть, а «упеките его сейчас в тюрьму, и он не развяжется с ней всю жизнь». После Великой паузы он готов был действовать еще решительнее. Холмс забирается в дом Эмберли, расследуя дело о «Москательщике на покое». Это незаконное действие он повторяет еще более эффектно в рассказе «Конец Чарльза Огастеса Милвертона»: в сопровождении Уотсона он проникает в дом Милвертона, чтобы уничтожить бумаги, которые Милвертон использует для шантажа. При этом у Холмса имеется при себе первоклассный набор взломщика, который, вероятно, был куплен специально для этого случая. Сначала Уотсона это пугает, и он с ужасом думает о последствиях. Но как только Холмс убеждает его, что с моральной точки зрения такой поступок оправдан, Уотсон соглашается сопровождать друга в этом рискованном предприятии, как всегда не в силах отказаться от захватывающего приключения. Он даже делает маски из черного шелка, в которых они проникают в дом. «Я не чувствовал своей вины, – замечает он, – а, наоборот, испытывал радость и возбуждение от опасности».

Затем Холмс позволяет убийце Милвертона избежать правосудия, хотя знает, кто это. В деле о «Дьяволовой ноге» его снисходительность также распространяется на доктора Стерндейла, убившего Мортимера Тридженниса. В «Трех студентах» он устраивает «полевой суд», и в результате и Бэннистеру, и Гилкристу удается избежать последствий своего нечестного поведения.

Расследуя «Убийство в Эбби-Грейндж», Холмс заходит еще дальше. Он сам выступает в роли судьи, а Уотсон – суда присяжных, и они снимают с капитана Кроукера обвинение в убийстве сэра Юстеса Брэкенстолла, негодяя и пьяницы. Кроукер убил его в драке после того, как Брэкенстолл ударил палкой по лицу свою жену, леди Брэкенстолл. Холмс оправдывает свое решение тем, что, в отличие от полиции, он имеет право на личное суждение. При условии, что никого другого не арестуют из-за смерти Брэкенстолла, Кроукер может быть свободен, заявляет Холмс.

По моему мнению, Холмс совершенно неправ в конце расследования «Случая в интернате»^[340], когда соглашается скрыть от полиции важные улики, чтобы Джеймса Уайлдера, незаконного сына герцога, не обвинили в заговоре с целью похищения юного лорда Солтайра. Преступление Уайлдера привело к убийству герра Хайдеггера, а десятилетнего школьника держали в заточении в ужасающих условиях. Трудно также принять попытку Холмса дать герцогу совет помириться с герцогиней, с которой тот расстался. У Холмса входит в привычку вмешиваться в личную жизнь других людей, которая уже проявилась в его давлении на Уотсона при продаже практики в Кенсингтоне и в запрете на публикацию рассказов.

Государственная полиция, разумеется, ничего не знала о том, что Холмс утаивал улики или препятствовал свершению правосудия. Если бы это стало известно, отношение властей к нему могло бы резко измениться – при всем уважения и восхищении, особенно со стороны Лестрейда, который открыто признает, что Скотленд-Ярд у Холмса в долгу. «Мы в Скотленд-Ярде не завидуем вам, – заверяет его Лестрейд по окончании дела о „Шести Наполеонах“. – Нет, сэр. Мы вами гордимся. И если вы завтра придете туда, все, начиная от самого опытного инспектора и кончая юнцом констеблем, с радостью пожмут вашу руку».

Отношение Холмса к полиции также улучшилось, особенно к самым толковым офицерам – таким, как инспектор Бэйнс из полиции Суррея и Стэнли Хопкинс, молодой инспектор Скотленд-Ярда. Правда, он критикует Хопкинса во время расследования дела о «Черном Питере». Жаль, что в этот период не упоминается инспектор Мак, Мак-Дональд: Холмс искренне любил этого большого шотландца. Возможно, его повысили и перевели в другое подразделение. Этелни Джонс, который мог уйти в отставку, также исчез из рассказов Уотсона.

Но несмотря на все эти перемены, многое осталось прежним. Холмс все так же проявлял симптомы маниакальной депрессии, которые были заметны в его поведении, когда он был моложе. «Приступы бурного веселья», которые Уотсон наблюдает во время дела о «Подрядчике из Норвуда», сменялись мрачным настроением, и тогда он бывал молчалив. Даже в его жизнерадостности был какой-то «зловещий оттенок», о котором Уотсон никогда не упоминал прежде. Гораздо реже говорится о том, что Холмс смеется или даже улыбается. Чувствуется, что он несколько утратил блеск и живость молодости. Правда, он по-прежнему был в очень хорошей физической форме – настолько, что при расследовании дела об «Одинокой велосипедистке» Уотсону трудно было за ним угнаться. Из этих двоих именно Уотсон начал ощущать свой возраст и жаловаться на ревматизм и на то, что он «стал чувствовать себя старой развалиной», вследствие чего прибегал к турецкой бане. Но его больше не беспокоила рана в ноге – по-видимому, она окончательно зажила, – и он был все еще достаточно ловким, чтобы перебраться через стену высотой в шесть футов в конце расследования, связанного с Милвертоном.

Не изменилась и бесстрастная натура Холмса, и порой он проявлял безразличие, доходившее до черствости в отношении других людей, так что у Уотсона по-прежнему были причины сокрушаться об этом. Особенно он беспокоился о горничной Милвертона Агате, которой Холмс, переодетый лудильщиком под вымышленным именем Эскот, сделал предложение с единственной целью – получить доступ в дом. «Но девушка, Холмс!» – восклицает Уотсон, услышав об этой помолвке, а Холмс в ответ лишь пожимает плечами. Именно в этот раз у Холмса случается один из редких приступов смеха, и в этом беззвучном веселье действительно есть какой-то зловещий оттенок. То, что Холмс манипулирует чувствами молодой девушки, вряд ли извинительно даже при наличии другого поклонника, претендующего на ее руку. С другой стороны, в деле «Квартирантки под вуалью» Холмс проявляет сочувствие к Юджинии Рондер, лицо которой обезобразил цирковой лев.

Несмотря на все попытки Уотсона отучить его от пагубной привычки, Холмс иногда по-прежнему прибегает к кокаину. Хотя Уотсон «много лет… боролся с его пристрастием к наркотикам, которое одно время чуть было не погубило его поразительный талант», это ему не вполне удалось. Он говорит об этом в «Дьяволовой ноге», упоминая те «неблагоразумные поступки», которые способствовали полному расстройству здоровья его друга. Холмс употреблял наркотики главным образом со скуки, с которой, как и прежде, не умел справляться. Он описывает «невыносимую тягость безделья», сравнивая свой мозг с «перегретым мотором», который «разлетается на куски, когда не подключен к работе, для которой создан».

Не избавился Холмс и от привычки к «тяжелой, напряженной работе». Он остался трудоголиком, который брался за слишком большое количество дел, отказываясь во время некоторых расследований от пищи и сна. Весной 1897 года случилось неизбежное: у него серьезно расстроилось здоровье, как уже было в 1887 году. Доктор Мур Эгер с Харли-стрит заявил, что если он не отдохнет, то никогда больше не сможет работать. Вняв предостережению своего врача, Холмс в сопровождении Уотсона отправился в Корнуолл и снял небольшой дом в бухте Полду. Но даже там Холмс не мог пребывать в праздности. Очарованный корнуэльским языком, он выписал книги по филологии и принялся его изучать. Кроме того, как и в период выздоровления в Рейгете, он, невзирая на возражения Уотсона, занялся расследованием дела о «Дьяволовой ноге», известной также как «Корнуолльский ужас». Исход этого расследования мог оказаться фатальным для них обоих, если бы Уотсон не проявил находчивость и присутствие духа.

Когда Холмс не был занят профессиональной деятельностью, он отдавал свое время хобби. Он продолжал играть на скрипке и проводить химические опыты. К этим давним интересам добавилось еще несколько: средневековая музыка, происхождение корнуэльского языка, ранние английские хартии. Ради изучения этих старинных документов он вместе с Уотсоном отправился в один из университетских городков – скорее всего в Оксфорд, его alma mater. Там он воспользовался библиотекой – вероятно, Бодлианской. Именно в этот период, в середине расследования дела о пропавших чертежах Брюса-Партингтона, он нашел время, чтобы написать работу о полифонических мотетах Лассо, о которых уже упоминалось во второй главе.

У Холмса также сохранился интерес к природе, который, как мы видели, ознаменовал изменение его вкусов в конце 1880-х, когда он расследовал преступную деятельность Мориарти. В рассказе «Черный Питер» он приглашает Уотсона побродить по лесам, «полюбоваться на птиц и на цветы». Как нам уже известно, этот интерес к сельской местности и красоте природы был связан со стремлением к тихой жизни, и сейчас его по-прежнему занимали подобные мысли. Холмс уже строил планыоб отставке, мечтая о «маленькой ферме» и собираясь «на склоне лет» написать руководство по раскрытию преступлений. Такая книга представляла бы большой интерес для всех читателей, а также была бы чрезвычайно ценной для исследователей шерлокианы, но, к сожалению, Холмс так и не нашел времени, чтобы осуществить этот план.

Однако в каторжном рабочем графике Холмса бывали перерывы. Вместе с Уотсоном он совершал прогулки по Лондону, они посещали Ковент-Гарден, чтобы послушать оперу Вагнера, а также концерты в Альберт-Холле и обедали в итальянском ресторане Гольдини. Ради маскировки друзья даже удили форель в Беркшире во время расследования «Происшествия в усадьбе Олд-Шоскомб». Это единственный пример, когда они проявляют интерес к этому сельскому занятию. В 1895 году, по окончании дела о «Черном Питере», Холмс и Уотсон поехали на каникулы в Норвегию. Это путешествие, несомненно, было подсказано связью этого дела с Норвегией. Правда, расследование было закончено, так что они отправились в эту страну для собственного удовольствия.

Уотсон, должно быть, не меньше Холмса наслаждался такими развлечениями, которые уводили их из дома: ведь ему было нелегко жить вместе с человеком, у которого были такие удручающие привычки и постоянно меняющееся настроение. К тому же Уотсон уже познал прелесть собственного очага и размеренной жизни, какой бы прозаичной она ни казалась порой. Вообще говоря, он терпел все это с удивительным стоицизмом, хотя бывало, что даже его терпение подвергалось слишком уж большим испытаниям. В таких случаях он выражал вполне естественное раздражение. Однако такое случалось реже, чем в ранний период (1881–1889), когда они с Холмсом также делили квартиру.

В целом Уотсон гораздо расположен восхищаться Холмсом, нежели критиковать его, этого «необыкновенного человека», как он часто называет своего старого друга. Это восхищение порой переходило в благоговение. Одна из причин, по которой Уотсон соглашается не публиковать никаких рассказов на протяжении этого периода, – его боязнь, что, утомив своих читателей, он нанесет урон славе Холмса, «человека, которого я чту превыше других». У Уотсона всегда была склонность поклоняться героям, проявившаяся в восхищении генералом Гордоном и Генри Уордом Бичером. По мере того как росла международная известность Холмса, возрастало и почтение к нему Уотсона. После смерти жены он все больше нуждался в дружбе с Холмсом. Хотя Холмс порой обижал Уотсона, это компенсировалось теми случаями, когда он отказывался от сдержанности и открыто выражал свои чувства. Так было в конце дела о «Трех Гарридебах», когда Холмс, решив, что Уотсон серьезно ранен выстрелом Убийцы Эванса, проявил искреннюю тревогу. «Да, стоило получить рану, и даже не одну, чтобы узнать глубину заботливости и любви, скрывавшейся за маской холодности», – говорит Уотсон, ощутив, что его друг обладает «не только великим мозгом, но и великим сердцем». Такое же беспокойство Холмс выказывает и в конце расследования дела о «Дьяволовой ноге», когда эксперимент с ядовитым западноафриканским корнем чуть не имел роковых последствий. Эта реакция старого друга подсказала Уотсону ответ, процитированный в эпиграфе к этой главе.

Их дружба, а также возможность захватывающих приключений, которые предоставляла ему жизнь с Холмсом, помогли Уотсону постепенно оправиться после смерти жены. Он всегда был неравнодушен к женским чарам, и женщины, в свою очередь, находили его привлекательным. Как мы видели, Холмс иногда дразнил его по этому поводу, говоря, что прекрасный пол – это «по его части». Уотсон по-прежнему беспокоился о клиентках Холмса – например, взял на себя труд узнать о судьбе мисс Вайолет Смит по завершении дела об «Одинокой велосипедистке». Он сообщил Холмсу, что она унаследовала большое состояние и вышла замуж за Сирила Мортона, своего преданного поклонника. Однако только во время расследования «Убийства в Эбби-Грэйндж» Уотсон испытал волнение при виде красивой женщины. Это была леди Брэкенстолл, голубоглазая блондинка с золотистыми волосами, очень похожая на его покойную жену Мэри.

Но когда к концу этого периода Уотсон в конце концов влюбился во второй раз, эта любовь чуть не положила конец его дружбе с Шерлоком Холмсом.

Глава пятнадцатая Брак и разлука Июнь 1902 – октябрь 1903

Даже я, который был ближе к нему, чем кто-либо другой, всегда чувствовал разделявшее нас расстояние.

Уотсон о Холмсе, «Знатный клиент»

В опубликованных рассказах не указано, кто та женщина, в которую влюбился Уотсон и на которой позже женился. Сам Уотсон вообще ее не упоминает, и о существовании второй миссис Уотсон можно заключить только из единственного краткого замечания Холмса. В «Воине с бледным лицом» он говорит: «Мой верный Уотсон тогда бросил меня ради очередной жены – единственный эгоистический поступок, который я могу припомнить за все годы нашего сотрудничества». И добавляет с трагическими нотками: «Я остался один». Холмс убит и жалеет себя.

Из-за молчания Уотсона относительно его второго брака некоторые комментаторы усомнились, женился ли он на самом деле. Они выдвинули предположение, что под «печальной утратой» во время Великой паузы 1891–1894 годов он подразумевал смерть ребенка или серьезную болезнь миссис Уотсон. Они объясняют то, что она исчезла из рассказов Уотсона после 1894 года, а он вернулся на Бейкер-стрит, ее длительной болезнью. По их мнению, миссис Уотсон находилась в санатории, где ее регулярно навещал муж. Когда она поправилась, Уотсон снова поселился вместе с ней – отсюда и упоминание Холмса о жене.

Кроме того, что нет никаких доказательств этой версии, никак не объясняющей молчание Уотсона, сам выбор слов Уотсоном и Холмсом опровергает их. Если бы Мэри Морстен была серьезно больна, Уотсон вряд ли бы употребил выражение «печальная утрата». Холмс никогда не назвал бы Мэри «очередной женой». Если бы Уотсон покинул его, чтобы вернуться к Мэри, которую очень хорошо знал Холмс, естественнее было бы сказать «его жена». В рассказах имеются и другие доказательства существования второй миссис Уотсон. Но кто же это? Где и когда с ней познакомился Уотсон? Когда они поженились? И почему Уотсон так старательно избегает упоминаний о ней в своих рассказах?

Есть теория, согласно которой она была экономкой Уотсона, служившей у него после того, как он съехал с Бейкер-стрит. Он женился на ней из практических соображений и стыдился об этом упоминать. По моему мнению, эта теория не выдерживает критики. Уотсон был романтиком, который женился бы по любви, но не ради какой-то приземленной цели. Да и с какой стати ему было на ней жениться? Или, коли на то пошло, зачем ему было съезжать с квартиры на Бейкер-стрит, где о нем прекрасно заботилась миссис Хадсон?

Однако прежде чем строить догадки насчет имени второй миссис Уотсон, важно попытаться установить дату заключения брака, хотя бы приблизительно. Дело в том, что от этой даты в большой степени зависит установление ее личности.

Не вызывает сомнений, что во время расследования дела о «Трех Гарридебах», которое Уотсон датирует июнем 1902 года, он еще не был женат и жил на Бейкер-стрит. Но к 3 сентября 1902 года (дата дела о «Знатном клиенте») Уотсон уже покинул Бейкер-стрит и не только жил в своем собственном доме на Квин-Энн-стрит, но и снова занимался врачебной практикой. Большинство исследователей шерлокианы сходятся на том, что эти факты связаны с его вторым браком. Поэтому часто высказываются предположения, что свадьба имела место между июнем и сентябрем 1902 года. Однако с матримониальными планами Уотсона, вероятно, все было сложнее, как мы увидим далее.

Из сказанного выше вытекает по крайней мере один факт: Уотсон встретил женщину, на которой позже женился, до сентября 1902 года. Таким образом сразу же исключается одна кандидатура, которую некоторые комментаторы считают второй миссис Уотсон. Это Вайолет де Мервиль, которая фигурирует в деле о «Знатном клиенте». Уотсон перебрался на Квин-Энн-стрит и возобновил свою медицинскую карьеру еще до начала расследования этого дела.

Другие факты также говорят против Вайолет де Мервиль. Она не была женщиной того типа, который привлекал Уотсона. Молодая, богатая и красивая, она была одержима любовью к барону Грюнеру, очаровательному, но в высшей степени нежелательному поклоннику с криминальным прошлым. Семья пыталась разлучить их с помощью Холмса, подозревавшего барона в убийстве. Вайолет де Мервиль была своевольной, избалованной и, несмотря на ее страсть к барону, бесчувственной. Уотсон предпочитал женщин с более мягким характером. Да и саму девушку, с ее стремлением к такому романтическому возлюбленному, как барон Грюнер, – богатому аристократу с таинственным прошлым, – вряд ли привлек бы Уотсон, вдовец средних лет, скучноватый скромный доктор. Социальные предубеждения того времени также были препятствием для подобного брака. Вайолет де Мервиль была дочерью генерала де Мервиля, имевшего высокопоставленных друзей. Одним из них был сэр Джеймс Деймери, который попросил Холмса заняться этим делом. По словам Холмса, сэр Джеймс слыл в обществе человеком, умевшим улаживать домашние неурядицы. Он действовал по поручению еще более знатного клиента, который, как намекает Уотсон, был в родстве с герцогами, если не с членами королевской семьи. Не исключено даже, что это не кто иной, как Эдуард VII. Короче говоря, Уотсон был недостаточно богат и знатен, чтобы такой брак представлялся правдоподобным. Кроме того, нет никаких свидетельств того, что Уотсон вообще когда-либо встречался с Вайолет де Мервиль. Когда Холмс наносит визит в ее дом, чтобы побеседовать, его сопровождает только Китти Винтер, бывшая любовница барона. Уотсон там не присутствует. И, наконец, самый убедительный довод: к этому времени Уотсон уже познакомился с молодой женщиной, которой предстояло стать его женой. Когда возникло дело о «Знатном клиенте», он уже покинул Бейкер-стрит и снова занимался практикой. Как нам известно, эти два факта считаются связанными с его вторым браком.

Однако была одна молодая женщина, с которой Уотсон уже познакомился к июню 1902 года и которая обладала многими качествами, которые он бы стал искать в будущей жене. К тому же, как и его первая жена Мэри Морстен, она была гувернанткой и, следовательно, подобно Уотсону, принадлежала к среднему классу. У этих двух женщин были и другие сходные черты, сходны и чувства, которые питал в обоих случаях Уотсон. Это поразительное сходство не может быть простым совпадением. Такая теория относительно личности второй миссис Уотсон объяснила бы странное молчание Уотсона, который не говорит о ней ни слова. Он не проявлял подобную скрытность в отношении своей первой жены, о которой так много рассказал в «Знаке четырех»: он поведал и о ее прошлом, и о подробностях своего ухаживания за ней, и об их совместной жизни. Молодая женщина, о которой идет речь, – Грейс Данбар.

Уотсон познакомился с ней во время расследования смерти миссис Гибсон, жены Нейла Гибсона, американского миллионера, владевшего золотоносными шахтами («Загадка Торского моста»). В то время, когда Холмс занялся этим делом, Грейс Данбар, гувернантка детей Гибсона, была арестована по обвинению в убийстве миссис Гибсон, которая была застрелена на мосту вблизи своего дома в Тор-плейс. Грейс Данбар сидела в тюрьме в ожидании суда. Фактически Уотсон познакомился с ней в камере. Он так же пространно описывает ее внешность и свои впечатления, как описывал тринадцать лет назад первую встречу с Мэри Морстен. «Я был заранее готов увидеть красивую женщину, – пишет он в „Загадке Торского моста“, – но мне никогда не забыть впечатления, которое произвела на меня мисс Данбар».

Уотсона очаровала не только ее красота. Как и в случае с Мэри Морстен, на него произвела впечатление одухотворенность черт ее лица, выдававших «врожденное благородство». Его также тронуло «беспомощное умоляющее выражение» ее темных глаз.

Хотя внешне эти две женщины были очень разные (Грейс Данбар – высокая брюнетка, в которой ощущалась сила, тогда как Мэри Морстен – маленькая изящная блондинка), в их описаниях есть большое сходство. В обоих случаях Уотсон сразу же почувствовал влечение, а также желание защитить и восхищение мужеством, которое они проявляли в своей одинокой жизни. Мэри Морстен была сиротой, которой приходилось работать, чтобы содержать себя; на попечении Грейс Данбар была семья, зависевшая от нее. Грейс Данбар произвела на Уотсона такое неизгладимое впечатление, что короткая поездка из Винчестера в Тор-плейс показалась ему бесконечной. Ему не терпелось, чтобы Холмс приступил к расследованию этого дела и доказал ее невиновность – что тому в конце концов удалось.

В конце рассказа «Загадка Торского моста» Холмс замечает, что теперь, когда с Грейс Данбар снято обвинение в убийстве, «не кажется неправдоподобным», что они с Нейлом Гибсоном поженятся. Тут любопытно двойное отрицание – как будто сам Холмс не убежден, что такое предположение правдоподобно. Если он догадывался о чувствах Уотсона к этой молодой женщине (что вполне могло быть), то ему просто хотелось так думать. Ведь если бы она вышла за Гибсона, то была недоступна для Уотсона.

Но я считаю, что не может быть и речи о браке между Гибсоном и Грейс Данбар. Гибсон – необузданный и коварный человек, которого ненавидят его слуги. Один из них, управляющий его поместьем, специально приезжает на Бейкер-стрит, чтобы предостеречь насчет него Холмса. Управляющий заявляет, что Гибсон – «отъявленный негодяй». По собственному признанию Гибсона, именно его плохое обращение с женой довело эту страстную и нервную уроженку Бразилии до самоубийства, которое она совершила таким образом, чтобы навлечь подозрение на Грейс Данбар, к которой был неравнодушен Гибсон. Далекая от того, чтобы поощрять его ухаживания, Грейс Данбар пригрозила покинуть Тор-плейс. Она согласилась остаться только после того, как Гибсон заверил, что прекратит ее домогаться. К тому же она должна была помогать семье, а кроме того, была убеждена, что под ее влиянием Гибсон сможет измениться к лучшему.

Все это никак не наводит на мысль, что впоследствии она вышла за него замуж. Когда миссис Гибсон была жива, не могло быть и речи о браке между Грейс Данбар и Золотым Королем. Весьма сомнительно, чтобы после смерти миссис Гибсон и освобождения Грейс Данбар из тюрьмы эта женщина с сильным и благородным характером вышла замуж за человека, который своим подлым поведением не только довел жену до самоубийства, но и подверг опасности жизнь самой Грейс.

Дата дела о «Загадке Торского моста» неизвестна. Уотсон указывает только месяц октябрь, но не год. Однако совершенно ясно, что, поскольку Уотсон в то время еще жил на Бейкер-стрит, это расследование должно было иметь место между сентябрем 1901 года и переездом Уотсона на Квин-Энн-стрит. Д. Мартин Дейкер и доктор Зайслер в числе других предлагают октябрь 1901 года – дату, с которой я согласна.

Хотя в остальном эта теория строится на догадках, я также полагаю, что после освобождения из тюрьмы Грейс Данбар покинула дом Гибсона. Поскольку в таком случае она осталась без работы, было бы вполне естественно, если бы она приехала в Лондон, чтобы посетить одно из агентств по найму, которое подыскивало места для гувернанток. Услугами такого агентства, «Вестэуэй», воспользовалась Вайолет Хантер в начале расследования дела о «Медных буках». А пока Грейс Данбар находилась в Лондоне, было бы также вполне естественно, если бы она нанесла визит на Бейкер-стрит, чтобы лично поблагодарить Холмса за то, что он спас ее от виселицы. Раньше подобной возможности у нее не было. Во время этой беседы Уотсон, наверно, возобновил с ней знакомство, что привело к их дальнейшим встречам и браку.

Эта теория также объяснила бы молчание Уотсона относительно личности своей второй жены и даже самого факта ее существования. Он не хотел, чтобы его пациенты и читатели узнали, что он женился на женщине, которая обвинялась в убийстве. Социальные условности того времени заставили его не публиковать эти факты. Но была еще более веская причина для его молчания. Гибсон был необузданным и мстительным человеком, который зашел так далеко, что угрожал Холмсу, когда тот поначалу не хотел браться за дело. В присутствии Уотсона он сказал Холмсу: «Вы сегодня сильно испортили себе жизнь, мистер Холмс, ибо я справлялся и не с такими. Безнаказанно мне еще никто не перечил». Если бы он узнал, что Уотсон женился на Грейс Данбар, которую он сам наделся видеть своей женой, он стал бы мстить. При подобных обстоятельствах вряд ли стоит удивляться, что Уотсон ни разу не упоминает вторую жену в своих рассказах.

Он не был до конца откровенен и с Холмсом, хотя по совсем иным причинам. Зная, что его старый друг – противник брака, Уотсон, вероятно, предвидел реакцию Холмса на сообщение, что он намерен снова жениться. Холмс действительно принял эту новость холодно, посчитав, что Уотсон поступил «эгоистично». В такой позиции опять проявляется стремление управлять жизнью других людей, особенно жизнью Уотсона.

В один миг Холмс лишался друга, спутника, помощника, личного секретаря, которым был для него Уотсон все эти годы. Неудивительно, что он чувствовал себя покинутым и одиноким. Необходимость заставила его нанять человека по фамилии Мерсер. «Я ему поручаю всякую черновую работу», – с легким презрением отзывается о нем Холмс в «Человеке на четвереньках». Мерсер явно исполняет некоторые из обязанностей Уотсона в прошлом^[341]. Также нет ничего удивительного в том, что Холмс не задумывался о счастье Уотсона и о его тоске по семейному очагу и женской любви. Уотсон был по натуре примерным семьянином, чего решительно нельзя сказать о Холмсе. Несмотря на свои чувства к Ирен Адлер, Холмс всегда с презрением относился к любви, а с годами становился все менее терпимым. Называя поступок Уотсона эгоистичным, он и не догадывался, что сам эгоистично пренебрегает желаниями Уотсона.

Второй брак Уотсона имел далеко идущие последствия. Он привел к тому, что дружба с Холмсом дала трещину, и хотя через шесть месяцев они помирились, отношения еще долго оставались прохладными. А еще это событие ускорило решение Холмса покончить со своей профессиональной карьерой частного детектива-консультанта.

Для Уотсона трудно было сообщить Холмсу о своем намерении снова жениться. Он выбрал весьма окольный способ. К 3 сентября 1902 года он переехал с Бейкер-стрит, но явно сказал Холмсу о своем втором браке лишь несколько месяцев спустя, после дела о «Знатном клиенте». Как нам известно, к этому времени Уотсон уже поселился на Квин-Энн-стрит и снова занимался практикой. В начале расследования дела о «Знатном клиенте» Холмс и Уотсон встретились в турецких банях на Нортумберленд-авеню и пообедали у Симпсона на Стрэнде. Следовательно, можно сделать вывод, что в то время Холмс ничего не знал о чувствах Уотсона к Грейс Данбар. Мы можем также предположить, что он еще не женился на ней.

И только пять месяцев спустя, в январе 1903 года, Холмс высказался о том, что Уотсон покинул его ради очередной жены. Судя по горечи этого замечания, Холмс совсем недавно узнал о существовании второй миссис Уотсон. Кроме того, Уотсон не участвовал в расследовании дела о «Воине с бледным лицом», которым Холмс занимался один в январе 1903 года. Позже он сам написал и опубликовал рассказ об этом деле, что свидетельствует о разрыве его отношений с Уотсоном. И только в июне 1903 года Уотсон участвует в расследовании Холмса. Любопытно, что рассказ об этом деле под названием «Камень Мазарини» написан в третьем лице. Это единственный случай в опубликованных рассказах о приключениях Холмса. Необычность такой формы побудила Д. Мартина Дейкина в числе прочих усомниться, что рассказ написал Уотсон. Авторство приписывалось то литературному агенту Уотсона, то доктору Вернеру, который купил практику Уотсона в Кенсингтоне, и даже второй миссис Уотсон. Однако я считаю, что автором был Уотсон и что он умышленно выбрал такую форму повествования. Хотя разрыв был до некоторой степени сглажен, отношения с Холмсом оставались натянутыми. В такой ситуации употребление третьего лица казалось более уместным.

Против такой теории можно возразить, что сам материал диктовал менее личный подход: многие события в «Камне Мазарини» происходят, когда Уотсон отсутствует на сцене. Сам Уотсон сознавал потенциальные трудности такой ситуации. Как он указывает в «Загадке Торского моста», некоторые приключения, записи которых он вел, могут быть рассказаны только от третьего лица, поскольку он «либо не участвовал вовсе, либо играл… незначительную роль. Однако в прошлом это не мешало ему неизменно писать свои рассказы от первого лица, вставляя прямую речь там, где Холмс повествует о событиях, свидетелем которых не являлся Уотсон. Например, он использовал такой метод в «Глории Скотт» и «Обряде дома Месгрейвов» – двух рассказах о делах, имевших место до знакомства Уотсона с Холмсом. В них почти все повествование состоит из прямой речи, так как Холмс сам рассказывает об этих расследованиях.

В рассказе «Камень Мазарини» имеются свидетельства охлаждения между Холмсом и Уотсоном. Уотсон явно давно не был в квартире на Бейкер-стрит. Он осматривает комнату, как бы заново знакомясь с такими известными предметами, как футляр со скрипкой и стол для химических опытов. Он давно не видел Холмса, так как расспрашивает юного слугу Билли о здоровье старого друга. Это также свидетельствует о том, что Холмс не бывал у Уотсона на Квин-Энн-стрит. Кроме того, в их беседе чувствуется раздражение, по крайней мере в начале встречи. Холмс выказывает радость при виде Уотсона, но, напоминая, что сифон для газирования содовой и сигары на прежнем месте, выражает надежду, что алкоголь не воспрещен и что Уотсон не стал презирать трубку Холмса и «жалкий табак». Я считаю это ироническим намеком на возможное влияние второй миссис Уотсон на вкусы и привычки мужа в те месяцы, когда друзья не виделись.

И тем не менее, съязвив в начале встречи, Холмс быстро смягчается, и вскоре разговор становится таким же непринужденным, как прежде. Холмс поддразнивает Уотсона, обращаясь к нему «мой дорогой», хотя в одном из его высказываний звучат прощальные нотки. Когда Уотсон заявляет, что не может оставить Холмса наедине с Сэмом Мертоном, отчаянным и опасным человеком, тот отвечает: «Нет, можете, Уотсон. И вы это сделаете, так как всегда играли по правилам. Не сомневаюсь, что вы доиграете до самого конца».

В то время сказать кому-то, что он «играет по правилам», было величайшим комплиментом, который один англичанин мог сделать другому. Холмс как бы оглядывается на роль Уотсона в их партнерстве и, похвалив выдающиеся качества друга, подает знак, что приходит время расставаться.

Хотя отношения и возобновились, они остались сдержанными. Так было и в сентябре 1903 года (дата расследования дела о «Человеке на четвереньках»), когда Уотсон прямо говорит о том, что «у нас… в ту пору установились довольно своеобразные отношения». Продолжая свою мысль, он объясняет, что Холмс стал воспринимать его как что-то привычное, вроде своей скрипки или табака. Хотя Уотсон был ему полезен, Холмса «раздражали неторопливость и обстоятельность моего мышления, но оттого лишь ярче и стремительнее вспыхивали догадки и заключения в его собственном мозгу». «Такова была моя скромная роль в нашем дружеском союзе», – с легкой грустью добавляет Уотсон. В этих высказываниях тоже звучит прощальная интонация, особенно в последнем. Кажется, будто Уотсон смотрит со стороны на свои отношения с Холмсом и в первый раз ясно их видит.

Но если Холмса раздражало тугодумство Уотсона, то Уотсона, в свою очередь, порой сердило поведение Холмса. Он никогда еще не высказывал такой критики с ранних дней периода 1881–1889, когда они только поселились в квартире на Бейкер-стрит. Это было вызвано посягательством Холмса на его время.

Новая практика Уотсона на Квин-Энн-стрит была «весьма порядочная», как описывает ее он сам. Это была фешенебельная часть Вест-Энда, с центром на Харли-стрит, где у всех лучших и самых дорогих докторов были свои кабинеты. Врач Холмса доктор Мур Эгер тоже имел практику на Харли-стрит. Квин-Энн-стрит располагалась неподалеку от Портленд-плейс, и от нее можно было дойти пешком до Риджентс-парк и до садов на Кэвендиш-сквер. Эта улица, которая пересекает Харли-стрит, во многом осталась такой же, какой была при Уотсоне в конце XIX века. В архитектурном отношении Квин-Энн-стрит интереснее, нежели Бейкер-стрит. Высокие четырехэтажные дома с узкими полуподвалами построены в разных стилях: от классической простоты XVIII века, отдававшего предпочтение кирпичным фасадам с лепными украшениями и простыми окнами, до изысканности декоративных эркеров, мансардных крыш и импозантных балюстрад.

Эта третья практика, наверно, обошлась Уотсону дороже, чем захудалая практика в Паддингтоне или менее обширная в Кенсингтоне. Как он осилил эту покупку – маленькая тайна. Ведь он не умел обращаться с деньгами и питал слабость к скачкам. Грейс Данбар, на попечении которой была семья, вряд ли могла помочь из своего жалованья гувернантки, если только Гибсон не вознаградил ее на прощанье чеком за все, что она вынесла из-за его поведения. Разумеется, у Уотсона были деньги от продажи практики в Кенсингтоне, и он получал авторские гонорары за изданные рассказы. Не исключено, что ему также повезло на бегах или он удачно вложил деньги в акции. Как бы то ни было, ему удалось приобрести практику, и переезд на Квин-Энн-стрит был шагом вперед в его профессиональной карьере. Есть все основания считать, что, будучи молодоженом, Уотсон с энтузиазмом взялся за работу, стараясь добиться успеха, как это было в Паддингтоне, когда они с Мэри создавали свой очаг.

Несомненно, Уотсон был занят по горло. Оказав медицинскую помощь барону Грюнеру в «Знатном клиенте», он поспешил прочь – вероятно, к одному из своих пациентов. Профессиональные обязанности делали его менее терпимым к посягательству Холмса на его время. Вызванный на Бейкер-стрит одним из «лаконических посланий» Холмса в начале дела о «Человеке на четвереньках», Уотсон был разочарован, обнаружив, что его вызвали, чтобы поговорить о пользе собак в сыскной работе – Холмс вздумал написать об этом монографию. «И по такому пустяку меня оторвали от работы?» – не без оснований спрашивает себя Уотсон. Хотя записка Холмса, гласившая: «Сейчас же приходите, если можете. Если не можете, приходите все равно», была забавной, тон был безапелляционный, и в нем чувствуется недостаточное уважение к профессиональному долгу Уотсона.

Уотсон недоволен, когда Холмс хочет, чтобы он провел несколько дней в одном университетском городке, помогая ему выяснить причины странного поведения профессора Пресбери («Человек на четвереньках»). «Холмсу, вольной птице, ничего не стоило сняться с места, мне же потребовалось лихорадочно менять свои планы, так как моя практика в то время была весьма порядочна», – говорит Уотсон. Невнимание Холмса непростительно – ведь он прекрасно знал о профессиональных обязанностях Уотсона. В «Камне Мазарини» он замечает, что у Уотсона вид «загруженного работой врача, которого осаждают больные».

И все же, несмотря на те случаи, когда терпение Уотсона подвергалось тяжким испытаниям, он оставался верным и любящим другом. Когда он узнал о нападении на Холмса, занимавшегося делом о «Знатном клиенте», «ужас пронзил душу» Уотсона, и он регулярно посещал своего друга в течение следующих шести дней. Он также охотно согласился потратить немало времени на изучение китайской керамики по просьбе Холмса. И это несмотря на то, что Холмс, с его привычкой интриговать собеседника, не сказал, для чего это нужно. «Долгие годы научили меня беспрекословному послушанию», – с покорностью судьбе говорит Уотсон, отправляясь за книгой на эту тему в Лондонскую библиотеку на Сейнт-Джеймс-сквер, в которой служил помощником библиотекаря его друг Ломакс.

Возвращаясь к вопросу о женитьбе Уотсона, я полагаю, что мы можем примерно представить себе события, которые привели к ней. Снова встретив Грейс Данбар по окончании расследования «Загадки Торского моста», Уотсон начал с ней встречаться, держа это в секрете от Холмса. В какой-то момент между июнем и сентябрем 1902 года они решили пожениться, однако Уотсон, зная, как отреагирует на это Холмс, намеревался открыть истину постепенно. Поэтому он первым делом переехал с Бейкер-стрит в свой собственный дом на Квин-Энн-сквер и продолжил медицинскую карьеру. Неизвестно, как он объяснил это Холмсу. Возможно, сказал, что нуждается в деньгах. А быть может, просто выразил желание снова заняться медицинской практикой.

Хотя Холмса не могло порадовать такое решение Уотсона, он принял его философски. Как мы знаем, ничто не указывало на разрыв их отношений в период дела о «Знатном клиенте». Их дружба дала трещину незадолго до января 1903 года, когда Грейс Данбар и Уотсон поженились. Вероятно, это была скромная церемония в бюро регистрации браков – и Холмс осознал всю степень так называемого предательства Уотсона. Фактически они не виделись до июня 1903 года, после чего их отношения оставались прохладными.

В предполагаемой хронологии дел этого периода я выделила курсивом информацию, касающуюся второго брака Уотсона и его влияния на отношения с Холмсом, чтобы стала ясна последовательность событий. Кое-какие из этих дел уже приводились в таблице, представленной в четырнадцатой главе. Из-за того что эти дела связаны с событиями, описанными выше, я повторяю их здесь.

Некоторые комментаторы, и в их числе Д. Мартин Дейкин, усомнились в подлинности некоторых из этих рассказов. Как видно из хронологической таблицы, все даты первой публикации относятся к более позднему периоду 1921–1926 годов. По этой причине мы обсудим спорный вопрос в эпилоге, в котором говорится об этом периоде жизни Холмса и Уотсона. Правда, один аспект, связанный с рассказом «Три фронтона», нужно рассмотреть сейчас, так как он имеет прямое отношение к психическому состоянию Холмса в то время.

Этот рассказ вызвал много критических замечаний – главным образом из-за расизма, который Холмс проявляет по отношению к Стиву Дикси, негритянскому боксеру. Два его высказывания особенно оскорбительны: «Присесть я вам не предложу, потому что мне не нравится, как от вас пахнет» – и его ответ Дикси, что он лезет в карман не за револьвером, а за флаконом духов. Никогда прежде Холмса нельзя было заподозрить в расизме. Так, в «Желтом лице» он с симпатией относится к маленькой мулатке, дочери миссис Манро от брака, который она заключила в Америке с Джоном Хеброном, негром. Холмс не делает пренебрежительных замечаний ни в адрес ребенка, ни в адрес первого мужа миссис Манро. Не высказывается он подобным образом и об индусе Даулате Расе во время расследования дела о «Трех студентах». Однако Холмс был продуктом своей эпохи, а викторианцы склонны были считать необразованных людей, не принадлежащих к белой расе, дикарями.

Следует также отметить, что Стив Дикси – крайне неприятный субъект. Холмс подозревает, что он убил молодого человека по фамилии Перкинс у входа в бар «Холборн». Сталкиваясь с такими грубыми или необузданными личностями, как, например, Нейл Гибсон («Загадка Торского моста») или доктор Ройлотт («Пестрая лента»), Холмс открыто выражает свою неприязнь. И тем не менее нужно признать, что до дела о «Трех фронтонах» Холмс никогда не выказывал презрение к человеческому существу в столь резкой форме.

В защиту Холмса следует добавить, что, как он сам говорит в рассказе «Воин с бледным лицом», у него «нюх очень острый». Его обоняние было оскорблено нечистоплотностью Дикси. Правда, это не повод для издевательских высказываний.

Другой причиной крайней грубости Холмса могло быть его психическое состояние в тот период. У него были явные признаки стресса, вызванного переутомлением, которое накапливалось годами. К этому добавился отъезд Уотсона с Бейкер-стрит и его второй брак. Уотсон описывает «пропасть отчуждения и одиночества, окружавшую таинственную фигуру великого сыщика». От одиночества Холмс снова начал употреблять наркотики, о чем упоминает Уотсон в «Человеке на четвереньках». Он туманно говорит о «более предосудительных привычках» старого друга. Кроме того, Холмс нерегулярно питался и до того исхудал, что это вызвало беспокойство о здоровье хозяина у его слуги Билли. Ясно, что Холмс снова был близок к полному расстройству своего здоровья.

Его поведение сделалось еще более эксцентричным. Вернув похищенную драгоценность при расследовании дела о «Камне Мазарини», Холмс опускает ее в карман лорда Кантлмира, к сильному смущению престарелого пэра. Холмс пытается выдать эту странную выходку за пример своего пристрастия к мистификациям, однако лорд Кантлмир гораздо ближе к истине, когда называет этот поступок диким. Холмс также стал гораздо реже смеяться, как замечает в этом рассказе Уотсон (или, скорее, анонимный автор), а периоды отрешенности стали еще более странными. Вызвав Уотсона на Бейкер-стрит в начале расследования дела о «Человеке на четвереньках», Холмс полчаса молча сидит в своем кресле нахохлившись, словно размышляет над этим загадочным делом. При этом он совершенно не замечает присутствия Уотсона в комнате.

Поэтому неудивительно, что из-за стресса эксцентричность и склонность к причудам, которые всегда были свойственны Холмсу, а также резкость и пренебрежение чувствами других усилились до такой степени, что его поведение порой выходило за рамки приличий.

Страдала и его работа. В «Человеке на четвереньках» Холмс упрекает себя за то, что не обратил внимания на важные ключи к разгадке, которые позволили бы завершить дело раньше. Фактически всего через несколько недель^[342] после этого расследования в сентябре 1903 года, которое, по утверждению Уотсона, было последним делом Холмса, он решил оставить дела и поселиться в деревне. «Мне положительно настало время удалиться на маленькую ферму, о которой я давно мечтаю», – говорит он Уотсону.

Холмс, одной из основных черт которого была любовь к театральности, знал, когда нужно уйти со сцены. Правда, занавес опустился еще не в последний раз.

Глава шестнадцатая Суссекс и Квин-Энн-стрит Октябрь 1903 – июль 1907

…Когда… он окончательно покинул Лондон и посвятил себя изучению и разведению пчел на холмах Суссекса, известность стала ему ненавистна.

Уотсон, «Второе пятно»

Хотя точная дата, когда Холмс оставил практику, неизвестна. Мы уже установили, что это случилось вскоре после дела о «Человеке на четвереньках», имевшего место в сентябре 1903 года. Я полагаю, это произошло в начале октября. Эта точка зрения будет подробно объяснена несколько позже, при рассмотрении дат публикации некоторых рассказов Уотсона.

Неизвестно также, почему Холмс выбрал Суссекс. Одной из причин могло быть то, что он хорошо знал этот район, так как бывал там во время четырех расследований: «Обряд дома Месгрейвов», «Долина страха», «Вампир в Суссексе» и «Черный Питер». Именно в Суссексе, при расследовании его третьего дела («Обряд дома Месгрейвов»), он принял решение стать профессиональным частным детективом-консультантом. И хотя Холмс не был сентиментален, возможно, он вспоминал об этой местности с особенной нежностью. Конечно, его поразила красота пейзажа: занимаясь делом о «Черном Питере» он нашел время побродить с Уотсоном по «чудесным рощам», слушая птиц и любуясь цветами.

С практической точки зрения Суссекс был идеальным местом для жизни на покое. Он находился недалеко от Лондона, так что при желании Холмс легко мог добраться на поезде до вокзала Виктория, а оттуда – до Альберт-Холла, Ковент-Гардена или Сент-Джеймс-Холла, чтобы посетить концерт или оперный спектакль. Правда, в опубликованных рассказах об этом не упоминается. Однако он, конечно, захватил свою скрипку и граммофон с пластинками, так что мог наслаждаться, слушая музыку и музицируя сам.

Суссекс – графство с длинной береговой линией, с юга омываемой Ла-Маншем, где в прошлом возникли рыболовецкие порты, например Гастингс, а позже – популярные морские курорты, такие как Брайтон и Истборн. Но, несмотря на существование этих курортов, Суссекс по-прежнему остается сельскохозяйственным графством. В основном там занимаются овцеводством и земледелием. Во времена Холмса Суссекс был еще более сельским районом, и некоторые места там оставались девственными. Это видно, например, в рассказе «Вампир в Суссексе», где дом Фергюсона расположен в уединенном месте и к нему ведет длинная извилистая тропинка.

Дом, который купил Холмс, покинув Лондон, тоже находился в таком диком уголке Суссекса. Хотя оттуда было недалеко до Льюиса, живописного городка в восточном Суссексе, с историческими зданиями и крутыми узкими улочками, его дом стоял обособленно. Он находился на южном склоне Сауз-Даунса – гряды меловых утесов, которые тянутся от границ Хемпшира до мыса Бичи-Хед. Оттуда открывался вид на море и было рукой подать до пляжа, на который можно было спуститься по крутой тропинке. Место было великолепное.

Хотя некоторые исследователи шерлокианы делали попытки найти этот дом, его точное местоположение, вероятно, никогда не будет установлено. Холмс ценил свое уединение и так же, как Уотсон, изменивший некоторые детали, чтобы нельзя было вычислить номер 221b по Бейкер-стрит, намеренно включил неверную информацию в описание местности, чтобы сбить со следа туристов. Название ближайшей деревни, Фулворт, вымышленное – ее не существует. Мало что известно и о внешнем виде дома. И Холмс, и Уотсон по-разному его описывают – то как дом, то как виллу или ферму. Однако поскольку часто употребляется определение «маленький», можно предположить, что это было скромное здание с участком земли – изначально небольшая ферма.

Холмс был там счастлив. Он говорит, что «целиком погрузился в мир и тишину природы, о которых так мечтал в течение долгих лет, проведенных в туманном, мрачном Лондоне». Он с явным удовольствием описывает «холмы, заросшие душистым чабрецом», и длинный пляж с галькой, простиравшийся на несколько миль. По всей его длине были лагуны, после каждого прилива наполнявшиеся морской водой хрустальной чистоты. Они служили удобным местом купания для Холмса и других жителей этих мест.

Как мы видели, эта любовь к природе возникла до Великой паузы, когда Холмс, устав от Лондона и вечной перегрузки, обращался к созерцанию природы, утешаясь и отдыхая душой. Когда он удалился от дел, смена обстановки повлияла на него благотворно. Симптомы стресса, отметившего его последние месяцы на Бейкер-стрит, постепенно исчезли, и он стал более общительным и спокойным. Его образ жизни был простым и здоровым. Холмс совершал прогулки, плавал каждое утро, читал. А еще разводил пчел – этот новый интерес уже упоминался в первой главе в связи с его детством и отношениями с матерью. Правда, сам Холмс не сознавал символического значения пчелиной матки.

Однако он сознавал другую параллель. Улей с его «маленькими рабочими бригадами» напоминал ему о преступном мире Лондона. Судя по этому необычному сравнению, глубокая пропасть отделяла нового Холмса от прежнего частного детектива-консультанта. Он больше не был эмоционально и профессионально связан с преступным миром и теперь мог взглянуть на него со стороны.

Высказывание Уотсона о пчеловодстве, процитированное в эпиграфе к этой главе, наводит на мысль, что это занятие Холмса не ограничивалось несколькими ульями для собственных нужд. Возможно, у него было небольшое коммерческое предприятие, и он продавал мед местным владельцам магазинов и жителям. Благодаря чабрецу, который рос на холмах, у этого меда был особый приятный привкус.

Литературный труд по-прежнему входил в число интересов Холмса. В деревне он написал «Практическое руководство по разведению пчел, а также некоторые наблюдения над отделением пчелиной матки». Холмс описывает его как «плоды моих досугов». Он явно гордится этим плодом «ночных раздумий, дней, наполненных трудами». Когда у него наконец появляется возможность показать эту книгу Уотсону, он заявляет: «Я это совершил один»^[343]. Несомненно, это лукавый намек на то, что значительная часть его жизни записана не им самим, а его старым другом и биографом. Это был маленький томик в синем переплете, название было вытиснено на обложке золотыми буквами. К несчастью, не сохранилось ни одного экземпляра этой книги. Очевидно, у Холмса не нашлось времени для другой книги, которую он собирался написать, – руководства по раскрытию преступлений, упоминавшегося в четырнадцатой главе. Возможно, удалившись от дел, он больше не желал вспоминать о жизни, которую оставил позади.

Его время заполняли и другие интересы и хобби. Холмс по-прежнему был «всеядным читателем», как он называл себя. Он захватил с собой свои книги с Бейкер-стрит, а также, наверно, картотеку с газетными вырезками и составленные им энциклопедические справочники, а также записи сотен дел, которые он расследовал за двадцать три года своей деятельности в Лондоне. Было так много томов, что некоторые пришлось хранить на чердаке, который, по словам Холмса, был «завален книгами». Те же, которые постоянно нужны были для справок, конечно, стояли на полках в комнатах. Он также упоминает о бюро – скорее всего, том самом, которое стояло в гостиной на Бейкер-стрит, 221b и которое он захватил с собой при переезде. Остальную мебель Холмс купил специально для дома в Суссексе, так как меблировка его прежней квартиры принадлежала миссис Хадсон. Наверно, его дом был обставлен очень просто и там было только самоенеобходимое.

Другим новым интересом была фотография. Вероятно, он в достаточной степени овладел этим искусством, так как при расследовании дела о «Львиной гриве», в июле 1907 года, сделал увеличенную фотографию ран на спине Фицроя Макферсона – жертвы таинственного нападения, закончившегося гибелью. Холмс очень проявил и увеличил эту фотографию. Он обладал необходимыми знаниями по химии, а оборудование фотографы-любители могли легко приобрести. Наверно, он устроил у себя в доме темную комнату для занятий фотографией. Фотография заменила интерес к химическим опытам, так как нигде не упоминается, чтобы он занимался химией на покое.

Холмс посвящал свое время не только этим занятиям, но и общению со знакомыми. Хотя он говорит, что «добряк Уотсон почти совершенно исчез с моего горизонта», старый друг иногда приезжал к нему на уик-энд. По-видимому, он навещал Холмса один, так как нигде не сказано, что жена сопровождала его в этих поездках. Были и другие друзья и знакомые, которым он наносил визиты и которые заглядывали к Холмсу, – особенно Гарольд Стэкхерст, владелец частной школы, находившейся в полумиле от дома Холмса. Там обучалось около двадцати учеников, которых готовили к поступлению в высшие учебные заведения.

Холмс познакомился со Стэкхерстом вскоре после своего приезда в Суссекс и сразу же подружился с ним. Они сошлись так близко, что заходили по вечерам друг к другу, не дожидаясь приглашения. Это еще одно свидетельство перемен в Холмсе. Когда он жил в Лондоне, он не стал бы поощрять визиты без приглашения и нечасто бывал даже у своего давнего друга Уотсона. В определенном смысле Стэкхерст заменил Холмсу Уотсона. Как и Уотсон, Стэкхерст был жизнерадостным и спортивным, в прошлом – университетским чемпионом по гребле. Он с удовольствием совершал с Холмсом прогулки, и они вместе плавали. Стэкхерст был выпускником Оксфорда или Кембриджа, весьма образованным человеком. Этим он отличался от Уотсона, у которого было не столь академическое образование. Холмс общался также с некоторыми учителями школы Стэкхерста, например с Фицроем Макферсоном, преподававшим естественные науки, с которым у Холмса также были общие интересы. Познакомился он и с менее общительным Яном Мэрдоком, учителем математики – молчаливым человеком, который ни с кем не дружил.

Холмс был в хороших отношениях с местным полицейским Андерсоном, которого описывает как «толстяка с рыжими усами, низкорослой суссекской породы». Правда, он спешит добавить, что «под неповоротливой угрюмой внешностью» крылся «незаурядный здравый смысл». Такая снисходительность резко отличается от раздражения, которое вызывали у Холмса «неторопливость и обстоятельность» мышления Уотсона в последние месяцы перед отставкой.

Несмотря на нелюбовь к публичности, известность Холмса как частного сыщика-консультанта неизбежно последовала за ним в Суссекс. О его деятельности было известно Андерсону. Инспектор Бардл, которого вызвали расследовать смерть Фицроя Макферсона, упоминает об «огромном опыте» Холмса в расследовании преступлений. Стэкхерст, умоляя Холмса применить свое мастерство, когда аналогичное нападение было совершено на другого учителя его школы, говорит о его «мировой славе».

Но нельзя сказать, что Холмс полностью изменился, что становится очевидным во время расследования дела о «Львиной гриве». Он по-прежнему скрытен. Когда инспектор Бардл спрашивает его, не догадывается ли он, что за странные рубцы на спине Макферсона, Холмс загадочно отвечает: «Может быть, догадываюсь. А может быть, и нет». И, как прежде, он готов в случае необходимости преступить закон. Так, он предлагает тайно обыскать комнату Мэрдока в его отсутствие. Стэкхерст участвует в этой секретной операции – как когда-то в прошлом Уотсон помогал Холмсу в его незаконных действиях.

А еще Холмс все так же склонен порой преувеличивать. В первой фразе своего рассказа о «Львиной гриве» он называет тайну смерти Макферсона «одной из самых сложных и необычайных задач, с которыми я когда-либо встречался в течение моей долгой жизни сыщика». А чуть позже говорит, что не припомнит случая, когда «так остро ощущал бы свое бессилие», преувеличивая сложность расследования. По сравнению с прежними делами – такими, как «Собака Баскервилей» или «Второе пятно», – расследование дела о «Львиной гриве» относительно простое, а необычность его связана исключительно с особенностями способа, которым был умерщвлен Макферсон.

Проводя это расследование, Холмс демонстрирует явный упадок своего мастерства – быть может, из-за того, что давно не применял его. Прошло почти четыре года с тех пор, как он занимался расследованиями. Возраст также мог притупить остроту ума: ему было пятьдесят пять. Холмсу потребовалось больше недели, чтобы понять значение предсмертных слов Макферсона «львиная грива» и связать их с тем, что когда-то прочел в книге Дж. Дж. Вуда «Встречи на суше и на море», экземпляр которой был у него на чердаке. Когда Холмс был моложе и обладал способностью в случае необходимости извлекать из памяти нужную информацию, ему бы не потребовалось столько времени, чтобы вспомнить соответствующий отрывок с подробным описанием Cyanea capillata^[344].

Сам Холмс, возможно, подозревает об ухудшении своих умственных способностей: он сравнивает свой ум с «кладовкой, битком набитой таким количеством всяческих свертков и вещей, что я и сам с трудом представляю себе ее содержимое». Это резко отличается от описания, которое он дал Уотсону двадцать шесть лет назад, до начала расследования «Этюда в багровых тонах». Тогда он говорил о том, что ум человека подобен «пустому чердаку», который каждый заполняет по собственному вкусу. Тот, кто хранит хлам, – глупец. Умный хранит там только те сведения, которые могут ему пригодиться, а все остальное выбрасывает.

Интересно, что у Холмса резко изменилось отношение к женщинам. Еще до своего отъезда в Суссекс он стал проявлять к ним больше сочувствия. В 1902 году, при расследовании дела о «Знатном клиенте», он выразил беспокойство о Вайолет де Мервиль. Хотя у него вызывали раздражение ее гордыня и высокомерие, его тревожила мысль о ее судьбе в том случае, если она выйдет за барона Грюнера. Он говорит: «Мне стало жаль ее, Уотсон. Я испытывал к ней почти такие же чувства, как к собственной дочери».

Еще большее впечатление произвела на Холмса Мод Беллами, с которой он познакомился, расследуя дело о «Львиной гриве». «Я мало увлекался женщинами, ибо сердце мое всегда было в подчинении у головы, – пишет Холмс, – но, глядя на прекрасные тонкие черты, на нежный, свежий цвет лица, типичный для этих краев, я понимал, что ни один молодой человек, увидев ее, не мог бы остаться равнодушным». Позже он добавляет: «Мод Беллами навсегда запомнится мне как одна из самых красивых и самых достойных женщин».

Со времен его краткого знакомства с Ирен Адлер восемнадцатью годами раньше никогда еще Холмса так не трогали красота и сила характера женщины. В этих высказываниях также звучит нотка несвойственной ему ранее грусти, словно Холмс сожалеет, что у него никогда не было дочери, или скорбит об ушедшей молодости. Ведь он мог бы влюбиться в такую девушку, как Мод Беллами, если бы его сердце не подчинялось уму. Но теперь было слишком поздно.

Хозяйством Холмса занималась пожилая экономка, имя которой он не называет. Некоторые комментаторы предположили, что это миссис Хадсон, которая покинула свой дом на Бейкер-стрит, чтобы заботиться о Холмсе, удалившемся от дел. Я считаю, что это не так. Если бы экономкой была миссис Хадсон, Холмс называл бы ее по имени. Кроме того, не в характере миссис Хадсон было сплетничать, к чему явно имела склонность суссекская домоправительница Холмса, причем до такой степени, что он вынужден был отбить у нее охоту к этому занятию. Благодаря длительному знакомству с Холмсом, продолжавшемуся девятнадцать лет^[345], миссис Хадсон прекрасно понимала, что не стоит заводить праздные разговоры с этим джентльменом. Создается впечатление, что неведомая суссекская экономка – местная болтливая женщина, возможно вдова, прожившая в этих местах всю жизнь.

Раз уж мы коснулись темы экономок, имеет смысл заглянуть вперед, в события 1914 года, в которых сыграла роль пожилая служанка Марта. Вряд ли эта Марта, которую Холмс внедрил в качестве своего агента в дом немецкого шпиона фон Борка, – миссис Хадсон или суссекская экономка. Правда, описание этой «румяной старушки в деревенском чепце», с ее вязаньем и кошкой, скорее подходит неизвестной суссекской леди, нежели миссис Хадсон, которая всю жизнь прожила в Лондоне. Но суссекская домоправительница с ее любовью к сплетням едва ли подходит на роль агента Холмса. Что касается миссис Хадсон, то она никогда не играла активной роли в расследованиях Холмса. Единственное исключение представляет тот случай, когда она помогла Холмсу арестовать полковника Морана, поворачивая восковой бюст в окне гостиной на Бейкер-стрит, 221b. Холмс договаривается о встрече с Мартой в отеле «Кларидж» для доклада после успешного завершения дела, но если бы это была миссис Хадсон, в таком свидании не было бы необходимости, так как он мог преспокойно поговорить с ней на Бейкер-стрит. А если бы Марта была его суссекской домоправительницей, он бы подождал, пока они оба вернутся домой. Поэтому я считаю, что это три разных женщины и что Холмс нанял Марту через агентство. Он предварительно побеседовал с ней лично и подготовил к роли служанки фон Борка.

Меньше известно о том, что делал в этот период Уотсон. По-видимому, он был занят практикой на Квин-Энн-стрит, хотя и находил время, чтобы порой провести уик-энд с Холмсом в Суссексе. Там он, несомненно, сопровождал Холмса в прогулках по холмам и, наверно, рано утром ходил вместе с ним на пляж. Правда, в опубликованных рассказах не говорится, умел ли Уотсон плавать. Наверно, он познакомился с новыми друзьями Холмса, особенно с Гарольдом Стэкхерстом. Зная добрую и великодушную натуру Уотсона, надо думать, что он не испытывал к ним ревности, но радовался, что Холмс нашел близких по духу приятелей.

Несмотря на то, что Уотсон был загружен основной работой, он находил время, чтобы писать. В сентябре 1903 года, когда имело место дело о «Человеке на четвереньках» (по словам Уотсона, одно из последних перед тем, как Холмс оставил практику), Холмс снял запрет на публикацию. Это вето он наложил по возвращении в Англию в апреле 1894 года после Великой паузы. Правда, как нам известно, он частично снял запрет в 1901 году, разрешив Уотсону опубликовать «Собаку Баскервилей», которая выходила выпусками с августа того года по сентябрь 1902 года.

Уотсон активно пользовался обретенной свободой. С сентября 1903 года по декабрь 1904-го он опубликовал и в Англии, и в Америке тринадцать рассказов о своих более ранних приключениях с Холмсом. Начал он с «Пустого дома», в котором повествует о возвращении Холмса в Лондон в апреле 1894 года. Этот рассказ был впервые опубликован не в «Стрэнде», а в американском журнале «Кольерз уикли». Цикл продолжился «Вторым пятном», впервые появившимся в «Стрэнде» в декабре 1904 года, а затем, в январе 1905 года, – в «Кольерз уикли». Отсылаю читателей к хронологической таблице в четырнадцатой главе на предмет названий и дат публикации остальных одиннадцати рассказов. В 1905 году все тринадцать были выпущены отдельной книгой под общим названием «Возвращение Шерлока Холмса».

Дата первой публикации «Пустого дома» и факт выбора «Кольерз уикли», а не «Стрэнда», дают подсказку, когда именно Холмс отошел от дел. В своем рассказе об этом деле Уотсон утверждает, что только «спустя почти десять лет» после этих событий Холмс разрешил ему опубликовать этот рассказ. Разрешение было дано «третьего числа прошлого месяца», то есть 3 августа 1903 года, за месяц до публикации в «Кольерз уикли». Это свидетельствует о том, что Холмс уже всерьез намеревался удалиться на покой и к августу того года присмотрел «маленькую ферму» своей мечты в Суссексе. Зная, что отставка неизбежна, он снял запрет и позволил Уотсону опубликовать рассказ «Пустой дом» с тем условием, чтобы рассказ появился сначала в Соединенных Штатах, а публикация в Англии, в «Стрэнде», была отложена до октября. К этому времени Холмс закончил свою карьеру частного детектива-консультанта и покинул Бейкер-стрит.

Однако хотя запрет и был снят в сентябре 1903 года, проблемы Уотсона не кончились. Холмс продолжал контролировать его издательскую деятельность, о чем Уотсон недвусмысленно говорит во «Втором пятне». Из-за возражений Холмса против публикации этого рассказа Уотсон был вынужден закончить цикл «Убийством в Эбби-Грейндж», впервые появившимся в печати в сентябре 1904 года. Он принял такое решение не из-за нехватки материала – у него имелись записи сотен дел, о которых никогда не упоминалось, – и не из-за отсутствия интереса у читателей к «своеобразной личности» Холмса и к «необычным приемам работы этого замечательного человека». Но по размышлении Уотсон пришел к выводу, что «Второе пятно» было бы более подходящей кульминацией цикла. К тому же он дал слово рассказать об этом деле читателям. Проблема заключалась в том, чтобы убедить Холмса дать разрешение на публикацию. Цитирую слова Уотсона: «Только после того как я напомнил ему, что дал обещание напечатать в свое время этот рассказ, „Второе пятно“, и убедил его, что было бы очень уместно завершить весь цикл рассказов столь важным эпизодом из области международной политики – одним из самых ответственных, какими Холмсу приходилось когда-либо заниматься, – я получил от него согласие на опубликование этого дела, так строго хранимого в тайне».

Уотсон не уточняет, кому именно он дал это обещание. Возможно, это был его литературный агент (если он у Уотсона имелся) или владельцы «Стрэнда», которые публиковали его рассказы и с которыми он, быть может, обсуждал предполагаемый сюжет. У них был большой интерес к произведениям Уотсона, поскольку его хроники о подвигах Холмса стали очень популярны у читателей. К тому же издатели, наверно, понимали, что, учитывая международное положение в 1904 году, публикация «Второго пятна» была бы особенно кстати. В то время Великобритания, учитывая тенденцию Германии к экспансии и ее перевооружение, собиралась покончить со своей политикой «блестящей изоляции»^[346], проводившейся в царствование королевы Виктории, когда премьер-министром был лорд Солсбери. После смерти Виктории в 1901 году и ухода в отставку Солсбери в 1902 году была принята новая внешняя политика, и Британия начала поиски европейских союзников. В 1904 году Эдуард VII побывал с государственным визитом во Франции с целью улучшения отношений Британии с ее старым врагом. Несмотря на антибританские настроения, усилившиеся из-за англо-бурской войны (1899–1902), Эдуарду VII в конце концов удалось заручиться поддержкой Франции, и в 1904 году был подписан договор о создании Антанты.

Хотя во «Втором пятне» повествуется о событиях, которые, вероятно, имели место лет восемь назад, этот рассказ имеет отношение к политической ситуации 1904 года. В это время Великобритания, сознавая растущую угрозу, которую представляла внешняя политика кайзеровской Германии, пыталась сохранить равновесие в Европе, заключив договор с Францией. Таким образом она хотела помешать весам склониться в сторону Германии. Эту позицию изложил Холмсу лорд Беллинджер, который в то время был премьер-министром. В похищенном письме, которое так жаждет вернуть лорд Беллинджер, критикуется колониальная политика Великобритании (вероятно, имеется в виду Южная Африка в 1895 году, перед началом англо-бурской войны). Содержание этого письма действительно перекликается с ситуацией 1904 года после англо-бурской войны, вызвавшей антибританские настроения в Европе, особенно в Германии. Напоминаю читателям о телеграмме кайзера в 1896 году, в которой он поздравляет буров и предлагает им дружбу. Британцы усмотрели в этом враждебное отношение к себе. Таким образом, в публикации «Второго письма» усматривалась возможность изложить точку зрения Британии на эту ситуацию и предупредить об угрозе, которую представляла Германия.

Тот факт, что Холмс не давал разрешения на публикацию некоторых рассказов, наверно, означал для Уотсона крах авторских надежд. Это также ставило его в неловкое положение перед читателями, которым он был обязан дать объяснение. Но он не мог прямо обвинить Холмса в контроле над публикацией, не выставив своего старого друга в невыгодном свете. В конце концов Уотсон пошел на компромисс, напустив туману.

«Настоящая причина, – пишет он во „Втором пятне“, пытаясь разъяснить ситуацию, – заключалась лишь в том, что Шерлок Холмс ни за что не хотел, чтобы в печати продолжали появляться рассказы о его приключениях. Пока он не отошел от дел, отчеты о его успехах представляли для него практический интерес; когда же он окончательно покинул Лондон и посвятил себя изучению и разведению пчел на холмах Суссекса, известность стала ему ненавистна, и он настоятельно потребовал, чтобы его оставили в покое».

Это звучит как попытка оправдать поведение Холмса. Читатели заметят, что Уотсон не упоминает о запрете в апреле 1894 года, который, если не считать публикации «Собаки Баскервилей», длился до сентября 1903 года. В этот период, составлявший около девяти с половиной лет, Холмс активно занимался расследованиями. Причем запрет был наложен (точнее, снова наложен) не сразу же после того, как Холмс оставил дела, – вопреки утверждению Уотсона. Холмс уже жил в Суссексе, когда были опубликованы почти все тринадцать рассказов Уотсона. На самом деле известность стала «ненавистна» Холмсу лишь через пятнадцать месяцев после того, как он закончил карьеру, – когда «Второе пятно» было впервые опубликовано в «Стрэнде» в декабре 1904 года. С некоторым опозданием решив избегать публичности, Холмс тогда снова наложил вето на публикацию, и Уотсон замолчал до сентября 1906 года – почти на четыре года. Этот аспект литературной деятельности Уотсона будет более подробно рассмотрен в следующей главе.

Однако хотя Уотсон и выдает ненависть Холмса к известности за причину его отказа разрешить публикацию, у того могла быть подсознательная зависть к успеху Уотсона как автора. Его собственные литературные опыты, например монография о мотетах Лассо и «Книга жизни», не идут ни в какое сравнение с многочисленными произведениями Уотсона и его широкой популярностью. О подобных чувствах свидетельствует фраза «Я это совершил один», сказанная Холмсом по поводу своей книги о пчеловодстве. Другое его высказывание в рассказе «Львиная грива», который Холмс написал сам, содержит классическую оговорку по Фрейду. Он упоминает «все мои хроники» о прошлых делах, словно присваивая себе авторство рассказов Уотсона. Если такая интерпретация верна, то с ее помощью можно объяснить не только потребность Холмса контролировать право Уотсона на публикацию, но и другие аспекты его жизни. Таким образом Холмс утверждал свою власть над Уотсоном, который – по крайней мере, в его глазах – осуществлял контроль над жизнью самого Холмса, будучи его биографом. Эту роль Уотсона Холмс при своей властности порой находил несносной.

У Уотсона были и другие проблемы с публикацией. Из-за деликатного характера дела, связанного с шантажистом Чарльзом Огастесом Милвертоном, Уотсону пришлось ждать, пока не умрет главная фигура в этом расследовании – знатная леди, застрелившая Милвертона. Только тогда он смог опубликовать свой рассказ, и все же пришлось скрыть дату дела и некоторые другие сведения, чтобы эту леди не узнали. Как мы видели, ему пришлось быть «сдержанным» и в своем рассказе «Второе пятно» и не разглашать факты, так как с этим делом были связаны острые международные проблемы.

Между сентябрем 1903 и декабрем 1904 года были и другие сложности с публикацией. Во-первых, ни в одном из рассказов – даже в тех, что были напечатаны в конце жизни Уотсона, – нет упоминания о его второй жене. Мы уже комментировали это раньше. Возникает подозрение, что это диктовалось не столько необходимостью замять скандал с прошлым жены или страхом мести Нейла Гибсона, – с годами и то и другое утратило актуальность. Дело тут было в том, что Уотсон по-прежнему опасался реакции Холмса: упоминание о втором браке Уотсона напомнит ему о так называемом предательстве друга и, возможно, снова заставит наложить вето на публикацию. Вероятно, этот брак был счастливым. В опубликованных рассказах нет свидетельства того, что это было не так.

Что касается возражения Холмса против публичности, то Уотсон, наверно, обсуждал с ним этот вопрос во время уик-эндов в Суссексе или в письмах.

И, наконец, в-третьих (это особенно важный пункт): хотя Холмс теперь жил в Суссексе, он продолжал в какой-то степени контролировать жизнь Уотсона даже на расстоянии. Очевидно, Уотсон не возражал против такого положения дел. По крайней мере, он не высказывает протеста. Отсюда мы можем заключить, что, когда эти двое встречались, пусть и нечасто, их отношения продолжались на прежней основе: Холмс диктовал, Уотсон подчинялся.

И еще один факт относительно жизни Уотсона в период с сентября 1903 по декабрь 1904 года: каторжный рабочий график, который он себе установил. Несмотря на работу врача общей практики, он урывал время, чтобы писать в среднем по одному рассказу в месяц – в сумме около 100 000 слов за пятнадцать месяцев. Такая производительность была бы не по силам многим профессиональным литераторам. Уотсон не достигал подобной продуктивности со времен Великой паузы, когда также написал свыше 10 000 слов.

Следует также отметить, что во время обоих исключительно плодотворных периодов в писательской карьере Уотсона Холмс отсутствовал. Во время первого он путешествовал за границей, во время второго уехал в Суссекс. Это печальный, но важный факт, характеризующий их дружбу. Когда Холмс был рядом, он так часто посягал на личное время Уотсона, что последний писал гораздо меньше. Как автор Уотсон оказался в классической двойственной ситуации. Без Холмса у него не было материала для рассказов, но когда Холмс был рядом, ему редко выпадал случай писать.

Глава семнадцатая Холмс и Уотсон: их прощальный поклон Июль 1907 – 2 августа 1914

Э, дорогой мой, мы живем в век утилитаризма. Честь – понятие средневековое.

Барон фон Херлинг, «Его прощальный поклон»

Очень мало известно о жизни Холмса и Уотсона в следующие семь лет. В результате некоторые комментаторы, не в силах вынести молчание (точно так же, как природа не терпит пустоты), выдвинули собственные теории, пытаясь заполнить этот пробел. По их мнению, на протяжении этого периода Холмс действовал как шпион, работая на британские власти. Они даже утверждают, что в этом качестве он в 1917 году передал правительству Соединенных Штатов ноту Циммермана, который предложил создать антиамериканский союз Германии, Мексики и Японии в том случае, если Америка останется нейтральной. Именно эта нота заставила Америку вскоре объявить войну Германии.

По сравнению с данным предположением моя теория кажется прозаичной. Я считаю, что Холмс преспокойно продолжал жить в Суссексе, разводя пчел и наслаждаясь чтением, плаваньем и прогулками по холмам, что доставляло ему такое удовольствие в первые четыре года жизни в деревне. Он не хотел покидать Суссекс, чтобы взять на себя важную миссию ради своей страны, и потребовалось личное вмешательство такой персоны, как премьер-министр, чтобы уговорить его это сделать. По-моему, это подтверждает мою теорию.

Однако Холмс не пребывал в праздности. Вероятно, в этот период он написал и опубликовал свое «Практическое руководство по разведению пчел, а также некоторые наблюдения за отделением пчелиной матки», о котором упоминалось в предыдущей главе.

Скорее всего, он также продолжал дружить с Гарольдом Стэкхерстом и другими учителями частной школы. Однако создается впечатление, что они с Уотсоном окончательно разошлись. Когда в августе 1914 года друзья наконец встретились, мы понимаем, что они давно не виделись. В рассказе «Его прощальный поклон» Уотсон говорит, что до него «доходили слухи», Холмс «живет жизнью отшельника» среди пчел и своих книг на маленькой ферме в Суссексе, но это, конечно, литературный прием. Точно так же он якобы не ведал о существовании профессора Мориарти, когда Холмс навестил его в начале рассказа «Последнее дело Холмса». Просто Уотсону нужно было проинформировать читателей о том, чем занимался Холмс на покое. «Его прощальный поклон» был впервые опубликован в «Стрэнде» в сентябре 1917 года, в то время как написанный самим Холмсом рассказ «Львиная грива», в котором он приводит подробности своей жизни в Суссексе до июля 1907 года, был напечатан девять лет спустя, в ноябре 1926 года. Поэтому Уотсону пришлось сообщить кое-какие сведения о Холмсе в Суссексе. Кроме того, ему нужно было дать понять, что все эти годы Холмс оставался в Суссексе.

Как и «Камень Мазарини», «Его прощальный поклон» написан от третьего лица, что продиктовано самим материалом. В «Загадке Торского моста» Уотсон говорит, что некоторые дела, в которых он либо не участвовал, либо играл слишком незначительную роль, он может «излагать только от третьего лица». Это, конечно, относится и к «Его прощальному поклону», который начинается длинной беседой между фон Борком и фон Херлингом, свидетелями которой не являются ни Холмс, ни Уотсон. Можно лишь предполагать, что Уотсон узнал подробности этого разговора от самого фон Борка после того, как того арестовали и отвезли в Скотленд-Ярд для допроса. Не исключено также, что позже Уотсон получил доступ к протоколу допроса благодаря одному из офицеров полиции. Возможно также, что повествование от третьего лица отражает утрату контакта между Уотсоном и Холмсом.

Правда, я не хочу сказать, что в отношениях Холмса и Уотсона образовалась серьезная трещина в период между 1907 и 1914 годом. Когда они наконец встретились, то приветствовали друг друга с явным удовольствием. Они постепенно отдалились друг от друга не вследствие отчуждения, а из-за того, что их разделяло большое расстояние и было меньше возможностей встречаться. Оба были занятыми людьми, поглощенными собственной жизнью, и, как случается даже с самыми близкими друзьями, с годами у них становилось все меньше общего.

Несмотря на то что Уотсон был загружен работой врача, он все же находил время, чтобы писать – правда, меньше, чем прежде. В сентябре 1908 года Холмс опять снял свой запрет, и Уотсону было разрешено опубликовать рассказ «В Сиреневой сторожке», который появился в двух выпусках «Стрэнда» в сентябре и октябре того года. За семь лет, с 1907-го по 1914-й, он опубликовал всего шесть рассказов, первым из которых был «В Сиреневой сторожке», а последним «Шерлок Холмс при смерти», который появился в ноябре 1914 года в «Кольерз уикли», а в следующем месяце – в «Стрэнд мэгэзин». Отсылаю читателей к хронологической таблице на предмет названий и дат публикации остальных четырех рассказов.

Уотсон стал писать меньше отчасти потому, что профессиональные обязанности отнимали у него много времени. Но главной причиной были сложности, связанные с тем, чтобы добиться у Холмса разрешения на публикацию. В «Дьяволовой ноге» Уотсон прямо говорит, что, «пополняя время от времени записи о… старом друге», он «то и дело сталкивался с трудностями, вызванными его собственным [Холмса] отношением к гласности» из-за того, что Холмсу «претили шумные похвалы окружающих», а не из-за нехватки интересного материала. Он написал рассказ об этом деле только после того, как получил от Холмса телеграмму следующего содержания: «Почему не написать о Корнуолльском ужасе – самом необычном случае в моей практике?» Уотсон понятия не имел, что именно подсказало Холмсу такое решение, но немедленно взялся за работу, пока тот не передумал. Создается впечатление, что Холмс, налагая и отменяя вето, действовал под влиянием каприза. Хотя нет признаков того, что у него продолжались периоды маниакальной депрессии, от которых он страдал в молодости, нрав его остался переменчивым. Должно быть, Уотсона как автора утомляло подобное поведение. Тем не менее ему было дано разрешение написать рассказ о трагедии в Берлстоне, которая случилась в конце 1880-х и в которой значительную роль сыграли профессор Мориарти и его банда. Наверно, Уотсон написал большую повесть «Долина страха», а также шесть коротких рассказов, упомянутых выше, в тот же самый период, поскольку она выходила выпусками в «Стрэнде» с сентября 1914 года по май 1915-го. В 1915 году «Долина страха» вышла отдельной книгой.

Одна деталь частной жизни Уотсона в тот период зафиксирована. Он научился водить машину. В прошлом он отправлялся к пациентам пешком либо нанимал кэб. Но теперь Уотсону было уже за пятьдесят, и то, что он мог объезжать пациентов на машине, особенно в плохую погоду, очень упростило ему жизнь. Он научился водить, будучи уже немолодым человеком, и это говорит о способности Уотсона легко воспринимать новое и о неистребимой жажде приключений. Машина, принадлежавшая ему, была скромным «фордом». Наверно, Уотсон был способным водителем, так как во время расследования дела фон Борка только благодаря ему удалось избежать столкновения с большим, мощным лимузином фон Херлинга. По-видимому, Холмс не научился вождению, но при его простом образе жизни в Суссексе ему это и не требовалось.

Однако в 1912 году спокойное течение жизни Холмса было нарушено, так как международное положение ухудшилось, и его вызвали из уединения, чтобы в последний раз послужить своей стране.

Я уже комментировала натянутые отношения между Германией и Великобританией в связи с рассказом «Второе пятно». Великобритания, встревоженная возраставшей мощью Тройственного союза, образованного Германией, Австро-Венгрией и Италией, урегулировала свои старые противоречия с Францией и в 1904 году подписала с ней соглашение. Три года спустя было заключено англо-русское соглашение, и таким образом была создана Антанта – в противовес Тройственному союзу.

Великобритания также реорганизовала и перевооружила свой флот, превосходству которого бросила вызов Германия, расширяя свои военно-морские силы в конце 1890-х, при Бисмарке. В 1907 году был спущен на воду первый дредноут – новый боевой корабль, за ним, с 1909 по 1911 год, последовали еще восемнадцать. Водоизмещением 17 900 тонн, со скоростью 21 узел, вооруженные десятью 12-дюймовыми орудиями, эти дредноуты были самыми большими и хорошо оснащенными боевыми кораблями в мире. Британская армия тоже была реорганизована. Были созданы Территориальные войска, а при всех частных школах и университетах был учрежден Корпус военной подготовки (КВП), чтобы обучить молодых офицеров на случай, если отношения с Германией ухудшатся и начнется война.

Из-за этого усиления напряженности Германия решила в 1910 году послать в Англию одного из самых опытных шпионов, фон Борка. Он должен был собрать информацию и оценить готовность Великобритании к войне. Фон Борк, молодой богатый аристократ, который превосходно говорил на английском, был идеальной кандидатурой для выполнения такой задачи. Он был отличным спортсменом: прекрасно играл в поло и охотился, участвовал в состязаниях яхт и правил четверкой^[347]. Благодаря этому он был принят в высшее общество, из которого выходили высокопоставленные чиновники дипломатического корпуса и Министерства иностранных дел, а также верхушка армии и военно-морского флота. Фон Борк даже боксировал вместе с молодыми офицерами. Светские контакты давали ему возможность подслушивать разговоры между членами истеблишмента. Подобные разговоры порой бывали «крайне неосторожными», как обнаружил во время уик-энда, проведенного в загородном доме одного министра, барон фон Херлинг. Барон, с которым тесно сотрудничал фон Борк, был первым секретарем германского посольства в Лондоне. Фон Борк также бывал в загородном доме того министра.

Благодаря собственным наблюдениям фон Херлинг мог заверить фон Борка, что Великобритания совершенно не готова к войне. Ситуация была аналогична той, которая сложилась в 1939 году, накануне Второй мировой войны, когда, по сравнению с хорошо вооруженной Германией при Гитлере, Великобритания была плохо оснащена для участия в крупном военном конфликте.

У фон Борка была собственная загородная резиденция – большой особняк в Эссексе с видом на гавань Харидж. Шпион разыгрывал там роль сельского сквайра. Он также прикидывался «выпивохой, завсегдатаем ночных клубов – веселым, беспечным молодым бездельником», так что пришелся бы ко двору в кружке беспутных друзей Эдуарда VII, любившего развеселую жизнь. Прикрытие было безупречным, и фон Борк был уверен, что никто не заподозрит его в шпионаже. «Их [англичан] не так уж трудно провести, – сказал он фон Херлингу. – Невозможно вообразить людей более покладистых и простодушных».

В этом фон Борк серьезно ошибался. Он полагал, что Великобритания не захочет объявить войну. Такой же ошибочный вывод сделал Гитлер, когда в 1933 году Дискуссионное общество Оксфордского университета приняло предложение: «Эта страна отказывается при каких бы то ни было обстоятельствах сражаться за Короля и Отечество». «За» проголосовали 275 членов общества против 153. Шесть лет спустя некоторые из этих молодых людей сражались во Франции.

При сборе информации фон Борк уделял особое внимание укреплению и охране портов, военно-морской сигнализации и передвижению кораблей – особенно после 1912 года, когда британский военно-морской флот был переведен со Средиземного моря, чтобы патрулировать в Северном море, Атлантике и в Ла-Манше. Это была мера предосторожности против возможной германской агрессии. Находясь в Англии, фон Борк создал весьма успешную группу шпионов, в которую в 1914 году входило по крайней мере пять действующих агентов, включая Стейнера, Холлиса и гражданина Америки Джека Джеймса.

В 1912 году в Восточной Европе уже начались сражения – в том районе, который и сегодня нестабилен в политическом отношении. В 1908 году Австро-Венгрия, подбодренная распадом Османской империи, воспользовалась возможностью захватить Боснию и Герцеговину – бывшие турецкие владения. Это привело к первой Балканской войне 1912 года, в которой обитатели других частей этого района, в частности сербы, восстали против турок и победили их. В следующем году они подняли восстание, пытаясь освободить Боснию от австрийского владычества. Событие, которое случилось в Боснии 28 июня 1914 года, привело к началу Первой мировой войны.

Наверно, Холмс был в курсе напряженной международной обстановки. Неизвестно, был ли у него радиоприемник, но он всегда жадно читал газеты. Возможно, теперь он просматривал их не так нетерпеливо, как в прошлом искал сообщения о преступлениях, но не мог не заметить хотя бы по заголовкам, что кризис обостряется.

В 1912 году британское правительство решило обратиться к Холмсу за помощью. Дело в том, что те самые люди, с которыми фон Борк выпивал, охотился и катался на яхтах, почувствовали, что буквально у них под носом действует группа шпионов. Правда, они не знали, кто именно ими управляет. В прошлом Холмс уже послужил своей стране по крайней мере три раза: это дело о пропавшем «Морском договоре» в 1889 году, не связанное с международным шпионажем, и два более важных расследования 1890-х годов – о «Чертежах Брюса-Партингтона» и «Втором пятне». В обоих случаях действовали иностранные агенты, скорее всего немецкие: в первом – Гуго Оберштейн, во втором – Эдуард Лукас, вероятно итальянского происхождения. В обоих случаях Холмса специально просили заняться этими расследованиями – либо Майкрофт, действовавший по поручению британского правительства («Чертежи Брюса-Партингтона»), либо премьер-министр и министр иностранных дел («Второе пятно»). Как нам известно, за участие в деле о «Чертежах Брюса-Партингтона», Холмсу предложили включить его в наградной список, но он отказался. Ему также было предложено рыцарское звание, но он снова отказался.

Кроме того, Холмс работал по просьбе французского правительства над «чрезвычайно важным делом» зимой 1890 года и в начале 1891-го, незадолго до «Последнего дела Холмса». Во время Великой паузы он отправился в Судан, где нанес визит халифу. О результатах этой беседы он доложил Министерству иностранных дел в Лондоне. Следовательно, верительные грамоты Холмса были безупречны.

Идея дать Холмсу задание внедриться в немецкую шпионскую сеть и вычислить лицо, которое ею руководит, могла в 1912 году прийти в голову Майкрофту. После того как Холмс удалился от дел, братья скорее всего не теряли связь и порой встречались в Суссексе или Лондоне. Хотя Майкрофт, вероятно, официально вышел в отставку к 1912 году – ему в это время было шестьдесят пять, – вряд ли прервались его контакты с британским правительством. Наверняка он встречался с бывшими коллегами по министерству в клубе «Диоген» или где-нибудь еще. Возможно, Майкрофт лично обратился к Холмсу с предложением в последний раз послужить своей стране.

Но кто бы ни сделал ему это предложение, вначале Холмс не хотел на него соглашаться, даже когда в дело вмешался премьер-министр. Его колебания понятны. Холмсу было пятьдесят пять, и он счастливо провел на покое девять лет, посвящая время своим собственным интересам и занятиям. Хотя он и был настоящим патриотом, он не имел никакого желания жертвовать всем этим и заниматься расследованием. Быть может, после дела о «Львиной гриве» он также сознавал, что за время бездействия несколько утратил свое мастерство. Правда, он никогда бы в этом не признался, но такие соображения могли сыграть роль в его решении отказаться от предложенной миссии. И только когда сам премьер-министр^[348] совершил путешествие из Лондона в Суссекс и нанес Холмсу визит, обратившись к нему с личной просьбой, тот уступил.

Холмс не приводит детали этого беспрецедентного разговора – только упоминает о «сильном давлении», оказанном на него. Но можно себе представить, в чем заключалось это давление: призывы к его патриотизму, описание опасностей, угрожавших его стране. Вероятно, было также сказано, что никто иной не обладает мастерством и опытом, необходимыми для выполнения столь важной миссии. Холмс всегда был падок на лесть, и последний довод мог в конце концов его убедить.

Идея внедрить его в германскую шпионскую сеть под видом американского сторонника ирландского республиканского движения была блестящей и наверняка исходила от самого Холмса. Хотя в ходе профессиональной карьеры ему не приходилось сталкиваться с республиканцами, он не мог находиться в неведении относительно ситуации в Ирландии и попыток наиболее радикальных сторонников католической эмансипации освободиться от британского владычества.

Так называемая ирландская проблема имела глубокие корни в истории. Испытывая тревогу по поводу существования рядом с Англией католической страны, которую Испания могла использовать как плацдарм для нападения, Елизавета I четыреста лет назад сделала неудачную попытку контролировать Ирландию. Во время Французской революции возникли аналогичные опасения. Страх, что Ирландия может стать центром нового ужасающего радикализма, привел к упразднению ирландского правительства и к принятию Акта об унии в 1801 году. В результате Ирландия стала частью Соединенного Королевства, и ею управляли из Вестминстера. Борьба ирландских католиков за освобождение от британского господства еще усилилась из-за неурожая картофеля в 1840-е годы, вызвавшего голод, от которого умерло более миллиона ирландцев. В основном это были обедневшие фермеры-католики, арендовавшие землю у протестантских лендлордов. Еще два миллиона эмигрировало в Америку.

На поддержку со стороны этих эмигрантов и их потомков рассчитывало республиканское движение в Ирландии, целью которого были католическая эмансипация и отмена Акта об унии. Когда международная ситуация ухудшилась, этот старый британский кошмар возобновился. Если война с Германией была неизбежной, Ирландия могла стать базой Германии – особенно для подводных лодок, действовавших против британского флота в Северном море и Атлантике. Ирландская община в Америке также представлялась потенциальным местом для вербовки германских шпионов.

Такова была маскировка Холмса. С его способностью менять обличья ему не составило труда изобразить американского ирландца с сильными антибританскими настроениями. Эта роль не требовала сложного грима, акцент же легко имитировать. К тому же у Холмса имелись полезные знакомства в Штатах, хотя и нет никаких свидетельств, чтобы он ими воспользовался. Он был знаком с Ливертоном из сыскного агентства Пинкертона, которому помог в деле об «Алом кольце» в 1890-х. Он также знал Уилсона Харгрива из Нью-йоркского полицейского управления. Холмс запросил у него информацию об Абе Слени при расследовании дела о «Пляшущих человечках». В свою очередь, Харгрив не раз пользовался познаниями Холмса о лондонском преступном мире.

Способности Холмса к языкам были еще одним преимуществом. Во время пребывания в Штатах он приобрел акцент и так превосходно овладел сленгом, что вполне мог сойти за американского ирландца.

Неизвестно, в какой момент 1912 года Холмс отплыл в Америку. Это был, вероятно, его первый визит в страну. Правда, некоторые комментаторы считают, что он был там в 1870-х на гастролях вместе с Шекспировской труппой Сазанова, а также позже, во время Великой паузы, когда помогал полиции Фолл-Ривер с расследованием дела Лиззи Борден. Вероятно, Холмс пробыл там больше года.

Выполнение миссии правительства заняло у него два года – так Холмс говорит Уотсону. Хотя он был предан этому делу, у него вызывала досаду потеря времени, которое можно было более приятно провести в Суссексе.

Сначала онотправился в Чикаго, где, по-видимому, затаился на время, изучая акцент и доводя до совершенства свою личину Олтемонта. Наверно, тогда он и отрастил для маскировки козлиную бородку, которая придавала ему поразительное сходство с Дядей Сэмом. В этой детали проявилось прежнее озорное чувство юмора Холмса.

Из Чикаго он двинулся в Буффало, где вступил в тайное ирландское общество. Наверно, именно оно и послало его в Скибберин, город на южном побережье Ирландии, чтобы Холмс сыграл более активную роль в республиканском движении. Там у него были столкновения с ирландской полицией. Это свидетельствует о том, что он участвовал в открытых политических действиях. Как он и предполагал, благодаря этому на него обратил внимание один из мелких агентов фон Борка. Этот агент завербовал его в германскую шпионскую сеть и послал в Англию. Здесь Холмса представили фон Борку, на которого этот «высокий сухопарый человек» лет шестидесяти со своим американо-ирландским прошлым, опытом участия в республиканском движении и ненавистью к британцам произвел такое впечатление, что он доверился Холмсу. Однако Холмс был достаточно умен, чтобы не выглядеть слишком уж большим идеалистом в роли Олтемонта. Он ожидал, что ему будут платить, и платить хорошо. Некоторые прежние привычки Холмса – любовь к хорошему вину и сигарам – добавили убедительные штрихи к его облику. В роли агента фон Борка он действовал под прикрытием: выдавал себя за механика, употребляя такие слова, как «запальные свечи» и «насосы для масла». Это был код, с помощью которого он общался с фон Борком.

Холмс уже сталкивался с двумя членами семьи фон Борка. Кузен фон Борка Генрих был посланником в 1889 году, когда Холмс занимался делом о «Скандале в Богемии», с которым были так тесно связаны Ирен Адлер и король Богемии. Холмс также спас жизнь дяди фон Борка, графа фон Графенштейна, старшего брата матери фон Борка, когда нигилист Копман попытался его убить. Фон Борк не знал, кто такой на самом деле Олтемонт, иначе настоящее имя и репутация его нового агента были бы ему знакомы.

На этом этапе Холмс успешно завершил первую часть своей миссии. Он не только вычислил руководителя германской шпионской сети, но и узнал имена самих шпионов.

Когда это было сделано, его миссия превратилась в тонкую и опасную игру на четырех уровнях. Холмсу удалось всучить фон Борку дезинформацию – этот прием используется и сегодня. Так, например, он передал фон Борку фальшивые планы минных полей в Соленте, а также ложные сведения о скорости британских крейсеров и размерах корабельных орудий. Холмсу также удалось предупредить британские власти об информации, собранной фон Борком и его агентами, и были приняты контрмеры. Как только Адмиралтейству сообщили, что фон Борк имеет сведения о военно-морской сигнализации, коды сменили. Благодаря Хомсу были арестованы и посажены в тюрьму все пять агентов фон Борка. И наконец, он внедрил собственного агента, Марту, в дом фон Борка под видом служанки. У нее было задание сообщать Холмсу о посетителях фон Борка и о письмах, которые он посылал и получал.

Однако международные события развивались быстро, и война была неизбежна.

28 июня 1914 года эрцгерцог Франц Фердинанд, наследник австрийского престола, племянник императора Франца Иосифа, находился с официальным визитом в Сараево – городе в Боснии, в то время входившей в Австро-Венгерскую империю. Он направлялся вместе с женой в городскую ратушу, когда молодой боснийский серб, ненавидевший владычество Габсбургов над своей страной, бросил в их автомобиль бомбу. Хотя бомба не попала в цель и эрцгерцог с женой не пострадали, вскоре была сделана вторая попытка, которая оказалась успешной, – другой молодой боснийский серб, Гаврило Принцип, вскочил на подножку автомобиля и застрелил обоих.

Австрия послала ультиматум сербскому правительству, обвиняя его в соучастии в этом убийстве. Она предъявила столь резкие требования, что сербы на них не согласились. Воспользовавшись этим предлогом, Австрия, при поддержке Германии, 28 июля объявила Сербии войну. Исполненная решимости удержать свои позиции на Балканах, Россия, в свою очередь, начала мобилизацию. Она отказалась подчиниться, когда Германия потребовала прекратить эту подготовку. В результате 1 августа Германия объявила войну России, а через два дня – Франции, союзнице России. В тот же день, 3 августа, когда немецкая армия продвигалась во Францию, чтобы атаковать Париж, ей было отказано в свободном проходе через Бельгию, и германские войска вторглись в эту страну. На следующий день, 4 августа, британское правительство, которое гарантировало нейтралитет Бельгии, объявило войну Германии. Началась Первая мировая война, продлившаяся четыре года и унесшая десять миллионов жизней. Сэр Эдвард Грей, министр иностранных дел, написал: «На всю Европу опускается тьма. Нам уже не увидеть, как она рассеется».

2 августа, за два дня до того, как Британия объявила войну Германии, фон Борк делал поспешные приготовления, собираясь покинуть Англию. Его жена и домочадцы, за исключением Марты, уже уехали, захватив с собой его менее важные бумаги. Он планировал отбыть в числе личного состава сотрудников барона фон Херлинга, первого секретаря германского посольства в Лондоне. В таком случае и фон Борк, и его багаж, в котором находились наиболее важные документы, пользовались бы дипломатической неприкосновенностью. Вообще-то фон Херлинг вечером 2 августа приехал из Лондона в дом фон Борка в Харидже, чтобы обсудить с ним последние детали прибытия последнего в германское посольство на следующее утро. Через несколько часов ему бы уже не грозил арест.

Однако у Холмса были свои планы. Он послал фон Борку телеграмму, назначив встречу на тот же вечер, чтобы передать ему новые коды военно-морской сигнализации. Марта получила инструкцию подать знак об отбытии фон Херлинга, потушив свою лампу. Холмс также телеграфировал Уотсону, чтобы тот встретил его на своей машине в Харидже. Уотсон с радостью принял это приглашение. Теперь ему было шестьдесят один – шестьдесят два года, и это был «пожилой мужчина»; он пополнел, и волосы его поседели. Но преданность Холмсу и любовь к приключениям ничуть не уменьшились. Его неувядающая молодость духа заставила Холмса сказать, что Уотсон «все такой же жизнерадостный юнец, каким был всегда».

Уотсон нашел, что, не считая козлиной бородки, Холмс мало изменился, хотя прошло несколько лет с тех пор, как они виделись в последний раз. Да и некоторые черты характера остались неизменными – например, чувство юмора. Вместо того чтобы передать фон Борку коды военно-морской сигнализации, которых тот ждал, Холмс вручил ему свою книгу «Практическое руководство по разведению пчел». И он по-прежнему был готов действовать, нарушая закон. Усыпив фон Борка с помощью хлороформа и связав его по рукам и ногам, Холмс вынул документы из его сейфа. Затем с помощью Уотсона он погрузил германского шпиона в маленький автомобиль своего старого друга, чтобы везти в Лондон, на допрос в Скотленд-Ярде^[349].

Прежде чем отправиться в путь, двое друзей задержались на несколько минут на террасе, глядя на море при лунном свете. Холмс был в задумчивом настроении.

«Скоро подует восточный ветер, Уотсон», – заметил он. Уотсон, который, как всегда, туговато соображал, не уловил подтекст этой фразы. «Не думаю, Холмс. Очень тепло». В ответе Холмса звучит насмешливая нежность: «Эх, старина Уотсон! В этом переменчивом веке вы один не меняетесь».

Холмс оказался прав в своем предсказании. Через месяц немцы, двинувшись через Бельгию, вторглись во Францию. Там они встретились с французской армией и маленьким британским экспедиционным корпусом в битве на Марне в сентябре 1914 года. Тьма действительно начала опускаться, и ее принес холодный восточный ветер из Германии, как и предвещал Холмс, когда они с Уотсоном стояли рядом в тот теплый вечер 2 августа, глядя на огни в гавани Хариджа.

Эпилог

2 августа 1914 года Холмс и Уотсон стояли в саду фон Борка, глядя на огни Хариджа (за два дня до того, как Великобритания объявила войну Германии), – и это последний раз, когда нам позволено увидеть двух старых друзей вместе. В тот теплый летний вечер они оба в последний раз кланяются публике, и занавес опускается навсегда.

Но хотя они ушли со сцены, их жизнь продолжалась за кулисами по крайней мере еще тринадцать лет. Кое-что даже можно проследить, хотя упоминания редки и разбросаны по рассказам.

Вернувшись в Лондон после ареста фон Борка, Уотсон вскоре присоединился к своему прежнему полку – по-видимому, Беркширскому, в котором служил в Афганистане в 1880 году. В 1914 году ему было шестьдесят один – шестьдесят два года, так что вряд ли его послали во Францию. Более вероятно, что он получил должность в каком-то госпитале в Англии. Быть может, даже в госпитале Ройял-Виктория в Нетли, где тридцать четыре года назад он прошел обучение, став военным хирургом. Там же его лечили от ран, полученных в битве при Майванде, прежде чем уволить из армии с пенсией по инвалидности. Если Уотсона послали в Нетли, то он видел там раненых, доставленных с поля боя во Франции, – их привозили на судах к специально построенному для этой цели причалу. Его опыт военной службы, а также знания хирурга и врача общей практики пригодились бы в любом месте, куда бы Уотсона ни направили. Неизвестно, что случилось с практикой Уотсона на Квин-Энн-стрит в его отсутствие, но он вполне мог найти себе замену до тех пор, пока в 1918 году не был заключен мир.

Нет никаких сведений о карьере Холмса во время войны. Возможно, он вернулся в Суссекс. Но, учитывая его знания о шпионаже и участие в ирландском республиканском движении, можно предположить, что Холмс остался в Лондоне в качестве консультанта при правительстве. Не исключено, что он разъезжал между Суссексом и Лондоном, чтобы присутствовать на заседаниях министров. Может быть, он даже пользовался своей прежней квартирой на Бейкер-стрит, 221b, если она оставалась незанятой и если миссис Хадсон не удалилась от дел.

Майкрофт также мог вернуться из отставки на свой прежний пост консультанта при правительстве, чтобы послужить стране во время войны. Хотя ему было шестьдесят семь, когда началась война, не верится, чтобы его уникальные интеллектуальные способности потускнели. Возможно, оба брата даже вместе состояли в комитете Уайтхолла – это интригующая идея, основанная на догадках.

Несмотря на службу в армии, Уотсон ухитрялся продолжать писать. Между сентябрем 1914 года (всего через месяц после начала войны) и маем 1915 года он опубликовал «Долину страха». В семнадцатой главе высказано предположение, что основная часть этого произведения скорее всего была написана до 1914 года. В 1917 году, когда он, вероятно, все еще служил в армии, был напечатан рассказ «Его последний поклон».

Затем последовал четырехлетний перерыв, когда не было опубликовано ни одно произведение. Несомненно, в то время Уотсон, после войны и демобилизации, снова занимался расширением своей практики. Но в 1921 году он вернулся к литературным занятиям, и был опубликован «Камень Мазарини». Этот рассказ вышел в Англии и Америке, причем повествование ведется от третьего лица. Однако по сравнению с прежними временами он пишет совсем немного: в следующие два года ему удается публиковать всего по одному рассказу в год. В 1922 году была напечатана «Загадка Торского моста», в 1923-м – «Человек на четвереньках». Уотсон черпал материал из своих обширных записей, часть которых он хранил в старой жестяной коробке для депеш. В какой-то момент он из предосторожности поместил эту коробку в свой банк «Кокс и компания» на Чаринг-Кросс. Возможно, Уотсон сделал это во время войны, когда немецкие цеппелины, совершая налеты на Лондон, бомбили город. Или же событие, которое произошло в 1927 году, незадолго до публикации «Квартирантки под вуалью», подсказало такое решение. Уотсон слишком осторожен, чтобы открыть все факты, но, читая между строк, понимаешь, что была сделана попытка уничтожить кое-что из его наиболее секретных бумаг. Возможно, кто-то проник в дом Уотсона на Квин-Энн-стрит. Уотсон знал, кто это сделал, и с разрешения Холмса начал рассказ «Квартирантка под вуалью» с предостережения. Он пригрозил «некоему политику», что, если эти «возмутительные действия» не прекратятся, «будет предан гласности хорошо известный ему эпизод с маяком и ученым бакланом». И добавил зловеще: «Я знаю, что по крайней мере один читатель меня понял».

Это интригующая история, и хотелось бы, чтобы Уотсон открыл больше подробностей. При отсутствии дальнейших деталей можно лишь предположить, что эти бумаги имели отношение к члену правительства ее величества и их публикация могла вызвать скандал в высших кругах. Правда, можно лишь гадать, какую роль играли в этих событиях маяк и ученый баклан.

«Загадка Торского моста» связана со знакомством с Грейс Данбар, которая, если моя теория верна, стала второй миссис Уотсон. Публикация этого рассказа могла означать, что Холмс смирился с так называемым предательством Уотсона в 1902 или 1903 году. Правда, Уотсон все еще не решается прямо упоминать о своей женитьбе, и читателям так и неизвестно, кем была вторая миссис Уотсон.

1924 год был более продуктивным: опубликовано еще три рассказа: «Вампир в Суссексе», «Три Гарридеба» и «Знатный клиент». Последние два впервые появились в американских журналах «Кольерз уикли» и «Либерти» и были напечатаны в «Стрэнде» только в январе и марте 1925 года.

Хомс по-прежнему не позволял предавать гласности многие отчеты о расследованиях. Правда, его запрет на публикацию в этот период был вызван не столько ненавистью к известности, сколько желанием защитить право некоторых его бывших клиентов на приватность, что Уотсон поясняет в начале «Квартирантки под вуалью». Как он утверждает, в его многочисленных ежегодниках и папках хранились записи и документы, связанные с делами, которые расследовал Холмс. Эти дела касались «скандальных происшествий в общественных и политических кругах поздней викторианской эпохи». Очевидно, Холмс получил много «отчаянных писем» от родственников людей, связанных с этими расследованиями. В этих письмах его умоляли ради фамильной чести не открывать детали этих старых скандалов. Уотсон их успокоил. «При выборе сюжетов для своих записок я по-прежнему руководствуюсь той осмотрительностью и высочайшим понятием о профессиональной чести, которые отличали моего почтенного друга, поэтому ничье доверие не будет обмануто», – несколько высокопарно обещает он.

Именно забота о репутации одного из его бывших клиентов заставила Холмса наложить вето на рассказ о деле «Знатного клиента», которое было снято только в 1925 году, хотя Уотсон умолял о разрешении с 1915 года. Публикация «Человека на четвереньках» была также отложена до 1923 года, когда, через двадцать лет после тех событий, были устранены «определенные препятствия». Скорее всего, это деликатный намек на смерть профессора Пресбери, об эксцентричном поведении которого повествуется в этом рассказе. Но и тогда только желание прекратить «темные слухи», циркулировавшие в университете, в конце концов заставило Холмса разрешить публикацию рассказа. Использование местоимения «мы» в утверждении Уотсона: «И вот мы наконец получили разрешение предать гласности обстоятельства этого дела» определенно указывает не на него и его жену, а на него и его издателей.

В 1926 году Уотсон не опубликовал ничего. Зато сам Холмс взялся за перо, написав и опубликовав два рассказа: «Воин с бледным лицом» и «Львиная грива». Уотсон давно уговаривал его сделаться автором и самому написать о своих приключениях. Сочиняя «Воина с бледным лицом», Холмс вспомнил о повторной женитьбе Уотсона, имевшей место как раз перед этим расследованием, и позволил себе высказать обиду на Уотсона, который совершил «эгоистический поступок». Возможно, материал был выбран не совсем удачно, так как способствовал тому, чтобы открылись старые раны. Но вскоре они зажили, так как в «Львиной гриве», также опубликованной в 1926 году, Холмс ласково называет своего бывшего помощника «добряком Уотсоном». Возможно, они по-прежнему иногда вместе проводили уик-энд у Холмса в Суссексе. Правда, с годами стало труднее встречаться, и поэтому друзья виделись реже.

Некоторые критики, в том числе Д. Мартин Дейкин, усомнились в авторстве некоторых рассказов, опубликованных в период 1921–1927 годов. К ним относятся два рассказа, написанных Холмсом, которые, по мнению этих критиков, недостойны его. Они считают, что эти рассказы принадлежат перу Уотсона или даже второй миссис Уотсон. Некоторые заходят так далеко, что заявляют, будто она написала весь последний цикл из двенадцати рассказов, который позже вышел отдельной книгой под названием «Архив Шерлока Холмса». Другие считают автором доктора Вернера, купившего практику Уотсона в Кенсингтоне, или анонимное лицо – возможно, литературного агента Уотсона, которому удалось завладеть записями доктора об этих делах.

Наибольшее сомнение вызывают «Камень Мазарини» и «Человек на четвереньках», а особенно «Три фронтона». Последний рассказ ставят под сомнение главным образом из-за расистских высказываний, которые позволяет себе Холмс (об этом уже говорилось в пятнадцатой главе).

Чтобы представить подробный обзор аргументов за и против, выдвинутых теми критиками, что сомневаются в авторстве, потребовалась бы целая глава. Читатели, заинтересовавшиеся этой дискуссией, могут ознакомиться с ней самостоятельно. Со своей стороны я хочу добавить только два замечания. Первый касается вопроса, является ли Холмс автором «Воина с бледным лицом» и «Львиной гривы». По мнению критиков, в них не присутствует строгая логика аргументации от причины к следствию, которую отстаивал Холмс и об отсутствии которой в рассказах Уотсона он так сожалел. Но критиковать легко – труднее воплотить эти принципы на практике, когда сам становишься автором. Холмс познал это на собственном опыте, в чем печально признается в рассказе «Воин с бледным лицом». «Я взялся-таки за перо, – пишет он, – и, как это ни прискорбно, сразу понял, что хочешь не хочешь, а вести рассказ надо так, чтобы читатель не умер со скуки».

Второй момент касается падения уровня мастерства в поздних рассказах – независимо от того, написаны они Холмсом или Уотсоном. Однако не следует забывать, что оба постарели и к 1920-м годам, когда были опубликованы эти спорные рассказы, им было за семьдесят. Таким образом, ухудшение качества произведений можно с той же легкостью приписать их возрасту, как и предполагаемому участию анонимного третьего автора.

Я снова отсылаю читателей к хронологическим таблицам в четырнадцатой и пятнадцатой главах на предмет дат публикации этих последних двенадцати рассказов.

После выхода «Воина с бледным лицом» и «Львиной гривы» в 1926 году Холмс исчезает. В то время ему было семьдесят два года. Об Уотсоне же мы знаем, что в течение следующего года он написал три рассказа: «Москательщик на покое», «Квартирантка под вуалью» и «Происшествие в усадьбе Олд-Шоскомб». Они были опубликованы в «Стрэнде» между январем и апрелем 1927 года, когда доктору было семьдесят четыре или семьдесят пять.

Дальше – тишина, как сказал Гамлет.

Даты смерти Холмса и Уотсона неизвестны. Их некрологи в печати не появлялись – странное упущение, учитывая их славу. За двадцать три года своей деятельности в качестве частного детектива-консультанта Холмс приобрел всемирную известность. В числе его клиентов были короли и кардиналы, миллионеры и премьер-министры, а также сотни простых людей. Благодаря его биографу Уотсону, писательская карьера которого была долгой и успешной, Холмс и Уотсон стали любимыми литературными героями во всем мире.

Можно только предположить, что оба этих человека, каждый по своим причинам, предпочитали, чтобы их кончина не привлекала внимания. Холмсом руководила его ненависть к публичности, Уотсоном – врожденная скромность. Наверно, они при жизни оставили распоряжения, чтобы не извещали никого, кроме близких родственников и друзей. Поэтому похороны не были публичными и о них не сообщалось.

Холмс скорее всего покоится на кладбище при церкви в Фулворте, в доброй земле Суссекса, и до него доносится шум моря, как он, несомненно, сам пожелал. Возможно, Уотсон также покинул Лондон, чтобы провести последние годы, как Холмс, в тиши английской сельской местности, которую он любил и описывал с такой глубокой нежностью. Быть может, его также похоронили на каком-нибудь мирном церковном кладбище. В таком случае местоположение его могилы останется неизвестным.

Поскольку не существует памятника этим двум замечательным друзьям, лучше всего отдать им последнюю дань, процитировав слова Холмса, обращенные к Уотсону: «Вы всегда играли по правилам. Не сомневаюсь, что вы доиграете до самого конца».

Джун Томсон Метод Шерлока Холмса (сборник)

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ЗАО «Торгово-издательский дом «Амфора», 2013

* * *

Предисловие от издательства

Вот перед нами еще один сборник рассказов, изданных шерлокинистом-энтузиастом и неутомимым комментатором доктором Джоном Ф. Уотсоном, почти тезкой доктора Джона Х. Уотсона – и тоже вымышленным персонажем. Вместо него пером по бумаге (или, наверное, уже пора начинать говорить: курсором по экрану) водит Джун Томсон, тем самым в очередной раз завлекая нас в несколько слоев вымысла, создавая очередной многоуровневый литературный мир. Читая рассказы Джун Томсон, которые не перестают радовать изобретательностью и очень красивой бесхитростностью, человек, хорошо знакомый с творчеством Конан Дойла, то и дело встречает кивком узнавания тот или иной стилистический ход или литературный прием, которые некогда использовал мэтр, – и это помимо точных и многочисленных ссылок на текст Канона, которые дотошно откомментированы «издателем».

Вот, например, в «Деле о пропавшем корабле», взглянув на человека, стоящего на тротуаре перед их домом, Холмс заключает: «Лично я думаю, что он служит в торговом флоте, причем занимает довольно высокое положение, но не капитан, скорее всего – помощник капитана. Ходил в южных широтах. Левша». И мы немедленно вспоминаем эпизоды из «Знака четырех» и «Случая с переводчиком», где Холмс вот так же, стоя у окна, по косвенным признакам «считывает информацию» о незнакомцах. А кроме того, он любит поражать подобными умозаключениями клиентов, которые уже переступили его порог, – это так называемый «фирменный знак». Но на деле все даже интереснее. Этот прием уводит нас к самым истокам образа Шерлока Холмса, а именно к его прототипу.

Разговор о прототипах литературных персонажей – дело всегда неблагодарное: попытка выяснить, с кого «списан» тот или иной герой, приводит к сумятице или недоумению: Лев Толстой утверждал, что является прототипом Наташи Ростовой, Пушкин говорил то же про себя и Татьяну Ларину. Поверить в это трудно, пока не вглядишься внимательнее и не поймешь, что подобный образ и правда можно достать только из самых глубин собственной души, а там уж не важно, какой облик он примет. Конан Дойл как-то раз заявил: «Если и был Холмс, то это я», чем поверг многих читателей в полнейшее недоумение, поскольку внешнего сходства в них – ни на гран, да и характерами они, мягко говоря, отличаются. Однако вспомним о других, более важных свойствах: неизменное благородство, готовность прийти на помощь, нетерпимость к любой несправедливости – и мы поймем, что у автора и персонажа действительно очень много общего, вот только Конан Дойл никогда не стал бы поминать вот эти самые общие свойства вслух, поскольку, как и Холмс, не любил себя хвалить – ждал, когда похвалят другие.

А вот что касается внешности, да и склада ума, у Шерлока Холмса, безусловно, имелся прототип. Звали его Джозеф Белл, был он широко известным хирургом, жил в Эдинбурге, родился в 1837 году, умер в 1911-м. Конан Дойл познакомился с ним в студенческие времена, и вот что он пишет о своем преподавателе в «Воспоминаниях»:

«Белл выделялся и внешностью, и образом мышления. Был он худым, жилистым, темноволосым, с острым орлиным профилем, проницательными серыми глазами, широкими плечами и нервической походкой. Голос у него был тонкий и пронзительный. Он считался прекрасным хирургом, но самая замечательная его черта состояла в том, что он умел ставить пациенту диагноз заранее, причем определяя не только болезнь, но также профессию и характер… Порой результаты оказывались совершенно потрясающими, хотя иногда он и ошибался. Вот один из лучших примеров его проницательности. Белл обращается к мужчине в штатской одежде:

– Итак, уважаемый, вы служили в армии.

– Так точно, сэр.

– Уволились недавно?

– Так точно, сэр.

– Шотландский горный полк?

– Так точно, сэр.

– Унтер-офицер?

– Так точно, сэр.

– Стояли в Барбадосе?

– Так точно, сэр.

– Видите ли, джентльмены, – объяснял Белл, – у человека этого вполне почтенный вид, однако шляпы он не снял. В армии так и принято, однако если бы он давно вышел в отставку, он усвоил бы гражданские манеры. У него начальственный вид, и сразу видно, что он шотландец. Что касается Барбадоса, он страдает элефантиазисом, а это вест-индское, а не британское заболевание.

Его аудитории Уотсонов все эти выводы казались чудом, пока не следовало объяснение. Узнав и изучив этого человека, я использовал и даже усовершенствовал его методы, когда позднее создал образ детектива-ученого, который находит преступника благодаря своим способностям, а не промахам последнего. Белл горячо интересовался моими детективными рассказами и даже предложил мне несколько сюжетов, которые, к сожалению, оказались неупотребимыми».

Конан Дойл часто повторял, что ничего напрямую не «списывал» с Белла. Так, использовал некоторые особенности его склада ума. Однако, если взглянуть на портрет знаменитого хирурга, очень уж легко перепутать его с портретом знаменитого сыщика…

Такова природа «хороших», «честных» заимствований – к которым постоянно прибегает и Джун Томсон.

Александра Глебовская

Предисловие Обри Б. Уотсон, врач-стоматолог

Те из вас, кто уже знаком с книгами ранее не публиковавшихся рассказов о приключениях Шерлока Холмса и доктора Джона Х. Уотсона, помнят, при сколь любопытных обстоятельствах я оказался владельцем этой коллекции. Новым же читателям я вкратце поведаю, каким образом я унаследовал ее от своего покойного дяди, доктора Джона Ф. Уотсона, преподававшего философию в колледже Всех Святых, входящем в состав Оксфордского университета.

Будучи почти полным тезкой и однофамильцем доктора Джона Х. Уотсона – друга и биографа Шерлока Холмса, мой покойный дядя не был связан с ним никакими родственными узами, однако, вдохновленный этим совпадением, занялся изучением жизни и личности своего соименника и мало-помалу сделался крупным специалистом в этом вопросе. Именно поэтому в сентябре 1939 года, перед началом Второй мировой войны, к нему с весьма интересным предложением обратилась некая мисс Аделин Маквертер.

Эта пожилая и внешне вполне респектабельная старая дева заявила, что приходится первому доктору Уотсону – другу Шерлока Холмса – родственницей по материнской линии. После смерти доктора она получила в наследство жестяную коробку, на крышке которой имелась надпись: «Джон Х. Уотсон, доктор медицины, бывший военнослужащий Индийской армии». В той коробке, сказала она, содержатся неопубликованные отчеты о расследованиях Холмса. Эту подборку доктор Джон Х. Уотсон хранил в своем банке «Кокс и компания» на Чарринг-кросс^[350].

Находясь в стесненных обстоятельствах, мисс Маквертер предложила моему дяде выкупить коробку вместе со всем ее содержимым. Он согласился.

Однако вскоре после завершения сделки была объявлена война, и дядя, опасаясь за сохранность бумаг, снял с них копии, а оригиналы рукописей вместе с коробкой поместил в главное лондонское отделение своего банка. К несчастью, в 1942 году во время налета вражеской авиации банк сильно пострадал от прямого попадания бомбы, и хотя сильно поврежденную коробку удалось отыскать среди развалин, ее содержимое превратилось в груду нечитаемых обгорелых клочков бумаги.

Дядя был в полном замешательстве. Конечно, у него оставались копии уотсоновских рукописей, но он ничем не мог подтвердить, что когда-то существовали и оригиналы. Помятую коробку и ее обгоревшее содержимое едва ли можно было счесть доказательством. Исчезла и сама мисс Аделин Маквертер. Кажется, она уехала из пансиона в Южном Кенсингтоне, где проживала ранее, не оставив нового адреса.

Не имея свидетельств подлинности архива и беспокоясь о своей научной репутации, дядя принял решение не обнародовать копии. Он умер в возрасте девяноста двух лет 2 июня 1982 года, завещав копии рукописей своему единственному родственнику – мне. Жестяная коробка и ее содержимое к тому времени пропали. Я предполагаю, что персонал дома престарелых в Каршолтоне, в котором скончался дядя, выбросил ее на помойку, приняв за ненужный хлам.

Я тоже долго сомневался, стоит ли публиковать копии, но поскольку мне некому их завещать, а кроме того, я простой стоматолог, не имеющий научной репутации, которую необходимо защищать, то, рискуя прогневать серьезных шерлоковедов, я все же решился издать эти рассказы, снабженные комментариями моего покойного дяди.

Впрочем, должен отметить, что ручаться за подлинность этих рукописей я не могу.

Скандал с полковником Апвудом

Это случилось вскоре после того, как мы с моим старым другом Шерлоком Холмсом вернулись в Лондон из Девоншира после трагической развязки долгого и запутанного баскервильского дела^[351]. Однажды унылым, холодным ноябрьским утром к нам в квартиру на Бейкер-стрит заглянул посетитель по имени Годфри Синклер. Его приход не явился для нас неожиданностью, поскольку за день до этого Холмс получил от него телеграмму, в которой он просил позволения прийти, однако в чем суть его дела, не объяснил. Вот почему мы с некоторым любопытством ожидали, пока рассыльный Билли^[352] встретит нашего нового клиента и проводит его наверх.

– По крайней мере, нам известно одно: он из тех людей, что не любят терять время даром. Скажем, какой-нибудь делец, а, Уотсон? Во всяком случае, человек не праздный, – заметил Холмс, когда ровно в одиннадцать часов, как и было условлено, у входной двери раздался звон колокольчика.

Впрочем, когда мистер Синклер вошел в комнату, я приметил, что он не вполне похож на делового человека. Для банкира или юриста его костюм сидел слишком безупречно, а золотая цепочка от часов, украшавшая жилет, была слишком вычурной, и я решил, что он имеет отношение к театру или иной подобной сфере, где внешности придается большое значение.

Благодаря непринужденным манерам и почти профессиональному дружелюбию он имел вид человека, привыкшего к публичности. И все же мне почудилось, что под светской маской я различаю некоторую настороженность, словно он предпочитает быть наблюдателем, а не объектом для наблюдений. Тем не менее в свои тридцать с небольшим он казался много старше и производил впечатление человека умудренного опытом, а потому недоверчивого.

От Холмса также не укрылась сдержанность клиента: я обратил внимание, что на его лице, когда он приглашал Синклера занять место у камина, появилось безучастное, уклончивое выражение.

Словно оправдывая первоначальное мнение Холмса, Синклер без лишних слов приступил к делу. У него были располагающие манеры, и рассуждал он при этом весьма здраво.

– Знаю, вы занятой человек, мистер Холмс, – начал он, – поэтому не буду задерживать вас пространными объяснениями. Итак, я владелец клуба «Нонпарель» в Кенсингтоне – частного игорного заведения, которое по сути своей, разумеется, стоит вне закона^[353]. Недавно в члены клуба были приняты мало знакомые мне полковник Джеймс Апвуд и его друг мистер Юстас Гонт. Хотя в «Нонпареле» играют в разные карточные игры, в том числе в баккара^[354] и покер, полковник Апвуд и мистер Гонт предпочитают вист. Судя по всему, оба искушенные игроки и каждую пятницу вечером исправно появляются в клубе на пару робберов.

По большому счету, ставки у нас умеренные, и ничто в их игре не наводит на подозрения. Их выигрыши и проигрыши более или менее уравновешивают друг друга. Впрочем, за последние полгода им дважды удалось выиграть значительные суммы: в первом случае – более пятисот фунтов, во втором – восемьсот. Я обратил внимание, что в эти дни они особенно тщательно подбирали себе партнеров, хотя сделано это было очень тонко – сомневаюсь, что кто-либо, кроме меня, заметил это, во всяком случае не джентльмены, что с ними играли.

– Кто это был? – перебил его Холмс.

– Если не возражаете, я предпочел бы не называть их имен, мистер Холмс. Достаточно сказать, что все четверо – состоятельные молодые люди, отпрыски известных аристократических фамилий, склонные к некоторому легкомыслию. В оба упомянутых вечера они слегка перебрали шампанского, которым угощает своих гостей клуб.

Возможно, проигрыш не доставил им таких огорчений, какие мог бы причинить другим членам клуба, но это не оправдание шулерству (если полковник Апвуд и мистер Гонт действительно плутовали, как мне это представляется). Впрочем, доказательств у меня нет. Вот почему я пришел к вам, мистер Холмс. Мне хочется восстановить свой душевный покой и сохранить доброе имя клуба «Нонпарель». Если они мошенники, я приму определенные меры: поговорю с этими господами, лишу их членства и предупрежу об их деятельности другие клубы, в которых они состоят. Вы согласны взяться за это дело, мистер Холмс?

Холмс с готовностью ответил:

– Безусловно, мистер Синклер! Карточные шулеры внесут в нашу жизнь свежую струю после заурядных уголовников, которыми мы обычно занимаемся. Однако не могу обещать вам скорых результатов. Если два названных вами джентльмена в самом деле мошенники, значит, они осторожны и не рискуют часто прибегать к своему ремеслу. Вы говорили, они играют по пятницам вечером? Тогда в пятницу в половине одиннадцатого мы с моим коллегой доктором Уотсоном явимся в «Нонпарель», а затем станем посещать его еще на протяжении шести недель, также по пятницам. Если в течение этого периода не произойдет ничего подозрительного, мы пересмотрим нашу стратегию. Кстати, я полагаю необходимым на время расследования воспользоваться другими именами, на случай если наши подлинные фамилии знакомы кому-то из членов клуба. Доктор Уотсон превратится в мистера Кэрью, а я стану мистером Робинсоном.

– Конечно. Все ясно, – ответил Синклер. Он встал и обменялся с нами рукопожатиями, затем протянул Холмсу свою визитную карточку: – Здесь указан адрес клуба. В следующую пятницу жду вас обоих в условленное время.

– Так-так! – проговорил Холмс, когда мистер Синклер вышел из комнаты и мы услышали, как за ним захлопнулась входная дверь. – Что вы обо всем этом думаете, Уотсон? Карточная игра, а! Вам это, верно, по душе, дружище. Хотя вы, кажется, предпочитаете скачки и бильярд, а не карты?^[355] Кстати, как у вас обстоит дело с вистом?

– Играю немного, – суховато произнес я, несколько уязвленный насмешливым тоном Холмса.

– Достаточно хорошо, чтобы выиграть четыреста фунтов за партию?

– Навряд ли, Холмс.

– Значит, в пятницу нам не стоит слишком увлекаться, – заметил Холмс. – Сыграем один-два роббера, а затем пройдемся по залам, чтобы разведать обстановку и понаблюдать, но только издали, за господами Апвудом и Гонтом. Знаете, Уотсон (вернее, Кэрью – надо привыкать к вашему новому nom de guerre^[356]), я уже предвкушаю нашу вылазку! – продолжал Холмс, посмеиваясь и потирая руки. – Нечасто случается попасть в один из известнейших игорных клубов Лондона, не уплатив вступительного взноса!

Когда в следующую пятницу в одиннадцатом часу вечера мы с Холмсом вышли из экипажа и очутились перед клубом, он произвел на меня несколько неожиданное впечатление. В воображении мне рисовалось пышное здание с ярко освещенными окнами и швейцарами в бриджах и атласных жилетах, которые проводят нас внутрь. Вместо этого мы оказались на крыльце одного из тех высоких элегантных домов, которыми застроены тихие переулки Южного Кенсингтона. Единственным украшением, выделявшимся на его простом оштукатуренном кирпичном фасаде, были кованые ограждения балкона второго этажа. Что до ослепительного блеска газовых ламп, то из-за плотно зашторенных окон пробивались лишь узкие полосы света, придавая зданию странный, таинственный вид и делая его похожим на театральную авансцену за миг до поднятия занавеса.

Вместо лакеев в атласных жилетах тут был лишь тощий бледнолицый дворецкий в черном костюме, своей мрачной важностью напоминавший служащего похоронного бюро.

После того как он забрал у нас наши пальто и шелковые цилиндры, я получил возможность немного оглядеться и, несмотря на первоначальное разочарование, был поражен тем, что увидел, хотя интерьеры «Нонпареля» соответствовали моим представлениям об игорном заведении не более, чем его внешний вид.

Строгий квадратный вестибюль с черно-белым мраморным полом, как и фасад, был также свободен от всяких украшений, если не считать двух консолей с мраморными столешницами и висевших над ними гигантских зеркал в позолоченных рамах, расположенных одно против другого. Множественные отражения наших фигур, постепенно уменьшаясь, уходили в глубину зеркальной аркады, искрившейся в свете ламп. Очнувшись от секундного замешательства, я увидел перед собой застекленные двери, которые вели в большую комнату, обставленную как гостиная респектабельного клуба: в ней были и кожаные кресла, и высокие книжные шкафы, и низкие столики с аккуратно разложенными на них газетами и журналами. Целую стену занимал бар, сверкавший длинными рядами хрустальных бокалов и бутылок.

За другой парой двойных дверей, располагавшихся по дальней стене вестибюля, виднелась столовая с длинным буфетным столом, на котором помещались супницы, громадные блюда с закусками, а также стопки тарелок и серебряные столовые приборы. Вокруг были расставлены небольшие круглые столы, застланные белоснежными крахмальными скатертями. За ними уже сидели несколько джентльменов, не преминувших воспользоваться гостеприимством клуба. Однако большей частью его члены занимали кожаные кресла гостиной, устроившись в них с бокалом бренди или виски в руках; между ними неслышно сновали официанты с серебряными подносами, на которых тоже стояли бокалы с вином, шампанским и другими горячительными напитками.

Тут царила приглушенная обстановка, которую не нарушал ни один громкий голос: до нас доносились лишь едва слышный рокот разговоров да позвякивание бокалов, воздух же был напоен ароматами сигарного дыма и пылавших в каминах дров, кожаной обивки, изысканной еды и свежих цветов, украшавших оба помещения, а также вестибюль.

Мистер Синклер, должно быть, дожидался нашего появления, ибо, не успели мы снять верхнюю одежду, он тотчас вышел, чтобы поздороваться с нами.

– Мистер Кэрью! Мистер Робинсон! Рад приветствовать новых членов нашего клуба! – воскликнул он, по очереди протягивая нам руку, а затем провожая по широкой лестнице наверх, в большой, разделенный надвое салон, занимавший всю ширину здания. Я догадался, что это и был игорный зал – средоточие клуба «Нонпарель».

В отличие от сдержанных помещений первого этажа, эта огромная комната была роскошно обставлена и ярко освещена. С кессонированного потолка свисали четыре большие люстры, заливавшие ослепительным светом пышное убранство салона с его креслами, обитыми позолоченной кожей, мебельной фурнитурой из золоченой бронзы и серебра и бурно вздымающимися складками оконных штор, сшитых из алой и золотой парчи. Стены были расписаны сценами олимпийского пира: боги и богини в полупрозрачных одеяниях и с золотыми лавровыми венками на головах вкушали пищу, услаждая слух звуками лир и флейт.

Во всем ощущалось чрезмерное великолепие и утонченность: подозреваю, то был продуманный эффект, призванный создать атмосферу возбуждения и изысканных удовольствий, чтобы подбодрить игроков, сидевших за накрытыми зеленым сукном столами, и избавить их от стеснения, которое они, несомненно, испытывали бы в более строгой обстановке. Хотя на первый взгляд здесь все шло тихо и благопристойно, эти стены наполняло почти неощутимое волнение, похожее на слабый гул, издаваемый пчелиным роем, или вибрации, возникающие в воздухе после того, как отыграла свои последние ноты скрипка.

Мистер Синклер остановился в дверях, точно давая нам – якобы новым членам клуба – освоиться, и тихо проговорил:

– Посмотрите налево, господа, на последний стол у дальней стены.

Мы продолжили свой путь; Синклер время от времени замедлял шаг, чтобы представить нас гостям, не занятым игрой, и мы с Холмсом воспользовались возможностью, чтобы украдкой взглянуть в указанном направлении.

Полковника Апвуда можно было без труда узнать по военной выправке. Это был дородный человек с очень прямой осанкой и смуглым обветренным лицом, свидетельствовавшим о том, что он служил на Востоке. За годы службы в Афганистане^[357] я повидал много лиц, похожих на это. Кожа становится сухой и морщинистой, особенно вокруг глаз, поскольку из-за постоянной необходимости щуриться в ярком свете тропического солнца возле век возникают сотни мелких складочек, которые внутри остаются светлыми, так как не подвергаются загару. Эти крошечныеморщинки придавали полковнику вид весельчака, который часто смеется, но глаза его оставались холодными и внимательными, а ухмылка под седыми стрижеными усиками – мрачной и безрадостной.

Его товарищ, Юстас Гонт, сидевший напротив, по контрасту с полковником был худощавый мужчина со слабым подбородком и рыжевато-каштановыми волосами и усами. Несмотря на чрезвычайно невзрачный вид, он обладал одной заметной чертой: у него были блестящие, беспрестанно бегающие темно-карие глаза. Его изящные женоподобные руки тоже ни секунды не знали покоя, теребя то лежавшие на столе карты, то галстук, то белую розу в петлице. Однако в остальном он был на редкость неподвижен, словно манекен на витрине модного портного.

В общем, они являли собой странную, малосовместимую пару. Когда мистер Синклер обратил на них наше внимание, Холмс поначалу немного удивился, а потом сдавленно фыркнул.

– Весьма занимательно, Уотсон! – прошептал он мне на ухо, очевидно имея в виду разительное несходство двух приятелей. Но договорить ему не удалось: Синклер нашел нам двух партнеров для игры в вист.

Вечер прошел безо всяких происшествий. Мы с Холмсом немного выиграли, немного проиграли, и к концу игры наш выигрыш почти уравновесил убытки, составившие в итоге всего три гинеи. Впрочем, скоро ощущение новизны притупилось, а шикарная обстановка уже не производила прежнего впечатления. Благодаря своему феноменальному таланту накапливать в памяти разнообразную информацию, чтобы потом беспрепятственно пользоваться ею^[358], потенциально Холмс являлся отличным игроком, поскольку точно помнил, какие карты уже побывали в игре, а какие остаются на руках у наших соперников. Но это интеллектуальное упражнение было чересчур тривиальным, чтобы долго его занимать, вскоре он отвлекся от игры и стал бросать взгляды в сторону полковника Апвуда и мистера Гонта. К счастью, ни один из них не заметил его интереса.

Я тоже не слишком увлекаюсь карточной игрой. В сравнении с напряжением, какое испытываешь на скачках, когда неимоверные усилия лошади и жокея заставляют кровь быстрей бежать в жилах, вист кажется скучноватым. Мне не хватает рева толпы и перестука копыт по скаковому кругу. Даже бильярд обладает в моих глазах большей притягательностью, ведь там игроки, по крайней мере, имеют возможность передвигаться вокруг стола, а согласованность действий руки и глаза требует настоящего мастерства. Поэтому я нахожу карты совершенно пресным занятием.

В два часа ночи полковник Апвуд и Юстас Гонт покинули клуб, выиграв, по подсчетам Холмса, тайком наблюдавшего за игрой, скромную сумму – около двенадцати гиней, ради которой явно не стоило плутовать.

Мы выждали еще с полчаса, для того чтобы наш одновременный уход не возбудил ни в ком подозрений, и тоже откланялись.

– Вероятно, – заметил я, пока наш экипаж громыхал по пустынным улицам, везя нас обратно на Бейкер-стрит, – в следующую пятницу нас тоже постигнет неудача.

– Боюсь, что так, дружище, – согласился Холмс.

– Напрасная трата времени!

– Не совсем, – уточнил он. – Нам удалось добыть весьма полезную информацию о Гонте и полковнике Апвуде, в том числе касающуюся их методов.

– Разве, Холмс? Я не приметил в их поведении ничего необычного. Они явно не жульничали, иначе выиграли бы куда больше.

– На первый взгляд – да, – признал Холмс, – однако давайте дождемся результатов и не будем загадывать вперед. Как все алчные люди, рано или поздно они должны польститься на легкую поживу. А нам пока что следует набраться терпения.

Он ни словом не обмолвился о расследовании вплоть до следующей пятницы, когда мы снова отправились в «Нонпарель». Поднимаясь по ступеням главного входа, Холмс мимоходом бросил мне через плечо:

– Возможно, сегодня затеется настоящая игра.

Однако все обернулось по-другому.

В игорном зале Годфри Синклер, как и в прошлый раз, нашел для нас партнеров, и мы вчетвером расселись вокруг небольшого, накрытого сукном стола. Впрочем, на этот раз было не так скучно: по настоянию Холмса мы время от времени вставали, чтобы размять ноги, и, как и другие джентльмены, прохаживались по залу, останавливаясь рядом с другими столами и наблюдая за игрой.

Мы на минутку задержались и у стола, за которым сидели наши «подопечные», и никто в комнате, я в этом убежден, не заметил в выражении наших лиц ничего подозрительного. Искоса взглянув на Холмса, я увидел, что лицо его выражало всего только вежливый интерес. Лишь я, давно и хорошо его знавший, догадывался о его внутреннем напряжении. Холмс был полон с трудом сдерживаемой энергии, точно часовая пружина, взведенная до упора: нервы натянуты, все чувства сосредоточены на тех двоих, что сидели перед нами.

Насколько я мог заметить, в их поведении не было ничего особенного. Полковник Апвуд сидел прямо, почти не двигаясь и не говоря, лишь изредка отпуская шуточки насчет игры. Лишившись короля треф, он провозгласил: «Мой монарх сражен во время битвы!», а когда червовый валет его партнера был бит дамой противника, заявил: «Никогда не верьте женщине!»

Юстас Гонт, как я заметил, не оставил своей привычки нервно теребить галстук или цветок в петлице (на этот раз – красную гвоздику) и все так же беспрерывно шнырял глазами.

Игра оказалась маловыразительной, и вскоре мы двинулись к другому столу. Я увидел, что, как только мы отошли от подозреваемых, напряжение Холмса спало, он заскучал, в глазах его появилась апатия, а худое лицо приобрело чрезвычайно утомленный вид.

Следующие две пятницы прошли по тому же сценарию. Апвуд и его приятель не проигрывали и не выигрывали больших сумм, казалось, игра наскучила даже им, ибо, к невыразимому моему облегчению, оба раза они уходили не позднее половины первого.

Я ожидал, что в следующий раз все будет точно так же, и готовил себя к долгому унылому вечеру за вистом.

Когда мы отправились в своем экипаже в клуб «Нонпарель», Холмс, казалось, тоже пребывал в дурном настроении. Я чувствовал, что он, как и я, перестает верить в успех расследования и что эта еженедельная пытка будет длиться вечно, как в той древнегреческой легенде о человеке, обреченном вкатывать в гору огромный камень, у вершины неизменно срывавшийся вниз^[359].

Но лишь только мы вошли в игральный салон, я увидел, как с ним произошла мгновенная и неожиданная перемена. Он вскинул голову, расправил плечи и тихо, торжествующе усмехнулся.

– Думаю, мы скоро станем свидетелями развязки нашего маленького расследования, дружище, – едва слышно проговорил он.

Я проследил за его взглядом и увидел, что Юстас Гонт и полковник Апвуд уже сидят за своим столом в компании двух молодых людей, которые, судя по их раскрасневшимся физиономиям и раскатистым голосам, успели хорошенько набраться в баре на первом этаже.

– Ни дать ни взять ягнята на заклание, – шепотом продолжал Холмс. Тем временем полковник Апвуд сдал карты. – Вот-вот начнется ритуальное оболванивание.

Мы подошли к другому столу и сыграли один роббер в вист с двумя джентльменами, которые часто бывали нашими партнерами, однако не слишком преуспели. Нас занимала игра, идущая в другом конце комнаты, за столом, вокруг которого уже собралась кучка зевак из числа членов клуба. Даже наши соперники стали все чаще поворачивать туда головы; наконец мы, по взаимному согласию, отложили карты и поспешили присоединиться к группе любопытствующих, которых теперь набралось около пятнадцати человек.

По вороху банкнот и кучке соверенов, лежавших на столе, было ясно, что полковник Апвуд и его партнер уже выиграли значительную сумму и намеревались выиграть еще больше, в то время как их противники, два молодых джентльмена, хотя и выказывали признаки тревоги, но, судя по всему, решили не признавать поражения и продолжать игру.

Гонт и Апвуд, действовавшие весьма тонко, лишь укрепляли их в этом решении. Они, словно пара опытных рыболовов, прочно держали своих жертв на крючке, в качестве приманки позволив им выиграть две-три партии подряд и тем самым усыпив их бдительность ложной надеждой на скорый успех. Следующую игру молодые люди, конечно, проиграли.

Припомнив недавнее замечание Холмса о ягнятах на заклание, я понял, что Гонт и Апвуд плутуют. Однако, как бы пристально я на них ни глазел, мне так и не удалось приметить ни в их манерах, ни в поведении ничего, что подтверждало бы подобные подозрения. Казалось, ловкость рук была тут совершенно ни при чем. Их руки, постоянно находившиеся на столешнице, крытой зеленым сукном, были у всех на виду, и, если только они не были искусными фокусниками, в чем лично я сомневался, возможности подменять карты у них не было.

Они во всех отношениях вели себя точно так же, как в предыдущие пятницы, когда мы наблюдали за их игрой. Навязчивые движения Гонта, как и прежде, бросались в глаза, но не более, чем обычно. Апвуд, по своему дурацкому, однако вполне невинному обыкновению, сыпал шуточками, называя пиковую даму «роковой красоткой», а карты бубновой масти – «алмазами».

Несколько минут спустя Холмс дотронулся до моего рукава и прошептал:

– Я убедился, дружище. Можем уходить.

– Но в чем, Холмс? – настойчиво спросил я, следуя за ним к выходу.

– В том, что они шулеры, разумеется! – отмахнулся Холмс, словно это было совершенно очевидно.

– Но, Холмс… – начал я, однако продолжить фразу не успел: прямо за дверями салона мы повстречали Годфри Синклера, который бегом поднимался по лестнице в игорный зал, несомненно вызванный туда одним из своих подчиненных. Теперь ему было не до светских манер.

– Мистер Холмс… – воскликнул он, но, как и я, осекся.

– Да, мистер Синклер, они действительно плутуют, – сообщил ему Холмс в той же отрывистой манере, в какой он говорил и со мной. – Однако советую вам до поры до времени ничего не предпринимать. Я сам этим займусь. Загляните ко мне в понедельник в одиннадцать часов утра, и я объясню вам, каким образом все уладить.

С этими словами он быстро стал спускаться по лестнице, а его клиент так и остался стоять на верхней площадке с открытым ртом, ошеломленный стремительной развязкой.

Понимая, что Холмсу, когда он пребывает в столь решительном настроении, лучше не докучать, я ни разу не заговорил о случившемся. На следующий вечер он сам упомянул об этом, однако столь уклончиво, что в то время я не понял значения его слов.

– Не хотите ли провести вечерок в варьете, Уотсон? – небрежно спросил он.

Я удивленно глянул на него из-за своей «Ивнинг стандард», которую читал, расположившись у камина.

– Варьете? – повторил я, озадаченный внезапным интересом Холмса к легкому жанру, которым он раньше никогда не увлекался. Опера или концерт – это да. Но варьете?! – Пожалуй, там можно неплохо развлечься и отдохнуть. И что же у вас на примете?

– Насколько я знаю, в Кембриджском мюзик-холле^[360] задействовано несколько отличных артистов. Идемте, Уотсон. Нам пора.

Захватив свое пальто, шляпу и трость, он быстро направился к лестнице. Я вынужден был поспешить вслед за ним.

Мы подъехали к началу второй части представления, состоявшей из нескольких номеров, ни один из которых, насколько я мог судить, не представлял для Холмса никакого интереса. Там был ирландский тенор, исполнявший сентиментальную песенку о юной девице по имени Кэтлин; потом его место заняла дама в огромном кринолине, который раздвинулся наподобие занавеса и выпустил на сцену дюжину маленьких собачек, и они принялись прыгать через обруч и танцевать на задних лапках; затем вышел комик в клетчатом костюме, с огромным носом на мрачном лице, он отпустил несколько заезженных шуток насчет своей жены, которые публика нашла чрезвычайно уморительными.

После комика на сцене появился некто граф Ракоци – цыган из Трансильвании, которого Председатель^[361], ударив своим молоточком, представил как маэстро телепатии и мысленных манипуляций.

Я почувствовал, что Холмс, сидевший рядом со мной, напрягся, и догадался, что это и был тот самый номер, ради которого он сюда пришел. Я тоже подтянулся и сосредоточил свое внимание на сцене. Занавес раздвинулся, и перед публикой предстал низенький человечек, обладавший, однако, весьма примечательной внешностью.

Его лицо и руки были неестественно бледны (подозреваю, тут не обошлось без грима) и драматически контрастировали с черными как смоль волосами, что придавало ему поистине мефистофельский вид. Это сочетание черного с белым повторялось и в одежде: он артистическим жестом снял блестящий шелковый цилиндр и скинул длиннополое черное пальто на белой атласной подкладке, под которым оказался черный вечерний костюм с белоснежной манишкой на груди.

Он передал цилиндр и пальто своей ассистентке, которая была в весьма экзотичном наряде, состоявшем из длинного платья, сшитого из разноцветных шелковых шарфов, которые при каждом ее движении вспархивали вокруг фигуры. Ее головной убор был сделан из тех же разноцветных шарфов, искусно завязанных тюрбаном, который был расшит крупными золотыми блестками, переливавшимися в свете газовых ламп.

Когда аплодисменты смолкли, Ракоци придвинулся к рампе и с сильным акцентом (по-видимому, трансильванским, если таковой язык вообще существует) объявил, что посредством одного лишь телепатического метода берется угадать любую вещь из числа предложенных ассистентке зрителями. При этом на глазах у него будет повязка, предварительно проверенная Председателем.

Черная бархатная повязка была тут же вручена Председателю, который устроил настоящее представление: вначале предъявил ее зрителям, а затем тщательнейшим образом изучил. Заверив нас, что сквозь нее Ракоци ничего не увидит, он вернул ее графу, который под звуки барабанной дроби завязал себе глаза. Затем он занял место посреди сцены, выпрямился, скрестил на груди руки и устремил невидящий взор на галерку. Тем временем его ассистентка, галантно поддерживаемая под ручку Председателем, под выжидательный шепот публики спустилась в зрительный зал.

Она двинулась по центральному проходу и, останавливаясь то там, то сям, собирала у зрителей разнообразные предметы, которые тут же демонстрировала остальной публике, а затем обращалась к Ракоци. В речи ее тоже слышался иностранный акцент, но скорее французский, а не трансильванский.

– Что у меня в руке, маэстро? – вопрошала она своим звучным контральто и поднимала над головой золотые карманные часы, слегка покачивая их на цепочке. – Мы ждем! – добавляла она, если он колебался. – Это простой вопрос. Мы все ждем вашего ответа!

Ракоци поднимал руки к лицу и театральным жестом прижимал кончики пальцев к вискам, словно пытаясь сконцентрироваться.

– Я вижу что-то золотое, – наконец говорил он. – Круглое и блестящее. Висит на цепочке. Это мужские часы?

– Можете сказать о них что-нибудь еще? – настаивала ассистентка, в то время как по зрительному залу проносился изумленный шепот.

– Там выгравированы инициалы, – продолжал Ракоци.

– Какие? Назовите их!

– Я вижу «Д» и «Ф».

– Он прав? – спрашивала ассистентка, обращаясь к владельцу часов, который поднимался на ноги, вне себя от удивления.

– Да, он прав, – объявлял зритель. – Меня зовут Джон Франклин. Это мои инициалы.

Зал взрывался аплодисментами, Ракоци кланялся, а ассистентка направлялась к следующему зрителю.

После этого Ракоци верно назвал еще пять предметов: перстень с печаткой, черный шелковый шарф, очки, серебряный браслет, а под конец – дамский шелковый кошелек, расшитый розами (граф не только подробно описал его, но назвал количество и достоинство лежавших в нем монет).

Пока шел сеанс телепатии, я чувствовал, что граф все больше и больше привлекает мое внимание, несмотря на властное очарование его ассистентки. Впрочем, и сам Ракоци, стоявший посреди сцены в своем черно-белом одеянии, представлялся интригующей фигурой. Однако дело было не только в этом. Я понял, что уже видел его, но никак не мог припомнить, где и когда. И все-таки в чертах его лица, а главное, в движениях мне чудилось что-то раздражающе знакомое.

Я все еще ломал над этим голову, когда представление закончилось и ассистентка вернулась на сцену. Ракоци снял с глаз бархатную повязку, взял девушку за руку и, подведя к рампе, стал кланяться под оглушительные рукоплескания публики.

Едва задернулся тяжелый занавес, Холмс встал.

– Поднимайтесь, Уотсон, – настойчиво прошептал он. – Пора идти.

Не дав мне времени возразить, что до конца программы осталось всего два номера: моноциклист, а также гвоздь программы – известная актриса, исполнительница комических куплетов^[362], он заторопился к выходу, так что мне волей-неволей пришлось последовать за ним.

– Куда теперь, Холмс? – нагнав его на улице, осведомился я, ибо, судя по его решительной походке, он явно что-то задумал.

– К служебному входу, – отрывисто пояснил он.

– Зачем? – удивленно спросил я.

– Чтобы побеседовать с Ракоци, конечно, – раздраженно ответил он, словно это разумелось само собой.

К служебному входу – грязноватому подъезду, скупо освещенному единственным газовым фонарем, можно было попасть из переулка, идущего мимо театра. Войдя внутрь, мы очутились перед небольшой будкой с открытым окошечком, в которой сидел швейцар – сердитый старик, от которого несло элем. Судя по его угрюмому виду, он твердо вознамерился отказать нам в любых наших просьбах. Впрочем, монета в один флорин быстро умерила его решимость, и он согласился отнести визитную карточку Холмса, на которой тот нацарапал несколько слов, в артистическую уборную графа Ракоци.

Немного погодя швейцар вернулся и проводил нас в гримерку. Когда мы вошли, Ракоци стоял напротив двери, лицо его при этом выражало сильную озабоченность.

Он уже успел избавиться от всех примет своего сценического образа – не только от вечернего костюма, который заменил потрепанный красный халат, но и от некоторых черт внешности, таких как бледный цвет лица, кудрявые черные усы, остроконечная бородка и волосы цвета воронова крыла. Словом, он совершенно преобразился, и вместо демонической личности, являвшейся на сцене, перед нами стоял заурядный человек с рыжеватыми волосами и чуть выступающим подбородком.

– Мистер Гонт! – громко воскликнул я.

Он быстро перевел на меня беспокойный взгляд, знакомый мне по клубу «Нонпарель», а затем вновь воззрился на Холмса, привычно теребя рукой отворот халата.

– Очевидно, вы получили мою карточку и прочли записку? – любезным тоном, в котором тем не менее отчетливо слышалась некоторая угроза, произнес Холмс. Гонт ничего не ответил, и Холмс добавил: – Сейчас передо мной стоит выбор, мистер Гонт. Я могу отправиться прямо в полицию или же уведомить мистера Синклера либо директора театра о вашей незаконной деятельности. Любое из вышеозначенных действий неминуемо повлечет за собой ваш арест и тюремное заключение. А еще я могу предоставить вам возможность самому, без моего вмешательства исправить положение.

Холмс смолк и вопросительно поднял брови. Гонт по-прежнему молчал, однако едва заметно наклонил голову, тем самым выражая согласие с последним предложением моего друга.

– Что ж, отлично, – решительным деловым тоном продолжал Холмс. – Вот что вы тогда должны сделать. Вам придется не откладывая поехать к полковнику Апвуду и объяснить ему создавшееся положение. Затем вы вдвоем напишете мистеру Синклеру, что отказываетесь от членства в его клубе, и приложите при сем полный перечень всех, кого вы обманом обыграли в карты, с указанием точных сумм. Вместе с письмом вы отошлете ему деньги, для того чтобы он мог вернуть их вашим жертвам.

После этого вы с полковником Апвудом отошлете мне подписанное вашими подлинными именами обязательство больше никогда не играть в карты на деньги. Если кто-либо из вас нарушит обещание, я не премину известить о ваших прежних проступках все игорные клубы столицы и всех директоров варьете, а также армейское начальство полковника Апвуда. В результате вы лишитесь своего доброго имени. Я ясно выразился?

– Да, да, совершенно ясно, мистер Холмс! – воскликнул Гонт, в таком отчаянии заламывая руки, что я испугался, не разразится ли он слезами.

К величайшему моему облегчению, Холмс кивком поманил меня за собой, и мы вышли из комнаты раньше, чем этот несчастный был окончательно унижен перед нами.

– Мне по чистой случайности удалось понять, что Гонт – не кто иной, как мнимый телепат граф Ракоци, – заметил Холмс, когда мы вышли из служебного подъезда и зашагали по тесному переулку. – Несколько недель назад я увидел на здании Кембриджского мюзик-холла афишу с его изображением и, как только мы вошли в игорный салон клуба «Нонпарель», сразу узнал его. Вы, разумеется, догадались, каким образом они с Апвудом плутовали?

– Кажется, да. Они использовали что-то вроде секретного кода, чтобы общаться во время игры, да?

– Именно, Уотсон. Театральный номер был задуман так, что ассистентка Ракоци произносила заранее условленные фразы, чтобы дать ему понять, что у нее в руках – часы или, скажем, кошелек. Цвет, количество, инициалы и прочее тоже обозначались определенными словами. Никакой телепатии тут не было и в помине; только хорошая память и убедительно разыгранное представление. Конечно, ассистентка должна была выбирать лишь те предметы, кодовые слова для которых имелись в их условном языке.

Полагаю, полковник Апвуд увидел этот номер и понял, что с его помощью вполне можно жульничать при игре в вист, применяя не только условные слова и фразы, но и жесты, с помощью которых можно было сообщать друг другу о том, какие карты находятся у каждого из них на руках, и управлять игрой. Гонту без того была присуща нервная подвижность, и он привычно воспользовался ею, так что, когда он за карточным столом теребил свой воротничок или, к примеру, потирал подбородок, никто ничего не подозревал.

Но приятели не могли прибегать к мошенничеству слишком часто, иначе Синклер и члены клуба обвинили бы их в шулерстве. Поэтому они тщательно выбирали своих жертв: ими становились не опытные игроки, а вертопрахи из числа золотой молодежи, которых было несложно втянуть в крупную игру.

– Но почему они являлись в клуб только по пятницам, Холмс? – спросил я.

Мой друг пожал плечами:

– Возможно, это был единственный вечер, на который Гонту удалось уговорить директора мюзик-холла переставить его номер поближе к началу представления, так чтобы он успевал закончить чуть раньше, переодеться и взять кэб до «Нонпареля».

С этими словами он быстро потащил меня к какому-то подъезду, из которого мы, оставаясь незаметными для чужих глаз, могли видеть не только главный театральный портал, но и служебный вход. Несколькими минутами позже из служебного подъезда вышел Юстас Гонт, он же граф Ракоци. Он быстрым шагом прошел по переулку и вышел на улицу, где нанял кэб.

Когда кэб отъехал, Холмс усмехнулся:

– Думаю, несложно угадать, дружище, куда отправился Гонт. Если бы мы с вами были азартными людьми, я бы поспорил на соверен, что он сейчас едет к дому полковника Апвуда, чтобы ознакомить его с моим ультиматумом.

Холмс, как обычно, оказался прав.

На следующий день он получил два письма: одно от полковника Апвуда, другое от Юстаса Гонта, который подписался своим подлинным, судя по всему, именем: Альфред Тонкс. Оба полностью принимали предложенные Холмсом условия.

В то же утро нас посетил Годфри Синклер, чтобы поблагодарить Холмса за успешное завершение дела, обошедшегося без скандала, который неизбежно последовал бы, если бы эти обстоятельства были обнародованы.

Приятели отказались от членства в «Нонпареле», и Апвуд, который, судя по всему, отвечал у них за финансы, приложил к письму список обманутых членов клуба и пачку банкнот, подлежавших возврату.

– Итак, дело закончилось наилучшим образом, дружище, – потирая руки, заметил Холмс, после того как Синклер откланялся. – Думаю, ваши преданные читатели вскоре смогут прочесть должным образом приукрашенный отчет об этом расследовании. Как вы его назовете? «Дело о полковнике-шулере» или «Скандал в клубе „Нонпарель“»?

Однако я решил никак его не называть, поскольку от публикации мне пришлось отказаться.

Через несколько дней после этого разговора я получил письмо от своего старого армейского друга полковника Хэйтера^[363], которому недавно писал, спрашивая его, не знаком ли он с полковником Апвудом. В отличие от меня, Хэйтер поддерживал близкие отношения со многими сослуживцами^[364] и был лучше осведомлен о том, что происходило в армейской среде.

Хэйтер сообщил мне, что хотя он не знаком с полковником Апвудом лично, однако немного наслышан о нем и его послужном списке, в особенности об одном эпизоде, который, по мнению моего давнего приятеля, знавшего о моем собственном военном прошлом, должен был меня заинтересовать.

Полковник Апвуд принимал участие в освобождении Кандагара^[365] – афганского гарнизонного города, к которому, после трагического поражения в битве при Майванде 27 июля 1880 года, отступили британские войска (в их составе находился тогда и я). Город был осажден многократно превосходившими наши афганскими силами под началом Аюб-хана и освобожден двадцать четыре дня спустя в результате героических действий десятитысячного британского корпуса, возглавляемого генерал-майором Фредериком Робертсом по прозвищу Бобс. Войско Робертса, совершив трехсотдвадцатимильный марш-бросок по горам, под палящим зноем из Кабула в Кандагар, атаковало лагерь Аюб-хана, сразив тысячи его людей, а остальных обратив в бегство. В сравнении с потерями врага наши собственные потери, хвала Господу, оказались незначительными: пятьдесят восемь убитых и сто девяносто два раненых.

В осажденном Кандагаре свирепствовал голод, и без вмешательства доблестных воинов Робертса мы были бы вынуждены сдать город, и тогда страшно подумать, чем все это грозило окончиться.

В войске, пришедшем нам на подмогу, находился и Апвуд, тогда еще майор. Во время атаки он был ранен в левую руку и вследствие этого, подобно мне, отправлен в отставку с пенсией по ранению.

Поэтому можно без колебаний утверждать, что Апвуд и его бравые товарищи спасли мне жизнь, как ранее это сделал мой ординарец Мюррей, который, после того как я был ранен при Майванде, перекинул меня через спину вьючной лошади и присоединился к отступившим в Кандагар соотечественникам.

Ввиду этого я чувствую себя не вправе обнародовать отчет о последующем падении полковника Апвуда. Эта рукопись в числе других неопубликованных бумаг упокоится в самом подходящем для нее месте – моей старой армейской жестяной коробке.

Дело об алюминиевом костыле

В прошлом Шерлок Холмс несколько раз мимоходом упоминал об этом расследовании, в котором принимал участие еще до того, как я взял на себя обязанности его биографа. Однако у него никогда не находилось ни времени, ни желания познакомить меня с подробностями этого дела, как бы я его ни упрашивал.

– Ах, это дело давнее! – пренебрежительно отмахивался он. – Впрочем, весьма необычное, дружище. Как-нибудь обязательно о нем расскажу. Думаю, вам будет интересно.

Впрочем, выполнить это обещание Холмса наконец заставило одно случайное замечание, брошенное инспектором Лестрейдом.

Однажды вечером Лестрейд заглянул к нам, чтобы посоветоваться насчет одного чрезвычайно запутанного дела о пропавшем наследнике поместья Блэксток. Прощаясь, инспектор добавил:

– Кстати, мистер Холмс, помните Бледнолицего Джонсона, промышлявшего кражами драгоценностей?

– Бледнолицего Джонсона? – воскликнул Холмс. Я увидел, как в его глазах вспыхнули огоньки, и понял, что в нем проснулось любопытство. – Как не помнить! Он, верно, все еще в тюрьме? И вряд ли хочет приняться за старое?

Лестрейд усмехнулся, и его остренькая лисья физиономия сморщилась.

– Куда там! На прошлой неделе он умер в Пентонвильской тюрьме; потерял равновесие, спускаясь по лестнице, и свернул себе шею. Во всяком случае, так мне рассказывал начальник тюрьмы. Во всем виноват этот алюминиевый костыль, который выскользнул у него из руки. Можно сказать, то было не первое его падение.

Судя по всему, это была шутка, так как Лестрейд весело потирал руки, пока Холмс провожал его до дверей.

Вновь заняв свое место у камина, Холмс взглянул на меня. Лицо его было печально.

– Бледнолицый Джонсон мертв! Как грустно это слышать. То был один из первых случаев, когда Лестрейд обратился ко мне за помощью. Припоминаю, что для негодяя этот маленький человечек был слишком кроток.

– Вот как? – проворчал я. – Хотя вы несколько раз упоминали при мне о деле Джонсона и даже обещали рассказать о нем подробно, я до сих пор не имел удовольствия услышать эту историю.

– Тогда я доставлю вам это удовольствие прямо сейчас, дружище, – ответил Холмс. Он на минуту смолк, набивая свою трубку табаком из персидской туфли^[366], затем раскурил ее и откинулся на спинку кресла; вверх поползли тонкие струйки дыма, и на худощавом лице Холмса появилось задумчивое выражение.

– Кажется, это случилось в конце 1870-х годов, когда я жил еще на Монтегю-стрит^[367], – начал он. – Именно тогда я стал приобретать известность как частный сыщик-консультант, и круг моих клиентов уже не ограничивался бывшими однокашниками и их друзьями. Слух обо мне докатился до самого Скотленд-Ярда. И вот в одно прекрасное утро на пороге моей комнаты появился инспектор Лестрейд^[368], пришедший просить моей помощи в расследовании, которое зашло в тупик. Поразительно, но у этих людей совершенно отсутствует воображение – важнейшее, наряду со способностью к дедукции, качество для всякого сыщика, который хочет преуспеть в своем ремесле.

В деле фигурировали два вора, промышлявшие кражей драгоценностей. Эти двое – мужчина и женщина, обладавшие хорошими манерами и респектабельно одетые, – всегда следовали одной и той же схеме. Они специализировались на небольших ювелирных лавках, располагавшихся в не слишком фешенебельных, зато многолюдных торговых кварталах. За прилавком там стоял всего один приказчик (обычно сам владелец лавки). Злоумышленники выбирали время, когда в лавке не было покупателей, при этом стараясь не привлекать к себе внимания. Женщина всегда носила шляпку с опущенной на лицо вуалью, ее спутника описывали по-разному: упоминали то усы, то бороду, то очки, волосы у него было то светлые, то темные, то рыжие; всякому было ясно, что он каждый раз менял облик.

Они изображали состоятельную супружескую пару, которая собирается отпраздновать какое-то значительное событие – возможно, годовщину свадьбы или день рождения дамы. По этому случаю мужчина якобы намеревался купить своей «супруге» кольцо. Владелец лавки, всегда готовый услужить, выкладывал на прилавок свои лучшие изделия, чтобы дама могла их примерить.

Кража совершалась в тот момент, когда «жена» выбирала кольцо. Мужчина внезапно хватал пригоршню колец и выбегал на улицу, в это мгновение женщина падала в обморок прямо на прилавок.

Можете вообразить себе потрясение и замешательство торговца. Он совершенно терялся и не знал, что предпринять: то ли оказывать помощь даме, то ли мчаться вдогонку за вором, похитившим его собственность. Во всех четырех случаях, расследуемых Лестрейдом, здравомыслие торговца брало верх над галантностью. Жертва пускалась в погоню за грабителем. Однако секундная заминка становилась роковой. К тому времени, когда ограбленный бедняга выбегал на улицу, вор успевал затеряться в толпе. Только тогда торговцу приходило на ум, что женщина – сообщница преступника, мало того, он оставил ее в лавке, среди витрин с драгоценностями, одну! Что проку от того, что витрины были заперты на ключ; стекло легко можно разбить. Мысль о том, что наиболее ценные изделия хранятся в сейфе, являлась небольшим утешением. Он бегом возвращался в лавку, но дамы там, разумеется, уже не было.

Тут Холмс сделал паузу и насмешливо взглянул на меня.

– Судя по выражению вашего лица, Уотсон, что-то в моем рассказе смутило вас. И что же именно, приятель?

Хотя я знал Холмса уже не первый год, его прозорливость и наблюдательность не переставали меня удивлять.

– Я не могу уяснить, Холмс, какую роль во всем этом играл Бледнолицый Джонсон, – признался я. – Вы не сказали, что вор-мужчина был калекой. К тому же опознать человека с костылем проще простого, как бы он ни маскировался. Или же он был здоров, а костыль использовал для того, чтобы сбить погоню со следа?

– Отлично, Уотсон! – воскликнул Холмс. – Ваша способность к дедуктивным выводам улучшается день ото дня! Вскоре я начну опасаться за свои лавры. Вы решительно правы, дружище. Бледнолицый Джонсон, который и в самом деле являлся калекой, не принимал участия в ограблении. Опросив жертв, я установил, что его обязанностью было отвлекать внимание, или, выражаясь воровским языком, «бить понт». Двое из четырех торговцев сообщили, что в решающий момент погони дорогу им преградил человек с костылем, что позволило преступнику скрыться, однако оба сочли это происшествие случайностью и ни словом не обмолвились о нем Лестрейду. Только когда я заставил их припомнить все подробности, пусть даже несущественные, они упомянули об этом. Однако выяснилось, что роль человека с костылем куда более значительна. Любопытно, Уотсон, могли бы вы, учитывая развившуюся в вас способность к дедукции, догадаться, что это была за роль? Вид у вас озадаченный. Поразмыслите-ка над фактами. Во-первых, какие украшения интересовали воров?

– Это были кольца, верно, Холмс?

– Верно. Они ни разу не просили показать браслеты, ожерелья или хотя бы броши. Только кольца. А теперь обратите внимание на другую деталь – костыль третьего участника шайки. Из чего он был сделан?

– Из дерева? – недоумевая, предположил я. Какая разница, из чего был изготовлен костыль?

– Нет, нет, Уотсон! – нетерпеливо возразил Холмс. – Вспомните, что я говорил прежде. Это был алюминиевый костыль. Алюминиевый! Это имело важное, если не решающее, значение для всего дела. Теперь улавливаете?

– Боюсь, что нет, Холмс, – сконфуженно ответил я.

– Что ж, тогда не утруждайтесь. Вероятно, вы догадаетесь об этом позже. А пока что позвольте мне продолжить рассказ. Итак, теперь я понял, что имею дело с шайкой профессиональных воров, в которой насчитывалось три человека – женщина и двое мужчин, и один из них, возможно, калека, хотя на той стадии расследования я не был в этом абсолютно убежден.

В то время я и сам сколотил шайку – она состояла из уличных мальчишек. Вы с ними уже знакомы, Уотсон.

– Отряд уголовной полиции Бейкер-стрит!^[369] – мгновенно догадавшись, воскликнул я. – Если я правильно помню, это они разыскали кэб Джефферсона Хоупа, а при расследовании дела Шолто установили местонахождение парового катера «Аврора».

Памятуя о презрении Холмса ко всяким нежным чувствам, я не стал добавлять, что во время второго из упомянутых дел я встретил и полюбил мисс Мэри Морстен, которая в том же году стала моей женой^[370].

– Их предводителя звали Уиггинс, не так ли? – продолжал я.

– Да, и более умного и находчивого паренька трудно было сыскать. Полиции стоило бы задуматься над тем, чтобы набирать в свои ряды молодых людей вроде Уиггинса. Именно Уиггинс по моему поручению наводил среди представителей лондонского уголовного мира справки о шайке воров, состоявшей из трех человек, и кое-что ему удалось выведать.

Выяснилось, что мужчина и женщина, выдававшие себя за супружескую пару, на самом деле были братом и сестрой. Звали их Джордж и Рози Бартлет. Оба на редкость миловидные, они занимались тем, что обчищали карманы богатых обитателей Вест-Энда. Джордж был щипачом, а Рози – пропальщицей^[371]. Как только Джордж вытягивал бумажник или дамский кошелек, он тотчас передавал его Рози, которая прятала добычу на теле. Если Джорджа, по несчастливой случайности, ловили и обыскивали, у него никогда не находили украденную вещь и отпускали с миром. Никому и в голову не приходило задерживать и обыскивать Рози – очаровательную, хорошо одетую юную леди. В любом случае, к тому времени, как разгорался скандал, она успевала затеряться в толпе посетителей магазина или театральных зрителей.

Так прошло несколько лет, и вдруг удача от них отвернулась. Джордж упал и сломал запястье, и, хотя кости срослись, рука утратила гибкость. Ему пришлось оставить свое ремесло, а значит, брату с сестрой надо было искать новый способ добывать деньги. И тогда они решили грабить маленькие ювелирные лавки, а на роль пропальщика наняли Бледнолицего Джонсона. Как я уже говорил, он и в самом деле был калекой – нога у него отнялась при рождении. В прошлом он уже скупал у них краденые вещи – золотые часы или булавки для галстука. Скорее всего, именно это и натолкнуло их на мысль о ювелирной лавке.

Джонсон сгодился и на то, чтобы преграждать путь свидетелям, а главное – разгневанному торговцу, мешаясь у него под ногами. Никто бы его не заподозрил. Кому придет в голову, что хромой калека может состоять в воровской шайке? Должен признаться, однако, что я далеко не сразу догадался, какая роль во всех этих преступлениях отводилась костылю.

Он замолчал и, подняв бровь, посмотрел на меня.

– Вы тоже пока этого не поняли, дружище?

– Боюсь, что нет, Холмс, – удрученно ответил я.

– Ничего страшного. Позже на вас обязательно снизойдет озарение. Умница Уиггинс кроме прочего добыл для меня адрес Бартлетов в Ноттинг-Хилле, что само по себе было любопытно, ведь первое ограбление произошло именно в этом районе, а все последующие – в радиусе одной мили от него. Очевидно, они предпочитали работать в привычном месте, где им были знакомы все улочки и переулки, на случай если бы пришлось спасаться бегством.

Брат и сестра снимали маленький домик на улице Лэдброк-гроув, где в окнах чуть ли не каждого второго дома виднелась табличка с надписью «Сдается». Мне без труда удалось найти себе комнату почти напротив жилища Бартлетов. В сущности, она стала первым из нескольких конспиративных адресов, которые я использую, если требуется сменить внешность^[372].

На этот раз я выдал себя за клерка – временно безработного, но при этом опрятно, хотя и бедно, одетого. У моей домовладелицы, вдовы с двумя маленькими детьми, не было причин сомневаться в моих словах. Да и вообще, она была так рада тем нескольким шиллингам, что я платил ей раз в неделю за жилье и стол, что никаких вопросов не задавала.

Я настоял на том, чтобы мне отвели спальню окнами на улицу, откуда я беспрепятственно мог наблюдать за всеми передвижениями Бартлетов, так что в течение недели я отлично изучил их распорядок дня. Все мы рабы привычки, Уотсон, и я возблагодарил Господа за то, что это безмерно облегчило мне слежку. Теперь я точно знал, когда Рози Бартлет отправляется за покупками, а ее братец – в местную пивную. Я видел всех их гостей, в том числе и Бледнолицего Джонсона, который время от времени заглядывал к ним.

Кроме того, мне удалось увидеть всех троих вблизи и хорошенько их рассмотреть.

Бартлет был высокий стройный мужчина чуть за тридцать, скорее миловидный, чем красивый, и в облике его сквозило некоторое превосходство. В приличном костюме он легко мог сойти за преуспевающего представителя среднего класса: главного клерка в адвокатской конторе или старшего кассира в банке.

Его сестра Рози была не так стройна, но держалась столь же горделиво и самоуверенно, хотя ее внешность немного портил крупный нос. Впрочем, опущенная на лицо вуаль помогала скрыть этот недостаток, и ее с братом вполне можно было принять за респектабельную супружескую пару, не стесненную в средствах и заслуживающую всяческого доверия.

В противоположность им, Бледнолицый Джонсон был маленький, неказистый молодой человек лет двадцати пяти, на вид очень чахлый и болезненный. Он походил на растение, выросшее без света, в погребе или темном чулане. Прозвище Бледнолицый он получил за необычайно бледный цвет лица. Однако у него имелись два замечательных свойства. Во-первых, он умел быть совершенно незаметным. Мне редко приходилось видеть людей, которые так мастерски пользовались своей невзрачностью; само собой, для пропальщика это было незаменимое качество. Он умел растворяться в толпе, словно капля дождя в луже.

Другим его талантом было проворство, поразительное для такого калеки. Если бы вы только видели, как ловко он передвигался на своем костыле (ни дать ни взять обезьянка, скачущая по ветвям лиан), то сразу поняли бы, почему Бартлеты сделали его своим сообщником. Он умел не только мгновенно исчезать с места преступления, он идеально дополнял их: если их роли были, так сказать, публичными, то его задача – сугубо приватная; они находились на сцене – он прятался в кулисах.

Обычно Джонсон заходил к Бартлетам по пятницам вечером, в половине восьмого. Он приносил с собой сумку, в которой, подозреваю, лежали бутылки с элем, потому что как-то, проходя мимо их дома, я сквозь щелочку в занавесках увидел, как они втроем сидят за столом под лампой и играют в карты и рядом с каждым стоит стакан с пивом. Уходил он всегда в половине одиннадцатого, с изумительной быстротой передвигаясь по улицам на своем костыле. Казалось, что, кроме этих еженедельных посиделок, у Джонсона с Бартлетами нет никаких общих дел. Я был заинтригован личностью этого маленького человечка и, желая побольше узнать о его жизни, поручил Уиггинсу навести справки. С этой целью Уиггинс однажды вечером проследил за ним до его дома в Баттерси, где Джонсон жил холостяком. По-видимому,ни семьи, ни друзей (за исключением Бартлетов) у него не было.

Тут Холмс замолчал и стал вглядываться в языки пламени, словно желая отыскать там объяснение своему странному интересу к Бледнолицему Джонсону, которого он сам назвал невзрачным. Обычно Холмс не выказывал никаких чувств к своим клиентам, не говоря уж о преступниках, которые встречались ему на пути, но прежде, чем я, пораженный его задумчивостью, успел вставить хоть слово, он очнулся от своих мыслей и вернулся к повествованию.

– Через неделю после небольшого путешествия Уиггинса в Баттерси Бледнолицый Джонсон неожиданно заявился к Бартлетам в субботу после обеда. Как я уже говорил, прежде он навещал их исключительно по пятницам вечером. Как только он зашел в дом, я навострил уши, предположив, что они что-то затеяли. И оказался прав. Через десять минут все трое вышли из дому и пошли по улице. Ненадолго задержавшись, чтобы захватить поношенное пальто и котелок, являвшиеся частью образа безработного клерка, я тоже выскочил на улицу и отправился за ними. На Лэдброк-гроув они остановили кэб, и я последовал их примеру, велев своему кэбмену ехать на некотором расстоянии от них.

Местом их назначения оказалась Норт-Энд-роуд в Фулэме – оживленная улица с множеством магазинов, кафе и прочих заведений. Когда мой кэб остановился неподалеку от их экипажа, я увидел маленькую ювелирную лавку с одной-единственной витриной, защищенной металлической решеткой, и именем владельца на вывеске: Сэмюэл Гринбаум.

Здесь приятели разделились. Джонсон заковылял прочь – по-видимому, отправился осматривать близлежащие проходы и переулки на случай, если придется спешно ретироваться. Рози Бартлет, опустив вуаль на лицо, стала прогуливаться по улице, делая вид, будто глазеет на магазинные витрины, хотя в действительности она, без сомнения, изучала окружающую обстановку.

В это время Бартлет, к величайшему моему изумлению, зашел в ювелирную лавку. То был неожиданный ход, однако, поразмыслив, я понял, что у него на уме. Он тоже хотел оглядеться, чтобы выяснить особенности этого заведения заранее, ибо я был уверен: ограбление состоится в другой день, сегодня злоумышленники отправились лишь на разведку. В частности, Бартлет мог проверить, находится ли в лавке один владелец или же у него есть помощник; насколько проворен торговец и не сумеет ли он догнать вора; нет ли на пути от прилавка к выходу каких-либо препятствий; легко ли открывается дверь на улицу.

Я нарочно прошелся мимо лавки и сквозь застекленную дверь увидел, что Бартлет оживленно беседует о чем-то с владельцем заведения. Прощаясь, они даже обменялись рукопожатием! Тут я догадался, что Бартлет условился с торговцем заглянуть в лавку в другой день, на этот раз вместе с «супругой», чтобы выбрать ей в подарок дорогое кольцо. Другими словами, ювелир невольно помогал преступникам организовать ограбление собственной лавки!

Вскоре я убедился в правильности своих выводов. Бартлет вышел из лавки, а я, спрятавшись за распахнувшейся дверью, смог разглядеть его с близкого расстояния. В жизни он был гладко выбрит и не носил очков, теперь же у него на лице красовались очки в золотой оправе и аккуратно подстриженные темные усики – очевидно, в таком же обличье он намеревался предстать и в день ограбления. Лестрейд ни словом не упомянул о том, что троица проводила предварительную разведку на местности, – то ли не придал этому значения, то ли жертвы не рассказали об этом. Если верно было второе предположение, это означало, что полиция снимала показания очень небрежно.

Я тут же решил, что впредь всегда буду уделять опросу свидетелей самое пристальное внимание, чтобы получить в свое распоряжение как можно больше несущественных на первый взгляд фактов, которые в дальнейшем помогут мне докопаться до истины. Знание – главный помощник сыщика, Уотсон. Мельчайшая подробность может оказаться решающей в поимке преступника^[373].

Тем временем Бартлет дошел до конца улицы. Там он встретился со своей сестрой Рози и Бледнолицым Джонсоном, они торопливо посовещались о чем-то, а затем расстались. Джонсон нанял экипаж и поехал своей дорогой, Бартлеты взяли другой кэб. Рекогносцировка завершилась, все было готово для нового ограбления, которое, по моему твердому убеждению, должно было произойти в следующую субботу, примерно в половине седьмого вечера.

– Что заставило вас так думать, Холмс?

– Точно такой же вопрос задал мне инспектор Лестрейд, когда я явился к нему в Скотленд-Ярд в понедельник утром. В ответ я обратил его внимание на факты. Полагаю, существенным доказательством служило то, что Джонсон и Бартлет отправились на разведку именно в этот день и час. Кроме того, они осматривали не только лавку, которую собирались ограбить, но и близлежащую местность. Это была многолюдная торговая улица с большим количеством продуктовых лавок, а также (немаловажная, на мой взгляд, деталь!) уличных прилавков, расставленных вдоль тротуара. Кроме того, надо учесть, что большинству рабочих жалованье выплачивают в субботу вечером, после чего те с женами идут за провизией или отправляются в пивные, каковых в непосредственной близости от ювелирной лавки мистера Гринбаума насчитывалось три. Следовательно, в субботу вечером на этой улице всегда было полно народу, что позволило бы Бартлетам без труда затеряться в толпе.

Как я уже говорил, все люди, не исключая и преступников, – рабы привычки. Прежние ограбления ювелирных лавок также имели место в субботу во второй половине дня. На данное обстоятельство указывал даже Лестрейд, обсуждая со мной эти случаи, однако он не придал ему должного значения, сочтя его причудой Бартлетов – чем-то вроде хорошей приметы. Однако к суеверию это не имело никакого отношения. Бартлеты были профессионалы до мозга костей, дата и время совершения преступления обдумывались ими столь же тщательно, как и другие детали, от маскировки до выбора жертвы.

Мне потребовалось проявить некоторую настойчивость, чтобы убедить Лестрейда в правильности своего предположения. Наконец здравомыслие в нем возобладало, и он согласился с моим планом. На следующий день я сам, в сопровождении Лестрейда, отправился на разведку, чтобы определить места, где должны будут до поры до времени засесть в укрытии инспектор и шесть полицейских в штатском.

К чести Лестрейда, надо добавить, что в конце концов он поверил в мой план и принял живейшее участие в подготовке к поимке преступников с поличным; мне даже пришлось сдерживать его пыл и растолковывать, что полицейский в обличье слепого нищего у дверей ювелирной лавки только привлечет к себе ненужное внимание. Нищие, как и уличные торговцы, предпочитают работать на одном и том же месте, и внезапно появившийся чужак немедленно вызовет у остальных возмущение и подозрение.

В следующую субботу к шести часам вечера на Норт-Энд-роуд появились и тут же смешались с обычными людьми, занятыми повседневной суетой, несколько неприметных полицейских в штатском. Они разглядывали витрины, бродили по лавкам, покупали на уличных прилавках фрукты и овощи, нигде не задерживаясь и, по моему настоянию, не слишком удаляясь от лавки мистера Гринбаума.

Лестрейд тоже был здесь, его внимательные маленькие глазки так и шныряли по сторонам: он пытался удостовериться, что все идет по плану. От успеха этого дела зависела его репутация в Скотленд-Ярде, так как недавно он потерпел сокрушительную неудачу, расследуя печально известное убийство в Паддингтон-Грин, где злоумышленнику удалось выйти сухим из воды.

Я тоже шатался поблизости, рассматривая подъезжающие кэбы, так как полагал, что Бартлеты и Бледнолицый Джонсон не поедут на омнибусе, который идет слишком медленно. Я опять оказался прав. Вскоре неподалеку остановился кэб, из него вышел Джонсон с костылем и мгновение спустя исчез в толпе.

Немного погодя прибыли Бартлеты, и представление началось. Рука об руку они вошли в лавку Гринбаума: ни дать ни взять степенные супруги – Рози под вуалью и Джордж с маленькими темными усиками, в очках и при солидном котелке. Мимоходом заглянув в витрину, чтобы удостовериться, что в лавке нет покупателей, Бартлет распахнул дверь, и парочка под нестройный звон колокольчика, висевшего над притолокой, зашла внутрь.

Поскольку улик против Бартлетов у нас не было, мы с Лестрейдом условились, что арестуем их вместе с сообщником, Бледнолицым Джонсоном, уже после того, как произойдет ограбление. А пока я и один из его людей, сержант в штатском, должны будем поочередно проходить мимо дверей лавки и как бы случайно заглядывать внутрь сквозь дверное стекло, следя за развитием событий. В тот момент, когда Бартлет схватит пригоршню колец и бросится к выходу, надо будет махнуть носовым платком. Случилось так, что сигнал этот подал именно я.

Проходя мимо во второй раз, я посмотрел через застекленную дверь, и решающая сцена медленно проплыла у меня перед глазами, будто застыв во времени, как живая картина или восковые группы «Кража» и «Преступник, пойманный за руку» из Музея мадам Тюссо^[374]. Я увидел мистера Гринбаума – безобидного седовласого старичка, в испуге отпрянувшего от прилавка; его потрясенное лицо напоминало древнегреческую театральную маску. Я увидел также Рози Бартлет, которая эффектным жестом приложила ко лбу руку, затянутую в черную перчатку, делая вид, что вот-вот потеряет сознание. Наконец, я увидел последнего участника этого трио, Джорджа Бартлета, тянувшего к себе горсть колец вместе с куском зеленого бархата, на который они были выложены, и собиравшегося дать дёру.

Не желая преграждать ему путь, так как для нас было важно, чтобы он передал украденные предметы своему сообщнику, Бледнолицему Джонсону, и таким образом заманил в наши сети и его, я отошел, словно ничего не заметив, но в этот самый миг вытащил из кармана носовой платок, взмахнул им и высморкался. Затем я быстро огляделся, ища среди прохожих Бледнолицего Джонсона. Он стоял у входа в ближайшую пивную. Входившие и выходившие посетители постоянно заслоняли его фигуру, под левой рукой он держал костыль, а лицо у него было до того кроткое и невинное, что самый закоренелый циник не заподозрил бы его в преступных намерениях.

Бартлет также вполне мог сойти за обычного прохожего, что торопится по делам. Он быстро вышел из лавки и будто случайно прошмыгнул мимо Джонсона. В этот самый момент кусок бархата вместе с кольцами, который Бартлет успел скомкать, так что теперь он помещался в ладони, был передан Джонсону молниеносным движением руки, которое сделало бы честь опытному фокуснику. В следующую секунду Джонсон спешно заковылял прочь от Бартлета, который пересек улицу и смешался с толпой, запрудившей тротуар.

Мне был нужен именно Джонсон, и мы с вышеупомянутым сержантом бросились за ним вдогонку, поскольку было ясно, что он постарается как можно быстрее смыться с места ограбления. Но у него оставалось еще одно важное дело: он должен был спрятать добычу, на случай если его остановят и обыщут.

Тут Холмс прервал свой рассказ и лукаво уставился на меня.

– Итак, Уотсон, – сказал он, – где же, по-вашему, он спрятал кольца?

– Явно не в карманах, – ответил я. – Полиция первым делом заглянула бы туда.

– Резонно, дружище! Но если не в карманах, то где же?

– Где-нибудь на себе? – рискнул предположить я, надеясь на подсказку.

– Можно и так сказать, – несколько издевательски проговорил Холмс.

– Значит, в ботинках? – ляпнул я наобум.

– Господи, Уотсон, – проворчал он. – Где ваше воображение? Я предоставил вам всю информацию для правильного умозаключения. Нет? Тогда я вам чуточку помогу. Что было у Джонсона с собой?

– С собой? – повторил я, совсем сбитый с толку, так как Холмс ни словом не обмолвился о том, что у Джонсона в руках была какая-нибудь сумка или коробка.

В глазах у Холмса плясали озорные огоньки. Было видно, что его забавляет не только моя бестолковость, но и возможность подразнить меня.

– Под рукой, – подсказал он, широко улыбаясь.

– Ах, костыль! – воскликнул я.

– Наконец-то, Уотсон! А из чего был изготовлен этот костыль?

– Кажется, из алюминия?

– Точно! Это легкий металл, способный принимать разнообразные формы; костыль был сделан в виде полой трубки с потайной крышкой наверху, в поперечине, на которую опирается подмышка. После того как Джонсон получил бархатный сверток с кольцами, ему оставалось лишь открыть потайную крышку и высыпать кольца одно за другим внутрь костыля. Затем он поставил крышку на место. Дело было сделано! Весьма хитроумный тайник, не правда ли? Если бы Джонсона задержали и обыскали, никому бы и в голову не пришло осматривать костыль. Сколько иронии заключено в том, что это приспособление, всегда служившее ему жизненной, так сказать, опорой, и не только в буквальном смысле, привело его к финальному падению, как давеча заметил Лестрейд! Когда слышишь истории вроде этой, не можешь не думать о том, что судьба не просто безжалостна, ей к тому же присуще весьма своеобразное чувство юмора.

– Так вы нашли кольца после того, как задержали Джонсона?

– Конечно. Когда сержант производил арест, Джонсон не сопротивлялся. Держался он на редкость бодро, ибо не верил, что кольца могут обнаружить, а его обвинить в укрывательстве краденого. Когда же в местном полицейском участке, куда его доставили для разбирательства, он встретил двух других членов шайки – Джорджа и Рози Бартлет, которые были арестованы раньше, его уверенность немало поколебалась. Она пошатнулась еще сильнее, когда я взял у него костыль, снял потайную крышку и вытряхнул на стол около дюжины дорогих колец – отборнейших изделий из запасов мистера Гринбаума.

Я позволил Лестрейду приписать все заслуги в раскрытии этого дела себе; в результате после ареста ноттинг-хиллской шайки охотников за драгоценностями, которая уже успела получить известность, его позиции в Скотленд-Ярде заметно упрочились. Что до самих злоумышленников, всех их судили и приговорили к разным срокам заключения. Самый суровый приговор заслужил Джордж Бартлет (вы, верно, уже поняли, что именно он был зачинщиком и главой шайки), самый мягкий – Джонсон, поскольку он не принимал участия в самом налете, а только прятал у себя украденные драгоценности. Мне кажется, его гибель в Пентонвильской тюрьме стала слишком жестокой расплатой за былые прегрешения, ведь он не был закоренелым негодяем, просто-напросто сбился с верного пути.

По-видимому, безвременная смерть Бледнолицего Джонсона искренне опечалила Холмса. Мне редко доводилось видеть, чтобы он выказывал сочувствие не то что представителям уголовной среды, но даже своим клиентам^[375].

– Кстати, Уотсон, – добавил он резким тоном, словно больше не желая проявлять слабость, – я предпочел бы, чтобы вы никогда не публиковали отчет об этом деле.

Холмс не объяснил, чем вызвано это требование, и, взглянув на его замкнутый, повелительный профиль, я не решился его расспрашивать. Могу только догадываться о его мотивах, но внутреннее чувство подсказывает мне, что, запретив обнародовать эту историю, он заботился скорее о Бледнолицем Джонсоне, а не о себе. Холмс пожелал, чтобы память о несчастном маленьком хромце, с которым судьба всю жизнь, до самой смерти, обходилась столь немилосердно, ничем не омрачалась, и я подчинился его велению. Посему отчет об этом деле будет храниться в моих бумагах, среди рукописей, которые по той или иной причине не будут опубликованы никогда.

Тайна Холбрук-холла

Это необычное дело попало к моему старому другу Шерлоку Холмсу незадолго до того, как он столкнулся со странным случаем греческого переводчика мистера Мэласа^[376]. Брат Холмса, Майкрофт^[377], сыграл в нем столь же существенную роль, как и в деле Мэласа, хотя я узнал об этом только после завершения расследования.

Это дело, подобно многим, началось с письма от потенциального клиента. Автор письма, мистер Эдвард Мэйтленд, просил позволения встретиться с Холмсом на следующее утро, чтобы обсудить некую проблему, которую он назвал «вопросом жизни и смерти». Однако никаких подробностей он не сообщил, и нам оставалось только гадать, какого свойства был этот самый вопрос.

– По моему опыту, понятия о серьезности положения у разных людей порой весьма различаются, – философски заметил Холмс. – Помнится, как-то меня попросили разыскать пропавшую собачонку одной известной актрисы, чье имя частенько мелькает в колонке светских сплетен. Это был кинг-чарльз-спаниель по кличке Тихоня.

– И вы его разыскали, Холмс? – спросил я. Меня немало повеселило, что моему старому другу, гордившемуся тем, что он единственный частный сыщик-консультант в мире, навязали такое пустячное поручение.

Холмс снисходительно взглянул на меня.

– В этом не было нужды. Из того, что поведала мне дама, стало ясно, что у животного течка. Я попросту посоветовал хозяйке поставить у порога миску с любимым лакомством Тихони. Позднее меня проинформировали, что собака вернулась в тот же вечер, целая и невредимая, хотя и слегка потрепанная. Может статься, вопрос мистера Мэйтленда из той же категории, что и дело о Тихоне, а для его решения понадобится, фигурально выражаясь, лишь миска с отварной крольчатиной. С другой стороны, письмо написано уверенным, ровным почерком, который как-то не вяжется с воспаленным воображением.

Умозаключения Холмса оказались справедливы: как только на следующее утро в назначенный час мистер Эдвард Мэйтленд появился в нашей гостиной, по его внешнему виду и поведению тотчас стало ясно, что это умный и рассудительный молодой человек. Лет тридцати с лишним, хорошо одетый, он обладал приятными, открытыми манерами и сразу располагал к себе.

Его пригласили сесть и поведать, что привело его сюда. Он тут же приступил к рассказу.

– В письме я намеренно не стал излагать подробности тревожащего меня дела, мистер Холмс, поскольку счел, что лучше объяснить все при личной встрече. Это касается моего двоюродного деда, сэра Реджинальда Мэйтленда, которому уже под восемьдесят. Возможно, вы слыхали о нем. Перед тем как удалиться на покой, он был биржевым маклером в лондонском Сити и заслужил у коллег прозвище Мидас^[378], ибо все, к чему он прикасался, обращалось в золото. Из этого вы можете заключить, что он невероятно богат.

– Но в других отношениях, по-видимому, не слишком удачлив? – вставил Холмс. – О нем ведь поговаривали, что он притягивает к себе несчастья?

Мэйтленд утвердительно кивнул. Лицо его помрачнело.

– Верно, мистер Холмс, и в некоторых из этих несчастий виноват он сам. Он был, да и остается, своевольным упрямцем, который умудрился перессориться со всеми, кто был ему близок: с семьей, друзьями, коллегами. Он никогда не был женат, хотя когда-то, насколько мне известно, у него была невеста – очаровательная девушка. Из-за его невыносимого нрава ей пришлось разорвать помолвку. Он поссорился со своим братом, моим дедом, и наотрез отказался общаться и с ним, и с моим отцом. Однако, по некоторым причинам, он был как будто расположен ко мне и после смерти моего отца прислал мне письмо с соболезнованиями. В конце концов мы с ним стали изредка обедать в его лондонском клубе, а после того, как он ушел на покой, то и в его суссекском поместье Холбрук. Однако с недавних пор я стал навещать его все реже и реже. А неделю назад получил вот это письмо.

Вынув из кармана послание, Мэйтленд протянул его Холмсу, который, спросив у владельца позволения, прочел его вслух, чтобы я тоже ознакомился с его содержанием.

Оно начиналось без всяких предисловий:

Сэр! Я нахожу Ваше вызывающее поведение совершенно неприемлемым. Разумеется, я имею в виду те анонимные письма, которые Вы начали отправлять мне после своего последнего визита. Посему отныне я запрещаю вам появляться в моем доме или пытаться каким бы то ни было способом поддерживать со мной связь. Я уведомил обо всем своего адвоката, и любое стремление нарушить этот запрет может, в случае необходимости, послужить поводом для обращения в суд.

– И никаких прощальных слов, только подпись, – сказал Холмс, заканчивая чтение письма. Сложив письмо и возвратив его мистеру Мэйтленду, он заметил: – Весьма необычное послание! О каких это анонимных письмах толкует ваш родственник?

– Я выяснил это лишь несколько дней назад. Впрочем, я начал опасаться за деда, как только получил это письмо.

– Вот как? Отчего же?

– Меня тревожит все возрастающее влияние, которое оказывает на него один из слуг – кучер по фамилии Адамс. Он служит у деда уже четыре года, с тех пор как уволился прежний кучер. У меня есть причины полагать, что за попыткой воспрепятствовать мне видеться с дедом стоит именно Адамс.

Холмс подался вперед, его глаза засверкали, он весь подобрался и навострил уши, словно охотничий пес, учуявший дичь.

– Прошу вас, продолжайте, мистер Мэйтленд, – произнес он.

– Вполне вероятно, что Адамс – мошенник, который сумел втереться в доверие к деду, – говорил мистер Мэйтленд. – Я никогда не любил этого человека (мне претила его вкрадчивость), однако поначалу у меня не было причин не верить ему. Он казался надежным слугой, был предан моему деду и изо всех сил стремился ему угодить. Он с образцовым смирением терпел своего сварливого хозяина; выслушивал утомительные повествования о славных деньках, когда тот царил на бирже; по первому его слову мчался запрягать лошадей и увозил его кататься по окрестностям. Так он постепенно сумел доказать свою незаменимость, и когда дед уволил своего камердинера Джордана за то, что тот украл золотые запонки, на его место был приглашен Адамс.

Я понял, насколько упрочилось положение Адамса, только когда полгода назад снова навестил деда. Откровенно говоря, мистер Холмс, я был крайне обеспокоен, но все, что я мог сделать, – это поделиться своими опасениями с его экономкой, миссис Графтон. Это достойная, здравомыслящая женщина, которая служит в Холбруке уже много лет. То, что она мне рассказала, встревожило меня еще сильнее. Она разделяла мою неприязнь к Адамсу и, в свою очередь, поведала мне, что, по ее мнению, именно Адамс подстроил расправу над Джорданом: он сам украл эти запонки и подбросил их в комнату камердинера. Она несколько раз видела, как Адамс тайком шарит по дому, но не посмела доложить об этом хозяину, ибо мой дед слишком высоко ценит своего кучера. Она согласилась тайно писать мне, сообщая о состоянии деда, а также о поведении Адамса и обо всех событиях, которые будут происходить в поместье.

Мы договорились, что свои ответы я буду присылать на адрес приходского священника, поскольку Адамс, который, вероятно, просматривает всю приходящую почту, мог узнать о нашей переписке или даже уничтожить мои письма, чтобы они не попали в руки миссис Графтон. Именно благодаря этой женщине до меня доходят вести о тревожных происшествиях последних недель.

– Каких например? – спросил Холмс, поскольку Мэйтленд, заколебавшись, провел по лицу рукой, словно пытаясь таким образом привести мысли в порядок.

– Уличить его в явной злонамеренности было нельзя, но после всего, что миссис Графтон рассказала мне об этом человеке, я засомневался в нем еще больше. Например, несколько раз откладывались визиты дедова врача, доктора Макфаддена. Он всегда навещал деда по пятницам утром, чтобы проверить пульс, послушать сердце и прочее. Адамс же четыре раза отправлял сына садовника в приемную доктора Макфаддена с запиской, отменяя встречу. Возможно, Адамс к этому непричастен. Записки были написаны дедовой рукой, к тому же я по опыту знаю, что дед с трудом выносит эти еженедельные осмотры, особенно если доктор Макфадден начинал толковать про умеренность в еде и крепких напитках. Дед любит пропустить стаканчик-другой виски и утверждает, что доктор хочет лишить его одного из немногих удовольствий, которые ему остались.

Это подводит меня к вопросу о графине с виски. Миссис Графтон заметила, что в последнее время ей приходится наполнять его куда чаще, чем раньше. Она заподозрила, что либо дед стал больше выпивать, либо к танталу^[379] хозяина прикладывался Адамс. На сей раз я опять остался без убедительных доказательств, способных подтвердить мои подозрения и свидетельствовать против Адамса. Я продолжал поддерживать переписку с миссис Графтон и время от времени навещать двоюродного деда.

А неделю назад, мистер Холмс, я получил то самое письмо, которое только что показывал вам: мне запрещалось впредь появляться в этом доме из-за моего, как выразился дед, «вызывающего поведения».

– А что с анонимными письмами? Можете вы предположить, что в них было?

– Могу, – ответил Мэйтленд.

Он снова полез во внутренний карман, вынул оттуда конверт и достал из него сложенный лист, который вручил Холмсу. Холмс несколько долгих мгновений молча изучал его, а потом, ни слова не говоря, передал мне.

Насколько я мог судить, это был листок дешевой писчей бумаги, какую можно купить в любом писчебумажном магазине. Его единственной особенностью являлось наличие нескольких слов и отдельных букв, вырезанных из газеты и наклеенных на его поверхность. Из них было составлено краткое послание: «Берегись! Ты старый дурак, которому прямая дорога в ад».

Ни даты, ни подписи, ни даже инициалов под ним не значилось.

– Можно взглянуть на конверт? – спросил Холмс. Он взял у Мэйтленда конверт, так же молча рассмотрел его и передал мне.

Адрес на конверте тоже был составлен из отдельных слов и букв, а сам конверт изготовлен из бумаги того же сорта и проштемпелеван лондонским Западно-центральным почтовым отделением.

Пока я изучал конверт, Мэйтленд продолжал:

– По моей просьбе миссис Графтон вытащила это письмо из ящика дедова секретера и переслала мне, пояснив, что в течение четырех недель, прошедших со времени моего последнего визита в Холбрук-холл, деду пришло еще шесть подобных писем. Должен сказать, что я проживаю на территории Западно-центрального почтового округа. Могу лишь предположить, что дед с подачи Адамса пришел к заключению, что посылал эти письма именно я.

– Но с какой целью?

Мэйтленд криво усмехнулся:

– Вот именно, мистер Холмс! Для чего мне было угрожать деду подобным образом? С другой стороны, понятно, зачем Адамсу понадобилось вбивать клин между мной и моим двоюродным дедом. Во-первых, теперь я не могу встречаться с сэром Реджинальдом и наблюдать за Адамсом. А во-вторых, я – главный наследник дедова имения. Если меня лишат наследства, боюсь, единственным, кто от этого выиграет, станет Адамс.

– Неужели сэр Реджинальд окажется настолько глуп, что исключит вас из завещания в пользу Адамса?

– Он очень упрям, мистер Холмс, если уж он кого-нибудь невзлюбит, то всерьез. Далеко ходить не надо: его несговорчивость сполна ощутил на себе мой отец, но, как я вам уже говорил, были и другие случаи – с его друзьями и сослуживцами, которых он без всякого сожаления вычеркнул из своей жизни. Думаю, теперь вы понимаете, почему я писал, что дело не терпит отлагательств.

– Разумеется, мистер Мэйтленд, – хмуро заверил его Холмс. – Даю вам слово, что не мешкая займусь этим случаем. Однако перед тем, как вы уйдете, мне необходимо задать вам несколько уточняющих вопросов. Прежде всего, были ли у Адамса рекомендации?

– Думаю, что были. Об этом лучше спросить у миссис Графтон.

– Конечно. Из этого вытекает второй вопрос. Не дадите ли вы мне имя и адрес приходского священника, чтобы, если потребуется, я сам мог написать миссис Графтон?

– Пожалуйста. Преподобный Джордж Пэйджет, адрес: графство Суссекс, Холбрук, Медоу-лейн, дом священника. Священник и особенно его жена в дружеских отношениях с миссис Графтон, которая регулярно посещает церковь. Им известно о том, что творится в Холбрук-холле, по крайней мере в общих чертах. Уверен, если вы к ним обратитесь, они сделают все, чтобы помочь вам.

– Могу ли я на время забрать у вас анонимное письмо вместе с конвертом? – спросил Холмс.

Получив согласие Мэйтленда, Холмс встал и протянул посетителю руку.

– Что ж, пока это все, – сказал он. – Я напишу вам, как только будет что сообщить.

После того как клиент оставил комнату и мы услышали, что внизу за ним захлопнулась входная дверь, Холмс повернулся ко мне:

– Боюсь, Мэйтленд прав: затевается что-то нехорошее, и за всем этим стоит Адамс.

– Кажется, вы в этом совершенно уверились, Холмс.

– Дорогой друг, это ясно как день. Подтверждением тому служат анонимные письма.

– Разве? Признаюсь, не пойму отчего. Их мог прислать кто угодно. А если это действительно Адамс, как он ухитрился отправить их из Лондона?

– О, это легко устроить! – отмахнулся Холмс. – У него есть сообщник, которому он отсылал эти письма, а тот, в свою очередь, опускал их в почтовый ящик в Западно-центральном почтовом округе. Думаю, вскоре выяснится, что его соучастник сыграл и другую роль. Кстати, я вспомнил, что у меня самого есть дело на почте.

– О какой это роли вы говорите? – изумился я.

Но Холмс, не ответив, сунул анонимку в карман, схватил свою шляпу и трость и направился к двери. Через минуту я услышал, как он свистит на улице, подзывая кэб^[380].

Я решил, что он собирается телеграфировать священнику и его жене, чтобы попросить их о встрече. Так оно и было, но его торопливый уход имел под собою еще одну причину, о которой я узнал много позже. Холмс отправился в клуб «Диоген»^[381], чтобы проконсультироваться со своим старшим братом Майкрофтом, о существовании которого я в то время даже не подозревал.

Ответ преподобного Джорджа Пэйджета на телеграмму, посланную Холмсом утром, пришел уже после обеда. Священник телеграфировал, что завтра охотно примет нас с Холмсом в своем доме, где мы сможем увидеться с миссис Графтон, и предлагал выехать в Чичестер – то есть на ближайшую к Холбруку железнодорожную станцию – с вокзала Виктория в десять часов двадцать шесть минут. Он встретит нас с поезда на двуколке, запряженной пони.

Как и было условлено, преподобный Пэйджет, пожилой седовласый клирик, похожий на ученого, поджидал нас на станции. Мы уселись в двуколку и отправились в трехмильное путешествие до Холбрука по живописным дорогам Суссекса, петлявшим среди полей, в которых колосилась еще не поспевшая пшеница, мимо зеленых рощ, живых изгородей и лужаек, заросших нежно благоухавшими полевыми цветами.

Беседа со священником, столь же приятная, как и открывавшиеся перед нами виды, касалась многих увлекательных предметов, в том числе средневековой церковной музыки, особенно интересовавшей Холмса в то время^[382], а также сельской жизни, которой мой старый друг неожиданно для меня стал бурно восхищаться.

– Нет ничего более чудесного, чем на склоне дней поселиться на маленькой ферме и провести там свои последние годы, наблюдая за природой во всем ее многообразии^[383].

Холмс ни словом не обмолвился о том, что привело нас сюда. Честно говоря, он ни разу не заговорил об этом и со мной, с тех пор как вернулся вчера с телеграфа, и я все так же недоумевал по поводу его утверждения о том, что анонимное письмо подтверждает злонамеренность Адамса. Что до священника, то, в силу присущих ему осмотрительности и скромности, он лишь единожды упомянул о нашем деле, когда, по дороге в деревню, хлыстом указал на величественный особняк в стиле королевы Анны, окруженный обширными угодьями.

– Поместье Холбрук, – пояснил он.

Немного погодя мы свернули к воротам дома священника, который, подобно своему хозяину, отличался сдержанностью. Высокая лавровая изгородь и плотные кружевные занавеси на окнах надежно защищали его обитателей от нескромных взглядов.

Миссис Пэйджет, судя во всему, была еще застенчивее мужа – ее мы и вовсе не увидели. Служанка проводила нас прямо в кабинет священника, где нас уже ожидала миссис Графтон, экономка сэра Реджинальда. Она слегка нервничала в предвкушении встречи с двумя незнакомыми джентльменами, одним из которых был великий сыщик Шерлок Холмс.

Впрочем, она оказалась женщиной разумной и трезвомыслящей, запугать ее было не так-то просто, и Холмс, умевший, когда было нужно, располагать к себе простых людей, вскоре совершенно ее покорил.

– Весьма любезно с вашей стороны, миссис Графтон, что вы согласились встретиться с нами, – сказал он, приветливо улыбаясь и пожимая ей руку. – Я очень ценю, что вы дали себе труд прийти сюда. Позвольте заверить, что мы с моим коллегой доктором Уотсоном сохраним в строжайшем секрете все, что вы нам расскажете. Наша единственная цель – убедиться, что с сэром Реджинальдом все в порядке, чтобы успокоить его внучатого племянника мистера Мэйтленда, от имени и по поручению которого мы действуем. А теперь перейдем к делу, сударыня. Вы сумели выполнить указания, которые я дал вам в телеграмме, посланной мною преподобному Пэйджету?

– Да, мистер Холмс, – ответила женщина. Она открыла большой черный ридикюль, который держала на коленях, достала оттуда тонкую пачку конвертов, перевязанных бечевкой, и передала их Холмсу. Он быстро осмотрел их, начав с почтовых штемпелей, затем стал вытаскивать письма, разворачивать их и торопливо пробегать глазами.

Специально для меня он пояснил:

– Все они напоминают то послание, которое мы с вами уже видели: тот же штемпель, те же угрозы, составленные из отдельных слов и букв, вырезанных из газеты. И та же самая газета, что лишний раз подтверждает мою версию.

Больше ничего не добавив, он вернул связку писем миссис Графтон и спросил:

– Надеюсь, никто не заметит, что они исчезли?

– Не думаю, мистер Холмс. Они хранятся в секретере сэра Реджинальда, в глубине нижнего ящика, и так как он никогда не заходит в кабинет по утрам, то вряд ли обнаружит пропажу.

– А где имена и адреса поручителей?

– Вот они, сэр, – ответила миссис Графтон и вручила ему небольшой листок бумаги. – Я переписала их с конвертов, которые также хранятся в столе сэра Реджинальда, в особой коробке, которая лежит в верхнем ящике.

– Превосходно! – воскликнул Холмс, и славная женщина зарделась от похвалы. – Я заберу этот листок?

– Пожалуйста, сэр.

– Можно узнать, что говорили об Адамсе достопочтенная миссис Келмор и бригадир Чарльз Каррауэй? – спросил Холмс, бросая взгляд на переданный ему список.

– Я отважилась лишь мельком проглядеть эти письма, мистер Холмс, хотя адреса и имена скопировала точь-в-точь. Однако я горжусь тем, что у меня отличная память, и могу в общих чертах пересказать содержание рекомендаций. Достопочтенная миссис Келмор хвалила его за честность и преданность и сожалела, что через четыре года ей пришлось расстаться с ним, поскольку обстоятельства ее изменились. Бригадир утверждал, что знает Адамса вот уже десять лет и охотно порекомендует его любому нанимателю.

– Еще один вопрос перед тем, как вы уйдете, миссис Графтон. Очевидно, вы хорошо знаете Адамса. Не могли бы вы его описать?

Миссис Графтон, кажется, несколько удивилась, и я, признаюсь, тоже. Зачем Холмсу понадобилось описание внешности Адамса? Впрочем, после секундного колебания она ответила:

– На вид лет сорока пяти. Среднего роста и телосложения. Гладко выбрит. Глаза и волосы темные. Одевается весьма элегантно. Я бы сказала, довольно красив, – нехотя добавила миссис Графтон. – По крайней мере, я замечала, что он производит впечатление на женщин, и отнюдь не только на служанок.

– Особые приметы? Например, родинка или шрам?

– Что ж, раз уж вы об этом заговорили… – сказала миссис Графтон, несколько смутившись. – У Адамса что-то не так с ушами. Мочки очень уж махонькие, не такие, как у большинства людей.

Она как будто стеснялась того, что запомнила такую несущественную, даже интимную деталь, и Холмс, провожая женщину до дверей, поспешил восстановить ее душевное равновесие.

– Миссис Графтон, – торжественно произнес он, – из вас получился бы замечательный сыщик. Вы на редкость наблюдательны. Между прочим, если нам с доктором Уотсоном придется заглянуть в поместье, вы сделаете вид, что с нами не знакомы, договорились? Уверен, что вам, с вашими несомненными дарованиями, этот маленький обман удастся без труда.

Вскоре мы тоже покинули дом священника. Преподобный Джордж Пэйджет отвез нас обратно в Чичестер к поезду, отправлявшемуся в сторону вокзала Виктория в два пятьдесят семь.

В поездке у меня наконец появилась возможность задать Холмсу несколько вопросов относительно нашего расследования.

– Кое-что не дает мне покоя, Холмс… – начал я.

– Что именно, дружище?

– Рекомендации Адамса. Как могло получиться, что два столь уважаемых человека – достопочтенная леди и армейский бригадир – охотно поручились за него? Ведь Мэйтленд сразу заподозрил неладное. Неужто у них не возникло никаких сомнений?

– Ах, рекомендации легко подделать! – беспечно ответил Холмс. – Адамс или его сообщник достали именные бланки.

– Но как? – вставил я.

– Просто-напросто купили его у прислуги, работавшей в этих домах, – пояснил Холмс, слегка раздраженный моей недогадливостью. – Надо было всего лишь уговорить кого-то из слуг, например горничную или лакея, похитить лист почтовой бумаги с именем владельца за некую плату, скажем в полкроны. Затем бумагу отдали «мазиле», и перед тем, как вы спросите, кто это такой, Уотсон, я сам все объясню. «Мазила» – это образованный человек (возможно, клерк или даже юрист), оказавшийся на мели и зарабатывающий на жизнь подделкой разных документов. Профессиональные попрошайки заказывают им жалостливые письма и подложные поручительства. «Мазилу» можно найти в любом кабаке или в меблированных комнатах. Стоимость таких писем, полагаю, составляет от шести пенсов до пяти шиллингов, в зависимости от размеров и сложности фальшивки. На случай, если новый наниматель вздумает списаться с «автором» рекомендации, тому слуге, что продал именной бланк, снова платят, чтобы он перехватил письмо, а «мазила» пишет от имени поручителя поддельный ответ.

Но это все частности. Что действительно важно, так это то, что Адамсу доподлинно известно, как проворачиваются подобные делишки, а значит, он не впервые прибегает к обману. Вот почему мне понадобилось описание внешности Адамса – не сомневаюсь, что во вторую очередь вы собирались спросить именно об этом, – с улыбкой заключил Холмс.

Я и впрямь намеревался задать ему этот вопрос, а потому был поражен невероятной способностью Холмса читать мои мысли.

– Думаете, вам удастся привлечь его к ответу? – поинтересовался я.

– Я искренне надеюсь на это, дружище. Скорее всего, Адамс – не настоящее его имя, но я уверен, что он, словно улитка, оставляет за собой липкий след, который поможет нам узнать о его прошлом. С этого я и начну после возвращения в Лондон.

По прибытии на Бейкер-стрит он тотчас взялся за дело и, задержавшись на несколько минут, чтобы выпить кофе с бутербродом, опять куда-то умчался – вероятно, отправился на поиски сведений о прошлом Адамса.

Я давно привык к подобной порывистости и нисколько не обиделся на Холмса за то, что он не пригласил меня присоединиться к нему. Тем не менее, когда он ушел и суматоха, вызванная его метаниями, улеглась, наша гостиная показалась мне такой пустой и тихой, что я тоже решил выйти, чтобы развеяться. Наняв кэб, я поехал в свой клуб, где мне тотчас повстречался Сэрстон^[384]; он тоже был один и подыскивал себе компанию. До вечера мы с ним коротали время за бильярдом.

Было уже очень поздно, когда наконец вернулся Холмс. Вид у него был усталый, но ликующий, это свидетельствовало о том, что его поиски оказались не напрасны.

– Вот он у нас где! – торжествующе воскликнул он, потрясая крепко сжатым кулаком, и добавил: – Завтра мы его сцапаем!

На следующее утро мы опять отправились на вокзал Виктория, чтобы уехать тем же поездом, что и вчера, но на этот раз мы были не одни. Когда мы шли по перрону к вагону первого класса, к нам, волнуясь, приблизилась какая-то дама средних лет, одетая в черное, с опущенной на лицо вуалью.

Холмс, очевидно, уже встречался с нею: он тут же представил ее мне, причем весьма необычным манером.

– Уотсон, дружище, позвольте представить вам мисс Эдит Крессуэлл, которая нынче выступит в роли Тизифоны – одной из Эвменид^[385], которая, если вы помните греческую мифологию, мстит тем, кто нарушил закон. Мисс Крессуэлл милостиво согласилась выступить сегодня в том же качестве. Когда мы сядем в поезд, я объясню, как мы познакомились, а потом она повторит для вас то, что знает об этом мерзавце Адамсе.

Как только мы сели в вагон и поезд тронулся, Холмс начал рассказ.

– Итак, Уотсон, я сразу заподозрил, что в намерения Адамса входило втереться в доверие к сэру Реджинальду, стать для него незаменимым помощником и в конечном итоге быть упомянутым в завещании хозяина. Кроме того, Адамс, очевидно, решил, что, если подвернется такая возможность, он рассорит сэра Реджинальда с единственным оставшимся в живых родственником – внучатым племянником, с тем чтобы сделаться единоличным наследником поместья, и с помощью анонимных писем это ему уже удалось.

Как я уже говорил вам вчера, дорогой друг, мне представлялось в высшей степени вероятным, что Адамс не первый раз использовал подобные методы для обогащения. Размышляя об этом, я вдруг вспомнил, что мой…

Тут он резко смолк, и на лице его отразилось непривычное замешательство, какого я за своим старым другом никогда прежде не замечал. Холмс отличался таким самообладанием, что я порой спрашивал себя, ведомы ли ему обычные человеческие чувства. Впрочем, он быстро оправился и со своей обычной невозмутимостью продолжил повествование:

– …Мой осведомитель рассказывал мне о похожемслучае, который произошел с одним из его сослуживцев десять лет назад. У этого сослуживца была богатая бабушка, страдавшая ревматизмом. Она наняла в секретари очаровательного молодого человека по имени Эдвин Фэрроу, имевшего отличные рекомендации. А вскоре эта пожилая леди (звали ее миссис Найт) уже не могла без него обойтись. Он играл с нею в пике^[386], возил ее в инвалидном кресле на прогулки, вечерами читал ей вслух. Но компаньонка миссис Найт, заботившаяся о более интимных потребностях престарелой дамы, постепенно начала подозревать Фэрроу в корыстных намерениях. Из дома стали пропадать деньги и драгоценности, а главное, миссис Найт соображала все хуже, словно находилась под действием какого-то зелья, хотя доктор ничего ей не прописывал.

Компаньонка лишь укрепилась в своих подозрениях, когда обнаружила в мусорной куче маленький стеклянный пузырек с несколькими оставшимися на дне каплями. Она отнесла его местному аптекарю, который сделал анализ жидкости и выяснил, что в ней содержался морфий.

Здесь Холмс снова замолчал и повернулся к мисс Крессуэлл, которая, подняв вуаль, молча внимала рассказу моего друга. Ее простое, но приятное лицо было совершенно спокойно, лишь руки в черных перчатках, лежавшие на коленях и судорожно сцепленные в замок, выдавали внутреннее напряжение.

– Впрочем, это ваша история, мисс Крессуэлл, – заметил Холмс. – Быть может, вы сами поведете рассказ, если это не причинит вам чрезмерных страданий?

– Благодарю вас, мистер Холмс, – серьезно ответила мисс Крессуэлл. – В общем-то вы уже почти все рассказали. Получив ответ аптекаря, я сразу телеграфировала внуку своей хозяйки, который не откладывая приехал к нам, прихватив с собой адвоката. Я отослала Фэрроу с каким-то поручением в деревню, и как только он ушел, внук миссис Найт и его адвокат обыскали спальню Фэрроу и там, в его шкафу, обнаружили пропавшие деньги и драгоценности. Кроме того, они нашли какие-то пилюли и порошки, которыми он, без сомнения, собирался напичкать миссис Найт. Я убеждена, что он замыслил убить ее после того, как она под влиянием морфия, который он ей давал, изменила бы завещание в его пользу. Эта догадка подтверждалась тем, что среди его вещей был также найден черновой набросок нового завещания, по которому она, в благодарность за «преданность и верность», оставляла своему секретарю пять тысяч фунтов.

На последних словах мисс Крессуэлл чуть было не разрыдалась, но с похвальным мужеством взяла себя в руки и продолжала:

– Тем временем Фэрроу исчез. Думаю, вернувшись домой и увидев у входа экипаж, в котором приехали внук хозяйки и адвокат, он что-то почуял. Возможно, его встревожило мое поведение, ибо, когда я отсылала его с поручением, мне стоило больших трудов скрыть свое отвращение.

Послали за полицией. В его комнате вновь был произведен обыск. Кроме того, стали опрашивать людей в округе, надеясь установить его местонахождение; выяснилось, что на железнодорожной станции видели человека, похожего на Фэрроу: он купил билет до Лондона. Насколько мне известно, его так и не нашли.

Голос ее задрожал, и она замолчала. Холмс, видя ее страдания, опять стал рассказывать сам.

– Когда я расспросил своего осведомителя, – продолжал он, уже не запинаясь на последнем слове, – то оказалось, что, к великому счастью, внук миссис Найт до сих пор состоит в переписке с мисс Крессуэлл, поэтому я смог ее навестить. Я объяснил ей суть дела, и она любезно согласилась принять в нем участие, поскольку, когда мы сравнили описания Фэрроу и Адамса, все приметы, включая необычные мочки ушей, совпали и стало понятно, что это один и тот же человек.

Побывав у инспектора Лестрейда в Скотленд-Ярде, я установил, что полицейские, несмотря на упущенное время, все еще не теряют надежды арестовать Фэрроу – Адамса. Его подозревают не только в том, что он обманул или пытался обмануть еще трех престарелых богачей, но также в убийстве прикованной к постели вдовы, которая отписала ему по завещанию огромную сумму в двадцать тысяч фунтов.

Кстати, Лестрейд телеграммой предупредил суссекскую полицию, так что на станции нас встретят инспектор Булстоун, сержант Кокс и два констебля. Полиция арестует Адамса, как только он будет опознан мисс Крессуэлл, которая, должен сказать, – и Холмс улыбнулся нашей спутнице одной из самых очаровательных своих улыбок, – проявила в этом неприятном деле беспримерное мужество.

Кроме того, я телеграфировал мистеру Мэйтленду, внучатому племяннику сэра Реджинальда, который первым предупредил нас об Адамсе. Когда мы приедем в поместье, он уже будет там. Я решил, что, поскольку его двоюродному деду грозила опасность, он должен присутствовать при развязке, а после того, как Адамс покинет дом, ему придется позаботиться о родственнике.

Как Лестрейд и обещал, на станции в Чичестере нас уже ждали четверо полицейских: инспектор Булстоун, голубоглазый белокурый гигант с легким местным выговором, сержант Кокс, по контрасту с коллегой низенький и темноволосый, и два молодых, пышущих здоровьем констебля, которые, как только мы сошли с лондонского поезда, с любопытством уставились на нас, будто на иностранцев.

Булстоун уже успел реквизировать для наших нужд два транспортных средства: станционный кэб и старую извозчичью пролетку, поэтому мы не мешкая выехали в Холбрук. Булстоун подсел к нам, остальные полицейские разместились во втором экипаже.

Стоял чудесный летний день. На голубом небе не было ни облачка, ласковый ветерок доносил до нас деревенские запахи нагретой солнцем травы и полевых цветов. После душного, пропыленного Лондона было так сладко дышать этими восхитительными ароматами. Я заметил, что даже Холмс не остался равнодушен к окружавшей его прелести: он прикрыл глаза и чуть откинулся назад, почти в этой позе он обычно слушал оперы Вагнера^[387].

Я опять подивился тому, чт́о он говорил о радостях сельской жизни, когда мы ехали этой дорогой в прошлый раз, но отмахнулся от этого странного воспоминания. Холмс и Лондон были неразрывно связаны, я не мог вообразить его в ином окружении, кроме как среди многолюдных, суетливых улиц нашей столицы, предлагающей своим обитателям множество способов развлечься и встряхнуться.

Главный дом поместья, который прежде мы видели лишь с большого расстояния, оказался представительным особняком восемнадцатого века, оштукатуренным, выкрашенным в светло-желтый цвет и сверкающим рядами подъемных окон, каждое из которых венчал маленький каменный фронтончик. Наши экипажи остановились перед величественным колонным портиком. Холмс спрыгнул с подножки, взбежал по ступеням и позвонил в колокольчик.

Миссис Графтон, которую, очевидно, священник предупредил о нашем приезде, тотчас открыла дверь, и мы вошли в большой вестибюль, вымощенный мраморными плитами и увешанный картинами. Там, где лестница, ведущая на второй этаж, разделялась надвое, красовалась полукруглая галерея, поддерживаемая колоннами.

Едва мы вошли, как из двери, расположенной слева от нас, выглянул Эдвард Мэйтленд. Он был очень рад нашему появлению, ибо явно тревожился за исход дела.

Мы вполголоса быстро посовещались, а затем миссис Графтон, по кивку инспектора Булстоуна, постучала в дверь комнаты, из которой только что появился мистер Мэйтленд, и вошла внутрь.

Мы услышали голоса; один звучал чуть громче остальных, он как будто возражал кому-то, но по прошествии нескольких тревожных мгновений дверь снова отворилась и на пороге возник мужчина. Судя по всему, это был Адамс.

Я помнил, что ему должно было быть около сорока пяти лет, однако выглядел он намного моложе благодаря присущим ему бойкости и живости, особенно сказывавшимся в движениях и улыбке; подозреваю, он нарочно стремился придать себе жизнерадостный вид. Несмотря на показную бодрость, он сразу встревожился и, не подходя ближе, принялся буравить нас пристальным взглядом, пытаясь угадать, зачем мы явились. Сначала он уставился на четырех полицейских и сразу напрягся, судя по всему заметив их выправку, несмотря на то что они были в штатском. Дольше всего он рассматривал Холмса, словно этот долговязый незнакомец с худым лицом и проницательными стальными глазами беспокоил его куда сильнее, чем прочие. Фигура мисс Крессуэлл, снова опустившей вуаль на лицо, кажется, не привлекла его внимания, поскольку женщина стояла позади всех.

Адамс узнал бывшую компаньонку миссис Найт, только когда Холмс назвал ее имя и она выступила вперед. Это произвело на него ошеломляющее впечатление. Он побледнел как мел, отшатнулся, глаза его дико завращались, как у лошади, готовой вот-вот понести: ему в голову явно пришла мысль о бегстве. Но дорогу к выходу ему преградили два широкоплечих констебля, а позади, перед коридором, ведущим в комнаты, тотчас встали инспектор Булстоун и сержант, отрезав Адамсу путь к отступлению. Словом, он был окружен со всех сторон, словно лиса.

И тогда, как настоящая лиса, Адамс начал хитрить. Быстро взяв себя в руки, он высокомерно поинтересовался:

– По какому праву вы вторглись сюда? Если вы сейчас же не покинете дом, я уведомлю сэра Реджинальда и он прикажет вышвырнуть вас вон!

Я заметил, что Холмс усмехнулся, будто наглость Адамса его забавляла. Впрочем, на инспектора Булстоуна она не произвела ни малейшего впечатления.

Кинув на Адамса суровый взгляд, он обратился к мисс Крессуэлл:

– Вы узнаете этого человека, сударыня?

– Да, узнаю, – холодным, четким голосом промолвила она. – Это Эдвин Фэрроу, который украл у моей хозяйки, миссис Найт, драгоценности и намеренно пичкал ее морфием, судя по всему собираясь заставить ее изменить завещание в свою пользу.

Булстоун прочистил глотку и, сделав несколько шагов вперед, официальным тоном произнес:

– Эдвин Фэрроу, вы арестованы за причинение вреда здоровью миссис Найт и кражу принадлежащих ей ценных вещей.

Развязка этой драмы последовала быстро, будто была заранее отрепетирована. После того как сержант Кокс защелкнул на запястьях Адамса наручники, два констебля подхватили его под руки и вывели из дома, чтобы отвезти в полицейский участок в Чичестере. Там он дождался прибытия инспектора Булстоуна и его коллег, которые переправили его в Лондон. Позднее Адамс и его сообщник, некий Артур Кроссмен, предстали перед судом по обвинению в убийстве миссис Годфри Хэмилтон, пожилой вдовы, прикованной к постели, и приговорены к повешению.

Мы с Холмсом и мисс Крессуэлл вскоре тоже распрощались с мистером Мэйтлендом, который собирался остаться в поместье до тех пор, пока Адамсу не подыщут подходящую замену. Престарелый джентльмен наконец попал в надежные руки своего внучатого племянника и миссис Графтон.

Однако в деле Холбрук-холла все-таки оставались две небольшие загадки, которые по-прежнему мучили меня. Одну из них Холмс сумел прояснить в тот же день, по возвращении на Бейкер-стрит.

– Скажите, Холмс, – спросил я, – почему первая же анонимка, представленная Мэйтлендом, полностью убедила вас в том, что это дело рук Адамса?

Холмсу пришлось опустить «Ивнинг стандард», которой он только что заслонился от меня.

– Вот это, дружище, – лаконично ответил он, указав на газету.

– «Ивнинг стандард»? Не понимаю, как…

– Нет, не сама газета! – нетерпеливо воскликнул он. – Газетный шрифт! Я хорошо разбираюсь в шрифтах, которые используются ежедневной прессой^[388]. Взглянув на анонимку, я сразу понял, что Мэйтленд не мог послать этого письма, а значит, преступником является Адамс. Если помните, текст послания был составлен из отдельных слов и букв, вырезанных из некой газеты, в которой я немедленно распознал «Дейли газетт»^[389] – популярное издание, делающее упор на сенсациях и скандалах. Выбор Мэйтленда, который, скорее всего, читает «Таймс» или «Морнинг пост», вряд ли пал бы на эту дешевую газетенку. Вот почему я был уверен, что анонимку состряпал именно Адамс, куда больше похожий на любителя подобных изданий.

С этими словами он вновь раскрыл газету, давая мне понять, что разговор окончен.

Вторая загадка, связанная с этим делом, долго тревожила мое воображение, но постепенно стерлась из моей памяти, пока о ней случайно не напомнил мне сам Холмс.

Однажды вечером мы лениво беседовали, перескакивая с предмета на предмет и рассуждая то о проектах военных кораблей, то о перелетных птицах. Наконец разговор зашел о том, насколько характер и склонности человека определяются врожденными качествами и как много зависит от воспитания.

Я доказывал, что необычайная наблюдательность Холмса и его способность к дедукции, вероятно, являются результатом систематических тренировок.

К моему изумлению, Холмс неожиданно завел речь о своей юности и о предках, хотя прежде за все годы, что мы были знакомы^[390], ни разу не упоминал об этом. В частности, он выдвинул предположение, что артистические способности достались ему от его бабушки, которая приходилась сестрой французскому художнику Верне^[391].

На мой вопрос, откуда он знает, что свойства эти наследственные, а не благоприобретенные, Холмс сделал еще более поразительное заявление, которое я полностью привожу здесь.

– Потому что мой брат Майкрофт наделен ими в еще большей степени, чем я. – И стал рассказывать мне про своего брата, о котором прежде никогда не упоминал, утверждая, что тот еще более наблюдателен, однако при этом начисто лишен энергии и честолюбия. Позднее, расследуя похищение чертежей Брюса – Партингтона^[392], Холмс добавил к портрету брата еще кое-какие штрихи. Выяснилось, что, занимая довольно незначительный пост финансового контролера, Майкрофт благодаря своей изумительной способности запоминать и сопоставлять огромное количество разнообразных фактов сумел сделаться для правительства незаменимым человеком. В сущности, он и был само британское правительство!

Будучи допущен в комнату для посторонних посетителей клуба «Диоген», я был поражен тем, насколько братья несхожи между собой. Мой друг обладал аскетической наружностью, у него было худое лицо и орлиный нос индейца. Его брат, напротив, был дороден, даже грузен, круглолиц, его широкие крупные руки напоминали моржовые ласты. Однако при ближайшем рассмотрении я уловил между ними некое сходство, заключавшееся главным образом в тонком, проницательном выражении лиц, свидетельствовавшем о том, что оба брата отличались мощным интеллектом.

Вскоре после того, как мы вошли, к вящему моему удовольствию, разрешилась наконец и вторая загадка Холбрук-холла. Во время нашего разговора Майкрофт Холмс невзначай коснулся этого дела, упомянув, что Холмс советовался с ним всего неделю назад.

– Адамс, конечно? – спросил Майкрофт Холмс, и мой друг ответил:

– Да, Адамс.

И тут я все понял. Мне вспомнилось, как странно замялся Холмс на слове «мой», перед тем как выговорил слово «осведомитель». Вероятно, он собирался произнести «мой брат».

Меня чрезвычайно обрадовало, что мне самостоятельно удалось прийти к этому небольшому дедуктивному умозаключению. Довольный, я откинулся на спинку сиденья и стал наслаждаться шутливой пикировкой братьев, которые, подойдя к окну и увидав двух прохожих, принялись наперебой рассказывать о них, проявляя при этом чудеса наблюдательности^[393].

На один миг мне почудилось, что и у меня есть что-то общее с этими выдающимися личностями, которые своей наблюдательностью и дедуктивными способностями превосходили самых искушенных экспертов страны, если не мира.

Поэтому я был немало опечален, когда Холмс запретил мне обнародовать эту историю, поскольку сэр Реджинальд Мэйтленд еще жив и его репутация может пострадать, если правда выплывет наружу. Однако, будь у меня выбор, я с радостью поделился бы с читателями своим маленьким успехом на дедуктивном поприще, который доставил мне такую радость.

Дело о пропавшем кардинале

В одном из опубликованных рассказов^[394] я как-то заметил, что 1895 год оказался особенно памятен для моего старого друга Шерлока Холмса. Он приобретал все большую известность и был буквально завален интересными делами, в числе которых были случай со знаменитым дрессировщиком канареек Уилсоном^[395] и трагедия в Вудменс-Ли, отчет о которой я опубликовал под заглавием «Черный Питер»^[396].

Возможно, самым необычным среди этих дел явилось расследование внезапной смерти кардинала Т́оски, предпринятое Холмсом по спешно изъявленному желанию его святейшества папы^[397].

Помнится, случилось это в марте. К нам в квартиру на Бейкер-стрит заглянул нежданный посетитель – отец О’Ши, священник римской католической церкви. Это был пухлый, упитанный розовощекий человечек, судя по лучистым морщинкам вокруг глаз, – натура жизнерадостная и добродушная, хотя в тот день выражение его лица, подозреваю, было куда серьезней, чем обычно.

Священник пришел в сопровождении пожилой респектабельной дамы в черном, которую он представил как миссис Уиффен. Дама тискала в руке носовой платочек, будто лишь недавно утирала глаза и собиралась делать это вновь.

Первым заговорил отец О’Ши. Извинившись за внезапное вторжение, он зачастил своим ирландским говорком:

– Однако дело настолько важное, мистер Холмс, что я счел возможным пренебречь условностями и явиться к вам без приглашения.

– Что это за дело? – спросил Холмс, указывая посетителям на кресла.

– Оно касается вчерашнего исчезновения ватиканского кардинала Тоски, – ответил священник, а миссис Уиффен приложила платочек к губам и начала тихо всхлипывать.

– Ну-ну, моя милая, не надо плакать, прошу вас, – ласково укорил ее отец О’Ши. – Я уже говорил, вы не виноваты в исчезновении кардинала. Как же вы расскажете мистеру Холмсу о случившемся, если будете точить слезы, словно ива под апрельским дождиком?

Не знаю, подействовала ли на даму эта причудливая метафора или что другое, но, услыхав его слова, она слабо улыбнулась и, к облегчению всех присутствующих (в том числе, подозреваю, и своему собственному), убрала платок от лица.

– Очень хорошо, – живо продолжал отец О’Ши, – а теперь позвольте мне изложить мистеру Холмсу имеющиеся факты. Факты эти, сэр, таковы.

Кардинал Тоска прибыл в Лондон из Рима три дня назад по личному делу, не связанному с делами церковными. По этой причине он поселился не в одной из официальных резиденций, предназначенных для прелатов, а в «Приюте святого Христофора» – маленькой частной гостинице в Кенсингтоне, где останавливаются духовные лица. Миссис Уиффен – владелица «Святого Христофора». Мой храм – церковь Святого Алоизия – находится неподалеку от гостиницы, персонал которой, а также миссис Уиффен и ее постояльцы – мои прихожане.

Вчера кардинал Тоска не вернулся в гостиницу, и миссис Уиффен тотчас поспешила ко мне, чтобы сообщить о его исчезновении; я же, осознав серьезность положения, отправился прямиком в Скотленд-Ярд, ибо счел, что следует привлечь к этому делу не местных констеблей, а отборные силы полиции. Но полицейский инспектор порекомендовал мне обратиться к вам, мистер Холмс, – лучшему частному сыщику-консультанту в стране, к тому же умеющему держать язык за зубами.

– Как звали этого инспектора? – спросил Холмс.

– Его фамилия Макдональд; судя по акценту, он шотландец, к тому же пресвитерианин, что неудивительно. Впрочем, это не страшно.

Я заметил, что великодушное замечание отца О’Ши вызвало у Холмса легкую улыбку, которую он тут же подавил.

– Разумеется, – продолжал маленький священник, – прежде чем прийти сюда, мне пришлось испросить разрешения у его святейшества папы, чтобы этим делом занимались вы (в случае, если вы согласитесь). С этой целью вчера я телеграфировал его святейшеству, а сегодня утром получил его благословение. Теперь остается лишь узнать ваш ответ, мистер Холмс. Итак, сэр, возьметесь вы за расследование?

– Возьмусь, отец О’Ши, – ответил Холмс. – А теперь, миссис Уиффен, – обратился он к хозяйке гостиницы, которая, пока отец О’Ши распинался, ни разу не раскрыла рта, – не угодно ли вам поведать мне об обстоятельствах исчезновения кардинала Тоски? Значит, он не появлялся у вас со вчерашнего дня?

– Именно так, мистер Холмс, – дрожащим голосом проговорила дама, по-прежнему нервно теребя в руках свой платочек. – Он ушел из «Приюта святого Христофора» вчера утром, вскоре после завтрака, сказав, что вернется к полднику, ровно в двенадцать. Но больше он так и не появился, сэр! Он никогда не опаздывал к трапезе, поэтому, когда пробило три, я поняла: с ним что-то случилось. И сразу побежала в церковь, к отцу О’Ши.

Казалось, она была готова опять разрыдаться. Чтобы остановить новые потоки слез, Холмс не позволил ей задержаться на тягостных подробностях и быстро спросил:

– Во что он был одет перед уходом?

– На нем был обычный костюм, сэр. Черный сюртук и брюки, крахмальная сорочка, шелковый цилиндр и черный галстук.

– Не сутана?

– О нет, сэр. Когда кардинал посещает Лондон частным образом, по своим благотворительным делам, он никогда не носит сутану.

– По благотворительным делам? Каким именно, миссис Уиффен?

– Точно не знаю, сэр. Он никогда мне не рассказывал. Знаю только, что раз в год он на неделю приезжает в Лондон, останавливается в «Святом Христофоре» и навещает тех людей, которым помогает; думаю, это бедняки, вполне заслуживающие помощи, мистер Холмс.

– Да, разумеется, – пробормотал Холмс и взглянул на отца О’Ши, который лишь пожал плечами и развел руками, давая понять, что ничего не знает о тех делах, которыми кардинал занимался по долгу службы.

Холмс снова обратился к миссис Уиффен:

– Давно ли кардинал Тоска ведет филантропическую деятельность?

– Простите, сэр? – неуверенно проговорила она, совершенно растерявшись оттого, что внезапно оказалась в центре всеобщего внимания.

Холмс с изумительным терпением перефразировал вопрос:

– Когда кардинал Тоска впервые приезжал в Лондон по своим благотворительным делам?

– О, давным-давно, сэр, он был тогда совсем молод.

– А точнее?

Миссис Уиффен на минутку задумалась, подсчитывая, сколько прошло лет с той поры.

– Это было двадцать девять лет назад, в тысяча восемьсот шестьдесят шестом году. Я помню его первый приезд, потому что только начала работать в «Святом Христофоре» помощницей тогдашней владелицы. Он тогда как раз…

Она неожиданно осеклась, опустила голову и стала пристально разглядывать свой платочек, который по-прежнему беспрерывно теребила в руках.

– Как раз что, миссис Уиффен? – настойчиво спросил Холмс.

Окончательно смешавшись, женщина ляпнула первое, что пришло ей на ум:

– Как раз начал учить английский, мистер Холмс. Кажется, Ватикан специально послал его в Лондон, чтобы он выучил язык.

Тут в разговор вмешался отец О’Ши, который при этих словах неодобрительно нахмурился:

– Можно спросить, где вы об этом узнали? Такие вещи обычно держат в секрете.

Миссис Уиффен была близка к тому, чтобы опять разрыдаться.

– Миссис Поттер, хозяйка гостиницы, говорила мне об этом, святой отец, – виновато пробормотала она. – Не знаю, откуда она это взяла.

– Ах, миссис Поттер! Тогда все понятно, – воскликнул отец О’Ши, не скрывая возмущения. – Верно, подслушивала у замочной скважины! До чего ж была охотница до чужих дел, прямо хлебом не корми – дай послушать, что творится за закрытой дверью! Я иногда спрашивал себя: не притаилась ли она позади моей исповедальни, чтобы подслушивать признания несчастных грешников.

Миссис Уиффен ничего не ответила, только еще ниже опустила голову и снова принялась изучать свой платочек. Первым нарушил молчание Холмс. Сделав вид, что хочет переменить тему, он спросил:

– Миссис Уиффен, не могли бы вы подробно описать кардинала Тоску?

Миссис Уиффен немного приободрилась, когда скользкий вопрос о том, каким образом ей удалось узнать о конфиденциальном поручении, данном кардиналу Тоске в Ватикане, был оставлен и речь зашла о внешности ее постояльца.

– Что ж, сэр, – начала женщина, – он среднего роста, а фигурой напоминает этого вот джентльмена, – и она указала глазами на меня.

– То есть хорошо сложен и широк в плечах, вы хотите сказать? – спросил Холмс, и в глазах его зажглись лукавые огоньки – как всегда, когда кто-нибудь обращал на меня внимание. – Но в отличие от доктора Уотсона он, по-видимому, не носил усов?^[398]

– О нет, сэр, – воскликнула миссис Уиффен так, словно была шокирована подобным предположением. – Кардинал был гладко выбрит.

– Какого цвета у него волосы и глаза? – продолжал Холмс.

– Волосы седые, вернее сказать, серебристые – очень благородного оттенка, как мне всегда казалось. Глаза? Знаете, у меня никогда не было случая рассмотреть их вблизи, – призналась миссис Уиффен с нервным смешком, будто считала дерзостью приближаться к столь высокопоставленному духовному лицу.

Отец О’Ши, явно не разделявший ее щепетильности и очень страдавший оттого, что не принимает участия в разговоре, обрадовался случаю продемонстрировать свою осведомленность:

– Темно-карие, – решительно вмешался он.

– Возраст? – спросил Холмс.

Перехватив инициативу, отец О’Ши не собирался сдавать позиции.

– На вид ему около пятидесяти пяти, мистер Холмс. Я горжусь тем, что могу угадать возраст любого человека, будь то мужчина, женщина или ребенок, с точностью до пяти лет. Но он отлично сохранился. А какие красивые у него руки! – неожиданно добавил он. – Это руки настоящего джентльмена. И может, я слегка преувеличиваю, но у него поистине царственная осанка!

– Благодарю вас обоих за превосходное описание, – серьезно проговорил Холмс, не забыв отдать должное и миссис Уиффен, отчего почтенная женщина зарделась как маков цвет.

– А теперь перейдем к филантропической деятельности кардинала Тоски, – начал было Холмс, но отец О’Ши тотчас перебил его, предостерегающе подняв палец.

– Я ничего об этом не знаю, – отрезал он и, чтобы Холмс не вздумал спрашивать о том же даму, торопливо добавил: – И миссис Уиффен тоже. Насколько я понимаю, кардинал услыхал об этих бедных людях много лет назад, во время визита в Лондон, и с тех пор помогает им из собственных средств. Он очень щедр, но при этом скромен и никому не рассказывает о своей благотворительности, за исключением своего духовника в Ватикане. Кстати о Ватикане. Вы все так же уверены, что беретесь за это дело, мистер Холмс?

– Да, уверен.

– Тогда я не откладывая пошлю туда еще одну телеграмму, чтобы уведомить его святейшество о вашем решении. У вас больше нет вопросов?

Отец О’Ши вдруг засобирался, торопливо пожал нам руки и ретировался, уведя с собой миссис Уиффен.

– Занятное дельце! – заметил Холмс, когда дверь за посетителями закрылась. – Пропавший кардинал и приходский священник, который, судя по всему, знает куда больше, чем хочет или, возможно, смеет показать.

– Вы тоже это почувствовали, Холмс? – спросил я. – Но в чем тут загвоздка, как вы считаете?

Холмс пожал плечами.

– Возможно, этого мы никогда не узнаем. Однако теперь есть дела поважнее, чем старые тайны. Необходимо установить нынешнее местонахождение кардинала Тоски. А для этого нам придется навестить Макдональда и его коллег.

На деле вопрос разрешился гораздо быстрее, чем мы ожидали; разгадку принес нам не сам инспектор Макдональд, а его посланец – краснолицый констебль в штатском, который примчался на Бейкер-стрит в наемной пролетке, задыхаясь, ввалился в нашу гостиную и объявил, что инспектор Макдональд велит нам срочно ехать к нему.

Согласно адресу, который констебль дал извозчику, ожидавшему нас на улице, нам предстояло ехать в Патерностер-Ярд, что в Спиталфилдз.

– Очевидно, тело уже нашли, – заметил Холмс, как только мы забрались в пролетку и понеслись по лондонским улицам.

Констебль был ошеломлен.

– Вы уже знаете о погибшем, сэр?

– Я знаю о пропавшем, – ответил Холмс. – Исходя из того, что инспектору Макдональду срочно понадобилось наше присутствие, я заключил, что этот человек, скорее всего, мертв; возможно даже, убит. Но Спиталфилдз! Никогда не подумал бы, что его тело найдут в таком месте.

Я понял, чему так изумлялся Холмс, когда наша пролетка оказалась в бедном квартале, располагавшемся к востоку от вокзала Ливерпуль-стрит, и кучер высадил нас у входа в Патерностер-Ярд – большой, мощенный булыжником двор, с трех сторон окруженный высокими закопченными кирпичными стенами заброшенной фабрики и отделенный от нее высокими, выкрашенными черной краской воротами, увенчанными железными зубцами.

В углу двора, утопавшего в грязи и заваленного зловонными отбросами, виднелось нечто напоминавшее кучу старого тряпья, едва прикрытого какими-то мешками. Рядом стояли инспектор Макдональд и два полицейских в форме. Над трупом склонился самоуверенный пухлый человечек в цивильном платье, рядом с ним стоял кожаный медицинский саквояж. Вероятно, то был полицейский врач, который должен был констатировать смерть, прежде чем тело увезут на вскрытие.

Когда мы вошли во двор, от этой группы отделился и направился к нам высокий рыжеволосый человек – инспектор Макдональд.

– Наш пропавший кардинал? – вполголоса спросил Холмс.

Макдональд криво усмехнулся:

– Боюсь, что так, мистер Холмс. Он соответствует описанию, данному отцом О’Ши и миссис Уиффен. А кроме того, у него в кармане я нашел вот это.

Он протянул нам ладонь, на которой лежали золотое распятие на толстой цепи и золотое кольцо с темно-красным камнем.

– Не у каждого в кармане сыщутся такие вещички, – продолжал инспектор. – Но какого дьявола занесло сюда добропорядочного христианина, тем более кардинала!

– Да уж! – мрачно согласился Холмс. – Когда его обнаружили?

– Около двух часов назад. Нашедший его человек выгуливал рядом собаку. Она погналась за крысой и забежала во двор. Хозяин пошел за нею и увидел, что она возбужденно обнюхивает кучу ветхого тряпья. Подойдя ближе, он понял, что это вовсе не ветошь, а труп. Он сообщил об этом местному констеблю, тот, в свою очередь, уведомил инспектора; наконец эти сведения дошли до Скотленд-Ярда и меня.

– А какова причина смерти? – спросил Холмс, когда инспектор Макдональд закончил свой рассказ. – Она установлена?

Последний вопрос он задал уже в полный голос. Услышав это, к нам подошел полицейский врач, чтобы представиться и обменяться рукопожатиями.

– Мистер Холмс! – воскликнул он, расплываясь в улыбке. – Я много слышал о вас и ваших удивительных способностях, сэр. Счастлив с вами познакомиться!

– Так что там с трупом? – спросил Холмс, пресекая эти разглагольствования.

– А, corpus delicti!^[399] – ответил врач, щегольнув латинской фразой, точно шелковым шейным платком. – Видимые повреждения отсутствуют, так что причина смерти не ясна, но вскрытие поможет ее установить. Разумеется, он мог умереть своей смертью, например от сердечного приступа. Теперь о времени смерти, – самодовольно продолжал он, вытаскивая из кармана золотые часы и бросая взгляд на стрелки. – Сейчас двадцать минут четвертого. По самой приблизительной оценке, он скончался около двадцати восьми часов назад.

– Следовательно, смерть наступила вчера, примерно в одиннадцать часов утра, – подхватил Холмс.

– Именно так, сэр!

Маленький доктор, несомненно, был поражен тем, как быстро мой друг произвел подсчет^[400].

– Благодарю. Вы нам очень помогли, – сдержанно проговорил Холмс и пожал врачу руку, давая понять, что в его услугах больше не нуждаются, ибо тому явно хотелось остаться и присутствовать при повторном осмотре трупа, предпринятом Холмсом и Макдональдом. Тело кардинала Тоски лежало на спине, ноги были вытянуты, руки скрещены на груди, будто кто-то намеренно взял на себя труд придать им такое положение.

Как только полицейский врач понял намек и удалился, Холмс с горящими глазами, словно терьер, завидевший кроличью нору, присел перед мертвым телом на корточки, стараясь не прикасаться к следам, видневшимся в грязи рядом с трупом. Там было много отпечатков подошв, а кроме того, две отчетливые параллельные бороздки, шириной три четверти дюйма каждая, идущие на расстоянии двух футов одна от другой. Сначала он ни к чему не притронулся, лишь быстрым цепким взглядом осмотрел лицо и одежду покойного, давая беглые комментарии – скорее для себя самого, чем для нас.

– Безусловно, это и есть исчезнувший кардинал, – говорил он. – Одежда и лицо в точности подходят под полученное нами описание. – Взяв полную белую кисть руки мертвеца, Холмс перевернул ее в своей ладони. – Отец О’Ши был совершенно прав: у него прекрасные руки. Это ухоженные руки человека, непривычного к физическому труду. А вот след на пальце, где он носил кольцо, – знак духовного сана. Следов, которые свидетельствовали бы о том, что на него напали и он защищался, ни на руках, ни на лице нет. Быть может, доктор прав и он умер своей смертью. Теперь одежда. Крови не видно, ткань нигде не порвана. Ага! Что это? – внезапно воскликнул Холмс. В этот момент он, перевернув тело на правый бок, проводил ладонью по сюртуку, в который был одет покойный. Судя по всему, его рука нащупала во внутреннем кармане какой-то предмет. Это был кожаный бумажник. Открыв его, Холмс нашел внутри несколько смятых бумажек. Когда он расправил их, оказалось, что это десять пятифунтовых банкнот.

– Любопытно! – промолвил Холмс. – Зачем кардиналу понадобилось носить при себе такие деньги? В любом случае, ясно одно: если он был убит, то не грабителем.

Передав бумажник Макдональду, Холмс вернулся к изучению одежды покойного и с помощью лупы, которую всегда носил в кармане, стал разглядывать правый рукав сюртука, к которому прилипли какие-то крупные желтые крошки, а затем приступил к осмотру нижней части тела.

– На брюках никаких следов, – продолжал он, – теперь обувь. Что у нас тут? Сколько грязи, это просто замечательно! Однако же кардинальские ботинки – настоящий кладезь важных улик.

Открыв свое портмоне, он достал оттуда несколько маленьких бумажных конвертиков, которые всегда носил при себе, а затем лезвием перочинного ножа принялся осторожно соскабливать с ботинок образцы грязи и складывать их в конвертики. Насколько я мог заметить, это были те же желтые крошки, что и на рукаве, а кроме того – какая-то серая пыль и белая пастообразная масса, забившаяся в угол между каблуком и подошвой ботинка. Запечатав конверты, Холмс положил их обратно в портмоне.

Тут Макдональд, который до сих пор молча наблюдал за тем, как Холмс собирает образцы, подошел к нему и сказал:

– Думаю, вы и без меня приметили возле трупа эти следы в виде параллельных борозд.

Холмс посмотрел на него:

– Верно, дружище Мак. Я их уже осмотрел. Судя по расстоянию между ними, это следы от колес тачки. Поскольку заканчиваются они совсем рядом с телом, рискну также предположить, что тачку использовали, чтобы перевезти сюда покойника оттуда, где он умер. Обратите внимание на следы ботинок вокруг тела, – добавил он, указывая своим длинным пальцем на утоптанную грязь. – Тут побывали двое, согласны? А здесь, – продолжал он, – тачку уже откатили назад, и следы колес стали менее четкими: труп сбросили на землю, поэтому тачка сделалась значительно легче.

Он низко опустил голову и направился ко входу во двор, следуя за отпечатками колес; мы с Макдональдом шли за ним по пятам. Там, где двор заканчивался и начиналась улица, Холмс снова остановился и указал вниз.

– Если вы внимательно посмотрите, господа, то увидите, что здесь следы колес сворачивают налево, а значит, владельцы тачки обитают в той стороне.

Разглядеть на земле слабые отпечатки колес, к тому же основательно затоптанные Макдональдом, его коллегами, полицейским врачом и человеком, который обнаружил труп, было непросто, но все еще можно; теперь, когда Холмс привлек к ним наше внимание, мы увидели, что двойной след действительно поворачивает налево и исчезает на гораздо более чистой поверхности уличного тротуара.

– Если обобщить все выявленные нами факты, – заявил Холмс, когда мы вернулись во двор, – думаю, можно с уверенностью утверждать, что это было не предумышленное убийство и не убийство с целью ограбления. В Патерностер-Ярде тело кардинала Тоски спрятали двое мужчин, профессия которых связана с перевозкой каких-то материалов. Их остатки вы, вероятно, найдете также на спинке сюртука покойного кардинала, когда перевернете тело.

– Очевидно, вы имеете в виду те вещества, которые вам удалось обнаружить на его обуви? – спросил я.

– Совершенно верно, дружище.

– И что это за вещества? – подхватил инспектор Макдональд.

Холмс загадочно улыбнулся.

– Это, мой милый инспектор, я вам скажу после того, как подвергну их химическому анализу, – уклончиво ответил он. – Как только я узнаю результаты, то, разумеется, сразу сообщу вам.

С этими словами он пожал инспектору Макдональду руку, кивком поманил меня за собой и, выйдя на улицу, остановил проезжавший мимо кэб.

По дороге на Бейкер-стрит он ни словом не обмолвился об этом деле, а приехав домой, сразу устроился в гостиной со своими химическими приборами и реактивами, чтобы проанализировать содержимое маленьких бумажных конвертиков. Опыт научил меня не задавать Холмсу вопросов, когда он поглощен расследованием, поэтому, поскучав минут двадцать у камина с «Ивнинг стандард» в руках, я сдался и ушел из дому, отправившись в свой клуб, где провел время куда приятнее, играя в бильярд со своим старинным приятелем Сэрстоном.

Когда я вернулся домой, Холмса не было, но в комнате остались явные свидетельства его недавнего присутствия: на его рабочем столе в беспорядке валялись пробирки, лакмусовая бумага и пузырьки с химическими реактивами. Однако он не оставил записки, в которой бы объяснялось, куда он ушел и когда намерен вернуться, поэтому мне пришлось добрых три четверти часа томиться в ожидании. Наконец хлопнула входная дверь, и на лестнице раздались энергичные шаги.

– Идемте, Уотсон! – крикнул Холмс. – Внизу ждет кэб!

– Но куда, Холмс? – спросил я, спешно натягивая пальто, хватая трость и недоумевая, зачем ему опять срочно понадобилось уходить, когда он только что вернулся домой.

– Скоро увидите, дружище, – через плечо ответил он, спускаясь по лестнице, по которой только что поднимался. – И никаких вопросов, Уотсон! Я все равно не отвечу. Знаю, что вы хотите спросить, но скоро вам все станет ясно.

Словно для того, чтобы не дать мне нарушить запрет, он всю дорогу до совершенно незнакомой мне Мейкпис-корт болтал на отвлеченные темы вроде готической архитектуры или филологических штудий^[401], и мне оставалось только зачарованно внимать его монологу, ибо когда Холмс был в ударе, он умел поражать своими искрометными суждениями. Впрочем, порой я все равно обращался мыслями к тем запретным вопросам, которые по-прежнему роились в моей голове: что такого он обнаружил во время своих химических опытов, отчего теперь пребывал в столь приподнятом настроении? куда он только что уходил из дому? и что ожидало нас на Мейкпис-корт, куда мы сейчас направлялись?

Слушая Холмса и одновременно размышляя над этими вопросами, я иногда выглядывал в окно, пытаясь определить наше местонахождение, и наконец начал смутно узнавать улицы, по которым мы ехали. Одна из них показалась мне особенно знакомой, а когда кэб прогрохотал по какому-то темному переулку и я заметил на стене дома указатель с надписью: «Патерностер-Ярд», до меня наконец дошло, что мы вернулись в Спиталфилдз – туда, где лишь сегодня осматривали тело кардинала Тоски. Однако на этот раз мы не остановились у вышеупомянутого двора и еще с четверть мили ехали по грязным тесным улочкам, застроенным жилищами рабочих вперемежку с убогими тавернами, ломбардами, лавками старьевщиков, среди которых изредка попадались бывшие дома шелкоткачей, построенные в восемнадцатом веке – когда-то элегантные, но давно пришедшие в упадок. Вскоре наш кэб остановился у другого двора, чем-то напоминавшего Патерностер-Ярд, и мы сошли.

Это оказалась не столь обширная, но куда более опрятная территория. Здесь хранились строительные материалы: в одном углу – строевой лес под навесом, в другом кирпичи и черепица, по дальней стене лежали прикрытые брезентом кучи гравия и песка, а рядом стояла пустая тачка с поднятыми кверху ручками. На одной из ее стенок значилось: «Дж. С. Баскин и сын», а ниже заглавными буквами: «ПОДРЯДЧИК».

Те же слова были начертаны на вывеске, укрепленной над входом в одноэтажное здание по левую руку от нас. Судя по всему, оно служило конторой и одновременно складом: через распахнутые двери я увидел высокую старомодную деревянную стойку со стулом, стоявшую у окна, а в сумрачной глубине помещения, под низкими потолками, на полках хранились, очевидно, более хрупкие или скоропортящиеся товары – банки с краской и мешки с цементом, защищенные здесь от непогоды.

Наш приход не остался незамеченным: едва мы ступили во двор, из здания вышел какой-то человек и направился прямо к нам.

Это был широкоплечий седовласый мужчина с длинными висячими усами. На нем была поношенная рабочая одежда: тяжелые башмаки, жилет, потертые вельветовые штаны с испачканными коленками и фланелевая рубашка без воротничка, с закатанными рукавами, обнажавшими сильные, мускулистые руки. Он был сердит и хмур.

– Мистер Баскин? – приветливо улыбаясь, спросил Холмс.

– Чего надо? – проговорил мужчина.

– Меня зовут Шерлок Холмс, – все так же учтиво продолжал мой друг, – а это мой коллега, доктор Уотсон. Мы явились сюда от имени полиции, чтобы расспроситьвас о внезапной смерти кардинала Тоски, с которым вы, кажется, были знакомы.

Эти слова как громом поразили мистера Баскина. Он издал дикий вопль, шатаясь, отступил назад, смертельно побледнел и схватился руками за горло, словно ему не хватало воздуха. Испугавшись, что с ним случится удар, я бросился к нему на помощь и, подхватив под руки, повел внутрь здания. Там я нашел какой-то перевернутый ящик и усадил беднягу на него.

На крики из недр конторы выскочил молодой человек – по-видимому, его сын, которого мы прежде не заметили.

– Эй! Что происходит? – воскликнул он, и на его приятном, гладком лице отразилось сильное беспокойство.

Я оглянулся на него и отрывисто приказал:

– Принесите воды!

Молодой человек бросил на отца испуганный взгляд, затем схватил стоявшую на конторской стойке кружку, выплеснул на пол остатки чая, выскочил во двор, наполнил ее водой из находившегося там крана и бегом вернулся обратно.

– Неужто он тоже умирает, как… – начал он, но тут же осекся и не закончил вопроса.

Меня в данный момент больше волновало состояние моего пациента, чем обрывок странной фразы, но Холмс тотчас навострил уши. Как только я, к великому своему облегчению, заметил, что мистеру Баскину стало лучше и он смог сделать небольшой глоток воды из кружки, которую я поднес к его губам, Холмс повернулся к молодому человеку и решительно сказал:

– Как тот, кто приходил к вам вчера утром, верно?

Лицо молодого человека побледнело, он опять бросил исполненный ужаса взгляд на отца, который в этот момент пытался выпрямиться и обрести равновесие.

– Расскажи им, Джек, – хрипло велел он сыну.

Но даже получив родительское позволение, сын, казалось, не мог выдавить из себя ни слова, и тогда заговорил Холмс.

– Вчера утром с вами и вашим отцом приходил повидаться один богатый итальянец, который вот уже много лет оказывает вам финансовую поддержку. Я прав? – Он дождался, пока молодой человек утвердительно кивнул, а затем продолжил: – Во время разговора вашему гостю внезапно стало плохо, и он скончался.

Он снова сделал паузу, но на этот раз Джек Баскин ничем не подтвердил слова Холмса, лишь провел языком по губам. За него ответил Баскин-старший. Он громко застонал и всей тяжестью тела навалился на мою руку, пытаясь встать на ноги.

– Холмс! – предостерегающе воскликнул я.

Уразумев, что старшему Баскину нехорошо, Холмс быстро сказал:

– Я на время прерву свой рассказ, мистер Баскин. Не хочу, чтобы вы страдали.

Но Баскин-старший отверг это предложение.

– Нет уж, говорите, сэр! – проговорил он, знаком прося Холмса не останавливаться. – Я рад, что все наконец откроется.

– Тогда, с вашего позволения, я продолжу, – ответил Холмс и вернулся к своему повествованию. – Не знаю, что стало причиной смерти вашего посетителя, однако я уверен, что она произошла по естественным причинам. Вероятно, это был сердечный приступ или удар. Как бы там ни было, вы и ваш сын были поставлены перед ужасным выбором. У вас в конторе лежал покойник, а вы понятия не имели, где он остановился, и вообще, вам, по-видимому, мало что было о нем известно. Мистер Баскин, под каким именем вы знали этого итальянского господина?

– Синьор Морелли.

– А чем он занимался?

– Говорил, у него свое дело в Риме – вроде бы что-то связанное с церковным строительством.

– Понятно, – задумчиво промолвил Холмс. Лицо его было совершенно непроницаемо. – А теперь перейдем к главному, а именно к вопросу о том, как синьор Морелли познакомился с вами и вашей семьей.

Я заметил, что Баскин-старший бросил на сына робкий, смиренный взгляд и заговорил, обращаясь уже к нему, а не к Холмсу.

– Я всегда надеялся, что мне не придется рассказывать тебе об этом, Джек, но теперь, когда синьор Морелли умер, правда все равно выплывет наружу. Дело в том, что мы с женой – вовсе не твои родители, хотя взяли тебя на воспитание еще в младенчестве и все это время любили, словно собственного сына. Твоим настоящим отцом был синьор Морелли, а твоей матерью – моя покойная сестра Лиззи.

Тут мистер Баскин, силы которого, казалось, были уже на исходе, замолчал и закрыл лицо своей большой мозолистой рукой.

Всегда тяжело видеть, как плачет взрослый мужчина, тем более такой большой и сильный, поэтому я ощутил немалое облегчение, когда Баскин-младший взял еще один ящик, поставил его возле своего мнимого отца, уселся рядом с ним и крепко обнял его за плечи.

– Ну что ты, па! – промолвил он. – Не терзайся так, ты навек останешься моим отцом! Мало ли что было да быльем поросло. Главное, мы с тобой всегда будем вместе. Я понимаю, мистер Холмс должен все вызнать для полиции (или на кого он там работает), только я надеюсь, он настоящий джентльмен и не откажется прийти в другой раз, когда ты сможешь с ним поговорить. Верно я говорю, мистер Холмс?

– Разумеется, – начал мой друг, но Баскин-старший перебил его. Поднявшись на ноги, он с достоинством произнес:

– Спасибо, мистер Холмс, но я должен рассказать всю правду до конца, и чем раньше, тем лучше. Вот она, эта правда.

Тридцать лет назад моя сестра Лиззи работала служанкой в одной гостинице в Лондоне. Она была хорошенькая, ей не было еще и семнадцати. И вот она попалась на глаза этому итальянскому синьору, который приехал в Лондон, чтобы подучить английский. Короче говоря, они с Лиззи влюбились друг в друга. Думаю, вам и вашему другу не надо объяснять, что случилось потом. Синьор Морелли вернулся к себе в Италию, а Лиззи узнала, что ждет ребенка. Мы ничего не могли поделать. Адреса он не оставил, а Лиззи уперлась и не хотела говорить нам, в какой гостинице она с ним познакомилась, да в общем это было и ни к чему, ведь как только хозяйка гостиницы узнала о беременности, она сразу уволила Лиззи без всяких рекомендаций.

Ну вот, а потом Лиззи родила ребенка – мальчика. Мне не надо вам говорить, где он теперь. Но бедняжке не повезло, и вскоре она умерла от родильной горячки. Моей матушке было не под силу воспитывать ребенка: она была вдова и не могла похвастаться хорошим здоровьем. Мы с женой потолковали меж собою и решили, что вырастим этого мальчика как собственного сына. Мы были женаты уже три года, а детей, к большому нашему разочарованию, все не было. Вот так мы его и вырастили.

А спустя два года после смерти Лиззи синьор Морелли снова приехал в Лондон. Бог знает, как он нас разыскал. Тогда я работал строителем в Уоппинге, и однажды вечером он свалился нам как снег на голову. Искал Лиззи. Когда мы рассказали, что она умерла в родах, он побледнел как привидение. А потом дал нам денег на сына. Я не хотел их брать, мистер Холмс, потому что мне казалось неправильным брать у чужого человека средства на ребенка, которого мы холили и лелеяли как своего собственного. Но времена настали тяжелые, и эти деньги нам очень пригодились. В общем, синьор Морелли стал приезжать к нам каждый год, чтобы повидаться с мальчонкой и заплатить за его содержание. Он не скупился, нет, совсем не скупился: в конце концов я стал кое-что откладывать и через несколько лет сумел купить эту вот контору в Спиталфилдзе. Но он поставил одно условие: мы должны были делать вид, что Джек наш сын, и никогда никому не рассказывать, кто его настоящий отец.

– Вы ни разу не спрашивали себя, почему он на этом настаивал? – поинтересовался Холмс.

Баскин-старший смутился.

– Конечно, спрашивали, но нам было ясно, что он из богатой семьи и не хочет, чтобы его родные узнали о незаконном ребенке. Честно-то говоря, мистер Холмс, нас это тоже устраивало. Он появлялся раз в год, заходил к нам на пару часов и давал мне пятьдесят фунтов, в которых, с тех пор как Джек окончил школу и стал работать со мной, не очень-то мы и нуждались. Я приберегал эти денежки до тех времен, когда он соберется жениться и свить собственное гнездышко.

– А что с теми деньгами, которые синьор Морелли принес в последний раз?

Баскин обиделся, словно ответ на этот вопрос был очевиден.

– Он упал и умер еще до того, как передал мне деньги. Мне подумалось, что будет неправильно рыться у него карманах, и я не стал этого делать, хотя понимал, что он непременно отдал бы мне деньги, будь он жив. В любом случае, нас больше заботило, что делать с телом. Мы не могли пойти в полицию – что, если бы решили, будто это мы его пристукнули? Да и кто бы поверил в историю об итальянском богаче, который дает нам деньги! И вот мы положили его в тачку, прикрыли мешками, дождались темноты, свезли тело в Патерностер-Ярд и придали приличную покойнику позу. Это все, что мы могли для него сделать. Мы ведь не знали, где он живет, и не сумели бы уведомить его родных и друзей.

– Но почему именно Патерностер-Ярд? – спросил Холмс.

– Знаете, сэр, там ведь всегда тихо и безлюдно, точно на кладбище (не в обиду синьору Морелли будь сказано). Мы подумали, что к тому времени, когда тело обнаружат, все будет шито-крыто.

Голос его сошел на нет, будто он только теперь понял, как глупо было надеяться, что дело уладится само собой.

Баскин-старший прокашлялся и, выпрямившись, в упор посмотрел на Холмса.

– Я знаю, что мы с Джеком поступили плохо, сэр, когда ничего никому не сказали и избавились от тела, словно от груды старого тряпья, – промолвил он. – Мне никогда не скинуть с души этот камень. Что нам сделать, чтобы исправить дело? Может, пойти в полицию, или вы сделаете это сами? Если за это штрафуют, я заплачу все сполна.

Повисло долгое напряженное молчание. Я слышал даже скрип колес и стук лошадиных копыт, доносившихся с улицы. Оба Баскина стояли рядом, плечо к плечу, словно солдаты, ожидающие, что скажет их командир.

Я не мог смотреть на их лица, на которых застыло кроткое, покорное и в то же время до странности гордое выражение. Готовность Баскинов подчиниться любому приговору судьбы, в облике которой выступал нынче Холмс, вызывала у меня невольное уважение. Я украдкой посмотрел на своего друга, желая понять, тронут ли он, подобно мне, этим самоуничижением.

Он с невозмутимым лицом разглядывал носки своих ботинок.

Затем, словно повинуясь внезапному порыву, хмуро взглянул на отца и сына, стоявших перед ним, и отрывисто произнес:

– Предоставьте это мне! Ничего не предпринимайте. Я сам все устрою.

Сказав это, он повернулся на каблуках и быстро вышел, не дав Баскинам ни малейшей возможности поблагодарить его. Мне оставалось только поспешить за ним.

– Что вы намерены делать, Холмс? – спросил я, нагнав его на улице.

– Ведь ясно же: ничего! – раздраженно ответил он.

– Ничего? Но, Холмс… – запротестовал было я.

– Повторяю: я ничего не стану делать. Что тут еще можно добавить? Если я сообщу обо всем в полицию, мистеру Баскину не отделаться простым штрафом, как он оптимистично полагает. Его арестуют и обвинят если не в убийстве, то по меньшей мере в том, что он не сообщил о смерти и спрятал труп, а за это полагается тюремное заключение. Этого вы хотите, Уотсон? Чтобы честные труженики Баскины оказались за решеткой, а их дело, если не сами жизни, было разрушено?

– Конечно нет, Холмс! – воскликнул я, ошеломленный его жестокими словами. – Но что вы скажете инспектору Макдональду и отцу О’Ши?

– Что мне нечего им сообщить, – ответил Холмс. – Короче говоря, скажу, что потерпел неудачу и мне, несмотря на все свое хваленое мастерство, а также улики в виде остатков строительных материалов, которые я обнаружил на одежде покойного, не удалось разыскать склад, с которого происходят те самые материалы, поэтому я не могу сказать, где он умер, кто был в тот момент рядом с ним и кто отвез его тело в Патерностер-Ярд. Другими словами, расследование зашло в тупик. А вы, Уотсон, во имя нашей дружбы поможете мне обмануть их.

С этими словами он поднял трость, останавливая проезжающий мимо кэб. По дороге на Бейкер-стрит мы оба не сказали ни слова.

Остается добавить, что Холмс по отдельности уведомил инспектора Макдональда и отца О’Ши о постигшем его провале. Инспектор воспринял это известие несколько скептически: я заметил, что он окинул моего друга долгим недоверчивым взглядом.

Что касается отца О’Ши, он, судя по всему, испытал неожиданное облегчение.

– Что ж, на нет и суда нет, – заявил он, тщетно пытаясь скрыть довольную улыбку. Когда он выходил из комнаты, вид у него был совершенно ликующий.

Я был немало озадачен подобным поведением, но Холмс объяснил, что, когда кардинал Тоска (в то время еще молодой священник) встретил Лиззи Баскин и стал отцом ее ребенка, она, скорее всего, работала именно в «Приюте Святого Христофора» и позднее была уволена оттуда. Если отец О’Ши уже тогда был приходским священником церкви Святого Алоизия, он мог знать об этой щекотливой ситуации, которую всеми силами пытались замять.

Мне эта гипотеза показалась слегка притянутой за уши, но Холмс напомнил, что этим можно объяснить нежелание отца О’Ши распространяться о филантропической деятельности кардинала Тоски, а также его явную радость при известии о том, что Холмс потерпел неудачу.

Что касается тела кардинала Тоски, оно было отправлено в Ватикан и, вероятно, погребено со всеми приличествующими его сану почестями и обрядами.

Я же примирился с тем фактом, что никогда не смогу опубликовать отчет об этом расследовании, и это, учитывая все обстоятельства дела, совершенно правильно. Возможно, репутация Холмса временно пострадала из-за этого очевидного фиаско, но он быстро восстановил ее, с блеском завершив следующее расследование. Это было дело о девонширском скандале и предполагаемом убийстве члена Палаты лордов, якобы совершенном его дворецким, о чем в течение трех месяцев трубили все британские газеты.

Дело Арнсворта

– А, знакомое имя! – воскликнул Холмс, откладывая в сторону номер «Морнинг пост» и обращаясь ко мне.

– Что за имя? – спросил я.

– Первое в списке объявлений о смертях, – ответил Холмс, передавая мне газету, открытую на нужной странице. – Я знавал эту даму еще до того, как вы стали моим биографом, Уотсон. Я жил тогда на Монтегю-стрит.

Отодвинув свою чашку с кофе, я заглянул в газету. Там сообщалось, что вчера в возрасте семидесяти трех лет скончалась вдовствующая леди Эдит Арнсворт из замка Арнсворт, графство Суррей. Похороны будут закрытыми.

Я уже собирался спросить, кто такая эта леди Арнсворт и какую роль она играла в прошлой жизни Холмса, но он предвосхитил мой вопрос. Поднявшись из-за стола, он снял с книжной полки у камина том своей картотеки^[402] и молча протянул его мне, заранее открыв в нужном месте, где на страницу было аккуратно наклеено несколько газетных вырезок. Дав мне возможность самостоятельно изучить их, он ушел в свою спальню, сообщавшуюся с нашей общей гостиной, и я услышал, как он роется там в вещах.

В первой заметке, явно вырезанной из журнала, освещающего жизнь известных богачей, рассказывалось о самом замке.

Замок Арнсворт, в котором и поныне живет семейство Арнсворт, величественное здание четырнадцатого века, возвышающееся над обширными парковыми и садовыми угодьями. Он окружен рвом, над которым ко входу в дом переброшен длинный каменный мост, состоящий из более чем сорока арок. Хотя замок был значительно перестроен при Тюдорах, он до сих пор сохранил многие первоначальные черты своего облика, в том числе западную башню с зубчатым завершением, с вершины которой посетители могут любоваться изумительным видом на окрестности.

Говорят, что в замке обитает привидение второго графа, Филипа де Харнсворта, погибшего от руки собственного брата Фулька во время ссоры из-за наследства. Кроме того, считается, что в доме есть несколько потайных комнат и ходов. В просторных подземельях хранится фамильная коллекция оружия и инструменты пыток.

Замок открыт для посещения, когда сэр Гренвилл Арнсворт с семейством на сезон охоты отбывает в Шотландию. За разрешением на осмотр обращаться к управляющему, мистеру Лайонелу Монктону, дом привратника.

Далее шла вырезка из «Таймс» от 12 июля 1824 года с объявлением о кончине сэра Гренвилла, которое сопровождалось обстоятельным повествованием о его жизни. Насколько я мог судить, мельком заглянув в этот отчет, большую часть своего времени сэр Гренвилл уделял охоте и лишь изредка появлялся в Палате лордов.

Следующие три вырезки также удостоились лишь беглого просмотра. В них речь шла о наследнике сэра Гренвилла – сэре Ричарде Арнсворте. Первая заметка была посвящена свадьбе сэра Ричарда и леди Эдит Годэлминг, состоявшейся в вестминстерской церкви Сент-Маргарет в 1849 году; вторая – рождению их единственного отпрыска и наследника Гилберта в 1853-м; третья – гибели сэра Ричарда в результате несчастного случая на охоте в 1872-м, после чего Гилберт унаследовал титул, замок и значительное семейное состояние.

Я уже собирался обратиться к другой, более длинной и, кажется, гораздо более интересной заметке, занимавшей всю следующую страницу, но не успел даже прочесть драматический заголовок, в котором мелькнули слова «трагически», «аристократ» и «таинственный», как в гостиную вернулся Холмс, неся с собой жестяную коробку^[403], в которой хранились его записи и памятные вещи, оставшиеся от давних дел.

Он пересек комнату, подошел ко мне и, увидев, что я еще не начинал читать последнюю заметку, бесцеремонно выхватил том картотеки у меня из рук и, громко захлопнув его, поставил обратно на полку.

– Позвольте, Холмс! – запротестовал я против столь вольного обращения.

– Великодушно простите, дружище, – ответил Холмс, – но я был вынужден действовать быстро. Прочти вы последнюю вырезку, мне было бы не о чем рассказывать. Вы же знаете, как я люблю при случае поразить слушателя. Теперь же, Уотсон, – продолжал он, занимая свое место у камина и передавая мне небольшой, перевязанный бечевкой сверток, – вы узнаете о деле Арнсворта из моих собственных уст, а не от какого-то газетного писаки. В этом свертке вы найдете портреты двух главных действующих лиц того расследования – вдовствующей леди Эдит Арнсворт, ныне покойной, и ее сына Гилберта Арнсворта. Я приобрел их на распродаже семейного имущества Арнсвортов несколько лет назад.

Я снял бечевку, развернул коричневую бумажную обертку и вынул из нее две фотографии, наклеенные на толстые картонные паспарту. На одной была изображена пожилая женщина, на другой – молодой человек лет двадцати пяти.

Женщина, облаченная в черные шелковые одежды, была заснята на фоне рисованного задника с деревьями. Она сидела очень прямо, одной рукой вцепившись в ручку высокого резного кресла, похожего на трон. У нее были красивые, правильные черты лица, свидетельствовавшие о том, что в венах ее текла благородная кровь. Однако холодная, гордая, заносчивая мина немало вредила общему впечатлению от ее внешности; эта женщина не умела прощать, и сердце ее почти не ведало любви к ближнему.

Я отложил ее карточку в сторону с мыслью о том, что не хотел бы оказаться у нее на пути, и взял в руки фотографию ее сына.

Какой разительный контраст! Она держала спину неестественно прямо – он сидел, развалившись в мягком кресле, скрестив ноги и небрежно положив одну руку на стоявший рядом маленький круглый столик; на ее лице застыло выражение упрямой гордыни и патрицианского высокомерия – его физиономия светилась тупым самодовольством. Правда, он унаследовал от матери некоторую миловидность, но его чертам была свойственна какая-то слабость, размытость, отчего он производил впечатление натуры вялой и бесхарактерной. Его одежда и прическа несли на себе отпечаток манерного щегольства.

– Интересно было бы узнать ваше мнение об этих людях, Уотсон, – искренне полюбопытствовал Холмс.

– Леди Арнсворт, по-видимому, сильная личность, а ее сыну, напротив, присуще слабоволие. Вероятно, в детстве его слишком холили и лелеяли?

– Дружище! Вы угодили прямо в яблочко! Отлично! Временами вы бываете невероятно прозорливы! – воскликнул Холмс.

Это был сомнительный комплимент, однако я улыбнулся, чтобы показать, что доволен похвалой, и Холмс продолжил:

– Леди Арнсворт души не чаяла в сыне. Сдается мне, она была не слишком счастлива в браке, ибо ее супруг больше интересовался собаками и лошадьми, чем собственной женой. Поэтому она обрушила весь пыл своей нерастраченной любви на сына; поверьте, Уотсон, за ледяной внешностью скрывалась женщина необычайно страстная. В итоге Гилберта страшно избаловали; этот молодой богач ни в чем не привык себе отказывать.

Он унаследовал от отца не только титул и состояние, но и характер, главной чертой которого было чрезмерное потворство своим прихотям. Однако если сэр Ричард тратил уйму денег на гончих псов и лошадей, то Гилберт Арнсворт предпочитал иные утехи, а именно молодых актрис и дам, которых изысканные французы уклончиво именуют poules de luxe^[404].

Подобно отцу, Гилберт питал слабость к крепким напиткам и дорогим винам. И вот однажды во время попойки в номере лондонского отеля дела приняли дурной оборот. Гилберт поссорился со своей подружкой, которая, как утверждали газеты, была известна клиентам под именем Нанетта Перль, а в действительности звалась Энни Дэйвис, и задушил ее. Труп девицы был обнаружен на следующее утро горничной, а Гилберт сбежал с места преступления и исчез.

Разумеется, вызвали полицию. Дело было поручено нашему старинному приятелю инспектору Лестрейду. Хотя в то время я практиковал как частный сыщик-консультант всего несколько лет^[405], Лестрейду уже случалось два-три раза прибегать к моей помощи, когда следствие заходило в тупик. Так было и на этот раз.

Поначалу расследование шло гладко. Ночной портье отеля, в котором остановился Гилберт Арнсворт и где произошло преступление, встревожился, когда в половине третьего ночи по лестнице бегом спустился взъерошенный, наспех одетый молодой человек. Хотя к тому времени об убийстве известно еще не было, портье заподозрил неладное. Он взглядом проследил за молодым человеком: тот выбежал на улицу и остановил извозчичью пролетку.

Портье служил в той гостинице уже несколько лет. Это заведение, находившееся неподалеку от Хеймаркет^[406], давно было облюбовано «ночными бабочками» и их клиентами. Поэтому рядом всегда можно было остановить кэб или наемную пролетку, которые дожидались припозднившихся постояльцев. Портье знал многих извозчиков по имени, так что, когда убитую наконец обнаружили, он не только снабдил Лестрейда описанием вышеупомянутого молодого человека, но и назвал фамилию кэбмена, который его увез. Инспектору не составило большого труда разыскать этого кучера и выяснить, что тот доставил подозреваемого к воротам большого поместья в Суррее, где пассажир расплатился и отпустил экипаж. У кэбмена были все основания запомнить этого клиента, не только оттого, что его пришлось везти в соседнее графство, но и потому, что он оказался необычайно щедр. Извозчик описал молодого человека и указал местоположение поместья, что дало Лестрейду возможность установить имя подозреваемого: Гилберт Арнсворт из замка Арнсворт.

Поскольку представлялось вполне вероятным, что Арнсворт укрылся в доме своих предков, Лестрейд отправился туда и сразу же уперся в непробиваемую стену, иными словами, был принят вдовствующей леди Арнсворт. Она упрямо утверждала, что ее сын домой не возвращался и что ей неизвестно, где он может быть. Она сама предложила Лестрейду вызвать подкрепление и обыскать весь замок сверху донизу, что он и сделал на следующий же день. С отрядом из десяти полицейских он перевернул вверх дном все здание, обшарив его от подземелий до зубчатых стен.

«Мы обыскали каждый угол, мистер Холмс, – заверил меня Лестрейд, когда несколько дней спустя явился ко мне в квартиру на Монтегю-стрит. – Зная, что замок славится своими потайными комнатами, мы простукивали стены комнат и чуланов, прислушиваясь, не раздастся ли гулкий звук, свидетельствующий о скрытых пустотах; мы осмотрели каждую половицу, чтобы убедиться, что ни одну из них нельзя вынуть или приподнять; мы залезали даже в дымоходы. Это не дом, а настоящий лабиринт – сплошные комнаты и коридоры! Мы стали вывешивать на окнах уже осмотренных помещений полотенце или простыню^[407], чтобы в конце обыска удостовериться, что ничего не пропустили. К концу дня на каждом окне болталась белая тряпка, а значит, мы обошли все комнаты».

«Но ничего не обнаружили?» – спросил я.

«Ничегошеньки, мистер Холмс, хотя…» – Тут Лестрейд заметно смутился.

Знаю, что в прошлом я частенько критиковал полицейских за то, что им недостает воображения^[408], – перебил сам себя Холмс, – однако в тот раз у Лестрейда впервые мелькнул слабый проблеск некой восприимчивости, которую можно назвать проницательностью или интуицией. Полагаю, новизна этого ощущения поразила и обескуражила его самого, ибо он неуверенно добавил: «И все-таки, мистер Холмс, у меня такое чувство, что лорд Арнсворт скрывается где-то в доме. Я не могу объяснить хорошенько, это не более чем впечатление. Никаких подтверждений и доказательств у меня нет; знаете, всего лишь такое мерзкое ощущение, будто кто-то наблюдает за тобой исподтишка. Понимаете, о чем я толкую?»

«Конечно понимаю! – поторопился я заверить беднягу, которому было явно не по себе. – Чем я могу вам помочь, инспектор?» – продолжал я, поскольку было ясно, что он явился ко мне не просто так. Его лицо тотчас прояснилось.

«Что ж, мистер Холмс, не хотели бы вы проехаться со мной до замка Арнсворт, чтобы произвести повторный обыск? Я уведомил ее милость, что, возможно, вернусь, и она неохотно согласилась».

«Но не в сопровождении толпы полицейских, – предупредил я Лестрейда, так как мне не хотелось бродить по замку в компании десятка его коллег, без сомнения энергичных, однако слишком уж шумных. – На случай ареста можете взять с собой двоих, но не больше».

Лестрейд принял это условие, и мы договорились о времени визита. Двумя днями позже мы сели на поезд до Гилфорда, что в Суррее, а там наняли кэб до замка Арнсворт.

Замок этот поистине великолепен, Уотсон; он сочетает в себе черты двух совершенно разных архитектурных эпох: Средневековье представлено внушительной западной башней с зубчатым завершением и каменными куртинами, сохранившими свой первоначальный облик; остальные части здания возведены в куда более уютном тюдоровском стиле с его деревянными балками и стенами из красного кирпича.

Был погожий осенний денек, и замок во всем его великолепии отражался в спокойных водах рва, словно нарисованный на гладкой стеклянной поверхности.

Наш экипаж прогромыхал по длинному мосту с многочисленными арками, упомянутыми в журнальной заметке, которую вы, должно быть, успели прочесть, дружище, а затем через величественные ворота мы въехали в большой мощеный внутренний двор, и дворецкий леди Арнсворт повел нас по длинным коридорам и галереям, сплошь увешанным шпалерами и фамильными портретами Арнсвортов и украшенным рыцарскими доспехами. Наконец мы очутились в небольшой гостиной, где, несмотря на теплую погоду, был разожжен камин. Перед очагом в кресле с высокой спинкой, чем-то напоминавшем то, что на снимке, сидела пожилая дама. Вся комната была наполнена семейными реликвиями – серебром и фарфором, дорогими коврами, громоздкой мебелью черненого дуба, отполированной до зеркального блеска.

У меня создалось впечатление, что леди Арнсворт сохранилась не хуже, чем ее фамильные сокровища. Ее кожа напоминала старый пергамент, волосы, затейливо уложенные на макушке наподобие короны, переливались тем же серебристым блеском, что и огромные оловянные блюда, красовавшиеся на большой посудной горке елизаветинских времен. Она сидела, гордо выпрямившись, руки ее, сверкавшие множеством колец, покоились на коленях, покрытых черным шелком. Пока мы шли к ней от двери, она следила за нами неприязненным взглядом.

«Кто этот человек, инспектор?» – сурово спросила она, глядя на меня в упор.

Лестрейд неуклюже представил меня. Она явно не собиралась обмениваться со мной рукопожатием, ибо ее сцепленные в замок руки по-прежнему лежали на коленях. Было ясно и то, что она никогда не слыхала обо мне, что неудивительно, Уотсон, ибо в те давние времена меня знали лишь несколько человек в Скотленд-Ярде да ограниченный круг знакомых, которых я приобрел благодаря своим однокашникам, в том числе немногочисленные клиенты, чьи дела я уже расследовал^[409].

Очевидно, леди Арнсворт приняла меня за одного из приспешников Лестрейда, поскольку больше ни разу не взглянула в мою сторону и обращалась только к инспектору.

«Хотя мне очень не нравится, когда обыскивают мои владения, тем более не в первый раз, инспектор, – холодно проговорила она, – полагаю, закон обязывает меня дать вам разрешение. Однако я вынуждена повторить то, что говорила в прошлый ваш визит: вы не найдете моего сына в этом доме. Вас, как и прежде, будет сопровождать Норрис».

Она отрывисто кивнула дворецкому, все еще стоявшему на пороге, он распахнул дверь и выпустил нас.

Когда мы в неловком молчании вышли из комнаты, мне на ум явились два соображения, касавшиеся разговора с леди Арнсворт. Во-первых, я задумался над тем, как странно выразилась эта дама относительно предполагаемого присутствия ее сына в доме. Она не стала категорически отрицать оное, лишь уклончиво заявила, что Лестрейд не найдет его, тем самым избегнув необходимости лгать. Эта двусмысленная фраза убедила меня в том, что ее сын действительно прячется где-то в доме. Во-вторых, меня насторожило, что она отправила с нами дворецкого. Это также о многом говорило. Лестрейд упоминал, что во время первого обыска в замке Норрис ни на шаг не отходил от полицейских. Меня вдруг осенило, что предчувствие Лестрейда было вызвано отнюдь не озарением свыше, а каким-то невольным движением дворецкого, которое инспектор безотчетно уловил, но позднее приписал собственной интуиции. Норрис мог нечаянно выдать себя. Если Арнсворт действительно укрывался в замке, кто, кроме леди Арнсворт, мог знать об этом, как не дворецкий?

Поэтому я решил пристально наблюдать за малейшими переменами в поведении Норриса, которые могли привести меня к подозреваемому.

Не стану утомлять вас, дружище, подробным отчетом о наших поисках. Казалось, им не будет конца. Мы начали с верхних этажей здания и постепенно продвигались вниз, как поступил во время первого обыска и Лестрейд. Он оказался прав: здесь были десятки комнат: одни большие, хорошо обставленные, другие – убогие каморки, в которых не было ничего, кроме пыли. На этот раз мы не вывешивали на окнах простыни и полотенца, как делал Лестрейд, хотя я понимал, почему он стремился пометить осмотренные помещения: здание и впрямь походило на лабиринт. А Норрис все это время неотступно следовал за нами.

Это был высокий дюжий мужчина с длинной хмурой, цвета свиного сала, физиономией, по которой ничего нельзя было прочесть: он водил нас по комнатам, не выказывая ни малейшего нетерпения или усталости, и демонстрировал некоторые признаки оживления, ограничивавшиеся, впрочем, косым взглядом, лишь когда Лестрейд или один из его подчиненных слишком близко подходили к старинному столу или комоду, – вероятно, опасался, что они могут разбить или стащить какую-нибудь безделушку. Но ни один мускул не дергался при этом на его лице.

Тем не менее я внимательно следил за ним, полагаясь на свою интуицию, говорившую мне, что в конце концов он непременно выдаст своего молодого хозяина. Но ничего подобного не произошло.

После почти трехчасовых поисков в верхних покоях мы спустились на первый этаж и в нерешительности столпились в главном вестибюле, стены которого украшала прелюбопытная коллекция оружия – мечи, сабли, щиты, кремневые ружья и алебарды, развешанные в определенном порядке и образовывавшие замысловатые узоры: зигзаги, треугольники, концентрические круги.

Лестрейд колебался, не зная, куда идти дальше, и я догадался, что он пытается отсрочить неизбежный миг, когда ему придется во второй раз обыскать гостиную, а значит, опять повстречаться с грозной леди Арнсворт.

Чтобы помочь ему определиться, я обратился к Норрису.

«Куда ведет этот коридор?» – спросил я, указывая на арку справа от нас, за которой виднелась полутемная галерея, убранная старинными знаменами и доспехами.

Он проявил такое самообладание, что, не наблюдай я за ним в этот момент, я ничего бы не заподозрил. Он вперил недвижный взор в противоположную стену, словно на него напал столбняк, а затем, не глядя на меня, бесцветным, механическим тоном проговорил: «В домовую часовню, сэр».

В это самое мгновение я понял, где прячется Гилберт Арнсворт.

«Давайте отправимся туда», – предложил я Лестрейду и, не дав ему времени возразить, зашагал по галерее.

В конце ее находилась тяжелая дубовая дверь, стянутая железными скобами, с большим металлическим кольцом вместо ручки. Она поддалась не с первого раза, но с помощью одного из констеблей я сумел отворить ее, и мы очутились внутри часовни.

Это было вытянутое прямоугольное помещение с высоким сводчатым потолком, поддерживаемым каменными столпами. Вероятно, оно было сооружено одновременно с западной башней и другими средневековыми частями здания, но дубовые скамьи с их обильной резьбой и красными бархатными подушками, а также великолепный заалтарный экран из зеленого мрамора и позолоченного дерева, располагавшийся у восточной стены, безусловно, появились тут позднее.

Перед искусно выполненным экраном стоял относительно скромный алтарь, представлявший собой не что иное, как стол, крытый куском зеленого бархата, отделанного золотой тесьмой, на котором находились серебряный крест и пара элегантных серебряных канделябров. По обеим сторонам от алтаря стояли высокие мраморные вазы с лилиями.

Мы остановились у дверей. Я украдкой следил за реакцией Лестрейда и Норриса. Дворецкий застыл на месте, будто статуя; даже глаза его перестали блестеть, а профиль, когда я искоса посмотрел на него, казался высеченным из того же камня, что и стены часовни. В противоположность ему Лестрейд явно волновался: он беспрестанно дергался и часто, неровно дышал, словно ему пришлось долго бежать.

Я тотчас догадался, почему он так возбужден и отчего ему не удалось обнаружить Гилберта Арнсворта в часовне во время первого обыска. Благочестивая атмосфера, навеянная ароматом цветов, восковых свечей и торжественной тишиной, повисшей над алтарем и роскошным заалтарным экраном, заставила славного инспектора оробеть и помешала ему тщательно обыскать помещение. Кроме того, я был убежден, что в прошлый раз в часовне или даже на подходе к ней, в галерее, Норрис допустил какое-то невольное движение, внушившее Лестрейду необъяснимую уверенность в том, что Арнсворт прячется где-то в замке.

– Но необязательно в часовне? – перебил я Холмса.

– Видимо, нет, иначе бы он непременно приказал перевернуть там все вверх дном, – ответил Холмс. – Однако Лестрейду – человеку заурядному – свойственны все общепринятые предрассудки, в том числе благоговейный страх перед священными местами, который победил в нем прочие соображения.

К счастью, в отличие от инспектора я не подвержен суевериям. Догадавшись, где именно прячется Гилберт Арнсворт, я решил выманить его из укрытия тем же способом, который позднее использовал в деле Ирен Адлер, а именно сымитировать пожар^[410].

Кажется, я уже объяснял вам суть этой уловки. Когда женщина думает, что у нее в доме пожар, она пытается спасти то, что для нее дороже всего: замужняя бросается к ребенку, незамужняя хватает шкатулку с драгоценностями. Вы знаете, что Ирен Адлер сразу кинулась к своему тайнику, где хранила фотографию, на которой она снята вместе с королем Богемии.

В деле Арнсворта был применен тот же принцип, правда в этом случае подозреваемому пришлось спасать отнюдь не фотографию, а собственную жизнь (по крайней мере, он так считал). Страх оказаться запертым в доме, объятом огнем, любого человека заставит выбраться наружу, если только ему не свойственна отвага льва, но Гилберт Арнсворт был явно не из этого числа.

В то утро, прежде чем отправиться в замок Арнсворт, я позаботился о том, чтобы сунуть в карман своего пальто коробок восковых спичек^[411] и длинный жгут из крученой коричневой бумаги, обильно смазанный дегтем. Поджечь жгут, поднять его над головой и изо всех сил завопить «Пожар!» было делом нескольких секунд. Сразу же повалил едкий черный дым.

Я и вообразить не мог, что после этого начнется форменный бедлам! Норрис со всех ног рванул ко мне, проявив при этом удивительную для человека с таким чувством собственного достоинства прыткость, и попытался отнять у меня жгут. Лестрейд, который, судя по его возмущенному виду, решил, что я спятил, бросился ему на подмогу, а оба констебля застыли на месте и, разинув рты, глядели на это столпотворение, сопровождавшееся нашими громкими воплями.

Посреди этого шума и гама я заметил, что зеленая бархатная скатерть, лежавшая на алтаре, вдруг затрепыхалась, словно кто-то невидимый пытался выбраться из-под нее.

Я тотчас швырнул горящий жгут наземь и стал затаптывать его, одновременно дергая Лестрейда за руку и указывая ему на алтарь. Констебли наконец очнулись и начали гасить остатки тлеющей бумаги, а мы с инспектором и Норрисом увидели, как из-под складок алтарного покрова на карачках выполз какой-то человек. Мгновением позже он выпрямился, и мы увидели перед собой Гилберта Арнсворта.

Я немедленно узнал его по описанию ночного портье, переданному мне Лестрейдом, а также по несомненному сходству с матерью. Он унаследовал от нее горделивую осанку и аристократические черты лица, хотя и обезображенные порочным выражением. Впрочем, в течение тех нескольких секунд, когда мы с ним в упор смотрели друг на друга, его лицо выражало главным образом потрясение и ужас.

Как ни странно, он первым из нас пришел в себя. Не успели мы с Лестрейдом и констеблями даже пальцем шевельнуть, как он, подгоняемый, несомненно, отчаянной потребностью в спасении, метнулся к открытой двери, запрыгав, словно заяц, прямо по скамьям.

Меня и Лестрейда задержал Норрис, вцепившийся в нас еще во время недавней стычки из-за горящего жгута. На то, чтобы высвободиться, у нас ушло несколько секунд. Будучи моложе и здоровее этих двоих, я вырвался первым, но оказался не готов к тому, что Норрис окажет сопротивление. Оттолкнув его, я бросился к двери, но он подставил мне подножку, и я споткнулся. Хотя я за считаные мгновения восстановил равновесие, Арнсворт сумел добраться до выхода, выскочить наружу и захлопнуть за собой дверь. К тому времени, когда я снова распахнул ее и выбежал из часовни, Арнсворта нигде не было, хотя вся галерея отлично просматривалась вплоть до самого вестибюля, а добежать до него, пользуясь секундным преимуществом, он бы никак не успел. И тем не менее он исчез, как по волшебству.

Вы знаете, дружище, я часто повторяю свой излюбленный принцип: «Отбросьте все невозможное; то, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался». Должно быть, эта фраза вам давно приелась, однако она все так же справедлива. Когда я стоял там, созерцая пустую галерею, логика подсказала мне, что этому имеется единственное объяснение, каким бы сверхъестественным оно ни казалось. Должно быть, Арнсворт ускользнул через какую-то потайную дверцу, имевшуюся в галерее.

Примерно на середине галереи, по правой стене, стояли рыцарские доспехи, позади которых висел длинный занавес из плотного алого бархата, служивший для них фоном. Я заметил, что кромка занавеса качается, словно от легкого сквозняка, но никакого сквозняка не ощущал; огонь в светильниках, освещавших проход, и развешанные по стенам стяги тоже оставались неподвижны. Поэтому я, а за мной Лестрейд, устремился к занавесу и отдернул его: за ним оказалась старинная дубовая дверь, очень похожая на ту, что вела в часовню.

Когда я распахнул ее, за нею оказалась винтовая лестница, которая, по-видимому, вела в западную башню.

Я побежал по каменным ступеням наверх, следуя резким изгибам спирали – это было головокружительное ощущение, особенно если учесть, что лестница была так тесна, что я плечами задевал ее стены. Крошечные окна, больше напоминавшие щели, пропускали немного свежего воздуха, столь необходимого здесь; сквозь их узкие прорези мелькали ров и окружавшие замок сады, которые все удалялись и удалялись по мере того, как я продвигался наверх, пока наконец не сумел разглядеть верхушки деревьев и водную гладь рва – ровную и спокойную, будто зеркало, в котором отражались голубое небо и медленно плывущие по нему белые облака.

Подъем показался мне вечностью, но вот лестница кончилась небольшой полукруглой площадкой с низенькой дверцей. Я осторожно толкнул ее и, низко нагнувшись, вышел на крышу башни. Лестрейд последовал за мной.

Гилберт Арнсворт не ожидал увидеть нас здесь. Толстые стены приглушили звук наших шагов, и только когда Лестрейд чертыхнулся, споткнувшись на пороге маленькой дверцы, Арнсворт наконец заметил нас.

Он стоял у дальнего края крыши, созерцая виды лесов и полей, и по его расслабленной позе я понял: он уверен, что ему удалось избежать ареста. Услышав возглас Лестрейда, он обернулся, увидел нас и не поверил своим глазам. На лице его отразилась злость, какую обычно испытывает маленький ребенок, когда его затея неожиданно срывается.

На протяжении всей своей жизни Гилберт Арнсворт не знал никаких помех и препятствий и, по-видимому, надеялся, что ему будет вечно везти, вне зависимости от его собственных поступков. Он возомнил себя богом, неподвластным любым карам и невзгодам, которые обрушиваются на остальных людей. Когда инспектор Лестрейд в сопровождении двух констеблей, которые уже были здесь, приблизился к нему, произнесвысокопарные, отдававшие безысходностью слова: «Гилберт Ричард Гренвилл, девятый граф Арнсворт, вы арестованы по подозрению в убийстве» – и достал из кармана наручники, он не смог этого вынести.

Я видел, как он отпрянул, не в силах отвести глаза от Лестрейда, точно загипнотизированный жутковатой торжественностью минуты; но чары рассеялись, и он вновь устремил взгляд на каменные зубцы стен и далекий пейзаж.

Я прочел его мысли, Уотсон, так отчетливо, словно они были написаны у него на лице, но ничего не успел сделать: с диким воплем, заглушившим мой собственный вскрик, он вскочил на узкий парапет, возле которого стоял, мгновение его силуэт с раскинутыми в стороны руками вырисовывался на фоне лазурного неба, а затем он бросился вниз.

Я, Лестрейд и два констебля ринулись к зубчатой стене и выглянули наружу – только для того, чтобы увидеть, как его тело погружается в воды рва, словно огромная морская птица, ищущая добычу в его глубинах.

Кто знает, о чем он думал. Верил ли он по-прежнему в свою неуязвимость? Был ли убежден, что ему удастся выплыть, перебраться на ту сторону рва и все-таки сбежать?

Если так – это была трагическая ошибка. Он не появился на поверхности рва, лишь легкая рябь пробежала по зеркалу воды, достигла поросших травой берегов, а через несколько мгновений все опять успокоилось.

Позже полицейские с помощью двух садовников вытащили его тело из воды. Остальное, как говорится, история, которая не всегда бывает достоверна.

Новый граф Арнсворт, кузен Гилберта Юстас, унаследовал титул и водворился в замке, а вдовствующая леди Арнсворт поселилась во Вдовьем домике, расположенном в дальнем уголке поместья. Как вам уже известно, она недавно скончалась. Смерть Гилберта Арнсворта была приписана несчастному случаю, следствие вернулось к первоначальной версии: Энни Дэйвис погибла от руки неизвестного убийцы. Насколько я знаю, эти две смерти так и не связали между собой.

– Неизвестный убийца! – воскликнул я. – Ведь это несправедливо, Холмс!

Мой друг пожал плечами и скептически усмехнулся.

– С моральной точки зрения, возможно, Уотсон; но не с позиций закона. Прямых улик против Арнсворта не было, только серьезные подозрения. Ни кэбмена, ни ночного портье так и не попросили опознать Арнсворта в молодом человеке, сбежавшем на рассвете из отеля, и пассажире, который велел доставить его к воротам замка Арнсворт. Кроме того, разве не заплатил наследный граф за смерть проститутки своею смертью? Что ж, напишете вы об этом рассказ, а, дружище?

Я на мгновение задумался. Я ощущал острую потребность представить эти факты на суд читателей и хотя бы в малой степени поколебать вечное неравенство между могущественными богачами и беззащитными бедняками, однако в душе я знал, что отчет об этом деле никогда не будет опубликован. Ибо, как указал Холмс, вина Гилберта Арнсворта так и не была окончательно доказана, имелись лишь серьезные основания подозревать его; предположив иное, я сам допустил бы несправедливость.

Поэтому я помещаю отчет о деле Арнсворта среди других неопубликованных бумаг, в надежде, что когда-нибудь мы получим доказательства вины Арнсворта и люди наконец узнают правду.

Дело о пропавшем корабле

Проглядывая свои записи, я заметил, что 1889 год оказался для моего старого друга Шерлока Холмса особенно насыщенным. Кроме тайны пяти апельсиновых зернышек и дела о рейгетских сквайрах, с которыми мои читатели уже успели познакомиться, были и другие расследования, отчеты о которых я, по разным причинам, решил не публиковать. Среди них – дело об обществе нищих-любителей «Парадол-чэмбер», о странных приключениях Грайса Петерсона на острове Юффа и Кемберуэльское дело об отравлении, наконец, случай с пропавшим британским судном «Софи Эндерсон», к расследованию коего был немного причастен и я.

Помню, дело это началось одним апрельским утром, спустя некоторое время после моей женитьбы на мисс Мэри Морстен^[412] и возвращения к врачебной практике. Я возвращался домой от пациента, проживавшего поблизости от Бейкер-стрит, и вдруг по какому-то наитию решил заглянуть к Холмсу, которого не видел уже несколько недель. Свернув на знакомую улицу, я заметил на противоположном тротуаре плотного коренастого мужчину. Он шел в том же направлении, что и я, однако поминутно останавливался, чтобы взглянуть на номера домов и свериться с клочком бумаги, который держал в руке.

Его наружность была столь выразительна, что я решил сыграть в игру, которой часто развлекал себя Холмс, и попытаться определить характер и профессию человека по его одежде и поведению.

По моим прикидкам, вышеупомянутому незнакомцу было уже за пятьдесят. По бушлату и форменной фуражке легко было догадаться, что он моряк. Об этом же свидетельствовали походка вразвалочку и обветренное лицо.

Желая поделиться с Холмсом своими умозаключениями, я заторопился, чтобы он успел взглянуть на этого человека из окна и подтвердить правоту моих выводов. Я так спешил, что на лестнице перепрыгивал через две ступеньки, а ворвавшись в комнату, схватил друга за рукав и потащил его к окну. Незнакомец стоял на другой стороне улицы, разглядывая наш дом.

– Посмотрите, Холмс! – воскликнул я. – Я был прав, когда решил, что этот человек – моряк, полжизни проведший в море?

– Вполне, мой дорогой Уотсон, – ответил Холмс, оценивающе разглядывая незнакомца. – Но чем именно он занимается в море?

– Я не совсем понимаю… – начал я. После ответа Холмса радости у меня поубавилось.

– Ну как же! Быть может, он матрос? Или морской офицер? Или, скажем, кочегар? Надо быть точным в деталях. Лично я думаю, что он служит в торговом флоте, причем занимает довольно высокое положение, но не капитан, скорее всего – помощник капитана. Ходил в южных широтах. Левша.

Увидев выражение моего лица, он расхохотался.

– Это очень просто, Уотсон. Его манера держаться говорит о том, что он привык приказывать, но не обладает всей полнотой власти. Для высокопоставленного офицера ему не хватает лоска. У него загорелая кожа, но морщинки вокруг глаз в складочках остались светлыми, а значит, ему постоянно приходится щуриться при ярком солнечном свете. Что до леворукости, то это совершенно очевидно: он держит листок в левой руке. Кроме того, это мой потенциальный клиент, – добавил он, – но данное умозаключение я себе в заслугу не ставлю, поскольку в этот самый момент незнакомец переходит улицу и направляется к нашей двери.

Пока он говорил, внизу зазвенел колокольчик, секундой позже на лестнице раздались тяжелые, размеренные шаги, и наконец вышеозначенный человек вошел в комнату.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что он обладает всеми перечисленными Холмсом чертами, которых сам я не заметил. В его осанке действительно ощущалась некоторая властность, а кожа в складках морщин была бледной, как верно подметил Холмс с его замечательно острым зрением.

Впрочем, Холмсу не удалось уловить то, что сразу бросилось в глаза мне, как врачу, а именно нездоровый румянец на лице нашего посетителя и его затрудненное после подъема по лестнице дыхание. Вне всякого сомнения, он страдал каким-то сердечным заболеванием.

Вдобавок к физическим симптомам на его внешности лежала печать глубокой меланхолии, словно придавившей его тяжким грузом, отчего плечи его поникли, а движения были замедленны и неловки.

По приглашению Холмса он тяжело опустился в кресло и положил на колени свои громадные ручищи, похожие на лопаты. Фуражку он снял еще у двери, обнажив коротко остриженные седые волосы и изрезанный глубокими морщинами лоб.

– Простите, что явился вот так, с бухты-барахты, не условившись о встрече, мистер Холмс, – проговорил он хриплым голосом, в котором отчетливо слышался северный акцент, – но мне надо было поговорить с кем-нибудь об этом деле, а в полицию, учитывая все обстоятельства, я пойти не решился.

Произнеся эти слова, посетитель с сомнением покосился в мою сторону, но Холмс перехватил его взгляд.

– Это мой коллега, доктор Уотсон, – быстро проговорил он. – Вы можете говорить при нем без опаски. А теперь, сэр, расскажите мне об этом деле, которое, я вижу, причиняет вам немалое беспокойство. Но сначала я хотел бы немного узнать о вас. Назовите нам ваше имя. Вы ведь моряк, не так ли?

– Верно, сэр. А зовут меня Томас Корбетт. Я помощник капитана на четырехмачтовом барке «Люси Белль», который совершает торговые рейсы между Ньюкаслом и Дальним Востоком. – В этом месте повествования он запнулся и судорожно сцепил свои огромные руки в замок. – По крайней мере, такое название корабль носил последние три года. До того он ходил под другим именем.

Я был весьма озадачен последней фразой и недоумевал, что она могла означать, но Холмс, по-видимому, понял его, так как слегка наклонил голову.

– Можно спросить, как судно называлось прежде?

– «Софи Эндерсон», – ответил Корбетт осипшим от волнения голосом, словно произносил имя умершего ребенка.

– Насколько я помню, оно пошло ко дну вместе со всем экипажем, разве нет?

– Да, сэр, во всяком случае, так считается. Полагают, что оно затонуло три года назад, в январе, у побережья Внешних Гебридских островов, когда возвращалось в Глазго из Вальпараисо с грузом селитры на борту.

Я заметил, что черты Холмса заострились, и он, будто про себя, пробормотал:

– А, мошенничество со страховкой!

Корбетт услышал его, потому что серьезно ответил:

– Увы, это так, сэр, и я горько сожалею, что принял участие в этой афере.

– Расскажите обо всем подробно, – сказал Холмс, откинувшись на спинку кресла и устремив на Корбетта цепкий, внимательный взгляд.

– Разумеется, мистер Холмс. Но прежде я должен объяснить, что этому предшествовало. «Софи Эндерсон» была построена в тысяча восемьсот семьдесят шестом году на реке Клайд и принадлежала небольшой судоходной компании «Уайт хезер лайн», размещавшейся в Глазго и владевшей еще тремя-четырьмя барками. Хозяевами этой компании были два брата, Джейми и Дункан Макнилы, а капитаном корабля – Джозеф Чейфер, породнившийся с Макнилами.

Судя по всему, Макнилы залезли в долги и были близки к разорению, вот и придумали, как им спастись. План был такой. «Софи Эндерсон» должна была забрать из Вальпараисо груз селитры, при этом не принимая на борт пассажиров. Несколькими месяцами ранее всю команду тщательно проверили и тех, кто, по мнению Чейфера, не умел держать язык за зубами, уволили, а на их места набрали подходящих людей. Понимаете, они искали тех, кто желал, так сказать, исчезнуть, якобы утонуть, а после взять другое имя и зажить новой жизнью. Следовательно, это должны были быть люди бессемейные, до которых никому не было дела. Разумеется, им хорошо заплатили из страховых денег.

Когда то же предложили и мне, я не раздумывая согласился. Моя жена скончалась много лет назад, а наш единственный сын – его звали Том, как и меня, – умер, когда ему было всего двенадцать. Близких родственников, которые стали бы обо мне тревожиться, у меня тоже не было. Моя доля страховки – несколько сотен фунтов – очень бы мне пригодилась. Я ведь уже немолод, мистер Холмс, и давно мечтаю прикупить маленькую ферму где-нибудь на теплом Юге, скажем в Корнуолле, обязательно неподалеку от побережья, чтобы по-прежнему видеть и слышать море. Что до устройства всей этой затеи, получения страховки, регистрации нового названия судна – то были заботы братьев Макнил. Ибо задумка была такова, мистер Холмс: барк должен был снова выйти в море под именем «Люси Белль», обходя стороною те порты, где раньше торговала «Софи», – такие как Ливерпуль, Глазго или Лондон. То есть судно могло по-прежнему приносить доход, а люди – зарабатывать себе на жизнь, получив вдобавок свою часть страховки, которая, принимая во внимание стоимость корабля и его груза, вылилась в кругленькую сумму, превосходившую годовое жалованье большинства членов команды.

Итак, семнадцатого января мы с грузом, но без пассажиров, отплыли из Вальпараисо в Глазго. Благодаря попутному ветру уже через сто двадцать восемь дней на горизонте показался островок Данкрейг, что к юго-западу от Внешних Гебрид. Мы с Чейфером хорошо знали это место, потому что несколькими годами раньше нашли там прибежище во время шторма. Остров необитаем, западная его оконечность – сплошные отвесные скалы, вырастающие прямо из моря, и коварные берега, опасные для любого морехода, незнакомого со здешними приливами и течениями. Но тот, кто решится провести корабль меж скал, найдет здесь несколько укромных фьордов, в которых можно неделями прятать судно, исчезнув из поля зрения других кораблей. И, надо отдать должное Чейферу, ни мастерства, ни отваги ему было не занимать. С помощью команды Чейфер провел «Софи Эндерсон» в один из фьордов, и мы встали на стоянку.

Когда мы брали на борт селитру, я, по приказу Чейфера, загрузил кое-что еще, а именно доски и банки с краской. Как только мы бросили якорь, вся команда принялась перекрашивать судно. Корпус корабля, прежде серый, до ватерлинии покрыли синей краской и провели по борту белую полосу. Кроме того, судовой плотник Моррисон переделал обшивку рубки, которую также выкрасили в белый цвет. Мы дали судну новое имя, «Люси Белль», которое было написано синими буквами на носу.

Когда работа была закончена и краска просохла, Чейфер созвал команду на палубу, поприветствовал нас на борту «Люси Белль» и пожелал ей попутного ветра и семь футов под килем. После этого он заново окрестил корабль, окропив бак ромом. Затем всем членам команды, от меня до последнего палубного матроса, юного Билли Уилера, вручили по стакану рома и документы взамен старых, уничтоженных и сожженных прямо на палубе, в старом железном котле. Потом по кругу начали опять и опять передавать стаканы с ромом, и мы стали затверживать новые имена – свои и своих товарищей. Чейфер превратился в Майкла Лофтхауза, я стал Джозефом Нулли, но им я называюсь только при необходимости. Я мыслю, прежнее имя – Томас Корбетт – подходит мне куда больше.

Думаю, раздача новых имен и избавление от старых заставили всех осознать, что назад пути нет. Мы сожгли не только свои паспорта – мы сожгли мосты, связывающие нас с прошлой жизнью, и передумать было уже нельзя. Некоторым это далось нелегко, особенно юному матросу Билли Уилеру. Потом мне рассказывали, что, перед тем как мы отправились в тот последний рейс, он повстречал в Глазго хорошенькую девчонку, но теперь все было кончено и он уже ничего не мог поделать.

Словом, что бы там ни было, он здорово накачался и совсем утратил мужество. А может, наоборот, обрел его. Он носился по палубе и говорил каждому, кого встречал на пути, что, когда мы прибудем в Роттердам (порт, который мы выбрали для возвращения), он наймется на другое судно и уедет обратно в Шотландию.

«Я хочу домой!» – вопил он и заявлял, что выбросит в море деньги, которые получит по страховке, потому что ему они не нужны.

Ну вот, мистер Холмс, этот обезумевший паренек, метавшийся по судну, был все равно что искра, попавшая в бочку с порохом. Несколько человек, включая судового плотника Моррисона, набросились на него, обезумев нисколько не меньше, и стали мутузить его не только кулаками, но и всем, что попадалось под руку. Я понимал, что творилось у них в душе. Они ведь тоже спрашивали себя, верно ли поступили, и в то же время боялись, что Билли проболтается, и тогда весь наш обман обнаружится. Они потеряют свои денежки, а может даже, попадут за решетку. Когда нам с Чейфером наконец удалось оторвать этих людей от Билли, он лежал на палубе с окровавленным лицом и головой.

Чейфер опустился перед ним на колени и стал прощупывать у него на шее пульс. Затем он поднялся и грозно промолвил: «Слушайте, парни! Билли мертв. Нам ничего не остается, как выбросить его за борт».

Звук его голоса и зрелище мертвого тела привели людей в чувство. Они отступили назад, и один из них, по фамилии Ньютон, заговорил, а в глазах его стояли слезы.

«Мы не хотели…» – начал он, но Чейфер резко оборвал его. «Заткнись и ступай в трюм, – велел он. – Найдешь там кусок холстины и веревку».

Когда Ньютон вернулся, он и еще один матрос завернули тело в холстину, перевязали веревкой и подняли, чтобы отнести к краю палубы и отправить за борт, но тут вперед выступил я.

Не знаю, что на меня нашло, однако я не мог позволить им швырнуть его в море, словно дохлую скотину. Ему было всего пятнадцать, мистер Холмс; такой славный паренек, всегда смеялся и шутил. Светловолосый, голубоглазый, он частенько напоминал мне моего покойного сына. Я просто был не в состоянии видеть, как его сбросят за борт, ничем не отметив его кончину.

Когда я первый раз отправился в море, моя матушка дала мне образок на цепочке с изображением святого Христофора, с тех пор я всегда носил его на шее как талисман. Я снял его и, когда они поднесли тело к поручню, просунул руку под холстину и положил образок ему на грудь.

Тут Корбетт осекся и уставился на свои огромные ручищи, яростно перебирая пальцами. Затем вдруг поднял голову и посмотрел на Холмса.

– Он все еще был жив, сэр!

– Вы уверены? – быстро спросил Холмс.

– Так же, как в том, что сижу сейчас здесь! Я почувствовал, как его грудь вздымается и опускается под моей рукой. Я взглянул на Чейфера, который стоял у поручня, готовый дать сигнал, чтобы Билли сбросили за борт. Он тоже взглянул на меня, мистер Холмс, и все понял! О да, он сразу все понял! Он посмотрел на меня в упор и провел большим пальцем себе по горлу, как бы говоря: «Убью, если скажешь хоть слово».

– Насчет того, что Уилер жив?

Корбетт молча кивнул. Затем, с трудом сглотнув, проговорил:

– В следующую секунду Чейфер отвел взгляд, отдал приказ, и Билли полетел за борт. Все случилось так быстро, мистер Холмс, что у меня не было никакой возможности помешать им.

В комнате повисло жуткое молчание. Мы втроем рисовали себе эту картину: я и Холмс видели ее лишь в воображении, в то время как у Томаса Корбетта она явственно запечатлелась в памяти.

Затем Корбетт сиплым голосом продолжал:

– Я тысячу раз раздумывал над тем, что мы натворили в тот день, и беспрестанно представлял себе, что мог или должен был сделать. Пытался убедить себя, что, если бы мы не бросили его за борт, он бы не выжил. Голова у него была сильно разбита. Рано или поздно он все равно бы умер. Но это не помогало. Правда состоит в том, сэр, что мы совершили убийство, и это всегда будет лежать на моей совести тяжким бременем. Вот почему я пришел к вам, мистер Холмс. Мне больше не вынести этой ноши, и я хочу, чтобы вы облегчили мне душу, сообщив обо всем куда следует. Я готов сознаться в содеянном и понести заслуженное наказание.

– Ваше желание весьма похвально, но легче сказать, чем сделать, мистер Корбетт, – произнес Холмс суховатым, отрывистым тоном, который в данных обстоятельствах показался мне не совсем уместным, хотя Корбетт, судя по всему, так не считал, ибо он лишь смиренно склонил седую голову.

– Отдаюсь в ваши руки, сэр, – тихо промолвил он.

Холмс глубоко задумался и пару раз прошелся по комнате, опустив глаза и обхватив себя руками. Затем резко повернулся и подошел к Корбетту. Стало ясно, что он принял какое-то решение.

– Перед тем как я возьмусь за это дело, – сказал он, – позвольте мне уточнить некоторые детали. Во-первых, мне нужно знать, что случилось после того, как Билли Уилер был выброшен за борт. Очевидно, вы выполнили задуманное?

– Да, мистер Холмс. Отплыв на некоторое расстояние от Данкрейга, мы выкинули в море кое-какой мусор – обломки досок и снастей, спасательный круг с прежним названием корабля, «Софи Эндерсон», чтобы те, кто найдет все это, убедились: судно пошло ко дну со всей командой. Затем мы взяли курс на Роттердам. С собой у нас имелись все необходимые бумаги, потому что братья Макнилы заранее зарегистрировали барк «Люси Белль» в панамской судоходной компании. Бумаги эти не вызвали никаких нареканий. В Роттердаме Макнилы уже нашли покупателя на селитру, поэтому мы разгрузили трюмы и взяли на борт груз угля, о чем тоже имелась предварительная договоренность. Затем мы отправились в Берген, где продали уголь и взяли новый груз. Так продолжалось в течение трех лет. Теперь мы курсируем между Балтикой и голландскими портами, где прежде никогда не бывали и где нас никто не знает, как и на Дальнем Востоке, где мы такие же чужаки.

Между тем выброшенные нами обломки подобрало одно пассажирское судно. «Ллойд»^[413] объявил, что «Софи Эндерсон» пропала без вести, предположительно утонула со всем экипажем. Чуть позже владельцам выплатили страховку, казалось, дела идут на лад, но я не смог выкинуть случившееся из головы. Знаете, мистер Холмс, с годами становится только хуже.

– А где «Люси Белль» нынче?

– В лондонском порту. Мы направлялись из Бремена в Шанхай, но один из матросов упал с трапа и сломал ногу. Пришлось зайти в порт, чтобы показать его врачу. Чейфер отправился искать ему замену, а я нанял кэб и отвез беднягу в Лондонский госпиталь на Майл-Энд-роуд. Там я разговорился с одним из привратников и, ничего ему не рассказывая, спросил, не знает ли он какого-нибудь сыщика, но не полицейского, который мог бы взяться за расследование моего дела. Он-то и упомянул ваше имя. Сказал: «Сходите-ка вы к мистеру Холмсу, Бейкер-стрит, 221-b. Он по этой части дока».

– Вот как! – пробормотал Холмс, поднимая брови. – Больничный привратник, вы говорите? Его имя случайно не Рейнольдс?

Корбетт смутился.

– Боюсь, я не спросил, как его зовут, мистер Холмс. Маленький такой человечек с лысой, как бильярдный шар, головой.

Услышав это описание, Холмс от всей души расхохотался, запрокинув голову.

– Отлично, мистер Корбетт! Вы набросали весьма точный портрет! – Заметив недоумение на моем лице, он кратко пояснил: – Я познакомился с Рейнольдсом пару лет назад. Одна дама, миссис Доулиш, просила меня найти своего пропавшего мужа. Одним словом, я отыскал его в Лондонском госпитале благодаря Рейнольдсу. Бедняга Доулиш попал под кэб, ударился головой и временно потерял память.

Затем Холмс повернулся к своему клиенту и сказал:

– Прошу вас, продолжайте, мистер Корбетт.

– Я уже почти все рассказал, сэр, – ответил тот. – Я остановил кэб и прямо из госпиталя отправился сюда, чтобы просить вас о помощи. Времени у нас не так много. В эту самую минуту Чейфер подыскивает нового матроса, чтобы заменить того горемыку, сломавшего себе ногу. Он собирается отчалить завтра утром, с приливом. Если это возможно, я бы хотел уладить наше дело до отплытия. Бог знает, когда мы снова вернемся в Лондон. Может статься, никогда.

– Понимаю, мистер Корбетт, – серьезно ответил Холмс, – но перед тем, как взяться за дело, я должен разъяснить вам серьезность положения, в котором вы оказались. Речь идет об убийстве, совершенном капитаном корабля Чейфером, ведь, если ваш рассказ достоверен, а я полагаю, что это так, он отдал приказ сбросить Билли Уилера за борт, зная, что тот еще жив. Кроме того, определенную роль сыграли и члены команды, избившие юношу: против них могут быть выдвинуты обвинения в причинении тяжких телесных повреждений. Допустим, дело дойдет до суда, на котором вам придется свидетельствовать против Чейфера. Любой ловкий адвокат сумеет возразить, что вы, зная, что Уилер жив, тоже не сделали ничего, чтобы предотвратить его гибель.

– У меня не было такой возможности, мистер Холмс! – воскликнул Корбетт, и на лбу у него выступила испарина. – Клянусь, его швырнули за борт прежде, чем я успел что-нибудь сделать!

– Клянетесь! – повторил Холмс. – Вот еще одна вещь, над которой вам стоит поразмыслить, мистер Корбетт, до того, как вы решите действовать. Ваше слово против слова Чейфера. Лишь вы и он понимали, что Уилер жив. Если начнется судебный процесс, Чейфер, а он явно не дурак, напротив, поклянется, что, когда он нащупал на шее Уилера сонную артерию, пульса уже не было. Вы готовы пойти на риск? Ведь вы пострадаете при любом исходе дела. Если присяжные проголосуют против Чейфера, вы окажетесь замешаны в убийстве. В случае же оправдательного вердикта вас обвинят в клятвопреступлении, и даже если вам удастся выпутаться, ваше доброе имя будет погублено. Какая судовладельческая компания согласится доверить пост помощника капитана человеку, оклеветавшему своего командира? Кроме того, все вы принимали участие в мошенничестве со страховкой. Что вы об этом думаете?

Пока Холмс задавал все эти вопросы, я заметил, что правой рукой Корбетт невольно прикоснулся к груди, словно желая унять свое сердце и убедить самого себя, что он собирается принять верное, хотя и очень болезненное решение. Этот жест подтвердил мои недавние подозрения: наш посетитель страдал каким-то хроническим, возможно, очень опасным сердечным расстройством. Его дальнейшие слова лишь укрепили мою уверенность.

– Мистер Холмс, – сказал он тоном человека, уже все для себя определившего. – Я ношу это бремя вот уже почти четыре года и не хочу умереть, не облегчив свою совесть. Каков бы ни был исход дела, я хочу, чтобы правда наконец обнаружилась.

– Прекрасно, мистер Корбетт! – ответил Холмс, и голос его звучал столь же твердо и непоколебимо, как и голос его клиента. – Остается только один вопрос, требующий решения.

– Какой? – спросил Корбетт.

– Как доказать вину Чейфера. Я уже говорил: ваше слово против его – был Уилер жив, когда его бросили за борт, или нет. Судя по тому, что вы рассказали о капитане, сомнительно, что он когда-нибудь сделает добровольное признание. Поэтому нам нужен свидетель, который готов подтвердить ваш рассказ о событиях, происходивших на борту «Софи Эндерсон» в тот день, когда был убит Уилер. Есть среди членов команды кто-нибудь, кто находился тогда на палубе и видел, что происходило?

Корбетт потер подбородок и на мгновение задумался.

– Пожалуй, наш кок Гарри Дикин, – промолвил он наконец. – Он все время был там.

– И видел, как люди набросились на Уилера? – отрывисто спросил Холмс.

– Да, сэр. Он даже пытался остановить нападение, но их было слишком много.

– Он был там и когда тело Уилера заворачивали в холстину?

– Да, сэр.

– И видел, как вы положили образок на грудь Уилеру?

– Ну да. Он помог приподнять холстину, когда я просовывал руку внутрь. И я совершенно уверен, что он заметил, как Чейфер провел пальцем по горлу, потому что удивленно взглянул на меня, как бы спрашивая, что случилось. Но ни один из нас ничего не сказал другому ни тогда, ни позже.

– Не важно. Если Дикин согласится дать показания, этого будет достаточно, чтобы убедить присяжных в том, что вы говорите правду. Дикин сейчас на судне?

– Ну да, мистер Холмс.

– Можно ли уговорить его свидетельствовать в вашу пользу на суде, если понадобится?

Корбетт засомневался.

– Я в этом совсем не уверен, мистер Холмс. Дикин не любит лезть на рожон и робеет перед начальством. Если ему придется выбирать между мною и Чейфером, он скорее встанет на сторону капитана или, в лучшем случае, вообще откажется говорить.

– Тогда его надо заставить дать показания в вашу пользу, – заявил Холмс.

– Но как? – уныло спросил Корбетт.

Ничего не ответив, Холмс вскочил на ноги и несколько раз прошелся по комнате, а затем вновь повернулся к Корбетту.

– Припомните-ка членов команды, уволившихся после убийства Уилера, желательно ныне покойных, – приказал он.

Корбетт явно был озадачен.

– Ну, например, матрос Томми Брустер. Убился, свалившись с мачты, в феврале прошлого года, в плавании…

– Не надо подробностей. Он был грамотен?

– Грамотен? – переспросил Корбетт, изумляясь все больше и больше.

– Умел он читать и писать?

– Ну да, сэр. Умел.

– Великолепно! – воскликнул Холмс, довольно потирая руки. – Теперь остается только одна трудность. Вы можете устроить так, чтобы мы с доктором Уотсоном оказались на борту «Люси Белль», не возбуждая ни в ком подозрения?

– Да, сэр, могу, но только когда станет темно. Оденьтесь моряками и приходите на Пикоттский причал, что в доке Сент-Кэтрин, к десяти вечера. Я буду стоять на палубе с фонарем в руке. Когда на берегу никого не будет, я трижды взмахну фонарем, и вы подниметесь по сходням на судно. Что-нибудь еще?

– Да. Удостоверьтесь, что Дикин на борту. Кроме того, постарайтесь освободить для нас с доктором Уотсоном какую-нибудь каюту и отнесите туда бумагу, перо и чернила. А теперь, мистер Корбетт, всего вам хорошего. Встретимся в десять вечера.

– Но ваш план?.. – недоуменно проговорил Корбетт, вставая, однако его возражения пропали втуне. Твердо пожав клиенту руку, Холмс проводил его до двери.

– Вот именно, каков ваш план, Холмс? – спросил я, когда он вернулся к своему креслу.

Впрочем, мне удалось выведать не больше, чем нашему посетителю.

– Вы все узнаете вечером, дружище, – улыбнулся Холмс. – Скажу только, что я намерен применить один из древнейших трюков, и, если Гарри Дикин попадется на эту удочку, на что я очень надеюсь, мы будем иметь в своем распоряжении свидетеля, который подтвердит показания Корбетта. Я предлагаю вам вновь явиться сюда к девяти часам вечера. Кстати, не забудьте захватить свой револьвер.

С этими словами он потянулся за номером «Морнинг пост» и, тряхнув страницами, отгородился от меня.

Уловив намек, я вернулся домой, в Паддингтон, остаток дня посвятив своим профессиональным обязанностям. Хотя практика моя, у прежнего владельца^[414] пришедшая в совершенный упадок, была еще невелика, я был твердо намерен прилежанием и упорным трудом добиться успеха.

Однако, несмотря на занятость, я постоянно возвращался мыслями к последним словам Холмса. Что он затеял? – спрашивал я себя. И почему он так уверен, что ему удастся перехитрить Гарри Дикина, с которым он никогда не встречался?

Мне тоже надо было сделать некоторые приготовления к нашей вечерней вылазке. Не желая напрасно тревожить жену, я не упомянул про совет Холмса взять с собой револьвер, лишь рассказал ей, что он попросил меня принять участие в одном расследовании. Моя милая Мэри – самая благородная и чуткая женщина на свете – не стала возражать. Напротив, она сама уговаривала меня пойти.

– Тебе надо сменить обстановку, – заявляла она. – В последнее время ты слишком много работаешь, и вид у тебя очень бледный. Вечер, проведенный в компании старого друга, пойдет тебе только на пользу.

Кроме того, мне предстояло договориться с моим соседом Джексоном^[415], тоже врачом, чтобы он, если понадобится, принял моих пациентов. Получив его согласие, я нанял кэб и отправился на Бейкер-стрит. Сердце мое сильно билось в ожидании приключений. Ибо, хотя я был счастлив в браке и не променял бы свою теперешнюю жизнь ни на какие миллионы, должен признаться, временами мне недоставало того волнующего чувства, что охватывало меня всегда, когда я принимал участие в расследованиях Холмса. Отчасти то был интеллектуальный азарт, но главным образом – нервное возбуждение, вызываемое физической опасностью, которая будоражила кровь, и я не смог сдержать улыбку, ощутив в кармане приятную тяжесть армейского револьвера, оставшегося у меня с тех давних пор, когда я служил в Афганистане, в шестьдесят шестом Беркширском пехотном полку.

Холмс ожидал меня в нашей старой квартире на Бейкер-стрит. Он уже приготовил одежду для маскировки: бушлаты и фуражки вроде тех, что носил Корбетт. Переодевшись, мы не откладывая наняли кэб и отправились на Пикоттский причал.

Стоял сырой, пасмурный вечер. На небе, затянутом низкими облаками, не было видно ни месяца, ни звезд. Скоро мы покинули залитые светом улицы западного Лондона и покатили по малолюдным кварталам Ист-Энда, где путь нам освещали лишь тусклые уличные фонари, чьи мутные отражения дробью рассып́ались на влажных мостовых и кирпичных фасадах домов. Казалось, слякоть отнимала силы и у прохожих, которые, словно печальные тени, тихо скользили по тротуарам, зябко кутаясь в шарфы и шали. Единственными островками в этом унылом море тьмы были расцвеченные яркими огнями таверны и пивные, которые, точно маяки^[416], манили обитателей грязных улиц в свое теплое, сверкающее нутро.

Некоторое время мы ехали по Лиденхолл-стрит, затем наш кэб свернул в лабиринт узких переулков за доком Сент-Кэтрин и, наконец, остановился у каменной арки, за которой начинался узкий мощеный проход, ведущий к причалу. Он скудно освещался единственным газовым фонарем, болтавшимся на железной скобе, врезанной в кирпичную кладку. При этом тусклом свете мы меж высоких стен из почерневшего кирпича двинулись вперед, к Темзе, ведомые скорее обонянием и слухом, чем зрением, поскольку мало что могли разглядеть в полумраке, зато хорошо чувствовали запах речного ила, смешанный со слабым ароматом моря, и слышали тяжелый, ритмичный плеск волн, разбивающихся о дерево и камень.

К этому времени изморось превратилась в дождь, окутавший прибрежный пейзаж, словно акварельная дымка, обволакивающая перовой набросок. Все вокруг – причал, корабли, река – казалось размытым и нечетким: темные очертания судов, стоявших на якорях, сплавлялись с рекой, высокие мачты и снасти растворялись в небе. Что до реки, то она превратилась в темную скользящую массу, напоминавшую густое масло, и отблески судовых огней на ее поверхности превращались в длинные зыбкие пятна света.

Мы медленно продвигались по деревянному настилу причала, который так разбух от сырости, что мы почти не слышали звуков собственных шагов, осторожно обходя попадавшиеся нам на пути ящики, бочки и охапки корабельных канатов, похожие на свернувшихся змей. Наконец мы приблизились к возвышавшейся над причалом громаде «Люси Белль». Нашим взорам открывалась лишь нижняя часть судна, в то время как верхушки всех четырех его мачт вместе со снастями скрадывали сгустившиеся сумерки.

На борту барка светилось несколько огней, людей же видно не было. Воистину, «Люси Белль» напоминала корабль-призрак, покинутый командой после какого-то трагического морского происшествия; я инстинктивно опустил руку в карман и нащупал свой револьвер, точно он был оберегом, защищавшим меня от неизвестной опасности.

Этот глупый порыв быстро прошел. Через несколько мгновений мы услыхали, как где-то вдали пробило десять, и тотчас в вышине, на темной палубе метнулось ввысь желтое пятно фонаря, на секунду застыло, затем несколько раз покачнулось из стороны в сторону и вновь замерло.

То был сигнал для нас. Мы ощупью пробрались к сходням и медленно, поскольку они раскачивались под нашими ногами, поднялись наверх; наконец Томас Корбетт, вышедший навстречу нам из непроглядной тьмы, втащил нас на палубу.

Он повел нас на корму, к деревянной надстройке с плоской крышей, где находились пассажирские каюты, мы спустились на пару ступенек вниз и пошли по скудно освещенному коридору со множеством дверей. Одну из этих дверей он открыл и впустил нас внутрь, в каюту, где помещались двухъярусная кровать, несколько сундуков, а также маленький стол и стул, привинченные к полу. На столе, как и просил Холмс, находились перо, чернильница и несколько листов бумаги, под потолком висел фонарь, мягко покачиваясь в такт движениям судна и отбрасывая мерцающие отсветы на полированную, красного дерева мебель и латунные украшения.

Томас Корбетт дождался, пока мы устроились – Холмс на стуле, я на краешке кровати, – и объявил:

– Поскольку вы, мистер Холмс, кажется, остались довольны приготовлениями, пойду приведу Гарри Дикина, чтобы вы с ним поговорили.

Холмс кивнул в знак согласия, и Корбетт вышел. Мы сняли верхнюю одежду. Холмс вынул из кармана своего бушлата большой конверт. Внутри оказался лист плотной бумаги, по виду напоминавшей официальный документ, с приложенной внизу красной сургучной печатью, на которой красовался какой-то герб.

Положив эту бумагу среди чистых листов, принесенных Корбеттом, Холмс взглянул на меня и усмехнулся.

– Видите, Уотсон, вот и реквизит для того старинного трюка, о котором я давеча упоминал.

– Но где, скажите на милость, вы раздобыли это письмо? – спросил я.

– У букиниста с Чаринг-Кросс-роуд, который торгует подержанными книгами и старинными документами. Это, Уотсон, договор об аренде недвижимости, составленный много лет назад.

– Но что, если Дикин догадается?

– Мы не дадим ему возможности прочитать эту бумагу, дружище, вы сами скоро увидите. А вот и он!

Он смолк, ибо в этот момент раздался стук, Корбетт приоткрыл дверь и пропустил в каюту нервного мужчину средних лет, совсем не походившего на судового кока, каким он рисуется в традиционных представлениях. Невысокого роста, с худым и печальным лицом, он производил впечатление крайне недоверчивого и подозрительного человека: остановившись на пороге каюты, он посмотрел на нас с Холмсом, а затем перевел взгляд на разложенные на столе бумаги.

– Мистер Дикин? – произнес Холмс холодным, строгим голосом, словно адвокат обвинения. Вошедший кивнул.

– Мистер Гарри Дикин? – уточнил мой друг.

– Он самый, сэр, – хрипло ответил Дикин.

Тон, взятый Холмсом с самого начала, явно подействовал на Дикина. Он весь съежился и начал переминаться с ноги на ногу, выдавая тем самым крайнее беспокойство.

– У меня есть основания полагать, – продолжал Холмс в той же лаконичной манере, – что три года назад вы служили коком на барке «Софи Эндерсон» и… – Тут он смолк и заглянул в документ, заверенный сургучной печатью, якобы сверяясь с его содержимым, а затем продолжал: –…и свели там знакомство с палубным матросом по имени Билли Уилер, позднее избитым на борту того же судна.

Это утверждение немедленно произвело на Дикина поразительный эффект.

– Наглая ложь! – выкрикнул он и резко рванулся вперед. Мне показалось, что он хочет наброситься на Холмса. Я вскочил на ноги и выхватил из кармана револьвер, но Холмс властным жестом велел мне вернуться на место.

– Значит, ложь? Так-так, посмотрим, – проговорил он, тыча своим длинным указательным пальцем в грозный документ. – Вы, разумеется, помните матроса Томми Брустера, который разбился насмерть, свалившись с мачты? Тогда позвольте сообщить вам, что годом ранее Брустер дал показания относительно событий, имевших место на борту «Софи Эндерсон» и закончившихся смертью Билли Уилера. Так что отрицать бесполезно. Все это значится здесь черным по белому, подписанное и скрепленное печатью. Вы все еще отрицаете, что данное происшествие имело место?

Дикин сразу затих, сжался, плечи его поникли, а на лице появилось выражение чрезвычайной подавленности и уныния.

– Я ничего не отрицаю, сэр, – промямлил он. – Все было так, как говорит Томми, но я клянусь своей матушкой, что не виновен в смерти Билли. Я его и пальцем не тронул. На него набросились другие. Я пытался остановить их, но что может один против пятерых?

– Кажется, в то утро вы явились свидетелем еще одного происшествия? – спросил Холмс, продолжая делать вид, что изучает содержимое бумаги. – Вы видели, как капитан Чейфер прощупал пульс на шее Уилера и объявил, что он мертв, не так ли?

– Верно, сэр, – ответил Дикин тоном человека, который понимает, что загнан в тупик.

– И видели, как помощник капитана Томас Корбетт положил на грудь Уилеру образок с изображением святого Христофора?

– Видел, сэр. Я даже помог ему.

– И видели, как Корбетт посмотрел на капитана?

– Да, сэр.

– Что же сделал Чейфер, когда Корбетт взглянул на него?

Прежде чем ответить, Дикин облизал языком пересохшие губы.

– Капитан провел по горлу пальцем, словно ножом, – без всякой подсказки проговорил кок.

– И что это означало?

Дикин опустил голову, не желая встречаться с Холмсом взглядами.

– Я вас не понимаю, сэр.

Мой друг в нетерпении откинулся на спинку стула.

– Не шутите со мной, милейший! – воскликнул он. – Вам отлично известно, что означает этот жест. Человеку, которому он адресован (в нашем случае речь о мистере Корбетте), предлагается держать язык за зубами, иначе ему перережут горло, разве нет? Разве нет, Дикин? – повторил он, повысив голос.

Бедняга метнул на Холмса быстрый испуганный взгляд.

– Ну да, сэр, – кротко согласился он.

– Иными словами, Чейфер угрожал убить Корбетта?

– Видимо, да, сэр.

Из Дикина приходилось вытаскивать каждое слово.

– Именно так, безо всяких «видимо», – резко парировал Холмс. Он сделал паузу, но, не дождавшись от Дикина ответа, продолжил: – Вы знаете, о чем должен был молчать Корбетт?

Дикин отрицательно покачал головой, и Холмс снова уставился в бумагу, лежавшую перед ним, словно выискивая нужный абзац. Потом, подняв голову, он в упор посмотрел на Дикина строгим, безжалостным взглядом.

– Тогда позвольте кое-что сообщить вам, мистер Дикин. Правда, разглашения которой так опасался Чейфер, состояла вот в чем: когда Билли Уилера завернули в холщовый саван и поднесли к поручням, собираясь сбросить в море, он был еще жив. Короче говоря, его убили!

На несколько секунд в помещении воцарилась жуткая тишина, показавшаяся мне нескончаемой. Затем Гарри Дикин, не говоря ни слова, опустил голову и разрыдался. Это было жалкое зрелище. Сомневаюсь, что Дикин хоть раз плакал с тех пор, как был ребенком. Слезы сопровождались судорожными всхлипами, больше похожими на предсмертные вопли животного, чем на звуки, издаваемые человеком.

Я ощутил немалое облегчение, когда Холмс, привстав со стула, наклонился ко мне и прошептал:

– Разыщите Корбетта и велите ему снова подать сигнал фонарем.

Выходя из каюты, я оглянулся и увидел, что над съежившимся коком нависает сухопарая фигура моего друга. Холмс стоял, скрестив на груди руки, и его худое лицо казалось высеченным из гранита – столь суровы и безжалостны были его черты. Он напомнил мне грозную статую – олицетворение мести.

Я без труда нашел Корбетта. Он беспокойно расхаживал по коридору, в который выходили двери кают. Как только япередал ему приказание Холмса, он схватил фонарь и помчался к трапу, ведущему на палубу. Я последовал за ним, недоумевая, для кого или для чего предназначался повторный сигнал.

Скоро все прояснилось. Как только Корбетт помахал фонарем, несколько фигур, прежде прятавшихся в укромных местах на причале, вышли из тени и начали подниматься по сходням на судно. В человеке, возглавлявшем эту группу, я тотчас признал инспектора Лестрейда, одетого в твидовый костюм, с бледными, резкими чертами лица, освещенными фонарем, и недоверчиво посверкивавшими темными глазами. За ним тяжелой поступью продвигалось полдюжины полицейских в черных непромокаемых плащах, на которых отблески света отражались так же, как на маслянистой поверхности Темзы.

Судя по всему, увидев меня, Лестрейд был удивлен не меньше, чем я сам.

– Что здесь происходит, доктор Уотсон? – воскликнул он.

– Разве Холмс ничего вам не объяснил? – парировал я.

– Нет, не объяснил. Сегодня после обеда он в мое отсутствие явился в Скотленд-Ярд и оставил мне записку с просьбой вечером, в половине одиннадцатого, прийти сюда по очень серьезному делу, захватив с собой полдюжины полицейских. Так что тут стряслось, можно узнать? Надеюсь, дело и впрямь серьезное, иначе мне очень не понравится, что меня и моих людей в этакую слякоть без всякой надобности затащили к черту на кулички. Если бы не просьба мистера Холмса, я с удовольствием остался бы в Ярде и посиживал бы сейчас у теплого камина.

– Думаю, вам лучше подождать и расспросить обо всем самого Холмса, – ответил я, чувствуя себя не в своей тарелке, так как Лестрейд явно сердился. – Кстати, этого джентльмена зовут мистер Томас Корбетт, он помощник капитана на барке «Люси Белль», то есть «Софи Эндерсон».

– Вы уж определитесь, доктор Уотсон, – проворчал Лестрейд, отрывисто кивнув Корбетту.

Осознав, что ситуация слишком запутанна, чтобы можно было объяснить ее Лестрейду в двух словах, я молча повел его к пассажирским каютам.

Оставив шестерых полицейских у двери, мы втроем затолкались в нашу каюту. Однако места все равно не хватало. Мы с Корбеттом оказались притиснуты к двухъярусной кровати, а Лестрейд стал у стола, рядом с Холмсом и Дикином. Вид у Холмса был торжествующий, Дикин же притих и сильно нервничал.

– А, Лестрейд! – воскликнул Холмс. – Простите, что вытащил вас из дому в такой ненастный вечер. Позвольте, я все объясню.

Он кратко и немногословно обрисовал положение, Дикин все это время переминался с ноги на ногу, низко опустив голову, а Лестрейд слушал, от изумления раскрыв рот.

– Итак, вы видите, – вскоре заключил Холмс, – что мы имеем дело с убийством, а также с крупномасштабным мошенничеством. Чтобы дело могло дойти до суда, я предлагаю следующее. Томас Корбетт готов под присягой свидетельствовать обо всех обстоятельствах вышеупомянутых преступлений. Его слова будут подтверждены судовым коком Гарри Дикином, с которого я только что снял показания, – продолжал Холмс, взяв со стола исписанный лист и помахав им в воздухе. – Теперь я предлагаю мистеру Дикину подписать их в вашем, Лестрейд, присутствии, после чего я, как свидетель, добавлю свою подпись.

Небольшая церемония подписания бумаги была проведена в полном молчании. Холмс окунул перо в чернила и передал его Дикину, который, оробев от серьезности момента, дрожащей рукой вывел свою подпись, затем Холмс снова обмакнул перо в чернильницу, размашисто расписался и вручил документ инспектору.

– А сейчас, Лестрейд, – заявил он, откладывая перо, – я предлагаю вам арестовать Чейфера по обвинению в убийстве Билли Уилера. Остальных членов команды, замешанных в избиении юноши и мошенничестве со страховкой, можно задержать позднее. Но я искренне советую вам поставить у сходней караульных, чтобы никто не сбежал. А пока помощник капитана мистер Корбетт укажет вам путь к каюте Чейфера.

Ошеломленный тем, как властно Холмс распоряжается ситуацией, Лестрейд, которому не оставалось ничего иного, вышел из каюты вслед за Корбеттом, и мы услыхали в коридоре их тяжелые шаги и топот шестерых полицейских, которые отправились арестовывать Чейфера. Дикин, воспользовавшись случаем, тоже улизнул из каюты, словно перепуганный кролик из силка.

– Теперь вы понимаете, что за старинный трюк я имел в виду, Уотсон? – спросил Холмс, когда дверь захлопнулась.

– Вы говорите о мнимых показаниях Брустера? – вопросом ответил я.

– Разумеется, дружище. Когда вам требуется чье-нибудь признание – всего-то и надо заявить, будто у вас имеются неопровержимые доказательства его вины. Это часто срабатывает. Если подозреваемый не обладает железной выдержкой (а по моему опыту, таких людей по пальцам перечесть), он непременно струсит и во всем сознается. Однажды членам некоего клуба были разосланы телеграммы с одним и тем же текстом: «Бегите из страны. Все раскрылось». Уверяют, будто полдюжины джентльменов последовали этому совету.

Вы также могли заметить, что мне не пришлось открыто лгать Дикину. Я просто спросил, знает ли он, что незадолго до своей смерти Томми Брустер дал показания о событиях, имевших место на борту «Софи Эндерсон».

– Но в то же самое время привлекли его внимание к документу, – возразил я.

– О, просто таковы правила игры, – ответил Холмс, пожимая плечами и улыбаясь. – Этим приемом пользуется любой цирковой фокусник. Он добивается, чтобы взгляды зрителей были прикованы именно к тому предмету, на который ему нужно обратить их внимание. Что ж, неважно каким образом, но мы добились своего, согласны? Я предлагаю вернуться на Бейкер-стрит, устроиться у камина и отметить окончание дела виски с содовой.

Разумеется, на этом дело вовсе не закончилось. Следствие продлилось несколько месяцев. В результате полиция арестовала всех согласившихся на мошенничество и присутствовавших при убийстве Билли Уилера членов команды «Софи Эндерсон», которых только удалось разыскать. Всех их, а также главных участников событий и братьев Макнил, затеявших мошенничество, судили в Олд-Бейли^[417] и приговорили к различным срокам заключения. Капитана Чейфера – главного виновника убийства – повесили.

Томас Корбетт, как и большинство членов команды, был признан соучастником мошенничества и приговорен к десяти годам тюрьмы.

С тяжелым чувством вынужден я сообщить, что Корбетт не дожил до конца заключения. Восемнадцать месяцев спустя он умер в тюрьме от сердечного приступа; печальный конец для столь мужественного и честного человека. Возможно, однако, что он сам этого желал.

Из уважения к его памяти я не стану публиковать этот рассказ, а помещу его среди других бумаг, хранящихся в моей жестяной коробке, ибо уверен, что он одобрил бы это решение.

Камень Густафсона

I

За решение этой проблемы, которая коснулась одной из коронованных особ Европы, Холмсу предложили взяться незадолго до моей женитьбы. Дело оказалось столь деликатным, что, хотя Холмс сам дважды туманно намекал на него^[418], полагаю, время для публикации записок об этих событиях еще не пришло, и мой старый друг полностью солидарен со мною.

Посему впредь я собираюсь хранить этот рассказ в своей жестяной коробке, среди других записей. Может статься, по тем или иным причинам он никогда не увидит свет, несмотря на то что мои читатели, насколько мне известно из многочисленных писем, страстно желают знать все подробности этого дела. Надо добавить, что любопытство их вызвано именно теми двумя упоминаниями, о которых говорилось выше.

Письмо, впервые познакомившее нас с этим делом, Холмс получил погожим осенним утром^[419]. Поскольку о высоком положении нашего корреспондента мы узнали лишь позднее, это было до странности безликое послание: на нем не было ни герба, ни других знаков отличия, по которым можно было бы судить о личности автора, не было даже обратного адреса. Только качество бумаги и конверта свидетельствовало о том, что оно написано человеком богатым и знатным.

Пробежав глазами единственный листок послания, Холмс недоуменно поднял бровь и передал его мне.

Почерк был ясный, изящный и четкий, само письмо оказалось кратким и деловитым. Ниже я привожу его содержание.

Дорогой мистер Холмс!

Будучи наслышан о Ваших успехах в качестве частного детектива, я прошу Вашей помощи в одном чрезвычайно серьезном деле.

Поскольку скоро мне предстоит покинуть Лондон, я буду крайне признателен Вам, если Вы найдете время повидаться со мною сегодня в одиннадцать часов утра.

Надеюсь, я могу положиться на Вашу сдержанность, так как дело весьма деликатное.

Подпись почти не поддавалась расшифровке, однако, внимательно ее изучив, я сумел различить имя: Эрик фон Лингстрад.

– Немец? – предположил я, возвращая письмо Холмсу.

– Возможно, – ответил он, пожимая плечами. – Мы узнаем об этом через час.

– Так вы намерены принять его, невзирая на столь лаконичное послание?

– Думаю, да, Уотсон. Других клиентов у меня сейчас нет. Кроме того, мне интересно, в чем заключается особая деликатность поручения.

– Какая-нибудь любовная история?

Холмс разразился хохотом.

– Дорогой Уотсон, вы неисправимый романтик! Однако не исключено, что вы правы. Хотите остаться и узнать, в чем там дело?

– Если можно, – несколько суховато ответил я. Откровенно говоря, меня немного задела его насмешка, но любопытство пересилило досаду. Взяв свежий номер «Морнинг пост», я устроился у окна, откуда мог, читая газету, одновременно наблюдать за улицей. Холмс взялся за «Таймс», и следующий час мы провели в дружеском молчании, пока не услыхали, как рядом с домом остановился кэб. Эти звуки возвестили нам о прибытии клиента.

Через несколько мгновений у входной двери зазвенел колокольчик, на лестнице раздались шаги, и мальчик-рассыльный привел в нашу гостиную высокого статного господина с благородной осанкой и красиво вылепленной головой. Стриженые усы и бородка выдавали в нем высокопоставленного армейского офицера.

Военные замашки ощущались и в том, с каким решительным, властным видом он пожал нам с Холмсом руки и назвал свое имя: граф Эрик фон Лингстрад.

Я сразу почуял в нем человека, привыкшего повелевать другими.

– Хочу представить вам своего коллегу, доктора Уотсона, – продолжал Холмс. – Буду весьма признателен, сэр, если вы позволите ему присутствовать при нашей беседе.

– Конечно-конечно! – согласился граф фон Лингстрад, отвесив мне поклон и щелкнув при этом каблуками, что опять же свидетельствовало о военной выучке, а также о манерах, принятых на континенте. У него был звучный голос и отличное английское произношение с едва уловимым иностранным акцентом, но с каким именно, я разобрать не сумел.

Когда с формальностями было покончено, мы сели. Холмс расположился рядом со своим клиентом, спиной к окну, так чтобы иметь возможность хорошенько рассмотреть графа, самому оставаясь в тени. Лицо моего друга теперь поражало своей недвижностью; мне уже доводилось наблюдать это застывшее выражение, появлявшееся у него, когда он был чем-то поглощен. Я знал, что за завесой внешнего бесстрастия, делавшего его похожим на индейского вождя, скрывается напряженная работа мысли.

Соединив кончики пальцев, Холмс откинулся на спинку кресла.

– В письме, – начал он, – вы говорили о том, что дело ваше весьма деликатное. Позвольте нам с доктором Уотсоном заверить вас, что ни одно сказанное вами слово не выйдет за пределы этой комнаты.

В знак благодарности за ручательство Холмса граф наклонил голову.

– Благодарю вас, мистер Холмс, – ответил он. – Я обратился к вам отчасти потому, что вы известны как человек, умеющий держать язык за зубами. Я действую не от своего имени, но в интересах одного давнего и очень близкого друга.

Холмс внимал ему все с тем же серьезным, вдумчивым выражением лица.

– Понимаю, – только и ответил он. – Прошу вас, продолжайте, сэр.

Граф фон Лингстрад немного помедлил, словно не зная, с чего начать, и наконец приступил к рассказу.

– Примерно два месяца назад мой друг, назовем его герр Браун, был вызван к постели своего престарелого тяжелобольного дяди, который на смертном одре пожелал кое в чем признаться. Выяснилось, что за полгода до этого дядя, человек безупречной репутации, чтобы выплатить долг чести, взял крупный заем под залог одной драгоценности, являющейся фамильной реликвией. Заем был краткосрочным, не прошло и месяца, как дядя сумел вернуть одолженную сумму с процентами, получил драгоценное изделие назад и снова поместил его в семейное хранилище. Казалось, все трудности были позади.

Однако перед тем, как отдать вещицу в заклад кредитору, дядя, которому внутренний голос твердил, что не стоит слепо доверять этому человеку, поставил на драгоценности крошечную метку, заметную лишь тому, кто о ней знал. Когда эта вещь вернулась к нему, он тщательно ее осмотрел и обнаружил, что метка отсутствует. И тогда он понял, что его обманули, всучив вместо оригинала копию.

Это открытие окончательно сразило старика после целой череды страданий, которые ему и без того пришлось вынести, ибо тот огромный долг, что дядя счел необходимым выплатить, был сделан его близким родственником. Как следствие, дядю хватил удар, наполовину парализовавший и приковавший его к постели. Опасаясь, что следующий удар будет смертельным, дядя послал за своим племянником, чтобы признаться в утрате семейной реликвии. Племянник номинально являлся главой семьи и попечителем всей семейной собственности.

Судя по всему, граф, поначалу излагавший свою историю сдержанным и невозмутимым тоном, подошел к событиям, затрагивавшим его самого.

Вернувшись к повествованию, он торопливо продолжил:

– Как я уже сказал, это случилось примерно два месяца назад. Когда я узнал…

Это случайно оброненное «я» кануло в наступившую тишину, словно камень в водоем с кристально чистой водой. Я поймал себя на том, что невольно приподнялся с места, в то время как на лице Холмса, владевшего собой куда лучше, не дрогнул ни один мускул, он, как и прежде, был недвижен, точно статуя. Что касается графа, то на его благообразном лице заиграл легкий румянец. Но, быстро оправившись от смущения, он улыбнулся и сказал:

– Ах, господа, боюсь, я проговорился. Я, разумеется, и есть тот самый племянник.

– А дядя? – подняв бровь, спросил Холмс у клиента, который как раз собирался продолжил рассказ.

Граф снова улыбнулся.

– Вы опережаете события, мистер Холмс. Я к тому и веду. В действительности этот пожилой господин мне не родственник, он всего лишь старый и преданный слуга. Он уже умер, и я беспокоюсь, как бы вся эта трагическая история с семейной драгоценностью не сказалась на его незапятнанной репутации. Никто не знает о случившемся, и я бы предпочел, чтобы это осталось между нами.

– Конечно! – заверил его Холмс. – Пожалуйста, продолжайте.

– Я почти закончил рассказ. Как только я понял, что кредитор заменил драгоценную вещь подделкой, то сразу же постарался узнать о нем как можно больше. Его зовут барон Клейст.

– А, барон Клейст! – воскликнул Холмс, точно это имя было ему знакомо. Встав с места, он подошел к книжной полке около камина, взял оттуда свою картотеку, вернулся обратно, быстро нашел нужную статью и начал читать вслух:

– «Барон Клейст. Предки неизвестны, хотя утверждает, что происходит из младшей ветви дома Габсбургов. Невероятно богат. Состояние нажил, главным образом пуская в оборот денежные средства, торгуя драгоценностями и произведениями искусства в международных масштабах. Кроме того, промышляет ростовщичеством и шантажом. Ходят слухи, что он довел до самоубийства герцогиню Нантскую и члена парламента Уильяма Пеппера. Также подозревается в подлоге. Не имеет постоянного места жительства, свободно перемещаясь между крупнейшими мировыми столицами».

Холмс захлопнул увесистый том и от себя добавил:

– Печально известная личность. Его много в чем подозревают, но доказать ничего не могут. Мы с ним не знакомы, но, насколько я понимаю, он сейчас в Лондоне. Пару дней назад об этом была коротенькая заметка в «Морнинг пост».

– Что ж, если вы согласитесь на мой план, мистер Холмс, то, возможно, будете иметь удовольствие познакомиться с бароном, – ответил граф фон Лингстрад. – Я навел справки, и мне сообщили, что он остановился в отеле «Империал»^[420] на Пикадилли и намерен встретиться с неким американским миллионером Корнелиусом Ф. Брэдбери, который должен прибыть в Англию через неделю. Он коллекционирует редкие ювелирные украшения и особенно интересуется изделиями, обладающими исторической ценностью. Я полагаю, что барон хочет продать мистеру Брэдбери нашу фамильную реликвию – кулон – и что он приехал в Лондон именно для этого.

Вот тут-то мне и понадобятся ваши услуги. Я точно знаю, что кулон хранится в маленьком ларце, который барон всегда возит с собой. Насколько мне известно, он держит его в своей спальне, не доверяя гостиничному сейфу. Ваша задача – изъять из ларца подлинный кулон и заменить его фальшивым, чтобы барон об этом не догадался. Таким образом, барон ничего не заподозрит, и подделка будет продана американскому коллекционеру, а международного скандала удастся избежать. Более того, если барон когда-либо узнает о подмене, возможно, он захочет отомстить. Я вовсе не хотел бы заполучить такого врага.

– Вы очень предусмотрительны, – заметил Холмс. – Если барона Клейста прогневать, он вполне способен организовать и профинансировать жестокую вендетту, которая может закончиться убийством. Поговаривают, что член влиятельного мафиозного семейства по имени Пьетро Чеккони поссорился с бароном и как-то вечером был заколот ударом в сердце в одном из римских ресторанов, хотя в то время убийство сочли результатом ссоры между семьей Чеккони и другим мафиозным кланом, Бадальо. Вероятно, барон всюду возит с собой телохранителя?

– Даже двоих, мистер Холмс. Один из них неизменно сопровождает барона, куда бы он ни отправился, а другой – русский, по имени Игорь, – остается в гостиничном номере и охраняет ларец, когда барон покидает здание. Для посторонних они его слуги, однако оба вооружены и оба, как сообщают мои осведомители, владеют боевыми искусствами. Надо добавить, что мои шпионы тоже поселились в «Империале», в апартаментах люкс под номером двадцать, по соседству с бароном, проживающим в номере двадцать четыре. Если вы возьметесь за это дело, то, вероятно, познакомитесь с ними. Одного зовут Оскар, это стройный светловолосый молодой человек. Другой, Нильс, наоборот, невысок и темноволос. Внешность у него неприметная, что позволяет ему следовать за бароном Клейстом по пятам.

От Нильса я знаю, что в пятницу вечером барон собирается посетить оперу в обществе знакомой молодой актрисы, а потом будет ужинать с нею в отеле «Кларидж»^[421].

– Можно спросить, как ваш осведомитель узнал об этом? – перебил его Холмс.

Граф улыбнулся.

– Вы очень проницательны, мистер Холмс! – одобрительно заметил он. – Нильс поднаторел не только в искусстве слежки, он также умеет читать по губам. Однажды вечером у стойки портье он ухитрился подобраться к барону. Тот велел забронировать на пятничный вечер два места в Ковент-Гарден, а также столик на двоих в «Кларидже» на более позднее время. По прибытии барона в Лондон его несколько раз видели в обществе молодой актрисы. Наведя справки, мы сумели установить ее имя. Что еще вы хотели бы знать, мистер Холмс?

– Это все, граф фон Лингстрад, – ответил Холмс. – Продолжайте, прошу вас.

– Как я уже говорил, маловероятно, чтобы барон вернулся в «Империал» раньше утра субботы. Поэтому для вас представляется отличная возможность подменить драгоценность. Это будет непросто, мистер Холмс. Вам придется изыскать способ проникнуть в спальню барона не столкнувшись с Игорем, который останется в номере сторожить ларец. Затем вы должны будете открыть ларец, а после того, как совершите подмену, снова запереть его, так чтобы барон ничего не заподозрил.

Очевидно, мне следует предупредить вас, что этот ларец – не обычная шкатулка с ключом. Он сделан на заказ и запирается на целых три замка, и для каждого из них нужен свой ключ. Насколько мне известно, ларец находится в кожаном саквояже, а тот, в свою очередь, держат под замком в шкафу, стоящем в спальне барона.

– Которая, по-видимому, также заперта? – насмешливо подхватил Холмс.

– Скорее всего, – ответил граф фон Лингстрад, улыбаясь в ответ.

– Могу я спросить, почему вы не поручите подменить кулон вашим шпионам? – продолжал Холмс. – Из того, что вы мне рассказали, ясно, что они настоящие профессионалы.

– В сборе сведений – да. Однако они не владеют искусством подбирать ключи или прокрадываться мимо телохранителей. Вот почему я обратился к вам. Как вы осуществите подмену – дело ваше. В любом случае вас ожидает щедрое вознаграждение, уверяю вас. Теперь о самой вещице, вернее, о превосходной копии, подсунутой бароном. Полагаю, она была сделана известным венским ювелиром Бибербеком, изготовляющим поддельные драгоценности для аристократов, которые вынуждены продавать фамильные сокровища. Говорят, что знаменитая тиара княгини Магдалены фон Ульштейн – одна из бибербековских копий.

Он сунул руку во внутренний карман пиджака, вытащил оттуда небольшой, обтянутый синей с золотом тисненой кожей футляр, поставил на стол и открыл, явив нашим взорам его содержимое, покоившееся на белой атласной подкладке.

Там действительно лежал кулон, но мне, на мой неискушенный взгляд, он показался неуклюжей поделкой, не имеющей ни художественной, ни материальной ценности. Это был простой овальный камень коричневато-желтого цвета, длиной примерно полтора дюйма, на котором была грубо награвирована голова бородатого мужчины со злобными узкими глазками и высокими скулами. Камень был заключен в широкую золотую оправу со странными угловатыми письменами. Сверху к оправе была приделана петелька с пропущенной сквозь нее цепочкой из топорно сработанных золотых звеньев. Вероятно, камень предназначался для ношения на шее наподобие медальона.

Вне всякого сомнения, это была старинная вещь, но, сколько я мог судить, никаких других достоинств у нее не было.

Однако реакция Холмса оказалась совершенно противоположной.

Он изумленно охнул, что заставило нашего клиента бросить на него внимательный взгляд. Но мой друг уже успел вернуть себе невозмутимый вид, и на лице его теперь отражался лишь спокойный интерес.

– Все ясно, – уклончиво проговорил он. – Что ж, граф фон Лингстрад, я сделаю все возможное, чтобы выполнить ваше поручение, но ничего не обещаю.

– Если вам понадобится связаться со мной, я проживаю в отеле «Нортумберленд»^[422], – сообщил граф. Поднявшись с места, он по очереди пожал нам руки. – Весьма признателен вам, господа, – добавил он, слегка поклонившись и снова щелкнув каблуками, а затем вышел.

Едва за ним закрылась дверь, Холмс дал волю чувствам.

Широко улыбнувшись, он хлопнул меня по плечу и воскликнул:

– Дорогой Уотсон, нам поручили весьма ответственное дело!

– Неужели, Холмс? – спросил я, недоверчиво глянув на кулон, по-прежнему лежавший в футляре, который граф оставил на столе. – Что-то не вижу я в этом кулоне ничего особенно ценного. На мой взгляд, это просто ничтожная безделушка.

– Вот как? – Казалось, Холмс поражен. – Позвольте задать вам один вопрос. Вы когда-нибудь слыхали об «Альфредовом сокровище»?^[423]

– Кажется, слышал. Видимо, оно имеет какое-то отношение к королю Альфреду.

– Совершенно верно. Как вы думаете, велика ли ценность этого произведения?

– Понятия не имею, однако, исходя из того, что вещь эта широко известная и очень древняя, можно предположить, что она стоит уйму денег.

– Она бесценна, дружище, хотя фактическая ее стоимость невысока, ведь кроме эмали, кусочка горного хрусталя и капельки золота там ничего нет. Истинная ценность этого произведения заключается в его уникальности, древности и историческом значении. Коллекционер вроде Корнелиуса Брэдбери готов отдать за подобную вещь целое состояние.

Наклонившись вперед, он взял кулон в руки и протянул его мне на ладони.

– Разумеется, это всего лишь копия, – продолжал он, – но оригинал, как и «Альфредово сокровище», не имеет цены. – Холмс помолчал, внимательно взглянул на меня, а затем торжественным тоном добавил: – Вещь, на которую вы сейчас смотрите, дорогой Уотсон, – камень Густафсона.

Я не знал, что ответить, и после минутного молчания Холмс заметил:

– Я вижу, вы никогда не слыхали о таком.

– Боюсь, что нет, Холмс, – смиренно ответил я.

– Тогда позвольте просветить вас. Камень Густафсона – это ювелирное изделие, изготовленное в шестом веке и принадлежавшее Густафу Гурфсону – вождю викингов, который почти неизвестен в Англии, однако в Скандинавии почитается как национальный герой. Полагают, что на камне (между прочим, это янтарь) выгравирован его портрет. Видите эти необычные письмена на золотой оправе? Это руны; здесь написано его имя. Но значение камня Густафсона заключается еще кое в чем. Дело в том, что он принадлежит к коронным драгоценностям скандинавского королевского дома.

Холмс, любивший драматические эффекты^[424], снова умолк, давая мне возможность достойным образом откликнуться на это ошеломительное заявление, и на этот раз я оказался на высоте.

– Господи, Холмс! – вскричал я. – Значит, граф фон Лингстрад на самом деле Эрик, король Скандинавии!

– Вот именно, Уотсон, – невозмутимо подтвердил Холмс. – Поздравляю, вы сделали правильный вывод. Граф фон Лингстрад действительно скандинавский король Эрик. А теперь, установив настоящее имя нашего клиента, мы должны обратиться к более сложным аспектам этого дела, а именно: как ухитриться заменить оригинал камня Густафсона копией под носом у барона Клейста и его телохранителей? У вас есть какие-нибудь идеи, Уотсон?

– Боюсь, что нет, Холмс.

– У меня тоже. Но они обязательно будут, Уотсон. Обязательно будут.

С этими словами он встал и вышел из комнаты.

Вернувшись через некоторое время, он растянулся на диване и немигающим взором уставился в потолок, словно ища вдохновения на его беленой поверхности.

Узнав знакомые симптомы и догадавшись, что Холмс теперь в мире грез, в который он проник на кончике иглы^[425], я тоже встал, тихо вышел из дома, нанял кэб и отправился в свой клуб, чтобы найти утешение в игре на бильярде.

II

Когда я вернулся домой, Холмс уже пришел в себя. Он пребывал в приподнятом настроении и с нетерпением ждал моего возвращения.

– Где вас носит, Уотсон? – воскликнул он и, не дав мне ответить, возбужденно продолжал: – В ваше отсутствие у меня родился блестящий план! Идемте же скорее, нельзя терять ни минуты!

– Но куда, Холмс? – спросил я, поспешно сбегая вслед за ним по лестнице.

– Чтобы провести разведку на местности, конечно! – пренебрежительно бросил он через плечо, словно это разумелось само собой.

Когда он назвал кучеру адрес, выяснилось, что мы направляемся в отель «Империал», где остановился барон Клейст. Мне очень хотелось спросить у Холмса, уверен ли он, что мы поступаем правильно, но, зная, в каком он сейчас настроении, я рассудил, что лучше будет придержать язык и молча следовать за ним, куда бы он ни пошел.

Отель «Империал» – большое белое здание, украшенное портиком, полуколоннами и сложными, изысканными карнизами, – располагался на Пикадилли и окнами выходил на Грин-парк. Швейцар в ливрее распахнул перед нами двери, словно перед особами королевской крови, и мы вошли в великолепный вестибюль, сплошь увешанный зеркалами и уставленный пальмами в латунных кадках. На верхние этажи вела широкая лестница. Однако мы свернули налево и очутились в просторной комнате отдыха, уставленной низкими столиками, крытыми коврами диванами и креслами.

– Не хотите ли кофе, дружище? – спросил Холмс, присаживаясь на диван. Пока он делал заказ бесшумному, невесть откуда взявшемуся официанту, я опустился в одно из кресел.

– Зачем мы здесь? – шепотом спросил я у Холмса, надеясь, что он последует моему примеру и будет вести себя более сдержанно, поскольку теперь он с явным интересом оглядывался по сторонам.

– Я уже говорил вам, Уотсон. Мы проводим разведку в тылу противника, словно на войне перед решающей битвой. Вам нет необходимости говорить шепотом, дружище. Так вы только привлечете к себе ненужное внимание. А теперь, – продолжал он, к большому моему облегчению понизив голос, так как рядом вновь возник официант, принесший наш заказ, – я хочу, чтобы вы, будто невзначай, осмотрелись вокруг, пока пьете кофе. Например, если вы посмотрите вправо, то заметите темноволосого мужчину, читающего «Таймс» и, как и мы, исподволь интересующегося тем, что происходит вокруг. Видите его, Уотсон?

– Да, вижу, Холмс, – ответил я восхищенно, ибо, не укажи мне Холмс на него, я бы вовсе его не заметил: в нем не было ровным счетом ничего достойного внимания. В самом деле, и его внешность, и поведение были столь заурядны, что делали его фактически невидимым.

– Полагаю, это не кто иной, как Нильс, один из шпионов нашего клиента, который, по словам последнего, проживает в отеле «Империал». Другой, Оскар, обладает более примечательной внешностью и, скорее всего, без необходимости не появляется на людях. А если вы взглянете в дальний конец холла, то увидите там застекленные двери. Они ведут в главный ресторан отеля, из которого, думаю, можно попасть в знаменитый зимний сад, расположенный в задней части здания. Двери, находящиеся у дальнего конца стойки портье, ведут в курительную, комнату для писания писем, а также дамскую гостиную. У вас озадаченный вид, дружище. В чем дело?

– Не понимаю, зачем нам все это. Вы ведь вряд ли собираетесь пользоваться дамской гостиной?

– Нет, разве только в случае крайней необходимости, – серьезно ответил Холмс и, бросив на меня быстрый взгляд, издал тихий смешок. – Просто я хочу заранее проверить все возможные выходы. Могу заверить вас, мой друг, что дамская гостиная будет последним местом, куда мы бросимся, если придется спешно отступать. – Внезапно он замолчал и, поставив на стол свою чашку с кофе, тихим, слегка возбужденным голосом произнес: – Кажется, что-то начинает происходить, Уотсон. Наш друг Нильс собирается встать из-за стола. Нет, нет! Прошу вас, не оборачивайтесь! Так можно все испортить. Если вы посмотрите налево, то сможете наблюдать за событиями, не привлекая к себе внимания.

И Холмс кивком указал на двойные застекленные двери, которые вели в ресторан. Одна из створок была полуоткрыта, и в ней, как в зеркале, отражалась противоположная стена комнаты отдыха и часть вестибюля. Я, не оборачиваясь, мог видеть, как Нильс, тайный агент графа, складывает газету и прячет ее под мышку, намереваясь встать.

– Почуял добычу, – усмехнулся Холмс, откинувшись на спинку дивана и прикрыв глаза. Любому стороннему наблюдателю показалось бы, что он совершенно не интересуется тем, что происходит у него за спиной, но я-то знал, что он пристально следит за отражением в двери ресторана.

Не успел Холмс произнести последнюю фразу, как картинка изменилась. Нильс уже стоял и изучал пригоршню монет, которую достал из кармана, словно решая, сколько оставить официанту на чай. В это же самое время в центре дверного отражения возникла еще одна фигура.

Это был высокий, отлично сложенный мужчина лет пятидесяти с лишним, судя по всему только что спустившийся по лестнице с верхнего этажа.

– А вот и добыча: барон Клейст собственной персоной, – добавил Холмс. Глаза его по-прежнему были полуприкрыты, а губы едва шевелились.

Я сосредоточил внимание на новом персонаже. Мне было любопытно взглянуть на всемирно известного мошенника и шантажиста, которого Холмс по заданию короля Скандинавии должен был обвести вокруг пальца.

Барон держался с самоуверенностью человека, чьи деньги и статус дают ему право на почтение окружающих. О его богатстве и высоком общественном положении говорил и костюм, явно пошитый лучшими портными (скорее всего, английскими): визитка, плотно облегавшая широкий торс барона, брюки идеально выверенной длины. Довершали наряд отменного качества гетры и ботинки, блестевшие, будто черное стекло. Но хотя в целом он производил впечатление состоятельного джентльмена, некоторые детали его внешнего вида противоречили этому образу. Золотые часы с цепочкой, выставленные на всеобщее обозрение, показались мне чересчур броскими, как и орхидея в петличке, да и тростью с золотым набалдашником он помахивал, чрезмерно рисуясь.

У барона было приятное или, скорее, холеное лицо, румянец на его широких, плоских щеках свидетельствовал о привычке потакать своим прихотям и жить на широкую ногу, маленький чувственный рот под ухоженными усиками подтверждал эту догадку. Но истинная натура этого человека проявлялась в его взгляде. Он остановился у гостиничной стойки и заговорил с портье, который усердно лебезил перед богатым постояльцем. Равнодушно внимая подобострастному клерку, барон отвернулся и стал медленно обводить взглядом вестибюль и комнату отдыха.

Даже с большого расстояния я заметил, что это был за взгляд: тяжелый, холодный и безжалостный. Он напоминал неподвижный, блестящий, осмысленный взгляд змеи. Я вдруг увидел перед собою умного, расчетливого человека, который мог сделаться грозным противником, и почувствовал, как сердце мое тревожно сжалось. Тут я невольно посмотрел на Холмса, спрашивая себя: понимает ли он, насколько опасен может быть барон. Холмс все так же сидел, откинувшись на спинку кресла, с полузакрытыми глазами, но теперь на его лице появилась блаженная улыбка, точно мысль о грядущей вылазке, целью которой было перехитрить этого человека, доставляла ему наслаждение.

Тут мизансцена в оконном отражении поменялась: фигуры, участвующие в пантомиме, опять переместились. Словно упреждая следующее действие барона, Нильс склонился над кофейным столиком и бросил возле пустой чашки несколько монет. В тот же миг в отражении показался молодой человек, который прежде был мне не виден, поскольку находился в некотором отдалении от стойки. Это был коренастый мужчина, с ног до головы одетый в черное, как слуга, однако мне сразу стало ясно, что это не обычный лакей. В его движениях, в позе боксера, выходящего на ринг, ощущалась скрытая угроза.

Я понял, что это один из телохранителей барона – тот, который, по выражению графа фон Лингстрада, неизменно сопровождал хозяина. Он следовал в нескольких ярдах позади барона, который тем временем уже отошел от стойки и направился через вестибюль к выходу из отеля.

Едва эта парочка скрылась из виду, Нильс начал действовать. Беззаботной походкой человека, которому совершенно некуда спешить, он тоже двинулся в направлении больших двустворчатых дверей, услужливо распахнутых для него швейцаром, и исчез в шуме и сутолоке Пикадилли.

Рассудив, что теперь можно обернуться, я бросил взгляд в сторону вестибюля, где уже не было ни барона с его телохранителем, ни маленького Нильса – тайного агента короля Скандинавии. Однако там по-прежнему царило оживление, и я заметил, что Холмс пристально наблюдает за снующими туда-сюда людьми. Он выпрямился и подался вперед, особенно внимательно следя за теми постояльцами, что входили в здание.

Вдруг он тихо прошептал:

– Ждите здесь, Уотсон. Я скоро вернусь.

После этого он, к моему удивлению, встал и быстро пересек комнату, направляясь в вестибюль, куда с улицы только что зашли дама и джентльмен средних лет, сейчас собиравшиеся подняться по лестнице. Слегка поклонившись им, точно знакомым, он отпустил какое-то замечание. Дама улыбнулась, джентльмен что-то ответил. Затем Холмс жестом пригласил их на лестницу и сам последовал за ними.

Некоторое время я пребывал в заблуждении, решив, что Холмс действительно встретил своих знакомых и по какой-то причине пожелал проводить их наверх. Разумеется, эта уловка помогла ему обмануть служащих отеля, находившихся в вестибюле, – портье за стойкой, швейцара, посыльных, и они не помешали Холмсу проникнуть на верхние этажи гостиницы, куда посторонние, как правило, допускались, только получив дозволение управляющего. Я в очередной раз восхитился смелостью и изобретательностью моего друга, ибо не знал никого, кто обладал бы ими в той же степени.

Как Холмс и обещал, вернулся он очень быстро. Когда он снова уселся на диван, я принялся восторгаться его находчивостью. Он улыбнулся, польщенный комплиментом.

– Надо уметь пользоваться случаем, Уотсон, и, по моему опыту, если терпеливо ждать, случай обязательно представится.

– Случай действительно оказался подходящим?

– О да, дружище! Мне удалось установить два важных факта. Во-первых, апартаменты барона, под номером двадцать четыре, располагаются на третьем этаже, а все четные номера окнами выходят во двор. Во-вторых, двери номеров снабжены типовыми замками. В случае необходимости к ним легко подобрать отмычку. Кстати об отмычках. Пришло время навестить моего старого друга Чарли Пика, бывшего громилу^[426], или, чтобы вам, Уотсон, было понятно, взломщика. Он как раз специализируется по этой части.

– Бывшего? – спросил я.

– Ему семьдесят четыре года. Он сам признает, что уже слишком стар, чтобы вторгаться в чужие дома. А сейчас мы оплатим счет и возьмем кэб до Сиднэма, где Чарли кое-что нам растолкует, – ответил Холмс, подзывая официанта.

III

К моему удивлению, кэб высадил нас у нарядного краснокирпичного особнячка с кружевными занавесками на окнах и сверкающим медным молотком у двери. По моим представлениям, дом больше походил на жилище респектабельного банковского служащего, чем на обитель отставного домушника.

Опрятная маленькая служанка в белоснежном чепце и фартуке проводила нас в гостиную. Чарли Пик – симпатичный старичок, седовласый и розовощекий, – с удобством расположился в большом кресле, окруженный уютными мелочами вроде горшков с геранью, вязаных салфеточек и семейных фотографий. Ноги хозяина, обутые в домашние шлепанцы, покоились на стуле, рядом стояла его тросточка.

– Мистер Холмс! – радостно вскричал он, подавая нам руку, как только мы вошли. – Простите, что не встаю, чтобы поприветствовать вас. Ноги уже не те, знаете ли…

Сердечно пожав нам руки, он жестом пригласил нас присесть. Мы взяли себе по стулу и устроились напротив хозяина, напоминавшего доброго гения – хранителя очага во главе праздничного стола.

После обмена новостями, естественного для двух давно не встречавшихся друзей, Холмс перешел к цели нашего визита.

– Что ж, Чарли, – сказал он, – я здесь не только потому, что мне приятно вновь видеть вас. Мне нужен ваш совет.

– Верно, о замќах пришли справиться? – подмигнув, спросил старик.

– Разумеется.

– Что за замок? Двери? Буфет? Сундук? Сейф?

– Металлический ящик размером с сейф для наличности, но очень крепкий и оснащенный сразу тремя замками, для каждого из которых требуется свой ключ.

Физиономия Чарли просияла:

– А, ларец Медичи^[427]! – воскликнул он.

– Так вы о нем слышали? – встрепенулся Холмс.

– Берите выше, мистер Холмс. Я держал один такой в этих самых руках. Это был прекраснейший образец слесарного искусства, какой я когда-либо видел. Их делает синьор Валори из Флоренции. Он называет себя прямым потомком Луиджи Валори, замочного мастера, работавшего для семьи Медичи. У него небольшая лавочка в переулке позади этой огромной церкви с такими странными черно-белыми стенами…

– Собор Санта-Мария-дель-Фьоре? – догадался Холмс.

– Наверно, – ответил Чарли Пик, пожимая плечами. – Я не спрашивал.

– Значит, вы встречались с синьором Валори?

– Ну да, встречался. Я прослышал об этих его ларцах. Говорили, их нельзя открыть, если не знаешь секрета. А я в те дни промышлял тем, что вскрывал замки, вот и захотел разузнать поподробнее. Пошел я в его лавчонку и начал с ним толковать.

– Но как? – искренне полюбопытствовал Холмс. – Синьор Валори говорил по-английски?

Чарли Пик издал хриплый смешок.

– Нет, мистер Холмс, так же как и я по-ихнему. Но ежели двум людям случается посидеть и поговорить о деле, которое обоим по душе, понимаете ли, они меж собой всегда разберутся. Тут на пальцах растолкуют, там картинку нарисуют или в лицах изобразят. Мы уж нашли способ объясниться друг с другом. Синьор Валори поведал мне, что изготовляет эти ларцы только на заказ, обычно для очень богатых людей, потому что стоят они кучу денег. Он за свою жизнь сработал всего четыре таких ларца. Их делают из самой прочной стали, простому взломщику такие не по зубам. И, как вы сказали, каждый ларец снабжен тремя замками, совершенно разными и до того хитрыми, что самый искусный громила не сможет их отпереть, пока не узнает секрет.

– Секрет? – спросил Холмс.

Чарли Пик многозначительно подмигнул.

– Он никогда не открыл бы мне его, мистер Холмс, как никогда не сказал бы, для кого он сделал эти ларцы, зато оказал мне большую честь, показав один такой ларец. Прямо загляденье! Черный, лакированный, с медной птичкой на крышке.

Я почувствовал, что Холмс, сидевший возле меня, внезапно напрягся, будто пронзенный электрическим разрядом, однако ничем не выдал своего волнения.

– Что за птичка? – спросил он, делая вид, что интересуется этим из праздного любопытства.

– Не могу сказать, мистер Холмс. Я окромя воробьев да голубей других птиц не знаю. Все, что я могу сказать: это была большая птица с громадным клювом, а в лапах она держала лавровый лист.

– Понятно, – промолвил Холмс, явно утратив к птице всякий интерес. – Пожалуйста,продолжайте, Чарли. Вы описывали ларец Медичи, который показал вам синьор Валори. Вам позволили осмотреть замки?

– Не получилось. Я держал его в руках не больше минуты, потом синьор Валори забрал его у меня.

– Какая жалость! – пробормотал мой друг. Было видно, что он горько разочарован.

Чарли Пик, склонив голову набок, несколько мгновений молча рассматривал Холмса. На лице его играла лукавая усмешка. Затем он сказал:

– Я не могу рассказать вам о замках, мистер Холмс. Зато я могу показать вам их! Видите этот комод? Откройте-ка нижний ящик, в нем вы найдете шкатулку. Если вы передадите ее мне, то тоже узнаете маленький секрет синьора Валори.

Холмс сделал, как ему было велено: он вытащил из нижнего ящика комода простую квадратную шкатулку длиной десять дюймов, изготовленную из сосны, и принес ее Чарли. Судя по всему, она была очень тяжелой, поэтому он опустил ее не на колени старику, а на маленький столик рядом с креслом Чарли.

– Откройте! – приказал Чарли. Было заметно, что он от души забавляется происходящим.

Шкатулка оказалась набита замками разнообразных форм и размеров. На каждом был прикреплен опознавательный ярлычок. Некоторые замки, по-видимому более современной конструкции, лежали сверху и были сцеплены по две-три штуки. На самом верху находился маленький сверток из черного фетра длиной около шести дюймов.

– Возьмите вот этот! – велел Чарли Пик, ткнув кривым указательным пальцем в особый замок с тремя скважинами.

Холмс поднял его, и мы смогли прочесть на болтающемся ярлычке пометку, сделанную заглавными буквами: «МЕДИЧИ. НОМЕР ДЕСЯТЬ».

– Номер десять? – удивленно пробормотал Холмс.

– Моя десятая и последняя попытка изготовить копию замка ларца Медичи. Здесь, мистер Холмс, у меня хранятся все замки (копии или оригиналы), которые могли попасться мне в работе. Я собирал эту коллекцию всю жизнь, а на то, чтобы раскрыть секрет ларца Медичи, у меня ушли годы. Давайте-ка его сюда, сэр.

Холмс молча повиновался, но по восхищенному, почти подобострастному виду, с каким он передал замок Чарли Пику, я догадался, что мастерство старика произвело на него глубокое впечатление.

– А это «балерины»^[428], – добавил Чарли, указывая на маленький фетровый сверток.

Чарли развернул его. Внутри оказалось около дюжины тонких стальных стерженьков различной длины и ширины.

– Первоклассный набор! – одобрительно заметил Холмс.

– Их делали по особому заказу, – ответил Чарли Пик, явно польщенный комплиментом. – А теперь, господа, ежели вы подсядете поближе, я покажу вам, в чем тут фокус. И заодно расскажу, как я его выведал.

Я не сказал синьору Валори, что я громила. Дал понять, будто я обычный замочный мастер. Сидел перед ним открыв рот, охал да ахал, любовался его работой. Он был польщен, а мне только того и надо было. И вот, в знак особого расположения, он приносит три махоньких ключика и отпирает при мне ларец. А у меня-то на ключи отменная память. Это ведь часть моего ремесла, вот как для вас, мистер Холмс, отпечатки ног^[429]. Выйдя из лавки, я тотчас зарисовал эти ключи, а вернувшись домой, изготовил по своим рисункам отмычки. Если вы взглянете на них, то увидите, что на конце каждого есть своя особая отметина. На этом, к примеру, – маленький крестик. Его нужно вставить первым, в замок, который находится посередине.

С этими словами он вставил тонкий металлический стержень в центральную скважину и продолжал объяснять:

– Затем вам надо повертеть его туда-сюда, пока не почуете, что замок начинает поддаваться. Ну, это и так ясно, верно, сэр? Вы, судя по всему, и сами взломщик хоть куда. Но это только начало фокуса. Вы оставляете первую «балерину» на месте и вставляете вторую, помеченную двумя крошечными бороздками, в левую скважину. Но ни в коем случае не вынимайте ни эту «балерину», ни первую, иначе замок опять закроется. Затем вы переходите к третьей скважине. Улавливаете, мистер Холмс?

– Конечно, Чарли, – ответил Холмс.

– А теперь смотрите хорошенько, – продолжал старик, – потому что я перехожу к главной части. Когда вы открыли третий замок, два других закроются. И вы должны будете вернуться к первому и второму замкам и снова открыть их! Ловко придумано, а?

– Да, но вы оказались еще ловчее, раскрыв этот секрет. Снимаю перед вами шляпу, Чарли. Это подлинное мастерство.

На щеках старика заиграл яркий румянец, он был не только обрадован, но и немало смущен похвалой.

– Такая моя работа, мистер Холмс, – хрипло проговорил он и, чтобы скрыть замешательство, занялся тем, что стал убирать набор «балерин» обратно в шкатулку, оставив, однако, три отмычки для замка Медичи и сам замок на столе.

– Если хотите, можете взять на время, – сказал он Холмсу.

– Можно?! Тогда я ваш вечный должник, Чарли. Чем я могу вам отплатить?

– Ничего мне не надо. Только потом придите и расскажите, удался ли вам фокус, вот и все.

– Непременно расскажу, когда буду возвращать «балерины» и замок, – заверил его Холмс, пряча эти предметы в карман, перед тем как распрощаться с другом.

– Замечательный старик, – добавил Холмс, когда, остановив кэб на сиднэмской Хай-стрит, мы отправились домой, и всю обратную дорогу развлекал меня рассказами о самых колоритных подвигах Чарли.

– Мне бы хоть толику его мастерства! – сказал наконец он.

– Надеюсь, его уголовному прошлому вы не завидуете? – сухо спросил я.

Холмс искоса глянул на меня и широко ухмыльнулся.

– Ваша правда, Уотсон! – заявил он. – Однако я искренне убежден, что, обладай я преступными наклонностями, я мог бы стать лучшим взломщиком в мире!^[430]

Эта поездка, очевидно, подтолкнула моего друга к новым действиям: едва вернувшись на Бейкер-стрит, он опять умчался, перед уходом бросив:

– Кстати, хорошо бы вам достать пару легких ботинок на резиновой подошве!

– Для чего, Холмс? – удивился я.

Но его уже не было. Ответом мне был лишь стук парадной двери и свист Холмса, вызывающего кэб.

Он явился домой примерно час спустя после того, как сам я вернулся от сапожника с парой ботинок, которые мне велено было достать. Ему тоже пришлось потратиться: у него у руках был маленький саквояж и моток прочной веревки. Веревку, а также некоторые инструменты из своего воровского набора^[431] он сложил в саквояж. Как выяснилось позднее, он также купил несколько предметов одежды, предназначенных для нашей маскировки.

– А вы добыли ботинки на резиновой подошве, как я советовал? – спросил он.

– Конечно, – успокоил я его. – Но для чего они мне?

– Вы все узнаете сегодня вечером, дружище, когда барон Клейст отправится в оперу, а мы примемся покорять высоты отеля «Империал», – загадочно ответил Холмс и, прежде чем я успел спросить еще что-нибудь, исчез в своей спальне, прихватив с собой отмычки Чарли Пика и изготовленную им копию замка Медичи. Судя по всему, следующие несколько часов и почти весь следующий день он провел практикуясь в отпирании замка.

IV

Мы решили поехать в отель к семи часам вечера, а перед отправлением изменили внешность. На этот раз маскировка была простой, хотя Холмс – мастер по части переодеваний – за годы своей детективной карьеры успел примерить много разных образов, среди которых были и пожилой итальянский патер, и француз-мастеровой, и старуха^[432].

Сам он нацепил нафабренные усики, придававшие ему вид светского повесы. Мне достались короткий каштановый парик и очки в золотой оправе. Замаскировавшись, мы взяли кэб и отправились в отель «Империал». Нам предстояло разместиться в номере по соседству с апартаментами барона Клейста, где уже обосновались Нильс и Оскар – шпионы короля Скандинавии.

Оскар, открывший нам дверь, по-видимому, уже был знаком с Холмсом. Я догадался, что во время своих вчерашних скитаний Холмс опять заглядывал сюда, чтобы, как он выражался, провести «разведку на местности». Оскар был высокий блондин, обладавший слишком заметной внешностью, чтобы часто показываться на людях. Кажется, в его обязанности входило наблюдать за апартаментами барона. Маленький темноволосый Нильс, которого мы видели вчера в комнате отдыха, отсутствовал. Очевидно, он следил за бароном, который отправился со своей актрисой в оперу, после чего должен был ужинать в «Кларидже».

Оскар проводил нас в гостиную, а оттуда – в соседнюю с ней комнату. Судя по богатой обстановке, включавшей в себя огромный шкаф красного дерева, почти целиком занимавший одну из стен, это была хозяйская спальня. Холмс осмотрел замок на двери.

– Этот можно открыть в два счета, – пренебрежительно заметил он, пожав плечами. – А рядом, насколько я понимаю, расположена спальня для прислуги, где будет находиться телохранитель барона, присматривающий за сокровищем.

– Именно так, сэр, – ответил Оскар на почти безупречном английском. – Спальни смежные. Вы легко поймете, как устроен номер барона, потому что он является зеркальным отражением нашего.

Открыв дверь на дальней стене спальни, он впустил нас в куда более тесную и скромно обставленную комнатку с односпальной кроватью, предназначавшейся для камердинера или горничной.

Подойдя к окну, Оскар открыл подъемную раму и отошел, давая нам с Холмсом возможность изучить путь, которым мы должны были попасть в апартаменты барона.

Когда я выглянул из окна, признаюсь, у меня душа ушла в пятки. Нам предстояло опасное дело; я наконец понял, что имел в виду Холмс, говоря, что мы будем покорять высоты отеля «Империал», и советуя мне запастись ботинками на резиновой подошве. В самом деле, если Холмс избрал именно этот маршрут, без такой обуви было не обойтись.

В отличие от парадного фасада, задняя стена отеля, сооруженного из кирпича, была не оштукатурена и орнаментирована каменным декором, состоявшим из прямых линий и треугольников: ярусы окон чередовались с карнизами, которые тянулись от одного угла здания к другому и под окнами расширялись; каждое окно обрамлял каменный наличник с небольшим треугольным фронтоном, также выступавший над поверхностью кирпичной стены на несколько дюймов.

Толщина карниза составляла не более трех дюймов, и единственными заметными выступами на стене были каменные фронтоны над окнами. Но они казались совсем крошечными, а между ними простиралась ужасающе гладкая поверхность кирпичной кладки, на которой и вовсе не за что было зацепиться. Прямо под нами уходила вниз отвесная стена, заканчивавшаяся стеклянной крышей зимнего сада, которым славился отель «Империал». Сад был залит светом, и мне чудилось, будто я смутно различаю движущиеся тени официантов и слышу звуки голосов и скрипок, доносящиеся из-под пальмовых деревьев в больших кадках.

Если мы упадем, подумал я, охваченный внезапным приступом паники, то приземлимся среди винных бокалов и крахмальных салфеток под звуки венского вальса. Страшно было представить, какие увечья мы нанесем себе и окружающим, а уж о заголовках утренних газет я и помыслить не мог.

Холмса подобные соображения как будто не беспокоили. Он спокойно распаковал саквояж, который принес из дому, и спрятал в карманах пиджака отмычки и другие воровские инструменты, в том числе маленькую фомку, которая могла понадобиться, чтобы открыть окно в спальне барона. Обтянутый сине-золотой тисненой кожей футляр, в котором хранилась копия камня Густафсона, он положил во внутренний карман, а затем застегнул его большой булавкой.

Поймав мой взгляд, он с улыбкой пояснил:

– Если я случайно выроню вещь, из-за которой мы затеяли нашу маленькую вылазку, это обернется полным провалом, не так ли, дружище?

При мысли о «нашей маленькой вылазке» у меня от страха пересохло во рту, и я сумел лишь кивнуть в знак согласия.

Последним Холмс вынул из саквояжа моток веревки. Обмотав один конец веревки вокруг своей талии и пропустив его через левое плечо, другой конец он вручил Оскару, который надежно привязал его к борту кровати. Затем он мягко приподнял оконную раму и проворно забрался на подоконник.

Прошло несколько секунд, прежде чем я решился подойти к окну и выглянуть наружу. Когда же наконец я это сделал, мне пришлось заставить себя смотреть не вниз, а вправо, туда, где Холмс балансировал на узком карнизе, прижавшись к кирпичной стене отеля и раскинув в стороны руки, точно парящий орел. Одной рукой он вцепился в каменный наличник окна, а другая его рука дюйм за дюймом медленно ползла вперед, чтобы ухватиться за точно такой же наличник соседнего окна, за которым находилась спальня Игоря, телохранителя барона.

На несколько мгновений Холмс застыл, стоя одними пятками на кромке карниза с распростертыми руками, словно несчастная жертва какой-то кошмарной средневековой пытки. Мне почудилось, что он будет стоять здесь всегда. Наконец нечеловеческим усилием плечевых мускулов, натянувших ткань его пиджака, он сумел дотянуться кончиками пальцев правой руки до наличника и тут же уцепиться за него, мало-помалу ослабил хватку левой руки и стал тихонько продвигаться вдоль карниза, таща за собой веревку.

Наличие веревки должно было бы успокоить меня, но, глядя, как она, подрагивая, медленно ползет от кровати по полу до окна, скрываясь в вечерней тьме, я думал, что она не сможет выдержать вес Холмса в случае, если он потеряет равновесие.

Через некоторое время, показавшееся мне вечностью, Холмс наконец очутился в сравнительной безопасности, ступив на соседний подоконник. Он простоял там несколько долгих мгновений, разминая затекшие от напряжения пальцы. Его лицо находилось совсем близко к оконному стеклу, и у меня сложилось впечатление, будто он воспользовался этой паузой не только для того, чтобы передохнуть, но и затем, чтобы рассмотреть, что делается в комнате. Через пару секунд он взглянул на меня и прижал палец к губам, веля мне хранить молчание, затем вновь отвернулся и начал тянуться к наличнику следующего окна.

Стараясь мысленно отвлечься от его рискованной прогулки, я принялся считать секунды себе под нос и успел досчитать до двухсот шестнадцати, прежде чем Холмс достиг цели и шагнул с узкого карниза на подоконник спальни барона.

Какая удача – окно оказалось не заперто! Обрадовавшись, я счел это хорошим предзнаменованием, сулившим успешный исход всему нашему предприятию. Через несколько секунд Холмс тихо приоткрыл оконную раму и соскочил с подоконника в комнату. Почти сразу после этого слабо дернулась веревка: это означало, что он отвязал ее. Мы с Оскаром снова втащили ее в нашу комнату.

Я смотрел на лежавший на полу моток с тем же ужасом, с каким разглядывал бы ядовитую змею, ибо передо мной наконец предстала страшная правда: наступила моя очередь обвязать веревку вокруг талии, пропустить через плечо и вылезти в окно.

Я провел на подоконнике целую вечность, нащупывая карниз носком ботинка на резиновой подошве (слава богу, эти подошвы и впрямь придали мне устойчивость). Рукой же я отчаянно цеплялся за край фронтона, словно утопающий за спасательный круг. Понимая, что если я взгляну вниз, то совершенно потеряю самообладание, я стал смотреть перед собой, прямо в лицо Оскару, который стоял у раскрытого окна и тоже смотрел на меня, готовясь травить веревку, как только я начну продвигаться по уступу.

Я думаю, именно выражение его лица в конце концов заставило меня пошевелиться. На этом лице явственно читался ужас, вызванный моим безвыходным положением, словно оно, как в зеркале, отражало чувства, по-видимому написанные и на моей физиономии. Я осознал, что передо мною сейчас два пути: либо с позором отступить, либо последовать за Холмсом.

Я выбрал второй, руководствуясь скорее гордостью, чем мужеством. Если сумел Холмс, значит, и я сумею. Я просто обязан был это сделать.

Приняв это решение, правой ногой я нащупал край карниза и тотчас содрогнулся, осознав, насколько он узок. Но я понимал, что на попятный идти нельзя, и сделал первый шажок вбок, прижавшись телом к кирпичной стене.

Кирпичи – вещь заурядная и привычная. В Лондоне или любом другом городе их встречаешь всюду и не задумываешься о том, каковы они при ближайшем рассмотрении. Но когда замечаешь их в дюйме от своего носа, то совершаешь настоящее открытие! Я видел их пористую, зернистую поверхность, окрашенную преимущественно в коричневато-красный цвет, но испещренную неровными пятнами разных оттенков, от темно-розового до лиловато-черного. Я также видел светлые бороздки строительного раствора, скреплявшего их, совсем не гладкого, каким он кажется на расстоянии, но дырчатого и неровного. Я даже ощущал исходящий от них запах сажи и отсыревшей угольной крошки.

Я не думал ни о стене отеля, простиравшейся надо мной, ни о светящемся куполе зимнего сада, который находился под моими ногами.

По мере того как мои ноги медленно продвигались вбок, моя правая рука медленно и осторожно, точно краб, ползла по стене, стараясь нащупать край фронтона над окном соседней комнаты, где спал телохранитель барона Клейста. Невозможно описать словами, какое облегчение я ощутил, когда мои пальцы коснулись каменного наличника. В тот миг я понял, что испытывает альпинист, успешно добравшийся до вершины опасного скалистого утеса.

Наконец мои ноги вслед за рукой добрались до окна, и я сумел постепенно переставить их, одну за другой, на широкий, надежный подоконник.

Подобно Холмсу, я несколько минут отдыхал здесь, в первый раз ощутив боль в затекших мышцах рук и ног. Так же как Холмс, я приник к оконному стеклу и увидел то, что побудило его прижать палец к губам.

Хотя шторы на окне были плотно задернуты, сквозь оставшуюся между ними щелочку размером не толще карандаша мне удалось заглянуть в комнату. Правда, я мало что сумел рассмотреть, кроме полоски цветастых обоев, а также куска постельного покрывала кремового цвета и деревянной планки кровати, похожей на стоявшую в соседней комнате – ту, к которой Оскар привязал веревку. Больше я ничего не увидел, но смятое покрывало свидетельствовало о том, что кто-то (очевидно, Игорь) лежит или недавно лежал на нем. Это зрелище заставило меня остро ощутить зловещее могущество отсутствующего барона и продолжить движение, хотя обитатель этой комнаты вряд ли что-нибудь слышал из-за звуков оркестра, игравшего в зимнем саду, и уличного шума, доносившегося с Пиккадилли.

Облегчение, которое я почувствовал, добравшись до первого окна, было сущей ерундой в сравнении с тем шквалом эмоций, который захватил меня, когда я достиг второго.

Холмс оставил подъемную раму открытой и ждал меня внутри, чтобы помочь мне слезть с подоконника.

Он ничего не сказал, так как вообще редко выражал свои чувства, но на его лице после моего благополучного появления светилась такая радость, что никакие слова были не нужны. А когда он схватил мою руку и крепко сжал в своих руках, проговорив одними губами: «Превосходно, Уотсон!», я заметил в его глазах восхищение и гордость. В такие моменты я чувствовал, что Холмс мне ближе всех на свете, не считая, конечно, моей дорогой супруги.

Он уже успел нацарапать для меня коротенькую записку, в которой значилось: «Игорь в соседней комнате. Покараульте его».

Холмс указал на дверь, соединявшую обе комнаты. Я кивнул, давая понять, что знаю об Игоре, а затем тихонько подкрался к двери и опустился перед ней на колени. Замочная скважина предоставляла мне более широкие возможности для обзора, чем узкая щелочка между шторами. Я видел б́ольшую часть кровати и ноги растянувшегося на ней человека. Кроме того, до меня доносился резкий запах русской папиросы и шелест переворачиваемых газетных страниц.

Пока я наблюдал за соседней спальней, Холмс, как я убедился, время от времени оборачиваясь через плечо, тоже не сидел на месте. Дверцы большого шкафа, близнец которого стоял в спальне Оскара, были уже открыты (впрочем, Холмс мог подобрать к ним ключи еще до моего появления), а теперь он вытащил из шкафа небольшой кожаный саквояж, откуда достал металлический ящик, покрытый черным лаком и перетянутый прочной стальной полосой, в центре которой располагались три замочные скважины.

Следя за телохранителем барона, лежавшим в соседней комнате, я лишь время от времени мог бросать на Холмса быстрые взгляды. Так, я увидел, что он переносит ящик на туалетный столик со стоявшим на нем зеркалом, который, как и шкаф, являлся точной копией того, что находился в спальне Оскара, и осторожно ставит его на столешницу, а затем вынимает из кармана три отмычки, взятые напрокат у Чарли Пика.

В комнате повисла плотная, почти осязаемая тишина, словно сюда вполз какой-то невидимый туман, заполнивший все углы и щели. Слышны были лишь тонкий металлический скрежет отмычек, с которыми возился Холмс, да отдаленные трели оркестра в зимнем саду, наигрывавшего мелодии Гилберта и Салливана^[433].

Стало ясно: несмотря на то что Холмс потратил много часов, практикуясь в открывании ларца Медичи, сделать это будет не так-то просто. Каждый раз, торопливо оглядываясь через плечо на его худощавую фигуру, склонившуюся над туалетным столиком, я видел, что он вновь и вновь пытается отомкнуть замок, осторожно вертя в длинных пальцах отмычку и склоняя голову к ларцу в надежде услышать слабый звук отпираемого затвора. Он с головой ушел в это занятие, не слыша и не видя ничего вокруг.

Но вот он облегченно выдохнул, и напряжение в комнате сразу спало, будто оба мы мигом избавились от страшной тяжести. Замок наконец поддался!

Теперь все мое внимание сосредоточилось на Холмсе. Я видел, как он открыл крышку, заглянул в ларец, а затем, сунув руку внутрь, достал из него маленький, обитый сине-золотой тисненой кожей футляр – точное повторение того, что лежал в кармане у Холмса.

Но, как только он это сделал, до меня донесся другой, неожиданный звук, и исходил он не из нашей комнаты, а из соседней. Не стой я на коленях возле замочной скважины, он мог бы и вовсе пройти незамеченным, ибо то был слабый скрип кроватного матраса.

Я тотчас приник глазом к дверному отверстию и, к ужасу своему, обнаружил, что картина кардинально изменилась.

Ноги баронского прихвостня исчезли из виду, вместо этого перед моим взглядом предстала нижняя часть его торса, как-то странно обтянутая одеждой. Я не сразу понял, что телохранитель поднялся с постели и потягивается. В следующий миг пропал даже этот вид, потому что Игорь направился к двери.

Невероятно, сколь быстро работает мозг в моменты опасности. Хотя у меня в распоряжении было всего несколько секунд, я инстинктивно понял, что нужно делать.

Я тихо свистнул, чтобы привлечь внимание Холмса, а когда он обернулся, встал с колен и выразительно показал большим пальцем на дверь, одновременно отступив вправо, чтобы открывающаяся дверь, по крайней мере на несколько секунд, прикрыла меня, точно щитом, пока Игорь будет переступать через порог.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел огромный детина борцовского сложения. Он страшно поразился, увидев у туалетного столика какого-то незнакомца, что дало мне секундную передышку. Еще несколько мгновений ушло у него на то, чтобы собраться с мыслями и осознать, что здесь происходит: дверцы шкафа отворены, кожаный саквояж валяется на полу, а ларец Медичи стоит на столике с открытой крышкой.

В конце концов до него дошло, что надо что-то делать.

Но, когда он шагнул в комнату, я начал действовать. Вырвавшись из своего укрытия, я кинулся на противника и обхватил его поперек бедер, использовав регбистский прием^[434], а затем всем весом тела, словно тараном, швырнул его на пол.

Игорь захрипел, оглушенный ударом, но сознания не лишился. Он попытался встать на колени, но тут подоспел Холмс, окончательно сваливший его мощным правым апперкотом^[435], после чего телохранитель вновь рухнул на пол, на этот раз в беспамятстве.

Потирая костяшки пальцев, Холмс грустно улыбнулся:

– Бить лежачего никуда не годится, но я уверен, маркиз Куинсберри^[436] меня бы простил. А ваши друзья по Блэкхитской команде рукоплескали бы вам за этот мастерский захват, дружище.

Я был польщен похвалой Холмса, но в то же время испугался, что мои необдуманные действия могут нарушить его планы, вернее, планы короля Скандинавии.

– Что же теперь делать? – в тревоге спросил я. – Как только Игорь очнется, он непременно сообщит обо всем барону, и наш секрет раскроется!

К моему удивлению и облегчению, Холмс отнесся к этому довольно беззаботно.

– Подобный поворот событий маловероятен, – заявил он, пожимая плечами. – Я очень сомневаюсь, что Игорь что-нибудь расскажет Клейсту. Для него это означало бы немедленное увольнение. Но даже если барон об этом узнает, он первым делом бросится проверять ларец Медичи и обнаружит, что тот заперт, а камень Густафсона лежит на прежнем месте. Ему и в голову не придет, что это ловко подброшенная подделка. Оригинал может распознать лишь король Скандинавии, вернее, граф фон Лингстрад, как он предпочитает себя называть. Ему одному известна тайная помета, нанесенная на камень его так называемым дядей без ведома барона. Но даже если он и заподозрит неладное, что он сможет сделать? Сообщит в полицию? Едва ли. Тем самым он признается в мошенничестве. Или постарается выследить нас и заставит меня или короля Скандинавии вернуть подлинный кулон? Это столь же сомнительно. Поскольку мы изменили внешность, ни Игорь, ни кто-либо из гостиничных служащих не сумеет верно нас описать.

Взгляните на дело с другой стороны: барон Клейст собирается продать камень Густафсона Корнелиусу Брэдбери, американскому коллекционеру, который через несколько дней должен прибыть в нашу страну. Если Клейст признается в том, что кулон поддельный, сделка, безусловно, сорвется.

Нет, дорогой друг. У нас нет никаких оснований опасаться. Если барон обнаружит подмену, он будет помалкивать об этом. Я знаю это наверняка.

– Но ведь Брэдбери купит подделку! – возразил я.

– Ох, Уотсон! – шутливо проворчал Холмс и от души расхохотался. – Кулон принадлежит к коронным драгоценностям скандинавского королевского дома! Этот человек отлично знает, что приобретает его незаконно. Все, что я могу сказать: caveat emptor^[437]. Весьма разумный совет для всякого, кто покупает вещи сомнительного происхождения. Вы, конечно, уже поняли, что благодаря непредвиденному развитию ситуации нам больше нет нужды лезть в окно. Мы можем выйти через дверь, как все цивилизованные люди, и я чрезвычайно рад этому обстоятельству.

– Я тоже, – от всего сердца согласился я.

– Кстати, – добавил Холмс после того, как положил футляр с фальшивым камнем Густафсона в ларец Медичи, – вы заметили эмблему на крышке ларца?

Будучи в тот момент отвлечен Игорем, я лишь вскользь взглянул на ларец, но теперь, когда Холмс привлек к нему мое внимание, я увидел, что крышку украшает латунное изображение орла с распростертыми крыльями и лавровым листом в когтях.

Лукавая усмешка, игравшая на губах Холмса, заставила меня призадуматься.

– Не то ли это изображение, которое, по словам Чарли Пика, украшало крышку ларца, сработанного синьором Валори во Флоренции?

– В точку, Уотсон! Таким образом, перед нами тот самый ларец с личной эмблемой Клейста, заимствованной, надо добавить, у династии Габсбургов. Лавровый лист, символ победы, – конечно, олицетворение самого Клейста. Поразительное тщеславие! Я безмерно рад, что мне удалось переиграть этого человека!

И с горделивым сознанием хорошо сделанной работы Холмс поместил ларец, в котором лежало поддельное сокровище, в кожаный саквояж, поставил саквояж обратно в шкаф, а шкаф закрыл и торжественно запер.

Потом мы перенесли бесчувственное тело Игоря в его спальню и положили на кровать. Теперь нам оставалось только дернуть за веревку, подав Оскару сигнал тянуть ее обратно. Когда конец веревки исчез за окном, я опустил подъемную раму, а Холмс тем временем удостоверился, что все в комнате осталось на своих местах.

Закрывая окно, я на несколько секунд высунулся наружу, чтобы взглянуть на освещенный стеклянный купол зимнего сада, и, припомнив, как представлял себе наше падение на ужинающих внизу людей, иронически усмехнулся.

Затем мы покинули комнату, чуть помедлив на пороге, чтобы убедиться, что гостиничный коридор пуст. Холмс запер за собой дверь, и мы отправились в соседний номер, где нас уже поджидал встревоженный Оскар, который, втащив в окно пустую веревку, гадал, не случилось ли с нами чего-нибудь.

Холмс вкратце поведал ему о наших приключениях, и мы, взяв кэб, вернулись к себе на Бейкер-стрит, сделав на пути маленькую остановку, чтобы мой старый друг мог послать графу фон Лингстраду, вернее, королю Скандинавии, телеграмму, извещавшую его о том, что наша миссия успешно завершилась.

В этом простом, но загадочном для всякого, кто не был знаком с сутью дела, сообщении значилось:

ВАШ ДРУГ ГУСТАФ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ ТЧК ПРЕДЛАГАЮ ВАМ ВСТРЕТИТЬСЯ НИМ ЗАВТРА ОДИННАДЦАТЬ ЧАСОВ УТРА ТЧК

На следующее утро ровно в назначенный час наш знатный клиент, король Скандинавии, прибыл к нам и был препровожден наверх, в гостиную, где, весь светясь от радости, по очереди протянул нам обоим руку.

– Мои поздравления! – воскликнул он. – Задача казалась невыполнимой, но вы, господа, справились с нею наперекор всему! Могу я взглянуть на камень Густафсона?

– Разумеется, – ответил Холмс, указывая на стол, где на белой крахмальной салфетке уже лежал кулон, приготовленный для осмотра.

Король тотчас поднял его за цепочку, поднес к свету и стал медленно вращать, внимательно разглядывая со всех сторон и все время бормоча: «Превосходно! Превосходно!»

Затем он обратился к Холмсу:

– Расскажите же скорее, как вам удалось его вернуть!

Холмс предоставил его величеству краткий отчет. Король выслушал его с величайшей серьезностью, громко охнув при упоминании рискованного способа, которым мы проникли в спальню барона. В заключение мой старый друг заметил:

– Думаю, можно с уверенностью сказать, что дело закончено. Если даже барон Клейст узнает о подмене подлинного камня фальшивым, он будет молчать из страха сорвать сделку с американским миллионером.

Король в знак согласия кивнул, убрал драгоценность в кожаный футляр и положил его во внутренний карман своего пиджака, затем обменялся с нами рукопожатиями и направился к выходу.

Но на этом церемония не закончилась. От двери он неожиданно вернулся назад и положил на белую столовую салфетку, где прежде лежал камень Густафсона, большой конверт. Затем, не говоря ни слова, поклонился и вышел из комнаты.

Открыв конверт, запечатанный красной сургучной печатью с изображением увенчанного короной орла – эмблемы скандинавского королевского дома, Холмс обнаружил внушительную пачку английских банкнот, представлявшую собой целое состояние, и коротенькую записку:

Вы совершите lèse-majesté^[438], если не примете эту плату, а вместе с ней и мою вечную признательность, кои вы честно и мужественно заслужили.

Записка была подписана именем Эрика фон Лингстрада, которым его величество назвался при нашей первой встрече.

– Так-так! – воскликнул Холмс.

Казалось, щедрость дара привела моего друга в несвойственное ему замешательство. Впрочем, через несколько мгновений он обрел свое всегдашнее sang-froid^[439] и со смехом заметил:

– Истинно королевская плата, согласитесь, дружище! Возможно, это ключ, который откроет наши собственные ларцы Медичи!

– Я вас не понимаю, Холмс, – сказал я, озадаченный его словами.

Но он ответил еще более загадочно:

– За деньги можно купить многое, Уотсон. Например, свободу.

Я догадался, что он имел в виду, немного позднее, когда мы вместе на неделю отправились на континент, чтобы уехать из Англии, пока не будет арестован его злейший враг профессор Мориарти^[440]. В поездке Холмс вдруг заговорил о своем желании зажить, как он выразился, «спокойной жизнью», сосредоточившись на занятиях химией, чему могло поспособствовать финансовое благополучие, обретенное им благодаря услугам, которые он оказал королевской семье Скандинавии, а также Французской республике^[441].

Какое отношение все это имеет к моим собственным делам, выяснилось еще позднее, когда Холмс вернулся в Англию после трехлетнего отсутствия, обусловленного его мнимой смертью от руки Мориарти в Рейхенбахском водопаде.

В это время умерла моя дорогая жена Мэри, и по возвращении Холмса я продал свою практику в Кенсингтоне и снова переехал к старому другу в нашу прежнюю квартиру на Бейкер-стрит. К моему удивлению, молодой врач по фамилии Вернер безропотно заплатил высокую цену, которую я осмелился запросить. Спустя какое-то время я узнал, что Вернер – дальний родственник Холмса и что требуемую сумму (по крайней мере, какую-то ее часть) ему дал именно Холмс. Я убежден, что он взял ее из тех денег, что заплатил ему король Скандинавии^[442].

Так что, как он и предполагал, плата за расследование и впрямь оказалась золотым ключом, которым был открыт не один ларец Медичи, – ведь эти деньги позволили мне безбедно существовать на Бейкер-стрит, по-прежнему наслаждаясь общением с моим давним другом Шерлоком Холмсом.

Джун Томсон Тайны Шерлока Холмса (сборник)

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ЗАО «Торгово-издательский дом «Амфора», 2013

* * *

Предисловие

Итак, перед нами еще одна книга Джун Томсон под красноречивым названием «Тайны Шерлока Холмса». Почему тайны – понятно. Джун Томсон выбрала из Канона именно те сюжеты, про которые доктор Уотсон в той или иной форме говорит: да, мы с Холмсом расследовали такое-то дело, но по определенным причинам предать его гласности не представляется возможным. Разрабатывает миссис Томсон эти сюжеты, как ей свойственно, очень умело, с большим тактом придерживаясь композиционных схем, которые разработал Конан Дойл. Хотелось бы только заметить, что, когда в сюжете всего два подозреваемых, появляется опасность, что читатель сам раньше времени догадается, что к чему. Когда будете читать, обратите на это внимание.

Миссис Томсон, как всегда, демонстрирует доскональное знакомство с текстом Канона и нигде – абсолютно нигде! – не вступает с ним в противоречия. А если и позволяет себе чересчур смелые домыслы, так ведь бедным шерлокинистам без них не обойтись. Слишком много тайн оставил неразгаданными Артур Конан Дойл.

Так, предположение, что доктор Уотсон женился вторым браком на бывшей гувернантке Золотого Короля, Нейла Гибсона, лично мне представляется несколько натянутым. Знаете почему? Потому что лично я думаю, что женщина, на которой он женился, и вовсе не упомянута в Каноне. Не упомянута по вполне понятной причине: в отличие от Мэри Морстен, она появилась в жизни Уотсона каким-то вполне обыкновенным образом, а не по ходу расследования кровавого убийства, и поэтому тактичный доктор не счел необходимым рассказывать о ней подробно.

Придерживаясь той же логики, лично я считаю, что зря шерлокинисты «набрасываются» на Ирен Адлер как на «единственную» женщину в жизни Шерлока Холмса. Если таковая и существовала, доктор Уотсон наверняка счел себя не вправе упоминать о ней публично – из-за той же глубоко джентльменской деликатности.

Впрочем, если вам вздумается понять, как выглядят романы о Шерлоке Холмсе, написанные с этой позиции, то от пастишей придется перейти к тем произведениям, которые я назвала бы «отзвуками», и почитать Митча Калинна или Аду Линкс. Впрочем, это уже совсем иной жанр литературы.

Что же касается уже привычных нам пастишей, авторы их связаны ими же установленными правилами игры: как можно больше «вытягивать» из Канона и как можно меньше добавлять к нему лишнего. Таков образ действий, заданный Артуром Конан Дойлом и придуманным им рассказчиком, доктором Уотсоном.

И вот тут возникает вопрос, который вечно стоял и будет стоять в литературе и над которым всегда полезно задуматься читателю. А чей, собственно, голос я слышу? Что это за «я», которое постоянно звучит в тексте?

В нашем случае ответ прост, да не прост. Со страниц звучит голос вымышленного персонажа доктора Уотсона, которого придумал писатель Артур Конан Дойл; этот вымышленный персонаж вроде бы точно и добросовестно описывает некую реальность (тоже придуманную автором), однако по ходу мы постоянно осознаем, что он допускает, вольно или невольно, умолчания и неточности, слегка видоизменяющие реальность, которой при всем том никогда не существовало. Кроме того, в данном сборнике пастишей рассказчиком является доктор Уотсон, созданный «по лекалу» Артура Конан Дойла современной писательницей Джун Томсон, которая видоизменяет реальность Артура Конан Дойла, являющуюся видоизмененным вариантом реальности подлинной…

Видите, как все сложно. А ведь речь у нас идет об относительно простом литературном жанре, жанре детектива, который не предполагает многоголосия и рассмотрения реальности со всевозможных ракурсов. Однако именно в силу этой своей относительной бесхитростности «простые», «массовые» литературные жанры служат удобным инструментом для изучения того, как вообще устроена литературная реальность, как важна и одновременно многослойна фигура рассказчика, или нарратора.

Именно поэтому крупнейший ученый-семиотик современности Умберто Эко многие свои (интереснейшие!) научные работы строит именно на произведениях массовой литературы. Он же вводит понятия «идеального автора» и «идеального читателя», суть которых сводится к тому, что обязанность автора – расставить по тексту необходимые «вешки», которые помогут читателю найти дорогу через Гримпенскую трясину, а обязанность читателя – приложить усилие и отличить эти вешки от простых кустиков. И только кропотливая совместная работа поможет проникнуть в текст на полную глубину. Не забывайте и об этом, даже читая самые незамысловатые книги.

Кстати, Умберто Эко – автор едва ли не самого знаменитого «отклика» на произведения о Шерлоке Холмсе. Это он создал роман «Имя розы», центральный персонаж которого, Вильгельм Баскервильский (одно имя чего стоит), своего рода «преинкарнация» великого сыщика. Соберетесь читать «Имя розы» вслед за Каноном – получите огромное удовольствие от прослеживание явных и скрытых параллелей.

И последнее: на мой взгляд, аферу барона Мопертюи миссис Томсон все-таки «недокрутила». В рассказе она сведена к проходному эпизоду, а все самое масштабное оставлено за кадром. Так что попытка не засчитывается.

Хотя, впрочем, как мы уже выяснили, что описывать на бумаге, а что оставлять за пределами страницы – это воля автора. И читатель тут ему не указ.

Александра Глебовская

Посвящается Генри Реймонду Фицуолтеру Китингу за бесценные советы эксперта и время, что он мне уделил.

Особая признательность Биллу и Дафни Меллорс, м-ру, миссис и мисс Барбер из Сент-Олбанского дома музыки за помощь в проведении эксперимента с метрономом, а также Джеймсу Претту, обладающему удивительными познаниями по части алмазов, как искусственных, так и природных.

От публикатора

Читатели, которые успели ознакомиться с содержанием другого сборника ранее не публиковавшихся записок о приключениях Шерлока Холмса и доктора Джона Х. Уотсона, озаглавленного «Тетради Шерлока Холмса», уже в курсе того, как именно эти записки попали мне в руки. Поведаю об этом вкратце для тех, кто еще не знает их истории.

Записки достались мне от покойного дяди, почти полного тезки того, кто был неизменным спутником великого сыщика. Разница заключается лишь в одном инициале: моего дядю звали Джон Ф. Уотсон, да и был он, в отличие от прославленного однофамильца, доктором философии, а не медицины. Впечатленный сходством имен, дядя посвятил свою жизнь изучению произведений об известном детективе и стал в этой области общепризнанным экспертом.

Именно в силу этих причин в июле 1939 года к нему обратилась некая мисс Аделина Маквертер, утверждавшая, что она по материнской линии приходится родственницей Джону Х. Уотсону. Сославшись на стесненные обстоятельства, мисс Маквертер выразила готовность продать моему дяде видавшую виды жестяную коробку для депеш, доставшуюся ей по наследству. На крышке было написано: «Джон Х. Уотсон, доктор медицины. Индийские королевские войска». По уверениям мисс Маквертер, именно эту коробку биограф и спутник Шерлока Холмса некогда поместил на хранение в банк «Кокс и компания» на Чаринг-Кросс-роуд^[443]. В коробке, доставшейся мисс Аделине по наследству, хранились записки о приключениях знаменитого сыщика, которые по разным причинам никогда не публиковались.

Внимательно изучив коробку и ее содержимое, дядя пришел к выводу, что подлинность этих вещей не вызывает никаких сомнений. Он собрался опубликовать записки, но ему помешала Вторая мировая война.

Переживая за сохранность находки, дядя снял копии с записок Уотсона, а оригиналы вместе с коробкой поместил на хранение в банк на Ломбард-стрит. В 1942 году во время авианалета в здание банка попала бомба, вызвав пожар, в результате которого записки обратились в пепел, а коробка хоть и уцелела, но была сильно повреждена пламенем, уничтожившим сделанную на ней надпись.

Таким образом, у дяди остались лишь копии записок, отыскать же мисс Аделину Маквертер ему не удалось. Опасаясь обвинений в фальсификации, он счел за лучшее не публиковать записки, которые после смерти дяди достались мне вместе со сделанными им примечаниями.

Как человека далекого от литературных занятий (по профессии я стоматолог), меня не волнуют возможные обвинения в фальсификации записок.Передать их по наследству мне некому, так что я решил их опубликовать, хоть и не могу поручиться за подлинность бумаг.

Приношу свою благодарность Джун Томсон за помощь в подготовке книги к публикации.

Д-р медицины Обри Б. Уотсон

Дело о преследовании миллионера

Судя по моим записям, 21 апреля 1885 года, за несколько дней до того, как к нам обратилась за помощью мисс Вайолет Смит из Суррея^[444], в нашу квартиру на Бейкер-стрит была доставлена телеграмма^[445].

Не могу сказать, что Холмс редко получал телеграммы, но лишь немногие из них вызывали у него подобную реакцию. Пробежав глазами текст, великий сыщик насмешливо изогнул бровь и протянул телеграмму мне:

– Что вы об этом думаете, Уотсон?

Телеграфное сообщение было достаточно длинным:

Получил несколько анонимных писем с угрозами моей жизни тчк От местной полиции никакого толку тчк Поручаю дело вам тчк Мой экипаж будет ждать вас на станции в мейдстоне тчк отправление поезда в 14:23 с вокзала Чаринг-Кросс тчк заплачу сколько попросите тчк Джон Винсент Харден

– Со всей очевидностью можно заключить, что автор телеграммы – человек властный и денег у него куры не клюют, – заметил я.

– Я бы даже сказал, что мы имеем дело с американским миллионером, сколотившим состояние на табаке, – добавил Холмс.

Казалось бы, я уже успел свыкнуться с выдающимися дедуктивными способностями моего друга, но его слова потрясли меня до глубины души. Как, во имя всего святого, он узнал все это из телеграммы?!

– Но каким образом, Холмс… – начал я, однако договорить не успел, поскольку знаменитый сыщик весело рассмеялся.

– Все очень просто, старина, – промолвил он. – Дело в том, что три недели назад я прочел в «Таймс» небольшую заметку о Джоне Винсенте Хардене, приуроченную к его приезду в нашу страну. Так я и узнал, кто он такой и сколько у него денег. Это его первый визит в Англию. Насколько я понимаю, он собирается провести у нас год, в первую очередь – для того, чтобы вывести в свет свою единственную дочь Эдит, представив ее сливкам общества. С этой целью он снял усадьбу за городом и роскошный особняк в Бельгравии. На роль дуэньи Эдит определена вдовствующая леди Роксэм, у которой есть холостой сын, так что, смею предположить, скорее рано, нежели поздно мы увидим в «Таймс» объявление о помолвке мисс Харден и лорда Роксэма. Да, мой дорогой Уотсон, браки заключаются отнюдь не на небесах, а в гостиных Парк-лейн и Гросвенор-сквер. Принимая внимание все эти обстоятельства, я склонен согласиться с предложением Хардена и навестить его. Высокомерный тон американца меня нисколько не задевает.

– Он пишет, что заплатит, сколько вы запросите, – напомнил я.

Холмс небрежно отмахнулся:

– Деньги тут совершенно ни при чем. Осмелюсь вам напомнить, что я и прежде неоднократно отказывал богатым клиентам, если дела, с которыми они ко мне обращались, не представляли для меня никакого интереса. Здесь же перед нами совсем другой случай. Вы только подумайте! Кто-то угрожает лишить жизни самого Хардена! Это вам не банальная заурядность! Что ж, сядем на поезд, отправляющийся с вокзала Чаринг-Кросс в четырнадцать двадцать три, как того требует американский миллионер. Надеюсь, в ходе расследования нам удастся прояснить один аспект, представляющийся мне наиболее занятным.

– Вы говорите о личности преступника, угрожающего Хардену?

– Это мы тоже выясним, мой добрый друг, но меня куда больше интересует последовательность событий.

– Боюсь, я не понимаю, о чем вы толкуете, Холмс.

– Давайте обдумаем известные нам факты. Если верить опубликованной в «Таймс» заметке, Харден прибыл в Англию впервые и приехал сюда всего три недели назад, однако он уже успевает получить целую серию посланий, которые называет «письмами с угрозами». Он слишком мало времени пробыл у нас в стране, чтобы нажить здесь заклятого врага. Впрочем, я могу серьезно недооценивать его способность восстанавливать против себя людей и возбуждать в них ненависть.

– Иными словами, вы полагаете, что отправитель писем не англичанин?

– Ничего подобного я не говорил. Я лишь выразил свои сомнения касательно одного из аспектов дела.

– Однако, если он не англичанин, – не желал отступать я, – значит, остается предположить, что мы имеем дело с американцем, который, имея на Хардена зуб, отправился вслед за недругом в Англию.

– Подобная версия вполне приемлема, хотя имеет ряд слабых мест. Зачем преступник ждал приезда Хардена в Англию? Почему не начал действовать дома, в Штатах? С его стороны логичней было бы поступить именно так. Вы не согласны?

– Быть может, в Штатах ему мешали некие обстоятельства.

– Это предположение также нельзя сбрасывать со счетов. Впрочем, пока нам не известны все факты, наши предположения носят исключительно умозрительный характер. А я уже прежде говорил вам о том, сколь опасно строить гипотезы, основываясь на недостаточных данных^[446].

На этом Холмс оборвал беседу, отказавшись обсуждать предстоящее дело. Не говорил он о будущем расследовании и по дороге в Мейдстон, где на станции нас, как и было обещано, ждала небольшая карета, присланная Харденом. Проехав около трех миль через цветущие сады графства Кент, мы прибыли в большое поместье Маршем-холл, где в усадьбе эпохи королевы Анны поселился наш клиент.

Осанистый дворецкий средних лет с длинным и бледным, как воск, лицом провел нас в просторную гостиную, где уже ожидал Харден, высокий, крепко сбитый властный мужчина с аристократическими манерами. На мой взгляд, ему было около пятидесяти. Миллионер буквально бурлил от едва сдерживаемой энергии, напоминая закипающий чайник. Широкое румяное лицо и густые рыжеватые волосы говорили о вспыльчивости натуры.

Стоило нам только представиться, как Харден тут же перешел к делу.

– Значит, так, джентльмены, – объявил он, – я не люблю ходить вокруг да около и потому не стану тратить понапрасну свое и ваше время. Сейчас я постараюсь как можно более кратко изложить вам все факты. Первое письмо с угрозами я получил через несколько дней после того, как обосновался здесь.

– Так быстро? – задумчиво протянул Холмс, бросив на меня косой взгляд. – Занятно… Очень занятно.

– Я тоже счел это занятным, сэр! Крайне интересное дело! Не успел я сойти с корабля, а какой-то подлец уже имеет наглость требовать, чтобы я убирался вон. А то, мол, еще пожалею!

– У вас имеются предположения о том, кто бы это мог быть?

– Нет, сэр, ни малейших! Если бы они у меня имелись, я бы не стал обращаться к вам за помощью. Я бы сам отыскал мерзавца и задал бы ему хорошую трепку!

– Полагаю, это было бы не самым мудрым поступком с вашей стороны, – спокойно промолвил Холмс. – Вы позволите взглянуть на письма? Надеюсь, вы их сохранили?

– Сохранил. Кроме первого. Получив его, я решил, что это чья-то дурацкая шутка, и потому сжег письмо.

– В телеграмме вы упомянули несколько писем. Сколько всего вы их получили?

– Четыре. Оставшиеся три – здесь.

Харден быстрым шагом пересек комнату и, рывком выдвинув ящик комода, выхватил оттуда небольшую связку бумаг, которую протянул Холмсу.

– Ага, все письма отправлены из Мейдстона, – заметил мой друг, осмотрев конверты. – Адрес написан печатными буквами. Почерк один и тот же. С конвертами разобрались, теперь займемся их содержимым.

Вытащив одно послание, знаменитый сыщик молча его прочел и протянул мне со словами:

– Советую, Уотсон, обратить внимание на качество бумаги и орфографию. Кроме того, внизу страницы имеется отпечаток пальца. Впрочем, его вы бы и сами сразу заметили.

Отпечатки действительно было невозможно упустить из виду. В конце каждого послания, в том месте, где обычно ставят подпись, чернело по оттиску подушечки. Аноним, по всей видимости, окунал в чернила палец, причем всякий раз другой. Всего в нашем распоряжении оказалось три отпечатка – по числу писем. Эти зловещие следы отчетливо выделялись на дешевой белой писчей бумаге, какую можно приобрести в любой лавке. При всем том в орфографии ничего особенно примечательного я не обнаружил. Анонимки были написаны без ошибок, только и всего. Какие же красноречивые особенности удалось заметить Холмсу?

Что же касается начертания букв, то они, как и на конвертах, были печатными, написанными черными чернилами – по всей видимости, теми самыми, в которые преступник окунал палец, чтобы оставить на письме отпечаток.

В послании, отмеченном оттиском безымянного пальца, говорилось:

Харден, тебя уже один раз предупредили. Убирайся из страны, пока цел!

Следующая анонимка, с отпечатком среднего пальца, гласила:

Пока ты здесь, твоя жизнь в опасности. Это не пустая угроза.

Тон заключительного письма, несущего на себе след указательного пальца, был самым пугающим:

Харден, ты дурак. Своим упрямством ты оказываешь себе медвежью услугу. Больше я ждать не буду. Немедленно собирай вещи и проваливай, или, клянусь, ты труп!

Американец, который с терпением, делавшим ему честь, ждал, когда мы прочитаем все три послания, более не находил в себе сил сдерживаться.

– Итак, мистер Холмс, – с напором произнес он, – какие выводы вы можете сделать? Кто этот негодяй? Почему он меня преследует подобным образом?

Глубоко посаженные глаза прославленного сыщика весело сверкнули.

– Я не провидец, любезный сэр, – ответил Холмс. – Пока что я, разумеется, не могу назвать фамилию автора посланий. Для этого потребуется куда больше усилий. Однако я могу поведать вам о нем некоторые подробности, ставшие для меня теперь очевидными. Я готов поручиться, что мы имеем дело с мужчиной около тридцати лет. Он правша и либо учился на клерка, либо им сейчас является. Более того, он подданный Великобритании.

– Скажите, Холмс, вы уверены, что он не американец? – перебил я друга, несколько обескураженный тем, что великий сыщик отмел высказанную мной версию.

– Нисколько в этом не сомневаюсь, Уотсон. Я не напрасно делал особый упор на орфографию. Она английская. Обратите внимание на слово favour^[447]. Американец написал бы favor, опустив букву «u». Что же касается всех остальных выводов… – Холмс повернулся к Хардену: – Я уже давно изучаю почерки и потому смею уверить вас в своей безусловной правоте. Однако, судя по выражению вашего лица, сэр, набросанный мной портрет анонима ничего вам не говорит.

– Именно так. Ровным счетом ничего, мистер Холмс! – воскликнул наш клиент. – За все время своего пребывания в Англии я не свел знакомства с человеком, хотя бы отдаленно подходящим под ваше описание. По сути дела, в Англии я был представлен лишь вдовствующей леди Роксэм и ее сыну, а у них нет никаких оснований мне угрожать. Зачем им это? Ведь мы с дочерью, собственно говоря, прибыли сюда по приглашению лорда Роксэма. В противном случае нас с Эдит здесь бы не было.

– При каких обстоятельствах вы получили это приглашение? – поинтересовался Холмс.

– Я познакомился с Джеральдом… я хотел сказать – с лордом Роксэмом, года полтора назад, когда он приехал к нам Штаты навестить свою родню. Его тетка вышла замуж за одного достойного джентльмена из семейства Бритли, с которым я очень дружен. Надо сказать, род Бритли – один из самых почтенных у нас в Вирджинии. Он известен еще с эпохи Тюдоров. Нас с дочерью пригласили на прием, который Бритли устроили в честь своего английского родственника. Вот там мы и были представлены Джеральду Роксэму. Короче говоря, мистер Холмс, Джеральд и Эдит сразу приглянулись друг другу. Они намекнули, что были бы рады связать себя узами брака, но я возразил, что они еще толком друг друга не знают. Тогда Джеральд Роксэм предложил нам приехать в Англию, чтобы Эдит познакомилась с его матерью и заодно вышла в свет. Мы решили, что, если их нежные чувства выдержат испытание временем, можно будет официально объявить о помолвке. Вдовствующая леди Роксэм с этим согласилась и любезно выразила готовность подыскать для нас с Эдит жилье в Лондоне и за городом. Нам крайне повезло: совершенно неожиданно подвернулось это поместье. Оно принадлежало сэру Седрику Фостер-Дайку, пожилому джентльмену, чьи родственники сочли за лучшее поместить его в пансион для престарелых, где старикам обеспечен отменный уход. Бедолага совсем оглох и постоянно хворал, отчего был прикован к постели. Когда я изъявил готовность арендовать поместье на год, сохранив места за всей прислугой, семейство сэра Седрика пришло в восторг. Да и для нас, должен признаться, все сложилось как нельзя более удачно. Во-первых, отсюда всего три мили до усадьбы леди Роксэм, Уайтхейвен-мэнора. Так что молодые люди могут часто видеться, и Эдит поближе познакомится с друзьями и родней Джеральда. Во-вторых, случай избавил меня от необходимости платить неустойку за отказ от аренды усадьбы в Суссексе, которую леди Роксэм нам изначально подобрала. Там в крыле, где жили слуги, случился пожар, натворивший множество бед. Пожар произошел, когда мы с Эдит были на борту корабля, плывшего в Англию. Мы узнали об этом и о том, что сдается в аренду Маршем-холл, только в Лондоне от Джеральда Роксэма, встретившего нас на вокзале.

– Превосходно, мистер Харден! – воскликнул Холмс. – Благодаря вашему рассказу у меня появилась версия, объясняющая происходящее.

– Какая же, мистер Холмс?

– Один из ваших заокеанских врагов нанял в Англии человека, взявшегося посылать вам письма с угрозами. Однако даже вы сами до поры до времени не знали, что поселитесь не в Суссексе, а в Кенте. Вам стало об этом известно только по прибытии в Лондон. Злоумышленник и подавно не мог об этом знать. Именно поэтому он начал донимать вас не сразу. Впрочем, простите, мистер Харден, я вас перебил. Прошу вас, продолжайте!

– Собственно, я уже закончил, и мне особо добавить нечего. По совету Джеральда Роксэма мы с дочерью на несколько дней остановились в одной из лондонских гостиниц, пока слуги готовили Маршем-холл к нашему прибытию. Затем сэр Джеральд проводил нас сюда и ненадолго задержался, желая убедиться, что мы хорошо устроились. Вскоре я получил первое письмо с угрозами. Если быть точным – через четыре дня.

– Осмелюсь предположить, в конце послания имелся отпечаток мизинца?

– Совершенно верно, мистер Холмс!

– Вы поставили в известность полицию?

– Только после получения второй анонимки. Инспектор Уиффен из полиции Кента заехал ко мне, чтобы изучить письмо. Видел он и другие послания, но не смог дать происходящему внятного объяснения. Мне показалось, он считает, что я столкнулся с затянувшимся дурацким розыгрышем.

– Да нет, дело куда серьезнее, – покачал головой Холмс. – Я считаю, что преступник не склонен шутить. Кроме того, я полагаю, что в ближайшее время вы получите еще одно письмо с отпечатком большого пальца. Пять писем – пять пальцев. Черная Рука, мистер Харден. Это вам о чем-нибудь говорит?

– Я в совершеннейшей растерянности, мистер Холмс! Черная Рука! Что мне делать? Что вы посоветуете?

– Внять предупреждению и уехать, не дожидаясь последнего письма. После того как вы его получите, я не поручусь за вашу безопасность.

– Вы предлагаете мне вернуться в Штаты? Ни за что, сэр! Меня хотят выгнать с позором из страны? Не выйдет!

– Не могли бы вы хотя бы перебраться в лондонский особняк?

Буквально кипевший от возмущения Харден больше был не в силах сдерживать гнев.

– Нет, мистер Холмс, я не стану этого делать! – взревел он, грохнув кулаком по подлокотнику кресла. – Нет! С моей стороны это будет капитуляцией! Еще никогда, слышите, никогда Джон Винсент Харден не поднимал белого флага! И сейчас этого не ждите! – Голубые глаза миллионера яростно сверкали.

– Речь идет не только о вашей безопасности, – тихим голосом напомнил сыщик. – Подумайте о дочери.

– Я о ней помню, сэр. Сейчас она совершает конную прогулку в компании Джеральда Роксэма и его сестры. Как только они вернутся, я попрошу их приютить Эдит в Уайтхейвен-мэноре. Ни секунды не сомневаюсь, что леди Роксэм ответит на мою просьбу согласием. И ей, и ее сыну прекрасно известно, что мне угрожают. Между прочим, именно Джеральд Роксэм посоветовал обратиться к вам, мистер Холмс. Ну а сам я никуда не поеду. Останусь здесь.

– В таком случае настоятельно вам рекомендую не выходить из дома, а на ночь накрепко запирать все окна и ставни. У вас есть револьвер?

– Кольт, мистер Холмс.

– Не расставайтесь с ним ни на секунду, – посоветовал сыщик и встал. – Как только получите пятое письмо, с отпечатком большого пальца, немедленно поставьте меня в известность.

– Вы и впрямь полагаете, что жизнь Хардена в опасности? – поинтересовался я у Холмса некоторое время спустя, когда экипаж вез нас обратно на станцию в Мейдстон.

– Боюсь, что так, Уотсон, – ответил Холмс мрачно. – Поскольку американец отказался немедленно съехать из Маршем-холла, остается надеяться лишь на одно: когда неизвестный недруг нашего клиента решится нанести удар, мы будем рядом, чтобы его отразить. Ну и темное же дело! Я говорю не только о характере угрозы. Мотив преступника – вот что мне неясно. Зачем кому-то понадобилось выкуривать Хардена из Англии, когда он толком даже не успел здесь обосноваться? А эта странная замена подписи, эти отпечатки, оставленные Черной Рукой! Они наводят на мысль о связи зловещего анонима с преступным миром. Я внимательно слежу за криминальной средой и с гордостью могу утверждать, что все там происходящее не составляет для меня тайны, но при всем том вынужден признать, что не знаю ни одной банды с таким названием. Надо бы мне без лишнего шума расспросить моих осведомителей. Нам стоит завтра вернуться в Мейдстон и обойти местные гостиницы и постоялые дворы. Вдруг где-нибудь неподалеку найдется постоялец, подходящий под мое описание?

– Вы желаете, чтобы я составил вам компанию?

– Благодарю вас, старина. Полагаю, на сей раз будет лучше, если я займусь этим в одиночку. Необходимо быть крайне осторожными, чтобы не спугнуть преступника. Два человека, задающих одни и те же вопросы, могут вызвать ненужные подозрения.

На следующее утро, встав пораньше, Холмс укатил на поезде в Мейдстон. Вернулся он только поздним вечером.

– Что, без толку потратили время? – спросил я у друга, когда он, мрачнее тучи, вошел в гостиную.

– Зря только съездил, – махнул он рукой и с усталым видом опустился в кресло возле горящего камина. – Пожалуй, я обошел все гостиницы и постоялые дворы в городе. И все попусту. Конечно, еще остаются меблированные комнаты, которых наверняка в Мейдстоне не один десяток. Ими мне предстоит заняться завтра. Положа руку на сердце, друг мой, я, кажется, ищу иголку в стоге сена. Однако другого способа выйти на след преступника пока не вижу.

Обстоятельства, однако, сложились так, что Холмсу не удалось продолжить поиски. На следующий день, в субботу, к нам из Чарлингтона приехала мисс Вайолет Смит. Поведав о преследующем ее загадочном велосипедисте, девушка умоляла Холмса о помощи. Поначалу он, поглощенный делом Хардена, собирался ответить отказом, однако бедственное положение, в котором оказалась мисс Вайолет, и необычность случая заставили сыщика изменить решение. Я был против, но Холмс не стал меня слушать.

– Любезный Уотсон, я не мог ей отказать, – объяснил он. – Как откажешь такому юному созданию? К тому же лишенному отцовской защиты. Кто за нее заступится? Не стану спорить, мне придется отвлечься от текущего расследования. Впрочем, я полагаю, в ближайшие несколько дней нет смысла ждать вестей от Хардена. Он со мной свяжется, только когда получит последнее, пятое, письмо. Значит, у меня есть время заняться делом мисс Смит.

– Но вы же собирались обойти меблированные комнаты в Мейдстоне!

– Займусь этим в понедельник. А вы крайне меня обяжете, если согласитесь помочь с делом мисс Смит.

– Ну разумеется, Холмс, я сделаю все, что в моих силах, – заверил я его.

Так вот и вышло, что в понедельник Холмс снова отправился в графство Кент, а я по его просьбе поехал в Чарлингтон. Увы, великий сыщик остался весьма недоволен тем, как я выполнил его поручение^[448]. Язвительные замечания Холмса сильно задели меня за живое, но я не стал обижаться на него, понимая, что строгость эта вызвана главным образом досадой на собственную неудачу. Ни очередная поездка в Кент, ни беседы с осведомителями из преступного мира ровным счетом ничего не дали. Холмс был напряжен и взвинчен.

Дело мисс Смит счастливо разрешилось в субботу, тридцатого апреля, когда мы с Холмсом предотвратили похищение несчастной девушки и задержали омерзительного мистера Вудли, который пытался наложить лапу на ее наследство, насильно заставив бедняжку с ним обвенчаться. Одержав таким образом победу, мой друг мог с новыми силами взялся за дело Хардена.

За все это время мы не получили ни единой весточки от американского миллионера, и великий сыщик начал всерьез опасаться, что допустил ошибку, предположив, будто Черная Рука нанесет удар только после пятого письма, а значит, жизнь нашего клиента уже сейчас находится в страшной опасности. Из-за терзавших его сомнений Холмс пребывал в мрачном расположении духа.

Долгожданное послание от Хардена прибыло только второго мая. Схватив конверт, Холмс поспешно его вскрыл. Внутри оказалось два листка. Один, письмо Хардена, Холмс сразу же отложил в сторону, а второй поспешно пробежал глазами, после чего передал мне.

Как и предполагал великий сыщик, внизу чернел отпечаток большого пальца злоумышленника. От содержания анонимки кровь стыла в жилах. Она была датирована тридцатым апреля и гласила:

Я заждался, Харден. Твое время на исходе. Немедленно убирайся! Твои дни уже сочтены.

– Очаровательная записка, вы не находите, Уотсон? – мрачно улыбнулся Холмс. – Что ж, по крайней мере, мы знаем, что, вопреки моим опасениям, злоумышленник только готовится нанести смертельный удар.

– Быть может, это последнее письмо заставит Хардена передумать и он все-таки сочтет за лучшее уехать? – предположил я без особой надежды.

Холмс вполне разделял мои сомнения:

– Если бы так, дружище… Этот Харден упрям как осел. В своем письме он предлагает нам приехать в Мейдстон поездом, отправляющимся из Лондона в пятнадцать семнадцать, и остановиться на ночлег в Маршем-холле. Ума не приложу, чего он этим хочет добиться. Мы знать не знаем, кто угрожает нашему клиенту, и потому не можем схватить преступника. Единственное, что мы в состоянии сделать, это охранять Хардена. – Вскочив, Холмс принялся быстрыми шагами мерить гостиную. – Уж и не помню, когда последний раз оказывался в таком положении! Личность преступника неизвестна, а клиент не желает слушать моих советов! Хуже не придумаешь!

– Вы всегда можете отказаться от дела, – напомнил я.

– И тем самым подвергнуть жизнь Хардена опасности? Никогда! Кроме того, отказ от дела будет означать капитуляцию и мое поражение! – воскликнул Холмс, и я с удивлением отметил, что упрямством мой друг не уступает нашему заморскому клиенту.

В сложившихся обстоятельствах нам ничего не оставалось, кроме как выполнить, пусть и с неохотой, инструкции Хардена. Мы сели на поезд до Мейдстона, исполненные уверенности, что наша поездка окажется напрасной тратой времени. Тем не менее, осторожности ради, Холмс настоял на том, чтобы я взял с собой свой армейский револьвер.

По прибытии в Маршем-холл мы сразу поняли, что с утра, когда нам доставили письмо от напористого клиента, события не стояли на месте. Харден нетерпеливо, как лев в клетке, расхаживал по террасе, дожидаясь нас. Судя по его виду, что-то случилось. Не успел экипаж остановиться, как миллионер кинулся вниз по лестнице нам навстречу, взволнованно крича:

– Негодяй оставил еще одно послание! На этот раз – на стене в доме. Снова эти чертовы угрозы. Прошу вас, проходите и убедитесь сами! – Быстрым шагом войдя в переднюю залу, Харден бросил нам через плечо: – Должно быть, это случилось минувшей ночью или ранним утром…

К нам подошел слуга, чтобы забрать у нас плащи.

– Пошевеливайтесь, Мэллоу! – обычным своим, повелительным и не терпящим возражений, тоном промолвил миллионер. – После того как закончите с этими джентльменами, немедленно вызовите мне инспектора Уиффена. Вы знаете, где его искать.

Торопливо скинув с себя верхнюю одежду, мы поспешили вслед за Харденом, который несся вперед с напором и скоростью паровоза. Оставив позади несколько зал и коридоров, мы наконец очутились на кухне.

Наш клиент отпер одну из дверей, рывком распахнул ее и несколько театрально воскликнул:

– Полюбуйтесь, джентльмены!

Мы стояли на пороге кладовой, оборудованной рядами полок и раковиной с деревянными сливными полками, над которыми располагалось небольшое, не более трех футов в поперечнике, створчатое окошко, сейчас открытое. Прямо под ним на беленой стене чернел отпечаток пятерни с растопыренными пальцами, столь четкий, что вполне можно было различить папиллярные линии. Помимо отпечатка имелась надпись, сделанная уже знакомыми нам аккуратными печатными буквами. Она гласила:

Твое время настало, Харден. Берегись ужаса, что наносит удар ночью.

– Видите, мистер Холмс, что делается! – кипел от возмущения американский миллионер. – Этот подлец имел наглость забраться ко мне в дом! Я этого терпеть не собираюсь!

Холмс подошел к окошку, внимательно его осмотрел, закрыл, а затем снова открыл.

– Оконная рама расшатана, – объявил он. – Чтобы отодвинуть защелку и открыть окно, преступнику было достаточно просто сунуть в щель нож. Кто-нибудь в доме слышал шум?

– Лично я ничего не слышал, – ответил Харден, – а слуги спят на верхнем этаже в другом крыле. Инспектор Уиффен уже их допросил, но они тоже ничего толком сказать не могут.

– А кто обнаружил, что в кладовке побывал посторонний?

– Экономка. К счастью, она умная женщина и потому сразу поставила меня в известность. Посмотрев, чт́о тут натворил этот негодяй, я приказал ей запереть кладовую, а самой молчать об увиденном под угрозой немедленного увольнения. Я не позволю, чтобы слуги сплетничали о моих делах! После этого я отправил за инспектором Уиффеном. А вот, кстати, кажется, и он!

Мы, все трое, повернулись на звук приближающихся шагов. В конце отделанного камнем коридора в сопровождении дворецкого показался крепко сбитый мужчина с грубыми чертами лица.

По всей видимости, Уиффен уже осмотрел отпечаток ладони и надпись. Когда нас представляли друг другу, он не удостоил их ни единым взглядом. А вот Мэллоу увиденное потрясло. Дворецкий застыл на месте, не в силах отвести глаз от стены. Несчастный, и без того отличавшийся удивительной бледностью, побелел еще больше.

– Мистер Харден! – ахнул он, вытаращив от ужаса глаза. – Какой кошмар! Какая дикость!

Харден, похоже, только сейчас заметил дворецкого.

– Теперь вам известно, зачем сюда вызвали полицию, – грубо ответил он. – Слугам ни слова! А не то окажетесь на улице. Это не их ума дело. Будут спрашивать – скажете, что в Маршем-холл пытался проникнуть вор, вот я и вызвал инспектора Уиффена и его людей. Большего прислуге знать не надо. Всё поняли? Тогда можете идти.

– Слушаюсь, сэр, – ответил Мэллоу. Он снова надел на лицо ту маску учтивой невозмутимости, которую опытные слуги умеют носить в любых обстоятельствах.

– Итак, – продолжил Харден, после того как дворецкий удалился, – предлагаю снова запереть кладовую и пойти обсудить план дальнейших действий. Говорю еще раз, если меня плохо поняли: я хочу, чтобы вы наконец приняли меры!

Это требование он повторил несколькими минутами позже, после того как инспектор и мы с Холмсом расселись по креслам в гостиной. Сам же хозяин поместья встал у камина и с явным неодобрением воззрился на нас.

– Итак, – рявкнул он, – каким именно образом вы собираетесь схватить негодяя? Инспектор Уиффен, я вас внимательно слушаю.

– Ну, мистер Харден… – неуверенно промямлил инспектор, явно обескураженный тем, что его вынудили первым держать ответ. – Сейчас по моему приказу сержант и констебль осматривают окрестности в поисках следов злоумышленника.

– Но позвольте! Поместье занимает несколько акров, – вскипел миллионер. – Ваши люди убьют на это не один час.

– Думаю, нет, – вмешался Холмс. Мой друг свободно устроился в кресле, положив ногу на ногу. Судя по его виду, неистовство американца ничуть не смутило великого сыщика. – Поскольку все анонимки были отправлены из Мейдстона, логично предположить, что Черная Рука проживает либо в городе, либо в его окрестностях. Я предложил бы в первую очередь обыскать ту часть поместья, которая примыкает к дороге на Мейдстон. Инспектор Уиффен, вы сильно облегчите нам задачу, если согласитесь помочь в поисках.

– И что именно нам предстоит искать, мистер Холмс? – поинтересовался Уиффен.

– Любые следы, которые мог оставить преступник. Свежий отпечаток ботинка, сломанные ветки или же примятую траву… А вы, мистер Харден, тем временем посидите дома.

– Слушайте, мистер Холмс… – начал было возражать наш клиент.

– Нет, сэр, с нами вы не пойдете, – твердо произнес мой друг. – Иначе я не могу гарантировать вашу безопасность. Быть может, сейчас Черная Рука находится где-нибудь неподалеку и только того и ждет, чтобы вы покинули усадьбу. В прошлом, мистер Харден, вы уже отказались послушаться моего совета. Теперь же я считаю, что вам следует неукоснительно следовать моим указаниям.

По лицу миллионера легко угадывалось, что прежде никто не осмеливался разговаривать с ним подобным тоном, но спорить с Холмсом он не стал.

Вскоре мы с Холмсом и инспектор Уиффен покинули дом и, подозвав сержанта и констебля, бестолково шаривших палками в кустарнике, направились в ту часть поместья, что примыкала к главной дороге на Мейдстон.

Последовав указаниям Холмса, мы разошлись, после чего каждый из нас принялся обыскивать свой участок живой изгороди, обозначавшей границу поместья. Следы преступника обнаружил инспектор Уиффен.

– Нашел, мистер Холмс! Взгляните сюда! – закричал полицейский.

Приблизившись, мы увидели, что Уиффен указывает на изломанные ветки и примятую землю. Здесь совсем недавно кто-то продирался через кусты.

С рвением гончей, взявшей след, Холмс проворно опустился на колени и принялся тщательно осматривать куст и землю, одновременно комментируя то, что представало перед его внимательным взглядом:

– Обратите внимание на то, как смяты листья! А ветки! Смотрите, смотрите! Отпечатки ботинок! Как занятно!

– Что именно во всем этом такого занятного? – озадаченно поинтересовался инспектор Уиффен.

– Занятно то, что наш подопечный проник на земли поместья, а вот обратно не возвращался. Примятые листья и ветки указывают в направлении усадьбы. Туда же обращены носками отпечатки ботинок. Джентльмены, это может означать только одно: Черная Рука где-то здесь, в поместье.

– В таком случае не следует ли нам расширить зону поисков, мистер Холмс? – спросил Уиффен, явно предпочитая, чтобы все решения принимал мой друг.

– На это у нас нет времени. Пойдем на хитрость, – быстро проговорил Холмс. – Теперь нам не только известно место, где злоумышленник проник на земли поместья. Мы также знаем, какой путь он изберет, чтобы отсюда скрыться. Я вполне допускаю, что преступник хитер как лис, но людям, как и зверям, свойственно придерживаться знакомых, хоженых троп.

– Значит, вы полагаете, Холмс, что он вскоре нанесет удар? – спросил я.

– Я в этом нисколько не сомневаюсь. Весьма вероятно, это произойдет сегодня вечером. Отпечаток черной пятерни и надпись, гласящая, что ужас наносит удар ночью, наводят на мысль о том, что терпение преступника на исходе. Я рассчитываю, что он вот-вот нападет, и когда это случится, ловушка должна быть уже расставлена. А потому я вновь обращаюсь за помощью к вам, инспектор, – повернувшись к Уиффену, сказал Холмс и продолжил: – Я попросил бы вас, после того как стемнеет, укрыться с вашими подчиненными в зарослях неподалеку от этого куста. Будьте начеку. Как только появится Черная Рука, немедленно арестуйте его. У доктора Уотсона есть револьвер, поэтому он останется охранять мистера Хардена. Я тоже буду в доме – на тот случай, если Черная Рука нападет прямо сейчас, хотя я рассчитываю, что он нанесет удар гораздо позже, когда все уже улягутся спать.

Как показали последующие события, Холмс был настроен чересчур оптимистично.

Мы вернулись в дом, где изложили план действий нашему клиенту. Миллионер внимательно нас выслушал и не высказывал возражений, пока речь не зашла об охране его персоны. Тут Харден вновь обнаружил упрямство и несговорчивость.

– Послушайте меня, мистер Холмс! – ощетинился он. – Неужели вы рассчитываете, что я соглашусь сидеть сложа руки под вашим присмотром? Как бы не так! Я вам не ребенок, а вы мне не няньки! У меня есть пистолет, и, клянусь Небом, я пущу его в ход! Если желаете знать, меня считают лучшим стрелком во всей Западной Вирджинии.

И опять же моему другу удалось взять в споре верх.

– Я в этом нисколько не сомневаюсь, мистер Харден, – ответил он голосом ледяным, как сталь острого клинка. – Однако хочу вам напомнить и о моей репутации. Я всегда защищаю жизнь клиента. Любой ценой. Чего бы мне это ни стоило. Скоро стемнеет, сэр, и потому советую вам распорядиться, чтобы инспектора Уиффена и его подчиненных накормили ужином, прежде чем они устроятся в засаде.

Нахмурив брови, Харден пересек комнату и дернул за шнур звонка. Явился Мэллоу, миллионер отдал ему распоряжения, после чего Уиффена и его подчиненных пригласили в помещение для слуг, где им накрыли ужин.

Нам же подали еду в столовую. Смеркалось, на окнах задернули занавеси. По просьбе Холмса ужин был простым: мы ограничились супом и холодными мясными закусками, однако Харден, решив показать себя радушным хозяином, приказал дворецкому подать отменного бордо.

В тот самый миг, когда Мэллоу разливал вино по бокалам, раздался грохот.

Внезапно грянувший звук, напомнивший мне разрыв снаряда, застал нас врасплох. Занавеси разлетелись в стороны, брызнули осколки разбитого стекла. На стол грохнулся какой-то темный круглый предмет и покатился по полированной поверхности, круша и раскидывая столовые приборы и посуду, пока не застыл возле моей тарелки. Только тогда до меня дошло, что это обычный булыжник, которым разбили окно.

Первым опомнился Мэллоу. Выронив графин с вином, он бросился к двери, ведущей в переднюю залу. За ним, отшвырнув стул, кинулся Холмс. Теперь уже и я, пришедший в себя от потрясения, оказался в состоянии последовать за ними. Между тем они уже успели скрыться за парадной дверью, выходившей в сад.

Нельзя сказать, что вечер выдался погожим. Дул порывистый ветер, который то и дело заволакивал тучами луну, поэтому сад то озарялся призрачным серебристым светом, то утопал в кромешном мраке.

Я замер на крыльце у самых ступенек, пытаясь сориентироваться, и тут небо расчистилось, тьма отступила. За эти несколько мгновений мне удалось разглядеть худую сутулую фигуру дворецкого, который бежал к кустам через газон. За миг до того, как луну снова затянули тучи и все опять погрузилось в темноту, Холмс, по пятам следовавший за дворецким, повернулся и крикнул мне:

– Уотсон, не выпускайте Хардена из дома! Это может быть ловушкой!

Слишком поздно! Харден, который, по всей вероятности, выскочил на крыльцо вслед за мной, уже спустился по ступенькам вниз и теперь несся через окутанный мраком сад, крича на бегу:

– Клянусь Богом, я сам схвачу этого мерзавца!

В следующее мгновение произошло сразу несколько событий. Неожиданно из-за туч показалась луна, и в ее иллюзорном, неверном свете я разглядел силуэт росшего посередине газона старого кедра, чьи темные ветви покачивались на ветру. Под ними промелькнул Харден, который, ссутулившись, наклонив голову и ревя, словно разъяренный бык, мчался вперед. В ту же секунду из зарослей кустарника донеслись громкие хлопки. Я увидел несколько желтых вспышек и услышал, как мимо меня просвистела пуля. Этот звук мне был знаком еще с битвы под Майвандом^[449]. Прежде чем я успел выхватить револьвер, Харден ничком повалился на землю.

Сперва я подумал, что он мертв, сраженный одной из пуль, и бросился к нему, на бегу окликая Холмса, который, повернувшись, кинулся обратно к миллионеру. Не успели мы до него добежать, как Харден зашевелился и с трудом поднялся на ноги.

– Споткнулся об этот чертов корень, и пуля пролетела мимо, – прорычал он. – За ним! В погоню! Он не должен уйти!

– Храбрости вам не занимать, мистер Харден, – с искренним восхищением промолвил Холмс. – Однако хочу заметить, что гнаться за преступником нет смысла. У Черной Руки слишком большая фора по времени. Остается надеяться лишь на то, что, прежде чем злоумышленник улизнет, его схватят полицейские или ваш дворецкий. Тем временем я настоятельно советую вам вернуться в дом. Не исключено, что негодяй предпримет еще одну попытку вас убить.

Не успел сыщик договорить, как к нам подбежал запыхавшийся, взлохмаченный дворецкий в измятой одежде.

– Упустили? – спросил Холмс.

– В кустарнике, сэр, – ответил, переводя дыхание, Мэллоу. Бедолага заметно дрожал от пережитого.

– Вы его хотя бы разглядели?

– Видел мельком. Он настоящий здоровяк, мистер Холмс. Ростом с вас, но гораздо шире в плечах.

– Превосходно, Мэллоу! – воскликнул мой друг. – Ну что ж, теперь мы, по крайней мере, знаем, как выглядит Черная Рука. Ну а сейчас, если не возражаете, вы с доктором Уотсоном проводите мистера Хардена обратно в дом. Я же хочу заполучить одну улику чрезвычайной важности.

– Какую именно, мистер Холмс? – поинтересовался Харден.

– Увидите сами, сэр, когда она будет у меня в руках, – уклончиво ответил Холмс.

В его голосе я услышал нотку ликования, несообразную серьезности положения, в котором мы оказались. Когда Харден с дворецким двинулись к дому, я намеренно задержался подле друга.

– Холмс, вы меня не обманете. Я знаю, как вы себя ведете, когда нападаете на след. Сейчас именно такой случай.

– Что вы, Уотсон, на след я еще не напал. Знаю лишь, в каком направлении его искать, – ответил Холмс. В ясном лунном свете, заливавшем сад, я увидел, как сверкнули его глаза. – Однако, думаю, он приведет нас прямо к преступнику. А теперь, будьте любезны, ступайте к нашему клиенту. Нисколько не сомневаюсь, что он глубоко потрясен всем пережитым и ему может потребоваться помощь врача.

Покорно двинувшись в сторону усадьбы, я оглянулся и увидел, как мой друг быстрым шагом направляется в сторону живой изгороди.

В одном Холмс ошибался: пережитое, вместо того чтобы ввергнуть миллионера в шок, привело его в состояние дикой ярости. Сколько я ни уговаривал Хардена присесть, успокоиться и прийти в себя, американец лишь махал рукой и метался из угла в угол гостиной, понося на чем свет стоит Черную Руку. Нам с Мэллоу оставалось лишь беспомощно следить за ним.

– Это просто невыносимо! – восклицал он. – Я уже жалею, что меня принесло в Англию. Закон и порядок, сэр! Вы, англичане, даже не подозреваете, чт́о значат эти слова. Что же касается славы мистера Холмса, то я просто в недоумении! Тоже мне знаменитый сыщик-консультант! По мне так, обычный дилетант – не более.

Я уже было собрался возразить, не в состоянии выслушивать долее безосновательные нападки на моего друга, как вдруг дверь распахнулась и в комнату вошел Холмс.

– Вынужден признать, что вплоть до настоящего момента расследование продвигалось не лучшим образом, – весело произнес сыщик. – Однако теперь в нем можно поставить точку.

– Точку? Каким это образом? – Метавшийся по гостиной Харден замер и с изумлением воззрился на Холмса.

– Если вы будете столь любезны присесть, я вам с удовольствием все объясню. А вас, Мэллоу, я попрошу остаться. Вы мне понадобитесь.

– Я, сэр? – Застыв на пороге, дворецкий повернул к нам вытянутое бледное лицо.

– Да, вы. Вам ведь известно о случившемся куда больше, чем вы нам рассказали. Я прав? Вы допустили серьезный промах, заявив, что Черная Рука – широкоплечий здоровяк. Благодаря вашей лжи я получил в руки ниточку, потянув за которую наконец размотал весь клубок. Чтобы оставить на стене отпечаток ладони, Черная Рука проник в дом через окно кладовой. Но, видите ли, какое дело, окошко слишком мало, чтобы в него мог пролезть широкоплечий громила. Это первое, что помогло мне установить личность преступника. А вот и вторая улика…

Сунув руку в карман, сыщик извлек револьвер с небольшой закругленной рукояткой и коротким, не более двух с половиной дюймов длиной, стволом.

– Перед вами оружие, из которого стреляли в мистера Хардена. Когда я гнался за Черной Рукой в саду, то увидел, как он швырнул револьвер в кусты. Не сомневаюсь, он это сделал потому, что сегодня пустил его в ход далеко не первый раз. Наверняка злоумышленник пользовался этим оружием и раньше. Возможно, при совершении преступлений куда более тяжких, чем сегодняшнее покушение на убийство. Вполне понятно, он не желал, чтобы его поймали с этой уликой. Пошарив в кустах, я ее нашел. Это револьвер системы Уэбли, который еще называют «британским бульдогом».

В марте прошлого года из револьвера системы Уэбли был смертельно ранен полицейский констебль, пытавшийся воспрепятствовать дерзкому ограблению. Прежде чем умереть, он нашел в себе силы во всех подробностях описать и револьвер, и преступника, который из него стрелял^[450]. Злоумышленнику было около тридцати лет. Высокий, худой, лицо вытянутое и бледное. Одним словом, это был некто, чрезвычайно похожий на вас, Мэллоу. Итак, кто этот преступник? Ваш младший брат?

Прежде чем дворецкий успел ответить, из передней залы донесся громкий шум. Через несколько мгновений дверь распахнулась настежь и в гостиную вошел инспектор Уиффен в сопровождении подчиненных, которые вели под руки отчаянно сопротивляющегося человека с закованными в наручники запястьями.

При виде этой картины Мэллоу рванулся навстречу им.

– Виктор! – вскричал он преисполненным боли голосом.

Всем присутствующим немедленно бросилось в глаза невероятное внешнее сходство между дворецким исхваченным преступником. Если бы не разница в возрасте, их вполне можно было принять за близнецов. Одинаковые темные глаза на бледных вытянутых лицах. Однако если черты дворецкого исказила гримаса душевной муки, то лицо человека, которого мы именовали Черной Рукой, скорее напоминало маску ярости, ярости столь необузданной и дикой, что я невольно подался назад.

– Закрой пасть! – проревел Черная Рука Мэллоу. – Эти дураки ничего не знают!

– Поздно, – ответил брат. – Этого джентльмена зовут Шерлок Холмс. Ему уже почти все известно.

– Холмс! Этот кретин, который вечно лезет не в свое дело! – вскричал Виктор Мэллоу и обрушил на моего друга поток грязных ругательств.

– Что же до неизвестного мне, то недостающие детали головоломки я могу восполнить сам посредством логических рассуждений, – спокойно произнес Холмс, не обращая внимания на сквернословящего преступника. – Инспектор Уиффен, распорядитесь, чтобы негодяя вывели из комнаты. Вам же я предлагаю остаться и выслушать мою версию событий. После этого вы можете арестовать Виктора Мэллоу по обвинению в покушении на убийство, незаконное проникновение в чужое жилище и кражу.

Брови Уиффена выгнулись от изумления, но он быстро взял себя в руки. Инспектор отдал приказ, и сержант с констеблем уволокли сопротивляющегося и вопящего Виктора Мэллоу обратно в переднюю залу.

– Позвольте, инспектор, повторить вам то, что уже слышали присутствующие здесь джентльмены, – проговорил Холмс, после того как за полицейскими и задержанным закрылась дверь. – Черная Рука, он же Виктор Мэллоу, младший брат здешнего дворецкого, чуть более года назад участвовал в ограблении. О подробностях того дела я узнал из газет.

Налет был совершен на кладовую одного лондонского торговца драгоценными металлами, у которого Виктор Мэллоу служил приказчиком под именем Джордж Халлем. Именно Виктор спланировал ограбление. Сделав слепки с ключей, он открыл ими дверь черного хода и впустил в лавку подельника – Уильяма Стоуна, знаменитого лондонского вора, хорошо известного столичной полиции. С помощью дубликатов ключей они отперли кладовую, откуда вынесли ящик золотых слитков. Этот ящик преступники оттащили в переулок за лавкой, где их поджидал наемный экипаж. Они собирались доставить слитки в Уайтчепел скупщику краденого. Когда грабители грузили в карету тяжелый ящик, их заметил совершавший обход участка полицейский констебль. Виктор выхватил из кармана револьвер – тот самый, из которого он сегодня попытался убить мистера Хардена, – и выстрелил в полицейского, смертельно его ранив. Уж на что закоренелым преступником был Стоун, но и его хладнокровное убийство полицейского, совершенное Мэллоу, привело в такой ужас, что он пустился наутек.

Обо всем этом нам стало известно потому, что Стоуна удалось арестовать и он во всем признался, хотя и отрицал свое участие в убийстве констебля. Сейчас он отбывает наказание в тюрьме, и сидеть ему там еще очень долго. Показания Стоуна подтвердил и раненый полицейский, который, будучи обнаружен случайным прохожим, был доставлен в больницу Чаринг-Кросс. Перед смертью констебль нашел в себе силы дать описание убийцы, под которое идеально подходит Виктор Мэллоу.

Что происходило дальше, господа, мы не знаем. Однако, думаю, нам не составит труда восстановить события, воспроизведя ход мыслей преступника. Представьте себе Виктора, стоящего в переулке с дымящимся револьвером. У его ног лежит умирающий полицейский. Вскоре убийцу будет разыскивать весь Скотленд-Ярд. Если его поймают, то наверняка вздернут. Значит, надо как можно быстрее залечь на дно, а перед этим спрятать добычу. Но где? Там, откуда ее легко будет забрать, после того как утихнет шум.

Думаю, именно в этот момент он подумал о Маршем-холле, где служил дворецким его брат. В то время поместьем еще владел престарелый сэр Седрик Фостер-Дайк, человек больной и практически лишившийся слуха. Вряд ли его мог потревожить поднятый среди ночи странный шум. Этот шум не услышали бы и слуги, которые спят на верхнем этаже в другом крыле. Полагаю, ящик с золотом был спрятан где-то здесь, в поместье, прямо в ночь ограбления, причем спрятан не без вашей помощи, Мэллоу.

Дворецкий, слушавший Холмса с нарастающим беспокойством, нарушил молчание:

– Поверьте, сэр, поначалу я отказывался. Я ему так и сказал, что не хочу иметь к этому никакого отношения. Но поймите, я не мог его прогнать! Если бы его поймали, он бы кончил свои дни на виселице. Он клялся, что не хотел убивать полицейского, а думал только его напугать. И я поверил ему, мистер Холмс. В детстве он мог расшалиться, набедокурить, но никогда никому намеренно не делал зла. По крайней мере, мне так казалось. Но после того как Виктор перебрался в Лондон и поступил на службу клерком, он связался с дурной компанией. Стал играть в карты, просаживать все жалованье на скачках… Тогда он впервые преступил закон, чтобы уплатить долги. Сперва обнаружилась растрата в банке, где он служил. За нее он отсидел в тюрьме. Выйдя на свободу, брат сменил имя на Джордж Халлем, подделал бумаги и нанялся приказчиком к торговцу драгоценными металлами.

– Кто дал ему рекомендацию? – спросил Холмс.

Мэллоу выглядел совершенно раздавленным.

– Я, сэр. Виктор поклялся, что извлек из случившегося урок и теперь обязательно исправится. Я дал ему рекомендацию от имени сэра Седрика. Написал, что якобы Виктор пять лет работал у него личным секретарем. Знаю, я поступил очень глупо, что доверился ему и согласился помочь той ночью, когда он украл ящик слитков.

– Думаю, вам лучше без утайки рассказать нам все, что тогда произошло.

– Он оставил экипаж у дороги, не доезжая до усадьбы, сэр, так, чтобы никого не потревожил скрип колес. Рама оконца в кладовой расшатана, и Виктору не составило труда его открыть и пробраться внутрь. Поднявшись наверх, он разбудил меня и обо всем рассказал. Я помог ему затащить ящик с золотом в дом. Мы спрятали его в подвале и заложили кирпичами.

– Понимаю, – кивнул Холмс. – Ваш брат собирался через некоторое время забрать золото, но судьба нарушила его планы. Сэра Седрика отправили в пансион для престарелых, а Маршем-холл на целый год снял мистер Харден.

– Я не мог предупредить Виктора о приезде мистера Хардена, – пояснил Мэллоу. – Мой брат скрывался, и у меня не было его адреса.

– Полагаю, он время от времени наведывался сюда и следил за происходящим. Обнаружив, что в усадьбе появился новый хозяин, он принялся писать вам анонимки, – продолжил сыщик, повернувшись к клиенту. – Вопреки нашему предположению, цель злоумышленника заключалась не в том, чтобы вы покинули страну, а в том, чтобы съехали из усадьбы, позволив Виктору Мэллоу забрать добычу. В отличие от сэра Седрика, вы человек деятельный и в курсе всего того, что творится в поместье. Если бы Виктор попытался забраться в подвал и вынести ящик, вы, весьма вероятно, застигли бы его за этим занятием. Вот он и придумал напугать вас анонимками, искренне полагая, что вы перетрусите и сбежите. А конверты с письмами вам носил ваш дворецкий. Мэллоу, вы же видели адрес на конвертах! Неужели не узнали почерк собственного брата?

– Нет, сэр! – замотал головой Мэллоу, на лбу которого выступили бисеринки пота. – Конечно, я помню несколько писем, адресованных мистеру Хардену, и конверты, надписанные печатными буквами. Но мне и в голову не могло прийти, что они от Виктора. Клянусь вам, я ни о чем не догадывался, пока не увидел открытое окно кладовой. Я вспомнил, что именно так однажды проник в дом мой брат, и понял, что это он оставил отпечаток ладони на стене и послание, в котором угрожал жизни мистера Хардена.

– Вы напрасно предпочли хранить молчание. Следовало рассказать все, что вам известно, – строгим тоном промолвил Холмс. – Неужели вы не понимали, что ваш брат оказался в отчаянном положении и готов на все? Единожды убив, он с легкость пошел бы на новое убийство, чтобы вернуть себе золото. А он бы его получил после смерти мистера Хардена и отъезда полиции.

– Сейчас мне это ясно, сэр, – тихо промолвил Мэллоу, понурив голову. – Честно говоря, я думал, что рядом с инспектором Уиффеном и вами жизни мистера Хардена ничего не угрожает. Я не подозревал, что Виктор все еще вооружен и собирается воплотить свои угрозы в жизнь. В ту самую ночь, когда он пришел ко мне с просьбой о помощи, он клялся, что выбросил револьвер. Он мой младший брат, сэр… Я ему верил. Я не мог допустить мысли, что он способен на такое злодейство.

– Все это, конечно, прекрасно, но ничуть не оправдывает вас в глазах закона, – вступил в разговор Уиффен, вспомнив о своих обязанностях. – Мэллоу, вы обвиняетесь в нескольких преступлениях, в числе которых сокрытие сведений от полиции, укрывательство краденого и пособничество убийце. Вы арестованы.

В отличие от брата, Мэллоу не стал оказывать сопротивления. С невозмутимым лицом он протянул руки инспектору, и Уиффен защелкнул на них наручники.

Заговорил дворецкий, только когда его повели из гостиной. В дверях Мэллоу повернулся к нам и чуть дрожащим голосом произнес:

– Прошу прощения, джентльмены, за доставленное беспокойство и хлопоты. Особенно я виноват перед вами, мистер Харден. Я обманул ваше доверие и потому безгранично перед вами виноват.

Даже миллионер был настолько потрясен достоинством, с которым дворецкий произнес эту фразу, что лишился дара речи.

На этом в деле и впрямь была поставлена точка. Так был положен конец преследованию Джона Винсента Хардена.

Добавить к сказанному мне практически нечего. Ящик с золотыми слитками, обнаруженный в подвале на следующее утро, возвратили законному владельцу. В уплату за свои услуги Холмс получил кругленькую сумму, однако не принял приглашения миллионера на бракосочетание его дочери Эдит с лордом Роксэмом, состоявшееся в следующем году.

Как я уже неоднократно упоминал в других своих очерках, судьба порой склонна преподносить странные сюрпризы. Эдит и Джеральд сыграли свадьбу в тот же месяц, когда Виктора Мэллоу повесили за убийство полицейского.

Впрочем, я решил воздержаться от публикации этого отчета – не ради американского миллионера и, уж конечно, не ради повешенного преступника.

Мною руководило желание уберечь дворецкого Мэллоу, который сейчас отбывает длительное тюремное заключение, от огласки и еще большего бесчестия и унижения. Потому-то я и поместил отчет об этом деле к другим бумагам конфиденциального свойства, которые, как я искренне надеюсь, никогда не увидят света дня^[451].

Дело о безумном полковнике

I

В силу причин, которые станут очевидны из дальнейшего изложения, рассказ об этом расследовании Шерлока Холмса не может быть опубликован, пока живы основные его участники. Дело, о котором пойдет речь, в свое время привлекло пристальное внимание общества, в первую очередь – благодаря деятельности падких на сенсации журналистов, что, естественно, причинило ощутимое беспокойство имеющим к нему отношение лицам. И я не намерен посыпать их раны еще одной пригоршней соли и ворошить едва затухшие угли старого скандала.

Должен отметить, что дело это принадлежало к числу тех немногих, когда обращенная к Холмсу просьба о расследовании исходила от меня^[452]. Есть в этом случае и немало других занятных особенностей. Одна из них, на мой взгляд достаточно существенная, заключается в том, что изначально за разгадкой обратились ко мне, а не к Холмсу. Потому-то я и решил составить следующий ниже отчет – просто ради собственного удовольствия.

Насколько я помню, все началось в июле 1890 года, через некоторое время после того, как я женился и вернулся к медицинской практике. В мой врачебный кабинет в Кенсингтоне наведалась некая дама^[453].

Поскольку она не относилась к числу постоянных пациентов, я обратил особое внимание на ее облик, воспользовавшись методом Шерлока Холмса, который я взял на вооружение после знакомства со знаменитым сыщиком. Женщина была среднего роста, приблизительно тридцати пяти лет, судя по простенькому золотому кольцу на безымянном пальце левой руки – замужем. Поскольку кольцо выглядело новым, я заключил, что посетительница связала себя узами брака относительно недавно. Хотя одета она была неброско, в серое, наряд был отменного качества. Моя гостья не отличалась особой красотой, но ее умное лицо лучилось доброжелательностью – черта, делавшая эту даму весьма привлекательной в моих глазах.

– Прошу вас, мадам, садитесь, – сказал я, указав на стул возле моего стола, и взялся за перо, готовый занести в медицинскую карточку ее фамилию и адрес.

К моему удивлению, посетительница осталась стоять. И вопросы начал задавать не я, а моя гостья.

– Вы доктор Джон Хэмиш Уотсон? – спросила она.

– Да, это я.

– Позвольте узнать, вы некогда служили в Индии в Пятом Нортумберлендском полку?

– Совершенно верно. Только какое это имеет значение? Насколько я понимаю, вам нужен врач.

– Прошу простить, доктор Уотсон, если мое поведение показалось вам невежливым, – произнесла дама, наконец опустившись на стул. – Дело в том, что в медицинском справочнике я отыскала нескольких врачей, носящих имя Джон Уотсон, и хотела убедиться, что вы как раз тот, кто мне нужен. Похоже, я нашла, кого искала. Должно быть, вы знаете моего мужа, полковника Гарольда Уорбертона из Суссекского полка легкой кавалерии?

– Уорбертона? Ну конечно! – воскликнул я в еще большем удивлении.

С полковником я познакомился в Индии еще до того, как, назначенный вторым врачом, последовал за нортумберлендцами к афганской границе, а затем был переведен в Беркширский полк, с которым участвовал в злосчастном сражении при Майванде в июне 1880 года, где получил тяжелое ранение^[454]. Несмотря на краткость нашего знакомства, мы с полковником очень сдружились, и я искренне горевал о том, что связь меж нами прервалась, когда меня комиссовали из армии по ранению и я вернулся в Англию. Уорбертон был одним из самых толковых офицеров, с кем мне доводилось иметь дело, всегда справедливым с подчиненными. Кроме того, он запомнился мне убежденным холостяком, и потому я несказанно удивился, узнав, что сидящая передо мной дама – его жена.

– Мой муж часто и очень тепло отзывался о вас, – продолжила миссис Уорбертон. – Именно поэтому я и решила просить вас о помощи. Я должна задать вам вопрос, который может показаться странным, и тем не менее мне хотелось бы услышать честный ответ. Я бы не стала вас беспокоить, если бы речь не шла о здоровье и благополучии Гарольда.

– Спрашивайте, конечно, миссис Уорбертон. Я постараюсь ответить вам как можно более откровенно.

– Вопрос у меня следующий. Не случалось ли вам замечать у моего мужа каких-нибудь признаков психического расстройства?

– Психического расстройства? – нахмурился я. Вопрос меня настолько поразил, что я даже растерялся. – Гарольд был одним из самых здравомыслящих людей, каких я когда-либо знал. Гарольд Уорбертон – сумасшедший? Сама мысль об этом представляется мне безумной!

– Однако, насколько мне известно, вам доводилось оказывать моему мужу медицинскую помощь, – не отступала миссис Уорбертон.

– Речь шла о переломе кисти! Ваш муж повредил ее во время игры в поло, – немного резко ответил я, поскольку обвинение в безумии, выдвинутое против армейского товарища, вывело меня из душевного равновесия.

– И это все? Он никогда не жаловался вам на приступы?

– Ну, конечно же нет! Кстати, позвольте спросить, кто, во имя всего святого, внушил вам мысль о безумии Гарольда?

– Он сам, – тихо ответила она, твердо на меня посмотрев.

Чтобы освоиться с услышанным, мне потребовалось несколько секунд. Взяв себя в руки, я как можно спокойнее произнес:

– Мне кажется, миссис Уорбертон, будет лучше, если вы расскажете всё с самого начала.

– Вы совершенно правы, доктор Уотсон, поскольку положение, в котором я оказалась, с одной стороны, мучительно, а с другой – совершенно необъяснимо, – произнесла посетительница.

На краткий миг мужество оставило жену полковника, и я увидел, как ее глаза наполнились слезами. Однако, приложив немалые усилия, она овладела собой и продолжила:

– Мы с Гарольдом познакомились чуть больше пяти лет назад в Индии. До этого я жила в Англии с овдовевшей матерью. После ее кончины моя добрая подруга, миссис Феннер Литтон-Уайт, которая как раз собиралась отбыть на корабле в Индию, где в Четвертом Девонширском драгунском полку нес службу ее муж-майор, предложила мне отправиться вместе с ней. Поскольку близких родственников в Англии у меня не осталось, я с радостью согласилась. Четвертый Девонширский полк стоял в Дарджилинге. Именно там муж подруги и представил меня Гарольду. Потом тот признался, что влюбился в меня с первого взгляда, однако, несмотря на это, предложение он сделал только через полтора года после знакомства. Как вы, должно быть, помните, доктор Уотсон, Гарольд – очень сдержанный человек, которому непросто выражать свои чувства, – это ясно понимаешь, когда узнаёшь его поближе. Кроме того, он на несколько лет старше меня и свыкся с холостяцкой жизнью. Ему оказалось не так-то просто с ней расстаться. Именно в силу этих причин, по его же собственным словам, он долго колебался, прежде чем предложить мне руку и сердце.

Мне же поначалу он просто понравился. Лишь через некоторое время я поняла, что тоже люблю его. После того как я приняла его предложение, мы без лишней помпы обвенчались в англиканской церкви Равалпинди. По его просьбе мы не давали объявлений о нашей свадьбе в газеты, даже в «Таймс». Гарольд позволил мне написать о бракосочетании только моей крестной, жившей в Англии, да и то после долгих уговоров. Я рассказываю вам об этом, потому что, возможно, это как-то связано с последующими событиями.

Около двух лет назад мой муж пережил сильный приступ лихорадки, после которого его здоровье сильно пошатнулось. Ему порекомендовали подать в отставку и перебраться в страну с более умеренным климатом. Я полагала, что Гарольд захочет вернуться в Англию, но он, как ни странно, отнесся к идее возвращения на родину с явной прохладцей. Вместо этого он завел разговор о переезде в Новую Зеландию, к которой ни он, ни я не имели никакого отношения.

Пока мы обсуждали, куда именно направимся из Индии, я получила письмо, определившее нашу судьбу. Его отправил душеприказчик моей крестной. Из письма я узнала, что она умерла, и эта весть крайне меня опечалила, поскольку я была очень привязана к крестной. Душеприказчик также ставил меня в известность о том, что по завещанию я главная ее наследница и – при соблюдении определенных условий – могу получить дом в Хэмпстеде вместе с ежегодным доходом в тысячу фунтов. Для этого я должна вернуться в Англию и поселиться с мужем в этом доме, очаровательном георгианском особняке. Крестная не хотела, чтобы дом, где она родилась и прожила всю жизнь, пустили с молотка вместе со всей обстановкой.

В случае отказа от переезда я должна была получить по завещанию единовременно три тысячи фунтов, а дом со всем содержимым достался бы сыну троюродной сестры моей крестной – единственному из ее ныне живущих родственников, который был ей совсем чужим человеком.

Я искренне оплакивала смерть крестной, но весть о доме и постоянном доходе пришлась как нельзя кстати. Мы с Гарольдом очень переживали за свое будущее. Как вам, не сомневаюсь, известно по собственному опыту, доктор Уотсон, на пенсию даже одному прожить непросто, не говоря уже о том, чтобы содержать жену.

– Разумеется, – с готовностью кивнул я, вспомнив бедственное положение, в котором очутился по возвращении в Англию^[455]. – Впрочем, прошу вас, продолжайте, миссис Уорбертон. Насколько я понимаю, вы согласились с условиями завещания вашей крестной?

– В конечном счете – да, хотя Гарольд явно не горел желанием возвращаться в Англию. Впрочем, ни я, ни он не могли похвастать большим состоянием. Моя семья никогда не была особенно богатой, а отец Гарольда незадолго до смерти неудачно играл на бирже и потерял практически все, что имел. И после продолжительных колебаний Гарольд наконец согласился, что мы должны принять все условия. Итак, он подал в отставку, и мы забронировали места на пароходе «Принцесса Востока». И знаете, даже после того, как мы выкупили билеты и упаковали вещи, мне казалось, что Гарольд в любой момент может передумать. Складывалось впечатление, что перспектива возвращения в Англию удивительным образом страшит и тревожит его, однако все мои попытки объясниться наталкивались на один ответ: у него с родиной связаны малоприятные воспоминания.

Я знаю, доктор Уотсон, вы человек занятой, поэтому постараюсь изложить последующие события как можно более кратко. Мы приехали в Англию и поселились в доме моей крестной, где зажили в мире и довольстве. Здоровье мужа постепенно шло на поправку. Счастье наше омрачала лишь одна странность Гарольда – тяга к замкнутой жизни. Он наотрез отказывался даже изредка ездить в театр или посещать музеи. Более того, он не желал видеть старых друзей, включая вас, насколько я поняла, хотя высказывался на ваш счет очень тепло.

– Я был бы рад с ним снова встретиться, – промолвил я, тронутый словами миссис Уорбертон. – Если бы я знал, что он в Лондоне, непременно бы ему написал и предложил повидаться. Впрочем, простите, что перебил вас. Вы говорили, что ваш муж подвержен приступам безумия. Когда именно это началось? В Индии?

– Нет. Вплоть до недавнего времени муж не выказывал никаких признаков сумасшествия. Если быть точной, все началось два дня назад. Как водится, после завтрака Гарольд удалился к себе в кабинет, где работал над книгой об истории своего полка. Когда доставили почту, я решила отнести ее мужу сама: он очень не любил, чтобы его беспокоила служанка. Гарольд был в превосходном расположении духа. Почтальон принес всего два письма: одно, насколько я полагаю, содержало счет из бакалейной лавки, а вот почерк на втором конверте я не узнала. Ни у меня, ни у Гарольда близких друзей и родственников в Англии нет, нам почти никто не пишет, и поэтому я обратила на второй конверт особое внимание. Судя по штемпелю, оно было отправлено из Гилфорда, что мне показалось несколько странным, ведь у нас нет знакомых в графстве Суррей.

Приблизительно через полчаса, в одиннадцать утра, я снова пошла к мужу, чтобы отнести ему чашечку кофе. Мне сразу бросилась в глаза разительная перемена, случившаяся с ним. Он в сильном волнении мерил шагами комнату. Гарольда буквально трясло, он был не в состоянии связать двух слов. Сперва я подумала, что у него приступ лихорадки, и собралась было позвать служанку, но тут он разрыдался и умолял меня этого не делать.

Только тогда он рассказал мне, что с детства страдает эпизодическими приступами безумия. Еще за несколько дней до случившегося он почувствовал первые симптомы приближающегося припадка и потому написал в частную клинику, которую ему рекомендовал один знакомый врач, с просьбой как можно скорее принять его туда. Все это Гарольд хранил в тайне, не желая меня расстраивать. Кроме того, он искренне надеялся, что симптомы постепенно сойдут на нет и тогда он отменит все договоренности. Увы, этого не случилось, так что днем за ним пришлют экипаж, который отвезет его в клинику. Гарольд рассчитывал, что курс лечения продлится около двух недель. Поскольку лечение подразумевает абсолютный покой, мне запрещалось его навещать. Я не имею права даже писать ему письма. Более того, Гарольд отказался назвать мне фамилию врача, рекомендовавшего ему клинику. Насколько я понимаю, это были не вы, доктор Уотсон?

– Ну конечно же! – воскликнул я. – Как я вам уже сказал, я даже понятия не имел, что ваш муж вернулся в Англию. Какая удивительная история, миссис Уорбертон. Скажите, пожалуйста, а ваш муж прежде выказывал какие-нибудь симптомы приближающегося приступа, о которых он вам говорил?

– Нет, никогда. Вплоть до настоящего момента его поведение представлялось мне абсолютно нормальным.

– В таком случае не показались ли вам подозрительными этот неожиданный приступ и решение Гарольда пройти курс лечения в клинике?

– Показались, но не сразу, а потом. Поначалу я была слишком потрясена и совсем потеряла голову. Я страшно переживала за мужа, а тут еще и вещи ему в клинику собирать надо. Гарольд пребывал в таком состоянии, что расспрашивать его о чем-то представлялось совершенно бессмысленным. Он был столь взволнован, что я не стала требовать от него дальнейших объяснений. Да и времени на разговоры не оставалось. Вскоре к дому подъехал закрытый экипаж, из которого вышел мужчина, видимо сопровождающий, и усадил в карету Гарольда. После этого экипаж немедленно уехал.

Только когда карета скрылась из виду, я смогла собраться с мыслями. Именно в этот момент меня охватило некое дурное предчувствие. Поскольку приступ случился вскоре после того, как я отнесла мужу почту, я вернулась в кабинет Гарольда, чтобы отыскать письмо из Гилфорда. Я заподозрила, что именно оно и спровоцировало припадок. На столе мужа я отыскала счет из бакалейной лавки, но второго письма нигде не было. Тщательно все осмотрев, я обнаружила за каминной решеткой обугленные остатки бумаги. Поскольку сейчас лето, в камине огонь мы не разводили. Когда я прикоснулась к бумаге, она рассыпалась, обратившись в пепел. Остался только один маленький клочок, который не тронуло пламя. Я его принесла с собой.

– Вы позволите на него взглянуть? – спросил я.

Миссис Уорбертон открыла сумочку, извлекла из нее простой конверт и протянула его мне.

– Тот самый клочок бумаги – внутри, – пояснила она. – Туда же я положила крошечную веточку мирта, которую также отыскала в очаге. Видимо, она была вложена в письмо, полученное Гарольдом, вот только зачем – ума не приложу.

Открыв конверт, я аккуратно высыпал его содержимое на стол и увидел веточку с темно-зелеными, частично обугленными листочками и клочок бумаги, почерневший по краям, размером не более монеты в два шиллинга, на котором я сумел разобрать буквы «ви», после которых было написано нечто вроде «ус».

– Говорите, это мирт? – спросил я, осторожно коснувшись кончиками пальцев листочков. – Но почему именно мирт? Какая связь?

– С решением Гарольда лечь в клинику? Не знаю. Однако можете быть совершенно уверены: это действительно мирт. Я его сразу узнала. Веточка мирта была в моем свадебном букете. На языке цветов мирт символизирует девичью любовь.

– Вы позволите мне оставить все это у себя, миссис Уорбертон? – спросил я, приняв неожиданное решение. – С вашего разрешения, я бы хотел показать это своему старому другу мистеру Шерлоку Холмсу. Кстати сказать, вам не доводилось слышать о нем? Он весьма известный частный детектив-консультант и поможет выяснить все, что вы хотите.

Я видел, что миссис Уорбертон колеблется.

– Вы знаете, доктор Уотсон, что мой муж – человек достаточно нелюдимый, и, возможно, он не одобрит вмешательства посторонних в его дела. Однако я действительно слышала о мистере Холмсе и, поскольку меня очень волнует благополучие Гарольда, готова согласиться на вашу просьбу. Но при одном условии: ваш друг должен действовать со всей осмотрительностью и осторожностью.

– Ну конечно!

– В таком случае прошу вас незамедлительно обратиться к нему за советом. Я уверена, что вы тоже искренне хотите помочь моему мужу. – С этими словами миссис Уорбертон встала и протянула мне визитную карточку: – Вы найдете меня по этому адресу.

Тем же вечером я зашел к Холмсу в нашу старую квартиру на Бейкер-стрит. Я отыскал его в гостиной. Великий сыщик вклеивал в тетрадь газетные вырезки.

Как только я объяснил причину моего визита, он оставил свое занятие и, откинувшись в кресле, с неослабевающим вниманием выслушал удивительную историю, которую поведала мне миссис Уорбертон.

– Боюсь, Холмс, – промолвил я, протягивая конверт, – что внутри – единственные улики, способные пролить свет на причину неожиданного и, на мой взгляд, совершенно необъяснимого заявления Уорбертона о том, что он страдает приступами безумия, а также его решения пройти курс лечение в какой-то неизвестной суррейской клинике.

– Установить местонахождение клиники несложно, – непринужденно заметил Холмс, взял кусочек обугленной бумаги и, положив его на свой письменный стол, принялся изучать под лупой. – Благодаря штемпелю нам известно, что клиника находится неподалеку от Гилфорда. И в ее названии присутствует слово «хаус»^[456].

– Каким образом вы пришли к такому выводу? – ахнул я, потрясенный тем, как много мой друг вынес из беглого осмотра обгоревшего клочка бумаги.

– Все очень просто, старина. Совершенно очевидно, что этот клочок – все, что осталось от правого верхнего края бумажного листа. Хотя он сильно обуглен, здесь явно просматривается прямой угол, а ведь именно в правом верхнем углу принято писать адрес. Таким образом, буквы «ус» – это часть слова «хаус». В противном случае, учитывая положение, которое слово занимает на листе бумаги, оно было бы лишено всякого смысла. Стоящее перед ним слово оканчивается на «ви». Надо сказать, весьма необычное сочетание. Не так много слов, имеющих окончание «ви», сочетаются со словом «хаус». У вас есть какие-нибудь версии, Уотсон?

– Честно говоря, мне ничего не приходит в голову.

– Совершенно верно. Как я уже отметил, сочетаний не очень много. Как вам нравится слово «айви»?^[457] Айви-хаус. На мой взгляд, вполне подходящее название для клиники. Завтра же отправлюсь в Гилфорд. Там я зайду на почту и узнаю, нет ли поблизости такой лечебницы.

– Так, значит, Холмс, вы согласны взяться за расследование этого дела?

– Ну конечно же, дружище. Мне все равно пока заняться особо нечем, а кроме того, история, которую вы поведали, представляется весьма любопытной. Причем я имею в виду не только нынешние странные поступки вашего армейского друга, но и его загадочное прошлое поведение.

– О чем это вы?

– Ну как же! А его нежелание возвращаться в Англию! А его нелюдимость! Мне кажется, это имеет непосредственное отношение к недавним событиям. Уотсон, вы водили с ним знакомство в Индии. Что вы можете про него рассказать? Он выпивал?

– Что вы, как раз наоборот. Он не притрагивался к спиртному.

– Может, он был картежником?

– Нет, в карты полковник играл редко и всегда ставил помалу.

– Что ж… А как насчет расточительной любовницы?

– Ну что вы, Холмс! – возмущенно вскричал я. – Он был очень порядочным человеком!

– Настоящий образец для подражания, – пробормотал Холмс. – Давайте в таком случае сосредоточимся на веточке мирта.

– Миссис Уорбертон считает, что веточка символизирует девичью любовь.

Холмс искренне рассмеялся:

– Что за романтические фантазии, старина?! Честно говоря, не ожидал, что вы, человек, так много повидавший в жизни, станете забивать себе голову подобным вздором. Красная роза означает страсть! Мирт – девичью любовь! Интересно, а что символизируют более скромные представители царства растений? Если следовать этой логике, получается, что морковь означает «корни моей страсти глубоки». Нет, мой дорогой друг, по мере расследования этого дела вы сами убедитесь, что появление веточки мирта имеет куда более прозаическое объяснение.

– И что же она означает?

Однако Холмс не пожелал отвечать на мой вопрос.

– Я хочу, чтобы вы сами поломали голову над разгадкой, которая, смею вас заверить, достаточно проста. Если вас не затруднит, зайдите ко мне завтра вечером. К тому времени я уже вернусь из Гилфорда и буду располагать куда более полными сведениями о клинике «Айви-хаус» и ее обитателях.

Поскольку жена моя уехала на несколько дней проведать родственницу^[458], мне было не с кем обсудить, что именно значила веточка мирта в полученном Гарольдом письме, и потому я ни на йоту не приблизился к разгадке к следующему вечеру, когда пришел навестить Холмса. Великий сыщик пребывал в приподнятом настроении.

– Присаживайтесь, Уотсон! – воскликнул он, восторженно потирая руки. – У меня есть для вас отличные новости!

– Насколько я понимаю, ваша поездка в Гилфорд увенчалась успехом? – спросил я, устраиваясь в кресло напротив друга.

– С помощью местного почтмейстера я быстро обнаружил клинику. Как оказалось, она располагается в деревеньке Лонг-Мелчет, в двух милях к северу от города. Выяснив это, я отправился на местный постоялый двор «Любитель крикета», где за скромной трапезой из хлеба, сыра и эля от души посудачил с его болтливым хозяином. Он-то мне и поведал о лечебнице «Айви-хаус» и тамошних обитателях, к которым проявляет самый живой интерес. Всего в клинике находятся на лечении около пятнадцати пациентов, часть которых живет при ней постоянно. А принадлежит она доктору Россу Кумбсу.

– Россу Кумбсу?! – пораженно воскликнул я.

– Вам знакома эта фамилия?

– Это один из лучших специалистов по нервным болезням в Англии. Некогда у него был кабинет на Харли-стрит. Из сказанного вами я могу заключить, что он отошел от дел. И неудивительно. Сейчас он, должно быть, достиг уже весьма преклонного возраста. Странно другое: принимая во внимание его известность, непонятно, зачем ему понадобилось открывать крошечную частную лечебницу в Суррее.

– Да что вы говорите, Уотсон! Занятно, очень занятно… Не исключено, что в процессе расследования нам удастся отыскать ответ и на этот вопрос. Что же касается наших дальнейших действий, я предлагаю вам следующий план. Вы – мой доктор, я – ваш пациент, который, к величайшему сожалению, страдает неким психическим расстройством, и потому вы направляете меня на лечение в клинику «Айви-хаус». Что скажете? Заболевание надо придумать не слишком серьезное, чтобы меня не посадили под замок в смирительной рубашке, как буйно помешанного. На мой взгляд, угнетенное состояние духа подойдет как нельзя лучше. Вы не находите?

– Нахожу, Холмс. Ваш выбор просто идеален, – сухо промолвил я, памятуя о глубокой апатии, которая порой нападала на моего друга и о которой он сейчас, находясь в приподнятом настроении, казалось, совершенно позабыл.

– В таком случае давайте немедля набросаем письмо доктору Россу Кумбсу. Нам надо поторопиться, письмо желательно отправить сегодня же.

Совместными усилиями мы сочинили послание, в котором я сообщал о своем пациенте Джеймсе Эскоте^[459], подверженном приступам черной меланхолии и нуждающемся в лечении от нее. Поскольку дело было срочным, я вызвался лично через два дня, четырнадцатого июля к полудню доставить мистера Эскота в клинику «Айви-хаус», о которой слышал только самые положительные отзывы. Не будет ли доктор Кумбс столь любезен подтвердить по телеграфу готовность принять моего пациента?

По совету Холмса в конце письма я выразил уверенность, что прогулки на свежем воздухе и физические упражнения помогут мистеру Эскоту быстро пойти на поправку.

– Эта приписка крайне важна, – пояснил сыщик. – Я должен иметь возможность спокойно ходить по клинике и ее окрестностям, не вызывая подозрений. Кстати, насколько я понимаю, вы свободны и готовы меня сопровождать? Один из коллег-врачей согласится вас подменить во время вашего отсутствия?^[460] Превосходно, старина, просто превосходно! Тогда нам лишь остается ждать весточки от доктора Росса Кумбса.

Взяв черновик письма домой, я переписал его на бланке с собственным именем и адресом и опустил в ящик. До вечерней выемки корреспонденции оставалась еще уйма времени.

На следующий день, получив от доктора Росса Кумбса телеграмму с согласием принять моего пациента, я поймал кэб и отправился на Бейкер-стрит сообщить хорошие новости Холмсу. В суматохе, вызванной обсуждением плана предстоящих действий, я забыл расспросить друга о том, что на самом деле означала веточка мирта.

II

На следующий день мы сели на поезд, отправлявшийся в 10.48 с вокзала Ватерлоо. Холмс взял с собой саквояж с вещами, которые ему могли пригодиться в клинике. У меня в кармане лежала медицинская карточка с историей болезни мнимого Джеймса Эскота, заполненная мною накануне вечером.

Прибыв в Гилфорд, мы сели в экипаж и, миновав Лонг-Мелчет, приблизительно милях в двух от деревни, по правую руку от нас увидели высокую кирпичную стену, верх которой был утыкан битым стеклом.

– За этой стеной начинается территория клиники, – пояснил Холмс. – А сейчас, Уотсон, обратите внимание на железные ворота. Мы их вот-вот проедем. Это боковой вход. Слева от ворот, примерно посередине кирпичной опорной стойки, имеется пролом. Я его обнаружил, когда осматривал стену в свой предыдущий визит. Поскольку поддерживать постоянную связь с вами мне будет весьма затруднительно, предлагаю следующее. Мне нужно некоторое время, чтобы освоиться в клинике. Через три дня приходите сюда и осмотрите пролом. Я постараюсь оставить там записку для вас.

Высокие ворота были сделаны из толстых железных прутьев с заостренными, выгнутыми наружу верхушками, чтобы никто через них не перелез. Не ограничась этой мерой предосторожности, на ворота навесили тяжелую цепь с большим замком.

Чуть далее располагался главный вход – двухстворчатые ворота, которые сторожил смотритель. Услышав грохот колес, он вышел из примыкавшей к стене будки, внимательно изучил наши бумаги и лишь затем пропустил нас внутрь.

От ворот гравиевая дорожка бежала между аккуратно подстриженными газонами, на которых кое-где росли одинокие деревья. По саду с печальным видом бродило несколько человек, насколько я понял – пациентов клиники. Кое-кто из больных сидел на деревянных скамейках, какие можно найти в любом городском парке. В это веселое солнечное июльское утро здесь царила атмосфера уныния, которую нагнетал весь облик клиники.

Лечебница представляла собой большое безобразное здание с четырьмя приземистыми башнями по углам, практически полностью увитое плющом, которому этот дом скорби и был обязан своим названием. Окна едва угадывались в густой массе темной листвы, отчего создавалось впечатление, будто дом смотрит на вас с недоверчивым прищуром.

Экипаж остановился у крыльца, мы вышли. Холмс тут же принял облик человека, страдающего жестокой меланхолией. Как я не раз упоминал прежде^[461], мой друг был великим мастером перевоплощения, хотя теперь ему и не понадобилось нацеплять на себя парик или приклеивать накладные усы. Низко понурив голову и придав лицу несчастное выражение, сыщик, шаркая ногами, медленно поднялся по ступенькам – олицетворение глубочайшей депрессии.

Я позвонил в дверь. Открывшая на звонок служанка провела нас через зал, отделанный панелями из темного дуба, в кабинет на первом этаже, окна которого выходили в сад перед домом. В кабинете нас уже ждал доктор Росс Кумбс. Встав из-за стола, он пожал нам руки.

Это был седовласый джентльмен с благородными чертами лица. Однако в манерах его угадывалась нервозность, показавшаяся мне странной для человека его положения.

Впрочем, главенствовала и, несомненно, заправляла всем в кабинете доктора Кумбса дама лет сорока пяти, с черными, едва тронутыми сединой волосами, собранными в шиньон, которую он представил нам как миссис Гермиону Роули, сестру-хозяйку клиники.

В молодости она, надо думать, была невероятной красавицей. Да и сейчас оставалась весьма привлекательной. Когда мы вошли, она воззрилась на нас огромными черными блестящими глазами. Ее взгляд был пристальным и словно пронзал насквозь, отчего создавалось впечатление, будто миссис Роули способна прочесть наши мысли. От этого взгляда мне стало не по себе.

Эту особу окружала аура такой мощи и власти, что рядом с ней все как будто бы становились меньше, ничтожнее.

Весьма тяготясь ее обществом, я изложил, не без запинок, историю болезни «мистера Джеймса Эскота», которую придумали мы с Холмсом, после чего передал медицинскую карточку своего «пациента» доктору Россу Кумбсу.

К этому моменту я уже сумел взять себя в руки и потому твердым, не терпящим возражений тоном в заключение произнес:

– Я должен настаивать на своем праве видеться с пациентом всякий раз, когда сочту это нужным. Весьма вероятно, может возникнуть необходимость обсудить с ним кое-какие срочные семейные дела.

Эту уловку Холмс придумал на тот случай, если ему откажут в любых свиданиях, как это случилось с полковником Уорбертоном.

– Не имею ничего против, доктор Уотсон, – согласился Росс.

На этом, собственно, мы и закончили. Оставалось лишь оплатить недельный курс лечения. Сумма была непомерной – двадцать пять гиней. Деньги я отдал Россу, а он, в свою очередь, вручил их миссис Роули. Встав из-за стола, она отперла дверь на противоположном конце кабинета одним из ключей, подвешенных к ее поясу на длинной цепочке, и удалилась в смежную комнату.

Прежде чем за ней закрылась дверь, мне мельком удалось оглядеть это соседнее помещение. Похоже, оно служило сразу и кабинетом и спальней. Я увидел у противоположной стены большой письменный стол, а также изножье кровати.

Через несколько мгновений сестра-хозяйка вернулась с распиской, которую доктор Росс Кумбс, подписав, передал мне.

Поскольку дело было сделано, мне оставалось только откланяться. Напоследок я попрощался с Холмсом. Оторвав взгляд от ковра, который он со скорбным видом изучал на протяжении всей моей беседы с Кумбсом, Холмс безвольно протянул мне ладонь для рукопожатия и посмотрел на меня так грустно, так жалобно, что мною овладело искреннее беспокойство за друга, которого я оставляю в столь безрадостном состоянии духа.

Только в экипаже, по дороге в Гилфорд, до меня неожиданно дошло, что печаль Холмса была наигранной, и, к вящему удивлению кучера, я громко рассмеялся, в очередной раз потрясенный актерским талантом друга.

Как мне и велел Холмс, спустя три дня я вернулся в Лонг-Мелчет. Попросив кучера остановиться на некотором отдалении от кирпичной ограды «Айви-хауса», я вылез из экипажа и пешком подошел к боковым воротам. Тут я немного помедлил, оглядываясь по сторонам, дабы убедиться, что за мной никто не наблюдает, и лишь затем наклонился и подобрал сложенный клочок бумаги, который Холмс оставил мне в проломе.

В записке говорилось следующее:

Достиг определенных успехов. Свяжитесь с д-ром Кумбсом и поставьте его визвестность, что должны завтра (во вторник) меня навестить. На ночь снимите себе комнату на местном постоялом дворе. Когда поедете на встречу со мной в «Айви-хаус», не забудьте захватить мой набор отмычек. Также возьмите потайной фонарь и кусок веревки покрепче. Все это Вам понадобится позже.

Ш. Х.

Зачем Холмсу понадобились отмычки, мне было понятно, но просьба приготовить фонарь и веревку меня несколько озадачила. Что он собирается делать? Пожав плечами, я решил, что все это, возможно, необходимо для спасения полковника Уорбертона.

Вопросы отпали на следующий день, когда я, выполняя поручение Холмса, вновь приехал в «Айви-хаус».

Мы с Холмсом гуляли по саду, предусмотрительно удалившись на изрядное расстояние от окон клиники, однако мой друг из предосторожности по-прежнему пребывал в образе Джеймса Эскота и потому шел понурившись, шаркая ногами.

– Вы привезли отмычки, Уотсон? – спросил он.

– Да, Холмс.

– Тогда постарайтесь как можно незаметней сунуть их мне в карман.

Выполнив просьбу, я промолвил:

– Я также привез потайной фонарь и веревку.

– Надеюсь, вы не притащили их с собой? – Резко вскинув голову, Холмс вперил в меня пристальный взгляд из-под нахмуренных бровей.

– Да нет же, – поспешил успокоить я. – Они у меня в саквояже, в номере на постоялом дворе. Но зачем вам понадобилась веревка? Вы собираетесь помочь Уорбертону бежать?

– Нет, мой дорогой Уотсон. Подобное предприятие было бы обречено на провал. Его посадили в одну из палат с зарешеченными окнами на верхнем этаже. Там держат тех, кто подвержен приступам буйства.

– Так, значит, он и вправду сошел с ума? – ахнул я, потрясенный мыслью о том, что мой старый армейский друг, быть может, действительно психически болен.

Холмс лишь пожал плечами:

– Мне сложно об этом судить. Я его не видел. Б́ольшую часть времени полковника держат в палате и выпускают погулять только в сопровождении двух служителей. Однако безумен он или нет, спасать его пока что нет смысла. Сперва нужно найти улики, объясняющие, на каком основании его фактически лишили свободы. Кстати, сделайте одолжение, не спрашивайте меня, о каких уликах идет речь. Мне самому не удалось пока до них добраться. Знаю лишь, что они существуют, причем держат их под замком. Именно поэтому мне и понадобились отмычки. Что же касается веревки… Она предназначается вовсе не для побега вашего армейского товарища. Веревка поможет вам проникнуть сюда, в «Айви-хаус».

– Проникнуть сюда, Холмс?

– Именно так, Уотсон. А теперь слушайте внимательно. Не исключено, что у меня не будет возможности повторить сказанное. Посетителей здесь не привечают, и доктор Росс Кумбс или сестра-хозяйка могут в любой момент отправить за мной служителей с наказом отвести меня обратно в клинику.

Следующие несколько минут Холмс излагал мне детали своего плана, а я с нарастающим волнением слушал друга.

– И запомните, Уотсон, – в заключение сказал он, – когда будете поднимать тревогу, позвоните в колокол два раза. Два, а не один! Это очень важно.

– Но почему, Холмс?

– Объясню позже, когда представится такая возможность. Надеюсь, вы понимаете, Уотсон, что нам предстоит нарушить закон? Вас это беспокоит?

– Нисколько. Ведь речь идет о помощи Уорбертону! – заверил я сыщика.

– Вы отчаянный малый! В таком случае, старина, жду вас здесь завтра, в два часа ночи, – промолвил Холмс, пожав мне на прощанье руку.

III

Тем вечером я счел, что раздеваться и укладываться в постель будет напрасной тратой времени, и потому, расположившись в кресле, задремал одетым в своем номере на постоялом дворе «Любитель крикета».

По прикидкам Холмса, у меня должно было уйти около часа на выполнение моей части плана. В час ночи я встал, накинул на плечо свернутую веревку и, сунув в карман фонарь, не обуваясь, тихо, на цыпочках, спустился по лестнице. Отодвинув засов на кухонной двери, я прокрался во двор. Там я натянул ботинки и двинулся к «Айви-хаусу». Мое сердце бешено колотилось в предвкушении предстоящего приключения.

Стояла тихая теплая ночь, и хотя она выдалась безлунной, на ясном небе ярко сверкали звезды, сияния которых вполне хватало, чтобы осветить мне путь. Я без труда отыскал тропинку, что тянулась вдоль поля и проходила неподалеку от владений доктора Кумбса, позволяя подобраться к клинике сзади.

Холмс пробыл в лечебнице всего три дня, но не терял времени даром и хорошенько изучил как саму больницу, так и ее окрестности. Обогнув кирпичную ограду и пройдя вдоль нее, я увидел яблоню – в точности такую, как мне описал великий сыщик. Одна из ее толстых ветвей нависала над кирпичной изгородью, верх которой щерился осколками битого стекла.

Мне понадобилось всего несколько секунд, чтобы накинуть на ветвь веревку, завязать беседочный узел и, упираясь ногами в кирпичную стену, взобраться наверх. С другой стороны ограды я увидел крышу навеса и, аккуратно опустившись на нее, спрыгнул на землю, после чего на несколько мгновений застыл, чтобы перевести дыхание и прийти в себя.

Впереди, чуть слева, на фоне темного ночного неба чернел громоздкий силуэт клиники, своими квадратными угловыми башенками напоминавшей средневековый замок. В окнах я не увидел ни единого огонька. Ни один звук не нарушал гнетущей тишины.

Несмотря на разлитые вокруг покой и безмолвие, я с прежней осторожностью подобрался к конюшням, располагавшимся позади лечебницы. Сориентироваться мне помогла стоявшая рядом с конюшней квадратная часовая башня. Прокравшись во двор, я разглядел в свете мерцающих звезд, что золотистые стрелки показывают без трех минут два часа. Я оказался в условленном месте несколько позднее, чем рассчитывал Холмс, однако выполнил почти всю часть предписанного мне плана. Оставался лишь последний, завершающий шаг.

С башни свешивалась пропущенная сквозь вбитые в стену скобы веревка, позволяющая подать сигнал тревоги. Холмс утверждал, что она привязана к языку отдельного колокола. Как и просил мой друг, я изо всех сил два раза дернул за веревку. Подождал несколько секунд и снова подал сигнал.

Где-то в темноте наверху надо мной раздался зычный перезвон, разорвавший тишину и покой ночи. Не дожидаясь произведенного им эффекта, я поспешил прочь со двора и, пробравшись вдоль стены, кинулся в сад перед клиникой, где и спрятался за деревом, которое накануне мне показал Холмс, заверив, что оно послужит для меня идеальным укрытием. Положение мое было очень выгодным: из-за дерева я мог спокойно наблюдать за лечебницей, оставаясь при этом незамеченным.

В некоторых окнах уже загорелся свет, и мне показалось, что издалека доносятся голоса перекрикивающихся людей, хотя не исключаю, что услышанное было лишь плодом моего разыгравшегося воображения.

Однако, когда раздался шорох отодвигающейся раздвижной рамы, я знал, что это не галлюцинация, и, оставив укрытие, со всех ног бросился к дому. У одного из раскрытых окон первого этажа уже ждал Холмс. Протянув руки, он помог мне вскарабкаться на подоконник и залезть внутрь.

– Прекрасная работа, Уотсон! – торжествующим голосом прошептал он. – Теперь давайте фонарь.

Вспышка спички показалась мне ослепительно яркой. Заметавшись, пламя постепенно успокоилось и превратилось в спокойный розовый язычок. В его свете я увидел высокую худую фигуру Холмса, в халате и тапочках, которая скользнула к столу в комнате миссис Роули, виденной мной мельком через дверной проем во время первого визита в клинику. В руках великий сыщик сжимал набор отмычек.

Пока я держал фонарь, Холмс без особых усилий открыл ящик письменного стола. Замок найденного внутри небольшого сейфа оказался куда менее уступчивым. Я услышал раздосадованное восклицание друга, который, нахмурившись, ковырялся в замочной скважине одной из маленьких отмычек.

Тут я уловил за дверью звук шагов. Раздался голос доктора Росса Кумбса, требовавший зажечь свет.

Однако это меня не особенно взволновало: я знал, что мой друг даст фору любому медвежатнику^[462]. Наконец неподатливый замок тихо щелкнул. Потянув на себя дверцу, Холмс вытащил из несгораемого ящика пачку каких-то бумаг, сунул ее в карман халата, быстро запер сейф и убрал обратно в стол, который также запер.

– Пора уходить, Уотсон, – бросил мне он и, погасив фонарь, двинулся к раскрытому окну, а я последовал за ним.

Когда я взобрался на подоконник, чтобы вылезти наружу, мой друг сказал мне на прощанье:

– Я очень надеюсь, что сегодня утром вы в точности исполните завершающую часть нашего плана. А теперь ступайте, дружище. Желаю вам удачи и доброй ночи.

Стоило мне только спрыгнуть на землю, как Холмс тут же опустил раму, задвинул защелку и задернул занавески. Однако между занавесок осталась маленькая щелочка, и, должен признаться, вместо того чтобы немедленно пуститься наутек, я, не в силах побороть соблазн, приник к окну, желая убедиться, что моему другу удастся благополучно скрыться. У меня во рту все пересохло от волнения: я очень боялся, что Холмса схватят.

Мой друг действовал с присущим ему хладнокровием. Сохраняя невозмутимость, он подошел к двери, приоткрыл ее на несколько дюймов, так что сквозь щель стал виден залитый светом зал. Застыв, сыщик несколько секунд напряженно вслушивался, а потом, беззвучно выскользнув из комнаты, аккуратно закрыл за собой дверь.

Едва Холмс скрылся из виду, я двинулся к ограде и добрался до постоялого двора той же дорогой. Затворившись в номере, разделся и со вздохом облегчения лег на кровать. Однако, несмотря на усталость, одолевшую меня после ночного приключения, заснуть мне никак не удавалось. Мысли мои то и дело возвращались к грядущим событиям, которые, как я искренне надеялся, помогут нам разгадать тайну безумия Гарольда Уорбертона.

IV

По сравнению с ночным заданием следующее поручение Холмса, которое мне предстояло выполнить утром, было достаточно простым.

Сразу после завтрака я нанял у хозяина постоялого двора двуколку и отправился в Гилфорд, где мне надлежало встретиться с инспектором Дэвидсоном, представителем полиции графства Суррей.

Судя по отзыву Холмса, инспектор был человеком умным и энергичным. С первых же минут встречи с ним я понял, что мой друг нисколько не ошибался. Когда меня привели в кабинет Дэвидсона и мы скрепили знакомство рукопожатием, я сразу обратил внимание на обеспокоенное выражение его лица. Холмс во время своей предыдущей поездки предупредил инспектора о моем визите, но, насколько я понял, Дэвидсон, подобно мне, ровным счетом ничего не знал о том, что происходит в клинике.

– Мистер Холмс заверил меня, что люди, заправляющие всем в «Айви-хаусе», повинны в тяжких преступлениях. Но каких именно – не уточнил, – развел руками Дэвидсон. – Если бы ко мне явился не он, а какой-нибудь другой человек, думаю, я бы и слушать его не стал. Однако мне хорошо известен метод мистера Холмса, которым я искренне восхищаюсь, и потому я готов выполнить его просьбу и отправиться с вами в «Айви-хаус». Впрочем, не буду отрицать, что чувствовал бы себя гораздо спокойнее, если бы доподлинно знал, какие доказательства отыскал мистер Холмс и в каких преступлениях он подозревает владельца лечебницы.

– Боюсь, мне известно не больше вашего, – испытывая неловкость, признался я. – Мистер Холмс не счел нужным посвятить меня в детали, лишь подчеркнув важность дела.

– В таком случае нам лучше прямо сейчас отправиться в путь, – объявил Дэвидсон, к моему огромному облегчению, ибо я уже начал всерьез опасаться, как бы он, чего доброго, не передумал нам помогать.

Хотя в помощи инспектор мне не отказал, всю дорогу до «Айви-хауса» он донимал меня расспросами, и мне потребовались поистине титанические усилия, чтобы скрыть от него наши с Холмсом противоправные действия.

Дэвидсон прервал свой допрос с пристрастием, только когда мы подъехали к клинике, по крыльцу которой с удрученным видом бродил Холмс, все еще в образе Джеймса Эскота. Однако стоило нашей двуколке остановиться, как мой друг тут же сбросил личину и, расправив плечи, кинулся нам навстречу.

– Так вот, мистер Холмс, что касается доказательств… – начал инспектор Дэвидсон, но Холмс не дал ему договорить.

Подгоняя нас, словно пастушья собака непослушных овец, он устремился вверх по лестнице в клинику. Путь нам заступила ошарашенная служанка, но Холмс, решительно ее отодвинув, пересек зал, без лишних церемоний настежь распахнул дверь кабинета доктора Кумбса и быстрым шагом вошел внутрь.

Сидевший за столом врач вскочил при нашем неожиданном появлении. На его измученном лице проступил испуг и, как ни странно, облегчение.

Однако первой с нами заговорила миссис Роули. Она стояла рядом с доктором Кумбсом и, склонившись над столом, что-то ему показывала в раскрытом журнале бухгалтерского учета. Когда мы ворвались в кабинет, она выпрямилась и, словно василиск, вперила в нас пристальный взгляд черных сверкающих глаз.

– Что это значит? По какому праву вы врываетесь сюда? – возмущенно спросила она.

Гнев сестры-хозяйки был столь велик, что инспектор Дэвидсон съежился, словно бы став меньше ростом, и даже я, которому доводилось видеть эту матрону, усомнился в разумности действий Холмса. Не рано ли мы решились пойти на открытую стычку?

Впрочем, Холмса, судя по всему, совершенно не терзали сомнения подобного рода. С торжествующим видом он выхватил из кармана пачку бумаг, которую мы за несколько часов до этого похитили из стола сестры-хозяйки.

– Насколько я понимаю, это принадлежит вам, миссис Роули? – полюбопытствовал он. – Или вы предпочитаете, чтобы вас называли по фамилии одного из мужей? Как вас лучше именовать – миссис Синклер или миссис Уорбертон?

Потрясение, испытанное мной, когда я услышал последнюю фамилию, не шло ни в какое сравнение с тем эффектом, который слова Холмса произвели на женщину. Она как тигрица бросилась на моего друга и, вне всякого сомнения, располосовала бы ногтями лицо великого сыщика, не схвати он эту фурию за запястья. Резким движением Холмс заставил ее сесть на стул, и миссис Роули вжалась в спинку, оскалившись и сверкая глазами. Куда только делись ее величавое достоинство и холодная любезность?

Во время борьбы гребенка, скреплявшая аккуратный шиньон, вылетела, и теперь вернувшие себе свободу буйные кудри ниспадали ей на лицо, отчего она напоминала горгону Медузу, какой ту изображают в школьных учебниках, змееволосое чудовище греческих мифов, чей губительный взор обращал в камень даже самых отчаянных смельчаков. При взгляде на миссис Роули я почувствовал знакомый холодок страха, который испытал в детстве, когда перевернул страницу книги и впервые увидел жуткий рисунок.

Доктор Росс Кумбс тяжело опустился в кресло и со стоном закрыл лицо руками, а инспектор Дэвидсон, попятившись, сделал несколько шагов назад, словно желая оказаться как можно дальше от благообразной дамы, которая вдруг превратилась в дикое, неуправляемое создание, истошно вопившее, пытавшееся вырваться из рук Холмса и обвинявшее сыщика в том, что он вор и лжец.

Из всех присутствующих один лишь Холмс хранил невозмутимость. Не ослабляя хватки, он наклонился к беснующейся фурии так, что его лицо оказалось вровень с искаженной яростью физиономией, и тихим, спокойным голосом произнес:

– Настоятельно советую вам, мадам, взять себя в руки. Или я попрошу инспектора надеть на вас наручники и вывести вон. Вы ведь не хотите опозориться, представ перед служителями клиники в таком виде?

Затрудняюсь сказать, чт́о заставило миссис Роули утихомириться – угроза Холмса или его холодная вежливость. Постепенно крики ее стихли. Умолкнув, она запрокинула голову и устало прикрыла глаза, признавая свое поражение.

– Ну а теперь я вручаю это вам. – Холмс повернулся к инспектору Дэвидсону, протянув ему связку бумаг. – Берите, почитаете на досуге. Здесь хватит доказательств, чтобы выдвинуть против миссис Роули обвинения в шантаже, вымогательстве и двоемужии. Что же касается участия доктора Росса Кумбса во всех этих недостойных делах, то пусть власти сами определяют меру его вины. После изучения бумаг я пришел к выводу, что он в равной степени был и жертвой, и соучастником преступления.

Услышав собственное имя, доктор Кумбс поднял голову и впервые за все это время заговорил, обращаясь к моему другу, причем с каждым сказанным словом голос врача звучал все более и более уверенно:

– Не знаю, кто вы, сэр, но уж явно не мистер Джеймс Эскот, страдающий от меланхолии. Впрочем, кем бы вы ни были, я благодарен вам за то, что вы положили конец череде преступлений, заставивших безвинно страдать стольких людей. Что же касается меня, то я готов признать себя виновным по всем выдвинутым против меня обвинениям и приложу все усилия, чтобы убедить миссис Роули последовать моему примеру. – Тут он прервался и бросил на женщину взгляд, в котором удивительным образом сочетались жалость и осуждение. Снова воззрившись на Холмса, он продолжил: – Я также выражаю полнейшую готовность сотрудничать со следствием и снабдить его любыми дополнительными сведениями, прежде чем дело будет передано на рассмотрение в суд. Если вам понадобится моя помощь, стоит только о ней попросить.

– Спасибо, доктор Кумбс, – с серьезным видом промолвил Холмс и в знак признательности чуть поклонился. – Я хочу, чтобы немедля послали за моим клиентом, полковником Уорбертоном. Его следует незамедлительно освободить отсюда. Кстати сказать, меня зовут Шерлок Холмс и я здесь как раз представляю интересы полковника.

Судя по выражению лица Росса, ему была известна фамилия моего друга, однако доктор ничего не сказал. Вместо этого он встал и, подойдя к камину, позвонил в колокольчик, вызывая служительницу.

Когда она пришла, Кумбс тихим голосом отдал ей распоряжения сквозь приоткрытую дверь, после чего, вернувшись к столу, закрыл гроссбух, который изучал с миссис Роули, когда мы ворвались в кабинет, и протянул его инспектору Дэвидсону.

– Вне всякого сомнения, вы пожелаете изучить финансовую отчетность клиники. Всё здесь, в том числе и выплаты, как законные, так и незаконные, сделанные так называемыми пациентами, вроде полковника Уорбертона, которые, увы не без моего участия, были насильно помещены в клинику.

Я более не мог сдерживаться. Волнения прошлой ночью, недосып и обилие неожиданных событий, которые еще толком не уложились в моем сознании, привели к тому, что я почувствовал себя окончательно сбитым с толку.

– Но зачем, доктор Кумбс? – вскричал я. – Ведь вы когда-то были одним из ведущих специалистов по нервным болезням! Что сделало вас соучастником этих жутких преступлений? Как такое вообще стало возможным?

– Спросите даму, сидящую вон на том стуле, – тихо ответил знаменитый врач. – От нее вы получите исчерпывающие объяснения.

Однако миссис Роули не проронила ни слова. Отвернувшись от нас, она прижала к губам платочек.

– Ну что ж, – после продолжительного молчания промолвил доктор Росс, – похоже, мне все-таки придется объясниться. История, которую я собираюсь поведать, джентльмены, донельзя постыдна, и я открою вам ее с большим прискорбием. Изложу лишь факты. Они таковы. В те времена, когда я еще владел кабинетом на Харли-стрит, миссис Роули нанялась ко мне экономкой. Она показалась мне толковой, рассудительной и в высшей степени благонадежной особой. Последнее качество представлялось мне особенно важным в силу того, что вскоре после ее поступления ко мне на службу я неосмотрительно увлекся одной своей пациенткой. Та была замужем, и огласка погубила бы нас обоих.

Спешу уточнить, что отношения эти были достаточно невинными и ограничивались перепиской и редкими свиданиями у меня в кабинете в неприемные часы, когда бедная женщина делилась со мной своими бедами и тревогами. Она была несчастлива в браке. Муж ее, совершеннейшая скотина, отличался особой жестокостью и подлостью, хоть и занимал весьма почтенное положение в обществе. К моменту нашего знакомства я уже много лет был вдовцом. Нас сблизили одиночество, взаимное уважение и симпатия, которую мы испытывали друг к другу. Вот, собственно, и всё.

Однако же поведение наше было в высшей степени безрассудным, поскольку в обществе его могли истолковать самым превратным образом. Огласка грозила этой даме бесчестьем бракоразводного процесса, в результате которого у нее наверняка отняли бы детей. Я рисковал лишиться лицензии за нарушение профессиональной этики.

Я полагал, что могу безоговорочно доверять миссис Роули. Только когда я заикнулся о продаже практики, уходе на покой и переезде за город, моя экономка показала свое истинное лицо. Она пригрозила мне, что в случае несогласия с ее планом предаст огласке мои отношения с той леди, которые, надо сказать, к тому времени уже сошли на нет, поскольку моя бывшая пациентка уехала с семьей из Лондона.

Миссис Роули заявила, что сняла копии с писем, которые писала мне та леди и которые я столь неосмотрительно хранил у себя в столе в память о наших отношениях. Кроме того, миссис Роули всякий раз записывала даты наших тайных свиданий и содержание бесед, которые, как оказалось, подслушивала, укрывшись в соседней комнате. Она намеревалась сообщить все эти сведения супругу той леди, если я не соглашусь на выставленные мне условия.

– Но чего вам было бояться после ухода от дел? – удивился великий сыщик.

– С профессиональной точки зрения бояться мне, мистер Холмс, действительно было нечего, однако не забывайте, что мое доброе имя, равно как и репутация той леди, по-прежнему находились под угрозой.

– И какие именно условия выдвинула миссис Роули? Насколько я понимаю, они были некоторым образом связаны с вашим решением открыть эту клинику?

– Совершенно верно. Миссис Роули заявила, что больше не собирается находиться у меня в услужении. Она потребовала продать кабинет на Харли-стрит, а на вырученные деньги купить это поместье и устроить здесь частную лечебницу. Поскольку она имела определенный опыт работы с больными, то заявила, что станет здесь сестрой-хозяйкой. Нам предстояло сделаться равноправными партнерами, но при этом контроль над средствами и клиникой должен был находиться в ее руках.

– То есть, по сути дела, распоряжалась здесь она одна? – уточнил Холмс.

Вместо ответа доктор Кумбс понуро кивнул.

– Когда именно миссис Роули предложила помещать в клинику пациентов, подобных полковнику Уорбертону? Насколько я понимаю, это было ее идея? – спросил мой друг.

– Да, мистер Холмс. И, к моему безграничному стыду, я вынужден признать, что не нашел в себе сил дать ей достойный отпор, когда она предложила мне пойти на эту низость. Я не знал обо всех деталях ее плана, и это единственное, что я могу сказать в свое оправдание. Примерно через два месяца после начала работы клиники миссис Роули заявила, что у нас пустует несколько палат, а у нее есть на примете один бывший пациент, с которым она состоит в переписке и которому несколько недель в нашей лечебнице, несомненно, пошли бы на пользу. Я не стану называть его фамилии, хотя вы найдете ее в книге счетов и личных бумагах миссис Роули. Вскоре после приезда этого человека мне стало очевидно, что он совершенно здоров и прибыл в клинику по принуждению, являясь жертвой шантажа и вымогательства. Плата, которую вносили за лечение он и другие несчастные, была куда выше, чем у обычных пациентов. На протяжении последующих двух лет через мою лечебницу прошло немало таких мужчин и женщин.

– Не думаю, что миссис Роули двигала лишь жажда наживы, – мягко проговорил Холмс, искоса взглянув на женщину, которая сидела неподвижно с каменным лицом и смотрела прямо перед собой. – Доктор Кумбс, вам когда-нибудь доводилось наблюдать за кошкой, играющей с мышью? Если да, то вы наверняка замечали, как кошка наслаждается мучениями своей добычи. Сперва она отпускает ее на свободу, а потом снова хватает лапами и подбрасывает в воздух. Деньги играли не последнюю роль, но главным было иное! Игра! Наслаждение страданием жертв! Вот что ее восторгало! Вот что доставляло ей наслаждение!

В этот момент дверь отворилась и в кабинет вошел полковник Уорбертон – живое воплощение тех страданий, которые миссис Роули причиняла своим жертвам.

Я никогда прежде не мог и вообразить, что человек способен столь сильно измениться. Высокий, статный, бурлящий энергией мужчина превратился в жалкую развалину, бледное подобие себя самого. Полковник в нерешительности замер на пороге, неуверенно поглядывая на саквояж, который сжимал в руках.

– Мой добрый друг! – вскричал я, кинувшись ему навстречу с надеждой, что мне удалось скрыть потрясение, которое я испытал при виде произошедшей с ним перемены.

Когда мы пожали друг другу руки, я с облегчением увидел, как на осунувшемся, изможденном лице моего давнего друга проступила улыбка.

– Уотсон! Как же я рад вас видеть после долгих лет разлуки! – воскликнул он, но тут же резко переменился в лице и мертвой хваткой вцепился мне в руку. – Во имя всего святого, неужели вы тоже попали в сети этой гадкой женщины?

– Нет-нет, что вы! – поспешил успокоить я. – Как раз наоборот. Я приехал сюда, чтобы вас освободить. Преступления миссис Роули раскрыты, и вы, старина, теперь свободны!

Посчитав неуместными долгие объяснения, я представил Уорбертона инспектору Дэвидсону и Холмсу, а затем вкратце рассказал, как мы оказались в «Айви-хаусе».

Вскоре мы с Холмсом и Гарольдом Уорбертоном отбыли в Гилфорд, оставив в клинике инспектора, приступившего к допросу миссис Роули и доктора Росса, против которых полицейский выдвинул целый ряд обвинений. Кумбс уже частично признал свою вину, равно как и вину миссис Роули.

Только когда мы устроились в уютном купе первого класса и поезд, набирая скорость, помчал нас в Лондон, полковник выразил готовность поведать нам, как пал жертвой шантажа миссис Роули.

Будучи не только другом Гарольда, но еще и врачом, я вздохнул с облегчением, увидев, что мой армейский товарищ уже немного пришел в себя после ужасного испытания и держится несколько более уверенно.

По признанию Уорбертона, он свел знакомство с миссис Роули в бытность младшим офицером. В те времена его часть стояла в Олдершоте^[463]. Отец Уорбертона заболел воспалением легких, и Гарольду разрешили отлучаться из полка, чтобы навещать больного. При таких вот обстоятельствах он и познакомился с миссис Роули, которую по настоянию семейного врача наняли сиделкой к его отцу. В те времена она представлялась всем как мисс Хардинг.

– Вынужден признаться, – промолвил Уорбертон, уныло посмотрев в нашу сторону, – я сразу подпал под ее чары. Насколько понимаю, так и было задумано. Противостоять им оказалось выше моих сил: я волновался за отца, был молод и неопытен в сердечных делах. Ничего другого в свою защиту сказать не могу. Мисс Хардинг обладала неземной красотой, хотя и была старше меня. Она показалась мне чуткой и добросердечной. В ту неделю, что я провел в отчем доме, между мной и мисс Хардинг вспыхнул бурный роман. После возвращения в Олдершот я продолжал обмениваться с ней письмами. Через несколько недель мой отец скончался, и мне вновь дали отпуск, чтобы я смог его похоронить и разобраться с финансовыми делами. Тем временем пламя страсти, пылавшее во мне, несколько поугасло, и я счел за лучшее порвать с мисс Хардинг, решив, что наши отношения ни к чему хорошему не приведут.

Когда я заговорил с ней об этом, она пришла в дикую ярость. Она заявила, что я скомпрометировал ее, опорочил ее имя. Если я немедленно не соглашусь жениться на ней, она напишет моему командиру, добьется с ним встречи и покажет письма, которые я ей присылал.

Я прекрасно понимал, что скандал поставит крест на моей армейской карьере. Мне оставалось лишь согласиться. Немного погодя мы без лишнего шума поженились в Лондоне. На венчании не было никого, за исключением двух пожилых прихожан, которые согласились стать свидетелями.

По взаимному согласию мы сохранили наш брак в тайне и сразу же после венчания расстались. Я вернулся в полк, а она – в свою квартиру в Стритэме, куда я обязался ежемесячно перечислять ей содержание. Больше я ее никогда не видел. Примерно через год я получил письмо от ее юриста, в котором тот просил переводить ей деньги через него.

– Нисколько не сомневаюсь, что с течением времени сумма ежемесячных выплат все росла и росла, но вы неизменно перечисляли деньги, даже после перевода в Индию. Я прав? – поинтересовался Холмс. – Действуя через юриста, ваша так называемая жена, мисс Хардинг, легко могла скрывать от вас свое местонахождение на тот случай, если бы вы вдруг решили ее разыскивать, но при этом ей не составляло никакого труда следить за вами.

– «Так называемая жена»? – вскинулся Гарольд.

– Ну разумеется, – невозмутимо ответил Холмс и, вытащив из кармана маленькую записную книжку, принялся ее листать. – Перебирая документы, добытые из стола миссис Роули, я натолкнулся на несколько свидетельств о браке и переписал себе даты. Насколько я понимаю, вы обвенчались двадцать пятого ноября тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года? Что ж, к тому моменту эта особа уже имела двух мужей. В первый раз она вступила в законный брак с мистером Рэндольфом Фейрбразером, а во второй – с мистером Джеймсом Тиркеттлом, став, таким образом, двоемужницей. Оба этих джентльмена через разных адвокатов пересылали ей содержание и, не сомневаюсь, точно так же как и вы, имели серьезные основания скрывать свой брак с этой женщиной. Имелись у нее и другие супруги – всего их было пятеро, – но имена этих людей не относятся к делу.

– В таком случае я свободный человек! – ахнул Уорбертон.

– И ваш нынешний брак с юридической точки зрения является абсолютно законным, – добавил Холмс.

Тут мой армейский товарищ, не в состоянии долее сдерживать переполнявшие его чувства, столь сильные, что он не мог их выразить словами, вскочил и молча пожал нам с Холмсом руки.

V

– Вынужден признать, что миссис Роули с большим умом выбирала себе жертвы, – промолвил Холмс, и в его голосе послышалось невольное восхищение, хотя худое лицо великого сыщика выражало крайнюю брезгливость.

Вернувшись в Лондон, мы возле вокзала Ватерлоо усадили Гарольда Уорбертона в кэб, на котором он отправился домой, в Хэмпстед, после чего взяли экипаж до Бейкер-стрит.

– Разумеется, она достойна осуждения, – продолжил мой друг. – Я считаю шантаж одним из самых подлых преступлений^[464]. Шантажист доставляет жертве невероятные душевные муки, сравнимые с самой изощренной пыткой. Как только я услышал от вас историю Уорбертона, мне сразу стало очевидно, что его шантажируют.

– Неужели, Холмс? Эта мысль даже не приходила мне в голову.

– Ну как же, старина?! Признаков того, что ваш армейский товарищ пал жертвой шантажа, было предостаточно. Довольно вспомнить хотя бы его старания сохранить в секрете заключенный в Индии брак и стойкое нежелание возвращаться на родину. Отсутствие у него денег после выхода в отставку также наводило на мысль, что он регулярно выплачивает кому-то внушительные суммы. Вы сами сказали, что Гарольд не пил, практически не играл в азартные игры и не тратил денег на женщин. Ну просто образец для подражания. При таком образе жизни он, будучи полковником, должен был к моменту выхода в отставку скопить приличное состояние.

Я укрепился в своих подозрениях после того, как стал наводить справки о клинике «Айви-хаус». По сути дела, вы сами озвучили вопрос, вызывавший недоумение и у меня. Ну скажите на милость, зачем доктору Россу Кумбсу, знаменитому, заслуженному врачу с обширной практикой, понадобилось открывать эту лечебницу? Ведь он, точно так же как и Уорбертон, отойдя от дел, мог существовать вполне безбедно. Зачем ему, человеку обеспеченному, все эти хлопоты? Мне представлялось наиболее вероятным, что доктор тоже стал жертвой шантажа.

При первом же знакомстве с миссис Роули, я сразу понял, что деньги вымогает именно она. Об этом говорило все: и ее поведение с доктором Кумбсом, и то, что она распоряжалась деньгами и принимала решения.

Как вы, наверное, помните, деньги, уплаченные вами за мой курс лечения, она унесла в соседнюю комнату, служившую ей одновременно кабинетом и спальней. Это показалось мне странным. Наверху полно комнат, зачем ей понадобилось устраивать спальню на первом этаже? Не для того ли, чтобы денно и нощно охранять нечто важное, такое, что способно стать доказательством ее вины, уличить в преступлениях? Я счел, что, скорее всего, улики эти хранятся в столе, замеченном мной в дверном проеме.

Все три дня, проведенных в лечебнице, я следил за миссис Роули. Свой кабинет-спальню она всегда держала запертым. Туда никому не разрешалось заходить, за исключением служанки, делавшей уборку, но в этих случаях миссис Роули неусыпно следила за ней.

Таким образом, мои подозрения подтвердились. Однако по-прежнему оставался открытым вопрос, как добраться до стола в кабинете, оставшись незамеченным. Тогда-то я и придумал план с вашим участием.

– Но зачем вы попросили позвонить в колокол дважды? – поинтересовался я. – Вы специально это подчеркнули, но в тот раз не успели объяснить, почему это так важно.

– Дело в том, Уотсон, что один удар колокола означал пожарную тревогу, а я не хотел, чтобы миссис Роули подумала, будто клиника объята пламенем. Решив, что начался пожар, она бы первым делом кинулась спасать бумаги, как это некогда проделала одна наша общая знакомая^[465]. Подобное развитие событий в мои планы не входило. Двойной удар колокола просто означал любую другую тревогу, достаточно серьезную, чтобы переполошить всех. Между прочим, листок с правилами поведения в случае тревоги вывешен на всеобщее обозрение в холле, и я внимательно его изучил. Ночью я спустился по служебной лестнице и спрятался в зале. Как только миссис Роули, доктор Кумбс и служители выбежали на улицу, чтобы выяснить причину тревоги, я отпер кабинет, открыл окно и помог вам забраться внутрь.

– Но почему, когда выяснилось, что тревога ложная, никто ничего не заподозрил?

– Ну отчего же… Миссис Роули почувствовала неладное, но, убедившись, что ее кабинет по-прежнему заперт, она, скорее всего, решила, что в сад забрался какой-нибудь паренек из соседней деревни, который позвонил в колокол из озорства. Мне очень повезло, что миссис Роули на следующее утро не понадобилось открывать сейф, ведь тогда она бы обнаружила пропажу.

После того как вы скрылись, я по той же служебной лестнице вернулся к себе в палату и вплоть до рассвета разбирал бумаги миссис Роули, выписывая из них все самое важное. Документы неопровержимо доказывали, что наша подопечная не только двоемужница, но и шантажистка с многолетним стажем. В бытность сиделкой она успела поработать во многих богатых семьях и узнала немало такого, что люди предпочитают держать в секрете. Угрожая предать эти тайны огласке, она начала вымогать деньги. Кроме того, в молодости она отличалась удивительной красотой и в полной мере пользовалась этим преимуществом, увлекая мужчин в брачную ловушку. Очень часто ее добычей становились родственники пациентов, которых она опекала, как это случилось с вашим армейским товарищем. Заманив несчастного в свои сети, она заставляла потом ее содержать.

Шли годы, красота увяла, и тогда она придумала новый план. Прибегнув к помощи доктора Росса Кумбса, она продолжила выжимать деньги из оказавшихся в ее власти бедолаг. Всякий раз, когда ей требовалась звонкая монета или возникало желание насладиться чужими страданиями, она вынуждала своих «клиентов» обращаться в клинику с просьбой о врачебной помощи, за которую они платили внушительную сумму. Так она упивалась своей властью и вдобавок получала неплохой доход. Надо признаться, задумка блестящая. Внешне все находится в рамках закона. Кроме того, не забывайте, что официально владельцем клиники является почтенный доктор Росс Кумбс. О каких подозрениях может идти речь?

По моим оценкам, за долгие годы миссис Роули смогла накопить целое состояние, более пятидесяти тысяч фунтов. Вне всякого сомнения, во время судебных слушаний мы узнаем много новых подробностей.

Как выяснилось через несколько месяцев после начала суда, Холмс был абсолютно прав в своих оценках размеров добычи преступницы, просчитавшись всего на несколько сотен фунтов.

В ходе судебных слушаний доктор Росс Кумбс сдержал слово и полностью признал свою вину. Его примеру последовала миссис Роули. Учитывая количество и неопровержимость улик, у нее просто не оставалось другого выхода.

В суд нас с Холмсом так и не вызвали. Поскольку оба обвиняемых признали свою вину, давать показания нам не пришлось, и наше участие в расследовании дела осталось тайной. По той же причине, к моему величайшему облегчению, не стали беспокоить ни полковника Уорбертона, ни кого бы то ни было еще из числа жертв миссис Роули. Суд ограничился перечислением фамилий пострадавших.

Миссис Роули и доктора Росса Кумбса приговорили к тюремному заключению: ей дали десять лет, ему – меньше, приняв во внимания смягчающие обстоятельства.

Насколько мне известно, после освобождения из тюрьмы доктор Росс поселился в небольшом домике в графстве Кент, где скончался в безвестности через несколько лет. Что же касается Гарольда Уорбертона, то я продолжаю с ним дружить. Уорбертоны – частые гости в нашем доме, а мы с женой нередко ужинаем у них в Хэмпстеде.

Осталась одна небольшая загадка, о которой я в суматохе расследования успел позабыть.

Ответ на нее я получил однажды вечером, еще до того как завершились судебные слушания по этому делу.

Заглянув в гости к Холмсу, чтобы полистать газеты, с содержанием которых мне не хотелось знакомить жену, я между делом спросил:

– Скажите, старина, а что значила та присланная Уорбертону веточка мирта?

– Ну как же, дружище? Ответ прямо перед вами. Пробегите глазами статью, ту самую, где приводятся имена, под которыми миссис Роули выходила замуж. Мисс Роза Баннистер. Мисс Лилия Флетчер. Мне продолжать? Или вы уже смекнули, в чем тут дело? Вызывая очередного мужа на лечение в клинику, миссис Роули посылала с письмом цветок, название которого перекликается с тем ее давним именем, чтобы бедняга сразу понял, с кем имеет дело. Вы не находите, что есть некая ирония в посылке шантажируемому супругу веточки мирта, символизирующей девичью любовь?^[466]

Ох уж этот язык цветов, Уотсон! Не сомневаюсь, что для жертв мисс Роули ее письма были приветом из преисподней. Я склонен согласиться со старым распутником Фальстафом, называвшим женщин «воплощениями дьявола»^[467]. Когда они преступают закон, ни один мужчина не сравнится с ними в хитрости и подлости.

Трагическое происшествие с Аддлтоном

I

В своем очерке, озаглавленном «Пенсне в золотой оправе», я уже упоминал, что очень богатым на события выдался 1894 год, когда мы с моим другом Шерлоком Холмсом раскрыли столько дел, что отчеты о них заняли три пухлых тома. Перечитывая свои записи, я всякий раз ломал голову, какие из них отобрать для печати. Принять решение было очень непросто, поскольку каждый рассказ обладал известными достоинствами. После долгих колебаний я, по настоянию Холмса, решил воздержаться от публикации обстоятельств трагедии, случившейся с Аддлтоном.

Должен признаться, просьба Холмса сохранить их в тайне меня весьма опечалила, поскольку история эта, весьма необычная, проливает свет на темные стороны человеческой натуры. Тем не менее, считая себя обязанным принять во внимание мнение друга, я помещаю данный текст в папку с теми моими отчетами, которые никогда не будут опубликованы.

Если мне не изменяет память, началась вся эта история в середине ноября^[468] с появления в нашей гостиной на Бейкер-стрит мисс Роуз Аддлтон, миловидной хрупкой особы, чуть старше двадцати лет, одетой в синее и сжимавшей руках кожаный саквояж, вид которого совершенно не вязался с ее изящным, элегантным обликом.

– Надеюсь, мистер Холмс, вы простите меня за столь неожиданный визит без предварительной договоренности или уведомительного письма, – представившись, промолвила она с чарующей прямолинейностью. – Увы, дело не терпит отлагательств. Мы в Лондоне совсем ненадолго, и потому я тотчас явилась к вам в надежде, что вы меня сразу же примете и поможете советом.

– «Мы»? – вопросительно изогнул бровь Холмс, после того как самым радушным образом предложил девушке присесть. Достоинство, с которым держалась эта юная особа, и ее порывистость тронули великого сыщика не меньше, чем меня.

– Я говорю о себе и своих родителях. Я пришла к вам по просьбе матери. Мы с ней очень переживаем за моего отца, профессора Генри Аддлтона.

– Не профессора ли Аддлтона из оксфордского колледжа Крайстчёрч вы имеете в виду?

– Совершенно верно. Вы с ним знакомы?

– Я прочел его монографию «Древнебританские памятники и погребения» сразу же после публикации в тысяча восемьсот восемьдесят втором году. Пожалуй, это самое серьезное и исчерпывающее исследование данной темы из всех, что попадали мне в руки. Насколько я понял из сказанного, вы отправились ко мне без ведома вашего отца?

– Да, мистер Холмс. Более того, я нисколько не сомневаюсь, что он пришел бы в ярость, если бы узнал, что я обсуждаю с вами его дела. Должна сказать, что мы приехали в Лондон из Оксфорда только сегодня утром и остановились в гостинице «Бентли»^[469]. Родители собрались посетить Британский музей. Я же, сославшись на сильную мигрень, осталась в гостинице, чтобы, пользуясь их отсутствием, встретиться с вами. Завтра утром мы с матерью уезжаем к родственникам в Кент, а отец отправится на неделю в Корнуолл. Собственно, мой визит к вам связан с его предстоящей поездкой.

– Полагаю, – протянул Холмс, откинувшись на спинку кресла и смерив нашу гостью внимательным взглядом, – будет лучше, если вы всё расскажете подробно, по порядку и с самого начала.

– К сожалению, боюсь, мы с матерью не знаем всего, – промолвила мисс Аддлтон, – но я с радостью поведаю вам то, что нам известно.

Около десяти дней назад отец получил письмо от некоего мистера Монтегю Уэбба из Тинтагеля, что в графстве Корнуолл. В письме, которое отец прочитал вслух нам с матерью, мистер Уэбб представилсяархеологом-любителем, изучающим доисторические памятники в Бодмин-Муре, и сообщил, что хочет написать о них монографию для местного исторического общества.

В ходе своих изысканий он обнаружил неподалеку от заброшенной шахты Уил-Агнес доселе неизвестный науке древнебританский курган. По всей вероятности, проливные дожди, шедшие несколько дней кряду, частично размыли могильный холм, обнажив погребение с цистой^[470]. Мистер Уэбб, ни слова никому не сказав о своем открытии, вернулся к кургану на следующий день и, удалив остатки земли, полностью раскопал погребальную камеру. Сняв каменные плиты, он обнаружил внутри ее следы человеческих останков, гончарные изделия и другие предметы, которые похоронили вместе с усопшим.

Письмо мистера Уэбба очень взволновало отца. Как вам известно, мистер Холмс, мой отец специализируется на древнебританской истории, а обнаружение неизвестного науке и нетронутого кургана – событие очень редкое^[471].

Отец немедленно вступил в переписку с мистером Уэббом, наказав никому не рассказывать о находке, которую велел замаскировать на время, до его приезда. Он также попросил мистера Монтегю Уэбба предпринять все необходимое для его скорейшего прибытия в Корнуолл. Отцу не терпелось самому приступить к раскопкам.

Через несколько дней отец получил от археолога-любителя еще одно письмо, в котором мистер Уэбб извещал, что в точности исполнил отцовские распоряжения и рекомендовал приобрести билет на поезд, отбывающий в Бодмин с Паддингтонского вокзала в пятницу, то есть завтра. Он обещал встретить отца на станции и отвезти в гостиницу «Синий вепрь», где снял для них комнаты на неделю. В этом случае в распоряжении у отца и мистера Монтегю оказалось бы целых семь дней – вполне достаточный срок, чтобы без всякой спешки раскопать курган и внимательно изучить содержимое погребальной камеры.

К письму прилагалась маленькая бандероль, в которой мистер Уэбб отправил отцу найденные в цисте образцы керамики, в общей сложности три черепка. Осмотрев их, отец повел себя самым странным образом.

– Осмелюсь предположить, он рассердился из-за того, что археолог-любитель все-таки покопался в погребальной камере.

– Вы совершенно правы, мистер Холмс. Отец буквально пришел в ярость. Он свято верит в то, что при любых археологических изысканиях необходимо строго следовать принятой научной методе, не разрешающей извлекать находки из раскопа, пока не зафиксировано их местоположение. Он обрушился на мистера Уэбба, ругая его за дилетантство, хотя я понимаю, что тот отправил черепки из наилучших побуждений. Он желал предоставить отцу возможность тщательно их изучить еще до поездки в Корнуолл. Однако не сам факт отправки черепков странным образом сказался на отце, а нечто другое.

– И что же, скажите на милость?

– Мне кажется, вид черепков. После того как отец осмотрел их, его поведение кардинальным образом переменилось.

– Как именно?

– Он сделался мрачен и замкнут, отменил все лекции и семинары, затворился у себя в кабинете и проводил там б́ольшую часть времени, выходя лишь за тем, чтобы перекусить. Мы с мамой слышали, как он ходит и ходит по кабинету до самой глубокой ночи. На него это так не похоже, хотя я и помню, что в прошлом он порой вел себя схожим образом.

– Когда – не припоминаете?

– Первый раз это случилось двенадцать лет назад, когда мне было всего девять.

– Вы сказали «первый раз». Значит, были и другие случаи?

– Совершенно верно, мистер Холмс. Взрослея, я стала замечать, что подобные перемены случаются с отцом каждую весну.

– А точнее?

– Всякий раз ближе к началу марта. С каждым днем он все более замыкался в молчании – за весь день едва словом перемолвится со мной или с мамой. Примерно через десять дней его тревога достигала пика. Это всегда случалось утром, когда обычно приносят первую утреннюю почту. Вместо того чтобы отправить за ней служанку, он встречал почтальона лично, словно ждал письма. Затем запирался у себя в кабинете, и все повторялось. Он отказывался отлучаться из дому и допоздна шагал из угла в угол по кабинету. Приблизительно через две недели его поведение постепенно приходило в норму.

– И долго это продолжалось?

– Пять лет подряд, а потом все неожиданно прекратилось. Я даже помню точную дату, потому что это было двадцать первого февраля – в день рождения отца. После завтрака он, по давно заведенному обычаю, удалялся в кабинет с «Таймс», после чего шел в колледж. Он уже начал выказывать те признаки беспокойства, которые мы замечали за ним каждую весну. Однако в то утро он вышел из кабинета буквально преобразившимся. Моего отца сложно назвать человеком веселым, да и чувства свои он показывать не любит. И несмотря на это, я хорошо запомнила, что отец буквально сиял от радости. Он широко улыбался, словно у него гора свалилась с плеч, словно он избавился от какой-то жуткой, несказанно тяготившей его ноши. После этого он никогда больше не вел себя странным образом, как вдруг, несколько дней назад, после получения черепков от Монтегю Уэбба, все началось опять.

– Скажите, а ваша матушка как-нибудь объясняла перемены в поведении вашего отца?

– Нет, мистер Холмс. Когда это случилось с отцом в первый раз, я очень опечалилась, решив, что невольно расстроила его какой-нибудь шалостью, отчего он и сделался молчалив. Я подумала, что он недоволен мной, и спросила у мамы, так ли это на самом деле, но она меня заверила, что отец просто перетрудился и устал. Однако ребенок порой видит правду куда более ясно, чем взрослые, и я помню, как подумала, что отец выглядит скорее напуганным, нежели усталым.

– Напуганным? Но чего, скажите, ему было страшиться?

– Я бы и сама хотела это знать, мистер Холмс. После того как отец вновь повел себя странно, матушка, поскольку теперь я уже взрослая, решилась пойти со мной на откровенный разговор и открыто высказала свои опасения. Именно она настояла на том, чтобы я обратилась к вам за помощью. Однако она даже толком не знает, в чем причина происходящего. Единственное, что она может сказать: странности в поведении отца каким-то образом связаны с неким событием его прошлой жизни, о сути которого она не имеет ни малейшего представления и о котором сам отец наотрез отказывается с ней разговаривать. Так или иначе, матушка уверена, что это каким-то образом угрожает жизни моего отца. Я несколько раз слышала, как она умоляла его не ездить в Корнуолл, но все тщетно. Отец оставался непреклонным: он едет, и точка. Мне кажется, ему известно, что там его подстерегает некая опасность, которой он не может или, вернее, считает себя не вправе избежать.

– И, похоже, он узнал о существовании этой опасности, когда осмотрел черепки, полученные от мистера Монтегю Уэбба? – уточнил Холмс.

– Похоже, что так, – кивнула мисс Аддлтон и, открыв кожаный саквояж, извлекла из него квадратную коробочку около шести дюймов в поперечнике, которую протянула моему другу. – Черепки здесь, мистер Холмс. Воспользовавшись случаем, я взяла их из чемодана отца, чтобы показать вам.

– Превосходно! – воскликнул Холмс.

Стремительно встав с кресла, он взял у нашей гостьи коробочку, положил на стол и, сняв крышку, аккуратно извлек из-под слоя ваты глиняные черепки, после чего осмотрел каждый из них под лупой.

Мы с мисс Аддлтон молча взирали на великого сыщика: она с некоторой тревогой и смятением, я же в нетерпении, гадая, что именно удастся разглядеть Холмсу. По выражению лица моего друга ничего нельзя было понять. Когда он, отложив лупу, повернулся к нам, оно было бесстрастным и загадочным, словно у индейца.

Холмс решил пока не баловать нас пространными объяснениями.

– Занятно! – только и промолвил он, после чего добавил: – Не желаете ли взглянуть, Уотсон?

Я с готовностью подошел к столу и по примеру Холмса сперва осмотрел черепки невооруженным глазом, а потом изучил с помощью увеличительного стекла.

Каждый керамический осколок размером не превышал монету в полкроны. Керамика была шероховатой, изготовленной из зернистой глины, совершенно очевидно, не фабричным способом. На двух черепках имелся сложный резной узор зигзагообразной формы, а третий, некогда являвшийся ободом кувшина, украшали крошечные извилины, напоминавшие плетение веревки.

– Что скажете, Уотсон? – поинтересовался Холмс, когда я наконец завершил осмотр. – Ваше мнение?

– Вообще-то, я не специалист, – уклончиво произнес я, – но, на мой взгляд, это не подделка.

– Друг мой, никто не сомневается в их подлинности. Перед нами прекрасные образчики древнебританского гончарного искусства эпохи бронзового века^[472]. Вы больше ничего не хотите добавить?

– Разве что одно: они на удивление чистые.

Мое замечание позабавило Холмса, вызвав у него улыбку.

– В этом как раз нет ничего удивительного, Уотсон. Вряд ли мистер Монтегю Уэбб отправил бы профессору Аддлтону образцы, перемазанные в земле. Ну а сейчас, мисс Аддлтон, поскольку мой коллега уже закончил осмотр черепков, я возвращаю их вам. Вне всякого сомнения, вы хотите вернуть их туда, откуда взяли, прежде чем ваш отец заметит пропажу. – Завернув черепки в вату, Холмс уложил их в коробочку, которую с легким поклоном протянул девушке. – Доктор Уотсон проводит вас до дверей и вызовет кэб, который доставит вас обратно в гостиницу.

Мисс Аддлтон взяла в руки коробочку с явной неохотой. Похоже, слова Холмса, а также поспешность, с которой он закончил разговор, озадачили девушку не меньше, чем меня.

– Так, значит, мистер Холмс, вы не сможете нам помочь? – спросила она.

Мой друг изумленно поднял брови:

– С чего вы это взяли, мисс Аддлтон? Я с большим удовольствием займусь вашим делом. Оно имеет несколько занятных особенностей. Вы с матушкой отдыхайте и ни о чем не беспокойтесь, а мы с доктором Уотсоном, основываясь на уликах, со всей тщательностью будем искать ответ на загадку.

– Какие улики вы имели в виду? – поинтересовался я у Холмса, после того как, проводив мисс Аддлтон до экипажа, вернулся в гостиную.

– Ну, разумеется, черепки, – невозмутимо ответил великий сыщик.

За время моего отсутствия он успел раскурить трубку и теперь, окутавшись клубами табачного дыма, сидел в кресле у огня, вытянув ноги к каминной решетке.

– Но ведь вы сами признали, что черепки подлинные! – потрясенно воскликнул я.

– Признал, дружище. Но вы кое-что упускаете из виду. Я готов согласиться, что они были обнаружены в некоем древнем кургане, однако это произошло куда раньше, чем утверждает мистер Монтегю Уэбб в своем письме.

– Почему вы так в этом уверены?

– Потому что я обнаружил на черепках отметины совершенно определенного рода. Вы абсолютно правильно указали на то, что на фрагментах керамики отсутствуют следы грязи. Однако на них имеется кое-что другое, причем весьма важное.

– Простите, старина, но я не совсем улавливаю, к чему вы клоните.

– Я говорю о маленьком круглом липком пятнышке, которое присутствует на обратной стороне каждого черепка. Судя по выражению вашего лица, Уотсон, вы не только не обратили на него внимания, но и не понимаете, чем оно так важно для нашего расследования. Позвольте я вам объясню. Наличие пятнышек свидетельствует о том, что черепки некогда в прошлом были промаркированы. Клей с течением времени обесцвечивается, и это наводит на мысль о том, что промаркировали их давно. Таким образом, мне остается предположить, что черепки являлись частью коллекции, возможно принадлежавшей самому мистеру Монтегю Уэббу. Владелец снял с них наклеенные ярлычки, может быть с инвентарными номерами, после чего отправил их профессору Аддлтону, заявив, что обнаружил фрагменты недавно в нетронутом бодмин-мурском кургане.

В связи с этим возникают два вопроса. Первый: чем руководствовался мистер Монтегю Уэбб, поступая столь странным образом? Не исключено, что ответ мы получим только в самом конце расследования. Вопрос второй: понял ли профессор Аддлтон, что мистер Монтегю Уэбб пытается ввести его в заблуждение? Поведение профессора после осмотра осколков позволяет со всей несомненностью заключить, что профессор не просто это понял – осознание сего факта его сильно напугало!

Из беседы с мисс Аддлтон мы также узнали, что ее отец был подвержен схожим переменам настроения в прошлом, причем впервые подобное с ним случилось двенадцать лет назад. Я считаю это очень существенным.

– Неужели, Холмс? Но почему?

– Мой добрый друг, – ответил Холмс, – вы присутствовали при моем разговоре с юной леди, а стало быть, вам известно то же, что и мне. Если вы дадите себе труд хорошенько обдумать услышанное, вам все станет понятно. Поверьте мне, дело тут в датах и именно от них зависит успешное завершение расследования.

Итак, я продолжаю. Мисс Аддлтон считает, что разгадка кроется в неком событии из прошлого ее отца. Суть этого события составляет страшную тайну даже для ее матери, которая при всем том опасается, что тайна эта может угрожать жизни ее супруга. – Тут Холмс прервал свои рассуждения и, вперив в меня испытующий взгляд, неожиданно спросил: – Скажите, у вас были тайны от собственной жены?^[473]

Вопрос друга меня ошеломил.

– Нет, Холмс, – с запозданием ответил я. – Мне даже в голову такое не могло прийти.

– Верю, друг мой. Вы человек честный, открытый, чем и привлекаете к себе людей. Однако давайте представим себе, будто с вами в прошлом случилось нечто такое, что вы бы предпочли сохранить в тайне. Что бы это могло быть?

– Нечто безгранично постыдное, – робко предположил я.

– Именно, Уотсон! – подался вперед великий сыщик. – Вот вам и возможный ответ на загадку. Чувство стыда по силе не уступает ни любви, ни ненависти, ни алчности, ни ярости. Ваш ответ объясняет, почему профессор Аддлтон, несмотря на страх перед возможными последствиями, все равно собирается завтра ехать в Бодмин. Вполне возможно, что ему надоело жить в стыде и страхе и он после стольких лет наконец решил стряхнуть со своих плеч тяжкое бремя. Впрочем, все это домыслы, а нам нужны факты. Именно факты являются кирпичиками, из которых слагается фундамент успешного расследования. А потому мне надо кое-что немедленно разузнать. Вы же, Уотсон, окажете мне услугу, если тем временем изучите расписание поездов до Бодмина, отбывающих из Лондона завтра утром. Профессор собирается ехать на поезде, отправляющемся в десять пятьдесят пять, а нам нужно пуститься в путь пораньше, чтобы его опередить.

– Значит, вы собираетесь в Корнуолл? – спросил я, доставая с полки справочник с расписанием.

– Ну конечно, друг мой, – иронически изогнул брови Холмс. – В Лондоне я не смогу разузнать все необходимое. Тайна древнего кургана будет разгадана в Бодмин-Муре.

– В расписании есть поезд, отбывающий с Паддингтона в девять ноль пять, – сообщил я другу.

– Вот на нем и поедем, – кивнул Холмс. Поднявшись с кресла, он направился к двери, но приостановился на пороге и добавил: – Вполне допускаю, что в мое отсутствие вам захочется провести собственные изыскания. Порывшись на нижней полке книжного шкафа, вы найдете монографию профессора Аддлтона. Весьма занимательная работа, многое объясняет. Особенно вопрос с датами, играющими столь важную роль в нашем расследовании. Позвольте порекомендовать вам внимательно проштудировать первые несколько страниц его труда.

С этими словами он поспешно вышел из гостиной. Несколько мгновений спустя я услышал, как Холмс свистом подзывает экипаж^[474].

Мой друг отсутствовал несколько часов и вернулся практически к ужину.

Пока он ходил по делам, я решил воспользоваться его советом и, отыскав монографию, уселся с ней у камина. Книга была толстой, в богатой красной обложке, с роскошными иллюстрациями, изображавшими находки, обнаруженные в ходе различных раскопок. Нашел я и картинку с черепками, очень напоминавшими те, что Монтегю Уэбб прислал профессору Аддлтону. При этом ничего особенного относительно дат мне обнаружить не удалось, хотя я про себя и отметил, что монографию опубликовало издательство «Снеллинг и Броадбент» в 1882 году.

После обстоятельного знакомства с началом книги мне оставалось лишь развести руками. На первой странице значились только название монографии да фамилия автора. Следующую отвели посвящениям. Первое и самое пространное адресовалось супруге профессора, Элизабет Мэри Аддлтон. Профессор в изысканных выражениях благодарил жену за неизменную поддержку и помощь, которые он чувствовал на протяжении долгих лет работы над монографией.

Далее шло второе посвящение, значительно короче предыдущего. Я не стал в него вчитываться и лишь пробежал глазами. В нем профессор выражал признательность своему ассистенту и всем тем, кто помогал классифицировать и анализировать исследовательский материал.

Еще две страницы целиком занимало подробное оглавление.

Где-то с полчаса я безуспешно пытался вчитаться в книгу, однако монография была написана слишком специальным, темным для профанов языком. Я то и дело натыкался на длинные перечисления различной утвари, подробные описания топориков и иззубренных наконечников стрел. В итоге я отложил книгу в сторону и взялся за вечернюю газету.

От этого куда менее обременительного чтения меня отвлекло возвращение Холмса.

Великий сыщик быстрым шагом пересек гостиную, размахивая только что купленной крупномасштабной картой Бодмин-Мура, развернул ее на коврике перед камином и попросил меня помочь ему в поисках заброшенной шахты Уил-Агнес, возле которой должен находиться древний курган.

Розыски шахты хоть и заняли немало времени, все-таки увенчались успехом. Как выяснилось, она располагалась примерно в пятнадцати милях от Бодмина и в четырех от ближайшей деревушки под названием Минионс.

– Это же Богом забытое место, – с сомнением в голосе промолвил я. – Как мы туда доберемся, Холмс? Пешком?

– Нет, конечно, Уотсон.

– А как тогда?

– Наймем повозку. – На короткий миг он оторвал взгляд от карты, и я увидел в его глазах мечтательное выражение, словно мыслями мой друг был далеко-далеко отсюда, где-то в глухих уголках Корнуолла. – Когда я ходил по делам, отправил заодно телеграмму в бодминский «Синий вепрь», попросив оставить для нас два номера и подготовить быстроходный легкий экипаж.

Его голос показался мне рассеянным. Не желая отвлекать друга, я не стал расспрашивать, чем закончились его сегодняшние изыскания и почему в расследовании дела он придавал столь большое значение датам.

Весь остаток вечера великий сыщик провел в раздумьях. Он обратил на меня внимание, лишь когда я, пожелав ему доброй ночи, встал и напомнил о необходимости упаковать чемодан.

– Чемодан? – переспросил он, с явным усилием отвлекшись от своих мыслей и возвращаясь на бренную землю. – Ну да, конечно! Кстати, Уотсон, пожалуйста, не забудьте прихватить с собой ваш армейский револьвер.

Больше он ничего не сказал. Взгляд моего друга вновь устремился на пламя, и я тихо вышел, оставив Холмса наедине с его мыслями.

II

На следующее утро, когда мы отправились в Корнуолл, Холмс пребывал в куда более приподнятом настроении, однако по-прежнему оставался задумчив и был явно не склонен обсуждать детали дела. Вместо этого он предпочел всю дорогу читать газеты и с ленцой обсуждать напечатанное в них.

День выдался пасмурным, и к тому моменту, когда мы, добравшись до Бодмина, сели в пролетку, чтобы ехать в гостиницу, зарядил частый мелкий дождь. Небо было затянуто низкими серыми тучами, отчего маленький городок, с его узенькими крутыми улочками и словно жмущимися друг к другу, крытыми шифером каменными домишками, показался нам на удивление мрачным.

Разместившись в «Синем вепре», мы оставили в номерах багаж, после чего спустились вниз, в обеденную залу, из которой открывался отменный вид на парадный вход гостиницы. Удобно устроившись, мы принялись ждать прибытия профессора Аддлтона и мистера Монтегю Уэбба, причем Холмс, пользуясь свободной минутой, решил еще раз изучать карту и сверить маршрут, которым нам предстояло проследовать через раскинувшуюся вокруг города вересковую пустошь.

Положа руку на сердце должен признаться, что для меня время тянулось ужасно медленно. Мне хотелось поскорее увидеть двух главных фигурантов дела, узнать, как будут развиваться события. Загадочные обстоятельства, сопутствовавшие расследованию, а также непонятная опасность, угрожавшая профессору, а значит, и нам, распалила во мне тягу к приключениям. Я чувствовал тяжесть револьвера в кармане пальто и время от времени тайком касался его рукояти, гадая, понадобится ли пускать его в ход, а если да, то в кого придется стрелять.

Холмс не выказывал ни малейших признаков нетерпения. Высокий и худой, он сидел на стуле, подавшись вперед и склонившись над картой, полностью поглощенный ее изучением.

Наконец наше долгое ожидание было вознаграждено. Снаружи донесся стук колес экипажа, остановившегося у крыльца. Вскоре в гостиницу вошли двое мужчин. Первый, которого я принял за Монтегю Уэбба, поскольку он, остановившись в дверях, пропустил спутника вперед, оказался долговязым вертлявым господином лет эдак под семьдесят. Несмотря на преклонный возраст, он вел себя неловко и застенчиво, словно школяр. Взмахивая рукой и постоянно что-то изрекая визгливым голосом, Уэбб подвел своего спутника к стойке регистрации.

– Сюда, прошу сюда, дорогой профессор. Гостиница хоть и скромная, но со всеми удобствами. Предлагаю как можно скорее отправиться в путь. Мне страсть как хочется показать вам свою скромную находку до темноты.

– Да-да, конечно, – раздраженно ответил Аддлтон. Со всей очевидностью можно было заключить, что чрезмерная забота мистера Монтегю уже успела ему надоесть.

Профессор, высокий подтянутый джентльмен с гордой осанкой, в щегольском, с иголочки твидовом костюме, держался очень уверенно. Аккуратно подстриженными седыми усиками он напоминал скорее военного, нежели ученого. Однако, несмотря на высокомерный вид, Аддлтон был явно чем-то обеспокоен. Тревогу его выдавала некоторая скованность позы и то, как он с подозрением оглядывался по сторонам.

Прежде чем мы успели встретиться с профессором взглядами, Холмс тихо свернул карту и, сунув ее в карман, встал.

– Пойдемте, Уотсон, – промолвил мой друг, – нам пора.

Мы проследовали через черный ход, выводивший прямо во двор гостиницы, где нас уже поджидала запряженная лошадью двуколка, которую Холмс предусмотрительно попросил приготовить накануне.

– По моим оценкам, у нас есть как минимум четверть часа форы, – промолвил великий сыщик, взявшись за поводья.

– Четверть часа, Холмс?

– Профессору Аддлтону понадобится некоторое время, чтобы устроиться в номере и переобуться. Вы обратили внимание на его ботинки? Они дорогие, кожаные, лакированные – в таких по вересковым пустошам не ходят. Нет никаких сомнений, что он сменит их на более подходящую обувь. Ну а нам лучше не терять времени понапрасну. Мы должны прибыть на место загодя, чтобы хорошенько осмотреться, найти укрытие для экипажа и для себя самих. На пустоши мы будем как на ладони, и наша двуколка станет бросаться в глаза почище омнибуса в Лондоне.

Нам сразу удалось развить приличную скорость. Дорога уводила нас на северо-запад от Бодмина в сторону Лонсестона. Шла она через вересковую пустошь и, несмотря на узость, была достаточно твердой, поэтому катили мы быстро. Не доезжая до деревни Больвентор, мы свернули направо, двинувшись далее по каменистой тропе. Взгляду нашему открывался дикий и безжизненный пейзаж, а серое небо, затянутое тучами, которые висели столь низко, что сливались с горизонтом и серой дымкой тумана, лишь усиливало атмосферу гнетущего уныния и безнадежности. Вдали едва виднелись вздымавшиеся над пустошью скалистые пики, похожие на гребни доисторических тварей, что сторожат покой этой безбрежной глуши.

Буквально все: скалы, грубая трава, периодически попадавшиеся нам одинокие деревца с изогнутыми, перекрученными стволами – покрывал тонкий слой влаги. Безжизненность представавшей перед нашими взглядами картины нарушали лишь несколько диких пони, щипавших траву у тропы. Услышав стук колес двуколки, они проворно вскидывали головы и уносились прочь.

Преодолев еще около мили, мы добрались до машинного здания, некогда обеспечивавшего работу подъемника шахты Уил-Агнес. Перекрытия давно сгнили, крыша обвалилась, однако стены, сложенные из гранитных блоков, стояли по-прежнему нерушимо.

– Превосходно! – воскликнул Холмс. Глаза его загорелись от радости, и он, дернув вожжами, направил лошадь к зданию. – Знаете, Уотсон, нам надо вознести благодарственную молитву древним богам, правящим этими землями, ибо они явили нам свою милость. Лучше места, чтобы спрятать двуколку, и не придумаешь. Поторапливайтесь, друг мой! Нельзя терять ни секунды.

Мы выпрыгнули из экипажа, и Холмс, взяв лошадь под уздцы, завел ее внутрь ветхого строения, где и привязал к одному из перекрытий, рухнувших на пол.

Покончив с этим, мы выбрались наружу и осмотрелись.

За руинами машинного здания пустошь постепенно забирала вверх, туда, где вздымалась крутая насыпь гранитных валунов, расселины меж которыми поросли тощим кустарником. Тропа огибала ее подножие и исчезала из виду, устремляясь в сторону деревушки Минионс.

По левую руку от нас, примерно в ста ярдах, находилось кольцо из поставленных в круг камней, которое, как пояснил Холмс, местные жители называли Ведьмиными. По преданию, много сотен лет назад сюда на шабаш собрались двенадцать ведьм, на которых случайно набрел святой. Потрясенный нечестивым обрядом черной мессы, он превратил служительниц тьмы в камень. Этой участи не избежал и колдун, который проводил обряд. Именно он обратился в тринадцатый, самый крупный валун, находившийся в середине круга.

Пасмурным днем этот высоченный, испытавший на себе власть непогоды камень действительно походил на фигуру исполина, который стоит вжав голову в плечи и притиснув к туловищу руки, обозначенные парой глубоких трещин.

Впрочем, внимание Холмса привлекли отнюдь не камни, а нечто находившееся за развалинами машинного здания. Землю за ним покрывали отвалы пустой породы, кучи земли и камней, извлеченных и сваленных здесь в те времена, когда шахта еще работала. Теперь эти насыпи, поросшие травой и кустами ежевики, больше всего напоминали могилы давным-давно вымершей расы великанов.

Как ни странно, мое образное сравнение оказалось не таким уж фигуральным.

Зн́аком приказав мне следовать за ним, Холмс принялся взбираться по склону к самой дальней груде, на которой его зоркий взгляд приметил кучку свежей, недавно выкопанной земли, небрежно закиданной сорванной травой и щебнем.

– Ну вот мы и нашли наш древнебританский курган, Уотсон, – промолвил он.

Поначалу мне показалось, что этот холм ничуть не отличается от других вокруг нас, за исключением того, что часть его склона провалилась, а землю и камни, из которых он состоял, частично размыла дождевая вода, сбегавшая с вознесенной над ним насыпи гранитных валунов.

Стоило нам добраться до раскопа и склониться над ним, чтобы обстоятельно все осмотреть, как Холмс вдруг вскинулся и внимательно прислушался.

– Кто-то приближается! – тихим голосом проговорил он.

– Может, это профессор с Уэббом? – предположил я и оглянулся на тропу, по которой мы добрались до шахты.

Дорога была пуста. Стояла тишина, которую вдруг нарушила пара воронов. Громко каркая, птицы сорвались с нависавшего над нами гранитного утеса и принялись кружить в сером небе, хлопая огромными черными крыльями.

– Нет, с другой стороны насыпи! Скорее, Уотсон! Нам надо спрятаться.

Холмс понесся вниз по склону, прыгая, словно олень, с камня на камень и направляясь, вопреки моим ожиданиям, не к машинному зданию, а к Ведьминым камням, а точнее, к валуну в центре круга.

Рухнув на влажную траву рядом с другом, я понял, что Холмс безошибочно выбрал укрытие. Оно оказалось идеальным: камень был достаточно большим, чтобы мы могли спрятаться за ним вдвоем; к тому же из-за него великолепно просматривалась тропа, ведущая к Уил-Агнес, гранитный утес и древнебританское захоронение у его подножия.

– А теперь, мой друг, нам остается только ждать, – прошептал мне на ухо Холмс. – Боюсь, здесь затевается какое-то злодейство.

С этими словами он извлек револьвер из кармана своего длинного пальто и одновременно прижал к губам палец, призывая хранить молчание. Последовав примеру друга, я достал свой армейский револьвер, чтобы держать его наготове.

Хотя ожидание наше едва ли продлилось больше нескольких минут, редко когда время текло для меня столь же медленно. Унылый, безжизненный пейзаж, раскинувшийся на много миль окрест, близость древних камней, будто бы сгрудившихся вокруг нас, – все это вызывало у меня тревожное ощущение, как будто некая первобытная жуткая сила накапливала мощь, чтобы обрушиться на нас в едином необоримом разрушительном и гибельном порыве.

Казалось, сам воздух, напоенный этой силой, стал плотнее, буквально сделался осязаемым, отчего у меня возникло чувство надвигающейся безликой угрозы. По спине побежали мурашки, и я невольно задрожал всем телом от страха и волнения.

Кинув взгляд на Холмса, я понял, что нервы моего друга тоже натянуты как струна. Сжав челюсти и чуть смежив веки, великий сыщик уподобился ястребу, готовому в любой момент сорваться с места и броситься на добычу.

Наконец тишину прервал стук колес и вдали на тропе показался легкий экипаж, в котором сидели двое. Когда повозка приблизилась, я разглядел профессора Аддлтона и мистера Монтегю Уэбба, который правил экипажем. Рукой, сжимавшей кнут, последний указывал в сторону заброшенной шахты.

Не успел экипаж остановиться, как в безмолвие вторгся визгливый, противный голос археолога-любителя:

– Вот мы и на месте, профессор Аддлтон. Отсюда до кургана рукой подать. Всего пара минут пешком.

Мужчины выбрались из экипажа, и Уэбб привязал лошадь к чахлому кусту, росшему у обочины, оставив ее щипать редкую травку. Затем прибывшие направились вверх по склону, лавируя меж грудами камня и отработанной породы, причем Уэбб продолжал возбужденно молоть языком, тогда как его спутник хранил угрюмое молчание. Время от времени профессор на миг останавливался и оглядывался по сторонам с недоверчивостью, которую я заметил за ним еще в гостинице. Его внимательного взгляда не избежали ни стоявшие кругом камни, среди которых укрылись мы с Холмсом, ни руины машинного здания, ни нагромождение гранитных валунов. К моему величайшему облегчению, взгляд мистера Аддлтона лишь скользнул по камню, за которым мы притаились. К счастью, валун оказался достаточно большим, чтобы мы остались незамеченными.

И тут знаменитого археолога поторопил его спутник:

– Профессор, нам осталось преодолеть всего несколько ярдов! Вон, посмотрите! Отсюда уже можно разглядеть курган. Он прямо перед вами. Как вы видите сами, я в точности исполнил ваши распоряжения и скрыл следы своих скромных попыток провести раскопки собственными силами.

– Не могу сказать, что доволен тем, как вы с этим справились, – резко ответил профессор. – Невооруженным глазом видно, что здесь рыли землю.

Несмотря на явное неудовольствие любительским подходом Уэбба к делу, Аддлтон склонился над захоронением и принялся внимательно его изучать, позабыв свои тревоги.

Уэбб визгливо рассмеялся:

– Любезный сэр, это место совершенно безлюдно. Поглядите по сторонам. Здесь ни одной живой души! То, что мне удалось обнаружить погребение, я считаю огромной удачей. Итак, профессор, как вы пожелаете действовать дальше? Хотите прямо сейчас приступить к раскопкам или предпочтете дождаться завтрашнего дня? Меньше чем через час уже стемнеет.

Едва он договорил, как раздался громкий вопль, столь неукротимый и пронзительный, словно его издал не человек, а некое дикое злобное животное, обитающее на пустоши:

– Месть!

Откуда именно донесся крик, сказать было невозможно. Складывалось впечатление, что он звучал отовсюду, эхом отражаясь от развалин машинного здания и окутанных саваном тумана пиков.

Я почувствовал, как этот воинственный клич заставил содрогнуться даже окружавшие нас камни, и на какой-то миг вообразил в смятении, будто возопил один из древних монолитов. Эта мысль привела меня в такой ужас, что в жилах застыла кровь.

Вопль напугал лошадь Монтегю Уэбба, которая, встав на дыбы, заржала от страха. Эхом ей вторил наш пони, спрятанный в машинном здании.

Уэбб и профессор застыли как вкопанные и, подобно мне, принялись с ужасом оглядываться по сторонам.

Холмс дернул меня за рукав.

– Смотрите, Уотсон, – прошептал он, ткнув пальцем в нагромождение гранитных глыб.

Неожиданно на вершине этой кручи появилась фигура, будто бы по мановению волшебной палочки соткавшаяся из серого тумана. Даже сейчас мне сложно описать этот призрачный силуэт и впечатление, которое он произвел на меня.

Фигура была облачена в длинный черный плащ и казалась непомерно высокой и тощей – выше и костлявее любого из смертных. Несколько мгновений она оставалась неподвижной. Контуры ее четко очерчивались на фоне низких туч. Мне почудилось, что она-то и является средоточием злых сил, довлеющих над этим Богом забытым краем.

В следующее мгновение незнакомец воздел правую руку, и я уловил блеск зажатого в ней стального предмета.

Я почувствовал, как Холмс позади меня выхватил револьвер и, положив палец на спусковой крючок, прицелился в фигуру, маячившую на фоне мрачного неба.

Прежде чем я успел наставить на нее свой револьвер, произошло сразу несколько событий, так что я затрудняюсь сказать, какое из них произошло раньше, а какое позже.

Прогремели два выстрела, прозвучавших практически одновременно, отчего мне поначалу показалось, что громыхнуло только один раз. Я увидел вспышку пламени на вершине кряжа, и почти тут же профессор Аддлтон скорчился и упал ничком на древнее погребение, которое всего несколько мгновений назад изучал с таким интересом.

В тот же самый момент на гранитной круче полыхнула еще одна вспышка, и зловещая фигура издала вопль, столь же жуткий и леденящий кровь, как и первый крик, затем покачнулась и, выставив вперед руки, рухнула вниз со скалы на камни. В полете плащ развевался за ее плечами, как будто хищная птица сорвалась со своего гнезда на вершине пика, чтобы обрушиться на жертву.

Не успел я прийти в себя и собраться с мыслями, как Холмс, проворно вскочив, бросился к месту двойной трагедии.

Я кинулся следом, первым делом устремившись к профессору Аддлтону, который лежал ничком на склоне кургана. Оттолкнув Монтегю Уэбба, я присоединился к Холмсу, стоявшему на коленях перед неподвижным телом.

Пытаясь нащупать сонную артерию на шее профессора, я опустил взгляд и увидел жуткую рану от пули, попавшей несчастному в живот. Все мои усилия были бы тщетны. Жизнь Аддлтона спасла бы только немедленная хирургическая операция.

Из-за спины до меня донесся голос Монтегю Уэбба, который сделался еще визгливее от ужаса и перенесенного потрясения.

– Он сказал, что это шутка! Шутка, только и всего, – снова и снова повторял Уэбб.

– Он мертв? – спросил Холмс.

Великий сыщик уже встал с колен и, скрестив на груди руки, смотрел на безжизненное тело профессора с такой печалью, что я поспешил отвести взгляд, боясь нескромным вмешательством оскорбить его чувства.

– Жив, но рана очень тяжелая, – ответил я. – У него открылось внутреннее кровотечение. Лучше его не трогать, иначе мы его убьем.

Немного помолчав, Холмс взорвался.

– Это я во всем виноват, Уотсон, – с неожиданной страстностью в голосе промолвил он. – Нельзя было медлить!

С этими словами он скинул с себя длинное пальто и накрыл им профессора. В жесте моего друга было столько сострадательной заботливости, что у меня перехватило горло.

– Побудьте с ним, а я пока осмотрю другую жертву, – хрипло произнес я, изо всех сил стараясь сохранить бесстрастный вид, как того требовала профессия.

Одного взгляда оказалось вполне достаточно, чтобы убедиться: неизвестному уже не поможешь. Даже если бы его не прикончила пуля, попавшая прямо в сердце, он все равно был бы обречен. Лежавшее у подножия утеса тело было жутко изломано, затылок размозжен – бедолага во время падения несколько раз ударился о камни.

По иронии судьбы лицо его совершенно не пострадало, и, вопреки ожиданиям, я увидел перед собой не злобную физиономию подонка, а тонкие черты интеллигентного человека лет под сорок, отмеченные печатью многолетних страданий, которые оставили на нем глубокий след.

Я как мог накрыл покойника его же плащом, натянув край полы на лицо, после чего вернулся к Холмсу, который, подобно стражу, по-прежнему стоял возле тела профессора и с той же задумчивой грустью взирал на темневшие вдали скалы.

Возможно, именно суровый, отчужденный вид великого сыщика заставил Монтегю Уэбба воздержаться от расспросов. Так или иначе, я, к величайшему облегчению своему, обнаружил, что археолог-любитель отошел на несколько ярдов в сторону. Там он присел на камень и молча заламывал руки, время от времени издавая тихие стоны.

– Бесполезно, – сказал я Холмсу, – тот человек мертв.

– Именно этого я и боялся, – мрачно ответствовал он. – Что ж, взгляните, чем вы можете помочь тем, кто еще жив.

Склонившись над распростертым телом Аддлтона, чтобы расстегнуть ему воротник, я увидел, как веки профессора дрогнули.

– Холмс, он приходит в себя! – вскричал я.

От уныния Холмса не осталось и следа. Развернувшись на каблуках, он рявкнул на Монтегю Уэбба:

– Живо в двуколку! Гоните в Бодмин! Поставьте в известность полицию. Пусть немедленно едут сюда и захватят с собой экипаж, в котором можно перевезти раненого. Мчите что есть духу, иначе, Господь свидетель, на вашей совести будет смерть двоих людей! Да и на моей тоже, – вполголоса добавил он, когда Уэбб со всех ног кинулся выполнять его распоряжения.

– На вашей? – возмутился я, провожая взглядом двуколку, которая, грохоча, стремглав понеслась прочь. – Но что вы могли сделать, чтобы предотвратить эту жуткую трагедию?

– Я держал Гейдона Каупера на мушке и все же замешкался, а потому не спустил курок. Выстрели я вовремя, профессор Аддлтон остался бы невредим.

– Гейдона Каупера?

– Так звали того человека, – пояснил Холмс, указав на тело у подножия утеса. – Разве вы не читали посвящения в монографии профессора Аддлтона? «Данный труд также посвящается Гейдону Кауперу за его неоценимую помощь в классификации и анализе исследовательского материала». Вроде бы мелочь, не имеющая ровным счетом никакого значения, если бы не рассказ мисс Аддлтон. Может, вы помните, Уотсон, она поведала нам, что ее отец впервые выказал признаки серьезной обеспокоенности двенадцать лет назад, когда она была девятилетней девочкой, то есть в тысяча восемьсот восемьдесят втором году. Когда я попросил ее уточнить время, она ответила, что странности в поведении профессора обнаружились весной того года. Вчера я заглянул в издательство «Снеллинг и Броадбент» и поинтересовался, какого именно числа вышла из печати монография Аддлтона. Оказалось – десятого марта.

Мисс Аддлтон также сообщила нам, что приступы беспокойства охватывали ее отца с завидной регулярностью на протяжении последующих пяти лет, причем всякий раз это происходило в начале марта, в некоторые дни – по утрам. Во время первого разноса почты он нервничал особенно сильно. Элементарная логика подсказывает, что его волнение было сопряжено с ожиданием некоего письма. Собственно, к этому заключению мисс Аддлтон пришла сама. Однако ей оказалось не под силу сделать следующий шаг и заметить, что беспокойство, связанное с ожиданием этого послания, охватывает ее родителя в годовщину публикации его монографии.

Как я уже отмечал, даты в этом деле играют весьма существенную роль. День рождения отца, который он отпраздновал двадцать первого февраля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года, запомнился мисс Аддлтон особенно хорошо, поскольку в этот день поведение профессора изменилось в лучшую сторону, причем изменилось неожиданно и существенно. Это произошло после того, как он удалился к себе в кабинет после завтрака с утренним выпуском «Таймс».

Вчера я наведался и в редакцию «Таймс» и ознакомился с выпуском за двадцать первое февраля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года. В разделе некрологов я обнаружил небольшое, но весьма примечательное извещение о скоропостижной кончине после непродолжительной болезни мистера Гейдона Каупера.

– Которое, естественно, было ложным, – перебил я Холмса.

– Ну конечно же, мой друг. Опубликовать извещение о смерти, даже собственной, может каждый, главное – за него заплатить. Гейдон, выбравший именно эту дату, был не лишен чувства юмора. Преподнося такой своеобразный подарок на день рождения бывшему профессору и наставнику, он хотел внушить Аддлтону, что тому теперь якобы ничего не угрожает.

– Вы хотите сказать, что Гейдон Каупер – один из студентов Аддлтона? – вскричал я. – Но как вам это удалось выяснить?

– Мне помог старый знакомый, доктор Харбинджер из Оксфорда, к которому я обращался за консультацией в тысяча восемьсот девяносто первом году, когда собирал улики против шайки Мориарти, куда, как вы знаете, входил полковник Себастьян Моран, являвшийся правой рукой гениального преступника^[475]. Поскольку полковник учился в Оксфорде, мне удалось узнать от доктора Харбинджера несколько занятных фактов о Моране. В частности, именно он поведал мне, что уже в студенческие годы Моран был одержим пневматическим оружием^[476].

Доктор Харбинджер, достигший весьма преклонного возраста, давно уволился из университета. Сейчас он живет с семьей дочери в Челси. Несмотря на это, он продолжает поддерживать отношения с бывшими коллегами и до сих пор проявляет большой интерес к университетским делам. Когда я вчера его навестил, доктор поведал мне историю Гейдона Каупера, пусть и не всю.

Тот проходил магистратуру на факультете древней истории. О нем отзывались как о весьма одаренном молодом человеке, которого ждет блестящее научное будущее. Профессор Аддлтон выбрал его из числа студентов, чтобы Каупер помог ему в работе над черновиками длябудущей монографии.

К величайшему сожалению, помимо неоспоримых талантов Гейдон Каупер обладал весьма неуравновешенным характером и время от времени вел себя странно. После нескольких инцидентов – речь в основном шла об угрозах самого вздорного свойства в адрес других студентов – о Каупере заговорили в деканате. Насколько я понял, молодой человек крайне болезненно реагировал на любую малость, в которой усматривал, справедливо или нет, пренебрежение к себе. В марте тысяча восемьсот восемьдесят второго года эта его болезненная мнительность особенно обострилась. Обратите внимание на дату, Уотсон, она очень важна. То, о чем я говорю, происходило незадолго до публикации труда профессора Аддлтона и, вне всякого сомнения, было с ней связано.

Доктор Харбинджер не помнит всех подробностей – дело тогда замяли. Насколько я понимаю, Гейдон Каупер снова угрожал, на этот раз не кому-нибудь, а самому Аддлтону. Однажды студента поймали на том, что он барабанил в дверь кабинета профессора, требуя, чтобы Аддлтон его впустил. Когда Гейдона уводили, он бросил странную фразу: мол, теперь не умеют благодарить, а вот он, когда представится возможность, выразит свою признательность не посвящением, а другим, более весомым образом.

Думаю, мы можем с уверенностью заключить, что Гейдон имел в виду посвящение, которое профессор адресовал ему в своей монографии. Именно оно по непонятным причинам вызвало гнев студента…

В этот момент лежащий подле нас человек издал тихий стон, заставивший моего друга немедленно прервать повествование.

Профессор Аддлтон полностью пришел в себя и, широко распахнув глаза, впился цепким взглядом в лицо Холмса. С трудом преодолевая боль, он зашевелил губами, пытаясь вымолвить одно-единственное слово.

– Соавторство, – едва слышно прошептал Аддлтон.

– Соавторство? Помилуйте, профессор, это же нелепость. Вы долгие годы вели раскопки, занимались исследованиями… Гейдон Каупер был всего-навсего вашим помощником. Кстати, позвольте представиться, меня зовут Шерлок Холмс, а это доктор Уотсон, и нас привело сюда ваше дело. А теперь, сэр, прошу вас, не пытайтесь разговаривать. Вы серьезно ранены, и любое усилие может оказаться для вас фатальным. Будет гораздо лучше, если я продолжу свой рассказ, а вы каким-нибудь необременительным образом дайте мне знать, правильно ли я излагаю факты. Смежите веки один раз, и это будет означать «да», два раза – «нет». Согласны?

Профессор один раз прикрыл глаза, и Холмс немедленно возобновил свое повествование, на этот раз обращаясь непосредственно к Аддлтону:

– По свидетельству доктора Харбинджера, последний инцидент с Гейдоном Каупером стал каплей, переполнившей чашу терпения. Состоялось заседание совета, на котором молодого человека решено было отчислить. В тот же день ему указали на дверь. Доктор Харбинджер не смог припомнить, кто участвовал в заседании, однако я полагаю, что вы, профессор, на нем присутствовали. Я прав, сэр? Дайте знак.

Мы с Холмсом внимательно вглядывались в лицо профессора. Его глаза неотрывно смотрели в одну точку, а веки даже не шевельнулись в знак того, что он слышал и понимал Холмса. Однако губы Аддлтона дрожали, а лицо исказила гримаса страдания, причем не столько физического, сколько душевного.

Помолчав, мой друг продолжил, наклонив голову к Аддлтону, чтобы археолог лучше его слышал:

– Мне бы не хотелось больше причинять вам боль, любезный профессор, и потому я перейду к последующим событиям и вкратце изложу, чт́о привело вас сюда, в Бодмин-Мур, на трагическую встречу с вашим бывшим студентом Гейдоном Каупером.

Каупер оказался человеком заносчивым и гордым и потому крайне болезненно воспринял свое отчисление из Оксфорда. На его столь многое обещавшей научной карьере теперь стоял крест, он лишился доброго имени. Во всем этом он винил вас, профессор Аддлтон, однако нам ни к чему сейчас останавливаться на том, прав он был или нет. Помимо того что он рассчитывал, без всяких на то оснований, стать соавтором вашей монографии, Каупер, вне всякого сомнения, ожидал, что вы вступитесь за него на заседании, где обсуждался вопрос о его исключении. После того как Гейдона вышвырнули вон, он думал только о мести, и ни о чем другом, и потому на протяжении пяти лет, в годовщину публикации вашего труда, посылал вам письма с угрозами. О том, что в письмах содержались угрозы, я догадался, когда ваша дочь, обратившаяся ко мне вчера с просьбой о помощи, описала странные перемены в вашем поведении.

Письма возымели ожидаемый эффект: вы стали опасаться за свою жизнь. Шли годы, и Гейдон Каупер озлоблялся все сильнее. Почему – мы никогда не узнаем. Возможно, судьба преподнесла ему другие неприятные сюрпризы или же он просто деградировал как личность. На сей счет мы можем только строить догадки. Утверждать с уверенностью можно лишь одно: теперь ему было мало угроз. Гейдон Каупер решил перейти от слов к делу и замыслил убийство.

Мы знаем, когда он принял это решение. Я уверен, это произошло двадцать первого февраля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года, в день вашего рождения, когда вы прочли в колонке некрологов извещение о смерти вашего бывшего студента. Я так полагаю, вы поначалу не поверили этой новости? Ага, вижу, вы даете знак, что я прав. Однако время шло, а писем от Каупера вы больше не получали, и это внушало уверенность, что вам теперь действительно ничего не угрожает.

В знак согласия профессор Аддлтон еще раз прикрыл глаза.

– Тем временем, – продолжил Холмс, – Гейдон Каупер поджидал удобного случая нанести удар и отомстить. Не сомневаюсь, что мы рано или поздно узнаем от мистера Уэбба, как Гейдон втянул его в преступление. Упоминание о шутке заставляет предположить, что Каупер использовал этого археолога-любителя вслепую и бедолага до последнего мгновения не знал, во что ввязался, считая происходящее розыгрышем. Уэбб глуп и доверчив, и Кауперу не составило труда сделать его пешкой в затеянной им игре.

Он уговорил Уэбба написать вам письмо, извещавшее об обнаружении нетронутого кургана. Чтобы известие выглядело убедительнее, Каупер предложил Уэббу отправить вам несколько глиняных черепков, которые тот якобы извлек из могильника. Увы, Уэбб допустил ошибку и не избавился от липких пятнышек на обратной стороне черепков – остатков клея, с помощью которого к ним крепились ярлычки, – пятнышек, свидетельствовавших о том, что черепки некогда входили в состав чьей-то коллекции. Поскольку мне, когда я осматривал черепки, пятнышки сразу бросились в глаза, полагаю, они не ускользнули и от вашего внимания.

Раненый археолог снова один раз опустил веки.

– Таким образом, вы сразу заподозрили, что это ловушка, приготовленная Гейдоном Каупером, – предположил Холмс. – Я прав, сэр? Прекрасно, я так и думал! Но если вы, профессор Аддлтон, знали, что ваша жизнь в опасности, зачем в таком случае согласились приехать в Корнуолл? Неужели надеялись, что Уэбб действительно отыскал доселе неизвестный могильник с нетронутым содержимым? Неужели эта надежда оказалась сильнее страха смерти? Или же…

Прежде чем Холмс закончил, по лицу профессора Аддлтона, словно рябь по глади пруда, прошла судорога. Раненый снова смежил веки, но теперь уже не открыл глаза, и вопросы Холмса остались без ответа.

С трудом поднявшись на ноги, я склонился над телом и прижал пальцы к шее профессора, пытаясь нащупать пульс, но мне этого не удалось.

– Боюсь, он умер, Холмс, – печально сказал я другу.

Великий сыщик встал рядом со мной. Несколько мгновений он молча взирал на безжизненное тело у наших ног.

– Весьма подходящее место для упокоения, вы не находите, Уотсон? – Наклонившись, мой друг накрыл своим пальто лицо мертвеца. – Если бы у профессора Аддлтона имелось право выбора, кто знает, быть может, он сам предпочел бы окончить свои дни здесь, на склоне кургана, в некотором роде принеся жизнь на алтарь древних богов.

Холмс произнес эти слова с небрежной легкостью, но я знал, что он пытается скрыть, сколь глубоко его ранила смерть Аддлтона. Плотно сжав губы, он отвернулся и двинулся прочь, к обочине тропы, где и замер в ожидании прибытия полицейских из Бодмина.

Обождав минут десять, чтобы дать ему время побыть в одиночестве и прийти в себя, я присоединился к Холмсу. К этому моменту он уже овладел собой, хотя по-прежнему оставался неразговорчив.

– Холмс, – робко проговорил я, – а что вы хотели спросить у профессора Аддлтона, прежде чем он умер?

– Ах, вы об этом… Я хотел спросить, не стыд ли заставил его приехать сюда, презрев очевидную опасность, – пожал он плечами.

– Стыд? Боюсь, я вас не понимаю.

– В таком случае могу заключить, что вы напрочь забыли содержание нашего вчерашнего разговора. Помните, я спросил, что заставило бы вас утаить от жены некое событие из вашего прошлого, если таковое вообще имело место? Ваш ответ, дружище, оказался исчерпывающим и многое говорит, причем не только о вас самом. Вы ответили, что утаили бы от жены нечто постыдное. И вот тогда я подумал, что профессором Аддлтоном вполне мог двигать стыд. Гейдон Каупер был блестящим студентом. Монография Аддлтона своим успехом во многом обязана ему. Не знаю, прав я или нет, но мне представляется несомненным, что Аддлтон входил в состав совета, решившего отчислить Гейдона Каупера из Оксфорда. Решение было единогласным, то есть никто из присутствующих не встал на сторону студента – даже его профессор. Если все так, как я говорю, нет ничего удивительного в том, что Гейдон Каупер захотел отомстить. Также становится ясно, зачем Аддлтон приехал в Корнуолл. Вполне возможно, он захотел встретиться со своим бывшим студентом лицом к лицу, принести ему извинения и наконец помириться. Если профессор действительно на это рассчитывал, то, увы, с извинениями, как это ни трагично, он опоздал. Ответов на все вопросы мы теперь никогда не получим. Многое из того, что я сейчас сказал, лишь домыслы, и я не хочу, чтобы все это еще раз обсуждалось на суде. Пусть тайна останется тайной – она будет погребена вместе с жертвами трагедии.

Вскоре из Бодмина прикатил фургон с двумя полицейскими из местного участка. Прибегнув к их помощи, мы загрузили внутрь тела Аддлтона и Каупера, прикрыв их одеялами. Холмс при этом отметил иронию судьбы, которая вновь соединила профессора и студента и в некотором роде примирила их.

В сгущающихся сумерках печальная процессия тронулась прочь от Уил-Агнес. Впереди поскрипывал фургон с полицейскими, за ним трясся я в нашем взятом напрокат экипаже, а позади, замыкающим, ехал Холмс в двуколке Гейдона Каупера, которую мы обнаружили на некотором отдалении с другой стороны гранитного утеса, на дороге, ведущей в Минионс. Все это объясняло, почему мы не услышали его приближения, о котором Холмса предупредили переполошившиеся вороны.

Свет дня мерк, и надвигающаяся тьма сгладила окружающий нас ландшафт, придав ему больше изящества и смягчив резкие контуры. Теперь одинокие, изломанные ветром деревья больше не казались зловещими, а напоминали немых согбенных плакальщиков, будто бы провожающих покойных в последний путь.

Проведенное позднее в Бодмине следствие, в ходе которого дали показания мы с Холмсом и дочь Аддлтона, прояснило роль Монтегю Уэбба в разыгравшейся трагедии, а также некоторые подробности жизни Гейдона Каупера после отчисления из Оксфорда. Тот зарабатывал на жизнь частными уроками, однако то и дело лишался работы из-за несдержанного характера, который довел его до беды в Оксфорде. Последнее время он занимался репетиторством в Лонсестоне и остался без работы незадолго до трагедии в Бодмин-Муре.

Древний курган обнаружил, конечно же, не Монтегю Уэбб, а Гейдон Каупер, который, пока жил в Лонсестоне, в свободное от занятий время исследовал пустошь. Именно он раскопал могильник, а потом уговорил Монтегю Уэбба, члена местного исторического общества, написать Аддлтону, присвоив себе славу обнаружения кургана, и пригласить профессора в Бодмин. Да, Монтегю придется пойти на обман, но чего не сделаешь ради розыгрыша? По приезде Аддлтон будет приятно удивлен и обрадован встречей со своим бывшим студентом Гейдоном Каупером. Вот в каком благородном деле Монтегю Уэббу предстояло сыграть столь важную роль.

В ходе дознания выяснилось, что не Каупер, а Монтегю Уэбб, желая убедить профессора Аддлтона в подлинности находки, отправил ему несколько черепков из собственной коллекции, солгав, что нашел их в могильнике.

Коронер, который расследовал дело, в заключительной речи признался, что ему не ясны мотивы, толкнувшие Гейдона Каупера на преступление. Он предположил, что убийца имел на профессора зуб, но что именно послужило причиной ненависти, не понимал. После того как несколько человек упомянули о странном поведении Каупера, коронер немедля вынес вердикт о том, что Гейдон, помутившись рассудком, сначала убил профессора Аддлтона, а потом покончил с собой. Таким образом, история позора профессора Аддлтона, если ему, конечно, было чего стыдиться, осталась тайной.

После дознания нам так и не представилась возможность поговорить с мисс Аддлтон. Девушка пришла на суд со своим адвокатом и, как только заседание объявили закрытым, немедленно села в экипаж и отбыла на вокзал.

Думаю, Холмс потом написал ей, выразив сожаление, что не сумел предотвратить гибель ее отца. Говорить о вещах столь личного свойства было не в характере моего друга. Могу сказать лишь одно: на протяжении нескольких дней после нашего возвращения в Лондон мой друг пребывал в подавленном настроении и либо уединялся у себя в комнате, где играл на скрипке, либо с мрачным видом лежал на диване в гостиной, уставив взгляд в потолок. Бодрое расположение духа Холмсу вернул инспектор Лестрейд, обратившийся к нам за помощью в расследовании загадочного дела о фальсификации картин Ганса Гольбейна.

О деле Аддлтона мой друг снова заговорил только месяц спустя, за завтраком.

– Уотсон, взгляните на заметку внизу третьей страницы, – промолвил он, протянув мне «Таймс». – Возможно, она покажется вам занятной.

В небольшой статье, кратко излагавшей обстоятельства смерти Гейдона Каупера, говорилось следующее:

В ходе осмотра имущества покойного были обнаружены предметы, извлеченные из древнего кургана, раскопками которого погибший, по всей вероятности, занимался незадолго до своей смерти. Среди них хотелось бы особо отметить редчайшие образцы доисторических гончарных изделий, а также каменный топор изумительной работы. Специалисты утверждают, что коллекция представляет собой одно из лучших собраний древностей, найденных за последние годы. В силу отсутствия у погибшего наследников все предметы переданы музею города Труро и в скором времени будут выставлены на обозрение.

– Какая ирония! Вы не находите, Уотсон? – промолвил Холмс, когда я, дочитав, отложил в сторону газету.

– Ирония? В каком смысле? – удивился я, не понимая, к чему клонит друг.

– Ну как же! Подобное открытие могло бы не только стать блестящим венцом археологической карьеры профессора Аддлтона, но и вернуть Гейдону Кауперу доброе имя. Слишком поздно, старина! Слишком поздно! – Взяв в руки газету, он тряхнул ею, чтобы расправить, и добавил: – Кстати сказать, Уотсон, я буду вам весьма признателен, если вы воздержитесь от публикации отчета об этом деле. Я большой поклонник научных трудов профессора Аддлтона и потому не желаю, чтобы огласка этой истории каким бы то ни было образом запятнала его репутацию. Да и мою тоже, коли уж об этом зашла речь.

– Вашу, Холмс? – воскликнул я.

Некоторое время он молча смотрел на меня с мрачным видом и наконец произнес:

– Осознание собственной неудачи может быть столь же болезненным, как стыд или любое другое из человеческих чувств, делающих нас слабыми. Мне бы не хотелось, чтобы всем и каждому стало известно о моем фиаско.

Я дал слово сохранить эту историю в тайне и сдержал его, лишь вскользь упомянув о ней в одном из своих рассказов^[477].

Что же касается Холмса, то он больше ни разу не упоминал ни о трагическом происшествии с профессором Аддлтоном, ни о секундном колебании, помешавшем моему другу спустить курок, когда он держал на мушке Гейдона Каупера, стоявшего на вершине гранитного утеса.

Дело о шкатулке

– Вот это да! Как странно, Уотсон, вы не находите? – произнес Холмс, резко остановившись и показав тростью на то, что его изумило.

Весь день лил дождь, но часам к пяти вечера распогодилось, и Холмс предложил мне отправиться на прогулку, чтобы размяться. Бесцельно блуждая по улицам, мы оказались в восточной части Лондона, среди переплетения глухих переулков, лежащих за Тоттенхэм-Корт-роуд в районе Коулвилл-Корта. Нас окружало скопление низких, ничем не примечательных кирпичных домишек. Время от времени бесконечная череда фасадов прерывалась, чтобы уступить место убогим лавчонкам, принадлежавшим в основном ростовщикам да торговцам всяким старьем.

Насколько я мог судить, магазинчик, в сторону которого указывал тростью великий сыщик, ничем не отличался от своих собратьев. Над закрытыми ставнями окном висела табличка «И. Абрахамс. Продажа и покупка редкостей». Застекленная дверь была прикрыта изнутри шторой.

– Закрыто, – промолвил я, недоумевая, чем лавка привлекла внимание друга.

– Именно, Уотсон! А теперь давайте подумаем, зачем старику Абрахамсу понадобилось закрывать лавку в это время дня. Предлагаю это узнать. Обычно он держит ее открытой до позднего вечера.

– Так вы знаете хозяина? – спросил я, когда мы двинулись через дорогу.

– Как-то я прикупил у него одну вещь^[478], так что, коли уж мы оказались в этом районе, почему бы к нему снова не заглянуть? – сказал Холмс. – Он человек честный, и с ним можно иметь дело, не опасаясь обмана.

Великий сыщик подошел к двери, несколько раз постучал и, не услышав ответа, приник глазом к щелке в ставнях.

– Может, он ушел? – предположил я.

– Отнюдь. Он дома. В дальней комнате горит свет.

– В таком случае, может быть, он заболел?

– К чему гадать? Сейчас мы все узнаем. – Наклонившись, он прокричал в щель для писем: – Мистер Абрахамс! Вы дома? Это я, Шерлок Холмс!

Несколько секунд прошли в тишине, и вдруг шторка на застекленной двери чуть отодвинулась в сторону и некто невидимый окинул нас взглядом. Зазвенела цепь, лязгнули засовы, и дверь чуть приотворилась – ровно настолько, чтобы мы смогли протиснуться внутрь.

– Заходите, мистер Холмс! Живее! – настойчиво прошептал чей-то голос.

Только успели мы проскользнуть внутрь, как дверь за нами тут же захлопнулась. В помещении царил полумрак, поэтому мне не удалось разглядеть лицо хозяина. Я лишь разобрал, что передо мной согбенный старик, который, задвинув засовы и водрузив на место цепь, шаркающей походкой двинулся впереди нас в комнату на задах магазина.

Помещение, в котором мы очутились, оказалось весьма примечательным. В нем царила жара, и его заливал яркий свет, освещавший полки, плотно уставленные разными вещами. Их тут скопилось столько, что у меня захватило дух. Украшения, вазы – чего здесь только не было! Этот скарб, который не мешало бы отчистить от слоя грязи, занимал все пространство, не оставляя ни дюйма свободной поверхности. Грозными башнями высились стопки книг, выраставшие прямо от пола. Часть фолиантов валялась на потертом ковре. На стенах были развешаны картины, ржавое оружие, потускневшие зеркала, размещенные так кучно, что разглядеть узор обоев не представлялось возможным.

Посреди этого пыльного хаоса стоял согбенный старец лет семидесяти. Невероятная худоба усиливала впечатление немощи, которое он производил. Одет он был в поношенные брюки и столь же истертую и засаленную красную бархатную курку, предназначенные для человека куда более корпулентного, а потому болтавшиеся на нем как на вешалке. Причудливый образ довершали очки в железной оправе с треснувшим стеклом и черная атласная ермолка с кисточкой, из-под которой торчали реденькие седые волосы.

Однако не это бросилось мне в глаза в первую очередь. Прежде того я заметил, что старик чем-то до смерти напуган. Этот страх выдавали его трясущиеся руки и дрожь в голосе.

– За вами не следили, мистер Холмс? – спросил он моего друга.

– Если и следили, я этого не заметил, – с удивлением ответил великий сыщик. – Да и кому это могло понадобиться?

– Хромоногому бородачу с самой зверской рожей. Отродясь не видел более злобного мерзавца! Он следит за моей лавочкой с тех пор, как ко мне заглянул молодой человек, которого потом убили. Все дело в шкатулке, мистер Холмс! Помяните мое слово. Вот что нужно этому негодяю. Боюсь, он меня тоже убьет, чтобы наложить на нее свои лапы.

Отпустив рукав Холмса, старик со всем проворством, на какое только был способен, проковылял через комнату к старомодному несгораемому шкафу, отпер его и вытащил маленькую шкатулку черного дерева, которую сунул моему другу.

– Вот она! Избавьте меня от нее, мистер Холмс! Не хочу больше ни видеть ее, ни слышать о ней!

Холмс положил шкатулку на стол и самым тщательным образом осмотрел со всех сторон, пока я наблюдал за действиями моего друга, стоя у него за спиной и заглядывая ему через плечо.

Площадь ларца равнялась примерно шести квадратным дюймам. Его поверхность покрывала тончайшая замысловатая резьба в восточном стиле. Повсюду виднелись изображения драконов, переплетающихся друг с другом хвостами; их выпученные глаза напоминали круглые черные горошины. Местами шкатулка была повреждена столь сильно, что лично я не отдал бы за нее и пары пенсов.

Когда Холмс попытался поднять крышку, обнаружилось, что шкатулка заперта. При этом из замочка торчал ключик, и ларец явно не был пуст, поскольку, когда Холмс его потряс, внутри что-то загремело.

Осматривая ларчик, Холмс задавал Абрахамсу вопросы, стараясь говорить с торговцем ровным, успокоительным тоном, чтобы хоть отчасти вернуть старику душевное равновесие и получить более внятные объяснения того, как шкатулка очутилась у антиквара.

– Насколько я понял, эту шкатулку принес вам некий молодой человек. Когда это случилось?

– Вчера рано утром, вскоре после того, как я открыл лавку.

– Вам доводилось его видеть прежде?

– Нет, никогда.

– Вы могли бы его описать?

– Светловолосый, гладко выбритый, в шарфе и шапке. На тыльной стороне правой ладони у него вытатуирована бабочка. Он вбежал в лавку сломя голову, словно за ним черти гнались, сунул мне шкатулку и попросил присмотреть за ней. Сказал, что заглянет ко мне попозже и назначит цену, если я надумаю ее купить. Больше я его не видел.

А сегодня утром ко мне заглянул сосед, мистер Штейн. Он был очень взволнован. Слышал ли я о страшном убийстве? Ну как же! Молодого парня зарезали прямо у трактира «Корона», на Шарлотт-стрит. У него еще на правой руке была татуировка в виде бабочки.

Мистер Холмс, я сразу понял, что речь идет о том парне, который давеча наведывался ко мне в лавку. Что мне делать? Я ведь уверен, что его убил хромой мерзавец с черной бородой. Видели бы вы эту образину, мистер Холмс! У него лицо прирожденного душегуба!

– Прошу вас, любезный сэр, возьмите себя в руки и попробуйте рассказать нам подробней об этом бородаче, – попросил Холмс. – Когда вы впервые его увидели?

– Вчера, как раз когда молодой человек принес мне шкатулку. Бородач отирался на тротуаре у моего магазинчика. Когда парнишка ушел, этот головорез приник к оконному стеклу, заглянул в лавку, после чего поспешил вслед за юношей.

– После этого бородач еще попадался вам на глаза?

– Да, мистер Холмс, несколько раз. Он шлялся возле моей лавки, как будто бы следил за ней. А вчера поздней ночью, когда я уже задергивал штору, он прижался лицом к стеклу и всматривался внутрь. Я знаю, знаю, что он непременно ко мне заберется. Меня зарежет, пока я буду спать, а ларец украдет. После того как мне рассказали об убийстве, я не осмеливался открыть дверь. Вот, сижу в лавке, и отсюда ни ногой!

– Так, значит, вы еще не поставили в известность полицию?

– Какое там! Вы же видите, до чего я напуган! Представьте себе, что будет, если я донесу на бородача, а он решит мне отомстить. Вы понимаете, что речь идет о моей жизни? Кроме того, я понятия не имею, чт́о лежит в шкатулке. Она не моя, вот я и не стал ее открывать. Кто знает, что там внутри и кому это принадлежит? Вдруг полицейские обвинят меня в скупке краденого, если я отнесу им ларец? Мистер Холмс, я старый человек, и вы знаете, что я всегда старался вести дела честно. Если меня посадят в тюрьму, я погиб!

С этими словами несчастный мистер Абрахамс без сил опустился в потертое кресло у камина и, обхватив голову руками, принялся в отчаянии раскачиваться из стороны в сторону.

– Будет вам, – промолвил Холмс. Взгляд великого сыщика, устремленный на старика, сочетал в себе изумление и сочувствие. – К чему смотреть на вещи так мрачно? Давайте я открою ларец. Мы узнаем, чт́о там внутри, и получим ответ хотя бы на один из вопросов.

– Но я же сказал вам, что ларец не мой. Это будет самоуправством. Вы хотите, чтобы меня за это посадили? – Старик со страхом посмотрел на сыщика.

– Насколько я понимаю, владелец ларца мертв, так что вам вряд ли стоит опасаться судебного преследования, – сухо ответил Холмс.

Мой друг искренне хотел успокоить старика, но его слова нисколько не приободрили торговца. При упоминании об убийстве бедолага зажал руками уши и снова принялся раскачиваться, громко стеная.

– Вы слишком совестливы и щепетильны, – заметил Холмс. – А у меня любопытство пересиливает все прочие чувства. Я готов принять на себя всю ответственность за свои действия. Ручаюсь вам!

С этими словами он повернул ключик, поднял крышку и, удивленно присвистнув, высыпал содержимое шкатулки на стол. Это был весьма странный набор: крючок для застегивания пуговиц из слоновой кости, маленький хрустальный флакон из-под духов и коралловые бусы, вполне бы подошедшие девочке.

– Да тут и красть нечего, – разочарованно протянул я.

– Пожалуй, – рассеянно согласился Холмс.

Некоторое время он молча смотрел на раскиданное по столу содержимое ларца, а затем, как будто приняв некое решение, сгреб все эти безделицы ладонью, ссыпал их обратно в шкатулку, а ее сунул в карман пальто.

– Надевайте куртку, мистер Абрахамс, – проговорил он, – и пойдемте с нами.

– Это еще куда? – дребезжащим голосом осведомился старик.

– К вашей дочери. Она ведь, насколько мне известно, живет здесь неподалеку. Мы проводим вас до ее дома. Мой коллега доктор Уотсон поймает кэб, а я помогу вам собраться и договорюсь с вашим соседом, мистером Штейном, чтобы он в ваше отсутствие присмотрел за лавкой.

– А как же бородач? А убийство?

– Об этом, мистер Абрахамс, позвольте позаботиться мне, – успокоил торговца сыщик. – Вы задали мне презанятную задачку, и я получу немалое удовольствие, отыскивая ответ на нее.

Обещание Холмса заняться расследованием дела немного успокоило старика, хотя и не избавило от опасений, что бородач выследит его или же ограбит лавку. После долгих уговоров он все-таки согласился с нашими доводами, и мы без всяких происшествий проводили его до дома дочери, где оставили старика на ее попечение.

Честно говоря, я думал, что Холмс пообещал взяться за дело, только чтобы успокоить несчастного торговца. Однако по возвращении на Бейкер-стрит выяснилось, что я заблуждался. Вытащив из кармана пальто шкатулку, великий сыщик протянул ее мне и с довольной улыбкой произнес:

– Ну-ка, Уотсон, проверим вашу наблюдательность. Осмотрите ларец и скажите, чт́о вам удалось заметить.

– Я уже успел на него насмотреться, старина. Ума не приложу, кому могла понадобиться эта шкатулка. А дребедень внутри нее? Крючок для пуговиц да флакон из-под духов. Кому они нужны? Они же гроша ломаного не стоят.

– И тем не менее, по уверениям Абрахамса, человек, оставивший у него эту шкатулку, был из-за нее убит.

– Мне это кажется в высшей степени нелепым.

– Мне тоже, дружище, и вот как раз поэтому данное дело показалось мне столь интересным.

– Значит, вы возьметесь за расследование?

– Ну конечно.

– Может, будет лучше, если им займется полиция? Уверен, стражи порядка уже расследуют убийство молодого человека.

– Разумеется, я буду поддерживать с ними связь. Однако, прежде чем передать им шкатулку, я хотел бы хорошенько ее рассмотреть. Собственно, как раз ради этого я и прихватил ее с собой. Взгляните на эту вещицу еще раз, Уотсон. Вам ничего не кажется странным?

– Честно говоря, нет, Холмс.

– Размеры, друг мой, обратите внимание на размеры!

– Размеры как размеры, – недоуменно буркнул я, покрутив ларец в руках.

Не говоря ни слова, Холмс с гордым видом прошествовал к своему столу, вооружился линейкой и, вернувшись ко мне, измерил ларец снаружи.

– Как видите, шкатулка имеет ровно пять дюймов в высоту, с крышкой – шесть. А теперь проведем внутренние замеры.

Открыв ларец, великий сыщик опорожнил его и прижал линейку к внутренней стороне.

– Подумать только, всего три дюйма в глубину! – воскликнул я.

– Именно, Уотсон! Я обратил внимание на эту нестыковку еще в лавке Абрахамса. А разгадка совершенно очевидна. Ларец имеет двойное дно. Потайное отделение должно быть в дюйм глубиной. Если наше предположение верно, значит, где-то на шкатулке имеется секретная кнопка, открывающая потайное отделение.

С этими словами Холмс потянулся к покрытой резьбой коробочке и принялся осторожно ощупывать ее длинными чуткими пальцами. Осмотрев ее со всех сторон, мой друг наконец добрался до днища. Оно, подобно верху и боковинам, было украшено резьбой, изображавшей двух обращенных друг к другу и изрыгающих пламя драконов со сплетенными хвостами. Выпученный глаз расположенного слева чудовища и оказался потайной кнопкой. Как только Холмс ее нажал, раздался резкий щелчок и днище шкатулки откинулось вверх, открыв тайничок. Там ничего не было, за исключением какого-то маленького предмета, завернутого в тонкую папиросную бумагу.

Мой друг со всей осторожностью извлек находку и аккуратно развернул бумагу. И мы увидели кольцо.

– А вот это действительно могло ввести вора в соблазн, – мягко промолвил великий сыщик, поднеся украшение к свету.

Тускло блеснуло золото. Большой красный камень, вправленный в него, сверкал куда ярче.

– По-вашему, оно дорогое? – спросил я.

Перстень показался мне излишне массивным, ободок выглядел сверх меры широким, а камень – чересчур крупным. Вряд ли эта вещица красиво смотрелась бы на женском пальце, однако я не мог отрицать, что кольцо обладает неким варварским завораживающим великолепием.

– Любезный Уотсон, если я не ошибаюсь, камень, на который вы смотрите, рубин и стоит он целое состояние. Вопрос в другом: кому он принадлежит? Думаю, явно не молодому человеку в шарфе и шапке, который оставил шкатулку в лавке старого Абрахамса. Тогда, быть может, это собственность хромого бородача? Сильно сомневаюсь. Владелец перстня не стал бы ошиваться возле лавки и заглядывать в окна. Бородач явно настроен заполучить шкатулку, а вместе с ней – и перстень. Помимо всего прочего, мы имеем на руках убийство молодого человека. Каким образом оно вписывается во всю эту картину? Как вам эта очаровательная маленькая головоломка? Что вы о ней думаете?

– Полагаю, что бородатый головорез убил молодого человека, чтобы заполучить шкатулку.

– Да нет же, нет! – вскричал Холмс. – Так не пойдет. Ваша версия никуда не годится! Умозаключения, Уотсон, должны основываться на фактах. Абрахамс ясно сказал, что бородач видел, как молодой человек оставил шкатулку в лавке. Этот зверского вида субъект наблюдал за юношей, стоя на улице. Таким образом, бородач знал, что ларец оставлен у Абрахамса. Это подтверждается и тем, что он продолжил следить за антикваром. Если бородач знал, что у молодого человека нет шкатулки, зачем прирезал его тем же вечером?

Я допускаю, что убийцы порой действуют вопреки логике, однако данное преступление, если вы приписываете его бородачу, с рациональной точки зрения вообще необъяснимо. Если убийство действительно совершил бородач, он не только ничего этим не добился, но и подставил себя под удар, поскольку теперь по следу убийцы идет полиция.

– А если убийство – результат ссоры между ворами? – предположил я.

Это мое предположение Холмс принял куда охотнее:

– То есть вы считаете, что эти двое вместе украли перстень, а потом его не поделили? Возможно, Уотсон, вполне возможно! Впрочем, у вашей гипотезы имеется один существенный недостаток: в последнее время я что-то не слышал ни о громких кражах, ни об ограблениях. О пропаже украшения такой цены непременно бы написали в газетах.

– Я вполне допускаю, что законный владелец предпочел не предавать случившееся огласке.

– Ага! Вот мы и заговорили о законном владельце. Но помилуйте, старина, с чего вы взяли, что ларец и его затейливое содержимое принадлежит законному владельцу перстня? Он ли, этот законный владелец, спрятал украшение в тайник? Вы улавливаете мою мысль? Если бы речь шла о банальной краже с убийством, я бы оставил это дело полиции. Нисколько не сомневаюсь, что подобная скукотища вполне по зубам инспектору Лестрейду и его коллегам из Скотленд-Ярда. Однако, сдается мне, дело далеко не такое простое, каким кажется на первый взгляд. В нем имеется пара загадок, которыми я хочу заняться.

– Так вы расскажете полиции то, что нам известно?

– Ну конечно же, дружище! Сегодня же вечером наведаюсь в Скотленд-Ярд, передам представителям закона шкатулку и во всех подробностях расскажу о том, что нам удалось узнать. Однако, пока Лестрейд будет заниматься расследованием, мы тоже не станем сидеть сложа руки. Вы готовы составить мне компанию, Уотсон?

– Ну конечно, Холмс, – с жаром согласился я.

Увы, судьба распорядилась иначе. На следующий день в мое отсутствие к Холмсу обратились с просьбой о помощи. Речь шла об исчезновении леди Френсис Карфэкс^[479]. Холмс не хотел покидать Лондона, поскольку старый Абрахамс по-прежнему не находил себе места от страха, будучи уверенным, что его жизни угрожает смертельная опасность. Мой друг попросил меня съездить в Лозанну и попытаться отыскать пропавшую женщину.

Поиски мои, увы, не увенчались успехом. Я вернулся в Лондон ни с чем. Дело об исчезновении Френсис Карфэкс оказалось настолько сложным, что расследование его целиком захватило меня, и я позабыл справиться у Холмса, как дальше развивались история со шкатулкой.

Только через две недели после спасения леди Френсис, сопряженного с рядом драматических событий, я вспомнил о деле Абрахамса. Случилось это за завтраком, когда мы обсуждали таинственное исчезновение этой дамы, благодаря вскользь брошенной Холмсом фразе.

– Нам, конечно, несказанно повезло, – промолвил мой друг, – что мы нашли ее серебряную подвеску с брильянтами в ломбарде на Вестминистер-роуд. Если бы этого не произошло, похитители похоронили бы бедняжку заживо и никто бы не узнал о случившейся с ней трагедии.

– Кстати, коль речь зашла об украшениях, – промолвил я, – вам удалось отыскать законного владельца золотого перстня с рубином?

– Да, удалось. История оказалась на удивление необычной.

– Так расскажите ее поскорее, дружище, – с настойчивостью в голосе промолвил я. – Кем был тот бородач? Это он убил молодого человека в шарфе и шапке? И почему?..

– Погодите, погодите, Уотсон! – воскликнул Холмс и протестующе поднял руки. – Вы меня просто зас́ыпали вопросами.

– Простите, старина, но мне не терпится узнать, как завершилось ваше расследование.

– Ваше любопытство вполне понятно, и я даю слово непременно его удовлетворить. Вы ведь завтра днем собираетесь заглянуть к себе в клуб?

– Я обещал Сэрстону партию в бильярд^[480].

– В таком случае, – мой друг поднялся из-за стола, – если после этого вы решите прогуляться до Коулвилл-Корта и навестить старого Абрахамса, вам представится возможность во всех подробностях узнать о том, как развивались события и чем завершилось расследование, а произошло это, между прочим, как раз в лавке старика. Ну как, вас устраивает мое предложение? Тогда вплоть до нашей встречи в означенном месте я отказываюсь отвечать на любые вопросы. Ну а сейчас, – глаза великого сыщика озорно блеснули, – позвольте откланяться. Мне надо отправить две важные телеграммы.

В тот день, несмотря на свой зарок, Холмс мимоходом коснулся дела Абрахамса еще один раз. Когда после обеда я уже собирался в клуб, Холмс оторвался от свежего выпуска «Телеграф» и будто бы между делом бросил: «Кстати, Уотсон, когда сегодня подойдете к лавке антиквара, настоятельно рекомендую обратить внимание на витрину. Там вы увидите нечто весьма занятное. Ну а сейчас не смею вас больше задерживать. Приятной игры, старина!»

Несмотря на это искреннее пожелание, игра не доставила мне почти никакого удовольствия. Я был так занят размышлениями о предстоящей встрече с Холмсом, что несколько раз промазал по самым простым шарам, к восторгу Сэрстона, обставившего меня в два счета. Он тут же предложил сыграть еще одну партию, но я ответил отказом, сославшись на срочное дело. Попрощавшись, я поспешно вышел из клуба, остановил проезжавший мимо экипаж и отправился в Коулвилл-Корт.

На сей раз ставни были отворены, а занавеска на дверях отдернута, из чего я заключил, что лавка Абрахамса открыта. Как только я вылез из экипажа, взгляду моему сразу предстала согбенная фигура седовласого старика, сидящего за прилавком. Однако, памятуя о рекомендации Холмса обратить внимание на витрину, я ненадолго задержался, чтобы изучить ее содержимое.

К моему величайшему изумлению, прямо посередине витрины я обнаружил знакомый мне маленький черный ларец, в котором Холмс обнаружил перстень с рубином. Шкатулка была закрыта, а на крышке белела бумажка со сделанной от руки надписью: «Цена договорная».

– Мистер Абрахамс! – распахнув дверь, воскликнул я и быстрым шагом направился к старику. – Почему шкатулка выставлена на продажу? Я полагал, что ее вернули законному владельцу…

Я не закончил фразы, поскольку удивление мое сменилось смятением: передо мной предстало два мистера Абрахамса, похожих друг на друга как две капли воды. Один продолжал сидеть за прилавком, а другой вышел мне навстречу из задней комнаты.

Так бы я и таращился на них, разинув от изумления рот, если бы вдруг старик за прилавком не поднялся и, весело рассмеявшись, не снял очки вместе с шапочкой. Когда он стянул седой парик и расправил плечи – но никак не ранее, – я понял, что передо мной стоит мой добрый друг Шерлок Холмс.

– Простите, если ошарашил вас, Уотсон, – промолвил он, – однако я не смог преодолеть искушение и решил еще разок разыграть для вас сценку из спектакля, который мы устроили в этой лавке, пока вы находились за границей по делу леди Карфэкс. Судя по всему, маскарад удался. Вы купились!

– Купился, – уныло признал я. – Но скажите, старина, зачем вы все это устроили?

– Чтобы заманить сюда некоего хромого и чернобородого джентльмена, – начал Холмс.

Тут моего друга прервал настоящий мистер Абрахамс, который до того стоял на пороге и, наслаждаясь моим замешательством, кудахтал от смеха, потирая немощные руки. Неожиданно улыбка пропала с лица старика, и оно исказилось от страха – совсем как в первый раз, когда я увидел его. Издав пронзительный вопль, он поднял дрожащий палец и указал на дверь.

Повернувшись и глянув в том направлении, я с ужасом увидел, как к дверному стеклу прижался лицом какой-то бородач, злобно взиравший на нас. Вид у него был грозным и пугающим: кустистые брови сведены, в глазах сверкает ненависть.

– Холмс! – вскричал я, желая предостеречь друга, поскольку он, казалось, совершенно не обратил внимания на незнакомца.

Услышав мой вопль, великий сыщик кинул на бородача небрежный взгляд. С невозмутимым видом Холмс открыл дверь и любезно промолвил:

– Ну вот и вы, Ханнифорд! Благодарю вас, дружище, вы как раз вовремя. Прошу вас, заходите! Мистера Абрахамса вы, разумеется, уже знаете, а вот свести знакомство с моим коллегой доктором Уотсоном у вас еще возможности не было. Уотсон, позвольте представить вам Джорджа Ханнифорда, бывшего инспектора Скотленд-Ярда, который в настоящее время – как, собственно, и я – занимается частным сыском.

– Вы льстите мне, мистер Холмс, – проговорил бородач и, подскочив поближе, энергично пожал мою руку. – Куда мне до вас! Хотел бы я обладать хоть сотой долей ваших талантов и славы. – Разглядев выражение моего лица, мистер Ханнифорд широко улыбнулся. – Простите, доктор Уотсон, если встревожил вас. Мистер Холмс предложил разыграть перед вами маленькое представление. Искренне надеюсь, что вы поймете нас правильно.

– Ну, разумеется, – чуть поджав губы, ответил я, в глубине души задетый тем, что меня выставили на посмешище.

Однако долго злиться на двух сыщиков у меня не получилось, учитывая их искреннюю радость и веселье. Холмс в особенности счел мое положение забавным.

– Простите, дружище, – с хохотом промолвил он, хлопнув меня по плечу. – Соблазн был непреодолим. Впрочем, мы только что воссоздали перед вами события, происходившие в то время, когда вы находились в Лозанне. Позвольте мне кое-что вам объяснить.

Рассказав все, что мне было известно, инспектору Лестрейду и передав ему шкатулку с перстнем, я разработал маленький план, чтобы при его содействии заманить в ловушку загадочного бородача. Не забывайте, что в тот момент незнакомец являлся главным подозреваемым в убийстве неизвестного молодого человека, принесшего ларец в лавку мистера Абрахамса.

Перстень мы вынули из тайника и оставили на хранение в Скотленд-Ярде, где ему предстояло дожидаться законного владельца. А вот шкатулку Лестрейд согласился вернуть мне. Приняв обличье мистера Абрахамса, я выставил ларец в витрину, на самое видное место, как раз туда, где вы его сегодня узрели, после чего сел дожидаться возвращения подозреваемого. На всякий случай полиция выделила мне в помощь сержанта, который спрятался в задней комнате.

В течение дня бородач несколько раз попадался мне на глаза. Он ходил взад-вперед по улице, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания. Одним словом, вел себя крайне подозрительно – вы уж меня простите, мистер Ханнифорд, за эту критику ваших методов работы.

Частный детектив никогда недолжен красться: подобное поведение выделяет его среди прочих прохожих, приковывая к нему взгляд и возбуждая неизбежные опасения. Когда ведешь слежку, надо держаться как можно более естественно. Лишь тогда вы сможете затеряться в толпе.

Прими вы образ обычного горожанина, направляющегося куда-то по своим делам, не напугали бы насмерть мистера Абрахамса. Кстати, любезный, снимите, наконец, эту нелепую бороду. Сразу видно, что она накладная. Вы в ней не проведете и ребенка.

– Мне требовалось срочно как-то замаскироваться. Ничего лучшего я в спешке не придумал, – с виноватым видом ответил Ханнифорд, срывая черную бороду и накладные бакенбарды. Гладковыбритое лицо его оказалось открытым и веселым.

– Ну вот, так гораздо лучше! – объявил Холмс. – Однако я продолжаю. В четверг, примерно в обеденные часы, мое терпение наконец было вознаграждено. В лавку зашел бородач, вытащил девять пенсов и объявил, что желает купить шкатулку. Тут же из задней комнаты выскочил сержант и арестовал незнакомца по подозрению в ограблении и убийстве.

К моему величайшему сожалению, Уотсон, мы не смогли воспроизвести для вас этот эпизод. Инспектор Лестрейд не обладает вашим чувством юмора и потому отказался снова выделить мне в помощь сержанта, заявив, что участие полицейского в подобном спектакле порочит честь мундира. Таким образом, мне ничего более не остается, кроме как просить вас нарисовать себе эту сцену в воображении.

Бородач возмущался, кричал, что невиновен, но все напрасно. На него надели наручники, посадили в кэб и отправили в Скотленд-Ярд. Разоблачившись и смыв грим, я оставил лавку на попечение настоящего мистера Абрахамса, а сам поспешил в полицию, где присоединился к следователям. Там задержанный, который уже успел рассказать, кто он такой на самом деле, поведал нам весьма удивительную историю. Вам хочется узнать, в чем ее суть? В таком случае позвольте предоставить слово самому мистеру Ханнифорду.

– Спасибо, мистер Холмс, – кивнул частный сыщик. – Сперва мне хотелось бы сказать несколько слов о себе. Я вышел в отставку два года назад, после того как упал с крыши склада, когда преследовал известного преступника – Берта Моррисона, знаменитого своей ловкостью взломщика. Подробнее я остановлюсь на нем чуть позже. Приземлился я очень неудачно – сломал ногу сразу в двух местах. После этого продолжать службу в полиции было невозможно, и я поневоле подал в отставку, хотя пенсии еще не выслужил. У жены имелись родственники в графстве Сомерсет, вот мы и решили переехать туда и открыть маленький пансион в городе Йовил. Все шло прекрасно, но вскоре я заскучал по жизни, полной опасностей, по борьбе, которую вел с лондонскими преступниками. «К чему зря опыту пропадать?» – подумал я, вот и поместил объявление в местной газете, предложив свои услуги частного сыщика. Должен признаться, на такой поступок меня в первую очередь подтолкнул успех мистера Холмса, подвизавшегося на этом поприще.

Не буду углубляться в детали, скажу только, что клиентов поначалу у меня было мало, в основном ко мне обращались местные лавочники с жалобами на мелкие кражи. И вдруг, три месяца назад, я получил письмо от мистера Хораса Морпета. В этом послании он представился дворецким леди Фартингдейл, владелицы поместья Уитчет-мэнор. Не могу ли я, как только представится возможность, наведаться к ним, чтобы заняться расследованием кражи? Несколько дней назад в поместье побывал вор. Леди Фартингдейл уже обращалась в полицию, но расследование зашло в тупик, а ее светлость очень хочет вернуть украденное.

Что ж, вот эта задачка куда больше пришлась мне по вкусу. Это вам не приказчик, стянувший из кассы шиллинг-другой, и не браконьер, подстреливший пару фазанов! В тот же день я взял напрокат двуколку и отправился в Уитчет-мэнор. Ну и странное же это место, доложу я вам, доктор Уотсон! Представьте себе старый особняк эпохи Тюдоров с потрескавшейся гипсовой лепниной, расположенный в глухом месте, вдали от дороги, в окружении давно одичавших садов. Изнутри резиденция леди Фартингдейл выглядела не лучше, чем снаружи. Я так думаю, что дом долгие годы не знал ни половой тряпки, ни веника. Повсюду висела паутина, а слой пыли достигал такой толщины, что хоть автограф на нем оставляй.

Пожилой дворецкий встретил меня у дверей и, прежде чем отвести к ее светлости, пригласил в лакейскую, где изложил подоплеку дела. Насколько я понял с его слов, леди Фартингдейл, дама весьма преклонных лет, не лишена странностей, которые нередко бывают сопряжены с ее почтенным возрастом. Некогда муж ее служил нашим посланником в Непале, но с тех пор минуло немало лет, и леди давно овдовела. После смерти мужа она вела уединенный образ жизни, редко выходя из дома. Несмотря на огромное состояние, леди Фартингдейл вбила себе в голову, что находится на грани разорения и, скорее всего, закончит свои дни в работном доме. Ничего удивительного, что она стала скаредной. С течением лет кто-то из старых слуг умер, кто-то ушел на покой, а новых она нанимать отказывалась. В конечном счете с ней остался только этот старик дворецкий, мистер Морпет, и пожилая служанка. Чтобы сэкономить на угле, в особняке отапливали лишь несколько комнат, а все остальные покои держали под замком.

Надо сказать, что ее светлость как огня боялась воров и потому имела обыкновение прятать деньги и драгоценности в самых неожиданных местах. Морпет рассказал мне, как однажды обнаружил брильянтовую брошь в коробочке для чая, а мешочек с соверенами – под цветочным горшком.

Морпет не брался судить с уверенностью, что именно привлекло внимание вора к поместью – сплетни одного из бывших слуг или же удаленное положение особняка. Так или иначе, за два дня до того как я получил письмо, случилось то, чего опасалась леди Фартингдейл: в дом проник вор.

Поскольку б́ольшая часть ценных вещей была спрятана в таких местах, куда не догадался бы заглянуть и самый хитроумный злоумышленник, ущерб оказался не столь уж и велик. Пропало кое-что из столового серебра, пара золоченых ваз и маленькая деревянная шкатулка, украшенная резьбой в виде драконов, причем Морпет знал, что в ней лежало лишь несколько грошовых безделиц.

Вызвали местную полицию, которая занялась поисками, но так ничего и не обнаружила. Личность вора осталась загадкой. Поскольку украденное не имело особой ценности, представители местной власти решили не обращаться за помощью в Скотленд-Ярд. Увы, ее светлость была столь безутешна, так горевала по похищенным вещам и так расстраивалась из-за тщетности усилий полиции, что Морпет, увидев мое объявление в газете, предложил обратиться ко мне за помощью. А теперь леди Фартингдейл ожидала в гостиной. Ей не терпелось со мной встретиться.

Однако я взял за правило сначала заниматься делами первостепенной важности, а потому попросил Морпета прежде всего показать мне, каким образом преступник проник в дом. Дворецкий отвел меня на чердак. Как он пояснил, иных путей, чтобы пробраться в особняк, у вора не имелось. Ее светлость так боялась ограбления, что все окна, за исключением чердачных, слуги непременно закрывали ставнями, а двери запирали на двойные замки и засовы. Одним словом, поместье напоминало осажденную крепость.

Я вполне допускаю, что в части маскировки и слежки мне еще нужно многому поучиться, но о способах проникновения воров в здания я знаю практически все. Стоило мне увидеть маленькое окошко на скате крыши и аккуратное отверстие возле щеколды, вырезанное в стекле, как я сразу понял, что в особняке побывал Берт Моррисон.

– Тот самый вор, за которым вы гнались, когда свалились с крыши и сломали ногу? – воскликнул я.

– Да, я говорю как раз об этом мерзавце, – ответил Ханнифорд. – У меня не было ни малейших сомнений в том, что в доме похозяйничал именно он. Выглянув из окна, я увидел, что ближайшая водосточная труба находится не меньше чем в тридцати футах, а от крыши до земли – целых пятьдесят футов. Никто другой не смог бы вскарабкаться в кромешном мраке по трубе, а потом подняться по скату крыши к окну: скат был крутой, как склон горы Монблан.

Проворство и гибкость! Моррисон ловок как обезьяна и скользок как угорь. Во время службы в полиции мне довелось расследовать не менее пятнадцати краж со взломом, совершенных Моррисоном, и ни разу я не сумел ни схватить этого молодчика, ни доказать его вину.

Больше всего он любил обчищать оптовые магазины и склады, в которых имелось чем поживиться. Однако, когда в Лондоне становилось слишком «жарко» и ему на хвост садилась полиция, он отправлялся в турне по провинции, где орудовал в основном в больших особняках. Крал он главным образом столовое серебро и драгоценности. Камни вынимал, а драгоценные металлы плавил, чтобы полиция не смогла выйти на него по похищенным вещам.

Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем зрелище наручников, защелкивающихся на запястьях этого подонка. Из-за него я сломал ногу! Из-за него лишился службы и пенсии! Как же я мечтал о том дне, когда он окажется за решеткой. А слава! Не забывайте о славе! Я, скромный частный детектив, арестовываю самого известного вора во всем Лондоне! Да обо мне заговорят все, как говорят о мистере Холмсе.

С этими мыслями я отправился вниз, где меня ожидала леди Фартингдейл. Она сидела в гостиной. Выглядела эта пожилая дама весьма странно. Вся в черном, вдовий чепец… Костлявыми руками, напоминавшими птичьи лапы, она охватила серебряный набалдашник трости, на которую опиралась. Взгляд у нее при этом был острый как игла. Она так и впилась в меня глазами, когда я вошел, – видимо, прикидывала, справлюсь ли я с делом.

Вдоволь на меня насмотревшись, она велела дворецкому выйти, из чего я заключил, что леди Фартингдейл сочла мою кандидатуру вполне подходящей. Откинувшись на подушки, она взяла в руки истертый кожаный кошель и потрясла им передо мной.

«Здесь пятнадцать гиней, – сказала она. – Эти деньги достанутся вам, если вы найдете украденное. Я также покрою все ваши расходы».

Пятнадцать гиней! Представляете себе, доктор Уотсон? Это было больше, чем я получал за три недели, когда нес службу в Скотленд-Ярде^[481]. Поскольку я не знал о перстне с рубином, то никак не мог взять в толк, почему скаредная старуха готова заплатить такую сумму за дребедень, которая, по словам Морпета, не стоила больше нескольких фунтов.

«Сделаю все от меня зависящее», – заверил я.

«В таком случае немедленно принимайтесь за дело, – приказала леди Фартингдейл, причмокнув губами. – И запомните, Ханнифорд: я хочу получить назад все, но особенно – деревянную шкатулку. В ней хранится вещь, которая мне очень дорога. Если вам не удастся ее вернуть, больше чем на гинею не рассчитывайте. Вы согласны на такие условия?»

Условия, как вы сами можете судить, были достаточно жесткими, но во мне живет игрок, так что я согласился. Она сунула кожаный кошель под подушку и, дернув шнурок звонка, вызвала Морпета, который проводил меня до дверей.

На следующее утро я первым же поездом отправился в Лондон. У меня уже имелся план действий. Я знал, что Моррисон часто появляется в районе Тоттенхэм-Корт-роуд. Там есть несколько питейных заведений, где он любил пропустить стаканчик-другой и встречаться с дружками.

Поскольку в Уитчет-мэноре вор разжился достаточно скромной добычей, я предположил, что он не станет, как обычно, обращаться к знакомому скупщику краденого из Айлворта, а, скорее всего, попытается сбыть вещи кому-нибудь из старьевщиков или антикваров. Не секрет, что некоторые из них принимают вещи, добытые преступным путем.

Моя догадка оказалась верной. Мне удалось выследить Моррисона. Как оказалось, он обосновался в меблированных комнатах на Гудж-стрит. Я также выяснил, куда преступник снес вазы и столовое серебро. Все это добро я выкупил, зная, что леди Фартингдейл покроет мои расходы. Но деревянная шкатулка словно сквозь землю провалилась.

Я счел, что Моррисон просто не успел ее продать, и установил слежку за домом, в котором он поселился. Поскольку мне несколько раз доводилось допрашивать вора, когда я еще служил в полиции, он знал, как я выгляжу. Пришлось изменить внешность с помощью накладной бороды.

– Исходя из последующих действий Моррисона, осмелюсь предположить, что маскарад вам не помог, – заметил великий сыщик.

– Боюсь, что так, мистер Холмс, – грустно улыбнулся Ханнифорд. – Это произошло утром в среду. Я увидел, что он вышел из дома, и последовал за ним. Однако, как вы правильно заметили, похоже, преступник узнал меня. Он быстренько заскочил в лавку мистера Абрахамса, сунул ему в руки ларец, после чего пулей вылетел на улицу. Полагаю, Моррисон знал, что я у него на хвосте, и хотел быстрее избавиться от шкатулки, прежде чем я поймаю его с поличным.

Должен признаться, я оказался перед непростым выбором. С одной стороны, мне хотелось поскорее добыть шкатулку и заработать пятнадцать гиней. С другой – я не желал выпускать из виду своего заклятого врага. Одним словом, я решил, что загляну в лавку позднее. Лишь на мгновение остановился перед ней, посмотрел в окошко, после чего поспешил за вором.

Не буду врать: Моррисона я упустил. Я уже сказал, что этот мерзавец был скользким как угорь, а здешние места знал что свои пять пальцев. Когда я добежал до угла Коулвилл-Корта, Моррисона уже и след простыл. Почуяв недоброе, я кинулся в меблированные комнаты – там мне сказали, что он съехал.

Полагаю, вам не составит труда представить себе, каково мне было в тот момент. Я утешал себя мыслью, что если Моррисону и удалось от меня улизнуть, то я хотя бы знаю, где искать шкатулку леди Фартингдейл. Я полагал тогда, что ларец находится в безопасности, пылясь в лавке мистера Абрахамса. Я стал следить за магазином в надежде, что шкатулку выставят на продажу. Тогда бы я ее выкупил, поставив таким образом в деле точку. Вместо этого я до смерти напугал несчастного мистера Абрахамса, о чем искренне сожалею.

– Вынудив его тем самым закрыть свое заведение, – усмехнулся Холмс.

– Это было для меня тяжелым ударом, – признал Ханнифорд. – Так или иначе, мне не хотелось несолоно хлебавши возвращаться в Сомерсет и распрощаться с обещанными пятнадцатью гинеями. Поэтому я решил обождать еще несколько дней: вдруг что-нибудь произойдет? Остальное, доктор Уотсон, вам уже известно. Мистер Холмс переоделся мистером Абрахамсом и выставил шкатулку в витрине. Увидев ее, я решил, что моим бедам пришел конец, и заглянул в магазин, чтобы ее купить. Там меня и арестовали по подозрению в убийстве Моррисона, о смерти которого я тогда ровным счетом ничего не знал.

– Но кто же его убил, если не вы? – растерялся я.

– Некий Феррерс, – ответил на мой вопрос Холмс. – Он, как и Моррисон, приударял за официанткой из паба «Корона». Вот ее-то они и не поделили. Самое обычное преступление, в котором, уж поверьте мне, ничего интересно. Вот, собственно, и все.

Ханнифорд, решивший, будто великий сыщик намекает, что пора и честь знать, поднялся и стал раскланиваться.

– Не смею больше отнимать у вас время, – промолвил он. – Осталось только добавить, что леди Фартингдейл получила назад перстень с рубином и заплатила мне пятнадцать гиней. Иными словами, как пишут в дамских романах, все кончилось хорошо. Сожалею лишь об одном: я лишился возможности увидеть Моррисона за решеткой. Ну да ладно! Как говорится, не мытьем, так катаньем. – Весело рассмеявшись, он взял в руки черную шкатулку и сунул ее в карман. – Ну а теперь, джентльмены, позвольте откланяться. Жена ждет, что я приеду на поезде, отбывающем в пять двадцать пять. Кроме того, я обещал леди Фартингдейл вернуть шкатулку, как только мистер Холмс закончит с этим делом.

* * *

Вскоре ушли и мы, но кэб брать не стали, а предпочли пройтись по Оксфорд-стрит.

– Скажите, дружище, а как вам удалось подготовить весь этот спектакль? – поинтересовался я.

– Очень просто, – отозвался великий сыщик. – Вчера утром я отправил две телеграммы. Одну – леди Фартингдейл, с просьбой одолжить шкатулку, другую – Ханнифорду. Сообщил, что буду весьма обязан, если он заберет из Уитчет-мэнора шкатулку и привезет ее мне. Пока вы играли на бильярде, мы с Ханнифордом и Абрахамсом отрепетировали маленький спектакль, который, я надеялся, вас позабавит. Лично мне он доставил огромное удовольствие. Впрочем, насколько я могу судить по выражению вашего лица, вас кое-что смущает. Вы хотите что-то спросить?

Должен признаться, слова Холмса меня ошеломили. У меня в голове действительно вертелся еще один вопрос, но мой друг ответил мне, прежде чем я успел его задать.

– Нет, Уотсон, – покачал он головой. – Моррисон не знал ни о тайнике, ни о перстне с рубином, который там лежал. В противном случае он бы продал перстень джентльмену из Айлворта, которому обычно сбывал добычу.

Откуда я знал, о чем вы собираетесь спросить? Видите ли, вы коснулись воротника и откашлялись, прочищая горло. Так вы обычно поступаете, когда вам что-то непонятно и вы собираетесь кое-что уточнить. Я давно заметил за вами эту привычку. Поскольку других неясностей, кроме этой, в деле не оставалось, я решил не дожидаться вопроса и сразу дал на него ответ.

Кстати, Уотсон, если вы вдруг подумываете написать о случившемся, мне бы хотелось попросить вас этого не делать. Вместе со шкатулкой леди Фартингдейл передала мне через Ханнифорда записку, в которой категорически запретила предавать дело огласке. Она ваша искренняя почитательница, с огромным удовольствием читает истории о наших приключениях и всякий раз с нетерпением ждет новых рассказов. Однако, увы, леди Фартингдейл претит мысль о том, что она станет героиней одного из них^[482].

Схватка на пароходе «Фрисланд»

I

Если не ошибаюсь, начало этой истории было положено ветреным и дождливым ноябрьским вечером 1894 года, через несколько месяцев после чудесного воскресения Шерлока Холмса из мертвых, ведь на протяжении трех лет я пребывал в уверенности, что мой друг сгинул вместе со своим заклятым врагом, профессором Мориарти, в пучине Рейхенбахского водопада^[483]. События, о которых пойдет речь, также едва не стоили нам с Холмсом жизни.

Отужинав, мы расположились в креслах у полыхающего в камине огня. Холмс был занят изучением монографии о ранних елизаветинских тайнописях. Что касается меня, то я развлекал себя чтением куда более прозаическим: в моих руках был экземпляр «Ивнинг стэндарт». Я неспешно листал газетные страницы, будучи уверенным: ничто не заставит нас выйти на улицу в столь жуткую погоду.

Стоило мне только об этом подумать, как Холмс поднял голову, отложил в сторону книгу и произнес:

– Уотсон, только что перед нашим домом остановился экипаж. Похоже, к нам посетитель. Я сам его встречу и провожу сюда. Не стоит беспокоить служанку в столь поздний час.

– «Его»? – переспросил я.

– Ну да, его. Нисколько не сомневаюсь, что это мужчина. Слышали, как грохнула дверь экипажа? Женщина вряд ли захлопнула бы ее с такой силой.

Признаться честно, я слышал лишь вой ветра в трубе да дребезжание стекол в оконных рамах, однако меня нисколько не удивило, что Холмсу удалось различить среди этого шума другие, донесшиеся издалека звуки. Я еще не встречал человека, который бы смог сравниться с моим другом остротой слуха.

Великий сыщик вышел из гостиной и вскоре вернулся в сопровождении низкорослого, крепко сбитого бородача, столь коренастого и широкого в плечах, что он показался мне квадратным. По бушлату и фуражке я заключил, что это моряк. Когда Холмс представил его, я понял, что не ошибся.

– Знакомьтесь, Уотсон, перед вами капитан Ганс ван Вейк, – промолвил мой друг и, повернувшись к нашему гостю, добавил: – Прошу вас, сэр, присаживайтесь.

Ван Вейк снял фуражку, обнажив шевелюру столь же пышную и седую, как и борода. Лицо капитана было сильно обветрено, а от уголков глаз расходились глубокие морщины – свидетельство того, что капитан часто улыбается и обладает добродушным нравом. Впрочем, сейчас Ганс ван Вейк был мрачен, и я понял, что дело, приведшее его к нам, весьма серьезно и не терпит отлагательств.

– Я капитан голландского судна «Фрисланд», – промолвил он, опускаясь на стул, предложенный ему Холмсом. По-английски он говорил превосходно, но от моего внимания не ускользнул легкий гортанный акцент. – Прошу прощения, джентльмены, что беспокою вас в столь позднее время, но леди просила, чтобы я обратился к вам, а не к официальным представителям закона.

– Полагаю, – проговорил Холмс, опускаясь в кресло, – будет лучше, если вы для начала расскажете нам, кто эта леди и почему ей так срочно понадобилась моя помощь.

– Разумеется, мистер Холмс. Но сперва мне хотелось бы изложить вам подоплеку дела. «Фрисланд» – небольшое торговое судно. Мы курсируем между побережьем Голландии, Германии и юго-востоком Англии. Мы также возим пассажиров – но немного, кают у нас всего на дюжину человек. Вчера мы вошли в Лондонский порт и встали у Свободного торгового причала^[484], где разгрузили товар и взяли на борт новый груз, который нам предстоит доставить в Роттердам. Судно должно отчалить в половине первого ночи, во время прилива.

Несколько пассажиров взошли на борт сегодня вечером. В их числе были пожилой джентльмен, мистер Барнеби Пеннингтон, и его дочь. Я лично не видел, как они садились на судно, но стюард утверждает, что эти двое сразу отправились к себе в каюты.

Через некоторое время мисс Пеннингтон вышла на палубу и обратилась к моему помощнику за помощью. Девушка была очень взволнована. Устроившись у себя в каюте, она отправилась к отцу, желая убедиться, что у него все в порядке, и пожелать спокойной ночи. Она постучалась к нему. Никто не ответил. Тогда она открыла дверь. Каюта оказалась пуста. Повсюду обнаруживались следы борьбы. Багаж ее отца кто-то распотрошил. Пропала крупная сумма денег и кое-какие важные документы.

Как только помощник поставил меня в известность, я приказал обыскать судно от трюма до верхней палубы, однако нам так и не удалось найти никаких следов мистера Пеннингтона. Я допросил команду. Никто не заметил ничего подозрительного. Впрочем, это вполне объяснимо. Во-первых, было темно и лил дождь, а во-вторых, матросы не сидели сложа руки, они занимались своим делом.

– А мисс Пеннингтон не слышала ничего подозрительного?

– По всей видимости, нет, мистер Холмс, если не считать глухих ударов, которые, как ей тогда показалось, доносились с палубы. Шторм был в самом разгаре.

– А что говорят другие пассажиры? Вы с ними беседовали?

– Лично – нет. Я был слишком занят: сперва руководил поисками, а потом допрашивал команду. С пассажирами по моему приказу поговорил стюард. Ни один из них не видел и не слышал ничего странного. У нас в этом рейсе всего четверо пассажиров, и помещения между их каютами и каютой мистера Пеннингтона остались незанятыми. Надо сказать, я принял меры и поставил у трапа матроса – на тот случай, если кто-нибудь попытается свести мистера Пеннингтона на берег. Впрочем, я вполне допускаю, что спохватился слишком поздно. Как вы, англичане, в таких случаях говорите? «Лошадь украли – стали ворота запирать»?

– То есть вы хотите сказать, что кто-то мог подняться на борт корабля и незаметно для вас похитить мистера Пеннингтона?

Капитан ван Вейк развел мощные, перевитые мышцами руки.

– В такой вечер все возможно, – ответил он.

– Я так понимаю, вы поговорили с мисс Пеннингтон, – продолжил Холмс. – Как она объясняет таинственное исчезновение отца? У нее есть какие-то догадки?

– Никаких, сэр. Но она подозревает, что имело место ограбление.

Капитан запнулся на последней фразе, и эта заминка не ускользнула от внимания великого сыщика.

– То есть сами вы в эту версию не верите?

– Я считаю, мистер Холмс, что банальным ограблением происшедшее не объяснишь. Когда я говорил с девушкой, она, как ни странно, была явно не склонна обсуждать со мной коммерческие дела отца. Кроме того, она проявила незаурядную настойчивость, требуя, чтобы я немедленно обратился за помощью к вам. К вам, и ни к кому другому. Она написала вам письмо, взяв с меня обещание, что я вручу его вам лично в руки.

Порывшись в кармане бушлата, ван Вейк вытащил конверт и протянул Холмсу. Мой друг распечатал письмо, извлек листок бумаги, пробежал послание глазами, после чего прочитал его нам вслух:

– «Уважаемый мистер Холмс, капитан ван Вейк изложит вам обстоятельства, при которых пропал мой отец. Я очень боюсь за его жизнь и потому умоляю вас взяться за расследование. Мой отец очень часто упоминал о ваших талантах сыщика, о которых он узнал в ходе расследования одного дела особого рода». – Холмс прервался и поднял глаза на капитана: – Скажите, мисс Пеннингтон, часом, не уточняла, какое именно дело имеет в виду?

– Уточняла, – с готовностью ответил моряк. – Дело Блекмора.

– Ах да! – тихо промолвил мой друг. – Да, припоминаю. Дело и впрямь весьма деликатного свойства. – Поймав мой недоуменный взгляд, он пояснил: – Речь идет о расследовании, которым я занимался в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году. Вы в то время практиковали в Паддингтоне. Я не стал обращаться к вам за помощью, старина, поскольку вы как раз слегли с бронхитом. Но вернемся к письму. Здесь есть занятная фраза, которую мисс Пеннингтон подчеркнула дважды: «Ни при каких обстоятельствах не оповещайте о случившемся Скотленд-Ярд». Подпись – «Мод Пеннингтон». Ну что ж, капитан ван Вейк, – произнес Холмс, складывая письмо и пряча его к себе в карман, – я, разумеется, не откажу в помощи юной леди. Дело весьма необычное. Насколько я понимаю, вы приехали сюда в экипаже и приказали извозчику ждать?

– Все в точности так, как вы сказали, – ошеломленно подтвердил голландец. – Но как вы узнали, что экипаж по-прежнему стоит на улице?

– Все очень просто. Я не слышал, чтобы он отъезжал, – небрежно ответил Холмс. – Уотсон, окажите любезность, спускайтесь вниз с капитаном ван Вейком, а я вскоре к вам присоединюсь. Расследование может затянуться и задержать нас, поэтому мне бы хотелось оставить записку миссис Хадсон. К чему нашей бесценной домовладелице беспокоиться попусту? Ступайте, мой друг, да смотрите оденьтесь по погоде – на улице по-прежнему бушует ненастье.

Решив прислушаться к совету друга, я надел длинный непромокаемый плащ и вместе с капитаном ван Вейком вышел на улицу, где увидел стоявший у края тротуара закрытый четырехколесный экипаж. Мы тут же забрались внутрь, чтобы спрятаться от проливного дождя, и принялись ждать Холмса.

Он присоединился к нам несколькими минутами позже. Великий сыщик так сильно хромал, что залез в карету с заметным трудом.

Когда я осведомился о причине, Холмс раздраженно ответил:

– Я так торопился, что вывихнул лодыжку, спускаясь по лестнице. Пришлось вернуться и наложить тугую повязку. Сущий пустяк, не о чем беспокоиться, право слово. Скорее в путь! Мы и так уже потеряли слишком много времени из-за моей оплошности.

Капитан ван Вейк отдал распоряжения кучеру, и мы понеслись в порт. Город обезлюдел. Из-за потоков воды, струившихся по мостовым, улицы напоминали притоки Темзы. Создавалось впечатление, что великая река вышла из берегов и затопила Лондон.

Всю дорогу Холмс хранил молчание. Мой друг, глубоко натянув на уши дорожную шляпу и плотно запахнувшись в длинное пальто, сидел и смотрел сквозь мокрое окно на город. Время от времени в свете уличных фонарей мне становился виден его профиль. На лице Холмса застыло суровое выражение: губы поджаты, брови нахмурены.

Я решил, что он молчит, борясь с болью в лодыжке, но предпочел промолчать, чтобы не сердить его еще больше упоминанием недавнего происшествия.

Мы с капитаном обменялись парой случайных, ничего не значащих фраз, после чего и сами погрузились в молчание. Мрачное настроение Холмса и навевавший меланхолию стук дождевых капель по крыше экипажа не располагали к разговорам.

Но вот карета остановилась в конце узкой, плохо освещенной улочки. Мы вылезли из экипажа и двинулись вслед за ван Вейком, который повел нас к Свободному торговому причалу.

Тут-то нам и пришлось познать всю ярость бушевавшего шторма. Порывистый ветер, дувший с реки, едва не валил с ног. Склонив головы, мы шли в кромешной тьме за голландцем, который, судя по бодрой походке, чувствовал себя в родной стихии.

Из-за жуткой погоды я почти не смотрел по сторонам. В этом не было никакого смысла: измученный ветром и наполовину ослепший от дождя, я толком ничего не видел. Взгляд выхватывал из мрака лишь мрачные громады высоких кирпичных пакгаузов, которые вздымались слева от нас подобно стенам некоего фантастического каньона. Справа громоздились гигантские корпуса кораблей, чьи мачты и снасти раскачивались на фоне ночного неба, издавая громкие скрипы и стоны при каждом порыве ветра.

Не было ни луны, ни звезд, способных пролить свет на причал. Приходилось довольствоваться блеклым желтоватым мерцанием нескольких качающихся на ветру фонарей, что освещали маячившие во мраке суда и черную, как нефть, воду.

Наконец мы добрались до трапа. Капитан проворно взбежал по нему, а мы проследовали за ним куда медленнее, ступая осторожно и крепко держась за поручень. Особенно тяжело подъем дался сильно хромавшему Холмсу.

У схода с трапа на палубе дежурил матрос в штормовке с фонарем в руках. Ван Вейк быстро о чем-то спросил его, после чего повернулся к нам и, перекрикивая рев ветра, проорал:

– Джентльмены, он сказал, что за время моего отсутствия на берег никто не сходил. Следуйте за мной! Я провожу вас в каюту мистера Пеннингтона.

Забрав у матроса фонарь, капитан быстрым шагом направился к корме, а мы с Холмсом, как могли, поспешили вслед за ним, стараясь не повалиться на палубу, которая раскачивалась из стороны в сторону, – вода прибывала, начался прилив.

Наконец у кормы за рулевой рубкой мы увидели белую пристройку с иллюминаторами и плоской крышей, в которой располагались каюты пассажиров. Над ней на подъемных блоках размещались спасательные шлюпки. Наклонив головы, чтобы не удариться, мы переступили порог и оказались в маленьком отсеке, от которого брал начало коридор, освещенный подвесными лампами. Вдоль коридора слева и справа тянулся ряд дверей. Капитан подошел к одной из них и распахнул настежь.

– Каюта мистера Пеннингтона, – объявил он.

Помещение оказалось тесным. Б́ольшую его часть занимала пара коек. На одной из них в беспорядке лежала одежда. Рядом на полу валялся пустой кожаный саквояж.

В глаза сразу бросались следы борьбы. Одна из занавесок, некогда прикрывавших иллюминатор, была сорвана, а раковина, расположенная под ним, оказалась густо перемазанной кровью.

Холмс замер на пороге и, вскинув голову, осмотрелся. Сейчас мой друг напоминал охотничью собаку, пытающуюся взять след. Припадая на одну ногу, он вошел в каюту, оглядел сперва раковину, потом саквояж, после чего сосредоточил внимание на иллюминаторе. Тот был плотно задраен – закручен на большой латунный шуруп. Я изумился: какая разница, открыт иллюминатор или нет? Он настолько мал, что через него в каюту не пролезет и ребенок, не говоря уже о взрослом мужчине.

Капитан ван Вейк наблюдал за действиями великого сыщика с неослабевающим интересом и даже прошептал мне на ухо:

– Приятно видеть настоящего мастера за работой. Аж сердце радуется. – После этого он громким голосом добавил: – Если вы закончили, мистер Холмс, хотел бы предложить вам побеседовать с мисс Пеннингтон. Насколько мне известно, ей не терпится встретиться с вами.

Холмс кивнул, и мы, выйдя из каюты, замерли у двери напротив, в которую ван Вейк несколько раз постучал. Не дождавшись ответа, он повернул ручку и, приоткрыв дверь, сунул голову в образовавшуюся щель.

В свете лампы мы увидели, что каюта пуста, хотя со всей очевидностью можно было заключить, что перед нами обжитое место. На вделанном в дверь крючке висел дамский плащ, а на подушке лежала аккуратно сложенная ночная рубашка.

В отличие от предыдущей каюты, следов борьбы мы здесь не обнаружили, однако нам сразу стало ясно, что мисс Пеннингтон покинула каюту не по своей воле. В воздухе витал тошнотворно-сладкий запах хлороформа.

Похоже, запах этот был знаком и капитану. Едва учуяв его, ван Вейк тут же развернулся и поспешил на палубу, крикнув нам, чтобы шли следом.

Когда мы его догнали, капитан уже о чем-то оживленно разговаривал на иностранном языке, который я счел голландским, с бородатым мужчиной. Впоследствии я узнал, что это старший помощник Баккер.

Жестикуляция его подсказала мне, что исчезновение мисс Пеннингтон, пропавшей почти сразу же вслед за отцом, для него такой же сюрприз, как и для нас.

Капитан резко выбросил вперед руку и что-то отрывисто произнес – по всей вероятности, отдал помощнику какую-то команду. Затем, повернувшись к нам, он мотнул головой, призывая следовать за ним. Мы поднялись по скользкой от дождя лестнице наверх, в его каюту, расположенную под мостиком.

Более просторная, чем пассажирские каюты, она выглядела столь же скромно: койка, шкафчики, полка с лоциями и широкий письменный стол. На стенах висели карты, а рядом со столом стояла прикрученная к полу латунная плевательница.

– Итак, господа, дело и впрямь чертовски странное, – рассудил ван Вейк, когда мы сняли промокшую верхнюю одежду. – Пропало двое пассажиров! Сколько я хожу по морям, а такое на моей памяти случается впервые! Я приказал помощнику еще раз обыскать все судно. Как только с этим покончат, он мне сразу доложит.

– А если мисс Пеннингтон не удастся отыскать? – спросил Холмс.

– Тогда мне ничего не останется, кроме как, вопреки ее просьбам, обратиться в полицию. У меня просто не будет другого выбора. Исчезновение юной леди уже явный перебор. На берег ее увести не могли. Матрос у трапа клялся, что за время его дежурства никто не оставлял судно. Мистер Холмс, вы можете хоть как-нибудь объяснить, чт́о здесь происходит?

– Должен признаться, я сам в полнейшей растерянности, – уныло признался мой друг. – Исчезновение мистера Пеннингтона теоретически можно объяснить. Например, его могли похитить. Но пропажа его дочери… Тут совсем другое дело. Логическое объяснение у меня только одно: она все еще находится на борту.

– Знаете, я пришел к аналогичному выводу. Обыск судна займет как минимум два часа. На «Фрисланде» имеется немало мест, где злоумышленник мог спрятать мисс Пеннингтон. Если мне придется отложить выход в море, значит, так тому и быть! – Капитан покорно пожал плечами. – Ну а пока суд да дело, не пропустите ли вы со мной за компанию по стаканчику голландской можжевеловой водки? Соглашайтесь, а то в такую погоду немудрено и простудиться.

Поначалу я хотел отказаться. Я не охотник до крепких алкогольных напитков, да и голову хотелось сохранить ясной: кто знает, что нас еще ждет впереди? Однако Холмс ответил согласием, и я решил не противиться из опасения показаться невежливым.

– Ну что ж, давайте выпьем за то, чтобы все хорошо закончилось! – провозгласил капитан.

Повернувшись к нам спиной, он отпер шкафчик, достал пузатую бутылочку, три стакана, разлил можжевеловую и протянул нам с Холмсом.

– Понеслась! – отсалютовав нам стаканом, вскричал капитан, сверкнул голубыми глазами и залпом выпил свою порцию.

Я последовал его примеру. Водка опалила гортань, подобно жидкому огню. Лучшего средства от холода и сырости в ту непогожую ночь и впрямь придумать было сложно. Несколько мгновений спустя я почувствовал, как по телу, проникая в каждую клеточку, разливается тепло, а кровь быстрее бежит по жилам.

Тем временем Холмс, не выпуская стакана из рук, прошелся по каюте и, остановившись у карты, прикрепленной над письменным столом, принялся ее изучать. Великий сыщик выглядел рассеянным. Я нисколько не сомневался, что он по-прежнему продолжает ломать голову над таинственным исчезновением мистера Пеннингтона и его дочери. Я уже не раз видел друга в подобном состоянии. Порой загадки дела, которым он занимался, настолько его поглощали, что он забывал обо всем на свете.

– Вы так и не выпили, мистер Холмс, – напомнил ван Вейк.

– Прошу прощения, – спохватился сыщик. – Задумался. За успех наших поисков, капитан!

Мой друг уже собрался поднять к губам стакан, как вдруг его резко качнуло в сторону. Чтобы избежать падения, ему пришлось схватиться свободной рукой за стол. Быстро выпрямившись, Холмс откинул голову и в один глоток опорожнил стакан.

Не знаю, чем объяснить случившееся – тем ли, что корабль сильно качнуло, или же тем, что Холмс неудачно наступил на поврежденную ногу, – только в тот самый миг, когда он едва не повалился, на меня самого напал сильнейший приступ головокружения и дурноты. Пол и стены каюты вздымались и опадали, словно «Фрисланд» уже находился в открытом бурном море.

Последнее, что я запомнил: Холмс ставит пустой стакан и нетвердым голосом произносит с виноватой улыбкой:

– Боюсь, капитан, моряк из меня никудышный. Похоже, ноги не желают слушаться. Ничего, с вашей превосходной водкой дело быстро пойдет на лад.

В следующее мгновение каюта завертелась у меня перед глазами и я почувствовал, что лечу куда-то во тьму забытья.

II

Не знаю, сколько времени я был в беспамятстве. Пришел я в себя оттого, что Холмс настойчиво тряс меня за плечо. Первые несколько мгновений казалось, будто я лежу в своей кровати у нас дома, на Бейкер-стрит, и ничто не может вызволить меня из-под власти сна, но раз Холмс решил меня разбудить, значит, случилось что-то важное и ему понадобилась моя помощь.

Я попытался сесть, но у меня ничего не получилось. Только тогда я понял, что лежу лицом к стене на койке в каюте капитана ван Вейка, крепко связанный по рукам и ногам. Рот мой был заткнут хлопковым пыжом, удерживаемым обрывком ткани, концы которого завязали у меня на затылке. Из-за этого мне было тяжело дышать, я задыхался.

– Не шевелитесь. Ни звука! – прошептал Холмс и вытащил у меня изо рта кляп.

В следующее мгновение я почувствовал, что мой друг перерезает путы. Стоило мне освободиться, как я тут же сел. Холмс стоял передо мной и прижимал к губам палец. Его глубоко посаженные глаза блестели в свете горящей лампы.

Оставив меня сидеть на краю койки, чтобы я окончательно пришел в себя, Холмс с проворством кошки беззвучно прокрался к двери каюты, причем его хромота чудесным образом куда-то пропала. Встав перед дверью на колени, он сунул в замочную скважину тоненький металлический стержень и принялся осторожно им ковырять. При этом великий сыщик прижимал ухо к двери, внимательно вслушиваясь в происходящее снаружи.

Пока Холмс возился с замком, я ошарашенно оглядывался по сторонам, пытаясь понять, чт́о произошло за то время, пока я лежал без чувств.

Увидав веревку, пыж и тряпицу, лежавшие в дальнем углу каюты, я пришел к выводу, что Холмса, точно так же как и меня, связали, а рот ему заткнули кляпом. При этом я терялся в догадках, каким образом моему другу удалось высвободиться.

И еще за пределами моего понимания оставалась причина, по которой капитану ван Вейку понадобилось заманивать нас на борт «Фрисланда» и опаивать каким-то дурманящим снадобьем. А ведь нас именно опоили какой-то дрянью – других объяснений внезапной потере сознания у меня не имелось.

Я решил было, что Холмсу тоже подмешали в водку снотворное, но тут же в этом усомнился: уж слишком уверенны и отточенны были его движения для человека, недавно пришедшего в себя после дурмана. Складывалось впечатление, будто снотворное не оказало на него никакого эффекта, что я списал на железное здоровье друга, его невероятную выдержку и фантастическую собранность, которую он и прежде демонстрировал в критических ситуациях.

Наконец раздался тихий щелчок – замок поддался. Я рассчитывал, что Холмс жестом призовет меня следовать за ним на палубу, но, вопреки моим ожиданиям, он запер дверь изнутри и, неслышно прокравшись к койке, на которой я сидел, снова прижал к губам палец. Уловив мой изумленный взгляд, великий сыщик прошептал одними губами:

– Надо ждать.

Ждать? Но чего? Появления ван Вейка, который высадит дверь, как только поймет, что она заперта изнутри? Запоры представлялись мне достаточно надежными, однако я понимал: чтобы их выломать, вполне хватит усилий двух здоровых мужчин.

И что тогда нас ждет?

Я не питал никаких иллюзий и прекрасно сознавал, что нам угрожает смертельная опасность. Капитан опоил нас, а потом связал по рукам и ногам явно не для того, чтобы через некоторое время выпустить на свободу. Оставалось удивляться, почему он не расправился с нами, когда мы были без сознания, а значит, совершенно беспомощны.

Все эти мысли снедали меня, не давая покоя, однако я не смел беспокоить Холмса своими тревогами. Он сел на стул возле письменного стола и, откинувшись назад, прикрыл глаза, будто бы напрягал слух, чтобы не пропустить ни малейшего шороха за стенами каюты.

Ветер немного поутих, и потому даже я был способен различить кое-какие звуки, доносившиеся до нас сквозь свист ветра и шум дождя. Время от времени вдалеке раздавались голоса, с нижней палубы долетал шум шагов. Один раз что-то лязгнуло, словно кто-то резко захлопнул железную дверь. Фоном всем этим звукам служили скрипы и стоны судна, беспокойно раскачивавшегося у причала.

Бездействие Холмса только усиливало напряжение, в котором я пребывал. Хоть мы и оказались на судне безоружными, нужно было попробовать как-то прорваться на берег. В темноте и поднявшейся неразберихе нам, возможно, удастся сбежать. Ну а если не удастся, мы хотя бы погибнем сражаясь, как настоящие мужчины. Всяко лучше, чем смирно сидеть в каюте и покорно, словно предназначенный на убой скот, дожидаться своей участи.

В первый раз за все свое долгое знакомство с Шерлоком Холмсом мне показалось, что друг пал духом, и меня охватили ужасное разочарование и обида. Я никак не мог поверить, что этот самый человек сошелся лицом к лицу в жестокой схватке со своим заклятым врагом Мориарти и одержал над ним верх в поединке у Рейхенбахского водопада.

С каждой минутой злость на друга становилась все сильнее. Я более не мог себя сдерживать. Я приготовился рвануться к двери, взяв инициативу на себя и заставив Холмса действовать. Что ж, быть посему: я пойду первым, а он двинется следом.

Как показали последующие события, мне повезло, что Холмс меня опередил. Прежде чем я успел встать с койки, он вскочил и на его напряженном лице проступило несказанное облегчение.

– Ну вот и сигнал! –громко воскликнул он.

– Какой сигнал? – изумился я, озадаченный не только тем, что мой друг столь неожиданно нарушил молчание, но и самой фразой, которую он произнес.

Мой слух не уловил ничего необычного. До нас доносились всё те же звуки, разве что проходящее мимо судно дало двойной гудок.

– Сигнал, что прибыл инспектор Петерсон! Скорее, Уотсон! Нельзя терять ни секунды.

Холмс действовал молниеносно. Сдернув с вешалок нашу одежду, он бросил мне мой непромокаемый плащ, а сам проворно надел длинное пальто. Двумя рывками мой друг отодвинул дверные засовы и скрылся. К тому моменту, когда я его нагнал, он уже, грохоча каблуками, несся вниз по стальной лестнице, которая вела на палубу.

Зрелище, представшее перед моим взором, когда я наконец спустился и замер рядом с Холмсом, привело меня в полнейшее смятение. Качающиеся фонари напоминали светлячков, что мечутся во тьме. Лучи их эпизодически выхватывали из темноты черную, блестящую от дождя палубу и группу дерущихся мужчин на корме. Слышались сдавленные ругательства, проклятия и крики. Казалось, я очутился в преисподней.

В самом центре дичайшей свалки мне удалось разглядеть мощную фигуру Баккера и силуэт приземистого, крепко сбитого капитана ван Вейка. Оба с отчаянием безумцев отбивались от наседавших на них людей.

Мгновение спустя ван Вейк вырвался из кольца окружавших его противников и, повернувшись, кинулся к тому месту, где в тени рулевой рубки стояли мы.

Сильно сомневаюсь, что капитан видел нас в полумраке. Похоже, его целью был трап, находившийся слева от нас. Трап охраняли двое констеблей, которых я опознал по шлемам и черным форменным плащам-накидкам. Увы, все их внимание было сосредоточено на корме, где происходила драка. Я понял: еще несколько секунд – и случится непоправимое. Ван Вейк добежит до трапа и, застав констеблей врасплох, прорвется на берег, где с легкостью затеряется в лабиринте припортовых улиц и переулков.

Не стану скрывать, что я, совсем недавно рвавшийся в бой и мысленно коривший Холмса за бездеятельность, вдруг понял, что не могу сдвинуться с места. Я видел, как на нас несется капитан с искаженным от ярости лицом, и вдруг меня охватил приступ дурноты – видимо, снова дало о себе знать снадобье, которым нас опоили.

А вот Холмс не растерялся. Пока я стоял с беспомощным видом, он сделал шаг вперед и отвел левую руку. Мой друг в тот момент больше всего напоминал сжатую пружину. Словно молния, мелькнул его кулак, в свете фонаря ярко сверкнули белые костяшки. Раздался глухой удар – кулак великого сыщика врезался в челюсть ван Вейка. Капитан рухнул на палубу, словно могучее дерево, срубленное одним мощным ударом топора.

Холмс повернулся ко мне. Его худое лицо исказилось от ярости и торжества.

– Думаю, Уотсон, что теперь я расплатился с капитаном ван Вейком по всем счетам.

Прежде чем я успел ответить, от группы дерущихся на корме отделилась грузная фигура в клетчатом пальто и быстрым шагом направилась в нашу сторону. По мере ее приближения я узнал идущего к нам человека. Это был инспектор Скотленд-Ярда Петерсон. За время нашей дружбы с Холмсом я успел свести знакомство с этим полицейским и был о нем весьма высокого мнения. Петерсон показал себя блестящим офицером, храбрым, толковым, всегда готовым к сотрудничеству и при этом великолепно знающим преступный мир Лондона.

– Превосходно, мистер Холмс, – воскликнул он, остановившись у бездыханного тела ван Вейка и окинув его довольным взглядом. – Отличный удар левой. Подобное я видел только на ринге в исполнении профессиональных боксеров^[485]. Что ж, капитан благодаря вам повержен, и теперь перевес на нашей стороне. Команда у нас в руках. – Инспектор махнул рукой в сторону кормы.

Сопротивление было сломлено, и восстановилось некое подобие порядка. Теперь членов команды поодиночке конвоировали к трапу полицейские. Кто-то из служителей закона был одет в форму, а кто-то – в гражданское платье. Среди задержанных я узнал старшего помощника Баккера. Руки его были скованы за спиной. Из-за свежего синяка, расплывающегося под левым глазом, физиономия бородача показалась мне особенно отталкивающей.

По приказу инспектора Петерсона два констебля, охранявших сходни, подошли к распростертому ван Вейку, рывком подняли капитана на ноги и защелкнули у него на запястьях наручники. Когда его уводили, он бросил на нас взгляд, преисполненный такой лютой ненависти, что у меня кровь застыла в жилах. Подумать только, еще совсем недавно мы с Холмсом, одурманенные и связанные, лежали в каюте этого злодея и он мог сотворить с нами все, что ему заблагорассудится!

После того как команду «Фрисланда» препроводили на берег (матросов впоследствии освободили, поскольку они не имели никакого отношения к попытке похитить нас, предпринятой капитаном и старшим помощником), нам нечего было делать на судне. Инспектор Петерсон оставил на борту дежурных, а четверых пассажиров, которые, запершись в каютах, с ужасом вслушивались в шум драки, успокоил и отправил по домам.

Мы с Холмсом в сопровождении Петерсона отбыли в Скотленд-Ярд, где состоялась формальная процедура опознания ван Вейка и Баккера, после которой капитану и его помощнику были предъявлены обвинения.

III

– Ну а сейчас, любезный инспектор, вы наверняка хотите услышать более подробный рассказ о невероятных событиях прошлой ночи. Вам ведь явно недостаточно сделанного мной официального заявления? – осведомился Холмс.

На следующий вечер после схватки на «Фрисланде» мой друг пригласил Петерсона к нам в гости на Бейкер-стрит.

– Для начала я хотел бы остановиться на личности преступника, стоящего за попыткой похитить нас с Уотсоном.

– Мы и так уже знаем, кто это! – с жаром произнес полицейский. – Речь идет о ван Вейке, капитане парохода «Фрисланд», которому помогал его старший помощник Баккер.

– Ошибаетесь, инспектор. Вы назвали исполнителей. Преступный замысел выносил человек куда более могущественный и опасный. И вам с Уотсоном известно имя этого злого гения. Разве вы еще не догадались? Ну что ж, придется открыть карты. Я имею в виду профессора Мориарти.

– Мориарти? – хором воскликнули мы с инспектором.

– Позвольте, Холмс, – растерянно промолвил я, взглядом призывая на помощь Петерсона, потерявшего от изумления дар речи, – но ведь профессор Мориарти пал от вашей руки, сгинул в Рейхенбахском водопаде. Вы что, намекаете, будто он спасся неким чудесным образом?

– Нет, дружище. У него не было ни малейшего шанса на спасение. Никто, даже Мориарти, не смог бы выжить, низринувшись в ту бездну. Однако я вполне допускаю, что профессор, будучи гением зла, продолжает мне мстить с того света. Некогда он предупредил меня, что, если я его погублю, он уничтожит меня даже из могилы^[486]. Наш разговор, между прочим, состоялся здесь, в этой самой гостиной. В ходе той беседы он сообщил мне, что стоит во главе преступного сообщества, масштабы которого я даже не представляю себе. В этом он ошибался. Благодаря моим изысканиям я тогда уже знал, что Мориарти контролирует международный преступный синдикат, ответственный, по самым скромным подсчетам, за сорок тяжких преступлений. Речь идет об убийствах, грабежах и махинациях.

Если не ошибаюсь, Уотсон, в беседе с вами я как-то сравнил Мориарти со злобным пауком. Полагаю, это удачное сравнение. Его организация представляла собой обширную сеть, покрывавшую немалую территорию. Когда, прибегнув к помощи инспектора Петерсона^[487], мы начали громить эту шайку и арестовывать ее членов, нескольким преступникам удалось уйти. Среди них были ван Вейк и его подельник Баккер. Мориарти поручил им отомстить за него, если он сам не сумеет справиться со мной.

План был достаточно прост. Преступникам надлежало приступить к его осуществлению через несколько лет после поединка у Рейхенбахского водопада^[488]. Мориарти решил, что с течением времени моя бдительность ослабнет и я решу, будто мне больше нечего опасаться. Однако профессор допустил два серьезных просчета.

Во-первых, в отличие от Мориарти, я не склонен недооценивать противника. Это был выдающийся ум. Да, я понимаю, что профессор обратил свой дар во зло, и это меня донельзя возмущает, но нисколько не мешает мне восхищаться мощью его интеллекта. Так что я был объективен и мог изучать Мориарти, как ученый исследует под микроскопом некий редкий и сложный организм. И вот я пришел к выводу, что мыслим мы схожим образом. Короче говоря, мне было под силу просчитать ход его мыслей и предсказать его действия и поступки.

Тогда я задался вопросом, что бы стал делать на месте профессора, если бы столкнулся с подобным мне противником и рисковал принять смерть от его рук. Ответ представлялся мне вполне очевидным: Мориарти должен был разработать план, способный и после его смерти погубить недруга.

Вторая ошибка профессора заключалась в том, что привести в действие свой замысел он поручил ван Вейку. Капитан – злодей, убийца и душегуб, и в этом отношении он являет собой вполне подходящую кандидатуру, но ему недостает воображения, которым в избытке обладают аферисты и мошенники. Когда вчера вечером он поведал нам об исчезновении мистера Пеннингтона, я практически сразу же заподозрил неладное.

– Неужели? – не в силах сдержаться, перебил я друга. – А мне его рассказ показался вполне правдоподобным. Что именно заставило вас усомниться?

– Поведение дочери пропавшего пассажира, мисс Пеннингтон. Опять же я попытался поставить себя на ее место. Судите сами: вы – юная леди, темной ночью в шторм вы садитесь на пароход вместе с отцом, который вдруг неожиданно пропадает. На ее месте я бы первым делом кинулся за помощью к пассажирам соседних кают. Вместо этого мисс Пеннингтон зачем-то побежала на палубу к старшему помощнику.

Я мог бы закрыть глаза на эту странность, если бы не прочел письмо, которое мне якобы отправила с капитаном мисс Пеннингтон. Нисколько не сомневаюсь, что оно действительно написано юной девушкой, однако ровный, аккуратный почерк совершенно не обнаруживает того волнения, в котором она должна пребывать в подобных обстоятельствах.

В письме она упомянула о неком деле, расследованием которого я занимался. Мол, она слышала о нем от отца. Я решил проверить обоснованность своих сомнений и поинтересовался у ван Вейка, знает ли он, о каком именно деле идет речь.

Вот тут-то капитан и выказал недостаток воображения и гибкости ума, подтвердив мои подозрения, что в конечном счете стоило негодяю свободы. Ему бы сказать, что он ничего не знает, и дело с концом. Но он так хотел заманить меня на судно, что допустил ошибку и упомянул о деле Блекмора.

Боюсь, из соображений конфиденциальности я не смогу вам поведать о сути этого дела, да она и не так важна. Достаточно сказать, что речь шла о попытке шантажа некоего весьма именитого лица. Шантажировал его некий Блекмор, действовавший по приказу Мориарти.

Я пошел на хитрость, и мне удалось добиться ареста Блекмора по совершенно другому обвинению – за сбыт краденого. Арестовал преступника инспектор Лестрейд из Скотленд-Ярда, вся слава досталась ему, а мне взамен позволили изъять интересующие меня бумаги из сейфа Блекмора.

Впоследствии ход судебного процесса над Блекмором бурно обсуждали газеты, но при этом так ни разу и не упомянули моей фамилии. Как, скажите, в таком случае ван Вейк узнал о том, что я имел отношение к тому делу? Ответ напрашивался сам собой: капитан являлся членом шайки Мориарти и потому знал подлинную подоплеку событий.

Так я пришел к выводу, что ни мистера, ни мисс Пеннингтон на самом деле не существует, а история о таинственном исчезновении пассажира всего лишь часть плана, придуманного Мориарти незадолго до гибели и призванного покончить со мной.

– И зная это, вы все равно согласились отправиться с ван Вейком на судно? – изумился инспектор Петерсон, потрясенный до глубины души. – Вы хотя бы понимали, что подвергаете смертельной опасности не только свою жизнь, но и жизнь доктора Уотсона?

– Понимал. И, смею вас заверить, решение отправиться на «Фрисланд» далось мне нелегко. – Повернувшись ко мне, Холмс продолжил: – Старина, за все годы нашей дружбы вы ни разу не отказали мне в помощи, сколь бы рискованным ни было дело. Если вы решили, что я вдруг в вас усомнился, примите мои самые искренние извинения и поверьте, что это не так. Я бы с радостью под тем или иным предлогом попросил вас остаться, но я знал, что вы непременно станете возражать и тем самым вызовете подозрения у ван Вейка. А мне представлялось крайне важным, чтобы капитан до самого конца пребывал в уверенности, будто я купился на его байку.

– Холмс, ну что вы! – воскликнул я, тронутый до глубины души. – Прошу вас, не извиняйтесь. Даже если бы я знал, чт́о нам угрожает, все равно отправился бы с вами.

– Спасибо, Уотсон. Именно этих слов я от вас и ждал. Я вам очень признателен. Как верно заметил Цицерон, adminiculum in amicissimo quoque dulcissimum est^[489].

После недолгого молчания Холмс продолжил:

– Как вы помните, Уотсон, я попросил вас с капитаном обождать внизу, объяснив, что мне нужно оставить записку миссис Хадсон. Вместо этого я разбудил нашу почтенную хозяйку и передал ей записку, которую поручил доставить вам, инспектор Петерсон.

В записке я кратко описал положение, в коем оказался, и просил о немедленной помощи. В силу причин, о которых вы узнаете чуть позже, я не стал упоминать о профессоре Мориарти. В послании к вам, инспектор, я попросил прихватить с собой не меньше дюжины стражей порядка и известить о своем прибытии двумя гудками полицейского катера.

Я передал письмо миссис Хадсон, строго наказав дождаться момента, когда мы уедем, после чего немедленно взять экипаж и отвезти послание в Скотленд-Ярд, где вручить вам лично в руки.

Вместе с тем мне не улыбалось отправляться на «Фрисланд» безоружным, и потому я принял меры предосторожности. Я прекрасно понимал, что нет никакого толку брать с собой револьвер. Если я не ошибся и верно разгадал план ван Вейка, капитан не стал бы нас убивать в Лондоне, а дождался бы, когда «Фрисланд» выйдет в открытое море. Тогда бы голландец мог спокойно нас прикончить и выбросить трупы за борт.

Лишать нас жизни, пока судно стоит в порту, было небезопасно. Если бы мы оказали сопротивление, наши крики могли услышать пассажиры и не участвующие в заговоре члены команды. Кроме того, в порту от трупов избавиться куда сложнее. Даже если привязать к телу груз и бросить в воду, его может случайно подцепить якорем и вытащить на поверхность другое судно. В открытом море об этом можно не беспокоиться.

Ну а пока судно не вышло в море, капитану нужно было нас где-то держать, причем так, чтобы мы не поднимали шума. Решил он эту задачу просто: сперва опоил нас, а потом связал и запер у себя в каюте – там бы мы и лежали вплоть до отплытия.

Вполне естественно я ожидал, что, пока мы будем лежать без сознания, ван Вейк непременно обыщет нас и заберет револьвер, если я прихвачу с собой оружие. Это всё, конечно, были мои догадки.

Что случилось после того, как мы взошли на борт «Фрисланда», вы, любезный Уотсон, и сами прекрасно знаете. Поэтому прошу вас потерпеть, пока я кое-что разъясню инспектору Петерсону.

Желая укрепить капитана в уверенности, что меня убедил его рассказ о пропавшем пассажире, я согласился осмотреть каюту мистера Пеннингтона и там обнаружил, что ван Вейк допустил еще одну ошибку, когда готовил для нас ловушку. Насколько я понимаю, вы, Уотсон, не обратили внимания на оплошность преступника. В противном случае вы нашли бы способ предупредить меня об этом, например изогнув бровь.

– Должен признаться, я ничего особенного не заметил. Да, в каюте имелись следы борьбы. Да, багаж мистера Пеннингтона обыскали. И что? Я не понимаю, о чем вы говорите.

– О раковине, которая в буквальном смысле слова была залита кровью. При этом, заметьте, больше следов крови не наблюдалось нигде. Между тем при столь обильном кровотечении пол непременно был бы испачкан кровью, как и занавеска, якобы сорванная во время борьбы.

После того как мы не обнаружили в каюте мифическую мисс Пеннингтон, ван Вейк пригласил нас к себе, заверив, что приказал команде снова обыскать судно. Чтобы скрасить ожидание, капитан предложил пропустить с ним по стаканчику водки. Бутылку со стаканами он хранил в шкафчике.

Когда ван Вейк их вынул, я сразу обратил внимание, что он изо всех сил старается не перепутать стаканы и отставил в сторону один из них, из которого затем выпил сам. Увиденное натолкнуло на меня на мысль, что в стаканах, предназначенных нам, уже содержится некое дурманящее средство, скорее всего снотворное, вкус и запах которого капитан заглушил алкоголем.

Вы, Уотсон, решили выпить тост, предложенный голландцем, и я не в силах был вас остановить, не вызвав при этом подозрений. Что же касается меня, то я, как вы помните, отошел со своим стаканом в дальний угол каюты, где едва не упал. Я сделал это специально: притворившись, что изо всех сил пытаюсь устоять на ногах, я опорожнил стакан в плевательницу, стоявшую у письменного стола.

– Но Холмс! – воскликнул я. – Я четко помню, как вы вскоре после этого выпили водку.

– В том-то и штука, дружище, что я этого не делал, – искренне рассмеялся Холмс. – Я только притворился, что пью. Это старый и простой трюк, имеющийся в репертуаре у каждого фокусника. Некий предмет, скажем монету, помещают в шкатулку, откуда он чудесным образом исчезает. Разгадка заключается в том, что предмет на самом деле остается в руках фокусника. Я действовал схожим образом: сжимал стакан в руке, прикрывая его пальцами, и потому капитан не заметил, что он пуст. Затем я изобразил, что пью водку, и, судя по тому, что ни вы, ни ван Вейк ничего не заподозрили, проделал это весьма правдоподобно.

После того как снадобье подействовало и вы, Уотсон, провалились в сон, я подождал несколько секунд и, скопировав ваши симптомы, распростерся на полу возле вас. Когда ван Вейк увидел, что мы оба потеряли сознание, он позвал старшего помощника Баккера. Вдвоем они обыскали и связали нас. Вот тут мне и пригодилось искусство баритсу^[490].

– Баритсу? – переспросил Петерсон. – Впервые о таком слышу.

– Это разновидность японской борьбы, которую мне некогда довелось изучать. Она мне очень помогла, когда мы сошлись в схватке с профессором Мориарти. Одно из ее преимуществ заключается в том, что она развивает мышцы туловища и плеч. Когда ван Вейк со своим подельником меня связывали, я напряг мускулы, а стоило им уйти – расслабил. Таким образом, путы обхватывали меня не очень плотно, и мне удалось добраться до скальпеля, который я припрятал за манжетой.

Я принялся перерезать веревку, стягивавшую мои запястья. Поверьте на слово, сделать это было очень не просто, но через десять минут я освободил руки. После этого мне не составило никакого труда освободиться от остальных пут.

Дальнейшее вам известно. Я привел в чувство и освободил вас, мой любезный Уотсон, и затем нам оставалось только сидеть и ждать сигнала – двух гудков, знаменующих прибытие почтенного инспектора и его коллег.

– Вы кое о чем забыли, Холмс, – заметил я.

– Да неужели? И о чем же, скажите на милость?

– Об отмычке, которой вы отперли каюту капитана. Откуда она у вас взялась?

– Неужели я вам не рассказал? Какой же я невнимательный! – беспечно промолвил Холмс. – Все очень просто. Когда у нас дома я прятал скальпель, то заодно прихватил маленький набор отмычек, закрепив его у левой лодыжки. Ходить с ним, признаться, было не очень удобно, и потому пришлось соврать, будто я потянул ногу.

Впрочем, как вы убедились сами, игра стоила свеч: ради нашего спасения можно было и потерпеть. Отмычки оказались совершенно необходимы.

Ну а теперь, инспектор Петерсон, я объясню вам и Уотсону, которого напрямую касается то, что вы сейчас услышите, почему я не упомянул о профессоре Мориарти в письме, переданном вам через миссис Хадсон. Сделал я это намеренно.

Мой добрый друг, вы, в отличие от инспектора, наверняка ничего не слышали об убийстве Хендрика ван ден Вонделя в Роттердаме в январе тысяча восемьсот девяностого года. Его зарезали в портовом районе, предположительно при попытке ограбления. Грабителей было двое, случайный прохожий видел, как они убегают с места преступления. К сожалению, свидетель не смог описать преступников, и негодяи так и не предстали перед судом.

Впрочем, дело не только в этом. Ходили мрачные слухи о том, что мотивы убийц ван ден Вонделя были куда серьезнее банального грабежа. Эти подозрения подтвердились несколько позже, когда голландские власти строго конфиденциально обратились за помощью к моему брату Майкрофту, имеющему, как вы знаете, связи в нашем правительстве^[491].

У голландских властей были веские основания полагать, что за убийством стояла международная преступная организация и совершили его два голландских агента этой организации, личности которых установить так и не удалось.

Как оказалось, ван ден Вондель был офицером голландской полиции и занимался расследованием деятельности этого преступного синдиката, который снабжал поддельными документами скрывающихся от правосудия преступников и переправлял их с континента к нам, в Англию.

В числе таких беглецов был и шведский фальшивомонетчик Ларссон, и русский нигилист Борис Орлов, которого полицейские власти Российской империи объявили в розыск после взрыва на почтамте Санкт-Петербурга. Инспектор Петерсон и его коллеги из Скотленд-Ярда впоследствии арестовали большинство этих мерзавцев.

Преступников переправляли в Англию через Роттердам. И по всей вероятности, кое-какие портовые чиновники охотно закрывали на это глаза, получая за свою сговорчивость неплохую мзду. Увы, голландская полиция не знала ни имен мздоимцев, ни тех, кто щедро оплачивал их услуги.

Однако в свете событий предыдущей ночи на борту «Фрисланда» я считаю, у нас имеются все основания полагать, что ван Вейк и Баккер принимали прямое участие в переправке преступников и что именно эти двое по приказу Мориарти убили несчастного ван ден Вонделя.

Советую вам, инспектор Петерсон, тщательно обыскать капитанскую каюту. У вас есть все шансы отыскать среди бумаг достаточно улик, чтобы доказать вину ван Вейка и Баккера и выяснить фамилии их покровителей из числа портовых чинов.

В силу того что это дело затрагивает интересы нескольких государств, я счел за лучшее не упоминать профессора Мориарти, пока не переговорю с Майкрофтом. Я встретился с братом сегодня днем.

Итак, спешу вам сообщить, что правительство ее величества приняло решение передать ван Вейка и Баккера голландским властям. Суд над преступниками состоится в Голландии, и, думаю, в ходе судебных заседаний вскроется много новых подробностей деятельности преступного синдиката.

Инспектор Петерсон и его подчиненные все еще продолжают охоту за еще одним членом шайки, Луиджи Берторелли, принадлежащим также к сицилийской мафии. Пока он не пойман, все обстоятельства данного дела следует хранить в секрете.

Ввиду всех этих причин, Уотсон, вы не сможете опубликовать отчет о наших приключениях на борту парохода «Фрисланд». Мне очень жаль, старина, но решение Майкрофта окончательное и обжалованию не подлежит.

Невзирая на запрет, я не мог допустить, чтобы история эта была предана забвению, поскольку она великолепно иллюстрирует не только дедуктивные способности моего друга, но и его мужество перед лицом смертельной опасности. Кроме того, в ходе описанных выше событий я единственный раз в жизни лично столкнулся, пусть и косвенным образом, с профессором Мориарти, человеком, которого великий сыщик называл Наполеоном преступного мира^[492] и который, насколько мне известно, так и остался непревзойденным гением зла.

Впрочем, должен признаться, есть и еще одна причина, подвигнувшая меня составить этот не подлежащий публикации отчет о событиях на «Фрисланде», который будет спрятан в папку с моими личными бумагами^[493]. Я хотел таким образом принести извинения моему другу Шерлоку Холмсу за то, что, пусть и ненадолго, позволил себе усомниться в его беззаветной отваге.

Дело о наследстве Смита-Мортимера

I

Среди дел, которыми Шерлоку Холмсу пришлось заниматься в столь насыщенный событиями 1894 год, было расследование, связанное с наследством Смита-Мортимера. Однако, подобно запискам о трагическом происшествии с Аддлтоном, рассказ об этом деле не увидит свет, пока живы участники описываемых событий. Особенно я боюсь навредить миссис Мортимер и ее маленькому сыну, которые, хотелось бы верить, после всех жутких испытаний, выпавших на их долю, все-таки обрели счастье и покой. По крайней мере, я на это искренне надеюсь.

Мы с Холмсом впервые увидели миссис Мортимер сентябрьским утром 1894 года, когда она пришла к нам на Бейкер-стрит в сопровождении своего адвоката, мистера Ральфа Беркиншоу.

Перед нами предстала изящная темноволосая молодая женщина удивительной, изысканной красоты. На ее точеном лице застыло выражение крайнего беспокойства. Помню, когда нас представили друг другу и я пожал ее тонкую кисть, затянутую в черную перчатку, мной сразу овладело горячее сочувствие к ней, желание сделать хоть что-то, чтобы защитить ее от тревог и бед.

Похоже, такие же чувства испытывал и ее адвокат, высокий, уверенный в себе мужчина лет тридцати пяти с крупными чертами лица. Одет Ральф Беркиншоу был с иголочки, а внешностью напоминал скандинава. Льняные волосы и усы его были аккуратно подстрижены. Я сразу заметил, сколько внимания он уделяет своей клиентке, как трогательно заботится о ней. Адвокат сам подвел ее стулу, а когда начался разговор, постоянно кидал на нее обеспокоенные взгляды, явно опасаясь, как бы сказанное не причинило ей чрезмерных страданий.

Мистер Беркиншоу начал с извинений по поводу того, что они с клиенткой пришли без предварительной договоренности.

– Однако я искренне надеюсь, что вы нас поймете, – продолжил он. – Дело очень срочное, и на письма с объяснениями времени нет. Муж моей клиентки, мистер Юджин Мортимер, пропал вчера при странных обстоятельствах, и с тех пор его никто не видел. Миссис Мортимер, которая, вполне естественно, переживает за мужа, хочет, чтобы вы взялись за это дело и узнали, что с ним случилось.

– Вы поставили в известность полицию? – спросил Холмс.

– Да, разумеется. Сегодня рано утром миссис Мортимер приехала ко мне в контору на Стрэнде. И как только она сказала, что ее муж прошлой ночью не вернулся домой, мы сразу же отправились в Скотленд-Ярд и сообщили о случившемся инспектору Лестрейду. Насколько я понял, его коллега Грегсон^[494] займется поисками в Лондоне, тогда как сам инспектор Лестрейд сегодня же отправится в Эссекс, чтобы выяснить, добрался ли туда вчера днем Юджин Мортимер.

– Эссекс? Что он собирался там делать?

– У меня была назначена с ним встреча в поместье Вудсайд-Грейндж, неподалеку от деревушки Бокстед. Мы намеревались обсудить будущее поместья, принадлежавшего его покойному дядюшке. Мистер Мортимер собирался приехать на поезде, отбывающем с вокзала на Ливерпуль-стрит в два десять. Когда он так и не появился, я решил, что причиной тому болезнь. Однако сегодня утром миссис Мортимер поведала мне, что ее муж вчера днем вышел в положенное время из дома в Хэмпстеде и отправился на вокзал. Я все верно сказал, мадам?

– Да, все так и было, – тихим голосом ответила леди. – Юджин вышел заранее и не мог опоздать на поезд. Он сказал мне, что вернется на поезде, прибывающем в шесть двадцать пять, после того как обсудит все дела с мистером Беркиншоу. Когда часы пробили восемь, а мужа все не было, я решила, что его что-то задержало. В десять вечера я уже всерьез обеспокоилась, подумав, уж не заболел ли он, не стряслась ли с ним какая-нибудь другая напасть. Увы, я ничего не могла поделать. Отправлять телеграмму в Эссекс было слишком поздно, не говоря уже о том, чтобы ехать туда самой. Домашнего адреса мистера Беркиншоу я не знала, так что визит к нему пришлось отложить до утра. Я сразу же отправилась в контору, чтобы справиться о моем муже, узнать, где он и не случилось ли с ним чего дурного.

При воспоминании о долгой одинокой ночи, проведенной в тревогах о пропавшем супруге, мужество отказало бедняжке, и она, тихонько всхлипнув и прижав к губам платочек, отвернула от нас свое прекрасное лицо.

Мистер Беркиншоу немедленно вскочил и протянул к несчастной руку:

– Прошу вас, миссис Мортимер, возвращайтесь домой к сыну. Кэб ждет у дверей, извозчик доставит вас в Хэмпстед. К чему вам оставаться здесь? Вы лишь измучитесь вконец.

– Хорошо, только… Вы возьметесь за дело, мистер Холмс? – спросила красавица, устремив заплаканные глаза на моего друга.

– Безусловно, – кивнул великий сыщик.

Обещание придало ей немного сил. Я услышал, как несчастная тихонько прошептала:

– Слава Богу!

Она поднялась, и мистер Беркиншоу, осторожно поддерживая даму под локоть, вывел ее из гостиной.

Мы ожидали возвращения адвоката. С одной стороны, я всем сердцем сострадал бедной миссис Мортимер, оказавшейся в столь незавидном положении, а с другой – мне не терпелось поскорее услышать подробный рассказ об обстоятельствах, сопутствовавших исчезновению мистера Мортимера. Судя по тому как вел себя Холмс, он был весьма озабочен этими обстоятельствами. Как только за посетителями закрылась дверь, он тут же направился к книжному шкафу и вытащил «Бредшо»^[495].

– Занятно… – вполголоса промолвил он, будто бы разговаривая сам с собой. – Поезд, отбывающий с вокзала на Ливерпуль-стрит в два десять, почтовый. Идет он медленно, со всеми остановками, и прибывает в Бокстед в три пятьдесят пять. Насколько я понимаю, именно на этой станции мистеру Мортимеру и надо было выходить.

Тут в гостиную вернулся мистер Беркиншоу, и Холмс отложил справочник в сторону.

– Удивительно, – проговорил адвокат, – какая же все-таки миссис Мортимер мужественная особа! А она ведь так молода. Несмотря на ужасную беду, приключившуюся с ней, вызвалась поехать сюда со мной. И знаете ли вы, смею спросить, сколько сил придало ей ваше согласие взяться за расследование?

Однако время не терпит, господа, – продолжил он более деловым тоном, вытащив из кармана часы и глянув на циферблат. – Мы с вами профессионалы и люди занятые. Так что я как можно более кратко поведаю вам об обстоятельствах, при которых пропал мистер Мортимер, и, главное, объясню, зачем он отправился в Эссекс.

Как я уже упомянул, все дело в поместье его покойного дядюшки, мистера Франклина Мортимера, человека очень богатого и не состоявшего в браке. Он приобрел Вудсайд-Грейндж, когда отошел от дел, и жил там вплоть до своей смерти в мае этого года. По завещанию Франклина Мортимера его внушительное состояние следовало разделить поровну между двумя племянниками – Юджином Мортимером, сыном его брата, и Джонатаном Смитом, сыном его сестры, вышедшей замуж за Бартоломью Смита, фермера из Шропшира. Спешу пояснить, что после кончины моего отца, последовавшей три года назад, интересы покойного мистера Мортимера представляю я.

Поскольку оба племянника уже владели собственными домами – Джонатан Смит обосновался на семейной ферме в Шропшире, а Юджин Мортимер успел приобрести особняк в Хэмпстеде, – с их обоюдного согласия поместье Вудсайд-Грейндж решено было продать, а вырученную сумму разделить, как и состояние мистера Франклина.

Согласно условиям завещания, перед продажей, которая должна состояться через два дня, был составлен список всего наличествующего в поместье имущества, причем для оценки его мы пригласили экспертов аукционных домов «Кристи» и «Мэнсонз»^[496].

Необходимые для совершения сделки документы надлежит подписать обоим наследникам, причем в присутствии друг друга. Именно по этой причине я попросил их обоих прибыть вчера днем в Вудсайд-Грейндж, чтобы проверить опись имущества и его оценочную стоимость, после чего, если ни у одной из сторон не возникнет никаких возражений, поставить подпись под документами.

Поскольку вчера утром я был занят с другими клиентами, то не смог назначить встречу с Мортимером и Смитом на более раннее время.

При этом я решил приехать в поместье чуть загодя, чтобы закончить работу с документами и окончательно обговорить приготовления к предстоящей продаже с экономкой и садовником покойного Франклина Мортимера – мистером и миссис Дикин, которые по-прежнему проживают в поместье и присматривают за ним.

Как я уже упоминал, Юджин Мортимер должен был приехать на поезде, отбывающем из Лондона в два десять.

– И прибывающем, если верить железнодорожному справочнику, на станцию Бокстед в три пятьдесят пять, – добавил великий сыщик.

– Совершенно верно, мистер Холмс. Это ближайшая к поместью станция, от нее до Вудсайд-Грейнджа всего четверть часа ходьбы. Поскольку поезда в Бокстеде останавливаются редко, на этой станции нельзя нанять извозчика или взять напрокат экипаж. Юджин Мортимер прекрасно об этом знал и был готов к тому, что до поместья придется идти пешком. Я ждал, что он появится минут в десять пятого.

Поскольку Шропшир находится слишком далеко от столицы и, оставаясь там, совершать формальности, связанные с вступлением в наследство, весьма неудобно, Джонатан Смит приехал в Лондон и остановился в гостинице. Он уедет после того, как все дела будут улажены.

В силу причин, которые я вскоре вам изложу, мистер Смит предпочел поехать в Эссекс на другом поезде, который отбывает с вокзала на Ливерпуль-стрит в двадцать минут третьего. Это скорый поезд, который проходит Бокстед без остановки и следует до города Фордэма, расположенного тремя милями дальше.

Лично я ехал именно до Фордэма, а оттуда добирался до поместья на двуколке, которую взял напрокат. Я предложил мистеру Смиту встретить его с поезда в Фордэме и отвезти в Вудсайд-Грейндж, но он отказался, сказав, что хочет немного прогуляться среди полей, поскольку погода стоит отменная, солнечная и сухая.

Места там действительно красивые, а от Фордэма до поместья около получаса ходьбы неспешным шагом.

Впрочем, мистер Смит ответил согласием на мое предложение подбросить его в двуколке обратно в Фордэм, когда мы покончим со всеми делами. Мы договорились, что отправимся в Лондон вместе на поезде, отходящем в шесть двенадцать.

А теперь я вам объясню, почему племянники ехали врозь, а не вместе. Дело в том, что они давно уже находятся в ссоре из-за давнего соперничества в любви, когда оба добивались расположения юной леди, с которой вы уже успели познакомиться.

– Вы говорите о супруге Юджина Мортимера? – уточнил Холмс.

– Именно о ней, – ответил Беркиншоу, кивнув светловолосой головой. – В девичестве мисс Констанс Хант. Она была единственной дочерью близкого друга покойного Франклина Мортимера. После того как несколько лет назад отец мисс Хант скончался, мистер Франклин стал ее опекуном. Так она и познакомилась с его племянниками.

Как вы с доктором Уотсоном имели случай убедиться, эта леди – само очарование. Вполне естественно, что и Смит, и Мортимер влюбились в нее. Однако ее выбор пал на последнего, и она приняла его предложение руки и сердца.

Сами понимаете, Смит ужасно ревновал, ревновал настолько, что в тот вечер, когда объявили о помолвке, не смог сдержаться и отвесил счастливому сопернику такой удар кулаком, что тот свалился с ног. С тех пор эти двое больше не виделись и дядюшку навещали в разное время. Из-за их взаимной антипатии мне даже пришлось принимать их у себя в конторе по отдельности.

Я вполне допускаю, мистер Холмс, что в ходе расследования вам придется свести знакомство с Джонатаном Смитом. Я никоим образом не хочу вас против него настраивать, однако, думаю, пообщавшись с ним, вы согласитесь со мной, что этот молодой человек горяч, вспыльчив и в запале способен на преступление.

Теперь перейду к событиям вчерашнего дня. Как уже говорилось, я рассчитывал, что Юджин Мортимер доберется до усадьбы в начале пятого, а минут через пять появится и Джонатан Смит.

Признаюсь честно, мистер Холмс, не могу сказать, что я с нетерпением ждал этой встречи. Двоюродным братьям предстояло встретиться впервые за шесть лет, минувших с той ссоры, и вполне понятно, что я бы предпочел провести процедуру сверки описей имущества и подписания документов с каждым из них по отдельности. Увы, условия завещания требовали присутствия обоих наследников.

Как показали последующие события, время было потрачено впустую. Мистер Смит прибыл вовремя, но его кузен так и не появился. Мы ждали около часа, предположив, что Юджин прибудет следующим поездом, но этого не случилось. С согласия Джонатана Смита я решил перенести встречу, и мы вместе с ним отбыли в Фордэм, где сели на поезд до Лондона.

Об исчезновении мистера Мортимера я узнал только сегодня утром, когда ко мне в контору приехала его взволнованная жена и принялась расспрашивать о нем.

Сейчас я могу высказать определенные опасения, от которых вынужден был воздержаться в ее присутствии. Речь идет о поведении Смита.

Когда Джонатан приехал в поместье, он явно был возбужден и чем-то взволнован, но я объяснил это нежеланием видеть двоюродного брата. Кроме того, он был несколько взъерошен.

В тот момент я не придал всему этому особого внимания. Однако после, узнав от миссис Мортимер об исчезновении ее мужа, я начал перебирать в памяти все эти мелочи и, коль скоро вы, мистер Холмс, согласились взяться за расследование, считаю себя обязанным сообщить о них вам. Искренне надеюсь, что они никоим образом не повлияют на ваши выводы.

– Вы полагаете, что мистер Смит может иметь отношение к исчезновению своего двоюродного брата? – отрывисто спросил Холмс.

Прямота моего друга ошеломила Беркиншоу.

– Подобные заключения должен делать не я, а вы и официальные представители закона. Однако поскольку я согласился представлять в данном деле миссис Мортимер, мне не следует забывать о ее интересах и интересах ее маленького сына. После исчезновения мужа ей больше было не к кому обратиться. Я уже сообщил инспектору Лестрейду о странностях в поведении Смита, и потому мне показалось естественным поставить о них в известность и вас.

Я собираюсь сегодня же отправиться в Бокстед на тот случай, если инспектору Лестрейду понадобится моя помощь. Я уже отправил телеграммку экономке миссис Дикин, предупредив ее о своем приезде. Осмелюсь поинтересоваться, вы тоже предпочтете приступить к расследованию в Эссексе, а не в Лондоне?

– В свете того, что вы нам рассказали, это было бы вполне логичным, – кивнул Холмс.

– В таком случае почему бы нам не поехать вместе? – вежливо осведомился адвокат. Он встал и протянул Холмсу руку для пожатия. – Предлагаю отправиться поездом, отбывающим в два десять с вокзала на Ливерпуль-стрит, тем самым, на котором вчера должен был ехать мистер Юджин Мортимер. Смотрите не опоздайте!

– Не сомневайтесь, мы с доктором Уотсоном непременно на него успеем, – заверил Холмс, провожая мистера Беркиншоу до дверей.

Вернувшись ко мне, друг выставил ладонь в предупреждающем жесте.

– Нет, Уотсон, – промолвил он, – ни слова о деле! Я отказываюсь его обсуждать, пока мы не выясним, удалось ли вчера Юджину Мортимеру добраться до Бокстеда. Пока этот вопрос остается открытым, все сказанное нами о происшествии будет не больше чем досужими домыслами. Даже инспектор Лестрейд понимает, сколь важен ответ на этот вопрос. Именно за ним он и отправился в Эссекс. А теперь, мой добрый друг, не могли бы вы передать мне бумаги, лежащие рядом с вами на столе? Продолжу разбираться с происшествием на соляных копях – дело тоже весьма занятное, но там хотя бы улик в избытке.

Больше мы о пропавшем наследнике не говорили. Даже когда сели в поезд с мистером Беркиншоу, Холмс дал адвокату понять, что предпочтет беседовать на отвлеченные темы. Так мы и развлекали друг друга разговорами, пока не приехали на маленькую сельскую станцию Бокстед.

Как только мы сошли с поезда, Холмс немедленно приступил к поискам дежурного. Единственный человек, которого удалось отыскать, был румяный мужчина средних лет с сочным местным выговором, совмещавший обязанности начальника станции, носильщика, продавца билетов и контролера.

На вопрос Холмса, не сходил ли с нашего поезда вчера один джентльмен, мужчина сразу же ответил:

– А как же. Помню. Сам ему билетик того-этого… компостировал. Билетик у него был того, в оба конца. С обратным, до Лондона. Вы уж второй, кто меня о нем спрашивает, ага. Сегодня приходил ко мне один джентльмен, в твидовом костюмчике, худой такой, а лицо что морда у хорька. Сказал, что из Скотленд-Ярда.

– Инспектор Лестрейд, – промолвил Холмс. Мой друг, услышав столь нелестное описание полицейского, едва смог скрыть улыбку.

– Не знаю, они не представились. А мне-то чего? Что ему сказал, то и вам скажу. Джентльмен, что сошел с поезда, двинул по дороге в сторону усадьбы. Я-то знаю, я смотрел за ним, пока он не скрылся вон за тем поворотом, где лесок. А потом его уже было не видать, пропал, стало быть, он за деревьями. Все, больше я ничего не знаю.

– Так, значит, – сделал вывод Холмс, поблагодарив дежурного, – Юджин Мортимер сошел с поезда живым и невредимым. Что ж, хотя бы это мы теперь знаем наверняка.

– Но после он пропал где-то по дороге до поместья, – с самым мрачным видом добавил Беркиншоу.

– Кстати, где оно?

– По левую руку от нас, вон за той березовой рощей. Как раз за ней, если верить станционному смотрителю, Юджин и скрылся. Если присмотреться, за верхушками деревьев можно разглядеть печные трубы, – пояснил адвокат, указывая пальцем в сторону леска, который уже начал желтеть, знаменуя наступление осени.

– В таком случае давайте пойдем тем же маршрутом, – предложил Холмс.

Дорога, извивавшаяся змеей меж высокого кустарника, была узкой – едва шире обычной тропинки, которые сплошь и рядом встречаются в сельской местности. Обочин у нее не имелось, лишь трава росла по краям.

Примерно через пять минут ходьбы мы добрались до рощи, где дорога резко сворачивала налево, в сторону поместья. Именно здесь Юджин Мортимер и пропал из виду.

И именно здесь, миновав поворот,мы увидели инспектора Лестрейда. Он стоял посреди дороги рядом с толстым краснолицым полицейским офицером в форме и руководил действиями десятка констеблей, которые медленно, словно егеря, вспугивающие дичь во время охоты на фазанов, двигались цепью вдоль тропы, внимательно осматривая кустарник.

У дороги стояло несколько экипажей, в том числе двуколка и небольшой фургон.

Лестрейд двинулся нам навстречу, чтобы поздороваться. Он с приветливой улыбкой пожал руку Беркиншоу, а нас с Холмсом поприветствовал куда более холодно.

– Даже не знаю, мистер Холмс, стоило ли вам сюда приезжать. Боюсь, вы только время зря потратили, – изрек он. – Впрочем, коли уже вы здесь, позвольте представить вам инспектора Дженкса из полицейского управления Эссекса. Сегодня утром я отправил ему телеграмму с просьбой встретить меня на станции Бокстед. Как только мы выяснили у дежурного, что вчера Юджин Мортимер сошел-таки с лондонского поезда, Дженкс отправил сержанта в Фордэм с наказом привести сюда побольше людей на поиски пропавшего джентльмена. Подкрепление прибыло всего десять минут назад, поэтому пока нам похвастать нечем. Осмелюсь добавить, – продолжил Лестрейд с самодовольной улыбкой, – что меня попросили возглавить расследование. Вам с доктором Уотсоном здесь делать особо нечего. Почему бы вам с мистером Беркиншоу не проследовать в поместье, где сейчас находится Джонатан Смит?

– Смит здесь? – потрясенно переспросил адвокат.

Улыбка Лестрейда сделалась еще шире.

– Нам в Скотленд-Ярде не зря жалованье платят. Мы привыкли действовать быстро. После того как вы заглянули ко мне сегодня утром, я по дороге на Ливерпуль-стрит заглянул в гостиницу к мистеру Смиту, чтобы сообщить ему об исчезновении двоюродного брата. Он заявил, что ничего об этом не знает, и настоял на том, чтобы поехать со мной в Бокстед.

– То есть он не арестован? – быстро спросил мой друг.

– Нет, мистер Холмс. Он просто оказывает помощь следствию. Впрочем, поскольку представляется совершенно очевидным, что Юджин Мортимер пропал где-то здесь, причем в тот самый момент, когда неподалеку находился Смит…

Лестрейду не дали закончить. Один из констеблей, двигавшийся вдоль дороги чуть впереди справа от нас, поднял руку и с настойчивостью в голосе крикнул:

– Сюда, инспектор! Смотрите!

Лестрейд быстрым шагом двинулся к полицейскому. Мы с Холмсом, инспектор Дженкс и Беркиншоу следовали за ним по пятам.

Констебль стоял у прохода в живой изгороди, за которой лежал луг. Подойдя поближе, мы сразу догадались, чт́о привлекло внимание констебля. Примерно ярдах в трех от прохода лежала шляпа-котелок.

– Молодчина! – воскликнул Лестрейд, хлопнув констебля по плечу.

Инспектор уже был готов кинуться вперед и подобрать шляпу, но Холмс, выставив руку, остановил его.

– Секундочку! – произнес он. – Мне кажется, для начала вам следует осмотреть кое-что другое.

– Что еще? – недовольно поморщился Лестрейд и с неохотой обернулся.

– Посмотрите вот туда. – Холмс показал рукой. – Обратите внимание: трава справа от прохода примята, словно там кто-то стоял. А рядом лежит окурок сигары, если не ошибаюсь, голландской. Такие сигары с обрезанными концами называют черутами.

– Вы уверены? – ахнул Беркиншоу.

– Абсолютно. Эти сигары тонкие, и потому их сложно спутать с другими. А почему это вас так потрясло?

– Я заметил за мистером Смитом привычку курить именно такие сигары, – исполненным муки голосом ответил адвокат.

– Да неужели? – воскликнул Лестрейд. – В таком случае этот окурок может стать важнейшей уликой. Странно, что констебль его не заметил.

Наклонившись, он подобрал окурок и сунул в конверт, который аккуратно положил в карман. Констебль, сначала удостоенный похвалы, а потом пристыженный, в смущении потупился.

– А теперь настал черед котелка, – промолвил Лестрейд, открыв калитку.

– Не сомневаюсь, что он принадлежит пропавшему наследнику, – прошептал мне на ухо Холмс.

Я искоса посмотрел на друга, пытаясь понять, в каком настроении он пребывает. Угадать оказалось не так уж и просто. Да, Холмс был возбужден и преисполнен охотничьего азарта, как это часто случалось с ним на начальном этапе практически каждого расследования. Однако сейчас к азарту примешивалось едва заметное изумление, а в глазах застыла насмешка, причину чего уразуметь я не мог. Быть может, он посмеивался над Лестрейдом, который пожурил за оплошность констебля, а сам не заметил ни окурка, ни примятой травы?

Впрочем, чем бы ни объяснялось подобное настроение моего друга, его версия о владельце котелка блестяще подтвердилась. В тот момент, когда мы догнали остальных, инспектор Лестрейд повернул шляпу, чтобы осмотреть внутренний обод, и тут же издал торжествующий крик.

– Глядите, джентльмены, – торжествовал он, – здесь метка: «Ю. М.». Думаю, вы согласитесь, что это инициалы Юджина Мортимера. Теперь зададимся вопросом: а где же владелец шляпы?

Холмс, практически не проявивший интереса к находке Лестрейда, сцепил за спиной руки и, низко опустив голову, прошагал вперед еще несколько ярдов. Видимо, мой друг шел по следу в траве, который мог заметить лишь он.

У зарослей кустарника он вдруг замер и несколько мгновений стоял недвижим. Затем, вытащив из кармана лупу, он внимательно осмотрел через нее один куст, после чего развернулся и направился к нам, по-прежнему стоящим подле Лестрейда.

– Инспектор, – промолвил мой друг, – если вы не сочтете за труд пройти несколько шагов вон в том направлении, то обнаружите в зарослях труп мужчины. Не сомневаюсь, мистер Беркиншоу его опознает и подтвердит, что это тело Юджина Мортимера. Судя по шнуру на шее, он был удавлен.

Впрочем, прежде чем вы броситесь туда, хотел бы также обратить ваше внимание на два еле заметных параллельных следа в траве. Именно они и привели меня к телу. Эти следы заставляют предположить, что убийца, кем бы он ни был, тащил труп жертвы за руки, а ноги волочились по земле. Следы оставили каблуки покойного. Однако отпечатков ботинок убийцы вы не найдете. К сожалению, земля слишком сухая.

Кстати, на кусте ежевики рядом с телом вы обнаружите пуговицу от пальто с несколькими коричневыми нитками.

Услышав о пуговице, Лестрейд и Дженкс многозначительно переглянулись, после чего вместе с Беркиншоу поспешили к зарослям кустарника, ступая осторожно, чтобы не нарушить следы на траве, указанные великим сыщиком.

– Вы идете, Холмс? – спросил я, когда увидел, что мой друг не двигается с места.

– Нет, Уотсон. Я уже нагляделся. Впрочем, я вас не держу. Если хотите, можете осмотреть тело. Вы врач и сможете сказать Лестрейду, когда приблизительно наступила смерть.

Труп молодого мужчины, которому едва перевалило за тридцать, лежал в мелкой пересохшей канаве и был практически полностью скрыт густыми зарослями ежевики. Тело покоилось на боку, и потому я почти не разглядел черт лица покойного. На виду оставалась лишь щека, синевато-багровая от прилившей крови, да задняя часть шеи, с глубоко впившимся в кожу шнуром.

Судя по степени трупного окоченения^[497], смерть наступила по меньшей мере двадцать часов назад. Я сообщил об этом инспектору Лестрейду, который, когда я подошел к нему, снимал с веточки ежевики повисшую на ней небольшую коричневую пуговицу.

– Вы опознали его? – спросил я Беркиншоу, хотя по мрачному выражению лиц инспекторов и адвоката уже догадался, что тело принадлежит пропавшему Юджину Мортимеру.

– К сожалению, да, – ответил юрист. – Ужас, доктор Уотсон, просто какой-то кошмар. Ума не приложу, как сказать об этом вдове. Она будет безутешна.

– А улики наводят на мысль, что убийство совершил двоюродный брат ее мужа. Это известие тоже не обрадует бедняжку, – добавил Лестрейд.

– Не тор́опитесь ли вы с выводами, инспектор? – резко вскинулся адвокат.

– Думаю, нет, мистер Беркиншоу. Судите сами. Во-первых, окурок. Вы сказали, что Смит курит такие сигары. Вам нужен мотив преступления? Пожалуйста! Ревность. Это очень сильное чувство. Мне представляется очевидным, что Смит давно уже ненавидел двоюродного брата, женившегося на девушке, от которой сам Смит был без ума. А тут еще эта пуговица с коричневыми нитками. Мистер Беркиншоу, вы вчера виделись со Смитом. Какая на нем была верхняя одежда?

– Легкое коричневое твидовое пальто, – уныло ответил адвокат.

– Не сомневаюсь, когда вы осмотрите пальто, то увидите, что одна из пуговиц отсутствует, – раздался знакомый голос.

За разговором мы не заметили, как к нам неслышно подошел Холмс, и теперь, обернувшись, обнаружили его прямо за собой.

– А была ли у Смита возможность убить двоюродного брата? – с улыбкой осведомился он у Лестрейда. – Вы об этом забыли упомянуть.

– Я как раз собирался к этому перейти, – ответил Лестрейд, – Я уже все прикинул. Поезд Смита прибыл в Фордэм без четверти четыре. До усадьбы полчаса ходьбы по полям. Однако, прибавив ходу, Смит вполне мог подкараулить Юджина Мортимера, когда тот шел со станции Бокстед. Несколько минут у него ушло на то, чтобы убить двоюродного брата и припрятать тело в канаве. Сделав дело, он поспешил в усадьбу. Вот почему он был взволнован и взъерошен, когда там появился.

В свете только что выявленных мной улик я предлагаю допросить Смита. Если пуговица действительно от его пальто, у меня не будет другого выхода, кроме как арестовать этого субъекта.

Инспектор Дженкс, я оставляю вас здесь. Организуйте отправку тела в морг. Также я хочу, чтобы вы отправили в поместье двуколку вместе с одним из ваших констеблей. Не исключено, что нам потребуется отконвоировать Смита в тюрьму. Остальным присутствующим, если у них есть такое желание, я предлагаю проследовать в поместье. Посмотрим, чт́о подозреваемый скажет в свою защиту.

II

Большое величественное поместье Вудсайд-Грейндж располагалось неподалеку, несколько в стороне от тропы. К усадьбе вела длинная подъездная дорога для экипажей.

Шагая по ней, мы миновали указатель на тропинку, ведущую в Фордэм. Она брала начало всего в пяти минутах ходьбы от прохода в живой изгороди, возле которого произошло убийство. Этот факт Лестрейд отметил не без удовольствия.

– Вот вам и еще одно доказательство того, что у Смита имелось время перехватить Мортимера по дороге в усадьбу и совершить преступление, – объявил он.

Холмс ничего не ответил инспектору. Мы как раз приблизились к усадьбе и с интересом ее разглядывали. Особенно ухоженными выглядели газоны и обсаженные кустарником аллеи перед главным входом.

После того как Беркиншоу подергал шнур звонка, нам открыла полная седая женщина в черном, впустившая нас в просторную переднюю залу. Адвокат представил нам эту почтенную особу, которая оказалась, как легко догадаться, миссис Дикин, экономкой покойного Франклина Мортимера.

Когда у домоправительницы спросили, где сейчас находится мистер Смит, она быстро ответила:

– В гостиной, – и повернулась было, видимо намереваясь нас туда отвести, но ее остановил Лестрейд.

– Одну секундочку, миссис Дикин, – промолвил он. – Скажите, когда мистер Смит приехал, он был в пальто?

– Да, сэр.

– Где оно?

– Я его повесила вон туда, сэр.

– Мне бы хотелось его осмотреть.

– Разумеется, сэр.

Экономка удалилась в дальний угол залы к большой вешалке и вернулась со светло-коричневым твидовым пальто, которое протянула инспектору. Беркиншоу знаком показал, что она может быть свободна, и миссис Дикин удалилась, напоследок окинув нас обеспокоенным взглядом.

Лестрейд с жадностью кинулся осматривать пальто. Вскоре он издал торжествующее восклицание, показав на манжету правого рукава, где отсутствовала пуговица.

– Ну вот и все, джентльмены! – с довольным видом провозгласил он. – Думаю, доказательств вины Смита более чем достаточно. Остальные пуговицы на пальто в точности такие же, как та, что я нашел возле тела.

Перекинув пальто через согнутую в локте руку, он понесся впереди нас в гостиную.

Гостиная потрясала пышностью. Она была великолепно обставлена. Однако мое внимание привлекли не картины на стенах, не серебро и не фарфор, а высокий мужчина, беспокойно меривший залу шагами и дымящий сигарой. Как только мы вошли, он вынул черуту изо рта и раздавил в пепельнице.

Телосложения Джонатан Смит был самого крепкого, а рост его, на мой взгляд, превышал шесть футов. Покрытое густым загаром лицо свидетельствовало, что он много времени проводит на открытом воздухе. Его отличала несколько грубоватая мужская красота. Когда Смит повернулся к Лестрейду, его глаза горели от нетерпения. Я понял, что злить этого здоровяка опасно: запросто может не сдержаться и напасть.

– Ну что, инспектор, – резко произнес Смит, будто бы больше никого не замечая, – надеюсь, ваше расследование закончено и с меня сняты все подозрения в том, что я причастен к исчезновению Юджина? Не понимаю, как вообще такая нелепость могла прийти вам в голову!

– Расследование и в самом деле закончено, – с мрачным видом ответил Лестрейд. – Только что в поле недалеко от усадьбы мы обнаружили тело вашего кузена.

– Так, значит, Юджин мертв? – отшатнувшись, воскликнул Смит. – Что произошло? Несчастный случай?

– Нет, мистер Смит. Его удавили. И у меня есть серьезные основания полагать, что вы причастны к его смерти. Властью, данной мне, я предъявляю вам обвинение в убийстве мистера Юджина Мортимера и предупреждаю, что все сказанное вами может быть использовано против вас, – с торжественным видом произнес инспектор.

Не успел Лестрейд закончить, как Холмс кинул на меня выразительный взгляд и кивнул в сторону двери. Когда мы тихонько выскользнули из гостиной, мой друг быстрым шагом пересек переднюю залу и двинулся по коридору, который вел в заднюю часть здания.

– Дружище, вы куда? – спросил я.

– Хочу отыскать миссис Дикин и задать ей пару вопросов, – ответил он.

– Вопросов? Но зачем? Ведь расследование закончено. Лестрейд арестовал Смита, и, на мой взгляд, правильно сделал. Все улики указывают на то, что Мортимер убит двоюродным братом.

– Я с вами согласен, Уотсон. Смит в отчаянном положении. Однако я всегда неукоснительно следую одному принципу: относиться ко всем уликам со здоровой долей скепсиса, особенно когда улики косвенные, как в данном случае^[498]. Подход к анализу улик крайне важен. Они словно кусочки цветного стекла в детском калейдоскопе: тряхни его, и картинка изменится до неузнаваемости. А вот, должно быть, и комната экономки. Там кто-то разговаривает.

Холмс остановился и постучал в дверь. Женский голос предложил нам войти. Переступив порог, мы оказались в маленькой, уютно обставленной комнатке. Миссис Дикин сидела за столом в компании высокого бородача, которого представила нам как своего мужа.

Холмс сразу же приступил к делу, попросив миссис Дикин в мельчайших подробностях рассказать о том, что вчера происходило в Вудсайд-Грейндже, начиная с приезда мистера Беркиншоу.

С ее слов мы узнали, что адвокат прикатил примерно в половине третьего во взятой напрокат двуколке. С собой он привез целый саквояж документов на поместье Франклина Мортимера. Поскольку Беркиншоу изъявил желание спокойно поработать с бумагами и попросил его не беспокоить, экономка проводила его в кабинет покойного хозяина. Мистера Юджина ждали в десять минут пятого. Вскоре вслед за ним должен был прибыть его двоюродный брат.

– Кто впустил в дом мистера Смита? – спросил Холмс.

– Мистер Беркиншоу. Он сказал, что сам откроет и мистеру Джонатану, и мистеру Юджину.

– А вы где были?

– В малой кладовой, сэр. Поскольку все имущество собираются продавать, мистер Беркиншоу попросил меня почистить столовое серебро и разложить его по коробкам.

– И где находится кладовая?

– В боковой части дома.

– Рядом с кухней?

– Нет, сэр, в самом конце коридора, – ответила миссис Дикин, изумленная столь обильным потоком вопросов.

– А вы тем временем, мистер Дикин, стригли газон перед домом? – спросил Холмс, поворачиваясь к мужу экономки.

– Да, сэр. – Бородач удивленно воззрился на моего друга. – Мистер Беркиншоу отправил меня привести в порядок сад. На торги съедется много народу, поэтому поместье должно выглядеть как можно лучше.

– Газоны, мистер Дикин, теперь просто загляденье. Я сразу обратил на них внимание, когда подходил к усадьбе. Я полагаю, вы видели, как приехал мистер Смит?

– Да, сэр.

– И его впустил в дом мистер Беркиншоу?

– Все так. Адвокат лично открыл ему парадную дверь.

– Между приездом мистера Беркиншоу и его отъездом с мистером Смитом кто-нибудь выходил из дому?

– Нет, сэр.

– Вы в этом уверены?

– Да, сэр. Я весь день проработал в саду перед домом и могу поклясться, что из усадьбы никто не выходил. Окно кабинета глядит на сад, и я видел, что мистер Беркиншоу сидит за столом и работает с бумагами.

– Вы точно его видели? – резко спросил Холмс.

– Ну да, сэр, а что? С газона кабинет хорошо просматривается. Я ясно видел черный сюртук мистера Беркиншоу, сидящего за столом, и его светловолосую голову, склоненную над бумагами. Он не вставал. А потом, когда приехал мистер Смит, они перешли в гостиную. Я видел, как они там сидели и ждали мистера Юджина. Но тот так и не появился, сэр. – Немного помявшись, садовник переглянулся с женой и наконец выпалил: – Скажите, сэр, а мистера Юджина уже нашли? Мы с женой сильно за него переживаем. Мы очень хорошо знаем обоих джентльменов, ведь они часто навещали нашего покойного хозяина.

– Боюсь, мистер Юджин Мортимер мертв, – с мрачным видом промолвил Холмс. – А мистер Смит арестован по обвинению в его убийстве.

Миссис Дикин вскрикнула от неожиданности, будто бы не желая верить услышанному, и, прикрыв лицо руками, горько заплакала.

Мистер Дикин сдержался. Выражение его лица было каменным, но в глазах стояли слезы.

– Я не верю, что мистер Джонатан убийца, – с непоколебимой уверенностью тихо промолвил он. – Да, мистер Холмс, он горяч и вспыльчив, но никогда бы не пошел на такое злодейство. Я знаю, они с мистером Юджином поссорились из-за девушки и мистер Джонатан ударил своего двоюродного брата. Но чтобы убить его?! Никогда, сэр! Мистер Джонатан все так же горячо и преданно любит мисс Констанс. Он никогда не причинит ей горя и не лишит ее сына отца. – С этими словами садовник, приобняв жену за плечи, подвел ее к креслу.

Холмс тихонько коснулся моей руки, и мы неслышно вышли, оставив супругов наедине с их горем.

– И куда мы теперь? – спросил я, едва поспевая за великим сыщиком, который быстрой походкой двинулся по коридору.

– В кабинет. Он где-то в передней части дома. Дикин сказал, что видел мистера Беркиншоу в окно.

Добравшись до передней залы, Холмс распахнул одну из дверей. Она вела в квадратную, залитую солнцем комнату, которая была меньше гостиной и не столь пышно обставлена. Возле высокого раздвижного окна, выходящего на газон и подъездную дорогу, стоял простой письменный стол красного дерева. Рядом мы увидели вращающееся кресло, какие можно встретить во многих конторах. Вдоль стен выстроились книжные полки, у камина стояли два обитых красных бархатом кресла. В комнате было достаточно просторно, чтобы использовать ее в качестве курительной, где так приятно провести время в мужской компании за бокалом бренди.

Некоторое время Холмс стоял на пороге, внимательно рассматривая комнату и ее обстановку. Затем он быстро подошел к столу и осмотрел его, уделив особое внимание лежащему на нем бювару с промокательной бумагой, верхний лист которого он изучил под лупой. Покончив с осмотром стола, сыщик оглядел вращающееся кресло. Особенно его заинтересовала спинка.

Потом мой друг направился к камину. Взяв в руки латунную кочергу, прислоненную к решетке, он и ее изучил под лупой, после чего занялся подголовными валиками кресел – поднял каждый и быстро, но тщательно оглядел.

Покончив с последним валиком, Холмс, похоже, остался доволен результатами, между тем как я был озадачен донельзя.

– Увиденного мне вполне достаточно, – сказал мой друг. – Теперь я запру комнату, а ключи оставлю миссис Дикин, строго наказав ей ничего здесь до завтра не трогать.

– До завтра, Холмс? Вы что, снова сюда собрались? Но зачем? Вина Смита не вызывает сомнений. Кроме того, у мистера Беркиншоу алиби.

– Дружище, я не хочу портить вам удовольствие, а потому позвольте мне сейчас воздержаться от объяснений, – едва заметно усмехнулся Холмс. – Обещаю, в свое время вы всё узнаете. Тряхнем калейдоскоп и посмотрим, какая получится картинка. Лестрейду и всем остальным – пока ни слова!

Предупреждение великого сыщика оказалось излишним. Вернувшись в гостиную, мы обнаружили, что инспектор уже отбыл вместе со Смитом, которому предстояло ждать суда в тюрьме Фордэма. Из приехавших в усадьбу остался один только Беркиншоу.

Вскоре мы с Холмсом и адвокат отправились в Лондон. Всю обратную дорогу разговор крутился вокруг жуткого преступления, совершенного Смитом, и того, что теперь станется с бедной миссис Мортимер и ее маленьким сыном. Беркиншоу самым искренним образом переживал за них.

Больше в тот день Холмс не заговаривал о своих планах, поэтому я и дальше продолжал ломать голову над его фразой о калейдоскопе, гадая, что за новые улики ему удалось обнаружить.

III

Все утро Холмс отсутствовал. Я предположил, что он отбыл куда-то по делам, связанным с расследованием убийства Мортимера. Но это предположение так и осталось догадкой, ибо по возвращении мой друг отказался ответить на вопрос, где он был. Не стал он объяснять и зачем берет с собой в Эссекс небольшой саквояж.

Как и накануне, мы сели на почтовый поезд, отбывавший с вокзала на Ливерпуль-стрит в два десять, и вышли на станции Бокстед.

Когда мы спустились с платформы, Холмс вдруг произнес:

– Знаете что, Уотсон, вы ступайте вперед, а я задержусь. Мне нужно кое-что проверить. Не волнуйтесь, я вас скоро догоню.

Решив, что мой друг захотел снова переговорить со станционным смотрителем, я отправился в поместье один. Шел я той же самой дорогой, что вела мимо прохода в живой изгороди, возле которого Джонатан Смит поджидал своего двоюродного брата, намереваясь его удавить и спрятать труп в канаве.

Стоял прекрасный сентябрьский денек. Воздух был свеж и чист, солнце заливало янтарным светом поля и рощу, уже окрасившуюся в цвета осени. Увы, я не мог смотреть на эту чудную картину без грусти – все думал о несчастной Констанс Мортимер и ее сыне, оставшемся сиротой.

У парадного входа в усадьбу Вудсайд-Грейндж я увидел садовника Дикина, который вновь трудился над газоном перед домом. На дорожке стояли двуколка и четырехколесный экипаж, наводившие на мысль, что в поместье кто-то есть. Признаться, увиденное меня сильно удивило. Я не знал, что за дело заставило нас с Холмсом вернуться в Бокстед, но при этом пребывал в уверенности, что дело это, в чем бы оно ни заключалось, касается лишь нас двоих. Когда дверь распахнулась и на пороге предстал мой друг, я удивился еще больше.

– Холмс! – воскликнул я. – Вы же остались на станции! Как, во имя всего святого, вам удалось меня обогнать?

– Пусть пока это будет моим маленьким секретом, Уотсон. Сейчас у нас имеются дела поважнее. Сделайте одолжение, ступайте в гостиную. Там уже ждут инспектор Лестрейд и мистер Беркиншоу. Сегодня утром я отправил им обоим телеграммы, попросив прибыть в Фордэм на поезде, выходящем из Лондона в два двадцать. Совсем недавно они добрались до поместья. По моей просьбе с ними сюда также явился инспектор Дженкс. Я присоединюсь к вам, как только закончу все приготовления, – это не займет у меня больше нескольких минут. И прошу вас, друг мой, не задавайте мне вопросов.

С этими словами он буквально силой втащил меня в дом.

Как оказалось, оба инспектора и мистер Беркиншоу также ровным счетом ничего не знали о планах Холмса. Когда я вошел в гостиную, они вскочили и принялись расспрашивать меня о том, что задумал мой друг. Я попытался уверить, что мне известно не больше, чем им, как вдруг в комнату заглянул великий сыщик и предложил нам немного прогуляться по саду.

Изрядно озадаченные, мы вышли из дома и, спустившись с крыльца, оказались перед газоном, после чего медленно двинулись по траве к кустам рододендрона, причем Холмс все это время пел дифирамбы красотам сада.

– Слушайте, мистер Холмс, – раздраженно перебил его Лестрейд, – чего ради я тащился сюда из Лондона? Разглядывать кусты и гулять по травке? В телеграмме вы упомянули какие-то новые улики. Мы с инспектором Дженксом желаем знать, о чем идет речь.

– Какие еще улики? – вскинулся Беркиншоу, не дав Холмсу ответить. – В телеграмме, что я получил от вас, ничего такого не было!

Холмс благодушно улыбнулся.

– Что ж, господа, – промолвил он, – коль скоро вы считаете нашу прогулку пустой тратой времени, быть может, вернемся в дом? Все улики – там.

Повернувшись на каблуках, он быстрым шагом направился обратно к дому. Мы обменялись ошеломленными взглядами и поспешили за ним. Всего через несколько ярдов мой друг внезапно остановился и, выбросив вперед руку, театральным жестом указал на одно из окон Вудсайд-Грейнджа.

– Бог мой! – вскричал он. – Кто это? Быть не может!

Некоторое время мы, остолбеневшие, молча взирали на окно кабинета, не в силах произнести ни слова. Наконец тишину разорвали крики изумления. Зрелище было поразительным: за окном сидел одетый в черный сюртук Ральф Беркиншоу и, склонив светловолосую голову над столом, что-то писал.

Вид двойника произвел на адвоката удивительный эффект. Издав крик, в котором удивительным образом смешались ужас и ярость, Беркиншоу будто безумный кинулся к дому. Все произошло так быстро, что мы настигли его только у двери кабинета, которую он безуспешно пытался открыть, отчаянно дергая за ручку.

– Отойдите, мистер Беркиншоу, – ледяным тоном промолвил мой друг, извлекая из кармана ключ. – Игра окончена. Не составите ли вы нам компанию в кабинете? Или мне лучше попросить инспектора Дженкса надеть на вас наручники и отправить дожидаться нас в кэбе? Выбор за вами. Предпочитаете пойти с нами? – Холмс отпер замок и распахнул дверь. – Что ж, в таком случае сядьте вон на тот стул. И не дай вам Бог раскрыть рот, пока я не закончу.

Потрясенный до глубины души, адвокат подчинился, а Холмс встал у стола лицом к креслу, в котором, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, сидела кукла.

Туловище было изготовлено из валика, снятого с кресла и засунутого в черный сюртук. Между рейками спинки кресла закрепили латунную кочергу, некогда стоявшую у камина. Она поддерживала светлый парик, надетый на нее под таким углом, что со стороны он напоминал человеческую голову, склонившуюся над столом. Набитый бумагой правый рукав сюртука лежал на столе, прикрывая основание метронома, но не стержень маятника, деловито покачивавшийся из стороны в сторону. Со стороны его легко можно принять за перьевую ручку.

– Обман, джентльмены, просто обман зрения, но согласитесь, как все ловко продумано! – провозгласил Холмс. – Всякий, кто взглянул бы из сада на окно кабинета, без колебаний решил бы, что здесь за столом сидит Беркиншоу и работает с бумагами. Именно это и произошло с садовником Дикином, которого адвокат попросил привести в порядок газон перед домом. Тем самым преступник обеспечил себе алиби, поскольку Дикин под присягой был готов показать, что в момент убийства Юджина Мортимера Беркиншоу находился в доме и что-то писал, сидя за столом в кабинете.

Если вы внимательно осмотрите метроном, вам станет ясно, каким образом создается иллюзия движущейся перьевой ручки. Как видите, верхняя часть корпуса механизма снята, и, таким образом, стержень маятника ничто не заслоняет. Стержень я обклеил черной бумагой, а сверху прикрепил шарик из сургуча, чтобы он еще больше стал похож на ручку, после чего отрегулировал положение грузика, чтобы маятник раскачивался с нужной скоростью^[499]. Если метроном завести до предела, он будет работать по меньшей мере час, так что в распоряжении Беркиншоу имелось более чем достаточно времени для убийства. Вы что-то хотите сказать, Лестрейд? Судя по выражению вашего лица, мое объяснение не до конца вас убедило.

– Откровенно говоря, мистер Холмс, мне не совсем понятно, что именно натолкнуло вас на разгадку этой хитрости.

– Ну разумеется, улики, – пожал плечами великий сыщик. – А что еще, по-вашему? Надо сказать, что я заподозрил мистера Беркиншоу еще до поездки в Эссекс, – но об этом чуть позже. В силу имевшихся у меня подозрений я решил внимательно осмотреть кабинет и обнаружил в нем несколько малозаметных, но при этом критически важных улик.

Во-первых, я отыскал на двух центральных рейках спинки кресла свежие царапины, как будто между ними что-то вставляли. Поскольку схожие царапины имелись на латунной кочерге, представлялось вполне естественным, что именно ее вставляли в спинку кресла. Спрашивается, зачем?

Это мне стало понятным, когда я осмотрел валики кресел у камина и обнаружил на одном из них несколько светлых волосков, прилипших к бархату. Самое занятное заключалось в том, что волосы остались на краю валика, а не на середине, куда люди обычно кладут голову. Так у меня начала вырисовываться картина происшедшего: поставленный вертикально валик, светлая шевелюра и кочерга, всунутая между реек спинки кресла.

Помимо всего этого я заметил одну странность, связанную с лежащими на столе листами промокательной бумаги. Если вы, джентльмены, не сочтете за труд осмотреть их, то заметите эту странность и сами.

– Но они чистые! Никаких следов! – возразил Лестрейд, склонившись над столом.

– Именно! – воскликнул Холмс. – А между тем Беркиншоу проработал за этим столом как минимум полтора часа, и все это время он писал. Неужели он умудрился не поставить ни одной кляксы?

Впрочем, Лестрейд, вы ошиблись, сказав, что на промокательной бумаге нет никаких следов. Взгляните на верхний лист. Если вы присмотритесь, то увидите на нем маленькие круглые вмятины.

Отпечатков четыре, и они образуют квадрат около пяти дюймов в поперечнике. Эти следы наводят на мысль, что на бумаге достаточно долго стоял некий довольно тяжелый предмет на четырех маленьких ножках.

Это явно не книга. Более того, ничто в этой комнате не напоминает такой предмет. Отсюда следует, что мистер Беркиншоу привез его с собой, практически наверняка в саквояже с бумагами.

Должен признаться, я догадался обо всем далеко не сразу. Главное, я не мог понять, как преступнику удалось сымитировать движение ручки. Сообразил только вчера, поздним вечером, после того как провел несколько часов в раздумьях. На меня снизошло нечто вроде озарения. Наверное, то же самое случилось с Ньютоном, увидевшим, как с дерева падает яблоко. Ну конечно же, злоумышленник воспользовался метрономом!

Стоило мне это уразуметь, как разрозненные улики соединились и перед моим мысленным взором предстала картина преступления. Мистер Беркиншоу смастерил подобие манекена – вроде того, что сейчас перед вами, и пустил в ход метроном, чтобы создать иллюзию движущейся ручки. Все это, естественно, было проделано, пока Дикин, стригший газон, стоял спиной к окну. Задача несложная, и мистер Беркиншоу справился с ней достаточно быстро. Лично у меня на все ушло меньше двух минут…

После этого преступник завел метроном и выскользнул из дома через черный ход. Миссис Дикин его не заметила, поскольку он велел ей чистить столовое серебро в кладовой.

От черного хода тропинка ведет к тому месту, где дорога резко сворачивает налево возле березовой рощи. По этой тропе можно попасть в усадьбу куда быстрее, чем по дороге. Доктор Уотсон вам это подтвердит. Сегодня я вышел со станции позже него, однако, воспользовавшись тропинкой, все равно первым добрался до Вудсайд-Грейнджа. Я все верно сказал, дружище?

– Все так и было. Я еще понять не мог, как вам удалось меня опередить. Если идти по дороге, то до усадьбы не меньше четверти часа ходьбы, – сообщил я.

– Если быть точным – тринадцать с половиной минут. Я сам вчера засекал время. Однако, если срезать путь и пойти тропой, ведущей к черному ходу, то можно достичь усадьбы всего за шесть минут. Таким образом, у нас есть все основания полагать, что именно этой тропой и воспользовался Беркиншоу в среду. Он спрятался у калитки незадолго до того, как без пяти четыре в Бокстед должен был приехать Юджин Мортимер, и стал ждать.

От станции до калитки – три минуты. Таким образом, без двух минут четыре убийца кинулся на свою жертву, удавил ее, после чего оттащил труп в поле, где спрятал среди кустов. Допустим, на все это у преступника ушло пять минут. Еще шесть минут он потратил на обратную дорогу до усадьбы. Таким образом, примерно в двенадцать минут пятого убийца уже вернулся в кабинет. За оставшееся время он разобрал манекен, спрятал парик с метрономом в саквояж, надел сюртук и отправился к двери встречать мистера Джонатана Смита, который в пятнадцать минут пятого пришел из Фордэма.

Ну и конечно, после убийства Беркиншоу не забыл оставить на траве котелок Юджина Мортимера, чтобы привлечь внимание к тому месту, где спрятал тело. Позаботился он и о других уликах, которые однозначно указывали на вину мистера Смита. На самом деле, на меня они произвели обратный эффект и лишь укрепили в моих подозрениях.

– Не понимаю почему, – пожал плечами Лестрейд. – Вы, мистер Холмс, обычно придаете уликам огромное значение. Все присутствовавшие видели лежавший на земле окурок и пуговицу с пальто мистера Смита, зацепившуюся за куст, что рос неподалеку от тела. Что вам тут не понравилось?

– Вы совершенно правы, инспектор, – изогнул брови Холмс. – Окурок сигары и пуговица от пальто! Смею заметить, вы упустили из виду, что окурок далеко не первой свежести. Табак был старым и обесцветившимся. Более того, конец окурка оказался смят, словно его вдавили в пепельницу. Если бы окурок растоптали ботинком или же просто бросили догорать в траву, он бы выглядел совсем иначе.

Теперь несколько слов о пуговице. Удосужься вы рассмотреть ее внимательно, обязательно заметили бы, что оставшиеся в ней ниточки перерезаны, а не разорваны, как случилось бы, если бы Смит продирался через кустарник.

Таким образом, я пришел к выводу, что эти улики подбросил Беркиншоу. Только он мог добыть окурок сигары, выкуренной Джонатаном Смитом, и срезать пуговицу с его пальто. Мистер Смит несколько раз заходил в контору к Беркиншоу обсудить дела, связанные с наследством покойного дядюшки. Нет никаких сомнений, что во время одной такой встречи Смит выкурил сигару и затушил окурок в пепельнице, стоявшей на столе адвоката. Я также убежден, что в какой-то момент Беркиншоу под благовидным предлогом вышел из кабинета и срезал пуговицу с пальто Смита, висевшего в передней.

Поначалу Беркиншоу слушал Холмса молча. Адвокат, понурившись, сидел в кресле, и его бледное лицо было все так же бело от ужаса, как и в тот первый миг, когда он увидел в окне кабинета своего двойника. Однако постепенно Беркиншоу взял себя в руки, а к тому моменту, когда мой друг практически закончил, уже полностью овладел собой.

Вскочив, адвокат направился к нам. На его лице сияла торжествующая улыбка.

– Э-э, нет, мистер Холмс, так не пойдет! Я решительно протестую, – громким голосом объявил он, – Я внимательно вас выслушал и хочу сказать, что все ваши обвинения лишь мешанина догадок и домыслов. «Нет никаких сомнений»! «Я убежден»! Это не доказательства, сэр. Я юрист, так что позвольте дать вам один совет. Чтобы убедить присяжных в моей вине, вам понадобятся доказательства посерьезнее.

– У вас и так все было на лице написано, – возразил Лестрейд, явно уязвленный наглостью преступника.

– Вам не понравилось выражение моего лица, инспектор? Этот аргумент вы тоже собираетесь пустить в ход в суде? Да мой адвокат в два счета объяснит вам, что я просто был потрясен, увидев в окне собственного двойника. Что же касается всех остальных доводов, то их можно так же легко опровергнуть. Столь же легко, как низринуть этот дурацкий манекен, который соорудил мистер Холмс.

Беркиншоу быстрым шагом подошел к вращающемуся креслу и нанес резкий удар. Парик полетел на пол, опрокинулся валик.

– Кончено с этим! Довольно! – вскричал адвокат. – Хватит с меня вашего вздора, мистер Холмс. Это не доказательства, а нелепица. Сплошные косвенные улики. Где ваши свидетели? Где они, я спрашиваю? Да и скажите уж заодно, зачем мне понадобилось убивать Юджина Мортимера?

Адвокат занес было руку, чтобы смахнуть метроном, продолжавший мерно отстукивать ритм на столе, но Холмс проворно схватил преступника за руку.

– О свидетелях не беспокойтесь, мистер Беркиншоу. Они у меня есть, – твердым голосом объявил великий сыщик. – Их двое. Оба добропорядочные, честные граждане. Сегодня утром я отправился в вашу контору на Стрэнде и провел небольшое расследование.

В соседнем здании располагается музыкальный магазин. Хозяин готов под присягой показать, что за день до убийства, во вторник утром, некий светловолосый джентльмен приобрел у него метроном. Описание внешности покупателя совпадает с вашей.

На этом я не остановился и продолжил свои изыскания. По соседству, на Кинг-стрит, я обнаружил магазинчик «Все для театра». Расспросив приказчика, я выяснил, что тем же утром во вторник господин все той же наружности купил светлый парик.

В тех двух магазинах я и сам приобрел метроном с париком. Не стоило совершать покупки так близко от своей конторы, мистер Беркиншоу. Тем самым вы допустили роковую ошибку. Вам следовало отправиться за реквизитом для своей эффектной постановки куда-нибудь подальше.

Откуда взялся шнур, которым вы задушили мистера Мортимера, я пока не выяснил. Быть может, полиции повезет больше. Впрочем, я не исключаю, что шнур вы не покупали, а он у вас уже был.

Вы спрашивали о мотиве преступления? Хочу посоветовать инспектору Лестрейду потребовать проверки счетов покойного Франклина Мортимера. Полагаю, что ревизия выявит растрату. Ага, я так и думал! – тихо добавил мой друг, когда Беркиншоу, издав вопль отчаяния, высвободил руку, которую сжимал Холмс, и бросился к двери.

– За ним, Дженкс! – крикнул Лестрейд, кинувшись вслед за преступником.

Когда мы с Холмсом нагнали их в зале, полицейские уже настигли Беркиншоу и Лестрейд как раз защелкивал на запястьях убийцы наручники.

Больше адвокат не пытался оказать сопротивления и даже не посмотрел на нас. Понурого Беркиншоу вывели из дома и усадили в стоявший у крыльца экипаж.

– Холмс, – обратился я к другу, когда за полицейскими закрылась дверь, – а почему вы заподозрили, что Беркиншоу мухлюет со счетами? Или вы просто палили наугад?

– Мой добрый друг, – ответил великий сыщик, – пальба наугад очень опасна. Я никогда не позволяю себе подобной ошибки. Необходимо всегда иметь перед глазами цель. Мистер Беркиншоу оказался у меня на мушке, когда явился к нам на Бейкер-стрит.

– Что заставило вас заподозрить неладное?

– Его внешний вид.

– Что с ним было не так?

– Буквально все: сюртук, сорочка, часы… Я сразу задумался, как он смог все это себе позволить: заказать костюм на Сэвил-Роу, а сорочку – на Джермин-стрит^[500], приобрести превосходные золотые часы, которые обошлись ему не меньше чем в двадцать пять гиней. Одним словом, сразу было видно, что Беркиншоу живет на широкую ногу, что и заронило мне в душу первые семена сомнения в его искренности.

И вот сегодня утром, отправившись на Стрэнд, я, помимо прочего, заглянул к адвокату, работающему по соседству с конторой Беркиншоу. От кого услышишь больше всего сплетен о человеке? От его конкурента! Так вот, я узнал, что Беркиншоу холостяк, живет на фешенебельной Итон-сквер. Более того, на пару с другим счастливчиком владеет скаковой лошадью, которую держит в конюшне в Ньюмаркете. Одним словом, ведет жизнь джентльмена со средствами, и весьма солидными средствами.

Кроме того, знаки внимания, которые адвокат оказывал миссис Мортимер, выдавали, что он имеет на нее виды. Должен признаться, я настроен скептически и потому не могу с уверенностью утверждать, что именно двигало мистером Беркиншоу.

Вполне вероятно, что его привлекала одна лишь красота Констанс. Но я не могу исключить, что он действовал из корыстных побуждений. Муж мертв, Джонатан Смит оканчивает жизнь в петле, приговоренный к смерти за убийство, и Констанс становится единственной наследницей всего состояния покойного Франклина Мортимера.

Ко всему прочему, если бы Беркиншоу удалось на ней жениться, он бы не только получил доступ к богатству, но и сумел бы скрыть растрату доверенных ему средств.

– Бедная миссис Мортимер! Что же с ней теперь будет? – принялся я рассуждать вслух.

– Я знаю, чт́о у вас на уме, Уотсон, – снисходительно улыбнулся Холмс. – Вы неисправимый романтик и потому надеетесь, что вдова выйдет замуж за преданного ей Джонатана Смита и вся история обретет счастливый конец под звон свадебных колоколов. Боюсь, жизнь редко преподносит столь приятные сюрпризы. Ну а сейчас, друг мой, если мы поторопимся, то еще успеем на поезд до Лондона. Он отправляется в пять сорок пять. Лично я сочту окончание этого дела счастливым, если мы не опоздаем домой к ужину.

Холмс оказался прав вдвойне. Я действительно надеялся, что миссис Мортимер свяжет свою судьбу с Джонатаном Смитом, но, как и предсказывал мой друг, судьба распорядилась иначе. Констанс не вышла замуж за кузена своего покойного мужа. Примерно через год я наткнулся в «Таймс» на объявление о ее помолвке с неким Клементом Уиндтропом, о котором ровным счетом ничего не знал. Надеюсь, она и ее маленький сын обрели счастье, которого заслуживают после обрушившейся на них чудовищной трагедии. Чтобы не омрачать их жизнь, я воздержусь от публикации отчета о данном деле^[501].

Афера барона Мопертюи

I

– Что вы знаете об алмазах, Уотсон? – спросил вдруг меня Холмс.

Дело происходило в конце марта 1887 года. Стоял холодный ветреный день. Вот уже несколько часов Холмс, погруженный в апатию, молча сидел в кресле у камина. Мой друг не первую неделю пребывал в состоянии крайнего нервного истощения, и потому я очень за него переживал, хотя и не показывал виду.

В последнее время великий сыщик часто и подолгу где-то пропадал, порой исчезая нанесколько дней, из чего я заключил, что он занят каким-то важным и очень сложным расследованием, в подробности которого не хочет меня посвящать. Однако я оказался совершенно не готов к откровениям, последовавшим за вопросом, который мне задал друг.

– Практически ничего, – ответил я, отложив в сторону «Морнинг пост».

Следующий вопрос оказался для меня полнейшей неожиданностью:

– В таком случае, полагаю, имя барон Мопертюи вам ничего не говорит?

– В первый раз слышу. Это ваш клиент?

Холмс издал короткий горький смешок:

– Наоборот, дружище. Это самый ловкий из европейских аферистов, с какими мне когда-либо доводилось иметь дело. Быть может, вы помните, как в феврале, где-то шесть недель тому назад, ко мне собирался заглянуть посетитель, пожелавший остаться неизвестным? Поскольку речь должна была пойти о деле строго конфиденциальном, я попросил вас оставить меня наедине с визитером, которого я ожидал.

– Да, отправляясь в клуб, я видел, как он вылезает из кэба. Если не ошибаюсь, это был высокий джентльмен средних лет в золотом пенсне и пальто с каракулевым воротником? Мне показалось, что он похож на иностранца.

Холмс снова рассмеялся, на этот раз весело:

– Браво, Уотсон! Я смотрю, вы стали куда наблюдательнее. Джентльмен, которого вы видели, министр финансов Франции месье Анри Рожиссар. Он приезжал в Англию для ведения тайных переговоров с чиновниками нашего казначейства. Они обсуждали ситуацию, вызывающую серьезное беспокойство в финансовых и политических кругах Европы. Не получив необходимых доказательств, наше правительство ничем не смогло помочь месье Рожиссару. Все сообщенные им факты были приняты к сведению, и только. Ему посоветовали обратиться за консультацией ко мне.

История, которую он мне поведал, оказалась весьма занятной. Министр финансов рассказал мне о Нидерландско-Суматрской компании, учрежденной год назад неким бароном Мопертюи. Барон утверждает, что будто бы открыл способ изготовления синтетических алмазов, которые не отличишь от натуральных.

– Разве такое возможно, Холмс?

– Полностью исключить вероятность подобного открытия нельзя. Семь лет назад шотландский химик Джеймс Хэнней выступил с аналогичным заявлением. Он поместил смесь парафина, костной муки и лития в стальную трубу, после чего подверг ее сильному нагреву. В трех экспериментах ему удалось получить кристаллы, которые независимые эксперты признали алмазами^[502].

Вполне допускаю, что успешные эксперименты Хэннея подтолкнули барона к созданию собственной лаборатории неподалеку от Гааги. Барон в целом повторил методику Хэннея, лишь с одной поправкой. Он добавил к смеси некий компонент, который якобы можно добыть только на Суматре и потому приходится специально оттуда экспортировать, тратя на это немалые деньги. Потому, собственно, его компания и называется Нидерландско-Суматрской.

Мопертюи уверяет, будто синтезирует у себя в лаборатории отнюдь не микроскопические алмазы – после огранки и шлифовки из них получатся брильянты массой примерно в полкарата. Более того, он заявляет, что, получив средства на расширение лаборатории и отработку технологии синтеза, сможет производить алмазы еще б́ольших размеров. Он как раз и учредил свою компанию для привлечения средств частных инвесторов. Минимальный взнос составляет пятьсот фунтов на наши деньги.

Каждый акционер компании получает синтетический неограненный алмаз вместе с обещанием еще одного камня, б́ольших размеров, после усовершенствования технологии синтеза.

– И что, это действительно алмазы?

– Ну конечно, Уотсон. В том-то вся и хитрость. Подлинность алмазов подтвердит любой эксперт. Насколько мне известно, благодаря этим камням барон привлек капиталы свыше шести сотен акционеров из трех разных стран: Германии, Италии и Франции, получив в общей сложности свыше трехсот тысяч фунтов стерлингов. Согласитесь, сумма весьма внушительная.

Как видите, Мопертюи решил сыграть сразу на двух человеческих слабостях – жадности и сознании собственной исключительности.

Акционерное общество – закрытое. Никакой рекламы. Если вы захотите стать акционером, вам понадобится рекомендация. Барон постоянно колесит по разным странам. Он останавливается в лучших отелях и проводит личное собеседование с каждым потенциальным инвестором. Причем это собеседование успешно проходят далеко не все.

Принятый в число акционеров получает в дар алмаз, а после его приглашают на экскурсию в лабораторию, где якобы синтезируют драгоценные камни. Насколько я понял из бесед с людьми, побывавшими на подобной экскурсии, лаборатория производит сильное впечатление. Своими восторженными впечатлениями акционеры делятся с друзьями, которые, как вы понимаете, также являются людьми состоятельными. В итоге барон никогда не испытывает недостатка в богачах, горящих желанием вложить деньги в его компанию. Из их числа он выбирает наиболее жадных и легковерных. Такие реже всего задают вопросы и подвергают сомнению его методы ведения дел.

Кроме того, оказавшиеся в числе первых инвесторов ежемесячно получают бюллетень об успехах компании в усовершенствовании синтеза алмазов. Через год в качестве доказательства им достается камень покрупнее. Таким образом, у них нет оснований жаловаться и подозревать барона в мошенничестве^[503].

– Секундочку, Холмс! – перебил я. – Если барон – мошенник, значит, его компания на самом деле никаких искусственных алмазов не производит?

– Ну разумеется. Я думал, вы это уже поняли. В том-то и заключается суть обмана.

– В таком случае где он берет алмазы, которые раздает своим акционерам? Вы же сказали, что камни настоящие.

– Браво, Уотсон! Вопрос вполне логичный. А ответ простой. Они краденые. За последние несколько недель я не один раз ездил на континент, желая разобраться, откуда Мопертюи берет алмазы. Поверьте, это было очень нелегко. Барон мастерски заметает следы.

Однако после долгого и весьма утомительного расследования мне удалось выяснить, что три года назад по городам Европы прокатилась серия краж, жертвами которых стали ювелиры и торговцы драгоценными камнями. В результате было похищено внушительное количество необработанных алмазов.

Затем волна аналогичных краж, в которых принимал участие профессиональный взломщик сейфов, двинулась на восток, на Российскую империю.

Вам может показаться странным, но в то время газеты практически не уделили данным преступлениям внимания, а после того как кражи прекратились, о них достаточно быстро позабыли.

Выждав несколько лет, барон Мопертюи основал свою компанию. И кто бы в Кельне или, скажем, Милане вспомнил бы о кражах, случившихся три года назад в Варшаве или Петербурге? Акционеры барона знать ни о чем не знают.

Таким образом, коммерческое предприятие не стоило Мопертюи ни гроша. Деньги, полученные от продажи акций, он кладет на счет в швейцарском банке. Проценты по вкладу покрывают текущие расходы на гостиницы, лабораторию и прочее. Кроме того, ему нужно платить помощникам – двум так называемым специалистам, которые якобы занимаются производством алмазов, и профессиональному взломщику, кравшему драгоценные камни.

В итоге предприятие не просто самоокупается – его капитал растет с появлением каждого нового инвестора. Согласитесь, Уотсон, схема в высшей степени оригинальная. Можно сколько угодно порицать человека, нарушившего закон, но как не восхищаться остротой его ума, если он и в самом деле того заслуживает?

Мопертюи – настоящий финансовый гений, и если бы он уважал закон, то вполне мог бы стать новым Рокфеллером или Ротшильдом.

– Вы лично знакомы с бароном?

– Я столкнулся с ним лишь однажды, на приеме в Париже. Как и следовало ожидать, этот жулик крайне обаятелен, блестяще говорит по-английски и легко втирается в доверие. Утверждает, что принадлежит к одной из младших линий Габсбургов. Я сверился с «Готским альманахом»^[504], но не нашел там фамилии Мопертюи и потому подозреваю, что происхождения он куда более скромного. Впрочем, на самом деле не так уж и важно, родовит он или нет. Важно то, что вскоре он приедет в Лондон. Именно поэтому меня и навестил месье Рожиссар.

Три месяца назад барон развернул бурную деятельность во Франции – сперва в Париже, а потом в Лионе. Именно там Мопертюи и его коммерческое предприятие привлекли внимание владельца машиностроительной фирмы, некого месье Шаламона. Его представили барону в качестве потенциального инвестора, однако Мопертюи отверг кандидатуру промышленника.

В ходе своих изысканий на континенте я съездил в Лион и поговорил с месье Шаламоном. Он считает, что его не сделали акционером, потому что он задавал барону слишком много технических вопросов о синтезе алмазов, которым, будучи по образованию инженером, вполне естественно, искренне заинтересовался.

Шаламон заподозрил неладное, ну а кроме того, он был уязвлен: получать отказы никому не нравится. Одним словом, наш фабрикант начал тайно наводить справки о Нидерландско-Суматрской компании. Ему повезло. У него нашлось несколько влиятельных друзей.

Если вы бросите в пруд камень, волны разойдутся по всей поверхности. Здесь случилось то же самое. Слухи о нечистом на руку бароне дошли до министра финансов Франции месье Рожиссара. Тот попытался что-то осторожно разузнать в негласном порядке. И то, что ему удалось выяснить, вызвало у министра серьезное беспокойство.

В одной только Франции Мопертюи удалось вовлечь в свою аферу свыше ста человек. Все это люди весьма уважаемые и состоятельные: дворяне, богатые коммерсанты, даже банкиры. Некоторые из них рекомендовали своих клиентов на роль инвесторов.

Месье Рожиссар оказался перед дилеммой, представлявшейся ему неразрешимой. Судите сами: с одной стороны, разговоры о нечистоплотности барона не более чем слухи и сплетни. Жалоб на него ни от кого не поступало. Акционеры Мопертюи всем довольны. Если месье Рожиссар даст добро на проведение официального расследования, оно может закончиться громким скандалом. Что, если барон чист перед законом? Мопертюи богат, знаменит, у него полно связей в высшем свете.

С другой стороны, если барон – мошенник, месье Рожиссар не может позволить ему и дальше водить за нос добропорядочных французов. Что делать? На тайное расследование уйдет много месяцев, а барон, как я уже упомянул, намерен перебраться в Англию.

Хорошенько все обдумав, месье Рожиссар решил отправиться в Лондон и поведать о своих подозрениях чиновникам нашего казначейства, чтобы предупредить их о приезде барона и просить помощи в организации следственной группы, которая выяснит, виновен барон или нет.

Данной проблемой поручили заняться моему брату Майкрофту, с которым вы некогда свели знакомство в ходе одного нашего расследования^[505]. Именно он и порекомендовал месье Рожиссару обратиться ко мне.

Теперь мы подходим к самой сути, и сейчас, Уотсон, я объясню, зачем мне понадобилось все это вам рассказывать. Ожидается, что барон прибудет в Лондон через четыре дня. Мы думаем, что он станет действовать по старой схеме, а значит, проведет в Англии три-четыре месяца, прежде чем двинется дальше.

У нас есть все основания полагать, что следующим злачным пастбищем он изберет Соединенные Штаты Америки. Майкрофт уверен: собрав урожай с тамошних тучных нив, барон исчезнет – скроется в одной из южноамериканских стран, где всплывет под новой фамилией и выправит себе чистые документы.

Мопертюи очень умен и прекрасно понимает, что обманывать людей до бесконечности нельзя: рано или поздно правда выйдет наружу. Таким образом, нам представляется крайне важным схватить его и предать суду, прежде чем он заляжет на дно. У меня есть план, как разоблачить мошенника, но для его осуществления мне понадобится ваша помощь.

– Я к вашим услугам и с радостью сделаю все, что в моих силах, – с готовностью промолвил я.

– Я договорился с Майкрофтом о встрече в шесть часов в его клубе^[506]. Мне бы хотелось, чтобы на ней присутствовали и вы. У Майкрофта будет рекомендательное письмо, присланное с дипломатической почтой месье Рожиссаром. Его написал некий маркиз де Сен-Шамон, один из главных инвесторов Мопертюи. В ходе поездки во Францию мне с огромным трудом удалось убедить маркиза, что он пал жертвой мошенника. Он был вне себя и сразу же выразил готовность помочь нам разоблачить обманщика. В своем письме маркиз рекомендует барону в качестве потенциального инвестора своего знакомого, богатого англичанина, сэра Уильяма Мэннерс-Хоупа. Вам, Уотсон, и отведена роль сэра Уильяма.

– Мне?! – вскричал я, потрясенный до глубины души.

– Да, мой добрый друг. На самом деле все очень просто. Я бы и сам сыграл сэра Уильяма, но мы виделись с бароном в Париже, он знает меня в лицо. Человек он очень проницательный, так что в данном случае грим мне не поможет.

По приезде в Лондон барон остановится в отеле «Космополитен»^[507]. Он уже заказал себе там номер люкс. Вы напишете ему послание на почтовой бумаге с «вашим» родовым гербом и адресом «вашего» особняка. Попросите о встрече и приложите рекомендательное письмо маркиза де Сен-Шамона. Я договорился, чтобы для вас напечатали почтовую бумагу, а ответ барона перехватят, так что с этим сложностей не предвидится. В назначенное время вы явитесь в отель «Космополитен», и вас отведут в люкс к барону.

– А что, если он спросит о маркизе?

– О маркизе он действительно спросит, можете не сомневаться. Барон всегда подробно обо всем выспрашивает потенциальных инвесторов, но как бы между делом и весьма любезно. Однако вам нечего опасаться. Я хорошенько подготовлю вас к встрече, расскажу и о маркизе, и о генеалогическом древе сэра Уильяма, роль которого вам предстоит сыграть.

Я практически уверен, что барон согласится сделать вас инвестором. Гарантия тому – рекомендация маркиза. Как и все выскочки, Мопертюи питает слабость к аристократам. Вы выдадите ему вексель на пятьсот фунтов, а он вам – сертификат, удостоверяющий, что вы теперь являетесь акционером Нидерландско-Суматрской компании. Кроме того, вы получите от него алмаз, который якобы недавно синтезирован в его лаборатории под Гаагой.

Этот момент, друг мой, очень важен. В результате проведенного расследования мне стало известно, что барон предпочитает не оставлять ворованные алмазы в сейфе отеля, а вместо этого хранит их у себя в номере, в комнате, смежной с той, где он беседует с потенциальным инвестором. Мне нужно знать, где именно он их держит. Позвольте сейчас воздержаться от объяснений, зачем мне это необходимо. Скажу только, что эти сведения крайне важны для успешного воплощения моего плана.

– Холмс, вы требуете от меня слишком много! – возразил я. – Если барон выйдет в соседнюю комнату и закроет за собой дверь, как мне узнать, где он прячет ворованные камни?

– Не буду спорить, дело действительно сложное, но вполне осуществимое. Можно судить об этом по косвенным признакам, например, по тому, сколько времени барон будет отсутствовать. Быть может, вы услышите звук выдвигаемого ящика или же щелчок ключа в замочной скважине. Когда Мопертюи вернется, присмотритесь к нему повнимательней. Не исключено, вы заметите у него на брюках ворсинки от ковра. Это будет означать, что ему пришлось опуститься на колени. Вполне допускаю, что рукав у него окажется в пыли. Значит, он лазал в некое труднодоступное место, в котором не прибрала горничная.

– А если у меня ничего не получится? – спросил я.

– Не получится – и ладно. Ничего не поделаешь, – пожал плечами великий сыщик. – Значит, мне придется искать алмазы самому. Не исключено, что поиски займут много времени, и потому я хотел их избежать. Догадаться, где барон прячет камни, достаточно сложно. Это не сейф – Мопертюи путешествует без сейфа. Причем он считает загадочный тайник совершенно надежным местом. Он не скрывает своего богатства и потому легко может привлечь к себе внимание воров. Ну а сейчас, дружище, – закончил Холмс, – пора садиться в кэб и ехать на встречу с Майкрофтом. Он очень пунктуален и ждет того же от других.

Майкрофт Холмс ждал нас в комнате для гостей – единственном месте в клубе «Диоген», где разрешалось разговаривать. Полный и грузный, в отличие от младшего брата, он двигался неторопливо, даже сонно, что составляло резкий контраст с энергией, которую излучал мой друг. Лишь самый пристальный взгляд цепких, внимательных глаз способен был уловить фамильное сходство между этими двумя людьми.

Именно таким взглядом впился в меня Майкрофт, когда мы с Шерлоком переступили порог комнаты, хотя его рукопожатие было достаточно радушным.

– Значит, доктор Уотсон согласился на роль сэра Уильяма, – промолвил он, опускаясь в кресло. – Пожалуй, тут я соглашусь с тобой, дорогой Шерлок. Ты принял мудрое решение. Осмелюсь заметить, доктор, вы производите впечатление человека доверчивого, даже простодушного, что прекрасно согласуется с образом богача, готового доверить свои деньги мошеннику. Впрочем, к делу.

Вот рекомендательное письмо маркиза де Сен-Шамона. Оно поступило в Министерство иностранных дел сегодня утром. Это вексель на сумму пятьсот фунтов – не хватает только подписи сэра Уильяма. Счет на это имя уже открыт в кенсингтонском отделении банка Сильвестра^[508].

Кроме того, мы ввели в курс дела инспектора Грегсона, рассказав только то, что ему положено знать. Думаю, не нужно объяснять, что он будет бессилен, если нам не удастся добыть доказательств, серьезных и неопровержимых доказательств, которые можно предъявить суду. Запомните: это крайне важно!

Барон Мопертюи – опаснейший международный преступник, и его непременно надо разоблачить. Если мы не сумеем вывести мошенника на чистую воду, рано или поздно разразится ужасный финансовый скандал, который будет иметь и серьезные политические последствия не только для нашей страны, но и для Европы. Я не знаю, как вы добудете доказательства, но понимаю, что сделать это весьма непросто.

– Я хорошенько все обдумал… – начал Холмс, но брат остановил его, выставив вперед руку:

– Мой дорогой мальчик, я предпочитаю пребывать в неведении относительно твоих планов. Прошу тебя хорошенько запомнить: у барона много влиятельных высокопоставленных друзей. Если ты собираешься нарушить закон, в случае неудачи мне будет сложно тебя защитить. Я говорю сейчас очень серьезно и хочу, чтобы ты это хорошо понял. Я не желаю, чтобы ты оказался за решеткой.

С этими словами он поднялся, пожал нам руки, после чего снова смерил меня тем внимательным оценивающим взглядом, каким обвел, когда я только переступил порог комнаты.

Майкрофт явно убежден, понял я со всей очевидностью, что у меня нет шансов справиться с заданием и выполнить ту роль, которую мне отвел в своем плане Холмс. Однако его сомнения только укрепили мою решимость выйти с честью из испытания и доказать Майкрофту, что он ошибается. Поэтому, как только мы вернулись домой на Бейкер-стрит, я энергично взялся за подготовку.

Первым делом я занялся письмом мнимого сэра Уильяма Мэннерс-Хоупа, которое следовало написать на заказанной Холмсом почтовой бумаге с «моим» фамильным гербом и адресом особняка на аристократической Гросвенор-сквер.

Справиться с этим не составило особого труда. Текст послания мне надиктовал Холмс, требовалось только написать его своей рукой. Я вложил листок в конверт вместе с рекомендательным письмом маркиза де Сен-Шамона, написал на нем адрес отеля «Космополитен» и имя барона, после чего Холмс отправил мальчика-слугу^[509] на почту с плодом наших совместных трудов.

Следующая стоявшая передо мной задача была куда сложнее и отняла у меня гораздо больше времени. Чтобы я вжился в образ сэра Уильяма, водившего дружбу с маркизом, Холмс подготовил мне настоящий учебник с множеством глав, освещавших все аспекты отношений между этими двумя именитыми персонами.

Следующие несколько дней я прилежно зубрил это руководство, стараясь уложить в памяти пропасть разных сведений о достойных джентльменах, так что под конец мне стало казаться, будто я близко знаком с ними уже много лет. Помимо всего прочего я узнал, что маркиз часто бывает в Лондоне, имеет особняк в фешенебельном Мейфэре, а с сэром Уильямом познакомился в клубе «Карлтон»^[510], в котором состоят оба джентльмена.

Каждый вечер Холмс устраивал мне настоящий экзамен, проверяя мои знания. В такие моменты придирчивой требовательностью мой друг напоминал не ведающего жалости законника, ведущего перекрестный допрос свидетелей в суде.

Тем временем барон приехал в Лондон, остановился в отеле «Космополитен», где ему и вручили мое письмо. Три дня спустя он отправил ответ, адресованный сэру Уильяму на Гросвенор-сквер, и письмо было успешно перехвачено инспектором Грегсоном, которому Скотленд-Ярд поручил возглавить официальное расследование.

В ответном послании барон назначал сэру Уильяму встречу в своем гостиничном номере через два дня в три часа пополудни.

Холмс ликовал.

– Клюнул, Уотсон! Проглотил наживку! – восклицал он, потирая от радости руки. – Быть может, меньше чем через неделю мы сможем захлопнуть ловушку. Ну а теперь, мой дорогой друг, давайте займемся делом. К пятнице вы должны быть полностью готовы.

Наша с Холмсом игра в вопросы и ответы продолжалась почти до той самой минуты, когда мне нужно было ехать на встречу с бароном. Последний вопрос великий сыщик задал, когда я, надев цилиндр и перчатки, взял в руки трость и потянулся к дверной ручке:

– Уотсон, как зовут любимого пса маркиза?

– Жюстен, – ответил я. – Ирландский сеттер. Маркизу его подарила жена.

– Превосходно. Что ж, мне остается лишь пожелать вам удачи, поскольку успех предприятия во многом зависит от вас.

II

Подъезжая к большому роскошному зданию отеля «Космополитен», я все еще думал о словах, сказанных мне на прощание Холмсом. Люкс барона располагался на третьем этаже, куда меня и проводил мальчик-рассыльный.

Стоило мне только постучать в дверь, как она тут же распахнулась и передо мной на пороге возник барон Мопертюи.

– Дорогой сэр Уильям! Как же я рад с вами познакомиться! – воскликнул он и, радушно тряся меня за руку, потянул за собой в номер.

Мошенник оказался высоким крепко сбитым, но чуть полноватым мужчиной с мясистым гладковыбритым лицом, который, несмотря на крупное телосложение, двигался на удивление легко и грациозно.

На мой взгляд, ему было чуть за сорок, и если бы меня попросили описать его одним словом, думаю, я остановил бы свой выбор на эпитете «лощеный». Лоснились его напомаженные седоватые волосы, которые он зачесал назад, открыв высокий благородный лоб. Лоск чувствовался в одежде, сидевшей на нем словно вторая кожа, – я сразу понял, что барон пользуется услугами превосходного, очень дорогого портного.

Кисти у Мопертюи были маленькими и пухлыми, совсем как у женщины. На мизинце левой руки я заметил массивный золотой перстень с печаткой, на которой была выгравирована баронская монограмма.

Холмс не зря предупреждал, что мошенник умеет к себе располагать. Я практически сразу ощутил на себе силу его обаяния, однако почувствовал также, что кроме шарма мой противник наделен острым проницательным умом. Этим умом лучились ярко-голубые глаза с острыми зрачками, пронизывающий взгляд которых был тверже кремня.

– Прошу вас, садитесь, – предложил барон, показав на кресло. – Не желаете бокал шампанского?

Я открыл было рот, намереваясь ответить, что шампанское пить пока рановато, но мой собеседник, догадавшись о том, что я собираюсь сказать, с улыбкой добавил:

– Всего лишь один маленький бокальчик, любезный сэр. Просто чтобы отметить нашу с вами встречу. Вы не представляете, какое удовольствие мне доставляет знакомство с другом маркиза де Сен-Шамона. Надеюсь, вы хорошо знаете дорогого Филиппа?

– Полагаю, что да, – ответил я, опустившись в кресло и взяв в руки бокал. – Когда я в последний раз получал от него весточку, он писал, что отменно себя чувствует.

– Так вы переписываетесь? – поднял бровь Мопертюи.

– Время от времени.

– А где вы с ним познакомились?

– В клубе «Карлтон». Это случилось несколько лет назад, – ответил я. – Маркиз приехал в Лондон по делам.

– Ну конечно! У него, кажется, дом в Найтсбридже?

– Вообще-то в Мейфэре.

– Неужели? Прошу прощения. Разумеется. Ведь его родная бабка была англичанка. Он унаследовал ее особняк.

– Не совсем так, барон. Дом маркизу достался не от родной, а от двоюродной бабки, которая была замужем за лордом Элфертоном.

Счастье мое, что Холмс тщательно подготовил меня к экзамену, который барон устроил мне под видом обмена любезностями и светской беседы о нашем общем знакомом.

Я без запинки ответил на все вопросы о маркизе и собственных предках, чем остался несказанно доволен. Наконец барон удовлетворенно кивнул и встал:

– Дорогой сэр Уильям, надеюсь вы простите мою столь дерзкую назойливость. Не сомневаюсь, маркиз де Сен-Шамон объяснил вам, что желающих поместить капитал в мою компанию очень много и я выбираю только самых достойных. В первую очередь я это делаю ради самих акционеров, в число которых входят представители самых именитых родов Европы. И вот я очень рад, что могу предложить вам присоединиться к их обществу. Поздравляю, сэр Уильям!

Приосанившись, он отвесил мне поклон, показавшийся до странности церемонным.

Я куда более неуклюже поднялся из кресла, улыбающийся от облегчения и вместе с тем удивленный. Меня потрясла дерзость барона. Этот наглый мошенник поздравляет жертву с тем, что она имела глупость расстаться со своими деньгами!

– Ну а теперь, сэр Уильям, – промолвил Мопертюи и, по-приятельски взяв меня под локоть, подвел к письменному столу у окна, – давайте перейдем к формальностям. Если вы готовы вложить в мою компанию деньги, я буду рад вручить вам акционерный сертификат.

Пока я подписывал вексель на пятьсот фунтов, барон вытащил из ящика стола кусок пергамента, вверху которого сверкал золотом расправивший крылья орел, а ниже алела затейливая надпись «Нидерландско-Суматрская компания», и поставил внизу размашистую подпись. После этого мы торжественно обменялись документами, словно главы двух государств, только что заключившие важный международный договор.

– Сэр Уильям, спешу вас заверить, что вы не пожалеете о своем решении, – с важностью провозгласил барон. – Обещаю, что через год моя лаборатория под Гаагой будет синтезировать алмазы в один, а то и два карата, и тогда стоимость вашего акционерного сертификата многократно возрастет. Что же касается самих алмазов, то вы, став нашим акционером, удостаиваетесь чести убедиться в высочайшем качестве продукции, которую мы производим и в которую вы столь мудро вложили часть ваших капиталов.

Оставив меня у стола, барон встал, пересек комнату и, переступив порог спальни, тихо прикрыл за собой дверь.

Я застыл на месте, молча считая секунды и пытаясь уловить хотя бы малейший звук, доносящийся из соседней комнаты. Увы, дверь и стены были слишком толстыми, поэтому я слышал лишь стук собственного сердца, барабанным боем отдававшийся у меня в ушах.

Я вспомнил о словах, сказанных мне на прощание Холмсом, о том, что успех его плана в значительной мере зависит от меня, и буквально физически почувствовал все бремя ответственности, легшей на мои плечи. Если я не справлюсь, то не только подведу друга, но еще и докажу Майкрофту, что он был прав, сомневаясь в моих способностях выполнить поставленную задачу.

Через полторы минуты дверь открылась и барон вышел из спальни.

Я внимательно следил за ним, пытаясь скрыть свою заинтересованность. Увы, ничто в его внешности не позволяло догадаться, где он прячет алмазы: на одежде ни пыли, ни ворсинок от ковра. Мопертюи выглядел в точности как и раньше.

В одной руке он держал замшевый мешочек, перевязанный шнурком, в другой – обтянутый синим бархатом футляр для ювелирных украшений, на крышке которого переливался золотом все тот же орел – эмблема Нидерландско-Суматрской компании.

Положив эти предметы на письменный стол, барон вытащил из нагрудного кармана носовой платок и расправил перед мешочком. Затем, развязав шнурок, высыпал содержимое мешочка на синий шелк. На ткань хлынул водопад драгоценных камней, образовавших маленькую горку, которая маслянисто поблескивала в лучах льющегося из окна солнечного света.

– Они превосходны, вы не находите? – тихо промолвил Мопертюи, благоговейно коснувшись камней бледным пухлым пальцем. – Какой цвет! Какая чистота! Конечно, засверкают они лишь после огранки. Только представьте, сэр Уильям, как эти камни будут выглядеть в колье на женской шейке, когда им придадут нужную форму и отполируют. Они заблистают, словно звезды. Выбирайте, любезный сэр. Любой из них станет вашим. – Барон провел рукой по горке алмазов, разравнивая ее так, чтобы я мог насладиться видом каждого из камней в отдельности.

Должен признаться, что вопреки собственной воле я был зачарован видом этих кристаллов, пока скрывающих свою искристую, лучезарную природу под невзрачной, словно подернутой маслом поверхностью. На мгновение эта их тайная магия, это обещание чуда заставили меня позабыть, что барон всего-навсего хитроумный аферист.

Я нерешительно показал на камень, который, на мой взгляд, должен был после огранки заиграть ярче других.

– Прекрасный выбор! – одобрительно воскликнул Мопертюи. – Да у вас изысканный вкус, сэр Уильям. Этот камень изумительно хорош.

Взяв лежащий на столе пинцет, барон с его помощью уложил алмаз в атласное нутро футляра и с церемонным поклоном подал коробочку мне.

– Для меня было большой честью познакомиться с вами, сэр Уильям, – заверил он, протягивая мне руку. – Добро пожаловать в ряды акционеров Нидерландско-Суматрской компании!

Мне стало ясно, что аудиенция подошла к концу и через несколько секунд меня деликатно выпроводят вон. Тогда прощай надежда добыть улики, которые так нужны Холмсу. Провал.

Когда я понял, что меня постигла неудача, восторженное возбуждение сменилось унынием и мне стоило немалых усилий удержать улыбку на лице.

Мы с бароном обменялись рукопожатиями, и, уже собравшись уходить, я кинул последний взгляд на россыпь алмазов, сознавая, что, как только за мной закроется дверь, Мопертюи снова спрячет их в загадочный тайник.

Только теперь мое внимание привлек замшевый мешочек, лежавший рядом с камнями. Все это время я его решительно не замечал, что и понятно, ведь он был невзрачным, совершенно неприметным, за одним исключением: возле шнурка темнело маленькое коричневое пятнышко.

В тот самый момент, когда я его заметил, барон с дружеской фамильярностью снова взял меня под локоть и повел к двери. Мне ничего не оставалось, как распрощаться с ним и покинуть номер.

III

Когда я вернулся на Бейкер-стрит, Холмс беспокойно расхаживал по гостиной. Я почувствовал, что нервы у моего друга напряжены до предела.

– Ну что, Уотсон? – выпалил он, стоило мне показаться на пороге. – Какие результаты?

– Практически никаких, – признался я. На душе было тяжко.

– Сколько он отсутствовал?

– Примерно полторы минуты.

– Значит, – промолвил Холмс, немного приободрившись, – добраться до тайника легко. Вы что-нибудь слышали?

– Ни звука.

– Заметили что-то необычное в его внешнем виде?

– Боюсь, что нет.

Холмс, вновь помрачнев, опустился в кресло у камина.

– Впрочем… – неуверенно начал я.

– Что «впрочем»?

– Это такая мелочь, что о ней, думаю, и упоминать не стоит.

– Позвольте мне самому судить об этом! Так о чем, собственно, речь?

– О пятне на мешочке, в котором барон хранит алмазы.

– Пятно? Какого рода?

– Не знаю, Холмс. Оно очень маленькое, словно мешочек в чем-то измазан.

– Какого оно цвета?

– Коричневого.

– Темно-коричневого? Светло-коричневого? Точнее, Уотсон!

– Темно-коричневого.

Великий сыщик нахмурился, проворно вскочил и, сцепив руки за спиной, снова принялся беспокойно метаться по гостиной. Некоторое время он ходил взад-вперед, еле слышно бормоча себе под нос:

– Темно-коричневое пятно. Не чернила. Может, краска? Вряд ли. Лак? Маловероятно. – Неожиданно он в раздражении вскрикнул и от досады хлопнул себя ладонью по лбу. – Ну конечно! Какой же я дурак! Ответ очевиден! Ботинки!

– Ботинки? – растерянно переспросил я.

– Да, Уотсон, ботинки! Или, вернее, крем для обуви. Что еще из имеющегося в мужском обиходе может оставить темно-коричневое пятнышко, которое вы описали? Барон, скорее всего, прячет краденые алмазы в ботинках, точнее, в каблуках. Это самое подходящее место для потайного отделения. Уловка далеко не новая. К ней прибегают контрабандисты, когда хотят переправить через границу какой-нибудь миниатюрный предмет. И воров можно не опасаться: кто позарится на ношеные ботинки, когда вокруг масса более ценных вещей? – Схватив меня за руку, Холмс проговорил: – Мой добрый друг, вы оказали мне поистине неоценимую услугу. Даже я сам не смог бы лучше справиться с этим делом.

Я был крайне польщен похвалой великого сыщика, поскольку знал, что он говорит совершенно искренне. Холмс никогда не льстил, даже людям богатым и знатным. Это было не в правилах моего друга. Заслужить его похвалу было очень непросто.

– Ну а теперь, Уотсон, давайте займемся алмазом. Насколько я понимаю, барон Мопертюи преподнес вам в дар один из своих драгоценных кристаллов. Вы позволите на него взглянуть?

– Разумеется, Холмс, – кивнул я и вытащил из кармана бархатную коробочку.

Сыщик проворно выхватил у меня из рук футляр, подошел к окну, поднял крышку и с минуту разглядывал камень через лупу, поворачивая его так и эдак.

– Он что, фальшивый? – спросил я, предположив, что Холмс ищет признаки подделки.

– Нет, что вы, подлинный. Барон раздает только настоящие алмазы, – ответил он и возвратил мне коробочку с камнем.

Я мог ошибаться, но мне показалось, что на худощавом лице моего друга промелькнула тень разочарования. Впрочем, она быстро исчезла – раньше, чем я успел о чем-либо спросить Холмса, который пожелал узнать, как проходила моя беседа с бароном. Выспросив все подробности, он еще раз поздравив меня с тем, что я не обманул его ожиданий.

В следующие восемь дней ровным счетом ничего не происходило. Расследование не двигалось с мертвой точки, и Холмс весь погрузился в мрачную задумчивость и меланхолию, завладевавшие им в периоды вынужденного бездействия. На этот раз мой друг столь сильно пал духом, что я начал беспокоиться. Я опасался, что он вновь прибегнет к тем возбуждающим средствам, от которых мне никак не удавалось его отучить^[511].

Поэтому я с облегчением вздохнул, когда субботним утром за завтраком нам принесли письмо. Судя по тому, сколь поспешно Холмс распечатал конверт и пробежал глазами послание, я заключил, что мой друг его очень ждал.

– Ну наконец-то, Уотсон! – воскликнул он. – Мы снова в игре. Хватит бездельничать!

С этими словами он кинулся к себе в спальню, откуда появился меньше чем через десять минут уже полностью одетый и с небольшим саквояжем в руке.

– Вы уезжаете? – спросил я.

– Ненадолго, всего на четыре для, – ответил он. – В среду утром я уже вернусь. А вас я попрошу известить о моем отъезде любезную миссис Хадсон и ничем не занимать вечер среды.

– Почему, Холмс?

– Я рассчитываю к этому моменту собрать на шахматной доске все нужные мне фигуры, чтобы наконец поставить барону мат.

Озадачив меня этим сообщением, он захлопнул за собой дверь.

Я с нетерпением ждал возвращения Холмса. Мне страсть как хотелось узнать, что означало это сравнение с шахматами, а также каким образом мой друг намеревается разоблачить международного афериста.

Вопреки изначальному намерению, Холмсу не удалось вернуться домой в среду утром. Лишь около четырех часов я услышал знакомый звук шагов. Мой друг в спешке поднимался по лестнице.

– Вы опоздали, Холмс, – объявил я, когда он появился на пороге.

– Тысяча извинений, – весело ответил он. – Надеюсь, мое отсутствие вас не обеспокоило? Пароход прибыл в Дувр с опозданием: в проливе Па-де-Кале сильно штормило.

– Снова побывали во Франции?

– Да, но на сей раз проездом. Целью моей поездки был Будапешт.

– Будапешт? Что, во имя всего святого, вам там понадобилось?

– Я встречался с неким человеком, по имени Йожеф, чье присутствие в Лондоне крайне необходимо для успеха моего плана. Этот самый Йожеф – ювелир. Три года назад его обокрали. Предположительно это сделал один из подельников барона Мопертюи, похитивший пригоршню алмазов.

В ходе предыдущих поездок мне довелось побеседовать с шестнадцатью обворованными ювелирами и торговцами драгоценными камнями. Но только венгр был готов поклясться под присягой, что узнает свои камни – если не все, то хотя бы часть.

По крайне удачному стечению обстоятельств незадолго до ограбления один богатый клиент заказал мистеру Йожефу браслет – подарок к совершеннолетию дочери. Ювелир выбрал из имевшихся у него неограненных кристаллов двадцать один камень. Алмазы эти идеально подходили друг к другу по массе и цвету. Он отложил их в сторону и, чтобы они вдруг не перемешались с другими камнями, пометил каждый маленькой царапинкой, видимой лишь вооруженному глазу.

Увы, приступить к огранке он не успел. В его мастерскую забрался вор и похитил меченые алмазы, вместе с дюжиной других. Именно благодаря крошечным царапинам ювелир рассчитывает отличить свои камни.

Я очень надеялся, Уотсон, что барон уже раздал часть меченых камней своим акционерам, однако на алмазах, которые мне удалось осмотреть, не вызывая подозрений, да и на вашем камне тоже, я не обнаружил никаких отметин. Остается предположить, что меченые камни все еще у Мопертюи. Следовательно, у меня не остается иного выбора, кроме как добыть их. Так я заполучу улику, доказывающую вину барона. Одним словом, мне придется стать вором.

– Но, Холмс, неужели вы готовы пойти на такой риск? – воскликнул я.

– Успокойтесь, старина, ни о каком риске и речи нет. Помните письмо, что я получил за завтраком в субботу утром? Оно было от де Сен-Шамона. Маркиз ставил меня в известность, что, как я и просил, он прибыл в Лондон и отправил весточку Мопертюи, пригласив барона на ужин к себе в Мейфэр. Ужин состоится сегодня в полвосьмого вечера. Полагаю, барон выедет из отеля «Космополитен» самое позднее в четверть восьмого. Его номер будет пуст. Я спокойно туда проникну и заберу алмазы.

Я уже обо всем позаботился. Мной забронирован люкс на том же самом этаже, по соседству с номером барона. Как только мне удастся найти камни, я вернусь с ними к себе в люкс, где меня будет ждать мистер Йожеф. Он осмотрит алмазы, и, если найдет меченые – а я уверен, что так и случится, – вина барона будет доказана. Если же мы не найдем ни одного меченого кристалла, я верну камни в тайник и барон ни о чем не узнает. Ума не приложу, о каком риске вы говорите.

– Я говорил не об угрозе вашей жизни, а об опасности лишиться свободы, – ответил я. – Вы собираетесь преступить закон. Помните, ваш брат предупреждал, что в этом случае вряд ли сможет вас защитить? Вы понимаете, что ставите под угрозу всю свою дальнейшую карьеру и доброе имя? Прошу вас, хорошенько об этом подумайте!

– Я уже обо всем подумал, – с полной искренностью ответил он. – Вот уже два месяца я ломаю голову над тем, как заставить барона ответить перед законом за его преступления. Поверьте, Уотсон, я тронут вашей заботой обо мне, но, увы, другого выхода нет.

– А почему вы не поделитесь своими подозрениями с инспектором Грегсоном? Пусть добудет ордер и проведет официальный обыск.

– А вот на это, Уотсон, я как раз пойти не могу. Только представьте себе, чт́о начнется, если я ошибаюсь и никаких алмазов в каблуках у барона нет или же меченые камни спрятаны где-то еще, может быть даже на континенте. Расследование закончится полным конфузом, а барон будет знать, что его подозревают, и это самое опасное из того, что только можно себе представить. Я должен убедиться, что улика на месте. Только тогда можно обращаться к Грегсону. В затеянной нами игре ставки слишком высоки, и мы не вправе позволить себе ни единой ошибки.

Впрочем, позвольте вас немного успокоить. Я уже позаботился о том, чтобы заручиться поддержкой стражей порядка. Сегодня я успел заскочить в Скотленд-Ярд, где оставил инспектору Грегсону записку, в которой попросил его прибыть вечером в гостиницу «Космополитен» с ордером на обыск и его людьми. Я указал, что надеюсь к этому моменту добыть доказательства виновности барона и свидетеля, готового подтвердить мои слова, но не стал углубляться в детали.

Если я прав и камни там, где я полагаю, Грегсон предъявит барону ордер на обыск и арестует его. Если же я ошибаюсь, полиции всего-навсего придется уйти ни с чем. Я просто извинюсь перед инспектором за то, что зря его побеспокоил, после чего мне придется придумывать для Мопертюи новую ловушку. Итак, подведем итог. Сейчас я вижу лишь один-единственный выход из положения: проникнуть в люкс к барону и выкрасть алмазы.

– Тогда я с вами, – заявил я.

– Я не позволю вам совершить эту глупость, старина. Если желаете, отправимся в отель вместе, но с одним условием: вы дадите слово, что и шагу не сделаете из снятого мной номера.

– Вы ни за что не заставите меня пообещать такое. Спешу вас заверить в обратном: как только вы отправитесь в люкс к барону, я тут же пойду за вами следом.

– Ну что вы за упрямец! – раздраженно вскричал Холмс. – Как мне вас отговорить от этой затеи?

– Никак, старина. Я уже принял решение. Вы часто называли меня своим коллегой, что было огромной честью. И эта честь не позволяет мне бросить вас в час столь тяжкого испытания.

– В таком случае я не вижу смысла в дальнейших препирательствах, – улыбнулся Холмс и протянул мне руку: – Ваша взяла, Уотсон. Мы идем на преступление, значит, будем подельниками. Будем надеяться, что в итоге не окажемся вместе на скамье подсудимых. А теперь перейдем к деталям моего плана.

Я ухожу в шесть часов. Мне надо заехать в Челси – там находится пансион, где меня будет ждать будапештский ювелир и мистер Мэлас, с которым вы уже знакомы^{name=r512>[512]}. Последний понадобится нам в качестве переводчика: мистер Йожеф говорит только по-венгерски.

Оттуда мы отправимся в «Космополитен», где я забронировал двести шестой номер. Предлагаю вам присоединиться там ко мне в половине восьмого, после того как барон уедет. Но сперва давайте попросим миссис Хадсон подать нам ужин. Вечер обещает быть долгим и выматывающим.

Сразу после ужина Холмс отправился в Челси, а я, спустя примерно час, поехал в отель «Космополитен».

Все это время я обдумывал роль, которую мне предстоит сыграть по плану Холмса. Я нисколько не жалел о том, что вызвался сопровождать друга, однако не буду скрывать, что при мысли о предстоящем приключении меня охватывали волнение и трепет.

Поскольку я уже общался с бароном, то не испытывал на его счет никаких иллюзий. Я знал, что это крайне опасный, очень умный противник, который пустит в ход все: богатство, власть, связи, чтобы смести любого, кто осмелится встать у него на пути. Майкрофт был прав, когда говорил, что мы имеем дело с опасным международным преступником, чей арест поможет избежать всеевропейского скандала. При мысли об этом я места себе не находил от нетерпения. Сейчас сам себе я напоминал альпиниста, стоящего у подножия пика, который он собирается покорить: знание о таящихся впереди опасностях лишь еще больше укрепляет в нем решимость во что бы то ни стало одолеть вершину.

IV

Я прибыл в отель «Космополитен» чуть позже половины седьмого. Поднявшись на третий этаж, отыскал двести шестой номер и постучался. Дверь открыл Холмс.

– Заходите, старина, – воскликнул он и, взяв меня под руку, увлек в номер, где уже сидели в креслах двое мужчин. – Мистер Мэлас, разумеется, в представлении не нуждается. А этот джентльмен – мой гость из Будапешта, мистер Йожеф. С ним вы еще незнакомы. Мистер Йожеф, это доктор Уотсон, мой коллега, – с улыбкой продолжил он, сделав упор на последнем слове.

Я пожал присутствующим руки, в первую очередь – мистеру Мэласу, полноватому смуглому коротышке, который перевел венгру слова моего друга. Седовласый мистер Йожеф, казалось, сам до конца не понимал, каким образом вдруг перенесся из собственной мастерской в лондонскую гостиницу. Пока Холмс представлял нас друг другу, ювелир то и дело бросал на моего друга обеспокоенные взгляды, напоминая мне пса, который, оказавшись в незнакомой обстановке, посматривает на хозяина, желая успокоить себя видом знакомого лица.

Холмс пребывал в прекрасном, бодром расположении духа и потому явно торопился поскорее закончить со всеми формальностями, которых требовал от нас этикет. Стоило мне только отпустить руку Йожефа, как друг тут же принялся меня поторапливать:

– Ну а теперь, дорогой Уотсон, если вы все еще намереваетесь составить мне компанию, давайте осмотрим обувь барона. Знаете, есть такая старая салонная игра – «отними туфлю»?^[513] Нам предстоит нечто похожее и столь же увлекательное.

Он вышел в коридор и, сделав несколько шагов, остановился у дверей знакомого мне люкса, располагавшегося рядом с нашим номером. Осмотревшись по сторонам и убедившись, что в коридоре никого нет, Холмс быстро сунул в замочную скважину отмычку и отпер дверь.

Гостиная, в которой меня принимал барон, тонула во мраке. Единственным источником света служили уличные фонари, лучи которых просачивались в номер сквозь оконное стекло. В спальне с задернутыми занавесками Мопертюи оставил гореть газовый рожок.

Холмс быстрым шагом подошел к большому шкафу красного дерева у дальней стены и аккуратно открыл его. Среди обуви, стоявшей под вешалками с одеждой, мы заметили пару до блеска начищенных коричневых ботинок.

Издав торжествующий возглас, Холмс поднял их и осмотрел каблуки.

– Видите, Уотсон, – промолвил он, – они чуть выше обычного. Должно быть, барон сделал их на заказ. Вот, обратите внимание на эту линию у подошвы, где сапожник добавил слой толстой кожи и закрепил его крошечными гвоздиками. Думаю, это и есть крышечка тайника, в котором аферист прячет краденые алмазы.

Крепко взявшись за каблук правого ботинка одной рукой, Холмс принялся отворачивать его так, словно пытался извлечь пробку из бутылки. Край каблука медленно, неохотно поддался и, держась на одном гвозде, отъехал в сторону, обнажив полость, в которую барон затолкал маленький замшевый мешочек.

Вскрыв тем же манером каблук на левом ботинке, великий сыщик обнаружил второй мешочек.

– Воистину у нас сегодня богатая добыча, – сверкая глазами, воскликнул мой друг и спрятал оба мешочка себе в карман. – Собственно, дело практически сделано. Теперь нам осталось только прибегнуть к услугам любезного мистера Йожефа, и тогда у нас в руках будет неопровержимая улика.

Поставив ботинки в шкаф на прежнее место, он вышел в коридор и запер за собой дверь люкса Мопертюи.

Стоило нам вернуться к себе в номер, как Холмс, не теряя времени, по его собственному выражению, «прибегнул к услугам любезного мистера Йожефа», который за время нашего отсутствия уже успел основательно подготовиться к предстоящей работе. Пожилой мастер сидел за столом у окна, разложив перед собой пару пинцетов, ювелирную лупу и крошечные латунные весы. Взяв у Холмса оба мешочка, он высыпал их содержимое на заранее расстеленный квадратный кусок черного войлока.

Ювелир немедленно принялся за работу. Мы стояли рядом и напряженно следили за тем, как он берет пинцетом камень за камнем, внимательно разглядывает каждый под лупой, после чего откладывает в сторону. Некоторые алмазы привлекали особое внимание мистера Йожефа. Такие камни он изучал особенно скрупулезно и долго, затем взвешивал, сверялся с какими-то записями в маленьком, переплетенном в кожу блокноте, после чего клал на войлок так, чтобы они ни при каких обстоятельствах не смешались с другими осмотренными кристаллами.

По моим прикидкам, всего в обоих мешочках было около трехсот камней, и ювелиру пришлось обследовать каждый из них. Дело это было небыстрым и утомительным. Поскольку в номере царила полная тишина, казалось, что время течет ужасно медленно. Никто не смел нарушить молчание. Сначала мистеру Мэласу, а потом и мне наскучило наблюдать за работой ювелира, и мы устроились в креслах на другом конце комнаты.

У стола остался один лишь Холмс, завороженно следивший за методичными движениями мистера Йожефа. Я чувствовал, как нарастает напряжение друга. Несколько раз он извлекал из кармана часы и кидал тайком взгляд на циферблат. Я понял, о чем он беспокоится. Осмотр алмазов должен был закончиться до прибытия инспектора Грегсона и его подчиненных.

Наконец ювелир отложил в сторону последний камень и убрал лупу. Впервые за весь вечер улыбнувшись, он поднял взгляд на Холмса и с жаром принялся что-то втолковывать моему другу на венгерском.

Мы с мистером Мэласом проворно вскочили и подбежали к столу.

– Он говорит, что уверен: вот эти камни принадлежат ему, – перевел полиглот слова старого ювелира, показав на меньшую из двух кучек алмазов, общим числом около двадцати. – Они соответствуют по массе и цвету тем камням, что были у него похищены в тысяча восемьсот восемьдесят четвертом году. Кроме того, на каждом из них стоит его метка.

– И он готов показать это под присягой в суде? – поинтересовался Холмс.

Мистер Мэлас перевел вопрос великого сыщика, и старик решительно кивнул.

– Превосходно! – просиял мой друг. – А теперь, мистер Мэлас, будьте любезны проводите мистера Йожефа до пансиона и скажите, чтобы он ждал меня там. Я загляну к нему через несколько дней. Я рассчитываю, что к тому моменту барон и его подельники уже будут арестованы.

Услышав перевод, ювелир заулыбался, покивал, убрал инструменты в маленький чемоданчик, который принес с собой, и удалился вместе с мистером Мэласом.

Как только они ушли, Холмс собрал алмазы и ссыпал их обратно в замшевые мешочки, оставив на столе только один – тот, что лежал в кучке помеченных камней.

– Теперь мне надо вернуть алмазы на место, в каблуки ботинок барона, где их вскоре и обнаружит славный инспектор Грегсон, когда явится к Мопертюи с ордером на обыск. Я бы предпочел, Уотсон, чтобы вы на этот раз остались в номере. Я жду, что инспектор с коллегами из Скотленд-Ярда явится с минуты на минуту.

* * *

Вскоре Холмс вернулся, а меньше четверти часа спустя к нам в дверь постучал светловолосый инспектор Грегсон, явившийся в сопровождении двух офицеров полиции. Все трое были в штатском.

– Я получил вашу записку, мистер Холмс, – промолвил Грегсон. Поприветствовав меня кивком, он окинул взглядом номер. – И где же улика, что вы рассчитывали заполучить? И где свидетель, о котором вы упоминали?

– Свидетель уже уехал, но к нему можно обратиться в любое время. Что же касается улики, то она здесь, – ответил Холмс и подвел инспектора к столу, где на черном войлоке лежал один-единственный алмаз. – Если вы осмотрите этот камень под лупой, то увидите на нем маленькую царапину.

Холмс вкратце изложил полицейскому историю об ограблении мастерской мистера Йожефа и объяснил, каким образом на камне появилась царапина.

– Что ж, этой улики мне вполне достаточно, – ответил Грегсон. – Как вы и просили, я принес с собой ордер на обыск номера Мопертюи. Мне остается только предъявить его барону, когда тот возвратится.

– Долго вам ждать не придется, – заверил инспектора Холмс. – Я попросил маркиза де Сен-Шамона завершить ужин примерно к половине двенадцатого. Сейчас на часах без четверти полночь. Я дал на чай коридорному, попросив его постучать к нам в дверь, как только он увидит барона.

– Прекрасно, – кивнул Грегсон. – Ну а пока мы ждем, не могли бы вы, мистер Холмс, удовлетворить мое любопытство и ответить на один вопрос?

– Ну конечно, инспектор.

– Речь идет об алмазе, – продолжил полицейский, кинув взгляд на стол.

– Да-да. И что бы вам хотелось узнать? – Холмс задал вопрос небрежно, однако я увидел, как у него на скулах заиграли желваки, когда он понял, что за вопрос сейчас задаст инспектор. Признаться, у меня самого пересохло во рту.

Если полицейский напрямую спросит, откуда взялся алмаз, Холмс не станет врать. Я знал, что не в его привычках в подобных случаях опускаться до лжи.

– Откуда у вас алмаз? – спросил Грегсон и тут, к величайшему нашему с Холмсом облегчению, сам же и ответил: – Впрочем, я догадался. Барон же раздавал камни своим акционерам. Наверное, вам посчастливилось наткнуться на один из помеченных алмазов. Вам просто повезло, мистер Холмс. Честно говоря, я и сам могу припомнить несколько дел, когда мне улыбалась госпожа Удача и, если бы не она, мне бы ни за что не удалось отправить преступника за решетку. Я признаю, что мне помогла фортуна, и не нахожу в этом ничего постыдного. Вы помните убийство Бермондси?

– Помню, конечно, – пробормотал Холмс.

– Вот вам великолепный пример того, что балом часто правит его величество Случай, – продолжил Грегсон, ударившись в воспоминания. – Если бы уличный торговец не увидел, как Кларк вылезает из окна спальни, мне бы ни за что не удалось опровергнуть его алиби и отправить убийцу на виселицу.

Инспектора прервал тихий стук в дверь.

– Вот и условный сигнал, – вскинулся Холмс. – Барон Мопертюи уже в отеле. Предлагаю, инспектор, дать барону несколько минут, чтобы дойти до номера, а потом мы наведаемся к нему в гости и сообщим об имеющейся у нас улике.

Инспектор Грегсон решил с толком использовать оставшееся время и принялся отдавать приказания полицейским. Поттер, тот, что повыше, должен был остаться в коридоре, а Джонсону, плотному мужчине с пышными усами, предстояло зайти с нами в номер и перегородить дверной проход, если барон попытается сбежать.

Тем временем Холмс, наблюдавший за коридором сквозь щелку в приоткрытой двери нашего люкса, поднял руку и прошептал:

– Он здесь.

Грегсон молча кивнул коллегам, и мы впятером вышли в коридор. Процессию возглавлял инспектор.

Не стану говорить за своего друга, но, когда мы приблизились к люксу барона, у меня учащенно забилось сердце. Оно и понятно, ведь нам предстояло задержать самого известного и неуловимого мошенника Европы, в разоблачении которого я сыграл немаловажную роль.

Когда барон открыл на стук инспектора Грегсона, он был все еще в вечернем наряде, успев снять лишь пальто и шелковый цилиндр, которые теперь лежали, небрежно брошенные, на диване.

Было ясно, что Мопертюи никого не ждал. На лице барона промелькнула тень раздражения оттого, что его побеспокоили в столь поздний час. Однако аферист был очень умен и сразу же догадался о цели нашего визита. Я увидел, как взгляд Мопертюи скользнул по нашим лицам и как на миг расширились от удивления его глаза, когда он узнал меня. Дольше всего барон разглядывал Холмса. Именно к нему мошенник в итоге и обратился.

– Кажется, я вас знаю, – вежливо улыбнулся Мопертюи. – Мы познакомились на приеме в Париже. Если не ошибаюсь, вы мистер Корнелиус Спрай?

– Шерлок Холмс, – поправил его мой друг.

– Ах да, ну конечно! Я читал о ваших славных свершениях. Какая же мне оказана честь! – иронически промолвил барон. – В таком случае осмелюсь предположить, что джентльмен, стоящий рядом с вами, вовсе не сэр Уильям Мэннерс-Хоуп, а ваш коллега доктор Уотсон. Прошу вас, заходите, джентльмены, и спутников с собой прихватите. Они ведь вроде из полиции? Котелки выдают их профессию. Ни один уважающий себя джентльмен не станет одеваться столь скучно, блекло и невыразительно.

– Я инспектор Грегсон из Скотленд-Ярда, – произнес сурово страж порядка, который, судя по голосу, был явно уязвлен колкостью барона. – У меня есть основания полагать, что вы занимаетесь мошеннической деятельностью. Я располагаю ордером на обыск вашего номера.

– Ну, так займитесь делом, инспектор. Ищите что хотите и где хотите. – Барон широким жестом обвел номер. – Только должен предупредить: ничего интересного вы все равно не найдете.

– Даже если поищет в каблуках ваших ботинок? – уточнил Холмс.

– Ботинок? – ахнул Грегсон, потрясенный до глубины души.

Барон, который повернулся к нам спиной, собравшись удалиться в соседнюю комнату, вдруг резко остановился. Он по-прежнему улыбался, но вдруг начал крутить золотое кольцо на мизинце, что выдавало внутреннее напряжение.

– Да, инспектор. Я говорю о паре коричневых ботинок, которые стоят в спальне в шкафу. В их каблуках спрятаны алмазы, – продолжил Холмс. – Среди них вы найдете немало меченых камней, аналогичных тому, что я вам показал. Я могу доказать, что алмазы эти были похищены в мае тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года из мастерской мистера Йожефа в Будапеште.

Не успел инспектор Грегсон прийти в себя от изумления, как барон вдруг начал тихо смеяться.

– Поздравляю, мистер Холмс, – сказал Мопертюи. – Вы действительно достойный противник. Однако если вы рассчитываете увидеть меня за решеткой, буду вынужден вас разочаровать. Я слишком долго вращался в высшем свете Европы. Слишком часто обедал в лучших ресторанах. Тюремная баланда и жизнь в компании отбросов общества не по мне. Увольте.

Все это время барон продолжал вращать кольцо на левом мизинце. Я решил, что у Мопертюи сдают нервы.

Вдруг аферист одним резким движением поднес руку ко рту и прижал перстень к губам. Мы не то что с места не успели сдвинуться – никто даже звука не смог издать. Барон клацнул зубами, словно что-то раскусывая, и судорожно сглотнул – под кожей на шее туго натянутыми веревками проступили жилы. Через несколько секунд Мопертюи содрогнулся всем телом и рухнул на пол, словно сраженный молнией.

Мы с Холмсом кинулись к барону.

– Синильная кислота^[514], – быстро проговорил я, после того как, склонившись над безжизненным телом, уловил знакомый запах горького миндаля, исходивший изо рта барона.

– А вот как он ее принял, – мрачно добавил Холмс.

Он поднял левую руку барона и показал на перстень. Крышечка золотой печатки отошла, открыв крошечный тайничок.

– Видимо, здесь барон хранил капсулу с ядом. Какой же я дурак, Уотсон! Я же видел, как он вертит кольцо на пальце, но так и не догадался, чт́о он собирается сделать.

– Мы ничего не могли сделать. Яд действует практически мгновенно. Он был обречен в тот момент, когда раскусил капсулу, – промолвил я, пытаясь ободрить друга, хотя и сомневался, что мои слова смогут его утешить.

– Все это верно, – кивнул Холмс, – но мне бы хотелось ответить любезностью на любезность. Барон был достойным противником.

Великий сыщик выпрямился и с высоты своего роста снова взглянул на труп Мопертюи. Меня потрясло, насколько изможденным и серым от усталости было лицо моего друга. Вплоть до этого момента я не понимал, как тяжело ему далось расследование и сколь сильно вымотало его.

После смерти барона Мопертюи дело было закрыто далеко не сразу. Сперва требовалось покончить с формальностями. В частности, было проведено дознание, в ходе которого нам с Холмсом пришлось давать показания. Однако благодаря вмешательству Майкрофта никто не стал доискиваться до того, каким образом моему другу удалось добыть улику, доказывавшую вину афериста. По той же самой причине я счел за лучшее воздержаться от публикации рассказа об этом нашем приключении^[515].

На Холмса свалилось много хлопот. Несколько раз он был вынужден ездить на континент, чтобы помочь полиции тех стран, где действовала шайка барона, составить полный и всесторонний отчет о случившимся. В результате совместных усилий полицейских нескольких стран удалось арестовать и предать суду подельников Мопертюи – двух так называемых экспертов, якобы синтезировавших алмазы в лаборатории под Гаагой, и знаменитого взломщика Пьера Лурса, который занимался кражей камней. Насколько мне известно, все алмазы после продолжительных разбирательств были возвращены законным владельцам.

Тем временем на Холмса обрушился поток поздравительных телеграмм со всех концов Европы, но мой друг ничуть им не радовался, все глубже погружаясь в депрессию.

Теперь я вкратце познакомлю вас с последующими событиями. Если эти записки когда-нибудь увидят свет, читателям уже будет известно о том, что случилось в дальнейшем, поскольку я поведал об этом во вступлении к рассказу «Рейгетские сквайры».

Четырнадцатого апреля меня вызвали в Лион, где Холмс помогал французской полиции. Там мой друг окончательно подорвал свое железное здоровье и слег с нервным истощением в гостинице «Дюлонж».

После возвращения в Англию я решил, что Холмсу нужно восстановить силы и сменить обстановку, и увез его за город, в гости к моему армейскому другу, полковнику Хэйтеру, снимавшему дом неподалеку от городка Рейгет, в графстве Суррей. Там Холмсу пришлось заняться головоломным расследованием убийства Уильяма Кервана, служившего кучером у сквайра Каннингема^[516].

В качестве постскриптума я бы хотел упомянуть об одной загадке, относящейся к делу Мопертюи, на которую так и не был найден ответ. Речь идет о номере счета в швейцарском банке, на который аферист клал деньги, полученные от продажи акций Нидерландско-Суматрской компании.

Несмотря на то что в ходе расследования среди бумаг барона был обнаружен полный список акционеров и их инвестиций на общую сумму почти в полмиллиона фунтов, полиции не удалось выяснить, куда именно Мопертюи поместил эти деньги.

Единственным ключом к разгадке является несколько раз встречающаяся в бумагах мошенника таинственная фраза «Midas, le Roi d’Or»^[517]. Холмс убежден, что эта фраза кодовая и в ней зашифровано название банка и номер счета. Увы, вплоть до настоящего момента, несмотря на все усилия, ни мой друг, ни кто-либо другой так и не сумел разгадать этот шифр^[518].

Насколько я понимаю, деньги по-прежнему лежат на счету, причем сумма в результате начисления процентов значительно возросла. Если этот рассказ когда-нибудь увидит свет и кому-то из читателей удастся разгадать смысл загадочной фразы, этот счастливчик станет обладателем огромного состояния, размер которого, несмотря на весь размах мошеннической деятельности, не смог бы вообразить и сам барон Мопертюи.

Приложение Кто была вторая жена доктора Уотсона?

Люди, изучающие канонические произведения о Шерлоке Холмсе, знают о тайне, которая окружает личность второй жены Уотсона. Кто она была? Когда вступила в брак с доктором? На эти вопросы пока нет однозначного ответа.

Единственное упоминание о ней звучит из уст Шерлока Холмса, который в рассказе «Воин с бледным лицом», где в роли повествователя выступает сам великий сыщик, между делом замечает, что эта история произошла в январе 1903 года, когда «мой верный Уотсон… бросил меня ради очередной жены – единственный эгоистический поступок, который я могу припомнить за все годы нашего сотрудничества».

Сам доктор Уотсон никогда не упоминает о втором браке, и это представляется очень странным, учитывая то, что он достаточно охотно пишет о своей первой жене, в девичестве мисс Мэри Морстен. В повести «Знак четырех» он подробно рассказывает о том, как познакомился с ней, а в последующих произведениях («Приключения клерка», «Человек с рассеченной губой») с удовольствием пишет о счастливой семейной, но, увы, бездетной жизни.

Первая жена доктора Уотсона умерла где-то между 1891 и 1894 годами. В это время Холмс был за пределами Англии, тогда как все полагали, будто великий сыщик погиб в поединке с Мориарти у Рейхенбахского водопада. После возвращения Шерлока Холмса доктор Уотсон, к тому моменту уже овдовевший, продал свою практику в Кенсингтоне и переехал обратно на Бейкер-стрит. Вероятно, это произошло в 1894 году^[519]. Предположительно уже после этого доктор Уотсон познакомился с той, на ком впоследствии женился.

Хотя назвать точную дату бракосочетания представляется невозможным, мы можем, опираясь на косвенные данные, предположить, когда именно оно произошло.

Как уже упоминалось выше, события рассказа «Воин с бледным лицом» разворачиваются в январе 1903 года, когда Уотсон был снова женат и, по словам Холмса, съехал из квартиры на Бейкер-стрит. Однако, поскольку доктор еще жил там в самом конце июня 1902 года, когда разворачиваются события рассказа «Три Гарридеба», мы можем с уверенностью утверждать, что он в тот момент еще не «бросил» старого друга ради жены. При этом в рассказе «Знатный клиент», начало событий которого датировано 3 сентября 1902 года, доктор Уотсон отмечает, что живет на улице Королевы Анны^[520].

Уотсон не объясняет причины своего переезда, тем не менее принято считать, что смена адреса была связана с новой женитьбой. Таким образом, доктор вступил во второй брак в промежутке между концом июня и началом сентября 1902 года.

Эта датировка подтверждается рассказом «Человек на четвереньках». Доктор Уотсон получает записку от Холмса с просьбой срочно к нему зайти и отправляется на Бейкер-стрит, где, как он пишет, «некогда жил и я».

К сожалению, в канонических произведениях о Холмсе отсутствует даже намек на то, кем была вторая жена доктора Уотсона. И потому наши дальнейшие рассуждения во многом являются умозрительными. И все-таки мы можем выдвинуть правдоподобную гипотезу о личности этой леди, основываясь на отношении доктора Уотсона к прекрасному полу в целом и рассуждая о том, какая женщина, скорее всего, могла ему приглянуться.

В «Знаке четырех» он признает, что «на своем веку… встречал женщин трех континентов»^[521], но его сердце покорила мисс Мэри Морстен, ставшая впоследствии первой супругой доктора. Поскольку Уотсон достаточно подробно описывает свою встречу с ней, у нас в руках имеются бесценные данные, на которых можно построить гипотезу.

Мэри Морстен не была красавицей в строгом смысле этого слова, но Уотсона потрясли ее глаза, светившиеся «одухотворенностью и добротой», а также изысканные, тонкие черты лица. Доктор всегда относился к слабому полу по-рыцарски, и потому его глубоко тронуло бедственное положение девушки, о котором свидетельствовало «сильное внутреннее волнение», несмотря на то что она держалась «спокойно и непринужденно».

Впечатлило Уотсона и мужество этого юного создания, которое, осиротев, стало зарабатывать себе на хлеб, сделавшись гувернанткой. Эта работа дала мисс Мэри жизненный опыт, что тоже понравилось доктору. Уотсон сразу же влюбился в Мэри Морстен.

Подводя итог, можно сказать, что доктора привлекли доброта и чуткость девушки, восхитившей его своим мужеством и вызвавшей в нем сочувствие тем, что она оказалась в весьма непростом положении.

Высказывалось предположение, будто второй супругой доктора Уотсона могла стать Вайолет де Мервиль, дочь генерала де Мервиля, героиня рассказа «Знатный клиент». Эта богатая и красивая девушка влюбилась в преступника и негодяя барона Грюнера и собиралась вопреки мольбам отца выйти за него замуж. Близкие Вайолет обратились за помощью к Холмсу, и благодаря вмешательству великого сыщика помолвка была расторгнута, а барон покинул страну.

Однако, на мой взгляд, Вайолет де Мервиль не та девушка, которая могла бы понравиться доктору Уотсону. В ее угрюмой и непреклонной преданности барону есть что-то фанатичное, от ее сдержанной невозмутимости веет ледяным холодом. Помимо всего прочего, мы не располагаем доказательствами того, что доктор Уотсон встречался с Вайолет де Мервиль, ведь Шерлок Холмс беседовал с высокомерной красавицей в отсутствие своего верного друга.

Куда скорее, чем Вайолет де Мервиль, завоевать сердце спутника Шерлока Холмса могла другая молодая особа, обладавшая многими привлекательными для него качествами. Она сразу возбудила в душе доктора симпатию и желание ей помочь, совсем как это было с Мэри Морстен. Эта девушка, как и первая избранница Уотсона, служила гувернанткой и обладала той же душевной чистотой и чуткостью.

Если моя гипотеза верна, становятся понятны странности в поведении доктора Уотсона, в частности то, почему он держит в секрете имя второй супруги и практически не упоминает о ней.

Девушка, о которой я веду речь, – Грейс Данбар. Доктор познакомился с ней во время расследования убийства жены американского миллионера-золотопромышленника Нейла Гибсона, описанного в рассказе «Загадка Торского моста».

Взятая под стражу по обвинению в убийстве миссис Гибсон, Грейс Данбар ожидает суда в тюрьме Винчестера. Именно здесь, в тюрьме, состоялась ее первая встреча с Уотсоном. Доктор подробно описывает эту героиню, как некогда Мэри Морстен, и нам сразу становится ясно, что ложно обвиненная гувернантка с первого взгляда приглянулась ему. Он пишет: «Я был заранее готов увидеть красивую женщину, но мне никогда не забыть впечатления, которое произвела на меня мисс Данбар». Впрочем, Уотсона заворожила не только ее красота. Как и в случае с Мэри Морстен, Уотсон пленился «благородной осанкой» и «умоляющим, беспомощным» выражением темных глаз.

Миниатюрная Мэри, изящная и утонченная, внешне сильно отличалась от Грейс, высокой грациозной брюнетки с горделивой осанкой. Однако, несмотря на все различия, читатель, я надеюсь, заметит и поразительное сходство, как в описании этих женщин, так и в том впечатлении, которое они произвели на доктора.

Грейс Данбар столь сильно очаровала Уотсона, что краткая поездка из Винчестера в поместье Тор-плейс показалось ему невыносимо долгой. Доктору не терпелось, чтобы Холмс поскорее проверил свою догадку и доказал невиновность девушки.

В конце рассказа «Загадка Торского моста» Шерлок Холмс говорит: теперь, когда истина установлена, нельзя исключать, что Грейс Данбар, возможно, выйдет замуж на Нейла Гибсона. Подобное допущение, заключающее в себе отрицание, представляется весьма занятным. Создается впечатление, что великий сыщик имел серьезные сомнения насчет совместного будущего Грейс Данбар и Гибсона. Думаю, многие читатели согласятся, что брак их представляется маловероятным.

Пожалуй, все сойдутся на том, что Нейл Гибсон – один из самых отталкивающих клиентов, когда-либо переступавших порог гостиной на Бейкер-стрит. Он наводит страх на слуг, а управляющий поместьем в беседе с Холмсом называет хозяина подлецом и конченым негодяем. Гибсон сам признается, что жестоко обращался со своей женой-бразильянкой, по натуре горячей и страстной, но неуравновешенной. Именно дурное обращение подтолкнуло ее совершить самоубийство и обставить его таким образом, чтобы бросить тень подозрения на Грейс Данбар, гувернантку, которой Гибсон начал оказывать настойчивые знаки внимания.

Грейс не только не отвечала Гибсону взаимностью, но и пригрозила уехать из поместья. Она осталась там только после того, как Гибсон обещал прекратить свои ухаживания. Имелись и другие причины, заставившие ее остаться: долг перед семьей, которую она содержала, и надежда, что свое влияние на Гибсона она сможет обратить к пользе многих людей.

Все это отнюдь не свидетельствует в пользу возможного брака между красавицей гувернанткой и ее нанимателем. Так что мне представляется крайне маловероятным, что после своего оправдания Грейс Данбар согласилась бы выйти замуж за Золотого Короля. У Грейс сильный характер, и она достаточно умна, чтобы уберечься от ошибки и не связать свою жизнь с деспотом, который не только довел до самоубийства собственную жену, но и косвенным образом чуть не погубил ту, кого упорно домогался.

В каком году происходили события, описанные в «Загадке Торского моста», остается только гадать. Уотсон упоминает лишь месяц – октябрь. Однако из рассказа мы знаем, что доктор в тот момент еще жил на Бейкер-стрит.

Любые попытки датировки этих событий являются чисто умозрительными. На мой взгляд, они разворачивались в октябре 1901 года. Полагаю, что после освобождения из тюрьмы Грейс Данбар уволилась со службы у мистера Гибсона. И поскольку до сих пор у нее не было возможности отблагодарить Шерлока Холмса и доктора Уотсона, доказавших ее невиновность, я допускаю, что она отправилась в Лондон, чтобы лично выразить признательность своим избавителям. Подобный поступок представляется мне вполне естественным, ведь Шерлок Холмс как-никак спас ее от виселицы.

Эта встреча с доктором повлекла за собой последующие, увенчавшиеся в итоге свадьбой, которую Уотсон и Грейс сыграли летом 1902 года.

Эта гипотеза объясняет, почему Уотсон не желал упоминать о своей второй жене. Во-первых, ему мешали принятые в то время условности. Доктору не хотелось, чтобы в обществе, а в особенности среди его пациентов, стало известно, что он женат на женщине, которую некогда обвиняли в совершении убийства.

Во-вторых, у него имелась и другая, более серьезная причина хранить молчание. Нейл Гибсон был человеком очень мстительным. Он даже угрожал Холмсу, когда тот поначалу отказался взяться за расследование. В присутствии доктора Уотсона Гибсон произнес следующее слова: «Вы сегодня сильно испортили себе жизнь, мистер Холмс, ибо я справлялся и не с такими. Безнаказанно мне еще никто не перечил».

Не кажется ли вам очевидным, что Золотой Король пожелал бы отомстить человеку, завоевавшему сердце девушки, на которой он сам собирался жениться?

Ничего удивительного, что доктор Уотсон хранил в тайне личность второй жены и не упомянул о ней ни в одном из рассказов.

Доктор философии в области литературы

Джон Ф. Уотсон

Колледж Всех Святых, Оксфорд

14 февраля 1932 года

Джун Томсон Тетради Шерлока Холмса (сборник)

Предисловие

Любопытно, что шерлокинисты по большей части предпочитают писать романы, а не рассказы. Правда, один из самых первых и самых «канонических» пастишей – это все-таки сборник рассказов: я имею в виду «Подвиги Шерлока Холмса», написанные совместно сыном Артура Конан Дойла Адрианом и английским писателем Джоном Диксоном Карром, который, кстати, был заядлым поклонником Шерлока Холмса и автором биографии сэра Артура. Получилось у них весьма и весьма неплохо, ведь Адриан с детства впитывал повествовательную манеру отца, а Джон Диксон Карр славился мастерством построения детективных сюжетов.

По-моему, у Джун Томсон – тоже англичанки и тоже мастера детективного жанра – получилось отнюдь не хуже. Родилась она в год смерти Артура Конан Дойла, 1930-й, много лет проработала учительницей в школе, живет в провинциальном английском городке. Придумала своего собственного сыщика, официального сотрудника полиции Джека Финча, и его верного сержанта Тома Бойса, которые раскрывают преступления в английской глубинке. И (на данный момент) выпустила шесть сборников рассказов о Шерлоке Холмсе и докторе Уотсоне.

Сам Конан Дойл однажды пожаловался: «Основная трудность написания рассказов о Холмсе заключалась в том, что для каждого из них требовался столь же изощренный и четко выстроенный сюжет, как и для большой книги. Выдумывать такие сюжеты изо дня в день довольно тяжело. Они становятся невнятными или занудными». И действительно, в литературной критике это давно уже стало общим местом: строгая, компактная форма рассказа в определенном смысле требует куда большего мастерства, чем пространный роман, потому что создать в коротком произведении целый мир и населить его зримыми персонажами очень трудно – тут нужны точные штрихи, продуманные мазки и виртуозная отделка. Кстати, великие прототипы всех детективов на свете – рассказы Эдгара По об Огюсте Дюпене – прекрасно иллюстрируют эту мысль. Автор, признанный мастер «страшного» рассказа, создает в них странноватую, мглистую, затягивающую в себя атмосферу, на фоне которой особенно четко выделяется безупречная логическая конструкция. Конечно, писателю, который пишет серию рассказов, в определенном смысле проще: он встраивает новых персонажей в уже существующий мир. Автору детективов проще, чем автору жанровых миниатюр: никто не ждет от него детальной проработки всех характеров и глубины погружения во внутренний мир героев. Однако детективный рассказ окажется мертворожденным, если читатель не сможет прочувствовать атмосферу места действия, а главное – если читателя не захватит сюжет и не будет крепко держать до самого конца.

А посему неопытным авторам детективных рассказов свойственно допускать ошибки. Они втискивают в короткую форму столько невнятных персонажей, что даже главным героям делается тесно. Они пихают туда броскую одежду, дорогие вина и помпезные отели, чтобы хоть этой хитростью отвлечь читателя от разгадки, которая в противном случае слишком явственно будет торчать из текста.

Джун Томсон не прибегает к подобным дешевым уловкам. Рассказы ее предельно просты по форме, а главное – очень скудно населены. В том-то и состоит настоящее мастерство: замаскировать подозреваемого в толпе гораздо проще, чем в маленькой тесной компании. И тем не менее миссис Томсон это удается. Придерживаясь четкости и простоты – основных правил, выработанных Артуром Конан Дойлом, – она создает очень правдоподобные подражания. И неважно, придумывает ли она сюжет от начала до конца, как в случае с убийством валлийского фермера, или подхватывает мячик, брошенный Конан Дойлом, как в случае с мадам Монпенсье, обвиненной «в убийстве падчерицы, молоденькой мадемуазель Карэр, которая, как известно, полгода спустя объявилась в Нью-Йорке и благополучно вышла там замуж», – об этом сказано в «Собаке Баскервилей». Главное – в этих рассказах, в отличие от многих других, куда более изощренных и кровавых подражаний Артуру Конан Дойлу, сохранена не только буква, но еще и дух оригинала – простота и строгость линий. В одном лишь, пожалуй, миссис Томсон отступает от заветов мастера: официальные сыщики у нее куда смекалистее, расторопнее и вообще симпатичнее, чем в оригинальных историях. Что же, простим ей это, ведь чем больше на свете (или в книжке) симпатичных людей, тем лучше.

Кстати, помимо сборников рассказов миссис Томсон – автор биографии Холмса и Уотсона. Одной из очень многих. Но биография эта носит очень красноречивое название: «Этюд о дружбе». В конце концов, нельзя забывать, что именно дружба была одной из главных тем произведений Артура Конан Дойла, если не самой главной.

Александра Глебовская

Предисловие Обри Б. Уотсон, врач-стоматолог

Возможно, некоторым читателям уже известно, каким образом в моем распоряжении оказалась подборка ранее не опубликованных рассказов о Шерлоке Холмсе, доставшаяся мне от моего покойного дяди. Для тех, кто не знаком с подробностями этой истории, я в двух словах изложу ее.

Мой покойный дядя, доктор Джон Ф. Уотсон, преподавал философию в колледже Всех святых, входящем в состав Оксфордского университета. Будучи почти полным тезкой и однофамильцем доктора Джона Х. Уотсона – друга и биографа Шерлока Холмса, – дядя занимался изучением жизни и личности своего соименника и мало-помалу сделался крупным специалистом в этом вопросе. Именно поэтому некая пожилая дама, мисс Аделин Маквертер, обратилась к нему с предложением, которое непременно должно было его заинтересовать.

Мисс Маквертер как будто приходилась первому доктору Уотсону – другу Шерлока Холмса – родственницей по материнской линии. После смерти доктора она получила в наследство жестяную коробку с рукописными отчетами о расследованиях мистера Холмса, которые по разным причинам так и не были опубликованы. Находясь в стесненных обстоятельствах, эта дама предложила моему дяде выкупить коллекцию, которую доктор Джон Х. Уотсон хранил в банке «Кокс и компания» на Черинг-Кросс-роуд.

Мисс Маквертер показалась дяде честной и респектабельной особой, и он купил коробку вместе со всем содержимым, несомненно выложив за нее кругленькую сумму. Однако ввиду сложного международного положения (это происходило в сентябре 1939 года, сразу после того, как Британия объявила войну Германии) дядя решил поместить рукописи в свой банк в Лондоне. Перед этим он снял с них копии, на случай если с оригиналами что-нибудь приключится.

К сожалению, дядя как в воду глядел.

В 1942 году во время налета вражеской авиации банк сильно пострадал от прямого попадания бомбы. Правда, коробку удалось отыскать среди развалин, однако ее содержимое превратилось в груду обгорелых клочков бумаги. Нельзя было разобрать даже имя, указанное на крышке: «Джон Х. Уотсон, отставной офицер военно-медицинской службы».

Хотя у дяди по-прежнему оставались копии уотсоновских рукописей, он ничем не мог подтвердить, что когда-то существовали и оригиналы. Мисс Аделин Маквертер исчезла – она уехала из пансиона в Южном Кенсингтоне, где проживала ранее, не оставив нового адреса.

Не имея доказательств подлинности архива Уотсона и беспокоясь о своей научной репутации, дядя принял решение не обнародовать копии. Перед смертью, наступившей 2 июня 1982 года, он отписал их мне. Поскольку о самой жестяной коробке и ее обгоревшем содержимом в завещании ничего не говорилось, я предполагаю, что сотрудники дома престарелых, в котором скончался дядя, выбросили ее на помойку, приняв за ненужный хлам.

У меня тоже имелись сомнения, стоит ли публиковать эти копии, но поскольку я простой стоматолог и не имею научной репутации, которую нужно защищать, то, рискуя прогневать серьезных шерлоковедов, я все же решился на издание.

Впрочем, ручаться за подлинность этих рукописей я не могу, и мне остается лишь предупредить об этом читателей, повторив древнюю мудрость: Caveat emptor^[522].

Дело о подделке

Эта любопытная история случилась через шесть лет после того, как мой старый друг Шерлок Холмс вернулся в Лондон после своей мнимой гибели в Рейхенбахском водопаде^[523] и я вновь поселился с ним в нашей общей квартире на Бейкер-стрит. Все началось довольно прозаично: мальчик-рассыльный^[524] принес в нашу гостиную чью-то визитную карточку и отдал Холмсу, который, удивленно подняв брови, изучил ее, а затем передал мне.

На карточке значилось:

Арчибальд Касселл

Торговля произведениями искусства

Галерея «Сокровищница». Бонд-стрит, Лондон

Ниже было приписано от руки:

Простите за нежданное вторжение, мистер Холмс, но мне бы хотелось проконсультироваться с Вами по одному срочному делу.

– Что вы думаете, Уотсон? – спросил Холмс. – Пустить сюда этого Арчибальда Касселла?

– Вам решать, Холмс, – ответил я, втайне польщенный тем, что он советуется со мной.

– Что ж, отлично. В настоящий момент дел у нас немного; пожалуй, мы его пригласим. Проводите мистера Касселла наверх, Билли.

Через минуту вышеозначенный господин появился в гостиной. Это был высокий, представительный седовласый джентльмен в визитке безукоризненного покроя и очках в золотой оправе. Небольшой кожаный портфель у него под мышкой свидетельствовал о том, что перед нами деловой человек. Однако мне показалось, что встревоженный вид гостя как-то не вяжется с его респектабельной внешностью.

Мы обменялись рукопожатиями, затем Холмс попросил гостя присесть. Тот помолчал, а затем вдруг выпалил:

– За все годы работы я никогда не сталкивался ни с чем подобным, мистер Холмс! Признаюсь, я совершенно сбит с толку! Потому и пришел просить у вас совета.

– Я слушаю, – сухо ответил Холмс. – Предлагаю вам начать с самого начала.

– Разумеется, мистер Холмс, – ответил мистер Касселл, явно пытаясь взять себя в руки. – Как указано на моей визитной карточке, я торговец произведениями искусства. Через мои руки прошли сотни картин, среди них и баснословно дорогие, однако до вчерашнего утра я ни разу не попадал в столь затруднительное положение. Такого со мной еще не было, откровенно говоря, сэр, у меня просто руки опускаются.

Вчера утром в мою галерею явилась некая дама. Она представилась как миссис Элвайра Гринсток, вдова Горацио Гринстока, который скончался два месяца назад и оставил ейвсе свое имущество, в том числе большое количество картин. Судя по всему, мистер Гринсток тоже немного приторговывал произведениями искусства – совсем немного, ибо я никогда не слыхал о нем, хотя могу похвалиться знакомством почти со всеми торговцами и коллекционерами из художественной среды. Миссис Гринсток пожелала, чтобы я оценил одну из картин его собрания. Я часто оказываю клиентам подобную услугу, и беру за это, кстати сказать, совсем недорого. Обычно мне приносят всякий хлам, которому грош цена. Однако я терпеливо принимаю таких клиентов, потому что существует крошечная вероятность того, что у меня в руках окажется неизвестная или утерянная работа великого мастера. Такие случаи известны.

Думаю, мне следует описать вам, как выглядит сама миссис Гринсток, так как ее внешность повлияла на мое решение проконсультироваться с вами не меньше, чем картина, которую она мне показала.

Он смолк, стараясь получше припомнить клиентку. Вид у него при этом был растерянный, словно для него оказалось затруднительно во всех подробностях восстановить облик этой дамы. Наконец он разъяснил причину своих колебаний:

– Простите, мистер Холмс, я мало что могу о ней сказать, кроме того, что выглядит она на редкость необычно. Это высокая и, судя по речи, образованная женщина, но поскольку она носит глубокий вдовий траур, в том числе густую длинную черную вуаль, я не могу описать ее черты. Не знаю даже, какого цвета у нее волосы и глаза. Она принесла с собой небольшой кожаный саквояж, достала из него картину, выложила передо мной на стол и попросила определить ее стоимость.

С этими словами мистер Касселл открыл портфель, который стоял у его ног, вынул оттуда холст и повернул его к нам лицом.

Это была написанная маслом картина размером примерно восемь на шесть дюймов^[525]: сельский пейзаж с пышными ветвистыми деревьями, живыми изгородями, привольными лугами, нивами и едва видневшимся на горизонте церковным шпилем. Надо всем этим было небо с сияющими облаками, словно подгоняемыми легким ветерком.

Признаюсь, я не знаток живописи и вообще-то предпочитаю пейзажам портреты. Тем не менее я решил, что эта прелестная сцена, запечатлевшая красоты сельской Англии, вероятно, написана в начале девятнадцатого века. Поэтому я был озадачен пренебрежительным тоном мистера Касселла, заметившего:

– Дама утверждала, что это Констебл^[526]. На самом деле, разумеется, подделка.

– Разумеется, – пробормотал Холмс, соглашаясь. – На это указывает живопись облаков, хотя в целом мы имеем дело с мастеровитым художником.

– О, вы правы! – подтвердил мистер Касселл. – Кто бы он ни был, это не дилетант. Человек, менее сведущий в живописи, чем я, решил бы, что картина подлинная. Однако здесь отсутствуют та текучая изменчивость облаков, та игра света на листьях и траве, которых Констебл умел добиться несколькими мазками кисти.

– Принимая во внимание все вышесказанное, мистер Касселл, – промолвил Холмс, откинувшись на спинку кресла и соединив кончики пальцев, – я совершенно не понимаю, в чем состоит затруднение, о котором вы упоминали. Если картина поддельная, вам нужно всего лишь послать за владелицей и сообщить ей об этом.

– Полностью с вами согласен, – ответил наш гость, – я так бы и поступил, но, к несчастью, существуют два обстоятельства, которые препятствуют этому. Во-первых, я не могу послать за владелицей, поскольку не знаю ее адреса. Она отказалась его сообщить, сказала только, что через пару недель сама зайдет в галерею за ответом.

Мистер Касселл положил картину на стол, оборотной стороной вверх. Взгляд Холмса лениво скользнул по ней.

Я знаю Холмса много лет. Не претендуя на исчерпывающее знакомство с его характером, я, однако, горжусь тем, что, как бы он ни пытался скрыть признаки зародившегося у него любопытства, я непременно их подмечаю. Другим людям это не всегда удается. Вот и теперь он лишь слегка приподнял правую бровь, плечи его напряглись, но мне стало ясно: какая-то деталь на обороте холста возбудила его интерес.

Уловив это, я пристально взглянул на картину, пытаясь понять, что именно привлекло его внимание, но ничего необычного не увидел. Оборот холста был закрыт обыкновенной коричневой бумагой, приклеенной к задней стороне рамы, возможно для защиты от пыли.

Холмс произнес:

– Вы упомянули о двух обстоятельствах, мистер Касселл. Первое – это то, что миссис Гринсток не оставила своего адреса. Адрес легко выяснить, дорогой сэр, если вы позволите мне навести кое-какие справки. Каково же второе обстоятельство?

Этот вопрос как будто несколько смутил мистера Касселла. Сделав извиняющийся жест, он ответил:

– Мне почти стыдно признаться, но это обычное любопытство. Кто эта дама, что называет себя миссис Гринсток? Повторюсь, я никогда не слыхал о коллекционере с таким именем. И для чего она спряталась под густой черной вуалью, которой в продолжение нашего разговора ни разу не подняла, словно боялась, что я могу ее узнать?

– Превосходно, сэр! – воскликнул мой друг. – Замечательный логический вывод!

Эта похвала, кажется, не слишком ободрила нашего гостя.

– Возможно, мистер Холмс, но личность ее так и осталась загадкой. Вы готовы заняться этим делом? Честно говоря, оно меня очень тревожит. Разумеется, я не стану покупать у нее эту картину. Но что, если она попытается подсунуть ее другому, не столь искушенному торговцу? Думаю, старая мудрость – Caveat emptor – применима в любом деле, но в данном случае на кон поставлена репутация всего художественного сообщества. Я не могу позволить обманщице, подделавшей полотно или воспользовавшейся подделкой другого художника, сбыть его с рук, выдав за подлинную работу прославленного мастера. Даже если не брать в расчет эстетические соображения, это явилось бы попустительством уголовному преступлению.

– Понимаю, – учтиво ответил Холмс. – Чтобы успокоить вас, я, разумеется, возьмусь за это дело. Вы сказали, что через две недели ваша посетительница снова придет в галерею?

– Да, мы так условились.

– В котором часу?

– В одиннадцать.

– Тогда, с вашего позволения, мы с доктором Уотсоном тоже заглянем в галерею в назначенный день, только на четверть часа раньше. А пока что скажите, можете ли вы оставить картину у нас?

Мистер Касселл, кажется, слегка удивился, но уступил просьбе и, пожав нам руки, удалился.

* * *

Как только за посетителем захлопнулась дверь, Холмс радостно засмеялся.

– За работу, Уотсон! – воскликнул он.

– А что мы будем делать, Холмс?

– Исследовать картину, разумеется! Но прежде попробуем кое-что разузнать о личности таинственной дамы. Будьте любезны, спуститесь вниз и велите Билли принести таз с теплой водой, полотенце, маленькую губку и чистую льняную тряпицу, а я тем временем загляну в свою картотеку^[527].

Он взял с книжной полки пухлый том, а я вышел из комнаты, изумленный его распоряжениями. Для чего ему понадобилась эта картотека?

Я так и не нашел ответа на свой вопрос. Когда я вернулся в гостиную в сопровождении Билли, тащившего все необходимые предметы, Холмс стоял у камина с подшивкой газетных статей в руках, готовый зачитать вслух обнаруженные им сведения. Когда рассыльный вышел, он сказал:

– Итак, Уотсон, наш клиент предположил, что эта дама, миссис Гринсток, не пожелала открыть вуаль, чтобы он не узнал ее. Но если мистер Касселл действительно не знает коллекционера с таким именем, как он сам сказал, маловероятно, чтобы они с ней когда-нибудь встречались. Поэтому мне пришло в голову, что посетительница, возможно, желала скрыть какое-то уродство. Тут я вспомнил, что четыре года назад в газетах появлялось сообщение о трагическом происшествии, когда женщина получила ужасные увечья. Я особо отметил его, поскольку оно случилось близ вокзала Паддингтон, где у вас когда-то была практика. Имя пострадавшей тоже было весьма необычно. Я никогда не встречал его раньше. Поэтому я вырезал статью из «Дейли ньюс» и добавил в свою картотеку. Вот, Уотсон, можете прочесть сами.

Он передал мне подшивку, открытую на нужной странице. Это было сообщение под заголовком «Ужасный случай в Паддингтоне»:

Вчера вечером на Прэд-стрит в Паддингтоне сильно разогнавшийся кэб сбил проходившую мимо даму, миссис Лавинию Конк-Синглтон, проживающую на Кум-стрит в Бейсуотере^[528]. Пострадавшая, вдова мистера Горация Конк-Синглтона, банкира и коллекционера-любителя, с множественными порезами и синяками на лице была доставлена в находящуюся поблизости больницу Св. Марии. Кэбмен, мистер Джордж Пакер из Бетнал-Грин^[529], был доставлен в ту же больницу в бессознательном состоянии.

– Так ее муж все же был коллекционером! – воскликнул я.

– И наш клиент вполне мог его вспомнить, если бы она назвалась настоящим именем. Он даже мог узнать ее, хотя я в этом сомневаюсь. Полагаю, она носила плотную вуаль для того, чтобы скрыть шрамы. Когда мы с ней увидимся, у нас будет возможность проверить это предположение. А теперь, Уотсон, продолжим расследование. Будьте добры, расстелите на столе полотенце, и я приступлю к осмотру картины.

Я положил на стол полотенце, поместил рядом таз с теплой водой, губку и чистую льняную тряпицу, а Холмс достал скальпель. Я было решил, что он собирается протереть поверхность полотна, чтобы удалить загрязнения. Однако, к моему удивлению, он перевернул картину оборотной стороной вверх, окунул губку в воду и начал осторожно промакивать ею края коричневой бумаги, наклеенной на раму.

– Холмс! Вы уверены, что стоит это делать? Пусть это подделка, тем не менее она принадлежит миссис Конк-Синглтон!

– Верно, – ответил Холмс. – Но я не нанесу вреда самой картине. Просто хочу удалить бумагу, наклеенную кем-то, очевидно самой миссис Конк-Синглтон, совсем недавно.

– Недавно?

– В течение нескольких последних недель, не раньше, судя по хорошему состоянию бумаги. Но зачем ей понадобилось закрывать оборот холста?

Тем временем Холмс продолжал увлажнять бумагу, пока она не начала отставать от рамы. Тогда он взял скальпель и с его помощью отсоединил лист от деревянных планок, раскрыв то, что находилось под ним.

Там оказалась другая картина, также написанная маслом, но покрытая сильно потемневшим старым лаком, так что было трудно разобрать, что на ней изображено. Кажется, это был какой-то интерьер, так как слева я смутно различил окно, через которое лился бледный солнечный свет, освещавший две фигуры, помещенные в центре полотна. Судя по одежде, это были женщины – одна в тускло-зеленом, другая в грязно-синем платье.

Холмс взял увеличительное стекло, поднес картину к окну и стал тщательно изучать ее при ярком дневном свете. Завершив осмотр, он передал лупу мне, но даже с ее помощью разглядеть изображенную сцену было очень трудно. Я сообщил об этом Холмсу, и тогда он прибегнул к совершенно безответственному, если не сказать топорному, методу, как показалось мне вначале. Взяв белую льняную тряпку, он поднес ее к губам и смочил слюной, а затем протер ею небольшой участок картины.

– Холмс! – вырвалось у меня, но не успел я и глазом моргнуть, как он повторил свой варварский маневр, а затем передал картину мне.

– Теперь смотрите, Уотсон!

Я взглянул на полотно и поразился. Тот участок холста, с которым он обошелся столь немилосердно, неожиданно преобразился и посветлел, будто грязное окно после того, как его протерли влажной тряпкой. Бесцветная муть уступила место четкому изображению одной из женских фигур в центре картины. Это была молоденькая белолицая девушка со светлыми волосами, уложенными на макушке в затейливую прическу. Несколько минут она улыбалась мне, затем слюна высохла, образ померк, и я опять видел только смутный абрис фигуры, покрытый коричневым налетом грязного старого лака.

Холмс расхохотался:

– Дорогой Уотсон! Если бы вы видели свое лицо! Вы были само замешательство и недоумение.

– Настоящий мираж, Холмс! – ответил я. – Только что изображение было здесь – и вот его уже нет! Но отчего?

– Все довольно просто. Слюна является слабым растворителем. Если протереть ею поверхность старого лака, который со временем загрязняется и темнеет, нижний живописный слой ненадолго проявляется. Однако слюна высыхает, эффект пропадает, и остается лишь размытое пятно. Это старый прием, им пользуются антиквары, когда к ним попадает потемневшее полотно. Хотите попробовать сами, Уотсон? – добавил Холмс, отдавая мне льняную тряпицу. – Потом мы смоем слюну небольшим количеством чистой воды.

Хотя мне, как врачу, претил негигиеничный холмсовский метод, я был очарован его результатом и, выбрав для эксперимента лицо второй фигуры, стоявшей чуть позади первой, обильно поплевал на тряпицу и протер ею холст. Грязь исчезла, и передо мной предстала цветущая девушка с сосредоточенным лицом, в белом чепце служанки на темных волосах.

Мое изумление было столь велико, что я уже собирался продолжить эксперимент, но Холмс, посмеиваясь, отобрал у меня тряпку и протер два расчищенных нами участка губкой, с помощью которой он удалял бумагу.

– Вы увлеклись, приятель! – шутливо выбранил он меня. – Теперь надо осмотреть раму. Полагаю, мы найдем еще улики.

– Какие улики? – спросил я. Мне было сложно представить, что интересного там можно отыскать. Рама была изготовлена из дерева; в противоположность лицевой ее стороне, вызолоченной и украшенной причудливой резьбой, оборотная была совершенно гладкой, если не считать нескольких случайных мазков позолоты вдоль кромок.

– Взгляните, – сказал Холмс, протягивая мне лупу, но даже с ее помощью я не увидел ничего, что могло бы хоть как-то сойти за улики: передо мной была лишь шершавая поверхность древесины.

Холмс склонился над моим плечом и, тыча в раму длинным пальцем, нетерпеливо воскликнул:

– Вот, приятель! Вот еще! И еще!

В том месте, куда он указывал, виднелись маленькие гвоздики, вбитые под углом с внутренней стороны рамы: они удерживали холст в нужном положении.

– Вы имеете в виду гвозди, Холмс? – спросил я.

– Отчасти, Уотсон. Вы недалеки от разгадки. Что вы видите, кроме них?

– А! – воскликнул я, наконец заметив, что рядом с некоторыми гвоздиками имелись царапины – совсем свежие, если судить по более светлому цвету древесины. – Раму случайно повредили, когда вынимали гвозди или, наоборот, вновь забивали их на место.

– И значит?.. – подсказал Холмс.

– Значит, тот, кто подделал Констебла, сперва вытащил гвозди, вынул из рамы холст и вставил его снова оборотной стороной наружу.

– И?

– В самом деле, Холмс! – запротестовал я, понемногу начиная раздражаться. – Что тут еще можно сказать?

– Только то, что человека, который вытаскивал гвозди, явно не назовешь опытным багетчиком. Например, это могла быть миссис Конк-Синглтон.

– Да, разумеется, – согласился я, слегка раздосадованный тем, что все так просто объяснилось. – Это все?

– Не совсем, – смеясь ответил Холмс. – Есть еще одна деталь. Если вы посмотрите на верхнюю часть оборота рамы, то заметите там каплю засохшего клея с приставшим к ней клочком бумаги.

Так оно и было. Вновь наведя увеличительное стекло на раму, я сразу увидел маленький коричневый шарик, твердый и блестящий, словно загустевший сироп. На него налип какой-то крошечный белый кусочек.

Признаюсь, я не понял, что такое это могло быть, но удержался от вопроса: Холмс уже торопливо натягивал пальто.

– Куда же вы? – воскликнул я.

– В галерею мистера Касселла, конечно. Поторопитесь, Уотсон.

– О, Холмс! – разочарованно протянул я. – Мы с Сэрстоном^[530] условились в полдень встретиться в клубе, чтобы вместе пообедать и сыграть на бильярде. Теперь уже поздно телеграфировать ему и отменять встречу.

Холмс похлопал меня по плечу:

– Не беспокойтесь, дружище! В любом случае, расследование не закончено. Позднее вы опять примете в нем участие, обещаю вам. А я, разумеется, расскажу вам обо всем, что сумею разведать в ваше отсутствие.

Холмс сдержал слово. Когда я вернулся из клуба, он был уже дома и сообщил мне весьма любопытные вещи.

Услыхав имя Конк-Синглтона, мистер Касселл оживился и поведал Холмсу все, что знал об этом господине, который был немного известен в художественной среде. Этот удалившийся от дел банкир обладал небольшим состоянием. Купив однажды задешево ценную, но ранее неизвестную картину, он вообразил себя крупным знатоком и начал усердно посещать аукционы, скупая невзрачные полотна в надежде повторить успех и с выгодой перепродать приобретенные работы. Некоторые антиквары смеха ради издевались над ним: взвинчивали цену, а потом отказывались от борьбы и уступали ему бросовые холсты по непомерной стоимости. В итоге он разорился и умер банкротом.

О миссис Конк-Синглтон мистер Касселл мало что смог рассказать. Она намного младше мужа, талантливая художница-самоучка, получившая кое-какие профессиональные навыки. Когда супруг оказался на мели, она пополняла семейный бюджет, продавая свои работы, в основном пейзажи, по весьма скромным расценкам. После несчастного случая, изуродовавшего ее лицо, она сделалась затворницей и редко выходит за порог своего дома в Бейсуотере.

– А что же с картиной? – полюбопытствовал я.

– Ах, картина! – усмехнулся Холмс. – Мистер Касселл получит разрешение миссис Конк-Синглтон и произведет профессиональную расчистку, а кроме того, спросит у нее, что за ярлык, возможно, был приклеен на обороте рамы – там, где остался засохший клей. А пока нам остается только ждать.

– Вдруг это произведение кого-то из старых мастеров? – воскликнул я.

– Ах, Уотсон, Уотсон! Этот ваш неизменный оптимизм! Мистер Конк-Синглтон тоже им отличался – и поглядите, что с ним сталось! Возможно, это всего лишь любительская работа, которая ничего не стоит. Давайте-ка подождем.

Кульминация этих событий наступила лишь через две недели. Холмс получил от мистера Касселла телеграмму:

Завтра четыре часа пополудни приглашаю вас обоих чаепитие мою галерею тчк Будет миссис Конк-Синглтон тчк

На следующий день в назначенный час мы явились в галерею, которая оказалась закрыта, поскольку было воскресенье. Мистер Касселл сам отпер нам дверь и проводил мимо висевших на стенах картин в свой кабинет. Холмс находился в отличном расположении духа, я же сгорал от любопытства, желая познакомиться с миссис Конк-Синглтон и взглянуть на расчищенное полотно.

Кабинет мистера Касселла показался мне подходящим местом для развязки. Он так же, как и залы галереи, был увешан картинами, а кроме того, обставлен застекленными шкафчиками палисандрового дерева, в которых красовались изысканные произведения искусства из мрамора и фарфора. Здесь же находился маленький столик, покрытый кружевной скатертью, на которой стояли серебряный чайный сервиз и подставка для торта с аппетитными пирожными. Вокруг стола были расставлены четыре стула; на одном из них лицом к двери восседала миссис Конк-Синглтон.

Она оказалась в точности такой, какой описывал ее мистер Касселл: высокая стройная женщина, с ног до головы облаченная в черное; лицо ее закрывала густая черная вуаль.

Мрачное одеяние и грустный вид этой дамы отбрасывали скорбную тень на окружавшие ее картины в резных позолоченных рамах и изящные безделушки. Но когда мистер Касселл представил ей нас с Холмсом и она заговорила, ее чарующе мягкий голос рассеял печаль.

Картина, из-за которой нас пригласили в галерею, стояла справа от чайного стола, на мольберте, но была накрыта черной шелковой тканью, будучи таким образом совершенно спрятана от посторонних взоров, как и черты лица миссис Конк-Синглтон. Я заметил, что Холмс время от времени посматривал на полотно, я и сам украдкой бросил на него несколько взглядов. Однако мистер Касселл показал нам его лишь после того, как чаепитие завершилось и он расставил стулья перед картиной полукругом.

Было очевидно, что владелец галереи получает от происходящего огромное наслаждение: когда долгожданный момент наступил, он поклонился нам, неожиданно явив артистическую сторону своей натуры, и торжественно объявил, будто фокусник перед представлением:

– Дамы и господа! Картина!

Не хватало лишь барабанной дроби. Мистер Касселл сорвал с картины ткань.

Это было и впрямь волшебное превращение. Картина удивительным образом изменилась: вместо потемневшего бурого полотна перед нами предстало настолько прекрасное произведение искусства, что мне почудилось, будто тут не обошлось без какого-то ловкого трюка.

На картине была изображена опочивальня аристократки, залитая ярким светом, проникавшим через окно в левой части полотна. В сиянии солнечных лучей расплывчатые женские фигуры преобразились. Первая оказалась знатной дамой – светловолосой, одетой в роскошное платье из бледно-зеленого шелка, отделанное кружевами и рюшами. Позади нее стояла служанка, застегивавшая жемчужное ожерелье на шее госпожи. На ней был скромный белый чепец и простое синее платье с фартуком. Это была прелестная юная девушка, должно быть совсем недавно приехавшая из деревни: у нее было сосредоточенное, напряженное лицо, словно порученная ей тонкая и деликатная работа оказалась ей в новинку.

У дальней стены стоял стол, накрытый скатертью с синими и зелеными ромбами. Узор скатерти повторялся на черно-белых плитках пола. На столе рядом со стеклянной вазой, в которой стояли три розовые розы, лежала пара вышитых перчаток. Я был так захвачен ослепительной игрой красок и света, живыми деталями обстановки и облика персонажей, что голос мистера Касселла донесся до меня будто издалека.

– Подлинная работа старого мастера! – объявил он. – Это Ян Вермеер, голландский живописец семнадцатого века, который специализировался на подобных сюжетах^[531]. Взгляните на свет, падающий на шелковую ткань юбки молодой дамы! А розы! Они превосходны! Композиция же весьма необычна. Вермеер, как правило, изображал на своих полотнах только одну женскую фигуру, а не две. Картину осмотрел сам мистер ван Хеерден из Национальной галереи. Он объявил, что произведение подлинное, это подтверждается его провенансом.

– Провенансом? – озадаченно переспросил я.

– То есть историей владения картиной. В данном случае нам помог ярлык, который миссис Конк-Синглтон обнаружила на обороте рамы, когда вынимала холст. А вы, мистер Холмс, догадались о его наличии по крошечному пятнышку клея, оставшемуся на раме. К счастью, миссис Конк-Синглтон сохранила ярлык.

Мистер Касселл отвесил поклон Холмсу и даме в знак признания сыгранной ими роли.

– На ярлыке, – продолжал он, – стояла дата: «1798 год», имя: «Бардуэлл» и номер: «275». Я установил, что лорд Бардуэлл скончался в 1797 году в возрасте девяноста двух лет, оставив после себя особняк, полный ценной мебели, картин и других произведений искусства. Единственным наследником лорда оказался внучатый племянник, который, стремясь как можно скорее обратить все это в звонкую монету, продал дом, а его содержимое пустил с молотка. Очевидно, никто не распознал истинной ценности маленького холста, хранившегося в семье согласно описи имущества, в которую мне удалось заглянуть, чуть ли не с середины семнадцатого века. Впрочем, к моменту кончины лорда Бардуэлла картина, вероятно, уже успела потемнеть. На аукционе она проходила двести семьдесят пятым лотом под названием «Интерьер. Голландская школа». Затем, все еще неопознанная, попала на другой аукцион, где ее и купил мистер Конк-Синглтон. Это была исключительно удачная покупка, – добавил мистер Касселл, снова отвесив поклон даме, – ибо теперь стоимость полотна весьма высока.

В знак согласия миссис Конк-Синглтон слегка наклонила покрытую вуалью голову. Затем она промолвила тихим мелодичным голосом, слегка дрожавшим от волнения:

– У меня нет слов, чтобы выразить вам, господа, свою признательность за работу, которую вы проделали, чтобы установить истинное авторство этой картины. Я поручаю продажу Вермеера вам, мистер Касселл, и сердечно благодарю всех вас.

Миссис Конк-Синглтон явно переполняли чувства; немного погодя мистер Касселл проводил гостью к выходу и вызвал экипаж, чтобы доставить ее домой.

Затем он вернулся в кабинет, широко улыбаясь и восторженно потирая руки.

– Как славно все завершилось! – заявил он. – Что и говорить, миссис Конк-Синглтон необычайно повезло. Она будет обеспечена до конца своих дней, и ей больше не придется писать фальшивых Констеблов на оборотной стороне великих произведений, чтобы сэкономить на холсте!

– Положительно счастливая концовка, Холмс, – не удержавшись, заметил я позднее, в экипаже, когда мы возвращались к себе на Бейкер-стрит.

Холмс от души расхохотался.

– Ваш оптимизм и в самом деле оправдан, дружище, – ответил он, украдкой бросив на меня лукавый взгляд. – По крайней мере, в данном случае.

Дело о заблудившемся цыпленке

Стояло прекрасное июньское утро. Было восемь часов, мы с Холмсом сидели за завтраком. Он просматривал корреспонденцию, только что доставленную почтальоном, я рассеянно листал «Дейли ньюс» и довольно уныло размышлял о том, как здорово было бы провести этот день где-нибудь на побережье, вдали от душного шумного Лондона. Внезапно Холмс произнес:

– Как вы смотрите на то, чтобы ненадолго отправиться на море, дружище? В Брайтон, например?

– Невероятно, Холмс! – воскликнул я. – Я ведь только сейчас мечтал об этом. Вы прочли мои мысли.

– На сей раз вы ошибаетесь, приятель, хотя, признаться, временами по вашему лицу можно читать как по раскрытой книге. Я мог бы догадаться, о чем вы думаете, по этим вашим вздохам и тоскливым взорам, бросаемым в окно. Впрочем, мое замечание было вызвано лишь письмом, которое я получил от мисс Эдит Пилкингтон, постоялицы брайтонского отеля «Регаль», судя по почерку – дамы средних лет. Вот что она пишет:

Дорогой мистер Холмс!

Уверена, Вы простите мне отсутствие церемонных предисловий. Я была бы весьма рада получить Ваш совет касательно дела, которое доставляет мне немалое беспокойство. Я служу в компаньонках у одной дамы по имени миссис Хакстебл. Недавно она познакомилась с неким врачом, доктором Джозефом Уилберфорсом, и его сестрой, мисс Аделаидой Уилберфорс, которые также проживают в отеле «Регаль». У меня не имеется никаких доказательств их злонамеренности, и все же их отношения с миссис Хакстебл весьма меня беспокоят. Она вдова, и у нее нет близких родственников, которые могли бы о ней позаботиться.

Поскольку миссис Хакстебл очень больна и нуждается в моих услугах, мне будет весьма затруднительно выбраться в Лондон, чтобы проконсультироваться с Вами. Понимаю, что злоупотребляю Вашим великодушием, но я была бы весьма Вам признательна, если бы Вы сами приехали в Брайтон между двумя и тремя часами пополудни (в это время миссис Хакстебл отдыхает после обеда), чтобы обсудить со мной это дело.

Искренне Ваша,

Эдит Пилкингтон

– Ну, Уотсон, что вы об этом думаете? – продолжал Холмс, сложив письмо и снова убирая его в конверт.

– Что я об этом думаю, Холмс? Боюсь, что ничего. Довольно непосредственная просьба, при том что, по-моему, эта дама весьма рассчитывает как на ваше великодушие, так и на ваше время.

– Нет, нет, приятель, вы не поняли, – нетерпеливо перебил меня Холмс. – Мое время и великодушие тут совершенно ни при чем. Я говорю о деле как таковом. Вспомните одно расследование, которое мы предприняли несколько лет назад. Я говорил тогда о цыпленке, заблудившемся в мире лисиц. Помните?

– Да что вы, Холмс, в самом деле! – запротестовал я. Но он настаивал:

– Помните человека, которого я называл чрезвычайно хитрым и опасным?

Я смолк, усиленно роясь в памяти, чтобы найти кого-нибудь, подходящего под это описание, а Холмс добавил:

– Ну же, Уотсон! Ваша память год от года все ухудшается. Вы должны упражнять ее, как упражняют тело. Представьте себе, что мозг – это комод с выдвижными ящиками, в которых вы храните необходимую информацию. Когда вам требуются какие-либо сведения, вы просто открываете нужный ящик и – алле оп! – вот они, факты. – Он на мгновение остановился, а затем продолжал: – По выражению вашего лица я вижу, что ваши ящики не просто закрыты, но и надежно заперты на замок. Тогда позвольте мне дать вам небольшую подсказку. Прозвище Питерс Праведник^[532] освежит ваши воспоминания?

– Ну конечно, Холмс! – Меня внезапно озарило. – Дело леди Фрэнсис Карфэкс, которую тот ужасный проповедник и его жена пытались убить, чтобы похитить ее драгоценности. Но как, ради всего святого, его звали?

Холмс усмехнулся:

– Не буду больше вас мучить, дружище, иначе мы потратим на это все утро. Я просто напомню, что в те времена его звали преподобный доктор Шлезингер. Он выдавал себя за миссионера из Южной Америки, хотя на самом деле родился в Австралии и был одним из самых бессовестных негодяев, каких эта страна когда-либо производила на свет. Его так называемая жена, хотя я сомневаюсь, что их отношения зарегистрированы официально, англичанка. Ее настоящее имя – Энни Фрейзер. Они промышляли охотой на одиноких старых дев или вдов, выманивая у них деньги, драгоценности, акции – все, что можно было немедленно обратить в наличные. Обобрав свою жертву до нитки, они безо всяких угрызений совести отделывались от нее: либо бросали в каком-нибудь захолустном иностранном пансионе, либо попросту расправлялись с ней – так, как намеревались поступить с леди Фрэнсис Карфэкс. Кажется, именно тогда я назвал этих бедных женщин цыплятами, заблудившимися в мире лисиц. Думаю, это определение касается не только их, ибо интуиция подсказывает мне, что в Брайтоне объявился не кто иной, как преподобный доктор Шлезингер со своей супругой.

– Тогда мы должны немедленно действовать, Холмс! – заявил я, с ужасом вспоминая об участи, чуть было не постигшей леди Фрэнсис Карфэкс^[533]. Не вмешайся Холмс в самый последний момент, она была бы похоронена заживо.

– Я того же мнения, – согласился Холмс, вставая из-за стола и беря свое пальто и трость. – Телеграфирую прямо сейчас.

– Инспектору Лестрейду?

– Пока что не ему, Уотсон. Сначала мы должны убедиться в своих подозрениях, кроме которых у нас ничего больше нет. В первую очередь нужно добыть факты, затем на их основе разработать план.

И прежде чем я успел предложить себя в спутники, Холмс решительно вышел из комнаты. Через несколько секунд за ним захлопнулась входная дверь.

Не прошло и часа, как он вернулся домой. Вид у него был торжествующий.

– Первое препятствие преодолено, – провозгласил он. – Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе. Я послал телеграмму мисс Пилкингтон в отель «Регаль» и условился встретиться с ней в Брайтоне после обеда.

– В отеле?

– Нет, нет, приятель! Это было бы глупо. Если помните, во время расследования дела Карфэкс мы встречались с Питерсом Праведником лицом к лицу в его квартире на Полтни-сквер. Он может нас узнать. Я предложил мисс Пилкингтон выйти из «Регаля» ровно в четверть третьего, держа в правой руке какой-нибудь предмет, чтобы мы могли сразу ее узнать, и направиться туда, где мы сможем обсудить положение. Это будет первый шаг. Если я удостоверюсь, что доктор Уилберфорс и есть Питерс Праведник, мы сможем предпринять второй шаг, а именно зарезервировать комнаты в том же отеле.

Я хотел возразить против этого предложения, но Холмс улыбнулся и поднял руку:

– Не беспокойтесь, Уотсон, Питерс Праведник нас не узнает – мы изменим внешность. А теперь будьте добры, передайте-ка мне справочник Брадшо^[534], я посмотрю, каким поездом нам лучше всего ехать в Брайтон.

Когда позднее мы с Холмсом отправились на вокзал Виктория, я пребывал в необычайном волнении. Прошло довольно много времени с тех пор, как я в последний раз участвовал вместе с ним в расследовании. Сердце у меня забилось еще сильнее, когда я с дрожью отвращения припомнил эту гнусную парочку – Питерса Праведника и его сообщницу. Рядом с Холмсом скучать приходилось редко, и я подумал, что обязан ему не только нашей дружбой и товарищеским общением, но и жаждой приключений, которую он всегда возбуждал во мне.

Мы прибыли в Брайтон за добрых полчаса до условленного свидания с мисс Пилкингтон и коротали время, прогуливаясь по набережной в толпе отдыхающих и наслаждаясь солнцем, морским ветерком и царившим вокруг беспечным настроением. Перед нами открывался восхитительный вид. Слева – искрящееся море и переполненный пляж, усеянный разноцветными зонтиками и напоминавший садовую клумбу; справа – длинная вереница роскошных гостиниц и ресторанов, фасады которых были выкрашены в аппетитные пастельные оттенки – ванильный, персиковый, кремовый, будто изысканные сладости, выставленные в витрине на радость покупателям.

«Регаль» оказался одним из самых больших отелей. Нижний этаж здания по периметру был обнесен застекленной верандой. Некоторые постояльцы устроились там в шезлонгах под сенью многочисленных пальм в горшках. Между ними ловко сновали официанты с подносами, на которых стояли высокие бокалы – там, верно, были ледяной шербет, горячительные напитки и клубничное мороженое.

На следующем углу, прямо напротив недавно открытого Дворцового причала, Холмс взглянул на часы и заметил:

– Пора отправляться на свидание с мисс Пилкингтон, Уотсон.

Мы неспешно вернулись к отелю «Регаль». Когда мы поравнялись с парадным подъездом, швейцар распахнул входную дверь и из вестибюля вышла миниатюрная женщина в сером костюме. Она немного помедлила на ступеньках, окинув взглядом набережную, а затем решительно спустилась с крыльца и прошла не более чем в десяти ярдах от нас. В правой руке у нее была сложенная газета.

– Полагаю, это и есть наша корреспондентка, – проговорил Холмс, и мы двинулись следом за дамой, держа дистанцию, но при этом стараясь не потерять ее в толпе.

Через несколько минут она мельком оглянулась на нас, затем свернула в боковую улочку и вошла в скромную чайную с кружевными занавесками на окне и вывеской «У Купера», висевшей над входом. Мы с Холмсом последовали за ней и все вместе устроились за маленьким круглым столиком, стоявшим в дальнем углу.

– Мисс Пилкингтон, не так ли? – учтиво осведомился Холмс. – Я Шерлок Холмс. Разрешите представить вам моего коллегу доктора Уотсона.

Мы обменялись рукопожатиями с этой низенькой, невзрачной хрупкой женщиной лет пятидесяти, с седыми волосами, собранными в строгий пучок. Резкая, прямая манера держаться выдавала в ней бывшую гувернантку или школьную учительницу.

– Итак, – продолжил Холмс, когда мы расселись за столиком и попросили пожилую официантку принести нам чай с пирожными, – как я уже сообщал в своей телеграмме, ваш рассказ, мисс Пилкингтон, крайне меня заинтересовал, но прежде чем мы примемся за расследование, я должен кое-что выяснить. Надеюсь, вы не возражаете?

– Нет, разумеется, – ответила мисс Пилкингтон. – Я буду только рада помочь вам, потому что дело это касается миссис Хакстебл, моей нанимательницы, и сильно меня беспокоит. Я хочу знать, можно ли доверять ее новым знакомым, этому доктору Уилберфорсу и его сестре.

– Да, доктор Уилберфорс! – пробормотал Холмс. – Не могли бы вы немного рассказать о нем? К примеру, сколько ему лет и как он выглядит?

– Что ж…

Мисс Пилкингтон сделала глубокий вдох и стала рассказывать, да так складно, что, верно, не раз повторяла это про себя.

– Доктор Уилберфорс хорошо сложен, средних лет, лыс, не носит ни усов, ни бороды, лицо у него красноватое.

– Отличное описание! – заметил Холмс.

Меня позабавило, что этот комплимент вогнал мисс Пилкингтон в краску. Мой друг обладал завидным талантом легко успокаивать своих клиентов, особенно дам, если, конечно, хотел этого^[535].

– Заметили ли вы у него какие-либо особые приметы, например шрам или родимое пятно?

Тут он бросил на меня быстрый многозначительный взгляд, будто обращая на что-то мое внимание, но я не понял, на что он намекает. Мисс Пилкингтон отрицательно покачала головой.

– Я ничего такого не заметила, – ответила она.

Холмса это, казалось, разочаровало, но он продолжал как ни в чем не бывало:

– Хорошо. Давайте обратимся к другой стороне дела, а именно к личности доктора. Что именно возбудило ваши подозрения?

На этот раз мисс Пилкингтон заколебалась, прежде чем ответить, из чего я заключил, что она не придавала этому вопросу такого же значения, как внешности доктора, и, возможно, полагалась скорее на свою интуицию, чем на рациональные соображения.

Впрочем, помолчав, она внезапно выпалила:

– Это звучит глупо, мистер Холмс, но он слишком много улыбается.

– А! – мягко сказал Холмс, будто отлично понял, что она имела в виду. – «Можно улыбаться и злодеем быть»^[536].

Лицо мисс Пилкингтон просияло.

– Шекспир, не так ли, мистер Холмс?

– Да, если быть точным, это сказано Гамлетом о Клавдии – одном из самых коварных негодяев, созданных гением великого поэта.

– Не считая Яго, – подхватила она, а затем с еще большей уверенностью добавила: – Я чувствую, что неспроста они с сестрицей постарались втереться в доверие миссис Хакстебл.

– Неужели? Тогда расскажите мне о своей нанимательнице, миссис Хакстебл, – ответил Холмс и поудобней устроился на стуле, откинувшись на спинку. – Скажем, каких она лет? Из вашего письма я сделал вывод, что ей далеко за шестьдесят. Я прав?

– Да, верно.

– Итак, она вдова и очень больна?

– Ее покойный муж, Джордж У. Хакстебл, владел мастерской по изготовлению шеффилдской столовой посуды^[537]. Детей у них не было, близких родственников, насколько я знаю, тоже нет. Он умер около четырех лет назад, оставив вдове дом и внушительное состояние. После его смерти она дала в газеты объявление о найме компаньонки, которая должна была сопровождать ее в зарубежное путешествие. Поскольку я несколько лет жила за границей (обучала детей при различных посольствах и заморских делегациях) и желала сменить род занятий, то откликнулась на объявление, и миссис Хакстебл меня наняла. Мы отправились на континент, путешествовали большей частью по Средиземноморью, отдыхая на водах и морских курортах. У нее астма, знаете ли, и доктор посоветовал сухой теплый климат. Этим летом мы вернулись в Англию, чтобы миссис Хакстебл смогла уладить кое-какие вопросы со своим банком и продать дом в Шеффилде, который прежде сдавала внаем. Дела затянулись, и она решила не оставаться в душном Лондоне, а поехать в Брайтон, куда ее посредник и адвокат легко могут добраться из столицы поездом.

– А теперь расскажите о докторе Уилберфорсе и его сестре. Как они познакомились с миссис Хакстебл?

– Это еще одна причина, из-за которой я беспокоюсь. Когда мы приехали, они уже проживали в «Регале». В первое же утро мы познакомились с ними за завтраком, и они тут же – как бы это сказать? – налетели на нее, словно мухи на мед. Она одинока, и их внимание, особенно доктора Уилберфорса, очень ей льстит.

– А его сестра? Что вы можете сказать о ней?

– Судя по выговору, она, скорее всего, англичанка. Его акцент трудно определить, но он явно не британский.

– Южноамериканский? – предположил Холмс.

– Возможно, – неуверенно промолвила мисс Пилкингтон.

– Или австралийский?

– Это более вероятно, – согласилась она. – Но не поручусь. Я плохо знакома с особенностями австралийского выговора. Мисс Уилберфорс высокого роста. Характер у нее, я бы сказала, сильный, тем не менее она находится в тени своего брата – если они действительно брат и сестра.

– Вы в этом сомневаетесь? – отрывисто спросил Холмс.

– Внешне они совсем не похожи друг на друга, но ведь это ничего не доказывает, верно? Быть может, они единокровные или сводные. Но каковы бы ни были их родственные отношения, мисс Уилберфорс очень близка с доктором.

Открыв свой ридикюль, мисс Пилкингтон извлекла оттуда небольшую белую карточку и протянула ее Холмсу:

– Я нашла это в кармане у миссис Хакстебл вчера вечером, когда вешала в шкаф ее одежду. Она пока не заметила пропажу, а я, зная о вашем приезде, подумала, что это будет вам интересно.

Холмс внимательно изучил карточку и передал мне. На ней был печатный текст следующего содержания:

Клиника «Остролист», Рэндолф-роуд, Харрогейт, графство Йоркшир. Лечение минеральными водами ревматизма, а также сердечных заболеваний, болезней кровеносной и дыхательной систем, общей слабости. Водолечение, гипноз, гальванотерапия, траволечение под постоянным наблюдением квалифицированного врача и опытной медсестры.

– Весьма исчерпывающий список. Похоже, там лечат любые недуги, – криво усмехнулся Холмс, отдавая карточку мисс Пилкингтон. – Сдается мне, в медсестрах там подвизается не кто иной, как мисс Уилберфорс?

– Я тоже так подумала, – согласилась мисс Пилкингтон и с озабоченным видом добавила: – Вы возьметесь за это дело, мистер Холмс? Я все больше и больше тревожусь за миссис Хакстебл. Утром она говорила, что хочет заняться своей астмой. Боюсь, она обратится за помощью к Уилберфорсам. Мне бы хотелось побольше узнать о них, прежде чем она вверит себя их попечению.

– Я понимаю ваше беспокойство и намерен помочь вам. Кстати, не могли бы мы тайком взглянуть на доктора Уилберфорса и его сестру, если это возможно? И лучше не в вестибюле или ресторане отеля, где они смогут заметить, что за ними наблюдают, а в более людном месте.

– Думаю, я знаю такое место, мистер Холмс! – заявила мисс Пилкингтон. – Каждое утро перед завтраком, примерно в одиннадцать часов, доктор Уилберфорс отправляетсягулять по Дворцовому причалу, как правило в сопровождении сестры.

– Превосходно! – воскликнул Холмс. – Таким образом, один вопрос уже решен. Может быть, вы хотите спросить меня о чем-нибудь?

Мисс Пилкингтон смутилась.

– Относительно вашего гонорара, мистер Холмс… – начала она.

Холмс беспечно махнул рукой:

– Не тревожьтесь об этом, мисс Пилкингтон. Уверен, мы сумеем договориться. А теперь мы с доктором Уотсоном должны вернуться в Лондон. Там я немедленно телеграфирую управляющему «Регаля» и попрошу его зарезервировать на завтрашнее утро два номера. Хочу предупредить, чтобы вы не удивлялись: к нашей следующей встрече мы с доктором будем выглядеть по-другому и сменим имена. Видите ли, мы уже встречались с доктором Уилберфорсом и его сестрой при других обстоятельствах, и если они нас узнают – все пропало. Вы должны будете вести себя так, будто раньше никогда нас не видели.

Когда, рассчитавшись за чай и попрощавшись с мисс Пилкингтон, мы вышли на улицу, я спросил:

– Что дальше?

– Арестуем Уилберфорсов, разумеется, – резко ответил он. – Опознать в докторе Уилберфорсе Питерса Праведника не составит труда. Когда я спрашивал мисс Пилкингтон, нет ли у доктора каких-то отметин или шрамов, по вашей реакции, Уотсон, я увидел, что вы начисто позабыли одну существенную деталь: Питерсу прокусили ухо в пьяной драке, случившейся в Аделаиде в восемьдесят девятом^[538]. Правда, возможно, он попытался изменить внешность – отрастил бороду, например, или покрасил волосы. По крайней мере, теперь у него другая наживка…

– Наживка? – озадаченно переспросил я.

– Дорогой Уотсон, не будьте таким тугодумом. Я имел в виду, что раньше он заманивал своих жертв при помощи религии, за что и был прозван Праведником. Очевидно, нынче он использует другую приманку, не менее привлекательную для одиноких пожилых дам, которые любят поговорить о себе, в особенности о своем здоровье. Теперь он заделался доктором медицины, а не богословия. Впрочем, это неважно: как бы он себя ни называл, скрыть такую важную примету, как разорванное ухо, он, без сомнения, не в силах. И как только мы это установим, он и его сестра будут вынуждены оплатить свой долг правосудию. Пришло время наказать негодяев за покушение на убийство леди Фрэнсис Карфэкс.

Холмс замолчал и остановил проезжавший мимо кэб. Велев кэбмену отвезти нас на вокзал, он добавил:

– Простите, что приходится прерывать нашу прогулку, дружище, но, бог даст, мы вернемся сюда завтра, чтобы сполна насладиться морем, солнцем и пляжами этого очаровательного городка.

Как только мы вернулись к себе на Бейкер-стрит, Холмс сразу же вышел, чтобы телеграфировать в отель «Регаль» и забронировать два номера на следующую ночь. Не прошло и часа, как, получив подтверждение из отеля, он снова ушел, на этот раз – чтобы навестить в Скотленд-Ярде инспектора Лестрейда, а затем купить принадлежности для маскировки.

– Никакой вычурности, – решил он. – Мы ведь не хотим привлечь к себе ненужное внимание. Что-нибудь в легком курортном стиле, но не слишком вызывающее. Будем скромны.

Едва ли Холмсу свойственна скромность, иронически размышлял я, поднимаясь вслед за ним по лестнице, ведущей на чердак, в чулан, где он хранил разнообразный реквизит для своих многочисленных переодеваний^[539]. Впрочем, я должен был признать: причиной того, что он с поразительной легкостью умел перевоплощаться в других людей, была его врожденная склонность к актерству.

В данном случае Холмс предстал франтоватым горожанином, выбравшимся на несколько дней отдохнуть от скучного делового Лондона. Он нарядился во фланелевые брюки, полосатый пиджак (на мой вкус, несколько кричащий) и канотье, лихо заломленную на затылок, что придавало ему фатоватый и праздный вид. Облик довершали трость с серебряным набалдашником, темный парик en brosse^[540], накладные усики и очки в золотой оправе.

Поскольку я не умел принимать чужое обличье с той же непосредственностью, что Холмс, мне достался похожий, но гораздо менее броский костюм. Он состоял из светло-каштановых накладных усов и парика, темно-синего пиджака и пары серых фланелевых брюк. Неспешно шагая в этом наряде вдоль брайтонской набережной в направлении отеля, я чувствовал, что мы совершенно смешались с толпой отдыхающих.

По совету Холмса, который напомнил мне, что Питерс Праведник – опасный преступник, который ни перед чем не остановится, лишь бы избежать ареста, я положил в дорожную сумку свой армейский револьвер. Сам Холмс предпочитал охотничий хлыст с утяжеленной рукоятью^[541].

Мы увидели мисс Пилкингтон и ее нанимательницу миссис Хакстебл лишь вечером, за обедом в ресторане отеля. Они сидели за столом, возвышавшимся над залитой солнцем верандой и толпами отдыхающих, видневшимися дальше, на фоне искрящегося моря. Сидевшую рядом с ними парочку было легко узнать: это были Питерс Праведник и его отвратительная сообщница, скрывавшиеся теперь под вымышленными именами доктора и мисс Уилберфорс.

Они мало изменились с тех пор, как мы виделись в последний раз в их убогом жилище на Полтни-сквер. Разумеется, оба постарели, но их все еще можно было узнать, несмотря на то что Питерс за прошедшие годы раздался вширь, лицо его совсем одрябло, а его так называемая сестра, напротив, отощала: скулы у нее стали еще острее, а губы тоньше. Они были хорошо одеты и производили впечатление – по крайней мере, в мраморно-бархатных интерьерах отеля «Регаль» – благополучной и процветающей пары.

К сожалению, мы сидели слишком далеко от их стола и не имели возможности разглядеть такие подробности, как разорванное ухо доктора Уилберфорса.

Мисс Пилкингтон заметила нас, но, будучи женщиной умной, и виду не подала, лишь рассеянно скользнула взглядом по нашим фигурам, пока мы занимали места за свободным столом, а она в это время внимала даме, сидевшей слева от нее, – очевидно, то была миссис Хакстебл.

Миссис Хакстебл была дородная, модно одетая особа на вид без малого семидесяти лет. Она отличалась тем самодовольством, которое могут придать человеку только богатство и уверенность в том, что он всегда настоит на своем. У нее был упрямый рот и повелительный наклон головы. Я подумал, что эта женщина любит внимание и легко поддается лести. Багровый румянец на щеках свидетельствовал о том, что у нее повышенное давление, видимо усугублявшееся привычкой ни в чем себе не отказывать. Тучность способствовала и затрудненному дыханию. Будь я ее врачом, я бы посадил ее на строгую диету, напрочь исключавшую пирожные, кремы, сахар, а также алкоголь в любых видах. Я заметил, что она часто прикладывалась к бокалу с мадерой, стоявшему рядом с ее тарелкой, а услужливый сомелье постоянно подливал ей вина.

– Идеальный образчик заблудившегося цыпленка, который только и ждет, чтоб его ощипали, не так ли, Уотсон? – пробормотал Холмс, не отрывая глаз от меню.

Я не успел ответить, поскольку к нам подошел официант, чтобы принять заказ. К этой теме мы вернулись лишь позднее, после обеда, когда по предложению Холмса вышли немного пройтись по Дворцовому причалу. Именно там, как говорила мисс Пилкингтон, доктор Уилберфорс, он же Питерс Праведник, как я предпочитаю его называть, любил прогуляться перед завтраком.

Теперь, когда солнце село, стало прохладнее, и толпа отдыхающих слегка поредела, хотя на причале благодаря разноцветным флажкам, которыми были украшены киоски и торговые палатки, по-прежнему царила атмосфера праздника. В некоторых местах ограждение причала прерывалось: там были устроены спуски, с помощью которых пассажиры увеселительных пароходиков проходили к дебаркадерам, а купальщики и рыбаки добирались до воды. Когда мы проходили мимо, некоторые рыболовы уже доставали из воды свои удочки и садки, собираясь домой. Мы с Холмсом решили последовать их примеру и вернулись в отель.

Питерса Праведника, его сестры и мисс Пилкингтон нигде не было видно. Но когда Холмс пригласил меня подняться к нему, чтобы обсудить планы на завтра, прямо у входа в номер, на ковре, он обнаружил сложенный листок бумаги, который кто-то подсунул под дверь. Как оказалось, это была записка от мисс Пилкингтон. Холмс развернул листок и, просмотрев, передал мне.

Никакого адреса на листке не было. Внутри содержалось краткое деловое сообщение:

Полагаю, доктор Уилберфорс намеревается перейти к активным действиям. Сегодня за обедом миссис Хакстебл объявила, что через два дня, то есть в пятницу, ложится в его клинику на лечение.

В качестве выходного пособия она согласилась выплатить мне мой месячный заработок. Я решила, что мне следует как можно скорее уведомить вас о происходящем, так как у меня имеются серьезные основания беспокоиться о ее будущем благополучии.

Эдит Д. Пилкингтон

– Я разделяю ее беспокойство, – хмуро промолвил Холмс, вновь складывая записку пополам и убирая ее в свою записную книжку. – Итак, Уотсон, ставки повысились, мы должны немедленно вступить в игру. Рано утром я телеграфирую Лестрейду, объясню ему положение и попрошу приехать в Брайтон с ордером на арест обоих Уилберфорсов. В восемь часов семь минут с вокзала Виктория отходит скорый поезд, который прибывает сюда в девять сорок девять. Я назначу инспектору встречу у входа на Дворцовый причал через четверть часа. Все, что нам остается, – это верить, что мы не ошиблись.

Лестрейд опоздал. Мы с Холмсом, уже переодетые в свои маскировочные костюмы, ожидали его у кассы, разглядывая людей на причале. Среди них было множество рыбаков, вооруженных удочками, а некоторые и складными стульями, – они стремились занять места получше вдоль ограждения и на ступенях спусков, ведущих к дебаркадерам.

Мы с Холмсом тоже вооружились подобающим образом, но совсем для другого дела. Он захватил свой охотничий хлыст, а у меня в кармане пиджака лежал револьвер.

Не прошло и десяти минут, как к нам присоединился Лестрейд, тоже облачившийся во фланелевые брюки, пиджак и канотье. В этом воскресном наряде он выглядел столь непривычно, что я поначалу его не узнал. Только когда он подошел к Холмсу и пожал ему руку, я наконец понял, кто это.

– Все сделано, как вы предусмотрели, мистер Холмс, – вполголоса рассказывал он, пока мы покупали билеты и проходили на причал. – Местный участок согласился выделить нам дюжину полицейских в подмогу. Они здесь – некоторые смешались с толпой гуляющих, другие сидят на причале под видом рыбаков.

Он кивком указал на кучку рыбаков, стоявших у ограждения.

– Если понадобится, я подзову их, дав два свистка.

– Отлично, Лестрейд! – ответил Холмс. – А как насчет сестры Питерса?

– Ее тоже не обойдут вниманием, – заверил его Лестрейд. – К отелю будут направлены две надзирательницы из Брайтонского полицейского подразделения. Ровно в одиннадцать часов они ее арестуют.

– Итак, все, что нам надо, – это дождаться, пока сюда приплывет самая крупная рыба, – удовлетворенно заметил Холмс. – Вне всякого сомнения, она явится с приливом.

Действительно, начинался прилив, а Холмс, несмотря на грядущее столкновение с Питерсом Праведником, казалось, безмерно наслаждался моментом. Он бодро прогуливался по пирсу, вдыхал свежий соленый воздух и наблюдал за происходящим вокруг, не упуская ни малейшей детали, будь то разноцветные платья прохаживавшихся по причалу дам или же находившийся невдалеке пляж с полотняными кабинками для переодевания, купальными машинами^[542], осликами и козликами, катавшими детей на тележках, фургонами на конной тяге, расставленными вдоль побережья и ожидавшими туристов, желавших осмотреть достопримечательности вроде Чертова Рва^[543]. Хотя в наше время Брайтон превратился в настоящий курорт, по сетям, разложенным на гальке для просушки, и лоткам, на которых торговали рыбой последнего улова, было заметно, что прежде он был обыкновенной рыболовецкой гаванью.

На море, почти теряясь в ослепительных отблесках солнца на волнах, маячили суда всех размеров и форм – гребные шлюпки и ялики, яхты и прогулочные лодки. Вдали смутно угадывались очертания колесного парохода «Брайтон куин», медленно подвигавшегося к причалу, чтобы на одном из его дебаркадеров высадить своих пассажиров.

Я сам был так поглощен всей этой пестротой и мельтешением, что чуть было не пропустил момент, когда в толпе неожиданно возник Питерс Праведник. Заметил я его, лишь когда Холмс дернул меня за рукав.

Холмс двинулся за ним по пятам, мы с Лестрейдом последовали его примеру, а жертва, не подозревая о нашем присутствии, целеустремленно шагала по причалу, не замечая никого вокруг. Через несколько минут намерения Питерса прояснились. Толпа внезапно расступилась, давая дорогу инвалидной коляске. Очевидно, она направлялась к выходу и потому катила прямо на нас, так что мы без труда могли разглядеть, что в ней сидела пожилая дама, укутанная, несмотря на хорошую погоду, несколькими шалями и накрытая пледом. Коляску везла женщина средних лет, судя по строгому темно-синему пальто и чепцу – профессиональная сиделка и компаньонка.

Мы с Холмсом и Лестрейдом затесались в компанию рыбаков у ограждения и с любопытством наблюдали за тем, как Питерс Праведник взялся за дело.

Надо отдать должное этому человеку, действовал он очень тонко. Вряд ли можно было лучше разыграть ту изумленную радость, с которой он приветствовал старуху, якобы совершенно случайно столкнувшись с нею, и ту заботливость, с какой он приложился губами к ее ручке.

– Еще один заблудившийся цыпленок – так и просится в бульон, – прошептал мне на ухо Холмс.

Питерс же закончил свои льстивые излияния, с мнимой неохотой откланялся, еще раз поцеловал старухе руку и проводил ее взглядом, почти вытянувшись по стойке «смирно». Только когда она исчезла из виду, он развернулся и энергично направился к дальнему концу причала.

– Итак, начнем, господа? – спросил Холмс.

Мы с Лестрейдом кивнули и последовали за Питерсом Праведником, постепенно сокращая расстояние между нами, так что в конце концов почти настигли его. Он уже не мог не замечать нашего присутствия, а также присутствия тех мнимых рыбаков, которые, уяснив, что дело близится к развязке, побросали свои удочки и присоединились к нам.

Трудно сказать, Лестрейд ли наставлял своих людей в тонкостях задержания, сами ли они, словно охотничьи псы, нутром чуяли, что делать. Но мало-помалу Питерс оказался приперт к ограждению причала у деревянных ступеней, спускавшихся к маленькому дебаркадеру.

Тут только он понял, что очутился в ловушке. Это стало очевидным по выражению его лица, когда он оглянулся. Угодливая улыбка, все еще игравшая на его губах с тех пор, как он распрощался с пожилой дамой, тут же растаяла, уступив место испуганному взгляду. Все его лицо словно бы сжалось, а обвислая кожа многочисленных подбородков затряслась от ужаса.

Он мог бы спрыгнуть с причала или попытаться сбежать по ступеням вниз, но вода поднялась уже настолько, что спуск почти скрылся под ее поверхностью. Возможно, именно прилив, коварно и тихо подкравшийся к причалу, заставил Питерса на миг заколебаться.

Тут Лестрейд, совершенно безошибочно (что удивительно для человека, которого Холмс однажды пренебрежительно уличил в недостатке воображения^[544]) выбрав момент, решился действовать. Он дал два пронзительных торопливых свистка, и все вокруг пришло в движение. Несколько рыбаков бросились вперед, будто подстегнутые звуком свистка; один из них, высоченный молодой верзила, бросился на Питерса Праведника и, подставив ему подножку, повалил наземь. Такой изумительной сноровки я не видал со студенческих времен, когда играл за Блэкхитскую команду регбистов^[545]. В следующий миг молодой полисмен в штатском с помощью двух своих товарищей быстро скрутил Питерсу руки за спиной и защелкнул на его запястьях наручники. Под стихийные аплодисменты небольшой толпы зевак, которые до последней минуты не понимали, кто тут герои, а кто преступники, Питерса поставили на ноги и потащили к выходу.

Впереди этой процессии, высоко задрав голову и выпятив грудь, гордо шествовал Лестрейд. Даже Холмс находился под таким впечатлением от операции, что заявил:

– Отличная работа, инспектор!

А уж он-то был скуп на похвалу.

Мы шагали позади. Холмс на секунду остановился, поднял с причального настила какой-то небольшой предмет и положил его в карман. Он показал, что это такое, лишь в полицейском участке, где мы узнали, что задержан не только Питерс Праведник; особа, выдававшая себя за его сестру, также была арестована в отеле «Регаль». Парочку рассадили по камерам, находившимся в нижнем этаже, и предъявили обоим обвинение в похищении и покушении на убийство леди Фрэнсис Карфэкс.

Когда с формальностями было покончено, Лестрейд отвел нас в сторонку, чтобы поблагодарить Холмса за ту роль, что он сыграл в поимке преступников.

– Это самые отъявленные мерзавцы, что мне когда-либо попадались, мистер Холмс, – заявил инспектор. – Даже жаль, что мы не можем их повесить, чтобы окончательно с ними покончить. Но во всяком случае мы будем уверены, что вашими хлопотами, джентльмены, они надолго отправятся за решетку. Вы теперь в Лондон, полагаю?

– У меня осталось еще одно небольшое дело, – ответил Холмс, – и маленький подарок для вас, инспектор.

– Подарок? – землистое лицо Лестрейда просияло от радостного предвкушения.

– Так, пустячок, дорогой инспектор, но я подумал, он вас позабавит, – с улыбкой сказал Холмс, вытаскивая из кармана и протягивая на ладони тот предмет, что он подобрал на причале.

Лестрейд наклонился, чтобы разглядеть его, и резко отпрянул. На лице его отразились недоумение и отвращение.

– Что это, ради всего святого, мистер Холмс? Вроде как ухо!

– Да, вы не ошиблись. Ухо, – подтвердил Холмс. – Если точнее, это накладное ухо, под которым Питерс Праведник прятал свое собственное, прокушенное в пьяной драке в Австралии. Чтобы скрыть опасную примету, по которой его легко могли опознать, Питерс пользовался этой восковой накладкой.

Лестрейд нервно хохотнул: предмет, лежавший у Холмса на ладони, все еще вызывал у него брезгливую оторопь.

– Очень похоже на настоящее, – выдавил он наконец, не зная, что сказать.

– Сдается мне, это работа мастера, – ответил Холмс, – возможно, мсье Оскара Менье из Гренобля, того самого, который, если вы помните, изготовил мою восковую фигуру, выставленную в окне на Бейкер-стрит для того, чтобы заманить полковника Морана^[546]. А теперь простите нас, инспектор. Как я уже сказал, перед тем как вернуться в Лондон, нам с доктором Уотсоном надо завершить еще одно дело.

– Какое дело, Холмс? – спросил я, когда мы вышли из полицейского участка.

– Навестить мисс Пилкингтон и миссис Хакстебл, – кратко пояснил Холмс, останавливая кэб. – Хочу поведать им о случившемся и удостовериться, что с ними все в порядке.

Временами я осуждал Холмса за недостаток сердечности и участливости, но иногда, вот как теперь, он проявлял сострадательную сторону своей натуры, и тогда в целом мире не существовало человека более достойного, чем он.

Мы вернулись в отель, наскоро собрали свои вещи и отправились на поиски мисс Пилкингтон. Она в одиночестве сидела в дамском салоне. После расспросов обнаружилось, что миссис Хакстебл отдыхает, приходя в себя после потрясения, вызванного арестом мисс Уилберфорс и выяснением истинных намерений этой особы и ее так называемого брата.

– Какое счастье, что я вам написала, мистер Холмс, – сказала мисс Пилкингтон. – Боюсь даже представить, что могло произойти с миссис Хакстебл в той харрогейтской клинике.

– Вы правы, – серьезно ответил Холмс. – Но в данный момент меня скорее тревожит ваше будущее, мисс Пилкингтон. Вы останетесь у миссис Хакстебл?

– Не думаю, мистер Холмс. Я пришла к заключению, что дети и пожилые вдовы – не самая лучшая компания. Когда я служила гувернанткой в Париже, то подружилась с одной женщиной, которая содержит частную школу, где обучают английскому языку французских коммерсантов. Она предлагала мне место, но я тогда уже поступила к миссис Хакстебл и была вынуждена отказаться. Впрочем, ее предложение еще в силе, и я решила принять его. Утром я уже написала ей. Как только получу ответ – сразу же сообщу об этом миссис Хакстебл.

– Весьма мудрое решение, – заметил Холмс, поднимаясь и протягивая ей руку. – Желаю вам всего наилучшего.

В ответ она выразила свою признательность за то, что Холмс сумел предотвратить надвигавшуюся трагедию.

Оставалось выяснить последнее.

– А что же с миссис Хакстебл, Холмс? – спросил я, обеспокоенный тем, что эта дама осталась без присмотра.

– А, наш заблудившийся цыпленок! – улыбнулся в ответ Холмс. – Думаю, здесь мы ничем не сможем ей помочь, но надеюсь, что она усвоила этот урок и впредь не будет пускать в свой курятник лис, а вместо этого хорошенько запрет дверь.

Дело об одноглазом полковнике

В 1880 году после моего возвращения из Афганистана, где я служил военным врачом, меня комиссовали из армии, назначив пенсию по ранению, полученному в битве при Майванде^[547]. Не зная, что предпринять и куда ехать, я решил остаться в Лондоне, где уже жил когда-то^[548]. Примерно год спустя я подыскал себе жилье – квартиру на Бейкер-стрит, 221-б, которую снимал вместе с Шерлоком Холмсом. Впрочем, до того, как наши отношения из простого знакомства двух квартиросъемщиков переросли в настоящую дружбу, я чувствовал какую-то неприкаянность. Холмс часто отсутствовал, вечно занятый разнообразными делами, о которых я в то время понятия не имел, а я метался между поиском развлечений и попытками решить, чем мне заниматься дальше.

Как-то во время бесцельных блужданий по городу я набрел на клуб «Кандагар», располагавшийся на Саттон-роу, поблизости от Оксфорд-стрит. Это было скромное и даже довольно захудалое заведение, предназначавшееся специально для младших офицеров Индийской армии, таких как я^[549], мелких гражданских чиновников и неприметных путешественников, большей частью холостяков, которые коротали время в странствиях по экзотическим областям Британской империи.

В отличие от шикарных клубов Пэлл-Мэлл, например Клуба армии и флота или Клуба путешественников, обслуживавших верхние эшелоны этих столь разных сообществ, «Кандагар» собирал умеренные взносы и предлагал своим членам простую и непритязательную пищу – жаркое и рисовый пудинг, какие вам подадут в любом английском доме или школе. То же готовила и наша домовладелица миссис Хадсон. Впрочем, ценителям настоящей индийской кухни в «Кандагаре» подавали отличное карри, до того острое, что слезу вышибало.

Именно здесь я познакомился и подружился с Сэрстоном. Он тоже был отставной офицер, но в Афганистане занимался по преимуществу гражданским делом – служил помощником главного счетовода в Управлении общественных сооружений. За исключением нескольких поездок с инспекциями он все время находился в Калькутте, при центральной конторе управления. Мы, военные, пренебрежительно называли таких «тыловиками», хотя в отличие от большинства из нас Сэрстон знал хинди – это было обязательное требование Военно-гражданской экзаменационной комиссии. К тому же он полюбил страну, в которой оказался, и активно интересовался ее историей и культурой. Холостяк сорока одного года от роду, для немногих близких друзей он был приятным, общительным человеком, но, подозреваю, временами, как и я, ощущал себя довольно одиноким. Вскоре мы с ним обнаружили, что у нас много общих интересов, в частности бильярд, которым я увлекся еще в больнице Св. Варфоломея. Хотя на первом месте у меня всегда стояло регби, из-за ранения в ногу я больше не мог заниматься активными видами спорта, а бильярд требовал минимального физического напряжения. Поэтому я согласился на предложение Сэрстона стать его партнером. Между прочим, играл я весьма неплохо, поскольку много упражнялся – сначала в армии, потом в госпиталях Пешавара и Нетли, где лечился после ранения^[550]. С этого времени мы с Сэрстоном раз в две недели вместе завтракали в «Кандагаре», а затем играли в бильярд.

Во время одной из этих встреч Сэрстон представил меня новому члену клуба – полковнику Годфри Кэрразерсу.

В тот день я приехал в клуб немного раньше обычного и ожидал Сэрстона в баре. Он явился в сопровождении высокого осанистого мужчины лет пятидесяти, с рыжеватыми волосами, небольшими аккуратными усиками и повязкой на правом глазу. Судя по его выправке и по повязке, это был бывший военный, получивший ранение на службе.

Сэрстон познакомил нас, и Кэрразерс протянул мне свою твердую, мужественную ладонь. Я заметил, что он окинул меня внимательным, настороженным взглядом.

– Сэрстон говорил, вы служили в Афганистане, – сказал он. – Я тоже. Во всяком случае, мой полк был в составе корпуса, которым командовал генерал-майор Робертс, или Бобс, как его называли. Это он снимал осаду с Кандагара^[551].

– Вот как! – оживился я. – Я и мои армейские товарищи многим обязаны вам! Если бы не ваши войска, мы были бы разгромлены и разделили участь наших собратьев под Майвандом.

– Вы, разумеется, говорите о газиях^[552] с их не слишком приятной привычкой расчленять тела всех оставшихся на поле боя, живых и мертвых.

– Вот именно. Причем среди них были не только мужчины, но и женщины, отличавшиеся не меньшим усердием.

– Жуткое дело, – скривился Кэрразерс.

По его голосу и поведению я понял, что он предпочел бы не обсуждать это, и из уважения к нему не стал настаивать. Я и сам до сих пор с трудом нахожу слова, чтобы описать ужасы этой битвы, которые мне довелось наблюдать собственными глазами. Он тоже, должно быть, немало перенес во время того трехсотдвадцатимильного горного марш-броска из Кабула к лагерю Аюб-хана. Там Кэрразерс и его товарищи, обратив мятежников в бегство, сняли осаду с Кандагара.

Однако у меня осталось немало вопросов к нему. Когда он был ранен? Быть может, во время снятия осады? Ведь в сражении пострадало свыше ста девяноста наших людей. А вдруг его, как и меня, переправили в главный госпиталь в Пешаваре? Если да, то интересно было бы узнать, не помнит ли он лейтенанта Уилкса и капитана Гудфеллоу, с которыми я сдружился в госпитале. Или ту громадную бабищу – старшую медсестру, почему-то прозванную Душечкой? Да, умела она нагнать на пациентов страху. Уилкс даже сочинил про нее довольно пикантные куплеты на мотив песенки «Ты знаешь Джона Пила?..»

Однако я выкинул свои вопросы из головы, а вместо этого произнес:

– Позвольте угостить вас с Сэрстоном выпивкой. Что предпочитаете?

Заказывая у стойки бара спиртное, я оглянулся и, увидев, как Сэрстон с Кэрразерсом о чем-то шепчутся, будто старинные друзья, знакомые много лет, ощутил странное и неожиданное чувство. Даже теперь мне трудно его описать. Это была не совсем ревность, хотя, признаюсь, меня слегка задело, что новичок Кэрразерс, кажется, на короткой ноге с моим другом Сэрстоном. К этому примешивалась и профессиональная неприязнь, потому что Кэрразерс был участником героического марш-броска, освободившего наши войска, в то время как меня пуля сразила во время куда более прозаического занятия – ухода за ранеными^[553]. Стыдно сказать, но мучило меня и то, что он был полковником, а я – простым лейтенантом. Но к этой вполне понятной враждебности примешивалось какое-то смутное беспокойство, которого я объяснить не сумел, а потому приписал его ревности и постарался о нем забыть.

Возвратившись к своим спутникам, я приложил большие усилия, чтобы ничем не выдать эти недостойные мысли, и нацепил на лицо приветливую улыбку.

Слава богу, полковник не остался с нами завтракать, хотя Сэрстон явно надеялся на это. Кэрразерс торопливо извинился, якобы вспомнив, что у него назначена встреча со старым армейским другом, пожал нам руки и откланялся, к явной досаде Сэрстона. Я же был чрезвычайно рад, что мне не придется обмениваться с ним воспоминаниями об афганской кампании.

Впрочем, окончательно отделаться от полковника Кэрразерса мне не удалось: едва мы принялись за завтрак, его имя снова возникло в разговоре, будто призрак Банко на пиру^[554].

– Интересный человек, вы не находите? – заметил Сэрстон.

Я понял, кого он имеет в виду, но, тщетно пытаясь увести разговор в сторону, в притворном неведении спросил:

– О ком это вы?

– О ком? О Кэрразерсе, конечно!

Я не успел ничего ответить, так как Сэрстон с воодушевлением продолжал:

– Я подумал, он придется вам по нраву. Как только я с ним познакомился, то сразу сказал себе: «Дружище Уотсон будет рад свести знакомство с этим человеком». У вас ведь так много общего: Индийская армия, Афганистан, оба были ранены…

– Действительно, совпадений много, – согласился я. – Он играет на бильярде?

– Вряд ли. У него же нет глаза, – резковато заметил Сэрстон, давая понять, что я задал явно нелепый вопрос. Моя антипатия к бедняге от этого только усилилась.

Перекусив, мы отправились играть на бильярде, но к тому времени настроение у меня совсем испортилось. Я никак не мог сосредоточиться, и Сэрстону без труда удалось обыграть меня. Мое чувство собственного достоинства в очередной раз было задето, а неприязнь к Кэрразерсу возросла еще больше, хотя я внутренне корил себя за пристрастность.

Домой на Бейкер-стрит я вернулся не в лучшем расположении духа. Холмс, со свойственной ему проницательностью, не преминул заметить это, как только я вошел в комнату.

– Что привело вас в такое уныние? – спросил он.

– Ничего, – отрезал я.

– Неужели, приятель! Я уже достаточно долго живу с вами бок о бок, и научился улавливать ваши настроения, как свои собственные. Хотя женщины и заявляют о своей монополии на интуицию, мы, мужчины, иногда бываем не менее прозорливы, а в некоторые случаях – даже более. Это Сэрстон так повлиял на вас?

Я не собирался ничего ему рассказывать и все же против воли заговорил:

– Нет. Это новый член клуба по имени Кэрразерс. Полковник Годфри Кэрразерс.

– Ну и?.. – не отставал Холмс, вопросительно поднимая бровь.

– Что-то меня беспокоит, Холмс! – не выдержал я. – Не пойму, отчего я сразу ощутил неприязнь к этому человеку.

– Может, оттого, что он полковник? – мягко предположил Холмс.

– А я всего лишь лейтенант? Не думаю, Холмс. По крайней мере, надеюсь, что не поэтому. Все, что я могу предложить в качестве объяснения, – с ним что-то не так.

– Что-то не сходится?

– Да, и это меня тревожит. Я не знаю. Просто чувствую…

Я смолк, не зная, как выразить свои ощущения.

– Ага, снова интуиция! – воскликнул Холмс. – Однако за всеми этими интуитивными прозрениями может стоять вполне рациональное толкование. Во всяком случае, я так считаю. Итак, давайте препарируем ваши ощущения, как препарируют труп, выясняя причину заболевания. Может быть, что-то в его поведении показалось вам неестественным?

– Вовсе нет. Он выглядел и вел себя в точности как бывший офицер.

– Тогда манера выражаться?

– Она тоже была вполне обычной.

– Вы размышляли над тем, зачем ему понадобилось вступать в клуб?

Дело предстало в новом, неожиданном ракурсе, о котором я раньше не думал. Я замялся с ответом.

– Ну, думаю, он хотел вращаться в обществе бывших военных вроде меня…

– Он ведь полковник? В «Кандагаре» бывают офицеры в таких высоких чинах?

– Если хорошенько подумать – то нет. Там много капитанов, в лучшем случае майоров…

– Разве его решение вступить в ваш клуб не показалось вам отчасти странным? Не то чтобы я хотел бросить тень на «Кандагар», Уотсон. Уверен, там собираются достойные люди. И все же…

– Он, должно быть, офицер в отставке, и у него попросту не хватило средств на другой клуб. «Кандагар» – весьма респектабельное место, Холмс.

– Ну разумеется, дружище. Не сомневаюсь в этом. Просто мне подумалось, что вы тревожитесь потому… – Тут он оборвал себя, с улыбкой пожал плечами и воскликнул: – О, до чего ж все это глупо, Уотсон! Мы с вами толчем воду в ступе, обсуждая человека, которого вы видели лишь однажды, а я так и вовсе не знаю. Чтобы разгадать эту загадку, нужна информация. Вот что я предлагаю: когда вы в следующий раз встретитесь с полковником в клубе, постарайтесь разузнать о нем, особенно о его военной карьере, как можно больше. – Видя, что я сомневаюсь, он добавил: – Это один из главных принципов расследования в случае, если у вас зародились какие-либо подозрения. Вы должны спокойно и осторожно разведать все о его жизни и на основе этого делать выводы. Вы же знаете мои методы. Готовы сами применить их на практике? Я, разумеется, буду рядом и проконсультирую вас, если что-то внушит вам сомнения.

Зная, что Холмс расследует сразу несколько важных дел, в том числе дело Барнаби-Росса и дело об исчезновении личного секретаря лорда Пенроуза, я тут же согласился, устыдившись своих глупых тревог и будучи весьма признателен ему за то, что он пообещал мне помочь. Мы условились, что во время следующей встречи с Сэрстоном в «Кандагаре» я побеседую с Кэрразерсом на темы, предложенные моим другом, а потом поведаю Холмсу обо всем, что узнаю.

Однако в намеченный день мне не удалось увидеться с полковником. Сэрстон был в клубе, а вот Кэрразерс отсутствовал. Я спросил у Сэрстона, где же полковник, но тот ответил, что не знает.

– Мы с ним не виделись с того самого дня, – пояснил он.

– Как жаль! – ответил я, и в моих словах было гораздо больше искренности, чем мог вообразить себе Сэрстон. – Я так хотел снова с ним встретиться.

– Разве? Мне почудилось, будто он вам не слишком пришелся по сердцу.

Я поспешил загладить свою оплошность, подумав, что Сэрстон довольно проницателен и что мне следует быть осторожнее. Предложенная Холмсом тактика оказалась сложнее, чем я мог себе представить, и я в который раз восхитился мастерством своего друга.

Правда, вскоре я вновь обрел пошатнувшуюся было уверенность в себе – следующее замечание Сэрстона показало, что все не так уж плохо.

– Я не уверен, что он опять явится в клуб. Возможно, тот человек знает, – предположил мой приятель, жестом подзывая к нашему столу проходившего мимо официанта и интересуясь у него, намерен ли Кэрразерс бывать в «Кандагаре». Слуга с готовностью ответил:

– Разумеется, сэр. Я слыхал от управляющего, что полковник теперь будет завтракать в клубе не по средам, а по пятницам, в одиннадцать часов. Что-нибудь еще, сэр?

Сэрстон вопросительно взглянул на меня, я отрицательно покачал головой, и он, поблагодарив официанта, отпустил его.

– До чего жаль, что он изменил планы, – заметил Сэрстон, когда официант отошел.

– В самом деле, – разочарованно согласился я. Я-то надеялся повидаться с полковником в следующий раз, порасспрашивать его и таким образом побольше узнать не только об этом человеке, но и о собственных неясных подозрениях. Кроме того, мне казалось, что я подведу Холмса, если не осуществлю задуманное.

Сэрстон, понятия не имевший обо всех моих тайных соображениях, продолжал начатый прежде разговор:

– Да, он очень интересный человек. В позапрошлую среду, перед тем как вы пришли, он долго рассказывал о своих армейских приключениях.

Меня внезапно осенило: а ведь Сэрстон может послужить источником сведений о Кэрразерсе. В таком случае еще не все потеряно!

– И о чем же именно он рассказывал? – спросил я, стараясь не выдать своего жгучего интереса. – Упоминал об Афганистане?

– Да, не раз. Он явно увлечен этой страной и ее культурой, в особенности ее воинами, которыми он искренне восхищается, несмотря на то что временами они ведут себя недостойно.

Я важно кивнул, пытаясь не показать своего недовольства тем, как неудачно Сэрстон подбирает выражения. Омерзительный варварский обычай рубить на куски тела оставшихся на поле битвы вражеских солдат, да еще и при участии женщин, казался мне не просто «недостойным», а прямо-таки варварским. Когда меня ранило при Майванде, жизнь мне спасло лишь проворство моего ординарца Мюррея, успевшего взвалить меня на спину вьючной лошади и благополучно доставить в Кандагар. «Тыловик» Сэрстон, во время сражения преспокойно сидевший в Калькутте, мог и не представлять истинной картины произошедшего, но неведению Кэрразерса я оправдания не находил.

– Да, они отчаянные храбрецы, почти фанатики, – ответил я. – А он упоминал об осаде Кандагара?

– Несколько раз. Наверное, это было тяжелое испытание. Вам ведь тоже довелось его пережить. Тридцать дней без пищи и почти без воды! Через что вам пришлось пройти! Вы, должно быть, были просто счастливы, когда наши войска, и в их числе Кэрразерс, пришли вам на выручку.

– Не то слово! Правда, я все еще оправлялся от раны и временами впадал в забытье, не зная, что происходит вокруг. А Кэрразерс случайно не говорил, когда он был ранен?

– Вроде бы нет. Это важно?

– Вовсе нет, Сэрстон, вовсе нет, – беззаботно ответил я, про себя радуясь тому, что Сэрстон бездумно выболтал сведения, которые были нужны мне, чтобы доказать свою правоту. Подозрения подтвердились: с Кэрразерсом определенно что-то было не так! Я так радовался, что чуть позже в пух и прах разбил Сэрстона на бильярде.

Должно быть, мне не удалось полностью скрыть свой восторг, ибо первое, что спросил у меня Холмс, когда я вернулся на Бейкер-стрит, было:

– По вашему лицу видно, что вы одержали какую-то победу. Думаю, обыграли Сэрстона на бильярде.

– И не только, Холмс. Теперь сомнений нет: Кэрразерс обманщик!

– Неужели? Хорошая новость! Подвигайте кресло к огню, дружище, и рассказывайте, как вы пришли к этому выводу. Значит, сегодня он чем-нибудь выдал себя в «Кандагаре»?

– Нет, его там не было. У меня такое чувство, что он намеренно постарался избежать новой встречи со мной. Выдал его Сэрстон. Они разговорились в клубе две недели назад, как раз перед моим приходом. Кэрразерс подробно рассказывал о своем пребывании в Афганистане, в частности об осаде Кандагара.

– Продолжайте, – нетерпеливо сказал Холмс, поскольку я на минуту остановился, чтобы перевести дыхание и собраться с мыслями.

– Так вот, Холмс, в этой беседе Кэрразерс обмолвился о том, что осажденные солдаты вынуждены были целых тридцать дней обходиться без пресной воды.

– И что же? – спросил Холмс, удивленно подняв брови. – В чем суть, Уотсон?

Я поспешил объяснить:

– Суть в том, что осада длилась двадцать четыре дня, а не тридцать, и воды у нас было вдоволь. В крепости много колодцев, которые способны обеспечить водой весь гарнизон. Если бы он там был, то не мог этого не знать. Хотите мое мнение? Я думаю, он воспользовался сведениями, полученными у тех, кто побывал в осаде, а они слегка сгустили краски.

– Может, это он сгустил краски?

– Возможно, – вынужденно согласился я, – и все же вряд ли. Офицер его ранга не опустился бы до вранья. Как правило, ради красного словца преувеличивают именно рядовые. Этим, наверное, объясняется тот факт, что Кэрразерс теперь бывает в клубе по другим дням. Полагаю, он хотел уклониться от встреч со мной из боязни, как бы я чего не заподозрил. Откровенно говоря, Холмс, я не верю, что он бывал в Кандагаре, да и вообще в Афганистане.

Холмс встал и пару раз прошелся туда-сюда, потирая подбородок. Я знал, что он размышляет, и не стал ему мешать. Через несколько минут он, видимо, принял какое-то решение, потому что снова уселся в свое кресло у камина. Глаза его сверкали.

– Так вы говорите, Кэрразерс теперь посещает клуб по пятницам?

– Да. Так сказал Сэрстону официант. Кажется, он приходит к одиннадцати.

– Тогда я, пожалуй, прогуляюсь в окрестностях «Кандагара» примерно в то же время.

– Можно мне пойти с вами? – умоляюще попросил я, мечтая своими глазами увидеть, как Кэрразерса разоблачат.

– Нет, не в этот раз. Пока слишком рано. Кроме того, если он вас заметит, то может улизнуть и этим все испортит. Для начала я пойду на разведку один. Но позднее мне может понадобиться ваша помощь.

– Наверное, вам потребуется более подробное описание его внешности? – спросил я, страстно желая хоть чем-нибудь помочь расследованию.

Холмс рассмеялся.

– Навряд ли. Его легко узнать по повязке на глазу! – ответил он, к немалому моему смущению.

В пятницу Холмс пораньше вышел из дому, чтобы прибыть в «Кандагар» незадолго до одиннадцати часов. Зная, что мой друг не появится до обеда, а возможно и дольше, если решит проследить за Кэрразерсом, я приготовился к томительному ожиданию (надо признаться, терпение не входит в число моих добродетелей).

Я попытался скоротать время за чтением «Дейли газетт», но через час сдался, отложил газету и решил пройтись до ближайшей станции метрополитена, находившейся на Бейкер-стрит^[555]. Однако на улице сеял противный мелкий дождик, и я вернулся домой, поближе к жаркому очагу. Холмса все еще не было.

Было почти четыре часа пополудни и уже темнело, когда он наконец явился после своей вылазки – явно удачной, поскольку я услыхал громкий стук входной двери и его быстрые торжествующие шаги на лестнице.

– Вы были правы, Уотсон! – объявил он, врываясь в гостиную. – Кэрразерс, безусловно, обманщик, как вы весьма точно заметили. Поздравляю, дружище!

Эта похвала дорогого стоила: обычно Холмс не расточал комплименты впустую. Я почувствовал, как мои щеки зарделись от удовольствия.

– Что вам удалось выяснить? – нетерпеливо поинтересовался я.

– Погодите вы, Уотсон! Дайте же мне рассказать с самого начала. Кому,как не вам, знать, что повествование должно идти своим чередом. Итак, начнем по порядку. Я добрых десять минут прогуливался по Орчард-стрит, прежде чем Кэрразерс вышел из «Кандагара». Отсюда он направился на Оксфорд-стрит, остановил бейсуотерский омнибус, из которого вышел в Холборне^[556]. Отсюда он пешком направился по Грейс-Инн-роуд, в районе Клеркенуэлла нырнул в лабиринт маленьких улочек, наконец оказался у дома номер четырнадцать по Пикардз-клоуз и зашел внутрь.

– Что это за место? – спросил я. По выразительным интонациям Холмса было понятно, что этот район едва ли подходит для армейского полковника.

– Жалкие трущобы, – ответил он. – Ну, знаете, никакой зелени перед домами, на окнах нестираные занавески… Остальное пусть дорисует ваше воображение, Уотсон. В любом случае, когда Кэрразерс зашел внутрь, передо мной встала дилемма. С одной стороны, я понятия не имел, сколько он пробудет в том доме. С другой, не мог же я постучать в дверь и вызвать его на разговор. Это вмиг нарушило бы все наши планы.

– И что вы сделали, Холмс? – спросил я, ощущая такое напряжение, будто сам побывал там.

– К счастью, мы, англичане, вовсе не нация лавочников, как полагал Наполеон. Мы нация выпивох. Там на углу оказалась небольшая уютная таверна с малоподходящим (если взглянуть на окружающие ее закоптелые стены и грязные мостовые) названием «Деревенский паренек» и соответствующей вывеской, изображавшей кудрявого розовощекого мальчугана в белоснежной рубашонке и с таким же белоснежным ягненком на плече. Я зашел, заказал полпинты эля (самый уместный напиток, учитывая обстоятельства) и устроился за столиком у окна, откуда просматривалась вся Пикардз-клоуз, а главное – входная дверь дома номер четырнадцать. Надо добавить, что на мне, соответственно случаю, была короткая куртка, крапчатые брюки и котелок. И все-таки другие посетители обратили на меня внимание. Позже, поразмыслив над этим, я пришел к выводу, что виной тому были слишком чистые ботинки. В некоторых районах Лондона, таких как Клеркенуэлл, следует быть очень осторожным. Их обитатели ведут замкнутую жизнь, словно в каком-нибудь племени, и к чужакам относятся враждебно. Итак, они пристально оглядели меня и демонстративно повернулись ко мне спинами, чтобы выказать свое презрение. Вероятно, по моему котелку они заключили, что я сборщик долгов, а может, и шпик – полицейский осведомитель.

Я прождал не меньше получаса, прежде чем Кэрразерс наконец вышел из дома. На нем было поношенное пальто, в руке он держал несколько писем. В его внешнем виде произошла еще одна значительная метаморфоза: на глазу больше не было повязки. Она оказалась бутафорской, вроде тех, что надевают актеры на представлении. Он ведь тоже в своем роде актер: ему необходимо добиться сочувствия окружающих. Костыль и деревянная нога – первейшие помощники нищего и мошенника. Напомните мне как-нибудь, чтобы я рассказал вам о трехрукой вдове.

– О трехрукой вдове?.. – начал было я, но Холмс, не обратив на мою реплику ни малейшего внимания, продолжил свой рассказ:

– Однако вернемся к Кэрразерсу. С ним произошла разительная перемена. За самое короткое время из офицера, потерявшего глаз (предположительно в сражении), он превратился в обносившегося бедняка, хотя по-прежнему шагал твердой, уверенной походкой бывшего солдата, из чего я заключил, что какое-то время он действительно служил в армии.

– Поразительно, Холмс! – заявил я. – Как вы думаете, зачем Кэрразерсу понадобилась вся эта возня с переодеваниями?

– Думаю, ответ можно найти в тех письмах, которые он опустил в ближайший почтовый ящик. – Заметив мое недоумение, он со снисходительным видом учителя, разбирающего с туповатым учеником сложное уравнение, добавил: – Он побирушка, Уотсон. Тот, кто надоедает порядочным людям, рассылая им жалостливые письма и выклянчивая у них деньги, или, если вы предпочитаете более определенные выражения, профессиональный попрошайка. Возможно, у него в запасе есть и другие способы выманивания денег у простаков. Мошеннические розыгрыши, например.

– Розыгрыши?

– Это когда совершенно посторонний человек убеждает вас, что вы давние знакомые, и на основании «старинной дружбы» одалживает у вас деньги. Вот как это обычно происходит. Мошенник притворяется, что признал в своей жертве (иногда случайном прохожем на улице) старого знакомого. Он предлагает отметить встречу в ближайшей таверне или пивной. А когда приносят счет, то, пошарив по карманам, «обнаруживает», что потерял бумажник. Жертва, разумеется, не только предлагает заплатить за выпивку, но и дает «другу» немного денег взаймы, чтобы тот мог нанять кэб до дома. Они обмениваются адресами – мошенник ведь должен вернуть долг. Жертва, конечно, останется на бобах, а жулик с помощью этого трюка сможет поживиться и в дальнейшем. – Видя, что я озадачен, Холмс поспешил объяснить: – Дело в том, дорогой друг, что мошенник может продать адрес жертвы попрошайке – сочинителю жалостливых писем, который примется в свою очередь тянуть деньги из доверчивого обывателя.

– Ах, Холмс! Какая гадость! И мы ничего не сумеем сделать? Мне страшно подумать о том, что этот прохвост будет обирать членов клуба!

– Что ж, вероятно, мне следует поставить в известность Лестрейда. Возможно, полиция уже в курсе дела. Или вот что, навещу-ка я лучше своего старого знакомого Сэмми Нокса. Он фармазонщик, Уотсон, знаете, что это за птица? Тот, кто сбывает поддельные деньги. Специализация Нокса – банкноты. Он покупал их у братьев Джексонов, искусных фальшивомонетчиков. Братья владели небольшой, но вполне респектабельной типографией в Нью-Кроссе, где печатали визитные карточки, приглашения и всякое такое. Сэмми вовсю играл на скачках, а заодно сбывал поддельные купюры – не только на самом ипподроме, но и в близлежащих питейных заведениях. Если у кого и спрашивать о таких штуках, то только у Сэмми.

– А он все еще… Как вы сказали?.. Фармазонщик? – спросил я, пораженный тем, сколь глубоко мой друг успел изучить зловещий преступный мир.

– Формально – уже нет, – ответил Холмс. – Он пару раз попадал в руки полиции и успел посидеть в кутузке, но когда мы виделись с ним последний раз, он был твердо убежден, что не вернется к прежнему ремеслу, хотя я в этом сомневаюсь. Горбатого могила исправит, знаете ли.

– Может, предупредить Сэрстона и других членов клуба насчет Кэрразерса? Ведь это прожженный плут.

– Боже, не вздумайте! Он сразу затаится. Дайте-ка мне сначала разузнать, где нынче обитает Сэмми Нокс, и попросить у него помощи, прежде чем сообщать обо всем Сэрстону, членам клуба и Лестрейду в придачу. Теперь, когда этот человек у нас на прицеле, было бы жаль его упустить. Как гласит пословица, поспешишь – людей насмешишь.

Не знаю, каким образом моему другу удалось найти Нокса, но уже через четыре дня его поиски явно увенчались успехом, ибо во вторник после обеда Холмс пригласил меня вместе с ним наведаться в паб «Корявое полено», что на Касл-стрит. Там у него была назначена встреча с Сэмми Ноксом.

Это было непритязательное заведение, разделенное деревянными перегородками на отсеки вроде железнодорожных купе. Холмс занял один из них, неподалеку от входа; я понял, что он пришел сюда не впервые и часто назначает здесь встречи, подобные этой. Нам не пришлось долго ждать: вскоре дверь распахнулась и вошел какой-то мужчина. Я сразу понял, что это и есть Нокс, так как Холмс тут же встал, чтобы поприветствовать его.

Он оказался совсем не таким, каким я представлял его по рассказу Холмса. Это был маленький хилый человечек. Издали он казался совсем мальчишкой с юношеским румянцем во всю щеку, в лихо заломленном на затылок котелке и клетчатом костюме кричащей расцветки. Цветок в петлице и желтый жилет, дополнявшие образ, свидетельствовали о том, что перед нами «рисковый» джентльмен, каких пруд пруди на любом ипподроме^[557]. Лишь когда Нокс приблизился к нам, я понял, что на самом деле он очень немолод: лицо его было покрыто сетью мелких морщин, отчего казалось потрескавшимся, будто старинная картина, а видимость юношеского румянца на щеках создавали лопнувшие сосуды.

Он, очевидно, был рад Холмсу, так как тепло пожал ему руку, а меня приветствовал с обезоруживающей учтивостью.

– Как дела, мистер Холмс? – спросил он. – А ваши, сэр? – добавил он с легким поклоном в мою сторону.

Но Холмс явно желал побыстрее покончить с любезностями и без лишних слов приступил к делу:

– Итак, Сэмми, я неспроста пригласил вас сюда. Вам хорошо знаком преступный мир. Вы когда-нибудь встречали человека, который называет себя Кэрразерсом и утверждает, будто он бывший офицер, а именно полковник, ни больше ни меньше?

– Возможно, – осторожно произнес Сэмми. – Как он выглядит?

Холмс посмотрел на меня, ожидая, что я отвечу за него, и я напряг память, чтобы как можно точнее припомнить и описать его внешность.

– Высокий, держится очень прямо; военная выправка. Речь правильная. Волосы рыжеватые. Уверяет, что служил в Афганистане.

Я пристально посмотрел на Сэмми Нокса, пытаясь разглядеть в его лице малейшие признаки того, что он понял, о ком речь. Но он бесстрастно выслушал меня, затем невозмутимо произнес: «Барти Чизмен» – и вновь замолчал.

То, что случилось после, произошло так быстро, что, когда я опомнился, все уже кончилось. Холмс поднял правую руку, крепко сжатую в кулак, но с выставленным указательным пальцем, и несильно постучал им по столу.

– Рассказывай, – ласково произнес он, – и будь так любезен, Сэмми, говори нормальным языком. Мой друг плохо понимает уголовный жаргон.

Сэмми бросил на меня лукавый взгляд, но все же послушался Холмса.

– Хорошо! – сказал он. – Буду говорить как полагается, мистер Холмс. Во-первых, что касаемо Барти Чизмена. В армии он служил: вроде как в ординарцах ходил, вот и нахватался хороших манер да разных красивых словечек. Фармазонит он – то бишь сбывает поддельные деньги. Предпочитает работать один и только в лучших домах. С голытьбой знаться не желает. Любит всякие богатые отели да клубы. Выкладывает за еду и питье пятерку… простите, мистер Холмс, пятифунтовую купюру – тут двойной навар: не только деньги сплавит, но и пообедает. Не то, так пойдет в табачную лавку и купит самолучшие сигары. А положит взгляд на добычу покрупнее – золотые часы там или шикарное колечко для своей зазнобы, – тогда платит чеком. Говорит: бумажник, мол, в отеле забыл, или еще какую ерунду выдумает. Ну, лавочник, чтоб покупателя не упустить, фальшивку-то и примет. Это тоже у Чизи особинка – сбывать чеки и векселя, и поддельные, и ворованные.

– Неужели? – спросил Холмс, и по тому, как он напрягся, я понял, что эти сведения чем-то его привлекли. Он мельком посмотрел на меня, но я не разгадал значения его взгляда. Когда он задал следующий вопрос, я поначалу был несколько ошарашен очевидной рассеянностью своего друга. Казалось, он спрашивал наобум, чего за ним обычно не водилось. Однако я успел неплохо узнать Холмса и его манеру прикидываться безразличным, если он чем-то очень заинтересовался. Сэмми же, незнакомый с этой чертой Холмса, отвечал на его вопросы со снисходительным самодовольством человека, который уверен, что знает все ответы.

– А как эти чековые книжки попадают к Чизмену? – полюбопытствовал Холмс. – Он, верно, шарит по чужим карманам, а?

Сэмми широко улыбнулся простодушию собеседника:

– Не-а, папаша! Чизи не карманник. Не обучен. Он может вытащить бумажник из бесхозного пальто, что висит на вешалке или перекинуто через спинку стула, но это самое большее, на что он способен.

– А, понял! – заявил Холмс, словно его только сейчас осенило. – Значит, он заполняет украденный чек и предъявляет его в банке жертвы?

На лице Сэмми снова расползлась насмешливая улыбка.

– Ежели б он так делал, недолго ему оставаться уркой.

– Так что же он делает?

– Он вырывает несколько последних листков из чековой книжки, так что ее владелец до последнего ничего не подозревает, и предъявляет их в другом банке, не том, что указан на чеке. Или попросту продает. Ворованными чеками промышляет куча народу. Что ж, мистер Холмс, это все или вам еще что-нибудь хочется знать? Меня дома дожидается одна хорошенькая девчонка. Такая красотка!

Холмс заверил его, что это все. Сэмми Нокс встал, пожал нам руки, а затем с ловкостью, достойной опытного фокусника, подхватил какую-то смятую бумажку, лежавшую на столе, и опустил ее в карман. Потом не без некоторого изящества приподнял свой котелок и вышел из пивной.

– Что это была за бумажка? – спросил я, когда дверь за ним закрылась.

Холмс рассмеялся.

– Не знаю, как называет эту бумажку Сэмми, – ответил он, – но мы с вами назвали бы ее купюрой, Уотсон. Он честно заработал фунт. Благодаря Сэмми я теперь знаю, как нам застукать полковника Кэрразерса, то есть Чизмена, и надолго упечь его в кутузку. Ну все, хватит на сегодня жаргонных словечек, несмотря на всю их притягательность.

– Как же вы планируете его арестовать? – спросил я, сгорая от любопытства.

– В «Кандагар» допускаются гости, не так ли? – небрежно поинтересовался Холмс.

– Да, – подтвердил я.

– А запасной выход там есть?

– Понятия не имею, – ответил я, поставленный в тупик его вопросами.

– Это надо выяснить, прежде чем мы предпримем дальнейшие действия. Кроме того, нужно поговорить с управляющим и предупредить Лестрейда, поскольку мне понадобится их помощь, а также участие двух констеблей. Сейчас я отправлюсь к Лестрейду, а после, пожалуй, начнем.

На обратном пути мы с Холмсом расстались: я вернулся на Бейкер-стрит, а он, видимо, отправился в Скотленд-Ярд, чтобы повидаться с Лестрейдом и рассказать ему о плане поимки Кэрразерса-Чизмена. Этого события (а именно ареста) я ожидал с нетерпением, так как чувствовал, что этот человек не только обвел вокруг пальца Сэрстона и членов клуба «Кандагар», но и в какой-то мере замарал репутацию британской Индийской армии и моих храбрых сослуживцев, которые как один – от высших чинов до самого последнего рядового – отстаивали, иногда ценой собственной жизни, честь нашей страны, и беркширцев в частности.

Должно быть, с Лестрейдом удалось договориться без труда, ибо Холмс вернулся еще до обеда и выглядел весьма довольным.

– Лестрейд прямо-таки мечтает упечь Кэрразерса за решетку, – объявил он, усаживаясь в свое кресло и раскуривая трубку. – Полковник у него как бельмо на глазу еще с прошлого лета, когда расследовалось дело Фицгиббонов.

– А, скандал с Фицгиббонами! – воскликнул я. – Значит, Кэрразерс и там наследил?

– Видимо, да. Во всяком случае, Лестрейд в этом уверен, хотя у него недостаточно доказательств, чтобы довести это дело до суда.

– Господи! – изумленно пробормотал я, не в силах выдавить что-либо еще.

– Да уж! – криво усмехнулся Холмс.

В свое время эту историю долго мусолили газеты, охочие до сенсаций. Хотя имена главных действующих лиц пресса, во избежание обвинений в клевете, не упоминала, каждому, кто хотя бы краем уха слыхал о том, что делается в аристократических кругах, было ясно, что «прекрасная дочь выдающегося члена палаты лордов» – это не кто иная, как леди Ванесса Фицгиббон, дочь лорда Уэлсли Фицгиббона. Ее тайная помолвка с блестящим гвардейским офицером Монтегю Орм-Уистоном, на которую вот уже три месяца намекали светские хроникеры «Дейли эко» и «Морнинг стар», внезапно расстроилась, а леди Ванесса и ее мать отправились с продолжительным визитом на Сейшельские острова.

– Итак, – продолжал Холмс, – Лестрейд полагает, что арест полковника принесет ему заслуженные лавры. – И вдруг без какой-либо связи с предыдущим добавил: – У вас есть чековая книжка, Уотсон?

– В данный момент нет. Если помните, Холмс, три дня назад вы изъяли ее у меня и заперли в своем письменном столе.

– Ну конечно! Я совершенно забыл об этом. Но если вы согласитесь с моим планом, я немедленно верну ее вам.

– Что за план? – спросил я, недоумевая, какая роль в нем может быть отведена моей чековой книжке.

– Мы придем в «Кандагар»…

– Мы? – перебил я Холмса. – Вы имеете в виду – я тоже там буду?

– Мы с Лестрейдом будем вашими гостями. Позавтракаем, затем сыграем на бильярде.

– Когда?

– В пятницу.

– Но ведь там будет и Кэрразерс! Если вы помните, он теперь завтракает в клубе по пятницам, а не по средам – думаю, намеренно переменил день, чтобы не встречаться со мной.

– Значит, вас обоих ждет радостная встреча, – заметил Холмс с веселостью, которой я отнюдь не разделял.

– Я не думаю… – запротестовал было я.

– И не надо, приятель. Думать предоставьте мне, ибо у меня это получается лучше. А теперь, – добавил он, направляясь к двери, – я должен снова заскочить к Лестрейду, чтобы окончательно все согласовать. Если бы я играл в крикет, я бы сравнил Лестрейда с участником, который стоит позади калитки и ловит мяч, вас – с защитником калитки, а себя – с игроком, который выполняет удар, именуемый, кажется, гугли^[558].

– А Кэрразерса? – спросил я.

– О, он отбивающий, которого придется вывести из игры! – заявил Холмс и, от души расхохотавшись, побежал вниз по ступенькам.

* * *

В следующую пятницу мы с Холмсом отправились в «Кандагар», чтобы провести «небольшой крикетный матч», как он упорно продолжал именовать свой план. Холмс находился в чрезвычайно возбужденном состоянии и явно получал удовольствие от мысли о приближающемся приключении и его последствиях, которые, если все пойдет хорошо, будут означать разоблачение полковника Кэрразерса.

Перед тем как войти в клуб, Холмс настоял на том, чтобы осмотреть запасной выход и удостовериться, что Лестрейд обеспечил контроль над ним. Не то чтобы он считал, будто на инспектора нельзя положиться, просто, как любой генерал перед сражением, хотел убедиться, что все устроено согласно плану. Это педантичное внимание к мелочам распространялось даже на внешний вид Холмса: он приклеил маленькие черные усики, чтобы Кэрразерс, который мог видеть портрет моего друга в газетах, не узнал его.

Выяснилось, что Лестрейд, по мнению Холмса страдавший недостатком воображения, в других отношениях вполне ловкий малый. Он поставил у запасного выхода уличного продавца яблок с тачкой. Еще два полисмена в штатском прогуливались поблизости, беззаботно болтая и стараясь не вызывать подозрений.

Взглянув на них, Холмс одобрительно кивнул, и мы, обогнув угол здания, вновь подошли к парадному крыльцу, на ступенях которого нас уже поджидал одетый в гражданское платье Лестрейд.

После того как я зарегистрировал своих гостей, мы прошли в столовую, где нас усадили за стол, находившийся в глубине помещения, но прямо напротив выхода. Управляющий специально оставил его для нас, следуя указаниям Холмса. Затем нам подали завтрак, и мы принялись за еду. Согласно плану, я сел спиной к двери, так чтобы Кэрразерс не сразу меня заметил и не почуял засаду. Он явился, когда мы почти покончили с первым блюдом и ждали, пока принесут пудинг. Холмс дал мне знать о его приходе, дотронувшись тихонько под столом до моей ноги.

Надо признаться, мне очень хотелось обернуться и взглянуть на мнимого полковника, не столько из любопытства, сколько из желания удостовериться, что описание его внешности, которое я давал Холмсу, оказалось верным. Однако я сдержался и сосредоточился на еде и разговоре, который завязался за нашим столом, изо всех сил стараясь вести себя естественно. Это была непростая задача, поскольку я дрожал от волнения и желания поскорее увидеть, как гнусного мошенника арестуют и выпроводят из клуба в наручниках.

Все же, когда мы выходили из столовой, я позволил чувствам одержать верх над благоразумием и отважился искоса взглянуть в его сторону. Мои опасения оказались напрасны. Кэрразерс был поглощен своим бифштексом и почками в тесте, а в перерывах между едой проглядывал свежий номер «Морнинг хералд», прислоненный к подставке с солонкой и перечницей.

Он, как и прежде, хорошо выглядел, был аккуратно причесан, хорошо выбрит. Глазная повязка тоже была на месте.

По-видимому, он нас не заметил, так как продолжал есть и читать, когда мы прошествовали мимо него, вышли из столовой, пересекли вестибюль и направились в бильярдную.

Холмс подробно объяснил, каким образом мы должны разыграть последний акт этого маленького спектакля. Так, следуя его инструкциям, я снял пиджак и повесил его на спинку стула, стоявшего возле двери, которая нарочно была оставлена приоткрытой. Лестрейд встал около бильярдного стола, словно собираясь наблюдать за игрой. А мы с Холмсом взяли кии и стали кидать монетку. Начинать выпало Холмсу. Все, что нам надо было делать, – это гонять шары, причем Холмс должен был захватить инициативу, а я – стараться все время стоять спиной к двери, чтобы Кэрразерс, когда он войдет в бильярдную, не увидел моего лица.

Капкан был поставлен. Теперь оставалось только ждать, когда явится Кэрразерс.

И он пришел.

Поскольку я стоял спиной ко входу, то не заметил этого, зато услышал, как Лестрейд выкрикнул: «Эй, вы! Погодите-ка!», затем кий Холмса с грохотом упал на пол, а сразу после этого по паркету быстро застучали чьи-то каблуки.

Я обернулся и увидел, что Холмс и Лестрейд прямо в проходе сцепились с Кэрразерсом, который дрался совсем не по-джентльменски, явно не признавая правил маркиза Куинсберри^[559].

Наконец Холмс сбил его с ног ловким апперкотом в челюсть^[560], и тот упал как подкошенный. Стремительный удар вызвал стихийные аплодисменты у кучки случайных зрителей – лакеев и членов клуба, привлеченных шумной возней.

Лестрейд немедленно велел одному из лакеев позвать полисменов в штатском, охранявших запасной выход, другого отправил за наемным экипажем. А пока что инспектор надел на Кэрразерса наручники и проворно обыскал его карманы. Как и ожидалось, он обнаружил там несколько чеков, вырванных из моей чековой книжки. Лестрейд тут же конфисковал их вместе с сам́ой книжкой как доказательство незаконного присвоения этим человеком чужого имущества. Так у меня уже второй раз отобрали мою чековую книжку.

Но то была малая цена за удовольствие видеть, как Чизмен, он же Кэрразерс, он же бог знает кто еще, отправился под суд и был приговорен к нескольким годам каторжных работ. Зачитывая приговор, судья отметил, что преступник уже давно занимался воровством, мошенничеством и подлогами, не говоря о том, что он был глубоко безнравственным человеком.

– В последний раз я радовался подобному исходу дела после ареста трехрукой вдовы, – заметил Холмс, откладывая «Морнинг кроникл», где содержался подробный отчет о расследовании.

– Трехрукой вдовы? – удивленно переспросил я, ибо мой друг уже второй раз произносил эти странные слова.

– Да, Уотсон. Вы в жизни не встречали такой скромной и чопорной особы. Напомните мне, и я как-нибудь расскажу вам о том случае. Вы сможете добавить его к своей коллекции красочных рассказов о моей деятельности. Но в данный момент мне не помешает немного тишины – я должен дочитать эту статью о леди Питершем и цыганской гадалке.

С этими словами он вновь взял со стола газету и загородился ею от меня.

Дело о трехрукой вдове

Лишь в январе Холмс нашел время, чтобы рассказать мне о трехрукой вдове. Возникло несколько новых расследований, настоятельно требовавших его внимания, в том числе безотлагательное поручение епископа Сандерлендского, который просил выяснить, кто присылает в епископский дворец совершенно неподобающие товары, требуя уплаты наличными при получении. Только после того, как это щекотливое дело было успешно раскрыто, Холмс наконец вернулся к тому случаю, подробности которого, признаюсь, мне давно хотелось услышать.

Трехрукая вдова! Не шутит ли Холмс?

Помню, день выдался морозный и необычайно тихий, так как выпавший за ночь снег приглушал редкие звуки, доносившиеся через наше окно с пустынной улицы. Казалось, весь мир оделся в белое. Лишь фонари и голые деревья чернели на фоне свинцового неба.

Впрочем, у нас в гостиной было тепло и светло. Горели газовые лампы, в очаге уютно потрескивал огонь, отражаясь в вазе с апельсинами, стоявшей на столе.

Мы с Холмсом молча сидели у камелька, будто снег и нас лишил дара речи. Внезапно мой друг очнулся от грез и, вытащив изо рта трубку, заметил:

– Скажите-ка, Уотсон, я когда-нибудь рассказывал о том деле?

– О каком деле? – спросил я.

– О деле трехрукой вдовы.

– Нет, пока еще нет.

– Вот как! Я и сам позабыл о нем, пока недавний случай с епископом и капелланом не напомнил мне о том давнем расследовании, которое также касалось церковных служителей, на сей раз – приходских священников. Не хотите ли послушать, дружище?

– Очень хочу, – обрадовался я.

– Что ж, – улыбнулся Холмс, – тогда я начинаю.

Это случилось, когда я еще жил на Монтегю-стрит и лишь недавно стал зарабатывать на жизнь как сыщик-консультант. Впрочем, уже тогда я начал приобретать известность, и круг моих клиентов постоянно расширялся. Среди них выделялись два духовных лица: преподобный Сэмюэл Уиттлмор, приходский священник церкви Св. Матфея на Фаунтин-сквер в Челси, и его помощник Джеймс Форогуд.

В октябре я получил по почте письмо от преподобного Уиттлмора, который просил меня о встрече в среду, в половине четвертого, однако о причине своего визита ничего не сообщил, как не сообщил и о том, что придет в сопровождении своего помощника. К моему удивлению, в назначенный день у меня в гостиной на Монтегю-стрит появились сразу два священника.

Старший из них, преподобный Уиттлмор, был высокий сутулый пожилой мужчина с длинным носом и клочками седых волос на лысеющей голове. На лице его застыло недовольное выражение, причиной чему отчасти был я, отчасти же, видимо, его спутник, Джеймс Форогуд, – возможно, просто потому, что он был молод, хорош собой и жизнерадостен, хотя во время нашей встречи выглядел подавленным.

Вскоре я понял, отчего он хмурится.

Преподобный Уиттлмор с самого начала взял властный тон. Окинув меня подозрительным взглядом, он заявил:

– Вероятно, мистер Шерлок Холмс – это вы? Что-то вы слишком молоды для специалиста в любой сфере, тем более в уголовной.

Я заверил его, что обладаю всеми необходимыми знаниями, заметив, что даже полицейские из Скотленд-Ярда при случае советуются со мной, после чего он сдался и недоверчиво изрек:

– Что ж, молодой человек, посмотрим, как вы справитесь с моим делом.

Как вы догадываетесь, эта небольшая пикировка с самого начала настроила меня против моего облеченного духовным саном клиента. Я уже хотел предложить ему поискать более опытного консультанта, но тут он, попутно смерив презрительным взглядом своего помощника, надменно процедил в мою сторону:

– Дело, с которым я к вам явился, мистер Холмс, весьма возмутительного свойства. Оно касается одной моей прихожанки, пожилой дамы с безупречной репутацией и высоким общественным положением, имени которой я называть не стану. В прошлое воскресенье у нее украли ридикюль со значительной суммой денег. Случилось это во время посещения ею утренней молитвы в моей церкви.

По тону его голоса было ясно, что он ждет от меня негодующей реплики в ответ, однако я лишь осуждающе промычал, не в силах выдавить из себя даже что-нибудь вроде «Какое безобразие!». Не выношу, когда за меня решают, какие чувства мне следует испытывать, особенно если это оказывается бездушный, лишенный чувства юмора тип вроде Уиттлмора. Кроме того, я подозревал, что вышеупомянутая дама скорее всего была богата и щедро жертвовала на храм Св. Матфея, а возможно и на жалованье самого Уиттлмора, чем и объяснялось его недовольство. Поэтому я уклончиво ответил:

– Понятно. Когда именно произошла кража? Во время службы?

– Нет, после нее, – резко ответил он, словно мне следовало это знать. – По окончании заутрени я, как обычно, вышел на крыльцо церкви, чтобы пожать руки уходившим прихожанам, благодаря их за посещение. С моей стороны это любезность, которую весьма ценят. Мистер Форогуд стоит рядом и делает то же самое.

Последняя фраза прозвучала пренебрежительно, словно присутствие младшего священника являлось малозначительным фактом.

– Следует пояснить, – продолжал преподобный Уиттлмор, – что мои службы очень популярны у прихожан и всегда привлекают много людей, так что в тот момент крыльцо было запружено народом. О том, что случилось нечто неподобающее, я узнал, лишь когда рядом никого не осталось. Дама, о которой идет речь, вернулась к крыльцу и была очень расстроена. Выяснилось, что в похищенном кошельке было три гинеи, – тут он умолк, чтобы дать мне время уяснить, сколько именно денег было украдено, а затем с нажимом повторил: – Из ридикюля пропали три гинеи!

Я понял, что нужно что-то ответить, и произнес:

– Довольно крупная сумма.

– Совершенно верно! – подтвердил он. – Очевидно, их похитили, когда она выходила из церкви. На крыльце было настоящее столпотворение, люди ждали своей очереди, чтобы обменяться со мной рукопожатием, и в давке кто-то достал нож или ножницы, разрезал ридикюль, который висел у нее на запястье, просунул руку в отверстие и вытащил кошелек. Сам кошелек также представлял собой значительную ценность. Он был из шитого атласа; в универсальных магазинах Вест-Энда за такие просят не меньше гинеи.

Я заметил, что он вновь делает акцент на деньгах.

– Кто-нибудь видел, как это произошло? – спросил я.

Преподобный Уиттлмор медленно обернулся к своему помощнику, тихо сидевшему рядом. Молодому человеку явно было не по себе. На его миловидном лице обозначилось выражение крайней обеспокоенности.

– Ну? – строго промолвил преподобный Уиттлмор.

– Боюсь, именно я стоял ближе всего к леди… – начал было Форогуд, но осекся и виновато замолчал, потому что преподобный Уиттлмор грозно кашлянул, как бы веля помощнику воздержаться от упоминания имен.

– Простите, – заикаясь, проговорил младший священник, – я хотел сказать: к леди, о которой идет речь…

Я решил, что пора вмешаться, – отчасти потому, что хотел помочь молодому человеку, но, признаться, главным образом затем, чтобы ускорить выяснение всех обстоятельств дела.

– Поскольку вы явно беспокоитесь о соблюдении анонимности в отношении этой дамы, давайте будем называть ее леди Ди? – предложил я и, к своей радости, заметил, что Форогуду это пришлось по душе. Даже преподобный Уиттлмор склонил голову в знак согласия, и я почувствовал, что одержал пусть маленькую, но победу.

– Прошу вас, продолжайте, – обратился я к младшему священнику. – Вы говорили, что в момент, когда, очевидно, произошла кража, стояли около леди Ди. Заметили вы поблизости кого-нибудь подозрительного, вероятнее всего – женщину?

– Вы, кажется, твердо убеждены в том, что это была женщина, молодой человек, – недоверчиво вставил Уиттлмор.

– Вы правы! – резко ответил я, ибо к этому времени его высокомерие не на шутку меня разозлило. – Я кое-что знаю о карманниках, причем обоих полов. В таких обстоятельствах вор-мужчина вряд ли наметит себе в жертвы женщину и рискнет протянуть руку к ее карману (в данном случае к ридикюлю), потому что дама скорее всего инстинктивно отпрянет и этим привлечет к нему внимание окружающих. Искусство карманника состоит в том, чтобы оставаться вне подозрений. Вот почему я предположил, что это была именно воровка.

Я с радостью заметил, что после моих слов Уиттлмор откинулся на спинку кресла, давая понять, что этот раунд в схватке интеллектов остался за мной, что чрезвычайно взволновало меня. Тогда я был довольно молод и порой любил поставить на место зарвавшегося оппонента, особенно такого, как этот высокомерный священнослужитель.

– Да, там была одна дама, – неуверенно заговорил Форогуд. – Но я никогда не поверю, чтобы она…

– Почему? – спросил Уиттлмор.

Однако я больше не мог позволить ему распоряжаться здесь, несмотря на его возраст и сан.

– Пожалуйста, опишите эту женщину как можно подробнее, – сказал я, подчеркнуто обращаясь только к младшему священнику, который, заметив мою решительную властность, кажется, почувствовал облегчение.

– Думаю, ей немногим более двадцати. Ростом примерно пять футов шесть дюймов^[561]. Вероятно, она недавно овдовела, так как была с ног до головы в черном, при этом платье, чепец и сумочка у нее в руке явно были новыми. За другую ее руку уцепилась маленькая трехлетняя девочка, тоже одетая в черное, светловолосая и очень хорошенькая, вся в мать.

Мне показалось, что последние слова вырвались у него против воли, потому что он тут же смешался и покраснел. Было заметно, что молодой человек очарован прекрасной вдовой и смущен тем, что выдал свой секрет полузнакомому человеку, а главное – преподобному Уиттлмору, который тут же осуждающе кашлянул.

Наблюдая эту сцену, я пришел к выводу, что несмотря на свои почтенные года и духовное воспитание, Уиттлмор был отнюдь не чужд земных чувств вроде зависти и даже вожделения, хотя он ни за что не признался бы в этом. Первопричиной всего, полагаю, была его неприязнь к своему помощнику. Это открытие застало меня врасплох, ибо я в один момент узнал о человеческой природе больше, чем за все годы, что просиживал над умными книжками.

Это внезапное озарение заставило меня вновь повернуться к преподобному Уиттлмору и как можно учтивее спросить его:

– Я понимаю ваше затруднительное положение, сэр, и сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам. Ваш помощник снабдил меня превосходным описанием особы, которая, видимо, и совершила кражу. Я постараюсь выследить ее.

В отличие от меня, Уиттлмор никакого озарения, очевидно, не испытал, поскольку неожиданно глянул на меня с прежней враждебностью и промолвил:

– Надеюсь, вы будете действовать осмотрительно.

Я ничего не ответил, боясь не сдержать раздражения, просто кивнул в знак согласия, а затем проводил посетителей к выходу.

Лишь когда я вновь уселся в кресло, до моего сознания стало доходить, чт́о произошло. Я сдуру позволил себе дать обещание, но не имел ни малейшего понятия, как его выполнить. Это был второй урок, полученный мною тем утром, Уотсон. Никогда не давайте клиенту надежду относительно исхода расследования, если сами не знаете, как к нему подступиться. Уверенность в себе – это одно, самонадеянность – совсем другое.

Чем больше я размышлял над этим делом, тем призрачнее представлялись его перспективы. Я с самого начала предположил, что воровкой была молодая женщина, столь живо описанная Форогудом. Но что, если я ошибался и кошелек из сумочки пожилой дамы вытащил кто-то другой, ведь все случилось в толпе? Или же похищение произошло еще в церкви?

Напрасно я держался с преподобным Уиттлмором так заносчиво. А вдруг он что-нибудь знал о молодой даме с ребенком? Возможно, она его верная прихожанка и ему известны ее имя и адрес.

Итак, мне не оставалось ничего другого, как разыскать преподобного Уиттлмора и пойти к нему на поклон. Так я получил еще один болезненный урок в то утро, Уотсон. Изо всех сил старайтесь не враждовать с потенциальными свидетелями.

По счастью, у меня сохранилась визитная карточка Уиттлмора, на которой значился его адрес. На следующее утро, наняв кэб, я отправился на Фаунтин-стрит, в церковь Св. Матфея, надеясь, что священник окажется дома и согласится меня принять.

Церковь – элегантное здание, построенное в восемнадцатом столетии, – располагалась на одной из тихих улочек Челси. Дом священника, впрочем, выглядел не столь привлекательно. Это белое оштукатуренное строение окнами выходило на церковное кладбище, окруженное высокой черной решеткой, сразу напомнившей мне о преподобном Уиттлморе, ибо у нее тоже был суровый неприступный вид. Пока я поднимался по ступеням парадного входа и звонил в колокольчик, меня охватили дурные предчувствия.

Дверь открыла пожилая, одетая в траур женщина – видимо, экономка Уиттлмора. Я ожидал встретить здесь холодный прием и был удивлен и обрадован, когда она с улыбкой взяла у меня визитную карточку и пригласила в прихожую. Оттуда меня через несколько мгновений препроводили в кабинет хозяина.

Это помещение в георгианском стиле, с изящными пропорциями, изысканным лепным карнизом и высоким окном с подъемной рамой, при желании вполне можно было превратить в уютное гнездышко. К сожалению, оно было заставлено тяжелой, уродливой мебелью из темного дуба, а из окна открывался вид на церковный двор с однообразными рядами могильных плит, унылую монотонность которых нарушала одинокая фигура мраморного ангела на одном из надгробий.

Преподобный Уиттлмор уже дожидался меня, стоя на коврике перед камином. Руки его были сложены на груди, на лице читалось явное недовольство.

– В чем дело? – спросил он, не давая себе труда обратиться ко мне по имени.

Я ощущал себя учеником, который вызван к директору школы за какую-то немыслимую провинность: то ли посмел насвистывать в коридоре, то ли зашел в часовню, не вынув рук из карманов.

Стараясь держаться как можно более учтиво, я проговорил:

– Я долго обдумывал тот любопытный случай, о котором вы рассказали мне вчера и, по тщательном размышлении, пришел к некоторым заключениям.

– В самом деле? – ответил он, поднимая брови.

Это был не слишком вдохновляющий ответ, но мне показалось, будто суровые черты священника смягчились, а жесткий, осуждающий взгляд слегка потеплел.

– На первом этапе расследования я, разумеется, ничего не могу утверждать с уверенностью, – продолжал я, – однако подозреваю, что предполагаемая похитительница – та дама в черном – опытная карманная воровка, которая не зря остановила выбор именно на вашей церкви. Впрочем, некоторые пункты этой гипотезы еще нужно прояснить. Буду вам очень признателен, если вы любезно согласитесь ответить на несколько дополнительных вопросов.

– О каких пунктах вы говорите? – спросил он, окинув меня если не благосклонным, то, во всяком случае, куда более снисходительным взглядом, чем прежде.

Я поспешил объяснить:

– Быть может, эта женщина ранее уже бывала в вашей церкви?

Он серьезно обдумал мой вопрос и как будто собирался ответить отрицательно, но тут я, боясь упустить инициативу, добавил:

– Она могла быть по-другому одета или сидела за колонной, где ее было трудно заметить.

– Да, полагаю, такое возможно, – нехотя вымолвил он. – Но ребенок…

– Быть может, прежде она не брала его с собой.

– О! – воскликнул он, словно сам не подумал об этом. – Что ж, думаю, это вполне вероятно. Я бы не вспомнил, но теперь, когда вы упомянули об этом… Приходила одна женщина, судя по всему молодая, но скрывавшаяся под вуалью, хотя и не вдовьей. Она села на одну из задних скамей, а перед тем, как из церкви стали выходить прихожане, быстро ускользнула. Я совершенно точно не обменивался с нею рукопожатием, и мой помощник тоже. Его как раз задержали у выхода.

– Вот как? Кто задержал? – спросил я, вдруг почуяв, что все оказывается не так просто, как представлялось мне поначалу.

– Какой-то мужчина. Он не из числа моих прихожан, я вообще никогда его раньше не видел. Средних лет, коренастый, в очках, волосы и усы с проседью. Я заметил его потому, что он несколько мгновений занимал мистера Форогуда каким-то разговором, но о чем шла речь, я не знаю. Помню, я тогда очень рассердился: они мешали людям выходить на улицу. Потом я сказал Форогуду: «Никогда ни с кем не болтайте. Просто подайте руку и пожелайте доброго утра или вечера. Мы же не общество взаимопомощи». В прошлое воскресенье мне показалось, что я снова его увидел. На задней скамье сидел какой-то человек, похожий на того, что приставал к Форогуду, но, приглядевшись, я понял, что ошибся.

– Вот как? Можно спросить, чем он отличался от того, первого?

– Этот был много моложе, темноволос и гладко выбрит. К тому же на лице у него было очень крупное родимое пятно – уверен, я непременно заметил бы его раньше, будь это тот самый человек. У меня неплохая память на лица. Волей-неволей приходится ее тренировать, когда у тебя большой приход.

В его речи послышались раздраженные нотки, словно он заподозрил меня в том, что я сомневаюсь в его словах. Я почувствовал, что ступил на опасную почву, и сменил тему.

– Скажите, в прошлое воскресенье вы проводили какую-то особенную службу?

– Особенную? Еще бы! Ведь это был наш храмовый праздник, день святого Матфея. Вот почему в церкви собралось так много людей.

– А в приходе знали об этом празднике?

– Разумеется! На церковных воротах и у входа в саму церковь вывесили объявления, – отрывисто произнес он, как будто я обвинял его в небрежении к своему пастырскому долгу.

На этом, Уотсон, я решил поставить точку, по крайней мере на время.

– А с младшим священником вы не побеседовали?

– Нет. Я подумал, что покамест сведений у меня достаточно. В случае необходимости я всегда мог вернуться в дом священника, когда доберусь до подоплеки.

– До подоплеки? – озадаченно переспросил я.

– До подоплеки всего дела, разумеется. Вспомните, я ведь тогда был молод и, откровенно говоря, слегка переоценивал свое мастерство сыщика, тогда как в действительности многого не знал, особенно когда дело касалось профессиональных преступников, связанных с уголовным миром. Возьмем, к примеру, мошенничество. Я имел весьма смутные представления о многообразии его видов, о солидной выучке мошенников, о неисчислимом множестве уловок и ухищрений, используемых в этом ремесле. У злоумышленников даже существует особый язык. «Шильник», «фармазонщик» – это лишь несколько слов из их богатого лексикона^[562].

То же относится и к карманникам, или «щипачам», как их зовут собратья по ремеслу. Я в своем невежестве представлял, что этим промышляют лишьуличные мальчишки вроде Ловкого Плута^[563]. Постепенно я начал догадываться, что это совсем не так, однако в то время мне было невдомек, сколько еще я должен усвоить (и усвоить быстро), если хочу раскрыть дело об украденном кошельке к вящему удовлетворению преподобного Сэмюэла Уиттлмора. А я этого очень хотел. Признать поражение значило нанести чувствительный удар по своему самолюбию.

Итак, я вернулся к себе на Монтегю-стрит, запер дверь и стал думать, какие действия мне следует предпринять, чтобы расследование увенчалось успехом.

Все факты лежали передо мной как на ладони. У некой леди Ди, или как там ее зовут на самом деле, на крыльце церкви Св. Матфея, под носом у двух священнослужителей, а также множества прихожан, похищен кошелек с тремя гинеями. «Щипачом» явно была молодая привлекательная вдовушка с трехлетним ребенком, которая ловко разрезала ридикюль леди Ди и вытащила кошелек.

Но как она ухитрилась совершить кражу, ведь одной рукой она вела ребенка, на запястье другой у нее висела сумочка? Это представлялось невозможным.

Что до ареста воровки, то о нем и речи не шло. Я понятия не имел, кто она и откуда, хоть мне и были известны некоторые существенные обстоятельства преступления, что впоследствии могло способствовать ее поимке. Например, похищение произошло в публичном месте – церкви – и при большом скоплении народа. Возможно, карманница намеренно выбрала именно это место и время? Тут я вспомнил, что преподобный Уиттлмор говорил, что в тот день проводилась особая служба, о которой прихожан оповещали заблаговременно.

Вдобавок ко всему там был некий коренастый мужчина, дважды замеченный среди прихожан. Маскировка – усы, очки, большое родимое пятно на лице – наводила на мысль о театральных переодеваниях, которые сами по себе очень интересовали меня. Как молодой сыщик-консультант, я все больше и больше осознавал важность париков, грима и прочих принадлежностей, с помощью которых актеры меняют внешность.

Должен признать, Уотсон, что, все хорошенько обдумав, я остался чрезвычайно доволен результатами своего анализа. Теперь я понял, что за способ использовала воровка, вернее воры, и это понимание, в свою очередь, подсказало мне блестящий план их поимки.

Я отправился в Скотленд-Ярд и изложил свой план инспектору Лестрейду, который был у меня в долгу: проживая на Монтегю-стрит, я помог ему в нескольких расследованиях, первым из которых было дело о подлоге^[564]. Мы с ним пришли к полюбовному соглашению: я посодействую ему в расследовании одной кражи со взломом, а он, в свою очередь, предоставит в мое распоряжение констебля, некого Герберта Паунда – молодого неглупого полицейского, который впоследствии сумел быстро продвинуться и дослужился до звания инспектора. Между прочим, забегая вперед, скажу, что именно Паунд арестовал известного шантажиста Докинса, который убил Дженни Макбрайд и сбросил ее тело в Темзу. Об этом в свое время писали все газеты.

Однако вернемся к нашим баранам, как говорят французы. Вот в чем состоял мой план. Я нисколько не сомневался, что рано или поздно подозреваемые вновь применят свой метод на практике. Вообще, преступники – самые консервативные люди в мире. Они живут и промышляют в одном и том же районе, используют одни и те же приемы для совершения одних и тех же преступлений. Стоит лишь выявить эти закономерности, и вы сможете выследить злоумышленника, словно хищника в джунглях, побывать там, куда он приходит на водопой, разыскать его логово и места, где он сидит в засаде в ожидании добычи.

Все это было применимо и к моим карманникам, которых я для краткости окрестил Вдовой и ее Кавалером, ибо был уверен, что между ними существовало нечто большее, чем обычное сотрудничество. Они охотились на своих жертв не на улицах, а в многолюдных местах, очевидно предпочитая представителей среднего класса, которые часто носят на себе или при себе ценные предметы – золотые часы, тугие кошельки и бумажники.

Следуя этой гипотезе, я стал просматривать газеты в поисках объявлений о грядущих событиях, которые могли привлечь обеспеченную публику, – ярмарках, благотворительных базарах и концертах. Вы были бы удивлены, Уотсон, узнав, как часто проводятся такие мероприятия, большей частью предназначаемые для сбора средств на филантропические цели. Состоятельные граждане стекаются туда толпами, чтобы потратить на домашнюю выпечку или книжные закладки ручной работы свои кровные, которые затем перечисляют в пользу наших неграмотных соотечественников на Борнео, моряков, потерпевших кораблекрушение, или неимущих шедуэллских швеек.

Понимая, что Вдова и Кавалер всегда найдут, чем поживиться в подобных местах, я догадывался, что они, скорее всего, будут действовать так же, как в церкви Св. Матфея. Иными словами, сначала нанесут предварительный визит, чтобы прощупать почву (скажем, выяснить, где расположены выходы и как обстоит дело с охраной). Затем придут во второй раз – теперь уже для того, чтобы совершить кражу.

Поскольку Паунд имел и другие обязанности, кроме как быть у меня на подхвате, я отправился на разведку в одиночестве. О, до чего ж это было скучное и унылое занятие, дружище! Вы не представляете, на скольких ярмарках я побывал! Обычно их устраивают в церквях и других просторных помещениях; мне приходилось часами слоняться там, делая вид, что меня интересуют выставленные на продажу товары, и время от времени покупая что-нибудь для отвода глаз. Прошло пять дней, а мои блуждания все еще не принесли никаких результатов, если не считать дюжины носовых платков с вышитыми на них инициалами «Ш. Х.» и расписанных вручную шкатулок для запонок и пуговиц.

Я уже был готов отказаться от своей затеи, когда, в последнюю среду месяца, наконец выследил их в одном зале для приемов в Кенсингтоне. Я так ликовал, что чуть было не пустился в пляс, но в последний момент сдержался. Они были там! Кавалер в этот раз был с седыми волосами, в очках и с небольшими усиками. Он выглядел как высокооплачиваемый банковский служащий или зажиточный галантерейщик. Ни один человек в здравом уме не принял бы его за подозрительного типа, тем более за профессионального вора.

Обнаружив Кавалера, я стал разыскивать в толпе разгоряченных посетителей Вдову и вскоре увидел ее: она спокойно изучала лоток с букетиками лаванды, выручка от продажи которых шла в пользу вдов обедневших миссионеров.

Это была миниатюрная молодая женщина, державшаяся очень скромно. Впрочем, я могу понять, что именно привлекло в ней Форогуда. Было в ней что-то очень трогательное, робкое, уязвимое, а вдовья вуаль лишь подчеркивала эти качества – так, без сомнения, и было задумано. С нею была маленькая девочка, примерно трех лет на вид, также одетая в черное, начиная с премиленького чепчика и заканчивая изящными сапожками.

Я стоял поодаль и рассматривал их, пытаясь уразуметь, как ей удалось распороть ридикюль леди Ди и вытащить из него кошелек, ведь обе ее руки, затянутые в черные митенки, были заняты: в левой была сумочка, правой она крепко сжимала маленькую детскую ручку, словно боясь потерять ребенка в толпе, толкавшейся у прилавков.

Вместе они составляли чудесную пару: мать и дочь, недавно потерявшие близкого человека (вне всякого сомнения, мужа и отца), стояли тут, рука об руку, и с пленительным простодушием рассматривали букетики лаванды.

Эта картина на миг покорила и меня. Не может быть, чтобы эта женщина – сама добродетель и честность – оказалась преступницей! И все же здравый смысл возобладал. Кажется, я уже говорил вам, Уотсон, что самая очаровательная женщина, какую я когда-либо видел, была повешена за то, что отравила своих троих детей, чтобы получить деньги по страховому полису^[565].

Итак, я запретил себе умиляться, вышел на улицу, остановил кэб и отправился в Скотленд-Ярд, к Герберту Паунду. Мы с ним уговорились встретиться в Кенсингтоне на следующий день, надеясь, что Вдова и Кавалер будут придерживаться своего обычного расписания.

Они, однако, вновь появились в зале для приемов лишь через три дня. Я уже потерял всякую надежду и хотел извиниться перед Паундом за то, что посягнул на его служебное время, но тут мы наконец заметили их. Вернее, первым увидел их Паунд, опознав парочку по моему описанию. Подтолкнув меня локтем в бок, он кивком указал в нужном направлении. Да, они вновь были здесь – Вдова и ребенок, как прежде, рука в руке. Однако нынче они уже не глазели на товары. Злоумышленница следовала по пятам за пожилой дамой и сопровождавшей ее молодой женщиной, которые медленно прогуливались вдоль прилавков. Одной рукой дама опиралась на трость, в другой держала старомодный ридикюль, в руках у ее спутницы было несколько маленьких свертков, в которых, несомненно, находились только что сделанные покупки.

Через несколько секунд я увидел и Кавалера: он держался на почтительном расстоянии от обеих дам, внешность его мало изменилась с тех пор, как я видел его в последний раз, только вместо усов он приклеил аккуратно подстриженную козлиную бородку.

Вид у обоих был сосредоточенный, и это убедило меня в том, что они наметили жертву и в скором времени приступят к выполнению своего преступного замысла.

Так и случилось. Мне оставалось лишь восхищаться их мастерством и безукоризненной согласованностью движений. Они решились действовать, только когда оказались в нескольких ярдах от выхода, где была настоящая давка. Мы с Паундом догадались об этом лишь по тому, что Кавалер внезапно ускорил шаг. Он обогнал Вдову и ее жертву и очутился впереди.

Вдова тоже устремилась вперед и быстро поравнялась с пожилой дамой и ее спутницей. Тут она на секунду потеряла равновесие, словно кто-то толкнул ее. А в следующее мгновение Кавалер, которому подельница что-то сунула в руки, ринулся к выходу, торопливо засовывая полученную вещь в карман своего пальто.

Похищение было совершено с такой дерзостью и мастерством, что старушка вначале не заметила пропажи ридикюля. Когда же она наконец обратила на это внимание, то вскрикнула, но слишком тихо и деликатно, чтобы теснившиеся вокруг люди могли ее услышать. К тому времени, когда ее спутница поняла, чт́о случилось, Кавалер уже вышел наружу, а Вдова с девочкой как раз собиралась проскользнуть в распахнувшиеся двери.

Я заранее условился с констеблем Паундом, что во время задержания мы разделимся: он схватит Кавалера, а я займусь Вдовой. Поэтому мы оба бросились выполнять свою задачу. Паунд последовал за мужчиной, я за женщиной. Она уже поняла, что их, выражаясь воровским языком, «засекли», и отчаянно пыталась отделаться от девочки, которая все еще цеплялась за ее руку и мешала скрыться, поскольку не поспевала за ней.

Лишь позже я понял, чт́о произошло затем, поскольку увидеть это своими глазами мне помешало пальто, которое было на Вдове. Воровка неожиданно отцепилась от ребенка и, подхватив юбки, побежала прочь, протискиваясь в толпе, словно большой черный заяц, а девочка осталась стоять одна. К крайнему моему изумлению, она по-прежнему держалась за женскую руку!

Но ведь это невозможно!

Если уж я был в замешательстве, то что говорить о малышке. Она еще несколько мгновений стояла, держа в руке то, что при ближайшем рассмотрении оказалось искусственной рукой в черной митенке и с ремнями, с помощью которых протез прикрепляется к плечу. Как только я увидел эти ремни, мне все наконец стало ясно.

Так вот как она воровала! Каким же глупцом я был, если не додумался до этого раньше!

Перед тем как отправиться на дело, Вдова пристегивала искусственную руку, затем продергивала ее через рукав пальто и подавала ребенку, который хватался за нее. А настоящую руку прятала под пальто, в боку которого имелась специальная прорезь. Вдова просовывала в нее руку и хватала ридикюль жертвы либо срезала его ножом или ножницами.

После совершения кражи к Вдове торопливо приближался Кавалер, и она передавала ему украденный ридикюль, который он ловко прятал в карман. Тем временем Вдова, все еще держа ребенка за руку, покидала место преступления, не вызывая ничьих подозрений.

Арест ей не грозил: едва ли нашлись бы свидетели того, как она воровала. Кража совершалась в считанные секунды, да и у кого достало бы черствости обвинить в столь тяжком преступлении молодую овдовевшую мать, не говоря уж о том, чтобы задержать и обыскать ее?

Это был дьявольски хитрый замысел, Уотсон, я даже в каком-то смысле восхищался изобретательностью преступников. Фальшивая рука! Овдовевшая мать! Прелестная малышка! Выбор места и жертвы был столь же гениален. Похищение устраивалось в многолюдном собрании, посещавшемся приличной публикой. Сама жертва также должна была выглядеть респектабельно. Люди этого круга обычно не ждут, что их обчистит трехрукая вдова, а если позднее что-то и заподозрят, то вряд ли станут поднимать шум.

– Неужели Вдову и Кавалера так и не поймали? – спросил я, решив, что история на этом закончилась.

Холмс быстро возразил:

– Разумеется, нет, Уотсон! Правосудие должно было свершиться, и мне предстояло довести дело до конца. Прошу вас, дайте мне досказать.

Ридикюль оказался у Кавалера, и опустить занавес в конце этой маленькой драмы выпало констеблю Паунду. Как я уже говорил, мы с Паундом разделились. Он должен был задержать Кавалера, а я – Вдову. Как только Кавалер выскочил на улицу с ворованным ридикюлем в кармане, Паунд с криком «Держи вора!» кинулся за ним. Я приготовился схватить Вдову, но та оказалась чрезвычайно увертливой. Отстегнув фальшивую руку, она тоже бросилась к выходу.

– Оставив ребенка? – в ужасе воскликнул я. – О, Холмс, ведь это просто чудовищно!

– Я тоже подумал: какая жестокость! Однако возмущался я зря. Как только Вдова скрылась из виду, малышка тоже побежала к двери, прокладывая себе путь в толпе. К тому времени, когда я добрался до выхода, Вдова уже исчезла, но девочка еще была там, отчаянно улепетывая прочь своими коротенькими ножками, и ее миленький черный чепчик так и маячил впереди.

– И что вы сделали? – спросил я, потрясенный услышанным.

– Побежал за ней, конечно, – твердо ответил Холмс. – У меня не было выбора.

За годы детективной работы я часто выслеживал преступников, случалось – и с собаками^[566]. Но никогда еще я не гнался за ребенком. Ох, до чего ж она была шустрая, Уотсон! Словно маленький терьерчик! Она вела меня вначале сквозь толпу, потом стала петлять по разным улочкам и переулкам. Ей было невдомек, что я бегу за нею, так как она ни разу не оглянулась. Но мне было ясно одно: она отлично знакома со всеми закоулками в этой части Лондона, а значит, прежде ее не раз брали с собой на дело.

Мы с ней немного прошли по Оксфорд-стрит, затем свернули налево, к Уоррен-стрит, и там попали в один из тех странных лондонских районов, какие нельзя назвать трущобами, хотя и до приличных они не дотягивают. Наше путешествие закончилось у дверей маленького домика, который чем-то напоминал тот, где проживал полковник Кэрразерс, но выглядел намного более опрятным и ухоженным. В чрезвычайно сложной английской классовой системе я поместил бы его тремя ступенями выше нижнего уровня социальной лестницы. На окнах висели чистые занавески, у входной двери красовался ярко начищенный дверной молоток в виде русалки. На подоконниках даже стояли горшки с геранью.

Я ненадолго задержался у входа, вытащил из кармана записную книжку и сделал вид, что сверяю адрес, затем поднял русалочий хвост и решительно постучал в дверь.

Мне открыла дородная благодушная женщина в белоснежном фартуке. На руках она держала ребенка, завернутого в шаль. Я мельком увидел, что дверь в одну из комнат приоткрыта. Судя по всему, за ней находилась гостиная: в очаге уютно потрескивали дрова, каминная полка была уставлена стеклянными и фарфоровыми безделушками.

А перед камином, на бархатном пуфике, протянув к огню свои пухлые ножки, сидела прелестная малышка в чепчике – та самая, что давеча так доверчиво вцепилась в третью руку Вдовы.

Самой Вдовы, да и Кавалера, если на то пошло, здесь не было, зато в гостиной находились еще трое или четверо детей разных возрастов. Эти аккуратно одетые, заботливо причесанные малыши, излучавшие здоровье и благополучие, мирно играли друг с другом.

Когда я наконец понял, что все это значит, то был ошеломлен. Женщина, открывшая мне дверь, зарабатывала на жизнь с помощью этой маленькой девочки и остальных детей. Она попросту сдавала их напрокат людям вроде Вдовы и Кавалера, которые, в свою очередь, существовали за счет попрошайничества, воровства и тому подобных беззаконий, где наличие детей помогало в работе.

Мои размышления были прерваны хозяйкой дома.

– Да, сэр, чем я могу вам помочь? – проворковала она тем вкрадчивым голосом, каким обычно говорят бродячие торговцы, предлагающие разные безделушки и талисманы, и неискренность которого всегда вызывает у меня брезгливое чувство. Однако, не желая вызывать у нее подозрений, я учтиво поинтересовался, могу ли я видеть миссис Харрисон.

– Думаю, вы ошиблись дверью, сэр, – ответила она, – никакой миссис Харрисон здесь нет.

Я поблагодарил ее и удалился.

Мне не терпелось узнать у констебля Паунда, с которым мы должны были увидеться после поимки преступников, арестован ли Кавалер, и передать ему сведения, касающиеся Вдовы, а главное, ребенка.

Мы встретились в скромной маленькой кофейне неподалеку от Скотленд-Ярда, где Паунд, очевидно, бывал не раз, потому что официантка, дама средних лет, приветствовала его, как старого знакомого, назвала Бертом и провела нас в небольшую заднюю комнатку, где больше никого не было.

Паунд сообщил мне, что Кавалер, он же Джонни Уилкинс, задержан. В его кармане при обыске нашли похищенный ридикюль пожилой дамы и предъявили ему обвинение в краже, за которую он, учитывая его уголовное прошлое, вероятно, отсидит два или три года в Пентонвильской тюрьме.

Что касается Вдовы, то Уилкинс дал ее адрес в районе Клеркенуэлл, однако, явившись туда, Паунд ее не нашел: то ли женщина успела сбежать, то ли Кавалер намеренно дезинформировал констебля.

– Но вы об этом не беспокойтесь, – бодро заверил меня Паунд. – Рано или поздно и до нее доберемся.

Когда я рассказал Паунду о фальшивой руке, он рассмеялся:

– А, старый трюк! Бывает, они и без третьей руки обходятся: рукав болтается пустой, будто рука ампутирована, а на самом деле прячут ее под одеждой. Это работает, да еще как, особенно ежели щипач оденется бывшим солдатом и нацепит на грудь медали!

Потом я упомянул о девочке, и улыбка сошла с его лица.

– Да, вы правы, – ответил он, – ребятишек и впрямь поденно сдают напрокат.

– А когда дети подрастут? – спросил я.

– Ну, скажем так, их сдают напрокат уже для других целей, особенно девочек.

– О, Холмс! – вставил я, ужаснувшись услышанному. – Неужели мы ничего не можем для них сделать?

– Для той самой девочки – ничего. Вы забыли, что вся эта история случилась много лет назад. Однако ей все же оказали помощь, причем человек, от которого этого ждали меньше всего. Отгадайте, кто это был?

– Кто-то из действующих лиц вашей истории? – предположил я, заинтригованный этой тайной.

– Да, именно.

– Но тот, о ком и не подумаешь?

– Никогда не подумаешь.

Я некоторое время безмолвствовал, пытаясь угадать, кого он имеет в виду. И тут меня осенило.

– Тогда это младший священник Форогуд, ведь он вполне подходящая кандидатура. Что ж, если бы мне пришлось биться об заклад… – продолжал я, но тут Холмс от души расхохотался. Впрочем, взглянув на меня, он успокоился и сказал:

– Горячо, дружище!

– Значит, мне следует поставить на преподобного Сэмюэла Уиттлмора.

– Превосходно, Уотсон! – воскликнул Холмс, похлопав меня по плечу. – Прямо в яблочко! Это действительно был Уиттлмор, и он отлично справился со своей задачей! Когда я вновь пришел в дом священника, чтобы сообщить ему об аресте Уилкинса, который участвовал и в похищении ридикюля его прихожанки – леди Ди, мне пришлось упомянуть о малышке и о месте, где содержали ее и других детей. Уиттлмор, в свою очередь, сообщил мне, что леди Ди, которая была очень и очень богата, основала благотворительное общество под названием «Цветочки святого Матфея». Лично я ни за что не дал бы такое название, но, как говорится, кто платит, тот и заказывает музыку.

Но этим ее добрые дела не ограничились. Знаю, Уотсон, вы любите, чтобы все кончалось хорошо, поэтому счастлив поведать вам, что та девочка, которую прежде звали Пити, теперь носит имя Рут и что леди Ди, которая так и останется неназванной, удочерила ее. Теперь Рут – очаровательная наследница большого состояния, она удачно вышла замуж за члена палаты лордов и ныне является патронессой благотворительного общества, основанного ее приемной матерью. Так что, дорогой друг, если опять прибегнуть к избитому выражению, нет худа без добра.

Убийство в Пентре-Маур

– Что вы знаете об Уэльсе? – спросил меня однажды утром Холмс, отрываясь от письма, которое он читал.

– О вальсе? – переспросил я, не расслышав вопроса. – Ну, это бальный танец, который…

Холмс громко расхохотался, а я смущенно умолк.

– Да не о вальсе, дружище! Я говорю о княжестве^[567], лежащем к западу от Англии. Об Уэльсе!

Я тоже рассмеялся, хотя был слегка задет тем, что Холмс потешается над моей вполне объяснимой ошибкой. Тем не менее его оживленная реакция втайне порадовала меня, поскольку последние дни он сильно хандрил из-за того, что ему не подворачивалось никаких интересных дел, способных дать пищу его уму. По опыту я знал, что это чревато опасными последствиями. Несмотря на все мои усилия отвадить Холмса от дурной привычки, он до сих пор время от времени баловался кокаином, когда его, по собственному выражению, начинало тяготить «унылое однообразие»^[568]. Единственным противоядием от этого состояния, помимо инъекции наркотика, являлось новое, запутанное дело, с помощью которого он смог бы отточить свое уникальное мастерство.

– Боюсь, я мало что знаю об Уэльсе, – ответил я. – Он славится своими угольными шахтами и мужскими хорами, вот, наверно, и все. Но почему вы спросили?

– Из-за этого письма, – сказал он, помахав листком бумаги, который держал в руке. – Пожалуй, я не буду его зачитывать, лишь вкратце перескажу. Местами оно чересчур многословно. Прислал его некий доктор Гвин Пэрри, практикующий врач из деревушки под названием Пентре-Маур (кажется, я правильно произношу). Он просит моей помощи в «крайне трагичной ситуации». Итак, один его пациент, местный фермер по имени… – тут Холмс обратился к посланию и зачитал небольшой отрывок из него: – «…Дай Морган был зарезан два дня назад у себя на ферме. Его сын Хувел арестован за убийство и в настоящее время томится в тюрьме Абергавенни в ожидании суда».

Судя по всему, именно Хувел Морган нашел тело отца и вызвал на место убийства доктора Пэрри, который и произвел первичный осмотр тела. Доктор замечает (цитирую), что «Хувел – работящий, богобоязненный молодой человек, который не способен на такое жуткое преступление, как отцеубийство». Кажется, доктор Пэрри присутствовал при рождении Хувела и на этом основании полагает, будто знает его очень хорошо, но лично я не уверен, что его утверждение примут к сведению, когда начнутся перекрестные допросы. Так что вы думаете, Уотсон? Стоит ли мне принять любезное приглашение доктора и заняться расследованием этого убийства?

Мне чрезвычайно польстило, что Холмс советуется со мной; он нечасто обращался за помощью, когда дело касалось его профессиональной деятельности. Я знал, что сейчас он ничем не занят, а потому скучает и не находит себе места. Путешествие в Уэльс могло избавить его от хандры и вернуть бодрость духа. Поэтому я быстро согласился. Дело тут было не только в Холмсе и его потребностях: мне вовсе не улыбалось в течение бог знает какого времени иметь под боком брюзгливого, угрюмого соседа.

– Почему бы и нет, Холмс? – отозвался я. – Я никогда не бывал в Уэльсе. Неплохо было бы сменить обстановку, а?

– Наверное, – ответил Холмс, но голос его звучал как-то вяло. – Что ж, пусть будет Уэльс, хотя насчет места действия у меня имеются серьезные сомнения. Ферма в валлийской глубинке едва ли сулит интересные впечатления. Остается только надеяться, что там не слишком много коров. По моему мнению, это самые скучные из всех животных, даже хуже, чем овцы. Да, я должен предупредить, Уотсон: путешествие, по всей вероятности, окажется крайне утомительным. Согласно маршруту, расписанному доктором Пэрри, нам предстоят две пересадки, причем одна из них – в захолустном Херефорде.

Тем не менее Холмс телеграфировал доктору Пэрри, сообщив ему о нашем приезде, и на следующий день мы с вокзала Паддингтон отправились в Абергавенни^[569]. Путешествие это и впрямь оказалось долгим, но вовсе не столь утомительным, как предсказывал Холмс. Впрочем, сам он до сих пор пребывал в угнетенном состоянии и наотрез отказался любоваться проплывающими за окном вагона пейзажами, погрузившись в мрачное молчание и низко надвинув на лоб свою двухкозырку. Мне очень недоставало занимательной беседы, которой он непременно развлекал меня во время наших прежних поездок.

Лишь после пересадки в Херефорде – очаровательном, насколько я смог судить по виду из вагонного окна, городке, отнюдь не заслуживавшем пренебрежительного эпитета Холмса, – мой друг слегка оживился и стал рассуждать о названиях станций, мимо которых мы проезжали.

– Валлийский – прелюбопытный язык, Уотсон, – заметил Холмс. – Он, несомненно, ведет свое происхождение от кельтского и, как утверждают некоторые ученые, связан с древним бриттским диалектом, на котором говорили обитатели нашего острова до прихода англосаксов.

Тут он, к немалому моему облегчению, пустился в увлекательнейшие рассуждения о индоевропейском протоязыке, от которого, по всей вероятности, произошло огромное количество других наречий, в том числе кельтское. Эта своеобразная лекция продолжалась до самого Абергавенни. Там нас уже ждал доктор Гвин Пэрри – шустрый человечек невысокого роста, однако наделенный такой энергией, что даже воздух вокруг него будто потрескивал от электрических разрядов. Казалось, он сумел повлиять даже на погоду, ибо низкие облака, весь день застилавшие небо, пошли клочьями и мало-помалу стали рассеиваться. Когда мы выехали за пределы Абергавенни и покатили по сельским дорогам в ходкой бричке, запряженной пони, ландшафт, под стать настроению Холмса, тоже стал повышаться. И вот уже перед нами простирались горные склоны, встававшие впереди один за другим, а солнечные лучи скользили по ним, играя в прятки с облачными тенями.

Поначалу мы ехали молча. Холмс и я любовались чудесными видами, а доктор Пэрри, подозреваю, размышлял над обстоятельствами дела, которое привело нас в эти места, и над тем, как поведать двум незнакомцам эту трагическую и очень личную историю.

Первым нарушил молчание Холмс.

– Доктор Пэрри, расскажите мне об убийстве Дая Моргана, – буднично, но вместе с тем мягко произнес он. – Из вашего письма я понял, что он был фермером, что его уважали в этих краях и что его сын…

Казалось, доктор только и ждал этого замечания, чтобы слова полились из него бурным потоком, причем его валлийский акцент, то и дело проскакивавший в речи, делал ее еще более возбужденной.

– Хувел к его смерти непричастен, мистер Холмс! Он хороший парень, мухи не обидит, не говоря уж о собственном отце. Инспектор Риз сделал неправильные выводы! Он городской, знаете ли, из Абергавенни, где ему нас, горцев, понять! Мы для него будто иностранцы!

– Значит, делом занимается инспектор Риз, – спокойно промолвил Холмс. – И каково его мнение? Он полагает, что это именно убийство, а не самоубийство или несчастный случай?

Ровный голос моего друга произвел на доктора Пэрри желаемый эффект: он виновато посмотрел на Холмса и уже спокойнее ответил:

– О, нет, мистер Холмс, в том, что это было убийство, сомнений нет. Человек не может сам дважды пронзить себе сердце, будь то намеренно или случайно. Вы уж простите мне мое волнение. Я знаю Дая и Хувела Морганов большую часть своей жизни. Они мне как родные. Я уверен, что Хувел не убивал отца.

– Ведь это вы осматривали тело?

– Да, верно.

– Сколько тогда прошло времени с момента смерти?

– Не больше часа. Как только Хувел нашел тело в сарае, он тут же побежал в деревню. К моему приходу труп еще не остыл.

– Когда это случилось?

– Позавчера, примерно в половине десятого утра.

– Где лежало тело?

– На полу амбара, лицом вверх.

– Вы сказали, его дважды ударили в сердце?

Доктор Пэрри слегка смутился:

– Честно говоря, в сердце пришелся только один удар. Другая рана была на груди, чуть левее.

– Понятно. Орудия убийства поблизости не обнаружили?

– Нет, ни поблизости, ни где-либо еще. Я сам хорошенько поискал, а потом смотрели инспектор Риз и констебль, который явился вместе с ним. Мы не нашли ничего, чем можно было бы нанести подобные раны. Вообще они были довольно странные, я таких раньше не видел.

– Странные? Почему?

– Их нанесли острым клинком, скорее не ножом, а чем-то вроде рапиры, на расстоянии примерно шести дюймов^[570] друг от друга. Орудие входило в грудь сверху вниз, входные отверстия оказались изогнутыми…

– Изогнутыми? – отрывисто бросил Холмс. – Вы уверены, доктор Пэрри?

– Жизнью могу поклясться. Я обследовал раны с помощью медицинского зонда. Убийца стоял лицом к лицу с Даем. Он дважды с силой вонзил клинок ему в грудь, тот упал спиной на пол амбара. Значит, убийца обладал необычайной силой. Дай был не очень высок, но крепок. Он с легкостью удерживал в руках овцу во время стрижки, то есть у него была хорошо развита мускулатура рук и грудной клетки.

– Очень интересно! – задумчиво изрек Холмс. – Можно нам с доктором Уотсоном осмотреть место происшествия?

Доктор Пэрри заговорщически глянул на нас:

– Это мы устроим. Амбар заперт, но я знаю, где взять запасной ключ от замка. Полиция уехала, так что амбар в вашем полном распоряжении. Только помалкивайте об этом. Если инспектор Риз проведает, что я вас впустил, будет шуметь. До чего он назойливый – любит, знаете ли, всюду совать свой нос.

– Когда мы туда отправимся? – нетерпеливо спросил Холмс.

– Прямо сейчас, если желаете. Я устроил вас с доктором Уотсоном в деревенской гостинице «Э Делин Аир», что значит «Золотая арфа». Я бы пригласил вас к себе домой, но жена у меня больна, так что вам, думаю, будет лучше в гостинице. Разумеется, я все оплачу. Там очень уютно. Эмрис Дженкинс, хозяин гостиницы, говорит по-английски. Вы можете выходить и возвращаться в любое время, а Эмрис поделится с вами местными слухами. Сейчас мы завезем ваш багаж, а затем поедем в Плас-э-Койд.

– Плас-э-Койд? – переспросил Холмс. Он был очарован валлийскими названиями. Обрадованный доктор Пэрри с удовольствием переводил их для гостя.

– «Дом в роще», – пояснил он. – Так называется ферма Дая Моргана. Она находится примерно в миле от деревни.

– Которая, как я понял из вашего письма, называется Пентре-Маур, не так ли?

– Совершенно верно, мистер Холмс. Это означает «большая деревня». А холм рядом с фермой носит название Брин-Маур. «Брин» означает «холм»…

– …А Маур – «большой», – подхватил Холмс.

Коротышка доктор громко рассмеялся, явно наслаждаясь этой топонимической игрой. Я тоже радовался, потому что Холмс наконец воспрянул духом.

Несмотря на название, Пентре-Маур показалась мне довольно маленькой деревушкой – несколько домишек из камня и кирпича, сгрудившихся у пересечения двух дорог, таких узких, что на них едва могли разъехаться две телеги. На перекрестке располагались главные достопримечательности селения: часовня из темно-красного кирпича с высоким фронтоном и стрельчатыми готическими окнами и деревенская гостиница из беленого камня, щеголяющая роскошной вывеской в виде золотой арфы на ярко-красном фоне.

Здесь бричка остановилась, доктор Пэрри отнес наш багаж в гостиницу, тут же вернулся и снова занял свое место в экипаже. Мы опять отправились в горы, которые возвышались над селением, будто крепостная стена над старинным замком.

А внизу простирались луга, усеянные белыми пятнышками овец, медленно передвигавшихся по пастбищу. Тут и там виднелись одинокие фермерские домики – сложенные из камня и крытые шифером, низенькие, будто пригнувшиеся к земле в поисках невидимых врагов, скрывающихся в скалах.

Проехав с милю, мы оказались у одного такого дома, находившегося чуть в стороне от тракта и окруженного деревьями. Когда мы проезжали через ворота, я услышал, как Холмс тихо пробормотал: «А, Плас-э-Койд!» Доктор Пэрри сразу же перевел это название на английский:

– Дом в роще. Да вы, мистер Холмс, схватываете на лету. Мы еще сделаем из вас валлийца!

Пони, замедлив шаг, протрусил по коротенькой подъездной аллее к дому. Это было незамысловатое каменное строение с низкой шиферной кровлей, которая казалась слишком тяжелой для этих стен. Перед домом находился мощеный двор, с боков окруженный надворными службами, самой большой постройкой среди которых, видимо, был амбар.

Как только пони остановился, доктор Пэрри спрыгнул на землю и, обмотав вожжи вокруг коновязи, достал из кармана большой ключ от входной двери, попутно пояснив:

– Хувел дал мне его на всякий случай. Я скоро, господа, – только возьму ключ от амбара, и вы сможете осмотреть место, где убили Дая Моргана.

Действительно, уже через несколько минут доктор Пэрри отпер двойные двери большой каменной постройки, стоявшей напротив хозяйского дома. Своим видом она напомнила виденные мною когда-то изображения саксонских церквей: та же строгая архитектура, просторный лаконичный интерьер, пол, вымощенный большими, неровными каменными плитами, крыша, покоящаяся на старых брусьях, скрепленных толстыми поперечными балками. С этих брусьев, будто изорванные стяги какой-то давней битвы, свисали клочья паутины. В дальнем конце помещения виднелся сеновал; лестница, которая должна была вести к нему, валялась на полу, среди охапок сена. Воздух был напоен душистым травяным ароматом; в косых солнечных лучах, проникавших внутрь через полукруглое окно на задней стене амбара, плясали крошечные пылинки, похожие на светлячков.

Доктор Пэрри указал на место на полу недалеко от сеновала.

– Тело Дая лежало здесь, – промолвил он тихо, будто и впрямь находился в церкви на отпевании, и добавил: – На груди у Дая отпечатался след грязного башмака, словно кто-то придавил тело ногой.

– Неужели? – только и сказал Холмс. Затем подошел к месту, указанному доктором, немного постоял, разглядывая клочья сена у себя под ногами. После этого посмотрел вверх, на сеновал, чем-то привлекший его внимание, перевел взгляд на стены амбара. Я много раз видел, как он изучал место преступления таким же быстрым, внимательным взглядом.

Мы с доктором Пэрри ожидали от него реплик, которые свидетельствовали бы, что он заметил что-то важное, но он ничего не сказал, только попросил меня помочь ему приставить лестницу к кромке сеновала и проворно влез по ней наверх. Однако, к моему изумлению, он не сделал попытки забраться на сеновал, лишь немного постоял на ступеньках; голова его при этом находилась вровень с полом сеновала. Затем он спустился и наконец заговорил:

– Инспектор Риз залезал на сеновал?

– Нет, не залезал, – ответил доктор Пэрри. – Сказал, что там слишком пыльно и что он не хочет испачкаться.

– А тот, другой полицейский, что был с ним?

– Он тоже не залезал.

Холмс промолчал. Он перешел в правую половину амбара, отведенную для хранения сельскохозяйственных орудий. Некоторые из них, в том числе большие деревянные грабли и коса, были прислонены к стене, на вбитых в стену гвоздях висели предметы помельче – резаки и садовые ножи разной величины, решета и большие плетеные корзины, которые, вероятно, использовались для просеивания зерна.

– Любопытно, – пробормотал Холмс, склонив голову набок и опять погружаясь в молчание.

Доктор Пэрри, не сводивший с моего друга восхищенного взгляда, был достаточно проницателен, чтобы понять, что Холмс ничего не делает и не говорит случайно. Однако немногословность гостя разочаровала его.

Холмс, как будто почуяв это, улыбаясь обратился к нему:

– Не обращайте на меня внимания, доктор Пэрри. У меня свои методы. Ваш случай напоминает мне о странном ночном поведении одной собаки.

Эта малопонятная реплика явно озадачила доктора Пэрри. Даже я, участвовавший в том давнем расследовании вместе с Холмсом, пребывал в замешательстве. Каким образом случай с пропавшей скаковой лошадью и собакой, которая должна была залаять, но не залаяла^[571], мог быть связан с данным делом? Ведь здесь, насколько я мог судить, не было ни собаки, ни лошади, только валлийский фермер и амбар с сеновалом и сельскохозяйственным инвентарем.

Холмс заметил наше недоумение. Поймав мой взгляд, он улыбнулся краешком рта и незаметно покачал головой. Я хорошо знал своего друга и сразу понял, что означают эти сигналы. Дело было раскрыто, по крайней мере на данный момент, хотя, может статься, разъяснения мы получим еще нескоро. А пока что Холмс подошел к доктору, который с ключом в руке уже направлялся к двери амбара, давая понять, что осмотр завершен.

– Перед тем, как мы уйдем, доктор Пэрри, я хочу задать вам еще несколько вопросов. Должно быть, инспектор Риз полагает, что у Хувела Моргана был серьезный мотив для убийства, иначе он не стал бы его арестовывать. Что это за мотив?

Повисло долгое молчание, прежде чем доктор с явной неохотой ответил:

– Это всего лишь слухи, мистер Холмс.

– Неважно, – резко возразил мой друг. – Мне необходимо войти во все подробности дела, включая слухи. Если вы не готовы быть со мной совершенно откровенным, доктор Пэрри, мне придется отказаться от расследования и мы с доктором Уотсоном немедленно вернемся в Лондон. Выбор за вами.

Я видел, что доктор Пэрри старается не смотреть Холмсу в глаза. Он, верно, предпочел бы отделаться уклончивым ответом, но, когда дело касалось профессиональной репутации, мой друг проявлял неизменную твердость. Выкрутиться было невозможно, и доктор Пэрри прочел это по суровому, непреклонному лицу Холмса. Мне было жаль беднягу, когда он, запинаясь, попытался исправить свою ошибку:

– Что ж, видите ли, мистер Холмс, в деревне поговаривали о том, что Дай опять собирается жениться. Он ведь семь лет как вдовец. А у нас тут есть вдова, Карис Уильямс, неплохая женщина. У нее своя ферма в Брин-Теге, на другом краю деревни. Люди однажды видели, как они болтали за часовней, вот и напридумывали, чего не было. В одну секунду поженили их с Карис, поселили ее в Плас-э-Койд, в помощь Даю отрядили ее младшего сына, а старшего оставили хозяйничать на ферме в Брин-Теге. Из-за этих россказней у Дая с Хувелом испортились отношения. Если бы Дай снова женился, Хувел мог решить, что Плас-э-Койд ему уже не достанется.

– Существуют ли какие-то доказательства того, что он действительно этого опасался, или это просто слухи?

Доктор Пэрри беспокойно переминался с ноги на ногу.

– Ну, однажды утром почтальон, разносивший письма, и впрямь слышал, как Дай и Хувел ругались. Хувел сказал: «Если эта женщина и ее сын окажутся здесь, я соберу вещи и уйду». И, хлопнув дверью, выскочил из дому.

– Это все? – спросил Холмс.

– Они перестали вместе выпивать в «Э Делин Аир». Дай теперь сидел у одного края барной стойки, а Хувел – у другого…

Он скорбно умолк.

Но Холмс еще не закончил расспросы.

– По вашему мнению, все было настолько плохо, что у Хувела появился мотив для убийства? – спросил он.

Доктор Пэрри посмотрел себе под ноги, а затем, выпрямившись, взглянул Холмсу прямо в глаза:

– Такое возможно, мистер Холмс. Хувел очень вспыльчив. Тем не менее готов спорить на что угодно: вы докажете его невиновность. Вот и все, что я могу сказать.

– Понимаю, – сказал Холмс, на которого убежденность доктора, видимо, произвела сильное впечатление. – Итак, я возьмусь за расследование, но предупреждаю вас, доктор Пэрри, если у меня появятся какие-либо доказательства виновности Хувела, я, ни секунды не колеблясь, передам их полиции. Согласны вы на такие условия?

– Согласен, мистер Холмс, – уныло промолвил доктор Пэрри.

– Прекрасно, – подхватил Холмс. – Тогда продолжим. Прошу вас, доктор Пэрри, ответьте мне еще на кое-какие вопросы. Когда произошло убийство, на ферме был кто-нибудь, кроме Хувела и его отца?

– Оуэн Мэдок и его дочь Риан, – поспешно ответил доктор Пэрри, словно желая доказать, что больше не собирается ничего скрывать.

– Кто они такие?

– Оуэн работает на ферме, а Риан вроде как в экономках.

– Где они находились, когда убили Дая?

– Оуэн, кажется, кормил свиней, а Риан была где-то в доме. Инспектор Риз должен знать. Он опросил их обоих.

– А я могу с ними побеседовать?

– Конечно, почему бы нет? Но сейчас их нет на ферме. Правда, Оуэну позволили ненадолго приходить, чтобы кормить животных. Вообще-то Риз велел им сидеть дома до конца следствия. Но чуть позже вы сможете найти их здесь, в Плас-э-Койд.

– Значит, они живут не здесь?

– О, нет. У Оуэна что-то наподобие фермы, или, скорее, небольшое подсобное хозяйство в полумиле отсюда. Куры, пара свиней, что-то в этом роде.

– Я бы хотел поговорить с ними обоими. Может, завтра утром? Скажем, в десять часов? Поездка была весьма утомительной, нам нужно немного отдохнуть перед тем, как продолжить расследование. Думаю, доктор Уотсон со мной согласится.

Он повернулся ко мне, и я кивнул.

– Но мне бы не хотелось причинять вам беспокойство, – добавил Холмс, обращаясь к доктору, который тут же отмелподобное предположение:

– Никакого беспокойства, уверяю вас, мистер Холмс. Тут есть другой врач, он примет моих пациентов. Давайте вернемся в деревню, я отвезу вас в гостиницу, где вы отлично устроитесь на ночь.

Насчет гостиницы он оказался прав. Нас поселили в небольших, но уютных комнатах, свежее постельное белье источало аромат лаванды, ужин был незатейлив, но очень вкусен – он понравился мне гораздо больше, чем те блюда, что подают в лондонских ресторанах. Я отправился в постель усталый, но довольный и быстро заснул спокойным, глубоким сном, почти не думая о загадочной связи этого расследования с делом о собаке, которая не залаяла.

Как мы и условились, на следующее утро в десять часов доктор Пэрри заехал за нами, чтобы продолжить расследование. Я отлично выспался и сытно позавтракал, а потому горел нетерпением поскорее узнать, каким образом случай с Серебряным связан с этим делом об убийстве. Но Холмс, который, к превеликой радости, обрел прежнее расположение духа, не спешил удовлетворить мое любопытство.

Впрочем, у меня все равно не было времени его расспрашивать: не успел я и рта раскрыть, как явился доктор Пэрри, и Холмс сам начал задавать ему вопросы о людях, с которыми нам предстояло встретиться.

Доктор Пэрри, обрадованный тем, что Холмс опять ведет следствие, приступил к рассказу с большим энтузиазмом.

– Итак, господа, позвольте мне рассказать обо всем по порядку. Оуэн Мэдок вдовец, а Риан – его единственная дочь. Есть у него и сын, но он много лет назад уехал в Кардифф – в поисках приключений, знаете ли, но сомневаюсь, что он их там нашел. Оуэну под шестьдесят, его дочке… м-м… лет тридцать пять, наверное. Она не замужем. Говорит только по-валлийски, как и отец. Жизнь у нее не сахар, если вы понимаете, о чем я. Они живут в полумиле от фермы Дая Моргана, в маленьком домике под названием Картреф (это значит «дом», мистер Холмс, – вы ведь интересуетесь нашим языком). Если хотите, я могу отвезти вас в горы, чтобы вы взглянули на это место. Неужто, проделав такой путь, вы не удосужитесь осмотреть окрестности!

Получив согласие Холмса, доктор Пэрри продолжил рассказ о Мэдоках:

– Оба помогают по хозяйству в Плас-э-Койд. Оуэн возится с овцами и свиньями. Риан работает в доме: готовит, убирает, присматривает за курами, делает масло и сыр. Мне жаль их обоих. Картреф стоит на отшибе, вы сами увидите, когда мы там побываем. Хотя они скоро вернутся в Плас-э-Койд. Риз позволил им вернуться сегодня утром, и, раз вы хотите с ними поговорить, не страшно, если мы заскочим туда на минутку. Как я уже сказал, жизнь у Риан нелегкая. Оуэн, на мой взгляд, очень ожесточился. Ему хотелось бы работать на себя, но он был младшим сыном, и семейная ферма досталась его старшему брату. Это его здорово озлобило. Да еще жена умерла. Такая потеря! Он думает, что жизнь была к нему несправедлива, и, надо сказать, я его понимаю. К тому же он беспокоится, что станется с Риан после его смерти. Картреф она потеряет – они его арендуют, пока работают на ферме. Она останется без дома. Есть о чем тревожиться!

Тем временем бричка въехала в ворота Плас-э-Койд и остановилась у входной двери, которая оказалась открыта. И прежде чем доктор Пэрри сошел на землю, в дверном проеме появилась женщина. Она остановилась на пороге и с недоверием глядела на нас. Очевидно, это была Риан Мэдок.

Как и сказал доктор, ей было немного за тридцать, но выглядела она намного старше. Черные с проседью волосы были гладко зачесаны назад, открывая лоб и делая ее лицо сумрачным и изможденным. Поношенное коричневое платье и фартук из грубой ткани, подозрительно напоминавшей кусок обыкновенной дерюги, тоже отнюдь не красили ее, но вместе с тем было в ней что-то цыганское, по-своему привлекательное.

Они с доктором Пэрри толковали по-валлийски (она, в отличие от собеседника, говорила мало и неохотно), но по их жестам и выражениям лиц догадаться о содержании разговора было можно. Он, судя по всему, объяснил, кто мы такие, и спросил, где сейчас ее отец, так как она указала в сторону одной из дворовых построек, а потом и сама пошла туда, видимо, чтобы позвать его. Доктор Пэрри подтвердил мое предположение.

– Она сказала, чтобы мы обождали в доме, покуда она приведет отца, – пояснил он, проведя нас по вымощенному каменными плитами коридору в гостиную, выходившую окнами во двор. В ней стояли диван и несколько кресел, набитых конским волосом. Огромный буфет из темного дуба, часы с белым циферблатом в корпусе из того же мрачного дерева и коричневатые обои придавали комнате зловещий, похоронный вид. Двуствольное ружье, стоявшее у камина, только добавляло ей мрачности.

– Кстати, – продолжал доктор Пэрри, – я сказал ей, что вы мои друзья из Лондона и я показываю вам окрестности. Мы будто бы проезжали мимо, и я подумал, что надо зайти проведать ее отца. У него последние три недели побаливает в груди.

Заметив, что внимание Холмса привлекли две большие фотографии в овальных рамках, висевшие над камином, он добавил:

– Это Дай и Хувел.

Семейное сходство меж ними было очевидно. И отец, и сын чувствовали себя перед камерой неловко. У обоих были мужественные подбородки и прямодушное, открытое выражение лица, хотя у Моргана-старшего рот был упрямо сжат. Увидев это, я подумал, что не рискнул бы ему перечить. Я вспомнил, что вчера на обратном пути в Пентре-Маур доктор Пэрри рассказывал нам о ссоре отца и сына из-за вдовы Карис Уильямс. Теперь я понимал, как такое могло случиться.

Мне захотелось расспросить об этом доктора Пэрри, но тут на улице послышались шаги. Выглянув в окно, я увидел Риан Мэдок, подходившую к дому вместе с каким-то мужчиной. Лет пятидесяти с гаком, седовласый и седобородый, он был одет во фланелевую рубаху без воротника и старые вельветовые штаны с потертыми коленями.

Мэдоки, как и Морганы, были очень схожи между собой. Оба высокие, смуглые, они производили впечатление очень сильных людей благодаря крепким торсам и мощным рукам. Отец Риан тоже был в высшей степени немногословен. Когда доктор Пэрри представил нас с Холмсом, Оуэн лишь слабо кивнул в ответ. Пока Пэрри по-валлийски объяснял цель нашего визита, тот слушал молча, лишь в конце этого красноречивого монолога что-то пробурчал (по-видимому, нечто вроде краткого: «Все?») и собрался уходить.

Холмс был сильно раздосадован тем, что ему не удалось побеседовать с этим человеком. Причиной тому была не только языковая преграда, но и замкнутый нрав Мэдока. Мэдок был уже у двери, когда Холмс, обращаясь к доктору Пэрри, неожиданно произнес:

– Не могли бы вы передать мистеру Мэдоку и его дочери наши соболезнования в связи со смертью мистера Моргана? Должно быть, она стала для них обоих огромным потрясением.

Эти слова явно были произнесены с расчетом на какой-либо отклик, и он последовал, хотя не столь отчетливый, как хотелось бы Холмсу. Оуэн Мэдок замер, лицо его было сурово и бесстрастно, как скала. Затем, пробормотав что-то в ответ, он быстро повернулся на каблуках и вышел из гостиной. Его дочь отреагировала куда живее: она прижала ладонь ко рту, и с губ ее слетел слабый возглас. В следующее мгновение Риан кинулась прочь из комнаты, вслед за отцом, и, догнав его в дальнем конце двора, стала что-то яростно втолковывать ему, он же слушал ее в полном молчании. Потом они зашли в тот сарай, где находились до нашего прихода.

– Риан тяжело пережила смерть Дая, – заметил доктор Пэрри, по-видимому взволнованный только что разыгравшейся маленькой драмой. – Думаю, она всегда смотрела на него снизу вверх. А затем арестовали Хувела…

Он смолк, не в силах продолжать.

– Да, разумеется, я понимаю, – ответил Холмс. – Что ж, доктор Пэрри, вы, кажется, обещали нам небольшую экскурсию?

– О, да, – подхватил доктор Пэрри, явно обрадованный переменой темы и перспективой прогулки по окрестностям. Он вышел из дому и через двор направился к амбару, где оставил бричку; мы с Холмсом последовали за ним.

На этот раз мы отправились в горы, выехав в направлении, противоположном деревне, по крутой каменистой дороге, которая становилась все ́уже и ́уже, пока не превратилась в маленькую тропку, ведущую мимо небольшого домика, притулившегося в лощине меж отлогих пастбищ. Доктор Пэрри указал хлыстом на это едва различимое вдали строение.

– Картреф, – объявил он. – Дом Мэдоков.

Это действительно был очень уединенный уголок, каким и описывал его доктор. За исключением овец, щипавших жесткую траву, и паривших в вышине черных птиц (вероятно, воронов), тут не было ни одной живой души. Когда мы проезжали мимо, я спрашивал себя, как Оуэн, а главное, Риан выживают в этом унылом заброшенном месте, в особенности зимой.

И все же тут было очень красиво; чем выше мы поднимались, тем величественней становился пейзаж. Пастбища сменились горной местностью. Скальные породы выходили на поверхность, словно кости какого-то огромного доисторического существа, с которых содрали мягкую, сочную плоть лугов, оставшихся внизу. Утесы становились все выше, а перед нами постепенно разворачивались великолепные виды дальних полей и ферм, крошечных, будто игрушечных, домиков, дорог, узкими темными лентами петлявших вокруг зеленых пастбищ с гулявшими по ним овцами, которые отсюда казались лишь белыми крапинками.

Показался вдали и Плас-э-Койд, который прежде воспринимался как хаотичное нагромождение хозяйственных построек вокруг двора и большого амбара, а теперь предстал в виде четко распланированной усадьбы, где здания выстроены по линиям, веером расходящимся из центра. Даже на расстоянии можно было распознать назначение каждого из них: вот ряд свинарников с собственными маленькими двориками, вот более крупное сооружение – очевидно, коровник, от которого к соседнему полю, где паслось несколько черно-белых коров, вела едва различимая тропка. Я даже рассмотрел поблизости крошечную коричневую пирамидку – по-видимому, навозную кучу. Из ее вершины торчал черенок какого-то сельскохозяйственного орудия. Изумленный тем, что с такого расстояния можно увидеть столько подробностей, я обратил на это внимание Холмса, но он лишь безучастно пожал плечами.

Дорога забирала все круче, и наконец доктор Пэрри предложил нам сойти с брички, чтобы пони было легче тащить ее наверх. Пешком мы приблизились к огромному плоскому камню, лежавшему у тропы. Очевидно, это был любимый наблюдательный пункт доктора Пэрри, так как он, удовлетворенно вздохнув, опустился на камень.

– Ну, что я говорил, господа! – торжественно провозгласил он, обводя рукой панораму. – Таких красот вы еще не видали!

Да, я действительно видел такое впервые. Подозреваю, что и Холмс тоже: он устроился на краешке камня, сложив руки на коленях, и молча созерцал ландшафт. Сейчас он, с его точеным профилем, больше, чем когда-либо, походил на орла, оглядывающего из горного гнезда свои владения.

Мы пробыли там не меньше получаса, околдованные волшебным пейзажем. Холмс молчал. Он совершенно ушел в себя, и я не посмел прерывать его напряженные размышления.

Он предавался раздумьям и на обратном пути, лишь когда мы проезжали мимо Плас-э-Койд, повернул голову и бросил на ферму мимолетный взгляд, прежде чем дом и остальные постройки исчезли за поворотом.

Он так ничего и не сказал до самого Пентре-Маур. Там, обращаясь к доктору Пэрри, он отрывисто произнес:

– Могу я переговорить с вами в приватной обстановке?

– Конечно! – ответил доктор Пэрри, несколько озадаченный этой внезапной просьбой.

– Только не у вас дома, – продолжал Холмс. – Не хочу беспокоить вашу супругу. В гостинице есть отдельная комната, где мы обедали. Можно попросить хозяина предоставить ее в наше распоряжение?

– Думаю, Эмрис не станет возражать. Я прямо сейчас переговорю с ним.

И доктор все устроил, не теряя времени. Через две минуты нас провели в небольшую комнату рядом со столовой, наподобие тех, что существуют во многих английских пивных.

Мы уселись за стол, и Холмс, после минутного колебания, начал беседу с заявления, изумившего не только меня, но, судя по всему, и доктора Пэрри.

Безо всяких вступлений Холмс объявил:

– Господа, я знаю, кто и каким образом убил Дая Моргана. Однако мне потребуется ваша помощь, чтобы отдать убийцу в руки правосудия.

Его слова буквально ошарашили нас с доктором Пэрри, на что он, несомненно, и рассчитывал. Впрочем, хорошо изучив Холмса за долгие годы нашего знакомства и зная о его любви к эффектным сценам^[572], я подозревал, что он поистине наслаждается ими, и поспешил отойти в тень, предоставив задавать неизбежные вопросы доктору Пэрри.

– Ради всего святого, мистер Холмс, как вы пришли к своему заключению?

– Изучив доказательства, разумеется, – холодно ответил Холмс.

– Доказательства? Но где же они?

– В амбаре и рядом с ним.

Холмс, видимо, имел в виду двор фермы и близлежащие постройки, но где именно он нашел улики, я не имел ни малейшего представления. Доктор Пэрри лишь удивленно качал головой. Первым нарушил молчание сам Холмс.

– Итак, господа, – произнес он, – поскольку дело успешно раскрыто, полагаю, нам следует заняться финальной стадией расследования – разоблачением преступника. Для этого я разработал некий план, который потребует вашего участия. Вот что я предлагаю.

И, склонившись над столом, он раскрыл нам детали этого плана – или «небольшого действа», как он его называл.

После обеда мы вернулись в Плас-э-Койд. Пони и бричку, как и прежде, поставили во дворе. Доктор Пэрри вновь зашел в дом за ключом от амбара, но на этот раз он вернулся в сопровождении Риан. Женщина, однако, не присоединилась к нам, а пошла через двор к калитке, которая вела на пастбища, чтобы позвать отца: он возился там с овцой, повредившей ногу, – перевел для нас доктор Пэрри ее слова. Холмс тоже отошел. Он заранее предупредил нас, что ему нужно сделать еще кое-что, но не удосужился объяснить, что именно. Тем временем доктор Пэрри открыл замок, висевший на дверях амбара, и широко распахнул их.

Внутри амбара все осталось без изменений. На полу среди клочьев сена по-прежнему валялась лестница, к левой стене все так же были прислонены сельскохозяйственные орудия.

Следуя наставлениям Холмса, я поднял лестницу и приставил ее к кромке сеновала. Не успел я это сделать, как подошли остальные участники нашего «небольшого действа», тщательно распланированного Холмсом.

Первым прибыл инспектор Риз – высокий мрачный человек, вызванный вчера телеграммой из Абергавенни. Он приехал утром в специальном фургоне, в сопровождении полицейского сержанта и констебля. Все трое тоже отправились в Плас-э-Койд, следуя, впрочем, на значительном расстоянии от нас. Теперь же, неохотно подчинившись указаниям Холмса, они расположились в дальней части амбара, откуда человек, входивший через двойные двери, не сразу мог их заметить.

Потом вошел Холмс, вернувшийся из своей загадочной экспедиции и принесший с собой нечто меня поразившее. Впрочем, у меня не было возможности оценить важность этого предмета, поскольку Холмс, проворно взобравшись по лестнице, мигом очутился на сеновале, похожем на театральную сцену. Это и впрямь был настоящий театр: над нами возвышался Холмс, словно какой-нибудь прославленный актер, а мы с доктором Пэрри и полицейскими превратились в зрителей – этакую невзыскательную публику, собравшуюся в шекспировском «Глобусе»^[573] на представление одной из великих трагедий. Косые солнечные лучи с плясавшими в них пылинками создавали на этой сцене причудливое, беспрестанно менявшееся освещение.

По некому негласному соглашению мы молча ожидали остальных участников действа. Тяжелый скрип открывающихся дверей амбара, возвестивший об их появлении, был не менее драматичен, чем знаменитый стук в ворота в «Макбете».

Они нерешительно вошли внутрь – Оуэн Мэдок впереди, за ним его дочь Риан – и на мгновение замерли, подняв головы и увидев на краю сеновала фигуру Холмса, который тоже стоял без движения.

Затем Холмс медленно и осторожно, будто воин, поднимающий копье, взял вилы, которые принес с собой невесть откуда, и дрожавшей от напряжения рукой прицелился в тех двоих, что стояли внизу.

Риан не выдержала первой. Она завопила, словно раненый зверь, и закрыла лицо руками. Мэдок не издал ни звука, но на его лице явственно отпечатался тот же безумный ужас.

Мы застыли на своих местах, будто участники немой сцены в финале мелодрамы, ожидающие, когда опустится занавес.

И вдруг мизансцена распалась, а ее действующие лица бросились врассыпную. Мэдок метнулся к двери амбара, бешено распахнул ее и побежал через двор к дому. К тому времени, когда туда добрались остальные, он успел запереться изнутри. Риан бросилась к двери и, забарабанив по ней кулаками, закричала:

– Папа! Папа!

Мы с доктором Пэрри словно остолбенели, Холмс же ринулся вперед. Сорвав с себя пальто, он обернул им руку и выбил окно гостиной, находившееся рядом с входной дверью. Просунув руку внутрь, он открыл задвижку, а мгновение спустя уже протискивался через открытую оконную створку в комнату. Мы услышали звук его шагов по каменному полу прихожей, а затем приглушенный шум борьбы, сопровождавшийся громкими криками.

Я различил голос Холмса, очень громкий и звонкий, в котором слышались повелительные нотки, призванные усилить эмоциональное содержание диалога, как в оперных дуэтах, где бас дополняет тенора.

Он кричал:

– Не будьте глупцом, Мэдок! Опустите оружие!

Затем послышался пронзительный, истерический голос Мэдока, оравшего что-то по-валлийски. В следующий миг крик внезапно оборвался, и вслед за тем грянул оглушительный выстрел.

Мы с инспектором Ризом, а за нами и два полисмена наконец добежали до дома. В суматохе никто из нас не догадался, как Холмс забрался в дом через окно, которое по-прежнему оставалось открытым. Вместо этого мы безрезультатно пытались вышибить крепкую дубовую дверь, которая не дрогнула даже под напором здоровяков полицейских. Верно, мы еще долго продолжали бы свои бесплодные попытки попасть внутрь, но тут дверь резко распахнулась, и мы вчетвером чуть было не оказались на полу прихожей. К моему великому облегчению, на пороге появился Холмс, спокойный и, кажется, целый и невредимый. Он отвесил легкий насмешливый поклон и посторонился, пропуская нас внутрь.

Первое, на что упал мой взгляд, была распростертая на полу фигура Оуэна Мэдока. Он лежал лицом вверх на каменных плитах пола, из уголка его рта струилась кровь, рядом валялось двуствольное ружье, вокруг были рассыпаны куски штукатурки.

Я подбежал, чтобы нащупать у него на шее сонную артерию, но Холмс заметил сквозь зубы:

– О, не утруждайтесь, дорогой Уотсон. Он жив. Всего лишь оглушен апперкотом в нижнюю челюсть^[574]. Если кому и нужна медицинская помощь, так это мне. От удара у меня разошлась кожа на костяшках пальцев, но жить я буду.

– Но я же слышал выстрел! – возразил я.

– Да, выстрел был. Я чуть не оглох. Однако к этому времени мне удалось отвести ружье, что находилось в руках у Мэдока, в сторону, так что, когда он спустил курок, дуло было направлено вверх. Вот откуда дыра в потолке и рассыпанная штукатурка.

Повернувшись к Ризу, он продолжал:

– На вашем месте я бы надел на него наручники, инспектор, на случай если, очнувшись, он опять решит драться. Он очень силен, а главное – доведен до отчаяния.

Однако Холмс переоценил Мэдока. Когда тот пришел в себя, он был тих и смирен. Он совсем не сопротивлялся, когда его вывели из дома и отвели к ожидавшему во дворе фургону. Отсюда инспектор Риз и два полисмена препроводили его в тюрьму Абергавенни, где он должен был дожидаться суда за убийство Дая Моргана.

Оставшимся на ферме тоже пришлось разделиться. Мы с Холмсом вернулись в «Золотую арфу» и стали ждать доктора Пэрри, который повез Риан Мэдок к соседям, чтобы те присмотрели за нею.

По какому-то негласному уговору ни Холмс, ни я не обсуждали утренние события, покуда не вернулся доктор Пэрри. Затем мы втроем опять уединились в маленькой комнате рядом со столовой, и я наконец смог задать своему другу все те вопросы, что теснились в моей голове со вчерашнего дня.

– Ради бога, как вы узнали, что Дая Моргана убил именно Оуэн Мэдок, а вовсе не Хувел? И почему вы вспоминали о собаке, которая не залаяла?

Холмс, который в этот момент раскуривал трубку, немного помедлил с ответом и, откинувшись на спинку стула, пустил длинную струю дыма к низкому потолку, когда-то беленному, но давно уже прокопченному любителями табака.

– Если вы помните, дружище, собака должна была залаять, но не залаяла. Вот в чем был смысл^[575]. То, что должно было случиться, не случилось. В данном деле также отсутствовала одна деталь, только это был не звук, а предмет. У стены амбара хранился различный сельскохозяйственный инвентарь, но одного орудия явно недоставало, хотя оно должно было там быть, судя по наличию сеновала и разбросанного по полу сена. Речь, разумеется, о вилах. Я спросил себя: «Почему их нет?» И тут мне вспомнилось описание ран на груди Дая Моргана, сделанное доктором Пэрри. Мы все подумали, что они нанесены оружием с одним острием. Вы, доктор Пэрри, сказали, что раны и сами по себе были какие-то странные – с узким и изогнутым входным отверстием. Я никогда не встречал ножей или рапир, подходивших под это описание. Но само слово «нож» привело мне на память другой предмет, который мы каждый день видим за обеденным столом. Нож и…

Холмс смолк и обвел меня и доктора Пэрри дразнящим насмешливым взглядом, приподняв бровь и дожидаясь, когда кто-нибудь из нас произнесет искомое слово.

– Вилка! – хором ответили мы с Пэрри.

– Прекрасно, господа! – воскликнул Холмс. – Вы пришли к тому же самому выводу, что и я. Вилка! А что похожее на вилку можно найти в амбаре? Конечно, вилы. И когда я это понял, многое начало обретать смысл. Например, две раны на груди Дая Моргана. Они были нанесены не двумя, как мы полагали ранее, а одним ударом, но у орудия было два зубца. Этим объясняется необычайная сила удара, который повалил Дая Моргана на спину, а также то, что орудие вошло в грудь под углом. Значит, убийца не стоял лицом к лицу с убитым, но напал на него с расстояния, равного длине копья или дротика, а кроме того, находился гораздо выше жертвы, то есть на сеновале. Я установил этот факт, когда осматривал сеновал в день нашего приезда. На его пыльном настиле отчетливо виднелись чьи-то следы, но то были отпечатки только одних башмаков, причем совсем свежие. Доктор Пэрри утверждал, что ни инспектор Риз, ни его коллега не забирались на сеновал, значит, следы принадлежали кому-то другому. Судя по размеру, они были мужские, и это обстоятельство прямо указывало на Оуэна Мэдока, потому что в то утро он оказался единственным мужчиной на ферме, за исключением Хувела. Однако Риан Мэдок сообщила полицейским, что во время убийства Дая Моргана Оуэн Мэдок ухаживал за больной овцой на дальнем пастбище. Риан, возможно, не знала, что в какой-то момент он вернулся в амбар по делу – скорее всего, за сеном для коров.

Основываясь на этих выводах, мы можем в подробностях представить себе картину случившегося в амбаре четыре дня назад. Мэдок стоял на сеновале (вероятно, вилами сбрасывал сено вниз, на пол амбара), и тут явился Дай Морган. Между ними разгорелась ссора, о причине которой я расскажу позже, и Мэдок в гневе метнул вилы вниз, в Моргана, который стоял прямо под ним. Сильный удар свалил Моргана с ног, зубцы вил пробили ему грудь, один из них угодил в сердце и вызвал обильное кровотечение.

Несложно вообразить финал этой сцены. Спустившись по лестнице вниз и обнаружив, что Морган мертв, Мэдок испугался и запаниковал, не зная, что делать дальше. Посылать за доктором Пэрри не имело смысла; помощь Моргану уже не требовалась. Но что делать ему самому? Если он признается в убийстве, его повесят. С ужасом осознав это, Мэдок предпринял отчаянную попытку скрыть содеянное, прежде чем кто-нибудь докопается до истины. Избавиться от тела не представлялось возможным. Куда бы он его спрятал? Зато он мог выбросить орудие убийства и тем самым пустить полицию по ложному следу. Итак, он пытается вытащить вилы из груди жертвы. Но даже это оказывается далеко не просто. Зубцы глубоко застряли в теле. И тут он делает то, что сделал бы любой человек в подобных обстоятельствах: старается найти опору, чтобы облегчить себе задачу, и ставит ногу на тело мертвеца.

– Ну конечно! – воскликнул я. – След грязного башмака на груди у Дая Моргана!

– Правильно, Уотсон! Он вытащил вилы, и теперь ему надо было избавиться от них. На них оставались следы крови и, несомненно, куски плоти погибшего. Инстинкт подсказывал Мэдоку, что надо унести вилы как можно дальше от места преступления, чтобы никто не связал это орудие со смертью Дая. Кроме того, он хотел развязаться с этим убийством и с чувством вины, следуя простой логике: с глаз долой – из сердца вон. Итак, он относит вилы на скотный двор и втыкает в навозную кучу.

В действительности это оказалось ошибочным решением. Если бы он просто смыл кровь и поставил вилы на место, вероятнее всего, никто не связал бы их с убийством Дая Моргана и это преступление было бы внесено в разряд нераскрытых. Его могли приписать залетному вору, который случайно зашел в амбар, хотел что-то стащить, но попался на глаза Даю Моргану и вынужден был его убить.

Но Мэдоку не пришло в голову (и это подтверждает мою гипотезу о том, что убийство было непреднамеренным), что в смерти отца могут обвинить Хувела Моргана. Если бы Мэдок хорошенько обдумал все это, тот факт, что Хувел кормил свиней и находился довольно далеко от амбара, успокоил бы его. Другим доводом в пользу невиновности Хувела являлось то, что они с отцом были очень близки и все об этом знали. Поэтому арест Хувела привел его в ужас.

Однако в слепой панике он упустил из виду другой факт, который давал Хувелу мотив для убийства отца, на что вы, доктор Пэрри, указали еще в день нашего приезда. Я имею в виду отношения Дая Моргана с Карис Уильямс. Видимо, намечавшаяся свадьба была лишь деревенской сплетней, но Мэдок, возможно, вообще не знал об этом. Он замкнутый человек по натуре, к тому же избегал общения с односельчанами. Трагическая ирония состоит в том, что, когда Мэдок узнал об этих слухах, его реакция была почти такой же, какую полиция приписывала Хувелу.

– А именно? – удивленно спросил я.

– Подозрение в виновности Хувела основано на предположении, будто он боялся, что, если отец снова женится, один из сыновей Карис Уильямс приберет к рукам ферму. Это и послужило причиной ссоры между Даем и Хувелом Морганами. Но никто не взглянул на ситуацию глазами Оуэна Мэдока. Если бы Морган женился вторично, положение Мэдока и его дочери в Плас-э-Койд пошатнулось бы. Возможно, от их услуг и вовсе отказались бы. Карис Уильямс взяла бы на себя роль хозяйки, которую прежде исполняла Риан, а один из юных Уильямсов стал бы помогать на ферме вместо Мэдока. В таком случае Мэдоки могли потерять и свой дом, ведь его сдают только работникам фермы. Все это, разумеется, лишь догадки, но отнюдь не безосновательные. Если помните, Мэдок когда-то сам утратил право на ферму отца, потому что у него был старший брат. Есть и еще один мотив для ссоры, хотя доказать его невозможно.

– Что за мотив? – спросил я.

– Эта моя гипотеза тоже основана на предположении, – усмехнулся Холмс. – Я просто подумал, что Риан Мэдок вбила себе в голову, будто Дай Морган в нее влюблен и когда-нибудь они поженятся. В конце концов, она ведь просто одинокая женщина, которая много лет вела хозяйство в доме Моргана, то есть в каком-то смысле заменяла ему жену. Люди легко поверили слухам о Дае и Карис, вот так и она легко убедила себя, что он от нее без ума, – хватило улыбки, ложно истолкованного приветливого слова, случайного обмена взглядами во время работы. Она даже могла поведать о своих надеждах отцу. Если это действительно произошло, довольно было одной искры, чтобы воспламенить и без того напряженную ситуацию.

Холмс обратился к доктору Пэрри:

– Как вы считаете, такое возможно?

– Вполне, – серьезно ответил тот. – Но все это уже неважно. В настоящий момент, мистер Холмс, я больше всего беспокоюсь за будущее Риан. Дай Морган погиб, ее отца, вероятно, повесят за убийство. Что станется с ней и другими участниками этой ужасной трагедии?

Но никто из нас не отважился ничего предполагать. Прошел почти год, и вот однажды мы получили от доктора Пэрри письмо, в котором содержался частичный ответ на этот вопрос.

Риан, писал доктор, уехала из Пентре-Маур в Кардифф, к младшему брату, где некоторое время вела его хозяйство, а затем вышла замуж за местного сапожника. Хувел тоже женился – на Бранвен Хьюс, кузине Карис Уильямс. Он, кажется, счастлив, живет в Плас-э-Койд с женой и новорожденным сыном.

Оуэн Мэдок на выездной сессии суда^[576] в Абергавенни признал себя виновным в убийстве Дая Моргана и был приговорен к повешению, но не дождался исполнения приговора и скончался от сердечного приступа.

Так завершился, по выражению Холмса, последний акт нашего валлийского расследования, и завершился, учитывая все обстоятельства, вполне удачно.

Дело о пропавшей падчерице

Это случилось одним ноябрьским утром. Мы с Холмсом только что вернулись из Девоншира после расследования баскервильского дела, в котором немаловажную роль сыграл инспектор Лестрейд^[577]. К немалому нашему изумлению, именно он и стоял теперь на пороге гостиной. Обычно очень опрятный, инспектор имел до странности неряшливый вид. Холмс пригласил его войти и, как только гость устроился у камина, заметил:

– Я вижу, вы где-то недавно копались. Очевидно, это каким-то образом связано с вашим визитом?

Лестрейд был ошарашен.

– Какого черта… – начал было он.

– «По ногтям человека, по его рукавам, обуви и сгибу брюк на коленях нетрудно угадать его профессию», – процитировал Холмс.

Я тотчас вспомнил старую журнальную статью, принадлежавшую перу моего друга^[578]. Однако Лестрейду она, видимо, не попадалась, ибо он в замешательстве таращился на Холмса.

– Вас выдают рукава вашего пальто, дорогой инспектор, – пояснил Холмс, – а также колени, не говоря уже о ботинках. Вы с ног до головы измазаны в лондонской грязи. Так где вы копались и для чего?

Вместо ответа Лестрейд полез в карман, вытащил оттуда какой-то конверт и отдал его моему другу. Я поднялся с места, подошел к Холмсу и встал у него за плечом, чтобы тоже взглянуть на послание. Долгое знакомство с Холмсом научило меня важности детального осмотра. Я увидел, что на конверте, изготовленном из дешевой бумаги, какую можно купить в любой писчебумажной лавке, крупными корявыми буквами, скорее всего измененным почерком, написано:

Инспектору Лестрейду из отдела убийств, Скотленд-Ярд

Холмс насмешливо поднял бровь.

– Убийство? – невозмутимо спросил он, но я-то заметил, что он уже поднял голову, словно охотничий пес, учуявший дичь.

– Прочтите письмо, мистер Холмс, – скорбно промолвил Лестрейд.

Последовав совету Лестрейда, Холмс открыл конверт и вынул из него коротенькую записку, нацарапанную на листке дешевой писчей бумаги все тем же корявым почерком. В послании не было ни обращения, ни подписи, лишь следующий текст:

Пойдите в сад, что за домом семнадцать по Элмсхерст-авеню в Хэмпстеде, и копайте под деревом, находящимся в десяти шагах слева от ворот. Вы найдете там труп мадемуазель Люсиль Карэр, падчерицы мадам Ортанс Монпенсье, которая убила ее и зарыла там тело.

Это будничное сообщение отдавало такой бесстрастной жестокостью, что у меня кровь застыла в жилах.

– Так вы обнаружили тело, инспектор? – поинтересовался Холмс, откладывая листок в сторону. – Судя по состоянию вашей одежды, это так.

– Верно, мистер Холмс. Обнаружили около часа назад. Как только я получил это письмо с утренней почтой, тут же отправился по указанному адресу, прихватив полицейского сержанта и констебля. Мы нашли труп в точности там, где указано. Это не составило большого труда. Хотя там все заросло плющом, было заметно, что земля недавно вскопана. В том месте она была более рыхлой, чем вокруг.

– А тело?

– Ну, по правде говоря, это не тело а, скорее, скелет. Я послал за анатомом из местной лечебницы Святого Клемента, и тот уже произвел беглый осмотр. Он считает, что труп пролежал в земле не меньше года, а то и все полтора, поэтому от него мало что осталось, за исключением костей и обрывков одежды.

– Где тело находится сейчас?

– Все там же.

Лестрейд запнулся, облизал губы и добавил:

– Я не хотел, чтоб его увозили, пока вы не взглянете.

– Я? – отрывисто спросил Холмс, но я-то заметил, что он уже был готов сорваться с места.

Лестрейд неловко заерзал:

– Видите ли, мистер Холмс, в том доме одни французы, а я кроме «сильвупле» да «уи, уи» ничего и сказать не умею. Какое уж тут расследование!

– Сколько там человек? – перебил его Холмс.

– Всего четверо. Владелица дома мадам Монпенсье, ее компаньонка мадемуазель Бенуа. А еще семейная пара, мсье и мадам Доде. Жена – экономка и немного говорит по-английски; вроде она кузина мадам Монпенсье. Ее муж за всех разом: он и дворецкий, и работник, и что душе угодно; а по-нашему не кумекает. У меня такое чувство, будто они бедные родственники. Вот так-то, мистер Холмс. Я знаю, вы по-французски ловко объясняетесь^[579]. Вот и подумал, что вы захотите помочь следствию…

– Разумеется, при условии, что мадам Монпенсье будет согласна, – с безразличным видом ответил Холмс, но я-то сразу понял, что он горит нетерпением принять этот вызов.

– Думаю, она согласится. Она уже немолода. Когда нашли тело, она была просто потрясена, знаете ли. Насколько я понял, она отрицает, что знала…

– Оставьте, Лестрейд, я сам с ней побеседую и все выясню.

– Так вы поможете? – просиял инспектор.

– Ни за что на свете такое не пропущу. Тут одни имена чего стоят.

– Имена? – переспросил Лестрейд. – Ну, я ведь сказал, они французы…

– Понятное дело. Но я имел в виду другое.

Мы с Лестрейдом обменялись озадаченными взглядами, недоумевая, о чем он толкует, но времени объясняться не было. Холмс сказал:

– А теперь, Уотсон, скорее одевайтесь и пойдемте!

– Я приехал в кэбе, – сообщил Лестрейд, пока мы в спешке собирались, – и, надеясь, что вы не откажетесь принять участие в расследовании, попросил кэбмена подождать у входа.

– Отлично! – заявил Холмс, хватая свою шляпу и устремляясь вниз по лестнице.

Вскоре мы втроем уже мчались в кэбе по направлению к Хэмпстеду.

По просьбе Холмса Лестрейд во время поездки не говорил об этом деле. Мой друг объяснил, что предпочитает сделать собственные выводы, когда увидит все своими глазами, и Лестрейд, видимо, был согласен с ним. Во всяком случае, инспектор не сказал ни слова о расследовании, лишь когда кэб прибыл на тихую зеленую улочку, объявил:

– Мы на месте, господа! Элмсхерст-авеню, дом номер семнадцать. Место преступления!

Мы очутились перед большим неказистым строением из темно-красного кирпича, с тяжелой шиферной кровлей, напоминавшей свинцово-серую крышку блюда, которой будто накрыли здание, чтобы запереть жильцов внутри. Со стен свисали гирлянды плюща, некоторые его побеги успели опутать окна, усиливая сходство дома с мрачной гробницей.

Вымощенная черно-белой плиткой дорожка, начинавшаяся за высокими железными воротами, вела к входной двери, но, к моему удивлению, инспектор Лестрейд сразу свернул направо и отправился в обход дома, к заднему двору, затем резко свернул влево, к высокой изгороди. Там, в нескольких ярдах от нас, у деревянной калитки стоял на часах констебль в форме.

Увидев нас, констебль отдал честь и, толкнув калитку, пропустил нас в находившийся за ней большой заросший сад. Большинство деревьев и кустов уже сбросили листья, их переплетающиеся голые ветви частично закрывали обзор. И все же сквозь эту естественную преграду можно было разглядеть, что в правой части сада была разворошена опавшая листва и вскопана земля. Место преступления охранял полицейский сержант, возле него стоял, опершись на лопату, констебль с покрасневшим от натуги лицом, рядом на ветке висела его форменная куртка. При нашем приближении оба вытянулись, сержант выступил вперед и отдал нам честь, готовый в случае необходимости рапортовать начальству.

– Где доктор Читти? – спросил Лестрейд.

– Ушел минут двадцать назад, сэр. Сказал, у него пациент в лечебнице, – ответил сержант. – Но велел передать, что позже пришлет с нарочным подробный отчет. А пока что я должен сообщить следующее: тело принадлежит молодой женщине лет двадцати, ростом примерно пять футов четыре дюйма^[580], хрупкого сложения, темноволосой. Как она встретила свой конец, покамест не ясно: череп не проломлен, и шея, к примеру, тоже не свернута.

Пока сержант говорил, он успел сгрести в сторону сухие листья и расчистить место захоронения. Это была яма не более четырех футов^[581] глубиной, в которой находился скелет. Тело было аккуратно уложено на спину с прямыми ногами и вытянутыми по бокам руками. На черепе, слегка повернутом влево, застыл страшный оскал смерти. Во время своей врачебной карьеры я видел его сотни раз, особенно часто в Афганистане, и он всегда пробуждал во мне леденящую мысль, что смерть – всего лишь мрачная издевка каких-то злых сил, стремящихся продемонстрировать ничтожность человека.

Холмс подошел к самому краю ямы и пристально разглядывал ее содержимое. Я попытался перевести взгляд с ухмыляющегося черепа на другие части тела. Очевидно, труп завернули в самодельный саван, возможно одеяло, так как на костях еще виднелись лоскутья коричневой шерстяной материи, а также остатки более тонкой ткани, из которой, вероятно, было сшито платье. Ткань была синего цвета, и на ней просматривались следы голубого узора. Однако наблюдательный Холмс сумел заметить еще одну необычную деталь, которая ускользнула от моего взгляда.

– Обуви на теле не было? – отрывисто спросил он.

Лестрейд, который, судя по всему, также не обратил на это внимания, встрепенулся:

– Не знаю, мистер Холмс. А вы, Бенсон? Видели обувь?

Сержант покачал головой:

– Нет, сэр.

– А это что такое? – продолжал Холмс, указывая тростью на ком земли, лежавший слева от тела и по виду не отличавшийся от других комьев, разбросанных по дну могилы.

Лестрейд заглянул в яму и жестом подозвал констебля с лопатой:

– Эй, ты! Палмер, кажется? Видишь этот ком? Подай-ка его мне! – И пока тот осторожно спускался в яму, добавил: – Да помни, куда лезешь!

Вышеупомянутый ком был вытащен и передан Лестрейду, который бегло осмотрел его, пожал плечами и отдал Холмсу.

Понимая, что мой друг не зря заинтересовался этим предметом, я внимательно наблюдал, как он взял ком земли и аккуратно раздавил его пальцами, чтобы извлечь то, что находилось внутри. Стряхнув всю землю, он положил находку на ладонь. Это был серебряный медальон в форме сердца на тонкой серебряной цепочке. Вещица так потускнела и испачкалась, что я только диву давался, как ее вообще можно было разглядеть на дне могилы.

– Как, ради всего святого, вам удалось ее увидеть? – спросил я.

– Просто на земле что-то сверкнуло, – сказал Холмс. – Интересно, как он тут оказался?

– Это, конечно, принадлежало ей, – без раздумий ответил Лестрейд, указывая пальцем на скелет.

– Возможно, – согласился Холмс. – Но почему ее могильщик заботливо положил рядом медальон, а об обуви не подумал?

Наступила тишина. Лестрейд надул щеки и выразительно посмотрел на меня, словно намекая: «Теперь ваша очередь говорить». Но, зная о пристрастии Холмса выставлять на посмешище тех, кто самонадеянно торопится с заключениями, я на приманку не клюнул и промолчал. Холмс был явно разочарован. Пользуясь предоставленными ему полномочиями, он повернулся к инспектору и кротко спросил:

– Надеюсь, дорогой Лестрейд, вы разрешите мне забрать эту цепочку и медальон с собой? Обещаю, они вернутся к вам в целости и сохранности.

– Что ж, в интересах дела я позволю вам ее взять, мистер Холмс, – великодушно отозвался Лестрейд и тут же добавил: – При условии, если и вы позволите заглянуть к вам вечерком и узнать, к каким выводам относительно этой вещицы вы пришли.

– Разумеется, – столь же великодушно согласился Холмс, затем с едва заметной улыбкой опустил медальон в один из маленьких конвертиков, которые носил с собой на такой случай, и вложил конвертик в свою записную книжку.

– А теперь, – деловым тоном продолжал он, – настало время побеседовать с мадам Ортанс Монпенсье о ее падчерице мадемуазель Карэр. – И когда мы направились к калитке, прибавил: – Странно это, инспектор, вы не находите?

– Странно? Что странно? – спросил Лестрейд, спеша вдогонку за Холмсом.

– Имена, Лестрейд, – ответил Холмс.

– А что не так с именами? – удивился Лестрейд. – Им и положено быть странными, они ведь французские, разве нет?

Уже второй раз Холмс заговаривал об именах, но я все не мог понять, что он имеет в виду. Лестрейд, судя по всему, довольствовался собственным объяснением. Я же по-прежнему недоумевал, отчего это Холмс так настойчиво привлекал наше внимание к именам.

Когда мы подошли к парадной двери дома семнадцать по Элмсхерст-авеню, я так ни до чего и не додумался, а потому на время выкинул эту загадку из головы. Лестрейд взялся за тяжелый железный дверной молоток, отпустил его, и тот издал гулкий звон, такой громкий, что и мертвого мог разбудить.

Дверь открыл какой-то мужчина, с ног до головы одетый в черное, будто он собрался на похороны. Я догадался, что перед нами мсье Доде. Это был высокий широкоплечий человек.Он слегка наклонился вперед, словно стараясь выглядеть ниже ростом, отчего его лицо приблизилось к нам и мы смогли подробно рассмотреть его черты: длинный нос, отвислые щеки и густые топорщившиеся черные брови, из-под которых на нас взирали внимательные глаза, похожие на глаза дикого животного, притаившегося в терновнике. Он кивнул, видимо признав инспектора, который уже приходил сюда после получения загадочного письма, распахнул дверь и впустил нас в прихожую.

Мне хотелось поподробнее рассмотреть интерьер прихожей, но времени хватило только на то, чтобы мельком заметить темные обои с висевшими на них еще более темными картинами и лестницу справа от нас, верхние ступени которой тонули во мраке. Возможности разглядеть что-либо еще у меня не было, ибо мсье Доде подвел нас к какой-то двери и постучал.

Оттуда послышалось:

– Entrez!^[582]

Мсье Доде открыл дверь и с сильным французским акцентом объявил:

– Инспектор Лестрейд, мсье Холмс и доктор Уотсон, мадам!

Он посторонился, позволив нам войти.

Мы очутились в просторной, но очень сумрачной и чрезвычайно загроможденной комнате. Из-за плотных бархатных штор на окнах и мебели, занимавшей почти все свободное место, здесь было буквально нечем дышать. Кругом не было ни одной свободной поверхности – стены были увешаны картинами, столы уставлены вазами, полки забиты разными безделушками, и все это окутывал полумрак. Единственным ярким пятном был огонь, горевший в большом камине черного мрамора, перед которым сидела в инвалидном кресле сухонькая старушка – очевидно, сама мадам Монпенсье, одетая в траурное вдовье платье и, несмотря жар, исходивший от очага, укутанная пледами и шалями. Она застыла в надменном молчании, положив на колени крепко сцепленные ручки, и на лице ее ясно читалось выражение крайнего неудовольствия, вызванного появлением в ее гостиной трех незваных посетителей.

За креслом хозяйки стояла дама помоложе, тоже вся в черном, видимо компаньонка, мадемуазель Бенуа. Эта суровая особа со связкой ключей на поясе сильно смахивала на тюремщицу.

Лестрейд выступил вперед и сильно оконфузил нас всех, попытавшись по-французски объяснить причину нашего вторжения. В других обстоятельствах эта сцена могла показаться забавной, однако мадам Монпенсье слушала инспектора, поджав губы.

Лестрейд скоро совсем запутался и умолк, но ему на смену тотчас пришел Холмс. Сдержанный и учтивый, он заговорил на французском – вполне приличном, судя по облегчению и восхищению, которые явственно обозначились на лицах мадам Монпенсье и мадемуазель Бенуа.

Когда Холмс замолчал, мадам Монпенсье дала компаньонке какие-то указания. Та торопливо придвинула к камину три кресла, расположив их полукругом, и с любезным: «Asseyez-vous, s’il vous plaît, messieurs^[583]» пригласила нас сесть.

Затем Холмс перекинулся с мадам Монпенсье парой слов. Я с моим школьным французским не мог уследить за беседой, хотя общий смысл сказанного уловил. Очевидно, мадам Монпенсье позволила Холмсу принять участие в расследовании. Как только с формальностями было покончено, последовала целая серия вопросов и ответов. Судя по тому, сколь часто упоминалось в беседе имя мадемуазель Карэр, я понял, что Холмсу удалось многое прояснить. В какой-то момент я услыхал слово photographie и предположил, что мой друг попросил показать ему портрет мадемуазель Карэр, так как компаньонка, повинуясь приказу хозяйки, вышла из комнаты и скоро вернулась, неся альбом в черном кожаном переплете и с золотым обрезом, который мадам Монпенсье распахнула на нужной странице.

Мы с Лестрейдом подошли к креслу Холмса и встали у него за плечом, чтобы тоже взглянуть на портрет. На коричневом снимке в овальной рамке была изображена красивая темноволосая девушка с решительным подбородком и ровными четкими бровями, взиравшая на нас со спокойной уверенностью. Глядя на эту фотографию, я испытал странное чувство, не в силах соотнести этот смелый взгляд и твердо очерченные губы с пустыми глазницами и разверстыми челюстями испачканного в земле черепа.

Закрыв альбом и вернув его мадемуазель Бенуа, Холмс, очевидно, стал расспрашивать мадам Монпенсье о медальоне, найденном рядом с телом, поскольку указательным пальцем нарисовал в воздухе сердечко. Видимо, ей было достаточно такого описания, чтобы понять, о какой вещице речь, так как она сразу же утвердительно кивнула. И в этот момент я впервые уловил в ее лице признаки страдания. Ее губы задрожали, а глаза подозрительно увлажнились.

Тут меня осенило, и я спросил себя: почему это Холмс ударился в объяснения, вместо того чтобы просто достать свою записную книжку, вынуть из нее конвертик с медальоном и показать его мадам Монпенсье. Впрочем, я приписал подобную уклончивость его врожденной скрытности.

Тем временем мадам Монпенсье оправилась от краткого приступа горя и обрела прежний величавый вид. В конце беседы Холмс, по-видимому, попросил позволения осмотреть комнату мадемуазель Карэр. Она разрешила, не выказав при этом явного недовольства. Мадемуазель Бенуа вновь отослали с поручением отыскать экономку мадам Доде. Скоро компаньонка вернулась, приведя ее с собой, и вновь заняла свое место за креслом мадам Монпенсье, а мадам Доде осталась стоять у двери.

Составить определенное мнение о мадам Доде оказалось нелегко. Как и другие женщины в доме, она была одета в черное, но выглядела столь незначительно, что, отведя от нее взгляд, я был уже неспособен подробно ее описать. Это была особа средних лет, среднего роста и среднего телосложения. Словом, в ней все было усредненным и заурядным; казалось, в ее внешности нет ничего ярко выраженного, индивидуального, за исключением глаз – очень темных, настороженных и проницательных. Однако многолетняя привычка сдерживать любые проявления чувств сказалась даже на этой особенности ее личности. Своими плоскими круглыми щечками и маленьким острым носом она напоминала виденную мною однажды сову в клетке. Птица недвижно сидела на своем насесте, и в ее цепком внимательном взгляде не было ни страха, ни покорности, ни даже ненависти к своим поработителям.

Мадам Доде безучастно выслушала указания хозяйки, молча вывела нас из гостиной и повела по темной лестнице наверх. На втором этаже она открыла одну из дверей и посторонилась, пропуская нас внутрь.

Как и другие помещения в доме, эта комната была сверх меры заставлена разнообразной мебелью, но, несмотря на это, в ней царила трогательная атмосфера девичьего будуара. На кровати с искусным резным изголовьем красного дерева лежало простое белое вязаное покрывало, стены украшали акварельные пейзажи и натюрморты в узких позолоченных рамах. Темные бархатные шторы – такие же, как и внизу, – были раздвинуты, и через окна открывался вид на сад, причем могилы не было видно, и я некстати обрадовался тому, что та прелестная девушка с решительным подбородком и смелым взглядом была избавлена от каждодневного созерцания места своего последнего упокоения, пусть даже знать этого ей было не дано.

Вопросительно взглянув на мадам Доде и получив от нее молчаливое позволение, выраженное кивком, Холмс подошел к большому гардеробу красного дерева, занимавшему почти всю стену, и распахнул его дверцы. Гардероб оказался пуст. В комодах и на туалетных столиках тоже ничего не было. Не осталось ни одного носового платка, ни одной ленты для волос – ничто не свидетельствовало о том, что мадемуазель Карэр когда-то занимала эту комнату. Внезапно меня охватил острый приступ жалости к юной девушке, чья жизнь столь трагически окончилась в яме в саду под деревьями.

Тем временем Холмс, в отличие от меня не ощущавший никакой скорби, остановился перед одной из акварелей, висевшей на стене около кровати, и, обращаясь к мадам Доде, о чем-то спросил у нее по-французски – очевидно, интересовался, кто автор этого пейзажа.

Ее ответ был понятен даже мне. Пожав плечами, она равнодушно произнесла:

– Je ne sais pas^[584].

Холмс промолчал. Казалось, он заразился от нее безразличием. Мы сошли вниз, чтобы попрощаться с мадам Монпенсье.

На улице Лестрейд снова отправился в сад, объявив, что хочет в последний раз осмотреть могилу, перед тем как отправить труп в морг лечебницы Св. Клемента, и добавив, что он зайдет к нам вечером. Холмс кивнул, мы распрощались с инспектором и дошли до Финчли-роуд, где остановили кэб, который отвез нас домой.

По дороге мы почти не разговаривали. Я понимал, что Холмсу не хочется пересказывать мне беседу с мадам Монпенсье до визита Лестрейда, которому вновь придется давать отчет. Однако мне было ясно, что причина его немногословности заключается не только в этом. Моего друга сильно беспокоили какие-то обстоятельства дела, и он предпочитал не говорить о них, пока хорошенько все не обдумает.

Я тоже размышлял над нашим расследованием. Почему, спрашивал я себя, Холмсу показалось важным отсутствие обуви в могиле? И зачем он интересовался авторством акварели, висевшей над кроватью мадемуазель Карэр? Несмотря на показное безразличие моего друга, я знал, что он никогда не задает пустых, не относящихся к делу вопросов.

Пока мы катили по Финчли-роуд, я попытался вспомнить, что было изображено на той акварели, но не сумел припомнить ничего, кроме моста над рекой и городского пейзажа со множеством высоких строений на заднем плане.

Но главное, в голове у меня засело дважды повторенное Холмсом замечание о какой-то странности имен. Я чувствовал, что за этим кроется огромный смысл, но сколько ни ломал голову над этой загадкой, так и не сумел ее разгадать.

Как только мы вернулись на Бейкер-стрит и снова водворились в гостиной, Холмс приступил к тщательному осмотру медальона и цепочки. Он велел посыльному принести необходимые принадлежности: чистое полотенце, которое он расстелил на своем рабочем столе, таз с теплой водой и несколько ватных тампонов. Затем достал из своего арсенала инструментов маленькую кисточку с мягкой щетиной, скальпель, две чашки Петри и ювелирную лупу.

Аккуратно разложив все эти предметы на столе, он вынул из записной книжки маленький конвертик и осторожно выложил медальон и цепочку на полотенце.

Я бесшумно придвинул свое кресло ближе, чтобы понаблюдать за его манипуляциями. Эта область его деятельности представлялась мне особенно интересной – по моему мнению, ее можно было сравнить с четкими, продуманными действиями хирурга, готовящегося к операции.

Сначала Холмс кисточкой смахнул с медальона и цепочки остатки земли, затем тщательно очистил их ватным тампоном, смоченным теплой водой. После этого он отложил цепочку в сторону и стал с обеих сторон осматривать под лупой медальон. Кажется, ему удалось обнаружить нечто важное, потому что он тихонько рассмеялся себе под нос. Однако мне было трудно представить, что такого смешного он мог заметить на обратной стороне маленькой серебряной вещицы. Впрочем, он ничего не сказал, а спрашивать мне не хотелось.

Потом он взял скальпель и с величайшей осторожностью просунул лезвие между двумя половинками медальона, слегка поворочал им, крошечные петли наконец подались, и медальон открылся.

– Посмотрите-ка, Уотсон, – сказал Холмс, – и скажите, что вы об этом думаете.

Наклонившись вперед, я взглянул на раскрытые половинки медальона, но не увидел ничего особенного, кроме осколков тонкого стекла, клочков выцветшей бумаги и пары тонких серебряных рамок в форме сердца: очевидно, в них когда-то были вставлены две фотографии, от которых сохранились лишь обрывки.

Я описал все это Холмсу, а он серьезно слушал и согласно кивал, когда я перечислял все увиденное.

– Отлично, приятель! – к тайной моей радости, воскликнул он, когда я закончил. – На мой взгляд, ваши выводы вполне верны. В медальоне действительно хранились два снимка. Однако вы, быть может, пойдете в своих умозаключениях дальше?

– В каком направлении, Холмс? – спросил я, не понимая, что я мог упустить.

– Начните хотя бы с разбитого стекла и порванных фотографий. Что с ними случилось?

– Но здесь нет ничего необычного, разве не так? В конце концов, медальон пролежал в земле больше года. Неизбежно сказались сырость и давление почвы.

– Дорогой Уотсон, ваши доводы разумны, но они не объясняют, каким образом стекло превратилось в мелкие осколки, а снимки – практически в кашу.

– Не понимаю… – недоуменно начал я.

– Позвольте вам помочь. Взгляните на стекло. Как оно могло разбиться?

– От удара, Холмс! Что тут еще можно добавить?

– Очень многое! От какого именно удара?

– От какого? – воскликнул я. – Ну, на стекло что-нибудь упало и раздавило его.

– Что, например?

– Ради бога, Холмс! – взвился я, ибо эти вопросы стали не на шутку меня раздражать. – Скажем, камень. Либо кто-то наступил на медальон.

– Господи, Уотсон! Ну посмотрите же, дружище!

Он взял медальон и положил его себе на ладонь лицевой стороной вверх.

– Разве на крышке есть повреждения?

– Нет, Холмс, – смиренно согласился я, наконец уловив смысл его допроса.

– А на задней стороне? – настаивал он, переворачивая вещицу.

– Нет, никаких.

– Итак, какие выводы мы можем сделать из этих простых наблюдений? – Должно быть, он приметил мое смущение, потому что продолжил уже мягче: – Думаю, с уверенностью можно предположить, что, когда тело женщины закапывали, на шее у нее не было медальона, поскольку замочек цепочки закрыт. Сам медальон также был закрыт. Однако стекло, под которым, без сомнения, находились две фотографии, треснуло, более того: оно было разбито на мелкие осколки – и, полагаю, разбито нарочно. Передайте-ка лупу, Уотсон, сейчас мы осмотрим края осколков. Смотрите, они не просто разбиты, но раздавлены каким-то увесистым предметом, возможно молотком. Вы согласны?

– Согласен, – только и ответил я.

– А фотографии?

Я тоже взял лупу и, наведя ее на маленькие бумажные обрывки, был поражен результатом.

– Боже мой, Холмс! Кажется, их тоже намеренно уничтожили чем-то тяжелым.

– Тем же самым молотком? – подсказал Холмс.

– Скорее всего, – подтвердил я.

Вопросы Холмса перестали меня раздражать, я начал постигать метод, с помощью которого он шаг за шагом подводил меня к новым, совершенно неожиданным выводам.

– Что ж, теперь мы вновь можем порассуждать о том, каким образом медальон очутился в земле, не так ли? Он не висел на шее жертвы, напротив, его опустили в могилу отдельно от тела. Но перед этим кто-то взял на себя труд открыть его, вынуть стекло и фотографии и искрошить их каким-то тяжелым инструментом вроде молотка, по всей видимости, для того, чтобы нельзя было установить, кто изображен на снимках. Стекло тоже было разбито: если бы оно осталось неповрежденным, это выглядело бы подозрительно. После этого осколки стекла и обрывки бумаги снова поместили в медальон и закрыли его. Но тут перед нами встают два вопроса. Можете вы предположить, что это за вопросы, Уотсон?

– Ну, – неуверенно проговорил я, – пока вы рассуждали, мне пришло в голову: зачем понадобилось вынимать фотографии? Почему бы ему…

– Или ей, – вставил Холмс.

– …Или ей, – послушно согласился я и продолжал: – попросту не раздавить медальон вместе с фотографиями?

– Отлично, дружище! – воскликнул Холмс. – Вы поставили тот же самый вопрос, который задал себе я сам. Действительно, почему?

Я был польщен его похвалой, но в то же время понимал, что уже исчерпал свои возможности и ни за что не сумею разгадать эту загадку до конца.

Холмс деликатно пришел мне на выручку, постаравшись не ранить мое самолюбие:

– До того, как я бесцеремонно перебил вас, вы, несомненно, хотели добавить, что если бы он (или она) раздавил медальон, вещь стала бы неузнаваемой. Однако злоумышленнику было необходимо, чтобы медальон безоговорочно ассоциировался с телом. Впрочем, он не довел эту мысль до логического завершения. Всегда нужно помнить, что дедуктивный метод – не просто последовательность отдельных, пусть даже блестящих, выводов. Он, как цепочка рассматриваемого нами медальона, представляет собой непрерывный ряд взаимосвязанных суждений, в конце концов приводящих к единственно верному заключению. Исходя из этого, мы можем найти в рассуждениях нашего противника изъян. Он (или она – не будем подходить предвзято к решению вопроса о половой принадлежности) так беспокоился, чтобы медальон можно было легко идентифицировать, что позабыл об одном существенном опознавательном знаке, который в случае повреждения медальона был бы уничтожен.

– Что это за знак, Холмс? – спросил я, озадаченный новым поворотом в расследовании.

– Знак, который по закону должен стоять на любой серебряной вещи.

– Ну конечно! Проба!

– Именно. А теперь возьмите это, дружище, – продолжал он, вручая мне свою ювелирную лупу, – и поищите на медальоне пробу.

Это оказалось непросто, но все же после тщательного осмотра я обнаружил пробу внутри, у края левой створки медальона, чуть выше того места, где раньше находилась фотография.

Холмс раскурил свою трубку и откинулся на спинку кресла, наблюдая из-под полуприкрытых век за спиральной струйкой дыма, медленно поднимавшейся к потолку. Казалось, он полностью ушел в себя, позабыв о расследовании, но тем не менее мгновенно уловил произошедшую со мной перемену. Обнаружив пробу, я на секунду взволнованно замер, и Холмс, вынув изо рта трубку, тотчас произнес:

– Отлично, Уотсон! Буду очень признателен, если вы ее опишете.

Разобрать крошечные символы и буковки было нелегко даже с помощью лупы. Я шаг за шагом стал перечислять все, что видел:

– Вот голова какого-то животного, похожего на кошку…

– Леопард? – предположил Холмс.

– Да, возможно. Затем заглавная буква «А», дальше что-то вроде малюсенького льва с поднятым хвостом и лапой…

– Идущего?

– Вероятно. Потом женская голова в профиль…

– Случайно не королева Виктория?

– Да, действительно, Холмс! Теперь, когда вы сказали, я заметил корону.

– Ага! – ответил Холмс, ухитрившись вложить в это простое восклицание множество разных оттенков, от восторга до торжествующего довольства.

– Так я и думал, – начал он, но продолжить не успел. В дверь постучали, и в комнату вошла миссис Хадсон, чтобы сообщить нам о приходе посетителя. Мы были очень удивлены, ибо эта почтенная дама редко заходила в гостиную, чтобы объявить о визите клиента, как правило, она отправляла вместо себя посыльного Билли.

– Она иностранка, – словно оправдываясь, добавила миссис Хадсон.

– Благодарю вас, миссис Хадсон, – сказал Холмс. – Можете пригласить ее войти.

Миссис Хадсон отправилась выполнять указание, а Холмс, взглянув на меня, поднял брови и пожал плечами. Этот галльский жест неведения напоминал тот, который сделала мадам Доде, когда ее спросили об авторстве акварели, висевшей в спальне мадемуазель Карэр. Одновременно Холмс быстро накрыл медальон краем полотенца, пряча вещицу от посторонних глаз.

Посетительницей оказалась сама мадам Доде, которая мгновение спустя вошла в нашу комнату в сопровождении Билли, в то время как миссис Хадсон вернулась к привычной роли домашней хозяйки.

Несмотря на то что Холмс пригласил гостью присесть у камина, она осталась стоять у двери. Губы ее были сжаты, в руках перед собой она держала потрепанную черную сумочку, заслоняясь ею, будто щитом. Было видно, что она тщательно отрепетировала то, что собиралась произнести: не успел Холмс спросить, что привело ее к нам на Бейкер-стрит, как она затараторила по-французски, да так, что я не сумел разобрать ни единого слова, кроме повторенных несколько раз имен мадам Монпенсье и мадемуазель Карэр. Мне приходилось только догадываться о цели ее визита.

Холмс внимательно выслушал мадам Доде, время от времени кивая в знак того, что он понимает, о чем она говорит, однако было не ясно, согласен он с ней или нет. Впрочем, в конце он серьезно поблагодарил ее и, прежде чем выпроводить из комнаты, пожал ей руку.

Как только дверь за ней закрылась, он быстро пересек гостиную, подбежал к окну и, отдернув штору, стал наблюдать за тем, как она выходит из дому.

– Как странно! – воскликнул я. – Чего она хотела?

– Позже, Уотсон, – бросил Холмс. – События развиваются слишком быстро, теперь не время даже для кратких объяснений. В любом случае, к нам следующий гость.

– Кто это? – спросил я, и в этот момент колокольчик у входной двери возвестил о новом посетителе.

– Не кто иной, как наш старый приятель Лестрейд, – усмехнулся Холмс. Задернув штору, он повернулся ко мне, еле удерживаясь от смеха.

– Уотсон, – продолжал он, – если я когда-нибудь начну жаловаться на скуку и рутину, прошу вас, просто произнесите имя мадам Доде.

Я не нашелся с ответом, а в комнату тем временем вошел Лестрейд. Вид у него был хитроватый. Он как будто играл некую роль, но она не слишком ему удавалась, хотя была тщательно отрепетирована, как и речь мадам Доде. Инспектор с явно наигранным пылом пожал Холмсу руку, а потом указал большим пальцем на дверь и невинно полюбопытствовал:

– Что это она здесь делала, а, мистер Холмс?

Холмс, без труда заметивший притворство Лестрейда, тоже напустил на себя непонимающий вид:

– О ком вы говорите, инспектор?

– Об этой французской экономке… Как ее там?.. Мадам Дуде.

Взглянув на Холмса, я увидел, что уголки его рта подрагивают, и понял, что если не сумею быстро отвлечь его, он разразится бурным хохотом и тем самым обидит Лестрейда.

– Ах, мадам Доде! – вклинился я в разговор. – Любопытная дамочка. Вот только объясняться с ней тяжеловато, она ведь не говорит по-английски.

– Но то, что она сказала по-французски, было весьма примечательно, – уже нормальным, к счастью, голосом заметил Холмс и пригласил Лестрейда присоединиться к нашей маленькой компании, уютно расположившейся у камина, и угоститься виски. Лестрейд, который был не при исполнении, о чем тут же не преминул сообщить, с готовностью взял стакан.

– Примечательно? В каком отношении? – с плохо скрываемым нетерпением спросил Лестрейд.

– О, во многих, – беззаботно ответил Холмс. – Она нагрянула неожиданно, так как желала знать, о чем говорилось, или не говорилось, во время нашей сегодняшней беседы с мадам Монпенсье. О ней-то, Лестрейд, с вашего позволения, я и расскажу вначале, а уж потом перейду к визиту мадам Доде.

– Разумеется, мистер Холмс, – согласился Лестрейд, уже совершенно расслабившись, вытянув ноги к камину и вертя в руках стакан с виски.

– Я подробно расспросил мадам Монпенсье об ее отношениях с падчерицей, и она дала мне полный (по крайней мере, на первый взгляд) отчет, который я сейчас кратко перескажу вам. Для этого нам придется перенестись на несколько лет назад, в те времена, когда еще был жив сам мсье Монпенсье.

Этот преуспевающий банкир всю жизнь прожил холостяком. Женился он уже после пятидесяти. Его избранницей стала вдова по имени Карэр, унаследовавшая значительное состояние после смерти своего первого мужа, отца ее единственного ребенка – дочери Люсиль, чье таинственное исчезновение мы, собственно, и расследуем. Оба этих господина работали в банке «Континенталь»: мсье Карэр был директором главной конторы в Париже, мсье Монпенсье – главой лондонского подразделения, располагавшегося на Ломбард-стрит. Они были в дружеских отношениях, но из того, что рассказала мне утром мадам Монпенсье, следует, что мадам Карэр и ее дочь были не слишком хорошо знакомы с мсье Монпенсье. Он был убежденным холостяком с давно устоявшимися привычками. Впрочем, после смерти мсье Карэра мсье Монпенсье, помогавший его вдове улаживать наследственные дела, стал проявлять к ней внимание, что привело к неизбежным последствиям. Они полюбили друг друга и через два года поженились. Мадам Карэр превратилась в мадам Монпенсье и вместе с дочерью переехала в Лондон, в дом в Хэмпстеде. Девочке было тогда около одиннадцати лет.

К несчастью, отношения между мсье Монпенсье и его падчерицей не заладились с самого начала. Мадемуазель Карэр, очень любившая отца, была оскорблена тем, что мсье Монпенсье занял его место. Шесть лет спустя положение осложнилось кончиной ее матери. В довершение всего мсье Монпенсье снова женился – на той самой женщине, которая теперь носит его имя и живет в хэмпстедском доме.

Падчерица восприняла это как новое предательство, в то время как мсье Монпенсье считал свою женитьбу правильным решением, ибо мадемуазель Карэр взрослела и семейная обстановка постепенно накалялась.

Вы видели ее фотографию, Уотсон, и наверняка подумали, что с этой девушкой было не так-то просто сладить. День ото дня она проявляла к отчиму все большую враждебность, так что он просто не знал, что с ней делать. Своих детей у него не было, большую часть жизни он был одинок, а потому решил, что падчерице нужна мать, и, не мудрствуя лукаво, стал приискивать себе новую жену. Худшего выбора он сделать не мог, даже если бы попытался. Его избранница приходилась покойной мадам Монпенсье троюродной сестрой. Мсье Монпенсье рассудил, что эта старая дева, женщина здравомыслящая и волевая, к тому же находившаяся с его падчерицей в дальнем родстве, станет ей подходящей матерью и сумеет добиться от упрямой Люсиль Карэр дочернего смирения и покорности.

– Невероятно, Холмс, – воскликнул я, поражаясь его рассказу, однако ощущая некоторое злорадство, которое Холмс, судя по косому взгляду, брошенному им в мою сторону, явно разделял. – Неужели мадам Монпенсье чистосердечно поведала вам обо всем этом?

– Не напрямую, разумеется, но я без труда дорисовал картину. Обнаружение тела в саду, без сомнения, явилось для нее ужасным потрясением и, возможно, пробило брешь в ее обороне, хотя, когда мы разговаривали с ней сегодня, она изо всех сил старалась не показать этого. Кстати, супруги Доде появились в этом доме именно после повторной женитьбы мсье Монпенсье. Мадам Доде состоит в родстве с нынешней мадам Монпенсье. Видимо, мадам Монпенсье, словно бывалый генерал, нуждалась в подкреплении, которому она могла бы доверять.

– А медальон, Холмс? Что она сообщила о нем?

– Ах, медальон! – задумчиво отозвался Холмс. – По моему описанию она сразу опознала в нем вещь, принадлежавшую мадемуазель Карэр. Кажется, этот медальон ей подарил отец на десятый день рождения. Он был специально заказан у парижского ювелира. Внутри хранились фотографии ее родителей. Это был последний подарок отца, поэтому мадемуазель Карэр им очень дорожила и носила не снимая. Возможно, Люсиль нарочно выставляла его напоказ, чтобы позлить мачеху и напомнить, что та незваная гостья в их семейном кругу.

Тут что-то в тоне Холмса заставило меня спросить:

– Значит, медальон доказывает, что тело действительно принадлежит мадемуазель Карэр?

Не успел Холмс ответить, как Лестрейд раздраженно бросил:

– Ну конечно! Я в этом и не сомневался. Лично мне хочется знать другое: что эта мадам, как ее там, говорит об исчезновении падчерицы? Они поссорились?

– Ведете к тому, что это мадам Монпенсье ее убила? Вы так считаете, инспектор?

Смущенный прямолинейными вопросами Холмса, Лестрейд потупил взгляд.

– Что ж, она не скрывала, что между ними не все было гладко, – неохотно продолжал Холмс. – Даже призналась, что они порой ругались. Что же до бурных ссор, то мадам Доде, которая побывала здесь до вас, Лестрейд, подробно и откровенно рассказала об одном происшествии, имевшем место около полутора лет назад. Это случилось июньским вечером. Мадам Монпенсье и ее компаньонка мадемуазель Бенуа сидели в гостиной, мадемуазель Карэр находилась наверху, у себя в спальне, а супруги Доде на кухне, располагающейся в полуподвальном этаже, мыли посуду, оставшуюся после ужина. В этот момент посыльный принес письмо. Мадемуазель Бенуа взяла его и передала мадам Монпенсье. Та, посмотрев на имя, указанное на конверте, убрала его в карман. Минуту спустя мадемуазель Карэр спустилась вниз и захотела взглянуть на послание. Она явно ждала письма и слышала, как в дверь позвонили. Мадемуазель Бенуа, в общем не погрешив против истины, ответила, что письмо забрали.

То ли мадемуазель Карэр повела себя слишком дерзко, то ли сама мадам Монпенсье держалась чересчур высокомерно, мы никогда уже не узнаем, однако мачеха отказалась отдавать падчерице письмо, если та не согласится тут же вскрыть его и прочитать вслух. За этим последовала перебранка, да такая шумная, что ее было слышно даже внизу, на кухне. Мадемуазель Карэр обвинила мачеху в том, что та перехватывает ее письма, а мадам Монпенсье заявила, что отвечает за нравственный облик падчерицы, покуда та остается в ее доме.

– Нравственный облик! – повторил я. – О, Холмс, какие ужасные вещи она говорила!

– А каково это было слышать молодой женщине двадцати двух лет от роду, уже достигнувшей совершеннолетия и самостоятельно распоряжавшейся значительным состоянием, унаследованным ею от родителей! Можете представить, какое воздействие это возымело на мадемуазель Карэр, особенно если учесть, что несколькими днями ранее мачеха вынудила ее бросить уроки рисования, которые она посещала в художественном училище в Кенсингтоне^[585].

– Когда вы успели об этом узнать, Холмс? – поразился я.

– Услышал сегодня от мадам Доде, которая весьма неодобрительно относилась к желанию мадемуазель Карэр обучаться рисованию. Оно, по ее мнению, лишний раз свидетельствовало о своеволии и неподобающем поведении этой девицы. Мадам Доде утверждала, что у той не было никаких способностей и что вся эта затея была лишь пустой тратой денег, игнорируя тот факт, что мадемуазель Карэр платила за уроки из собственных средств. Совершенно очевидно, что мадам Доде смотрела на все это глазами мадам Монпенсье. Та, в свою очередь, заявляла, что молодой незамужней даме неприлично водить компанию с художниками, которые известны своей распущенностью. То, что юноши и девушки обучаются там раздельно, она не учитывала. Мадам Монпенсье даже взяла на себя труд написать училищному начальству и потребовать, чтобы ее падчерицу исключили из списков учащихся.

– Какая бесцеремонность! – поразился я. – Наверное, мадемуазель Карэр очень рассердилась.

– Рассердилась? Она была в бешенстве. Последней каплей стала попытка мадам Монпенсье перехватить письмо, адресованное лично мадемуазель Карэр. Описанная мною ссора разгорелась именно из-за этого. А на следующее утро мадемуазель Карэр пропала.

– Пропала? – переспросил Лестрейд.

– Как именно? – поинтересовался я.

– Это тайна, покрытая мраком, господа. Мадемуазель Бенуа обнаружила, что юная леди исчезла, когда та на следующее утро после ссоры не спустилась к завтраку. Затем обнаружилось, что мадемуазель Карэр не ночевала в своей постели. Пропали ее драгоценности, кое-какая одежда и саквояж. Оставшиеся вещи мадам Монпенсье позднее приказала собрать и отнести на чердак.

Дальнейшие поиски, проведенные супругами Доде, показали, что входная дверь была закрыта, но на засов не заперта. Решили, что мадемуазель Карэр покинула дом именно этим путем. Впрочем, она не оставила ни прощального письма, ни адреса, по которому ее можно было бы найти. С тех пор о ней никто ничего не слыхал.

– Об исчезновении объявили?

Этот вопрос, заданный Лестрейдом, прозвучал скорее как утверждение.

– Официально – нет. Разумеется, соседи заметили отсутствие мадемуазель Карэр, которую прежде часто видели входившей и выходившей из дома. Она была молода и обладала примечательной внешностью. Впрочем, напрямую спросить мадам Монпенсье, что случилось с ее падчерицей, не удосужились: никто в округе не владел французским настолько хорошо, к тому же соседи побаивались мадам Монпенсье. Однако слухи бродили, некоторые из них даже дошли до местного полицейского участка. Поговаривали, будто мачеха убила мадемуазель Карэр из-за денег, а труп закопала в саду.

Слухам охотно поверили. Те, кому приходилось иметь дело с мадам Монпенсье, не любили ее. Она была резка и заносчива с местными торговцами, не делала попыток подружиться с соседями. Поэтому ее не жаловали. Однако прежде всего против нее свидетельствовало то, что она была француженкой, а главное – мачехой. Большинству людей этого было достаточно, чтобы поверить, что она преступница. Наконец пересуды достигли таких размеров, что к мадам Монпенсье явился полицейский инспектор, но она его прогнала, и пришлось ему убираться, поджав хвост (avec sa queue entre ses jambes, по выражению самой мадам Монпенсье). Хотя местонахождением мадемуазель Карэр больше никто не интересовался, этот вопрос по сей день остается открытым.

– А сама она так ни разу и не связалась с мадам Монпенсье, чтобы сообщить о себе и успокоить мачеху? – спросил я.

– Ни разу, – ответил Холмс. – Девушка будто сквозь землю провалилась.

– Значит, мачеха могла убить ее, а тело закопать в саду, – заметил Лестрейд с довольным видом, будто тайна уже раскрыта и толковать больше не о чем.

– Да что вы, Лестрейд! – возразил я. – Думаете, все так просто? Мадам Монпенсье – пожилая женщина. Неужто ей под силу убить падчерицу, выкопать в саду яму, вынести тело из дома и опустить в могилу?

Холмс сидел, откинувшись на спинку кресла и тихо улыбаясь своим мыслям. Лестрейд поспешил предложить свое объяснение.

– Возможно, у нее был сообщник, – заявил он.

– И кто же он?

Я почему-то чувствовал, что он неправ, и отчаянно защищал мадам Монпенсье.

– Та, другая француженка.

– Вы имеете в виду компаньонку, мадемуазель Бенуа?

– Да, ее самую! – самодовольно подтвердил Лестрейд.

Я хотел оспорить это предположение как бездоказательное, но тут Холмс, который, пока мы спорили, набивал свою трубку, оставил это занятие и тоном, не допускавшим возражений, произнес:

– О нет, Лестрейд, вы ошибаетесь, приятель. Мадам Монпенсье неповинна в смерти падчерицы. Это установленный факт.

Если бы речь не шла о серьезных вещах, эффект, произведенный этим заявлением на Лестрейда, показался бы комическим. От изумления он широко раскрыл рот, а когда, немного оправившись, закрыл его, чтобы ответить, то едва мог выдавить хотя бы слово.

– Неповинна? – заикаясь, пробормотал он. – Н-но меня уже просили представить письменный отчет, поскольку ранее я заявлял о ее причастности к преступлению.

– Тогда я предлагаю вам отложить его по меньшей мере на неделю, пока я не соберу доказательства невиновности мадам Монпенсье.

– Какие доказательства? – злобно буркнул Лестрейд. – Не вижу никаких доказательств.

– Я тоже, Холмс, – вставил я, немного раздосадованный тем, что теперь мне приходится выступать на стороне Лестрейда.

– Некоторые из них сейчас находятся не здесь, поэтому вполне понятно, что вы их не заметили, – улыбнулся Холмс, довольно попыхивая своей трубкой.

Он явно хотел поддразнить Лестрейда, и это ему удалось. Поднявшись, инспектор направился к выходу, однако у двери задержался и объявил:

– Ваши методы, мистер Холмс, меня не удовлетворяют. Если доказательств здесь нет, значит, их не существует вовсе. Вот и все, что я могу сказать. – Потом не без некоторого достоинства добавил: – Желаю вам доброй ночи, господа! – И вышел из комнаты.

– О, Холмс! – промолвил я, прислушиваясь к гулким шагам Лестрейда, спускающегося по лестнице к выходу. – Вы его очень обидели. Думаю, вам обязательно нужно извиниться.

– Всему свое время, приятель, – ответил Холмс, пуская к потолку струйку дыма. – Когда я соберу последние доказательства, то непременно покаюсь, и нашему славному инспектору за все воздастся.

На следующее утро сразу после завтрака Холмс отправился на поиски недостающих доказательств, однако отказался сообщить, что они собой представляли и где он собирался их найти, отговорившись тем, что это испортит coup de théâtre^[586], которое он намеревается разыграть перед нами с Лестрейдом в конце недели.

Мне пришлось довольствоваться этим, но по прошествии нескольких дней я начал ощутимо раздражаться, когда он с самодовольным видом возвращался из своих таинственных отлучек.

Впрочем, к пятнице его поиски, видимо, завершились, так как в шесть часов вечера мне было велено уйти из дома и не возвращаться до половины седьмого. Очевидно, Лестрейд получил схожие указания, потому что, подойдя в назначенное время к дому с ключом от входной двери, я увидел, как из остановившегося напротив кэба выходит не кто иной, как сам инспектор. Он удивился мне не меньше, чем я ему.

– Что все это значит? – с подозрением спросил он. – Мистер Холмс сказал мне явиться сюда ровно в половине седьмого. Вы знаете зачем?

– Полагаю, дело близится к развязке, – ответил я.

– К развязке? Вы хотите сказать: оно раскрыто?

– Да, думаю, он собирается поведать нам, что же там произошло на самом деле.

– Что ж, очень надеюсь, – проговорил Лестрейд, входя вслед за мной в дом и поднимаясь по лестнице.

Как только мы вошли, coup de théâtre началось. Наша гостиная превратилась в salle à manger^[587], достойную какого-нибудь престижного клуба. В очаге горел яркий огонь, на каминной доске, книжных полках и обеденном столе было расставлено не меньше дюжины свечей. На столе, застеленном белой камчатной скатертью, стояли бокалы и открытая бутылка вина в ведерке со льдом, а также несколько столовых приборов и серебряных блюд, накрытых крышками, чтобы не дать кушаньям остыть.

Не успели мы закрыть за собой дверь, как из своей спальни, соседствовавшей с гостиной, появился сам Холмс, одетый как метрдотель, с салфеткой, перекинутой через руку. Он хранил подобающий случаю важный вид, однако, пригласив нас сесть, не смог и дальше придерживаться роли, и лицо его осветила широкая улыбка.

– Итак, господа, – произнес он, – если вы готовы, я угощу вас небольшим изысканным ужином, специально доставленным сюда из ресторана «Мутон руж». Надеюсь, он изрядно пощекочет ваши вкусовые рецепторы, да простится мне мое пышнословие. Однако перед тем, как мы приступим, я попрошу вас до конца ужина не поминать о нашем расследовании. Обещаете?

Мы с Лестрейдом согласились. Холмс эффектным жестом циркового фокусника сорвал с серебряных блюд крышки, явив нашим взорам то, что было под ними, и трапеза началась.

Это и впрямь был изысканный ужин. Вначале была подана жареная камбала, затем фазан à la Normande^[588] с жюльеном из сельдерея и картофеля. Венчали пиршество изумительные poires belle-Hélène^[589] с сыром бри. Блюда сопровождались хорошо охлажденным «Шато Сен-Жан де Грав» – великолепным белым сухим бордо.

Когда ужин закончился и посуда была убрана, Холмс предложил нам кофе, бренди и сигары. Затем он вытащил из внутреннего кармана какой-то белый конверт, торжественно положил его перед нами и легонько постучал кофейной ложечкой по своему стакану с бренди, как бы давая понять, что пора приступать к делу, ради которого мы собрались.

– Господа, – начал он, вставая, – я рад сообщить, что тайна исчезновения belle fille, то есть падчерицы, мадам Монпенсье, раскрыта и мы снова можем спать спокойно.

Мы с Лестрейдом восприняли это утверждение по-разному: я с удивлением и облегчением, он – с плохо скрываемым недоверием.

– Раз так, мистер Холмс, – сказал инспектор, – поведайте нам наконец, кто убийца, и перестаньте нас изводить.

– Это было не убийство, – ответил Холмс, вторично сразив нас сенсационным заявлением.

– Не убийство? – повторил Лестрейд, приподнимаясь с места. – Но кто же тогда написал письмо и чье тело нашли в могиле?

– Всему свое время, Лестрейд. Если вы сможете ненадолго сдержать любопытство, я вскоре подведу и к письму. Что же до тела, то оно принадлежит вовсе не мадемуазель Карэр, а некой молодой женщине по имени Лиззи Уорд, которая умерла от пневмонии полтора года назад. Мы, представители так называемого приличного общества, стремясь оградить себя от темных сторон жизни, стыдливо именуем подобных особ «несчастными». Короче говоря, это была проститутка. Ее в бессознательном состоянии подобрали на одной из улиц Уайтчепела и доставили в Лондонский госпиталь^[590], где она и скончалась. Через несколько дней ее тело забрала семейная пара, пришедшая в морг в поисках своей пропавшей дочери. Это были прилично выглядевшие мужчина и женщина средних лет, одетые в черное. Служитель морга хорошо запомнил их, потому что, хотя женщина немного говорила по-английски, между собой они общались на французском.

– Супруги Доде! – воскликнул я.

– Вне всякого сомнения, – ответил Холмс.

Однако Лестрейд все еще сомневался.

– Если они искали дочь, то зачем пошли в Лондонский госпиталь? Почему прежде не заявили в полицию? – возразил он.

– Дорогой инспектор, – терпеливо промолвил Холмс, будто учитель, объясняющий недалекому ученику теорему Эвклида, – никакой дочери у них не было. Они искали тело женщины, по возрасту и росту примерно соответствующей мадемуазель Карэр.

По лицу Лестрейда было видно, что до него постепенно стала доходить суть сказанного.

– А, ясно! – воскликнул он. – Значит, мы нашли в той могиле вовсе не мамзель Карэр, а труп совсем другой женщины?

– Именно, – подтвердил Холмс. – Сомнения возникли у меня, когда я впервые увидел тело. Прежде всего мне показалось подозрительным отсутствие обуви…

– Но куда она делась? – перебил его я. – Судя по остаткам одежды, найденным в могиле, покойная была в платье, а не в ночной рубашке. Значит, когда она умерла, на ней не было обуви?

– Скорее всего. Но дело не в этом, Уотсон. У меня была особая причина интересоваться наличием обуви на трупе. Вы оба видели скелет. Кто-нибудь из вас обратил внимание на сустав в основании большого пальца правой ноги?

Мы отрицательно покачали головами, и Холмс продолжал:

– Он слегка деформирован. Там образовалось утолщение, возможно мозоль. В этом, конечно, повинна дешевая обувь. Правый ботинокпокойной, безусловно, тоже потерял форму. Полагаю, мы с уверенностью можем сказать, что на правой ноге мадемуазель Карэр мозоли не было и что супруги Доде знали об этом. Однако они стремились непременно подложить в могилу доказательство того, что это тело мадемуазель Карэр, и предприняли для этого немалые усилия. Я, разумеется, имею в виду серебряный медальон, найденный рядом с трупом. На первый взгляд, ловкая затея. Как нам известно, этот медальон подарил мадемуазель Карэр ее отец и она постоянно носила его на груди. Поэтому они решили, что наличие в могиле похожего по описанию медальона будет указывать на то, что жертва – мадемуазель Карэр. Трудность заключалась в том, чтобы отыскать точно такой же медальон. К несчастью, подменная вещица только укрепила мои подозрения.

– Как так? – спросил Лестрейд.

Холмс полез в карман и достал оттуда маленький конвертик с серебряным медальоном, который он осторожно выложил на салфетку, оставленную на столе.

– Боюсь, это долгая история, но я постараюсь пересказать ее в двух словах. Доде видели подлинный медальон и знали, что внутри хранятся портреты родителей мадемуазель Карэр, которые им предстояло заменить другими фотографиями.

– Это чьими же? – поинтересовался Лестрейд.

– Неважно, инспектор. Чьими угодно. Главное, чтобы было понятно, что прежде в медальоне находились две фотографии. Решение напрашивалось само собой: надо испортить фальшивые снимки, так чтобы их нельзя было узнать. Итак, кто-то (возможно, мсье Доде) почти полностью уничтожил фотографии и стекла, но к самому медальону не притронулся, поскольку тот должен был остаться в неизменном виде. Это-то и пробудило у меня сомнения. Осталось неповрежденным и кое-что еще. Я имею в виду пробу на медальоне. Вероятно, она была слишком маленькая и ее не заметили. Голова леопарда, идущий лев, профиль королевы и, самое важное, заглавная «М» в готическом написании – все это свидетельствует о том, что медальон изготовлен в Лондоне из английского серебра между 1887 и 1888 годами, а не в Париже в 1866 году, когда мадемуазель Карэр была маленькой девочкой.

Заметив на лице Лестрейда недоверие, Холмс подвинул к нему медальон и ювелирную лупу:

– Не хотите ли сами убедиться?

Лестрейд отмахнулся:

– Я в этом не силен, верю вам на слово. Но главное, чего я никак не могу уразуметь, – зачем они заварили всю эту кашу?

– А, мотив! Прямо в точку, инспектор! – заявил Холмс. – Это алчность – по моему мнению, худший из семи смертных грехов и главная движущая сила огромного количества преступлений. Если вы помните, мадам Доде – кузина мадам Монпенсье, бедная и, видимо, единственная ее родственница. Без сомнения, мадам Монпенсье упомянула ее в своем завещании, но, если я все верно понял, доля мадам Доде была весьма скромной, учитывая низкое общественное положение этой особы. Вот если бы несчастную мадам Монпенсье повесили за убийство падчерицы, ее состояние – а оно, судя по всему, довольно внушительно – перешло бы следующему в роду, то есть мадам Доде.

– Тут все ясно, – вставил я. – Вот чего я не понимаю, так это зачем мадам Доде понадобилось на следующий день приходить к нам.

Холмс пожал плечами:

– Я тоже не вполне понимаю это. Женщины – странные создания. Они повинуются малейшим своим прихотям, так что зачастую я сомневаюсь, сознают ли они сами, что творят^[591]. Мадам Доде очень хитра, но не особенно умна. Думаю, она решила, так сказать, разведать обстановку, а заодно посеять в нас недоверие к мадам Монпенсье. Если помните, Уотсон, с одной стороны, она вроде бы подтверждала версию об исчезновении мадемуазель Карэр, а с другой – подвергала сомнению ее достоверность. Я убежден, что, несмотря на ее ограниченность, замысел всего предприятия принадлежал именно ей. Доде был простым орудием в ее руках. Конечно, это он выкопал могилу и похоронил в ней тело Лиззи Уорд, перевезенное в Хэмпстед из Лондонского госпиталя.

Лестрейд, слушавший Холмса со все возраставшим нетерпением, наконец вмешался:

– Очень хорошо, но как он это устроил, а, мистер Холмс? Скажите-ка мне. Не могу же я вернуться в Скотленд-Ярд с полусырой версией. Надо состряпать все как следует.

– Не беспокойтесь, состряпаем, инспектор. Я стал опрашивать кэбменов поблизости от Лондонского госпиталя и наткнулся на некого Сидни Уэллса. Ему на память (которую, признаюсь, потребовалось предварительно освежить с помощью монеты в полкроны и нескольких кружек эля) пришел случай, имевший место примерно полтора года назад. Одна пара, по описанию соответствующая супругам Доде, остановила его экипаж и велела отвезти их в Хэмпстед. С ними была племянница, которой сделалось дурно. Девушка была плотно закутана в одеяло (которое Доде, без сомнения, специально прихватили с собой); муж и жена поддерживали ее с обеих сторон. Они попросили высадить их на улице, названия которой он не запомнил. Последнее, что он видел, – это как они почти несли ее по дорожке, ведущей в обход большого дома. Думаю, мы с уверенностью можем утверждать, что это был дом мадам Монпенсье, где для бедняжки уже была приготовлена могила.

Холмс замолчал и внимательно посмотрел на меня и Лестрейда.

– Итак, господа, – сказал он. – О чем мы еще не сказали?

Мы с инспектором озадаченно переглянулись. Что, черт возьми, он имеет в виду?

– Жертва, господа, – мягко напомнил мой друг.

– Та бабенка, Лиззи, как ее там? – подал голос Лестрейд.

– Нет, нет! Я говорю о другой девушке – о мадемуазель Карэр.

– О, Холмс! – воскликнул я, жестоко устыдившись того, что мы с Лестрейдом позабыли о судьбе молодой женщины, с которой и началось наше расследование. – Что с ней стало?

– Она жива и здорова. Живет нынче с мужем в Нью-Йорке, – невозмутимо ответил Холмс.

– С мужем?

– В Нью-Йорке?

– Но как вы узнали?

– Кто он?

Холмс рассмеялся и поднял руку, чтобы остановить поток вопросов:

– Не все сразу, господа, прошу вас! Позвольте мне ответить вам по очереди. Ее мужа зовут Анри Шевалье, он художник. Как я узнал его имя? Довольно просто. Увидел подпись на акварели, висевшей в спальне мадемуазель Карэр. Между прочим, на ней был изображен вид Нью-Йорка с берегов Гудзона, и это навело меня на мысль об американском следе.

Установив, где находится мадемуазель Карэр, я телеграфировал своему давнему приятелю Уилсону Харгриву из нью-йоркского полицейского управления^[592], и он любезно снабдил меня сведениями о ее местонахождении и подробностями ее замужества. Кажется, они с Шевалье познакомились в художественном училище, где он преподавал рисование, и влюбились друг в друга. Это была настоящая coup de foudre^[593], как выражаются французы. Они планировали пожениться в Нью-Йорке после того, как контракт Анри Шевалье с училищем истечет. Письмо, столь бесцеремонно перехваченное мадам Монпенсье, было написано Шевалье, который сообщал мадемуазель Карэр о расписании судов, отправляющихся из Ливерпуля в Нью-Йорк. В сложившихся обстоятельствах влюбленные решили ускорить исполнение своего замысла, чтобы мадемуазель Карэр больше не пришлось оставаться под одной крышей с мадам Монпенсье. Итак, они поженились в Лондоне и сразу же приобрели билеты на пароход до Нью-Йорка.

Между прочим, мадемуазель Карэр, то есть теперь уже мадам Шевалье, написала мачехе письмо с объяснениями, которое, сильно подозреваю, было перехвачено и уничтожено мадам Доде. Я получил от мадам Шевалье телеграмму, где говорится, что в случае каких-либо юридических сложностей она готова прислать свои показания, заверенные адвокатом.

– Но какое обвинение можно выдвинуть против Доде? – спросил я. – Ведь не в убийстве же?

– Конечно нет. Лиззи Уорд умерла своей смертью. Никакого мошенничества они также не совершили…

Тут, к моему удивлению, раздался голос Лестрейда. С неожиданной уверенностью он заявил:

– Согласно гражданскому законодательству, воспрепятствование захоронению покойника по христианскому обряду с 1788 года, ежели я ничего не путаю, считается уголовным преступлением и наказывается двухлетним тюремным сроком.

– Отлично, Лестрейд! – с неподдельным воодушевлением воскликнул Холмс и, вновь наполнив наши стаканы, заявил: – Полагаю, тост напрашивается сам собой! За нашего великолепного инспектора Лестрейда!

– Правильно! – радостно откликнулся я.

Надо сказать, мне редко доводилось видеть людей, которые так же сияли от счастья и поминутно краснели, как наш старый друг и коллега в этот памятный вечер.

Впрочем, радуясь успешному исходу расследования и хорошим вестям о спасении и последующем счастливом замужестве мадемуазель Карэр, мы совсем позабыли о другой участнице этого дела, мадам Монпенсье. К немалому моему изумлению, напомнил о ней все тот же Холмс – Холмс, которого я столь часто упрекал в недостатке человечности по отношению к окружающим, особенно женщинам! Однако он не преминул связаться с одним своим приятелем, жившим во Франции, через которого мы позже узнали, что мадам Монпенсье вместе со своей компаньонкой мадемуазель Бенуа вернулась в Париж и, пользуясь значительным состоянием, оставленным ей покойным мужем, сняла большую роскошную квартиру на Елисейских Полях. Там две вышеозначенные дамы вели весьма приятную жизнь, посещая театры и делая покупки в шикарных магазинах на улице Риволи. Я желаю им обеим счастья.

Что же касается Холмса, то я понял, что поспешил с выводами. Мне следовало бы лучше думать о нем, и потому я искренне прошу у него прощения.

Дело о соглядатае

Хотя временами, признаюсь, мои записки о Шерлоке Холмсе грешат неточностями, особенно по части дат, день, когда началось это расследование, навеки запечатлелся в моей памяти, будто выжженный каленым железом.

Это случилось во вторую среду апреля 1896 года, примерно в половине десятого утра. Завтрак уже закончился, миссис Хадсон убрала со стола, и, поскольку на улице стояла промозглая погода, мы с Холмсом уселись в свои кресла у разожженного камина, чтобы на досуге, как обычно, заняться чтением газет.

Холмсу в это утро не сиделось на месте. Отложив газету, он встал и принялся, словно неугомонный кот, бродить по комнате, время от времени поглядывая в окно. Утреннюю почту он уже не ждал: ее принесли перед завтраком, и он за беконом и яйцами успел прочесть всю корреспонденцию. Она состояла из нескольких писем, которые он по беглом прочтении отложил в сторону, явно разочарованный их содержанием. Последние десять дней в его работе царило затишье. Никто не писал и не являлся лично, чтобы просить его о помощи, и он жестоко маялся от безделья. Когда его мысли не были заняты очередным расследованием, он начинал скучать и запросто мог обратиться к весьма специфическим возбуждающим средствам, от которых я уже давно пытался его отлучить. Я полагал, что преуспел в этом, однако, учитывая неустойчивый темперамент Холмса, полной уверенности в этом у меня не было и быть не могло. Он зависел от своих настроений и порою бывал совершенно непредсказуем.

Размышляя об этом, я тайком наблюдал, как он мечется по комнате, вот уже который раз обращая взгляд к окну.

– Холмс… – начал было я, но продолжать не стал.

– Знаю, что вы хотите сказать, Уотсон, – пренебрежительно заявил он, – однако я неспроста расхаживаю по комнате и нервно поглядываю в окно. Хочу получше разглядеть того молодого человека, что наблюдает за нашим домом, чтобы в случае чего предоставить полиции точное описание его наружности.

– Наблюдает за нашим домом? – переспросил я. – Вы уверены?

– Ну разумеется, дружище! Я бы не стал безосновательно разбрасываться подобными заявлениями.

– Быть может, он клиент или один из ваших многочисленных почитателей, который разыскал ваш адрес и надеется хотя бы мельком вас увидеть.

– Не думаю, – возразил Холмс. – Клиенты или, если на то пошло, почитатели не стоят целыми днями на одном месте и не стараются время от времени изменять внешность.

– Но в чем это выражается? – воскликнул я, изумленный услышанным.

– К примеру, он незаметно меняет головной убор, а иногда и прическу.

– Прическу! – недоверчиво повторил я, вставая с кресла и подходя к окну, чтобы рассмотреть этого удивительного субъекта, но Холмс властным жестом остановил меня.

– Стойте где стоите! – приказал он. – Хотя эти тюлевые занавески довольно плотные и скрывают внутренность гостиной от посторонних взглядов, сквозь них вполне можно разглядеть резкие движения. Если вы подойдете ближе к окну, мой соглядатай наверняка поймет, что его тоже заметили, и это его спугнет. Раз уж вы непременно хотите его увидеть, отойдите назад и посмотрите на левую занавеску. Тут в середине есть маленькая прореха, через которую вам будет его отлично видно. Только не задерживайтесь. Он не сумеет подробно разглядеть вас, но, безусловно, уловит общее движение.

Следуя указаниям Холмса, я осторожно подвинулся влево и взглядом отыскал маленькую дырочку в занавеске, длиной не больше мизинца, через которую можно было увидеть кусочек улицы, не застланный кружевными узорами.

Но даже теперь мне мало что удалось разглядеть, кроме смутного абриса фигуры. Это был худощавый черноволосый юноша в темной одежде. Черт его лица я различить не мог, но напряженная поза молодого человека свидетельствовала о присущем ему упрямстве, хотя спроси меня, с чего я это решил, я бы не знал, что ответить.

Холмс, стоявший за моей спиной, произнес:

– Я вижу, вы нашли дырочку в занавеске. Я сам ее и проделал на прошлой неделе, когда наш «клиент» впервые дежурил под домом. Это облегчает мне наблюдение за ним.

– Вы хотите сказать, он здесь уже не первый раз? – спросил я, вновь оборачиваясь к окну и бросая на юношу беспокойный взгляд.

– Да, он был здесь в прошлую среду.

– Но для чего?

– Загадка, – ответил Холмс. – Давайте-ка присядем, дружище. Если будете и дальше торчать у окна, то рискуете потянуть себе шейную мышцу, а кроме того, этот тип, кто бы он ни был, заметит вас и насторожится. Я не хочу спугнуть его прежде, чем получу возможность узнать, кто он и что за дело привело его сюда.

Когда я занял свое место у камина, Холмс продолжал:

– Я уже говорил, что впервые увидел его на прошлой неделе, причем по чистой случайности. Я принял его за робкого клиента, который боится войти в дом, но вскоре понял, что ошибся, ибо он провел на улице не меньше трех часов – расхаживал взад-вперед, время от времени переходил дорогу и торчал у соседних домов. Но лишь когда он сменил парик, я заинтересовался по-настоящему и решил понаблюдать, к чему все это приведет. Через час он отошел к дому номер двести семнадцать и скрылся за оградой, нырнув в ворота, но скоро вышел. На этот раз у него были светлые волосы, твидовая кепка и, кажется, очки. Позднее он вновь нацепил прежний темный парик и сменил кепку на берет вроде тех, что носят французские рабочие. Кроме того, он успел «отрастить» усики, но так как разглядеть подробности через тюль было трудновато, после того как стало темнеть и он покинул свой пост, я решил проделать в занавеске маленькую дырочку.

Я ошарашенно выслушал Холмса, а когда он закончил, воскликнул:

– Но кто он, Холмс?

– Понятия не имею, – пожал плечами мой друг.

– А что ему надо?

– Этого я тоже не знаю.

– Значит, вы в полном неведении?

– Не совсем, – ответил Холмс. – Предлагаю это обсудить. Уже можно прийти к кое-каким заключениям.

– К каким? – недоуменно поинтересовался я, не в силах понять, как Холмс, даже при всем его мастерстве сыщика, сумел сделать определенные выводы всего по нескольким скудным деталям, вроде примерного возраста, роста и телосложения нашего соглядатая.

– Ну, для начала заметим, что в прошлый раз он следил за домом тоже в среду.

– И что?

– В самом деле, Уотсон! Не будьте таким тугодумом! – нетерпеливо упрекнул он меня. – Я думаю, мы можем с уверенностью утверждать, что молодой человек всю неделю занят и свободное время выдается у него только по средам. О чем это говорит?

– О том, что в среду у него выходной, разумеется, – ответил я, подумав, что дедуктивный метод Холмса вовсе не так сложен, как мне это порой представлялось.

– Именно, – согласился он. – Давайте попробуем развить эту мысль. В конце недели он не появился, и это о многом говорит, ведь у большинства работающих людей выходные приходятся именно на конец недели – если не на субботу, то уж на воскресенье непременно. Но бывают и исключения. Какие же?..

Он умолк и посмотрел на меня, вопросительно подняв бровь. Тут я догадался, что угодил в ловушку, которую он загодя приготовил для меня, чтобы немного позабавиться. Я попытался выкрутиться.

– Ну, – проговорил я, напряженно соображая, – тут может быть несколько вариантов.

– Например?

– О, Холмс! Я не в настроении играть в угадайку. Но раз вы настаиваете… Возможно, у него есть подружка, к которой он ходит по воскресеньям.

– Неплохо, дружище! Вы нашли отличное объяснение, даже я до него не додумался. Подружка! Что ж, соглашусь: он молод, а потому всякое может быть. Но отсюда возникают новые вопросы. Проводит ли он в ее обществе все воскресенье? Если да, то как насчет вечеров, ведь легко допустить, что вечерами он также не занят? Нет, Уотсон, ваша гипотеза остроумна, однако тут требуется объяснение попроще, без сомнительных радостей флирта сразу с несколькими девицами. Где бы он ни работал, по средам он свободен весь день до самого вечера. На полдня может освободиться, скажем, приказчик из магазина. Но на весь день? Следовательно, надо искать среди других профессий. Возьмем, к примеру, сферу услуг. Он может работать в ресторане или гостинице – поваром, рассыльным…

– Или официантом? – предположил я.

– Возможно, и так. Но по средам он занят совсем другим делом, а именно слежкой. Посему впредь предлагаю называть его Соглядатаем. Вы согласны?

– Как вам будет угодно, Холмс.

Признаться, я ответил довольно грубо, ибо его легкомыслие начало меня раздражать. Лично мне вовсе не казалось забавным, что какой-то юноша – неважно, официант он или кто-то еще, – часами околачивается у наших дверей. Я усмотрел в этом некую злонамеренность. Будь моя воля, я был спустился вниз, подошел к этому типу и потребовал объяснить, что означает его поведение, а не пялился бы на него из окна через дыру в занавеске.

Надо отдать Холмсу должное, он заметил мое раздражение и, усевшись поближе к огню, примирительно сказал:

– Как думаете, Уотсон, что нам с ним делать? Я бы хотел знать ваше мнение.

Я был польщен тем, что он советуется со мной, однако прямо заявил, что предпочел бы поговорить с тем парнем в открытую.

– Вы, разумеется, правы, дружище, – ответил Холмс, – и ваш совет хорош, но я не приму его по той простой причине, что этот юноша, как мне кажется, очутился тут неспроста. Не спрашивайте меня почему, я не сумею дать вам разумное объяснение, скажу, как в «Макбете»: «Палец у меня зудит, что-то злое к нам спешит»^[594]. Так вот, мой палец здорово меня беспокоит.

Я привстал и внимательно посмотрел на него:

– Но как вы это объясняете, Холмс?

– Никак, Уотсон. Чисто инстинктивная реакция, не оправдываемая логикой. Единственное, что я могу добавить, – мне чудится, что я уже когда-то видел нашего Соглядатая и что он представляет для нас опасность. Но, хоть убейте, не могу припомнить, где именно мы с ним встречались.

– И что вы предполагаете делать дальше?

– В настоящий момент – ничего. Останусь дома, буду читать «Морнинг кроникл» и писать письма. Могу даже разобрать свои бумаги, чем, безусловно, порадую вас, Уотсон. Вы часто пеняете мне на то, что они в беспорядке валяются по всей гостиной^[595]. Если Соглядатай будет придерживаться своего обычного расписания, он покинет пост около шести часов вечера. И если все пойдет хорошо, завтра я смогу предпринять кое-какие действия.

– Какие?

– Прежде всего пошлю телеграмму.

– Но разве вы не можете сделать этого сегодня, после того как он уйдет?

– Мне бы не хотелось; хотя, я уверен, ваше предложение продиктовано самыми лучшими побуждениями, Уотсон. Однако этот тип – темная лошадка. Я совершенно не представляю, куда он направится после, и вы тоже. Я вовсе не желаю подвергать вас или себя какой бы то ни было опасности.

– Но… – начал я.

– Никаких «но», – ответил Холмс, полушутливо погрозив мне пальцем.

Я прикусил язык, и остаток дня мы с Холмсом спокойно просидели дома. Он рассортировал свои бумаги и аккуратно сложил их в коробку, которую хранил у себя в спальне^[596], я же лениво просматривал в «Таймс» перечень ценных бумаг и акций и прикидывал, куда бы я мог вложить свои средства, если бы Холмс наконец соизволил выдать мне мою чековую книжку, которая была заперта в его письменном столе^[597].

На следующее утро Холмс приступил к выполнению своего плана, с помощью которого собирался перехитрить Соглядатая. Для начала он произвел предварительную рекогносцировку через дырочку в занавеске, чтобы удостовериться в том, что путь действительно свободен. Однако, подчиняясь своей врожденной скрытности, он не удосужился рассказать мне, куда и зачем направляется.

Впрочем, ходил он недалеко, так как уже через полчаса вернулся, радостно потирая руки.

– Первый пункт моего плана выполнен, – объявил он. – Если все пойдет как надо, уже сегодня утром дойдет и до второго пункта. Кстати, – добавил он, как будто меняя тему, – в полдень вы свободны? Случайно не встречаетесь со своим другом Сэрстоном?

– Нет, я свободен, – ответил я, спрашивая себя, к чему он клонит.

– Отлично! Тогда в двенадцать мы с вами пообедаем у Марчини^[598].

И он удалился к себе в спальню, откуда вскоре донеслись звуки скрипки: Холмс наигрывал живую шотландскую мелодию – верный знак того, что нынче он в бодром настроении.

О предстоящем обеде Холмс больше не сказал ни слова, даже не сообщил, пойдет ли там речь о Соглядатае, а когда по пути в ресторан, в экипаже, я спросил его об этом, в ответ он лишь загадочно улыбнулся и перевел разговор на другую тему, принявшись обсуждать мусолившийся газетами скандал с лорд-мэром, которого обвиняли в превышении расходов. Поговаривали даже, что тот покупал на казенные средства новые серебряные пряжки для своих ботинок.

По приезде в ресторан Холмс по-прежнему вел себя странно. Когда нас проводили к столу, он заставил меня сесть спиной к двери, сам же сел напротив.

Эта продуманная рассадка свидетельствовала о том, что Холмс явился сюда не только затем, чтобы пообедать в компании друга. И все же я оказался совершенно не готов к тому, что произошло дальше.

Вскоре после того, как мы сели, Холмс улыбнулся и привстал с места, приветствуя какого-то вновь прибывшего посетителя. Я непроизвольно обернулся, чтобы взглянуть, кто это.

К крайнему моему изумлению, к нашему столу приближался не кто иной, как сам Холмс! Я остолбенел, не в силах вымолвить ни слова, и несколько секунд сидел разинув рот, пока не сообразил, что это вовсе не Холмс, а человек, поразительно похожий на него: тот же рост и телосложение, то же худое лицо, ястребиный нос и выступающий подбородок. На этом, однако, сходство заканчивалось. Двойник не обладал присущей Холмсу живой сметливостью. Да и одет он был совсем не в стиле Холмса: на нем было длинное пальто свободного покроя, больше похожее на плащ, и мягкая широкополая черная шляпа, придававшая ему фатоватый, богемный вид.

Он подсел к нашему столу, и когда Холмс представил нас друг другу, я про себя улыбнулся. Ну конечно, это же Шеридан Ирвинг! Холмсу едва ли была нужда объяснять:

– Это мой старый приятель, актер, который время от времени бывает мне чрезвычайно полезен.

– В качестве двойника, – добавил Ирвинг, изящным жестом отмахиваясь от комплимента.

– И отличного двойника, – с жаром подхватил Холмс.

– Видимо, я опять вам понадобился, потому вы и пригласили меня отобедать сегодня с вами, – без тени обиды заметил Ирвинг.

– Вы правы. Но мы поговорим об этом позже, Ирвинг, как и о вашем гонораре. А пока давайте наслаждаться обедом. Дела обсудим за чашкой кофе, – ответил Холмс, подзывая официанта.

Это была весьма занимательная трапеза. Ирвинг оказался приятным собеседником и развлекал нас анекдотами из театральной жизни под tagliatelle con prosciutto^[599]. Лишь когда подали кофе, смех и шутки за нашим столом уступили место серьезному настрою.

– Итак, к делу, – объявил Холмс, ставя локти на стол и наклоняясь к гостю. – Последние две недели по средам мне сильно досаждает один тип, который следит за моим домом. Мне не терпится выяснить, кто он такой. Вас, Ирвинг, я попрошу сыграть роль подсадной утки. Поскольку Соглядатай, как правило, заступает на пост вскоре после завтрака, я предлагаю вам в следующую среду рано утром (скажем, в восемь часов, если вам будет удобно) явиться к нам домой. Чуть позднее вы переоденетесь в мою одежду и выйдете на улицу…

– Один? – уточнил Ирвинг. – Знаете, когда берешься за такую работу, надо заранее выяснить все детали, чтобы не оказаться втянутым бог знает во что. Не будем вдаваться в подробности, но со мной такое, признаюсь, уже случалось.

Холмс бросил на меня быстрый взгляд.

– Я предложу доктору Уотсону сопровождать вас, если он согласится. Что скажете, дружище? – прибавил он, обращаясь ко мне.

Его просьба застала меня врасплох, однако не вызвала никаких возражений. Я понял, почему он не раскрыл мне свой план раньше. Если бы я заранее знал, что Шеридан Ирвинг будет обедать с нами, то его появление не поразило бы меня. Холмс просто хотел проверить, действительно ли они настолько похожи. Если уж я попался на эту удочку, то Соглядатая мы и подавно одурачим, особенно если он увидит подставного Холмса в компании со мной. Поскольку он следит за домом, то должен знать о моем существовании, а также о моей дружбе с человеком, которого он держит под наблюдением.

– Разумеется, я согласен, Холмс, – без колебаний ответил я.

– А вы, Ирвинг? – спросил Холмс, обращаясь к гостю.

Ирвинг, в отличие от меня, не спешил соглашаться – вероятно, из желания побольше узнать о предлагавшемся ему задании, но главное, я подозреваю, из любви к театральным эффектам.

– Вы сказали, что не знаете этого типа? – спросил он, с сомнением поджимая губы.

– Да, не знаю.

– И не догадываетесь, зачем он следит за домом?

– Совершенно верно. Конечно, может статься, это всего лишь застенчивый клиент, который боится обратиться ко мне напрямую.

Судя по всему, Шеридана Ирвинга это предположение не устроило, и я понял, что этот человек, несмотря на свой плащ и нелепое имя, не говоря уж о шляпе, в действительности куда проницательней, чем на кажется.

– А может, – проговорил он, понижая голос и заговорщически оглядываясь по сторонам, словно за нами следили агенты иностранной разведки, – это ваш давний враг, который жаждет мести.

– Не думаю, – пожав плечами, возразил Холмс. – Он всего-навсего юнец, явно неспособный на убийство.

– В таком случае, – милостиво заключил Ирвинг, – я с радостью приму ваше предложение. В следующую среду, вы говорите? В восемь утра? Рановато, конечно, но я актер и привык работать в неурочное время.

Он встал, запахнул пальто, надел шляпу, мельком взглянул на себя в ближайшее зеркало, слегка повернувшись, чтобы предстать в более эффектном ракурсе, и по очереди пожал нам руки.

– Au revoir, mes amis^[600], – объявил он. – В следующую среду, в восемь утра!

И направился к выходу.

Я насилу дождался, пока дверь ресторана закроется за ним.

– Ну, знаете, Холмс!.. – начал было я, но мой друг уже все понял.

– Знаю, что вы хотите сказать, Уотсон, и совершенно с вами согласен. Это было довольно безответственно – пригласить Ирвинга принять участие в моей маленькой авантюре.

– Это вовсе не маленькая авантюра! – возразил я. – Вы говорили, что ситуация может оказаться довольно опасной…

– А, вы говорите о зудящем пальце?

– Да, о зудящем пальце! – запальчиво повторил я. – И несмотря на это, вы решили втянуть Шеридана Ирвинга в рискованную затею, не предупредив его и не оставив ему выбора!

– Я сознаю это, Уотсон, – серьезно ответил Холмс. – Но ради бога, давайте потолкуем об этом в не столь многолюдном месте. На нас уже смотрят.

Я оглянулся кругом и в смущении обнаружил, что два-три посетителя за соседними столами повернули головы в нашу сторону, явно заметив, что между нами разгорелся какой-то спор. Однако Холмс быстро нашел выход из неловкого положения, прошептав:

– Вызовите кэб, дружище, а я тем временем оплачу счет.

На обратном пути мы оба молчали. Вернувшись домой, Холмс так же молча занял место у продырявленной занавески и устремил взгляд на улицу, хотя знал, что сегодня четверг и Соглядатай вряд ли появится под окном. Его неподвижность и скрещенные на груди руки свидетельствовали о том, что он погружен в глубокое раздумье, которое я, хорошо зная Холмса, не смел прерывать.

Ни один из нас не промолвил ни слова, и вдруг Холмс вскрикнул и повернулся на пятках.

– Ну конечно! – воскликнул он, ударив себя ладонью по лбу. – Глупец! Глупец! Глупец! Ирвинг был прав!

– Насчет чего прав, Холмс? – спросил я, встревоженный этой внезапной вспышкой. – Вам нехорошо?

– Нет, я в жизни не чувствовал себя лучше. Подойдите, Уотсон, мне нужно знать ваше мнение.

Я, недоумевая, приблизился к окну.

– А теперь взгляните на улицу и скажите, что вы видите.

Я посмотрел за окно.

– Ничего особенного, Холмс, – ответил я.

– Взгляните еще раз! – настаивал он. – Кто там идет?

– Какой-то мальчишка-посыльный. Верно, принес в соседний дом телеграмму или письмо.

– И?

Он вперил в меня до того тяжелый, пристальный взор, что я уже начал опасаться, не помешался ли он.

– Не понимаю, Холмс, – в полном замешательстве проговорил я.

– Что я вчера говорил вам о Соглядатае?

– Вы много чего говорили, в том числе – что, кажется, где-то его уже видели.

– Превосходно, Уотсон! Вы просто сокровище! Именно это я и имел в виду. Теперь я знаю, кого он мне напомнил. А теперь проверим, насколько вы проницательны, дружище. Итак, я вижу посыльного и неожиданно понимаю, кого напоминает мне Соглядатай. Догадались?

– Честно говоря, нет, Холмс, – признался я.

– Тогда я сделаю еще несколько подсказок. Вспомните горы и водопад.

– Водопад! – воскликнул я. – Вы ведь имеете в виду…

Но произнести это название я не сумел. Слишком свежи были в моей памяти страшные воспоминания о разыгравшейся там драме. Холмс пришел мне на выручку:

– Да, Рейхенбахский водопад, – спокойным, даже будничным тоном произнес он.

Я все еще не мог собраться с мыслями и усмотреть здесь связь с событиями, которые произошли пять лет назад, в тот кошмарный майский день 1891 года, в Швейцарии. Ведь я был убежден, что Холмс погиб от руки своего заклятого врага профессора Мориарти. На один ужасный миг перед моими глазами мысленно пронеслись картины тех мест (говорят, так проносится в голове тонущего человека вся его жизнь). Я отчетливо видел узкую тропку, блестящие темные скалы и бурный поток, низвергавшийся в ущелье; слышал, как грохочут бурлящие пенные струи, устремляющиеся в бездну. Я вновь ощутил ту ужасную пустоту, ту ноющую боль, которую испытал, когда пришел к единственно возможному, как мне тогда казалось, заключению: мой лучший друг, который был мне вместо брата, навеки исчез в этом жутком водовороте.

Вероятно, Холмс уже забыл о том, какой удар я перенес, когда стоял на краю Рейхенбахского водопада, думая, что он умер, а он в это самое время лежал в расселине скалы, что высилась надо мною. Сейчас он был занят другими вещами, поскольку чуть нетерпеливым тоном произнес:

– Ну же, приятель! Неужто это так сложно? Водопад, посыльный…

– Ах, вы имеете в виду мальчишку из отеля, который принес записку от господина Штайлера^[601] о том, что в его гостинице находится при смерти какая-то англичанка и что он просит меня вернуться? Но вы ведь не думаете, что Соглядатай и тот мальчик – одно и то же лицо?

– Вот именно, – подтвердил Холмс, явно обрадованный тем, что я наконец сообразил, в чем дело.

– Но, Холмс… – запротестовал было я.

– Я знаю, что вы хотите сказать, – перебил он меня. – Если Соглядатай – это тот паренек из швейцарской гостиницы, значит, он один из тех, кто состоял в шайке Мориарти, но после смерти главаря сумел ускользнуть от полиции. Мы знаем, что таких было несколько. Например, душитель^[602] Паркер, который сидел в засаде у нашего дома на Бейкер-стрит, дожидаясь моего возвращения. Вспомните также о происшествии на борту голландского парохода «Фрисланд»^[603] – я убежден, что это была месть приспешников Мориарти. Я уж не говорю о полковнике Моране^[604], правой руке Мориарти…

– Не думаете же вы…

– Что Моран все еще жив? Такая вероятность существует, Уотсон. Нам известно, что он дьявольски умен и способен на убийство. Вспомните о судьбе юного Рональда Адэра. Хотя в тот вечер в доме Кэмдена Моран был арестован, а позже отдан под суд, ему удалось избежать виселицы. Что же касается Соглядатая, даты вполне совпадают: если в 1891-м, в год моего поединка с Мориарти над Рейхенбахским водопадом, тому швейцарскому пареньку было, скажем, лет семнадцать, то теперь ему должно быть около двадцати двух, что примерно соответствует возрасту нашего приятеля, которому, судя по всему, немного за двадцать.

А теперь давайте разовьем эту версию. Исходя из той роли, которую сыграл юный швейцарец, заманив вас в гостиницу и тем самым оставив нас с Мориарти наедине, можно с уверенностью сказать, что юноша являлся членом преступной организации, созданной профессором. Вы согласны, дружище?

– Да, Холмс, – тихо ответил я, не желая вспоминать тот ужасный день в Бернском Оберланде, когда за мной к водопаду явился швейцарский паренек и я, как последний осёл, поверил, что письмо у него в руке – подлинное.

С тех пор я безжалостно казнил себя за доверчивость. Мне следовало догадаться, что это всего лишь уловка! Холмс, по-видимому, это понимал, но ничего не сказал, чувствуя, что пришло время смертельной схватки с врагом. Но мне-то записка показалась настоящей. На ней значились адрес гостиницы «Англия», в которой мы остановились, и подпись Петера Штайлера. Содержание письма также выглядело правдоподобным: якобы вскоре после нашего ухода в гостиницу приехала какая-то англичанка в последней стадии чахотки. У нее внезапно пошла горлом кровь. Она при смерти. Не могу ли я тотчас вернуться в гостиницу? Для нее будет большим утешением умереть на руках у английского доктора.

Это был чертовски коварный замысел. Мог ли я, как врач, отказать пациентке, тем более соотечественнице? Итак, мне пришлось, хоть и неохотно, покинуть своего друга. Помню, Холмс стоял со сложенными на груди руками, прислонившись к утесу, и смотрел вниз, в бушующую бездну, а мальчишка-швейцарец ожидал меня поодаль, чтобы проводить назад, в гостиницу.

Каким же идиотом я был!

А теперь Холмс преспокойно уверяет, что тот паренек и есть Соглядатай, который следит за нашим домом, очевидно, с намерением завершить дело, начатое Мориарти задолго до драмы, разыгравшейся над Рейхенбахским водопадом, другими словами – уничтожить Шерлока Холмса.

Ко мне наконец вернулся дар речи.

– Холмс, вы должны немедленно пойти в полицию! – воскликнул я.

Он с удивлением воззрился на меня.

– Дружище, это последнее, что мне следовало бы сделать, – возразил он.

– Но если вы ничего не предпримете, то рискуете расстаться с жизнью! Этот тип собирается вас убить!

– Безусловно, – невозмутимо согласился он. – Я отлично сознаю: он здесь именно для этого. У меня нет сомнений и в том, что за время, прошедшее с нашей последней встречи у Рейхенбахского водопада, его хорошенько подучили, как за это взяться, а сделал это не кто иной, как наш давний противник Моран. Полковник поднаторел в грязной науке убивать. Мориарти некогда почуял в нем эту жилку, вот почему он приблизил Морана к себе и доверял ему особые поручения, выполнить которые рядовым членам шайки было не под силу. Помните странную смерть миссис Стюарт из Лаудера в 1887-м? Я уверен, что это дело рук Морана, хотя, как и в случае с покушением на меня, доказать это невозможно. А когда после гибели Мориарти я забился в расселину над водопадом, он стрелял в меня из духового ружья^[605]. Удивительно, почему он не прикончил меня тогда, учитывая, что он один из лучших стрелков в мире. Помните? Затем было убийство Рональда Адэра, застреленного им через открытое окно^[606]…

– Да, я помню, Холмс, вот поэтому-то вам и следует пойти в полицию.

– И что я им расскажу?

– Все, разумеется.

– Дорогой Уотсон, мы уже как-то говорили об этом, припоминаете? Моран оказался на свободе, и я объяснял вам, что у меня нет способов защитить себя. Ведь не стрелять же в него, иначе меня самого осудили бы за убийство. Но и к властям я пойти не мог: по закону, одних подозрений мало. Теперь я нахожусь точно в таком же положении, но на месте Морана оказался Соглядатай.

– О, Холмс! – воскликнул я, потрясенный безвыходностью положения.

Он тотчас очутился рядом со мной и, положив мне руку на плечо, сказал:

– Но это не значит, что мы сдадимся, Уотсон. Я многому научился за то время, что мне приходится иметь дело с этим старым шикари^[607] Мораном. Поверьте, мы его одолеем. На самом деле я уже начал приводить в действие план, с помощью которого надеюсь засадить его за решетку.

– План! – воскликнул я. – Какой план? Тот, к участию в котором вы привлекли Шеридана Ирвинга?

Холмсу стало не по себе. Мне редко приходилось видеть, чтобы он чувствовал себя неловко.

– Послушайте, Уотсон… – заговорил он, но я тут же его перебил:

– Нет, это вы послушайте, Холмс. Раз уж вы собираетесь задействовать Ирвинга, я настаиваю на том, чтобы его известили об истинном положении дел. Вы сумели выяснить, что Соглядатай хочет вам отомстить. И, ежели не ошибаюсь, вы намерены использовать Ирвинга, который очень на вас похож, в качестве подсадной утки. Верно?

Воцарилась тишина. Холмс невидящим взором оглядывал комнату, лицо его было непроницаемо. На один ужасный миг я решил, что зашел слишком далеко. Он глубоко задет моими словами, и теперь нашей дружбе, возможно, придет конец. Но в то же самое время я ничуть не сожалел о сказанном. Выступив в защиту Ирвинга, я был совершенно прав. Если бы я этого не сделал, то подвел бы самого себя – но как и почему, я объяснить затруднялся.

Молчание затягивалось, тягостная атмосфера все нагнеталась, и наконец я не смог больше этого выносить и был готов даже закричать, лишь бы что-то сказать, все равно что. Быть может, стоит извиниться? Пойти на мировую?

К счастью, первым нарушил молчание именно Холмс.

Повернувшись ко мне, он хмуро и пристально уставился на меня, а когда заговорил, голос его был тих и серьезен:

– Вы правы, Уотсон. Я не имею права втягивать Ирвинга, да, говоря по совести, и вас, дорогой друг, тоже, в дело, которое может поставить под угрозу ваши жизни. Я был нестерпимо самонадеян и прошу за это прощения. Единственным оправданием мне служит моя решимость избавить мир от последних подонков из шайки Мориарти, в их числе – полковник Моран, если он действительно еще жив, и это презренное отродье, Соглядатай, чтобы они больше не отравляли воздух вокруг себя. Но при этом я обязан играть по правилам, иначе быстро опущусь до их уровня. Теперь я это вижу, Уотсон, и благодарен вам за внушение. Кроме того, я понимаю, что должен не только пересмотреть свой план, но и рассказать обо всем Ирвингу, чтобы он понимал, на какой риск ему придется идти, если он согласится участвовать в нашем предприятии.

– Вы думаете, он согласится? – усомнился я, ибо с трудом представлял, чтобы Ирвинг решился на дело, которое подвергнет его жизнь опасности.

– Мы можем только надеяться на это, – криво усмехнулся Холмс, направляясь к двери, и добавил через плечо: – Меня некоторое время не будет, Уотсон. Надо уточнить кое-какие детали, а заодно разыскать нашего приятеля Ирвинга.

Я хотел пожелать ему удачи, но дверь за ним захлопнулась, прежде чем я открыл рот.

Холмса не было дома несколько часов, я же в его отсутствие не находил себе места от беспокойства и все раздумывал над тем, согласится ли Ирвинг принять участие в холмсовском плане. Наконец я решил, что актер, скорее всего, откажется. Он был не из тех людей, что готовы рисковать своим благополучием ради кого бы то ни было.

Поэтому, когда хлопнула входная дверь и на лестнице раздались шаги Холмса, я пребывал в подавленном настроении. Как ни глупо, но я стал прислушиваться к тому, как он ступал, стараясь угадать, в каком расположении духа он вернулся. Однако мне это не удалось. Равным образом, когда он вошел в комнату, я ничего не сумел прочитать по его лицу, как ни пытался.

– Ну что, Холмс? – воскликнул я. – Какие новости? Виделись с Шериданом Ирвингом? Что он сказал?

– Сколько вопросов, дружище! Дайте мне хотя бы сесть. Между прочим, сигара и стакан виски с содовой тоже придутся весьма кстати.

Пока я возился с танталом и сатуратором, Холмс взял из ведерка с углем сигару^[608], и наконец мы оба уселись перед камином.

– Итак, – объявил Холмс, когда над головой у него начала медленно подниматься струйка дыма, – давайте, как полагается, начнем с самого начала. Сперва о Шеридане Ирвинге.

– Он согласился? – нетерпеливо перебил его я.

Холмс рассмеялся.

– Ох, Уотсон, Уотсон! – укоризненно промолвил он. – Знаю, вы взяли на себя роль моего биографа^{name=r609>[609]}, но, даже несмотря на это, позвольте мне рассказывать своими словами. Выйдя из дому, первым делом я послал телеграмму Ирвингу, назначив ему встречу в маленькой незаметной таверне на Флит-стрит, где мы обычно с ним видимся. Я никогда не бывал у него дома. Сдается мне, он немного стесняется того места, где обитает.

Словом, мы встретились, и я поведал ему все обстоятельства дела, включая преступные намерения Соглядатая и возможную опасность, которой подвергается каждый, кто имеет с ним дело. Короче говоря, дружище, он, к моему изумлению, согласился.

– Согласился? – с удивлением и глубочайшим облегчением повторил я, радуясь тому, что Ирвинг сыграет роль Холмса и Соглядатаю придется отказаться от своих преступных планов.

– Вот именно, Уотсон. Более того, он согласился без колебаний. Думаю, я здорово недооценил его, за что извиняюсь перед ним теперь, в его отсутствие. Оказалось, он настоящий смельчак. Покончив с этим вопросом, я приступил к подробному изложению своего плана. Как мы условились ранее, он придет к нам рано утром в следующую среду, наденет один из моих костюмов, а в десять часов, к тому времени, когда Соглядатай уже заступит на пост, вы с Ирвингом вместе выйдете из дома. Вскоре после вашего ухода я, изменив внешность, последую за вами, так что, даже если Соглядатай обернется, он меня не признает.

Разумеется, я буду вооружен, и вы тоже. Вдобавок вы с Ирвингом наденете специальные жилеты, которые в этот самый момент шьет согласно моим указаниям один портной из Криплгейта.

Мною овладело любопытство, и я, не удержавшись, перебил его:

– Жилеты?

– Да, жилеты для вас и Ирвинга. Сдается мне, Соглядатай отнюдь не джентльмен и потому будет играть не по правилам. Полагаю, он будет избегать столкновений лицом к лицу, но, как все трусы, попытается напасть сзади. Однако я принял кое-какие меры к тому, чтобы в случае чего обеспечить вам прикрытие. Об этом позже.

Во-первых, давайте будем считать, что знаем, какой тактики придерживается Моран. Если мое предположение верно и он все еще жив, он обучил Соглядатая своим приемам. Моран предпочитает атаковать своих жертв издали, о чем свидетельствуют его покушения на мою жизнь – одно у Рейхенбахского водопада и второе в доме Кэмдена. Оба нападения были сделаны с некоторого расстояния. А в Рональда Адэра он стрелял из Гайд-парка, отделенного от дома улицей. Во всех этих случаях он использовал мощное духовое ружье. Оно практически не производит шума, лишь в момент, когда пуля вылетает из ствола, раздается свист.

Возьмем другой пример. Паркер, еще один член шайки Мориарти, некогда тоже дежуривший у нашего дома на Бейкер-стрит, был душителем, применявшим другой способ бесшумного убийства, в данном случае совершаемого на близком расстоянии. Когда я раздумывал надо всеми этими происшествиями, мне пришло в голову, что Моран скорее всего готовил Соглядатая к чему-то подобному. При этом методе используется оружие. Его легко спрятать, а при надлежащем употреблении с его помощью можно убить человека буквально за секунду. Но теперь это будет не ружье (ведь даже духовое ружье производит некоторый шум) и не удавка. Соглядатай тощ, к тому же он ниже предполагаемой жертвы, то есть меня. Я владею боевыми искусствами и сумею дать ему отпор, прежде чем он сможет меня прикончить. На чем же он остановит свой выбор? Ответ очевиден: на ноже. Нож бесшумен, его можно носить в кармане, а в умелых руках он превращается в смертельное оружие. Кроме того, он убивает на расстоянии вытянутой руки.

Итак, собрав все эти факты вместе, я пришел к выводу, что Соглядатай последует за вами с Ирвингом и нападет сзади. После этого я заглянул в Скотленд-Ярд и попросил помощи у Стэнли Хопкинса^[610], который устроит так, что впереди вас будет идти констебль, переодетый почтальоном, и это вынудит Соглядатая напасть сзади.

А теперь обсудим детали, Уотсон. Место нападения мы должны выбрать сами, не оставляя это на откуп Соглядатаю. Итак, дорогой друг, если вы захватите ваше пальто и трость, я покажу вам это место.

К следующей среде у нас все было готово. Место грядущего нападения было изучено и одобрено, все участники заняли свои позиции. Тем временем главный персонаж намечаемого представления, Шеридан Ирвинг, уже прибыл и переоделся в костюм Холмса, под которым был надет сшитый на заказ жилет, который доставили еще вечером. Он представлял собой прелюбопытную вещь. Спинка его была изготовлена из простеганной холстины и набита конским волосом. Выяснилось, что она обладает противоударными свойствами. Примерив жилет, я обнаружил, что он не так уж неудобен. Холмс настоял на том, чтобы я тоже надел его, хотя мне представлялось крайне маловероятным, чтобы Соглядатай попытался напасть на нас обоих. Под расстегнутым пальто свободного покроя жилет был почти незаметен.

Костюм Холмса, напротив, был прост. Он состоял из рабочего комбинезона, в просторном переднем кармане которого лежало любимое оружие Холмса – хлыст с утяжеленной рукоятью. Довершали образ старый картуз и клочковатая борода.

Переодевшись, мы втроем расположились в нашей гостиной на Бейкер-стрит и стали ждать. Ирвинг расхаживал туда-сюда, будто за кулисами театра перед выходом на сцену; я сидел у слабого огня, разведенного миссис Хадсон поутру; Холмс стоял напротив окна, устремив взгляд на дырочку в занавеске, сквозь которую был виден небольшой кусочек улицы. Он казался вполне спокойным, но я, знавший его лучше, чем кто бы то ни было, по положению его плеч и наклону головы догадывался, что каждый его нерв, каждый мускул был напряжен и предельно натянут, словно скрипичная струна.

Мы условились, что приступим к выполнению нашего плана вскоре после появления Соглядатая, который прежде являлся около половины девятого, чтобы не дать ему времени обосноваться на посту и почувствовать себя в своей тарелке. Не менее чем за четверть часа до ожидаемого прихода преступника явился сослуживец Хопкинса, переодетый почтальоном, и стал прогуливаться по тротуару, будто бы сверяя адреса на конвертах с номерами домов. Он был готов, когда понадобится, тотчас пересечь улицу и пойти впереди нас с Ирвингом, чтобы вынудить Соглядатая напасть сзади. Остальные полицейские, участвовавшие в операции, очевидно, тоже заняли свои позиции.

Ожидание было почти невыносимым. Миссис Хадсон и мальчику-рассыльному было велено заниматься домашними делами и ни в коем случае не выходить в прихожую и на лестницу. В доме было тихо, как в могиле, лишь с улицы доносились звуки шагов, цоканье лошадиных копыт и скрип колес, да на каминной полке тикали часы, минутная стрелка которых неумолимо приближалась к цифре «шесть». Я, как зачарованный, следил за нею.

И вот время пришло. Холмс поднял руку, предупреждая нас о появлении Соглядатая. Я тоже ухитрился увидеть его, привстав со стула и вытянув шею вправо. Тюлевая занавеска частично скрывала его фигуру, и он почудился мне всего лишь частичкой кружевного узора, подобной бесплотному призраку.

Через пятнадцать минут, показавшихся нам вечностью, минутная стрелка подошла к девяти. Наступило время привести план в действие. Окинув нас быстрым взглядом, дабы убедиться, что мы готовы, Холмс кивнул, и мы трое двинулись к двери: впереди шли Ирвинг и я; Холмс, прежде чем спуститься за нами по лестнице, выждал полминуты.

Следуя наставлениям Холмса, мы шли обычным шагом и, несмотря на сильное искушение, ни разу не оглянулись, чтобы узнать, идет ли за нами Соглядатай, хотя мне чудилось, будто я ощущаю позади присутствие какого-то злого духа, крадущегося за нами по пятам.

Холмс решил, что погоня не должна затянуться. Все произойдет быстро и четко, чтобы Соглядатай был захвачен врасплох и лишился возможности предугадывать наши действия.

Согласно плану, отойдя на пятьдесят ярдов от дома, мы повернули вправо, на тихую улочку Фулбек-уэй, где в этот утренний час было мало экипажей и прохожих. Вскоре нас обогнал полицейский, игравший роль почтальона, и, как было условлено, пошел в нескольких шагах от нас, чтобы помешать Соглядатаю напасть спереди. Оказавшись перед нами, он открыл кожаную сумку, висевшую у него на плече, вынул оттуда пачку писем и стал поглядывать на номера домов, словно сверяя адреса. Соглядатаю было невдомек, что в его сумке кроме писем лежали «ночная дубинка»^[611] и пара наручников.

Через несколько секунд мы с Ирвингом, как было отрепетировано накануне, нырнули в узкий проход, который вел к шедшему параллельно Фулбек-уэй переулку, из которого можно было попасть в садики на задворках домов.

Здесь операция по поимке Соглядатая вступала в решающую стадию. Почует ли он ловушку? Или выйдет вслед за нами в переулок, где в засаде сидят Стэнли Хопкинс и еще два полицейских?

До переулка оставалось не более двадцати шагов, но это краткое расстояние показалось мне поистине нескончаемым. Пока я шел, в ушах у меня звучали последние наставления Холмса. Идти как ни в чем не бывало. Не торопиться. Главное – ни в коем случае не оглядываться. И еще один совет, который он дал мне, пока Ирвинг не слышал: «Оружие используйте только в случае крайней нужды. Там, на маленьком пятачке, столпятся несколько человек, и вы рискуете застрелить кого-нибудь из них. Кроме того, – добавил Холмс, – я предпочел бы взять Соглядатая живым».

Шеридан Ирвинг исполнял свою роль куда лучше, чем я свою. Возможно, умением справляться со страхом он был обязан актерской выучке, возможно – присущей ему самоуверенности. Верный своей природе, все это время, пока мы шли с ним по проходу, он говорил лишь о себе. Насколько я уловил (хотя я едва понимал, о чем он толкует), Ирвинг вспоминал, как исполнял заглавную роль в постановке «Гамлета» в провинциальном Страуде.

– Гримерки там ужасные, но вы бы слышали, какие аплодисменты раздавались в конце! Оглушительные, мой дорогой!

Я шагал, как автомат, механически переставляя ноги, наблюдая за тем, как переулок становится все ближе и ближе, и ожидая условного сигнала к началу операции.

Наконец прозвучали два свистка, и тотчас все вокруг пришло в движение. Я схватил Ирвинга за плечо и втолкнул его в переулок, одновременно вытаскивая револьвер. В тот же миг я увидел, как с одной стороны к нам бросился Стенли Хопкинс, а другой – похожий на пантеру в прыжке Соглядатай, занесший над головой руку со сверкающим лезвием.

Я впервые увидел его вблизи, без тюлевой преграды между нами, и был поражен его молодостью и бледностью его лица, подчеркнутой темными глазами и прядью черных волос, упавшей на лоб. Но еще более глубокое впечатление на меня произвела другая его черта – безумная ненависть во взгляде, какой я никогда прежде не встречал. Я инстинктивно отпрянул, ошеломленный этой неприкрытой злобой.

В следующий миг его лицо исчезло из поля зрения: началась потасовка, среди участников которой в самой гуще свалки я различил Хопкинса и мнимого почтальона, уже потерявшего свою сумку. Холмс, будто судья поединка, стоял чуть в сторонке.

Соглядатай дрался так отчаянно, что прошло несколько минут, прежде чем он был усмирен, закован в наручники и уведен двумя констеблями в форме. За ними шествовал Стэнли Хопкинс, который нес острый нож с шестидюймовым клинком, в суматохе выроненный Соглядатаем. Это было поистине смертоносное оружие, которое даже Хопкинс держал в руках с явным почтением.

Шеридан Ирвинг, стоявший рядом со мной, издал долгий, протяжный вздох облегчения и восхищения.

– Это было превосходно! – заметил он. – Давненько я не видел столь безупречно поставленных драк. Мои поздравления режиссеру!

Мы договорились, что Стэнли Хопкинс заглянет к нам на Бейкер-стрит вечером, после того как уладит формальности, связанные с предъявлением Соглядатаю обвинения и заключением его под стражу. Оказалось, что это долгий процесс, поскольку детектив объявился у нас, когда на часах было уже почти девять.

Холмс постарался принять его как можно радушнее. В очаге пылал жаркий огонь, на журнальном столике, сервированном дорогим фарфором, был подан кофе и фирменный фруктовый пирог миссис Хадсон. Кроме того, я заметил, что в честь нашего гостя графины в тантале были доверху наполнены виски и бренди.

– Итак, господа, сегодня мы славно потрудились! – потирая руки, заявил Хопкинс, вошедший в нашу гостиную в сопровождении рассыльного. – Арест Соглядатая делает честь всем нам – и мне тоже! Но вы ведь еще не знаете, кто он такой. Его настоящее имя – Ганс Тетцнер. Он разыскивается австрийской полицией за совершение нескольких серьезных преступлений, в том числе убийства, покушения на убийство и предполагаемой государственной измены.

Все эти сведения инспектор Хопкинс выдал прямо с порога, запыхавшись от волнения. Он был молод (немного за тридцать), энергичен, сообразителен и без ума от дедуктивного метода Холмса. В свою очередь, Холмс уважал Хопкинса и возлагал на него большие надежды. Мальчишеский энтузиазм гостя сразу обезоружил нас.

Холмс, улыбаясь, жестом пригласил его занять кресло у камина.

– Кофе? – предложил он. – Или что-нибудь покрепче?

– Что ж, – проговорил Хопкинс, бросая выразительный взгляд в сторону тантала, – я уже не при исполнении, а вечер сегодня прохладный, сэр.

– Тогда – всем виски, – объявил Холмс, кивком прося меня подать стаканы и графин с виски.

Когда мы втроем наконец устроились у камина, Холмс обратился к гостю:

– А теперь, дорогой Хопкинс, расскажите нам все, что вы знаете о Гансе Тетцнере. Но прежде, чем вы приступите, я должен задать вам один вопрос. Будет ли фигурировать в вашем рассказе полковник Себастьян Моран?

Хопкинс привстал, не донеся стакан до рта:

– Да, мистер Холмс, но под другим именем. Мой швейцарский коллега Эрик Вернер упоминал о неком полковнике Викторе Норленде. Он описывал его как крупного мужчину, прежде служившего в Индийской армии и отличного стрелка.

– Должно быть, это он и есть, – с удовлетворением сказал Холмс. – Значит, старый шикари до сих пор жив. Я так и думал. С радостью погляжу на них обоих, Тетцнера и Морана, в наручниках. Отменная добыча!

Хопкинс помрачнел:

– Боюсь, я вас разочарую, мистер Холмс. Господин Вернер сообщил, что швейцарские власти упустили полковника. Пару дней назад он, что называется, улизнул. Но они его ищут, и мы тоже решили устроить облаву на него и его маленькую шайку.

– Шайку? – переспросил Холмс, сверкнув глазами.

– О да, мистер Холмс. Небольшая такая банда. В ней состоит несколько аристократов и молодых армейских офицеров.

– Можете назвать какие-нибудь имена? – быстро спросил Холмс, подаваясь вперед.

– Сейчас подумаю. Господин Вернер упоминал два или три имени. Дайте-ка вспомнить… – ответил Хопкинс, ставя свой опустевший стакан на столик и с сосредоточенным видом, который произвел бы впечатление на самого Ирвинга, потирая подбородок.

Холмс встал и вновь наполнил стакан инспектора, а затем уселся на место, оперся локтями о колени и напряженно уставился на Хопкинса, словно пытаясь посредством одной лишь силы воли вытянуть из него необходимые сведения. Ощутив на себе его испытующий взгляд, Хопкинс откашлялся и отхлебнул из своего стакана.

– Значит, так, – проговорил он наконец, – он называл барона фон Штаффена и Эрнста Хидлера, а еще какого-то Густава (фамилию его я не запомнил).

– Все они швейцарцы?

– Нет, не все. Господин Вернер говорил, что некоторые – немцы, в том числе и тот, которого мы сегодня арестовали.

– Неужели? – равнодушно пробормотал Холмс, будто бы потеряв всякий интерес к делу, хотя я знал, что все обстояло как раз наоборот, что и подтвердилось после ухода Стэнли Хопкинса.

– Вы понимаете, насколько это важно, Уотсон? – спросил он, как только дверь за инспектором захлопнулась.

– Вы имеете в виду – что Соглядатай оказался немцем, а не швейцарцем?

– Вот именно! Тут дело вовсе не в национальности. Хопкинс назвал еще двух членов шайки, связанных с Соглядатаем, он же Ганс Тетцнер. Хотел бы я знать, кто еще туда входит.

– Кто? – переспросил я, не понимая, кого он имеет в виду.

– Например, Эдуард Лукас^[612], – предположил Холмс, насмешливо поднимая бровь.

– Эдуард Лукас! – воскликнул я. – Дело о втором пятне? Вы утверждали тогда, что там была замешана большая политика и что, если бы пропавшее письмо было опубликовано, «наша страна (вы прямо так и сказали) была бы вовлечена в большую войну».

– Да, верно, я именно так и говорил, – хмуро ответил Холмс.

– Но Лукас мертв, Холмс! – возразил я. – Убит своей собственной женой, француженкой!

– Я знаю, дружище. Но это вовсе не исключает того, что при жизни он являлся членом той «маленькой шайки», о которой говорил Хопкинс. Мы должны добавить к списку ее участников еще одно имя: Гуго Оберштейн.

– Вы имеете в виду… – ужаснулся я.

– Да, я имею в виду похищение чертежей Брюса-Партингтона и последующее убийство Артура Кадогена Уэста^[613]. Как говорил сам Майкрофт, это происшествие грозило кончиться международным кризисом. Он воспринимал его настолько серьезно, что обещал предоставить в мое распоряжение всю британскую полицию, если я возьмусь вернуть чертежи. Я видел, что за обоими преступлениями стоит глава некого европейского государства, возомнивший себя новоявленным Цезарем и задумавший, на пару со своим канцлером, приобрести контроль не только над территорией нашей империи, но и над международными водами. Если мы не прислушаемся к этим тревожным сигналам, то вскоре будет бесполезно призывать Британию править морями, как поется в песне, потому что все будет потеряно. Пусть нас не поработят в прямом смысле слова, но мы обязательно превратимся в страну второго сорта.

И это еще не все, Уотсон. В этот список международных преступников и убийц, которые, если им дать такую возможность, непременно примутся хозяйничать на мировой сцене, надо включить и более зловещие имена. Я, разумеется, говорю о полковнике Моране, который, как нам с вами теперь известно, все еще жив.

– Так вы усматриваете связь между преступной шайкой Мориарти и этой бандой международных шпионов? – спросил я, потрясенный заявлениями Холмса.

– Да, Уотсон. На первый взгляд это разные организации, но цель у них одна: добиться контроля над любыми независимыми государствами и разрушить все демократические установления. Обеими группами движет жажда власти, а также богатств, которые попадут им в руки, как только они завоюют Западную Европу. Подумайте о золоте, хранящемся в банках, о барышах, приносимых международной торговлей, не говоря уже о музеях и художественных галереях с их бесценными полотнами и историческими сокровищами, которые будут отданы на разграбление этим преступникам! Граница между беспринципными политиканами и алчными дельцами, с одной стороны, и представителями преступного мира, с другой, очень тонка, а порой и вовсе становится невидимой. Впрочем, мы можем благодарить Бога за то, что омерзительного паука, сидевшего в центре паутины, больше нет. Я сам был свидетелем его гибели в Рейхенбахском водопаде. Члены его шайки по сравнению с ним – всего лишь ничтожные насекомые, хотя, если их вспугнуть, они еще способны ужалить. А если они, будто муравьи, собьются в кучу и выползут из своих убежищ, то сумеют истребить и куда более крупное существо, чем они сами. Ганс Тетцнер – один из этих муравьев. Полагаю, Мориарти лично поручил ему уничтожить меня в том случае, если бы сорвался другой его план, где был задействован голландский пароход «Фрисланд».

Случай с Тетцнером ярко свидетельствует о том, что сообщники Мориарти испытывают нужду либо в подходящих исполнителях заказных убийств, либо в опытных наставниках, обучающих искусству убивать.

– Но ведь это прекрасная новость, не так ли, Холмс? – спросил я, пытаясь найти в обрисованном им положении что-то хорошее.

Его ответ отнюдь не утешил меня.

– Это ненадолго, Уотсон, ненадолго. Но попомните мои слова, дружище. Мы должны неизменно быть начеку, иначе муравьи попытаются уничтожить нас.

Восемь лет спустя мне пришлось вспомнить это предсказание и поразиться прозорливости моего друга. Второго августа 1914 года, через два дня после внезапного начала Первой мировой, мы с ним стояли на террасе дома в Харвиче, принадлежавшего фон Борку. Холмс только что разоблачил этого прусского шпиона, а позже передал его Скотленд-Ярду^[614]. Мы стояли там в тишине, а наши взгляды были устремлены на восток, за залитое лунным светом море, туда, где уже копошились орды муравьев. Их целью, как и целью злодея Мориарти, было поставить нас на колени и уничтожить то, что нам и миллионам таких, как мы, дороже всего: нашу свободу и жизнь.

Джун Томсон Трубка Шерлока Холмса (сборник)

Предисловие

В этом своем, третьем по счету, сборнике рассказов Джун Томсон откровенно, но совершенно беззлобно подсмеивается над читателем (а одновременно, как всякий хороший автор, и над самой собой), причем делает это сразу на нескольких уровнях.

С одной стороны, она отчетливо, почти в открытую, воспроизводит сюжетные линии Артура Конан Дойла (в рассказах о Парадол-чэмбер и Сороке-Воровке из Мейплстеда).

С другой стороны (и это уже второй уровень игры с читателем) – обращается к «гигантской крысе с острова Суматра», о которой почему-то (хотя, казалось бы, вот гадость какая!) не написал только самый ленивый шерлокинист, и ловко суммирует в своем коротком рассказе все те версии, которые другие умудряются размотать на целый роман.

Ну и, наконец, настает на нашей улице праздник: Джун Томсон обращается к русской теме в рассказе «Дело о русской старухе». При этом она не утруждает себя особой приверженностью к фактам или стремлением к правдоподобию, но и в этом смысле остается в рамках традиции, в рамках уже существующей литературной игры.

Образ русского в иностранной литературе – безграничная и удивительно интересная тема. Суммируя вкратце (как того и требует коротенькое вступление – не ждите тут филигранной точности), можно сказать: нам крупно не повезло.

Если русский писатель XIX века (Достоевский, Тургенев, Толстой) берется описывать англичанина, немца, француза, тот у него выглядит более чем убедительно: носит правдоподобную фамилию и даже отпускает реплики на родном языке. Что совершенно понятно. Русские классики насмотрелись и на Европу, и на иностранцев.

Если русский писатель XX века берется описывать иностранца, тот чаще всего оказывается негодяем капиталистом или достойным представителем рабочего класса, но в этих рамках тоже выглядит, как правило, вполне убедительно. Например, к образу Роллинга из «Гиперболоида инженера Гарина» вряд ли сильно придерется даже американец.

А вот когда иностранцы берутся описывать русских, получается полная ерунда. За примерами далеко ходить не приходится.

В 1880 году начинающий и крайне восторженный английский драматург Оскар Уайльд пишет пьесу «Вера, или Нигилисты». Главная героиня там – русская революционерка Вера Засулич. Красавица террористка, поклявшаяся мстить тиранам и кровопийцам, ни с того ни с сего влюбляется в наследника российского престола, будущего самодержца, который, однако, сочувствует тираноборцам.

То, что автор не имеет ни малейшего представления ни о России, ни о политике, видно с первых же строк. Правда, Уайльд, можно сказать, придерживался традиций классицистической драмы XVIII века: ему важно было обнажить борьбу чувства и долга, а вопросы правдоподобия его не волновали. Но лучше бы он обнажал борьбу чувства и долга на каком-нибудь другом материале, потому что его нигилистов осмеяли и в Англии, и в Америке.

Впрочем, и позднее традиция вольничать с образами наших соотечественников никуда не делась. В качестве примера можно привести роман знаменитого прозаика Кингсли Эмиса «Эта русская», где изображена целая вереница совершенно неправдоподобных, но крайне рельефно выписанных русских, или «Осень в Петербурге» блистательного Кутзее, в которой Достоевский оплакивает умершего пасынка – это при том, что всем прекрасно известно: Павел Исаев намного пережил своего отчима и кровь ему продолжал портить до самого конца.

О русских бойцах спецназа, которые в фильмах о Джеймсе Бонде кричат по-чешски, ставя в тупик переводчиков, я уж и не говорю. Но тут мы, по крайней мере, квиты: американцы тоже умирают со смеху, когда смотрят советские фильмы про ковбоев.

Конан Дойл, надо сказать, проявил куда б́ольшую деликатность. Как всем известно, в Каноне есть один рассказ, где появляются настоящие русские. Это «Пенсне в золотой оправе». (В «Постоянном пациенте» появляются русские ненастоящие.)

Там имеется замечательная интрига, вполне выпукло (для детективного рассказа) вылепленные образы, а еще соблюден тот минимум погружения в русские реалии, который позволяет автору не выдать плохого знакомства с материалом. Ну, в частности, Конан Дойл удерживается от искушения написать, что спрятанную в шкафу Анну кормят борщом и «пир́ожками» (с ударением на втором слоге), а в дом она входит с «баб́ушкой» (платком) на голове.

Словом, придраться в этом рассказе не к чему, и отсылка к историческому фону – русскому террористическому движению 1880-х годов – тоже вполне верна. И неудивительно, ведь в Англии борьба этого движения с царским режимом освещалась весьма широко.

Джун Томсон чуть глубже погружается в тот же исторический пласт – и допускает немало ляпов. В частности, никто и ни за что не поверит, что русского графа могут звать Алексей Плеханович. С другой стороны, человек этот – убежденный либерал, так что, возможно, здесь имеет место тонкий намек. А возможно – простой недосмотр. Зато рассказ щедро сдобрен «самоварами», «тарелками с борщом и блинами», «агентами охранки».

И в итоге возникает ощущение, что автор «лепит горбатого» исключительно потому, что пишет стилизацию под вольное отношение к русским реалиям, которое бытовало в литературе XIX века. То есть опять же подсмеивается и над нами, и над собой.

Кстати, сам Конан Дойл, много путешествовавший, в России никогда не бывал. В отличие от Шерлока Холмса, который был «вызван в Одессу в связи с убийством Трепова». А единственное упоминание о России в мемуарах писателя связано с гибелью его кумира, лорда Китченера: «С тяжелым грузом на душе я отправился в свое прежнее пристанище, отель „Крийон“, в котором оказалось еще больше русских с красными эполетами и бряцающими саблями. Я готов был проклясть их всех разом, ведь именно на пути в их прогнившую, разваливающуюся страну наш герой встретил свою смерть». Сурово, но, приходится признать, справедливо. Ведь с историей, в отличие от литературы, особо не поспоришь.

Александра Глебовская

Приношу благодарность Х. Р. Ф. Китингу, который так щедро тратил время, консультируя меня.

Благодарю также Джона Кеннеди Меллинга и Джона Берримена, просветивших меня по части викторианских мюзик-холлов и карманных часов той эпохи.

От публикатора

В предисловии к двум ранее опубликованным мной сборникам прежде не печатавшихся записок верного друга и биографа легендарного сыщика («Тетради Шерлока Холмса» и «Тайны Шерлока Холмса») я описывал, как жестяная коробка для депеш с надписью «Джон Х. Уотсон, доктор медицины. Индийские королевские войска» на крышке вместе со всем содержимым стала собственностью моего покойного дяди, также доктора Джона Уотсона. Однако у него после имени «Джон» стоял инициал «Ф.», а не «Х.», и он был доктором философии, а не медицины.

Коробку дядюшке предложила купить в июле 1939 года некая мисс Аделина Маквертер, утверждавшая, что именно эту коробку доктор Джон Х. Уотсон поместил на хранение в банк «Кокс и компания» на Чаринг-Кросс^[615]. По уверениям этой особы, коробка содержала отчеты о приключениях великого детектива-консультанта, собственноручно написанные доктором Уотсоном, но по разным причинам не увидевшие свет. Будучи родственницей доктора по материнской линии, мисс Маквертер получила коробку с бумагами по наследству, однако, попав в стесненные обстоятельства, принуждена была ее продать.

Мой покойный дядя, пораженный сходством собственного имени с именем прославленного доктора Уотсона, досконально изучил все известное о Холмсе и стал признанным экспертом в этой области. Осмотрев коробку и ее содержимое, он убедился в их подлинности и уже собирался опубликовать бумаги, но не смог сделать этого, потому что началась Вторая мировая война.

Тревожась о сохранности записок, он сделал с них копии, а оригиналы, все в той же коробке для депеш, поместил в лондонский банк, располагающийся на Ломбард-стрит. К несчастью, в 1942 году здание банка пострадало от прямого попадания бомбы, и записки превратились в обгорелые клочки бумаги. Не сохранилась и надпись на крышке коробки.

У моего покойного дяди остались лишь копии, не позволявшие доказать подлинность записок. К тому же ему не удалось отыскать мисс Маквертер, и он, опасаясь за свою репутацию ученого, к великому сожалению, решил не публиковать записки при жизни. После смерти дядюшки бумаги, вместе с составленными им примечаниями, достались мне.

Я же, будучи врачом-стоматологом, весьма далек от филологических изысканий и литературных занятий, а потому могу не страшиться скомпрометировать себя публикацией записок, за подлинность которых не ручаюсь. Не имея наследников, я по здравому размышлению решил опубликовать бумаги.

И первым в череде историй, включенных мною в настоящий сборник, будет рассказ о Парадол-чэмбер, упомянутой доктором Джоном Х. Уотсоном в рассказе «Пять апельсиновых зернышек», события которого относятся к 1887 году. Это лишь один из длинного ряда случаев, занимавших внимание Шерлока Холмса в тот год. Не все отчеты о них были опубликованы, хотя доктор Уотсон сообщает, что «вел записи». Считается, что отчет о Парадол-чэмбер входил в число доверенных на хранение банку «Кокс и компания».

Читателей, возможно, заинтересует небольшая статья моего покойного дяди, посвященная датировке этого расследования, которая напечатана в приложении.

И в заключение я хотел бы снова выразить благодарность Джун Томсон за помощь в подготовке к публикации этого, уже третьего, сборника рассказов.

Обри Б. Уотсон

Дело о Парадол-чэмбер

I

Шерлок Холмс редко навещал мою квартиру в Паддингтоне^[616], предпочитая уединение своего жилища на Бейкер-стрит, 221-б, которое почти никогда не покидал. Поэтому я был сильно удивлен, когда однажды утром в ноябре 1887 года (вскоре после того, как я женился^[617] и купил практику у доктора Фаркера), зазвенел колокольчик у парадного входа и прислуга проводила в комнату моего старого друга.

– А, Уотсон! – сказал он, шагнув ко мне и энергично пожав руку. – Надеюсь, вы и миссис Уотсон здоровы? – Приняв мои заверения в том, что мы оба превосходно себя чувствуем, он продолжал: – Я вижу, что в настоящее время вы не слишком заняты и пациенты вас не одолевают. А коли так, не могли бы вы уделить мне часок? Есть одно дело, которое, как мне думается, могло бы вас заинтересовать. Я полагаю, что радости домашнего очага не притупили в вас былого интереса к нашим маленьким приключениям, не так ли?

– Нет, конечно же нет, Холмс, – ответил я сердечно. – Я в восторге от вашего предложения. Однако отчего вы так уверены, что я сейчас свободен и смогу принять ваше приглашение?

– По двум причинам, друг мой. Во-первых, об этом говорит состояние железной решетки у вашей парадной двери. Хотя она и не совсем чистая после дождя, который шел прошлой ночью, на ней так мало грязи от подошв, что я делаю вывод: после того как решетку чистили сегодня утром, ею воспользовались всего один-два пациента. Во-вторых, я отметил идеальный порядок на вашем письменном столе. Только человек, располагающий свободным временем, способен навести такой безупречный порядок в своих бумагах.

– Вы совершенно правы, Холмс! – воскликнул я, рассмеявшись не только из-за простоты этого объяснения, но и от радости снова быть в его обществе.

– Значит, вы готовы сопровождать меня на Бейкер-стрит? На улице ждет кэб.

– Конечно. Мне только понадобится несколько минут, чтобы предупредить жену и написать записку соседу – он тоже врач – с просьбой позаботиться о пациентах в мое отсутствие^[618]. Мы оказываем это одолжение друг другу по взаимному соглашению. А что это за дело?

– Я объясню, как только мы сядем в экипаж, – ответил Холмс.

Сделав необходимые распоряжения на время своего отсутствия, я поспешно надел пальто и, прихватив шляпу и трость, вышел на улицу, где присоединился к Холмсу, стоявшему возле кэба. Когда мы тронулись в путь и кэб, стуча колесами, покатил к нашей прежней квартире, Холмс вынул из кармана письмо и передал мне.

– Оно прибыло сегодня утром с первой почтой, – пояснил мой друг. – Поэтому я заехал за вами лично, а не вызвал вас телеграммой: клиентка просит принять ее в одиннадцать часов. Прочтите его, Уотсон, и скажите, что вы об этом думаете.

С этими словами он скрестил на груди руки и откинулся на сиденье, позволив мне просмотреть письмо в тишине.

На нем стояла вчерашняя дата, сверху был адрес: «Вилла „Уиндикот“, Литл-Брэмфилд, Суррей». Вот содержание этого письма:

Дорогой мистер Холмс,

могу ли я просить Вас о встрече завтра, в одиннадцать часов утра, чтобы обсудить крайне деликатный вопрос? Он касается моего близкого знакомого, который, по-видимому, воскрес из мертвых. Я предпочитаю пока что не вдаваться в детали.

Прошу извинить за то, что не предупредила заранее, но это очень срочное дело.

Ввиду необычного характера дела меня будет сопровождать мой поверенный, мистер Фредерик Лоусон из фирмы «Болд, Браунджон и Лоусон» в Гилдфорде, Суррей.

Искренне Ваша Эдит Рассел (мисс)

– Любопытное дело, не правда ли, Уотсон? – спросил Холмс, когда я сложил письмо и вернул ему.

– «Воскрес из мертвых»! – воскликнул я. – Должно быть, это фантазия мисс Рассел.

– Вполне возможно. Однако я предпочитаю подождать с предположениями, как научного, так и метафизического толка, до тех пор, пока не выслушаю мисс Рассел. Именно по этой причине мне желательно ваше присутствие во время нашей беседы. Как медик, вы, несомненно, сможете определить, склонна ли мисс Рассел к истерикам и фантазиям.

– Конечно, Холмс, – заверил я его, польщенный, что он ценит мое профессиональное мнение.

Мы прибыли на Бейкер-стрит всего за четверть часа до появления мисс Рассел и ее поверенного. Я с трудом сдерживал любопытство и, когда их проводили наверх, в гостиную, поднялся на ноги, горя от нетерпения изучить наших визитеров, особенно молодую леди.

Мисс Рассел была высокой и грациозной, с умным и спокойным лицом и держалась с большим достоинством. Я заключил, что в ней нет и следа нервозности.

Ее поверенный, мистер Фредерик Лоусон, также был молод, обладал изысканными манерами и незаурядной внешностью. Судя по его твердому рукопожатию и прямому взгляду, он, как и его клиентка, отличался здравомыслием и уравновешенностью.

Это была красивая пара, и, наблюдая, как предупредителен Лоусон к мисс Рассел, я сразу же заподозрил, что он испытывает к ней нечто большее, чем вежливый интерес обходительного юриста к важной клиентке.

Когда с представлениями было покончено и Холмс получил согласие мисс Рассел на то, чтобы при встрече присутствовал я, его давний коллега, мистер Лоусон начал беседу с краткой преамбулы:

– Мисс Рассел уже писала вам, мистер Хомс, кратко объяснив подоплеку дела, но в своем письме не назвала никаких имен. Поскольку лица, имеющие отношение к этой истории, известны в обществе и принадлежат к самому высокому кругу, мы полагаемся на вашу скромность, а также молчание вашего коллеги доктора Уотсона. Факты, которые мы вам сообщим, не должны стать достоянием гласности. А теперь я предоставлю моей клиентке, мисс Рассел, рассказать вам то, что она уже поведала мне.

Лоусон умолк, а мисс Рассел начала свой рассказ четко и не спеша, в ее речи не чувствовалось нервозности – разве что порой невольно сжимались затянутые в перчатки руки, лежавшие на коленях.

– Прежде всего, мистер Холмс, я должна немного разъяснить предысторию событий, которые привели меня сюда с просьбой о помощи.

Мой отец – ушедший на покой банкир из Сити. Он вдов, и у него больное сердце. По совету доктора мы переехали из Лондона в Суррей, где мой отец купил виллу «Уиндикот», стоящую на краю деревни Литл-Брэмфилд, в нескольких милях от Гилдфорда. Ближайшее к нам жилье, расположенное в полумиле от нашего дома, – это усадьба Хартсдин-мэнор, где живут молодой маркиз Дирсвуд и его дядя, лорд Хиндсдейл, младший брат покойного отца маркиза, погибшего при несчастном случае на охоте. Поскольку лорд Дирсвуд остался сиротой – его мать умерла много лет тому назад в швейцарской клинике, кажется от чахотки, – лорд Хинсдейл стал опекуном молодого человека и продолжал жить в Хартсдин-мэноре и после того, как маркиз достиг совершеннолетия и унаследовал титул.

Примерно семь месяцев назад я познакомилась с лордом Дирсвудом при довольно необычных обстоятельствах. Как и у его матери, у молодого человека слабое здоровье, и по этой причине он редко выезжал в свет и не принимал посетителей у себя в усадьбе. Насколько я понимаю, он получил домашнее образование и проводил жизнь почти в полном уединении. Однако, хотя его нечасто видели на публике, ему дозволялись умеренные физические нагрузки, и он гулял со своей собакой, спаниелем по кличке Хэндел, по ближним полям и тропинкам – всегда в сопровождении грума.

Во время одной из таких его вылазок я и познакомилась с ним прошлой весной. Возвращаясь с прогулки, я увидела, как он и грум пересекают луг неподалеку от нашего дома. Когда они добрались до приступки у изгороди и грум, благополучно перебравшийся через нее, протянул руку своему хозяину, Гилберт – как я стала называть его впоследствии, – по-видимому, потерял равновесие и упал, ударившись головой о столб.

Я подбежала, чтобы помочь, и, поскольку наш дом был поблизости, предложила отвести туда молодого человека. Сознание его было затуманено, словно от легкого сотрясения мозга, но он мог идти. Мы с грумом, поддерживая Гилберта, отвели его на виллу «Уиндикот», где я оказала ему первую помощь. Между тем грум побежал в Хартсдин-мэнор, чтобы поднять тревогу. Вскоре прибыл в экипаже лорд Хиндсдейл и увез племянника.

Спустя неделю маркиз вместе с дядей заехали к нам на виллу, чтобы поблагодарить меня за помощь. Когда в ходе беседы я случайно упомянула о своей любви к цветам, лорд Дирсвуд пригласил нас с отцом в поместье осмотреть оранжереи.

Это был первый из нескольких визитов, которые я нанесла в последующие месяцы. Мое знакомство с Гилбертом переросло в настоящую дружбу. Этот одинокий молодой человек вызывал глубокое сочувствие. Ему очень хотелось общаться и беседовать со своими сверстниками. У нас было много общих интересов, и мы с ним очень приятно проводили время. Я относилась к нему с теплотой, как к брату.

Единственным препятствием к нашей дружбе был лорд Хиндсдейл. Казалось, он очень любит своего племянника, пожалуй даже, слишком любит и, по моему мнению, чересчур опекает молодого человека. Правда, это можно понять, учитывая слабое здоровье Гилберта. Несколько раз мои визиты в поместье отменялись по указанию лорда Хиндсдейла: он считал, что Гилберт слишком плохо себя чувствует, чтобы принимать посетителей. Это гордый, суровый человек, мистер Холмс, и я чувствовала, что он не одобряет моей крепнущей дружбы с его племянником.

А теперь я перехожу к событиям прошлого лета. Гилберт и его дядя покинули Хартсдин-мэнор, чтобы провести август в другой фамильной резиденции – замке Дрампитлох на побережье Шотландии. Через неделю после их отъезда я получила письмо от лорда Хиндсдейла – такое краткое, мистер Холмс! – в котором сообщалось, что его племянник утонул вследствие несчастного случая, катаясь на лодке. Лорд не сообщал никаких подробностей, и мне пришлось узнавать детали гибели Гилберта из газет. Возможно, вы тоже об этом читали, мистер Холмс?

Холмс, очень внимательно слушавший рассказ мисс Рассел, ответил:

– Да, действительно. Пожалуйста, продолжайте, мисс Рассел. Хотя тело так и не нашли – предполагалось, что его унесло в море, – по маркизу отслужили заупокойную службу, не так ли?

– Да, мистер Холмс, в церкви Святого Спасителя в Литл-Брэмфилде. На службе присутствовали только близкие родственники и слуги.

Впервые выдержка изменила мисс Рассел, и ее голос дрогнул при упоминании об этой заупокойной службе, на которую, несмотря на дружбу с молодым маркизом, она не была приглашена.

Я увидел, как Фредерик Лоусон тревожно подался вперед в своем кресле, но после нескольких минут молчания к мисс Рассел вернулось самообладание, и она продолжила:

– У меня не было никаких вестей от нового маркиза Дирсвуда – этот титул лорд Хиндсдейл получил после смерти племянника, – и моя связь с Хартсдин-мэнором прервалась. Однако три дня назад, примерно в половине одиннадцатого вечера, мы с отцом возвращались из Гилдфорда, где обедали с мистером Лоусоном. Будучи в течение ряда лет поверенным моего отца, он стал близким другом семьи. Дорога проходила мимо Хартсдин-мэнора, и когда мы проезжали мимо ворот, я взглянула на дом. Признаюсь, в этот момент я думала о трагической смерти Гилберта. Я сидела в экипаже с правой стороны и, поскольку занавеска была поднята, ясно видела сад перед домом. Луна была полной, поэтому я не могла ошибиться.

– И что же случилось, скажите? – спросил Холмс.

По-видимому, на него, как и на меня, произвела впечатление ее четкая манера излагать события. Правда, голос мисс Рассел дрожал, что говорило о глубоких чувствах.

– Я увидела, как по лужайке идет Гилберт. Его лицо былообращено ко мне, и я заметила, как он исхудал, какой у него измученный вид.

– Он был один?

– Нет, его сопровождали двое мужчин. В одном из них я узнала Мейси, дворецкого. Другого никогда прежде не видела. Это был высокий широкоплечий мужчина очень крепкого сложения. Я должна ознакомить вас с еще одним фактом, мистер Холмс. – Голос ее снова задрожал от нахлынувших чувств. – Мейси и этот второй человек схватили Гилберта за руки, словно пытаясь насильно увести в дом. А его несчастное лицо! Оно выражало такой ужас, что я даже теперь содрогаюсь при одном воспоминании!

– Что же вы сделали? – мягко осведомился Холмс.

– Я приказал кучеру остановиться, но к тому времени, как я, выпрыгнув из экипажа, подбежала к воротам Хартсдин-мэнора, сад уже опустел и не обнаруживалось никаких следов Гилберта и тех двоих. Конечно, время было слишком позднее, чтобы пытаться что-либо разузнать. Кроме того, меня очень расстроило увиденное, и требовалось время, чтобы спокойно обдумать, какие действия стоит предпринять. Обсудив этот вопрос с моим отцом, я на следующий день переговорила с мистером Лоусоном. По его совету я написала лорду Дирсвуду письмо, в котором просила о немедленной встрече, не вдаваясь в детали. Я только сообщила, что это личное и деликатное дело, которое может быть связано с юридическими сложностями. По этой причине я попросила, чтобы при беседе присутствовал мистер Лоусон в качестве нашего семейного поверенного.

– Весьма мудрое решение, – пробормотал Холмс. – Насколько я понимаю, после смерти племянника дядя унаследовал не только титул, но и солидное состояние.

– Да, это так, мистер Холмс. После Гилберта прямым наследником был его дядя. Учитывая юридический аспект этого дела, я не могла явиться на встречу одна, а моему отцу из-за болезни сердца противопоказаны чрезмерные волнения. Беседа с новым лордом Дирсвудом состоялась вчера утром. – Повернувшись к Фредерику Лоусону, мисс Рассел обратилась к нему: – Поскольку она проходила при вашем участии, я думаю, будет лучше, если вы опишете, что именно там происходило. Мне все еще мучительно это вспоминать.

Она откинулась на спинку кресла, явно испытывая облегчение оттого, что завершила свою часть рассказа. Фредерик Лоусон продолжил излагать события, и выражение его красивого лица было серьезным:

– Мы в самом деле оказались в очень неудобном положении, мистер Холмс. Как уже говорила мисс Рассел, лорд Дирсвуд весьма гордый, суровый человек, который держится очень надменно. Он выслушал в молчании мой пересказ того, что увидела мисс Рассел, и категорически опроверг предположение, будто его племянник жив. Мисс Рассел ошиблась, настаивал он, правда не отрицая, что два дня назад ночью в саду имел место некий инцидент. Однако человек, которого она видела, не Гилберт, а грум Харрис. Тому внезапно стало плохо, и Мейси вместе с другим слугой прогуливались с грумом по лужайке, надеясь, что ему станет лучше на свежем воздухе. Харрис похож на племянника лорда Дирсвуда, отсюда и ошибка.

– Это возможно, мисс Рассел? – осведомился Холмс.

– Конечно нет! – воскликнула она, покраснев от негодования. – Я очень хорошо знаю, как выглядит Харрис, и хотя между ним и Гилбертом есть некоторое сходство – оба темноволосые и худощавые, – не может быть и речи о том, чтобы я приняла одного за другого.

– А как насчет третьего человека, которого мисс Рассел не узнала? Лорд Дирсвуд как-то объяснил его присутствие?

Лоусон слегка смутился:

– Боюсь, мистер Холмс, что из-за неловкой ситуации я не добился от лорда Дирсвуда ответа относительно этого человека. Когда мисс Рассел отказалась принять объяснение лорда Дирсвуда, он очень рассердился и, превосходно владея собой, ледяным тоном предложил, чтобы мы привели кого угодно в Хартсдин-мэнор, обыскали дом и убедились, к нашему полному удовлетворению, что его племянника тут нет. На этом он резко оборвал беседу, и нас выпроводили. В то же утро мы посовещались с мисс Рассел, и было решено, что следует из принципа принять этот вызов. Мисс Рассел не может оставить все как есть. Поскольку я наслышан о вашей репутации детектива-консультанта, мистер Холмс, а также о том, что вы храните тайну, расследуя конфиденциальные дела, я посоветовал мисс Рассел написать вам.

– Я с большим удовольствием возьмусь за это дело, – с готовностью ответил Холмс. – У него много необычных особенностей. Однако я должен поставить два условия.

– Какие же?

– Чтобы меня сопровождал мой коллега, доктор Уотсон. Ведь вы не откажетесь мне помочь, мой друг?

– Не откажусь, – ответил я.

– Я уверен, что это можно устроить, – сказал Лоусон. – Лорд Дирсвуд не оговаривал количество лиц, которым будет разрешено осмотреть Хартсдин-мэнор. А ваше второе условие?

– Чтобы мы провели расследование как можно скорее, пока не изменилась погода и луна не пошла на убыль. – Повернувшись к мисс Рассел, Холмс продолжал: – Я хочу осмотреть сцену этого любопытного происшествия, описанного вами, при обстоятельствах, как можно более сходных с теми, при которых вы явились его свидетельницей. Надеюсь, вы понимаете, мисс Рассел, что я ни минуты не сомневаюсь в истинности ваших показаний? Но в подобном случае я бы предпочел сделать свои собственные наблюдения.

– Конечно, мистер Холмс, – охотно согласилась мисс Рассел. – Вам подходит завтрашний вечер? Вы можете заночевать на вилле «Уиндикот», и в вашем распоряжении будет экипаж, в котором вы проедете мимо Хартсдин-мэнора в тот самый час, когда я увидела описанные события.

– Превосходно! – воскликнул Холмс.

– Тогда, если вы поедете на поезде, который отходит в четыре семнадцать от вокзала Ватерлоо, я распоряжусь, чтобы в Гилдфорде вас встречал экипаж.

– Вас это устроит, Уотсон? – осведомился Холмс после того, как, распрощавшись с мисс Рассел и мистером Лоусоном и проводив их до дверей, он вернулся на свое место у камина. – Миссис Уотсон не станет возражать против того, чтобы вы провели ночь вне дома?

– Уверен, что нет.

– Достойнейшая женщина! А сосед, несомненно, позаботится о ваших пациентах, пока вас не будет? Итак, теперь, когда этот вопрос улажен, скажите, что вы думаете о мисс Рассел, мой друг?

– Я полагаю, что это весьма здравомыслящая молодая леди.

– Она не из тех особ с буйным воображением, у которых бывают галлюцинации и которые видят призраков?

– По моему мнению, нет.

– Я совершенно согласен с вашей оценкой.

– Тогда кого же или что же она видела, как вы полагаете? Она абсолютно убеждена, что не приняла грума за покойного маркиза Дирсвуда, который, как предполагается, умер четыре месяца назад.

– Никогда не стройте предположения, пока у вас нет на руках всех фактов, Уотсон. Это порочный способ начинать расследование. Сначала – факты, потом – теории. А теперь, мой старый друг, если вы протянете руку и снимете с полок рядом с вами мой альбом с газетными вырезками вместе с томом справочника на букву «Д», мы начнем предварительное ознакомление с фактами. Вы займетесь обстоятельствами смерти лорда Дирсвуда, в то время как я освежу в памяти историю семьи этого молодого аристократа. Могу я порекомендовать вам вырезку из «Таймс» с заметкой об этом несчастном случае от пятого августа?

Несколько минут мы молча читали: Холмс углубился в справочник, тогда как я, найдя нужную вырезку в его альбоме, внимательно читал сообщение под заголовком «Трагическая смерть молодого маркиза». Вот что в нем говорилось:

В прошлый четверг днем маркиз Дирсвуд трагически погиб, утонув при несчастном случае с лодкой вблизи северо-западного побережья Шотландии.

Молодой аристократ, который вместе со своим дядей, лордом Хиндсдейлом, остановился в замке Дрампитлох, фамильной резиденции, взял лодку и отправился один осматривать пещеры у подножия близлежащей скалы. Судя по всему, внезапно налетевший шквал перевернул лодку. Погода в это время была неустойчивая.

Когда маркиз не вернулся, его дядя поднял тревогу и были предприняты поиски. Однако тело не обнаружили, и, поскольку был отлив, предполагается, что его унесло в море.

Расследование смерти от несчастного случая будет проведено прокурором Глазго.

Закончив чтение, я поднял глаза и встретился с вопросительным взглядом Холмса.

– Итак, Уотсон, есть ли у вас какие-то комментарии?

– Только то, что семья Дирсвуд кажется удивительно невезучей.

– По-видимому, рок преследовал их на протяжении всей истории рода, – заметил Холмс, постучав длинным пальцем по обложке справочника. – Второй лорд Дирсвуд был обезглавлен Ричардом Третьим. Другого за участие в заговоре Бабингтона в тысяча пятьсот восемьдесят шестом году посадили в лондонский Тауэр, где он и умер от лихорадки, избежав смерти на плахе. Третий был убит на дуэли. К этому можно добавить смерть отца молодого маркиза в результате несчастного случая на охоте. При данных обстоятельствах их фамильный девиз «Fortunae Progenies»^[619] звучит довольно иронично. Значит, вам ничего не приходит в голову по поводу кончины Гилберта Дирсвуда?

– Нет, Холмс, должен признать, мне кажется, тут все ясно.

– Вы меня удивляете. Разве вы не помните рассказ мисс Рассел о ее первой встрече с Гилбертом Дирсвудом? Она сказала, что маркиз гулял с собакой (это было единственное упражнение, которое бедняга мог себе позволить, заметьте это, Уотсон), когда споткнулся и упал, перебираясь через изгородь. И теперь мы должны поверить, будто молодому человеку разрешили выйти в море на лодке одному при неблагоприятных погодных условиях?

– Вы правы, Холмс. Теперь я понимаю, куда вы клоните. И что же вы предполагаете? Что это не был несчастный случай? Значит, это могло быть убийство?

Холмс откинулся на спинку кресла и взглянул на меня со снисходительным видом:

– Продолжайте, мой дорогой Уотсон. Пожалуйста, изложите вашу теорию.

– Итак, – начал я, воодушевленный этой идеей, – нынешний лорд Дирсвуд, возможно, убил своего племянника, чтобы унаследовать титул и состояние. Потом он бросил тело в море, перевернув лодку, чтобы создалось впечатление, будто молодой человек утонул.

– Несомненно, он также привязал к телу камни, чтобы его никогда не нашли?

– Конечно, такое возможно.

Холмс издал смешок, который меня обескуражил:

– Интересная теория, мой дорогой друг. Однако вы не учли свидетельство мисс Рассел. Несмотря на мое предупреждение, вам не терпится строить догадки, и вы забыли о том, что она видела – или считает, что видела, – молодого лорда Дирсвуда живым всего три дня назад в Хартсдин-мэноре. А если так, то что же это за бесплотное привидение, которое с трудом удерживали двое взрослых мужчин?

– Значит, он мог выжить после попытки убийства и приплыть к берегу, а позже появиться в Хартсдин-мэноре, чтобы встретиться лицом к лицу с дядей? При подобных обстоятельствах у нового маркиза Дирсвуда вполне могла возникнуть необходимость скрутить его.

– В сговоре со слугами, конечно? Если ваша теория верна, почему же его дядя не сделал второй попытки убить племянника и не зарыл тело где-нибудь в усадьбе? Ведь его целью было уничтожить наследника и заполучить титул? И кроме того, с какой стати нынешний маркиз предложил мисс Рассел и мистеру Лоусону привести кого угодно и обыскать дом? Не кажется ли вам это странным при данных обстоятельствах?

– Я не совсем улавливаю вашу мысль.

– Тогда поставьте себя на место нынешнего лорда Дирсвуда. Вас недвусмысленно обвинили – хотя мисс Рассел и мистер Лоусон, вне всякого сомнения, выразились более деликатно – вас обвинили в том, что вы незаконно унаследовали титул и состояние Дирсвудов, поскольку настоящий наследник жив. Вы решительно отрицаете это обвинение. Какова была бы ваша реакция при данных обстоятельствах?

– Я бы, разумеется, направил к ним моего адвоката, а если бы они упорствовали в своей клевете, пригрозил судебным иском. Так поступил бы любой разумный человек.

– Вот именно. И тем не менее лорд Дирсвуд этого не сделал. Помните об этом, Уотсон, когда мы приступим к расследованию. Могу я предложить, чтобы вы также рассмотрели еще два факта, которые могут иметь отношение к делу?

– Что же это за факты, Холмс?

– Во-первых, дом в поместье Хартсдин-мэнор, если верить справочнику, был построен в царствование Елизаветы Первой, и, хотя его сильно перестроили в восемнадцатом веке, сохранилось крыло подлинного тюдоровского здания. Во-вторых, седьмой лорд Дирсвуд участвовал в заговоре Бабингона.

– Заговор Бабингтона? Вы имеете в виду заговор с целью убить королеву Елизавету и посадить на трон Марию Стюарт, королеву Шотландии? Но какое отношение это может иметь к делу, которым мы занимаемся?

Однако Холмс не ответил на мой вопрос. Он сказал только:

– Подумайте об этом, Уотсон, и вы не без пользы проведете время, оставшееся до завтра, когда я ожидаю увидеть вас здесь снова. Приезжайте заблаговременно, чтобы успеть на поезд до Гилфорда, отходящий в четыре семнадцать.

Я последовал совету Холмса и принялся ломать голову над этим делом, однако к той минуте, когда на следующий день мы с Холмсом отправились на вокзал Ватерлоо, я ни на шаг не продвинулся в разгадке тайны.

II

На станции в Гилдфорде нас встретил Фредерик Лоусон, который объяснил, что, так же как и мы, остановится на вилле «Уиндикот» на случай, если его профессиональные услуги потребуются в ходе нашего расследования.

До Литл-Брэмфилда, вблизи которого проживали мисс Рассел и ее отец, было пять миль, и дорога шла через вересковые пустоши. При угасающем свете они выглядели унылыми, и единственной растительностью здесь были вереск и утесник. Несколько чахлых деревьев вырисовывались на фоне темнеющего неба, как увечные часовые, охраняющие этот мрачный пейзаж.

Наша поездка подходила к концу, и оставалось проехать последние полмили, когда Фредерик Лоусон привлек наше внимание к правой стороне дороги. Так мы впервые увидели Хартсдин-мэнор.

Дом стоял на некотором расстоянии от дороги – прямоугольное здание строгих очертаний. Его серый каменный фасад в древнегреческом стиле не оживляли ни кустарники, ни вьющиеся растения. Перед домом простирались ухоженный сад с розарием и лужайка, гравиевая подъездная аллея вела от кованых железных ворот к простому портику с колоннами.

Через несколько секунд мы уже миновали его, но Холмса, по-видимому, удовлетворил первый беглый взгляд: он с довольным видом откинулся на подушки экипажа.

Вскоре мы прибыли на виллу «Уиндикот». Возле просторного дома из красного кирпича нас приветствовала мисс Рассел и проводила в уютную, хорошо обставленную гостиную, где в камине весело потрескивали поленья.

У огня сидел пожилой седовласый джентльмен, которого мисс Рассел представила как своего отца. Этот человек, поздоровавшийся с нами со старомодной учтивостью, выглядел хрупким, что свидетельствовало о слабом здоровье.

Ради него мы вели разговор общего характера, но, когда мистер Рассел удалился в свою комнату, принялись обсуждать тему первоочередной важности. Холмс подтвердил договоренность с мисс Рассел о вечерней поездке. Экипаж повезет нас той же дорогой, которой мы приехали, и, повернув на перекрестке, проедет мимо ворот Хартсдин-мэнора в половине одиннадцатого – в тот час, когда, четырьмя днями раньше, мисс Рассел явилась свидетельницей происшествия в саду.

Погода стояла по-прежнему ясная, а луна еще только-только пошла на ущерб. Таким образом, условия были сходными с теми, при которых она проезжала мимо Хартсдин-мэнора в тот вечер.

– Я предлагаю, – сказал Холмс, – чтобы после этого экипаж вернулся сюда без нас. Поскольку нам с доктором Уотсоном нужно вести дальнейшее расследование в непосредственной близости от Хартсдин-мэнора, мы проделаем обратный путь пешком. Это всего полмили, и нет никакой необходимости заставлять кучера бодрствовать. Могу я также попросить, чтобы для нас положили в экипаж два дорожных пледа?

– Что еще за расследование, Холмс? – спросил я, когда приблизилось время нашей поездки и мы отправились в свои комнаты, чтобы надеть пальто и быть наготове.

Но Холмс уклонился от ответа на мой вопрос.

– Запаситесь терпением, мой дорогой, – сказал он и, когда мы спускались по лестнице, добавил, поддразнивая меня: – Вспомните о заговоре Бабингтона!

Я все еще не мог понять, при чем тут заговор, и строил догадки, пока экипаж ехал по гилдфордской дороге. Как было условлено, он повернул на перекрестке, чтобы пуститься в обратный путь.

Ночь была холодная, в воздухе ощущался мороз, и обнаженные деревья замерли на фоне бледного неба, в котором висела большая белая луна. Она светила так ярко и находилась так близко, что я мог ясно различить на лунной поверхности загадочные темные континенты.

Хотя Холмс сидел справа – на том месте, которое до него занимала мисс Рассел, – я подался вперед, и таким образом для меня открывался хороший обзор из окна экипажа, когда мы приблизились к Хартсдин-мэнору.

На этот раз мое внимание было приковано не к дому, а к саду. Сквозь узоры кованых железных ворот я очень ясно видел лужайку. Траву выбелили лунный свет и иней, в который быстро превращалась обильная роса. Поблизости не было деревьев, которые могли бы отбрасывать тень, а те, что стояли по обе стороны подъездной аллеи, давно сбросили листву и потому не мешали обзору.

Любой появившийся на лужайке был бы сразу же замечен наблюдателем, проезжавшим мимо в экипаже. Холмс обратил на это внимание, когда мы поравнялись с воротами, и сказал:

– Я убежден, Уотсон, что мисс Рассел не ошиблась.

Через несколько минут он постучал – это был условный знак кучеру остановиться. Мы вышли, а экипаж продолжил свой путь. Мы остались у обочины с дорожными пледами в руках.

Я ожидал, что Холмс вернется к входу в Хартсдин-мэнор, но вместо этого он пошел в обратную сторону и, найдя в густой живой изгороди щель, пролез в нее.

За изгородью стоял лес, который, по-видимому, образовывал часть границы с этой стороны имения; когда мы пересекли его, я увидел за деревьями массивную громаду дома. Вернее, это было, судя по крутым фронтонам и крыше неправильной формы, старое тюдоровских времен крыло, о котором говорил Холмс.

На опушке леса, откуда была отчетлива видна эта часть дома, Холмс остановился и уселся на поваленный ствол дерева.

– А теперь, дружище, мы должны подождать развития событий, – прошептал он.

Мой друг сказал это таким тоном, что я не стал спрашивать, какие события он имеет в виду, и молча уселся рядом с ним.

Это была долгая вахта на ужасном холоде – правда, пледы немного согревали нас.

Миновало одиннадцать часов, потом половина двенадцатого, о чем возвестил звук колокола, донесшийся с конюшни.

Время близилось к полуночи, когда обнаружились первые признаки жизни в затемненном крыле Хартсдин-мэнора.

В ту минуту, когда я уже начинал думать, что мы сторожим тут впустую, в одном из окон забрезжил желтый свет. Сначала он колебался, а потом замер, словно кто-то внес в комнату лампу и поставил ее. Вскоре после этого свет засиял и в соседнем окне, а за стеклом появилась фигура. Даже на таком расстоянии был хорошо виден массивный силуэт.

В следующую минуту по очереди погасли оба окна, как будто задернули тяжелые портьеры или закрыли ставни, и фасад снова погрузился в темноту.

– Пойдемте, Уотсон, – тихо произнес Холмс. – Я видел достаточно.

Вероятно, долгое ожидание закончилось.

Мы прошли полмили до виллы «Уиндикот» бодрым шагом, стараясь согреться. Холмс опережал меня на полшага, и его длинная черная тень двигалась впереди него в лунном свете.

Он молчал, и, зная это его рассеянное состояние, я не пытался нарушить ход его мыслей.

И только когда мы добрались до ворот виллы, он заговорил.

Взявшись рукой за щеколду, он повернулся ко мне. Лицо его было мрачным.

– Боюсь, что это дело закончится трагически, Уотсон. Я должен предостеречь мисс Рассел и мистера Лоусона. Но только не сегодня ночью. Я не хочу тревожить их на сон грядущий – особенно молодую леди.

* * *

Мисс Рассел и мистер Лоусон ждали нас в гостиной вместе с экономкой, миссис Хенти. В камине еще ярко горел огонь, и скоро нам подали горячий суп и пирог с дичью.

Холмс не стал распространяться о нашей вылазке – заметил только, что она прошло удовлетворительно. Затем он задал мисс Рассел вопрос, цель которого я не понял в то время.

– Скажите мне, – обратился он к ней, – не известно ли вам, путешествовал ли когда-нибудь молодой маркиз Дирсвуд за границей?

Она ответила с полной уверенностью:

– Нет, мистер Холмс, не путешествовал. Однажды он сказал мне, что никогда не выезжал из Англии. А почему вы спрашиваете?

– Из чистого любопытства, – пояснил Холмс и закрыл тему.

Верный своему решению, он не сказал ни слова о своих опасениях относительно трагического исхода дела. Он заговорил об этом только на следующее утро, за завтраком. Мы были вчетвером, так как старый мистер Рассел предпочитал завтракать в постели.

С серьезным выражением лица Холмс поведал мисс Рассел и мистеру Лоусону о тревоге, которую высказал мне прошлой ночью.

– Я не могу дать вам более подробного объяснения, – сказал он в заключение. – Однако, учитывая мои опасения, я не могу продолжать расследование без вашего разрешения. И даже в этом случае, если нынешний маркиз Дирсвуд не согласится, боюсь, что все факты могут никогда не обнаружиться.

Мисс Рассел слушала, склонив голову, а затем, подняв глаза, взглянула прямо в лицо Холмсу.

– Я бы предпочла узнать истину, мистер Холмс, как бы ужасна она ни была, – спокойно сказала она. – Насколько позволит лорд Дирсвуд.

– Замечательная молодая леди, – заметил Холмс, когда мы снова отправились в Хартсдин-мэнор.

В кармане моего старого друга лежало рекомендательное письмо мисс Рассел, на котором также поставил свою подпись Фредерик Лоусон.

В устах Холмса это было редчайшей похвалой. Он не жаловал женщин, и только одна вызвала его искреннее восхищение^[620].

Оставшуюся часть пути мы проделали в молчании. Я был поглощен мыслями о том, о какой трагедии говорил Холмс и как он пришел к своему выводу, а мой друг погрузился в собственные раздумья.

По прибытии в Хартсдин-мэнор он, казалось, несколько приободрился и, выпрыгнув из экипажа, взбежал по ступеням и энергично позвонил в дверной колокольчик.

Дверь открыл дворецкий (как я предположил, Мейси), величественный и представительный. Когда мы вручили ему свои визитные карточки и письмо мисс Рассел, он проводил нас в холл и попросил подождать.

Я с любопытством осматривался.

Холл был большой и роскошно обставленный, но ни портреты на стенах, ни богатые восточные ковры на мраморном полу не могли смягчить холодную, мрачную атмосферу. Здесь было безрадостно, словно отсюда давным-давно изгнали человеческий смех.

Перед нами широкая резная лестница вела вверх, на галерею. Пока мы ждали, по ступеням вприпрыжку сбежал белый с темно-каштановыми пятнами спаниель и принялся с нетерпением обнюхивать наши ноги.

– Собака Гилберта Дирсвуда ищет своего хозяина, я полагаю, – заметил Холмс.

Его предположение оказалось верным. Осмотрев нас, собака с разочарованным видом ушла в дальний угол и, свернувшись на ковре, уснула.

В эту минуту вернулся дворецкий и, объявив, что лорд Дирсвуд примет нас, повел по коридору к двойным дверям.

Они вели в библиотеку, которая также была великолепно обставлена. Однако мое внимание привлекли не шкафы с книгами, стоявшие вдоль стен, и не кожаные золоченые кресла, а высокая фигура лорда Дирсвуда, который поднялся из-за письменного стола в дальнем конце комнаты.

Он был высокий и очень прямой, с суровой миной на аристократическом лице, одетый во все черное – только высокий крахмальный воротник был белым. Этот знатный господин смотрел на нас с пренебрежением, как скаковая лошадь чистых кровей могла бы рассматривать из-за ворот с пятью запорами существа менее породистые, чем она сама.

– Я вижу, – сказал он, постучав пальцем по распечатанному письму нашей клиентки, которое лежало перед ним на столе, – что мисс Рассел и ее поверенный не отказались от своего нелепого утверждения, будто мой племянник жив. Очень хорошо, мистер Холмс. Пусть истина будет подвергнута испытанию. Вы и ваш спутник, – он сделал легкий поклон в мою сторону, впервые дав понять, что заметил меня, – вольны обыскать дом от чердака до погреба, хотя могу вас заверить, что вы только напрасно потратите время. В доме никого нет, кроме меня и слуг.

С этими словами он повернулся к нам спиной и дернул за сонетку у камина.

Мы ждали в тишине появления дворецкого, и это были тягостные минуты. Я посочувствовал мисс Рассел и мистеру Лоусону, которые подверглись тяжелому испытанию, беседуя с этим человеком.

Холмс, который ничуть не утратил равновесия, наконец нарушил молчание.

– Насколько я понимаю, – сказал он, – мисс Рассел видела двоих мужчин в обществе лица, которое приняла за вашего племянника. Одним из них был дворецкий. Другого она не узнала. Могу ли я осведомиться, кто это был?

Едва он закончил говорить, как в дверь постучали и вошел дворецкий.

Даже не взглянув в сторону Холмса, лорд Дирсвуд обратился к дворецкому.

– Приведите сюда мистера Баркера, Мейси, – приказал он, добавив, когда дворецкий вышел из комнаты: – Человек, о котором вы говорите, мистер Холмс, мой секретарь Баркер, который служит у меня всего несколько месяцев. Вне всякого сомнения, именно поэтому мисс Рассел не узнала его. Мне бы не хотелось давать мисс Рассел повод считать, будто я утаил от нее какие-либо обстоятельства, касающиеся моего дома.

Он снова погрузился в молчание, которое продолжалось до тех пор, пока не вернулся дворецкий в сопровождении высокого смуглого человека с необычайно широкими плечами.

– Мой секретарь Баркер, – представил его лорд Дирсвуд, и этот человек нам поклонился. – А теперь, – продолжил его светлость, – если вы соблаговолите проследовать за моим дворецким, он покажет вам любые комнаты, которые вы захотите осмотреть.

Он смотрел на нас с тем же холодным презрением, с которым ранее приветствовал. Холмс поблагодарил его, и мы повернулись, чтобы вслед за дворецким выйти из комнаты. Не знаю, как Холмс, но что касается меня, то я чувствовал, как глаза лорда Дирсвуда буравят мне спину, пока мы преодолевали расстояние от письменного стола до двойных дверей в дальнем конце библиотеки. Впереди шел Мейси, хранивший такое же обескураживающее молчание, как его хозяин.

Дворецкий нарушил его, только когда Холмс обратился прямо к нему (в это время мы поднимались по лестнице):

– Мы хотим осмотреть только спальни.

– Очень хорошо, сэр.

Мы добрались до галереи, от которой в обе стороны расходились длинные коридоры с дверьми, ведущими в двадцать спален. Мы осмотрели их все, причем, за исключением спальни лорда Дирсвуда, ими явно не пользовались: мебель была зачехлена.

В комнате прежнего маркиза Дирсвуда все было также в чехлах. С кровати на четырех столбиках сняли белье, так что остался один матрас; полог, окутанный белой тканью, походил на саван.

Когда мы вошли в комнату, Холмс взглянул на натертые половицы вокруг ковра, и выразительно приподняв бровь, показал мне на них глазами. Намек был совершенно ясен. На тонком слое пыли, собравшейся на полу с тех пор, как комнату в последний раз убирали, виднелись только наши следы. Было очевидно, что здесь уже какое-то время не живут.

Закрыв дверь последней комнаты в конце коридора, дворецкий объявил:

– Теперь вы видели все спальни, джентльмены. Хотите вернуться вниз?

– А как насчет другого крыла? – осведомился Холмс.

Как мне показалось, дворецкий впервые проявил признаки беспокойства.

– В той части дома живут только слуги и мистер Баркер, сэр.

– И тем не менее я бы хотел ее увидеть.

– Очень хорошо, сэр.

Мы последовали за ним вниз по лестнице и попали в другой коридор. Судя по более низкому потолку с тяжелыми балками, мы очутились в старой части дома – это было все, что осталось от подлинного помещичьего дома эпохи Тюдоров. Именно перед этим старинным крылом мы с Холмсом томились в ожидании вчера.

Коридор причудливо извивался, несколько раз сворачивая за угол, и время от времени попадались плоские ступени, которые вели то вверх, то вниз. Из-за этого трудно было понять планировку комнат и их взаимное расположение.

Помещения здесь были меньше и темнее, чем в главной части дома, и некоторые явно выглядели нежилыми. Мы бегло осмотрели спальню Мейси, а также комнаты кухарки, горничных и камердинера лорда Дирсвуда.

Дольше всего Холмс задержался в комнате, отведенной Баркеру, секретарю его светлости. Правда, в то время я не понимал, почему именно она вызвала его интерес.

В ней не было решительно ничего примечательного. Низкий, как и в других покоях, потолок, стены обшиты старыми дубовым панелями. Единственное окно с деревянными ставнями выходило на лес, на опушке которого мы с Холмсом сидели накануне на поваленном дереве.

Мебель была самая простая: кровать, ночной столик, на котором стояла керосиновая лампа, напротив – старомодный шкаф из почерневшего от времени дуба, занимавший почти всю стену. Кресло и квадратный половик довершали обстановку.

И тем не менее Холмс провел в этой комнате несколько долгих минут, то открывая дверцу шкафа, чтобы заглянуть внутрь, то осматривая ставни. Наконец он повернулся к двери.

В старом крыле были и другие комнаты, например бельевая без окон, примыкавшая к комнате Баркера. По другую сторону от нее находилась спальня экономки. Однако Холмс только сунул туда голову, ограничившись одним небрежным взглядом.

Осмотр был закончен, и мы, вернувшись на верхнюю площадку главной лестницы, спустились в холл. Мейси, явно стремившийся выпроводить нас из дома, направился к входной двери.

Он почти добрался до нее, когда Холмс вдруг заявил:

– Я хотел бы снова взглянуть на одну комнату. Уверен, лорд Дирсвуд не стал бы возражать, ведь он дал нам разрешение осмотреть дом.

По-видимому, дворецкий растерялся, и пока он не двигался с места, пребывая в замешательстве, Холмс начал снова подниматься по лестнице, небрежно бросив через плечо:

– Нет никакой необходимости сопровождать нас, Мейси. Мы с доктором Уотсоном знаем дорогу.

Когда мы добрались до верхней площадки, Холмс посмотрел вниз через перила.

Теперь в холле никого не было: дворецкий исчез из виду.

– Несомненно, пошел сообщить лорду Дирсвуду о наших намерениях, – заметил Холмс. – Пойдемте, Уотсон, охота почти закончена, но у нас осталось мало времени, чтобы отыскать нору.

– Какую нору, Холмс?

– Конечно же, ту, в которой спряталась наша лиса.

– Кажется, вы вполне уверены.

– Так и есть, мой друг.

– Откуда же такая уверенность?

– Она проистекает из наших наблюдений, сделанных в прошлую ночь, и увиденного сегодня утром.

– Но нам же не показали ничего, кроме множества пустых комнат.

– О, мы видели гораздо больше, включая пальцы на правой руке секретаря его светлости. Разве вы не заметили, что они испачканы, причем не чернилами, как можно было бы предположить, а?..

Он прервал свою речь, так как спаниель, которого мы видели раньше, поднялся с ковра, на котором спал, и подошел к подножию лестницы, махая хвостом с таким же нетерпеливым видом, как и прежде.

– Четвероногий ассистент!^[621] – объявил Холмс и щелкнул пальцами над перилами, подзывая собаку.

Она с готовностью повиновалась и вприпрыжку понеслась к нам по ступенькам. Пес следовал за нами по пятам, когда Холмс направился по коридору в тюдоровское крыло дома, в котором мы только что побывали. А мне-то казалось, что мы уже тщательно его осмотрели.

Остановившись у двери в комнату Баркера, Холмс постучал, словно ожидая, что, пока нас здесь не было, там кто-то появился.

Его предположение оправдалось, поскольку мы получили разрешение войти и, открыв дверь, увидели Баркера. Положив книгу, он поднялся с кресла у окна, и на лице его при нашем неожиданном появлении с собакой проступил испуг.

Было ясно, что пес никогда прежде не бывал в этой комнате: он остановился на пороге, чувствуя себя неуверенно в незнакомой обстановке.

Баркер шагнул к нам, словно собираясь возразить против нашего присутствия, но тут Холмс обратился к собаке со словами:

– Вперед, Хэндел! Ищи своего хозяина!

Повинуясь команде, спаниель подбежал к большому дубовому шкафу и принялся рьяно обнюхивать его закрытые дверцы, стуча хвостом по половику.

В этот самый момент в открытых дверях у нас за спиной появился лорд Дирсвуд. Мы узнали о его присутствии по сбивчивым извинениям Баркера:

– Простите, милорд. Я понятия не имел, что мистер Холмс и доктор Уотсон вернутся…

Лорд Дирсвуд вошел в комнату и, игнорируя попытки Баркера объясниться, обратился прямо к Холмсу. Теперь лицо его не было надменным и выражало грусть.

– Я вижу, мистер Холмс, что вас невозможно обмануть. Мне следовало учесть это, зная вашу репутацию.

Слегка поклонившись, Холмс ответил:

– Мое расследование привело меня сюда, лорд Дирсвуд, но без вашего разрешения я не пойду дальше дверцы этого шкафа. Хотя меня наняла мисс Рассел, которая, должен добавить, беспокоится только о вашем племяннике, она согласна отказаться от дальнейшего расследования, коль скоро вы того пожелаете. Если хотите, чтобы мы с доктором Уотсоном удалились, мы сделаем это немедленно.

Несколько минут лорд Дирсвуд молча размышлял над этим предложением. Затем, по-видимому, он принял какое-то решение и, повернувшись к Баркеру, спросил:

– Все в порядке? – Получив утвердительный ответ, его светлость продолжил: – Тогда проводите их в Парадол-чэмбер.

Баркер подошел к шкафу и открыл его двойные дверцы.

Как я уже говорил, шкаф был большой, разделенный внутри на два отделения. В одном висела на крюках одежда. Второе было полностью занято полками, на которых лежали рубашки и нижнее белье.

Сунув руку в шкаф, Баркер привел в действие потайную пружину, и задняя стенка с полками повернулась, как открывшаяся дверь.

Сделав приглашающий жест рукой, лорд Дирсвуд безмолвно предложил нам войти. Мы последовали за его светлостью.

Помещение, в котором мы оказались, размерами не уступало покинутой нами комнате. Однако здешняя обстановка так разительно отличалась от убранства спальни Баркера, что мы как будто попали в другой мир. Вместо простого половика на полу лежал толстый ковер, роскошные портьеры скрывали ставни на окне, перед которым стояли маленький столик для чтения и кресло. Здесь были книжные шкафы, на стенах висели картины, а в камине пылал огонь.

Единственное, что не вписывалось в этот прекрасный интерьер, – высокий железный экран перед камином, частая металлическая решетка на окне, невидимая снаружи, и, что хуже всего, пара кожаных ремней, прикрепленных к кровати, стоявшей у стены справа от двери.

На постели, застеленной льняными простынями, под стеганым вышитым одеялом лежал молодой человек. Он спал так крепко, словно был одурманен наркотиками. Его голова покоилась на подушках с вышитой монограммой.

Несмотря на молодость, это было трагическое лицо, на котором оставили свой след перенесенные страдания. Спящему было от силы лет двадцать пять, но он казался гораздо старше.

– Мой племянник, маркиз Дирсвуд, – объявил его светлость.

Он стоял в ногах кровати, глядя на неподвижную фигуру, и лицо его, такое же измученное, как у молодого человека, выражало страдание.

– Если вы видели достаточно, джентльмены, – продолжал он (мы с Холмсом не произнесли ни слова), – я предлагаю перейти в библиотеку, где дам вам полный отчет о том, как мой племянник дошел до такого прискорбного состояния. Я знаю, что могу вам довериться и все сказанное останется между нами. Ваша репутация в этом отношении также известна.

Холмс снова поклонился, и мы вслед за лордом Хиндсдейлом (таков был его настоящий титул) вышли из комнаты и, спустившись по лестнице, вернулись в библиотеку. По приглашению его светлости мы уселись у камина.

III

Беседу начал Холмс, на чем настоял лорд Хиндсдейл.

– Прежде чем приступить к своему рассказу, – объявил его светлость, – я бы хотел выслушать ваш, мистер Холмс. Возможно, это избавит меня от необходимости излагать отдельные обстоятельства, которые могут быть вам уже известны. Кроме того, мне любопытно узнать, с помощью каких методов вы так далеко продвинулись к истине.

– Я знаю лишь то, что вывел из собственных наблюдений и небольшого исследования, которое предпринял, после того как мисс Рассел и ее поверенный обратились ко мне с просьбой заняться этим делом, – ответил Холмс. – Нет нужды повторять ее рассказ о том, что она видела в поместье, – вы уже знаете все это от нее. Однако мне бы хотелось пояснить, что ее беспокойство продиктовано не праздным любопытством или желанием раздуть скандал. Она питала и питает искреннюю привязанность к вашему племяннику и прибегла к моей помощи ради него.

Ее рассказ навел меня на мысль заглянуть в хранящиеся у меня газетные статьи о смерти вашего племянника от несчастного случая прошлым летом в Шотландии. Но, как я уже объяснил своему коллеге, доктору Уотсону, некоторые особенности этой трагедии заинтриговали меня.

Мое любопытство еще больше подогрел рассказ мисс Рассел о том, как она познакомилась с молодым маркизом. Это случилось, когда он упал и ударился головой, перебираясь через изгородь.

А затем история вашей семьи, лорд Хиндсдейл, частично помогла мне решить загадку воскрешения вашего племянника из мертвых. Я имею в виду арест одного из ваших предков за его участие в заговоре Бабинтона в тысяча пятьсот восемьдесят шестом году. – Повернувшись ко мне, он добавил с улыбкой: – Боюсь, Уотсон, что совсем сбил вас с толку, упомянув его. Однако все объясняется очень просто. Цель заговора Бабингтона состояла в том, чтобы заменить на троне протестантку Елизавету Тюдор католичкой Марией Стюарт, шотландской королевой.

Следовательно, – продолжил Холмс свой рассказ, – в то время Дирсвуды были сторонниками католицизма. Так вот, во времена правления Елизаветы Первой католические семьи часто устраивали в своих домах потайную комнату, где мог бы укрыться их священник, если бы дом стали обыскивать. Хотя мне ни в одной книге не попалось упоминания о существовании подобного тайника в Хартсдин-мэноре, я все же решил проверить свое предположение. Если существовала потайная комната священника, то она должна была находиться в старинной части дома.

Итак, мы с доктором Уотсоном вчера ночью вели наблюдение за тюдоровским крылом, где увидели человека, в котором я позже опознал Баркера. Он закрывал ставнями два освещенных окна на верхнем этаже. Однако, осмотрев сегодня утром комнату Баркера, я заметил, что в ней только одно окно.

Справа от спальни Баркера находится бельевая, вовсе не имеющая окон, так что свет не мог исходить оттуда. И я предположил, что между спальней Баркера и бельевой должна располагаться еще одна комната, скрытая от случайного наблюдателя благодаря кривизне коридора. Далее я заключил, что в эту комнату попадают через спальню Баркера. Это предположение подтвердила собака вашего племянника: когда я велел ей искать хозяина, она сразу же подбежала к большому шкафу у стены.

Меня заинтересовало присутствие Баркера в вашем доме. Поскольку мисс Рассел не узнала его, увидев в саду, он должен был поступить к вам на службу уже после ее последнего визита сюда летом. Вы подтвердили это предположение, сказав, что он стал вашим секретарем недавно. Однако я заметил, что его пальцы испачканы йодоформом^[622]. Только врач или сестра милосердия имеют с ним дело.

Приняв в расчет все эти факты, я пришел к выводу, что ваш племянник жив, но его прячут в потайной комнате. К нему приставлен врач или брат милосердия, и ему разрешается выходить только ночью. Напрашивались лишь два объяснения.

Первое – какая-то болезнь, уродующая лицо, например проказа^[623]. Однако я исключил такую возможность, поскольку, согласно утверждению мисс Рассел, ваш племянник никогда не путешествовал за границей.

Поэтому оставалась вторая гипотеза, оказавшаяся, как это ни прискорбно, правильной: ваш племянник страдает какой-то формой умственного расстройства, которая делает невозможным его появление на публике. То, что его мать умерла в швейцарской клинике, якобы от чахотки, подтвердило мои подозрения.

Мне бы хотелось снова заверить вас, лорд Хиндсдейл, что я не жду от вас никаких объяснений, но если вы удостоите доверия доктора Уотсона и меня, то ни одно слово о том, что мы услышали или увидели здесь сегодня, никогда не выйдет за эти стены.

Лорд Хиндсдейл, который, не прерывая, слушал Холмса с опущенной головой, теперь поднял глаза на моего друга. На его строгом лице обозначились глубокие морщины, вызванные страданием.

– Вы правы в каждой детали, мистер Холмс, – сказал он. – По этой причине, а также потому, что вы и доктор Уотсон пользуетесь репутацией людей слова, я не колеблясь доверюсь вам. Какое это облегчение – открыто говорить о тайне, которую я так долго хранил в молчании и которая долгие годы была тяжелым бременем для моего ума и сердца!

Когда моему старшему брату, отцу Гилберта, было двадцать с небольшим, он влюбился в одну юную леди, Бланш Сифорд, и женился на ней. Это было очаровательное создание, принадлежавшее к богатой, но не знатной семье. Сифорды занимались сельским хозяйством в Южной Африке, и поэтому они не были известны в английском обществе. После смерти мужа миссис Сифорд продала земли, принадлежавшие семье, и привезла Бланш, которой тогда было семнадцать лет, в Лондон, чтобы завершить ее образование. Именно там ее встретил мой брат Джеймс и, влюбившись, женился, когда ей исполнилось восемнадцать. Первые два года они были безмерно счастливы, но после рождения Гилберта у моей невестки начали проявляться определенные симптомы, которые в течение следующих полутора лет быстро перешли в душевную болезнь. Позже мы навели справки, и выяснилось, что это наследственная болезнь. Дед Бланш покончил с собой, а ее тетка умерла в сумасшедшем доме.

Хотя было сделано все возможное, чтобы спасти разум Бланш, медицина оказалась бессильна. Когда ее поведение сделалось буйным и непредсказуемым и стало небезопасно оставлять ее пододной крышей с ребенком, мой брат с превеликой неохотой договорился, чтобы ее поместили в частную клинику для умалишенных в Швейцарии.

Увы, мистер Холмс, наш старинный и знатный род преследует рок. Мой брат, опасаясь, что, если откроется правда, это может неблагоприятно отразиться на его сыне, говорил всем, что его жена умерла от чахотки. На самом деле она прожила еще пятнадцать лет, безумная и совершенно безнадежная.

Брат очень беспокоился о сыне, больше всего страшась, что Гилберт может унаследовать от матери душевный недуг. По этой причине мальчика держали дома, и он получил домашнее образование. Мы надеялись, что если он будет вести спокойную, размеренную жизнь без всяких волнений, то сможет избежать судьбы своей матери.

Вероятно, вам известна остальная часть истории, мистер Холмс. Мой брат погиб на охоте, когда Гилберту было четырнадцать. Как его опекун я поселился здесь, в Хартсдин-мэноре, чтобы наблюдать за образованием и воспитанием племянника. Мы с братом часто обсуждали, чт́о следует сделать, если Гилберт лишится разума. Джеймс мучился при мысли, что в случае его смерти ужасная ответственность ляжет на мои плечи. Но это не было бременем, мистер Холмс. Я люблю моего племянника, как если бы он был моим собственным сыном.

Суровые черты исказила судорога – лорд Хинсдейл не смог сдержать эмоций. Отвернувшись, он прошептал:

– Простите меня, джентльмены. Это очень мучительная тема.

Через несколько секунд к нему вернулось самообладание, и он смог продолжить свой рассказ:

– А потом, в конце весны, Гилберт познакомился с мисс Рассел и влюбился в нее с первого взгляда, как когда-то его отец – в Бланш Сифорд. Это было безнадежное положение. О браке не могло быть и речи, потому что к тому времени у него уже проявились первые признаки безумия. Именно во время легкого приступа он упал и ударился головой, когда, гуляя, впервые встретился с мисс Рассел.

Мне совсем не хотелось, чтобы это знакомство продолжалось, но Гилберт так умолял разрешить ему снова увидеться с ней, что я вопреки здравому смыслу в конце концов уступил. Это было неразумное решение. Дальнейшие встречи еще усилили влюбленность Гилберта в мисс Рассел, хотя я думаю, что эта молодая леди испытывала к нему только дружеские чувства и глубокую жалость. По крайней мере, ради ее блага я надеюсь, что это так.

К прошлому лету и Гилберту, и мне стало ясно, что его безумие не просто временное помрачение ума. Приступы участились и стали более продолжительными. В один из тех периодов, когда к нему возвращалась ясность ума, мы обсудили его будущее. Именно Гилберт предложил, чтобы мы поехали в Шотландию, где на побережье находится наш фамильный замок, и инсценировали его смерть от несчастного случая с лодкой. Это казалось ему наилучшим выходом из трагического положения: правда никогда не откроется. Я смогу унаследовать титул и состояние без юридических осложнений, а мисс Рассел будет избавлена от нежелательных отношений.

Затем племянник предложил, чтобы его привезли обратно и ухаживали за ним здесь^[624]. Он любит этот дом, где прошло его детство. Все слуги много лет живут у нас, и им можно доверять. Кроме того, тут имеется Парадол-чэмбер, потайная комната, где прятался священник. Она названа так в честь искусного мастера-итальянца, синьора Парадолини, который ее придумал. Вы правильно вычислили, что эта комната существует, мистер Холмс. Здесь Гилберта можно было прятать от глаз случайных посетителей или любопытных соседей.

Племянник также взял с меня слово, что, если безумие усилится, его отправят в ту же клинику, куда поместили его мать.

Я согласился на все его условия – выбора не было. Итак, мы инсценировали несчастный случай с лодкой, при котором Гилберт якобы утонул, а его тело унесло в море. Через несколько дней я вернулся вместе с ним сюда – он был переодет слугой. Я нанял Баркера, брата милосердия, который ухаживал за Гилбертом, и велел приготовить Парадол-чэмбер. Племянник почти все время проводит в потайной комнате, наркотики делают его покорным во время самых яростных приступов. Правда, бывают промежутки, обычно по ночам, когда безумие ослабевает, и тогда его сводят вниз погулять в саду.

Во время такой вот прогулки его и увидела мисс Рассел. Гилберт с Баркером были за домом, где их не видно с дороги, как вдруг начался приступ и мой племянник, вырвавшись, побежал к воротам. Баркер позвал на помощь Мейси, и как раз в ту минуту, когда они вдвоем пытались удержать Гилберта и увести в дом, мимо проехал экипаж мисс Рассел.

Теперь вам известна вся трагическая история, мистер Холмс. Я знаю, что могу положиться на вас и вашего коллегу, доктора Уотсона, и никто ее не узнает.

– Мы даем вам слово, – заверил его Холмс. – Однако вы позволите дать вам совет, лорд Хиндсдейл?

– Что это за совет?

– Доверьтесь мисс Рассел. Эта молодая леди обладает на редкость сильным характером и здравым смыслом. Я уверен, что она никогда вас не выдаст. Зная о ее привязанности к вашему племяннику, было бы жестоко не открыть ей правду. Ее поверенному Фредерику Лоусону также можно доверять.

– Да, вы правы, – согласился лорд Хиндсдейл после длительного раздумья. – Я сегодня же попрошу мисс Рассел о встрече в присутствии ее поверенного.

Я не знаю, чт́о было сказано между ними, но, думаю, лорд Хиндсдейл повторил ей все, что поведал нам с Холмсом. В течение следующих месяцев мы получили два письма от мисс Рассел.

Первое было печальным: она уведомляла, что «наш общий друг» вынужден отбыть в швейцарскую клинику, поскольку здоровье его ухудшилось.

Второе послание, прибывшее через несколько недель после первого, содержало радостную новость. В нем мисс Рассел сообщала о предстоящей свадьбе с Фредериком Лоусоном и приглашала на нее нас с Холмсом.

К сожалению, нам не удалось присутствовать на этой церемонии, так как Холмс был очень занят скандалом Тиллингтона и ему понадобилась моя помощь в этом деле.

Что касается дела о Парадол-чэмбер, я дал слово, что обстоятельства его никогда не станут достоянием публики, и потому удовольствовался ссылкой на него в одном из опубликованных рассказов, а также составлением не предназначенного для печати отчета.

Дело о хаммерсмитском чуде

– Какой на редкость гнетущий день! – пожаловался Холмс.

Он стоял у окна нашей^[625] гостиной на Бейкер-стрит, барабаня пальцами по оконному стеклу, по которому струились потоки дождя.

– Никакого расследования, чтобы расшевелить ум! Никакой книги, которую стоило бы прочесть! И абсолютно не на что смотреть, кроме мокрых зонтиков и кэбов с лошадьми, от которых идет пар! Мы в самом деле должны чем-нибудь заняться, Уотсон. Я не выдержу еще один час в этих четырех стенах. Просто задохнусь от скуки!

Им весь день владело беспокойство, и он то расхаживал по комнате, то бросался на диван, угрюмо созерцая потолок.

– Что вы предлагаете, Холмс? – осведомился я.

Я сидел у камина, читая вечернюю газету, и не имел ни малейшего желания выходить из дома в такую скверную, дождливую погоду.

– Давайте-ка посмотрим, что нам может предложить «Стар», – сказал он, пересекая комнату.

Взяв у меня газету, он шуршал страницами, пока не дошел до раздела рекламы различных увеселений.

– Что бы вы предпочли? Концерт в Сент-Джеймс-холле? Театр? Или повторный визит к Гольдини?^[626]

– Честно говоря, меня не прельщает ничего из этого. Сегодня ужасная погода, Холмс.

– Какой вы скучный субъект! Немного сырости еще никому не повредило. Ага! Я вижу тут то, что оторвет вас от камина. Французский Соловей – гвоздь программы в «Кембридже»^[627]. Я подумал, что это бы вас вдохновило! – объявил Холмс, к которому вернулось хорошее расположение духа, когда он увидел, с какой готовностью я выпрямился в кресле. – Она ведь ваша любимица, не так ли?

– У нее прекрасный голос, – ответил я сдержанно.

– И красивые ножки. Итак, что вы скажете, мой дорогой друг? Не помешает же нам какой-то дождь пойти ее послушать?

– Как хотите. Это ваше решение.

Холмс все еще насмешливо хихикал, когда несколько позже мы, тепло одетые, чтобы защититься от непогоды, остановили кэб на Бейкер-стрит, чтобы отправиться в «Кембридж» после обеда у Марцини^[628].

Из-за дождя мы без труда приобрели места в третьем ряду партера, откуда были прекрасно видны сцена и конферансье, объявлявший номера.

Не могу сказать, что начало программы особенно меня заинтересовало. Был посредственный комик, сносная группа эквилибристов на проволоке, «человек-змея» в трико из шкуры леопарда, принимавший немыслимые позы, и пара дрессированных тюленей, которым Холмс, по одному ему ведомым причинам, аплодировал с большим энтузиазмом.

Что касается меня, то я берег силы для Маргариты Россиньоль, которая выступала в конце первого отделения.

Те, кто никогда не слышал Французского Соловья, потеряли очень много, так как это одна из величайших актрис, когда-либо украшавших подмостки мюзик-холла.

Она обладала красивым сопрано, способным без всяких усилий взять верхнее «до», и, несмотря на пышные формы, оставалась грациозной.

Как мне помнится, в тот вечер на ней было платье из шелка цвета лаванды. Этот оттенок очень шел к ее пышным золотистым волосам, украшенным единственным пером, и подчеркивал мраморную белизну плеч.

Декорации усиливали чары опереточной дивы. Она стояла в беседке, усыпанной розами, на фоне задника, который изображал цветущий сад.

Я могу представить ее себе даже сейчас: красивая шея напряглась, когда, спев несколько баллад, она закончила свое выступление волнующим исполнением «Berceuse» Годара^[629] и красный бархатный занавес опустился под бурные аплодисменты.

Мои ладони еще не остыли от рукоплесканий, когда Холмс потянул меня за рукав, выступив с прозаическим предложением пойти в буфет.

– Виски с содовой, Уотсон? Если мы поторопимся, то будем в числе первых, претендующих на внимание буфетчика.

Холмс заказал нам виски и донес стаканы до обитой бархатом скамьи, стоявшей в углу среди пальм в кадках. Я сидел там, еще не отрешившись от чар Французского Соловья.

– Итак, – сказал он, глядя на меня с улыбкой, – разве вы не благодарны мне, мой дорогой, за то, что я убедил вас оторваться от камина?

Прежде чем я успел ответить, наше внимание привлекла суета в дальнем конце комнаты. Полный бледный мужчина в вечернем костюме, сильно взволнованный, пытался пробраться сквозь толпу, заполнившую буфет.

Перекрывая гул разговоров и смеха, он прокричал:

– Пожалуйста, леди и джентльмены, прошу внимания! Есть ли среди вас врач?

Это был столь неожиданный вопрос, что я промедлил с ответом. Холмсу пришлось толкнуть меня под локоть, вынуждая подняться. Он помахал толстяку рукой.

– Мой друг, доктор Уотсон – практикующий врач, – объявил он, когда тот к нам приблизился. – Пожалуйста, скажите, в чем дело?

– Я бы предпочел не обсуждать это здесь, – ответил незнакомец, окинув опасливым взглядом любопытных, обступивших нас со всех сторон.

Как только мы отошли с ним в пустынный уголок фойе, он продолжил, вытирая вспотевшее лицо большим белым платком:

– Мое имя Мерривик, я администратор. Случилась ужасная трагедия, доктор Уотсон. Один из артистов найден мертвым за кулисами.

– При каких обстоятельствах? – спросил я.

– Убийство! – прошептал Мерривик, и при этом слове глаза его чуть не вылезли из орбит от ужаса.

– Полиция извещена? – спросил мой старый друг. – Между прочим, мое имя – Шерлок Холмс.

– Мистер Холмс? Великий детектив-консультант? – удивился администратор. Было очень приятно услышать облегчение в его голосе. – Я знаю о вас, сэр. Какая удача, что сегодня вечером вы оказались в числе зрителей! Могу ли я от имени администрации попросить вас о помощи? Не откажите! Такое скандальное происшествие может погубить «Кембридж». – Мерривик чуть ли не заикался от волнения и тревоги. – Полиция, мистер Холмс? Да, они уже в пути. Я послал помощника в кэбе в Скотленд-Ярд. Для «Кембриджа» – только самое лучшее. А теперь, если вы соблаговолите последовать за мной, джентльмены, – продолжил он, ведя нас из фойе, – то доктор Уотсон может осмотреть тело, а вы, мистер Холмс, – я повторю, что испытал огромное облегчение, заручившись вашей помощью, – могли бы провести предварительное расследование.

– Чье тело, мистер Мерривик? – спросил я.

– Разве я не сказал, сэр? О Господи! Какое непростительное упущение! – воскликнул Мерривик, и глаза его округлились. – Это Маргарита Россиньоль, Французский Соловей. Гвоздь программы! «Кембриджу» никогда не оправиться от этого скандала. Подумать только, что ее задушили за кулисами, в собственной артистической уборной!

– Маргарита Россиньоль! – От этой ужасной новости я замер на месте.

Холмс заставил меня идти, взяв под руку.

– Пойдемте, Уотсон! Держитесь, мой дорогой друг. Нам предстоит работа.

– Но, Холмс, всего четверть часа назад это изысканное существо было живо и…

Я был не в силах продолжать.

– Пожалуйста, вспомните Горация, – посоветовал мне мой друг. – Vitae summa brevis spem nos vetat incohare longam^[630].

Ошеломленный новостью, я последовал за Мерривиком, который повел нас за сцену. Теперь мы шли пыльными коридорами. Голые кирпичные стены и каменные полы составляли контраст с плюшем и позолотой фойе и зрительного зала. Наконец мы вошли в какую-то дверь и попали в ту непрезентабельную часть театра, где располагались артистические уборные.

Там толпился народ – рабочие сцены вместе с исполнителями. Артисты еще были в сценических костюмах, они только набросили на плечи шали или халаты. Все переговаривались, и это походило на щебет скворцов. Я смутно помню, как среди этой суматохи увидел какую-то железную лестницу, ведущую наверх в темноту. Прямо перед нами неподалеку располагался служебный вход, а рядом – каморка, походившая на домик Панча и Джуди. Оттуда высовывалась голова человека в шапке и шарфе. В следующую минуту Мерривик повернул в другой, более короткий коридор напротив закутка привратника и, вынув из кармана ключ, отпер дверь.

– Сцена преступления, – произнес он замогильным голосом, отступив в сторону, чтобы мы могли войти.

Сначала я подумал, что комнату уже обыскивали, – такой в ней царил беспорядок. Повсюду была разбросана одежда; вещи валялись на потрепанном шезлонге, были перекинуты через ширму, стоявшую в углу; более интимные предметы туалета висели на веревке, протянутой между двумя крюками.

Мое смятение было усилено большим зеркалом туалетного столика, стоявшего прямо напротив входа. Я увидел в нем наше отражение. Черные вечерние костюмы выглядели очень мрачно на фоне разноцветных платьев.

На табурете перед зеркалом, уронив голову на столик среди баночек, рассыпанной пудры и палочек грима, сидела мертвая женщина с коротко подстриженными темными волосами.

«Это не Маргарита Россиньоль», – подумал я с облегчением, хотя она и была одета в платье цвета лаванды, в котором выступал Французский Соловей.

Я понадеялся, что Мерривик ошибся, и, только увидев на столике украшенный пером золотистый парик, обладающий жутковатым сходством с отрубленной головой, понял, что заблуждался.

Холмс, который решительным шагом вошел в комнату, склонился над телом.

– Она умерла недавно, – объявил мой друг. – Тело еще теплое.

Он умолк и, брезгливо поморщившись, принялся вытирать кончики пальцев носовым платком.

Приблизившись, я увидел, что в том месте, где рука Холмса коснулась кожи, на белом мраморе плеч появилось пятно. Оказывается, на нее был наложен толстый слой белой пудры и грима.

– Она задушена собственным чулком, – продолжал Холмс, указывая на жгут цвета лаванды, туго затянутый на шее. – Второй все еще на ней.

Если бы он этого не сказал, я бы в своем угнетенном состоянии не заметил, что из-под подола платья торчат ноги – одна в чулке, вторая голая.

– Так, так! – проговорил Холмс. – Все это, определенно, имеет прямое отношение…

Однако к чему именно, он не уточнил и не торопясь отошел от трупа. Отдернул шторы, за которыми скрывалось зарешеченное окно, заглянул за ширму. Этот краткий осмотр, по-видимому, удовлетворил Холмса, так как он заявил:

– Я видел достаточно, Уотсон. Пора побеседовать с возможными свидетелями трагедии. Давайте отыщем Мерривика.

Мерривика не пришлось долго искать. Он ждал нас в коридоре. Ему не терпелось сообщить, что театр опустел. По его указанию публику выпроводили под благовидным предлогом, и он отдавал себя в наше полное распоряжение. Когда Холмс осведомился, можем ли мы расспросить того, кто обнаружил тело, Мерривик привел нас в свой уютный кабинет и отправился за костюмершей мадемуазель Россиньоль – мисс Эгги Бадд. Это она сделала роковое открытие.

Вскоре мисс Бадд вошла в комнату. Это была пожилая женщина с проницательным взглядом, одетая в поношенное черное платье. Она была такая маленькая, что, когда уселась на стул, предложенный Холмсом, ноги ее не доставали до пола.

– Стало быть, жентельмены, – сказала она, вовсе не оробев и глядя на нас маленькими круглыми черными глазками, блестящими, как пуговицы, – вы хотите знать, как я вошла в гримерную и увидала мертвую мадемуазель? – Просторечный выговор выдавал в ней кокни.

– Об этом после, – ответил Холмс. – В данную минуту меня больше волнует происходившее до этого – когда мадемуазель Россиньоль еще была на сцене. Как я понимаю, вы ждали в гримерной, пока она закончит свое выступление? В какой момент вы вышли из комнаты и как долго отсутствовали?

Вопрос удивил меня, так же как и мисс Бадд, которая ответила на него вопросом. Мне бы хотелось спросить то же самое, хотя я и облек бы свой интерес в иные слова.

– Ух ты! – воскликнула она, и ее сморщенное личико оживилось от подозрения. – Как это вы прознали?

Наверно, Холмс уловил изумление, написанное на наших лицах, так как обратился к нам обоим.

– О, это просто вопрос дедукции, – сказал он, пожав плечами. – Ковер за ширмой обильно посыпан пудрой. Несомненно, мадемуазель Россиньоль пудрила там плечи, прежде чем надеть платье. На пудре отпечатались следы трех пар ног, и все они свежие.

Две пары маленькие, они принадлежат женщинам. Думаю, это ваши следы, мисс Бадд, и мадемуазель Россиньоль. А вот третьи гораздо больше. Они, безусловно, оставлены мужчиной. К сожалению, они недостаточно четкие, чтобы точно определить размер ноги и рисунок подошвы. Однако вывод очевиден.

Мужчина, предположительно убийца, вошел в артистическую уборную и спрятался за ширмой уже после того, как были напудрены плечи мадемуазель. Судя по тому, что он затаился в укрытии, его не приглашали в гримерную.

Следовательно, он вошел туда, когда в комнате никого не было, то есть после того, как мадемуазель Россиньоль ушла на сцену, и когда вы, мисс Бадд, тоже отсутствовали. Отсюда мои вопросы. Когда вы ушли из гримерной? И как долго вас не было?

Мисс Бадд, которая очень внимательно слушала объяснения Холмса, не сводя с него глаз, кивнула, подтверждая слова моего друга.

– Ну вы и умник! Уж точно не из полиции, не так ли, дорогуша? Думаю, нет. Они бы затоптали все следы, как пить дать. Ну что ж, вы правы, кем бы вы там ни были. Я ушла из комнаты к концу выступления мадемуазель, чтобы подождать ее за кулисами с халатом. Его надо накинуть на платье, как только она уйдет со сцены. В кулисах такая грязь, чистый свинарник! Стоит дотронуться до чего-нибудь – и вот уже она вся в пыли.

– Это был заведенный порядок?

– Вы спрашиваете, всегда ли я так делаю? Да, милок, всегда.

– Значит, мадемуазель Россиньоль – насколько я понимаю из вашего ответа – и раньше выступала в «Кембридже»?

– Много раз. И всегда была гвоздем программы.

– Когда вы во второй раз покинули гримерную, прежде чем вернулись и обнаружили тело мадемуазель Россиньоль?

– Это было позже, когда она уже ушла со сцены. Она послала меня за пинтой портера в «Корону», которая совсем рядом, – всегда так делала. Да, мадемуазель любила опрокинуть стаканчик портера. Говорила, что не мешает промочить глотку, чтобы в горле не пересохло.

Она мне сказала, что начнет переодеваться, пока я буду бегать за портером, потому что ей нужно выступать в «Эмпайре»^[631] в конце второго отделения. Мадемуазель там блистала вместе с Весельчаком Джеком Тарбрашем, Бравым Морячком. Вот почему здесь она выходился в первом отделении.

Там она уже появлялась в этом лавандовом платье две недели назад, а потому думала переодеться в розовое. Уж так она за этим следила, право слово! Не приведи Господи появиться на сцене в одном и том же туалете.

Ну, значит, я и выскочила в «Корону», а как вернулась, гляжу: она лежит мертвехонька. Помирать буду – не забуду, точно вам говорю.

– А как долго вас не было?

– Да я мигом обернулась.

– «Мигом» – это как скоро?

– Минут за пять, не больше.

– Что вы сделали, когда обнаружили тело мадемуазель Россиньоль?

– А вы как думаете, милок? Завопила во все горло, а Бэджер – это привратник – услышал и прибежал в гримерную. Мы хорошенько поискали кругом на случай, если убийца все еще тут ошивается, но никого не нашли.

– Где вы искали?

– Да всюду, – отрезала мисс Бадд, словно ответ был и так ясен. – Где только не смотрели: и за ширмой, и за шторами. Даже под туалетный столик заглянули, но в комнате не было ни души.

– Что происходило дальше?

– Бэджер пошел за мистером Мерривиком, а мне стало дурно – я ведь вместе с мадемуазель пятнадцать лет, знаете ли, – и пришлось выйти. Одна канатная плясунья, ну, такая, в серебряных блестках, отвела меня к себе в гримерную и дала нюхательную соль, чтобы привести в чувство.

– Значит, уборная мадемуазель Россиньоль оставалась без присмотра?

– Ну, видать, что так, – согласилась мисс Бадд. – Но она же была пустая – там оставалось только тело бедной мадемуазель, так что какая разница? Да и в любом случае Бэджер вернулся через несколько минут с мистером Мерривиком, а тот, как только тот заглянул в комнату, сразу запер дверь и положил ключ себе в карман. Вот и все, что я знаю.

– Думаю, не все, – возразил Холмс. – Известно ли вам, были ли у мадемуазель Россиньоль враги?

Мисс Бадд сразу вспыхнула, на ее увядших щеках появились два красных пятна.

– Нет, не было! – сердито ответила она. – А если кто скажет, что были, то это враки. – Поднявшись со стула на свои крошечные ножки, мисс Бадд поспешно направилась к дверям, бросив через плечо: – Я ухожу! Не желаю слушать сплетни!

– Будьте так любезны прислать ко мне Бэджера, – бросил Холмс ей вдогонку.

Единственным ответом был стук захлопнувшейся за ней двери.

Холмс откинулся на спинку стула и издал смешок:

– Совершенно невозможный характер, притом безмерно предана своей хозяйке. Ну что же, если мисс Бадд не готова посплетничать, то, быть может, Бэджер будет сговорчивее? Вам понятна логика, стоявшая за моими вопросами?

– Думаю, да. Должно быть, убийца вошел в гримерную и спрятался за ширмой в то время, когда мисс Бадд отсутствовала, поджидая за кулисами мадемуазель Россиньоль, чтобы проводить ее со сцены. Поскольку таков был заведенный порядок, значит, кем бы ни был убийца, он знал об этом. Следовательно, это не был кто-то посторонний. Скорее всего, его следует искать среди артистов или работников мюзик-холла.

– Недурно аргументировано, дружище! Вы так хорошо усвоили мой дедуктивный метод, что я начинаю опасаться за свои лавры. Далее мы можем сделать вывод, что, когда мисс Бадд покинула гримерную вторично, чтобы сходить за полпинтой пива, убийца вышел из-за ширмы и задушил мадемуазель Россиньоль ее собственным чулком.

Между прочим, обратите внимание на этот факт. Он крайне важен для расследования.

Остается один важный вопрос, на который, надеюсь, ответит Бэджер. В какое время убийца покинул гримерную? А вот, наверно, и привратник! – воскликнул Холмс, так как в дверь постучали. – Входите!

В ответ на приглашение в комнату вошел угрюмый человек в шапке и шарфе – тот самый, которого я видел раньше: это он выглядывал из каморки рядом со служебным входом. Хотя волосы у него были седые, длинные свисающие усы приобрели оттенок красного дерева из-за пристрастия к дешевому грубому табаку. Судя по запаху, распространившемуся в комнате при его появлении, он также любил крепкий эль.

У Бэджера нашлось что сказать о передвижениях мадемуазель Россиньоль и мисс Бадд, и немало.

– Да, я видел, как она уходит со сцены вместе с костюмершей, – сказал он, предварительно издав хрип, как старая фисгармония, которая неохотно берет первую ноту. – Из моей каморки мне все видно. Мисс Россиньоль вошла в гримерную, а Эгги Бадд через несколько минут выскочила за полпинтой портера для ее светлости. И я видел, как Эгги вернулась.

– Минутку! – остановил это словоизвержение Холмс, подняв руку. – Давайте-ка вернемся назад. Вы видели, чтобы кто-нибудь заходил в гримерную, пока мисс Бадд ждала мисс Россиньоль за сценой?

Бэджер надул щеки, обдумывая вопрос:

– Не скажу, что видел, сэр. Как раз в это самое время такая суматоха поднялась – за всем и не углядишь. Люди то и дело входили и уходили. А тут еще эти тюлени. Терпеть не могу дрессированных животных! – вдруг взорвался Бэджер в неожиданном приступе ярости. – Оставляют повсюду свои «визитные карточки», чтобы другие за ними убирали, и требуют рыбу и сырое мясо ни свет ни заря! Это уж ни в какие ворота! Да пусть лучше тут кувыркаются акробаты хоть каждый день!

– Да, конечно! – пробормотал Холмс. – Но, пожалуйста, давайте вернемся к нашей теме, Бэджер. Что случилось после того, как мисс Бадд возвратилась из пивной «Корона»?

– Она вдруг как закричит – прямо мороз по коже, сэр! А когда я пошел посмотреть, чт́о там стряслось, мадемуазель лежала головой на туалетном столике мертвая.

– Насколько я понимаю, вы с мисс Бадд обыскали комнату?

– Да, сэр.

– Но никого не нашли?

– Нет. И я до сих пор ломаю голову. Тот, кто это сделал, прямо-таки растворился в воздухе! Ведь он не выходил из двери гримерной – я точно знаю, – а в комнате его тоже не было. Тогда где же он был? Вот что мне бы хотелось знать.

– Вопрос по существу, – согласился Холмс. – И я приложу все усилия, чтобы на него ответить. А теперь поговорим о самой мадемуазель Россиньоль. Она француженка, не так ли?

– Француженка? – Бэджер презрительно фыркнул. – Да в ней ровным счетом нет ничего французского – разве что духи, которым она обрызгивает себя с головы до ног. Урожденная Лиззи Биггс – вот кто она такая. Родом из Бермондси. А уж гонору! Фу-ты ну-ты! Таких, как я, и за людей не считала. А чем это ей было так уж гордиться? Я ее знал, сэр, как облупленную. Из моей маленькой каморки мне все видать.

И он весьма многозначительно подмигнул, недвусмысленно намекая на некоторые весьма прозрачные обстоятельства.

Мне было больно сидеть там и молча слушать, как этот несносный Бэджер развенчивает мадемуазель Россиньоль, не оставляя камня на камне от ее женского достоинства.

Холмс подошел к этой деликатной теме с осторожностью.

– Как я понимаю, Бэджер, – сказал он, – вы имеете в виду джентльменов, которые пользовались ее расположением?

– Коли вы желаете так выразиться, сэр. Но я бы вряд ли употребил слово «джентльмены».

– Между прочим, не входил ли в это число кто-нибудь из тех артистов, что выступали сегодня?

– Вы лучше спросите, кто туда не входил. Она развлекалась со всеми по очереди.

– Со всеми?! – вскричал я, не в силах больше молчать.

Бэджер многозначительно взглянул в мою сторону:

– С каждым из них, сэр. Ни одного не пропустила, если вы меня понимаете.

– Спасибо, Бэджер, – остановил его Холмс. – Думаю, мы с доктором Уотсоном слышали достаточно.

Когда Бэджер дотронулся до своей шапки и, шаркая, вышел из комнаты, а Холмс посмотрел на меня с обеспокоенным видом:

– Мне так жаль, старина. Эти откровенные высказывания, определенно, вас расстроили. Всегда неприятно обнаружить, что ваш кумир недостоин восхищения.

Меня глубоко тронули его слова. Хотя временами Холмс бывал эгоистичным и невнимательным, именно в такие минуты, когда он проявлял доброту и заботу, я понимал, какой у меня верный друг.

Мне помешало ответить прибытие записки от мистера Мерривика, сообщавшей, что в эту минуту в здание входит инспектор Скотленд-Ярда со своими помощниками. Я испытывал глубокую признательность к тому, кто нас прервал: на сердце было до того тяжело, что я не мог говорить.

К тому времени, как мы вышли из кабинета администратора и добрались до помещения за кулисами, пять офицеров полиции в форме уже сняли мокрые плащи-накидки. Один из них, низенький худой человек в штатском, который, по-видимому, был главным, стоял к нам спиной, поглощенный беседой с мистером Мерривиком.

– Лестрейд! – воскликнул Холмс, шагнув к нему.

При этом возгласе человек повернулся к нам, и я узнал изжелта-бледное лицо инспектора, которого впервые встретил во время расследования убийств Еноха Дж. Дреббера и его личного секретаря Джозефа Стэнджерсона^[632].

По выражению лица Лестрейда было ясно, что он не ожидал нас здесь встретить и наше присутствие его не обрадовало.

– Вы, мистер Холмс! – воскликнул он. – И доктор Уотсон! Могу я спросить, что вы здесь делаете?

– Мы были среди зрителей, когда произошло убийство. Администрация пригласила нас расследовать это дело, – жизнерадостно пояснил Холмс. – Вы прибыли как раз вовремя, инспектор. Что касается нас с доктором Уотсоном, то дело раскрыто. Вам остается только арестовать убийцу. Несомненно, вы выполните эту задачу с вашим обычным хладнокровием.

Инспектор был изумлен не меньше меня.

– Раскрыто?! – воскликнул я. – Но, Холмс, я не понимаю. Что за улики, указывающие на личность убийцы, мы с вами обнаружили?

– Факты, мой дорогой Уотсон. На чем же еще может основываться успешное расследование?

Лестрейд, на лице которого было написано недоверие и подозрение, вмешался в наш разговор:

– Все это очень хорошо, но мне нужно знать, какие факты вы имеете в виду, мистер Холмс. Я же не могу арестовывать подозреваемых просто по вашей рекомендации, не зная всех улик и не составив о них своего мнения. Может быть, вы ошибаетесь.

Холмс, самоуверенность которого порой могла взбесить, улыбнулся, ничуть не обескураженный скептическим высказыванием Лестрейда.

– Даю вам слово, мой добрый Лестрейд, что в данном случае я не ошибаюсь. Что касается улик, они будут вам вскоре представлены. Если вы соблаговолите пройти со мной в гримерную мадемуазель Россиньоль, то сможете осмотреть место преступления, а я ознакомлю вас со всеми сведениями, полученными мною от костюмерши этой леди и от привратника. А еще вам нужно прочесть вот это, – в заключение сказал Холмс, вынимая из кармана программку представления в «Кембридже» в тот вечер. – Не утруждайте себя изучением той части, где речь идет о втором отделении: оно не имеет отношения к расследованию.

Озадаченный Лестрейд с программкой в руке последовал за Холмсом в гримерную мадемуазель Россиньоль. Мой друг распахнул перед инспектором дверь.

– Итак, Лестрейд, – сказал он, – осмотрите все внимательно. Взгляните на ширму в углу, за которой спрятался убийца, когда вошел в комнату. Его следы ясно видны на рассыпанной по полу пудре. Обратите внимание на окно с крепкими решетками. Посмотрите на тело, рухнувшее на туалетный столик. На шее у жертвы шелковый чулок цвета лаванды, а одна нога, высунувшаяся из-под подола платья, босая. И наконец, заметьте, как тщательно расправлены шлейф и юбки.

Пока Холмс все это перечислял, и Лестрейд, и я очень внимательно оглядывали комнату – Лестрейд впервые, а я во второй раз.

При этом я смотрел пристально, стремясь обнаружить, какую же улику не заметил в прошлый раз. Но ничего – ни окно, ни ширма, ни тело – не дали мне никаких ключей к разгадке.

Что касается платья мадемуазель Россиньоль, то оно вряд ли могло бы открыть, кто убийца. Правда, следуя совету Холмса, я оглядел его особенно тщательно и заметил, что юбки и длинный шлейф расправлены вокруг краев табурета. Я предположил, что это сделано для того, чтобы не измялись нарядные оборочки, украшавшие юбки и шлейф.

Пока мы занимались осмотром, Холмс продолжал объяснять Лестрейду:

– Со слов мисс Бадд, костюмерши мадемуазель Россиньоль, нам известно, что она покидала эту комнату дважды. В первый раз она отлучилась отсюда, чтобы дождаться за сценой, когда актриса закончит выступление. Я полагаю, что убийца воспользовался этим, чтобы проскользнуть сюда незамеченным и спрятаться за ширмой. Во второй раз костюмерша по приказу мадемуазель Россионьоль пошла купить полпинты портера. Вернувшись, мисс Бадд обнаружила, что актриса мертва. Давайте сделаем здесь паузу, Лестрейд, и поразмыслим над теми уликами, которые имеем. Мы также можем предположить, чт́о произошло дальше.

– Ну, это легко! – заявил Лестрейд с презрительным видом. – Убийца вышел из-за ширмы и задушил мадемуазель Россиньоль.

– Совершенно верно, – признал Холмс. – Думаю, с этим мы все согласны. Теперь перейдем к остальным уликам. Когда мисс Бадд вернулась из «Короны», она закричала, обнаружив мертвое тело. Услышав вопли, Бэджер, привратник, бросился ей на помощь. Они вместе обыскали гримерную, но никого не нашли.

Не успел Холмс закончить, как Лестрейд нетерпеливо перебил его:

– Значит, убийца уже сбежал.

– Ага! – воскликнул Холмс с торжествующим видом. – Вы слишком поторопились с ответом, инспектор. Бэджер готов поклясться, что между уходом мисс Бадд из гримерной и возвращением, когда она обнаружила тело мадемуазель Россиньоль, он постоянно наблюдал за дверью этой комнаты и никто оттуда не выходил.

Потребовалась минута-другая, чтобы до Лестрейда полностью дошло значение этого факта. Мысли инспектора можно было прочесть по его лицу, на котором сначала отразилось легкое удивление, а затем – полное непонимание. В то же время полицейский обшаривал глазами комнату: взгляд его задержался на окне с решеткой, потом на двери и, наконец, остановился на выцветшем бархате ширмы.

– Нет, – возразил Холмс, расшифровав эти взгляды. – Убийца прятался не там. Бэджер и мисс Бадд искали за ширмой, а также всюду, где можно скрыться, заглянули даже под туалетный столик.

– Тогда где же? – спросил Лестрейд. – Если убийцы не было в комнате и он не выходил из нее, где же он был, черт возьми?

– Вы сказали то же, что и Бэджер, хотя он выразился несколько иначе. Уж не растворился ли этот человек в воздухе, спросил привратник.

– Но это же невозможно!

Желтоватое лицо Лестрейда побагровело от гнева и недоумения.

– С давних пор мой главный принцип заключается в том, – провозгласил Холмс, – что, когда мы исключили возможное, ключ к тайне следует искать в невероятном, каким бы неправдоподобным оно ни казалось^[633]. Поскольку ни вы, ни доктор Уотсон, по-видимому, не готовы предложить объяснение, давайте займемся оставшимися уликами. Мы рассмотрели передвижения убийцы, но еще не обратили внимания на мадемуазель Россиньоль. Скажите, инспектор, теперь, когда вы изучили улики, чем, по-вашему, она занималась перед тем, как была убита?

Поскольку Лестрейд уже один раз попался, теперь он был осторожнее, его маленькие темные глазки выражали подозрение.

– Ну же, давайте! – подбодрил Холмс инспектора, который колебался. – Разве ответ не очевиден? Чулок, которым задушили жертву? Одна босая нога? Какие еще доказательства вам нужны? Она снимала чулки и, вероятно, по этой причине не заметила убийцу, который подобрался к ней сзади. – И тут он неожиданно задал вопрос: – Вы женаты, Лестрейд?

– Я не понимаю… – начал полицейский, но Холмс отмел его протест:

– Неважно. Не требуется богатого воображения, чтобы даже такой убежденный холостяк, как я, нарисовал себе эту картину и установил связь. Но я вижу по выражению вашего лица, Лестрейд, что вам не удалось это сделать. И вам тоже, Уотсон. Ну и ну! Вы меня удивляете. Это же проще пресловутой пареной репы. В таком случае, любезный Лестрейд, могу я привлечь ваше внимание к последнему доказательству – программке, которую вы держите в руке? Не показалось ли вам важным что-нибудь в списке артистов?

Лестрейд, раскрыв программку, начал читать вслух напечатанные в ней имена:

– «Крошка Джимми Уэллс, Веселый Комик-Кокни, набит остротами, шутками и жизнерадостными песенками. Отважные Дино: изумительные эквилибристы на канате…»

В эту минуту его чтение прервал стук в дверь, и из-за нее показалась голова Мерривика.

– Простите меня, инспектор, – извинился он. – Я выполнил ваше распоряжение и попросил всех артистов собраться на сцене для допроса. Пожалуйста, сюда, сэр. Вы тоже, мистер Холмс и доктор Уотсон.

Когда мы вслед за Мерривиком вышли в коридор, Холмс прошептал мне на ухо:

– Вряд ли есть необходимость в этой очной ставке, но я не возражаю. В конце концов, Уотсон, поскольку это мюзик-холл, вполне уместно, чтобы развязка произошла на сцене.

Затем он нагнал Лестрейда, шедшего впереди с Мерривиком, и обратился к нему:

– Инспектор, позволите ли дать вам совет? Проверьте, расставлены ли констебли за кулисами. Как только назовут имя преступника, он может попытаться сбежать.

– Все это очень хорошо, мистер Холмс, – ответил Лестрейд, – но кого же я должен арестовать?

Не знаю, то ли Холмс его не расслышал, то ли предпочел пропустить вопрос мимо ушей (лично я склоняюсь ко второму варианту), только он не произнес ни слова. По-прежнему пребывая в приподнятом настроении, мой старый друг шагнул вперед и, толкнув железную дверь, стал пробираться за кулисами. По-видимому, он чувствовал себя среди этого театрального хлама, нагромождения реквизита и фрагментов декораций столь же свободно, как среди своих книг и пробирок в нашей квартире на Бейкер-стрит.

Если мои иллюзии еще не были окончательно уничтожены, они получили сокрушительный удар, когда я вышел на сцену. Без ослепительных огней рампы, при обычном освещении, она сильно меня разочаровала – столь разительно эти убогие подмостки отличались от того волшебного места, на которое я с таким восторгом взирал из своего кресла в партере.

Вблизи при тусклом освещении очаровательный цветущий сад, изображенный на заднике, оказался грубой мазней, а увитая розами беседка, в которой так прелестно смотрелся Французский Соловей, была всего-навсего топорно сделанной решеткой, покрытой поникшими и пыльными искусственными цветами.

Не лучше выглядели и артисты, принимавшие участие в первом отделении. Они стояли на сцене маленькими группками. Некоторые так и не сняли безвкусных шелковых костюмов в блестках, другие уже облачились в обычную одежду. Все они стали какими-то незначительными – простые смертные на убогом фоне из раскрашенного холста и бумажных цветов.

Предводительствуемые Холмсом, мы подошли к краю сцены и встали перед опущенным занавесом. Нашим шагам вторило гулкое эхо. Между тем констебли по приказу Лестрейда заняли позиции в кулисах по обе стороны от сцены, чтобы преградить путь убийце, если он попытается сбежать.

Но кто же это? Один из двух канатоходцев, которые стояли сейчас вместе со своими товарками? Или «человек-змея» в накинутом на плечи халате, выглядевший гораздо меньше, чем со сцены? Или же это низенький комик в ужасающем клетчатом костюме? А может быть, дрессировщик тюленей, сейчас, к счастью, не сопровождаемый своими подопечными?

Пока я размышлял над этим, Холмс шепотом пререкался с инспектором Лестрейдом, размахивавшим программкой перед носом моего друга. Я не слышал ни слова, но понял суть их беседы по озадаченному виду взъярившегося Лестрейда и поднятым бровям Холмса, который беспечно улыбался. «Который же из них?» – вероятно, вопрошал Лестрейд. «А вы еще не додумались до ответа?» – должно быть, отвечал мой друг.

Не оставалось сомнений, что Холмс, обожавший театральные эффекты, от души наслаждается ситуацией.

Наконец он смилостивился. Взяв у Лестрейда программку, он вынул из кармана карандаш, подчеркнул жирной линией одно из имен и отдал программку обратно с легким поклоном.

Лестрейд посмотрел на имя, бросил удивленный взгляд на Холмса, получил подтверждение в виде кивка и, откашлявшись, вышел вперед.

– Леди и джентльмены, – сказал он, – в мои намерения не входит долго вас задерживать. После того как я внимательно изучил все улики, мой долг – арестовать убийцу мадемуазель Россиньоль. Этот человек… – Тут Лестрейд сделал паузу, взглянув на программку, словно хотел удостовериться, что не ошибся. – Вигор, Хаммерсмитское Чудо.

Несколько минут царило недоверчивое молчание, затем раздалось шарканье ног: те, кто стоял ближе всего к негодяю, поспешно отодвинулись от него. Он остался в одиночестве в центре сцены.

Вигор сбросил халат и стоял в одном трико из леопардовой шкуры. Это был подходящий наряд, так как было что-то от леопарда в сильном гибком теле, в играющих под кожей мышцах и яростно сверкавших глазах. Он отступил от нас, пригнувшись, как большая кошка, загнанная в угол.

Прежде чем кто-нибудь успел выкрикнуть предостережение, Вигор помчался прыжками – но не в кулисы, где стояли на страже дюжие полицейские констебли, а прямо на Холмса, Лестрейда и меня, на край сцены перед опущенным занавесом.

Только присутствие духа, которое обнаружил Холмс, помешало Вигору проскочить мимо нас в темный зрительный зал. Когда он бросился вперед, мой друг схватился за марлевый занавес и, потянув вниз, набросил его, как сеть, на летящую фигуру.

Я воздержусь от того, чтобы воспроизводить здесь все те грязные ругательства и проклятия, которые изрыгало Хаммерсмитское Чудо, прежде чем констебли совладали с ним и увели в наручниках. Достаточно сказать, что репутация Французского Соловья была подвергнута самым резким нападкам и у тех, кто явился свидетелем этой сцены, не осталось ни малейшего сомнения относительно ее безнравственности.

Даже Лестрейд, постоянно соприкасавшийся с криминальной средой, был шокирован этой вспышкой ярости.

– Совершенно неуместные откровения, должен сказать, – заметил он неодобрительно, когда мы уходили со сцены. – Возможно, она была не леди, но это не извиняет такой грязной брани.

– Во всяком случае,преступник у вас в руках, – заметил мой друг.

– Благодаря вам, мистер Холмс. Но мне до сих пор неясно, – продолжал Лестрейд, остановившись у служебного входа, – где, черт побери, спрятался Вигор в той гримерной. Если верить Бэджеру и мисс Бадд, они искали повсюду, даже под туалетным столиком.

– Но не под табуретом, – ответил Холмс. – Не забывайте, что Вигор – «человек-змея». Он обладает невероятной гибкостью и способен придавать своему телу самые неестественные позы. Как только мисс Бадд отправилась за портером в «Корону» и мадемуазель Россиньоль осталась одна, он бесшумно вышел из-за ширмы, где прятался, и подкрался к ней сзади, подобрав валявшийся на полу чулок. Поскольку в эту минуту мадемуазель Россиньоль была занята тем, что снимала второй чулок, она не заметила его приближения.

Возможно, вы помните, Лестрейд, мое замечание относительно того, что не требуется богатого воображения, чтобы даже такой закоренелый холостяк, как я, представил себе эту сцену. Что делает женщина, когда ей нужно снять чулки? Ответ очевиден. Она поднимает юбки, чтобы было удобнее это сделать. Но юбки мадемуазель Россиньоль не были в беспорядке. Напротив, их очень тщательно расправили поверх краев табурета.

Сразу возникает вопрос «почему», на который есть лишь один ответ. Это было сделано, чтобы убийца смог спрятаться, причем в таком месте, где его не станут искать. Даже при самых усердных поисках вряд ли кто-то посмел бы потревожить тело мадемуазель Россиньоль и заглянуть ей под юбки.

Второй вопрос логически вытекает из первого. Кто был способен втиснуться в такое тесное пространство? Ответ также очевиден: Вигор, Хаммерсмитское Чудо, единственный «человек-змея» в сегодняшнем представлении.

Вигор прятался под табуретом, пока Бэджер и мисс Бадд не отправились за администратором. Как только они ушли, он выбрался наружу и, незамеченный, выскользнул из гримерной.

Что касается мотива, думаю, вряд ли есть необходимость его объяснять. Проклятия Вигора в адрес мадемуазель Россиньоль не оставляют сомнений, что она недавно отказала ему в своей благосклонности и даровала ее Миро, Излингтонскому Диву, дрессировщику тюленей.

Лестрейд, восхищенный и кроткий, тепло пожал руку моему старому другу:

– Благодарю вас, мистер Холмс. Должен признаться, я какое-то время сомневался, что вы действительно разгадали эту тайну. Вы и доктор Уотсон уже ух́одите, не так ли? В таком случае всего доброго вам обоим! Мне придется здесь остаться и позаботиться о теле мадемуазель Россиньоль, а потом предъявить Вигору обвинение в убийстве.

Оказавшись за дверью служебного входа, Холмс остановил кэб. Когда экипаж тронулся, он заметил с насмешливым блеском в глазах:

– Вне всякого сомнения, вы опишете это дело, Уотсон. Ваши читатели будут ждать от вас яркого рассказа, должным образом приукрашенного.

– Возможно, я так и поступлю, Холмс, – ответил я с притворным равнодушием. – У него, безусловно, есть любопытные особенности. Но то же самое можно сказать о многих ваших расследованиях, так что трудно решить, какие из них достойны публикации.

В действительности я уже принял решение. Рассказ об этом деле никогда не будет опубликован^[634]. Мне бы не хотелось, чтобы читатели, а особенно поклонники несравненного таланта мадемуазель Россиньоль (все еще не поворачивается язык назвать ее мисс Лиззи Биггс), вслед за мной распростились с иллюзиями касательно Французского Соловья. Пусть лучше остаются в счастливом неведении. Хотелось бы и мне ничего не знать.

Поэтому я ограничусь этими не предназначенными для печати записями, сделанными исключительно для себя, чтобы зафиксировать все детали дела, которое наглядно подтверждает мудрость пословицы, гласящей: «Не все то золото, что блестит».

Дело о сороке-воровке из Мейплстеда

Хотя в 1895 году Шерлок Холмс был по горло занят такими случаями, как трагедия в Вудменс-Ли^[635] и дело Уилсона, знаменитого дрессировщика канареек, ему приходилось отвлекаться на одно незавершенное расследование. Оно отнимало много времени и энергии у моего старого друга поздним летом и ранней осенью. Речь идет о серии краж со взломом в загородных домах, из которых похищались фамильные ценности. Все это было делом рук чрезвычайно умного вора-виртуоза, называвшего себя Вандербильтом, и его сообщника, профессионального взломщика сейфов, или медвежатника, как называют преступников такого рода в криминальной среде.

Холмс выследил этих двух негодяев и добился их ареста инспектором Гау из кентской полиции. Они были схвачены на месте преступления, в доме, который пытались ограбить. Однако мой друг не позволил мне опубликовать отчет об этом приключении, чтобы тот не попался на глаза человеку, который стоял за кражами и которого Вандербильт отказался назвать.

Этот неизвестный был одержим коллекционированием редких произведений искусства. Холмс дал ему прозвище Сорока-Воровка. Сорока обещал Вандербильту, что если тот не выдаст его имя в случае ареста, то по выходе из тюрьмы получит крупную сумму денег.

Не будет преувеличением сказать, что в месяцы, последовавшие за арестом Вандербильта в июне 1895 года, Холмсом неотступно владела идея во что бы то ни стало установить личность Сороки-Воровки. Еще охотясь на Вандербильта и его подельника, он уже создал мысленный портрет этого человека.

Холмс был убежден, что тот чрезвычайно богат, но эксцентричен, а коллекционировать раритеты, некогда принадлежавшие известным личностям, Сороку-Воровку заставляет какой-то постыдный секрет, связанный с его рождением или прошлым. Таким образом он пытается компенсировать отсутствие собственной достойной родословной.

И в самом деле, Сорока-Воровка стал для Холмса настолько реален, что мой старый друг, обычно не склонный к полетам фантазии и предпочитавший факты вымыслу, воображал, как этот человек, сидя в одиночестве, любуется чужими сокровищами, словно своими собственными.

Вначале Холмс наводил о нем справки общего характера – расспрашивал состоятельных знакомых, многие из которых были в прошлом его клиентами, не известно ли им что-нибудь об этом лице. Однако тут он потерпел неудачу.

Помимо этого мой друг искал в газетах упоминания о богатых коллекционерах произведений искусства и наклеивал статьи о них в новый альбом для вырезок, посвященный исключительно данному предмету. В его справочнике под буквой «М» несколько страниц были полностью посвящены миллионерам.

Он также начал посещать все крупные аукционы, на которых шли с молотка фамильные ценности. Холмс предполагал, что теперь, когда Вандербильт и его подельник упрятаны за решетку и кражам со взломом положен конец, Сорока-Воровка может прибегнуть к законным способам приобретения фамильных реликвий, чтобы добавить их к своему собранию.

Все было безрезультатно. Холмсу никак не удавалось узнать, кто же такой Сорока-Воровка.

В характере великого сыщика, однако, присутствовала немалая доля упрямства. Когда он вцеплялся зубами в проблему, его, как бульдога, невозможно было от нее оттащить. Я точно знаю, что в то лето он отказался от нескольких важных и выгодных дел, в том числе отклонил просьбу леди Баттермир расследовать странные ночные приключения одного из ее лакеев. Это свидетельствует о том, насколько поглощен был мой друг поисками загадочного коллекционера.

В сентябре 1895 года, истощив все мыслимые возможности, Холмс наконец решил попробовать выйти на собирателя напрямую. Правда, он весьма неохотно воспользовался этой уловкой, опасаясь, что она может выдать его и возбудить подозрения у противника, остававшегося неизвестным.

Тем не менее девятого сентября в «Таймс» появилось его объявление следующего содержания:

Титулованный джентльмен, который предпочитает остаться неизвестным, вынужден продать некоторые ценные фамильные вещи, включая миниатюры Купера^[636] и Козуэя^[637], английские эмалевые табакерки XVIII века и флаконы для нюхательной соли, украшенные драгоценными камнями. Торговцев просят не беспокоить. Только для частных лиц. Обращаться к П. Смиту, Сент-Мартинз-ле-Гранд, до востребования.

– Все это очень хорошо, Холмс, – сказал я, положив газету, после того как прочитал объявление, указанное мне другом. – Однако, даже если, допустим, Сорока-Воровка ответит, что не факт, как вы узнаете, что это он?

– О, я совершенно уверен, что он ответит, – небрежным тоном отозвался Холмс. – Я намеренно выбрал небольшие предметы искусства, которые, судя по всему, Сорока-Воровка предпочитает крупным. Я дал себе труд написать жертвам Вандербильта и его подельника и составил список украденного. Так вот, в нем немало живописных миниатюр, табакерок, а также шкатулок для драгоценностей и других изящных вешиц особо тонкой работы.

Что касается того, как я узнаю лицо, за которым мы охотимся, то я вполне уверен, что без труда отличу его от других корреспондентов. Я знаю этого человека, Уотсон. Можно сказать, я прожил вместе с ним последние несколько месяцев. Пусть он только напишет, и я узнаю его почерк так же точно, как узнал бы отпечатки подошв, оставленные им на свежевскопанной земле.

– А как же насчет этих фамильных ценностей? – упорствовал я. – Сорока-Воровка наверняка захочет их осмотреть, прежде чем купить. Где вы возьмете эмалевые табакерки и миниатюры, не говоря уже о флаконах для нюхательной соли, украшенных драгоценными камнями?

– Мой дорогой друг, неужели вы думаете, что я расставил ловушку, не позаботившись сначала о приманке? Полагаю, вы не знакомы с виконтом Бедминстером? Так вот, это мой бывший клиент, имевший несчастье связаться с одной леди сомнительной репутации. В то время у него почти не было денег, но перед ним открывалась блестящая карьера, так что я отказался от вознаграждения. С тех пор он унаследовал не только титул, но также и дом в Найтсбридже, полный раритетов, которые никогда не выставлялись публично. Он согласился одолжить мне кое-что из этих фамильных ценностей, которые и станут моей приманкой. Нам остается лишь ждать письма от Сороки-Воровки, и тогда ловушка захлопнется.

В течение следующих трех дней Холмс посещал почту в Сент-Мартинз-ле-Гранд утром и днем, каждый раз возвращаясь с небольшой пачкой писем. Просмотрев их, он небрежно отбрасывал послания в сторону. Ни одно из них не исходило от Сороки-Воровки.

Между этими ежедневными походами на почту он места себе не находил от нетерпения, и жить с ним стало очень трудно: он беспокойно слонялся по гостиной и отсылал еду нетронутой.

Миссис Хадсон просто не знала, что делать.

Что касается меня, то я сбегал из дому при первой же возможности и либо в одиночестве гулял по Риджентс-парку, либо укрывался в своем клубе. Там я мог несколько часов отдохнуть от мрачного настроения моего друга, которое, казалось, грозовой тучей нависло над всем домом.

Наконец на третий день его усилия были вознаграждены.

Вернувшись из клуба после игры на бильярде с Сэрстоном, я увидел, что Холмс стоит у своего письменного стола, собираясь вскрыть последнее из пачки писем. Пол вокруг него был усеян обрывками конвертов и листами почтовой бумаги.

– Опять ничего? – осведомился я, входя в комнату и холодея при мысли, что мне предстоит провести вечер наедине с Холмсом в его нынешнем, скверном расположении духа.

– Просто удивительно, – ответил он раздраженно. – Хотя в объявлении четко сказано: «Торговцев просят не беспокоить», множество этих алчных джентльменов в надежде провернуть выгодную сделку пишут мне, пытаясь выдать себя за частных коллекционеров.

Он вскрыл последний конверт и быстро пробежал глазами письмо. Я тихонько пробрался к креслу у камина, откуда тревожно наблюдал за ним. Судя по нахмуренным бровям, последнее письмо тоже было от торговца.

И вдруг лицо его прояснилось, и, размахивая над головой листом бумаги, как знаменем, он издал торжествующий вопль.

– Уотсон, Сорока-Воровка польстилась на приманку!

– Дайте мне посмотреть! – воскликнул я в нетерпении, вскакивая с кресла.

Письмо, написанное на превосходной бумаге, не имело обратного адреса – на листке стояла только вчерашняя дата. В нем говорилось следующее:

Дорогой мистер Смит,

подобно Вам, я предпочитаю сохранять инкогнито. Как частное лицо, много лет коллекционирующее предметы искусства, я весьма заинтересован в том, чтобы взглянуть на фамильные ценности, которые Вы собираетесь продать. Будьте столь любезны написать К. Вессону, Чаринг-Кросс, до востребования, указав место, дату и время этой встречи.

Подписи не было.

Меня несколько разочаровало это короткое деловое послание, но Холмс был в восторге, посмеивался и радостно потирал руки.

– Видите! – воскликнул он. – Налицо все приметы Сороки-Воровки. Нет ни адреса, ни имени – только Вессон. Смит и Вессон! Можно сказать, револьвер для двоих. У этого человека есть чувство юмора, Уотсон. Мне не терпится с ним познакомиться.

– Но где же, Холмс? Вряд ли вы можете назначить встречу здесь.

– Конечно нет, мой друг. Это было бы верхом безумия. Мы встретимся в отеле «Кларидж», где я сниму для вас номер.

– Для меня? – воскликнул я, встревоженный такой перспективой.

– Не ожидаете же вы, что я встречусь с ним лично? Я слишком хорошо известен благодаря иллюстрированным газетам.

– Но разве вы не можете замаскироваться?

– Исключено. Мне нужно быть наготове, чтобы следовать за ним или за агентом, которого он пошлет вместо себя. Сорока-Воровка вполне способен на такую хитрость. Вы, конечно, обратили внимание на почтовый штемпель?

– Боюсь, что нет.

– Уэст-Сентрал. Но не попадитесь на эту удочку, мой дорогой, решив, будто он живет в Лондоне. Нетрудно привезти письмо в город и опустить его в какой-нибудь подходящий почтовый ящик. А теперь за работу! Нужно многое сделать. Я должен написать Сороке, снять номер в «Кларидже» и заехать к Фредди Бедминстеру за фамильными вещами. А вы, мой дорогой Уотсон, приступайте к занятиям.

– Каким занятиям? – осведомился я.

– Изучайте расписные билстонские эмали^[638], клейма на серебре и искусство английских миниатюристов. У меня тут есть необходимые справочники. Прежде чем встретиться с Сорокой-Воровкой или его агентом, вам нужно стать весьма компетентным в этих вопросах.

Усадив меня за стол, он положил передо мной несколько больших томов и, торопливо написав ответ на письмо Сороки-Воровки, вышел из комнаты.

Прошло больше часа, прежде чем он вернулся, опоздав к обеду, чем вызвал недовольство миссис Хадсон, которой пришлось подогревать для него еду. Правда, она смягчилась, увидев, как после долгого воздержания он с аппетитом набросился на пищу, которую она подала.

– Все устроено, Уотсон, – сказал он, отдавая должное бифштексу и пудингу с почками. – Письмо отправлено, номер в «Кларидже» снят на послезавтра, а в этой сафьяновой шкатулке фамильные драгоценности Бедминстеров. Вы изучите их после обеда. Как продвигаются ваши занятия?

– Очень хорошо, Холмс, – осторожно ответил я, несколько обескураженный задачей, которую он передо мной поставил. – Вы знаете, что мои познания в области искусства очень ограниченны, а что касается запоминания дат, я совершенно безнадежен.

– Я помогу вам, – ободрил Холмс.

Именно этого я и боялся. Я не был уверен, что жить с Холмсом, охваченным лихорадкой деятельности, будет легче, чем когда его снедала тоска. А ведь теперь я уже не смогу сбежать на несколько часов в клуб, пока не исполню отведенной мне роли в этом расследовании.

После обеда Холмс водрузил на стол сафьяновую шкатулку. В ней хранились такие раритеты, что даже профан вроде меня понимал, насколько они прекрасны. Там было несколько крошечных серебряных бутылочек, которые заключали в себе губку, пропитанную ароматическими веществами, и имели самую прихотливую форму – от миниатюрной книжечки до бутона розы. Все они были украшены мелким жемчугом или самоцветами. Четыре эмалевые табакерки сверкали почище драгоценных камней. Наконец, там были две миниатюры – портрет джентльмена в пудреном парике и изображение молодой леди.

Должен признаться, последний портрет меня заворожил. Изображенная вполоборота красавица смотрела из овальной рамы прямо на зрителя с такой пленительной улыбкой, что устоять перед ней было невозможно. Белокурые локоны падали на плечи, нежный тон кожи подчеркивался ниткой жемчуга на шее и кружевами лифа.

– Я вижу, – с насмешливым видом заметил Холмс, когда я взял портрет в руки, чтобы получше разглядеть его, – что вы верны себе, мой дорогой. Эта юная леди привлекла ваше внимание больше всего остального.

– Она очаровательна, Холмс.

– Да, действительно. Между прочем, ее имя – леди Эмилия Бедминстер, и она приходится дальней родственницей нынешнему виконту. Однако не исключено, что своей красотой она обязана белилам и румянам не меньше, чем Природе. Так часто бывает в жизни. Правда, в данном случае нужно скорее благодарить искусство миниатюриста Сэмюэля Купера, нежели румяна. Между прочим, он родился в тысяча шестьсот девятом году, а умер в семьдесят втором. Обратите внимание на крошечную золоченую монограмму «С. К.» – это подпись художника. Портрет написан на пергаменте гуашью. В краску добавлены мед и клей, чтобы придать ей густоту. Слоновая кость, на которой выполнен второй портрет, стала использоваться только в начале восемнадцатого века.

Так началось изучение основ в форме вопросов и ответов. Такого мне не приходилось выносить со школьных дней, когда меня заставляли повторять вслух спряжение латинских глаголов или даты правления английских королей и королев во время опроса, казавшегося бесконечным.

Холмс в основном применял те же методы. Сидя за столом напротив меня, он брал в руки очередной предмет и устраивал мне форменный экзамен, заставляя называть дату изготовления, технику, расписывать достоинства работы. Если я неправильно отвечал на вопрос, меня снова отсылали к толстенным фолиантам.

В следующие два дня я проглотил уйму сведений о клеймах на серебре, датировке билстонских эмалей и технике миниатюры.

Однако эта метода оказалась действенной: к тому времени, когда мы отправились в отель «Кларидж», чтобы в одиннадцать часов встретиться с человеком, назвавшимся Вессоном, я был так же сведущ в фамильных реликвиях Бедминстеров, как и любой эксперт.

Холмс настоял, чтобы я оделся в высшей степени официально, поскольку мне предстояло сыграть роль агента титулованного джентльмена, желавшего продать фамильные сокровища. Я наотрез отказался от предложенной им накладной козлиной бородки, но согласился повесить себе на шею монокль, который, как мне казалось, намекал на интерес к искусству.

Холмс, который должен был следовать за Вессоном, как только тот покинет отель, замаскировался, наклеил черные усы и надел длинное черное пальто, чьи глубокие карманы вмещали все необходимое, чтобы изменить внешность, если понадобится.

Номер, который он снял в «Кларидже», состоял из гостиной и смежной с ней спальни, которые соединяла дверь. Холмс должен был спрятаться в спальне, чтобы подслушивать мою беседу с Вессоном. Обе комнаты имели выход в коридор.

В те полчаса, что оставались у нас до прибытия Вессона, Холмс подверг меня последней экзаменовке, заставив помимо прочего назвать стоимость каждой вещи. Он умышленно задрал цены, чтобы Вессон заколебался и не смог сразу совершить покупку.

Я должен был отклонять все попытки сбить цены, но выказать готовность вернуться к переговорам после консультаций с титулованным джентльменом, от чьего имени выступаю. Все последующие письма надлежало, как и прежде, направлять до востребования.

– И пожалуйста, Уотсон, – напутствовал меня Холмс, – не забудьте предупредить меня, когда Вессон соберется откланяться, чтобы я успел последовать за ним.

В эту минуту раздался стук в дверь, и, прошептав: «Удачи, мой друг», Холмс удалился в спальню, оставив меня одного.

В эти последние минуты я ощутил, что от моей уверенности не осталось и следа.

Смогу ли я вспомнить, что инициалы «В. I.» ставил на своих изделиях Дэвид Вильом-старший? Или что бирюзовые и темно-красные эмали впервые появились на Билстонской мануфактуре в 1760 году?

Однако я заставил себя выпрямиться и как можно увереннее произнести: «Входите!»

Дверь отворилась, и в комнату вошел Вессон.

Увидев его, я был разочарован, так как он вовсе не походил на человека, которого я ожидал увидеть.

Это был маленький худой субъект с заостренными чертами бледного лица, которые навели меня на мысль о хорьке. Подобно хорьку, он обводил комнату быстрым, подозрительным взглядом маленьких глазок.

Если он был Сорокой-Воровкой, то совершенно не соответствовал моему представлению о миллионере, пусть и эксцентричном.

– Мы здесь одни, мистер Смит? – осведомился он с типичным выговором кокни, характерным для мелкого клерка.

– Конечно, – ответил я, изобразив негодование. – Эта сделка – сугубо частное дело между нами двоими. Мой клиент настаивает на полной секретности.

– В таком случае что там? – спросил он, указывая на дверь в смежную комнату.

И тут я решился на смелый шаг. Повысив голос, чтобы меня слышал Холмс, я ответил:

– Эта дверь ведет в спальню. Вы желаете осмотреть ее, мистер Вессон? Вы вольны сделать это. Пожалуйста, сэр, позвольте мне продемонстрировать вам, что она пуста. Мне бы не хотелось, чтобы вы подозревали, будто при нашей беседе присутствует третий. Важно, чтобы между нами было полное доверие.

Подойдя к двери, я распахнул ее, от души надеясь, что мой пространный протест дал Холмсу время спрятаться.

Я почувствовал большое облегчение, обнаружив, что комната пуста. Ничто не указывало, где скрывается Холмс: под кроватью, в шкафу или за тяжелыми портьерами на окнах.

– Видите, тут никого нет, – сказал я.

Вессон из приличия сделал вид, будто сконфужен, и пробормотал что-то о необходимости полной конфиденциальности. Я повел его обратно в гостиную, где предложил сесть в кресло, которое Холмс поместил так, чтобы посетитель оказался спиной к двери в спальню. Закрывая за собой эту дверь, я принял меры, чтобы замок не защелкнулся.

Усаживаясь против Вессона и ставя сафьяновую шкатулку на низенький столик между нами, я увидел, как дверь спальни бесшумно отворяется на дюйм-два.

Впрочем, стоило мне открыть ларец, как Вессон весь ушел в созерцание ее содержимого и вряд ли заметил бы, чт́о происходит у него за спиной. Хотя он прилагал усилия, чтобы не выдать своего нетерпения, его маленькие черные глазки впивались в каждый пакетик, который я вынимал и разворачивал, выкладывая вещь на стол. Выставленные таким образом, чтобы в льющихся из окна солнечных лучах засверкали грани драгоценных камней и заиграли краски миниатюр, они представляли собой заманчивое зрелище.

Если Вессон и был не Сорокой-Воровкой, а только его агентом, он тем не менее проявил осведомленность эксперта, разбирающегося в предметах искусства. Вынув из кармана ювелирную лупу, он брал в руки и внимательно осматривал один раритет за другим, в то время как я, тоже не ударив в грязь лицом, демонстрировал свои познания, рассуждая об изысканности эмалей или достоинствах портрета, выполненного гуашью.

Однако я зря себя утруждал. Вессон только спрашивал цену каждой вещи и хмыкал, прежде чем снова положить ее на стол и заняться следующей, которую подвергал столь же тщательному осмотру.

И только когда последняя фамильная реликвия была изучена, он заговорил.

– Цены слишком высоки, – сказал Вессон.

Я отвечал, как учил меня Холмс, когда мы с ним репетировали:

– Эти предметы уникальны. Вероятно, на аукционе за них удалось бы выручить гораздо больше, но мой клиент предпочитает продать их частным образом. Однако, быть может, он согласится снизить цены, если вы пожелаете купить всю коллекцию, а не отдельные предметы. Разумеется, я должен сначала с ним проконсультироваться, прежде чем мы сможем прийти к такому соглашению.

Уверенный, что это предложение будет принято, я начал заворачивать вещи, одну за другой, намереваясь снова уложить их в сафьяновую шкатулку. И вдруг Вессон протянул худую руку и схватил меня за запястье, когда я взял миниатюру работы Сэмюэля Купера, портрет молодой леди.

– Только не эту, – сказал он резко. – Эту я беру. Полагаю, вам желательно, чтобы я расплатился наличными?

И с этими словами он достал бумажник, раскрыл его и стал отсчитывать банкноты. Затем, пока я в ужасе наблюдал за ним, Вессон быстро завернул миниатюру в вату и бумагу.

Холмс не подготовил меня к такому повороту событий, и когда миниатюра исчезла в кармане пальто Вессона, я не мог придумать, что бы такое сказать. Да мне и не дали подобной возможности. Поспешно поднявшись на ноги, Вессон направился к дверям, бросив через плечо:

– Скажите своему клиенту, что я снова ему напишу.

В следующую минуту за ним закрылась дверь.

Вряд ли будет преувеличением сказать, что я лишился дара речи. Несколько минут я стоял, не в силах сдвинуться с места. Я знал, что теперь дело не поправить. Вессон ушел, а вместе с ним исчезла бесценная фамильная вещь, которая передавалась в семье Бедминстер из поколения в поколение.

Холмс мне доверился, а я его подвел.

С тяжелым сердцем я упаковал оставшиеся сокровища и доехал в кэбе до Бейкер-стрит. Там я в одиночестве долго сидел у камина, бесконечно размышляя о том, что же скажу Холмсу, когда он вернется.

Никогда еще часы не тянулись так медленно. День сменился вечером, а я все ждал, когда же на лестнице прозвучат знакомые шаги, и прислушивался к бою часов. Пробило десять, потом одиннадцать, а мой друг все не появлялся.

Наконец в полночь, совершенно измучившись, я отправился в постель. Сон мой был беспокойным: меня терзало чувство вины.

* * *

Было уже почти полчетвертого, когда вернулся Холмс. Хотя я погрузился в дремоту, чувства мои, должно быть, бодрствовали, так как я осознал, что перед домом останавливается кэб, затем ключ поворачивается в замке входной двери.

Через секунду я проснулся, зажег свечу и, надев халат и тапочки, спустился в гостиную. Там я увидел Холмса в одном из его обличий (с каштановой бородой, в круглой шляпе с плоской тульей). Он доливал в стакан с виски содовую из аппарата для газирования воды^[639].

– Мой дорогой друг! – воскликнул он, когда я робко вошел в дверь. – Я вас разбудил? Простите меня, ради Бога, мне очень жаль.

– Это я должен просить прощения, – произнес я смиренно. – Боюсь, Холмс, что я провалил дело с Вессоном. Подумать только, ведь я позволил ему уйти с Купером! Что же я могу сказать или сделать, чтобы загладить свою ошибку? Если вы хотите, чтобы я лично извинился перед лордом Бедминстером…

– Ах, вы об этом! – отмахнулся он. – Пусть вас это не тревожит ни в малейшей степени, Уотсон. Мы сможем забрать миниатюру у Сороки-Воровки, когда пожелаем. Виски с содовой?

Его бодрый тон принес мне огромное облегчение, и, только усевшись в кресло у камина, в котором Холмс помешивал тлеющие угольки, я полностью осознал смысл его замечания.

– Вы хотите сказать, что установили личность Сороки-Воровки? – спросил я.

– Конечно, – ответил он, подавая мне виски с содовой. – Какую же еще цель мы преследовали, устроив нашу маленькую вылазку в отель «Кларидж»?

– В таком случае кто же он?

К моему изумлению, Холмс заговорил нараспев, словно декламируя детскую скороговорку или считалку:

– Вы плохо себя чувствуете? У вас замедленный пульс? Тогда пусть маленькие розовые пилюли Паркера взбодрят вас.

Увидев мое озадаченное выражение лица, он рассмеялся.

– Вам, конечно, знакома эта реклама, Уотсон? Она регулярно появляется во всех популярных дешевых газетах.

Вообще-то, меня удивляет, что пилюли Паркера давным-давно не лишили вас и ваших коллег работы. Если верить рекламе, они дают потрясающие результаты при лечении массы заболеваний: от бессонницы до головной боли, от невралгии до растяжения связок. Не говоря уже о тонизирующем воздействии на кровь, печень, почки и пищеварительную систему в целом.

Так вот, мой дорогой друг, я обнаружил, что Сорока-Воровка не кто иной, как этот самый Паркер. Он теперь отошел от дел, но, несомненно, по-прежнему получает часть прибыли от весьма доходной торговли маленькими розовыми пилюлями.

Просто удивительно, до чего легковерна публика, когда дело касается патентованных лекарств. Люди готовы потратить на них целое состояние, в то время как хорошая бутылка бренди принесла бы им вдвое больше пользы за полцены.

Однако вернемся к Сороке-Воровке. Вы, конечно, поняли, Уотсон, что Вессон всего лишь его агент? Но вы, вероятно, не в курсе, кто такой сам Вессон. Это Арти, то бишь Артур, Такер, известный торговец краденым антиквариатом и предметами искусства. Впервые я столкнулся с ним несколько лет назад, когда вернул герцогине Мелтон-Моубрей коллекцию стилетов эпохи Ренессанса, украшенных драгоценными камнями. К сожалению, тогда мне не удалось поймать самого Арти.

Между прочим, могу вас поздравить с хладнокровием, которое вы продемонстрировали, когда предложили ему осмотреть спальню в отеле. Я бы сам не мог выйти из положения лучше.

– О, это пустяки, Холмс, – сказал я небрежно, хотя в душе возликовал от его похвалы. – Где же вы прятались?

– Я просто вышел из спальни в коридор и подождал, пока будет безопасно вернуться. Такая осторожность типична для Арти. Вот почему ему так долго удавалось уходить от наказания.

Когда он покинул отель, следовать за ним было столь же трудно, как идти по следу лисицы в чаще. Хотя он не имел причин подозревать, что я у него на хвосте, он трижды менял кэб, прежде чем высадиться у вокзала Виктория, где сел на почтовый поезд до Чичестера, который делает остановку в Бартон-Холте.

Там он завладел единственным наемным экипажем на станции, вынудив меня ждать его возвращения. Я узнал у вернувшегося возницы, куда тот возил Такера. Он рассказал, что пассажир велел отвезти его в Мейплстед-холл, в восьми милях от станции, где и расплатился. Это все, что смог поведать возница.

Поэтому мне пришлось нанять тот же экипаж и, когда лошадь отдохнула, повторить путешествие Такера, чтобы обнаружить местонахождение его нанимателя. Было совершенно ясно, что Такер, действовавший как агент Сороки-Воровки, в эту самую минуту докладывает ему о сделке, заключенной в отеле «Кларидж», а также передает миниатюру Сэмюэля Купера.

Прибыв к воротам Мейплстед-холла, у которых высадился Такер, я сделал глупость, отпустив экипаж по совету возницы. Он ошибочно считал, что я смогу нанять извозчика для обратной поездки в Бартон-Холте, на местном постоялом дворе «Пегая корова». Боюсь, Уотсон, что этот человек слишком большой оптимист.

Гостеприимство, оказанное мне на постоялом дворе, не распространялось на транспортные средства. Правда, мне подали на ужин превосходно приготовленного тушеного зайца, а угостив завсегдатаев элем, я получил множество сведений о владельце Мейплстед-холла. Нет лучшего места, чтобы собрать местные сплетни, нежели трактир при постоялом дворе.

Именно там я узнал настоящее имя Сороки-Воровки и происхождение его богатства. Он холостяк и живет отшельником. Никто в деревне никогда его не видел, так как, по всей вероятности, он избегает появляться на публике. Это объясняет отсутствие сведений о нем в газетах.

Поскольку было уже около одиннадцати, я оплатил счет и, распрощавшись со своими новыми знакомыми, отправился в Бартон-Холт, где успел на последний поезд. Вот почему я так поздно прибыл на Бейкер-стрит.

– Пешком, Холмс? Но вы же сказали, что от станции до Мейплстеда восемь миль!

– О, я едва их заметил. Это была вечерняя прогулка, тем более восхитительная, что меня бодрила мысль о Сороке-Воровке, которой мы скоро подрежем крылышки. Однако я готов признать, что немного устал. Я посплю несколько часов, Уотсон, а завтра, точнее, сегодня утром, поскольку сейчас уже почти четыре часа, мы с вами отправимся с вокзала Виктория на поезде до Бартона, отходящем в девять двадцать пять.

Несмотря на то что накануне у Холмса выдался трудный день и ему почти не удалось поспать, он поднялся первым и уже сидел одетый за столом, читая «Дейли телеграф», когда я присоединился к нему за завтраком.

Когда Холмс занимается расследованием, его энергии нет предела. Он может существовать без отдыха и еды; правда, сейчас он плотно завтракал яичницей с беконом. Его мозг, подобно мощной динамо-машине, заряжает тело, позволяя ему демонстрировать чудеса выносливости, недоступные обычному смертному.

И только в отсутствие интеллектуального стимула, который, по-видимому, необходим его уму, чтобы поддерживать физический тонус, он впадает в апатию и проводит дни, бесцельно слоняясь по гостиной, лежа на диване или ища утешения в меланхолических мелодиях, которые наигрывает на своей скрипке.

В то утро я один страдал от недостатка сна в предыдущую ночь.

Закончив завтрак, мы отправились в кэбе на вокзал Виктория. В кармане у Холмса лежал список фамильных ценностей, украденных из разных загородных домов на протяжении криминальной карьеры Вандербильта и его подельника.

Меня беспокоили намерения Холмса относительно Сороки-Воровки, так как мой друг, насколько мне было известно, не сообщил ни инспектору Лестрейду из Скотленд-Ярда, ни полиции Суссекса о том, что узнал, кто стоит за кражами. Мы не взяли с собой оружия. Неужели Холмс рассчитывает справиться с этим человеком без помощи полиции? Это казалось мне неблагоразумным, поскольку Сорока-Воровка, который, как мы знали, якшался с преступниками, мог оказаться весьма опасным и коварным противником.

Однако Холмс ловко обходил мои вопросы, и все путешествие мы обсуждали тему, особенно интересовавшую его в последнее время, – идентификацию человеческих останков по зубам. Он считал, что этот метод весьма перспективен в криминальном расследовании^[640].

Не в моих привычках напрашиваться на откровенность, поэтому к концу путешествия я был не лучше осведомлен о планах Холмса относительно Сороки-Воровки, нежели в начале.

Прибыв в Бартон-Холт, мы наняли на станции экипаж и проделали путь в восемь миль до Мейплстед-холла. Это был большой дом, построенный всего лет тридцать назад в модном когда-то готическом стиле. Здание венчало такое количество густо увитых плющом башенок и башен с бойницами, что казалось, будто его перенесли в безмятежную сельскую местность Суссекса с какой-то рейнской возвышенности.

Велев вознице подождать, Холмс вышел из экипажа и начал подниматься по ступеням к массивной парадной двери. Я следовал за ним. Он позвонил в дверной колокольчик.

Дверь открыл пожилой дворецкий, который, приняв от моего друга визитную карточку, с серьезным видом изучил ее и отдал обратно.

– Мистер Паркер никого не принимает, – сообщил он нам.

– Полагаю, нас он примет, – возразил Холмс.

Он написал на обороте визитной карточки несколько слов и вручил ее дворецкому, который снова прочитал визитку, а затем пригласил нас в большой холл, стены которого были увешаны гобеленами; со всех сторон нас окружали доспехи, стоявшие на страже, как мрачные часовые. Нас попросили подождать.

– Что вы написали? – не утерпел я, когда дворецкий удалился.

– Всего три слова, – ответил Холмс. – Но, думаю, этого достаточно, чтобы выманить нашу птичку из ее укромного гнездышка. Эти слова – Вандербильт, Смит и Вессон.

Когда вернулся дворецкий, нас провели по нескольким коридорам, которые также сторожили доспехи, и наконец мы попали в большую гостиную, обставленную самой великолепной антикварной мебелью, какую мне приходилось видеть. Стены были сплошь покрыты картинами, так что гостиная скорее походила на музейную залу, нежели на жилую комнату. Даже мой непрофессиональный глаз различил работы Рембрандта, Веласкеса и Тициана. По самой скромной оценке, одни живописные полотна, по-видимому, стоили целое состояние, а ведь комнату также украшали и многочисленные скульптуры, фарфор и изделия из серебра.

Посреди этой выставки изысканных произведений фигура Сороки-Воровки казалась ошибкой Природы. Увидев его, я испытал огромное облегчение, так как он ничуть не походил на могучего преступника, созданного моим воображением.

Он сидел у камина в инвалидном кресле. Это была маленькая нелепая фигурка; руки, похожие на белые птичьи лапы, покоились на пледе, покрывавшем его колени; голова была такой костлявой, что походила на голый череп. Впечатление это усиливали темные очки, подобные пустым глазницам.

– Мистер Холмс, доктор Уотсон, прошу вас, садитесь, – сказал хозяин свистящим шепотом. – Я страдаю тяжелой болезнью, которая не позволяет мне приветствовать вас стоя.

Ни в его тоне, ни в манерах не было ничего похожего на жалость к себе – он просто констатировал факт. Когда мы с Холмсом уселись напротив него, я, как практикующий врач, не мог не ощутить сострадания к этому человеку, которому недолго осталось жить.

И я мысленно признал удачным прозвище, которое дал хозяину дома Холмс, ибо Паркер походил на истощенную, замученную птицу, от которой старость и болезнь оставили лишь горсточку хрупких костей.

– С самого ареста Вандербильта я ожидал вашего появления, мистер Холмс, – продолжал он. – И все-таки попался в вашу ловушку. Но приманка была столь соблазнительна, что я убедил себя, будто нет никакой опасности. Фамильная миниатюра Бедминстеров, к тому же кисти Купера! Невозможно было устоять. Я долгие годы мечтал завладеть фамильной вещью Бедминстеров.

Полагаю, раз уж вы здесь, вам бы хотелось осмотреть мою коллекцию? Очень хорошо, мистер Холмс. Вы и доктор Уотсон удостоитесь такой привилегии, хотя никто, даже Вандербильт, не видел ее полностью. – Рука, похожая на птичью лапку, поднялась и указала в дальний конец комнаты. – Если вы будете так любезны подкатить меня к той двери, я открою мою Пещеру Аладдина на ваше обозрение.

Я катил инвалидное кресло, а Холмс прошел вперед, чтобы отодвинуть гобеленовый занавес, скрывавший за собой дверь. Здесь мы остановились. Сорока-Воровка, вынув из кармана большой ключ, вставил его в замочную скважину и повернул. Ручки не было, дверь бесшумно растворилась на смазанных петлях, открыв комнату, которая была за ней.

Я употребляю слово «комната», хотя это, скорее, был храм. Каменные колонны поддерживали потолок с крестовыми сводами, расписанный фигурами богов и богинь. С каждой стороны виднелись большие арочные ниши. В комнате не было мебели – только роскошный персидский ковер на мраморном полу и огромные застекленные витрины.

Сорока-Воровка назвал волшебную залу Пещерой Аладдина, и это было подходящее определение, поскольку казалось, будто входишь в сокровищницу, наполненную слоновой костью, хрусталем, фарфором, благородными металлами и драгоценными камнями.

В каждой витрине заключалось множество мелких изысканных предметов: от драгоценных табакерок до разрисованных вееров, от серебряных кубков до золотых ларцов.

По сигналу Сороки-Воровки мы остановились перед витриной, в центре которой на почетном месте стояла миниатюра, всего днем раньше, к моей великой досаде, уложенная в карман Вессоном, прежде чем тот вышел из номера в отеле «Кларидж».

Открыв дверцу, Сорока-Воровка вынул миниатюру и взглянул на нас через плечо. Его рот растянулся в страдальческой улыбке.

– Прекрасна, не так ли? – спросил он. – Такая превосходная работа! Я всегда любил маленькие вещи, особенно с тех пор, как начал терять зрение. Теперь мне приходится подносить предметы к самому лицу, иначе я ничего не вижу.

Сжав миниатюру в исхудалой руке, он приблизил ее к глазам и пристально вгляделся.

– Вы только посмотрите на ее улыбку, на эти мягкие завитки волос! Ребенком я тосковал по красоте. Я был подкидышем, подброшенным на церковный двор и воспитанным в работном доме, где меня окружали уродство и нищета. Это пробудило во мне жажду обладать прекрасными вещами, которую я пытаюсь утолить всю жизнь.

Лишь одна красивая вещь вносила немного радости в это унылое существование. Вы улыбнетесь, джентльмены, когда я скажу, что это был крошечный золотой медальон с маленькой жемчужиной в середине, который надевала по воскресеньям экономка работного дома. Банальное украшение, но мне казалось, что оно сверкает, как солнце. Тогда я поклялся, что в один прекрасный день разбогатею настолько, чтобы обладать такой прекрасной вещью.

– И вам это удалось, – заметил Холмс, указывая на витрины с сокровищами, окружавшие нас со всех сторон.

– Благодаря моим собственным усилиям, – парировал Сорока-Воровка, и слабый румянец проступил на его бледных впалых щеках. – В двенадцать лет я начал работать у аптекаря, подметал полы в аптеке, мыл склянки и мог бы так и не подняться выше. Но поскольку я был трудолюбив и жаждал знаний, мой хозяин начал обучать меня искусству готовить лекарства. Именно тогда я приобрел ремесло, которое позже принесло мне состояние, и именно тогда начал удовлетворять свою страсть к коллекционированию.

Проходили годы, я становился все богаче, и моя страсть значила для меня больше, нежели семья или друзья. Посмотрите на них! – воскликнул он, дрожащей рукой указывая на свои сокровища. – Вот они! Друзья, которых я так и не завел, женщины, на которых не женился, дети, которых у меня нет! Но они гораздо драгоценнее для меня, чем плоть и кровь, потому что они совершенны и нетленны.

Я должен пояснить, мистер Холмс, – продолжал он, обратив темные очки в сторону моего друга, – что не все эти вещи краденые. Большинство было приобретено законным путем на распродажах и аукционах или при посредстве торговцев.

Именно на аукционе я познакомился с человеком, которого вы знаете как Вандербильта. Он сразу же произвел на меня впечатление своими познаниями в области искусства – особенно того направления, которое меня интересует. Он начал консультировать меня на предмет того, чт́о покупать, а затем, когда мое здоровье пошатнулось, стал действовать как мой агент и выступал от моего имени на аукционах.

Как и у многих из тех, кто связан с миром искусства, не все его сделки были строго законными. За свою карьеру в качестве торговца он имел дело и с крадеными предметами искусства, и с подделками. Это оннамекнул, что есть и другие, менее законные способы приобрести то, чем я так стремился обладать.

Пожалуйста, не поймите меня превратно. Хотя я всецело предоставил ему заниматься подобными приобретениями, я не пребывал в неведении относительно методов, которые он использовал.

– Например, краж со взломом и грабежа? – услужливо подсказал Холмс.

– О да, действительно, – признал Сорока-Воровка. – Я не хочу приукрашивать неприглядную правду, за которую несу полную ответственность. Как вы верно сказали, это были кража со взломом и грабеж.

– Я полагаю, это Вандербильт познакомил вас с Арти Такером, он же Вессон? – осведомился Холмс. – Вы также знали, что Арти – известный скупщик краденого антиквариата и произведений искусства?

– Да, мистер Холмс, я и этого не отрицаю. Я завел много странных знакомых за свою карьеру коллекционера, и не все они порядочны. Пусть Такер преступник, но он столь же сведущ в области искусства, как любой эксперт, которого вы встретите в крупной аукционной фирме. К тому же комиссионные, которые он берет за свою консультацию, значительно меньше.

А теперь, мистер Холмс, что вы собираетесь предпринять? Я же не так глуп, чтобы полагать, будто вы явились сюда просто полюбоваться на мою коллекцию. Наверно, вы сообщили о ней полиции и я могу ожидать их прибытия с минуты на минуту?

Не отвечая Сороке-Воровке, Холмс повернулся ко мне.

– Уотсон, – сказал он, – не будете ли вы столь любезны найти дворецкого и попросить у него две прочные картонки, пакет ваты и немного папиросной бумаги?

Когда я вернулся с этими предметами, то обнаружил, что Холмс уже внес в залу стол из гостиной, который поместил в центре хранилища сокровищ. На нем были разложены фамильные реликвии, украденные Вандербильтом и его сообщником за прошедшие три года.

Холмс ставил птичку против каждой из них в списке, который держал в руке, в то время как Сорока-Воровка молча наблюдал за ним из инвалидного кресла. Руки Паркера покоились на коленях, укрытых пледом, выражение лица было непроницаемым.

– …И молитвенник, украшенный драгоценными камнями, когда-то принадлежавший Марии Стюарт, королеве Шотландии. Собственность сэра Эдгара Максвелл-Брауна, – заключил он, кладя список в карман. – Это последняя фамильная вещь, которая значится в списке. А, Уотсон! Я вижу, у вас картонки и все остальное, о чем я просил. Если вы поможете мне упаковать эти сокровища, мы сможем уйти отсюда.

Сорока-Воровка не подавал признаков жизни, пока мы почти не закончили свое дело. Я упаковывал миниатюру с портретом леди Эмилии Бедминстер работы Купера и укладывал ее в картонку, когда Холмс подошел к Паркеру, чтобы вернуть ему деньги, которые Арти Такер заплатил за эту вещь. И только тут мы дождались реакции на наши действия.

Когда Холмс вложил в руки Сороки-Воровки банкноты, тот издал какой-то странный, резкий вопль, похожий на крик птицы, от которой пошло его прозвище, и, уронив деньги на пол, закрыл лицо руками, похожими на птичьи лапы.

– Пойдемте, Уотсон, – тихо произнес Холмс. – Нам пора. По пути мы должны еще найти дворецкого и предупредить его.

Я бросил последний взгляд на Сороку-Воровку. Он сидел посреди своей Пещеры Аладдина; открытые дверцы витрин указывали, откуда Холмс изъял вещи, а пол вокруг инвалидного кресла был усыпан банкнотами, как опавшими листьями.

– Вы сообщите в полицию, Холмс? – спросил я, когда экипаж вез нас обратно в Бартон-Холт.

– Думаю, нет, Уотсон, – ответил Холмс. – Что это даст? Этот человек умирает, и он бы недолго прожил в тюрьме. В некоторых случаях лучше служить справедливости, нежели закону, – а по моему мнению, это как раз такой случай. Владельцы получат обратно украденные у них вещи, а Сорока-Воровка будет наказан их утратой. Боюсь, что вы, мой дорогой друг, также пострадаете в результате.

– Как так? – спросил я.

– Лишившись возможности опубликовать отчет об этом случае. Ни одно слово на эту тему никогда не должно появиться в печати. Некоторые из жертв Сороки-Воровки, возможно, стали бы настаивать на том, чтобы возбудить против него судебное дело, если бы узнали, кто он такой, а этого я не могу допустить.

Я дал Холмсу обещание и сдержал его, хотя всего через месяц после нашего визита в колонке некрологов всех лондонских газет появилось сообщение о смерти миллионера Джозефа Паркера, скончавшегося у себя дома, в Мейплстед-холле.

Однако у этой истории есть продолжение. Когда было вскрыто завещание миллионера, обнаружилось, что всю свою бесценную коллекцию предметов искусства, известную теперь как собрание Паркера, он оставил государству. Он также приобрел в Кенсингтоне обширное здание под постоянную экспозицию своей коллекции, оговорив, что вход для публики должен быть бесплатным.

Я иногда захожу туда, когда попадаю в ту часть Лондона и у меня есть свободный час, чтобы побродить по залам, где выставлена живопись и скульптура. Но дольше всего я остаюсь в комнатах с предметами прикладного искусства, любуясь крошечными изысканными вещицами из золота, серебра, слоновой кости и хрусталя, которые когда-то так любил Сорока-Воровка. Раньше ими наслаждался он один, теперь же на них смотрит так много людей.

И сейчас, когда они выставлены на всеобщее обозрение, я чувствую, что он наконец-то заплатил свой долг обществу.

Трубка Шерлока Холмса

Описывая случай с дьяволовой ногой, который имел место в 1897 году, я рассказывал, как здоровье моего друга Шерлока Холмса начало сдавать под тяжким грузом расследований, которые он проводил. Писал я и о том, как его врач, доктор Мур Эгер с Харли-стрит, рекомендовал Холмсу отложить все дела и дать себе полный отдых. Я также упомянул, что знакомство этого известного врача с Шерлоком Холмсом состоялось при драматических обстоятельствах и пообещал когда-нибудь опубликовать полный отчет о них.

Поскольку многим моим читателям хотелось узнать детали их встречи, я испытал искушение взяться за перо и написал этот рассказ. Однако если Холмс, который прочитал его, не возражает против публикации (разве что, как всегда, критикует меня за то, что я уделяю слишком много внимания описаниям и слишком мало – фактам), то доктор Мур Эгер выступил против того, чтобы мой отчет о событиях увидел свет, руководствуясь соображениями врачебной этики.

Я могу его понять: известному специалисту с Харли-стрит нужно заботиться о своей репутации. Хотя это дело не бросает тени на доброе имя уважаемого доктора, ему претит, что сведения, касающиеся его самого, а тем более его пациента, будут преданы огласке. Даже когда я предложил изменить имена и внести в рукопись любые поправки, которые он сочтет необходимыми, доктор остался непреклонным.

Естественно, я разочарован. У этого дела есть несколько необычных особенностей, и оно, как мне кажется, иллюстрирует не только великий талант Холмса в области дедукции, но и упорство, с которым он доводит расследование до конца. Однако из-за упрямства доктора Мура Эгера мне остается лишь поместить этот рассказ в мой ящик для документов среди других секретных записей. Надеюсь, что однажды – возможно, после смерти главных действующих лиц – отчет о нашем приключении будет опубликован.

Оно началось сентябрьским утром, спустя года полтора после возвращения Шерлока Холмса в Лондон, где он не показывался три года после того, как чудом избежал смерти от руки профессора Мориарти у Рейхенбахского водопада. Поскольку за время его отсутствия умерла моя жена, я вернулся в свое прежнее жилище на Бейкер-стрит.

Мы как раз закончили завтрак, когда к нам наверх проводили доктора Мура Эгера, высокого представительного джентльмена с объемистым лбом и великолепной гривой седых волос. Он держался с большим достоинством и, едва вручив свою визитную карточку, с присущей ему прямотой сразу же перешел к тому, ради чего явился:

– Не в моих привычках, мистер Холмс, консультироваться с частными детективами, однако я хочу попросить вас заняться одним делом, которое сильно меня беспокоит.

– Пожалуйста, садитесь, сэр, – предложил Холмс.

Как обычно после завтрака, он зажег свою трубку, но, уловив неодобрение на лице доктора, вытряхнул табак в ведерко для угля и уселся напротив клиента.

– Я вижу, – продолжил он, – вас раздражает табачный дым. Однако смею надеяться, что у вас нет возражений против того, чтобы при нашей беседе присутствовал мой старый друг и коллега доктор Уотсон?

– Никаких, – ответил Мур Эгер. – И я приношу извинения, что позволил себе обнаружить мое неодобрительное отношение к вашей трубке. У себя дома человек волен заниматься чем хочет. Это целиком и полностью его дело. Однако как врач я действительно осуждаю привычку курить, вредную для здоровья. А теперь я перейду к тому, что привело меня сюда.

Вам следует знать, мистер Холмс, что мои личные апартаменты находятся над кабинетом на Харли-стрит, где я принимаю пациентов. Вчера вечером, примерно в десять часов, позвонили в дверь, и горничная проводила наверх джентльмена. Он представился как Джосайя Уэзерби, но не вручил визитной карточки, объяснив, что покидал дом в спешке и забыл захватить бумажник. Добавлю, что говорил он с американским акцентом и был крайне взволнован. Он попросил меня немедленно отправиться к нему домой, чтобы оказать медицинскую помощь его дочери, которая заболела.

Час был поздний, и человека этого я не знал, так что заколебался и спросил, не лучше ли ему обратиться к собственному доктору. Он ответил, что недавно находится в этой стране и пока не обзавелся личным врачом. Однако он наслышан о моей репутации и поэтому хочет, чтобы я оказал ему услугу.

В конце концов я неохотно дал согласие и спустился вместе с ним к экипажу, который ждал у моих дверей. Как только мы уселись, карета рванула с места. А вот куда, я понятия не имею, мистер Холмс, так как занавески на окнах экипажа были задернуты. После поездки, длившейся около часа, мы остановились перед домом на тускло освещенной улице. Меня поспешно провели в дом. Мы поднялись по лестнице в комнату на втором этаже, где в постели лежала молодая женщина.

Осмотрев больную, я обнаружил, что дыхание у нее замедленное, неровное и она пребывает в дремотном состоянии. Эти симптомы заставили меня заподозрить, что она находится под действием болеутоляющего наркотика.

– Кокаина, как вы полагаете? – оживился Холмс. – Вы заметили у нее на руках следы от иглы?

Доктор Эгер окинул моего друга долгим проницательным взглядом, словно понял из этого нетерпеливого вопроса, что интерес Холмса и его познания основаны на личном опыте. К сожалению, так и было на самом деле^[641].

– Нет, по моему мнению, это был не кокаин, мистер Холмс. И я не заметил на руках этой особы никаких следов, которые свидетельствовали бы, что наркотик вводили через вену. Я, скорее, склонен считать, что она приняла морфий в виде порошков или таблеток. Попытки мистера Уэзерби списать ее состояние на то, что молодая леди подвержена приступам сонливости, лишь подтвердили мои подозрения. Существует заболевание, известное как нарколепсия^[642], но я убежден, что пациентка им не страдала.

Уэзерби отказался отправить свою дочь в больницу под тем предлогом, что она питает отвращение к подобным заведениям, и, поскольку ее состояние не было серьезным, я рекомендовал немедленно напоить больную крепким черным кофе, который благодаря содержанию кофеина подействует как стимулирующее средство и ослабит симптомы.

Должен добавить, мистер Холмс, что еще два обстоятельства помимо уже описанных вызвали у меня подозрения. Первое – это отсутствие всякого внешнего сходства между молодой женщиной и мистером Уэзерби, который назвался ее отцом. Второе – отсутствие в доме слуг. Пока я осматривал пациентку, в комнате присутствовала одна женщина, которую Уэзерби назвал своей экономкой. Это она пошла приготовить кофе, который я рекомендовал и которым сам напоил больную.

Как только у моей пациентки появились первые признаки улучшения, Уэзерби поспешно выпроводил меня из дома и отвез обратно на Харли-стрит, высадив перед парадным входом моего дома.

Я почти не спал всю прошлую ночь, мистер Холмс, так неспокойно было у меня на душе. Молодая женщина, находящаяся под воздействием наркотиков, уклончивое поведение Уэзерби, тот факт, что в доме не было слуг, кроме экономки, – все это свидетельствовало о том, что я помимо своей воли был втянут в какое-то крайне подозрительное дело. Сначала мне пришла мысль пойти в полицию, но что я там скажу? Я не знаю, кто эти люди, и не имею ни малейшего представления о том, где находится этот дом. Вероятно, где-то в Лондоне.

– И все же кое-что вам известно, – возразил Холмс. – Вы познакомились с человеком, назвавшимся Джосаей Уэзерби. По вашему мнению, он американец. Как он выглядит?

– Это высокий дородный мужчина, которому за пятьдесят. У него большая темная борода, начинающая седеть. Он хорошо одет, но манеры грубые – вряд ли это джентльмен.

– Вы не заметили каких-нибудь особых примет? Я сам обычно обращаю внимание на руки человека^[643]. Они зачастую четко указывают на социальное положение и род занятий.

Доктор Эгер был явно удивлен.

– Как вы проницательны, мистер Холмс! Мне действительно бросилось в глаза, что руки его в шрамах, кожа грубая. Похоже, в прошлом он занимался тяжелым физическим трудом. И лицо обветренное, как будто этот Уэзерби работал на воздухе.

– Превосходно! – воскликнул Холмс. – Вот видите, мы уже делаем успехи! А как насчет молодой леди?

– Она светловолосая, с тонкими чертами. Это и заставило меня усомниться, что Уэзерби ее отец. Что касается экономки, то это низенькая полная женщина средних лет. Она молчала, когда я занимался пациенткой, так что я ничего не могу сказать об особенностях ее речи, а значит, и происхождении.

– А дом?

– Снаружи я видел его мельком и подробно описать не могу. Скажу только, что это большая вилла, стоящая особняком, вдали от дороги, и что справа от парадной двери есть эркер.

– А цвет двери?

– Черный.

– Там был дверной молоток?

– Да, и приметный! В виде дельфина. В самом деле, мистер Холмс, просто поразительно, сколько деталей я запомнил, сам того не сознавая. Теперь я припоминаю, что на воротах был номер. Тридцать два.

– Вы можете вспомнить еще какие-нибудь подробности, какими бы незначительными они ни казались?

– Нет. Разве что одно: к парадному входу вела дорожка, выложенная красной и черной плиткой. Я ничего не мог разглядеть в саду, поскольку уличное освещение было крайне скудным. Однако я случайно заметил, что на порог намело очень много опавших листьев, как будто поблизости стояло дерево.

Когда я вернулся домой вчера вечером и готовился ко сну, то обнаружил, что один лист пристал к моей подошве. Я принес его с собой сюда на тот случай, если он окажется полезным для вашего расследования. Может, это и пустяк, но лист – единственное материальное свидетельство, которое я могу вам предложить.

Вынув бумажник, Мур Эгер извлек из него конверт и передал Холмсу, добавив:

– Мне незнаком вид дерева, с которого он упал.

Холмс заглянул в конверт и отложил его в сторону со словами:

– Он и в самом деле может пригодиться, доктор. По опыту знаю, что успех расследования зачастую зависит от незначительных вроде бы мелочей. Пожалуйста, продолжайте. Если вы не можете больше ничего рассказать нам о том, как вилла выглядела снаружи, давайте перейдем к внутренним помещениям.

– Кроме спальни молодой леди я видел только холл, лестницу и верхнюю площадку, и то мельком. Мистер Уэзерби так торопил меня, поднимаясь по лестнице, что я не имел возможности осмотреться. К тому же освещение было совсем тусклым. Однако у меня сложилось впечатление, что дом снят. Слишком мало личных вещей, даже в комнате пациентки. Мебель в основном старомодная и подержанная. Окно было закрыто шторами, а комод стоял…

– Детали обстановки менее важны, нежели расположение комнаты молодой леди, – прервал его Холмс. – Где она находилась?

– В передней части дома, слева от двери.

– Благодарю вас, доктор. Это весьма ценная информация. А теперь перейдем к самой вашей поездке в неизвестном направлении. Вы сказали, что она длилась около часа. У вас есть какое-то представление о маршруте, которым вы ехали?

– Я уже сказал вам, мистер Холмс, что занавески в экипаже были задернуты, – ответил Мур Эгер слегка раздраженным тоном. – Я ничего не мог видеть.

– Понятно. Но, несмотря на это, какие-то впечатления у вас должны были остаться. Когда вы вышли из вашего дома вместе с мистером Уэзерби, в какую сторону был обращен экипаж: на юг, к Кавендиш-сквер, или на север, к Риджентс-парку?

– В сторону парка.

– А когда карета тронулась с места, в какую сторону она повернула?

– Налево, а вскоре после этого – направо.

– Значит, вы продолжали двигаться к северу?

Очевидно, до Мура Эгера дошло, с какой целью Холмс задает эти вопросы, так как его тяжеловесные суровые черты вдруг смягчились.

– А ведь вы совершенно правы, мистер Холмс! Коллега рекомендовал мне вас как лучшего частного детектива в стране, и теперь я понимаю, почему у вас такая репутация. Вообще-то, необычность просьбы мистера Уэзерби возбудила во мне любопытство, и я обратил особое внимание на первую часть пути. Позвольте мне поразмыслить несколько минут.

За сим последовало молчание. Доктор опустил взгляд на свои прекрасно начищенные ботинки, подперев подбородок рукой. Затем лицо его прояснилось, и он продолжил:

– Кажется, какое-то время мы ехали по прямой. Часть пути пролегала по большой оживленной улице – сквозь задернутые занавески я видел мелькающие огни, и наш экипаж перегонял другие кареты. Затем мы свернули направо и начали медленный подъем. Мы долго поднимались в гору, улица становилась все круче. Потом повернули налево.

Тут оживление Мура Эгера потухло.

– Боюсь, мистер Холмс, – сказал он, – это все, что я могу вспомнить. После мы еще несколько раз сворачивали, но я теперь не помню, налево или направо. Мистер Уэзерби занимал меня беседой, и я отвлекся от дороги.

– Несомненно, он делал это с намерением, – заметил Холмс. – Неважно. Думаю, у меня теперь достаточно информации.

– Вы имеете в виду, что сможете найти тот дом?

– Разумеется, я сегодня же приложу все усилия, чтобы его вычислить, – ответил мой друг, поднимаясь с кресла и протягивая руку клиенту. – Я зайду к вам на Харли-стрит, как только буду располагать какими-то сведениями. Насколько я понимаю, вы не возражаете против того, чтобы на каком-то этапе расследования мы подключили полицию, если дело окажется криминальным?

Как только доктор Эгер дал согласие и удалился с бесконечными изъявлениями благодарности, Холмс, усевшись в кресло, снова набил и зажег свою трубку.

– Несмотря на критические высказывания доктора Мора Эгера, – сказал он, попыхивая с довольным видом, – ничто так не прочищает мозги и не стимулирует мысль, как хороший табак.

– Значит, вы в самом деле думаете, что сможете найти эту загадочную виллу?

– Я верю, что, по крайней мере, смогу определить район. Рассказ доктора о поездке содержал в себе несколько ключей, в числе которых – время, которое она заняла. Если вы будете так любезны передать мне географический справочник, в котором имеется карта Лондона, я начну свои изыскания. А поскольку я ничего не знаю о растениях, то передаю вам для изучения лист, который доктор так предусмотрительно захватил с собой. Кажется, где-то на полках есть ботанический атлас. Мне никогда не доставляло ни малейшего удовольствия бродить по сельской местности, восторгаясь красотой птиц, зверей и цветов.

Мне уже случалось говорить ранее о странных пробелах в знаниях Холмса^[644], и сейчас, передавая ему географический справочник и снимая с полки атлас-определитель, я не удержался и заметил:

– Меня удивляет ваше равнодушие, Холмс. В конце концов, ботаника – это отрасль знаний, строгая наука. Подумайте об осмосе и о распространении семян.

– Мне бы не хотелось, мой друг. Будь у меня выбор, я бы предпочел изучать отпечатки ног, а не наперстянку. А если бы вам взбрело в голову непременно навязать мне это растение, то мое внимание, скорее, привлекли бы ее медицинские свойства и воздействие дигиталиса на сердечный ритм.

Благодаря иллюстрации в разделе, посвященном листопадным деревьям, я без труда опознал лист. Он был буковым. Я поделился своим открытием с Холмсом, который все еще изучал карту, разложенную на столе.

– А я, – сказал он, – кажется, определил основную часть маршрута, которым доктора везли вчера вечером.

Заинтригованный, я подошел к столу, а он продолжил, водя длинным пальцем по карте:

– Вот Харли-стрит, Уотсон. Карета стояла передом к парку. Когда она пустилась в путь, то свернула налево, почти наверняка на Мэрилебон-роуд, а затем – направо, на Парк-роуд. Согласно утверждениям нашего клиента, далее она долгое время ехала прямо. Таким образом, она должна была оказаться на Веллингтон-роуд, которая ведет через Свисс-коттедж к Финчли-роуд, той самой оживленной магистрали, где доктор видел огни и ощутил присутствие других экипажей. Где-то на этой улице экипаж снова повернул направо и начал долгий подъем в гору. Это соответствует описанию Белсайз-лейн, которая в конце концов приводит к более крутой возвышенности Хит-стрит в Хэмпстеде. Поскольку именно здесь экипаж свернул налево, то как раз в этом районе, – заключил он, и палец его застыл на той части карты, где был обозначен ряд улочек, отходивших от Хэмпстедской пустоши к югу и к западу, – мы и найдем дом, который ищем. Как только я сделаю крупномасштабную копию этой части карты, начнется наша охота.

Вскоре после этого мы пустились в путь в экипаже. Холмс дал точные указания вознице относительно первой части нашего путешествия, маршрут которого он наметил с помощью географического справочника.

Когда мы добрались до Хэмпстеда и кэб оказался на вершине крутой возвышенности Хит-стрит, Холмс велел кэбмену повернуть налево.

Теперь мы очутились в жилом районе, где вдоль тихих улочек тянулись большие дома. Любой из них мог быть описанной доктором неизвестной виллой, где Мур Эгер побывал прошлым вечером.

Именно здесь обрывался путь, вычисленный Холмсом со слов нашего клиента, и начиналось блуждание наугад. Сверяясь с копией карты, которую он держал в руке, Холмс приказывал вознице сворачивать то налево, то направо. Мы колесили по незнакомой местности, руководствуясь логикой моего друга.

После нескольких таких поворотов в крыше экипажа открылось окошечко и в нем показалась недовольная физиономия возницы.

– Какой дом вы ищете, мистер? – спросил кэбмен.

– Мы ищем скорее буковое дерево, а не дом, – ответил Холмс. – Езжайте вперед! Я скажу вам, когда остановиться.

– Буковое дерево! – произнес с отвращением кэбби, окошко на крыше захлопнулось, и кэб продолжил свой путь.

Бук мы нашли после седьмого или восьмого поворота. К этому времени я потерял счет улицам, по которым мы ехали, но Холмс помечал галочкой каждое название на своей карте.

Дом находился на правой стороне Мейплвуд-авеню, в саду. Это была высокая кирпичная вилла, мало отличающаяся от других строений на той улице.

Холмс постучал по крыше и заплатил вознице, после того как кэб остановился. Мы сошли и постояли немного, ожидая, пока экипаж уедет. Только тогда Холмс дал мне указания:

– Мы пройдем как бы случайно мимо этого дома, Уотсон, не глядя на него и не проявляя своего интереса. Однако обратите внимание, пожалуйста, на те отличительные детали, которые упомянул доктор, такие как выложенная красной и черной плиткой дорожка и дверной молоток в виде дельфина.

И дорожка, и дверной молоток были налицо, но, когда мы проходили мимо ворот, я заметил, к своему великому разочарованию, что на них значится номер двадцать три.

– Нам не следовало отпускать кэб, Холмс, – сказал я. – Доктор особо подчеркивал, что номер дома – тридцать два. Это не то место.

– Не думаю, – возразил Холмс. – Возможно, вы заметили, Уотсон, что цифры сделаны из меди и прикреплены винтами, так что их легко снять и поменять местами. А вот чего вы, очевидно, не заметили, но на что обратил внимание я, это царапины на головках винтов. Задиры крошечные, но совсем свежие. Это подтверждает, что так оно и было.

Я действительно не заметил такую ничтожную деталь, но ничуть не усомнился в словах Холмса. Он отличался не только редкой наблюдательностью, но и самым острым зрением, какое мне приходилось встречать.

– Кроме того, – продолжал Холмс, – внешний вид дома абсолютно соответствует описанию, которое нам дал доктор. Остается одна проблема: как нам пробраться внутрь? Прежде чем мы сможем привлечь к расследованию полицию, нужно добыть хоть какие-то сведения, доказывающие, что мы на правильном пути. Ни Лестрейда, ни его коллег не заинтересует это дело, если единственным доказательством, которое мы сможем предъявить, будет лист бука.

– А не изобрести ли нам какой-нибудь благовидный предлог для визита на виллу? – предложил я.

– Что у вас на уме?

По правде говоря, у меня ничего не было на уме. Однако, вспомнив другое расследование, когда мы проникли в дом под видом священников, я сказал:

– Может, сделать вид, будто мы собираем деньги на благотворительность от имени какой-нибудь филантропической организации?

– Нет-нет! Это никуда не годится! – В голосе Холмса звучало досадливое нетерпение. – А что, если нам никто не ответит или нас не пустят дальше порога? Мы увидим в лучшем случае холл. Это вряд ли удовлетворит Лестрейда. Мы должны быть уверены, что пресловутый мистер Уэзерби и молодая леди, его предполагаемая дочь, действительно находятся в доме.

Разговаривая так, мы дошли до высшей точки Хит-стрит и начали спускаться под гору. Вдоль улицы тянулись ничем не примечательные магазины. Вдруг показался пустой экипаж, и Холмс, остановив его, бесцеремонно втолкнул меня внутрь и назвал кэбмену наш адрес на Бейкер-стрит. Оставшись на тротуаре, он крикнул вслед тронувшемуся кэбу:

– Увидимся позже, мой друг!

* * *

Признаться, я был не только ошеломлен этим неожиданным поворотом событий, но и слегка раздосадован. Прибыв на Бейкер-стрит, я с нетерпением принялся ждать возвращения Холмса и разгадки его странного поведения.

Однако прошло больше часа, прежде чем он появился. Холмс ворвался в гостиную и бросил на стол большой пакет в коричневой бумаге.

– Ну вот, Уотсон! – воскликнул он с торжествующим видом. – Наша проблема решена! Мы вернемся на Мейплвуд-авеню сегодня днем и не только войдем в дом, но и, если я не ошибаюсь, познакомимся с мистером Джосаей Уэзерби.

– Как же нам это удастся? – спросил я. Любопытство пересилило обиду.

– Мы явимся туда под видом мойщиков окон.

– Мойщиков окон, Холмс? – удивился я. – Но я вряд ли сойду в таком виде за мойщика окон. Понадобится одежда…

– Она здесь, – ответил он, кладя руку на пакет.

– …Не говоря уже о специальном снаряжении, например ведрах и стремянке. Как мы их раздобудем?

– Я уже об этом договорился, – ответил Холмс. – Когда мы шли по Хит-стрит, я заметил вход в маленький двор, над которым красовалась вывеска фирмы мойщиков окон. Я подумал, что если мы войдем туда вдвоем, это вызовет подозрения. Вот почему я так грубо втолкнул вас в кэб, за что приношу искренние извинения, мой дорогой друг. Хозяин фирмы – некий Джозеф Смоллвуд, ведущий дело с помощью своего сына, юного Дориана. За две гинеи Смоллвуд-старший согласился одолжить мне ручную тележку, снаряжение для мытья окон и свою рабочую одежду. Мистер Смоллвуд примерно такого же роста, как вы, и фигура похожая. О, могу вас заверить, Уотсон, – продолжил он, видя сомнение у меня на лице, – что, несмотря на скромный род своих занятий, мистер Смоллвуд очень чистоплотен. К тому же это весьма респектабельный гражданин. Как я понял из беседы с ним, он служитель церкви Святого Иоанна на Черч-роу. Что касается меня, то в моем гардеробе полно одежды, и я, несомненно, выберу что-нибудь подходящее к случаю.

Я также посетил агентов, сдающих дома внаем в этом районе, и обнаружил ту самую фирму, «Николс и Эллисон», через которую был арендован дома номер двадцать три по Мейплвуд-авеню. Я сказал, будто слышал, что дом сдается и хочу его снять, если он освободится, и под этим предлогом выудил очень важные сведения у младшего партнера, мистера Эллисона.

Оказывается, нынешний съемщик арендовал виллу на очень короткий срок, всего на месяц, и должен выехать в начале октября, через неделю. Полагаю, Уотсон, отсюда мы можем сделать вывод, что, каким бы бесчестным делом ни был занят мистер Уэзерби, он предполагает закончить его к этому сроку. Это также означает, что у нас мало времени, – вскоре птичка вылетит из клетки. Поэтому нужно вернуться в Хэмпстед сегодня же днем.

* * *

Как только ленч был закончен, мы переоделись. Мой наряд состоял из фланелевой рубашки, жилета, плисовых штанов, лысых на коленях, и старого пиджака, изрядно вытертого на локтях, с засаленными обшлагами. Несмотря на заверения Холмса, что почтенный мистер Смоллвуд примерно моей комплекции, в талии он явно был значительно толще. Пришлось стянуть штаны крепким кожаным ремнем, который Холмс извлек из своего гардероба. Что касается ботинок, которые были мне изрядно велики, то я вышел из положения, набив носы скомканной бумагой, хотя и после этого обувка мойщика окон доставляла мне немалые неудобства.

Поразительно все-таки, как простое переодевание может изменить социальный статус человека. Надев одолженный Холмсом наряд и шапку мистера Смоллвуда, я посмотрелся в высокое зеркало и нашел, что выгляжу уже не респектабельным представителем медицинского сообщества, а мастеровым самого низкого пошиба. Не очень-то уютно становится при мысли, что покрой одежды или обувь способны произвести в тебе такие разительные перемены.

По-видимому, Холмса подобные мысли не мучили. Он выбрал из своего обширного маскарадного гардероба одежки, очень похожие на мою, дополнив наряд франтоватым платком в красную крапинку, который небрежно повязал на шее.

По моему настоянию поверх поношенного платья мы надели пальто. Не мог же я, респектабельный врач, появиться в таком виде на Бейкер-стрит, рискуя тем, что меня узреют соседи? Холмс, безразличный к мнению окружающих, не разделял моих опасений. Я не раз видел, как он приходит и уходит из нашей квартиры одетый самым причудливым образом, то в облачении священника-нонконформиста, то в старушечьей шали и чепце.

Однако теперь он, пусть и нехотя, согласился на мою просьбу, и, накинув пальто, мы отправились в кэбе во двор мистера Смоллвуда в Хэмпстеде. Там нас ждал со всем снаряжением сам владелец фирмы, занимающейся мытьем окон, жизнерадостный толстяк.

Снаряжение – пара стремянок, которые можно было соединить в одну длинную лестницу, тряпки и лоскуты замши – было погружено в ручную тележку, к которой сверх того подвесили два ведра с водой, качавшихся на крюках сзади. Как будто тележка и так не была достаточно приметной, на обоих бортах красовалась выведенная большими белыми буквами надпись «Джо Смоллвуд и сын, Поттерз-Ярд, Хит-стрит».

Оставив наши пальто на попечении старшего и младшего Смоллвудов, мы с Холмсом под насмешливыми взглядами отца и сына, которые забавлялись от души, покатили тележку в гору, к Мейплвуд-авеню.

Честно говоря, я был не в восторге от нашего предприятия, в отличие от Холмса, который явно получал от него удовольствие. Он залихватски заломил набок шапку и насвистывал мелодию довольно вульгарной песенки из репертуара мюзик-холлов, которая стала популярна среди низших классов благодаря Мари Ллойд^[645].

К тому времени, как мы добрались до Мейплвуд-авеню, я немало претерпел из-за ботинок мистера Смоллвуда. К тому же от непривычных усилий, которые приходилось прилагать, чтобы толкать тяжело груженную тележку в гору, у меня так сильно разболелись руки, что я дважды был вынужден просить Холмса замедлить темп.

Между нами было условлено, что я буду держать стремянку, а Холмс заберется на нее, чтобы заглянуть в комнаты, когда будет протирать окна. По словам доктора Эгера, спальня, где он осматривал молодую леди, находилась в передней части дома, слева от двери, так что Холмс занялся в первую очередь именно этим окном.

Однако, когда мы установили стремянку, я с немалой досадой увидел, что усилия наши потрачены впустую. Заглянуть в комнату мешали плотно задернутые шторы.

Я как раз собирался сказать об этом Холмсу, но он уже залез на стремянку с ведром в руке. Проявляя такую ловкость и сноровку, словно всю жизнь этим занимался, он начал мыть стекла.

Едва он покончил с верхней частью окна, как распахнулась парадная дверь и на пороге появился мужчина.

Я ни минуты не сомневался, что это Джосайя Уэзерби, поскольку его большая темная борода и обветренное лицо подходили под описание, которое дал нам доктор Эгер. Было ясно, что Уэзерби очень рассержен.

– Какого черта вы там делаете? – спросил он с сильным американским акцентом, обращаясь к Холмсу, стоявшему на верхушке стремянки.

– А как по-вашему, хозяин? – парировал Холмс, продолжая полировать стекло замшей.

– Спускайтесь немедленно! – потребовал бородач, и лицо его побагровело от ярости. – Я не приказывал мыть окна.

Холмс последний раз прошелся замшей по стеклу, прежде чем спуститься со стремянки.

– Это номер двадцать три, не так ли? – осведомился он с хорошо разыгранным недоумением. – Дом мистера Аткинсона? У меня заключен договор с мистером Аткинсоном, по которому я подрядился мыть окна в последнюю пятницу каждого месяца, а это как раз сегодня.

– Наверно, мистер Аткинсон снимал этот дом прежде, – пробурчал Уэзерби, который был еще сердит, но немного смягчился, услышав объяснение. – Я понятия не имел о таком договоре, иначе непременно расторг бы его.

– Значит, вы не хотите, чтобы вам мыли окна, хозяин? – спросил Холмс.

– Да, не хочу, ни теперь, ни в будущем! Немедленно уходите!

– Так-то оно так, – проговорил Холмс обиженно, – но после того, как мы тащились в гору, толкая эту тележку от самого Поттерз-Ярда, негоже отсылать нас назад с пустыми руками.

Уэзерби, которому не терпелось от нас отделаться, вынул из кармана флорин и сунул его Холмсу, приказав:

– А теперь убирайтесь и прихватите с собой вашу чертову стремянку.

Холмс дотронулся до шапки, но не успел ничего ответить, так как Уэзерби скрылся в доме, захлопнув за собой дверь. Правда, я видел, что он стоял в эркере и злобно следил за тем, как мы грузим вещи в тележку и отправляемся с ней восвояси.

Я подождал, пока мы выйдем на улицу, прежде чем поведать о своем разочаровании:

– Какая пустая трата времени и сил, Холмс! Из-за этой шторы на окне вы не смогли ничего увидеть.

Холмс громко рассмеялся:

– Напротив, мой дорогой Уотсон, у меня был прекрасный, пусть и ограниченный обзор. Я увидел все сквозь прореху в ткани, которую ожидал найти, основываясь на описании комнаты доктором Эгером. Он сказал, что там все старое и ветхое. Я замечал прежде, что когда за домом не следят и все в нем ветшает, то первыми неизменно изнашиваются шторы, которые ежедневно отдергивают и задергивают.

– Так что вы видели? – спросил я в нетерпении.

– Достаточно, чтобы убедиться, что доктор Эгер был прав: в этом доме действительно занимаются чем-то противозаконным. Я увидел кровать, на которой спала молодая светловолосая женщина, соответствующая описанию доктора. Рядом в кресле сидела полная особа средних лет, несомненно экономка, которая, по-видимому, караулила спящую. Однако будет ли увиденного мной достаточно, чтобы удовлетворить Лестрейда, это другой вопрос.

– Но, Холмс, ведь все тут наводит на мысль о похищении! Так неужели Лестрейд будет колебаться и не обратится за ордером на обыск?

– Лестрейд – человек, лишенный воображения и крайне осторожный, а сочетание двух этих качеств не располагает к быстрым и решительным действиям. Я уверен, что он выдвинет разные возражения. Он запросто может дать этой картине самое невинное истолкование: респектабельный американский гражданин с больной дочерью, которую по причине недомогания нужно держать в темной комнате, под присмотром служанки.

– В таком случае что же можно сделать?

– Предоставьте это мне, мой друг. Я знаю наживку, которая заставит Лестрейда заглотить крючок.

Он больше ничего не сказал, и, оставив тележку у Смоллвуда, мы вернулись в кэбе на Бейкер-стрит. Оттуда, облачившись в свою обычную одежду, Холмс немедленно отправился к доктору Эгеру на Харли-стрит. Холмс собирался вместе с врачом нанести визит в Скотленд-Ярд и изложить дело инспектору Лестрейду.

* * *

Я тоже переоделся в свое обычное платье и принялся с нетерпением ждать возвращения друга. Мне не терпелось узнать, удалось ли ему убедить инспектора заняться нашим делом.

Холмса не было больше двух часов. Наконец он появился, и, судя по тому как за ним захлопнулась парадная дверь и он вприпрыжку взбежал по лестнице, его усилия увенчались успехом.

– Крючок заглочен! – воскликнул он, расхаживая по комнате. – Лестрейд согласился обратиться за ордером, который сегодня же вечером будет подписан судьей. Он также не возражает, чтобы мы с вами, Уотсон, присутствовали при обыске, а доктор Эгер находился поблизости на тот случай, если его пациентке понадобится медицинская помощь.

– Что за наживку вы использовали, Холмс? – спросил я.

– Запаситесь терпением, мой друг! – сказал он, и его глубоко посаженные глаза озорно блеснули.

Было десять часов вечера, когда мы в третий раз за тот день вернулись в Хэмпстед, теперь уже в привычном виде. По пути мы заехали в Поттерз-Ярд, чтобы вернуть одежду мистеру Смоллвуду.

Следуя указанию Холмса, на Мейплвуд-авеню возница остановил кэб на некотором расстоянии от дома номер двадцать три, рядом с несколькими другими экипажами. Тут были извозчичья карета, в которой прибыли Лестрейд, сержант и два констебля, и двухместный экипаж, доставивший Мура Эгер с сестрой милосердия.

Оставив врача дожидаться, мы с Холмсом и офицеры полиции пешком двинулись к дому. Сержант и констебли обогнули здание, чтобы следить за черным ходом на случай, если Уэзерби и его сообщница попытаются сбежать.

В тот момент я подумал, что эта предосторожность излишня – как и тяжелая трость, которой вооружился Холмс.

Кое-где в доме горел свет. Окна светились в холле и на первом этаже, где сегодня днем Уэзерби, стоя в эркере, наблюдал, как мы с Холмсом удаляемся с тележкой. Тусклый свет просачивался и сквозь задернутые шторы в комнате верхнего этажа, где Холмс видел молодую женщину, лежавшую в постели.

Пока остальные ждали на крыльце, Лестрейд трижды постучал в дверь – это были сильные удары, которые, вероятно, отдались эхом во всем доме. Последовала тишина, затем послышался звук отодвигаемых засовов, в замке повернулся ключ. Дверь приоткрыли, не снимая цепочки, и показалось смуглое бородатое лицо Уэзерби.

– Кто вы? Чего вы хотите? – спросил он.

Боюсь, что некоторые мои рассказы, где к расследованию подключается полиция, могли создать впечатление, будто ее офицеры, особенно Лестрейд, мало на что годятся. Рядом с Холмсом, обладавшим быстрым умом и вооруженным методом дедукции, они действительно порой казались туповатыми.

Однако, когда требовалось произвести арест или, как теперь, обыск, им не было равных. Даже такой непревзойденный актер, как Холмс, вряд ли сумел бы лучше сочетать величественные, чуть ли не напыщенные манеры с официально-вежливым обхождением.

– У меня имеется ордер на обыск этого дома, – объявил Лестрейд, – и вы меня крайне обяжете, мистер Уэзерби, если снимете дверную цепочку и позволите войти мне и моим коллегам. И должен вас предупредить, сэр, что еще два офицера караулят за домом.

Уэзерби не стал протестовать и, откинув цепочку, открыл дверь, чтобы мы могли войти. Поэтому я очень удивился, когда Холмс, оттолкнув в сторону Лестрейда, первым ворвался в холл и с силой опустил свою трость на правую руку Уэзерби.

– Ну-ну, мистер Холмс! – возмутился Лестрейд. – Нет никакой необходимости в насилии…

Он умолк на полуслове и замер с открытым ртом, потому что Уэзерби выронил на выложенный плиткой пол шестизарядный кольт.

– Вы ничего не говорили о том, что Уэзерби вооружен, – с обидой в голосе произнес Лестрейд, когда бородача скрутили и увели в наручниках два констебля.

Уэзерби все еще неистово боролся, и лицо его было искажено от ярости.

– Я заподозрил это, когда сегодня днем он вышел на порог. У него странно оттопыривался правый карман, – объяснил Холмс. – Однако трость ничуть не хуже огнестрельного оружия, если использовать ее в нужный момент. А теперь, Лестрейд, пожалуйста, поспешим наверх.

И Холмс устремился вперед, увлекая нас к комнате, в которой держали молодую леди. Мы увидели, что она по-прежнему лежит в кровати, одурманенная наркотиком. Экономка, которую предупредил о нашем появлении шум, поднявшийся при аресте Уэзерби, затаилась за дверью. Ее также увели для допроса. Был послан констебль за доктором Муром Эгером и сестрой.

Между тем мы с Холмсом завернули узницу в одеяла, после того как я, измерив пульс, объявил, что ее жизни не угрожает опасность.

Даже в нынешнем, далеком от здорового состоянии она была очень хороша собой, с точеными чертами лица, которым бледность только придавала еще больше изысканности, и пышными белокурыми волосами.

Когда ее отнесли вниз, в поджидавший экипаж, чтобы доставить на Харли-стрит, во врачебный кабинет доктора Эгера, Лестрейд, который осматривал комнату, где содержали пленницу, повернулся к моему другу:

– А где же, позвольте спросить, мистер Холмс, станок для печатания фальшивых денег? Вы же сказали, что увидели его, заглянув в окно?

Холмс посмотрел на него с виноватым видом.

– Боюсь, инспектор, – сказал он, – что я ошибся. Как я объяснил вам сегодня днем, я лишь мельком оглядел комнату через прореху в шторе. Увы, я, вероятно, принял умывальник у дальней стены за печатный станок. Согласитесь, что вместе с кувшином и тазом, стоящими на нем, при тусклом освещении он в точности напоминает печатный станок. Я приношу искренние извинения за эту ошибку. Впрочем, ваше время не потрачено впустую. Вы арестовали опасного преступника, который, по всей видимости, повиненв похищении и незаконном удержании в неволе.

Судя по сомнению, выразившемуся на лице Лестрейда, его не вполне убедило это объяснение. Но ничего поделать он не мог, ибо Холмс всем своим видом выказывал искреннее раскаяние.

Только когда кэб вез нас обратно на Бейкер-стрит, он позволил себе расхохотаться.

– Теперь вы видите, Уотсон, что за наживку я использовал? – спросил он.

– Да, но, боюсь, Лестрейд заподозрил, что вы его обманули, и это ему не очень-то понравилось.

– О, в конце концов он сменит гнев на милость. Пусть ему не удалось поймать фальшивомонетчика, зато он арестовал похитителя, и все лавры, разумеется, достанутся инспектору. Я не сомневаюсь, что, как и в деле, которое мы расследовали несколько месяцев тому назад в Суррее^[646], молодая леди является наследницей солидного состояния, которое пытался захватить Уэзерби.

Однако Холмс оказался не совсем прав в своем предположении.

Примерно неделю спустя нам нанес второй визит доктор Мур Эгер. Он сообщил, что молодая леди, мисс Элис Мейтленд, находится в частной клинике в Кенте и ее здоровье восстановилось настолько, что она смогла рассказать о себе и своем похитителе, настоящее имя которого Виктор Рауз.

Как выяснилось, мисс Мейтленд была единственной дочерью Генри Мейтленда, калифорнийского золотоискателя. На паях со своим партнером, Раузом, он с умеренным успехом разрабатывал жилу в Лейзи-Крик. Оба старателя в конце концов выписали к себе из города жен, однако старательский лагерь не самое подходящее место для женщин и детей (впрочем, из них двоих ребенок был только у Мейтленда), так что компаньоны вложили свой скромный капитал в небольшой торговый бизнес в ближнем поселении, обзавелись лавкой и стали снабжать припасами и оснащением других искателей удачи.

С годами их предприятие начало процветать. Рауз занимался торговлей, тогда как Мейтленд, очень талантливый инженер, после смерти жены занялся проектированием новых механизмов, в частности буровых установок, способных дробить скальные породы.

Испытывая бур, Мейтленд погиб под обломками скалы. Выправить патент на изобретение он не успел, хотя заявку уже подал. По его завещанию доля Мейтленда в магазине, все бумаги и записные книжки отходили дочери Элис, которой тогда был двадцать один год.

Именно бумагами, а не деньгами хотел завладеть его партнер Рауз. Он знал, что может сделать большое состояние на буре, как только тот будет изготовлен и продан^[647].

Преследуя эту цель, Рауз предложил мисс Мейтленд совершить в поездку в Англию. Он полагал, что, разлучив девушку с родными и друзьями, сумеет убедить ее переписать на него бумаги отца. В качестве компаньонки для Элис он взял с собой свою жену Агнес, которая позже сыграла роль экономки. Поездка была затеяна якобы для того, чтобы осиротевшая девушка развеялась и сменила обстановку после трагической смерти отца.

Сначала Раузы сняли особняк в центре Лондона и изо всех сил старались развлечь свою молодую спутницу, посещали с ней шикарные магазины Вест-Энда, театры и картинные галереи.

Но мисс Мейтленд оказалась упрямой и никак не соглашалась подписать документы, по которым бумаги ее отца перешли бы во владение Рауза.

Шли недели, приближалась дата возвращения в Америку. И тогда Рауз прибег к отчаянным мерам. Если Элис Мейтленд не желает добровольно расстаться с бумагами, ее можно заставить силой.

Рауз снял уединенную виллу в Хэмпстеде, куда однажды поздней ночью привезли мисс Мейтленд, одурманенную снотворным, которое ей добавили в вино за обедом. Супруги Рауз намеревались держать ее в полубессознательном состоянии, регулярно подмешивая в еду и питье морфий, пока не подыщут стряпчего с сомнительной репутацией. Он составит необходимый документ, а мисс Мейтленд, теперь зависимая от наркотика, с затуманенным разумом и сломленной волей, подпишет его без всяких возражений.

Рауз думал по возвращении в Калифорнию рассказать обеспокоенным друзьям Элис, что она заболела в Англии. За отсутствием свидетелей, способных опровергнуть его историю, он надеялся выйти сухим из воды, ведь в памяти мисс Мейтленд не могло сохраниться отчетливых воспоминаний.

– Удивительная история! – воскликнул Холмс, когда Мур Эгер закончил свой рассказ. – Когда вы в следующий раз увидите мисс Мейтленд, пожалуйста, передайте ей мои наилучшие пожелания. Я полагаю, она вернется в Америку, когда ее здоровье полностью восстановится?

– Таково ее намерение, – ответил доктор. – Насколько я понимаю, прибыв туда, она выйдет замуж за молодого человека, который, как и ее отец, обладает инженерными талантами. Вне всякого сомнения, он доработает конструкцию Мейтленда и изготовит буровую установку. Я непременно передам мисс Мейтленд ваши добрые пожелания, мистер Холмс, а взамен должен передать вам и доктору Уотсону ее благодарность вместе со знаками признательности.

С этими словами он вручил каждому из нас по небольшому пакету. Развернув их, мы обнаружили внутри два серебряных портсигара, на которых были выгравированы наши инициалы.

Доктор Мур Эгер неодобрительно покачал головой:

– Я предпочел бы более полезные для здоровья подарки, джентльмены. Однако мисс Мейтленд сама их выбирала. Что касается меня, то в знак признательности я могу лишь предложить собственные услуги. Если вам когда-нибудь понадобится помощь врача, мистер Холмс, пожалуйста, не колеблясь обращайтесь ко мне. Разумеется, я не возьму с вас платы.

– Это очень щедро с вашей стороны, – ответил Холмс. – Однако, как может подтвердить мой добрый друг, доктор Уотсон, до сих пор на здоровье я не жаловался. И тем не менее, если когда-нибудь я захвораю, то непременно зайду к вам на Харли-стрит.

Доктор Эгер медленно обвел взглядом нашу гостиную, переходя от стойки с трубками Холмса и кисета с табаком к винным графинам в шкафчике.

– Несколько советов, прежде чем я уйду, – продолжил он, поднимаясь на ноги и протягивая руку для прощального пожатия. – Если хотите по-прежнему пребывать в добром здравии, которым сейчас наслаждаетесь, позвольте рекомендовать вам режим, регулярный сон и трапезы, прогулки на свежем воздухе. Советую также воздерживаться от вредных привычек, от алкоголя, табака и других снадобий, к которым вы время от времени прибегаете. Это яд для организма, мистер Холмс. До свидания, сэр!

Холмс подождал, пока за клиентом закроется дверь, и расхохотался.

Я был менее склонен к веселью.

– А знаете, старина, ведь он совершенно прав, – сказал я серьезно. – Вам следует больше бывать на воздухе и отказаться хотя бы от самой губительной вашей привычки, как я давно советую.

Холмс рассмеялся еще веселее.

– Ну-ну, мой дорогой друг! – воскликнул он. – Ведь это вы, а не я, жаловались, когда толкали ручную тележку вверх по Хит-стрит.

– Всему виной были ботинки Смоллвуда, – возразил я.

– Тогда давайте проверим, кто из нас придет к финишу первым, – предложил он, хватая шляпу и трость. – Два круга вокруг пруда в Риджентс-парке, Уотсон, и проигравший угощает победителя виски с содовой в баре «Крайтерион»!

И с этими словами, не переставая смеяться, он вприпрыжку припустил вниз по лестнице.

Дело о русской старухе

I

В рассказе «Обряд дома Месгрейвов» я уже упоминал, что мой друг Шерлок Холмс, в остальном отличавшийся аккуратностью, терпеть не мог уничтожать документы. Вследствие этого они лежали во всех углах нашей гостиной пыльными кипами, пока у него не появлялось желание или возможность разобрать их. Справедливости ради следует добавить, что его время в основном уходило на более срочные дела, в частности на расследования. Правда, химические эксперименты, книги и скрипка также претендовали на внимание Холмса, поэтому бумаги он приводил в порядок очень редко, быть может всего раз в год.

Такой приступ деятельности случился у него однажды поздним зимним днем незадолго до моей женитьбы. На улице стоял такой зверский холод, что мы не отваживались выйти на улицу и сидели у камина, читая. Я углубился в одно из морских приключений Кларка Рассела, в то время как Холмс изучал справочник, уясняя математические принципы, положенные в основу строительства египетских пирамид^[648].

Но его живой темперамент не мог долго мириться с таким времяпрепровождением, и в пять часов он вдруг отбросил книгу и заявил:

– Хватит с меня Хеопса, Уотсон. Мне нужно заняться чем-то менее заумным, чтобы скоротать время до обеда. Что вы предлагаете, мой друг?

У меня было для него одного предложение, но я не спешил высказать его, поскольку не ожидал, что мой друг с ним согласится.

– Ну что же, Холмс… – неуверенно начал я. – А не могли бы вы взяться за составление каталога ваших документов? Вы уже несколько месяцев твердите, что нужно сделать усилие, а тем временем кипы становятся все выше.

К моему изумлению, он обрадовался:

– Хорошая мысль, Уотсон! Комната действительно напоминает контору заработавшегося адвоката, чей клерк давно болеет. Я начну немедленно.

С этими словами он соскочил с кресла и исчез в спальне, откуда вскоре вернулся с большим жестяным ящиком. Поставив его на ковер в центре комнаты, Холмс откинул крышку и начал выкладывать из него аккуратные пачки бумаг, перевязанные красной тесьмой. Он собирался поместить туда другие связки рукописей, которые валились с его письменного стола на пол и до которых никому не разрешалось дотрагиваться, не говоря уже о том, чтобы от них избавиться.

Я тоже поднялся с кресла и с любопытством заглядывал ему через плечо, зная, что в этом ящике хранятся записи и реликвии ранних дел, которые Холмс расследовал еще до нашего знакомства. Пока что он рассказал мне лишь о некоторых из них^[649].

Один вынутый им маленький пакет привлек мое внимание. Я не видел его прежде и, когда мой друг положил сверток на ковер, осведомился:

– Что в нем, Холмс?

Он поднял на меня глаза, в которых появился озорной блеск:

– Реликвии весьма необычного дела, Уотсон, случившегося до того, как вы стали моим биографом. Вам бы хотелось о нем услышать? Или вы предпочитаете, чтобы я продолжил приводить в порядок свои бумаги? Выбор за вами.

Я разрывался между двумя предложениями, что, несомненно, входило в намерения коварного Холмса. Однако на самом деле у меня не было выбора, поскольку любопытство оказалось сильнее стремления к порядку. Вероятно, именно на это и рассчитывал Холмс, делая свое предложение.

Я попытался найти компромиссное решение:

– Если рассказ об этом деле не займет слишком много времени, Холмс, мне бы очень хотелось его услышать. Может быть, до обеда удастся покончить и с более обременительным занятием?

Оставив ящик в центре комнаты, мы вернулись на свои места у камина. Холмс уютно устроился в любимом просторном кресле и с насмешливой улыбкой снисходительно наблюдал, с каким рвением я развязываю тесьму на пакете и рассматриваю его содержимое.

В пакете было три вещи: выцветшая фотография пожилой крестьянки в широких юбках и платке, покрывавшем голову и плечи; маленький, грубо выполненный рисунок на дереве, изображавший бородатого аскетичного святого, с нимба которого облупилась позолота, и, наконец, бумага официального вида, помятая и испачканная, на которой был напечатан набранный кириллицей текст, имелось несколько печатей и подписей буквами того же алфавита.

– Итак, Уотсон, что вы об этом думаете? – осведомился Холмс, после того как я внимательно изучил странные предметы.

– Кажется, они русские, – предположил я. – Кому они принадлежали?

– Некоему Мише Осинскому.

– А кто он такой?

– Он перед вами, мой дорогой друг.

– Вы, Холмс? – воскликнул я, очень удивившись. – Вот уж понятия не имел, что у вас есть русские корни.

– Их у меня нет. Это имя – вместе с фотографией и иконой – было дано мне одним графом. Как вы можете догадаться, эти вещи напоминают о деле, которое я расследовал по его просьбе, об убийстве русской старухи. Нет, не той, что на фотографии. На снимке запечатлена мать Миши Осинского, в роли которого я выступал.

– Как получилось, что вы оказались причастны к этой истории? – спросил я, совершенно позабыв о ящике и его содержимом, разбросанном на ковре.

Холмс, который неторопливо набивал и раскуривал трубку, откинулся на спинку кресла. Кольца дыма вились вокруг его головы.

– Как и несколько других ранних дел, оно попало ко мне через одного университетского знакомого. Хотя в годы учебы я обзавелся всего одним близким другом^[650], мое имя уже приобрело известность благодаря занятиям криминалистикой.

Среди моих знакомцев был Сергей Плеханович, учившийся в том же колледже, что и я. Нас с ним объединял интерес к фехтованию^[651], которым мы оба занимались. Мы упражнялись на рапирах, но близко не сошлись: на мой вкус, он был чересчур общителен и слишком любил развлечения.

Однако я находил интересной его родословную: он был единственным сыном графа Николая Плехановича, которому когда-то принадлежали обширные поместья в Российской империи. Придерживаясь либерально-демократических взглядов, граф рассорился с царской властью, продал свои земли и увез семью и состояние в Англию, где намеревался воспитать сына в английских традициях.

Насколько я понимаю, у Сергея имелась английская прабабушка, дочь йоркширского сквайра, и мне нравится думать, что именно она передала своим потомкам стойкую любовь к свободе и ненависть к угнетению, характерные для Плехановичей.

Как вам известно, Уотсон, когда я впервые приехал в Лондон, то жил на Монтегю-стрит, неподалеку от Британского музея. Именно там однажды вечером мне нанес визит Сергей Плеханович.

Я нашел, что он сильно изменился к лучшему с тех пор, как я последний раз видел его в университете. Там он был известен главным образом своей любовью к модным туалетам и веселой компании. За прошедшее время он стал более зрелым и здравомыслящим – возможно, так повлияли на него события, о которых Сергей собирался мне поведать.

В этом месте я должен прервать повествование, Уотсон, чтобы пояснить, что довольно успешно провел тогда пару расследований – особенно дело о пропавшем сыне леди Гринлиф. Именно этот случай, а также наше прежнее знакомство с Сергеем, убедили Плехановичей обратиться ко мне за консультацией.

Не хотел бы я, спросил Сергей, заняться расследованием для него и его отца?

Случай, который он мне изложил, был столь необычен, что я охотно согласился. Если рассказывать вкратце, произошло следующее.

Особняк либерально настроенного графа Николая Плехановича в Кенсингтоне стал местом сбора многих русских эмигрантов, приходивших к нему просить помощи и совета. Чтобы помочь соотечественникам, Плехановичи решили снять дом в лондонском Ист-Энде, неподалеку от доков, где изгнанники из России высаживались на берег и где у них было больше шансов найти работу. Дом должен был стать прибежищем для наиболее достойных эмигрантов, где они могли устроиться на первое время, пока не найдут себе другое жилье.

Вести хозяйство в доме и заботиться о его жильцах граф Плеханович поручил пожилой, но еще энергичной женщине, бывшей няне Сергея, привезенной Плехановичами из России и очень им преданной. Они, в свою очередь, были привязаны к ней, как к родной.

За два дня до появления Сергея в моей квартире на Монтегю-стрит эта старуха, Анна Полтева, была убита ночью в постели. Плехановичи хотели, чтобы я расследовал это дело.

Вот и все, что успел мне рассказать Сергей, пока мы ехали в кенсингтонский дом его отца. Сразу по прибытии нас провели наверх в гостиную. Граф Николай Плеханович, высокий красивый мужчина с изысканными манерами, изложил мне дальнейшие подробности.

«Это дело чести, мистер Холмс, – пояснил он на превосходном английском. – Анна Полтева принадлежала к числу моих домочадцев и была самой преданной служанкой. Я должен приложить все усилия, чтобы найти ее убийцу и отдать в руки правосудия. Вот почему мы с сыном решили обратиться к вам. Полиция во главе с инспектором Гадженом, похоже, зашла в тупик и признает, что сбита с толку».

«У них нет никаких улик?» – спросил я.

«По-видимому, очень мало. Они нашли свидетеля, грузчика по фамилии Моффет, который проходил мимо дома по пути на рынок Спитлфилдз примерно в половине четвертого утра. В полиции считают, именно в это время произошло убийство. Он увидел смуглого бородача в длинном черном пальто и широкополой шляпе, которую тот надвинул на глаза. Этот субъект затаился у входа в переулок, ведущий во двор за домом.

Описание подходит к одному из жильцов, некому Владимиру Васильченко, смуглому и бородатому. Однако когда Моффета вызвали на опознание, он сказал, что не узнает незнакомца в представленном ему человеке. Грузчик настаивал на том, что человек, которого он видел, был меньше ростом и гораздо более хрупкого сложения.

Поэтому инспектор Гаджен исключил Владимира Васильченко из числа подозреваемых. Насколько я понимаю, инспектор твердо придерживается мнения, что убийство – дело рук постороннего, а не кого-то из жильцов».

«На каком основании?»

«На основании улик, найденных на месте преступления. Анну Полтеву нашли задушенной в ее постели в понедельник утром, два дня тому назад. Ее комната находится на первом этаже, в задней части дома, окно выходит во двор.

Судя по разным отметинам и царапинам на раме снаружи, очевидно оставленным ножом, преступник открыл окно и, как предполагает полиция, забрался в комнату, когда Анна Полтева спала. Он задушил ее подушкой и сбежал тем же путем. С собой он захватил ее кошелек, в котором среди прочих монет были два полусоверена, предназначенных на расходы по хозяйству и арендную плату.

Дверь комнаты была заперта изнутри. Ее пришлось взломать на следующее утро нескольким жильцам, когда отсутствие Анны было замечено».

По тону графа Николая и огорченному выражению лица я понял, что его не убедило это официальное объяснение. Когда я высказал ему это предположение, он сразу же ответил: «Да, мистер Холмс, не убедило! Допускаю, что оно правдоподобно и согласуется с уликами, и все же мне не верится, что это истинное объяснение убийства Анны Полтевой».

«У вас есть своя собственная теория?» – спросил я.

«Теория есть, но нет фактов, подтверждающих ее. Только интуитивные догадки».

«В таком случае, пожалуйста, изложите их, – попросил я. – Если мотивом был не грабеж, то что же, по вашему мнению?»

Как вы знаете, Уотсон, хотя обычно я предпочитаю факты домыслам, небольшая толика умозрений представляется мне допустимой, если они помогают решить проблему. Я критикую Лестрейда и его коллег из Скотленд-Ярда как раз за то, что они, упорно трудясь, бывают слишком приземленными. Им не хватает воображения и интуиции, способных при правильном использовании пролить свет на самые темные аспекты дела^[652].

К тому же граф Плеханович располагал сведениями о фигурантах дела, которых я не знал в то время. Вследствие этого мне было любопытно послушать его соображения.

«Я убежден, – сказал он, – что Анну Полтеву убили по политическим мотивам».

Его утверждение показалось мне в высшей степени неправдоподобным. Какое отношение политика может иметь к убийству пожилой русской служанки?

Когда я выразил свои сомнения, граф Николай возразил мне: «Вы должны понять, мистер Холмс, что не все русские изгнанники, которые ищут убежища в вашей стране, безобидны, как, скажем, еврейские эмигранты, спасающиеся от погромов, или подобные мне либералы, желающие жить в терпимом обществе.

Среди них есть революционеры, нигилисты и анархисты, отчаянные и опасные мужчины – и женщины, – которые хотят свергнуть царский режим с помощью террористических актов и убийств.

Так, например, в тысяча восемьсот восемьдесят первом году в Санкт-Петербурге террористами был смертельно ранен царь Александр Второй, а тремя годами раньше революционерка Вера Засулич покушалась на жизнь петербургского градоначальника генерала Трепова и тяжело ранила его.

Моя родина – трагическая страна, мистер Холмс. Ее прошлое окрашено кровью, а будущее, боюсь, будет не менее жестоким и кровавым. Вы не знаете, как вам повезло, что вы родились в демократическом государстве.

Однако, хотя мне хочется, чтобы в моей России также было установлено демократическое правление, я резко возражаю против всех форм насилия. Поэтому я весьма осторожен в своем выборе жильцов для дома на Стэнли-стрит. Это нелегкое дело.

Конечно, мы с Сергеем тщательно изучаем документы претендующих на жилье, но весьма возможно, что некоторые бумаги фальшивые. Несмотря на все наши усилия, сквозь частую сеть может проскользнуть скрывающийся от правосудия преступник. У меня есть основания считать, что в этом доме нашел убежище террорист, замаскировавшийся под безобидного беженца. Во всяком случае, такие слухи ходят среди русских эмигрантов».

«Мужчина или женщина?» – спросил я. После этого сообщения мой интерес, естественно, усилился.

Граф беспомощно развел руками: «Не могу сказать, мистер Холмс. И то и другое возможно. Это лицо, кем бы оно ни было, совершило неудачную попытку покушения на жизнь одесского полицмейстера несколько месяцев назад, когда тот направлялся в ресторан пообедать. Было темно, на улице полно народа. Кто-то выстрелил из револьвера по экипажу, но в полицмейстера не попал, а смертельно ранил кучера. Свидетели покушения заметили только, что убийца был хорошо сложен и одет в черный плащ. Затем он – или она – исчез в толпе, а впоследствии, как полагают, сбежал в Англию.

Можно лишь строить догадки, обитает ли это лицо в доме на Стэнли-стрит или нет. Но я полагал, что вас следует предупредить о такой опасности.

Кроме того, не исключено, что в дом проник агент царской тайной полиции, охранки, действующий как шпион или как провокатор. Возможно, его внедрили из-за того, что на Стэнли-стрит действительно укрылся террорист. Как знать? Сообщество русских эмигрантов питается слухами и домыслами».

«Воды действительно кажутся удивительно мутными», – заметил я.

«Вот именно, мистер Холмс! Таково и мое мнение. И конечно, нет никакой необходимости мутить их еще больше, вводя лишнего подозреваемого или занимаясь мотивом воровства.

Анна Полтева была женщиной проницательной, умудренной жизнью и хорошо знала жильцов. Окажись среди них террорист или провокатор, работающий на охранку, уж она бы непременно это вызнала.

Я считаю, что ее убили, чтобы заставить замолчать. Кошелек украли с единственной целью: представить целью убийства банальное ограбление. Но я не могу убедить инспектора Гаджена. Это очень глупо с его стороны – не прислушиваться ко мне, так как, уж поверьте, мистер Холмс, раньше или позже вашей полиции придется столкнуться с особыми проблемами, связанными с некоторыми из моих соотечественников-эмигрантов^[653].

Вот почему я попросил вас заняться этим расследованием. Проблема в том, каким образом вам к нему приступить.

Жильцы на Стэнли-стрит с подозрением относятся к иностранцам, как они называют англичан. К тому же после пережитого в России они боятся любого представителя власти. Очень немногие из них говорят по-английски. В итоге они неохотно сотрудничают с полицией.

Мне остается лишь верить, что вы добьетесь успеха там, где потерпел неудачу инспектор Гаджен. У вас есть какие-нибудь предложения, мистер Холмс, относительно того, как вести расследование?»

И они у меня действительно были, Уотсон. С тех пор как Сергей Плеханович зашел к мне на Монтегю-стрит, я ломал голову над этим вопросом. Если бы дело касалось дома, населенного англичанами или даже французами^[654], не было бы никаких сложностей. Но русские?

Однако, как вам известно, я не могу устоять перед вызовом, как женщина – перед комплиментом. На самом деле я полагаю, что вызов может рассматриваться как форма лести. Я также твердо придерживаюсь мнения, что любую проблему практического характера можно разрешить практическим путем. Если мое незнание русского языка является препятствием, почему бы мне не обратить его в преимущество?

Поэтому я предложил графу: «А нельзя ли ввести меня в дом на Стэнли-стрит в качестве нового жильца, глухонемого к несчастью? Таким образом мы бы разрешили языковую проблему и я, проживая в доме, мог бы наблюдать за поведением жильцов. Даже не понимая их речи, я смогу кое-что уяснить по жестам и выражению лица».

Реакцию графа на это предложение можно было прочесть по его лицу: несколько секунд оно выражало недоверие, но когда моя идея дошла до Плехановича, он вздохнул с облегчением: «Глухонемой! Да вы в самом деле нашли ответ, мистер Холмс! Разве ты не согласен, Сергей? Мы сейчас же поделимся этой идеей с Дмитрием Соколовым». Подойдя к камину, он подергал за сонетку, в то же время поясняя мне: «Дмитрий управлял моими имениями в России, здесь же он мое доверенное лицо. Он хорошо говорит по-английски и помогает полиции в доме на Стэнли-стрит, переводя показания жильцов. А, Дмитрий! Это мистер Холмс, детектив-консультант, который займется расследованием убийства Анны Полтевой. Он только что выдвинул блестящее предложение».

Дмитрий Соколов был маленьким человечком, с лицом словно сшитым из кусочков коричневой кожи. Глаза его глядели настороженно, как у какого-то дикого существа. Как обнаружилось позже, в душе он был юмористом. У многих русских смех и плач лежат на поверхности, и их легко растрогать до слез или заставить смеяться.

Дмитрий молча выслушал графа, объяснявшего, в чем заключается мое предложение, и сказал: «Ему понадобятся документы, ваше сиятельство».

«И одежда, – вставил я. – У меня нет ничего подходящего».

«Это можно устроить?» – спросил граф с беспокойством.

Дмитрий пожал плечами, как будто дело было совсем простым: «Конечно. Я позабочусь о том, чтобы через двадцать четыре часа достать все необходимое».

Он сдержал слово и на следующий день прибыл ко мне на Монтегю-стрит с документом, который вы держите в руках, Уотсон, удостоверяющим, что я Миша Осинский. Он также принес с собой самые дорогие для Миши вещи: фотографию старой крестьянки, его матери, и маленькую фамильную иконку, с которой несчастный молодой человек не расстается. В потрепанном ковровом саквояже лежала одежда. А еще незаменимый Дмитрий сочинил мне биографию, которую излагал, пока я примерял свой новый наряд.

Я родом из далекой деревни на Урале (это место выбрали, поскольку никто из эмигрантов на Стэнли-стрит не происходил оттуда). Глухонемой и, подобно многим русским крестьянам, неграмотный. (Таким образом, никто не смог бы общаться со мной даже письменно.)

Моя мать, Любовь Осинская, была вдовой, но до замужества состояла в услужении у помещика, который по-отечески относился к ее семье. Именно он оплатил проезд в Англию мне и моей матушке. Нигилисты использовали меня в качестве курьера, и наш благодетель – такой же добрый и либеральный, как граф Николай Плеханович, – опасался, как бы это не стало известно властям.

К несчастью (в этом месте лицо Дмитрия приняло трагическое выражение, словно он уверовал в собственную выдумку), во время путешествия моя мать скончалась от лихорадки. Я прибыл в Лондон один, умирающий с голоду и напуганный, и какие-то доброхотные русские эмигранты отвели меня к графу в Кенсингтоне. Плеханович, тронутый моим несчастьем, согласился приютить меня в доме на Стэнли-стрит.

Пока Дмитрий все это рассказывал, я продолжал переодеваться и, слушая его печальную историю, невольно входил в роль Миши: плечи мои опустились, руки безвольно повисли. Когда он закончил и мы взглянули на мое отражение в зеркале, то не знали, плакать или смеяться над этой жалкой фигурой.

Как показали дальнейшие события, трагикомический элемент проходил красной нитью через все это дело. Другой особенностью была смена обличий. Думаю, мой друг, можно без преувеличения сказать, что никогда ни до, ни после я не занимался расследованием, в котором было бы так много вымышленных имен и переодеваний.

В тот день наша с Дмитрием встреча скоро перешла в фарс. Чтобы сделать оправданным мое пребывание на Стэнли-стрит, было решено, что я стану выполнять какую-нибудь работу по дому.

Я вижу, вы улыбаетесь, Уотсон, при одной мысли об этом. Признаюсь, тут есть забавная сторона, поскольку я самый недомовитый человек на свете. Однако установленные мне обязанности были просты и не выходили за рамки моих ограниченных возможностей.

Дмитрий с энтузиазмом взялся обучать меня новой роли, произнося слова «метла» и «дрова», которые глухонемой, разумеется, не мог слышать. При этом его «кожаное» лицо так смешно кривилось и он сопровождал слова такой комичной пантомимой, что я едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Я не мог этого себе позволить, поскольку веселье не вязалось с образом Миши, недалекого крестьянина, трогательно старающегося всем угодить.

Несравненный Дмитрий также снабдил меня списком жильцов и кратким досье на каждого, так что я мог ознакомиться с их именами и биографиями, прежде чем встретиться с ними самими.

Их было четырнадцать, и я не стану утомлять вас, рассказывая о каждом. Пока достаточно сказать, что больше всех меня заинтересовал Владимир Васильченко, которого полиция заподозрила, а затем исключила из дела, поскольку грузчик с рынка, Моффет, не опознал русского.

Когда я спросил Дмитрия, какого он мнения об этом человеке, управляющий графа лишь красноречиво пожал плечами и ответил:

– Свидетель мог ошибиться.

Невозможно было понять, что он имеет в виду – что Моффет ошибся, не узнав Васильченко, или же неправильно описал человека, которого видел возле дома.

Согласно документам Васильченко был лицом благонамеренным – студент Московского университета, изучающий литературу, у которого никогда не возникало неприятностей с царскими властями.

На следующее утро я, в одежде Миши Осинского, со скудными пожитками в ковровом саквояже, был доставлен Дмитрием Соколовым в кэбе в дом на Стэнли-стрит и представлен жильцам.

II

– Вам знакома Стэнли-стрит, Уотсон, и район, в котором она расположена? Думаю, вряд ли. Та часть Лондона не особенно привлекательна для случайного прохожего.

Стэнли-стрит – длинная улица с убогими лавками и домами между Майл-Энд-роуд и Уайтчепел-роуд на севере, а также Коммершл-роуд на юге. Она проходит через ту часть Ист-Энда, что известна своими доходными домами, меблированными комнатами, дешевыми погребками и пивными, а также многочисленными проститутками, которые занимаются здесь своим унизительным ремеслом, предлагая себя за несколько пенсов.

Граф Николай сказал, что мы, англичане, счастливая нация. Возможно, он прав. Но, мой дорогой Уотсон, в это трудно было поверить во время того нашего путешествия, когда я видел на каждом шагу нищету и убожество.

Если на земле существует ад, то он, несомненно, там, где обитают эти босоногие детишки и умирающие с голоду нищие, где в одной комнате ютятся более десяти мужчин и женщин, а бездомные ночуют на пороге. Там бродят по улицам ватаги сорванцов, как стаи бродячих собак, и воруют, чтобы добыть себе пропитание, а ночью спят под тележкой уличного торговца или на куче тряпья.

И все же в этом месте царило какое-то ужасное оживление, подобное копошению личинок, кишащих в разлагающемся трупе. Днем и ночью обитатели этих мест толпились на тротуарах и собирались в канавах, и воздух звенел от их воплей, визга и проклятий. А также от смеха – да-да, среди этой кучи человеческих отбросов слышались смех и пение.

Как я сказал вначале, в этом деле сочетались трагическое и смешное, и то же самое я наблюдал вокруг. Пьяные женщины скандалили возле пивной, а в нескольких шагах от них ватага детишек танцевала и хлопала в ладоши под мелодию шарманщика.

В доме на Стэнли-роуд жили такой же убогой жизнью, но тут было хотя бы чисто. На нескольких этажах этого высокого мрачного здания разместились жильцы. Они пользовались редкой для той части Лондона привилегией – квартировали в отдельных комнатах. Правда, тамошняя обстановка отличалась крайней скудностью: почти ничего, кроме койки и шкафа, в котором постояльцы держали свое скудное имущество.

Главным местом в доме была кухня, располагавшаяся в полуподвальном помещении. Здесь жильцы собирались за одним столом у постоянно кипевшего самовара, а вечерами любили посидеть у печки. Именно здесь им представил меня Дмитрий.

Было бы крайне нудно описывать их всех по очереди. Достаточно сказать, что любопытными – в силу различных причин – мне показались четверо. Одним из них, конечно, был Владимир Васильченко, высокий бородач с копной буйных черных волос и внешностью разбойника. Если бы кто-нибудь пожелал описать классического русского революционера, то лучше всего ему было взять за образец Владимира.

Еще один человек вызвал мои подозрения, заставив мысленно причислить его к возможным кандидатам в убийцы. Это был Петр Томазов, сапожник, который вместе с больной женой занимал одну из чердачных комнат. Вид он имел отчаянный, и вскоре после того, как я поселился в доме, у меня появились основания считать, что он ворует еду на кухне.

А что, если Анна Полтева поймала его за руку и он убил старуху, чтобы та не объявила его вором? Петр был хрупкого сложения, и если надеть на него фальшивую бороду, соответствовал бы описанию, данному Моффетом.

Я также взял на заметку двух жиличек. Первая – Роза Зубатова – заинтересовала меня, потому что была типичным образцом «новых женщин», о которых я читал. Как и ее соратницы по борьбе за женскую эмансипацию, она коротко стригла волосы и демонстрировала свободные манеры, доходившие до того, что она курила черные русские сигареты и отказывалась помогать по хозяйству на том основании (как сказал мне Дмитрий), что женщины не должны подвергаться домашней эксплуатации.

Управляющий графа возражал против ее присутствия в доме. Дмитрий был убежден, что она нигилистка, и подозревал, что именно Роза покушалась на жизнь одесского полицмейстера.

Однако по документам Зубатова, студентка из Санкт-Петербурга, не была замечена ни в чем более предосудительном, нежели распространение запрещенного периодического издания либерального толка.

Эта очень эффектная особа, белокожая, с короткими светлыми кудряшками, привлекла внимание Владимира Васильченко. Однако, будучи «новой женщиной», она, верная своим убеждениям, отвергла его ухаживания, и ему оставалось лишь вести с ней дискуссии до поздней ночи у огня на кухне.

Судя по их взволнованной жестикуляции и серьезным лицам, спорили они о политике. Ничто не способно до такой степени убить юмор в беседе, как политика, Уотсон.

Другой жиличкой, которая привлекла мое внимание или, скорее, навязывала мне свое общество, была жизнерадостная и дородная Ольга Лескова. После убийства Анны Полтевой ей поручили стряпать под присмотром Дмитрия. В то время как другие жильцы приняли меня с разной степенью терпимости, она взяла меня под свое крылышко.

Ольга считала, что я слишком худой, и пыталась меня откормить, как гуся к Рождеству. Она постоянно ставила передо мной тарелки с борщом или с блинами, политыми сметаной, и уговаривала их съесть, подталкивая локтем и причмокивая.

У нее также была несносная привычка орать по-русски прямо мне в ухо, чтобы до меня докричаться. Из-за нее я действительно чуть не оглох. При подобном натиске мне с величайшим трудом удавалось сохранять бессмысленную улыбку, характерную для Миши.

Что касается моего нового обличья, то мне доводилось носить и более диковинные маски, но эта роль была самой утомительной. Я не нуждался в парике и гриме, но зато при других должен был постоянно оставаться в образе.

Вы когда-нибудь наблюдали за абсолютно глухим человеком, Уотсон? У него безучастный взгляд, который, стоит кому-нибудь подойти ближе, становится напряженным и тревожным. Вглядываясь в лица других людей, глухой пытается понять, чт́о они говорят.

Кроме того, он не реагирует на звуки. Неожиданный громкий стук в дверь, звон разбившейся чашки, сердитые выкрики проходят мимо его сознания. И мне приходилось контролировать свою невольную реакцию на неожиданный шум.

Но вернемся к моему рассказу. Я должен был играть свою роль не только перед жильцами, но и перед полицией, которая в первые дни моего пребывания на Стэнли-стрит оставалась в доме, завершая расследование убийства.

Погода стояла дождливая, ветреная, и время от времени полицейские укрывались от ненастья на кухне, сидя у огня и покуривая трубочку. Поскольку Дмитрий сказал им, что я глухонемой, они не понижали в моем присутствии голос, поэтому я мог подслушать кое-что из их разговоров.

Инспектор Гаджен, грубоватый субъект с толстой шеей, держался самого высокого мнения о себе. Как вы, должно быть, помните из рассказа графа Николая, Гаджен был убежден, что убийство – дело рук постороннего. Вследствие этого инспектор направил свои подозрения на банду, которую возглавлял опасный и хитрый мерзавец по имени Джед Мейсон.

Банда Мейсона занималась кражами со взломом, главным образом обносила лавки и конторы. Правда, иногда она грабила частные дома и даже нападала на их хозяев, если те заставали грабителей в своем жилище. На счету у нее было по крайней мере одно убийство: люди Мейсона забили насмерть пожилого кабатчика. С тех пор главарь перестал бывать в своих излюбленных местах.

Из высказываний Гаджена я понял, что, если приделать Мейсону фальшивую бороду, он соответствовал бы описанию, данному грузчиком Моффетом.

Поскольку спальню Анны Полтевой полиция опечатала на время следствия, мне отвели каморку при кухне, размером чуть больше стенного шкафа, где поставили походную кровать.

Тут я и разместил убогие пожитки Миши Осинского. Фотографию повесил на видное место, чтобы она была заметна каждому, кто проходит мимо двери. Иконой прикрыл небольшое отверстие, которое просверлил в перегородке между кухней и моей комнатой.

Это было очень неудобное помещение, но, как показали дальнейшие события, весьма удачно расположенное: я мог следить сквозь дыру за жильцами, и одно мое наблюдение оказалось решающим для разгадки тайны.

На третий день моего пребывания на Стэнли-стрит полиция удалилась. Инспектор Гаджен объявил Дмитрию, что расследование на месте преступления закончено, хотя они продолжат заниматься делом в других местах. Насколько я понимаю, он имел в виду места, где бывает Мейсон.

Таким образом, я получил возможность не спеша обследовать спальню Анны Полтевой, что и сделал через час после ухода полиции. Для маскировки я прихватил с собой веник, как будто Дмитрий послал меня подготовить комнату для нового жильца.

До какой же степени ненаблюдательна полиция, Уотсон! Если бы мне когда-нибудь, Боже упаси, поручили обучать стражей порядка, краеугольным камнем в моих наставлениях стал бы призыв: «Хорошенько осмотрите все вокруг». Ведь в большинстве случаев на месте преступления обнаруживаются ключи, указывающие на способ, каким оно было совершено, или даже на личность преступника.

Войдя в спальню Анны Полтевой, я сразу же увидел, что ее убил не посторонний, а кто-то из жильцов. Инспектор Гаджен только зря терял время, разыскивая банду Мейсона.

Напротив меня было окно, выходившее на двор за домом, и с правой стороны болтался порванный шнур от скользящей рамы.

Вы когда-нибудь пытались поднять нижнюю скользящую раму окна, у которой порван шнур? Сделать это очень трудно, и при этом невозможно обойтись без шума. И тем не менее Гаджен готов был поверить, что убийца Анны Полтевой, не наделав шума, открыл окно и перебрался через подоконник в комнату. Задушив старуху, лежавшую в постели, он якобы удрал тем же путем, прихватив с собой кошелек.

Не помню, говорил ли я, Уотсон, но граф Николай сообщил мне, что Анна помимо всего прочего выполняла обязанности консьержки – впускала жильцов в дом после одиннадцати часов вечера, когда закрывали двери. Если ее можно было разбудить, постучав в дверь парадного входа, то она непременно проснулась бы от шума, когда в нескольких шагах от ее кровати взламывали окно.

Удостоверившись, что убийца – один из жильцов, я принялся осматривать комнату более тщательно на предмет ключей, которые не заметили инспектор Гаджен и его люди. Зная, что убийца вошел не через окно, я сосредоточился на единственном другом входе – на двери.

Даже без своей карманной лупы я смог различить свежие царапины на замке: кто-то, по-видимому действуя в темноте, сделал несколько попыток вставить в скважину отмычку.

Вокруг скважины остались пятна масла, и это свидетельствовало, что предусмотрительный убийца позаботился о том, чтобы бесшумно открыть замок. Кроме того, осмотр двери черного хода (ради которого я вышел во двор якобы за углем) показал, что и здесь замок и засовы также недавно смазывали.

Кровать стояла сразу же за дверью, слева. Тому, кто проник в комнату, требовалось только протянуть руку и, выдернув подушку из-под головы старухи, прижать ее к лицу спящей женщины. Это было минутным делом, Анна просто не успела бы вскрикнуть и разбудить жильцов.

Забрав кошелек, чтобы подумали, будто мотив преступления – кража, убийца покинул дом через черный ход. Затем он оставил ножом отметины на внешней раме окна и затаился у входа в переулок, где его и увидел Моффет.

Признаюсь, это последнее обстоятельство меня озадачило. С какой стати убийца прибег к такой уловке, вместо того чтобы сразу же вернуться в дом? Наверно, чтобы создать впечатление, будто убийство и кража – дело рук постороннего.

Хотел ли он навести подозрение на Владимира Васильченко? В таком случае убийце не повезло, так как Моффет не опознал Владимира. Или же преступник решил запутать полицию, чтобы та начала охоту на бородатого мужчину?

Позже я заподозрил Васильченко, несмотря на уверения Моффета, что это не тот, кого он видел. Как известно, свидетели ненадежны, к тому же Моффет видел неизвестного лишь мельком, при тусклом свете газового фонаря. Возможно, он ошибся и это действительно был Васильченко.

В дальнейшем поведение Владимира склонило меня к мысли, что он виновен, – по причинам, которые я вкратце поясню.

Одной из моих обязанностей было собирать грязное белье и относить его к местной прачке, а затем разносить чистое белье по комнатам. Дмитрий показал мне с помощью знаков (единственное средствообщения, которое мы могли использовать при других), чтобы я обязательно стучался и ждал, пока жилец отворит, а только потом отдавал чистое белье.

Мне пришлось заняться этим в понедельник утром, на четвертый день моего пребывания в доме. Большинство жильцов быстро отзывалось на стук, но Владимир Васильченко заставил меня подождать несколько минут.

Я притворялся глухим, но на самом деле слух у меня очень острый, и даже через закрытую дверь я слышал торопливые движения в комнате, шуршание бумаг и стук ящика письменного стола.

Когда Васильченко наконец открыл дверь, видно было, что он слегка запыхался и явно испытывает облегчение оттого, что к нему наведался всего лишь глухонемой крестьянин с Урала.

Было совершенно очевидно, чем он занимался втайне. Стул был небрежно отодвинут в сторону, когда Владимир второпях с него поднялся, а свежие чернильные пятна на пальцах ясно указывали, что, хотя бумаги убраны, он что-то писал.

Передавая ему постельное белье с глуповатой улыбкой (как того требовал образ), я размышлял о том, что за бумаги он прятал. Уж не агент ли это, внедренный в дом охранкой, чтобы докладывать об остальных жильцах? Или, наоборот, террорист, который пытался застрелить одесского полицмейстера, а теперь пишет революционные прокламации, призывая свергнуть царский режим?

В обоих случаях у него мог возникнуть мотив для убийства старухи. Что касается возможности, то комната Васильченко располагалась на втором этаже, как раз над спальней Анны Полтевой. У него ушло бы всего несколько минут на то, чтобы совершить преступление и вернуться к себе в постель.

На следующий день я получил шанс понаблюдать за Владимиром более пристально. Дмитрий послал меня наколоть дров в сарай, стоявший в углу двора, и вдруг я увидел, как Васильченко выходит из дома с черного хода. Он все время озирался, так что я решил последовать за ним. К тому же из кармана у него высовывались свернутые трубкой бумаги.

Он был так поглощен своим делом, что не заметил ни меня, ни… Розу Зубатову. Через несколько минут после того, как Васильченко скрылся в коротком переулке, ведущем к Стэнли-стрит, она появилась на пороге черного хода в шали, наброшенной на голову. К моему удивлению, она последовала за Васильченко.

Я не понимал, с какой целью она это делает. Быть может, Роза тоже заподозрила его в убийстве Анны Полтевой и проводит собственное расследование?

Я пошел за ними следом. Мы свернули на Коммершл-роуд, представляя собой любопытную процессию: впереди шагал Васильченко, колоритная черноволосая фигура с бородой; по другой стороне улицы кралась Роза Зубатова, плотно запахнувшаяся в шаль, и, наконец, шествие замыкал я.

Один из секретов успешной маскировки, Уотсон, заключается в умении мгновенно изменить внешность, не прибегая к переодеванию и прочим внешним атрибутам. Проще всего изменить походку и осанку. В роли глухонемого Миши я ходил медленно и неуклюже, что соответствовало его характеру. Стоило мне сейчас расправить плечи и зашагать энергичной походкой, как я сразу же сбросил маску Осинского и стал расторопным молодым рабочим в поношенной одежде.

Владимир несколько раз оглядывался через плечо, словно опасаясь преследования, но не заметил меня в толпе прохожих.

Сначала он зашел в дешевую забегаловку на Коммершл-роуд – излюбленное место встречи русских эмигрантов. Подойдя к стойке, он спросил большой стакан бренди и сразу же выпил, вероятно для храбрости.

Между тем Роза, остановившись на другой стороне улицы, внимательно изучала витрину ломбарда.

Я решился на более смелые меры. Прохаживаясь мимо открытой двери забегаловки, я мог наблюдать за действиями Владимира. Хотя мне не было видно, какой именно монетой он расплатился за бренди, судя по сдаче, это был полусоверен.

Вы, несомненно, помните, Уотсон, что в кошельке, украденном из спальни Анны Полтевой в ночь ее убийства, было два полусоверена.

В этот момент я действительно поверил, что Васильченко преступник. Иначе откуда могла появиться у него такая крупная денежная сумма? Ведь Владимир, судя по всему, не имел возможности ее заработать.

Мои подозрения еще усилились, когда, выйдя из забегаловки, он свернул в ближайший переулок и вошел в маленькую убогую лавку, торговавшую подержанными вещами. В витрине были выставлены различные предметы туалета. Однако, судя по тому как развивались события, у меня были основания считать, что лавка служит прикрытием для какой-то тайной деятельности.

Как только Васильченко скрылся в магазине, Роза перешла через дорогу и, проходя мимо лавки, бросила взгляд на витрину. Затем она проследовала дальше, и я, укрывшись за развешенной одеждой, принялся наблюдать за тем, что происходит в магазине.

Я увидел Владимира, углубленного в беседу с хозяином лавки. Вскоре к ним присоединился третий человек, появившийся из задней комнаты. Поскольку на нем был кожаный передник, а руки выпачканы черной краской, я принял его за печатника. Мой вывод был правильным, так как Владимир вынул из кармана бумаги и передал этому человеку. Тот осмотрел их и, кивнув, унес в заднюю комнату.

Затем Васильченко повернулся к входной двери, собираясь уходить. Я также покинул свой пост и поспешил домой, где, к счастью, никто не заметил моего отсутствия. К тому времени как Васильченко вошел во двор, я уже снова колол дрова. Он прошел мимо, даже не взглянув на меня.

Теперь я был убежден, что не только вычислил убийцу, но и знаю мотив. Анна Полтева, которую граф Николай описал как проницательную старую женщину, обнаружила тайные контакты Васильченко с подпольным печатником, и Владимир убил ее, чтобы заставить замолчать. Плеханович был прав: это политическое преступление.

Но еще требовалось выяснить, является ли Владимир агентом охранки или нигилистом, вступившим на путь террора. Что же касается показаний Моффета, не опознавшего Владимира, я просто счел его ненадежным свидетелем.

Кажется, я говорил вам когда-то, мой дорогой Уотсон, что при расследовании преступлений ты непрерывно учишься^[655]. Я был тогда начинающим и в тот вечер получил хороший урок, который надолго мне запомнился.

Как я уже объяснял, вход в мою комнату был из кухни. Приложив глаз к отверстию в перегородке, я мог тайно наблюдать за поведением жильцов. В тот самый вечер я услышал, как кто-то входит в кухню. Надеясь, что это Владимир Васильченко, записанный мной в убийцы, я снял икону и приник к глазку.

К моему разочарованию, это была всего лишь молодая женщина, Роза Зубатова. Взяв стул, она уселась у огня и начала прикуривать одну из своих русских сигарет.

Вы когда-нибудь наблюдали, Уотсон, как женщина зажигает сигарету? Правда, это необычное зрелище, хотя курение и сделалось модным у юных леди. Особенно этим грешат члены так называемого общества кутил, которые составляют круг фривольных друзей принца Уэльского (туда даже входят замужние дамы).

Так вот, курящие женщины неизменно чиркают спичкой от себя. Мужчины обычно делают прямо противоположное. Можете поверить мне на слово, если сами не обращали внимание на это различие.

Когда Роза Зубатова зажгла сигарету, я увидел, что она чиркнула спичкой к себе.

Этого было достаточно.

В какие-то секунды я выскочил из своей комнаты на кухню и схватил Розу за волосы, к ее ужасу и к изумлению Владимира Васильченко, который как раз вошел в кухню. Он, должно быть, подумал, что я спятил.

Она отбивалась, а Васильченко оттаскивал меня от нее за руки, ревя, как буйвол. В руках у меня остался белокурый кудрявый парик, только что украшавший голову Розы, и стала видна по-военному короткая стрижка.

Реакция Владимира было мгновенной. С воплем «шпик» он сразу же стал на мою сторону. Мы вместе атаковали Розу и повалили на пол, где Васильченко удерживал ее, стискивая в медвежьих объятиях.

На наши крики прибежали Дмитрий и другие. Потребовалось несколько минут, чтобы объяснить ситуацию на русском и английском, прежде чем до них дошло, в чем дело. Петр Томазов, немного говоривший по-английски, был немедленно послан за инспектором Гадженом.

Между тем Дмитрию удалось вырвать Розу Зубатову из объятий Владимира и усадить ее на стул. Она сидела, безмолвно глядя на нас с вызовом, в то время как Владимир произносил пламенные речи, обращаясь к ней и ко всем собравшимся, а Дмитрий мне переводил.

Оказалось, что Роза Зубатова – это Илья Родзянко, агент царской тайной полиции, которого послали шпионить за Владимиром Васильченко. Кстати, это имя также было ненастоящим – за ним скрывался Борис Голенский, бывший редактор нигилистического журнала. Это периодическое издание, «Молот народа», призывало к свержению царя.

Голенского арестовали за подрывную деятельность, но ему удалось бежать из Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге. Во время заключения Илья Родзянко допрашивал его, поэтому нигилист узнал агента охранки, когда я сорвал парик с мнимой Розы.

Родзянко действовал под маской, как провокатор, стараясь навести разговор на революционную деятельность Владимира во время их ночных политических дискуссий у огня. Он надеялся хитростью выспросить у нигилиста имена некоторых его соратников.

Голенский был в ярости – особенно потому, что с самого приезда в Англию отказался от нигилизма как от опасного заблуждения и хотел порвать с прошлым.

«Тогда что же за бумаги, – спросил я, – он передал печатнику на Льюкин-стрит?»

Когда Дмитрий перевел мой вопрос, у Голенского сделался пристыженный вид.

Он объяснил, что написал любовный роман, который надеется продать одному маленькому издательству, выпускающему ежемесячный журнал. Это издание не преследует политических целей и предназначено для русских эмигранток, живущих в лондонском Ист-Энде.

Именно таким способом Голенский зарабатывал на жизнь, что по понятным причинам скрывал от остальных жильцов. Вот откуда взялся полусоверен, которым он расплатился в забегаловке.

Между прочим, Уотсон, он творил под довольно претенциозным псевдонимом – княгиня Татьяна Ивановна, добавив еще одно вымышленное имя к тем, что уже и так основательно запутали дело.

Вскоре прибыл Гаджен с сержантом в форме и несколькими констеблями. Если бы инспектор не был таким непроходимым тупицей, все еще убежденным, что убийство Анны Полтевой – дело рук банды Мейсона, я бы его даже пожалел. Ведь бедняга столкнулся с превращениями, которые украсили бы любой фарс, где в финальной сцене сбрасываются маски и обнаруживается, кто есть кто.

Мало того что в роли глухонемого русского крестьянина выступал я, так еще хорошенькая мисс Роза Зубатова, к которой, подозреваю, Гаджен был неравнодушен, оказалась Ильей Родзянко, переодетым мужчиной и агентом тайной полиции.

Даже когда инспектор узнал правду, ему пришлось долго все разжевывать.

«Но вы же умеете говорить по-английски!» – несколько раз повторял он мне.

«Конечно умею, – отвечал я. – Мое имя Шерлок Холмс, я частный детектив-консультант, нанятый графом Николаем Плехановичем для расследования убийства Анны Полтевой».

Еще большее недоумение вызвала у него личность Розы Зубатовой, то бишь Ильи Родзянко. Только когда при обыске комнаты агента были найдены кошелек, принадлежавший Анне Полтевой, длинный черный плащ и широкополая шляпа, а также фальшивая борода и набор отмычек, Гаджен наконец-то мне поверил. Родзянко арестовали и увезли в полицейский участок на Коммершл-роуд в наручниках.

Как я слышал, Моффет, грузчик с рынка, за которым послали позже, узнал в Родзянко человека, замеченного им у входа в переулок.

Когда агенту охранки были предъявлены неопровержимые улики, он сознался в убийстве Анны Полтевой. По-видимому, она, так же как и я, заподозрила «Розу Зубатову». В отсутствие Родзянко старуха обыскала его комнату, наведя беспорядок в бумагах и тем вызвав его подозрение.

Поскольку только у Анны были ключи от всех комнат в доме, шпиону стало ясно, кто рылся в его вещах. Боясь, что старуха его выдаст, Родзянко решил убить ее именно так, как я уже описал.

Он открыл отмычкой дверь и, задушив старуху, для отвода глаз прихватил ее кошелек. Затем инсценировал проникновение через окно, нанеся отметины на внешнюю раму ножом, и стал поджидать в переулке, чтобы его заметил какой-нибудь прохожий. Это убедило бы полицию и жильцов, что убийца – бородатый человек, проникший в дом извне.

Таким образом, убийство русской старухи было раскрыто. Оставалась неразгаданной лишь одна, последняя тайна.

Вам, наверно, интересно, Уотсон, кто же был одесским террористом, который, возможно, укрылся в доме на Стэнли-роуд. Не хотите ли попробовать угадать?

– Ну вас, в самом деле, Холмс! – воскликнул я. – Даже представить себе не могу. Там было столько народу и такое множество русских имен, что их трудно запомнить.

– Это имя нетрудное. Давайте же, мой дорогой! Ну, пожалуйста, доставьте мне удовольствие.

– Что ж, хорошо, – сказал я, забавляясь этой игрой. – Кого же мне выбрать? Пускай это будет сапожник с больной женой.

Холмс громко рассмеялся от удовольствия:

– Вы не правы, мой друг. То был не кто иной, как Ольга Лескова.

– Ольга? Толстушка, которая заставляла вас есть ее блины?

– Та самая! Вы можете представить себе кого-нибудь более непохожего на нигилистку? Когда я сорвал маску с Родзянко, воцарилась суматоха и никто не заметил, как Ольга упаковала вещички и под шумок исчезла. Несомненно, она опасалась, что следующей раскроют ее.

Позже я узнал от графа Николая, что, как выяснилось, Ольга взяла билет на пароход в Америку. Там она исчезла из виду, скрывшись среди миллионов других эмигрантов. Вероятно, в это самое время она заправляет делами в какой-нибудь забегаловке Канзас-Сити или ресторанчике Бронкса.

А теперь, мой дорогой Уотсон, если вы поможете мне сложить бумаги в ящик, я бы унес его в свою спальню.

– Но, Холмс, а как же насчет остальных бумаг? – воскликнул я, указывая на кипы документов, все еще валявшихся в комнате.

– О, на них сейчас нет времени, – беззаботно ответил Холмс. – В любой момент может войти горничная, чтобы накрывать к обеду. Вы же, конечно, не ожидаете, что она будет этим заниматься, когда содержимое ящика валяется на ковре?

– Но, Холмс!..

Мои протесты ничего не дали. Холмс настоял на своем, и мы собрали документы, включая пакет с фальшивыми документами, фотографией и иконой, и вернули их в ящик.

Хотя прошло несколько месяцев, прежде чем мой друг наконец удосужился очистить комнату от скопившихся бумаг, у меня было по крайней мере одно утешение: я услышал из его собственных уст рассказ про любопытное дело о русской старухе^[656]. Правда, мне не разрешено публиковать отчет о нем при жизни графа Николая Плехановича и его сына Сергея, которые продолжают свою работу среди русских изгнанников и хотят защитить интересы соотечественников.

Камберуэллское дело об отравлении

Из всех расследований, в которых мне довелось участвовать за годы дружбы с Шерлоком Холмсом, немногие начинались столь драматично, как то, которое мы впоследствии стали называть Камберуэллским делом об отравлении.

Помню, это случилось весной 1887 года^[657], в начале двенадцатого ночи. Поскольку моя жена уехала на несколько дней к своей родственнице в Суссекс^[658], в тот вечер я зашел к Холмсу. Мы не виделись несколько недель, и часы летели, когда, сидя у камина, мы вспоминали прошлые дела, особенно похищение регалий майора Борнмута и загадочное привидение почтенной миссис Стьюкли Уодхаус.

Наш разговор был прерван стуком колес экипажа, остановившегося у дома. Вскоре нетерпеливо позвонили в дверь.

– Клиент? – произнес Холмс, подняв брови. – Не думаю, чтобы кто-то еще надумал нанести мне визит в такое позднее время.

Не желая тревожить миссис Хадсон или горничную, Холмс сам отправился вниз открывать. Вернулся он с белокурым и курносым молодым человеком лет двадцати трех, прилично одетым, но без пальто, хотя вечер был прохладный. Посетитель сильно волновался, и его приятное, хотя довольно заурядное лицо исказила гримаса отчаяния.

Когда Холмс предложил молодому человеку сесть у камина, тот со стоном рухнул в кресло и закрыл лицо руками.

Обменявшись со мной взглядом, Холмс начал беседу.

– Я вижу, – сказал он, скрестив ноги и удобно откинувшись на спинку кресла, – что вы служите в конторе, недурно играете в крикет, а также что вы покинули дом в большой спешке и, хотя прибыли сюда в кэбе, первую часть путешествия проделали пешком.

Как и рассчитывал Холмс, эти слова возымели действие: молодой человек сразу же выпрямился и с изумлением посмотрел на моего друга.

– Вы совершенно правы, мистер Холмс. Однако ума не приложу, откуда вам все это известно. Я слышал о вашей репутации – потому-то я здесь, – но не знал, что вы обладаете даром ясновидения.

– Никакого ясновидения, сэр, простая наблюдательность. Например, вы носите на лацкане значок Крикетного клуба Камберуэлла с буквами «ККК» на синем поле, а его сразу же опознает тот, кто, подобно мне, изучал такие эмблемы. Что касается того, что вы в спешке отбыли сюда и проделали первую часть пути пешком, то это выдают отсутствие пальто и состояние ваших ботинок. На подошвах свежая грязь.

– А как же вы узнали, что я работаю в конторе? – спросил молодой человек, который явно взбодрился. – Я же не ношу ее на лацкане или на ботинках.

Холмс громко засмеялся:

– Нет, конечно! Но на среднем пальце вашей правой руки маленькая мозоль над первым суставом – ее натерла ручка. Кроме того, хотя сейчас ваша одежда в беспорядке, в ней нет ничего богемного. Следовательно, вы не художник. Впрочем, довольно об этом, сэр. Я и так выдал вам достаточно своих профессиональных тайн. А теперь будьте так любезны рассказать, кто вы и какое дело привело вас сюда в столь поздний час. Очевидно, оно очень срочное, раз не могло подождать до утра.

Молодой человек снова погрузился в глубины отчаяния.

– Срочное! Надо думать, что так, мистер Холмс. Меня обвинили в убийстве, хотя я клянусь, что невиновен…

– Пожалуйста, сэр, давайте вернемся к самому началу, – нетерпеливо перебил его Холмс. – Будьте добры, изложите факты. Торжественные клятвы могут подождать. Как вас зовут?

Смутившись, наш молодой гость сделал усилие, чтобы взять себя в руки.

– Мое имя Чарльз Перрот – Чарли для друзей. И я служу клерком в биржевой конторе «Снеллинг и Бродбент», в Корнхилле. Мои родители умерли, когда я был совсем юным, так что меня воспитали дядя по материнской линии, Альберт Раштон, и его жена Вера. Они были очень добры ко мне, приняли в свой дом и относились как к собственному сыну.

Когда я сегодня вернулся домой из конторы, то нашел записку от дядюшки. Он просил меня заехать к нему в Камберуэлл сегодня вечером, так как ему требовалось обсудить со мной срочное дело.

Я появился около шести часов, и дядя пригласил меня в кабинет выпить шерри. Оказывается, утром он узнал, что его младший брат умер в Австралии, не оставив семьи. Вследствие этого мой дядя изменил завещание, сделав меня единственным наследником. Согласно прежнему завещанию, главным наследником был его брат.

Нужно пояснить, мистер Холмс, что, прежде чем дядюшка отошел от дел, у него был успешный бизнес: он поставлял овощи и зелень оптом на Ковент-Гарденский рынок и сколотил на этом изрядное состояние.

Должен признаться, что, хотя я сочувствовал дяде, потерявшему брата (другого моего дядю, которого я не знал, потому что он эмигрировал до моего рождения), меня не могла не обрадовать новость, что я унаследую основную часть состояния дяди Берта. Я знал, что оно составляет пятнадцать тысяч фунтов, не считая дома со всем содержимым. Он никогда не делал из этого тайны и часто открыто говорил о своем завещании, даже при слугах.

Дядя Берт предложил мне остаться на ужин, но мне пришлось отклонить приглашение, так как я обещал друзьям поужинать с ними и сыграть партию-другую на бильярде.

Я вернулся домой вскоре после половины одиннадцатого и уже готовился лечь спать, как вдруг раздался громкий стук в парадную дверь. Квартирная хозяйка проводила ко мне в комнату двоих мужчин. Это были офицеры полиции, мистер Холмс, которые пришли сказать, что мой дядя мертв и они собираются арестовать меня по подозрению в его убийстве!

– Кто были эти офицеры? – спросил Холмс.

– Инспектор Нидем и сержант Буллифонт из полицейского участка в Камберуэлл-Грине.

– Сказал ли кто-нибудь из этих офицеров, как умер ваш дядя или какие у них против вас улики?

– Нет, мистер Холмс, ни слова. Инспектор Нидем подал мне пиджак, после того как сержант обыскал карманы, и велел надеть его. Я был в шоке от новости о смерти дяди Берта, не говоря уже об обвинении в убийстве, и почти не сознавал, чт́о делаю.

Пока я застегивал пиджак, сержант нашел что-то в кармане моего пальто. Насколько мне удалось разглядеть, это был всего лишь клочок бумаги, весь измятый, но инспектор и сержант пришли из-за него в волнение.

Осмотрев эту бумажку, инспектор Нидем сказал: «Ну что же, это самое убедительное доказательство, какое мне когда-либо приходилось видеть», а сержант начал вынимать из кармана пару наручников. Именно тогда я решил дать стрекача.

Окно было открыто, чтобы проветрить комнату. Вернувшись домой, я выкурил сигару, а моя квартирная хозяйка не любит, когда в доме пахнет табачным дымом. Я знал, что как раз под окном – крыша дровяного сарая. Перепрыгнув через кровать, я выскочил в окно и помчался по саду. Задняя калитка выходит в переулок. Я выбежал туда, потом пронесся через какой-то пустырь и, наконец, выскочил на Колдхарбор-лейн, где нанял кэб.

Я слышал о вас, сэр. Главный бухгалтер «Снеллинг и Бродбент» упоминал ваше имя в связи с делом о мошенничестве Тизби. Вот почему я к вам пришел. Если кто-нибудь и может доказать мою невиновность, то это вы, мистер Холмс!

Мой друг, выслушавший этот рассказ с глубочайшим вниманием, вскочил с кресла и несколько раз прошелся взад-вперед по комнате, углубившись в размышления. Чарли Перрот с тревогой наблюдал за ним со своего места у камина.

– Вы возьметесь за это дело, мистер Холмс? – наконец отважился спросить молодой человек.

– О, несомненно! Сейчас я озабочен тем, с чего начать расследование. – Мой друг, вероятно, пришел к какому-то решению, так как резко повернулся ко мне и приказал: – Берите свою шляпу и пальто, Уотсон! Мы немедленно отправляемся в Камберуэлл. И вы также, мистер Перрот. Нет-нет! Пожалуйста, не возражайте, сэр. Если вы станете моим клиентом, то должны позволить мне проводить расследование, как я считаю нужным. Насколько я понял, у вас нет выбора. Вы же не хотите провести остаток жизни в бегах, скрываясь от правосудия? Конечно не хотите! Поэтому вы вернетесь с нами в дом дяди, где сдадитесь инспектору Нидему. По пути туда я расспрошу вас о том, что вы знаете о событиях сегодняшнего вечера.

Хотя в этот ночной час Бейкер-стрит была пустынна, мы без труда нашли кэб. Как только Перрот назвал адрес – «Лавровая беседка», Вудсайд-драйв, Камберуэлл – и мы тронулись в путь, Холмс начал беседу с весьма неожиданного вопроса:

– Что вы знаете о ядах, мистер Перрот?

– О ядах? – Молодой человек был совершенно сбит с толку. – Совсем ничего! А почему вы спрашиваете?

– Да, почему, Холмс? – вмешался я, столь же удивленный этим вопросом, как молодой Перрот.

– Разве это не очевидно? Тогда позвольте пояснить. Судя по всему, ваш дядя, мистер Перрот, скончался у себя дома через какое-то время после того, как вы его покинули. Вас подозревают в его убийстве, но, поскольку вы провели время с друзьями, у вас есть алиби на остальную часть вечера. Поэтому я полагаю, что преступление было совершено не путем прямого физического воздействия: вашего дядю не зарезали и не задушили. Поскольку инспектор Нидем счел клочок бумаги, найденный в кармане вашего пальто, крайне важной уликой, я делаю вывод, что, по его мнению, этот обрывок сыграл какую-то роль в убийстве вашего дяди. Отсюда и мой вопрос насчет ядов. Какое другое орудие убийства может уместиться в маленькой бумажке? Вы были в том самом пальто, когда сегодня вечером нанесли визит дяде?

– Да.

– А куда вы девали пальто, когда вошли в дом дяди?

– Повесил на вешалку в холле.

– Затем вы прошли в кабинет вашего дяди, где выпили с ним по бокалу шерри. Кто наливал вино?

– Я. Но я не понимаю…

– Пожалуйста, позвольте мне продолжить, мистер Перрот. Скоро мы прибудем в Камберуэлл, и я должен успеть ознакомиться со всеми фактами. Как я понял из вашего рассказа, вы были знакомы с завещанием вашего дяди. Кто еще выигрывал от его смерти?

– Он оставил небольшие суммы трем-четырем дальним родственникам, кое-что – на благотворительные цели, а также по нескольку сотен фунтов каждому из слуг.

– А! – произнес Холмс, как будто сочтя эти сведения важными. – А кто эти слуги?

– Кухарка миссис Уильямс, две горничные и кучер. Они должны были получить по триста фунтов каждый. Мисс Батлер, экономке дяди, завещано пятьсот фунтов, несмотря на то что она служит в доме не так давно, как другие. Это знак признания ее заслуг: она ухаживала за тетей Верой, когда та болела перед смертью. Тетушка скончалась полтора года назад. Дядя оставил у себя мисс Батлер, чтобы она вела дом и заботилась о нем. Состояние его здоровья оставляло желать лучшего. Он страдал от аневризмы, так что должен был вести себя осторожно и беречь сердце. Мисс Батлер также унаследует любой остаток имущества.

– О, в самом деле? – с небрежным видом обронил Холмс и перешел к следующему вопросу: – В какое время вы покинули дом дяди, мистер Перрот?

– Не могу сказать точно, но думаю, что вскоре после семи. Я отправился в «Красный бык», где мы должны были ужинать примерно в десять минут восьмого. Это всего пять минут ходьбы.

– Там вы и встретились с друзьями? Очень хорошо. Это объясняет, как вы провели остаток вечера. Но что насчет вашего дяди? У него был заведенный порядок на вечер? Пожилые джентльмены часто придерживаются устойчивых привычек.

– Он каждый вечер ужинал ровно в половине восьмого.

– Один?

– Нет, обычно в обществе мисс Батлер.

– Каким образом подавалась еда?

– Я не совсем вас понимаю, – сказал мистер Перрот. По-видимому, его обескуражил этот град вопросов.

Холмс объяснил с поразительным терпением:

– Я имею в виду, подавали за столом еду с блюд или ее приносили из кухни на тарелках?

– О, понятно! – воскликнул Перрот, и лицо его прояснилось. – Нет, еду подавала с блюд Летти, горничная, которая всегда ждет в столовой, чтобы потом убрать со стола.

– Исполняет ли какие-нибудь обязанности за ужином мисс Батлер?

– Она наливает вино и присматривает за тем, чтобы все было в порядке.

– Расскажите мне о мисс Батлер, – попросил Холмс, откинувшись на подушку экипажа и скрестив руки на груди.

– Я не очень много знаю о ней. Как я уже сказал, она появилась в доме года за два до смерти моей тети, во время последней болезни, чтобы ухаживать за ней и присматривать за домом. До этого она служила экономкой у врача, который был вдовцом, в Лимингтон-Спа. Однако ей пришлось покинуть дом, когда хозяин снова женился. Она предъявила превосходные рекомендации и великолепно управляется с домом дяди.

– Ясно. А теперь вернемся к вечерним привычкам вашего дяди. В какое время он ложился спать?

– Обычно в десять часов.

– Таков был заведенный порядок?

– О да. Как только часы пробьют десять, он говорил: «Время взбираться на деревянный холм в графстве Кровать». Моя тетя обычно поддразнивала его этим, – рассказывал Перрот, и при этом милом, уютном воспоминании нижняя губа у него задрожала, как у маленького мальчика.

Холмс выглянул в окошко кэба.

– Я вижу, – сказал он, – что мы скоро прибудем в дом вашего покойного дядя. У меня больше нет к вам вопросов, мистер Перрот. Не сомневайтесь, что ваше дело в надежных руках и какие бы улики против вас ни предъявила полиция, я сделаю все от меня зависящее, чтобы доказать вашу невиновность.

Я смотрел в окно кэба на знакомые улицы, вспоминая, как посещал эти места, когда познакомился с юной леди, впоследствии ставшей моей женой^[659]. Но, признаюсь, я отвернулся к окну, чтобы не смотреть на Перрота, сидевшего к нам лицом. Теперь, когда близилось время ареста, он снова стал сильно нервничать и на его юном простодушном лице проступило безмерное отчаяние.

Вскоре мы остановились перед большой уродливой серой виллой из кирпича. Она была построена в излюбленном стиле процветающих торговцев, которые селятся с семьей в Суррее. Название «Лавровая беседка» было вполне оправданно, поскольку перед домом тянулась живая изгородь из лавра. Густая масса плотных, кожистых темно-зеленых листьев придавала мрачный вид всему зданию.

Судя по тому что в нескольких окнах наверху и внизу горел свет, а на парадном крыльце стоял констебль в форме, полиция все еще занималась расследованием.

Полицейский хотел преградить нам путь, но, когда Холмс предъявил свою визитную карточку и объяснил, по какому он здесь делу, констебль постучал в дверь. На пороге появился сержант крепкого сложения, который в изумлении уставился на Перрота. Затем, быстро опомнившись, сержант пригласил нас в холл и попросил подождать – ему нужно доложить инспектору.

Пока сержант был наверху, у нас оставалось несколько минут. Воспользовавшись его отсутствием, Холмс задал клиенту последний вопрос. Думаю, он сделал это не столько для того, чтобы получить от Перрота дополнительные сведения, сколько чтобы отвлечь его. Молодой человек озирался с диким видом, словно снова искал способ «дать стрекача», по его выражению.

– Я полагаю, – сказал Холмс, указывая на большую вешалку у входной двери, – именно здесь вы повесили свое пальто?

– Да, это так, – запинаясь, ответил Перрот дрожащим голосом.

В этот самый момент на площадке раздались тяжелые шаги и инспектор Нидем спустился по лестнице в сопровождении сержанта. Неожиданное появление Перрота явно привело в восторг высокого сутулого инспектора с обвислыми усами, придававшими ему несколько унылый вид.

– Так, так! – сказал он. – Вот это сюрприз, мистер Перрот. Значит, вы решили вернуться и держать за все ответ? Очень разумно с вашей стороны, сэр. Насколько я понимаю, вы сделали это по совету мистера Холмса? Я слышал о вас, сэр. Вас высоко ценят в полиции, и ваша репутация известна даже в Камберуэлл-Грине. Я полагаю, мистер Перрот теперь ваш клиент? Впрочем, это ему не особенно поможет, так как я намерен арестовать его здесь и сейчас и отослать в полицейский участок в сопровождении сержанта Буллифонта. Правда, понятия не имею, где сержант найдет кэб среди ночи.

– Вы можете воспользоваться нашим, инспектор, – небрежно произнес Холмс. – Поскольку я предполагал, что вы пожелаете арестовать моего клиента, то велел кэбмену подождать у ворот.

Инспектор и сержант обменялись взглядами, удивленные хладнокровным поведением моего друга. Они с любопытством наблюдали, как Холмс пожимает руку растерянному Перроту и говорит ему пару фраз в утешение.

– Наберитесь мужества, мистер Перрот, – посоветовал мой друг. – Я совершенно уверен, что это абсурдное обвинение скоро будет с вас снято.

Эти слова вряд ли убедили несчастного Перрота. Когда сержант Буллифонт надел на него наручники и увел к поджидавшему нас кэбу, он бросил через плечо последний отчаянный взгляд на Холмса.

Когда за ними закрылась парадная дверь, инспектор Нидем произнес шутливым тоном:

– «Абсурдное обвинение», мистер Холмс? Боюсь, вам не известны улики против вашего клиента.

– Да, это так, – согласился Холмс. – Может быть, инспектор, вы будете столь любезны сообщить мне все факты? Я полагаю, вы собрали какие-то сведения и обвинение против мистера Перрота основано не только на предположениях или косвенных уликах?

– Если вам нужны факты, я могу сообщить их великое множество, – ответил Нидем и начал перечислять, загибая пальцы: – Факт номер один: бокалы из-под шерри, из которых пили подозреваемый и его дядя, к счастью, не были вымыты вместе с остальной посудой после ужина. На дне одного из них я обнаружил беловатый осадок. Его еще нужно отдать на анализ, но я не сомневаюсь, что это яд, вероятно мышьяк.

– Я склонен с вами согласиться, – кивнул Холмс. – В таких делах, как это, где замешано завещание, мышьяк часто используется как орудие убийства. В восемнадцатом веке его так широко применяли во Франции, чтобы избавиться от нежелательных наследников и завещателей, что он получил название poudre de succession – «наследственный порошок». Впрочем, тест Райнша^[660] покажет, мышьяк ли это.

– Кажется, вы сведущи в ядах, мистер Холмс.

Отношение инспектора Нидема изменилось: он смотрел на Холмса уже не с легкой насмешкой, а с уважением.

– О, я всего лишь занимался этим предметом по-любительски^[661], – скромно сказал Холмс. – Но скажите, инспектор, как же так вышло, что бокалы из-под шерри не были вымыты, «к счастью»?

– Горничная не могла войти в кабинет, чтобы забрать их. Дверь была заперта.

– По чьему приказу?

– Мистера Раштона, как я понимаю. Он оставил на письменном столе какие-то важные бумаги. К тому же он не любил, когда кто-то из слуг, даже экономка мисс Батлер, заходил в эту комнату в его отсутствие. А теперь факт номер два, мистер Холмс. – При этих словах был загнут второй палец. – Другая возможность отравить мистера Раштона могла представиться только во время вечерней трапезы. Но никто – ни мисс Батлер, ужинавшая вместе с хозяином, ни кухарка и горничные, доевшие то, что осталось, – нисколько не пострадали. А если вы думаете, что кто-то подсыпал яд в графин с вином, то ошибаетесь! – В голосе инспектора Нидема звучало торжество, когда он предъявил эту козырную карту. – Мисс Батлер выпила за ужином бокал вина, а кухарка призналась, что отхлебнула глоток-другой. К тому же в графине нет никаких следов яда.

А если этого недостаточно, мистер Холмс, то вот вам факт номер три. Обыскав карманы пальто мистера Перрота, мой сержант нашел в них клочок бумаги. Она была измята, и к ней прилипли крупинки белого порошка. Я ни минуты не сомневаюсь, что анализ покажет: это мышьяк.

– Вот как… – пробормотал Холмс. – Но, делясь со мной сведениями, инспектор, вы упустили из виду один важный факт.

– Какой же?

– Последний и самый важный из всех. Мистер Перрот сам признал, что должен унаследовать значительную денежную сумму после смерти дяди.

Нидем явно опешил.

Надо сказать, я тоже. Улик против Перрота было вполне достаточно и без того, чтобы Холмс что-то добавлял, еще больше склоняя весы правосудия не в пользу нашего клиента.

– Ну вот! – воскликнул Нидем. – Это примитивное дело.

– Оно, определенно, кажется таким, – ответил Холмс. – Однако, с вашего разрешения, инспектор, я бы хотел осмотреть некоторые улики сам. Уверен, вы не хотите чинить мне препятствия в попытках оправдать моего клиента.

– Если вы хотите взглянуть на бокалы из-под шерри, то они уже упакованы… – начал Нидем.

Холмс небрежно отмахнулся:

– О, они меня совершенно не интересуют. Я не сомневаюсь, что анализ покажет присутствие мышьяка в бокале. Нет, я хочу осмотреть спальню жертвы. Тело увезли?

– Его отправили в морг четверть часа тому назад.

Даже эта информация, по-видимому, не расстроила моего друга, так как он ответил:

– Неважно. Мы с доктором Уотсоном вполне удовольствуемся тем, что просто взглянем на комнату, где скончался мистер Раштон. У вас, конечно, нет возражений, инспектор?

– Очень хорошо, мистер Холмс. Если вы с доктором Уотсоном последуете за мной, я покажу вам эту комнату. Однако должен пояснить, – добавил он через плечо, поднимаясь впереди нас по лестнице, – что, хотя все симптомы указывали на отравление, жертва умерла от сердечного приступа, вызванного особенно сильной рвотой. Но данное обстоятельство не меняет того факта, что это было убийство, мистер Холмс.

– Конечно, – согласился с ним мой друг.

Мы добрались до верхней площадки лестницы. Здесь Нидем повернул налево и, открыв дверь, объявил:

– Спальня мистера Раштона, джентльмены.

Это была большая комната, обставленная тяжелой дорогой мебелью красного дерева, какая была в моде лет тридцать – сорок назад, включая умывальник без таза. Сразу за дверью стояла большая высокая кровать, с которой, по счастью, уже сняли белье. Таким образом, ни одна мелочь в комнате не напоминала, что совсем недавно хозяин дома мучился здесь от симптомов отравления мышьяком, который воздействует на кишечник и желудок.

Мы с Холмсом остановились на пороге, а Нидем пересек комнату, чтобы зажечь две газовые лампы, стоявшие на каминной полке. Пока он этим занимался, Холмс, обводивший пристальным взглядом комнату, прошептал мне на ухо:

– Попытайтесь на несколько минут отвлечь внимание Нидема.

У него не было времени на дальнейшие объяснения.

Инспектор повернулся к нам, и теперь, когда комната была ярко освещена, мы тоже вошли в нее. Холмс направился к ночному столику у кровати, чтобы осмотреть книгу, лежавшую на столике. Рядом с ней находились золотые карманные часы с цепочкой и маленькая керосиновая настольная лампа.

Взяв в руки томик, чтобы прочитать название, Холмс подал мне знак, слегка кивнув.

– Как практикующий врач, – начал я, обращаясь к Нидему, – я интересуюсь воздействием мышьяка на человеческий организм. Насколько мне известно, симптомы отравления обычно проявляются через час после того, как яд попал в него. Если бы мышьяк был добавлен в шерри, который мистер Раштон выпил между шестью и семью часами, симптомы должны были проявиться во время ужина. По-видимому, несварение из-за тяжелой пищи замедлило их проявление?

– Полагаю, что так, – согласился Нидем. – По мнению доктора Ливси, личного врача мистера Раштона, которого вызвала мисс Батлер, именно так и должно было произойти в данном случае. Мистер Раштон съел ужин из трех блюд, и поскольку желудок был переполнен, симптомы отравления проявились гораздо позже.

Он прервался, чтобы обратиться к Холмсу, который уже отошел от ночного столика и внимательно рассматривал большой и на редкость уродливый платяной шкаф, стоявший у дальней стены:

– Итак, мистер Холмс, вы видели достаточно?

– Да, инспектор, благодарю вас. А теперь мне бы хотелось побеседовать с мисс Батлер. Если бы мы могли переговорить в столовой, я был бы вам бесконечно обязан.

Нидем пожал плечами, но отнесся к этой просьбе с насмешливой покорностью, а не с раздражением.

– Если вы полагаете, что это что-то даст… – сказал он, спускаясь впереди нас по лестнице. – Мисс Батлер уже самым исчерпывающим образом рассказала мне о том, что произошло здесь сегодня вечером, и я вполне удовлетворен ее показаниями. Однако я должен настаивать на своем присутствии во время вашей беседы.

– У меня нет возражений, – ответил Холмс. – Но есть одно условие, а именно: вы позволите мне вести беседу так, как я считаю нужным.

– Как вам будет угодно, мистер Холмс, – согласился Нидем, распахивая дверь в глубине холла и отступая в сторону, чтобы мы могли пройти.

Как и в спальне, мебель в столовой была тяжелой и старомодной (в данном случае из черного дуба), включая стол, за которым могло разместиться десять персон, и буфет с затейливой резьбой.

– Какой от этого прок, Холмс? – спросил я, когда инспектор зажег газовые лампы и ушел за мисс Батлер, оставив нас одних. – Пока что все улики подтверждают вину Перрота. Как выразился Нидем, это примитивное дело. Вы, несомненно, только теряете время, занимаясь им.

– Единственное, что в данном случае примитивно, – это мозги инспектора, – возразил мой старый друг. – Вы меня удивляете, Уотсон. Ведь мы уже получили важнейшее доказательство.

– В самом деле? – Я был изумлен. – Какое же именно?

Я обнаружил, что обращаюсь к спине Холмса, так как он отошел к буфету и принялся его осматривать. Сначала выдвинул ящики и бегло заглянул в них, потом открыл дверцы нижнего отделения.

– Холмс, какое доказательство мы обнаружили? – повторил я, начиная раздражаться.

Хотя ставкой была жизнь нашего клиента, Холмс, судя по всему, не отнесся к делу с должной серьезностью.

– Ну конечно же, доказательство преступного умысла, – ответил он, закрывая дверцы буфета и выпрямляясь. Его рука была небрежно засунута в карман.

– Преступного умысла?!

Я не успел обсудить с ним это поразительное утверждение, так как раздался легкий стук в дверь.

– Войдите! – пригласил Холмс, и в комнату вошла женщина, как я предположил, мисс Батлер. За ней следовал инспектор Нидем.

Она вошла почти бесшумно, только зашуршали, коснувшись ковра, длинные черные юбки. Этот тихий звук замер, когда она остановилась посреди комнаты.

– Вы хотели допросить меня, джентльмены? – осведомилась она.

Я могу говорить только за себя, но, на мой взгляд, это была одна из самых обворожительных женщин, каких мне приходилось видеть. Судя по выражению лица моего друга, его также поразила внешность экономки.

Она не была красива – это слишком банальное определение. Правда, если бы меня попросили описать ее наружность, пришлось бы прибегнуть к традиционным фразам. Стройная и грациозная, она едва ли достигла двадцати восьми лет.

Если бы вы стали добиваться дальнейших подробностей, я бы добавил, что меня особенно поразила ее бледность. Эта деталь кажется странной, но то было одно из первых запомнившихся мне впечатлений.

Она была в черном. Простое платье с длинными рукавами и высоким воротом не оживляли никакие украшения, ни брошь, ни ожерелье. На этом мрачном фоне выделялись руки, сложенные на груди, и бледный овал лица, походивший на камею. Казалось, и лицо, и руки высечены из какого-то полупрозрачного материала, из которого вырезают геммы.

Единственным цветным штрихом были ее волосы и глаза, тоже бледного оттенка. Тускло-золотистые пряди, разделенные посредине пробором, уходили от лба двумя сверкающими крылами – прическа столь же простая, как фасон ее платья. Светло-серые глаза выглядели почти прозрачными.

Однако никакой эпитет не передаст странного, почти неземного сияния, исходившего от ее волос и глаз.

В этой женщине чувствовались спокойствие и уверенность, чуть ли не властность, необычная для такой молодой особы, а также острый ум.

Ее появление сильно меня взволновало.

Холмс быстро пришелв себя и, отодвинув от стола стул, предложил ей сесть.

Должен признаться, что только через несколько минут, когда я и сам уселся, ко мне вернулась способность воспринимать вопросы, которые задавал ей Холмс. И даже тогда моим вниманием время от времени полностью завладевала мисс Батлер.

Она замерла, положив на стол руки. Ее бледное спокойное лицо было обращено к Холмсу. Женщина не замечала ни меня, ни инспектора Нидема, который, усевшись рядом со мной, слушал беседу, улыбаясь с видом человека, который уже слышал все это раньше и не ожидает узнать ничего нового.

Сначала Холмс спросил ее о визите Перрота, побывавшего в тот день в доме. Она подтвердила время его прибытия и ухода, а также тот факт, что дверь кабинета была заперта по приказу мистера Раштона.

Затем Холмс расспросил о вечерней трапезе, и именно с этого момента я вполне оправился и начал более внимательно слушать ее ответы.

– Мы ужинали в обычное время, в половине восьмого, – сказала мисс Батлер тихим приятным голосом. И речь, и манеры были спокойные и неторопливые. – Нам прислуживала за столом Летти, горничная. Когда ужин был закончен, мистер Раштон перешел в гостиную, а я осталась наблюдать за тем, как убирают со стола. После этого я пошла на кухню, чтобы обсудить с кухаркой миссис Уильямс меню на следующий день. Затем я присоединилась к мистеру Раштону в гостиной, прихватив с собой шитье.

– В какое время это было? – осведомился Холмс.

Он пристально наблюдал за мисс Батлер, подавшись к ней через стол.

– Незадолго до половины девятого. Часы в гостиной пробили полчаса вскоре после того, как я уселась. Я пробыла в комнате самое большее десять минут, когда мистер Раштон пожаловался, что плохо себя чувствует.

– Плохо? Как именно?

– Он сказал, что его тошнит. А еще говорил о резях в желудке и жжении в гортани. Я предложила вызвать доктора Ливси, который живет неподалеку, но мистер Раштон отказался. Он сказал, что, вероятно, это всего лишь несварение из-за пирога с ревенем, который мы ели за ужином, и все быстро пройдет. Но вскоре он решил отправиться в постель, так как все еще неважно себя чувствовал.

– Время? – спросил Холмс. Он вынул маленькую записную книжку и с карандашом в руке ждал ответа.

Мисс Батлер спокойно на него взглянула:

– Думаю, это было примерно без десяти девять, но я не обратила внимания. Я проводила мистера Раштона наверх и подождала в своей комнате, пока он подготовится ко сну, затем постучала в дверь его спальни, чтобы осведомиться, не нужно ли ему чего-нибудь.

Поскольку он жаловался на тошноту и судороги в ногах, я спустилась на кухню. Там я попросила кухарку приготовить для него бутылку с горячей водой и стакан теплой воды, чтобы растворить немного двууглекислой соды. Это было вскоре после четверти десятого.

Раствор соды и тепло от бутылки временно облегчили состояние мистера Раштона. Однако он попросил меня посидеть с ним, так как ему все еще было очень плохо. Примерно в четверть одиннадцатого он велел мне подать таз с умывальника, сказав, что его сейчас вырвет.

– Его вырвало? – спросил Холмс.

– Да, – спокойно ответила она. – Рвота была очень сильная. Поскольку боли в желудке и в ногах усилились, мне стало ясно, что у мистера Раштона не просто несварение желудка. Я позвонила в колокольчик Летти и велела ей немедленно привести доктора Ливси.

Он прибыл через пять минут. В то время как он осматривал пациента, у мистера Раштона снова начался сильный приступ рвоты, который лишил его сил. Через несколько минут он начал задыхаться и упал на подушки. Доктор Ливси проверил пульс и сказал, что мистер Раштон скончался – по его мнению, от сердечного приступа, вызванного рвотой.

Так как доктор Ливси настаивал на том, чтобы немедленно известить полицию, я послала Барнса, кучера, доставить полицейских сюда в экипаже. Он вернулся вместе с ними минут десять спустя.

– Все изложено предельно ясно, – заметил Холмс. – Вы превосходный свидетель, мисс Батлер. Осталось всего несколько пунктов, которые я хотел бы уточнить.

– Я постараюсь ответить как можно лучше, – заверила экономка.

– В таком случае скажите, прав ли я в своем предположении, что часы в доме ходят правильно? На ком лежит обязанность их заводить?

– Мистер Раштон заводил их сам. Он никому это не доверял и не позволял до них дотрагиваться.

– Даже вам?

– Да, никогда.

– Относилось ли это также к его карманным часам?

Сияющие глаза мисс Батлер расширились.

– Конечно, мистер Холмс. Мне бы никогда в голову не пришло их трогать. Они принадлежали еще отцу мистера Раштона.

– Это они, не так ли? – осведомился Холмс, вынимая из кармана золотые карманные часы с крышкой и кладя их на стол циферблатом вверх.

Инспектор Нидем подскочил на стуле.

– Где вы их взяли, мистер Холмс? – спросил он с укоризненным видом.

– На ночном столике мистера Раштона, – невозмутимо ответил Холмс.

– Но это же улика! Ее нельзя трогать!

Холмс проигнорировал упрек Нидема и, не отрывая взгляда от лица мисс Батлер, медленно извлек из кармана еще один предмет, который, не отнимая ладони, положил рядом с часами. Когда он разжал руку, все увидели, что это такое.

Это была серебряная солонка.

Мы с Нидемом в недоумении смотрели на этот обыденный предмет, но мисс Батлер он потряс. Экономка так резко вскочила на ноги, что стул, на котором она сидела, с грохотом упал на пол.

– Вы обыскали мою комнату без моего разрешения! – воскликнула она.

Холмс также поднялся из-за стола и стоял напротив нее. Их взгляды скрестились, как клинки в смертельной схватке.

Мы с Нидемом молча смотрели на их лица – у нее такое бледное, что, казалось, от него исходит холодное неземное сияние, у Холмса – суровое, даже хищное, под стать ястребиному взгляду.

– Нет, – тихо возразил он. – Я не обыскивал вашу комнату, мисс Батлер, но предлагаю, чтобы инспектор Нидем сделал это немедленно. Не сомневаюсь, что он найдет спрятанную там солонку, которая составляет пару с этой. Я хочу задать всего один вопрос. Как давно у вас вошло в привычку принимать мышьяк?

Несколько минут мы смотрели на нее, не произнося ни слова, и тишину нарушали только ее бурные рыдания.

В конце концов заговорил Холмс.

– Думаю, инспектор, – произнес он холодным тоном, в котором звучала непреклонность, – вы слышали достаточно, чтобы предъявить мисс Батлер обвинение в убийстве Альберта Раштона.

Я предпочитаю не останавливаться на событиях, которые произошли в следующие полчаса. Мне никогда не доставляло удовольствия быть свидетелем душевных мук любого человеческого существа, а тем более женщины, да еще обладавшей красотой и умом мисс Батлер.

Достаточно сказать, что первые минуты были мучительны, но после официального ареста она обрела прежнее спокойствие. К тому времени как в участок Камберуэлл-Грина послали за женщиной-полицейским, к мисс Батлер вернулось самообладание.

Между тем Нидем обыскал ее комнату и нашел вторую солонку, спрятанную в бюро. Она составляла пару с той, которую Холмс таким театральным жестом извлек из кармана.

В сопровождении женщины-полицейского, которая несла маленький чемодан с вещами арестованной, мисс Батлер спустилась по лестнице и вышла в ночь. На ней была длинная черная накидка, капюшон которой скрывал бледно-золотистые волосы и тонкие черты. Мы с Холмсом стояли в дверях столовой, в молчании наблюдая за ее отбытием. Таким образом мы (по крайней мере, я, да, наверно, и он) отдавали дань этой незаурядной женщине.

Ни один из нас никогда больше ее не видел.

Когда кэб довез нас до полицейского участка в Камберуэлл-Грине, ей уже предъявили обвинение и увели в камеру.

Мы присутствовали при освобождении Перрота. Он вошел в маленькую комнату, где мы ждали инспектора Нидема, с широкой улыбкой и так горячо пожимал нам руки и рассыпался в благодарностях, что утомил нас. Когда молодой человек наконец отбыл, и Холмс, и я вздохнули с облегчением.

Вскоре к нам присоединился инспектор Нидем, у которого был измученный вид.

– Скверное дело, мистер Холмс, – сказал он, покачав головой. – Мне впервые пришлось арестовать женщину по обвинению в убийстве.

– Она призналась? – поспешно спросил Холмс.

– О да. С этим не было проблем. Но я еще не получил от нее полных показаний, и поэтому мне известны не все детали. Быть может, вы бы могли меня просветить, сэр? Если бы не вы, под суд отдали бы не того человека. Почему вы были так уверены, что виновен не молодой Перрот, а она?

– Когда ко мне явился Чарли Перрот и попросил заняться его делом, – начал Холмс, – у меня было очень мало доказательств его невиновности. В самом деле, почти все факты указывали на его вину. У него был мотив, так как он значительно выиграл бы от смерти дяди. У него также была возможность дать яд, подсыпав его в бокал с шерри, который, как он сам признался, наливал дяде.

Но как и когда он раздобыл мышьяк? Он весь день провел на службе и узнал о том, что стал главным наследником дяди, только когда пришел к нему домой, откликнувшись на записку.

Кроме того, хотя это довольно приятный молодой человек, на мой взгляд, он слишком наивен, чтобы задумать что-то сложное, вроде отравления. Это всегда преднамеренное убийство, требующее обдумывания и подготовки.

Я начал подозревать, что кто-то в доме умышленно навел на него подозрение и так сфабриковал улики, что он оказывался виновным. Хотя я еще не был знаком с мисс Батлер, экономкой, я заподозрил ее по причинам, которые изложу вкратце.

Я исключил остальных слуг. По завещанию мистера Раштона они наследовали так мало, что ради этого не стоило рисковать. К тому же обычная кухарка или горничная не больше Перрота способна спланировать столь изощренное убийство. А вот мисс Батлер – совсем другое дело.

– Минутку! – перебил его Нидем. – Сумма, которая была ей завещана, не так уж велика. Пятьсот фунтов! Не слишком веский мотив.

– Вы забыли, инспектор, один весьма важный пункт в завещании мистера Раштона. Помимо пятисот фунтов она унаследовала бы любой остаток имущества.

Когда мистер Раштон составлял завещание, он, безусловно, имел в виду незначительные денежные суммы, которые могут остаться после выплаты всего, что причитается другим наследникам.

Но фактически это означало, что, если племянник умрет или по каким-то причинам не сможет наследовать дяде, его часть наследства автоматически переходит к мисс Батлер. А ведь это не только значительная сумма денег, пятнадцать тысяч фунтов, но и дом со всем содержимым.

По закону осужденный преступник не может извлекать выгоду из своего преступления. Если бы Чарли Перрота признали виновным в убийстве дяди, мисс Батлер стала бы главной наследницей вместо него. Вот вам и мотив, инспектор.

Не сомневаюсь, что она знала содержание измененного завещания. Судя по всему, мистер Раштон не делал секрета из того, кому и сколько намерен завещать. Представляется более чем вероятным, что мисс Батлер была в курсе, при каких условиях она получила бы основную часть наследства.

Что касается возможности устроить все так, чтобы казалось, будто мой клиент виновен в убийстве своего дяди, то пальто мистера Перрота висело на вешалке в холле, на виду у всех. Для нее было проще простого сунуть ему в карман клочок измятой бумаги, в которой прежде был мышьяк, приставший к складкам.

Кроме того, мистер Раштон сообщил мисс Батлер, распоряжающейся всем в доме, что его племянник отклонил приглашение остаться на ужин, поэтому ей было ясно, как действовать дальше.

Единственное, что ей нужно было сделать, как только мистер Перрот покинул дом, а мистер Раштон удалился из кабинета, это проскользнуть туда и добавить немного мышьяка к остаткам шерри в одном из бокалов.

Затем она вышла и заперла за собой дверь, чтобы горничная не смогла убрать грязные бокалы. Благодаря ее привилегированному положению в доме, у мисс Батлер имелись ключи от всех комнат в доме.

Позже она сказала вам, что дверь кабинета заперли по приказу мистера Раштона. И поскольку мистер Раштон скончался, некому было опровергнуть ее утверждение.

К тому моменту, когда подали ужин, были подброшены все улики, указывающие на вину моего клиента.

Легко можно объяснить, как она достала яд. Служа экономкой у врача в Лимингтон-Спа – до поступления в «Лавровую беседку», – она, конечно, имела доступ к мышьяку. Это довольно распространенное вещество, которое многие практикующие врачи используют для приготовления Фаулерова раствора – часто прописываемого тонизирующего средства^[662]. Без сомнения, она располагала ядом, коль скоро у нее вошло в привычку принимать мышьяк.

– Да, она в этом призналась, – подтвердил Нидем. – Но откуда вы это узнали?

– Разве вы не заметили явных признаков, инспектор? Бледная кожа, сияющие глаза и волосы?

В небольших дозах мышьяк действует на организм как стимулирующее средство. По этой причине привычка принимать мышьяк распространена среди австрийских крестьян, которые регулярно потребляют этот яд в небольших количествах. В нашей стране это встречается гораздо реже^[663].

У того, кто потребляет мышьяк регулярно, развивается невосприимчивость к этому яду и он может принимать дозы, которые для любого другого оказались бы фатальными.

Кажется, глупенькие молодые женщины также используют содержащие мышьяк лосьоны, чтобы улучшить цвет лица.

Главный вопрос заключался в том, каким образом мисс Батлер дала яд своей жертве. Было совершенно ясно, что его не добавляли ни в пищу, ни в вино за ужином. Горничная подавала за столом еду с блюд, и ни она, ни остальные слуги, разделившие остатки ужина, не пострадали.

Представлялось только одно решение загадки. Яд должен был присутствовать в чем-то другом, что находилось на столе и что использовала жертва, но не слуги. В чем-то таком же белом и сыпучем, как мышьяк, иначе жертва могла бы что-нибудь заподозрить.

Ответ был очевиден. Яд добавили в солонку.

Вот почему я хотел беседовать с мисс Батлер в столовой. Мне надо было осмотреть буфет, в котором обычно держат столовое серебро. Всякие сомнения относительно вины экономки рассеялись, когда я обнаружил в буфете только одну солонку, в то время как там были две серебряные перечницы.

Как нам теперь известно, вторую мисс Батлер спрятала у себя в комнате. Она собиралась выбросить ее содержимое и заменить чистой солью, как только представится возможность.

Однако ей не удалось это сделать из-за внезапной смерти мистера Раштона от сердечного приступа. Обычно проходит несколько часов, прежде чем жертвы отравления мышьяком наконец умирают. Немедленно послали за полицией, и у мисс Батлер не было возможности опорожнить солонку и вернуть ее в столовую.

И тут перед нами встает вопрос о времени. Для осуществления своего плана мисс Батлер важно было представить дело так, будто первые симптомы отравления мышьяком у мистера Раштона проявились вскоре после того, как он выпил шерри. В таком случае подозрение упало бы на племянника.

Мы знаем только с ее слов, что дверь кабинета была заперта по приказу мистера Раштона. Нам также приходится положиться на ее утверждение, что ему стало плохо примерно без десяти девять, когда он решил пойти в постель. Слуги, находившиеся на кухне в задней части дома, не знали, в какое именно время мистер Раштон поднялся в свою спальню.

– Но, Холмс! – воскликнул я, уловив ошибку в его рассуждениях. – К четверти десятого мистеру Раштону стало так плохо, что мисс Батлер спустилась на кухню за бутылкой с горячей водой и стаканом теплой воды, в которой растворила соду.

Холмс поднял брови.

– Мой дорогой друг, конечно, она так и сделала! – ответил он. – Но опять-таки мы знаем только с ее слов, что мистеру Раштону все это потребовалось именно в названное ею время!

– О да, понимаю, – смешался я.

– Пожалуйста, позвольте мне продолжать, – с досадой произнес Холмс. – У мистера Раштона была привычка ложиться спать в десять часов, что я узнал от его племянника.

Когда мы вошли в спальню мистера Раштона, я заметил на ночном столике его карманные часы. Судя по ключу, прикрепленному к цепочке, это были необычные часы – брегет с храповым механизмом. Их выпустила известная французская фирма «Breguet et fils», «Бреге и сыновья»^[664].

Часы обладали рядом отличительных свойств, типичных для изделий этой фирмы: вечный календарь на циферблате, репетир, отбивающий время при нажатии кнопки, а сзади – золотой диск, показывающий фазы луны.

Но для нашего расследования важнее было то, что у брегетов на оси цилиндра имеется стопор, позволяющий цилиндру сделать всего четыре полных оборота за тридцать часов – обычный временной интервал, в течение которого часы ходят, прежде чем их нужно снова завести. Это не дает перетянуть часовую пружину при заводе. Поскольку требуется дважды повернуть ключ, чтобы цилиндр сделал один полный оборот, следует восемь раз повернуть ключ, чтобы завести часы. Тогда в игру вступает стопорный механизм, не позволяющий поворачивать цилиндр дальше.

Должен признаться, инспектор Нидем, что я попросил моего коллегу, доктора Уотсона, на несколько минут отвлечь ваше внимание, пока я осматривал карманные часы мистера Раштона. Это было незадолго до полуночи, но потребовалось всего пол-оборота ключа, чтобы стопор остановил цилиндр.

Следовательно, часы в последний раз заводили примерно два часа назад, или, чтобы быть абсолютно точным, час и пятьдесят две с половиной минуты, другими словами, в десять часов, то есть в то самое время, когда мистер Раштон обычно ложился спать. Это довольно простая математика, и я предоставляю вам самим сделать вычисления.

Поскольку мисс Батлер отрицает, что когда-либо дотрагивалась до часов, их заводил сам мистер Раштон.

Но если верить мисс Батлер, в четверть десятого мистер Раштон был уже в постели и до такой степени страдал от тошноты и судорог в ногах, что она спустилась на кухню за бутылкой с горячей водой и стаканом воды, в которой растворила соду, чтобы облегчить его мучения.

Если это было так, то он вряд ли нашел бы в себе силы через сорок пять минут завести свои часы.

В свете этой улики, я полагаю, мы можем пересмотреть всю хронологию событий, имевших место в «Лавровой беседке» и приведших к прискорбной кончине мистера Раштона.

Мышьяк попал в его организм вместе с солью, которую он добавил в еду за ужином вскоре после половины восьмого. Однако он ел тяжелую пищу, а это может замедлить проявление симптомов отравления мышьяком. Доктор Уотсон указал на это, и вы с ним согласились, инспектор.

Поэтому мистер Раштон начал испытывать боли только после десяти часов, когда в обычное время пошел спать. Перед этим он, следуя привычке, завел свои часы. На самом деле первые симптомы проявились только в четверть одиннадцатого, когда мистеру Раштону стало плохо и мисс Батлер послала за врачом. Как мы знаем, вскоре после этого он умер от сердечного приступа.

Несомненно, мисс Батлер подтвердит эти факты, когда вы получите от нее полные показания, – заключил Холмс, поднимаясь на ноги и протягивая руку Нидему. – До свидания, инспектор. Как вы сказали, это скверное дело, но теперь оно закрыто.

Мы вышли из полицейского участка на улицу. Ночь была ясная, над крышами и дымовыми трубами светили очень яркие звезды. Их чистый холодный свет напомнил мне о странном неземном сиянии мисс Батлер. Повернувшись к Холмсу, я задал вопрос, который до этой минуты не решался озвучить:

– Ее повесят, не так ли?

У него было очень мрачное выражение лица. Я редко видел его в таком унылом настроении.

– Боюсь, что так, Уотсон. Она призналась не только в убийстве Раштона, но и в попытке отправить его племянника на виселицу. При таких обстоятельствах мало надежды на отмену смертного приговора. Она не заслуживает снисхождения и, думаю, не станет о нем просить. И все же я не могу побороть ощущение, что не вся вина лежит на ней и что ей следует не одной взойти на виселицу.

– Кого же еще вы имеете в виду, Холмс? – спросил я, совершенно сбитый с толку.

Я предположил, что он имеет в виду какого-то сообщника, с которым мы еще не встретились.

– Конечно же, общество! – резко произнес он. – Представьте себе ее положение. Эта молодая женщина наделена несомненным умом и незаурядными способностями, но не располагает ни средствами, ни связями, чтобы пробиться наверх. Так чего же мы – я имею в виду общество, членами которого являемся мы с вами, Уотсон, – могли от нее ожидать?

Конечно, она вольна была выйти замуж, а если не имела такого желания, могла растрачивать по мелочам свои таланты, служа экономкой, гувернанткой или компаньонкой у тех, кто богаче ее, но ниже по способностям и уму.

Если бы общество позволило мисс Батлер состояться, ей, вероятно, никогда бы в голову не пришло совершить преступление. Она могла бы достичь успеха в любой профессии, какую бы ни выбрала, скажем стать послом, или крупным промышленником, или политиком – даже премьер-министром, какой бы абсурдной ни казалась эта идея.

Пообещайте мне никогда не публиковать отчет об этом случае. Бульварные газетенки и так раздуют скандал, когда начнется суд. Я против того, чтобы ваше или мое имя связывали с такими дешевыми сенсациями. Пусть это дело как можно пристойнее канет в забвение.

Я не колеблясь дал Холмсу слово, так как всей душой был с ним согласен. Поэтому, лишь вскользь упомянув об этом расследовании в «Пяти апельсиновых зернышках»^[665], я воздержался от того, чтобы приводить дальнейшие детали – даже имя мисс Батлер.

У Камберуэллского дела было печальное продолжение.

Маделин Батлер предстала перед судом и, признав себя виновной в убийстве, была казнена 28 мая, в Вознесение.

Это было мрачное событие для нас с Холмсом.

Не в его натуре продолжать думать о фигурантах дела, которое успешно раскрыто. Однако в течение нескольких последующих лет в тот день, когда Маделин Батлер надели петлю на шею, он пребывал в унылом расположении духа, словно все еще скорбел о кончине этой женщины.

Дело о крысе с Суматры

I

Поскольку разглашение всех обстоятельств этого дела способно повлиять на безопасность страны, я берусь за перо с мыслью, что вряд ли получу разрешение на публикацию своего рассказа. Скорее всего, ему суждено отправиться вместе с прочими не предназначенными для обнародования отчетами в ящик для депеш, который хранится в банке «Кокс и компания» на Чаринг-Кросс.

Но я не могу предать забвению это удивительное расследование и потому взялся написать о нем – хотя бы и для себя одного. Впрочем, меня не покидает надежда, что когда-нибудь – пусть и не при моей жизни, а в будущем – власти позволят предать данное дело гласности. Как сказал Холмс, еще не пришло время поведать миру те события^[666]. И даже в своем секретном отчете я опущу либо изменю некоторые даты и имена, а особенно постараюсь обойти молчанием научные сведения.

Даже я не был посвящен в дело с самого начала^[667], хотя и знал, что Холмс занят каким-то срочным расследованием, заставлявшим его порой на несколько дней покидать наше жилище. Возвращался он измученным и обессиленным, молча сидел у камина и курил свою трубку, глядя на пламя, или же уходил в спальню, где наигрывал на скрипке какую-нибудь печальную мелодию.

Я также подозревал, что он вернулся к привычке впрыскивать себе раствор кокаина. Правда, зная мое неодобрительное к этому отношение, Холмс никогда не пользовался шприцем в моем присутствии.

И тем не менее симптомы были совершенно очевидны: за короткими приступами лихорадочной деятельности следовали долгие периоды вялого безразличия, тоски и бездействия.

В то время мое собственное здоровье оставляло желать лучшего. Погода стояла чрезвычайно сырая, и раны, полученные в ходе второй афганской кампании, в битве при Майванде, постоянно напоминали о себе тупой ноющей болью. Из-за этого я не мог долго выдерживать физические нагрузки и вынужден был лежать на диване.

Шла вторая неделя загадочных занятий Холмса, когда он доверился мне.

Я очень ясно помню, как это было. Мы сидели за завтраком. Он оставил свою еду нетронутой, хотя и выпил несколько чашек черного кофе. Мой друг откинулся на спинку стула, наблюдая, как я ем, и на лице его было задумчивое выражение.

Вдруг он сказал очень серьезно:

– Уотсон, мы с вами работали над большим количеством дел, и я знаю, что могу безоговорочно вам доверять. В настоящее время я занят сверхсекретным расследованием и был бы признателен за помощь.

Я положил вилку и нож.

– Разумеется, я буду счастлив помочь всем, чем смогу, Холмс. С чем связано это новое приключение?

– Вряд ли тут уместно слово «приключение», мой дорогой друг. Это чудовищный заговор с целью шантажировать британское правительство. Если бы он был предан огласке, то вызвал бы страшную панику среди жителей Лондона и других больших городов Англии. Вот почему я не доверился вам раньше. Вы неважно себя чувствовали, и я не хотел обременять вас такой страшной тайной. Да, это должно остаться тайной. Нельзя допустить, чтобы хоть одно слово из того, что я вам расскажу, просочилось за эти стены.

Никогда еще Холмс не говорил таким суровым тоном и не смотрел на меня так пристально и мрачно. Я ответил столь же серьезно:

– Вы же знаете, Холмс, что можете мне доверять.

– Да, знаю, мой старый друг. Пожалуйста, пойдемте со мной. Я хочу кое-что вам показать.

Он повел меня в свою спальню, где, затворив за собой дверь, подошел к платяному шкафу и открыл его ключом. Ни разу за все время нашего знакомства он не принимал подобных предосторожностей. Достав деревянную упаковочную клеть, стоявшую внизу, он перенес ее на бюро и, сняв крышку, вынул большой запечатанный стеклянный резервуар, заполненный жидкостью. В нем что-то плавало.

Приблизившись, я увидел, что это тело крысы гигантских размеров, и невольно отступил на два-три шага.

Она была размером с терьера. Туловище покрывал жесткий серовато-коричневый мех. Морда была короткая, и оскал обнаруживал два острых оранжевых резца. Не менее грозными выглядели крепкие когти на коротких сильных лапах. Крыса плавала в жидкости, и казалось, что ее маленькие глазки злобно смотрят на нас сквозь стекло. Чешуйчатый хвост обернулся вокруг туловища, как отвратительная рептилия.

– Ужасно, не правда ли? – сказал Холмс.

– Она омерзительна! – воскликнул я. – Ради Бога, откуда у вас это?

– От Майкрофта^[668], который, в свою очередь, получил ее от премьер-министра. Эту тварь прислали на Даунинг-стрит две недели назад с сопроводительным письмом. Сейчас все усилия направлены на то, чтобы обнаружить отправителя. Вы когда-нибудь видели более злобное существо, Уотсон? А теперь, если вы насмотрелись на нее, я снова запру резервуар. Должен признаться, я бы предпочел не держать его у себя, но Майкрофт придерживается мнения, что наша квартира надежнее, чем любое из правительственных учреждений.

Поместив резервуар в упаковочную клеть, наполненную соломой, он закрыл крышку и запер клеть в шкаф.

По его предложению мы вернулись в гостиную, где в наше отсутствие убрали со стола. Мы уселись у камина, но прежде Холмс достал из запертого ящика своего письменного стола конверт. Мой друг подал его мне со словами:

– Это письмо, о котором я говорил, Уотсон.

На конверте без штемпеля было написано: «В высшей степени срочно. Лично премьер-министру». Письмо, вложенное в него, не имело адреса – только дату двухнедельной давности. Вот что в нем говорилось:

Дорогой сэр,

вместе с этим письмом Вы получите упаковочную клеть, где найдете труп гигантской крысы, законсервированный в формальдегиде. После долгих лет кропотливых исследований мне удалось вывести несколько дюжин подобных созданий, которых я выпущу в канализационную систему Лондона и еще нескольких ваших городов, если мои условия не будут выполнены.

Мне угодно получить от Вас полмиллиона фунтов стерлингов. Но поскольку сразу достать такую большую сумму может быть затруднительно, я даю Вашему казначейству месяц, считая с сегодняшнего дня.

Если Вы примете мои условия, будьте так любезны поместить соответствующее объявление в «Лондонской Таймс» во вторник, 25 марта. Тогда я вступлю с Вами в связь и укажу, как именно Вы сможете передать мне деньги.

Остаюсь, сэр, Вашим покорным слугой

Дудочник-Крысолов

– Это просто ужасно, Холмс! – вскричал я, отложив письмо. – Полмиллиона фунтов! Неплохой куш. Да еще к двадцать пятому марта! Значит, осталось всего десять дней.

– Вот именно! – мрачно подтвердил Холмс.

– Как продвигается ваше расследование?

– Не очень хорошо, хотя и есть кое-какие успехи. Полагаю, вы заметили некоторые красноречивые особенности этого письма?

– Вы имеете в виду отсутствие штемпеля на конверте?

– Да, верно. Я вернусь к этому позже, когда вкратце расскажу о том, что нам удалось узнать о негодяе, который называет себя Дудочником-Крысоловом. Но сейчас я имел в виду характер и происхождение этого человека. Я убежден, что он не англичанин, хотя и превосходно владеет языком. Однако заметьте выражение «я вступлю с Вами в связь», употребленное вместо «свяжусь», а также название «Лондонская Таймс». Ни один англичанин так не сказал бы.

Кроме того, хотя язык и почерк выдают простого клерка, это человек большого ума. Вы, конечно, заметили выбранный им псевдоним, который предполагает язвительное чувство юмора. Я полагаю, что он давно затаил злобу на британское правительство. Впрочем, это я также объясню позже более подробно.

Вернемся к недавним делам. Письмо и упаковочную клеть доставили на Даунинг-стрит двадцать пятого февраля. Получив их, премьер-министр немедленно связался с моим братом Майкрофтом.

Как вам известно, Уотсон, Майкрофт пользуется полным доверием правительства в вопросах, касающихся безопасности Соединенного Королевства и любых сверхсекретных государственных дел.

Он, в свою очередь, поставил в известность меня и некого инспектора Анвина из Скотленд-Ярда. Анвин – превосходный человек, умный, дельный и абсолютно надежный. Он собрал маленькую группу офицеров полиции, в контакте с которыми я работаю.

Пока что мы занимались несколькими линиями расследования, которые представлялись нам перспективными, но, к сожалению, дали очень мало. Позвольте коротко рассказать вам основное.

Люди Анвина нашли посыльного, который доставил упаковочную клеть и письмо на Даунинг-стрит. Отправления эти были переданы в контору фирмы в Холборне человеком, которого нам описал клерк: невысокого роста, с рыжеватыми волосами, прилично одет и носит очки в стальной оправе. Внешность настолько заурядная, что клерк не обратил бы на него внимания, если бы не адрес, по которому нужно было доставить посылку.

Поскольку отправитель говорил с иностранным акцентом, я не сомневаюсь, что это был сам Дудочник. Он расплатился наличными и не оставил адреса.

Что касается самой крысы, то тут у нас несколько больше сведений. Ее осмотрел зоолог, который определил, что она принадлежит к виду Rhizomys sumatrensis и, как показывает название, водится на острове Суматра^[669], в Юго-Восточной Азии, где известна как большая бамбуковая крыса.

Хотя это самая крупная из рода бамбуковых крыс, Rhizomys, обычно она не достигает таких гигантских размеров, как экземпляр в стеклянном резервуаре. На воле этот грызун обитает в обширных норах и считается исключительно злобным и кусачим. Кроме того, продолжительность жизни его составляет до четырех лет.

Это навело нас на мысль навести справки относительно прибывших из Юго-Восточной Азии судов, которые заходили недавно в лондонские доки, и мы обнаружили одно подходящее.

На борту этого грузового судна было несколько пассажиров, в том числе мужчина с рыжеватыми волосами, в очках, который назвался ван Брейгелем. Он взошел на борт судна в Паданге, имея при себе личные вещи и, что важно для нашего расследования, несколько металлических упаковочных клетей с сетками по бокам, в которых, судя по всему, находилась какая-то живность.

Ван Брейгель настаивал на том, чтобы клети поместили в такую часть трюма, где он имел бы к ним доступ: ему нужно кормить существа, находящиеся в клетях. Я уверен, что это были те самые крысы, которых он угрожает выпустить в канализацию.

К сожалению, пока мы наводили справки, разгрузка уже закончилась и судно, приняв на борт новый груз, отправилось в обратное плавание. Таким образом, нам не удалось пообщаться с капитаном.

Однако мы еще кое-что узнали от портовых чиновников. Когда нужно было разгружать судно, в подъемном механизме обнаружилась неисправность. Поскольку клети были слишком громоздкими, чтобы вытаскивать их из трюма вручную, решено было оставить их на месте до тех пор, пока не освободится портовый инженер, который займется ремонтом.

Узнав об этом, ван Брейгель очень рассердился и заявил, что его груз может погибнуть, если еще какое-то время останется на судне. Он настоял на том, чтобы немедленно послали за инженером из частной фирмы и починили механизм без дальнейших проволочек.

Вот так получилось, что в доки прибыл мистер Додд из фирмы, располагающейся на улице Олд-Джюри, чтобы устранить неисправность в механизме, и наконец клети были подняты из трюма.

Я побеседовал с мистером Доддом, у которого были все основания запомнить ван Брейгеля. Сославшись на то, что он недавно прибыл в страну и не успел открыть счет в банке, а наличных у него при себе недостаточно, ван Брейгель попросил прислать счет на его адрес в Хартфордшире – фальшивый, как выяснилось в дальнейшем.

К счастью для нас, мистер Додд сразу же заподозрил клиента и проследил за тем, как клети грузили в большой крытый фургон. На повозке не было ни адреса, ни названия фирмы. Правил им коренастый смуглый мужчина. Так мы узнали, что у ван Брейгеля, нашего Дудочника-Крысолова, есть сообщник.

Мистер Додд также видел, как ван Брейгель садится в кэб с большим чемоданом, который явно не хочет доверить вознице фургона, и слышал, как он велел кэбмену везти его на вокзал Чаринг-Кросс.

Это также насторожило мистера Додда, поскольку поезда на Хартфордшир отправляются с вокзала Сент-Панкрас.

Короче говоря, Анвин со своими людьми и я навели справки на вокзале Чаринг-Кросс и выяснили, что подозреваемый сел на поезд, отходящий в пять пятнадцать и следующий до Чатема.

И снова нежелание расставаться с деньгами сослужило ему плохую службу. Носильщик на Чаринг-Кросс, который подносил его чемодан к поезду, запомнил этого скупердяя из-за мизерных чаевых, которые тот ему дал.

В ходе дальнейших расспросов на каждой станции той линии, где останавливался поезд, следуя до Чатема, было установлено, что ван Брейгель сошел в Уэллерби. Там он опять же мало заплатил другому носильщику, который доставил его чемодан в ближайшую гостиницу, «Молтби армз».

Здесь наш подозреваемый пообедал, и его запомнил официант, недовольный тем, что мало получил на чай. Он сообщил, что за прижимистым клиентом заехал смуглый субъект – я убежден, тот самый, который правил фургоном. Правда, на этот раз он сидел в двуколке. Подозрительная парочка отбыла вместе.

Именно здесь мы потеряли их след. И чтобы взять его снова, нам понадобится ваша помощь, Уотсон.

Все это случилось пять дней назад, и с тех пор ни инспектор Анвин, ни его помощники, ни я не смогли выйти на ван Брейгеля и его сообщника. Никто в Уэллерби ничего о них не знает.

Вероятно, они заняты разведением кошмарных тварей, подобных крысе в стеклянном резервуаре, так как в письме говорится о нескольких дюжинах этих созданий. Следовательно, им нужно какое-то пристанище – по-видимому, в сельской местности, где можно заниматься таким делом, не вызывая подозрений у соседей. Но где именно? Вот главный вопрос.

Это место может находиться где угодно в радиусе десяти миль от Уэллерби, а возможно, и дальше. Не исключено, что понадобятся недели, а то и месяцы, чтобы прочесать такой большой район, осмотреть каждую ферму, – а у нас есть всего несколько дней.

Буду с вами откровенен: мы с Анвином зашли в тупик. Вот почему, мой дорогой друг, я посвятил вас в это дело теперь, когда ваше здоровье улучшилось. Если вы готовы хотя бы внимательно выслушивать мои соображения, быть может, у меня в голове прояснится.

– Вы наводили справки у агентов по недвижимости? – осведомился я. Меня очень встревожила не только серьезность ситуации, но также явная усталость и уныние моего старого друга. – Если этот человек, этот Дудочник-Крысолов, совсем недавно прибыл в нашу страну, то, возможно, он купил или снял какой-то дом…

– Да-да! – нетерпеливо перебил меня Холмс. – Это была первая мысль, которая пришла мне в голову. Мы справились обо всех домах, которые были проданы или сданы за последние десять лет, и побывали в каждом, но ни один не оказался тем, который мы разыскиваем. У Дудочника или у его возницы есть собственный дом, который они сейчас используют, либо они договорились об аренде конфиденциально.

Я помолчал несколько минут, размышляя над этой проблемой. Поскольку одно мое предложение так резко отвергли, мне не хотелось выдвигать другие, хорошенько их не обдумав.

Между тем Холмс поднялся на ноги и принялся беспокойно расхаживать по комнате.

Тут мне в голову пришла одна идея, и я невольно высказал ее вслух.

– Солома! – воскликнул я.

Холмс замер на месте и повернулся ко мне с удивленным видом.

– Солома? О чем это вы говорите, Уотсон? Единственные соломинки в этом деле – те, за которые так отчаянно цепляемся мы с Анвином.

– Нет, Холмс, не соломинки, а солома. Раз Дудочник и его сообщник разводят крыс, им нужна подстилка, причем в больших количествах. Если только у них нет собственных запасов, что вряд ли, они должны покупать солому у какого-нибудь местного фермера или торговца.

– Мой дорогой друг! – вскричал Холмс, бросаясь ко мне, чтобы пожать руку. – Думаю, вы нашли ответ. Солома! Ну конечно! И как это вас осенило? Идея совершенно блестящая.

– Мальчиком я держал ручных мышек, – скромно пояснил я. – Помню, как регулярно покупал им сено для подстилки.

– Ручные мышки? Какое открытие! Я знаю вас много лет, но понятия не имел о такой очаровательной подробности из вашего детства.

За одно мгновение он изменился, сбросив усталость, как старую одежду, и предстал передо мной обновленным. Он вновь был полон энергии и воодушевления.

Взяв шляпу и трость, Холмс объявил:

– Я сейчас выйду и куплю все кентские газеты. Солома! Это просто гениально!

С этими словами он удалился, и на лестнице послышались его упругие шаги.

* * *

Через четверть часа Холмс вернулся, с торжествующим видом размахивая двумя газетами.

– Полагаю, нашему невезению приходит конец, Уотсон. Мне удалось приобрести «Уэллерби газетт» и «Уэллерби кроникл». Вот, мой друг, – он бросил мне газету, – возьмите «Кроникл» и просмотрите все объявления. И, памятуя о том, как неохотно ван Брейгель расстается с деньгами, я предлагаю искать торговца, у которого самая дешевая солома на рынке.

Воцарилась тишина, нарушаемая только шуршанием газетных страниц, которые мы листали.

Объявление отыскал Холмс.

– Послушайте! – воскликнул он. – «Выгодная сделка. Сено, солома, навоз будут продаваться по все более низким ценам, пока не истощатся запасы». Думаю, мы нашли!

– Там есть адрес?

– Да. Армитидж, ферма Блоссом, Лоуэр-Багнелл. Я знаю эту деревню. Проезжал через нее, когда мы с Анвином наводили справки. Пакуйте вещи, Уотсон! Мы выезжаем немедленно. И не забудьте захватить ваш армейский револьвер. Он может нам пригодиться.

Наэлектризованный энергией Холмса, я торопливо побросал вещи в саквояж, включая револьвер, и через десять минут мы уже ехали на вокзал Чаринг-Кросс. По дороге мы ненадолго остановились у почты, и Холмс послал телеграмму инспектору Анвину, занятому расследованием в Лондоне, чтобы сообщить о нашем отъезде.

Только когда мы сидели в поезде, следовавшем в Уэллерби, у меня появилась возможность задать вопрос, который преследовал меня с тех самых пор, как я увидел ужасную крысу в резервуаре.

– Скажите, Холмс, – начал я, – как удалось Дудочнику получить такое чудовищное существо? Это причуда Природы? Или же продукт какого-то дьявольского научного эксперимента?

– Я убежден, что дьявольское сочетание того и другого, – ответил Холмс. Лицо его стало серьезным. – Несомненно, вы слышали о Дарвине?^[670] С тех пор как в тысяча восемьсот пятьдесят девятом году вышла из печати его книга о происхождении видов, наши идеи об эволюции были поставлены с ног на голову. Она так переполошила Англиканскую церковь, что пыль до сих пор не улеглась.

И тем не менее есть все основания верить, что именно путем естественного отбора в животном царстве – к которому мы должны причислить и себя, Уотсон, – следующим поколениям передаются свойства, которые способствуют их выживанию.

А знакома ли вам фамилия Мендель?^[671] Это австрийский монах, который, занимаясь ботаникой, провел в шестидесятых годах девятнадцатого века ряд экспериментов по перекрестному опылению гороха и вывел законы передачи наследственных признаков.

В тысяча восемьсот шестьдесят шестом году Мендель опубликовал результаты своих исследований в статье под названием «Versuche über Pflanzen-Hybriden», или «Опыты по гибридизации растений», на которую я случайно наткнулся несколько лет назад в библиотеке Британского музея.

Если применить открытие Менделя не к гороху, а к млекопитающим, причем в сочетании с теорией Дарвина о естественном отборе, то начинаешь понимать, как это работает в отношении такого животного, как большая бамбуковая крыса.

Она может производить потомство каждые двадцать два дня, и в каждом помете у нее бывает до пяти детенышей. Если особо крупного самца бамбуковой крысы скрестить с такой же крупной самкой, то потомство будет крупнее обычного. Если затем отобрать и скрестить самых крупных особей из их потомства, то следующее поколение будет еще крупнее. И так можно продолжать до тех пор, пока в конце концов не появится крыса, в несколько раз крупнее своих прародителей. Она также будет менее избирательна в еде, нежели крысы, живущие наволе. Обычно, как следует из их названия, эти животные питаются в основном бамбуком, хотя едят и овощи.

Я считаю, что именно так действовал ван Брейгель. Путем тщательного отбора он создал новую породу Rhizomys sumatrensis. Пока что мы видели только одного ее мертвого представителя. Я содрогаюсь при мысли о том, каковы живые особи. Если этих тварей выпустят в канализацию нескольких крупных городов, это повлечет за собой последствия, которые не поддаются описанию. Англия будет кишеть ими, и один только Бог знает, какую эпидемию они вызовут. Подумайте о панике, которую они посеют!

Когда я думаю о будущем, старина, мне рисуется весьма тревожная перспектива. Подобные научные теории способны помочь человечеству в борьбе с наследственными болезнями или в селекции особо урожайных сортов, позволяющих накормить растущее население, но могут и наделать бед, если попадут не в те руки. Они несут в себе угрозу изменения самой материи и размножения того зла, которое является бичом для нашей планеты.

– Я не совсем вас понимаю, Холмс, – сказал я.

– Мой дорогой друг, подумайте о тифе! Или холере! Или бубонной чуме! Если какому-то безумному биологу взбредет в голову вывести особенно опасную форму любой из этих инфекций и распространить ее среди населения, результаты будут катастрофическими. Он смог бы шантажировать не одну только Британию, как наш противник, но весь мир!

По моему мнению, Дудочник имеет зуб на наше правительство. Суматра принадлежит голландцам^[672]. Почему он адресует свои угрозы не им? Это было бы логично. Так нет, он выбрал мишенью нашу страну. Если когда-нибудь удастся завершить это дело, мы узнаем причину его неприязни.

– Значит, вы думаете, Холмс, что нам в конце концов удастся раскрыть это дело?

– Мы должны, мой дорогой Уотсон, – серьезно произнес он. – Если мы этого не сделаем, невозможно даже представить себе, каковы будут последствия.

Остальную часть путешествия мы проделали в молчании, и каждый из нас погрузился в размышления об ужасной перспективе.

По прибытии в Уэллерби мы взяли на станции двухколесный экипаж и отправились в Лоуэр-Багнелл, живописную деревню в пяти милях от этого небольшого городка. К счастью, там был трактир «Дарли моу», и мы решили в нем остановиться. Сняв номер на две ночи и оставив там багаж, мы наняли рессорную двуколку трактирщика и немедленно выехали на ферму Блоссом, находившуюся в двух милях от деревни. Холмс правил.

Когда мы с грохотом въехали во двор фермы и остановились, он соскочил на землю и обратился к хозяину, вышедшему из амбара к нам навстречу. Этот дородный краснолицый человек с проницательным взглядом, как видно, был скуп на слова и молча смотрел на приближавшегося Холмса.

Мой друг, который заранее заготовил историю для поставщика соломы, объяснил, что мы ищем знакомых, у которых как будто имеется ферма где-то поблизости. Один из них маленького роста, рыжеволосый, в очках, другой же – коренастый и смуглый. Не слыхал ли мистер Армитидж о них чего-нибудь?

– Вы, небось, лондонцы? – спросил Армитидж, окидывая нас с головы до ног подозрительным взглядом. Сельским жителям свойственно недоверчивое отношение к незнакомцам.

– Да.

– Остановились где-то здесь?

– В Лоуэр-Багнелле.

– И надолго?

– На два дня.

– А-а!.. – сказал Армитидж и умолк.

Я видел, что Холмса раздражает эта тягучая беседа, но он сдержался и продолжил:

– Мне необходимо найти этих людей по личным причинам. Если у вас есть какие-нибудь сведения о них, мистер Армитидж, я с радостью позабочусь о том, чтобы вы не зря потеряли время.

Фермер сразу же сделался более разговорчивым.

– Да, я знаю одного из них, – сообщил он. – Который смуглый. Частенько ездит сюда за соломой. Ну, там, за молоком и яйцами. – Он многозначительно подмигнул Холмсу. – Задолжал вам денег, верно? – Получив от Холмса подтверждение, Армитидж усмехнулся с торжествующим видом: – Так я и думал. Хотел всучить мне чек. Ну уж дудки! Я сказал: нет денег – нет и товара. Так что он сначала платит мне все до пенни, а уж потом я позволяю ему загружать фургон.

– Вы знаете, где он живет? – осведомился Холмс.

Армитидж снова умолк, и взгляд его сделался тупым. Однако, как только Холмс извлек из кармана полкроны, трактирщик вновь обрел дар речи, напоминая механическое пианино, которое приводят в действие, опуская в прорезь пенни.

– Не могу сказать вам адрес, – ответил он, – но когда он уезжает, то держит путь в ту сторону. – Грязный большой палец указал налево.

– Благодарю вас, – сказал Холмс, пытаясь скрыть разочарование. Ведь за полкроны Армитидж выдал нам весьма скудные сведения. – Вы очень мне помогли. Я был бы признателен, если бы вы не упоминали о нашем разговоре тому человеку.

– Да это и не мое дело, – пожав плечами, заявил Армитидж.

Он подождал – думаю, нарочно, – пока Холмс не влез в двуколку и не взял вожжи, прежде чем добавить:

– Скажу вам кое-что еще. Лошадь-то у него всегда свежая. Стало быть, она проходит от силы две-три мили.

– Сэр, я буду век вам благодарен! – бросил Холмс через плечо, и двуколка тронулась в путь.

Как только мы оказались вне пределов слышимости, он рассмеялся:

– Упрямый старый дьявол, но наблюдательный. Две-три мили к северу отсюда! Это облегчает поиски.

Как показали дальнейшие события, он был слишком оптимистичен. Уже сгущались сумерки, когда наконец мы нашли то место. Нам пришлось провести несколько утомительных часов в расспросах на фермах и истоптать много грязных дворов.

Моя раненная в Афганистане нога причиняла мне значительные неудобства. Наконец Холмс, свернув на узкую дорожку, которая, казалось, никуда не вела, вдруг придержал лошадь.

– Думаю, мы нашли, Уотсон! – произнес он тихо, и глаза его блеснули.

Мы остановились у калитки, за которой лежала изрезанная колеями дорога. В дальнем ее конце мы смутно различили в угасающем свете крышу и трубы дома, частично скрываемые окружающими его деревьями. К воротам была прибита доска с надписью белыми облупившимися буквами: «Ферма Бедлоуз».

– Но почему именно эта? – спросил я.

На мой взгляд, она ничем не отличалась от других ферм, мимо которых мы проезжали и которые сразу же забраковал Холмс.

– Посмотрите на тяжелую цепь и висячий замок на калитке – оба они новые, – пояснил Холмс. – Заметьте также, что к изгороди пристали свежие соломинки. Я убежден, что мы нашли логово Дудочника. Сегодня уже слишком поздно для того, чтобы что-то разведать, но мы вернемся сюда завтра на рассвете.

* * *

Холмс сдержал слово. На следующее утро он, уже одетый, разбудил меня в шесть часов. Позавтракав хлебом с беконом, без четверти семь мы снова пустились в путь в двуколке. На шее у Холмса висел на ремне его полевой бинокль, а у меня в кармане был мой армейский револьвер.

Мы осторожно приблизились к ферме Бедлоуз пешком, спрятав двуколку в маленькой рощице примерно в полумиле от цели нашего путешествия, чтобы ее не было видно с тропинки. Оттуда мы направились через поля кружным путем, который в конце концов привел нас на луг, раскинувшийся на склоне холма. С этой возвышенности открывался хороший обзор.

Благодаря выгодной позиции мы смогли, спрятавшись за изгородью, рассмотреть ферму, которую лишь мельком видели накануне.

Дом был убогим кирпичным строением с крытой шифером крышей. Создавалось впечатление, что он нежилой, хотя дым из одной трубы выдавал, что там кто-то есть.

Напротив дома стоял длинный низкий амбар, закрытая дверь которого была выкрашена черной краской. Рядом находилась большая собачья будка.

Мне удалось рассмотреть эти детали в бинокль Холмса, который он одолжил мне после того, как сам все изучил. Но едва я навел его на будку и ее обитателя, огромного мастифа, как мой друг дернул меня за рукав и попросил вернуть бинокль.

Даже на таком расстоянии он благодаря острому зрению уловил какое-то движение во дворе.

Молча понаблюдав за фермой несколько минут, Холмс тихо произнес:

– Двое мужчин вошли в амбар. Это те, кого мы ищем, Уотсон. Они соответствуют описанию Дудочника и его сообщника. Пока они в амбаре, предлагаю удалиться, а то наше присутствие может быть замечено. Я также должен без промедления предупредить инспектора Анвина и его людей.

Мы вернулись тем же маршрутом, которым прибыли, и, усевшись в двуколку, немедленно выехали в Уэллерби. Оттуда Холмс послал телеграмму инспектору Анвину в Лондон.

Это было длинное сообщение, и пока мой друг писал, я читал текст через его плечо. Вот что там говорилось:

Охота на Дудочника-Крысолова назначена на сегодня Тчк Встретим Вас и Ваших друзей в Уэллерби с поезда 4:27 с Чаринг-Кросс Тчк Захватите леску Тчк Холмс

– Леску, Холмс? Для чего это она вам понадобилась?

– Вы узнаете это сегодня вечером, Уотсон, – пообещал он с загадочной улыбкой.

II

Инспектор Анвин не меньше моего был озадачен просьбой Холмса о леске, хотя и выполнил ее. Когда мы встретили его с коллегами на станции в Уэллерби, он вынул леску из кармана.

– Правда, я ума не приложу, для чего она вам нужна, мистер Холмс, – признался этот круглолицый жизнерадостный человек плотного сложения.

Соответственно случаю инспектор был одет в твид, как и его офицеры. У двоих из них имелись при себе большие кожаные чехлы, в которых, как я узнал позже, находились винтовки.

Однако, как и мне, Холмс ничего не объяснил им насчет лески. Он лишь заметил:

– Она нам пригодится.

В ожидании Анвина и его людей мы с Холмсом отобедали в «Молтби армз». Оставив меня в этом трактире, чтобы дать отдых ноге, очень меня беспокоившей, он отправился по какому-то таинственному делу. Когда мой друг вернулся, карманы его оттопыривались: в них были свертки, содержимое которых он оставил в тайне.

Встретив с поезда Анвина и его коллег, мы снова отправились в «Молтби армз». Во время ужина за угловым столиком, где нас не могли услышать другие посетители, Холмс поведал полицейским о расследовании, которое привело нас в Лоуэр-Багнелл, а затем и к тайному убежищу Дудочника-Крысолова на ферме Бедлоуз.

Вырвав страницу из блокнота, он быстро набросал план фермы, отметив на нем дома и надворные строения, а также окружающие их деревья и кусты, за которыми мы могли бы укрыться. Я, признаться, не заметил их, но Холмс, с его удивительной памятью, не упустил ни одной мелочи и сейчас изобразил все очень точно.

Мы тихо обсуждали, как лучше взяться за дело, и к тому времени, когда подали кофе, у нас был готов план и каждый знал, какую роль должен в нем сыграть.

Мы выехали в половине десятого: Холмс и я – в двуколке, Анвин со своими людьми – в экипаже трактирщика, с которым Холмс договорился заранее.

Ночь была прохладная, луна на ущербе, но света ее хватало, чтобы мы могли всё видеть достаточно ясно. Однако я от души надеялся, что наши передвижения не будут замечены врагами.

Должен признаться, что сердце мое бешено колотилось в предвкушении схватки. Мы с Холмсом оба молчали. Я вспоминал вторую афганскую кампанию и битву при Майванде, в преддверии которой испытывал такой же страх и волнение. Тревожное ожидание даже притупило боль в ноге, которая днем причиняла мне изрядные неудобства: мускулы устали, и не помог даже отдых.

Мы оставили двуколку и экипаж в той же самой роще, но выбрали не тот путь, которым шли с Холмсом утром. Он привел нас в маленький заброшенный сад позади фермы. Там было много деревьев, за которыми мы могли укрыться. Оттуда нашему взгляду открывались дом и надворные строения. Хотя амбар был погружен в темноту, в одном из окон дома, на нижнем этаже, мерцал желтый свет керосиновой лампы.

Остановившись по сигналу Холмса, мы с любопытством следили за тем, как он вынимает из кармана несколько маленьких пакетов и выкладывает их содержимое на землю. Тут были кусок отличной говяжьей вырезки, перочинный нож, моток тонкой бечевки и два маленьких пузырька с жидкостью.

Используя плоский камень вместо кухонной доски, Холмс отрезал длинный тонкий кусок мяса, который щедро обрызгал жидкостью из пузырьков. В ночном воздухе я уловил запахи аниса и хлоралгидрата, которые ни с чем не спутаешь. Потом, скатав кусок мяса в подобие рулета, он перевязал его бечевкой и закрепил на конце лески.

– Приманка, – прошептал он, возбужденно поблескивая глазами.

Затем, держа в одной руке леску, свернутую так, что конец с приманкой свободно болтался, он, низко пригибаясь, направился один к фермерскому дому. Мы ждали, затаившись за деревьями.

Стояла мертвая тишина, так что малейший звук, нарушивший ее, казался оглушительным. Я слышал, как ночной ветерок колышет ветви над моей головой и как журчит вода, хотя мне было известно, что ближайший ручей отделен от нас двумя полями. Даже биение моего сердца казалось барабанным боем.

Холмс бесшумно двигался по траве – темный силуэт, почти невидимый на фоне густой листвы и строений фермы Бедлоуз, которая неясно вырисовывалась во мраке.

Когда он добрался до низкой изгороди, отделявшей сад от двора, я увидел, как он остановился и медленно выпрямился.

Не могу сказать, что именно потревожило собаку – это его движение или тихий звук, которого мы не услышали. Внезапно загремела цепь (это звяканье показалось мне громче канонады), и грозное рычание донеслось до нас, как рокот приближающейся грозы.

Помню, как я в отчаянии подумал, что все пропало. В любой момент мы можем услышать, как открывается дверь дома и из него выбегают ван Брейгель со своим сообщником. Мы вынуждены будем выбраться на открытое место и сойтись с ними в отчаянной схватке. Хотя численный перевес на нашей стороне, у противника есть преимущество: наши враги знают местность и могут укрыться в доме и надворных строениях.

Нечто подобное случалось в Афганистане, и я, как помощник полкового врача, слишком хорошо знал ужасающие последствия подобного боя.

Но в то время, как эти мысли роились в моем мозгу, до меня вдруг дошло, что кругом царит тишина. Казалось, будто замерло всякое движение – даже шелест ветерка в деревьях и журчание дальнего ручья.

Фигура Холмса тоже была неподвижна. Теперь он стоял выпрямившись, и его правая рука была поднята над головой. И вдруг эта рука пришла в движение: размахнувшись, Холмс бросил какой-то темный предмет, с глухим стуком упавший на землю.

Снова звякнула цепь, на этот раз негромко, как будто большой мастиф отошел на пару шагов от будки. Затем в ночном воздухе до нас ясно донеслось жадное чавканье.

Приманку проглотили.

Затаив дыхание, мы подождали еще несколько минут. Наконец высокий силуэт Холмса снова исчез из виду, и мы услышали шуршание травы. Пригнувшись, он шел к нам.

– Удачный бросок, – радостно объявил он шепотом. – Мясо со снотворным упало почти к ногам животного, и оно сразу же его проглотило. Ни одна собака не может устоять против запаха аниса. Теперь вы понимаете, инспектор, почему я попросил вас о леске? Все остальное я мог достать в городке. – Он взглянул на карманные часы. – Мы подождем еще пять минут, чтобы снотворное подействовало, а потом начнем.

– Холмс, – спросил я тихо, удивленный неувязкой в его словах, – как же вам удалось раздобыть хлоралгидрат без рецепта врача?

Он издал негромкий смешок.

– Я должен повиниться, Уотсон. Не так давно я взял у вас рецептурный бланк – так, на всякий случай, – и с тех пор носил в кармане. Подделать вашу подпись легко, поскольку у вас такой скверный почерк, что сошли бы любые каракули^[673]. Но я знал, что вы не стали бы возражать, если он взят для хорошего дела.

– Ну конечно, Холмс, – ответил я. А что еще я мог сказать в данных обстоятельствах?

Пока мы таким образом беседовали, свет на первом этаже дома погас и наверху зажглись две лампы, сиявшие в темноте, как два желтых глаза. По-видимому, обитатели фермы Бедлоуз собирались отойти ко сну.

Холмс поднялся на ноги. Пора было идти.

Прячась за деревьями, мы бесшумно двигались по траве. Пришлось низко пригибаться, чтобы нас не было видно на фоне ночного неба, если ван Брейгель или его сообщник случайно выглянут из окна наверху. Таким образом мы добрались до низкой изгороди, отделявшей сад от двора фермы. Здесь мы остановились, чтобы оценить ситуацию вблизи.

В доме, находившемся слева от нас, было тихо. В окнах фасада горели лампы. Напротив него находился амбар с будкой, стоявшей на страже возле его закрытых дверей. Огромный мастиф растянулся на булыжниках двора в таком глубоком сне, что ни один мускул его массивного тела не дернулся, когда мы перелезли через изгородь и начали осторожно приближаться.

Было условлено, что мы окружим здание, руководствуясь планом Холмса и пользуясь любым укрытием, которое предоставляли деревья и надворные строения. Взмахом руки инспектор Анвин подал нам знак занять оговоренные заранее позиции. Двое его людей крадучись обогнули дом, чтобы караулить черный ход, в то время как остальные бесшумно, как тени, проскользнули в укромные места. Я спрятался за большой бочкой для дождевой воды; рядом затаился Холмс, укрывшись за поленницей.

Вынув револьвер, я бросил взгляд на моего друга. Его худая фигура была едва различима в темноте. Каждый мускул напрягся, как у тигра, готовящегося к прыжку.

Вскоре раздался сигнал.

Это был громкий стук: инспектор Анвин запустил камнем в парадную дверь дома. И сразу же мы услышали его голос, зазвеневший на весь двор.

– Ван Брейгель! – кричал он. – Вы меня слышите? Сдавайтесь. Мы офицеры полиции, при нас оружие, дом окружен. Если вы и ваш сообщник выйдете с поднятыми руками, вам не причинят зла. Даю слово.

В ответ с треском распахнулось окно на верхнем этаже, и на фоне освещенной комнаты появилась голова мужчины. Блеснули стекла очков, и я предположил, что это ван Брейгель.

– Сдаваться? Никогда! – с вызовом проорал он хриплым голосом, в котором звучали все оттенки безумия. – Вам придется прийти за мной, мистер английский полисмен. Но, черт возьми, я захвачу на тот свет вас и несколько ваших людей!

С этими словами он вскинул к плечу ружье и, прицелившись, несколько раз выстрелил в темноту.

Держа палец на курке своего револьвера, я увидел вспышки и услышал свист пуль. Одна из них пролетела (слава Богу, никого не задев) над поленницей, за которой прятался Холмс, и попала в стену амбара.

Я с трудом сдерживался, чтобы не открыть огонь. Покрепче перехватив револьвер, я впился взглядом в этого человека. Его силуэт четко вырисовывался в освещенном окне, и я мог попасть в него так же легко, как в мишень в тире. Инстинкт побуждал меня спустить курок, но я воздержался.

Если армейский опыт и научил меня чему-то, так это не действовать опрометчиво, а повиноваться приказам старшего по званию, в данном случае инспектора Анвина. Ведь он специально распорядился, чтобы никто не открывал огонь без его разрешения.

Итак, я не стал стрелять, и, как оказалось, правильно сделал: то, что вскоре случилось, решило дело и без нашего вмешательства.

В окне появилась вторая фигура. Судя по широким плечам, это мог быть только сообщник ван Брейгеля – тот самый человек, который правил фургоном и покупал солому на ферме Армитиджа.

Между сообщниками завязалась бурная ссора, о предмете которой мы могли только догадываться по их сердитым жестам и случайным обрывкам фраз, долетавших до нас.

Компаньон ван Брейгеля, по-видимому, уговаривал его отойти от окна. Он тащил подельника за руку, одновременно пытаясь отобрать у него ружье.

Я услышал возглас этого человека:

– Сдавайся! Это безнадежно!

Выстрелило ружье случайно или на курок нажали намеренно, невозможно было определить из укрытия.

Все, что мы увидели и услышали, это вспышку и звук выстрела, за которым последовал страшный крик, и широкоплечий мужчина упал, скрывшись из виду.

Затем в окне появился ван Брейгель. Клянусь, он усмехался! Правда, впоследствии Холмс утверждал, что это всего лишь моя фантазия и что я не мог на таком расстоянии различить выражение лица Дудочника. Однако невозможно было ошибиться относительно его последнего вызывающего жеста, когда он небрежно швырнул во двор пустую патронную сумку. Затем ван Брейгель отошел от окна, и прозвучал последний выстрел.

Последовала мертвая тишина, чуть ли не оглушившая нас после выстрелов и криков, которые ей предшествовали.

Через несколько минут ее нарушил инспектор Анвин, который поднялся на ноги и призвал нас выйти из укрытия. Только тогда я разжал пальцы, вцепившиеся в револьвер, и почувствовал, что у меня болит ладонь.

Распахнув парадную дверь, мы ворвались в дом и нашли два тела в одной из спален. Ван Брейгель лежал под окном; голову его разнесло пулей. Черты Дудочника невозможно было опознать, хотя разбитые очки в стальной оправе, лежавшие рядом с трупом, свидетельствовали о том, что это он. Его компаньон вытянулся на полу неподалеку. На груди, над сердцем, зияла большая рана.

Мне не составило труда констатировать смерть обоих.

Инспектор Анвин, заложив руки за спину, стоял, глядя на тела. Его круглое румяное лицо выражало отвращение и разочарование.

– Да, джентльмены, – обратился он ко всем нам, – не такого конца я ожидал. Я надеялся арестовать эту парочку. Однако нет смысла расстраиваться по этому поводу. Как говорится, слезами горю не поможешь.

– Вы сообщите местной полиции? – осведомился Холмс. – Как вы преподнесете им это дело?

– В основном я буду придерживаться истории, которую мы заготовили. Только изменю конец, – бодрым тоном ответил Анвин. – Я с моими людьми выслеживал этих негодяев последние несколько недель из-за вооруженного налета на почту в Мэрилебоне. Мы шли по следу до этого тайного убежища, где обнаружили их трупы. Какой вариант вы предлагаете, мистер Холмс? – добавил он, подмигнув. – Ссора из-за дележа добычи? Разборки между грабителями? Думаю, это вполне объяснит их смерть. Однако, перед тем как я пошлю одного из моих людей в полицейский участок Уэллерби, нам нужно закончить одно дело в амбаре.

Он взял со стола керосиновую лампу и стал первым спускаться по лестнице. Выйдя во двор, инспектор направился к амбару и отворил двойные двери. Мы последовали за ним внутрь.

Даже теперь, по прошествии немалого времени, мне тяжело вспоминать эту сцену, а тем более описывать ее.

Амбар был старый, с земляным полом и пыльными гирляндами давно копившейся паутины, свисавшей с потолочных балок.

Но прежде чем мои глаза привыкли к тусклому желтому свету лампы и стали различать детали, меня поразили два ужасных ощущения.

Первое – это запах. Затхлый дух земли и старой древесины, из которой был построен амбар, смешивался со сладковатым ароматом соломы и перекрывающей все кошмарной вонью гниющей пищи и крысиного помета. У меня запершило в горле.

Но еще ужаснее запаха был шум. Что-то скреблось, шуршало, пищало, и звук этот рос и набирал дьявольскую силу. Он раздавался со всех сторон и так оглушил нас, что мы не слышали даже собственных шагов.

Когда Анвин, подкрутил колесико, чтобы лампа светила ярче, мы увидели тот ужас, который до этой минуты только обоняли и слышали.

Вдоль стен амбара стояло несколько дюжин стальных клеток с прочной металлической сеткой по бокам. В каждой было полдюжины крыс такого же размера и окраса, как та, которую я видел в стеклянном резервуаре в спальне Холмса.

Но если мертвый экземпляр был ужасен, то живые твари оказались гораздо более чудовищными. Потревоженные светом и нашим присутствием, они суетились в клетках, тычась злобными мордами в сетку и обнажая острые оранжевые зубы. Их чешуйчатые хвосты беспокойно шуршали в соломе, а маленькие глазки свирепо сверкали при свете лампы.

Холмс, прижавший носовой платок к носу и рту, повернулся к нам.

– Я сомневаюсь, – сказал он, – что самый сильный яд, даже если бы он у нас был, способен их уничтожить. Но этих тварей нужно истребить, всех до одной. Если только две сбегут, они начнут размножаться на воле. И одному Богу известно, каковы будут последствия. Вы готовы применить ваши ружья?

Я пропущу без комментариев следующие полчаса. Скажу лишь, что после того, как мы сняли с клеток крышки, шум и вонь, исходившие от гигантских крыс, были перекрыты звуками выстрелов и пороховой гарью.

Когда все было кончено, мы устроили во дворе костер из их тел. Прежде чем его поджечь, мы покрыли их соломой и щедро полили керосином.

Когда мы стояли, наблюдая, как взмывают языки пламени, Холмс тихо обратился ко мне:

– Уотсон, вы можете одолжить мне ваш револьвер?

Я передал ему оружие, и он молча удалился. Только услышав одиночный выстрел, я понял, куда он пошел.

– Мастиф? – спросил я, когда минуту спустя он вернулся так же молча, как и ушел.

– Как и все остальные обитатели этого ужасного места, он был такой злобный, что его не удалось бы приручить, – сказал он.

Мы с Холмсом не присутствовали при том, как из дома выносили тела ван Брейгеля и его сообщника. Перед этим инспектор Анвин со своими людьми обыскал ферму и предал огню все бумаги, имеющие отношение к научным экспериментам Дудочника-Крысолова. Исключение составило содержимое чемодана, который ван Брейгель предпочел держать при себе во время путешествия из Лондона. Благодаря этому чемодану и скудным чаевым, полученным носильщиками, которые его перетаскивали, Холмсу удалось выследить преступника.

Было признано разумным, чтобы мы с Холмсом удалились с места действия до прибытия полиции из Уэллерби.

Каким был финал, мы узнали неделей позже, когда по возвращении в Лондон обедали с премьер-министром и Майкрофтом в «Карлтоне».

Майкрофт крайне редко покидал свою квартиру на Пэлл-Мэлл и не обедал нигде, кроме клуба «Диоген», в котором проводил почти все вечера.

На этот раз он сделал исключение, поскольку правила «Диогена» запрещали вести беседы в помещениях клуба, кроме комнаты для гостей. К тому же приглашение в «Карлтон» исходило от премьер-министра, и Майкрофт, правда весьма неохотно, согласился нас туда сопровождать.

Должен признаться, что роскошное убранство отеля произвело на меня впечатление, а вот знакомство с премьером, скорее, разочаровало. Рядом с представительным Майкрофтом он показался мне маленьким и заурядным, со своими аккуратно подстриженными усиками и светлыми глазами, близоруко глядевшими через пенсне в золотой оправе.

Майкрофт был гораздо более импозантной фигурой. Мне вспомнились слова Холмса о том, что благодаря своей исключительной способности запоминать и сопоставлять информацию его брат незаменим для правительства и именно его советы нередко определяют нашу политику. В самом деле, порой Майкрофт и был самим правительством.

Беседу начал он.

– Зная ваши предпочтения, мой дорогой Шерлок и доктор Уотсон, – сказал он, когда официант удалился и мы остались одни, – я подумал, что теперь, когда дело успешно завершено, мне следует проинформировать вас о том, что мы узнали о человеке, называвшем себя ван Брейгелем, и о его сообщнике.

Говоря «мы», я, разумеется, имею в виду правительство ее величества, хотя вся правда известна лишь двум-трем лицам, которые были посвящены в это дело с самого начала.

Сперва о ван Брейгеле. Согласно конфиденциальным сведениям, полученным через голландские власти на Суматре, его настоящее имя – Вильгельм ван Хефлин. Он служил управляющим в кофейной компании, базирующейся в Амстердаме. Родился в Роттердаме. Его мать – англичанка, отец – голландец, морской капитан.

Поскольку в силу своей профессии отец подолгу не бывал дома, ван Хефлина в основном воспитывала мать, жившая в Англии. Вследствие этого он привык считать себя англичанином, несмотря на свою фамилию. Я привожу эти подробности, поскольку они имеют отношение к дальнейшей карьере ван Хефлина.

Именно в детстве, живя в Англии, он познакомился и подружился со своим кузеном Джонасом Бедлоу. Это сын брата его матери, позже ставший сообщником ван Хефлина.

Когда ван Хефлин был еще юн, его отец подал в отставку, и мать увезла мальчика в Голландию. Правда, связи с Англией все еще поддерживались, и ван Хефлин продолжал считать себя британским подданным.

Только окончив школу, он узнал, каково истинное положение вещей, и это явилось для него тяжелым ударом. Поскольку за это время его родители умерли, он вернулся в Англию с намерением поступить на государственную службу.

Ван Хефлин был умным юношей и не сомневался, что его прошение будет принято. Но ему отказали, когда выяснилось, что он голландский, а не британский подданный.

Согласно сведениям, собранным на Суматре, все минувшие годы – а прошло тридцать лет – он лелеял свою обиду и горько сетовал на то, что посчитал предательством со стороны британского правительства.

У меня нет ни малейшего сомнения, что именно отказ принять его на государственную службу заронил в душу ван Хефлина желание отомстить нашей стране. И по той же причине он искал работу на другом конце света, чтобы его разделяло с Британией как можно большее расстояние.

На Суматре карьера ван Хефлина сложилась вполне успешно, он быстро прошел путь от скромного клерка до управляющего кофейной плантацией. Именно тогда он начал проводить опыты с грызунами, которые водятся на Суматре. Это подтверждают личные бумаги ван Хефлина, найденные в его чемодане. Он вел записи, в которых фиксировал даты, численность и вес животных.

Пока ван Хефлин успешно продвигался по служебной лестнице, у его английского кузена Джонаса Бедлоу дела шли из рук вон плохо. После смерти отца он унаследовал фамильную ферму, которая и раньше не приносила особого дохода, а теперь от его бездарного управления и вовсе захирела. Джонас постоянно нуждался в деньгах, и он готов был двумя руками ухватиться за любое предложение своего кузена ван Хефлина, лишь бы поправить дела.

В чемодане были обнаружены письма Бедлоу, из которых совершенно ясно, что, оставив должность управляющего, ван Хефлин сел на судно, отплывающее в Англию. С собой он захватил «опытные экземпляры», как называл страшные плоды своих экспериментов. Бедлоу должен был заранее подготовить ферму к приему ужасных тварей и встречать кузена в порту с крытым фургоном.

Остальное вам уже известно: ван Хефлин послал резервуар с мертвой крысой на Даунинг-стрит, приложив к нему письмо, в котором шантажировал правительство. Чего вы не знаете, так это того, каким образом ван Хефлин рассчитывал получить полмиллиона фунтов, которые потребовал у британского правительства. Это также стало ясно из его личных бумаг.

Дьявольски умная идея, как и весь его план. Деньги следовало перевести на тайный банковский счет в Швейцарии, обозначенный только цифрой. Получив подтверждение перевода через «Таймс», ван Хефлин, в свою очередь, выполнил бы условия сделки. Трупы убитых крыс были бы отправлены на Даунинг-стрит. Ты можешь представить себе ужас, который это бы вызвало, мой дорогой Шерлок? Ведь, по твоим словам, он вывел более десяти дюжин этих кошмарных созданий.

Бедлоу и ван Хефлин собирались продать ферму, как только она будет освобождена от отвратительных жильцов. Затем с фальшивыми документами эта парочка выехала бы в Швейцарию, чтобы наслаждаться там плодами своего зловещего плана.

Несомненно, время от времени они объявлялись бы в Лондоне. Останавливались бы в лучших отелях и обедали в самых дорогих ресторанах, втихомолку посмеиваясь над тем, как ловко перехитрили британское правительство. О такой перспективе лучше не задумываться.

Я знаю, мой дорогой брат, что совершенно бесполезно предлагать тебе знаки официального признания твоих заслуг перед государством, – ты наверняка от них откажешься. Однако, поскольку Анвин и его офицеры повышены по службе, мы считаем, что не можем не отметить ту роль, которую вы с доктором Уотсоном сыграли в этом деле, выследив негодяев. Сэр, вы соблаговолите совершить маленькую церемонию, которую мы подготовили?

Премьер-министр, который молча слушал речь Майкрофта, любезно улыбаясь и время от времени кивая в знак согласия, поднялся на ноги.

– Джентльмены, – произнес он выразительным голосом, не раз завораживавшим членов парламента, – мне доставит большое удовольствие сердечно поблагодарить вас от себя лично, а также от имени правительства ее величества и всей британской нации и преподнести этот маленький знак уважения и признательности. Его сочла уместным некая леди, пожелавшая остаться неизвестной и проявившая живейший интерес к выбору и деталям.

С этими словами он очень тепло пожал руку Холмсу и мне и вручил два пакета, содержавшие «маленький знак признательности». Как выяснилось, это были великолепные карманные часы с цепочкой, на которой висела крошечная платиновая фигурка Дудочника-Крысолова – ее можно было использовать в качестве печатки.

Я ношу свои, только когда официальный случай требует такого роскошного личного украшения. Для тех, кто спрашивает о значении печатки, у меня всегда готов ответ. «Ее дала мне, – говорю я с загадочным видом, – самая очаровательная и милостивая леди, имя которой я, увы, не вправе назвать».

Приложение Гипотеза о хронологии событий в опубликованных рассказах о Шерлоке Холмсе, основанная на доказательстве, вытекающем из существа дела

Те, кто изучал приключения Шерлока Холмса, знакомы с проблемами датировки некоторых событий, описанных в опубликованных рассказах доктора Джона Ф. Уотсона.

В первую очередь это относится к дате женитьбы доктора Уотсона на мисс Мэри Морстен и хронологии приключений, которые имели место вскоре после свадьбы. В частности, я имею в виду «Пять апельсиновых зернышек» и другие дела, которые, как утверждает доктор Уотсон, Шерлок Холмс расследовал в том же 1887 году, а именно: случай с Обществом нищих-любителей, Камберуэллское дело об отравлении, дело о Парадол-чэмбер, а также гибель британского барка «Софи Андерсон» и приключение Грайс-Патерсонов на острове Юффа.

Совершенно ясно, что в «последние дни сентября» 1887 года, когда развивалась трагическая коллизия, описанная в «Пяти апельсиновых зернышках», доктор Уотсон уже был женат. Вот как он объясняет свое присутствие в прежней квартире: «Моя жена гостила у тетки, и я на несколько дней устроился в нашей старой квартире на Бейкер-стрит».

Однако в повести «Знак четырех», где доктор знакомится с мисс Мэри Морстен и влюбляется в нее, его будущая жена, рассказывая Холмсу о судьбе своего отца, капитана Морстена, приводит дату его исчезновения из гостиницы «Лэнем» в Лондоне. По ее словам, это случилось «3 декабря 1878 года, почти десять лет назад».

Кроме того, она добавляет, что «шесть лет назад, 4 мая 1882 года», в «Таймс» появилось анонимное объявление с просьбой сообщить в этой же газете ее адрес. После того как она это сделала, ей пришла по почте первая из шести ценных жемчужин, которые высылались и в последующие годы.

Далее в той же повести доктор Уотсон утверждает, что в тот день, когда мисс Морстен обратилась за помощью к мистеру Холмсу, «сентябрьским вечером» он вместе с сыщиком сопровождал мисс Морстен на встречу с неизвестным у театра «Лицеум».

Вряд ли требуется математический гений, чтобы сделать вывод, что события «Знака четырех» должны были происходить в сентябре 1888-го либо, самое раннее, 1887 года. Иначе мисс Морстен не стала бы говорить, что события, даты которых она указала Шерлоку Холмсу, случились «почти десять лет назад» и «примерно шесть лет назад».

Однако поскольку доктор Уотсон утверждает (как уже отмечалось), что дело о «Пяти апельсиновых зернышках» расследовалось в «последние дни сентября» 1887 года, когда он уже был женат, то даже самый невнимательный читатель заметит тут путаницу. Причем это относится не только к дате женитьбы доктора Уотсона – неясно также, когда на самом деле имели место упомянутые выше приключения.

Дальнейшие вопросы возникают при внимательном прочтении «Приключений клерка». Хотя там не указана дата, события развиваются через три месяца после того, как доктор Уотсон купил практику у старого доктора Фаркера в Паддингтоне. Сам доктор Уотсон пишет, что расследование имело место «вскоре после женитьбы».

Кроме того, июнь того года, когда Холмс и Уотсон разбирались в «Приключениях клерка», выдался таким сырым и холодным, что доктор Уотсон схватил простуду летом, дав этим пищу для дедукций Холмса.

Таким образом, «Приключения клерка» следует отнести к 1887 году, так как они имели место сразу же после женитьбы доктора и покупки практики в Паддингтоне.

Отсчитав от июня того года назад приблизительно три месяца, можно заключить, что свадьба должна была состояться в апреле или, самое позднее, в мае 1887 года.

Но совершенно очевидно, что это невозможно. Не мог же доктор Уотсон не только познакомиться с мисс Морстен и купить практику в Паддингтоне в сентябре 1887 года, но и жениться на ней за четыре или пять месяцев до их знакомства!

Как же могла возникнуть подобная путаница?

Процитируем слова Шерлока Холмса, относящиеся к Союзу рыжих: «Это задача как раз на три трубки».

Изучив метод великого детектива-консультанта, я применил принципы, которыми бы воспользовался он сам, и пришел к следующему выводу: датировка в «Пяти апельсиновых зернышках» неправильна. Это дело, вместе с другими упомянутыми в том же рассказе, а также «Приключения клерка» следует отнести к 1889 году.

Данную ошибку легко объяснить.

Практикующие врачи славятся своим неразборчивым почерком. Поскольку доктор Уотсон, составляя отчеты об их с Холмсом приключениях, пользовался своими рукописными заметками (порой спустя долгое время после описываемых событий), вполне возможно, что небрежно написанная цифра «9» была впоследствии прочитана им как «7». Таким образом в даты и вкралась ошибка, которую он по вполне понятным причинам не заметил.

В конце концов, он был чрезвычайно занятым человеком, поскольку, исполняя обязанности врача общей практики, также помогал Шерлоку Холмсу в многочисленных расследованиях, которые они проводили вместе.

Есть и другая версия. Ошибиться могла машинистка, которая перепечатывала рукопись доктора Уотсона и приняла дату «1889» за «1887». Или же эту ошибку сделал наборщик в типографии. А потом ее пропустил доктор Уотсон, когда читал корректуру – если правил ее сам, а не предоставил заниматься этим редактору.

Согласно исправленной датировке, доктор Уотсон познакомился с мисс Морстен во время расследования «Знака четырех», в сентябре 1888 года, а купил практику в Паддингтоне и женился весной 1889 года. К этому году также следует отнести «Пять апельсиновых зернышек» и другие упомянутые выше дела, включая «Приключения клерка». Это более правильная хронология, нежели та, что указана в собственных записях доктора Уотсона.

Предположение, что свадьба состоялась весной, согласуется с утверждением доктора Уотсона, что в июле, сразу же после его женитьбы, он вместе с Холмсом занимался тремя памятными расследованиями. Два из них он позже опубликовал под названиями «Морской договор» и «Второе пятно». Третий рассказ, о приключениях «усталого капитана», не был опубликован.

Если моя датировка верна, то эти три дела можно отнести к июлю 1889 года.

На скверный почерк доктора Уотсона можно списать и путаницу с датами в другом более позднем рассказе – «В Сиреневой Сторожке», события которого, по словам доктора Уотсона, относятся к 1892 году.

Тут тоже явная ошибка. Как хорошо известно изучавшим рассказы о Шерлоке Холмсе, после его предполагаемой гибели от руки профессора Мориарти у Рейхенбахского водопада в мае 1891 года Холмс отсутствовал в Англии три года, вернувшись только весной 1894 года. Поэтому совершенно исключено, что он расследовал дело о Сиреневой Сторожке в 1892 году.

Я предполагаю, что, возложив вину за ошибку на неразборчивый почерк доктора, нужно отнести этот случай к 1897 году. Последнюю цифру писали второпях, а позже приняли за «2».

Тогда приключение «В Сиреневой Сторожке» случилось в том же году, что и события, описанные в рассказах «Убийство в Эбби-Грейндж» и «Дьяволова нога»: они имели место соответственно зимой и весной (а точнее, в марте) 1897 года. Согласно моей теории, в марте расследовалось и дело «В Сиреневой Сторожке».

Это изменение датировки согласуется с тем, что доктор Уотсон сообщает нам в «Дьяволовой ноге»: из-за тяжелой, изнурительной работы здоровье Шерлока Холмса пошатнулось и доктор Мур Эгер с Харли-стрит рекомендовал ему полную смену обстановки и свежий воздух.

Если, как я предполагаю, дело «В Сиреневой Сторожке» имело место в марте 1897-го, а не 1892 года, то Шерлок Холмс действительно предпринял чрезвычайно тяжелое, изнурительное расследование, говоря словами доктора Уотсона. Сам великий сыщик назвал его «путаным делом».

К тому же расследование проводилось в крайне трудных условиях. Погода стояла очень холодная и вполне могла еще ухудшить пошатнувшееся здоровье Холмса. Доктор описывает, как они отправились в Сиреневую Сторожку: «Вечер был холодный и темный, резкий мартовский ветер и мелкий дождь хлестали нам в лицо, и от этого еще глуше казался пустынный выгон, которым шла дорога, еще печальней цель, к которой она нас вела».

Неудивительно, что вскоре после этого Шерлок Холмс вынужден был проконсультироваться с доктором Эгером и по его совету снять коттедж вблизи бухты Полду в Корнуолле, чтобы поправить здоровье. Однако его покой был нарушен, так как именно там Шерлоку Холмсу и доктору Уотсону пришлось столкнуться с преступлением, описанным в рассказе «Дьяволова нога».

Хотя лично я убежден в правильности моей теории относительно хронологии вышеупомянутых дел, мне бы не хотелось навязывать свои идеи другим специалистам по Шерлоку Холмсу. Поэтому я открыт для любых альтернативных предложений, которые могут выдвинуть в опровержение моей гипотезы коллеги, изучающие жизнь и эпоху великого детектива-консультанта и его биографа, доктора Джона Х. Уотсона.

Джун Томсон Секретные дела Холмса

Посвящается Г. Р. Ф. Китингу

Предисловие

Рукописи с изложением неизвестных читателям приключений Шерлока Холмса и доктора Джона Г. Ватсона достались мне в наследство от моего дядюшки, тоже доктора, Джона Ватсона. Правда, его второй инициал был не «Г», а «Ф», и был он доктором философии, а не медицины. Пораженный сходством его имени с именем знаменитогобиографа Шерлока Холмса, дядюшка основательно изучил все, что было написано и издано о Шерлоке Холмсе, и стал подлинным знатоком его деятельности.

Именно по этой причине к нему в июле 1939 года обратилась мисс Аделина Мак-Уэртер, по ее словам, родственница доктора Джона Г. Ватсона по материнской линии. Находясь в стесненных обстоятельствах, мисс Мак-Уэртер предложила моему дядюшке приобрести основательно потертую жестяную шкатулку, на крышке которой значилось: «Джон Г. Ватсон, доктор медицины, военный хирург в отставке, Индийская армия»^[674]. Мисс Мак-Уэртер утверждала, что эту самую шкатулку, доставшуюся ей по наследству, доктор Джон Г. Ватсон, компаньон Шерлока Холмса, поместил на хранение в свой банк «Кокс и компания». В шкатулке якобы хранились собственноручные записки доктора Ватсона о необычайных случаях из практики знаменитого сыщика, о которых по тем или иным причинам до сих пор в печати ничего не сообщалось.

Тщательно осмотрев шкатулку и ознакомившись с ее содержимым, мой дядюшка убедился в подлинности того и другого и вознамерился опубликовать записки, но разразившаяся Вторая мировая война помешала ему осуществить эти планы.

Беспокоясь о сохранности рукописей, дядюшка снял копии с записок доктора Ватсона, прежде чем поместить оригиналы все в той же шкатулке в свой банк на Ломбард-стрит в Лондоне. К несчастью, банк сильно пострадал от прямого попадания бомбы при налете немецкой авиации в 1942 году. От бумаг сохранились только обугленные обрывки, а краска на шкатулке пошла пузырями, отчего надпись на крышке едва можно было различить.

Располагая лишь предусмотрительно снятыми им копиями оригиналов и не имея возможности разыскать мисс Мак-Уэртер, мой дядюшка весьма неохотно отказался от намерения печатать неизвестные ранее записки доктора Ватсона из опасения, что подобная публикация может бросить тень на его репутацию как ученого. После кончины дядюшки записки вместе с его собственными примечаниями по наследству перешли ко мне.

В предисловиях к двум предыдущим сборникам я уже упоминал о том, что по профессии я врач, стоматолог-протезист, и как практикующий врач, а не ученый-медик могу не опасаться за свою научную репутацию и что у меня нет наследников, которым я мог бы в свою очередь завещать рукописи. Поэтому я решил опубликовать их, хотя и не располагаю полными доказательствами их подлинности.

Среди рукописей было и несколько монографий, написанных моим дядюшкой, по различным вопросам, связанным с жизнью и деятельностью Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Одну из этих монографий — о втором браке доктора Джона Г. Ватсона — читатели найдут в Приложении к этому сборнику.

Обри Б. Ватсон,

Член Лондонского медицинского общества,

член Медицинского общества,

доктор медицины

Преследование миллионера

Заглядывая в свои записки, я вижу, что случилось это в четверг, 21 апреля 1895 года, всего за несколько дней до того, как к нам пожаловала мисс Вайолетт Смит, поведавшая об удивительном происшествии, приключившемся с ней в Сюррее^[675]. Именно в тот день нам на Бейкер-стрит^[676] доставили телеграмму.

Ничего необычного в этом не было: моему старому другу Шерлоку Холмсу и прежде случалось получать подобные послания с просьбой о помощи в той или иной чрезвычайной ситуации, но лишь в очень немногих из них просьба о помощи была выражена в столь безапелляционной манере.

Прочитав телеграмму и насмешливо подняв брови, Холмс передал ее мне и спросил:

— Ну, Ватсон, что вы об этом думаете?

Достаточно обширное послание гласило:

Получил несколько анонимных писем угрозами моей жизни тчк местная полиция не может меня защитить тчк передаю дело ваши руки тчк мой экипаж будет ожидать вас станции мэйдстоун к поезду который отправится вокзала чаринг кросс 2 23 тчк размеры гонорара назовите сами тчк джон винсент хардерн

— Ясно, что деньги для этого человека ничего не значат и он привык поступать по-своему, — заметил я.

— Вы хотите сказать, — поправил меня Холмс, — богатый американец? Миллионер, возможно сколотивший свое состояние на табаке?

Я всегда восхищался замечательными способностями моего друга, но, должен признаться, был озадачен его комментариями, так как сам я не нашел в телеграмме ничего такого, что позволяло бы сделать столь точные выводы.

— Как вам удалось прийти к столь удивительным выводам, Холмс? — растерянно спросил я.

— Никакой тайны здесь нет, — рассмеялся Холмс и пояснил: — Дело в том, что Джону Винсенту Хардерну три недели назад была посвящена короткая заметка в газете «Таймс». Тогда он только что прибыл в Англию, и его состояние и факты из биографии не прошли мимо внимания репортеров. Это первый визит Хардерна в Англию. Он намеревается пробыть у нас около года, главным образом для того, чтобы ввести в высший свет свою дочь Эдит, и для этой цели снял загородное поместье и дом в Белгравии. Ввести юную девушку в великосветское общество вызвалась Довагер, леди Роксэм. А так как у ее светлости есть сын подходящего возраста, то, думаю, не ошибусь, если скажу, что в скором времени мы можем ожидать появления в «Таймс» объявления о помолвке мисс Хардерн и лорда Роксэма. Так заключаются браки, Ватсон, — не Господом на небесах, а хозяйками светских салонов на Парк-лейн и Гросвенор-сквер.

С учетом всего изложенного я полагаю, что приму предложение Хардерна, поскольку его высокомерный тон меня мало трогает.

— В телеграмме говорится, что вы сами можете назначить размеры вашего вознаграждения, — напомнил я.

— Деньги в такого рода делах не имеют никакого значения! — Холмс небрежно махнул рукой. — Мне неоднократно приходилось отказывать весьма состоятельным клиентам, если их дело не представляло особого интереса. Но угрозы жизни Хардерна! Тут все не так просто. Мы можем, успеть на поезд два двадцать три, о котором сообщает Хардерн, и я убежден, что в ходе наших расследований нам удастся разгадать один из загадочных аспектов этого дела, который представляется мне особенно любопытным.

— Вы имеете в виду установление личности негодяя, который угрожает жизни Хардерна?

— И это тоже, мой дорогой друг. Но признаться, еще больше меня интересует последовательность событий.

— Не улавливаю вашей мысли, Холмс.

— В таком случае рассмотрим те факты, которые нам известны. По сообщению «Таймс», Хардерн прибыл в Англию — в первый раз за свою жизнь — всего лишь три недели назад и тем не менее уже получил несколько угрожающих писем. Вряд ли за столь короткое время он успел заиметь в Англии смертельного врага, если только я не недооцениваю способность Хардерна вызывать к себе яростную ненависть.

— Вы считаете, что автор угрожающих посланий не англичанин?

— Я не сказал ничего подобного. Я только заметил, что один из аспектов этого дела представляется мне сомнительным.

— Но если он не англичанин, — настаивал я, — то разве нельзя сделать из этого вывод о том, что автором писем должен быть американец, некто, имеющий зуб против Хардерна и поехавший за ним в Лондон?

— Возможно, но ответ и на этот вопрос зависит от последовательности событий. Почему автор писем должен был ждать, пока Хардерн не отправится в Англию? Почему не привел свои угрозы в исполнение дома, в Америке? Ведь так было бы логичнее, не так ли?

— Возможно, какие-то обстоятельства мешали ему осуществить свой замысел.

— Такая возможность не исключается. Но пока мы не располагаем всеми необходимыми фактами, любое обсуждение этого дела не более чем чисто умозрительные умозаключения. Я уже говорил вам, как опасно при строении теории опираться на недостаточно полные данные^[677].

Больше Шерлок Холмс не произнес о деле ни слова и хранил упорное молчание даже в поезде, доставившем нас в Мэйдстоун, где на станции уже ожидал присланный Хардерном двухместный экипаж. Проехав мили три среди цветущих садов Кента, мы добрались до резиденции нашего клиента — Маршэм-холла, здания в стиле королевы Анны, окруженного обширными лужайками.

Дворецкий, исполненный достоинства слуга средних лет, с лицом длинным и бледным, как стеариновая свечка, провел Холмса и меня в большую гостиную, где нас ожидал мистер Хардерн.

Это был высокий человек плотного телосложения, лет пятидесяти, с властными манерами, не терпящий никаких возражений и, казалось, настолько переполненный энергией, что она, того и гляди, вырвется из него наружу, как пар из закипевшего чайника. Широкое лицо с грубыми чертами и копна рыжеватых волос говорили о холерическом темпераменте.

Едва мы представились, Хардерн тут же приступил к делу.

— Как вы понимаете, джентльмены, — заявил он, — я человек дела и не привык тратить слова даром. Мне дорого и ваше время, и мое. Я изложу вам все факты как можно более коротко. Первое письмо с угрозами я получил через несколько дней после того, как поселился в этом доме.

— Так быстро? — пробормотал Холмс, искоса посмотрев на меня. — Считаю, что эта деталь заслуживает всяческого внимания.

— Я тоже так считаю, сэр! Я тоже! Почему стоило мне ступить на берег Англии, как какой-то негодяй нагло заявляет мне, чтобы я немедленно отсюда убирался, иначе, видите ли, очень пожалею?

— Вы не знаете, кто бы это мог быть?

— Не имею ни малейшего представления, сэр! Если бы знал, кто это, мне не понадобилась бы ваша помощь. Я сам разыскал бы негодяя и устроил ему хорошую взбучку.

— Соверши вы подобный поступок, ваши действия вряд ли можно было бы назвать разумными, — холодно заметил Холмс. — Могу ли я взглянуть на письма? Надеюсь, вы их сохранили?

— Все, кроме первого. Я не придал ему значения и сжег тотчас же после получения.

— В вашей телеграмме говорилось о нескольких письмах. Сколько всего их было?

— Четыре. Следующие три письма я сохранил. Вот они.

Хардерн быстрыми шагами пересек гостиную, рывком выдвинул ящик из бюро и, достав оттуда письма, вручил их Холмсу.

— Я вижу, все они отправлены из Мэйдстоуна, — заметил мой друг, осмотрев конверты, — и адреса на всех конвертах написаны печатными буквами одной и той же рукой. А как насчет содержания?

Вынув письма из конвертов, он молча перечитал их и лишь затем передал мне, заметив:

— Обратите внимание на качество бумаги, Ватсон, и на правописание. Вряд ли мне нужно говорить, чтобы вы обратили внимание на отпечаток пальца в нижнем углу каждой страницы.

Действительно, не обратить внимание на особенности, о которых упомянул Холмс, было просто невозможно. В конце каждого письма, там, где обычно должна была бы находиться подпись, красовался отпечаток пальца, вымазанного черными чернилами.

Они выделялись на фоне белой дешевой бумаги того сорта, который можно купить в любой лавочке. Однако в правописании я ничего особенного не заметил, разве что не было ошибок. Текст самих писем был, как и на конвертах, словно напечатан четкими буквами, выведенными теми же черными чернилами, которыми сделаны отпечатки пальцев.

Письмо с отпечатком безымянного пальца гласило:

«Тебя предупреждали, Хардерн. Убирайся из Англии, покуда цел».

Следующее письмо с отпечатком среднего пальца развивало ту же тему несколько подробнее:

«Покуда ты в Англии, твоя жизнь в опасности. Это — не пустое предупреждение».

Наиболее угрожающим было последнее письмо с отпечатком указательного пальца:

«Ты дурак, Хардерн, но из твоего упрямства ничего хорошего не выйдет. Я не намерен ждать дольше. Укладывай вещи и отчаливай, иначе, клянусь, можешь считать себя покойником».

Хардерн, с видимым нетерпением ожидавший, пока мы закончим читать письма, не мог больше сдерживаться.

— Ну, мистер Холмс, к каким выводам вы пришли? Кто этот мерзавец? И почему он меня преследует таким способом?

— Уважаемый сэр, я не ясновидец, — спокойно ответствовал Холмс, и в его глубоко посаженных глазах мелькнула насмешливая искорка. — Я не могу назвать вашего неизвестного корреспондента по имени. Для этого потребуется более подробное расследование. Однако уже сейчас готов сообщить вам кое-какие детали, которые я установил. Отправитель писем, несомненно, мужчина лет тридцати, правша и клерк, если не по профессии, то по своей подготовке. Кроме того, он британский подданный.

— А не американец, Холмс? — вмешался я, несколько задетый тем, что моя теория относительно национальности отправителя писем отвергнута.

— Нет, Ватсон, решительно нет. Именно поэтому я и попросил вас обратить внимание на правописание. Все слова написаны на английский манер. Как вы знаете, американцы иногда пропускают «лишние» гласные.

— Что же касается всего остального, — продолжал Холмс, повернувшись к Хардерну, — то я изучил множество разных почерков и смею заверить вес, что мои заключения правильны. По выражению вашего лица, сэр, я вижу, что мое описание вам никого не напоминает.

— Нет, мистер Холмс! — возбужденно ответил наш клиент. — С того самого момента, как я прибыл в Англию, мне не доводилось встречать никого из тех, кто подходил бы к данному описанию. Единственные люди, с кем я успел познакомиться в Англии, это Довагер, леди Роксэм и ее сын, но у них нет ни малейшей причины угрожать мне. Скажу больше того. Именно по приглашению лорда Роксэм мы с дочерью решили отправиться в Англию.

— При каких обстоятельствах вы получили приглашение? — поинтересовался Холмс.

— Впервые я встретил Джеральда, то есть лорда Роксэма, года полтора назад, когда он навещал в Соединенных Штатах своих родственников. Его тетушка замужем за одним из моих старинных друзей, Брайтли, из виргинского аристократического рода, который может проследить свое происхождение до времен Тюдоров. Мы получили приглашение на прием, устроенный Брайтли в честь их родственника из Англии. На этом приеме Эдит и я были представлены Джеральду Роксэму.

Нужно ли говорить, мистер Холмс, что молодые люди сразу же воспылали любовью друг к другу. Мне стали намекать на возможность брака, но я возражал, считая, что они недостаточно долго знают друг друга. Тогда Джеральд Роксэм и предложил мне привезти дочь в Англию, где бы он мог познакомить ее со своей матерью и ввести в светское общество Лондона. Если по истечении более продолжительного срока молодые люди не охладеют друг к другу, то в конце сезона будет объявлена официальная помолвка.

Довагер, леди Роксэм, одобрила такое решение и вызвалась подыскать подходящие апартаменты в Лондоне и загородную резиденцию, где Эдит и я могли бы остановиться. Нам очень повезло, что это поместье неожиданно появилось на рынке. Оно принадлежало престарелому джентльмену сэру Седрику Форстер-Драйку, которого родственники решили поместить в приют. Он полностью оглох и прикован к постели. Семья сэра Седрика была очень рада найти нанимателя, готового снять поместье на целый год, и оставить прежнюю прислугу.

С моей точки зрения, это было особенно удачно по двум причинам. Во-первых, поместье леди Роксэм — Уайтхэвен-Мэнор — находится всего в трех милях отсюда, а это означало, что молодые люди могли часто встречаться, и Эдит предоставлялась возможность познакомиться с семьей и друзьями Джеральда. Во-вторых, договор об аренде дома в Суссексе, который леди Роксэм сняла для нас раньше, пришлось неожиданно расторгнуть из-за пожара, случившегося в том крыле, где располагались комнаты прислуги.

Все это произошло, когда Эдит и я уже находились на борту судна, доставившего нас в Англию. По прибытии в Лондон мы были встречены на вокзале Джеральдом Роксэмом, от которого и узнали о пожаре в Суссексе и о неожиданно представившейся возможности снять Маршэм-Холл.

Холмс прервал нашего клиента, воскликнув:

— Мистер Хардерн, ваш рассказ, по существу, приводит лишь к одному возможному заключению!

— К какому же, мистер Холмс?

— Кто-то из ваших врагов в Штатах нанял сообщника здесь, чтобы тот посылал вам письма с угрозами от его имени. А поскольку вы сами узнали, что ваша загородная резиденция будет не в Суссексе, а в Кенте только по прибытии в Лондон, он вряд ли мог заранее подготовиться к тому, чтобы преследовать вас здесь. Но я прервал вас, мистер Хардерн. Прошу простить меня и продолжить рассказ.

— Мне осталось сообщить совсем немного, сэр. По совету Джеральда Роксэма мы остановились на несколько дней в лондонском отеле, пока в Маршэм-Холле все не было готово к нашему приезду. Джеральд проводил нас до самого Маршэм-Холла и проследил за тем, чтобы мы устроились с комфортом. Первое письмо с угрозами пришло через четыре дня.

— С меткой! Я имею в виду — с чернильным отпечатком мизинца.

— Именно так, мистер Холмс!

— Вы уведомили полицию?

— Только по получении второго письма. Инспектор Уиффен из полиции графства Кент прибыл, осмотрел второе письмо и последующие, но не смог предложить никаких объяснений. По-видимому, он считал все происшествие чьей-то хитроумной шуткой или розыгрышей.

— Дело гораздо серьезнее, — заметил Холмс— Я убежден, что аноним ничуть не шутит. Я также не сомневаюсь, что вскоре вы получите еще одно письмо, на этот раз — с отпечатком большого пальца, и соберете таким образом отпечатки всей пятерни. Черная Рука, мистер Хардерн. Говорит ли это вам о чем-нибудь?

— Я теряюсь в догадках, мистер Холмс. Черная Рука! Что вы посоветуете? Как мне себя вести?

— Отнестись с полной серьезностью к предупреждениям и покинуть Англию как можно скорее — до получения последнего письма. После того как придет пятое письмо, вашу безопасность нельзя будет гарантировать.

— Вы рекомендуете мне вернуться в Штаты? Нет, сэр! — негодующе воскликнул Хардерн. — Я не допущу, чтобы меня принудили к бегству.

— Тогда, по крайней мере, вернитесь в ваш дом в Лондоне.

Хардерн, доселе сдерживавший гнев, дал волю своему негодованию. Его синие глаза метали молнии. Он с силой ударил кулаком по подлокотнику кресла.

— Ни за что на свете, мистер Холмс! Это было бы постыдной капитуляцией. Никому и никогда еще не удавалось помыкать Джоном Винсентом Хардерном!

— Но речь идет не только о вашей безопасности, — мягко напомнил Холмс, — но и о безопасности вашей дочери.

— Я хорошо об этом помню, сэр. В настоящий момент она совершает верховую прогулку в обществе Джеральда Роксэма и его сестры. Как только они вернутся, я спрошу, позволено ли будет Эдит переселиться в Уайтхэвен-Мэнор. Не сомневаюсь, что леди Роксэм даст свое согласие. И она, и ее сын знают о полученных мной угрозах. Именно Джеральд Роксэм порекомендовал обратиться к вам, мистер Холмс. Что же касается меня, то я намерен остаться здесь.

— В таком случае я настоятельно рекомендую вам не выходить с наступлением темноты из дома и проследить за тем, чтобы окна на ночь были закрыты ставнями, а двери заперты. У вас есть револьвер?

— «Кольт», мистер Холмс.

— Держите его все время при себе, — посоветовал Холмс, вставая, — и как только получите пятое письмо — с отпечатком большого пальца — немедленно дайте мне знать.

— Вы действительно полагаете, что жизнь Хардерна находится в опасности? — спросил я, когда мы возвращались в экипаже на станцию Мэйдстоун.

— Боюсь, что так, Ватсон, — мрачно произнес Холмс. — Поскольку Хардерн отказался немедленно покинуть Маршэм-Холл, нам остается только уповать на то, что, когда его таинственный враг решит нанести удар, мы окажемся рядом и сумеем отвести беду. Каким сложным оказалось это дело! Я имею в виду не только роковые последствия, к которым могут привести угрозы, но и мотив преступления. Почему кому-то так хочется заставить Хардерна покинуть Англию? А эта странная история с Черной Рукой! Здесь напрашивается мысль о каком-то тайном братстве. И хотя я горжусь своей осведомленностью о делах преступного мира, должен признаться, мне не известно ни одно криминальное сообщество, которое действовало бы под таким названием.

Придется порасспросить своих знакомых, как вы говорите, из сомнительной среды. А пока я намереваюсь вернуться завтра в Мэйдстоун, чтобы обследовать местные гостиницы и постоялые дворы: не найдется ли там постояльца, который подходил бы под мое описание.

— Вы хотите, чтобы я сопровождал вас?

— Благодарю, но думаю, что мне лучше отправиться одному. Если мы хотим установить личность этого человека и узнать, где он находится, необходимо действовать незаметно. Если же мы примемся за расспросы вдвоем, это может вызвать подозрения.

На следующее утро Холмс отправился в Мэйдстоун рано утром и не возвращался на Бейкер-стрит до позднего вечера.

— Вам никого не удалось отыскать? — спросил я угрюмого Холмса.

— Никакой зацепки, — подтвердил он, устало располагаясь у камина. — Думается, я не пропустил ни одной гостиницы в городе. Никакого результата. Разумеется, остались еще пансионаты, их наберется несколько десятков, и завтра я непременно обследую их все до единого. Откровенно говоря, это все равно что искать иголку в стоге сена. Но у меня нет другого выбора: я должен во что бы то ни стало найти мерзавца.

Однако случилось так, что Холмсу не удалось вернуться в Кент так быстро, как он рассчитывал. На следующий день прибыла мисс Вайолетт Смит из Чарлингтона и, рассказав нам необыкновенную историю о том, как ее преследовал неизвестный велосипедист, попросила Холмса о помощи. Мой друг очень не хотел приниматься за новое расследование, поскольку уже погрузился в обстоятельства дела Хардерна, но затруднительное положение, в котором оказалась мисс Смит, и совершенно необычная поведанная ею история вынудили Холмса в конце концов согласиться, хотя я настоятельно рекомендовал ему отказаться.

— Мой дорогой Ватсон, я вряд ли имею право отказать, — возразил мне Холмс. — Она одинокая женщина, и защитить ее некому. Согласен, что это отвлечет меня от дела Хардерна. Но я полагаю, что мы не услышим из Кента ничего нового еще несколько дней, пока не придет пятое, и последнее, письмо, а за это время я вполне могу заняться новым расследованием.

— А как же ваши расспросы в Кенте?

— Я смогу продолжить их в понедельник. А если вы согласитесь помочь мне, я буду вам бесконечно признателен.

— Разумеется, Холмс, я всегда к вашим услугам, — заверил я великого детектива.

По его поручению в понедельник я отправился в Чарлингтон, чтобы попытаться собрать необходимые сведения. Мои поиски оказались безуспешными, и Холмс подверг их уничтожающей критике^[678]. Признаюсь, в то время замечания Холмса меня глубоко задели. Его собственные розыски в Кенте, как и расспросы знакомых из уголовного мира, пока не дали никаких результатов, и потому Холмс находился в состоянии сильного нервного напряжения.

Приключение в Сюррее завершилось вполне удовлетворительно в ближайшую субботу, 30 апреля. Холмсу и мне удалось предотвратить похищение мисс Вайолетт Смит.

Мой старый друг одержал великолепную победу и теперь снова мог без помех полностью сосредоточиться на деле Хардерна.

Между тем от американского миллионера никаких вестей не поступало, и из-за этой неопределенности мои друг впал в глубочайшую депрессию. Холмс опасался, что ввел клиента в заблуждение по поводу непременного пятого письма и того, что Черная Рука нанесет смертельный удар уже без предупреждения.

Так продолжалось до следующего понедельника, 2 мая, когда на Бейкер-стрит со второй почтой пришло наконец долгожданное известие от Хардерна. Едва почтальон вручил письмо, как Холмс нетерпеливо разорвал конверт и вынул из него два листка бумаги.

Один — послание от самого Хардерна — Холмс отложил в сторону, а сам быстро прочитал то, что было написано на втором листке, и передал его мне. Как Холмс и ожидал, внизу красовался отпечаток большого пальца Черной Руки. Содержание послания было столь же зловещим, как и отпечаток, от взгляда на который становилось не по себе.

Послание было датировано 30 апреля и гласило:

«Я ждал достаточно долго, Хардерн, но теперь все. Время вышло. Убирайся из Англии немедленно, ибо дни твои сочтены».

— Очаровательное послание, не правда ли, Ватсон? — спросил Холмс с угрюмой улыбкой. — Но, по крайней мере, теперь мы знаем, что мерзавец не нанес свой удар, чего я так опасался.

— Может быть, Хардерн поймет наконец, что все это очень опасно, и решит покинуть Англию, — высказал я предположение, хотя, должен признаться, и сам не надеялся на благоразумие нашего клиента.

— Об этом и думать нечего! — подтвердил Холмс мои сомнения. — Этот человек упрям, как мул. Он не собирается покидать Англию, а вместо этого предлагает нам прибыть в Мэйдстоун сегодня поездом три семнадцать и провести ночь в Маршэм-Холле, хотя я решительно не понимаю, чем это, по его мнению, может помочь. Мы ничуть не приблизимся к установлению личности Черной Руки, не говоря уже о его задержании. Единственное, чем мы могли бы быть полезными нашему клиенту, это охранять его. Впрочем, от этого мало пользы.

Вскочив на ноги, Холмс принялся расхаживать по гостиной.

— Это самое гнусное дело из всех, какие мне приводилось расследовать, Ватсон! Таинственный аноним и клиент, который отказывается следовать моим советам! Трудно придумать худшую комбинацию.

— Мы могли бы отказаться от этого дела, — заметил я.

— И оставить жизнь Хардерна под угрозой? Нет, ни за что! Кроме того, отказаться от дела означало бы признать свое поражение, — горячо возразил Холмс.

Несмотря на всю серьезность положения, последнее восклицание моего друга позабавило меня: Холмс оказался столь же упрямым, как и его клиент.

При сложившихся обстоятельствах нам не оставалось ничего другого, как с огромной неохотой последовать инструкциям Хардерна. Поездом три семнадцать мы отбыли в Мэйдстоун, уверенные, что только напрасно тратим время. В качестве меры предосторожности Холмс все же настоял, чтобы я прихватил свой армейский револьвер.

Как только мы добрались до Маршэм-Холла, нам сразу стало ясно, что с момента получения письма от Хардерна произошли какие-то драматические события. Хозяин нетерпеливо ожидал нас, безостановочно расхаживая по террасе, словно лев в клетке. Не успел экипаж остановиться, как он сбежал по ступеням, возбужденно крича:

— Этот мерзавец прислал мне еще одну из своих проклятых угроз! На этот раз он проник в дом! Идемте, и вы сами все увидите! — И Хардерн устремился к дверям, продолжая на ходу давать нам объяснения: — Случилось это, должно быть, прошлой ночью или сегодня рано утром…

Тут он прервал себя, чтобы бросить на ходу несколько слов дворецкому, который подошел, чтобы принять у нас пальто.

— Поторопитесь, Мэллоу! — приказал Хардерн не терпящим возражения тоном. — Немедленно пришлите ко мне инспектора Уиффена. Вы знаете, где его найти.

Торопливо сбросив верхнюю одежду, мы поспешили за Хардерном, который несся впереди с энергией парового локомотива. Так мы добрались до дальней части дома, где располагались кухня и подсобные помещения.

Наш клиент открыл ключом дверь, распахнул ее и трагически провозгласил:

— Взгляните, джентльмены!

Мы очутились в тесной кладовке с полками, раковиной и деревянной сушилкой для посуды, над которой раскачивалась на петлях открытая настежь небольшая форточка — не более трех квадратных футов. Прямо под форточкой на выбеленной стене красовалась черная рука с растопыренными пальцами. Отпечаток был таким четким, что даже с порога можно было различить рисунок на поверхности кожи.

Отпечаток сопровождало послание, написанное, как и все предыдущие послания Черной Руки, печатными буквами:

«Твое время пришло, Хардерн! Трепещи от ужаса, который настигает ночью».

— Видите, мистер Холмс! — возмущенно заявил американский миллионер. — У этого мерзавца хватило наглости вторгнуться в мой дом. Я не потерплю такого!

Холмс подошел осмотреть оконную раму, он притворил форточку, а затем снова открыл ее.

— Форточка закрывается неплотно, — заметил он. — Достаточно было просунуть в щель лезвие ножа и поднять крючок. Слышал ли кто-то в доме какой-нибудь шум при вторжении?

— Сам я не слышал ничего, — сообщил Хардерн. — Что же касается слуг, то они спят на верхнем этаже в другом крыле здания. Инспектор Уиффен уже опрашивал их сегодня утром, но никто из них не слыхал никакого шума.

— А кто обнаружил, что кладовая взломана?

— Экономка. К счастью, она женщина разумная и сразу поспешила ко мне. Я осмотрел отпечаток пятерни этого мерзавца, приказал запереть кладовку на ключ и под страхом немедленного увольнения запретил экономке рассказывать кому бы то ни было об увиденном. Я отнюдь не желаю, чтобы мои дела стали предметом пересудов прислуги. Затем я послал за инспектором Уиффеном. А вот и он!

Мы все трое повернулись на звук шагов — кто-то действительно приближался к нам по выложенному камнем переходу — и увидели плотно сложенного, несколько туповатого на вид человека в сопровождении Мэллоу, дворецкого.

Было ясно, что Уиффен уже осмотрел и отпечаток пятерни, и послание, потому что едва дал себе труд взглянуть на них перед тем, как Хардерн представил его Холмсу и мне.

На Мэллоу отпечаток руки произвел гораздо более сильное впечатление. Он остановился в дверях за спиной инспектора и словно завороженный смотрел на стену. Его и без того бледное лицо побледнело еще сильнее, а глаза от ужаса едва не вылезли из орбит.

— О, мистер Хардерн! — воскликнул он. — Какой ужас, сэр!

Хардерн, казалось, только тут заметил присутствие дворецкого.

— Теперь вы знаете, почему я приказал послать за полицией, — резко проговорил он. — Но если вы дорожите своим местом, ни слова никому из прислуги! Это их не касается. Им следует знать только то, что прошлой ночью была совершена попытка насильственно вторгнуться в Маршэм-Холл, и ничего больше. Именно поэтому здесь инспектор Уиффен и эти джентльмены. Вы поняли? Тогда можете идти.

— Как прикажете, сэр, — ответствовал Мэллоу с выражением вежливого безразличия, которое хорошо вышколенные слуги умудряются сохранять при любых обстоятельствах.

— А теперь, — продолжил Хардерн, когда дворецкий удалился, — я предлагаю снова запереть кладовую и вернуться в гостиную, чтобы обсудить, как действовать дальше. И должен предупредить, я жду от вас действий.

Свое требование Хардерн повторил еще раз, когда через несколько минут мы расположились в креслах просторной гостиной. Миллионер застыл перед камином, глядя на нас с явным неодобрением.

— Итак, я хочу знать, — рявкнул он, — как именно вы собираетесь выследить этого негодяя? Инспектор Уиффен?

— Видите ли, мистер Хардерн, — начал инспектор, слегка испуганный тем, что приходится говорить первым, — в настоящее время мои люди, сержант и констебль, прочесывают местность, чтобы установить, где именно злоумышленник вступил на территорию Маршэм-Холла.

— Но владения Маршэм-Холла занимают несколько акров, — возразил Хардерн. — Чтобы обследовать их понадобится не один час!

— Не думаю, — вмешался Холмс.

Он удобно раскинулся в кресле, скрестив вытянутые ноги. Повышенный тон, который избрал для беседы с нами клиент, не произвел на детектива ни малейшего впечатления.

— Поскольку все письма были отправлены из Мэйдстоуна, я полагаю, мы не ошибемся, если предположим, что Черная Рука обитает где-то в городке или поблизости от него. Поэтому я предлагаю начать поиски с той части поместья, которая примыкает к мэйдстоунской дороге. Инспектор Уиффен, если вы и ваши коллеги захотите нас сопровождать, наша задача существенно облегчится.

— А что мы будем искать, мистер Холмс? — поинтересовался Уиффен.

— Любой признак того, что кто-то недавно проник на территорию поместья — свежий след ноги, недавно примятая трава. А пока мы займемся поисками, вы, мистер Хардерн, останетесь в доме.

— Но, мистер Холмс, посудите сами… — начал было Хардерн.

— Нет, сэр, вы не будете сопровождать нас, — твердо сказал мой старый друг. — Я не могу гарантировать вашу безопасность. Не исключено, что в этот самый момент Черная Рука где-то поблизости и выжидает, когда вы выйдете из дома. В прошлом вы отказались следовать моему совету, мистер Хардерн. На этот раз я решительно настаиваю на том, чтобы вы придерживались моих инструкций.

По выражению лица миллионера было ясно, что никто и никогда прежде не брал на себя смелость разговаривать с ним в таком тоне. Но возражений с его стороны не последовало, и вскоре мы остались втроем. Холмс, инспектор Уиффен и я вышли из дома, прихватив с собой сержанта и констебля, которые безрезультатно тыкали в кустарник палками, и отправились в ту часть поместья, которая примыкала к основной дороге, ведущей из Мэйдстоуна.

Следуя указаниям Холмса, мы растянулись дугой, и каждый из нас принялся осматривать свой участок изгороди из кустарника.

Первым обнаружил следы инспектор Уиффен.

— Сюда, мистер Холмс! — позвал он, возбужденно показывая на кусты.

Действительно, судя по поврежденным листьям и следам на земле, кто-то недавно продирался сквозь кустарник. Как гончая, взявшая горячий след, Холмс опустился на колени, осмотрел кусты и почву, тщательно вглядываясь в малейшие детали и комментируя каждое открытие вслух не только для себя, но и для нас.

— Обратите внимание на то, как повреждены листья! И веточки — тоже! Что же касается следов, то они со всей определенностью говорят одно.

— Что именно, мистер Холмс? — озадаченно спросил инспектор Уиффен.

— То, что наш приятель проник на территорию поместья, но еще не ушел, по крайней мере этим путем. Все листья, которые он задел, продираясь сквозь кусты, смотрят внутрь участка. Следы тоже идут в одном направлении. Это означает, джентльмены, что Черная Рука прячется где-то в Маршэм-Холле.

— Следует ли нам расширить круг наших поисков, мистер Холмс? — спросил инспектор Уиффен, явно признавая за моим старым другом право распоряжаться.

— У нас нет для этого времени. Придется избрать другую стратегию, — отрывисто заметил в ответ Холмс. — Теперь нам известно не только место, где преступник проник в поместье, но и где он собирается покинуть его, когда это потребуется. Негодяй может быть хитер, как лисица, но, подобно всем диким животным, он предпочитает ходить торной тропой.

— Вы полагаете, Холмс, что он вскоре нанесет свой удар? — спросил я.

— Несомненно. Возможно, это произойдет сегодня вечером. Черная Рука и послание на стене в кладовке предостережением об ужасе, который настигает ночью, позволяют предположить, что этот человек готов идти на крайности. Я совершенно уверен, что к тому времени, когда дело вступит в завершающую фазу, мы приготовим западню — ведь с нами инспектор Уиффен и его коллеги.

Мой друг еще раз внимательно все осмотрел вокруг и, повернувшись к инспектору, предложил следующий план действий.

— Я предлагаю, чтобы с наступлением темноты вы, инспектор, и ваши люди спрятались в кустарнике поблизости и были готовы арестовать Черную Руку, как только он появится. Доктор Ватсон вооружен и будет находиться рядом с мистером Хардерном, чтобы охранять его. Я же останусь в доме на тот случай, если Черная Рука предпримет попытку проникнуть во внутренние покои, хотя я не думаю, что он решится нанести визит до тех пор, пока все не уснут.

Как показали дальнейшие события, прогнозируя развитие событий, Холмс был слишком оптимистично настроен.

Мы вернулись в дом и изложили план клиенту, который выслушал вас со вниманием. Единственное возражение с его стороны встретил пункт, касающийся его безопасности. Здесь в полной мере снова проявилось то самое присущее ему упрямство, которое нам было уже знакомо.

— Послушайте, мистер Холмс! — взвился он от негодования. — Уж не думаете ли вы, что я буду сидеть здесь сложа руки, а вы и доктор Ватсон станете присматривать за мной, словно нянюшка за малым ребенком? Нет, сэр! У меня есть ружье, и, клянусь Богом, я намерен им воспользоваться! Должен вам заметить, что считаюсь лучшим стрелком во всей Западной Вирджинии.

И снова американскому миллионеру пришлось уступить Холмсу. Холодным, как сталь, голосом знаменитый сыщик возразил:

— Не сомневаюсь, мистер Хардерн. Но и я должен заботиться о своей репутации и любыми доступными мне средствами оберегать жизнь моего клиента. А теперь, сэр, начинает смеркаться, и вскоре совсем стемнеет. Прошу вас распорядиться, чтобы инспектору Уиффену и его людям подали ужин, прежде чем они отправятся в засаду.

Нахмурившись, Хардерн пересек гостиную и, позвонив в колокольчик, отдал приказ появившемуся на зов Мэллоу относительно ужина. Вскоре Уиффена и его полицейских пригласили в комнату, где собиралась на трапезу прислуга.

Нам ужин накрыли в гостиной, где по случаю наступающих сумерек занавеси на окнах были опущены. По просьбе Холмса ужин был незатейливым: суп и холодное мясо, хотя Хардерн, выступавший в роли гостеприимного хозяина, приказал Мэллоу подать бутылку превосходного кларета.

И в тот момент, когда слуга разливал вино по бокалам, Черная Рука нанес удар.

Все произошло настолько внезапно и мгновенно, что я только услышал громкий звук, словно где-то неподалеку разорвался снаряд. Занавеси распахнулись, и осколки оконного стекла дождем усеяли всю гостиную. В тот же момент какой-то круглый темный предмет с грохотом обрушился на обеденный стол и, сокрушая фарфор и разбрасывая столовое серебро, крутясь все медленнее и медленнее, остановился перед моим прибором. Только теперь я смог разглядеть, что таинственный предмет был всего-навсего увесистым камнем.

Мэллоу, единственный из нас, кто не сидел за столом, начал действовать первым.

Выронив графин, он бросился к двери, ведущей в прихожую. Вслед за ним, отшвырнув свое кресло, устремился Холмс. К тому времени, когда я пришел в себя, чтобы последовать за ними, оба уже выбежали в сад.

Вечер выдался ненастным. Сильный ветер нес облака, которые то и дело закрывали луну, поэтому пейзаж передо мной то освещался ярким лунным светом, то погружался во тьму. Я остановился на верхней ступени крыльца, чтобы осмотреться. Небо на мгновение очистилось, темнота расступилась, и я увидел тощую сутуловатую фигуру дворецкого, бегущего по лужайке к живой изгороди из кустарника. Холмс на бегу обернулся, чтобы предупредить меня:

— Не давайте Хардерну выходить из дома, Ватсон! Всё это может быть ловушкой!

Но поздно! Хардерн, должно быть выбежавший на крыльцо вслед за мной, уже мчался по темному саду, крича во все горло:

— Клянусь Богом, я сам догоню этого мерзавца!

То, что случилось затем, произошло буквально в одно мгновенье.

Луна внезапно вышла из-за облаков, бледным холодным светом очертив посреди лужайки силуэт огромного кедрового дерева. Под его тревожно шумевшими ветвями я успел разглядеть Хардерна, который, опустив голову и напружинив плечи, словно разъяренный бык, несся вперед.

В тот же момент из кустов прогремел выстрел, сопровождавшийся вспышкой желтого пламени, и я услышал, как передо мной просвистела пуля.

Этот звук был хорошо знаком мне еще со времен битвы при Майванде^[679], но прежде чем я извлек свой револьвер, Хардерн уже ничком упал на землю.

Первой моей мыслью было, что он мертв, и я бросился к Хардерну, позвав Холмса. Но едва мы приблизились к распростертой на земле фигуре, как Хардерн вскочил на ноги.

— Я споткнулся об этот чертов корень! — прорычал он. — Бегите за ним! Мерзавец не должен от нас уйти!

— Прекрасно сказано, мистер Хардерн! — произнес Холмс с искренним восхищением. — Но дальнейшее участие в преследовании с моей стороны бесполезно. У Черной Руки слишком большое преимущество. Нам остается только надеяться, что либо вашему дворецкому, либо Уиффену с его сотрудниками удастся схватить негодяя прежде, чем тот успеет скрыться. А пока я настоятельно рекомендую вам возвратиться в дом. Возможно, на вас готовится еще одно покушение.

Холмс умолк, как только к нам присоединился дворецкий. Он тяжело дышал, одежда и волосы его были в беспорядке.

— Упустили? — спросил Холмс.

— Да, сэр, он скрылся в кустах. — Мэллоу все никак не мог отдышаться, и его прямо-таки трясло от возбуждения.

— Удалось ли вам разглядеть его?

— Мельком. Это крупный мужчина, мистер Холмс, ростом с вас, но гораздо шире в плечах.

— Великолепно, Мэллоу! — воскликнул Холмс. — Теперь мы, по крайней мере, знаем, как выглядит Черная Рука. А сейчас, если вы и доктор Ватсон не сочтете за труд сопроводить мистера Хардерна в дом, я хотел бы тщательно осмотреть решающую улику.

— Что вы имеете в виду, мистер Холмс? — требовательно вопросил Хардерн.

— Вы непременно увидите, сэр, когда я заполучу ее, — пообещал Холмс.

В голосе моего друга звучала странная торжествующая нотка, которая как-то не соответствовала серьезности ситуации. Хардерн и дворецкий направились к дому, а я позволил себе чуть замешкаться и отстать от них.

— Меня вы не проведете, Холмс, — заметил я. — Ваше скрытое ликование означает одно: вы что-то унюхали.

— Так, пустячок, Ватсон, — согласился Холмс, и глаза его блеснули в лунном свете, снова озарившем окрестности. — Но я уверен, что он приведет нас прямо к тому зверю, за которым мы охотимся. А теперь будьте другом и отправляйтесь вслед за нашим клиентом. После столь близкого знакомства с Черной Рукой ему, несомненно, потребуется ваша медицинская помощь, поскольку он явно испытал шок.

Холмс быстро и решительно направился к кустарнику, а я послушно пошел к дому.

От ночного приключения Джон Винсент Хардерн впал не столько в шок, сколько в ярость. Хотя я посоветовал ему тихо посидеть в кресле и успокоиться, Хардерн вскочил и принялся носиться по гостиной, на чем свет понося Черную Руку и гнусное преследование, которому тот его подверг. Мэллоу и я беспомощно наблюдали за ним.

— Это просто невыносимо! — бушевал Хардерн. — Глаза бы мои не видели эту проклятую страну! Закон и порядок, сэр! Вам, англичанам, неведом смысл этих слов. Что же касается хваленой репутации мистера Холмса как сыщика-консультанта, то он всего лишь жалкий любитель!

Я уже было приготовился возразить против совершенно несправедливых нападок на профессионализм моего старого друга, как дверь отворилась, ив гостиную вошел Холмс.

— Я охотно готов согласиться, — радостно заявил он с порога. — что до сих пор расследование шло не вполнеуспешно, но теперь загадка решена.

— Решена? Каким образом? — удивился Хардерн, перестав метаться из угла в угол и глядя на Холмса в величайшем изумлении.

— Если вы будете так любезны присесть, мистер Хардерн, я постараюсь все объяснить. Ваше присутствие тоже потребуется, Мэллоу, — добавил Холмс, когда дворецкий направился к двери.

— Мое, сэр?

Мэллоу остановился на пороге, и его длинное бледное лицо обратилось к нам.

— Да, ваше. Ибо вам известно об этом деле больше, чем вы делаете вид, не так ли? Ваша ошибка состояла в том, что вы описали Черную Руку как широкоплечего человека. Однако, совершив ошибку, вы дали мне в руки тот самый кончик, потянув за который я сумел наконец размотать весь клубок этого сложного дела.

Прежде чем оставить отпечаток своей руки на стене в кладовке, Черная Рука проник в дом через небольшое оконце, в которое мог пролезть только узкоплечий человек. Это дало мне первые сведения о телосложении преступника.

— А второй уликой стало это. — Холмс извлек из кармана револьвер с коротким стволом. В длину револьвер был не более двух с половиной дюймов.

— Из этого револьвера стреляли в Хардерна. Когда я бежал за Черной Рукой, то слышал, как он швырнул оружие в кусты, несомненно, потому, что револьвер этот использовался не только при покушении на убийство сегодня вечером, но и при совершении более серьезного преступления. Поэтому Черная Рука бросил револьвер на тот случай, если его все же поймают. И я вернулся, чтобы отыскать оружие. Это «Уэббли», который повсюду известен как «Британский Бульдог».

Аналогичный револьвер был использовав в прошлом году, в марте, при дерзком ограблении, когда был смертельно ранен полицейский. Перед смертью он успел дать точное описание и оружия^[680], и человека, который из него стрелял. Тот был высокого роста, худощав, лет тридцати, с длинным бледным лицом. Описание удивительно подходит вам, Мэллоу, не так ли? Кто преступник? Ваш младший брат?

Прежде чем дворецкий собрался с духом, чтобы ответить, в холле послышался шум. Мгновение спустя дверь распахнулась, и в комнату ввалились инспектор Уиффен и его полицейские, таща за собой человека, закованного в наручники.

Мэллоу невольно сделал шаг вперед.

— Виктор! — воскликнул он с мукой в голосе.

Нам, наблюдавшим за этой сценой, сходство этих двух людей показалось необыкновенным. Если бы не разница в возрасте, их вполне можно было бы принять за близнецов. У обоих были темные глаза и мертвенно-бледная кожа. Но на лице дворецкого застыла гримаса отчаяния, тогда как черты лица его брата, известного нам под кличкой Черная Рука, были искажены такой страшной яростью и несли на себе отпечаток такого порока, что я невольно отпрянул.

— Заткнись! — заорал Черная Рука, обращаясь к Мэллоу. — Эти идиоты ничего не знают!

— Слишком поздно, — горестно возразил ему брат. — Этот джентльмен — мистер Шерлок Холмс, и он уже знает почти все.

— Холмс! Это тот умник, который доходит до всего с помощью какой-то там дедукции? — выкрикнул Виктор Мэллоу и гнусно выругался.

— Те факты, которые мне неизвестны, нетрудно строить с помощью логической дедукции, — невозмутимо произнес Холмс. — Думаю, инспектор Уиффен, вашим полицейским лучше вывести преступника из гостиной, а всем остальным выслушать заключительную часть моего рассказа, прежде чем предъявлять Виктору Мэллоу обвинение в убийстве, взломе, воровстве и покушении на убийство.

Брови Уиффена взлетели на лоб, но он быстро справился с изумлением, и по его приказу сержант и констебль потащили Виктора Мэллоу, все еще яростно сопротивлявшегося и выкрикивавшего проклятия.

— Позвольте мне повторить для вас, инспектор, то о чем я уже сообщил этим джентльменам, — обратили к Уиффену Холмс. — Черная Рука, он же Виктор Мэллоу, младший брат дворецкого мистера Хардерна, принял участие в совершении ограбления немногим более года назад. О деталях преступления я узнал из газет.

Налет был совершен на меняльную контору в Лондоне, в которой Виктор Мэллоу, он же Джордж Халлем, служил клерком. Именно он разработал план ограбления и, используя дубликаты ключей, впустил своего сообщника, знаменитого взломщика Уильяма Стоуна, через черный ход. Им удалось открыть комнату-сейф, из которой они похитили ящик со слитками золота и вынесли его в узкий переулок, где их поджидал нанятый заранее экипаж.

В тот момент, когда воры пытались взгромоздить тяжелый груз на повозку, их неожиданно заметил полицейский, совершавший обход своего участка. Виктор Мэллоу выхватил из кармана револьвер, тот самый, с которым покушался сегодня вечером на жизнь мистера Хардерна, и хладнокровно выстрелил в полицейского. Даже такой матерый преступник, как Стоун, пришел в ужас от содеянного Мэллоу и пустился бежать с места преступления.

Все эти факты, джентльмены, известны нам потому, что впоследствии Стоун был арестован и полностью признался во всем, хотя и отрицал свое участие в совершении убийства. Он был осужден на длительный срок и в настоящее время отбывает наказание.

Показания Стоуна были подтверждены констеблем, которого обнаружил случайный прохожий и доставил в госпиталь Чаринг-Кросс. Перед смертью констебль подробно описал оружие и своего убийцу.

На этом точные факты, которыми мы располагаем, исчерпываются, но, думаю, нетрудно представить, о чем мог думать Виктор Мэллоу сразу же по совершении ограбления.

Представьте себе такую картину, джентльмены. Мэллоу стоит один в пустынном переулке. Его сообщник исчез в ночи. Смертельно раненный полисмен лежит на мостовой. Вскоре весь Скотленд-Ярд пустится по ложным следам! Если поймают, виселицы не миновать. Прежде чем скрыться, ему необходимо где-то спрятать добычу. Но где? Ясно, что в таком месте, куда легко можно наведаться, когда шум утихнет.

И тогда, сдается мне, Виктор подумал о Маршэм-Холле, где его брат служил дворецким. В ту пору в поместье обитал только престарелый сэр Седрик Форстер-Дайк, немощный и к тому же совершенно глухой. Слуги также не могли ничего услышать, поскольку их комнаты расположены в другом крыле на верхнем этаже.

Думаю, что ящик со слитками золота преступник доставил сюда в ту же ночь, когда было совершено ограбление, и спрятал где-то здесь не без вашей помощи, Мэллоу.

Дворецкий слушал Холмса, все более цепенея от ужаса. Наконец он нарушил молчание.

— Сначала я отказался, сэр! Сказал, что не хочу иметь с тем, что он натворил, ничего общего. Но я не мог выгнать брата. Это означало отправить его на виселицу. Он поклялся мне, что не хотел убивать полисмена, а думал только попугать того. И я поверил Виктору. Мальчиком он бывал необузданным, но не совершал ничего дурного, или, по крайней мере, мне так казалось. И только в Лондоне, когда стал работать клерком, попал в плохую компанию и пристрастился к картам. Тогда-то он и начал совершать преступления, чтобы расплатиться с долгами: сначала совершил мошенничество в банке, где служил клерком, и получил за это свой первый срок. Выйдя из тюрьмы, он сменил имя на Джорджа Халлема и по подложным документам устроился клерком в меняльную контору.

— А по чьим рекомендациям? — поинтересовался Холмс.

Мэллоу совсем пал духом.

— Рекомендации дал я. Виктор поклялся, что извлек для себя урок из случившегося и больше не ступит кривую дорожку. Я дал ему рекомендацию, воспользовавшись адресом Маршэм-Холла, и от имени сэра Седрика написал, будто Джордж Халлем последние пять лет проработал у меня личным секретарем. Теперь я понимаю, как глупо было с моей стороны поверить Виктору и согласиться помочь, когда он пришел ко мне в ту ночь с украденным золотом.

— Думаю, будет лучше всего, — заметил Холмс, — если вы расскажете нам все, как было.

— Виктор отпустил экипаж, немного не доехав до Маршэм-Холла, чтобы никто случайно не услышал стука колес. В дом он проник через окно в кладовке которое не было заперто, и, поднявшись наверх, разбудил меня. Я помог отнести ящик в погреб, где мы спрятал похищенное золото под кирпичной кладкой в полу.

— Откуда ваш брат намеревался извлечь добычу позднее, — прервал дворецкого Холмс. — Но его планам не суждено было сбыться, так как родственники настояли на том, чтобы сэра Седрика поместили в частную лечебницу, а мистер Хардерн снял Маршэм-Холл в аренду сроком на год.

— Я не мог предупредить Виктора о прибытии мистера Хардерна, — пояснил Мэллоу. — Он скрывался от полиции.

— И тогда Мэллоу-младший начал вынюхивать вокруг поместья и разузнал обо всем сам, — продолжил Холмс, повернувшись к Хардерну. — Он принялся преследовать вас, мистер Хардерн. Его цель состояла не в том, чтобы заставить вас покинуть Англию, как мы первоначально предполагали. Виктору нужно было выдворить вас из Маршэм-Холла и забрать свою добычу. Ведь в отличие от сэра Седрика вы человек деятельный и находитесь в расцвете сил. Если бы Мэллоу вернулся и попытался выкопать ящик в погребе, вы наверняка бы услышали шум. Пойти на такой риск он не мог, поэтому и решил отправить вам письма с угрозами. Именно эти письма вы, Мэллоу, исправно приносили своему хозяину. Разве вы не узнавали в написанном печатными буквами адресе на конвертах руку своего братца?

— Нет, сэр! — запротестовал Мэллоу, лоб которого покрылся капельками пота. — Я припоминаю, что несколько писем были адресованы мистеру Хардерну печатными буквами, но мне и в голову не пришло, что они от Виктора. Даю вам слово, что я не усматривал никакой связи, пока не увидел открытое окно в кухонной кладовке. Я сразу вспомнил, что однажды мой брат уже проник в дом таким способом, и понял, что он оставил отпечаток руки на стене и надпись с угрозой.

— Вам следовало тогда не безмолвствовать, а рассказать все, что вы знаете, — сурово заметил Холмс. — Разве вы не поняли, что ваш брат стал опасным преступником? Однажды он уже совершил убийство и был готов еще раз убить человека, лишь бы снова завладеть золотом. Не сомневаюсь, что если бы все пошло по задуманному им плану, то мистер Хардерн был бы уже мертв, а полиция терялась в догадках о мотивах преступления.

Дворецкий опустил голову на грудь и тихо сказал:

— Теперь я сознаю это, сэр. Я полагал, что, пока вы и инспектор Уиффен находитесь в Маршэм-Холле, жизни мистера Хардерна не угрожает реальная опасность. Я не знал, что Виктор все еще вооружен и действительно намеревается выполнить свою угрозу. Когда он пришел в ту ночь ко мне за помощью, то поклялся, что выбросил оружие. Он мой младший брат, сэр, и я ему поверил. Я и подумать не мог, что он способен на такую ужасную подлость.

— Все это очень хорошо, но не оправдывает вас в глазах закона, — перебил Мэллоу инспектор Уиффен, утверждая свой авторитет как официального представителя властей. — Вы совершили несколько уголовно наказуемых деяний, Мэллоу, в том числе утаивание информации от полиции. Я предъявляю вам и более серьезные обвинения: в укрывании краденой собственности, а также в оказании содействия известному преступнику и предоставлении ему убежища. Я должен арестовать вас.

В отличие от своего брата Мэллоу безмолвно подошел к инспектору и протянул руки, чтобы Уиффен щелкнул на них наручники. Лицо дворецкого оставалось бесстрастным. И только на пороге гостиной он обернулся, и, когда заговорил, в его дрожащем голосе явственно слышались почтительные нотки:

— Мне очень жаль, джентльмены, что я причинил столько беспокойства, особенно вам, мистер Хардерн. Приношу мои глубочайшие извинения за то, что не оправдал вашего доверия.

Даже Хардерна поразило достоинство этого человека.

Так на щемящей ноте закончилось преследование Джона Винсента Хардерна.

К моему рассказу остается добавить совсем немного: сообщить, что ящик со слитками золота на следующее утро был выкопан из погреба и после выполнения надлежащих формальностей возвращен владельцу. За оказанные услуги Холмс получил от мистера Хардерна внушительное вознаграждение, но решительно отказался принять приглашение на состоявшуюся через год свадьбу дочери Хардерна Эдит и лорда Роксэма.

В силу того странного стечения обстоятельств, которые подкидывает нам Судьба, свадебная церемония происходила в тот же месяц, когда Виктор Мэллоу был повешен за убийство полисмена.

Но не по этой причине и не из-за имени американского миллионера я решил воздержаться от публикации рассказа об этом деле^[681].

Отчет об этих событиях я решил хранить среди своих самых конфиденциальных бумаг (я твердо надеюсь, что они никогда не появятся в печати), чтобы избавить отбывающего в настоящее время наказание в тюрьме дворецкого Мэллоу от новых унижений.

Мнимое сумасшествие

I

По причинам, которые станут понятны позже, опубликовать отчет об этом приключении при жизни его главных участников не представлялось возможным. В то время это дело привлекло внимание широкой публики, в особенности падкой до всяких сенсаций прессы, и такого рода публикация могла бы навлечь на героев этих событий массу неприятностей. А мне не хотелось усугублять их страдания и ворошить пепел, вспоминая старый скандал.

Тем не менее дело, о котором идет речь, принадлежит к числу тех немногих дел^[682], которые я имел честь предложить вниманию моего старого друга мистера Шерлока Холмса. Кроме того, оно обладает рядом замечательных особенностей, да и мне самому пришлось сыграть не последнюю роль в разгадке той головоломки. По этой причине я решил изложить все известные мне обстоятельства этого дела на бумаге, хотя бы ради собственного удовлетворения.

Случилось это, насколько я помню, в июле 1890 года. В один прекрасный день ко мне в приемную^[683] пожаловала некая дама.

Поскольку она не принадлежала к числу моих постоянных клиентов, я обратил особое внимание на ее внешность, пользуясь теми приемами наблюдения, которые хорошо освоил за годы долгой дружбы с Шерлоком Холмсом. Моя посетительница была среднего роста, лет тридцати пяти, судя по простому золотому кольцу на безымянном пальце левой руки, замужем, но недавно, так как кольцо выглядело совершенно новым. Одета она была в платье спокойного серого цвета, но сшитого из дорогой ткани, и хотя во всей ее внешности не было ничего примечательного, посетительница производила впечатление искренней, спокойной, интеллигентной и довольно привлекательной женщины.

— Прошу вас, мадам, садитесь, — пригласил я, указывая на кресло, стоявшее перед моим письменным столом, и уже было приготовился записывать ее имя и адрес.

К моему удивлению, она продолжала стоять и неожиданно начала сама задавать мне множество вопросов.

— Вы доктор Джон Г. Ватсон?

— Да, мадам.

— Могу ли я спросить вас, не служили ли вы в Индии, в Пятом Нортумберлендском полку фузильеров?

— Служил. Но какое это имеет отношение к делу? Насколько я понимаю, вы пришли сюда за моей профессиональной помощью как медика?

— Прошу извинить меня, доктор Ватсон, если мое поведение показалось вам невежливым, — проговорила она, наконец садясь в кресло. — Дело в том, что в справочнике практикующих врачей указано несколько докторов по фамилии Ватсон, и все Джоны, поэтому мне необходимо было удостовериться, что я попала именно к тому, кто мне нужен. Я полагаю, вы помните моего мужа, полковника Гарольда Уорбертона из Восточно-Эссекского полка легкой кавалерии?

— Гал Уорбертон! — воскликнул я в величайшем изумлении.

Впервые я познакомился с ним несколько лет назад, перед тем как меня перевели в Беркширский полк помощником хирурга и отправили служить на афганскую границу. Там, в Афганистане, в битве при Майванде, в июне 1880 года я был тяжело ранен в плечо.

Хотя мое общение с Галом Уорбертоном продолжалось недолго, между нами установились близкие, дружеские отношения, и я искренне сожалел, что потерял связь с ним после увольнения из армии. Он был весьма дельным офицером, честным и справедливым с подчиненными, склонным к размышлениям, в том числе и над серьезными проблемами. Кроме того, он был убежденным холостяком. Каково же было мое удивление, когда моя посетительница представилась как жена Гала Уорбертона!

— Мой муж часто и тепло отзывался о вас, — продолжала миссис Уорбертон, — поэтому я решила обратиться к вам за советом от его имени. Вопрос, который я хочу задать, может показаться вам странным, но все же я прошу честно ответить на него. Я не стала бы спрашивать вас ни о чем, если бы это не было жизненно важно для Гарольда.

— Так прошу, миссис Уорбертон, задайте ваш вопрос. Я постараюсь ответить на него самым честным образом.

— Вопрос мой таков: случалось ли вам когда-нибудь наблюдать у моего мужа какие-нибудь признаки сумасшествия?

— Сумасшествия? — повторил я, не в силах прийти себя от изумления. — Да он был одним из самых здоровых людей, каких мне только приходилось встречать! Гал Уорбертон — сумасшедший! Сама мысль об этом безумна!

— Но, насколько мне известно, в свое время вам приходилось лечить моего мужа, — настойчиво продолжала расспросы миссис Уорбертон.

— Да, но по поводу перелома в запястье, полученного при игре в поло, — ответил я немного резче, чем следовало, поскольку меня начало одолевать некоторое беспокойство при мысли о том, что моего старого армейского друга подозревают в сумасшествии.

— И все? А Гарольд никогда не признавался вам, что время от времени с ним случаются приступы безумия?

— Разумеется, нет! Да и с чего это вдруг? Кто, позвольте спросить, внушил вам нечто подобное?

— Мой муж, — тихо промолвила она, не сводя с меня глаз.

Прошло какое-то мгновение, прежде чем я осознал смысл столь необычного замечания, и ответил как можно более спокойно:

— Я полагаю, миссис Уорбертон, что вам лучше рассказать мне все с самого начала.

— Я полностью согласна с вами, доктор Ватсон, ибо ситуация крайне тяжелая и непонятная для меня, как, по-видимому, и для вас.

Она превосходно владела собой, но на мгновение самообладание оставило ее, и на глаза навернулись слезы. Однако жена моего американского друга тут же храбро продолжила свой рассказ:

— Прежде всего я должна сообщить вам, что впервые встретила Гарольда более пяти лет назад в Индии. До того времени я жила в Англии со своей овдовевшей матушкой. После ее смерти мой очень близкий друг, миссис Феннер Литтон-Уайт, должна была отплыть в Индию к мужу-майору из Четвертого Девонширского драгунского полка. Она предложила мне сопровождать ее в качестве компаньонки. Поскольку близких родственников у меня в Англии не было, я охотно согласилась.

Полк, где служил тогда муж миссис Феннер Литтон-Уайт, был расквартирован в Дарджилинге, и именно муж моей приятельницы познакомил меня с Гарольдом. Позже Гарольд говорил, что влюбился в меня с первого взгляда, хотя прошло полтора года, прежде чем он предложил мне руку и сердце. Вам хорошо известно, что человек он сдержанный и не склонен выражать внешне свои чувства. Он на несколько лет старше меня и в бытность свою холостяком привык жить один. По этим причинам он, по его собственному признанию, так долго колебался, прежде чем попросил меня выйти за него замуж.

Со своей стороны, я сначала почувствовала к нему просто симпатию и лишь потом полюбила его. Мы обвенчались в англиканской церкви в Равалпинди. По желанию мужа никаких объявлений о нашей свадьбе не было помещено в лондонских газетах, даже в газете «Таймс», и только по моей настоятельной просьбе Гарольд согласился, чтобы я сообщила о нашем браке своей крестной в Англии. Я рассказываю вам все эти факты, потому что они могут оказаться существенными для понимания дальнейших событий.

Около двух лет назад мой муж перенес сильный приступ лихорадки, после которого здоровье его пошатнулось. Полковнику порекомендовали уйти в отставку и поселиться в стране с более умеренным климатом. Я полагала, что он захочет вернуться в Англию, но, к моему удивлению, он стал поговаривать о том, чтобы отправиться в Новую Зеландию — в страну, где ни у него, ни у меня не было никого из близких.

Пока мы обсуждали наши планы, я получила письмо, сразу решившее наше будущее. Оно было от нотариуса моей крестной, в котором тот уведомлял о ее кончине. В письме сообщалось, что по воле усопшей я названа ее главной наследницей и что по завещанию могу вступить во владение ее домом в Хэмпстеде со всей обстановкой и получать годовой доход в тысячу фунтов стерлингов, если соглашусь выполнить некоторые условия. Я должна вернуться в Англию и жить в доме вместе со своим мужем. Речь шла о прелестной вилле в георгиевском стиле, где родилась и выросла моя крестная. Она очень беспокоилась о том, чтобы дом не был продан в чужие руки, и о том, чтобы семейное достояние было сохранено.

В случае, если я отказываюсь принять эти условия, мне завещался капитал в размере трех тысяч фунтов стерлингов, но дом вместе с поместьем и обстановкой перешел бы ко второму сыну кузины моей крестной, которого она практически не знала.

Хотя известие о смерти моей любимой крестной глубоко опечалило меня, должна признаться, что предложение вступить во владение домом и получать надежный ежегодный доход пришло в самое подходящее время, когда Гарольд и я были очень озабочены нашим будущим. Как вам, несомненно, известно из собственного опыта, доктор Ватсон, нелегко человеку содержать себя и жену на половинном жалованье.

— Разумеется, это непросто! — воскликнул я, вспомнив о тех финансовых затруднениях, которые мне довелось испытать по возвращении в Англию. — Но прошу вас, миссис Уорбертон, продолжайте. Думаю, вы согласились принять условия, оговоренные в завещании?

— Не сразу, но согласилась. Гарольд был не в восторге, но никто из нас не располагал сколько-нибудь заметным состоянием. Я сама происхожу не из богатой семьи, а отец Гарольда потерял незадолго до смерти почти весь свой капитал на рискованной спекуляции. После сильных колебаний полковник решил, что я все-таки должна принять условия завещания. Муж подал в отставку, и мы заказали билеты на парусное судно «Восточная принцесса». Но даже когда билеты были доставлены, а багаж упакован, Гарольд, казалось, был на грани того, чтобы передумать. Он явно опасался возвращения в Англию, и на мои вопросы о причинах беспокойства говорил только, что у него с Англией связано много тяжелых воспоминаний.

Вы занятой деловой человек, доктор Ватсон, и я постараюсь изложить последующие события как можно короче.

Мы прибыли в Англию и поселились в доме моей покойной крестной, где были очень счастливы. Здоровье моего мужа постепенно пошло на поправку, но выезжать куда-нибудь в общество, даже бывать время от времени в театре или музее, Гарольд упорно отказывался, мотивируя это тем, что нам и вдвоем очень хорошо. Он не хотел возобновить даже свои старые знакомства, в том числе и с вами, хотя часто вспоминал о вас с особой теплотой.

— Мне было бы очень приятно, если бы он решился навестить меня, — признался я, тронутый тем, что Гал Уорбертон сохранил ко мне дружеское расположение. — Если бы я знал, что полковник в Лондоне, то, несомненно, написал бы ему и предложил встретиться. Но прошу вас, миссис Уорбертон, продолжайте. Вы упомянули о том, что по признанию вашего мужа у него в Индии случались приступы помешательства. А замечали ли вы какие-нибудь признаки безумия у него еще в Индии?

— Нет, доктор Ватсон. Ни о чем таком и речи не было вплоть до самого последнего времени. Точнее говоря, о безумии Гарольд в первый раз упомянул ровно два дня назад. По обыкновению, он в тот день после завтрака уединился в своем кабинете, где писал историю своего полка. Когда почтальон доставил вторую почту, я сама отнесла ее Гарольду, поскольку он не любит, когда его беспокоит горничная. Муж был в превосходном настроении. Вся корреспонденция состояла из двух писем, в одном конверте, как я думаю, был счет от зеленщика, второй конверт был надписан неизвестным мне почерком.

Поскольку мы редко получали письма, так как ни у Гарольда, ни у меня не осталось в Англии ни близких родственников, ни друзей, я обратила особое внимание на второй конверт: на нем стоял почтовый штемпель Гилфорда. Я немного удивилась, так как мы не знали никого, кто жил бы в Сюррее.

Примерно через полчаса, в одиннадцать часов, я пошла в кабинет, чтобы принести мужу чашечку кофе. И на этот раз застала его совершенно в другом состоянии. Он расхаживал по кабинету в сильнейшем возбуждении, руки его тряслись, а речь была бессвязной. Сначала я подумала, что с ним снова приключился приступ лихорадки, и уже хотела было послать горничную за врачом, как Гарольд вмешался и упросил меня не делать этого.

Вот тогда-то муж и сообщил мне, что с детства страдает приступами безумия, к счастью, они бывают редко, ранние симптомы которых он ощущал в последние несколько дней. Именно поэтому он написал письмо в одну частную лечебницу, которую рекомендовал один знакомый врач, с просьбой принять его как можно скорей. Мне он ничего об этом не говорил потому, что не хотел беспокоить раньше времени. Гарольд объяснил, что надеется справиться с симптомами если же это не удастся, то за ним в полдень прибудет экипаж, и его отвезут в лечебницу. Лечение должно занять не более двух недель. Самое главное при этой болезни — абсолютный покой и тишина, поэтому я не должна навещать его или писать ему письма, и, стало быть, я не буду знать название лечебницы и имя доктора, который рекомендовал ее. Вот я и подумала, не вы ли это были, доктор Ватсон.

— Нет, конечно! Как я вам уже говорил, я даже не знал, что ваш муж вернулся в Англию. Какое необычайное стечение обстоятельств, миссис Уорбертон! Наблюдались ли у вашего мужа какие-нибудь симптомы помешательства, о которых он упомянул в разговоре с вами?

— Нет, никаких и никогда. Вплоть до этого дня его поведение было совершенно нормальным.

— Не вызвали ли у вас подозрения его внезапный приступ и решение пройти курс лечения в частной клинике?

— Сначала не вызвали, доктор Ватсон. Я была слишком потрясена, чтобы рассуждать логично. Кроме того, сразу занялась сбором его саквояжа. Гарольд также находился не в том состоянии, чтобы я могла продолжать расспросы: он был все еще сильно возбужден. Вскоре прибыл крытый экипаж, и человек, которого я приняла за служителя, помог мужу сесть в него.

И лишь когда экипаж скрылся из виду, у меня появилась возможность собраться с мыслями, и меня начали терзать дурные предчувствия. Поскольку приступ приключился с Гарольдом вскоре после второй почты, я вернулась в кабинет, чтобы взглянуть на то злополучное письмо из Гилфорда. Меня не покидала мысль, что именно оно стало причиной внезапного приступа у Гарольда. Счет от зеленщика по-прежнему лежал на столе, но второго письма нигде не было видно, пока наконец я не заметила в камине остатки какой-то обугленной бумаги. Так как на дворе стоит лето, огонь в камине в то утро не разводили. От письма остался только пепел, но все же мне удалось подобрать крохотный клочок, которого не коснулось пламя. Я привезла его с собой.

— Позвольте мне взглянуть, — попросил я.

Миссис Уорбертон открыла сумочку и достала простой конверт.

— Уцелевший кусочек письма находится внутри вместе с веточкой мирта, которую я также нашла в золе. Мне кажется, что она тоже была в письме, хотя и не могу понять почему.

Открыв конверт, я осторожно вытряхнул его содержимое на стол. Как и говорила миссис Уорбертон, это были веточка с темно-зелеными листочками, слегка опаленными пламенем, и крохотный обрывок бумаги размером с флорин, сильно пострадавший от огня, на котором я мог различить только буквы «ви» и чуть дальше «ус». Может быть, это отдельное слово «ус», но к чему здесь оно?

— Так вы говорите, что это мирт? — спросил я, дотрагиваясь до листочков кончиками пальцев. — А разве вы не знаете, что он означает?

— Только не в связи с решением Гарольда немедленно отправиться в психиатрическую лечебницу. Что же касается мирта, то я его сразу узнала. Ведь веточка мирта была и в моем свадебном букете. На языке цветов мирт означает девичью любовь^[684].

— Могу ли я оставить все это у себя? — спросил я, приняв внезапное решение. — С вашего разрешения я хотел бы показать и клочок бумаги, и веточку моему старому другу мистеру Шерлоку Холмсу. Вы о нем слышали? Он снискал широкую известность как сыщик-консультант и мог бы, в чем я не сомневаюсь, провести от вашего имени все те розыски, которые вы захотите предпринять.

Я видел, что миссис Уорбертон сомневается.

— Видите ли, мистер Ватсон, мой муж — человек очень скрытный и вряд ли одобрил, если бы кто-нибудь посторонний вмешался в его дела. Но я действительно наслышана о мистере Холмсе и, поскольку меня глубоко волнует здоровье Гарольда, готова дать свое согласие, если вы гарантируете порядочность вашего друга.

— Вне всяких сомнений!

— Тогда я попрошу вас безотлагательно проконсультироваться с ним. Я знаю, что вы принимаете интересы моего мужа близко к сердцу, — произнесла миссис Уорбертон, вставая и протягивая мне карточку. — Вы найдете меня по этому адресу.

Я навестил Холмса на нашей старой квартире в доме на Бейкер-стрит в тот же день и застал его в гостиной, где он с сосредоточенным видом наклеивал в общую тетрадь вырезки из газет. Но стоило мне объяснить причину моего появления, как детектив отложил кисточку и клей, сел в свое кресло и с неподдельным интересом выслушал полный отчет о необычайной истории, о которой мне поведала миссис Уорбертон.

— Боюсь, Холмс, — заметил я, передавая другу конверт, — что это единственные улики, которые я могу предложить вашему вниманию в странном случае о внезапной и, на мой взгляд, совершенно необъяснимой жалобе Уорбертона на приступы безумия и его решении отправиться в неизвестную частную психиатрическую лечебницу где-то в Сюррее.

— О, местонахождение лечебницы — загадка небольшая, и решить ее совсем нетрудно, — невозмутимо заметил Холмс.

Он извлек обгоревший обрывок бумаги из конверта и, положив его на стол, стал внимательно разглядывать в сильную лупу.

— Из почтового штемпеля нам известно, что письмо отправлено из окрестностей Гилфорда и что часть адреса содержит слово «хаус»^[685].

— Но как вы пришли к такому заключению? — удивился я, потрясенный выводом, который он сделал после беглого осмотра «вещественных доказательств».

— Все очень просто, друг мой. Этот клочок бумаги, как нетрудно видеть, представляет собой правый верхний угол листа. Хотя он сильно обгорел, все же вы без труда различите прямые края листа. Так как оборотная сторона клочка чиста, можно предположить, что сохранившийся обрывок соответствует не тексту самого письма, а части адреса, который обычно указывают в правом верхнем углу. Следовательно, буквы «ус» скорее всего являются окончанием слова «хаус», в противном случае оно вряд ли могло бы находиться в этом месте. Первая половина названия места кончается на «ви». Не много найдется в английском языке слов, которые заканчивались бы таким образом и могли им входить в название с сочетанием «хаус». Есть ли вас какие-нибудь догадки на этот счет, Ватсон?

— Так сразу ничего путного не вспоминается, — вынужден был признаться я.

— А что вы скажете по поводу «Айви»? «Айви-хаус», звучит неплохо? По буквам подходит. Я предлагаю завтра же отправиться в Гилфорд и там разузнать в почтовом отделении, нет ли поблизости частной лечебницы под таким названием.

— Так вы беретесь за это дело, Холмс?

— Разумеется, мой дорогой друг! В настоящее время я не занят никакими другими расследованиями, а эта история отличается многими необычными особенностями, по крайней мере весьма странным поведением вашего старого армейского друга Гарольда Уорбертона. Я имею в виду не только его последние поступки. Необходимо выяснить кое-что из его прошлого.

— Но зачем?

— А разве вам не кажется странным нежелание полковника вернуться в Англию, а по возвращении на родину — упорное стремление избегать любых контактов с людьми своего круга? Я нахожу это более чем необычным. Вы знали его по Индии. Расскажите о нем немного, Ватсон. Например, не страдал ли он запоями?

— Наоборот, Уорбертон был воплощением трезвого образа жизни.

— Может быть, он играл?

— Очень редко, причем делал только маленькие ставки.

— Может быть, у него была любовница, требовавшая больших расходов?

— Как вы могли о таком подумать! — вскричал я, до глубины души шокированный этим предположением. — Будет вам известно, что Уорбертон был человеком, неукоснительно следовавшим высоким моральным принципам.

— Образцовая жизнь! — пробормотал Холмс. — В таком случае обратимся к миртовой веточке.

— По мнению миссис Уорбертон, веточка символизирует девичью любовь.

Холмс расхохотался.

— Это всего лишь сентиментальный вздор, мой дорогой друг! Удивительно, что при вашей профессиональной подготовке вы забиваете себе голову подобной чепухой! Красная роза — символ страсти! Мирт — символ девичьей любви! А почему другие, более скромные обитатели растительного царства, такие, как морковь или пастернак, не означают, по-вашему, например, что «моя любовь пустила глубокие корни»? Нет, мой старый друг, я полагаю, что, как только мы докопаемся до сути, сразу выяснится, что появление веточки мирта допускает гораздо более прозаическое толкование.

— А чем, по-вашему, объясняется все это странное, происшествие?

Но вытянуть что-нибудь из Холмса было решительно невозможно.

— Разгадка чрезвычайно проста. Поломайте голову над ней. Если вы не сочтете за труд заглянуть ко мне завтра вечером, когда я вернусь из Гилфорда, то думаю, смогу сообщить вам новые сведения об «Айви-хаус» и его обитателях.

Так как моя жена в ту пору уехала на несколько дней навестить свою родственницу^[686], мне было не с кем обсудить, что означает веточка мирта, и когда на следующий день я отправился на Бейкер-стрит, то продвинулся в решении загадки ничуть не больше, чем накануне. Холмса я застал в великолепном настроении.

— Присаживайтесь, Ватсон, — радушно приветствовал он меня, радостно потирая руки. — У меня прекрасные новости!

— Насколько я понимаю, ваша экскурсия в Гилфорд оказалась успешной? — спросил я, располагаясь в кресле напротив моего старого друга.

— Вполне. С помощью почтмейстера из почтового отделения я обнаружил «Айви-хаус» в небольшой деревушке Лонг-Мелчетт, что к северу от Гилфорда. Установив точное местонахождение лечебницы, я отправился в местную таверну «Игроки в крокет», и ее хозяин, необычайно словоохотливый малый, развлекал меня за скромным завтраком из хлеба, сыра и эля подробнейшим отчетом о жизни «Айви-хаус» и всех его обитателей, к которым он испытывает живейший интерес. В «Айви-хаус» сейчас находятся пятнадцать пациентов. Одни из них постоянные, другие — временные. Принадлежит это заведение доктору Россу Кумбзу.

— Росс Кумбз! — воскликнул я, сильно удивленный.

— Вам это имя знакомо?

— Да это же один из самых знаменитых невропатологов Англии! Некогда у него была процветающая практика на Харли-стрит. Я думал, он ушел на пенсию, так как лет ему сейчас должно быть немало. Странно, однако, что Кумбз с его репутацией известного врача открыл маленькую частную лечебницу в Сюррее.

— Вы так считаете, Ватсон? Это очень интересно. Вероятно, в ходе наших расследований мы сумеем ответить и на этот вопрос. Что же касается нашего дела, то я предлагаю действовать далее следующим образом. Я попытаюсь по вашему совету — моего врача — попасть в «Айви-хаус» как пациент, страдающий умственным расстройством. Что вы мне посоветуете, мой дорогой друг? Но прошу вас, моя мнимая болезнь не должна быть серьезной, мне вовсе не нужно быть запертым с буйно помешанными. Какое-нибудь нервное расстройство меня вполне устроит, как вы считаете?

— Такой диагноз подходит, — сухо заметил я, зная о продолжительных периодах уныния Холмса, о которых он, должно быть, позабыл в порыве энтузиазма.

— Тогда садитесь за стол и набросайте черновик письма доктору Россу Кумбзу. Нужно, чтобы он успел получить его с вечерней почтой сегодня же.

Совместными усилиями мы сочинили письмо, в котором я представил Холмса под именем Джеймса Эскотта^[687], как одного из моих пациентов, якобы нуждающегося в лечении от меланхолии. Поскольку дело было срочным и не терпело отлагательств, я предложил лично сопроводить мистера Эскотта в «Айви-хаус», о котором мне доводилось слышать только самые лестные отзывы, через двое суток — 14 июля в 12 часов дня.

В заключение письма я осведомлялся, не будет ли доктор Росс Кумбз так любезен подтвердить телеграммой готовность принять моего подопечного.

По совету Холмса я добавил также еще несколько строк, в которых высказывал убеждение, что свежий воздух и физическая нагрузка в разумных пределах будут способствовать улучшению состояния мистера Эскотта.

— Это дополнение очень важно, — пояснил мой друг. — Ведь мне необходимо без особых помех обследовать здание лечебницы и прилегающую к нему территорию. — И, уже прощаясь, добавил: — Превосходно, мой дорогой Ватсон! С нетерпением жду от вас известия о том, что доктор Росс Кумбз принял ваше предложение.

Я прихватил с собой черновик, переписал дома письмо набело на своей почтовой бумаге со штампом в верхнем правом углу и успел опустить письмо в почтовый ящик задолго до того, как почтальон в последний раз забрал почту.

В полдень рассыльный доставил мне телеграмму, в которой доктор Росс Кумбз извещал, что готов принять моего пациента. Взяв кеб, я отправился на Бейкер-стрит, чтобы сообщить хорошие новости Холмсу. Разрабатывая последние детали нашего плана, я совершенно забыл спросить моего друга о том, что же означает миртовая веточка.

II

На следующее утро, в пятницу, мы отправились поездом 10.48 с вокзала Ватерлоо. У Холмса в руках был чемоданчик с пожитками, которые могли ему понадобиться во время пребывания в «Айви-хаус». У меня в кармане лежала сочиненная мной накануне вечером история болезни Джеймса Эскотта.

По прибытии в Гилфорд мы наняли станционный экипаж до Лонг-Мелчетт и, проехав мили две, увидели справа высокую кирпичную стену, утыканную сверху осколками стекла.

— Территория «Айви-хаус», — заметил Холмс. — Обратите внимание на железные ворота, мимо которых мы сейчас проедем. Слева, в столбе, примерно на середине высоты вы заметите щель в кирпичной кладке. Я обнаружил ее, когда в первый раз отправился сюда на разведку. Если нам трудно будет связаться, я предлагаю вам подождать три дня, чтобы я успел осмотреться в лечебнице, а потом воспользоваться теми инструкциями, которые я постараюсь оставить в этой щели.

Ворота были высокими, из прочных металлических прутьев, заканчивавшихся вверху острыми пиками. Концы прутьев отогнуты под углом так, чтобы никто не мог перелезть через них. В качестве еще одной предосторожности ворота закрывались на массивный засов и цепь.

Проехав еще немного, мы добрались до главного входа — двойных ворот, которые сторожил привратник. Заслышав стук колес, он вышел из соседнего домика и, удостоверившись, что мы именно те посетители, которых ожидали, впустил нас внутрь.

Перед нами простиралась усыпанная гравием подъездная дорога, по обе стороны которой были открытые лужайки, на которых лишь кое-где росли одинокие деревья. Несмотря на яркое солнце июльского утра, все выглядело довольно уныло.

Это впечатление еще больше усилилось при первом взгляде на большое безобразное здание с приземистыми башнями, замыкавшими правое и левое крылья. Серый фасад был почти полностью скрыт темной листвой вьющегося растения, от которого усадьба, несомненно, позаимствовала свое название «Айви»^[688]. Сквозь листья за нами подозрительно подглядывали окна.

Экипаж подкатил к крыльцу, и мы вышли из коляски. Холмс сразу же принял вид человека, страдающего от меланхолии. Как я уже заметил^[689], он великолепно владел искусством перевоплощения, а на этот раз ему не требовалось ни надевать парик, ни приклеивать усы. С низко опущенной головой и выражением глубочайшего уныния на лице он робко и неуверенно стал подниматься по ступеням крыльца, всем своим видом являя печальное зрелище самой черной меланхолии.

Я позвонил в колокольчик. Дверь отворила горничная и, пригласив нас войти, проводила через холл, обшитый темными дубовыми панелями, в кабинет на втором этаже. Там нас приветствовал доктор Росс Кумбз, который вышел из-за стола, чтобы обменяться с нами рукопожатиями.

Это был человек преклонного возраста, с седой головой, тонкими чертами лица и несколько нервными манерами, что показалось мне странным для врача со столь высокой профессиональной репутацией. Но главным в кабинете, несомненно, была другая особа — дама лет сорока пяти, которую доктор Росс Кумбз представил нам как миссис Гермиону Роули, сестру-хозяйку лечебницы.

В молодости она, видимо, была необыкновенно красивой женщиной. Даже сейчас, в среднем возрасте, она выглядела довольно привлекательной. Ее пышные волосы, лишь слегка тронутые красивой сединой, были собраны в пучок. С того момента, как мы вошли в кабинет, она не спускала с нас больших блестящих черных глаз с выражением искреннего беспокойства. Казалось, экономка читает наши мысли. Ощущение, должен признаться, не из приятных.

Некоторому нашему замешательству способствовало и исходившее от миссис Роули ощущение беспрекословной власти и силы, от которого все мы странным образом почувствовали себя меньше ростом.

Ощущая себя в ее присутствии скованно, я прочитал вслух некоторые выдержки из истории болезни мистера Джеймса Эскотта и вручил ее доктору Россу Кумбзу. Признаюсь, что я раз или два запнулся под пристальным взглядом миссис Роули. Впрочем, к концу чтения я настолько овладел собой, что заключительные слова произнес самым решительным тоном.

— Я вынужден настаивать на праве встречи с моим пациентом в любой момент, когда сочту общение с ним необходимым, — произнес я твердо и решительно. — Речь может идти о некоторых семейных делах, которые мне понадобится обсудить.

На таком пункте настаивал Холмс на случай, если вдруг будет лишен права принимать посетителей, как это произошло с полковником Уорбертоном.

Я заметил, что доктор Росс Кумбз посмотрел намиссис Роули и та утвердительно кивнула.

— Правилами лечебницы это не возбраняется, доктор Ватсон, — произнес доктор Росс Кумбз, передавая мне письменное разрешение.

Оставалось только внести гонорар за недельное пребывание в клинике. Уплатить вперёд требовалось значительную сумму: двадцать пять гиней. Я вручил деньги доктору Россу Кумбзу, который в свою очередь передал всю сумму миссис Роули. Поднявшись с кресла, она отперла дверь в дальнем конце кабинета ключом, который выбрала из связки, висевшей у нее на груди на длинной цепочке, и скрылась в соседней комнате.

Прежде чем дверь успела закрыться, я успел заглянуть в комнату. Похоже, она служила одновременно и кабинетом, и спальней, во всяком случае я разглядел большую конторку, стоявшую у противоположной стены в изножье кровати.

Вскоре экономка вернулась с распиской, которую доктор Росс Кумбз подписал и передал мне.

Покончив с делами, я распрощался со всеми. Последним был Холмс. Оторвав взгляд от ковра, который он печально созерцал, пока шли переговоры, мой друг протянул мне вялую руку и одарил меня взглядом, преисполненным такой скорби, что я ощутил искреннее беспокойство, оставляя его в столь бедственном состоянии.

И только на обратном пути, трясясь в экипаже по дороге на станцию Гилфорд, я подумал, что мои опасения напрасны. Ведь меланхолия Холмса была чистейшим притворством. При мысли об этом я расхохотался, к великому удивлению кучера. Мой старый друг был непревзойденным мастером перевоплощения и мог кого угодно ввести в заблуждение.

Следуя нашей договоренности, я выждал три дня, прежде чем снова отправился в Лонг-Мелчетт. На этот раз я попросил кучера подождать меня неподалеку от главного входа в «Айви-хаус» и пешком добрался до железных ворот. Там я остановился и, убедившись, что за мной никто не наблюдает, наклонился и извлек из щели маленький тщательно сложенный листок, который Холмс оставил в кирпичной кладке.

Послание гласило:

«Дела идут неплохо. Думаю, что вам следует условиться с доктором Россом Кумбзом о встрече со мной завтра (во вторник) и снять для себя номер на ночь в местной гостинице. Пожалуйста, прихватите связку отмычек и позаботьтесь о потайном фонаре и длинной прочной веревке. Они понадобятся вам позднее. С наилучшими пожеланиями Ш. Х.»

Последняя просьба озадачила меня: я еще мог понять, зачем Холмсу понадобятся отмычки, но у меня в голове не укладывалось, зачем нужна длинная веревка. Разве что для побега полковника Уорбертона?

Назначение ее стало мне ясно на следующий день, когда я навестил Холмса в «Айви-хаус».

Мы разгуливали по лужайкам лечебного заведения, стараясь держаться подальше от окон, хотя Холмс из предосторожности продолжал изображать Джеймса Эскотта с его шаркающей походкой и опущенным в землю взглядом.

— Вы не забыли захватить с собой отмычки, Ватсон? — спросил Холмс.

— Вот они, Холмс.

— Постарайтесь незаметно опустить их мне в карман.

Выполнив его просьбу, я заметил:

— Я прихватил с собой потайной фонарь и веревку.

— Надеюсь, они не с вами сейчас? — быстро спросил Холмс, бросив на меня взгляд из-под насупленных бровей.

— Нет, конечно, — поспешил я заверить его. — Все находится у меня в гостинице. А для чего понадобилась веревка? Чтобы организовать побег Уорбертона?

— Нет, мой дорогой Ватсон. Такая попытка сейчас была бы обречена на провал. Его содержат в комнате наверху с решеткой на окнах. Такие комнаты предназначены для тех, кто может быть буйным.

— Он действительно сошел с ума? — с горечью спросил я.

Холмс пожал плечами:

— Я не могу ничего утверждать, пока не увижу его своими глазами. Полковника держат взаперти и выпускают погулять только в сопровождении двух служителей. Но сумасшедший он или нет, похищать его нет никакого смысла до тех пор, пока мы не узнаем, почему с Гарольдом Уорбертоном обращаются столь странным образом. Прошу вас, Ватсон, будьте другом и не спрашивайте меня, что именно мы должны выяснить. Пока я не имею ни малейшего представления о том, что это такое. Я только знаю, что есть в этом нечто таинственное. Поэтому я и попросил вас захватить с собой отмычки. Что же касается веревки, то она понадобится не для побега полковника Уорбертона, а для того, чтобы вы смогли проникнуть на территорию «Айви-хаус».

— Я должен проникнуть? Но куда, Холмс?

— Вы не ослышались. На территорию «Айви-хаус». А теперь я попрошу вас внимательно выслушать мои инструкции, ибо повторять их мне некогда. Продолжительность посещений строго ограничена, и доктор Росс Кумбз или сестра-хозяйка в любой момент могут прислать за мной одного из служителей.

В течение нескольких минут я со все большим интересом слушал подробности плана, составленного Холмсом. В заключение он сказал:

— И умоляю вас, Ватсон, не забудьте, что, когда будете поднимать тревогу, в колокол нужно звонить не один, а два раза. Это очень важно.

— Но почему, Холмс?

— Это я объясню вам позже при более благоприятных обстоятельствах. Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что, действуя по нашему плану, мы, Ватсон, нарушаем закон? Это вас не беспокоит?

— Нисколько, если это поможет Уорбертону, — заверил я своего старого друга.

— Вы смелый человек! Тогда, — завершил нашу беседу Холмс, — жду вас здесь снова в два часа ночи.

III

В тот вечер я дремал полностью одетый, сидя в кресле моего номера в местной гостинице. Раздеваться и укладываться в постель вряд ли имело смысл.

По расчетам Холмса, на выполнение моей части плана у меня должно было уйти около часа. Поэтому ровно в час ночи я встал и с веревкой на плече и потайным фонарем в кармане в одних носках тихо спустился по лестнице. Бесшумно открыв дверь в кухне, я оказался во дворе.

Надев сапоги, я отправился в «Айви-хаус». Сердце мое учащенно билось при мысли о предстоящих приключениях.

Стояла тихая теплая ночь, и хотя луны не было, огромные звезды на чистом небе сияли так ярко, что я без труда нашел тропинку, которая вела вдоль поля к противоположной центральному входу части лечебницы.

Хотя мой друг пробыл в «Айви-хаус» всего три дня, он успел наметить для меня самый удобный маршрут для проникновения в усадьбу. Завернув за угол высокой кирпичной стены и пройдя некоторое расстояние, я увидел перед собой точно такую яблоню, какую Холмс мне описал. Одна из ее толстых ветвей нависала над утыканным битым стеклом верхним краем стены.

Забросить веревку на эту ветвь было делом нескольких секунд. Завязав скользящий узел и упираясь ногами в стену, я легко взобрался на дерево. Стоя наверху, я увидел перед собой черепичный навес — в точности такой, о каком говорил мне Холмс, и, перебравшись на него, спрыгнул вниз.

Там я подождал несколько минут, чтобы успокоить дыхание и сориентироваться на местности. Чуть слева на фоне ночного неба виднелись очертания «Айви-хаус». Его башни придавали ему мрачный вид средневековой крепости.

Нигде ни огонька, ни звука.

Я осторожно прокрался к конюшне, находившейся позади основного здания. Найти ее не составляло особого труда по квадратной башенке с часами, стрелки на которых показывали без нескольких минут два. Я немного отставал от графика Холмса, но его план был почти завершен, и мне оставалось сделать немного. Веревка для подачи сигнала тревоги свисала под башенкой с часами. Она уходила наверх сквозь железные скобы в стене и в звоннице была прикреплена к специальному колоколу. Я с силой потянул за веревку два раза подряд, потом подождал несколько секунд и снова трижды потянул за веревку.

Надо мной в ночной темноте раздались два звучных удара колокола, разбившие тишину на мелкие осколки. Не дожидаясь последствий поднятой тревоги, я поспешил со двора в ту часть сада, которая была расположена перед фронтоном дома, и спрятался за деревом, накануне указанным мне Холмсом как удобное укрытие. Со своего наблюдательного пункта я мог, не обнаруживая себя, наблюдать за фасадом «Айви-хаус».

Между тем в окнах дома вспыхнул свет, послышались далекие голоса, хотя, возможно, это мне только показалось.

Но в звуке открываемого окна ошибиться было невозможно. И, покинув свое убежище, я бегом бросился к дому, где в одном из окон нижнего этажа меня поджидал Холмс, чтобы помочь мне взобраться на высокий подоконник.

— Прекрасно, Ватсон! — прошептал он, и в голосе его слышались ликующие нотки. — А теперь фонарь!

Темноту внезапно озарила вспыхнувшая спичка, но пламя ее почти сразу же погасло, уступив место конусу желтого света, отбрасываемого потайным фонарем. Луч озарил Холмса, облаченного в халат и шлепанцы, он с нетерпением устремился к конторке — той самой, которую я мельком видел через открытую дверь в комнате миссис Роули. В руках у Холмса была связка отмычек.

Попросив меня подержать фонарь, Холмс первым делом открыл конторку. Замок поддался легко. Но с большой черной шкатулкой для денег, которую Холмс извлек из внутреннего отделения конторки, пришлось немного повозиться. Осторожно поворачивая длинный тонкий стержень в замочной скважине шкатулки, Холмс даже застонал от нетерпения.

Между тем я услышал, как кто-то торопливо пробежал в холл и затем голос доктора Росса Кумбза, требовавшего зажечь лампы.

Но Холмс мастерски справился с делом^[690]: повинуясь его искусным пальцам, замок шкатулки наконец открылся. Подняв крышку, Холмс достал пачку бумаг быстро сунул их в карман своего халата, запер шкатулку и поставил в конторку, которую также не забыл запереть.

— Нам пора убираться отсюда, Ватсон, — проговорил Холмс, погасив фонарь и направляясь к окну; когда я выбрался наружу, он добавил: — Я целиком полагаюсь на вас. Заключительную часть нашего плана вы осуществите утром, как мы условились. А теперь ступайте, мой дорогой друг. Спокойной вам ночи. Желаю удачи!

Мне было слышно, как щелкнула оконная щеколда. Занавеси изнутри задернулись, но не плотно. Осталась узкая щель. Должен признаться, что я не сразу покинул «Айви-хаус». Приникнув к стеклу, я смотрел, как Холмс покидает комнату. Во рту у меня было сухо от волнения.

Холмс действовал с присущим ему хладнокровием. Подкравшись к двери, он отворил ее на несколько дюймов, и в щель хлынул свет из гостиной. Несколько секунд Холмс стоял неподвижно, внимательно прислушиваясь. Во всей его фигуре чувствовалось скрытое напряжение. Потом он тихо выскользнул из комнаты, и дверь за ним затворилась.

Я сразу вернулся в гостиницу по тому же маршруту, которым шел до лечебницы. Благополучно добравшись до своего номера, я разделся и лег в постель. Но, несмотря на усталость, заснуть я не мог. Мысли мои снова и снова возвращались к грядущим событиям, которые, как я надеялся, позволят найти разгадку странного сумасшествия Гала Уорбертона.

IV

По сравнению с тем, что я проделал ночью, полученные мной от Холмса инструкции на утро выполнить было сравнительно несложно.

Позавтракав, я нанял двуколку, принадлежавшую хозяину гостиницы, и отправился в Гилфорд, чтобы вызвать инспектора Дэвидсона из полицейского управления графства Сюррей.

Холмс отзывался о нем как об умном, энергичном полицейском, и это описание было точным, в чем я имел возможность убедиться, когда меня провели в кабинет инспектора Дэвидсона и я увидел его настороженный взгляд и почувствовал крепкое рукопожатие.

Хотя инспектор Дэвидсон и ждал меня (Холмс предусмотрительно нанес ему визит еще во время своей первой поездки в Гилфорд), цель и характер расследования, по-видимому, оставались для него столь же неясными, как и для меня.

— Мне известно лишь, что речь может идти о предъявлении самых тяжелых обвинений, — сказал Дэвидсон. — Если бы меня об этом не попросил сам мистер Шерлок Холмс, я бы трижды подумал, прежде чем ввязываться в такое дело. Но как искренний почитатель методов мистера Шерлока Холмса, я готов выполнить его просьбу и сопроводить вас в «Айви-хаус», хотя мне было бы гораздо спокойнее, знай я заранее, какие улики обнаружил мистер Холмс и какие обвинения в связи с этим выдвинуты.

— Боюсь, что не могу ничем вам помочь, инспектор, — пробормотал я, испытывая чувство неловкости. — Мистер Холмс не счел возможным посвятить меня во все детали, подчеркнув лишь, что дело весьма срочное и не терпит отлагательств,

— Тогда нам лучше всего сразу же отправиться в путь, — решительно заявил Дэвидсон к моей великой радости, так как я уже стал опасаться, что он передумал и готов отказаться от данного ранее согласия.

Всю дорогу Дэвидсон продолжал засыпать меня вопросами, и мне стоило немалых усилий умолчать о тех беззаконных действиях, которые совершили накануне ночью Холмс и я. Вопросы прекратились, только когда мы подъехали к «Айви-хаус», где нас поджидал Холмс, все еще в роли пациента с унылым видом разгуливавший по террасе.

Но едва наша двуколка остановилась, как Холмс тут же перестал изображать меланхолика, расправил плечи и поспешил к нам навстречу.

— Видите ли, мистер Холмс, я хотел бы ознакомиться с уликами…— начал было инспектор Дэвидсон.

Но договорить он не успел. Холмс сразу же перехватил инициативу. Словно ревностная овчарка, которая гонит упирающееся стадо, он заставил нас промчаться в дом, отстранил онемевшую горничную и бесцеремонно распахнул кабинет Росса Кумбза.

Доктор, сидевший за письменным столом, при вашем вторжении встал. На его лице было странное, если учесть обстоятельства, выражение — одновременно нечто вроде страха и, как мне показалось, облегчения.

Но первой обратилась к нам миссис Роули. Она стояла возле доктора Росса Кумбза и, наклонившись, показывала ему что-то в лежавшей перед ним бухгалтерской книге. Когда мы ворвались в кабинет, она выпрямилась и бросила на нас испепеляющий взгляд блестящих черных глаз.

— Что означает это несанкционированное вторжение? — с негодованием вопросила она.

Я почувствовал, как стоявший рядом со мной инспектор Дэвидсон, хотя и был в мундире, съежился в ее царственном присутствии. Даже я, встречавшийся с миссис Роули не так давно, засомневался, мудро ли поступает Холмс, нарываясь на неизбежное столкновение со столь грозной особой: разве не лучше было бы решить дело более дипломатично, не доводя до скандала?

Однако Холмса подобные мысли, видимо, не посещали. С торжественным видом он извлек из кармана ту самую пачку бумаг, которую несколькими часами ранее похитил из конторки.

— Если не ошибаюсь, это ваше имущество, миссис Роули? — поинтересовался он. — Или вы предпочитаете, чтобы вас по мужу называли иначе — например, миссис Эдвард Синклер или миссис Гарольд Уорбертон?

Шок, который я испытал, услышав это имя, не шел ни в какое сравнение с тем эффектом, который произвел вопрос Холмса на миссис Роули.

Оскалив зубы, она, как тигрица, бросилась на Холмса и расцарапала бы ему лицо ногтями, если бы он крепко не схватил ее за кисти и не усадил в кресло. Она не сводила с Холмса ненавидящего взгляда. В чертах ее лица, все еще искаженного хищной гримасой и недавно столь миловидного, не осталось и следов утонченности или достоинства, приличествующих даме ее возраста и положения.

В короткой схватке ее волосы, уложенные в гладкий пучок, растрепались, и теперь локоны в беспорядке падали ей на лицо, отчего мне на память пришла иллюстрация из школьного учебника греческой мифологии с изображением Медузы Горгоны со змеями вместо волос и взглядом, обращавшим в камень даже самых отчаянных храбрецов.

Глядя на нее, корчащуюся в кресле, я, должен признаться, ощутил в сердце такой же холодок страха, какой почувствовал в детстве, когда впервые увидел портрет ужасной Медузы.

Другие участники этой сцены, должно быть, чувствовали себя ничуть не лучше. Доктор Росс Кумбз опустился в кресло и со стоном закрыл лицо руками. Инспектор Дэвидсон невольно попятился, как бы не желая видеть превращение респектабельной матроны в дикое существо, извивающееся в руках Холмса и исступленно выкрикивающее, что мой старый друг вор и лжец.

Только на Холмса эта тягостная сцена, казалось, не произвела ни малейшего впечатления. Продолжая держать руки миссис Роули и наклонившись к ней так, чтобы его лицо оказалось вровень с ее лицом, он тихо и вежливо произнес:

— Прошу вас, мадам, успокойтесь, или мне придется попросить инспектора надеть на вас наручники и вывести из комнаты. Я уверен, что вы не захотите предстать перед прислугой в столь унизительном виде.

Не могу сказать, что именно подействовало наконец на миссис Роули, угроза или обходительные манеры невозмутимого Холмса, только она стала успокаиваться. Мало-помалу истеричные крики затихли. Наконец, она умолкла и, закрыв глаза, откинулась в кресле: жалкая обессилевшая женщина.

— А теперь, — проговорил Холмс, поворачиваясь к инспектору Дэвидсону и протягивая ему пачку бумаг, — я передаю эти документы, чтобы вы их изучили. В них вы найдете достаточно оснований, чтобы предъявить миссис Роули обвинения в нескольких случаях двоемужества, а также шантаже и вымогательстве. Что касается роли доктора Росса Кумбза в этой печальной истории, то дело официальных полицейских властей решить вопрос о степени его виновности. Насколько я могу судить по этим документам, он скорее жертва заговора, чем его участник.

Услышав свое имя, доктор Росс Кумбз поднял голову и впервые за все время заговорил, обращаясь к Шерлоку Холмсу. С каждым словом голос его звучал все увереннее, и в нем уже слышались властные нотки.

— Не знаю, кто вы, сэр, но мне ясно одно: вы наверняка не мистер Джемс Эскотт, страдающий от меланхолии. Каково бы ни было ваше подлинное имя, я признателен вам за то, что вы разорвали эту чудовищную паутину, удерживавшую в своем плену в течение многих лет стольких мужчин и женщин. Я готов признать свою вину по всем пунктам обвинения, которые будут выдвинуты против меня, и приложу все усилия к тому, чтобы и миссис Роули сделала то же самое.

Прервав на мгновение свою речь, он бросил на нее взгляд, исполненный жалости и презрения, и продолжил:

— Я охотно предоставлю властям любую дополнительную информацию, которая может потребоваться для передачи дела в суд. Если сейчас вам необходима от меня какая-нибудь помощь, вам стоит только сказать мне об этом.

— Благодарю вас, доктор Кумбз, — мрачно произнес Холмс, слегка поклонившись в знак признательности. — Я хочу, чтобы вы безотлагательно послали за моим клиентом, полковником Уорбертоном, дабы мы могли немедленно увезти его из вашей клиники. Кстати, мое имя Шерлок Холмс, и это расследование я предпринял по просьбе жены полковника.

По выражению лица доктора я понял, что имя Холмса не было для него неизвестным, однако Кумбз воздержался от комментариев, а вместо этого встал, подошел к камину и позвонил в колокольчик. Он отдал краткое распоряжение через полуоткрытую дверь, и, вернувшись к письменному столу, захлопнул раскрытую бухгалтерскую книгу, записи в которой обсуждал с миссис Роули, когда мы ворвались в его кабинет. Доктор протянул книгу инспектору Дэвидсону.

— Вы, несомненно, захотите ознакомиться с финансовым положением клиники, — пояснил он. — Здесь все необходимые сведения о взносах, поступивших от пациентов, подлинных и мнимых, вроде полковника Уорбертона, помещенных в клинику незаконно, за что я несу частичную ответственность.

Тут я не выдержал. Сказались и треволнения ночи, и то, что я почти не спал, и бурные события этого утра, смысл которых я так до конца и не постиг.

— Но объясните, прошу вас, доктор Кумбз, вам-то зачем все это было нужно? — взорвался я. — До выхода на пенсию вы были одним из наиболее известных невропатологов Англии! Как вы дали себя вовлечь в столь чудовищную аферу?

— Об этом вам надо спросить у сидящей здесь леди, — тихо проговорил Кумбз. — Она объяснит все лучше меня.

Но миссис Роули продолжала хранить молчание, отвернувшись и прижав к губам платочек.

— Вижу, мне придется объясниться самому, — чуть подождав, промолвил доктор Росс Кумбз. — История эта постыдная, и излагать вам ее не доставляет мне никакого удовольствия. Но я расскажу все как есть, ничего не утаивая.

Еще в бытность мою практикующим врачом на Харли-стрит я нанял миссис Роули экономкой и домоправительницей. Она великолепно справлялась со своими обязанностями и казалась мне человеком честным и заслуживающим доверия, что было для меня очень важно, так как вскоре после того, как миссис Роули появилась в моем доме, я опрометчиво вступил в личные отношения с одной из моих пациенток, женщиной замужней. Если бы о наших отношениях стало известно в обществе, это погубило бы нас обоих.

Спешу уведомить вас, что в наших отношениях не было ничего предосудительного: мы лишь переписывались и изредка, в нерабочие часы, встречались в моей приемной, где моя приятельница поверяла мне некоторые свои личные проблемы. Она была несчастна в браке: муж ее, человек грубый, занимал высокое положение в обществе. Я к тому времени был вдовцом с многолетним стажем. Сблизило нас наше одиночество, взаимная симпатия и сочувствие. Больше ничего.

И все же мы вели себя глупо, так как наши отношения легко можно было истолковать превратно. Ей грозила унизительная процедура бракоразводного процесса с почти неизбежной перспективой потерять детей. Я рисковал лишиться врачебного диплома за непрофессиональное поведение.

Наивно я полагал, что могу полностью доверять миссис Роули. И только когда заговорил о своем намерении продать практику, выйти в отставку и поселиться где-нибудь в сельской местности, она показала свое истинное лицо. Эта женщина стала угрожать мне: если я не выполню ее требования, она поведает всем о моих отношениях с пациенткой, которые, должен заметить, давно прекратились, так как моя приятельница вместе с семьей уехала из Лондона. Миссис Роули сообщила мне, что сняла копии с ее писем, которые я неосмотрительно хранил в письменном столе как память о наших трогательных отношениях. Более того, оказалось, что она составила подробнейший перечень наших тайных свиданий. Выяснилось также, что наши разговоры миссис Роули подслушивала из соседней комнаты и записывала их. Если бы я отверг ее предложения, миссис Роули грозила переслать все эти записи мужу моей приятельницы.

— Но вам нечего было бояться огласки, коль скоро вы решили выйти в отставку, — заметил Холмс.

— Разумеется, мистер Холмс. Но я должен был заботиться не только о своем имени, но и о репутации дамы.

— А в чем, собственно, состояли предложения миссис Роули? Я полагаю, они каким-то образом связаны с вашим решением открыть частную лечебницу?

— Вы совершенно правы. Миссис Роули заявила, что ей надоело быть на вторых ролях, то есть домоправительницей. Мне предлагалось истратить капитал, вырученный от продажи места практикующего врача на покупку подходящей усадьбы и заняться поиском частных клиентов. Сама миссис Роули, имея некоторый опыт работы в качестве медицинской сестры, намеревалась взять на себя обязанности сестры-хозяйки и совладелицы клиники. Кроме того, она хотела вести все финансовые дела и общий надзор за повседневной работой клиники.

— Иными словами, она становилась полновластной хозяйкой лечебницы? — переспросил Холмс.

Доктор Росс Кумбз ничего не ответил, только утвердительно кивнул головой.

— А когда мистер Роули предложила помещать в клинику таких пациентов, как полковник Уорбертон? — поинтересовался Холмс. — Я полагаю, что это была ее идея?

— Да, миссис Холмс, хотя меня и сейчас мучает стыд за то, что я не сумел воспротивиться этому. В то время я мог лишь пробормотать в свою защиту, что мне не вполне ясны все последствия такого шага. Предложение последовало через несколько месяцев после открытия клиники, когда выяснилось, что несколько мест остаются вакантными. Миссис Роули сообщила мне, что одному из ее бывших пациентов, с которым она состоит в переписке, не повредило бы пройти курс лечения в течение нескольких недель. Не помню, о ком именно шла речь. Вы, несомненно, найдете имя этого пациента в бухгалтерской книге и в личных бумагах миссис Роули. Уже после его прибытия мне стало ясно, что пациент помещен в клинику против своей воли, ничем не болен и что речь идет просто о жертве вымогательства и шантажа. Взнос за него и за других подобных пациентов, мужчин и женщин, поступавших в клинику в течение следующих двух лет, был значительно выше, чем плата за обычный курс.

— Не думаю, чтобы миссис Роули руководствовалась только меркантильными соображениями, — тихо заметил Холмс, глядя на «экономку», которая сидела с каменным лицом. — Вам никогда не приходилось видеть, как кошка играет с мышью, доктор Кумбз? Вы бы увидели, с каким наслаждением кошка мучает свою жертву. Она то отпустит немного, то снова схватит когтями и подбросит в воздух. Деньги важны, но самое главное — это игра! Следить за страданиями жертвы — вот что главное, сэр! В этом главное наслаждение, которое, видимо, приносит ни с чем не сравнимое удовлетворение!

Едва Холмс произнес эти слова, как дверь отворилась, в кабинет вошел полковник Уорбертон. Если бы мы хотели получить подтверждение тому, до какого ужасного состояния доводит миссис Роули свои жертвы, то Гал Уорбертон был живым воплощением этих ее усилий.

Мне никогда не приходилось видеть человека, который изменился бы так сильно. Из высокого стройного мужчины с отменной выправкой он превратился в жалкое, горестно поникшее подобие самого себя, в нерешительности стоящее сейчас на пороге с чемоданом в руке, неуверенно оглядываясь по сторонам.

— Мой дорогой друг! — воскликнул я, бросаясь в нему и всеми силами пытаясь скрыть, как поразил меня его жалкий облик.

Мы обменялись рукопожатием, и я с облегчением увидел улыбку на изможденном лице полковника.

— Ватсон! — вскричал он. — Как я рад снова увидеть вас после стольких лет!

Затем выражение его лица внезапно изменилось, в он цепко ухватил меня за руку:

— Ради Бога, только не говорите мне, что вы тоже попали в лапы этой ужасной женщины!

— Нет, нет! — поспешил я успокоить его. — Наоборот, я здесь для того, чтобы забрать вас отсюда. Зловещим планам миссис Роули не суждено исполниться, и теперь вы, дорогой Гарольд, снова свободны.

При данных обстоятельствах длинные объяснения вряд ли были бы уместны, и я ограничился только тем, что представил Уорбертона Холмсу и инспектору Дэвидсону и кратко поведал ему о событиях, которые привели нас в «Айви-хаус».

Холмс и я отправились на станцию Гилфорд, прихватив с собой Уорбертона, а инспектор остался, чтобы предъявить миссис Роули и доктору Россу Кумбзу обвинения.

И только когда мы со всеми удобствами расположились в уютном купе первого класса, Гал Уорбертон смог поведать нам, как он стал жертвой шантажа со стороны миссис Роули. Как практикующий врач, я с радостью отметил, что он несколько оправился от того ужасного обращения, которому подвергался в «клинике» своей мучительницы, и начинает обретать свою обычную уверенность.

Гарольд познакомился с этой женщиной, когда был молодым субалтерном в Олдершоте^[691]. Отец опасно заболел тяжелой формой пневмонии, и ему предоставили отпуск по уходу за родителем. Там-то Гал и увидел миссис Роули, которую семейный врач пригласил к отцу в качестве медицинской сестры. Тогда она носила имя мисс Хардинг.

— Должен признаться, — заметил Уорбертон, бросив на нас смущенный взгляд, — что я немедленно попал под влияние этой красавицы, что с ее стороны было, как я догадываюсь, чистым расчетом. В свою защиту могу лишь добавить, что забота о здоровье отца, а также молодость и неопытность делали меня особенно беззащитным против чар мисс Хардинг. Она была необычайно красивой женщиной, хотя старше меня, и казалась доброй и отзывчивой. За те семь дней, которые я провел в доме отца, между нами вспыхнула любовь, и после моего возвращения в Олдершот мы продолжали переписываться.

Через несколько недель мой отец умер, мне пришлось приехать на похороны и заняться приведением в порядок его финансовых дел. К тому времени мои чувства к мисс Хардинг несколько охладели, и я решил порвать наши отношения, как не приличествующие офицеру. Но когда я заговорил с ней об этом, мисс Хардинг страшно разгневалась. Выходило так, что я скомпрометировал ее доброе имя, и если я не соглашусь немедленно жениться, то она будет вынуждена обратиться к командиру моего полка и передать ему полученные от меня любовные письма.

После такого скандала моя военная карьера была бы погублена. Мне ничего не оставалось, как согласиться, и вскоре мы поженились. Свадебная церемония состоялась в Лондоне и была очень скромной. На ней присутствовали только два престарелых прихожанина, согласившиеся выступить в роли свидетелей.

По взаимному согласию мы решили держать наш брак в тайне и расстались сразу же после бракосочетания. Я вернулся в свой полк, а она — к себе в Стритэм, куда я ежемесячно посылал ей некоторую сумму денег на содержание. Больше я ее никогда не видел. Менее чем через год я получил письмо от её поверенного, в котором тот уведомлял меня, что в дальнейшем я должен буду переводить требуемую сумму через него.

— С годами эта сумма, несомненно, возрастала, и вы продолжали посылать деньги и после того, как отправились служить в Индию? — поинтересовался Холмс. — Это она неплохо придумала, полковник Уорбертон. Действуя через своего поверенного, мисс Хардинг, ваша так называемая жена, получала возможность скрывать от вас свое местонахождение на тот случай, если бы вам понадобилось установить, где она находится, и в то же время она могла неусыпно следить за всеми вашими передвижениями.

— Так называемая жена! — подпрыгнул на месте Гал Уорбертон.

— Разумеется, так называемая, — холодно повторил Холмс, извлекая из кармана записную книжку. — Просматривая документы, которые я извлек из конторки миссис Роули, я выписал даты выдачи нескольких свидетельств о браке, которые обнаружил среди бумаг. Если я не ошибаюсь, церемония вашего бракосочетания состоялась двадцать пятого ноября тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года? К этому времени миссис Роули уже состояла в двух браках: в первый она законно вступила с неким мистером Рэндольфом Фэйрбразером, во второй незаконно — еще находясь в первом, — с неким мистером Джеймсом Тиркеттлом! Оба мужа через разных поверенных выплачивали ей известные суммы на содержание и, подобно вам, имели веские причины для того, чтобы хранить свой брак в тайне. Были у миссис Роули мужья и после вас. Всего их было пятеро, впрочем, имена мужей в данный момент интереса не представляют.

— Значит, я теперь действительно свободный человек! — с облегчением вздохнул Уорбертон.

— И законно женаты на вашей нынешней супруге, — подтвердил Холмс.

Мой старый армейский друг молча пожал нам руки, не в силах вымолвить ни слова от переполнявших его чувств.

V

— Надо воздеть миссис Роули должное, она необычайно хитро и тонко выбирала свои жертвы, — заметил Холмс с невольным восхищением в голосе, хотя на лице его было написано крайнее отвращение.

Разговор этот происходил после нашего возвращения в Лондон. Гал Уорбертон нанял кеб и отправился домой, где ему предстояла радостная встреча с женой.

— Она действовала весьма осмотрительно, — подтвердил свою мысль Холмс. — Шантаж — одно из самых гнусных преступлений^[692], причиняющее жертвам изощренные душевные муки, сравнимые разве что со смертью от множественных ран. С того самого момента, как вы рассказали о мнимом сумасшествии Уорбертона, мне было совершенно очевидно, что он стал жертвой шантажа.

— Но почему, Холмс?

— Мой дорогой друг, его стремление сохранить в тайне свой счастливый брак, заключенный в Индии, и упорное нежелание вернуться в Англию неоспоримо свидетельствовали о том, что полковник Уорбертон пал жертвой шантажа. Отсутствие у него капитала, необходимого для обзаведения собственным домом после выхода в отставку, наводило на мысль о том, что полковник вынужден был выплачивать какие-то суммы неизвестному вымогателю. Будучи старшим офицером и закоренелым холостяком, он мог бы скопить за годы службы в армии достаточную сумму, позволившую ему жить безбедно в отставке, тем более что, судя по вашему описанию, Уорбертои вел довольно скромный образ жизни.

Эти подозрения усилились еще больше после моих расспросов об «Айви-хаус». Вы сами задали очень интересный вопрос. Почему доктор Росс Кумбз — человек преклонного возраста, знаменитый невропатолог — вдруг решает открыть частную клинику, хотя для него более естественно было бы удалиться на покой и жить в свое удовольствие? В самом деле, почему? Мне стало понятно, что и он скорее всего стал жертвой шантажа.

Стоило мне увидеть миссис Роули, как у меня появилось глубокое убеждение, что она и есть та самая шантажистка и вымогательница. Ее властное обращение с доктором Россом Кумбзом и то, что именно она принимала решения и держала в своих руках финансовые дела, — все это лишь подтвердило мои подозрения.

Вы, конечно, помните, что, получив от вас плату за пребывание в клинике, миссис Роули унесла деньги в соседнюю комнату, которая, по всей видимости, служила ей рабочим кабинетом и спальней. Это тоже показалось мне подозрительным. На верхнем этаже «Айви-хаус» достаточно свободных помещений. Почему, спрашивается, она предпочитает спать на нижнем этаже? Ясно, что ей необходимо днем и ночью стеречь нечто весьма важное, например документы, изобличающие ее виновность. Наиболее подходящее место, где можно было бы спрятать такие бумаги, конечно, конторка, которую я заметил в ее комнате.

В течение трех дней моего заточения в «Айви-хаус» я не сводил глаз с миссис Роули, наблюдая за каждый ее движением, и обратил внимание на то, что свою комнату она всегда запирает на ключ. В эту комнату никому не разрешалось входить, кроме горничной, которая убирала помещение, да и то в присутствии миссис Роули.

Единственная проблема заключалась в следующем: как сделать так, чтобы миссис Роули покинула свою комнату на достаточно продолжительное время, чтобы я успел изъять вещественные доказательства ее вины. Мне пришлось пойти на небольшую военную хитрость: попросить вас тайком пробраться на территорию усадьбы и, позвонив в колокол, поднять тревогу.

— А почему вы так настаивали, чтобы удары в колокол непременно были двойными, Холмс? — прервал я его. — Вы особенно подчеркнули это обстоятельство.

— Потому, дорогой Ватсон, что одиночный удар в колокол означает пожар, а я вовсе не хотел, чтобы миссис Роули подумала, будто дом объят пламенем. Тогда она первым делом бросилась бы спасать документы из тайника, как это сделала одна наша знакомая^[693]. Но это не входило в мои намерения. Двойные удары в колокол означают, что дому грозит какая-то другая серьезная опасность, но не пожар. Инструкция о том, как вести себя во время тревоги, в которой перечислялись сигналы, подаваемые колоколом, была вывешена в холле для всеобщего, в том числе и моего, обозрения. Услышав сигналы колокола, я спустился из своей комнаты по черному ходу и спрятался в прихожей. Как только миссис Роули вместе с доктором Россом Кумбзом выбежали наружу, чтобы узнать причину тревоги, я отпер отмычкой дверь комнаты миссис Роули и впустил вас через окно.

— А они ничего не заподозрили, узнав, что тревога оказалась ложной?

— Какие-то подозрения у них поначалу появились, особенно у миссис Роули. Но, обнаружив по возвращении, что ее комната и конторка заперты и все стоит на своих местах, она, должно быть, решила, что кто-то из местных молодых людей позвонил в колокол из озорства. К счастью, миссис Роули не понадобилось открывать шкатулку сегодня утром, в противном случае она увидела бы, что там пусто.

Но продолжу свой рассказ. После того как вы ушли, я тем же путем вернулся к себе в комнату и провел несколько часов до рассвета за чтением документов миссис Роули, выписывая те места, которые неопровержимо доказывали, что на протяжении многих лет она занималась шантажом и была виновна в многомужестве. Будучи медицинской сестрой, она имела доступ во многие состоятельные семейства и, используя свое положение, узнавала о таких тайнах, которые члены этих семей предпочли бы не предавать широкой огласке. Затем она использовала полученные сведения, вымогая у намеченной жертвы деньги.

Кроме того, в молодости миссис Роули была необычайно красивой женщиной. Это преимущество позволяло ей провоцировать выбранных джентльменов, вынуждая их затем вступать в брак. Нередко это была сыновья или родственники пациентов, к которым ее вызывали в качестве медсестры, как это было, например, в случае с вашим другом Уорбертоном.

Когда же ее красота с возрастом чуть поблекла, она обратилась к другим методам, теперь уже используя доктора Росса Кумбза как средство для получения новых поборов с тех несчастных, которые уже и без того всецело находились в ее власти. Когда эта страшная женщина испытывала потребность в деньгах или, что больше соответствовало ее натуре, желание поглумиться над страданиями своих жертв, им приходилось ложиться в клинику. При этом она испытывала двойное удовольствие, так как за «лечение» жертвам приходилось еще и платить значительные суммы. Так она удовлетворяла не только свою корысть, но и более жестокие наклонности.

Придуманная ею схема была отвратительна по своей сути, но необычайно хитроумна. На первый взгляд все выглядело абсолютно законно, тем более что клиникой якобы руководил такой известный специалист, как доктор Росс Кумбз.

По моим оценкам, миссис Роули, занимаясь на протяжении ряда лет шантажом, должна была сколотить себе состояние более пятидесяти тысяч фунтов стерлингов. Несомненно, когда она предстанет перед судом, результаты ее преступной деятельности можно будет оценить более точно.

Через несколько месяцев, когда в Гилфорде Ассизском состоялся суд над миссис Роули, выяснилось, что при оценке капиталов, накопленных шантажисткой, Холмс ошибся всего на несколько сот фунтов стерлингов.

Во время судебного разбирательства доктор Росс Кумбз сдержал свое слово и признал себя виновным. Миссис Роули была вынуждена последовать его примеру. Впрочем, после добровольного признания доктора Росса Кумбза и под давлением выдвинутых против нее веских доказательств ей не оставалось другого выбора.

К моей глубокой радости, не были вызваны на судебное заседание ни полковник Уорбертон, ни его супруга. Их имена вместе с именами других жертв были лишь оглашены на суде в алфавитном порядке в общем списке.

И миссис Роули, и Росс Кумбз были приговорены к тюремному заключению: она — сроком на десять лет, как более виновная из них двоих. Доктора приговорили к нескольким годам заключения, и после отбытия наказания он удалился в небольшой домик в Кенте, где скоро и умер, всеми забытый.

Что касается Гала Уорбертона, то я продолжал поддерживать с ним дружеские отношения. Мы с женой бывали в гостях у Уорбертонов и принимали их у себя.

Осталась неразгаданной лишь одна небольшая загадка, о которой я совсем было забыл, — настолько захватили меня перипетии этого сложного дела.

Но и она наконец разрешилась однажды вечером, еще когда шел суд на миссис Роули и доктором Россом Кумбзом.

Я зашел к Холмсу, чтобы заглянуть в его экземпляры наиболее сенсационных газет, которые я не решался выписывать сам из-за жены и прислуги.

— Холмс! — воскликнул я, внезапно вспомнив о мучившей меня маленькой загадке. — А что означала веточка миртового дерева?

Немало изумленный, он оторвался от какого-то издания, которое в тот момент просматривал.

— Мой дорогой друг, ответ как раз перед вами, если вы не сочтете за труд просмотреть весь список псевдонимов, под которыми миссис Роули вступала в брак со своими мужьями. Мисс Лилия Флетчер. Мисс Роза Баннистер. Нужно ли мне продолжать или достаточно ограничиться замечанием, что были использованы и другие чудеса ботаники? «Приглашая» своих мужей в клинику, миссис Роули имела обыкновение прилагать к официальному письму цветок — эмблему того имени, под которым каждый из несчастных знал ее, на тот случай если возникнет вопрос о том, кто она такая. В подобных обстоятельствах интерпретация миртовой веточки как символа девичьей любви звучит особенно цинично.

Язык цветов, Ватсон! Для жертв миссис Роули он должен был звучать как послания из ада! Я склонен согласиться с Фальстафом, старым распутником, который назвал женщин «воплощением дьявола»^[694]. Вот уж действительно, если женщина задумает совершить преступление, то ни один мужчина не сравнится с ней в изощренности.

Месть археолога

I

В рассказе «Пенсне в золотой оправе» я упомянул о том, как много запутанных дел расследовал мой старый друг Шерлок Холмс в 1894 году. Просматривая три объемистых тома своих записок, я никак не мог решить, какие из них выбрать для публикации. Сравнивать достоинства одного замечательного приключения с достоинствами другого, не менее замечательного, всегда нелегко. Но после долгих колебаний я все же согласился — по просьбе Холмса — не публиковать отчет о трагедии профессора Адльтона.

Разумеется, даже приняв такое решение, я ощущал в глубине души некоторое разочарование, поскольку это приключение обладало рядом неповторимых особенностей, проявившихся наиболее ярко в том свете, который данное дело позволило пролить на темные стороны человеческой натуры. Однако я не мог не считаться с мнением Холмса и потому отложил отчет об этом интереснейшем расследовании вместе с другими моими неопубликованными рассказами^[695].

Как сейчас помню, мисс Роза Адльтон появилась в гостиной нашей квартиры на Бейкер-стрит однажды утром в середине ноября.

Это была красивая хрупкая девушка не старше двадцати одного года, очаровательно одетая во все голубое и… с потертым кожаным саквояжем в руке, совершенно не сочетавшимся со всем ее воздушным обликом.

— Надеюсь, вы простите мне, мистер Холмс, неожиданное вторжение без предварительной договоренности или письма, — проговорила наша гостья с обворожительной прямотой. — Но мое дело не терпит отлагательств, а мы пробудем в Лондоне совсем недолго. Вот я и решила прийти квам в надежде, что вы не откажетесь дать мне какой-нибудь совет.

— «Мы» пробудем в Лондоне?.. — переспросил ее Холмс, с самым любезным видом приглашая мисс Адльтон устраиваться поудобнее.

— Мои родители и я. Я пришла к вам по просьбе моей матушки. Она очень сильно тревожится, да и я тоже, за моего отца, профессора Генри Адльтона.

— Не тот ли это Адльтон, который профессорствует в колледже Крайст-Черч в Оксфорде?

— Тот самый. Вы его знаете?

— Мне доводилось читать его трактат «Древние британские памятники и захоронения». Это великолепное сочинение, свидетельствующее об обширной эрудиции и глубоких познаниях автора. Из ваших замечаний я понял, что вы пришли к нам без ведома вашего батюшки?

— Да, мистер Холмс. Более того, уверена, что он бы очень разгневался, узнав, что я решила обсуждать его дела. Следует заметить, что мы приехали в Лондон только сегодня утром и остановились до завтра в гостинице «Бентли». Сейчас мои родители находятся в Британском музее. Под предлогом, что у меня разболелась голова, я осталась в гостинице и, воспользовавшись их отсутствием, пришла посоветоваться с вами. Завтра утром моя матушка и я отправимся навестить родственников в Кент, а мой отец отбудет на неделю в Корнуолл. Именно из-за его поездки туда мне и нужен ваш совет.

— Я полагаю, — произнес Холмс, откидываясь на спинку кресла и не сводя внимательного взгляда с мисс Адльтон, — что будет лучше, если вы расскажете нам все.

— Увы, всего не знает ни моя матушка, ни я, — призналась мисс Адльтон, — но постараюсь изложить вам то, что мне известно.

Дней десять назад мой отец получил письмо от некоего мистера Монтегю Уэбба из Тинтагеля, графство Корнуолл. В письме, которое отец прочитал моей матушке и мне вслух, мистер Уэбб сообщал, что он археолог-любитель, занимающийся на досуге раскопками доисторических захоронений на Бодмин-Мур. По его словам, он намеревается со временем написать монографию об этих памятниках древности для местного Исторического общества.

Ему удалось обнаружить неподалеку от заброшенных копей, известных под названием «Уилл-Агнес», ранее неизвестный курган — древнебританское захоронение. Должно быть, проливные дожди, шедшие несколько дней подряд, размыли курган и обнажили угол гробницы. Никому не сказав о своей находке, мистер Уэбб вернулся на следующий день с лопатой и, сняв оставшийся слой земли, увидел всю погребальную камеру целиком. Когда же он снял каменные плиты, покрывавшие сооружение сверху, то обнаружил внутри камеры человеческие останки вместе с глиняными черепками и другими предметами, некогда погребенными с телом.

Получив письмо от мистера Уэбба, мой отец пришел в необычайное возбуждение. Как вам известно, мистер Холмс, он специализируется по древней британской истории, а открытие ранее неизвестного кургана с полностью сохранившейся погребальной камерой — событие крайне редкое^[696].

Отец немедленно вступил в переписку с мистером Уэббом, умоляя того никому не сообщать о находке и временно закрыть погребальную камеру, пока отец не осмотрит ее сам. Он попросил также археолога приготовить все необходимое к его приезду в Корнуолл поскольку ему не терпелось приступить к раскопкам.

Через несколько дней от мистера Уэбба пришло еще одно письмо, в котором тот извещал отца, что выполнил все его распоряжения, и предлагал прибыть в пятницу, то есть завтра, поездом, который отправляется с Падмингтонского вокзала в десять пятьдесят пять. Мистер Уэбб должен встретить отца на станции Бодмин. Он уже позаботился снять для них обоих на неделю комнаты в «Голубом кабане». За семь дней они на досуге успеют раскопать холм, тщательно изучить захоронение и предметы в погребальной камере.

Вместе со вторым письмом от мистера Уэбба пришла небольшая посылка с найденными в погребальной камере тремя образцами глиняных черепков. Рассмотрев их, отец повел себя очень странно.

— Я полагаю, он сильно разгневался на то, что мистер Уэбб самовольно изъял черепки из гробницы?

— О да, мистер Холмс, отец был просто вне себя от ярости. Он всегда твердо придерживался мнения, что раскопки нужно производить только строго научными методами и что из захоронения нельзя извлекать решительно ничего, пока место каждого предмета не будет документально зафиксировано. Отец обвинял мистера Уэбба в отсутствии профессионализма при ведении раскопок, хотя, как мне кажется, посылая отцу глиняные черепки, археолог руководствовался самыми лучшими намерениями. Но было нечто такое, что подействовало на отца сильнее, чем нарушение научной методики.

— Что же это?

— Сами черепки. Стоило отцу осмотреть их, как поведение его заметно изменилось.

— В чем именно?

— Он стал необычайно угрюмым, отменил лекции и семинары и почти весь день провел у себя в кабинете, спускаясь только к столу. Моя мать и я слышали, как он всю ночь расхаживал по кабинету. Такое поведение для него необычно, хотя, насколько я припоминаю, в прошлом бывало несколько случаев, когда отец вел себя так же странно.

— Когда это было?

— В первый раз это случилось двенадцать лет назад, когда мне было девять лет.

— Разве были и другие случаи?

— О да, мистер Холмс! Когда я подросла, то стала замечать, что такое случается каждой весной.

— Не могли бы вы рассказать обо всем поподробнее?

— Странности в поведении моего отца наблюдались обычно в начале марта. Он становился все более рассеянным, молчаливым, почти полностью переставал разговаривать с моей матушкой и со мной. Дней через десять возбуждение достигало кульминации, которая обычно приходилась на утро, когда почтальон доставлял первую почту. Не дожидаясь, пока горничная принесет почту, отец сам забирал ее у почтальона, словно ждал какого-то письма. После этого он запирался у себя в кабинете и вел себя во всех случаях одинаково: наотрез отказывался выходить из дома, и мы с матушкой слышали, как он безостановочно вышагивает по кабинету. Недели через две его поведение приходило в норму.

— Как долго все это продолжается?

— Пять лет. Потом все вдруг разом прекратилось. Я совершенно точно помню дату, когда этот кошмар кончился, по одной простой причине: это случилось двадцать первого февраля — в день рождения моего отца. После завтрака, перед тем как отправиться на занятия в колледж, отец имеет обыкновение удаляться к себе в кабинет для чтения свежего номера «Таймс». В ту пору у него уже начали появляться первые признаки того необычного состояния, в которое он впадал каждую весну. Но тем утром отец вышел из кабинета совершенно другим человеком. Мой отец — человек не слишком веселый и жизнерадостный и обычно не любит проявлять свои чувства. Но в то утро меня поразило, что он просто сиял от радости. Он широко улыбался, как человек, сбросивший с себя непосильное бремя. С тех пор отец больше не вел себя так странно вплоть до того самого дня, когда получил от мистера Уэбба глиняные черепки.

— Ваша мать как-нибудь объясняет странное поведение отца?

— Нет, мистер Холмс, она ничего не знает. Когда отец впервые повел себя странно и почти прекратил разговаривать с нами, я спросила у матери, не обиделся ли он на меня за какой-нибудь проступок, ведь тогда я была совсем еще ребенком. Матушка ответила мне, что отец, должно быть, переутомился. Но, как знаете, мистер Холмс, дети нередко постигают истину острее, чем взрослые. Я хорошо помню, что у меня тогда сложилось впечатление, будто отец не столько переутомился, сколько чего-то очень боится.

— Боится? Но чего, мисс Адльтон?

— И мне хотелось бы это знать, мистер Холмс! Сейчас, когда отец снова повел себя так странно, получив посылку от мистера Уэбба, моя мать разговаривала со мной гораздо откровеннее. Ведь я уже взрослая. Это она посоветовала обратиться к вам за консультацией, так как сама матушка не может сказать ничего определенного о причинах поведения отца и лишь предполагает, что это связано с каким-то происшествием в его прошлом. Говорить же с ней на эту тему отец отказывается. Как бы то ни было, моя мать убеждена, что его жизни что-то угрожает. Я слышала, как она несколько раз пыталась отговорить отца от поездки в Корнуолл. Но он желает непременно ехать. Мне кажется, отец знает, какая опасность ему угрожает, но по какой-то причине не может или не хочет избежать ее.

— Может быть, он получил предупреждение о грозящей ему опасности, когда осматривал глиняные черепки, которые прислал мистер Монтегю Уэбб? — поинтересовался Холмс.

— Признаться, и мне так показалось, — согласилась мисс Адльтон.

Раскрыв саквояж, она достала из него коробочку размером в шесть квадратных дюймов и протянула ее Холмсу.

— Вот эти черепки. Я воспользовалась случаем и взяла их из чемодана отца, чтобы показать вам, мистер Холмс.

— Превосходно! — воскликнул он.

Холмс резко встал с кресла и отнес коробочку на стол. Там он снял крышку, освободил черепки от оберточной бумаги, в которую они были аккуратно завернуты, и принялся тщательно рассматривать их в сильную лупу.

Пока Холмс разглядывал древности, мы с мисс Адльтон хранили молчание, мисс Адльтон — с некоторым трепетом, я же с любопытством ждал, что обнаружит мой друг, разумеется, если вообще что-нибудь обнаружит. Узнать что-нибудь по выражению лица Холмса было невозможно. Его четкий профиль словно окаменел, прямо как у краснокожего индейца. Наконец детектив отложил лупу и повернулся к нам.

— Любопытно, — скупо обронил он и добавил, обращаясь ко мне: — Не хотите ли взглянуть, Ватсон?

Я охотно воспользовался приглашением и, подойдя к столу, осмотрел все три черепка сначала невооруженным глазом, а затем в лупу, как Холмс.

— Что скажете, Ватсон? — спросил Холмс, когда я закончил осмотр. — Каковы ваши выводы?

— Я не специалист, — был мой ответ, — но мне кажется, что они подлинные.

— О да, мой дорогой друг, в этом нет ни малейшего сомнения. Перед нами великолепные образцы изделий древних британских гончаров бронзового века. Не хотите ли вы сделать еще какие-нибудь комментарии по поводу черепков?

— Только то, что они кажутся мне необычно чистыми.

— Неудивительно, Ватсон. — Мое невежество вызвало у Холмса улыбку. — Мистер Монтегю Уэбб вряд ли послал бы профессору черепки вместе с налипшей на них грязью. А теперь, мисс Адльтон, поскольку мой коллега тоже закончил осмотр образцов, я возвращаю их вам на сохранение. Не сомневаюсь, что вы захотите вернуть их на место, прежде чем отец заметит пропажу.

Ловко завернув черепки, Холмс уложил их в коробку и с легким поклоном вручил ее мисс Адльтон.

— Доктор Ватсон проводит вас вниз и вызовет вам кеб, чтобы вы могли вернуться в гостиницу.

Мисс Адльтон взяла коробку с видимой неохотой. Должно быть, ее, как и меня, несколько озадачила сдержанность Холмса и то, что он так быстро закончил расспросы.

— Вы полагаете, что не сможете нам помочь, мистер Холмс? — нерешительно спросила она.

Холмс в удивлении поднял брови.

— Почему вы так решили, мисс Адльтон? Наоборот, я самым решительным образом заявляю, что намерен взяться за ваше дело. В нем есть кое-какие небезынтересные особенности. Вы и ваша матушка можете быть уверены, что мы с доктором Ватсоном с величайшим рвением примемся за расследование.

— Вам удалось обнаружить какие-нибудь улики, Холмс? — спросил я после того, как, усадив мисс Адльтон в наемный экипаж, вернулся в гостиную.

— Разумеется, — невозмутимо ответил Холмс. — Черепки.

Он закурил трубку, расположился в кресле у камина, вытянув ноги к огню, и теперь сидел, окутанный клубами дыма.

— Но вы же сами сказали, что черепки подлинные! — в недоумении воскликнул я.

— Это действительно так, мой дорогой друг, хотя виденные нами черепки — не совсем то, за что их выдают. В каком бы древнем кургане они ни были найдены, их нашли намного раньше, чем утверждает в своем письме мистер Монтегю Уэбб.

— Почему вы так думаете?

— Потому, что на черепках я обнаружил едва заметные следы. Хотя, как вы совершенно справедливо заметили, черепки были тщательно отмыты от грязи, все же кое-какие следы на них сохранились, и эти следы говорят мне о многом.

— Признаться, я не вполне понимаю, о чем вы, дорогой Холмс.

— Я имею в виду крохотное, круглое, чуть липкое пятнышко, расположенное на оборотной стороне каждого черепка. По выражению вашего лица, Ватсон, я вижу, что вы не только не заметили их, но и до сих пор не сознаете, какое важное значение они имеют для раскрытия дела. Позвольте пояснить ход моих рассуждений несколько подробнее. Эти пятнышки свидетельствуют о том, что на черепки было что-то наклеено. Так как клей выцвел от времени, естественно предположить, что наклейки были сделаны давно. Видимо, черепки находились в чьей-то коллекции древностей, может быть, мистера Уэбба, и тот, отклеив этикетки с номерами, под которыми черепки числились в каталоге, послал черепки профессору Адльтону, утверждая, будто нашел их совсем недавно во время предварительных раскопок кургана в Бодмин-Мур.

Подобная гипотеза ставит перед нами два вопроса. Во-первых, что побудило мистера Уэбба поступить столь странным образом? Ответить на этот вопрос нам, возможно, не удастся до тех пор, пока мы не завершим расследование. Второй вопрос заключается в следующем. Знал ли профессор Адльтон о совершенном мистером Монтегю Уэббом подлоге? Судя по поведению профессора, он понял, что его обманывают, и это открытие его почему-то испугало.

Из разговора с мисс Адльтон мы узнали, что аналогичные изменения в поведении ее отца случались и прежде, причем первый раз двенадцать лет назад. Я нахожу это обстоятельство чрезвычайно важным для дела.

— Важным? Но почему?

— Мой дорогой Ватсон, — заметил Холмс, — вы присутствовали при моем разговоре с юной леди и поэтому располагаете теми же сведениями, какими и я. Если вы дадите себе труд поразмыслить над тем, что сообщила нам мисс Адльтон, то сами свяжете вместе все известные нам факты. Речь идет лишь о фактах и ни о чем более, но, поверьте мне на слово, успешное расследование зависит от них.

Но продолжу объяснения. Мисс Адльтон склонна думать, что ключ к разгадке странного поведения отца кроется в его прошлом, причем свой секрет отец хранит так тщательно, что даже миссис Адльтон ничего не знает, хотя и опасается, что тайна может каким-то образом угрожать жизни ее мужа.

Тут Холмс прервал свои объяснения и обратился ко мне с вопросом:

— Есть ли у вас какая-нибудь страшная тайна, которую бы вы не решились раскрыть своей жене?

— Разумеется, нет, — не раздумывая, ответил я. — Мне даже трудно вообразить нечто подобное.

— Охотно верю вам, мой дорогой друг. Вы обладаете качеством, которое я особенно ценю в вас, — открытостью, свойственной честным людям. Но предположим, что в вашем прошлом было какое-то событие, которое вы захотели скрыть от всех. Что бы это могло быть?

— Нечто очень постыдное, — высказал я предположение.

Холмс ухватился за мой ответ.

— Поздравляю, Ватсон, возможно, вы нашли разгадку! Стыд — столь же сильная эмоция, как любовь, ненависть, гнев или жалость. Ваша догадка позволяет объяснить, почему профессор Адльтон, несмотря на то что он явно опасается возможных последствий, все же отправляется завтра в Бодмин. Возможно, прожив долгие годы под бременем стыда и страха, он решил наконец избавиться от тяжкого груза. Но все это не более чем домыслы. А нам нужны неопровержимые факты. Только из них, как из кирпичиков, строится успешное расследование, без фактов можно возвести лишь карточный домик. Учитывая это, я безотлагательно попытаюсь выяснить некоторые недостающие детали, а вы, Ватсон, окажете мне неоценимую услугу, если сообщите расписание поездов, отправляющихся в Бодмин завтра утром. Так как профессор намеревается отправиться поездом в десять пятьдесят пять, я предлагаю выехать пораньше.

— Вы хотите отправиться в Корнуолл? — спросил я, беря с полки железнодорожное расписание.

Холмс удивленно поднял брови.

— Конечно, мой дорогой друг. Есть данные, которые я не смогу собрать, оставаясь в Лондоне. Загадку древнего погребения в Бодмин-Мур необходимо решить на месте.

— Есть поезд в девять ноль пять, он отправляется с Падмингтонского вокзала, — сообщил я.

— Этим поездом мы и отправимся, — решил Холмс, поднимаясь с кресла, и, направляясь к двери, добавил: — В мое отсутствие, дорогой друг, попробуйте провести небольшое самостоятельное расследование. На нижней полке в книжном шкафу вы найдете экземпляр трактата профессора Адльтона. Может быть, просматривая его, вы сможете пролить свет на некоторые обстоятельства нашего дела, имеющие решающее значение. Могу ли я взять на себя смелость и порекомендовать вам особенно тщательно прочитать несколько первых страниц?

С этим заключительным вопросом Холмс торопливо вышел, и через несколько мгновений я услышал, как он свистит на улице, подзывая кеб^[697].

Холмса не было несколько часов, и вернулся он к самому ужину.

В отсутствие моего друга я последовал его совету и, достав с нижней полки сочинение профессора Адльтона, расположился у камина. Это был увесистый том в красном переплете с великолепными иллюстрациями предметов, найденных при раскопках в местах обитания или в захоронениях древних британцев. Среди них были и черепки, похожие на те, которые мистер Монтегю Уэбб прислал профессору Адльтону. Но ничего такого, что могло бы пролить свет на интересующее нас дело, я так и не обнаружил. Просматривая титульные страницы, я отметил, что книга была выпущена в 1882 году издательством Снеллинга и Броудбента.

Ничего больше первые страницы мне не рассказали. На одной из них было напечатано название книги и имя автора. На другой стояли посвящения. Первое из них, более длинное, было обращено к Элизабет Мэри Адльтон. В изящных выражениях профессор выражал свою признательность ей за постоянную поддержку и ободрение, которые жена оказывала ему на протяжении многих лет работы над книгой. Второе посвящение было намного короче первого, и я лишь бегло просмотрел его. В нем профессор Адльтон выражал благодарность своему ассистенту или нескольким ассистентам за помощь в классификации и анализе собранного материала.

Следующие две страницы занимало оглавление с подробным перечнем всех разделов и параграфов по каждой из глав.

С полчаса или около того я безуспешно пытался погрузиться в книгу, но обнаружил, что для меня она оказалась слишком научной с ее длинными перечнями инструментов и подробными описаниями метательных топориков и зазубренных наконечников стрел. И вскоре сосредоточил внимание на вечерней газете.

Холмс стремительно влетел в гостиную, размахивая крупномасштабной топографической картой Бодмин-Мур, которую приобрел у Стэнфорда^[698], и тут же, не медля ни секунды, расстелил на ковре перед камином, приглашая меня помочь ему отыскать «Уилл-Агнес», заброшенную шахту, неподалеку от которой располагался древний холм с захоронением.

После продолжительных поисков мы наконец обнаружили то, что искали, примерно в пятнадцати милях от Бодмин-Мура и милях в четырех от ближайшей деревни Минионз.

— Уединенное местечко, — заметил я с сомнением. — Как вы намерены до него добираться, Холмс? Пешком?

— Ни в коем случае, Ватсон.

— Тогда как же?

— Каким-нибудь транспортом.

Холмс на секунду поднял голову от карты, и я увидел в его глазах отсутствующее выражение. Мысленно он был далеко от Бейкер-стрит: в захолустном уголке Корнуолла,

— Я успел предусмотрительно отправить телеграмму в «Голубой кабан» в Бодмине, заказал нам два номера и попросил предоставить в наше распоряжение легкий быстроходный экипаж.

Все это Холмс произнес отсутствующим тоном, явно не желая нарушать ход мысли, и я решил воздержаться от дальнейших расспросов о том, что он делал в городе и удалось ли ему разыскать те факты, которым он придавал столь огромное значение.

Весь вечер Холмс был погружен в размышления, и только когда я поднялся с кресла, чтобы пожелать ему спокойной ночи, и заметил, что хочу уложить чемодан перед предстоящей поездкой в Корнуолл, Холмс вспомнил о моем присутствии. Он сидел у камина, погруженный в раздумье, и неотрывно глядел на пламя, хотя вряд ли сознавал это.

— Чемодан? — переспросил он и добавил, с видимым усилием возвращаясь к действительности: — Ну конечно! И пожалуйста, Ватсон, не забудьте прихватить с собой ваш армейский револьвер.

Больше Холмс ничего не сказал, его взгляд снова неотрывно следил за пламенем, и я тихо вышел из гостиной, оставив Холмса размышлять о предстоящей поездке.

II

Когда мы на следующее утро отправились в Корнуолл, настроение Холмса явно улучшилось, хотя он все еще не был склонен обсуждать наше дело, предпочитая проводить время в пути за чтением газет, лениво комментируя отдельные сообщения.

День выдался пасмурный, и к тому времени, когда мы доехали до станции Бодмин и наняли извозчика до местной гостиницы, с низкого хмурого неба начал моросить мелкий дождь, придавая небольшому городку с узкими крутыми улочками и каменными домиками с черепичными крышами угрюмый вид.

Добравшись до «Голубого кабана», мы отнесли багаж к себе в номера и спустились в таверну, откуда был великолепно виден вход в гостиницу. В ожидании, когда прибудут профессор Адльтон и мистер Монтегю Уэбб, Холмс снова принялся рассматривать карту, чтобы проверить маршрут, который нам предстояло проделать через вересковые пустоши.

Со своей стороны должен признаться, что время тянулось необычайно медленно. Я с нетерпением ждал не только того момента, когда увижу двух участников событий, но и когда начнут разворачиваться сами события. Загадочность, окутывавшая дело, и угроза исходившей от него неизвестной опасности только подстегивали мою страсть к приключениям. В кармане пальто я ощущал тяжесть револьвера и, ощупывая время от времени его рукоятку, гадал, придется ли мне на этот раз пускать его в дело, и если придется, то против кого.

Холмс не проявлял никаких признаков нетерпения. Высокий и худой, он сидел в кресле, склонившись над разложенной на коленях картой, и был полностью поглощен своим занятием.

Наконец послышался стук колес подъехавшего экипажа, и вскоре в гостиницу вошли двое. Первый, которого я принял за мистера Монтегю Уэбба по тому, как он пропускал перед собой своего спутника, был нескладным господином лет шестидесяти. Он шел развинченной походкой и, нелепо жестикулируя, направился к стойке, не переставая говорить высоким фальцетом.

— Пожалуйте сюда, дорогой профессор! Уверен, что вам здесь понравится. Все попросту, без затей, но вам будет удобно. Предлагаю сразу же отправиться на пустошь. Мне просто не терпится показать вам мое скромное открытие еще до того, как начнет темнеть.

— Да, разумеется, — раздраженно согласился профессор Адльтон.

Ему явно было не по себе от преувеличенной почтительности мистера Монтегю Уэбба.

Профессор Адльтон, одетый в костюм из твида великолепного покроя, был высок ростом, хорошо сложен. Обращало на себя внимание строгое выражение лица, исполненное достоинства. Держался он уверенно и прямо. Небольшие седые усы придавали ему вид скорее военного, чем ученого. Но, несмотря на всю его уверенность, в нем ощущалось какое-то беспокойство — в развороте плеч, в том, как он подозрительно оглядывался.

Прежде чем взгляд профессора Адльтона упал на нас, Холмс тихо сложил карту, опустил ее в карман пальто и встал.

— Пойдемте, Ватсон, нам пора.

Мы вышли через заднюю дверь, которая вела во двор гостиницы. Там нас поджидала двуколка, которую Холмс предусмотрительно заказал накануне. Лошадь уже была впряжена.

Разобрав вожжи, Холмс заметил:

— Думаю, что у нас четверть часа форы перед ними.

— Четверть часа, Холмс?

— Примерно столько времени потребуется профессору Адльтону, чтобы занести багаж в номер и сменить обувь. Вы обратили внимание на его ботинки? Они из дорогой кожи, тщательно вычищены. Такая обувь не очень подходит для того, чтобы месить в ней грязь на пустоши Бодмин-Мур. Не сомневаюсь, что он переобуется.

Времени у нас в обрез, чтобы по прибытии успеть ознакомиться с местностью и найти походящее убежище, где мы могли бы спрятаться сами и спрятать наш экипаж. На такой открытой местности двуколка бросается в глаза ничуть не меньше, чем омнибус в Лондоне.

Без промедления мы отправились в путь, держа направление на северо-запад от Бодмина через пустошь на Лаунсестон. Дорога была узкой, но твердой, и мы продвигались довольно быстро. Но, не доезжая до деревни Болвентор, мы свернули вправо, на каменистую дорогу. Окрестный пейзаж стал диким и унылым. Ощущение гнетущей безысходности усиливало серое небо, висевшее так низко, что тучи, казалось, задевали за горизонт, где они неразличимо переходили в серую мглу. Каменистые холмы, которые я едва мог различить в отдалении, вздымались над равниной, словно очертания доисторических ящеров, неусыпно наблюдавших за обширной и дикой пустошью.

Все вокруг — обломки скал, жесткая трава, редкие деревья, изогнутые ветром, — покрыто тончайшей пленкой влаги. Нигде не было видно никаких признаков жизни, если не считать несколько покрытых густой шерстью диких пони, которые паслись на дороге, но, заслышав стук колес, удивленно подняли головы и умчались прочь.

Примерно через милю мы подъехали к разрушенному зданию, в котором некогда располагалась котельная деревушки Уилл-Агнес. Крыша здания давно разрушилась и провалилась, но стены и труба, сложенные из гранитных блоков, еще стояли.

— Вот то, что нам нужно! — воскликнул Холмс, натянув поводья. — Мы должны возблагодарить всех древних богов, которые правили здесь когда-то, Ватсон, за то, что они так добры к нам. Лучшее укрытие для нашей двуколки трудно придумать. А теперь нам нужно торопиться. Нельзя терять ни секунды.

Мы спрыгнули на землю, и Холмс, взяв лошадь под уздцы, завел ее в развалины дома и привязал к одной из обрушившихся балок, некогда поддерживавших крышу.

Выбравшись из развалин, мы принялись осматривать местность.

За развалинами дома пустошь постепенно поднималась к подножию крепостного сооружения — эскарпа сложенного из гранитных глыб и уходившего круто вверх. В глубоких расселинах между глыбами зеленел кустарник и низкая трава. Тропинка огибала остатки древней крепости и исчезала из виду в направлении деревни Минионз.

Слева от нас, на расстоянии примерно ста ярдов, вздымалось кольцо из поставленных камней. Как сообщил мне Холмс, местные жители называют это сооружение «Ковен». Легенда рассказывает, что много веков назад двенадцать ведьм справляли черную субботу и были застигнуты однажды ночью святым. Ужаснувшись при виде их нечестивого поведения, святой превратил всех ведьм, а заодно и колдуна, правившего шабашем, в камни. Колдуном, по-видимому, был тринадцатый, самый большой, камень, стоявший в центре круга.

В тусклом свете пасмурного дня огромный, иссеченный ветрами и непогодой камень действительно можно было принять за человеческую фигуру огромного роста, стоящую с опущенной головой, а две глубокие трещины по бокам как бы указывали положение рук.

Однако внимание Холмса привлекло пространство, примыкавшее к развалинам бывшей котельной. Оно было покрыто отвалами пустой породы, кучами камней и земли, некогда извлеченными из шахты на поверхность. Заросшие травой и ежевикой, они напоминали мне могилы давно вымершего племени гигантов.

Как рабочая гипотеза моя догадка была недалека от истины.

Холмс быстрыми шагами направился вверх по склону к самой дальней из куч, где его зоркий взгляд заметил свежую черноватую землю, наскоро прикрытую травой и обломками камней.

— Полагаю, что мы нашли наше древнебританское захоронение, Ватсон, — заметил Холмс.

На первый взгляд этот могильный холм ничем не отличался от других, во множестве разбросанных вокруг нас, разве что часть его немного провалилась, а земля и камни, из которых он был сложен, оказались размытыми потоками дождевой воды, стекавшими с возвышавшегося рядом эскарпа. Мы наклонились, чтобы получше рассмотреть обнажившуюся часть захоронения, как вдруг Холмс поднял голову и прислушался.

— Сюда кто-то приближается, — сказал он тихо с тревогой в голосе.

— Может быть, это профессор со своим компаньоном? — высказал я предположение, оглядываясь на дорогу, по которой мы только что приехали.

Но дорога была пустынна. Нигде не было видно признаков жизни. Только два ворона взлетели с тревожным карканьем и, громко хлопая большими черными крыльями, рисовали круги над гранитным утесом неподалеку от нас, пролетая и над нашими головами.

— Нет, звуки доносятся с противоположной стороны эскарпа. Идемте, Ватсон, нам необходимо немедленно спрятаться.

И Холмс припустился бежать вниз по склону, словно олень перепрыгивая с одного холма на другой, но не к развалинам котельной, как я было подумал, а по направлению к «Ковен», к стоявшему в центре большому камню.

Опустившись рядом с Холмсом на мокрую траву, я понял, почему он выбрал именно это место, чтобы спрятаться. Камень служил идеальным укрытием: был достаточно широк, чтобы мы могли вдвоем притаиться за ним, кроме того, отсюда открывался великолепный вид на дорогу, ведущую в Уилл-Агнес, и можно было наблюдать за скалой и древним погребением.

— А теперь подождем, мой дорогой друг, — прошептал Холмс мне в ухо. — Боюсь, однако, что здесь затевается какая-то дьявольщина.

С этими словами Холмс извлек из кармана свой пистолет и, приложив палец к губам, показал, что надо соблюдать полную тишину. Я последовал примеру Холмса и приготовил свой армейский револьвер.

Хотя прошло всего несколько минут, ожидание показалось мне необычайно долгим. Безлюдный ландшафт в сочетании с древними камнями, окружавшими вас, рождали у меня тревожное чувство, словно какая-то первозданная чудовищная сила накапливала всю свою мощь для внезапного и гигантского катаклизма.

Казалось, ощущение какой-то неведомой угрозы носится в самом воздухе и от него меркнет свет, становясь осязаемо плотным. Я почувствовал, как по спине поползли мурашки и по всему телу пробежала дрожь от страха и возбуждения.

Взглянув на Холмса, я увидел, что и он весь напрягся от нервного напряжения. Плотно сжав челюсти, выставив подбородок, с полуприкрытыми глазами в профиль он напоминал ястреба, подстерегающего добычу.

Наконец тишину нарушил стук колес по каменистой дороге, и вдали показался легкий кеб с двумя седоками. Когда коляска подъехала ближе, я разглядел сидящих в ней профессора Адльтона и мистера Монтегю Уэбба.

Еще до того, как коляска остановилась, я услышал его противный фальцет, отчетливо доносившийся в тихом воздухе.

— Вот мы и прибыли, профессор Адльтон. Холм в нескольких минутах ходьбы.

Оба седока вышли из кеба. Мистер Монтегю Уэбб привязал лошадь к невысокому кусту, росшему у дороги, и та принялась ощипывать тонкие побеги. Прибывшие направились вверх по склону, пробираясь между холмами. Мистер Уэбб без умолку болтал, его спутник хранил молчание. Время от времени профессор останавливался, чтобы оглядеться по сторонам. С лица его не сходило то недоверчивое выражение, которое я успел заметить еще в гостинице. От внимательного взора ученого не укрылись ни развалины котельной, ни эскарп, ни каменный хоровод, в центре которого прятались мы с Холмсом. К моей радости, камень, за которым мы скрывались, был надежным убежищем, сквозь толщу которого не мог проникнуть даже взор профессора.

Между тем мистер Монтегю Уэбб непрестанно поторапливал профессора.

— Еще несколько ярдов, профессор! Вот и холм! Как видите, я выполнил все ваши инструкции и прикрыл землей следы предпринятых мной попыток раскопать захоронение.

— Вы выполнили мои инструкции не очень аккуратно, — сухо заметил профессор Адльтон. — Заметно, что земля свежая.

Несмотря на явное недовольство любительскими методами мистера Уэбба, профессор наклонился над холмом, рассматривая его поверхность с величайшим вниманием и совершенно забыв о мучивших его ранее подозрениях.

Монтегю Уэбб громко рассмеялся:

— Мой дорогой сэр, здесь никто не бывает! Вы только взгляните вокруг! Местность совершенно пустынная! Мне исключительно повезло, что я сумел обнаружить это захоронение. Намереваетесь ли вы, профессор, немедленно приступить к раскопкам? Или, может быть, предпочитаете подождать до завтра? Через час начнет темнеть.

Едва мистер Монтегю Уэбб умолк, как раздался громкий пронзительный вопль, столь нечеловеческий, что, казалось, издавать его могло какое-то дикое существо, обитающее на пустоши.

— Отмщение! — взывал неизвестный.

Определить, откуда раздавался голос, было невозможно. Он доносился отовсюду — от стен разрушенного здания котельной до удаленных холмов, вершины которых были скрыты во мраке.

Я почувствовал, как крик отдается в окружавших нас древних камнях, и на какой-то момент мне почудилось, будто звук издают сами каменные глыбы. От подобного предположения кровь застыла в моих жилах.

Крик испугал лошадь мистера Монтегю Уэбба, она поднялась на дыбы, и на ее ржанье ответил пони, оставленный нами в развалинах котельной.

Профессор Адльтон и мистер Монтегю Уэбб остановились как вкопанные и, как и я, с испугом огляделись по сторонам.

Холмс схватил меня за рукав.

— Взгляните туда, Ватсон, — прошептал он.

На вершине эскарпа, словно материализовавшись из напоенного влагой воздуха, внезапно возникла фигура. Даже сейчас мне трудно передать то потрясение, которое я испытал при виде ее.

Облаченная в длинную черную мантию, она казалась нечеловечески высокой и тощей. Несколько мгновений фигура стояла неподвижно, и ее силуэт четко вырисовывался на фоне быстро темнеющего неба. Она казалась воплощением тех злых сил, которые незримо и безраздельно господствовали в этих безлюдных местах.

Но вот фигура подняла правую руку, и я увидел, как в руке тускло блеснул металл.

Я почувствовал, что рядом со мной Холмс сжал рукоять своего револьвера и, держа палец на курке, прицелился в фигуру, отчетливо видимую на фоне неба. Но прежде, чем и я успел прицелиться, события обрушились на нас так стремительно, что я не успевал следить за их последовательностью.

Один за другим прогремели два выстрела. Промежуток между ними был так мал, что я поначалу принял их за один выстрел. Я увидел вспышку пламени, полыхнувшую на краю эскарпа. Почти в тот же момент профессор Адльтон завертелся на месте и рухнул ничком на тот самый холмик древнего захоронения, который перед этим осматривал с жадным вниманием.

Не успел он упасть, как с вершины эскарпа последовала вторая вспышка, зловещая фигура издала пронзительный крик, от которого кровь в моих жилах заледенела, и рухнула вниз головой на камни у подножия эскарпа. С распростертыми руками и развевающейся за спиной мантией она напоминала огромную птицу в полете.

Едва я немного пришел в себя от неожиданности, как Холмс вскочил на ноги и устремился к тому месту, где разыгралась трагедия.

Я пустился вслед за ним и бросился сначала к профессору Адльтону, лежавшему ничком на могильном холме древнего погребения. Оттолкнув в сторону мистера Монтегю Уэбба, я присоединился к Холмсу, который опустился на колени у неподвижного тела. Профессор был смертельно ранен в живот. Чтобы спасти ему жизнь, требовалась срочная хирургическая операция.

Как сквозь сон, услышал я рядом с собой голос Монтегю Уэбба, срывавшийся почти на визг от ужаса и пережитого шока. Он повторял снова и снова:

— А я поверил, что это будет всего лишь шутка! Розыгрыш!

— Профессор мертв? — осведомился у меня Холмс.

Он поднялся с колен и стоял над неподвижно распростертой фигурой профессора Адльтона. Тот лежал уже на спине со скрещенными на груди руками. На лице профессора застыло выражение такой мрачной печали, что я поспешил отвести глаза в сторону, чувствуя, что вторгаюсь в чужую тайну.

— Пока еще жив, — ответил я, — но не советую его трогать, Холмс. У него сильное внутреннее кровотечение, от которого скоро наступит смерть.

Последовало короткое молчание, и вдруг Холмс взорвался от ярости:

— Это я во всем виноват, Ватсон! Мне нужно было действовать быстрее!

Ни говоря больше ни слова, Холмс снял с себя пальто и укрыл им профессора так бережно и с такой мягкой заботливостью, что у меня запершило в горле при виде неожиданного проявления нежности со стороны моего старого друга.

— Побудьте с ним, пока я осмотрю другую жертву, — произнес я несколько грубовато, чтобы скрыть свое замешательство и придать голосу оттенок профессиональной беспристрастности врача.

Достаточно мне было бросить беглый взгляд на таинственного незнакомца, как я сразу понял, что и ему помочь никто уже не может, даже если бы он остался жив после того, как выстрелил себе в сердце. Незнакомец лежал, неестественно изогнувшись у подножия эскарпа. Затылок его был размозжен: падая, он несколько раз ударился головой о камни.

По какой-то странной прихоти судьбы лицо его совершенно не пострадало. Всмотревшись в него, я увидел лицо не злобного маньяка, к чему уже был почти готов, а тонкие черты интеллигентного человека лет под сорок, отмеченные безошибочными признаками многолетних страданий.

Я старательно прикрыл тело его мантией и вернулся с Холмсу, все еще стоявшему рядом с профессором, словно страж на посту. Глаза Холмса все с той же задумчивой печалью были устремлены на дальние холмы.

Возможно, строгое выражение на лице Холмса вынудило Монтегю Уэбба отойти в сторону. Как бы то ни было, он ретировался к большому валуну в нескольких ярдах от профессора и теперь сидел там, молча ломая руки и время от времени издавая стоны.

— Бесполезно, — сообщил я Холмсу. — Тот человек мертв.

— Этого я и боялся, — угрюмо проговорил он, — Взгляните, чем можно помочь живому.

Встав на колени рядом с распростертым телом Адльтона, я увидел, как его веки затрепетали.

— Холмс, он приходит в себя! — закричал я.

В одно мгновение Холмс преобразился, от подавленного настроения, в котором он только что находился, не осталось и следа. Резко повернувшись, он крикнул Монтегю Уэббу:

— Возьмите двуколку и немедленно отправляйтесь в Бодмин! Сообщите в полицию и проследите за тем, чтобы они сразу же прибыли сюда с каким-нибудь удобным экипажем. И ради Бога, гоните вовсю! Кровь этих двух людей на вашей совести! — И на моей — тоже, — добавил он тихо, когда Уэбб опрометью бросился выполнять его распоряжения.

— На вашей? — удивился я, когда двуколка с невиданной скоростью уже мчалась по дороге. — А как вы могли предотвратить эту ужасную трагедию?

— Я держал Гейдона Каупера на мушке и заколебался прежде, чем нажать. Спусти я курок вовремя, жизнь профессора Адльтона была бы спасена.

— А кто такой этот Гейдон Каупер?

— Тот, кто лежит там мертвый, — пояснил Холмс, указывая на подножие эскарпа. — Разве вы не прочитали посвящение в книге профессора Адльтона? «…а также Гейдону Кауперу за его бесценную помощь в классификации и анализе собранных материалов». Это упоминание имени одного из ассистентов можно было бы считать вполне заурядным и вряд ли заслуживающим внимания, если бы не одно замечание, которое обронила мисс Адльтон. Как вы помните, Ватсон, мисс Адльтон сообщила нам, что ее отец начал впервые проявлять признаки беспокойства двенадцать лет назад, когда она была девятилетней девочкой, иными словами, в тысяча восемьсот восемьдесят втором году. Когда же я настоятельно попросил мисс Адльтон припомнить более точную дату неожиданного изменения в поведении ее отца, она сообщила, что это случилось той же весной. Вчера я запросил издательский дом «Снеллинг и Броудбент» относительно точной даты выхода в свет «Древних британских памятников и захоронений» и обнаружил, что точная дата публикации сочинения профессора Адльтона приходится на десятое марта того года.

Мисс Адльтон сообщила нам также, что симптомы повторялись у ее отца в последующие пять лет, причем всякий раз в начале марта, и что особенно сильное возбуждение наступало в один из дней, когда почтальон доставлял первую почту. Не требуется особой проницательности, дабы понять, что необычное поведение профессора Адльтона каким-то образом связано с письмом, которое он ожидал. Мисс Адльтон тоже пришла к такому заключению. Однако не смогла установить чрезвычайно важную связь: письмо всякий раз было приурочено к некоторой дате, если я не ошибаюсь, к годовщине выхода в свет книги ее отца.

Между тем оказалось, что эта дата имела важное значение, ибо являлась днем рождения ее отца. Двадцать первое февраля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года запомнилось мисс Адльтон особенно хорошо потому, что именно тогда в поведении ее отца произошла внезапная и резкая перемена к лучшему. И наступило это резкое улучшение после того, как он удалился в свой кабинет, чтобы прочитать свежий номер «Тайме».

Вчера я зашел в редакцию и попросил разрешения ознакомиться с номером «Тайме» за двадцать первое февраля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года. В колонке, где обычно печатаются извещения о смерти, я нашел небольшое, но весьма интересное объявление: извещение о последовавшей после непродолжительной болезни кончине мистера Гейдона Каупера.

— Сообщение, конечно, было ложным.

— Вне всяких сомнений, мой дорогой Ватсон. Кто угодно может за деньги поместить в газете извещение о смерти кого угодно, хоть о своей собственной. Дата публикации была выбрана умышленно не только из желания зло подшутить над профессором, но и с намерением создать у него ложное ощущение безопасности. Это был своеобразный подарок Гейдона Каупера своему бывшему профессору и руководителю.

— Гейдон Каупер был одним из студентов Адльтона! — воскликнул я. — Холмс, как вы все это обнаружили?

— Я узнал это от моего старого знакомого, доктора Харбинджера, бывшего преподавателя одного из оксфордских колледжей, консультировавшего меня в тысяча восемьсот девяносто первом году, когда я собирал материалы против шайки Мориарти.

Теперь доктор Харбинджер находится в весьма преклонном возрасте, давно вышел в отставку и живет с замужней дочерью в Челси. Однако он до сих пор поддерживает отношения со своими коллегами и проявляет интерес к университетским делам.Вчера я навестил доктора Харбинджера и узнал от него кое-что, в том числе и историю с Гейдоном Каупером.

Он был высокоодаренным аспирантом отделения древней истории, перед которым открывалась блестящая академическая карьера. Профессор Адльтон выбрал его из многих своих учеников, чтобы тот помог разобрать и привести в порядок материалы для будущей книги. К сожалению, Гейдон Каупер отличался весьма неуравновешенным характером и иногда совершал необдуманные поступки. Было несколько инцидентов. В основном они сводились к угрозам самого абсурдного свойства в адрес других студентов. В конце концов странное поведение Гейдона Каупера привлекло внимание руководства колледжа. Выяснилось, что он весьма бурно реагирует на ничтожнейшие умаления своего достоинства, независимо от того, действительное оно или мнимое. Один из таких взрывов негодования произошел в марте тысяча восемьсот восемьдесят второго года. Обратите внимание на дату, Ватсон. Она чрезвычайно важна для понимания дела, так как близка к моменту выхода в свет трактата профессора Адльтона. Думаю, тот случай имеет самое непосредственное отношение к публикации книги.

Доктор Харбинджер не мог сообщить мне все детали скандала, так как университетские власти в то время всячески пытались замять неприятное происшествие, но, насколько я понимаю, Гейдон Каупер во всеуслышание угрожал расправиться с профессором Адльтоном. Однажды он даже стал ломиться к профессору, требуя, чтобы его впустили. Когда же Каупера наконец увели прочь, он обронил странное замечание о том, что благодарность ныне ценится дешево и, как только представится удобный случай, он сумеет отблагодарить не только на словах, но и на деле.

Из этих слов, как мне кажется, можно почти с уверенностью предположить, что Гейдон Каупер имел в виду посвящение, которым открывается книга профессора Адльтона «Древние британские памятники и захоронения» и которое по каким-то неясным причинам вызвало гнев аспиранта…

В этот момент лежавшая неподалеку от нас фигура издала едва слышный стон, и мой друг прервал свой рассказ.

Профессор Адльтон полностью пришел в сознание. Широко открытыми глазами он с каким-то странным выражением пристально всматривался в лицо Холмса. Губы его болезненно искривились, и он с трудом вымолвил едва слышно одно слово:

— Соавторство.

— Соавторство? Но ведь это было бы нелепо, профессор! Вы провели годы, занимаясь раскопками и изучая древние захоронения, тогда как Гейдон Каупер всего лишь ваш ассистент. Кстати, позвольте представиться — Шерлок Холмс. Мы с доктором Ватсоном находимся здесь по вашему делу и защищаем ваши интересы. Прошу вас, дорогой профессор, не пытайтесь отвечать мне. Вы тяжело ранены, и малейшее усилие может оказаться для вас опасным. Будет гораздо лучше, если я продолжу свой рассказ, а вы каким-нибудь знаком покажете, правильно или неправильно я излагаю события. Достаточно будет, если вы просто опустите веки: один раз, если я буду излагать правильно, и два раза, если ошибусь. Вы согласны?

Профессор один раз закрыл глаза, потом снова открыл их, и Холмс тотчас же возобновил свое повествование, обращаясь непосредственно к профессору Адльтону.

— По мнению доктора Харбинджера, последние выходки Гейдона Каупера стали той каплей, которая переполнила чашу терпения руководства. Состоялось заседание, на котором было решено, что молодой человек должен немедленно покинуть колледж. Доктор Харбинджер не мог сообщить мне, кто участвовал в заседании, но я смею предположить, что вы, профессор Адльтон, были одним из его участников. Правильно ли я понимаю, сэр? Прошу вас, подайте знак.

И Холмс, и я, не отрываясь, наблюдали за лицом профессора, но глаза его остались недвижимы и веки даже не дрогнули. Ни один мускул на лице не шевельнулся, чтобы показать, понял он Холмса или нет. Но вот рот профессора искривился, губы задрожали, и по лицу разлилось выражение глубокого страдания. Было видно, что профессор страдает не только от физической боли, но и от глубокой душевной муки.

Немного помолчав, Холмс продолжил свой рассказ, наклонившись к профессору Адльтону, чтобы тот мог отчетливо расслышать каждое слово.

— Мне совсем не хочется огорчать вас, мой дорогой профессор, и поэтому я перейду к краткому описанию последующих событий, которые привели вас к трагической встрече здесь, в Бодмин-Мур, с вашим бывшим учеником Гейдоном Каупером.

Каупер был человеком гордым и заносчивым, и поэтому исключение из Оксфорда больно ударило его по самолюбию. Многообещающая научная карьера рухнула, репутация погублена, и он с основанием или без оснований, но возложил вину за свой позор на вас, профессор Адльтон. Помимо этого Каупер совершенно необоснованно претендовал и на соавторство в вашей книге. Он, несомненно, искал встречи с вами, когда понял, что речь идет о его исключении из Оксфорда. Поэтому теперь единственной мыслью Каупера стало отмщение.

Он принялся ежегодно посылать вам в годовщину выхода книги письма с угрозами и делал это на протяжении пяти лет. Разумеется, я могу лишь предполагать, что письма носили угрожающий характер, по тому, как дочь описала ваше поведение, когда вчера нанесла мне визит.

Письма произвели на вас требуемый эффект: вы стали опасаться за свою жизнь. К тому же, я полагаю, со временем по неизвестным причинам ненависть Гейдона Каупера к вам усилилась. Возможно, он страдал в силу каких-то других обстоятельств или с годами все более деградировал как личность. Этого теперь мы никогда не узнаем. Можно лишь строить более или менее правдоподобные догадки. Но одно можно утверждать со всей определенностью: одних угроз Гейдону Кауперу уже было недостаточно, и он решился на последний шаг — убийство.

Мне кажется, мы можем указать точную дату, когда он принял роковое решение: двадцать первого февраля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года, в день вашего рождения, когда вы прочитали в газете извещение о смерти Гейдона Каупера. Несомненно, сначала вы заподозрили что-то неладное. Вы опустили веки один раз, значит, мое предположение правильно. Но поскольку угрожающих писем больше не было, вы поверили, что Гейдон Каупер действительно умер и висевшая над вами опасность миновала.

Профессор Адльтон в знак согласия закрыл и открыл глаза.

— Между тем, — продолжал Холмс, — Гейдон Каупер выжидал удобного случая для придуманного им заключительного акта отмщения. От мистера Монтегю Уэбба мы, несомненно, узнаем, каким образом Каупер вовлек его в осуществление своего замысла. Судя по протестующим возгласам, он не виновен и полагал, что речь идет всего лишь о розыгрыше. Мистер Монтегю Уэбб человек недалекий и легковерный, и поэтому, как правильно рассчитал Гейдон Каупер, использовать его втемную не составило особого труда.

Гейдон Каупер побудил Уэбба написать вам письмо с сообщением, будто ему удалось обнаружить на Бодмин-Мур, а на этой пустоши раскопки никогда не проводились, древнее британское захоронение. В качестве приманки он, видимо, посоветовал Уэббу послать вам образцы черепков, якобы извлеченных из погребальной камеры. Но тут мистер Уэбб допустил ошибку, отмыв с оборотной стороны черепков крохотные пятнышки клея, которые указывали на то, что эти черепки некогда были экспонатами какой-то коллекции. Поскольку я обнаружил пятнышки клея при первом же осмотре, думаю, что и вы обратили на них внимание, не так ли?

И снова веки профессора поднялись и опустились один раз,

— И вы, конечно, сразу заподозрили, что это ловушка, которую вам подстроил Гейдон Каупер? — спросил Холмс. — Прав я или нет, сэр? Я так и думал! Почему же в таком случае вы, профессор Адльтон, согласились приехать в Корнуолл, зная, что вам могла угрожать смертельная опасность? Может быть, вами двигала надежда, что Монтегю Уэббу действительно удалось обнаружить ранее неизвестное древнее захоронение с нетронутой погребальной камерой? И эта надежда перевесила все опасения за вашу личную безопасность? Или это было что-то другое?..

Прежде чем Холмс закончил задавать вопросы, по лицу профессора Адльтона, как по поверхности пруда от дуновения ветерка, пробежала легкая рябь. Едва заметная судорога повторилась еще раз, веки его сомкнулись, но на этот раз так и остались закрытыми. Ни одного движения в ответ.

Опустившись на колени, я попытался нащупать на шее профессора Адльтона сонную артерию. Пульс не прощупывался.

— Боюсь, что он скончался, — мрачно сообщил я Холмсу.

Холмс подошел ко мне, и несколько минут мы стояли молча, глядя на безжизненное тело. Затем Холмс краем своего пальто накрыл лицо профессора Адльтона.

— Подходящее место для последнего упокоения, не правда ли, Ватсон? Кто знает, не выбрал бы профессор Адльтон его сам? Не захотел бы он закончить свои дни на этом старом захоронении, как бы принеся себя в жертву древним богам?

И хотя слова моего старого друга звучали довольно легкомысленно, от меня не укрылось, что за своей обычной ироничной манерой Холмс попытался скрыть, как глубоко и искренне опечалила его смерть профессора Адльтона. Плотно сжав губы, он отвернулся и отправился к дороге ожидать полицейских из Бодмина.

Я дал ему побыть одному минут десять и лишь тогда подошел к нему. Холмс успел прийти в себя, но был молчалив.

— Холмс, — начал я нерешительно, — о чем вы не успели спросить профессора Адльтона?

— Сыграл ли стыд какую-нибудь роль в его решении отправиться в Бодмин-Мур, несмотря на явную опасность, — пожал плечами Холмс.

— Стыд? Должен признаться, что не вполне вас понимаю.

— Вы, должно быть, забыли наш вчерашний разговор. Помните, я спросил вас, по какой причине вы захотели бы утаить от жены некое событие в своем прошлом? Ваш ответ позволил мне многое понять, причем не только в вашем характере, мой дорогой друг. Вы сказали, что речь могла бы идти о каком-то поступке, которого бы вы стыдились. Я хотел выяснить, не было ли стремление скрыть какой-то постыдный эпизод побудительным мотивом и для профессора Адльтона.

Гейдон Каупер, блестящий студент, внес свой вклад в успех книги профессора Адльтона, и хотя мы не знаем этого достоверно, я убежден, что профессор принимал участие в том заседании, на котором Гейдона Каупера исключили из университета. За это решение проголосовали единодушно, никто не выступил в защиту Гейдона Каупера, даже его профессор. Если это было действительно так, то подобное обстоятельство объясняет, почему Гейдон Каупер так жаждал мести. В этом случае понятно, почему профессор решил отправиться в Корнуолл.

Возможно, он захотел встретиться со своим бывшим студентом лицом к лицу и, извинившись перед ним, помириться. Если намерения профессора Адльтона действительно были таковы, то он трагически опоздал. Слишком поздно было и для нас пытаться разрешить загадку. Но все это — лишь теория, не больше, Ватсон, и я не хотел бы выдвигать ее на официальном расследовании. Будет лучше, если ее похоронят вместе с жертвами.

Вскоре из Бодмина пришел фургон с двумя полицейскими из местного полицейского участка. С их помощью мы погрузили тела профессора Адльтона и Гейдона Каупера. Их положили рядом в задней части фургона и накрыли брезентом.

Как заметил тогда Холмс, по иронии судьбы только смерть объединила и примирила их.

Грустная процессия тронулась в путь из Уил-Агнес в сгущавшихся сумерках: впереди ехал фургон, а позади всех в экипаже Гейдона Каупера сидел Холмс. Мы обнаружили этот экипаж позади эскарпа на дороге, которая вела в деревушку Минионз. Поэтому мы и не слышали, как он подъехал. Только вороны, с карканьем закружившиеся над ним, насторожили Холмса.

День угасал, и в сумерках пейзаж становился все более элегическим. Контуры смягчились, склонившиеся под ветром деревья уже не казались зловещими, а навевали печаль, напоминая своими неясными очертаниями силуэты плакальщиц.

На официальном расследовании, которое проводилось позднее в Бодмин-Мур, мы с Холмсом дали показания. Дочь профессора Адльтона также присутствовала, но его вдовы не было. Тогда-то мы и узнали о той роли, которую сыграл в трагических событиях Монтегю Уэбб. Стали известны и некоторые факты из жизни Гейдона Каупера после исключения его из Оксфорда.

Из-за своего неуравновешенного характера, который столь ярко проявился в Оксфорде, Гейдону Кауперу несколько раз пришлось расставаться с местом частного учителя. В последний раз он лишился работы незадолго до трагических событий на пустоши Бодмин-Мур.

Что же касается древнего британского захоронения, то оно действительно было обнаружено на пустоши Бодмин-Мур, только не Монтегю Уэббом, а Гейдоном Каупером, обследовавшим пустошь в бытность свою в Лаунсестоне. Он раскопал древнее захоронение и позднее уговорил Монтегю Уэбба, состоявшего членом местного Исторического общества, сообщить профессору Адльтону, что это якобы он сам сделал открытие, и пригласить его в Бодмин-Мур. Свой обман Гейдон Каупер выдал за невинную шутку, в чем совершенно убедил Монтегю Уэбба. «Вы только представьте себе, — твердил ему Каупер, — как обрадуется и будет приятно поражен профессор Адльтон, когда, прибыв на раскопок увидит своего бывшего ученика». Розыгрыш обещал быть великолепным, и Монтегю Уэббу в нем отводилась важная роль.

Однако Уэбб переусердствовал в своем желании убедить профессора Адльтона в подлинности якобы совершенного им открытия. По своей инициативе он послал профессору несколько черепков из собственной коллекции древностей, утверждая, будто они были извлечены им из захоронения.

Подводя итоги официального расследования, коронер признал, что с трудом понимает мотивы, которыми руководствовался Гейдон Каупер. Коронер высказал предположение, что погибший по каким-то неясным причинам питал к профессору Адльтону глубоко укоренившуюся зависть. Выслушав показания свидетелей о многочисленных необъяснимых поступках Гейдона Каупера, коронер, не колеблясь, вынес постановление о том, что Гейдон Каупер, находясь в состоянии временного помешательства, убил профессора Адльтона, после чего покончил жизнь самоубийством.

Свою постыдную тайну (если таковая существовала в действительности) профессор Адльтон унес с собой в могилу, как того и желал Холмс.

Поговорить с мисс Адльтон после окончания официального расследования не представилось возможности. В Бодмин она прибыла вместе со своим поверенным, и едва заседание закончилось, они сразу же сели в кеб и отправились на станцию.

Думаю, что Холмс написал письмо, в котором выразил сожаление по поводу того, что не сумел предотвратить смерть ее отца. Однако не в его характере было откровенничать со мной о столь личного свойства деталях. Знаю лишь, что в течение нескольких дней по возвращении из Бодмина он пребывал в скверном настроении и проводил время либо у себя в комнате, играя на скрипке, либо на диване в нашей гостиной, угрюмо уставившись в потолок. Только после того, как однажды вечером к нам заглянул инспектор Лестрейд, чтобы попросить Холмса о помощи в расследовании необычного дела о поддельном Гольбейне, к моему старому другу вернулось доброе расположение духа.

Примерно через месяц за завтраком Холмс наконец напрямую упомянул о деле Адльтона.

Просматривая свежий номер «Таймс», он заметил:

— Тут внизу, на третьей странице, вы найдете заметку, которая может показаться вам интересной, Ватсон.

Это был короткий отчет, в котором после краткого перечисления обстоятельств гибели Гейдона Каупера говорилось следующее:

«Среди оставшихся после его смерти вещей были обнаружены предметы из древнего британского захоронения, которое он, видимо, раскопал незадолго до смерти. Среди этих предметов — некоторые редкие экземпляры изделий доисторических гончаров и великолепной работы каменный топор, который, по мнению изучавших экспонаты экспертов, принадлежит к числу самых замечательных предметов того периода, открытых за последние годы.

Ввиду отсутствия наследников вся коллекция передана в музей Труро, где она будет выставлена для всеобщего обозрения».

— И снова ирония судьбы, на этот раз последняя, Ватсон, — прокомментировал Холмс, когда я отложил газету.

— В каком смысле? — спросил я, не вполне понимая, что именно он имеет в виду.

— В том, что такое открытие не только увенчало бы славой профессора Адльтона и было бы достойным завершением его научной карьеры как археолога, но и во многом способствовало бы восстановлению репутации Гейдона Каупера. Впрочем, все слишком поздно, мой дорогой друг! Слишком поздно!

Взяв в руки газету и потрясая ею, Холмс добавил:

— Кстати сказать, Ватсон, я был бы весьма вам признателен, если бы вы воздержались от публикации своего отчета об этом деле. Как большой почитатель сочинения профессора Адльтона, я не хочу, чтобы на его репутацию пала хотя бы малейшая тень. Равным образом, как и на мою собственную.

— На вашу?! — воскликнул я, пораженный.

Несколько мгновений Холмс с мрачным видом смотрел мне прямо в глаза. Затем резко сказал:

— Провал может вызывать такое же чувство стыда, как и любое другое проявление человеческой слабости. В данном конкретном случае я предпочел бы, чтобы мой провал не был известен широкой публике.

Я дал Холмсу слово и, если не считать беглого упоминания об этом деле^[699], воздержался от публикации подробного отчета, отложив его вместе с моими личными бумагами.

Что касается Холмса, то мой друг никогда не упоминал ни об этой трагедии, ни об охватившей его нерешительности, когда он, прицелившись в Гейдона Каупера, промедлил и так и не нажал на курок своего револьвера.

Покушение на Холмса

I

Как сейчас помню, необычайные события, о которых пойдет речь ниже и которые едва не стоили нам жизни, начали разворачиваться однажды ненастным вечером в ноябре 1894 года, через несколько месяцев после чудесного возвращения Шерлока Холмса, едва избежавшего смерти от руки своего заклятого врага профессора Мориарти.

После ужина мы уютно расположились в креслах у горящего камина. Холмс погрузился в чтение толстенного трактата о шифрах эпохи начала царствования Елизаветы, я же предпочел не столь глубокомысленную литературу и ограничился просмотром «Ивнинг стандард», радуясь, что мой друг не занимается сейчас расследованием какого-нибудь запутанного дела и ничто не может выманить нас из дома в такую отвратительную погоду.

Но стоило мелькнуть этой мысли, как Холмс прислушался и, отложив в сторону книгу, заметил:

— Только что подъехал кеб, Ватсон. Я полагаю, что к нам прибыл посетитель. Я сам впущу его.

— Его? — удивленно спросил я.

— Да, несомненно, это мужчина. Вы слышите, как захлопнулась дверца кеба? Ни одна женщина не станет действовать так решительно.

Я но слышал ничего, кроме воя ветра в печной трубе и громыхания ставень, но ничуть не удивился тому, что Холмс расслышал все далекие звуки, о которых он упомянул, так как слух у него был острее, чем у кого-либо из известных мне людей.

Холмс вышел из комнаты и вскоре ввел в гостиную коротенького, плотно сбитого человека с окладистой бородой и настолько широкого в плечах, что он казался квадратным. По гороховому пиджаку и фуражке с козырьком я принял его за моряка. Мое предположение подтвердилось, когда Холмс представил гостя:

— Ватсон, это капитан Ганс ван Вик.

И, повернувшись к нашему посетителю, Холмс предложил:

— Прошу вас, садитесь, сэр.

Ван Вик снял фуражку, обнажив седую шевелюру, такую же густую и всклокоченную, как и его борода. Добродушные морщинки у глаз, прорезавшие задубевшую от непогоды кожу, указывали на жизнерадостную натуру, хотя серьезность его манер свидетельствовала о том, что дело, которое привело его к Холмсу, было не из легких.

— Капитан голландского парохода «Фрисланд», — представился он, опускаясь в кресло, на которое ему указал Холмс; хотя гость говорил на превосходном английском, в его речи слышался все же какой-то гортанный акцент. — Прошу извинить меня за вторжение к вам в столь позднее время, джентльмены. Но леди настаивала, чтобы я обратился именно к вам, а не в официальную полицию.

— Я полагаю, — перебил Холмс, усаживаясь в свое кресло, — что будет лучше всего, если вы для начала расскажете, кто такая эта леди и почему ей столь срочно потребовалась моя помощь.

— Вы совершенно правы, мистер Холмс. Пожалуй, мне лучше всего начать с предварительных сведений. «Фрисланд» — небольшое паровое судно, совершающее плавания между побережьями Германии, Голландии и Юго-Восточной Англии. Мое судно грузовое, но мы берем и пассажиров, правда, немного, так как каюты могут вместить только двенадцать человек. Вчера мы вошли в док Свободной Торговой верфи^[700]  в лондонском порту, разгрузились, взяли не борт новый груз и приготовились отправиться в обратный рейс на Роттердам. Мы должны были отплыть во время прилива.

Вечером на борт прибыло несколько пассажиров, в том числе пожилой джентльмен мистер Барнаби Пеннингтон и его дочь. Я сам не видел их, но знаю от стюарда, что они направились прямиком в свои каюты.

Через некоторое время мисс Пеннингтон поднялась на палубу и с некоторым беспокойством обратилась к моему помощнику. Из ее слов было ясно, что она хорошо устроилась и решила заглянуть в каюту, расположенную напротив: убедиться, что отец тоже устроился со всеми удобствами, и пожелать ему спокойной ночи. Постучав в дверь и не получив ответа, мисс Пеннингтон вошла в каюту и увидела, что та пуста, багаж отца перерыт, а крупная сумма денег и некоторые важные документы исчезли.

Помощник известил о происшествии меня, и я тотчас же приказал обыскать все судно, но никаких следов мистера Пеннингтона обнаружить не удалось. Я опросил команду. Никто не заметил ничего подозрительного, хотя это вполне объяснимо. Ночь темная, ненастная, а каждый на борту занят своим делом.

— Мисс Пеннингтон ничего не слышала?

— По-видимому, ничего, мистер Холмс, если не считать приглушенных ударов, которые, как показалось мисс Пеннингтон, доносились с палубы. Шторм бушевал не на шутку.

— А другие пассажиры? Вы говорили с ними?

— Я был слишком занят осмотром судна и опросом команды. Но стюард поговорил с пассажирами. Никто из них ничего не слышал и не видел ничего необычного. В этом рейсе на борту «Фрисланда» было только четверо пассажиров. Я принял, возможно, запоздалые меры предосторожности и приказал поставить вахтенного у трапа на случай, если кто-нибудь надумает искать мистера Пеннингтона на берегу. Впрочем, не исключено, что я, как говорят у вас, англичан, пытаюсь запереть конюшню после того, как лошадь украли.

— Вы хотите сказать, что кто-то мог подняться на борт и похитить незаметно для вас мистера Пеннингтона?

Капитан ван Вик поднял свои большие натруженные руки:

— В такую ночь возможно все, что угодно.

— Вы упоминали, что говорили с мисс Пеннингтон, — продолжал Холмс. — Есть ли у нее хотя бы малейшее представление о том, кто мог бы стать причиной исчезновения ее отца?

— Нет, сэр. Мисс Пеннингтон никого не подозревает. Правда, она предположила, что мотивом преступления могло быть ограбление.

В голосе капитана послышалась неуверенность, и Холмс сразу это почувствовал.

— Но вы сами в это не верите?

— Мне кажется, мистер Холмс, в данном случае речь может идти о чем-то более сложном, чем простое ограбление. Когда я заговорил с мисс Пеннингтон, она весьма неохотно стала обсуждать дела отца и особенно настаивала, чтобы я обратился за помощью только к вам и ни к кому другому. Она написала письмо, которое просила передать вам лично. Вот оно.

Вскрыв конверт, Холмс быстро оглядел вложенный в него лист бумаги и прочитал вслух, чтобы ознакомить с содержанием письма и посетителя и меня.

«Уважаемый мистер Холмс! Капитан ван Вик сообщит Вам обстоятельства, при которых произошло исчезновение моего отца. Поскольку я очень опасаюсь за его безопасность, очень прошу Вас заняться расследованием этого происшествия. Мой отец часто говорил о Вашем непревзойденном искусстве и таланте сыщика в связи с одним конкретным делом, которое Вы расследовали».

Дочитав до этого места, Холмс на мгновение остановился, чтобы спросить у капитана ван Вика:

— Не упоминала ли мисс Пеннингтон какие-нибудь подробности этого дела?

— О да, мистер Холмс! — с готовностью ответил капитан. — Она имела в виду дело Блэкмора.

— Вот оно что! — пробормотал мой старый друг. — Насколько я помню, дело было весьма деликатное.

Увидев мой вопросительный взгляд, Холмс пояснил:

— Я занимался его расследованием, когда вы приобрели частную практику в Паддингтоне, и не воспользовался тогда вашими услугами, так как вы лежали с приступом бронхита. Но продолжу чтение письма. Мисс Пеннингтон далее добавляет, причем эта фраза в письме подчеркнута дважды, чтобы я ни в коем случае не извещал об исчезновении ее отца Скотленд-Ярд. Письмо подписано Мод Пеннингтон. Итак, капитан ван Вик, — Холмс сложил письмо и вложил его в конверт, — я, безусловно, принимаю предложение юной леди. Вы прибыли к нам в четырехколесном кебе, которому приказали дожидаться вас, если я не ошибаюсь?

— Кеб ждет меня, мистер Холмс, — ответил капитан, несколько удивленный. — Но как вы узнали, что я приказал кучеру подождать меня?

— Очень просто. Я не слышал, чтобы кеб отъехал, — пояснил Холмс с невозмутимым видом. — Ватсон, не сочтите за труд проводить капитана ван Вика. Я последую за вами через минуту. Мне необходимо оставить миссис Хадсон записку на случай, если мы задержимся. А теперь в путь, мой дорогой друг, и позаботьтесь о вашей экипировке в такую промозглую погоду.

Следуя совету моего старого друга, я натянул длинный плащ и вышел вслед за капитаном ван Виком на улицу, где у кромки тротуара его поджидал четырехколесный кеб. В ожидании Холмса мы укрылись от проливного дождя под поднятым верхом экипажа. Мой друг появился через несколько минут, тяжело прихрамывая, и не без труда взобрался в кеб.

На мой вопрос о том, что случилось, Холмс нетерпеливо ответил, что в спешке подвернул ногу, когда спускался по лестнице, и ему пришлось вернуться, чтобы забинтовать лодыжку.

— Ну что, тронулись? — спросил он. — Все это пустяки. Мы и так потеряли драгоценное время из-за моей неловкости.

Мы отправились в доки по пустынным улицам, по которым вода бежала ручьями, превращая их в притоки Темзы, словно огромная река вышла из берегов и поглотила весь город.

За все время, пока мы ехали, Холмс не произнес ни слова. Он сидел закутавшись в плащ, опустив на уши отвороты своей кепки, и сквозь залитое потоками дождя окно смотрел на мелькавший городской пейзаж. Время от времени при свете уличных фонарей я видел его профиль, казавшийся мне очень суровым: плотно сжатые губы и нахмуренные брови.

Я отнес молчание Холмса за счет боли в лодыжке, но ничего не сказал, чтобы не усиливать его и без того плохое настроение напоминанием о приключившемся с ним досадным случаем.

Капитан ван Вик и я обменялись в дороге несколькими ни к чему не обязывающими репликами, но тоже вскоре умолкли, подавленные неразговорчивостью Холмса и меланхолией, которую навевал дождь, не переставая барабанивший по крыше кеба.

Наконец кеб свернул в конец узкой, плохо освещенной улицы, мы вышли и, предводительствуемые капитаном, отправились к Свободной Торговой верфи.

Не стесняемый более никакими препятствиями ветер, разгулявшийся на просторе реки, дул в полную силу, и его порывы грозили сбить нас с ног. Наклонив головы, мы упорно продвигались в темноте против разбушевавшейся стихии, и только капитан, возглавлявший шествие, казалось, чувствовал себя как дома среди не на шутку разгулявшейся стихии.

С трудом преодолевая могучие порывы ветра, полуослепший от дождя, я успевал мельком заметить только высокие здания складов, громоздившиеся, подобно стенам горного ущелья, справа и слева, высокие корпуса судов на якоре, их мачты и снасти, раскачивавшиеся во все стороны и издававшие громкие стоны.

Ни звезд, ни луны. Скудный свет от нескольких фонарей, бросавших дрожащий желтый свет на вздымающиеся борта судов, освещал их туши и черную, как нефть, воду между ними.

Наконец мы добрались до трапа, по которому капитан ван Вик проворно взобрался на палубу. Мы вскарабкались вслед за ним не столь быстро, крепко держась за натянутый леер. Особенно трудно было подниматься по наклонному трапу хромающему Холмсу.

На палубе у трапа нас встретил вахтенный матрос в непромокаемом плаще с капюшоном и фонарем в руке. Капитан ван Вик о чем-то коротко спросил его и, повернувшись к нам, прокричал сквозь вой ветра:

— Вахтенный говорит, что в мое отсутствие никто не покидал судна! Прошу вас следовать за мной! Я покажу каюту мистера Пеннингтона!

Взяв у вахтенного фонарь, ван Вик быстрыми шагами устремился к корме судна. Холмс и я на ощупь двинулись за ним, стараясь не упускать из виду желтый кружок света, прыгавший по палубе, которая тяжело покачивалась под ногами от начинавшегося прилива. Мы миновали рулевую рубку, и в кромешной тьме кормовой части судна перед нами тускло замерцала пассажирская надстройка с плоской крышей и рядом круглых иллюминаторов. За бортом на стрелах покачивались спасательные шлюпки. Нырнув в низкую дверь, мы оказались в крохотном помещении, от которого начинался освещенный свисавшими с потолка лампами коридор с несколькими дверями по обе стороны.

Капитан ван Вик открыл одну из них и объявил:

— Каюта мистера Пеннингтона.

Каюта была небольшой. Основную часть ее занимали две койки. Одна из них была завалена грудой разбросанных вещей. Рядом на полу валялся пустой кожаный чемодан. Судя по следам, в ограниченном пространстве каюты произошла борьба. Одна из занавесок на иллюминаторе была сорвана с колец, а таз под раковиной умывальника, закрепленный в специальном гнезде, был залит кровью.

Холмс остановился на пороге каюты. Голова его была поднята, как у охотничьей собаки, почуявшей след. Наконец он вошел, внимательно рассмотрел таз и чемодан, потом сосредоточил внимание на иллюминаторе и, отодвинув в сторону занавеску, принялся разглядывать массивный бронзовый винт, которым был закреплен иллюминатор. Винт был ввинчен до упора. Впрочем, отверстие иллюминатора было таким узким, что пролезть в него мог бы разве что ребенок, но никак не взрослый человек.

Капитан ван Вик с нескрываемым интересом наблюдал за действиями Холмса, пробормотав мне на ухо:

— Сердце радуется смотреть, как работает мастер! — И добавил уже громко: — Если вы уже закончили осмотр, мистер Холмс, я полагаю, что мы могли бы поговорить с мисс Пеннингтон. Насколько мне известно, она очень хочет встретиться с вами.

Холмс согласился, и мы вслед за капитаном прошли к каюте напротив, в дверь которой капитан ван Вик предварительно несколько раз постучал. Так и не получив ответа, он повернул ручку и, приоткрыв дверь, осторожно заглянул в каюту.

При свете лампы мы сразу увидели, что каюта пуста, хотя некоторые признаки свидетельствовали, что еще недавно она была занята. На крючке за дверью висел дамский плащ, а на подушке, тщательно сложенный, лежал ночной халат.

Никаких следов, которые указывали бы на то, что здесь происходила борьба, как в каюте мистера Пеннингтона, не было. И все же нам стало ясно, что мисс Пеннингтон покинула каюту не по своей воле: в воздухе витал сладковатый запах хлороформа. Этот запах был, несомненно, знаком и капитану. Едва ощутив его, он бросился на палубу, крикнув, чтобы мы следовали за ним.

Когда мы догнали его, капитан о чем-то оживленно беседовал на каком-то иностранном языке, который я принял за голландский, с широкоплечим бородатым человеком, который был его помощником Баккером, как я узнал позднее. Судя по выражению лица и жестам помощника, он был поражен ничуть не меньше нашего исчезновением мисс Пеннингтон, последовавшим так быстро за исчезновением ее отца.

Вин Вик энергично взмахнул рукой и пролаял помощнику какие-то приказания. Затем, кивнув, чтобы мы следовали за ним, стал спускаться по предательски скользким от дождя железным ступенькам в свою каюту, расположенную прямо под рубкой.

Каюта капитана была несколько просторнее, чем пассажирские. В ней была койка, на стене красовались полки с вахтенным журналом и лоциями, а широкий стол служил для заполнения различных документов. На стенах были развешаны карты, а рядом со столом к полу была привинчена бронзовая плевательница.

— Странная это история, джентльмены, — обратился к нам ван Вик, когда мы разделись. — Бесследно исчезают двое пассажиров! Такого не случалось за все годы, что я плаваю! Я приказал помощнику еще раз обыскать все судно. Он доложит, как только обыск закончится.

— А что, если не удастся обнаружить мисс Пеннингтон? — спросил Холмс.

— В таком случае я вынужден буду обратиться в полицию, несмотря на ее категорическую просьбу ни при каких обстоятельствах не делать этого. Другого выбора нет. Исчезновение юной леди заставляет меня просто теряться в догадках. Ее не могли увезти на берег. Вахтенный у трапа со всей определенностью утверждает, что никто не покидал судно. Можете ли вы как-то объяснить это загадочное происшествие, мистер Холмс?

— Должен признаться, я в полной растерянности, — произнес мой старый друг с виноватым выражением лица. — Исчезновение мистера Пеннингтона еще можно как-нибудь объяснить: его могли похитить. Но дочь! Это совершенно другое дело. Единственное логическое заключение, которое можно сделать, — мисс Пеннингтон где-то на судне.

— Совершенно с вами согласен, мистер Холмс. Но обыск займет по крайней мере два часа, ведь здесь есть немало местечек, где можно укрыться. Даже если мне придется отложить выход в море, обыск будет доведен до конца! — философски заметил ван Вик, пожав плечами. — А пока, джентльмены, не хотите ли выпить со мной по стаканчику шнапса? Очень помогает от простуды.

Я уже готов был отказаться, так как не очень люблю крепкие напитки и предпочитаю иметь ясную голову во время сложного расследования, но, когда Холмс согласился, почувствовал, что не принять гостеприимное приглашение было бы с моей стороны невежливо.

— Предлагаю выпить за успешный исход этого дела!— предложил наш хозяин.

Отвернувшись, он открыл небольшой сундучок, достал из него квадратную бутылку и три стакана, наполнил их и, вручив нам с Холмсом по стакану, поднял свой.

— Пьем до дна! — воскликнул он. Голубые глаза ван Вика блеснули, когда он, откинув назад голову, одним залпом проглотил свою порцию.

Я последовал его примеру и почувствовал, что шнапс обжег мне горло. Как средство от простуды в ту бурную ночь он был просто великолепен. Через какие-то мгновения я почувствовал, как приятное тепло разливается по всему телу.

Холмс со стаканом в руке расхаживал по капитанской каюте, потом стал рассеянно разглядывать одну из карт, приколотую к стене над столом. Мне неоднократно приходилось видеть Холмса в таком состоянии, когда расследуемое дело настолько захватывало его, что он забывал обо всем окружающем.

— Вы не выпили за наш тост, мистер Холмс, — напомнил капитан ван Вик.

— Прошу прощенья, — отозвался Холмс. — Я задумался. За наш успех, капитан!

И он уже поднял свой стакан, как вдруг покачнулся и упал бы, если бы не ухватился свободной рукой за стол. Но тут же выпрямился и, закинув голову, выпил шнапс.

Что именно заставило Холмса на миг потерять равновесие: особенно сильная волна, качнувшая судно, или вывихнутая лодыжка, я в тот момент не понял, так как почувствовал приступ необычайной слабости. Каюта стала качаться то вверх, то вниз, как будто «Фрисланд» уже вышел в открытое море.

Последнее, что я запомнил, это слова улыбающегося Холмса, который поставил пустой стакан на стол:

— Боюсь, что я плохой моряк, капитан ван Вик. Никак не могу приспособиться к качке. Но ваш шнапс превосходен, и я думаю, что все будет в полном порядке.

В следующий момент перед глазами у меня все закружилось, и я погрузился в пучину забвенья.

II

Не знаю, как долго я был без сознания, но очнулся от того, что Холмс тряс меня за плечо. На миг мне показалось, что я нахожусь в своей постели на Бейкер-стрит и что случилось какое-то происшествие, так как Холмсу понадобилось мое присутствие. Но, с трудом приподнявшись, я обнаружил, что не могу двигаться. И только тогда понял, что лежу на койке лицом к переборке в каюте капитана ван Вика с накрепко связанными за спиной руками и скрученными веревками ногами. Во рту у меня кляп из хлопковой ваты, а чтобы он не выпал, сверху его прихватывала полоска какой-то грубой ткани. Дышать из-за этого было трудно, и я чувствовал, что задыхаюсь от недостатка воздуха.

— Лежите тихо, ни звука, — прошептал мне Холмс, освобождая меня от кляпа и разрезая веревки, сковывавшие меня.

Я смог сесть и увидел перед собой Холмса, который знаком показал мне, что следует хранить молчание. Оставив меня сидеть и приходить в чувство, сам он с кошачьей ловкостью и совершенно бесшумно передвигался по каюте без малейших признаков хромоты, сковывавшей ранее его движения. Опустившись на колени у двери, он вставил в замочную скважину тонкий металлический стержень и принялся орудовать им с величайшей осторожностью, прислушиваясь, чтобы не пропустить момент, когда замок щелкнет.

Пока он занимался этим, я озирался вокруг, все еще в каком-то тумане пытаясь вспомнить, что произошло.

Судя по веревкам и кляпу с полоской материи, брошенным в дальний угол, Холмса, как и меня, связали и заткнули рот кляпом, но как ему удалось освободиться, мне трудно было представить. Не мог я также понять, зачем капитану ван Вику понадобилось заманивать нас на борт «Фрисланда» и угощать шнапсом, к которому, судя по всему, было подмешано какое-то сильнодействующее наркотическое вещество. Ибо как иначе можно объяснить, почему я вдруг потерял сознание?

Холмсу, должно быть, также чего-то подмешали, хотя, глядя на то, как он, стоя на коленях у двери и чутко прислушиваясь, колдует у замочной скважины, в это трудно было поверить. Видимо, наркотик не вызывал у моего старого друга болезненной реакции, что я отнес за счет его железного здоровья и поистине неистощимой нервной энергии, которую он черпал в моменты острых кризисов.

Наконец замок едва слышно щелкнул и поддался, но вместо того, чтобы устремиться на палубу, пригласив меня следовать за собой, как я ожидал, Холмс только закрепил верхнюю и нижнюю щеколды. Он бесшумно вернулся к койке, на которой я сидел. Видя мой вопросительный взгляд, Холмс произнес только одно слово:

— Ждите.

«Чего ждать? — подумал я. — Капитана ван Вика? Он вернется и разнесет дверь в щепки, как только обнаружит, что она заперта на щеколды. Хотя замок на дверях выглядел достаточно прочным, чтобы вышибить дверь, потребуется не более двух человек». Я не питал ни малейших иллюзий относительно того, что над нами нависла смертельная опасность. Капитан захватил нас в плен явно не для того, чтобы отпускать на свободу. Меня даже несколько удивило, почему ван Вик не расправился с нами, когда под одуряющим действием наркотика мы целиком находились в его власти.

И все же я не осмеливался высказать эти соображения Холмсу. Расположившись в капитанском кресле, он сидел с закрытыми глазами и запрокинутой назад головой, чутко прислушиваясь к малейшим звукам, доносившимся снаружи.

Шторм слегка утих, и на борту «Фрисланда» можно было различить и кое-что еще помимо непрекращающегося рева ветра и мерного шума дождя. Время от времени я слышал на палубе шаги и отдаленные голоса. Однажды донесся слабый металлический стук, словно кто-то захлопнул тяжелую железную дверь. И все эти звуки, сопровождавшие нечто происходящее на борту, раздавались на фоне непрекращающихся скрипов и стонов самого судна, раскачивавшегося на волнах.

Бездеятельность Холмса раздражала меня. Интуиция подсказывала, что, хотя мы не вооружены, нам лучше всего пробраться на палубу, откуда в темноте и неразберихе можно было бы попытаться бежать на берег. Даже если бы попытка оказалась безуспешной, мы, по крайней мере, боролись за свою жизнь, как подобает мужчинам, что несравненно лучше, чем покорно сидеть здесь, подобно пойманным в ловушку животным.

Впервые за все время моего долгого знакомства с Холмсом я почувствовал, что он не оправдал моих надежд и что я разочаровался в нем. Мне просто не верилось, что это тот самый человек, который, не колеблясь, встретил лицом к лицу своего заклятого врага Мориарти и в смертельной схватке на узком карнизе над Райхенбахским водопадом сумел одержать верх, столкнув своего противника в ревущую бездну.

С каждой минутой мое раздражение росло. Наконец я почувствовал, что не могу больше ждать, и решил броситься к двери, чтобы побудить Холмса к действиям. Я полагал, что если начну действовать, то ему не останется ничего другого, как последовать за мной. Но как показали последующие события, то, что Холмс успел опередить меня, оказалось к лучшему. Только я поднялся с койки, как Холмс вскочил и громко воскликнул:

— Вот и наш сигнал!

— Какой сигнал? — спросил я, пораженный не только тем, что Холмс наконец нарушил долгое молчание, но и самим его замечанием: я не услышал ничего, кроме обычных шумов на борту «Фрисланда» и двойного гудка проходившего мимо судна.

— Сигнал о прибытии инспектора Паттерсона! Поторапливайтесь, Ватсон! Нельзя терять ни минуты!

Развив бурную деятельность, Холмс сорвал с крючков нашу одежду, швырнул мне мой плащ и натянул свой. Двумя быстрыми движениями он опустил задвижки и, распахнув дверь настежь, исчез. К тому моменту, когда я нагнал его, Холмс уже поднимался по трапу. Когда я, следуя за ним по пятам, выбрался на палубу, глазам моим предстала картина полного хаоса.

В кромешной тьме, словно светлячки, метались фонари. Их желтые лучи мельком выхватывали то корму, блестевшую от дождя, то яростно дерущихся людей. Их вопли вперемешку с ругательствами дополняли ощущение, будто я каким-то образом оказался в средневековом Адльтоне.

В центре этого дикого зрелища я смутно различил огромную фигуру Баккера и плотно сбитую фигуру капитана ван Вика. Оба сражались, как обезумевшие.

Но вот ван Вик вырвался из свалки и, быстро повернувшись, направился прямо туда, где под укрытиемрулевой рубки стояли мы с Холмсом. Капитан вряд ли видел нас, так как мы спрятались в тень. Он шел к трапу слева от нас. Вход на трап охраняли, судя по шлемам и водонепроницаемым капюшонам, два полисмена, но их внимание было отвлечено побоищем, происходившим у кормы.

Еще несколько секунд, и все было бы кончено. Ван Вик достиг бы трапа и, пользуясь растерянностью полисменов, спрыгнул бы на берег и легко затерялся в лабиринте улочек и переулков верфи.

Должен признаться, что я, незадолго до того так ратовавший за активные действия и молчаливо осуждавший Холмса за бездеятельность, вдруг обнаружил, что не могу пошевелиться. При виде надвигавшейся на нас могучей фигуры капитана и его лица, искаженного от ярости, я вдруг ощутил приступ тошноты, несомненно вызванный побочным действием наркотика.

Холмс отреагировал мгновенно. Пока я беспомощно стоял, бессильный что-нибудь предпринять, он шагнул вперед. Все дальнейшее произошло в какую-то секунду. Я увидел, как мышцы его левой руки вздыбились бугром у плеча, все тело Холмса напряглось, словно натянутая пружина, и как, сверкнув побелевшими костяшками пальцев, пронесся кулак. Послышался глухой звук: сокрушительный удар достиг челюсти ван Вика. Тот, как подрубленное взмахом топора дерево, рухнул на палубу.

Холмс обернулся ко мне. Его лицо, обычно строгое, светилось торжеством победы.

— Мне кажется, Ватсон, что я наконец свел наши счеты с капитаном ван Виком.

Прежде чем я ответил, внушительная фигура в костюме из твида отделилась от группы людей, яростно дравшихся на корме, и направилась к нам. Когда человек подошел ближе, я узнал инспектора Паттерсона из Скотленд-Ярда. Я уже имел случай свести с ним знакомство во время наших предыдущих приключений и помнил его как превосходного сыщика, не раз оказывавшего нам помощь в расследованиях, не бросавшего слов на ветер и обладавшего великолепным знанием лондонского преступного мира.

— Прекрасно, мистер Холмс! — воскликнул он, останавливаясь над, казалось, безжизненным телом ван Вика и разглядывая его с явным удовлетворением. — Должен признаться, что вне профессионального ринга мне не приходилось видеть лучшего прямого левой, чем у вас^[701]. А теперь, когда благодаря вам капитан выведен из игры, с остальной командой мы как-нибудь разберемся.

Инспектор указал на клубок дерущихся, который стал мало-помалу распадаться. Вскоре все члены команды, каждый в сопровождении полицейского, вереницей потянулись к трапу. Среди них я узнал помощника капитана Баккера, его руки связаны за спиной, а бородатое лицо обезображено огромной шишкой над левым глазом.

По приказу инспектора Паттерсона два полисмена, охранявшие трап, подошли к нам и, подняв ван Вика, защелкнули на его запястьях наручники. Капитан успел немного прийти в себя после удара Холмса, но на ногах держался еще неуверенно. Когда его уводили, капитан бросил на нас взгляд, исполненный такой жгучей злобы, что кровь застыла у меня в жилах при мысли, что еще совсем недавно мы с Холмсом, одурманенные наркотиком, находились целиком во власти этого отпетого негодяя.

Все члены команды «Фрисланда», за исключением капитана ван Вика и его помощника Баккера, были вскоре освобождены, поскольку не принимали участия в похищении и пленении, наши ночные приключения подошли к концу. Инспектор Паттерсон распорядился оставить охрану на борту судна, а пассажиров, находившихся в каютах и насмерть перепуганных доносившимися с палубы звуками яростной драки, предварительно успокоив, проводить на берег.

Холмс и я вместе с инспектором Паттерсоном заехали в Скотленд-Ярд, где официально опознали капитана ван Вика и его помощника Баккера. Им было предъявлено обвинение, после чего их отправили в камеры.

III

— А теперь, мой дорогой инспектор, вы, конечно, жаждете услышать более подробный и не столь сухой отчет о необычайных событиях, разыгравшихся прошлым вечером, помимо сделанного мной официального заявления, — начал Холмс.

Разговор происходил на следующий вечер, когда Паттерсон по настоянию моего друга заглянул к нам на Бейкер-стрит.

— Прежде всего о тех негодяях, которые пытались похитить нас прошлым вечером.

— Их личность установлена, — прервал детектива Паттерсон. — Это капитан парохода «Фрисланд» ван Вик и его помощник Баккер.

— О, нет, инспектор, они всего лишь агенты гораздо более могущественного и опасного лица, чье имя хорошо знакомо вам обоим. Вы не догадываетесь, о ком идет речь? Тогда я вам назову его. Это профессор Мориарти.

— Мориарти?! — воскликнули мы с Паттерсоном.

— Но, Холмс, — возразил я, поскольку инспектор в крайнем изумлении утратил дар речи, — профессор Мориарти нашел смерть на дне Райхенбахского водопада после столкновения с вами. Не хотите же вы сказать, будто он каким-то чудом выжил?

— Разумеется, не хочу, мой дорогой друг. Такое предположение было бы лишено всякой логики. Ни Мориарти, ни кто-нибудь другой не мог восстать из бездны водопада. Но человек, наделенный дьявольскими способностями творить зло, каким был Мориарти, может и из могилы оказывать свое пагубное влияние. В этой самой комнате профессор Мориарти предупредил меня однажды, что если в результате моих действий он когда-нибудь погибнет, то непременно позаботится о том, чтобы и меня тоже уничтожили^[702]. Тогда же профессор сообщил мне, что стоит во главе огромного преступного синдиката, весь масштаб которого даже я не мог бы оценить. Однако в этом он заблуждался. Мной уже было установлено, что Мориарти контролирует международное преступное сообщество, совершившее по крайней мере сорок тяжелых преступлений, таких, как убийства, ограбления и изготовление фальшивых денег.

Мне кажется, что как-то в разговоре с вами, Ватсон, я сравнил профессора Мориарти с ядовитым пауком. По-моему, это удачное сравнение: его организация соткана из множества нитей и простирается по огромной территории. С помощью инспектора Паттерсона^[703] нам удалось разорвать эту паутину и захватить почти всех членов шайки Мориарти. Увы, кое-кому тогда удалось ускользнуть от нас, в том числе ван Вику и его подручному Баккеру, которым хозяин поручил отомстить мне, если по каким-либо причинам покушение на мою жизнь у Райхенбахского водопада закончится неудачей.

Разработанный Мориарти план был прост. Осуществление его должно было начаться не сразу, а спустя несколько лет после нашей с ним встречи у Райхенбахского водопада^[704]. По замыслу профессора к тому времени я должен был ощутить себя в полной безопасности и соответственно полностью утратить бдительность. Однако Мориарти упустил из виду два важных обстоятельства.

Во-первых, в отличие от него я никогда не был склонен недооценивать умственные способности своего противника. Мориарти обладал феноменальнейшим интеллектом. Восхищение, которое у меня всегда вызывал его безупречно работавший мозг, сравнимо разве что с отвращением, которое я питал к совершаемым им гнусным преступлениям, разработке которых он посвятил свой уникальный дар. Поэтому я мог изучать Мориарти не предвзято, а бесстрастно — как некий образец под микроскопом. Исследуя его преступную натуру, я пришел к заключению, что мы очень близки по складу ума. Это позволяло мне предвидеть ход рассуждений Мориарти и предвосхищать любое его действие с такой легкостью, словно я проник в мозг изощренного убийцы.

Я задал себе следующий вопрос. Что бы я сделал на месте Мориарти, если бы столкнулся лицом к лицу с таким противником, как я, зная, что встреча может закончиться для меня роковым исходом? Ответ очевиден: я постарался бы устроить все так, чтобы, по крайней мере, в будущем жизнь противника зависела от меня или моих сообщников.

Вторая ошибка Мориарти состояла в том, что осуществление задуманного плана он поручил ван Вику. Склонный к грубому насилию капитан как нельзя лучше подходил для совершения убийства и был необходим на заключительном этапе, но ему недоставало воображения, присущего аферистам и мошенникам. Когда вчера вечером он появился здесь, на Бейкер-стрит, и принялся угощать нас историей об исчезновении почтенного пассажира мистера Пеннингтона, я сразу заподозрил неладное.

— В самом деле, Холмс? — удивился я. — А мне его история об исчезнувшем пассажире показалась правдоподобной. Что заставило вас усомниться в ее правдивости?

— Поведение мисс Пеннингтон, дочери вымышленного пассажира. И в этом случае все становится понятным, стоит только представить себя на месте другого человека. У юной девушки на борту судна в бурную темную ночь исчезает отец. На ее месте я прежде всего поднял бы на ноги других пассажиров из соседних кают. А нам говорят, что мисс Пеннингтон вместо этого выбежала на палубу и обратилась к помощнику капитана.

Возможно, я и не обратил бы внимания на это несоответствие, если бы не письмо, которое мисс Пеннингтон якобы написала мне. Оно, несомненно, было написано рукой молодой девушки, но в почерке не было ни малейших признаков волнения и беспокойства, которые так естественно ожидать от человека в ее состоянии.

В письме мисс Пеннингтон упоминала о каком-то деле, которое якобы я расследовал и о котором ей рассказал отец. Я решил проверить свои подозрения и спросил у ван Вика, знает ли он, о каком деле упоминает мисс Пеннингтон. Вот тогда капитан подтвердил мои подозрения. Ему так не терпелось заманить меня на борт «Фрисланда», что вместо того, чтобы сослаться на свою неосведомленность, он совершил грубую ошибку, назвав дело Блэкмора.

Боюсь, я не вправе разглашать все детали этой истории, да оно и не имеет прямого отношения к событиям на «Фрисланде». Скажу только, что это было необычайно тонкое расследование по делу о попытке шантажа известного аристократа одним из агентов профессора Мориарти. Фамилия этого агента Блэкмор. Хитростью мне удалось добиться ареста Блэкмора. Его задержал инспектор Лестрейд из Скотленд-Ярда по обвинению в краже. Инспектор прекрасно понимал, что если мне удастся раздобыть кое-какие документы из сейфа Блэкмора, то все лавры достанутся ему как представителю сыскной полиции. Поэтому мое имя нигде не упоминалось, хотя процесс по делу Блакмора широко освещался в печати.

Откуда же, спрашивается, ван Вик узнал о моем участии в этом деле, если не был членом преступной организации, которой руководил Мориарти, и не слышал, как его «коллеги» обсуждали дело Блэкмора между собой? Поэтому я заключил, что никакого мистера Пеннингтона в природе не существует и что вся история об исчезновении отца несчастной девушки не более чем часть заговора с целью убийства вашего покорного слуги — заговора, который профессор разработал еще до своей гибели.

— И, зная все это, вы решились сопровождать капитана ван Вика на борт его судна? — спросил инспектор Паттерсон в сильном изумлении. — Но вы же знали, что, поступая таким образом, подвергаете смертельной опасности не только свою жизнь, но и жизнь доктора Ватсона?

— Разумеется, я знал об опасности, и, смею уверить вас, принять решение отправиться на «Фрисланд» мне было отнюдь не легко.

Тут Холмс повернулся ко мне и продолжал:

— Единственное, что я могу сказать в свое оправдание, так это то, что на протяжении всей нашей долгой дружбы вы никогда не отказывали мне в помощи, сколь бы опасным ни было расследование. Признаю, что поступил неправильно, не спросив вашего согласия на этот раз, а лишь предположив его, и приношу вам за это свои извинения. Разумеется, я мог бы под тем или иным предлогом уговорить вас остаться дома, но знал, что вы стали бы возражать, кроме того, мы могли бы вызвать подозрения у ван Вика. Мой план был основан на том, чтобы он поверил, будто я принял его историю за чистую монету.

— О, прошу вас, Холмс, не будем об этом! — воскликнул я, глубоко тронутый его словами. — Вам вовсе не нужно приносить мне извинения. Я отправился бы с вами, даже если бы знал все обстоятельства.

— Благодарю вас, Ватсон. Я ожидал, что вы так скажете, и глубоко вам признателен. Как очень метко сказал Цицерон: « Adminiculum in amicissimo quoque dulcissimum est»^[705].

Последовали коротким пауза, после которой Холмс продолжил свой рассказ:

— Как вы помните, Ватсон, я попросил вас и ван Вика подождать меня в кебе, а сам немного задержался, сказав, что надо оставить миссис Хадсон записку. Вместо этого я написал вам, инспектор Паттерсон, кратко изложил ситуацию и попросил о срочной помощи, не упоминая имени профессора Мориарти по причинам, которые вскоре объясню. Как вы помните, я попросил вас взять с собой по крайней мере с дюжину ваших коллег и известить меня о вашем прибытии двойным гудком полицейского катера. Затем я вручил письмо миссис Хадсон и наказал ей строго-настрого, чтобы она, как только мы отъедем, взяла кеб до Скотленд- Ярда и передала письмо вам в руки.

В то же время я из предосторожности вооружился, как только мог. Я понимал, что брать с собой револьвер бесполезно. Если мои догадки относительно планов ван Вика правильны, то он не станет покушаться на нашу жизнь, пока «Фрисланд» по высокой воде не выйдет в море. Убивать нас в порту слишком опасно. Если мы окажем сопротивление, наши крики могут встревожить других пассажиров и членов команды, не участвующих в заговоре. Выйдя же в Ла-Манш, ван Вик мог расправиться с нами и выбросить наши тела за борт, не подвергая себя ни малейшему риску.

Но до отплытия ван Вику было необходимо, чтобы мы не оказывали сопротивления и молчали. По моему разумению, проще всего этого можно достичь, подмешав нам чего-нибудь в напиток и заперев в каюте. Я полагал, что ван Вик из предосторожности обыщет наши карманы. Если бы я взял револьвер, капитан его непременно нашел бы и отобрал. Таковы были мои подозрения. Что произошло, когда мы поднялись на борт «Фрисланда», вам, Ватсон, хорошо известно, поэтому немного потерпите, пока я кратко изложу все инспектору Паттерсону.

Мне надо было убедить капитана, будто я поверил в его историю, и сделать вид, что внимательно осматриваю каюту мистера Пеннингтона. И тут я обнаружил еще одну ошибку, которую допустил ван Вик, расставляя для нас ловушку. Кажется, вы не увидели ее, Ватсон, так как не обмолвились ни словом и даже не подняли удивленно брови.

— Должен признаться, что я не заметил ничего, кроме явных признаков происходившей в каюте борьбы и не подлежавшего сомнению факта, что багаж мистера Пеннингтона подвергся обыску. Что вы имеете в виду, Холмс?

— Умывальный таз, который был умышленно залит кровью, хотя нигде больше не было видно ни одной капли крови. Если у кого-то было столь сильное кровотечение, то следы его можно было бы обнаружить на полу или на занавесках, одна из которых во время драки была сорвана с колец.

Под предлогом мнимого исчезновения мисс Пеннингтон ван Вик предложил нам перейти в его капитанскую каюту. В ожидании, пока обыск закончится, нам было предложено выпить по стаканчику шнапса. Стаканы, как и бутылка со спиртным, хранились в шкафчике, и, когда капитан доставал их, я заметил, что он самым тщательным образом следит за тем, чтобы не перепутать два стакана, предназначавшиеся для нас, со своим. Подозреваю, что в наших стаканах уже было по нескольку капель какого-нибудь сильнодействующего наркотика, вкус которого и запах исчезают при разбавлении крепким спиртным напитком.

Боюсь, я вряд ли мог помешать вам, Ватсон, выпить за тост, предложенный капитаном. Но как вы, должно быть, помните, я, взяв стакан, сделал вид, будто потерял равновесие. Пошатнувшись, я незаметно вылил содержимое моего стакана в плевательницу, стоявшую рядом со столом.

— Но, Холмс, — возразил я, — я отчетливо помню, что потом вы все же выпили свою порцию горячительного.

— Вам показалось, мой дорогой друг, — от души рассмеялся Холмс. — Я только сделал вид, будто пью. Это один из самых простых и старых трюков, которые показывают фокусники. Берется какой-нибудь предмет, например монета. Фокусник на наших глазах бросает ее в стакан или коробочку, откуда она бесследно исчезает. На самом деле фокусник лишь делает вид, будто бросает монету, а в действительности незаметно зажимает ее в ладони. Точно так же и я сделал вид, будто держу в руке полный стакан и пью из него. Вероятно, я проделал все движения довольно успешно, раз ни вы, ни ван Вик ничего не заподозрили.

Когда же вы потеряли сознание, я подождал несколько секунд и, проследив за вашим поведением, постарался как можно точнее повторить его и упал на пол рядом с вами. Как только мы оба отключились — вы на самом деле, а я подражая вам, — ван Вик позвал своего помощника Баккера, и они вдвоем обыскали и связали нас. Вот тут-то и пригодилось мое знание барицу.

— Барицу? — переспросил инспектор Паттерсон. — В первый раз слышу.

— Это один из видов японской борьбы, используемой для самообороны, — пояснил Холмс. — Знание ее приемов сослужило хорошую службу, когда мне довелось схватиться врукопашную с профессором Мориарти на узкой тропинке над Райхенбахским водопадом. Одно из преимуществ барицу заключается в том, что она развивает мышцы рук и туловища. Когда ван Вик и его подручный Баккер опутывали веревками мне грудь и связывали за спиной руки, я изо всей силы напряг мышцы, а когда негодяи вышли из каюты, расслабил мускулы. Поочередно напрягая и расслабляя мышцы, я постепенно распустил веревки на руках настолько, что смог дотянуться до манжета на рукаве, где у меня был спрятан скальпель. После примерно десяти минут настойчивых усилий мне удалось высвободить руки, перерезав стягивавшие меня веревки. Остальное вам известно. Приведя вас в чувство, я стал дожидаться двойного гудка — сигнала, извещавшего о прибытии инспектора и его отважных коллег.

— Вы забыли об одной детали, Холмс, — напомнил я своему старому другу.

— О чем же?

— Вы забыли упомянуть об отмычке, которой открыли дверь каюты.

— Разве? Досадное упущение с моей стороны, произнес Холмс беспечно, — Объяснение здесь самое простое. Еще на Бейкер-стрит я предусмотрительно привязал к левой лодыжке небольшой набор отмычек. Ходить с таким ножным украшением было больно, и я даже стал прихрамывать, сославшись на то, что по неосторожности подвернул на лестнице ногу. Но отмычки стоили причиняемых ими неудобств. Вчера они сослужили нам неоценимую службу.

А теперь я должен объяснить вам, инспектор Паттерсон, а также вам, Ватсон, поскольку это напрямую касается вас, почему в письме, которое я отправил с миссис Хадсон, мной умышленно не было упомянуто имя профессора Мориарти.

Вы, мой старый друг, не слышали о том, что в январе тысяча восемьсот девяностого года в Роттердаме погиб некий Хендрик ван ден Фондель, хотя инспектор Паттерсон, несомненно, был извещен об этом преступлении. Ван ден Фондель был убит ночью ударом кинжала, когда его хотели ограбить в доках двое злоумышленников, скрывшихся с места преступления. Их видел случайный прохожий. К сожалению, этот единственный свидетель не смог описать внешность убийц, и бандиты так и не предстали перед правосудием. Но появились слухи, что мотивы убийства в действительности носят гораздо более темный и зловещий характер.

Эти слухи впоследствии были подтверждены голландскими властями, в строго конфиденциальном порядке консультировавшимися с моим братом Майкрофтом, который, как вам известно, поддерживает тесные связи с английским правительством^[706]. У них имелись серьезные основания полагать, что за смертью ван ден Фонделя стоит международная организация и что убийство было совершено двумя голландскими агентами этой организации, личности которых тогда еще не были установлены.

Выяснилось, что ван ден Фондель был инспектором полиции — в ту ночь он был в штатском, — расследовавший деятельность этой организации, занимавшейся переправкой с континента в Англию по поддельным документам известных преступников. Среди тех, кто успешно воспользовался услугами этой организации, были шведский фальшивомонетчик Ларссон, русский нигилист Борис Орлов, разыскиваемый российскими властями за взрыв почтамта в Санкт-Петербурге, и другие. Большинство этих преступников впоследствии были арестованы инспектором Паттерсоном и его коллегами из Скотленд-Ярда.

Центром переправки людей был Роттердам. По-видимому, некто в администрации роттердамского порта был подкуплен и сквозь пальцы смотрел на творимое беззаконие, хотя голландским властям не удалось доказать ни факт подкупа, ни установить личности тех, кто организовывал незаконную переправу.

Однако в свете событий, происшедших прошлой ночью на борту «Фрисланда», можно, как мне кажется, с достаточной долей уверенности предположить, что ван Вик и Баккер входили в эту преступную организацию и что именно они убили несчастного ван ден Фонделя по приказу профессора Мориарти. Я предлагаю вам, инспектор Паттерсон, провести тщательный обыск в каюте ван Вика. Думаю, что вы обнаружите среди его бумаг достаточно убедительные доказательства виновности как самого капитана, так и его помощника, а также установите имена тех официальных лиц из роттердамского порта, которые были подкуплены и покрывали преступников.

Зная об этих международных преступных связях, я счел за благо не упоминать имени профессора Мориарти до тех пор, пока не обсужу все дело с Майкрофтом, у которого я сегодня побывал. Вместо того чтобы предавать суду ван Вика и Баккера в Англии, правительство ее величества решило передать задержанных голландским властям, которые, несомненно, доведут до конца расследование убийства ван ден Фонделя и других преступлений подпольной организации.

Кроме того, инспектор Паттерсон и его коллеги все еще охотятся за видным членом сицилийской мафии Луиджи Берторелли, и пока он не арестован, ни одно слово о преступной организации не должно стать достоянием гласности.

И силу этих причин, Ватсон, нам не будет разрешено опубликовать отчет о наших приключениях на борту «Фрисланда». Я сожалею, мой дорогой друг, но таково решение Майкрофта.

Однако я не хочу, чтобы это дело было полностью предано забвению, поскольку оно иллюстрирует не только остроумие и искусство дедукции моего старого друга Шерлока Холмса, но и его личное мужество перед лицом смертельной опасности. Кроме того, составление отчета об этом интереснейшем деле дает мне уникальную возможность еще раз напомнить о крахе великого преступника профессора Мориарти, которого Холмс однажды назвал Наполеоном преступного мира^[707].

Но не только по указанным выше причинам я решил написать конфиденциальный отчет о бурных событиях^[708], происшедших на борту парохода «Фрисланд», заранее зная, что этот отчет навсегда останется среди моих личных бумаг.

Этот отчет написан мною как дань личному мужеству моего старого друга Шерлока Холмса и как своего рода раскаяние в том, что я хоть на миг посмел усомниться в его доблести, достойной человека с сердцем льва.

Шкатулка с потайным дном

— Нет, вы только посмотрите! Странно, очень странно! — воскликнул мой старый друг Шерлок Холмс, внезапно останавливаясь и указывая на что-то тростью.

В тот день дождь лил с самого утра, но к пяти часам небо прояснилось, и Холмс предложил выйти на свежий воздух и немного размять ноги. Прогуливаясь, мы забрели в лабиринт боковых улочек, пролегающих позади Тоттенхэм-Корт-роуд, и в конце концов дошли до Коулвиль-Корт. Это была узкая кривая улочка. Монотонность кирпичных фасадов небольших обветшалых домишек кое-где нарушалась вывесками, тоже изрядно потрепанными, главным образом контор ростовщиков и торговцев старыми вещами.

Как мне показалось, лавочка, на которую указывал мой старый друг, ничем не выделялась среди других, подобных ей. Над дверью красовалась вывеска «И. Абрахамс» и чуть ниже значилось: «Антиквариат. Покупка и продажа», но жалюзи над входной дверью были опущены.

— Лавочка закрыта, Холмс, — заметил я, удивляясь, почему он обратил на нее внимание.

— Вот именно закрыта, Ватсон! А почему бы это вдруг старому Абрахамсу вздумалось закрывать свою лавочку в это время дня? Обычно он работает до позднего вечера. Полагаю, что нам нужно пойти и спросить об этом у самого хозяина.

— Вы его знаете? — спросил я, пока мы переходили улочку.

— Мне довелось однажды сделать у старого Абрахамса необычайно удачную покупку^[709], и с тех пор, если мне случается бывать поблизости, я наношу визит Абрахамсу. Он человек честный и пользуется у клиентов хорошей репутацией.

Холмс подошел к двери, несколько раз постучал и, не получив ответа, стал вглядываться в щель между полосками жалюзи.

— Наверное, хозяина нет дома? — предположил я.

— Нет, он здесь. В задней комнате горит свет.

— Может, он болен?

— Это мы сейчас выясним, — заверил меня Холмс и, нагнувшись, крикнул в щель почтового ящика: — Мистер Абрахамс! Вы дома? Это я, Шерлок Холмс!

После нескольких минут молчания жалюзи за стеклянной дверью шевельнулись, словно кто-то осторожно осматривал нас изнутри, оставаясь невидимым. Наконец загремела цепочка, громыхнул засов, и дверь приотворилась ровно настолько, чтобы мы могли войти.

— Входите, пожалуйста, побыстрее, мистер Холмс, — шепотом потребовал голос.

Едва мы протиснулись сквозь щель, как дверь за нами с шумом захлопнулась, засов был задвинут, и цепочка накинута. Согбенный старик, шествуя впереди, провел нас в помещение позади лавки.

В комнате, напоминавшей музей, было жарко и светло от газового рожка. Самых разнообразных предметов в ней было наставлено столько, что у меня зарябило в глазах. Словно на параде, выстроились повзводно украшения, безделушки, вазы. Эти изделия, которые не мешало бы почистить и отмыть, заполняли все горизонтальные поверхности. Груды старых книг громоздились грозящими рухнуть колоннами или лежали на потертых коврах в самом живописном беспорядке. Стены были увешаны картинами, покрытыми ржавчиной саблями и потемневшими зеркалами настолько плотно, что почти невозможно было различить узор на обоях.

Посреди всего этого хаоса, изрядно покрытого пылью, стоял небольшого роста сгорбленный старичок лет семидесяти, да такой тощий, словно его долгое время морили голодом. На нем были брюки и красная бархатная домашняя куртка, изрядно поношенные и явно предназначавшиеся для человека более внушительной комплекции. Все это висело на мистере Абрахамсе, как на огородном пугале. Эксцентричный вид хозяина лавки дополняли очки в стальной оправе (одно из стекол было с трещиной) и шелковая, попорченная молью шапочка на поредевших седых волосах.

Но главное, что бросилось мне в глаза при первом же взгляде на него, было исходившее от него почти осязаемое ощущение страха. Старый Абрахамс был очень сильно напуган. Об этом красноречиво говорили его трясущиеся руки и дрожь в голосе, когда он схватил моего друга за руку и спросил прерывающимся от волнения голосом:

— За вами не следили, мистер Холмс?

— По крайней мере, я не заметил никакой слежки, — удивленно ответил Холмс. — А кому понадобилось бы следить за мной?

— Бородатому человеку свирепого вида, прихрамывающему на одну ногу. Никогда в жизни я не видел мерзавца, который имел бы более устрашающий вид. Он наблюдает за моей лавочкой с тех пор, как ко мне заходил тот молодой человек, которого недавно убили. Все дело в шкатулке, мистер Холмс! Попомните мои слова. Этот негодяй охотится именно за ней. Я боюсь, ради того, чтобы завладеть шкатулкой, он убьет меня.

Отпустив рукав Холмса, старик заковылял через комнату так быстро, как позволяли его подгибающиеся ноги, достал небольшую шкатулку из черного дерева и вручил ее моему компаньону.

— Вот она, мистер Холмс! Заберите! Я не хочу больше иметь к ней никакого отношения.

Холмс поставил шкатулку на стол и принялся ее разглядывать со всех сторон. Она была величиной в шесть квадратных дюймов. Вся поверхность была украшена глубокой резьбой в восточном стиле — красивым и сложным узором из драконов с переплетенными хвостами и с глазами, вылезавшими из орбит, словно круглые черные бусины. Во многих местах орнамент был поврежден сколами и царапинами. Не думаю, чтобы в таком виде шкатулка стоила больше нескольких пенсов.

Холмс попытался открыть шкатулку, но она была заперта. Впрочем, в замочной скважине, окруженной накладным ажурным узором из бронзы, торчал маленький ключик. Встряхнув шкатулку, Холмс услышал, как что-то в ней звякнуло.

Мой друг мягко и ненавязчиво расспрашивал старого Абрахамса, пытаясь успокоить его и получить более вразумительный рассказ о событиях, в результате которых тот стал владельцем шкатулки.

— Так вы говорите, что шкатулку вам принес молодой человек. Когда это было?

— Вчера рано утром, вскоре после того, как я открыл лавку.

— Приходилось ли вам видеть его раньше?

— Нет, никогда.

— Как он выглядел?

— Аккуратно причесан и чисто выбрит, в шапочке и с шарфом на шее, на запястье правой руки у него была татуировка в виде бабочки. Он ворвался ко мне в лавку, словно сам дьявол гнался за ним по пятам, швырнул мне шкатулку, попросил присмотреть за ней и сказал, что зайдет позднее, чтобы назначить цену, если я пожелаю ее приобрести. Больше я его не видел. Позже в тот же день ко мне в лавочку заглянул мой сосед мистер Стейн. Он был очень взволнован и спросил, не слышал ли я об убийстве? Молодого человека с бабочкой, вытатуированной на запястье правой руки, нашли заколотым во дворе на Сарлотт-стрит. О мистер Холмс! Должно быть, это тот самый молодой человек, который заходил вчера в лавку. Что мне делать? Я уверен, что негодяй с бородой, который прихрамывает на одну ногу, убил его. Если я когда-нибудь видал человека, у которого на лице написано, что он убийца, так это бородатый!

— Прошу вас, уважаемый, возьмите себя в руки, — попытался успокоить Холмс антиквара. — Опишите внешность бородатого как можно более подробно. Когда вы впервые увидели его?

— Вчера, когда молодой человек принес мне шкатулку. Сначала бородатый слонялся вокруг лавки. А как только молодой человек ушел, негодяй приник к витрине, а затем сразу устремился вслед за молодым человеком.

— Видели ли вы бородатого потом?

— Несколько раз, мистер Холмс. Он все крутился перед лавкой, словно наблюдал за ней. А вечером, когда я запирал дверь и опускал жалюзи, он пытался разглядеть что-то через витрину! Я знаю, он намеревается проникнуть сюда, убить меня в постели и украсть шкатулку. После убийства молодого человека я не решаюсь больше открывать дверь и выходить на улицу.

— Насколько я понимаю, вы до сих пор не сообщили в полицию о том, что вам известно, не так ли?

— Я слишком напуган. Что, если я сообщу о нем в полицию, а убийца за это вздумает расправиться со мной? Нет, сообщать в полицию выше моих сил. Кроме того, что в этой шкатулке? Ведь она не моя. Я даже не захотел открыть ее. В ней вполне может оказаться какая-нибудь украденная вещь. Если полиция обнаружит ее, меня могут обвинить в укрывательстве краденого. Я старый человек, мистер Холмс, и всегда старался жить честно. Если меня посадят в тюрьму, я буду просто разорен!

При этой мысли бедный мистер Абрахамс пришел в такое отчаянье, что, опустившись в потертое кресло у камина и обхватив руками голову, стал безмолвно раскачиваться из стороны в сторону.

Холмс взглянул на меня поверх трагической фигуры с выражением сочувствия, к которому, однако, примешивалась изрядная доля юмора.

— Будет вам, мистер Абрахамс, — произнес он. — Не стоит все видеть только в мрачном свете. Что, если я открою шкатулку и, по крайней мере, успокою вас относительно ее содержимого?

Старый антиквар испуганно взглянул на Холмса.

— Но я же говорил вам, что шкатулка не моя. Не хотите же вы, чтобы меня обвинили в покушении на чужую собственность?

— Поскольку предполагаемый владелец шкатулки мертв, думаю, что вам вряд ли кто-нибудь предъявит подобное обвинение, — сухо заметил Холмс.

И хотя мой друг руководствовался самыми лучшими намерениями, его слова не особенно обрадовали старого Абрахамса. При упоминании об убийстве он еще крепче обхватил руками голову и снова стал раскачиваться с громкими стонами.

— Вы слишком щепетильны. Что касается меня, то, должен признаться, мое любопытство перевешивает все более тонкие соображения. Даю вам слово, что беру всю ответственность на себя.

С этими словами Холмс повернул ключик и, приоткрыв крышку шкатулки, с возгласом изумления высыпал ее содержимое. На столе оказалась весьма необычная коллекция предметов: крючок для застегивания ботинок из слоновой кости, небольшой флакончик из-под духов из граненого стекла и нитка коралловых бус для девочки.

— Здесь нет ничего такого, ради чего стоило бы решиться на кражу, — заметил я.

— Вот именно, — пробормотал Холмс ничего не выражающим тоном.

С минуту он постоял молча, задумчиво глядя на открытую шкатулку и ее содержимое, разбросанное по столу, затем собрал все и сложил в шкатулку, которую тут же сунул в карман своего пальто.

— Одевайтесь, мистер Абрахамс, — обратился Холмс к антиквару, — вы пойдете с нами.

— Куда? — затрепетал старик.

— К вашей дочери. Если я не ошибаюсь, она живет где-то поблизости? Мой коллега доктор Ватсон вызовет кеб, а я пока помогу вам собрать необходимые вещи и попрошу вашего соседа мистера Стейна присмотреть за лавкой в ваше отсутствие.

— А как быть с бородатым? С убийцей?

— Предоставьте это мне, мистер Абрахамс, — успокоил его Холмс. — Вы задали мне прелюбопытную загадку, и для меня будет огромным удовольствием разгадать ее.

Обещание Холмса «разгадать загадку» послужило несчастному мистеру Абрахамсу слабым утешением. Он все еще опасался, что бородатый найдет его и по новому адресу или ограбит лавку. Но после долгих колебаний мистер Абрахамс все же согласился в нашем сопровождении отправиться к дочери, где и был оставлен на ее попечении.

Я думал, что Холмс согласился расследовать это дело только для того, чтобы успокоить старика. Но едва мы вернулись домой, на Бейкер-стрит, как мне стало ясно, что я заблуждался. Достав из кармана пальто шкатулку, Холмс с самым торжественным видом передал ее мне со словами:

— Ну, Ватсон, напрягите всю вашу наблюдательность и скажите, что вы можете извлечь из осмотра шкатулки.

— Я уже высказал свое мнение, Холмс. Я решительно не понимаю, почему кто бы то ни было захотел стать обладателем шкатулки или той ерунды, которая в ней находится. Крючок для застегивания ботинок и детское коралловое ожерелье! Да это же сущая ерунда!

— И все же, если верить старому Абрахамсу, молодой человек, который оставил шкатулку, был убит именно из-за нее.

— Я нахожу эту гипотезу безосновательной и абсурдной.

— Я тоже, мой дорогой друг, поэтому вся эта история кажется такой интересной.

— И вы намерены заняться ею?

— Непременно!

— А почему бы вам не предоставить это дело полиции, которая занимается его расследованием в связи с убийством молодого человека?

— Разумеется, я собираюсь проконсультировать полицейских. Но прежде чем передать им шкатулку, мне бы хотелось самому более тщательно ее изучить. Кстати, не бросается ли вам в глаза что-нибудь необычное в шкатулке?

— Должен признаться, Холмс, что ничего необычного я в ней не вижу.

— Обратите внимание на ее размеры, мой дорогой друг!

— И в них я не нахожу ничего необычного, — упрямо повторил я, вертя шкатулку в руках.

Не говоря ни слова, Холмс отошел к столу и вернулся с линейкой в руках, которой измерил высоту шкатулки снаружи.

— Как видите, шкатулка имеет в высоту пять дюймов. Если считать вместе с крышкой, то шесть дюймов. — Открыв шкатулку и вытряхнув содержимое, Холмс измерил высоту ее изнутри.

— Шкатулка имеет в глубину всего лишь три дюйма! — вскричал я, пораженный.

— Вот именно, Ватсон! Я обратил внимание на несоответствие размеров еще в лавке Абрахамса. Заключение очевидно: потайной ящичек или потайное отделение высотой в два дюйма. А коль скоро это так, мы можем с уверенностью предположить, что где-то должен быть и секретный запор, который срабатывает при нажатии на него.

Длинными чуткими пальцами Холмс принялся ощупывать одну за другой грани шкатулки, густо покрытые резьбой, пока наконец не добрался до задней. Как и на других гранях, на ней были изображены два дракона с переплетенными хвостами и головами, обращенными друг к другу и изрыгавшими пламя. Секретный запор был спрятан позади выпуклых глаз левого дракона. Холмс нажал на него, раздался громкий щелчок, и дно шкатулки отошло, открыв небольшое углубление, в котором не было ничего, кроме маленького пакетика из пожелтевшей бумажной салфетки. Холмс аккуратно развернул салфетку, и мы увидели кольцо.

— Эти вещица, несомненно, стоит того, чтобы ее украсть! — тихо произнес он.

Когда Холмс поднес кольцо к свету, я увидел тусклый блеск золотого ободка и более яркую искру, которая вспыхнула в большом красном камне, которым было украшено кольцо.

— Это большая ценность? — спросил я.

На мой взгляд, кольцо было тяжелым и старомодным, к тому же слишком широким, а квадратный камень — слишком большим, чтобы украсить палец дамы. Хотя, должен признаться, что в ярко пылающем камне была какая-то своя дикая и притягивающая красота.

— Мой дорогой Ватсон, если я не ошибаюсь, вы сейчас смотрите на рубин, который по своей величине и насыщенности окраски должен стоить целое состояние. Вопрос в том, кому принадлежит этот камень? Смею предположить, не тому молодому человеку, который оставил шкатулку в лавке Абрахамса. Может быть, это собственность хромого с бородой? В этом я также сомневаюсь. Владелец такого кольца вряд ли станет слоняться у лавочки или пытаться заглянуть в нее через витрину. И все же бородатый явно намеревался завладеть шкатулкой и, возможно, спрятанным в ней кольцом. Кроме того, не следует забывать об убийстве молодого человека. Как это все совместить? Не правда ли, великолепная загадка? Что вы думаете по этому поводу?

— Мне кажется, что бородатый головорез убил молодого человека с целью завладеть шкатулкой.

— Нет, нет! — вскричал Холмс. — Эта гипотеза не соответствует фактам, а мы должны неукоснительно следовать только им, Ватсон. Старый Абрахамс ясно сказал, что, когда молодой человек оставлял шкатулку в лавке, бородатый уже следил за ним, наблюдая за тем, что происходило в лавке, с улицы через витрину. Следовательно, бородатый знал, что шкатулка перешла во владение Абрахамса, о чем свидетельствует последующее поведение бородача. Он следил за антикварной лавкой. Но если бородач знал, что шкатулка оставалась в лавке, то зачем, опрашивается, ему в тот же вечер закалывать молодого человека?

Хотя убийство часто бывает нелогичным, все же в данном случае оно отличается некоторой извращенностью, так как не укладывается в рамки рационального объяснения. Убив молодого человека, бородатый громила, если только действительно он совершил это преступление, не получал ничего, а терял многое, так как навлекал на себя всю тяжесть официального полицейского расследования.

— Может быть, это обычная разборка между ворами? — высказал я предположение.

Холмс ухватился за мое замечание с бо́льшим энтузиазмом, чем я рассчитывал.

— Вы думаете, что они вдвоем могли украсть кольцо, а потом перессорились между собой из-за того, кому принадлежит добыча? Вполне возможно, Ватсон. Вполне! Однако мне не известно ни одно крупное ограбление, которое было бы совершено за последнее время. О краже столь выдающейся драгоценности сразу же сообщили бы газеты.

— Может быть, законный владелец кольца предпочел не предавать происшествие гласности?

— Кстати, о законном владельце. Непонятно, то ли это лицо, которому принадлежит шкатулка и странная коллекция предметов внутри ее? То ли это лицо, которое спрятало кольцо в потайном отделении? Вы следите за моей логикой? Если бы речь шла только об обычной краже и обычном убийстве, я предоставил бы расследование полиции. Уверен, что инспектор Лестрейд и его коллеги по Скотленд-Ярду вполне справились бы с раскрытием такого заурядного преступления. Но существуют более загадочные обстоятельства, которые я хотел бы расследовать сам.

— Намерены ли вы проинформировать полицию о том, что вам известно?

— Разумеется, мой дорогой друг. Сегодня же вечером я загляну в Скотленд-Ярд, вручу им шкатулку и дам полный отчет о том, что нам удалось выяснить. И пока Лестрейд будет проводить свое расследование, мы с вами займемся нашим. Вы примете в нем участие, Ватсон?

— Почту за честь, — с радостью согласился я.

Но, как показали последующие события, мне не довелось принять участие в дальнейшей расследовании.

На следующий день, когда меня не было дома, Холмс принял в наших апартаментах на Бейкер-стрит посетителя, который ознакомил его с обстоятельствами другого дела — об исчезновении леди Фрэнсис Карфэкс^[710]. Поскольку Холмсу не хотелось покидать Лондон, покуда над жизнью старого Абрахамса продолжала висеть смертельная угроза, он поручил мне отправиться в Лозанну и попытаться собрать там необходимые сведения о местонахождении ее светлости.

Моя поездка оказалась безрезультатной, а по возвращении в Лондон необычайно сложное дело леди Карфэкс настолько захватило меня, что я забыл спросить Холмса о других делах, расследованием которых он занимался в мое отсутствие.

И лишь через две недели после драматического спасения леди Карфэкс я вспомнил о деле антиквара. Напомнило мне о нем одно замечание, которое Холмс обронил за завтраком, когда мы обсуждали перипетии дела леди Карфэкс.

— Разумеется, только по счастливой случайности, — заметил Холмс, — мы обнаружили в ломбарде на Вестминстер-роуд серебряную подвеску леди Карфэкс. Если бы не эта случайность, похитители погребли бы ее заживо, и ни одна душа не знала бы об этом.

— Раз мы заговорили о драгоценностях, Холмс, — спросил я, — удалось ли вам найти владельца кольца с рубином?

— Разумеется, удалось. И престранная же история тогда вышла.

— Расскажите мне, — попросил я. — Кто был тот бородатый человек? Он ли убил молодого человека в шапочке и с шарфом? И почему…

— Мой дорогой Ватсон, помилосердствуйте, — засмеялся Холмс, протестующе поднимая руки. — Столько вопросов сразу!

— Просто мне не терпитсязнать, чем закончилось дело.

— Ваше любопытство вполне объяснимо, и даю вам слово, что оно будет удовлетворено. Ведь вы собирались завтра в свой клуб?

— Я обещал сыграть партию в бильярд с Тэрстоном^[711].

— Тогда, — продолжил Холмс, поднимаясь из-за стола, — если вы не сочтете за труд прогуляться после партии в направлении Коулвиль-Корт и нанести визит старому Абрахамсу, вам предоставится возможность получить подробный отчет обо всех событиях, причем в той самой обстановке, в которой был найден ответ загадки. А до того времени я решительно отказываюсь отвечать на любые вопросы. Пока же я должен с извинениями покинуть вас, — добавил Холмс, и его глаза озорно блеснули, — мне необходимо отправить две важные телеграммы.

Но это было не последнее слово, сказанное им о деле Абрахамса.

На следующий день после завтрака, когда я уже собрался отправиться в клуб, чтобы сыграть с Тэрстоном обещанную партию в бильярд, Холмс, просматривая «Телеграф», как бы между прочим заметил:

— Кстати, Ватсон, когда вы сегодня наведаетесь в антикварную лавку, обратите особое внимание на предметы в витрине. Кое-что покажется вам весьма интересным. А пока, мой дорогой друг, желаю вам приятно провести время в клубе.

Несмотря на пожелание Холмса, игра в тот день доставила мне не слишком много удовольствия. Мои мысли были заняты предстоящей встречей у Абрахамса, и я несколько раз промахнулся по легким шарам к немалой своей досаде и на радость Тэрстону, который без труда выиграл у меня партию. Он предложил сыграть еще одну, но я отказался, сославшись на неотложные дела. Распрощавшись, я поспешил из клуба, остановил проезжавший мимо кеб и приказал кучеру отвезти меня на Коулвиль-Корт.

На этот раз ставни и жалюзи оказались подняты: лавка старого Абрахамса была открыта. И действительно, выйдя из кеба, я сразу увидел старого сгорбленного Абрахамса, сидевшего за прилавком с очками на носу.

Памятуя о совете Холмса обратить особое внимание на предметы, выставленные в витрине, я задержался у нее на несколько минут, прежде чем войти в лавку.

К моему величайшему удивлению, в самом центре витрины красовалась та самая шкатулка из черного дерева, в которой Холмс обнаружил кольцо с рубином. Рукописная этикетка на ней гласила: «Дешевая распродажа. Всего 9 пенсов».

— Мистер Абрахамс! — воскликнул я, толкнув дверь. — Что эта шкатулка делает в вашей витрине? Мне казалось, ее давно вернули законному владельцу.

Тут я умолк, и мое удивление перешло в полное замешательство, ибо я увидел перед собой не одного, а двух мистеров Абрахамсов: второй выглядел, как постаревший брат-близнец первого.

Онемев от неожиданности, я молча переводил взгляд с одного мистера Абрахамса на другого. Тут первый из них встал, от души смеясь, снял очки и шапочку вместе с венчиком седых волос и, распрямив плечи, превратился в моего доброго старого друга Шерлока Холмса.

— Прошу прощения за то, что снова подшутил над вами, Ватсон, — произнес он, — но мне трудно было удержаться от искушения представить вам сценку из драмы, разыгравшейся здесь в то время, когда вы занимались розысками леди Карфэкс. Мой маскарад явно был удачен, поскольку удалось ввести в заблуждение даже вас.

— Ваш маскарад полностью удался, Холмс, — не без обиды констатировал я. — Но для чего все это?

— Чтобы завлечь джентльмена с бородой и прихрамывающего на одну ногу, — пояснил Холмс.

Тут речь Холмса была прервана настоящим мистером Абрахамсом, который до этого с явным удовольствием наблюдал за моим замешательством, тихонько посмеиваясь и потирая худые ручки.

Неожиданно улыбка с его лица исчезла, и я увидел столь знакомое по первой встрече выражение ужаса. С криком он поднял дрожащий палец и указал на дверь.

Обернувшись, я, к своему великому ужасу, увидел прижавшееся к стеклу бородатое лицо, искаженное страшной гримасой.

Физиономия была, прямо сказать, зверская, темная, угрожающе нахмуренные брови сошлись на переносице. Глаза сверкали от ненависти.

— Холмс! — закричал я, чтобы предостеречь моего друга, но он, казалось, не обратил никакого внимания на жуткую внешность незнакомца.

Холмс бросил на него невозмутимый взгляд и остался совершенно спокойным. Подойдя ровным шагом к двери, он пригласил самым вежливым тоном:

— Ханнифорд, друг мой! Вы, как всегда, пунктуальны. Прошу вас, входите. Мистера Абрахамса вы, разумеется, знаете, но с моим коллегой вам еще не приходилось встречаться. Ватсон, позвольте представить вам Джорджа Ханнифорда, в прошлом инспектора Скотленд-Ярда, а ныне, как и я, частного сыщика-консультанта.

— Вы льстите мне, мистер Холмс, — произнес бородач, сделав с усилием шаг мне навстречу, чтобы энергично пожать руку. — Мечтаю хотя бы на четверть владеть вашим искусством и иметь вашу репутацию. Я лишь с огромным отставанием иду по вашим стопам. — Увидев выражение моего лица, он широко улыбнулся. — Прошу прощения, доктор Ватсон, что напугал вас. Это была идея мистера Холмса — разыграть для вас небольшую сценку. Я искренне хочу, чтобы вы поняли нас правильно.

— Я понял вас правильно, можете не сомневаться, — сухо ответил я, несколько задетый тем, что стал объектом их розыгрыша.

Но долго сердиться, когда все вокруг так радуются, было совершенно невозможно, и я сдался. Холмс просто ликовал. Все еще смеясь, он похлопал меня по спине и сказал:

— Вы должны простить меня, мой дорогой старый друг! Но сценка, которую мы разыграли перед вами, в точности воспроизвела те события, которые произошли здесь, пока вы были заняты расследованием в Лозанне. Позвольте мне все объяснить.

После того как я сообщил обо всем, что мне было известно, инспектору Лестрейду и передал ему шкатулку и кольцо с рубином, мне удалось с его участием разработать нехитрую операцию, чтобы изловить человека с бородой. Разумеется, тогда его считали убийцей того молодого человека в шапочке и с шарфом, который оставил шкатулку в лавке мистера Абрахамса.

Короче говоря, кольцо извлекли из потайного отделения шкатулки и поместили в сейф Скотленд-Ярда до появления законного владельца, а шкатулку Лестрейд вернул мне. Загримировавшись под мистера Абрахамса, я поместил шкатулку в витрине — на самом видном месте. Именно так, как вы увидели ее сегодня. Сам же я в сопровождении сержанта полиции укрылся в задней комнате, откуда наблюдал за лавкой. Мы надеялись, что подозреваемый рано или поздно непременно заявится.

Я действительно видел его несколько раз в день. Он слонялся взад и вперед по улице, стараясь оставаться незамеченным. Надеюсь, вы простите мне критические замечания по поводу ваших методов, мистер Ханнифорд? Частный сыщик-консультант не должен стараться быть незаметным. Это привлекает внимание. Если вам нужно следить за кем-нибудь, постарайтесь вести себя самым непринужденным образом, так сказать, слиться с окружающими. Если бы вы загримировались под обыкновенного гражданина, занимающегося своим обычным делом, то не испугали бы до смерти мистера Абрахамса. И прошу вас, друг мой, снимите эту нелепую бороду. Сразу видно, что она фальшивая, и только издали может кого-то ввести в заблуждение.

— Это было все, что я мог найти на скорую руку, — извиняющимся тоном произнес Ханнифорд, срывая густые черные бакенбарды с бородой, которые, как оказалось, скрывали приятное, чисто выбритое лицо с открытым жизнерадостным взглядом.

— Так гораздо лучше! — констатировал Холмс. — Но продолжу рассказ. В четверг, в обеденное время, мое терпение наконец было вознаграждено. Бородатый вошел в лавку и, достав из кармана девять пенсов, выразил желание приобрести шкатулку. Когда же он купил шкатулку, сержант выскочил из задней комнаты и арестовал его по подозрению в краже и убийстве.

К сожалению, я не смог воспроизвести для вас, Ватсон, этот захватывающий эпизод драмы. Инспектор Лестрейд не обладает вашим чувством юмора и наотрез отказался предоставить в мое распоряжение полицейского сержанта, ссылаясь на то, что участие в инсценировке якобы уронит достоинство представителей закона. Поэтому вам не остается ничего другого, как мысленно нарисовать эту сцену.

Бородатый энергично протестовал, ссылаясь на свою невиновность, но тщетно. На него надели наручники, посадили в кеб и доставили в Скотленд-Ярд, где я, успев к тому времени разгримироваться и поручить антикварную лавку заботам настоящего мистера Абрахамса, присоединился к остальным действующим лицам. И там я услышал от подозреваемого, который к тому времени открыл свое настоящее имя и обрел, так сказать, нормальный вид, поразительнейшую историю.

Поскольку это ваша история, мистер Ханнифорд, мне кажется, будет лучше, если вы расскажете ее сами.

— Охотно, мистер Холмс, — отозвался Ханнифорд. — Прежде всего я должен сообщить вам, что был вынужден оставить службу в полиции два года назад, после того как упал со стены склада во время погони за одним известным негодяем, весьма хитроумным взломщиком по имени Берт Моррисон. Чуть позже я расскажу о нем подробнее.

У меня в двух местах оказался тяжелый перелом ноги, и о том, чтобы продолжать службу в полиции, нечего было и думать. Поэтому я рано вышел на пенсию. Поскольку у моей жены в Сомерсете были родственники, мы решили переселиться туда и открыть в Йеовиле небольшой пансион. Поначалу все шло как нельзя лучше, но вскоре я почувствовал, что мне не хватает остроты ощущений, которую давала служба в полиции, чувства радости, которое охватывало меня, когда удавалось одержать верх над преступным миром Лондона. Поразмыслив над тем, как лучше использовать свой опыт, я опубликовал в местной газете объявление с предложением своих услуг в качестве сыщика-консультанта. Должен сказать, что заняться этой разновидностью частного сыска меня в первую очередь надоумили успехи мистера Холмса на этом поприще.

Не буду утомлять вас, доктор Ватсон, излишними подробностями. Скажу только, что ко мне стали обращаться, хотя и не часто. Правда, дела были незначительные, главным образом о браконьерстве и мелких кражах в лавочках. Но три недели назад я получил письмо от мистера Хорейса Морпета. Как явствовало из его письма, он служил дворецким у леди Фартингдейл, владелицы поместья «Уитчетт-Мэнор». Мистер Морпет просил меня срочно прибыть в «Уитчетт-Мэнор», чтобы расследовать кражу, совершенную за две ночи до того. Полиция побывала на месте преступления, но так и не продвинулась в расследовании, а ее светлость очень хотела вернуть похищенное.

Нужно ли говорить, что кража со взломом была для меня гораздо интереснее, чем подручный из розничной лавочки, похитивший шиллинг-другой из кассы, или браконьер, подстреливший пару фазанов. Я нанял рессорную двуколку и в тот же день отправился в «Уитчетт-Мэнор». Престранное это было поместье, должен я вам сказать, доктор Ватсон!

Представьте себе большой дом в стиле Тюдоров с обветшавшими балками и облупившейся штукатуркой, расположенный вдали от дорог и окруженный запущенным садом. Внутри дом выглядел ничуть не лучше. Судя по толстому слою пыли, на котором вы при желании могли написать свое имя, и густой паутине, которой были затянуты все углы, дом годами на знал ни тряпки, ни щетки.

Дворецкий, человек уже в летах, прежде, чем провести меня к ее светлости, пригласил заглянуть к нему, чтобы сообщить мне подоплеку дела. По его словам, леди Фартингдейл была эксцентричной особой весьма почтенного возраста, вдовой бывшего посла Англии в королевстве Непал. После смерти мужа ее светлость вела все более затворнический образ жизни и редко куда-нибудь выезжала. Обладая довольно значительным состоянием, она внушила себе, что находится на грани нищеты и может окончить дни в работном доме, и поэтому стала необычайно скупой. Когда слуги умирали или отказывались от места, она не нанимала новых, и сейчас вся прислуга в доме сократилась до дворецкого и старой служанки. Чтобы экономить уголь, они живут в нескольких комнатах, а остальной дом пустует — комнаты просто заперты.

Ее светлость до смерти боится грабителей и имеет обыкновение прятать деньги и ценности в самых неожиданных местах. Морпет сам как-то обнаружил бриллиантовую брошь в банке с чаем, а пачку соверенов — в цветочном горшке.

Проболтался ли об этой привычке хозяйки кто-то из бывших слуг или внимание грабителя привлек дом, стоящий на отшибе, Морпет не брался утверждать со всей определенностью. Но только две ночи назад самые худшие опасения леди Фартингдейл сбылись, и дом ограбили. Поскольку множество ценностей были запрятаны в таких местах, заглянуть в которые даже самому изобретательному вору никогда не пришло бы в голову, добыча грабителя оказалась невелика. Украдено лишь несколько предметов столового серебра, пара позолоченных вазочек и небольшая деревянная шкатулка, покрытая резьбой в виде узора из драконов, в которой, по мнению Морпета, хранились какие-нибудь безделушки.

О краже дали знать в местную полицию. Полицейские прибыли, осмотрели место преступления, но не обнаружили никаких улик, которые помогли бы установить, личность грабителя. Поскольку ценность похищенного невелика, было решено но обращаться о Скотленд-Ярд. Но ее светлость так убивалась из-за украденных безделиц и так расстроилась, когда узнала, что полиция ничего не смогла найти, что Морпет, видевший мое объявление в газете, предложил послать за мной. Леди Фартингдейл ожидала нас в гостиной и просто сгорала от нетерпения увидеть меня.

Но моим девизом всегда было «факты прежде всего». Поэтому мистер Морпет по моей просьбе прежде всего проводил меня на чердак, чтобы я своими глазами увидел, как грабитель проник в дом. По словам Морпета, чердак был единственным местом, через которое можно было проникнуть в дом, потому что из страха перед ворами ее светлость превратила остальную часть дома в настоящую крепость: все окна наглухо закрыты ставнями, а двери заперты на замок и задвинуты на засов.

Я многого еще не знаю по части грима и переодевания, но вряд ли кто-то сумеет сообщить мне что-нибудь новое о методах, с помощью которых взломщики «берут хату»^[712]. Как только я увидел небольшое окно в скате крыши и аккуратное маленькое отверстие, прорезанное в стекле возле защелки окна, мне сразу же стало ясно, что это работа Берта Моррисона.

— Тот самый, кого вы преследовали, когда упали со стены склада? — воскликнул я.

— Тот самый негодяй, — подтвердил Ханнифорд. — В этом не могло быть никаких сомнений. Встав на стул, я выглянул из окна и увидел, что ближайшая водосточная труба, по которой он мог залезть, находится от окна в добрых тридцати футах, да и до земли было не близко — футов пятнадцать. Никому другому просто не под силу взобраться в темноте и пройти по скату крыши, крутому, как склоны Монблана. Тут требовалась недюжинная ловкость!

Моррисон был истинной обезьяной и гибок, как уж. Пока я служил в Скотленд-Ярде, мне довелось расследовать не менее пятнадцати ограблений со взломом, которые совершил Моррисон. И все же мне ни рану не удалось ни схватить его на место преступлении, ни доказать его виновность.

Особенно он любил грабить оптовых торговцев и склады, где был богатый выбор. Когда же в Лондоне для него становилось слишком жарко, Моррисон «менял окраску», как принято говорить у уголовников, предпочитая грабить богатые загородные дома. Похищал он главным образом столовое серебро и драгоценности: стоило превратить это в лом или переплавить, и доказать его причастность к ним становилось невозможно.

Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем надеть на Моррисона наручники и отправить в тюрьму, ведь это из-за него я сломал ногу и лишился работы в полиции. А каким замечательным трофеем он был бы для меня! Я, частный сыщик-консультант, арестовал бы самого знаменитого лондонского взломщика! После этого я стал бы почти так же знаменит, как мистер Шерлок Холмс!

Погруженный в такие мечтания, я спустился по лестнице и отправился на встречу с леди Фартингдейл.

Леди Фартингдейл ожидала меня в гостиной. Она была очень стара и выглядела весьма необычно. Одетая во все черное, с вдовьим чепцом на голове, она сидела в кресле, опираясь обеими руками, напоминавшими когтистые лапы, на трость с серебряным набалдашником. Но взгляд ее был цепок и говорил об остроте ума.

Пока я пересекал гостиную, леди внимательно разглядывала меня, словно прикидывая, на что я способен. По-видимому, результаты осмотра ее удовлетворили. Отпустив дворецкого, она сунула руку под подушку за своей спиной и извлекла оттуда небольшой кожаный мешочек, которым потрясла передо мной.

— Здесь пятнадцать гиней. Они для вас, разумеется, помимо расходов, если вы сумеете вернуть похищенное.

Подумать только, пятнадцать гиней! Когда я служил в Скотленд-Ярде, доктор Ватсон, я не зарабатывал столько и за три недели! Должен признаться, что о кольце с рубином я тогда еще не слыхал и поэтому не мог взять в толк, почему она, будучи такой скрягой, хочет пожертвовать столь внушительную сумму за то, что, по словим Морпета, было всего лишь кучкой никчемных безделушек, красная цена которым не более нескольких фунтов.

— Постараюсь сделать все, что в моих силах, — заверил я леди Фартингдейл.

— Тогда приступайте к розыску немедленно, — приказала она, едва разжав тонкие губы. — И помните, Ханнифорд, вы должны вернуть все похищенное. Особенно меня интересует небольшая деревянная шкатулка. В ней хранится вещь, которой я очень дорожу. Если вам не удастся разыскать шкатулку, то вы получите только гинею. Вас устраивают такие условия?

Соглашаться на подобные условия было довольно рискованно, но по натуре я игрок и принял их. Ее светлость сунула кожаный мешочек под подушку у себя за спиной, позвонила в колокольчик, и Морпет проводил меня из дома.

Когда на следующее утро я поездом отправился в Лондон, в голове у меня уже сложился план розыска.

Я знал, что Моррисон частенько бывает на Тоттенхэм-роуд. Там расположено несколько пивных, куда он любит заглядывать и встречаться со своими дружками. Я рассудил просто. Добычу в «Уитчетт-Мэнор» Моррисон прихватил небольшую и поэтому вряд ли станет обращаться к тому барыге из Айлуорта, которому имел обыкновение сплавлять краденое. Скорее он попытается распродать безделушки торговцам подержанными вещами по соседству с Тоттенхэм-роуд. Я знал, что некоторые из них не брезговали скупать краденое.

Моя догадка оказалась верной. Мне удалось выследить Моррисона в пансионе на Грудж-стрит и разыскать столовое серебро и две вазочки, которые я выкупил у старьевщиков по поручению леди Фартингдейл. Но деревянную шкатулку мне найти никак не удавалось, как я ни старался. У меня возникло предположение, что Моррисон ее еще не продал, и я начал следить за пансионом, приклеив себе фальшивую бороду, чтобы он не узнал меня при встрече, так как я пару раз допрашивал его в Скотленд-Ярде.

— Судя по последующим действиям Моррисона, он разгадал ваш маскарад, — заметил Холмс.

— Боюсь, что вы правы, мистер Холмс, — виновато улыбнулся Ханнифорд. — В среду утром я увидел, как он вышел из своего пансиона, и последовал за ним. Вероятно, как вы говорите, он узнал меня, потому что нырнул в лавку мистера Абрахамса, вручил ему шкатулку и пулей вылетел на улицу. Чувствуя, что его преследуют по пятам, он, должно быть, стремился отделаться от шкатулки, прежде чем я схвачу его.

Передо мной возникла дилемма. С одной стороны, мне не терпелось заполучить шкатулку и заработать свои пятнадцать гиней. С другой стороны, я не хотел упускать из виду моего «любимца». Поэтому я решил, что смогу наведаться в лавку позднее, и бросился за Моррисоном. Он знал этот район как свои пять пальцев. К тому времени, как я добежал до угла Коулвиль-Корт, его уже и след простыл. Вернувшись к пансиону, я обнаружил, что грабитель оттуда съехал.

Можете представить себе, что я испытывал. Но если я упустил Моррисона, то, по крайней мере, знал, где найти шкатулку леди Фартингдейл. Она в целости и сохранности находилась в лавке мистера Абрахамса. По крайней мере, я так думал и стал следить за лавкой, ожидая, когда шкатулка будет выставлена на продажу. Тогда я смог бы выкупить ее и поставить точку в розыске украденного из «Уитчетт-Мэнор». Вместо этого я до смерти испугал бедного мистера Абрахамса, о чем искренне сожалею.

— И вынудили его закрыть лавку, — отметил Холмс.

— Для меня это было настоящим ударом, — признался Ханнифорд. — Но все же я решил не возвращаться в Сомерсет без шкатулки и не терять пятнадцать гиней, а выждать несколько дней и посмотреть, что произойдет. Остальное вам известно, доктор Ватсон. Мистер Шерлок Холмс загримировался под мистера Абрахамса, выставил шкатулку в окне, где я ее и увидел. Обрадовавшись, что мои проблемы счастливо разрешились, я зашел в лавку, чтобы купить шкатулку, но был арестован по подозрению в убийстве Моррисона, о котором и до сих пор ничего больше не знаю.

— Но если не вы убили Моррисона, то кто же? — спросил я в некотором замешательстве.

На мой вопрос ответил Холмс.

— Человек по имени Феррерс, соперник Моррисона. Они оба наперебой ухаживали за Нэнси, официанткой из пивной «Корона», — сухо заметил Холмс. — Это грязное преступление, которое не должно отвлекать нас от главного.

Приняв замечание Холмса за сигнал, что ему пора уходить, Ханнифорд встал и по очереди пожал всем руки:

— Не смею задерживать вас, джентльмены. Скажу только, что, вернув леди Фартингдейл кольцо с рубином, я получил обещанные пятнадцать гиней, и история подошла к счастливому концу, как выражаются авторы дамских романов. Хотя, должен сказать, мне очень хотелось бы увидеть Моррисона за решеткой. Но, как говорится, Бог располагает, а человек надувает, в особенности если он взломщик.

Довольный своей шуткой, Ханнифорд громко расхохотался, взял со стола шкатулку и сунул ее в карман.

— А теперь, джентльмены, я вынужден покинуть вас, — произнес он. — Жена ждет меня поездом пять двадцать пять, и к тому же я обещал леди Фартингдейл, что верну шкатулку, как только у мистера Холмса отпадет в ней надобность.

Вскоре и мы распрощались с мистером Абрахамсом и не спеша отправились по Косфорд-стрит к себе домой. По дороге я расспросил Холмса, как ему удалось инсценировать задержание Ханнифорда, поскольку этого он мне так и не успел объяснить.

— Это было совсем несложно, — ответил Холмс. — Вчера утром я отправил две телеграммы: одну — леди Фартингдейл, в которой попросил ее одолжить на время шкатулку, другую — Ханнифорду с просьбой захватить шкатулку и доставить ее мне. Сегодня, пока вы играли свою партию с Тэрстоном, Ханнифорд и я с помощью мистера Абрахамса обставили все так, как было тогда. Мне казалось, что это должно было вас позабавить. Ну и мне инсценировка доставила большое удовольствие. Но, как я вижу, вас что-то не удовлетворяет, мой дорогой друг. Вы о чем-то думаете.

Я был поражен проницательностью моего друга, так как действительно один аспект дела не давал мне покоя. Но прежде чем я заговорил о нем, Холмс ответил на мой невысказанный вопрос.

— Нет, Ватсон, — сказал он. — Моррисон не знал, что кольцо с рубином леди Фартингдейл спрятано в потайном отделении шкатулки, иначе бы он продал ее тому джентльмену из Айлуорта, которому имел обыкновение сдавать краденое. Как я узнал, что вы хотите спросить меня об этом? Потому, что вы правой рукой поправили воротничок и прокашлялись, а это верный признак того, что какой-то аспект дела нуждается в объяснении. Я часто замечал эту вашу привычку. А поскольку остался висеть только один свободный конец, я поспешил завязать его в узелок, прежде чем вы зададите свой вопрос.

И еще, Ватсон, я знаю, что вы пишете отчет об этом деле. Окажите мне любезность и воздержитесь от его публикации. Дело в том, что, посылая мне шкатулку через Ханнифорда, леди Фартингдейл приложила к ней записку, в которой настаивает, чтобы ни единого слова не появилось об этом деле в печати. Она горячая поклонница ваших рассказов и с большой охотой читает все записки, которые вы публикуете, но ей не хотелось бы фигурировать в одном из рассказов в качестве действующего лица^[713].

Наследство мистера Мортимера

I

Еще одним весьма необычным расследованием, которое в 1894 году потребовало от Шерлока Холмса немало времени и энергии, было дело о разделе наследства Мортимер. Но опубликовать этот отчет, как и отчет о трагедии профессора Адльтона, не представлялось возможным до тех пор, пока были живы участники того запутанного дела. В частности, я имею в виду миссис Юджин Мортимер и ее маленького сына, которые, как мне хочется верить, наконец обрели свое счастье после всех ужасных событий, которые им пришлось пережить.

По крайней мере, надеюсь на это.

Холмс и я познакомились с миссис Юджин Мортимер однажды утром в сентябре 1894 года, когда она появилась в гостиной на Бейкер-стрит в сопровождении своего поверенного мистера Ральфа Беркиншоу.

Это была необычайно красивая темноволосая молодая женщина, но тонкие черты лица выражали глубокое страдание. Помню, когда она представилась, протянув мне руку, затянутую в черную перчатку, я внезапно ощутил острое желание защитить ее.

Мои чувства разделял и сопровождавший миссис Мортимер адвокат. Это было видно с первого взгляда. Мистер Беркиншоу выглядел лет на тридцать пять. Это был высокий самоуверенный человек с бледным мрачным лицом. Обращали на себя внимание главным образом его изысканный костюм и нордическая внешность, которую особенно подчеркивали соломенно-желтые волосы и усы, подстриженные по последней моде. Я заметил, с какой заботливостью он обращался со своей клиенткой: сам проводил ее до кресла и в начале нашей беседы все время бросал на нее беспокойные взгляды, желая удостовериться, что рассказ не причиняет миссис Мортимер слишком большой боли.

Мистер Беркиншоу начал с извинения за то, что нанес нам визит без предупреждения.

— Дело настолько срочное, — пояснил он, — что на письмо с изложением всех обстоятельств дела и просьбой назначить удобное время для встречи просто нет времени. Муж моей клиентки, мистер Юджин Мортимер, вчера исчез при необычных обстоятельствах. Миссис Мортимер, естественно, очень взволнована и хотела, чтобы вы, мистер Холмс, взялись за расследование этого дела.

— Сообщили ли вы в полицию? — осведомился Холмс.

— Да, разумеется, полиция обо всем знает. Миссис Мортимер обратилась ко мне в контору на Стрэнде сегодня утром, и как только я узнал, что ее муж не вернулся вчера вечером домой, мы немедленно отправились в Скотленд-Ярд, где поставили в известность о случившемся инспектора Лестрейда. Насколько мне известно, его коллега инспектор Грегсон^[714] будет заниматься расследованием этого дела в Лондоне, а инспектор Лестрейд намеревался отправиться сегодня утром в Эссекс, чтобы выяснить, прибыл ли туда мистер Мортимер вчера днем, как собирался.

— Эссекс? Почему Эссекс?

— Я должен был встретиться с мистером Мортимером в Вудсайд-Грендж, неподалеку от деревушки Боксстед, чтобы обсудить некоторые вопросы, связанные с поместьем, которое досталось ему в наследство от покойного дядюшки. Мистер Мортимер согласился приехать в Эссекс поездом, который отправляется в два десять со станции Ливерпуль-стрит. В назначенное время он не прибыл, и я предположил, что мистер Мортимер заболел. Но от миссис Мортимер я узнал, что ее муж вышел вчера днем из их дома в Хэмпстеде с намерением успеть на поезд. Я правильно излагаю события, уважаемая леди?

— О, да, — тихим голосом подтвердила миссис Мортимер. — Юджин вышел из дому заблаговременно. Он обещал мне, закончив дело с мистером Беркиншоу, вернуться поездом шесть двадцать пять. В десять часов вечера он так и не приехал, и я стала всерьез беспокоиться: не заболел ли он или, может, оказался жертвой какого-нибудь несчастного случая. Но я ничего не могла предпринять. Было слишком поздно посылать телеграмму или самой отправляться в Эссекс, чтобы разузнать все на месте. Я не знала домашнего адреса мистера Беркиншоу и поэтому была вынуждена ждать до утра. Рано утром я навестила контору мистера Беркиншоу и спросила, не знает ли он, где мой муж.

При воспоминании о долгом и мучительном ожидании в полном одиночестве выдержка изменила миссис Мортимер, и она с коротким рыданием, прижав к губам платочек, отвернулась. Мистер Беркиншоу тотчас же встал и предложил ей свою руку:

— Прошу вас, миссис Мортимер, возвращайтесь домой к маленькому сыну. Кеб ждет вас внизу. Оставаясь здесь, вы только еще больше расстроитесь.

— Возьметесь ли вы за это дело, мистер Холмс? — спросила миссис Мортимер, поворачиваясь к моему компаньону; слезы все еще стояли у нее в глазах.

— Разумеется, — заверил Холмс.

Это обещание, по-видимому, несколько утешило ее: когда мистер Беркиншоу, бережно поддерживая под локоть свою клиентку, провожал ее из гостиной, я услышал, как она едва слышно прошептала:

— Слава Богу!

Мы с Холмсом остались в гостиной, ожидая возвращения поверенного. Я был глубоко тронут несчастьем миссис Мортимер, и мне не терпелось услышать от ее адвоката подробную историю об исчезновении мистера Мортимера. Едва дверь за нашими посетителями закрылась, Холмс подошел к книжному шкафу, чтобы справиться о расписании по своему экземпляру Брэдшоу^[715].

— Так, посмотрим, — пробормотал он себе под нос. — Поезд, отправляющийся со станции Ливерпуль-стрит в два десять, идет медленно и прибывает на станцию Боксстед в три пятьдесят пять. Именно там, как мне кажется, мистер Мортимер и должен был сойти с поезда.

Холмс замолчал, так как вернулся мистер Беркиншоу.

— Мужественная маленькая леди, — заметил поверенный, усаживаясь в кресло. — Несмотря на постигшее ее горе, она настояла на том, чтобы сопровождать меня к вам, мистер Холмс. Ваше согласие заняться расследованием таинственного исчезновения ее мужа необычайно благотворно на нее подействовало. А теперь, сэр, — продолжал он уже другим, деловым тоном, доставая из кармана часы и глядя на циферблат, — поскольку время дорого — ведь мы с вами деловые люди, — я хотел бы как можно точнее изложить вам все, что мне известно, и объяснить, почему я попросил племянников Мортимера приехать в Эссекс.

Должен вас уведомить, что после смерти моего отца, три года назад, ко мне перешло по наследству его дело, и теперь я несу юридическую ответственность за дела мистера Фрэнклина Мортимера.

Как я уже говорил, речь шла о поместье, принадлежавшем покойному мистеру Фрэнклину Мортимеру, человеку весьма состоятельному, холостяку, который после выхода в отставку приобрел Вудсайд-Грендж, где и прожил вплоть до своей смерти, последовавшей в мае. По завещанию, все состояние Фрэнклина Мортимера — весьма значительное — должно быть разделено поровну между двумя его племянниками: мистером Юджином Мортимером, сыном его брата, и мистером Джонатаном Смитом, сыном его сестры, вышедшей замуж за некоего мистера Бартоломью Смита, фермера из Шропшира.

Поскольку оба племянника жили своими домами: мистер Смит на семейной ферме в Шропшире, а мистер Юджин Мортимер о Хэмпстеде, было решено продать Вудсайд-Грендж вместе со всем имуществом на аукционе, а выручку присоединить к сумме, оставленной покойным мистером Мортимером. По завещанию, должна была быть составлена подробная опись всего имущества и каждая вещь в отдельности оценена специалистом из фирмы «Кристи и Мэнсон» до того, как будет выставлена на аукцион через два дня. Все документы должны были быть подписаны каждым из двух наследников в присутствии другого. Поэтому я и попросил их прибыть вчера в Вудсайд-Грендж, чтобы они могли ознакомиться с описью и оценкой стоимости имущества и в случае своего согласия подписать документы.

Сам я приехал в Вудсайд-Грендж немного раньше, чтобы закончить работу над документами и отдать последние распоряжения относительно предстоящей распродажи экономке и садовнику покойного мистера Фрэнклина Мортимера мистеру и миссис Дикин, которые все еще жили в доме и охраняли его.

Мистер Юджин Мортимер должен был прибыть из Лондона, как я уже говорил, поездом два десять.

— Который, если верить Брэдшоу, прибывает на станцию Боксстед в три пятьдесят пять, — вмешался Холмс.

— Совершенно верно, мистер Холмс. Боксстед — ближайшая станция, всего в пятнадцати минутах ходьбы от Гренджа. Поскольку на этой станции редко кто выходил, нанять экипаж не представлялось возможным. Мистер Юджин Мортимер, несомненно, знал об этом и был готов к тому, чтобы идти до Вудсайд-Грендж пешком. Я ожидал, что он прибудет минут десять пятого.

Поскольку Шропшир расположен слишком далеко и сообщаться с ним было бы затруднительно, мистер Джонатан Смит решил оставаться в лондонской гостинице до окончания всех дел, связанных с дядюшкиным наследством. По причинам, о которых я скажу чуть позже, он предпочел не ехать в Эссекс тем же поездом, что и его кузен, а отправиться следующим, который отходит от Ливерпуль-стрит в два двадцать. Поскольку этот поезд скорый, он не останавливается на станции Боксстед, а проходит до ближайшего городка Фордхэм в трех милях от нее. Вчера я тоже прибыл в Фордхэм и добрался оттуда до Вудсайд-Грендж, наняв кеб.

Я предложил вернуться в Фордхэм и встретить мистера Смита, но он отказался, объяснив, что предпочитает в такую сухую и приятную погоду прогуляться по окрестным полям. Прогулка от Фордхэма действительно приятна и должна была занять не более получаса.

А теперь я перехожу к объяснению причин, по которым кузены предпочли приехать порознь. Дело в том, что между ними уже давно были натянутые отношения, вызванные соперничеством из-за молодой леди, которую вы только что видели.

— Вы имеете в виду миссис Юджин Мортимер? — спросил Холмс.

— Именно ее, — подтвердил мистер Беркиншоу, склонив свою белокурую голову. — До брака она была мисс Констанс Хант, единственной дочерью близкого друга покойного мистера Фрэнклина Мортимера. Несколько лет назад мистер Хант умер, и мистер Фрэнклин Мортимер, взяв на себя опеку над мисс Хант, познакомил ее со своими племянниками.

Как вы сами догадались, мисс Хант была очаровательной юной девушкой, и оба кузена, как и следовало ожидать, в нее влюбились. Однако мисс Хант ответила взаимностью мистеру Юджину Мортимеру и позднее приняла его предложение, став миссис Юджин Мортимер. Насколько я понимаю, самолюбие мистера Джонатана Смита было жестоко задето, он очень ревновал и в вечер объявления помолвки даже ударил своего кузена. С тех пор они никогда не встречались, а наносили визиты своему дядюшке по очереди. Их взаимная антипатия была столь сильна, что я назначал им встречи и в моей конторе порознь.

Возможно, что в ходе расследования вам придется познакомиться с мистером Джонатаном Смитом. Я не хочу, чтобы вы отнеслись к нему предвзято, но думаю, согласитесь со мной, что он человек импульсивный и вспыльчивый, по-моему, способный на насильственные действия.

Перейду теперь к событиям вчерашнего дня. Как уже говорил, я ожидал, что мистер Юджин Мортимер прибудет в Грендж в десять минут пятого, а мистер Джонатан Смит пятью минутами позже.

Честно говоря, мистер Холмс, я ожидал каких-либо неприятных происшествий. Кузены впервые должны были встретиться после ссоры, происшедшей шесть лет назад, и если бы не условие в завещании, требовавшее их одновременного присутствия при предъявлении описи и оценки имущества и подписании документов, я предпочел бы встретиться с каждым из них.

Но, как показали последующие события, от встречи пришлось отказаться, поскольку, хотя мистер Джонатан Смит и прибыл вовремя, его кузен в назначенное время не появился. Мы прождали его целый час, надеясь, что он приедет следующим поездом, но затем, с согласия мистера Смита, я отменил встречу, и мы с ним отправились в Фордхэм, чтобы оттуда на поезде вернуться в Лондон.

И только на следующее утро, когда миссис Мортимер, снедаемая беспокойством за судьбу своего мужа, зашла ко мне в контору, я понял, что мистер Юджин Мортимер исчез. Теперь же, когда миссис Мортимер покинула нас, я могу поделиться с вами, джентльмены, некоторыми опасениями относительно мистера Джонатана Смита, о которых я не решился упомянуть в присутствии миссис Мортимер.

Я обратил внимание на то, что он прибыл в Грендж необычайно возбужденным, и понял: этот мистер по-прежнему не желает встречаться со своим кузеном. Кроме того, одежда мистера Смита была в некотором беспорядке.

Вчера я не придал этому особого значения. Но когда миссис Мортимер сообщила об исчезновении своего мужа, я вспомнил эти факты и считаю своим долгом довести их до вашего сведения, мистер Холмс, именно теперь, когда вы согласились заняться расследованием этого дела. Возможно, они не имеют никакого отношения к расследованию, по крайней мере, мне бы очень хотелось, чтобы факты не были связаны с исчезновением мистера Юджина Мортимера.

— Вы полагаете, что мистер Смит каким-то образом имеет отношение к исчезновению своего кузена? — внезапно спросил Холмс.

Прямота Холмса ошеломила мистера Беркиншоу.

— Не мне делать какие-то выводы. Но поскольку я согласился действовать как адвокат, представляющий в этом деле интересы миссис Мортимер и ее малолетнего сына, я обязан заботиться о своих клиентах. В отсутствие мужа миссис Мортимер не у кого больше просить совета. Я уже сообщил те же самые сведения относительно мистера Смита инспектору Лестрейду. И считаю, что вы тоже должны располагать всей информацией.

Сегодня я намереваюсь отбыть в Боксстед на случай, если инспектору Лестрейду потребуется моя помощь. Я уже отправил телеграмму миссис Дикин, экономке, с предупреждением о моем приезде. Я полагаю, что и вы предпочтете начать расследование с Эссекса, а не с Лондона?

— Судя по тому, что вы рассказали, логично начать с Эссекса, — согласился Холмс.

— Тогда, может быть, мы поедем вместе? — любезно предложил мистер Беркиншоу, вставая и протягивая руку. — Я собираюсь отправиться туда поездом два десять со станции Ливерпуль-стрит, тем самым, которым вчера должен был приехать мистер Юджин Мортимер.

— Доктор Ватсон и я поедем тем же поездом, — заверил Холмс адвоката, провожая его до дверей.

Вернувшись, Холмс предостерегающе поднял руку:

— Ни слова о деле, Ватсон. Я решительно отказываюсь обсуждать что-либо, пока мы не убедимся, что мистер Юджин Мортимер действительно прибыл вчера на станцию Боксстед. Пока этот простой факт не будет установлен, мы можем лишь строить беспочвенные догадки. Даже инспектор Лестрейд, по-видимому, осознал всю важность данного обстоятельства для расследования, поскольку катит в Эссекс, чтобы ответить на тот же вопрос. А теперь, мой дорогой друг, если вы не сочтете за труд передать мне вон те бумаги, которые лежат рядом с вами на столе, то я продолжу ознакомление с аферой Солтмарша — прелюбопытнейшей историей, в которой, по крайней мере, основные улики не вызывают сомнений.

Больше о деле не было сказано ни слова. Даже когда мы позднее ехали в поезде до Эссекса вместе с мистером Беркиншоу, Холмс дал ясно понять, что предпочитает разговаривать только на общие темы. Разговор перескакивал с одного на другое. Наконец поезд остановился в Боксстед, небольшой деревенской станции, где мы сошли.

Холмс тотчас же отправился на розыск какого-нибудь служащего. Единственный, кого Холмсу удалось найти при исполнении служебных обязанностей, был краснощекий человек средних лет, бывший одновременно начальником станции, носильщиком, контролером и билетным кассиром. На вопрос, не сходил ли вчера с поезда три пятьдесят пять джентльмен, краснощекий ответил с сильным местным акцентом:

— Как же, сходил, сэр. Я сам прокомпостировал ему билет. Он был туда и обратно, из Лондона. Вы сегодня второй, кто спрашивает меня об этом джентльмене. До вас тут был худощавый тип в твидовом костюме с физиономией, похожей на хорька. Сказал, что он из Скотленд-Ярда.

— Инспектор Лестрейд, — догадался Холмс, стараясь сдержать улыбку, вызванную не очень лестным описанием своего коллеги.

— Он не назвал себя. Только спросил про пассажира со вчерашнего поезда. Ну, я и сказал ему то же, что и вам. Джентльмен тот отправился пешком по дороге в сторону Гренджа. Я это точно знаю, так как наблюдал за ним, пока он не скрылся за поворотом вон у того леска. Больше я об этом человеке ничего не знаю.

— Итак, мистер Юджин Мортимер доехал до Боксстед вполне благополучно, — заметил Холмс, когда мы, поблагодарив начальника станции, вышли за барьер, огораживавший перрон. — По крайней мере, этот факт можно считать установленным.

— Но он исчез по дороге в Грендж, — возразил мистер Беркиншоу, и лицо его приняло мрачное выражение.

— А где расположен Вудсайд-Грендж?

— Вон за тем леском, у которого начальник станции в последний раз видел мистера Юджина Мортимера. Приглядевшись, вы сможете различить за верхушками деревьев крыши Вудсайд-Гренджа, — пояснил мистер Беркиншоу, указывая на рощу, вершины которой уже были тронуты багрянцем ранней осени.

— Воспользуемся тем же маршрутом, — предложил Холмс.

Дорого была немного шире, чем обычно бывают между живыми изгородями, и причудливо петляла. Никаких тропинок, которые отходили бы в стороны, не было, только заросшие травой обочины. Минут через пять мы вышли к роще, где дорога резко сворачивала влево, на Грендж. Именно здесь исчез из виду мистер Юджин Мортимер.

И именно здесь, обогнув рощу, мы поймали на себе взгляд инспектора Лестрейда. Он стоял посреди дороги вместе с полицейским в форме, крепко сбитым краснолицым человеком, и отдавал команды полудюжине констеблей, которые, как загонщики при охоте на фазанов, медленно двигались по обочинам дороги, заглядывая на соседние поля, обшаривая все живые изгороди и открывая все калитки.

На дороге стояли несколько экипажей, в том числе фургон и кеб.

Инспектор Лестрейд подошел к нам, сердечно пожал руку мистеру Беркиншоу, но нас с Холмсом приветствовал холодно.

— Думаю, вам не стоило утруждать себя, мистер Холмс, и проделывать неблизкий путь из Лондона, — заметил он. — Но раз уж вы здесь, позвольте представить вас инспектору Дженксу из Эссекского полицейского участка, которому я телеграфировал сегодня утром с просьбой встретить меня на станции Боксстед. Как только мы установили, что мистер Юджин Мортимер действительно прибыл на станцию из Лондона, инспектор Дженкспослал сержанта в Фордхэм за подкреплением для поисков джентльмена. Подкрепление прибыло десять минут назад, поэтому мы еще не успели далеко продвинуться. Должен добавить, — продолжал Лестрейд с самодовольной улыбкой, — возглавить расследование поручено мне. Пока что ни вы, ни доктор Ватсон не можете нам ничем помочь, поэтому я предлагаю вам отправиться вместе с мистером Джонатаном Смитом.

— Мистер Смит здесь? — переспросил в сильном удивлении мистер Беркиншоу.

Инспектор Лестрейд расплылся в широкой улыбке.

— Мы в Скотленд-Ярде не спим, сэр. После того как вы заглянули ко мне сегодня утром, я тотчас же отправился к мистеру Смиту в гостиницу и сообщил, что его кузен исчез. По утверждению мистера Смита, ему об этом не было ничего известно. И он настоял на том, чтобы вместе с нами отправиться в Боксстед.

— Значит, он не арестован? — быстро спросил Холмс.

— Нет, мистер Холмс, он только помогает нам в расследовании. Но поскольку ясно, что мистер Юджин Мортимер исчез где-то поблизости, а мистер Смит в то время тоже находился неподалеку...

Тут инспектора Лестрейда прервал один из констеблей, обыскивавший обочины:

— Сюда, инспектор!

Лестрейд бросился к констеблю, за ним по пятам устремились мы с Холмсом и мистер Беркиншоу. Констебль стоял у калитки, которая вела на лужайку. Как только мы добежали, нам сразу стало видно, что привлекло его внимание: на лужайке примерно в трех ярдах от калитки лежал котелок.

— Молодец! — похлопал констебля по плечу инспектор Лестрейд и уже хотел подойти к шляпе, как Холмс взял его под руку.

— Минутку, инспектор. Здесь есть еще нечто, что вы захотите, как мне кажется, осмотреть в первую очередь.

— Что же это? — отозвался Лестрейд, неохотно оборачиваясь.

— Взглянув направо от калитки, вы увидите, что трава примята, как будто там кто-то стоял. Рядом с тем местом на траве я вижу окурок, если не ошибаюсь, голландской сигары с обрезанными концами.

Мистер Беркиншоу удивленно взглянул на Холмса.

— Вы уверены?

— Не сомневаюсь ни на минуту. Обратите внимание на то, что сигара необычайно тонкая, этот сорт невозможно спутать ни с одним другим. А что вас так поразило в моем открытии?

— Дело в том, что, как я заметил, мистер Смит имеет обыкновение курить голландские сигары, — подавленно ответил мистер Беркиншоу.

— Вот оно что! — воскликнул Лестрейд. — Тогда окурок может стать важной уликой! Удивлен, как это констебль не заметил его.

Осторожно ступая на цыпочках, Лестрейд подобрал окурок, вложил в конверт и аккуратно спрятал его во внутренний карман. Констебль, еще недавно удостоенный высокой похвалы, выглядел теперь несколько смущенным.

— А теперь посмотрим, что это за котелок, — произнес Лестрейд, открывая калитку.

— Не сомневаюсь, что он окажется собственностью исчезнувшего наследника, — пробормотал мне на ухо Холмс.

Я вопросительно посмотрел на него, не совсем понимая, к чему детектив клонит. Едва скрываемое возбуждение охватило его. Обычно оно свидетельствовало о том, что Холмс приступил к расследованию интересного дела. Но на этот раз я заметил легкую насмешку, смысл которой не мог понять. Может быть, Холмса забавляло, как Лестрейд сурово попенял констеблю на то, что тот не заметил окурка, хотя сам не заметил ни его, ни примятой травы.

Но чем бы ни объяснялся скепсис моего друга, его мнение относительно принадлежности котелка оказалось правильным, потому что раздался торжествующий возглас Лестрейда, перевернувшего котелок и осмотревшего его изнутри:

— Взгляните сюда, джентльмены! Видите здесь на ленте буквы Ю. М.! Я думаю, вы все согласитесь, что Ю. М. должны означать Юджин Мортимер! Остается вопрос: где владелец котелка?

Холмс, не проявляя особого интереса к открытию Лестрейда, прошел еще несколько ярдов, держа руки за спиной, и теперь, чуть наклонившись, рассматривал какие-то едва видные следы на траве, которые смог заметить только он. У кустов Холмс на несколько мгновений остановился. Затем, достав из кармана лупу, внимательно осмотрел в нее один из кустов и, не задерживаясь, вернулся к нам.

— Инспектор, — тихо произнес Холмс, — если вы потрудитесь пройти несколько шагов вон в том направлении, то обнаружите в кустах человека, которого мистер Беркиншоу, несомненно, опознает как мистера Юджина Мортимера. Судя по веревке на шее, его задушили.

Но прежде чем вы займетесь осмотром погибшего, могу ли я обратить ваше внимание на слабые следы в траве, которые и привели меня к телу. Они свидетельствуют о том, что убийца тащил свою жертву под мышки, отчего каблуки убитого оставили на земле две параллельные борозды. Однако следов самого убийцы вы, к сожалению, не обнаружите: земля слишком сухая. Рядом с мертвым телом вы также найдете пуговицу от пальто, из которой торчат несколько светло-коричневых нитей.

Я увидел, как инспектор Лестрейд бросил многозначительный взгляд на инспектора Дженкса, после чего оба инспектора вместе с мистером Беркиншоу опрометью бросились к кустам, даже не взглянув на следы, о которых упомянул Холмс.

— А вы, Холмс? Вы туда не пойдете? — спросил я, так как мой друг не проявил никаких признаков желания следовать за ними.

— Нет, Ватсон, я достаточно нагляделся. Но вы, как врач, осмотрев тело, могли бы указать Лестрейду примерное время наступления смерти.

Труп молодого человека лет тридцати лежал в сухой неглубокой ложбинке у самого куста и был почти полностью скрыт густыми зарослями ежевики. Он лежал на боку, разглядеть можно было только одну щеку с засохшими подтеками крови. Бросалась в глаза и шея с глубоко врезавшейся веревкой, которой удавили несчастного.

Судя по трупному окоченению, смерть наступила по крайней мере двадцать часов назад^[716]. Я сообщил об этом инспектору Лестрейду, который в тот момент осторожно снимал с куста зацепившуюся за колючку небольшую коричневую пуговицу.

— Вы опознали его? — спросил я мистера Беркиншоу, хотя ответ был мне заранее ясен: слишком мрачны были лица и самого мистера Беркиншоу, и обоих инспекторов. Перед ними, несомненно, лежал исчезнувший мистер Юджин Мортимер.

— К сожалению, опознал, — вздохнул мистер Беркиншоу. — Страшное дело, доктор Ватсон. Просто не знаю, как я сообщу эту ужасную весть вдове. Она будет безутешна.

— К тому же ей вряд ли станет легче, когда она узнает об уликах, не исключающих того, что убийцей может быть кузен ее мужа, — добавил инспектор Лестрейд.

Мистер Беркиншоу мгновенно возразил:

— Не слишком ли поспешно вы делаете такие заключения?

— Думаю, что нет, мистер Беркиншоу. Вы сами признали, что окурок сигары, найденный у калитки, того самого сорта, который курит мистер Смит. Возникает вопрос о мотиве преступления. Ответ налицо: ревность. А ревность — всепоглощающее чувство. Совершенно ясно, что мистер Смит давно питал враждебные чувства к своему кузену, так как тот женился на женщине, которую мистер Смит любил. К тому же эта пуговица с коричневыми нитками. Вы видели мистера Смита вчера, мистер Беркиншоу. Какое пальто было на нем надето?

— Пальто из светло-коричневого твида, — неохотно сообщил мистер Беркиншоу.

— Не сомневаюсь, что одна пуговица на этом пальто теперь оторвана, — произнес Холмс, тихо подошедший к нам и теперь с улыбкой смотревший на Лестрейда. — Вы забыли также упомянуть, инспектор, о благоприятных для убийцы стечениях обстоятельств.

— Я как раз собирался сказать об этом, — кивнул Лестрейд. — Кое-какие подсчеты я уже произвел. Поезд Смита прибыл в Фордхэм без четверти четыре. Пешком через поля идти до Гренджа полчаса. Но если Смит бежал, то вполне мог и раньше добраться до места, чтобы подстеречь мистера Юджина Мортимера, который шел со станции Боксстед. За считанные минуты мистер Смит успел бы убить кузена и спрятать его тело в ложбине. Затем он поспешно отправился в Грендж, куда прибыл в возбужденном состоянии и растрепанном виде, что бросилось в глаза мистеру Беркиншоу.

Я предлагаю ввиду обнаруженных мной улик допросить мистера Смита. Если окажется, что пуговица оторвана от его пальто, то мне не останется ничего другого, как произвести арест. Я попрошу вас, инспектор Дженкс, распорядиться, чтобы тело доставили в морг, и послать одного из констеблей в Грендж с экипажем на тот случай, если нам понадобится доставить мистера Смита в тюрьму. Остальных джентльменов я прошу отправиться вместе со мной в Грендж. Посмотрим, что сможет сказать в свое оправдание подозреваемый.

II

Вудсайд-Грендж, большое, внушительного вида здание, был расположен в стороне от дороги в конце длинной подъездной аллеи. Тропинка вела в Фордхэм. Недалеко от калитки, у которой произошло убийство, в заборе была большая дыра. Лестрейд обратил внимание на эту лазейку и с удовольствием прокомментировал:

— Еще одна улика, подтверждающая, что мистер Смит мог воспользоваться представившимся удобным случаем и совершить убийство.

Холмс ничего не ответил. Мы подходили к дому, и он, как мне показалось, с огромным интересом оглядывался вокруг. Особенно внимательно он осмотрел лужайку и кустарник, росший в саду перед домом.

Мистер Беркиншоу позвонил в колокольчик, и женщина, одетая во все черное, которая представилась как мисс Дикин, экономка покойного мистера Фрэнклина Мортимера, впустила нас в просторный холл.

На вопрос, где можно найти мистера Смита, она ответила:

— В гостиной, сэр, — и уже было повернулась, чтобы проводить нас в гостиную, как Лестрейд остановил ее:

— Минуточку, миссис Дикин. Было ли на мистере Смите пальто, когда он пришел?

— Да, сэр.

— Где оно?

— Я повесила его вон там, сэр.

— Мне хотелось бы взглянуть на него.

— Пожалуйста, cap, — согласилась домоправительница.

Подойдя к большой вешалке в углу холла, она вернулась со светло-коричневым пальто, которое вручила инспектору, затем, повинуясь жесту Беркиншоу, оставила нас, бросив на нас беспокойный взгляд.

Лестрейд стал нетерпеливо обследовать пальто, вертя его во все стороны.

— На манжете правого рукава пуговица оторвана. Это решающая улика, джентльмены! — торжествующе воскликнул Лестрейд. — Я полагаю, что виновность мистера Смита не требует других доказательств. Остальные пуговицы в точности соответствуют найденной у тела убитого.

Перебросив пальто через руку, Лестрейд устремился в гостиную. Это была просторная, великолепно обставленная комната. Но ни картины, висевшие на стенах, ни серебро и ни фарфор привлекли мое внимание, а высокий мужчина, безостановочно расхаживавший из угла в угол и куривший тонкую, обрезанную с двух концов голландскую сигару. При виде нас он потушил сигару в пепельнице.

Джонатан Смит ростом был выше шести футов, атлетического сложения, с несколько грубоватыми чертами лица, покрытого здоровым загаром от постоянного пребывания на свежем воздухе. Скрытое нетерпение читалось в его синих глазах.

«Такой человек, — подумалось мне, — если он разъярен, пожалуй, действительно способен на насилие».

— Ну как, инспектор, — грубо спросил он, не обращая внимания на нас, — надеюсь, ваше расследование закончено и с меня сняты все подозрения в причастности к исчезновению Юджина? Смехотворная была идея обвинять меня в этом!

— Я действительно закончил расследование, — угрюмо произнес Лестрейд. — Мы только что обнаружили тело вашего кузена в поле неподалеку от дома.

— Юджин мертв? — вскричал Смит, отпрянув назад. — Но как это произошло? Несчастный случай?

— Нет, мистер Смит. Его удавили. И у меня есть веские основания полагать, что в смерти кузена виновны вы. Поэтому мой долг — предъявить вам обвинение в убийстве мистера Юджина Мортимера и предупредить, что все сказанное вами и может быть использовано против вас.

Пока Лестрейд торжественным тоном произносил слова официального обвинения, Холмс взглянул на меня и молча показал головой в сторону двери.

Мы тихонько выскользнули из гостиной.

— Куда вы, Холмс? — поинтересовался я, когда он быстрыми шагами пересек холл и через коридор вывел меня в заднюю часть дома.

— Хочу разыскать миссис Дикин и подвергнуть ее небольшому допросу, — последовал неожиданный ответ.

— Допросу? Но ведь расследование закончено. Лестрейд арестовал мистера Смита, как мне кажется, с полным основанием. Все улики говорят, что он виновен.

— Совершенно согласен с вами, Ватсон. Улики против Смита действительно выглядят неопровержимыми Но вы ведь знаете мой принцип относиться к уликам со здравой долей скептицизма, в особенности если речь идет о косвенных уликах, как в данном случае^[717]. Тем более важно спросить себя: о какой, собственно, совокупности обстоятельств идет речь? Это как с детским калейдоскопом. Чуть заденешь — и узор получится совершенно другим. А вот и комната экономки! Я слышу голоса.

Холмс остановился у двери и постучал.

Женский голос пригласил нас войти. Небольшая уютная комнатка. Миссис Дикин сидела за столом с высоким бородатым мужчиной, которого она представила как своего мужа.

Холмс, не теряя времени, принялся задавать вопросы. Прежде всего он попросил миссис Дикин самым подробным образом описать все, что происходило в Вудсайд-Грендж накануне, начиная с того момента, когда приехал мистер Беркиншоу.

— Он подъехал к дому в кебе, — сообщила экономка, — примерно в полтретьего. При нем был портфель с документами о наследстве покойного мистера Фрэнклина Мортимера. Поскольку адвокат хотел поработать с бумагами, я проводила от в кабинет и больше но беспокоила.

Мистер Юджин Мортимер, как ожидалось, должен был подъехать в десять минут пятого, а мистер Смит, его кузен, чуть позже.

— Кто открыл дверь мистеру Смиту? — спросил Холмс.

— Мистер Беркиншоу, сэр. Он сказал, что откроет дверь обоим посетителям — мистеру Юджину и мистеру Джонатану.

— А где находились в это время вы?

— В кладовке, сэр. Поскольку вся утварь тоже должна была быть распродана с аукциона, мистер Беркиншоу попросил меня почистить столовое серебро и уложить в коробки.

— А где находится эта кладовая?

— В задней части дома, сэр.

— Рядом с кухней?

— Нет, сэр, в конце этого коридора, — ответила миссис Дикин, несколько обеспокоенная градом обрушившихся на нее вопросов.

— А вы, мистер Дикин, в это время подстригали лужайку перед домом? — спросил Холмс, поворачиваясь к мужу миссис Дикин.

— Именно так, сэр, — удивился тот. — Мистер Беркиншоу попросил меня привести в порядок эту лужайку. На аукционе должно собраться множество людей, и он хотел, чтобы дом выглядел как можно лучше.

— Лужайка выглядит просто великолепно, мистер Дикин. Я сразу заметил, что траву недавно подстригали. Полагаю, вы видели, как вчера приехал мистер Смит?

— Да, сэр.

— И мистер Беркиншоу впустил его в дом?

— Совершенно верно. Мистер Беркиншоу сам открыл ему дверь.

— Выходил ли кто-нибудь из дома в промежуток между приходом мистера Смита и отъездом обоих ваших гостей?

— Нет, сэр.

— Вы совершенно в этом уверены?

— Да, сэр. Все это время я подстригал траву перед домом и могу поклясться, что из дома никто не выходил. С лужайки было видно, как мистер Беркиншоу сидит за столом и трудится над своими бумагами.

— Вы действительно видели, как он что-то писал? — резко переспросил Холмс.

— О чем я и говорю, сэр. Я отчетливо видел, как он сидит в своем черном костюме за столом, водит пером по бумаге и не отрывает головы от стола. Из кресла мистер Беркиншоу ни разу не встал. А когда приехал мистер Смит, я видел время от времени их обоих в гостиной, где они дожидались мистера Юджина. Но он так и не пришел, сэр.

Мистер Дикин явно заколебался, но потом, обменявшись взглядом со своей женой, не удержался от вопроса:

— Скажите, мистера Юджина нашли, сэр? Мы с женой так о нем беспокоимся. Мы хорошо знаем обоих джентльменов. Они бывали с визитами у нашего хозяина.

— Должен огорчить вас, но мистер Юджин Мортимер мертв, — мрачно сказал Холмс. — Что же касается мистера Смита, то он арестован по обвинению в убийстве мистера Юджина.

— Не может быть! — воскликнула миссис Дикин и, закрыв лицо руками, безутешно разрыдалась.

Дикин пытался крепиться, но я видел, что в его глазах стояли слезы.

— Я не верю, что мистер Джонатан виновен, — сказал садовник тихо и уверенно. — Он вспыльчив, мистер Холмс, но он и мухи не обидит. Я знаю, что мистер Джонатан и мистер Юджин поссорились из-за молодой леди и что мистер Джонатан ударил мистера Юджина. Но убить? Нет, сэр. Мистер Джонатан слишком нежно любил мисс Констанс, чтобы сделать ее несчастной и оставить ее маленького сына без отца.

Мистер Дикин обнял и подвел жену к креслу.

Холмс тронул меня за руку, и мы тихо вышли из комнаты, оставив чету Дикинов наедине с их горем.

— Куда теперь? — спросил я, едва успевая за Холмсом, который быстро шагал по коридору.

— В кабинет. Он должен выходить окнами на лужайку перед домом, ведь Дикин говорил, что видел в окне мистера Беркиншоу.

Мы вышли по коридору в холл, и Холмс рывком отворил дверь кабинета.

За дверью оказалась залитая солнцем квадратная комната, уступавшая по своим размерам гостиной и обставленная гораздо более скромно. Простой письменный стол черного дерева стоял под прямым углом у высокого окна, из которого открывался великолепный вид на лужайку перед домом и подъездную аллею. К столу было придвинуто обычное конторское кресло с двумя валиками в изголовье. Вдоль стен шли полки с книгами. У камина, придавая кабинету уютный вид курительной в мужском клубе, стояло несколько кресел с обшивкой из красного бархата.

Холмс на мгновенье замер на пороге, оглядел комнату и, быстрыми шагами подойдя к столу, стал его внимательно осматривать. Особенно его заинтересовал блокнот с вложенной в него промокашкой. Верхнюю страницу блокнота он долго изучал под лупой. Затем Холмс долго разглядывал кресло, валики в изголовье и спинку из нескольких узких планок.

Судя по выражению лица, Холмс остался доволен результатами осмотра, хотя я по-прежнему терялся в догадках.

— Я увидел достаточно, Ватсон, — произнес Холмс. — Теперь я запру кабинет и оставлю ключ миссис Дикин, строго-настрого наказав ей никого не впускать сюда до завтра.

— До завтра? Разве вы собираетесь еще раз вернуться сюда завтра? Но для чего, Холмс? Разве виновность мистера Смита вызывает какие-нибудь сомнения? Что же касается мистера Беркиншоу, то у него железное алиби.

Холмс тихо рассмеялся.

— Мне не хотелось бы портить вам удовольствие преждевременными объяснениями. Вы все узнаете завтра, мой дорогой друг, когда мы встряхнем калейдоскоп и посмотрим, какой узор сложится на этот раз. Но пока, прошу вас, ни слова Лестрейду, да и остальным тоже.

Но ни о чем умалчивать не пришлось. Вернувшись в гостиную, мы обнаружили в ней только мистера Беркиншоу. Инспектор Лестрейд уже отбыл, прихватив с собой мистера Смита, чтобы заключить его в тюрьму Фордхэма.

Вскоре мы втроем — мистер Беркиншоу, Холмс и я — отправились в Лондон. По дороге, о чем бы ни шла речь, наш разговор непременно возвращался к чудовищному преступлению, совершенному мистером Смитом, и к тому, сколь тяжелым ударом станет оно для миссис Мортимер и ее маленького сына, по поводу которых мистер Беркиншоу неизменно выражал свое самое горячее сочувствие.

О планах Холмса на завтра ни разу не было упомянуто ни в поезде, ни дома, на Бейкер-стрит, и мне оставалось лишь теряться в догадках относительно того, что означает его замечание по поводу калейдоскопа и какие новые улики удалось обнаружить моему другу при осмотре кабинета.

III

Холмс все утро отсутствовал по каким-то таинственным делам, как я подозреваю, связанным с расследованием дела Смита Мортимера, хотя и решительно отказывался говорить на эту тему. Не открыл он мне и того, что было в саквояже, который он прихватил с собой в Эссекс.

Мы отправились в два десять пассажирским поездом со станции Ливерпуль-стрит — тем самым, которым ехали накануне, и благополучно прибыли в Боксстед. Холмс вдруг заявил:

— Идите вперед, Ватсон. У меня здесь есть небольшое дело. Я скоро вас догоню.

Я решил, что Холмсу необходимо уточнить у начальника станции какие-то детали, и отправился в путь один. Вскоре я поравнялся с калиткой, у которой позавчера Джонатан Смит поджидал своего кузена, чтобы удавить его, а тело спрятать в кустах.

Стоял на редкость погожий осенний денек. Воздух был прозрачен и свеж. Мягкий солнечный свет лился на окрестные поля и живые изгороди, уже раскрашенные в буйные осенние краски. Но для меня весь этот великолепный пейзаж был пронизан печалью. Мои мысли то и дело возвращались к овдовевшей миссис Мортимер и маленькому мальчику, лишившемуся отца.

Дикин, как и вчера, подстригал лужайку перед домом. Двуколка и четырехколесный экипаж позволяли предположить, что в Вудсайд-Грендж кто-то приехал. Это меня несколько удивило, поскольку я считал, что дело, по которому мы с Холмсом прибыли в Боксстед, касалось только нас двоих.

Мое удивление усилилось еще больше, когда входная дверь отворилась, и на пороге показался Шерлок Холмс собственной персоной.

— Холмс! — не удержавшись, воскликнул я. — Мы же расстались с вами на станции. Как вам удалось меня обогнать?

— Сейчас это не имеет никакого значения, Ватсон! У нас есть гораздо более срочные дела, и мы займемся ими в первую очередь. Прошу пройти в гостиную, где вас ожидает встреча с инспектором Лестрейдом и мистером Беркиншоу. Сегодня утром я послал им телеграммы с просьбой прибыть поездом два двадцать в Фордхэм. Они недавно приехали. По моей просьбе инспектор Дженкс любезно согласился подвезти их до Вудсайд-Гренджа. Я присоединюсь к вам, как только закончу все необходимые приготовления, на что мне потребуется самое большее одна-две минуты. И прошу вас, мой дорогой друг, никаких вопросов, — добавил Холмс, пропуская меня в дом.

Выяснилось, что мистер Беркиншоу и оба инспектора также пребывали в полном неведении, поскольку, едва я вошел в гостиную, все трое вскочили и принялись расспрашивать меня о планах Холмса. Я начал было объяснять, что знаю не больше их, как дверь приоткрылась и Холмс, лишь заглянув в образовавшуюся щель, предложил всем немного прогуляться на воздухе.

Весьма заинтригованные, мы последовали за Холмсом на террасу, спустились по ступеням крыльца и медленно направились к зарослям рододендронов в дальнем конце лужайки. По дороге Холмс то и дело останавливался, приглашая нас полюбоваться действительно красивыми видами.

— Послушайте, Холмс, — не выдержал наконец Лестрейд, — я не для того приехал сюда из Лондона, бросив неотложные дела, чтобы обсуждать достоинства фигурного подрезания кустарника в сравнении с узорами, выкладываемыми из дерна и парках. В своей телеграмме вы упомянули о новых уликах. Инспектор Дженкс и я хотели бы знать, в чем они заключаются.

— Какие новые улики? — удивился мистер Беркиншоу. — В телеграмме мне о них ничего не говорилось.

— Джентльмены, — Холмс добродушно улыбнулся, — поскольку вы считаете нашу чудесную прогулку напрасной тратой времени, может быть, нам лучше вернуться в дом? Там вы получите все необходимые улики.

Шерлок Холмс быстрыми шагами направился к дому. Остальные участники прогулки, удивленно переглянувшись, поспешили за ним. Но едва мы успели сделать несколько шагов, как Холмс вдруг остановился и, вытянув вперед руку, театральным жестом указал на Вудсайд-Грендж.

— Великий Боже! — вскричал он. — Что это? Разве такое возможно?

На какое-то мгновение мы все замолчали, но при виде открывшегося зрелища не могли удержаться от возгласов удивления. За окном кабинета нам отлично был виден… мистер Беркиншоу! Он сидел в черном костюме, склонившись за столом, и что-то писал.

На самого мистера Беркиншоу двойник произвел еще более сильное впечатление, чем театральный жест, которым Холмс указал на окно кабинета. С криком, в котором смешались ужас и ярость, он, как безумный, бросился к дому. Адвокат бежал так быстро, что мы настигли его, только когда он уже безуспешно дергал за ручку дверь кабинета, но та была заперта.

— Отойдите в сторону, мистер Беркиншоу, — холодно произнес Холмс, доставая из кармана ключ от кабинета. — Ваша игра проиграна. А теперь, сэр, решайте, угодно ли вам спокойно пройти вместе с нами в кабинет или мне придется попросить инспектора Дженкса надеть на вас наручники и отвести в кеб? Выбор за вами. Вы предпочитаете пройти вместе в нами? Тогда, — продолжал Холмс, отпирая тем временем замок и распахивая дверь, — проходите и садитесь вон в то кресло. И прошу вас, ни слова до тех пор, пока я не закончу свой рассказ.

Мистер Беркиншоу сел на указанное место. Было заметно, что он потрясен. Сам Холмс расположился в кресле напротив стола, за которым, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, восседало чучело.

Туловищем чучела служил валик, снятый с изголовья кресла, прислоненный к его спинке и задрапированный черным пальто. На бронзовую кочергу от камина, вставленную между планками, образовывавшими спинку кресла, был набекрень надет светлый парик. Создавалось впечатление, будто человек за столом склонил голову над каким-то документом. За письменным прибором был скрыт положенный на бок метроном. Его стержень, деловито ходивший то в одну, то в другую сторону, приводил в движение рукав пальто, создавая иллюзию руки, пишущей что-то в большом блокноте. Это впечатление дополняла прикрепленная к концу стержня узкая полоска черной бумаги, вырезанная в форме ручки.

— Обман, джентльмены, — начал свои объяснения Холмс, — задуман весьма остроумно. Всякому, кто находится на лужайке перед домом, должно было казаться, будто мистер Беркиншоу сидит за письменным столом и сосредоточенно трудится над документами. Дикин, которого мистер Беркиншоу предусмотрительно попросил подстричь траву на лужайке перед домом, мог поклясться в том, что все время видел его в кабинете. Тем самым наш адвокат создавал себе надежное алиби, так как Дикин конечно же не преминул бы показать под присягой, что мистер Беркиншоу из дома не выходил.

Если вы не сочтете за труд осмотреть метроном, то увидите, за счет чего достигалась иллюзия пишущего пера. Верхняя часть футляра снята, а полоска бумаги, вырезанная в форме ручки и прикрепленная воском к концу стержня, весьма правдоподобно двигалась то в одну, то в другую сторону. Положение грузика на стержне подобрано так, чтобы темп движения «ручки» был естественным^[718]. Часового механизма метронома, если его завести до отказа, хватает примерно на час работы, что давало мистеру Беркиншоу достаточно времени, чтобы успеть совершить убийство. Хотите что-то сказать, Лестрейд? Я вижу по выражению вашего лица, что вы не вполне удовлетворены моими объяснениями.

— Честно говоря, я никак не могу взять в толк, мистер Холмс, как вы до всего этого додумались?

— Разумеется, я исходил из улик, — ответил Холмс. — Что еще могло навести на мысль о трюке с метрономом? Как вы скоро узнаете, подозрения относительно мистера Беркиншоу начали возникать у меня несколько раньше. А вчера я осмотрел кабинет и обнаружил весьма красноречивые детали.

Прежде всего между двумя средними планками в спинке кресла я заметил странные царапины. Они навели меня на мысль, что между планками что-то вставляли. На рукоятке бронзовой кочерги от камина я нашел аналогичные царапины. Из этого я сделал логичный вывод, что царапины на планках оставлены кочергой. Спрашивается, для чего понадобилось втискивать кочергу между планками в спинке кресла? Это стало мне ясно, когда при осмотре валиков в изголовье кресла я увидел на бархатной обшивке одного из них русый волос, причем не в центре валика, где покоится голова сидящего в кресле, а на торце. И у меня постепенно начала складываться картина: валик, вертикально прислоненный к спинке кресла, и русый парик, надетый на вставленную между планками в спинке кресла кочергу. Лист промокательной бумаги из лежавшего на столе блокнота также поразил меня своей необычностью. Если вы взглянете на него, то убедитесь в этом сами.

— Но промокательная бумага совершенно чиста! — возразил Лестрейд, привстав с кресла, чтобы взглянуть на лист.

— Вот именно! — подтвердил Холмс. — Между тем мистер Беркиншоу якобы полтора часа просидел за столом и что-то писал. Разве не любопытно, что за все это время ему ни разу не понадобилось промокнуть чернила? Но вы заблуждаетесь, Лестрейд, когда говорите, что лист промокательной бумаги совершенно чист. Присмотревшись повнимательнее, вы, несомненно, заметите на нем четыре небольшие круглые вмятины, расположенные по углам квадрата размером пять на пять дюймов. Нетрудно понять, что эти следы оставлены каким-то тяжелым предметом на четырех ножках, который простоял на этом листе достаточно продолжительное время. Ясно, что это не может быть книгой и что ни одна вещь в кабинете не подходит под это описание. Отсюда я сделал вывод, что такие следы мог оставить только какой-то предмет, который мистер Беркиншоу принес с собой в портфеле вместе с бумагами.

Должен признаться, что я не сразу догадался, что же это такое. Я не мог понять также, как можно было заставить двигаться «ручку». И только вчера вечером, после того как я провел несколько часов, размышляя над обстоятельствами этого дела, меня вдруг осенило. Это было такое же озарение, какое, должно быть, снизошло на Ньютона при виде падающего с дерева яблока.

Ну конечно же это метроном!

Придя к такому заключению, я легко составил общую картину из имевшихся в моем распоряжении отдельных улик. Мистер Беркиншоу собрал чучело, аналогичное тому, которое вы видите перед собой, а иллюзию движущегося пера создавал метроном. Все это он проделал, пока Дикин косил траву, повернувшись спиной к дому. Правда, времени было в обрез. Я сам собрал такое чучело менее чем за две минуты.

Заведя пружину метронома и запустив его, адвокат незаметно для миссис Дикин, которую предварительно попросил почистить столовое серебро и которая была полностью поглощена этим занятием в кладовой на некотором удалении от кухни, покинул дом, воспользовавшись для этого черным ходом.

Через поля идет узкая тропинка. На дорогу она выходит неподалеку от того места, где та резко сворачивает налево рядом с небольшой березовой рощей. Доктор Ватсон может засвидетельствовать, что по тропинке путь к дому и от дома намного короче. Сегодня, отстав под благовидным предлогом на станции от доктора Ватсона, я все же обогнал его потому, что воспользовался более коротким путем: по тропинке. Не правда ли, мой дорогой друг?

— Все обстояло именно так, как вы говорите, Холмс. Я еще удивился, как это вы оказались здесь раньше меня. Ведь если не торопясь идти по дороге, то добраться от станции до Вудсайд-Гренджа можно примерно за четверть часа.

— Ровно за тридцать с половиной минут. Я засек сегодня время. Если же бежать по тропинке, то можно добраться за шесть минут. Я полагаю, что мы не особенно погрешим против истины, если предположим, что мистер Беркиншоу в среду воспользовался коротким путем, вышел на дорогу незадолго до того, как мистер Юджин Мортимер прибыл в Боксстед поездом в три пятьдесят пять, и, притаившись у калитки, стал поджидать свою жертву.

Поскольку идти от станции до калитки было минуты три, то без двух четыре он набросился на свою жертву, задушил ее и оттащил тело в поле, где и спрятал его в кустах. Если считать, что на убийство ушло минут пять, то у мистера Беркиншоу было шесть минут, чтобы незаметно вернуться в Вудсайд-Грендж, куда он прибыл в двенадцать минут пятого. У него еще оставалось время, чтобы разобрать чучело, спрятать в портфель парик и метроном, накинуть пальто, словно он только что приехал, и поздороваться с приехавшим мистером Джонатаном Смитом.

А до того как вернуться в дом, мистер Беркиншоу забросил котелок мистера Юджина Мортимера в поле, чтобы навести полицию на место, где спрятано тело, и распределить на месте преступления улики, которые указывали бы на виновность мистера Смита.

В действительности же именно эти «улики» подкрепили мои подозрения относительно виновности мистера Беркиншоу.

— Не понимаю почему, — запротестовал Лестрейд. — Вы же сами придаете большое значение уликам, мистер Холмс. Мы все видели на месте преступления и окурок голландской сигары, и пуговицу от пальто мистера Смита, зацепившуюся за куст у тела.

— Вот именно, Лестрейд. — Холмс поднял брови. — Окурок сигары и пуговица! Но вы, по-видимому, не обратили внимания на то, что окурок был старым. Табак от времени потерял запах и обесцветился. Кроме того, у окурка был расплющен только один конец, как будто его гасили в пепельнице, а не выбросили или не затоптали ногой, отчего был бы расплющен весь окурок.

Если бы вы внимательнее присмотрелись к пуговице, то заметили бы, что нитки на ней были аккуратно обрезаны ножницами, а не порваны, если бы пуговица зацепилась за колючку на ветке кустарника.

Учитывая все это, я пришел к выводу, что так называемые «улики» были нарочно подстроены мистером Беркиншоу, так как только он имел доступ к пальто мистера Джонатана Смита и мог взять у него окурки. Ведь мистер Смит побывал в конторе адвоката, советуясь с ним относительно дядюшкиного наследства. Не сомневаюсь, что во время одного из таких визитов мистер Смит курил сигару и погасил окурок в пепельнице. Я также убежден, что под тем или иным предлогом мистер Беркиншоу вышел из своего кабинета и в приемной срезал с пальто мистера Смита пуговицу.

Во время первой части рассказа Шерлока Холмса адвокат безмолвно и безучастно сидел в кресле. На лице застыл ужас, сковавший его при виде чучела, сидевшего в кабинете. Но мало-помалу Беркиншоу стал приходить в себя и к концу рассказа обрел свою обычную самоуверенность. Вскочив на ноги, он направился к моему другу. На лице его сияла торжествующая улыбка:

— О нет, мистер Холмс! Этот номер не пройдет! Не пройдет, говорю вам! — заявил он громко. — Я терпеливо слушал ваши объяснения и нахожу, что все сказанное вами не более чем пестрая смесь излишне смелых предположений и умозрительных построений. «У меня нет никаких сомнений», «я убежден»! Это не доказательство, сэр! Позвольте мне, как юристу, дать вам совет. Если вы хотите на суде убедить присяжных в моей виновности, постарайтесь раздобыть более веские улики.

— Да они просто написаны у вас на лице! — воскликнул Лестрейд, возмущенный таким выпадом.

— Неужели, инспектор? — пренебрежительно фыркнул Беркиншоу. — Уж не намереваетесь ли вы предъявить выражение моего лица в качестве улики на суде? Адвокат, который будет осуществлять мою защиту, объяснит вам, что я испытал шок при виде чучела, столь похожего на меня. Что же касается так называемого дела, то разрушить все эти доводы так же легко, как разобрать созданный мистером Холмсом жалкий манекен.

И, прыгнув к креслу за столом, мистер Беркиншоу одним ударом разделался с чучелом, сорвав с него русый парик и опрокинув валик.

— Вот и все! — торжествующе закричал он. — Так будет и с остальными вашими доказательствами, мистер Холмс! Все они не более чем случайные стечения обстоятельств, чушь и нелепость! Где ваши свидетели? И какой мотив может быть у меня для убийства мистера Юджина Мортимера?

Адвокат намеревался было сбросить на пол метроном, который продолжал мерно тикать на столе, но Холмс схватил его за руку.

— У меня есть свидетели, мистер Беркиншоу, — спокойно возразил Холмс. — Если быть точным, два свидетеля, достойные, честные граждане. Сегодня утром я навел справки на Стрэнде, где расположена ваша контора. Через четыре двери от нее есть небольшой магазин музыкальных инструментов. Его владелец готов показать под присягой, что светловолосый джентльмен, по описанию очень похожий на вас, во вторник утром, то есть за день до убийства, купил у него метроном. Дальнейшие расспросы в магазине театральных товаров у Кинг-стрит позволили мне установить, что некий джентльмен, удивительно напоминающий вас по наружности, приобрел русый парик. Именно в этих магазинах и я сделал свои покупки. Вам следовало быть осторожнее и не покупать метроном и парик в магазинах, расположенных по соседству с вашей конторой.

Я не успел выяснить, откуда вы взяли веревку, которой удавили мистера Мортимера. Думаю, что официальная полиция сама займется этим. Возможно, что веревку вы приготовили заранее и вам не пришлось покупать ее перед убийством.

Что же касается мотива преступления, то я полагаю, что инспектор Лестрейд поступит весьма разумно, если обратится к аудитору с просьбой проверить счета покойного мистера Фрэнклина Мортимера. Думаю, в них обнаружатся кое-какие несоответствия. А, я так и думал, — добавил Холмс тихо, когда мистер Беркиншоу с криком отчаяния вырвался из рук Холмса и опрометью бросился к двери.

— За ним, Дженкс! — скомандовал Лестрейд, устремляясь в погоню.

Когда мы с Холмсом вышли в холл, оба инспектора загнали мистера Беркиншоу в угол, и Лестрейд надевал на него наручники.

Он уже не пытался сопротивляться и даже не взглянул в нашу сторону, когда его выводили из дома, чтобы в четырехколесном кебе отправить в тюрьму.

— Холмс, — спросил я, когда дверь за Беркиншоу и полицейскими закрылась, — почему вы заподозрили, что он присваивает деньги со счетов покойного мистера Фрэнклина Мортимера? Или вы выстрелили в темноте наугад?

— Мой дорогой друг, — ответил Холмс, — я никогда не совершаю такой ошибки, как стрелять наугад. Прежде чем нажать на спусковой крючок, необходимо хорошенько прицелиться. Мистер Беркиншоу оказался у меня на мушке, как только появился у нас на Бейкер-стрит.

— Почему?

— Из-за своей внешности.

— Что вы имеете в виду?

— Если говорить точнее, я обратил внимание на его пальто, рубашку, часы. Я подумал о том, на какие же средства он живет, если может позволить себе утренний костюм, сшитый на Сэвиль-роу, рубашку — на Джермин-стрит, или купить великолепный золотой брегет по меньшей мере за двадцать гиней. Короче говоря, вкусы мистера Беркиншоу показались мне несколько экстравагантными. Так мистер Беркиншоу заронил в моей душе первые семена сомнения. Поэтому сегодня утром, когда я наводил справки на Стрэнде, мне показалось нелишним заглянуть в контору стряпчего, расположенную почти по соседству с конторой мистера Беркиншоу.

Если вы хотите узнать всю подноготную о каком-нибудь человеке, поговорите с его конкурентом, и вам не придется раскаиваться. От владельца конторы я узнал, что мистер Беркиншоу холостяк, что у него есть дом в Итон-Плейс и что на пару с еще одним джентльменом он владеет скаковой лошадью, которую держит в конюшне в Ньюмаркете. Мне стало ясно, что мистер Беркиншоу ведет образ жизни, доступный джентльмену, располагающему солидными средствами.

Намерения адвоката в отношении миссис Мортимер мне были ясны по тем знакам внимания, которые он оказывал ей во время визита к нам. Будучи от природы скептиком, я спросил себя, что привлекает мистера Беркиншоу в миссис Мортимер — обаяние и красота или мысль о том, что если бы ее муж умер, а другого наследника, то есть мистера Джонатана Смита, ожидала виселица за убийство, то миссис Мортимер стала бы единственной наследницей состояния мистера Фрэнклина Мортимера. Женившись на овдовевшей миссис Мортимер, мистер Беркиншоу не только получал доступ к богатству, но и обретал возможность уничтожить следы тех сумм, которые он, пользуясь своим положением поверенного, тайно брал со счетов мистера Фрэнклина Мортимера и тратил на себя.

— Бедная миссис Мортимер! — посочувствовал я вслух. — Хотел бы я знать, что с ней теперь?

Холмс удовлетворенно улыбнулся:

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, Ватсон. Как неисправимый романтик, вы надеетесь, что миссис Мортимер и мистер Джонатан Смит поженятся и вся эта печальная история обретет счастливый конец под радостный перезвон свадебных колоколов. Боюсь, однако, что в жизни такие счастливые концы встречаются крайне редко. А теперь, мой дорогой друг, если мы поторопимся, то успеем на поезд пять сорок пять в Лондон. Что же касается меня, то я не могу представить себе более счастливого конца, чем успеть на Бейкер-стрит к обеду.

Холмс оказался прав дважды: и когда он прочитал мои мысли, и в своих предсказаниях относительно миссис Мортимер.

Она снова вышла замуж, но не за Джонатана Смита.

Примерно через год объявление в «Таймс» известило о предстоящем бракосочетании ее с мистером Клементом Уиндтропом, о котором мне ничего не известно.

Верю, что миссис Мортимер и ее маленький сын обрели счастье, которого они так заслуживали после обрушившейся на них трагедии. Поэтому я намерен воздержаться от публикации отчета о деле мистера Мортимера. Отныне он будет храниться среди моих личных бумаг^[719]. 

Махинации барона Мопертюи

I

— Что вам известно об алмазах, Ватсон? — внезапно спросил мой старый друг Шерлок Холмс.

Было холодное ветреное утро в конце марта 1887 года. Холмс уже несколько часов сидел молча, глубоко погрузившись в свое кресло у камина, в состоянии полной прострации, из которого он, к моей тайной тревоге, не выходил несколько недель.

Несколько раз он подолгу отсутствовал, иногда несколько дней подряд, и я уже решил, что он занимается каким-то важным и сложным расследованием, о котором пока ничего мне не говорит. Но я и предположить не мог того, какие открытия будут сделаны в результате этого дела.

— Об алмазах? Очень немного, — ответил я, откладывая «Морнинг пост».

Следующий вопрос Холмса был неожиданным:

— Думаю, что имя барона Мопертюи вам ничего не говорит?

— Никогда не слыхал о нем. Это ваш новый клиент?

Холмс издал короткий и горький смешок:

— Вряд ли, мой дорогой друг, его можно назвать моим клиентом. Это самый хитроумный мошенник во всей Европе, и моя задача состоит в том, чтобы разоблачить его. Может, вы помните, как в феврале ко мне пришел посетитель, который предпочел не называть своего имени. Поскольку дело было конфиденциальным, я попросил вас оставить нас вдвоем.

— Я видел, как он выходил из кеба, когда мне надо было отправляться в свой клуб. Вы ведь, Холмс, говорите сейчас о высоком джентльмене средних лет, и на переносице которого поблескивало золотое пенсне, ина нем было пальто с мерлушковым воротником, не так ли?

Холмс снова рассмеялся, на этот раз гораздо веселее:

— Потрясающе, Ватсон! Я вижу, вы стали весьма наблюдательны. Так вот, джентльмен, которого вы так точно описали, был не кто иной, как министр финансов Франции мсье Анри Рожиссар. Он прибыл в Англию для приватных переговоров с должностными лицами нашего казначейства по поводу ситуации, которая вызывает сильное беспокойство у европейских бизнесменов и политиков. Поскольку наше правительство не располагает достоверными сведениями, оно могло сделать очень немного, в частности мсье Рожиссару посоветовали обратиться ко мне за консультацией.

История, которую он мне поведал, совершенно потрясающа. Речь идет о некой крупной деловой фирме под названием «Нидерландско-Суматрийская компания», учрежденной год назад бароном Мопертюи. Барон утверждает, что ему удалось открыть метод промышленного производства алмазов, неотличимых от природных, причем ювелирного качества.

— Разве это возможно, Холмс?

— Создание такого метода не так уж неправдоподобно. Семь лет назад шотландский химик из Глазго Джеймс Ханней^[720] выступил с аналогичным утверждением. Он поместил смесь из четырех миллиграммов лития, десяти процентов очищенной костной муки и девяноста процентов парафина в запаянную железную трубку и семь часов подвергал смесь сильному нагреванию в большой вращающейся печи. Из восьми экспериментов успешными оказались три, в результате которых были получены крохотные кристаллы, в то время определенные специалистами как алмазы.

Вполне возможно, что успех Ханнея побудил барона создать неподалеку от Гааги собственную лабораторию и разработать аналогичный метод с использованием секретного ингредиента, который, по словам барона, находится в природных условиях только на Суматре, откуда его приходится выписывать за огромные деньги. Отсюда и название — «Нидерландско-Суматрийская компания».

По утверждению барона, ему удалось получить в своей лаборатории не мелкие частицы алмаза, а камни весом примерно с четверть карата, которые после ювелирной обработки превращаются в бриллианты и весят вдвое меньше. Барон также утверждает, что располагай он достаточными средствами для расширения лаборатории и усовершенствования метода, то мог бы производить еще более крупные алмазы. Для сбора денег барон создал компанию и пригласил частных лиц стать инвесторами, чей минимальный вклад составляет пятьсот фунтов стерлингов.

Каждому, кто покупает одну акцию компании, вручается один небольшой необработанный алмаз с обещанием впоследствии, когда будут произведены необходимые усовершенствования, вручить еще более крупный алмаз.

— Барон действительно раздает акционерам алмазы?

— Нет ни малейших сомнений, Ватсон. В этом-то и заключается вся хитрость. Любой эксперт засвидетельствует подлинность алмазов. Насколько мне известно, таким способом барону удалось заполучить более шестисот акционеров Франции, Германии и Италии, которые вложили в его компанию весьма внушительную сумму — более трехсот тысяч фунтов стерлингов. Как видите, затея барона играет на двух человеческих слабостях: жадности и стремлении к исключительности. Компания частная, она не афиширует свою деятельность, и для того, чтобы стать держателем акций, необходимы солидные рекомендации. Переезжая из страны в страну, барон останавливается в лучших отелях и лично беседует с каждым потенциальным акционером. Не все считают риск оправданным. Тем же, кто решается, барон вручает алмаз и приглашает осмотреть лабораторию. Все посетители восторженно отрываются об увиденном, рассказывая о компании своим состоятельным друзьям и знакомым. Неудивительно, что у барона нет отбоя от мечтающих стать инвесторами его компании. И он лишь выбирает наиболее жадных и доверчивых. Уж им-то точно неинтересно, какие методы использует барон.

Кроме того, те, кто вложил свой капитал в компанию, ежемесячно получают бюллетень, в котором описываются успехи и достижения «Нидерландско-Суматрийской компании», а по истечении шести месяцев каждый акционер в качестве доказательства получает более крупный алмаз. Поэтому никому и в голову не приходит заподозрить барона в мошенничестве^[721].

— Минуточку, Холмс! — вмешался я. — Но если компания мошенническая, то не производит же барон алмазы в своей лаборатории?

— Разумеется, не производит. В этом и состоит мошенничество.

— Но откуда тогда барон берет те алмазы, которые дарит держателям акций своей компании? Ведь они, по вашему утверждению, подлинные?

— Браво, Ватсон! Такой вопрос логичен, а ответ очевиден: эти алмазы украдены. За последние несколько недель мне пришлось неоднократно побывать на континенте, чтобы детально ознакомиться с каждым делом о краже алмазов. Это была нелегкая работа. Барон весьма искусно заметает следы. Но после долгих изматывающих поисков я все же обнаружил, что три года назад последовало несколько краж со взломом у торговцев алмазами и ювелиров. В результате этих акций было похищено значительное количество необработанных алмазов. Все кражи со взломом осуществлялись профессиональным «медвежатником» — специалистом по взлому сейфов, и выбирались страны на востоке Европы, такие, как России и Польша. Поэтому в газетах о них говорилось гораздо меньше, чем если бы подобные преступления были совершены, например, во Франции или Италии.

Когда барон Мопертюи основал свою компанию, кто в Кельне или Милане мог вспомнить о том, что за три года до этого в Санкт-Петербурге или в Варшаве были совершены кражи со взломом? Ясно, что никому из акционеров компании такое и в голову не пришло. Поэтому товар не стоил барону ничего, а капитал, вырученный от продажи акций, он помещал на свой счет в швейцарском банке, номер которого был известен только ему.

Проценты от капитала уходили на покрытие расходов самого барона, например, на оплату счетов за отели и расходов на содержание лаборатории. Приходилось барону платить и своим сообщникам, двум так называемым специалистам, которые якобы занимались производством алмазов, и профессиональному взломщику, который осуществлял кражу алмазов. Таким образом, компания не только полностью финансировала себя, но и увеличивала капитал с каждым новым инвестором. Разве это не остроумно, Ватсон? Какое бы презрение ни вызывала преступная деятельность барона, нельзя не восхищаться блеском ума, с которым было задумано его предприятие. Обрати он свой гений финансиста на законопослушную стезю, барон стал бы вторым Рокфеллером или Ротшильдом.

— Вы с ним когда-нибудь встречались? — спросил я Холмса.

— Однажды на приеме в Париже. Как и следовало ожидать, наш предполагаемый очаровательный мошенник великолепно говорит по-английски и обладает прекрасными манерами. По его утверждению, он происходит от младшей ветви Габсбургов. Я не смог проследить его происхождение по «Готскому альманаху»^[722], но думаю, что оно не столь лучезарно. Впрочем, каково бы ни было ого происхождение, барон вскоре намерен прибыть в Лондон, и именно это обстоятельство вынудило месье Рожиссара нанести визит в Англию.

Три месяца назад барон перенес свою деятельность во Францию, сначала в Париж, а затем в Лион. Именно там барон и его компания привлекли внимание некоего месье Шаламона, владельца строительной фирмы, которого представили барону как потенциального инвестора. Но от услуг Шаламона барон отказался. Я побывал в Лионе и поговорил с месье Шаламоном. Он полагает, что не был принят в число акционеров потому, что задавал слишком много вопросов барону относительно технических подробностей производства алмазов, интересовавших его как инженера.

У Шаламона возникли подозрения. Кроме того, было задето его самолюбие, ибо вряд ли кому-нибудь понравится, если его сочтут не заслуживающим доверия. Поэтому месье Шаламон на свой страх и риск попытался выяснить, чем занимается «Нидерландско-Суматрийская компания». К счастью, у него было несколько влиятельных друзей, и волны, расходящиеся, как от брошенного в пруд камня, достигли министра финансов Франции месье Рожиссара.

Месье Рожиссар в свою очередь навел справки, и то, что он выяснил, его сильно встревожило. Только во Франции барону Мопертюи удалось рекрутировать более сотни состоятельных уважаемых граждан — аристократов, бизнесменов, даже банкиров, некоторые из них рекомендовали в качестве потенциальных акционеров и своих клиентов. Министр встал перед весьма острой дилеммой. С одной стороны, о компании ходили только слухи и догадки. Никаких жалоб на ее деятельность ни от кого не поступало, акционеры, казалось, были полностью удовлетворены своим положением.

В такой ситуации отдать распоряжение о проведении официального расследования деятельности компании означало бы скандал. А что, если предприятие барона окажется законным? Он человек состоятельный, известный, со множеством знакомств и связей в самых высоких кругах. С другой стороны, если «Нидерландско-Суматрийская компания» все же мошенническое предприятие, месье Рожиссар вряд ли имеет право игнорировать слухи и позволять проходимцу дурачить честных французских граждан. Тайное расследование заняло бы много месяцев, между тем, как я уже говорил, барон намеревается перенести свою деятельность в Англию.

Взвесив все «за» и «против», месье Рожиссар решил отправиться в Лондон, предупредить руководство британского казначейства о прибытии барона и просить помощи в проведении совместного расследования, которое доказало бы виновность или невиновность барона. Об этом было сообщено моему брату, с которым вы, Ватсон, не так давно встречались в ходе другого расследования^[723]. Именно Майкрофт рекомендовал месье Рожиссару обратиться ко мне.

Теперь я перехожу к самой сути, Ватсон, и к причине, по которой я ввожу вас в курс данного, в высшей степени деликатного дела. Ожидается, что барон Мопертюи появится в Лондоне через два-три дня. Если он будет действовать в своем обычном стиле, то проживет в Англии месяца три-четыре, после чего отправится на завоевание новых территорий. Имеются веские основания полагать, что на этот раз — в Соединенные Штаты Америки.

Майкрофт склоняется к такому мнению потому, что в Штатах барон соберет у новых инвесторов все средства, какие только сможет, и тихо исчезнет, скрывшись, по всей видимости, в странах Южной Америки, где он без особого труда раздобудет себе новые документы на другое имя. Барон — человек весьма неглупый и понимает, что любой обман рано или поздно раскроется. Поэтому важно, чтобы барон как можно скорее предстал перед правосудием.

У меня возник план, каким образом можно разоблачить барона, но для этого мне понадобится ваша помощь.

— Можете рассчитывать на меня, Холмс, — с готовностью заметил я. — Охотно помогу вам, чем только смогу.

— Я договорился встретиться с Майкрофтом в шесть часов у него в клубе^[724]. Я хочу, чтобы вы отправились вместе со мной. У брата имеется присланное месье Рожиссаром по дипломатической почте рекомендательное письмо от некоего маркиза де Сент-Шамона, одного из наиболее значительных инвесторов барона, которого мне во время последнего визита во Францию удалось убедить в мошенническом характере деятельности «Нидерландско-Суматрийской компании». С энтузиазмом новообращенного маркиз согласился помочь в разоблачении барона. В своем письме он рекомендует барону Мопертюи своего состоятельного знакомого сэра Уильяма Маннерс-Хоупа в качестве потенциального инвестора. Вот вам, Ватсон, и предстоит сыграть роль сэра Уильяма.

— Мне? — вскричал я, пораженный неожиданным предложением. — Но почему мне, Холмс?

— Да, вам, мой дорогой друг. Причина очень проста. Я не могу сыграть эту роль, поскольку встречался с бароном в Париже. Человек он весьма проницательный и способен обнаружить обман, как бы тщательно я ни загримировался.

Барон остановится в отеле «Космополитэн»^[725], где уже как-то брал номер «люкс». Напишите ему письмо на бумаге с вашим гербом из вашего лондонского дома, приложите рекомендательное письмо от маркиза и попросите о встрече. Бумагу с родовым гербом сэра Маннерс-Хоупа я заказал заранее и устроил так, что ответ барона будет перехвачен.

В назначенное время вы прибудете в «Космополитэн», где вас проводят в покои барона.

— А что, если он спросит меня о маркизе?

— Несомненно спросит. Своих инвесторов он изучает самым тщательным образом, но всегда исподволь и с самыми очаровательными манерами. Но и здесь не предвидится никаких проблем. Перед встречей я во всех деталях расскажу вам о маркизе, а заодно и о предках сэра Уильяма.

Я ничуть по сомневаюсь, что барон включит вас в число инвесторов. Гарантия тому — рекомендательное письмо от маркиза. Подобно всем выскочкам, барон раболепствует перед своими клиентами-аристократами. Затем вы вручите барону банковский чек на пятьсот фунтов стерлингов и получите от него сертификат «Нидерландско-Суматрийской компании» и алмаз, якобы недавно изготовленный в гаагской лаборатории барона.

При выполнении следующего пункта моего плана я могу рассчитывать только на вас, мой дорогой старый друг. Из справок, наведенных мной на континенте, мне известно, что барон не сдает похищенные алмазы в сейф отеля, а хранит их у себя в номере. По причине, на которой мне не хотелось бы сейчас останавливаться, я непременно должен знать, где именно барон хранит алмазы. Поэтому я придаю столь огромное значение вашему участию.

Когда барон выйдет из комнаты, чтобы выбрать алмаз для вас, постарайтесь быть максимально наблюдательным и точно установить, где именно он прячет сокровища.

— Но вы требуете от меня невозможного, Холмс! — запротестовал я. — Если барон выйдет в соседнюю комнату и прикроет за собой дверь, то я решительно ничего не смогу выяснить.

— Я признаю, что перед вами стоит нелегкая задача, но не могу согласиться с тем, что она невыполнима. Какие-то зацепки все равно должны быть. О месте, где барон хранит алмазы, можно догадаться, например, по тому, как долго он будет отсутствовать, выйдя из комнаты. Обнаружить тайник поможет едва слышный скрип выдвигаемого ящика или позвякивание ключа в замке. О многом могут рассказать какие-нибудь мелочи в костюме барона, например, складки на брюках означали бы, что барону пришлось опуститься на колени, а пыль на рукаве — что барону пришлось протянуть руку в какой-то дальний уголок, куда давно не заглядывала горничная.

— А если мне ничего не удастся выяснить?

— Тогда мне придется выяснять по ходу дела самому, — пожал плечами Холмс, — что не совсем желательно. Барон не хранит алмазы в металлической шкатулке, так как никогда не возит ничего похожего с собой. Алмазы должны быть спрятаны у него в номере, где-то в таком месте, которое он сам считает надежным. Ведь барон не делает секрета из своего богатства и поэтому должен представлять лакомую добычу для воров. А теперь, мой дорогой друг, — прервал свои рассуждения Холмс, — самое время взять кеб и отправиться на встречу с Майкрофтом. Он сам очень пунктуален и ожидает от других такой же вежливости.

Майкрофт ждал нас в маленькой гостиной — единственном помещении клуба «Диоген», в котором разрешалось принимать посетителей.

В отличие от своего младшего брата Майкрофт был полным мужчиной крепкого сложения с крупными чертами лица. Если мой друг Шерлок Холмс энергичен, то Майкрофт — величаво медлителен. Казалось, общим у братьев был только острый проницательный взгляд, который Майкрофт не спускал с меня, как только увидел, что я сопровождаю Шерлока Холмса. Впрочем, это не помешало ему сердечно приветствовать нас и пожать мне руку.

— Итак, доктор Ватсон согласился сыграть роль сэра Уильяма, — удовлетворенно проговорил Майкрофт, усаживаясь в кресло. — Это очень мудрое решение, дорогой Шерлок. Надеюсь, вы простите меня, доктор, если я скажу, что вы производите впечатление человека безгранично доверчивого. Именно так и должен выглядеть аристократ, готовый выбросить свои деньги на мошенническое предприятие. Теперь о деталях. Вот рекомендательное письмо от маркиза. Его доставили сегодня утром дипломатической почтой на Форин-офис. Вот банковский чек на пятьсот фунтов стерлингов. Недостает только подписи сэра Уильяма. Счет на его имя уже открыт в Кенсингтонском отделении у Сильвестра^[726]. Кроме того, инспектору Грегсону уже сообщены все необходимые ему факты, однако он бессилен что-либо предпринять без улик — надежных, неопровержимых улик, способных выдержать самое пристрастное и придирчивое судебное разбирательство. Это очень важно.

Барон Мопертюи — преступник международного масштаба и должен быть пойман и осужден. Иначе разразится скандал, который будет иметь далеко идущие политические и финансовые последствия, причем не только в Европе. Я не знаю, как вы намереваетесь раздобыть улики. Ясно только, что сделать это будет не легко.

— Я тщательно обдумал этот вопрос, — начал было Холмс, но брат прервал его, предостерегающе подняв руку.

— Предпочитаю оставаться в неведении, мой дорогой мальчик. Только прошу тебя, не забывай о том, что у барона множество клиентов в самых высоких кругах. Если ты нарушишь закон и будешь пойман, я смогу оказать тебе весьма ограниченную помощь. Вряд ли нужно говорить о том, что мне совсем не хотелось бы увидеть тебя за решеткой. — С этими словами Майкрофт встал, пожал каждому из нас руку и, бросив на меня все тот же оценивающий взгляд, которым встретил мое появление, удалился.

Было совершенно очевидно, что Майкрофт сомневался в моей способности успешно собрать неопровержимые улики против барона и передать его в руки правосудия. Именно скепсис Майкрофта преисполнил меня решимостью доказать, что он заблуждается.

Едва мы вернулись на Бейкер-стрит, как я с головой погрузился в приготовления к осуществлению задуманного плана. Прежде всего письмо от сэра Уильяма нужно было переписать на специально заказанной Холмсом для этого случая почтовой бумаге с гербом в правом верхнем углу и адресом на Гросвенор-сквер. Я приложил к нему рекомендательное письмо от маркиза, запечатал в конверт и надписал, что оно адресовано барону в отель «Космополитэн». Холмс вызвал рассыльного^[727], и тот отнес письмо на почту. Ко времени прибытия барона в Лондон письмо уже будет ожидать его в отеле.

Следующая часть плена потребовала больше времени. Холмс с присущей ему обстоятельностью посвятил меня во все детали моего знакомства с маркизом. Холмс подготовил целый трактат, где все было расписано под специальными заголовками. Трактат охватывал все аспекты моих взаимоотношений с маркизом. Следующие несколько дней я провел, тщательно штудируя трактат, и запечатлел в своей памяти столько подробностей из жизни сэра Уильяма и маркиза, что оба джентльмена под конец стали казаться мне близкими друзьями. Так, я узнал, что маркиз частенько посещает Лондон, где у него есть дом в районе Мэйфер, и что я, сэр Уильям, имел обыкновение встречаться с ним в клубе «Карлтон», членами которого мы оба состоим^[728].

Каждый вечер Холмс экзаменовал меня на знание мельчайших фактов из жизни обоих джентльменов со строгостью неумолимого прокурора.

Между тем барон прибыл в Лондон и остановился в отеле «Космополитэн», где получил мое письмо. Через три дня от него пришел ответ, адресованный сэру Уильяму на Гросвенор-сквер и перехваченный инспектором Грегсоном, сыщиком из Скотленд-Ярда, которому было поручено официальное расследование. В своем письме барон предлагал мне, то есть сэру Уильяму, встретиться в его номере отеля «Космополитэн» через два дня в три часа пополудни.

— Наживка проглочена, Ватсон! — воскликнул Холмс, потирая в восторге руки. — Менее чем через неделю мышеловка захлопнется. А теперь, мой дорогой друг, вернемся к нашим трудам, ибо к пятнице вы должны знать свою роль назубок.

Наша игра в вопросы и ответы продолжалась и в пятницу до того самого момента, пока мне не нужно было отправляться на свидание с бароном. Последний вопрос Холмс задал мне, когда я взял шляпу и трость.

— Как зовут любимую собаку маркиза, Ватсон?

— Жюстен, — ответил я, — это рыжий сеттер, подаренный ему женой.

— Превосходно! Мне остается только пожелать вам удачи. Очень многое зависит от того, как вы справитесь с делом.

II

Напутствие Холмса все еще вертелось у меня в голове, когда я прибыл в отель «Космополитэн» и посыльный проводил меня в «люкс» барона на втором этаже.

Едва я постучал, как дверь тотчас же отворилась, и на пороге появился барон Мопертюи.

— Мой дорогой сэр Уильям! Очень рад нашему знакомству! — воскликнул он и сердечно пожал мне руку.

Барон был высок ростом, плотного сложения, с чисто выбритым мясистым лицом. Несмотря на некоторую тяжеловесность, он двигался с удивительным изяществом и легкостью. Что касается возраста, то я дал бы ему на вид лет пятьдесят с небольшим. Думаю, барона можно было охарактеризовать одним словом — «гладкий»: серебристые волосы, зачесанные назад с широкого красивого лба, костюм, облегавший фигуру барона, — явное произведение искусства превосходного портного, руки у барона были маленькими и пухлыми, как у женщины, и такие же мягкие и нежные. Я заметил на мизинце левой руки широкий золотой перстень с выгравированными инициалами.

Холмс предупреждал меня об умении барона очаровывать собеседников, которое он проявил с первых же мгновений в полной мере, хотя я вполне сознавал, что за приятными, обворожительными манерами скрывается проницательный, острый ум. Особенно заметно это было по глазам: ярко-голубые, они, казалось, излучают доброжелательность, но зрачки были цепкими, как буравчики. Барон внимательно изучал меня.

— Прошу вас, садитесь, — пригласил он, изящным движением руки указав на кресло. — Не хотите ли бокал шампанского?

Я хотел было отказаться, ссылаясь на то, что не пью в столь ранний час, но барон отклонил мои возражения, добавив с улыбкой:

— По маленькому бокалу, cap, чтобы отпраздновать столь радостное для меня событие. Ведь это большое удовольствие встретить друга маркиза де Сент-Шамона. Как поживает дорогой Филипп? Надеюсь, он в добром здравии?

— Полагаю, что так, — ответил я, принимая бокал. — Когда я в последний раз получил от него известия, он был в превосходном здравии.

— Вы переписываетесь с ним?

— Время от времени.

— А когда вы в последний раз видели дорогого маркиза?

— Несколько лет назад в клубе «Карлтон», — ответил я. — Маркиз приезжал тогда по делам в Лондон.

— Ах, да! Ведь у него собственный дом в Найтс-бридже, насколько я помню.

— В Мэйфере.

— Да? Прошу прощения. Он получил его в наследство от своей бабушки-англичанки?

— Вы ошибаетесь, барон. Двоюродная бабушка маркиза была замужем за покойным лордом Олфертоном.

Как хорошо, что Холмс основательно подготовил меня к экзамену, который барон проводил с таким непринужденным видом и столь изящно, будто мы обмениваемся любезностями о наших светских знакомых. Льщу себя мыслью, что успешно прошел первую проверку, равно как и последовавшие затем вопросы о предках сэра Уильяма. Казалось, барон остался доволен моими ответами. Встав, он сказал:

— Мой дорогой сэр Уильям, я надеюсь, вы простите мою несдержанность. Я забросал вас вопросами. Маркиз де Сент-Шамон, несомненно, объяснил вам, как много джентльменов стремится стать инвесторами моей компании. Я выбираю лишь наиболее достойных: к этому меня обязывает чувство ответственности перед акционерами, среди которых есть представители самых знаменитых европейских фамилий. Поэтому мне доставляет особое удовольствие пригласить вас присоединиться к нашему изысканному сообществу, сэр Уильям. Итак, позвольте поздравить вас со вступлением в ряды акционеров «Нидерландско-Суматрийской компании»!

Замерев на секунду по стойке смирно, барон отвесил мне легкий поклон. Я тоже поднялся с кресла, правда, но так изящно, как барон, с улыбкой на лицо и со скрытой усмешкой наблюдая за комедией, которую мы оба разыгрываем. Каким дьявольским коварством надо обладать, чтобы еще и поздравлять тех, кто решил вложить деньги в его мошенническое предприятие!

— А теперь, — воркующим голосом проговорил барон, дружески взяв меня под локоть и подводя к столу у окна, — нам необходимо покончить с некоторыми формальностями, сэр Уильям. Если вы ничего не имеете против того, чтобы внести свой взнос прямо сейчас, я буду счастлив выдать вам сертификат акционера нашей компании.

Я подписал банковский чек на пятьсот фунтов стерлингов, и барон извлек из ящика письменного стола пергаментный свиток, на котором под каллиграфически выведенным затейливой вязью названием «Нидерландско-Суматрийская компания» красовалась эмблема этой компании в виде золотого орла с распростертыми крыльями. Мопертюи единым росчерком пера оставил свою подпись. Затем мы обменялись документами с торжественностью глав двух государств, передающих друг другу экземпляры важного международного договора.

— Вы не пожалеете об этом, сэр Уильям, — заверил барон. — Обещаю, что через год, когда в моей лаборатории в Гааге мы развернем производство алмазов величиной в один и даже в два карата, стоимость ваших акций многократно превзойдет начальную. Что же касается алмазов, то сейчас вы получите возможность своими глазами убедиться в их превосходном качестве.

Оставив меня у стола, барон пересек комнату и скрылся за дверью, ведущей в спальню, тихо притворив за собой дверь. Очень быстро он вернулся, но никаких признаков, позволивших бы мне определить, где именно барон хранит краденые алмазы, я не обнаружил. Их просто не было, этих улик-признаков: ни складок на брюках, ни пыли на рукаве, ничего. В одной руке у барона был замшевый мешочек, стянутый шнурком, в другой — футляр для ювелирных изделий из синего бархата с вытесненной на крышке эмблемой: «Нидерландско-Суматрийская компания».

Положив мешочек и футляр на стол, барон извлек из нагрудного кармана платок и расстелил его на столе. Затем, развязав мешочек, он высыпал на квадрат из синего шелка его содержимое. Камни легли небольшой горкой, переливаясь на ярком свете, лившемся из окна.

— Не правда ли, они великолепны? — тихо спросил он, почти благоговейно касаясь алмазов пухлым пальцем. — Какая игра! Какой блеск! А ведь они еще без огранки! Представьте себе, сэр Уильям, что они огранены, отполированы и вставлены в ожерелье, украшающее шею прекрасной женщины! Они засверкают и заиграют, как созвездие на небе! А теперь выбирайте, мой дорогой сэр! Любой камень, который вы выберете, будет вашим.

Он мягко провел рукой по алмазам, разровняв их в один слой, отчего каждый камень брызнул ослепительно яркими огнями. Должен признаться, что напряжение момента и магия, с которой барон обставил инвестирование своего мошеннического предприятия, невольно захватили меня, хотя я, как мне казалось, был основательно подготовлен и не забывал ни на миг, что все это — не более чем тщательно продуманное надувательство.

Весьма неуверенно я указал на один из камней, который, как мне казалось, сверкал ярче других.

— Великолепный выбор! — одобрительно воскликнул барон. — Я вижу, у вас превосходный вкус, сэр Уильям! Вы остановили свое внимание на замечательном образчике алмазов.

Подхватив выбранный мной камень лежавшим наготове пинцетом, барон ловко вложил его в синий бархатный футляр, выложенный изнутри белым шелком, и, снова поклонившись, вручил его мне.

— Для меня было высокой честью познакомиться с вами, сэр Уильям, и приветствовать вас уже как одного из акционеров «Нидерландско-Суматрийской компании».

Церемония была окончена. Через несколько мгновений я должен был покинуть номер, и всякая возможность выяснить что-либо о том, где барон хранит алмазы, казалась мне навсегда утраченной. А Холмс так рассчитывал на мою помощь! Я не справился с порученным делом, и от этого горького сознания охватившее было меня чувство возбуждения сменилось глубокой апатией и разочарованием. Я с трудом удерживал на лице вежливую улыбку.

Мы пожали друг другу руки, и когда я повернулся к дверям, то случайно снова бросил взгляд на алмазы, лежавшие на столе. Ясно, что как только я уйду, барон соберет их в замшевый мешочек и спрячет в укромном месте, которое мне так и не удалось обнаружить. И только тогда, в последний момент, я обратил внимание на замшевый мешочек рядом с алмазами. Раньше я его просто не замечал. Ничего необычного в нем не было, разве что крохотное ржаво-коричневое пятнышко возле самой горловины.

Но едва я разглядел это пятнышко, как барон снова взял меня под локоть и открыл дверь. Мне не оставалось ничего другого, как распрощаться и уйти.

III

Вернувшись на Бейкер-стрит, я застал Холмса расхаживающим взад и вперед по комнате в состоянии сильного нервного возбуждения.

— Ну как, Ватсон? — нетерпеливо спросил он, едва я переступил порог.

— Боюсь, что мне почти ничего не удалось узнать, Холмс, — признался я с тяжелым сердцем.

— Сколько времени он пробыл в спальне?

— Около полутора минут.

— Это значит, — прокомментировал Холмс, и лицо его немного просветлело, — что тайник с алмазами должен быть легко доступен. Слышали ли вы что-нибудь?

— Ни звука.

— Заметили ли вы что-нибудь необычное в его внешности?

— Боюсь, что ничего.

Холмс опустился в кресло у камина, и лицо его снова помрачнело.

— За исключением, может быть... — начал я неуверенно.

— За исключением чего?

— Сущего пустяка, мелочи, о которой вряд ли стоит упоминать.

— Позвольте мне судить об атом! Что именно вы имеете в виду?

— Крохотное пятнышко на мешочке, в котором хранились алмазы.

— Пятнышко? Какое пятнышко?

— От чего оно, не знаю. Совсем крохотное пятнышко, Холмс, с горчичное зернышко, не больше.

— Какого цвета?

— Коричневое.

— Светло-коричневое? Темно-коричневое? Ну же, Ватсон, не тяните! Говорите точнее!

— Темно-коричневое.

Холмс вскочил с кресла и снова принялся расхаживать по комнате, сосредоточенно нахмурив брови и нервно стискивая руки. На ходу он бормотал себе под нос:

— Темно-коричневое пятнышко. Не чернила. Может быть, масляная краска? Мало вероятно. Какой-то краситель? Вряд ли.

Внезапно Холмс хлопнул себя ладонью по лбу и сердито воскликнул:

— Ну конечно! Что я за идиот! Ответ очевиден! Ботинки!

— Ботинки? — удивленно переспросил я.

— Да, Ватсон, ботинки. Точнее, крем для обуви. Что еще из джентльменского гардероба может оставить крохотное коричневое пятнышко, подобное тому, что вы описываете? Должно быть, барон хранил свои алмазы в какой-то паре коричневых ботинок: в выдолбленных изнутри каблуках — единственной части ботинок, в которой можно устроить тайник. Это старый трюк контрабандистов — прятать небольшие предметы в каблуках. Барон был почти застрахован от кражи. Ни одному вору не придет в голову красть ботинки, когда есть более дорогие вещи.

Мой друг был очень доволен. Пожав мне руку, Холмс добавил:

— Мой дорогой доктор! Вы превосходно справились сегодня со своей трудной задачей. Я сам не мог бы сделать это лучше.

Я был счастлив от похвалы Холмса, так как чувствовал, что он говорит совершенно искренне. Впрочем, льстить кому бы то ни было, источать незаслуженные похвалы, будь то даже сиятельная особа, было совсем не в духе Холмса. Все его похвалы неизменно были заслуженными.

— А теперь, Ватсон, займемся алмазом, который презентовал вам барон. Могу я взглянуть на камень?

Я передал Холмсу синий бархатный футляр. Он нетерпеливо вынул алмаз и принялся рассматривать его в лупу, которой обычно пользуются ювелиры.

— Он фальшивый? — спросил я, думая, что Холмс ищет признаки подделки.

— Нет, самый подлинный. Барон дарит только настоящие камни, — заверил меня Холмс, укладывая алмаз в футляр и возвращая его мне.

Не могу сказать с уверенностью, но мне показалось, будто на лице Холмса мелькнуло разочарование. Но длилось это какое-то мгновение, и прежде чем я успел осведомиться о его причине, Холмс перешел к моей беседе с бароном. Расспросив меня самым подробным образом, он поздравил меня и с успешным проведением трудной беседы.

В следующие восемь дней не произошло решительно ничего такого, что продвинуло бы дело, и Холмс снова погрузился в состояние мрачной меланхолии, которая обычно овладевала им в моменты вынужденного бездействия. Настроение его ухудшилось настолько, что я стал опасаться, как бы мой друг ни прибег к искусственным стимуляторам, от которых я безуспешно пытался его отучить^[729].

И я с облегчением вздохнул, когда в следующую субботу за завтраком нам принесли письмо, которое Холмс с таким беспокойством ожидал, судя по тому, как нетерпеливо он разорвал конверт и пробежал взглядом по строчкам.

— Патовая ситуация наконец разрешилась, Ватсон! — воскликнул он. — Партия продолжается!

Опрометью бросившись в спальню, Холмс вернулся минут через десять полностью одетым и с небольшим чемоданчиком в руке.

— Вы уезжаете? — спросил я в недоумении.

— Только на четыре дня. Я вернусь в среду утром. Прошу вас, сообщите миссис Хадсон о моем отъезде и попытайтесь в среду вечером быть свободным.

— Почему, Холмс?

— Потому, мой дорогой друг, что к тому времени я хочу иметь на доске все мои фигуры, чтобы сделать последний ход и объявить барону шах и мат.

В следующее мгновение дверь гостиной захлопнулась за ним.

Я с нетерпением ждал возвращения Холмса. Мне было любопытно узнать, что имел в виду мой друг, когда вдруг заговорил о шахматной партии, и как именно он намерен нанести барону решающий удар.

Вернуться в среду утром Холмс не успел. Но в четыре часа дня я услышал знакомые шаги: он, как всегда, энергично поднимался по ступеням.

— Опаздываете, Холмс! — заметил я, когда он вошел в гостиную.

— Тысяча извинений, — радостно ответствовал он. — Надеюсь, вы за меня не беспокоились? Разыгрался шторм, и пакетбот прибыл в Дувр с опозданием.

— Так вы снова были во Франции?

— На этот раз я во Франции не останавливался, а побывал там только проездом в Будапешт.

— Будапешт? А что, скажите на милость, вы делали в Будапеште?

— Встречался с неким мистером Йожефом, присутствие которого в Лондоне существенно для задуманного мной плана. Дело в том, что мистер Йожеф по профессии ювелир-художник. Три года назад его дом был ограблен предположительно одним из подручных барона Мопертюи. Были похищены необработанные алмазы. Из шестнадцати опрошенных мной ювелиров и торговцев алмазами только мистер Йожеф заявил, что готов опознать украденные у него камни, если не все, то, по крайней мере, некоторые из них.

По счастливому для меня стечению обстоятельств мистер Йожеф, который сам создает эскизы своих украшений и изготавливает их, незадолго до ограбления получил заказ на браслет от одного из своих состоятельных клиентов. Браслет предназначался в качестве подарка по случаю совершеннолетия дочери заказчика.

Из имевшихся у него алмазов мистер Йожеф отобрал двадцать один камень, подходившие друг другу по величине и цвету, и отложил в сторону, отметив предварительно индивидуальные особенности каждого из них. Опасаясь, как бы эти камни случайно не были спутаны с другими, мистер Йожеф пометил их, поставив на каждом алмазе незаметную для невооруженного глаза царапинку.

Но прежде чем он успел приступить к работе над браслетом, его мастерская была ограблена и помеченные камни вместе с дюжиной других похищены. Мистер Йожеф не сомневается, что сумеет опознать свои алмазы.

Я возлагал большие надежды на то, Ватсон, что среди розданных бароном алмазов окажется хоть один с царапинкой, но, к сожалению, ни один из них, в том числе и ваш, не оказался помеченным. Следовательно, украденные в Будапеште камни все еще находятся у барона. Учитывая все сказанное, я не вижу другой альтернативы, как осмотреть его тайник и тем самым получить решающую улику. Я должен сам совершить кражу со взломом. Только так я смогу доказать виновность барона.

— Но, Холмс, подумайте о риске, которому вы себя подвергнете! — воскликнул я.

— О, мой дорогой друг, никакого риска не будет. Сегодня утром я получил письмо от маркиза де Сент-Шамона. Он сообщает, что по моей просьбе прибыл в Лондон и уже написал барону Мопертюи, приглашая того отобедать вечером у себя в Мэйфэр. Разумеется, приглашение было бароном принято. Обед назначен на половину восьмого. Поэтому я рассчитываю, что барон самое позднее в четверть восьмого покинет отель, после чего я смогу беспрепятственно проникнуть в его номер и похитить алмазы.

Я предусмотрительно заказал номер «люкс» по соседству с апартаментами барона. Как только камни окажутся в моих руках, я быстро вернусь в свой номер, где мистер Йожеф осмотрит их. Если ювелир обнаружит свои алмазы, — а я абсолютно уверен, что так и будет, — то вина барона будет доказана. С другой стороны, если среди алмазов барона не окажется ни одного помеченного царапинкой, то я просто незаметно верну их в тайник, и барон ни о чем не узнает.

— Холмс, я уже не говорю о физической опасности, но подумайте о юридических последствиях, — возразил я. — Ведь вы нарушите закон. Помните, брат предупреждал вас, что он мало чем сможет помочь, если вы преступите закон? Вы поставите на карту всю вашу карьеру и репутацию. Прошу вас, обдумайте все еще раз. Почему бы вам не известить о своих подозрениях инспектора Грегсона и не предоставить ему провести расследование на законных основаниях?

— Нет, Ватсон, на это я никак пойти не могу. Предположим, что я ошибаюсь и краденые алмазы не спрятаны в ботинках барона. А если среди камней, хранящихся в тайнике, нет меченых и они хранятся где-то на континенте? Тогда я не только провалю все задуманное мной предприятие, но и предупрежу барона о наших подозрениях. Такой поворот событий крайне опасен. Поэтому я должен убедиться в надежности улик до того, как Грегсон произведет арест. В такой игре ставки слишком высоки.

Но все же хочу немного вас успокоить. Я предпринял кое-что, дабы придать хотя бы части моих действий законный характер. Утром я отправил в Скотленд-Ярд записку инспектору Грегсону с просьбой прибыть сегодня же вечером вместе с несколькими его коллегами в отель «Космополитэн», имея при себе ордер на обыск. Правда, я не сообщил Грегсону никаких сведений, кроме того, что надеюсь заполучить улики, доказывающие виновность барона, и у меня есть свидетель, готовый дать показания под присягой.

Если я прав и камни находятся там, где, по моим соображениям, барон хранит краденые алмазы, то у Грегсона будет возможность самому найти их во время законного обыска и арестовать барона. Если же я ошибаюсь, то никаких действий со стороны властей в лице инспектора Грегсона и его коллег из Скотленд-Ярда предпринято не будет. Мне останется только извиниться перед Грегсоном за напрасную трату времени и изобрести нечто иное, что позволит загнать барона в угол.

Именно поэтому я не вижу сейчас другого решения, как только самому проникнуть в номер барона и на время выкрасть алмазы.

— Тогда я пойду с нами, — решительно заявил я.

— Вы этого не сделаете, мой дорогой друг. Если хотите, можете проводить меня в отель, но вы останетесь в моем номере и не сделаете из него ни шагу.

— Нет, как только вы отправитесь в номер барона, я немедленно последую за вами.

— Но нельзя же быть таким упрямым! — воскликнул Холмс, и вид у него при этом был несколько обеспокоенный. — Как мне разубедить вас?

— Никак, Холмс. Я твердо решил. Вы часто называли меня своим коллегой, и я очень гордился этим высоким титулом. Та же самая гордость не позволяет мне оставить вас в беде.

— Не вижу смысла спорить, — произнес Холмс, улыбаясь и протягивая мне руку. — Вы выиграли, Ватсон. Мы станем партнерами по преступлению! Надеюсь, нам не придется сидеть рядом на скамье подсудимых.

А теперь поговорим о деталях моего плана. Ровно в шесть я отправлюсь в пансион в Челси, где меня будет ждать мистер Йожеф вместе с мистером Мэласом, с которым вам доводилось встречаться и прежде^[730]. Мистер Мэлас согласился быть переводчиком, так как мистер Йожеф говорит только по-венгерски. Вам лучше всего присоединиться к нам в моем номере, после того как барон отправится на обед с маркизом де Сент-Шамоном. Но прежде я попрошу миссис Хадсон подать нам обед пораньше, чтобы мы могли подкрепиться, так как вечер предстоит долгий и беспокойный.

Как только мы пообедали, Холмс отправился в Челси, а я через полчаса — в отель «Космополитэн». На досуге я еще раз обдумал свою роль в плане, разработанном Холмсом, и ничуть не сожалел о решении сопровождать моего старого друга.

Из моей встречи с бароном я вынес впечатление, что перед нами хитрый и необычайно умный противник, обладающий достаточными силами и средствами, чтобы нанести ответный удар каждому, кто встанет у него на пути. По отзывам Майкрофта, барон был международным преступником высшего ранга, арест которого позволил бы предотвратить скандал общеевропейского масштаба. Именно последнее соображение вызывало у меня наибольший трепет. Подобно альпинисту, созерцающему вершину горы, которую собирается покорить, я испытывал сильнейший азарт при мысли о подстерегавших опасностях, но от этого жаждал их еще сильнее.

IV

В отеле «Космополитэн» меня провели в номер «люкс» на втором этаже.

— Входите, Ватсон! — приветствовал Холмс меня и провел в комнату, где уже сидели двое джентльменов. — Излишне представлять мистера Мэласа, вы с ним уже встречались. А это мистер Йожеф из Будапешта. С ним вы еще не знакомы. Мистер Йожеф, доктор Ватсон, мой коллега, — продолжал Холмс, улыбнувшись и сделав едва заметное ударение на слове «коллега».

Я обменялся рукопожатием сначала с мистером Мэласом, невысоким, плотно скроенным человеком с оливкового цвета кожей. Он переводил все сказанное своему компаньону. Мистер Йожеф был постарше; он явно еще не успел прийти в себя от переезда из своей ювелирной мастерской в Будапеште в лондонский отель. Ювелир бросал тревожные взгляды наХолмса, как собака, которая, оказавшись в незнакомом окружении, не сводит глаз с хозяина, как бы черпая уверенность при виде знакомого лица.

Холмс был в превосходном настроении и явно стремился как можно скорее покончить со светскими условностями.

— А теперь, Ватсон, если вы все еще настаиваете на том, чтобы отправиться со мной, мы пойдем искать ботинки барона. Сыграем в разновидность старинной игры «поиски клада»!

Холмс вышел в коридор и, пройдя несколько футов, отделявших его номер от номера барона, остановился и, убедившись, что поблизости никого нет, вставил в замочную скважину отмычку. Дверь отворилась. В комнате, где я впервые встретился с бароном Мопертюи, было темно. Освещал ее только уличный фонарь за окном. Но в спальне, где занавеси были опущены, горел свет.

Холмс бросился к большому стенному шкафу и распахнул его дверцы. Под множеством костюмов, развешанных на плечиках, среди тщательно вычищенной обуви стояли коричневые ботинки. С тихим торжествующим возгласом Холмс вынул их из шкафа и принялся внимательно осматривать каблуки.

— Видите, Ватсон, — показал он мне, — каблуки чуть выше, чем обычно. Барону сшили эти ботинки на заказ. А взгляните сюда! У самой подошвы добавлен еще один особенно толстый слой кожи, видите? Я думаю, именно здесь находится тайник, где хранятся краденые алмазы.

Крепко ухватив правый ботинок за каблук, Холмс повернул нижнюю часть каблука движением, каким вывинчивают штопор, открывая бутылку с вином. Мало-помалу каблук поддался, отошел от подошвы, и мы увидели скрытую в нем полость, в которой лежал небольшой мешочек из замши. Левый каблук поддался точно таким же образом, и в его тайнике мы обнаружили еще один мешочек.

— Неплохой улов! — воскликнул Холмс и опустил оба мешочка в карман. — Мы почти у цели, Ватсон. Нам остается лишь узнать компетентное мнение мистера Йожефа, и в наших руках окажется неопровержимая улика против барона.

Поставив ботинки на место, Холмс поспешил прочь, не забыв запереть за собой номер.

Едва мы очутились у себя, как Холмс, не мешкая ни секунды, приступил к осуществлению следующего этапа своего плана. Знаменитому детективу, по его же собственным словам, не терпелось узнать «компетентное мнение мистера Йожефа», который сидел за столом у окна, аккуратно разложив перед собой пару пинцетов, ювелирную лупу, крохотные бронзовые весы и квадратный кусок черного фетра, на который он высыпал содержимое замшевых мешочков.

Мистер Йожеф сразу же приступил к работе. Он брал алмазы один за другим, внимательно осматривал их в лупу и откладывал в сторону. Мы стояли рядом, затаив дыхание, и с любопытством следили за его манипуляциями. Время от времени он подвергал камень особенно строгому и придирчивому осмотру и даже взвешивал на весах. Затем, сверившись со своей записной книжкой, откладывал такие алмазы отдельно.

Общее число необработанных камней, по моим оценкам, достигало более трехсот. И каждый алмаз нужно было медленно и тщательно осмотреть. Никто из присутствующих не говорил ни слова, минута проходила за минутой, и сначала мистер Мэлас, а потом и я, утратив интерес к однообразным операциям, которые проделывал мистер Йожеф, стали тихонько поглядывать в другой конец комнаты, где мы узрели два комфортабельных кресла, и постепенно перебрались туда.

Холмс продолжал сосредоточенно следить за скрупулезными измерениями, производимыми мистером Йожефом. Чем больше проходило времени, тем сильнее нервничал Холмс. Несколько раз он доставал карманные часы и мельком бросал взгляд на циферблат. Холмс беспокоился: надо было закончить ревизию камней до прибытия инспектора Грегсона и его коллег.

Наконец осмотр был завершен. Мистер Йожеф вынул из глаза лупу и взглянул на Холмса. Его сухие черты озарила улыбка, первая за весь вечер. Он очень серьезно и быстро заговорил по-венгерски. Вскочив на ноги, мы с мистером Мэласом в один миг оказались у стола.

— Ювелир уверен: эти камни украдены у него, — перевел мистер Мэлас и указал на меньшую горку алмазов, где было около двадцати камней. — По описанию они соответствуют алмазам, похищенным у него в тысяча восемьсот восемьдесят четвертом году. Более того, на каждом из этих камней имеется его отметка.

— Может ли мистер Йожеф подтвердить свои показания под присягой в суде? — спросил Холмс.

Мистер Мэлас перевел вопрос и ответ, который тотчас же дал мистер Йожеф:

— Да, непременно.

— Превосходно! — воскликнул Холмс, и лицо его просветлело. — А теперь, мистер Мэлас, я буду премного вам обязан, если вы сопроводите мистера Йожефа в его пансион и сообщите, что я заеду к нему в течение ближайших дней, как только барон и его подручные окажутся под арестом.

Получив эти заверения, мистер Йожеф одобрительно улыбнулся, уложил в саквояж весы и инструменты, после чего он и мистер Мэлас покинули номер. Холмс быстро ссыпал алмазы в замшевые мешочки, оставив только один камень из кучки алмазов, помеченных мистером Йожефом.

— Эти камни я сейчас положу назад в ботинки барона, где инспектор Грегсон обнаружит их во время официального обыска. Я хочу, чтобы вы подождали меня здесь, в номере, так как с минуты на минуту может прибыть инспектор Грегсон и его коллеги из Скотленд-Ярда.

Через считанные минуты Холмс благополучно вернулся в номер, и вскоре стук в дверь возвестил о прибытии Грегсона, бледнолицего русоволосого человека в штатском, в сопровождении двух полицейских, тоже в штатском.

— Я получил вашу записку, мистер Холмс, — произнес Грегсон, оглядывая комнату и приветствуя меня легким кивком. — Где те улики, которые вы обещали раздобыть? И где тот свидетель обвинения, о котором вы упомянули?

— Свидетель только что ушел, но его в любой момент можно вызвать. Что же касается улик, то вот неопровержимая улика, — с этими словами Холмс подвел Грегсона к столу, где на черном фетровом квадрате лежал один-единственный алмаз. — Взглянув на этот камень в ювелирную лупу, вы увидите на его поверхности крохотную царапинку.

Пока инспектор рассматривал алмаз, Холмс кратко изложил рассказ мистера Йожефа об ограблении его мастерской и о том, как тот пометил отобранные для ожерелья алмазы.

— Ну что ж, — внимательно выслушав Холмса, произнес инспектор Грегсон. — Что касается меня, то я считаю представленную вами улику вполне убедительной. Как вы и просили, я принес ордер на обыск комнат барона. Мне остается лишь предъявить его, как только этот джентльмен вернется.

— Вам не придется долго ждать, — сообщил Холмс. — Маркиз де Сент-Шамон обещал устроить все так, что барон покинет его дом в половине двенадцатого. Теперь уже почти без четверти двенадцать. Я дал на чай одному из мальчишек-рассыльных, и он постучит к нам в дверь, как только барон появится в отеле.

— Тогда ждать осталось действительно недолго, — согласился Грегсон. — А пока, мистер Холмс, не будете ли вы так любезны удовлетворить мое любопытство по поводу одного аспекта этого дела.

— Разумеется, инспектор.

— Я имею в виду этот алмаз, — продолжал Грегсон, глядя на лежащий на столе камень.

— Что вас интересует? — спросил Холмс самым небрежным тоном, но по его сжавшимся губам я понял, что он уже знает, о чем хочет спросить инспектор, и во рту у меня пересохло от волнения.

Холмс не станет лгать в ответ на прямо заданный вопрос: не в его натуре было умышленно вводить кого-нибудь в заблуждение. Хотя иногда Холмс мог сказать спрашивающему не все, если считал, что это может помочь расследованию преступления.

— Меня интересует, как вам удалось раздобыть этот алмаз? — спросил Грегсон и, к моей великой радости (и, думаю, к великой радости и Холмса), не дожидаясь ответа, сам предложил объяснение: — Насколько я понимаю, барон успел вручить несколько таких необработанных алмазов своим клиентам. Видимо, вам посчастливилось найти меченый камень среди розданных им. Вам крупно повезло, мистер Холмс! Должен признаться, что в моей практике было несколько случаев, когда, не будь госпожа Удача на моей стороне, мне никогда не удалось бы сцапать негодяя. Вы, конечно, помните убийство Бермондси?

— Как же не помнить, — пробормотал Холмс.

— Замечательное это было дело, — задумчиво произнес Грегсон, предаваясь воспоминаниям. — Если бы Кларка не заметили, когда он вылезал из окна спальни, мне ни за что не удалось бы доказать, что его алиби ложное, и отправить его на виселицу.

Воспоминания инспектора Грегсона были прерваны легким стуком в дверь нашего номера. Холмс тотчас вскочил с кресла.

— Это наш сигнал! — пояснил он. — Мопертюи вернулся в отель. Полагаю, мы дадим барону несколько минут, чтобы дойти до своего номера, и тогда предъявим ему вещественные доказательства.

Инспектор Грегсон напомнил прибывшим с ним полицейским об их обязанностях. Поттер, тот, что повыше ростом, остается у дверей в коридоре, а Джонсон, худой полицейский с густыми усами, должен войти вместе с нами и встать у дверей в номере на тот случай, если барон попытается бежать.

Холмс приоткрыл дверь, выглянул в коридор, поднял руку и шепотом объявил:

— Он здесь!

Грегсон молча кивнул своим коллегам, и мы впятером во главе с инспектором вышли в коридор. Не знаю, что ощущали остальные, когда мы приближались к номеру барона, но мой пульс учащенно забился при мысли о том, что через считанные минуты самый хитроумный мошенник в Европе будет арестован и что я сыграл в его разоблачении не последнюю роль.

Производитель алмазов открыл дверь на стук инспектора Грегсона. Было ясно, что барон не ожидал посетителей, и на какое-то мгновение на его лице отразилось беспокойство по поводу такого визита в столь поздний час. Но он был слишком умен, чтобы не догадаться. Я видел, как быстро и цепко охватил барон взглядом наши лица и как в его глазах блеснуло удивление, когда он узнал меня. Но дольше других барон задержал взгляд на лице Холмса и к нему же наконец обратился:

— Если не ошибаюсь, я имел честь встречаться с вами на одном из приемов в Париже, — произнес барон с вежливой улыбкой. — Мистер Корнелиус Спрай, если мне не изменяет память?

— Шерлок Холмс, — сухо поправил его мой старый друг.

— Как же, как же! Для меня это большая честь. Мне неоднократно доводилось читать о ваших блестящих расследованиях, — невозмутимо продолжал барон самым любезным тоном. — Думаю, что не ошибусь, если предположу, что с вами не сэр Уильям Маннерс-Хоуп, а доктор Ватсон, ваш коллега и почитатель.

Прошу вас, джентльмены, входите и пригласите войти ваших сопровождающих. Насколько я понимаю, эти господа из полиции, не так ли? Их профессиональную принадлежность выдают котелки. Ни один джентльмен, сколь бы плачевным ни было его финансовое положение, не наденет такой головной убор.

— Я инспектор Грегсон из Скотленд-Ярда, — произнес Грегсон, обиженный издевательским тоном барона. — У меня имеются веские основания полагать, что вы учредили мошенническое предприятие. Вот ордер на обыск занимаемого вами помещения.

— Ищите где вам угодно, инспектор, — пригласил барон, широким жестом обводя комнату. — Вы не найдете ничего противозаконного ни на мне самом, ни среди моих вещей.

— Даже в каблуках ваших коричневых ботинок? — поинтересовался Холмс.

Барон, все это время отступавший в глубь комнаты, резко остановился. Он все еще улыбался, но по тому, как стал вертеть на мизинце перстень с печаткой, было видно, что Мопертюи занервничал.

— Кстати, инспектор, — обратился Холмс к Грегсону, — среди обуви в стенном шкафу, который находится в спальне барона, есть пара коричневых ботинок, в их каблуках вы найдете некоторое количество необработанных алмазов. Часть камней помечена так же, как тот камень, который я вам показывал. Они похищены в мае тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года из мастерской мастера Йожефа в Будапеште. Я берусь это доказать.

Прежде чем инспектор Грегсон оправился от неожиданности, барон тихо рассмеялся.

— Примите мои поздравления, мистер Шерлок Холмс! — воскликнул он. — Вы действительно достойный противник! Но не надейтесь увидеть меня за решеткой! Вынужден разочаровать вас и лишить такого удовольствия. Я слишком долго вращался в самом блестящем европейском обществе и обедал за одним столом с высочайшими особами, чтобы позволить себе хлебать тюремную баланду или сидеть бок о бок с уголовниками.

Продолжая разговаривать с Холмсом, барон все время крутил перстень ни своем мизинце. Вдруг он резким движением поднес руку ко рту и прижал перстень к губам. Прежде чем кто-нибудь из нас успел двинуться или крикнуть, он сжал зубы и с усилием что-то проглотил. Жилы на его шее вздулись от напряжения, через секунду судорога пробежала по всему телу, и барон как подкошенный упал.

Мы бросились к нему.

— Синильная кислота^[731], — произнес я, наклоняясь над телом и почувствовав острый запах миндаля, который трудно с чем-нибудь спутать.

— Ах вот как он ухитрился принять яд, — мрачно произнес Холмс и указал на перстень. Крохотная крышка в печатке была приподнята, и в кольце зияло теперь уже пустое углубление.

— Здесь барон хранил капсулу с ядом. Какой же я глупец, Ватсон! — сокрушенно проговорил Холмс. — Ведь я же видел, как он крутит на пальце перстень, но не догадался, с какой целью!

— Мы ничего не успели бы сделать, яд быстродействующий. Как только барон надкусил капсулу, он был обречен, — попытался я успокоить своего друга, но понял, что мои слова вряд ли смогут его утешить.

— Вы правы, Ватсон, — произнес он. — Все же мне хотелось бы воспользоваться случаем и вернуть барону комплимент: он также показал себя достойным противником.

Холмс выглядел совершенно измученным. Меня потрясло то, что я даже не заметил, каких усилий и напряжения стоило моему другу проведенное расследование.

Впрочем, со смертью барона следствие о деятельности «Нидерландско-Суматрийской компании» не прекратилось. Необходимо еще было выполнить немало формальностей, в том числе пройти процедуру дачи официальных показаний, которой подверглись мы оба. Не без влияния Майкрофта удалось избежать каких-либо вопросов и упоминаний о том, каким образом мой старый друг заполучил доказательства виновности барона.

Именно потому, что я не мог написать правду о методе Холмса, пришлось воздержаться от публикации подробного отчета о расследовании дела^[732].

На плечи Холмса легли и другие обязанности. Несколько раз ему пришлось выезжать на континент, чтобы помочь полицейским властям в тех странах, где барон занимался мошенничеством, составить полный отчет о деле Мопертюи. Это позволило арестовать и осудить на длительные сроки тюремного заключения сообщников барона — двух так называемых специалистов, якобы занимавшихся изготовлением алмазов в лаборатории, и профессионального взломщика, знаменитого преступника Пьера Лypca, на совести которого были многочисленные похищения необработанных алмазов.

Насколько мне известно, после длительных расследований и выяснения всех обстоятельств похищенные камни были возвращены их законным владельцам. Между тем, хотя поздравительные послания и телеграммы со всей Европы заполнили Бейкер-стрит, Холмсу эти славословия не доставляли особого удовольствия, и он с каждым днем погружался в глубокую депрессию.

О последовавших событиях я упомяну лишь кратко. Если этот отчет когда-нибудь будет опубликован, то читатели смогут узнать о них из рассказа «Рейгетские сквайры», где я во вступительной части описал, насколько это было возможно, все, что случилось потом. Здоровье моего старого друга сдало, и наступила полная депрессия: 14 апреля я был срочно вызван в Лион, где Холмс помогал французской полиции. Его железный организм не выдержал постоянного нервного перенапряжения, и в состоянии глубокого обморока мой друг был доставлен для оказания срочной медицинской помощи в отель «Дюлонг».

По возвращении в Англию я отвез Холмса для реабилитации на неделю в дом моего старого армейского приятеля полковника Хейтера, надеясь, что покой и полная перемена обстановки помогут Холмсу быстрее восстановить здоровье. Но именно тогда, во время отдыха, Холмс оказался вовлеченным в расследование загадочного и сложного дела об убийстве Уильяма Кервена, кучера сквайров Каннингхэмов^[733].

Есть лишь один постскриптум, который я хотел бы добавить по делу барона Мопертюи, который не был выяснен в ходе официального расследования и, скорее всего, навсегда останется тайной. Я имею в виду номер счета в одном из швейцарских банков, на который барон Мопертюи переводил средства, вырученные от продажи акций «Нидерландско-Суматрийской компании». Хотя полный список этих вкладов — почти в полмиллиона фунтов стерлингов — был обнаружен среди бумаг барона Мопертюи, никаких указаний относительно того, куда они переводились, найдено не было, если не считать загадочной фразы «Мидас, царь, обращавший все в золото»^[734], несколько раз фигурировавшей в тех документах.

Холмс был убежден, что в этой фразе закодированы название банка и номер банковского счета в Швейцарии. Но, несмотря на все усилия, ни ему самому^[735], ни кому- либо из экспертов расшифровать код так и не удалось.

Думаю, что деньги вместе с набежавшими процентами все еще хранятся на этом секретном счете, и сейчас, когда я пишу эти воспоминания, капитал барона благодаря долгосрочным процентам успел изрядно увеличиться.

Если мой отчет когда-нибудь будет опубликован и кто-то из читателей расшифрует код, то он получит ключ к огромному состоянию.

Приложение Гипотеза относительно того, кем была вторая жена доктора Ватсона

Истинным знатокам канонических записок о Шерлоке Холмсе известно, что личность второй жены доктора Ватсона и точная дата вступления его во второй брак окружены завесой тайны.

Единственный раз об этом событии говорит не сам доктор Ватсон, а Шерлок Холмс в рассказе «Обваренный солдат», в котором повествование ведется от лица великого сыщика. Шерлок Холмс мимоходом упоминает о том, что при расследовании дела в январе 1903 года «милый доктор Ватсон… покинул меня ради жены, совершив тем самым единственный эгоистичный поступок за все время нашего знакомства». Согласитесь, фраза лаконичная и загадочная.

Сам доктор Ватсон ничего не рассказывает о своем втором браке. Это умолчание тем более странно, что относительно своей первой жены, в девичестве мисс Мэри Морстен, он не проявлял такой сдержанности. Обстоятельства, при которых доктор Ватсон встретился с мисс Морстен, и дальнейшие перипетии их отношений подробно изложены в повести «Знак четырех». В последующих рассказах, например в «Приключении клерка» и «Человеке с рассеченной губой», доктор Ватсон охотно приводит различные подробности своей семейной жизни, несомненно счастливой, хотя детей у миссис Ватсон и мистера Ватсона не было.

Вторая жена доктора Ватсона умерла между 1891 и 1894 годом, когда мистера Холмса в Англии ни было. Предполагалось, что он погиб от руки профессора Мориарти у Райхенбахского водопада. По возвращении Шерлока Холмса овдовевший доктор Ватсон продал место практикующего врача в Кенсингтоне и вернулся на старую квартиру, которую до женитьбы на мисс Морстен снимал у миссис Хадсон на Бейкер-стрит, 221-Б, вместе с Шерлоком Холмсом. Возможно, это произошло в 1894 году. Некоторые знатоки канона о Шерлоке Холмсе датируют возвращение доктора Ватсона на Бейкер-стрит 1893 годом. Однако в рассказе «Тайный жилец», датированном «началом 1896 года», доктор Ватсон сообщает о том, что получил от Шерлока Холмса «срочную записку» с приглашением навестить его на Бейкер-стрит, из чего следует, что доктор к тому времени еще не вернулся на Бейкер-стрит. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

Через некоторое время после этой даты доктор Ватсон встретил молодую женщину, которая впоследствии стала его женой.

В опубликованном каноне о Шерлоке Холмсе имеются разрозненные указания, позволяющие установить приблизительную дату этого события.

Как уже говорилось, случай, описанный в рассказе об «Обваренном солдате», произошел в 1903 году. К тому времени доктор Ватсон женился второй раз и съехал с квартиры на Бейкер-стрит. Но поскольку «в самом конце» июня 1902 года, когда Шерлок Холмс занимался делом о трех Гарридебах, доктор Ватсон все еще проживал на Бейкер-стрит, можно с уверенностью предположить, что в то время он еще не «дезертировал», оставив своего старого дорогого друга ради жены.

Но в рассказе «Знатный клиент», точная дата которого достоверно известна — 3 сентября 1902 года, доктор Ватсон упоминает о том, что тогда он занимал апартаменты на Куин-Энн-стрит^[736].

Хотя доктор Ватсон не приводит каких-либо объяснений по поводу изменения своего адреса, по мнению знатоков он съехал с квартиры на Бейкер-стрит из-за своего второго брака. Следовательно, вступить во второй брак доктор Ватсон мог в период от конца июня до начали сентября 1902 года.

Эта предполагаемая дата подтверждается в отчете о деле «Человек на четвереньках», датированном началом сентября 1902 года. В этом рассказе доктор получает от Шерлока Холмса приглашение на Бейкер-стрит и замечает по этому случаю, что тот «пригласил меня туда, где некогда был и мой дом».

К сожалению, сведений, которые позволяли бы установить личность второй жены доктора Ватсона, не так много, поэтому любая попытка узнать, кем была вторая миссис Ватсон, неизбежно сопряжена лишь с чисто умозрительными предположениями.

Тем не менее кое-какие сведения, имеющиеся в каноне, позволяют составить вполне обоснованное представление об отношении доктора Ватсона к женщинам вообще и о типе молодых женщин, которые обращали на себя его внимание, в частности.

В повести «Знак четырех» доктор Ватсон сам замечает, что на своем веку встречал «женщин трех континентов»^[737], но только чары мисс Мэри Морстен покорили его сердце. Доктор Ватсон описывает первую встречу с мисс Мэри Морстен во всех подробностях, что дает исследователю множество ценных сведений для обоснования выдвигаемой гипотезы.

Лицо мисс Мэри Морстен было бледно, а черты не отличались правильностью, но зато выражение этого лица было милое и располагающее, а большие синие глаза светились одухотворенностью и добротой. Доктор Ватсон заметил, что руки и губы Мисс Мэри дрожали «от сильного внутреннего волнения», хотя внешне она вполне владела собой. Кроме того, на доктора сильное впечатление произвело мужество мисс Морстен, которая, оставшись одна во всем мире, содержала себя сама, работая гувернанткой. Это позволило ей накопить известный жизненный опыт, что также импонировало доктору Ватсону.

Более того, он полюбил мисс Мэри Морстен с первой же встречи.

Резюмируя, можно сказать, что доктора Ватсона привлекали женщины теплые, обладавшие чувствительной натурой, вызывавшие восхищение стойкостью, с которой они переносили трудности, и одновременно пробуждавшие его глубокое сочувствие.

Высказывалось предположение, что второй женой доктора Ватсона стала мисс Вайолет де Мервиль, дочь генерала де Мервиля, одного из лиц, упоминаемых в рассказе «Знатный клиент». Молодая, богатая и красивая, она страстно влюбилась в весьма нежелательного поклонника с уголовным прошлым — барона Грунера. Только благодаря вмешательству Шерлока Холмса помолвку в конце концов удалось разорвать, и барон вынужден был покинуть Англию.

Однако, по моему мнению, мисс Вайолет де Мервиль не принадлежит к тому типу молодых женщин, которые обладают привлекательностью в глазах доктора Ватсона. Несмотря на страстную привязанность к барону, она в глубине души оставалась твердой, несгибаемой и своевольной особой. Кроме того, нет никаких сведений, позволяющих утверждать, что доктор вообще когда-либо виделся с ней: Шерлок Холмс разговаривал с мисс де Мервиль в отсутствие своего коллеги.

Но была еще одна молодая девушка, с которой доктор Ватсон встречался и которая обладала многими чертами, столь ценимыми доктором Ватсоном в женщинах. В качестве кандидатки на роль второй миссис Ватсон она представляется более вероятной, чем мисс де Мервиль. Как и при первой встрече с мисс Морстен, доктор Ватсон сразу проникся к ней симпатией и ощутил горячее желание защитить ее от невзгод и трудностей. Как и мисс Морстен, эта девушка была гувернанткой — еще одно совпадение — и обладала такой же утонченностью и душевной чуткостью, которые доктор Ватсон так ценил в своей первой жене.

Если моя гипотеза верна, то женитьба на этой молодой особе объясняет также, почему доктор Ватсон хранит беспрецедентное молчание о том, кем была его вторая избранница.

Я имею в виду мисс Грейс Данбар.

Доктор Ватсон познакомился с ней при расследовании смерти миссис Гибсон, жены мистера Нейла Гибсона, миллионера, сколотившего состояние на золотых приисках в Америке. Отчет об этом расследовании был опубликован под названием «Загадка моста Тор».

Доктора Ватсона впервые представили мисс Данбар, когда она по обвинению в убийстве миссис Гибсон ожидала суда в тюрьме городка Винчестер Ассизский. В длинном пассаже, не уступающем по количеству подробностей воспоминаниям о первой встрече с мисс Мэри Морстен, доктор описывает мисс Данбар и ту симпатию, какую сразу же к ней испытывал. Вот что он пишет об этой встрече: «После всего, что нам довелось услышать о ней, я ожидал увидеть красивую женщину, но никогда не забуду того впечатления, которое про извела на меня мисс Данбар».

Ватсона захватила не только ее красота. На него произвели глубокое впечатление ее одухотворенность, «благородство характера» и «невыразимо привлекательное беззащитное выражение» ее темных глаз.

Хотя внешне обе женщины не были похожи — мисс Морстен была маленького роста и обладала хрупким изящным сложением, тогда как высокая брюнетка мисс Данбар отличалась властными манерами, — мне все же кажется, что читатели отметили, как много общего было у этих двух девушек, если верить описаниям доктора Ватсона. Не говоря уже о том, что обе при первой же встрече произвели на него неизгладимое впечатление.

Напомню, что доктор Ватсон был настолько покорен мисс Данбар, что короткое путешествие из Винчестера показалось ему невыносимо долгим, и он стал упрашивать Шерлока Холмса взяться за расследование дела об убийстве миссис Гибсон, которое в конечном счете доказало невиновность мисс Данбар.

В конце рассказа «Загадка моста Тор» Шерлок Холмс между прочим замечает, что, хотя дело успешно разрешено, по его мнению, мисс Данбар «вряд ли» выйдет замуж за мистера Нейла Гибсона. Это весьма любопытное замечание негативного характера, словно великий сыщик-консультант сам сомневается в том, о чем говорит. И многие читатели, по всей видимости, согласятся с ним, что такое развитие событий мало вероятно. Из всех клиентов, которые когда-либо переступали порог квартиры на Бейкер-стрит, мистер Нейл Гибсон, несомненно, является одним из самых неприятных.

Отнюдь не поощряя мистера Гибсона, мисс Данбар пригрозила покинуть Тор-Плейс и осталась на месте гувернантки только после того, как получила заверения в том, что ее работодатель прекратит свои домогательства. Кроме того, у мисс Данбар были на руках иждивенцы, зависевшие от нее в финансовом отношении.

Все эти события произошли до самоубийства миссис Гибсон, когда вопрос о возможном браке между гувернанткой и «королем золота» еще не возникал. Представляется маловероятным, чтобы после смерти его жены мисс Данбар согласилась стать супругой мистера Гибсона. Она была слишком благородной натурой и обладала слишком сильным характером, чтобы выйти замуж за человека, чье несносное поведение довело его жену до самоубийства, а ее собственную жизнь поставило под угрозу.

Год, когда происходило расследование дела об убийстве миссис Гибсон, неизвестен. Упоминается только месяц — октябрь. Но, судя по некоторым данным, расследование проводилось в то время, когда доктор Ватсон еще жил на Бейкер-стрит. Поэтому любая теория относительно датировки последующих событий носит чисто спекулятивный характер.

Однако я предполагаю, что описываемые события происходили в октябре 1901 года и что после освобождения из тюрьмы мисс Данбар покинула дом мистера Гибсона. Поскольку тогда она не имела возможности поблагодарить Шерлока Холмса и доктора Ватсона за ту роль, которую друзья сыграли в доказательстве ее невиновности, я считаю возможным предположить также, что позднее мисс Данбар предприняла поездку в Лондон, чтобы лично выразить им свою благодарность. Ничто не могло бы быть более естественным. Ведь в конце концов Шерлок Холмс спас ее от виселицы!

Во время этого визита на Бейкер-стрит доктор Ватсон возобновил свое знакомство с мисс Данбар, что вполне могло привести к их дальнейшим встречам и в конце концов к бракосочетанию летом 1902 года.

Если принять эту гипотезу, то становится понятно, почему мистер Ватсон окружил тайной свой второй брак. Доктор вряд ли желал, чтобы широкая публика, тем более его клиенты, знали о женитьбе на женщине, которую обвиняли в убийстве. Условности общества того времени вынуждали утаивать подобные факты.

Но была и еще одна довольно веская причина, по которой мистер Ватсон не говорил о своей второй жене.

Мистер Гибсон был человеком необузданных страстей и мстительным по натуре. Так, в присутствии доктора Ватсона мистер Гибсон осмелился заявить великому сыщику: «То, что вы сделали сегодня утром, вряд ли пойдет вам на пользу, мистер Холмс, ибо мне случилось обламывать и не таких, как вы. Никому еще но удавалось перечить мне и одерживать надо мной верх».

Конечно, «король золотых» приисков мог отомстить человеку, завоевавшему любовь молодой женщины, на которой сам мистер Гибсон безуспешно пытался жениться. Думаю, эта версия вполне правдоподобна.

При подобных обстоятельствах неудивительно, что доктор Ватсон хранил в тайне имя своей второй жены и не обмолвился о ней ни единым словом в опубликованном каноне.

Джон Ф. Ватсон,

доктор философии

Колледж Всех Святых

Оксфорд

14 февраля 1932 г.

Джуд Томсон Тайные хроники Холмса

Посвящается Г. Р. Ф. КИТИНГУ,

который великодушно делился со мной

своим временем и знаниями

Предисловие

В предисловии к «Секретным делам Холмса»^[738] я рассказал, как мятая жестяная шкатулка, на крышке которой было выведено краской «Джон Г. Ватсон, доктор медицины, Индийский экспедиционный корпус», со всем содержимым оказалась у моего покойного дяди, тоже доктора Джона Ватсона. Однако второй инициал в его имени был «Ф», а не «Г», и он был доктором философии, а не медицины.

Она была продана ему в июле 1939 года некоей мисс Аделиной Мак-Уэртер, которая утверждала, что это именно та самая шкатулка, которую доктор Джон Г. Ватсон, соратник и биограф Шерлока Холмса, поместил в свой банк «Кокс и компания» на Чаринг-кросс^[739] и которая содержала записи, сделанные рукой доктора Джона Г. Ватсона, о разнообразных событиях из жизни сыщика, по разным причинам ранее не опубликованные. Мисс Мак-Уэртер, будучи родственницей того самого первого доктора Ватсона по материнской линии, утверждала, что шкатулки с бумагами досталась ей по наследству и что только стесненные финансовые обстоятельства заставили ее продать их, и то с большой неохотой.

Мой покойный дядя, пораженный сходством собственного имени с именем другого знаменитого доктора — Джона Ватсона, тщательно изучил все известное о Шерлоке Холмсе и стал известным экспертом в этой области. Изучив дипкурьерскую шкатулку и ее содержимое, он вполне уверился в подлинности дневника и вознамерился опубликовать его, но события, связанные со Второй мировой войной, отвлекли его от этой затеи.

Чтобы обеспечить безопасность документов Ватсона, он снял с них копию, а шкатулку с оригиналами поместил в хранилище своего банка на Ломбард-стрит. К сожалению, в здание банка во время бомбежек 1942 года попала бомба, что превратило содержимое шкатулки в золу, а краску на крышке опалило так, что надпись на ней стала совершенно неразборчивой.

Оставшись лишь с копиями документов как единственным доказательством существования оригиналов и потеряв из виду мисс Мак-Уэртер, мой покойный дядя, опасаясь за свою репутацию ученого, решил, к сожалению, не публиковать их при жизни, и после его смерти все бумаги вместе с его примечаниями отошли по завещанию ко мне.

Поскольку, как я уже писал в предисловии к «Секретным делам Шерлока Холмса», по профессии я ортодонтист и мне не надо заботиться о своей научной репутации и поскольку у меня нет наследников, которым я могу завещать рукописи, по зрелом размышлении я решил опубликовать эти документы, хотя на подлинности их не настаиваю.

Рассказ, которым я открываю второй сборник^[740], повествует о приключениях, связанных с Парадольской комнатой, которая упоминается в рассказе «Пять апельсиновых зернышек». Доктор Джон Г. Ватсон относит описанные в нем события к 1887 году. Это было одно из многих дел, какие в тот год расследовал Шерлок Холмс. Рассказы о некоторых из них никогда не публиковались, хотя доктор Ватсон утверждал, что «вел записи». Отчет о деле под названием «Парадольская комната» якобы был среди бумаг в жестяной шкатулке, хранившейся в банке «Кокс и компания».

Что касается даты этого конкретного приключения, то читателей может заинтересовать короткая справка, которую мой покойный дядя посвятил этой проблеме. Текст справки полностью приводится в Приложении.

Обри Б. Ватсон,

доктор медицины 

Тайна Парадольской комнаты

I

Шерлок Холмс крайне редко заходил в мой врачебный кабинет в Паддингтоне^[741], предпочитая одиноко жить в своей квартире на Бейкер-стрит. Поэтому я изрядно удивился, когда однажды утром в ноябре 1987 года, вскоре после моей женитьбы^[742] и приобретения практики у мистера Фаркуара зазвонил колокольчик входной двери, и в кабинете появился мой старый друг.

— Ватсон! — воскликнул он, энергично пожимая мне руку. — Надеюсь, вы и миссис Ватсон пребываете в добром здравии? — Выслушав мои заверения в том, что мы оба совершенно здоровы, Холмс продолжал: — Вижу, что работой вы сейчас не перегружены. А раз так, надеюсь, у вас найдется для меня немного времени? Смею предположить, что домашние удовольствия не при тупили ваш интерес к нашим скромным приключениям требующим применения моего дедуктивного метода?

— Нет, конечно нет, Холмс! И искренне рад нашему предложению. Но как вы определили, что дела мои идут не очень бойко и что я смогу принять ваше приглашение?

— По двум причинам, мой дорогой друг. Во-первых, по состоянию скребка для обуви у входной двери. Хотя на улице после вчерашнего дождя грязь, на скребке ее так мало, что я позволил себе сделать заключение о том, что сегодня им пользовались всего один-два пациента. Во-вторых, я заметил, что на столе у вас царит идеальный порядок. Только человек, располагающий временем, с такой тщательностью приводит в порядок свои бумаги.

— Вы совершенно правы, Холмс! — Я рассмеялся не только из-за простоты и убедительности его умозаключений, но и от удовольствия снова видеть друга.

— Значит, вы готовы поехать со мной на Бейкер-стрит? На улице ждет кеб.

— Конечно! Я только предупрежу жену и оставлю записку моему соседу, тоже врачу, который принимает моих пациентов, когда я отсутствую^[743]. Наше соглашение является взаимным. Так что же за дело привело вас ко мне?

— Я все объясню в экипаже, — ответил Холмс.

Сделав необходимые распоряжения, я торопливо надел пальто, схватил шляпу и трость и присоединился к Холмсу, уже ждавшему меня в кебе. Как только экипаж тронулся, Холмс извлек из кармана письмо и протянул мне.

— Я получил его сегодня утром с первой почтой, поэтому и не послал телеграмму, а приехал за вами сам, ибо клиент настаивает на встрече в одиннадцать часов. Прочитайте, дорогой друг, и скажите мне, что вы об этом думаете.

С этими словами детектив сложил руки на груди и откинулся на сиденье, дав мне возможность внимательно прочитать письмо.

На письме стояла вчерашняя дата и тисненый адрес: Вилла «Виндикот», Литтл-Брамфилд, Сюррей. Оно гласило:

Дорогой мистер Холмс!

Могу ли я попросить вас о встрече завтра в одиннадцать часов для обсуждения чрезвычайно деликатного вопроса? Это касается моего близкого знакомого, который, кажется, вернулся с того света. Больше ничего пока сообщать не хотела бы.

Учитывая необычный характер происшествия и того, что дело это совершенно не терпит отлагательства, я приеду с моим адвокатом мистером Фредериком Лоусоном из адвокатской конторы «Болд, Браунджон и Лоусон», расположенной в Гилфорде, графство Сюррей.

Искренне ваша

Мисс Эдит Рассел.

— Любопытно, не правда ли, Ватсон? — спросил Холмс, когда я сложил письмо и протянул ему.

— Вернулся с того света! — воскликнул я. — Мисс Рассел, должно быть, это привиделось.

— Вполне возможно. Однако, прежде чем пускаться в рассуждения научного или метафизического свойства, я бы хотел послушать мисс Рассел. Именно по этой причине я и попросил вас присутствовать при нашем разговоре. Как врач, вы наверняка определите, не является ли мисс Рассел истеричной или чересчур чувствительной особой.

— Конечно, Холмс, — заверил я с благодарностью за то, что он обратился именно ко мне с просьбой о профессиональной консультации.

На Бейкер-стрит мы приехали буквально за четверть часа до прибытия гостей. Мисс Рассел оказалась высокой изящной девушкой, ее черты и манера себя вести сдержанно свидетельствовали о хорошем воспитании и врожденном благородстве. О каких бы то ни было расстройствах нервного характера здесь не могло быть и речи.

Ее адвокат, мистер Фредерик Лоусон, также был молод и импозантен; в его твердом рукопожатии и прямом взгляде чувствовались серьезность и вдумчивость.

Вместе они смотрелись красивой парой, и, наблюдая за заботливым отношением Лоусона к мисс Рассел, я сразу предположил, что их отношения выходят за рамки обычных симпатий адвоката и клиента.

После того как все были представлены друг другу и Холмс получил согласие мисс Рассел на присутствие при беседе его давнего помощника, заслуживающего полного доверия, — речь шла обо мне, — мистер Лоусон начал беседу с короткого вступления.

— Мисс Рассел кратко написала вам, мистер Холмс, о существе дела, но не называла никаких имен, поскольку речь идет о самых уважаемых людях из высшего общества. Я знаю, что мы можем рассчитывать на то, что и вы, и доктор Ватсон будете держать все факты в секрете. А теперь передаю слово моей клиентке — мисс Рассел, которая сама расскажет о том, что я уже от нее слышал.

Лоусон умолк, а мисс Рассел начала рассказ звонким голосом, не торопясь и без каких-либо признаков волнения, если не считать того, что она изредка сжимала сложенные на коленях руки.

— Прежде всего, мистер Холмс, я должна немного рассказать вам о предыстории событий, которые заставили меня обратиться к вам за помощью.

Мой отец — банкир из Сити, ныне удалившийся от дел, — вдовец, у него больное сердце. По совету врачей отец переехал из Лондона в графство Сюррей, где купил виллу «Виндикот». Это дом, стоящий на краю деревни Литтл-Брэмфилд, расположенной недалеко от Гилфорда. В полумиле от нас находится замок Хартсдин.

Там живут молодой маркиз Дирсвуд и его дядя, лорд Хиндсдейл, младший брат покойного отца маркиза, который погиб на охоте в результате несчастного случая. Маркиз Дирсвуд остался сиротой (его мать умерла задолго до этого в швейцарской клинике, кажется, от злоупотребления спиртным). Тогда лорд Хиндсдейл был назначен опекуном молодого человека и теперь живет к замке, хотя маркиз уже достиг совершеннолетия и унаследовал фамильный титул.

Около семи месяцев назад я познакомилась с маркизом Дирсвудом при весьма необычных обстоятельствах. Поскольку молодой человек, как и его мать, здоровья был слабого, то в обществе появлялся очень редко, и гостей в доме тоже практически не принимали. Насколько я понимаю, он получил домашнее образование и ведет — точнее, вел до своей смерти — жизнь затворника. Правда, ему разрешали легкие упражнения и прогулки со спаниелем по кличке Хэндель по близлежащим полям и лужайкам, но, всегда в сопровождении слуги.

Именно во время одной из таких прогулок прошлой весной я впервые встретила маркиза. Я увидела его со слугой на лужайке рядом с домом. Они подошли к лестнице у забора, и слуга, уже перелезший через него, протянул руку, чтобы помочь своему хозяину. В это время Гилберт, как я стала его потом называть, потерял равновесие и упал, ударившись головой о столб.

Я подбежала помочь и предложила отвести молодого человека к нам в дом, потому что это ближе. У него кружилась голова, но при нашей поддержке он мог идти сам. Мы довели маркиза до виллы «Виндикот», где я оказала ему посильную медицинскую помощь. В это время слуга побежал за помощью в замок Хартсдин. Вскоре лорд Хиндсдейл приехал к нам в карете и забрал молодого человека с собой.

Неделю спустя маркиз в сопровождении своего дяди приехал к нам выразить признательность за помощь. Во время беседы я упомянула о моей любви к цветам, и маркиз Дирсвуд пригласил нас с отцом в замок посмотреть на их теплицы.

Это было первое из многих посещений за несколько последующих месяцев, во время которых мое знакомство с Гилбертом переросло в настоящую дружбу. Мне он показался одиноким молодым человеком, достойным сострадания и нуждающимся в обществе сверстников. У нас было немало общих интересов, и мы с удовольствием проводили время вместе. Я стала относиться к маркизу так, как, наверное, относилась бы к собственному брату.

Единственной тенью, омрачающей нашу дружбу, был лорд Хиндсдейл. Он очень любил своего племянника, даже слишком, поскольку и шага не давал ему ступить самостоятельно (хотя это отчастиможно понять, принимая во внимание слабое здоровье Гилберта). Несколько раз мои визиты отменялись по настоянию лорда, который считал, что Гилберт был слишком слаб, чтобы принимать в тот день гостей. Лорд Хиндсдейл — суровый и непреклонный человек, и я чувствовала, что ему не нравится моя дружба с Гилбертом.

Теперь я хотела бы подробнее остановиться на событиях прошлого лета. Гилберт и его дядя уехали из поместья, чтобы провести август в другой семейной родовой усадьбе — замке Дрампитлох на шотландском побережье. Спустя неделю после их отъезда я получила письмо от лорда — очень краткое, мистер Холмс! — в котором он сообщал, что его племянник, маркиз Дирсвуд, утонул, катаясь на лодке. Никаких подробностей в письме не было, и об обстоятельствах гибели Гилберта я узнала из газет. Может быть, вы их тоже читали, мистер Холмс?

— Конечно, читал. Прошу вас, продолжайте, мисс Рассел. Хотя тело так и не обнаружили, поминальная служба все-таки была проведена, не так ли?

— Да, мистер Холмс, в церкви Спасителя в Литтл-Брэмфилде. И присутствовали только ближайшие родственники и слуги.

Впервые выдержка изменила мисс Рассел, и голос ее дрогнул — видимо, при воспоминании о том, что, несмотря на ее дружбу с молодым маркизом, на поминальную службу она не была приглашена. Я видел, как напрягся в кресле Фредерик Лоусон, однако после непродолжительного молчания мисс Рассел овладела собой и продолжила:

— Я больше не имела никаких известий от нового маркиза Дирсвуда, коим после смерти своего племянника стал лорд Хиндсдейл, и все мои связи с поместьем Хартсдин, казалось, навсегда прекратились. Но три дня назад, около половины одиннадцатого вечера, мы с отцом возвращались в экипаже из Гилфорда, где ужинали с мистером Лоусоном, который многие годы является поверенным моего отца и стал за это время близким другом семьи. Когда мы проезжали мимо ворот поместья Хартсдин, я бросила взгляд на дом. Я сидела справа, занавеска была отдернута, и весь сад перед домом был у меня как на ладони. Светила полная луна, так что ни о какой ошибке в том, что я увидела, и речи быть не может.

— И что же это было? — спросил Холмс.

Он, как и я, находился под впечатлением достоверности рассказа и четкости изложения событий, хотя дрожь в голосе выдавала скрываемые чувства нашей гостьи.

— Я видела, что по лужайке шел Гилберт. Он шел в мою сторону, и черты его лица были хорошо различимы — по сравнению с прежними временами он похудел и осунулся.

— Он был один?

— Нет, его сопровождали двое мужчин, одного из которых, дворецкого Мейси, я узнала. Другого мне прежде никогда не доводилось видеть. Это был высокий, очень плечистый человек. — Голос мисс Рассел снова зазвенел от волнения. — Мейси и другой мужчина держали маркиза за руки, пытаясь вернуть его в дом. Какое же несчастное лицо было у Гилберта! На нем был написан такой ужас, что я и сейчас дрожу, вспоминая эту картину!

— И что вы сделали? — мягко спросил Холмс.

— Сказала кучеру остановиться, но когда я спрыгнула и подбежала к воротам поместья, Гилберта и двоих мужчин уже и след простыл. Наводить справки было поздно. Кроме того, я была так опечалена увиденным, что мне требовалось время для того, чтобы спокойно обдумать последующие шаги. После разговора с отцом я на следующий день посоветовалась с мистером Лоусоном и по его рекомендации написала письмо лорду Дирсвуду с просьбой о срочной встрече. Не вдаваясь в подробности, я просто отметила, что дело это личного характера, достаточно деликатное и может иметь последствия юридического характера. По этой причине я просила разрешить присутствовать на нашей встрече мистеру Лоусону как поверенному нашей семьи.

— Очень мудрое решение, — тихо произнес Холмс. — Насколько я понимаю, после смерти племянника дядя унаследовал не только титул, но и поместья, которые весьма обширны?

— Да, вы правы, мистер Холмс. Прямым наследником был его дядя. Учитывая именно этот юридический аспект проблемы, я понимала, что не могу вести беседу одна, а отцу из-за болезни сердца следовало избегать расстройств и волнений. Разговор с новым лордом Дирсвудом состоялся вчера утром.

Мисс Рассел повернулась к Фредерику Лоусону:

— Поскольку беседа шла по вашему сценарию, мне кажется, вам следует в точности описать все, что произошло. Мне больно об этом вспоминать.

Она откинулась в кресле с явным облегчением, поскольку закончила свою часть рассказа, а Фредерик Лоусон с серьезным выражением на красивом лице продолжил повествование:

— Разговор был очень неприятный, мистер Холмс. Как уже говорила мисс Рассел, лорд Дирсвуд — суровый и непреклонный человек, крайне недружелюбный в общении. Он молча выслушал мой пересказ того, что увидела мисс Рассел, а затем категорически отверг любое предположение о том, что его племянник все еще жив. «Мисс Рассел ошиблась», — настаивал он, хотя и не отрицал возможности самого происшествия, случившегося за два дня до этого. По его словам, человек, которого она видела, был не Гилберт, а слуга Харрис, который внезапно заболел и которого Мейси и еще один слуга выводили прогуляться на свежий воздух. А поскольку Харрис внешне похож на его племянника...

— Это возможно, мисс Рассел? — спросил Холмс.

— Разумеется, нет! — воскликнула она, и румянец негодования выступил на ее щеках. — Я хорошо знаю Харриса, и хотя он действительно отдаленно похож на Гилберта — оба черноволосы и хрупкого сложения, — я никак не могла бы принять одного за другого.

— А кем был тот третий, которого мисс Рассел не смогла узнать? Лорд Дирсвуд хоть как-то объяснил его присутствие?

Лоусон немного растерялся.

— Боюсь, мистер Холмс, что волнение помешало мне поинтересоваться у лорда Дирсвуда, кто был этот человек. Когда мисс Рассел отказалась принять объяснение лорда Дирсвуда, он очень рассердился и холодно, но сдержанно предложил нам пригласить кого угодно, чтобы обыскать дом и убедиться, что Гилберта гам нет. Затем он резко оборвал беседу, и нас проводили к выходу. В то же утро мы решили, что должны принять его вызов. Мисс Рассел не может оставить все так, как есть. Я слышал, мистер Холмс, о том, что вы ведете частную детективную практику, и о том, с какой осмотрительностью вы обращаетесь с конфиденциальной информацией, а потому и порекомендовал мисс Рассел нам написать.

— И бы с удовольствием занялся этим делом, — с готовностью откликнулся Холмс. — Оно имеет исключительно интересные особенности. Однако предварительно я хотел бы поставить два условия.

— Какие же?

— Во-первых, мой коллега, доктор Ватсон, будет меня сопровождать. Вы ведь согласитесь, мой дорогой друг, не так ли?

— Конечно, Холмс, — ответил я.

— Я уверен, что это можно устроить, — сказал Лоусон. — Лорд Дирсвуд не ставил никаких ограничений на число людей, которые будут осматривать замок Хартсдин. А второе условие?

— Мы проведем осмотр как можно скорее, пока условия — я имею в виду погоду и полнолуние — не изменились. — И, повернувшись к мисс Рассел, Холмс продолжил: — Я хотел бы осмотреть место описанного вами любопытного инцидента в условиях, максимально приближенных к тем, в которых вы все это видели сами. Вы понимаете, мисс Рассел, что я ни на миг не подвергаю сомнению правдивость вашего рассказа? Тем не менее я все равно отдаю предпочтение собственным наблюдениям.

— Я понимаю, мистер Холмс, — с готовностью согласилась мисс Рассел. — Завтра вечером вас устроит? Вы можете остаться на вилле «Виндикот» на ночь, и карета отвезет вас к поместью Хартсдин точно в то же самое время, в которое я видела то, о чем рассказала.

— Отлично! — воскликнул Холмс.

— Если вы сядете на поезд, отправляющийся с вокзала Ватерлоо, я пришлю за вами экипаж в Гилфорд.

— Это вас устраивает, Ватсон? — спросил Холмс, проводив мисс Рассел и мистера Лоусона до двери и вернувшись к своему креслу у камина. — Миссис Ватсон не будет возражать, если вы проведете одну ночь вне дома?

— Уверен, что нет, Холмс.

— Очень достойная женщина! А ваш сосед, очевидно, позаботится о ваших пациентах? Раз все решено, хочу теперь спросить, что вы думаете о мисс Рассел, мой дорогой друг?

Мне кажется, что мисс Рассел очень чуткая и наблюдательная девушка.

— Не из тех, кто отличается чрезмерным воображением, галлюцинациями и тягой к призракам?

— Думаю, что нет.

— Я совершенно с вами согласен, доктор.

— Кого или что, по вашему мнению, она увидела? Мисс Рассел абсолютно уверена в том, что не могла принять слугу за маркиза Дирсвуда, умершего, как объявлено, четыре месяца назад.

— Никогда не пускайтесь в рассуждения, пока вы не выяснили всех фактов, Ватсон. Начинать с этого расследование — самый неверный путь. Сначала факты, затем теория. А теперь, старина, постарайтесь дотянуться до полок сзади вас и достаньте мой альбом с газетными вырезками и мою энциклопедию на букву «Д». Мы начнем предварительное изучение этих фактов: вы — обстоятельства смерти лорда Дирсвуда, а я освежу в памяти сведения о семье молодого аристократа. Вам лучше всего взять вырезки из «Таймс» с описанием несчастного случая. Кстати, если не ошибаюсь, он произошел пятого августа.

Несколько минут мы читали молча, Холмс погрузился в изучение энциклопедии, а я, найдя соответствующую страницу в альбоме, вчитывался в сообщение. Называлось оно «ТРАГИЧЕСКАЯ ГИБЕЛЬ МОЛОДОГО МАРКИЗА». В нем говорилось:

В прошлый четверг после обеда маркиз Дирсвуд трагически погиб, катаясь на лодке у северо-западного побережья Шотландии.

Молодой дворянин, приехавший вместе со своим дядей, лордом Хиндсдейлом, в фамильный замок Дрампитлох, отправился один на лодке осматривать пещеры в близлежащем утесе. Море в то время было неспокойным. Как полагают, налетевший шквал опрокинул лодку.

Когда маркиза хватились, дядя поднял тревогу и организовал поиски. Однако тело не нашли и — поскольку начался отлив — решили, что его смыло в море.

Прокурор Глазго начал расследование этого трагического несчастного случая.

Закончив читать, я поднял глаза на Холмса, который смотрел на меня с насмешкой.

— Итак, Ватсон, у вас уже есть какие-то конкретные соображения?

— Только то, что семью Дирсвудов постоянно преследуют несчастья.

— Злая судьба преследует их род на протяжении всей его истории, — произнес Холмс, постукивая длинным указательным пальцем по переплету энциклопедии. — Лорд Дирсвуд был обезглавлен Ричардом Третьим; другой был арестован за участие в Бабингтонском заговоре и умер в Тауэре от сыпняка, избежав тем самым гильотины. Третий был убит на дуэли; и это не считая того, что отец утонувшего молодого маркиза погиб на охоте. При таких обстоятельствах их семейный девиз «Fortunae Progenies»^[744] можно считать злой иронией. Значит, вы ничего не извлекли из сообщения о смерти Гилберта Дирсвуда?

— Нет, Холмс, должен признаться, оно мне кажется достаточно правдивым.

— Вы удивляете меня, дорогой друг! Вспомните-ка рассказ мисс Рассел о первой встрече с Гилбертом Дирсвудом. Она говорила, что маркиз выгуливал собаку в сопровождении слуги и — обратите внимание, Ватсон! — поднимаясь по лестнице, упал. А теперь нас пытаются убедить в том, что маркизу позволили одному отправиться на лодке в море, да еще при неблагоприятных погодных условиях.

— Да, да, разумеется, Холмс! Я понимаю, вы предполагаете, что это не был несчастный случай? А если так, значит, это — убийство?

Холмс откинулся в кресле, добродушно и несколько снисходительно глядя на меня.

— Продолжайте, мой дорогой Ватсон. Прошу вас, развивайте вашу мысль.

— Ну, нынешний лорд Дирсвуд мог убить своего племянника, дабы унаследовать его титул и состояние. Потом он мог выбросить тело в море и перевернуть лодку, чтобы люди поверили, будто молодой человек утонул.

— О да, только сначала привязал к телу камни чтобы потом его не смогли обнаружить.

— Это вполне возможно, — согласился я, но, к моему неудовольствию, Холмс усмехнулся.

— Интересная идея, мой дорогой друг. Правда, она полностью игнорирует сведения, полученные от мисс Рассел. Несмотря на мое предупреждение, в своих рассуждениях вы забыли, что мисс Рассел видела, — или ей показалось, что она видела — маркиза Дирсвуда живым три дня назад. Если это так, значит, речь идет о вполне осязаемом призраке, вернувшемся с того света, которому потребовалось двое слуг для сопровождения!

— Тогда, возможно, маркиз спасся и доплыл до берега, появившись позднее в поместье Хартсдин, чтобы обвинить своего дядю? В этом случае новый маркиз Дирсвуд имеет достаточно оснований держать «утонувшего» под арестом.

— В тайном сговоре со слугами, естественно? Если ваша теория верна, тогда почему дядя не совершил второй попытки убийства племянника и не захоронил тело на территории поместья? Кроме того, почему нынешний маркиз бросает вызов мисс Рассел и мистеру Лоусону, позволяя пригласить кого угодно для осмотра поместья?

— Я не совсем понимаю, куда вы клоните.

— Тогда поставьте себя на место нынешнего маркиза Дирсвуда. Вас обвинили самым решительным образом — хотя, без сомнения, мисс Рассел и мистер Лоусон выражались весьма деликатно — в неправедном наследовании титула и имений Дирсвудов при истинном наследнике, что вы категорически опровергаете. Что бы вы сделали в подобной ситуации?

— Я бы, естественно, послал к ним адвоката и пригрозил судебным преследованием, если они не прекратят упорствовать в своей клевете. Так поступил бы любой разумный человек.

— Вот именно! Не забывайте об этом во время нашего расследования, Ватсон. Могу я попросить вас принять во внимание и два других факта, имеющих отношение к этому делу?

— Что же это за факты, Холмс?

— Во-первых, как гласит моя энциклопедия, замок Хартсдин был построен во времена правления Елизаветы и, хотя в восемнадцатом веке он был значительно перестроен, одно крыло этого тюдоровского здания все еще цело. Во-вторых, то, что седьмой лорд Дирсвуд обвинялся в участии в Бабингтонском заговоре.

— В Бабингтонском заговоре? Вы говорите о заговоре с целью убить королеву Елизавету и посадить на ее трон Марию, королеву шотландскую? Но какое отношение это может иметь к теперешнему делу?

От обсуждения этой темы Холмс уклонился. Он лишь произнес:

— Подумайте об этом, мой дорогой друг. У вас есть достаточно времени до нашего завтрашнего отъезда в Гилфорд на поезде в четыре семнадцать.

Последовав рекомендации Холмса, я все время размышлял над этим делом, но когда на следующий день мы с ним отправились на вокзал Ватерлоо, я был по-прежнему далек от решения этой загадки.

II

На станции в Гилфорде нас встретил Фредерик Лоусон. Он рассказал, что, как и мы, остановится на вилле «Виндикот» на случай, если во время наших поисков потребуются его профессиональные услуги.

До Литтл-Брэмфилд было около пяти миль болотистой пустоши. В сгущавшихся сумерках все вокруг выглядело мрачно; единственной растительностью там был вереск, низкие кустики утесника да несколько низкорослых деревьев, которые на фоне темнеющего неба казались увечными стражниками, поставленными охранять пустынный пейзаж.

До конца путешествия оставалось всего полмили, когда Лоусон обратил наше внимание на находившееся справа от дороги поместье Хартсдин. Это было квадратное, из серого камня, угрюмое здание, фасад которого не оживляли ни кустарник, ни вьющиеся по стенам растения, ни весьма строгий розарий и лужайка перед домом. От чугунных кованых ворот к портику с простыми колоннами вела посыпанная гравием дорожка.

Холмс явно остался доволен первым мимолетным осмотром, поскольку откинулся на обитые подушки сиденья с умиротворенной улыбкой.

Вскоре мы прибыли на виллу «Виндикот». У дверей особняка из красного кирпича нас встретила мисс Рассел и сразу провела в уютную, со вкусом обставленную гостиную к камину с весело потрескивавшим огнем. В кресле у камина сидел седовласый пожилой джентльмен, которого мисс Рассел сразу же нам представила. Это был ее отец, утонченный представитель старой школы, болезненная хрупкость черт которого свидетельствовала о слабом здоровье. Беседа велась на самые общие темы, чтобы не беспокоить его. А вот после обеда, когда мистер Рассел удалился в свою комнату, мы стали обсуждать волновавший всех нас предмет: детали осмотра, назначенного на предстоящий вечер. Карета должна была довезти нас до развилки, а затем повернуть обратно. Ровно в половине одиннадцатого, именно в тот час, когда за четыре дня до этого мисс Рассел стала свидетельницей странной сцены в поместье Хартсдин. Погода оставалась ясной, да и луна еще была достаточно полной. Так что все было как в тот раз.

— А после осмотра, — предложил Холмс, — пусть карета возвращается сюда. Поскольку доктор Ватсон и я должны будем провести еще кое-какие наблюдения неподалеку от поместья Хартсдин. Обратно мы вернемся пешком, ведь оттуда всего полмили. Могу я попросить, чтобы в карету положили две накидки, которые нам могут потребоваться?

— Какие еще у вас возникли соображения, Холмс?— спросил я, когда мы надевали пальто перед поездкой.

Холмс, однако, не желал ничего объяснять.

— Подождите, мой дорогой друг, и все увидите сами, — сказал он и уже на лестнице насмешливо добавил: — Не, забывайте о Бабингтонском заговоре!

Но я все еще не видел никакой связи между заговором и нашим делом. Тем временем карета катилась по гилфордской дороге. Ночь была холодной, воздух — морозным, деревья с голыми ветвями неподвижно застыли на фоне бледного неба, на котором висела большая белая луна, такая яркая и близкая, что я хорошо различал темные загадочные пятна на ее поверхности.

Хотя Холмс занял правое сиденье, то, на котором сидела тогда мисс Рассел, я тоже смог, наклонившись вперед, рассмотреть поместье через окно кареты.

На сей раз мое внимание привлек не дом, а сад. Сквозь узоры чугунных ворот я отчетливо видел лужайку, посеребренную лунным светом и обильной росой, быстро превращавшейся в хрустящий белый иней. Поблизости деревьев не было, а значит, не было и тени, а те, что без листьев стояли вдоль дорожки, наблюдению не мешали.

— Любой, кто появился бы на лужайке, сразу был бы хорошо виден из кареты. — Именно на это обратил внимание Холмс, когда мы поравнялись с воротами, а затем миновали их. — Я убежден, Ватсон, что мисс Рассел не ошиблась.

Несколько минут спустя он постучал по окну условным сигналом, по которому кучер должен был остановиться. Мы выбрались из кареты, отправившейся в обратный путь, оставив нас на дороге с накидками в руках.

Я ожидал, что Холмс пойдет к воротам поместья, но он направился в противоположном направлении, где и нашел лаз в кустарниковой изгороди. За ней начинались деревья, очерчивающие границы Хартсдина. Миновав их, мы увидели массивные стены здания, точнее говоря, судя по крутому фронтону и неровной крыше его крыла — старой тюдоровской части, — о которой уже упоминал Холмс. На опушке рощи, откуда открывался прекрасный обзор этой части замка, Холмс остановился и сел на ствол упавшего дерева.

— А теперь, дорогой друг, нам надо ждать развития событий, — прошептал он.

Его тон отбил у меня охоту интересоваться, о каких событиях идет речь, и я молча сел рядом. Это было долгое молчаливое бдение, даже накидки не спасали от ночной стужи. Удары часов под крышей отбили одиннадцать, затем минуло половина двенадцатого.

Только около полуночи появились первые признаки жизни в затемненной части усадьбы.

А затем, когда я уже было начал думать, что наши наблюдения напрасны, в одном из разделенных надвое поперечным брусом окон зажегся желтый свет, сначала колеблющийся, а затем ровный, будто кто-то внес лампу в комнату и поставил ее на стол. Вскоре такой же свет загорелся в соседнем окне, и даже издалека мы увидели силуэт широкоплечего мужчины.

В следующий миг оба окна утонули в темноте, словно кто-то задернул плотные занавеси или закрыл ставни. Фасад снова погрузился во тьму.

— Пойдемте, Ватсон, мягко сказал Холмс. — Я увидел достаточно.

Долгое ожидание, кажется, закончилось.

Полмили до виллы «Виндикот» мы прошли бодрым шагом, чтобы согреться. Длинная тень Холмса покачивалась в лунном свете. Он молчал, и, понимая, что друг мой напряженно размышляет, я не пытался прервать ход его мыслей.

Лишь когда мы дошли до ворот виллы «Виндикот», он наконец заговорил, придерживая у горла воротник. Лицо его было мрачным.

— Боюсь, что это дело закончится трагически, Ватсон. Я должен предупредить об этом мисс Рассел и мистера Лоусона. Но не сегодня. Не хочу, чтобы они провели бессонную ночь, особенно молодая дама.

Мисс Рассел и мистер Лоусон вместе с экономкой, некой миссис Хенти, ждали нас в гостиной, где в камине по-прежнему ярко горел огонь. Вскоре нам подали горячий суп и пироги с дичью.

Холмс не распространялся о наших наблюдениях, сказав только, что они были успешными, и задал мисс Рассел вопрос, значение которого в то время я понять не мог.

— Скажите мне, совершал ли когда-нибудь молодой маркиз Дирсвуд путешествие за границу?

— Нет, мистер Холмс, никогда. Гилберт однажды сказал мне, что никогда не покидал страны. А почему вы спрашиваете?

— Просто интересно. — Холмс неопределенно махнул рукой и больше к этой теме не возвращался.

Как мой друг и намеревался, до наступления утра он ничего не говорил о тех мрачных перспективах, которые, по его мнению, сулил исход этого дела. Лишь за завтраком Холмс наконец поднял этот вопрос. За столом нас было только четверо: старый мистер Рассел предпочел завтракать в постели. Холмс выразил свою озабоченность мисс Рассел и мистеру Лоусону теми же словами, что накануне и мне.

— Я не могу дать вам более подробного объяснения, — заключил он. — Однако, принимая во внимание мои опасения, не имею права продолжать это дело без вашего согласия. Более того, даже в этом случае понадобится еще и разрешение теперешнего маркиза Дирсвуда, в противном случае, боюсь, что все факты никогда не станут известны полностью.

Мисс Рассел слушала его опустив голову, затем посмотрела Холмсу прямо в глаза:

— Я бы предпочла знать правду, какой бы ужасной она ни оказалась. Конечно, если лорд Дирсвуд даст свое согласие.

— Просто замечательная молодая дама! — прокомментировал Холмс, когда мы с ним снова отправились в поместье Хартсдин; в кармане у моего друга лежало рекомендательное письмо от мисс Рассел, подписанное также и мистером Лоусоном.

Такие признания в устах Холмса были чрезвычайно редки. Женщины его не интересовали, за всю свою жизнь он испытывал чувства лишь к одной из них^[745].

Остальная часть поездки прошла в молчании. Я размышлял над тем, какую трагедию Холмс имел в виду и как он пришел к такому выводу, а он, в свою очередь, погрузился в собственные размышления.

По прибытии в поместье Хартсдин мой друг немного повеселел, бодро выпрыгнул из кареты, быстро взбежал по лестнице и энергично позвонил. Дверь открыл дворецкий — видимо, Мейси, — дородный человек, который, с важным видом прочитав наши визитные карточки и письмо мисс Рассел, проводил нас в зал, где просил подождать.

Я с любопытством огляделся вокруг.

Зал был большой и роскошно украшенный, но ни портреты, ни богатые персидские ковры, покрывавшие мраморный пол, не могли рассеять атмосферу холодной мрачности. Все здесь было безрадостным, словно в этих стенах никогда не смеялись.

Перед нами была широкая, украшенная резьбой лестница, ведущая на верхнюю галерею, по которой неожиданно сбежал белый с темно-каштановыми пятнами спаниель и принялся обнюхивать наши ноги.

— Рискну предположить, что это собака Гилберта Дирсвуда и она ищет своего хозяина, — заметил Холмс.

Его предположение подтвердилось, поскольку, обнюхав нас и не найдя ничего для себя интересного, спаниель огорченно отошел в дальний угол и свернулся на ковре.

В этот момент возвратившийся дворецкий объявил, что лорд Дирсвуд примет нас, и по коридору проводил к двойным дверям. Они вели в библиотеку, также роскошно обставленную. Но мое внимание привлекли не ряды книг на полках от пола до потолка, не позолота, не кожаные кресла, а сам лорд Дирсвуд, поднявшийся из-за стола в дальнем углу комнаты.

Это был худой темноволосый человек, державшийся очень прямо и сурово, одетый в черное, если не считать высокого белого накрахмаленного воротничка; аристократ смотрел на нас с таким высокомерным презрением, с каким породистая скаковая лошадь, наверное, глядела бы на клячу, запряженную в тяжелую телегу.

— Я вижу, — сказал он, постукивая пальцем по рекомендательному письму, — мисс Рассел и ее адвокат продолжают настаивать на том, что мой племянник все еще жив. Очень хорошо, мистер Холмс. Вы вольны проверить истинность моих слов. Вы и ваш спутник, — он слегка кивнул в мою сторону, как будто впервые заметил мое присутствие, — можете обыскать дом от чердака до подвалов, но, уверяю вас, только зря потратите время. Вы не найдете здесь никого, кроме меня и слуг.

С этими словами лорд отвернулся от нас и дернул за шнурок звонка, висевший у камина. Мы молча ждали появления дворецкого, момент был крайне неприятный, и я с сочувствием подумал о мисс Рассел и мистере Лоусоне, которым также пришлось пережить оскорбительное поведение этого человека.

Первым молчание прервал Холмс, которого, казалось, совершенно не задевало высокомерие лорда Дирсвуда.

— Насколько я понимаю, — сказал он, — мисс Рассел видела двоих людей, сопровождавших того, кого она приняла за вашего племянника. Одним был ваш дворецкий. Другого она не узнала. Могу я спросить у вас, кто это был?

Не успел он закончить своей фразы, как раздался стук в дверь, и вошел дворецкий. Даже но взглянув в сторону Холмса, лорд Дирсвуд приказал слуге:

— Позови сюда Бейкера, Мейси! — Когда дворецкий закрыл за собой дверь, добавил: — Человек, о котором вы говорите, мистер Холмс, мой секретарь Бейкер, которого я нанял несколько месяцев назад и которого именно по этой причине мисс Рассел никак не могла знать. Вы увидите его. Я не хочу давать мисс Рассел ни малейшего повода для сомнений в том, что хоть какие-то подробности, касающиеся моего поместья, от нее скрывают.

Лорд снова замолчал до возвращения дворецкого, который вошел в сопровождении высокого смуглого человека с очень широкими плечами.

— Мой секретарь Бейкер, — представил лорд Дирсвуд вошедшего, который нам поклонился. — А теперь, если вы последуете за дворецким, он покажет вам все комнаты, какие пожелаете осмотреть.

Не знаю, как мой друг, но я чувствовал, что взгляд этого человека буравил мне спину, пока мы шли от стола через всю библиотеку к двойным дверям вслед за Мейси, который хранил такое же пугающее молчание, что и его хозяин.

На лестнице Холмс обратился к дворецкому:

— Мы хотим осмотреть только спальни.

— Хорошо, сэр, — коротко согласился он.

Мы поднялись на верхнюю галерею, представлявшую собой длинный балкон, по обе стороны которого шли двери по крайней мере двадцати спален; мы осмотрели все, за исключением собственной спальни лорда Дирсвуда; очевидно, ею не пользовались: мебель в ней была покрыта чехлами от пыли.

В спальне бывшего маркиза мебель также была покрыта чехлами, на кровати лежал один матрас, занавеси полога на четырех столбах были завернуты в белую материю, напоминая висящие саваны.

Когда мы вошли в комнату, Холмс бросил взгляд на кайму полированного паркета, видимого за краями покрывавшего пол ковра, затем иронично приподнял бровь и посмотрел на меня. На тонком слое пыли, которая собралась на полу со времени последней уборки, были видны только наши следы. Совершенно очевидно, что в этой комнате не жили.

Затворив дверь последней спальни в конце галереи, дворецкий произнес:

— Вы осмотрели все спальни, джентльмены. Не желаете ли вернуться вниз?

— А как насчет другого крыла? — поинтересовался Холмс.

Мне показалось, что я впервые заметил подобие беспокойства на лице дворецкого.

— В той части дома живут только слуги и мистер Бейкер, сэр.

— И все же я хотел бы осмотреть ее.

— Хорошо, сэр.

Мы спустились вслед за ним на несколько ступенек в другой коридор. По низкому потолку с толстыми поперечинами было ясно, что мы попали в старую часть здания, ту, что осталась от прежнего тюдоровского замка, перед фасадом которого мы с Холмсом вели наблюдение прошлой ночью.

Коридор шел как-то странно, со многими поворотами, неожиданными спусками и подъемами на несколько невысоких ступенек, так что представить себе план этой части здания или расположение комнат было чрезвычайно трудно.

Сами комнаты были меньше и темнее, чем в главной части здания, в некоторых никто не жил. Тем не менее мы бегло осмотрели спальню самого Мейси, а также спальни повара, служанок и камердинера лорда Дирсвуда.

Больше всего времени Холмс провел в комнате Бейкера, секретаря его светлости, но в то время я не мог понять, почему эта спальня вызвала такое пристальное внимание моего друга. Здесь не было ничего особенного. Как и другие, она представляла собой помещение с низким потолком, с обшитыми филенкой и штофом стенами и единственным разделенным надвое поперечиной окном со ставнями, выходящим в рощу, на опушке которой мы с Холмсом сидели.

Мебель была самой незатейливой — односпальная кровать с тумбочкой, на которой стояла масляная лампа, шкаф из темного от старости дуба, который занимал почти всю противоположную стену, кресло и квадратный половик. Тем не менее Холмс оставался в комнате несколько минут. Он открыл дворцы шкафа и осмотрел его изнутри, затем внимательно оглядел ставни на окне.

Оставалось осмотреть еще несколько помещений — темную кладовку для белья, которая примыкала к спальне Бейкера, и комнату экономки, расположенную рядом с ней, но Холмс оглядел их весьма небрежно.

Закончив осмотр, мы вернулись к верхней площадке главной лестницы и спустились в переднюю залу. Вдруг, когда дворецкий уже открыл двери, чтобы выпроводить нас, Холмс неожиданно заявил:

— Я хочу еще раз осмотреть одну из комнат. Уверен, лорд Дирсвуд не станет возражать, раз уже дал нам разрешение на осмотр всего дома.

Дворецкий, как мне показалось, растерялся, и, пока он стоял в нерешительности, Холмс повернул обратно к лестнице, беззаботно бросив:

— Вам не стоит провожать нас, Мейси. Мы с доктором Ватсоном запомнили дорогу.

Мы поднялись по лестнице, и Холмс, перегнувшись через перила, посмотрел вниз. Зала была пуста, дворецкий исчез из виду.

— Несомненно, пошел докладывать лорду Дирсвуду о наших намерениях, — заметил Холмс. — Пойдемте, Ватсон, охота почти закончилась, но у нас мало времени на то, чтобы найти последнюю нору.

— Какую нору, Холмс?

— Ту самую, в которой спряталась наша лиса.

— Уж очень вы уверенно говорите, Холмс.

— Действительно, уверенно, мой дорогой друг!

— Откуда у вас такая уверенность?

— Из наших наблюдений вчерашней ночью и из того, что мы увидели сегодня утром.

— Но мы не видели ничего, кроме множества пустых комнат.

— О, мы видели гораздо больше, включая пальцы правой руки секретаря его светлости. Вы заметили, что они были испачканы, и не чернилами, как можно было бы предположить, а?..

Он замолчал, как только спаниель, которого мы встретили раньше, поднялся с подстилки и подошел к лестнице, приветливо виляя хвостом.

— Собака-помощник!^[746] — произнес Холмс и, щелкнув пальцами над перилами, позвал спаниеля следовать за нами.

Пес с готовностью запрыгал по ступеням и пристроился за Холмсом, который пошел по коридору в, как мне казалось, достаточно тщательно обследованное нами тюдоровское крыло.

Мы остановились у дверей комнаты Бейкера, Холмс постучал в дверь, словно ожидая, что за время нашего короткого отсутствия хозяин вернулся. Как оказалось, он поступил правильно, поскольку раздавшийся из-за двери голос пригласил нас войти. Распахнув дверь, мы увидели Бейкера, откладывающего книгу в сторону и поднимающегося из кресла у окна с выражением ужаса на лице от нашего нежданного появления вместе со спаниелем.

Было ясно, что собака никогда раньше не заходила в эту комнату, поскольку она застыла в дверях, не зная, что делать в незнакомой обстановке. Бейкер сделал шаг нам навстречу, будто пытаясь остановить нас, и в эту минуту Холмс послал собаку вперед со словами:

— Вперед, Хэндель! Ищи хозяина!

По этой команде спаниель рванулся к большому дубовому шкафу и стал энергично принюхиваться к его дверцам, молотя хвостом по ковру.

Именно в этот момент в дверях за нашими спинами неслышно появился лорд Дирсвуд, о чем мы узнали, услышав сдавленное извинение Бейкера.

— Прошу прощения, ваша светлость. Я никак не мог предвидеть, что мистер Холмс и доктор Ватсон вернутся…

Лорд Дирсвуд, не взглянув на Бейкера, обратился к Холмсу, причем на сей раз выражение лица хозяина замка было не презрительным, а меланхолически-задумчивым:

— Вижу, мистер Холмс, что обмануть вас нельзя. Я должен был бы знать это, памятуя о вашей репутации.

Слегка поклонившись в знак признательности, Холмс ответил:

— Мое расследование довело меня до этой черты. Но без вашего разрешения дальше дверей этого шкафа я не двинусь. Хотя меня наняла мисс Рассел, которая в этом деле озабочена исключительно судьбой Гилберта, у меня есть ее согласие на то, что она прекратит все дальнейшие расследования в случае возражений с вашей стороны. Поэтому, если хотите, мы с доктором Ватсоном немедленно покинем поместье.

Несколько мгновений лорд Дирсвуд молча обдумывал предложение. Затем он, похоже, принял решение и, повернувшись к Бейкеру, спросил:

— Все в порядке? — Получив утвердительный ответ, его светлость приказал: — Тогда покажите им Парадольскую комнату.

Получив указание хозяина, Бейкер подошел к шкафу и открыл его двустворчатые дверцы.

Как я уже упоминал, шкаф был огромный, разделенный внутри на две части, в одной на крючках висела одежда, другая была полностью занята полками, на некоторых лежали рубашки и нижнее белье. Бейкер отодвинул потайную задвижку, после чего все полки ушли внутрь и за ними открылась замаскированная дверь. Жестом лорд Дирсвуд предложил нам войти и последовал за нами.

Мы оказались в комнате почти тех же размеров, что и та, которую мы только что оставили, но резко отличающейся от нее по виду и обстановке. Вместо обычного половика лежал толстый ковер, не менее роскошные занавеси закрывали ставни на окне, перед которым стоял маленький столик для чтения и кресло. Прекрасные картины и книжные полки занимали все стены и нишу дымохода, в камине ярко горел уголь.

Роскошь этой комнаты явно дисгармонировала с высокой железной решеткой перед камином, полу прозрачной ширмой у окна и, что выглядело тревожнее всего, парой кожаных петель, прикрепленных к кровати, стоявшей сразу же за дверью.

На кровати под вышитым стеганым одеялом лежал молодой человек в неестественно глубоком сне, как будто принял большую дозу снотворного. Он не пошевелился и не открыл глаз, когда мы вошли. Его голова неподвижно покоилась на подушках с вышитыми монограммами. На лице застыло трагическое выражение, какое бывает у тех, кто испытал много страшного и горького; на вид ему было лет двадцать пять.

— Мой племянник, маркиз Дирсвуд, — объявил его светлость, стоя у изножья кровати, глядя на неподвижную фигуру с выражением мучительного сочувствия.

Лицо лорда в этот момент было таким же изможденным и измученным, как и у молодого человека. Мы молчали, и после паузы он продолжил:

— Если вы видели достаточно, джентльмены, то предлагаю вернуться в библиотеку, где я расскажу вам о том, как мой племянник оказался в столь плачевном состоянии. Я знаю, что могу рассчитывать на вашу порядочность, слава о которой идет за вами по пятам.

Холмс снова склонил голову, и вслед за лордом Хиндсдейлом — таковым был теперь его настоящий титул — мы покинули комнату и вернулись вниз, в библиотеку, где по приглашению его светлости расположились в креслах перед камином.

III

Разговор начал лорд Хиндсдейл.

— Прежде чем я начну свой рассказ, — сказал он, — и бы хотел послушать вас, мистер Холмс. Это избавит меня от необходимости повторять некоторые факты, которые вы уже знаете. Кроме того, мне любопытно, каким образом вы докопались до истины.

— Все мои знания получены из моих собственных наблюдений и небольшого исследования, которое я провел после того, как мисс Рассел и ее адвокат попросили меня заняться этим делом, — ответил Холмс. — Нет необходимости повторять рассказ мисс Рассел о том, что она увидела в поместье Хартсдин; она сама уже это сделала. Тем не менее я хотел бы пояснить, что ее озабоченность вызвана не любопытством и не желанием раздуть скандал. Девушка искренне симпатизировала... симпатизирует вашему племяннику и именно по этой причине обратилась ко мне.

Ее рассказ заставил меня просмотреть мои газетные вырезки о гибели нашего племянника в результате несчастного случая прошлым летом в Шотландии. Однако, как я уже объяснял моему коллеге доктору Ватсону, некоторые детали этой трагедии меня заинтриговали. К тому же любопытство подогрел рассказ мисс Рассел о том, как она впервые встретила молодого маркиза: он поранил себе голову, упав с лестницы.

А потом, лорд Хиндсдейл, я вспомнил вашу семейную историю, которая частично помогла решить загадку воскресения вашего племянника из мертвых. Речь идет об аресте одного из ваших предков за участие в Бабингтонском заговоре в тысяча пятьсот восемьдесят шестом году.

Повернувшись ко мне, Холмс с улыбкой добавил:

— Боюсь, Ватсон, что привел вас в некоторое замешательство, упомянув об этом. Объяснение, однако, очень простое. Бабингтонский заговор имел целью заменить на троне протестантку Елизавету Тюдор на католичку Марию Шотландскую. А в те времена Дирсвуды симпатизировали католикам. Во время правления Елизаветы Первой в диссидентствующих семьях было принято иметь в домах потайную комнату, где мог бы прятаться домашний священник на случаи обыска. Хотя в книгах, которые я просматривал, нигде не говорилось о существовании такой комнаты в поместье Хартсдин, я все же решил проверить свое пред положение. Если в этом доме и есть потайная комната для священника, решил я, то она должна быть в старой части дома. Поэтому мы с доктором Ватсоном прошлой ночью вели наблюдение за тюдоровским крылом здания.

Я заметил мужчину — в котором позднее узнал Бейкера, — закрывающего ставни в двух освещенных окнах на верхнем этаже. Однако в его комнате я увидел сегодня утром только одно окно. Далее, комната справа от спальни Бейкера — это кладовка для белья без окон. Значит, должна была быть какая-то другая комната, расположенная между бельевой кладовкой и спальней Бейкера, скрытая от случайного наблюдателя. Я при шел к выводу о том, что в нее можно попасть только из спальни Бейкера. Собака вашего племянника под твердила это, бросившись к шкафу, как только я при казал ей искать хозяина.

Еще меня очень занимало присутствие Бейкера в вашем доме. Поскольку мисс Рассел не узнала его в тот вечер в саду, он, видимо, появился здесь после ее последнего посещения летом, что вы и подтвердили, сказав, будто Бейкер лишь недавно был нанят в качестве вашего секретаря. Однако я заметил, что пальцы его испачканы йодоформом. Только врачи или медицинские сестры обычно используют этот антисептик.

Приняв во внимание все эти факты, я сделал вывод, что ваш племянник содержится в потайной комнате, где за ним следит врач или фельдшер, и на воздух его выводят только по ночам. Подобное положение может быть объяснено только двумя причинами. Первая состоит в том, что маркиз заболел какой-то страшной болезнью типа проказы^[747]. Но эту гипотезу я отверг полностью, так как ваш племянник, по свидетельству мисс Рассел, никогда не покидал страны.

Поэтому я остановился на моем втором предположении — которое, к несчастью, оказалось верным, — молодой человек страдает от какого-то душевного расстройства, из-за которого не может появляться на людях. Тот факт, что его мать умерла в швейцарской клинике якобы от чахотки, только подтверждал мое предположение.

Еще раз хочу повторить, лорд Хиндсдейл, что не жду от вас никаких объяснений, но если вы наградите доктора Ватсона и меня своим доверием, не сомневайтесь, ни слова из того, что мы здесь увидели или услышали, никогда не будет произнесено за стенами этого дома.

Лорд Хиндсдейл, который до этого, опустив голову на грудь, слушал рассказ Холмса без единого замечания, теперь пристально взглянул на моего друга. Его суровое лицо исказила гримаса страдания.

— Вы правы во всем, мистер Холмс, — сказал он. — По этой причине, а также потому, что вы с доктором Ватсоном известны мне как люди слова, я без колебаний доверюсь вам. Это действительно облегчение — открыто говорить о тайне, которая столько лет камнем лежала на сердце.

Моему старшему брату Гилберту было едва за двадцать, когда он влюбился в Бланш Сифорд, молодую даму необычайной красоты и очарования, а затем женился на ней. Ее семья была богатой, но ничем не прославившейся: несколько поколений занималось в Южной Африке сельским хозяйством, а потому в английском обществе они были совершенно неизвестны. После смерти мужа миссис Сифорд продала семейные поместья и привезла дочь, которой в то время было семнадцать лет, в Лондон, чтобы закончить здесь ее образование. Именно там мой брат повстречал ее и влюбился, женившись на ней в день ее восемнадцатилетия.

Первые два года они были безмерно счастливы, но после рождения маленького Гилберта у моей невестки стали появляться симптомы некой болезни, которая за полтора последующих года переросла в психоз, граничивший с безумием. Позднейшие обследования по казали, что она страдала наследственной душевной болезнью. Ее дед покончил жизнь самоубийством; тетка умерла в доме для умалишенных.

Хотя было сделано все возможное, чтобы спасти разум Бланш, медицина оказалась бессильна. И когда ее поведение стало агрессивным и совершенно непредсказуемым, было решено, что ребенку жить под одной крышей с матерью в таком состоянии небезопасно. Брат крайне неохотно устроил жену в частную клинику для душевнобольных в Швейцарии.

Наш род древний и гордый,мистер Холмс, но нас преследует злой рок. Боясь, что правда повредит сыну, мой брат сообщил всем, что жена его скончалась от чахотки. На самом деле Бланш протянула еще пятнадцать лет, оставаясь в состоянии безнадежного безумия.

Брат очень боялся, что Гилберт унаследует от матери предрасположенность к душевной нестабильности. Поэтому мальчика держали дома и обучали частным образом в надежде, что размеренный образ жизни без лишних волнений поможет ему избежать печальной участи своей матери.

Все остальное, мистер Холмс, вам, видимо, известно. Старший Гилберт погиб на охоте, когда младшему было четырнадцать. Как его опекун, я приехал сюда, в поместье Хартсдин, чтобы позаботиться об образовании и воспитании племянника. Мы с братом часто обсуждали, что делать с Гилбертом, если он унаследует болезнь по материнской линии. Брат очень мучился при мысли о том, что если ему будет суждено умереть, на мои плечи ляжет ужасная ответственность. Однако она меня не тяготит, мистер Холмс. Я люблю моего племянника, как собственного сына!

Суровые черты его лица на миг исказила гримаса боли, и он отвернулся, пробормотав:

— Простите меня, джентльмены, мне трудно говорить на эту тему.

Прошло несколько секунд, прежде чем лорд Хиндсдейл взял себя в руки и смог продолжить рассказ:

— Прошлой весной Гилберт встретил мисс Рассел и влюбился в нее с первого взгляда, как когда-то его отец в Бланш Сифорд. Положение было абсолютно безнадежным. О женитьбе не могло быть и речи, поскольку к тому времени у него уже появились первые признаки надвигающегося безумия. Его знакомство с мисс Рассел произошло как раз во время одного из начинавшихся припадков, в результате которого он упал и ударился головой.

Я был категорически против продолжения знакомства, но Гилберт так хотел снова увидеть девушку, что я был вынужден уступить ему. Это оказалось непростительной слабостью с моей стороны. Дальнейшие встречи лишь укрепили любовь Гилберта к мисс Рассел, хотя, как мне кажется, девушка не испытывала к нему ничего, кроме дружеских чувств и жалости; во всяком случае, я на это надеюсь.

К прошлому лету и мне, и Гилберту стало ясно, что его безумие не временное явление. Приступы становились все сильнее и продолжительнее. В один из светлых периодов Гилберта мы вместе с ним спокойно и вполне разумно обсудили его будущее. Он сам предложил поехать в Шотландию, где у нашей семьи есть замок на побережье. Там мы решили инсценировать его смерть как несчастный случай на море. Это казалось Гилберту самым порядочным выходом из сложившейся трагической ситуации. Таким образом правду можно было скрыть навсегда. Я унаследую титул и поместья без каких либо юридических сложностей, и мисс Рассел не будет страдать из-за несбывшихся надежд.

Мой племянник захотел, чтобы его привезли сюда и здесь о нем заботились^[748]. Он любит это место; здесь прошло его детство; слугам, работающим в имении много лет, вполне можно доверять. Кроме того, здесь находится Парадольская комната, тайник священника, названная так по имени спроектировавшего ее итальянского мастера синьора Парадолини. Вы совершенно правильно определили ее местонахождение, мистер Холмс. Здесь мой племянник надежно защищен от глаз случайных посетителей и любопытных соседей.

Гилберт также взял с меня обещание, что, если его безумие будет прогрессировать, я отвезу его за границу, в ту же самую клинику, в которую в свое время были помещена мать.

Я согласился на эти условия; другой альтернативы не было. Таким образом, был инсценирован несчастный случай, в результате которого Гилберт якобы погиб, а его тело унесло в море. Несколько дней спустя я привез племянника сюда переодетым в слугу. Бейкер был нанят к нему в качестве сиделки. Маркиз большую часть времени проводит здесь, самые сильные приступы снимаются лекарствами и снотворными средствами. В более спокойные периоды, когда безумие не столь явно — обычно такие просветления случаются ночью, — его выводят погулять в саду.

Как раз во время одной из таких прогулок мисс Рассел и заметила Гилберта. Он гулял с Бейкером за домом, где с дороги их не было видно, но вдруг с Гилбертом случился внезапный припадок, он вырвался и побежал к воротам. Бейкер позвал Мейси на помощь, и пока они вдвоем пытались справиться с безумцем и отвести его в дом, появилась карета мисс Рассел.

Вот, мистер Холмс, и весь рассказ об этой трагической истории. И я совершенно уверен в том, что ни вы, ни ваш коллега доктор Ватсон никому не станете о ней говорить.

— Мы уже дали вам слово, — уверил его Холмс. — А теперь, лорд Хиндсдейл, если позволите, мне хотелось бы дать вам один совет.

— Какой?

Доверьтесь мисс Рассел. У этой рассудительной молодой дамы великой силы характер. Я уверен, что она не обманет вашего доверия. Учитывая ее привязанность к Гилберту, было бы жестоко оставлять девушку в неведении относительно истинного положения вещей. Уверен, что ее адвокату Фредерику Лоусону также можно доверять.

— Да, вы правы, — согласился лорд Хиндсдейл после минутного раздумья. — Я попрошу мисс Рассел о встрече в присутствии ее адвоката сегодня же.

Не знаю, о чем шла речь во время этой беседы, однако полагаю, что лорд Хиндсдейл повторил свой рассказ, который ранее изложил нам с Холмсом, поскольку в течение последующих месяцев мы получили два сообщения от мисс Рассел: одно — трагическое, извещавшее нас о том, что наш «общий друг» переведен в швейцарскую клинику по причине ухудшения здоровья.

Второе, полученное через несколько недель после первого, содержало более приятные новости. Мисс Рассел сообщала о предстоящей свадьбе с Фредериком Лоусоном, приглашая нас с Холмсом на торжественную церемонию. К сожалению, мы не смогли на ней присутствовать, поскольку Холмс в то время был предельно нанят тиллингтонским скандалом и ему постоянно требовалась моя помощь.

Что же касается Парадольской комнаты, то я дал слово не обнародовать эти факты и потому ограничился лишь упоминанием этого случая в опубликованных записках^[749] и написанием этих тайных отчетов, которые и вместе с другими конфиденциальными материалами положил в сейф моего банка, зная, что, кроме меня и Холмса, их никто не увидит.

«Чудо из Хаммерсмита»

— Какой ужасный день! — пожаловался Холмс. Он стоял у окна нашей^[750] гостиной на Бейкер-стрит, барабаня пальцами по стеклу, с другой стороны которого сплошным потоком хлестал дождь. — Никаких расследований для оживления умственной работы! Нет книг, стоящих чтения! Не на что смотреть, кроме мокрых зонтов да извозчичьих лошадей, от которых идет пар! Нам надо хоть что-то сделать, Ватсон. Я не вынесу даже часа в этих стенах — задохнусь от скуки!

В таком беспокойном состоянии мой друг пребывал весь день, то вышагивая по комнате, то бросаясь ни диван и задумчиво глядя в потолок.

— Что вы предлагаете, Холмс? — спросил я.

Я сидел у камина и читал вечернюю газету, никакого желания покидать дом в такую мерзкую сырую погоду у меня не было.

— Давайте-ка посмотрим, что нам предлагает «Стар», — сказал он, подойдя ко мне.

Взяв газету, Холмс перелистал ее и нашел раздел с развлечениями.

— Что вы предпочитаете? Театр или концерт в Сент Джеймс-холл? А может быть, пойдем в ресторан «Гольдини»?^[751]

— Если честно, мне ничего этого не хочется. Жуткая погода, Холмс.

— Ну и скучный же вы человек! От сырости еще никто не погибал. Ага! Я, кажется, нашел кое-что, что оторвет вас от камина. В «Кембридже»^[752] поет «французский соловей». Думаю, это вас вдохновит! — сказал Холмс и очень развеселился, увидев, с какой живостью я вскочил на ноги. — Кажется, она ваша любимица, не так ли?

— У нее замечательный голос, — ответил я немного скованно.

— И совершенно потрясающие лодыжки. Что вы на это скажете, мой дорогой друг? Дождь ведь не помешает нам ее увидеть?

— Если вы так хотите. Это сугубо ваше решение.

Холмс все еще посмеивался от удовольствия, когда мы, тепло одевшись, остановили кеб и отправились в «Кембридж», заехав по пути к «Марчини»^[753].

Из-за дождя народу было немного, и мы легко нашли места в третьем ряду партера, откуда отлично видны сцена и ведущий, объявляющий номера.

Начало программы мне не очень понравилось. Выкупал неинтересный клоун, посредственные канатоходцы, «человек-змея», одетый в трико из леопардовой шкуры, причудливо изгибавшийся и принимавший самые неожиданные позы, а также пара дрессированных тюленей, которым по причинам, одному ему ведомым, горячо аплодировал Холмс.

Я же приберег свои восторги дли Маргерит Россиньоль, которая появилась в конце первого отделения.

Те, кому не довелось видеть «французского соловья» на сцене, лишились возможности послушать одну из величайших певиц мюзик-холла.

Она не только обладала дивным сопрано, ангельским и абсолютно нефорсированным чистым верхним «до», но также полной и вместе с тем очень изящной фигу рой.

В тот вечер, как я помню, она была одета в шелковое платье цвета лаванды, которое прекрасно оттеняло ее роскошные пшеничные волосы, элегантно украшенные плюмажем из одного пера, и алебастрово-белые плечи.

Декорации удачно подчеркивали очарование актрисы. Она пела в беседке, увитой розами, на фоне декораций с изображением цветущего сада. Певица и сейчас стоит у меня перед глазами с чуть поднятой вверх миловидной головкой. Исполнив несколько баллад, она закончила выступление несравненной «Колыбельной» Годара^[754], а затем красный бархатный занавес скрыл ее под неистовый восторг зала.

Мои ладони еще не успели остыть от аплодисментов, когда Холмс потянул меня за рукав и прозаически предложил отправиться в бар.

— Виски с содовой, Ватсон? Если мы поспешим, то будем у стойки в числе первых.

Холмс принес напитки и стаканы к скамейке, стоявшей в углу под пальмами в бочках, где я сидел, вес еще находясь под впечатлением очаровательного «французского соловья».

— Ну, — произнес он, глядя на меня с улыбкой, — разве вы не благодарны мне, мой дорогой друг, за то, что я сумел оторвать вас от камина?

Прежде чем я успел ответить, наше внимание при влекло какое-то оживление в противоположном конце зала. Пухлый бледный человек в вечернем костюме и крайнем волнении пытался прорваться сквозь толпу, которая уже заполнила бар. Сквозь гомон смеха и разговоров я слышал его напряженный голос:

— Пожалуйста, леди и джентльмены, минуточку внимания! Есть ли среди вас врач?

Это было настолько неожиданно, что сначала я даже не отреагировал. Холмс заставил меня подняться и одновременно взмахнул рукой.

— Мой друг доктор Ватсон — практикующий врач, — объяснил он человеку, приближавшемуся к нам. — Объясните толком, в чем дело?

— Мне бы не хотелось обсуждать это здесь, — ответил незнакомец, с неудовольствием оглядывая любопытных, окруживших нас со всех сторон.

Мы отошли в безлюдный угол фойе, и он продолжил, вытирая потное лицо большим белым платком:

— Меня зовут Мерриуик, я работаю здесь управляющим. Случилась ужасная трагедия, доктор Ватсон. Одного из артистов нашли за сценой… мертвым.

— При каких обстоятельствах? — спросил я.

— Убийство, — прошептал Мерриуик, и его глаза от ужаса чуть не вылезли из орбит.

— В полицию уже сообщили? — спросил мой старый друг. — Меня, кстати, зовут Шерлок Холмс.

— Мистер Холмс? Великий сыщик? — Мне было очень приятно прозвучавшее в голосе управляющего удивление и облегчение. — Я слышал о вас, сэр. Какая удача, что именно сегодня вы пришли послушать наш концерт. Могу я попросить вас о профессиональных услугах от имени всего нашего руководства? Любые неблагоприятные слухи были бы убийственны для «Кембриджа». В полицию, мистер Холмс? Да, они, должно быть, уже едут сюда. Я послал помощника управляющего в Скотленд-Ярд. В «Кембридже» все должно быть по высшему разряду. А теперь, если вы последуете за мной, джентльмены, — продолжал он, волнуясь и запинаясь от страха, — доктор Ватсон сможет осмотреть тело, а вы, мистер Холмс, — вы просто не представляете себе, какое облегчение я испытываю при мысли о том, что именно вы сможете начать предварительное расследование.

— Чье это тело, мистер Мерриуик? — спросил я.

— Как, я не сказал вам? О Господи! Какое ужасное упущение! — воскликнул Мерриуик, снова выпучив глава от ужаса. Это Маргерит Россиньоль, «французский соловей». Лучший номер нашей программы! «Кембридж» не сможет оправиться после такого скандала. Просто представить себе невозможно, но кто-то задушил певицу в ее собственной гримерной.

— Маргерит Россиньоль! — воскликнул я в шоке.

Взяв меня за руку, Холмс принудил меня идти дальше.

— Пойдемте, Ватсон. Держитесь, друг мой. Нас ждут дела.

— Но, Холмс, лишь четверть часа назад несравненная Маргерит была еще жива и…

Я смолк, будучи не в силах продолжать.

— Прошу вас, вспомните Горация, — взмолился мой старый друг, — «Vitae summa brevis spem nos vetat incohare longam»^[755].

Все еще потрясенный трагической новостью, я последовал за Мерриуиком по пыльным проходам — их голые кирпичные стены и каменные полы резко контрастировали с плюшем и позолотой парадных залов здания. Наконец мы прошли в большое унылое помещение, где размещались уборные.

Там собралось много людей — как рабочих сцены, так и исполнителей. Актеры все еще были одеты в костюмы своих сценических героев, на плечи они накинули одеяла или халаты, и все громко обсуждали случившееся. В этом страшном хаосе я смутно помню какие-то железные ступени, ведущие в затемненный верхний этаж, и дверь на сцену, у которой стояла небольшая кабинка. В ее окошко высовывал голову какой-то человек в кепке и шарфе. В следующее мгновение Мерриуик свернул еще в один, более короткий коридор, который упирался в небольшую конторку дежурного у служебного входа на сцену, и, вынув ключ из кармана, отпер дверь.

— Место преступления, — прошептал он замогильным голосом, отступая в сторону, чтобы пропустить нас вперед.

Сначала мне показалось, что в комнате делали обыск — такой там царил беспорядок. Одежда била разбросана повсюду — на обшарпанном кресле, напоминавшем шезлонг, на складной ширме, стоявшей в углу; нижнее белье висело на веревке, натянутой на двух крюках.

Мое смятение лишь усилилось, когда я поймал наше отражение в большом трюмо, стоявшем напротив двери. Среди многоцветного беспорядка наши строгие вечерние костюмы выглядели довольно мрачно.

На стуле перед трюмо все еще сидела женщина; стриженая темная голова ее лежала на туалетном столике среди разных склянок, флаконов, рассыпанной пудры и грима. «Это не Маргерит Россиньоль, — подумал я с облегчением, — хотя одета она была в то же самое лавандовое платье. Мерриуик ошибся».

Лишь увидев рядом парик пшеничного цвета, украшенный плюмажем и выглядевший как отрубленная нова, я понял, что ошибся не Мерриуик, а я. Холмс с деловым видом вошел в комнату и склонился над телом, внимательно его изучая.

— Она умерла недавно, — объявил мой друг. — Тело еще теплое.

Внезапно он громко вскрикнул и с отвращением отпрянул, вытирая кончики пальцев носовым платком.

Подойдя ближе, я увидел, что чистый белый алебастр плеч певицы был размазан в тех местах, где рука Холмса коснулась ее кожи — он оказался не чем иным, как толстым слоем пудры и румян.

— Задушили ее же собственным чулком, — продолжал Холмс, указав на свернутую в жгут полоску шелка лавандового цвета, которым было плотно перетянуто ее горло. — Другой чулок все еще на ней.

Если бы он не привлек мое внимание к этому факту, в замешательстве я бы даже не заметил ее ног, видневшихся из-под платья — одна в чулке, другая босая.

— Так, так, — бросил Холмс. — Все это очень важно.

Однако почему это было важно, он не сказал и тут же, подойдя к зарешеченному окну, отодвинул закрывавшую его занавеску. Затем Холмс заглянул за ширму. По всей видимости, этот короткий осмотр его удовлетворил, поскольку он сказал:

— Я увидел достаточно, Ватсон. Пора побеседовать с потенциальными свидетелями этой трагедии. Давайте найдем Мерриуика.

Долго искать его не пришлось. Управляющий с нетерпением ждал нас за дверью в коридоре и тут же сообщил, что театр уже пуст — по его поручению зрителей под каким-то предлогом попросили разойтись — и теперь он полностью в нашем распоряжении. Холмс выразил пожелание допросить того, кто обнаружил тело. Мерриуик провел нас в свой весьма удобный кабинет, а сам пошел за мисс Эгги Бадд — костюмершей мадемуазель Россиньоль, которая и обнаружила тело убитой.

Вскоре в кабинет вошла уже немолодая женщина кокни, одетая бедно и во все черное. Мисс Бадд была настолько маленького роста, что когда Холмс предложил ей сесть на стул, ноги у нее едва касались пола.

— Я так думаю, — начала костюмерша без тени смущения, глядя на нас черными и блестящими, как пуговицы на ботинках, глазками, — что вы хотите меня спросить о том, как я вошла в уборную и нашла мадемуазель мертвой?

— Это позднее, — ответил Холмс. — Сейчас меня больше интересует то, что случилось раньше, когда мадемуазель Россиньоль была еще на сцене. Вы, насколько я понимаю, находились здесь, ожидая окончания представления? Когда именно вы покинули эту комнату и как долго отсутствовали?

Вопрос этот озадачил меня не меньше, чем мисс Бадд, отреагировавшую на него таким же вопросом, какой я и сам хотел бы задать, хотя, конечно, сделала она это в несколько иной манере.

— Это ж надо! — воскликнула она, и на ее морщинистом лице отразилось неподдельное изумление. — От куда вы об этом знаете?

Холмс заметил наше удивление и отвечал, судя по всему, нам двоим сразу.

— О, это метод дедукции! — сказал он, пожимая плечами. — Ковер за ширмой буквально засыпан белой пудрой, которой посыпали плечи мадемуазель Россиньоль перед тем, как она надела платье. Хорошо различимы свежие следы трех человек. Следы двоих миленькие, они принадлежат женщинам: вам, мисс Бадд, и, как я полагаю, мадемуазель Россиньоль. Третьи большие, без сомнения, принадлежат мужчине. К сожалению, они слишком смазаны, чтобы можно было определить их размер или рисунок подошвы ботинок. Тем не менее вывод напрашивается сам собой.

Мужчина, предположительно убийца, спрятался за ширмой после того, как мадемуазель Россиньоль уже напудрили плечи. Судя по его скрытному поведению, в гости этого человека не приглашали, значит, он проник в уборную, когда там уже никого не было, то есть после ухода мадемуазель на сцену. Очевидно, мисс Бадд, вы в то время тоже отсутствовали. Отсюда и мои вопросы: когда вы ушли из комнаты и как долго вас здесь не было?

Мисс Бадд, следившая за объяснениями Холмса с живым интересом, не отрывая острого взгляда от его лица, кивнула головой.

— Да, в сообразительности вам не откажешь! Не из обычной полиции, верно? Нет, конечно, нет. Те бы сразу же затоптали все следы, не обратив на них никакого внимания. Но кем бы вы ни были, вы правы. Я и вправду вышла из комнаты к концу выступления мадемуазель и ждала за кулисами, чтобы подать ей халат. Она всегда набрасывает его на свое платье, ведь здесь так грязно! Стоит только задеть за что-нибудь, тут же испачкаешься.

— Значит, вы всегда так делали?

— Что вы имеете в виду — всегда ли я так делала? Ну, конечно, всегда.

— Из вашего ответа можно сделать вывод о том, что мадемуазель Россиньоль выступала в «Кембридже» и раньше?

— Много раз. И всегда ее номер был гвоздем программы.

— Когда вы во второй раз ушли из уборной перед тем, как обнаружили тело мадемуазель Россиньоль?

— Позднее, уже после ее выступления. Она, как всегда, послала меня в «Краун» купить полпинты портера. Это по соседству. Мадемуазель любила пропустить стаканчик портера, говорила, что он хорошо смачивает ей горло. Сказала, что, пока я хожу за пивом, она переоденется, поскольку спешила в «Эмпайр»^[756], к концу второго отделения. Вот почему здесь она выступала в первом отделении. Две недели назад мадемуазель выступала там в лавандовом платье, поэтому теперь захотела надеть розовое. Она всегда следила за тем, чтобы не носить одно и то же платье слишком часто. Так вот, значит, забежала я в «Краун», а когда вернулась обратно, наш «соловей» был уже мертв. Я так страшно испугалась, что и передать вам не могу.

— И как долго вы отсутствовали на сей раз? — спросил Холмс.

— Я тут же вернулась обратно.

— Что значит «тут же»?

— Несколько минут; не больше пяти.

— Что вы сделали, когда обнаружили тело мадемуазель Россиньоль?

— А вы бы что стали делать? Выбежала и давай кричать. Баджер, привратник у входа на сцену, услышал меня и прибежал в уборную. Мы все хорошо осмотрели вокруг — вдруг убийца был еще где-то рядом? — но никого не нашли.

— Где вы его искали?

— Неужто непонятно? — вспылила мисс Бадд, будто ответ на этот вопрос был совершенно очевиден. — За ширмой, занавесями и даже под туалетным столиком.

— А дальше что было?

— Баджер пошел за мистером Мерриуиком, а мне стало плохо — для меня, сами понимаете, это был страшный удар, — я ведь проработала с мадемуазель пятнадцать лет. Мне надо было выйти из уборной. Одна из акробаток в серебряных блестках взяла меня в свою уборную и дала нюхательной соли, чтобы я пришла в себя.

— Значит, комната мадемуазель Россиньоль была оставлена без присмотра?

— Видимо, да, — согласилась мисс Бадд. — Но она же была пустая, если не считать тела бедной мадемуазель. Так какая разница? А через несколько минут Баджер вернулся с мистером Мерриуиком, тот осмотрел комнату и запер ее, а ключ положил к себе в карман. Вот, пожалуй, и все, что я знаю.

— Ну, я думаю, это еще не все, — сказал Холмс. — Как по-вашему, у мадемуазель Россиньоль были враги?

Мисс Бадд покраснела, на ее морщинистых щеках выступили два ярко-красных пятна.

— Нет, не было! — сердито огрызнулась она. — А любой, кто скажет вам, что были, врет. — Спустившись со стула на свои маленькие ножки, мисс Бадд пересекла комнату и бросила через плечо: — С меня достаточно! Я не собираюсь слушать разную чепуху.

— Будьте добры, пришлите ко мне Баджера, — сказал ей вдогонку Холмс.

В ответ она хлопнула дверью.

Холмс, ухмыльнувшись, откинулся в кресле.

— Совершенно необузданная женщина и очень преданная своей госпоже. Что ж, если мисс Бадд не расположена сплетничать, возможно, нам поможет Баджер. Вы следили за логикой моих вопросов, Ватсон?

— Думаю, да, Холмс. Убийца, видимо, проник в уборную и спрятался за ширмой, пока мисс Бадд, как обычно, встречала мадемуазель Россиньоль за сценой. Кто бы ни был убийца, он знал об этом. Следовательно, он, скорее всего, не посторонний человек, а кто-то из окружения мадемуазель — артист или служащий театра, верно?

— Отличное рассуждение, мой друг! Вы настолько хорошо изучили мой дедуктивный метод, что мне стоит подумать о том, как сохранить первенство. Мы можем также заключить, что, когда мисс Бадд ушла за портером, убийца покинул свое укрытие и задушил мадемуазель Россиньоль ее же собственным чулком. Обратите на этот факт особое внимание. Он чрезвычайно важен для расследования. Остается еще один важный вопрос, на который, надеюсь, ответит Баджер. Когда именно убийца вышел из уборной? О, это, кажется, он! — воскликнул Холмс, услышав стук в дверь. — Входите!

В ответ на приглашение в комнате появился мрачный человек в кепке и кашне, которого я уже видел раньше в окошке будки, стоящей у выхода на сцену. Несмотря на седину, его обвислые усы были покрыты коричневым налетом, свидетельствующим о частом употреблении дешевого нюхательного табака. О его пристрастии к крепкому элю можно было сделать безошибочный вывод на основании исходившего от него запаха.

В ответ на вопрос Холмса о перемещениях мадемуазель Россиньоль Баджер пустился в подробные объяснения.

— Да, я видел, как она уходила со сцены вместе со своей костюмершей, — сказал он, предварительно посопев, как старая фисгармония, которая никак не желала издавать первый звук. — Я все вижу из своей будки. Видел, как она прошла в свою уборную; видел, как Эгги Бадд несколько минут спустя снова вышла из уборной, чтобы купить полпинты портера для своей госпожи, а потом возвратилась.

— Прошу вас, подождите, — сказал Холмс, подняв руку, чтобы прервать поток красноречия Баджера. — Давайте вернемся немного назад. Входил ли кто-нибудь в уборную в период между уходом оттуда мисс Бадд за сцену и их совместным с мадемуазель Россиньоль возвращением?

Обдумывая ответ, Баджер напряженно пыхтел в усы.

— Не могу точно сказать. Не стану же я только в ту сторону все время смотреть. Да и народ тут постоянно ходит! Одни тюлени чего стоят! Ненавижу представления с животными! — с неожиданной ненавистью произнес Баджер. — Гадят всюду, а другим убирать приходится. За свежей рыбой и мясом для них в самое неподходящее время бегать надо! Это же просто не по-христиански! Вот с акробатами совсем другое дело!

— Да, конечно! — согласился Холмс. — Но прошу вас, Баджер, давайте вернемся к нашей теме. Что случилось, когда мисс Бадд вернулась из «Крауна»?

— Ну, потом я запомнил этот ее крик. Леденящий душу вопль, сэр. И когда пошел посмотреть, что случилось, то увидел мадемуазель: она лежала на туалетном столике мертвая, как баранья отбивная.

— Насколько мне известно, вы с мисс Бадд обыскали комнату?

— Да, cэp.

— И никого не нашли?

— Нет, сэр. Вот это как раз и не дает мне покоя. Кто бы это ни сделал, он просто растворился в воздухе, поскольку из двери не выходил и в комнате мы его тоже не нашли. Куда ж он деться-то мог? Вот от чего у меня голова идет кругом.

— Вполне логичный вопрос! — сказал Холмс. — И я постараюсь на него ответить. А что вы могли бы сказать о самой мадемуазель Россиньоль? Она ведь француженка, не так ли?

— Француженка? — презрительно хмыкнул Баджер. — Да в ней ничего французского никогда и не было, если, конечно, не считать духов, которыми она себя от души поливала. Родилась она в Бермондсее, настоящее имя Лизи Биггс. А волосы ее вы видели?

— Волосы? — спросил Холмс, не менее меня озадаченный этим загадочным вопросом. — Вы, наверное, имеете в виду парик, который она надевала?

— И это тоже, — так же загадочно ответил Баджер. — Но прежде всего, сэр, я говорю о том, как она задирала нос перед такими, как я. Она меня за грязь под ногами держала. А гордиться-то певичке особо было нечем. Я знал ее как облупленную. Мне все через мое окошечко видно.

В этот момент он подмигнул столь откровенно, что очевидный смысл этого намека доставил мне нестоящую душевную боль — молча слушать, как этот грубиян Баджер снимает с мадемуазель Россиньоль последние покровы женского достоинства и чести, было для меня поистине мучительным испытанием.

Холмс весьма осторожно подошел к обсуждению этой деликатной темы.

— Я так понимаю, Баджер, — сказал он, — что вы имеете в виду джентльменов?

— Если вам так угодно выражаться, сэр. Хотя я бы их джентльменами не называл.

— А среди актеров, которые сегодня выступали, их случайно не было?

— Вопрос в другом — трудно найти такого, кто не входит в число этих мужчин. В разное время она каждого из них попробовала.

— Каждого! — изорвался я, не и силах больше сдерживаться.

Баджер бросил на меня понимающий взгляд.

— Каждого из них, cэp; рано или поздно, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Спасибо, — сказал Холмс. — Я думаю, что мы с доктором Ватсоном услышали достаточно.

Как только Баджер дотронулся до своей кепки и шаркающей походкой вышел из комнаты, мой старый друг повернулся ко мне с озабоченным выражением на лице.

— Мне очень жаль, дорогой Ватсон, что эти откровения вас так сильно расстроили. Всегда неприятно узнавать о том, что предмет обожания — не более чем колосс на глиняных ногах.

Меня глубоко тронули его слова. Хотя порой он бывал эгоистичен и невнимателен, но именно в те моменты, когда Холмс проявлял доброту и заботу, я понимал, что имею в его лице истинного друга.

От ответа я был избавлен сообщением от мистера Мерриуика, что в театр пришли полицейский инспектор из Скотленд-Ярда со своими помощниками. Это было весьма кстати, поскольку от волнения мне все еще трудно было говорить. К тому времени, когда мы добрались до сцены, пятеро одетых в форму по лицейских уже сняли с головы мокрые капюшоны, а один из них, невысокий худощавый человек в гражданском, стоя спиной к нам, сосредоточенно беседовал с мистером Мерриуиком.

— Лестрейд! — воскликнул Холмс, направляясь к нему. Человек в штатском обернулся, и я узнал желтовато-бледные черты лица инспектора, которого впервые встретил во время расследования убийства мистера Дреббера и его личного секретаря Джозефа Стэнджерсона^[757].

Выражение его лица ясно свидетельствовало о том, что Лестрейд не ожидал нас здесь увидеть, да и не особенно этому обрадовался.

— Вы, мистер Холмс! — вскрикнул он. — И доктор Ватсон! Что, позвольте узнать, вы здесь делаете?

— Когда случилось убийство, мы были в зрительном вале, и управляющий попросил нас заняться этим делом, — кратко объяснил Холмс. — Вы вовремя пришли, инспектор. Что касается меня и доктора Ватсона, то дело мы раскрыли. Вам остается только арестовать убийцу, что, я уверен, вы и сделаете с присущим вам хладнокровием.

Мое удивление было ничуть не меньшим, чем удивление инспектора.

— Раскрыто?! — воскликнул я. — Но, Холмс, тогда я ничего не понимаю. На основании каких улик вы утверждаете, что личность убийцы установлена?

— На основании очевидных фактов, мой дорогой Ватсон. На чем же еще может строиться успешное расследование?

В наш разговор вмешался Лестрейд, на лице которого отражались недоверие и подозрительность.

— Все это замечательно, однако мне хотелось бы знать, на какие именно факты вы ссылаетесь, мистер Холмс. Я не могу арестовывать подозреваемых только по вашим рекомендациям, не имея доказательств и не будучи в состоянии оценить их самостоятельно. От ошибок ведь никто не застрахован, и вы в том числе.

Холмс, самоуверенность которого иногда доводила людей до белого каления, снисходительно улыбнулся, не обратив внимания на скептицизм Лестрейда.

— В данном случае, мой дорогой Лестрейд, даю вам слово, я не ошибаюсь. А что касается доказательств, то вы вскоре с ними познакомитесь. Если вы пройдете со мной в уборную мадемуазель Россиньоль, вы не только осмотрите место преступления, но и узнаете от меня те сведения, которые я получил из бесед с костюмершей и привратником. И вам останется только прочитать вот это. — С этими словами Холмс вынул из кармана свою программку концерта в «Кембридже». — Не тратьте времени на просмотр имен исполнителей номеров второго отделения. Они не имеют отношения к нашему расследованию.

Все еще озадаченно сжимая программку в руке, Лестрейд пошел вслед за Холмсом в уборную мадемуазель Россиньоль. Распахнув дверь, Холмс сказал:

— А теперь, Лестрейд, посмотрите вокруг. Обратите внимание на ширму, загораживающую угол, где прятался убийца, когда проник в комнату. Его следы четко видны на рассыпанной пудре. Посмотрите на надежно зарешеченное окно и особенно на тело, лежащее головой на туалетном столике с шелковым чулком лавандового цвета вокруг шеи, и на то, что из-под полы платья видна одна босая нога. И наконец, обратите пристальное внимание на то, как аккуратно уложены шлейф и юбка платья.

И Лестрейд, и я внимательно смотрели туда, куда указывал Холмс, — Лестрейд впервые, а я второй раз, — стараясь обнаружить те детали, которых я не заметил раньше. И окно, и ширма, и тело — все оставалось точно в том же положении, как и во время первого осмотра.

Что же касается платья мадемуазель Россиньоль, то по нему решительно никак нельзя было составить представления о личности убийцы, хотя на этот раз, памятуя о просьбе Холмса обратить на него особое внимание, я заметил, что юбки и длинный шлейф были уложены вокруг стула так, чтобы не помять рюши, которыми были украшены и юбка и шлейф.

Пока мы осматривали комнату, Холмс продолжал объяснять то, что здесь произошло, Лестрейду.

— Мы знаем из показаний мисс Бадд — костюмерши мадемуазель Россиньоль, — что она выходила из уборной дважды. Первый раз, чтобы подождать за кулисами возвращения своей хозяйки со сцены. Именно в этот момент, как я полагаю, убийца незамеченным проник в уборную и спрятался за ширмой. Второй раз мисс Бадд вышла в бар «Краун», чтобы купить там по просьбе своей хозяйки полпинты пива, и, вернувшись, обнаружила мадемуазель Россиньоль мертвой. Давайте остановимся здесь, Лестрейд, и поразмышляем над тем, какими уликами мы располагаем и что, по нашему разумению, произойдет дальше.

— Ну, это просто! — с оттенком пренебрежения воскликнул Лестрейд. — Убийца вышел из-за ширмы и удушил мадемуазель Россиньоль.

— Видимо, так, — ответил Холмс. — Я думаю, что пока у нас нет разногласий. Теперь давайте обратимся к другим уликам. Когда мисс Бадд возвратилась из «Краун», она вскрикнула, увидев тело своей госпожи, и привратник Баджер тут же бросился ей на помощь. Они вдвоем обыскали комнату, но никого не нашли.

Прежде чем Холмс мог продолжить, Лестрейд нетерпеливо заметил:

— Значит, убийца уже убежал.

— Ага! — воскликнул Холмс с явным удовлетворением. — Вы слишком спешите с выводами, дорогой инспектор. Баджер готов поклясться, что с момента ухода мисс Бадд в «Краун» до того, как она обнаружила тело своей хозяйки, дверь в ее уборную находилась под его постоянным наблюдением и ни одна живая душа отсюда не выходила.

Потребовалась пара секунд, чтобы важность этого заявления дошла до Лестрейда. По его лицу, постепенно менявшему выражение от легкого удивления до совершенного изумления, можно было буквально читать его мысли. В то же время взгляд его метался по комнате от зарешеченного окна до двери и наконец остановился на выцветших, обшитых бархатом створках ширмы.

— Нет, — сказал Холмс, следивший за его взглядом. — Убийца прятался не там. Баджер и мисс Бадд Искали за ширмой и в других местах, в частности под Туалетным столиком.

— Тогда где же? — спросил Лестрейд. — Если убийца не был в комнате и не выходил из нее, куда, черт возьми, он делся?

— То же самое спросил и Баджер, хотя в иной форме: что же он, испарился, что ли?

Мелкие черты лица Лестрейда побагровели от гнева и изумления, и он воскликнул:

— Но это невозможно!

— Это выражение уже давно стало моим принципом, — заметил Холмс, — когда исключишь невозможное, ключ к разгадке должен находиться в том, что осталось, каким бы неправдоподобным оно ни казалось^[758]. Поскольку ни вы, ни доктор Ватсон не готовы предложить объяснение случившемуся, давайте продолжим обсуждение улик. Мы говорили о передвижении убийцы, но пока что никак ни принимали во внимание саму мадемуазель Россиньоль. Скажите мне инспектор, как вам кажется, если исходить из имеющихся в нашем распоряжении фактов, что делала мадемуазель Россиньоль за минуту до того, как ее убили?

На сей раз Лестрейд был более осторожен, в его маленьких темных глазках застыло подозрение.

— Смелее, смелее! — ворчал Холмс, видя колебания инспектора. — Разве ответ не очевиден? Ее задушили чулком, верно? Одна нога голая, видите? Какие еще улики вам нужны? Она переодевала чулки и, видимо, по этой причине не заметила убийцу, подкравшегося к ней сзади. — Затем он неожиданно спросил: — Вы женаты, Лестрейд?

— Не понимаю… — начал было Лестрейд, но Холмс взмахом руки прервал его:

— Впрочем, это не имеет особого значения. Не нужно обладать богатым воображением, чтобы даже такому закоренелому холостяку, как я, представить себе эту сцену и сделать соответствующие выводы. Но я вижу по вашему выражению лица, Лестрейд, что вы не смогли этого сделать. И вы, Ватсон, тоже. Ну, ну! Вы меня просто поражаете. Задачка эта выеденного яйца не стоит. Тем не менее раз уж вы с ней не справились, я бы хотел обратить ваше внимание, мой дорогой Лестрейд, на последнюю улику — программку, которую вы держите в руке. Может быть, кто-то из участников концерта привлек ваше внимание?

Лестрейд развернул программку и начал вслух читать напечатанные там имена исполнителей:

— Крошка Джимми Уэллс — прекрасный комик кокни: искрометный юмор, пантомима и веселые куплеты. Бесстрашный Дайнос: потрясающий канатоходец…

Как раз в этот момент чтение его было прервано стуком в дверь, после которого в дверном проеме по явилась голова Мерриуика.

— Простите меня, инспектор, — сказал он. — Я выполнил вашу просьбу и попросил всех артистов собраться на сцене. Прошу вас, сэр, сюда, пожалуйста Мистер Холмс, доктор Ватсон, будьте любезны, пройдите с нами.

Когда мы следовали по коридору за Мерриуиком, Холмс тихонько шепнул мне:

— Вряд ли этот спектакль имеет какой-то смысл, поскольку имя убийцы нам уже известно, впрочем, я не вижу оснований для того, чтобы уклоняться от участия в нем. Ведь что ни говори, Ватсон, это мюзик-холл, и потому вполне понятно, что главное действие должно разворачиваться именно на сцене.

Потом он догнал Лестрейда, который шел впереди вместе с Мерриуиком, и уже обычным голосом сказал ему:

— Инспектор, вы позволите мне дать вам один совет? Обязательно поставьте констеблей вокруг сцены. Когда имя преступника будет названо, он, скорее всего, попытается скрыться.

— С этим не будет никаких проблем, мистер Холмс, — настороженно отозвался Лестрейд, — однако мне так и не ясно, кого именно я должен арестовать?

Действительно ли Холмс его не расслышал или предпочел притвориться, я с уверенностью сказать не могу, Хотя склоняюсь ко второму предположению. Продолжая пребывать в приподнятом настроении, мой старый друг распахнул металлическую дверь и прошел на сцену, чувствуя себя среди сваленных в кучи бутафории и декораций так же непринужденно, как среди книг и научных приборов у нас дома на Бейкер-стрит.

Если бы иллюзии, которые я испытывал в отношении театральной жизни, уже не были вдребезги развиты, то по ним был бы нанесен сильный удар, как только мы вышли на сцену. Без ослепительного света прожекторов, в полумраке нескольких тусклых лампочек сцена выглядела жалкой и убогой: она не имела ничего общего с тем восхитительным зрелищем, которое я наблюдал, сидя в третьем ряду партера.

В рассеянном свете тусклых лампочек декорации, казавшиеся мне раньше великолепными, на самом деле представляли собой грубую мазню, а утопавшая в розах беседка являла собой не более чем согнутую в форме арки хлипкую металлическую решетку, покрытую унылыми искусственными цветами с пыльными лепестками.

Артисты, принимавшие участие в первом отделении, представляли собой столь же неприглядное зрелище. Они стояли на сцене несколькими небольшими группами, некоторые из них еще были в своих вызывающе крикливых шелковых с блестками актерских костюмах, другие уже переоделись. На этих обшарпанных подмостках, на фоне неряшливо размалеванных холстов и пыльных искусственных цветов актеры выглядели самыми заурядными смертными, да еще и на удивление подавленными.

Продолжая неотступно следовать за Холмсом, мы прошли через всю сцену, гулко печатая шаги, и остановились перед опущенным занавесом. Тем временем констебли по приказу Лестрейда заняли посты с двух сторон сцены, чтобы в любой момент преградить путь убийце, если он попытается спастись бегством.

Но кто же был этим самым убийцей? Один из двух канатоходцев, стоявших рядом со своими партнершами, или «человек-змея» в накидке, накинутой на трико, который с близкого расстояния выглядел несколько менее уверенно, чем на сцене? А может быть, преступление совершил клоун в поношенном клетчатом костюме или дрессировщик тюленей, который теперь, к счастью, был здесь без своих питомцев?

Пока эти вопросы роились у меня в голове, между Холмсом и инспектором Лестрейдом происходила тихая перебранка, во время которой полицейский все время норовил сунуть программку под нос моему другу. Хоть я почти не мог разобрать их слов, общий смысл перепалки был вполне ясен — по выражению тупой ярости на лице Лестрейда и вскинутым бровям Холмса, недоуменно взиравшего на него с невинной улыбкой.

— Кто убийца? — спрашивал Лестрейд.

— Неужели вы до сих пор так этого не поняли? — донесся до меня ответ моего друга.

Мне было совершенно очевидно, что Холмс, который сам нередко испытывал склонность к театральным эффектам, сейчас просто наслаждался сложившейся ситуацией. Тем не менее вскоре он смилостивился. Взяв у Лестрейда программку, он вынул из кармана карандаш и манерным жестом провел жирую линию под одним из напечатанных там имен, после чего, слегка поклонившись, вручил программку инспектору.

Лестрейд взглянул на имя, удивленно уставился на Холмса и, получив в ответ утвердительный кивок, прочистил горло и сделал шаг вперед.

— Дамы и господа, — произнес он, — в мои намерения не входит надолго вас здесь задерживать. Тщательно рассмотрев все имеющиеся в распоряжении следствия улики, я должен исполнить свой долг и арестовать убийцу мадемуазель Россиньоль. Этот человек… — Лестрейд заглянул в программку, чтобы удостовериться в правильности произносимого имени, — этот человек… Вигор, «Чудо из Хаммерсмита».

В течение нескольких секунд стояла гробовая тишина, потом послышался шорох торопливых шагов, поскольку те, кто были рядом со злодеем, поспешно от него отходили, так что вскоре он оказался в одиночестве посреди сцены.

«Человек-змея» скинул с себя накидку и остался в одном трико из шкуры леопарда. Одеяние это было вполне уместным, поскольку, когда он присел на корточки и стал пятиться от нас к дальнему краю сцены, во всем облике — в сильном и гибком теле, напряженных мышцах рук, сверкающем взгляде — чувствовалось сходство с этой огромной хищной кошкой, когда ее загоняют в угол.

Никто из присутствующих и вскрикнуть не успел, как он, подобно сжатой пружине, распрямился и прыгнул, причем не к краю сцены, у которой находились дюжие полицейские констебли, а вперед, к просцениуму, где перед самым опущенным занавесом стояли мы с Холмсом и Лестрейдом.

Лишь удивительное присутствие духа Холмса помешало Вигору проскочить мимо нас в темную пустоту зрительного зала. Холмс успел схватить боковую тюлевую часть занавеса и резко дернул ее вниз: она, как сеть, упала сверху на летящую в прыжке фигуру.

Явоздержусь от изложения потока ругани и проклятий, которые изрыгало «Чудо из Хаммерсмита», пока констебли не надели на него наручники и не увели прочь. Достаточно будет заметить, что репутации «французского соловья» был нанесен окончательный и непоправимый удар, не оставивший присутствующим никаких сомнений относительно ее нравственности. Даже Лестрейд, несмотря на свое тесное знакомство с преступным миром, был шокирован таким потоком площадной брани.

— Это просто возмутительно, — сказал он, когда мы сошли со сцены. — Певица, конечно, не была дамой безукоризненного поведения, но это не повод для того, чтобы поливать ее такой бранью.

— Тем не менее вы арестовали преступника, за которым пришли, — резонно заметил ему Холмс.

— Благодаря вам, мистер Холмс. Но, простите, я так и не понял, где же, черт возьми, он мог спрятаться в уборной певицы. Если верить Баджеру и мисс Бадд, они там все обыскали, даже под стол заглянуть не забыли.

— А под стул — забыли, — возразил Холмс. — Этот Вигор — «человек-змея», он мог складываться самым неестественным образом. Когда мисс Бадд отправилась в «Краун» исполнять поручение своей хозяйки, он бесшумно вышел из-за ширмы, где спрятался загодя, и, подняв с пола чулок, напал на мадемуазель Россиньоль сзади. Поскольку в тот момент мадемуазель Россиньоль была занята вторым чулком, она не заметила его приближения.

Вспомните, Лестрейд, мое замечание о том, что даже мне, холостяку, не надо обладать чересчур богатым воображением, чтобы представить себе картину преступления. Что делает женщина, когда снимает чулки? Ответ очевиден — она поднимает юбки, чтобы облегчить себе задачу. Однако юбки мадемуазель Россиньоль были в полном порядке. Мало того, они были очень тщательно расправлены вокруг стула.

Вопрос о том, почему так случилось, напрашивался сам собой, и ответ на него только один. Это сделано для того, чтобы убийца мог обезопасить себе второе убежище, такое, которое не было бы обнаружено даже при поверхностном обыске уборной. Ни один человек, даже самый что ни на есть усердный, не осмелился бы прикоснуться к телу мадемуазель Россиньоль, а тем более заглядывать ей под юбки.

Второй вопрос является логическим следствием первого. Кто мог спрятаться на таком незначительном пространстве? И на него можно было дать лишь один ответ — Вигор, «Чудо из Хаммерсмита», единственный «человек-змея», фигурирующий в программке сегодняшнего концерта. Вигор прятался под стулом до тех пор, пока Баджер с мисс Бадд не побежали за управляющим. Как только они вышли, убийца незамеченным выскользнул из своего укрытия.

Что касается мотива преступления, думаю, вам его называть не нужно. Брань в адрес мадемуазель Россиньоль со всей очевидностью свидетельствует о том, что совсем недавно чувства, которые она испытывала к Вигору, были отданы Майро — дрессировщику тюленей.

Пораженный и немного пристыженный Лестрейд тепло пожал знаменитому детективу руку.

— Благодарю вас, мистер Холмс. Должен признаться, что иногда у меня возникали сомнения в том, что вы правильно разгадали эту загадку. Теперь вы с доктором Ватсоном, как я понимаю, собираетесь нас покинуть? Ну, что ж, хочу вам пожелать всего самого наилучшего. Мне еще предстоит здесь задержаться, чтобы проследить за всем и предъявить Вигору обвинение в убийстве.

Мы вышли из театра, и Холмс нанял кеб. Кучер натянул поводья, и мой друг с веселым блеском в глазах сказал:

— Я уверен, Ватсон, что это дело вы опишете во всех деталях. Ваших читателей ждет занимательнейшая история, которую вы подадите им должным образом.

— Да, Холмс, наверное, — ответил я с наигранным безразличием. — В этом деле, несомненно, много необычного. Однако то же самое можно сказать и о многих других ваших расследованиях, поэтому трудно решить, какие из них больше заслуживают публикации.

На самом деле я уже тогда принял окончательное и бесповоротное решение: отчет об этом деле никогда не должен будет появиться в печати^[759].

Мне не хотелось лишать моих читателей, особенно тех, кто восхищался несомненным талантом мадемуазель Россиньоль, которую я все еще даже про себя не могу назвать мисс Лизи Биггс, тех иллюзий, которые и я в свое время испытывал в отношении «французского соловья». Мне кажется, что для них самих будет лучше оставаться в блаженном неведении относительно истинного положения дел.

Поэтому я решил написать конфиденциальный отчет исключительно для собственного удовлетворения и с единственной целью: сохранить в памяти все детали этого дела, которое напоминает мне одну добрую старую поговорку: «Не все то золото, что блестит».

Сорока из Мэйплстеда

В 1895 году Шерлок Холмс был очень занят расследованиями трагедии в Вудменс-Ли^[760] и делом знаменитого канареечника Уилсона, которые потребовали от него самого пристального внимания. Тем не менее Холмс провел еще одно, особое расследование, которое, однако, не было доведено до логического завершения.

В конце лета — начале осени это дело отняло у моего старого друга много времени и сил. Оно было связано с несколькими дерзкими ограблениями сельских усадеб. Исключительно хитрый вор похищал бесценные семейные реликвии. Он называл себя Вандербильт, а его сообщник — профессиональный взломщик сейфов — был известен в преступном мире под кличкой Медвежатник^[761].

Холмс выследил этих двух негодяев, и в доме одной из потенциальных жертв при попытке совершить очередной грабеж организовал их арест, который был проведен инспектором Гоу из полиции графства Кент. Тем не менее мой друг не позволил мне опубликовать записки об этой истории, поскольку не хотел, чтобы она стала известна наводчику и заказчику этих краж.

Имя этого человека Вандербильт назвать отказался. Из-за страсти неизвестного типа к коллекционированию редких произведений искусства Холмс дал ему прозвище Сорока. Итак, Сорока пообещал, что в случае ареста Вандербильта после освобождения из тюрьмы будет ждать крупная сумма денег при условии, что тот не выдаст имени заказчика.

Не погрешу против истины, заметив, что на протяжении нескольких месяцев, последовавших за арестом Вандербильта в июне 1895 года, Холмса одолевало навязчивое желание выяснить истинное имя Сороки. Еще когда мой друг выслеживал Вандербильта и Медвежатника, он создал себе образ этого человека. По мнению Холмса, тот был чрезвычайно богат и эксцентричен; с именем коллекционера была связана какая-то позорная тайна, окутывающая либо его рождение, либо имеющая отношение к его предкам. Эта тайна и заставляла Сороку охотиться за свидетельствующими о добродетели и доблести предметами старины, некогда принадлежавшими выдающимся личностям, дабы в какой-то степени компенсировать отсутствие собственной, достойной уважения аристократической родословной.

И действительно, этот таинственный Сорока вскоре стал для моего старого друга настолько реальным персонажем, что Холмс, обычно не склонный витать и облаках и предпочитавший твердый фундамент строгих фактов беспочвенным фантазиям, продолжал рисовать образ этого человека. Например, вот он в уединении тайно пожирает взглядом свои сокровища, воображая, что все это перешло к нему по наследству.

Поначалу шаги, предпринятые Холмсом для выяснения личности Сороки, носили самый общий характер. Мой друг расспрашивал своих состоятельных знакомых, многие из которых были его бывшими клиентами, не знали ли они такого человека. Этот путь, однако, никуда его не привел. Тогда Холмс стал искать в газетах заметки о богатых коллекционерах произведений искусства, аккуратно вырезал их и вклеивал в специально заведенную для этой цели тетрадь. Время от времени он просматривал собственную картотеку, где под буквой «М» нисколько страниц было целиком посвящено исключительно миллионерам.

Кроме того, мой друг стал посещать все крупные аукционы, на которых с молотка продавались фамильные драгоценности. Он полагал, что теперь, когда Вандербильт и Медвежатник надежно упрятаны за решетку и грабежи в результате этого прекратились, Сорока будет вынужден перейти к законным средствам приобретения семейных реликвий, которыми хотел пополнить свою коллекцию произведений искусства.

Тем не менее все усилия Холмса оказывались тщетными. Знаменитый сыщик так и не смог установить личность Сороки.

Натуре моего друга всегда было присуще непреклонное упорство. Если Холмс единожды брал быка за рога, расследуя какое-нибудь заковыристое дело, ничто не могло оторвать его от той проблемы, которая цепляла сыщика за живое. Мне было доподлинно известно, что в то лето Холмс отказался от нескольких серьезных и весьма выгодных дел — в числе которых, в частности, фигурировала просьба леди Баттермер о расследовании странных ночных похождений одного из ее лакеев, — поскольку был полностью поглощен поисками Сороки.

В сентябре 1895 года, исчерпав все свои методы, Холмс в конце концов решился пойти на установление прямого контакта с неизвестным коллекционером — средство, к которому до этого мой друг не хотел прибегать. Холмс полагал, что задуманная им приманка может выдать его профессиональный почерк и возбудить подозрения Сороки.

В связи с этим 9 сентября он опубликовал в «Тайме» Объявление следующего содержания:

Титулованный джентльмен, предпочитающий остаться неизвестным, вынужден продать некоторые ценные произведения искусства из числа фамильных драгоценностей, в состав которых входят миниатюры работы Купера и Козуэя, отделанные эмалью английские табакерки XVIII века и украшенные драгоценностями флаконы для ароматического уксуса. Посредников просят не беспокоиться. Продажа только в частные руки. Обращаться сугубо конфиденциально к мистеру П. Смиту^[762], до востребования, почтовое отделение Сент-Мартен-ле-Гранд.

— Все это очень хорошо, Холмс, — сказал я, отложив газету после того, как мой друг показал мне напечатанное объявление. Однако, если даже предположить, что Сорока ответит, как вы узнаете, что это будет именно он?

— Видите ли, Ватсон, у меня есть все основания полагать, что он откликнется, — без особого энтузиазма ответил Холмс. — Я намеренно выбрал небольшие, но редкие вещицы, которые Сорока, по всей видимости, предпочитает более крупным. Мне пришлось взять на себя труд связаться с людьми, пострадавшими от преступлений Вандербильта и Медвежатника. На основании их рассказов о похищенных предметах я составил список того, что привлекает Сороку. Что же касается вопроса о том, как мы узнаем человека, который нам нужен, я совершенно уверен, что выявить его из числа тех, кто откликнется на наше объявление, проблемы не составит. Я представляю себе этого типа так ясно, будто давно уже знаком с ним лично. Если можно так выразиться, за последние несколько месяцев я в определенном смысле сблизился с ним. Пусть он только ответит, а уж я распознаю его и сумею выследить по газетному объявлению так же четко, как по отпечатку башмака на рыхлой земле.

— Где же тогда вы сможете раздобыть эти фамильные драгоценности? — продолжал я настаивать на своем. — Сорока наверняка захочет осмотреть их перед покупкой. Где вы возьмете эти табакерки, миниатюры, не говоря уже о флаконах для ароматического уксуса?

— Мой дорогой друг, неужели вы могли подумать, что я решил забросить удочку до того, как буду в состоянии насадить на крючок наживку? Полагаю, вам раньше не доводилось встречаться с виконтом Бедминстером? Тогда могу вам сказать, что он — один из моих бывших клиентов. Как-то я помог ему выпутаться из одной весьма неблаговидной истории, и которую виконта втянула некая дама сомнительной репутации. Поскольку в то время у него за душой не было ни гроша, но его ждала блестящая карьера, от причитающегося мне гонорара я тогда решил отказаться. Через некоторое время мой бывший клиент унаследовал не только титул, но и дом в Найтсбридже, буквально набитый произведениями искусства, которые никогда и нигде не выставлялись. Так вот, виконт любезно согласился одолжить мне некоторые из своих фамильных драгоценностей, которые и составят наживку на моем крючке. Теперь остается только дождаться письма от Сороки — и ловушка захлопнется.

В течение следующих трех дней Холмс ходил на почту в Сент-Мартен-ле-Гранд по утрам и вечерам и каждый раз возвращался с небольшими пачками писем. Он их быстро просматривал и нетерпеливо отбрасывал в сторону. Сорока на объявление не откликался.

В перерывах между походами на почту мой друг пребывал в таком возбужденном состоянии, что его нетерпимость и раздражительность делали пребывание с ним в одном доме в высшей степени сложным. Холмс без устали мерил нашу гостиную шагами и практически не притрагивался к еде.

Миссис Хадсон была в отчаянии. Что касается меня, то я старался проводить как можно больше времени, гуляя в одиночестве по Риджент-парку, либо допоздна засиживаться в клубе. Мрачное настроение моего старого друга создавало в доме гнетущую атмосферу.

Усилия Холмса были вознаграждены на третий день томительного ожидания. Я вернулся домой после партии в бильярд с Тэрстоном — одним из членов нашего клуба — и застал Холмса стоящим у бюро. Он распечатывал письма из последней партии, пол у него под ногами был усыпан обрывками вскрытых конвертов и листками писчей бумаги.

— Все по-прежнему? — спросил я, с тяжелым сердцем думая о том, что придется провести весь вечер наедине с Холмсом, пребывающим все в том же угнетенном состоянии.

— Просто поразительно! — брюзгливо ответил он. — В объявлении черным по белому написано: «Посредников просят но беспокоиться». И тем ни менее нам отвечает масса этих алчных джентльменов, выдающих себя за частных коллекционеров, которые, вне всякого сомнения, надеются погреть руки на выгодной сделке.

Вскрыв последний конверт, Холмс быстро прочитал послание и нахмурил брови. Я тем временем спокойно устроился в кресле у камина и с некоторым удивлением наблюдал за моим другом, полагая, что последнее письмо также написано очередным барышником, алчущим легкой наживы.

Внезапно лицо Холмса прояснилось, и, размахивая листком бумаги над головой, как знаменем, он издал восторженный вопль:

— Ватсон, Сорока клюнул!

— Дайте-ка мне взглянуть! — радостно воскликнул я, вскакивая с кресла.

Письмо было написано на хорошей бумаге, обратный адрес отсутствовал, датировано оно было вчерашним днем. В этом послании говорилось:

Дорогой мистер Смит, я, как и вы, предпочитаю оставаться инкогнито. Тем не менее, в качестве частного лица, многие годы посвятившего коллекционированию произведений искусства, я крайне заинтересован в том, чтобы взглянуть на фамильные драгоценности, которые вы намерены продать. Убедительно прошу вас ответить мне на имя К. Вессона, до востребования, почтовое отделение Чаринг-кросс, и указать в вашей записке место встречи, дату и время для того, чтобы я мог ознакомиться с предметами, которые вы готовы продать.

Подпись отсутствовала.

Это краткое сообщение, выдержанное в исключительно деловом стиле, меня слегка разочаровало. Однако Холмс, потиравший руки от удовольствия, казалось, был в восторге от полученного письма.

— Вот видите! — воскликнул он. — В этой записке есть все признаки того, что ее написал Сорока. Нет ни обратного адреса, ни имени, если не считать этого Вессона. «Смит и Вессон»! Я бы сказал, неплохая парочка пистолетов получилась. У этого малого, Ватсон, с чувством юмора все в порядке. Мне просто не терпится как можно скорее с ним познакомиться.

— Но где? На станете же вы организовывать эту встречу у нас?

— Конечно же нет, мой дорогой друг. Это было бы верхом неосмотрительности. Мы встретимся в гостинице «Клэридж», где я закажу вам хорошие апартаменты.

— Мне? — удивленно воскликнул я, слегка встревоженный столь неожиданной перспективой.

— Вряд ли я смогу лично встретиться там с этим человеком. Мой облик достаточно широко известен по фотографиям в газетах.

— Но разве вы не хотите под кого-нибудь загримироваться?

— Об этом не может быть и речи. Я должен находиться где-нибудь поблизости, чтобы выследить его или того человека, которого он пришлет. Сорока достаточно умен, чтобы пойти на эту небольшую уловку. Вы, конечно, обратили внимание на штемпель, стоящий на конверте?

— Нет, боюсь, я этого не сделал.

— Письмо было отправлено с почтового отделения «Вест-централ». Однако, мой дорогой друг, это вовсе не означает, что адресат живет в Лондоне. Ничего не стоит привезти с собой письмо в город и опустить его в почтовый ящик. А теперь — за работу! Нам предстоит еще очень многое сделать. Я должен написать Сороке письмо, заказать номер в «Клэридже», созвониться с Фредди Бедминстером и получить произведения искусства, которые он обещал мне одолжить. А вы, мой дорогой Ватсон, не мешкая должны приступить к вашим занятиям.

— Каким занятиям? — не понял я.

— К изучению бильстонских эмалей, пробирных клейм на серебре и искусства английских миниатюристов. У меня здесь собраны для вас все необходимые материалы. Перед тем как вы встретитесь с Сорокой или его человеком, вам необходимо целиком овладеть предметом, который вы собираетесь обсуждать.

Усадив меня за стол, он положил передо мной несколько объемных альбомов по искусству, потом быстро набросал ответ на письмо Сороки и ушел из дома. Вернулся Холмс через два часа, опоздав на обед к вящему неудовольствию миссис Хадсон, которая должна была держать для него еду на огне. Однако аппетит Холмса, разыгравшийся за время добровольного поста предшествующих дней, существенно улучшил ее настроение.

— Все готово, Ватсон, — произнес он, с завидным энтузиазмом принимаясь за бифштекс и пудинг с почками. — Письмо отправлено, номер в «Клэридже» заказан на послезавтра, фамильные драгоценности семейства Бедминстеров находятся у меня в сафьяновом ларце. После обеда вы их рассмотрите. Как продвигаются ваши занятия?

— Весьма недурно, Холмс, — не без опаски ответил я, немного обескураженный задачей, которую поставил передо мной мой старый друг. — Вы знаете, что в искусстве я не очень силен, а память на даты у меня всегда была отвратительной^[763].

— Я вам помогу, — заверил меня Холмс.

Именно этого я больше всего и опасался. Когда моего друга обуревал бьющий через край энтузиазм, сосуществовать с ним было ничуть не легче, чем когда он погружался в пучину черной меланхолии. Особенно это ощущалось, если у меня отсутствовала возможность ускользнуть на пару-тройку часов в клуб из-за моего участия в проведении нашего совместного расследования.

После окончания трапезы Холмс поставил сафьяновый ларец на стол, открыл его и выложил на стол хранившиеся в нем драгоценности. Должен заметить, что даже на меня они произвели неизгладимое впечатление. Несколько серебряных флаконов тончайшей работы и причудливой формы — от миниатюрной книжечки до розового бутона — с хитро прилаженными к ним петлями, в которых сохранились остатки губки, некогда пропитываемой ароматическими смесями; все они были покрыты восхитительной гравировкой, украшены жемчугом или небольшими драгоценными камнями. Четыре табакерки в золотой оправе и покрытые эмалью блистали яркостью красок. Эту восхитительную коллекцию венчали два миниатюрных портрета: на одном из них был изображен джентльмен в напудренном парике, на другом — молодая дама.

Не могу не признаться, что последний портрет понравился мне больше всех других. Взгляд обаятельной молодой женщины, смотревшей прямо на зрителя из овальной рамы, завораживал своим неотразимым шармом. Белокурые локоны спадали ей на плечи, нежные тона кожи оттеняли нитка жемчуга на шее и кружева на груди.

— Мне кажется, — заметил Холмс, довольно глядя на то, как я взял портрет, чтобы рассмотреть его повнимательнее, — что вы на правильном пути, мой дорогой друг. И свидетельство тому тот факт, что ваше внимание привлек именно этот портрет молодой дамы.

— Она просто обворожительна, Холмс!

— Да, я с вами согласен. Между прочим, ее имя — леди Амелия Бедминстер, и она была одной из прародительниц нынешнего виконта. Своей красотой, достойной быть запечатленной на этом портрете, она обязана природе, которая порой в избытке наделяет ею свои творения, и кисти великолепного мастера миниатюрного портрета — Сэмюэля Купера. Кстати говоря, родился он в тысяча шестьсот девятом году, а умер в тысяча шестьсот семьдесят втором. Пожалуйста, обратите внимание на его изящную золоченую монограмму — С. К., которую этот художник ставил на созданные им произведения. Портрет выполнен по восковке в гуаши, его легкая флюоресценция достигается благодаря сгущению красок с помощью меда и специальных смол. Что же касается слоновой кости, на которой нарисован второй портрет, она стала применяться для этих целей лишь в начале восемнадцатого столетия.

Так началась скучнейшая лекция, каких я не слушал со времен учебы в школе, когда меня заставляли вслух долбить спряжения латинских глаголов и даты правления всех британских королей и королев. Сидя напротив меня за столом, Холмс по очереди брал каждую вещицу в руки и подвергал меня длительному допросу, спрашивая, когда она была сделана, какая техники применялась при ее изготовлении, какими достоинствами они обладает. Если я быстро не давал нужного ответа, мой друг снова отсылал меня все к тем же альбомам по искусству.

На протяжении последующих двух дней я получил столько сведений о клеймах на серебре, датировке бильстонских эмалей и технике миниатюрного портрета, сколько мне не было нужно ни до, ни после проведения этого расследования.

Тем не менее метод обучения, примененный Холмсом, оказался успешным, поскольку к тому времени, когда мы отправились в гостиницу «Клэридж» на назначенную в одиннадцать часов встречу с человеком, назвавшимся Вессоном, я был уверен в том, что рассуждать о фамильных драгоценностях Бедминстера я мог не хуже специалиста.

Холмс настоял на том, чтобы я оделся со всей подобающей случаю строгостью, поскольку мне предстояло сыграть роль титулованного аристократа, желающего продать фамильные драгоценности. Тем не менее, я отказался от предложения моего друга наклеить козлиную бороденку. Правда, с его идеей вооружиться моноклем, свисающим на ленточке, надетой на шею, я согласился, поскольку счел, что эта деталь лишь подчеркнет мое заинтересованное отношение к миру искусства.

Холмс, который должен был следовать за Вессоном после того, как тот покинет гостиницу, также изменил свой внешний облик: наклеил черные усы и надел длинное темное широкое пальто, предусмотрительно положив в его просторные карманы дополнительные предметы для изменения внешности на случай, если в том возникнет потребность.

В апартаментах, которые Холмс выбрал в «Клэридже», дверь из гостиной вела прямо в спальню, где он должен был спрятаться, чтобы слышать весь мой разговор с Вессоном. Кроме того, в каждой комнате имелся отдельный выход в коридор.

На протяжении последнего получаса перед приходом Вессона мой друг еще раз прочел мне скучнейшую лекцию о ценах на каждую вещь, которые я должен был несколько раз повторить. Он намеренно их завышал, чтобы Вессон задумался и не заключил поспешной сделки.

Я должен был категорически отказаться от предложения снизить цену. По поводу продолжения переговоров мне следовало проявить озабоченность, но согласиться, предварительно заметив, что я должен буду проконсультироваться с пожелавшей остаться неизвестной титулованной особой, по поручению и в интересах которой я обсуждаю условия сделки. В том случае, если возникнет необходимость в продолжении переписки, как и раньше, можно будет воспользоваться уже имеющимися адресами до востребования.

— И пожалуйста, Ватсон, — сказал в заключение Холмс, — не забудьте дать мне знать, когда Вессон соберется уходить, чтобы у меня было достаточно времени последовать за ним.

В этот момент в дверь постучали, и Холмс шепнул мне:

— Желаю вам успеха, друг мой. — И, скрывшись в спальне, оставил меня в одиночестве.

В эти последние несколько секунд я почувствовал, как вся моя уверенность куда-то улетучилась.

Смогу ли я в нужный момент вспомнить о том, что инициалы В. I. ставил на своих изделиях мастер-ювелир Дэвид Вильом-старший? Или о том, что эмаль бирюзового и вишневого оттенков впервые стала применяться на Бильстонской мануфактуре в 1760 году? Как бы то ни было, я постарался взять себя в руки и самым уверенным тоном, на какой только был способен, произнес:

— Войдите!

Дверь тут же распахнулась, и в комнату вошел Вессон. При первом взгляде на него я немного расстроился, поскольку ожидал увидеть перед собой совсем другого человека.

Вессон оказался тщедушным худым мужчиной маленького роста; резкие, заостренные черты его лица чем-то напомнили мне хорька. Он стал подозрительно оглядывать комнату, бросая быстрые взгляды во все углы.

Если это был Сорока, то он никак не вписывался в мое представление о миллионере, даже самом эксцентричном.

— Вы здесь один, мистер Смит? — спросил он так, как обычно говорят мелкие чиновники: выговор кокни резал мне ухо.

— Конечно, — ответил я с ноткой возмущения в голосе. — Сделка является совершенно конфиденциальной и касается только нас двоих. Мой клиент настаивал на полной секретности этого дела.

— А что у вас там? — спросил он, указав рукой ни дверь в спальню.

Мне ничего не оставалось, кроме как резко повысить голос, чтобы Холмс наверняка услышал мой ответ.

— Эта дверь ведет в спальню, — громко сказал я. — Хотите ее осмотреть, мистер Вессон? Прошу вас, сэр, позвольте мне вам продемонстрировать, что в спальне никого нет. Мне бы вовсе не хотелось, чтобы у вас зародились подозрения, будто содержание нашей конфиденциальной беседы может стать известно кому-нибудь еще. Необходимо, чтобы между нами с самого начала установились доверительные отношения.

С видом оскорбленного достоинства подойдя к двери, я распахнул ее настежь, моля Бога лишь о том, чтобы моя нарочито длинная тирада дала Холмсу время найти себе надежное укрытие.

Увидев, что комната пуста, я испытал огромное облегчение.

— Вот видите — здесь никого нет, — с достоинством сказал я.

Вессон слегка смутился и пробормотал что-то маловразумительное о необходимости сохранения полной секретности нашей встречи. Мы прошли в гостиную, где я предложил ему сесть в то кресло, которое Холмс предусмотрительно поставил так, чтобы наш посетитель оказался спиной к спальне. Дверь за собой я прикрыл неплотно, дабы не защелкнулась задвижка. Расположившись напротив Вессона и поставив на низкий столик, стоявший между нами, сафьяновый ларец, я краем глаза заметил, что дверь в спальню неслышно приоткрылась на дюйм или два.

Как только я откинул крышку ларца, все внимание Вессона целиком переключилось на его содержимое, и нашему посетителю уже было не до того, что происходит у него за спиной. Хотя коллекционер и старался не выказывать интерес, его маленькие, черные глазки неотступно следили за каждой вещицей, которую я вынимал из ларца, разворачивал и клал перед ним на стол. Я специально раскладывал их таким образом, чтобы боковой свет из окна выигрышно играл на гранях камней, красочной поверхности миниатюр и яркой эмали табакерок. Экспозиция получилась впечатляющая.

Даже если Вессон был не Сорокой, а лишь его представителем, он показал недюжинные познания. Его с полным основанием можно было назвать экспертом в области миниатюрного искусства. Он вынул из кармана ювелирную лупу и стал тщательно осматривать все вещицы, а я тем временем демонстрировал ему собственные познания, рассказывая о восхитительной эмали табакерок и тонкой работе художника.

Как оказалось, я зря метал бисер. Вессон интересовался лишь ценой каждой вещи да ворчал что-то себе под нос перед тем, как положить на стол очередной предмет и взять следующий, чтобы подвергнуть его столь же скрупулезной экспертизе.

Лишь придирчиво осмотрев все фамильные драгоценности, он проговорил:

— Цены слишком высоки.

Я ответил ему заученной фразой, которую мы подготовили вместе с Холмсом:

— Эти предметы уникальны. На публичном аукционе за них можно было бы выручить значительно больше, однако мой клиент предпочитает продать их частным образом. Тем не менее, если вы решите приобрести все собрание целиком, а не разрозненные вещи, возможно, он немного уступит. Конечно, вы понимаете, что в случае достижения предварительного соглашения мне необходимо будет проконсультироваться с моим клиентом.

Будучи уверен в том, что он примет это предложение, я начал заворачивать драгоценности одну за другой и класть в сафьяновый ларец. Но когда я дошел до миниатюрного портрета молодой дамы кисти Сэмюэля Купера, он схватил меня костлявой рукой за запястье.

— Эту вещь заворачивать не надо, — резко сказал он. — Я беру ее. Вы, полагаю, хотите получить на нее наличными?

С этими словами он быстро вынул бумажник, раскрыл его, отсчитал банкноты и положил их на стол. Пока я с ужасом наблюдал за его действиями, Вессон быстро накрыл красочную поверхность миниатюры ватой и обернул ее в бумагу. К такому повороту событий Холмс меня не подготовил, и, когда миниатюра исчезла в кармане пальто Вессона, я настолько растерялся, что не мог выдавить ни слова. Покупатель, кстати, и не дал мне такой возможности. Уже в дверях он бросил через плечо:

— Передайте вашему клиенту, что я ему еще напишу.

В следующий миг дверь за ним захлопнулась.

Не будет преувеличением сказать, что я впал в шоковое состояние. Какое-то время я так и стоял, будучи не в силах пошевелиться; в голове у меня вертелась лишь одна мысль — о том, что я уже ничего не могу изменить. Вессон ушел и унес с собой бесценную фамильную драгоценность, переходившую от поколения к поколению в семействе Бедминстеров.

Холмс мне так верил, а я его подвел!

С тяжелым сердцем я аккуратно упаковал в ларец остальные сокровища, взял кеб и вернулся на Бейкер стрит. Бросившись в кресло у камина, я не мог думать ни о чем, кроме того, что же мне сказать Холмсу.

Никогда раньше время, казалось, не тянулось настолько медленно. Весь день и весь вечер я слушал бой часов, отсчитывавших каждый час, и ждал, когда же наконец раздадутся знакомые шаги у входной двери. Пробило десять, потом одиннадцать, а от друга моего не было ни ответа, ни привета. Совершенно измотанный бурными переживаниями, в полночь я решил лечь, но толком заснуть так и не смог — возбужденный разум и в забытьи продолжал корить меня за то, что я натворил.

Холмс вернулся домой лишь в половине четвертого утра. Хоть я и дремал, но чувства мои были настолько обострены, что я услышал, как кеб остановился у входной двери и вскоре в замочной скважине повернулся ключ.

Мгновенно очнувшись, я встал, зажег свечу, накинул халат и спустился в гостиную. Там я нашел Холмса, внешность которого сильно изменила наклеенная борода и плоская кепочка. В стакан с виски он наливал из гасогена^[764] содовую воду.

— Мой дорогой друг! — сказал он, как только я открыл дверь. — Неужели я вас разбудил? Право, очень жаль.

— Это я должен перед вами извиниться, — запинаюсь, проговорил я. — Боюсь, Холмс, я завалил все это дело с Вессоном и навлек на вас крупные неприятности. Только подумайте: я позволил ему унести портрет! Скажите, что мне сделать, чтобы исправить эту непростительную оплошность? Если хотите, я принесу свои извинения лично лорду Бедминстеру…

— Ах, вы об этом! — сказал он, небрежно махнув рукой. — Пусть вас это совершенно не беспокоит, Ватсон. Мы сможем забрать у Сороки миниатюру, когда нам заблагорассудится. Хотите виски с содовой?

От веселой беззаботности моего старого друга у меня словно гора с плеч упала. Лишь после того, как мы оба удобно устроились в креслах у камина, гаснущее пламя которого Холмс вновь раздул, до меня дошел смысл его небрежной ремарки.

— Вы хотите сказать, что выяснили личность Сороки? — спросил я.

— Конечно, — ответил он, протягивая мне виски с содовой. — Для чего же еще мы затевали всю эту историю в гостинице «Клэридж»?

— Так кто же он?

К моему удивлению, Холмс стал напевать какой-то мотивчик, повторяя хорошо известные слова:

— «У тебя упало настроение? Нездоровится? В желудке несварение? От всех напастей и бед — один ответ: маленькие розовые таблетки Паркера». — Увидев мое замешательство, он рассмеялся: — Конечно же, Ватсон, нам знакома эта реклама, ведь так? Она постоянно мелькает во всех дешевых газетах. Меня до сих пор удивляет, почему Паркер не оставил вас и всех ваших коллег без работы, поскольку его таблеткам приписываются чуть ли не магические свойства, которые излечивают практически от любых болезней и недомоганий.

Так вот, мой дорогой друг, я обнаружил, что Сорока — это не кто иной, как сам Паркер, ныне удалившийся от активного участия в делах, однако, вне всякого сомнения, продолжающий получать часть прибылей от необычайно выгодной торговли маленькими розовыми таблетками. Просто удивительно, насколько доверчиво относится обыватель к патентованным снадобьям! Он готов заплатить небольшое состояние за все эти средства, хотя добрая бутылочка бренди за ту же цену принесла бы ему в два раза больше пользы.

Вернемся, однако, к Сороке. Вы, Ватсон, конечно же поняли, что Вессон был лишь его представителем? Однако вы, скорее всего, не знаете, кто такой этот Вессон. На самом деле это Арти Такер, который ростом не вышел, чтобы его называли Артуром. Правда, в данном случае это имя ему вполне подходит^[765], поскольку он не без успеха торговал краденым антиквариатом и предметами искусства. Впервые я с ним столкнулся несколько лет назад, когда вернул герцогине М. ее коллекцию украшенных драгоценностями стилетов эпохи Возрождения. К сожалению, поймать самого Арти мне тогда не удалось.

Кстати говоря, позвольте вас от души поздравить о тем хладнокровием, которое вы проявили, позволив посреднику заглянуть в спальню гостиничного номера. Я сам не смог бы лучше обыграть эту ситуацию.

— Ну, что вы, Холмс, это была сущая безделица! — небрежно сказал я, хотя был очень польщен его похвалой. — Так где же вам удалось тогда спрятаться?

Я просто вышел в коридор, подождал там некоторое время и, когда решил, что опасность миновала, вернулся в спальню. Такого рода предосторожности весьма характерны для Арти, именно поэтому ему до сих пор удавалось избегать столкновений с правосудием. Следовать за ним по пятам было труднее, чем выслеживать в густой чаще лисицу. Хотя у него и не было никаких оснований подозревать, что кто-то сел ему на хвост, Арти трижды менял кебы, прежде чем приехал наконец на вокзал Виктория. Там он сел в пассажирский поезд, следовавший до Чичестера, который делает остановку в Бартон-Холт.

Сойдя с поезда, он нанял единственного станционного извозчика, вынудив меня дожидаться его возвращения. Я выяснил у кучера, куда он отвез предыдущего пассажира. Тот сказал мне, что доставил его в Мэйплстед, что в восьми милях от станции. Больше возница мне ничего сообщить не смог.

Мне не оставалось ничего другого, как нанять того же извозчика, когда лошадь его немного отдохнула, и повторить тот же путь, который проделал до меня Такер, чтобы выяснить, кто был его нанимателем. Я был совершенно уверен, что Такер, действовавший в качестве представителя Сороки, в тот момент отчитывался перед своим хозяином о сделке, совершенной в гостинице «Клэридж», и передавал ему миниатюрный портрет кисти Сэмюэля Купера.

Подъехав к воротам Мэйплстед-холла, возле которых сошел Такер, я отпустил извозчика, поступив весьма опрометчиво, потому что он заверил меня, что я без труда смогу взять другую коляску у постоялого двора «Дан-Кау», чтобы вернуться в Бартон-Холт. К сожалению, оптимизм извозчика оказался неоправданным. Я никак не могу пожаловаться на прием, оказанный мне в таверне постоялого двора, однако гостеприимство хозяев простиралось не столь далеко, чтобы предоставить мне транспорт на обратный путь до станции.

На ужин мне подали очень неплохого тушеного зайца, а когда я попросил хозяина за мой счет угостить всех в баре элем, на меня просто обрушился поток информации о Мэйплстед-холле. Нет лучшего моста, чем пивная гостиницы, чтобы очень скоро оказаться в курсе всех местных слухов и сплетен.

Именно там мне удалось выяснить подлинное имя человека, которого мы искали, а также источник его состояния. Кроме того, я узнал, что он холост и живет затворником. Никто в поселке никогда его не видел — Сорока избегает каких бы то ни было контактов и старается, чтобы о нем было известно как можно меньше. Видимо, именно поэтому мы не смогли найти в газетах никакой информации о Сороке.

Около одиннадцати я расплатился по счету и, тепло распрощавшись со своими новыми приятелями, направился в Бартон-Холт, успев на станцию к последнему поезду. Вот почему я так поздно вернулся домой.

— Холмс, вы шли до станции пешком? Но ведь вы говорили, что Мэйплстед находится в восьми милях от Бартон-Холта!

— Знаете, Ватсон, я даже не заметил расстояния. Для меня это путешествие было не более чем вечерней прогулкой, удовольствие от которой многократно усиливалось мыслью о том, что скоро мы подрежем Сороке крылышки. Тем не менее должен сознаться, что сейчас чувствую себя совершенно разбитым. Я посплю пару часиков, Ватсон, а завтра, точнее, уже сегодня мы с вами в девять двадцать пять направимся в Бартон-холл.

Несмотря на все вчерашние приключения и на то, что спал он совсем недолго, Холмс встал раньше меня, и когда я спустился к завтраку, он, уже полностью одетый, просматривал «Дэйли телеграф».

Когда Холмс поглощен расследованием какого-нибудь дела, создается впечатление, что энергия его поистине неиссякаема. Кажется, что отдых и пища перестают иметь для него какое бы то ни было значение. Правда, в это утро он от души подкрепил свои силы яичницей с ветчиной.

Мозг его в такие дни работает как удивительная динамо-машина, заряжая тело могучей энергией, дающей Холмсу возможность совершать то, что не под силу простым смертным. И наоборот, когда разум прекращал стимулировать его бурную деятельность, казалось, что жизненные силы покидали моего дорогого друга: он впадал в апатию и целые дни мог проводить в праздности, сидя в кресле гостиной, валяясь ни диване или наигрывая на скрипке меланхоличные мотивы, от которых на душе кошки начинали скрести.

Что же касается меня, я в то утро очень страдал от того, что ночью совсем не выспался. Как только с завтраком было покончено, мы взяли кеб и отправились на вокзал. В кармане Холмса лежал полный список фамильных драгоценностей, похищенных из сельских усадеб за время преступной деятельности Вандербильта.

Планы Холмса в отношении Сороки меня немного беспокоили: насколько мне было известно, ни инспектора Лестрейда из Скотленд-Ярда, ни полицию Суссекса мой друг не поставил в известность о том, что раскрыл личность заказчика дерзких грабежей. Ни он, ни я не были вооружены. Или мой друг собирался встретиться с этим человеком без представителей власти? С моей точки зрения, это было достаточно легкомысленно, поскольку Сорока, о связях которого с профессиональными грабителями нам было хорошо известно, мог оказаться опасным и коварным противником.

Холмс, однако, предпочитал уходить от ответов на мои вопросы. В пути мы были заняты обсуждением темы, которая занимала нас, — о возможности в будущем идентификации человеческих останков по зубам. Мой друг полагал, что такая методика имеет большое будущее^[766]. Не в моих правилах бестактно вызывать человека на откровение, поэтому к концу путешествия я представлял себе намерения Холмса в отношении Сороки не лучше, чем в начале нашей поездки.

Приехав в Бартон-Холт, мы сели в коляску станционного извозчика, который довез нас до Мэйплстеда и остановился у большого здания, выстроенного всего лет тридцать назад в модном тогда псевдоготическом стиле. Однако дом венчало большое число увитых плющом зубчатых башенок, некоторые из них были украшены бойницами, и поэтому все строение казалось гораздо более древним. Мне даже почудилось, что в спокойную суссекскую глушь вдруг перенесли какую-то средневековую германскую крепость.

Холмс попросил извозчика подождать нас и вышел из коляски. Я последовал за ним по ступеням крыльца к массивной входной двери. Мой друг позвонил. Открыл нам престарелый дворецкий. Он взял визитную карточку Холмса, внимательно ее изучил, вернул владельцу и сухо сказал:

— Мистер Паркер посетителей не принимает.

— Для нас, полагаю, он сделает исключение, — ответил Холмс.

Перевернув визитную карточку, мой друг написал на обороте несколько слов и вернул дворецкому, который снова внимательно ее рассмотрел перед тем, как все-таки пригласить нас в большую, увешанную коврами прихожую. Вдоль стен располагались старинные рыцарские доспехи, которые, казалось, стояли здесь на страже, как зловещие часовые. Дворецкий попросил нас подождать.

— Что вы написали на карточке? — с любопытством спросил я, когда дворецкий удалился.

— Только три слова, — ответил Холмс, — но, думаю, их будет достаточно, чтобы выманить нашу птичку из того уютного гнездышка, в котором она так хорошо себя чувствует в одиночестве. Я написал: «Вандербильт, Смит и Вессон».

Вскоре дворецкий вернулся и попросил нас следовать за собой. Мы прошли за ним по нескольким коридорам, охраняемым такими же угрюмыми доспехами, и в конце концов очутились в большой гостиной с самой восхитительной антикварной мебелью, какую мне только доводилось видеть. Стены ее были плотно увешаны картинами, которые должны были украшать известные картинные галереи. Даже мой неопытный взгляд сумел определить полотна Рембрандта, Веласкеса и Тициана. По самым скромным оценкам, только эти шедевры составили бы приличное состояние, не говоря уже о многочисленных скульптурах, фарфоре и серебре, находившихся в гостиной.

Среди всего этого великолепия фигура Сороки казалась чудовищной насмешкой природы над естеством человека. Первым ощущением, которое я испытал, увидев коллекционера, было чувство огромного облегчения, поскольку он вовсе не был похож на заправил у преступного мира, которого я раньше рисовал в своем воображении.

В инвалидной коляске перед камином сиделмаленький, болезненно скрученный недугом гротескный человечек. Его руки, как две белые клешни, лежали на пледе, покрывавшем колени, голова представляла собой череп, обтянутый тонкой, сухой кожей. Очки с темными стеклами, напоминая пустые глазницы, придавали ей еще большее сходство с черепом.

— Мистер Холмс, доктор Ватсон, прошу вас, присаживайтесь, — проговорил он голосом, напоминающим предсмертный хрип. — Я страдаю изнурительной болезнью, которая не позволяет мне подняться, чтобы приветствовать вас подобающим образом.

Ни в тоне, которым Сорока это произнес, ни в его манере держаться не чувствовалось жалости к себе — он даже как-то буднично просто констатировал факт. Мы с Холмсом сели, продолжая разглядывать хозяина дома, и я — как практикующий врач — не мог избавиться от чувства глубокого сострадания к этому человеку, над которым уже витала тень смерти.

Вместе с тем мне никак не удавалось выкинуть из головы мысль о том, насколько подходило ему то прозвище, которым мы его наградили. Он чем-то очень напоминал эту мрачную, в чем-то даже зловещую птицу, от которой старость и тяжелая болезнь мало что оставили.

— Я ожидал вашего прихода, мистер Холмс, с того самого дня, как арестован Вандербильт, — продолжал он. — И тем не менее я все равно попался на ваш крючок. Но наживка была настолько соблазнительна, что я убедил себя в отсутствии опасности. Миниатюра семейства Бедминстеров, выполненная самим Купером! Нет, я не мог устоять! Многие годы я мечтал завладеть этими семейными реликвиями. Ну, раз уж вы ко мне пожаловали, и так полагаю, вам хотелось бы осмотреть мою коллекцию? Хорошо, мистер Холм. Вы с доктором Ватсоном получите эту привилегию, хотя ни один человек — даже Вандербильт — не имел возможности видеть ее целиком. Если вы будете настолько любезны подкатить мое кресло к той двери, я открою вашему взору свою пещеру Аладдина.

Я покатил инвалидное кресло, а Холмс тем временем прошел вперед и откинул гобелен, закрывавший дверь. Сорока вынул из кармана большой ключ и отпер замок. Дверь неслышно распахнулась на хорошо смазанных петлях, открыв нашему взору храмовую сокровищницу, полную бесценных реликвий.

Каменные колонны поддерживали крестовый свод потолка, украшенный фресками с изображениями вальяжно полулежащих богов и богинь, во все стороны от центра зала отходили большие арочные ниши. Пышный ковер покрывал мраморный пол, и, кроме больших застекленных шкафов, стоявших вдоль стен, никакой другой мебели здесь не было.

Сорока назвал эту сокровищницу «пещерой Аладдина», и такое сравнение вполне соответствовало собранным здесь произведениям искусства из слоновой кости, хрусталя, фарфора, золота, серебра и самоцветов. Следуя жесту хозяина, мы остановились перед одним из шкафов, где на центральной полке лежала миниатюра, которую, к моему несчастью, Вессон положил себе в карман перед тем, как выйти из снятого Холмсом номера гостиницы «Клэридж».

Открыв дверцу шкафа, Сорока достал из него миниатюрный портрет, оглянулся на нас через плечо, и рот его скривился в некоем уродливом подобии улыбки.

— Восхитительная вещица, не правда ли? — спросил он. — Какая великолепная работа! Мне всегда нравились небольшие предметы, особенно с тех пор, как я начал терять зрение. Теперь я могу что-то увидеть, только когда подношу вещь к самым глазам, вот так. — С этими словами он взял иссохшей рукой портрет, поднес его к глазам и некоторое время пристально рассматривал. — Взгляните на улыбку, на мягкие завитки полос! И детстве прекрасное меня просто завораживало.

Родители подкинули меня — нескольких дней от роду — к приходской церкви, а воспитывался я в работном доме, где меня окружали лишь мерзость, нищета и лишения, заронившие в мою душу неистребимую страсть к прекрасному. Всю свою жизнь я посвятил удовлетворению этой страсти. Далекие годы моего безрадостного детства немного скрашивала лишь одна красивая безделушка. Вы будете смеяться, джентльмены, когда я скажу вам, что это был маленький, украшенный в центре жемчужиной, золотой медальон, который по воскресеньям надевала начальница работного дома. Вещица была самая заурядная, но мне тогда казалось, что она блестит, как солнце. В те годы я мечтал о том, как когда-нибудь разбогатею настолько, что позволю себе купить такое же замечательное украшение.

— В этом вы более чем преуспели, — заметил Холмс, указывая рукой на окружавшие нас набитые драгоценностями шкафы.

— Благодаря собственным усилиям, — парировал это замечание Сорока, и при этом его впалые бледные щеки слегка порозовели. — Когда мне было двенадцать лет, меня определили на работу к аптекарю. Я должен был мыть полы и склянки в его лаборатории. Ничем более серьезным заниматься там мне было не положено. Тем не менее, оценив мое трудолюбие и жажду знаний, хозяин стал мало-помалу обучать меня изготовлению всевозможных лекарств. Вот так я освоил то ремесло, которое позже дало мне возможность сколотить состояние. Тогда же я начал собирать свою коллекцию, и вещи, которые я приобретал, становясь с годами все дороже, превращались для меня в близких родственников и друзей. Взгляните на них! — воскликнул он, обведя вокруг трясущейся рукой. — Вот они все! Друзья, которых у меня не было, женщины, на которых я так и не женился, мои не родившиеся дети! Но для меня моя коллекция гораздо дороже созданий из плоти и крови, потому что составляющие ее предметы совершенны и неподкупны.

— Хотел бы пояснить вам, мистер Холмс, — продолжил он, нацелив свои темные очки на моего старого друга, что далеко не нее эти вещи были похищены. Подавляющее их большинство законно приобретено на распродажах, аукционах и через посредников. Именно на одном из аукционов я встретил человека, известного вам под фамилией Вандербильт. Он сразу же заинтересовал меня своим прекрасным знанием искусства, особенно в той области, предметы которой меня интересовали больше всего. Сначала Вандербильт давал мне советы о том, что именно надо покупать, затем — по мере того как здоровье мое ухудшалось — он стал выступать в качестве моего представителя на аукционах.

Как и у многих из тех, кто связан с миром искусства, не все заключенные им сделки были вполне законными в строгом смысле этого слова. За долгое время своей посреднической деятельности Вандербильту приходилось иметь дело и с крадеными вещами, и с подделками. Именно он предложил мне воспользоваться иными, не вполне законными средствами приобретения тех вещей, которыми я так страстно стремился обладать. Мне хотелось, чтобы вы правильно меня поняли. Хотя все проблемы, связанные с таким видом «приобретения», лежали полностью на Вандербильте, я был в курсе тех средств и методов, которыми он пользовался.

— Например, таких, как грабеж и воровство? — вежливо поинтересовался Холмс.

— Вот именно! — невозмутимо согласился Сорока. — Я вовсе не собираюсь выдавать желаемое за действительное и уходить от ответственности, которую сознаю в полной мере. Как вы совершенно правильно выразились, это не что иное, как грабеж и воровство.

— Я полагаю, что именно Вандербильт познакомил вас с Арти Такером, который был представлен нам под именем К. Вессон? — прервал эти признания Холмс. — Вам известно, что он весьма известный делец, занимающийся торговлей краденым антиквариатом и произведениями искусства?

— Да, мистер Холмс. Этого я тоже не отрицаю. За долгие годы собирания коллекции мне доводилось знакомиться со многими разными людьми, и далеко не все из них могут считаться образцами честности и порядочности. Возможно, Такер и преступник, однако в предметах искусства он разбирается не хуже эксперта любого крупного аукциона, хотя плата за его услуги значительно ниже, чем за их. Так какие же действия, мистер Холмс, вы собираетесь теперь предпринять? Я еще не выжил из ума и далек от мысли о том, что вас ко мне привело исключительно желание познакомиться с моей коллекцией. Если я правильно понимаю, вы уже сообщили обо всем в полицию и в любой момент я могу ждать прибытия представителей закона?

Вместо того чтобы ответить Сороке, Холмс обернулся ко мне.

— Ватсон, — сказал он, — если вас не затруднит, будьте так добры, разыщите дворецкого и узнайте, не сможет ли он подыскать для нас две крепкие картонные коробки, рулон ваты и оберточную бумагу.

Вернувшись со всеми этими предметами, я увидел, что Холмс внес в сокровищницу из гостиной небольшой стол, поставил его в центре и разложил на нем те семейные реликвии, которые были похищены Вандербильтом и его сообщником за последние три года. Холмс тщательно сверял их со списком, который держал в руке, а Сорока молча сидел в своем инвалидном кресле и наблюдал за происходящим. Руки его покоились на покрывавшем колени пледе, выражение лица оставалось непроницаемым.

— …И украшенный драгоценными камнями молитвенник, некогда принадлежавший королеве Шотландии, являвшийся собственностью сэра Эдгара Максвелл-Брауна, — сказал в заключение Холмс и положил лист бумаги в карман. — Это была последняя драгоценность из перечисленных в моем списке. Ах, Ватсон, вот и вы! Как хорошо, что вам удалось найти все, о чем я просил. Если теперь вы поможете мне уложить все в коробки, мы скоро покинем этот дом.

Сорока хранил молчание. Я уже заворачивал миниатюрный портрет леди Амелии Бедминстер и укладывал его в последнюю коробку, когда Холмс подошел к Сороке и вернул ему деньги, которые уплатил за портрет Арти Такер. Лишь тогда мы смогли убедиться, что Сорока как-то реагировал на наши действия. Холмс вложил деньги в его сухую, тощую руку, и Сорока издал странный, резкий вопль, похожий на крик птицы, по имени которой мы его окрестили. Не глядя на банкноты, разлетевшиеся по полу, он закрыл лицо похожими на клешни руками.

— Пора, Ватсон, спокойно сказал Холмс. — Нам еще предстоит найти дворецкого и предупредить его.

Я бросил последний взгляд на Сороку, который одиноко сидел в своей «пещере Аладдина»: раскрытые стеклянные дверцы шкафов, казалось, молили вернуть раритеты, которые забрал Холмс. Валявшиеся на полу вокруг инвалидного кресла купюры напомнили мне пожухлую, опавшую листву.

— Холмс, вы собираетесь сообщать об этом в полицию? — спросил я, когда мы сидели в коляске, направляясь к станции, а коробки с драгоценностями стояли у нас в ногах.

— Нет, Ватсон, думаю, я так делать не стану, — ответил Холмс. — К чему? Совершенно очевидно, что этот человек скоро умрет, а в тюрьме это произойдет еще быстрее. Иногда бывает так, что справедливость стоит выше закона, и данный случай относится именно к такой категории. Собственники похищенных вещей вновь обретут их, а Сорока и без того уже наказан. Боюсь, друг мой, что и вы тоже в определенном смысле пострадаете от такого исхода проведенного нами расследования.

— Каким образом? — в недоумении спросил я.

— Вы будете лишены возможности опубликовать отчет об этом деле. В печати о нем не должно появиться ни единого слова. В противном случае кое-кто из жертв Сороки, узнав его настоящее имя, может попытаться возбудить против него судебное расследование, а мне бы не хотелось мучить калеку перед смертью.

Я дал Холмсу слово и сдержал его, несмотря на то что месяц спустя после нашего визита в разделе траурных сообщений всех лондонских газет было напечатано объявление о смерти миллионера Джозефа Паркера, скончавшегося в своем доме в Мэйплстед.

Тем не менее эта история имела продолжение. После опубликования завещания Сороки выяснилось, что вся его ценнейшая коллекция произведений искусства, впоследствии известная как коллекция Паркера, были оставлена народу. В Кенсингтоне было приобретено просторное помещение, где организовали постоянную выставку, которую мог бесплатно посетить любой ценитель искусства.

Бывая в этой части Лондона, я сам иногда туда захаживаю, чтобы часок-другой полюбоваться замечательными живописными полотнами и восхитительными скульптурами. Но более всего меня влекут дальние залы выставки, где в стеклянных шкафах выставлены на всеобщее обозрение произведения ювелирного искусства — эти потрясающие миниатюрные вещицы из золота и серебра, слоновой кости и хрусталя, которые некогда так восхищали своим совершенством коллекционера Сороку, а теперь несут радость всем, кто способен оценить прекрасное.

Думаю, что этот несчастный человек в конце концов вернул обществу свой долг.

Наследница изобретателя

В моем описании дела о «Дьяволовой ноге», которое мы с Шерлоком Холмсом расследовали в 1897 году, я рассказывал о том, что здоровье моего старого друга стало ухудшаться от непосильного напряжения во время расследований, которые он взвалил на себя, и о том, как его лечащий врач, доктор Мур Эгер с Харли-стрит, порекомендовал Холмсу отложить на время все дела и хорошенько отдохнуть.

Я также вскользь упоминал о тех драматических событиях, при которых известный врач впервые был представлен Шерлоку Холмсу, и пообещал, что когда-нибудь, возможно, опубликую полный отчет об обстоятельствах той памятной встречи. Поскольку многие поклонники знаменитого сыщика настоятельно просили меня поведать об этом деле во всех подробностях был вынужден взяться за перо и рассказать о нем в этом повествовании.

Тем не менее, несмотря на то что Холмс, прочитав отчет, дал согласие на публикацию, хотя и подверг текст своей обычной критике, заметив, что я уделил слишком большое внимание описанию как таковому в ущерб фактической стороне дела, доктор Мур Эгер высказался категорически против публикации этого материала по соображениям профессиональной этики.

Причины такого запрета мне вполне понятны. Как известный специалист с Харли-стрит он должен был заботиться о безупречности своей репутации. A подробности этого дела в какой-то степени могли бросить тень на доброе имя всеми уважаемого практикующего врача, раскрывая не подлежащие огласке сведения как о нем, так и об одном из его пациентов. Я предлагал доктору изменить имена и внести в рукопись необходимые изменения, соответствующие его пожеланиям, но доктор оставался непреклонным.

Естественно, это меня огорчало. Ведь это расследование свидетельствовало не только об исключительных дедуктивных способностях Холмса, но и о его упорстве в доведении начатого дела до конца. Тем не менее, учитывая непоколебимую позицию доктора Мура Эгера, у меня не оставалось иного выхода, как положить ту историю под сукно вместе с другими записями конфиденциального характера в надежде на то, что когда-нибудь в будущем — после смерти кого-то из описанных героев — можно будет опубликовать полный отчет об этом расследовании.

Началось все одним сентябрьским утром примерно через полтора года после возвращения Шерлока Холмса в Лондон. До этого он был вынужден скрываться, симулируя свою гибель, после того как ему удалось ускользнуть от руки Мориарти у водопада Райхенбах. К тому времени супруга моя скончалась, и я вернулся в нашу старую квартиру на Бейкер-стрит.

Мы уже заканчивали завтрак, когда вошел доктор Мур Эгер. Он был высоким, представительным мужчиной с тонкими чертами лица, гордо посаженной головой и тщательно уложенными седыми волосами, во всей манере поведения, в каждом его жесте сквозило достоинство. Вручив нам свою визитную карточку, он сразу же перешел к делу.

— Не в моих привычках, мистер Холмс, обращаться за помощью к частным детективам. Тем не менее я хотел бы прибегнуть к вашим услугам в связи с чрезвычайными обстоятельствами, поставившими меня в весьма затруднительное положение.

— Присаживайтесь, сэр, прошу вас, — пригласит Холмс и закурил свою послеобеденную трубку, но заметив неодобрение доктора Мура Эгера, выбил ее в ведерко для угля и только после этого сел напротив своего гостя. — Я понял, продолжил мой друг, — что запах табака вам не по душе. Надеюсь, вы не станете возражать против присутствия при нашем разговоре моего старого друга и коллеги доктора Ватсона?

— Нисколько. Прежде всего должен извиниться перед вами за то, что не сумел скрыть своего отношении к табаку. Любой человек имеет право делать у себя дома все, что сочтет нужным. Тем не менее, как врач, я действительно резко выступаю против привычки к курению, которая наносит здоровью непоправимый ущерб. Высказав вам свою точку зрения по этому вопросу, я хотел бы перейти теперь к тому делу, которое привело меня к вам.

Прежде всего хочу сообщить вам, мистер Холмс, что непосредственно над кабинетом, где я веду прием больных, расположена принадлежащая мне частная квартира. Вчера вечером около десяти часов раздался звонок в дверь, вслед за которым горничная проводили ко мне мужчину. Он представился как Джозайя Везербай, но визитную карточку мне не передал, сославшись на то, что в спешке забыл захватить с собой бумажник. Могу добавить, что говорил он с явным американским акцентом и был сильно взволнован. Посетитель попросил меня незамедлительно последовать к нему домой, чтобы оказать помощь его заболевшей дочери.

Учитывая поздний час и тот факт, что раньше мне не приходилось встречаться с этим человеком, я был в некоторой нерешительности и спросил, не лучше ли будет мистеру Везербаю прибегнуть к помощи его собственного лечащего врача. Он ответил, что приехал в Англию недавно и еще не успел обзавестись личным доктором, однако, будучи наслышан о моей репутации, решил обратиться за помощью именно ко мне.

В конце концов я без особого энтузиазма согласился и последовал за ним в ожидавший у дверей экипаж. Как только мы сели, коляска быстро тронулась с места в направлении, о котором я не имел ни малейшего представления, поскольку шторы на окнах были опущены. Путешествие наше продолжалось около часа. Наконец мы остановились перед каким-то домом на плохо освещенной улице. Я быстро поднялся по лестнице на второй этаж и вошел в комнату, где в постели лежала молодая женщина.

Дыхание больной было слабое и неровное, выглядела она очень вялой и сонной. Эти симптомы дали мне основания предположить, что девушка страдала от последствий наркотического отравления.

— Вы полагаете, это был кокаин? — перебил его Холмс. — Не заметили ли вы у нее на руках следов от иглы?

Доктор Мур Эгер бросил на моего друга долгий проницательный взгляд, как будто понял по заинтересованному тону и знанию дела, что Холмс на собственном опыте изучил воздействие наркотических средств, что, к сожалению, полностью соответствовало действительности^[767].

— Нет, мне кажется, это был не кокаин, мистер Холмс. И я не заметил никаких следов, которые свидетельствовали бы о том, что наркотик вводился ей непосредственно в кровь. Скорее я склонен полагать, что этим наркотиком был морфий^[768], который она принимала в виде порошка или таблеток. Мои подозрения подтверждались беспокойством мистера Везербая, пытавшегося мне втолковать, что молодая дама страдала от приступов страшной слабости. Действительно, существует такое медицинское состояние, которое известно под названием нарколепсия^[769], однако я уверен, но пациентка страдала не от него.

Поскольку Везербай отказался положить свою дочь в клинику, объяснив это тем, что она их терпеть не может, а состояние девушки было не настолько серьезным, чтобы на этом настаивать, я порекомендовал ему незамедлительно дать дочери кофеин, то есть крепкий черный кофе, который должен оказать стимулирующее воздействие и ослабить приступ. Должен добавить, мистер Холмс, что помимо тех обстоятельств, о которых я уже рассказал, были еще два момента, усиливших мои опасения.

Первый состоял в том, что молодая женщина и Везербай, заверивший меня, что был ее отцом, совершенно не походили друг на друга. Второе обстоятельство, насторожившее меня еще больше, заключалось в отсутствии дома слуг, за исключением женщины, которую Везербай представил мне как экономку. Она оставалась в комнате на протяжении всего осмотра пациентки, и, когда я сказал, что девушке нужен крепкий кофе, именно она пошла его готовить.

Состояние моей пациентки стало улучшаться, когда я закончил осмотр, и меня поспешно проводили к ожидавшему экипажу. Везербай проделал вместе со мной обратный путь до Харли-стрит, где я вышел у своего дома.

В ту ночь, мистер Холмс, я почти не сомкнул глаз, меня одолевали дурные предчувствия. Молодая женщина, одурманенная наркотиками, таинственность в поведении Везербая, отсутствие слуг, если не считать экономки… Все это свидетельствовало о том, что меня против моего желания втягивали в высшей степени подозрительную авантюру. Сначала я хотел обратиться в полицию, но информация, которой я располагал, была слишком незначительной: я не мог точно сказать, кто были эти люди, не знал их адреса, понятия не имел даже о том, в какой именно части Лондона расположен дом, куда меня возили.

— Тем не менее некоторыми конкретными сведениями вы располагаете, — заметил Холмс. — При встрече незнакомец представился как Джозайя Везербай. Вы сказали, что он американец. Как он выглядит?

— Это высокий человек крепкого телосложения; мне показалось, что ему под пятьдесят, он носит окладистую бороду с проседью; одет неплохо, но манеры у него несколько вульгарны; джентльменом в полном смысле этого слова я бы его не назвал.

— Вы не заметили каких-то особых примет? Лично я, например, всегда обращаю внимание на руки человека^[770].

Доктор Мур Эгер выглядел удивленным.

— Вы очень проницательны, мистер Холмс. Я действительно обратил внимание на его руки. Они были покрыты шрамами, кожа грубая, как будто в прошлом этот человек много занимался тяжелым физическим трудом. Кожа на его лице тоже грубая и обветренная, на основании чего я сделал вывод о том, что работал он на открытом воздухе.

— Прекрасно! — воскликнул Холмс. — Вот видите, теперь нам уже кое-что известно! А что вы можете сказать о молодой женщине?

— Ее светлые волосы и правильные черты лица, придающие ей особую миловидность, заставили меня усомниться в том, что Везербай мог быть ее отцом. Что же касается экономки или служанки, то могу только сообщить, что она — женщина средних лет, небольшого роста, полная, крепко сбитая. Пока я вел осмотр пациентки, она не произнесла ни слова, поэтому ни о ее произношении, ни о социальном положении ничего определенного сказать не могу.

— А что собой представлял тот дом?

— Снаружи я его видел лишь мельком, поэтому описывать его не возьмусь. Помню только, что это был большой особняк, построенный на некотором расстоянии от дороги, и справа от входной двери был эркер с окном.

— В какой цвет была покрашена входная дверь?

— В черный.

— Там был дверной молоток или дверное кольцо?

— Да, действительно, кольцо было, причем оно мне запомнилось, потому что напоминало дельфина. Просто удивительно, мистер Холмс, что непроизвольно я увидел так много деталей, о которых сразу забыл. Теперь я припоминаю, что на калитке был указан номер дома. Да, точно. Номер тридцать два.

— Вы не могли бы рассказать еще о каких нибудь мелочах, независимо от того, насколько важными они вам тогда показались?

— Нет. Разве что от дороги к дому вела дорожка, выложенная красной и черной плиткой. Уличные фонари светили так слабо, что я ничего не мог разглядеть в саду. И еще вот что. На крыльце было много опавших листьев, как будто рядом с ним росло большое дерево. Вчера ночью я вернулся домой и заметил, что один такой лист прилип к подошве моего ботинка. Я на всякий случай захватил его с собой, подумав, что он может как-то пригодиться вам для расследования. Забавно, но этот лист — единственное вещественное доказательство, которое я могу вам предложить. Сам я не могу определить, у каких деревьев такая листва.

Холмс бросил беглый взгляд на лист и, отложив его в сторону, заметил:

— Это нам и вправду сможет пригодиться, доктор Мур Эгер. Я знаю по собственному опыту, что иногда успех расследования зависит от самых тривиальных на первый взгляд сведений. Прошу вас, продолжайте Если вы больше ничего не можете рассказать нам о внешнем виде дома, давайте перейдем к тому, что вы видели внутри.

— Помимо спальни молодой женщины я был только в прихожей и поднимался на лестничную площадку второго этажа, причем почти ничего не заметил, так как мистер Везербай очень торопился. Кроме того, освещение было очень тусклым. Тем не менее у меня сложилось впечатление, что дом снят внаем, потому что там очень мало личных вещей жильцов, даже в комнате моей пациентки. Обстановка в целом старомодна и изрядно обветшала. Штора на окне опущена, там еще стоял комод с выдвижными ящиками…

— Детали обстановки в данном случае для нас менее важны, чем расположение комнаты молодой женщины в доме, — прервал рассказ доктора Холмс. — Где именно она находилась?

— В передней части дома, слава от входной двери.

— Благодарю вас, доктор Мур Эгер. Эта информация для нас чрезвычайно важна. Теперь давайте перейдем к путешествию по этому неизвестному адресу. Вы сказали, что продолжалось оно около часа. Вы совершенно не представляете себе, в каком направлении вас везли?

— Я уже говорил вам, мистер Холмс, что занавески на окнах экипажа были опущены, — не без некоторого раздражения ответил доктор Мур Эгер. — Я совершенно ничего не видел.

— Да, вы правы. И тем не менее какие-то ощущения от этого путешествия у вас должны были остаться. Когда вы с мистером Везербаем вышли из дома и сели в экипаж, в каком направлении он поехал: на юг в сторону площади Кавендиш или на север — к Риджент-парку?

— К парку.

— Куда потом повернул экипаж?

— Сначала налево, но вскоре свернул направо.

— Значит, вы продолжали двигаться в северном направлении?

Теперь до доктора, видимо, дошел смысл вопросов Холмса, потому что несколько тяжеловесные черты его серьезного, озабоченного лица внезапно оживились.

— Вы совершенно правы, мистер Холмс! Мне порекомендовал к вам обратиться один мой коллега, отозвавшийся о вас как о лучшем в стране частном детективе. Теперь я вполне могу понять, почему вы пользуетесь столь лестной репутацией. Я и вправду был весьма заинтригован необычностью просьбы Везербая и поэтому в начале нашей поездки пытался как-то определить, куда мы направляемся. Дайте мне пару нут, чтобы припомнить все, как было.

Последовало непродолжительное молчание, во время которого доктор Мур Эгер, слегка нахмурившись, внимательно рассматривал свои тщательно начищенные ботинки и поглаживал подбородок. Потом выражение его лица прояснилось, и он продолжил:

— Какой-то отрезок пути, как мне показалось, мы следовали по прямой. Часть дороги мы проехали по оживленной улице, поскольку за спущенными занавесками на окнах можно было различить яркие огни и мы то и дело обгоняли другие экипажи. Затем свернули направо, и начался долгий, медленный подъем, и чем дальше мы ехали, тем склон становился круче. Где-то именно на этом отрезке пути мы повернули налево.

Доктор Мур Эгер замолчал, и лицо его снова приняло довольно мрачное выражение. Наконец он завершил свой рассказ:

— Боюсь, мистер Холмс, это все, что я могу вспомнить. Потом мы еще несколько раз поворачивали, но налево или направо, я теперь точно сказать не берусь. Мистер Везербай возобновил беседу, и мое внимание было отвлечено.

— Не сомневаюсь, что он заговорил специально, — заметил Холмс. — Хотя для нас это не имеет значения. Думаю, что теперь я располагаю всей необходимой мне информацией.

— Вы хотите сказать, что сможете найти этот дом?

— Я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы сегодня же его отыскать, — ответил Холмс на прощание. — Я зайду к вам на Харли-стрит, как только у меня будет какая-то определенная информация. Если в ходе расследования я выясню, что мы имеем дело с настоящими преступниками, полагаю, вы не станете возражать, чтобы позднее я подключил полицию?

Как только доктор Мур Эгер, несколько раз выразив свою благодарность, нас покинул, предварительно дав согласие на привлечение к расследованию в случае необходимости полиции, Холмс удобно устроился в кресле и вполне удовлетворенный тем, как прошла беседа, заново набил трубку и с явным удовольствием закурил.

— Несмотря на суровое осуждение доктором моей вредной привычки, — сказал он, с наслаждением затягиваясь, — ничто так не прочищает мозги и не обостряет работу мысли, как добрая затяжка крепким табачком.

— Значит, вы действительно полагаете, что сможете найти тот дом?

— Думаю, что мне удастся найти по крайней мере район, в котором он расположен. В рассказе доктора Мура Эгера о его поездке содержится несколько важных деталей, которые дают нам основания для успешных поисков. Если вас не затруднит передать мне папку со справочными материалами и крупномасштабной картой Лондона, я начну поиски прямо сейчас. Что же касается того листа, который так предусмотрительно принес нам доктор, я попрошу вас, Ватсон, определить, на каком дереве он растет, потому что я, как вам известно, в ботанике разбираюсь очень слабо. Мне никогда не доставляли удовольствия прогулки на природе и наигранные восторги по поводу великолепия птичек, зверюшек, цветочков и прочей ерунды. Где-то на полках есть справочник по ботанике.

Я уже упоминал о том, что эрудиция Холмса имела весьма существенные изъяны, поэтому, найдя папку со справочными материалами и передав ее Холмсу, я не удержался от того, чтобы не высказать свое мнение по этому вопросу.

— Я искренне удивлен, Холмс, что вас эти вопросы не интересуют. Ведь, что ни говори, природа заслуживает того, чтобы ее изучали с самым пристальным вниманием, а ботаника является частью наук о природе. Вспомните хотя бы о таких интереснейших явлениях, как осмос^[771] или естественное распространение семян.

— Пожалуй, мой дорогой друг, я этого делать не стану. Будь у меня выбор, я скорее предпочел бы исследовать следы ботинок, чем наперстянку. Если же вы будете настаивать на том, чтобы я занялся наперстянкой, то я бы сосредоточил свое внимание на изучении ее медицинских свойств: того целительного воздействия, которое это растение оказывает на человеческое сердце.

Покопавшись в иллюстрациях справочника по ботанике, я вскоре без особого труда определил, что опавший лист, прилипший к подошве ботинка врача, был листом бука. О своем открытии я тут же сообщил Холмсу, который все это время внимательно изучал разложенную перед ним карту Лондона.

— Что же касается меня, — сказал он, — то я уже проследил бо́льшую часть того пути, который вчера проделал доктор Мур Эгер.

Я вместе с Холмсом склонился над картой, и он показал маршрут длинным указательным пальцем.

— Харли-стрит находится здесь, и отсюда коляска направилась в сторону парка. Видите, Ватсон? Проехав какое-то расстояние, она повернула налево — почти наверняка на Мэрилбоун-роуд, а затем снова свернула, но на этот раз — направо, как я полагаю, на Парк-роуд. Дальше довольно долго экипаж ехал по прямой. Значит, путь проходил по Веллингтон-роуд, которая ведет на оживленную Финчли-роуд, где доктор Мур Эгер заметил яркие огни и другие коляски, которые они обгоняли. Где-то здесь их экипаж снова свернул направо и начал долгий подъем по склону холма. Похоже, это был поворот на Белсайз-лейн или на любую другую улицу, которая в конце концов выводит на крутой склон Хит-стрит в Хэмпстеде. Если коляска свернула налево именно здесь, то квартал, который нас интересует, находится в этом районе, — сделал вывод Холмс, и палец его остановился на карте. — Именно здесь предстоит найти тот дом, который нам нужен. Как только я сделаю крупномасштабную копию этой части карты, Ватсон, охота начнется.

Вскоре мы сели в кеб, и Холмс детально объяснил кучеру, куда надо ехать, исходя из тех сведений, которые он почерпнул в своем справочнике. Когда мы приехали в Хэмпстед и кеб поднялся по Хит-стрит на вершину пологого склона холма, Холмс велел вознице повернуть налево.

Мы оказались в районе тихих улочек с жилыми особняками, многие из которых были достаточно большими, чтобы соответствовать описанию, данному доктором Муром Эгером. Именно здесь внимание нашего клиента было отвлечено от дороги.

Мы начали настоящие поиски того особняка, который нам был нужен. Холмс держал карту в руках и все время говорил кучеру, куда поворачивать. Так мы прочесывали весь этот район, следуя схеме, заранее разработанной моим другом. После того как мы проехали таким образом несколько улиц, кучер открыл маленькое окошко под крышей кеба, и на нас уставился его недоумевающий глаз.

— Скажите мне лучше, хозяин, какой вам адрес нужен, я сам вас туда довезу, — недовольно проговорил возница.

— Нам скорее нужен старый бук, чем какая-то определенная улица, — ответил Холмс. — Езжайте дальше! Я сам скажу вам, когда надо будет остановиться.

Еще какое-то время глаз кучера подозрительно нас рассматривал, потом раздался его голос, полный сарказма:

— Надо же, старый бук им нужен! — Окошко со стуком захлопнулось, и кеб двинулся дальше.

Буковое дерево мы нашли после седьмого или восьмого поворота. К тому времени я уже сбился со счета улиц, по которым мы проехали, а Холмс все их фиксировал, вычеркивая названия на карте, которой запасся заранее. Интересующее нас дерево росло на Мэйплвуд-авеню у высокого кирпичного особняка, похожего на многие другие в этом районе. Бук стоял в глубине запущенного сада по правой стороне улицы.

Холмс постучал в крышу кеба, мы расплатились с кучером и, пока он отъезжал, некоторое время стояли в молчании. Я ждал, когда мой друг скажет, что мне надлежит делать.

— Сейчас, Ватсон, мы пройдемся около этого дома, как будто просто здесь прогуливаемся. Не надо его пристально разглядывать. Тем не менее постарайтесь, пожалуйста, подметить те отличительные особенности, о которых упоминал доктор Мур Эгер, в частности дорожку, выложенную красными и черными плитками, и дверное кольцо в форме дельфина.

Мы вскоре обнаружили упомянутые Холмсом детали, однако, к своему разочарованию, на калитке я увидел номер двадцать три.

— Холмс, нам надо было попросить кучера подождать нас, — сказал я, когда мы отошли от дома на некоторое расстояние. — Доктор Мур Эгер точно запомнил, что номер дома тридцать второй.

— Нет, Ватсон, думаю, мы правильно сделали, отпустив кеб, — ответил Холмс. — Возможно, вы обратили внимание на то, что эти цифры, выбитые из латуни, привинчиваются и их совсем не трудно поменять местами. Вы, очевидно, не заметили то, на что я обратил особое внимание — на головках шурупов есть почти незаметные, но недавно сделанные царапины, кои свидетельствуют о том, что цифры действительно меняли местами.

Я и вправду не заметил столь незначительную деталь, хотя тот факт, что Холмс обратил на нее внимание, меня совсем не удивил. Помимо поразительной способности подмечать любые, даже самые мелкие детали он обладал исключительно острым зрением.

— Кроме того, — продолжал Холмс, — внешний вид дома в точности соответствует тому описанию, которое дал нам доктор Мур Эгер. Тем не менее одну важную задачу нам еще предстоит решить. Какой бы нам найти убедительный предлог для того, чтобы зайти внутрь? Ведь для того, чтобы подключить к расследованию полицию, я должен получить надежные сведения, подтверждающие, что это именно тот адрес, который нам нужен. Ни Лестрейд, ни кто бы то ни было другой из его коллег не придут в восторг от того, что единственной уликой, которую мы сможем им предложить, будет буковый листок.

— Может быть, нам удастся подыскать достаточно убедительный повод, который позволил бы нам зайти в дом? — высказал я предположение.

— Что вы имеете в виду?

По правде говоря, ничего конкретного я предложить не мог, хотя тут же, вспомнив о другом нашем расследовании, в ходе которого мы не без успеха преобразились в двух священников, чтобы проникнуть в один дом^[772], я проговорил:

— Может быть, мы могли бы сыграть роль людей, собирающих пожертвования для какой-нибудь благотворительной организации?

— Нет, нет! Здесь такой номер не пройдет! — решительно и нетерпеливо проговорил Холмс. — Представьте себе, что нам никто не откроет или нас сразу же выгонят вон. Так мы сможем разглядеть только крыльцо, в лучшем случае — прихожую. Для Лестрейда этого будет явно недостаточно. Мы должны быть совершенно уверены в том, что Везербай и молодая женщина, которую он выдает за свою дочь, действительно находятся в этом особняке.

Обсуждая этот вопрос, мы дошли до конца улицы и теперь спускались вниз по отлогому склону холма мимо небольших лавок и неприметных мастерских. Когда по улице проезжал пустой кеб, Холмс внезапно остановил его и, достаточно бесцеремонно усадив меня в экипаж, дал кучеру адрес нашей квартиры на Бейкер-стрит, крикнув мне вдогонку:

— Увидимся немного позже, мой дорогой друг!

Должен признаться, я был не только сбит с толку столь внезапным и неожиданным поворотом событий, но и весьма раздосадован. Поэтому после возвращения домой я с нетерпением ждал Холмса и его объяснений по поводу такого в высшей степени странного поступка. Он вернулся спустя час с небольшим, прошел в гостиную и положил на стол объемный пакет из оберточной бумаги коричневатого цвета.

— Вот, Ватсон! — сказал он с победоносным видом. — Наша проблема решена! Во второй половине дня мы вернемся на Мэйплвуд-авеню и не только увидим, что творится в доме, но — если я не ошибаюсь в своих предположениях — также получим возможность лично познакомиться с мистером Везербаем.

— И как же нам удастся это осуществить? — спросил я. Любопытство мое было теперь гораздо сильнее, чем снедавшая меня обида.

— Очень просто: мы сделаем это под видом мойщиков окон.

— Мойщиков окон? — протестующе воскликнул я. — Неужели вы полагаете, что я могу сойти за мойщика окон? Посмотрите хотя бы на то, как я одет. Мне ведь нужно будет как-то изменить свой облик…

— Здесь все для этого есть… — сказал он, положив руку на бумажный пакет.

— …не говоря уже о специальных инструментах, таких, как ведра, тряпки, лестницы. Интересно, где мы сможем все это достать?

— Я уже обо всем договорился, — ответил Холмс. — Когда мы шли по Хит-стрит, я обратил внимание на одно небольшое заведение, на вывеске которого было сказано, что там находится контора, занимающаяся мытьем окон. Мне показалось, что если мы решим нанести визит хозяину этого заведения вдвоем, у него могут возникнуть ненужные подозрения. Вот почему я так грубо затолкал вас в экипаж, за что, мой дорогой друг, хочу принести вам свои самые искренние извинения.

Владельцем этой конторы является некий Джозеф Смолвуд, который ведет дело совместно со своим сыном — молодым Дорианом. За определенное вознаграждение — если быть точным до конца, за пару гиней — мистер Смолвуд-старший согласился одолжить мне свою тележку, необходимые принадлежности для мытья окон, а также комплект рабочей одежды. Кстати говоря, эта рабочая одежда предназначается для вас, поскольку рост мистера Смолвуда примерно соответствует вашему. Не беспокойтесь, Ватсон, — тут же добавил Холмс, заметив брезгливое выражение на моем лице, — уверяю вас, что хотя дело мистера Смолвуда достаточно скромное, он очень заботится о личной гигиене, да и соседи считают его уважаемым и добропорядочным гражданином. Кстати, эту деталь я выяснил у служителя церкви Святого Иоанна в Черч-роу. Что касается меня, то мой гардероб, вы знаете, достаточно богат, чтобы я мог себе выбрать что-нибудь подобающее к такому случаю.

Кроме того, я зашел в бюро по сдаче жилья в том районе и выяснил, что домом двадцать три по Мэйплвуд-авеню уполномочено распоряжаться агентство «Николз и Эллисон». Под предлогом, что кто-то сказал, будто этот дом сдается и мне очень хотелось бы его снять для себя, если он пустует, я получил весьма интересную информацию о его нынешних обитателях у младшего совладельца агентства — мистера Эллисона.

Так вот, Ватсон, оказалось, что жильцы особняка сняли его всего на месяц, и уже через неделю — в начале октября — должны будут съехать. Из этого обстоятельства мы можем сделать вывод о том, что какими бы гнусными делишками ни занимался мистер Везербай, он рассчитывает их к тому времени закончить. Кроме того, это значит, что у нас осталось совсем немного времени до того, как птичка упорхнет. Именно этим объясняется мое стремление сегодня же во второй половине дня вернуться в Хэмпстед.

Покончив с обедом, мы сразу же занялись изменением нашей внешности. Я надел байковую рубашку, жилет, вельветовые брюки, сильно потертые в коленях, и старую куртку, также сильно вытертую в локтях и на обшлагах. Несмотря на заверения Холмса в том, что мистер Смолвуд носил вещи приблизительно моего размера, он должен был быть значительно полнее меня в талии, поскольку брюки на мне держались только благодаря прочному кожаному ремню, который Холмс извлек из своей коллекции аксессуаров к одежде. Что же касается обуви, то его размер был значительно больше моего, и хотя я набил в носки бумагу, чтобы ботинки не сваливались с ноги, сказать, что мне было удобно в них ходить, я никак не могу.

Просто удивительно, как внешний вид человека может изменить представление о том месте, какое он занимает в обществе! Переодевшись в платье мойщика окон и надев на голову замусоленную кепочку Смолвуда, я взглянул на себя в большое зеркало, висевшее в спальне Холмса, и с удивлением обнаружил, что мой облик теперь выдавал во мне не уважаемого представителя из сословия специалистов-профессионалов, а простого труженика из низших слоев общества. Ощущение, которое я испытал, никак нельзя было отнести к числу приятных.

В отличие от меня Холмса такие проблемы, по всей видимости, совершенно не волновали. Он нашел в своем впечатляющем гардеробе вещи, очень напоминавшие те, в которые облачился я, и, кроме того, небрежно повязал шею платком вызывающего красного цвета.

Я настоял на том, чтобы поверх этих лохмотьев мы надели наши нормальные пальто. Как уважаемый практикующий врач, я просто не мог себе позволить появиться в этих обносках на виду у всех наших соседей, которые после этого просто перестали бы со мной здороваться. Холмс, не придававший значения мнению окружающих, был гораздо более спокоен в отношении такого рода предрассудков. Действительно, мне не раз доводилось быть свидетелем того, как он уходил из дома или возвращался в самых разных одеждах — от рясы священника-сектанта до платья пожилой дамы.

Тем не менее он согласился с моей настоятельной просьбой,и вскоре мы вышли из дома, одетые должным образом, — хотя и не полностью, потому что нижняя часть брюк и обувь оставались открыты постороннему взгляду. Мы почти сразу же взяли кеб, который довез нас до дома мистера Смолвуда в Хэмпстеде, где сам хозяин заведения по мытью окон — полный, жизнерадостный человек — ждал нас, приготовив все необходимые в его нехитром ремесле инструменты. Они уже были погружены на тележку. Вдоль двух ее боковых сторон крупными белыми буквами было выведено: «Джо Смолвуд и сын, Гончарное подворье, Хит-стрит».

Оставив наши пальто у мистера Смолвуда, мы с Холмсом выкатили тележку со двора и направились вверх по улице в сторону Мэйплвуд-авеню. Смолвуды — и отец, и сын — следили за нашими действиями с таким видом, как будто это их очень забавляло. Что же касается меня, то должен откровенно сознаться, мне вся эта затея совсем не нравилась в отличие от Холмса. Он залихватски сдвинул набекрень свою кепочку и насвистывал достаточно вульгарную песенку, которая стала популярной в среде низших классов благодаря Мэри Ллойд, исполнявшей ее в дешевых мюзик-холлах^[773].

Когда мы наконец дошли до Мэйплвуд-авеню, мне не только натерли ноги башмаки Смолвуда, но и руки мои стали так сильно болеть от того, что я все время катил в гору груженую тележку, что я дважды вынужден был просить Холмса сдерживать шаг.

Мы заранее договорились: буду придерживать лестницу, а Холмс взберется по ней наверх, чтобы заглянуть в комнату во время мытья окна. Памятуя рассказ доктора Мура Эгера о том, что спальня молодой женщины, которую он осматривал, располагалась в передней части дома с левой стороны от двери, Холмс решил начать мытье окон именно с этого помещения.

Тем не менее, как только мы собрали и установили лестницу, я понял, что все наши усилия оказались тщетными. Штора на окне этой комнаты была плотно задернута, что исключало какую бы то ни было возможность заглянуть внутрь. Я собрался было сказать об этом Холмсу, однако он с ведром в руке уже поднялся по ступенькам с таким проворством и ловкостью, будто всю жизнь только и занимался мытьем окон.

Не успел он протереть верхние части рамы, как входная дверь распахнулась, и на крыльцо вышел взбешенный мужчина.

У меня не было никаких сомнений в том, что перед нами был Джозайя Везербай собственной персоной. Его темная окладистая борода и грубые черты лица полностью соответствовали тому описанию, которое дал нам доктор Мур Эгер. Было совершенно очевидно, что этот человек просто задыхался от гнева.

— Какого черта вы здесь делаете? — спросил он с американским акцентом.

— А вам, хозяин, как кажется? — парировал его резкость Холмс, продолжая спокойно протирать тряпкой стекло.

— Немедленно спускайтесь вниз! — потребовал Везербай, и лицо его при этом стало багровым от ярости. — Я никому не давал никаких распоряжений по поводу мытья окон.

Перед тем как спуститься с лестницы, Холмс в последний раз протер стекло, на котором не осталось ни единой пылинки.

— Это дом двадцать три, как я понимаю, или я не прав? — спросил он, и на лице его отразилось явное замешательство. — Дом мистера Аткинсона? У меня с ним договоренность о том, что я мою окна его дома каждую последнюю пятницу месяца, а сегодня как раз последняя пятница.

— Должно быть, мистер Аткинсон снимал этот дом до меня, — сказал Везербай, все еще со злостью, однако уже немного успокоенный таким объяснением. Я понятия не имел о вашей договоренности, иначе тут же отменил бы ее.

— Так что, хозяин, вы, я так понимаю, не хотите, чтоб мы вам мыли окна? — спросил Холмс.

— Нет, ни сейчас, ни в будущем! Немедленно убирайтесь отсюда!

— Убраться-то мы уберемся, — сказал Холмс с обескураженным видом, — да только нелегко нам было катить сюда в гору эту тележку всю дорогу от Гончарного подворья, и будет совсем несправедливо, если нам придется убираться отсюда с пустыми руками, как вы считаете?

Желая поскорее от нас избавиться, Везербай вынул из кармана монету, протянул ее Холмсу и грубо крикнул:

— А теперь исчезните отсюда и тележку свою проклятую не забудьте с собой прихватить.

Холмс взял под козырек, но еще до того, как он успел что-то ответить, Везербай скрылся в доме, громко хлопнув за собой дверью. Тем не менее я разглядел его за окном: он следил за тем, как мы погрузили все наши инструменты в тележку и покатили ее по дорожке.

До того как мы выехали на мостовую, я хранил молчание, но на улице высказал свое разочарование.

— Это же надо, Холмс, так бездарно потратить столько времени и сил! Из-за этих штор, которыми было закрыто окно, вы ничего не смогли разглядеть.

В ответ Холмс громко рассмеялся:

— Совсем напротив, мой дорогой Ватсон, я прекрасно все разглядел сквозь небольшую дыру в ткани, которую я и рассчитывал найти, внимательно выслушав рассказ доктора Мура Эгера, особенно ту его часть, где речь шла об этом помещении. Он сказал нам, что обстановка в комнате очень убогая. Раньше мне не раз доводилось замечать, что в тех случаях, когда мебелью пренебрегают, шторы почему-то стирают часто, и они быстрее протираются и рвутся.

— Что же вы там увидели? — с нетерпением спросил я.

— Вполне достаточно для того, чтобы убедиться в правильности мнения доктора Мура Эгера о противозаконных делах, творящихся в этом доме. Я видел кровать, на которой лежала девушка, внешность которой полностью соответствует его описанию. Мне показалось, что она спала. В кресле рядом с кроватью сидела полная, крепкая женщина средних лет — вне всяких сомнений, та самая экономка, которая ее стережет. Тем не менее достаточно этого будет для Лестрейда или нет — уже другой вопрос.

— Но, Холмс, если речь, как вы подозреваете, идет о похищении, как же сможет Лестрейд усомниться в том, что необходимо незамедлительно получить ордер ни обыск?

— Избытком воображения Лестрейд не страдает, к тому же он необычайно осторожен. Сочетание этих двух качеств отнюдь не способствует быстрому и оперативному принятию решений. Я нисколько не сомневаюсь, что он выдвинет массу всевозможных возражений. С его точки зрения, все это может выглядеть совершенно невинно: респектабельный американский гражданин с больной дочерью, которая по причине болезни должна лежать в темной комнате под постоянным присмотром сиделки.

— Что же тогда можно сделать?

— Предоставьте это мне, мой дорогой друг. Я знаю, какая наживка заставит Лестрейда проглотить наш крючок.

Больше Холмс мне ничего не сказал, и, возвратив Смолвудам их тележку, мы взяли кеб и вернулись на Бейкер-стрит. Там Холмс быстро переоделся и тут же ушел к доктору Муру Эгеру на Харли-стрит, вместе с которым собирался пойти в Скотленд-Ярд и изложить дело инспектору Лестрейду.

Я тоже переоделся и стал дожидаться возвращения моего друга. Мне не терпелось узнать, удастся ли убедить инспектора предпринять в этом деле незамедлительные шаги. Холмс отсутствовал более двух часов, однако по тому, как он захлопнул за собой входную дверь и весело взбежал по ступеням лестницы, я заключил, что усилия его были вознаграждены.

— Он заглотнул мою наживку! — воскликнул Холмс, войдя в комнату. — Мне удалось убедить Лестрейда запросить ордер, который позже будет подписан судьей. Он согласился на наше с вами присутствие в доме при обыске, как и на то, чтобы там же находился доктор Мур Эгер, поскольку молодой женщине может понадобиться его профессиональная помощь.

— Что же это за наживка, Холмс, которая дала вам возможность убедить упрямого инспектора? — спросил я.

— Имейте терпение, дорогой друг, и скоро вы об этом узнаете, — ответил он, и в его глубоко посаженных глазах мелькнул озорной огонек.

В десять часов вечера того же дня мы в третий раз вернулись в Хэмпстед, на этот раз уже в собственной одежде. Перед тем как свернуть к особняку на Мэйплвуд-авеню, мы ненадолго остановились на Гончарном подворье, чтобы вернуть мистеру Смолвуду пакет с одеждой.

По указанию Холмса наш кеб остановился на некотором расстоянии от дома номер двадцать три рядом с несколькими другими уже стоявшими там колясками и четырехколесным экипажем, в котором приехали Лестрейд, сержант, двое констеблей, и двухместной каретой, где сидели доктор Мур Эгер с медицинской сестрой.

Оставив доктора в ожидании, мы с Холмсом и полицейскими направились к дому, причем один из констеблей вместе с сержантом сразу же прошел к задней стене строения, чтобы блокировать черный ход, если Везербай со своей сообщницей попытаются спастись бегством. Тогда такая предосторожность показалась мне излишней, равно как и тяжелая трость, которой решил на всякий случай вооружиться Холмс.

В доме горел свет, в частности в прихожей, в одной из комнат первого этажа, из окна которой Везербай наблюдал за тем, как мы с Холмсом уходили днем, а также в зашторенной комнате второго этажа, где лежала девушка.

Все мы остановились у крыльца, а Лестрейд поднялся к двери и трижды громко и официально постучал в нее так, что звуки эти должны были гулко разнестись по всему дому. Какое-то время стояла гнетущая тишина, потом послышался стук засова, звук отпирающих замки ключей, и дверь — насколько позволяла цепочка — отворилась. В темном проеме можно было различить бородатую физиономию Везербая.

— Кто вы? Что вам надо? — спросил он.

Боюсь, что на основании некоторых опубликованных мною отчетов о наших с Холмсом расследованиях, в которых принимала участие и полиция, у читателя могло сложиться мнение о недостаточной компетентности некоторых ее представителей, в частности Лестрейда. По сравнению со стремительной мыслью Холмса и его научным дедуктивным методом представители официальной власти иногда выглядели тугодумами.

Тем не менее, когда стоял вопрос о проведении формального ареста или — как в данном случае — о предъявлении ордера на обыск, я сильно сомневаюсь в том, что даже такой великолепный актер, как Холмс, был способен сочетать граничившую с помпезностью манеру обращения и официально-вежливый тон.

— У меня имеется ордер на обыск этого помещения, — заявил Лестрейд, — поэтому, мистер Везербай, вы обязаны подчиниться моему требованию: открыть дверь и впустить в дом меня и моих коллег. Кроме того, сэр, я должен вас предупредить, что еще двое полицейских стоят у задней стены этого здания.

Везербай без особой охоты, но и не выражая протеста снял цепочку и распахнул дверь настежь, чтобы дать нам войти. Поэтому я был весьма удивлен, когда Холмс вдруг, оттолкнув Лестрейда в сторону, бросился в прихожую и сильно ударил Везербая тяжелой тростью по правой руке.

— Что вы делаете, мистер Холмс! — отчаянно запротестовал Лестрейд. — В насилии нет никакой необходимости… — И тут же осекся, заметив, как из руки Везербая выскользнул револьвер фирмы «Кольт». — Вы ничего не сказали мне о том, что Везербай вооружен, — обиженным тоном закончил инспектор.

Два констебля, несмотря на отчаянное сопротивление, скрутили американца, надели на него наручники и вывели из дома с перекошенным от ярости лицом.

— Я заподозрил, что Везербай вооружен, по тому, как был оттопырен правый карман его брюк, когда он вышел на крыльцо во время нашего дневного визита, — объяснил Холмс. — Тем не менее палка, используемая в нужный момент в качестве оружия, не уступает по своей эффективности револьверу. А теперь, Лестрейд, прошу вас, давайте пройдем на второй этаж.

Холмс шел впереди, направляясь прямо к той комнате, где в заточении томилась молодая женщина. Там мы ее и нашли лежащей в постели и одурманенной наркотиками. Экономка, предупрежденная о нашем появлении шумом, произведенным при аресте Везербая, спряталась за дверью. Ее тоже увели для допроса, а констебль отправился за доктором Муром Эгером и медицинской сестрой. Мы с Холмсом подошли к постели, на которой в забытьи лежала женщина, я посчитал ее пульс и сказал, что непосредственная опасность ей не грозит.

Даже в том тяжелом состоянии, в котором она находилась, девушка была очень красива. Пышные светлые волосы, обрамлявшие безукоризненные черты лица, лишь подчеркивали необычайную бледность кожи.

Когда ее отнесли в поджидавший экипаж, чтобы отвезти в кабинет доктора Мура Эгера на Харли-стрит, Лестрейд, с величайшей подозрительностью осматривавший комнату, обратился к моему другу:

— Так где же, мистер Холмс, хочу я вас спросить, тот пресс для печати фальшивых денег, который, по вашим словам, вы увидели через окно?

Холмс изобразил на лице искренне виноватое выражение.

— Боюсь, инспектор, что я ошибся. Как я уже объяснял вам сегодня днем, мне лишь мельком удалось заглянуть в комнату сквозь дырку в занавеске. Видимо, я принял за пресс для печати фальшивых банкнот этот умывальник, который стоит у дальней стены. Согласитесь, что при недостаточном освещении кувшин, стоящий в тазу, очень смахивает на печатный пресс. Несмотря на то что вы потратили время не совсем впустую, я приношу вам свои самые искренние извинения. Вы арестовали негодяя за совершение тяжкого преступления — похищение и незаконное содержание человека под стражей.

По явно подозрительному выражению на лице Лестрейда я понял, что объяснение моего друга убедило его далеко не полностью, хотя сделать он ничего не мог, поскольку Холмс продолжал держаться как человек, искренне сожалеющий о случившемся. Лишь когда мы сели в кеб и отправились на Бейкер-стрит, Холмс громко рассмеялся.

— Теперь вы поняли, Ватсон, в чем состояла моя наживка?

— Да, конечно, однако я очень опасаюсь, что Лестрейд заподозрил обман и затаил на вас обиду.

— Ну, ничего, это ненадолго. Даже если он и не арестовал фальшивомонетчика, то задержал похитителя, и это дело — будьте уверены — на службе ему зачтется. Я совершенно уверен в том, что, как и в том деле, которое мы несколько месяцев назад расследовали в Сюррее^[774], молодая леди унаследовала значительное состояние, которое Везербай попытался прибрать к рукам.

Сделав такое предположение, Холмс, однако, оказался прав не во всем.

Неделю спустя доктор Мур Эгер нанес нам второй визит, дабы известить, что здоровье молодой дамы, которую звали мисс Элис Мэйтленд, идет на поправку в частной клинике в Кенте. Она уже достаточно хорошо себя чувствовала, чтобы рассказать о себе и своем похитителе, настоящее имя которого было Виктор Роуз.

Как выяснилось, мисс Мэйтленд была единственной дочерью Генри Мэйтленда — калифорнийского золотоискателя, который вместе со своим партнером Роузом некогда приобрел небольшую шахту под названием «Лейзи-Крик». Однако дела там шли ни шатко ни валко. Оба мужчины со временем женились. Справедливо полагая, что лагерь золотодобытчиков не лучшее место, куда можно привести жену и растить детей, — хотя единственный ребенок родился лишь у Мэйтлендов, — они решили вложить свой скромный капитал в небольшое дело в ближайшем поселке и занялись продажей другим золотоискателям припасов и оборудования.

С годами дело их стало процветающим, Роуз взял на себя проблемы, связанные со сбытом, а Мэйтленд, который был инженером от Бога, после смерти жены занялся изобретением нового оборудования, в частности, особого бура, позволявшего дробить скальные породы, содержащие драгоценный металл.

Создание бура находилось еще в экспериментальной стадии, хотя заявка на патент уже была подана, когда Мэйтленд погиб. Это случилось во время оползня при испытании его изобретения. По завещанию все имущество Мэйтленда, включая принадлежавшую ему половину магазина, а также все бумаги и записные книжки переходили к его дочери Элис, которой тогда уже исполнился двадцать один год.

Именно этими записями — в большей степени, чем деньгами, — и решил завладеть его партнер Роуз, прекрасно понимавший, что успешное завершение работы над новым буром и последующая его продажа могут принести ему немалое состояние^[775].

Для осуществления своих коварных замыслов компаньон отца предложил мисс Мэйтленд совершить путешествие в Англию, полагая, что вдали от родных и друзей быстрее убедит девушку передать ему документы отца. В качестве компаньонки Элис он взял свою жену Агнес, которая играла роль экономки. Поводом к такому путешествию стала мнимая забота о том, что мисс Мэйтленд было совершенно необходимо отдохнуть и сменить обстановку после трагической смерти отца.

Сначала Роузы сняли комфортабельный дом в престижном районе Лондона и стиснув зубы занялись развлечениями молодой особы, посещая с ней магазины Вест-Энда, театры и картинные галереи. Тем не менее мисс Мэйтленд оставалась непреклонна, и никакие доводы и увещевания в пользу того, чтобы подписать документы, передающие права отца на изобретение Роузу, на нее не действовали.

Неделя проходила за неделей, и когда дата их отплытия в Америку уже была не за горами, Роуз перешел к более решительным мерам: принудить ее к этому шагу. Роуз снял в Хэмпстеде стоявший особняком дом, куда ночью перевез мисс Мэйтленд в бессознательном состоянии, предварительно усыпив ее снотворным, которое добавил в вино за обедом. Он решил держать девушку в состоянии наркотического опьянения, постоянно подмешивая ей в еду и питье морфий, пока не найдет какого-нибудь нотариуса сомнительной репутации, чтобы тот засвидетельствовал юридическую силу документа, который безропотно должна была подписать сломленная мисс Мэйтленд.

По возвращении в Калифорнию Роуз намеревался рассказать всем друзьям, что в Англии дочь его друга тяжело болела. Он рассчитывал на то, что отсутствие свидетелей и смутные воспоминания одурманенной наркотиками девушки о том, что произошло, позволят ему спрятать концы в воду.

— Удивительная история! — воскликнул Холмс, когда доктор Мур Эгер закончил свой рассказ. — Когда вы в следующий раз встретитесь с мисс Мэйтленд, убедительно прошу вас передать ей наши пожелания скорейшего и полного выздоровления. Я полагаю, для окончательной поправки здоровья она вернется в Америку?

— Да, именно это она и собирается сделать, — ответил доктор Мур Эгер. — Насколько мне известно, там мисс Мэйтленд собирается выйти замуж за молодого человека, кстати, как и ее отец, весьма одаренного инженера. Уверен, что он сумеет довести до конца создание сверла для бура и запустить его в производство. Я непременно передам ей ваши наилучшие пожелания, мистер Холмс. В свою очередь должен от имени мисс Мэйтленд поблагодарить вас и доктора Ватсона за все, что вы для нее сделали, и вручить эти скромные знаки ее благодарности.

Он передал каждому из нас по небольшому свертку. Развернув их, мы увидели две серебряные коробки для сигар, на каждой из которых были выгравированы наши инициалы.

Доктор Мур Эгер неодобрительно заметил:

— Честно признаюсь вам, джентльмены, что я такого рода подарки не делаю никогда. Тем не менее их выбрала для вас сама мисс Мэйтленд. Что же касается меня, то в знак выражения моей глубокой признательности за расследование этого дела я хотел бы предложить свои профессиональные услуги. Если вам когда-нибудь понадобится медицинская помощь, мистер Холмс, убедительно прошу вас оказать мне честь. Ни о каких гонорарах, естественно, не может быть и речи.

— Это очень любезно с вашей стороны, — ответил Холмс. — Однако, как может засвидетельствовать мой добрый друг доктор Ватсон, обычно я пребываю в отменном здравии, поэтому в настоящее время, пожалуй, воздержусь от визита к вам в качестве пациента. Тем не менее, если в будущем мне понадобится медицинская консультация, я непременно загляну к вам на Харли-стрит.

Доктор Мур Эгер пристально оглядел комнату, ненадолго задержав взгляд на полке, где были разложены трубки Холмса и пакетики с табаком, а также на комоде, за стеклянными дверцами которого выстроились в ряд графины с напитками.

— Перед тем как откланяться, хотел бы дать вам один совет, — сказал он, поднявшись с кресла и протянув руку для прощального пожатия. — Если вы и дальше хотите пребывать в столь же отменном здравии, как ныне, позвольте мне настоятельно рекомендовать вам регулярное питание, прогулки на свежем воздухе, занятия физическими упражнениями и воздержание от каких бы то ни было возбуждающих средств, в частности спиртного, табака и других, к которым вы, возможно, время от времени прибегаете. Они отравляют ваш организм, мистер Холмс. Желаю вам всего хорошего. До свидания.

Холмс подождал, пока дверь за нашим гостем захлопнулась, и звонко рассмеялся. Я же был не склонен поднимать на смех разумные советы врача.

— Он совершенно прав, Холмс, — серьезно проговорил я. — Вам следует чаще бывать на воздухе, больше заниматься физическими упражнениями и расстаться с этой вашей в высшей степени губительной привычкой. Я уже давно настоятельно вас к этому призываю.

В ответ на мои слова Холмс рассмеялся еще веселее и еще громче.

— Ну ладно, будет вам, друг мой! — воскликнул он. — Ведь это вы, а не я жаловались на то, что вам трудно катить тележку вверх по Хит-стрит.

— Тогда дело было в том, что мне сильно натирали ноги башмаки Смолвуда, — запротестовал я.

— Ну что ж, давайте посмотрим, кто из нас способен пройти дальше и быстрее, — предложил Шерлок Холмс, надев шляпу и взяв в руку трость. — Предлагаю, Ватсон, дважды обойти вокруг озера в Риджент-парке. Тот, кто проиграет, угощает победителя виски с содовой в баре «Критерион»!

С этими словами, продолжая весело смеяться, Холмс стал спускаться по лестнице.

Шерлок Холмс — русский эмигрант

I

В отчете «Обряд дома Месгрейвов» я писал о том, что мой старый друг Шерлок Холмс — человек опрятный и аккуратный во всех отношениях. Он приходил в ужас при мысли о том, что ему придется выбрасывать какие-то документы, поэтому все они скапливались в пыльных папках и лежали в нашей гостиной до тех пор, пока у Холмса не возникало наконец желание или удобная возможность с ними расстаться. Хотя, конечно, справедливости ради надо сказать, что большую часть времени Холмс был занят расследованиями. Правда, иные его многочисленные интересы и пристрастия, такие, как химические опыты, книги, скрипка и многое другое, также требовали значительной части его внимания. Именно поэтому мой друг разбирал накопившиеся бумаги довольно редко, примерно раз в год.

Именно такое желание охватило его однажды зимой, незадолго до моей свадьбы^[776]. На дворе стоял такой зверский холод, что, не рискуя выходить на улицу, мы весь день провели у камина за чтением. Меня очень увлекло одно морское приключение Кларка Рассела, а Холмс был погружен в изучение математических принципов возведения египетских пирамид.

Характер у моего друга был взрывной, и где-то около пяти часов он отбросил книгу в сторону и произнес:

— Хватит с меня Хеопса, Ватсон. Перед обедом мне надо бы заняться каким-нибудь другим делом, которое не так сильно загружало бы мозги. Как вы считаете, друг мой, что бы мне такое предпринять?

Я высказал свое предложение достаточно смущенно, никак не надеясь на то, что знаменитый сыщик его примет.

— А знаете, Холмс, может быть, вам стоит привести в порядок скопившиеся у вас документы? Вы уже в течение нескольких месяцев собирались этим заняться, так почему бы вам теперь не уделить этому немного времени?

К моему величайшему изумлению, он сразу же со мной согласился.

— Да, Ватсон, пожалуй, вы правы! Комната действительно стала похожа на кабинет какого-то заработавшегося адвоката, секретарь которого слишком долго болеет. Я начну прямо сейчас.

С этими словами он встал с кресла и прошел в спальню, откуда вскоре вернулся, волоча за собой большой жестяной ящик. Оставив его посреди ковра, Холмс откинул крышку и принялся вынимать оттуда аккуратно перевязанные красной тесьмой папки, освобождая место для громоздившихся у него на столе стопок бумаг, настолько внушительных, что многие документы, не умещавшиеся там, попадали на пол.

Я поднялся с кресла и с любопытством заглянул ему через плечо, зная, что в ящике хранились записи и заметки о тех расследованиях, которые Холмс проводил еще до того, как мы с ним познакомились^[777]. Мое внимание привлек небольшой пакет, который Холмс вынул из ящика и отложил в сторону.

— Что здесь, Холмс?

Он взглянул на меня, и в глазах его заиграли озорные искорки.

— Здесь, мой дорогой Ватсон, хранится память об одном в высшей степени удивительном деле, которое произошло еще до того, как вы стали моим биографом. Хотите я вам расскажу? Или предпочитаете, чтобы я продолжал разбираться с бумагами? Предоставляю выбор целиком на ваше усмотрение.

Заманчивое предложение Холмса поставило меня в весьма затруднительное положение, о чем мой друг, несомненно, догадывался. На самом деле выбора у меня не было, поскольку любопытство мое превосходило страсть к порядку, что он скорее всего учел заранее. В этой ситуации я попытался найти разумный компромисс:

— Если рассказ ваш не будет очень долгим, Холмс, мне бы очень хотелось его послушать. Тогда у нас, возможно, еще останется немного времени до обеда, чтобы покончить с тягостной обязанностью по разбору бумаг.

Оставив ящик посреди комнаты, мы вновь заняли наши кресла у камина. Холмс с выражением одобрительной снисходительности следил за тем, как я, нетерпеливо развязав тесемку на пакете, стал с интересом разглядывать его содержимое.

Оно состояло из трех предметов — выцветшей фотографии пожилой крестьянки в юбке до пят, голова и плечи которой были покрыты платком; небольшого, грубо выполненного на дереве изображения какого-то истощенного святого со следами облупившейся позолоты на нимбе и похожего на официальный документ потертого и помятого листа бумаги, на котором было что-то напечатано кириллицей и заверено несколькими печатями и подписями.

— Ну, Ватсон, что вы обо всем этом думаете? — спросил Холмс после того, как я внимательно все рассмотрел.

— Мне кажется, это какие-то вещи из России, — осторожно высказал я предположение. — Кому они принадлежали?

— Некоему Мише Осинскому.

— Кто это?

— Вы видите его перед собой, друг мой.

— Вам, Холмс? — спросил я в величайшем изумлении. — Я и понятия не имел о том, что у вас есть какие-то связи с Россией.

— Я тоже. Это имя вместе с иконой и фотографией дал мне русский граф. Как вы, наверное, уже догадались, они понадобились мне при расследовании дела об убийстве одной русской старухи. Нет, конечно же не той, которая изображена на фотографии. Эта женщина — по легенде — была моей матерью, а снимок нужен был мне для подтверждения того, что я не кто иной, как Миша Осинский.

— И с какого же бока вы имели отношение к этому делу? — спросил я, совершенно забыв о разбросанных по всей комнате бумагах.

Холмс тем временем набил трубку, закурил и откинулся в кресле. Над головой его витали густые клубы табачного дыма.

— Как и в случае других моих ранних расследований, это дело попросил меня раскрыть мой университетский знакомый. Хотя, как вам, Ватсон, должно быть, известно, близкий друг у меня был только один^[778], мое имя уже тогда достаточно хорошо знали в университетской среде, и прежде всего среди студентов, которые, как и я, учились на юридическом факультете.

В числе моих знакомых был и Сергей Плеханов, с которым мы вместе посещали лекции. Нас несколько сблизил общий интерес к фехтованию^[779] — одному из тех видов спорта, которыми я тогда занимался. Нельзя сказать, что мы стали друзьями, однако время от времени фехтовали на рапирах. Мне не очень нравилось, что Сергей слишком легко сходился с людьми и чересчур предавался всевозможным развлечениям. Тем не менее происхождение и история этого человека были весьма примечательными.

Плеханов был единственным сыном графа Николая Плеханова, который некогда владел обширными имениями в императорской России. Поскольку граф придерживался либерально-демократических взглядов, у него возникли сложные отношения с царским режимом, вследствие чего он был вынужден продать свои земли и перебраться с семьей в Великобританию, где намеревался воспитать сына в английских традициях. Я так понял, что одна из его прабабушек была англичанкой, дочерью йоркширского землевладельца, и мне хочется верить, что именно она передала своим потомкам неистребимую любовь к свободе и ненависть к угнетению.

Как вы знаете, Ватсон, впервые приехав в Лондон, я поселился на Монтегю-стрит, неподалеку от Британского музея, и именно там как-то вечером меня навестил Сергей Плеханов. В университете граф был известен главным образом как франт и гуляка, но граф сильно изменился в лучшую сторону. Он стал более рассудительным; возможно, этим переменам Сергей в определенной степени был обязан тому жизненному опыту, о приобретении которого он в общих чертах мне рассказал.

Здесь, Ватсон, мне необходимо прервать нить повествования и напомнить вам, что уже проведенные мною к тому времени два расследования оказались достаточно успешными, и прежде всего история о пропавшем сыне леди Гринлиф. Именно это расследование, как, впрочем, и мое давнее знакомство с Сергеем, убедили Плехановых обратиться именно ко мне. Дело, которое граф мне изложил, было настолько удивительным в своем роде, что я сразу же согласился. В двух словах суть его сводилась к следующему.

Поскольку Николай Плеханов был известен своими либеральными взглядами, его дом в Кенсингтоне стал центром притяжения для многих русских эмигрантов, нуждавшихся в помощи и совете графа. Однажды Плехановы решили помочь своим бедствующим соотечественникам и арендовали для этого дом в лондонском Ист-Энде, неподалеку от пристани, где изгнанники впервые сходили на берег и имели больше возможностей найти какую-нибудь работу.

Этот дом стал своеобразным убежищем для тех, кто больше всего в нем нуждался, и какое-то время эмигранты могли оставаться там на правах временных обитателей, пока не подыскивали себе другое жилье.

За всем хозяйством в этом доме граф Плеханов поручил следить пожилой, но еще очень энергичной женщине, жившей там на положении экономки. Она была предана семье Плехановых, поскольку раньше служила няней Сергея, и граф вывез ее вместе со всей своей семьей из России. Плехановы ей очень доверяли и относились к ней как к члену семьи.

За два дня до того, как Сергей зашел ко мне на Монтегю-стрит, эта женщина — Анна Полтава — была найдена убитой в собственной постели. Плехановы и попросили меня расследовать обстоятельства ее смерти. Вот что успел рассказать Сергей, пока мы ехали в кебе к дому его отца в Кенсингтоне. Нас проводили в гостиную на втором этаже, и граф Николай — высокий, красивый мужчина с безукоризненными манерами — рассказал мне подробно все, что знал.

— Видите ли, мистер Холмс, — сказал он на чистейшем английском языке, — для нас это вопрос чести. Анна Полтава долго служила у нас и была нашей семье очень предана. Мой долг состоит в том, чтобы сделать все возможное для поимки убийцы и передачи его в руки правосудия. Вот почему мы с сыном решили обратиться к вам. Официальные полицейские власти в лице инспектора Гаджена, как мне представляется, сделали все от них зависящее, но в итоге вынуждены были расписаться в собственной беспомощности.

— Они располагают какими-либо вещественными доказательствами? — спросил я.

— Кажется, их очень немного. У них есть один свидетель — носильщик по имени Моффат, который проходил мимо дома на Спителфилдский рынок где-то около половины третьего утра. Как раз в это время, по всей видимости, и было совершено убийство. Он увидел смуглокожего бородатого мужчину в длинном черном пальто и широкополой шляпе, надвинутой низко на глаза, который крадучись вышел из дома и, стараясь быть незамеченным, прошмыгнул во двор.

Это описание отчасти подходит к одному из жильцов — некоему Владимиру Васильченко, который тоже смуглокож и носит бороду, однако при опознании Моффат настаивал на том, что человек, которого он видел, был значительно ниже ростом и более хрупкого телосложения. Поэтому Васильченко исключили из числа подозреваемых. Как я понимаю, инспектор Гаджен явно придерживается мнения о том, что убийство совершил посторонний, а не кто-то из жильцов дома.

— На каком основании?

— На основании осмотра места преступления. Анна Полтава была найдена задушенной в собственной постели утром в понедельник, два дня назад. Ее комната расположена на первом этаже с задней стороны дома, окна выходят во двор. По отметинам и царапинам с наружной стороны рамы, которые, по всей видимости, были сделаны ножом, полиция пришла к выводу о том, что окно было открыто со двора. Убийца пробрался в комнату, когда Анна Полтава спала, придушил ее подушкой и скрылся, прихватив с собой кошелек экономки, в котором среди других монет было и два полсоверена: на хозяйственные нужды и арендную плату. Более того — дверь в ее комнату была заперта на ключ. Когда на следующее утро кто-то из жильцов обратил внимание на отсутствие экономки, дверь к ней в комнату пришлось взламывать.

По манере говорить и выражению лица графа я понял, что эта официальная версия не убедила Николая Плеханова, и, когда я высказал это свое соображение, он незамедлительно ответил:

— Да, мистер Холмс, вы правы! Я вполне допускаю, что такая версия может иметь место и соответствовать имеющимся уликам. И тем не менее не могу поверить, что именно она объясняет истинные обстоятельства убийства Анны Полтавы.

— У вас есть на этот счет собственные предположения? — спросил я.

— Да, однако, мне недостает фактов, чтобы подкрепить мою точку зрения.

— Будьте так добры, поделитесь ею со мной, — попросил я графа. — Если мотивом убийства был не грабеж, что же, вы полагаете, могло побудить к совершению этого преступления?

Как вы знаете, Ватсон, хотя рассуждениям общего характера я предпочитаю факты, мне отнюдь не чужды трезвые умозаключения, основанные на здравом смысле, которые могут приблизить к разгадке стоящей передо мной проблемы. Критика, которой я иногда подвергаю Лестрейда и его коллег из Скотленд-Ярда, состоит именно в том, что, несмотря на то что они добросовестно — хотя и с несколько тяжеловесной медлительностью, — расследуют порученные дела, им недостает основанной на воображении интуиции. А ведь именно она, будучи правильно примененной, может пролить свет даже на самые темные стороны дела. Кроме того, граф Плеханов располагал такими сведениями о лицах, имеющих отношение к этому расследованию, которые мне в то время почерпнуть было неоткуда. Поэтому мне было очень важно узнать его мнение о случившемся.

— Я убежден, — сказал граф, — что за смертью Анны Полтавы стоят политические мотивы.

Мне эта версия показалась в высшей степени маловероятной. Кому могло понадобиться убивать какую-то русскую старуху экономку? Я высказал свои сомнения, и граф Николай продолжил:

— Вам следует знать, мистер Холмс, что далеко не все русские эмигранты, пытающиеся найти убежище в этой стране, являются частными лицами, и далеко не все столь же невинны, как, например, еврейские, стремящиеся укрыться от погромов, санкционированных властями. Не все разделяют либеральные убеждения, которых придерживаюсь я сам, стремясь жить и воспитывать детей в традициях более терпимого общества. Среди нас немало революционеров, нигилистов и анархистов, людей отчаянных и опасных — причем в их числе нередко встречаются и женщины. Они выступают за насильственное ниспровержение правительства императорской России через акты террора и политические убийства, например такие, как совершенное в Санкт-Петербурге в 1881 году убийство царя Александра Второго или случившееся годом ранее покушение Веры Засулич на жизнь генерала Трепова. История моей страны, мистер Холмс, полна драматических событий. Прошлое ее потоплено в крови, а будущее, как я очень опасаюсь, станет не менее жестоким и кровавым. Вы даже представить себе не можете, насколько англичане счастливые люди уже потому, что родились и живут в стране с твердыми демократическими устоями.

Я тоже мечтаю о том, чтобы на моей родине к власти пришло демократическое правительство, однако для меня категорически неприемлемы любые формы насилия. Именно поэтому, когда ко мне обращаются с просьбой о предоставлении жилья в моем доме на Стэнли-стрит, я отношусь к моим соотечественникам очень избирательно и серьезно. Эта задача не из легких. Хотя мы с Сергеем самым тщательным образом рассматриваем документы, вовсе не исключено, что некоторые могут быть фальшивыми, и помимо нашей воли мы предоставим кров преступнику, скрывающемуся от правосудия. Должен вам признаться, у меня есть подозрение, что в нашем доме нашел прибежище человек, обвиняемый в попытке преднамеренного убийства. Эту информацию я почерпнул из разговоров моих жильцов.

— Мужчина или женщина? — спросил я, поскольку при этих словах мой интерес к делу значительно возрос.

— Этого, мистер Холмс, я вам сказать не могу. — Граф развел руками, определенно давая понять, что это ему неизвестно. — Этот человек, кем бы он ни был, совершил покушение на шефа одесской полиции, когда тот собирался отобедать в ресторане. Уже смеркалось, и на улице было много народу. Кто-то выстрелил из револьвера в экипаж шефа, но промахнулся, и пуля насмерть поразила кучера. Свидетели не смогли дать точное описание убийцы, указав лишь на то, что он был хорошо сложен и одет в черное пальто. После покушения он или она скрылись в толпе и, как полагают, бежали в вашу страну. О том, живет ли этот человек в доме на Стэнли-стрит, остается только гадать. Тем не менее я считаю своим долгом предупредить вас о возможной опасности.

Кроме того, не исключено, что в среду эмигрантов проник и агент царской секретной полиции — охранки. Он может действовать либо как правительственный шпион, либо как провокатор. Российские эмигранты живут в атмосфере постоянных слухов и досужих домыслов.

— Да, ничего не скажешь — водица в этом омуте мутная!

— Именно так, мистер Холмс! Я придерживаюсь того же мнения, а поэтому считаю, что нет никакой необходимости лишний раз баламутить этот омут разговорами о каких-то подозрительных типах со стороны или выдавать за подлинный мотив убийства ограбление. Анна была мудрой, проницательной женщиной и хорошо знала всех жильцов. Если среди них есть убийца или провокатор, работающий на охранку, она наверняка узнала об этом первая. Мое мнение — ее хотели заставить молчать. Иначе говоря, убийство это было политическим. Кошелек же украли исключительно для того, чтобы произвести впечатление ограбления.

Тем не менее я никак не могу убедить в этом инспектора Гаджена. С его стороны это достаточно самонадеянно, мистер Холмс, потому что рано или поздно ваша полиция столкнется с весьма специфическими проблемами, которые будут созданы русскими эмигрантами^[780].

Вот почему я обратился к вам с просьбой о расследовании этого дела, хотя, как вы теперь понимаете, сделать это будет отнюдь не просто. Жильцы дома на Стэнли-стрит очень подозрительны к иностранцам, к числу которых относят и англичан. Кроме того, перед представителями власти они испытывают впитанный с молоком матери страх, и к тому же почти никто из них не говорит по-английски. Вследствие всех этих причин они крайне нежелательно шли на контакт с полицией. Мне остается лишь надеяться на то, что вы сможете добиться результатов там, где инспектору Гаджену это не удалось. У вас, мистер Холмс, есть какие-нибудь соображения о том, как лучше проводить такого рода расследование?

У меня, Ватсон, подобные соображения имелись. С того самого момента, как Сергей Плеханов зашел ко мне на Монтегю-стрит, я стал ломать голову над этим вопросом. Если бы в том доме жили англичане или хотя бы французы^[781], расследование не составило бы для меня большого труда. Но русские!

Как вы знаете, вызов, брошенный преступником обществу, действует на меня так же, как на женщин, комплимент. Кроме того, я придерживаюсь твердого мнения о том, что любая проблема практического характера по своему определению должна иметь практическое решение. Если мое незнание русского языка оказалось недостатком, почему бы мне не превратить его в достоинство? Подумав об этом, я предложил графу следующее:

— Не могу ли я быть представлен обитателям дома на Стэнли-стрит как еще один жилец, к несчастью, глухонемой? — спросил я. — Это не только позволило бы нам избежать проблем, связанных с языковым барьером, но и дало бы мне возможность следить за поведением остальных жильцов. Даже если я не пойму, что именно они говорят, по их мимике и жестам можно будет по крайней мере уловить тон их бесед.

На лице графа отразились все чувства, которые вызвало мое предложение. В течение нескольких секунд оно выражало лишь совершенное недоверие, однако по мере того, как моя идея укоренялась в сознании графа, в глазах его засветилось удивленное облегчение.

— Глухонемой! — воскликнул он. — Да, мистер Холмс, теперь я вижу, что у вас и в самом деле нашелся ответ! Ты со мной согласен, Сергей? Мы тут же должны рассказать об этой блестящей идее Дмитрию. — Подойдя к камину, граф дернул за шнурок звонка, одновременно обратившись ко мне с разъяснениями:— В моих российских поместьях Дмитрий Соколов служил при мне камердинером. Здесь же он имеет все полномочия выступать от моего лица. Он неплохо говорит по-английски и помогал полиции при расследовании этого дела, выступая в качестве переводчика заявлений обитателей дома на Стэнли-стрит. Ах, Дмитрий, вот и ты! Это — мистер Шерлок Холмс, консультирующий нас детектив, который будет расследовать обстоятельства убийства Анны. Только что он подал мне одну великолепную идею.

Дмитрий Соколов был тщедушным человечком с лицом, которое, казалось, сшито из отдельных лоскутков смуглой кожи, и настороженным взглядом дикого зверя. Как мне вскоре пришлось убедиться, в душе он был настоящим комиком. Ведь многие русские очень быстро способны переходить от бурной радости к безутешному горю. Дмитрий молча слушал графа, когда тот объяснял ему суть моей задумки. Затем камердинер сказал:

— Ваше превосходительство, ему для этого понадобятся документы.

— И соответствующая одежда, — быстро вставил я. — У меня нет ничего, что позволило бы сыграть эту роль.

— Можно будет все это устроить? — спросил граф с некоторым беспокойством.

— Конечно. — Дмитрий пожал плечами с таким видом, будто речь шла осущей безделице. — Я прослежу, чтобы в течение суток все было готово.

Слова его, как оказалось, не расходились с делом. На следующий день, Ватсон, он приехал ко мне на Монтегю-стрит с теми документами, которые вы держите в руках. Так я стал Мишей Осинским. Кроме того, он привез мне самые дорогие Мишины вещи, среди них была и эта фотография пожилой крестьянки — моей предполагаемой матери, и небольшая семейная икона, с которой несчастный юноша ни за что не хотел расставаться. Еще предусмотрительный Дмитрий в потрепанной холщовой сумке привез мне одежду и, пока я примерял новый наряд, подробно изложил продуманную до мелочей историю моей жизни.

По легенде, я родился в далекой деревне на Урале, поскольку никто из живших в доме эмигрантов не бывал в тех краях. Я был не только глухонемым, но к тому же, как и многие бедные русские крестьяне, неграмотным. Эта мера предосторожности была принята для того, чтобы никто не вздумал общаться со мной в письменной форме. Матушки моя, Любовь Осинская, была вдовой, до своего замужества работала прислугой у помещика, который заботился о ее семье. Меня — Мишу — без моего ведома нигилисты использовали в качестве курьера. И помещик — добрый человек, который, как и граф Николай Плеханов, придерживался либеральных взглядов и боялся, что о моей деятельности станет известно властям, — оплатил дорогу до Англии мне и моей матушке. К несчастью, — здесь лицо Дмитрия приобрело трагическое выражение, как будто он и вправду искренне верил в правдивость этой истории, — моя мать скончалась во время этого путешествия от лихорадки. Я приехал в Лондон один, голодный и до смерти напуганный, и какой-то добросердечный изгнанник из России отвел меня в кенсингтонский дом графа. Плеханов был тронут моим бедственным положением и позволил мне поселиться вместе с другими его жильцами.

Пока Дмитрий говорил, я облачался в свое новое одеяние и, помимо своей воли слушая его печальный рассказ и пытаясь поставить себя на место этого несчастного юноши, слегка сгорбился и беспомощно свесил руки так, что, когда он закончил повествование и мы оглядели меня в зеркале, ни он, ни я не знали, плакать нам или смеяться над обликом того убитого горем создания, которое я теперь представлял.

Как показали дальнейшие события, элемент трагикомедии стал лейтмотивом всей этой истории. Другой специфической чертой, красной нитью пронизывающей все это дело, был маскарад с переодеванием. Без преувеличения могу вам сказать, друг мой, что ни в одном моем расследовании, проведенном до и после этого случая, мне не пришлось столкнуться с таким числом фальшивых персонажей и измененных внешностей.

Даже моя встреча с Дмитрием в тот день скоро переросла в нечто напоминавшее фарс. Для того чтобы как-то оправдать мое пребывание в доме на Стэнли-стрит, было решено, что я буду выполнять там некоторые обязанности по хозяйству. Вижу, Ватсон, что эта мысль уже вызывает у вас улыбку. Не могу не признать, что в той ситуации и в самом деле было нечто забавное, поскольку я совершенно не приспособлен для выполнения такого рода работ. Тем не менее мои обязанности были достаточно просты.

Дмитрий принялся оживленно объяснять, что мне предстоит делать в моей новой роли, произносил по-русски такие слова, как «метла» или «дрова», которые я как глухонемой, естественно, слышать не мог. Причем все это мой инструктор делал с забавными гримасами и ухмылками, так смешно искажавшими его лицо, сопровождая их таким количеством изощренных жестов, не уступавших настоящей пантомиме, что мне стоило большого труда удержаться от смеха и не разрушить тем самым образ Миши — сообразительного крестьянского увальня с трогательным желанием всем угодить.

Неподражаемый Дмитрий позаботился и о том, чтобы снабдить меня списком всех жильцов дома, причем к каждому имени прилагались биографические данные, дабы к моменту знакомства у меня уже была об этих людях кое-какая информация. Всего там жило четырнадцать человек, однако я не буду сейчас утомлять вас перечислением их всех. В этой связи достаточно сказать, что больше всего меня тогда интересовал Владимир Васильченко, которого сначала заподозрила полиция.

Когда я спросил мнение самого Дмитрия об этом человеке, он лишь красноречиво пожал плечами и ответил:

— Свидетель мог ошибиться.

Хотел ли он этим сказать, что Моффат не смог признать в Васильченко человека, которого заметил ночью, или же ошибся при описании личности преступника, я так и не понял. Судя по документам Васильченко, он был не более опасен, чем любой другой студент литературного факультета Московского университета, и никогда не имел никаких неприятностей с царскими властями.

На следующее утро Дмитрий Соколов в кебе привез меня переодетого в платье Миши Осинского и держащего в руке холщовую сумку с немудреным имуществом в дом на Стэнли-стрит и представил его обитателям.

II

Ватсон, вам доводилось когда-нибудь бывать на Стэнли-стрит и в прилежащих к ней кварталах? Полагаю, что нет. Это совсем не тот район Лондона, который может быть притягателен для случайного прохожего. Сама улица представляет собой длинную полосу обшарпанных лавчонок и ветхих домишек. Она проходит через ту часть Ист-Энда, которая известна своими дешевыми квартирами, притонами самого низкого пошиба и постоялыми дворами, равно как и многочисленными проститутками, предлагающими за жалкие гроши свои сомнительные услуги.

Граф Николай сказал, что мы, англичане, счастливая нация. Возможно, он прав. Тем не менее, мой дорогой Ватсон, мне трудно было в это поверить, когда повсюду на тех улицах я видел лишь беспросветную нужду и отчаянную нищету. Если есть где-нибудь ад на земле, так он находится именно там, где живут босоногие дети и голодные нищие, где мужчины и женщины по десять человек, а то и больше ютятся в одной комнате, где бездомные бродяги спят в подъездах, а банды подростков, как своры бродячих собак, рыщут по улицам, грабят прохожих, чтобы утолить голод, и ночуют под тележками уличных торговцев.

Тем не менее, несмотря на весь этот ужас, там было очень оживленно. Мне почему-то представился образ какой-то дохлой твари, в мерзостном трупе которой роились личинки мух, выползавшие из всех его гниющих тканей. И днем, и ночью люди заполоняли мостовые и сточные канавы, воздух звенел от их воплей и криков, визга и проклятий. А еще от их смеха — да, да, как ни странно, на этой мусорной свалке человечества можно было услышать смех и песни.

Как я уже говорил вам, в том деле часто переплетались элементы трагедии и комедии, причем это происходило почти во всем, что меня тогда окружало. Какая-то пьяная баба громко скандалила у подъезда публичного дома, а в нескольких ярдах от нее танцевали ребятишки, хлопая руками в такт мелодии, которую наигрывал шарманщик.

Дом на Стэнли-стрит жил такой же жизнью, однако, хоть он и выглядел изрядно обшарпанным, внутри, по крайней мере, было чисто. Он представлял собой высокое мрачное здание в несколько этажей, обитатели которого имели редкую для этого района Лондона привилегию жить в отдельных комнатах. Правда, они были скромно обставлены: кровать и комод. Своего рода центром всего дома была расположенная на первом этаже кухня, где жильцы собирались во время трапез. Там же стоял постоянно кипевший самовар, а по вечерам все спускались туда, чтобы посидеть у огня.

Именно на этой кухне Дмитрий меня им и представил. Читать описание каждого из этих людей в отдельности было бы чрезвычайно утомительно. Достаточно будет сказать, что по разным причинам мое пристальное внимание привлекли четверо из них.

Первым был, конечно, Владимир Васильченко — высокий, бородатый мужчина с копной черных растрепанных волос и внешностью отпетого негодяя. Если кому-нибудь понадобилось бы описать типаж русского революционера, лучшего прототипа, чем Владимир, ему было бы не найти.

Жил там еще один мужчина, который, по моему мнению, тоже был вполне способен на убийство. Звали его Петр Томазов, по профессии он был сапожником и занимал со своей женой одну из мансард. Во всем его облике сквозила какая-то безнадежность, и позже, когда я сумел ближе познакомиться с привычками обитателей дома, у меня появились все основания подозревать Томазова в том, что он таскает с кухни еду. «Интересно, — подумал я тогда, — может быть, об этом же узнала и Анна Полтава, а он ее убил, чтобы старуха не опозорила его перед всеми как мелкого вора? К тому же комплекция у сапожника была достаточно скромной и, наклеив фальшивую бороду, он вполне мог сойти за человека, которого описал свидетель Моффат».

Кроме того, по различным причинам внимание мое привлекли две женщины: Роза Зубатова, поскольку она представляла собой типичный образец русской из движения «Новая женщина»^[782], о котором мне доводилось кое-что читать. Как и большинство других членов этой организации, она коротко стриглась и вела себя несколько развязно. В частности, курила крепкие русские папиросы и отказывалась помогать в работе по дому на том основании, что считала это эксплуатацией женского труда в домашнем хозяйстве.

Дмитрий неодобрительно относился к ее присутствию в доме. Он был уверен в том, что Роза принадлежала к нигилистам, и подозревал ее в совершении покушения на шефа одесской полиции. Тем не менее, по документам, она была студенткой из Санкт-Петербурга, не совершавшей никаких подрывных действий, кроме распространения запрещенной либеральной газеты.

Ее короткие светлые вьющиеся волосы и молочно-белая кожа делали Розу весьма привлекательной девушкой, поэтому не было ничего удивительного в том, что на нее обратил внимание Владимир Васильченко. Однако Роза, как верная последовательница идеалов «Новой женщины», с презрением отвергала любые попытки амурного сближения, и ему не удалось продвинуться дальше ведущихся за полночь у кухонной печи длинных дискуссий, которые, судя по серьезному выражению неулыбчивых физиономий, носили исключительно политический характер. Ничто, Ватсон, так не выхолащивает из беседы юмор, как политика.

Другой обитательницей дома, которая меня заинтересовала, точнее говоря, сама стала навязывать мне свое внимание, была Ольга Лескова — полная, веселая женщина. После убийства Анны Полтавы она под руководством Дмитрия стала следить за порядком на кухне. Если остальные жильцы относились ко мне с разной степенью терпимости, то Ольга сразу же взяла меня под свое крылышко. Она, по всей видимости, считала, что я слишком худой, и принялась меня откармливать, как гуся на Рождество. Ольга постоянно мне подсовывала тарелки с борщом и подкладывала булочки на сметане, похлопывая меня при этом по плечу и причмокивая губами. Кроме того, у нее была отвратительная привычка кричать на меня по-русски во весь голос, как будто своими воплями она надеялась пробиться через мою предполагаемую глухоту. Из-за ее истошных воплей я и впрямь чуть было не лишился слуха. Под ее натиском мне с огромным трудом удавалось хранить на лице бестолковую улыбку, которую я избрал для себя в качестве характерной черты моей роли Миши.

Вообще, Ватсон, что касается этой роли, должен вам, между прочим, заметить, что она оказалась не самым сложным из всех моих перевоплощений, однако чрезвычайно трудно и утомительно постоянно, изо дня и день, хранить одно и то же выражение лица, с которым я очень боялся расстаться, находясь в чьей-то компании.

Вам никогда не доводилось, Ватсон, наблюдать за поведением совершенно глухого человека? Когда кто-нибудь подходит к нему, в его действиях ощущается какая-то незавершенность или неполноценность, он внимательно всматривается в лицо приблизившегося, пытаясь понять, что ему говорят. Более того, он никак не реагирует на неожиданно раздающиеся резкие звуки. Внезапный громкий стук в дверь, грохот бьющейся посуды, громкие, рассерженные крики — все это для него ровным счетом ничего не значит. Поэтому мне ежесекундно приходилось контролировать свою непроизвольную реакцию на любой внезапный шум.

Давайте, однако, вернемся к нашей истории. Помимо того что я должен был разыгрывать роль глухонемого перед жильцами дома, мне пришлось делать то же самое и при полицейских, которые в первые дни моей жизни на Стэнли-стрит нередко заходили туда, продолжая заниматься начатым расследованием. Погода тогда стояла ветреная и дождливая, и они время от времени искали пристанища от разбушевавшейся стихии у нас на кухне, где можно было спокойно посидеть в тепле и выкурить по трубочке крепкого табака.

Поскольку Дмитрий поставил их в известность о том, что я глухонемой, они даже не делали попыток понизить голос в моем присутствии, поэтому я был целиком и полностью в курсе того, о чем они беседовали.

Инспектор Гаджен — человек с толстой шеей, чем-то похожий на быка и бывший чрезвычайно высокого о себе мнения, — как уже сообщил мне граф Николай, был твердо убежден в том, что убийство является делом рук постороннего. Причем именно в этом преступлении он подозревал шайку бандитов, называвших себя мэйсонами по имени своего главаря — опасного и хитрого негодяя, которого звали Джед Мэйсон.

Банда эта занималась грабежами, совершаемыми по большей части в служебных помещениях, хотя иногда грабили и частные дома, причем нападали и на находящихся там людей, если их заставали врасплох. Они были повинны по крайней мере в одном убийстве — престарелого владельца небольшого кафе, которого эти головорезы до смерти забили дубинками. Мэйсон, известный как большой мастер менять свою внешность, после этого скрывался из тех мест, где обычно творил свои злодеяния.

Со слов Гаджена я понял, что если бы Мэйсон приклеил фальшивую бороду, то вполне мог подойти под описание, данное носильщиком Моффатом.

Комната Анны Полтавы была опечатана полицией до окончания расследования, поэтому мне разрешили занять малюсенькое помещение, размером чуть больше шкафа, войти в которое можно только из кухни. Там мне поставили раскладушку. Фотографию «русской матушки» я поставил на самое видное место, чтобы ее сразу же мог заметить любой заглянувший в мою клетушку. Что же касается иконы, то я ее приспособил для более практичной цели: она прикрывала небольшую дырочку, которую я проковырял в штукатурке стены, отделявшей мои владения от кухни. Хотя смотреть в нее было очень неудобно, последующие события доказали, что позиция для моего наблюдательного пункта была избрана удачно, поскольку давала мне возможность следить за приходившими на кухню жильцами, а также подметить некоторые особенности в поведении того человека, чья роль оказалась решающей при проведении расследования.

На третий день моего пребывания в доме на Стэнли-стрит инспектор Гаджен объявил Дмитрию, что расследование на месте преступления закончено и теперь оно будет продолжено в другом месте, по всей видимости, там, где скрывался Мэйсон. Наконец я получил возможность осмотреть комнату Анны, прихватив с собой метлу и сделав вид, что Дмитрий попросил меня подготовить помещение для въезда нового постояльца.

Как же порой официальные полицейские чиновники бывают невнимательны, Ватсон! Если когда-нибудь — спаси, Господи! — мне поручат обучение полицейских, его краеугольным камнем станет фраза: «Внимательно смотрите по сторонам». Согласитесь, ведь в подавляющем большинстве мест, где были совершены преступления, обязательно отыщется какой-нибудь ключик, указывающий на то, каким образом оно было совершено, а то и на личность самого преступника.

Войдя в комнату Анны Полтавы, я сразу же понял, что ее убийство не могло быть делом рук кого-то постороннего и инспектор Гаджен тратит время попусту, гоняясь за бандой Мэйсона. Прямо передо мной было окно, выходившее во двор. С правой стороны свободно свисал обрывок шнура, дернув за который его можно было открыть.

Пытались ли вы когда-нибудь открыть нижнюю раму окна, шнур которой оборван? Сделать это чрезвычайно трудно, а открыть такое окно тихо просто невозможно. И тем не менее Гаджен был готов поверить, что убийца, раскрыв окно и перебравшись через подоконник, задушил Анну, когда она лежала в постели, а перед тем как сбежать, успел еще прихватить и кошелек.

Припомните, Ватсон: граф Николай говорил мне, что когда надо было впустить в дом кого-нибудь из жильцов ночью, после того как в одиннадцать часов входная дверь запиралась на ключ, именно Анна выполняла функции консьержки. Если она просыпалась от стука в дверь, то уж наверняка услышала бы, как кто-то пытается открыть в ее маленькой комнате окно. К глубокому своему удовлетворению установив, что убийцей должен быть кто-то из жильцов дома, я стал осматривать комнату уже более внимательно в надежде найти какой-нибудь ключ к раскрытию преступления, который также проглядели полицейские. Будучи уверен в том, что убийца проник в комнату не через окно, я, естественно, сосредоточил теперь все внимание на единственной остававшейся возможности проникнуть в помещение, а именно — на дверь.

Даже без карманной лупы мне удалось разглядеть свежие царапины на накладке дверного замка, где кто-то, кто скорее всего действовал о темноте, несколько раз пытался вставить в замочную скважину отмычку. Кроме того, вокруг самой скважины я заметил масляное пятно и понял, что убийца предварительно позаботился о том, чтобы замок открылся беззвучно. Более того, когда я вышел во двор за углем для печи, на замке и задвижках двери черного хода я тоже обнаружил следы такой же свежей смазки.

Кровать стояла сразу же за дверью с левой стороны. Любому вошедшему в дверь человеку было достаточно лишь протянуть руку, вытащить из-под головы старушки подушку и придавить ее лицо. Все это можно было сделать быстро, у жертвы не осталось бы времени даже на то, чтобы закричать и разбудить других обитателей дома. Забрав кошелек, чтобы мотивом преступления выглядело ограбление, убийца вышел через черный ход, ножом поцарапал в нескольких местах оконную раму с внешней стороны, чтобы запутать следствие, а потом какое-то время слонялся у главного входа, поджидая потенциального свидетеля, которым оказался Моффат.

Должен вам сказать, что последнее обстоятельство тогда продолжало оставаться для меня загадочным. Зачем убийца с риском для себя пошел на эту странную уловку вместо того, чтобы сразу же вернуться в дом? Это казалось совершенно лишним элементом в замысле преступника, если только он не хотел создать впечатление, будто убийство и ограбление были совершены посторонним человеком. А может быть, он хотел бросить подозрение на Владимира Васильченко? Но если все было сделано ради этого, то замысел его провалился, поскольку Моффат все равно не опознал Васильченко. Или преступник тем самым хотел обмануть полицию, направив ее усилия на поиски бородатого мужчины?

Несмотря на заверения Моффата о том, что человек, которого он видел ночью, был не Васильченко, сначала я подозревал в совершении преступления именно его. Хорошо известно, насколько неточны бывают показания свидетелей, тем более что подозреваемого Моффат видел лишь мельком и при тусклом свете газового фонаря. Вполне вероятно, что он ошибся, и на самом деле человек, которого он видел, и был именно Васильченко.

Последующее поведение Владимира еще больше склонило меня к мысли, что он был виновен, в силу причин, на которых я должен остановиться особо.

Одной из моих обязанностей была доставка грязного белья постояльцев в расположенную неподалеку прачечную и обеспечение их чистыми постельными принадлежностями. Дмитрий знаками объяснил мне — по-другому общаться в присутствии жильцов мы не могли, — что я не имел права входить в комнаты без стука. Мне надо было постучать в дверь, дождаться, когда ее откроют, и вручить жильцам чистое белье. Я должен был выполнить эту обязанность в понедельник утром, на четвертый день моего пребывания в доме на Стэнли-стрит.

Большая часть жильцов открывала двери сразу же, а Владимир Васильченко заставил меня какое-то время ждать. Хоть меня и принимали там за глухого, слух у меня преотличный, и, несмотря на закрытую дверь, я услышал звуки торопливых движений и шуршание, будто собирали разбросанные бумаги, а потом дважды стукнули ящиком стола — когда открывали его и когда закрывали. В конце концов Васильченко отворил дверь. Он был сильно взволнован, однако при виде того, что к нему стучится всего лишь глухонемой крестьянский парень с Урала, ему явно полегчало. Тем не менее для меня не было загадкой, от какого рода занятий я его столь неожиданно оторвал. Стул, второпях отодвинутый от стола, чернильный прибор с открытой крышечкой и пятна чернил на пальцах его правой руки свидетельствовали о том, что он что-то писал, хотя сами бумаги были уже убраны.

Собрав грязное белье и улыбнувшись ему той придурковатой и немного нелепой улыбкой, которая была одним из атрибутов исполняемой мною роли, я задумался над тем, какого рода документы он так торопливо и явно смущенно спрятал. Был ли Владимир Васильченко провокатором, обосновавшимся в этом доме по указанию охранки и строчившим очередной донос начальству на своих соседей? Или же передо мной стоял нигилист и убийца, неудачно пытавшийся застрелить одесского шефа полиции, а сейчас составлявший бунтарские воззвания с призывами к насильственному свержению императора России?

И в том, и в другом случае мотив для убийства старухи был для меня очевиден. Кстати говоря, его комната была расположена на втором этаже, как раз над комнатой Анны Полтавы. Всего нескольких минут Васильченко было бы достаточно, чтобы совершить преступление и незаметно вернуться к себе.

На следующий день у меня выдалась возможность более пристально понаблюдать за Владимиром Васильченко. Я рубил дрова у сарая в углу двора, когда увидел, что Владимир выходит из дома через черный ход, причем с такими предосторожностями, что я решил последовать за ним. Кроме того, у него из кармана торчала пачка бумаг. Васильченко был настолько поглощен своими мыслями, что не заметил ни меня, ни Розу Зубатову, которая вышла за ним из двери черного хода.

Голова и плечи девушки были покрыты платком, и, к моему глубокому удивлению, она направилась следом за ним. С какой целью Роза это делала, я понять не мог. Единственная мысль, которая пришла мне, сводилась к тому, что она — как и я — подозревала Васильченко в убийстве и пыталась провести собственное расследование на свой страх и риск.

Таким образом, я стал следить за ними обоими. Свернув на Коммершл-роуд, мы представляли собой достаточно странную процессию: лидировал в ней черноволосый, бородатый и лохматый Владимир Васильченко, шагах в двадцати за ним по противоположной стороне улицы, плотно обмотавшись платком, крадучись шла Роза Зубатова, а я следовал за ними.

Одним из секретов успешного перевоплощения, Ватсон, является способность мгновенно менять свое обличье, не прибегая к помощи переодевания и других вспомогательных средств. Легче всего это сделать за счет внешнего изменения манеры себя держать. Изображая глухонемого Мишу, я неловко сутулился, походка моя была неуверенной и осторожной. Стоило мне расправить плечи и оживленно реагировать на все, что происходило вокруг, как я тут же сбросил с себя личину Миши Осинского и превратился в настороженного молодого рабочего парня в поношенной одежде и сбитой набекрень кепочке.

Действительно, Владимир несколько раз оглянулся через плечо, явно опасаясь слежки, однако не обратил на меня никакого внимания, несмотря на то что я все время следовал за ним в толпе прохожих, отставая всего на несколько ярдов.

Сначала он заглянул в дешевую закусочную, расположенную на Коммершл-роуд, которая служила излюбленным местом встреч русских эмигрантов. Там он подошел к стойке, взял большую порцию бренди и залпом ее выпил, как будто это должно было придать ему храбрости. Роза тем временем ждала его на противоположной стороне улицы, разглядывая витрину ломбарда. Я же решился на то, чтобы подойти к нему поближе.

Стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, и вошел в заведение и стал внимательно наблюдать за действиями Владимира. Хотя мне и не было видно, какой монетой он расплатился за выпивку, по той сдаче, которую он получил, я понял, что бармену почти наверняка была дана монета в полсоверена. Вы, конечно, помните, Ватсон, что в кошельке, украденном из спальни Анны Полтавы в ночь ее убийства, было две монеты по полсоверена.

Теперь я был почти уверен, что нашел нужного мне человека. Каким еще образом у Владимира Васильченко, у которого, казалось, не было никакой возможности заработать, могли оказаться такие сравнительно большие деньги? Мои подозрения еще более усилились, когда, выйдя из закусочной, он свернул в небольшой переулок и вскоре вошел в маленькую обшарпанную лавчонку, где, по всей видимости, торговали подержанной одеждой. Об этом можно было судить по вещам, выставленным в витрине и свисавшим с вешалок, укрепленных на распахнутой двери. Тем не менее последующие события убедили меня, что это была лишь вывеска, маскировавшая истинное назначение одного подпольного предприятия.

Как только Васильченко скрылся за дверью магазинчика, Роза пересекла улицу, прошла мимо магазинчика, бросив беглый взгляд на витрину, и отправилась дальше. А я остался для более внимательного обследование этого помещения, используя в качестве прикрытия свисавшую одежду.

Я увидел, что Владимир целиком поглощен беседой с владельцем магазинчика. Вскоре из задней комнаты вышел и присоединился к ним еще один человек, который, как я понял по его кожаному переднику и испачканным типографской краской рукам, был наборщиком. Мой вывод подтвердился, когда Владимир вынул из кармана пачку бумаг и вручил их этому человеку. Тот внимательно их просмотрел, одобрительно кивнул и унес в заднюю комнату.

В этот момент Васильченко обернулся к двери, будто собрался уходить. Я тут же ретировался и поспешил на Стэнли-стрит, где, к счастью, никто не заметил моего отсутствия. К тому времени, как Васильченко вошел во двор, я уже добросовестно рубил дрова. Он прошел мимо, даже не взглянув в мою сторону.

Я был убежден, что не только нашел убийцу, но и выявил мотив, толкнувший его на преступление. Анна Полтава, о которой граф Николай отозвался как о проницательной женщине, обнаружила связь Васильченко с подпольной типографией, и он убил ее, чтобы старуха никому об этом не рассказала. Граф оказался прав. Это убийство носило политический характер. Теперь оставалось выяснить, кем был Владимир — шпионом охранки или нигилистом, выступающим за подрыв устоев российской государственности.

Кажется, я уже как-то говорил вам, мой дорогой Ватсон, что, занимаясь раскрытием преступлений, учиться никогда не поздно^[783]. Тогда я был новичком в этом деле, однако в тот же вечер мне был дан такой урок, который заставил меня совершенно по-новому взглянуть на происходящее.

Как я вам сказал, входить в мою каморку надо было из кухни; через небольшую дырочку в стене я мог беспрепятственно наблюдать за поведением постояльцев так, что сами они об этом не подозревали. Тем вечером, придя к твердому убеждению, что убийство совершил Владимир Васильченко, я услышал, как кто-то вошел в кухню. В надежде на то, что это был Владимир, я отодвинул в сторону икону и приготовился наблюдать.

К моему сожалению, на кухню вошла Роза Зубатова. Она взяла стул, придвинула его к огню и закурила крепкую русскую папиросу.

Вы когда-нибудь наблюдали, Ватсон, за тем, как женщина прикуривает сигарету? Должен признаться, увидеть это можно не часто, хотя сигареты у молодых дам теперь все больше входят в моду, особенно в среде тех, кто причисляет себя к «сливкам общества». Должен признаться, их потуги подражать окружению принца Уэльского представляются мне лишь вульгарной пародией на высшее общество. Так вот, мне хотелось бы обратить ваше внимание на то, что если женщина давно курит, то она всегда чиркает спичкой в направлении от себя. Мужчины же, как правило, поступают наоборот. Можете поверить мне на слово. Так вот, когда Роза прикурила сигарету, я заметил, что она чиркнула спичкой в направлении к себе.

Этого было достаточно.

В следующий миг я выскочил из своего закутка на кухню и схватил ее за волосы. Она от ужаса оцепенела, а вошедший в этот момент Владимир Васильченко был просто поражен, подумав, наверное, что я сошел с ума. Ей удалось от меня вырваться, а Васильченко с ревом, подобно быку, попытался схватить меня за руки. Тем не менее я крепко сжимал парик из светлых вьющихся волос, который только что украшал голову прекрасной Розы с короткой, военного стиля стрижкой.

Реакция на это со стороны Владимира Васильченко оказалась совершенно неожиданной. С воплем: «Шпик!» — что, как я позже выяснил, по-русски означает «шпион», — он тотчас отпустил меня, и мы вместе набросились на Розу Зубатову и повалили ее на пол.

На наши крики прибежали Дмитрий и остальные обитатели дома. Понадобилось несколько минут сбивчивых объяснений по-русски и по-английски, дабы все поняли, что здесь произошло. Петр Томазов, сапожник, немного говоривший по-английски, тут же ушел за инспектором Гадженом. Тем временем Дмитрию удалось высвободить Розу Зубатову из объятий-тисков Владимира. Васильченко продолжал что-то громко и взволнованно говорить ей и всем собравшимся. Дмитрий переводил мне суть его слов.

Роза Зубатова на самом деле оказалась Ильей Родзянко, состоявшим на службе в царской тайной полиции и приставленным следить за Владимиром Васильченко, имя которого тоже не было настоящим. На самом деле его звали Борис Голенский. Раньше он издавал журнал нигилистов «Народный набат». Читателей этого издания призывали к вооруженному свержению царя. Арестованный за подстрекательство к мятежу, Борис позже сумел бежать из Петропавловской крепости, где во время заключения одним из допрашивающих его был как раз Илья Родзянко. Без парика Васильченко сразу узнал его.

Родзянко действовал как провокатор под вымышленным именем, изменив свою внешность. Его цель состояла в том, чтобы в ходе долгих ночных политических дискуссий на кухне вызвать Владимира на откровенность, заставить рассказать о своей революционной деятельности и попытаться выведать имена его товарищей. Все это привело Владимира в ярость. Тем более в Англии он изменил свои нигилистские убеждения и попытался покончить со своим прошлым.

— Какие же тогда бумаги, — спросил я, — он передал наборщику с Лакин-стрит?

Дмитрий перевел мой вопрос, Владимир очень смутился, но объяснил.

Это был любовный роман, который он хотел издать в одном ежемесячном журнале, не имевшем ничего общего с политикой. Он надеялся, что его раскупят русские женщины-эмигрантки, остановившиеся в лондонском Ист-Энде. Такого рода публикациями Владимир подрабатывал себе на жизнь, но по понятным причинам стремился держать это обстоятельство в тайне от своих соседей. Именно из этих денег он и заплатил тогда монетой в полсоверена за выпивку в закусочной. На самом деле, Ватсон, он подписывал свои произведения весьма странным псевдонимом — княгиня Татьяна Ивановна. Так что и это имя можно считать еще одним вымыслом, с которым мне пришлось столкнуться во время расследования этого заковыристого дела.

Вскоре прибыл инспектор Гаджен в сопровождении сержанта и нескольких констеблей. Видимо, он был неплохим служакой, хотя продолжал твердо верить в то, что убийство Анны Полтавы было делом рук банды Мэйсона. Помнится, мне тогда даже стало его жаль. Ведь Гаджену пришлось столкнуться с несколькими невероятными превращениями, напоминавшими самый настоящий фарс, в последней сцене которого все маски с его участников наконец были сорваны. Я оказался вовсе не глухонемым русским крестьянином, а весьма привлекательная мисс Роза Зубатова, к которой, как я понимаю, инспектор Гаджен испытывал интерес с самого начала расследования, вдруг превратилась в секретного агента царской охранки Илью Родзянко. Но даже когда выяснилось истинное положение вещей, потребовалось немало усилий, чтобы убедить инспектора в достоверности происходящего.

— Надо же, — потрясенно сказал он мне, — вы можете говорить по-английски!

— Конечно, могу, — ответил я. — Мое имя — Шерлок Холмс, и в качестве частного детектива я был приглашен графом Николаем Плехановым для расследования убийства Анны Полтавы.

Разоблачение Розы Зубатовой — или Ильи Родзянко — привело инспектора в еще большее замешательство. Он не мог в это поверить до тех пор, пока мы не завершили обыск ее, точнее говоря, его комнаты, где были найдены кошелек, принадлежавший Анне Полтаве, длинный черный плащ, широкополая шляпа, а также накладная борода и связка отмычек. Лишь после этого Родзянко был арестован и в наручниках препровожден в участок.

Позже я узнал, что полиция послала за Моффатом, который опознал в Родзянко, одетом в плащ и шляпу, и с наклеенной бородой того человека, который ночью крадучись проходил около дома на Стэнли-стрит.

Припертый к стене неопровержимыми доказательствами, Родзянко признался в убийстве Анны Полтавы. По всей вероятности, она, как и я, заподозрила в чем-то Розу, точнее говоря, Илью, как я теперь буду его называть, чтобы в дальнейшем избежать недоразумений. И обыскала его комнату, когда он отсутствовал, однако забыла положить точно на то же место какие-то бумаги. Поскольку лишь у экономки были ключи от всех комнат в доме, Илья сразу же догадался, кто рылся в его вещах. Опасаясь, что пожилая женщина выдаст, Родзянко убил ее именно так, как я уже описал, а кошелек забрал, чтобы создать впечатление ограбления. Затем он оставил следы взлома на внешней стороне оконной рамы. Цель его ожидания какого-нибудь прохожего состояла в том, чтобы как полиции, так и жильцам дома внушить мысль о том, что убийство было делом рук постороннего бородатого человека.

Вот таким образом, дорогой Ватсон, дело об убийстве русской старухи удалось раскрыть быстро и успешно. Тем не менее оставалась еще одна, последняя загадка.

Думаю, Ватсон, вам интересно узнать, был ли среди постояльцев, живущих в доме на Стэнли-стрит, человек, совершивший покушение на шефа Полиции в Одессе. Не хотите угадать, кто это мог быть?

— Ну что вы, Холмс! — стал протестовать я. — На это у меня не хватит воображения. Там было так много народу, а запомнить русские имена очень непросто.

— Имя убийцы очень легкое. Попытайтесь, мой дорогой друг, сделайте мне такое одолжение.

— Ну что ж, — сказал я, втягиваясь в эту игру. — Кого бы мне выбрать? Пусть это будет сапожник, у которого хворала жена.

Холмс громко и заразительно расхохотался.

— Вы ошиблись, мой дорогой друг. Это был не кто иной, как Ольга Лескова.

— Ольга? Та самая толстушка, которая все время подкармливала вас булочками?

— Она самая! Вы можете себе представить более невероятного нигилиста? В том всеобщем смятении, которое воцарилось в доме после разоблачения Родзянко, никто не обратил внимания на то, что она спокойно упаковала вещи и ушла, несомненно опасаясь, что следующее разоблачение коснется непосредственно ее. Позже граф Николай рассказал мне, что Ольга взяла билет в Америку и там бесследно затерялась среди миллионов других эмигрантов. Возможно, она открыла какую-нибудь закусочную в Канзас-Сити или русский ресторан в Бронксе.

А теперь, мой дорогой Ватсон, если вы мне поможете запихнуть все папки обратно в этот ящик, я отнесу его к себе в спальню.

— Но, Холмс, а что же будет с остальными бумагами? — воскликнул я, указывая на пачки документов, разбросанные по всей комнате.

— Ну, знаете ли, у нас уже не осталось времени со всем этим возиться, — беззаботно заявил Холмс. — С минуты на минуту войдет служанка, чтобы накрыть стол к обеду. Вы же не станете заставлять ее это делать при таком беспорядке в гостиной?

— Но, Холмс!..

Мои протесты не возымели никакого действия. Холмс продолжал настаивать на своем, и мы вместе уложили в ящик документы, среди которых был пакет с фальшивым паспортом Миши Осинского, его фотографией и иконой. Должно было пройти несколько месяцев, прежде чем Холмс в очередной раз займется разборкой документов.

Я же был доволен тем, что услышал из его собственных уст удивительный рассказ о проницательной русской старухе^[784]. Мой друг не позволил мне публиковать отчет об этом деле, пока были живы граф Николай Плеханов и его сын Сергей, которые еще долгое время работали среди изгнанников из России, защищая интересы своих соотечественников.

Отравление в Камберуэлле

Из всех расследований за годы нашей многолетней дружбы с Шерлоком Холмсом далеко не многие начинались с такой драматической внезапностью, как то, которое впоследствии мы упоминали как дело об отравлении в Камберуэлле.

Я припоминаю, что началось оно в начале двенадцатого вечера весной 1887 года^[785]. Поскольку моя жена уехала в Суссекс проведать свою родственницу^[786], я зашел навестить Холмса, которого не видел уже несколько недель.

Мы сидели у камина и вспоминали расследования, в частности кражу наград мэра Боурнмауса и таинственное появление достопочтенной миссис Стакли Вудхаус. Время летело незаметно. Наша беседа была прервана донесшимся с улицы шумом остановившегося у дома экипажа, и сразу же раздался настойчивый звонок в дверь.

— Клиент? — спросил Холмс, вскинув кверху брови. — Просто не могу представить себе другой причины, по которой кто-нибудь мог навестить меня в столь поздний час.

Не желая доставлять беспокойство миссис Хадсон или служанке, Холмс сам спустился открыть дверь и вскоре вернулся вместе с белокурым курносым молодым человеком лет двадцати трех, прилично одетым, но приехавшим без плаща, несмотря на то что вечера еще стояли прохладные. Он был чрезвычайно взволнован, черты его приятного, хотя и не броского лица были искажены отчаянием.

Холмс предложил гостю присесть у камина, и молодой человек с горестным стоном упал в кресло, закрыв лицо руками. Обменявшись со мной взглядом поверх его склоненной головы, Холмс начал беседу.

— Я полагаю, — сказал он, положив ногу на ногу и удобно откинувшись в кресле, — что вы работаете в конторе и весьма недурно на любительском уровне играете в крикет. Дом вы оставили в большой спешке, и, хотя сюда приехали в кебе, первую часть своего путешествия прошли пешком.

Слова моего друга возымели желанный эффект. Молодой человек резко выпрямился на стуле и взглянул на собеседника с величайшим удивлением.

— Вы совершенно правы, мистер Холмс, хотя, черт возьми, как вы все это узнали — выше моего понимания! Мне известна ваша репутация, и именно поэтому я сейчас здесь. Однако никто не ставил меня в известность о том, что вы обладаете даром ясновидения.

— Это не ясновидение, уважаемый, а элементарная наблюдательность. Так, например, к лацкану пиджака у вас приколот значок Камберуэллского крикетного клуба. В свое время я изучал такого рода эмблемы, поэтому узнать буквы ККК на синем поле мне не составило большого труда. Что касается спешки, с которой вы сюда добирались, и того обстоятельства, что первую часть пути вы прошли пешком, то об этом свидетельствует отсутствие на вас плаща и состояние ваших ботинок. На их подошвы налипла свежая грязь.

— А как вам удалось узнать о том, что я работаю в конторе? — спросил молодой человек, выглядевший теперь немного бодрее. — Уж об этом-то никак нельзя догадаться, взглянув на мой значок или ботинки.

Холмс громко рассмеялся.

— Что правда, то правда! Однако на среднем пальце вашей правой руки, чуть выше первой фаланги, как раз там, где перо при письме слегка натирает палец, я заметил небольшую мозоль. Вместе с тем ваш внешний вид отнюдь не указывает на вашу принадлежность к богеме. Ну вот, сэр, я раскрыл вам некоторые из моих профессиональных «секретов». Теперь будьте так любезны назвать ваше имя и изложить мне, какого рода проблема привела вас сюда в столь поздний час. Очевидно, дело ваше весьма срочное, если вы никак не могли подождать до утра.

Молодой человек вновь погрузился в бездну отчаяния.

— Срочное! Да, мистер Холмс, это вы совершенно правильно сказали. Меня обвинили в убийстве, хотя, клянусь вам, я совершенно ни в чем не виноват!..

— Прошу вас, сэр, расскажите мне о вашем деле с самого начала, — довольно резко перебил его Холмс. — Сначала будьте любезны изложить факты. Эмоциональную его сторону мы обсудим потом. Как вас зовут?

Сконфузившись, наш молодой посетитель попытался взять себя в руки.

— Мое имя — Чарльз Перрот, хотя друзья называют меня просто Чарли. Я работаю клерком в брокерской фирме «Снеллингс и Броадбент» в Корнхилле. Поскольку мои родители умерли, когда я был еще ребенком, меня воспитал дядя по материнской линии — Альберт Раштон и его покойная жена, моя тетя Вера. Они были очень добры ко мне, взяли к себе в Камберуэлл и растили как родного сына.

Сегодня днем, когда я вернулся из конторы домой, меня ждала записка от дяди. Он просил меня вечером заехать домой в Камберуэлл, поскольку ему было необходимо обсудить со мной одно срочное дело. Я прибыл туда около шести, и в кабинете за стаканчиком хереса дядя рассказал мне, что утром получил известие из Австралии о смерти своего младшего брата, у которого не было семьи. В связи с этим дядя изменил завещание и сделал своим единственным наследником меня. По условиям старого завещания основную долю состояния дядя оставлял своему брату.

Надо вам сказать, мистер Холмс, что до того, как уйти на покой, дядя имел процветающее дело по оптовой торговле овощами и фруктами в Ковент-Гардене и был весьма состоятельным человеком. Должен признаться, что хотя мне и было жаль дядюшку, опечаленного кончиной брата, который был и моим дядей, но которого я никогда не видел, поскольку он эмигрировал еще до моего рождения, я, конечно, был очень обрадован этой новостью. Ведь я унаследовал основную часть состояния дяди Берта, составлявшего около пятнадцати тысяч фунтов, не считая дома и его обстановки. Дядя мой никогда не делал из этого секрета и часто обсуждал содержание своего завещания даже в присутствии слуг.

Дядя Берт пригласил меня отобедать, но принять его предложение я не мог, потому что уже пообещал друзьям поужинать с ними и сыграть партию-другую на бильярде.

Вскоре после половины одиннадцатого я вернулся к себе в квартиру и уже готовился лечь спать, как в дверь громко постучали. Квартирная хозяйка привела ко мне в комнату двух полицейских,которые пришли сообщить, что мой дядя скоропостижно скончался и они прибыли арестовать меня по подозрению в убийстве!

— Кто были эти полицейские?

— Инспектор Нидхэм и сержант Баллифонт из участка в Камберуэлл-Грин.

— Они сообщили, от чего умер ваш дядя и какие у них имеются против вас улики?

— Нет, мистер Холмс, об этом не было сказано ни слова. После того как сержант обыскал карманы моей куртки, инспектор Нидхэм передал мне ее и велел надеть. Я был в таком шоке, узнав о кончине дяди Берта, не говоря уже об обвинении в убийстве, что с трудом отдавал себе отчет в своих действиях. В тот момент, когда я застегивал куртку, сержант что-то нашел в кармане моего плаща. Насколько я мог разглядеть, это был всего лишь смятый клочок бумаги, но полицейские при виде его почему-то очень разволновались. Инспектор Нидхэм сказал: «Ну, что ж, это и есть решающая улика, если я что-нибудь в этом понимаю», а сержант стал вынимать из кармана наручники. И тут я решил немедленно от них удрать.

Вернувшись домой, я выкурил сигару, а моя квартирная хозяйка не переносит в доме запаха табачного дыма, поэтому окно было распахнуто. Прямо под ним находилась крыша дровяного сарая, на который я спрыгнул, а затем на землю и убежал через сад. В его задней части есть калитка, выходящая в узкий переулок. Я побежал по нему, миновал какие-то пустоши и в конце концов оказался на Колдхарбор-лейн, где нанял кеб. Мне доводилось слышать о вашей работе, сэр. Главный бухгалтер в «Снеллингс и Броадбент» упоминал ваше имя в связи с делом о мошенничестве Тисби. Вот почему я решил обратиться именно к вам. Если кто-то и может доказать мою невиновность, мистер Холмс, так это — вы!

Мой друг, внимательно выслушав этот рассказ, резко поднялся с кресла и, погрузившись в глубокую задумчивость, несколько раз прошелся по гостиной, а Чарли Перрот возбужденно следил за ним.

— Вы возьметесь за расследование этого дела? — в конце концов отважился спросить молодой человек.

— Да, конечно, вопрос об этом даже не стоит! Сейчас я озабочен лишь тем, чтобы как можно скорее приступить к работе. — Видимо, мой старый друг пришел к какому-то решению, потому что внезапно воскликнул: — Ватсон, надевайте шляпу и пальто! Мы отправляемся в Камберуэлл. Вы, мистер Перрот, тоже поедете с нами. Нет, нет! Пожалуйста, никаких возражений, сэр. Если хотите быть моим клиентом, вы должны позволить мне вести это расследование, как я сочту необходимым. Или вы собираетесь провести остаток своей жизни, скрываясь от правосудия? Конечно же нет! Поэтому вы вернетесь с нами в дом вашего дяди, то есть в руки инспектора Нидхэма. А по дороге туда я еще немного порасспрашиваю вас о событиях сегодняшнего вечера.

Хотя в этот поздний час Бейкер-стрит была почти пустынной, нам без труда удалось найти кеб. Перрот дал кучеру адрес — Лаурел-Лодж, Вудсайд-драйв, Камберуэлл, — и, как только наш экипаж тронулся, Холмс сразу продолжил беседу с молодым человеком, задав ему совершенно неожиданный вопрос:

— Что вам известно о ядах, мистер Перрот?

— О ядах? — Молодой человек, казалось, был совершенно сбит с толку. — Совершенно ничего! А почему вы спросили меня об атом?

— Да, Холмс, чем вызван ваш вопрос? — вмешался я в разговор, заинтригованный не меньше молодого Перрота.

— Неужели это не очевидно? Тогда позвольте мне нам кое-что разъяснить. По всей видимости, мистер Перрот, ваш дядя был убит у себя дома после вашего визита. Вас подозревают в его убийстве. Однако вы провели это время с друзьями, и поэтому у вас имеется неопровержимое алиби на вторую часть вечера. Таким образом, у меня есть основание предположить, что убийство совершено способом, который не предполагает прямых действий, например, когда человека душат или убивают ножом. Инспектор Нидхэм очень большое внимание придал клочку бумаги, который был найден в кармане вашего плаща. Из этого можно сделать вывод о том, что данная улика, по его мнению, имеет самое непосредственное отношение к смерти вашего дяди. Отсюда и мой интерес к яду. Иначе каким еще образом мятый кусочек бумаги может иметь отношение к убийству, если в него не был завернут яд? Когда вы сегодня навещали дядю, на вас был тот же плащ?

— Да.

— И что же вы с ним сделали после того, как вошли в дом?

— Повесил его на вешалку в прихожей.

— Затем вы прошли в кабинет дяди, где вместе с ним выпили по стаканчику хереса. Кто разливал вино по бокалам?

— Однако мне непонятно…

— Будьте так любезны, мистер Перрот, позвольте мне продолжить. Поскольку очень скоро мы приедем в Камберуэлл, мне необходимо предварительно ознакомиться со всеми фактами. Из ваших слов я понял, что вы были знакомы с содержанием завещания вашего дядюшки. Кто еще был там упомянут в качестве наследников?

— Небольшие суммы он оставлял нескольким дальним родственникам, нескольким благотворительным организациям и каждому из слуг.

— Ага! — сказал Холмс с таким выражением, будто в этой информации было закодировано имя убийцы. — А кому именно?

— Кухарке, миссис Уильямс, двум горничным и кучеру. Каждому дядя завещал по триста фунтов. Мисс Батлер — дядюшкина экономка — должна была получить пятьсот фунтов, хотя она работала в доме значительно меньше, чем остальные слуги. Дядя оставил такое распоряжение в благодарность за то, что она ухаживала за моей тетей Верой, тяжело болевшей и скончавшейся полтора года назад. После этого экономка осталась в доме вести хозяйство и ухаживать за дядей. Он не очень хорошо себя чувствовал — страдал аневризмой, ему нельзя было допускать больших нагрузок на сердце. Кроме того, мисс Батлер должна унаследовать все, что останется от состояния дяди после уплаты налогов и исполнения его воли в отношении всех упомянутых в завещании лиц.

— Неужели? — заметил Холмс как бы между прочим перед тем, как перейти к следующему вопросу. — В котором часу, мистер Перрот, вы покинули дом дяди?

— Точно не помню, но думаю, что сразу после семи. Оттуда я направился в «Красный бык», где на десять минут восьмого был назначен ужин, а идти туда было минут пять.

— И там вы встретились с друзьями? Очень хорошо. Теперь я точно представляю все ваши действия. Чем в это время мог быть занят ваш дядя? Он придерживался по вечерам какого-нибудь строго заведенного распорядка? Престарелые джентльмены нередко стараются неукоснительно его соблюдать.

— Каждый вечер ровно в половине восьмого он выходил к обеду.

— Один?

— Нет, как правило, вместе с мисс Батлер.

— Как подавались блюда?

— Я не очень понял, что вы имеете в виду, — сказал мистер Перрот, слегка оторопевший от такого количества самых разных вопросов.

С восхитительным хладнокровием Холмс пояснил ему свою мысль.

— Я хочу знать, принято ли было приносить с кухни посуду, в которой готовятся блюда, и уже в столовой раскладывать их по тарелкам или же наполненные тарелки приносят прямо из кухни?

— Ах, теперь до меня дошло! — воскликнул Перрот, и озадаченное выражение исчезло с лица молодого человека. — Нет, блюда всегда раскладывает в столовой по тарелкам Летти, одна из служанок, которая там же ждет окончания трапезы, чтобы убрать со стола.

— А мисс Батлер имеет какое-нибудь отношение к этой процедуре?

— Она разливает вино и следит за тем, чтобы все было в порядке.

— Расскажите мне, пожалуйста, поподробнее о мисс Батлер, — сказал Холмс, откинувшись в кресле и скрестив на груди руки.

— Мне известно о ней немного. Экономка стала работать в доме около двух лет назад, незадолго до смерти моей тетушки. В обязанности ее входило ухаживать за тетей и вести хозяйство. Перед этим мисс Батлер служила у овдовевшего врача из Лимингтон-Спа, но ушла, когда тот женился вторично. У нее были отличные рекомендации, и справлялась экономка со твоими обязанностями прекрасно.

— Понятно. Теперь давайте вернемся к вечернему распорядку вашего дядюшки. В котором часу он имеет обыкновение отходить ко сну?

— Обычно в десять часов.

— Это — один из элементов его ежедневного распорядка?

— О, да! Как только били часы, он обычно говаривал: «Пришло время отправляться в кровать, потому что надо спать». По этому поводу тетя моя любила над ним подшучивать, — ответил Перрот, и при воспоминании о любимой тетушке его нижняя губа стала подрагивать, как у опечаленного школьника.

Холмс выглянул в окно кеба и сказал:

— Мне кажется, мы уже приехали в Камберуэлл, скоро будем у дома вашего покойного дядюшки. Больше, мистер Перрот, мне не о чем вас расспрашивать. Можете быть совершенно уверены в том, что дело ваше в надежных руках, и, какие бы улики против вас ни выдвигала полиция, я сделаю все, что в моих силах, и докажу вашу невиновность.

Я тоже посмотрел в окно на знакомые улицы, и мне вспомнился приезд в этот район, когда я впервые познакомился с молодой дамой, которая вскоре стала моей женой^[787]. Хотя, надо признаться, я сделал это еще и потому, что мне больно было смотреть на Перрота, которого в самом скором времени ждал арест. Молодой человек пребывал в состоянии шока, наивные черты его почти детского лица были искажены отчаянием.

Вскоре мы подъехали к большому серому особняку, который показался мне зловещим и вполне соответствовал своему названию — Лаурел-Лодж^[788], — поскольку перед домом росли густые заросли кустарника с плотными, мясистыми листьями, придававшие мрачный вид не только всему участку, но и самому дому. В нескольких окнах на первом и втором этажах горел свет, а перед входной дверью стоял констебль в форме. Значит, инспектор и сержант все еще заняты расследованием.

Констебль собрался было преградить нам путь, однако Холмс протянул ему свою карточку и разъяснил суть дела, которое нас сюда привело. Тогда констебль постучал в дверь. Ее тут же распахнул могучего телосложения сержант, который в полном недоумении взглянул на Перрота, а затем, быстро придя в себя, пригласил нас в прихожую, где просил подождать, и позвал инспектора.

Эти несколько минут, пока сержант был наверху, Холмс использовал, чтобы задать Перроту последний вопрос, обусловленный, как мне показалось, не столько необходимостью получения информации, сколько желанием отвлечь внимание молодого человека от обуревавших его переживаний. Перрот с видом невменяемого оглядывался по сторонам, как будто снова хотел удрать.

— Я полагаю, — спросил Холмс, указав на большую вешалку, стоявшую сразу же за входной дверью, — что свой плащ вы повесили здесь?

— Да, так оно и было, — заикаясь, пробормотал срывающимся голосом Перрот.

Именно в этот момент на лестничной площадке раздались тяжелые шаги, и в сопровождении сержанта спустился инспектор Нидхэм. Это был высокий, слегка сутуловатый мужчина с обвисшими усами, которые придавали его чертам угрюмое выражение, несмотря на то что он явно был рад столь неожиданному возвращению Перрота.

— Прекрасно, прекрасно! — воскликнул инспектор. — Какой приятный сюрприз, мистер Перрот! Вы, видимо, решили вернуться и принять вызов судьбы, не так ли? Весьма мудрый поступок с вашей стороны, должен вам заметить. Бьюсь об заклад, что вы сделали это по совету мистера Холмса. О вас, сэр, я достаточно наслышан. Среди полицейских, даже в таком медвежьем углу, как Камберуэлл-Грин, у вас очень высокая репутация. Я полагаю, вы привели сюда мистера Перрота в качестве своего клиента? Увы, особой пользы это ему не принесет, потому что я прямо здесь и прямо сейчас намерен взять его под стражу и препроводить в полицейский участок. Вот только, черт побери, ума не приложу, где сержант так поздно сможет найти кеб?

— Вы можете воспользоваться нашим, инспектор, — небрежно сказал Холмс. — Будучи уверен в том, что вы захотите арестовать моего клиента, я попросил кучера подождать у ворот.

Я заметил, как инспектор Нидхэм удивленно переглянулся с сержантом, также слегка обескураженным вежливой бесстрастностью моего друга, который под их подозрительными взглядами обменялся с Перротом рукопожатием и сказал ему на прощанье несколько ободряющих слов.

— Мужайтесь, мистер Перрот, — успокаивающе проговорил он. — У меня есть все основания полагать, что это абсурдное обвинение будет с вас снято в самом скором времени.

Эти слова утешения, по всей видимости, не убедили несчастного Перрота, поскольку, когда сержант Баллифонт защелкнул у него на запястьях наручники и повел беднягу к кебу, он обернулся и бросил последний, отчаянный, взгляд на Холмса.

Входная дверь за ними закрылась, и инспектор Нидхэм шутливо произнес:

— «Абсурдное обвинение» вы сказали, мистер Холмс? Боюсь, вы не полностью осведомлены обо всех уликах, свидетельствующих против вашего клиента.

— Да, инспектор, в этом вы совершенно правы, — согласился Холмс. — Вам не составит большого труда изложить мне факты этого дела? Я полагаю, собраны определенные сведения, и дело, возбужденное против мистера Перрота, основывается не только на предположениях и косвенных уликах?

— Если вас интересуют факты, я могу привести вам их в изобилии, — ответил Нидхэм и принялся перечислять, разгибая сжатые пальцы один за другим. — Факт номер один: стаканы, из которых пили херес обвиняемый и его дядя, по счастливой случайности не были вымыты вместе с остальной посудой после обеда. На дне одного из них мне удалось обнаружить белесый осадок. Что это за вещество, будет точно известно только после экспертизы, однако я нисколько не сомневаюсь в том, что это окажется яд, скорее всего — мышьяк.

— Здесь я тоже склонен с вами согласиться, — вставил Холмс. — Мышьяк часто используется в аналогичных делах, касающихся завещаний и наследования денег. В восемнадцатом веке во Франции мышьяк настолько часто использовался для того, чтобы избавиться от нежелательных наследников и завещателей, что его там называли «порошок наследства». Как бы то ни было, анализ Райнша^[789] даст на этот вопрос совершенно точный ответ.

— По всей видимости, мистер Холмс, вы неплохо разбираетесь в ядах.

Если раньше Нидхэм воспринимал Холмса как некую забавную помеху в своей работе, то теперь стал проявлять к нему настороженное уважение.

— Ну, что вы! Правда, я занимался этими вопросами, но разбираюсь в них лишь как дилетант^[790], — рассеянно сказал Холмс. — Однако расскажите мне, инспектор, как могло случиться, что стаканы из-под хереса «по счастливой случайности» не были вымыты?

— Служанка не могла забрать их из кабинета, так как он был заперт.

— Кто отдал об этом распоряжение?

— Видимо, покойный мистер Раштон. Он оставил на столе какие-то важные документы, а все знали, что ему очень не нравилось, когда кто-нибудь из слуг — даже экономка мисс Батлер — заходил в кабинет в его отсутствие. Теперь, мистер Холмс, перейдем к факту номер два.

Второй узловатый палец инспектора выразительно поднялся вверх.

— Единственная возможность, при которой отравить мистера Раштона мог кто-нибудь другой, могла представиться только во время вечерней трапезы. Однако никто из находившихся в доме людей — ни мисс Батлер, обедавшая вместе с мистером Раштоном, ни его кухарка, ни другие слуги, которые отобедали остатками его трапезы, — не испытали никаких признаков отравления. Таким образом, если вы полагаете, что кто-то, кроме мистера Перрота, мог подсыпать яд в графин с вином, то сильно заблуждаетесь! — Голос инспектора Нидхэма зазвучал поистине победоносно, когда он выложил Холмсу эту свою козырную карту.

— Мисс Батлер за обедом выпила стакан вина, и кухарка призналась, что пригубила из графина глоток-другой. Более того, в вино, оставшееся в графине, вообще ничего не было подсыпано. Если же вам, мистер Холмс, всего этого недостаточно, должен вам сообщить, что когда сержант обыскал плащ мистера Перрота, то обнаружил в его кармане небольшую квадратную бумажку. Она была сильно смята, но на линиях сгибов налипли частицы какого-то белого порошка. Я совершенно уверен в том, что экспертиза покажет — это вещество не что иное, как мышьяк.

— Скорее всего, — негромко произнес Холмс. — Однако, инспектор, перечислив все имеющиеся у вас сведения, вы упустили из виду еще одно далеко не маловажное обстоятельство.

— Какое?

— Самое важное из всех. Мистер Перрот сам признался в том, что после смерти дядюшки должен унаследовать значительную сумму денег.

Вид у Нидхэма был совершенно ошарашенный.

Должен сказать, что от такого заявления Холмса мне чуть не стало дурно. И без этого обстоятельства, о котором упомянул Холмс, против Перрота свидетельствовало слишком много улик; замечание же моего друга еще более усугубляло положение нашего клиента.

— Ну вот, вы сами видите! — воскликнул Нидхэм. — Это дело уже можно считать закрытым.

— На первый взгляд именно так и может показаться, — ответил Холмс. — Тем не менее, инспектор, с вашего позволения, я хотел бы сам осмотреть некоторые из имеющихся улик. Уверен, что вы не станете препятствовать попытке защитить моего клиента.

— Если вы хотите взглянуть на стаканы из-под хереса, так их уже убрали на место… — начал было Нидхэм.

Холмс небрежно махнул рукой:

— Нет, они меня совершенно не интересуют. Я нисколько не сомневаюсь в том, что наличие в стакане осадка с мышьяком подтвердится. Нет, мне хотелось бы теперь же подняться в спальню жертвы. Тело уже увезли?

— Его отправили в морг около четверти часа назад.

Это обстоятельство, по всей вероятности, тоже не обескуражило моего друга, поскольку он произнес:

— Это не имеет значения. Нам с доктором Ватсоном вполне достаточно осмотреть место, где он скончался. Вы ведь, инспектор, не будете против этого возражать?

— Конечно, нет, мистер Холмс! Если вы с доктором Ватсоном соблаговолите последовать за мной, я провожу вас в спальню. Тем не менее должен поставить вас в известность о том, — добавил Нидхэм, когда мы поднимались по лестнице, — что хотя все симптомы указывают на отравление, покойный скончался от сердечного приступа, вызванного острым приступом рвоты. Хотя это, естественно, никоим образом не исключает факта убийства.

— Конечно, — согласился Холмс.

Просторная спальня была обставлена тяжеловесной, дорогой мебелью из красного дерева, модной лет тридцать—сорок назад. В числе предметов обстановки был и умывальник, хотя таз отсутствовал. Сразу же за дверью стояла большая высокая кровать, с нее уже убрали испачканное белье, чтобы избавить посетителей от неприглядного свидетельства тех страданий, которые в агонии испытывал мистер Раштон.

Мы с Холмсом оставались в дверях, в то время как Нидхэм пересек комнату, чтобы сделать поярче свет двух газовых рожков, расположенных над каминной полкой. Пока он был ими занят, Холмс, внимательно оглядевший комнату, еле слышно прошептал мне:

— Попытайтесь ненадолго отвлечь внимание Нидхэма.

Инспектор справился со своей задачей, и когда в комнате стало светлее, мы прошли вперед, причем Холмс сразу же направился к стоявшей подле кровати тумбочке, бросив взгляд на лежавшую там книгу, золотые карманные часы на цепочке и небольшую керосиновую лампу. Подняв книгу, чтобы прочесть ее название, он незаметно кивнул мне, что я воспринял как руководство к действию.

— Как практикующего врача, — сказал я, обратившись к Нидхэму, — меня интересуют последствия отравления мышьяком. Насколько мне известно, симптомы отравления начинают проявляться примерно через час после того, как яд попал в организм. Если мистер Раштон был отравлен хересом, который выпил между шестью и семью часами, значит, он должен был чувствовать себя плохо уже во время обеда. Я полагаю, обильный прием пищи несколько замедлил действие яда?

— Да, я тоже так думаю, — ответил Нидхэм. — По заключению доктора Ливси лечащего врача мистера Раштона, которого вызвала мисс Батлер, именно так в данном случае все и обстояло. Мистер Раштон съел плотный обед из трех блюд, и, поскольку желудок его был полон, признаки отравления проявились значительно позднее.

Инспектор прервался, чтобы взглянуть, чем был занят Холмс, который уже отошел от тумбочки и теперь был поглощен созерцанием большого нелепого гардероба.

— Ну, что там у вас, мистер Холмс? Вам удалось увидеть то, что вас интересовало?

— Да, инспектор, благодарю вас. Теперь мне хотелось бы поговорить с мисс Батлер. Если можно так устроить, чтобы наша беседа состоялась в столовой, я был бы вам чрезвычайно благодарен.

Нидхэм пожал плечами, однако отнесся к этой просьбе скорее с интересом и снисходительно, нежели с раздражением.

— Если вы полагаете, что из этого может получиться какой-нибудь толк, — ответил он, спускаясь перед нами по ступенькам. — Мисс Батлер уже подробно рассказала мне обо всем, что случилось этим вечером, и я вполне удовлетворен ее заявлением. Тем не менее вынужден настаивать на том, чтобы ваша беседа проходила в моем присутствии.

— У меня нет никаких возражений, кроме одного условия, — сказал Холмс. — Оно состоит в том, чтобы вы позволили мне вести беседу так, как я сочту нужным.

— Как вам будет угодно, мистер Холмс, — согласился Нидхэм, распахивая перед нами дверь.

Столовая, как и спальня, была обставлена массивной старомодной мебелью — на этот раз из мореного дуба. Там стоял большой стол, за которым без проблем можно было рассадить десять человек, и украшенный искусной резьбой сервант.

— Холмс, а что, собственно говоря, это сможет нам дать? — спросил я после того, как инспектор зажег газовые лампы и вышел, чтобы пригласить мисс Батлер. — Все улики до единой лишь подтверждают виновность Перрота. Как говорил Нидхэм, это дело можно считать закрытым. Продолжая его раскручивать, вы только зря потратите время, вам так не кажется?

— Единственное, что во всей этой истории можно считать закрытым, так это разум инспектора, — возразил Холмс. — И ваш, кстати, тоже. Это меня особенно удивляет, друг мой, тем более что у нас уже есть иные улики, проливающие свет на истинное положение вещей.

— Да неужели? — Я был просто поражен. — Какие же? Прошу вас, скажите, не держите меня в неизвестности!

Однако Холмс уже повернулся ко мне спиной и подошел к серванту. Сначала он выдвигал ящики, бегло осматривал их содержимое и задвигал обратно, а затем наклонился, чтобы внимательнее разглядеть какую-то вещь.

— Холмс, какие же все-таки улики вам удалось обнаружить? — повторил я свой вопрос, начиная нервничать, ведь жизнь нашего клиента, казалось, была в опасности, а у меня создалось впечатление, что Холмс подходит к этому делу спустя рукава.

— Как какие? Умышленного убийства с отягчающими обстоятельствами, естественно, — ответил он, закрывая дверцы серванта и выпрямляясь. Одну руку при этом он небрежно засунул в карман.

— Умышленного убийства?

От продолжения беседы, неожиданным поворотом которой я был просто потрясен, меня удержал легкий стук в дверь.

— Войдите! — громко сказал Холмс, и в столовой в сопровождении инспектора Нидхэма появилась мисс Батлер.

Она вошла почти бесшумно, лишь длинные черные юбки шуршали, задевая ворс ковра, но и этот мягкий шелест стих, когда она остановилась посреди комнаты.

— Вы хотели задать мне какие-то вопросы, джентльмены? — спросила мисс Батлер.

Говоря о том, что она была одной из самых удивительных женщин, каких мне доводилось видеть, я высказываю лишь собственное мнение. Хотя по выражению лица моего старого друга можно было понять, что мисс Батлер и на него произвела неизгладимое впечатление. Красивой ее назвать было бы неправильно — слишком уж расхожим стало это определение. Поэтому я вынужден описать внешность этой женщины несколькими банальными фразами: выглядела она лет на двадцать восемь, ее фигуру я бы назвал изящной, даже точеной, держалась экономка с подчеркнутым достоинством.

Если бы меня попросили подробнее остановиться на каких-то деталях, я мог бы добавить, что был особенно поражен ее мертвенной бледностью. Именно это определило мое первое наиболее сильное и продолжительное впечатление о мисс Батлер.

Одета она была в черное платье простого покроя с длинными рукавами и высоким воротничком, без каких бы то ни было украшений. Особенно контрастно на фоне этого темного одеяния выглядели ее переплетенные и сжатые пальцы и бледный овал лица. Эта женщина была похожа на камею из какого-то просвечивающего материала, очертания которой были просты и вместе с тем изящны.

Единственными цветными пятнами выделялись на ее лице прическа и глаза, которые тоже почему-то казались бледными. Прямые светло-золотистые волосы были разделены на прямой пробор и зачесаны назад, так что создавали впечатление двух изогнутых крыльев; очень ясные глаза были почти прозрачного серого цвета. Ее глаза и волосы как бы изнутри были озарены каким-то странным, неестественным сиянием. В жестах мисс Батлер проскальзывала сдержанная властность и проницательный, незаурядный ум. Все это меня очень обеспокоило и насторожило.

Холмс быстро пришел в себя, отодвинул стул, стоявший у стола, и предложил ей сесть.

Должен признаться, что в полной мере сосредоточиться на тех вопросах, которые задавал Холмс, я смог лишь через несколько минут. Сама мисс Батлер привлекала мое внимание в большей степени, чем ее ответы.

Она сидела почти неподвижно, сложив руки перед собой на столе, ее бледное, спокойное лицо было обращено к Холмсу. Ни на меня, ни на сидевшего рядом со мной инспектора Нидхэма, следившего за беседой с улыбкой человека, который все это уже слышал и не ожидает узнать для себя ничего нового, молодая женщина не обращала ровно никакого внимания.

Сначала Холмс задал ей вопрос о вечернем визите Перрота к дяде. Она подтвердила точное время прихода и ухода молодого человека, упомянув, что дверь кабинета, где происходила беседа, была заперта на ключ по распоряжению мистера Раштона. Затем Холмс попросил рассказать о том, как проходила вечерняя трапеза. С этого момента я стал прислушиваться к ответам мисс Батлер более внимательно.

— Мы, как обычно, сели за стол в половине восьмого. Прислуживала нам Летти, которая служит здесь горничной. Когда обед был закончен, мистер Раштон вернулся в гостиную, а я какое-то время оставалась в столовой, чтобы проследить за уборкой со стола. После этого я пошла на кухню обсудить с кухаркой, миссис Уильямс, меню на завтрашний день. Закончив, я взяла шитье и села в гостиную, где находился мистер Раштон.

— В котором часу это было? — спросил Холмс, пристально наблюдая за экономкой.

— Незадолго до половины девятого. Часы пробили полчаса вскоре после того, как я пришла в гостиную. Примерно минут через десять мистер Раштон пожаловался мне на неважное самочувствие.

— Неважное самочувствие? В чем именно это выражалось?

— Мистер Раштон говорил, что его поташнивает. Кроме того, жаловался на боли в желудке и на то, что в горле такое ощущение, будто съел что-то острое. Я предложила ему обратиться к доктору Ливси, живущему совсем недалеко, однако мистер Раштон отказался. Он сказал мне, что, скорее всего, у него немного расстроился желудок от пирога с кислым ревенем, который нам подали на десерт, и скоро все должно пройти. Однако через некоторое время хозяин выразил желание прилечь, потому что ему становилось все хуже.

— Когда это было? — спросил Холмс и вынул из кармана небольшой блокнот и карандаш, чтобы записать ответ.

Мисс Батлер смотрела на моего друга спокойно, ни тени волнения или беспокойства не промелькнуло в ее поведении.

— Кажется, где-то без десяти девять, хотя тогда я не обратила на это внимания. Я проводила мистера Раштона наверх, подождала в своей комнате, пока он подготовится к отходу ко сну, а потом постучала к нему в дверь, чтобы узнать, не нужно ли ему еще что-нибудь. Поскольку он продолжал жаловаться на тошноту и судороги в ногах, я спустилась на кухню и велела кухарке сделать грелку и налить стакан теплой воды с содой. Это произошло около четверти десятого.

Грелка и вода с содой, казалось, на некоторое время облегчили его страдания, хотя он попросил меня остаться в спальне, потому что продолжал чувствовать сильное недомогание. Около четверти одиннадцатого я принесла ему таз от умывальника, потому что мистер Раштон ощутил сильный позыв к рвоте.

— И его вырвало? — спросил Холмс.

— Да, — спокойно ответила она. — Причем приступ был очень сильным. Когда боли в желудке и в ногах у мистера Раштона стали усиливаться, я поняла, что дело это более серьезное, чем простое расстройство желудка. Позвонив в колокольчик, я вызвала Летти и велела ей немедленно позвать доктора Ливси.

Он пришел буквально пять минут спустя. Во время осмотра у мистера Раштона случился второй приступ рвоты, после которого он почувствовал себя совершенно изможденным. Вскоре раздался предсмертный хрип, и голова его безжизненно застыла на подушках. Доктор Ливси попытался прощупать пульс, но безрезультатно и сказал, что мистер Раштон скончался, по его мнению, от сердечного приступа, вызванного сильным приступом рвоты. Поскольку доктор Ливси настоял на немедленном извещении о случившемся полиции, я послала Барнса, нашего кучера, чтобы он привез полицейских сюда. Вернулся он спустя десять минут.

— Ваш рассказ звучит вполне убедительно, — заметил Холмс. — Вас можно было бы назвать прекрасным свидетелем, мисс Батлер. И действительно, мне осталось прояснить в этом деле всего несколько моментов.

— Постараюсь дать вам исчерпывающие разъяснения, — ответила мисс Батлер.

— Тогда скажите мне, пожалуйста, я правильно понимаю, что часы в доме показывают точное время? На ком лежит обязанность регулярно их заводить?

— На мистере Раштоне. Он был в этом вопросе необычайно щепетильным и никому другому не позволял к ним притрагиваться.

— Даже вам?

— Да. Я к ним никогда не подходила.

— Это же правило относилось и к его карманным часам?

Мисс Батлер взглянула на Холмса широко раскрытыми блестящими глазами.

— Конечно, мистер Холмс! Мне и в голову не приходило к ним прикасаться. Они ведь принадлежали еще отцу мистера Раштона.

— Это часы мистера Раштона? — спросил Холмс, вынув из кармана золотые карманные часы и положив их на стол циферблатом вверх.

Инспектор Нидхэм напряженно вытянулся на стуле.

— Где вы взяли их, мистер Холмс? — не скрывая недовольства, спросил он.

— На тумбочке у кровати в спальне мистера Раштона, — невозмутимо ответил Холмс.

— Но вы же нарушили правила обращения с вещественными доказательствами!

Проигнорировав замечание Нидхэма и не сводя пристального взгляда с лица миссис Батлер, Холмс нарочито медленно вынул из кармана какой-то другой предмет, но какой именно, определить было нельзя, поскольку он был зажат у него в ладони. Лишь поднеся руку к столу, где лежали часы, он резко раскрыл ладонь.

В ней была серебряная солонка.

Мы с Нидхэмом в недоумении уставились на этот обычный предмет сервировки стола, который произвел на мисс Батлер совершенно неожиданное, я бы даже сказал, драматическое впечатление. Она так резко поднялась со стула, что он опрокинулся назад и с грохотом упал.

— Вы позволили себе без разрешения обыскивать мою комнату! — гневно вскрикнула она.

Холмс тоже поднялся из-за стола и ни на секунду не сводил с женщины глаз, так что казалось, взгляды их скрестились в смертельном поединке.

Мы с Нидхэмом молча наблюдали за этой сценой, вглядываясь в лица обоих: ее — настолько бледное, что оно казалось освещенным изнутри каким-то ярким, холодным, неземным сиянием, и его — суровое, зорко вглядывающееся в добычу, как у ястреба.

— Нет, — спокойно ответил он. — Я не обыскивал вашу комнату, мисс Батлер, но, полагаю, инспектор Нидхэм сделает это без промедления, поскольку не сомневаюсь и том, что он обнаружит припрятанную там другую солонку, парную этой. Да, и у меня есть к вам еще один вопрос: сколь длительное время вы сами употребляете мышьяк?

В течение какого-то времени мы наблюдали за тем, как экономка молча стояла, еле сдерживая охватившую ее ярость.

В итоге снова заговорил Холмс.

— Инспектор, я полагаю, — сказал он невозмутимо-безразличным тоном, — услышанного вами вполне достаточно, чтобы возбудить против мисс Батлер дело по обвинению в умышленном убийстве Альберта Раштона.

На событиях, происшедших в последующие полчаса, мне не хотелось бы останавливаться подробно. Я никогда не испытывал удовольствия от полного морального падения другого человека, свидетелем которого мне доводилось быть, тем более если этим человеком стала женщина, обладавшая красотой и умом мисс Батлер.

Достаточно будет сказать, что первые несколько минут были для нее очень мучительными. Однако когда был произведен формальный арест, к ней вернулось прежнее самообладание, а к тому времени, как из полицейского участка Камберуэлл-Грин прибыла надзирательница, мисс Батлер обрела свою прежнюю уверенность в себе.

Тем временем Нидхэм произвел в ее комнате обыск и в ящике стола нашел солонку, точно такую же, как та, которую Холмс с таким драматическим эффектом вынул из кармана.

В сопровождении надзирательницы мисс Батлер, в длинном, черном плаще, капюшон которого скрывал светло-золотистые волосы и тонкие, бледные черты ее лица, арестованная спустилась с лестницы, вышла на улицу и исчезла в ночи. Мы с Холмсом стояли в дверях столовой и молча смотрели, как она уходила, словно отдавали последний долг — по крайней мере, так чувствовал себя я, хотя, думаю, у Холмса было такое же ощущение, — этой поразительной женщине.

Ни он, ни я никогда больше ее не видели. К тому времени, как наш кеб доставил нас в полицейское отделение Камберуэлл-Грин, мисс Батлер уже предъявили обвинение, и она была уведена в камеру.

Зато мы присутствовали при освобождении Перрота. Широко улыбаясь, он вошел в небольшую комнату, где мы ждали инспектора Нидхэма, и стал так крепко пожимать нам руки, заверяя нас в своей вечной благодарности, что мы с Холмсом почувствовали себя очень неловко и ощутили некоторое облегчение, когда он наконец ушел.

Вскоре к нам присоединился инспектор Нидхэм. По выражению его лица можно было сделать вывод о том, что он смертельно устал.

— Тяжелое оказалось дело, мистер Холмс, — сказал он, покачивая головой. — Мне впервые в жизни довелось арестовывать женщину по обвинению в умышленном убийстве.

— Она во всем созналась? — быстро спросил Холмс.

— О да. С этим проблем не было. Однако, поскольку я еще не снял с нее показания в полном объеме, все детали мне неизвестны. Может быть, вы, сэр, поможете мне прояснить некоторые моменты? Ведь если бы не ваше участие в этом деле, мог оказаться осужденным невинный человек. Что же натолкнуло вас на мысль о том, что Перрот невиновен, а преступление совершила экономка?

— Когда Чарли Перрот обратился ко мне за помощью, — начал Холмс, — у меня не было практически никаких улик, свидетельствовавших бы о его невиновности. Наоборот, большинство доказательств, имевшихся в распоряжении следствия, указывали на его вину. Мотивом для совершения убийства вполне могло служить то обстоятельство, что после смерти дяди юноша должен получить значительное состояние. Кроме того, у него была возможность подмешать в бокал дяди яд. Ведь Перрот сказал мне, что сам разливал херес.

Но как и где молодой человек раздобыл мышьяк? Весь день он провел на службе и не знал, что дядя сделал его своим основным наследником, пока, предварительно получив послание, не пришел к нему в дом, где тот его об этом просил. К тому же приятный юноша произвел на меня впечатление слишком наивного человека, чтобы претворить в жизнь столь сложный замысел, как убийство с применением яда. Ведь такого рода преступления всегда бывают тщательно и заблаговременно продуманы.

Тогда-то я впервые и подумал о том, что его подставили. Кто-то из живших в доме дяди мог сознательно навлечь на Перрота подозрение и подтасовать улики. Мое подозрение сразу же пало на экономку мисс Батлер, хоть раньше я никогда ее не видел.

Всех других слуг я не мог всерьез принимать в расчет. По условиям завещания мистера Раштона они наследовали слишком мало, чтобы риск такого тяжелого преступления был оправдан. Более того, обычная кухарка или горничная спланировать такого рода преступление способны не более чем сам Перрот. Что же касается мисс Батлер, с ней дело обстояло совершенно по-другому.

— Подождите минутку! — прервал его Нидхэм. — Ведь завещанная ей сумма также была очень незначительной — всего пятьсот фунтов! Вряд ли такие деньги можно считать убедительным мотивом для совершения столь серьезного преступления.

— Вы забыли, инспектор, об одной очень важной оговорке, содержащейся в завещании мистера Раштона. Помимо этих пятисот фунтов она должна была унаследовать все имущество, которое оставалось после исполнения воли покойного и уплаты всех налогов. Нет никакого сомнения в том, что мистер Раштон имел в виду совсем небольшую сумму, которая могла остаться после всех выплат. Однако в том случае, если его племянник скончался бы или по каким-то другим причинам не мог бы получить свою долю наследства, его часть имущества автоматически переходила бы к мисс Батлер. Причем эта часть включала бы не только значительную сумму денег — пятнадцать тысяч фунтов, но также дом со всей обстановкой. А как вам известно, по закону осужденный преступник не может получить никакой выгоды от результатов своего преступления. Поэтому если бы Чарли Перрот был признан виновным по обвинению в убийстве своего дяди, мисс Батлер автоматически заняла бы его место в качестве главной наследницы.

Что же касается того, как навлечь на моего клиента подозрения в убийстве своего дяди, то плащ мистера Перрота висел на вешалке в прихожей на виду у всех. Не было ничего проще, чем подложить в карман маленький квадратик измятой бумаги, в которую раньше был завернут мышьяк. Кроме того, мистер Раштон мог сказать своей экономке, что племянник отклонил предложение остаться на обед. Это могло послужить для мисс Батлер сигналом к началу осуществления ее замысла.

Далее, после ухода мистера Перрота, когда мистер Раштон покинул кабинет, ей оставалось лишь незаметно зайти туда и добавить в остатки вина яд. После этого она заперла дверь, чтобы прислуга не убрала грязные бокалы и не вымыла их. В качестве экономки мисс Батлер, несомненно, имела ключи от всех комнат в доме. А позже она сообщила вам, что дверь кабинета была заперта по распоряжению мистера Раштона. Так как сам мистер Раштон был к тому времени уже мертв, опровергнуть ее утверждение он не мог. Таким образом, к моменту, как обед был подан, доказательства вины моего клиента были уже сфабрикованы.

Где мисс Батлер могла раздобыть мышьяк, вполне понятно. Работая в качестве экономки у врача из Лимингтон-Спа до того, как перейти на аналогичную службу в Лаурел-Лодж, она имела доступ к мышьяку — вполне обычному компоненту некоторых лекарств, применяемому многими фармацевтами для изготовления микстуры Фаулера в качестве тонизирующего средства^[791]. Так вот, доступ ее к этому яду на прошлой работе объясняет тот факт, что она и сама пристрастилась к этому препарату, правда в умеренных дозах.

— Да, она мне в этом призналась, — сказал Нидхэм. — Но как вам удалось об этом узнать?

— Разве вы сами, инспектор, не заметили признаков того, что она принимает мышьяк? Эта бледность кожи, блеск глаз и волос? Если принимать его в ограниченных дозах, он действует на организм как общестимулирующее средство. Именно поэтому его в небольших количествах часто употребляют, скажем, австрийские крестьяне, хотя в нашей стране такая привычка распространена гораздо реже. У тех, кто принимает мышьяк в небольших количествах, вырабатывается иммунитет к нему, и доза, достаточная, чтобы убить обычного человека, не может принести им существенного вреда. Насколько мне известно, некоторые легкомысленные девушки и женщины применяют его и как косметическое средство, улучшающее цвет лица^[792].

Одним из основных был вопрос о том, как мисс Батлер удалось подсыпать яд. Совершенно очевидно, что добавить его в блюда или напитки, подаваемые к столу, она не могла. Служанка раскладывала еду по тарелкам за столом, и ни она, ни кто-то еще из прислуги не испытали никаких признаков отравления после того, как поделили на кухне между собой остатки этих блюд.

Единственно возможный ответ на этот вопрос напрашивался сам собой. Яд должен был находиться в том, чем могла воспользоваться жертва, но что было недоступно слугам. Более того, дабы не вызвать у мистера Раштона подозрений, содержимое напитка или еды должно было быть белого цвета и по составу походить на мышьяк. Решение здесь ясно — яд она добавила в солонку. Вот почему я так настаивал на разговоре с мисс Батлер именно в столовой.

Мне хотелось предварительно осмотреть сервант, в котором обычно хранится столовое серебро. Все сомнения в виновности мисс Батлер у меня рассеялись, когда я заметил, что в серванте стояли две серебряные перечницы, но одна солонка. Как мы теперь знаем, вторая была спрятана в комнате мисс Батлер, собиравшейся высыпать яд и наполнить ее солью, как только предоставилась бы такая возможность.

Тем не менее внезапная и неожиданная смерть мистера Раштона от сердечного приступа помешала ей осуществить это намерение. Обычно жертвы отравления мышьяком в течение нескольких часов мучаются перед тем, как скончаться. Поскольку почти сразу же после этого приехала полиция, мисс Батлер так и не представилась возможность опустошить солонку и поставить ее на место. Последнее обстоятельство подводит нас к следующему важному вопросу — о продолжительности и последовательности событий.

Для осуществления замысла мисс Батлер, то есть подтасовки улик, благодаря которым должны обвинить в убийстве племянника, было очень важно, чтобы мистер Раштон ощутил первые признаки отравления мышьяком вскоре после того, как выпил херес. Точно так же, как мы должны были полагаться лишь на утверждение мисс Батлер о том, что дверь в кабинет была заперта по распоряжению мистера Раштона, нам не оставалось ничего другого, как поверить ей, что впервые он плохо себя почувствовал без десяти девять. Слуги, находившиеся на кухне в задней части дома, понятия не имели о том, в котором часу мистер Раштон на самом деле поднялся к себе.

— Но, Холмс, — возразил я, начиная улавливать ход его мысли, — уже в четверть десятого мистеру Раштону стало так плохо, что мисс Батлер спустилась на кухню за горячей грелкой и стаканом теплой воды с содой.

Холмсвскинул брови и в недоумении взглянул на меня.

— Конечно, мой дорогой друг, она это сделала! Однако здесь тоже нам не на что опереться, кроме как на ее собственные слова о том, что мистеру Раштону потребовались такие услуги именно в это время.

— Да, Холмс, теперь мне понятно, — ответил я, изрядно смутившись.

— Позвольте мне теперь продолжить, — с ноткой раздражения сказал Холмс. — Как я узнал от племянника, мистер Раштон имел обыкновение отходить ко сну ровно в десять часов. Когда мы зашли в его спальню, я заметил лежавшие на тумбочке карманные часы, причем они были весьма необычными. Это карманные часы с боем, сделанные в знаменитой французской часовой мастерской «Бреге и сын»^[793]. У них были еще некоторые отличительные особенности, типичные только для часов, созданных в этой мастерской, в частности календарь на циферблате, устройство для фиксирования определенного часа, а также приводимую в движение золотым механизмом стрелку, указывающую фазы луны, с оборотной стороны корпуса.

Однако для нашего расследования гораздо важнее, что у часов конструкции Бреге в центре пружинного цилиндра имеется специальное предохранительное устройство, позволяющее при заводе повернуть пружину лишь на четыре полных оборота, после чего их механизм работает в течение тридцати часов. Это сделано специально, чтобы не повредить пружину. Поскольку для одного полного оборота ключа его нужно повернуть два раза, получается, что для полного завода часов нужно сделать восемь вращательных движений. Когда часы заведены полностью, автоматически включается предохранительный механизм, и дальше ключ уже повернуть невозможно.

Должен признаться, инспектор, что я попросил моего коллегу доктора Ватсона ненадолго отвлечь ваше внимание, чтобы осмотреть карманные часы мистера Раштона. Тогда было уже около полуночи, однако ключ механизма провернулся лишь на пол-оборота и был заблокирован предохранительным механизмом. Это свидетельствовало о том, что в последний раз их заводили около двух часов назад или — если хотите узнать это с большей степенью точности — за один час и пятьдесят две с половиной минуты. Иначе говоря, ровно в десять часов, то есть именно тогда, когда мистер Раштон имел обыкновение отходить ко сну. Поскольку мисс Батлер утверждала, что к часам не притрагивалась, значит, мистер Раштон заводил их сам.

Однако, если верить утверждению мисс Батлер, в четверть десятого мистер Раштон уже лежал в кровати, страдая от тошноты и судорог в ногах до такой степени, что она была вынуждена спуститься на кухню за грелкой и стаканом теплой воды с содой, чтобы облегчить его страдания. Если так оно и было, вряд ли спустя три четверти часа больной был в состоянии завести свои часы. Учитывая это обстоятельство, я полагаю, мы можем теперь пересмотреть последовательность событий, происшедших в Лаурел-Лодж, которые привели к трагической кончине мистера Раштона.

Яд, высыпанный с солью из солонки в пищу, он принял за обедом — вскоре после половины восьмого. Но поскольку поел он достаточно плотно, первые симптомы отравления мышьяком начали проявляться позже, чем если бы он проглотил яд на пустой желудок. Как правильно сказал мой коллега доктор Ватсон, и вы, инспектор, с этим согласились, до десяти часов мистер Раштон чувствовал себя нормально и ощутил первые признаки недомогания лишь после десяти, когда уже, как обычно, перед сном завел свои часы. Следовательно, первые симптомы отравления он почувствовал в четверть одиннадцатого, а к половине одиннадцатого ему было уже так плохо, что мисс Батлер послала за врачом. Вскоре после этого, как мы знаем, от сердечного приступа наступила смерть.

— Я нисколько не сомневаюсь, что мисс Батлер подтвердит эти факты, когда вы снимете с нее официальные показания, — произнес в заключение Холмс, вставая и протягивая руку Нидхэму. — До свидания, инспектор. Как вы правильно сказали, дело это действительно было тяжелым, однако теперь его и в самом деле можно считать закрытым.

Мы вышли из полицейского участка на улицу. Стояла ясная ночь, над крышами домов вился дымок, выходивший из топившихся каминов, на небе ярко горели звезды каплями холодного, ясного света, напомнившего мне о странном, неестественном сиянии, которое, казалось, исходило от мисс Батлер. Обернувшись к Холмсу, я задал ему вопрос, который до той поры как-то не решался задавать:

— Как вы считаете, ее повесят?

Он бросил на меня мрачный взгляд. Мне редко раньше доводилось видеть его в таком подавленном состоянии.

— Боюсь, что да, Ватсон. Она призналась не только в убийстве Раштона, но и в попытке обвинить в этом преступлении его племянника, которому могла грозить виселица. При таких отягчающих обстоятельствах вряд ли можно рассчитывать на смягчение приговора. Да эта женщина и не заслуживает снисхождения. У меня сложилось впечатление, что сама мисс Батлер о помиловании просить не станет. И тем не менее я не могу отделаться от мысли о том, что не всю вину надо возлагать целиком на нее и подниматься на эшафот она должна была бы не в одиночестве.

— Кого еще вы имеете в виду, Холмс? — спросил я, почувствовав себя в некотором замешательстве после этого последнего замечания, так как мне показалось, что он имел в виду какого-то сообщника, помогавшего в совершении этого преступления.

— Конечно же общество! — резко бросил он. — Попробуйте войти в ее положение. Мы ведь имели дело с женщиной, несомненно обладающей острым умом и блестящими способностями, но не располагающей ни средствами, ни возможностями пробить себе достойное место в жизни. Так что же все мы — я имею в виду, Ватсон, то общество, к которому мы с вами принадлежим, — можем ждать от такого человека, как она?

Ну, естественно, она могла выйти замуж. А если семейная жизнь ее не прельщает и она не хочет зарывать в землю свои способности? Ей никто не помешает работать экономкой, гувернанткой или, наконец, компаньонкой какого-нибудь богатого человека, не обладающего ее способностями. Если бы общество позволило такому человеку в полной мере реализовать свой потенциал, ей и в голову никогда не пришло бы решиться на такое преступление.

Я просил бы вас, Ватсон, пообещать мне никогда не публиковать отчет об этом деле. Бульварная пресса и без того раздует немалый скандал, как только дело будет передано в суд. Мне бы совсем не хотелось, чтобы в связи с этим расследованием ваше или мое имя трепали дешевые борзописцы. Да и мисс Батлер надо бы дать возможность перейти в мир иной с тем достоинством, которое еще можно сохранить.

Я без тени сомнения дал Холмсу такое обещание, поскольку целиком разделял испытываемые им чувства. Вот почему, за исключением беглого упоминания об этом расследовании в рассказе «Пять апельсиновых зернышек»^[794], я нигде больше не писал о подробностях этого дела и не называл ее имени.

Это дело закончилось весьма печально.

После суда Мадлен Батлер была признана виновной в совершении убийства и казнена в праздник Вознесения Христова.

На нас с Холмсом это известие подействовало в высшей степени удручающе.

Не в обычаях Шерлока Холмса было вспоминать о действующих лицах успешно завершенных расследований. Но несколько лет после этого события, в дни годовщины казни мисс Мадлен Батлер, мой друг пребывал в печальном состоянии духа, скорбя о том, что эта удивительная женщина так трагически закончила свой жизненный путь.

Крыса, несущая смерть

I

Дело, о котором пойдет речь, насколько мне известно, затрагивает проблемы, связанные с безопасностью королевства. Несмотря на это, я все-таки взялся за перо, намереваясь доверить отчет о нем бумаге, хотя вряд ли мне когда-нибудь будет разрешено опубликовать данный материал. Поэтому я собираюсь оставить его вместе с другими конфиденциальными документами в моем сейфе в хранилище банка «Кокс и компания» на Чаринг-кросс.

Расследование это было настолько удивительным в своем роде, что я просто не имею права предать его забвению, и сажусь за эти записи не только ради собственного удовольствия, но и в надежде на то, что когда-нибудь в будущем стоящие у власти позволят сделать мои записи достоянием гласности, даже если это случится уже не при моей жизни. По выражению самого Холмса, мир еще не готов к тому, чтобы узнать все детали этого дела^[795]. Тем не менее даже в этом секретном отчете я должен буду воздержаться от упоминания некоторых конкретных деталей, имеющих отношение к датам, именам и в особенности данным сугубо научного характера.

Даже я не был полностью посвящен в обстоятельства, связанные с началом этого расследования^[796], хотя знал о том, что Холмс занимается каким-то срочным и весьма ответственным делом. Иногда он целыми днями не появлялся дома, а когда приходил, был вымотан до крайности. Мой друг либо молча садился у камина и, уставившись на языки пламени, покуривал трубку либо уходил к себе в спальню, откуда вскоре начинали доноситься тоскливые звуки скрипки, погружавшие весь дом в атмосферу уныния.

Кроме того, я подозревал, что он вернулся к своей привычке делать себе уколы семипроцентным раствором кокаина. Правда, зная о моем резко отрицательном к этому отношении, при мне мой друг никогда не пользовался шприцем. Тем не менее в промежутках между периодами лихорадочной деятельности, когда у Холмса наступали апатия и полное отсутствие жизненных сил, признаки употребления наркотика были очевидны.

В то время состояние моего здоровья тоже было далеко не в лучшей форме. Погода стояла сырая, и потому раненая в битве при Майванде нога постоянно ныла, не давая мне возможности долго напрягаться физически. Я был вынужден часто отдыхать лежа на диване.

На вторую неделю своей таинственной деятельности Холмс поведал мне суть того дела, которым был занят. Я помню, как это произошло, так ясно, будто все случилось лишь вчера.

Утром Холмс почти не притрагивался к завтраку, зато выпил несколько чашек крепкого черного кофе. С выражением глубочайшего уныния на лице он следил за тем, как я ем. Внезапно в нахлынувшем порыве откровенности он произнес:

— Ватсон, мы вместе с вами работали над расследованием огромного числа дел, и я знаю, что могу полностью доверять вам. Сейчас я занят одной чрезвычайно таинственной историей и был бы вам очень благодарен за помощь.

Я положил нож и вилку.

— Вы прекрасно знаете, Холмс, что я буду счастлив сделать для вас все от меня зависящее. В чем состоит проблема?

— Мой дорогой друг, проблемой в привычном смысле слова, пожалуй, это даже и назвать нельзя. Скорее здесь идет речь о чудовищном заговоре с целью шантажировать британское правительство. Сами понимаете, если об этом станет известно, жителей Лондона и других наших крупнейших городов охватит сильнейшая паника. Вот почему я ничего об этом вам раньше не говорил. Вы себя неважно чувствовали, и мне не хотелось обременять вас этой ужасной тайной, которая не должна стать достоянием гласности ни при каких обстоятельствах. Вне этих четырех стен вам нельзя будет даже шепотом обмолвиться о том, что я вам собираюсь сейчас рассказать.

Мне редко доводилось слышать, чтобы Холмс говорил так серьезно, и видеть, как мрачно и пристально он всматривается в меня, поэтому я ответил столь же серьезно:

— Холмс, вы знаете, что на меня можно положиться.

— Да, мой старый друг, мне об этом прекрасно известно. Прошу вас, пройдемте со мной. Я вам кое-что покажу.

Мы поднялись в спальню. Холмс подошел к гардеробу и открыл его запертую на ключ дверцу. За все годы нашего знакомства я никогда еще не видел, чтобы мой друг что-то хранил с такими предосторожностями. Со дна шкафа он извлек деревянный ящик, перенес его на свой письменный стол, открыл крышку и осторожно вынул из упаковочной соломы наглухо запаянный стеклянный сосуд. Его заполняла какая-то жидкость, а в ней плавало нечто, что сразу было трудно как следует разглядеть. Я подошел ближе, чтобы рассмотреть получше.

В запаянном стеклянном сосуде плавала крыса такой невероятной величины, что я невольно отпрянул. Размером она была с терьера, все тело покрыто жестким серовато-бурым мехом, причем на брюхе он значительно светлее, чем на спине. Морда у крысы была короткой и слегка оскаленной, так что виднелись два удивительно острых резца оранжевого оттенка. Крепкие, хотя и непропорционально короткие по сравнению с телом лапы заканчивались мощными когтями. Ее покрытый чешуйками хвост был обернут вокруг тела, как какая-то мерзкая рептилия. Болтаясь в этой жидкости, она, казалось, уставилась на нас сквозь стекло маленькими, злобными глазками.

— Гнусная тварь, вам так не кажется? — спросил Холмс.

— Она просто омерзительна! — воскликнул я. — Ради всего святого, Холмс, скажите, каким образом она к вам попала?

— Мне передал ее Майкрофт^[797], который, в свою очередь, получил эту тварь от премьер-министра. Ее прислали к нему на Даунинг-стрит две недели назад вместе с сопроводительным письмом. Все ведущиеся в настоящее время поиски направлены на то, чтобы выяснить, откуда сия гадость к нему поступила. Вам когда-нибудь доводилось, Ватсон, сталкиваться с более злобным и отвратительным созданием? Ну если вы на него насмотрелись, я, пожалуй, сразу же уберу это обратно в шкаф и запру там. Должен признаться, что мне совсем не хотелось держать склянку с крысой в доме, однако брат полагает, что у меня она будет в большей безопасности, чем в каком-нибудь правительственном учреждении.

Обернув сосуд в солому, Холмс поставил его в ящик, закрыл крышку, отнес в шкаф и запер дверцу на ключ. Затем Холмс предложил мне вернуться в гостиную, где стол после завтрака был уже убран. Мой друг вынул из ящика бюро конверт и, когда мы удобно устроились у камина, протянул его мне.

— Вот то письмо, Ватсон, о котором я вам говорил, — сказал он.

На конверте без марки было написано: «Крайне срочно. Вниманию премьер-министра. Вручить лично». На самом письме обратный адрес отсутствовал, там стояла лишь дата двухнедельной давности и был написан текст следующего содержания:

Дорогой сэр.

Вместе с этим письмом вам передадут ящик с телом гигантской крысы, помещенной в раствор формальдегида. После многолетних кропотливых исследований мне удало вырастить несколько дюжин этих тварей, которых я в пущу в канализационную систему Лондона и еще нескольких ваших городов в том случае, если не будут выполнены мои требования.

Я желаю, чтобы мне выплатили полмиллиона фунтов стерлингов. Я понимаю, что сразу собрать такую большую сумму наличных денег непросто, поэтому даю вам и вашему казначейству на это месяц, начиная с сегодняшнего дня.

Если вы примете мои условия, убедительно прошу вас во вторник, 25 марта, опубликовать об этом объявление в лондонской «Таймс». После этого я сообщу вам о том, каким способом будет произведена выплата.

Засим, сэр, остаюсь вашим покорным слугой,

Пайд Пайпер.

— Это ведь ужасно, Холмс! — воскликнул я, отложив письмо. — Полмиллиона фунтов! Поистине королевский выкуп. И требует он его к двадцать пятому марта! Получается, что осталось всего десять дней.

— Вот именно, — печально произнес Холмс.

— Насколько далеко продвинулось ваше расследование?

— Не так чтобы очень, хотя кое-какие результаты уже удалось получить. Я полагаю, вы обратили внимание на несколько весьма красноречивых особенностей, характерных для этого письма?

— Вы имеете в виду отсутствие марки на конверте?

— Да, в частности. О том, почему ее нет, я расскажу вам чуть позже, когда вкратце поделюсь с вами результатами того, что нам удалось выяснить о негодяе, который называет себя Пайд Пайпер. Однако сейчас меня больше интересует характеристика и происхождение этого человека. Я убежден в том, что это не англичанин, хотя языком он владеет прекрасно. Тем не менее обратите внимание на некоторые специфические обороты его речи, в частности: «я желаю» и лондонская «Таймс». Ни один англичанин никогда бы не стал так говорить.

Кроме того, хотя по языку и почерку его можно было бы принять за клерка, человек этот, несомненно, отличается незаурядным умом. Вы, конечно, заметили, что он избрал себе псевдоним, свидетельствующий об изрядной доле сарказма^[798]. Вряд ли я ошибусь, если скажу, что Пайд Пайпер испытывает к британскому правительству глубокую враждебность. Позже я попытаюсь обосновать это более убедительно.

А теперь давайте вернемся к тому, что совершенно очевидно, а именно к самому письму и ящику с крысой. Они были доставлены в резиденцию на Даунинг-стрит двадцать пятого февраля. Премьер-министр сразу же связался с моим братом Майкрофтом, который, как вам известно, Ватсон, пользуется полным доверием правительства и в вопросах, касающихся безопасности королевства, и в высшей степени конфиденциальных делах государственной важности. Он, в свою очередь, познакомил с этой проблемой меня и инспектора Анвина из Скотленд-Ярда.

Мистер Анвин, должен вам сказать, прекрасный человек — умный, деловой и в высшей степени преданный своему долгу. Он подключил к расследованию несколько сотрудников, и я работаю в контакте с этой группой, которую возглавляет инспектор.

Так вот, мы начали вести расследование сразу по нескольким направлениям, которые в тот момент казались наиболее многообещающими. Но, к сожалению, в итоге добились совсем немного. Позвольте мне теперь более подробно остановиться на том, что мы выяснили на сегодняшний день.

Людям Анвина удалось найти того, кто доставил на Даунинг-стрит коробку с крысой и письмо. Их принес непосредственно на фирму «Холборн», занимающуюся доставкой посылок и корреспонденции, человек, который, по описанию служащего этой фирмы, был небольшого роста, респектабельно одетый, волосы песочного цвета, очки его были в стальной оправе. В остальном внешность настолько заурядная, что служащий вообще не обратил бы на него внимания, если бы не адрес, по которому следовало доставить письмо и ящик. Отправитель заплатил наличными и не оставил обратного адреса; говорил с легким акцентом, поэтому я совершенно уверен в том, что это был сам Пайд Пайпер.

Другой имевшейся в нашем распоряжении уликой была сама крыса, позволившая нам получить кое-какие весьма любопытные сведения. Ее осмотрел специалист, который сделал заключение о том, что она принадлежит к виду Rodentia sumatrensis, и, как явствует из самого названия, водится она на Востоке, в частности на острове Суматра^[799], где она известна под названием бамбуковой крысы. Хотя эта тварь и самая большая из представительниц подрода Rhizomys, в обычных условиях животные никогда не достигают таких гигантских размеров, как тот экземпляр, который находится в сосуде. На воле они живут в больших норах, и возраст их достигает четырех лет. Эти твари, как правило, чрезвычайно свирепы, от их укусов остаются смертельные раны.

На основе полученных сведений мы стали наводить в лондонских доках справки обо всех судах, которые недавно приходили с Востока, и в итоге обнаружили корабль, соответствующий интересующим нас параметрам. Это грузовое судно, на котором находилось несколько пассажиров, среди них был и мужчина с песочного цвета волосами, в очках в стальной оправе, назвавшийся Ван Брегелем.

Он сел на корабль в Паданге, имея при себе довольно много личного багажа, причем — что особенно важно для нашего расследования — у него было несколько больших ящиков в металлической сетке, очень напоминающих клетки с животными. Ван Брегель настоял на том, чтобы для клеток на корабле нашли такое место, где он мог бы беспрепятственно к ним подходить и кормить животных. Я нисколько не сомневаюсь в том, что это были те самые крысы, которых Пайпер, он же Брегель, угрожает выпустить в канализационные системы Лондона.

Увы, к тому времени, когда мы получили эту информацию, корабль уже взял на борт новый груз и ушел в обратный рейс, поэтому мы не могли связаться с его капитаном. Тем не менее в порту удалось получить кое-какие дополнительные сведения.

Как раз в то время сломался подъемный кран, и поскольку груз был слишком тяжелым, его пришлось задержать в трюмах и на палубе до тех пор, пока не освободится инженер порта и не починит подъемник.

Узнав об этом, Ван Брегель пришел в страшную ярость, заявив, что его звери могут погибнуть, если их еще какое-то время продержат на судне. Он настоял на немедленном вызове инженера из какой-нибудь частной фирмы. В результате на пристань прибыл некий мистер Доддс из инженерной фирмы в Олд-Джюри, быстро исправивший механическую поломку. И вскоре была начата разгрузка судна.

Я беседовал с мистером Доддсом, который имел все основания для того, чтобы хорошо запомнить Ван Брегеля. Сославшись на то, что он только прибыл в страну и еще не успел открыть банковский счет, а наличности расплатиться за ремонт крана у него не хватало, Ван Брегель попросил Доддса выставить ему счет по адресу в Хартфордшире, который, как показало дальнейшее расследование, оказался фальшивым. Тем не менее инженер сразу же заподозрил какой-то подвох из-за странностей клиента и проявил к его персоне пристальный интерес.

Доддс обратил внимание на то, что после разгрузки ящики были погружены в большой крытый фургон, на бортах которого не было ни адреса, ни названия фирмы перевозок, а правил им коренастый и смуглокожий кучер. Таким образом, показания инженера позволили нам установить, что у Ван Брегеля — или Пайда Пайпера — здесь есть сообщник.

Кроме того, мистер Доддс заметил, что Ван Брегель сел в повозку с большим чемоданом, который отказался доверить кучеру, и приказал ехать к Чаринг-кросс, что только усилило подозрения мистера Доддса, поскольку поезда до Хартфордшира идут с Сент-Панкрас, а не с Чаринг-кросс. Короче говоря, мы с Анвином и его людьми навели справки на Чаринг-кросс и выяснили, что интересовавший нас человек сел в поезд, уходивший в пять пятнадцать в Четем.

Здесь на Брегеля тоже обратили внимание потому, что у него были проблемы с деньгами. Носильщик запомнил этого типа, так как он дал очень маленькие чаевые. Мы продолжили наши поиски на всех остановках поезда по пути к Четему и выяснили, что Брегель сошел в Уэллерби, недоплатив еще одному носильщику, который помог ему донести чемодан до гостиницы «Молтби Армз». Здесь Ван Брегель пообедал, причем и официант его вспомнил опять-таки потому, что он почти ничего не дал ему на чай. Официант рассказал нам, что после обеда за Пайпером-Брегелем приехал смуглокожий человек. Я совершенно уверен в том, что это был тот же малый, который увез с пристани клетки, — только на этот раз он был в пролетке, на которой оба они и уехали.

На этом наше расследование пока застопорилось, и я хочу, Ватсон, чтобы вы мне помогли довести его до конца. Произошло это пять дней назад, и с тех пор ни инспектор Анвин, ни его люди, ни я не смогли обнаружить никаких следов Ван Брегеля и смуглокожего. В Уэллерби и его окрестностях о них, по всей вероятности, никто ничего не слышал.

Можно предположить, что они заняты сейчас разведением потомства этих крыс, поскольку в письме говорится о нескольких дюжинах таких тварей. Значит, где-то у них должно быть подходящее помещение, причем скорее всего в сельской местности, где такого рода деятельность не вызвала бы подозрений у соседей. Но где именно? Вот главный вопрос. Они могут находиться в радиусе пятидесяти миль от Уэллерби. На то, чтобы прочесать такой большой район, осмотреть каждую ферму и каждый хутор, потребуется несколько недель, а в нашем распоряжении остались считанные дни.

Признаюсь вам честно, мы с Анвином зашли в тупик. Вот почему, мой дорогой друг, я решил обо всем рассказать вам именно теперь, когда здоровье ваше немного улучшилось. Можете считать, что, поделившись с вами этими сведениями, я привел в некоторый порядок свои мысли.

— Вы пробовали наводить справки у агентов по аренде и торговле недвижимостью в том районе? — опросил я, глубоко озабоченный не только серьезностью ситуации, но и явной усталостью моего друга и его упадническим настроением. — Если Пайд Пайпер недавно приехал в страну, возможно, он решил арендовать там какое-нибудь жилье…

— Да, да! — нетерпеливо ответил Холмс. — Были проверены все дома и землевладения, проданные или арендованные в этом районе за последние десять лет, однако ни в одном из них не оказалось людей, которых мы разыскиваем. Видимо, Пайд Пайпер или кучер фургона имеют там дом либо они смогли арендовать его, договорившись с кем-нибудь частным образом.

Некоторое время я молча размышлял над сложившейся ситуацией. Поскольку реакция Холмса на мой первый вопрос была довольно резкой, я более не решался столь поспешно высказывать свои соображения по этому вопросу.

Тем временем Холмс встал с кресла и принялся без устали мерить шагами комнату.

Именно в этот момент мне неожиданно пришла одна мысль, показавшаяся удачной.

— Солома! — громко выпалил я.

Холмс застыл на месте и бросил на меня недоверчивый взгляд.

— Солома? Да о чем это вы толкуете, Ватсон? Единственная соломинка, о которой можно вести речь, это та, за которую мы с Анвином так отчаянно хватаемся, чтобы полностью не запороть все это дело.

— Да не соломинка, Холмс, а солома! Если Пайд Пайпер и его сообщник занимаются разведением крыс, им нужно много соломы, чтобы устилать днища клеток, и при этом регулярно ее менять. Если только сами они не выращивают пшеницу, что весьма мало вероятно. Им непременно нужно будет закупать солому у кого-то из местных фермеров или торговцев.

— Мой дорогой друг! — воскликнул Холмс, пожимая мне руку. — Кажется, вы нашли ключ к решению проблемы. Солома! Конечно же! Как вам пришла эта блестящая идея? Должен признать, она просто восхитительна.

— Я был еще ребенком, и мне как-то доводилось разводить мышей, — скромно пояснил я. — Помню, я тогда регулярно покупал солому для клеток.

— Вы разводили ручных мышей? Какое откровение! Мы с вами уже так давно знакомы, а я и представления не имел об этой примечательной подробности из вашего детства.

В мгновение ока Холмс резко переменился, сбросил свое дурное настроение, как старое платье, и предстал передо мной совершенно другим человеком — свежим, бодрым, полным сил и энергии. Взяв трость и надев шляпу, он сказал:

— Я хочу, не откладывая, купить все кентские газеты. Солома! Просто гениальная мысль!

С этими словами он весело сбежал по ступеням лестницы. Вернулся Холмс через четверть часа, торжествующе размахивая двумя газетами.

— Я верю, Ватсон, что удача нам сопутствует. Мне удалось купить «Уэллерби газет» и «Уэллерби кроникл». Вот, мой дорогой друг, — сказал он, передавая мне одну из них, — возьмите «Кроникл» и раскройте ее на полосе объявлений. Памятуя о том, как тяжело Ван Брегель расстается с деньгами, предлагаю вам искать объявление торговца, предлагающего солому по самой дешевой цене.

Следующие несколько минут прошли в молчании, было слышно только шуршание страниц, когда мы с Холмсом листали свои газеты. Нужное нам объявление нашел Холмс.

— Послушайте, Ватсон! — воскликнул он. — «Предложение о сделке. Сено, солома, навоз по дешевым ценам при регулярных поставках». Мне кажется, мы нашли именно то, что искали!

— Адрес указан?

— Да. Амитидж, ферма Блоссом, Лоуер-Бэгнелл. Я знаю эту деревушку. Во время наших поисков мы с Анвином ее проезжали. Собирайте вещи, Ватсон! Мы немедленно туда отправляемся. И не забудьте взять с собой ваш боевой револьвер.

Я поспешно начал укладывать вещи в дорожную сумку, куда положил и свой пистолет. Уже десять минут спустя мы ехали в направлении вокзала Чаринг-кросс, по дороге ненадолго остановившись у почтового отделения, откуда Холмс послал телеграмму с сообщением о нашем отъезде инспектору Анвину, продолжавшему расследование в Лондоне.

Только уже в поезде до Уэллерби у меня появилась возможность задать Холмсу тот вопрос, ответ на который мне хотелось получить с того самого момента, как я увидел в запаянном стеклянном сосуде омерзительное тело огромной крысы.

— Скажите мне, Холмс, — проговорил я, — как удалось этому Пайперу—Брегелю получить такое чудовищное создание? Что это — естественная аномалия или продукт какого-то дьявольского научного эксперимента?

— Уверен, что в данном случае мы имеем сочетание того и другого, — ответил Холмс с озабоченным выражением лица. — Вы, я полагаю, знакомы с учением Дарвина? С тех пор как в тысяча восемьсот пятьдесят девятом году была опубликована его работа о происхождении видов, все наши представления об эволюционном процессе перевернулись с ног на голову. Это вызвало такой громкий скандал в официальных церковных кругах, что шум от него не стихает и поныне. И тем не менее в рассуждениях этого ученого есть значительная доля здравого смысла, поскольку он полагал, что в процессе естественного отбора в животном мире — к которому, Ватсон, мы должны причислить и себя — из поколения в поколение по наследству передаются прежде всего те особенности, которые позволяют данному виду выжить. А имя Мендель^[800] вызывает у вас какие-нибудь ассоциации?

— Нет, — ответил я. — О таком ученом я никогда не слышал.

— Об этом австрийце знают немногие. Он был монахом и ботаником. В шестидесятые годы Мендель в монастырском саду провел серию экспериментов по перекрестному опылению садового горошка и обнаружил некоторые закономерности. На основании своих опытов он создал теорию о наследственных особенностях растений, доказав, что они определяются наличием парных элементов отцовских и материнских особей в потомстве и подчиняются простым правилам: половина их признаков передается отцовской особью, а половина — материнской.

В тысяча восемьсот шестьдесят шестом году Мендель опубликовал результаты своих исследований в статье под названием «Опыты с гибридизацией растений», которую несколько лет назад мне довелось прочитать в библиотеке Британского музея.

Представьте себе, что кто-то применил открытие Менделя не к садовому горошку, а к млекопитающим, да еще в сочетании с теорией естественного отбора Дарвина. И не забудьте при этом, что такое животное, как бамбуковая крыса, размножается в течение двадцати двух дней, причем самка приносит в одном помете до пяти детенышей. Если крупного самца бамбуковой крысы скрестить с крупной самкой, их потомство будет более крупным, чем от двух обычных крыс. Отбирая наиболее крупные экземпляры на протяжении нескольких поколений и скрещивая их, можно со временем вывести крысу в несколько раз большего размера, чем те, что живут на воле, и в питании своем она будет менее разборчива. В обычных условиях они поедают в основном побеги бамбука, хотя могут довольствоваться и другой растительной пищей.

Мне представляется, что в данном случае события развивались примерно по такой схеме. Путем скрещивания Ван Брегелю удалось вывести такую разновидность Rodentia sumatrensis, один мертвый экземпляр которой мы видели в запаянном стеклянном сосуде. Что собой представляют подобные живые твари, мне даже страшно подумать. Уму непостижимо, к каким последствиям сможет привести решение этого безумца выпустить гигантских крыс в систему канализации. Они могут заполонить наши города, занести и распространить любые эпидемии. Только представьте себе, какой ужас охватит жителей!

А к каким катастрофическим последствиям это может привести в будущем! Если такие теории, примененные во благо человечества, могут избавить его от страшных наследственных заболеваний или позволить выращивать более богатые урожаи, чтобы кормить постоянно растущее население, то по воле маньяков подобные идеи в состоянии привести к изменению структуры самого вещества и воспроизводству всех видов злобных тварей, которые обитают на земле.

— Я что-то не очень улавливаю вашу мысль, Холмс, — прервал его я.

— Подумайте, друг мой, о тифе! Или о холере! Или о бубонной чуме! Вы только представьте себе, что произойдет, если какой-нибудь выживший из ума биолог вдруг откроет особенно опасную форму одного из этих страшных заболеваний и сумеет заразить им людей! Последствия могут стать поистине катастрофическими. Такой безумец мог бы требовать выкуп не только у британского правительства, как это сделал Пайд Пайпер, но и у правительств стран всего мира!

Эти соображения позволяют мне сделать вывод о том, что Пайд Пайпер делает первую пробную попытку. Суматра принадлежит Голландии^[801]. Почему же он не предъявил свои требования правительству этой страны, что выглядело бы более логично? Но по каким-то причинам он остановил свой выбор именно на Великобритании. Если нам удастся когда-нибудь довести это дело до конца, мы, возможно, узнаем причину, побудившую его требовать выкуп именно с нашего правительства.

— Значит, вы полагаете, Холмс, что нам в конце концов удастся распутать это дело?

— Мой дорогой Ватсон, мы обязаны это сделать, — мрачно ответил он. — Если мы не поймаем преступника, последствия могут быть совершенно непредсказуемыми.

Оставшуюся часть путешествия мы оба хранили молчание, размышляя над этой ужасающей перспективой.

По приезде в Уэллерби, небольшой городишко, где бойко торговали всякой всячиной, мы взяли экипаж и отправились в Лоуер-Бэгнелл. Эта живописная деревушка находилась в нескольких милях от него. К счастью, там был трактир под названием «Барли Моу», где сдавали комнаты приезжим. Договорившись с хозяином о том, что пробудем двое суток, мы наняли двуколку и, не мешкая, отправились на ферму Блоссом, что была в двух милях от деревни. Холмс взял на себя обязанности кучера. Он уже сочинил подходящую для данного случая легенду.

Мы со стуком и грохотом въехали во двор фермы и остановились. Холмс спрыгнул на землю и обратился к Амитиджу, вышедшему из сарая, чтобы нас поприветствовать.

Это был тучный мужчина с красным лицом и проницательным, с хитринкой взглядом, медленно растягивающий слова. Он незаметно рассматривал направлявшегося к нему моего друга.

Как объяснил Холмс хозяину, мы искали наших знакомых, которые, как мы полагали, имели ферму или небольшой домишко в этом районе. Один из них был невысоким человеком с песочного цвета волосами и в очках, другой — коренастый, широкоплечий и смуглокожий. Может быть, мистеру Амитиджу доводилось с ними встречаться?

— Сами-то вы, должно быть, из Лондона? — спросил Амитидж, внимательно нас разглядывая со свойственной сельским жителям подозрительностью к чужакам.

— Да.

— А здесь где остановились?

— В Лоуер-Бэгнелл.

— И на сколько?

— На пару дней.

— Ясно, — бросил Амитидж и умолк.

Я видел, как Холмса начинали раздражать эти расспросы, однако он невозмутимо продолжил:

— Мне очень надо найти этих людей по причинам личного характера. Если вы, мистер Амитидж, располагаете о них какой-нибудь информацией, я буду весьма вам признателен за то время, которое вы потратили на нашу беседу.

Амитидж мгновенно стал более красноречивым.

— Да, одного из них мне доводилось видеть. Того, который потемнее. Он ко мне постоянно наведывается за соломой. Молоко тоже берет, иногда яйца. — Амитидж понимающе посмотрел на Холмса. — Он деньги вам, наверное, задолжал? — Получив подтверждение, фермер торжествующе ухмыльнулся: — Так я и подумал. Он и со мной было в эти игры играть собрался. Но я ему сразу сказал, что в долг давать ничего не буду. Так что я сначала у него деньги беру, а уже потом разрешаю повозку загружать.

— Вы знаете, где он живет? — спросил Холмс.

С выражением тупого упрямства на лице Амитидж снова умолк. Однако как только Холмс вынул из кармана полкроны, к фермеру вернулся дар речи, как к механическому пианино, которое оживает сразу же, как только кто-нибудь бросит в его щель пенни.

— Адреса я не знаю, — произнес фермер, — но когда он уезжает, каждый раз едет в ту сторону. — Грязным большим пальцем он ткнул куда-то влево.

— Благодарю вас, — сказал Холмс, стараясь скрыть разочарование по поводу того, что, несмотря на полкроны, Амитидж почти ничего не добавил к сказанному. — Вы очень нам помогли. Буду вам особенно признателен, если о нашем визите вы ничего не расскажете человеку, о котором мы наводили у вас справки.

— Я в чужие дела никогда не суюсь, — пожав плечами, буркнул Амитидж.

Он дождался — как мне показалось, намеренно, — пока Холмс сел в коляску и взял в руки вожжи. И только после этого добавил:

— Я вам вот что еще скажу. Лошади его всегда совсем свежие. Он, должно быть, не больше чем в двух-трех милях отсюда живет.

— За это известие, уважаемый, я вам по гроб жизни буду обязан! — бросил Холмс, не оборачиваясь, когда наш экипаж уже тронулся.

Мы отъехали от фермы на приличное расстояние, и мой друг разразился громким смехом.

— Надо же, Ватсон, какой ушлый малый! В смекалке ему не откажешь! Две-три мили к северу отсюда! Это, пожалуй, немного облегчит нам поиски.

Как показали события, мой друг был настроен чересчур оптимистично. Лишь после долгих часов утомительных поисков и разъездов по грязным дорогам, которые вели нас от фермы к ферме и от дома к дому, только под вечер, когда уже стало смеркаться, мы нашли то, что искали. Я устал, раненая нога продолжала меня сильно беспокоить, когда Холмс, свернув на узкую дорожку, которая, казалось, вела в тупик, вдруг сильно натянул вожжи и воскликнул:

— Сдается мне, Ватсон, мы у цели!

Мы остановились перед воротами, за которыми тянулась изрытая колеями тропинка, заканчивавшаяся у еле различимого в вечерних сумерках дома. Впрочем, он лишь смутно угадывался за скрывавшими его деревьями, а с того места, где мы остановились, виднелись лишь крыша и каминная труба. К столбу ворот была прибита дощечка, на которой можно было разобрать местами облупившуюся надпись: «Ферма Бедлоу».

— Почему вы так считаете? — спросил я.

Мне показалось, что эта усадьба выглядит точно так же, как и многие другие, встречавшиеся на нашем пути, мимо которых Холмс сразу же проезжал, говоря, мол, это не то, что мы ищем.

— Обратите внимание на тяжелую цепь и висячий замок на воротах: они совершенно новые, — ответил Холмс. — Еще взгляните на свежую солому, висящую на заборе. Я совершенно уверен в том, что мы нашли логово Пайда Пайпера. Сейчас уже слишком поздно, чтобы осмотреть здесь все повнимательнее, но завтра мы вернемся сюда как можно раньше.

Слова его не расходились с делом. В шесть часов утра уже одетый Холмс разбудил меня и, позавтракав бутербродами с ветчиной, без четверти семь мы выехали с постоялого двора в той же коляске. На шее Холмса висел его полевой бинокль, мой карман оттягивал боевой пистолет.

Мы предусмотрительно решили подойти к ферме Бедлоу пешком, оставив экипаж в небольшой рощице. Кружным путем через поля мы дошли до небольшого луга, наклонно спускавшегося к ферме с задней стороны, откуда были хорошо видны ее строения, которые вчера вечером мы толком не рассмотрели. Заняв удобную позицию в верхней части луга, так что заметить нас снизу было очень трудно, мы стали наблюдать за фермой.

Сам дом представлял собой запущенное кирпичное строение, крытое шиферной крышей, в котором на первый взгляд, казалось, никто не жил. Однако по дымку, вившемуся над одной из труб, можно было сделать вывод о том, что первое впечатление оказалось обманчивым.

Напротив дома через двор тянулся длинный приземистый сарай с выкрашенными в черный цвет воротами, рядом с которыми стояла большая собачья будка.

Я заметил все эти детали в бинокль Холмса, который он мне передал после того, как все внимательно изучил сам. Только я решил получше разглядеть конуру и ее обитателя — крупного, полосатого мастифа, — как Холмс нетерпеливо дернул меня за рукав и попросил вернуть бинокль.

Даже с такого значительного расстояния его острый взгляд уловил во дворе какое-то движение. Что бы это ни было, он некоторое время молча следил за происходящим, затем тихо сказал:

— В сарай только что зашли двое. Если верить полученным описаниям, это именно те люди, за которыми мы охотимся. Думаю, нам лучше уйти отсюда, пока нас не заметили. Кроме того, мне без промедления нужно обо всем этом сообщить инспектору Анвину.

Мы вернулись обратно тем же путем и, дойдя до рощицы, где оставили повозку, сразу же отправились в Уэллерби, откуда Холмс послал телеграмму инспектору Анвину в Лондон. Послание получилось довольно большим, и пока Холмс заполнял бланк, я заглядывал ему через плечо, читая сообщение. В нем говорилось:

Охота на волынщика назначена на вторую половину дня сегодня точка встречаю вас и ваших друзей в уэллерби поездом в 4 27 с чаринг- кросс точка пожалуйста привезите леску точка холмс.

— Зачем вам леска, Холмс? — в недоумении спросил я. — Что, скажите на милость, вы собираетесь с ней делать?

— Вы узнаете об этом сегодня вечером, Ватсон, — ответил он с загадочной улыбкой.

II

Инспектора Анвина просьба Холмса, как мне показалось, озадачила так же, как и меня, хотя он ее неукоснительно выполнил и, сойдя с поезда в Уэллерби, вынул леску из кармана.

— Вот, Холмс, то, что вы просили, правда, я не могу представить, зачем вам понадобилась леска.

Инспектор был жизнерадостным, круглолицым мужчиной крепкого телосложения. Сообразно случаю он, как и его спутники, был одет в штатский костюм. Двое приехавших с ним людей несли большие кожаные чемоданы, в которых, как я узнал позже, были винтовки. О назначении лески Холмс ему тоже ничего не сказал, лишь заметив:

— Не беспокойтесь, ей найдется применение.

В ожидании прибытия Анвина и его спутников мы с Холмсом перекусили в «Молтби Армз». После этого, оставив меня отдохнуть в нашем номере, так как ноющая боль в ноге не давала мне покоя, он ушел по своим загадочным делам. Вскоре Холмс вернулся, и карманы его широкого пальто раздувались от каких-то таинственных упаковок, о содержании которых он распространяться отказался.

Встретив Анвина и его коллег на станции, мы снова вернулись в «Молтби Армз», и там, заказав себе обед за угловым столиком, чтобы никто из посетителей не мог расслышать нашу беседу, Холмс вкратце рассказал им о тайном убежище Пайда Пайпера и его сообщника на ферме Бедлоу. Затем, вырвав листок из своего блокнота, Холмсбыстро набросал план дома и других построек фермы, не забыв отметить деревья и заросли кустарника, за которыми мы могли бы укрыться. Мой друг благодаря удивительной памяти все запомнил в мельчайших подробностях.

Мы негромко обсуждали план действий, и, когда подали кофе, все детали были отработаны до мелочей. Каждый из нас точно знал, какое место ему отведено в ходе предстоящей операции.

Выехали мы в половине десятого; мы с Холмсом — в нашей коляске, а инспектор с его людьми — в экипаже, принадлежавшем хозяину постоялого двора, с которым Холмс договорился заранее. Ночь выдалась холодная, луна была на ущербе, но ее света нам хватало, чтобы следить за дорогой.

Должен признаться, при мысли о том, что мы собирались сделать, сердце мое бешено колотилось. Сидя рядом с Холмсом, я вспоминал Афганистан, где накануне битвы при Майванде я испытывал такое же чувство возбуждения и страха в ожидании предстоящего сражения. Сейчас я даже забыл о боли в ноге, которая особенно обострилась сегодня днем.

Коляску и экипаж мы оставили в той же рощице, что и утром, но к ферме пошли другим путем. Он привел нас к небольшому запущенному фруктовому саду, когда-то разбитому сразу за домом. Его кусты и деревья создавали для нас прекрасные укрытия, откуда было очень удобно наблюдать за домом и другими постройками. Сарай окутывала полная темнота, но одно из окон на первом этаже дома было освещено желтоватым светом масляной лампы.

В саду по сигналу Холмса все мы остановились и с удивлением стали наблюдать за тем, как он вынул из карманов несколько пакетиков и разложил их содержимое на земле. Среди прочего был и прекрасный кусок сырого бифштекса, перочинный ножик, моток тонкого шпагата и два небольших пузырька с какой-то жидкостью. На плоском камне Холмс отрезал тонкий ломтик мяса и побрызгал жидкостями из двух пузырьков. В ночном воздухе я различил запахи аниса и хлоргидрата. Потом он свернул этот кусок мяса в трубочку, обвязал его бечевкой и прикрепил одним концом к леске.

— Приманка, — прошептал он.

После этого, зажав один конец лески в руке так, что приманка свободно свисала с другого, Холмс, низко пригибаясь, направился к дому. Мы продолжали наблюдать за ним из-за деревьев.

Тишина стояла такая, что любой, даже самый незначительный шорох воспринимался как сильный шум. Я слышал, как ночной ветерок шуршал над моей головой листьями, и отчетливо различал журчание воды, хотя знал, что ближайший ручей протекал довольно далеко отсюда. Удары моего сердца казались мне чуть ли не звуками гонга. Лишь движения Холмса были совершенно бесшумными — он двигался по траве как тень. Силуэт его сутулой фигуры был почти невидим на фоне листвы и неясно вырисовывавшихся во тьме очертаний главного строения фермы Бедлоу. У невысокой ограды, отделявшей сад от двора, Холмс замер, и я разглядел, как он выпрямился во весь рост.

То ли это его движение, то ли какой-то неслышный для нас шорох — точно сказать не могу, — но что-то встревожило собаку. Внезапно звякнула массивная цепь, и этот звук отдался у меня в ушах ружейным залпом, а когда пес глухо зарычал, мне показалось, что раздался гром надвигавшейся бури. Помню, издав сдавленный стон, я решил, что все потеряно.

«Теперь, — подумал я, — в любой момент можно ждать, что распахнется дверь дома и из него выбегут Ван Брегель со своим сообщником, чтобы дать нам отпор. И если вслед за этим произойдет стычка, мы будем вынуждены обнаружить себя».

Ситуация чем-то снова напомнила мне Афганистан, где я, как помощник хирурга, слишком хорошо узнал о страшных последствиях такого рода столкновений. Однако вокруг стояла такая тишина, будто все доносившиеся раньше звуки вдруг пропали — даже шелест листвы в кронах деревьев и журчание далекого ручейка.

Холмс, распрямившийся во весь рост, казалось, застыл, его правая рука была поднята над головой. Не сводя с него глаз, я вскоре увидел, как он сделал этой рукой резкое движение вперед, из нее вылетел какой-то предмет, и, когда он упал на землю, раздался приглушенный стук. Цепь, на которой сидела собака, звякнула еще раз, но на этот раз гораздо тише. Огромный мастиф отошел на пару шагов от своей конуры, и в морозном ночном воздухе до нас донеслись звуки его довольного, слюнявого чавканья: пес сожрал заготовленную Холмсом приманку.

Стараясь сдерживать учащенное дыхание, мы еще в течение нескольких минут стояли, боясь шелохнуться, пока высокий силуэт Холмса на какое-то время не исчез из виду. Вскоре он уже был возле нас.

— Бросок получился удачный, — возбужденно прошептал Холмс. — Кусок мяса со снотворным упал прямо к морде собаки, и она тут же его проглотила. Ни один пес не может устоять против запаха аниса. Теперь, инспектор, вам понятно, для чего мне понадобилась леска? Все составное для приманки можно было купить в местных магазинчиках, за исключением, если можно так выразиться, средств доставки. — Он бросил взгляд на свои карманные часы. — Мы еще минут пять подождем, пока снотворное окажет на него действие в полной мере, и тогда двинемся дальше.

— Холмс, — тихо спросил я, — как вам удалось купить хлоргидрат без рецепта врача?

Он тихонько хмыкнул.

— Должен вам признаться, Ватсон, что некоторое время назад я на всякий случай позаимствовал у вас несколько рецептов. Подделать подпись совсем не трудно, поскольку ваш почерк настолько плохой, что достаточно черкнуть какую-нибудь закорючку^[802]. Я ведь знаю, что использование вашего рецепта в благих целях не вызовет у вас возражений.

— Конечно, нет, Холмс, — ответил я; другого ответа в сложившихся обстоятельствах я, естественно, и не мог ему дать.

Пока мы разговаривали, свет в окне нижнего этажа стал ярче и зажегся в двух окнах второго этажа. Они замерцали в темноте, как два желтых глаза. Складывалось впечатление, что обитатели фермы Бедлоу собрались отходить ко сну.

Холмс поднялся на ноги. Пришло время действовать.

Прячась за деревьями, мы двинулись к дому по траве так тихо, как только могли, пригибаясь почти до земли, чтобы нас не заметили на фоне вечернего неба, если бы вдруг Ван Брегель или его сообщник выглянули в окно. Так мы перебрались через низкую ограду, отделявшую фруктовый сад от двора фермы.

Напротив дома стоял сарай, рядом с которым у будки растянулся мастиф, заснувший так глубоко, что ни один мускул его не дрогнул, когда мы прошли мимо в глубь двора.

Еще раньше было решено, что в соответствии с предложенным Холмсом планом мы окружим здание так, чтобы контролировать всю территорию, примыкавшую к дому. Теперь по взмаху руки инспектора Анвина все мы направились к тем позициям, которые каждому надлежало занять. Двое полицейских обошли вокруг здания, чтобы следить за задней дверью, а остальные неслышно как тени спрятались там, где было намечено устроить засаду. Мне предстояло спрятаться за большой бочкой с дождевой водой неподалеку от Холмса, который примостился за поленницей дров. Я вынул револьвер. Вскоре раздался сигнал к действию.

Инспектор Анвин из своего укрытия бросил во входную дверь дома камень, который с глухим стуком ударил в нее, и сразу же после этого раздался его властный голос, громко разнесшийся по всему двору:

— Ван Брегель! Вы слышите меня? Сдавайтесь. Мы — вооруженные полицейские, ваш дом окружен. Если вы и ваш сообщник выйдете во двор с поднятыми руками, вам не будет причинен вред. Даю вам слово офицера.

В ответ хлопнуло распахнувшееся на втором этаже окно, и из него высунулась голова мужчины. По отблескам света на линзах его очков я сделал вывод, что это был Ван Брегель.

— Сдаться вам? Никогда! — пронзительно крикнул он: в голосе его звучали безумие и вызов. — Сначала, мистер английский полицейский, вам придется меня схватить, но, клянусь Богом, вы сможете это сделать только после того, как я разделаюсь с вами, а заодно и с вашими людьми!

С этими словами он вынул ружье, приложил к плечу приклад, прицелился и несколько раз выстрелил в темноту.

Я видел вспышки выстрелов его ружья и слышал свист пули, пролетевшей над поленницей дров и пробившей стену сарая.

Мой указательный палец на курке револьвера заныл от напряжения. Подняв револьвер в вытянутой руке, я четко держал силуэт негодяя на мушке. Пока он стоял в освещенном окне, мне ничего не стоило его подстрелить. Меня так и подмывало нажать на курок. Но если служба в армии и научила меня чему-то, так это умению подавлять свои спонтанные порывы и подчиняться приказу старшего по званию офицера, которым в данный момент являлся инспектор Анвин. А он приказал не открывать огонь, пока не подаст знак.

Поэтому я сдержал свой порыв, сделав самое мудрое, как показало дальнейшее развитие событий, из того, что я мог предпринять в ситуации, вскоре разрешившейся без всякого нашего вмешательства.

В окне появилась еще одна широкоплечая фигура, и мы догадались, что это был сообщник Ван Брегеля, правивший фургоном и покупавший солому на ферме Амитиджа. Между мужчинами в доме вспыхнула ссора, о причине которой нам оставалось только догадываться по их яростной жестикуляции и долетавшим отдельным словам, свидетельствовавшим о том, что страсти мужчин накалились до предела.

Смуглокожий, по всей видимости, уговаривал Ван Брегеля отойти от окна, при этом одной рукой он тянул его в комнату, а другой пытался отнять ружье. До меня донеслись его возбужденные слова:

— Все это бесполезно! Надо сдаваться!

Из засады мы не могли определить, оказался раздавшийся выстрел случайностью или же был сделан умышленно. Мелькнула вспышка, раздался грохот выстрела, и широкоплечий детина с громким воплем отлетел в глубь комнаты.

Вскоре в окне снова появился Пайпер—Брегель. Готов поклясться, что он с ухмылкой бросил взгляд вниз, на нас, хотя позднее Холмс утверждал, будто мне это только померещилось, поскольку с такого расстояния было невозможно рассмотреть выражение его лица. Тем не менее не оставалось никакого сомнения в том, что он с вызовом взмахнул рукой и выбросил во двор пустую коробку из-под патронов. Затем скрылся в комнате, откуда вскоре донесся последний выстрел.

Какое-то время стояла абсолютная тишина, показавшаяся мне еще более гнетущей в сравнении с только что раздававшимися криками, шумом борьбы и грохотом выстрелов. Первым ее нарушил инспектор Анвин, который встал и попросил нас выйти из своих укрытий.

Взломав входную дверь, мы поднялись на второй этаж, где в одной из спален нашли два трупа. Тело Ван Брегеля лежало под самым окном с простреленной головой — последним выстрелом он раздробил себе череп. Очки в стальной оправе валялись рядом. Неподалеку от Брегеля распластался его сообщник с большой зияющей раной в груди.

Мне не составило особого труда констатировать, что оба они мертвы. Инспектор Анвин стоял, заложив руки за спину, и смотрел на два эти трупа. На его круглом, румяном лице застыло выражение брезгливости и разочарования.

— Ну, что ж, джентльмены, — произнес он, — должен признаться, что исход этого дела оказался совсем не таким, как я предполагал. Я очень рассчитывал на то, что нам удастся передать этих двух типов в руки правосудия. Ну да, снявши голову, по волосам не плачут.

— Вы собираетесь уведомить о случившемся местную полицию? — спросил Холмс. — Каким образом вы объясните им, что здесь произошло?

— Я расскажу заранее подготовленную историю, только концовку ее придется изменить, — ответил Анвин с присущей ему жизнерадостностью. — Я со своими людьми вот уже несколько недель гоняюсь за этими негодяями по подозрению в вооруженном нападении на почтовое отделение в Мэрилбоне. Нам удалось выследить это пристанище, где мы нашли двоих мертвыми. Как вам нравится такая версия, мистер Холмс? — спросил он, хитро подмигнув. — Возможно, они добычу между собой не поделили или еще какую-нибудь воровскую разборку устроили. Мне кажется, такое объяснение будет вполне удовлетворительным. Однако до того, как я пошлю кого-нибудь из своих людей в полицейский участок Уэллерби, мы должны будем завершить главное дело.

Он взял со стола лампу, спустился вниз, пересек двор, распахнул ворота сарая и вошел внутрь. Все мы последовали за ним.

Даже теперь, когда это событие давно кануло в прошлое, мне трудно заставить себя описать то, что там произошло.

Здание сарая с земляным полом изрядно обветшало, его крышу поддерживали деревянные стропила, опутанные паутиной, которая за долгие годы покрылась пылью и свисала отовсюду лохматыми струпьями. Еще до того, как глаза мои стали что-то различать в тусклом желтоватом свете масляной лампы, я с ужасом обнаружил, что все мое существо заполонили два ощущения.

Первым из них был запах затхлости старых бревен сарая, подгнившей соломы и невыносимая вонь тухлых объедков и экскрементов грызунов. Сочетание этих «ароматов» было настолько сильно и мерзко, что к горлу подкатил тошнотворный комок.

Вторым был шум, который показался мне еще более отвратительным, чем запах. Как только мы вошли, он резко усилился. Это были какие-то скребущие, утробно ворчащие, шебуршащиеся звуки, отвратительные по своей высокой тональности и злобной агрессивности. Все это оглушало нас так, что, кроме жутких звуков, мы не слышали даже собственных шагов. Анвин немного выкрутил фитиль, пламя лампы стало ярче и мы увидели поистине ужасающее зрелище.

Вдоль стен стояло несколько дюжин больших стальных клеток, дополнительно забранных толстой металлической сеткой. В каждой из них находилось по полудюжине крыс, размером и окраской напоминавших экземпляр, присланный Брегелем в запаянном стеклянном сосуде.

Если зрелище мертвой крысы было отвратительно, то живые твари выглядели поистине ужасающими. Встревоженные освещением гигантские крысы стали беспокойно сновать по клеткам, тычась злыми оскаленными мордами в металлическую сетку и обнажая при этом острые оранжевого оттенка зубы; их чешуйчатые хвосты зловеще шуршали по соломе, а маленькие глазки злобно поблескивали в свете лампы.

Холмс, зажав нос и рот носовым платком, обернулся к нам и сказал:

— Если бы даже у нас было с собой достаточно яда, очень сомневаюсь, что в природе существует столь сильная отрава, которая могла бы истребить этих тварей. Но уничтожить их тем не менее необходимо. Если хотя бы нескольким из них удастся вырваться на волю и начать там размножаться, одному Богу известно, к каким последствиям это может привести. Вы готовы пустить в ход оружие?

То, что происходило на протяжении последующего получаса, я позволю себе опустить. Скажу лишь о том, что когда мы открыли крышки клеток, шум, производимый крысами, был перекрыт ружейной и револьверной пальбой, а отвратительное зловоние — пороховым дымом. Мы сложили во дворе трупы этих мерзких тварей, предварительно покрыв их соломой и облив керосином, и разожгли большой костер, в котором все они сгорели. Наблюдая за языками пламени, Холмс негромко спросил меня:

— Ватсон, не могли бы вы ненадолго одолжить мне ваш револьвер?

Я протянул моему другу свое оружие, и он молча куда-то ушел. Зачем ему это понадобилось, я не мог сообразить, пока не услышал выстрел. Тогда до меня дошло, что именно побудило его обратиться ко мне с такой просьбой.

— Мастиф? — спросил я, когда он, продолжая хранить мрачное молчание, вскоре вернулся.

— Как и все обитатели этого зловещего места, он был слишком агрессивным, чтобы пытаться его приручить, — ответил мой друг.

Мы с Холмсом уехали. Той же ночью тела Ван Брегеля и его сообщника увезли из дома, после того как инспектор Анвин и его люди обыскали здание и предали огню все документы, имевшие отношение к научным экспериментам Пайда Пайпера, за исключением содержимого большого чемодана, который он никому не рискнул доверить во время своего путешествия из Лондона. Об окончательных итогах этого дела мы узнали через неделю после возвращения в Лондон во время обеда в «Карлтоне» вместе с премьер-министром и Майкрофтом.

Это был один из тех редчайших случаев, когда Майкрофт покинул свои апартаменты в Пэл-Мэл. Обычно он проводил вечера в клубе «Диоген». Но на этот раз брату знаменитого сыщика пришлось сделать исключение. Поскольку в клубе «Диоген» можно было вести беседы только в маленькой гостиной для посетителей и инициатором нашего приглашения являлся премьер-министр, Майкрофту ничего не оставалось, как без особого энтузиазма согласиться пойти с нами в «Карлтон».

Должен признаться, что роскошь ресторана произвела на меня впечатление, а вот знакомство с премьер-министром немного разочаровало. В отличие от представительного Майкрофта, который держал себя с поразительным достоинством, глава правительства показался мне невзрачным и весьма ординарным человеком: маленькие подстриженные усики и бесцветные, близорукие глаза, прятавшиеся за стеклами пенсне в золотой оправе.

Майкрофт, несомненно, был более выдающейся фигурой, и я вспомнил, как Холмс как-то говорил, что за счет своей феноменальной памяти и редкой способности запоминать и сопоставлять полученную информацию в услугах его брата время от времени нуждались все ведущие правительственные учреждения. Причем довольно часто в основе важных решений, определяющих государственную политику, лежали рекомендации, которые давал Майкрофт. Нередко случалось так, что от него зависела судьба нашей старой доброй Англии.

Неудивительно, что именно Майкрофт главенствовал в проходившей за столом беседе. Как только официант отошел от нашего стоявшего особняком столика, он произнес:

— Дорогой Шерлок, уважаемый доктор Ватсон, отдавая дань вашим несомненным заслугам в расследовании этого запутанного дела, я хочу сообщить вам, что оно успешно завершено. Зная ваши склонности и привычки, полагаю, вам интересно было бы узнать о тех фактах, которые нам стали известны о Ван Брегеле и его сообщнике. Под словом «мы» я, естественно, подразумеваю правительство, хотя обо всех обстоятельствах этой истории знают не более чем два-три его члена из Совета по внутренней безопасности.

Сначала давайте поговорим о Ван Брегеле. В ходе расследования, которое по нашей просьбе провели голландские власти на Суматре, выяснилось, что настоящее имя Пайпера—Брегеля — Вильгельм Ван Хефлин. Он работал менеджером в компании, занимающейся выращиванием и экспортом кофе, центр которой находится в Амстердаме. Родился он в Роттердаме, его мать была англичанкой, а отец — голландцем, капитаном дальнего плавания. Поскольку отец подолгу отсутствовал, воспитанием Вильгельма Ван Хефлина преимущественно занималась мать, большую часть времени проводившая в Англии. Поэтому, несмотря на свое имя, он считал себя англичанином. Я рассказываю вам об этих подробностях потому, что они имеют самое непосредственное отношение к дальнейшей деятельности Ван Хефлина.

Еще в детстве, проведенном в основном в Англии, он подружился со своим двоюродным братом по материнской линии — Джонасом Бедлоу, который позже и стал его сообщником в этом деле. Ван Хефлин был подростком, когда его отец удалился на покой, и мать с сыном вернулась в Голландию. Тем не менее он продолжал поддерживать самые тесные связи с Англией, продолжая считать себя гражданином Британской империи.

Лишь после окончания школы молодой человек узнал правду о своем подданстве. Для него это оказалось тяжелым ударом. Поскольку к тому времени его мать и отец скончались, Ван Хефлин вернулся в Англию с намерением занять какой-нибудь пост на государственной службе. Он был весьма образован и неглуп и имел все основания рассчитывать на то, что прошение будет удовлетворено. Однако, когда из документов выяснилось, что он является гражданином Голландии, а не Англии, просьба его была отклонена.

Как нам сообщили с Суматры, даже тридцать лет спустя Ван Хефлин все еще продолжал горько сетовать на то, что правительство Великобритании «отнеслось к нему предательски». Я ни минуты не сомневаюсь в том, что именно из-за того отказа он затаил обиду и решил отомстить правительству страны и ее народу. Полагаю, что по той же причине Ван Хефлин выбрал себе работу на другом конце Земли, дабы жить как можно дальше от Англии.

Как бы то ни было, дела Ван Хефлина на Суматре шли вполне успешно, и он довольно быстро превратился из простого клерка в менеджера одной из кофейных плантаций. Примерно в это же время он начал проводить эксперименты над грызунами, обитающими на Суматре. Личные бумаги, найденные в его чемодане, подтвердили тот факт, что уже тогда он ставил свои опыты и скрупулезно вел записи о численности и весе животных.

Ван Хефлин процветал на Суматре, а положение его двоюродного брата, Джонаса Бедлоу, оставшегося в Англии, тем временем ухудшалось. После смерти отца к нему по наследству перешла их семейная ферма. Дела на ней и раньше-то шли неважно, а неумелое ведение хозяйства Джонасом Бедлоу практически свело ее рентабельность к нулю. Он все сильнее нуждался в деньгах и готов был согласиться на любое предложение своего двоюродного брата Ван Хефлина, которое помогло бы поправить финансовое положение.

В том же чемодане мы нашли письма Бедлоу, вместе с документами из личного архива Ван Хефлина они свидетельствуют о том, что, оставив свой пост на Суматре, он забронировал билет до Англии в один конец и оплатил багаж, состоявший из «образцов» — так он всегда называл кошмарный результат своих экспериментов. Бедлоу встретил его у причала в крытом фургоне, предварительно подготовив ферму к приему ужасных обитателей.

Вы уже знаете о последовавших событиях: Ван Хефлин отослал на Даунинг-стрит стеклянный сосуд с мертвым «образцом», сопроводив его письмом, в котором пытался шантажировать правительство. Тем не менее вам, возможно, неизвестно о том, как именно Ван Хефлин собирался предложить британскому правительству выплатить ему полмиллиона фунтов стерлингов. В найденных документах об этом сказано достаточно подробно.

Он разработал данный вопрос с такой же дьявольской изобретательностью, как и весь свой жуткий замысел. Деньги должны были поступить на счет неизвестного швейцарского банка, имевшего лишь кодовый номер. Прочитав в колонке объявлений в «Таймс», что деньги переведены, Ван Хефлин выполнял бы свою часть сделки — убивал крыс и доставлял их мертвые тела на Даунинг-стрит. Можешь себе представить, дорогой Шерлок, какой это вызвало бы переполох? Помнится, ты говорил, что там было не меньше сотни этих кошмарных тварей.

Избавившись от гигантских омерзительных крыс, Бедлоу с Ван Хефлином должны были продать ферму и по фальшивым документам уехать в Швейцарию, чтобы там в полной мере насладиться плодами своего злодеяния. Я нисколько не сомневаюсь в том, что они планировали время от времени наезжать в Лондон, останавливаться в самых дорогих гостиницах, ходить в роскошные рестораны и тихонько злорадствовать над тем, сколь ловко им удалось надуть британское правительство.

Должен признаться, что даже думать о том, как могло бы закончиться это дело, мне не доставляет никакого удовольствия.

Я прекрасно понимаю, мой дорогой брат, что предлагать тебе какой-нибудь официальной знак признательности со стороны правительства просто бессмысленно. Ты наверняка отвергнешь такого рода награду. Тем не менее, поскольку инспектор Анвин и его люди получили за эту операцию повышение по службе, нам представляется, что было бы в высшей степени несправедливо обойти вниманием ту выдающуюся роль, которую вы с доктором Ватсоном сыграли в разоблачении этих двух отпетых негодяев. Прошу вас, сэр, давайте проведем ту скромную церемонию, которую мы подготовили по случаю нашего небольшого торжества, — закончил Майкрофт, обратившись к премьер-министру.

Премьер-министр, слушавший его рассказ в молчании, лишь изредка вежливо улыбаясь и кивая в знак согласия, поднялся со своего кресла.

— Джентльмены, — произнес он тем выразительным голосом, который снискал ему в парламенте титул спикера палаты общин, — мне доставляет огромное удовольствие сердечно поблагодарить вас от своего имени, а также от лица правительства ее величества и всего британского народа и вручить вам эти скромные знаки признательности, которые некая дама, пожелавшая остаться неизвестной, сочла соответствующими вашим заслугам. Она проявила самый непосредственный интерес к их выбору и приняла участие в их приобретении.

С этими словами премьер-министр тепло пожал нам с Холмсом руки и вручил два футляра со «скромными знаками признательности», в которых оказались восхитительные золотые часы на цепочках с платиновыми брелоками в виде фигурок волынщика, то есть пайд пайпера: их можно было использовать в качестве личных печаток.

Я беру с собой свои часы, когда меня приглашают на официальные приемы, где такого рода драгоценные украшения не выглядят нескромными. И если кто-нибудь там спрашивает меня о значении странной печатки, я всегда многозначительно даю одно и то же разъяснение:

— Она была мне вручена от имени самой очаровательной и прекрасной дамы, имя которой, к сожалению, я назвать не вправе.

Приложение Соображения относительно хронологии событий, основанные на опубликованных произведениях о Шерлоке Холмсе

Тем, кто серьезно интересовался поздними расследованиями Шерлока Холмса, наверняка приходилось сталкиваться с проблемой датировки некоторых событий и расследованных дел, возникающей в связи с опубликованными доктором Джоном Г. Ватсоном отчетами.

Прежде всего это относится к точной дате женитьбы доктора Ватсона на мисс Мэри Морстен и тем событиям, которые имели место вскоре после свадьбы. В частности, я имею в виду расследование дела «Пять апельсиновых зернышек» и других, которые, по словам доктора Ватсона, имели место в том же 1887 году, а именно: «Об обществе любителей-нищих», камберуэллском отравлении и о тайне Парадольской комнаты, а также о затонувшем английском корабле «Софи Андерсон» и удивительных приключениях Грайса Петерсонса на острове Юффа^[803].

Как с очевидностью явствует из утверждения доктора Ватсона в «Пяти апельсиновых зернышках», события этого рассказа происходили в «конце сентября» 1887 года, когда он уже был женат, о чем неопровержимо свидетельствует следующая его фраза: «Моя жена гостила у тетки^[804], и я на несколько дней устроился в нашей старой квартире на Бейкер-стрит».

Тем не менее во время первой встречи доктора Ватсона с мисс Морстен — о которой идет речь в рассказе «Знак четырех» — она, рассказывая Шерлоку Холмсу о судьбе своего отца, капитана Морстена, упомянула о том, что он исчез из гостиницы «Лэнем» в Лондоне «3 декабря 1878 года, почти десять лет назад».

Далее она добавляет, что «шесть лет назад, именно 4 мая 1882 года», в «Таймс» было напечатано анонимное объявление с просьбой сообщить мисс Морстен свой адрес. После того как она его опубликовала, по почте была прислана первая из шести драгоценных жемчужин, которые мисс Морстен получала на протяжении последующих лет. Далее доктор Ватсон утверждает, что вечером того же дня, когда мисс Морстен консультировалась с Шерлоком Холмсом — «сентябрьским вечером», — друзья проводили ее к театру «Лицеум», где мисс Морстен должна была встретиться с неизвестным ей автором письма.

Не нужно быть гением в области математики, чтобы сделать вывод о том, что события, о которых повествуется в «Знаке четырех», должны были происходить в сентябре 1888-го или — самое раннее — в сентябре 1887 года. Мисс Морстен не стала бы говорить о событиях, предшествующих этим датам, что они случились «около десяти лет назад» или «около шести лет тому назад», если бы они произошли более чем за двенадцать месяцев до той даты, которую она назвала Шерлоку Холмсу.

Тем не менее, поскольку доктор Ватсон, как уже было отмечено, с полной определенностью утверждает, что дело, известное под названием «Пять апельсиновых зернышек», происходило в «последние дни сентября» 1887 года, когда он уже был женат, даже самый придирчивый читатель без труда обнаружит ошибку в дате не только женитьбы доктора Ватсона, но и тех дел, о которых он упоминает в этом рассказе.

Определенные сложности возникают и при внимательном чтении истории, известной как «Приключение клерка», которая произошла «три месяца» спустя после того, как друг Шерлока Холмса купил практику в Паддингтоне у старого доктора Фаркера, о чем сам доктор Ватсон пишет, что это случилось «вскоре после женитьбы». Более того, как замечает знаменитый детектив, в ходе расследования, проводившегося в июне того года, «стояла такая мокрая погода», что доктор Ватсон простудился.

Учитывая эти обстоятельства, можно сделать вывод, что описанные в «Приключениях клерка» события также должны были иметь место в 1887 году, поскольку они очень близко соотносятся по времени со свадьбой доктора Ватсона и покупкой им врачебной практики в Паддингтоне.

Если отсчитать примерно три месяца назад от июня того года, можно предположить, что свадьба состоялась в апреле или в крайнем случае в мае 1887 года. Тем не менее нам это представляется совершенно невозможным.

Даже в том случае, если бы их роман был весьма быстротечным, все равно получается, что доктор Ватсон не только встретил мисс Морстен в сентябре 1887 года и приобрел практику в Паддингтоне, но и женился на ней за целых четыре или пять месяцев до того, как они познакомились!

Как же могло возникнуть такое противоречие?

Цитируя собственные слова Шерлока Холмса, приведенные в рассказе «Союз рыжих», можно сказать, что «это задача как раз на три трубки».

Изучив методы великого сыщика, я применил к решению этой проблемы те же самые принципы, которыми, несомненно, воспользовался бы и он сам, и пришел к следующему выводу: дата рассказа «Пять апельсиновых зернышек» неверна. Эта история, как и другие, на которые ссылается в ней доктор Ватсон, равно как и «Приключения клерка», должны были происходить в 1889 году.

Допустить ошибку здесь было достаточно просто.

Известно, что у практикующих врачей отвратительный почерк. Поскольку доктор Ватсон нередко писал свои отчеты о приключениях, в которых он принимал участие, много времени спустя после того, как они происходили, и пользовался при этом своими рукописными заметками, то он, наверное, допустил вполне простительную ошибку, перепутав цифру «9» с цифрой «7». Ведь доктор Ватсон был исключительно занятым человеком, поскольку одновременно вел обширную медицинскую практику и помогал Шерлоку Холмсу в многочисленных расследованиях.

Могло случиться и так, что эта опечатка была допущена секретарем, который перепечатывал рукописный текст, либо типографским наборщиком. А доктор Ватсон при чтении гранок не заметил ошибки, если, конечно, он читал их лично, а не поручал проверку издательскому корректору.

Такой пересмотр хронологии событий позволяет датировать первую встречу доктора Ватсона с мисс Морстен при расследовании дела, известного под названием «Знак четырех», сентябрем 1888 года, а последующую женитьбу и приобретение паддингтонской практики весной 1889 года, когда происходили истории, описанные в «Пяти апельсиновых зернышках», а также в «Приключениях клерка». Такая датировка, на мой взгляд, больше соответствует истине, чем та, что содержится в записях доктора Ватсона и, по всей вероятности, является неточной.

Моя версия совпадает и с утверждением доктора Ватсона о том, что свадьба состоялась весной, и уже в июле, как он пишет: «вскоре после моей женитьбы», они вместе с Шерлоком Холмсом принимали участие в трех памятных расследованиях, два из которых позже были напечатаны под названиями «Морской договор» и «Второе пятно». Третье — «Усталый капитан» —до сих пор не опубликовано.

Если предложенная мной хронологическая схема событий верна, все эти три дела должны были происходить в июле 1889 года.

Такое же объяснение — неразборчивость почерка доктора Ватсона — может быть применено и при датировке более позднего расследования, описанного в повести «Происшествие в Вистерия-Лодж», события которого доктор Ватсон относит к 1892 году.

Очевидно, в данном случае тоже была допущена ошибка. Почитатели опубликованных произведений о Шерлоке Холмсе прекрасно осведомлены о том, что после симуляции собственной смерти от руки своего самого опасного врага — Мориарти, — в мае 1891 года у водопада Райхенбах великий сыщик покинул страну и отсутствовал три года, вернувшись в Англию) лишь весной 1894 года, Поэтому нет никакого сомнения в том, что заниматься расследованием указанного выше дела в 1892 году он никак не мог.

Я полагаю, что опять-таки из-за небрежного почерка доктором Ватсоном и здесь была допущена ошибка, и дело это происходило в 1897 году. Просто последняя цифра «7» была ошибочно принята за «2». Поэтому можно с уверенностью утверждать, что расследования «Происшествия в Вистерия-Лодж», а также дел, отчеты о которых были опубликованы под названиями «Убийство в Эбби-Грэйндж» и «Дьяволова нога», имели место соответственно зимой и весной 1897 года.

Такое изменение в хронологии подтверждается и высказыванием доктора Ватсона в «Дьяволовой ноге» о том, что «от тяжелой, напряженной работы, тем более что сам он совершенно не щадил себя», здоровье Шерлока Холмса несколько пошатнулось, и доктор Мур Эгер с Харли-стрит посоветовал ему «временно оставить всякую работу и как следует отдохнуть».

Если, как я полагаю, расследование «Происшествия в Вистерия-Лодж» происходило в марте 1897-го, а не 1892 года, значит, Шерлок Холмс действительно именно тогда разрешил эту особенно сложную загадку, о которой доктор Ватсон отзывался как о «совершенно невероятном деле», а Шерлок Холмс называл эту историю «сплошным хаосом».

Промозглая и очень холодная погода в марте 1897 года еще сильнее подорвала здоровье Шерлока Холмса. Доктор Ватсон писал о том, что они пешком прошли две мили по «холодным, наводящим уныние местам» в «холодный, сумрачный мартовский вечер», когда «дул пронизывающий ветер и мелкий дождь хлестал в лицо».

Неудивительно, что вскоре после этого Шерлок Холмс был вынужден обратиться за советом к доктору Эгеру и по его рекомендации поселиться в маленьком домике близ бухты Полду в Корнуэлле, чтобы поправить здоровье. Тем не менее вряд ли ему удалось хорошо отдохнуть, поскольку именно там Шерлок Холмс и доктор Ватсон были вовлечены в историю, впоследствии получившую название «Дьяволова нога».

Несмотря на это, я совершенно убежден в правильности моей теории относительно уточнения дат вышеупомянутых опубликованных произведений, и в силу присущей мне скромности я не хотел бы навязывать свою версию другим специалистам, занимающимся изучением деятельности великого сыщика. Поэтому я готов — с интересом и с уважением — обсудить любые альтернативные предположения, которые могут идти вразрез с моей гипотезой.

Джон Ф. Ватсон,

доктор философии

Колледж Всех Святых

Оксфорд

24 июня 1930 г.

The Secret Chronicles of Sherlock Holmes, by June Thomson

Foreword by Aubrey B. Watson LDS, FDS, D Orth

The Case of the Paradol Chamber

The Case of the Hammersmith Wonder

The Case of the Maplestead Magpie

The Case of the Harley Street Specialist

The Case of the Old Russian Woman

The Case of the Camberwell Poisoning

The Case of the Sumatran Rat

Appendix: An hypothesis regarding the internal evidence as it relates to the chronology within the published Holmes canon

Сергей Ульев Шерлок Холмс и десять негритят

Гости замка:

Шерлок Холмс и доктор Ватсон — от Артура Конан Дойла

Мисс Марпл и Эркюль Пуаро — от Агаты Кристи

Жюль Мегрэ — от Жоржа Сименона

Филип Марлоу — от Раймонда Чандлера

Инспектор Жюв — от Пьера Сувестра и Марселя Аллена

Коррадо Каттани — от Марко Незе

Перри Мейсон и Делла Стрит — от Эрла Стенли Гарднера

Огюст Дюпен — от Эдгара По

Ниро Вульф и Арчи Гудвин — от Рекса Стаута

Отец Браун — от Гилберта Честертона

Пролог

…Кофе, крепкий, горячий, был хорош, особенно для тех, кто пил его с коньяком. После отличного обеда гости были довольны жизнью и собой. Стрелки часов показывали четверть десятого.

— Ах, — мечтательно вздохнула мисс Марпл. — Старый замок, холодные стены и — болота, болота на сотни миль вокруг… Какие великолепные декорации для убийства! Чопорного, таинственного, чисто английского убийства…

— О, мисс Марпл, это безумно интересно, когда постоянно кого-нибудь убивают! — воскликнула Делла Стрит, прижав руки к груди.

— Разумеется, — сказал Шерлок Холмс. — Если только убивают не вас.

Наступило молчание — спокойное, блаженное молчание. И лишь Филипп Марлоу прошелестел глазами по коленкам секретарши Перри Мейсона.

По стенам в мерцающем блеске свечей бродили причудливые тени. Лики вельмож на портретах казались живыми. Они как-будто были готовы спуститься сейчас вниз, к гостям, чтобы поддержать светскую беседу и выпить за их здоровье доброго вина.

И вдруг в комнату ворвался ГОЛОС:

— Дамы и господа! Прошу тишины!

Все встрепенулись. Огляделись по сторонам, посмотрели друг на друга, на стены.

А ГОЛОС продолжал — грозный, нечеловеческий:

— Дамы и господа! Где бы вы ни появились — там всегда происходят убийства. Фонтаном бьет кровь из перерезанных вен и брызжут во все стороны мозги, глаза вылезают из орбит и свешиваются набок лиловые языки, вспучиваются животы и корчатся в предсмертных судорогах конечности. Дамасский кинжал, пеньковая веревка, начиненный ядом рождественский пирог, увесистое пресс-папье, каминная кочерга, ржавый топор, тупые ножницы, отравленные стрелы и тучи пуль — вот языческие боги, которым вы поклоняетесь и которые жадно требуют ягнят для закланья. И потому, где бы ни происходили убийства, — там тут же являетесь вы, — и с фатальной неизбежностью совершаются все новые и новые убийства.

Полицейские ищейки, частные сыщики и просто любители острых ощущений! Вам предъявляются следующие обвинения.

Шерлок Холмс! Вы связали свою жизнь с морфием и кокаином.

Джон Ватсон! Вы превратили миссис Хадсон в надомную рабыню.

Отец Браун! Скольких прихожанок вы исповедовали в своей почивальне?

Ниро Вульф! В то время, как вы облизываете свои жирные пальцы, дети Африки пухнут с голоду и изнывают от жажды.

Арчи Гудвин! Вы зубоскалите по любому поводу и без повода, но помните — никто так хорошо не скалит зубы, как могильный череп.

Коррадо Каттани! Вы спите с кем угодно, кроме собственной жены, забыв о том, что мафия не дремлет.

Филип Марлоу! Вы вечно суете нос, куда не следует, и заливаете за воротник. К счастью, вашей печени не суждено дожить до цирроза.

Инспектор Жюв! Ваша мания преследования угрожает жизни окружающих. То, что вы ищете, — вы никогда не найдете.

Делла Стрит! Пока вы строите из себя монашку, ваш шеф утешается тем, что ставит палки в колеса окружному прокурору.

Перри Мейсон! Вы замучили всех своими перекрестными допросами. Вы зануда и главная помеха правосудию.

Джейн Марпл! Вы старая сплетница и Синий чулок.

Эркюль Пуаро! В ваших мозгах слишком много серых клеточек. Скоро они потекут у вас из ушей.

Жюль Мегрэ! Мухи дохнут на лету, едва завидят одну из ваших закопченных трубок.

Огюст Дюпен! Человекообразные обезьяны никогда не простят вам, что вы пришили старому доброму орангутангу злодейское убийство на улице Морг.

Обвиняемые, что вы можете сказать в свое оправдание?

Часть 1. Все дороги ведут в Киллерданс

Глава 1. Два джентльмена из Лондона

Поезд остановился у маленькой, захолустной станции. На перрон сошли два прилично одетых джентльмена. По всему было видно, что приехали они из Лондона. С чопорной предусмотрительностью обходя встречные лужи, джентльмены быстро прошли по перрону и спустились на мостовую. Возле забора их уже дожидалась коляска, запряженная парой коренастых лошадок.

Один из джентльменов, в клетчатом костюме, вынув изо рта эпиковую трубку, произнес:

— Послушайте, дорогой друг, ваш скальпель при вас?

— Как всегда.

— Надеюсь, его лезвие окажется достаточно острым для этого забора?

— Еще бы! Им людей можно резать, не то что дерево.

— Превосходно! Черканите в таком случае парочку пляшущих человечков для этого балбеса из Скотланд-Ярда. По крайней мере, Лестрейду не придется искать наши трупы по всей Англии.

— Сию минуту.

Джентльмен, к которому была обращена просьба, извлек из саквояжа скальпель и с профессиональной ловкостью вонзил лезвие в забор.

Один из человечков получился с элегантным орлиным профилем. Изо рта у него торчала курительная трубка, над головой возвышался шлем, а в правой руке он, словно скипетр, сжимал огромную лупу. Второй пляшущий человечек, напротив, ничем особенным не отличался, разве что чуть оттопыренными ушами.

Джентльмен в клетчатом костюме удовлетворенно хмыкнул, выпустив изо рта струйку сизого дыма.

— Чудесно! Если нам суждено вернуться на Бейкер-стрит, обязательно повторите этот шедевр на одной из стен гостиной. Думаю, миссис Хадсон не станет возражать.

— Конечно. Она нам еще никогда ни в чем не отказывала.

Джентльмены сели в коляску.

Кучер — нескладный, чем-то напоминавший Квазимодо малый, — снял шляпу, приветствуя господ, и через несколько минут они уже быстро катили вдоль зеленых склонов пастбищ и домиков с остроконечными крышами.

Дорога постепенно становилась все запущеннее и суровее, а потом глазам путников предстала похожая на глубокую чашу долина с чахлыми дубами и соснами, искореженными и погнутыми ветром, бушующим здесь испокон веков. Над деревьями поднимались две высокие, узкие башни.

Возница показал на них кнутом.

— Киллерданс-холл, господа! — произнес он раскатистым басом.

В серых глазах Шерлока Холмса вспыхнул огонь. Доктор Ватсон прижал к груди саквояж.

Глава 2. Случайные попутчики

После очередной драки, в которой ему как всегда досталось больше других, мужчина, внешностью скорее смахивающий на голливудского актера, нежели на завсегдатая дешевых баров, с трудом дополз до своего видавшего виды автомобиля. Взобравшись на сидение, он хлебнул виски, кое-как завел мотор и поехал куда глаза глядят…

Спустя три часа за одним из поворотов он едва не врезался в почтенного вида мужчину и женщину, не спеша следовавших под ручку по обочине.

Водитель чертыхнулся и, сдвинув шляпу на затылок, потянулся к бардачку, в котором всегда находилось место для бутылки. Отхлебнув глоток, он высунулся вокно:

— Только не притворяйтесь глухими. Вы же слышали, как я сигналил.

Маленький пожилой человечек с причудливо загнутыми кверху усами торопливо подошел к машине.

— В большей или меньшей степени, — сказал он с акцентом.

Водителю сразу понравились эти замечательные усы.

— Сесть не хочешь, приятель? — улыбнулся он.

— Спасибо, — вежливо промолвил человечек, ткнувшись носом в проем окна. — Но, может быть, вы будете так добры, чтобы прежде на меня дыхнуть, и я не стал бы злоупотреблять вашей любезностью

— Грамматика у тебя такая же скверная, как и парик, — съехидничал водитель.

— Лучше оставьте парик в покое!

— Тогда приготовься к мучительной смерти, — сказал мужчина, набрал в легкие воздуха и шумно выдохнул ему прямо в ноздри.

Коротышка отшатнулся.

— Месье, берегитесь тупой… как это говорится?… маленькой улицы, которая никуда не ведет.

— Тупика что ли?

— Да, да, тупой улицы.

— Ты говоришь по-английски чуть лучше, чем я играю на рояле. Садись, приятель, вместе со своей подружкой. Я подкину вас куда надо.

К машине приблизилась спутница маленького человечка — милейшая на вид старушка в гигантском бретонском чепце. Ее острые глазки вперились в водителя и стали резать его как бритвой.

— Вы случайно не боксер? — наконец спросила она.

— Не совсем. Скорее, сыщик.

— А… — Она сердито мотнула головой. — Всем не дают покоя мои лавры.

— Послушай, Джейн, — сказал ее спутник, — наш обед давно ждет нас.

— Верно, верно! — вдруг живо заговорила старушка и затрясла чепцом. — Помнится, когда я была ребенком… Буфет у стены, заставленный шикарными блюдами… Ах, что за прелесть эти булочки с медом, конфеты с ромом! А эти пудинги, кексы! И ананасы, ананасы, ананасы, целая гора ананасов… О, мисс Марпл, где твоя молодость?! Куда она подевалась, скажите на милость? Какая роскошная была жизнь!

Двум мужчинам стоило немалых трудов пристроить продолжавшую что-то восторженно восклицать старушку на заднем сидении. Потом ей достали из сумки вязанье, и старушка, мгновенно умолкнув и забыв обо всем, с радостью схватилась за спицы и принялась выделывать петли.

— Так к какому тупику ведет эта улица, папаша? — спросил Филип Марлоу, выжимая сцепление.

— В Киллерданс-холл, сынок, — ответил Эркюль Пуаро. — Если не ошибаюсь, вскоре там произойдут любопытные события.

Глава 3. Его доверенная секретарша

Мужчина в костюме-тройке и при галстуке изучал окрестности замка в бинокль, как генерал изучает место предстоящего сражения. Его взятая напрокат байдарка бесшумно скользила по узкому проливу, до берега оставалось совсем немного.

И тут мужчина едва не выронил бинокль за борт.

Из воды на песчаную отмель вылезала обнаженная девушка! Водонепроницаемый мешок, привязанный к ее спине, мало смахивал на купальный костюм, лишь подчеркивая первозданные девичьи прелести.

Оказавшись на берегу, она достала из мешка полотенце и насухо вытерла свое стройное тело. Потом извлекла туфли и целый ворох каких-то тряпок.

В следующую секунду мужчина установил, что это было женское нижнее белье и верхняя одежда. Изображение плясало у него перед глазами.

Девушка одевалась неторопливо, как будто стояла перед зеркалом в собственном доме. А потом начала краситься, смотрясь в зеркальце пудреницы.

Мужчина приналег на весла, в два счета пристав к берегу.

Девушка приветливо взмахнула рукой:

— Вот и вы, шеф! А я, представьте, уже успела искупаться.

— В самом деле? И как водичка?

— Просто прелесть! Я так рада, что решила добираться вплавь и вам не пришлось брать двухместную байдарку. Тем самым, шеф, я сэкономила для вас целых три доллара и двадцать пять центов.

— О, Делла! Ваша преданность меня просто обезоруживает…

Оглядев мрачные места, раскинувшиеся вокруг, девушка поежилась.

— Шеф, еще не поздно передумать. Может быть, мы зря ввязались в это дело? Сидели бы сейчас в конторе, разбирали письма…

— К чертям всю эту рутину! Хочу заниматься делами жизни и смерти, когда счет идет на минуты. Хочу странного и необычного.

Она взглянула на него заботливо и нежно.

— Любовь к риску еще выйдет вам боком, шеф.

Он улыбнулся мальчишеской улыбкой.

— Я выигрываю дела свих клиентов именно потому, что узнаю всю подноготную. И надо заметить, получаю от этого массу удовольствия.

«На свете бывают и другие удовольствия», — хотела сказать девушка. — «Но что ему до того…» — вздохнула она про себя.

Они направились к замку, продираясь сквозь кусты.

— Смотрите, шеф! — в испуге воскликнула Делла.

Надпись на деревянном знаке гласила: «ЧАСТНЫЕ ВЛАДЕНИЯ! ОСТОРОЖНО, ЗЛАЯ СОБАКА!»

Он пожал плечами, собираясь пошутить что-то насчет сторожевой таксы. Но в этот момент ветер донес до них протяжный душераздирающий вой.

Девушка передернула плечами.

— Не хотелось бы мне повстречаться с этой злючкой.

— Пустяки, Делла. Я не боюсь собак, которые воют, — и с этими словами адвокат Перри Мейсон ступил на лестницу, ведущую к парадной двери.

Глава 4. Мужчина с чемоданом

За аллеей открывался широкий газон и, обогнув его, крепкий мужчина с трубкой в зубах и чемоданом в руке подошел к замку. Перед тем как подняться по мраморной лестнице, путник машинально выколотил трубку о каблук.

Когда он позвонил в дверь, перед ним мгновенно — будто подкарауливал — возник дворецкий. Он был в черном смокинге, в белых перчатках, с бакенбардами и моноклем в левом глазу.

Мужчина протянул ему свой чемодан.

— Комиссар Мегрэ из криминальной полиции.

— Сюда-а, комиссар.

Голос дворецкого заедал, как магнитофон с растянутыми пассиками. С достоинством приняв у Мегрэ шляпу и чемодан, он провел его в библиотеку и удалился.

Мегрэ с удовольствием пробежал бы взглядом книжные стеллажи, но к нему уже направлялась молодая миловидная женщина.

— Бонжур, месье комиссар, — сказала она приветливо. — Я давно мечтала с вами познакомиться. Меня зовут Делла Стрит.

— Комиссар Мегрэ из криминальной полиции, — пробурчал он, пожав протянутую ему узкую ладонь.

— Вот не думала, что когда-нибудь увижу вас так близко. Знаете, я с детства вырезаю все ваши фотографии и наклеиваю их в тетрадку.

Мегрэ поморщился. Не хватало еще, чтобы эта девчонка стала выпрашивать у него на сувенир его новую трубку.

— Кого-нибудь уже убили, мадемуазель?

Она заволновалась.

— Здесь? Нет… Почему вы спросили? Разве кого-то должны были убить?

Мегрэ задумался, глядя в окно. Он явился сюда, чтобы задавать вопросы, а вместо этого допрашивали его самого.

Он расположился за столом, вытащил трубку и стал ее набивать.

— Почему вы спросили? — повторила девушка.

Вопрос остался без ответа.

Она показалась ему бойкой и сексуальной. Такой клиентуры Мегрэ опасался. Ему казалось, что он уже идет по краю пропасти.

— Вы мне писали? — спросил он.

— Нет. Я собиралась… Но так и не смогла решиться. Я с детства мечтала с вами познакомиться, комиссар!

Мегрэ курил трубку, не сводя с девушки глаз. Ему не нравилось кресло, в которое пришлось сесть, но другого здесь не было, а стул он мог бы запросто раздавить.

Мегрэ вздохнул.

— У вас были любовники?

— Что? Да… Нет! Как вам объяснить… мой шеф… — она смутилась.

Ему захотелось плюнуть на все, вскочить в первый автобус и вернуться на набережную Орфевр. Жаль, автобусы в этих краях не ходили.

Девушка сделала шаг к нему. Исходивший от нее аромат духов был вовсе не дурен. Мегрэ с интересом принюхался. Горничные и консьержки, определенно, так не пахли.

— Кто вы по профессии, мадемуазель?

— Доверенная секретарша адвоката Перри Мейсона.

— Комиссар Мегрэ из криминальной полиции.

Он снова пожал ее руку. Ладонь девушки показалась ему теперь гораздо более горячей, чем прежде.

Между тем девушка стояла совсем близко, с обожанием глядя на него. Казалось, стоило ему протянуть руки, — и она упадет в его объятия. Аромат женских духов становился невыносимым, его не мог заглушить даже вившийся вокруг головы Мегрэ табачный дым.

— Я теряюсь, комиссар. Ваши странные намеки… Вы хотите… О, если вы только захотите… — Ее рука коснулась его плеча, а острая коленка, туго обтянутая чулком, — его колена.

Вдруг раздался слабый сухой треск — это Мегрэ сломал трубку.

— Ах, какая досада! — Делла всплеснула руками. — Но раз уж это случилось, комиссар, подарите мне эти драгоценные обломки.

Мегрэ еще больше захотелось плюнуть на все. Он глубоко вздохнул и протянул девушке то, что осталось от его новой трубки. Достав из кармана другую, он принялся ее набивать.

— Делла! — донеслось из коридора. — Делла!

— Это шеф! — вздрогнула она, быстро спрятав обломки у себя на груди. — Простите, Жюль, но если он застанет меня с вами наедине… он меня убьет!

При этих словах Мегрэ просыпал табак на брюки, но девушка уже выскользнула из библиотеки.

Он остался один и уставился в окно, куда не проникало солнце.

Глава 5. Синьор, коротышка и зеленые очки

В прихожей раздался звонок. Дворецкий пошел открывать дверь.

На пороге, однако, никого не оказалось. Дворецкий прошел вперед, чтобы посмотреть по сторонам, и вдруг ощутил на своем затылке холодную сталь, а на плече — чьи-то крепкие нервные пальцы.

— Не дергайся, если не хочешь огорчить своих родных и близких, — почти пропел ему на ухо приятного тембра голос.

— Сожалею, но я сирота-та-та, сэр.

— В таком случае, прикуси язык. И отвечай на вопросы. Адвокат Терразини, эта грязная обезьяна, здесь?

— Я могу говорить, сэр?

— Только шепотом.

— Среди приглашенных — а-а-адвокат Перри Мейсон с секретаршей, сыщик-консультант Шерлок Холмс с доктором Ватсоном, комиссар Мегрэ с че… с чемоданом и много других у-у-уважаемых господ. Адвоката Терразини здесь нет.

— Хорошо. Руки по швам и чтоб без глупостей! Заходи в дом.

Неизвестный проследовал за дворецким через прихожую.

Холл, в котором они очутились, был уютен и красив — просторный, высокий. В старинном камине потрескивали поленья. Верх холла был обведен галереей с перилами, на которую вела широкая лестница.

Мужчина огляделся, потом опустил пистолет и спрятал его в кобуру под мышку.

— Закурить есть?

— Я не курю-у-у, сэр.

Незнакомец со вздохом достал свои и, щелкнув зажигалкой, в которую была вмонтирована фотография римского папы, прикурил.

— Еще раз скажешь мне «сэр», — произнес он, выпуская из ноздрей дым, — сядешь! С твоей амбразурой любой судья с первого взгляда даст тебе пожизненное… Для таких как ты я — синьор комиссар. Понятно?

— Хорошо, сэ-э-эр…

— Коза ностра! — простонал комиссар, выплюнув окурок. — Я же сказал тебе, кретино…

Тут он в нерешительности замолк, ибо в холле вдруг появился коротышка в черной сутане католического священника, похожий на грубо вырезанного из дерева Ноя с игрушечного ковчега.

— Мисс Джейн Марпл, кажется, хотела меня видеть, — с нудной учтивостью произнес он.

— Мадам устала с дороги, синьор, и решила прилечь, — сказал дворецкий.

— Отходит? — спросил священник, источая неотразимое простодушие.

— Как будто бы не собиралась. Полагаю, святой отец, вы встретитесь с ней за обедом.

— Боюсь, тогда я здесь бесполезен, — сказал священник с кротким вздохом и повернулся, чтобы уйти, но комиссар ухватил его за сутану.

— Позвольте представиться: комиссар Коррадо Каттани из Палермо. Отобедайте с нами, падре, ведь надо кому-то позаботиться о наших душах.

— Хорошо, — сказал отец Браун с той же бесстрастной любезностью. — Благодарю вас… Возьмите мой зонт, — обратился он к дворецкому.

Тот с поклоном принял его зонт и широкополую черную шляпу с загнутыми кверху краями.

Проводив вновь прибывших гостей в их комнаты, дворецкий поспешил вернуться в холл: в прихожей требовательно зазвенел колокольчик.

За дверью стоял молодой человек ничем не примечательной наружности, в черном сюртуке. Самым выдающимся предметом в его гардеробе были круглые болотного цвета очки, украшавшие переносицу.

— Добрый вечер, любезнейший, — сказал молодой человек дворецкому. — Полагаю, сбежавшую обезьяну в мое отсутствие еще не успели поймать?

— Вы имеете в виду грязную обезьяну по прозвищу Терразини?

— Меня не интересует, как ее зовут и мылась ли она перед побегом. В любом случае ничто не поможет ей избежать сокрушительной силы моего разума.

— А как ваше имя, месье? — осведомился дворецкий, поправив монокль.

— Огюст Дюпен! — ответил молодой шевалье тоном, от которого человек и с более крепкими нервами невольно бы содрогнулся, а что касается дворецкого, то у него при этих словах просто отвисла челюсть.

Глава 6. Смерть Цезаря

Бык был настоящий красавец, причем недюжинной силы, если мог так запросто везти на себе, помимо внушительной поклажи, еще и двух мужчин, один из которых был весом в сто с лишним кило. Второй седок был заметно худосочней, он сидел впереди, держа в руках шест с привязанным к нему аппетитным пуком соломы. Она маячила перед самым носом быка, и тот тянулся к ней своими широкими ноздрями, упорно двигаясь вперед.

— Скорее! — кряхтел толстяк, утирая со лба пот. — У меня кровь стынет в жилах при мысли о том, что в замке стынет обед.

Его спутник потряс шестом, и пьянящий аромат сушеной травы с новой силой ударил в ноздри быку.

— Но-о, Цезарь! Но-о! — закричал погонщик, и бык помчался рысью.

Толстяк мертвой хваткой вцепился в ребра компаньона.

— Арчи, не слишком ли быстро мы едем?

— Спросите об этом у быка.

Толстяк пожевал пересохшие губы.

— Арчи, как ты думаешь, я не упаду?

— Я сейчас не в состоянии думать, сэр.

Бык тем временем перешел на галоп.

— Фу, мерзавец! — выпалил толстяк, лязгнув зубами.

— Я или бык?

— И ты, и бык! Какого черта ты уговорил меня поехать на этой скотине?!

— Это дешевле, чем на такси, и оригинальнее, чем на лошади. Я думал, вам понравится.

— Мне понравится, когда Фриц сделает из него котлеты, нашпигованные бананом и обложенные помидорами.

— Тише, сэр! — вскричал погонщик, едва не выронив шест. — Кажется, этот дьявол догадывается, о чем зашла речь.

— Арчи, Арчи, я па! па! па-а-ад-д-д…

Как бы и откуда бы ни падал Ниро Вульф, он всегда приземлялся на мягкое место, ибо других мест у него попросту не было. И Арчи Гудвин, едва не переломавший себе при падении все кости, — на которых было слишком мало мяса, чтобы пробовать себя в роли каскадера, — позавидовал ему черной завистью.

Сбросив на землю поклажу незадачливых путников, красавец-бык с победным мычанием исчез между деревьев. Потом он еще долго носился по чаще, радостно размахивая хвостом, распугивая зверей и птиц, пока, наконец, не увяз в трясине. Лес содрогнулся от погребального бульканья болотной топи… и наступила тишина.

Так упокоился Цезарь.

А Ниро Вульф, тяжко вздыхая, взвалил все чемоданы и сумки на спину Арчи Гудвину и побрел, погоняя компаньона шестом, вслед за исчезающим за вершинами деревьев солнцем.

Глава 7. Любитель маскарадов

— Посмотрите-ка, Холмс, — сказал доктор Ватсон. — Какой-то сумасшедший бежит. Не понимаю, как родные отпускают такого без присмотра.

Ватсон стоял у сводчатого окна отведенной им с Холмсом комнаты и глядел куда-то вдаль.

Холмс лениво поднялся с кресла и, засунув руки в карманы халата, взглянул в окно.

Короткими перебежками — от клумбы к клумбе, от дерева к дереву — к замку быстро приближался неизвестный мужчина в светлом плаще.

— Ну-с, Ватсон, не желаете на практике применить мой метод? — доставая трубку, сказал Холмс. — Что еще вы можете сказать про этого господина, кроме того, что у него не все дома?

— Вы, вероятно, сочтете меня тупицей, Холмс, но я не в состоянии ничего добавить.

— А добавить можно не так уж и много. Он, по всей видимости, француз, служит в полиции, на хорошем счету у начальства, часто бывал в переделках, но всегда выходил сухим из воды. Кроме того, он холост и предпочитает сигары.

— Черт возьми! — вскричал Ватсон. — Это невероятно! Ваша дедукция… она сведет меня с ума!

— Вы поражены, признайтесь?

Холмс довольно запыхтел трубкой, хитро поглядывая на своего друга.

— Немедленно объясните ваши выводы, Холмс! — взмолился Ватсон. — Я сгораю от нетерпения.

— Элементарно, Ватсон! То, что он француз, видно по его утонченному носу и свирепой мимике. То, что он полицейский, я заключил по его манере ежесекундно хлопать себя по карманам, проверяя, на месте ли пистолет. За ним, как вы сами заметили, никто не присматривает, следовательно, начальство ему полностью доверяет. А если вы обратите внимание на его чистый и сухой, несмотря на окружающие замок болота, плащ, а также на его готовность подставить свой лоб под пули и, наконец, на сигару, торчащую у него изо рта, — то сможете прийти к тем же выводам, что и я, относительно его семейного положения и привычек.

— Холмс, вы — гений! — простонал Ватсон.

Между тем, мужчина, на котором Шерлок Холмс продемонстрировал доктору Ватсону свой уникальный метод, подскочил к парадной двери и нетерпеливо двинул по ней ботинком.

Дверь приоткрылась, и на пороге вопросительно блеснул монокль дворецкого.

— Что вам угодно, сэр?

— Сейчас, сейчас…

Мужчина долго шарил по карманам своего плаща, потом с радостным возгласом выхватил револьвер и ткнул им дворецкому в живот.

— Советую вам снять маску, месье! — с неподражаемой миной рявкнул он.

Дворецкий слегка приподнял брови.

— Месье, то, что вы перед собой видите — это мое собственное лицо-цо-цо.

— Да? В самом деле? — Мужчина пригляделся. — Хм, пожалуй. Кто бы мог подумать! Такое лицо! Хм, хм…

— Как представить вас гостям, месье? — вежливо осведомился слуга.

— А что, много здесь гостей?

— Много-ого-го.

— Прекрасно! Значит, маскарад решили устроить. И замок подходящий подобрали… Очень хорошо! Замечательно! Но меня так просто не проведешь. Я найду, кого мне надо, под какой бы маской он ни скрывался. Обожаю маскарады! — Мужчина заглянул в черное дуло своего револьвера, лихо крутанув барабан. — Патронов мне хватит. А зовут меня инспектор Жюв. Так и доложи. Советую запомнить это имя. Инспектор Жюв!

Глава 8. Голос, леденящий душу

Обед при свечах близился к концу. Еда была отменная, вина великолепные. Дворецкий прислуживал безукоризненно.

Настроение у гостей поднялось, языки развязались. Огюст Дюпен рассказывал об ужасном орангутанге с улицы Морг. Шерлок Холмс и доктор Ватсон внимательно слушали. Мисс Марпл увлеченно беседовала с отцом Брауном — у них нашлись общие знакомые на Бертрамском кладбище. Делла Стрит расспрашивала комиссара Мегрэ о Париже. Мегрэ загадочно пыхтел трубкой, и за него большей частью отвечал инспектор Жюв. Перри Мейсон ревниво прислушивался к их разговору. Ниро Вульф с набитыми под завязку щеками рассказывал комиссару Каттани о тройном скрещивании орхидей и постоянно пихал Арчи Гудвина в бок, чтобы тот не забывал передать ему то или иное блюдо. Эркюль Пуаро, удобно устроившийся на стуле, наблюдал за всеми, как кот, готовящийся к смертельному прыжку, наблюдает за стайкой беззаботно чирикающих воробьев.

Перед кофе большинство гостей вышли из-за стола и разбрелись по гостиной.

Холмса и Ватсона после общения со словоохотливым Огюстом Дюпеном потянуло подышать свежим воздухом, и они направились к приоткрытому окну. Пуаро, прислонившись к каминной полке, поглаживал усы и смотрел на огонь. Дюпен сидел в кресле, подробно и обстоятельно рассказывая Мегрэ о некой прелестной утопленнице. Каттани бродил вдоль стен, делая вид, что любуется портретами давно скончавшихся вельмож. Жюв вертел в руках статуэтку женщины, обнаруженную им в углу за шторой — он никак не мог понять, куда подевались ее руки ниже плеч, и начинал уже сомневаться, были ли они у нее вообще. Вульф оставался сидеть за столом, продолжая самозабвенно жевать. Сквозь прозрачное стекло своего бокала Марлоу лениво разглядывал стройные ножки Деллы Стрит.

Дверь отворилась. Вошел Томас — он нес поднос с кофе.

— Какая очаровательная девушка, эта секретарша Мейсона, — сказал Ватсон, повернувшись к Шерлоку Холмсу.

Великий сыщик нехотя оторвал свой взгляд от пейзажа за окном.

— Поверьте, Ватсон, самая очаровательная женщина, какую я когда-либо видел, была повешена за убийство троих своих детей. Она отравила их, чтобы получить деньги по страховому полису.

— А разве у Деллы Стрит есть дети? — встревожился Ватсон.

— Уверен, что нет.

— Объясните, ради Бога, Холмс, почему вы так в этом уверены?

Холмс мягко улыбнулся.

— Ответ на ваш вопрос, дорогой друг, содержится, прежде всего, в ее бюсте.

— Вы снова говорите загадками, Холмс!

— Элементарно, Ватсон. У женщины, вскормившей троих детей, были бы совсем другие формы. Я имею в виду такие естественные антропологические параметры, как ширина бедер, объем груди и талии…

Ватсон густо покраснел, уткнувшись лбом в оконное стекло.

Томас обходил гостей, предлагая им кофе.

— Этот дворецкий мне кого-то напоминает, — сказала Делла Стрит Мейсону.

— Вашего поклонника?

— А вы уже ревнуете…

— Вовсе нет, но…

— Вы скорее предпочли бы быть гостем на моих похоронах, нежели на свадьбе?

— Не сгущайте краски, Делла.

Чтобы переменить тему, адвокат поднял рюмку хереса:

— За вас!

— За вас, шеф. А долго мы еще здесь пробудем? На подобных вечеринках всегда есть риск оказаться свидетелями какого-нибудь скандала.

— Признаться, именно этого я и жду.

Кофе, крепкий, горячий, был хорош, особенно для тех, кто пил его с коньяком. После отличного обеда гости были довольны жизнью и собой. Стрелки часов показывали четверть десятого.

— Ах, — мечтательно вздохнула мисс Марпл. — Старый замок, холодные стены и — болота, болота на сотни миль вокруг… Какие великолепные декорации для убийства! Чопорного, таинственного, чисто английского убийства…

— О, мисс Марпл, это безумно интересно, когда постоянно кого-нибудь убивают! — воскликнула Делла Стрит, прижав руки к груди.

— Разумеется, — сказал Шерлок Холмс. — Если только убивают не вас.

Наступило молчание — спокойное, блаженное молчание. И лишь Филипп Марлоу прошелестел глазами по коленкам секретарши Перри Мейсона.

По стенам в мерцающем блеске свечей бродили причудливые тени. Лики вельмож на портретах казались живыми. Они как-будто были готовы спуститься сейчас вниз, к гостям, чтобы поддержать светскую беседу и выпить за их здоровье доброго вина.

И вдруг в комнату ворвался ГОЛОС:

— Дамы и господа! Прошу тишины!

Все встрепенулись. Огляделись по сторонам, посмотрели друг на друга, на стены.

А ГОЛОС продолжал — грозный, нечеловеческий:

— Дамы и господа! Где бы вы ни появились — там всегда происходят убийства. Фонтаном бьет кровь из перерезанных вен и брызжут во все стороны мозги, глаза вылезают из орбит и свешиваются набок лиловые языки, вспучиваются животы и корчатся в предсмертных судорогах конечности. Дамасский кинжал, пеньковая веревка, начиненный ядом рождественский пирог, увесистое пресс-папье, каминная кочерга, ржавый топор, тупые ножницы, отравленные стрелы и тучи пуль — вот языческие боги, которым вы поклоняетесь и которые жадно требуют ягнят для закланья. И потому, где бы ни происходили убийства, — там тут же являетесь вы, — и с фатальной неизбежностью совершаются все новые и новые убийства.

Полицейские ищейки, частные сыщики и просто любители острых ощущений! Вам предъявляются следующие обвинения.

Шерлок Холмс! Вы связали свою жизнь с морфием и кокаином.

Джон Ватсон! Вы превратили миссис Хадсон в надомную рабыню.

Отец Браун! Скольких прихожанок вы исповедовали в своей почивальне?

Ниро Вульф! В то время, как вы облизываете свои жирные пальцы, дети Африки пухнут с голоду и изнывают от жажды.

Арчи Гудвин! Вы зубоскалите по любому поводу и без повода, но помните — никто так хорошо не скалит зубы, как могильный череп.

Коррадо Каттани! Вы спите с кем угодно, кроме собственной жены, забыв о том, что мафия не дремлет.

Филип Марлоу! Вы вечно суете нос, куда не следует, и заливаете за воротник. К счастью, вашей печени не суждено дожить до цирроза.

Инспектор Жюв! Ваша мания преследования угрожает жизни окружающих. То, что вы ищете, — вы никогда не найдете.

Делла Стрит! Пока вы строите из себя монашку, ваш шеф утешается тем, что ставит палки в колеса окружному прокурору.

Перри Мейсон! Вы замучили всех своими перекрестными допросами. Вы зануда и главная помеха правосудию.

Джейн Марпл! Вы старая сплетница и Синий чулок.

Эркюль Пуаро! В ваших мозгах слишком много серых клеточек. Скоро они потекут у вас из ушей.

Жюль Мегрэ! Мухи дохнут на лету, едва завидят одну из ваших закопченных трубок.

Огюст Дюпен! Человекообразные обезьяны никогда не простят вам, что вы пришили старому доброму орангутангу злодейское убийство на улице Морг.

Обвиняемые, что вы можете сказать в свое оправдание?

Глава 9. Большой переполох

ГОЛОС умолк.

На какой-то момент воцарилось гробовое молчание, потом тишина взорвалась оглушительным грохотом. Это у Мегрэ изо рта вывалилась трубка. И тут же за дверью раздался звук, словно там уронили шкаф.

Первым вскочил на ноги Холмс. Бросившись к двери, он широко распахнул ее. На полу лежала мисс Марпл.

— Ватсон! — крикнул Холмс.

Доктор поспешил ему на помощь. Они подняли старушку и перенесли ее в гостиную. Ватсон склонился над ней.

— Ничего страшного, потеряла сознание, только и всего.

— Какое счастье, что не девственность, — хмыкнул Марлоу.

Побагровевший Пуаро немедленно отвесил ему звонкую пощечину. Частный детектив пожал плечами и, держась за щеку, бодрым шагом покинул гостиную.

— Томас, принесите даме коньяк, — приказал дворецкому Мегрэ.

— Сейчас, месье.

Поскольку коньяк в гостиной был выпит до капли, дворецкому пришлось отправиться за ним в буфет.

Жюв был бел как мел, у него тряслись руки.

— Как это вдруг мисс Марпл очутилась за дверью?

— Мадам хотела удрать до того, как ей будет предъявлено обвинение, — пояснил Вульф, тщательно облизывая свой указательный палец. — Я заметил, как она встала и пошла к двери, но не стал ее окликать.

— Кто это мог говорить? И где скрывается этот человек? — сыпал вопросами Мейсон.

— Кто разыграл эту скверную шутку? — бормотал Дюпен, протирая свои зеленые очки.

— Б-р-р, — сказал Пуаро, почесав в рассеянности парик. — У англичан весьма своеобразный юмор, если они находят это забавным.

Коррадо Каттани мрачно уперся локтями в стол, опустив голову на руки. Мегрэ принялся с озабоченным видом набивать трубку. Делла по памяти записывала в блокнот монолог ГОЛОСА, на щеках ее горели темные пятна румянца.

И лишь отец Браун беспечно болтал коротенькими ножками, глядя в пол тусклыми рыбьими глазами.

— Порядок, — шепнул на ухо Вульфу Арчи Гудвин. — Колесо закрутилось. Теперь можете начинать лекции о раскрытии преступлений.

— Арчи, терпеть не могу, когда меня отвлекают от обеда.

— Но обед давно закончился.

— А у меня он продолжается.

— В таком случае ни в чем себе не отказывайте, шеф. Быть может, это наша последняя трапеза.

Пока Ватсон трясущимися пальцами расстегивал ворот одежды мисс Марпл, Холмс уверенно произнес:

— Думаю, голос шел вон из той комнаты.

— Там кто-то прячется? — вырвалось у Жюва.

— Кто бы это ни был, нам следует подать на него в суд, — заявил Мейсон. — А уж на перекрестном допросе я из него всю душу вытяну.

— Вы и в самом деле зануда, дорогой друг, — сухо обронил Холмс и, обнажив револьвер, кинулся к двери у камина, ведущей в соседнюю комнату. Стремительно распахнув ее, ворвался туда.

— Ну конечно, так оно и есть, — донесся до них его голос.

Большинство из гостей поспешили к нему. Отец Браун не поддался всеобщему порыву и остался сидеть в сторонке, словно это все его не касалось. Ниро Вульф продолжал жевать, а доктор Ватсон — приводить в чувство мисс Марпл.

В смежной с гостиной комнате к стене был придвинут столик. На нем стоял старомодный граммофон, повернутый таким образом, что его раструб упирался в стену.

Холмс завел граммофон, поставил иглу на пластинку, и они снова услышали: «Человекообразные обезьяны никогда не простят…»

— Выключите! — крикнул Дюпен. — Не могу слышать про человекообразных обезьян.

Холмс нехотя поднял иглу, и Дюпен с облегчением вздохнул.

— Какой-то психопат или психопатка, — заключил Мегрэ. Его подмывало пройти в прихожую, взять шляпу и незаметно удрать.

— Я полагаю, что это была глупая и злая шутка, — сказал Дюпен.

— Вы думаете, это шутка? — тихо, но внушительно произнес Пуаро.

— А как по-вашему? — уставился на него Дюпен.

— Как сказала однажды королева Виктория: «Это нам не смешно»! — ответил маленький человечек, старательно обрабатывая свои усы расческой.

— Может, и не психопат, — размышлял Мегрэ, с интересом наблюдая за манипуляциями Пуаро, — а даже хуже…

— Кажется, я знаю, кто бы это мог быть, — пробормотал в волнении инспектор Жюв — так тихо, что слов его никто не разобрал.

— Послушайте, вы забыли об одном, господа, — сказал Мейсон. — Кто, шут его дери, мог завести граммофон и поставить пластинку? — Он наклонился к стенографирующей его речь секретарше: — Делла, про шута можете не записывать.

— Вы правы, месье, — кивнул Мегрэ, выпуская дым вперемешку со словами. — Граммофон не мог заработать сам по себе.

— Это следует выяснить, — сказал Холмс.

Он двинулся обратно в гостиную. Остальные последовали за ним.

Тут же из другой двери в гостиной появился Томас с рюмкой коньяка на подносе. Вслед за ним шел умытый и причесанный Филип Марлоу. Обходя степенного дворецкого, он мгновенно учуял коньяк и, схватив с подноса рюмку, залпом осушил предназначавшееся для мисс Марпл лекарство.

Ватсону оставалось только сокрушенно покачать головой.

— Опять что-то не так, док? — сказал Марлоу. — Но что делать, если у меня запершило в горле.

Пуаро склонился над стонущей мисс Марпл.

— Джейн, послушай, Джейн, не бойся. Ты меня слышишь? Соберись с силами.

Мисс Марпл дышала тяжело и неровно. Ее глаза, испуганные и настороженные, снова и снова обводили взглядом лица гостей.

— Она ищет священника, — сказал отец Браун. — Расступитесь, господа.

— Не торопитесь, святой отец, — придержал его за сутану Арчи Гудвин. — Пожилые леди живучи как кошки. Помнится, моя тетушка как-то объелась отравленными грибами. Столько шума было, столько визга! Хотели уже за священником послать. И что вы думаете? Пронесло пару раз — и поправилась.

Мисс Марпл закатила глаза.

— Вы сказали, грибы были отравлены? — осторожно переспросил Холмс.

— Я оговорился, — ухмыльнулся Гудвин. — Они были просто несъедобны.

— Ах вот как…

Ватсон успокаивал мисс Марпл:

— Вам сейчас станет лучше. Это была только шутка.

— Я потеряла сознание, доктор? — еле слышно спросила она из-под чепца.

— Да.

— Надеюсь, этим никто не успел воспользоваться?

— Что она имеет в виду? — пробормотал Жюв.

— Не ваше дело, месье, — одернул его Пуаро. — Бедняжка бредит.

Тем временем Томас поднес мисс Марпл новую порцию коньяка. На счастье, Марлоу находился в этот момент на другом конце комнаты, и весь коньяк достался мисс Марпл.

Старушка заметно повеселела. Ее щечки сразу порозовели, во взгляде появился рассудок.

— Какое замечательное средство, доктор Ватсон!

Доктор улыбнулся, погладив ей руку.

Эркюль Пуаро нахмурился. Этот жест показался ему фривольным и неуместным. Но отвесить доктору пощечину было явно не с руки.

— Так кто все-таки завел граммофон и поставил пластинку? — спросил Коррадо Каттани. — Не ты ли, Томас?

— Я не знал, что это за пластинка, синьор комиссар. Если бы я знал, я бы ее разби-и-ил.

— Охотно верю, — сказал Холмс, — но все же, Томас, вам лучше объясниться.

— Я выполнял указания, сэр.

— Чьи указания?

— Хозяина Киллерданс-холла.

— А именно?

— Я должен был поставить пластинку в тот момент, когда гости примутся за кофе, а мисс Марпл заговорит об у-у-убийстве.

— В самом деле, — вспомнил Холмс. — Перед всем этим она упомянула о каком-то чисто английском убийстве.

Дворецкий принялся с достоинством ковырять в ухе.

— Но позвольте, — вмешался Жюв, размахивая руками перед его носом, — мисс Марпл могла и не заговорить об убийстве!

— Это исключено, — сказал Гудвин. — Подозреваю, что ее голова забита одними убийствами.

— К сожалению, вы правы, месье, — вздохнул Пуаро. — Ох уж эта наша тяга к большому искусству…

— Искусству?! — вскричал Жюв. — Что вы такое несете, месье Пуаро?!

— Да, месье Жюв, я, Эркюль Пуаро, видел преступления, которые можно было бы назвать произведениями искусства, — важно подтвердил старичок, — в том смысле, что у преступника была творческая фантазия.

— Истинно так, — поддержал его отец Браун. — Не удивляйтесь, сын мой, преступление далеко не единственное произведение искусства, выходящее из мастерских преисподней.

Холмс не отступал от дворецкого ни на шаг.

— Дальше, Томас, — требовательно сказал он.

— Мисс Марпл заговорила об убийстве, и я поставил пластинку-ку-ку.

— Кстати, джентльмены, судя по этикетке, пластинка называется «Лебединая песня Собаки Баскервилей», — объявил Холмс.

— Я не боюсь собак, распевающих лебединые песни, пусть они даже танцуют собачий вальс! — буркнул Мейсон. — Делла, можете записать эту мысль.

— С удовольствием, шеф. Она просто восхитительна!

Отца Брауна внезапно прорвало.

— Неслыханная наглость! — возопил он. — Ни с того ни сего бросать чудовищные обвинения. Мы должны что-то предпринять. Пусть этот тип, кто б он там ни был…

— Вот именно, — сердито пробормотала старушка Марпл, прикорнувшая было на груди у доктора Ватсона, но разбуженная визгливым голосом священника. — Кто он такой, этот тип? Если он всерьез полагает, что я…

— Пуаро, оттащите ее куда-нибудь, — попросил Гудвин. — Больно видеть, как мадам страдает.

Пуаро попытался приподнять мисс Марпл.

— Я помогу вам, сэр, — сказал доктор Ватсон, и они вдвоем вывели шатающуюся старушку из комнаты.

Часть 2. В добрый час!

Глава 10. Золотые пауки

С болот донесся протяжный и невыразимо тоскливый вой. Начавшись с невнятного стона, этот звук постепенно перешел в глухой рев и опять сник до щемящего сердце стона.

— Какие жуткие звуки, — повела плечами Делла Стрит. — Просто мурашки по коже.

— Похоже на Собаку Баскервилей, — задумчиво произнес Холмс.

— Интересно знать, чего она так развылась, — буркнул инспектор Жюв.

Арчи Гудвин осклабился.

— Надрывается, как будто ей прищемили дверью хвост.

Ниро Вульф поморщился.

— Фу! Псину, видно, здесь никто не кормит.

— Голод тут совершенно не при чем, — с умным видом заметил Мейсон. — Собаки воют к покойнику.

Слова адвоката больно задели маленького священника. Отец Браун встал и, гневно нахмурясь, заговорил с кротким пылом:

— Сын мой, я осуждаю вас за то, что вы, благо собака говорить не умеет, выступаете от ее имени! Вас коснулось поветрие, имя которому — суеверие. Люди утратили здравый смысл и не видят мир таким, каков он есть. Тут и собака что-то предвещает и поросенок приносит счастье… Так вы катитесь назад, к обожествлению животных, обращаясь к священным слонам, крокодилам и змеям. И все лишь потому, что вас пугает слово «человек»!

— Отдаю должное вашему красноречию, святой отец, — сказал Мейсон. — Но ваши намеки на то, что это воет человек, просто смехотворны.

— Бог нас рассудит, — с достоинством ответил маленький священник, подобрал сутану и, отыскав задом свое кресло, сел со смиренным выражением на лице.

— Чтоб мне провалиться, но лично я не исключаю возможность убийства!

— Вряд ли, приятель, — сказал Марлоу. — И перестаньте запугивать меня до смерти… Вообще, не знаю, как вы, господа, а я бы не прочь выпить.

— Идет, — поддержал Гудвин.

Он схватил бутылку виски, наполнив бокалы себе и Марлоу.

Но тут приоткрыл глаза задремавший было за столом Ниро Вульф.

— Арчи, кажется, я вновь проголодался, — сказал он, любовно поглаживая свой живот. — Передай мне вон то блюдо. Нет, не то, а это… И это тоже давай. И вина налей. Фу, да не того. Лучше джин с тоником. Вон там с краю лежит мой сандвич. Захвати его.

На сандвиче Гудвин сломался.

— Боюсь, сэр, ваш обед будет длиться вечно!

Взгляд Вульфа оторвался от поросенка, являвшего собой застывшее в свинской ухмылке рыло на горке начисто обглоданных костей, и перешел на компаньона.

— Если ты перенервничал, сходи в кино.

— Не хочу, настроения нет. И к тому же здесь нет кино.

— Тогда сядь и ешь. Мне нравится слушать, как ты чавкаешь, потому что хоть в это время ты молчишь.

Чтобы не запустить в Вульфа стулом, Гудвин сунул руки глубоко в карманы брюк.

— Не хочу есть!

— А я вот на желудок не жалуюсь.

— Чертовски жаль.

— Заткнись! — рявкнул Вульф и начал вставать.

Гудвин поспешил пересесть на другой конец стола.

В гостиной появились Ватсон и Пуаро.

— Как мисс Марпл? — спросил Холмс.

— Я дал ей снотворное, — ответил доктор. — Она заснула, как дитя.

— Надеюсь, вы не воспользовались ее беспомощностью? — съязвил Марлоу.

Ватсон вспыхнул, не найдясь, что сказать. Зато не растерялся Эркюль Пуаро. Подскочив к Марлоу, он отвесил ему оглушительную оплеуху. В окнах замка зазвенели стекла.

— Не бейте меня, я застрахован, — криво усмехнулся частный детектив.

Пуаро так и застыл с раскрытым ртом и рукой на повторном замахе, а Марлоу, воспользовавшись его замешательством, прихватил со стола бутылку виски и пристроился в кресле у камина.

В этот момент Ниро Вульф наконец встал. В своей пухлой руке он удерживал бокал с портвейном.

— Дамы и господа! — торжественно провозгласил он, требовательно постучав по графину вилкой с нанизанными на нее двумя кусками бекона. — Предлагаю тост. Кто-то, быть может, скажет, что самые лучшие цветы на земле — это женщины, старики и дети… Кто-то скажет: кошки, кактусы или еще какую-нибудь глупость… А я отвечу: че-пу-ха! Абсурд! Ибо нет на свете ничего прекраснее моих орхидей. Это настоящее чудо природы. Вот комиссар Каттани знает… Я рассказал ему про тройное скрещивание, и он был поражен до слез. Цена моим орхидеям — все золото мира. Эх, да что там говорить… За мои орхидеи! — и он опрокинул в себя бокал.

Очевидно, портвейн попал ему не в то горло. Перед глазами у Вульфа вдруг быстро-быстро забегали золотые пауки, суетливо мельтеша своими мохнатыми лапками.

— Фу!

Вульф поперхнулся и свалился на стол прямо к блюду с поросенком.

Со стороны могло показаться, что он просто решил чмокнуть поросенка в закоптившийся пяточек. Только поцелуй этот отчего-то с каждой секундой все больше затягивался.

Между тем все выпили за орхидеи Вульфа, но не спешили следовать его примеру — бросаться всем телом на стол.

Возникла неловкая пауза.

Первым почувствовал неладное Шерлок Холмс.

— Ватсон, кажется, нашему другу не по себе. Сделайте ему промывание желудка.

— По-моему, здесь произошло убийство, — робко обронил отец Браун и перекрестился.

— Раз! — громко произнес Пуаро.

— В добрый час, — пробормотал Дюпен.

Мегрэ с нарочитой многозначительностью достал записную книжку и поставил жирный крестик.

«Труп для этой публики — все равно, что для меня тарелка тушеной капусты», — подумал Марлоу.

Доктор Ватсон взялся за запястье Ниро Вульфа.

— Боже мой, он мертв!

— Я же говорил ему, что он совершенно не следит за своей диетой, — сокрушенно закачал головой Гудвин.

— Жизнь коротка, искусство вечно, — заметил Марлоу, допивая из горлышка бутылку. — Все там будем, господа, или я съем свою шляпу.

Наконец и до Жюва дошло.

— Он мертв?! — вскричал инспектор. — Кто мертв? Вульф мертв?! В самом деле? Вы хотите сказать, что Ниро Вульф мертв?!

Мегрэ стал заполнять комнату дымом.

— Се ля ви, как говорят французы. Инспектор Жюв, вопросы здесь задаю я.

Мегрэ оглядел присутствующих. Вид у них был жалкий, потерянный.

Мегрэ извлек из кармана часы на цепочке, и, открыв крышку, с любовью вгляделся в фото мадам Мегрэ, заменявшее ему циферблат.

— Предлагаю установить время убийства, господа, — промолвил комиссар, вдохновленный божественным профилем своей супруги. — Который сейчас час?

— Судя по каминным часам, сейчас четверть одиннадцатого, — весомо произнес Холмс.

— Господа, а у меня украли песочные часы, — поведал вдруг Огюст Дюпен.

— Стыдитесь, месье Дюпен, — оборвал его Мегрэ. — На ваших глазах у человека украли жизнь, а вы рассуждаете о каких-то дешевых часах. У меня самого всего два часа назад сломалась моя новая трубка, но я уже успел об этом забыть. И думал, что навсегда. А теперь вы так некстати напомнили… — Мегрэ не на шутку расстроился.

— У вас же этих трубок целая коллекция, — стала утешать его Делла Стрит, придержав невольно всколыхнувшиеся груди, с покоившимися меж них останками драгоценной трубки Мегрэ.

— Все равно ведь жалко, мадемуазель.

Мегрэ ссутулился. Взгляд его стал необычайно тяжел даже для такого грузного человека.

— Надо установить, имел ли труп женщин, — пробурчал он.

— Труп не может иметь женщин, — заметил Холмс, попыхивая своей трубкой. — Это аксиома, сэр.

Доктор Ватсон зашелся от восторга:

— Гениально, Холмс!

— Элементарно, Ватсон!

— Тихо! — воскликнул комиссар Каттани. — Вы слышите?

Все замерли. Стали слышны приближающиеся к гостиной чьи-то шаркающие шаги. Звуки доносились из коридора. Каттани подскочил к двери, став возле нее с таким расчетом, чтобы, открывшись, она спрятала его от вошедшего, кто бы то ни был.

name=t332>

Глава 11. Мисс Марпл выходит на сцену

Дверная ручка судорожно дернулась, потом стала медленно поворачиваться вниз. И вот, наконец, со зловещим скрипом дверь широко распахнулась.

На пороге стояла мисс Марпл. Бледная, в ночной рубашке, с наброшенным на плечи пледом, в съехавшем набок чепце, с выбившимися наружу седыми космами — она была похожа на самое настоящее кентервильское привидение. В руках она держала сумку, с торчащими из нее клубком шерсти и спицами.

Бросив скептический взгляд на обращенные в ее сторону револьверы и пистолеты всевозможных калибров, она дребезжащим голосом произнесла:

— Можете присесть, господа, благодарю вас за бдительность.

После этих проникновенных слов даже комиссар Каттани перестал целиться старушке в затылок и убрал пистолет в кобуру.

Мисс Марпл важно прошествовала мимо оторопевших мужчин и, отклонив небрежным жестом предложенную Эркюлем Пуаро руку, подошла к тому, что еще совсем недавно называло себя Ниро Вульфом.

— Он мертв! — сказала она, и никто не посмел ей возразить.

Дрожащие старческие руки быстро и ловко обшарили карманы покойного. Потом она, кряхтя и держась за поясницу, выпрямилась и показала присутствующим открытку с изображенным на ней роскошным цветком.

— Вот, господа, взгляните, что я нашла.

— Это орхидея, — мгновенно определил Холмс. — Можете мне поверить. Я знаю все сорта цветов и трав, какие только есть на свете.

— Черт возьми, — пробормотал Марлоу. — Если со мной что случится, эта старушенция будет шарить по моим карманам как по своим собственным.

— А потому заранее избавьтесь от всего лишнего, сын мой, — тихо посоветовал отец Браун. — Что у вас там — карты с девочками?

Мисс Марпл недовольно посмотрела на них. Они сконфуженно потупились.

— Мы слушаем вас, мисс Марпл, — сказал Дюпен, поправив очки.

— Это приглашение посетить Киллерданс-холл. — сказала она. — Ниру Вульфу был обещан обед с изысканными деликатесами и напитками, а также было предложено полюбоваться коллекцией орхидей из оранжереи замка.

— В замке нет орхидей, — вежливо возразил дворецкий, собиравший на двухъярусную тележку грязные тарелки.

— Зато их полным-полно на болотах, — заметил Мейсон.

— Среди них-то мы его и похороним, — сказал Марлоу. — Раз он их так любил.

— Тело терпит, — сказал Гудвин. — Мой шеф никогда и никуда не спешил. Это было золотым правилом его жизни. Думаю, после смерти он не намного изменился в своих привычках. Нам главное сейчас — найти убийцу.

— Унести поросенка? — спросил дворецкий. — Или попозже?

— Уносите, уносите поскорее, — зашипел на него Пуаро, видя, как лицо старушки покрывается багровыми пятнами.

— Мне дадут сказать в этом доме?! — затряслась она от гнева.

— Мы внимательно вас слушаем, мисс Марпл, — учтиво проговорил Ватсон, подходя к ней и беря ее за запястье.

Близость доктора успокоила пожилую леди.

— Владельцем замка, судя по открытке, назвался некий Джон Крэк, — прошамкала она. — Томас, что знаете вы лично об этом человеке?

Дворецкий направлялся к выходу, толкая перед собой тележку. Вопрос мисс Марпл пригвоздил его к полу.

Он медленно обернулся и покачал головой. Его оттопыренная нижняя губа задрожала, на губах появилась слюна.

Глядя на него, Дюпен вдруг подумал о кровожадном орангутанге, поимка которого в свое время доставила ему столько хлопот, хотя и принесла всемирную славу… Что касается Деллы Стрит, то она уже давно напоминала ему Мари Роже — очаровательную парижскую утопленницу, выловленную в свое время из Сены. Да и вообще все лица гостей за стеклами очков казались ему зелеными.

— Ничего не могу сообщить вам, мадам, — сказал Томас мисс Марпл. — Я никогда не видел владельца-ца этого замка.

Гости заволновались.

— Никогда его не видели? — переспросил Каттани. — Что же все это значит?

— Я здесь всего третий день. Меня наняли через агентство «Слуга двух господ», которое прислало мне письмо.

— Вполне респектабельное агентство, — заметил Мейсон.

— У вас сохранилось письмо, Томас? — спросил Холмс.

— Нет, сэр. Я его… я с ним… — дворецкий замялся, — я вроде как…

— Как-как? — засуетился Жюв.

— Подробности опустим, господа, — пришел на выручку дворецкому Марлоу. — Короче, он уничтожил эту никчемную бумажку.

— Мне сообщили, в какой день я должен приехать, — продолжал оправдываться Томас, поблескивая моноклем. — Дом был в полном порядке. Запасы провизии, налаженное хозяйство-во-во…

— А дальше что? — настаивала старушка. — И не надо так волноваться, голубчик.

— Мне было велено в письме-ме-ме приготовить комнаты для трупов гостей… — дворецкий смешался, выронив из глаза монокль. — То есть я хотел сказать…

— Трупов?! — вскричал инспектор Жюв, побелев как полотно.

Делла Стрит негромко ахнула.

Мегрэ что было силы сдавил зубами трубку, но она выдержала этот натиск. Мегрэ достал платок и, побагровев от досады, сплюнул в него осколок зуба мудрости.

Дюпен, поперхнувшись дымом, закашлялся.

— Мужайтесь, синьор, — положил ему руку на плечо комиссар Каттани. — Одного моего приятеля расстреляли прямо у стойки бара, другого переехали «мерседесом». Они тоже хотели жить…

— Все под Богом ходим, — пробормотал маленький священник.

— Это мафиозные штучки, падре, а мафия служит Дьяволу, — печально улыбнулся итальянец.

Дворецкому никак не удавалось заправить монокль обратно в глаз. Стеклышко вырывалось у него из пальцев, беспрестанно повисая на цепочке под ухом.

— Позвольте, господа, — вмешался Мейсон. — Речь все-таки идет о гостях или о трупах? Давайте уточним.

— О гостях и об их трупах, — сказал Гудвин. — Не придирайтесь к словам, адвокат. В философском смысле, любой человек — потенциаьный труп.

Мисс Марпл прошипела что-то невнятное. Пуаро помог даме опуститься на стул. Рядом с ней лежал, уткнувшись носом в скатерть, Ниро Вульф, но это ее нисколько не смущало, ее только раздражало, что нити расследования опять вырывают у нее из рук.

— Дайте же сказать мисс Марпл, — попросил Пуаро, угадав ее настроение.

Мейсон кивнул Делле, и та мгновенно извлекла на свет блокнот, приготовившись записывать.

— Апчхи! — сказала старая леди. — А-а-апчхи! Ах, чтоб ты лопнул!

— О ком это она? — спросил Жюв Холмса.

— Надеюсь, об убийце.

— Все это очень подозрительно, — проговорила мисс Марпл, кутаясь с головою в плед, вскоре из него наружу торчал только ее нос. — Я получила письмо, подписанное крайне неразборчиво. Меня приглашали погостить в замке Киллерданс, обещали хорошо кормить и предлагали на десерт всевозможные убийства под разным соусом. Я конечно не могла отказать себе в таком удовольствии и попросила любезного Пуаро составить мне компанию…

— И я тоже не мог себе отказать в подобном угощении, — подхватил Пуаро.

— Караул, среди нас бродят маньяки, — пробормотал Марлоу, но к его словам в эти минуты никто не прислушивался.

— Вы сохранили письмо? — спросил мисс Марпл комиссар Мегрэ.

— Разумеется.

Выудив из-под пледа сухую, как ветка сакли, руку, она протянула Мегрэ конверт.

— Хм, — сказал Мегрэ, окутывая мисс Марпл с головы до ног дымом. — Хм, отправлено из Парижа. — Он вынул из конверта сложенный листок бумаги и пробежал его глазами.

Холмс тут же подошел к нему, доставая из кармана лупу.

— Разрешите взглянуть?

Не дождавшись ответа, он выдернул письмо из рук Мегрэ и, чтобы лучше видеть, приблизился к настенному светильнику из пяти свечей.

— Пишущая машинка марки «Водолей», — произнес он, разглядывая письмо на свет. — Бумага самого лучшего качества, напоминает туалетную… Такой пользуются все… кому, естественно, не лень. Что касается фирмы, то это, скорее всего, «Раденовский мыслитель»… Н-да, действительно! Нам бросил вызов человек со вкусом, по крайней мере, в этом отношении. Отличная, превосходнейшая загадка! — Холмс приложился к лупе. — О-о, узнаю пальчики мисс Марпл и комиссара Мегрэ. А сам автор, судя по всему, работал в перчатках.

— Откуда вы знаете, Холмс, пальцевые узоры мисс Марпл и комиссара Мегрэ?! — вскричал потрясенный Ватсон.

— Ну это же очень просто, дорогой друг.

— Уж их-то пальчики там есть наверняка, — усмехнулся Гудвин. — Они ведь только что держали письмо в руках.

Холмс прыснул со смеху, и Ватсон в который раз за время их знакомства почувствовал себя в дурачках.

— Не надо быть Шерлоком Холмсом, — сказал великий сыщик, отсмеявшись, — чтобы догадаться об этом, мой милый Ватсон.

Глава 12. Дерзкая обезьяна

— Я думаю, — проскрипела из-под пледа мисс Марпл, — каждый из нас должен объяснить, как он здесь очутился.

Наступило неловкое молчание, но его чуть ли не сразу нарушил Мегрэ.

— Давайте унесем отсюда Ниро Вульфа, инспектор, — предложил он Жюву. — Чего ему здесь зря пылиться. Томас, голубчик, проводите нас до его спальни.

Мегрэ и Жюв, взяв толстяка под мышками, поволокли его к выходу. Впереди со скорбной миной вышагивал дворецкий. Траурное шествие замыкали ботинки Ниро Вульфа, жалобно скребущие каблуками по полу.

— Прощайте, шеф, — вздохнул Гудвин, — вам не суждено больше наслаждаться жареными скворцами в листьях шалфея, которых так вкусно готовит Фриц. И никогда уже не попробовать «ежиный» омлет и филе из окуня… — Гудвин сглотнул горькую слюну. — Придется мне теперь есть за двоих.

Все сделали скорбные лица.

— О-ох, ну и бегемот, — донесся из коридора сдавленный голос Жюва.

Гудвин прикрыл дверь.

— Пусть каждый из нас объяснит, — повторно проскрипела старушка, — как он здесь очутился.

— Ты как всегда права, Джейн, — кивнул Пуаро.

— Итак, — сказала мисс Марпл, уставившись на Дюпена. — Кто начнет?

Он взглянул на нее.

— Снимите очки, мистер Дюпен. Они мешают мне видеть выражение ваших глаз.

— Я привык смотреть на мир, воспринимая его в изумрудном сиянии, мадемуазель Марпл, и ни за что не изменю своим привычкам, — с достоинством возразил Дюпен. — Господа, я получил письмо от некоего Джона Крэка, который, признавшись что, является в некотором роде поэтом и, одобрительно отозвавшись о моих скромных творениях…

— Так вы пишете стихи? — сказал Холмс. — А я, представьте, играю на скрипке.

— Не перебивайте, месье Холмс! Я еще не поведал главного. Меня пригласили в замок, поскольку из ближайшего зоопарка, как утверждалось в письме, накануне сбежала человекообразная обезьяна.

Филип Марлоу присвистнул. Дюпен недовольно поморщился.

— Только не надо свистеть мне в ухо, месье!

— Извини, приятель. Это у меня условный рефлекс на рассказы о животных.

— Помолчите, голубчик, — строго сказала мисс Марпл.

Марлоу галантно приподнял шляпу, послав ей воздушный поцелуй. К немалому удивлению Пуаро, старушка зарделась и состроила глазки.

— Так вот, господа, — продолжал далекий от всех этих интриг Огюст Дюпен. — Эта обезьяна была недавно продана в зоопарк хозяином Киллерданс-холла. И он, опасаясь с ее стороны мести, особенно зная мое мнение о том, как хорошо человекообразные обезьяны владеют опасными бритвами и любят использовать их не по прямому назначению, решил обратиться ко мне за помощью.

— Вы по-прежнему упорствуете в вашей версии относительно убийства на улице Морг? — робко спросил отец Браун, до сих пор не перестававший читать про себя молитвы.

— Да! — в запале выкрикнул Дюпен, и его сочный тенор сорвался на фальцет. — Да! Да! Да! Убийство на улице Морг совершила эта дерзкая звероподобная обезьяна. Готов, если угодно, поклясться на Библии!

Потом он все-таки взял себя в руки и понизил голос.

— Я верю в свой недюжий интеллект, господа, и никому не удастся меня запугать. Я не нуждаюсь в прощении человекообразных обезьян. Ибо сам я человек, а не животное.

— Истинно так, — благочестиво кивнул маленький священник.

— Автор письма, который и является хозяином этого замка, опасался, что сбежавшая обезьяна непременно вернется домой. А между тем у директора зоопарка из его кабинета исчезла опасная бритва!

— Он что же, брился на работе? — удивился Марлоу, невольно почесав свою двухдневную щетину.

— Конечно, — сказал Гудвин. — Его брила эта обезьяна. Хорошо еще, что она сбежала, не захватив под мышкой его голову.

— Об этом в письме ничего не сказано, — заметил Огюст Дюпен.

— Ваши остроты как всегда неуместны, мистер Гудвин! — взвизгнула мисс Марпл.

Доктор Ватсон выверенным движением ухватил ее за запястье руки, в которой возмущенная леди сжимала спицы, и пожал плечами:

— Пульс нормальный, Холмс.

В гостиную между тем вернулись Мегрэ, Жюв и Томас. Только Ниро Вульфа с ними уже не было.

Глава 13. Странные игры Дюпена

— Послушайте, Томас, — сказал Дюпен. — Я бы не отказался от портвейна. Он поистине превосходен.

Спустя минуту дворецкий с поклоном преподнес ему конусообразную рюмку, одиноко возвышавшуюся на блестящем подносе.

— Сыграем в «чет-нечет», мальчик? — сказал Дюпен, загадочно улыбнувшись.

Дворецкий радостно осклабился.

— Кажется, ваша пресловутая обезьяна, Дюпен, уже давно находится в замке, — заметил Гудвин.

Продолжая улыбаться и не отрывая своего зеленого взгляда от тусклых глаз Томаса, Дюпен снял рюмку с подноса и медленными глотками выпил вино.

Пока он пил, дворецкий одобрительно кивал головой с намертво застывшей на губах улыбкой.

— Это хороший портвейн, Томас, и я не отказываюсь от своих слов, — тихо, но значительно, произнес Дюпен. — Однако теперь, пожалуй, я предпочту ему пиво. Принесите, будьте любезны.

— Слушаюсь, месье.

— Вы играете в какую-то странную игру, месье Дюпен, — проговорил Мегрэ. — Смотрите, не заиграйтесь.

— Не беспокойтесь, месье. Вы, вероятно, не осведомлены о моих беспредельных возможностях.

Мегрэ пожал плечами, снова приникнув к своей трубке. Ему тоже было чем похвастать. Но стоило ли комиссару полиции выделывать коленца перед сыщиком-любителем?

— А теперь вы, милейший доктор Ватсон, — проворковала мисс Марпл, ласково потрепав доктора за шевелюру. — Объясните, что привело сюда вас.

— Меня пригласили в профессиональном качестве.

— Тоже письмо?

— Нет. Мне позвонил какой-то доброжелатель и сообщил, что вскоре в замке Киллерданс для меня будет много работы среди респектабельной публики.

— Речь шла о простудных заболеваниях или психических? — съязвил Гудвин.

— Я не уточнял этого, — серьезно ответил доктор. — Но замечу, что мои скромные познания в области медицины позволяют мне вылечить практически любого человека и от любой болезни.

— Я благодарен судьбе за счастье познакомиться с таким светилом науки, как вы, доктор Ватсон, — склонил голову Гудвин.

— Спасибо, сэр… Так вот, господа. Я рассказал об этом странном звонке Холмсу, и, поскольку мы всегда расследуем все загадочные истории вместе, — мы и очутились в замке.

— Вы предположили, что здесь что-то неладно, месье Холмс? — обратился к великому сыщику Мегрэ. — Вас насторожил этот звонок?

— Да, комиссар. Речь ведь шла не о полевом госпитале. Откуда же в замке было взяться пациентам для доктора Ватсона? Это меня озадачило. И я вижу, что не ошибся, ввязавшись в эту историю.

«Ты еще об этом пожалеешь, приятель, — подумал Марлоу, сбивая с кончика сигареты пепел. — Но будет поздно».

— Мистер Мейсон, — сказала мисс Марпл, непрерывно блуждающая по комнате, — а что привело сюда вас?

— Я не могу разглашать конфиденциальные сведения, касающиеся моего клиента, — надувшись, заявил адвокат.

— Но то, что здесь происходит, касается всех нас.

— Это спорный вопрос.

— Полагаю, ваш клиент достаточно богат?

— Надеюсь, что да.

— Он нанял вас, чтобы вы нас всех чик-чик? — хмыкнул Гудвин, резанув себе по шее ребром ладони.

Адвокат не пожелал удостоить его даже взглядом.

— Комиссар Каттани, — обратилась старушка к притаившемуся в углу комнаты итальянцу, — теперь ваша очередь.

Обреченно вздохнув, Каттани сунул в рот сигарету и закурил. Потом сделал невыразимо печальные глаза.

— Мне позвонил неизвестный мужчина и назначил встречу в этом замке. Он собирался сообщить мне некоторые сведения относительно заговора мафии против папы римского. Его собирались похитить и подменить на адвоката Терразини.

— Какой ужас! — всплеснула руками Делла Стрит.

— Чего вы хотите, Делла, — презрительно фыркнул Мейсон, — в итальянской адвокатуре куплено все, вплоть до последней чернильницы.

На ресницах комиссара Каттани блеснули слезы. Отвернувшись к стене, чтобы никто не смог их увидеть, он вжал голову в плечи.

Дворецкий подошел к Дюпену с кружкой пива.

Дюпен улыбнулся ему еще загадочней, чем когда он угощался портвейном.

— Продолжим наши игры, мальчик?

Томас кивнул.

Не переставая улыбаться, Дюпен вылил содержимое кружки в вазочку с розой.

Дворецкий сделал обиженное лицо.

— Идите, Томас, — как ни в чем не бывало сказал Дюпен.

— Уже иду-у, месье, — церемонно поклонился дворецкий.

— Комиссар Мегрэ, — произнесла между тем мисс Марпл, — а что вы нам расскажете?

Мегрэ тяжело опустился на стул. Затянулся трубкой, неспеша выпустил дым.

— Мне прислали письмо, слова которого были вырезаны из газет. Оно не было подписано. Там говорилось, что в скором времени в Киллерданс-холле, если только я не вмешаюсь, может произойти убийство. Увы, я не смог этого предотвратить.

— Инспектор Жюв?

Жюв вскочил как ошпаренный и забегал по комнате, заламывая руки.

— Мне позвонила женщина. Она не назвала себя. Но я подозреваю… о, я подозреваю, да-да, — он погрозил стенам пальцем, — кто это мог быть. Меня не проведешь… Она сказала, что сегодня вечером в этом замке появится Фантомас. Сам ФАНТОМАС! — Жюв сглотнул слюну. — И вот я здесь. Его пока нет. Но первый труп уже есть. Значит, Фантомас где-то рядом. Он прячется от меня. Он знает, что ему не поздоровится, если я здесь. Но я отыщу его. Я намылю ему шею! Я скручу его в бараний рог! — все, что он говорил, Жюв демонстрировал руками на собственной голове и шее. — Я оборву ему ухи и наклею их на задницу! Я, в конце концов…

— Что вы себе позволяете, месье?! — возмутился Пуаро, гневно зашевелив усами. — Вы не в пивной лавке! Я попросил бы вас при дамах…

Но заткнуть рот Жюву было не таким простым делом.

— Я чувствую дыхание Фантомаса! — вопил он. — Он здесь, среди нас. И я… пусть он знает, что я…

— Успокойте его, Ватсон, — попросил Холмс.

Доктор направился к Жюву, но тот увернулся и стал от него бегать. С помощью Марлоу и Гудвина, перевернув несколько стульев и разбив вдребезги статуэтку Венеры, его удалось-таки загнать в угол. Ему заломили назад руки, заставив проглотить пилюлю. Жюв сразу же угомонился и затих в кресле.

— Какой нервный малый, — посочувствовал Мейсон. — Интересно, есть ли у него страховой медицинский полис?

— Доктор Ватсон, надеюсь, вы его вылечите, — сказал Марлоу. — Иначе он натворит нам здесь бед со своим Фантомасом.

— Несомненно, вылечу, — ответил Ватсон. — Он у меня еще будет по утрам кушать овсяную кашку и запивать ее рыбьим жиром.

Дворецкий отправился за скребком и веником, чтобы убрать осколки от разбитой Жювом фарфоровой женщины.

— Месье Марлоу, — проговорил Мегрэ, — а вы как здесь оказались?

Марлоу снял шляпу и стал небрежно обмахиваться.

— Я нарвался на крупные неприятности в баре, что в нескольких милях отсюда. Возникла драка.

— А что послужило поводом?

— Я погладил задок какой-то шлюшки, а она оказалась невестою бармена. И началось — визг, оплеухи, звон разбитого стекла… Ну, вы знаете, как это бывает.

— Догадываюсь, — кивнул Мегрэ.

Марлоу водрузил шляпу на место.

— Ну вот, а потом вылезает это чучело — в смысле, жених этой красотки — из-за стойки и замахивается на меня бутылкой отменного виски. Меня это, конечно, возмутило, и я двинул ему табуреткой по лбу, а он…

— Довольно, месье Марлоу, — нетерпеливо перебил Мегрэ. — Чем закончилась драка?

— Я им доказал, что лицо мужчины создано не только для слюнявых поцелуев. А после сел с машину и поехал.

— И приехал, — сказал Гудвин.

— Значит, случайность? — уточнил Мейсон.

— Я повстречал на дороге Пуаро с его подружкой. Подбросил их до замка, а потом и сам решил здесь переночевать. Почему нет?

Он замолчал, и все посмотрели на отца Брауна, сидевшего в сторонке, с отрешенным видом болтая ножками.

— Святой отец, — окликнул его Мегрэ. — Что привело сюда вас, святой отец?

Отец Браун потупил взор.

— Неизвестный голос известил меня по телефону о тяжелом состоянии здоровья мисс Марпл и об ее желании исповедоваться.

Старушка вызывающе засмеялась.

— Можете приступать к исповеданию всех присутствующих, святой отец, только я в этой очереди буду последней.

— Малышка тронулась, ей-ей, — шепнул Марлоу комиссару Каттани.

— Она похожа на мою жену, когда та только что проснулась, — задумчиво проговорил Коррадо. — Такая же ведьма.

— Дело не во внешности, приятель.

— Для женщины — это все!

Марлоу махнул рукой и отошел от него подальше.

Мисс Марпл пристроилась в кресле у камина. Пожевав губами, она сказала:

— Совсем недавно мы пережили весьма неприятные минуты. Некий бестелесный голос, обратившийся к нам поименно, предъявил всем определенные обвинения. Я нисколько не сомневаюсь, что нас пригласил в замок человек безумный. И, скорее всего, опасный маньяк.

— В чем-чем, а в том, что он — маньяк, из нас никто не сомневается, мадам, — заметил Холмс.

— Вы сказали «он», месье, — произнес Мегрэ. — Но это могла быть и женщина.

— Согласен с вами, комиссар, я это вполне допускаю.

Делла Стрит с опаской взглянула на мисс Марпл. Старушка, положив ногу на ногу, невозмутимо покачивала белым тапком.

Тут неожиданно приподнял голову Жюв. Его дремотное состояние не позволяло произнести длинную речь, но, собрав последние силы, он слабым голосом выдавил:

— Это француз, господа… а зовут его Фантомас, но про это — тс-с-с… — и он снова отключился, так и не успев прижать палец к губам.

— Я не привык доверять выводам полицейского, — сказал Холмс, пренебрежительно скривив губы, но, перехватив угрюмый взгляд Мегрэ, поспешил добавить: — Кроме отдельных выдающихся личностей, разумеется…

— Господа, — пошептавшись с мисс Марпл, сказал Пуаро. — Нам все-таки следует разобраться с предъявленными обвинениями.

Его слова вызвали бурю негодования. Все зашумели, перебивая друг друга. Под сводами гостиной им вторило возмущенное эхо.

Мисс Марпл подняла руку, призывая к молчанию.

— Вот что я хочу заявить. Наш неизвестный друг обвиняет меня в том, что я — старая сплетница и Синий Чулок…

— Ну что ты, Джейн, — добродушно возразил Пуаро. — Это же клевета чистой воды.

— Оставь, Эркюльчик, дай мне сказать. Так вот… — мисс Марпл выдержала выразительную паузу, в продолжение которой все смотрели на нее, затаив дыханье. — Это правда! Я всегда находила удовольствие поболтать с женщинами и никогда не допускала до себя мужчин!

Слова старой леди произвели эффект разорвавшейся бомбы.

Все снова разом заговорили, замахали руками.

— Выходит, если неизвестный оказался прав в отношении мисс Марпл, то и все прочие обвинения имеют под собой реальную почву? — высказал Мегрэ витавшую в воздухе мысль. — Что касается моей трубки, то мне безразлично, как к ней относятся всякие там мухи!

— Я даже пальцем не притрагивался к своим прихожанкам! — тонким голоском верещал отец Браун.

— Миссис Хадсон мне роднее мамы! — восклицал Ватсон.

— Но я не могу отказаться от кокаина, — пожимал плечами Холмс. — Это составная часть моего дедуктивного метода.

— Презираю и ненавижу обезьян! — кричал Дюпен. — Они убийственно кровожадны!

Филип Марлоу усмехался.

— Как пил, так и буду пить. И совать нос в чужие дела.

А Коррадо Каттани вдруг уронил голову на плечо Холмсу и, всхлипывая, доверчиво зашептал:

— Синьор Холмс, признаюсь вам: у меня жена спит с кем попало, кроме собственного мужа, дочь по психушкам шляется… лучшего друга «мерседесом» задавило…

— Да что вы говорите.

— Послушайте, а Титти, герцогиня… я ведь с ней еще недавно тутти-фрутти… ну, одним словом, впрочем, не важно… она ведь из окна вывалилась в экстазе, а Ольга Комастро, представьте, графиню из себя строит… Я один как перст. А знаете, чем занимается в это время мафия?

— Догадываюсь, — печально ответил Холмс. — Мафия не дремлет.

Каттани зарыдал в голос.

— Тихо! — раздался сквозь шум повелительный окрик мисс Марпл. — Джентльмены, возьмите себя в руки! Прошу высказываться по очереди.

— И в самом деле, Делла, перепишите всех гостей в алфавитном порядке, — скомандовал секретарше Перри Мейсон. — Тогда каждый в свой срок получит слово.

Первым выпало выступить отцу Брауну.

— Братья и сестры, — взволнованно начал священник. — Покайтесь, и Господь смилуется над нашими душами…

— Следующий! — громко сказал Гудвин, но его одернули. Пользуясь проявленным к нему снисхождением, отец Браун долго вещал о первородном грехе и бессмертии души.

— Помолимся, братья и сестры, ибо Дьявол нас искушает. Но молитвою своею приблизимся мы к Господу нашему, и он простит нас и отпустит нам все грехи наши. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!

Каттани ревел, не переставая. Холмс был уже весь мокрый от его слез.

— Мафия не дремлет, — в который раз твердил ему в ухо комиссар. — А моя дочь между тем спит с кем попало и не слушается папочку, жена из психушек не вылезает…

— Успокойте его, Ватсон, — со вздохом сказал Холмс, утерев непрошеную слезу.

Марлоу и Гудвин заученным приемом заломили Каттани руки за спину, хоть тот и не думал сопротивляться. Доктор Ватсон подошел к нему с горькой пилюлей. Коррадо принял ее как должное. И вот уже заплаканный итальянец лежал на диване неподалеку от инспектора Жюва, безмятежно дремавшего в кресле.

Остальные, помолясь вместе с отцом Брауном, терпеливо дожидались следующего выступления.

Огюст Дюпен долго не мог начать. Сперва он наблюдал, как укладывают Каттани, потом у него в горле застрял ком.

— Томас, я бы не отказался от мартини, — сказал он дворецкому.

Глава 14. Коварный мальчик

На серебряном подносе Дюпену был преподнесен бокал мартини.

Приподняв его, Дюпен долго разглядывал содержимое бокала. В его глазах, казавшимися за стеклами очков темно-зелеными, бродили умные мысли, выстраиваясь в строгую логическую цепочку.

Так и не сделав ни глотка, Дюпен сказал:

— Я настаиваю на том, что убийство на улице Морг совершила эта гнусная обезьяна.

— Не надо на меня так смотреть, — попросил Марлоу. — Я очень обидчив.

— Простите, месье, мой взгляд зацепился за вас совершенно случайно.

— Посмотрите лучше на Деллу Стрит. Девочка старательно записывает каждое ваше слово.

Адвокат Мейсон вздрогнул.

— Кстати, мистер Дюпен, — поспешно сказал он, чтобы отвлечь внимание от своей секретарши, — какой породы была обезьяна, о которой вы никак не можете забыть?

— А какую вы имеете в виду? Которая сбежала из зоопарка?

— Нет, ту, которая вам так напакостила на улице Морг.

— Она напакостила вовсе не мне, а двум несчастным женщинам, которых разодрала в клочья… Впрочем, сути дела это не меняет… Отвечаю вам, месье Мейсон. Это был бурый орангутанг с Ост-Индийских островов.

— А та обезьяна, о которой говорилось в полученном вами письме?

— К сожалению, там не было указано.

— Я бы предпочел, чтобы это была горилла, — скромно произнес Мейсон.

— О шеф, — воскликнула Делла, — с гориллой вы справитесь одной левой!

— После того, как она оторвет ему правую, — сказал Гудвин.

— Что-то давно не было слышно ваших острот, сэр, — холодно заметил Мейсон.

Гудвин широко осклабился.

— Кто виноват, маэстро, что у вас проблемы со слухом.

Адвокат мгновенно повернулся к своей секретарше.

— Вот вам пример высококачественной риторики, Делла! Зафиксируйте нашу полемику дословно. Я обязательно воспользуюсь ее плодами, когда на предварительном следствии в очередной раз буду возить окружного прокурора мордой об стол.

— Бедняга прокурор, — сказал Гудвин, — у него, должно быть, очень плоское лицо.

— Такое же плоское, как твои шутки, приятель, — заявил Филип Марлоу.

Гудвин с интересом смерил его цепким взглядом. Мысленно прикинув, у кого из них под пиджаком больше мускулов, он рассудил в свою пользу.

— Возьмите свои слова обратно, Филип, — проговорил он несколько развязным тоном, — если не хотите, чтобы ваше лицо стало смахивать на прокурорское.

— Да разве я против? — улыбнулся Марлоу.

— Восхитительно! Классно! — бормотал Мейсон, внимая их пикировке. — Пишите, Делла, пишите. Я буду не я, если не забью прокурора этими цитатами до полусмерти.

— Прошу всех, кроме мистера Дюпена, немедленно умолкнуть! — прогремела мисс Марпл, застучав спицами по подлокотнику своего кресла. — Нашли время упражняться в остроумии, голубчики!

Все разговоры разом стихли.

— Позвольте начать издалека, господа, — попросил Дюпен, небрежно покачивая в руке бокалом с нетронутым мартини.

— Мы вас внимательно слушаем, сэр, — сказал Холмс, раскуривая трубку.

— Как-то раз я заинтересовался мальчиками…

Холмс немедленно оторвался от трубки и уставился на Дюпена.

— О-о, вас интересуют мальчики?

— Мм… На самом деле меня привлекла игра, в которую они играли: один зажимает в кулаке несколько камешков, другой должен угадать, четное ли их количество. Один из мальчиков обыгрывал всех своих соперников.

— Вас он тоже обыграл?

— Нет. Я не стал искушать судьбу… Разумеется, этот вундеркинд строил свои догадки на каких-то принципах, и они заключались в том, что он внимательно следил за своим противником и правильно оценивал степень его хитрости. — Дюпен поставил бокал с мартини на стол. Слушателей убаюкивала его четкая дикция и спокойный тон. — Например, если заведомо глупый противник поднимет кулак и спрашивает… и спрашивает…

— Который час, — подсказал, зевая, Гудвин.

— Нет. «Чет или нечет?» — он спрашивает. Тогда мой мальчик…

— «Ваш» мальчик? — со снисходительной улыбкой переспросил Холмс.

— Ну, в смысле вундеркинд, о котором идет речь. Извольте не перебивать меня, месье.

— Изволю, а чего ж… — Холмс с трудом подавил зевок. — Продолжайте, пожалуйста, сэр.

— Так вот, мой мальчик отвечает «нечет» и проигрывает. Однако в следующей попытке он выигрывает, потому что говорит себе: «Этот дурак взял в прошлый раз четное количество камешков и, конечно, думает, что отлично схитрит, если теперь возьмет нечетное количество. Поэтому я опять скажу — нечет!» Он говорит «нечет!» и выигрывает. Но, в сущности говоря, что это такое?

— Всего лишь умение полностью отождествлять свой интеллект с интеллектом противника, — сказал Холмс.

— Или с его отсутствием, — добавил Мегрэ.

— Вот именно, — сказал Дюпен. — А когда я спросил у мальчика…

— У «своего» мальчика? — уточнил адвокат Мейсон.

— Да, у «своего». Когда я спросил, каким способом он достигает успеха, он ответил следующее: «Когда я хочу узнать, насколько умен или глуп или добр или зол вот этот мальчик или…»

— Девочка, — эхом откликнулся Гудвин.

— «…или о чем он сейчас думает, я стараюсь придать своему лицу точно такое же выражение, которое вижу на его лице, а потом жду, чтобы узнать, какие мысли и чувства возникнут у меня в соответствии с этим выражением». — Дюпен замолчал, устремив в темное окно пустой, ничего не выражающий взгляд.

— Ну! — не выдержал Мейсон.

Дюпен приспустил очки, посмотрев на адвоката взглядом умирающей старухи. Мейсон смешался, не зная, куда себя девать. Его руки неловко затеребили складки на брюках. Удовлетворившись произведенным эффектом, Дюпен поправил очки.

— Для одного из нас отравить Ниро Вульфа было проще, чем кому бы то ни было, — сказал он. — Вас всегда скорее отравит тот, из чьих рук вы принимаете пищу.

— Вы намекаете на Томаса, сэр? — осведомился Холмс.

— Безусловно. Когда я стал его подозревать, мне оставалось только состроить такую же мину, какую он постоянно носит на своем лице.

— И что же? — взволнованно заерзал доктор Ватсон.

— А вот полюбуйтесь, — Дюпен, сняв очки, откинул нижнюю челюсть, выпятил нижнюю губу и свел глаза на переносице.

— Это ужасно! — всплеснула руками Делла Стрит.

— Полная копия, — угрюмо произнес Мегрэ.

— Верните свое лицо назад, мистер Дюпен, — попросила за всех мисс Марпл.

Дюпен придал своему лицу прежнее отрешенное выражение, и у всех отлегло от сердца.

— Вот так-то лучше, — сказал Гудвин. — И очков, пожалуйста, больше не снимайте.

Во время всей этой сцены дворецкий стоял у двери, с невозмутимым видом держа под мышкой поднос.

— И вот, господа, — вновь заговорил Дюпен, — тогда я почувствовал себя дурак дураком, но мне этого было мало. Я решил еще немного поразмыслить и наконец понял, что с таким лицом мне хочется непременно кому-нибудь пустить в висок пулю, вонзить в спину нож, задушить чулками или, если угодно, подсыпать в стакан яду. Все стало на свои места.

— Весьма неубедительные доказательства, — снисходительно заключил Холмс.

— Я еще не кончил, — остановил его Дюпен. — Быть может, именно простота решения сбивает вас с толку, мистер Холмс. Но истина не всегда обитает на дне колодца. Надеюсь, вы сможете оценить мой следующий ход. Решив, что Томас — убийца, я предложил ему сыграть со мной в чет-нечет. Он согласился, хотя, я думаю, и не понял, о чем идет речь. После этого я выпил предложенный мне Томасом портвейн. Это был риск, но теперь я знал, что мой противник сыграл «чет». Я попросил принести мне пива. Томас, поняв, что я спокойно выпиваю все, чего бы он мне не дал, подсыпал в пиво яд. Он играл «нечет»! Я же вылил содержимое бокала в вазочку с розой. И посмотрите, что с ней стало!

Все взглянули, куда указывал перст Дюпена.

Белая роза, торчавшая из стоявшей на подставке вазочки, почернела, ее стебель скрутился в спираль, она уже успела сбросить все свои лепестки и теперь прямо на глазах у изумленных гостей один за другим роняла свои шипы.

— Роза увяла! — воскликнул Ватсон.

— А разве эта роза когда-нибудь была свежей? — усомнился Мегрэ.

Дюпен язвительно рассмеялся. Он встал, оглядев гостей торжествующим взглядом.

— И вот, дамы и господа, на третий раз я потребовал себе бокал мартини. Я знаю, что Томас, этот глупый мальчик, сыграет сейчас «чет». Выражаясь языком спортсменов, я бил по мячу без промаха и теперь, поскольку мартини не отравлено, я пью за удачное расследование этого запутанного дела, по своей сложности, пожалуй, не уступающего делу об утопшей Мари Роже. Может быть, я еще посвящу всей этой истории поэму. Но сейчас… позвольте мне выпить этот бокал. Как сказал поэт: «Не все поэты дураки!»

Прежде чем Холмс успел ему возразить, он опрокинул в себя мартини и величавым жестом разбил бокал об пол.

Звон осколков отозвался в голове спящего Каттани оглушительным грохотом — так некогда разлеталась, разбившись вдребезги, его семейная жизнь. Каттани поморщился и перевернулся на другой бок.

А Огюст Дюпен замер, довольный, счастливый, с гордо вздернутым подбородком.

Потом у него по носу поползли очки, и по мере того как они сползали к кончику носа, обнажая расширяющиеся от удивления глаза, нос Дюпена приобретал зловещий лиловый оттенок.

Дюпен схватился за горло.

— Какой… коварный… мальчик… — только и смог он из себя выдавить, после чего рухнул на пол, подняв вековую пыль.

В дворецкого вцепилось сразу восемь дрожащих рук.

— Это ты его убил! — кричали их возмущенные владельцы. — Отравитель! Убийца!

— Не хотел бы вас разочаровывать, господа-да-да, — невозмутимо отвечал Томас, с чопорной вежливостью подставляя свою грудь под удары судьбы, — однако хочу заметить, что мистер Дюпен заказывал всякий раз различные напитки. Я полагаю, бутылка мартини была отравлена-на-на.

— Отпустите слугу, джентльмены, — сказал Холмс. — Он знает, что говорит.

— Апчхи! — сказала мисс Марпл. — Не помню ни одного детективного романа, где бы убийцей оказался дворецкий.

— Не помню ни одной пожилой леди, которая не страдала бы от склероза, — огрызнулся Гудвин.

— Вы не очень-то вежливы, сэр, — угрожающе пригладил усы Пуаро. — Немедленно извинитесь перед дамой.

Гудвин предпочел не искушать судьбу.

— Простите, мисс Марпл, видимо, я погорячился.

— К сожалению, молодой человек, в ваших словах была доля истины, — печально вздохнула старушка.

Все это время Ватсон пытался сосчитать у лежащего на полу Дюпена пульс, но то и дело сбивался со счета. Наконец, до него дошло, что пульс отсутствует. Он скорбно приподнялся с колен:

— Огюст дюпенус капутус! Это единственный случай, когда я бессилен что-либо сделать, — и доктор принялся методично отряхивать брюки, запыленные в коленках.

— Два! — громко сказал Пуаро. — Раз, два и все… пока…

Мегрэ вынул записную книжку и поставил аккуратный крестик.

Отец Браун раскрыл молитвенник.

— Покойный обладал выдающимся интеллектом, — сказал Холмс, — но его подозрения относительно Томаса опровергаются хотя бы тем безусловным фактом, что наш дворецкий далеко не мальчик. Не так ли, Томас?

— Я мужчина, сэр, — с достоинством ответил дворецкий и принялся собирать на поднос стекляшки от разбитого Дюпеном бокала.

— Держитесь от него подальше, Делла, — поспешно сказал своей секретарше Мейсон. — Я знаю подобных типов — им ничего не стоит скомпрометировать порядочную девушку.

Делла потупила глазки.

— Конечно, шеф, отныне я даже не взгляну в его сторону.

Глава 15. Блуждание в потемках

— Где эта злосчастная бутылка мартини, Томас? — спросил Холмс.

Дворецкий показал на фигурную бутылку, что стояла на маленьком столике у стены.

— «Генрих IV», — прочитал Холмс надпись на золотой этикетке и осторожно понюхал горлышко. — Что скажете, Ватсон?

Он протянул бутылку доктору и едва успел удержать его за руку, чтобы тот не сделал глоток.

— Да вы с ума сошли, дорогой друг!

— Установление истины требует жертв, — скромно сказал Ватсон.

— Хотите досрочно выйти из игры? — осклабился Гудвин.

— Сэр, вы постоянно скалите зубы у меня на нервах! Должен заметить, что неизвестный голос сказал по этому поводу о вас несомненную правду. Добавлю к этому, как врач, что чаще других смеются либо слабоумные, либо те, кто через-чур высокого о себе мнения.

— Не беспокойтесь за мое здоровье, док, я не слабоумный. И в вашем диагнозе не нуждаюсь.

— А я вам все равно его поставлю, — проворчал Ватсон. — И боюсь, он будет неутешительным.

— Джентльмены, не ссорьтесь, пожалуйста, — строго сказал Холмс. — Эти стычки только на руку преступнику.

— Кого-нибудь интересует мое мнение? — продребезжало из дальнего угла.

— Ну разумеется, Джейн, — живо откликнулся Пуаро. — Что ты обо всем этом думаешь?

— Очевидно, дворецкий тут не при чем, — сказала мисс Марпл. — Если только он не является родственником Вульфа или Дюпена… Скажите, мистер Гудвин, у Ниро Вульфа были родственники?

— Шеф был круглым сиротой, мадам, — вздохнул Гудвин.

— Но неужели у него не было даже какого-нибудь троюродного племянника, промотавшего все свое состояние на скачках?

— Да нет, как будто.

— Что ж, это хорошо. Когда у человека слишком много родственников, один из них непременно прикончит его из-за наследства.

— У шефа не было родственников, но это его не спасло…

— Так кому же теперь достанется наследство?

— Полагаю, что мне. С текстом завещания, впрочем, я не знаком, но… — Гудвин вдруг почувствовал, что его слова звучат в абсолютной тишине.

— Так, — произнес Пуаро. — Вот так…

С кем бы сейчас не встречался взглядом Гудвин, все старались отвести глаза, кроме мисс Марпл, откровенно пожиравшей его своими буравчиками.

— Не будем делать поспешных выводов, господа, — угрюмо проговорил Мегрэ.

— Но будем иметь в виду, — сказал Холмс, — что Дюпена отравили с тем, чтобы бросить подозрение на слугу.

— Томас, голубчик, — прошамкала мисс Марпл, вынимая изо рта свои вставные зубы и убирая их в сумочку, — отнесите бедного мистера Дюпена в его покои. А вы, мистер Гудвин, помогите. Надеюсь, это отвлечет вас от грустных мыслей.

Дворецкий взял Огюста Дюпена за руки, Гудвин — за ноги, и они потащили незадачливого родоначальника всех детективов к выходу.

С жалобным всхлипом за ними захлопнулась дубовая дверь.

— Увы, джентльмены, мы блуждаем в потемках, — вздохнул Ватсон.

К нему приблизилась Делла Стрит.

— Скажите, доктор, а через какое время наступает трупное окоченение? — с невинным видом полюбопытствовала она.

— Трупное ок-коченение?

Ватсона внезапно разобрал кашель. Он попытался объяснить девушке что-то на пальцах, но тут ему на помощь подоспел Мейсон.

— Узнали бы у меня, Делла, если вам так интересно. Трупное окоченение наступает по-разному. Это зависит от температуры, от того, насколько активен был человек перед смертью, насколько взволнован, насколько он много поел и что перед тем выпил.

Доктор Ватсон, поспешно зажав двумя ладонями рот, рванул на противоположный конец гостиной к напольной греческой вазе.

— Послушайте, приятель, яд — это оружие женщины, — шептал на ухо Холмсу Филип Марлоу; после всего выпитого за день язык у него заметно заплетался. — Поверьте мне, уж я-то знаю этих коварных бестий.

— Вы полагаете?

— Эта старуха… она сумасшедшая, ей-богу. Вспомните, как она говорила, что будет последней в очереди на исповедь. Либо она совсем выжила из ума, либо именно она и сживает нас со света.

— Либо и то и другое вместе взятое, мой друг, — задумчиво ответил великий сыщик.

— Вот и до вас дошло. А я-то никогда не доверял этим старым дамам из лиги блестящих носов.

Доктор Ватсон, отцепившись от греческой вазы, поторопился влезть в разговор.

— Очем идет речь, джентльмены? — спросил он, вытирая губы платком.

— Милый доктор, могут же у меня быть от вас секреты?

Ватсон сделал серьезное лицо.

— Хотел бы напомнить вам, Холмс, что я имею честь быть вашим летописцем, и это в некотором роде дает мне право…

— Успокойтесь, Джон, — внушительно сказал Холмс, беря его за руку.

Доктор Ватсон покорно положил под язык подслащенную пилюлю, и лицо его приняло выражение агнца, пасущегося у ног Христа.

Отец Браун бубнил себе в уголке, разговаривая сам с собой:

— Где умный человек прячет камешек? На берегу. Где умный человек прячет лист? В лесу. А когда умному человеку понадобилось спрятать яд?… Он прячет его в бокале с вином!

— Убийство Дюпена похоже как две капли воды на убийство Вульфа, — заявил Пуаро, — а это означает, что их убил один и тот же человек.

— Вы не находите это г-гениальным, доктор? — спросил Марлоу, обняв Ватсона, как родного брата.

— Здесь только один гений — Шерлок Холмс!

Холмс скромно улыбнулся, торжествующе взглянув на Пуаро.

— Возможно, возможно, — благодушно согласился бельгиец в отставке. — А вам, месье Марлоу, я посоветовал бы поменьше пить. Два человека в замке уже поплатились за свое пристрастие к спиртному.

— Просто они мало чего смыслили в марках и сортах вин, да, вдобавок, смешивали их как попало. — Марлоу слегка покачнулся. — А я пью, месье… или как вас там? — Пуаро! — только виски, и вот до сих пор жив, как видите. — Марлоу счастливо засмеялся, дружелюбно похлопав Ватсона по шее. — Вот так-то вот, дорогой мой доктор Ватсон!

Во всем замке вдруг разом забили часы. Так громко, что зазвенели стекла.

— Полночь, — глухо сказал Мегрэ.

— Пора спать, — в тон ему произнес Пуаро.

— Мне сегодня не заснуть, — сказала мисс Марпл, поправляя сползающий с нее на пол плед.

— Конечно, мисс Марпл, такие печальные события, такие переживания, — пожалела ее Делла Стрит.

— Это все пустое, милочка, — отмахнулась старушка. — Просто у меня бессонница. Она будет преследовать меня до самой могилы.

— Может, вам дать пару таблеток снотворного или предпочитаете укольчик морфия? — предложил Ватсон.

— Спасибо, доктор, я и так проведу эту ночь с пользой для здоровья.

Старая леди положила свою дряхлую руку на ногу Пуаро, со значением сжав ему коленную чашечку. Эркюль Пуаро смущенно подкрутил усы.

Марлоу пихнул Холмса в бок.

— Слыхали? О чем бормочет эта старая карга?

— Оставьте, дорогой друг, это нас не касается.

Несмотря на поздний час, отправляться спать никто не собирался. Даже Холмс, предпочитавший обычно ложиться до десяти вечера, чтобы встать вместе с восходом солнца.

— Дамы и господа! — громко произнес Мейсон. — Я хочу сделать следующее заявление.

Он дождался полной тишины.

— Всем нам были предъявлены обвинения. Некто, не соизволивший себя назвать, выступил в качестве прокурора. Поскольку из всех присутствующих только я один являюсь профессиональным адвокатом с мировым именем, то официально предлагаю вам — всем и каждому в отдельности — стать моими клиентами. Я помогу вам реализовать ваше законное право на защиту. Прием предполагаю вести завтра с десяти часов.

— Счастливчик, он надеется дотянуть до утра, — пробормотал Марлоу.

— Желающие могут записаться у моей секретарши. Думаю, у вас нет иного выбора. Оплата услуг — по договоренности в зависимости от материального положения клиента. Дамы и господа, грамотная юридическая защита — это то, что вам действительно необходимо!

Марлоу поправил шляпу горлышком опустевшей бутылки. «Учись, Фил, делать себе рекламу», — подумал он.

Пока все с интересом обсуждали заявление адвоката Мейсона, Делла Стрит с заговорщическим видом отвела его в сторонку.

Это не могло не броситься в глаза мисс Марпл. Одной из ее характерных черт было любопытство, или, как она предпочитала называть это, «заинтересованность в чужих делах».

Словно в забытьи, мисс Марпл отправилась к камину. Пройдя совсем близко от Мейсона и Деллы, она, «к сожалению», уронила сумку. По полу рассыпались разные мелочи. Эркюль Пуаро ринулся на помощь, а мисс Марпл, притворившись очень смущенной, выронила под ноги адвокату Мейсону клубок шерсти, ключи, медные монеты и вставные зубы.

Потом мисс Марпл восстанавливала в памяти обрывки подслушанного разговора.

— Послушайте, шеф, а кто защитит меня? — игриво спросила девушка.

— О, Делла, я готов прямо сейчас опровергнуть нелепые обвинения в ваш адрес.

— А именно?

— Я берусь доказать, что вы вовсе не строите из себя монашку.

Глаза девушки блеснули.

— Вы решили поработать над моим имиджем?

— Вы потрясающе догадливы, — горячо ответил Мейсон, обняв ее за талию. — Говоря более конкретно, я предлагаю вам вступить со мной в интимную связь.

— Шеф, я согласна, но не будет ли это расценено, как использование вами своего служебного положения в личных целях?

Мейсон с восхищением посмотрел на нее.

— Делла, я вижу, что годы, проведенные в моей конторе, не прошли даром для вашего юридического образования. Немедленно подготовьте приказ о вашем увольнении. А наутро я вас заново к себе устрою.

Девушка бросила взгляд на мисс Марпл, копошащуюся у их ног.

— Какая смешная старуха, шеф! Посмотрите — у нее все валится из рук.

— В ее возрасте, пожалуй, не стоит так увлекаться кофе с коньяком. Но забудем о ней. В данную минуту я хочу любоваться исключительно вами.

«Какой казенный слог, — подумала Делла. — Совсем заработался, бедняжка».

Девушка быстро написала в блокноте увольнительную записку и, вырвав листок, протянула его Мейсону. Пробежав глазами написанное, он поставил подпись.

— Итак, Делла, с этой минуты вы уволены! — громко: так, чтобы слышали все окружающие, заявил Мейсон, после чего они почти бегом двинулись к двери, не обращая внимания на разинутые рты.

— Куда же вы, месье Мейсон? — прокричал им вслед Пуаро. — Мои серые клеточки нуждаются в вашей защите.

— В настоящее время я намерен снять со своей секретарши все обвинения, — бросил на ходу Мейсон. — А завтра я займусь всеми остальными.

— Вы что-нибудь понимаете, Холмс? — спросил Ватсон.

Но великий сыщик только загадочно улыбнулся.

Глава 16. Что такое любовь

Едва они оказались наедине, Мейсон подхватил Деллу на руки, закружив по комнате.

— Малышка, отныне у нас не будет недостатка в клиентах. Мы напали на золотую жилу!

— Только на счет этой жилы, я полагаю, и можно отнести ваше проявление восторга.

— Это не восторг, это страсть.

— Боже, наконец-то! Мне так надоело строить из себя монашку…

Их губы слились в долгом поцелуе, потом она неожиданно высвободилась и вытерла платочком с его губ помаду.

— Шеф! — воскликнула она. — Вы любите меня, Перри? Простите, что я называю вас по имени.

— Пустяки, — Мейсон с улыбкой потрепал ее по плечу. — Прежде чем рассуждать о любви, давайте определимся в терминах. Что такое, собственно говоря, любовь?

— Перестаньте паясничать, шеф, — насупилась она. — Скажите прямо, собираетесь ли вы на мне жениться?

Он пробормотал что-то невнятное, увлекая ее на постель.

— Это очень сложный процессуальный вопрос, Делла. Над ним стоит очень внимательно поразмыслить. А сейчас лучше давайте снимем с вас… все обвинения… — и он стал торопливо ее раздевать.

— Но у меня от вас ребенок, — шепнула она, в свою очередь расстегивая ему рубашку.

— Не смешите меня, Делла, вы же сами прекрасно знаете, что я никогда не позволял себе…

Она закрыла ему губы своей теплой ладонью.

— Наш ребенок тайком пробрался в замок.

— Что?! — он схватил ее за локти. — Не хотите ли вы заявить, что сбежавшая из зоопарка обезьяна…

— У вас разыгралось воображение, шеф, и как всегда не в ту сторону. Нет, это не обезьяна.

— Тогда кто же? — Мейсону никак не удавалось расстегнуть ремень на брюках. — Этот плакса-итальяшка Каттани или параноик-французишка Жюв?

— А разве я сказала, что у нас сын? — ехидно проговорила Делла, кокетливо шурша нижним бельем.

Мейсон усмехнулся.

— Значит, дочь?

— Да!

— Но, кроме вас, в замке наличествует только одна особь женского пола. Подозреваю, что вы имеете в виду мисс Марпл. Однако она слишком стара для того, чтобы быть моей дочерью.

— Человека старят не годы, а переживания.

— Да что вы говорите! — Мейсона затрясло от смеха. — Мисс Марпл выглядит на все сто с лишним, а на самом деле, оказывается, она еще ходит в детский сад!

— И, тем не менее, это правда, Перри.

— Вы шутите!

Делла смотрела на него не мигая.

— Потушите свет, шеф, — сказала она, медленно выговаривая буквы. — Мне холодно.

Он покорно прошлепал босыми ногами к выключателю. Погасил свет и тут же вновь его включил. Ему вдруг стало по-настоящему страшно. Перестав смеяться, он обернулся, бледный, как мертвец.

— Боже мой, Делла, скажите, что вы пошутили. Кто угодно, но только не мисс Марпл!

— Ха! Ха! Ха! — с вызовом произнесла Делла. — Как бы не так! Надо любить своих деток, ведь их приносит аист…

— Нет! — возопил адвокат, схватившись за голову. — О нет! Нет! Не хочу! Скажите, что это неправда, Делла! Иметь такую дочь?! Да лучше мне удавиться!

— Тушите свет, шеф, я пошутила, — усмехнулась девушка, забираясь под одеяло.

Мейсон принялся одеваться.

— Что вы задумали, Перри? — опешила Делла.

— Боюсь, я сегодня не в форме.

— Порою, шеф, мне кажется, что я готова вас убить! Ну почему, почему, почему, черт возьми, у вас всегда ночью возникают проблемы?

— Ну нет, совсем не всегда, — возразил Мейсон. — Бывает, что и днем тоже.

Глава 17. Мисс Марпл на охоте

Мисс Марпл сгорала от любопытства, куда это Перри Мейсон потащил свою секретаршу. Как он объявил перед уходом? С намерением снять с нее все обвинения? Очень интересно…

Старая леди не могла отказать себе в удовольствии их выследить.

Она вышла из гостиной, отклонив любезное предложение Эркюля Пуаро проводить ее до уборной, и, заскочив к себе в спальню, заменила удобные белые тапочки туфлями на высоких каблуках.

Пошатываясь на каблуках, как настоящий охотник подкрадывается к дичи, мисс Марпл доковыляла до комнаты Мейсона. Она приблизилась к двери, сняла одну туфлю, у другой оторвала каблук и опустилась на колени.

Если бы адвокат что-то услышал и выглянул в коридор, он увидел бы старую леди, упавшую, потому что сломался каблук. Алиби у нее теперь было, что надо.

Очень осторожно мисс Марпл приоткрыла дверь и, чуть приподнявшись, чтобы было лучше видно, посмотрела в образовавшуюся щель.

Мейсон сидел на постели с собственной секретаршей и суетливо ее раздевал. Пальцы у него заметно дрожали. Сам он при этом истерически посмеивался.

Мисс Марпл не долго оставалась на своем наблюдательном посту. Ей нужно было узнать, что Мейсон будет делать, и она это узнала. Что искал Мейсон в декольте Деллы Стрит? Что-нибудь определенное или просто его одолевало любопытство? Это уже не имело никакого значения.

Теперь основная проблема — незаметно удалиться. Мисс Марпл поползла по коридору. За поворотом она уткнулась головой в чьи-то ноги. Ее взгляд скользнул по аккуратно зашнурованным ботинкам, отглаженным брюкам, все выше, выше…

— Что с вами, мадам? — донеслось до нее откуда-то сверху. — Вам плохо?

Она задрала голову и, поправив закрывавший глаза чепец, узнала одного из гостей. Только она никак не могла вспомнить его имя.

— Каблук, — пролепетала она.

— Что — каблук?

— Сломался. Помогите мне встать.

Он подал ей руку.

Вдруг ее мозги словно ошпарило кипятком. Ведь это мог быть убийца! А у нее не было с собой даже вязальных спиц, чтобы проткнуть ему горло.

— Хотите, я пущу вам кровь, мисс Марпл? — учтиво предложил галантный джентльмен.

Старая леди покачнулась. Он заботливо поддержал ее.

— Я могу вас уколоть, — настаивал он.

Издевается! У мисс Марпл с каждой секундой все больше отвисала челюсть. Но она собралась с духом. Теперь или никогда. Она резко высвободила руку и с размаху залепила ему своей туфлей по лбу.

— Ай! — вскрикнул джентльмен, отлетая к стене. — Больно же, мисс Марпл. Что это на вас нашло?

Она медленно подходила к нему. Обезображенная туфля подрагивала в ее руке. Но глаза были холодны как лед. Бретонский чепец угрожающе наползал на седые брови.

— Мисс Марпл, умоляю. Я всего лишь хотел вам помочь. Вам нужно понюхать нашатырь. Я вам принесу. Только не бейте! Не надо!!

Она замахнулась, но в последнее мгновенье ей будто ударило в голову — она наконец вспомнила, как зовут этого джентльмена с перекошенным лицом. Доктор Ватсон!

Мисс Марпл улыбнулась и, вместо того, чтобы нанести удар, почти ласково ткнула его кончиком туфли в живот.

— Доктор Ватсон, ведь это вы, не так ли? Простите, я так струсила. Я сегодня ужасно нервная почему-то… Бывает такое чувство, что что-то должно случиться.

— Да, да…

— Что это вас так скрючило, доктор?

Ватсон с трудом разогнулся в позвоночнике. Глаза у него были круглые, как два шиллинга, и блестели, словно только что выскочили из-под штамповочного пресса.

Мисс Марпл бойко заговорила с доктором, рассказывая ему про свои туфли — где и когда их покупала, по какой цене, сколько лет их проносила, как она их любила и как была огорчена, когда у одной из них отлетел каблук.

Ватсон сочувственно кивал.

— Я попрошу миссис Хадсон одолжить вам пару туфель, — сказал он, икая.

— Спасибо, доктор, но подобных туфель у меня уже никогда не будет, — вздохнула она. — Этот фасон давно вышел из моды.

— Не стоит так убиваться, мисс Марпл. Берегите ваши нервы, — сказал Ватсон, потирая вскочившую на лбу шишку. — Мне бы не хотелось в ближайшее время присутствовать на ваших похоронах.

— Скоро я найду убийцу, — пробормотала старушка, хитро сощурив глазки.

— Помните о вашем возрасте и будьте осторожны.

— Возраст! Что вы мне напоминаете о моем возрасте, добрейший доктор Ватсон, — проскрипела она, отводя кончиком туфли седой локон, выбившейся из-под чепца. От этого жеста доктора снова бросило в дрожь. — Одному Богу известно, сколько мне лет. Может, сто, а, может, и все двести. Но я проживу еще сто раз по столько же!

— Смею на это надеяться, мисс Марпл. Позвольте предложить вам руку.

— В смысле? — вздрогнула старушка.

Мисс Марпл давно забыла, когда ей в последний раз делали подобные предложения. Она крепко сжала в руке свою любимую туфлю.

— Обопритесь на меня, мисс Марпл, — простодушно сказал Ватсон, не подозревая, какую бурю в ее душе он поднял своей необдуманной фразой. — Я провожу вас.

Мисс Марпл с облегчением вздохнула. Ей, право же, не хотелось снова бить этого милейшего джентльмена по голове.

— Да, пожалуй, стоит вернуться в гостиную, голубчик. — Она взяла его под руку. — Нас, должно быть, уже хватились.

Вскоре они снова оказались среди гостей, мирно беседовавших по кругу комнаты.

— Мисс Марпл, я вижу, вы решили закаляться? — заметил Холмс, окинув старушку цепким взглядом.

— Не понимаю вас, мистер Холмс.

— Проще простого, мадам! Я вижу, ваши ноги босы.

Старушка стушевалась.

Ватсон вздрогнул, с укоризной посмотрев на своего друга: можно было бы быть и по-деликатнее. Сам-то он уже успел усвоить: когда у пожилой дамы в руках сломанные туфли — лучше не задавать ей лишних вопросов.

— Томас, голубчик, — обратилась мисс Марпл к дворецкому. — Принесите мне из моей спальни белые тапочки. А это, — она передала ему туфли, — отнесите и бросьте под кровать.

— Слушаюсь, мадам.

Холмс присмотрелся к Ватсону. Подошел поближе, вытащил из кармана лупу.

Ватсон стоял с видом подопытного кролика.

— А у вас на лбу шишка, дорогой друг, — заключил Холмс.

— Меня укусил комар, — скрепя сердце попытался соврать Ватсон.

— Что, целая стая?

— Нет, — признался честнейший доктор, становясь красным, как помидор. — Это мисс Марпл стукнула меня своей туфлей.

— Ну, конечно, — протянул Пуаро. — С ней это бывает.

— На меня сел комар, и мисс Марпл его убила, — добавил Ватсон.

— Подумать только, она спасла вам жизнь! — съехидничал Гудвин.

Старушка протянула доктору медную монетку:

— Возьмите, голубчик, и приложите ко лбу.

— Спасибо, мисс Марпл, вы так любезны…

Глава 18. Кобель или сука

В гостиной появились Мейсон и Делла. Мейсон был хмур, как грозовая туча. У его секретарши был не менее расстроенный вид.

Завидев адвоката с его неизменной спутницей, Холмс громко произнес:

— А вот и Перри Мейсон. Судя по всему, он вновь потерпел неудачу.

Лицо Мейсона вспыхнуло.

— Гениально, Холмс! — зашелся от восторга Ватсон. — Как вы догадались?

— Дедукция, дорогой друг, — поднося к трубке огонь, ответил великий сыщик. — Как вы знаете, сам я никогда не любил, но, едва представив себя на месте этого господина, я сразу понял, что при благоприятных обстоятельствах ни за что бы не вернулся в гостиную столь быстро. Я полагаю…

— Мистер Холмс! — жестко перебил его Мейсон. — Если вы не прекратите меня третировать, то я… подниму в Верховном Суде вопрос об эксгумации трупа собаки Баскервилей!

В глазах Холмса вспыхнули яркие искорки.

— Позвольте узнать, на какой предмет, сэр?

— На предмет выявления в ее кишках кокаина!

Холмс весь напрягся, подавшись вперед.

— С какой-такой стати, дорогой друг?

Мейсон набрал в легкие воздуха и отчеканил, как в зале суда:

— Я берусь доказать, что вы с доктором Ватсоном на потеху некоему сэру Генри накачивали несчастное животное наркотиками! — Адвокат картинно дернул себя за узел галстука. — Причем до такой степени, что у бедной суки по ночам светилась морда!

Холмс откинулся к спинке кресла, сведя пальцы в замок.

— Если вас интересуют факты, мистер Мейсон, то собака Баскервилей была вовсе не сука, а кобель.

— Это потрясающе, Холмс, — прошептал взволнованный донельзя Ватсон.

— Дедукция, дорогой друг, — снисходительно улыбнулся великий сыщик, разводя руками. — Только и всего.

— Это была сука! — с вызовом выкрикнул Мейсон.

— Кобель, — покачал головой Холмс, пуская дым колечком.

— К тому же чистокровный.

— Сука! Я не позволю усомниться в моей компетентности!

— Ну кобель же, я вам говорю, — спокойно возразил Холмс.

— Сука!

— А я говорю, кобель.

— Сука!

— Кобель.

— Сука!

— Кобель.

— Сука! Сука!! Трижды сука, черт побери!!

— Кобель, — вздохнул Холмс. — Это же дедукция, дорогой друг, а не моя прихоть.

— Сука… — чуть не плача, простонал адвокат. И рухнул в кресло.

Холмс невозмутимо посасывал трубку.

— Кобель, — сказал он, исчезая в дыму.

— К чему лишние споры, джентльмены, — вмешался Гудвин. — Это был мужчина.

Наступила тишина. Гробовая, нереальная тишина.

Мейсон держался за сердце. Ватсон сидел, широко разинув рот, словно собирался залпом выпить стакан рыбьего жира. У Мегрэ погасла трубка. Даже отец Браун перестал болтать ножками. А в кресле внезапно очнулся инспектор Жюв и сонно захлопал глазами.

— Что вы хотите этим сказать, сэр? — выдавил из себя Ватсон.

— Так называемая собака Баскервилей, — усмехнулся Гудвин, — это никто иной, как профессор Мариарти, который из-за домогательств со стороны Холмса утратил всякий человеческий облик и поселился на болотах.

— Ах вот почему бедняжка так жалобно воет, — сказала Делла Стрит.

Из клубов дыма возникло изможденное лицо Холмса.

— О каких-таких домогательствах вы ведете речь, дорогой друг?

Гудвин снова осклабился.

— Ну, если вспомнить о вашем более чем прохладном отношении к женскому полу, мистер Холмс…

— Извольте немедленно замолчать, сэр! — Холмс вскочил на ноги. Он был высок, строен, красив и бледен. — Меня не так-то просто вывести из равновесия, но теперь я обещаю, что, если наш неизвестный друг о вас в скором времени не позаботится, то я возьму эту благородную миссию на себя!

— Вы мне угрожаете? — небрежно поинтересовался Гудвин.

— При свидетелях, — подчеркнул адвокат Мейсон, подняв вверх указательный палец.

Доктор Ватсон поспешил разрядить обстановку.

— Не беспокойтесь, мистер Гудвин, Шерлок Холмс и мухи не обидит. Это он так, для красного словца.

— Да, — пробормотал инспектор Жюв, — если это в самом деле Холмс, а не Фантомас…

Холмс побледнел еще больше.

— Ватсон, дружище, шприцы у вас в саквояже или вы переложили их в тумбочку?

— Они в тумбочке. Но что вы задумали, Холмс?

— Господа вынуждают меня забыться в грезах.

— Это вредно для здоровья, Холмс.

Великий сыщик нервно пожал худыми плечами и быстро вышел из гостиной.

— Парень не может слезть с иглы, док? — сочувственно произнес Марлоу. — Посоветуйте ему перейти на марихуану.

— А я все-таки подниму вопрос на счет собаки Баскервилей, — мстительным тоном заявил Мейсон.

— Слава Богу, приятель, это единственное, что ты еще способен поднять, — буркнул Марлоу.

Мейсон, едва заметно вздрогнув, повернулся к своей вмиг сделавшейся пунцовой секретарше.

— Делла, запишите в свой блокнот на завтра: «Отвесить до обеда мистеру Филипу Марлоу три оплеухи».

— Почему не сейчас? — спросил Марлоу, красивым жестом отодвигая шляпу на затылок.

Мейсон окинул его ледяным взглядом.

— К тому времени я успею подобрать необходимые юридические основания для вашего избиения, чтобы на предварительном дознании утереть нос прокурору.

— Предупреждаю, приятель, на моем теле ты живого места не сыщешь. Так что твои побои заденут меня не больше, чем укусы вонючего клопа — чучело орангутанга.

— Делла, добавьте еще два удара в ухо. Это вам за «вонючего клопа», — пояснил Мейсон.

Марлоу усмехнулся, надвинув шляпу на глаза.

В этот момент очнулся комиссар Каттани. Приподнявшись на диване, он с удивлением огляделся по сторонам:

— А что, синьоры, разве нас еще не перестреляли?

— Пока что нет, — пробурчал Мегрэ, и было непонятно, рад он этому или не очень.

В комнату вошел дворецкий Томас. Отвесил вежливый поклон.

— Леди и джентльмены, ваши спальни готовы-вы-вы.

— Надеюсь, ты постелил нам с Вульфом в разных комнатах? — спросил Гудвин.

— Да, сэр. Ваша комната — напротив.

Мегрэ поднялся.

— Скажи-ка, милейший, в замке есть телефон?

— В прихожей, месье.

— Хочу сообщить жене, что не приду к ужину.

— Теперь уже к завтраку, — поправил комиссара Марлоу.

— Не суйте свой нос в мою личную жизнь, месье.

— Не могу обещать, приятель.

— Мегрэ, — остановил комиссара Ватсон, — вы не могли бы позвонить также на Бейкер-стрит миссис Хадсон?

— Конечно, доктор.

— Передайте ей, чтобы она приготовила нам с Холмсом пудинг, не забыла постирать сорочки, подмести пол…

— И почистить на ночь зубы, — добавил Гудвин.

— Давайте телефон, месье Ватсон, — раскрыл записную книжку Мегрэ.

— Надо прислать сюда отряд карабинеров, — предложил Каттани. — На вертолетах.

— Это будет излишним, — возразила мисс Марпл. — Нам был брошен вызов, и мы его приняли.

— Да, это дело чести, — поддержал ее Пуаро. — Мы должны сами во всем разобраться. Пусть даже нас всех убьют.

— На все воля Божья, — согласился отец Браун. — Да будет так!

— А я не согласен, чтобы меня убили! — воскликнул Жюв. — Я буду биться до конца!

В гостиную вернулся разъяренный Мегрэ.

— Телефон неисправен! — выпалил он с порога. — Я обкричался, вызывая телефонистку, но мадам мне так и не ответила. Томас, что вы на это скажете?

Дворецкий виновато развел руками:

— Не знаю, месье, я им никогда не пользовался.

— Второй аппарат в доме есть?

— Нет.

Мегрэ тяжело плюхнулся в кресло и принялся разжигать трубку.

Делла Стрит стояла у окна. Вдруг она захлопала в ладоши.

— Смотрите, смотрите, господа, — снег!

— Не смешите меня, Делла, — сказал Мейсон, подходя к ней. — Какой может быть снег в разгар лета?

— Поглядите сами на это чудо.

Мейсон бросил взгляд сквозь стекло во мрак ночи.

— Хм, черт побери, и в самом деле настоящий снегопад.

— Ничего удивительного, — сказал Марлоу. — Телефон испорчен, вино отравлено, скоро весь замок превратиться в огромный сугроб, и нам уже никогда отсюда не выбраться.

— Не нагоняйте страху, месье, к утру снег растает, — пробурчал Мегрэ, не вынимая изо рта трубки.

— Блажен, кто верует, — пробормотал маленький священник, заелозив в кресле.

— Мы отрезаны от всего мира! — торжественно провозгласила мисс Марпл.

Гудвин пристально посмотрел на нее.

— Признайтесь, мадам, это ваших рук дело?

Старушка скрипуче рассмеялась, не удостоив его ответом.

— Алиби нет ни у кого! — с довольной миной произнес Пуаро.

Мегрэ оглядел присутствующих, не спеша вынул изо рта трубку, по-обыкновению тяжело вздохнул.

— Итак, господа, вы влипли!

Фраза прозвучала эффектно. Все замерли и посмотрели на Мегрэ.

— А вы? — подпрыгнул в кресле инспектор Жюв. — А вы сами-то, месье комиссар?

Мегрэ глубоко затянулся и пожал плечами.

— И я тоже.

У Жюва отлегло от сердца. Остальные тоже как-то сразу оживились, заулыбались.

Вдруг на всю гостиную раздались громкие, размеренные звуки. Инспектор Жюв, выхватив револьвер, прицелился в люстру.

Все с интересом следили за ним, оставаясь на своих местах.

— Если вы ее собьете, — зевая, произнес Гудвин, — она рухнет и всех нас под собой похоронит.

— Что это гремит? Где это? — Жюв направил дуло в темный свод одного из окон, потом резко повернулся, прицелившись в портрет какого-то вельможи с ухоженными усами. Если бы он сейчас выстрелил, то пуля непременно угодила бы вельможе в левое ухо.

Также внезапно, как начались, странные звуки вдруг разом стихли. И только со стороны камина исходило едва заметное эхо металлического перезвона, словно где-то поблизости сказочные гномики натирали жесткими щетками медные колокольчики.

— Что это было? — повторил инспектор.

— Расслабься, приятель, просто часы пробили час ночи, — сказал Марлоу. — Вон они стоят на камине.

Жюв спрятал револьвер и, порядком сконфуженный, сел.

Арчи Гудвин поднялся. Потянулся, широко зевнул.

— Спокойной ночи, дамы и господа. Томас, проводи меня до моей спальни, а то еще заберусь по ошибке в постель к своему шефу. Не думаю, чтобы ему это пришлось по вкусу.

На пороге Гудвин обернулся к гостям.

— Встретимся на кладбище, — радостно произнес он, взмахнув на прощанье рукой.

Дворецкий открыл перед ним дверь, и они вдвоем оставили гостиную.

— Арчи прав, — сказал Марлоу. — Пора спать.

Гости потянулись к выходу. В коридоре они пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по комнатам. Войдя к себе, каждый машинально, даже не отдавая себе в том отчета, запер дверь на ключ.

Глава 19. В окружении портретов

Шерлок Холмс сидел в кресле, держа в руке толстенную книгу в изрядно потрепанном переплете. Над головой его горел ночник. Книга называлась «Записки о Шерлоке Холмсе».

Ватсон вошел, прикрыл дверь и запер ее на ключ.

— А, это вы, доктор, — произнес великий сыщик, не поднимая головы.

— Черт возьми, Холмс, как вы догадались?

— Дедукция, дорогой друг. Она мне особенно хорошо дается, когда я в эйфории.

Ватсон не выдержал и взорвался.

— Что сегодня, морфий или кокаин?

Холмс лениво отвел глаза от книги.

— Кокаин, — ответил он. — Семипроцентный. Хотите попробовать?

— Благодарю покорно! — отрезал доктор. — Мой организм еще не вполне оправился после афганской компании. И я не хочу подвергать его лишней нагрузке. Моя рука до сих пор ноет в плохую погоду.

— Я всегда полагал, что вы были ранены в ногу, — заметил Холмс.

Доктор с растерянной миной почесал в затылке.

— Да я и сам толком не помню, Холмс, — чистосердечно признался он. — Может, и в ногу… А может, и в руку.

— Подозреваю, мой бедный друг, что на самом деле вы были ранены в голову.

Ватсон развел руками, словно говоря: что делать — пуле не прикажешь.

— А что касается наркотиков, — улыбнулся Холмс, — то, возможно, вы правы, Ватсон, и они действительно вредят здоровью. Но зато я открыл, что они удивительно стимулируют умственную деятельность и проясняют сознание. Пока вы отсутствовали, я много размышлял. Не буду хвастать, но мне удалось несколько продвинуться в распутывании этого странного дела.

— Вы поделитесь со мной своими открытиями?

— Разумеется, дорогой друг. Скажите, гости уже оставили гостиную?

— Да. Все отправились спать.

— Отлично. Тогда я вам кое-что покажу. Давайте прихватим с собой свечу и спустимся вниз.

Они вернулись в гостиную. Холмс поднес дрожащее пламя свечи к одному из портретов.

— Вы ничего особенного не замечаете?

Ватсон долго рассматривал широкополую шляпу с плюмажем, белый кружевной воротник и длинные локоны, обрамляющие добродушное круглое лицо какого-то знатного вельможи.

— Он никого вам не напоминает?

Холмс встал на стул и, держа свечу в левой руке, прикрыл согнутой правой шляпу и локоны.

— Силы небесные! — воскликнул Ватсон вне себя от изумления.

С полотна на него смотрело лицо Ниро Вульфа.

— Ага! Разглядели? Мои-то глаза привыкли отделять самое лицо от того, что его обрамляет. Умение проникать взглядом за маскировку — основное качество сыщика.

— Поразительно! Как будто его портрет!

Холмс перешел к соседнему полотну.

— А это кто по-вашему?

Доктор Ватсон напрягся изо всех сил.

— Силы небесные! — снова воскликнул он. — Так это же Огюст Дюпен!

— Смотрите дальше, дорогой друг, — предложил Шерлок Холмс, освещая третий портрет.

— Арчи Гудвин!

— Ага! Разглядели? Если выщипать всем этим графьям и баронам их бороды, сдернуть шляпы, срезать локоны, то установить принадлежность их лиц не составит никакого труда… Смотрите дальше, Ватсон.

— Невероятно! Коррадо Каттани!

— Дальше!

— Эркюль Пуаро!

— А теперь?

— Боже мой, мисс Марпл!

— Да, это действительно она. Веер заслоняет ей добрую половину лица, но вы все-таки узнали ее. Браво, Ватсон!

— Силы небесные! Перри Мейсон!… Отец Браун!… А вот и Делла Стрит!

— Хороша, как и в жизни. Не правда ли, Ватсон?

— Смотрите — Филип Марлоу!

— Точно!

— Комиссар Мегрэ!… Постойте, а это кто? — Ватсон в растерянности запнулся.

— Разве не похож? — обиделся великий сыщик.

— Холмс, никак это вы?

— Да, собственной персоной. А взгляните, кто висит рядом.

Ватсон озадаченно нахмурился.

— Ну, уж это я не берусь судить. Вообще-то, по правде сказать, Холмс, я не большой знаток живописи, — смущенно признался доктор. — Краски, кисти — это не для меня…

— Ватсон, да вы сами себя не узнаете!

Холмс громко расхохотался. И от этого смеха лица на портретах, казалось, вдруг загадочно заулыбались в сумраке гостиной, затряся своими бородами и локонами.

Холмс остановился перед последним портретом.

— И, наконец, перед нами инспектор Жюв.

— Но что все это значит, Холмс? — спросил доктор, сгорая от любопытства.

— Каждый из тех, кто находится сейчас в замке, имеет свой портрет. Кроме… дворецкого.

— Значит, он и есть загадочный убийца?!

— Если это Томас, то можете отныне называть меня Пинкертоном.

— Ну что вы, Холмс. Я не посмею!

— Спасибо, друг мой. Странно было бы обнаружить портрет слуги среди господ, не правда ли? Кстати, портрет хозяина замка здесь тоже отсутствует. Возможно, он сейчас находится в замке, хотя бы под видом одного из гостей. Но пока это только предположение…

— Потрясающая версия, Холмс!

Великий сыщик снисходительно улыбнулся.

— Жаль, что здесь нет моего брата Майкрофта.

— Почему?

— Он превосходит меня в наблюдательности и владении дедуктивным методом. С его помощью преступник был бы вычислен и схвачен еще до восхода солнца.

— Не скромничайте, Холмс. Вам одному принадлежат лавры самого великого сыщика в мире!

— Похоже, я опять напросился на комплимент. — Холмс бросил прощальный взгляд на картины. — Пойдемте обратно, дорогой друг. Надеюсь, вам не приснятся сегодня кошмары.

Они отправились назад в свою спальню. Их шаги гулко отдавались в тишине уснувшего замка. У доктора между лопаток ползали мурашки.

— Послушайте, Ватсон, — сказал Холмс, когда они вошли к себе, — у вас чертовски скверный вид. Вас, наверное, сильно взволновала вся эта история.

— Сказать по правде, да, — вздохнул доктор. — Хотя после моих мытарств в Майванде мне следовало бы стать более закаленным. Когда у меня на глазах рубали в капусту моих товарищей и по воздуху носились их отрубленные головы, я и то не терял самообладания.

— Понимаю. В этих преступлениях есть таинственность, которая действует на воображение; где нет пищи воображению, там нет и страха… Ложитесь-ка на диван, милый Ватсон, и посмотрим, как скоро я сумею вас усыпить.

Холмс взял из угла скрипку. Ватсон растянулся на диване, и великий сыщик заиграл тихую, медленную, навевающую дремоту мелодию, без сомнения, его собственную — у Шерлока Холмса был неподражаемый талант импровизатора.

От этой музыки у Ватсона потемнело в глазах. Сомкнув веки, он смутно представил тонкую, худую руку Холмса, его серьезное лицо и взмахи смычка. Потом ему стало казаться, что он мирно уплывает куда-то по морю звуков, и вот он уже в стране снов и над ним склонилось милое лицо… удивительно, необыкновенно милое лицо… мисс Марпл. Она широко разевает рот, щелкает вставными зубами и…

Доктор хотел убежать, но его поглотила тьма.

Глава 20. Мегрэ и девушка в ночной сорочке

Это была изнурительная, необычная ночь. Мегрэ спал и в то же время не спал. Он словно раздвоился: он лежал в постели и в то же время незримо присутствовал в каждом уголке замка.

Он ясно представлял себе всех гостей, ворочающихся с боку на бок, вздыхающих и вздрагивающих во сне. Сам тоже долго ворочался и вздыхал.

Потом Мегрэ заснул, но в испуге вдруг вскочил оттого, что в уборной спустили воду. И тогда он снова вернулся к своей игре.

Теперь он вообразил Мейсона, вышедшего из уборной и тихо проскользнувшего в спальню… Мисс Марпл сматывает клубок, а сонный Эркюль Пуаро сидит напротив, выставив перед собой руки, и держит пряжу… Отец Браун перебирает во сне своими ножками… Филип Марлоу храпит так, что дрожат стекла… Арчи Гудвин спит как убитый…

В спальню Мегрэ бесшумно входит Делла Стрит, держа в руках подсвечник с едва мерцающей свечой.

— Это вы? — бормочет комиссар.

— Я.

— Ко мне?

— К вам.

— Вы не могли бы отвернуться? Я встану и оденусь.

— Не надо… — и она целует его в пахнущие табаком губы.

— Вам нужна моя помощь, мадмуазель?

— Я целиком полагаюсь на вас. Делайте, что хотите…

И Мегрэ опять провалился в сон, полный странных грез.

Наконец комиссару надоела эта колдовская ночь, он соскочил с кровати и зажег лампу.

Часы на ночном столике показывали половину шестого.

Мегрэ мутным взглядом посмотрел на свою развороченную постель, на стул, стоявший рядом с кроватью. И вдруг вспомнил!

Нет, конечно, то был не сон. Делла Стрит действительно приходила к нему.

Нельзя сказать, что Мегрэ был очень застенчив, и все же он испытывал стыд оттого, что молодая девушка видела его в постели, опухшим от сна. Но самое ужасное заключалось в том, что Мегрэ никак не мог вспомнить, произошло ли между ними что-либо серьезное.

Мегрэ стал одеваться, продолжая лихорадочно размышлять. Девушка была в ночной сорочке, под которой, разумеется, ничего не было. Ясно, что не было… Или все-таки было? Мегрэ поиграл подтяжками. Если там что-то было, то, быть может, между ними ничего такого и не было? В противном случае, это «что-то» могло остаться в комнате. Мегрэ стал искать, с трудом представляя, что, собственно, он хочет найти — несомненно только, что нечто тонкое и кружевное. Мегрэ обшарил всю комнату, но безрезультатно.

Раздосадованный, он принялся завязывать галстук и провозился битых полчаса. Будь мадам Мегрэ рядом, она конечно же пришла бы ему на помощь. Но жена, как всегда, осталась дома. И в данных обстоятельствах, пожалуй, это было к лучшему.

Мегрэ раскурил свою первую утреннюю трубку и открыл дверь.

Пройдя по коридору, он остановился у нужной двери, подтянул узел галстука, оправил на себе подтяжки, потом вытащил из кармана отмычку и вставил ее в замочную скважину.

Когда отмычка сработала, он не сразу толкнул дверь, а предпочел предупредить:

— Я сейчас войду, мадемуазель…

Мегрэ очутился в комнате, залитой солнечным светом. Жалюзи были опущены, но горизонтальные рейки пропускали широкие солнечные полосы, и стены, предметы, даже лицо Деллы были словно разрезаны на светящиеся дольки.

Она сидела на постели, глядя на приближающегося Мегрэ с забавным изумлением.

— Это вы, комиссар?

— Я.

— Вы ко мне?

— К вам.

Делла вдруг засмеялась легким девичьим смехом. Одно плечо обнажилось. Она небрежно поправила пеньюар.

Мегрэ сел в глубокое кресло. Его несколько стесняла куртуазная нелепость ситуации. Комната, пронизанная ароматом духов. Молодая женщина в пеньюаре, покачивающая туфелькой, одетой на кончики пальцев голой ноги. И Мегрэ, средних лет, с опухшим лицом и потухшей трубкой в зубах!

— Вы были у меня этой ночью?

Она улыбнулась, показав великолепные зубы.

— Разве?

— Я знаю, это были вы.

Ее взгляд затуманился, по телу пробежала сладострастная дрожь.

— Да, это была я. Не знаю почему, но я всегда чувствовала к вам доверие, Жюль. Наверное, это сильнее меня… Ну вот… И что же?

— Скажите, мадемуазель, я вас… то есть как бы… — Мегрэ запнулся. — Между нами что-то было?

Устало пожав плечами, она поднялась с постели, на какое-то мгновение раскрылся пеньюар, и сверкнула белизна ее тела.

— Да… как мне кажется.

— Мадемуазель, мне очень неловко. Вы должны понять. Я беспокоюсь о последствиях. У меня нет детей. Моя жена… у нее их тоже нет. Что, если вдруг… ребенок?

Она улыбнулась, и в этой улыбке, несмотря на все ее кокетство, промелькнул чуть заметный вызов.

— Я была бы вам так признательна!

— Но, мадемуазель… Пеленки, распашонки… соски, погремушки и все такое прочее… Откровенно говоря, я совершенно не приспособлен сажать детей на горшок…

Ее губы снова растянулись в иронической усмешке. Она спокойно сняла пеньюар, как будто это была самая естественная вещь в мире, и осталась в одной ночной рубашке.

— Еще два часа назад, когда я была у вас и позволила вам взглянуть на мою грудь, у вас, такого солидного человека, пересохло в горле и вспотел лоб. Сейчас, конечно, это для вас не имеет никакого значения… Однако я не безобразна…

Она выгнулась в талии, повела бедрами и с удовольствием посмотрела на свой тонкий и гибкий стан.

— Между нами, что именно вас так встревожило? Я допустила ошибку?

— Много ошибок…

Она засмеялась, наслаждаясь его искренней взволнованностью.

— А ведь это все забавно, не так ли?

— Когда вы стали любовницей Перри Мейсона? — вдруг спросил Мегрэ. Не от ревности, нет. Просто в своем деле он был профессионал.

Выражение ее лица изменилось с удивительной быстротой.

— Я ему не любовница и не жена, а всего лишь личная секретарша, — быстро заговорила Делла. — Только он никак не хочет этого понять. Может, вы ему объясните, комиссар? Если бы вы только знали! — Грудь ее вздымалась, лоб покрылся испариной. — Он целых два часа простоял у моей двери, умоляя его впустить, и я не могла сомкнуть глаз. Посмотрите на эти ужасные тени у меня под глазами!… А когда он все-таки ушел, я решила хоть как-то ему отомстить и бросилась к вам.

Она немного помолчала, опустив голову.

— И я ему отомстила!

Мегрэ не двигался и тяжело дышал, хотя она уже успела снова надеть свой пеньюар.

— Как вы открыли мою дверь?

— Она не была заперта.

— Неужели? — произнес Мегрэ с неожиданной иронией.

— Да, комиссар. Я толкнула ее и вошла. В таком взвинченном состоянии я была готова пройти даже сквозь стену.

Она опять смеялась. Ее смех переливался, как жемчуг.

— Скажите, комиссар, надеюсь, вы меня не подозреваете? У вас такой странный вид.

— Запритесь, мадемуазель… — пробурчал Мегрэ, вытирая лоб.

Он уходил с облегчением, но его не покидало чувство досады. И действительно, с какого бока ни взгляни, а эту партию он проиграл вчистую. Ох, женщины, женщины… Нет от вас покоя ни днем ни ночью…

Закрыв дверь, Делла пошла к постели, на ходу сбрасывая с себя пеньюар, и вдруг заметила за жалюзи какую-то тень. Кто-то был сейчас там, за окном. Сквозь щель между рейками на девушку смотрели чьи-то беспокойные глаза.

Задрожав от страха, Делла юркнула под одеяло. В следующую секунду черный человек за окном с душераздирающим воплем сорвался вниз.

Глава 21. Падение отца Брауна

За стенами замка раздался жуткий вопль.

Ватсон подпрыгнул на постели. Спросонья он никак не мог понять, приснилось ему это или нет.

Холмс приоткрыл веки.

— Слышали крик, Ватсон?

— Да. Но что это было, Холмс?

— А вы как думаете?

— Может, прокричал петух?

— Нет. Это отец Браун выбросился из своего окна.

— Боже мой! Как вы догадались, Холмс?!

Великий сыщик сладко зевнул и потянулся.

— По тону и длительности издаваемого звука.

— Боюсь, я не совсем вас понимаю.

Великий сыщик взял с тумбочки трубку и неспеша стал набивать ее табаком. Доктор сидел на постели и, сгорая от нетерпения, нервно пожевывал кончик простыни.

Наконец, Холмс сжалился над своим другом.

— Такой однотональный звук, Ватсон, указывает нам на человека, падающего вниз головой, — пояснил он. — Помнится, профессор Мариарти, низвергаясь в Рейхенбахский водопад, вопил примерно на той же частоте. Ах, если бы вы знали, дорогой Ватсон, каким чистым и звонким было то долгое эхо… — Холмс мечтательно присосался к своей трубке, наполняя комнату густым и едким дымом. — Умножив продолжительность звучания на скорость свободного падения тела, мы получаем величину, равную высотевторого этажа. Над нами, как мне известно, поселился отец Браун. Остальное вы можете домыслить сами.

Доктор Ватсон молча отвалился на подушку. Минуты три он был не в состоянии вымолвить ни слова.

— Это поразительно, Холмс! — наконец простонал он. — Но… откуда вы знаете, что над нами находится комната священника?

— А помните, засыпая, мы слышали размеренные удары, доносившиеся сверху?

— Да. Должно быть, именно из-за этого шума мне всю ночь снились кошмары. Там словно кто-то бил поленом об пол.

— Полено здесь не при чем. С такой точностью выдерживать такт могут только служители культа, отбивающие поклоны во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

— Но в замке только один священник!

— Совершенно верно. Таким образом, дорогой друг, мы с вами явились свидетелями падения отца Брауна.

— Поразительно, гениально… — прошептал доктор. — Но постойте, Холмс! Почему вы решили, что святой отец падал именно вниз головой, а не наоборот? Возьмите меня — с тех пор, как меня контузило в Афганистане, я предпочитаю прыгать в воду солдатиком.

Шерлок Холмс беззвучно рассмеялся. Ватсон с недоумением воззрился на него.

— Дорогой друг, не буду вас больше мучить. Я проснулся чуть раньше вас и собственными глазами видел, как отец Браун пролетел мимо нашего окна в своей развевающейся сутане. И летел он вниз головой! — Холмс засмеялся в полный голос.

Ватсон обиженно надул губы. Но потом, заражаясь весельем своего знаменитого друга, и сам громко расхохотался.

Продолжая смеяться, великий сыщик подошел к окну и, распахнув его, выглянул наружу.

— Сколько на дворе снегу! Нам действительно отсюда не выбраться, пока он не растает.

— Глядите, Холмс, кто-то выбросил свои старые ботинки, — сказал Ватсон, показав рукою вниз.

Холмс перестал улыбаться.

— Это ботинки отца Брауна.

— А где же сам святой отец?

— Полагаю, он находится под снегом.

— Как вы догада… — начал было доктор, но вдруг и сам все понял. — Надо его немедленно вытащить, Холмс!

— Да, но сперва нам не мешало бы надеть хотя бы штаны…

Глава 22. Спасение отца Брауна

В коридоре Холмс и Ватсон повстречали заспанного Филипа Марлоу.

— Как самочувствие? — спросил его доктор Ватсон голосом человека, у которого хорошее пищеварение и нет долгов.

— Вчера перепил, — буркнул в ответ Марлоу. — В голове — туман, во рту — помойка.

— Так, так.

— Вы слышали этот ужасный крик? — спросил частный детектив. — Держу пари, это мисс Марпл решила поутру проверить свои голосовые связки. Говорю вам, Холмс, наша бабка давно спятила. Еще вчера, когда я повстречал их с Пуаро на дороге, у нее были совершенно сумасшедшие глаза.

— Оставьте пожилую леди в покое, — ответил Холмс. — Кричал отец Браун. Он торчит сейчас из сугроба у стен замка.

— Вот, значит, в чем дело, — протянул Марлоу. — Запахло очередным жмуриком?

— Боюсь, да. Мы хотим разыскать дворецкого, чтобы он расчистил снег возле замка. Иначе нам не подобраться к святому отцу.

Они быстро спустились вниз.

Томас нашелся в комнатушке у прихожей. Он спал, сложив под щекою ладони. Джентльмены растолкали его и, взяв лопаты, все вместе стали дружно раскидывать снег.

Промучившись битый час, они наконец добрались до ботинок отца Брауна.

— Кажется, они шевелятся, — сказал Марлоу.

У доктора Ватсона мороз пробежал по коже.

— Хватайте за ноги и тащите! — скомандовал Холмс.

Они извлекли священника из снежного плена. Томас взял его себе на руки, как грудное дитя. Ручонки и ноженки священника бессильно свесились вниз.

— Он мертв, — гробовым голосом произнес Ватсон. — Браунус капутус.

Они помолчали. Даже Марлоу не решился сострить по этому поводу.

Потом вдруг отец Браун широко открыл свои серые глаза и поднял лицо, необыкновенно свежее и розовое, словно он только что умылся ключевой водой.

— Ну и холод! — сказал маленький священник со странным, отрывистым смешком. — Выпьем вина или пива?

Томас тут же выронил его из рук.

У остальных отнялся язык, а отец Браун проворно вскочил на ноги и быстро зашагал к дому. Им ничего не оставалось, как последовать за ним.

Открыв дверь в дом, он задержался на пороге и сказал бодро, словно продолжая разговор:

— Как много намело снега! — покачал головой и вошел вовнутрь.

— Чем же объяснить этот странный поступок святого отца? — растерянно произнес Ватсон, поднимаясь по ступенькам.

— Бедняга торопился в уборную и не разобрал со сна, где дверь, — предположил Марлоу.

— Что-то здесь не так, джентльмены — задумчиво проговорил Холмс, переступая порог.

— Вы его в чем-то подозреваете? — спросил Ватсон.

— Пока не знаю. Но ведет он себя очень странно.

Марлоу хлопнул дворецкого по спине.

— Слышь, приятель, не давай отцу Брауну пива, пока он не скажет, зачем он выпал из окна и чем там занимался в сугробе.

— Хорошо, сэр, — ответил Томас. — А сейчас, господа, я пошел готовить вам завтрак-трак-трак.

Глава 23. Ужасная мысль

Мисс Марпл проснулась рано, ибо она всегда просыпалась рано. Постель пришлась ей по вкусу, спать было удобно.

Она подошла к окну и раздвинула занавески, впустив в комнату белый свет.

«Вот и новый день пришел, — сказала себе мисс Марпл, радостно встречающая каждое утро: она до смерти боялась быть убитой во сне. — Новый день. А кто знает, что этот день принесет?»

Она решила еще немного полежать в постели. Ведь она уснула только в начале пятого, когда Эркюль Пуаро, помогавший ей всю ночь перематывать пряжу, заявил, что его серым клеточкам хочется спать, и она его отпустила.

Мисс Марпл взяла Библию, с которой не расставалась даже в поездках, и полулежа прочитала полторы страницы — свой обычный урок. В былые годы этого вполне хватило бы для того, чтобы погрузиться в глубокий сон, но сейчас она даже ни разу не зевнула.

Она достала вязанье и стала вязать, лениво перебирая обрывки мыслей, копошившихся в голове. Горячие булочки… Пожалуй, слишком много в них масла, но зато вкусно… Подумать только, здесь подают тминный кекс!… Забавно, до чего нынче всем по душе старомодные розы и настоящий без примесей и подделок кофе, к тому же с коньяком… В этом замке есть что-то театральное…

Мисс Марпл отбросила вязанье в дальний угол.

— Что-то тут не то, — прошептала она вслух. — Нет, не то! И не так-то просто понять, в чем дело!

Откуда взялось это странное чувство беспокойства, охватившее ее вчера вечером? Чувство, что тут что-то не так…

Неожиданная смерть Ниро Вульфа и Огюста Дюпена здесь конечно не при чем. Ей не раз приходилось коротать остаток своих дней там, где то и дело кого-нибудь убивали. В этой атмосфере страха и суеверного ужаса она жадно черпала свежие жизненные силы. Эти события только продлевали ее вечную молодость старой девы. Делла Стрит была тысячу раз права, с восторгом воскликнув, что это очень увлекательно, когда вокруг постоянно разбрасывают трупы. Кажется, именно так она и сказала? Мисс Марпл никак не могла вспомнить, что на это ответил девушке Холмс. А между тем она была уверена, что разгадка ее нынешних странных ощущений таится как раз в этой ответной реплике. Холмс выдал как всегда что-то очень умное.

Мисс Марпл напряглась изо всех сил. Итак, он сказал… он сказал Делле: «Разумеется, особенно, если убивают молодых, красивых и веселых». Нет, не то… Если убивают толстых, лысых и жадных? Нет, опять не то… Но как же все-таки он сказал?

«Если только убивают не ВАС»!

Вот оно! В этом замке ей самой угрожала смертельная опасность. Она привыкла быть охотником, но теперь в любой момент сама могла стать дичью. И это было ужасно…

Глава 24. Утро педанта

Эркюль Пуаро указательным пальцем сбил пылинку с лацкана пиджака. Он долго одевался к завтраку и остался доволен результатом. Особенно его радовал парик, выглядевший, совсем как настоящие волосы.

Пуаро всегда уклонялся от британских законов элегантности. Он прекрасно знал, как принято одеваться в Англии, какой костюм подходит утром в воскресенье в провинциальном замке с двумя покойниками — конечно же черный как смоль смокинг. И потому предпочел надеть белоснежный костюм-тройку.

Пуаро глядел в окно, педантично расчесывая свалявшиеся за ночь усы.

Природе не хватает симметрии. Деревья раздражали его своей отвратительной привычкой терять листья осенью, а этот летний снег, так и не успевший до утра растаять, просто выводил его из себя.

«Я становлюсь снобом, — подумал он. — Но быть снобом лучше, чем быть трупом».

Эту ночь Пуаро провел отвратительно. Битых три часа он помогал Джейн мотать шерсть, потом пришел к себе и завалился в постель.

Сначала он никак не мог уснуть. Обрывки речей, чьи-то взгляды, странные жесты сплелись в ткань пестрых и беспокойных видений. То и дело какая-нибудь терзающая усталый мозг мысль вырывала Пуаро из непрочного забытья.

Орхидеи — Вульф — бокал вина — смерть. Розы — Дюпен — бокал вина — смерть. Странная закономерность!… Портреты вельмож, пригласительные открытки… Нелепый тост Ниро Вульфа. Предсмертные рассуждения Дюпена о каких-то сопливых мальчишках. Вставные зубы Джейн. Болтающиеся ножки отца Брауна. Слезы Каттани. Трубка Мегрэ. Бой каминных часов. И трупы… Не слишком ли много трупов? Да нет, скорее, мало. Два трупа за один вечер — это до смешного мало. При таком-то обилии гостей!… А сколько нужно?… Нужно — для чего?…

Пуаро забылся и ему приснился сон.

Ему снился инспектор Жюв, раскачивающийся верхом на люстре. Откуда-то сверху сквозь потолок в гостиную капала кровь, и он, Пуаро, чувствовал запах этой крови, а, распластавшийся на ковре Ниро Вульф обнимал жареного поросенка и, целуя его в пятачок, шептал: «Я умираю, умираю… это конец!». Делла Стрит стояла над умирающим в коротенькой до неприличия юбчонке, с раскрытым блокнотом в руках, такая вся невозмутимая и спокойная, и, деловито стенографируя, спрашивала у адвоката Мейсона: «Поставить точку, шеф, или многоточие?» — «Ставьте запятую!» — злорадно отвечал Мейсон. А мисс Марпл, неожиданно возникающая у Мейсона за спиной, замахивалась на него огромным скальпелем, восклицая: «Мне дадут зарезать в этом доме?!». И адвокат медленно вываливался в окно. «Занавес! Занавес!!» — кричал доктор Ватсон, ныряя вслед за ним. «Встретимся на кладбище, господа!» — в восторге орал Гудвин, отбивая чечетку на животе у своего шефа. Отец Браун возлежал на каминной полке, держа в сложенных на груди руках зажженную свечу; стекающий со свечи воск уже затопил с полгостиной. Огюст Дюпен в отчаянии прижимался спиной к стене, а лицо наступающего на него Марлоу искажала кривая усмешка: «Снимите очки, любимец обезьян! Они вам идут, как папе римскому — бюстгальтер». И тут же с люстры сваливалась огромная косматая горилла, и комиссар Мегрэ расстреливал ее в упор из своей трубки. «Браво! Брависсимо!» — восклицал Холмс, и Коррадо Каттани бросался ему на грудь, умываясь слезами. Входил дворецкий Томас с подносом в руках, и на подносе смутно виднелась большая яйцевидная голова. Ах, если бы Пуаро мог разглядеть, чья это была голова, тогда он узнал бы правду!… Так ему казалось во сне.

Когда Пуаро пробудился, его осенило: это была его голова! Такая умная, такая усатая, такая вся под завязку набитая серыми клеточками его любимая голова. Но из голой констатации этого факта наяву нельзя было сделать совершенно никакого вывода.

Эркюль Пуаро в задумчивости отошел от окна. Ах, если бы ему удалось связать воедино все его ночные кошмары!

Часть 3. Содом и Гоморра

Глава 25. Смерть скалит зубы

Из гостиной донесся гулкий удар гонга.

— Кажется, зовут завтракать, — пробормотал инспектор Жюв. — Весьма кстати, я уже проголодался.

Проходя по коридору, он вдруг обратил внимание на слегка приоткрытую дверь. Инспектор насторожился: все прочие двери были плотно закрыты, а эта почему-то нет.

Выхватив револьвер, Жюв толкнул дверь ногой и ворвался в комнату.

Взглянув в сторону кровати, он остолбенел.

На подушке четко вырисовывался полный сарказма профиль Арчи Гудвина. Одетый с иголочки, он лежал поверх одеяла на аккуратно застеленной постели. Руки его были протянуты вдоль тела, а над грудью поблескивала витая металлическая рукоятка!

Инспектора прошиб холодный пот. Он осторожно подошел поближе, заглянул под кровать, затем подбежал к окну и одернул занавески.

Убедившись, что в комнате никого больше нет, Жюв склонился над лежащим. Его поразил чудовищный оскал, застывший на мраморном лице Гудвина.

— Убит! Прямо в сердце, — прошептал Жюв. — О, Фантомас, я узнаю твой кровавый почерк…

Тем временем в гостиной на столе аппетитно дымилось огромное блюдо яичницы с беконом, стояли чайник и кофейник. Спиртного не было. Даже пива. Таково было распоряжение Шерлока Холмса.

Дворецкий Томас стоял у двери в гостиную и церемониально придерживал ее, встречая каждого из явившихся на звук гонга гостей обожающей улыбкой.

— У него сегодня совершенно больной вид, — сказала мисс Марпл сопровождавшему ее Пуаро.

Доктор Ватсон деликатно откашлялся.

— Сегодня нам надо относиться снисходительно ко всем недочетам, — сказал он. — Томасу пришлось с утра разгребать снег возле замка, чтобы… — Холмс предупредительно толкнул доктора под локоть, и Ватсон закончил фразу троеточием.

— Это бесполезно, — проворчал Пуаро. — Снегом занесена вся округа.

— Кто будет подавать на стол, если Томас вдруг вздумает заболеть? — недовольно спросила мисс Марпл.

— По крайней мере, не я, Эркюль Пуаро. Скорее я предпочту, чтобы меня самого подали на стол, чем податься в прислуги.

— Не переживай, приятель, — сказал Марлоу. — Если что, мы подадим тебя на стол со всеми почестями.

— Приступим к завтраку, господа, — перебил Ватсон. — Яичница стынет.

— А после завтрака я хотел бы кое-что обсудить, — сказал инспектор Жюв, присаживаясь за стол.

— Да, господа, — вставила Делла Стрит, несмотря на бурно проведенную ночь, выглядевшая как всегда неотразимо. — Пожалуйста, давайте не будем сейчас говорить о покойниках и обсуждать убийства.

Все последовали ее совету. Наполнили тарелки, налили себе кто чай, кто кофе и приступили к завтраку. Никто не касался дел в замке. Беседовали о том о сем: о женщинах, о скачках, о погоде.

Мисс Марпл поведала бородатую сплетню об английской королеве. Слушая ее, отец Браун от восторга болтал ножками, Делла Стрит не уставала краснеть, а доктор Ватсон то и дело проносил вилку мимо рта.

Из всех гостей одному только инспектору Жюву яичница не лезла в горло.

Когда тарелки опустели, Жюв откинулся в кресле, многозначительно откашлялся и сказал:

— Я решил, что лучше сообщить вам печальные новости после завтрака: мистер Арчи Гудвин скончался!

Казалось, никто особенно не удивился.

— Боже мой! — сказала Делла. — Он был такой весельчак.

— Быстро же он нагнал своего босса… — покачал головой Марлоу.

Мегрэ с угрюмым видом вытащил записную книжку и поставил крестик.

— Три, — сказал Пуаро. — Раз, два, три…

— Прекратите свою дурацкую считалочку, Пуаро! — воскликнула Делла, зажав ладонями уши.

— А от чего последовала смерть? — поинтересовался у Жюва как всегда невозмутимый Холмс.

— Удар ножом в сердце, — ответил инспектор, стукнув себя кулаком в грудь.

— Тогда вскрытие производить не будем, — обрадовался доктор Ватсон. — Раз и так все ясно.

У Каттани сдали нервы. Лицо сделалось — вот-вот расплачется.

— Что вам «ясно», синьор? — воскликнул он. — Мы не знаем, кто убийца, а вам «все ясно»! Поделитесь тогда с нами своими соображениями.

Доктор не нашелся, что ответить.

— Но кто же мог поднять руку на такого жизнерадостного и веселого человека?! — не переставала возмущаться Делла Стрит.

— А я лично, если бы и убил человека, — с подкупающей простотой заговорил вдруг отец Браун, — то уж непременно какого-нибудь оптимиста.

Все так и ахнули, а адвокат Мейсон с важным видом заложил большие пальцы в вырезы жилетки и стал раскачиваться на мысках. Он любил принимать эту петушиную позу, когда чувствовал себя на коне.

— Следует ли расценивать ваше последнее заявление, достопочтимый отец, как признание в совершенном преступлении? Хотел бы заметить, что добровольное признание является смягчающим вину обстоятельством. И с этой точки зрения я вполне одобряю ваш поступок.

— Убийства — это не мой профиль, — смиренно ответил отец Браун. — Я ничего не заявляю, я рассуждаю вслух… Людям по душе, когда вокруг них часто смеются, но я сомневаюсь, что им по душе, когда кто-либо все время улыбается и без конца острит. Безрадостное веселье очень докучливо.

— Я уверен, — с жаром заговорил Жюв, — что все это проделки Фантомаса!… Никто не посмел бы назвать меня трусом. Целые банды злодеев клялись разделаться со мной… Мне угрожали местью… Пусть! Меня это не трогает! Но когда в каком-нибудь деле я чувствую присутствие этого гениального злодея, тогда мне становится страшно! Мне, Жюву! Страшно, потому что против Фантомаса нельзя бороться обычными средствами, потому что могущество его беспредельно… потому что все, кто пытался бороться с ним — мои друзья, сослуживцы, начальники, любовницы, — все до одного погибли!

— Да что он, дьявол, что ли, этот Фантомас? — перебил его Пуаро. — Уж, наверное, он такой же человек, как все!

— Да, вы правы. Это человек, такой же, как мы с вами, но этот человек, повторяю вам, гений. У него какой-то особенный дар убивать, не оставляя следов. Его не видишь, а угадываешь… его не слышишь, а предчувствуешь… Фантомас, он такой!… Я не сомневаюсь, что все, происходящее в замке, это его рук дело.

— Слушай, приятель… — медленно проговорил Марлоу, — ты уже всем надоел со своим Фантомасом!

— А?! — как подстреленный, вскрикнул Жюв. — Что?!

Не веря своим ушам, он в тупом изумлении уставивился на Марлоу.

— Не стройте мне рожи: у меня слабое сердце, — сказал частный детектив, мягко улыбнувшись. Это была чистая и невинная улыбка взрослого младенца.

Воспользовавшись тем, что дворецкий оказался поблизости, Марлоу одним махом содрал у него с руки белую перчатку и бросил ее в лицо разинувшему рот инспектору.

Инспектор Жюв поймал перчатку зубами.

В руке у него появился револьвер. Если он думал произвести этим впечатление на Марлоу, то он ошибся адресом.

— Цельтесь выше: на мне бронежилет, — не моргнув глазом, посоветовал тот. — И верните дворецкому его аксессуары: они несъедобны.

Жюв сплюнул перчатку на пол, его трясло.

— Я не воюю с безоружными, месье! — вскричал он, торопливо пряча револьвер. — Я задушу вас голыми руками! — и он обрушился на Марлоу, как снежная лавина, колотя изо всех сил.

Гости, немало встревоженные таким поворотом событий, кинулись их разнимать и еле растащили.

Побитый и помятый, весь вываленный в пыли, Марлоу поплелся в туалет приводить себя в порядок. Но несмотря ни на что с лица его не сходила все та же наивная улыбка.

— Прекрасен Тадж-Махал при лунном свете, — пробормотал он, скрываясь за дверью. — Чего не скажешь про Помпеи…

Дворецкий с невозмутимым видом подцепил кончиками пальцев свою некогда белоснежную перчатку и принялся неспеша натягивать ее на левую руку.

Инспектор Жюв, потирая ладони, с довольной миной вернулся на свое место.

— Я не сомневаюсь, что все эти коварные преступления совершил ни кто иной, как Фантомас! — заявил он тоном победителя.

— Это мы уже слышали, инспектор Жюв, — сказал Мегрэ, вынимая изо рта трубку и пуская ему в лицо сизый дым.

Инспектор громко чихнул.

— А что это за странные закорючки, месье комиссар, вы рисуете в своей записной книжке всякий раз, когда обнаруживается очередной труп?

— Я делаю это машинально и безо всякого умысла.

— Скажите, сэр, а сколько крестиков в вашей записной книжке? — осторожно поинтересовался адвокат Мейсон.

Мегрэ раскрыл записную книжку и сосчитал пальцем.

— Три.

— Всего лишь, — прошамкала мисс Марпл, убирая в сумочку вставные зубы.

Мейсон украдкой заглянул в записную книжку Мегрэ.

— Что-то ваши крестики больше смахивают на плюсики.

— Вы просто не с того бока смотрите, месье!

Мегрэ захлопнул книжку перед носом адвоката, спрятав ее в карман.

— Скажите, мистер Жюв, — произнес Холмс, — а где именно вы обнаружили труп?

— В его же спальне. Дверь была не заперта. Я сразу почувствовал неладное и решил заглянуть. Он лежал на постели.

— Под одеялом?

— Нет, поверх, будто вовсе не раздевался на ночь.

— Вы хотите сказать, что он был одет?

— Да.

— Хм, интересно, — пробормотал Холмс.

— Бедный мистер Гудвин, он никогда не узнает, чем все это кончится, — вздохнула Делла.

— Чем-чем, — проворчал Ватсон. — Нас всех укокошат.

— Ну, так прямо и всех, — добродушно пропыхтел Мегрэ.

— Малышка, мы теряем клиентов, — обеспокоено зашептал Мейсон на ухо Делле Стрит. — Золотая жила грозит иссякнуть прежде, чем я успею нагреть на ней руки. Я вижу, что вы больше на меня не дуетесь из-за моих ночных приставаний к вашей двери. Виноват, я был не совсем трезв. Скажите, могу ли я надеяться на ваше прощение?

— Я вас прощаю, шеф, — снисходительно улыбнулась девушка. — Вы этой ночью достаточно настрадались.

— Искренне благодарю вас, Делла, за проявленное по отношению ко мне великодушие.

— Шеф, вы можете хотя бы иногда выражаться не только протокольным языком?!

— Если вы того желаете, Делла, то я постараюсь. Хочу заметить, что скоро я, должно быть, решу положительно вопрос об увеличении вашего жалования. Вы этого вполне заслуживаете.

— Спасибо, шеф. Признаться, в последнее время мне не хватало даже на мороженное.

— Ну вот, тем более… А теперь, Делла, постарайтесь убедить эту публику записаться ко мне на прием. Мне кажется, они уже забыли о моем вчерашнем предложении. Надеюсь, вас не затруднит моя просьба?

— Ради ваших миллионов, — шепнула в ответ девушка и громко сказала. — Дамы и господа, позвольте вам напомнить, что через десять минут адвокат Мейсон начинает вести прием своих подзащитных.

— А я со своей стороны, — вдруг сказал отец Браун, — приглашаю всех желающих в свою исповедальню.

— Куда? — переспросил Мейсон, скривившись до неузнаваемости. — Куда?

— В мою келью на исповедь. Думаю, у каждого из вас найдется, что мне поведать. Мы, человеки, всю жизнь нашу проводим во грехе. Но нельзя предстать перед Господом нашим, не пройдя очищение святой исповедью! — и отец Браун неожиданно так ударил кулаком по столу, что звякнули стаканы.

— Очень правильно, дорогой друг, что вы упомянули тут про исповедь, — холодно произнес Холмс, сложив руки на груди. — Предлагаю начать с вас.

— Нельзя же оставить сапожника без сапог, — подхватил со злорадной усмешкой Мейсон, мгновенно усмотрев в святом отце нежданного конкурента.

Маленький священник пригладил волосы.

— Извольте, господа, я готов.

— С какой целью вы сегодня утром выпрыгнули из окна? — быстро спросил Холмс.

Отец Браун сделал наивное лицо.

— Я ошибся. Я принял окно за дверь.

— Было уже достаточно светло, святой отец, вы при всем желании не могли перепутать окно с дверью.

— Но все же я…

Маленький священник запнулся, потупив глазки.

Делла Стрит засмеялась. Все недоуменно посмотрели на нее. Делла заливалась колокольчиком.

— Так вот кто прятался за моим окном!

Мейсон, побагровев, вытянулся в струну.

— Что вы хотите этим сказать, Делла?

— Отец Браун подглядывал, как я раздевалась, а потом, должно быть, сорвался с карниза.

Гости заулыбались и дружно обратили свои взгляды на сконфуженного отца Брауна. Всем было весело — всем, кроме Перри Мейсона.

— Я отказываю вам в праве на мою защиту, мистер Браун! — страшным голосом заявил он.

— А я вам — в праве на исповедь, — огрызнулся маленький священник — красный, как только что сваренный рак.

— Судя по строению вашего указательного пальца, святой отец, — заметил Шерлок Холмс, — вы большой любитель наматывать на него женские локоны. Но, полагаю, все же смерть Арчи Гудвина тут не при чем,

— Согласен с вами, месье, — кивнул Мегрэ, задумчиво выбив трубку о каблук.

Только бы эта девчонка не проговорилась, что они всю ночь ходили друг к другу в гости. От ее издерганного ревнивца-шефа пощады не жди.

В гостиную вернулся Филип Марлоу.

— Мне послышалось, или здесь снова помянули беднягу Арчи?

— Да, вы не ослышались, — прослезился комиссар Каттани.

— А где он сейчас?

— На небесах, — просто ответил отец Браун.

— Ага, — усмехнулся Марлоу. — Теперь вы будете за него острить, папаша?

Маленький священник промолчал.

— Он лежит у себя в спальне, а из сердца у него торчит нож! — сказал Каттани и разрыдался. Поскольку Холмс сидел рядом, его плечо пришлось очень кстати. — Это ужасно, синьор, — захлебываясь слезами, стал рассказывать ему комиссар. — У мафии огромные щупальца, она достанет нас повсюду. А моя дочь спит с кем попало, жена из психушек не вылезает… лучшего друга в асфальт закатали, как последнюю поганку…

— Послушайте вы, наследник Пизанской башни, — процедил сквозь зубы Марлоу, — кончайте разводить здесь сырость: и так весь потолок в плесени!

Каттани тут же вскочил. Забыв утереть слезы, с воплем: «Я вам не крестный отец!» — он бросился на Марлоу и стал азартно бить его по лицу.

Кто бы мог подумать, что этот хрустальный с виду итальянец так блистательно умеет драться! Марлоу был счастлив. И хотя, когда их разняли, левый глаз у него закрывался с трудом, правая щека непроизвольно подергивалась, а из носа сочилась кровь, — выползая из гостиной в направлении туалета, Марлоу улыбался во весь рот.

«У-у, какой темпераментный, — подумала Делла, глядя, как Каттани нервно отряхивает свои брюки. — Настоящий тореро!»

— Мне кажется, джентльмены, эти драки стали превращаться у нас в нездоровую традицию, — с возмущением произнес Ватсон. — Как представитель медицины я протестую…

— Вы бы лучше поторопились оказать Марлоу первую медицинскую помощь, доктор, — перебила его мисс Марпл. Ей было искренне жаль Марлоу: временами она любила красивых мужчин.

— И в самом деле, Ватсон, — поддержал старушку Холмс. — Не стоит забывать о вашем профессиональном долге.

Пристыженный доктор поспешил вслед за частным детективом.

— Дело идет к тому, что скоро объектом следствия стану я сам, — с досадой произнес комиссар Каттани, усаживаясь в кресло.

— Но вы же его не убили, — возразил Пуаро.

— Вы разочарованы? Подождите до следующего раза.

— Будьте благоразумны, комиссар, — пожурил его Холмс. — Зачем играть на руку неизвестному преступнику. Он только и мечтает, наверное, чтобы мы здесь все передрались.

— Марлоу — сам вылитый убийца.

— Вы ему льстите, — сказал Мейсон. — Драки и выпивка — это самое большее, на что он способен.

Мисс Марпл оторвалась от вязания и смерила адвоката недобрым взглядом.

— Хотела бы я знать, кому теперь после убийства Гудвина достанутся орхидеи Вульфа.

Холмс покачал головой.

— Думаю, их убили не из-за наследства.

— От месье Гудвина исходило слишком много смеха, — сказал Пуаро. — Это было не к добру.

В гостиную, отмахиваясь от доктора Ватсона, быстро вошел Филип Марлоу.

— Да не надо смазывать меня йодом, в конце-то концов! — крикнул он доктору в лицо. — К чему эти телячьи нежности? Все равно я неизлечим.

Ватсон развел руками и удрученно посмотрел на Холмса, словно вопрошая: «Ну и что мне теперь делать с моим профессиональным долгом, Холмс?» Великий сыщик махнул рукой:

— Оставьте, Ватсон.

Марлоу плюхнулся в кресло у камина.

— Итак, дети сытых джунглей, на чем мы остановились?

Его сленг не произвел на гостей сколько-нибудь заметного впечатления.

— В замке орудует маньяк, — сказал Мегрэ. — Месье Пуаро, что думают по этому поводу ваши серые клеточки?

Старикан надулся и, любовно трогая кончики усов, заявил:

— По крайней мере, мне, Эркюлю Пуаро, очевидно, что убийства совершаются не в алфавитном порядке. На убийство в Восточном экспрессе и на убийство на поле для игры в гольф это тоже мало смахивает.

Марлоу не смог сдержаться.

— Поправьте парик, папаша, — он надет у вас задом на перед! От этого вы выглядите таким же умным, как бегемот, нахлебавшийся виски.

Пуаро вопросительно посмотрел на мисс Марпл.

— Джейн?

Она улыбнулась.

— Не беспокойся, Эркюль, мальчик шутит.

Марлоу уставился в потолок и с невозмутимым видом стал насвистывать незатейливый мотивчик.

— Что мне не нравится в парике Пуаро, так это его цвет, — тихо произнес отец Браун, словно разговаривая сам с собой.

Жюв оказался поблизости и, услышав, что сказал маленький священник, вскинул брови:

— Я, кажется, не совсем понимаю. Вы хотите сказать, что он ходит в парике?

— Да. Надо полагать, что у него есть все основания прятать лысину. Но почему бы не сделать, чтобы волосы походили на волосы? Ни у кого на свете никогда не было волос такого цвета. Почему он не скрывает свою лысину получше, если он действительно ее стыдится? Сказать вам, почему?

— Ну.

— Да потому, что он вовсе ее не стыдится. Он ею гордится.

— Вы ошибаетесь, святой отец. У Пуаро абсолютно нормальные волосы. А вот что касается усов… чудные они у него какие-то. Как-будто приклеенные…

— Усы как раз настоящие, — сердито перебил инспектора отец Браун. — А на голове — парик. Истинно говорю вам. Разве вы не видите, как он блюдет тайну своего туалета?! Разве вы заметили, чтобы он хотя бы раз прилюдно причесался?

Жюв раздраженно передернул плечами.

— Я тоже не слишком часто причесываюсь. Что же — значит, и у меня на голове парик?

— Почему же он так оберегает тайну своего парика? — бормотал, даже не пытаясь прислушаться к собеседнику, отец Браун. — Да потому, что эта тайна совсем не то, что мы предполагаем…

Жюв молча посмотрел на него, потом, выразительно покрутив пальцем у виска, отвернулся.

Маленький священник нисколько не обиделся. Напротив, он еще глубже погрузился в свои мысли.

Холмс подошел к Жюву:

— Я бы хотел взглянуть на тело.

— Чье тело? — вздрогнул инспектор.

— Арчи Гудвина, разумеется.

— Идемте, я вас провожу.

Холмс подмигнул Ватсону, и вся троица двинулась к двери.

— Куда вы, господа? — бросил им вдогонку Перри Мейсон.

— В спальню Арчи Гудвина.

— В таком случае я присоединяюсь. Делла, вы пойдете со мной?

Девушка сделала испуганное лицо.

— Вы же знаете, шеф, я до смерти боюсь покойников.

Мужчины вышли.

— Господа воспылали ко бренным останкам, — нараспев проговорил Марлоу. — И решили возложить венок… И сказал покойный, что это хорошо.

Мисс Марпл бросила на него быстрый взгляд. Она была бы не прочь, если бы он согласился нести ее на похоронах, устроенных в ее честь. Да, это было бы очень мило… А Пуаро шел бы впереди, прижимая к сердцу венок из белых лилий. Девственных лилий… Старушка размечталась не на шутку. У нее даже порозовели щечки.

— Господа, предлагаю заранее скинуться на венки, — сказал Марлоу. — Оптом выйдет гораздо дешевле.

У комиссара Каттани запершило в горле и защекотало в носу.

— У меня нет с собой наличных, — угрюмо проговорил Мегрэ.

— Займите у Пуаро, — посоветовал Марлоу. — Провались я на этом самом месте, если когда-нибудь встречал джентльмена с более безотказным лицом.

Эркюль Пуаро состроил мину.

— Простите, месье Марлоу, но в моих карманах вы не найдете даже пары франков.

— Что ж, очень жаль, — произнес Марлоу, посмотрев на Деллу Стрит.

Девушка молча встала и направилась к выходу. Обернувшись на пороге, она неожиданно послала Коррадо Каттани взгляд, полный такой неги и тоски, что еще долго после ее ухода он не мог прийти в себя.

Глава 26. Правильный шаг

В жизни бывают моменты, когда все огорчения и неприятности будто сливаются воедино. Именно такие минуты переживал комиссар Каттани. Маленькая победа над Марлоу дала ему лишь временное утешение. Его ужасала эта непрерывная цепь убийств, эти трупы, число которых все растет и которым не видно конца. Черт дери, зачем он только соблазнился стать полицейским?! Послушал бы папочку, хотевшего, чтобы он стал адвокатом, теперь безбедно жил бы на денежки из карманов своих клиентов — совсем как этот самодовольный тип Перри Мейсон.

Каттани хотелось любой ценой избавиться от засевшего гвоздем в мозгу мысли об очередном мертвеце. Но, находясь в компании бормочущей себе что-то под нос старухи, болтающего ножками священника, дымящего трубкой француза, недобитого американца и ежеминутно расчесывающего свои странные усы бельгийца, — это было просто невозможно.

Вдруг ему показалось, что он нашел подходящее решение. Он выскочил из гостиной и на полной скорости помчался к спальне Деллы Стрит.

Она стояла у двери, будто поджидала его.

— Что случилось, комиссар? Вы решили меня допросить?

— Нет, — ответил он. — Скажем так: я пришел за консультацией.

— За консультацией, — задумчиво повторила она. — Вы не возражаете, если мы поговорим об этом в постели? Я как раз собиралась прилечь.

Коррадо задержал ее руку в своей.

— Знаете, я заметил, — сказал он, — что, когда я вас не вижу, мне вас очень не хватает.

Налив из графина себе и ему виноградного сока, девушка спросила с ободряющей улыбкой:

— Ну, так какого же рода вам потребовалась консультация?

Каттани повертел свой бокал в руках, посмотрел его на свет, потом вдруг резким движением выплеснул содержимое через левое плечо и сухо произнес:

— На самом деле я не нуждаюсь в каких-либо консультациях. Я уже все понял сам. От вас я, пожалуй, мог бы услышать лишь подтверждение своим подозрениям.

— Каким подозрениям?

— Ваш шеф… он — импотент?

— А что… это в самом деле так заметно?

— Не уклоняйтесь от ответа.

— Ну-у, допустим.

Каттани присел на стул, устремив долгий взгляд на невозмутимое лицо Деллы Стрит.

— Вы знаете, — наконец проговорил он, — что вы очень симпатичная женщина? У меня бы сердце разорвалось от горя, если бы мне вдруг пришлось вас арестовать.

— Ах, ах, ах… А с чего бы это вам пришлось меня арестовать? Даже и не надейтесь. Я чиста, как стеклышко.

— Вы подсыпаете своему шефу какие-то наркотики, в результате чего он становится ни на что не годен.

— Ничего-то вы не понимаете, — вздохнула она.

— Вполне возможно, что отравление Ниро Вульфа и Огюста Дюпена — ваших рук дело. Они, должно быть, оказывали вам какие-то знаки внимания, а вы не хотели, чтобы они к вам клеились. Но в итоге вы переборщили с дозой.

Делла повторила с искренней досадой:

— Ничего-то вы не понимаете, — и присела к нему на колени, обняв руками за шею. — За весь вечер этот пузатый Ниро Вульф интересовался только жареным поросенком на блюде, а Огюст Дюпен куда чаще посматривал на мисс Марпл, чем на меня.

Губы Каттани раскрылись в улыбке.

— Ну, хорошо, — сказал комиссар совсем другим тоном. — Значит, вы чисты, — и он принялся искать молнию на ее юбке.

— Комиссар, что вы со мной делаете?

Делла помогала ему в этой игре. Она смеялась. Каттани не мог оторвать от нее глаз.

— Какого черта вы теряете время, служа в полиции? Из вас в Голливуде сделали бы потрясающего героя-любовника.

— Вы мне льстите, Делла. Ведь я могу и разочаровать вас…

— Коррадо, вы шутите!…

Они улеглись в старинную кровать с балдахином, и Каттани дал волю своему южному темпераменту…

Потом комиссар закурил. Предложил пачку девушке, но она отказалась.

— Так получилось, Делла, — сказал он, — что совсем недавно я завязал. Просто не желая больше ни во что вмешиваться. Поселился в монастыре, подружился с монахами… Знаешь, чем я там занимался?

— Молился о спасении души?

— Делал фигурки для рождественских елок.

— Очень трогательно.

— Но, увы, мафия не дала мне насладиться спокойной жизнью. И вот я здесь.

— Разве ты не рад нашей встрече, милый?

— Я люблю тебя, — проговорил Каттани. — Но я не могу увлекать тебя за собой в пропасть. Создалась очень странная и запутанная ситуация.

— О чем ты?

— Этот день, Делла, явится поворотным моментом во всей истории борьбы с мафией.

Она погладила его по щеке.

— Коррадо, ты перегрелся, — и чмокнула его в нос.

— Ты потрясающая женщина, — проговорил Каттани, поцеловав ей кончики пальцев. — В замке действует хорошо организованная банда. Но я уничтожу их всех! Всех до единого.

— Ох, да ты сумасшедший! — покачала головой Делла.

— Слушай же. Меня в любую минуту могут убить. Ты должна знать: Шерлок Холмс и доктор Ватсон — мафиози, они по уши завязли в наркобизнесе. Огюст Дюпен был их постоянным клиентом. Он слишком много знал, и его убрали. Ниро Вульф любил нюхать свои орхидеи. Думаю, что он также нюхал и кокаин. Что-то они там с ним не поделили, и толстяка пришлось отравить. Арчи Гудвин вышел на убийц своего шефа, и его заставили замолчать навсегда, — облегчив душу, Каттани притянул девушку к себе и стал осыпать ее жаркими поцелуями.

— Нет, ты сумасшедший, — шептала Дела, — сумасшедший.

— Это, наверное, с голоду.

— Мы же только что поели.

— Это голод иного рода, синьорина.

— Какие у тебя холодные руки, Коррадо, — прошептала она, и он нежно поцеловал ее в губы…

Выйдя от Деллы, Каттани спотыкнулся о мисс Марпл и расквасил себе нос.

— Каблук сломался, — пожаловалась старушка, силясь приподняться с колен.

— Мама мия! — сочувственно выдохнул комиссар, помогая ей встать на ноги, и пошел в свою комнату — рыдать от сочувствия себе, мисс Марпл и всему несчастному человечеству.

Глава 27. Непоседливые трупы

Группа опечаленных предстоящим свиданием с телом Арчи Гудвина мужчин торжественно шествовала по коридорам замка.

— Скажите, Ватсон, вы смогли бы зарезать человека? — вдруг спросил Холмс.

Доктор зацепился левым ботинком за правый, едва не полетев по паркету кувырком.

— Как вам могло прийти такое в голову, Холмс?!

— А на операционном столе? — хитро прищурился великий сыщик.

Ватсон заколебался, беспомощно захлопав глазами.

— Мм… даже не знаю, что вам ответить. Вы совершенно сбили меня с толку, Холмс. При оперировании больного возможны любые осложнения.

— Короче говоря, если вы принимаете человека за больного, нуждающегося в хирургическом вмешательстве, то в один прекрасный момент можете подкрасться к нему со скальпелем и…

Притихшие Жюв и Мейсон с интересом внимали рассуждениям Холмса. Ватсон вытер рукой внезапно вспотевший лоб.

— Холмс, у меня от вашего дедуктивного метода голова идет кругом!

— Так вы смогли бы зарезать человека, Ватсон?

— Если только, чтобы он не мучился… я мог бы решиться на операцию и тогда…

— Превосходно! А Арчи Гудвин… он, по-вашему, был вполне здоров?

— Куда вы клоните, Холмс? Я совершенно не в состоянии уследить за ходом вашей мысли.

— Тут же все ясно как божий день, доктор, — встрял в разговор Мейсон. — Холмс шьет вам дело.

— Какое дело?

Шерлок Холмс снисходительно похлопал доктора Ватсона по плечу:

— Дорогой мой друг, никто не собирается вам ничего пришивать — оставим это заботам миссис Хадсон. Кто-кто, а я-то знаю, что всю эту ночь мы провели вместе.

— Это меняет дело, — сказал Мейсон.

— К чему же тогда эти странные речи, Холмс? — никак не мог успокоиться доктор Ватсон.

— Я пытаюсь разгадать логику мышления преступника.

— И как ваши успехи?

— Ну вот мы и пришли, — уклончиво ответил великий сыщик.

Жюв распахнул ногой дверь.

— Прошу вас, господа!

Холмс вошел первым. За ним в комнату Гудвина проследовали Ватсон и Мейсон. Последним зашел Жюв.

— Где труп? — спросил Холмс.

— На постели, — машинально ответил Жюв и осекся: постель была пуста!

— А был ли мальчик? — с изрядной долей скепсиса изрек адвокат Мейсон.

— Конечно был! Месье Гудвин лежал вот здесь, — Жюв прощупывал постель, словно проверяя, не перебрался ли покойник под матрац. — И лицо у него было вот такое, — инспектор засунул указательные пальцы в углы рта, растянув губы в разные стороны.

Вышло действительно нечто ужасное. Джентльмены содрогнулись.

— Надо обыскать комнату, — сказал Холмс.

— Под кроватью его нет, — доложил Жюв.

Они тщательно осмотрели помещение, заглядывая во все мыслимые и немыслимые уголки. Но Гудвин не нашелся даже в черном саквояже, обнаруженном в углу за занавесками. И в шкафу его тоже не было.

— Труп исчез, — заключил Холмс.

— Может, это не его комната? — сказал Ватсон.

— Нет, очевидно, что Арчи Гудвин действительно проживал здесь до недавнего времени, — сказал Перри Мейсон, роясь в бумажнике, извлеченном из саквояжа. — Вот его водительское удостоверение, квитанции, снимок какой-то женщины… «Шалунишке Арчи на долгую память о минутах блаженства», — прочитал адвокат на обороте фотокарточки.

— Перестаньте копаться в грязном белье, сэр, — попытался пристыдить его Холмс.

— Белье у этой красотки как раз что надо, — возразил Мейсон. — И сама она очень даже ничего.

Заглянув ему через плечо, Ватсон покраснел до корней волос.

— Вы кого-нибудь конкретно подозреваете, мистер Жюв? — спросил Холмс.

— Я давно приглядываюсь к Эркюлю Пуаро. По правде сказать, не нравятся мне его усы.

— Не тот фасон? — пошутил Мейсон.

— Они у него как будто ненастоящие.

— А вы проверьте!

— В ближайшее же время, месье, — со всей серьезностью ответил Жюв.

Холмс вышел в коридор.

— Раз уж мы оказались здесь, джентльмены, давайте заглянем в комнату Ниро Вульфа… — Он толкнул дверь. — Полюбуйтесь, господа — постель смята, а труп Вульфа будто испарился!

— Это невероятно, Холмс! — подскочил к нему Ватсон. — Что все это значит?

— Либо трупы похитили, либо…

— Либо им приделали ноги, — сказал, остановившись на пороге, Перри Мейсон.

Инспектор Жюв ворвался в спальню, заглянул под кровать.

— Для Фантомаса нет ничего невозможного, — простонал он.

— Фантомас или кто-нибудь другой — не имеет никакого значения, — заявил Холмс. — Нам нужно поймать преступника, пусть его зовут хоть Навуходоносором.

— Почему бы нам не обыскать весь замок? — сказал Ватсон. — Мы непременно кого-нибудь найдем.

— Не ищите легких путей, дорогой друг. Мы должны распутать этот клубок с помощью логических умозаключений. Иначе я умру от скуки.

— Кстати, мистер Холмс, мы совсем забыли о нашем славном Огюсте Дюпене, — сказал адвокат. — Что если и он исчез?

— Это необходимо проверить. За мной, джентльмены!

Только они вышли в коридор, как им навстречу показался дворецкий.

— Берримор, вы очень кстати, — обратился к нему Холмс.

— Меня зовут Томас, сэр.

— Ах да! Впрочем, неважно. Заприте комнаты Вульфа и Гудвина и отдайте ключи мне.

— Да, сэр.

Дворецкий в точности выполнил его указания и протянул Холмсу два маленьких ключа. Великий сыщик спрятал их в карман.

— А теперь проводите нас к Огюсту Дюпену.

— Простите, сэр. Месье Дюпен не сможет вас принять-нять-нять.

— Тоже мне воображала! — стал заводиться Жюв. — Мы тут ищем убийцу, а он видите ли…

— Со вчерашнего вечера месье Дюпен никого не принимает: они изволили скончаться.

— Нам это известно, — спокойно заметил Холмс. — И тем не менее проводите нас к нему.

— Да, сэр.

В сопровождении дворецкого они проследовали до комнаты Огюста Дюпена.

— Это вы заперли дверь, Томас? — спросил Холмс, подергав массивную ручку.

— Да, сэр.

— Дайте ключ. И ступайте в гостиную, на кухню или куда хотите, только подальше отсюда.

Гордо наклонив голову, дворецкий величавой походкой удалился.

Холмс распахнул дверь.

— Где же… — на весь замок хотел воскликнуть доктор Ватсон, но Холмс успел зажать ему рот, быстро втолкнув вовнутрь.

За ними в комнату вбежали Жюв и Мейсон. Дверь с шумом захлопнулась.

Тут уже Жюв дал волю своим эмоциям.

— Куда вы дели труп поэта?! — заорал он, в панике забегав по комнате. — Предъявите мне его живого или мертвого!

— Покойники таинственным образом исчезают, — задумчиво проговорил Холмс. — И это уже не смешно.

— По-видимому, убийца склонен к некрофилии, — предположил, бледнея, доктор Ватсон.

— Не страшно, — сказал адвокат Мейсон. — Лишь бы он не оказался форменным идиотом, иначе суд заменит ему электрический стул дурдомом.

— А это далеко не равноценная замена, — заметил Холмс.

— О чем вы говорите, господа, о чем?! — вскричал Жюв. — Надо его поймать и уничтожить! Сбросить с крыши, утопить в болоте, в сугроб закопать, наконец! А еще лучше — намотать на шею провод и включить в сеть!

— Вы настаиваете на суде Линча? — осведомился Мейсон.

— Называйте это как угодно, но сперва его нужно схватить!

— Джентльмены, я настаиваю на том, что ровным счетом ничего не понимаю, — произнес Ватсон, залпом проглотив пилюлю.

Холмс приобнял его за плечи.

— Да не убивайтесь вы так, дорогой Ватсон. Уколемся сейчас с вами на брудершафт, пораскинем мозгами, — и все утрясется… — Он отпустил растроганного доктора, повернувшись к Жюву с Мейсоном. — Прошу вас, джентльмены, держать язык за зубами.

— Я готов заявить во всеуслышание, что это все проделки Фантомаса! — выкрикнул инспектор Жюв, в ярости потрясая револьвером перед самым носом великого сыщика.

— Поосторожнее с этой игрушкой, инспектор, — холодно обронил Холмс. — Не надо мне целиться в лоб.

— Извините, месье, я просто вне себя.

— Возьмите таблетку, — предложил Ватсон.

— Не хочу! Лучшее лекарство для меня — это кровь из отрубленной головы Фантомаса. Он давно заслужил гильотину.

— Каков план ваших дальнейших действий, мистер Холмс? — спросил Мейсон.

— Для начала мне надо уколоться, а потом все будет зависеть о того, что мне взбредет голову.

— Но трупы надо немедленно отыскать! — воскликнул Жюв.

— Зачем спешить, сэр? Час похорон еще не настал.

Глава 28. Разорванная тишина

Тишину пронзили автоматные очереди. Звонкое эхо разнесло зловещие звуки по этажам и закоулкам замка.

Спустя считанные мгновения рядом с местом пальбы едва не столкнулись лбами Жюв, Марлоу, Мегрэ и Мейсон.

— Откуда стреляли? — бросил на ходу Мегрэ.

— Где-то поблизости, — ответил Марлоу.

— Сюда, господа! — позвал Жюв, ворвавшийся в одну из комнат.

Они последовали за ним. Их глазам предстала печальная и одновременно трогательная картина.

Комиссар Каттани лежал навзничь у своей постели с лицом, обращенным к окну. Глаза его были полуоткрыты, словно он хотел найти на небе Полярную звезду. Правда, для этого ему нужно было, как минимум, пролежать в этой позе до наступления ночи…

Одежда комиссара была вся в темно-красных пятнах. Такие же пятна были и на подушке. На полу вокруг было рассыпано множество стреляных гильз.

Мегрэ не двигался и тяжело дышал. Почти никогда он не был так потрясен видом трупа.

— Еще одно преступление Фантомаса, — заскрипел зубами Жюв, едва не превращая их в зубной порошок.

— Можете заплакать, если хотите, — сказал Марлоу. — Не стану вас упрекать. Я и сам сентиментальный плакса.

— Тихо! — потребовал Мегрэ. — Вы, кажется, забыли, что среди вас есть по крайней мере один, кто имеет шанс лишиться головы за свои преступления.

— Во-первых, не среди «вас», а среди «нас», — заявил адвокат Мейсон. — А во-вторых, я отвергаю вашу юридическую формулировку как некорректную по отношению к себе и моим подзащитным.

— Мне моя голова не жмет, — сказал Марлоу.

— Я требовал тишины, — отчеканил Мегрэ.

Фраза произвела желаемый результат. Его взгляд медленно прошел от одного конца шеренги к другому. Взгляды потеряли свою уверенность. Мегрэ удовлетворенно надул губы.

— Вот, что, господа, комиссар Каттани был убит из огнестрельного оружия. Думаю, что стрелял тот, у кого в руках был автомат.

Марлоу опять захотелось сострить, но каким-то чудом он сдержался.

— На подушке я вижу следы крови, — продолжал Мегрэ. — Значит, первые выстрелы настигли комиссара лежащим на постели, а потом он скатился вниз.

В комнату заглянул Ватсон.

— Каттаниус капутус? — спросил он, не позволяя своему телу сползти на пол, для чего изо всех сил схватился за ручку двери.

— Вы угадали, док, — ответил Марлоу. — Правда, я не особенно силен в латыни, но хорошо понимаю, что вы хотели сказать.

— А где месье Холмс? — поинтересовался Жюв.

— В эйфории.

— Простите, в чем?

— Мы с ним укололись, и его сразу унесло в нирвану, а я решил немного прогуляться. Вдруг слышу — выстрелы, беготня… — Ватсон покачнулся, и Марлоу пришлось его поддержать, иначе бы доктор свалился к их ногам.

Мегрэ стал неторопливо набивать трубку.

— Думаю, здесь замешана женщина, — пробурчал он, покосившись на тело Каттани.

— Кого вы имеете в виду, сэр? — насторожился Мейсон.

— Итальянец был слишком красив, чтобы нашлась хотя бы одна женщина, которая смогла бы перед ним устоять.

— Ага! — воскликнул Жюв. — Его убил Фантомас, переодетый в женщину.

— Или женщина, переодетая в Фантомаса, — подхватил Марлоу.

Мегрэ угрюмо посмотрел на них и склонился над Каттани.

— Джентльмены, как я вас всех люблю, — всхлипнул доктор Ватсон, цепляясь за Марлоу. — Не дай вам Бог стать моими пациентами…

— Ну, ну, приятель, не раскисай. Кто нас тогда лечить будет?

В комнату как-то боком, словно робкий гимназист, зашел Эркюль Пуаро. Он бросил взгляд по сторонам, и у него сразу появилось желание уйти обратно: он никогда не считал, что смерть — это развлечение. Но пути назад уже не было.

Бельгиец выразил свои чувства многозначительной гримасой.

— Что здесь происходит, господа?

— Каттаниус капутус, — ответил Марлоу. — Надеюсь, я правильно изъясняюсь, док?

— Ваша латынь, б-безупречна, сэр!

— Смотрите, господа, на правой щеке убитого — следы от губной помады, — показал кончиком своей трубки Мегрэ. — К сожалению, они нечеткие и не дают нам представления о форме губ… Скажите, месье Пуаро, мисс Марпл по-прежнему использует косметику?

— Э-э…

— Она красит губы?

— Не знаю, что вам ответить, месье Мегрэ. Мы с ней давно не… как это сказать по-английски… — коротышка запнулся.

— Трудно назвать по-английски то, что делается по-французски, — заметил Марлоу.

Жюв разглядывал Пуаро в упор. Он не доверял ни ему, ни его усам.

— Я слышал, у мафии есть древний обычай: перед тем, как убить, жертву крепко целуют, — заговорил Марлоу. — Ставят, что называется, фирменный засос. Каттани наградили «поцелуем смерти», и он умер. Все по правилам.

— Позвольте, господа, — забеспокоился Мейсон. — Что же тогда получается? Чья это помада, если не мисс Марпл? Кто конкретно целовал комиссара Каттани перед смертью?

У комиссара Мегрэ сжалось сердце.

— Месье, ваша секретарша, мадемуазель Делла Стрит… она — импульсивная женщина?

— Временами. Но почему вы спросили?

— Могут быть у такой женщины навязчивые идеи?

Мейсон изменился в лице.

— Теперь мне все понятно, комиссар, — заносчиво произнес он. — Вы хотите сказать, что моя доверенная секретарша опустилась до того, чтобы целоваться с каким-то итальянцем? Вы отдаете себе отчет в ваших словах?!

Мегрэ не ответил. К чему? Да и что он понимал в этом? Он так давно был женат. И личной секретарши у него никогда не было.

Мегрэ вдруг почувствовал себя распорядителем на похоронах.

— Месье Марлоу и вы, месье Жюв, переложите тело на постель. Не пристало комиссару полиции валяться в грязи. Я давно заметил, что полы в этом доме мыть не принято… А вас, месье Пуаро, я попрошу сходить за отцом Брауном. Он должен прочитать молитву над усопшим.

Мейсон вцепился в рукав Мегрэ.

— Нет, вы уж договаривайте до конца, комиссар! И не пытайтесь увиливать от моих вопросов. Вы еще не знаете, каким я могу быть занудой. Вам не удастся бросить тень на мою секретаршу. В чем конкретно вы подозреваете Деллу Стрит?

Мегрэ посмотрел адвокату прямо в глаза. Под его тяжелым взглядом Мейсон стушевался и умолк.

— Вы бы лучше помогли Эркюлю Пуаро отыскать священника, месье, пока тело еще не успело остыть.

Мейсон вышел, хлопнув дверью.

— Делла Стрит — порядочная девушка, месье комиссар, — сказал инспектор Жюв. — Обратите внимание на Эркюля Пуаро. Усы у него, ей-богу, ненастоящие. Клянусь Эйфелевой башней!

Мегрэ внезапно почувствовал усталость.

— Лицо Пуаро — это не его лицо, — настаивал Жюв, все больше возбуждаясь. — А отец Браун даже утверждает, что волосы на голове тоже не его.

— Вы больны? — миролюбиво перебил Мегрэ и, отвернувшись от разинувшего рот инспектора, обратился к Марлоу с Ватсоном. — Предлагаю покинуть помещение, господа. Кроме священника, здесь никто больше не нужен.

— Констатирую смерть от множества огнестрельных ранений, — пробормотал доктор Ватсон, повиснув у Марлоу на шее. — Капутус монтекки… шерше ля фамус…

— Ты сегодня перемудрил с дозой, приятель, — сказал частный детектив, выводя его из комнаты. — Просто сам на себя не похож.

— Первый раз попробовал, — слезно признался доктор. — На брудершафт.

Глава 29. Вопросы интимного свойства

В гостиной находились только мисс Марпл и Делла Стрит. Старушка по своему обыкновению вязала. Делла с интересом следила за уверенными движениями ее ревматических пальцев.

Жюв плюхнулся в кресло. Мегрэ остановился возле девушки.

— Мне хотелось бы немного поговорить с вами, мадемуазель.

— Как вам угодно.

— Где вы были полчаса назад?

Она нерешительно взглянула на Мегрэ.

— У себя в комнате.

— И что вы делали?

— Смотрелась в зеркало.

— Все тридцать минут?

— Да, почти.

— Почему же так долго?

— Мне хотелось выяснить, на кого я похожа.

— На отца или на мать?

— Да.

— Ну и что же вы решили?

Она вся напряглась и с жаром бросила:

— На вас, комиссар!

— Вы что, ненавидите свою мать, мадемуазель? — спокойно спросил Мегрэ.

В гостиной появился адвокат Мейсон.

— Ни слова больше, Делла! — сказал он, быстро заняв пространство между нею и Мегрэ. — Каждое ваше слово может быть использовано против вас.

— О, шеф, вы пришли очень кстати. Комиссар задает мне такие вопросы…

— Интимного свойства?! — вспыхнул адвокат.

— Позвольте последний вопрос, мадемуазель…

— Только через меня, — заявил Мейсон. — Спрашивайте.

— Я хочу знать, слышала ли мадемуазель автоматные очереди?

Адвокат повернулся к секретарше.

— Слышали ли вы автоматные очереди, Делла? Если не хотите, можете не отвечать.

Девушка пожала плечами.

— Я слышала какие-то звуки, но подумала…

— Что вы подумали, мадемуазель?

— Не торопитесь с ответом, Делла, подумайте, стоит ли говорить о том, что вы подумали, когда услышали эти звуки. Может быть, это были не те звуки.

— Я не знаю, — растерялась девушка.

Мейсон повернулся к Мегрэ.

— О каких звуках вы ведете речь, комиссар?

— Десять минут назад в замке прозвучали выстрелы, — устало произнес Мегрэ. — Спросите у мадемуазель, слышала ли она их.

— Делла, вы слышали выстрелы?

— Да, но я подумала…

— Вы все-таки решили сказать, о чем вы подумали? Или вы еще немного подумаете, прежде чем ответить?

Втянув голову в плечи, Мегрэ устремился в самый дальний угол комнаты, сел там в кресло и принялся набивать трубку.

— Вы снимаете свой вопрос, комиссар? — спросил Мейсон.

Мегрэ тяжело вздохнул.

Делла сказала:

— Отец Браун жаловался мне, что у него с утра пучит в желудке, и я подумала… — Делла запнулась, потому что Мейсон молниеносно закрыл ей рот своим поцелуем.

Мисс Марпл зарделась, отведя глаза.

— Если бы я этого не сделал, Делла, — пояснил адвокат, вытирая губы платком, — вас можно было бы привлечь к суду за публичное оскорбление святого сана.

— Спасибо за заботу, шеф. И не переживайте за свой отчаянный поступок. Вы так редко со мной целуетесь, что сгодится и этот повод.

В гостиную вошел Марлоу. Он только что отвел доктора Ватсона в его комнату, уложив на кровать рядом с дремлющим Шерлоком Холмсом.

Тем временем Мегрэ умял пальцем табак и был готов поднести к трубке огонь.

— Мистер Мегрэ! — резко окликнул его Мейсон. — От вашей трубки дохнут не только мухи. Кажется, вы забыли спросить у наших дам разрешения курить.

И тогда Мегрэ, съежившись, насколько то позволяла его массивная фигура, почтительно сказал:

— Мадемуазель Марпл, вы не будете возражать, если я закурю?

Старушка, не переставая вязать, приподняла голову.

— Пожалуйста, пожалуйста, мистер Мегрэ, сколько угодно… В коридоре, пожалуйста, голубчик.

Мегрэ бросило в жар, он вытер лицо платком и сунул трубку в карман. Но курить хотелось невыносимо. Он встал и направился к двери.

Марлоу подмигнул Мейсону:

— А ты сегодня в ударе, приятель.

Адвокат самолюбиво улыбнулся. Делла, достав зеркальце, стала намазывать помадой губы.

На выходившего из гостиной Мегрэ с размаху налетел взволнованный отец Браун.

— Это ни в какие ворота не лезет! — заявил он, слишком быстро для своих коротеньких ножек подскочив к Мейсону. — Господин адвокат, вы с Эркюлем Пуаро пригласили меня, чтобы прочитать молитву над телом убиенного Коррадо Каттани. Между тем в комнате никого нет!

— Ах! — всплеснула руками Делла, вскочив со стула, но силы изменили ей, и она рухнула прямо на руки Филипу Марлоу.

— Красота недолговечна, — вздохнула мисс Марпл. — Но плохо, когда красивые мужчины умирают молодыми.

— Труп исчез! — патетически воздев руки, вскричал Жюв. — Фантомас приближается. Он сужает круги. Он следит за нами изо всех углов, изо всех щелей и окон.

— Поищите его в камине, — посоветовал Марлоу.

Жюв бросился к давно остывшему камину и заглянул в дымоход.

— Что же это такое?! — продолжал возмущаться маленький священник. — Я собирался исповедовать мисс Марпл, но она в прекрасном здравии. Я отправился прочитать молитву над убиенным Коррадо Каттани, а он исчез, будто провалился в преисподнюю…

— Отвяжитесь, святой отец, ради Бога, отвяжитесь, — сказал Мейсон, раздраженный тем, что бесчувственное тело его секретарши до сих пор находится в руках Марлоу. — Филип, отдайте, это не ваше.

Выхватив Деллу Стрит из объятий ухмыляющегося детектива, он уложил ее в кресло и расстегнул на ней блузку.

Его глаза тут же полезли на лоб.

— Это что такое? — обескуражено спросил он, вынимая из ее бюстгальтера два небольших темных предмета.

Мегрэ подошел поближе.

— Это к делу не относится, месье. Всего лишь обломки моей некогда любимой трубки.

Мейсон стоял как вкопанный. Потом его затрясло с головы до ног.

— То есть, как это к делу не относится?! — воскликнул он. — С какой целью вы засунули в бюстгальтер моей доверенной секретарши свою индифферентную трубку? Какого черта?!

— Прошу вас не оскорблять мою любимую трубку, месье!

— А мне плевать, любимая она у вас или не любимая! — диким голосом проревел адвокат. — Может быть, вы ее на помойке нашли! Откуда мне знать? Не слишком ли много вы себе позволяете, комиссар Мегрэ?! Заявляю вам со всей ответственностью, что вы нанесли оскорбление моей подзащитной, запихнув свою вонючую трубку в ее нижнее белье. Если вы полагаете, что это сойдет вам с рук, то вы ошибаетесь. Я не позволю, чтобы пострадала репутация моей доверенной секретарши!

— Бывшей, бывшей секретарши, месье Мейсон. Вы ведь ее уволили.

— Ваши данные устарели, комиссар! Она уже восстановлена в должности. А моей подзащитной она никогда и не переставала быть.

— Она была вашей любовницей? — вдруг задал свой излюбленный вопрос Мегрэ.

Разъяренный адвокат нанес Мегрэ удар в подбородок, выбросив вперед кулак коротким, почти машинальным движением, как это делается в американских фильмах.

Мегрэ даже не поднес руку к подбородку. Лицо комиссара оставалось бесстрастным, как будто ему дали щелчок.

Мейсон нанес Мегрэ еще один удар.

И тут, к всеобщему удивлению, Мегрэ достал из кармана какие-то блестящие предметы и принялся небрежно играть ими.

— Месье Мейсон, я вынужден арестовать вас за нанесение оскорбления представителю закона при исполнении им служебных обязанностей.

— Вы слишком широко трактуете понятие «служебных обязанностей», комиссар! — огрызнулся адвокат. — Тут есть о чем поспорить.

— Думаю, этот спор мы продолжим с вами в другом месте. Если вы не склонны последовать за мной добровольно, я, к сожалению, должен буду надеть на вас наручники.

— Мегрэ, сынок, — произнес Филип Марлоу, — ты не у себя в Париже, — и тотчас же получил удар в лицо.

Марлоу только усмехнулся и продолжал улыбаться все то время, пока Мегрэ работал кулаками.

Мегрэ был взбешен, а потому несправедлив. Теперь это был уже не тот Мегрэ, что по утрам ел яичницу из рук мадам Мегрэ, но комиссар Мегрэ из криминальной полиции, чьи гневные вспышки приводили в дрожь молодых инспекторов и престарелых парижских куртизанок.

— Отдохни, сынок, ты не в Чикаго, — сказал, наконец, Марлоу вспотевшему комиссару и, покачиваясь, как обветшалый парусник, поплелся из гостиной.

Мисс Марпл проводила его сочувственным вздохом и перевела свой пристальный взгляд на Мегрэ. Этот взгляд не сулил ему ничего хорошего.

Мегрэ пожал плечами.

— Мадемуазель, он первый начал. У него слишком длинный язык.

Старушка зловеще молчала.

Мегрэ поразмыслил, поднял с пола наручники и спрятал их в карман.

Делла Стрит открыла глаза, схватив склонившегося над нею Мейсона за грудки.

— Это правда, шеф, Коррадо действительно убили?

— Да.

— Какой ужас!

Мейсона передернуло, как от зубной боли. Порой ему казалось, что он ненавидит всех мужчин, на которых хотя бы раз задерживала свой взгляд Делла Стрит. А теперь, даже мертвый, комиссар Каттани все равно мешался у него под ногами! Однако Мегрэ был сейчас ему куда более опасен, поскольку был жив и полон сил. Кроме того, он приехал из Парижа, где, как известно, царят т а к и е нравы…

— Признайтесь, Делла, почему вы весь день носили на груди этот мусор? — адвокат показал девушке на обломки трубки.

— Это не мусор, — сказал Мегрэ.

— Да замолчите вы, альфонс в кальсонах! — рявкнул Мейсон. — Лучше подумайте о скорой встрече с прокурором… Итак, Делла, почему?

— Я могу не отвечать на ваши вопросы, шеф? — слабым голосом произнесла она.

— Нет, не можете!

— Хорошо, я отвечу. Я носила это в качестве талисмана.

Мисс Марпл одобрительно закачала головой.

— Да, да. А я всегда имею при себе вязанье. Пока у меня в руках эти спицы, ни один убийца не осмелится ко мне приблизиться.

— А что вы вяжете, мисс Марпл? — рассеянно спросила Делла.

— Синие чулочки, милочка, — похвасталась старушка. — Я бы хотела быть в них на своих похоронах.

— В таком случае, мадам, вам следует поспешить, — заметил Мегрэ, раздраженно посасывая незажженную трубку.

Старушка язвительно засмеялась.

— А я вот не тороплюсь.

Комиссару вдруг сделалось очень грустно. Он подошел к отцу Брауну. Маленький священник уже успел смириться и с добрым здравием мисс Марпл, и с пропажей убиенного Каттани и сидел теперь по своему обыкновению в сторонке, что-то тихо бормоча себе под нос.

— Святой отец, когда меня убьют, прошу вас проследить, чтобы меня похоронили с одной из моих любимых трубок.

— В зубах? — учтиво спросил маленький священник.

Мегрэ едва сдержался, чтобы не съездить по этой круглой розовощекой физиономии. Но тогда бы от святого отца осталось одно лишь мокрое место. Чтобы избежать искушения, он поспешил оставить отца Брауна в покое. А тот, напротив, решил вдруг заявить о себе на всю гостиную и воздел руки к небу.

— Дети мои, святым саном своим напоминаю вам, что в сим замке происходят убийства злостные и исчезают покойники безвинные. Заклинаю вас направить все силы ваши на поиск нечестивца, преступившего законы Божии. И да поможет нам Господь в трудах наших тяжких!

— Приберегите ваше красноречие до лучших времен, святой отец, — остудил его пыл Мейсон, продолжая пытливым взглядом изучать свою секретаршу. — Тут есть вопросы и поважнее.

Девушка долго не могла понять истинную причину его любопытства, потом кокетливо улыбнулась и быстро застегнула все пуговицы на своей блузке.

И тогда Мейсон наконец решился задать самый страшный для него вопрос.

— Скажите откровенно, Делла, вы состояли с ним в интимных отношениях?

— С Коррадо? Нет.

— При чем здесь этот итальянец?! — взвился адвокат. — Его песенка давно спета. Я спрашиваю о комиссаре Мегрэ.

— Ах о Мегрэ… Спросите его сами.

— Я не буду повторять свой вопрос, комиссар, — холодно сказал Мейсон, пружинистой походкой приближаясь к Мегрэ, — поскольку вы его отлично слышали.

Мегрэ нахмурился. Охоты до драки у него в данную минуту не было. Наверно, он просто устал.

— Вы имеете полное право не отвечать, месье комиссар, — предупредила его Делла.

— Вы все сговорились против меня! — возопил Мейсон, невольно зажигая своей экспрессией инспектора Жюва, который, притомившись после безуспешных поисков Фантомаса в дымоходе камина, сидел в кресле, рассеянно размазывая по лицу сажу.

Жюв вскочил.

— Да! О чем вы говорите, господа?! — вскричал он, засверкав белками глаз и обнажив ослепительный ряд белоснежных зубов. — Мне надоело слушать эту вашу дурацкую беседу. Вы думаете только о себе, о своих любовниках и о своих похоронах. И это происходит в то время, когда всему миру, всему человечеству угрожает Фантомас — это исчадие ада, этот дьявол!

— Господи, да помилуй нас, грешных, — пробормотал отец Браун, осеняя себя крестным знамением. — Откуда здесь взялся этот черномазый?

— Ты ответишь за все, о гнусный Фантомас!

Инспектор Жюв, выхватив револьвер, пулей вылетел из комнаты. Марлоу, появившейся в проеме, едва успел отскочить в сторону, уступая ему дорогу.

— Фантомасу не позавидуешь, — сказал частный детектив. — Бедняга, он еще пожалеет, что его мама родила.

Мейсон взял Деллу Стрит за руку. Она вопросительно взглянула ему в глаза. Они были печальны и безумны.

— Делла… — горячо прошептал он. — Делла, я…

— Не смотрите так на Мегрэ, прошу вас, Перри. Если бы взглядом можно было убивать, вам бы пришлось выступать в суде в роли собственного защитника по делу об убийстве.

— Пустяки! Не было еще такого процесса, который бы я проиграл. Но одумайтесь, Делла. Этот Мегрэ… кому вы поклоняетесь?! У нас с вами такая респектабельная клиентура — сплошь одни миллионеры и знаменитости. А вспомните о его делах. Смешно произнести: «Мегрэ и бродяга», «Мегрэ и сумасшедшая старуха под мостом», «Мегрэ и пара дырявых чулок», «Подтяжки Мегрэ»… Как это называется, а? Плебс! Другого термина, пожалуй, и не подберешь. А, между тем, вы достойны гораздо большего, — шепот адвоката становился все горячее. — Я, я хочу быть вашим талисманом, Делла.

— Вы думаете, шеф, я соглашусь носить вас у себя на груди? — смущенно улыбнулась девушка.

— Не смею даже мечтать об этом. — Он попытался поцеловать ей руку, но она не позволила ему это сделать и с неожиданной проворностью быстро выбежала из гостиной.

Глава 30. Неистовый Жюв

— Вот вы где!

Все помещение буфетной было выдержано в строго квадратных формах. Единственное исключение являл собой Эркюль Пуаро, весь состоявший из округлостей. Его брюшко приятно круглилось, голова по форме напоминала яйцо, а великолепные усы победно вздымались вверх двумя полумесяцами.

Увидев размахивающего револьвером Жюва, Пуаро, только что начавший очищать скорлупу со второго яйца, просиял.

— Извините меня, месье, но ваш галстук несимметричен. Разрешите мне его поправить.

Вежливо улыбаясь, он потянулся рукой к шее инспектора. Жюв в ужасе отпрянул.

— А вашему револьверу место в кобуре, — добавил как всегда пунктуальный Пуаро.

От такого приема Жюв на миг утратил дар речи, потом словно в забытьи спрятал револьвер и присел на табурет, уставившись на Пуаро затравленным взглядом загипнотизированного кролика.

Эркюль Пуаро ответил инспектору долгим снисходительным взглядом, после чего молча протянул ему маленькое зеркало.

— Что такое? Зачем это?

Жюв с опаской взял зеркальце и едва не свалился с табурета, увидев там отражение какого-то негра, испуганно пялившегося на него во все глаза.

— Кто там? — воскликнул Жюв. — Что это за штучки, месье Пуаро?

— Если не ошибаюсь, месье, вы видите перед собой инспектора Жюва, — промычал Пуаро, с завидным аппетитом уплетая яйцо.

— Инспектора Жюва? Так ведь это я… — пробормотал Жюв. Он вгляделся в зеркальце. — А-а, так, значит, это я и есть? Вот так номер! Где же меня так угораздило?

Обескураженный инспектор выудил из кармана платок и стал стирать с лица сажу.

— Вспомнил! Должно быть, я испачкался, когда залезал с головою в камин.

— Я понимаю, что вас так тревожит, инспектор Жюв, — сказал Пуаро, рассуждая с набитым ртом. — В замке один за другим происходят убийства, а преступник все еще не пойман. Но это не беда. Я, например, никогда не спешу схватить убийцу за руку. Чем больше трупов, тем больше пищи для моих серых клеточек. Я не мотаюсь туда и сюда, бегая по замку и изнуряя себя, как вы, месье Жюв. Моя работа производится внутри — здесь, — и он выразительно постучал себя по лбу. — Роль детектива — разгадать преступление методом логической дедукции, правильно восстановить цепь событий, увязав их с уликами. Но превыше всего — понять психологию преступника. А для этого вполне возможно оставаться на одном месте, предоставив действовать своим серым клеточкам.

Жюв во все глаза смотрел на усы Пуаро. Ему не нравилось, как они шевелятся. С каждой минутой пребывания наедине с самодовольно поедающим куриные яйца Пуаро у Жюва все больше тряслись губы и в нервном тике подрагивало веко.

Делая маленькие деликатные глотки из стакана, наполненного черносмородинным сиропом, Пуаро наблюдал за инспектором с самым серьезным видом.

— У вас настроение, которое шотландцы называют «фей», месье Жюв. Оно предшествует катастрофе.

— Жаль, что вы не разделяете моих чувств.

Жюв сглотнул слюну.

— Снимите ваши усы, — сиплым голосом произнес он.

— Что?

— Снимите ваши усы, месье!

— То есть? — Пуаро вытаращил на него глаза. — Вы хотите, чтобы я их сбрил?

— Я хочу, чтобы вы их сняли, отклеили, отодрали, оттяпали, если угодно!

Лицо Пуаро опять было бесстрастно. Он потягивал из стакана темно-красную жидкость и задумчиво смотрел на инспектора.

— Вам не нравятся мои усы, месье Жюв?

— Да! — выкрикнул Жюв. — И уже давно.

— Мне тоже многое не нравится в этом замке. Вот, например, ну уж это слишком! — воскликнул Пуаро.

— Что такое?

— Этот ломтик. Вы заметили его или нет? — Бельгиец выхватил кусочек хлеба из тостера и сунул его инспектору под нос. — Разве он квадратный? Нет. Треугольный? Снова нет. Может быть, круглый? Имеет ли он хоть какую-нибудь форму, приятную для глаз? Где здесь симметрия? Отсутствует. Это бесформенная булка, которую ни один пекарь не должен иметь права выпекать!

— Вы подозреваете Томаса? — спросил совершенно сбитый с толку Жюв.

Пуаро покачал головой.

— Нет, у нашего дворецкого слишком глупое лицо. Чтобы совершить столь изысканные преступления, которые мы с вами имели честь и удовольствие наблюдать в Киллерданс-холле, необходим поистине недюжий интеллект.

Жюв как-то странно улыбнулся.

— Месье, вы заговариваете мне зубы!

Он быстро выбросил вперед руку, ущипнув Пуаро за левый ус.

От неожиданности Пуаро опрокинул на стол стакан сиропа. Это его потрясло. Он ведь был такой чистюля. Чтобы остановить расползавшиеся во все стороны тонкие струйки, он, не раздумывая, сдернул с головы парик и стал самозабвенно протирать им стол.

Лысина Пуаро, так внезапно представшая перед глазами Жюва, не могла оставить инспектора равнодушным. Сначала он жутко побледнел, а потом кровь жаркой волной бросилась ему в лицо. Как хищник, почувствовавший свежий запах плоти, инспектор вцепился обеими руками в усы Пуаро и резко дернул на себя.

Пуаро с воплем плюхнулся всем телом на стол.

— Отпустите мои усы, месье! — вертясь, как таракан на блюдце, завопил Пуаро. — Отпустите!

— Никогда! — ликовал инспектор Жюв, наматывая его усы себе на пальцы. — Ни за что!

На крики в буфетную неспеша зашел Шерлок Холмс. Благополучно переварив приличную порцию кокаина, он чувствовал себя превосходно и был готов ввязаться в любую историю.

— Он все-таки настаивает на своей версии, — прокомментировал события Холмс, наблюдая, как инспектор безуспешно пытается отодрать усы от лица Пуаро. — Такой же балбес, как Лестрейд. Нет, с полицейскими каши не сваришь…

— Холмс! Помогите мне, Холмс! — обрадовался, завидев великого сыщика, Жюв. — Держите его за ноги!

Но Холмс уже разобрался в ситуации и крепко схватил самого Жюва за пиджак, стараясь оттащить его от несчастного старика.

— Дорогой друг, вы напрасно так горячитесь, — приговаривал Холмс.

— Он спятил! Пусть он оставит мои усы в покое! — елозил животом по столу Пуаро, перенося на свой некогда белоснежный костюм последние остатки сиропа. Дикция у него была — хуже некуда, так как Жюв, вцепившейся мертвой хваткой в его бесценные усы, невольно растягивал ему рот до самых ушей.

— Отдайте усы! — орал в истерике Жюв. — Они все равно не ваши.

— Мне лучше знать, чьи это усы! — пищал в ответ маленький бельгиец.

— Инспектор, отпустите Пуаро, — настаивал Холмс.

— Как вы не понимаете, Холмс. Он же лысый! Лысый!! Скажу больше: это вовсе никакой не Пуаро!

В буфетную заявился Филип Марлоу.

— Что за шум? — бросил он с порога. — Опять кого-то убивают? Жюв, он же откусит вам палец! Парень лыс, как грейпфрут, но это еще не повод, чтобы чистить ему морду.

Но никто не обращал внимания на его блестящие остроты. Пуаро наконец удалось вырваться, и он с несвойственной для его почтенных лет живостью юркнул под стол. Холмс потащил упирающегося Жюва к выходу. Жюв рыдал и почти не сопротивлялся.

— Снимите с него маску, Холмс, — умолял он. — Это не его лицо, клянусь вам. Господи, как я хочу увидеть, что у него под маской!

— Душа, — ответил Марлоу, помогая Холмсу выставить Жюва из буфетной.

В коридоре инспектор несколько пришел в себя. Марлоу и Холмс несли его, бережно поддерживая под руки.

— Господа, — вновь заговорил Жюв, всхлипывая и перебирая в воздухе ногами, — я понимаю, что сказанное мною не могло вас не удивить. Я этого не боюсь. Более того, я пойду еще дальше. Я открою вам, кто такой Эркюль Пуаро.

— Знаю, знаю, — подхватил Марлоу. — Этот парень вовсе не Эркюль Пуаро, а Фантомас.

— Ага! — просиял инспектор. — Вы тоже догадались? Я рад, месье, видеть в вашем лице союзника.

Марлоу незаметно подмигнул Холмсу. Тот понимающе кивнул.

— Я так долго молчал только потому, что у меня не было достоверных доказательств по всем случаям, кроме уверенности в своей правоте, — продолжал бубнить Жюв. — Но дальше молчать я не мог. Пусть сейчас мне и недостает кое-каких подробностей, чтобы объяснить все до конца, но я убежден, что рано или поздно они будут у меня в руках. Все выходит на свет Божий!… — и инспектор счастливо засмеялся.

Его спутники переглянулись и снова молча кивнули друг другу.

Жюва принесли в его комнату и, взбив ему подушки, уложили на постель. Пока Холмс, сочувственно внимая пространным рассуждениям инспектора, сидел рядом и ласково гладил его по голове, Филип Марлоу быстро сбегал за доктором Ватсоном.

— А ведь мы не зря потратили с вами время, господа, — вдохновенно говорил Жюв, терпеливо ожидая, когда доктор приготовит шприц. — В этом замке сбывается моя мечта. Я наконец сдерну с этого проходимца его жуткую маску, и он ответит за все свои злодеяния перед всем человечеством и всей Вселенной.

— Несомненно, — подтвердил Ватсон, вонзая иглу в инспекторский зад.

— А все-таки он лысый! — от души расхохотался Жюв, оторвав голову от подушки. — Правду говорил отец Браун.

— Конечно лысый, — согласился доктор Ватсон, делая присутствующим знак покинуть комнату.

— А усы… разве это усы? Бутафория… топорная работа… — невнятно пробормотал инспектор.

Потом он сладко зевнул, и веки его крепко сомкнулись.

— Маниакальная фантомасомания, — поставил диагноз Ватсон, прослушав при помощи стетоскопа его грудную клетку. — Классический случай, с рецидивами.

— Заснул? — спросил вышедшего из спальни доктора дожидавшийся его в коридоре Холмс.

— Да.

— Что вы ему вкололи?

— Морфий.

— Чудесно! Надеюсь, он по достоинству оценит этот превосходный наркотик. А теперь, дорогой друг, я думаю, нам необходимо оказать помощь Эркюлю Пуаро. Старый джентльмен, без сомнения, только что пережил шок. Поспешим, пока его не хватил удар.

И они вдвоем отправились в буфетную.

Глава 31. Просьба отца Брауна

Кряхтя и проклиная все на свете, Пуаро выбрался из-под стола. Дикая выходка инспектора Жюва, этого одержимого манией преследования француза, совсем выбила его из колеи. Пуаро почти физически ощущал, как беспомощно и жалко в распухшей голове болтаются его бедные серые клеточки.

Вдруг Пуаро услышал чьи-то скорые шаги. Кто-то приближался к буфетной. Пуаро задрожал от ужаса. Неужели Жюву удалось вырваться, и он возвращается теперь за его усами?

Сейчас сюда ворвется похожий на взбесившуюся обезьяну инспектор, а в руках у него — мыльный таз и острая бритва! Пуаро представил эту картину так отчетливо, что невольно зажмурился.

Словно в бреду, он нацепил на голову перепачканный сиропом парик и хотел уже нырнуть под стол, как в буфетную вошел отец Браун.

Пуаро с облегчением перевел дух, постаравшись придать своему лицу благопристойное выражение.

— Если вы соблаговолите выслушать мою просьбу, мистер Пуаро, — сказал отец Браун, — я бы настоятельно просил, чтобы при нашем разговоре присутствовало как можно больше людей, чье воображение поражено суеверием, которое я заклинаю вас разрушить. Я хотел бы, чтобы все гости видели, как вы это сделаете.

— Сделаю что? — спросил Пуаро, удивленно поднимая брови.

— Снимете ваш парик!

Лицо Пуаро по-прежнему оставалось неподвижным; он только устремил на просителя остекленевший взор — страшнее выражения отец Браун не видел на человеческом лице.

— Я пощажу вас, — произнес Пуаро голосом, в котором звучало сверхчеловеческое снисхождение. — Я отклоняю вашу просьбу. Дай я вам хоть намеком понять, какое бремя ужаса я должен нести один, вы бы упали мне в ноги, с воплями умоляя меня не открывать остального. Я вас избавлю от этого. Вы не прочтете и первой буквы из той надписи, что начертана на алтаре Неведомого Бога.

«Кажется, я схожу с ума, — подумал Пуаро, умолкнув. — Эти кретины меня доконали».

— Я знаю этого Неведомого Бога, — сказал маленький священник со спокойным величием. — Мне известно его имя, это Сатана. Истинный Бог был рожден во плоти и жил среди нас. И я говорю вам: где бы вы ни увидели людей, коими правит тайна, в этой тайне заключено зло. Если дьявол внушает, что нечто ужасно для глаза, — взгляните. Если он говорит, что нечто ужасно для слуха, — выслушайте… И если вам померещится, что некая истина невыносима, — вынесите ее. Я заклинаю вас покончить с этим кошмаром немедленно, раз и навсегда.

Пуаро вспотел, из-под парика по вискам струились сладкие розовые капельки. Он ни за что не решился бы обнажить сейчас свою голову, ибо отец Браун тотчас увидел бы, что вся его лысина перепачкана черносмородиновым сиропом.

— Если я сделаю это, — тихо проговорил Пуаро, — вы содрогнетесь и погибнете вместе со всем тем, во что вы верите и чем вы живете. В один мимолетный миг вы познаете великое Ничто и умрете.

— Христово распятие да пребудет с нами, — сказал отец Браун. — Снимите парик!

— Не просите меня об этом, святой отец, не надо…

— Вы блефуете! — вскричал маленький священник. — Снимите парик, или я собью его у вас с головы!

Все тем же каменным голосом Пуаро повторил: «Я отказываюсь это сделать», — и тогда отец Браун кинулся на него.

Не менее трех долгих минут Пуаро сопротивлялся с таким упорством, как будто все силы ада помогали ему; маленький священник запрокидывал его голову назад, пока, наконец, шапка волос с нее не свалилась.

Обессиленный Пуаро рухнул на колени, заплакав от обиды и унижения.

Отец Браун склонился над его обнажившейся лысиной.

— Мда, — удрученно произнес он. — Это совсем не то, что я думал…

— А что вы думали? — измученным голосом выдавил из себя Пуаро. — Может быть, вы думали, что у меня на голове рога растут?

— Все может быть, сын мой, ибо неисповедимы пути Сатаны, — ответил отец Браун, подавая ему парик. — Возьмите, пожалуйста. Он вам не особенно идет, но это лучше, чем ничего.

Всхлипывая и шмыгая носом, Пуаро нежно расправил парик, любовно пригладил волосы. Приготовившись его надеть, он раздраженно блеснул в лицо маленькому священнику своей пегой лысиной.

— Насладились, святой отец? А теперь убирайтесь!

— Сперва я выпью пива, — смиренно возразил отец Браун. — За этим я, собственно, сюда и явился. А вам, мистер Пуаро, я бы посоветовал вымыть голову. Она у вас в чем-то липком.

— Идите к черту! — крикнул Пуаро, заплакав навзрыд.

Маленький священник засеменил к буфету за пивом.

Пуаро, шатаясь, выбрался из комнаты и, опираясь одной рукой о стену, медленно двинулся по коридору. В свободной руке он самозабвенно сжимал парик, утирая им непрошеные слезы. Вокруг его головы жужжали невесть откуда взявшиеся мухи. Казалось, они слетелись со всего замка.

— Они обращаются со мной, как с выжившим из ума стариком! — всхлипывал Пуаро. — Кретины проклятые. У-у, ненавижу!

«А может, сбрить усы и ходить лысым? — подумал он, прижимая парик к груди. — И все будут довольны… Все, кроме Джейн. Но я объясню ей, она поймет… И найдет в себе силы, чтобы простить…»

Пуаро в ярости тряхнул головой. Нет! Ни за что! Усы — это его достояние, его гордость. Ни у кого в мире нет таких усов! А что касается лысины, то ей даже лучше, когда она в тепле.

«Буду носить парик и ходить с усами!» — решил Пуаро, и, улыбнувшись сквозь слезы, принялся отмахиваться от назойливых мух.

Крадущихся шагов за своей спиной он так и не услышал…

Глава 32. По следам Пуаро

В буфетной Холмс и Ватсон к своему удивлению вместо Эркюля Пуаро застали отца Брауна. Тот сидел за столом и, держа в руках огромную кружку, маленькими глоточками прихлебывал пиво.

— А где мистер Пуаро? — спросил Холмс.

— Не ведаю, — ответствовал отец Браун, нахмурившись, и недовольно заболтал своими ножками. Когда он баловался пивом, его лучше было не трогать, но великий сыщик этого не знал.

— Но вы его видели? — настаивал Холмс.

— Да, видел.

— А как он себя чувствовал? — спросил доктор Ватсон.

— Пребывал в печали.

— Он ни на что не жаловался?

Отец Браун, поперхнувшись пивом, зашелся в безбожном кашле. Ватсон подскочил к нему и стал бить его кулаками по спине. Рыбьи глазки священника, казалось, готовы были выпрыгнуть из орбит. Он пытался сказать доктору, чтобы тот перестал отбивать ему внутренности, но Ватсон слышал только натужный хрип, вырывавшийся из его горла, и продолжал колотить маленького священника что было сил.

— Ступайте с Богом! — наконец выкрикнул отец Браун, замахав на доктора руками. — Я сижу здесь, пью пиво и никого не трогаю. И полагаю, что праведной своею жизнью заслужил покой и отдых от мирской суеты. А ваш Пуаро ушел отсюда, стеная и плача, как помазанник божий.

— Вы хотите сказать, что он был в чем-то испачкан? — тотчас спросил Холмс.

— И вы тоже ступайте отсюда с Богом, мистер Холмс, — сердито проговорил маленький священник. — Если пришли не за пивом, а за Эркюлем Пуаро. Истинно говорю вам: ушел он неприкаянный.

Отец Браун уткнулся в свою кружку, и по его лицу было видно, что от него сейчас ничего более не добьешься.

Ватсон совсем скис.

— Не унывайте, дорогой друг, — промолвил Холмс. — Мы разыщем Пуаро по егоследам. Видите, на стене возле двери красноватые пятна?

— Это кровь? — содрогнулся доктор.

— Нет, просто инспектор Жюв вымазал Пуаро в сиропе. Это случилось на моих глазах… Ну, а теперь за работу!

Холмс вышел из буфетной. Ватсон поспешил за ним. Насупившийся отец Браун даже не приподнял головы им вслед.

— Какая удача, Ватсон! — воскликнул Холмс. — Здесь на одной из стен отчетливые следы. Пуаро опирался на нее рукой. Теперь, несомненно, мы его скоро догоним.

Быстрым движением Холмс вынул из кармана лупу и сантиметр и, приблизив свой острый тонкий нос к самой поверхности стены, стал внимательно изучать каждый ее миллиметр. Его глаза, блестящие, глубоко посаженные, напоминали Ватсону глаза хищной птицы. Так быстры, неслышны и вкрадчивы были его движения, что доктор вдруг подумал, каким бы страшным преступником мог бы стать Холмс, если бы направил свой талант и свою энергию не в защиту закона, а против него. От этой жуткой мысли Ватсон едва не хлопнулся в обморок.

Тем временем Холмс неутомимо продвигался по коридору вперед, с помощью сильной лупы продолжая осматривать стены.

— Вы видите, Ватсон, эти нечеткие следы от ладони? Судя по расположению пальцев, они принадлежат правой руке.

Ватсон уже устал восхищаться нечеловеческой проницательностью своего друга и промычал в ответ нечто невразумительное.

— У вас есть оружие, Ватсон?

— Мой старый боевой пистолет. Он в ящике стола.

— Очень мило с вашей стороны, — шутливо заметил Холмс. — Примите мои поздравления!

— Но, Холмс, зато у меня при себе есть скальпель.

— Это уже внушает надежду. Приготовьтесь к любым неожиданностям, Ватсон… Думаю, если мы сейчас наткнемся на убийцу или хотя бы обнаружим труп — это избавит меня от лишней дозы кокаина.

— Я был бы этому очень рад, — простодушно ответил Ватсон и вдруг изменился в лице. — Что вы сказали, Холмс? Какой убийца, какой труп?!

— Тсс! — шепнул Холмс, выхватывая револьвер. — Ступайте на цыпочках. Я вижу, на пятнах сиропа стали появляться мухи. Раньше их не было, а, значит, мы почти у цели.

Ватсону захотелось закричать от ужаса, но вместо этого он выхватил из-за пазухи скальпель и приготовился умереть с высоко поднятой головой.

Они прошли еще немного, потом повернули за угол и оказались в холле. Холмс радостно вскрикнул.

У двери в прихожую, ногами к выходу, крепко сжимая в правой руке парик, лежал маленький человечек с поникшими усами.

— Смотрите, Холмс! Кто это?!

— Эркюль Пуаро, — как само собой разумеющееся ответил Холмс. — Странно, Ватсон, что мы не слышали звука выстрелов.

Они спустились по лестнице вниз.

— Во имя всего святого, что все это значит, Холмс?

— Это значит, что здесь было совершено убийство. — Великий сыщик склонился над телом Пуаро. — А-а, я так и ожидал. Смотрите! — и он указал на ухо лежащего.

Ватсон побледнел.

— Боже мой, Холмс! Что это течет у него из ушей?

— Серые клеточки, — мрачно ответил Холмс. — Я полагаю, доктор, вы можете отличить череп негра от черепа эскимоса?

— Разумеется, могу.

— Каким образом?

— Но ведь это мой конек! Разница между тем и другим совершенно очевидна. Надбровные дуги, лицевой угол, строение челюсти…

— Строение челюсти, — задумчиво повторил Холмс. — И вы можете установить, что Пуаро не эскимос и не негр?

— Безусловно.

— Так почему же вы не в состоянии отличить серое вещество от фруктового сиропа?! Вы же не дальтоник, Ватсон!

От стыда доктор был готов провалиться сквозь землю.

— Не переживайте, дорогой друг, — смягчился Холмс. — Знание сиропов — одно из элементарных требований к сыщику, хотя должен признаться, что в дни своей юности я однажды спутал персиковый сироп с абрикосовым. Но серое вещество ни с чем не спутаешь, поскольку сироп не бывает серого цвета. А из ушей Пуаро могли вытекать либо серые клеточки, либо сироп. Поскольку это не сироп, значит — серые клеточки. Элементарно, Ватсон!

Говоря все это, Холмс быстро обшаривал карманы Пуаро. Расческа, мокрый платок, ключи… Неожиданно у Холмса в руках оказался сложенный вчетверо листок бумаги.

— Это уже любопытно, — сказал великий сыщик. — Письмо от женщины. — Холмс понюхал бумажку. — Духи «Прощай молодость», панель номер 5, фирма «Увядшие розы Монматра», Лондон-Париж. Так, почитаем… «Мой драгоценный!» Ого! Подумать только — этот пожилой джентльмен для кого-то мог быть драгоценным! Интересно, что скажет на это мисс Марпл. Подозреваю, что это отнюдь не ее почерк.

— Читайте дальше, Холмс! — взмолился Ватсон.

— «Ты все еще любишь меня, не правда ли?»

— Потрясающе! Что же вы замолчали, Холмс?

— Мы вернемся к этому письму позднее.

Холмс спрятал листок к себе в карман, опустившись возле Пуаро на колени.

Ватсон, сделав скорбное лицо, тоже встал на колени, перекрестился и приготовился прочесть про себя молитву.

Тем временем Холмс достал лупу и принялся ползать вокруг тела. Доктор понял свою промашку.

— Что вы ищите, Холмс? — робко спросил он.

— Гильзу.

Ватсон стал ему помогать. Они долго ползали по полу, но так ничего и не нашли.

Холмс резко поднялся.

— Удар, Ватсон! Меткий удар! Рапира в руках противника, который не уступает мне ни в быстроте, ни в точности. На сей раз он обвел меня вокруг пальца. Признаюсь, я давно уже подозревал Эркюля Пуаро, но держал это в тайне. Теперь я вижу, что он не повинен в этих преступлениях.

— Инспектор Жюв будет разочарован.

— Да, пожалуй.

— Что же теперь делать?

— Сюда следует пригласить отца Брауна, хоть он сейчас и не в духе. А мы с вами уже ничем не можем помочь бедному Пуаро.

Глава 33. Незваный гость

В дверь постучали.

— Войдите, — ответила мисс Марпл, стоявшая у раскрытого окна.

Появился инспектор Жюв. На губах его играла какая-то странная улыбка. Лекарство, прописанное ему доктором Ватсоном, действовало на его организм весьма избирательно. Ходить он уже мог, но думалось ему в эти минуты с трудом.

— Кто вы такой? — спросила мисс Марпл.

— Я ваш сосед.

— Да? И как ваше имя?

— Инспектор Жюв.

— Как? Я что-то стала плохо слышать.

— Жюв!! — заорал инспектор.

— Как же, как же, помню, — закивала старушка. — Вы неважно выглядите, инспектор.

Жюв опять загадочно улыбнулся. «О-о, я догадываюсь, кто из нас двоих Фантомас, — подумал он. — Только как бы мне ее поделикатнее прощупать?»

— Вы не откажетесь выкурить со мной египетскую сигару, мисс Марпл? — сказал Жюв. — Я привез эти сигары из Каира, очень мягкий табак, специально для женщин.

— Как мило, что вспомнили обо мне, голубчик, но вообще-то я не курю.

— Позвольте мне остаться на несколько минут и поболтать с вами.

— Охотно… Вы меня развлечете, расскажете о Каире? Только не надо так кричать, — я все прекрасно слышу.

Улыбнувшись, Жюв многозначительно взглянул на старушку.

— Какой удивительный вечер! Какой красивейший вид открывается из вашего окна. Я весь во власти какого-то необыкновенного чувства. У вас так не бывает, мадемуазель Марпл?

— А что вы имеете в виду?

— Видите ли, мадемуазель Марпл, бывают такие минуты, когда сердцу так хочется любить!

Старушка задумалась и, странным образом, ей удалось вызвать к жизни другую Джейн Марпл, бело-розовую юную девушку… Такую, в общем, глупенькую девочку… А кто был этот неподходящий ей во всех отношениях молодой человек, которого звали?… О Господи, она даже не могла вспомнить, как его звали!… До чего же мудро поступила ее мать, прервав их дружбу в самом зародыше! А ведь тогда она плакала чуть не целую неделю, уткнувшись лицом в подушку!

Мисс Марпл с неприязнью посмотрела на инспектора Жюва.

— Любовь — это полная ерунда! — отрезала она. — Ничего глупее и придумать невозможно.

«Это ОН! Боже! Это ОН!!», — подумал Жюв, чувствуя, как потеют ладони.

— Нет, любовь — это не глупость, — осторожно возразил инспектор, ласково улыбаясь старушке, — для нас это единственный путь к счастью. Любовь — огромное богатство.

— Чушь!

— Да нет же! Представьте, что мы с вами влюбленные… — Старушка молчала, и Жюв взял ее за руку. — Ну разве это не замечательно? Я беру ваши пальчики вот так, как делаю сейчас… И смотрю на них нежно-нежно… Я целую их…

Но мисс Марпл вырвала у него руку.

— Прекратите, — прошипела она, — я честная девушка, мистер Жюв!

— О! Разве я в этом сомневаюсь? — возразил инспектор. — Но неужели в такой изумительный вечер вы откажете мне в поцелуе! — И перейдя от слов к делу, Жюв наклонился к ней, обнял ее за то, что когда-то напоминало талию, и собрался было запечатлеть на ее шее поцелуй, но мисс Марпл вырвалась из его объятий.

— Нет, не хочу! — сердито крикнула она. — Вам понятно?

Однако было что-то приятное в словах этого настырного мужчины, и ей не хотелось его обижать. Она постаралась поскорее перевести разговор на другую тему:

— Становится прохладно, вам не кажется, инспектор? Пойду накину шаль.

Отойдя от окна, мисс Марпл направилась в глубь комнаты, к вешалке.

— Бог мой, если вам холодно, совсем необязательно идти за шалью, — вновь заговорил Жюв. — Я знаю куда более приятный способ согреться.

— А именно? — упавшим голосом спросила мисс Марпл, резко свернув в сторону кровати.

— А именно, — отвечал ободренный этим маневром Жюв, протянув руки вперед и готовясь поймать увертливую старушку, — просто прижаться друг к другу!

И он, сделав решительный выпад, заключил ее в свои объятия. Но тут она с молниеносной быстротой вырвалась, выхватила из-под подушки туфлю и нанесла ему сильнейший удар в висок, после чего замахнулась снова.

Жюв отшатнулся. Теперь уже ему приходилось уворачиваться от разъяренной старушки.

— Никогда не перегибайте палку! — приговаривала она, угощая инспектора своей туфлей. — Не перегибайте! Вот так! Вот так, инспектор Жюв!

Жюв с воплями бросился к двери, выскочив в коридор. Но мисс Марпл продолжала его преследовать. Она гнала его по коридору, и била, и била его по спине, и бормотала, и приговаривала что-то себе под нос, пока ему не удалось наконец забежать в свою комнату и запереть дверь.

— Ведьма-а-а…

Издав глухой стон, Жюв лишился чувств.

Довольная и счастливая, мисс Марпл засеменила к себе, весело помахивая туфлей, и вдруг заметила, что напевает слова давно забытой песенки: «Ах, где же ты была всю мою жизнь…»

В это время навстречу ей с постными лицами агентов похоронного бюро вышли Шерлок Холмс и доктор Ватсон.

Холмс взглянул на мисс Марпл с легким изумлением. Мало того, что старая леди разгуливала по замку, распевая веселые любовные песенки, и, будучи обутой в белые тапочки, зачем-то держала в одной руке туфлю без каблука, она еще и размахивала ею в такт мелодии, как заправский дирижер.

— Я просто вспомнила одну старую песенку, — пробормотала старушка, как бы желая оправдаться. — От нее все были без ума в свое время. — И она вновь тихоненько пропела: — «Ах, где же ты была всю мою жизнь…» — Может, вы слыхали эту песенку, доктор? — спросила мисс Марпл.

— Я ведь… — у Ватсона запершило в горле при мысли о том, какую новость они должны сейчас сообщить этой жизнерадостной старушке.

— Ах да, вы ведь слишком молоды! — воскликнула она, по-своему истолковав его виноватый вид. — Когда попадаешь в подобные старые замки, невольно вспоминается прошлое.

Ватсон прослезился. Повернувшись к Холмсу, он, с трудом сдерживая рыданья, взмолился:

— Скажите ей, Холмс… я не могу. Я врач, но… не могу.

— Что такое? — изменилась в лице старушка.

— Мистер Эркюль Пуаро скончался! — хмуро обронил Холмс, склонив голову.

Мисс Марпл с мужеством приняла эту страшную весть. Лишь глаза ее хищно блеснули. Доктор Ватсон был готов в любой момент сунуть ей под нос нашатырь. Но она и не собиралась падать в обморок.

Старушка вдруг размахнулась и запустила со всей силы в стену своей туфлей — так, что сверху посыпалась штукатурка.

— Я заменю вам его, джентльмены, — заявила мисс Марпл. — В сущности, я его альтер эго. Пуаро в юбке!… Убийца явно перестарался. Теперь нам не составит труда раскрыть его тайну. Ведь каждый свежий труп для нас — это еще один шаг на пути к установлению истины. Неужели нам не хватит целых пяти шагов?

— Совершенно с вами согласен, мадам, — сказал Холмс. — Пора остановить этого безумца.

— Нам всем не мешало бы собраться в гостиной, чтобы заново обсудить создавшееся положение. Займитесь этим, мистер Холмс.

— Охотно, мадам.

— Полагаю, нам следует пригласить всех, кроме инспектора Жюва. Последнее время он слишком многое себе позволяет.

— Да, мадам, он разбушевался не на шутку.

Глава 34. Старая сплетница

Если бы кто-нибудь наблюдал за маленькой старушкой, одиноко бредущей по коридору, то он подумал бы, что ничего у нее в мыслях нет, кроме того, как провести остаток дня — отобедать ли в гостиной, лечь ли в постель голодной или довязать наконец синие чулки.

Но у маленькой старушки были совершенно другие мысли, у нее было боевое настроение.

— Что-то нужно сделать, — сказала мисс Марпл сама себе.

Она чувствовала себя посланцем всемогущего Бога и, как в Библии, готова была воскликнуть: «Кто пойдет за мной? Кого мне послать?»

Звук, донесшийся до нее через секунду, вряд ли был похож на ответ на ее молитву. Наоборот, сбоку раздался звук, каким обычно кличут собаку:

— Эй!

Занятая своими мыслями, мисс Марпл не обратила на это внимания.

— Эй! — раздалось громче, и мисс Марпл оглянулась.

— Эй! — нетерпеливо кричал адвокат Мейсон. — Эй, вы там!

Дверь в его комнату была распахнута настежь. Сам он по-турецки сидел на диване, лоб его был повязан мокрым полотенцем, под глазами — синие круги.

— Это вы мне?

— Вам, вам, кому же еще! Вы что, думаете, я зову кошку? Идите сюда!

Мисс Марпл, крепко прижав к груди свою извечную сумку с вязаньем, прошла разделявшее их расстояние.

— Я перерыл весь замок в поисках своей секретарши, и ноги меня уже не держат, — пожаловался адвокат. — Потому пришлось вас позвать.

— О да, — ответила мисс Марпл, — я понимаю.

— Вы ее не встречали?

— Мисс Стрит?

— Ее, ее, о ком же еще может идти речь? Не об дюпеновской же обезьяне!

— Я ее не видела.

— Кого — обезьяну?

— Деллу Стрит, если вы спрашиваете о ней.

Мейсон вялым жестом указал на ближайший стул.

— Садитесь, — сказал он. — Я хочу переговорить с вами. В этом замке происходит что-то отвратительное.

— Да, — ответила мисс Марпл, села на предложенный ей стул и по привычке вынула из сумки вязанье.

Адвокат издал истерический смешок.

— Не надо вязать, — сказал он, судорожно одернув сползающее на глаза полотенце. — Я этого не выношу. И терпеть не могу женщин, которые вяжут. Это меня раздражает.

— Вы могли бы за это убить? — осторожно спросила старушка, сжимая в каждой руке по спице; с таким оружием она не побоялась бы заговорить с самим Дьяволом.

— В другой раз, пожалуй, смог бы, — простонал Мейсон. — А сейчас я не в состоянии шевельнуть мизинцем. Уберите ваше вязанье, мадам, прошу вас.

Мисс Марпл положила вязанье обратно в сумку. Она это сделала спокойно, так, как потакают капризным больным.

— Все кругом, должно быть, болтают и сплетничают, — сказал Мейсон. — Уверен, что вы больше всех этим занимаетесь.

— Мне кажется совершенно естественным, что люди обсуждают эти не совсем обычные события.

— Это вы про убийства?

— Да. А разве вы собирались поговорить со мной о чем-то другом?

— К черту убийства! Меня прежде всего беспокоит поведение моей доверенной секретарши. Надо заметить, она совсем отбилась от рук. Почему вы улыбаетесь, мисс Марпл?! Вы что — надо мной смеетесь?

— Нет, просто я вспомнила о днях своей молодости.

— Это слишком серьезно. Делла еще недавно была совсем ручной. Но в этом замке она периодически куда-то исчезает, ее нигде невозможно застать.

— Здесь какой-то особенный воздух, — сказала старушка. — Атмосфера непрекращающихся убийств… Это действует возбуждающе.

— Почему же она скрывается от меня? Похоже, она не беспокоится ни за мою, ни за свою жизнь.

— Ей обязательно нужно выйти замуж, — понизив голос, сказала мисс Марпл.

— Постойте! Не думаете ли вы, что она ищет себе здесь жениха?

— Не знаю.

— Нет, это очень занимательная версия, мисс Марпл, и она требует пристального рассмотрения. Делла ведет себя крайне нелогично, что, впрочем, вполне соответствует так называемой женской логике. Вчера она с нескрываемым восхищением смотрела на комиссара Мегрэ, потом вдруг выясняется, что она носила в бюстгальтере в качестве талисмана его сломанную трубку. Затем она падает в обморок, услышав про убийство комиссара Каттани. Какое ей до него дело, скажите на милость? Откуда эта слабость к полицейским чинам?

— Да, действительно, — согласилась мисс Марпл.

— Мне бы хотелось узнать, что вы думаете по этому поводу. Может быть, у вас есть какие-то факты?

— Почему вы думаете, голубчик, что я знаю больше других?

— Послушайте, мисс Марпл, вам ведь больше нечего делать, кроме того, чтобы выслушивать сплетни и подглядывать в замочную скважину.

— Это очень полезно и дает нужную информацию, — кивнула она.

— Мне особенно интересно услышать о ваших наблюдениях, потому что у вас с Деллой есть нечто общее… в интимном плане. Вы понимаете, о чем я?… Или я ошибаюсь?

Мисс Марпл слегка зарделась.

— На мой счет, голубчик, вы не ошибаетесь, но что касается вашей секретарши…

— Черт возьми, договаривайте же! Что вам известно? Вы намекаете, что она уже…

— Нет, нет, — торопливо сказала мисс Марпл, поспешив успокоить в мгновение ока позеленевшего адвоката. Она решила резко переменить тему. — Я хотела сказать, какая нелепая стоит погода, за окнами — снег, ветер…

Мейсон откинулся на подушку.

— Это все, что вы можете мне сообщить? — упавшим голосом произнес он.

— Да. Но вы не переживайте. Снег растает и сойдет, травка вновь зазеленеет, и ваша секретарша непременно найдется. Таков обычный ход вещей. Солнце всходит на востоке и заходит на западе, Луна вращается вокруг Земли, а корабли уходят за горизонт…

— Мисс Марпл, вы свободны, прием окончен, — прошептал адвокат со странным присвистом, потом одним прыжком вскочил на ноги и, сорвав со лба полотенце, заорал: — Вы свободны, черт бы вас побрал! Чтоб ноги вашей больше не было в моей конторе, старая вы сплетница! Не морочьте мне голову своими бреднями о погоде! Вон! Вон!!

Мисс Марпл тоже встала, на всякий случай вынув из сумки спицы, и попятилась к двери. Мейсон перестал размахивать полотенцем. Он тупо уставился на спицы, не двигаясь с места.

— Мистер Мейсон, сейчас в гостиной соберутся все гости, чтобы обсудить происходящие в замке события, — как ни в чем не бывало сказала старушка. — Надеюсь, вы заглянете к нам на огонек?

— И слышать ничего не желаю! Я намерен разыскивать свою секретаршу до потери пульса. А ваши проблемы меня не волнуют. Я еще не получил ни цента от своих клиентов и не собираюсь никого защищать без предварительного аванса. Если вам нравится, что вас убивают — пожалуйста, пусть вас убивают! Вот и все. Прием окончен. Прощайте, мадам!

— До свидания, голубчик!

Старушка, прикрыв дверь, пошла по коридору. Ей так хотелось посплетничать. Но поведать этому несчастному, что его секретарша переспала с Каттани? Нет, это было бы слишком жестоко. Он и так почти потерял рассудок.

Глава 35. Крепкий орешек

Легкой тенью Делла Стрит проскользнула в комнату Филипа Марлоу.

Частный детектив лежал на диване и методично плевал в потолок, пытаясь попасть в большую сине-зеленую муху.

Завидев девушку, Марлоу снял шляпу и небрежно зашвырнул ее на подоконник.

— Входите смело — здесь только я и муха, но только если вы не из Манхеттена, штат Канзас.

— Не беспокойтесь, я не оттуда. — Делла присела на краешек стула возле дивана. — Вы намекаете на свою бывшую любовницу? И давно вы с ней расстались? Как ее звали? Случайно, не мисс Марпл?

Голос ее ворковал, трепетал, вздымался, опускался, в уголках губ очень медленно, не быстрее, чем ребенок ловит снежинку, появлялась нежная, манящая улыбка.

— Не будем о прошлом, — зевнул детектив. — Оно у меня окутано туманом.

Делла поправила прическу.

— Сколько вы берете за услуги, мистер Марлоу?

Улыбка тронула его губы.

— Какие именно услуги вам требуются?

— Прежде, чем вам ответить, мне нужно иметь представление… Вы пьете, мистер Марлоу?

— Ну, раз уж вы об этом заговорили…

— Вряд ли я стану нанимать детектива, злоупотребляющего алкоголем. У пьяниц всегда в самый неподходящий момент возникают проблемы.

— Оставьте эти глупости, детка. Не надо корчить из себя пасхальную лилию.

Делла вспыхнула, вскочив со стула.

— Могли бы, по крайней мере, разговаривать как джентльмен. Вам должно быть стыдно.

— Гордость не позволяет мне выказывать стыд. Неужели я выражаюсь грубо? Раз хотите нанять меня, нанимайте таким, какой я есть. Если надеетесь отыскать детектива, изъясняющегося слогом рыцарских баллад, вы не в своем уме.

— Почему же? Мой шеф…

— Оставьте вашего шефа в покое. «Любимых вовремя на месте не бывает», — процитировал Марлоу. — Вы пришли, значит, нуждаетесь в помощи. В чем ваша проблема? И сядьте. А то мне из вежливости придется встать, а мне не хочется покидать этот мягкий диван.

Она села.

— Вы слишком много говорите.

— Да. Слишком много. Одинокие мужчины всегда говорят слишком много. Или вовсе не раскрывают рта. Может, перейдем к делу? Вы не похожи на тех, кто обращается к частным детективам, тем более — незнакомым.

— Вот и не правда. У меня есть знакомый частный детектив Пол Дрейк.

— Как поживает мой старый друг? Мы не виделись с тех пор, как я упал с крыши гаража.

Делла взглянула на него с удивлением, без тени улыбки.

— Вы не можете его знать. — Кончик ее языка высунулся и стал украдкой искать неизвестно что.

— У меня уже достаточно сведений о вас, чтобы разузнать всю вашу подноготную.

— Но зачем вам это нужно? — встревожено спросила она.

— Мне? — ответил Марлоу. — Вовсе не нужно. Я по горло сыт людьми, рассказывающими истории. Сижу здесь потому, что некуда пойти. И работать мне не нужно. Ничего не нужно.

— О господи! Наверное, я зря к вам пришла. Если шеф догадается… не знаю, что он со мной сделает.

— Перестаньте бить на жалость. Оставьте эти глупости. Что вы можете сказать о привычках вашего шефа? Каким образом он развлекается — помимо того, что не курит, не пьет и не ухаживает за девушками?

— Но он курит, — возразила Делла. — И немного пьет. А что касается…

Марлоу резко поднялся, и она испуганно умолкла.

— Говорил ли вам хоть раз этот укротитель горилловых чучел, что вы славная девочка?

Она слегка зарделась.

— Вы вправду так считаете?

— Угу.

Делла сделала полшага назад, пошатнулась, и Марлоу машинально подхватил ее. Округлив глаза, она уперлась руками ему в грудь и толкнула. Котенок и тот мог бы толкнуть сильнее.

— Эти глаза поистине прекрасны, — сказал Марлоу благоговейным тоном.

Она расслабилась, откинула голову назад и чуть приоткрыла губы.

— Наверное, вы так со всеми клиентками, — негромко сказала она. Руки ее упали вдоль туловища. Делла повисла всей тяжестью на его руке. Если она давала понять, что хочет высвободиться, то перепутала способы выражения желаний.

— Нельзя было допустить, чтобы вы потеряли равновесие, — сказал он.

— Я знала, что вы предусмотрительны.

Она расслабилась еще больше. Голова ее запрокинулась. Веки опустились и чуть подрагивали, губы приоткрылись еще шире. На них появилась легкая обольстительная улыбка, учиться которой нет нужды.

— Наверное, подумали, я нарочно.

— Что нарочно?

— Ну, пошатнулась.

— Уф-ф.

Делла быстро обняла Марлоу за шею и притянула к себе. Он поцеловал ее. Она крепко прижала на долгую минуту свои губы к его, потом спокойно изогнулась в его объятиях и очень удобно угнездилась. Издала легкий, долгий вздох.

— Если бы нас сейчас видел мой шеф, он бы вас убил, — заявила она.

— По справедливости, меня стоило б прикончить еще в колыбели, — ответил Марлоу.

Хихикнув, Делла притронулась пальцем к кончику его носа.

— Филип… Почему вас так часто бьют, Филип?

— Мой портрет тоскует без лиловых красок. Может, сядем на пол, детка, — предложил он. — Рука у меня начинает уставать.

Она снова хихикнула, грациозно освободившись.

— Наверное, думаете, что я много целовалась.

— Как и всякая девушка.

Она печально улыбнулась и, чуть сощурясь, поглядела на него снизу вверх.

— А вот и не угадали. От моего шефа не дождешься. Сидишь с ним в конторе с утра до вечера, копаешься в бумажках или мотаешься по городу в поисках каких-нибудь дурацких улик — все ему некогда. Чмокнет пару раз… за неделю, да и то чаще всего в щечку — вот и все удовольствие. А что вы хотите, если у него на уме один только окружной прокурор.

— Да?

— Предел его желаний — это посадить на очередном процессе прокурора в лужу и утереть нос судье. На все остальное ему просто не хватает ни времени, ни сил… — Она мечтательно вздохнула. — А некоторые девушки целуются даже на церковных собраниях.

— Иначе не было бы никаких церковных собраний, — сказал Марлоу. — Если у вас есть предложение, скажите, в чем оно состоит.

Делла одарила его сияющей улыбкой.

— Мужчина всегда мужчина, если речь идет не о моем шефе. Как вы считаете, Филип?

Затащить ее в постель казалось не труднее, чем побриться в парикмахерской. Но Марлоу не любил спешить в подобных двусмысленных ситуациях. Происходящее здесь впечатляло его не больше, чем балетмейстера — ноги балерин. Достав платок, он стер с лица помаду. Цветом она ничуть не отличалась от крови — свежепролитой крови.

— Я слышала, что вы крепкий орешек, Филип.

— Вас ввели в заблуждение. Я очень чувствителен. Расстраиваюсь из-за каждого пустяка. В замке то и дело кого-нибудь убивают, это действует мне на нервы.

Он подошел к столу и взялся за бутылку «Старого лесничего». Понюхал горлышко. Запах оказался приятным. Марлоу торопливо налил себе изрядную дозу и быстро проглотил.

— Пожалуйста, не говорите про убийства! — воскликнула девушка. — Мы-то ведь живы.

— Вижу, что вы не убиты — пока.

— Не будьте таким противным. Я тут не виновата. — Делла возмущенно всплеснула руками. — Я тайком пришла к вам, а вдруг вы и есть тот самый загадочный убийца, которого никак не могут поймать!

Марлоу несколько раз глубоко вздохнул и поглядел на свои руки. Медленно распрямил пальцы. Ничего не говоря.

— Вы сердитесь на меня? — робко спросила Делла, чертя по столу кончиком пальца.

— Надо бы как следует отхлестать вас по щекам, — сказал Марлоу. — И бросьте притворяться наивной. А то отхлещу вас не по щекам.

Ее дыхание резко оборвалось. Она сделала пару шагов назад и опустилась в кресло.

— Да как вы смеете?

Он налил себе еще. Отпил немного и, не ставя стакана, ехидно посмотрел на нее.

— Думаете, мне нравится, когда меня обвиняют в убийствах? Если я сам только и жду, когда настанет моя очередь пасти архангелов в садах Эдема.

— Вот уж не думала, что вас так легко напугать. Мне казалось, вы смелый человек.

— Только с виду, — прорычал Марлоу, отодвинув от себя стол. Делла вжалась в кресло. — Смелый только с маленькими девочками вроде вас, коротко стригущими ногти. На самом деле я размазня.

Взяв Деллу за руку, он рывком поставил ее на ноги. Голова ее запрокинулась. Губы разжались.

— Духи, — сказал он, потянув носом воздух. — Ах, милочка. Вы надушили за ушами — и только ради меня.

Она кивнула. Глаза ее сверкали.

— Ты хотел бы улечься со мной в постель, Филип?

— Как почти любой мужчина.

— Я не против, что время от времени ты слегка выпиваешь. Правда, не против.

Их лица разделяли шесть дюймов. Марлоу подмывало щелкнуть ее по носу.

— Давай не будем касаться секса, детка. Улечься с тобой в постель — дело не срочное. Это можно устроить в любой день.

— Но сегодняшний день может стать для нас последним. — Она схватила его за руку. — Ты не пожалеешь о потерянном времени. Я не из тех химических блондинок, о кожу которых можно зажигать спички. Не из бывших прачек с большими костлявыми руками, острыми коленками и непривлекательной грудью.

— Давай, — сказал Марлоу, — хоть на полчаса забудем о сексе. Штука эта замечательная, как шоколадный пломбир. Но бывают времена, когда ты скорее перережешь себе горло. Я, наверно, предпочту поступить так.

— Ты в дурном настроении, Филип, — с огорчением проговорила она, отступая.

— Да, в дурном. Всю жизнь меня преследует сонмище женщин, они виснут у меня на шее, падают в обморок, требуют, чтобы я их поцеловал и все такое прочее. Всю жизнь, хоть я и старая развалина без яхты.

— Без яхты, — повторила Делла. — Ах вот в чем дело… Теперь я, кажется, поняла.

— Падайте, падайте в обморок, — сказал частный детектив. — Подхвачу при первом отскоке от пола.

Она попыталась улыбнуться. Сжала губы и пошла к двери. Взявшись за ручку, она резко обернулась.

— Перестаньте надо мной насмехаться. Я просто вне себя от ваших шуточек.

— Вдохните поглубже и выйдите из себя так, чтобы я это услышал, — сказал Марлоу, приближаясь к ней.

— Что еще? — с вызовом спросила она.

— Тебе нужно застраховать ее, детка, — сказал он, коснувшись пальцем ее груди. Отнюдь не подложной. Сосок был тверд, как рубин.

Делла Стрит размахнулась и съездила Марлоу по лицу. Звук был таким, словно в замке опять кого-то прихлопнули.

— Больно? — негромко спросила Делла.

Он кивнул.

— Отлично.

Она размахнулась и ударила его еще раз, пожалуй, посильнее, чем в первый.

— Думаю, вам следует поцеловать меня, — выдохнула она. Глаза ее были ясными, чистыми, нежными.

— Поверьте, я не целую вас только по одной причине. Мне не хочется огорчать вашего шефа. Вам с ним еще работать и работать.

Она молча вышла в коридор, закрыв за собой дверь.

— И краснеть вовсе не обязательно, — сказал Марлоу двери.

Потом хлебнул виски и плюхнулся на диван.

Часть 4. Под звуки органа

Глава 36. Мисс Марпл в театре

В гостиной по кругу сидели четверо мужчин и две девушки: Шерлок Холмс, доктор Ватсон, комиссар Мегрэ, Филип Марлоу, мисс Марпл и Делла Стрит. Инспектора Жюва сюда никто не приглашал, а адвокат Мейсон и сам не пожелал прийти. Отец Браун был только что отослан прочесть молитву над Эркюлем Пуаро.

— Итак, дамы и господа, — сказал Холмс, сложив руки на груди. — Я пригласил вас сюда от имени мисс Марпл, и хотел бы предложить ей начать наш разговор. Прошу вас, мисс Марпл.

— Благодарю, голубчик. — Она оправила свой бретонский чепец, закинула ногу на ногу, и озабоченно вздохнула. — Здесь все неладно, господа. Поначалу мне в Киллерданс-холле показалось так прекрасно, так чудесно очень понравилось. Даже в таком затерянном среди болот замке, с удовольствием думала я, случаются интересные события, встречи, приключения. Казалось, тут все хорошо, но выяснилось, что это не так. Все здесь перемешано: люди настоящие и люди ненастоящие… И не всегда возможно их различить.

— Что вы имеете в виду, мадемуазель? — спросил Мегрэ. Не осмеливаясь закурить в ее присутствии, он уныло посасывал незажженную трубку.

— Я встречала здесь кадровых сыщиков и сыщиков в отставке, но были среди них и такие, которые только казались сыщиками, а в полиции никогда не служили. Потом, эти врачи, адвокаты и священнослужители, которые врачами, адвокатами и священнослужителями никогда не были…

— Вы намекаете, что отец Браун вовсе не святой отец? — изумился Ватсон; шпильку в свой адрес он пропустил мимо ушей..

— Да, — кивнула мисс Марпл, — и я очень удивлюсь, если окажусь не права. Множество странных вещей происходит в этом замке, трудно поддающихся объяснению. Все слишком чудесно, чтобы быть настоящим. Раньше я не могла даже и мечтать о том, что когда-нибудь окажусь в замке, где один за другим будут совершаться убийства. И вот — пожалуйста, я здесь, и все происходило как в любимой сказке. Да, признаюсь, я согласна на два убийства, на три, на четыре. Но пять?! Целых пять убийств! Это уже перебор, наводящий на определенные размышления. Вы понимаете, господа, о чем это я?

Марлоу поймал взгляд Холмса. Великий сыщик снисходительно пожал плечами: он дал старой леди слово, пусть она теперь говорит, что хочет.

— В театральных кругах это называется прекрасной постановкой, — сказала мисс Марпл. — Но это именно постановка. Трудно было этого не заметить.

— Она многое замечает! — сказал Мегрэ, обращаясь к Ватсону таким тоном, будто мисс Марпл была его любимая дрессированная собачонка.

— Бедный Эркюльчик! — вдруг всхлипнула старушка и полезла в сумку за платком. — Я смертельно устала от этого спектакля. Единственное, что мне остается — это предотвратить еще одно убийство. Свое собственное! И потому я хочу объявить о своем отъезде. Я намерена покинуть партер в самое ближайшее время. Надеюсь, вы меня простите. Я с детства мечтала умереть в своей домашней постели и не собираюсь на склоне лет изменять своим привычкам. И потому намерена покинуть партер в самое ближайшее время.

— Я пропишу ей постельный режим, Холмс, — тихо произнес Ватсон. — У нее что-то неладно с головой. Что она несет?

— Да, дорогой друг, она возомнила, что находится в театре. А это уже клиника…

Мисс Марпл промокнула набежавшие слезинки, спрятала платок, потом осторожно, как закоренелый ревматик, поднялась с кресла и медленно направилась к двери. Но почему-то не к ведущей в коридор, а к узкой двери, что выводила в комнату, смежную с гостиной.

Присутствующие переглянулись, но никто не осмелился указать старой даме на ее ошибку.

Мисс Марпл исчезла за дверью.

Воспользовавшись ее отсутствием, Мегрэ стал поспешно набивать трубку табаком.

— Весь мир — театр, а люди в нем — актеры, — произнес Марлоу, вытаскивая пачку «кэмел». — Кто знает, может быть, малышка и права?

— Мадам дала понять, что она пресытилась, — сказал Мегрэ. — Но дело вовсе не в пятом убийстве.

— А в чем же?

— Я думаю, их с покойным Пуаро связывала не только романтическая дружба.

— Мегрэ, вы в своем репертуаре!

— Куда же она пойдет на ночь глядя? — пожалела старушку Делла. — Да и снег еще не растаял.

— Вы ее недооцениваете, — сказал Марлоу. — Она полетит по воздуху.

Неожиданно из коридора донесся громкий семенящий топот, и спустя секунду в гостиную ворвался раскрасневшийся отец Браун. Он подбежал к Холмсу.

— Как это называется, черт побери?!

— Не богохульствуйте, святой отец, — попробовал остудить его пыл Марлоу, но не тут-то было.

— К черту все предрассудки — мы не в храме Божьем! — завизжал маленький священник, едва не выпрыгивая из своей сутаны. — Мистер Холмс! Где труп Пуаро, спрашиваю я вас? Если его спрятали — отыщите, если закопали — откопайте обратно, а если вы в очередной раз решили меня разыграть, мистер Холмс, — черт бы вас побрал в таком случае! Тьфу на вашу голову! Тьфу! Аминь! Аминь!!

Холмс и Ватсон переглянулись.

— Надо было посторожить Пуаро до прихода отца Брауна, — заметил доктор, чувствуя себя перед лицом взбешенного священника мальчишкой, нагадившим в штаны.

— У меня другая профессия, дорогой друг, — с достоинством ответил Холмс и, обращаясь к маленькому священнику, подскакивающему на месте от возбуждения, спокойно сказал: — Сядьте в кресло, святой отец, и присоединяйтесь к нашей беседе. Мы как раз пытаемся установить истину, святой отец. Можете присоединиться к нашей беседе.

Отец Браун хотел сказать еще что-то богохульное, но, не найдя нужных слов, опять крикнул: «Аминь!» и плюхнулся в кресло.

Тем временем в смежной комнате неожиданно заиграл граммофон. В гостиную сквозь неплотно прикрытую дверь полились раскатистые, тугие звуки органа.

— Вы слышите, господа? — сказала Делла. — Мисс Марпл поставила пластинку. Какая прелестная музыка!

— Мы не в театре консерватории, мисс Стрит, — заметил Холмс. — Ватсон, прикройте дверь!… Благодарю, дорогой друг… Итак, как вы уже знаете, господа, недавно в замке совершено очередное убийство. На этот раз пострадал Эркюль Пуаро, его убили выстрелом в ухо. В одном из его карманов я обнаружил записку, которая меня чрезвычайно заинтриговала. Прошу вас, Ватсон, — Холмс передал доктору листок. — Обожаю, когда вы читаете вслух.

— О, Холмс, — зарделся доктор. — Я с удовольствием… — и начал с выражением читать: — «Мой драгоценный! Ты все еще любишь меня, не правда ли? Я стала бояться. Что, если ты разлюбил меня? Но это невозможно — я такая дурочка — всегда что-то выдумываю. А если ты действительно разлюбил меня, я скорее убью тебя, чем дам завладеть тобою другой женщине. Боготворящая тебя, твоя Д.»

— По прилипшему к бумаге перышку, — сказал Холмс, — я установил, что записка написана гусиным пером, а вместо чернил судя по всему использовалась кровь.

— Чью кровь? — похолодел Ватсон.

— Гуся, разумеется.

— Или гусыни, — хмыкнул Марлоу.

Холмс повернулся к девушке.

— Мисс Стрит, позвольте задать вам один деликатный вопрос.

Она поправила прическу.

— Пожалуйста, мистер Холмс. На ваше счастье здесь нет моего шефа.

— Мисс Марпл здесь тоже нет, поэтому можете быть с нами полностью откровенны. Это вы писали Пуаро?

— Пуаро был вашим любовником? — подхватил Мегрэ тоном, более уместным для вопроса, сколько стоит автобусный билет до набережной Орфевр.

Отец Браун возбужденно заболтал ножками.

Девушка скривила губы. Но потом черты ее лица смягчились, и она лукаво улыбнулась. Шерлоку Холмсу.

— Я никогда бы не влюбилась в усатого мужчину, мистер Холмс. У меня для этого слишком нежная кожа. К тому же я никогда не имела привычки пользоваться гусиным пером, и вообще — я совершенно не переношу вида крови.

— Даже гусиной?

— Особенно гусиной. Когда я была маленькой, на каникулах у бабушки молния угодила в деревенского гуся. С тех пор никто и ничто не может заставить меня есть гусятину, мистер Холмс. Вы бы видели, что осталось от бедняжки!

— Аргументы мадемуазель мне кажутся вполне убедительными, — сказал Мегрэ, покусывая кончик трубки.

— В таком случае, — произнес Холмс, — было бы логичным предположить, что автор данной записки — мисс Марпл. Ее зовут Джейн, и записка подписана — «твоя Д.», то есть — Джейн. Меня ввел в заблуждение почерк. Судя по начертанию букв, писала молодая, темпераментная женщина.

— Мисс Марпл тоже когда-то была молодой, — с ностальгической грустью проговорил Ватсон.

— И уж конечно темпераментной, — в тон ему заметил Марлоу. — Все старые девы в молодости темпераментны до жути..

— Да, дорогой друг, по-видимому, так оно и было. Я по ветхости вижу, что бумаги, а достаточно ветхая, и, несомненно, этой записке уже много лет, — сказал Холмс.…

— И к убийству Пуаро она не имеет никакого отношения не имеет, — добавил Марлоу. — Предлагаю замять это дело, джентльмены. Старушке сейчас и так приходится несладко.

— Хорошо, — с легкостью согласился Холмс. — Оставим эти разговоры о прошлом заботам археологов.

Внезапно граммофон в соседней комнате затих.

— Чарльстон бы, что ли, завела, — сказал Марлоу. — Мне эта ее органная музыка поперек горла.

— Кого угодно, только не Шопена, — пробурчал Мегрэ.

Глава 37. Спиритический сеанс

Раздался робкий стук в дверь.

— Кто это там? — испуганно взглянул на своего друга Ватсон.

— Мисс Марпл, — спокойно ответил великий сыщик.

— Как вы догадались, Холмс?!

— Если мне не изменяет память, она — единственная, кто заходил в эту комнату.

— И в самом деле!

В дверь опять постучали. Уже настойчивее.

— Откройте же ей, доктор, — сказал Марлоу. — Старушке будет приятно увидеть вас на пороге со стетоскопом в руках.

Ватсон, может быть, и бросился бы на помощь мисс Марпл, но после слов Марлоу в нем взыграл дух противоречия.

— Надо позвать дворецкого. Это его обязанность — открывать двери, — заявил он, сложив руки на груди руки.

— Аристократы… — проворчал, покидая уютное кресло, Мегрэ. — Без слуги и шага ступить не могут.

Стук в дверь становился все громче и, наконец, перешел в барабанную дробь.

— Иду, иду, — бормотал Мегрэ, приближаясь к двери. — Одну минуточку, мадемуазель.

Но Холмс ему все испортил.

— Входите, мисс Марпл! — звучно, на всю гостиную, произнес он. — Не заперто.

Дверь тут же распахнулась, и Мегрэ отлетел к стене. Уронил трубку, просыпал табак.

— Спасибо, мистер Холмс, — сказала старушка, ступая в гостиную. — Вы очень любезны. — Холмс молча указал ей на свободное кресло, и она села. — Господа, перед своим отъездом я предлагаю устроить спиритический сеанс.

— С какой целью, мадам?

— Духи назовут нам имя убийцы.

— Чушь собачья, — отчетливо проговорил Мегрэ, поднимаясь с пола.

Достав кисет, он принялся набивать трубку табаком. В его действиях не было вызова. Он делал это машинально.

Старушечьи глазки резко сузились.

— Уберите вашу трубку подальше, мистер Мегрэ, — сказала мисс Марпл. — Я не желаю нюхать ваш дым!

Мегрэ ничего не оставалось, как подчиниться.

— Ну, кто еще против спиритического сеанса? — она обвела присутствующих пристальным взглядом.

— А почему бы и не попробовать? — сказал Ватсон.

— Но это очень забавно, правда? — защебетала Делла. — То есть я хочу сказать, что никто в это по-настоящему не верит. Это просто развлечение. А вы что скажете, святой отец?

Маленький священник согрел девушку обожающим взглядом.

— Как вам будет угодно, дочь моя, — и неожиданно угостил ее шоколадкой.

«Она уже его дочь!» — подумал Марлоу.

Мисс Марпл возмутили легкомысленные слова Деллы.

— Мы уже сами давно стали чьим-то развлечением, — заявила она, немощно дрожа подбородком. — Кто-то посчитал возможным аттракцион здесь устроить. Но ничего! Духи нам помогут. Они назовут нам имя Антихриста!

Ватсон с печальной минойнаклонился к Шерлоку Холмсу.

— У нее сдвиг на религиозной почве, Холмс.

Великий сыщик приложил палец к губам.

— Мисс Марпл, мы в полном вашем распоряжении, — сказал он.

Старушка радостно засуетилась.

— Прежде всего, господа, нам необходим стол. Я видела подходящий в соседней комнате. Сходите за ним кто-нибудь.

— Кто пойдет? — спросил Холмс.

Марлоу сбил с сигареты пепел, пожав плечами.

— Мегрэ, разумеется.

Комиссар вздохнул и не стал спорить. Он исчез в смежной комнате и вскоре вернулся оттуда с маленьким полированным столом.

— Куда его поставить, мадемуазель?

— Ставьте на центр, голубчик. Да, вот сюда, пожалуйста. А вы придвигайтесь, господа… Теперь вот еще что. За окнами светло, а нам необходима полная темнота. Опустите кто-нибудь шторы.

— Кто пойдет? — спросил Холмс.

— Мегрэ, разумеется, — ответил Марлоу, раздавив о пепельницу окурок.

Мегрэ пошел опускать шторы.

— Аристократы проклятые, — бурчал он, дергая за шнуры. — Лентяи, белоручки безмозглые…

Гостиную окутал мрак.

Мегрэ выставил вперед руки и, ничего не видя перед собой, медленно пошел занимать за столом свое место.

— Мистер Мегрэ, где же вы? — прозвучал совсем близко голос мисс Марпл.

Он повернулся на звук. Его пальцы наткнулись на что-то теплое и податливое.

Раздался вопль. Кричала мисс Марпл. В этом не было никаких сомнений.

Кто-то зажег спичку. И все увидели Мегрэ, стоявшего с растерянным видом за спиной старушки, крепко вцепившись сзади в ее дряблое горло.

— Отпустите леди, господин комиссар, — попросил державший спичку Холмс. — Вы ошиблись креслом.

«Или горлом? — подумал Марлоу и усмехнулся про себя: — Недобрый ты сегодня, Филип, недобрый…»

— Еще немного — и вы бы ее придушили, — пожурил комиссара Ватсон.

— Простите, мадемуазель, простите, — бормотал Мегрэ. — Я не хотел. Это все из-за темноты.

— Ничего, — мисс Марпл передернула плечами. — Ваше место напротив, голубчик.

Спичка погасла. У Холмса она была последняя. Марлоу конечно мог бы щелкнуть зажигалкой, но ему было лень ее доставать. А сам Мегрэ побоялся шарить по карманам в поисках спичек, опасаясь еще кого-нибудь задеть в темноте.

Кое-как добравшись до пустого кресла, он долго водил ладонями по сиденью, чтобы убедиться, что оно действительно пустое и, наконец, сел. Кресло жалобно скрипнуло.

В наступившей тишине прозвучал твердый голос мисс Марпл:

— Руки на стол!

После паузы она заговорила уже мягче, заискивающе:

— Дух, приди! Дух приди!… Дух, ты здесь?

Наконец, крышка стола задрожала. Стол начал качаться.

— Дух, ты здесь?

Дверь в гостиную неожиданно приоткрылась, и в комнату из коридора проник узкий пучок тусклого света. Делла, в испуге вскрикнув, прижала ладонь ко рту.

«Вот он, — дух явился!» — молча возликовала мисс Марпл.

— Кто здесь? — раздался до боли знакомый голос. — Руки вверх, а то буду стрелять буду!

— Не валяйте дурака, Жюв, — сказал Марлоу. — Лучше присоединяйтесь к компании.

Дверная щель сузилась до размеров дюйма.

— Марлоу, это вы? — спросили в щелку.

— Нет, привидение, — съязвил частный детектив. — Опустите пушку, я вам говорю.

— А кто здесь с вами?

— Делла Стрит.

— Вы одни?

Марлоу засмеялся.

— Здесь все, кроме адвоката Мейсона и дворецкого, — сказал Мегрэ. — Проходите, инспектор, присаживайтесь.

— Это вы, месье комиссар?

— Да, я. Комиссар Мегрэ из криминальной полиции.

— А почему у вас так темно?

— Мы проводим спиритический сеанс, — сердито заговорила старушка, быстро оправившаяся от шока, вызванного его появлением. — А вас сюда, кстати, никто не звал, голубчик. Можете пойти себе погулять.

— А-а, это вы, мадемуазель Марпл, — обрадовался Жюв. — Вас-то мне и нужно.

— Что за тон, голубчик! Да как вы смеете?! Как это понимать: «вам меня нужно»?!

— Вы не могли бы выйти на минуточку в коридор, мадемуазель? Нам надо с вами кое о чем потолковать.

— Джентльмены, оградите меня от этого приставалы! — воскликнула старушка. — Тоже мне донжуан выискался!

— Ступайте своей дорогой, сэр! — весомо и строго произнес Холмс. — Не мешайте нам вызывать духов.

— Ну как знаете, мадемуазель… — изменившимся голосом прошептал Жюв, прикрывая дверь. — Как знаете…

Снова стало совсем темно.

— Какая невоспитанная пошла молодежь! — продолжала возмущаться мисс Марпл, она никак не могла успокоиться мисс Марпл: инспектор задел ее за живое. — Ему, видите ли, нужно со мною потолковать! Знаем мы таких говорунов, известны нам их штучки-дрючки. Не на такую напал!… Экий простофиля! Совсем какой-то странный голубчик, в самом деле. Неужели он и в правду надеялся, что я с моим-то опытом, с моими представлениями о мужских достоинствах и мужском коварстве…

— Если она в ближайшие полчаса не сменит пластинку, я ее придушу, — как бы между прочим обронил Марлоу. На его счастье, все были настолько захвачены страстным монологом мисс Марпл, что его необдуманная фраза потонула в потоке ее словоизлияний.

— Дайте ей что-нибудь, Ватсон, — тихо попросил Холмс.

— Но у меня нет при себе пилюль, — в отчаянии прошептал доктор.

Старушка возбужденно трясла чепцом.

— Нашел на кого положить свой беспутный глаз! Каков мерзавец, а? Приятно конечно сознавать, что мною еще интересуются с этой точки зрения. Но, с другой стороны, мое главное достоинство — это мой рассудок. Ведь так, господа? При чем здесь любовь?…

Минут через десять старушка все же угомонилась. Поскольку она счастливо уложилась в отведенный ей Филипом Марлоу срок, необходимость ее прикончить отпала сама собой. Марлоу был этому только рад.

— Руки на стол! — снова приказала всем мисс Марпл и стала приговаривать: — Дух, приди! Дух, приди! Дух приди!… Дух, ты здесь?

— Никакого результата, — пробурчал Мегрэ.

— Замолчите, голубчик. Дух, приди! Дух приди!… Дух, ты здесь?

Стол закачался.

— Он здесь! Задавайте ему вопросы. Начните вы, доктор.

— Э-э… послушайте… Что же мне спрашивать?

— Попросите, чтобы он сказал свое имя по буквам, — подсказала мисс Марпл.

— Как это?

— Мы будем считать качания.

— Мгм, понятно. Послушайте, дорогой дух, скажите, пожалуйста, как вас зовут?

Качания стола усилились. Ватсон принялся считать.

— А… Б…

Мегрэ сидел, положив на стол ладони, и чувствовал, как мало-помалу тело охватывает истома, веки слипались. Его согревало человеческое тепло, здесь трепетала жизнь людей, сидевших бок о бок.

Если бы у Мегрэ спросили, чем они тут занимаются… Да какое это имело значение!… В уши влетали отдельные слова, буквы, которые он даже не пытался связать между собой…

Его взгляд скользнул вбок, привлеченный движением в соседнем кресле.

Мегрэ, всю жизнь варившийся в водовороте страстей, не утратил, однако, своего целомудрия. Он кашлянул, шокированный поведением соседки и ее соседа — он видел только его руку, смутно белевшую в темноте на ее обнаженном колене. Он не знал, чья это рука, однако легко опознал колено, принадлежавшее, конечно же, Делле Стрит. Девушка сидела неподвижно. Ее лицо было обращено к потолку.

Комиссар снова смущенно кашлянул.

Парочка не обратила на него внимания.

— Кто это все время кашляет? — не сдержалась мисс Марпл. — Прекратите немедленно! Вы мешаете считать буквы.

— Как бы духа не спугнуть, — сонным голосом пробормотал Марлоу.

— Н! — воскликнул Ватсон. — Четвертая буква — Н!

— А вместе получается — Джон, — заключил Холмс. — Имя духа — Джон. Любопытно…

— У вас есть для кого-нибудь из нас какое-нибудь сообщение? — спросила мисс Марпл.

— Да, — ответил дух при помощи стола.

— Для кого? Для мистера Холмса?

— Нет.

— Для доктора Ватсона?

— Нет.

— Для меня?

— Да.

— О, мисс Марпл, дух хочет вам что-то сказать, — взволнованно сказал Ватсон.

— Я слушаю тебя, дух.

Сквозь мишуру слов и негромких постукиваний стола Мегрэ услышал звук поцелуя… Но с кем же Делла целуется? Нет, ни о какой ревности здесь не могло быть и речи. Однако все же…

— Моль! — сказала мисс Марпл. — Вы поняли, господа? Это было слово «моль»!

— Да, да, — согласился доктор Ватсон. — Конечно, моль.

«Пари держу, что сосед этой девицы гораздо старше ее», — решил Мегрэ, покосившись на Деллу. Но кто же он? Марлоу?… Мальчишка, молоко на губах не обсохло!… Холмс? Со слов покойного Гудвина, он не очень-то охоч до женщин… А Ватсон? Кажется, доктор женат… Или холост? Хотя, какая разница? Но у него есть еще миссис Хадсон. Зачем ему Делла Стрит? Значит, остается… но об этом даже невозможно подумать! У него такая почтенная профессия… А впрочем… впрочем, этот тип вполне походит на человека, способного заманить наивную девушку в укромный уголок, чтобы показать ей порнографические открытки…

Мегрэ беспокойно заерзал в кресле. Так кто же все-таки этот неизвестный совратитель чужих секретарш?

Между тем сеанс продолжался.

— Моль, — сказал Холмс. — Моль ест…

— Моль ест? — переспросил Марлоу. — Чего она ест?

— Сейчас узнаем.

Парочка около Мегрэ совсем разошлась, но мысли комиссара уже витали далеко. Он вдруг заскучал по Парижу. В полудреме стал вспоминать его достопримечательности. Эйфелева башня… Лувр… собор Нотр-Дам… могила Наполеона… кладбище Монматр… кладбище Монпарнас… кладбище Пер Лашез… От этих воспоминаний Мегрэ пробрало до дрожи. Он даже стал причмокивать во сне.

— Моль ест мисс Марпл?! — вскричал Ватсон, разбудив комиссара.

— Что за вздор! — скривилась старушка. — Никто меня не ест.

— Может быть, это мисс Марпл ест моль? — предположил Марлоу.

— Голубчик, вы не в своем уме.

— Но едят же китайцы кузнечиков и саранчу. Чем хуже моль?

— В данную минуту я ничего не ем! Не торопитесь с выводами, мистер Марлоу. Подождем, что еще скажет дух.

Тут Мегрэ чуть не взорвался: соседи, перейдя все границы, вели себя совершенно бесстыдно, словно были одни в комнате. Ему хотелось крикнуть: «Да сидите же спокойно, черт возьми!»

— Чулки, — перевел постукивания стола на человеческий язык Холмс. — Выходит: моль-ест-мисс-Марпл-чулки.

— Но это какая-то абракадабра, Холмс, — заявил Ватсон.

— Давайте перебирать варианты, — предложил Марлоу. — Вариант первый: чулки едят мисс Марпл…

— А про моль забыли? — перебил его Холмс.

— Хорошо. Мисс Марпл ест чулки с молью. Так вас устраивает?

— Меня это не устраивает, — задумчиво пробормотала старушка.

— Мисс Марпл уже говорила вам, мистер Марлоу, что она ничего не ест, — принялся рассуждать Холмс. — Я, конечно, из-за темноты не вижу мадам, но полагаю, что в любом случае она бы не стала есть чулки с молью. Пусть они даже были бы ее собственными.

Мисс Марпл издала короткий вопль и вскочила на ноги, едва не опрокинув стол.

— Боже мой! Ну конечно же! Это очевидно! Как я сразу не догадалась?! — зашумела она. — Какой ужас!

— Что «очевидно»?

— Моль ест мои синие чулочки! О Боже! Я этого не переживу! Зажгите скорее спичку, Холмс!

— Сожалею, мадам, но они у меня кончились.

Марлоу щелкнул зажигалкой. Мегрэ почувствовал резкое движение подле себя и увидел, как Делла быстро натянула юбку на колени. Слабое пламя осветило лицо ее соседа. Мегрэ не ошибся. Это был отец Браун. Комиссар покачал головой. Каков боров! Кресло под Мегрэ протяжно скрипнуло, и развалившись лось на части. Мегрэ рухнул на пол.

Мисс Марпл с причитаньями бросилась вон из гостиной.

Глава 38. Чулок на шее

Мисс Марпл хватились во время обеда. Доктор Ватсон вдруг оторвался от грибов в сметане и спросил:

— Джентльмены, а где же наша уважаемая мисс Марпл?

— Мадемуазель, должно быть, не расслышала гонг, — сказал Мегрэ. — Если она туговата на ухо, в этом нет ничего удивительного.

— Я бил достаточно громко, — заявил дворецкий. — Я протираю гонг по три раза в сутки мокрой тряпкой. Он очень звонкий. Он блестит, как зеркало…

— А вас, Томас, никто ни в чем не обвиняет. Кстати, вы неплохо готовите.

Дворецкий умолк, с достоинством наклонив голову.

— Что-то давно в этом замке никого не убивали, — сказал Марлоу. — Вы не находите, господа?

Отец Браун, отложив вилку в сторону, стал выбираться из-за стола.

— Пойду навещу мисс Марпл, — забормотал он. — Хоть она и не из моего прихода, но священник всегда остается священником. Кто знает, вдруг она неважно себя чувствует. Заодно и исповедую.

Марлоу проводил его взглядом.

— Ох, и не терпится святоше — только и ждет, когда его бабка концы отдаст.

— Она не его бабка, — возразил Мегрэ, бросив строгий взгляд в сторону безмятежно поедающей креветок Деллы Стрит. — У отца Брауна здесь несколько иные симпатии.

— Что вы имеете в виду, сэр? — навострил уши Шерлок Холмс.

— Ничего.

Мегрэ угрюмо уткнулся в свое блюдо, не желая развивать эту тему. Что он сейчас чувствовал? Ревность? Зависть? Едва ли… Однако же, однако…

Насытившись, Марлоу с довольным видом подмигнул дворецкому:

— Спасибо, приятель. Мы неплохо перекусили, даже никто не отравился.

Томас в ответ изобразил такую улыбку, что частный детектив едва не отрыгнул.

Сухой закон, объявленный еще утром Шерлоком Холмсом, во время совместной трапезы соблюдался неукоснительно. Но гости и без того на аппетит не жаловались. Тарелки сияли так, что слепило глаза. На скатерти было невозможно отыскать ни единой хлебной крошки. Только на тарелке маленького священника сиротливо покоилась недоеденная куриная ляжка.

— Что-то святой отец совсем пропал, — сказал Ватсон, вопросительно взглянув на Холмса. — И курица его давно остыла.

Великий сыщик промокал салфеткой губы. На замечание доктора он изогнул бровь.

— Наверное, мой дорогой Ватсон, им с мисс Марпл есть о чем поговорить.

Мегрэ поднялся.

— Я проверю, в чем там дело.

— Только не забудьте сперва постучать, — съехидничал Марлоу.

— Как же вам не ай-яй-яй, Филип, — укоризненно произнесла Делла, облизывая кончики своих тонких и изящных пальчиков, но в ее глазах ее играли лукавые огоньки.

Холмс встал.

— Проводите нас к спальне мисс Марпл, Томас.

— Охотно, сэр.

— А что, если их уже того… — Марлоу не договорил, но все его прекрасно поняли.

Заинтригованные сотрапезники бросились из гостиной.

В коридоре им повстречался адвокат Мейсон. Увидев свою секретаршу, Мейсон едва не всплакнул.

— Добрый день, Делла, — пролепетал он, сдирая со лба полотенце.

— Добрый вечер, шеф, — ответила девушка. — Вы вымыли голову? Очень мило с вашей стороны.

Мейсон смотрел на нее влюбленными глазами и молча поплелся за ней, как собачка на привязи.

У двери мисс Марпл дворецкий остановился, и три раза стукнув л о дерево костяшками пальцев.

— Что ты стучишься, как робкий любовник? — усмехнулся Марлоу. — Смелее, приятель, старушка плохо слышит.

Дворецкий забарабанил в дверь кулаками.

Мегрэ едва сдерживался, чтобы не распахнуть дверь ногой. Он весь напрягся, охваченный дурными предчувствиями. Хорошо было бы посмотреть в замочную скважину, но ему не хотелось быть неправильно понятым.

Наконец, под ударами дворецкого дверь раскрылась настежь, и гости заглянули внутрь.

Марлоу присвистнул. Делла вытаращила глаза. Ватсон вцепился зубами в плечо Холмсу.

Мегрэ первым вступил в покои старушки. С трудом отодрав зубы доктора от своего плеча, за ним проследовал Холмс.

Мегрэ остановился у постели.

Мисс Марпл лежала поперек кровати. На свисавшей с кровати ноге был надет синий чулок. Другой чулок был затянут на ее горле. Но старушке было от этого ни жарко ни холодно. Бретонский чепец как пожухлый осенний лист валялся на полу. Мегрэ поднял его и скорбно водрузил старушке на лицо.

— Ну, и кто это сделал? — спросил Марлоу, щелкнув зажигалкой.

Вопрос повис в воздухе и медленно растаял в сигаретном дыму.

— Мадам покинула партер и вознеслась на бельэтаж… — обронил Марлоу, красиво взмахнув дымящейся сигаретой.

— И их осталось восемь, — сказал Холмс.

— Где ваша скрипка, Холмс? Сыграйте нам на скрипке.

— Попозже, сэр, в часы досуга.

— Как хотите.

Частный детектив обернулся к Мегрэ.

— Доставайте вашу трубку, комиссар, не стесняйтесь. Теперь вы можете курить хоть до посинения.

Мегрэ стоял сутулый, потерянный.

— Мне будет ее не хватать.

— Да? Вы были тайно влюблены?

Мегрэ не слушал. Повторил печально:

— Мне будет ее не хватать.

— Утешьтесь, комиссар, слава Богу, она все-таки успела довязать свои чулочки.

— Марпулус капутус, — констатировал доктор Ватсон с нескрываемой дрожью в голосе. — Как будто заснула и спит…

— В такой-то позе?! — воскликнул Марлоу.

Делла расхохоталась.

— Как смешно, господа! Вы помните детскую считалочку? Все происходит точно так же, — и она стала читать нараспев:

Десять негритят пошли купаться в море.

Десять негритят резвились на просторе.

Один из них утоп,

ему купили гроб,

И вот вам результат:

девять негритят!

Девять негритят пошли купаться в море.

Девять негритят резвились на просторе.

Один из них утоп…

Делла смеялась и не могла остановиться. Мейсон не сводил с нее глаз.

— Что ты на нее уставился, Перри? — сказал Марлоу. — Это же твоя секретарша. Успокой ее в конце концов, у девушки истерика.

Адвокат покорно подошел к Делле Стрит и быстро поцеловал ее в губы. Девушка вздрогнула, и смех ее оборвался также внезапно, как и начался.

— Спасибо, шеф. Меня зациклило.

— И вам спасибо, Делла.

— За что?

Адвокат глубоко задумался.

Холмс выступил вперед.

— Ваша считалочка, мисс Стрит, совершенно не подходит для данного случая, — сказал он. — Здесь нет моря, нет негритят, и мы никому еще не купили гроб.

— Пусть я не права, мистер Холмс, — ответила Делла, — но, согласитесь, от всего этого просто голова идет кругом.

— Моя голова стоит на месте, мисс, — спокойно возразил Холмс, разглядывая в лупу чулок на ноге старушки.

— Моя тоже, — тут же откликнулся Ватсон.

Холмс зашел с другой стороны постели и, приподняв чепец над мисс Марпл, стал внимательно разглядывать чулок, опоясывающий ее шею.

— Непохоже, чтобы чулки мисс Марпл были изъедены молью, — заметил он. — Вопреки утверждениям духа.

— А вы верите в духов, месье Холмс? — спросил Мегрэ.

— Ничуть, я не суеверен. Полагаю, что во время сеанса за духа отвечал кто-то из сидящих за столом. Это и ввело в заблуждение мисс Марпл.

— Но кто бы это мог быть? — сказал Ватсон.

Марлоу поднял вверх обе руки.

— Сдаюсь, джентльмены. Это была моя шутка на счет моли. Во время сеанса я слегка подталкивал стол. Я боялся, что дух не появится, и хотел порадовать старушку. Кто ж знал, что все так печально закончится.

— Вам бы все шутки шутить, месье, — возмутился Мегрэ. — Когда же вы наконец угомонитесь?!

— Не раньше, чем меня прикончат, — ответил частный детектив, загасив окурок о подошву ботинка.

— Надо срочно разыскать отца Брауна, помнится, он ушел из гостиной, как раз для того, чтобы исповедовать мисс Марпл, — сказал Холмс. — Интересно, успел ли он это сделать?

Мегрэ мощной струей выпустил дым.

— Не исключено, что отец Браун — последний, кто видел мадемуазель в живых.

— И она наговорила ему такого, — добавил Марлоу, — что он поддался искушению и наложил на нее руки.

— Протестую, — вяло откликнулся адвокат Мейсон. — Вы игнорируете презумпцию невиновности, Филип.

— Презумпция, Перри, штука замечательная, но до шоколадного пломбира ей далеко.

— При чем здесь шоколадный пломбир?

— Не при чем, просто больше всего на свете я люблю шоколадные пломбиры.

Холмсу надоело их слушать, он схватил Ватсона за рукав и поволок его из спальни.

— Вперед, дорогой друг, не будем терять ни минуты. Нам следует немедленно разыскать отца Брауна.

Глава 39. Строптивость отца Брауна

— Не думаете ли вы, Холмс, что святой отец и есть убийца мисс Марпл? — трепещущим голосом спросил Ватсон, еле поспевая за своим решительным другом.

— Это исключено, Ватсон. Предмет, которым было совершено убийство, всегда однозначно указывает на профессию преступника. И наоборот…

— Поясните вашу мысль, Холмс.

— Пожалуйста. Если бы отец Браун решился на убийство, то, в соответствии со своим саном, он непременно воспользовался бы четками — точно также, как матрос задушил бы мисс Марпл морским канатом, электрик — оголенным проводом, телефонист — шнуром от телефонной трубки, пастух — кнутом, слон — хоботом, ну и так далее… Позвольте мне не продолжать.

Ватсон сглотнул слюну.

— А чем бы задушила мисс Марпл, например… медсестра или э-э… скажем, доктор?

— Разумеется, скрученными бинтами. Впрочем, доктор мог бы также с успехом воспользоваться своим стетоскопом.

— Так кто же все-таки задушил мисс Марпл?

— Тот, кому это было выгодно, — после непродолжительного молчания ответил Холмс. — Надеюсь, отец Браун прольет свет на это дело.

В поисках отца Брауна священника, они заглянули в буфетную. Холмс высказал предположение, что священника можно застать именно здесь и не ошибся.

Отец Браун сидел за столом в обнимку с большой трапециевидной кружкой, крепко зажатой в его маленьких руках.

— Вот вы тут пьете пиво, святой отец, — с легким укором заметил Шерлок Холмс, — а мисс Марпл тем временем дожидается вас в своей спальне.

Маленький священник поднял глаза. Они у него были злющие-презлющие.

— И что надобно от меня рабе божьей?

— Мисс Марпл приказала долго жить.

— Свершилось! О, господи, свершилось!!

Отец Браун расплескал пиво и, вскочив со стула, забегал по комнате, возбужденный, как юный циник, узнавший о кончине своей тетки-миллионерши. Он потирал ручонки и заливался радостным смехом.

— Ну наконец-то. Давно бы так! — восклицал он. — Вы знаете, дети мои, ведь я пренебрег своим обедом, чтобы справиться о здоровье мисс Марпл, но она вдруг стала грозить мне своею туфлею и изгнала меня из своей спальни, как будто самого Адама из Рая. Но есть все-таки на свете Бог. Есть! И Всевышнему было угодно прибрать к рукам ее неугомонную душу. Слава тебе, Господи, слава! — Маленький священник стал судорожно креститься и отбивать поклоны.

— Религиозный экстаз крайней степени, — тихо поведал Ватсон. — Симптомы схожи с белой горячкой.

Великий сыщик сухо кивнул.

Внезапно отец Браун перестал биться головою об пол и, оставаясь на коленях, обратил к ним свое круглое лицо с прилипшим ко лбу окурком и семечком от яблока. В следующую секунду лицо это приобрело выражение оскверненной надгробной плиты. Червь сомнения прокрался в мозги маленького священника. Отец Браун поднялся на ноги и, смахнув со лба мусор, принялся грозить Холмсу своим указательным пальчиком.

— Где, вы сказали, сейчас мисс Марпл? — заговорил он противным голосом. — В спальне? А может, еще где в уборной? А может быть, она под душем моется? А может, Библию перечитывает? А может, еще чего? Не делайте из меня простачка, мистер Холмс — я вам не доктор Ватсон! Вы уже отправляли меня к нуждавшимся во мне покойникам, но всякий раз их не оказывалось на месте. Вы нарочно все запутываете, потому что воистину легче распутать то дело, которое сам и запутал…

— Вы чего-нибудь понимаете, Ватсон? — спросил Холмс.

— Я? Как всегда, Холмс.

— Значит, не понимаете.

— А что такое?

— Ничего, мой друг, ничего…

— С чего бы это вдруг я должен вам верить? — продолжал буянить святой отец. — А если вы меня опять разыгрываете? Я же вам не племя иудейское, коих Моисей сорок лет водил по пустыне за нос. Для меня любой покойник — как манна небесная. Святым саном своим призван я помогать грешным их душам воспарить на небеса нетленные. И потому с трепетом великим жду я блаженного часа, когда могу хоть кого-нибудь исповедовать или отпеть… Хоть кого-нибудь! Но меня постигает здесь одно разочарование… Покойники исчезают у меня из-под самого носа.

— Достопочтимый отец, Шерлок Холмс говорит вам святую правду, — вступился за друга Ватсон. — Мисс Марпл действительно убили, и она лежит сейчас ни где-нибудь, а у себя в спальне. Посетите ее, пожалуйста.

Отец Браун, подобрав сутану, взгромоздился задом на стул, сложил на груди руки и обиженно надулся.

— Никуда я не пойду! Вот так-то, господа хорошие. И не уговаривайте меня. Не стоит трудов. Я вам не мальчик на побегушках.

— Но вы, как джентльмен… — начал Холмс.

Отец Браун вскипел. Ножки его угрожающе задрыгались.

— Я не джентльмен, я — священник! Это вы — джентльмен, мистер Холмс, и можете возрадоваться по этому поводу. А я — священник, говорю я вам. Святой отец! И не надо путать божий дар с яичницей. Это есть великий грех!

Джентльмены принялись его уговаривать. Святой отец стоял на своем насмерть. И только спустя полчаса он соизволил-таки внять их смиреной мольбе отпеть мисс Марпл. Отец Браун допил свою кружку, утерся рукавом и легко соскочил со стула.

— Так и быть, поверю вам в последний раз, мистер Холмс. Но предупреждаю, если мне суждено застать усопшую в добром здравии, то я сам ее придушу. Ее же синими чулками! — и он, путаясь в сутане, засеменил к выходу.

Холмс придержал его на пороге буфетной. Отец Браун гневно обернулся.

— А откуда вам известно ы знаете, святой отец, каким именно способом была убита мисс Марпл? — сощурив глаза, спросил Холмс великий сыщик.

— Ничего я не знаю, — отмахнулся маленький священник, вырывая сутану у него из рук. — И не задирайте мне мои одежды, мистер Холмс. Я этого не люблю Это воистину грешно. Аминь!

Холмсу пришлось его отпустить. Ведь он был истинный настоящий джентльмен.

Глава 40. Бедный Мейсон

Пока Мегрэ, Марлоу и дворецкий скорбели над телом мисс Марпл, на другом конце комнаты Перри Мейсон выяснял отношения с Деллой Стрит.

— Я никогда не сомневался в вашей лояльности, Делла, — говорил он вполголоса, промокая глаза полотенцем. — Я всегда уважал вас и платил неплохие деньги. Почему вы прячетесь от своего шефа? Что случилось с моей доверенной секретаршей? Почему она игнорирует мою персону?

— Когда же вы будете разговаривать со мной по-человечески, шеф?! От вас живого слова не дождешься. Вы давно превратились в счетную машину для перекрестных допросов. Что это за словечки такие: «лояльность», «игнорирует», «персону»?… Я все-таки девушка, а не какая-нибудь канцелярская мышка.

— Вы девушка, — мечтательно улыбнулся сквозь слезы Мейсон. — Девушка… Как хорошо это звучит… как хорошо законопослушно…

— Да, но я свободная девушка, шеф, и могу ходить, где мне вздумается, и делать все, что мне захочется.

Не веря собственным ушам, Мейсон с надрывом высморкался в полотенце. Ему стало совсем худо.

— Ну вот и расплакались. Ну прям как маленький. Куда это годится? Я никогда не видела вас с мокрыми глазами, шеф.

— Да я и сам тоже, — всхлипывал Мейсон, — признаюсь вам не для протокола.

— Если вы будете плакать, вас не будут любить ваши клиенты, — сказала Делла, гладя его по плечу. — И клиентки тоже.

— Плевать я на них хотел, скупердяев проклятых! — забывшись, где находится, вскричал Мейсон, и трое мужчин, стоявших у постели мисс Марпл, разом обернулись, и посмотрев ли на него удивленно и обеспокоено.

— Я и не подозревал, что Перри так любил старушку, — по-своему истолковал вопль адвоката Марлоу.

— Возможно, он с ней спал, — грустно проговорил Мегрэ, затянувшись трубкой. — Такое, бывает, случается между зрелыми мужчинами и перезрелыми девушками.

— Тише, шеф, — сказала Мейсону Делла. — На нас уже обращают внимание. — Она вывела еле переставляющего ноги адвоката из комнаты. — Вы такой бледный. Наверное, проголодались? Вы ведь с нами не обедали.

— Я искал вас, Делла. Какой там аппетит! Но поесть бы я и вправду не отказался.

В коридор за ними следом вышел Марлоу. Услышав последние слова Мейсона, он тут же подхватил:

— Прекрасная мысль, Перри! Идем в гостиную. Я буду пить, а ты — закусывать. Ты будешь есть, а я — пить. Мне вредно быть трезвым, у меня от этого рябит в глазах, — и он крикнул в приоткрытую дверь: — Эй, Томас, накрой нам в гостиной на одну две персоны у, и главное — спиртного побольше!

Мейсон бросил на Деллу тоскливый взгляд.

— Когда я вновь смогу вас увидеть, Делла?

Она наморщила свой прелестный лобик, потом милостиво улыбнулась:

— Как насытитесь, приходите…

Мейсон отбросил полотенце в сторону.

— Я иду сейчас же. Непременно, сейчас же!

— Сперва поешьте, — остановила его секретарша. — Мне больно на вас смотреть. Сквозь вас даже стены проглядывают.

— Нет, я сейчас же иду к вам, — настаивал адвокат, налезая на нее грудью.

— Шеф, вы будете меня слушаться или нет? — строго спросила девушка, топнув ножкой.

— Кстати, Перри, — сказал Мейсон, приобняв адвоката за плечи и уводя его в сторону, — ты по-прежнему должен мне три оплеухи и три удара в челюсть.

— Два! Два удара, Филип, и не в челюсть, а в ухо.

— Ах да, конечно. У тебя память профессионального юриста, приятель. Интересно, как поставлен у тебя хук правой в голову. Знаешь, я строгий экзаменатор. И, по правде сказать, по-настоящему свалить меня можно, если только вмазать по затылку рукояткой пистолета.

— Но сейчас я не могу вернуть тебе долг, Филип, — затряс головой Мейсон. — Не могу, хоть убей.

— Да я и сам вижу, что ты рассыпешься, как карточный домик, не успев толком замахнуться. Тебе действительно нужно подкрепиться.

Из комнаты не торопясь вышел дворецкий.

— А вот и Томас.

— Что будете пить, мистер Марлоу-лоу-лоу?

— Виски, только виски и ничего, кроме виски!

— Слушаюсь, сэр, — Томас повернулся к адвокату, вопросительно изогнувшись в позвоночнике. — А вы что изволите, мистер Мейсон-сон-сон?

— Мне жареного цыпленка под соусом.

— Сожалею, но цыплята кончились, сэр.

— А поросята?

— Поросенок тоже кончился, сэр. Еще вчера вечером-ром-ром.

— Тогда запеканку из телячьих почек.

— Таких не держим-жим-жим, сэр.

— Что же, черт возьми, у вас есть-есть-есть?!

— Сардины с салатом.

— Хорошо, пусть будут сардины с салатом, — вздохнул адвокат.

— Слушаюсь, сэр.

Дворецкий направился на кухню, Делла — к себе, а Марлоу в обнимку с Мейсоном двинулись в гостиную.

В спальне мисс Марпл оставался теперь лишь комиссар Мегрэ. После ухода совершенно здесь не нужных свидетелей, он с головой зарылся в платяной шкаф, потом перебрался на комод, но среди пахнущей старостью женской одежды не обнаружил ничего интересного.

Обернув руку платком, Мегрэ открыл один за другим все ящики секретера. В последнем ящике он наткнулся на чьи-то зубы. Они показались ему знакомыми. Где-то он уже их видел. Да, так оно и есть. Это вставные зубы мисс Марпл. Она пользовалась ими во время еды. Ему довелось однажды поразиться их ослепительной белизне. Тогда она соизволила улыбнуться. Сейчас поводов для улыбок у мисс Марпл больше не было, и лишние зубы ей были тоже ни к чему. Мегрэ сунул их обратно и задвинул ящик.

Мегрэ подошел к постели. Почему, когда старую женщину застигла смерть, на одной ноге у нее оказался чулок? Она собиралась его примерить? Или это маниакальная шутка убийцы? Он стал искать второй и, уже находясь под кроватью, вспомнил, что искомый чулок обмотан вокруг шеи старушки.

Мегрэ вылез из-под кровати и приподнял чепец над мисс Марпл. Зрелище было не для слабонервных. Даже Мегрэ, с его богатым опытом общения с покойниками, через минуту созерцания этой картины поспешил возложить чепец обратно.

Потом он машинально заглянул под подушку и обнаружил туфлю. У нее не хватало каблука. Зачем же старая дама держала ее у себя под подушкой? Мадам Мегрэ на ее месте давно бы спустила эту туфлю в унитаз. Комиссар вдруг представил мадам Мегрэ на месте мисс Марпл, и ему стало не по себе.

Трубка погасла. Должно быть, в ней кончился табак. Мегрэ высыпал пепел на ковер и, спрятав трубку в карман, оставил мисс Марпл наедине с ней самой.

Глава 41. Оскал гориллы

Марлоу и Мейсон сидели в гостиной. Благодаря стараниям Марлоу, никогда не устававшему разливать спиртное, оба были изрядно пьяны.

— Филип, мне удается добывать себе средства к существованию делать деньги только потому, что я немного разбираюсь в законах и в человеческой природе, — мотая взлохмаченной головой, говорил Мейсон. — Мне приходиться выступать перед судом присяжных, я занимаюсь перекрестным допросом свидетелей, я просто обязан знать о человеческой природе намного больше, чем средний человек.

— Ах ты, пьяный кролик, — умилялся, глядя на него Марлоу.

— А человек, Филип, это не сардина в салате! — Мейсон высоко потряс над головою вилкой с куском рыбы. — Человек — это больше, это гораздо больше!

— Мяса в нем больше.

Мейсон осоловело посмотрел на Марлоу.

— При чем здесь мясо?

— В человеке больше мяса, чем в сардине, Перри. Разве нет?

— Да, тут ты прав, — поразмыслив, согласился адвокат. — Даже такая вонючка, как заместитель окружного прокурора, не стал бы с этим спорить… — в следующую секунду адвокат потерял мысль, но взгляд его нашел наполненную до краев рюмку. — Мда… за что пьем?

— За сардинок!

Они чокнулись и опрокинули по рюмке.

Перед тем, как оставить их наедине, дворецкий разжег камин, и теперь в помещении было жарко. Мейсон ослабил узел галстука.

— Однажды… но только об этом никому, Филип…

— Могила, Перри.

— Я как-то забрался на чужую виллу… Не буду скрывать, я люблю иногда полазить по чужим виллам… в интересах дела, разумеется.

— Ну, разумеется, — кивнул Марлоу. — Профессиональное любопытство.

— Да. Но в тот раз, кажется, меня пригласили. Клиент, клиентка — не помню…

— И не важно.

— Да. Подхожу к двери, нажимаю звонок — не звенит. Я сразу сообразил: что-то стряслось. Дернул за ручку, а дверь не заперта!

— Вот это да! Только зачем ты мне на ночь такие кошмары рассказываешь?

— Нет, погоди, Филип, до ночи еще далеко… Захожу в дом, вокруг — обезьяны в клетках. Иду дальше, по коридорам… Заглянул в одну из комнат — а там мужчина валяется, и из спины у него торчит… кухонный нож!

— Душераздирающая сцена. Я бы, задыхаясь, упал на пол.

— А я, представь себе, даже не вздрогнул. Привычка! — Мейсон выудил из кармана портсигар и сунул в рот сигарету. Марлоу тут же протянул ему зажигалку, и адвокат, сложив ладони лодочкой, прикурил. — И вдруг, Филип, дверь срывается с петель, и ко мне бросается горилла. Страшная, лохматая горилла, Филип! И тогда я… — Мейсон вытаращил глаза, вспоминая те ужасные события, — я как закричу на нее: «Ты чего сюда пришла? А ну убирайся вон — тварь! животное! обезьяна! а не то я тебя е… я тебе как полицию сейчас вызову!»

— Молодец, Перри, не растерялся!

— А она мне вдруг в ответ: «Сам проваливай пока цел, адвокатишка несчастный!» И процедила так, главное, по слогам: «ад-во-ка-тиш-ка». Это она мне-то — адвокату суперкласса! Каково мне было стерпеть такое хамство, а? Я от прокурора таких слов никогда не слышал, не говоря уже о судье. А, а тут стоит передо мной какая-то тривиальная горилла и рожи мне корчит. Расстроился Рассвирепел я тогда ужасно и как вдарю ей со всего размаха кулаком под ребра, а потом — коленом по носу. Она так по лестнице и покатилась…

— Да ты… ты просто Тарзан после этого! — воскликнул Марлоу.

Мейсон с самодовольной улыбкой откинулся в кресле.

— Ты не поверишь, Филип, но лежала она потом там, внизу: голова отдельно, руки, ноги отдельно, туловище — тоже отдельно. Короче, вся на части развалилась! Представляешь картину?

— Угу. — Марлоу хотел вытащить из кармана пачку «кэмел», но руки не слушались.

— Ну а я, как увидел такое дело, в окно вылез и домой пошел. Мне уже было не до клиентов, знаешь ли… — Мейсон, выпустив изо рта дым, взмахнул в воздухе сигаретой. — Вот такая история, Филип.

— Да-а, бывает. Чудеса да и только! — Марлоу, пошатываясь, выбрался из-за стола. — После такой истории, Перри, мне нужно срочно отлучиться. Я скоро вернусь, — и, описав по комнате крутую спираль, он вышел в коридор.

Взволнованный от нахлынувших воспоминаний, Мейсон стал размышлять, налить ли себе еще или, пожалуй что, хватит. Раздумья затянулись почти на полчаса, но, когда, в конце концов, он сделал выбор в пользу желудка, то не успел даже притронуться к бутылке.

Дверь с грохотом распахнулась, и Мейсон обомлел: в дверном проеме замерла, уставившись на него возникла, огромная горилла. Горилла с вытаращенными глазами и застывшим оскалом.

Адвокат тотчас протрезвел. Так вот о какой горилле обезьяне говорил вчера Дюпен! Она сбежала из зоопарка и теперь вернулась домой!

Мейсон пригляделся: острой бритвы при ней как будто бы не было. Но и безоружная, горилла представляла собой несомненную угрозу всему живому.

Мейсон медленно привстал. Колени предательски дрожали. Он слышал звук своего собственного сердца и видел, что горилла самым внимательным образом следит за каждым его движением.

— Подожди минутку, малыш, — забормотал Мейсон. — Ты, главное, не волнуйся. Спокойно, спокойно!

Горилла стояла неподвижно, тяжело дыша и глядя на Мейсона в упор, а у него не было при себе ни противотанкового ружья, ни даже дамского браунинга, чтобы хоть как-то успокоить усмирить животное. Оружием ему обычно служила буква закона, но в данном случае закон этот, очевидно, был не писан для незваного гостя.

Какое-то время они простояли вот так, уставившись друг на друга. Потом горилла, глухо заворчав, ла и стала бить себя кулаками в грудь.

Адвокат вдруг вспомнил советы незабвенной миссис Кемптон, с которой познакомился, расследуя «Дело о скалящейся горилле». Нынешняя ситуация порядком смахивала на ту, в которую он тогда влип. Не хватало только мужчины под кроватью с торчащим из спины кухонным ножом и самой миссис Кемптон. Она тогда очнулась от глубокого обморока и, не вставая с пола, прочитала Мейсону лекцию о том, как следует себя вести в присутствии бешеной гориллы, чтобы не валяться потом разорванным на мелкие кусочки по всем апартаментам.

Для начала гориллу необходимо было отвлечь от кровожадных мыслей, желательно чем-нибудь блестящим. У Мейсона в правом кармане брюк было несколько мелких монет. Он вытащил их и принялся как попало раскладывать на полу, сосредоточенно склонившись над ними.

Через мгновение адвокат заметил, что горилла перестала бить себя в грудь и шагнула вперед, уставившись на разложенные монеты.

Мейсон продолжал пунктуально выполнять инструкции миссис Кемптон. Он снял свои наручные часы и положил их на пол в середину кружка из монет. Туда же отправилась и авторучка.

Мейсон медленно поднялся. Теперь следовало отступать назад, не отрывая взгляда от монет и не глядя на гориллу.

Пятясь, как рак, Мейсон продолжал смотреть на монеты, авторучку с блестящим колпачком и часы. Больше всего ему было жалко часы, но чем-то ведь надо было жертвовать во имя спасения жизни. Не мог же он из-за какой-то гориллы бросить на произвол судьбы своих многочисленных клиентов. Да и круглый счет в банке, открытый не на чье-нибудь, а на его имя, ему, пожалуй, еще бы пригодился.

— Ну, ну, спокойно, малыш, — сказал Мейсон, уткнувшись задом в подоконник.

Горилла подняла одну из монет и повернула к Мейсону свою морду с маленькими злобными глазками.

— А монеты-то фальшивые, — заявила она сдавленным голосом.

Мейсон взвился как ошпаренный.

— Клевета! Я протестую!

Оскалившаяся горилла неуклюже заковыляла в его сторону. Пальцы громадной волосатой руки опирались на пол. Другая рука была протянута к Мейсону.

— Держите фальшивомонетчика! — сказала горилла, неуклюже заковыляв в его сторону.. Пальцы громадной волосатой руки опирались на пол. Другая рука была протянута к Мейсону.

От охватившего его возмущения Мейсон не нашелся, что ответить. Он отпрыгнул в сторону, схватил волосатую руку и резко ее вывернул.

Какое-то мгновение казалось, что от неожиданности у гориллы свело судорогой мускулы.

Этого мгновения Мейсону оказалось вполне достаточно. Сжав правую руку в кулак,  он со всей силы  ударил кулаком гориллу в волосатый мохнатый живот.

— Караул, убивают! — сказала горилла, медленно падая вперед, сложившись пополам.

Она грохнулась на пол с глухим ударом, от которого содрогнулась вся комната.

Мейсон, с застывшей на губах счастливой улыбкой, обошел гориллу и пристегнул к запястью часы. Потом положил в карман ручку и собрал все до единой монеты. Только после этого он соизволил подошел к лежащему мордой вниз чудовищу. вновь взглянуть на поверженное чудовище.

Мейсон подошел к лежащей мордой вниз горилле.

— Перри, — позвала горилла. — Перри, черт бы тебя побрал. Ты что, совсем шуток не понимаешь?

— Откуда вам известно, как меня зовут? — насторожился Мейсон, присев возле нее на корточки.

— А что, перекрестный допрос уже начался? — слабым голосом съязвила обезьяна.

— Именно так. Как ваше имя?

— Филип Марлоу, если мне не отшибло память.

— Филип?! — изумился Мейсон. — Как ты там очутился?

— Меня съели.

— Ты сидишь у нее в брюхе? Подожди, сейчас я принесу нож и освобожу тебя.

— Лучше расстегни молнию.

— То есть? — опешил адвокат.

— На спине у этого чучела есть молния.

Мейсон нащупал замок, и из-под шкуры гориллы наружу вывалилось обмякшее тело Марлоу.

— Спасибо, друг, — сказал тот. — Неплохо я тебя разыграл? Я нашел это чучело у себя в комоде. Ты рассказал мне про гориллу, и мне захотелось пожить в ее шкуре.

И тут пережитый стресс со всей силой девятого вала обрушился на голову Мейсона, превращая его в того подвыпившим адвоката, каким он был до поединка с гориллой.

На заплетающихся ногах Мейсон побрел к столу, где, к счастью, не все было допито и среди листьев салата еще попадались мелкие сардинки. Адвокат схватился за бутылку.

— Какая духота, — с трудом поднявшись, пробормотал Марлоу.

Он поплелся к окну и открыл его настежь. Лицо обдало свежим ветром. Марлоу вдохнул полной грудью влажный вечерний воздух.

— Нет,господа, что ни говори, а человеком быть лучше, чем обезьяной…

— Пойдем проветримся, Филип, — предложил Мейсон.

— Э-э, нет. Прислушайся, Перри. Слышишь эти звуки за окном?

— Птички…

— Это не птички, а та самая ЗЛАЯ СОБАКА.

— Которая воет?

— Которая воет. И я не хочу, чтобы она тебя покусала. Жмуриков здесь и без тебя хватает.

Мейсона прорвало.

— Нет! Нет, говорю я вам!… Нет такого закона, чтоб нас тут… пых! пых!… как тараканов… — Он с треском уронил голову на стол и стал царапать ногтями по его поверхности.

— Замечательный тост! — сказал Марлоу, подходя к столу. — Шекспир бы лучше не придумал.

— Ты мне налил? — не поднимая головы, поинтересовался Мейсон. — Будь добр-р-р… Ты мне друг, Филип, ты мне стрихнина не подсыпешь.

— О чем разговор, Перри.

Руки у Марлоу тряслись. Наполняя рюмку Мейсону, он перелил через край, и тонкая струйка моментально оказалась под носом у адвоката. Неожиданно Мейсон резко вскинул голову и заорал:

— Я покидаю эту контору! Я не желаю оставаться здесь больше не минуты! С меня довольно! Пусть меня уволят!

— За окнами — снег, — напомнил Марлоу. — И злая собака.

— К черту снег! К черту злую собаку! Безобразие! Есть в этом клоповнике лыжи или нет? Дайте мне лыжи, и я выпущу этой собаки кишки. Пусть только попробует мне тявкнуть!

Марлоу с сомнением покачал головой.

— Ну что ты, она тебя покусает.

Мейсон окончательно взбесился.

— А я буду жаловаться шерифу! Я это так просто не оставлю. Это беззаконие! Мы в Америке или на скотобойне?! У нас свободная страна или притон для умалишенных? Дайте мне лыжи или дайте мне по морде!

— Вправду хочешь? — удивился Марлоу, почесывая кулак. — Желание друга для меня закон.

Мейсон спохватился, что ляпнул лишнее.

— Меня бить не надо. Не надо меня бить! — Он вскочил. — Я сейчас же разыщу дворецкого. Или он даст мне лыжи, или он понесет меня на своем собственном горбу. Ноги моей больше не будет в этой конторе!

— Остынь, Перри, — попробовал отговорить его Марлоу, но адвокат был неумолим и, спотыкаясь, бросился к выходу.

Марлоу хотел его догнать, но допил стакан и лишился чувств.

Глава 42. Следы на снегу

— Откуда это так дует, Холмс? — поморщился доктор Ватсон. — Не хватало еще ко всем прочим неприятностям заработать насморк.

Великий сыщик стремительно повернулся на пятках.

— Я думаю, Ватсон, причиной сквозняка является распахнутая парадная дверь. Давайте спустимся вниз и убедимся, так это или нет.

— В самую точку, Холмс! — обрадовался Ватсон, когда они оказались в прихожей: дверь, действительно, была раскрыта настежь. — Иногда мне кажется, что для вас не существует вопросов, на которые вы не смогли бы дать исчерпывающий ответ.

Он хотел прикрыть дверь, но Холмс его остановил.

— Взгляните-ка вон туда, мой друг. Как вы полагаете, что это там темнеет на снегу?

— Какая-то куча тряпья, — пожал плечами доктор.

— Боюсь, вы ошибаетесь, Ватсон, — и с этими словами Холмс ринулся вперед.

Неподалеку от ведущей в дом лестницы, на краю расчищенного от сугробов пяточка, с лицом, обращенным к темнеющему в преддверии вечерних сумерек небу, лежал адвокат Перри Мейсон.

Холмс тронул неподвижное тело и тут же отдернул руку. Сердце у Ватсона замерло.

— Мейсон капутус, Холмс?

— Капутус, Ватсон, еще как капутус… Но посмотрите, что это?

— Где?

— Возле тела.

— Это чьи-то следы, Холмс! И мне кажется, что они принадлежат не Мейсону.

— Браво, Ватсон! Вы делаете успехи. Я-то их заметил, когда мы еще спускались по лестнице.

— Но кто же, по-вашему, тут наследил: мужчина или женщина?

Холмс уже ползал по снегу с лупой в руках.

— Это собачьи следы, Ватсон, — с некоторой прохладцей ответил он.

— Боже мой! — Сердце доктора пустилось вскачь. — Откуда здесь взялась собака?

— Разве вы забыли о суке, что выла прошлой ночью на болотах?

— А это была сука?

— Сука, кобель — какая разница? — пробормотал Холмс. — Следы-то все равно собачьи.

Ватсон склонился над телом Мейсона.

— Но он совершенно не покусан!

— Бедняга скончался от страха. Неудивительно: это животное, судя по всему, настоящий монстр. Обратите внимание, следы почти в ширину моей ладони.

Ватсон, выхватив скальпель, огляделся по сторонам.

— Давайте проследим, куда они ведут, — предложил Холмс.

— И заодно разберемся, откуда они появились. Очевидно, сделав несколько кругов вокруг тела, собака его не тронула, а побежала назад, к дому.

Они стали подниматься по лестнице.

— Осторожнее, Ватсон, не сотрите мне следов! Возьмите левее, идите по своим собственным.

— Простите, Холмс, я нечаянно поскользнулся.

— И уберите скальпель, а то, не ровен час, порежетесь.

Ватсон нехотя подчинился. На площадке перед дверью Холмс присел на корточки.

— Ну что ж. Вот следы адвоката, отпечатки ног ровные и четкие. Он вышел из дома и шел, ни о чем не подозревая. Но ноги ставил криво, как придется, — значит, отчего-то нервничал… А вот следы собаки. Представляете, Ватсон, она выскочила из дома!

— Какой ужас, Холмс! — побелел доктор. — Где же она скрывалось до сих пор?

— Это еще предстоит выяснить. Самое интересное, судя по цепочке обратных следов, покончив с Мейсоном, собака затем опять вернулась в дом.

— Час от часу не легче!

Ватсон снова потянулся было за скальпелем, но, взглянув на мужественное лицо Холмса, вооруженного одной лишь лупой, устыдился своего малодушия.

— Я подозреваю, что собака ночевала в замке, — сказал Холмс. — Вспомните, Ватсон, когда вчера начался снегопад?

Доктор наморщил лоб.

— Погодите… где-то около часа ночи.

— И сразу намело очень много снега. Собака не смогла бы перебраться к замку с болот уже спустя полчаса. Скорее всего ей удалось это сделать несколько раньше.

— Но, когда мы расходились из гостиной, мне почудился за окнами отдаленный вой.

— Да, дорогой друг. Я тоже слышал этот вой незадолго до вашего появления в спальне.

— Как же вы это объясните, Холмс?

— Собака выла, сидя под дверью, и кто-то потом впустил ее в дом.

— Но кто же это был?

— Убийца, разумеется.

— Мерзавец! Мерзавец! — Руки у Ватсона сами собой сжались в кулаки. — А мы-то с вами, Холмс, разгуливали ночью по замку, разглядывая портреты.

— Да, мой дорогой Ватсон, это был несомненный риск.

Разговаривая, они спустились по следам до середины лестницы. И тут в дверях показался Марлоу.

— Не видели Перри, господа?

— А вон он под лестницей, — ответил Ватсон.

— Перри, конечно, не знает своей нормы. Но что ж вы его не подняли? Он ведь простудится.

— Все гораздо хуже, мистер Марлоу, — мрачно заметил Холмс. — Мистер Мейсон скончался.

— Проклятье! Его убили?

— Адвокат испугался, увидев гигантскую собаку, и сердце не выдержало.

— Собака хотела его съесть?!

— Должно быть, но, когда он упал, она его не тронула и убежала.

Марлоу сгреб горсть снега и стал вытирать лицо.

— Бедный Перри… я говорил ему сидеть дома и не высовываться. И куда его понесло?!

— А вы не знаете, в самом деле, — куда?

— Наверно, я последний, кто видел его в живых. Мы с ним сидели в гостиной…

— Пьянствовали? — сказал Холмс, втянув носом воздух.

— Что вы, приятель, я опьяняюсь только духами «шанель» номер пять, легким сиянием ног и насмешливым заигрыванием темно-синих глаз.

— Не морочьте мне голову, сэр! Я прекрасно знаю, как пахнет шотландский виски.

— Да, ты прав, приятель, — махнул рукой Марлоу. — Мы упились с ним вдрызг.

— Что было потом?

— А потом… Перри сказал, что с него довольно… и что он хочет покинуть «эту контору». Вскочил и убежал.

— А вы?

— Я отключился, а когда очнулся, пошел его искать. Вот и все. Я могу попрощаться с другом?

Холмс уступил ему дорогу.

На несгибающихся ногах Марлоу стал медленно спускаться по ступенькам. В этот момент на площадке перед дверью с неизменной трубкой в зубах появился Мегрэ.

— Что стряслось, господа?

— Мейсона убили, — ответил Ватсон. — Капутус, одним словом.

Мегрэ бросил взгляд вниз и, увидев у подножия лестницы неподвижное тело, кинулся по пятам спускающегося вниз Марлоу.

— Осторожно, джентльмены! — взмолился Холмс. — Вы затопчите мне все следы!

— Следы — не розы, — пробурчал Мегрэ, угрюмый, как никогда, а частный детектив и вовсе промолчал.

Подойдя к телу, Марлоу снял шляпу.

— Эх, Перри, Перри, так я и знал, что ты улизнешь, не заплатив по счету, — печально произнес он. — Кто же теперь займется моим портретом? — Он повернулся к Мегрэ. — Комиссар, вы не могли бы отвесить мне парочку оплеух?

— Охотно, только дайте повод. Скажите что-нибудь непристойное.

— Пожалуйста. — Марлоу на мгновенье задумался. — Ваша трубка, комиссар, навевает скуку, от одного ее вида у меня урчит в желудке.

— Вот и отлично!

Мегрэ размахнулся и съездил Марлоу по челюсти. Частный детектив зарылся в сугроб.

Холмс и Ватсон наблюдали за ними, с интересом ожидая, что будет дальше.

— Благодарю, — прошепелявил Марлоу, вставая и отплевываясь. — А у вас неплохо поставлен удар, комиссар. Надеюсь, вы носите с собой пистолет?

— У меня револьвер.

— Еще лучше! Не откажите в любезности, двиньте мне рукояткой по темечку. Только так, чтоб искры из глаз посыпались.

Мегрэ полез за револьвером. Марлоу, предвкушая немалое удовольствие, снял шляпу и повернулся к нему спиной. Но тут у Ватсона сдали нервы — все-таки он был доктор! — и он кинулся к ним, размахивая руками.

— Я категорически протестую против подобных экспериментов, джентльмены! — крикнул он. — Я не умею лечить сотрясение мозга, к тому же морфий у меня на исходе.

— Ладно, в другой раз, — скрипя сердце, согласился Марлоу. — Расслабьтесь, комиссар. Если в этой жизни кого и нужно слушаться, так это докторов.

Мегрэ с заметным сожалением спрятал револьвер.

— Это правда, Ватсон, у вас в самом деле кончается морфий? — отведя доктора в сторону, обеспокоено спросил прошептал Холмс.

— Я несколько преувеличил истинное положение дел, Холмс. Я берегу его для вас.

Великий сыщик с облегчением вздохнул.

— Ну вы меня и напугали, мой дорогой Ватсон. Такими вещами не стоит шутить. Вы же знаете… Нет, вы посмотрите: они опять дерутся! — вдруг воскликнул Холмс.

И действительно, стоило им на секунду отвлечься, как между Марлоу и Мегрэ вспыхнула драка. Ведущая роль принадлежала конечно же Мегрэ. Марлоу вяло подыгрывал, скорее делая вид, что машет кулаками, нежели на самом деле обороняясь.

— Да в чем дело, джентльмены? Чего вы не поделили? — спросил Ватсон, оттаскивая вместе с Холмсом разъяренного комиссара от ухмыляющегося Марлоу.

— Он поздравил меня с тем, что теперь путь к сердцу девушки открыт, — обливаясь потом, ответил Мегрэ.

— Какой девушки?

— Речь идет, по-видимому, о Делле Стрит, — догадался Холмс.

— Я не потерплю в свой адрес вульгарных намеков! — прорычал Мегрэ. — Довольно с меня мадам Мегрэ. К чему мне еще чья-то доверенная секретарша?

— Отказаться от такого подарочка — это пижонство, — пожал плечами Марлоу, повернулся к ним спиной и пошел прочь.

Поднимаясь по лестнице, он нос к носу столкнулся с выскочившим из дома инспектором Жювом. Они сердечно обнялись. Не столько от избытка чувств, а, скорее, по инерции, чтобы не упасть.

— Кто на этот раз? — живо спросил проницательный инспектор, потирая ушибленное плечо.

— Перри Мейсон.

— Трупов все больше! Но круг сужается. Скоро я наступлю ему на хвост! Я удавлю его, я повешу его за…

Марлоу не стал внимать бессвязным выкрикам инспектора и побрел дальше, по ступенькам вверх.

Жюв скатился к подножию лестницы.

— Господа, я знаю, кто это сделал! Месье Мегрэ, мы должны немедленно ее… его арестовать! Месье Холмс, доктор Ватсон, я знаю, кто убийца!

— Да о ком вы говорите, инспектор Жюв? — раздраженно произнес Мегрэ.

— Это мисс Марпл. То есть не мисс Марпл, а Фантомас, переодетый под старуху. Морщины, седые волосы — все это липа! Умелая косметика, престижный шампунь и маскировочный чепец! Долгое время я не понимал этого, по крохам нащупывая истину. Но когда мисс Марпл ударила меня по лбу своей туфлей, я сразу прозрел. С такой силой мог бить только мужчина! И я хочу сделать заявление, господа. Мисс Марпл — это Фантомас!

Слушатели переглянулись.

— Видите ли в чем дело, сэр, — сказал Холмс, — мисс Марпл час назад была убита. И ею сейчас занимается отец Браун. В смысле, он ее отпевает.

— То есть как убита? — растерянно пролепетал Жюв, бессильно опуская руки. — Значит, она… никакой не Фантомас?

— Выходит, что так, инспектор, — строго сказал Мегрэ. — И в этой связи нам хотелось бы от вас услышать, где вы были в момент ее убийства?

— Я?

— Вы! Где вы были, инспектор, когда мисс Марпл отдавала концы? — комиссар пошел на Жюва, как бык, тыча в него своей трубкой.

В воздухе запахло крематорием.

— О чем вы хотели поговорить с мисс Марпл, когда пытались вызвать ее со спиритического сеанса? За что вы ударили ее своей туфлей? Чем она вам не угодила? — сыпал вопросами Мегрэ.

— Это она меня ударила, месье комиссар, — робко возразил Жюв, присаживаясь в сугроб. — Настоящий француз никогда не поднимет руку на женщину.

От этих слов взгляд Мегрэ неожиданно потеплел. Повеяло Парижем, Монматром, шелковым женским бельем, розовыми бантиками…

— За что же она вас ударила? — спросил он уже совсем другим тоном, перестав тыкать в инспектора своей трубкой, а, напротив, помогая ему выбраться из сугроба.

— Я пытался за ней поухаживать. — Жюв шмыгнул носом. — Знаете, месье комиссар, я…

— Знаю, голубчик, знаю, — кивнул Мегрэ — Любовь зла.

Все дружно заулыбались. Можно было подумать, что в этом зловещем замке совсем уж не осталось места для любви. Ан нет! Жизнь брала свое.

— И что вы от нее хотели во время сеанса? — все-таки счел нужным уточнить Холмс. — Зачем вы вызывали ее в коридор?

— Я хотел объясниться… признаться в своих чувствах, — ответил Жюв, едва не покраснев. Но вдруг явственно представил старушку, заносящую над его головой свою туфлю, и побледнел, как прокисшее молоко.

Глава 43. Молчание отца Брауна

Перри Мейсона перенесли в дом и по установившейся в замке традиции оставили покоиться в его собственной спальне. Холмс взял у дворецкого ключи и запер дверь.

— Надеюсь, хотя бы мистер Мейсон от нас не убежит, — сказал он и повернулся к дворецкому: — Вы вот что, Берримор…

— Мое имя Томас, сэр.

— К тому, что я собираюсь вам сказать, Бе… Томас, это не имеет ни малейшего отношения. Итак, Бе… Томас, в замке есть мышьяк?

— Не знаю, сэр. Я поищу-у.

— Поищите, любезный. А не найдете — любая отрава сгодиться. И нашпигуйте этим ядом мясо…

— Мясо кончилось, сэр.

— А что осталось?

— Колбаса, сэр.

— Тогда колбасу.

— Слушаюсь, сэр. Прикажите подать к у-ужину?

Холмс даже не улыбнулся.

— Нет, разбросайте ее по замку.

Ватсон в изумлении уставился на своего друга.

— Холмс, вы собрались изводить крыс? Но я не встречал здесь ни одной.

— Ах, доктор Ватсон, доктор Ватсон, какой же вы у меня все-таки дурачок!

— Не понимаю, о чем это вы, Холмс, — стушевался Ватсон.

— Вспомните о следах возле тела Мейсона. Мы должны уничтожить эту собаку.

— Но в замке нет собак, сэр, — сказал дворецкий.

— Вы сперва разбросайте повсюду отравленную колбасу, Томас, а мы там поглядим, что из этого выйдет.

— А много ли у нас осталось колбасы? — обеспокоено поинтересовался Мегрэ.

— На два дня, месье.

Этот ответ слуги вполне удовлетворил Мегрэ. Он сразу прикинул: за два дня либо снег растает, либо убийцу схватят, либо самого Мегрэ уже убьют, и тогда ему будет не до колбасы.

Инспектор Жюв держался поодаль от них, кусая ногти. Он сегодня так и не пообедал, но это его ни капельки не беспокоило. Он прислушивался к своему внутреннему голосу, и этот голос нашептывал ему, что Фантомас до сих пор разгуливает на свободе, верша свои грязные дела. Жюв не мог с этим смириться. И он украдкой поглядывал на присутствующих, прикидывая что-то в уме.

— Послать дворецкого за отцом Брауном для Мейсона, Холмс? — спросил Ватсон.

— У Томаса есть более неотложные дела, Ватсон. Пойдемте лучше сами сходим за святым отцом.

— И я с вами, — сказал Мегрэ.

— И я, — подхватил Жюв, боясь потерять их всех из виду.

— Короче, господа, идем все вместе, — заключил Марлоу. — Помните японскую притчу про веник? По одному нам быстро переломают хребет, а вместе у нас гораздо больше шансов уцелеть. Так что предлагаю держаться веником!

— Я — за, — ответил Жюв, остальные почему-то промолчали. Мужчины прошли к комнате мисс Марпл.

Холмс распахнул дверь.

— Святой отец! — позвал Холмс, но маленький священник не обернулся на зов.

Он сидел в глубине комнаты в кресле с высокой спинкой. На голове у него была черная широкополая шляпа, на коленях лежал ветхий зонт с неуклюжим набалдашником. Рядом на пуховой перине должна была возлежать почившая в бозе мисс Марпл, но ее там не было.

Стоявшая в спальне тишина оглушала, вселяя суеверный ужас. Ватсон слабо вскрикнул, вцепившись в Холмса. Великий сыщик даже не повел бровью. Остановив вошедших повелительным взмахом руки, он освободился от объятий доктора и бодрым шагом направился к застывшему в кресле священнику. Наклонившись, он вгляделся в это неподвижное добродушное лицо.

— Куда вы дели мадемуазель Марпл, святой отец? — возмущенно выкрикнул из-за спины Мегрэ инспектор Жюв.

— Не надейтесь, Жюв, он вам не ответит, — сказал Марлоу.

— Это почему же?

— Он мертв! — звонко провозгласил Холмс и неожиданно тихонько пропел: — Тра-ля-ля, лира-ля!…

Жюв прикусил язык, вытаращив глаза.

— Я понял, джентльмены, в чем тут дело, — взволнованно заговорил Ватсон. — В замке бушует эпидемия. Она уносит одного за другим, не щадит никого: ни женщин, ни стариков, ни здоровых, ни больных. И лекарств от этого нет. И спасения нет.

— И отпевать нас теперь некому, — проворчал Мегрэ. — Что хочешь, то и делай.

— Будем жить вечно, — сказал Марлоу, но его никто не поддержал.

Тем временем чуткие пальцы Холмса беспрерывно летали по телу отца Брауна, ощупывали, нажимали, расстегивали, исследовали. Осмотр произошел так быстро, что вряд ли кто-либо понял, как тщательно он был сделан. Наконец, Холмс понюхал губы священника, потом, приподняв за край одежды, заглянул ему под сутану и выпрямился.

— Можно отправлять в морг, — сказал Холмс. — Больше в нем нет необходимости.

— Шутить изволите, приятель, — хмыкнул Марлоу. — какой еще морг? Если вы имеете в виду этот замок, то отца Брауна и нести никуда не надо.

Холмс с досадой провел ладонью по лицу, обратив свой взгляд к Ватсону.

— Что-то я стал заговариваться, доктор. Пожалуй, самое время уколоться.

— А как же отец Браун? — спросили хором Жюв с Мегрэ.

— Не хочу отнимать у вас пальму первенства в раскрытии преступления, господа, и поэтому не позволю себе навязывать советы, — ответил Холмс.

— Но отчего он, по-вашему, умер, месье? — сказал Мегрэ.

— От радости, — коротко бросил Холмс, направившись к двери.

«А я умру от смеха, — подумал Марлоу. — Ей-богу, умру от смеха!»

Лицо Жюва вдруг пошло багровыми пятнами. Он бросился вперед, загородив своим телом дверь.

— Так дело не пойдет, месье Холмс! — воскликнул он. — Нас осталось всего ничего — шесть человек, не считая дворецкого, а вы хотите смыться в самый ответственный момент. В то время, как наша честь — честь детективов — запятнана непойманным убийцей. Нас провели, как малых детей, заманив в примитивную ловушку. Мы видим, как движутся марионетки, но не видим ниточек, которыми…

— …которыми управляет, быть может, никто иной, как Фантомас? — закончил Холмс, с сарказмом улыбнувшись.

От разгоряченного Жюва тут же повеяло ледяным холодом. Вся парижская полиция знала, что при Жюве лучше не заговаривать о гениальном злодее.

— Главное, чтобы все поняли: Фантомас жив! — отчеканил Жюв. — А автор этого злодеяния, — он указал на маленького священника в кресле, — Фантомас и никто иной!

— Вы бредите, сэр, — с достоинством ответил Холмс. — И началось это у вас не сегодня.

Жюв взорвался.

— Тупица, идиот, болван! — заорал он, наступая на Холмса. — Раскиньте мозгами! Следуйте логике фактов! Я же говорю прописные истины! Если вы не верите в Фантомаса, то только лишь потому, что вы и есть Фантомас!

— Это уже слишком, — сказал Холмс. — Успокойте его, Ватсон. И не жалейте морфия, я решил целиком перейти на кокаин.

Не успел Холмс закончить, как Мегрэ с Марлоу схватили Жюва под руки, и потащив ли к кровати, на которой когда-то нежилась старушечье тело мисс Марпл. Жюв ругался, молил, стенал, но ничего не помогало. Его доволокли до постели и, насильно уложив на пуховую перину, запеленали, как младенца, простыней.

Но Жюв все равно никак не хотел угомониться. Он метался на подушке, звал на помощь какого-то Фандора, походя обзывая Холмса «проклятым актеришкой Гурном», а Ватсона — «несчастным доктором Шалеком». Не желая дальше присутствовать при этой душещипательной сцене, Холмс с гордо поднятой головою удалился.

Ватсон сбегал за несессером и, подойдя со шприцом к извивающемуся угрем Жюву, в нерешительности застыл:

— Позвольте, джентльмены, куда же мне всаживать иглу? Пациент с ног до головы весь в простыне.

— Это не проблема, док! — пришел ему на выручку Марлоу. — В какую половину желаете колоть: в левую или правую?

— Мне без разницы, лишь бы попасть в ягодицу.

— Обождите, приятель…

Марлоу, вытащив зубочистку, вспорол материю в нужном месте. Образовалась небольшая дырка, откуда наружу тотчас выглянул кусочек инспекторского зада. Доктор Ватсон смочил оголившееся место ромом и засадил иглу.

— Ой, колется! — воскликнул Жюв.

Щедрый доктор ввел ему лошадиную дозу морфия, но все равно тот успокоился не сразу.

— Надо взорвать этот замок к чертовой бабушке! — хрипло выкрикивал из-под простыни Жюв. — Пусть все погибнут, но Фантомас взлетит на воздух вместе с нами, и тем самым мы впишем золотыми буквами наши имена в историю счастливого человечества… Где бы нам раздобыть порох, господа? Позовите Томаса…

Потом, наконец, силы его иссякли.

— Фантомас жив… — прошептал он напоследок и забылся беспокойным сном.

Часть 5. Отменный уик-энд

Глава 44. Стройные женские ножки

Ватсон открыл дверь в комнату и перепугался — уж не пожар ли? — ибо в ней стоял такой дым, что сквозь него еле брезжил огонь лампы. Сквозь дымовую завесу Ватсон еле разглядел Холмса, удобно устроившегося в кресле. Он был в халате и держал в зубах темную глиняную трубку.

Ватсон закашлялся.

— Простудились, Ватсон? — спросил Холмс.

— Нет. Просто дух захватило от этих ядовитых фимиамов.

— Да, вы, кажется, правы: здесь немного накурено.

— Какое там «немного»! Дышать нечем!

— Тогда откройте окно.

— Вы еще не укололись? — поинтересовался доктор, направляясь к окну.

— Пока нет. Надо заметить, что дешевый табак — тоже неплохое средство для улучшения деятельности мозга.

— Не буду с вами спорить, — проворчал доктор, открывая окно. — Я сейчас выйду и вернусь, когда здесь хотя бы немного проветрится.

— Хорошо. А я пока оставлю трубку и попиликаю на скрипке.

Ватсон вышел.

Не прошло и трех минут, как он стрелою влетел обратно. В этот момент Холмс вдохновенно исполнял «Песни Мендельсона». Взглянув на друга, он сразу отложил скрипку в сторону.

— Что это с вами, Ватсон? На вас лица нет!

— Представляете, Холмс, — сбивчиво заговорил Ватсон доктор, — я только что из ванной.

— С легким паром!

— Да нет же, я не мылся. Я хотел только сполоснуть лицо. Дверь была незаперта, и я, разумеется, вошел. А там, представьте, из наполненной до краев ванны торчат чьи-то ноги!

— Стройные женские ножки, Ватсон?

— Холмс, дорогой мой!

— Правильно?

— Разумеется, правильно, но как вы…

Холмс засмеялся, глядя на растерянную физиономию доктора.

— Ваше простодушие, Ватсон, поистине восхитительно! Если б вы знали, как мне приятно проверять на вас свои скромные силы! То, что это были женские, а не чьи-либо иные ноги, я определил по вашим красным ушам и нездоровому румянцу на щеках.

Ватсон не считал себя глупее других, но, когда он имел дело с Шерлоком Холмсом, его угнетало тяжелое сознание собственной тупости. И сейчас он совсем расстроился, опустился на стул и заморгал глазами.

— Я начинаю думать, Ватсон, — сказал Холмс, — что совершил ошибку, объяснив, каким образом я пришел к моим выводам.

Ватсон махнул рукой, прикрыв ладонью глаза.

— Если вы не возьмете себя в руки, Ватсон, я тотчас же отправляюсь на пасеку в Суссекс разводить пчел, — объявил великий сыщик.

— Вы не пройдете через сугробы, дорогой мой Холмс, — подняв голову, улыбнулся Ватсон. — Простите мне минутную слабость. Считайте, что я уже пришел в себя.

— Ну вот и прекрасно! Кстати, кому, по-вашему, принадлежат обнаруженные вами ноги?

Ватсон напрягся.

— Ну же, доктор!

— Холмс, я право же…

— Но это так просто, Ватсон!

— Они принадлежат… Делле Стрит?

— А почему так неуверенно?

— Делле Стрит!

— Браво, Ватсон! Вы совершенно правы. — Холмс встал, сбросив с плеч халат. — А теперь мы немедленно идем с вами в ванную комнату.

— Вы хотите принять душ, Холмс? — спросил Ватсон и осекся.

— Соберитесь же наконец, дорогой друг! На этот раз вы угодили в «молоко».

— Боже мой, Холмс, какой же я тупица… — понурил голову доктор.

— Не унывайте, Ватсон. Откуда вам знать, что мне тоже до смерти хочется взглянуть на стройные женские ножки. Не такой же я, в самом деле, женоненавистник, каким вы изволите изображать меня в ваших записках.

У входа в ванную Ватсон вдруг весь затрясся, схватившись обеими руками за Холмса. Великий сыщик повременил открывать дверь, обратив к другу свой недоуменный взгляд.

— Что такое, Ватсон?

— Признаюсь честно, Холмс, мне немного жутковато, — лязгая зубами, ответил доктор. — Говорят, утопленницы могут утащить за собой под воду понравившегося им джентльмена.

— Не волнуйтесь, дорогой мой. Возможно, ваша утопленница успела исчезнуть, подобно тому, как исчезали все прочие трупы. Кроме того, я не замечал, чтобы мисс Стрит при жизни особенно вами интересовалась.

— Мм… тогда открывайте.

Шерлок Холмс быстро перешагнул через порог и устремился к ванне. Ступая на цыпочках, Ватсон проследовал за ним.

— Так я и знал: никого! — сказал Холмс. — Если не считать этой рыбы.

— Какой рыбы?

— Подойдите поближе, Ватсон, она вас не укусит.

Ватсон сделал два шага вперед и, заглянув в ванну, тотчас увидел рыбу, плавающую у поверхности воды кверху брюхом.

— Это акула, Холмс?!

— Треска! — небрежно бросил великий сыщик.

— А где же Делла Стрит?

— Уплыла, — рассеянно ответил Холмс, вглядываясь в пол.

— И никаких следов… Послушайте, Ватсон, а вам это не пригрезилось?

— Что?

— Ну, девушка в ванне, стройные ножки и все остальное?

— Вы полагаете, что я мог принять эту дохлую рыбу за Деллу Стрит?

— А что в этом такого?

— Ни в коей мере, Холмс! Могу поклясться, что из ванны торчали именно женские ножки.

— Не нужно лишних клятв, дорогой друг! Я вам верю, как самому себе.

— Спасибо, Холмс, — растрогался Ватсон. — Спасибо… Но что вы теперь предпримете?

— Пожалуй, мне все-таки стоит обратиться к кокаину, по-моему, он — лучший советчик. Мне кажется, что еще один-два укольчика, — и я наконец распутаю клубок этих загадочных преступлений.

Глава 45. Постоянный пациент

Вернувшись в спальню, Холмс облачился в халат и протянул свою узкую белую руку к несессеру. И вот уже по его распухшим венам весело зажурчал наркотик. Холмс великодушно предложил шприц Ватсону, но доктор решительно отказался разделить с ним это удовольствие.

— Напрасно, — сказал Холмс. — Впрочем, как знаете.

Вскоре у него вдруг появилось охота стрелять, и, усевшись в кресло с револьвером и патронташем, он начал украшать противоположную стену патриотическим вензелем «V. R.» — «королева Виктория», — выводя его при помощи пуль. Доктор Ватсон лежал на диване, молчаливо переживая за чистоту воздуха и за внешний вид спальни.

Вскоре после начала стрельбы в комнату, как ночные бабочки на свет, стали залетать любопытные гости.

Сначала в комнату ввалился Мегрэ и стал выпытывать, что здесь происходит. Убедившись, что причиной пальбы послужила прихоть одурманенного наркотиками Холмса и, стало быть, нет никакой нужды размахивать наручниками, Мегрэ откланялся.

Спустя считанные минуты в комнату с револьвером в руке ворвался Марлоу и прямо с порога взял Холмса на мушку. Ему взбрело в голову, что между Холмсом и Ватсоном возникли какие-то трения, приведшие к перестрелке. Его версия на этот счет подкреплялась еще и тем, что, когда он объявился в спальне, доктор Ватсон лежал на диване, протянув ноги.

Испугавшись за репутацию и, особенно, за уникальный череп своего гениального друга, Ватсон с воплем вскочил с дивана, в истинно джентльменских выражениях разъяснив Марлоу его ошибку. Частный детектив рассмеялся. Чтобы окончательно загладить это недоразумение, Холмс предложил ему выбить на стене его собственные инициалы, что Марлоу проделал с немалым удовольствием, после чего удалился в самом прекрасном расположении духа.

— Славно постреляли, — сказал Холмс, потирая припухшие веки.

— Да, вам удалось переполошить весь дом.

Неожиданно рука великого сыщика бессильно упала вниз, и он выронил револьвер.

— Что с вами, Холмс?! — встревожился Ватсон.

— Я покидаю вас, мой дорогой Ватсон, — слабым голосом проговорил великий сыщик. — Кажется, я перебрал дозу.

— О нет, Холмс! Нет!! — доктор в ужасе бросился перед ним на колени.

Холмс силился встать.

— Помогите мне перебраться на диван…

Ватсон бережно уложил великого сыщика в постель.

— Союз рыжих распался, Ватсон, — заявил Холмс, блуждая угасающим взором по потолку. — Передайте на волю, что я не перенес скандала в Богемии. И все потому, что никогда не стремился быть человеком на четвереньках…

— О чем вы, Холмс?! Что вы такое говорите?

— Не мешайте мне сходить с ума, дорогой друг. Это последнее дело Холмса. Ваш постоянный пациент шлет вам свой прощальный поклон. Большой привет миссис Хадсон!… — Холмс скосил глаза и внимательно вгляделся в перекошенную физиономию друга. — Почему у вас такое желтое лицо, Ватсон? Как будто вы свалились с велосипеда, наткнувшись на камень Мазарини. Не плачьте, я завещаю вам свою берилловую диадему. Думаю, она очень подойдет к вашей львиной гриве… Но почему у меня перед глазами все время кружатся пять наполеонов?! Куда, интересно знать, подевался шестой? Неужели его все-таки похитил этот проклятый горбун с рассеченной губой?

Великий сыщик облизал губы и, рассеянно водя руками по одеялу, продолжал бормотать:

— Как вам нравится этот случай в интернате, Ватсон? Неплохое приключение для вашей дьяволовой ноги! Кстати, она уже оправилась после обряда дома Месгрейвов? Ох уж эти мне рейгетские сквайеры! Лучше быть москательщиком на покое, чем знатным холостяком. Как вы полагаете, Ватсон? И не грозите мне пальцем инженера. А то я отправлюсь в Суссекс разводить пчел…

— О Холмс! Что с вами?

— Я брежу, Ватсон, но это пройдет, — и Холмс смежил веки.

Ватсон бросился к нему в ноги, завыв от отчаяния. Холмс удивленно приоткрыл веки:

— Разве Собака Баскервилей уже здесь, Ватсон? Несчастная, что ей делать в этой долине ужаса…

— Признайтесь, Холмс, вы будете жить или нет? — тряс его за плечи почти обезумевший доктор.

— Да разве вы дадите мне спокойно умереть?!

— Так да или нет? — настаивал Ватсон. — Отвечайте!

— Непременно купите себе пенсне в золотой оправе. И подарите миссис Хадсон голубой карбункул.

— Дорогой мой Холмс, поклянитесь, что вы навсегда покончите с кокаином!

— Клянусь, — прошептал великий сыщик и, закрыв глаза, вжался головой в подушку.

Глава 46. Пудинг с изюминкой

Удар гонга позвал оставшихся в живых гостей на ужин. Первым в гостиную явился Ватсон, потом пришел Марлоу и, следом за ним, — Мегрэ. Связанный и голодный, инспектор Жюв лежал сейчас на постели мисс Марпл и ловил во сне Фантомаса.

— Вы чем-то расстроены, док? — спросил Марлоу. — Где мистер Шерлок Холмс? Он разве не хочет с нами перекусить?

— Поговорим об этом позже, — вздохнул доктор.

— Но с ним все в порядке?

— Давайте приступим к ужину, джентльмены, — с невменяемым выражением сказал Ватсон, отвернувшись от частного детектива. — Томас, вы забыли положить мне вилку.

— Она у вас в левой руке, сэр, — ответил дворецкий.

— У вас, действительно, весьма мрачный вид, месье Ватсон, — заметил Мегрэ, захрустев жареным картофелем. — Может быть, вы все-таки скажете нам, в чем дело?

— Давайте лучше помолчим, джентльмены. Это способствует пищеварению.

— Ну, как хотите.

С этой минуты ужин протекал в тишине. Филип Марлоу порывался что-то сказать, но, видя с каким аппетитом Мегрэ поедает блюдо из лангуст, удерживал свой рот на замке. И только перед тем, как отправить в рот копченую колбаску, он спросил у дворецкого:

— Послушай, Томас, это, случайно, не та ли колбаса, которую наш добрый приятель Холмс просил нашпиговать мышьяком?

— Та самая, сэр, но мышьяка в ней нет. Можете убедиться.

— Посмотрим…

Марлоу проглотил колбаску и с задумчивым видом уставился в потолок.

— Гляди-ка, не умер, — сказал он, спустя полминуты и подмигнул доктору, но тот никак не отреагировал.

— Судя по вашему виду, приятель, можно подумать, что у вас удалена треть желудка, — сказал Марлоу, но доктор опять промолчал.

Когда с едою было покончено, Томас стал собирать тарелки. Над столом в течение двух минут изящно порхали его белые перчатки. Одними кончиками пальцев он захватывал освободившуюся посуду вместе со столовыми приборами, аккуратно складывая затем это все на тележку.

— Я приготовил вам пудинг, господа, — объявил он. — Прикажете подать?

— Отлично! — сказал Марлоу, бросив взгляд на Ватсона. С его лица тут же сошла улыбка. — Нет, приятель, вы мне определенно не нравитесь. Вы весь ужин о чем-то умалчиваете.

— И в самом деле, месье Ватсон, — поддержал Марлоу комиссар Мегрэ. — Выкладывайте, отчего вы такой грустный?

Ватсон понурил голову.

— Делла Стрит… — начал он.

— Как же мы о ней забыли! — хлопнул себя ладонью по лбу Марлоу — так, что шляпа слетела на пол. — Где она? Вы ее видели?

— Да. Я видел ее… в ванной комнате. Она лежала в ванне. По крайней мере, из воды торчали ее ноги. Мы с Холмсом установили их принадлежность путем логических умозаключений.

— Вы хотите сказать, что ее утопили? — спросил Мегрэ. Чувствуя, как напряжены нервы, он принялся лихорадочно набивать табаком свою трубку.

— Без сомнения, сэр, ее утопили. Однако когда я с Холмсом пришел в ванную во второй раз, Деллы Стирт там уже не было.

Марлоу поднял шляпу с пола.

— Занятные у вас галлюцинации, док. Скажите, а вы, часом, не эротоман?

— В самом деле забавно, — кисло улыбнулся Мегрэ, словно огорченный гость, которому подкладывают на тарелку вторую порцию кушанья, а он его терпеть не может. Этими исчезающими трупами он был сыт по горло.

Ватсон сидел весь бледный и сосредоточенный.

— Позвольте вам напомнить, мистер Марлоу, — сказал он, бессознательно наматывая себе на палец стетоскоп, — что я в некотором роде врач, и как медик интересуюсь человеческим телом исключительно в качестве объекта научных исследований. И мы с Холмсом…

— Может быть, вы нам все-таки скажете, приятель, где вы позабыли своего любимого друга? — перебил его Марлоу.

— Шерлок Холмс… он принял кокаин… слишком большую дозу… это ужасно, джентльмены… — хрипло выдавил из себя Ватсон. — Он скончался! — и доктор уронил голову на скатерть.

Мегрэ бросило в жар, он отложил трубку в сторону и вытер лицо платком. Кресло под ним застонало, как раненный вепрь.

— Это был поистине великий человек. Примите мои соболезнования, месье Ватсон.

— Я тоже… присоединяюсь, — снял шляпу Марлоу.

— Благодарю вас, джентльмены, — ответил доктор, теребя руками скатерть.

Не переставая тяжко вздыхать, Мегрэ вытащил записную книжку и вывел очередные два крестика.

Дворецкий торжественно вкатил в гостиную тележку с возвышавшимся над ней румяным пудингом и подвел ее к столу.

— Уберите, пожалуйста, вашу г-голову, сэр, — попросил он Ватсона, продолжавшего сидеть, уткнувшись в скатерть лбом. — Я привез вам пудинг.

Доктор выпрямился и стал вытирать платком глаза.

— Пудинг с изюмом! — провозгласил дворецкий.

Он водрузил блюдо на стол, разложив пудинг по тарелкам. Затем разлил по чашкам чай.

Марлоу первым схватился за свой кусок, быстро запихнув его в рот. Судя по выражению его лица, выпечка ему понравилась.

Но только в первый момент.

— Не советую вам пробовать этот пудинг, господа, — вдруг проговорил Марлоу со странной улыбкой, — если, конечно, вы не желаете провести остаток дней в объятиях унитаза! — и, издав короткий смешок, он с грохотом скатился под стол.

— Кажется, это была его последняя шутка, — словно в забытьи пробурчал Мегрэ.

— Вот и Марлоу капутус, — с грустью заметил Ватсон. — С этой минуты, джентльмены, я решительно отказываюсь что-либо понимать.

Мегрэ вдруг будто очнулся от дремы и яростно заколотил кулаками по столу.

— Томас! Томас!! — взревел он. — Томас!!!

— Я здесь, месье, — учтиво склонил голову дворецкий, возникнув у него из-за спины.

— Какая стряпуха готовила этот пудинг?

— Этот пудинг приготовил я, месье. Он с изю-у-умом.

Мегрэ, казалось, не хватило воздуха, чтобы разразиться проклятиями, и он целых две минуты беззвучно тряс над головой крепко сжатыми кулаками.

— Кто научил вас так готовить, болван?! — наконец, выкрикнул он.

— Этот пудинг я приготовил по рецепту хозяина замка.

— Вы идиот, Томас! И в этом ваше счастье. Будь у вас хоть немного мозгов, я засадил бы вас в тюрьму как пособника убийцы.

— Я всего лишь слуга-га-га, месье. Мне было велено выпечь на вторые сутки к ужину пуд-динг, и я его вы-ы-ыпек. Если он вам не нравиться, то это дело вку-уса.

— Нет, он в самом деле идиот! — всплеснул руками Мегрэ.

— Ну что прикажете с ним делать, Ватсон?

Доктор рассеянно вертел в руках свою тарелку с нетронутым куском пудинга.

— Вы забыли поставить очередной крестик в вашей записной книжке, сэр, — напомнил он.

— Ох, да! — спохватился Мегрэ и полез в карман.

— С этой минуты, чтобы мы не ели и не пили, — задумчиво произнес Ватсон, — первый укус или глоток должен принадлежать дворецкому.

— Неплохая мысль, доктор! Слыхали, Томас? Ну-ка живо принимайтесь за пудинг!

Дворецкий отрицательно помотал головой.

— Я не буду это есть, месье.

— Ну это мы еще посмотрим, голубчик, — угрожающе расправив плечи, Мегрэ стал выбираться из-за стола.

— Благодарю вас, месье, я сыт, — сказал Томас, отступая к стене. — Я поужинал на кухне.

— Сядьте, сэр, — сказал Ватсон Мегрэ. — И так ясно, что пудинг отравлен. А дворецкий нам еще пригодится. Вы же не собираетесь умирать здесь от голода и жажды? Томас, доставьте мистера Марлоу в его спальню.

— Хорошо, сэр.

— И почистите на нем костюм, — ворчливо добавил Мегрэ. — Он, должно быть, запылился.

Глава 47. Версия Мегрэ

За окнами стало совсем темно. Усилился ветер. Было слышно, как он завывает снаружи и яростно бьется об окна замка.

Вдруг почерневшее небо прорезала огромная уродливая молния, и после неизменной паузы раздался оглушительный грохот, который, казалось, должен был бы низвергнуть небеса на землю. Начался дождь, превратившийся вскоре в самый настоящий тропический ливень.

Мегрэ разжег трубку, угасшую вслед за кончиною Марлоу, и без нужды, просто чтоб убить время, стал чистить себе ногти.

— Что будем делать, мистер Мегрэ? — спросил Ватсон, глядя, как по окнам сверху вниз быстро скользят водяные струйки.

Мегрэ не ответил, он даже не услышал этих слов. С ним иногда случалось подобное: он словно исчез из гостиной. Он находился в замке Киллерданс и в то же время витал где-то далеко — там, где не было ни страха, ни печали, ни любви, ни ненависти, ни каких бы то ни было мыслей. Одни только грязные ногти на пожелтевших от табака пальцах.

— Почему вы молчите? — громко произнес Ватсон.

Мегрэ вскочил, озираясь с тупым удивлением.

— Что случилось, месье?

— Просто я спросил, что мы будем делать дальше.

— Что делать?… — повторил комиссар, пожав плечами. — Что…

Он подошел к окну и вдруг стал говорить как бы сам с собой, повернувшись спиной к собеседнику.

— По какой причине человек совершает преступление? Из ревности, жадности, ненависти, зависти, значительно реже из-за нужды. Короче говоря, его толкает на это одна из человеческих страстей. А между тем каждому из нас они свойственны в той или иной степени…

Ватсон слушал, не перебивая, и Мегрэ продолжал, рассуждать, с каждой секундой все больше освобождаясь от неповоротливости и сонного вида.

— Но все гости, которые прибыли в Киллерданс, отличались столь высокими моральными качествами, что были просто не в состоянии поднять руку на ближнего. Хотя, безусловно, они и испытывали друг к другу весьма противоречивые чувства. Возможно, это была зависть, или ревность, или еще что-либо в том же роде. И вот, что касается всех этих убийств. Уверен, что это отнюдь не убийства, а ряд несчастных случаев и… с а м о у б и й с т в! Маньяк, заманивший нас в этот дом, надеялся всех нас перессорить и полагал, что мы будем здесь сводить счеты, вроде того: кто из нас самый умный, кто самый знаменитый, кому чаще других везло на хорошеньких женщин, кто обнаружил больше всех трупов… Идея-то какая была великолепная! Но не вышло. Пусть однипокончили жизнь самоубийством, другие — погибли по недоразумению, но мы выдержали героическую борьбу между чувством долга и своими страстями.

— Один вопрос, мистер Мегрэ, — проговорил Ватсон, по-прежнему созерцая мощную спину комиссара. — А что вы скажете…

— Отвечу вам позднее, месье. А сейчас прошу вас сделать еще одно усилие и дослушать меня. — Мегрэ выколотил трубку о каминную решетку. — Итак, жажда убийства обратилась в жажду самоубийства. Одна страсть вытесняет другую, как говорится, клин клином… Скончался Ниро Вульф. Спрашивается: отчего? От обжорства! Потом за ним последовал Огюст Дюпен. Отчего? Перепил! Все это были несчастные случаи. Далее. Арчи Гудвин хочет отомстить за шефа. Но кому мстить? Некому! И, поняв это, он делает себе харакири. — Мегрэ завелся, ему хотелось переставлять с места на место часы, стоявшие на камине, ворошить кочергой угли, ходить взад-вперед по гостиной. Одновременно проделать все это было невозможно, и он взялся за кочергу.

Мешая жар в камине, он продолжал:

— Эркюль Пуаро застрелился, уразумев, что слишком стар, чтобы состязаться с прочей публикой в сообразительности. Его серые клеточки не могли переварить саму суть происходящих здесь событий, и, чтобы в досаде не перестрелять других, Пуаро предпочел покончить с собой. Согласитесь, это был благородный поступок.

Ватсон вспомнил серые клеточки, вытекающие из ушей Пуаро, и его передернуло. Чтобы прогнать этот кошмар, он торопливо спросил:

— А мисс Марпл? Разве она могла…

— Ну, тут слепой случай, недоразумение, — перебил Мегрэ. — Довязав чулки, она, естественно, решает их примерить. Один из них надевает, как и положено, на ногу, а другой, по причине глубокого склероза, повязывает себе на шею. Обычно, чтобы придушить старушку, тем более столь почтенного возраста, многих усилий не требуется, и мадемуазель Марпл стоило лишь слегка надавить себе на сонную артерию. Что она нечаянно и проделала…

Доктор Ватсон раскрыл рот. Это вдохновило Мегрэ на новые открытия.

— Дальше. Адвокат Мейсон умирает, испугавшись собаки. Отец Браун слишком усердно читает молитву над мадемуазель Марпл, и его хватает удар. Несчастный случай! Делла Стрит не перенесла гибели своего шефа и утопилась. Ваш друг, месье Ватсон, скончался от наркотиков, а желудок Марлоу оказался неприспособленным к кулинарным изыскам нашего дворецкого.

Мегрэ смотрел на поблескивающий огонь, с довольной миной ковыряясь кочергой в углях. Все, казалось бы, было теперь разложено по полочкам.

— А комиссар Каттани? — простодушно поинтересовался Ватсон. — Как вы объясните его смерть?

Мегрэ обернулся как ужаленный. Вопрос был, что называется, не в бровь, а в глаз.

Ватсон сидел в кресле и терпеливо ждал ответа.

Бедный Мегрэ! Он не знал, куда себя девать. Этот рослый, сильный человек, с виду крепкий, как скала, понурился и, вытащив платок, стал вытирать потное лицо. В правой руке он по-прежнему сжимал кочергу, причем совершенно не отдавая себе в том отчета.

— Не мог же Каттани расстрелять самого себя из автомата? — добавил Ватсон, наивно хлопая глазами.

Мегрэ с растерянным видом и кочергой на перевес двинулся в сторону доктора. Цель данного маневра оставалась загадкой для него самого, но Ватсон понял его по-своему. Он вскочил, как будто его снизу поддели английской булавкой, и, спрятавшись за спинкой кресла, в немом ужасе уставился на приближающегося комиссара.

А за окнами грохотал гром и, будто в дикой пляске святого Витта, извивались ослепительные молнии.

— Вы поломали мне всю версию, месье, — проговорил Мегрэ, морщась, словно слова были горькими. — Моя версия рухнула!

Он остановился неподалеку от доктора, раздраженно постукивая изогнутым концом кочерги об пол.

— Нет, нет! — залепетал Ватсон. — Каттани сам себя пристрелил, конечно сам. Я никогда в этом не сомневался.

Мегрэ посмотрел на него так красноречиво, что доктору захотелось сию же минуту испариться.

— Вы сами не верите в то, что говорите, — буркнул Мегрэ.

И только теперь он вдруг заметил, что держит в руках кочергу. Чертыхнувшись, он вернулся к камину и поставил ее на место.

Ватсон без единой кровинки на лице опустился в кресло, дрожащей рукой положив под язык пилюлю.

— Надо обыскать замок, — предложил он чуть погодя, когда наконец смог перевести дух. — Убийца прячется в доме. Ему некуда будет от нас скрыться, и мы его непременно схватим.

Мегрэ, угрюмо поправив подтяжки, вновь взялся за кочергу.

Ватсону стало дурно, он синел прямо на глазах. А Мегрэ, не обращая на него никакого внимания, поднапрягшись, сжал кочергу изо всех сил… и завязал ее в узел.

— Мы разыщем убийцу Каттани, доктор Ватсон, чего бы нам это не стоило!

Глава 48. Пестрая лента

Мегрэ разжег трубку.

— Начнем с прихожей, месье.

— Хорошо, — согласился доктор Ватсон. — Может быть, попросим присоединиться к нам Томаса?

Мегрэ с досадой крякнул.

— Не напоминайте мне про этого болвана!

Когда они оказались внизу, комиссар решил, что следует выйти наружу и убедиться, что убийца не прячется возле замка.

Открыв дверь, Мегрэ в удивлении замер на пороге. Дождь кончился. Ветер стих. Снег, окружавший замок, растаял до последней снежинки, и теперь все вокруг было скрыто под водою. Она целиком поглотила парадную лестницу и плескалась у самого порога, подступая к ногам комиссара.

— Похоже на весенний паводок, — недовольно пробурчал Мегрэ. — Вы умеете плавать, доктор?

Ватсон поморщился. По спине пробежали мурашки.

— В такой холодной воде через пять минут сведет ногу.

— Откуда вам известно, что она холодная?

— А с чего бы ей быть теплой?

Мегрэ задумчиво втянул в себя дым, потом, кряхтя, присел на корточки и потрогал водяную гладь.

— Да, вы правы, месье. Нам отсюда не уплыть… Что ж, хотелось бы надеяться, что убийца утонул, но, скорее всего, он затаился где-то в доме.

Они прошли через прихожую в холл.

Внезапно люстра под потолком погасла. Ватсон в испуге присел. Мегрэ крепко сжал зубами наконечник своей трубки.

— Что это, комиссар?

— Кто-то выключил свет, — ответил Мегрэ вполголоса и, положив руку на рукоять револьвера, громко позвал:

— Томас! Томас, черт возьми!!

Слева скрипнула дверца, и кто-то невидимый тихо ступил в холл.

— Да, месье?

Мегрэ с размаху шлепнулся на ковер. В горле пересохло, трубка погасла. Доктор Ватсон мгновенно пристроился рядом.

— Да, месье? — повторил голос.

— Это вы, Томас?

— Я-а-а, месье.

— Не двигаться!

— Хорошо, месье. Я могу зажечь свечу-чу-чу?

— Валяйте, только чтоб без глупостей.

Чиркнула спичка, и из мрака возникло лицо дворецкого. Он поднес огонек к свече в своей правой руке.

— Руки вверх! — скомандовал Мегрэ.

— Сейчас, месье…

Дворецкий осторожно приподнял руку со свечой, потом вытянул вверх другую руку, сжимавшую спичечный коробок.

Мегрэ вскочил и стал ощупывать его карманы.

— Спички у меня в левой руке, — сказал Томас.

— Молчать! Кто погасил свет?

Пауза.

— Я спрашиваю, кто погасил свет? — Мегрэ дал дворецкому тумака.

У Томаса выпал из глаза монокль. Стеклышко заболталось на цепочке у него под ухом, поблескивая мягким отраженным светом.

— Вы велели мне молчать, месье, — обиженно произнес Томас, не рискуя опустить поднятые вверх руки. — Если вы-вы-вы будете меня бить, я уроню свечу или пролью на вас воск.

Глядя на болтающийся монокль дворецкого, Ватсон невольно подумал о виселице как о самом гуманном способе излечения зарвавшегося преступника. Недаром именно эта истинно джентльменская разновидность казни нашла столь широкое распространение на берегах туманного Эльбиона.

От этих мыслей мурашки по спине доктора носились целыми стаями.

Мегрэ между тем продолжал допрос.

— Хорошо, я не буду вас больше бить, Томас. Но кто погасил свет? Я жду! — Мегрэ замахнулся. — Отвечайте, Томас!

— Не знаю, месье. Может быть, что-то с изоляцией? Сейчас о-очень сыро.

— Убийца вы, не так ли?

— Я дворецкий, месье, — уклончиво ответил Томас.

Окинув его мрачным взглядом, Мегрэ проворчал:

— Можете снова вставить ваш монокль.

— Благодарю, месье.

— А вы, доктор, можете подняться с пола.

Ватсон встал на ноги. Мегрэ вновь обернулся к дворецкому.

— Запритесь у себя в комнате. Мы с доктором будем сейчас обыскивать замок. Если вы мне случайно попадетесь в темноте, я вас, не ровен час, пристрелю. Вы меня поняли, голубчик?

— Да, месье, — блеснул моноклем дворецкий. — Прикажете подать пиво?

Мегрэ нахмурил брови, но не стал его бить. Как бы то ни было, слуга всего лишь хотел ему угодить. Кто виноват, что он такой кретин?

— У вас есть фонарь, Томас?

— Могу предложить вам свечу или керосиновую лампу, месье.

Пользуясь отсутствием дам, Мегрэ замысловато выругался.

— Давайте лампу. Где она у вас?

— В моей комнате.

— Месье Ватсон, сходите с этим… с ним за лампой.

— Хорошо, сэр.

Ватсон принес лампу. Мегрэ снова предупредил Томаса, чтобы тот не показывал носа из своей каморки, и они с Ватсоном, оставив холл, принялись обследовать затихший замок, казалось, погрузившийся в вечный сон.

Они шли, осторожно ступая во мраке, держа оружие наготове. У обоих было по заряженному револьверу. Доктор Ватсон имел к тому же скальпель, покоившийся в кожаном футляре возле самого сердца.

Идя вслед за Ватсоном, Мегрэ вдруг подумал, если что, доктора убьют первым. Тот выронит лампу, которую держит сейчас в своей левой руке, она разобьется, и у комиссара будет время, чтобы скрыться во тьме… Мегрэ не боялся за свою уже наполовину прожитую жизнь, просто это был трезвый расчет профессионала… Да и стоило ли раньше времени огорчать мадам Мегрэ?

Они заглянули в буфет: никого. Гостиная тоже была пуста. Они пересекли ее до смежной комнаты с граммофоном. Там также никого не оказалось.

Затем Мегрэ потянуло в библиотеку, где он застал пышногрудую женщину на мраморном камине. Мегрэ задержал было свой взгляд на ее сочном бюсте, но, вспомнив о мадам Мегрэ, опять напрасно прождавшей его сегодня весь вечер к ужину, повернулся к гипсовой красотке спиной.

Они поднялись на второй этаж.

Войдя в одну из комнат, Ватсон чуть было не выронил лампу. На кровати кто-то лежал!

Мегрэ подтолкнул доктора в спину, и они подошли поближе.

Стало слышно негромкое посапывание, и лежащий на постели заворочался, пытаясь спрятаться от упавшего на него света.

— Это инспектор Жюв, — шепнул Мегрэ. — Как хорошо, что вы его усыпили.

— Да, сэр. Давайте не будем его будить.

Задержав дыхание, они повернули к выходу. В этот момент Жюву приснилось, что он держит Фантомаса за ногу, и он счастливо засмеялся во сне.

Услышав за спиною тихий смех, Ватсон похолодел. Мегрэ ободряюще сжал ему локоть.

— Жюву что-то привиделось. Не обращайте внимания, доктор.

На следующий этаж Мегрэ поднимался неспеша. Ступеньки давались ему с видимым усилием, как будто они были заколдованы. По дороге Мегрэ шумно отдувался и вытирал пот с лица.

— Кокаинчику не хотите? — участливо спросил доктор, когда они, наконец, оказались на площадке верхнего этажа. — Всю усталость как рукой снимет.

— Нет уж, увольте, — угрюмо ответил Мегрэ. — Я на службе, доктор.

Ватсон не стал настаивать. Он открыл ближайшую дверь, и они вошли внутрь. Мегрэ опустился на пустую кровать и опять полез за платком.

— Комната Деллы Стрит, — сказал он, промокая лоб.

— Как вы догадались? — поразился Ватсон.

— Духи… Это запах молодой незамужней женщины.

— А-а…

Ватсон, поставив лампу на столик, с револьвером в руке направился к платяному шкафу. Открыв створчатые дверцы, он стал копошиться в чужой одежде.

— Что вы там забыли, месье? — пропыхтел, следя за ним, комиссар. — Ничего вы там не найдете, кроме клопов и моли.

Ватсон тем временем с головой зарылся в шкаф и вдруг громко вскрикнул, замахав руками:

— Лента! Пестрая лента!

В его искаженном голосе перемешались брезгливость и ужас.

Прогремели два выстрела, и доктор Ватсон со стоном распластался на полу.

Мегрэ бросился к шкафу. Зарычав от охватившего его бешенства, он стал срывать вешалки, путаясь в длинных и тонких шелковых тканях. В запале он не мог понять, что задевает его за шею, гладит и щекочет по лицу. Он задыхался от стойкого аромата молодой цветущей женщины. От этого запаха у него щипало в горле. Но револьвер Мегрэ молчал: шкаф был пуст.

Убедившись в этом, Мегрэ наконец разобрал, что он держит в руках. Колготки! Черные ажурные колготки. Другая пара таких же колготок каким-то чудом успела намотаться ему на шею. Мегрэ с отвращением сбросил их с себя, словно это были ядовитые змеи. Сказать по правде, все колготки мира не стоили и пяти сантимов против шерстяных чулок мадам Мегрэ.

— Доктор Ватсон! — позвал комиссар.

Ватсон не шевелился и даже не стонал. Мегрэ взял со столика лампу и вновь вернулся к шкафу. В его задней стенке зияли два отверстия от пуль. Мегрэ был уверен, что стрелял никто иной как сам Ватсон. Он видел огонь, извергнутый дважды из его револьвера.

Мегрэ осмотрел лежащего. Никаких ран на его теле он не обнаружил. Но ему не понравилось выражение, застывшее у доктора на лице, — маска сатира.

— Готов, — пробурчал Мегрэ и спросил, разговаривая сам с собой: — Отчего? — и сам же себе ответил: — От страха! Он решил, что на него напали змеи, а это были колготки… Несчастный случай!

Мегрэ перетащил доктора на кровать и сложил ему руки на груди. Присел рядом на краешек и загрустил. Потом полез за трубкой, и, вставив ее в зубы, вдруг обнаружил, что в кисете нет табака: на дне оставались какие-то жалкие крохи, их не хватило бы и на одну затяжку. Экая досада!

— Проклятый Фантомас…

Услышав собственные слова, Мегрэ вздрогнул. Ему стало не по себе. В самом деле, причем здесь Фантомас? Почему у него сорвалось с языка это имя?… Что и говорить, навязчивые идеи заразнее, чем чума. «Преступление в духе Фантомаса» — вот что сказал бы сейчас на все это инспектор Жюв. Но комиссару Мегрэ не пристало нести подобную чушь.

Кстати, Жюв все еще жив. Он спит. И, пожалуй, не стоит его будить… Но спит ли он?

Мегрэ взял лампу и, оставив доктора Ватсона лежать в одиночестве на постели Деллы Стрит, быстро спустился этажом ниже.

Глава 49. Трубка Мегрэ

У спальни мисс Марпл Мегрэ, пораженный, застыл. Ему часто доводилось слышать человеческий смех. Мегрэ знал, как смеются продажные женщины в баре, когда клиент ставит им рюмку за свой счет; он знал, как смеются влюбленные, застигнутые на мосту проливным дождем; он знал, как смеются выжившие из ума старухи, пьяные матросы, играющие в прятки дети, — для него не составляло трудов идентифицировать чей бы то ни было смех, — и этот смех он тоже узнал. Так мог смеяться только инспектор Жюв. Но все равно в первый момент от этого смеха у Мегрэ кровь застыла в жилах.

Замотанный в простыню, Жюв похохатывал, что-то бормотал себе под нос, подвывал и прищелкивал языком. Пружины под ним поскрипывали ему в унисон.

Комиссар прикрыл дверь и, пройдя по коридору до лестницы, спустился в холл. Подошел к каморке дворецкого. Подергал ручку — заперто. Мегрэ постучал.

— Томас! Томас!!

— Кто там?

— Комиссар Мегрэ из криминальной полиции.

— Что вам у-угодно, месье комиссар?

— Откройте дверь.

— А вы… вы меня не у-убьете?

Мегрэ опешил.

— С какой стати?!

— По ошибке. Темно ведь, месье комиссар.

— Перестаньте дурить, Томас. Я хотел попросить у вас табаку для своей трубки. У вас есть табак?

— Да, месье. А вы не будете меня бить-ить-ить?

Мегрэ был на пределе. Ему хотелось запустить в дверь лампой.

— Нет, голубчик. Если ты дашь мне табак, я и пальцем тебя не трону.

Спустя минуту дверь приоткрылась, и дворецкий дрожащей рукой протянул Мегрэ доверху набитый кисет. Взвесив кисет на ладони, комиссар улыбнулся.

— Ну, теперь ступай скорее спать, голубчик.

— Слушаюсь, месье.

Мегрэ прошел в гостиную. Его взгляд привлекла картина, с изображенной на ней кривой старухой, по-видимому графиней. Картина висела косо. Мегрэ подправил угол, но старуха от этого привлекательней не стала. Она, должно быть, и сама догадывалась, что далеко не прелестница. Кто знает, быть может, именно поэтому она прикрывала свое лицо пушистым веером. Кого-то она ему напоминала. Но кого?

Мегрэ рассеянно пробежался глазами вдоль стен, разглядывая картины с откровенно рисующимися на них чванливыми вельможами. Они были изображены кистью безусловно талантливого мастера. Но эти вычурные позы, нарочитая мимика, наглое выражение глаз… И Мегрэ, который был и оставался плебеем до мозга костей, вдруг ощутил нарастающую в нем враждебность ко всему, окружавшему его здесь.

Словно лунатик, он стал описывать круги по комнате, разговаривая в раздражении сам с собой.

— Ужасно все просто, господин комиссар, — вам написали, что намечается убийство… Только не сообщили, кто кого убьет и как… И потом действительно убили комиссара Каттани, этого безобидного, вечно заплаканного итальянца. За что? Кому он мешал?… А почему, собственно говоря, обратились к вам? Чтобы предупредить? Нет, просто так… Потешиться. — Мегрэ поиграл желваками. — Да за кого меня принимают, в конце концов?!

Комиссар остановился, уперев взгляд в стену. У него засосало под ложечкой.

Целых два дня он пускал на ветер деньги налогоплательщиков, предназначенные на содержание полиции. И все впустую. Если теперь еще и инспектора Жюва хватит удар или тот вдруг вздумает покончить с собой, — кто окажется виноватым? Мегрэ!… Надо немедленно разбудить Жюва и вместе с ним продолжить поиски убийцы… Да, но сначала нужно покурить, чтобы успокоить нервы.

Мегрэ плюхнулся в кресло. Пошарив по карманам, он извлек на свет свою любимицу — изогнутую вересковую трубку, в свое время подаренную ему ко дню рождения женой. При одном виде трубки комиссара охватило возбуждение, и он принялся лихорадочно ее набивать, уминая большим пальцем табак. Судя по запаху, табак был дорогой, можно сказать — элитарный.

Потом он поднес к чашечке зажженную спичку. В эту минуту Мегрэ вдруг ясно почувствовал, что сейчас случится неприятное происшествие, но губы его уже коснулись трубки, и он машинально вдохнул в себя приторно-сладковатый дымок.

В следующее мгновение трубка выпала у него изо рта, и голова его бессильно поникла.

Глава 50. Морской волк

Доктор Ватсон неподвижно лежал на постели Деллы Стрит, когда за дверью послышалось тяжелое шарканье ног, сильное пыхтение и кашель. Потом раздался легкий скрип дверных пружин.

Ватсон приподнял голову и чуть не вскрикнул от изумления. Вошедший держал в руке подсвечник, что позволяло разглядеть его внешность, вполне соответствовавшую звукам, которые он издавал. Это был мужчина преклонных лет в одежде моряка. Спина у него была согнута, колени дрожали, а дыхание было затрудненное и болезненное, как у астматика. Он остановился на пороге и стоял, опершись на толстую дубовую палку. На шее у него был цветной платок, лица, обрамленного длинными серыми бакенбардами, почти не было видно, только светились из-под белых мохнатых бровей темные умные глаза.

В общем, он произвел на Ватсона впечатление почтенного старого моряка, впавшего на старости лет в бедность.

— Откуда вы взялись, папаша? — спросил Ватсон, направляя на старика револьвер.

Старик приподнял подсвечник, чтобы лучше видеть, и обвел комнату медленным маразматическим взглядом.

— Доктор Ватсон дома? — хрипло спросил он.

— Это я и есть. — Ватсон не сводил с дедушки своего револьвера. — Но в настоящее время я не практикую. Что вам угодно, сэр?

— Я прибыл сюда с Андаманских островов. Моя шлюпка пришвартована там, у двери, — старик показал пальцем вниз, как будто его шлюпку можно было увидеть сквозь пол.

— Вы добрались до замка по воде?

— Да, мистер. Чтобы оказаться здесь, я переплыл три океана и два моря.

— Ровным счетом ничего не понимаю, — сказал Ватсон. — Ну и зачем вы сюда приплыли? Здесь ведь вам не порт, а замок.

— Я должен увезти вас в Агру.

— Позвольте! С какой стати?

— Чтобы передать вам сокровища раджи.

— Какие сокровища?! Какого раджи?! — вскричал Ватсон, спрыгнув с кровати. — Никуда я с вами не поеду. Кроме того, у меня здесь назначена важная встреча. Прошу вас, папаша, плывите в вашу Агру без меня.

— Карамба! — пробурчал старик.

Он подошел к креслу, поставил на пол подсвечник и сел, подперев ладонями свою большую голову.

— Хорошенькое обращение с гостем. Я приплыл сюда, чтобы отвезти вас в теплые страны, хотя я вас знать не знаю. А вы меня гоните. Хорошенькое обращение с человеком!

— Папаша, заклинаю вас, уйдите отсюда! Не нужны мне ваши сокровища.

— Ему не нужны сокровища Агры! — возмутился старик. — Целый ларец, доверху набитый драгоценностями!… Но ничего, мистер, я посижу здесь и подожду, пока вы не передумаете.

Ватсон не знал, что ему делать с этим настырным стариком. С одной стороны, он готов был пристрелить его на месте, но в то же время понимал, что джентльменское воспитание не позволит ему взять такой грех на душу.

— И не грозите мне вашим револьвером, — ворчливо заявил старик. — Я многое повидал на свете. Однажды меня схватили индусы и привязали к пушке. Вас когда-нибудь привязывали к пушке, мистер?

— Мм…

— Спиной к дулу?

— А зачем, собственно говоря?

— Вот то-то. Зачем!… Так вы послушайте, что было дальше. Один из этих оборванцев поджег фитиль и поднес его к пушке.

— Ну а вы?… — затаил дыхание Ватсон.

— Остался жив, как видите. Приземлился на островах в Индийском океане. Меня там поймали людоеды. Вас когда-нибудь ловили людоеды, мистер?

— Нет.

— Эти облезлые макаки хотели меня слопать, но мое мясо оказалось слишком жилистым для их кривых зубов… Так что можете выбросить ваш револьвер в окошко, мистер.

Впервые за последние дни Ватсону страшно захотелось курить. Он достал портсигар, извлек из него сигару и с третьей попытки засунул ее себе в рот. Подойдя к креслу, где сидел старый моряк, доктор взял подсвечник и стал прикуривать. Нельзя сказать, чтобы это у него хорошо получалось. Пламя свечи упорно проскакивало мимо кончика сигары.

— Могли бы предложить сигару и мне, — вдруг раздался знакомый голос.

Ватсон выронил\ сигару изо рта. Прямо перед ним сидел Шерлок Холмс, довольно улыбаясь.

— Холмс! — воскликнул доктор. — Вы здесь? А где же старик?

— Вот он, — ответил Холмс, протягивая в руке копну белых волос. — Вот он весь — бакенбарды, парик, брови. Я знал, что мой маскарад удачен, но не предполагал, что он выдержит такое испытание.

— Чудеса!

— А, чепуха, — отмахнулся Холмс, но по его лицу было видно, что великий сыщик доволен восторженным изумлением своего друга. — Итак, дорогой мой Ватсон, мы близки к развязке. Моя мнимая смерть была как нельзя кстати. Да и вы тоже неплохо справились со своей ролью. Ваш истошный вопль о пестрой ленте до сих пор стоит у меня в ушах. Мой план почти полностью осуществился.

— Вы теперь знаете, кто убийца, Холмс? — спросил Ватсон.

— Знаю.

— Это… Мегрэ?

— Нет. Комиссар Мегрэ минут десять назад задохнулся в дыму своей собственной трубки.

— О Боже! Но кто же тогда убийца?

— Наберитесь терпенья, дорогой друг. Еще немного, и вы все узнаете. Сейчас нам нельзя медлить. Кроме нас в живых остался лишь инспектор Жюв. Мы должны освободить его из плена простыни.

Холмс, подхватив подсвечник, стремительно вышел в коридор.

Глава 51. Последний выстрел Жюва

Инспектор Жюв засыпал с мыслью, что Шерлок Холмс — это не кто иной, как Фантомас. И проснулся он с той же самой мыслью. Очнувшись, он хотел сразу вскочить, чтобы броситься на поиски Холмса, но почувствовал, что едва может шевельнуться. Это его в немалой степени удивило. Жюв никак не мог вспомнить, почему он оказался связан и вообще где он находится. Впрочем, ему не стоило трудов догадаться, кто был способен на такую пакость.

Как бы то ни было, в первую очередь следовало освободиться. Жюв стал извиваться всем телом, стараясь ослабить путы. Свалившись на пол, он не прекратил своих попыток, и вскоре труды его были вознаграждены. Он нащупал в материи уязвимое место, установив, что прямо напротив его зада зияет небольшая дыра. Ему удалось перетащить свою правую руку вниз, и, просунув ее в дырку по запястье, он изо всех сил рванул.

Раздался сухой треск, и дыра увеличилась почти вдвое. Жюв усилил натиск, и спустя считанные мгновения, как Афродита из пены волн, он выбрался из простыни наружу.

— Ай да Жюв! — воскликнул инспектор. — Не так-то просто с тобою сладить!… Постойте-ка, а это еще что такое?

Какой-то предмет оттягивал ему карман, он сунул руку в штаны и к немалому своему удивлению и радости вытащил оттуда револьвер. Когда Марлоу с Мегрэ пеленали Жюва, они впопыхах забыли отобрать у него оружие.

— Настает час расплаты, — заявил Жюв. — Хватит играть со мною в прятки. С меня довольно!

В темноте инспектор видел не хуже кошки. Выйдя в коридор, он даже не стал тратить спички, что осветить себе дорогу.

Проследовав до комнаты Шерлока Холмса и доктора Ватсона, он взялся за ручку двери и, осторожно повернув ее вниз, проскользнул в образовавшуюся щель.

Стояла звездная ночь. Благодаря свету мерцающих звезд, инспектор сразу разглядел на фоне окна темную фигуру, сидевшую в кресле с безмятежно склоненной головой. Невозможно было не узнать этот неповторимый орлиный профиль.

Жюв подкрался к человеку в кресле и приставил к его затылку револьвер.

— Месье Холмс, — призывно прошипел Жюв. — А, месье Холмс…

Но тот не откликнулся, даже не приподнял головы, что, однако, совсем не обескуражило Жюва. Он был готов в любой момент спустить курок.

— Ну-ка, отвечайте! Вы — Шерлок Холмс, проживающий по адресу Бейкер-стрит, 221-бис, и вы же были мадемуазель Марпл и доктором Ватсоном? — проговорил он тоном, не допускающим возражений.

Инспектор был готов услышать в ответ все, что угодно, — язвительный смех, грязные ругательства, смиренную мольбу о пощаде, — но человек в кресле упорно не издавал ни звука.

Некоторое время инспектор тоже хранил молчание, потом сказал:

— Вам нет никакого смысла отпираться! Я абсолютно уверен, что вы Фантомас. Я так давно не мог вас схватить… — Жюв вдруг заплакал в умилении, борясь с желанием погладить своего старого недруга по голове. Слезы струились у него по щекам, стекая к подбородку, и капали за воротник.

— Ну, так как? — спросил он, немного успокоившись. — Право же, глупо отрицать очевидное!

Человек в кресле молчал, словно набрал в рот воды. Жюв стал понемногу терять терпение, которым и без того был не особенно богат.

— Пошутили — и хватит! — воскликнул он, тыча в затылок собеседнику дулом своего револьвера. — Вы признаетесь в том, что вы Фантомас?

Ответом ему была все та же тишина.

— Молчание — знак согласия, — постановил Жюв. — О злодей! Ты достоин самой страшной гильотины, но раз уж мне выпала честь стать карающей десницей правосудия, то пусть орудием возмездья послужит этот револьвер. — Жюв с трудом сдерживал рыданья, сознавая все величие наступающего момента. — Именем Французской Республики за кровь невинных и слезы сирот…

Жюв зажмурился и нажал курок. Тотчас грянул выстрел, и с оглушительным грохотом, словно проткнутый спицей воздушный шарик, человек в кресле взорвался, разлетевшись мелкими лоскутками по всей комнате.

Не ожидавший такого эффекта, Жюв без чувств рухнул на пол, раскинув руки. В комнате повис запах гари.

Открылась дверь, и в спальню вступили Шерлок Холмс и доктор Ватсон.

— Вот видите, дорогой друг, — спокойно заметил Холмс, — не даром я говорил вам, что всякий уважающий себя сыщик должен иметь свою личную копию, и, желательно, в полный рост.

— Холмс, вы… у меня просто нет слов!

— Тсс, тише, Ватсон. Эту приманку я оставил для настоящего убийцы. Что и говорить, неплохая была надувная кукла. Мне изготовили ее по специальному заказу. Кто бы мог подумать, что Жюв клюнет на нее первым.

— Он нам все испортил, — огорчился доктор.

— Не переживайте, Ватсон. Сейчас сюда непременно заявится убийца, чтобы посмотреть, что послужило причиной шума.

Холмс задул свечи в подсвечнике. И наступила тьма.

— Слышите, Ватсон? Кто-то идет по коридору…

У доктора подкосились ноги. Предусмотрительный Холмс зажал ему ладонью рот и оттащил в уголок.

Глава 52. Развязка

Дверные петли зловеще скрипнули. Казалось, это растворяются ворота ада. В комнату проникло чужое прерывистое дыхание. Неизвестный словно принюхивался к стоявшему в комнате запаху пороха. Потом темноту прорезал яркий пучок света. Узкий луч осветил лежащего на полу Жюва. Пробежав с головы до ног инспектора, луч наткнулся на лоскутки, оставшиеся от любимой куклы Шерлока Холмса, так безжалостно приконченной Жювом. Потом пятно света проскользнуло по стенам.

Удовлетворившись проведенным осмотром, неизвестный ступил в спальню.

Холмс тут же подал Ватсону условный знак, дернув его что было сил за мочку уха, и они дружно бросились на вошедшего. От неожиданности тот выронил фонарь, раздался звон осколков, и все окутал мрак.

После короткой бессловесной схватки, во время которой раздавались лишь звуки ударов и чье-то жалобное мычание, неизвестный был повержен. Его ноги и руки крепко стянули брючные ремни. Когда его перетаскивали на кровать, он уже не дергался, а только усиленно сопел.

— Браво Ватсон! — крикнул Холмс. — Наконец он у нас в руках!

Холмс прошел к двери за подсвечником и зажег свечи. Обернувшись, он обомлел: на кровати с вытаращенными в немом ужасе глазами лежал связанный Ватсон, мотающий головой и мучительно пытающийся что-то сказать.

Рядом с Ватсоном стоял дворецкий Томас и, натянуто улыбаясь, смотрел на Холмса, прилаживая к глазу монокль.

Великий сыщик выхватил револьвер и, кивнув стволом в сторону уже готового разрыдаться Ватсона, приказал:

— Развяжите его, Томас!

— Но…

— Выполняйте, что вам велят!

— Слушаюсь, сэр.

Дворецкий покорно принялся развязывать узлы на ремнях, опутавших доктора. Ватсон стонал от досады, избегая смотреть Холмсу в глаза.

— Простите, Холмс, я не думал, что так получится, — бормотал он, потирая запястья. — Боже, какой конфуз…

— Не переживайте попусту, дорогой друг, — сказал Холмс, ставя подсвечник на туалетный столик. — Все самое страшное уже позади.

— Как — уже?!

— Да, мой милый Ватсон. Теперь он от нас никуда не денется.

— Кто? Да о ком вы говорите, Холмс?!

— Я могу идти-ти-ти? — вежливо осведомился дворецкий.

— Нет, Томас, — жестко ответил Холмс. — Вы сейчас сядете вон в то кресло у окна и будете слушать, что я вам скажу.

— Но, сэр, мне пора спать.

— Не надейтесь, что я пожелаю вам спокойной ночи. Сядьте в кресло, Томас!

Дворецкий неловко пристроился в кресле, вытянув вперед ноги, обутые в стильные викторианские башмаки.

Ватсон в недоумении уставился на своего друга.

— Что здесь происходит, Холмс?

— Мы с вами только что поймали убийцу, Ватсон, — невозмутимо ответил великий сыщик.

Доктор перевел взгляд в направлении, куда показывал глазами Холмс, и разинул в изумлении рот.

— Что, дворецкий?!… — пролепетал он. — Неужели это правда, Холмс?

— Вы сомневаетесь в моих скромных способностях, дорогой друг?

— Нет, но право же… Просто чудеса!

Великий сыщик бросил торжествующий взгляд на дворецкого, с отрешенным видом застывшего в кресле.

— Что скажите, Томас? Будете отпираться?… Молчите? Хорошо, можете молчать и дальше. За вас будет говорить мой дедуктивный метод. — Холмс повернулся к доктору. — Вначале я пришел к совершенно неправильным выводам, Ватсон. Одно время я подозревал Эркюля Пуаро, но когда его настигла пуля, его невиновность была тем самым доказана. После того, как убили мисс Марпл, я стал склоняться к мысли, что преступник — инспектор Жюв. Согласитесь, у меня могли быть на то основания. Но убить Филипа Марлоу он не мог. Для этого ему следовало бы отравить пудинг, который приготовил Томас, но у Жюва не было такой возможности — он в это время находился во власти морфия. Когда же в замке остались лишь вы, я и дворецкий, мне стало все ясно. В сущности, дело решила простейшая арифметическая операция. Если вычесть из нас троих вас и меня (инспектора Жюва я принимаю равным нулю), то остается дворецкий.

— Холмс, вы не человек, вы арифмометр!

— Увы, Ватсон, я тоже могу ошибаться. Помните, после убийства Дюпена, я отвел подозрения от Томаса, заявив, что, вопреки мнению Дюпена, он вовсе не мальчик? Я слишком поздно понял свой промах.

— Кто же он тогда есть на самом деле? — заскрипел кроватными пружинами Ватсон.

— Истина заключалась не в том, мальчик ли Томас или не мальчик. Мой дорогой Ватсон, истина — в вине! В портвейн Вульфа и мартини Дюпена был подмешан яд. Мне следовало исходить из этого. Теперь-то я знаю, что их отравил Томас, но тогда я пошел по ложному пути.

Дворецкий сидел в кресле, закрыв глаза. Казалось, он вдруг заснул и не слышит ничего из того, о чем говорят возбужденные джентльмены. Но это было не так. На виске его отрывисто билась тоненькая жилка, и он был целиком обращен во слух.

— Теперь мне ясна вся цепь событий, — продолжал Холмс. — Ночью Томас постучался к Гудвину. Тот открыл дверь, и был поражен ударом ножа в сердце. Что и говорить, положение слуги оказалось весьма удобным для осуществления его дьявольского замысла.

— Какого замысла, Холмс?

— Он предполагал расправиться с самыми знаменитыми в мире детективами, позволив тем самым тысячам злодеев безнаказанно вершить их черные дела. Если бы я своими собственными глазами не видел, как профессор Мориарти сорвался в пропасть, то, ни минуты не сомневаясь, заявил бы, что человек, которого вы видите перед собой, Ватсон, вовсе не дворецкий Томас, а Наполеон преступного мира, гений и философ — профессор Мориарти!… Но этот человек носит другое имя. — На бледном лице Холмса показалась торжествующая улыбка. — Ватсон! Разрешите представить вам мистера Джона Крэка!

— Что вы говорите, Холмс?!

— Да, мой дорогой Ватсон, это тот самый хозяин Киллерданс-холла, который заманил нас к себе в замок. Он скрывался под личиной дворецкого.

Человек в кресле гордо вскинул голову, слегка скривив губы.

— Хорошо, мистер Холмс, я проиграл. Но прежде, чем мной займется Скотланд-Ярд, я прошу, чтобы вы меня выслушали.

— Есть ли в том необходимость? Откровенно говоря, меня интересует сейчас только один вопрос. Куда вы дели трупы?

— Они в подземелье, — спокойно ответил хозяин замка, как будто речь шла о потерянных тапочках, — если точнее, в дегустационном зале возле винного погреба.

— Вы решили их заспиртовать? — ужаснулся Ватсон.

— О нет, сэр. На это бы я не осмелился. Признаюсь откровенно, джентльмены, я собрал всех вас у себя в замке всего лишь затем, чтобы провести свой уик-энд в компании любимых мною детективов…

Холмс хмыкнул.

— Странная у вас любовь, мистер Крэк. Зачем же вы подсыпали Вульфу и Дюпену яд, вонзили в Гудвина нож, задушили мисс Марпл, утопили Деллу Стрит?!… — голос Холмса звенел, наливаясь обличающей силой. — Вы расстреляли комиссара Каттани, до смерти испугали адвоката Мейсона, выпустили наружу серые клеточки Пуаро…

— Я никого не убивал, поверьте мне, сэр, — перебил его хозяин замка. — То, что вы называете ядом, в действительности было безобидное вещество — антибодрин, которое вызывает крепкую спячку.

— Наркотик? — повел носом Холмс.

— Скорее, успокоительное средство.

— Не знаю такого.

— Это мое собственное изобретение. Приняв антибодрин, Ниро Вульф и Огюст Дюпен погрузились в столь глубокий сон, что даже доктор Ватсон не смог определить, что они на самом деле спят, а не убиты. Арчи Гудвин вовсе не был зарезан. Я его усыпил, а потом для смеха прикрепил к его груди рукоятку от ножа. Инспектор Жюв же понял все буквально. Потом, следы крови на теле Коррадо Каттани — ничто иное, как обыкновенная краска.

— Но что вытекало из ушей Пуаро? — не без содрогания поинтересовался доктор Ватсон.

— Подкрашенное желе. И комиссара Каттани, и Эркюля Пуаро, и мисс Марпл, и адвоката Мейсона, и отца Брауна — я усыпил, побрызгав на них из флакона все тем же антибодрином.

— А Делла Стрит? Разве ее ноги не торчали из ванны?

— Это были ноги от манекена. Я заранее раздобыл их в магазине дамской одежды, и сегодня вечером прикрепил ко дну ванны. А Деллу Стрит я усыпил вслед за ее шефом и сразу спрятал в подземелье. Полагаю, джентльмены, мне можно уже не пояснять, что случилось с комиссаром Мегрэ и Филипом Марлоу.

— И все они живы?

— Конечно.

— Да-а, признаюсь, в эти дни я избавился от угнетающей скуки, — зевая, проговорил великий сыщик. — Увы, я чувствую, что она вновь начинает одолевать меня. Вся моя жизнь — сплошное усилие избегнуть тоскливого однообразия будней. Маленькие загадки, которые я порой разгадываю, помогают мне в этом.

— Вы истинный благодетель человечества, Холмс, — прослезился Ватсон.

Холмс покачал головой.

— К сожалению, мой милый Ватсон, я вынужден признать, что Огюст Дюпен утер нам всем нос. Он первый указал на главного виновника торжества, но мы не прислушались к его мнению. Нет, что бы вы там не говорили, а после этого дела я все-таки отправлюсь на пчелиную пасеку в Суссекс, и выманить меня оттуда будет не так-то просто. Разве только если случится мировая война, и Ее Величество попросит меня вылавливать для нее шпионов.

— Вы несправедливы к себе, сэр, — сказал хозяин замка. — Вы с доктором Ватсоном продержались дольше других и, более того, схватили убийцу. Лавры за распутывание этого дела по праву принадлежат вам, мистер Шерлок Холмс.

Великий сыщик скромно улыбнулся.

— Вы мне льстите, сэр.

— Но как вы добивались того, чтобы гости исчезали, мистер Крэк? — спросил Ватсон.

— Очень просто. Замок испещрен потайными ходами, ведущими из гостевых комнат в подземелье.

— А-а… А собака, которая все время выла на болотах? Куда она подевалась?

— Это выл я. Пробирался через потайной черный ход наружу и выл.

— Зачем?

— Чтобы развлечь гостей. Мне кажется, когда с болот доносится вой, навевающий мысли о Собаке Баскервилей, это так романтично… Между прочим, я сделал себе ботинки с отпечатками собачьих лап. Они пригодились мне, когда дошла очередь до Перри Мейсона.

— Кстати, не слишком удачная поделка. Я почти сразу догадался, что подобные следы не могли быть оставлены собакой, — заметил Холмс.

— Когда адвокат Мейсон увидел, что к нему приближается дворецкий, оставляя за собой огромные собачьи следы, он не мог вымолвить ни слова. И я, чтобы избежать лишних вопросов, быстро побрызгал на него из флакона и бросился назад в дом. А потом я проник в спальню, куда вы его перенесли, и перенес его в подземелье.

— Ну что ж, дорогой друг, — сказал Холмс. — Полагаю, после того, что здесь было сказано, вам нет больше смысла скрывать свое истинное лицо.

— Надеюсь, вы по достоинству оцените качество моего грима.

В этот момент на полу зашевелился инспектор Жюв. Увидев мутным взором, как дворецкий сдирает с себя волосы и отщепляет нос, инспектор хотел что-то спросить, но вместо этого закатил глаза и вновь потерял сознание.

Хозяин замка сдернул с лица бакенбарды, извлек из глаза монокль, отлепил изогнутые брови, снял накладной подбородок.

— Смотрите, Холмс! — вскричал Ватсон. — Это же…

— Майкрофт! — воскликнул Холмс.

— Да, Шерлок, это я, — улыбнулся бывший дворецкий.

Холмс расхохотался.

— Отдаю должное твоему артистическому таланту, братец. Но твою игру я раскусил с первого взгляда. И просто не стал тебе мешать.

— Как тебе удалось меня разоблачить, Шерлок?

— Элементарно, Майкрофт. Запонки! На них наш родовой вензель.

Майкрофт грохнул со смеху.

Ватсон опустился на стул, обиженно надув губы. Казалось, он был не в силах вымолвить ни слова.

Братья Холмс виновато смотрели то на него, то друг на друга.

— Вы опять меня разыграли, Холмс, — вздохнул Ватсон. — Теперь уже на пару с братом.

— Простите, дорогой друг, — сказал Майкрофт. — Однако, я не случайно хотел собрать здесь самых известных детективов. Определенные события, происходящие в последнее время, утверждают меня в мысли, что профессор Мариарти жив.

— Не может быть! — подпрыгнул доктор.

— Откуда такая уверенность, Майкрофт? — спокойно обронил Холмс. — Я своими глазами видел, как профессор сорвался в пучину Рейхенбахского водопада.

— Да. Но ни ты, ни кто-либо еще не видел Мариарти мертвым! Я собрал здесь всех лучших детективов мира, чтобы предложить им объединиться для борьбы с мировым злом, которое олицетворяет профессор Мариарти и его прислужники.

— А зачем тогда надо было розыгрывать эти бесконечные убийства? — спросил Ватсон.

— Я хотел проверить, в какой форме находятся наши лучшие силы.

— Твои выводы? — произнес Холмс.

— Полагаю, что представители старой детективной школы, к каковым я отношу нас троих, можем дать фору нашим последователям. Но и без их помощи нам не обойтись. Нам нужны серые клеточки Пуаро, цепкость мисс Марпл, юридическая грамотность Мейсона, пунктуальность Деллы Стрит, оптимизм Гудвина, остроумие Марлоу, невозмутимость Вульфа, неугомонность Жюва, настойчивость Каттани, обстоятельность Мегрэ, логика Дюпена и вера отца Брауна.

— Ну что ж, Майкрофт, — сказал Холмс. — Полагаю, нам пора навестить наших друзей.

— А как же Жюв? — сказал Ватсон. — Было бы опрометчиво оставить его здесь без присмотра. Он способен в одиночку разнести весь замок, не оставив и камня на камне.

— Вы правы, мой милый Ватсон. Никогда не знаешь заранее, что может выкинуть этот джентльмен.

— Давайте захватим его с собой, — предложил Майкрофт. — Пожалуйста, помогите мне, доктор.

Они подхватили находящегося в беспамятстве Жюва под руки и двинулись к выходу.

Холмс шел впереди с подсвечником.

Когда они проходили через холл, инспектор Жюв внезапно поднял голову и, взглянув поочередно насопровождающих его джентльменов, заговорил с сардонической улыбкой:

— Господа, позвольте узнать, меня ведут на эшафот? Надеюсь, это будет гильотина, а не виселица? Или меня расстреляют?… А впрочем, все равно! Я взорвал Фантомаса и теперь могу позволить себе уйти на покой. — Жюв мечтательно вздохнул. — Когда о моих подвигах узнают в Париже, мне поставят памятник с Эйфелеву башню… Прощайте, господа, Фемида нас рассудит! — и он опять уронил голову на грудь.

Спустившись в подземелье, джентльмены проследовали по сырому темному коридору.

— Здесь, — сказал Майкрофт, когда они оказались перед дубовой дверью, украшенной резьбой в виде гроздей спелого винограда. — Там дальше — дегустационный зал, доктор Ватсон.

Холмс вставил в замочную скважину ключ и, повернув его два раза против часовой стрелки, толкнул дверь.

Все гости были в сборе. Они сидели вдоль длинного стола, заставленного огромными бутылями, в свете горевших на стенах факелов.

— А вот и мистер Шерлок Холмс! — радостно воскликнул Арчи Гудвин. — Мы вас уже заждались.

— Лучше поздно, чем никогда, — заявил, облизывая мокрые губы, толстяк Ниро Вульф. — Должен заметить, Майкрофт, у вас превосходная коллекция вин.

— Благодарю вас, сэр. Я безмерно счастлив, что вам угодил.

— Надеюсь, леди и джентльмены, мы вам не помешали, — сказал Шерлок Холмс. — Чем вы здесь занимаетесь?

— Дегустируем, — сухо ответил Огюст Дюпен; в эту минуту зеленые очки шли ему как никогда.

Филип Марлоу приветственно помахал Шерлоку Холмсу шляпой.

— Мистер Холмс, я вижу, ваша лошадка пришла к финишу последней. Позвольте вас с этим поздравить! — Он поднял свой бокал: — За Шерлока Холмса! За самого выдающегося сыщика со времен Потопа!

Гости заулыбались и с воодушевлением принялись чокаться.

— Ах! — мечтательно воскликнула мисс Марпл, допив свою рюмку. — Старый замок, холодные стены и болота, болота на сотни миль вокруг… Какие великолепные декорации для убийства!

— О, Джейн, ты ненасытна, — вздохнул Эркюль Пуаро.

— Как, впрочем, и все мы, — сказал Шерлок Холмс, и инспектор Жюв тихонько заплакал от счастья на плече у доктора Ватсона.

Томас Г. Мендель Химические приключения Шерлока Холмса

Предисловие

В 1887 г. А.Конан Дойл выпустил первую книгу, посвященную приключениям Шерлока Холмса, а затем и его друга доктора Ватсона. В рассказе «Последнее дело Холмса» в 1893 г. сыщик был убит, но в 1903 г. воскрешен и действовал до начала первой мировой войны. Всего Холмсу было посвящено 4 крупных произведения и 56 рассказов.

Холмс стал настолько знаменитым персонажем, что помимо созданных Конан Дойлом произведений возникли новые творения: написаны биографии Холмса, созданы и продолжают появляться подражания детективным историям, раскрытым Холмсом.

Шерлок Холмс был, как известно, прекрасным химиком. Не пытаясь восстанавливать по отрывочным замечаниям в разных произведениях А.Конан Дойла «химическую биографию» Холмса, вспомним лишь некоторые «факты».

Еще обучаясь в колледже, Холмс около двух месяцев занимался в Лондоне опытами по органической химии («Глория Скотт»). Затем он учился в университете, а на досуге пополнял знания, которые могли бы ему пригодиться в будущей профессии («Обряд дома Месгрейвов»).

Холмс работал в химической лаборатории при больнице. Он обладал оригинальными познаниями в химии, но занимался наукой бессистемно и либо не заглядывал в лабораторию по неделям, либо торчал там с утра до вечера. У него была такая страсть к точным и достоверным знаниям, что некоторые считали его одержимым наукой. Кроме того, он был и прекрасным экспериментатором: Ватсон не раз замечал, что Холмс удивительно деликатно обращался с хрупкими приборами («Этюд в багровых тонах»).

Наиболее детальное описание химических опытов Холмса дано в том же «Этюде». В лаборатории «на полках и где попало поблескивали бесчисленные бутыли и пузырьки. Всюду стояли низкие широкие столы, густо уставленные ретортами, пробирками и бунзеновскими горелками с трепещущими язычками синего пламени.

— Нашел! Нашел! — ликующе крикнул он, бросившись к нам с пробиркой в руках. — Я нашел наконец реактив, который осаждается только гемоглобином и ничем другим!..

— Господи, да это же важнейшее открытие для практики судебной медицины за десятки лет!..

В пылу нетерпения он схватил меня за рукав и потащил к своему столу.

— Возьмем немножко свежей крови, — сказал он и, уколов длинной иголкой свой палец, вытянул пипеткой капельку крови.

— Теперь я растворю эту каплю в литре воды. Соотношение количества крови к воде не больше чем один к миллиону. И все-таки, ручаюсь вам, что мы получим характерную реакцию.

Он бросил в стеклянную банку несколько белых кристалликов и накапал туда какой-то бесцветной жидкости. Содержимое банки мгновенно окрасилось в мутно-багровый цвет, а на дне появился коричневый осадок.

— Ха, ха! — Он захлопал в ладоши, сияя от радости, как ребенок, получивший новую игрушку. — Что вы об этом думаете?

— Это, по-видимому, какой-то очень сильный реактив, — заметил я.

— Чудесный! Чудесный! Прежний способ с гваяколовой смолой очень громоздок и ненадежен, как и исследование кровяных шариков под микроскопом — оно вообще бесполезно, если кровь пролита несколько часов назад. А этот реактив действует одинаково хорошо, свежая ли кровь или нет. Если бы он был открыт раньше, то сотни людей, что сейчас разгуливают на свободе, давно бы уже расплатились за свои преступления… Теперь у нас есть реактив Шерлока Холмса, и всем затруднениям конец!

Заклеил ранку на пальце кусочком пластыря.

— Приходится быть осторожным, — продолжал он… — я часто вожусь со всякими ядовитыми веществами…

Пальцы его были покрыты такими же кусочками пластыря и пятнами от кислот».

А вот отрывок из рассказа «Морской договор»: «Над голубоватым пламенем бунзеновской горелки в большой изогнутой реторте кипела какая-то жидкость, дистиллированные капли которой падали в двухлитровую мензурку… [Холмс] окунал стеклянную пипетку то в одну бутылку, то в другую, набирая по нескольку капель жидкости из каждой, и наконец перенес пробирку со смесью на письменный стол. В правой руке он держал полоску лакмусовой бумаги.

— Вы пришли в самый ответственный момент, Ватсон, — сказал Холмс. — Если эта бумага останется синей, все хорошо. Если она станет красной, то это будет стоить человеку жизни.

Он окунул полоску в пробирку, и она мгновенно окрасилась в ровный грязновато-розовый цвет.

— Гм, я так и думал! — воскликнул он».

Упоминание химических опытов Холмса есть и в других рассказах. Известно, что в квартире миссис Хадсон у Холмса был особый сосновый стол, на котором он ставил эксперименты.

* * *

Увлечение Холмса химией настолько вдохновило двух сотрудников университета штата Теннесси в городе Чаттануга (США) — Т.Г.Вадделя и Т.Р.Риболта, — что они сочинили целую серию новых рассказов о расследованиях великого детектива. Эти рассказы — особые, поскольку раскрытие запутанных и необычных преступлений, описанных в них, требует знания химии — органической, неорганической или аналитической. Уже восемь лет подряд, начиная с 1989 г., журнал «Journal of Chemical Education» публикует занимательные рассказы о Шерлоке Холмсе.

Следует сказать, что каждый из рассказов имеет две части: в первой содержатся завязка и в неявном виде все данные для раскрытия преступления, а во второй — Холмс объясняет, какие сведения из химии помогли ему разрешить загадку.

Вот некоторые названия рассказов Вадделя и Риболта: «Шерлок Холмс и желтая призма», «Шерлок Холмс и Франдулентов кетон», «Рождественская история», «Дедуктивная стехиометрия», «Собака Генри Армитажа».

Рассказы обычно публиковались в последних, декабрьских номерах журнала, но в 1998 г. традиция была нарушена, и 8-й рассказ цикла — «Пожар на Бейкер-стрит» — опубликован в апрельском номере.

Перевод нескольких из этих рассказов о Шерлоке Холмсе вы уже читали на страницах газеты «Химия» в 1995 г. (№ 32, 48), 1997 г. (№ 1, 3, 48), 1998 г. (№ 1).

Э.Г.Раков

Проблема Вултонской тюрьмы

^[805]

Холодные крепостные стены Вултонской тюрьмы, казалось, выплыли прямо из серого утреннего тумана, окутавшего поля и леса вокруг нашего экипажа. Я плотнее запахнул пальто и повернулся к Холмсу, который глядел в окно, глубоко задумавшись о предстоящем деле. Затевалась игра, и я вновь был рядом с величайшим детективом мира.

— Холмс, — спросил я, — не могли бы вы сказать, о чем думаете?

Шерлок Холмс резко повернулся и ответил:

— Могу, разумеется. Но сначала вспомним факты по этому делу.

Боясь подвоха, я тщательно подбирал слова:

— Так… В четверг вечером из Скотланд-Ярда нам сообщили о странных событиях в Вултонской тюрьме. Мы заказали билеты и в пятницу сели в поезд из Лондона в Ворчестер. Затем, как вы помните, сняли комнату в деревне поблизости от Хирфорда. Наконец утром наняли экипаж для поездки в…

— Великий Боже! — воскликнул Холмс, перебивая меня. — Ватсон, я просил напомнить факты по делу, факты, а не маршрут поездки!

Он весело рассмеялся.

— Хорошо, хорошо, — продолжил я, запинаясь. — Но эти события, возможно, связаны с обстоятельствами дела.

— Не совсем так, Ватсон, — ответил он. — Я множество раз говорил, что вы должны выработать способность концентрировать свои мысли. Концентрированные мысли, как капли воды, двигающиеся в одном направлении, как могучая река. А рассеянные, раздробленные мысли, словно капельки тумана, что нас окружает сейчас. — Он сделал рукой круг в воздухе.

— Вот вам факты, Ватсон, — продолжил он после паузы. — Вожак преступной банды, на счету которой мошенничества, поджоги, вымогательства, похищения людей, грабежи и множество других грязных дел, Таддеус Стамп был заключен в Вултонскую тюрьму, но другие члены банды остались на свободе. Поскольку он крепко держал всех в своем кулаке, бандиты привыкли ни шагу не делать без его приказа, и в Лондоне на несколько месяцев стало тихо. Но две недели назад банда снова начала действовать.

— То есть, — вставил я, — Таддеус Стамп каким-то образом связывается с бандитами, хотя сам сидит в одиночке и посетителей к нему не допускают.

— Именно так, — сказал Холмс. — Его зловредные идеи и преступные мысли проникают через стены, в которых его держат. Он руководит шайкой, даже находясь в тюрьме. Это, Ватсон, оскорбительно для всей королевской правоохранительной системы.

Наш экипаж остановился. Выйдя из него, мы увидели величественный фасад Вултонской тюрьмы. Оглядывая стену, я не мог себе представить, как кто-нибудь или что-нибудь может преодолеть эту неприступную крепость.

В стене открылась толстая, окованная железом дверь, и высокий человек с суровым лицом вышел на порог, приветствуя нас.

Рядом с ним был грузный охранник в форме, державший свои громадные руки крепко прижатыми к телу. Мы представились, и высокий человек сказал:

— Я, Джон Уильямс, начальник заведения. Позвольте, я сначала расскажу вам вещи, необходимые, чтобы избавить от страха перед этим местом. Неподготовленным посетителям здесь очень неприятно. Быть может, вы…

— Поскольку мы уже здесь, мистер Уильямс, — перебил его Холмс, — вам было бы лучше рассказать об обстоятельствах этого запутанного дела.

— Что ж, джентльмены, — сказал начальник, — не уверен, что это правильно, но будь по-вашему. Скотланд-Ярд информировал меня, что недавно установлено наличие регулярных связей Таддеуса Стампа с его головорезами в Лондоне. Но я считаю это невозможным. Он сидит в полном одиночестве в камере без окон и без связи с внешним миром. Еду приносит один и тот же охранник, Эдмунд. — Он показал на крепкого мрачного стражника и продолжил: — Когда он заходит в камеру, у двери стоит сержант, который обязан доносить мне о любом происшествии. А единственный, кто говорит с заключенным, — это я сам. Заверяю вас, что в сговоре с бандитами я не замешан.

Мрачный охранник все это время стоял за спиной Уильямса не двигаясь, прижав руки к телу. Как только Уильямс закончил, Холмс зашел сзади охранника и громко хлопнул в ладоши возле его уха.

— Какого черта! — воскликнул я, не ожидая от Холмса такой бестактности. Но охранник остался невозмутим.

— Да, он глухонемой, — сказал Уильямс. — Но как вы узнали?

— Совсем просто, — ответил Холмс. — Любой человек не может не прореагировать, когда называют его имя. А здесь никакой реакции не было. Я понимаю так, что Эдмунд не мог сказать Стампу ни одного слова, не мог услышать от него ни одного звука.

Холмс вынул бумагу и карандаш и написал: «Как ваше имя?» — и, глядя в лицо охранника, медленно спросил: «Давно ли вы здесь?» Охранник на том же листке ответил: «Эдвард Эдмунд. В декабре будет шестнадцать».

Начальник тюрьмы знаком приказал Эдмунду следовать за собой и повел нас во двор тюрьмы. Затем мы шли бесконечными коридорами через множество охраняемых дверей, и нам казалось, что весь свет, все тепло, все звуки поглощаются стенами этого мрачного лабиринта. И все же время от времени, думал я, каким-то путем щупальца преступной воли Стампа проникали из этих глубин в далекий Лондон.

Мы остановились у железной двери камеры Таддеуса Стампа. Холмс прильнул к узкой щели в двери и через некоторое время кивнул мне на нее. В тускло освещенной камере не было окна. Я разглядел узкую кровать и табурет перед грубым деревянным столом. На столе стояла коптилка, возле нее лежала аккуратно сложенная газета, а подальше виднелась миска с двумя картофелинами, кувшин, кружка и что-то похожее на железную терку. На полу валялась смятая одежда. Сам Стамп лежал на кровати и мерно сопел.

Холмс повернулся к начальнику тюрьмы:

— Я вижу, Стамп получает газету «Таймс».

— Он, конечно, ужасный человек, мистер Холмс, — сказал Уильямс, — но чрезвычайно интеллигентен. Читать не запрещается, и мы не должны быть жестокими. Я передаю ему газету после того, как прочитаю сам. Тут нечего бояться. Эдмунд забирает ее вместе с остальным мусором, и я, согласно инструкции, просматриваю каждую страницу во избежание каких-либо записей.

— Так он получает лондонскую газету каждый день? — спросил Холмс.

— Да, — ответил начальник не своим голосом.

— А картошка?

— Картофель дают ему каждую пятницу, — сообщил Уильямс, — но сырой. Стамп просит именно такой: у него болит локтевой сустав, он растирает картофель и четвертую неделю делает примочки из кашицы. Но к чему вы клоните, мистер Холмс? Это ведь пустяковые детали.

Я воскликнул:

— Медицина ничего не знает о картофельных примочках.

— Это правда, доктор, — подтвердил Холмс.

Начальник тюрьмы развел руками.

Тут я проявил инициативу:

— Скотланд-Ярд установил, что Стамп передает приказы своей банде по воскресеньям. Что это значит, Холмс? Нам не надо осмотреть камеру внутри?

— Ну, Ватсон, — сказал Шерлок Холмс, — вы меня удивляете. Я полагаю, что дело уже сделано…

* * *

На этом месте рассказ прерывается, и читателям предлагается решить загадку самостоятельно. В помощь даются наводящие вопросы.

1. Как передаются послания из тюрьмы?

2. Какая химическая реакция поможет Холмсу разоблачить Стампа?

3. Кто передает банде приказы Стампа?

Смертоносный гость на Бейкер-стрит, 221Б

^[806]

В первые весенние дни, в еще прохладный, но ясный день мое настроение было, как помнится, приподнятым. Но так уж бывает в жизни, что, когда погода прекрасна и душа блаженствует, меньше всего ожидаешь утраты. В тот день я никак не мог предвидеть удара, который потряс меня шесть недель спустя. Это случилось, когда я узнал о смертельной угрозе моему другу и коллеге мистеру Шерлоку Холмсу, достойнейшему и умнейшему человеку, какого я только знал. Расскажу, однако, по порядку, начиная с памятного дня.

Возвратившись со станции Чизлхерст и с главного почтамта Лондона, я открыл дверь в нашу гостиную на Бейкер-стрит, 221Б и застал моего уважаемого друга у камина с номером «Таймс» на коленях и многочисленными вырезками из криминальной хроники на полу рядом с креслом.

Он был поглощен своим занятием и лишь мельком бросил на меня взгляд.

— У вас, я вижу, праздничный подарок Ватсон. Мне можно развернуть ваш пакет или сначала сказать, что в нем и кому предназначено?

— Простите, Холмс, — ответил я. — Поскольку пакет обернут в обычную коричневую бумагу, тщательно перевязан шпагатом и не имеет никаких особенных почтовых пометок, уверен, что вы должны развернуть его, чтобы узнать о содержимом.

— Вздор, Ватсон. Пустяковая задача, это должно быть совершенно понятно и вам, и всем прочим. Вы же видели, что мне часто хватает самых простых наблюдений, чтобы установить важные факты. Надо только уметь правильно рассуждать, дорогой друг.

— Так-так, ладно, — сказал я, слегка раздраженно принимая его вызов. — Что же в этом пакете и для кого?

Он наклонился вперед в кресле, взял у меня пакет и покачал его на кончиках своих тонких пальцев.

— Сказать, для кого, — просто. Вы ведь предполагали, что я должен буду вскрыть пакет, чтобы исследовать содержимое, но сделать это вы вряд ли позволили, если бы он предназначался для другого. Кроме того, вы вошли сюда с такой лукавой улыбкой на лице, будто хотели поделиться секретом или преподнести сюрприз.

— Ну что ж, ну хорошо, — я начал слегка запинаться. — Полагаю, это было довольно просто, но вы определенно не можете знать, что находится внутри пакета.

— Можно продолжить? — спросил он с улыбкой. — Вспоминая о своем пребывании в Индии, вы не раз говорили о прекрасных керамических и фарфоровых изделиях, которые лепят и продают в деревнях возле истока реки Бхима. Деревни эти — неподалеку от Бомбея, а я заметил почтовый штемпель Бомбея, что в Британской Индии.

Прежде чем вы ворвались в комнату, — сказал он, показав подбородком на дверь позади меня, — я слышал шаги миссис Хадсон, медленно поднимавшейся по лестнице. Потом был звук открывшейся на улицу двери, а затем — ваши грохочущие шаги по лестнице. На одиннадцатой ступеньке и вы, и миссис Хадсон остановились. Вскоре миссис Хадсон сердито заспешила вниз, а вы бросились сюда. Что я мог подумать обо всем этом?

Я начал было отвечать, но он продолжал, заторопившись после взгляда на свои часы:

— Поскольку сейчас — время чаепития, полагаю, что миссис Хадсон собиралась приготовить чайный поднос. Вы остановили ее и попросили сойти вниз. Именно после этого ее тихие и медленные шаги наверх сменились громкими и сердитыми вниз. Это мне приходилось слышать не так уж редко, так что ее настроение нетрудно угадать. Вы, как и я, любите чаевничать. Так что вы должны были попросить ее заново заварить чай.

Учтя все, что случилось, я понял, что вы получили из Индии новый чайный набор. Полагаю, здесь чайник и пара чашек — по одной для каждого из нас. Не уверен, что там фарфор лучше нашего, британского, и, поскольку посылка все же прибыла из Индии, можно ожидать в ней какую-нибудь керамику экзотической формы. Глина из этой области Индии славится тем…

— Хватит, Холмс, хватит, — перебил я. — Поистине, труднейшее дело — преподносить вам сюрприз, если вы заранее знаете, каков он. Ваши дедуктивные способности порой просто раздражают.

— Чепуха, Ватсон. Миссис Хадсон вот-вот подойдет, чтобы забрать чашки на кухню, — сказал Шерлок Холмс, беря в руки ножницы. Он разрезал шпагат, развернул бумагу, открыл коробку и достал тщательно упакованный, оригинально расписанный красно-белый чайник и две чашки в том же стиле.

Миссис Хадсон решительно постучала в дверь и вошла в гостиную.

— Где эти новые чашки, которые надо наполнить? Не хватает того, что мистер Холмс убегает в любое время дня и ночи, не считаясь с распорядком дня, так теперь вы еще просите меня готовить чай по нескольку раз подряд.

— Миссис Хадсон, — сказал Холмс, — я верю, что китайский чай, купленный у нового продавца за углом, и несколько долек лимона, который вы на днях нашли на рынке, позволят вам приготовить прекрасный напиток и в новом чайнике.

— Он действительно выглядит неплохо, — ответила она, беря в руки чайник. — Но сегодня вы, надеюсь, больше не будете менять чайную посуду?

Когда миссис Хадсон вышла из комнаты, Холмс и я стали прислушиваться: по тому, как она медленно спускалась по лестнице, стало понятно, что ее недовольство постепенно проходило.

Комнату наполнил пикантный аромат. В камине за спиной Холмса я заметил вокруг горящих поленьев тонкие изогнутые красноватые веточки с мелкими темно-зелеными листочками.

Несколько таких же чуть дымящихся веточек виднелось в металлической чаше на противоположной от камина стороне комнаты.

— Зачем здесь эти ветки, Холмс? — спросил я.

Холмс бросил взгляд через плечо.

— А, Ватсон… Чувствуете, какой сильный запах издают эти веточки при нагревании? Вы же знаете, что в нашей любимой квартире 221Б поселились маленькие пришельцы. Я бы не возражал разделить с ними кров, но миссис Хадсон непременно хочет их отсюда выгнать. И кажется, наш бывший недруг Хейлброн О’Мелли поменял свою профессию и за время отсидки в Вултонской тюрьме стал химиком. У него и приобрел этот веничек мой брат Майкрофт. Похоже, О’Мелли насобирал его где-то на континенте и привез в Лондон. Он рекомендовал его Майкрофту от расстройства желудка, а мне — от докучливых насекомых. Это растение — Thymus vulgaris, и в свое время я исследовал компоненты, которые придают ему запах.

Холмс быстро начеркал что-то в своем лабораторном журнале и бросил его мне. На открытой странице я увидел формулу:

— Подумать только, Холмс, — произнес я задумчиво. — Мы находимся в самом центре мира. Пути всей Британской империи ведут в наш великий город. Здесь, в Лондоне, в нашей скромной квартире на 221Б у нас чашки из Индии, чай из Китая, — я начал запинаться, почувствовав сильный неприятный запах, — и целебные листья с континента.

При моем упоминании европейского континента Холмс тоже вспомнил о предстоящем мне путешествии. Я собирался совершить шестинедельную экскурсию, чтобы немного посмотреть мир и узнать о медицинских новинках в Париже, Цюрихе, Берлине и Гейдельберге.

— Несомненно, что предвкушение путешествия на континент вызывает у вас приступ неудержимого нью-йоркского веселья. Мне самому, однако, трудно проникнуться вашим энтузиазмом.

— Вам бы… — начал я, но он поднял руку.

— Как раз сейчас преступники оживились и не теряют времени. Мне не дает покоя интересный случай, которым я займусь в ближайшие недели. Похоже, что банкир Стивенсон подозревает свою жену и помощника в попытке отравить его. Улики, однако, слишком неубедительны, и он, возможно, обратится ко мне, чтобы обличить эту пару. Так что мне придется этим заняться, причем без вас и вашей помощи.

Миссис Хадсон внесла поднос со свежим горячим чаем. Она поставила поднос на стол, но тут я взглянул на часы и вскочил на ноги.

— Я заказал двуколку, чтобы доехать до вокзала. Она наверняка уже дожидается перед дверями!

— А я должна держать ваш чай горячим целых шесть недель, дожидаясь вашего возвращения? — спросила миссис Хадсон, глядя на меня с укоризной. — Ваша суетливость очень похожа на то, что проделывает мистер Холмс. Никакого порядка в нашем доме.

Но здесь выступил Холмс.

— Чай буду пить я, миссис Хадсон. Я выпью чашку, налитую для Ватсона: нельзя же выливать такой чай.

— Вот-вот, — произнесла миссис Хадсон.

Я схватил стоявшие в спальне чемоданы и задержался в дверях.

— Покидаю вас, Холмс, и вас, миссис Хадсон.

Забравшись в ожидавший меня кеб, я назвал вознице адрес: «Вокзал Паддингтон». Колеса загрохотали по булыжной мостовой. Над нашим великим городом сияло необычайно чистое небо. Но мои мысли были уже далеко, и я начал мечтать о небесной голубизне над заснеженными белыми вершинами швейцарских гор…

Шестью неделями позже, когда я нетерпеливо выглядывал из окна поезда, прибывавшего на Паддингтонский вокзал, серый и какой-то угрожающий туман покрывал все вокруг. Меня ошеломило появление в рассеянном свете миссис Хадсон и сержанта Фелпса, которые стояли в тусклом кружке света газового фонаря на платформе. Как только поезд наконец остановился, я схватил свой багаж и вышел из вагона. Миссис Хадсон подбежала ко мне.

— Благодарение Богу, вы приехали, сэр. Я знала, что вы прибудете сегодня, но неизвестно, каким поездом. Вы получили мою телеграмму?

— Боюсь, что мой маршрут изменился после того, как я прибыл в Цюрих, — сказал я.

— Я и не знала, что делать, доктор, — продолжала миссис Хадсон, чуть не задыхаясь от спешки. — Он ведь такой упрямый. Не желал видеть доктора. Не хотел ехать в клинику. Говорил, что должен увидеть вас. В конце концов я обратилась в Скотланд-Ярд. Я подумала, что кто-то из ужасных преступников, за которыми он всегда гонялся, поменялся с ним ролями. А когда он узнал, что его дело поручено Лестрейду, он стал белее привидения. Он сказал, что в Скотланд-Ярде больше круглых дураков, чем в любой больнице. Вы же знаете, каков он.

Взяв за плечи, я повернул ее к себе.

— Миссис Хадсон, вы хотите сказать, что с Холмсом что-то случилось?

— Именно так, — ответила она.

— Что? — закричал я. — Что с ним?

— Он умирает, сэр.

Я посмотрел на окружающий нас туман и неожиданно потерял ориентировку. Рассеянный свет газового светильника, казалось, лился со всех сторон. Чувство расстояния пропало. Повернувшись в одну и другую сторону, я никак не мог понять, куда идти.

Сержант Фелпс сделал шаг ко мне и миссис Хадсон.

— Сюда, доктор. Я договорился с возницей. Нельзя терять ни минуты.

Я слушал стук копыт лошади, везущей наш кеб по наполненному туманом городу. Понимая, что означала бы для Скотланд-Ярда, для Лондона и для всей Британской империи потеря Великого детектива-советника, я все же не верил в такую возможность. Одна, и только одна мысль переполняла меня: я нужен Холмсу.

— Итак, миссис Хадсон, — произнес я, пытаясь успокоить самого себя, — мне нужны факты о болезни, одолевшей Шерлока Холмса.

Она кивнула.

— Прошу изложить их ясно и коротко, — попросил я, вспоминая манеру самого Холмса.

Она сложила руки и опустила взгляд.

— Было так. В течение недели после вашего отъезда все шло как обычно. Он только убегал в любое время дня и ночи из квартиры, гоняясь за преступниками. Потом он стал жаловаться мне на мои блюда, говоря, что я подала ему испорченный бифштекс. Желудок у него болел все сильнее. Я бы не стала говорить этого никому, кроме врача, но сначала у него было расстройство желудка, потом затруднения… — пробормотала она почти шепотом.

— Так, слушаю вас, миссис Хадсон, что потом?

— Потом я все время видела, что он прижимает руки к животу. Он ел все меньше и меньше, пока не перестал совсем принимать пищу. Я пробовала давать ему сухарики и готовить питательный бульон. Но единственная вещь, от которой он не отказывался, — это чай с сахаром и лимоном. Я старалась как только могла и постоянно подкладывала эти смешные веточки в камин, а пару тлеющих веточек ставила в металлическую чашу, чтобы избавиться от клещей. Он переставил чашу к своей кровати. Он не из тех, кто жалуется, но я слышала стоны почти всю ночь. Это ужасно. У него сначала болел живот. Потом боли перешли на ноги, на руки и на плечи. Теперь он лежит в кровати и настолько ослаб, что не может подняться и вряд ли способен сегодня думать о своих расследованиях.

Когда наконец мы остановились у двери дома 221Б по Бейкер-стрит, я выпрыгнул из повозки, ринулся наверх и ворвался в квартиру. Гостиную освещали только отблески камина.

Ужасный запах тухлых яиц наполнял квартиру, но мне было недосуг определить его источник. Я шагнул в спальню Холмса и увидел его высокую фигуру, вытянувшуюся в кровати. Его изможденное лицо было мертвенно-бледным, а его руки напоминали кости скелета.

— Я должен устроить вам нагоняй, Холмс, — сказал я.

Он слабо кивнул, и я приступил к осмотру. Я поднял его верхнюю губу и увидел темную линию вокруг рта у края десен. Я вытянул его правую руку прямо, и кисть руки безвольно упала. Пальцы дрожали от напряжения, но он был не в силах поднять кисть.

Неожиданно послышался голос сержанта Фелпса.

— Послушай, а ты что здесь делаешь?

Отведя глаза от Холмса, я увидел в гостиной кроме миссис Хадсон и сержанта Фелпса оборванного нечесаного малого. Подросток шагнул из тени у стола, на котором Холмс хранил свои реагенты и химическую посуду. Он тащил большую бутыль, наполненную темной жидкостью с клубящимся в ней черным осадком. Сержант Фелпс направил ему лампу прямо в лицо, и глаза юного незнакомца расширились.

Неухоженный малый пробормотал:

— Так он велел сделать. Мистер Холмс прошептал распоряжение, а я только исполняю сказанное им.

— Этот уличный оборванец крутился здесь вокруг, — сказала миссис Хадсон. — Я прогнала его, так он опять вернулся.

— Это один из нарушителей с Бейкер-стрит, — сказал я сержанту. — В особых случаях Холмс использует этих пострелов по всему городу как глаза и уши.

— Что ты тут делал, малыш? — спросил сержант.

— Примерно полчаса кипятил уксус в красно-белом чайнике. Потом вылил варево в эту смешную стеклянную штуку. Он сказал смешать дрянь, которую называл сульфидом железа, с этим жидким. — Мальчик указал на бутылку с надписью «Acidum Hydrochloricum». — Получился вонючий газ. Я нацепил на горлышко бутыли резинку, — он показал на шланг, — и конец сунул в смешную стеклянную банку с уксусом. Из того конца резинки пошли пузыри, и все в банке стало черным, как ночь.

Трясущимися пальцами Холмс махнул мне перед своим лицом и, когда я наклонился, прошептал на ухо. Я резко поднялся.

— Сержант, — произнес я, — дело раскрыто.

Для разгадки необходимо прежде всего ответить на три вопроса:

1. Что стало причиной болезни Холмса?

2. Кто виновен в болезни Холмса?

3. В чем смысл химической пробы, проведенной мальчиком?

Призрак «Гордон Сквер»

^[807]

Однажды летом, когда я еще жил с Шерлоком Холмсом на квартире по Бейкер-стрит, 221 Б, мы столкнулись с одним из самых сложных случаев, требующих знания химии. Лондон был настолько изнурен небывалой жарой и влажностью, что его обычно суетливое население двигалось почти что ползком. Через наше открытое окно виднелся экипаж с лошадьми, плетущимися вниз по улице. Совсем нечувствительный к капризам погоды, Холмс где-то занимался очередным расследованием, а я сидел дома с новым романом американского писателя Марка Твена. Но вот послышались звуки легких и энергичных шагов вверх по лестнице, и сам Великий Детектив бесцеремонно ворвался в квартиру.

— Ватсон! — закричал он. — Преступный мир Лондона больше не угрожает вашей светлости. Похищение в Вествилл Арм раскрыто за один день!

— Надеюсь, — сухо предположил я, — что на этот раз вы не отдали честь раскрытия Лестрейду.

— Чепуха, Ватсон. Разумеется, отдал. Лестрейд заблудился бы в Лондоне без моих дорожных знаков. А похищенный человек без меня и вовсе пропал бы.

— Но, Холмс… — Тут мою реплику прервал настойчивый стук в дверь.

— Входите же! — оживленно воскликнул Холмс, и наша добрая мисс Хадсон ввела маленького человека средних лет, который был довольно прилично одет, но его нервное подергивание заставило обратить внимание на испуганные глаза под густыми бровями.

— Мистер Холмс, мистер Холмс, — обратился он. — На меня нападает дьявол! Он меня преследует, мистер Холмс. Мне нужна ваша помощь, сэр!

— К вашим услугам, мистер…

— Мокрофт, мистер Холмс, Найджел Мокрофт.

— Да, мистер Мокрофт. Вы, стало быть, работаете в фармацевтической компании «Гордон Сквер», — сказал Холмс.

— Каким образом вы узнали это?

— Некоторые сорта мыла, производимого этой компанией, имеют довольно своеобразный аромат, а ваша одежда просто насыщена запахом. Время от времени такие простые детали помогают мне в делах, — ответил Холмс и подмигнул.

— Я заместитель управляющего фармацевтической компании «Гордон Сквер», — произнес Мокрофт.

— И вам, несомненно, есть что рассказать, — добавил Холмс, потирая в предвкушении руки. — Прошу вас сесть и поведать нам все. У вас, полагаю, не будет возражений, если мой помощник доктор Ватсон тоже послушает. Он немало помогает мне в расследовании криминальных дел.

— Нисколько, сэр. Но в моем случае нет никакого криминала. — Он помолчал и поднес дрожащий палец к своим губам. — Мистер Холмс, вы верите в сверхъестественное? Вы верите в демонов? — От этих вопросов я вздрогнул, но Холмс остался невозмутим.

— Пока еще не встречал ни одного, мистер Мокрофт. Но всегда что-то случается впервые. Умоляю, начните с самого начала.

— Как вам известно, — начал Мокрофт, — я работаю в «Гордон Сквер». Управляющий нашей компании, мистер Джордж Берберри, уходит через несколько месяцев на пенсию, и меня прочат на его место. Но я не уверен, мистер Холмс, что сейчас могу дать согласие на повышение. Моя жизнь превратилась в сплошное страдание.

Мокрофт заволновался, вытащил из кармана цепочку для ключей и начал нервно вертеть ее в руках.

— Прошу продолжать, мистер Мокрофт, — резко сказал Холмс.

— Меня одолевает полтергейст, мистер Холмс, — запричитал наш новый клиент. — Происходит много странного. Много, очень много необычного в последние недели. Сначала я подумал, что моя бедная жена пытается прийти ко мне из другого мира… — Голос его оборвался. Видимо, воспоминания о бывшей спутнице взволновали его. — Моя жена, мистер Холмс, любила воздушную кукурузу. Лакомилась ею днем и ночью. Она стала слегка полновата, это так, но я все равно ее очень любил…

— Ватсон! — воскликнул Холмс. — Вы знаете, что английские колонисты впервые познакомились с воздушной кукурузой в Плимуте, штат Массачусетс, с помощью Квадеквина, брата Массасоита, вождя Вампаноагов? Нет? Это же замечательная история! Но прошу извинить за это отклонение, мистер Мокрофт, продолжайте.

— Мистер Холмс, когда сегодня в своем офисе я составлял бюджет наших исследовательских работ, комната неожиданно наполнилась сильнейшим запахом воздушной кукурузы! Я же помню! Это от нее, мистер Холмс? Это возвращается Молли? — Слезы потекли по его щекам, но Найджел Мокрофт попытался взять себя в руки.

— Когда вы почувствовали запах, дверь в комнату была закрыта? — спросил Холмс.

— Да, конечно, — ответил посетитель. — Более того, мистер Холмс, несколько дней назад я чиркнул спичкой, чтобы закурить, табак неожиданно взорвался, ценная вересковая трубка треснула, а я ужасно испугался.

— Могу себе представить. Неприятная история, — с симпатией откликнулся я.

Холмс продолжал допрос:

— Табак был из вашей собственной коробки, мистер Мокрофт? От известного вам поставщика?

— Да, сэр, конечно. Кроме того, одним или двумя днями раньше, когда я опустился в кресло после очень трудного дня, резкий хлопок прямо под этим креслом заставил меня подпрыгнуть чуть ли не до потолка. Разве это не сверхъестественно? Я страшно испуган, мистер Холмс.

— Это весьма необычно, — ответил Холмс глубокомысленно, его глаза засветились недобрым огоньком.

— Но и это не все, мистер Холмс. Я занимался дома стиркой. Насыпал в белье, как обычно, мыла, немного хлорной извести — и вдруг призрачное голубое сияние осветило мой таз. От испуга я не появляюсь дома уже несколько дней. А в прошлый понедельник я открыл бумажник, чтобы рассчитаться с бакалейщиком, и моя однофунтовая купюра вдруг уменьшилась до размера почтовой марки. Я собираюсь уйти на пенсию, сэр. Возможно, уеду в Америку, чтобы потусторонние силы отстали от меня. Как вы думаете, они могут пересечь океан?

— Не делайте поспешных шагов, мистер Мокрофт, — сказал Холмс. — Вы правильно сделали, что обратились ко мне. Нет сомнений, что здесь не все чисто, и мы разберемся в причинах ваших злоключений. А вот о демонах не думайте. В этом деле я чувствую руку злоумышленника.

Профессиональный подход Холмса, казалось, несколько успокоил Мокрофта.

— Что мне теперь делать, мистер Холмс?

— Делайте все, что делали обычно. Однако могли бы мы с доктором Ватсоном посетить «Гордон Сквер» завтра? Нельзя ли устроить так, чтобы мы походили по лабораториям и офисам, не привлекая внимания?

— Буду рад вашему визиту, — ответил он. — Беспокоиться не о чем. У нас часто бывают самые разные консультанты и агенты. Вы не вызовете никаких подозрений.

— Превосходно! — Холмс мягко поднялся с кресла. — Мы будем в вашей компании завтра в 10 ч утра. До встречи, мистер Мокрофт.

Когда наш клиент ушел, Холмс повернулся ко мне:

— Как вам все это, Ватсон?

— Я сбит с толку, как, должно быть, и вы, Холмс. Эти странности не имеют разумного объяснения, если, конечно, Мокрофт не сумасшедший или если к нему действительно не являются демоны.

— Но я вовсе не обескуражен, Ватсон, — парировал Холмс. — Думаю, все удастся прояснить. Однако нам еще надо найти человека, устроившего эти ужасы.

— А что вы думаете о призраке? — спросил я.

— Полагаю, — сказал Холмс, — что, встретив нечто похожее на призрак, люди склонны говорить о самом призраке. А надо бы, наоборот, обратиться к науке для рационального объяснения происшедшего.

Фармацевтическая компания «Гордон Сквер» располагалась в бесцветном и чем-то тревожащем здании. Плоский бетонный фасад, перед которым мы оказались на следующее утро, полностью контрастировал с привлекательным видом окружающих зданий. Когда мы поднимались к входу, Холмс, не раскрывая рта, мурлыкал какую-то мелодию. Взявшись за ручку двери, он произнес: «Теперь будьте внимательны, Ватсон. Изучайте мои методы. Призрак “Гордон Сквер” почти что в моих руках!»

Войдя внутрь, мы окунулись в рабочий ритм лаборатории промышленной компании. На длинных столах виднелись колбы с кипящими жидкостями, голубые огоньки горелок, сосуды с кристаллами или темными смолами. Под потолком медленно вращались лопасти большого вентилятора. Поглощенный безнадежной работой по очистке полов, мимо нас прошел служитель со шваброй.

— Добрый человек, — обратился к нему Холмс, — не подскажете ли, где находится мистер Найджел Мокрофт?

— Обязательно, сэр, — ответил тот. — Я провожу вас к нему. Том Нортон, к вашим услугам. — Он стащил с головы фуражку и приветствовал нас поклоном.

— Спасибо, мистер Нортон. Мы вам обязаны, — сказал Холмс. Затем, мельком взглянув на едкие испарения, добавил: — Для пола вы используете хлорную известь?

— О, разумеется, сэр! — последовал ответ Нортона. — Этой работы не переделать, но она входит в мои обязанности, и я делаю, что велено.

Он повел нас к огражденному помещению в противоположном углу лаборатории, где находился Найджел Мокрофт и представительный пожилой джентльмен в темном костюме из твида. Мокрофт поднялся нам навстречу:

— Мистер Джордж Берберри, позвольте представить вам. Это…

— Риссберг! — перебил Холмс. — Джон Риссберг, а это мой секретарь Орвилл Слег. — Холмс кивнул в мою сторону, и я, быстро оценив ситуацию, энергично протянул руку Берберри.

— Я управляющий компании, мистер Риссберг, — сказал Берберри. — А вы занимаетесь…

— Мы из лондонского Сити, инспектируем безопасность работ, мистер Берберри. Надеюсь, вы не будете возражать, если мы сейчас осмотрим ваши лаборатории.

— Сити, похоже, занимается чем-то новым, но нам нечего скрывать, — ответил управляющий. — Все наши исследования проводятся только на этом этаже, и могу полагать, что лучший способ познакомиться с лабораториями — не спеша пройтись по проходу.

Холмс показал своим тонким пальцем на ведерко Тома Нортона, который прислушивался к разговору:

— Хлорную известь, мистер Берберри, недопустимо использовать таким образом. Ее испарения опасны, а сама она при высоких концентрациях — слишком едкое вещество.

— В этом нет моей вины, сэр! — захныкал Нортон и быстро скрылся за углом, волоча свое ведро.

— Этот мне Нортон, — проворчал Берберри. — Устаю его наставлять. Он из малообразованной семьи ловца мелкой рыбы, тратит весь заработок на вино, да к тому же бывает высокомерным. Не раз говорил ему, как разбавлять хлорную известь. Надеюсь, больше ничего опасного вы не найдете. Мне, джентльмены, пора заняться делами. Простите, Найджел. Хочу вскоре услышать ваши соображения о мерах по увеличению сбыта после моего ухода.

Берберри вышел из помещения, а я повернулся к Холмсу.

— Холмс, — шепнул я, — хлорная известь. Вы помните, что…

— Конечно, Ватсон, конечно, — ответил он безучастно и двинулся осматривать довольно обширную лабораторию. Поскольку я старался понять методы Холмса, то стал внимательно наблюдать, как Великий Детектив ходил туда и сюда вдоль столов, осматривал приборы и банки с химикатами, торопливо водил карандашом в своей записной книжке. Тем временем Найджел Мокрофт, нервно оглядываясь, перебирал бумаги на своем столе и переставлял папки.

Наконец Холмс снова появился у дверей кабинета.

— Мистер Мокрофт, буду вам весьма признателен, если вы немного расскажете мне о трех химиках, работающих в лаборатории.

— С радостью, мистер Холмс. За первым столом — доктор Калвертон Слоун, специалист по жирам. В «Гордон Сквер» работает последние два года. Способный и честолюбивый. О жирах знает все и умеет направить свои знания на производство новой продукции. Средний стол — владение доктора Брикстона Лайонса, блестящего эксперта по азотсодержащим гетероциклам. Он уже двадцать два года за этим столом. Довольно капризный человек, скажу вам. Подальше — стол Адольфа Меньера, который проводит испытания на животных. Не могу сказать, что знаю его хорошо, хотя в лаборатории он уже несколько лет. Что можно поведать о человеке, который все дни проводит с животными?

Холмс записал имена в свою книжечку, затем внезапно протянул ее мне.

— Что вы об этом думаете, Ватсон? Вот имена сотрудников лаборатории и химикаты, замеченные мной на их столах.

Я посмотрел на исписанную страничку.

src="/i/68/548468/i_020.png">
— Холмс! — воскликнул я. — У Слоуна водород! Он же взрывоопасен.

Его глаза сверкнули, и с хитроватой улыбкой он ответил:

— Только в присутствии кислорода, мой друг.

Как он додумался, не знаю, но разгадка была уже готова.

* * *

Ключом для разгадки служат ответы на три наводящих вопроса. Как вы на них ответите?

1. Каков мотив поступков призрака «Гордон Сквер»?

2. Что узнал Шерлок Холмс, исследуя лабораторные столы Слоуна, Лайонса и Меньера?

3. Можно ли с помощью каких-либо реактивов вызвать все описанные «сверхъестественные» события?

Отравление в Вест-Килберне

Поздним осенним вечером 1893 г., когда я после утомительного приема своих пациентов блаженствовал с вечерними газетами в глубоком кресле, уже облаченный в домашнюю одежду, раздался настойчивый стук дверного кольца. "О, Господи, — вырвалось у меня, — снова за работу? Кто там?" Однако за дверью оказался не пациент или его посланник, а мой старинный — еще с Афганистана — приятель, тоже врач, Леонард Филдмен. Мы обращались друг к другу два-три раза в год, когда у него или у меня встречался какой-нибудь особо сложный случай, вместе ставили диагноз и определяли средства лечения.

— Простите, Ватсон, что я беспокою так поздно, — начал он, — но прошу вас о помощи.

— Добрый вечер, Лео. Заходите и не извиняйтесь. Что случилось?

— Нужен ваш совет. Как вы знаете, среди моих пациентов, требующих наибольшего внимания, находится семья лорда Бэкуотера.

Я, разумеется, знал и о положении лорда в обществе, и об основном источнике доходов моего коллеги.

— Лорд болен? Кто-то из детей? Внуки?

— Сам лорд. — Филдмен был взволнован и отвечал коротко.

— Что с ним? В его возрасте к человеку привязываются разные болезни.

— Нет, Ватсон, хуже: он отравился.

— Бэкуотер принял яд? — изумился я.

— Нет, он отравился угарным газом. Его нашли мертвым три часа назад в библиотеке, куда он, как обычно, удалился после обеда, чтобы выкурить сигару у зажженного камина. Моя помощь ему уже не потребовалась…

Я прервал наступившую паузу:

— Признаки отравления угарным газом детально описаны: сначала сильное головокружение, необыкновенная бледность лица, потом глубокий обморок, а при продолжительном воздействии газа — летальный исход. У некоторых бывает рвота.

— Конечно, я это знаю. Но надо составить заключение для полиции, и некоторые симптомы меня, откровенно говоря, сильно, очень сильно, — поправился он, — смущают.

— Я не знал, что лорд увлекался спиртным или был морфинистом.

— Нет, нет, — возразил мой коллега, — признаки отравления этими химикатами действительно можно спутать с угаром. Но ни чрезмерного употребления вина, ни тем более морфия лорд Бэкуотер себе никогда не позволял.

— Что же вас тогда смущает? — спросил я.

В ответ он сказал:

— Голова… Голова запрокинута назад. И челюсти — стиснутые челюсти.

Это действительно было странно. Я немного поразмыслил и встал:

— Вы наверняка распорядились, чтобы тело не трогали. Подождите, пожалуйста, пока я оденусь. Его нужно осмотреть внимательно, и я еду с вами.

Кабриолет ждал у дверей, но когда мы тронулись к дому лорда в Вест-Килберн, я подумал: "Надо обратиться к Холмсу. С симптомами действительно что-то не так". С Холмсом мы по-прежнему были близки, хотя в то время для нас с женой удобнее было снимать отдельную квартиру. Мы с Филдменом обсудили мое намерение информировать знаменитого сыщика, но решили не менять свой маршрут и послать Холмсу записку из Вест-Килберна.

В доме лорда все были на ногах. Во всех комнатах горели газовые фонари и свечи. Чувствовалось напряжение. На лицах прислуги был плохо скрываемый страх, у домочадцев — скорбные «мины», кое у кого со слезами на глазах. Престарелый дворецкий лорда Эймс от волнения едва передвигался. Инспектор Лестрейд из Скотланд-Ярда закончил опрос присутствующих, попросил членов семьи не покидать дом и приказал сержанту Стеббинсу охранять собранных в одной комнате слуг.

Дверь в библитеку была закрыта. Когда мы с Филдменом и Лестрейдом вошли туда, я увидел, что покойный сидел в кресле в нелепой позе, с неестественно откинутой головой. Челюсти были по-прежнему крепко сжаты, а на губах виднелись остатки розовой пены. Кресло стояло в семи-восьми футах от великолепного высокого камина. На каминной полке стояла пара бронзовых канделябров. Верхушку камина украшал керамический глазурованный герб семьи Бэкуотеров.

Я посмотрел на ковер: у кресла виднелся свежий след догоревшей сигары, которую перед смертью выронил несчастный. Тщательный осмотр позволил сделать определенное заключение:

— Похоже, что лорд действительно отравился или был отравлен совсем не угарным газом, — заключил я после раздумья.

— Я проверял дымоход и могу сказать, что он чист, а заслонки и вьюшки исправны и были открыты, — произнес Лестрейд. — Только теперь, взглянув на него внимательно, я заметил, что он выпачкался сажей.

Не успели мы перейти в гостиную, как ворвался Холмс:

— Что заставило вас поднять меня ночью из постели? Хорошо еще, что от Бейкер-стрит сюда не больше двух миль. Я занят расследованием дела компании «Локус-Спринт» и, если бы не ваше, Ватсон, обращение, не появился бы в этом доме.

Мы коротко ввели его в курс дела и в суть наших медицинских сомнений.

— Посмотрим, есть ли тут интрига, — все еще с недовольством заявил он.

Но Холмс не был бы Холмсом, если бы не увлекался каждым делом, к которому приступал. Его настроение, скорость и характер движений менялись на наших глазах. Он осмотрел тело, кресло, нагнулся к месту, где на ковре был след от сигары, вытащил складную линейку и измерил длину следа. Окна и шторы привлекли его внимание надолго. Потом он быстро подошел к камину, выбрал из стоящего рядом бронзового ведерка изогнутый прут с довольно изящной рукояткой — своего рода кочергу — и долго шевелил золу. Холмс обстучал дымоход, влез в камин почти по пояс, внимательно его оглядел изнутри и заключил, вытирая платком свои руки и стряхивая сажу с плеч:

— Нет сомнения, что в библиотеке лорда камин конструкции Дугласа—Колтона. Дым выводится наружу по металлической трубе, около которой сделаны сквозные выложенные кирпичами каналы. В нижнюю часть этих каналов из комнаты входит наружный воздух. Он нагревается и через верхние отверстия вновь попадает в комнату. Хорошая конструкция, отлично вентилирует комнату. Кажется, у нее один недостаток: при сильной тяге из окон сквозит холодом. Но окна, как я полагаю, были плотно закрыты. — После небольшой паузы он осведомился. — Скажите, Лестрейд, сколько в доме слуг?

— Четырнадцать человек.

— Хм… а членов семьи?

— Восемь.

— И вы всех опросили?

— На это ушло почти три часа.

— Что-нибудь выяснилось?

— Нет, мистер Холмс. Ни одной зацепки. Все в этом доме происходило как всегда. Обед, после обеда лорд удалился выкурить сигару у камина. Никто, кроме лорда, не входил в библиотеку, пока не прошло два часа. Но когда его решились потревожить, лорд Бэкуотер был уже мертв.

— Из комнаты ничего не выносили?

— После нашего прихода — ни пылинки. За этим мы следим строго.

В разговор вмешался молодой человек:

— Из библиотеки унесли лестницу. Пусть немедленно вернут.

— Вы… — начал Холмс.

— Я — Ричард, племянник лорда, — последовал быстрый и твердый ответ.

Меня удивил долгий и проницательный взгляд великого сыщика. В его голубых глазах появились злые огоньки. Ричард пришел в легкое смущение и сделал какое-то странное движение рукой. Помедлив, Холмс ответил:

— Благодарю вас, Ричард, я позабочусь о лестнице.

Холмс вышел к дворецкому. Мы с моим коллегой закончили краткий отчет о причине несчастья, где указали на вероятность отравления неизвестным нам веществом. Несчастного лорда слуги унесли из библиотеки. Вскоре Холмс вернулся с дворецким и каким-то малым, плечо которого отягощала большая деревянная лестница-стремянка — такие стремянки обычны в библиотеках с высоко расположенными книжными полками.

— А вы говорите, Лестрейд, что ничего не выносили. Лестница — не пылинка, — укорил инспектора Холмс.

— Простите, сэр, но это я распорядился взять лестницу для осмотра трубы, — робко вмешался дворецкий. — Ее унесли почти сразу после обнаружения… лорда в таком состоянии.

Холмс вопросительно посмотрел на него:

— Ваше имя… Эймс?

— Да, сэр. Мы с вами встречались в Берлстоне, на шестом и последнем году моей службы у мистера Дугласа.

— Кто обнаружил тело?

— Я, сэр, — произнес дворецкий. — После обеда лорд не велит зажигать в библиотеке газовые фонари, делая исключение лишь для одного. Я зашел проверить этот фонарь.

— Вы уверены, что до этого момента никто не входил к лорду?

— Совершенно уверен: в гостиной, откуда ведет единственная дверь в библиотеку, горничные Сьюзи и Лисбет занимались вечерней уборкой. Я был рядом.

Лестрейд махнул рукой:

— Оставьте, Холмс, ваши нелепые вопросы. Я их опрашивал: все так и было. А дымоход с лестницы осматривал и я. Разве лестница — улика? С такой уликой можно идти прямо к окружному судье и подшивать ее в материалы уголовного дела.

Холмс не удостоил пытавшегося иронизировать Лестрейда своим ответом и попросил у дворецкого сигару:

— Только, пожалуйста, Эймс, именно того сорта, какой предпочитал лорд, из той же партии. — Получив ее, он обратился к нам. — Мне потребуется еще некоторое время для исследования библиотеки, и я прошу меня не беспокоить. Ватсон, подождите меня, пожалуйста. Через тридцать—сорок минут мы с вами поедем на Бейкер-стрит. Заночуете у меня, все равно ночь испорчена.

Домочадцы к тому времени уже разошлись по комнатам. Доктор Филдмен решил ехать домой. Инспектор Лестрейд, не скрывая своего разочарования действиями Холмса, оставил Стеббинса охранять библиотеку, пообещал рано утром прислать смену и тоже удалился.

Я, не торопясь, пролистывал вечерние выпуски "Ивнинг ньюс" и «Стандард». Через час с лишним мой друг вышел из библиотеки, осторожно держа в руках какой-то предмет, завернутый в газету:

— Я все выяснил. Жестокое и коварное убийство. Сильный яд. Надо сделать химические анализы и кое-что подготовить. Уверен, что завтра убийца обнаружит себя. Сержант, проследите, чтобы никто не выходил из дома.

Пока мы ехали по ночному Лондону, великий детектив рассказывал мне о ядах:

— Человека можно отравить любым веществом, весь вопрос — в дозе и в способе введения в организм. Преступников, конечно, интересует особая отрава: действующая либо очень быстро и при самых незначительных дозах, либо, наоборот, медленно, но без следов.

О, яды — это немалая наука. Яды оставили заметный след в истории человечества. В свое время были знамениты яды царицы Клеопатры. В Риме дурную славу приобрели яды Локусты, которые действовали или моментально, или доводили жертву до состояния полного идиотизма. В итальянских республиках (они процветали в XV в.) ядами прославилось безнравственное семейство Борджиа. У нас, в Великобритании, Лейстер — министр короля Генриха VII — убирал соперников со своей дороги средством, которое сначала вызывало неудержимое чихание, "лейстерское чихание", и лишь затем смерть. В России отраву растворяли в вине. Много говорилось о ядах Тофаны — неаполитанской старухи, которая в конце XVII в. продавала свою "аква Тофана" женщинам, желавшим отделаться от мужа. Пять-шесть капель — и медленная смерть, причем без боли, без горячки, без воспаления. Утрата сил, потеря аппетита, сильная жажда — и смерть.

Вы знаете, Ватсон, я серьезно изучал ядовитые свойства веществ и даже нашел закономерную связь атомного веса катиона растворенной соли (а именно катионы металлов определяют чаще всего ядовитость неорганических солей) и летальной дозы. Это открытие можно назвать периодическим законом Шерлока Холмса.

Когда меня пригласили в Одессу расследовать дело Трепова, я узнал о работах русского профессора Д.И.Менделеева. В начале июня 1889 г. я даже намеревался обратиться к нему во время его посещения Лондона. Но Менделеев в день своего выступления в Лондонском химическом обществе спешно уехал в Россию, его Фарадеевскую лекцию прочитал Дж. Дьюар, и встретиться не удалось. Двумя годами позже, когда книгу Менделеева "Основы химии" выпустили в Лондоне, я убедился, что периодический закон Холмса подкрепляет всеобщность закона Менделеева.

А вот все труднорастворимые соли — почти безвредны.

Яды в виде паров или газов сравнительно редки. Но в случае с лордом Бэкуотером мы имеем дело именно с таким ядом. И вы правы, это — не угарный газ. Когда я отойду от практических расследований, непременно напишу о ядах монографию.

Утро следующего дня выдалось дождливым и холодным. Я проснулся поздно, когда Холмс, как всегда во время расследований неутомимый, аккуратно укладывал какую-то химическую посуду и химикаты в плетеную корзину.

— Доброе утро, доктор. Миссис Хадсон давно готова пригласить нас к чаю с молоком. Я знаю, как найти убийцу, и все уже подготовил. — Он показал на корзину.

В Вест-Килберн мы прибыли ближе к полудню. Весь большой дом был уже на ногах. Явно невыспавшийся Лестрейд нехотя проводил повторный опрос: общественное положение покойного и наше с Филдменом медицинское заключение к этому обязывали, но выражение лица инспектора говорило о том, что ничего нового он не обнаружил:

— Это все же наверняка несчастный случай, и нам с вами здесь делать больше нечего, — бросил он Холмсу. — Скорее всего в дымоходе образовалась пробка из сажи, а когда мы его осматривали, она свалилась. Я сейчас подготовлю рапорт.

— Сейчас мы обнаружим убийцу, — холодно возразил Холмс. — Пригласите всех до одного, кто был вчера в доме, в библиотеку, я кое-что покажу. Светильников не зажигать. И еще: мне там понадобится простой стол.

На сборы, рассаживание членов семьи и расстановку испуганных слуг ушло добрых полчаса. Лестрейд встал у стола, Стеббинс охранял входную дверь. По просьбе моего друга затопили камин.

— Больше, положите больше дров, пусть разгорается быстрее и жарче. — Затем он обратился ко всем. — Вот что я нашел за керамическим гербом наверху камина. — Холмс аккуратно снял покрывало, и мы увидели странный стеклянный прибор. — Это вариант аппарата Киппа.

Сейчас прибор чист, и я намерен показать, как его использовал преступник. Кое-что для этого я захватил из лаборатории.

Он вынул небольшой пузырек, снял пробку и насыпал из него на дно аппарата мелкие желтые кристаллы.

* * *

Ключом к разгадке пусть читателю послужат следующие вопросы:

Какие кристаллы желтого цвета могут быть источником ядовитого вещества? Как преступник использовал найденный Холмсом прибор? Каким образом Холмс намеревался разоблачить преступника?

Дело трех

Я почувствовал, что мир закачался, и услышал далекий приглушенный звук. Толчки усилились, и приятная темнота сна стала светлеть. Наконец до сознания дошли слова:

— Проснитесь, Ватсон.

Я открыл глаза и в утреннем, по-зимнему тусклом свете увидел над своей кроватью угловатое лицо величайшего детектива-консультанта, который не отрывал от меня глаз. Он убрал свою руку с моего плеча.

— Какого черта, Холмс? Едва светает.

— К нам, Ватсон, идет клиентка, — сказал Холмс.

— Так рано? — недовольно спросил я.

— Время не терпит, и я думаю, что вы сочтете этот случай очень интересным. Да и ваши познания в медицине будут весьма кстати. Однако, если вы предпочитаете проспать весь день, так и делайте.

По тону Холмса можно было понять, что продолжение сна стало бы для меня неудачным выбором. Я спустил ноги с кровати.

— Дайте мне пару минут, чтобы встряхнуться, и я присоединюсь к вам.

— Прекрасно, друг мой! — произнес он, повернулся, вышел из спальни и закрыл за собой дверь.

Я быстро оделся и уже в гостиной с недоумением произнес:

— Холмс, не понимаю, как вы могли подняться в такую рань?! Вас еще не было, когда я вчера вернулся за полночь.

— Лондонские преступники предпочитают действовать в темноте, Ватсон. К счастью, мне не требуется регулярный сон, который вам так дорог. Но я заметил, что вы не ложились спать достаточно долго, чтобы вчера проиграть в карты изрядную сумму.

— Откуда вы это знаете?

— Один из ваших карманов остался вывернутым, надо полагать, при тщетных поисках оставшихся монет, а ноготь на большом пальце правой руки обкусан до безобразия. Я замечал, что карты вы обычно держите в левой руке, а, волнуясь, грызете ногти на правой. Полагаю, что при тщательном измерении разницы в длине ваших ногтей на правой и левой руке и определении силы сжатия зубов я бы даже рискнул назвать проигранную вами сумму.

— Ну уж этого не надо, — произнес я, слегка обескураженный логическим заключением Холмса о моем проигрыше. — Достаточно сказать, что я покинул клуб на три часа раньше обычного. Удача оставила меня слишком быстро. Скажите, однако, что за причина потревожила нас с вами в такой ранний час?

Холмс чуть улыбнулся и ответил:

— Прошлой ночью я наблюдал за одним домом, когда мимо пронесся наш друг сержант Хелпс и пара встревоженных бобби. Меня они, разумеется, не узнали, так как я был хорошо замаскирован. Кстати, как-нибудь я должен рассказать вам о реорганизации лондонских полицейских сил более пятидесяти лет назад сэром Робертом Пилом. Ведь именно в его честь, если будет позволено так сказать, полицейских называют бобби. У меня, правда, есть свои соображения по организации полиции…

— Уверен, что они совершенно потрясающие, — вставил я. — Но в чем же суть нашего дела?

— Ах, да! — спохватился он. — Я последовал за Хелпсом и двумя бобби до ближайшей часовой мастерской на углу Вигмор-стрит и Уэлбек-стрит.

— Это же в четырех кварталах от Бейкер-стрит! — воскликнул я.

— Вы потрясающе знаете лондонские улицы, Ватсон, — одобрил меня Холмс с некоторым сарказмом. — В мастерской лежал бесчувственный хозяин, которого кто-то ударил по голове. Можно уверенно сказать, что произошло это в три часа ночи, поскольку при падении часовщик уронил и разбил настольные часы, которые остановились. Его жена сообщила, что это были самые точные часы и он держал их на прилавке, чтобы устанавливать стрелки на других часах. Надеюсь, что вы сегодня прогуляетесь до госпиталя св. Бартоломью, где сейчас лежит пострадавший, и определите, в состоянии ли он говорить. Всю ночь часовщик то впадал в беспамятство, то приходил в себя. Больной страдает от головной боли и очень слаб. Неизвестно, помнит ли бедняга, что с ним произошло. Одна надежда, что лечение вернет ему память.

— Я непременно побываю там, осмотрю его и постараюсь сделать все необходимое, — заверил я.

— Хорошо, Ватсон, знаю, что на вас можно положиться, — одобрил Холмс. — Его зовут мистер Уильям Викершам, а его жена Мэри Викершам сейчас на пути к нам. Она — та самая клиентка, которая вскоре предстанет перед нами.

Буквально через несколько минут Шерлок Холмс через окно увидел женщину, идущую по Бейкер-стрит. Он поспешил сойти вниз и проводил ее в нашу гостиную.

Миссис Викершам медленно вошла в комнату. Пряди серых волос, казалось, едва касались ее головки, образуя что-то непрочное, напоминающее гнездо птички. Вошедшая держала в правой руке большую матерчатую сумку, прижимая ее к груди. Покрасневшими от слез глазами она осматривала нашу комнату.

— Миссис Викершам, это мой друг и коллега доктор Ватсон, — представил меня Холмс. — При нем вы можете говорить свободно, он согласился чуть позже осмотреть вашего мужа.

— Благодарю вас, сэр, — произнесла она. — Если что-то можно для него сделать, всю жизнь буду вам благодарна.

— Не думайте о благодарности, — как можно вежливее возразил я.

— От вас, джентльмены, я пойду прямо к нему, — сказала она.

— Я поговорю с вами после обследования его состояния, — добавил я.

— Прекрасно, — перебил нас Холмс, — но, прежде чем миссис Викершам отправится к супругу, мы должны обратиться к делам иного рода.

Повернувшись к деликатной и расстроенной леди, Холмс спросил:

— Вы принесли пакет, который я запечатал вчера, и остальные вещи?

— Да, — промолвила она, — вот.

Открыв свою сумку, она достала запечатанный пакет из коричневой плотной бумаги, три бумажных листа и передала все Холмсу.

Холмс составил официальный протокол и сказал:

— Будьте любезны, подпишите, что вы передали, а я получил эти вещи. — Он протянул перо, которое она взяла правой рукой, быстро нацарапала свое имя, едва взглянув на текст.

Холмс распечатал пакет, заглянул в него и закрыл снова. Затем он осмотрел бумажные листки, переданные ею.

— Итак, миссис Викершам, будьте любезны, расскажите доктору Ватсону и мне, что вам известно об ужасном нападении на вашего мужа.

— Пожалуйста, сэр, — произнесла она, нервно оглядывая квартиру. — Мой муж конструирует и собирает деревянные часы. Это длится уже много лет. Он весьма опытный мастер и механик. Каждая вещь делается вручную и требует много времени. Обычно он одновременно работает над несколькими образцами, а окончив, начинает новую серию. Такие миниатюрные часы под старину высоко ценятся знатоками.

— А совсем недавно… — вставил Холмс, надеясь поторопить ее.

— Совсем недавно, точнее — два дня назад, он закончил три вещи и получил за них плату. Ближе к ночи он начал бушевать, как сумасшедший, повторяя, что его надули. "Меня впервые в жизни ограбили, — сетовал он, — но я не оставлю им добычу". На следующий день, то есть вчера, его не было в мастерской весь день — от полудня до ужина, а когда он появился дома, то предупредил, что поработает ночью, и сразу же улегся спать. У него была привычка ложиться ранним вечером и работать после полуночи, так что одиночество ему не внове.

— А потом? — спросил Холмс.

— Потом, поздно вечером, когда я уже разбирала свою постель, муж собрался в мастерскую. Мы перекинулись несколькими словами, и я уснула. Той ночью я спала плохо, услышала глухой удар, а несколькими секундами спустя — стук захлопнувшейся двери мастерской. Я спустилась в мастерскую. Он лежал грудью на рабочем столе, а из раны на голове сочилась кровь. Было чуть больше трех часов. Я побежала на перекресток за бобби, потом прибыл сержант Хелпс и другие полицейские. Вслед за ними появились и вы, все остальное вам известно.

— Вы подтвердите доктору Ватсону, что вашего мужа ударили только один раз, в левый висок толстой деревянной палкой, которую полицейские подобрали тут же, в мастерской?

— Это правда, — произнесла она.

— Я заметил, что, когда полицейские осматривали мастерскую, деревянный пол под ними слегка поскрипывал.

— Это правда: когда там ходит муж или кто-либо солидный, слышится негромкий скрип. Я легче его, и, когда сама наступаю на доски пола, скрип редко беспокоит. Однако не понимаю: почему я должна думать о полах, когда у меня и без них забот хватает?

— О нет, разумеется, не должны, — сказал я, пытаясь успокоить несчастную леди. — Не стоит ли ей отправиться в госпиталь св. Бартоломью и проведать мистера Викершама? — обратился я к Холмсу.

— Да-да, конечно, хотя есть еще один вопрос. Было ли в обычаях вашего мужа брать плату за работу не купюрами, а чем-либо иным? — спросил Холмс.

— Муж довольно силен в коммерции. За свою работу он может принимать все, что, по его мнению, пригодится, — небольшую партию угля, дюжину окороков, бутылки с вином. Ему нравится заключать разнообразные вещевые сделки.

— Благодарю вас, миссис Викершам, за столь ранний визит. Доктор Ватсон передаст вам свои рекомендации после полудня, — сказал Холмс, провожая ее из гостиной к выходу на Бейкер-стрит.

Через мгновение он вбежал вверх по лестнице и ворвался в комнату.

— Нам надо немедленно начинать, Ватсон! — выпалил он.

— Что начинать? — не понял я.

— Как что? Конечно, анализы. Физические и химические исследования, которые помогут найти разгадку, — пояснил он.

— Но нельзя ли нам хотя бы позавтракать, прежде чем приступить к анализам?

— Боюсь, на это нет времени, — произнес Холмс, наклонившись ко мне. Понизив голос, он добавил: — Преступник не довел свое дело до конца. Мы должны предупредить его следующее нападение. Он хотел не ранить, а убить мистера Викершама. Надо действовать быстро и точно. Мне понадобится ваша помощь, Ватсон.

— Готов сделать все, что смогу, — откликнулся я.

— Прекрасно. Пока я готовлю лабораторные приборы, прочтите вслух, если нетрудно, что написано на этих листках. Здесь контракты мистера Викершама с несколькими недавними заказчиками.

Я повертел в руках переданные Холмсом бумажки и стал читать их одну за другой, а Холмс поспешил в угол комнаты.

— В первой — соглашение с миссис Нелли Сиглер, которая работает в гальванической мастерской Королевских вооруженных сил. Часы в обмен на слитки меди по действующей цене. Во второй — с доктором Гарольдом Мак-Гиннессом, профессором геологии университета. Часы — за золото. В третьей — с мистером Гилмором Гилрисом, бухгалтером фирмы Норриса. Часы — за серебро.

— Заказчики где-нибудь расписались? — поинтересовался Холмс.

— Да, на каждом соглашении — подписи и мистера Викершама, и его клиентов, — подтвердил я.

— Прекрасно, — обрадовался Холмс, — как только закончим исследования, я детально исследую бумаги. Подставьте-ка ладони и держите крепче.

Я приготовился и стал внимательно следить за Холмсом, не зная, что делать дальше. Не говоря более ни слова, он высыпал содержимое довольно тяжелого коричневого пакета мне в руки. В утреннем свете заблестели небольшие куски металлов. Можно было легко узнать кусочки золота, серебра и меди.

На стол перед собой Холмс поставил три бутылки с надписями Acidum hydrochloricum, Acidum sulphuricum и Acidum nitricum, потом принес штативы с девятью небольшими пробирками, поставил пробирки по три перед каждой из бутылок.

— Вы, не сомневаюсь, поняли, что перед нами соляная, серная и азотная кислоты. Весьма интересные и полезные вещества, — поучал меня Холмс.

Он налил соляной кислоты в три пробирки, потом то же самое сделал с двумя другими кислотами. В каждой из пробирок оказалось немного жидкости.

— Смотрите, Ватсон, — заинтриговал меня Холмс.

Выбрав три небольших кусочка серебра из моих ладоней, один из них он пинцетом вложил в пробирку с соляной кислотой. И тотчас же представилось небывалое зрелище: в жидкости забурлили многочисленные пузырьки, она побелела, над ней заклубился белый дымок. Так продолжалось секунд двадцать, потом все внезапно кончилось. Дымок исчез, жидкость стала вновь прозрачной, только, как я заметил, чуть позеленела. Что больше всего меня удивило — металл исчез. Он пропал, как пропадают предметы в руках умелых фокусников.

Я уставился на Холмса, который только улыбался и, прежде чем я задал ему вопрос, опустил второй кусочек серебра в пробирку с серной кислотой. Поначалу казалось, что ничего не происходит, но, нагнувшись и присмотревшись, я заметил очень мелкие, едва видимые пузырьки на поверхности металла. Можно полагать, что шла какая-то довольно ленивая реакция, если вообще что-либо в пробирке происходило.

Холмс взялся за пробирку с азотной кислотой и подошел к камину, в котором дымок от небольшой кучки горящих поленьев тянулся в трубу.

— В настоящей лаборатории, конечно, должен быть вытяжной шкаф, — озабоченно сказал он. — И хотя меня не волнует собственная безопасность, ради вас будем осторожными.

Он поставил пробирку на перевернутое вверх дном ведро для угольных щипцов прямо перед топливником камина и бросил в нее третий кусочек серебра.

Я сразу же был поражен замечательным зрелищем. Снова были пузырьки, но на сей раз над жидкостью поднялись коричневые пары, заполнившие всю пробирку. Непрерывно выделяясь, они потянулись из пробирки в камин. Жидкость постепенно окрашивалась и в конце напоминала по цвету слабое виски.

— Эти бурые пары ядовиты. Я перенес пробирку сюда, чтобы не дать им распространиться по комнате. Пусть вылетают в трубу, — заметил Холмс.

Примерно через полминуты бурная реакция прекратилась, пары перестали выделяться. Жидкость, однако, сохранила свой светло-коричневый цвет, а металл снова, как и в соляной кислоте, исчез!

— Холмс, вы же уничтожили еще одну часть заработка мистера Викершама! — выкрикнул я. — И что все это значит?

— Это значит, Ватсон, что вещи часто вовсе не то, чем они нам кажутся.

Холмс взял у меня три маленьких кусочка блестящей красноватой меди. Один опустил в соляную, другой — в серную кислоту. Я уставился на прозрачные жидкости в пробирках. Никаких изменений, никакой реакции! Мы снова подошли к камину, и Холмс погрузил третий кусочек в пробирку с азотной кислотой. Как и серебро, медь реагировала бурно, снова выделялись очаровательные коричневые пары. Только на сей раз жидкость стала зеленой и постепенно темнела, пока реакция не закончилась. Серебро придавало кислоте цвет ирландского виски, а медь — цвет привольных полей Ирландии.

Настала очередь золота. Три небольших кусочка оказались в пробирках. Я смотрел во все глаза и не видел никаких изменений.

— Но ведь на сей раз ничего не происходит.

Холмс выждал с минуту и потом внимательно осмотрел каждую пробирку.

— Вы уверены, Ватсон? — спросил он.

Я нагнулся и стал приглядываться. Никаких изменений в соляной и серной кислоте не было видно. А вот азотная кислота у поверхности испытуемых кусочков, казалось, слегка позеленела. Холмс поставил на перевернутое ведерко спиртовку, вынул щипцами пробирку из штатива и стал нагревать. Жидкость стала темнеть, появились уже знакомые мне коричневые пары. Пузырьки резво забегали по поверхности частиц, но вскоре исчезли.

Холмс схватил еще один кусочек золота, положил на стол и геологическим молотком ударил по металлу. Слиточек разлетелся на мелкие крошки. Я отпрянул от стола в удивлении, но он молчал. Несколько минут у него ушло на быстрые расчеты в блокноте. Он торопливо полистал какие-то справочники, снова нацарапал в блокноте несколько цифр и повернулся ко мне.

— Можете передать мне прочитанные вами листки? — последовал вопрос.

Я вытащил контракты мистера Викершама и протянул бумаги Холмсу. Он разложил листки на столе для химических занятий, расправил каждый из них, достал увеличительное стекло и начал тщательно изучать записи. Я наблюдал поверх его склоненных плеч.

— Почерк может много рассказать о человеке, Ватсон. Он показывает характер личности — нервозный тип или спокойный, общительный или замкнутый и многое другое. Вот и здесь нельзя не заметить очевидное. Обратите внимание на угол наклона каждой подписи. Совершенно ясно, что миссис Нелли Сиглер и доктор Гарольд Мак-Гиннесс пишут левой рукой, а мистер Гилмор Гилрис, несомненно, правша. Кстати, доктор Мак-Гиннесс, кажется, мне немного знаком и имеет прозвище Скала.

— Вообще-то, Холмс, не стоит ли нам отправиться в госпиталь и попробовать узнать у мистера Викершама что-нибудь еще? — спросил я.

— Каждый металл имеет свои физические и химические свойства, так что лучше нам заняться ими и получить ответы на некоторые вопросы, — отверг мое предложение Холмс.

Я с нетерпением следил за тем, как Холмс поставил в ряд три градуированных стеклянных цилиндра и чуть больше чем наполовину заполнил их водой. Объемы воды он занес в блокнот. Потом мы вместе взвесили несколько кусочков серебра, Холмс занес их общую массу в блокнот, побросал в первый цилиндр и записал увеличившийся объем воды. Это же было проделано и с двумя другими металлами.

— Мне кажется, Холмс, вы используете странный метод расследования преступления. Так мы лишь удаляемся от розыска подозреваемых.

— Вы так думаете? — спросил Холмс.

— Разумеется, — твердо ответил я.

— Ну что же. Однако дальше проводить расследование незачем, — заявил он в своей обычной манере: быстро и уверенным тоном.

— Как же это, почему не нужно? — залопотал я. — Не припомню случая, чтобы вы отказались довести дело до конца.

— Я не прекращаю это дело, Ватсон. Но я не собираюсь вести расследование дальше, так как оно закончено. Я знаю злоумышленника. Однако, полагаю, что ситуация гораздо более серьезна, чем думал вначале. Нам надо немедленно добраться до госпиталя. Посмотрите на мои записи. — Он протянул мне открытый блокнот.

Холмс неожиданно вырвал блокнот из моих рук, схватил шляпу и плащ со спинки кресла у камина и направился к выходу. Я последовал за ним, когда он уже сбегал вниз по лестнице. Догнать его мне удалось, когда он останавливал двуколку.

— Но кто же преступник, Холмс? — изумился я, приблизившись к нему. — Как вы его определили?

— Скажу по дороге, — ответил он. — Нам нельзя терять время.

При этих словах он забрался в кеб, я прыгнул за ним. Возница, выслушав Холмса, встряхнул поводья и щелкнул кнутом. Меня прижало к спинке сиденья, когда кеб сорвался с места. Колеса загромыхали вниз по Бейкер-стрит, кеб понесся по улицам Лондона к госпиталю св. Бартоломью…

* * *

Для разгадки необходимо воспользоваться справочниками и ответить на такие вопросы:

1. Что узнал Холмс из химических опытов?

2. Что сказали Холмсу о металлах проведенные исследования?

3. Кто пытался убить мистера Викершама и как Холмс пришел к выводу о преступнике?

4. Почему Холмс заключил, что ситуация гораздо более серьезна, чем ему представлялось вначале?

Пожар на Бейкер-стрит

^[808]

— Ватсон! Проснитесь же! Пожар! — Шерлок Холмс неистово тряс меня, пока мое сознание не вернулось из области снов к реальности. — Пожар, Ватсон! Пошли со мной!

Он был уже одет, и его длинная фигура в лучах туманного рассвета отбрасывала угловатые тени на стены моей спальни. Я вскочил на ноги, еще нетвердые от внезапного пробуждения.

— У нас, Холмс? В нашем доме? — Мне подумалось, что привычка Холмса заниматься химическими исследованиями прямо в квартире привела-таки к последствиям, которых я давно опасался.

— Не говорите чепухи, Ватсон, — ответил он. — Не у нас, хотя рядом. Пойдемте!

Я выглянул в окно и увидел на Бейкер-стрит струйку черного дыма. Приближающийся звон колокола говорил о том, что пожарная команда была уже почти на месте.

Я быстро оделся, и мы выскочили на улицу. Стояла облачная августовская погода. Ночью прошла гроза и неистово сверкали молнии. Влажность просто душила нас, необдуманно одетых в свои обычные шерстяные твидовые костюмы.

— У Гранера! — выкрикнул Холмс.

И мы помчались вниз по улице к огню, охватившему жилое помещение Гранера на втором этаже двухэтажного дома. Запах гари был очень сильным. Сам Натан Гранер, владелец расположенной на первом этаже лавки, торговавшей мясом и колбасой, стоял на улице в ночной пижаме и нервно пыхтел сигарой. Рядом с ним был одетый в форму инспектора полиции неизвестный мне человек, а за инспектором — наш молочник Джереми Девон. Молочник был поглощен зрелищем работы пожарных. В руках он держал керосиновую лампу, без которой не обойтись тем, кто начинает работу в предрассветные часы.

Холмс решительно подошел к группе:

— Я вижу — инспектор Меривейл! — обратился он дружески. — Давненько не видел вас.

— Давненько, мистер Холмс, давненько, — ответил тот. — Рад видеть вас снова. Правда, лучше бы встречаться в более приятной обстановке.

— Ватсон, это один из моих любимцев в Скотланд-Ярде. Он сияет, как луч света в кромешной тьме! — Холмс улыбнулся и слегка кивнул инспектору.

Через некоторое время пожарным удалось ликвидировать огонь.

— Итак, мистер Гранер, — обратился инспектор, — расскажите нам, пожалуйста, как все случилось.

— Я спал, сэр, и спал крепко. Все, что могу сказать, — проснулся от крика молочника с улицы «Пожар! пожар!», выскочил из постели прямо в этом. — Он тронул полы пижамы. — Спасибо Джереми, он спас мне жизнь.

— Не стоит благодарить, мистер Гранер, — ответил молочник. — Когда я развожу молоко, стараюсь замечать, все ли в порядке…

Холмс перебил его:

— Мистер Гранер, так когда вы проснулись, ваша спальня уже горела? Правда?

— Да, сэр. Думаю, что пожар начался именно там. Сильно полыхало у самой двери и почему-то вблизи потолка. Тонкая струйка огня тянулась по полу у кровати, я ее загасил, как только надел тапки. А когда я выбрался оттуда, то понял, что в других комнатах огня нет. Но не возьму в толк, как могло загореться. Успел только схватить из коробки сигару. Ничего не могу делать без сигары! Почему загорелось — непонятно.

— Ясно, — произнес инспектор Меривейл. — Тут нечего долго думать, не так ли? — он многозначительно посмотрел на Натана Гранера и его сигару.

— Что вы хотите сказать? — простодушно спросил Гранер.

— Вот что еще, — снова нетерпеливо вмешался Холмс, — я полагаю, с момента вашего пробуждения, мистер Гранер, прошло минут пятнадцать, не больше?

— Пожалуй, так.

— Давайте-ка осмотрим комнату.

Холмс, Гранер, инспектор и я осторожно поднялись по лестнице на второй этаж. Огонь, несомненно, возник там, поскольку никаких следов возгорания на первом этаже и на лестнице не было. Мы вошли в спальню. Холмс оглядел почерневшие стены. Передняя часть комнаты и две стены были залиты водой во время тушения. Сквозь прогоревшие части потолка виднелись почерневшие стропила крыши.

— Холмс, — предположил я, — наверное, загорелось ночью от удара молнии. — Но Холмс промолчал, внимательно изучая черную от копоти входную дверь в спальню.

— Мистер Гранер, — спросил он, — вы запирали дверь на ночь?

— Да нет, мистер Холмс, не запирал, — ответил Гранер. — Я запираю только свою лавку и ледник в подвале.

— Должен сказать, — произнес Холмс, — что на сей раз это добром не кончилось. Ого! А это что? — Он опустился на колени, не обращая внимания ни на грязный пол, ни на свой дорогой шерстяной костюм, выхватил из кармана лупу и начал рассматривать ясно видимую на полу у кровати полоску сажи. — Ага, вот здесь вы затоптали огонь.

Затем он медленно стал елозить по полу в направлении окна, которое было напротив входной двери в комнату. Неожиданно остановившись, Холмс достал свой свежий носовой платок и стал прикладывать его к мокрой дорожке, тянувшейся от кровати к оконным шторам. Мои спутники не скрывали своего удивления, наблюдая за действиями великого детектива.

— Мистер Гранер, — обратился Холмс к потерпевшему, — не одолжите мне эту глиняную кружку?

— Ничего не имею против, — ответил ошеломленный Гранер.

Холмс положил в кружку выпачканный носовой платок и захлопнул металлическую крышку.

— Я нашел здесь все, что мне нужно, — объявил он, и мы спустились на первый этаж.

Поравнявшись со входом в лавку, Холмс попросил:

— Мистер Гранер, не могли бы вы оказать мне еще одну любезность и угостить меня сигарой того самого сорта, который вы курили и который мне очень понравился? Полагаю, кубинская? Высшего качества?

— Вы мне льстите, мистер Холмс, — ответил тот. — Сделаю это с большим удовольствием. — Он вынес целую коробку сигар. Холмс взял одну.

Из лавки Гранера мы втроем отправились по Бейкер-стрит.

Ветер неожиданно снова усилился, и крупные капли летнего ливня заставили нас искать ближайшее укрытие. Это была мастерская плотника, который при нашем появлении перестал стучать молотком и подошел к нам:

— Джентльмены! Можете переждать ливень здесь. Я — Айэн Нортумберленд, плотник, столяр и хозяин заведения. Не хотите ли взглянуть на прекрасный шкаф моей работы?

— Спасибо, мистер Нортумберленд, — ответил Холмс, — боюсь, что нет. Мы еще находимся под впечатлением трагедии в вашем квартале. Ваш ближний сосед, мистер Натан Гранер, сильно пострадал от пожара.

Приветливость Нортумберленда внезапно исчезла:

— По мне так незачем и беспокоиться о Гранере. — Он презрительно усмехнулся. — Этот скряга задолжал и мне, и всем в округе; задолжал много денег. Так что — какая уж тут трагедия! Он не платит Джереми Девону за молоко целых два месяца. А мне никак не удосужится отдать четыре фунта за три плахи из вишневого корня для рубки.

Слегка обескураженный такой вспышкой, я пробежал глазами мастерскую и увидел обычный набор пил, молотков, рубанков и других инструментов. На длинной скамейке стояли толстые глазированные бутыли, стеклянный перегонный аппарат и несколько незаконченных деревянных изделий. На полу возвышались кучи стружек и опилок, в дальнем углу, за небольшой кирпичной перегородкой, была печь с выведенной наружу трубой, в печи — какое-то устройство, а рядом — доверху наполненная древесным углем бочка. Когда Холмс поднял и осмотрел опилки, наши глаза встретились, и я заметил знакомый мне огонек. Он был в своей стихии. Он расследовал.

— Ливень утих, джентльмены! — воскликнул он. — Не отправиться ли нам по адресу Бейкер-стрит, 221Б? — Несмотря на удушающую влажность, Холмс был в приподнятом настроении.

— Холмс, — обратился я, — вы, похоже, нашли ответ. Наша долгая совместная работа не позволяет мне это не заметить.

— Старина Ватсон, — ответил он дружески, — вы всегда проницательны! Но говорить о разгадке пока рано. Скоро все прояснится. Пока игра еще идет, дружище. Игра еще не кончена.

Дома Холмс закурил сигару, подаренную Натаном Гранером, и начал действовать. Он налил воды в кружку с платком:

— Прошу заметить, джентльмены, что я сильно перемешиваю, вот так. Потом фильтрую. Теперь добавляю к фильтрату раствор дихромата калия в серной кислоте. Цвет — как у апельсина. Правда, инспектор? Очень похоже. Так, теперь перегонка.

Холмс зажег горелку. Оранжевая жидкость бурно закипела в круглодонной колбе. Стало видно, как пары поднимались по горловине и конденсировались в холодильнике, откуда в приемник капала бесцветная жидкость. Я почувствовал знакомый запах анатомички.

— Вот дистиллят, водный раствор какого-то вещества. Какого? Вы не знаете, Ватсон? Давайте это выясним.

Он оглядел свою полку с химикатами, доставая то одну, то другую склянку.

— Попробуем красную кровяную соль. — Он растворил несколько крупинок в воде, добавил щелочи, фенилгидразина и затем порцию дистиллята. Раствор из желтого стал красным.

— Миссис Хадсон! Миссис Хадсон, нет ли у вас йодной настойки?

Нашаквартирная хозяйка, привыкшая ничему не удивляться, принесла темный пузырек. Холмс накапал оттуда коричневой жидкости в чистую колбочку, добавил немного дистиллята и торжествующе показал нам:

— Смотрите, йод обесцветился! Но я, кажется, чуть не забыл о главной пробе.

Он вынул из ящика стола серебряную табакерку, в которой с давних времен хранил порошок опиума. Кончиком ножа для разрезания бумаги отобрал крохотную порцию и всыпал ее в колбочку с дистиллятом. Крупинки, не успев раствориться, стали розовыми.

— Так оно и есть! Скоро окраска изменится на фиолетовую.

— Ну и о чем это говорит, Холмс? — спросил я. — Пожар возник из-за молнии? Или от того, что Гранер курил? А может быть, здесь преступление?

— Это говорит о том, что задача решена, — ответил он.

* * *

Загадку можно разрешить, внимательно изучив текст и обратившись к химии. Ответьте сначала на такие вопросы:

1. зачем Холмс собирал жидкость?

2. какую химическую реакцию вызвал дихромат калия?

3. почему обесцветился раствор йода?

4. на присутствие какого вещества указывали покраснение смеси гексацианоферрата(III) калия с фенилгидразином и изменение цвета морфина (главный компонент опиума)?

Саван Спартака

^[809]

Эмоциональное мироощущение художников и артистов, да и весь мир искусства были совершенно чуждыми четкому аналитическому мышлению Холмса. Исключая игру на своей любимой скрипке, которую Холмс брал в руки лишь в периоды бездействия или, наоборот, при напряженном расследовании запутанных криминальных загадок, его мыслительные процессы были предельно рациональными. Так случилось и на этот раз, когда широко обсуждаемое в центральной печати убийство одного из довольно состоятельных лондонских торговцев произведениями искусства и последующая встреча с нервничающей клиенткой дали в руки великому детективу расследование, которое великолепно отвечало его натуре.

В самом деле эмоциональная художественная природа личностей, фигурировавших в этом деле (я назвал его «Приключение савана Спартака»), резко контрастировала с логичным и рациональным подходом к химии и ко всему делу, которым воспользовался Шерлок Холмс при решении этой тупиковой проблемы.

Все началось промозглым ноябрьским утром 1897 года. Я сидел в своем кресле у потрескивающего камина на Бейкер-стрит, 221Б, просматривая свежий медицинский журнал, когда Холмс появился из затемненного угла своего лабораторного стола в длинной рабочей одежде с большой вишневой трубкой во рту. Клубы не слишком приятного сизого дыма поднимались к потолку комнаты.

— Как часто красота и печаль, Ватсон, стоят рядом. Даже мы с вами впадаем в меланхолию при звуках симфонии или задумчиво глядя на золотой закат. И не бывает ли у красивых женщин тревожно на душе?

— Холмс, — удивился я, — что заставляет вас так философствовать?

— Взгляните-ка сюда, мой друг. — Холмс указал на свой лабораторный стол с несколькими пробирками, содержащими какие-то желтоватые жидкости. — Это, Ватсон, пробы урины графини Андреа Ланнер Дел Рей, которые Скотланд-Ярд тайно получил от прислуги самой графини. А здесь — раствор трихлорида железа, каплю которого я добавляю на ваших глазах.

Как только капля упала в пробирку, раствор стал ярко-красным.

— Ну и что это значит, Холмс? — спросил я.

— Это значит, дорогой мой, — назидательно ответил он, — что прекрасную графиню, жизнь которой лондонские простолюдины считают сказочной, ожидают неприятности. Поскольку урина курителей опиума содержит опиумные соединения, в том числе насыщенные и ненасыщенные кислоты и фенольные производные, она окрашивается под действием хлорида железа. А теперь, Ватсон, посмотрим на реакцию окрашивания салициловой кислоты, другого соединения с фенольной группой. Вот эта пробирка. Видите, при добавлении всего одной капельки появилось слабое фиолетовое окрашивание.

Пока я рассматривал вторую пробирку, Холмс набросал в открытом лабораторном журнале химическую схему:

— Однако, Холмс, салициловые препараты уже начинают применять при головной боли и других недомоганиях. Разве не могла графиня пользоваться совершенно безвредным средством?

— Превосходно, Ватсон! — воскликнул он и продолжил, поднося обе пробирки к моим глазам: — Однако ярко-красный цвет пробы маковых компонентов и фиолетовый — пробы салициловой кислоты четко различаются. Более того, известно, что графиня чувствовала себя хорошо и не нуждалась ни в каком лечении. Нет, Ватсон, трихлоридная проба определенно говорит о наличии опиума.

После того как вспыхнувшая было активность Холмса немного угасла, я вернулся к своему журналу, и вновь наступила утренняя тишина. Завтракали мы тоже молча, Холмс по привычке держал перед собой «Таймс» и внимательно изучал первую страницу.

— Ватсон, — неожиданно воскликнул он, — помните статью о торговце, который месяц назад продал саван Спартака по бешеной цене?

— Как же, хорошо помню, — ответил я. — Вы об археологической находке ткани, в которую было завернуто тело римского раба после его гибели? К чему вы?

— К тому, что коммерсанта прошлой ночью убили его же собственной клюшкой для гольфа. Клюшка с тяжелой металлической головкой — необычное орудие убийства.

— Какой ужас, Холмс! Шокирующая новость. Мир становится все опаснее даже для таких людей. Скотланд-Ярд уже кого-то подозревает?

— Ну конечно же. — Голос показался мне необычно радостным. — Шустрый Лестрейд арестовал художника по имени Урий Мальтус. По слухам, Мальтус имел связь с женой торговца.

— Любовный треугольник, Холмс?

— Может быть, Ватсон, может быть, — ответил он задумчиво. — Правда, если у руля Лестрейд, с трудом верится в правильный курс.

На этом дело не закончилось, несколькими минутами позже с улицы перед нашей дверью раздался пронзительный женский голос, прерываемый спокойными просьбами нашей верной домохозяйки миссис Хадсон. Холмс поднялся с кресла, прошел по комнате и открыл дверь. Тут же в нашу квартиру бесцеремонно ворвалась молодая женщина. Она была в простой одежде темных тонов, с коротко стриженными прямыми волосами. На ее покрасневшем лице были видны следы слез.

— Мистер Холмс, — обратилась миссис Хадсон, — простите за… — Но Холмс прервал извинение, знаком попросил ее выйти и повернулся к визитерше.

— Прошу снисхождения, сэр, — произнесла она, — однако мне очень срочно нужна ваша помощь. Понимаете, мой брат Урий Мальтус арестован. Он невиновен, мистер Холмс! Он не обидит и мухи! — Слезы снова покатились по ее щекам, которые она стала вытирать мятым платком.

— Успокойтесь, миссис…?

— Миссис Мэри Нейл, мистер Холмс. В полиции говорят, что брат убил владельца магазина Лидса Ланнера. Но я уверена, что он не делал этого, не убивал! — Мэри Нейл закрыла лицо руками и зарыдала. Холмс молча сделал затяжку, а я почувствовал, что положение врача-консультанта обязывает меня вмешаться.

— Миссис Нейл, — сказал я, слегка обняв ее руками за опущенные плечи. — Мистер Шерлок Холмс сделает все, что в его силах, чтобы помочь вам. Скажите, при каких обстоятельствах арестовали вашего брата?

Мэри Нейл повернула голову к Холмсу, который одобрительно кивнул.

— Мистер Ланнер и мой брат Урий много лет работали вместе, мистер Холмс. Урий — хороший художник, занимающийся в основном живописью, а мистер Ланнер его агент. Сам Ланнер тоже приобрел несколько полотен Урия. В доме Ланнера много картин. Полиция узнала о романтических отношениях Урия с женой Ланнера. Боюсь, что у них действительно была связь, это правда. Она — эффектная женщина, но слабохарактерная и нерешительная. И она замужем! Все это было слишком непристойно и опасно. Как и следовало ожидать, дело дошло до ссоры Ланнера и Урия. Они грозили друг другу. Естественно, что Урия после смерти Ланнера стали подозревать. Был допрос в Скотланд-Ярде. Лестрейд нашел на пиджаке пятно крови. Алиби на прошлую ночь у Урия не было. Мистер Холмс, я очень хорошо знаю своего брата. Он невиновен. Помогите ему!

Холмс начал прохаживаться по комнате. Клубы сизого дыма тянулись за ним, а его длинные ноги в свете камина отбрасывали на стенку причудливые тени.

— Миссис Нейл, если ваш брат действительно невиновен, я найду способ доказать это. Но должен вас предупредить: пока не будут установлены факты, я не делаю никаких выводов. Мы через некоторое время будем у вас, оставьте свой адрес.

— Вы действительно беретесь за расследование, мистер Холмс? — спросила она с тревогой.

— Да, миссис Нейл. Мой перерыв окончен. Ватсон, попросите, пожалуйста, миссис Хадсон вызвать кеб. У нас с вами появились кое-какие дела в городе.

Позже, когда мы уже сидели в двуколке, погромыхивающей по лондонским улицам, я попытался применить метод Холмса.

— Похоже, Холмс, что Лестрейд просмотрел очевидное, ведь жена покойного попадает под подозрение точно так же, как и Урий Мальтус? Миссис Ланнер наверняка была дома, а ее любовная интрига давала ей мотив избавиться от мужа.

— Дружище, — произнес он, — поздравляю с такими блестящими выводами. Но есть факты, которые заставляют сомневаться в этих умозаключениях.

Разговор, однако, был прерван, так как кеб внезапно остановился у мрачных стен Скотланд-Ярда. Через минуту мы сидели в кабинете инспектора Лестрейда. Перед нами был сам инспектор. Холмс пропустил обычные в таких случаях, но ненужные любезности и сразу перешел к цели нашего визита.

— Кто вчера обнаружил тело Ланнера? — задал он вопрос.

— Сын покойного, Барт, — ответил Лестрейд, заглянув в свой блокнот. — Патрульному сообщили где-то около полуночи.

— И вы, полагаю, разобрались, не попадает ли сын под подозрение?

— Разумеется, мистер Холмс. Барт всю ночь был на вечеринке у Грей Инн Роуд со своими сверстниками. Он все время был в компании дружков и изрядно надрался. Не представляю, как он мог дойти до такого состояния. Домой его привели два приятеля. Они обнаружили тело Ланнера и сразу же отыскали местного констебля. Немного позже патрульный полицейский разбудил миссис Ланнер. Она почивала в спальне. Двое слуг тоже спали в своих каморках.

— Инспектор, — обратился Холмс, — окажите мне одну услугу, позвольте осмотреть пиджак Урия Мальтуса. Тот, на котором пятна крови.

— Не уверен, что это можно, — произнес Лестрейд, и на его лице заиграли желваки. — Хотя нарушение небольшое, дело уже раскрыто… Мальтус угрожал Ланнеру. Они ненавидели друг друга… Ладно, принесу вам пиджак.

Вскоре Лестрейд вернулся с довольно поношенным светло-коричневым твидовым пиджаком, на котором было бурое пятно запекшейся крови. У меня возникли неприятные мысли о яростном нападении и жестоком ударе, а Холмс был в своем амплуа. Прежде чем Лестрейд успел его остановить, Холмс выдернул из пиджака несколько ниток, покрытых темным веществом.

— Вы что? — воскликнул Лестрейд. — Разве можно? Не позволю портить вещественное доказательство!

— О чем беспокоиться, инспектор? — удивился Холмс. — Вот этот пиджак, возвращаю его нетронутым, разве что без совсем крошечной частицы. Никаких повреждений, инспектор, совершенно никаких.

— Ладно… Кажется, действительно ничего не изменилось, — начал успокаиваться Лестрейд. — Но я больше не позволю вам болтаться возле моего расследования. Так что, господа, не лучше ли вам удалиться.

— Вы нас больше не увидите, инспектор, — произнес Холмс, — если, конечно, я не обнаружу чего-либо достойного нашего общения.

Я не слышал, что ответил Лестрейд, потому что Холмс увлек меня за дверь на улицу.

— Еще одно дело, Ватсон, только одно, а потом — в лабораторию, — сообщил он о наших ближайших планах.

Пока мы ехали в кебе, Холмс размышлял:

— Как вы помните, Ватсон, раб Спартак поднял в итальянской Капуе восстание против римлян в 74 г. до Рождества Христова. Через несколько лет он пал в бою. Совсем недавно его похоронное покрывало каким-то путем попало к коллекционерам и было продано.

Экипаж повернул налево, на Фаррингтон-стрит, а я обратился к Холмсу:

— Куда же мы направляемся, Холмс?

— Домой к мистеру Тору Хайдеггеру, новому владельцу савана Спартака.

Громко цокнули копыта резвой лошадки, кеб дернулся и остановился перед величественным каменным сооружением. Холмс расплатился с возницей, а я залюбовался на трехэтажное здание, отделанное гранитом и латунью, с темно-зелеными массивными ставнями. Холмс подошел к двери и позвонил в колокольчик. Через пару минут дверь отворил грузный человек в смокинге такого же темно-зеленого цвета, что и дом.

— Мистер Хайдеггер? — спросил Холмс.

— Да, это я, — ответил тот с легким норвежским акцентом.

— Позвольте обменяться с вами парой слов, сэр. Мое имя Шерлок Холмс, а это мой помощник доктор Ватсон.

— Да-да, входите. Слышал о вас, мистер Холмс, — произнес Хайдеггер.

Он проводил нас в небольшую, но изящно обставленную гостиную. Картины, керамика, скульптуры и старинные изделия покрывали стены, украшали столы и специальные подставки. Все говорило о тонком вкусе и больших познаниях хозяина.

— Мистер Хайдеггер, по моим сведениям, вы недавно приобрели саван Спартака. Можно ли нам взглянуть на него? Мы с Ватсоном — страстные любители римской истории, и осмотр такой археологической ценности доставил бы нам огромное удовольствие.

Такое заявление слегка повергло меня в изумление, но перечить Холмсу я не стал, полагая, что его ложь чем-то оправдана.

— Что ж, мистер Холмс, — ответил после небольшого раздумья Хайдеггер, хотя в его голосе проявилась некоторая подавленность. — Он здесь. Подождите, пожалуйста.

Коллекционер вышел, а я тихо обратился к своему коллеге:

— Наше притворство может привести к конфузу, Холмс.

— Не думаю, но оно может дать нужный ответ. Сейчас все выяснится.

Норвежский хозяин появился, неся в руках длинный плоский ящичек из полированного вишневого дерева. Он поставил ящик на стол перед Холмсом и тихо произнес:

— Вот он, саван, мистер Холмс.

Покров, находившийся в ящике, действительно выглядел древним. Ткань стала жесткой и ломкой от времени, рядом с большим полотном виднелись отломившиеся от него кусочки. Если приглядеться, можно было заметить темные следы крови, которые появились, несомненно, из ран погибшего. Я глубоко задумался о жизни и смерти прославленного раба Древнего Рима.

— А это что, мистер Хайдеггер? — произнес после нескольких минут созерцания исторической реликвии Холмс, показывая на стену. — Оригинальный сюжет Урия Мальтуса? Кажется, это «Святой Антоний»?

— Совершенно верно, мистер Холмс, это он. Я приобрел его одновременно с саваном, хотя, как вы, наверное, понимаете, картина досталась по гораздо более низкой цене.

Пока Хайдеггер любовался живописью, Холмс быстро схватил небольшой кусочек савана и сунул его в карман.

— Очаровательно, — произнес Холмс, как будто ничего не случилось, и выразительно посмотрел на часы. — Боюсь, однако, что доктор Ватсон и я опаздываем на встречу и вынуждены вас покинуть. Очень благодарен за радушный прием. Мы не напрасно посетили ваш дом.

Хозяин проводил нас до двери, где мы с ним и распрощались.

Когда мы вышли на Фаррингтон-стрит, начался холодный дождь.

— Холмс, — начал я, — вы там…

— Дождик, Ватсон, — пробормотал Холмс, поднимая воротник своего пальто. — Нам нужен кеб. И побыстрее.

Минут через двадцать мы уже были в квартире на Бейкер-стрит, 221Б. Холмс молчал всю дорогу, дома тоже не произнес ни звука, торопясь приготовить какие-то растворы на лабораторном столе. Я догадывался, что он собирается исследовать волокна из пиджака Мальтуса и кусочек савана, похищенный у Хайдеггера. В этих делах я был ему плохой помощник, поэтому не отвлекал его и терпеливо ждал.

— Ватсон, идите-ка сюда, — наконец услышал я. — Надо, чтобы вы засвидетельствовали результаты.

Я поднялся с кресла и подошел к столу.

— Сначала скажу вам несколько слов о химическом обнаружении крови, — начал Холмс. — Такие исследования необходимы, ведь не всегда ясно, что за бурые пятна: кровь или что-то другое. Помните, мы с вами впервые встретились в 1881 году и провели расследование, описанное вами под названием «Этюд в багровых тонах»? Уже тогда я говорил, что интересуюсь химическими методами распознавания следов крови.

— Отлично это помню, — подтвердил я.

— И уверен, что с вашими познаниями в современной медицине вам известен состав таких сложных соединений, как белки, которые чудесным образом поддерживают все разновидности биологической жизни. Углерод, водород, кислород, азот, сера — всего пять элементов.

Я кивнул, а Холмс продолжал:

— В немецком журнале «Berichte», что значит просто «сообщения», за 1897 год Ненцкий и Бургхардт описали качественную химическую пробу на белки. Ее принцип довольно прост. Берется краситель тетрабромфенолфталеиновый эфир, который в нейтральной среде имеет желтый цвет. Вот его формула в блокноте. В щелочной среде он образует соли, и его калиевая соль — голубая. При удалении калия, например добавлением уксусной кислоты, окраска меняется с голубой на желтую. Однако, как показали немецкие химики, в присутствии белков — а кровь, Ватсон, тоже белок! — образуется солеобразное производное, которое не дает желтого окрашивания даже при избытке уксусной кислоты. Это блестящий способ!

— А теперь, Ватсон, смотрите внимательно, — продолжал он. — Вы становитесь официальным свидетелем. В левой пробирке находится экстракт из волокон, взятых с пиджака Мальтуса. Капаю сюда раствор голубой соли. Теперь добавляю пару капель уксусной кислоты. Ватсон! Следите за пробиркой.

— Раствор из голубого снова стал желтым, — подтвердил я.

— Совершенно точно! Теперь пойдем дальше, — вдохновился он, — проделаем то же самое с вытяжкой из загрязненных кусочков савана. Добавляю голубую соль. Снова — две капли разбавленной уксусной кислоты. Голубой цвет не меняется. Мы обнаружили белки крови!

— Это кровь, Холмс! — воскликнул я в возбуждении. — Кровь на саване! Кровь Спартака!

* * *

Чтобы разгадать загадку, надо ответить на следующие вопросы:

Почему саван Спартака дал положительную пробу на белок и что она может означать? Кто убил Лидса Ланнера? Что послужило мотивом убийства?

Вскрытие показало…

^[810]

— Я буду участвовать в консилиуме по итогам вскрытия, Холмс.

— Прекрасно, Ватсон, — ответил Холмс, отложив в сторону книгу о жизни Фридриха Великого. — Интересно знать, что вы там обнаружите.

Когда произносились эти слова, в Лондоне почти закончилась неделя необычно сильного снегопада. Вся Бейкер-стрит была покрыта глубокими сугробами. Лавки, конторы, школы и университеты были наглухо закрыты, и в городе стояла такая пронзительная тишина, которая словно звенела. Далеко за полдень мы с Холмсом сидели в креслах у игравшего огоньками камина, который разбрасывал по комнате длинные угловатые тени. Клубы дыма от наших трубок поднимались к потолку. Стоял аромат бренди и вишневого дерева. Атмосфера располагала к теплу и покою, но мои чувства были напряженными, а мышление совершенно трезвым.

Часом раньше я вернулся в квартиру на Бейкер-стрит, 221Б после очередного осмотра одного из своих пациентов в госпитале Барта. Холмс сразу же заметил мою озабоченность, и я объяснил ее причину. Мой старый приятель по афганской кампании мистер Рубен Хохам скоропостижно скончался. За неделю до этой трагедии он нехотя сообщил Барту о поврежденной коленке — результате неудачно предпринятой дома операции, которую он сделал по настоянию своей жены. Затягивающаяся рана, как я считал, не была опасна для жизни. Поэтому внезапная смерть огорчила и потрясла меня.

Рубен был любимым мэром деревни Паттинг-Бридж. Он ревностно служил небольшому сельскому обществу, и на приближающихся выборах его наверняка переизбрали бы в шестой раз. В последние дни своей болезни он жаловался на симптомы, никак не связанные с его раной или с вероятным ее загноением. Его мучили тошнота и головокружение, сопровождаемые головными болями и болезненной ажитацией. По его словам, чувствовал себя он так, словно каждая пора его тела закрыта, а руки и ноги стали свинцовыми. Мне поручили выяснить настоящую причину безвременной смерти моего приятеля.

— Вскрытие пройдет нынче к вечеру, — сообщил я Холмсу, — и будьте уверены, я вам все сразу же расскажу.

— Раз вы так озабочены, позвольте мне пока задать несколько обычных вопросов, — произнес Холмс. — Не было ли у скончавшегося врагов или кого-то, кто бы выиграл от его смерти?

— Напротив, — возразил я. — Врагов у Рубена не было. В Паттинг-Бридже его любили. Пять раз подряд его выбирали старостой. Он был, Холмс, человеком, в самом деле внушающим симпатию. Его жена уже много лет страдает алкоголизмом, и я знаю, что без его помощи она просто погибла бы. У них есть сын, студент Лондонского университета, который живет за счет отца. Сын добросовестно посещал отца у Барта. Что было бы со студентом без помощи Рубена?

— А все то же, старина, — усмехнулся Холмс. — Надо смотреть на вещи непредвзято. Если смерть выглядит неестественной, то возле трупа должно быть немало мутной водички. Не проехаться ли нам в экипаже по снегу, Ватсон? Как вы посмотрите на визит к вдове Хохама?

Солнце тускло освещало холодные, ставшие необычно чистыми улицы Лондона. Мы укутались в пальто, подали знак двухколесному кэбу и уселись в нем, назвав адрес: вокзал Кингз-Колледж-Стейшн. До Паттинг Бридж добрались на поезде и уже через час были на подходе к скромному дому вдовствующей миссис Хохам. За открытой на мой стук дверью стояла сама миссис Хохам. Ее глаза были красны от слез, а на лице было такое выражение горя, какого я не видел ни у одной женщины.

— Доктор Ватсон! — только и воскликнула она, — доктор Ватсон!

Я проводил ее в гостиную и попытался усадить поудобнее. Холмс прохаживался по комнате, рассматривая обложки книг на полках, поднимая и опуская терракотовую статуэтку датского дога. Он поднес к своему носу пустой стакан, стоявший на столе.

— Итак, миссис Хохам, — неожиданно произнес он, — доктор Ватсон говорил мне, что ваш сын учится в Лондонском университете.

— Этот джентльмен — мой друг и коллега Шерлок Холмс, — вынужден был вставить я как можно мягче. — Можете говорить с ним обо всем. Мы здесь, чтобы помочь вам.

— Да, мистер Холмс, — нерешительно ответила она.

— Превосходно. А можете мне сказать, что он изучает в этом прекрасном заведении?

«Разумеется, прекрасном», — подумал я, ведь Холмс знал, что именно в этом университете в 1878 г. я получил диплом медика.

— Поэзию, мистер Холмс, поэзию и химию, — сообщила она. — Странное сочетание, я понимаю, и Рубен был возмущен тем, что Роберт — это наш сын — увлечен поэзией. «Поэзией не заработать, — поучал он сына. — Надо овладеть чем-то практичным и полезным». Естественно, что я соглашалась. Я внушала Роберту, что я уважаю мнение его отца о цели учебы. Роберт имеет природную склонность к науке и хорошо успевал по химическим предметам. Тем не менее его соученики полюбили предмет, а Роберт ненавидел занятия химией. Он, как мне представляется, отчаянно жалел о времени, которое приходилось отрывать от его любимой поэзии. Себя он считал поэтом, мистер Холмс, он предан поэзии, хоть я ему и говорила, что нужно выбросить ее из головы. Он настоял на том, чтобы и сегодня вечером не пропускать класс поэзии, иначе вы бы встретились с ним здесь.

Она слегка помяла носовой платок и прикоснулась им к заплаканным глазам.

— Скажите, миссис Хохам, — продолжал Холмс, — а кто был близок к мистеру Хохаму? Были ли у него друзья? Кто интересовался его жизнью?

Возникла пауза.

— Могу назвать только двоих, — ответила она. — Родни Мивиль и мистер Ланквист Стронг. Мистер Стронг служит в Объединении Ноттинг-Хилл — фирме, специализирующейся на распространении телеграфа, как я думаю. Я вспомнила его потому, что он крутился вокруг Рубена в связи с выборами на следующей неделе. Он…

— А Родни Мивиль? — прервал Холмс.

— Родни Мивиль уже много лет адвокат мужа. Вместе с Рубеном они сражаются в карты каждое воскресенье, кажется, в криббидж. Знаете, там используют особую доску, куда сбрасывают карты. Играют вдвоем, на деньги, мистер Холмс, и у мужа образовался долг мистеру Мивилю. Я, конечно, возражала против азартных игр, но у меня свои проблемы. Возможно, доктор Ватсон говорил вам.

Она бросила взгляд на пустой стакан.

— Ватсон, — произнес Холмс, хлопая ладонями, — не сможете ли вы сопроводить меня сегодня вечером в госпиталь Барта? Очень хочется посмотреть вокруг да около этого заведения.

— Думаю, туда можно отправиться вдвоем. Меня хорошо знают, известны и мои близкие отношения с Рубеном Хохамом. Полагаю, что и вскрытие уже закончилось.

Миссис Хохам раскрыла в изумлении рот и прикрыла его рукой.

— Полагаю, нам пора попрощаться, миссис Хохам, — сказал я.

— Заверяю вас, что в свое время мы обязательно все выясним, — вставил Холмс. — Однако, если вы сочтете необходимым сообщить о чем-либо или о ком-либо, вот моя визитная карточка.

В поезде, везущем нас в Лондон, Холмс задумчиво стоял у окна. Я колебался, прерывать ли его размышления.

— Холмс, — все же решился я спросить, — кого вы подозреваете?

— Каждого, — бросил он, не отрываясь от окна. — И никого.

Из-за снегопада путь к госпиталю Барта занял у нас больше часа, и, когда мы вошли в массивное здание, в Лондоне уже наступила холодная и темная ночь. Тускло освещенные коридоры госпиталя не повысили мое безрадостное настроение. Когда я вел Холмса к палате, в которой умер Хохам, грузный детина в темном пальто и фетровой шляпе выбежал из-за угла.

— Простите, кто еще тут? — тревожно спросил он на ходу, столкнувшись с Холмсом.

После недолгой паузы он поспешил в конец коридора и скрылся.

— Что это за личность, Ватсон? — обратился ко мне Холмс.

— Не имею понятия, — только и сказал я. — Никогда не видел его раньше.

— Послушайте, санитарка, — произнес Холмс, останавливая невысокую женщину в форменной одежде. — Что здесь делает этот человек?

— Он приходил навестить мистера Хохама из 102-й палаты. Ему, конечно, должны были сообщить, что мистер Хохам сегодня скончался.

— Благодарю вас, мисс, — ответил Холмс.

В палате № 102 мы не нашли никого. Все вещи в комнате выглядели так, будто Хохам только что ненадолго вышел. Нелепость внезапной смерти вновь поразила меня. На кровати лежал роман в яркой обложке, рядом с ним в готовности лежали очки.

— Скажите, Ватсон, эти средства… для чего их прописывают?

На боковой полке стояло шесть разнокалиберных бутылочек, привлекших внимание Холмса.

— Кокаин применяют как успокоительное, например при зубной боли. Вам он знаком. Хлороформ — средство для анестезии, местного или общего наркоза при операциях. Нитропруссид натрия понижает кровяное давление. Камфора устраняет головную боль. Два последних — наперстянка и стрихнин. Настойку из высушенных листьев наперстянки применяют для стимулирования сердечной деятельности, а также как мочегонное. А стрихнин, Холмс, — это легендарный стимулятор. Разве вы не знали? В общем, я не вижу в этом наборе ничего необычного. Стандартные в наше время средства.

— Конечно, Ватсон, конечно. Теперь позвольте мне осмотреть здесь все более внимательно, а вы попробуйте получить результаты вскрытия. И еще: мне понадобится добрая порция содержимого желудка покойного.

— Попробую что-нибудь сделать, — ответил я, хотя не мог скрыть своего сомнения.

Я спустился в подвал. Отчет о вскрытии и в самом деле был уже готов, и мне его тут же вручили. С содержимым желудка было сложнее. Чтобы взять нужную банку, пришлось преодолеть бюрократические препоны. Но я был официально приглашен на консилиум, и моя странная просьба в конце концов была выполнена. Склянку тщательно закрыли крышкой и завернули в толстый слой бумаги. Вернувшись в 102-ю палату, я застал Холмса в глубокой задумчивости. Он не отрывал взгляда от полки с лекарствами.

— Это результаты вскрытия, Холмс, — я протянул ему заключение.

— Так, дайте-ка взглянуть, — он выхватил у меня папку и начал быстро перелистывать сразу по несколько страниц. Какое-то место его заинтересовало, и он неожиданно остановился.

— Голубые, Ватсон! — возбужденно воскликнул он. — Ткани внутренней оболочки желудка голубые! Что вы об этом скажете?

Вопрос поставил меня в тупик.

— Это как-то необычно, — ответил я. — Могу предположить, что смерть была неестественной и наступила в результате действия какого-то инородного вещества.

— Вы на верном пути, Ватсон. За многие годы нашей дружбы вы усвоили мои методы. И в отчете делается точно такое же предположение.

— Что вы, любой придет к такому выводу, — скромно предположил я, хотя в душе подозревал, что где-то в глубине его слов скрывается доля сарказма. — Надо срочно сообщить в Скотланд-Ярд о вероятности предумышленного убийства. Лестрейд наверняка займется этим делом.

— О да! Он, конечно же, вцепится в него, — согласился Холмс. — Предлагаю, однако, нам вернуться домой и проделать кое-какие химические исследования. Думаю, что это преступление выходит за рамки возможностей Лестрейда. Надо выяснить, что же произошло, а потом я обязательно информирую инспектора и руководство госпиталя. Успею к завтрашнему утру.

События последней ночи, снежные заносы и пронизывающий холод сделали со мной свое дело: я сильно устал. Холмса, взявшего след, напротив, ни последние хлопотные часы, ни предстоящая работа не изменили. Ко времени прибытия на Бейкер-стрит он был полон энергии, как сжатая пружина. Как только двуколка остановилась у нашей двери, он первым выпрыгнул из нее.

— Побудьте со мной, Ватсон. Полагаю, что и вы найдете результат эксперимента весьма показательным. — он заторопился внутрь.

Пока я разжигал камин, чтобы согреться, Холмс готовил все на своем лабораторном столе. Можно было слышать, как он собирал стеклянные приборы, проверял горелки и разливал растворы. Промозглая лондонская погода, похоже, сказалась и на моем друге, так как сквозь потрескивание поленьев из дальнего угла мне послышался резкий, чуть ли не лающий кашель.

— Холмс, вы здоровы? — поинтересовался я.

— Я провожу перегонку с паром, старина. Это несложные операции, уверяю вас, можете погреться еще десять-пятнадцать минут.

Через полчаса он позвал меня к лабораторному столу.

— Теперь, Ватсон, смотрите и слушайте внимательно. Если мои подозрения обоснованы, мы узнаем, что за вещество стало причиной гибели вашего знакомого, и одновременно определим подозреваемого в убийстве. Раствор А, вот этот — справа, — дистиллат содержимого желудка жертвы. Раствор Б, что рядом, — дистиллат моего желудка. Это для контроля. Нам нельзя ошибиться, контрольная проба необходима.

— Вашего собственного желудка, Холмс?! — воскликнул я. — Но как?

И тут я вспомнил о звуках, которые слышал.

— Итак, я буду проводить исследование растворов А и Б. Между прочим, не узнаете запах раствора А? Правда, он слабый. Нет? Неважно. Я-то его узнаю. Но продолжим. Вот кружок фильтровальной бумаги, которую я только что смочил свежим раствором сульфида меди. Бумага, видите, коричневая, так? В оба дистиллата добавляю раствор гидроксида калия, подщелачиваю пробы. Теперь одну-две капли раствора Б — на коричневый кружок. Вот так. И что вы видите, Ватсон?

— Совсем ничего, Холмс, — признался я.

— Именно так, друг мой. Это контрольный опыт. Теперь посмотрим, верны ли мои подозрения.

Холмс смочил каплей подщелоченного раствора А коричневую фильтровальную бумагу. К моему удивлению, коричневая окраска в смоченном месте исчезла, бумага там стала белой.

— Так я и думал, — пробормотал Холмс сам себе. Потом он повернулся ко мне. — Еще одну пробу, для подтверждения. Она будет особенно интересной.

Я внимательно следил за тем, как Холмс отобрал в пробирку немного дистиллата А, добавил пару капель раствора сульфата двухвалентного железа и каплю желтого раствора хлорида трехвалентного железа. Он подогрел пробирку на слабом огне горелки и влил в нее немного концентрированной соляной кислоты. Неожиданно в пробирке появился осадок, синий осадок!

— Ну вот, оно выпало в осадок. То вещество, которое было в желудке жертвы.

— Что это? — нетерпеливо спросил я. — Какой яд? Вы знаете, почему убили Рубена? Кому это было надо?

— Слишком много вопросов сразу, старина, — остановил меня Холмс с улыбкой. — Глубокая ночь, джентльменам вроде нас с вами пора бы теперь поспать. Утром будет достаточно времени, чтобы довести до конца это замечательное расследование.

Уверен, что Холмс спал крепким сном, а ко мне сон все не шел. Перед глазами плавали формулы и уравнения реакций, которые я учил в юности, но смысл проведенных Холмсом опытов оставался для меня неясным. Самому себе Холмс убедительно доказал природу яда. Что же осталось за пределами моего понимания, но известно ему? Наконец сон сморил меня, и я проснулся, когда солнце ярко светило в окно, а Холмс стоял у моей кровати, предлагая чашку горячего чая.

— Я поручил Билли кое-что выяснить, Ватсон. Он уже скоро вернется, и вам будет наверняка интересно послушать, что он скажет.

И действительно, как только я оделся и насладился чашкой ароматного чая, соседский парнишка Билли, которому и раньше Холмс часто давал несложные поручения, оказался здесь, отряхивая в прихожей снег с ботинок.

— Это я, мистер Холмс. Я все-все выяснил, что вам нужно! — В его голосе слышались преданность и энтузиазм.

— Входи, Билли! — Холмс хлопнул его по спине. — Не трать времени зря. Что ты узнал?

— Я отнес ваш текст на телеграф. Послал телеграмму миссис Хохам от вашего имени, мистер Холмс, дождался ответа. Она сообщила, что мужчина, которого вы видели в коридоре госпиталя, по описанию очень похож на мистера Ланквиста Стронга — кандидата в мэры.

— Отлично! Что еще?

— Потом, — продолжил Билли, — я показал листок, который вы мне дали, примерно десятку парней по соседству, знакомым лавочникам и еще кое-кому. Всем говорил, что мне задали в школе сочинение, и спрашивал, какое из шести веществ можно было бы применить для убийства. Все называли стрихнин, мистер Холмс.

— Конечно же, Билли. — Холмс широко улыбнулся.

— Наконец, я по вашей инструкции обратился к охраннику госпиталя и тот сказал, что из комнаты санитарок у палаты № 102 пропала склянка с нитропруссидом натрия.

— Отлично поработал, мальчик, — воскликнул Холмс, энергично пожимая руку юноши. Как можно более незаметно он сунул Билли несколько монет. Билли быстро скатился с лестницы, а Холмс повернулся ко мне.

— Ну вот, надо звать Лестрейда, Ватсон. Пора прояснить это дело раз и навсегда.

* * *

Загадку можно разгадать, поняв сущность химических опытов, проведенных Холмсом, и обратив внимание на расставленные в рассказе «ключи к ответу» — вопросы.

1. Какие выводы сделал Холмс по результатам химических анализов?

2. Какой препарат использован для убийства Рубена Хохама?

3. Кто убил Рубена Хохама?

Собака Генри Армитаджа

^[811]

Случай, о котором я собираюсь рассказать, нельзя назвать приключением, как многие другие из тех, что произошли с моим другом и коллегой Шерлоком Холмсом. Вспоминая его, что я делал часто с тех памятных дней, я повторял слова Ф.М.Достоевского: «Что такое Ад? Это муки из-за невозможности любить». Прошло достаточно времени, чтобы рассказать этот случай, в котором Шерлок Холмс снова проявил себя как химик, а отличительными чертами были вкус и аромат, а также отсутствие доброты и понимания. Назвать мое сообщение приключением означало бы забыть об ужасной и трагической сущности человеческой природы.

Смерть и страдание вышли на первое место в тот ясный и холодный апрельский день. Я приобрел новое пальто и занимался своими обычными утренними делами, среди которых было посещение престарелого Генри Армитаджа. Я вернулся на Бейкер-стрит, 221Б от этого бывшего полицейского. Его и без того подавленное настроение из-за одиночества особенно обострилось этим утром, когда он обнаружил, что собаку, его единственного друга, кто-то отравил. Мне надо было проявить особую заботу об этом пациенте, и я намеревался передать это бесчеловечное отравление в руки Шерлока Холмса.

— Что с вами, Ватсон? — поинтересовался он, отрывая взгляд от пыльного манускрипта. — Что за беда приключилась с вами в такой чудный денек?

Я был возмущен его легкомыслием.

— Знаете что, Холмс, — ответил я саркастически, — у вас есть прекрасная возможность проявить свои дедуктивные способности. Обратите внимание на следы слез на моих щеках, на мои красные и злые глаза. Правда, Холмс, я… пожалуйста… — закончить я не смог.

Он поднялся с кресла.

— Ватсон, дорогой мой, простите меня. Что же случилось?

— Не стоит извиняться, Холмс. Вы не могли ничего знать. Я просто потрясен этим… Тем, что произошло… Преступлением. Рассчитываю на вашу помощь в этом деле.

— Я к вашим услугам, мой друг. Всегда готов, уверяю вас.

— У меня есть престарелый пациент, Холмс, по имени Генри Армитадж. Кто-то отравил его собаку. Он остался совсем один. Этого не должно было случиться. Прошу извинить, но…

— Факты, дайте мне факты, Ватсон. — Мои эмоции не изменили проницательного взгляда Холмса.

— Это, полагаю, правда, что мистер Армитадж не пользуется уважением своих соседей. Но он одинок и сердит, Холмс. Жена умерла год назад. Он стал раздражительным и воинственным. Он ругает ребятишек, которые играют на его ступеньках, он вызвал полицию, когда жилец подвального помещения пригласил к себе гостя. Он часто жалуется издателю, когда мальчик-разносчик бросает «Таймс» слишком далеко от его двери.

— Когда нашли собаку? Мертвой, имею в виду.

— Простите, Холмс. Около часа назад. Насколько я знаю, бедняга все еще убивается у трупа его последнего друга.

— Давайте-ка зайдем к нему, Ватсон. Вы проведете обычное собеседование, а у меня, как вы знаете, все же есть некоторый опыт расследования отравлений. Немалый, скажу вам.

Мы взяли кеб до Эдмонтон-стрит близ Керзон-сквер, где проживал Генри Армитадж. Когда мы доехали до назначенного места, Холмс попросил возчика подождать нас и авансом вручил щедрую плату. Дверь в квартиру старика была приоткрыта, и я окликнул его. В ответ не раздалось ни звука. Холмс быстро вошел в комнату, и мы увидели пожилого человека, на коленях которого лежало темное тело его собаки.

— Мистер Армитадж, это Шерлок Холмс. Мы хотим помочь вам.

— Холмс? — спросил он, поднимая глаза. — Спасибо, что пришли. Я предполагаю, что…

Но Холмс не дослушал. Он поднял пустую собачью миску и тщательно, почти по-собачьи, обнюхал засохшие остатки корма.

— Мистер Армитадж, — произнес он мягко, — не могли бы вы сказать нам, кто из ваших соседей мог быть зол на вас или обижен вами?

— Я знаю! — резко заявил тот. — Он отравлен, видите? Это кто-то из соседей. Я не удивлен.

— Совершенно очевидно, что ваша собака отравлена, сэр. Можете ли вспомнить, с кем вы ссорились в последнее время?

— О, да, — ответил мистер Армитадж. — Это отъявленный футболист, живущий этажом ниже. Он собирает у себя всяких хулиганов по меньшей мере раз в неделю. А эти люди не знают, что такое вежливость. Разносчик «Таймс» не желает меня даже выслушать, когда я показываю ему то место, куда надо класть газету. Проклинаю их! А тот, что живет напротив, владелец химчистки, вечно ноет о своем новом методе чистки одежды. Его сынок, которого исключили из школы, режется в карты на моих ступеньках. Дьявольское дитя.

Сами мысли о юноше, казалось, вселяли страх в мистера Армитаджа, и я чувствовал, как усиливается его раздражение. Я попытался успокоить его.

— Люди бывают разные, но вам надо бы сохранять спокойствие.

— А учитель кварталом ниже, доктор Ватсон, учитель музыки? Его трубу слышно в любой час дня и ночи. Представляете — днем и ночью!

Холмс неожиданно перебил его.

— Ватсон, дайте-ка мне ваше пальто.

— Новое пальто, Холмс? Но зачем?

— Заверну собаку мистера Армитаджа. Мы берем ее с собой, — сообщил он как о решенном деле.

— Вот как?! — воскликнул я. — Холмс, это уже чересчур. Пальто совершенно новое. Так не годится.

Но что-либо доказать ему оказалось выше моих сил, он быстро сдернул с меня пальто и завернул труп собаки.

— Мы позаботимся о вашем умершем друге, мистер Армитадж. И если это вас утешит, мы очень скоро сообщим имя вашего недоброжелателя в Скотланд-Ярд. Грубое нарушение закона совершенно очевидно, поэтому заверяю вас, что мы добьемся справедливости по отношению к совершившему эту жестокость.

— Вы уже знаете, кто это? — поинтересовался я.

— Идея есть, дружище, но пока она только предположение. Неплохая, надо сказать, идея.

Холмс поднял сверток с пола и взял его на руки так, словно там был младенец. Когда мы поднимались в кеб, возница взглянул через плечо.

— Вот так дела! Два джентльмена должны были бы получше знать, как возят беби! Жена хотя бы могла сказать вам, что кровь так и будет все время капать!

Очарование прохладного весеннего дня, оскорбительные слова кебмена, жестокая реальность произошедшего перемешались в моей голове. Я просто не знал, что предпринять. Взглянув на Холмса, я увидел, что он смотрит на меня с улыбкой.

Часом позже я уже сидел в привычном уютном кресле на Бейкер-стрит, 221Б. Холмс был за своим лабораторным столом, и доносившиеся до меня звуки говорили о его активной работе. Раздавалось позвякивание и постукивание лабораторных приборов. Мне не хотелось знать, что он делает с собакой Генри Армитаджа.

Время шло. Не знаю, как долго я просидел в кресле. Читать я не мог. Я уставился на старый след пули в стенке над защитным кожухом, где Холмс записывал результаты своих упражнений в стрельбе по мишеням. Внезапно Холмс позвал меня.

— Подержите эту колбу, Ватсон. Я провожу перегонку с паром.

— А что вы перегоняете, Холмс? — попробовал поинтересоваться я.

— Вы что, будете это записыватьдля публикации? — ответил он вопросом. — Если да, то я шепну вам на ухо источник этой мерзкой жидкости. — Холмс наклонился ко мне и тихо произнес: — Это всего лишь собачья моча, Ватсон, иначе урина. Она вряд ли служит предметом светских бесед, согласен, но тем не менее используется в криминалистической химии. Уверен, что ваш журнал вряд ли заинтересует ею читателей.

Шокированный, я держал колбу, пока на ее дно не накапало дистиллата на несколько миллиметров. После этого Холмс пристально осмотрел колбу и протянул ее мне.

— Этого нам достаточно, — сказал Холмс, потирая свои ладони. — Поднесите колбу к свету и скажите, что там видно.

— Ого, Холмс, поглядите-ка! Под слоем воды виден слой какой-то тяжелой жидкости. Что-то тяжелее воды и с ней не смешивающееся.

— Именно так, Ватсон.

С помощью пипетки Холмс собрал тяжелые капли и перенес их в пробирку.

— Что вы скажете о запахе этой жидкости? Понюхайте ее, Ватсон.

— Нет, Холмс, не хочу. Это же…

— Да нет, старина, — ответил он. — Это уже не собачья урина! О небо, Ватсон, где ваша научная любознательность?

Он взял у меня пробирку, понюхал содержимое, потом совершил невероятное: капнул на свой ноготь и лизнул!

— Сладкий и неприятный вкус и такой же запах, Ватсон. Совершенно непреодолимый и отвратительно сладкий. Никогда не пробуйте химикаты на вкус. Этот, в частности, особенно опасен. Ваши читатели не должны следовать моему примеру. Некоторые мои привычки наверняка ужасны. Ну да ладно. Теперь добавлю немного анилина и гидроксида калия. Это не опасно, Ватсон, но, если я прав, будет тоже весьма неприятно.

И точно, как только он добавил реагенты, навязчивый отталкивающий запах наполнил нашу квартиру. Мне стало нехорошо, пришлось закрыть лицо носовым платком и дышать через него.

Всю свою жизнь Холмс не реагировал на происходящие в мире трагедии и сохранял, как когда-то сказал Г.Мелвилл, свою собственную температуру. Даже теперь, когда я кашлял и фыркал в клубах слезоточивого газа, он спокойно набросал уравнение на листе бумаги и протянул листок мне.

— Как только вы проставите коэффициенты в уравнении, Ватсон, загадка будет решена.

Я самым внимательным образом взглянул на листок и увидел, что в уравнении недостает одного вещества:

C₆H₅—NH₂ + 3KOH + … C₆H₅—NC + 3KCl + 3H₂O.

Холмс, заложив руки за спину, ходил вперед и назад.

— Одна часть анилина, три части гидроксида калия плюс одна часть неизвестного яда дают одну часть фенилизоцианида, три части хлорида калия и три части воды. Неизвестное вещество можно узнать, уравняв написанное. Ваш кашель, Ватсон, вызывается фенилизоцианидом, который образуется при взаимодействии яда, введенного в собачий корм.

— Неужели преступление раскрыто? Как можно определить отравителя?

— Вы же знаете мои методы, Ватсон, — ответил он. — Вот и используйте их. Все необходимое для решения у вас есть.

* * *

Для решения задачи необходимо ответить на следующие вопросы.

1. Какое вещество было использовано для отравления собаки мистера Армитаджа?

2. Какое физическое свойство заставило Холмса подозревать наличие этого вещества?

3. В убийстве подозреваются четверо: футболист, молодой картежник, учитель музыки и разносчик газет.

4. Кто отравил собаку?

Побег из тюрьмы Блэкуотер

^[812]

В начале июля 1920 г. я на своем автомобиле направился к холмам Даунс в графстве Сассекс на ферму, где мой друг и коллега Шерлок Холмс содержал пчел и ухаживал за небольшим садом. После его ухода на покой мы с ним встречались лишь от случая к случаю на праздниках или именинах. Моя медицинская практика все еще продолжалась, но была такой же скромной, как и во времена, когда два джентльмена снимали комнаты на Бейкер-стрит, 221Б.

Стояла прекрасная погода. Мы не виделись несколько месяцев, я только что закончил повторное чтение учебника Холмса «Искусство расследования», поэтому предвкушал долгие беседы с великим детективом и… воспоминания. Не успел я доехать до коттеджа, как на обочине дороги увидел его хозяина.

— Ватсон, — крикнул он, — какой вы молодец, что появились!

Годы были благосклонны к Холмсу. Его высокая фигура нисколько не изменилась, а глаза светились радостью. Правда, черные волосы, зачесанные по привычке назад, стали местами серебристо-серыми. Одинокое обитание было ему явно на пользу. Исключая меня, Шерлок Холмс редко с кем-либо общался.

Едва мы успели пожать друг другу руки, как темный седан, которого я раньше не заметил, перекрыл дорогу моему верному двухместному экипажу. Пожилой водитель медленно поднялся из-за руля и, не торопясь, двинулся к нам.

— Да ведь это мой старинный коллега, инспектор Форрестер, — произнес Холмс. — Вы его, наверное, помните, Ватсон, по «загадке Рейгата»?

И я начал смутно что-то припоминать.

— Добро пожаловать, инспектор! — приветствовал его Холмс. — Только что приехал Ватсон, сейчас соберем к чаю и поговорим о былом.

— Простите, Холмс, но мой визит связан с неприятностями. У меня пугающая новость. Из тюрьмы Блэкуотер бежал Маус Матисон.

Добродушное настроение Холмса словно испарилось.

— Когда? — спросил он тихо.

— Прошлой ночью. Поэтому я и приехал, чувствуя себя обязанным предупредить вас.

— Предупредить Холмса? — переспросил я. — О чем? Холмс отошел от дел. И его незачем больше тревожить заботами о преступниках королевства.

— На сей раз вы ошибаетесь, мой друг, — возразил Холмс. — Я должен очень обеспокоиться о себе. Несколько лет назад я свидетельствовал в суде против Мауса Матисона, в результате его обвинили по семи пунктам в заговоре с целью организации взрывов. Его фигура выглядит тщедушной, но за ней кроется болезненно преувеличенная мстительность. Он должен был отсидеть в тюрьме Блэкуотер десять лет, и мне передавали, что он никогда не переставал грозить мне местью.

— Тогда, Холмс, — вставил я, — что же вам делать?

— Его надо поймать, Ватсон. Он опасен не только для меня, но и для каждого жителя Англии. Вот как повернулись события. Что вы на это скажете? Кажется, игра начинается снова?

— Можете рассчитывать на меня, Холмс. Будьте уверены, я пойду с вами до конца.

— Превосходно, Ватсон! — одобрил он со знакомыми по старым временам интонациями, потирая руки. — Давайте-ка проедемся в Блэкуотер на вашем замечательном авто.

И вот мы быстро катим по шоссе к тюрьме. Я начал учиться водить автомобиль только несколько месяцев назад и в ответ на поторапливание Холмса гнал со скоростью, которая была выше допустимой для меня. Однако Холмс не замечал моего волнения и, по своему обычаю, был равнодушен к опасности. Его руки свободно лежали на коленях. Я же своими руками крепко вцепился в рулевое колесо.

— В тюрьме нам надо тщательно осмотреть следы побега и расспросить смотрителей. Важно не упустить время. Мне не терпится узнать, как же Матисон сумел освободиться.

Сопровождаемые начальником исправительного заведения Грюнером Хоббсом, мы уже в длинном кирпичном коридоре тюрьмы начали расспрашивать о деталях побега.

— Окно в камере Матисона было прикрыто двумя стальными прутами, мистер Холмс, — пояснил Хоббс. — Оказалось, что один из этих прутов был срезан или сломан и отогнут наружу, это и позволило узнику вылезти. Расстояние от подоконника до травы под окном невелико, так что, поработав с прутом, он легко оказался на воле. Не знаю только, как ему удалось отогнуть стальную преграду. Рады будем вашей помощи в этом деле. А вот и камера. После побега мы в ней ничего не трогали.

Холмс первым вошел в камеру и принюхался, как добрая гончая.

— Что это, уксус?

— Да, мистер Холмс, — ответил Хоббс. — Маус очень любил рыбу и чипсы, поэтому здесь ему часто их готовили. Картофель и речная рыба дешевы и доступны. Маус ел их с аппетитом, обильно сдабривая уксусом, и его желудок, похоже, такие дозы кислоты выдерживал.

Первое, что мы увидели на полу камеры, — табуретка с отломанной от нее массивной ножкой.

— Преступник напал на охрану? — спросил я.

— Нет, охранник невредим и о нападении мне не докладывал, да и табуретка еще вчера была цела, — уверил нас Хоббс.

— Зачем же преступник ее сломал?

Мой вопрос остался без ответа.

Небольшая камера освещалась единственной тусклой лампой, все еще, судя по устройству, питаемой постоянным током, как во времена Эдисона. К патрону на винтах были присоединены скрученные провода. Лампа располагалась на уровне глаз в паре футов от поблекшей занавески, прикрывавшей единственное окно. Холмс не спеша обследовал это нехитрое прикрытие. Он поднял с подоконника и осмотрел жестяную банку с чаем и сахарницу. На стене, расположенной напротив железной кровати, была полка с несколькими книгами. Холмс громко прочитал их названия.

— Смотрите-ка, два романа Диккенса, учебник химии, «О рабстве» Соммерсета Моэма — весьма подходит для тюрьмы, стихи Роберта Браунинга, «Камни и минералогия», руководство по кирпичной кладке. Похоже, Хоббс, наш беглец был большим любителем чтения.

— Он действительно этим отличался, мистер Холмс, и до вчерашнего дня был просто образцовым заключенным. Поэтому постепенно мы даже стали делать ему некоторые послабления режима.

— Интересно, какого рода? — поинтересовался Холмс.

— Ничего необычного, мистер Холмс, — как бы оправдываясь произнес начальник тюрьмы. — Ему, как видите, разрешили провести электрическое освещение. К нему стали допускать его мать. Месяца три назад она принесла ему сахар, чайную ложку и чай. Его брат, Сэм Матисон, вполне добропорядочный каменщик из ближней деревни, тоже был у него. Около пары месяцев назад он оставил здесь пузырек с пергидролем — промыть ссадины на костяшках пальцев.

— Но Холмс! — воскликнул я. — Пергидролем нельзя промывать раны, он очень едкий!

— Да-да, Сэм предупредил, что надо разбавить. Книги о камнях и кирпичной кладке, полагаю, тоже принес Сэм.

— Кто-нибудь еще заходил в камеру? — спросил Холмс.

— Только охранник, мистер Холмс. Его имя Брун М.Симпсон.

— И какими же вещами одаривал мистер Симпсон заключенного? — в вопросе Холмса чувствовался сарказм.

— О, пожалуйста, не говорите так, мистер Холмс, — возразил начальник тюрьмы. — Маус вполне заслужил поблажек своим примерным поведением. Так теперь принято в современных исправительных заведениях. Но я могу ответить на ваш вопрос, мы следим за этим. Недели две назад охранник снабдил его бутылкой уксуса и принес книгу «Жизнь и работы Майкла Фарадея, 1791–1867». Они и сейчас здесь. Книга Фарадея в углу на полу. — начальник тюрьмы показал рукой, но Холмс не обратил на это внимания.

— Можно мне поговорить со всеми тремя посетителями? — спросил Холмс.

— Мать и брата легко доставить, мистер Холмс, — откликнулся главный тюремщик. — Они живут в нескольких милях от Блэк-уотера, в деревушке по дороге в Истборн. Сэм работает в сарае возле дома матери. Вот с охранником Симпсоном будет сложнее. Он отпросился на несколько дней для встречи с кузиной, которая после нескольких лет разлуки приехала из Америки повидать родственников. Но и его можно известить.

— Буду весьма вам благодарен, директор, — с легким поклоном произнес Холмс. — Если позволите, я осмотрю место происшествия.

— Будьте как дома, мистер Холмс. Конечно, смотрите. Это ведь крайне необходимо, не так ли?

Я невольно кивнул в знак согласия, а Холмс подошел к окну, отодвинул несвежую занавеску и оживился. Я тоже увидел, что один довольно толстый прут на окне был на месте. Второй прут действительно был отломан от основания, изъеден и сильно выгнут наружу. Через открытое пространство человек небольшой комплекции с трудом, но мог выбраться.

— Ватсон, посмотрите-ка! — воскликнул Холмс. Он указал на конец отогнутой части прута. — Видите, прут здесь сильно сужен, заострен, а на подоконнике… на подоконнике остатки прута словно утоплены. А вот нижняя часть уцелевшего прута выглядит тоже изъеденной и слегка утолщенной. Вот как! Что бы это значило?

Чтобы лучше все рассмотреть, он приблизил свисающие с потолка провода так, что лампа едва не коснулась остатков решетки. Потом Холмс внимательно рассмотрел оголенные части проводов и контакты.

— Интересно, почему электрик оставил такие длинные концы проводов без изоляции. Или это делал не электрик? — негромко сказал он себе под нос.

Он достал свое увеличительное стекло и стал пристально исследовать сам подоконник, на котором явственно виднелась странной формы ямка между прутами и вокруг них глубиной около полудюйма. Похоже, что оба стальных прута были словно погружены в ванночку. Директор шепнул мне, что пруты были заглублены в кирпичи по меньшей мере на три фута. Холмс снова понюхал воздух и раскрыл карманный нож.

— Посмотрите на красно-коричневую жидкую пленку в этом лоточке, Ватсон, и на основание уцелевшего прута. — Он поскреб прут ножом. — Что вы об этом думаете?

— Она похожа на пролитый чай — тут и жидкость, и чаинки. Только что из этого? Вы думаете, что Маус растворил чаем тюремную решетку?

Холмс не ответил ничего и лишь повернулся, медленно осматривая камеру. Он подошел к полке с книгами и стал листать каждый том. Закончив с книгами, он переключился на кровать и резко отвернул матрас. К моему удивлению, под матрасом мы увидели латунную ложку. Несомненно, именно эту ложку мать заключенного принесла ему несколько месяцев назад. Странно, что ложка была какой-то изогнутой, неровной с одной стороны и отточенной, словно нож, с другой.

Как всегда в моменты таких расследований, я не мешал Холмсу размышлять. Мы с начальником тюрьмы Хоббсом молча смотрели, как Холмс изучал ложку с помощью лупы. Наконец он повернулся к нам.

— Нельзя ли мне воспользоваться вашим кабинетом на час-два, господин Хоббс? Мне надо побыть одному и разобраться в некоторых несоответствиях.

— Разумеется, прошу вас, мистер Холмс, — откликнулся Хоббс. — Мы с доктором пока могли бы выпить чаю в библиотеке. Не угодно ли, доктор Ватсон?

— Доброе дело, — согласился я, стараясь, насколько возможно, произнести эти слова с энтузиазмом.

Я пытался, но не мог преодолеть своих опасений. Ведь жизнь Холмса была под угрозой. Холодные и угрюмые коридоры тюрьмы Блэкуотер словно издавали запах нависшей опасности. Все же после того, как начальник показал Холмсу свой кабинет, я последовал с ним в тюремную библиотеку на необычное чаепитие.

Не прошло и часа, как Холмс бесцеремонно вломился к нам. Клубы дыма из вересковой трубки и широкие шаги делали его похожим на паровоз. Бумажный пакет в руках явно содержал нечто добытое им в тюрьме.

— Ватсон! — воскликнул он. — Немедленно возвращаемся ко мне!

Потом он обратился к начальнику:

— Мистер Хоббс, я с вами вскоре свяжусь по телефону. Доктору Ватсону и мне надо проделать кое-какие химические эксперименты, после которых многое в нашем расследовании станет яснее. Надеюсь, вы не возражаете против того, что я захватил с собой некоторые вещи из камеры Мауса Матисона?

— Станет яснее? — удивился глава заведения, ничуть не озаботившись предметами, которые забрал с места происшествия Холмс. — Да вы просто волшебник, мистер Холмс. Вы уже знаете, как удалось Маусу сбежать? Важнее даже, что его надо немедленно найти! Ведь он угрожает вашей жизни. Новые взрывы… боюсь даже себе представить, что может быть.

— Будьте возле телефона, мистер Хоббс, — распорядился Холмс, крепче сжимая пакет. — Пойдемте, Ватсон, надо поработать.

Он резко повернулся, и мы поспешили по коридорам здания и тюремному двору к месту, где нас ждал мой двухместный автомобиль. Поездка к жилищу Холмса прошла без приключений.

— Вы же знаете, Ватсон, что и отойдя от дел я не забросил химических исследований. Вдобавок к своим пионерским разработкам по пчеловодству я недавно открыл способ выделения молибдена из молибденитовых и вульфенитовых руд и получил в осадке новые соединения молибдена с поразительными свойствами. Обязательно расскажу вам о них подробно. А пока нам надо провести в моей домашней лаборатории кое-какие химические реакции.

Встревоженный событиями в тюрьме Блэкуотер, я не стал расспрашивать Холмса об исследованиях молибдена. Войдя в свой коттедж, Холмс снял сюртук и облачился в лабораторный фартук. Стол для лабораторных исследований находился в маленькой комнате в задней части дома. В лучах дневного солнца комната казалась веселой и совсем не была похожа на мрачноватый лабораторный угол в доме на Бейкер-стрит, 221Б, где результаты химических опытов помогли раскрыть множество преступлений.

В углу комнаты я присмотрел кресло, на которое хотел было присесть. Но Холмс не дал мне до него добраться. Без всяких промедлений он выложил на стойку содержимое пакета. Мне было интересно посмотреть, что же он захватил с собой. Это были вещи из тюремной камеры: жестянка с чаем, сахарница, высокая бутылка с уксусом, латунная ложка, пузырек с пергидролем. Среди них оказалась и бутылочка, которую Холмс использовал при сборе улик, а в ней — темно-коричневая жидкость с частицами, похожими на чаинки.

— Ну что, начнем, Ватсон? Вы внимательно осмотрели то, что перед вами? Секреты этого необычного дела будут раскрываться по мере того, как мы будем действовать, анализировать и рассуждать. Да, кстати, когда меня оставили поразмышлять в директорском кабинете, я взглянул на личные дела охранников тюрьмы. Там нашлись весьма любопытные сведения — такие, которые могли бы и вас заинтересовать. Вас ведь просто очаровывают некоторые стороны жизни людей. Только давайте поговорим об этом позже. Между прочим, мой друг, вы должны быть как всегда внимательным наблюдателем химических превращений. Если все пойдет как надо — а думаю, что так и будет, — то небольшое приключение с побегом из тюрьмы Блэкуотер будет успешно закончено. Сначала, Ватсон, я растворяю в воде зеленые кристаллики сульфата двухвалентного железа, называемого по-латыни «ферри сульфас». Теперь туда же добавляю немного красной кровяной соли. И что вы видите?

— Осадок замечательного синего цвета.

— Впечатляет, не так ли, Ватсон? — Глаза Холмса блестели, когда он задал мне этот вопрос. — Но пойдем дальше.

Тут Холмс извлек из склянки несколько частиц влажного коричневого порошка и растворил его в воде. Получился желтоватый раствор.

— Это, согласно этикетке, трихлорид железа, иначе «ферри хлоридиум», Ватсон. К его раствору добавлю тиоционата, или роданида, калия.

Как только он это проделал, раствор тут же стал кроваво-красным.

— Цветные реакции очень показательны, Ватсон. Согласны?

— Но в чем же смысл всего этого, Холмс? Можно говорить о разгадке?

— Немного терпения, дружище. Это были только контрольные опыты. А теперь решающая проба, Ватсон. — Он взял в руки бутылочку с темной, похожей на чай жидкостью. — Этот шлам я собрал с подоконника камеры. Беру один миллилитр… разбавляю четырьмя миллилитрами воды. Видите, раствор стал почти прозрачным. Теперь разделяю этот раствор на две части… В одну часть добавляю роданид. Смотрите, Ватсон: снова кроваво-красный цвет! Однако задача не будет решена, если мы не проведем еще одно исследование. Беру вторую часть раствора, добавляю красную кровяную соль…

— Снова красивый синий осадок, Холмс.

— Теперь ясно, как удалось справиться с решеткой. Решена! Задача решена!

— Вы что, Холмс, знаете, как Маус Матисон сумел выйти из тюрьмы? Можно исключить повторение таких случаев?

— Готов ответить «да» на оба вопроса, — уверил меня Холмс.

— Но ведь, Холмс, надо еще найти Мауса, пока он не выполнил своей угрозы. Нельзя же химическим путем определить, где он теперь прячется!

— Вы так думаете, Ватсон? На самом деле именно это я уже сделал.

* * *

Чтобы раскрыть дело, необходимо разобраться в ключах, содержащихся в тексте, и ответить на вопросы.

1. Что выяснил Холмс, проведя химические испытания?

2. Каким образом Маус Матисон сумел выбраться из тюремной камеры?

3. Где вероятнее всего может прятаться Маус Матисон?

Куинн Фосетт Братство страха

Достопочтенная Джин Конан Дойл впервые дала разрешение на публикацию серии романов, составляющих продолжение Холмсианы, созданной ее знаменитым предком. Героем произведений является Майкрофт Холмс, старший брат Шерлока Холмса. Эти захватывающие приключения доставят удовольствие и знатокам жанра, и читателям, впервые открывающим для себя мир классического детектива.

Майкрофт Холмс, о котором великий сыщик-консультант Шерлок говорил как о человеке, в еще большой степени, нежели он сам, одаренном наблюдательностью и способностью к дедуктивному мышлению, появляется на страницах лишь четырех рассказов о Шерлоке Холмсе. Нам известны только отдельные детали его жизни. Впрочем, их вполне достаточно, чтобы пробудить любопытство читателя. Справедливы ли слова о том, что Майкрофт порой играет главенствующую роль в британском правительстве? Ведь он крайне редко уходит от своего дома на Пэлл Мэлл дальше чем через дорогу, — в уютный клуб «Диоген».

В романе «Братство страха» с жизни Майкрофта Холмса и его неведомых прежде сотрудников впервые снимается завеса. Появляются слуга Холмса, отставной военный, который, видимо, был в прошлом шпионом, актер Саттон, чье умение безупречно изображать Майкрофта оказывается жизненно необходимым для последнего, и молодой Гатри, новый секретарь Майкрофта, который помимо важной роли в романе выполняет обязанности летописца, отведенные Конан Дойлом доктору Уотсону. Прекрасное образование Гатри не подготовило его ни к тому, чтобы окунуться в мир международной политики, где идет борьба без всяких правил, ни к встрече с красивой и хитрой мисс Гэтспи — воровкой, шпионкой и убийцей, но он успешно преодолевает все встречающиеся на пути трудности.

Действие романа насыщено удавшимися и неудавшимися убийствами, похищениями и диверсиями, в нем действует множество тайных агентов, работающих на двоих и троих хозяев, строят свои козни анархисты, и все это написано в прекрасном стиле Артура Конан Дойла.

Куинн Фосетт занимал видное положение в судебном ведомстве. Много путешествовал по свету. Он рыцарь Шотландского ордена Тамплиеров. Всю жизнь, сколько он себя помнит, Фосетт увлекается произведениями о Шерлоке Холмсе и считает великой честью с любезного разрешения достопочтенной Джин Конан Дойл продолжить летопись братьев Холмс.

Образ Майкрофта Холмса используется автором с любезного разрешения достопочтенной Джин Конан Дойл.

Глава 1

В июне 1887 года я поступил на службу к самому замечательному человеку, которого мне когда-либо посчастливилось знать, — Майкрофту Холмсу. Своими достоинствами этот джентльмен превосходил всех людей, с которыми мне приходилось ранее встречаться. Он обладал исключительным интеллектом, сверхъестественной проницательностью и чувствительным характером. Это сочетание качеств вынуждало его к образу жизни, который для большинства оказался бы непосильным, но как нельзя больше устраивал мистера Холмса, который как раз в это время собирался отметить свой сорок четвертый день рождения. Это был высокий, грузный человек с крупной продолговатой головой. На его лице выделялись густые брови, орлиный нос и глубоко посаженные серые глаза. Вероятно, путем долгой тренировки он научился скрывать свои чувства, но его губы иногда против воли белели от сдерживаемого гнева, да порой он в раздумье крутил в пальцах цепочку от часов. Хотя в то время он вел малоподвижный и крайне однообразный образ жизни, почти не отступая от раз и навсегда принятых обычаев, из записей в его дневниках можно сделать косвенный вывод о том, что он провел весьма бурную и полную всяческих опасностей молодость. Сам мистер Холмс признавал, что в юные годы ему несколько раз доводилось попадать в неприятные переделки; я же предполагал, что именно от них у него остались жестокость в характере и рубцы на теле. На шее сзади из-под воротничка выглядывал застарелый шрам, но мне так и не довелось узнать ни его происхождение, ни насколько серьезной была эта давняя рана.

Майкрофт Холмс жил на Пэлл Мэлл, почти напротив своего клуба. Он занимал во втором этаже квартиру, состоявшую из гостиной, кабинета, спальни, столовой, кухни, ванной и комнаты для слуги. Обстановку в основном составляла антикварная мебель, относившаяся ко времени Стюартов, хотя несколько предметов и выпадали из общего стиля: например, секретер в его гостиной был сделан во Франции во времена Наполеона. Майкрофт Холмс утверждай, что он достался ему от бабушки-француженки. Везде были великолепные турецкие ковры, но один из них, похоже, стоил больше, чем все остальные вместе взятые. Вся квартира была уставлена старинными медными восточными сосудами; мистер Холмс по большей части использовал их для выращивания экзотических растений. Но его интерес к садоводству не исчерпывался красотой цветов. Он чрезвычайно интересовался ядами и наркотиками; в его домашней плантации были смертельно опасные цветы, к которым он никому не разрешал прикасаться. Комнаты, хотя ежедневно в них делали уборку, постоянно были захламлены, так как Майкрофту Холмсу хотелось иметь под рукой все, что ему может понадобиться в следующий момент. Нигде не видно было ни картин, ни гравюр, зато в гостиной и столовой висела дюжина взятых в рамки карт Индии, России и Китая — несомненно, наследство его предыдущих мест службы. Две из карт были порваны, а на одной, почти посредине, темнело подозрительное пятно. По словам мистера Холмса, это было всего-навсего виски. В холле, подле лестницы, стояли четыре больших медных урны; вокруг их горловин змеились надписи арабской вязью. Мистер Холмс объяснил мне, что это просто тексты из священных писаний и, вопреки моим первоначальным предположениям, не содержат ничего зловещего.

Я оказался личным секретарем Майкрофта Холмса сразу же, как только прибыл в Лондон из Стирлинга; там я служил секретарем у мистера К. Т. Ж. Эндрюса-Ниммо, который взял меня на службу сразу же после окончания школы благодаря моим способностям к языкам. Именно мистер Эндрюс-Ниммо обратил на меня внимание мистера Холмса и дал мне прекрасные рекомендации, за что я всю жизнь буду ему благодарен.

Кстати, мое имя Патерсон Эрскин Гатри. Мой отец, мелкий штабной офицер, умер в Крыму во время войны от какой-то болезни. К началу описываемых событий мне было двадцать девять лет, практически еще в колыбели я был помолвлен с Элизабет Ридейл, и поэтому доставленное мне послание от мистера Холмса вселило надежду и в мою мать, и в мать моей невесты. Во мне нет ничего примечательного, не считая, может быть, того, что правый глаз у меня зеленый, а левый голубой, да к тому же я левша.

С первых же дней, проведенных на службе у мистера Холмса, я привык подниматься в шесть часов, чтобы, наскоро перекусив, быть готовым в семь утра приступить к своим обязанностям: разбирать и переписывать заметки, которые он сделал минувшей ночью. Сам мистер Холмс редко поднимался раньше девяти и не любил, чтобы в это время бумаги загромождали письменный стол и мешали сосредоточиться на изучении и анализе информации, которая поступала к нему из множества источников. Именно такова была работа, которую он делал для правительства Ее Величества.

Но однажды в середине октября, явившись на службу теплым утром, во вторник, который ничем не отличался от других будних дней, я обнаружил, что Холмс не только уже поднялся, но полностью одет — во фраке, черном жилете и темных полосатых брюках, он сидит за столом, а перед ним завтрак: яичница, холодная говядина и горячие булочки.

— Заходите, Гатри, — кратко приветствовал он меня, подняв взгляд от еды.

Не ожидая увидеть своего патрона в столь ранний час, я, удивленный, поклонился.

— Доброе утро, сэр. Надеюсь, все в порядке?

— Да, я здоров, но со мной не все в порядке. Ваша записная книжка при вас? — спросил он без перехода.

— Конечно, сэр, — ответил я, указывая на кожаный портфель, который всегда носил с собой. — И карандаши заточены, как обычно.

— Я мог бы и не спрашивать об этом, — сказал Майкрофт Холмс и указал на стол. — Не желаете чашку чаю? Тьерс! — чуть повысил он голос, обращаясь к своему безупречному слуге. Он служил когда-то в том же правительственном учреждении, где Холмс начинал свою карьеру, и вот уже более восьми лет находился на службе у Майкрофта Холмса.

— Чаю для Гатри, и покрепче, — приказал Холмс, когда Тьерс появился в дверях. — И, пожалуй, пару горячих лепешек с густой сметаной.

— Сэр, я предпочел бы просто чашку крепкого чая: я уже поел, — возразил я, надеясь, что не оскорбил отказом ни мистера Холмса, ни Тьерса.

— Как будет угодно Гатри, — сказал Холмс, разрешив мои сомнения. Затем он на мгновение задержал взгляд на слуге. — Сейчас трудное время, но я надеюсь, что вы будете продолжать записи в своем дневнике, Тьерс. При таком неопределенном положении ваши впечатления могут оказаться очень ценными. Нет ничего более точного, чем первое, наиболее острое впечатление.

— Да, мы поняли это в Каире. Конечно, сэр, я буду продолжать свой дневник. — Тьерс склонил седую голову, напоминавшую по цвету барсучью шерсть, и вышел.

Я подошел к письменному столу мистера Холмса и просмотрел заметки, сделанные им прошлой ночью. Их было значительно меньше, чем обычно, и это меня удивило. В то же время его активность в утренние часы, не свойственная ему, указала на то, что произошло что-то экстраординарное.

— Вы получили какие-то новости, сэр? Может быть, были преданы огласке сведения о Соглашении? Или серьезно продвинулись баварские переговоры? — спросил я.

В тот же момент в моих руках оказалось письмо загадочного содержания.

«Мистер Холмс, — говорилось в нем. — Надеюсь, что вы простите мою назойливость, но я должен просить Вас просмотреть документы, которые прилагаются к письму. Сообщить Вам, как они попали ко мне, значило бы подвергнуть Вашу жизнь неминуемой опасности. Мне же остается лишь рассчитывать на то, что я не делаю ошибки, обратившись к Вам. Если эти страшные люди смогут беспрепятственно продолжать свою деятельность, то не избежать катастрофы. Когда я пытаюсь решить, у кого хватит ума успешно противостоять им, то могу припомнить лишь несколько человек. Вы относитесь к их числу. Достаточно сказать, что моя жизнь зависит от того, узнают ли авторы присланных мною документов о моем поступке. Другими словами, я вверяю Вам свою жизнь. Надеюсь, вы оправдаете мое доверие, я же, со своей стороны, снова свяжусь с вами, когда узнаю что-либо еще».

Внизу стояла подпись: «Ваш друг».

— Вы, наверно, заметили, что автор пытался изменить свой почерк, правда, без особого успеха, так как письмо было написано наспех, — сухо заметил мой патрон, не отвлекаясь от завтрака. — И, конечно, вы тоже не сомневаетесь, что писала женщина.

— Женщина? — воскликнул я. — Но почему? Я вижу признаки, по которым вы поняли, что почерк изменен, но как вы можете определить пол?

Майкрофт Холмс вздохнул, отрезал себе тонкий ломтик говядины, положил сверху кусок яичницы и внимательно посмотрел, как желток растекается по розовому мясу.

— Дело не в самом письме, из него можно сделать вывод лишь о европейском образовании корреспондента, полученном скорее в Швейцарии, чем во Франции, — бумага голландская, это видно по водяным знакам. Нет, Гатри, все дело в стиле. Хотя автор и говорит о себе в мужском роде, но обращается ко мне по-женски. Это могла написать только женщина.

— Или впавший в отчаяние от страха и беспомощности молодой человек, — предположил я. Затем я взглянул на текст, следовавший за подписью, и нахмурился. — Будь я проклят! Это шифровка!

— Вне всякого сомнения. Именно поэтому письмо и послали мне. Шифр к тому же на немецком языке, что, по крайней мере, связано с содержанием письма. Ну ладно. Наверно, мне понадобится все утро, чтобы расшифровать это.

В его словах не было ни грана хвастовства. Известно, что для разгадки шифра требуется целая прорва специалистов, которые тратят на это несколько дней. Но навык мистера Холмса в искусстве дешифрования мог поразить любого, хотя сам он постоянно раздражался собственной медлительностью.

В этот момент в комнату вошел Тьерс с подносом, на котором стоял дымящийся чайник и единственная чашка.

— Отлично, Тьерс. Вы не понадобитесь мне в течение ближайших двух часов. Можете пока навестить вашу матушку. Если вы немного задержитесь, это не доставит мне больших неудобств.

— Благодарю вас, сэр, вы очень добры, — ответил Тьерс, поставив чайник и чашку на стол, и коротко поклонился. — Я вернусь так скоро, как смогу, — и он удалился, не сказав ни слова больше.

— Несчастный, — сказал Холмс, кивнув в сторону двери, за которой скрылся Тьерс.

— Почему? — спросил я. За те восемь месяцев, которые я проработал у Майкрофта Холмса, я не слышал от него вообще никаких замечаний, касавшихся Тьерса, тем более высказанных с такой печальной интонацией.

Майкрофт Холмс поднял руку с длинными узловатыми пальцами.

— Его мать умирает, а у него нет возможности уделять ей достаточно времени.

Я сразу понял его.

— И вы дали ему два часа, чтобы он навестил мать, — сказал я. Подойдя к столу, я остановился рядом, не решаясь сесть, так как не привык к фамильярным отношениям с моими работодателями.

— Вы же не собираетесь пить чай стоя, мой мальчик? Сделайте милость, сядьте, — он указал мне на стул, стоявший напротив, и заговорил, лишь когда я повиновался. — Да, очень грустная ситуация. Я хотел бы дать ему больше времени для свидания с матерью, но положение сейчас очень серьезно. Боюсь, из письма, которое вы только что прочли, со всей очевидностью следует, что я сам скоро буду нуждаться в его помощи.

— Но почему вы говорите о серьезном положении? — спросил я, наливая чай через ситечко, которое Тьерс положил рядом с ложкой. Налив чай, я поставил чайник на место, приподнял крышку и положил ситечко внутрь. — Конечно, тон письма очень тревожный, но не может ли быть…

Холмс покачал головой.

— Хотелось бы так думать, Гатри. Но то немногое, что пока удалось разобрать, порождает во мне самые дурные предчувствия. Я уже немного посидел над этим шифром и боюсь, что обычные приемы здесь не годятся. А это значит, что мы имеем дело с людьми очень хитрыми и обладающими опасными знаниями. — Он водрузил на ломтик мяса еще один желток, положил в рот и принялся медленно жевать.

— Что вы имеете в виду, говоря об опасных знаниях? — Слова, которые употреблял мистер Холмс, заинтриговали меня: на моей памяти он еще не допускал оговорок.

— Знания, не относящиеся к кругу обычных человеческих интересов. Выходящие за пределы классической науки. Конечно, вы можете считать, что это приманка для дураков, и в значительной степени окажетесь правы: простаков часто ловят на аромат благовоний и пламя свечи. Но некоторым удается найти в этой сфере особые сведения, знание, придающее его обладателю огромную мощь. Люди, составившие зашифрованные документы, обладают большим мастерством. Я считаю так потому, что их немецкий шифр имеет древнееврейскую основу. Это «Каббала», — он поднял на меня взгляд, чтобы понять, знакомо ли мне это слово. Да, я слышал его, и только. — Именно отсюда следует, что их можно считать обладателями опасных знаний. Каждое из качеств авторов документов опасно само по себе, но объединенные, они представляют собой гораздо большее, чем сумма частей.

Я коротко рассмеялся, желая, чтобы в смехе не было слышно волнения: я не хотел верить в то, что услышал. В наше время человек, наделенный таким могучим интеллектом, как Майкрофт Холмс, не должен быть столь легковерен, чтобы придавать значение оккультизму.

— Вы, конечно же, не предполагаете, что древние суеверия имеют под собой какую-то реальную почву…

— То, что вы назвали древними суевериями, дает знания, которыми могли овладеть очень немногие. А те, кому это удавалось, как правило, платили очень высокую цену за свои познания. — Он подлил в чай молока и задумчиво размешал его. — Тайные общества и оккультные кружки Европы не так уж часто оказывались вовлеченными в политику. Но существует некое Братство, получившее печальную известность непрерывным противостоянием законным правителям на всем континенте.

— То, что вы говорите, звучит весьма зловеще, — заметил я, когда мистер Холмс прервал свое объяснение и с отсутствующим видом уставился на жидкость в своей чашке.

— Хорошо, если это так, — сказал он, резко подняв голову. — Не хотелось бы, чтобы вы предположили, будто мы имеем дело с доверчивыми мечтателями или нерасчетливыми безумцами. Это, несомненно, умные и безжалостные враги. Недооценивать их очень опасно. — Он быстро закончил завтрак, а я допил чай.

Пока мы молчали, я мысленно спрашивал себя, что это за люди, о которых он говорит, и каких действий он ожидает от них. Когда тарелка опустела, Майкрофт Холмс отложил салфетку и отодвинулся от стола. Почти все стены его квартиры занимали книжные полки. Поднявшись, он быстро подошел к самой длинной из них и достал большой старый том в кожаном переплете с бурыми пятнами на страницах и стершимся золотом обрезов. Подав мне книгу, он сказал:

— Вот. Прочтите это. До полудня. Когда закончите, мы продолжим разговор.

Взяв в руки книгу, я заметил, что она написана по-немецки. «Изучение сил невидимого мира», — перевел я заглавие и грустно посмотрел на груду заметок, ожидавших, когда же я приведу их в порядок. Я мог вполне прилично читать и писать на этом языке, но не владел им совершенно свободно; эзотерической терминологии я вообще почти не знал. Конечно, я был не в состоянии быстро пробежать весь текст, да еще выполнить свои ежедневные обязанности по разборке записей — и все это за отведенное мне время.

Взвесив книгу в руке, я попытался придумать, как дать понять мистеру Холмсу, насколько затруднительным оказалось мое положение. Но тот угадал мои мысли и нетерпеливо взмахнул рукой.

— Гатри, вы можете сделать ваши записи позднее. Это куда важнее, и начать работу нужно немедленно. — Он взял чашку и блюдце и, держа их в руках, принялся расхаживать по комнате. — Но главное, как мне кажется, это письмо. Я беспокоюсь о несчастном, вернее, несчастной, приславшей мне предупреждение.

— Вы имеете в виду человека, подписавшегося «ваш друг»? — спросил я.

— Да. Поскольку, если она выступает против Братства, а я опасаюсь, что так и есть, она может лишиться жизни еще до захода солнца. Она наверняка знает, что с каждым часом грозящая ей опасность увеличивается. Если она еще жива, а это кажется мне вполне возможным, она все равно беззащитна против любого действия, которое может быть предпринято против нее. — Хмурое выражение лица гораздо больше выдавало его беспокойство, чем интонации голоса. — Если они узнают, что она предала их, то ей придется расплатиться за смелость самой высокой ценой.

— Сэр, но ведь не может быть, чтобы все было так опасно! — воскликнул я. За семь месяцев, которые я провел на службе у Майкрофта Холмса, я и представить был не в состоянии, что он может преувеличить какую-нибудь опасность.

— На самом деле все может быть куда хуже. Говорят, что на переговорах в Баварии намечаются серьезные трудности. — Он кашлянул, показав этим, что недоволен сложившимся положением.

— Но ведь между этими двумя вещами вряд ли может быть какая-нибудь связь, — возразил я и кинулся защищать свою теорию. — Если эти шифры основаны на немецком языке, то разве не более вероятно, что это провокация России, Франции или Турции, чем работа самих немцев?

— Возможно, но я сомневаюсь в этом. Разобравшись в шифре, я буду знать больше, — спокойно сказал он и, склонившись к столу, небрежно кинул салфетку на тарелку, испачкав край алого полотна остатками мясного сока. — Если я вам понадоблюсь, вы найдете меня в кабинете.

— Думаю, что справлюсь, — почтительно ответил я и быстро вскочил из-за стола, протянув руку к недопитой чашке с чаем.

— Вам, пожалуй, сегодня утром потребуется еще чай, — предположил Майкрофт Холмс. — Когда закончите, приходите в кабинет. Я угощу вас бренди.

— Бренди? — переспросил я, отшатнувшись. Мой хозяин еще ни разу не высказывал предположения о том, что я в рабочее время поддерживаю свои силы алкоголем.

— Оно вам может понадобиться, когда вы ознакомитесь с книгой, — загадочно ответил Холмс.

Из дневника Филипа Тьерса

Матери сегодня стало гораздо хуже. У нее постоянная слабость. Доктор Дж. дал мне понять, что ей осталось не так уж много дней пребывать в ясном рассудке, и советовал проводить с ней как можно больше времени.

Сегодня днем М. X. расспросил о состоянии здоровья моей матери. Я сообщил ему, что д-р Дж. считает, что ее состояние вызвано общей слабостью здоровья, связанной с преклонным возрастом и превратностями прожитой жизни. М. X., кажется, не был удовлетворен этим ответом и спросил, не было ли у нее до болезни беспричинных приступов тревоги и не издавала ли ее одежда или постельное белье запаха карболки. Я не имел ни малейшего представления о состоянии ее постели и одежды, но заметил, что она очень много волновалась и переживала, прежде чем перенесла удар и попала в лечебницу. Мой ответ вызвал у М. X. глубокую озабоченность, и он посоветовал мне как можно скорее осмотреть одежду матери и узнать, не осталось ли на ней этого специфического запаха. Он не пожелал объяснить мне, зачем это нужно, пока не узнает об одежде все.

М. X. собирается вскоре послать Г. с поручением на континент. Надеюсь, что Г. уже готов к работе.

Глава 2

В течение следующих четырех часов я читал «Изучение сил невидимого мира». Мои ощущения колебались между прямой насмешкой и глубоким отвращением к прочитанному. Автор заявлял, что издревле известны способы увеличить мощь человека, и были описаны ритуалы, служившие этой цели. Они были настолько богохульны и непристойны, что, казалось, мои глаза могут оказаться оскверненными из-за того, что видят столь мерзкие слова. Цели этих отвратительных обрядов были не менее мерзки: свергать правителей великих наций во всем мире и склонять страны к анархии или даже к чему-то худшему. Я никогда еще не испытывал ни к чему такого отвращения, как к этой чудовищной книге. То, что современных разумных людей можно совратить в этуверу, вовлечь в описанные в книге обряды, было ужасно; а то, что кое-кто соглашался исполнять эти обряды, было невероятно отвратительно.

Когда я, закончив чтение, поднялся со стула, стоявшего перед высоким секретером, то был потрясен до глубины души. Ни в одной из древних шотландских легенд, которые любила пересказывать мне бабушка, не встречалось примеров такого изощренного злонравия и разврата. Но ведь те старинные сказки предназначались для того, чтобы пугать детей, а основой для этих описаний служили действительно происходившие события. Я подошел к двери кабинета моего патрона и постучал.

Майкрофт Холмс уже поджидал меня с большой рюмкой бренди в руке. Протянув ее мне, он подождал, пока я отпил большой глоток.

— Не слишком приятное чтение, правда, Гатри?

— Вы слишком мягко сказали, сэр. Это отвратительно! — я протянул ему книгу. — Если есть люди, которые руководствуются этим в жизни, то мне понятно, почему вы так обеспокоены судьбой любого, кто попытается преградить им путь.

Я был рад, что он забрал у меня книгу; мне показалось, что я освободился от гораздо большей тяжести, чем вес этого тома. Когда я отпил еще немного бренди, по телу разлилась теплота, но ощущение, которое я испытал, было похоже не столько на бодрящее действие алкоголя, сколько на ожог от спирта, которым промывают рану.

— Это только начало, — медленно проговорил мистер Холмс. — Вам придется узнать гораздо больше, прежде чем вы окажетесь достаточно подготовлены для встречи с этими людьми, а также с теми, кто становится жертвами их обмана.

Я рассмеялся: после чтения мои чувства были еще несколько расстроены.

— Обман — слишком мягкое слово. Исходя из того, что я прочел, думаю, эти люди способны на невероятную жестокость, чтобы заставить других служить себе. Эта грязь… — я не мог подобрать другого слова, чтобы выразить крайнюю степень осуждения.

— Именно так, — согласился Майкрофт Холмс. — Но вы не могли не заметить, что они обладают большим опытом по части подкупа тех, кто клюет на их посулы власти.

Я не мог полностью согласиться с ним.

— Эти люди должны быть слишком легковерными, если они ожидают от этих обещаний каких-то результатов.

— Возможно, они идеалисты, или имеют навязчивые идеи, или сумасшедшие, а возможно, стремятся стать частью чего-то большего, чем они сами, — добавил Майкрофт Холмс. Он взялся обеими руками за лацканы своего фрака и сказал:

— Я хотел бы, чтобы вы сегодня, немного позже, вышли по одному моему поручению. Полагаю, вам нужно будет загримироваться.

— Конечно, сэр, — ответил я. За прошедшие месяцы мне уже приходилось выполнять множество таких поручений Майкрофта Холмса. В первый раз я был удивлен, но теперь воспринимал эти поручения так спокойно, как будто они относились к кому-то другому. Если же говорить совсем честно, я радовался им, так как они давали возможность отвлечься от ежедневной рутины.

— Как я должен буду выглядеть?

— Постарайтесь выглядеть так, словно служили в армии, лучше — где-то за границей. Будет кстати произвести впечатление, будто вы слегка помешаны, вернее близки к тому, чтобы шагнуть за пределы возможностей вашего рассудка. — Рассуждая, он загибал пальцы. — Прикройте один глаз повязкой. Совершенно не нужно, чтобы кто-нибудь заметил, что у вас разные глаза.

— Если вы на этом настаиваете, — сказал я. Я терпеть не мог носить на глазу повязку, так как это резко ограничивало сектор наблюдения за окружающим миром.

— К сожалению, мой мальчик, я настаиваю. Люди, за которыми вам предстоит наблюдать, очень опасны. Одежду, которая может вам пригодиться, вы найдете в чулане, рядом с буфетной. Подберите также пальто и брюки, чтобы они были вам заметно велики; тогда со стороны будет казаться, будто вы недавно сильно похудели. Это позволит вам быть неблагодарным и проявлять иные дурные качества, не вызывая подозрений. — На лице Майкрофта Холмса застыло отсутствующее выражение, что свидетельствовало о лихорадочной работе мысли. — И вот еще: испачкайте руки, а потом небрежно вымойте их.

— А это еще зачем? — в легкой растерянности спросил я.

— Потому что вы должны казаться человеком, желающим предпринять сомнительные действия, которые помогут ему восстановить утерянное положение. Вам следует дать понять окружающим, что вы были доверенным лицом некоего богатого промышленника, а тот незаконно уволил вас по навету ревнивых коллег. Или придумайте какую-нибудь еще историю о несправедливости. Пусть они предполагают, что вас отправили со срочным поручением в какой-то отдаленный город в Азии или Египте, а возвращаться оттуда в Англию вам пришлось за свой счет, хотя денег у вас не было. — Он мрачно улыбнулся. — И пожалуй, вам не повредит, если вы между делом бросите, что, принимая решения, следовали указаниям звезд.

— Но я почти ничего не знаю об этом, — горячо возразил я. Это было совершенной правдой; к тому же весь мой опыт и образование восставали против астрологических изысканий.

— К тому времени, когда вы закончите ланч, я приготовлю кое-какие заметки. Хорошенько запомните их содержание, и вы сможете обосновать причины своих действий. — Он постоял минуту посреди кабинета, покачиваясь с носков на пятки. — А теперь оставьте меня наедине с этими шифрами. Я разобрался с одним, но второй более сложен.

Я немедленно ретировался и отправился переписывать заметки, сделанные мистером Холмсом предыдущей ночью. Я ежедневно занимался этим, но сегодня мое внимание то и дело отвлекалось от привычного занятия: я пытался представить, что же являет собой предприятие, в которое я оказался вовлечен.

Вскоре вернулся Тьерс и приготовил в гостиной легкий полдник из холодного ростбифа и корнуэльской похлебки. На его лице застыло мрачное выражение, двигался он скованно. Когда он раскладывал на столе серебряные приборы, я, к своему удивлению, заметил, что его руки дрожали. Когда Тьерс подал мне свежезаваренный чай, я осведомился о здоровье его матери и заметил, что он вздрогнул.

— Она угасает, мистер Гатри. — У него перехватило горло, но он справился с собой. — Говорят, ей долго не протянуть, несмотря на все, что для нее делают. Спасибо за заботу.

— Вам удается ежедневно проводить с ней какое-то время? — спросил я, наливая себе чай.

— Я провожу с ней все свое свободное время, — чуть слышно ответил он, словно надеялся, что тишина поможет продлить дни его матери. — Когда конец уже так близок… Мистер Холмс очень великодушен. Он знает, что это долго не протянется.

— Э-э… — Я пытался найти наиболее тактичные слова, но в это время Тьерс сам ответил на мой невысказанный вопрос.

— Я говорил с ее врачом не больше часа тому назад. Он сказал, что она проживет самое большее восемь-десять дней.

— Мне очень жаль, Тьерс. Остается надеяться лишь на то, что она избавится от земных страданий. — Я не мог найти слов, которые дали бы истинное утешение в этот момент, и говорил фразы, предписанные обычаем.

— Аминь, мистер Гатри, — заключил Тьерс и оставил меня наедине с чаем.

Я почти закончил работу с записками Майкрофта Холмса, когда он собственной персоной явился в гостиную и позвал Тьерса, чтобы тот подал ему еду. Усаживаясь за стол, он окинул беглым взглядом вошедшего слугу.

— Жаль, что вашей матери приходится принимать лауданум.

— Спасибо, сэр. Благодаря этому она спит, — сказал Тьерс, нимало не удивившись сказанному.

Но я еще не привык в полной мере к способностям моего патрона и, как только Тьерс вышел из комнаты, довольно резко спросил:

— Откуда вы узнали о лаудануме?

Холмс взглянул на меня с легким нетерпением.

— Неужели вы не заметили у него в кармане ложку, обернутую в промасленную салфетку?

— Нет, — признался я. — Но почему я должен был обратить на нее внимание? И какое отношение она может иметь к лаудануму?

— Тьерс — очень осторожный и методичный человек, если он порой ошибается, то из-за перестраховки. Он никогда не оставит ложку, в которой содержался опасный препарат, но аккуратно заберет ее с собой. О чем должен думать такой предусмотрительный человек, с тех пор как его мать узнала, что скоро умрет? — Он махнул рукой, обрывая разговор, и мрачно добавил: — Должен сказать вам, что опиаты — ужасная вещь. Когда я был совсем молодым, моя собственная мать пыталась преодолеть свои несчастья с помощью этого проклятого зелья, а потом оно продолжило свою разрушительную работу в моем младшем брате. — Холмс потряс головой и резко сменил тему. — Похоже, что мне в конце концов удалось разгадать второй шифр. — Бросив на стол небольшой бювар, он оперся на него локтем и принялся крутить в пальцах цепочку от часов. — Это было чертовски ловко сделано, и мне пришлось очень тщательно подбирать слова. Автор документа — человек больших и недобрых знаний. Помяните мое слово: обнаружить его будет все равно что заглянуть в преисподнюю.

Этот стиль был настолько необычен для Майкрофта Холмса, что я был обескуражен. Мне было трудно задать ему вопрос в том же духе. Наконец я решил ограничиться простейшими словами:

— Почему вы так сказали?

— Совершенно ясно, что составитель этих документов, кем бы он ни был, собирает наиболее предосудительные в человеческой культуре знания, для того чтобы использовать их в самых недостойных целях, — он произнес эти слова не повышая голоса, но его серые глаза сверкнули стальным блеском. — Нам придется соблюдать крайнюю осторожность во всех действиях, направленных против этого человека и его союзников. Один неверный шаг — и, возможно, нам обоим придется расплатиться чем-то значительно более дорогим, чем наши жизни. — При этих словах он обхватил ладонью свою шею сзади и, как мне показалось, быстрым движением погладил шрам. Затем он дважды тряхнул головой, как будто отрешаясь от подспудных воспоминаний. — Вы будете вооружены, Гатри. Достаточно взять пистолет и нож.

— Я вам уже не раз говорил, мистер Холмс, что не люблю пистолеты. — Я знал, что спорить с ним бесполезно, но что поделать, мне действительно не хотелось иметь при себе огнестрельное оружие. Я считал, что одно лишь наличие пистолета может спровоцировать насилие по отношению к его владельцу.

— Гатри, в целом я согласен с вами. Но позвольте мне сегодня настоять: в кармане у вас должен лежать заряженный пистолет, а за голенищем спрятан нож. Мы разыскиваем не просто преступников, а людей с ужасными, подлыми намерениями, совершенно лишенных совести и подчиняющихся лишь собственным амбициям. Вам нужно быть готовым столкнуться с их худшими качествами, хотя я искренне надеюсь, что до этого не дойдет. Люди, с которыми вам предстоит иметь дело, будут ожидать встречи именно с таким проходимцем, какого вы должны изображать, и, конечно, запасутся кое-какими средствами защиты.

— Но ведь они наверняка не захотят привлекать к себе внимание, — сказал я, втайне надеясь на утвердительный ответ.

Холмс метнул в меня сердитый взгляд.

— Они будут изучать вас. Вы же не хотите, чтобы эти злодеи поняли, что вы чуждый им человек, ведь в таком случае они могут попытаться захватить вас. Гатри, чтобы избежать подобной неприятности, — он перегнулся через стол и взял меня за правую руку, — я приму меры предосторожности.

Прежде чем я смог возразить, он задрал кверху мой рукав, обнажив запястье. Я с удивлением увидел, что в его руке появился шприц, наполненный темно-зеленой жидкостью.

— Какого черта… — воскликнул было я, но Майкрофт Холмс уже успел ввести мне под кожу несколько капель содержимого шприца.

— Это имитация татуировки, но, в отличие от большинства известных способов, эту можно удалить только с помощью определенных химикатов, — пояснил он, продолжая тем временем разукрашивать мою кожу, поглядывая время от времени на шрам на своем правом запястье.

— Но что все это значит? — спросил я, вздрогнув, когда игла вновь ужалила меня.

— Метка Прислужника из Долины Царей, — ответил Холмс таким тоном, будто это должен был знать каждый школьник. — А больше вам знать не следует.

— Прислужник из Долины Царей, — повторил я. — Ну что ж.

— Если кто бы то ни было задаст вам вопрос о значении этой татуировки, — продолжал Холмс, нанося последние точки на изображение скарабея, не превышавшего размером запонку моего воротничка, — вы ни в коем случае не должны показать, что знаете хоть что-то еще.

— И это будет правдой, — напомнил я.

— Именно так. И при всем желании они не смогут выжать из вас большего. — Холмс отложил шприц. — Прошу простить меня за неприятные ощущения, которые я вам причиняю, но, уверяю вас, эта отметина сослужит такую службу, ради которой стоит перенести небольшие неудобства. — В его серых глазах вспыхнул мрачный огонек. — Они пожелают отомстить вам за дерзость, если поймут, что вы не тот, за кого выдаете себя. И скорее всего они постараются использовать вашу смерть как предостережение для любого другого, кто мог бы захотеть повторить вашу попытку. — Он откинулся на стуле, покачиваясь на его задних ножках. — Гатри, вам предстоит пройти над пропастью. Надеюсь, не нужно лишний раз подчеркивать, что я не хочу, чтобы вы рухнули в нее?

— Конечно, сэр, — ответил я. Сердцем я чувствовал, что последнюю сдержанную фразу он произнес от всей души.

Майкрофт Холмс перестал раскачиваться на стуле.

— Вы возвращаете меня к жизни, Гатри. Теперь перекусите, а я тем временем вкратце расскажу о том, что вам предстоит. На Браунлоу-стрит рядом с гостиницей Грэя есть еще одна гостиница со странным названием «Бильбоке». Она занимает одно из немногих зданий, уцелевших в том районе после пожара тысяча шестьсот шестьдесят шестого года. Я хочу, чтобы вы пошли туда, сняли самую дешевую комнату и принялись разыскивать солиситора,^[813] который не слишком придирчиво относился бы к личности клиента и происхождению своего гонорара. Сделайте так, чтобы там увидели вашу татуировку, но покажите ее как бы случайно. И, если удастся, упомяните о неблагоприятном расположении звезд; тогда шпионы тех людей, которых мы разыскиваем, поймут, что появился подходящий человек. А вам следует показать себя жадным и готовым на все.

Моя записная книжка лежала рядом с тарелкой. Я собирался во время еды записывать инструкции и надеялся, что они не смогут совсем лишить меня аппетита.

К двум часам пополудни я был готов, насколько это возможно без длительного вхождения в образ. Я выбрал себе костюм из тех, которые Майкрофт Холмс некогда получил из гардероба актера Эдмунда Саттона именно для таких случаев: слегка поношенное пальто, сшитое по недавней моде, которое мог бы носить старший клерк умеренно преуспевающего предприятия; жилет, на котором не хватало двух пуговиц, был мне явно велик; воротничок на сорочке был перелицован не слишком умелой рукой; торчавшие из рукавов истрепанные манжеты подчеркивали общий неопрятный вид. Неописуемые брюки были дюйма на три широки в талии. Добавьте к этому костюму пару башмаков, готовых в любой момент расстаться с подошвой, и вы увидите перед собой человека, который некогда обладал скромными средствами, но ныне переживает тяжелые времена.

— Отлично, мой мальчик, но вам обязательно нужна шляпа, по которой можно будет понять, что ее хозяин некогда был щеголем, но, увы, сохранил только смутные воспоминания о прежней роскоши. — Холмс невесело усмехнулся и выбрал на полке касторовую шляпу с загнутыми полями. Так же, как и пальто, она уже года три назад вышла из моды. Кроме того, он дал мне цепочку с брелоком, но без часов. — Так у вас будет возможность пожаловаться на то, что вам пришлось продать часы, чтобы заплатить за жилье. Имеет смысл сказать при случае, что вам пришлось проститься и с другими вещами.

— Понятно, — ответил я, закрепляя брелок на жилете.

— Теперь повязка. Решайте, какой глаз вам больше нравится прятать. И как следует запомните свой выбор. Если вы однажды закроете не тот глаз, вам трудно будет дать этому объяснение. — Холмс разразился сардоническим смехом. — Так, наденьте повязку… — Он посмотрел, как я прикрываю заплатой свой правый — зеленый — глаз, поскольку этот цвет более заметен, чем голубой — цвет левого глаза, а затем подал мне шляпу.

— Чрезвычайно угнетающий образ. Человек, дошедший почти до крайности. Еще вам нужно будет засунуть руки в мусорный ящик, чтобы грязь набилась под ногти и испачкала манжеты. А вот это завершит картину, — он вручил мне бутылку из мутного стекла.

Заинтригованный, я вынул пробку; в лицо мне ударил резкий запах алкоголя и лаванды.

— Мой дорогой Гатри, у нас нет ни времени, ни желания дать вам возможность обзавестись натуральным ароматом человека, который долго обходился без воды и мыла. Но мы можем наилучшим образом замаскировать этот недостаток вашего образа с помощью этого средства.

— Вы так считаете? — взволнованно спросил я, вздрогнув при мысли о том, что мне придется натереть лицо этим ужасным снадобьем.

— Да. А теперь слушайте внимательно. Вас зовут Август Джеффрис. Август и Гатри звучит довольно похоже, и вам нетрудно будет привыкнуть к этому имени. У вас осталось всего два фунта, и вы непрерывно жалуетесь на это. Говорите, что вам пришлось оставить жену и детей — называйте любой город и страну, которые зам придут на ум, — и что вы уже в отчаянии из-за того, что не знаете, каким образом доставить их в Лондон. Будьте осторожны: как следует запомните имена вашей несуществующей жены и детей, так как вас наверняка попытаются подловить на неточности. Если ошибетесь, мольбы о пощаде не помогут.

— Я буду очень осторожен. Чтобы не ошибиться, воспользуюсь именами детей моей сестры.

— Это не лучшее решение, — резко сказал Майкрофт Холмс. — Ведь таким образом вы можете навести их на след своих племянников. А в случае неудачи вы, конечно, не захотите, чтобы у этих людей была хоть какая-нибудь возможность причинить неприятности вашим близким.

Я отшатнулся.

— Вы хотите сказать, что они могут пойти даже на это? — высказанная Холмсом мысль показалась мне невероятно дикой.

— Я сказал именно то, что имел в виду. Надеюсь, вы ни на минуту не забудете моих слов. Мы имеем дело с людьми, питающими патологическую склонность к разрушению. Известно, что они зверски вырезали несколько семей всего-навсего за то, что один из их родственников оскорбил члена Братства. — Он пристально посмотрел на меня, видимо, хотел что-то еще сказать, но промолчал.

— Я не забуду об этом, — ответил я и взглянул через его плечо в глубь квартиры. — Полагаю, мне нужно будет воспользоваться черным ходом?

— Конечно, — подтвердил Холмс. — А когда вы вернетесь завтра вечером, пройдите через извозчицкий двор в конце квартала. Пользуйтесь проходными дворами, поскольку за вами могут следить. Не обольщайте себя надеждой, что вашу историю сразу примут за чистую монету или поверят тому, что вы находитесь в крайне стесненных обстоятельствах. Эти люди постоянно лгут и поэтому подозревают во лжи всех, с кем им приходится иметь дело. Они приложат максимум усилий, чтобы проверить ваши слова. Вам следует не только заручиться их поддержкой, но и убедить в том, что они могут поручить вам одно из своих… э-э… предприятий, — я слышал, что они замышляют какие-то преступления за границей. Я должен все знать об их делах в Европе, так же как и о том, что происходит в Англии. Они должны убедиться в том, что вы на самом деле стремитесь к тому, о чем говорите. Только тогда вы сможете что-то узнать.

— Как вам будет угодно, — ответил я, направляясь к черному ходу.

— Напомните мне историю с завещанием вашего отца, мистер Джеффрис, — внезапно потребовал Майкрофт Холмс.

— Он умер в Европе четыре года назад — погиб на охоте. Большую часть состояния завещал детям от второй жены, моим сводным братьям. Моя часть наследства была отдана в опеку, чтобы ею пользовалась моя жена с детьми: отец считал меня мотом и распутником. Но эти деньги должны были выплачиваться им, только пока они находятся в Англии, — не задумываясь ответил я, постаравшись вложить в монолог побольше озлобленности.

— А что вы хотите от солиситора? — продолжал расспрашивать Холмс.

— Я хочу, чтобы солиситор получил хоть какую-то часть моих денег, — тогда я смогу доставить в Англию семью. Чтобы он освободил мое состояние от опеки, если, конечно, сможет. Я требую, чтобы мне дали возможность пользоваться собственным состоянием без всяких ограничений. Для этого, возможно, придется подделать кое-какие документы и свидетельские показания, зато когда дело выгорит, я смогу поселить семью в Лондоне. — Я старался, чтобы мой голос выдавал мою алчность. — По завещанию отца деньги выплачиваются, только пока моя семья в Англии. И я должен склонить солиситора к свидетельству, что они жили здесь задолго до того, как на самом деле вернутся. Следует, конечно, учитывать, что они были бы здесь, со мной, если бы отца не угораздило получить этот дурацкий удар копытом… — Тут я с беспокойством посмотрел на патрона. — А что произойдет, если такое завещание не удастся найти?

— Не волнуйтесь. Конечно, придется побеспокоиться, но клерки смогут найти и завещание, и свидетельство о смерти, — успокоил меня Майкрофт Холмс.

— Но задержка увеличит мои трудности, — сказал я. План мне был в общем ясен. — Поэтому я должен ухватиться за любое их предложение, которое поможет хоть как-то облегчить мое положение.

— Именно так, — подтвердил он и достал из кармана часы.

— Пора в путь, — заметил я.

— Скажите, какие звезды воздействуют на вас сейчас? — резко окликнул меня Холмс, когда я взялся за ручку двери.

— Сатурн и Юпитер, оба противодействуют, — ответил я, вспомнив инструкции, которые записал во время ланча. Очень препятствует мне Луна в Первом Доме. Расположение планет должно измениться завтра, и я рассчитываю получить известие от моего сводного брата.

— Кто он? — продолжал экзаменовать меня Майкрофт Холмс.

— Эдвард Монтджой, торговец шерстью из Норфолка. Человек, которого так звали, недавно продал свою долю в предприятии партнеру, мистеру Хауэллу, который стал единственным владельцем компании. Мистер Монтджой покинул Норфолк и, как мне представляется, отправился в Америку. Там он рассчитывает добиться успеха, который ускользнул от него в Англии. Его жену звали Анной; она умерла в прошлом году от тифа. Монтджой забрал с собой единственного оставшегося в живых ребенка, и с тех пор о нем никто ничего не слышал.

— Очень хорошо. Братство сможет проверить все эти факты, и все они подтвердятся. Ричард Хауэлл действительно недавно выкупил долю своего партнера, Эдварда Монтджоя, об этом сообщалось в судебных отчетах. Пускай они сами найдут в газетах это дело. Ваше положение станет еще тяжелее, когда вы узнаете, что не можете рассчитывать на помощь сводного брата, раз его невозможно найти. — Холмс холодно усмехнулся. — Помните, что эта новость должна оказаться для вас просто удручающей, несмотря на то что вы не виделись с Монтджоем более десяти лет.

— И вы думаете, что хоть кто-то поверит в эту сказку? — спросил я. Теперь, когда настало время отправляться, меня охватила тревога. — Зачем мне искать встречи со сводным братом, с которым мы фактически чужие? Как могут эти люди поверить, что я ожидаю от Монтджоя помощи, хотя между нами не было хороших отношений?

— Самое главное, чтобы ваши намерения выглядели искренними. Вы должны убедить Братство в том, что находитесь в совершенно безвыходном положении. Именно поэтому вы ищете не слишком почтительного к закону адвоката, который согласится помочь вам наложить лапу на состояние отца. Вы можете сказать, что не видите большого прока от встречи с Монтджоем, так как никогда не были с ним в достаточно близких отношениях. Но дайте им понять, что в сложившейся ситуации согласны принять любую помощь и рассчитываете на родственные чувства, несмотря на то что они, несомненно, охладели за время длительной разлуки. — Майкрофт Холмс предостерегающе помахал пальцем у меня перед носом. — Но, ради Бога, постарайтесь не наводить их на мысль, что вы ищете помощи именно у них, — в таком случае они не станут иметь с вами никаких дел: им ненавистна сама идея милосердия.

— Я приложу все силы для того, чтобы выполнить ваши указания, — сказал я.

— Очень хорошо, — одобрительно воскликнул Майкрофт Холмс. — Не забывайте поминать о Великом Кресте в вашем гороскопе и сетовать по поводу его дурного влияния на Двенадцатый Дом. — Он откашлялся. — Будьте все время настороже, Гатри, и не пытайтесь пользоваться никакими случайными возможностями, какими бы заманчивыми они не показались. Эти люди не простят вам ни единого промаха. Будьте моими глазами и ушами в этом месте.

— Я не подведу вас! — заверил я, вложив в слова гораздо больше уверенности, чем испытывал на самом деле, и взял полупустой саквояж. — Ведь вы были довольны моими прежними действиями.

— Да, я был доволен, — подтвердил мистер Холмс, приготовившийся закрыть за мной дверь. — Но эти люди гораздо более опасные и последовательные враги, чем все, с кем вам приходилось сталкиваться. Они опасны для вас, для меня и для всей империи. Они без колебаний для примера жестоко разделаются с вами, если это им будет нужно. А я, со своей стороны, не пожелал бы их мести даже последнему кабульскому палачу.

Эти утешительные слова прозвучали как прощальное благословение, думал я, спускаясь по лестнице. Торопливо отойдя от дома, я юркнул в проходной двор, выходивший в параллельный переулок. По дороге я остановился, чтобы покопаться голыми руками в мусорном ящике, а когда пальцы и манжеты стали достаточно грязными, окунулся в предвечерний хаос гремящих экипажей, телег и пешеходов.

Из дневника Филипа Тьерса

М.Х. сказал мне, что почта из Адмиралтейства прибыла сегодня с десятиминутным опозданием — впервые за четыре года. Задержка произошла из-за транспортной пробки около доков. Даже если мне не удастся повидать сегодня мать, я поставлю Адмиралтейство в известность об опоздании. М. X. рекомендовал посыльному обзавестись велосипедом, чтобы избежать в будущем дорожных заторов. Очень важно не нарушать графика.

Этим вечером я опять рискнул выйти, на этот раз в театр, в котором служит Эдмунд Саттон. Он показал мне диковинный костюм, который, по его словам, требуется М. X. для маскировки. Как можно замаскироваться в таком ярком, просто огненном наряде? Я не могу понять, но раз он так решил, я упаковал костюм в чемодан и был уверен, что М. X. уедет на континент сразу же после того, как Г. отправился с поручением.

Сегодня вечером М. X разложил вокруг себя все полученные из Адмиралтейства материалы, чтобы сделать общий обзор. Он так быстро читал их, что можно подумать, будто он просто смотрит на листки. Все время, пока я работаю у М. X., я не перестаю удивляться той быстроте, с которой он читает донесения. Он же утверждает, что скорость помогает ему, а при медленном чтении он мог бы пропустить что-нибудь важное. Он рассчитывает закончить обзор за два дня и приказал не отвлекать его.

Глава 3

Улицы были загромождены гружеными фургонами, а на тротуарах кишели, поминутно сталкиваясь друг с другом, мелкие торговцы и разносчики, спешившие доставить свои товары в тесно сгрудившиеся дома. Меня или не замечали, или провожали недовольными взглядами — мой облик не соответствовал этому району, населенному богатыми. Внезапно меня пронзило опасение, что я могу попасться на глаза своей невесте в таком неприглядном виде. Я не смог бы объяснить ей, что этот маскарад — важная часть той работы, которую я делаю для Майкрофта Холмса. Она придавала большое значение строгому соблюдению приличий, и ее очень волновало любое отклонение от них. Я решил, что когда мне придется рассказывать ей об этом приключении, то нужно будет умолчать о некоторых наиболее отталкивающих моментах. Занятый этими мыслями, я, не возбуждая неуместного внимания, дошел до Хай Холборна, где суматоха была еще больше, а люди в одеяниях, подобных моему, не бросались никому в глаза.

В «Бильбоке» я попал вовремя. Оказалось, что это древний приземистый паб, лишь немногим отличавшийся от руин зданий-ровесников. Половицы под ногами прогибались и скрипели, низкие потолочные балки были перекошены. Я обратился к хозяину, который явно не обрадовался при виде такого посетителя. Оглядев мой скудный багаж, он потребовал с меня пять шиллингов за комнату и еще десять пенсов в случае, если бы я захотел получить утром завтрак.

— Мне вовсе не улыбается поднимать шум и ловить тебя, если ты сбежишь, не оставив ни фартинга за мои хлопоты.

Глядя на проницательное лицо хозяина, я подумал, что вряд ли кому удавалось его обмануть. Когда я с видимым нежеланием вручил ему монеты, он, хихикнув, заметил:

— Вижу, ты обидчивый парень. Но с таким стреляным воробьем, как я, эти штучки не пройдут.

— Да уж конечно, — ответил я, стараясь показать, насколько он задел мое достоинство своим недоверием. — Так о какой комнате вы говорили?

— Поднимись по лестнице; последняя дверь слева, в самом конце зала. — Он обтер руки отвратительным, засаленным до черноты передником. — Если у тебя найдется еще десять пенсов, можешь получить к чаю тосты с сыром и ножку цыпленка.

Он заломил очень высокую цену, и мы оба об этом знали.

— Спасибо, лучше я попозже выпью в пивной стаканчик вина, — ответил я.

— Устроишься сам, — сказал хозяин, кивнув.

Комната, отведенная мне, оказалась крохотной и очень сырой. Я даже подумал, что под расхлябанной кроватью вполне могут расти грибы. Единственное высокое, мутное от грязи окно выходило в узкий двор гостиницы. Несколько зданий тесно сплотились вокруг, отчего вид из окна больше напоминал тюремный дворик, чем место, где разгружаются повозки с припасами. Во двор вел узкий проулок.

До чего неприятное место, — подумал я, оглядев двор.

Выложив свое скудное имущество из саквояжа, — его было как раз столько, чтобы с первого взгляда стало ясно, что я отношусь к числу обитателей низшего слоя общества, — я поспешно вышел на улицу и направился к гостиницам, окружавшим Высокий суд Великобритании. Именно так мне следовало поступать, чтобы соответствовать образу человека, который разыскивает юриста, не слишком ограниченного рамками морали. Тяжесть пистолета, лежавшего в заднем кармане, непрерывно напоминала о моей цели. Прошатавшись больше часа в местах, где мне надлежало проводить свои поиски, я с унылым видом вернулся в «Бильбоке».

При гостинице был небольшой обеденный зал, который правильнее было бы назвать пивной. Я вошел туда и огляделся в поисках умеренно темного угла, откуда я мог бы наблюдать за окружающими и одновременно демонстрировать, насколько велико охватившее меня отчаяние.

За пенс хозяин налил мне стакан отвратительного джина. Я уселся подле камина и ссутулился, задумавшись о том, что трудно найти напиток, который вызывал бы у меня большее отвращение, чем тот, что плескался в моем стакане. По крайней мере, если я не поспешу выпить его, хуже не будет.

День клонился к вечеру, и в пивной стал собираться народ. Самый зловещий вид был у долговязого старьевщика. Он обвел зал взглядом, сразу исключив меня из числа возможных клиентов, заказал кружку пунша и, перекинувшись несколькими словами с хозяином, принялся потягивать спиртное.

Тем временем стемнело и зажгли лампы. Пивная была полна, и хозяин выкатил новую бочку эля. Судя по запаху, он не превосходил качеством мой джин. Следующие два часа я наблюдал затем, как окружающие становятся все веселее и веселее; никто не был похож на злодея, готовившегося свергать правительства европейских государств.

И вдруг порог переступил еще один человек. Я не мог бы уверенно сказать, чем он привлек внимание, что указало мне на его злобную сущность, но мне почудилось, что он вышел из своей собственной тени, окружавшей его плотной и зловещей завесой. Выбрав столик неподалеку от камина, он поднял руку и позвал:

— Хозяин! Мой портвейн.

Хозяин ответил кислой улыбкой, но поспешил выполнить заказ. Сняв с полки бутылку, он до краев налил вино в большой чистый стакан и сам отнес его посетителю — любезность, явно необычная для этого заведения. Я заметил, что когда он ставил стакан на стол, его рука дрожала.

— Хорошо, Холт, — сказал зловещий посетитель, вручая хозяину крону. — И не тревожьте меня, пока я вас не позову.

— Очень признателен вам, мистер Викерс, — с поклоном ответил Холт и сразу отошел.

Я успел заметить, что хозяин прятал полученные деньги с необыкновенным проворством, но на сей раз он взял монету с таким видом, будто боялся обжечь пальцы. Он поспешно укрылся за стойкой, а хриплые голоса, непрерывно звучавшие в пивной, постепенно стихли.

Викерс не показывал виду, что замечает реакцию, вызванную его появлением. Он спокойно сидел и неторопливо потягивал свой портвейн, устремив взгляд в пространство. Я видел, что он незаметно поглядывает на дверь, словно ожидает кого-то. Я не хотел, чтобы кто-нибудь заметил мой интерес к нему, и поэтому прикинулся пьяным, бросая бессмысленные взоры единственным глазом во все стороны.

Вскоре пивная опустела; лишь двое пьяных извозчиков спорили из-за заказов, склонившись над стойкой, за лучшим столом перед камином сидел Викерс, да я дремал у огня, скорчившись над стаканом омерзительного джина. Ждать мне было трудно из-за ощущения ужаса, порожденного этой фигурой, и ясного понимания того, что он наблюдает за мной. Я чувствовал, что униженность — качество человека, которого я изображал, — окутывает меня, как тонкая липкая вуаль.

В конце концов хозяин не выдержал и, подойдя к страшному гостю, подобострастно сказал:

— У меня сегодня прекрасные свиные шкварки с тушеным луком. И ножки. Не хотите ли чего-нибудь?

В ответ последовал такой взгляд, что Холт отшатнулся.

— Пожалуй, нет, — сказал Викерс. Его тон, вероятно, следовало считать доброжелательным. — Возможно, позже, когда подойдут мои друзья. Но только не ножки.

От этого добавления хозяин почему-то содрогнулся, старательно закивал и, вновь удалившись под прикрытие стойки, принялся протирать ее влажной тряпкой, стараясь не глядеть в сторону Викерса.

Когда мне стало невмоготу сидеть неподвижно, я незаметно вылил содержимое моего стакана на пол, и больным голосом потребовал еще джину и пару кусков хлеба.

— За хлеб еще полпенни, — откликнулся Холт, не сделав ни шагу в мою сторону.

Я, шатаясь, добрел до стойки, бросил трактирщику мелкие монеты, взял спиртное, два тонких куска черствого хлеба и с невнятным бормотанием направился к своему месту. Но хлеб я откусил действительно с удовольствием. Любой должен был увидеть, что я проголодался и ем с жадностью.

— И это весь ваш ужин, добрый человек? — обратился ко мне Викерс, не поднимаясь из-за стола.

Я не ответил, только еще больше ссутулился и продолжал жевать.

— Я к вам обращаюсь, приятель, — сказал Викерс более веско и посмотрел на меня так, словно хотел проникнуть взглядом прямо в мой мозг.

— Ко мне, сэр? — переспросил я, повернувшись. Выдержать его взгляд оказалось не так уж легко.

— Да, да! — он подкрепил свои слова властным взмахом руки. — Прошу, уделите мне несколько минут.

— Конечно, с удовольствием, — поспешно ответил я услужливым тоном, хотя мне была ненавистна даже мысль о том, чтобы оказать ему хоть какую-нибудь услугу.

Похоже, что моя реакция понравилась мистеру Викерсу. Он холодно улыбнулся и указал на скамью, стоявшую рядом с его стулом.

— Садитесь. Не припомню, чтобы я прежде встречал вас здесь, сэр.

— Наверно, потому что я только сегодня приехал, — ответил я заискивающим тоном.

— Конечно, дружище, вы лучше меня знаете свою жизнь, — сказал Викерс с презрением, которое он, впрочем, постарался скрыть.

— Так, я действительно только сегодня попал в Лондон, — пояснил я. Мне почти не пришлось прилагать усилий для того, чтобы изображать раболепие. — И остановился в этой жалкой дыре.

Викерс оглядел зал.

— Вынужден с вами согласиться.

Меня подмывало спросить, почему он сам оказался в этой дыре, хотя, несомненно, имел возможность выбрать место получше, но я вовремя остановился и, не забывая о своей роли, пробормотал:

— Если в мире есть справедливость, то мне недолго жить здесь. Тогда я выберу «Гранд» или «Империю».

— А кто поступил бы иначе? — вопрос был риторический, и я промолчал.

— Может быть, вы окажете мне честь, рассказав, что привело вас в Лондон? — со скучающим видом продолжил Викерс.

Я не хотел слишком легко попадаться ему в руки, и поэтому лишь пожал плечами.

— Думаю, моя история будет неинтересна вам. — Мой ответ был невежливым, и на нем, вероятнее всего, разговор должен был прерваться, но этого не случилось. Я заметил, что Викерс разглядел мою татуировку, и повернул руку, будто хотел скрыть ее.

— А вот тут вы ошибаетесь, — сказал Викерс. — Подозреваю, что вам нужна работа. Разве я не прав? Вы не отказались бы набить карманы звонкой монетой Королевства? Если, конечно, вы не хотите прикрыть жалобами собственное безделье. — Он не стал дожидаться моего ответа. — А вы, судя по вашим обстоятельствам, не откажетесь от поддержки любого расположенного к вам человека.

— Но почему вы так неожиданно заинтересовались моей персоной? — спросил я с легким холодом в голосе. Я был уверен, что моя татуировка навела Викерса на какие-то размышления, и теперь он ждет, когда же я пойму это и начну разговаривать с ним более откровенно.

Викерс опять взглянул мне в лицо, и я почувствовал, как по всему моему телу прошла дрожь отвращения.

— На это может быть множество причин, — ответил он. — Вы сами наверняка знаете, что у меня найдется дело для таких людей, как вы. Если, конечно, вы мне подойдете. А это я смогу определить, когда вы ответите на мой вопросы.

Не скрою, что днем предостережения Майкрофта Холмса казались мне преувеличенными, но теперь все они всплыли в моей памяти, и я понял, что недооценивал серьезность положения. Наклонив голову, чтобы избежать тяжелого взгляда, я ответил:

— Мне пришлось пережить тяжелые времена. — Это должно было в какой-то степени объяснить мою сдержанность.

— Готов это допустить, — сказал Викерс, и мне показалось, что он чем-то доволен. — Если вы будете любезны объяснить мне их природу, то, возможно, мы сможем договориться о том, как преодолеть хотя бы наиболее неприятные из ваших затруднений.

— И все же я не могу понять, для чего такому человеку, как вы, связываться со мной, — настаивал я, прилагая все усилия к тому, чтобы в моем голосе легко было угадать мольбу.

— У меня есть на то свои причины, — отрезал Викерс, а я почувствовал, что к моей спине холодными свинцовыми пальцами прикоснулся страх.

— Это непросто, сэр, — сказал я, глядя в сторону. — Я не могу найти работу вовсе не потому, что неумен или неловок.

— А в чем же тогда дело? — вопрос был задан лениво, словно ответ не мог иметь для Викерса никакого значения.

— Сэр, я был торговым агентом, занимался поставками хлопка для изготовителей, — ответил я после недолгой паузы. — Хлопок закупал в основном в Египте, а клиенты у меня были в Англии: в центральных графствах, Бирмингеме, Ковентри, в общем, это был довольно обширный район. — Мой рассказ невозможно было отличить от правды. Я довольно много знал о торговле хлопком и мог вполне достоверно ответить на большинство вопросов. В мыслях я воздал благодарность кузену, который вполне преуспел в торговле.

— Вас подвели фабриканты? — как бы между делом спросил Викерс. — Я и не подозревал, что такое может быть.

— Нет, с ними до поры до времени все было в порядке, — мрачно ответил я и поспешно продолжил, словно, раз заговорив, должен был излить на собеседника полную историю моих неудач. — А вот целая партия хлопка, купленного в Египте, оказалась некачественной. Меня лишили полномочий, и никто из фабрикантов не согласился впредь доверять мне. Меня перестали пускать на порог.

— Какое несчастье, — сочувственно сказал Викерс.

— Если мой сводный брат согласится предоставить мне место, я немедленно уеду в Норфолк. Я могу пригодиться ему. Вся разница в том, что он торгует не хлопком, а шерстью. — К счастью, в моих словах не было полной уверенности. — Эдвард Монтджой, из Норфолка. Может быть, вы его знаете?

— Не имел такого удовольствия, — со скукой в голосе ответил Викерс, сверкнув на меня глазами. — Но почему же вы приехали в Лондон, раз ваши надежды связаны с Норфолком?

Я затравленно оглянулся, словно боялся, что нас подслушивают.

— Все дело в отцовском завещании, будь оно трижды проклято. Оно невероятно запутано, и я надеюсь извлечь хоть какую-нибудь пользу из этого крючкотворства. Тогда я не буду зависеть от сводного брата и смогу сам распоряжаться своей долей наследства. Нет, я не стал бы обращаться к Монтджою, если бы завещание не вынуждало меня к этому. — Последние слова показались странными даже мне самому.

Викерс несколько секунд пристально разглядывал меня.

— Так значит, вы ищете юриста? Но почему бы вам не обратиться к адвокату, который составлял это завещание?

— Потому что я не доверяю ему, вот почему! — сказал я и позволил Викерсу слово за слово вытянуть из меня всю историю, которую мы сочинили с мистером Холмсом. Это заняло почти час. За это время в пивную вошли всего три человека и расселись за столиками неподалеку от Викерса.

— Грустное положение, мистер…

— Джеффрис, — представился я наконец, — Август Джеффрис. Насколько я знаю, никаких родственных связей с известным судьей у меня нет.

— Судья-вешатель, — Викерс впервые улыбнулся, оскалив зубы. — Да, это не то родство, которым стоило бы хвастаться в приличной компании.

Трое новых посетителей обменялись взглядами, смысл которых я не смог уловить в полумраке.

— Значит, вы хотите найти юриста, который мог бы… скажем, убедить суд в том, что часть суммы, оставленной в доверительное распоряжение для поддержания вашей семьи, следует выделить лично вам, чтобы вы могли привезти в Англию жену и детей? — Викерс облизал тонкие губы. — Для такого дела требуется известная предприимчивость.

Я слушал собеседника, испытывая жгучий стыд за Августа Джеффриса и его желание обобрать несуществующих родственников.

— Я не взялся бы за это дело, если бы не положение звезд.

Викерс на мгновение притих, и пристально уставился в мой единственный глаз.

— А как для вас сложились звезды?

Я старался говорить с трудом, будто вспоминал нечто такое, с чем имел лишь поверхностноезнакомство:

— Юпитер и Сатурн сошлись в одном Доме. Конечно, если бы не Великий Крест, это не было бы настолько ужасно…

— Достаточно! — воскликнул Викерс и взглянул на троих соседей. — Он прав, знаки очень плохие.

Старший из троих, от которого, похоже, многое зависело, — седовласый человек, похожий на крота, одетого в дорогой твидовый костюм, глубокомысленно кивнул и заговорил с четко выраженным девонширским акцентом:

— Действительно. Если Юпитер сошелся с Сатурном, это вызвало их взаимную вражду и могло явиться причиной некоторых его неудач. — Он сделал сильное ударение на слове «некоторых».

— Но Луна, — отважился вставить я, — завтра она входит в знак Овена и…

— И это куда благоприятнее для ваших планов, — закончил за меня Викерс. — Не исключено, что действие Луны может начаться даже до ее появления, мистер Джеффрис. Поскольку мне кажется, что мы сможем оказать вам некоторую помощь.

Я уставился на него, стараясь всем видом выразить благодарность.

— Если вы поможете мне найти подходящего солиситора, я буду всем сердцем признателен вам, сэр, можете не сомневаться в этом.

Викерс кивнул и жестко глянул мне в лицо.

— А взамен, — сказал он с леденящей душу уверенностью, — вы поможете нам.

— К вашим услугам, — с неистовой поспешностью воскликнул я. Ведь все должны были понять, что я не особенно поверил в свое счастье, да к тому же выпил лишнюю порцию джина, который и впрямь был отвратительным. Вскочив на ноги так, что меня совершенно натурально шатнуло, я заплетающимся языком воскликнул: — Только прикажите!

— Не сомневайтесь, прикажу, — ответил Викерс, показав в широкой улыбке все свои зубы. — Если вы расскажете моим компаньонам все подробности ваших жизненных затруднений, я возьмусь помочь вам выбраться из передряги. Конечно, если вы не станете ничего скрывать.

— Но что я могу скрывать? — спросил я. Мне почти не пришлось разыгрывать опасение.

Викерс с неопределенным выражением пожал плечами.

— Ну… ну, например, то, что касается татуировки на вашем запястье.

Я почувствовал, что наступил самый опасный момент нашей беседы.

— Об этом… Об этом я не могу ничего рассказать.

Викерс сделал знак одному из своих соседей, и тот взял кочергу, и положил ее в огонь. Никто из немногочисленных посетителей пивной не обратил на это ни малейшего внимания.

— Посмотрим, — задумчиво пробормотал мой собеседник. — Когда она как следует нагреется, принесите ее и приложите…

— Что? — воскликнул я, приготовившись вскочить.

— Если вы расскажете нам о значении татуировки, можно будет обойтись без этого, — ответил Викерс таким тоном, будто рассуждал о прелестях деревенской жизни. — Это избавит вас от страданий. Да и чем вас беспокоит эта забавная картинка на вашей коже?

— Ничем. Я всего лишь не смогу ничем быть вам полезен, — сказал я, стараясь, чтобы по моему голосу можно было угадать, что я знаю, в чем дело, но полон решимости уклониться от ответа. Я был уверен, что малейший признак слабости теперь восстановит Викерса против меня, и я провалю поручение, которое мне дал Майкрофт Холмс.

Сосед тем временем проверил кочергу. Она уже покраснела, но цвет все еще не был ярким, и он положил ее обратно в огонь.

— Подумайте о том, что я мог бы сделать для вас. А взамен хочу всего-навсего узнать о значении этой… э-э… необычной татуировки. — Викерс с отсутствующим видом взглянул в окно. — Подумайте, ведь это такая малость.

— Возможно, — ответил я, проглотив вставший в горле комок. — Но я ничего не могу сказать. Делайте со мной что хотите — не могу.

Викерс вздохнул.

— Принесите кочергу.

Нет, это невозможно, подумал я, когда человек приблизился ко мне. Я знал, что эти люди опасны, но не предполагал, что они безумны. Я мог двинуться с места только к ним в руки, и мне ничего не оставалось, как поддерживать видимость самообладания.

— Я ничего не могу вам сказать, — повторил я, когда кочергу — а она теперь пылала жаром и показалась мне толстой, как краюха хлеба, — поднесли настолько близко, что я почувствовал исходящий от нее жар.

— А что, если мы выжжем ее? — предложил Викерс.

Я вспомнил о шраме, который видел на запястье Майкрофта Холмса. Он был настолько мал, что я не обратил на него внимания, зато теперь понял, что это след давнего ожога. Боже мой, неужели он тоже прошел через это?

— Тем не менее мне нечего сказать вам, — повторил я, и к моему собственному удивлению мой голос не дрожал.

Раскаленный металл был уже настолько близок ко мне, что бахрома на моих обтрепанных манжетах начала обугливаться. Викерс продолжал пожирать меня взглядом.

— Ну?

— Мне нечего сказать, — ответил я в очередной раз.

— Даже о Долине Царей? — спросил он, и знаком велел своему человеку отступить на шаг. — Пока я еще хочу помочь вам.

Я был поражен тем, что он внезапно изменил манеру поведения и повторил свое предложение, но я нисколько не поколебался в размышлении насчет его злодейских намерений в отношении персоны Августа Джеффриса. Поэтому я перешел в наступление.

— О чем вы говорите? Только что вы собирались изувечить меня, а теперь пытаетесь вести себя так, словно не задавали только что, так сказать, вопросов и не пытались заключить некую сделку. Вы не филантроп, за которого я принял вас сначала. Какой выгоды вы ищете для себя? — Я нашел убедительный тон — одновременно презрительный и просительный — и понял, что часы, проведенные в обществе Эдмунда Саттона, не прошли впустую.

— О, у меня несколько вопросов, и вы должны были ответить на наиболее важные, — сказал Викерс. Его голос был холоден и пронизывал, как жалость палача. — Не волнуйтесь, я получил нужный ответ. — Он повернулся на пятках и, не оглядываясь, вышел за дверь.

Девонширец смерил меня взглядом.

— А теперь, если не возражаете, давайте перейдем к завещанию вашего отца.

Я попытался грубо, но нерешительно протестовать, но в конце концов сел и позволил им снова вытянуть из меня всю историю. Все это время я ломал голову над причиной, так резко изменившей отношение Викерса ко мне. Должно быть, думал я, нужным ответом явилось именно то, что я наотрез отказался раскрыть значение этой татуировки. Но что этот отказ значил для него?

Из дневника Филипа Тьерса

Г. приступил к своей миссии. М. X. сказал мне, что опасается, правильно ли он сделал, выбрав его, так как нам неизвестно очень многое, а Г. еще совсем неопытен. Однако Г. уже увяз в интриге, и высвободить его из нее будет очень трудно, если у нас вообще есть такая возможность. Поэтому очень многое зависит от самого Г.

От невесты Г. пришло письмо: она пригласила его к обеду завтра вечером. М. X. отправил ей ответ, в котором сообщил, что с Г. некоторое время не удастся связаться, так как он выполняет важное правительственное поручение.

М. X. был весьма рассержен, когда прочел в «Times», что снова ходят слухи об очередном скандале в военно-морском ведомстве. Автор статьи утверждал, что прилагаются усилия к тому, чтобы скрыть от общества любые сведения о неприятном происшествии, так как очередной удар может полностью лишить правительство доверия. В эти сложные времена малейшая ошибка руководства может нанести правительству определенный ущерб.

Посыльный из больницы сообщил мне, что состояние матери остается неизменным. Мне стало гораздо легче, оттого что М. X. взял на себя оплату ее содержания, и теперь я точно знаю, что она до конца жизни окружена заботой и будет пользоваться всеми достижениями медицинской науки. Если бы мне пришлось платить самому, она, конечно, не смогла бы получить такого квалифицированного ухода, как теперь.

Глава 4

Когда на следующее утро я покидал «Бильбоке», моя голова раскалывалась от джина и бессонной ночи именно так, как и полагалось по моей роли. Все тело чесалось от укусов паразитов, которыми кишела гостиница. Чтобы отвлечься от раздражающего зуда, я припоминал детали моего разговора с партнерами мистера Викерса. Их очень заинтересовала семья, о которой я подробно рассказал, и история смерти моего фиктивного отца. Дойдя до судебной палаты, я понял, что человечек с клювообразным носом все время движется в том же темпе, что и я, держась примерно в двадцати футах позади. Так что мистер Холмс оказался совершенно прав, говоря, что за мной обязательно будут следить. Я постарался сделать вид, что не замечаю непрошеного спутника, и пошел своей дорогой.

У судебной палаты я принялся останавливать всех облаченных в мантии, чтобы ни у кого не осталось и тени сомнения в том, что я ищу юриста, который согласился бы заняться моим делом. Никто из встречных не дал мне доброжелательного ответа, что, впрочем, совпадало с моими намерениями. Поэтому я продолжал свои попытки, обращаясь к каждому следующему стряпчему все более неприветливо. Наконец я заметил, что ко мне направляется Пайерсон Джеймс, которого мистер Холмс должен был прислать на встречу со мной. В руках он судорожно сжимал большой кожаный портфель, а одет был соответственно своему сословию. Адвокатское платье было весьма поношенным, уверен, что оно попало к нему из того же гардероба, что и мое — ко мне, то есть из гардероба Эдмунда Саттона. Он чуть не столкнулся со мной и принялся извиняться.

— Я никак не хотел… Прошу прощения, сэр. — Он схватил меня за руку, чтобы я не ушел раньше, чем он скажет все, что хотел.

Джеймс был немногим старше меня, но выглядел человеком средних лет и держался именно так, как подобает адвокату, и это соответствовало его облачению. На шее Джеймса висели очки на темной ленте. Я знал, что его острое зрение нисколько не нуждалось в помощи линз.

— Не стоит волноваться, — прервал я его излияния и, увидев, что клювоносый человечек приблизился, перешел к тексту, полагавшемуся мне по роли.

— Значит, в завещании есть спорные моменты? — нетерпеливо переспросил Пайерсон Джеймс. — Да, конечно, я смогу дать вам совет. Если вы не сочтете за труд последовать за мной.

— Конечно, — ответил я, старательно разыгрывая сердечную признательность. Мне она показалась глубоко фальшивой; уверен, что на клювоносого наблюдателя мое поведение произвело то же впечатление. — Благодарю вас, сэр, — сказал я, — за то, что вы согласились ознакомиться с моими трудностями.

— Человек в вашем положении вряд ли может рассчитывать на полное доверие, — заметил Джеймс, когда вел меня по узенькой улочке к зданиям, где размещались залы для слушания дел. — Я выслушаю беспристрастно, а потом решу, стоит ли ваш случай моего внимания. — Мы вошли в одно из зданий и прошли через полутемный узкий коридор. — Мне кажется, вы заметили приставленных к вам наблюдателей перед входом в этот дом, — бросил он через плечо, открыв передо мной дверь в великолепную комнату. Миновав ее, мы оказались в столь же красивом следующем помещении. Там в мягком кожаном кресле с высокой спинкой с непринужденным видом сидел Майкрофт Холмс.

— Как дела, Гатри? — спросил патрон, внимательно оглядев меня. — Что вам удалось сделать к этому моменту?

— Думаю, что мне повезло даже больше, чем мы надеялись, — я взглянул на Пайерсона. — Стоит ли…

Майкрофт Холмс попросил своего гонца оставить нас.

— Не выходите из дома, — добавил он вслед. — Когда мы закончим, вы проводите Гатри на улицу.

— Как вам будет угодно, сэр, — ответил Джеймс и закрыл за собой дверь.

— А теперь расскажите, что вы считаете удачей. — Холмс наклонился вперед, опершись локтем на ручку кресла. — В «Бильбоке» кто-то уже начал с вами переговоры?

— Да, сэр, — сказал я и быстро изложил ему суть моей встречи с мистером Викерсом, описал троих его подручных, в особенности пожилого человека с девонширским акцентом. Я был уверен, что его описание можно было бы найти в каких-нибудь архивах. А закончил рассказом о впечатлении, которое произвел на меня сам Викерс.

— Его вид пробудил во мне очень серьезные опасения. Не могу сказать точно, почему, но я подозреваю, что он является вместилищем великого зла.

— В этом вы правы. Я давно знаю Викерса и имею все основания считать, что его характер не изменился. — Холмс посмотрел в потолок. — Полагаю, решимость Викерса сразу заговорить с вами может объясняться тем, что ему срочно потребовался какой-нибудь простофиля. — Он взглянул мне в глаза. — Вы считаете, что этим вечером он может снова прийти туда?

— Не знаю, — искренне ответил я. — У меня такое впечатление, что за внимание, которое он мне уделил, он потребует от меня что-то взамен. — Я засунул руки в карманы жилета. — Я последовал вашим рекомендациям и откровенно сказал, что ищу помощи законников, чтобы получить деньги, на которые я, Джеффрис, имею право.

— Прекрасно. Думаю, что будет совершенно правильно, если вы продолжите эту игру, мой милый. Пусть они узнают, что вы нашли солиситора, который готов предпринять необходимые действия от вашего имени, но требует с вас тридцать фунтов вперед.

— Достаточно ли этих денег для такого дела? — неуверенно спросил я. — Если сумма окажется слишком большой или маленькой, Викерс сможет что-нибудь заподозрить.

— Это значительно меньше того, что запросили бы более преуспевающие юристы, но, с другой стороны, намного превышает финансовые возможности Августа Джеффриса. Это все, что сейчас может нас касаться.

— Вы хотите сказать, что следует принять помощь, предложенную мне мистером Викерсом?

— Конечно, дорогой Гатри. Вы должны оказаться втянутым в его заговоры, иначе нам не удастся узнать ничего о его намерениях, а они и в самом деле отвратительны, ваше впечатление совершенно правильно. — Холмс потер переносицу своего длинного носа. — Я отлично могу представить себе, что вас не радует затруднительное положение, в котором вы оказались. Тяжело решиться вступить на опасный путь, да еще и иметь дело с людьми, достойными всяческого осуждения. Я сочувствую вам, Гатри, искренне сочувствую. Но нам необходимо добраться до сердцевины лабиринта.

Я посмотрел ему прямо в глаза.

— Но эти люди опасны. Они были уже совсем готовы к тому, чтобы… э-э… прижечь раскаленной докрасна кочергой мою руку как раз там, где вы сделали эту дьявольскую татуировку.

— Я чрезвычайно благодарен вам, — Майкрофт Холмс произнес это настолько искренне, что вся моя решимость сопротивляться продолжению задания исчезла. — Теперь они больше не заговорят о татуировке, до тех пор пока вы сами не начнете разговор.

— Как странно, — сказал я, не в силах сдержать саркастические нотки.

— Вы завязали отношения с одним из наиболее сильных тайных обществ. И если эти люди снова начнут расспрашивать вас, то не ограничатся кочергой. — Холмс мрачно улыбнулся. — Вы правы. Этот человек очень опасен. Я знаю о его мерзких делах вот уже двадцать лет, если не больше, и могу назвать считанное количество людей, которые в еще большей степени являлись бы воплощением зла, чем мистер Джастин Оливер Бошамп Викерс. — Он поднялся и прошелся по комнате. — Вы можете удивиться, но я доволен тем, что вы знаете теперь, в какое опасное предприятие вы ввязались, имея дело с Викерсом. И, умоляю вас, не забывайте об этой опасности.

В этих словах я услышал отголосок давно прошедших событий, и я почувствовал, что Холмсу эта память причиняла боль.

— Он уже совершил какое-нибудь зло? — спросил я, желая удостовериться в своих подозрениях.

— К несчастью, должен признать, что очень много, — угрюмо проговорил Майкрофт Холмс. — Сейчас я не могу сказать ничего более определенного, но в свое время вы услышите всю эту печальную историю. — Потянувшись к звонку, он вызвал Джеймса. — Возвращайтесь в «Бильбоке» и дайте им понять, что нуждаетесь в деньгах, — надо заплатить солиситору. Сделайте это без ложной скромности. И будьте тверды в вашем выборе, не позволяйте Викерсу навязать вам другого юриста вместо Джеймса. Хотя, думаю, теперь, после того как они убедились, что вы готовы сотрудничать с ними, они не станут настаивать на этом. — Он обвел жестом комнату, в которой мы находились. — Я буду здесь завтра утром. Если вы захотите сообщить мне что-нибудь, приходите сюда сами. Викерс будет знать, что где-то здесь находится приемная вашего солиситора, да и любой запрос подтвердит, что здесь практикует адвокат П. Н. Джеймс.

— Я хочу и должен прийти сюда, — ответил я, хотя мне совершенно не хотелось поддерживать хоть какие-нибудь дальнейшие отношения с мистером Викерсом.

— Как только вы поймете хоть что-нибудь в намерениях этого дьявола, дайте мне знать об этом. — Холмс снова взглянул мне в глаза. — Сожалею, Гатри, что мне приходится требовать от вас так много, но в этом случае я просто никому не могу довериться, да и никто другой не сможет прямо выйти на контакт с Викерсом, не вызвав нежелательных подозрений. — Он подошел и положил руку мне на плечо. — Хотел бы я освободить вас от порученной вам роли, но, увы, не могу этого сделать, ибо должен выполнять присягу, данную Англии и Короне.

Эти слова потрясли меня.

— Дело настолько важное? — спросил я, испытывая трепет. — Угрожает ли мне непосредственная опасность?

— Непосредственная — пожалуй, нет, но ситуация весьма напряженная. Сейчас ведутся очень деликатные переговоры, которые могут быть непоправимо сорваны, если Викерсу и его компании удастся ввязаться в дело. Мы должны иметь хоть какое-нибудь представление об их намерениях, если не хотим, чтобы Англия оказалась скомпрометированной. — Мой патрон посмотрел в стену мимо меня. — Еще вчера я не думал, что положение может стать отчаянным, но сведения, которые с тех пор успели попасть мне в руки, настоятельно требуют разведать намерения Викерса и его Братства. В противном случае все напряженные усилия наших дипломатов могут быть сведены на нет.

— Ну конечно. — Меня охватил стыд за то, что я позволил страху на некоторое время пересилить во мне чувство долга.

— Я чрезвычайно благодарен вам, — продолжал Холмс, вновь отстранясь от меня. — Я поставил перед вами неблагодарную задачу, и вне всякого сомнения с моей стороны непростительно требовать от вас так много. Но, боюсь, у меня нет другого выхода.

Я кивнул и сказал:

— Я сделаю все, что вы скажете. — Я попытался вложить в эти слова все уважение, которое питал к его мнению.

— Тогда, Гатри, слушайте меня как можно внимательнее, — энергично заговорил Холмс, — и настраивайте себя так, словно готовитесь войти в адские врата.

Следующие десять минут он повторял мне инструкции и сообщил дополнительную информацию, которая должна была помочь мне справиться с этим предприятием.

— Совершенно правильно, что вы задаете Викерсу так много вопросов. Это соответствует характеру Августа Джеффриса. Будучи сам нечестным человеком, он испытывает недоверие к поступкам и предложениям всех остальных и ожидает от всех подвоха. Используйте это в своих интересах и теперь разверните перед ним весь свиток с описаниями своих несчастий; делайте как можно больше высказываний в свою пользу. Если, например, вам предложат поездку, жалуйтесь, что вам надоело всегда останавливаться в черт знает каких дырах и что путешествие весьма некстати именно сейчас, и, уж конечно, затраты окажутся для вас непосильными. Требуйте отсрочки отъезда, чтобы организовать ваши собственные дела, говорите, что время, которое вы проведете за границей, не должно пропасть даром.

— За границей? — эхом откликнулся я. Развернувшаяся передо мной новая перспектива нанесла мне очередной удар. — Я полагаю, сэр, вы ожидаете, что мне сделают именно такое предложение?

— Ну конечно, — ласково сказал Холмс. — Думаю, что вам предложат отправиться в Баварию или, возможно, в Вену.

— Могу ли я спросить у вас, зачем? — Задавая этот вопрос, я совершенно не желал узнать больше, чем было бы благоразумно.

— Давайте лучше убедимся в том, что это предложение вам сделают, — предложил он в ответ. — Мне не хотелось бы делать ваше бремя чрезмерным.

Я кивнул, показывая, что хорошо понимаю трудность положения.

— И вы хотите избежать риска, связанного с тем, что Викерс может понять, что я знаю больше, чем должен.

— Именно так, — он вздохнул с облегчением. — Это только увеличит грозящую вам опасность, но не принесет вам никакой пользы.

Я почувствовал глубокий смысл его осторожности.

— Сэр, только одно, прошу вас.

— Что вы хотите? — спросил Холмс, услышав мольбу в моем голосе.

— Не согласитесь ли вы доставить моей невесте записку от моего имени? У меня сейчас нет возможности оказывать ей должное внимание. Я знаю, что если мне не удастся завоевать ее расположение, это потрясет оба наши семейства. Во время нашей последней встречи я не мог знать, что мне предстоит долгое отсутствие, и был уверен, что Элизабет потребует объяснений. Мисс Ридейл не предполагает, что я не могу в настоящее время связаться с ней. Она не пожелает смириться с неуважением.

— Дорогой мой, неужели она настолько пунктуальна в вопросах этикета? — спросил Холмс.

— Последнее время мне кажется, что да, — ответил я, ощущая, что мои слова нелояльны по отношению к Элизабет. — Если я снова разочарую ее, то стану в ее глазах хуже последнего хама. Вы, возможно, заметили, что она очень пристально следит за положенными знаками внимания. Она рассчитывает, что мы поженимся в ближайшие два месяца.

— А вот это может и не получиться, — сказал Холмс и, тщательно подбирая слова, спросил: — Насколько глубока ваша привязанность?

— Мистер Холмс, как джентльмен, я не могу ответить вам, — ответил я, краснея. — Признаться, я никогда не задумывался об этом. Нас предназначили друг для друга, и семьи давно ожидают нашего союза.

Холмс не придал значения этому замечанию.

— Понимаю, — нахмурился он и продолжил: — Вы можете написать ей краткую записку. Конечно, с условием, что в ней не будет даже намека на то поручение, которое вы выполняете. Я позабочусь, чтобы ее доставили. Можете быть уверены, что послание будет у нее в руках завтра утром. — Он указал на письменный стол. — Можете написать прямо сейчас, если это вас устроит.

Собравшись с мыслями, я уселся и обмакнул перо в чернила.

Моя бесценная Элизабет!

Пишу, чтобы поставить Вас в известность о том, что, в связи со своими обязанностями и по требованию моего хозяина, я вынужден на длительное время покинуть Лондон. Продолжительность моего отсутствия сегодня не может быть точно определена. Поэтому я прошу Вас снизойти к моим оправданиям, не забывать обо мне и поминать в молитвах, до тех пор пока я не выполню поручения, возложенные на меня. Я же все время отсутствия неизменно буду помнить Вас и молиться за Вас.

Понимаю, что мое путешествие может причинить Вам беспокойство и прошу у Вас прощения. К тому же у меня нет оснований считать, что эта внезапная поездка является чем-то исключительным, поэтому я приношу извинения за то неловкое положение, в котором мы оказались.

Я сообщу Вам о сроке моего возвращения как только сам узнаю его, так как надеюсь иметь честь еще раз посетить Вас и ваших родителей в Твифорде. И наконец хочу заверить, что поставлю Вас в известность в тот же день, когда окажусь в Лондоне. Даю честное слово, что не сделаю ничего, что подорвало бы Ваше доверие ко мне.

С величайшей любовью и уважением,

Патерсон Эрскин Гатри

В силу случившихся обстоятельств письмо вышло не столь элегантным, как мне хотелось, но я был уверен, что смог намекнуть на грозящую мне опасность, причем сделал это таким образом, чтобы не вызвать неудовольствия ни у Майкрофта Холмса, ни у Элизабет Ридейл. Поставив точку, я дал прочесть записку мистеру Холмсу.

— Очень хорошо, — одобрил он, вернув мне листок. — Тьерс отнесет письмо в Твифорд после ежедневного визита к матери.

— Как ее состояние? — спросил я, вспомнив о ее ужасной болезни. Вложив письмо в конверт, я запечатал его и написал полное имя и адрес Элизабет.

— Все хуже, — ответил Холмс. — Тьерс все время готов получить известие о ее кончине. Очень печально.

— Не будете ли вы любезны сообщить Тьерсу о моей симпатии и сочувствии? — спросил я, вручая господину Холмсу запечатанный конверт.

— Обязательно скажу, — ответил тот. — А теперь, думаю, будет лучше всего, если вы вместе с Джеймсом уйдете отсюда. Вы пробыли здесь довольно долго, и наблюдатели должны поверить, что вам удалось найти солиситора, который заинтересовался вашим делом. Но расстаньтесь с ним достаточно резко, даже грубо: пускай заинтересованные зрители поймут, что вы не достигли полного согласия. — Указав на дверь, он вручил мне десять шиллингов. — Продолжайте ваше дело. Надеюсь встретиться с вами завтра.

— Если Бог даст, — ответил я, направляясь к двери. — А как я объясню происхождение этих денег?

— Как хотите. Можете сознаться в воровстве, и это никого не удивит, — предложил Майкрофт Холмс, зло скривив губы.

— Воровство, — повторил я и оставил его в одиночестве.

Джеймс сидел за столом во внешней комнате, согнувшись над кипой бумаг.

— Вы закончили? — спросил он, подняв на меня глаза.

— На сегодня. Завтра я снова приду, если будет что доложить. — Я заметил, что Джеймс действительно составляет справку по делу, и это меня удивило.

— Я должен убедить весь мир, что я солиситор, — объяснил он. — Иначе этот обман станет опасным для всех нас.

— А вы действительно юрист? — спросил я, решив, что это вполне возможно.

— На самом деле я барристер,^[814] — ответил он с гордостью. — Я состою при премьер-министре, — он, подняв голову, коснулся своих потрепанных одежд, — и он поручил мне работать с Майкрофтом Холмсом, когда начались сложности с Фрейсингским договором.

— Это было в прошлом году, не так ли? — спросил я, перебрав в уме множество записей, которые мне пришлось разбирать за последние несколько месяцев. — Какие-то сделки с Германией?

— Это касалось Баварии. Вопрос считался решенным, но теперь ясно, что могут появиться дополнительные трудности. Кое-что из условий, о которых не сообщают широкой публике… Вы понимаете меня? — Джеймс откровенно ненавидел эти дополнительные трудности. Собрав бумаги, он вновь запихнул их в портфель. — Сюда, пожалуйста.

Я шел за ним по залу, на ходу припоминая манеры Августа Джеффриса. Поэтому, когда мы вышли на улицу, на моем лице было грубое выражение, свойственное этому образу.

— Что ж, я достану эти проклятые деньги, — бросил я — достаточно громко, чтобы привлечь внимание нескольких прохожих.

— Буду ждать вашего вызова, мистер… мистер Джеффрис, я не ошибся? — Джеймс выглядел в одно и то же время и угодливым, и высокомерным. Я был восхищен этим талантом, хотя был готов — конечно, в образе Джеффриса — презирать его за это.

— Вы правильно запомнили: Джеффрис. Август Джеффрис. Даю вам слово, сэр, вы еще услышите это имя, — прорычал я, резко повернулся и, сгорбившись от гнева и отчаяния, направился в сторону «Бильбоке». Ярдах в двадцати позади я заметил клювоносого преследователя. Он шел с беззаботным видом, рассматривая уличную суету.

Мистер Холт находился в пивной. Когда я переступил порог, он налил стакан джина.

— Судя по вашему виду, вам нужно выпить.

— Можете быть уверены, я выпью и второй, — отрывисто ответил я, бросив на стойку деньги за две порции джина, и направился к своему вчерашнему месту около очага. Запах можжевельника был так силен, что я чуть не поперхнулся, когда через силу поднес стакан к губам. Нужно было во время разговора с мистером Холмсом попросить принести кусок говядины и немного сыра, запоздало подумал я. Но в следующий раз буду умнее. Понимая, что мне следует похвастаться своим богатством, я вынул две монеты из кармана и звякнул ими. — Сегодня я хотел бы поужинать, мистер Холт.

— О, значит вам сегодня удалось раздобыть несколько пенсов, — воскликнул хозяин. — Так что вы хотите?

— Можете считать, что я их раздобыл, — подчеркнуто уклончиво ответил я. — Только это шиллинги, а не пенсы.

— Мне не важно, откуда берутся деньги, которыми вы расплачиваетесь со мной, — пожал плечами Холт.

— Ладно, мне хватит, чтобы сегодня как следует набить живот. — Я хлопнул ладонью по маленькому столику. — Только, пожалуйста, не жир с хрящами. Подайте мне ваше лучшее мясо.

— Сегодня тушеная баранина, — сообщил Холт. — Миска — десять пенсов, если возьмете еще хлеба с сыром, то получится четырнадцать пенсов и полпенни.

— Давайте, — сказал я, бросив ему шиллинг. — И еще горчицы для соуса.

Он поймал монету налету и сунул в карман передника.

— Я принесу вам ужин, прежде чем вы успеете сказать «нож».

В ожидании еды я согнулся над джином и заметил, как мой клювоносый спутник вошел в пивную и сел у дверей, поблизости от пары ломовиков, которые потягивали пиво, о чем-то переговариваясь. Он не подал виду, что заметил меня, не обратил внимания ни на кого из посетителей, но я знал, что стоит мне выйти по нужде, как он последует за мной. В этот момент Холт поставил передо мной миску с мясом, тарелку с хлебом и сыром. Взглянув искоса, я заметил, что в глазах клювоносого мелькнуло удивление.

— Ну вот, мистер Джеффрис, можете наслаждаться своим ужином, — сказал хозяин. — Эта порция никому не покажется маленькой.

— Это точно, — согласился я, принюхиваясь к баранине. От нее сильно пахло перцем. Без горчицы это блюдо наверняка было бы несъедобным.

— Когда допьете джин, я подам вам еще стакан, — заявил Холт, прежде чем вновь занять свою позицию за стойкой.

Я был настолько голоден, что обрадовался и этой непритязательной еде; кроме того, она должна была помочь мне одолеть худший в мире джин — по крайней мере, я надеялся на это. А ведь сегодня вечером, если Викерс вернется, мне должно понадобиться все мое остроумие.

Из дневника Филипа Тьерса

Сегодня матери было намного хуже; она погружена в дремоту, которая не сулит ей долгой жизни.

М. X. разъезжал по делам Баварского договора. Он вернулся одетый, как сельский сквайр, и выглядел так, будто на охоте неудачно свалился с лошади прямо в свору псов. Осмотрев его, я обнаружил, что из раны на плече идет кровь, а он продемонстрировал мне оружие — небольшой нож с тонким опасным лезвием, охотники такими свежуют дичь. «Было бы оно подлиннее, — сказал он, — и мне пришлось бы послать за Саттоном раньше срока». За время своего отсутствия он узнал, что, видимо, будет предпринята попытка выкрасть Соглашение, прежде чем оно будет подписано. Никакие мои уговоры не заставят его рассказать о своих похождениях больше, чем он найдет нужным. Он надеется, что Г. удастся добыть сведения, которые помогут предотвратить похищение, иначе произойдет большое несчастье.

Глава 5

Викерс появился в пивной гостиницы «Бильбоке» после девяти вечера. К этому времени я почти убедил себя, что сегодня он не придет, и решил удалиться в свою сырую и неприглядную каморку. Это несколько расхолодило меня, и я был уже не настолько готов к встрече с этим человеком, как два-три часа назад.

— Ну что, мистер Джеффрис, удалось вам решить свои проблемы? — спросил Викерс вместо приветствия. Получив от Холта стакан портвейна, он занял то же место, что и вчера.

— Я нашел солиситора, пожелавшего заняться моим делом, если вас это интересует. За тридцать фунтов. — Последние слова я прошипел, чтобы мой гнев, вызванный этими непомерными требованиями, не остался незамеченным.

— Солидная сумма. Но ведь вы не пожалеете об этих деньгах, если с их помощью сможете добраться до отцовского наследства? — Подняв стакан, он слегка поклонился мне; я даже растерялся от его любезности.

— Нет, без сомнения, это грабеж. Ведь ему всего-навсего нужно выдумать какое-нибудь приемлемое толкование формулировок завещания, — язвительно рассмеялся я. — Это обычное дело для юристов, разве я не прав?

— Кое-кто согласился бы с вами, — ответил он. Несколько секунд он рассматривал меня. В зале царила тишина, тоскливая и натянутая, как шнурок набитого кошелька скряги. — Я вижу, вы уже поужинали.

— Я был голоден, — проворчал я.

— Но у вас так мало… простите за то, что я упоминаю о ваших стесненных обстоятельствах, но не ожидал, что вы в состоянии позволить себе такой обед. — Он осклабился, показав все свои зубы. — Вам сегодня, наверно, изрядно повезло.

— Я… мне подвернулось немного денег, и я решил поесть, — сказал я, пытаясь вложить в эти слова хвастливую нотку, и хитровато улыбнулся.

— А как они… э-э… подвернулись? Умоляю вас, скажите, — настаивал Викерс.

Он пристально смотрел на меня, и мне трудно было говорить.

— Я заметил, что какой-то франт оставил кошелек. В судебной палате. Хозяин долго не возвращался, и я подобрал его, чтобы он не достался кому-нибудь другому. В нем оказалось совсем немного. — В моем голосе прозвучало сожаление по поводу того, что фортуна оказалась столь скаредной.

— Тем не менее, думаю, сейчас вы рады и нескольким шиллингам, — Викерс впился в мои глаза хищным взглядом.

— Аминь, мистер Викерс, — сказал я и поднял свой полупустой стакан с джином, словно произнес тост.

Мой собеседник прыгнул в приготовленный капкан.

— Мне кажется, что вы не имеете предубеждения против некоторых действий, которые не полностью укладываются в рамки закона…

— Постойте, постойте, мистер Викерс. — Я решительно замотал головой. — Не имею ни малейшего желания провести каникулы в Брикстоне из-за кучки медяков.

— Нет, конечно, речь не идет о медяках, — согласился Викерс. — А вот если бы вы смогли получить, скажем, тридцать фунтов, что тогда?

— Тридцать фунтов, — повторил я, словно речь шла о богатстве, размер которого мой ум был не в состоянии представить себе. — Тридцать фунтов хорошие денежки.

— Достаточно хорошие, чтобы заплатить солиситору по имени Джеймс за переделку завещания вашего отца, согласно которому вы не можете прикоснуться ни к единому пенни, хотя они и принадлежат вам. Чтобы получить законное право наследования, вам потребуется доставить сюда свою семью, — спокойно сказал Викерс. — Вчера вечером я предложил вам помощь в борьбе с вашими, так сказать, затруднениями. Я хорошенько подумал после беседы с вами и пришел к выводу, что вряд ли вы относитесь к людям, которые проявляют чрезмерную разборчивость в отношении предлагаемой работы. Надеюсь, я не ошибся?

Мое потрясение было наигранным лишь отчасти.

— Откуда вы можете знать мои желания? — требовательно спросил я, надеясь, что мое негодование не покажется странным в устах Августа Джеффриса. — Не хочу сказать, что вы ошибаетесь относительно меня, просто не люблю, когда кто-нибудь путается в мои дела.

— Вы заинтересовали меня, мистер Джеффрис, — успокоил меня Викерс, а когда меня кто-нибудь интересует, я стараюсь узнать об этом человеке все.

— Но я ничего не говорил об условиях завещания, по крайней мере… — Сквозь мой гнев отчетливо проглядывало отчаяние, и это понравилось собеседнику.

— Кое-кто из моих людей взял на себя проверку достоверности вашего рассказа. — Он снова улыбнулся мне, и я понял, что чувствует олень, встретив волка на своей тропе.

— Но как вам удалось прочесть документы? — нервно спросил я, понимая, что для того, чтобы в течение всего лишь одного дня получить сведения, спрятанные в недрах судебной палаты, он должен иметь подкупленного чиновника на одном из высоких постов. — Узнать условия наследования совсем не просто, если, конечно, вы не имеете к нему прямого отношения.

— А сделать это так быстро — еще сложнее, — добавил Викерс. — Я обратился к людям, которые были в состоянии помочь мне и сделали это с удовольствием. — Тут он увидел, что мой стакан опустел, и заказал для меня еще порцию этого ужасного напитка.

— Не стоило вам этого делать, — прохныкал я. Август Джеффрис должен был испугаться столь широких возможностей своего зловещего соседа.

— Но мне нужно было удостовериться, что ваш рассказ был хотя бы относительно правдив. Некоторые из ваших заявлений насчет отцовского завещания показались мне сомнительными, и теперь я знаю, что сомневался не зря. — Он наклонился вперед, волчье выражение на его лице становилось все заметнее. — Думаю, что вы не откажетесь выполнить мое поручение, в ходе которого сможете заработать тридцать фунтов. — Викерс сделал характерный жест, словно считал ассигнации кончиками пальцев, его черты исказила злобная нетерпеливая гримаса. — А чтобы еще больше подсластить пилюлю, могу добавить сверх того пятнадцать фунтов и оплатить дорожные расходы.

— Все вместе это составит почти пятьдесят фунтов, — воскликнул я с таким видом, будто мне предлагали драгоценные камни из британской короны.

— Именно так, — подтвердил Викерс, — за поездку в Баварию, под Мюнхен.

— В Баварию? — переспросил я, восстановив в памяти состоявшийся сегодня разговор. — А что будет в Баварии?

— Там находится человек, который привезет в Англию один документ. Он шотландец, но женат на немецкой дворянке. Это его второй брак. Полагаю, фиктивный. Я должен во всех подробностях узнать, для чего понадобился этот документ, что в нем написано и как его предполагают использовать. — Викерс откровенно волновался. — Я заплачу вам сорок пять фунтов и оплачу путевые расходы, если вы сможете доставить мне эти сведения, прежде чем документ окажется в Англии.

Я мотнул головой.

— И как, по вашему мнению, такой человек, как я, сможет все это сделать? Я не могу придумать никакого основания для того, чтобы мне позволили хотя бы подойти к джентльмену, которого вы описали.

— Он может взять вас на службу, если с его собственным камердинером случится, скажем, несчастный случай. — Истинный смысл последних слов был ужасающе ясен: несчастный случай должен был оказаться фатальным.

— Вы, значит, думаете, что я убью человека за тридцать фунтов? — воскликнул я. Съеденный мною грубый обед тяжелым комом лежал в животе; мне было нехорошо.

— Сорок пять, мистер Джеффрис. По меньшей мере, сорок пять. Прикиньте расходы на вашу поездку. Думаю, что конечная сумма окажется близкой к шестидесяти фунтам. — Он захихикал. — И не говорите мне, что человека вашего склада может смутить убийство.

— Я в жизни никого не убил, — сказал я, всем своим обликом показывая, что оскорблен. — И уж, конечно, не за такие деньги.

Викерс удивленно посмотрел на меня.

— Значит, это, без сомнения, обогатит вас новым жизненным опытом, — ответил он, откинувшись на стуле. — Я хочу, Джеффрис, чтобы вы приняли решение сегодня, чтобы вы не сидели всю ночь, обдумывая мое предложение. Такие размышления всегда порождают излишнюю осмотрительность, а я не приветствую ее. — Он снова потер кончики пальцев, и показал мне сложенную щепоть. — В вашем положении колебание равносильно безумию: ведь, даже получив тридцать фунтов, ваш солиситор может убедиться в том, что дело хорошо изучено судом, ваши махинации могут раскрыться, и это повлечет за собой серьезные последствия. Для вас.

— Но ведь это равносильно гибели! — запротестовал я, вперив в Викерса негодующий взгляд.

— Именно так. Поэтому вам стоит еще немного — немного! — подумать и дать мне положительный ответ. — Собеседник пристально разглядывал меня, хотя со стороны могло показаться, что моя персона уже не вызывает у него никакого интереса.

— А теперь насчет этого шотландца. Что я должен буду сделать? — проворчал я, словно через силу.

— Прочесть документ, который он повезет, а потом опередить его, вернуться сюда и сообщить все детали, на которые я укажу. Я должен узнать содержание документа, прежде чем его прочтет премьер-министр, — быстро ответил он.

— А с шотландцем не должно произойти какого-нибудь… происшествия? — Я мог гордиться собой: в вопросе явно угадывалась жадность и беспринципность.

— Нет. Все это нужно устроить так, чтобы он ничего не заметил. Если у него возникнет хоть малейшее подозрение в том, что его миссия может быть скомпрометирована, он сообщит об этом окружающим. Даже если мне не удастся заблаговременно узнать содержание документа, это не нанесет такого вреда моим планам, как известие о покушении на этого человека.

— Какого рода этот документ? — спросил я, заранее готовый услышать в ответ ложь. Предчувствие не обмануло меня.

— Даже не имею понятия, — ответил Викерс. Его совершенно не беспокоило, что я не могу не заметить его ложь. — Отсюда все мои волнения.

— Понятно. Вы должны принять меры на случай, если в документе окажутся какие-нибудь не устраивающие вас предложения. И поэтому вы хотите изучить его и заранее получить ответы на все интересующие вопросы, — сказал я с таким видом, будто хорошо понимал все его трудности.

— Да. Вы, конечно, понимаете: если какие-то положения документа угрожают моим предприятиям, я должен узнать об этом заранее. Только в этом случае я смогу свести потери к минимуму, а то и вовсе избежать их. Наверняка в ваших торговых операциях бывали случаи, когда, узнав что-то раньше других, вы смогли избежать серьезных неприятностей. — Последние слова можно было расценить как еще одну открытую похвалу умению Джеффриса воровать.

— Все-таки узнать содержание документа во всех подробностях — задача, как мне кажется, очень непростая, — промолвил я. Отношение Джеффриса к предложенному заданию смягчалось. — А что, если я попробую использовать что-то из того, что мне удастся узнать, в собственных интересах?

— Это вполне возможно, — ободряюще заметил Викерс, продолжая искушать меня.

Я уже выпил больше джина, чем это было бы благоразумно, и надеялся, что он все же не ударит мне в голову.

— Пятьдесят фунтов, а может быть и шестьдесят, за то, чтобы я поехал в Баварию, надул этого шотландца и прочитал документ, который он везет, — уточнил я.

— Да, таковы наши требования, — подтвердил Викерс. — К тому же весь дополнительный выигрыш, который вам удастся извлечь из результатов своей работы, остается за вами.

В этот момент меня потрясло открытие: Викерс собирается убить меня, то есть Джеффриса, когда поручение будет выполнено. Вряд ли он был бы настолько откровенным и обещал бы мне всемерную помощь, если бы не был уверен, что покончит со мной, независимо от того, насколько удачно я справлюсь с поручением. Я, стараясь выглядеть гораздо пьянее, чем был на самом деле, проговорил заплетающимся языком:

— Теперь скажите, когда собираетесь отправить меня, чтобы я успел подготовиться.

— Мне кажется, что завтра вечером в Амстердам из Дувраотправится пакетбот. Если вы завтра утром сядете на поезд, то как раз успеете к отплытию. — Он хлопнул в ладоши. — Чем скорее начнете, тем раньше получите деньги.

— Амстердам — не тот порт, через который обычно отправляются в Баварию, — заметил я.

— Не следует ехать по самому короткому пути, — ответил Викерс. — В том случае, если позднее вас разоблачат, цель поездки окажется для всех очевидной, и вряд ли это доставит вам удовольствие.

— Ну конечно, я понимаю вашу мысль. Прекрасно, значит, Амстердам, — согласился я, старательно показывая готовность к работе. — Но с утра я должен буду пригласить солиситора Джеймса и сообщить, что вскоре смогу вручить ему деньги, которые он требует с меня.

— Как вам будет угодно. — Викерс согласился настолько быстро, что я окончательно убедился в правильности моих подозрений. — Если нужно, сделайте это. И напишите письма тем из родственников, кому может понадобиться ваш адрес. Например, ваш сводный брат может пожелать узнать, куда вы уехали. Не говоря уже о вашей жене: вы ведь не захотите, чтобы она волновалась. — Он прижал ладони к подлокотникам. — Я прослежу, чтобы их сразу же доставили.

— Вы очень добры, — сказал я и, приветственно подняв стакан, напрягся, приготовясь проглотить омерзительное пойло.

— Встретимся здесь завтра в одиннадцать утра. Я провожу вас к поезду, дам все инструкции и деньги, которые потребуются вам в поездке. — Он поднялся одним резким движением. — А пока что позвольте мне поздравить вас с принятым решением. Вы заключили мудрую сделку. — Он протянул мне руку, и я, превозмогая отвращение, пожал ее.

— Мистер Викерс, работать на такого замечательного джентльмена, как вы, это удовольствие. Ручаюсь, у вас не будет оснований жалеть о том, что вы наняли меня. — Я старался произнести эти слова так, словно был абсолютно очарован мистером Викерсом и уже стал его покорным слугой, но все же опасался, что спрятанный в глубине души страх проявится в интонациях.

— Хорошенько выспитесь, мистер Джеффрис, — сказал Викерс. — Завтра вы должны быть бодрым.

— Я сразу же уйду, сэр, если вы находите это нужным, — я слегка поклонился ему и изобразил на лице заискивающую улыбку.

Когда Викерс не спеша вышел из пивной, мне показалось, что с зала сдернули саван. Огонь горел веселее, лампы светились ярче, словно и они тоже избавились от страха перед этой внешне непримечательной фигурой, занимавшей лучший стол.

Взглянув исподтишка на Холта, я заметил, что он покачал головой, словно сочувствовал мне или был расстроен выпавшей мне участью. Мне непреодолимо захотелось рассказать ему, что Викерсу не удалось обмануть меня своими уговорами и заманчивыми обещаниями, но я вовремя одернул себя. Вместо того чтобы излить душу, я бросил хозяину пенни и, насвистывая, вышел из пивной.

Закрывшись в комнате, я сразу начал делать заметки о прошедшем дне, но вскоре до меня дошло, что за мной продолжают следить агенты Викерса, и если я окажусь настолько глуп, что подготовлю отчет о сегодняшней работе, то могу не дожить до утра. И я уничтожил все написанное. Как только последний листок догорел в пламени свечи, кто-то резко ударил в дверь.

— Момент! — откликнулся я, пряча пепел в карман пальто. Затем вынул пистолет и подошел к двери.

Передо мной стоял вчерашний пожилой человек с девонширским акцентом, заостренные черты его лица озаряло подобие сердечной улыбки. Он был одет в костюм для верховой езды, типичный для западного побережья, и выглядел так, словно только сегодня приехал в город. Но каштановые бриджи были чистыми, а рубашка сверкала белизной. Было понятно, что он успел переодеться с дороги. Украшением костюма служил жилет из вышитой вручную парчи. Немолодой сельский джентльмен, преуспевший в жизни.

— Добрый вечер, мистер Джеффрис. Мне стало известно, что вы согласились предпринять небольшое путешествие по просьбе мистера Викерса.

— Точно, — ответил я, не подумав пригласить посетителя в комнату или извиниться за пистолет, который держал в руке, — хотя ума не приложу, какое вам до этого дело?

— Ах, мистер Джеффрис, — вымолвил девонширец, — я не собираюсь вмешиваться в ваши дела, но был бы признателен, если бы вы уделили мне несколько минут. Вы руководствуетесь движением звезд; надеюсь, что человек, взявшийся за столь неверное и сложное дело, прежде чем начать его, не откажется узнать, что говорят его звезды. — Он подошел ко мне вплотную, и мне оставалось либо впустить его в комнату, либо закрыть дверь у него перед носом.

Меня интересовал этот человек, я хотел знать, для чего он пришел ко мне, поэтому я с нелюбезным видом отступил, пропустив его в дверь, и указал на единственный стул, стоявший посреди комнаты, а сам сел на край кровати.

— Так в чем дело? И говорите быстрее, у меня мало времени.

— Вчера вы рассказали мне о времени своего рождения. Я обдумал ваши слова и хочу напомнить вам, что, когда вы появились на свет, солнце, переходя меридиан, находилось под мощным влиянием транзита. — Он продолжал улыбаться, напоминая раскрашенную куклу.

— Да, — согласился я, пытаясь понять, что же нужно этому человеку. Ведь не пришел же он сюда только для того, чтобы сообщить давно мне известное. — Одиннадцатого числа следующего месяца это влияние достигнет наибольшей силы.

— И двенадцатого, — уточнил девонширец. — Надеюсь, вы позволите предложить вам скромный совет. — Он смиренно сложил руки и стал похож на маленького, серьезного, близорукого зверька в пенсне.

— Что же вы хотите мне сказать? — спросил я. Мне уже начало казаться, что простодушие моего гостя неподдельно.

— Если вы, надеясь на благоприятное положение звезд, попытаетесь перехитрить мистера Викерса, это будет просто безумием. На его стороне куда большие силы, чем влияние Юпитера и Марса. Теперь, когда вы получили задание, он не простит ни одной ошибки. — Он хмуро поглядел на носок своего сверкающего ботинка. — Попытайтесь его обмануть — и вас ждут такие муки, каких вы и представить себе не можете.

— Все понятно, — сказал я. Значит, старик пришел просто для того, чтобы запугать меня.

— У него множество слуг во всех концах мира. Есть они и в Германии, и во Франции. Не рассчитывайте, что во время вашей поездки вы окажетесь без присмотра. А если вы вдруг попытаетесь скрыться, то очень скоро обнаружите, что на земле нет такого места, где бы он не смог настичь вас, чтобы покарать за предательство.

— Постараюсь запомнить, — вяло сказал я, не подав виду, что по спине у меня пробежали мурашки. Я нисколько не сомневался в том, что последние слова полностью соответствовали действительности.

— Он являет собой одну из наиболее мощных сил в мире, зарубите себе на носу. — Девонширец продолжал нагнетать ужас. Поднявшись со скрипнувшего стула, он добавил: — Можете прочесть в газетах двухлетней давности о деле Генри Гордон-Хьюджа. В «Таймс» был опубликован отчет. Ознакомьтесь, очень поучительное чтение. — С этими словами он подошел к двери и распахнул ее.

— Генри Гордон-Хьюдж… — повторил я, словно услышал это имя впервые. На самом деле я прекрасно помнил об этом ужасном происшествии: Генри Гордон-Хьюджа нашли на песчаных пляжах Северного моря, в Голландии. С него живьем содрали кожу.

— Он самый. Он не смог выполнить поручения мистера Викерса. — С этими словами человек с девонширским акцентом удалился, и я остался один, обуреваемый тревожными мыслями, вполне способными лишить меня сна.

Из дневника Филипа Тьерса

М. X. в полдень посетила мисс Ридейл из Твифорда: она очень обеспокоена тем, что ее жениха именно сейчас отправили в поездку. Похоже, что Г. должен был присутствовать на очень важном семейном сборе и теперь лишился этой возможности. Мисс Ридейл сообщила М. X., что совершенно не предполагала, что служба ее жениха у члена правительства таким разрушительным образом скажется на ее жизни. М. X. изо всех сил пытался убедить молодую леди, что от этого задания нельзя было отказаться или перенести его на другое время. Кажется, ему удалось смягчить ее.

Глава 6

— Я виноват перед вами, дорогой Гатри, — сказал Майкрофт Холмс на следующее утро. Он вошел в кабинет солиситора Джеймса минут через двадцать после того, как тот вышел, чтобы передать ему мою просьбу о срочной встрече. — Мне стоило прибыть сюда пораньше, но я боялся привлечь к нашей встрече чье-нибудь излишнее внимание. К тому же я был обеспокоен: вчера вечером, вернувшись из клуба, я обнаружил, что мою квартиру обыскали и перевернули все вверх дном. Тьерс навещал мать, поэтому преступникам ничто не могло помешать, и они вели себя, как дикари.

— Боже мой! — воскликнул я в тревоге. — Пропало что-нибудь ценное?

— При поверхностном осмотре я ничего не заметил. Сейчас Тьерс приводит квартиру в порядок, и позднее я буду все знать точно. — Он достал из кармана мою записку. — Значит, Викерс хочет сегодня же отправить вас в Германию? И не принимает никаких предосторожностей на тот случай, если вы вдруг измените свое мнение или узнаете слишком много.

— Я тоже обратил на это внимание, — сказал я, пытаясь оптимистически смотреть на вещи. — Он сделал, пожалуй, все возможное для того, чтобы я был верен ему.

— Но все равно попытается сделать еще больше, — возразил Холмс. — Он очень долго учился предотвращать побеги своих слуг запугиванием и другими разнообразными способами. Вам предстоит сделать вид, будто вы решили стать одним из его подопечных. — Он прошелся по комнате, держа руки за спиной. — Все указывает на то, что он жаждет получить текст Фрейзингского соглашения, и это меня совсем не радует.

— Но что же может содержаться в этом соглашении, из-за чего вы так волнуетесь? — спросил я.

Майкрофт Холмс остановился и вперил в меня прямой взгляд.

— Соглашение само по себе не так уж много значит. Зато меня очень волнуют последствия, которые будут — или не будут — им порождены. Возможно, это Соглашение — последний шанс предотвратить ужасную войну, которая погубит пол-Европы. Я смею утверждать, что в этом случае нас ждут беды, подобные злосчастной Крымской войне. И все это может произойти в результате ошибки. — Он раскрыл портсигар, достал сигару и убрал портсигар во внутренний карман пальто. — Нации, как и люди, должны подрасти.

Я смотрел на Холмса, удивляясь, что он произнес последнюю тираду, обращаясь к такому молодому и неопытному человеку, как я. Но он аккуратно отрезал кончик сигары, видимо, даже не замечая моего присутствия. Чиркнув спичкой, он искоса взглянул на меня и перевел взгляд на потолок.

— Сегодня в Европе столько молодых наций, — пояснил он, с удовольствием затянувшись сигарой, благоухавшей хорошим ромом. — Некоторые из них не лучше детей разбираются в международных отношениях. В прошлом такие новорожденные нации оглядывались на старшие, более умудренные государства, сверяли с ними свои действия и обуздывали собственные порывы. Но это время кончилось, когда Отто фон Бисмарк объединил под прусским знаменем множество княжеств, образовав мощное германское государство. Это быстрое развитие свершилось за счет Габсбургов. Мы видели, что Австрия быстро теряет свое влияние и вытесняется из мировой политики нацией, не имеющей традиций ответственного государственного управления и не владеющей искусством дипломатии. — Говоря это, он разглядывал изящные арабески дыма, поднимавшегося от кончика сигары, с таким видом, будто в них мог быть скрыт шифр, который ему следовало разгадать.

Хотя я до сих пор не имел ясного представления о том, насколько мой патрон был вовлечен во внешнюю политику, но всегда чувствовал, что он проявляет к европейским делам не только академический интерес. Нарушив наступившую паузу, я решился спросить:

— Это Соглашение — договор между Германией и Австрией?

— На самом деле нет. Проблемы их взаимоотношений все еще нельзя выносить на официальный уровень. Есть другие дела, с которыми нужно разобраться, и только тогда появится возможность ответить на вопросы первостепенной важности. Он стряхнул пепел с сигары. — Англия как нейтральная сторона инициировала это соглашение, чтобы предотвратить кровавую войну из-за балканских разногласий. Балканы — это самая беспокойная область Европы: там каждый пытается развязать себе руки, чтобы зарезать соседа.

— Если эта область и впрямь настолько взрывоопасна, как вы говорите, то почему же мы должны проявлять беспокойство из-за таких драчливых народов? — спросил я. Мне действительно казалось, что проблемы отдаленного южного полуострова не стоят таких усилий.

Мистер Холмс вздохнул и принялся теребить цепочку от часов.

— Да. В обычной ситуации это предприятие оказалось бы совершенно бесполезным. Но беда в том, что в бесконечных раздорах участвуют не только местные жители. Все близлежащие страны, включая Италию, стремятся показать свое влияние и ввязываются в споры. Больше всего они боятся, что из-за утраты собственной значимости, которая на деле не более, чем их собственное ощущение, они потеряют возможность влиять на мировую политику. Огромные силы оказались в подчинении у чувства национальной гордости и боязни показаться слабыми или нерешительными. И вот они собирают громадные армии для решения бесчисленных пограничных конфликтов. А конфликты эти, между прочим, происходят из-за того, что охотники не знают, на чьей земле была убита лиса.

— Но ведь нет никакой необходимости начинать войну для того, чтобы получить ответ на подобные вопросы, — воскликнул я, пытаясь уловить метафору в его словах.

— Необходимости нет, но войны порой бывают. — Майкрофт Холмс оставил в покое цепочку и продолжил более задумчиво: — Две страны, не столь населенные и не столь цивилизованные, как Англия, совсем недавно пребывали на грани войны. К несчастью, все сильные государства, кроме Англии, имели обязательства, которые требовали от них участия в данном конфликте. Никто из них не чувствовал себя в безопасности в преддверии кризиса.

— И все это из-за того, что кучка горцев не может договориться между собой… — с негодованием подхватил я.

— Дело не ограничилось бы перестрелкой между крестьянами соседних деревень. В спор могли с минуты на минуту включиться все страны Европы и Россия. В минувшем месяце мы были как никогда близки к Армагеддону.

— Тогда зачем Викерсу Соглашение? В вашей книге было написано, что Братство стремится разрушить европейские государства. Почему бы им в таком случае не позволить событиям идти своим чередом, чтобы в конце концов случилась война? — Я мог представить себе высоких правительственных чиновников, выступающих против этого соглашения, но оказался не в силах понять, какую выгоду может извлечь из международного компромисса человек типа Викерса, преследующий противоположные цели.

— А вот в этом и загадка, — ответил Холмс. — Он действительно входит в Братство оккультистов. По вашим собственным словам, вы на днях ознакомились с его историей. А его цель — свержение всех королевских домов Европы и Азии, а затем — полное разрушение всех наций и империй. И когда падут законные правители, они получат всю полноту власти, — он резко тряхнул головой, — а этого нельзя допустить.

— Конечно, нет, — согласился я. В моем мозгу наконец сложилась картина этого ужасного замысла.

— И перед вами стоит задача предотвратить их вмешательство в выполнение этого Соглашения. Поскольку, если оно сорвется, трудностей станет гораздо больше. — Он вынул изо рта сигару и выдохнул клуб дыма. — Сейчас кризис на Балканах ослаб. По Соглашению, которым мы так обеспокоены, Англия дает одной из вовлеченных в конфликт крупных стран гарантии, которые позволяют этой стране влиять на позицию своего балканского союзника в споре о территории. И для этого соглашения лучше всего подошло бы название «Соглашение об умиротворении».

Мы оба иронически улыбнулись.

— Интересный подход, — заметил я.

— Согласен с вами, — откликнулся Холмс и продолжал: — Теперь проблема в том, что есть страны — некоторые из них числятся среди друзей Англии, — которые не одобрили бы некоторые секретные пункты соглашения. — Он отложил сигару. Я никогда прежде не слышал, чтобы он говорил таким торжественным голосом. — Дело слишком серьезно, чтобы руководствоваться слухами и подозрениями. Обнародование этих секретных пунктов, подписанных нами и скрепленных государственной печатью, вызовет ту самую войну, которую мы стремимся предотвратить. Я в течение долгого времени прилагал слишком много усилий для сохранения мира, и нельзя допустить, чтобы усилия пошли прахом. Существует только два экземпляра документа с полным текстом. Один благополучно пребывает в правительственном дворце нашего партнера. А второй из-за особенностей характера посла, который вскоре под надежным эскортом направится в Лондон, находится в опасности.

— Вы хотите сказать, что Братство действительно имеет возможность заполучить этот документ? — спросил я, потрясенный услышанным.

Холмс взял сигару в руку и взмахнул ею, прочертив в воздухе алую линию.

— Гатри, дипломатия часто движется очень странными путями. В этом случае странности посла устраивали обе стороны.

— Но если Братство выкрадет Соглашение!.. — воскликнул я.

— Вот именно. Этого бедствия Братство страстно жаждет, а мы с вами, Гатри, должны предотвратить его любой ценой, — он на секунду умолк и мрачно повторил: — Любой ценой.

Я до сих пор не мог представить себе, что ставки в нашем предприятии окажутся такими высокими. Но пока я подыскивал слова, чтобы выразить свои дурные предчувствия, меня словно что-то толкнуло: я понял, что конфликт, который так беспокоил Холмса, все еще продолжается.

— Когда все это началось? — спросил я в надежде узнать об источнике опасности.

— Очень давно, — ответил Холмс. — В Европе группа ренегатов-масонов объединилась с ложей оккультистов. Они решили, что совместными усилиями они смогут добиться падения величайших королевских домов Европы. Они совместили наиболее радикальные понятия из масонской мудрости с мощными приемами управления людьми, которыми владели оккультисты, и создали единое тайное движение. Оно было поддержано многими честолюбивыми дворянами, желавшими подняться выше и не имевшими такой возможности. Этот союз существует и сегодня. Его следы можно увидеть в сердце самых низких заговоров, направленных на то, чтобы выбить почву из-под ног законных властей. Я доподлинно знаю о шести ложах Братства, активно работающих в Англии и Европе. И я знаю, что Викерс возглавляет лондонскую ложу. — Он понизил голос. — Кроме того, я знаю о том, что за пять последних лет эта ложа совершила более дюжины убийств.

— Генри Гордон-Хьюдж? — сказал я.

Майкрофт Холмс жестко взглянул на меня и ответил негромко:

— Да, он был одной из жертв. Но с грустью должен сообщить вам, что не единственной. — Он с хмурым видом отрезал кончик сигары. — Я скрепя сердце отправляю вас на это задание, но вы единственный, кому удалось хоть в какой-то степени найти с Викерсом общий язык. Времени для подготовки у нас оказалось значительно меньше, чем я рассчитывал еще неделю назад. Поэтому, боюсь, вы, а вернее мы, должны приготовиться к возможности провала соглашения. Но об этом я не хочу даже думать. — Он остановился, раскачиваясь с носков на пятки. Такая поза означала нежелание продолжать обсуждение темы; эту привычку патрона я запомнил уже давно.

— Конечно, я поеду, — сказал я, стараясь не выдать голосом страх, владевший мною. Во что он меня втянул? — Но ведь я не человек действия, а секретарь, и возможно, не справлюсь…

— Гатри, дорогой, вы молоды, умны и находчивы. Я верю в ваши способности. — Майкрофт Холмс положил руку мне на плечо. — Не могу найти никого, кому я мог бы так доверять, как вам.

Я ни в коей мере не мог ожидать таких восхвалений. И даже если при этих словах Холмс кривил душой, я не смел подвергнуть их сомнению. Хотя защита моей страны и не являлась прямой целью миссии, я не мог не чувствовать, что имею преимущество как перед Викерсом, так и перед Майкрофтом Холмсом. Важность задачи, которую только что объяснил мне патрон, затмила все другие соображения.

— Я приложу все силы, чтобы выполнить свои обязанности.

— Прекрасно. Я был уверен, что не ошибаюсь в вас. — Холмс сел за стол, вынул из ящика карту и развернул ее. — Ваш пункт назначения находится в самых окрестностях Мюнхена, то есть во Фрейзингской епархии, которая, по Вестфальскому миру, отошла во владения Баварского курфюрста…

— Если мне не изменяет память, это было в 1648 году, — откликнулся я, желая показать, что имею некоторое представление об истории Германии.

Майкрофт Холмс кивнул с решительным видом.

— Вы правы. Благодаря тому, что этот клочок земли лежал подле Мюнхена и находился под управлением церкви, он приобрел значение, нисколько не соответствующее тому мизерному количеству акров, которое он занимал. Даже сегодня эта область учитывается во множестве договоров, которые имеют жизненно важное значение для английских интересов в Европе. Впрочем, вы, конечно, поняли все это из моих прежних объяснений.

Я слушал, и во мне росли нехорошие предчувствия: мне казалось, что несмотря на наличие стольких различных факторов, казалось бы, предопределяющих успех моего дела, наши соперники обладали огромными возможностями помешать мне, и не замедлят это сделать.

— Я вижу, что вы неважно себя чувствуете после пребывания в этой ужасной гостинице, однако это не совсем испортило вам аппетит, и вы не откажетесь позавтракать со мной перед отъездом, — Холмс улыбнулся мне и пояснил в ответ на мой удивленный взгляд: — У вас красные глаза, а за время нашей беседы у вас в животе уже дважды бурчало.

— А я надеялся, что вы не заметите этого, — ответил я, ощутив неловкость.

— Меня бы не удивило, если бы вы оказались зеленым, как огурец, после той пищи, которую там подавали. — Пирог с бараниной и немного сыра вернут вас к жизни.

Мой рот наполнился слюной.

— Благодарю вас, сэр. Я тронут вашей заботой.

— Осталось решить еще несколько вопросов, и вы сможете приняться за пирог. Скажите, Гатри, что из того, что вы можете сделать, окажется, по вашему мнению, самым важным? — Майкрофт Холмс выжидающе окинул меня взглядом, словно знал мой ответ еще до того, как я понял его вопрос.

— Следовать инструкциям, полученным от Викерса? — предположил я.

— Я знал, что мне повезло, когда я взял вас на работу, — одобрительно воскликнул он. — Вы правы. Не делайте ничего, что могло бы навести на мысль о вашей истинной роли. Пусть он пребывает в уверенности, что ему удалось подкупить вас — я имею в виду Августа Джеффриса — обещанными деньгами и возможностью устранить ограничения, содержавшиеся в завещании вашего отца. Пусть он думает, что имеет дело с жадным и продажным мерзавцем, тогда у него не возникнет желания узнать о вас больше. Если он будет уверен в том, что вы — послушное орудие в его руках, то не исключено, что вам удастся преодолеть смертельный лабиринт и проникнуть в его ложу, а возможно, и в самое Братство. А это явилось бы неоценимой услугой Англии и Короне.

Мысль о том, что мои действия могут иметь такое важное значение, взволновала меня, и я, конечно, не мог не возгордиться, услышав слова Холмса. Но я был твердо уверен, что не смогу справиться с делом без посторонней помощи, в одиночку. Потому, набравшись храбрости, я обратился к патрону:

— Мне необходимо иметь возможность связаться с вами. Я хочу, чтобы у меня во время путешествия был способ передать вам информацию или получить от вас инструкции.

— Несомненно, такая возможность у вас будет, — ответил Холмс. В его тоне, как обычно, слышалось и одобрение, и задумчивость. — Прежде всего: вы пришлете телеграмму сюда, в этот кабинет, вашему солиситору, требуя ответа, смог ли он наконец ознакомиться с завещанием. Это будет означать, что вы прибыли в Европу. Если порт прибытия изменится, а, зная Викерса, этого стоит ожидать, добавьте, что настаиваете на том, чтобы Джеймс как можно скорее связался с вашим сводным братом. И в дальнейшем вы будете слать солиситору ежедневные телеграммы, спрашивая, как идут дела. Если у вас появится существенная информация, которую вы считаете необходимым передать мне, добавьте другую фразу: о том, что вы беспокоитесь, удастся ли закончить процесс до конца года. Если обнаружите, что предприятие оказывается опаснее, чем мы ожидали, сообщите Джеймсу, что не удовлетворены его работой. Если заметите, что вам угрожает разоблачение, обращайтесь к Джеймсу от имени вашей жены и детей. В свою очередь, вам будут приходить телеграммы от Джеймса. Если он сообщит, что его задерживает большой объем работы, знайте, что у нас есть для вас информация. Если в телеграмме будет сказано, что юрист обеспокоен условиями опеки, то, независимо от маршрута, на следующей остановке вы найдете письмо. Если же Джеймс начнет приносить извинения за то, что допустил ошибки в подготовке дела для барристера, то знайте: нам стало известно о том, что вас могут разоблачить. — Он взглянул в карту. — Как только вам удастся вступить в контакт с шотландцем, подтвердите Джеймсу, что готовы оплатить его работу.

— Надеюсь, что смогу запомнить все это, — воскликнул я.

— Вы будете изумлены, узнав, какое количество всякой всячины приходится держать в голове, выполняя подобные поручения. — С этими словами он достал часы и взглянул на циферблат. — Вскоре вы должны уйти. Джеймс даст вам ключ к шифру, которым мы будем пользоваться. Он довольно прост, ко за столь короткое Бремя мне не удалось сделать ничего лучше. — Он протянул мне руку. — Викерс — не единственный человек, у которого в Европе есть сообщники. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы предоставить вам надежных и заслуживающих доверия помощников. Пароль — адрес моего брата Шерлока, Бейкер-стрит, 221-Б. Правда, вместо Б будет стоять Ц. Вместо отзыва нужно будет назвать «Бильбоке». Кто бы ни назвал вам адрес, знайте, что это доверенный человек; пусть даже он произведет на вас отталкивающее впечатление.

— Хорошо, — согласился я. Предстоящее предприятие с каждым словом Холмса казалось мне все проще и проще.

— При встрече с шотландцем вам потребуется вся ваша изобретательность, — добавил Майкрофт Холмс с кривой усмешкой.

— Почему? Разве он людоед? Или, может быть, член Братства? — Стоило произнести последнюю фразу, как меня вновь охватило беспокойство.

Холмс быстро рассеял мои опасения.

— Нет, ничего подобного. Но он близок к высшим властям, да и сам по себе является значительным человеком. Камерон Макмиллан, хотя и не является тем самым Макмилланом, но все равно пользуется большим влиянием. Он несметно богат; его положение в клане непоколебимо. Его отец еще жив; в его руках производство большей части двигателей для военных кораблей королевства. Он — гордость шотландских инженеров, и его влияние простирается от Адмиралтейства до Даунинг-стрит, 10.

Я подумал о том, как часто высокое положение в обществе и человеческое достоинство достаются не одним и тем же людям, и вздохнул.

— По выражению вашего лица видно, что вы понимаете, как получилось, что этому человеку было доверено важнейшее соглашение, — сухо сказал мистер Холмс. — Но вы не представляете себе, насколько опрометчивым оказалось это решение.

— Такой человек не может не быть лояльным подданным Короны, — выдавил я.

Морщинка между бровями Холмса превратилась в глубокую складку, и он продолжил:

— Да, конечно, он лоялен по отношению к своему клану и королю. Послужной список — а он был кавалерийским офицером — безупречен. Меня беспокоит не его лояльность, а его безрассудство.

— Безрассудство? — удивленно переспросил я.

— Да. Несколько лет назад Камерон Макмиллан женился на прекрасной молодой женщине. Насколько я помню, она была американкой и трагически погибла, будучи беременной их первым ребенком. Макмиллан перенес это с трудом. Он принялся утешать свое горе — нужно отдать ему должное, он действительно сильно горевал непрерывными выпивками в обществе дам определенного сорта. Сначала он следил за собой, но со временем потерял всякую осторожность, все чаще и чаще менял возлюбленных и, похоже, не полностью владел своим рассудком. Но скандалы не повлияли на его положение в обществе; его спасло знаменитое имя и огромное богатство. Пьяный, он мог побить человека, который не решился бы дать сдачи такому высокопоставленному джентльмену. Конечно, со временем он вызвал недовольство в свете. После одного из скандалов его перестали приглашать ко двору. Отлученный от людей своего круга, он еще сильнее ударился в разгул. В конце концов его отец потерял терпение, и его отправили на континент, чтобы он, если можно так выразиться, вел там дела семьи. Все надеялись, что он, на радость родственникам, снова женится. С тех пор прошло три года. Я думаю, что Камерон был оскорблен ссылкой, но уверен, что он нисколько не переменился. К тому же он ни разу не говорил о том, что хочет вернуться в Англию.

Мое недоумение все усиливалось.

— Но в таком случае как же можно было дать ему такое деликатное поручение?

Холмс поднял длинный палец, прервав мой вопрос.

— Делегацию, заключавшую Соглашение об умиротворении, возглавлял сэр Джон Драммонд. Вам что-нибудь говорит это имя?

— Да, — подтвердил я. Оно часто попадалось мне на конвертах и телеграммах, которые приносили к мистеру Холмсу.

— Вы, конечно, знаете, что эта почта приходила из Санкт-Петербурга, — напомнил Майкрофт Холмс. — Представители знаменитых кланов Драммонд и Макмиллан вместе учились в Беллиоле… Вы ведь знаете, какие прочные связи зарождаются в Оксфорде… Я оказался не в состоянии убедить сэра Джона, что у Макмиллана не хватит мудрости для подобного поручения. Возможно, он считал, что благодаря его покровительству Макмиллан сможет встать на ноги. Сэр Джон все еще пребывает на востоке, выполняя свою миссию.

— Сэр Джон выбрал Макмиллана в качестве своего личного посла, — я произнес эти слова во весь голос, будто, громко произнесенные, они могли убедить меня в реальности происходящего.

— Да. И пусть даже Камероном Макмилланом движут самые высокие порывы, все равно трудно было найти менее подходящего курьера для перевозки столь важных и секретных документов, — Холмс взмахнул рукой так, что стало ясно: он сделал все возможное, чтобы воспрепятствовать этому выбору.

— Понимаю, он так сильно задирает нос, что совсем не видит дороги, — заключил я. Мне тут же пришло в голову, что если я хочу быть причисленным к штату мистера Макмиллана, то мне следует держаться со всей возможной учтивостью.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Майкрофт Холмс. — А теперь мне нужно заняться собственными делами. — Он двигался очень живо; вряд ли кто-нибудь, знавший его как кабинетного затворника, мог предположить, что в Холмсе скрывается такая бездна энергии.

— Какие у вас планы, сэр? Мне хотелось бы знать, по крайней мере, в какой степени они пересекаются с моими. — Я опасался оказаться в неизвестности насчет местопребывания моего патрона, особенно теперь, когда я выполнял его важное поручение.

— Этим утром мне придется провести некоторое время в обществе Эдмунда Саттона. Полагаю, что найду его бодрствующим, хотя вообще-то для него это ранний час. — Он взволнованно постучал пальцами по столу. — Ему нужно будет приготовиться сыграть свою обычную роль.

Это значило, что актеру предстоит изображать самого Майкрофта Холмса, полностью следовать обычному распорядку дня моего патрона, чтобы создать впечатление, будто тот находится в Лондоне. Такие спектакли не раз помогали Холмсу в прошлом и, несомненно, сослужат службу в будущем.

— К тому же Шерлок должен доставить мне сведения о вашем друге-девонширце. У него прекрасная картотека на большинство английских жуликов, мошенников и головорезов. Я уверен, что он сможет установить личность этого типа.

— А как вы рассчитываете передать эти сведения мне? Ведь до отъезда у меня не больше двух часов. — Мне совершенно не улыбалась перспектива оказаться в руках этих негодяев, не узнав о них как можно больше. Я понимал, что они не остановятся перед самым кровавым злодеянием, и знание было единственным оружием, на которое я мог надеяться.

— В гостиницу «Бильбоке» вам доставят две новые сорочки из лавки, находящейся в соседнем квартале. Письмо с подробным изложением всех полученных мною сведений будет спрятано в рукаве. Туда же, если понадобится, будут вложены указания по изменению нашего шифра. — Холмс указал мне на дверь. — А теперь вам пора идти. Если вы слишком задержитесь, у шпиона могут возникнуть подозрения. Джеймс расскажет вам, как найти галантерейную лавку, о которой я говорил. По пути в гостиницу вы должны зайти туда, иначе будет непонятно, откуда взялись рубашки.

— Обязательно, — согласился я. Быстрота мышления Майкрофта Холмса и легкость, с которой он переходил в беседе от одного предмета к другому, не переставала поражать меня.

— Я поставлю вас в известность обо всем, что касается последних действий шотландца; так что при встрече вам будет легче иметь с ним дело. — Он снова посмотрел на часы. — Что ж, Гатри, идите. Желаю удачи. — Он взмахнул рукой, прощаясь, и вдруг остановился, словно его посетила какая-то внезапная мысль. — Не берите ни от Викерса, ни от его людей никаких подарков. Возможно, они предложат вам какой-нибудь никчемный сувенир. Найдите возможность отказаться от него. И постарайтесь удержать этого высокородного грубияна от общения с фон Метцем.

— Хорошо, — ответил я, гадая про себя, кто такой этот фон Метц, так некстати возникший в самом конце разговора.

Майкрофт Холмс угадал мой невысказанный вопрос.

— Вы прочли о некоторых из ритуалов Братства. Они испробуют различные способы, чтобы найти возможность управлять вами.

— Только суеверные глупцы позволяют дурачить себя прикосновением цыплячьей ножки и треском погремушек. Вы увидите, сэр, что у меня достаточно развитые мозги, чтобы не попасться на их удочки, — заверил я его. — Я разумный, образованный человек, много знаю. Те, кто…

— К подобным приемам прибегают не только африканские и индийские дикари. Викерс со своей шайкой умеют пользоваться тем, что вы назвали удочками, в своих преступных действиях. Если они захотят нейтрализовать вас, то рационализм вам не поможет. — Он вновь указал мне на дверь. — Гатри, умоляю вас, держите свое остроумие при себе и не смейте расслабляться. В противном случае вас может ожидать участь хуже смерти.

За время, проведенное на службе у Майкрофта Холмса, я усвоил, что он никогда не хвастался и не прибегал к преувеличениям. Поэтому предупреждение поразило меня до глубины души. Я молча поклонился и вышел.

Из дневника Филипа Тьерса

Я наконец закончил приводить в порядок квартиру М. X. Не представляю, кто мог обыскивать ее, но эти люди, видимо, больше всего беспокоились, как бы сделать все побыстрее. Все, к чему они прикасались, оказалось в полном беспорядке. Повсюду валяются бумаги и книги, подушки вспороты, ящики из столов и шкафов вынуты, а их содержимое выброшено на пол. Как и приказал М. X., я тщательно осмотрел все разгромленные комнаты. Кухня и кладовая остались нетронутыми, а гостиную успели перевернуть не всю. Я уверен, что мое возвращение спугнуло негодяев, и им пришлось удрать, не закончив дела, поскольку ничего не пропало. Вторжение в дом стало возможным из-за моего отсутствия, и я должен сознаться в том, что выполняю свои обязанности у М. X. неудовлетворительно.

Мать продолжает медленно угасать. Мне предложили пригласить священника и дать ей исповедаться, так как надежды на то, что она перед смертью придет в сознание, почти нет. М. X. был настолько добр, что позволил мне вновь навестить ее вечером, когда заметил, что я не могу сосредоточиться на своей работе. У меня не хватает слов выразить всю глубину благодарности, которую испытываю к нему даже в эти черные дни.

Глава 7

— Значит, вы купили новую рубашку, — утвердительным тоном заметил мой сосед по купе, когда поезд, направлявшийся в Дувр, тронулся с места. Это был худощавый человек профессорского вида: лет сорока, с серым лицом кабинетного затворника, одетый в поношенный твидовый костюм. Его лицо украшали очки и коротко подстриженная бородка.

— Две! — отрезал я, с подозрением уставившись на попутчика. Слава Богу, подозрение не пришлось изображать: оно было совершенно естественным.

— Прекрасно. Если ваши воротнички и манжеты как следует отстирать и накрахмалить, вы будете выглядеть почти прилично. И ваша миссия может оказаться не полностью проваленной. — Он откинулся на диване и принялся демонстративно разглядывать меня. — Вас нельзя назвать привлекательным человеком.

Я радовался только тому, что не вынул из рукавов второй рубашки записки, чтобы прочесть их в купе, как я рассчитывал сначала. Теперь об этом не могло быть и речи. Если мой попутчик узнает, что я получаю корреспонденцию таким необычным путем, то все закончится весьма плачевно.

— Я делаю все, что могу, и буду признателен вам, если вы оставите свои намеки. Я уже сказал, что возьмусь за эту работу, и, как вы можете заметить, взялся. — Моя обида была гораздо более естественной, чем мне того хотелось.

— Какая гордыня, — ответил сосед таким тоном, словно выслушал мое замечание о плывущих по небу облаках. — Когда вы попадете в Германию, вам придется обуздать ее, не то за ошибки придется расплачиваться в аду. — Он захихикал, но выражение лица не изменил. С того самого момента, как сосед вошел в купе, его лицо пребывало в неподвижности, словно у каменной статуи.

— Еще я буду вам благодарен, если вы оставите свои мысли при себе, сэр, — проворчал я, вздернув плечи, чтобы оказаться хоть на дюйм дальше от моего спутника. С этими словами я подвинул поближе потрепанный саквояж — еще один из неоценимых даров Эдмунда Саттона, стоявший на сидении между нами, как будто опасался, что попутчик залезет в него или просто схватит мои вещи и убежит.

— С превеликим удовольствием, — ответил попутчик, сознательно игнорируя мою грубость. — Но все дело в том, что они потребуются вам прежде, чем мы окажемся во Франции.

— Вы что-то путаете, сэр, — рявкнул я, надеясь, что не выдал своей тревоги. — Я направляюсь в Амстердам.

— А вот и нет, мистер Джеффрис. Ваш маршрут изменился. Вы приплывете в Кале, доедете до Парижа, а уже оттуда поедете на восток — в Германию — через Люксембург. Из Люксембурга вы поедете в Мангейм, а оттуда в Ульм. Получается большой крюк, но с этим вам придется смириться. В Аугсбурге вас встретит герр Дотмундер. Вам не нужно ничего знать о нем — он сам найдет вас по описанию. Он назовет вам пароль: спросит, нет ли у вас английских монет, которые вы желали бы обменять на немецкие. От него получите дальнейшие инструкции. — С этими словами с моего незваного компаньона как ветром сдуло всю мимолетную доброжелательность. Мне же не оставалось ничего, кроме как усомниться в его намерениях.

Я повернулся к попутчику с самым угрюмым видом, на какой был способен, уставился в узел галстука и пробормотал:

— С какой стати я должен верить вам?

— Потому что у меня поручение от мистера Викерса и записка, в которой он подтверждает мои полномочия. К тому же у меня билеты для вас, а те, что вы купили, я заберу. Не вздумайте сказать, что у вас их нет: я знаю каждый ваш шаг, в том числе какие билеты вы купили и когда. Они у вас во внутреннем кармане пальто; по крайней мере, так мне сказали. — Губы человека скривились в довольной гримасе. — Ну конечно. Мне приказано также сделать так, чтобы любой, кто попытается проследить за вами, имел для этого подходящую цель. Мы не хотим, чтобы они метались по всему свету, разыскивая вас. — При этих словах он снял очки, вынул из кармана повязку и надел ее на левый глаз. — Вне всякого сомнения, они будут следить прежде всего за этой приметой. — Он принялся возиться с очками, безуспешно пытаясь нацепить их поверх повязки.

— Мистер Викерс — толковый малый, — заявил я, взяв большой конверт, который он протянул мне. В нем лежала еще одна пачка банкнот, причем далеко не все они были британскими, и горстка французских и австрийских монет. Кроме того, там было несколько железнодорожных билетов и пачка расписаний. Я взглянул на одно из них.

— Обратите внимание: некоторые поезда отмечены. Именно ими вы и поедете. Правда, опоздания случаются часто, и даже вы от них не застрахованы. Если вы вдруг опоздаете на последний из указанных в расписании поездов, отправьте телеграмму на ту станцию, где у вас следующая пересадка, на имя отца дель Франко, и сообщите о том, что опаздываете. В случае, если связь с вами прервется, — он наклонился ко мне, чтобы подчеркнуть значимость своих слов, — и вы не пришлете нужную телеграмму, Братство будет считать, что вы пытаетесь вести нечестную игру. Тогда мы будем вынуждены открыть на вас охоту, чтобы жестоко покарать за предательство.

При других обстоятельствах я скорее всего счел бы подобное мелодраматическое заявление пустым хвастовством, но сейчас, учитывая обе цели моей поездки — истинную и маскировочную, — я уловил в этих словах то, что в них действительно содержалось: недвусмысленную смертельную угрозу.

— Я был бы последним валетом,^[815] если бы завелся играть с такими козырями,^[816] как вы, — ответил я, поняв, что моему попутчику хорошо знаком жаргон преступников и уличных хулиганов. — Я сделаю то, что вы от меня хотите. Я уже сказал, что не собираюсь вас оплести,^[817] и не оплету.

— Для вас же будет лучше, если вы говорите правду. С теми, кто нам бесполезен, мы расстаемся, а тех, кто пытается бросить нам вызов, безжалостно уничтожаем, — сказал попутчик таким же холодным тоном, как и те представители Братства, с которыми мне уже приходилось иметь дело.

— Ну-ну, — буркнул я себе под нос, продолжая изучать содержимое конверта.

— Если у вас есть какие-то вопросы, задавайте их, пока мы не доехали до побережья, — наставительно сказал мой сосед и откинулся на спинку дивана с таким видом, будто я смертельно надоел ему. Очки не держались у него на носу, и он придерживал их одной рукой.

— Здесь сказано, что я должен переночевать в Кале, в «Красном льве», — заметил я, продолжая читать инструкцию. — Но я мог бы прекрасно выспаться в поезде по пути в Париж.

— Вполневозможно, — ответил сосед, не скрывая презрения ко мне. — Но у мистера Викерса множество агентов в самых разных местах, и он требует, чтобы вы были там, где он считает нужным, на тот случай, если он решит вновь пересмотреть план ваших действий. И будьте готовы: если он сочтет нужным что-то изменить, то так и сделает. Значит, «Красный лев». Для вас приготовлена комната.

Всем своим видом он показал, что не желает продолжать разговор, и я вернулся к содержимому конверта. Меня беспокоил один вопрос: как я буду обмениваться депешами с Майкрофтом Холмсом, не подвергая опасности свою жизнь и порученное мне дело. Вспомнив распоряжения относительно телеграмм, я подумал, что, пожалуй, попаду во Францию не слишком рано.

— Ну, что еще случилось? — спросил попутчик, заметив мои колебания.

— Я уехал, не закончив дела с солиситором, — нахмурился я. — Думаю, вам известно, о чем идет речь. Из расписания видно, что до отравления пакетбота остается совсем немного времени. Видимо, мне придется отправить ему телеграмму из Франции, а это уже совсем другие затраты, — гневно закончил я.

Человек вздохнул.

— Я отправлю ее за вас, — сказал он снисходительно кислым тоном. — Напишите телеграмму, и я пошлю ее из Амстердама, как только попаду туда.

Я пожал плечами, хотя меня все сильнее охватывало беспокойство.

— Что ж, — сказал я, вынув маленькую записную книжку и шаря по карманам в поисках карандаша. Облизывая грифель, я лихорадочно соображал, как лучше построить депешу, чтобы не вызвать подозрений у этого дотошного попутчика и у самого Викерса.

Пайерсону Джеймсу, солиситору,

контора Стина,

Лондон, Англия

Джеймс, свяжитесь с Эдвардом Монтджоем. Действуйте немедленно, в противном случае не успеете до конца года. Телеграфирую завтра. А. Джеффрис.

Попутчик прочел записку и сдвинул брови.

— Зачем вам еще раз связываться с ним?

— Потому что он — чертов адвокат, вот почему, — грубо бросил я в надежде, что мрачный вид позволит скрыть охвативший меня испуг. — Если я не буду подгонять его, дело никогда не будет улажено, а мой сводный брат может оказаться где-нибудь в Австралии, прежде чем Джеймс доберется до него. Вы отправите телеграмму? — спросил я, в свою очередь сдвинув брови.

— Я же сказал, что пошлю. — Он задумчиво поджал губы. — Я полагаю, что от того, что, находясь в Европе, вы будете посылать телеграммы своему адвокату, ничего плохого не случится. Если солиситор ждет ваших указаний…

— А он их ждет, — настаивал я. — Не исключено, что, не получая от меня известий, он начнет задавать вопросы и разыскивать меня. Тогда вам придется беспокоиться еще и о том, как сбить его со следа, если, конечно, у вас это получится: адвокаты дотошны. Лучше отправьте телеграмму и избавьте нас обоих от волнений.

Я совсем не был уверен в необходимости последней импровизации, но полагал, что она поможет убедить моего попутчика. Тот сложил записку и спрятал ее в карман.

— Ладно. Немного помогу вам, если, конечно, я не получу от мистера Викерса противоположного указания, — он потряс головой. — Законники хуже чертей, в этом вы правы.

— В том-то и дело, — согласился я, как и подобает доброму парню, который радуется тому, что наконец-то нашел общий язык с товарищем.

Поезд прибыл в Дувр с десятиминутным опозданием, и суматоха на причале была куда больше, чем я ожидал.

— Я отправлю вашу телеграмму из Амстердама, — сказал мой попутчик, доставая чемодан из-под сиденья. — Желаю хорошей погоды, мистер Джеффрис. И помните: пока вы работаете на мистера Викерса за вами все время будут наблюдать.

Я рассматривал билеты, и тут в моей памяти всплыло предупреждение Майкрофта Холмса: не принимать от этих людей никаких подарков или услуг.

Пожелание моего недавнего попутчика не сбылось. Все время, пока мы плыли от Дувра до Кале, море было неспокойным. Поэтому, сойдя на берег, я был совсем измучен. Еле держась на ногах, я отправился на поиски «Красного льва». Правда, я обнаружил его всего через десять минут, но к этому времени у меня в голове звенели колокола, а живот мучительно болел.

«Красный лев» оказался одной из тех гостиниц для проезжающих, чей расцвет пришелся на шестнадцатый век. Там когда-то были номера с уединенными гостиными для знатных путешественников и множеством комнат, в которых размещались их слуги. Теперь все гостиные разгородили на две части, а в комнатах для прислуги размещали постояльцев. Эта своеобразная попытка сохранить элегантность безошибочно говорила о возрасте гостиницы и плохом состоянии дел у ее хозяина; мне пришло в голову, что гостиница похожа на разорившуюся графиню, смиренно пытающуюся в нищете оставаться верной своему аристократическому достоинству.

Владелец хмуро поглядел на меня и, судя по лицу, собрался отказать мне в комнате, и мне пришлось (должен сознаться, что я сделал это скрепя сердце) сказать, что комнату для меня заказал мистер Викерс, и я путешествую по его поручению. Когда я назвал это имя, на лице хозяина гостиницы появилось трагическое выражение отчаяния, и я решил, что Викерс, вероятно, имеет какую-то ужасную власть над беднягой. Объяснить по-другому столь разительную перемену в нем я не мог.

— Ах да, мистер Джеффрис! Я ожидал вас. — Он прекрасно для француза говорил по-английски. — Комната для вас готова. Поднимитесь по лестнице, дверь слева от первой площадки. Если вы хотите сразу лечь отдыхать, я пришлю горничную, чтобы она согрела вам постель.

Вероятно, у меня ужасный вид, подумал я.

— Нет, — рявкнул я как мог грубо. — Сначала я приму ванну. Найдется у вас кто-нибудь, кому можно доверить почистить одежду?

— Конечно, — ответил хозяин и с поклоном указал мне на книгу, в которой мне следовало расписаться.

Я нацарапал: Август Джеффрис, Норфолк и Лондон, Англия, а свой род занятий обозначил как личный представитель. Это выглядело достаточно неопределенно и вполне годилось для такого человека, как Джеффрис.

— Прекрасно, мистер Джеффрис, — сказал хозяин и, неодобрительно взглянув на мой багаж, поманил пальцем одного из своих слуг. Тот взялся за ручку саквояжа.

— Не утруждайтесь, — бросил я, забрав саквояж, и кивнул в сторону лестницы, — я сам отнесу. А вы лучше распорядитесь, чтобы мне приготовили горячую ванну. И пусть коридорный приведет мое пальто в приличный вид. — С этими словами я взял ключ и поднялся по крутой лестнице.

Номер оказался лучше, чем я ожидал; по сравнению с моей каморкой в «Бильбоке» это были просто королевские покои. У одной стены просторной комнаты возвышался огромный старинный гардероб, между высокими окнами стоял комод. Из-за гардероба выступала кровать такой величины, что на ней без труда мог бы выступать оперный дуэт. У третьей стены стоял письменный стол со стулом, рядом размещался умывальник с полным кувшином воды. Я бросил саквояж на кровать и отстегнул мягкий воротничок и манжеты, чтобы служащие гостиницы прогладили и накрахмалили их, пока будут чистить мой костюм.

Я едва успел достать свои расчески и бритвенные принадлежности, как послышался робкий стук в дверь и негромкий голос сообщил по-французски, что ванна готова.

Будь я самим собой, я дал бы мальчишке двухпенсовик за труды, но Джеффрис был сделан из более грубого материала. Поэтому я просто крикнул через дверь, что через минуту приду мыться. Я понимал, что меня торопят, но подумал, что хозяин желает засвидетельствовать свое почтение гонцу грозного Викерса. Поэтому я вынул смену белья из саквояжа, сунул пистолет под подушку, нож в карман и направился в дальний конец обширного коридора к двери, на которой по-французски было написано «BAIN».

Ванная комната была полна пара. В ней было полутемно, так как солнце уже клонилось к закату. Возможно, здесь были лампы, но их еще не зажигали. Я решил было вернуться в свой номер за коробкой спичек, но передумал, так как не собирался мыться так долго, чтобы на обратном пути спотыкаться в темноте. Кроме того, мне доставлял удовольствие нежный исчезающий сумеречный свет; по крайней мере, так мне казалось. Рядом с ванной стоял флакон с ароматической солью, и я без колебаний подсыпал ее в воду. Убедившись, что мыло находится под рукой, я повесил костюм на медную вешалку, с удовольствием сбросил белье и неторопливо погрузился в старомодную бадью. Мои пятки уперлись в затычку. В иных обстоятельствах я снял бы с глаза повязку, но сейчас, помня о своей миссии, решил не рисковать. Вскоре я почувствовал странный аромат, и решил, что это запах мыла или соли, но через несколько мгновений задремал.

Из дневника Филипа Тьерса

М. X. считает, что если мы ничего не пропустили, проверяя квартиру после обыска, то из этого следует вывод: налетчик забрал что-то из вновь доставленного и успокоился на этом. В доказательство он указал на то, что разбросали только содержимое секретера и письменного стола, письма в коробках перебрали по листочку, в то время как ко многим очень ценным предметам даже не притронулись. Но вместе с тем М. X. заметил, что преступник переворошил только печатные и рукописные материалы: книги, дневники и папки.

Вчера не оказалось обычного пакета из Адмиралтейства, и он послал туда записку, чтобы узнать, посылали ли ему что-нибудь, и если да, то когда.

Если вор украл что-либо из документов Адмиралтейства, будет просто ужасно. Поэтому М. X. сказан, что отложит свой отъезд на континент до тех пор, пока этот вопрос не выяснится. Он послал записку и Эдмунду Саттону, чтобы тот не приходил сюда, по меньшей мере, до вечера, но был готов явиться по первому требованию, как только все станет ясно. «Запомните мои слова, Тьерс, — сказал он, — Гатри направляется навстречу куда более серьезной опасности, чем я думал в пору его отъезда. И чем дольше мне придется задержаться здесь, тем больше возрастает опасность».

Матери все хуже и хуже. Она не в состоянии ничего есть, а то небольшое количество воды, которое удается влить ей в рот, не сможет долго поддерживать ее существование.

Глава 8

Я испытывал чрезвычайно странное ощущение: будто плаваю, причем не в горячей мыльной воде, как бы парю в воздухе. В ванной комнате стоял какой-то резкий горьковатый запах; собираясь влезть в воду, я подумал, что его источает ароматическая соль. Теперь же до меня стало доходить, что этот аромат не столь безобиден. Голова казалась огромной, как воздушный шар, и такой же легкой, а зрению мешало еще что-то, кроме клубов пара, поднимавшихся к потолку. Все, что попадало в поле моего зрения, было окружено радужными кольцами. Очевидно, при каких-то иных условиях я счел бы это зрелище приятным, но только не теперь. В глубине моего сознания родилась паника, она росла вместе с ощущением беспомощности, словно я пытался звать на помощь сквозь подушку, которой меня стараются задушить. Но все мое тело было исполнено непреодолимой слабости, вытеснившей все желания и даже самую возможность двигаться: казалось, мой мозг существует совершенно независимо от тела. Голова лежала на краю ванны, и лишь то, что вытянутые ноги упирались в противоположный край, мешало мне соскользнуть в воду с головой с риском захлебнуться.

Но на этот счет мне, похоже, можно было не опасаться. В комнате послышались тяжелые шаги, а затем я почувствовал, как сильные руки взяли меня за плечи и подтянули повыше, так что моя голова и шея оказались над водой.

— Вам пора просыпаться, — сказал мужской голос с ярко выраженным немецким акцентом. — Пришло время немного поболтать, дружище.

Я попытался сфокусировать зрение своего единственного открытого глаза. Тщетно; мне удалось рассмотреть лишь несколько цветовых пятен, полускрытых клубами пара. Положение, в котором я оказался, представлялось кошмарным, поскольку я был не в состоянии собраться с силами, чтобы оказать хоть какое-нибудь сопротивление.

— Вы гонец от мистера Викерса, не так ли? — спросил обладатель немецкого акцента.

Мой язык казался распухшим и неповоротливым, как комок ваты, и мне пришлось напрячься, чтобы произнести:

— Да.

— И вы по его поручению направляетесь в Германию, не так ли? — он говорил медленно, тщательно выговаривая слова. Если бы ни это, я оказался бы не в состоянии понять его, так как в моих ушах раздавался непрерывный гул, напоминавший морской прибой.

— Да, — ответил я после паузы, показавшейся мне бесконечной. Я не хотел отвечать этому мерзавцу, напротив, желал бросить ему вызов, но, увы, я находился под действием распыленного в воздухе наркотика, и не мог владеть своим телом. Сквозь полудрему, от которой я все еще не смог избавиться, я удивился, почему на допрашивающего меня немца не действует наркотик, которым я был усыплен.

— Вам нужно сделать что-нибудь еще, не так ли? — с фальшивым добродушием в голосе задал он следующий вопрос.

В этом вопросе скрывался какой-то подтекст, вызвавший у меня тревогу, но в моих мыслях была такая неразбериха, что я не смог уловить ее причину.

— Да.

Тут немец отбросил все попытки подделываться под добродушие.

— Что?! — вскричал он, будто подгонял упрямую лошадь.

— Какой-то шотландец, — пробормотал я, пытаясь преодолеть испуг. Я должен что-то скрыть от этого человека, вспомнилось мне. — Мне нужно найти его.

— Да, — нетерпеливо сказал немец. — Именно это вы должны сделать для Викерса в Германии, не так ли?

— Да. — Я был доволен тем, что могу отвечать правду, так как внезапно почувствовал, что неудовольствие загадочного немца может оказаться очень опасным для меня.

— Вы должны сделать в Германии что-нибудь еще? — резко спросил тот.

С непонятной мне самому, но отчетливой тревогой я услышал собственный голос. Тем же безмятежно-дремотным тоном он произнес: «Да».

— И что же?! — Судя по голосу, человек постепенно приходил в ярость, и страх, владевший мной, несмотря на окутывавшие тело и сознание дремотные облака, стал сильнее.

— Молчи, молчи! — приказал я себе, но вновь услышал, как мой голос произнес:

— Пытаюсь разбогатеть.

То, что я не сказал о своем истинном задании, принесло мне облегчение, и я попытался, насколько это было возможно в моем положении, приложить все силы для того, чтобы это чувство не отразилось на лице.

Неведомый инквизитор окунул меня с головой в воду и держал так до тех пор, пока мне не показалось, что мои легкие вот-вот взорвутся. Повязка, похоже, начала сползать с лица, и я никак не мог ее поправить. Казалось бы, такая мелочь, но в эти минуты для меня не могло быть ничего важнее. Мне еще никогда не приходилось терять ориентировку в замкнутом пространстве, тем более в тесной комнатушке. Я, похоже, был не в состоянии определить, где верх, где низ, то есть где воздух, а где вода. И в довершение всех бед у меня было так мало сил, что я мог лишь слабо дергаться. Все сопротивление свелось к тому, что мне удалось обрызгать мучителя водой. Но его действия, как ни странно, пошли мне на пользу: сознание почти полностью очистилось от дурмана, и я вновь получил возможность управлять собой. Тут я почувствовал, что меня схватили за волосы и вытащили на воздух.

— Каким образом вы собираетесь разбогатеть? — спросил немец. Он бросил один-единственный мимолетный взгляд на татуировку, украшавшую мое запястье, и сразу же отвел глаза. — Жаль, что столько воды разлилось.

— Завещание. Отцовское завещание, — пробормотал я и приступил к многократно отрепетированной истории. — Он оставил деньги под опекой. А они мои, по всем законам — мои. — Я сделал мысленное усилие, чтобы не показать, что больше не нахожусь под действием дурмана, прежде чем он снова примется топить меня. Это оказалось труднее, чем я ожидал. Мне хотелось выскочить из ванны и задушить этого чертова немца. — Мне нужны деньги, чтобы платить адвокатам и судьям, будь они прокляты.

— Ах. Вот. Как, — раздельно произнес он, выпустил меня, шагнул к двери и с грохотом захлопнул ее за собой.

Как только он вышел, меня охватила дрожь: только сейчас паника запустила в меня свои ледяные когти. До этого момента я держался неплохо, учитывая безвыходное положение, в котором оказался, но в эту минуту осознал, насколько близок был к смерти. Утонуть в ванне захудалой гостиницы — что может быть постыднее. Может быть, Викерс прислал этого немца, чтобы тот помог мне свести счеты с жизнью? Может быть, Майкрофт Холмс ошибся, считая, что Викерс должен был узнать татуировку? А может быть, Викерс каким-то образом узнал, что я не тот, за кого выдаю себя? Я зябко съежился в горячей воде и стиснул зубы, чтобы они не стучали. Усыпляющее действие наркотика — а в том, что меня усыпили наркотиком, не могло быть сомнений — кончилось. Мгновенно голова разболелась так, что недавние страдания, порожденные морской болезнью, показались мне приятным отдыхом. Грудь казалась заложенной, как при сильной простуде. Все, что мне удалось сделать, это принять такое положение, в котором я мог бы выбраться из ванны, когда окажусь в силах подняться на ноги. Я подумал о блокноте с ключом к шифру, который держал в руке и вовремя уронил на дно чана, прикрыв своим телом. Конечно, он размок и стал непригоден к использованию. Я проклял свою неосторожность. Голова разболелась еще сильнее, будто в ней разорвалась бомба.

Когда я вновь пришел в себя, вода уже совсем остыла, а ванная была погружена во мрак. Голова гудела, словно неподалеку непрерывно били в большой гонг, а суставы не гнулись и скрипели, как несмазанные ворота. Я, дрожа от холода, с трудом вылез на пол, завернулся в полотенце и попытался согреться, размахивая руками и усиленно растираясь. Хотя мне было все так же холодно, как утопленнику, плавающему в Северном море, но сознание все больше прояснялось, и мне уже не казалось, что я при любом движении могу упасть в обморок от слабости. Напялив халат, я потянулся за костюмом и без удивления обнаружил, что его тщательно обыскали, а мой нож пропал.

К своей великой досаде я знал, что мне следует жаловаться, иначе может последовать еще один допрос и, вероятно, еще менее приятный, чем тот, который устроил мне немец, сидевший на краю ванны. Поэтому я завернулся в халат и поплелся вниз по лестнице, громко призывая хозяина. По моему тону любой должен был понять, что со мной никакие штуки не пройдут.

На мои крики из какой-то двери, наверно, из собственных комнат, выбежал хозяин. Я, в образе дурно воспитанного и готового к решительным действиям мистера Джеффриса, стоял в холле, уперев руки в боки.

— Куда вы обращаетесь, когда в вашей гостинице оскорбляют, а может быть, и грабят людей, путешествующих по поручению своих хозяев? — грубо спросил я.

— Мистер Джеффрис, — ответил хозяин, — умоляю вас, говорите потише… — мрачное выражение лица делало его похожим на настороженную собаку, которая не может решить, завилять ли ей хвостом или зарычать на прохожего.

Я немедленно закричал в полный голос:

— Ах, так вы не хотите, чтобы другие постояльцы знали, что с ними может случиться в вашем заведении, вот что! Вы хотите, чтобы на них нападали так же, как на меня? — я решительно шагнул вперед. Сказать по правде, моя голова болела так, словно череп грызла стая мышей, а лента, закрывавшая глаз, жгла голову так, словно была сделана из раскаленного докрасна металла. — А почему бы мне не предупредить несчастных о порядках, которые вы завели в своем притоне?

— Мистер Джеффрис… — пытайся протестовать хозяин.

— Да, — воинственно продолжал я. — Я должен предостеречь их, это моя обязанность. Вы не согласны со мной?

Действие моих язвительных насмешек оказалось куда сильнее, чем я предполагал. Хозяин в страхе съежился.

— Может быть, будет лучше, если вы сначала расскажете мне, что произошло? Я вижу, что вы расстроены.

— Вы называете это «расстроен», — ядовито воскликнул я. — И вы чертовски правы. Любой, у кого в черепушке осталась хоть капля мозгов, расстроился бы. — Мне очень хотелось лечь и закрыть глаза и лоб прохладным компрессом, но я не мог позволить себе отвлечься. — Так вот, раз уж вы так хотите знать: только я успел лечь в ванну, как какой-то здоровенный мерзавец, животное, ворвался ко мне и принялся топить меня.

— Топить вас? Но почему? — опешил хозяин.

— Хорошо вам спрашивать, — огрызнулся я, пытаясь сдержать тошноту, нахлынувшую на меня, когда я слишком резко качнул головой. — Он хотел выудить из меня сведения, не остановился перед насилием. Думаю, что он подсыпал мне в воду какого-то дурману, иначе с чего бы у меня так раскалывалась голова. Мой хозяин будет очень недоволен вашей работой, — добавил я и посмотрел, какой будет реакция на эту угрозу.

— Par bleu,^[818] кому же такое может прийти в голову? — Но его глаза бегали, и я проникся уверенностью, что он знает ответ на этот вопрос, хотя вряд ли сознается в этом. Он боялся, ноне меня. Из этого следовало, что человек, напавший на меня, или не был агентом Викерса, или же хозяин не очень боялся, что я пожалуюсь своему лондонскому патрону. Но кто же тогда этот немец и почему он хотел утопить меня?

— Вам стоит получше заботиться о других своих постояльцах. Вдруг эта скотина попытается взяться за кого-нибудь еще? Вот так-то. Мистер Викерс будет очень недоволен.

Я несколько усилил свою предыдущую угрозу в надежде, что имя все же заставит хозяина заволноваться, и с изумлением увидел, что тот побледнел и перекрестился.

— А, вам это не нравится? — воскликнул я. — Ладно, тогда попытайтесь выяснить, кто же все-таки напал на меня. — С этими словами я стиснул зубы, чтобы приглушить головную боль, и, двигаясь с преувеличенной осторожностью, как пьяный, направился в свой номер.

Закрыв за собой дверь, я увидел, что номер обыскивали. Моя одежда была разбросана по полу, ящики из комода вынули и тоже вывернули на пол, кровать отодвинули в сторону, матрас, сброшенный с кожаной сетки, валялся рядом. Пистолета, конечно, не было. Это не удивило меня, но все же привело в уныние. Я решил отложить осмотр багажа наутро. Может быть, завтра боль утихнет и голова будет работать лучше. Сейчас же я просто не мог доверять себе: у меня не хватало сил, чтобы быть внимательным. Поэтому я водрузил матрас на место, положил подушку и простыни и улегся.

Спал я очень плохо, меня преследовали кошмары, я проснулся на заре. Глаза слипались, и тошнота, вызванная наркотиком, хотя и стала слабее, но не прошла до конца. Одолевало неясное беспокойство. Я не мог понять, почему немец напал на меня. По поведению хозяина гостиницы я убедился, что это не был другой посланец Викерса; у того просто не было для этого оснований. Тогда кто же мог решиться на такой шаг, зная, что я нахожусь на службе у Викерса? Поняв, что, несмотря на слабость, снова заснуть мне не удастся, я сел в постели и принялся мысленно составлять список всех, кого встретил за прошедшие сутки. Был ли среди них кто-нибудь из противников Братства или, наоборот, кто-то стремился воспрепятствовать миссии, которую поручил мне Майкрофт Холмс? Я не решился доверить свои мысли бумаге, памятуя о том, что за мной с подозрением следит враждебная группа, если не две.

Хозяин не казался мне опасным. Скорее он был просто орудием в руках моих безжалостных противников. Вероятно, немец дожидался в гостинице моего появления; в случайную встречу совершенно не верилось. Значит, о цели моего путешествия знал кто-то кроме Викерса, и этот кто-то преследовал меня. Последнее открытие, естественно, не могло вернуть мир моей душе.

Я решил, что будет лучше собрать разбросанную одежду и навести хотя бы некоторый порядок в комнате, прежде чем горничная принесет утренний кофе и печенье на завтрак. Когда я поднялся, все мое тело откликнулось возмущенной болью. Самому мне показалось, что за минувшую ночь я постарел лет на сорок. Когда я принялся одеваться, все суставы хрустели, а спина и плечи совершенно не сгибались, словно в них вставили по ржавой железной свайке. Обуреваемый мрачными раздумьями, я создал отдаленное подобие порядка и подошел к туалетному столику, чтобы побриться.

Моей бритвы не было на месте. Помимо пистолета это оказался единственный пропавший предмет в комнате, и теперь, рассматривая щетину на подбородке, я пытался понять, зачем им понадобилась бритва. Затем в голову пришла еще одна неприятная мысль: на ней были выгравированы мои инициалы. Мои собственные, а не Августа Джеффриса. Я хмуро глядел на свое отражение в зеркале и размышлял, чем мне это может угрожать и как я могу предотвратить опасность. Размышления все еще требовали значительного усилия, но меня подхлестывал страх. Поэтому, когда горничная постучала в дверь, у меня был готов вполне приемлемый план.

— Хозяин уже поднялся? — резко спросил я вошедшую с подносом молодую женщину. — Я хочу поговорить с ним.

— Он… Он завтракает, — нерешительно ответила она.

— Скажите ему, что мне нужно сказать ему пару слов. Как только доест. Я хочу уехать через час и рассчитываю успеть поговорить с ним. — Я пронзил ее взглядом. — У меня украли бритву.

— Украли? Вашу бритву? — переспросила девушка, будто не могла понять этих слов. Глаза на юном лице стали огромными. — Но… — Поставив поднос, она поспешно вышла.

Кофе был очень крепким, к нему подали жирные желтые сливки. Когда я добавил их в кофе, получилась неаппетитная светло-бурая смесь. С трудом сделав несколько глотков, я отставил чашку в сторону. В нормальном состоянии я, пожалуй, смог бы осилить эту неприятную жидкость, но только не этим утром, с раскалывавшейся от боли головой и не прошедшим до конца страхом, заставлявшим меня шарахаться от любой незнакомой тени.

Когда я в конце концов покинул комнату, хозяин слонялся по холлу около лестницы. Я приветствовал его снисходительным кивком в стиле Августа Джеффриса и неприветливо сказал:

— У этого парня не вышло убить меня. Так он убежал с моей бритвой.

— Да, мне сказали о пропаже, — осторожно ответил хозяин, — но до сих пор ничего подобного не было.

— Ну а теперь есть, хотя кража совершенно бессмысленная, — сказал я самым наглым тоном, на какой был способен. — Правда, нужно признаться, что это была чертовски хорошая бритва, новая и острая. Я купил ее в лавке на Галлз-лэйн, прямо на выходе из Хай-Холборна. Почти новая, на ручке монограмма. Я отдал за нее три соверена.^[819] — В моем голосе звучало огорчение от потери, но хозяин поглядывал на меня испытующе. Я понял, что он знает значительно больше, чем показывает.

— Вы сказали, с монограммой? — повторил он, бесхитростно, как устрица, поглядев на меня широко раскрытыми глазами.

— Именно. Большое Г с завитушками. А это почти то же самое, что Дж, я заплатил за эту букву свои собственные деньги, и бритва моя. — Продолжая наблюдать за хозяином, я незаметно убавил агрессивности. — У меня была старая, но я выбросил ее, когда нашел такую конфетку.

— Ну что ж. Я, конечно, прикажу слугам как следует поискать ее, — ответил хозяин.

Его многословие окончательно убедило меня в том, что он знает о вчерашних происшествиях гораздо больше, чем считает нужным говорить. Хозяин тем временем раскрыл регистрационную книгу.

— Ваша комната оплачена вперед. Только распишитесь здесь и можете ехать, куда хотите. — В его глазах мелькнул огонек жадности, свойственный всем представителям этой профессии, но я не оставил ему никакой надежды на чаевые. Джеффрис не мог бы поддаться на такие дешевые уловки.

Я дотронулся до шляпы и отправился на поиски железнодорожного вокзала. Всю дорогу я боролся с желанием оглянуться и попытаться выяснить, кто же за мной следит.

Из дневника Филипа Тьерса

Как М.Х. и подозревал, корреспонденция из Адмиралтейства была. Ее должны были доставить в то время, когда он находился в клубе. Обычно в это время в квартире находился я и принимал почту. Но на этот раз я отсутствовал и тем самым дал преступнику время начать поиски, а также возможность самому получить доставленный пакет.

М. X. убежден, что причина дикого разгрома остается неясной, поскольку преступник мог прекратить свои поиски, как только почта оказалась в руках. «Он искал не что-то бывшее в квартире, а то, что доставили туда», — заявил М. X., как только ему сообщили о том, что почта была отправлена. По отчету адмиралтейской почтовой службы он установил время налета. Если бы я вернулся на десять минут раньше, то смог бы предотвратить несчастье, но я находился у матери. М. X. просмотрел копии посланных ему документов, как обычно, раскладывая их перед собой на столе и скользя по ним взглядом. Он схватывает содержание настолько быстро, что я не успеваю за это время прочесть заголовки документов. Он признает, что работает с большим напряжением. «Чем скорее мы узнаем имя преступника, тем скорее я смогу отправиться в Европу на помощь Гатри».

Глава 9

Когда я пришел на вокзал, поезд только подходил к перрону. Так что я успел отправить Джеймсу очередную телеграмму и убедиться в том, что билет, который мне дали вчера по дороге в Дувр, был именно на этот поезд. Голова у меня все так же болела, мысли путались, в животе продолжались рези. Поэтому, когда выяснилось, что у меня билет в первый класс, я приободрился, надеясь отдохнуть после бессонной ночи. Я не желал никаких разговоров, от мысли о возможных попутчиках меня бросало в дрожь. Закинув саквояж в сетку, я принялся устраиваться поудобнее, чтобы провести следующий этап путешествия с наибольшей пользой для себя, проще говоря, как следует выспаться. Тем не менее я нет-нет да вспоминал об отправленной телеграмме. Содержание ее было следующее: «Не удовлетворен вашими действиями на сегодняшний день. Приложите все усилия, чтобы ускорить решение вопроса». Оставалось лишь надеяться, что я правильно вспомнил шифр. Несмотря на все попытки восстановить его в памяти, я не был уверен, что написал все так, как следует. Одна лишь мысль о возможной ошибке заставляла меня злиться на себя самого. Но, с другой стороны, что было бы, если бы записная книжка не промокла настолько, что все записи безвозвратно погибли! Вся операция провалилась бы, не успев толком начаться… и это после всех усилий, которые Майкрофт Холмс предпринял, чтобы подтвердить подлинность Августа Джеффриса. Я даже радовался гибели одной из рубашек — она оказалась настолько испачкана чернилами, что ее не спасла бы никакая стирка.

Когда поезд с грохотом тронулся, я попытался задремать. В мыслях проплыли события последних тридцати шести часов и неотвязное ощущение досады на судьбу, Викерса и Майкрофта Холмса преследовало меня. Сидя с закрытыми глазами, я мысленно пытался рассортировать свои достижения и неудачи, когда дверь открылась, и в мое купе вошла молодая женщина, одетая в траур.

— О! — воскликнула она по-английски. — Я не знала… Я думала, что буду одна.

— Я очень сожалею, — откликнулся я, но тут же вспомнил о своей роли и не встал ей навстречу. — У меня билет в это купе.

— Боюсь, что у меня тоже, — сказала она, глядя на меня с несчастным видом. Хотя ее лицо было скрыто вуалью, спускавшейся с широких полей шляпы, я все же разглядел голубые глаза и белокурый локон. — Получилось очень неловко.

— Ну почему же, — ответил я, пытаясь сохранить хотя бы намек на хорошие манеры, но так, чтобы не скомпрометировать Джеффриса. — Что, у вас кто-то недавно помер?

Девушка была шокирована.

— Раз вам так хочется знать, моя мать умерла уже два месяца тому назад. — Судя по произношению, она была родом из Уорикшира, происходила из хорошей семьи и получила прекрасное образование.

— Довольно странно, что женщина в трауре разъезжает одна по Европе, — нахально сказал я. Честно говоря, как только открылась дверь, я заподозрил в своей попутчице шпионку Викерса или загадочных врагов, с которыми мне только что пришлось познакомиться. Хотя справедливости ради нужно заметить, что подозрение у меня вызывал любой, кто попадался на глаза. Головная боль еще больше усиливала опасения. Поэтому я разговаривал возмутительным тоном, но оправдывал это для себя дурным характером Джеффриса.

— Не знаю, зачем я отчитываюсь перед вами, но я еду к своему брату. Он служит в посольстве в Базеле. В британском посольстве. — Она опустилась на противоположное сиденье, вынула из дорожной сумки книгу и попыталась читать.

— Хотел бы я знать, какой это брат позволит своей сестре одной скитаться по незнакомой стране? — сказал я, глядя, как она раскрыла том Адама Беде и пролистала примерно треть романа в поисках места, где остановилась. — Как же этот британский посол позволил сестре путешествовать без сопровождающих? Он совсем бесчувственный, что ли? Я бы ни за что не отпустил свою сестру в одиночку разгуливать по Франции.

— Это вас не касается, — высокомерно ответила девушка. Льда в ее голосе хватило бы, чтобы заморозить цветущий сад.

— А может быть, вы сами придумали все это? — рискнул продолжить я, вчуже отметив свое возмутительное поведение. — Наверно, вы просто телеграммой сообщили ему, когда вас следует ждать, и отправились в путь.

— Я совершенно не должна отчитываться перед вами в своих действиях, — сказала девушка и нервно поправила вуаль.

Несколько секунд я молча смотрел на нее, а затем отвернулся и приготовился вздремнуть. За окнами пробегали французские пейзажи.

Мы ехали уже около часа, когда я сквозь полузакрытые веки увидел, что моя молодая попутчица поднялась, отложила книгу и крадучись двинулась в мою сторону, с трудом удерживая равновесие при непрерывных рывках вагона. К своему удивлению я понял, что девушку интересовал мой саквояж. Она попыталась дотянуться до него, не задев меня, но в этот момент вагон резко качнуло. Девушка вскрикнула и замахала в воздухе руками, пытаясь отстраниться от меня, но не удержалась на ногах. Мгновение спустя она неуклюже рухнула прямо мне на колени, шляпка с вуалью съехала набок, подол юбки зацепился за каблук, обтянув изящную ножку. Такие формы ожидаешь скорее увидеть на изысканном концерте, чем в купе французского поезда.

— Какого черта? — проворчал я, притворившись грубо разбуженным во время глубокого сна, секунду-другую посмотрел на лежавшую на моих коленях девушку и спросил: — Ну, что здесь происходит?

У той был несчастный вид, хотя, на первый взгляд, в происшествии можно было найти основания разве что для минутного смущения.

— Мне… мне очень жаль, сэр. Надеюсь… надеюсь, вы простите меня, — бормотала она, пытаясь подняться.

Я помог ей подняться.

— Вижу, вас поймали врасплох?

— Да… наверно, — ответила она просительным тоном, пытаясь наскоро привести одежду в порядок. — Я не предполагала, что движение поездов может быть таким… таким…

— Драматическим? — пришел я ей на помощь.

Девушка была очень хороша собой; ей был присущ тот тип красоты, нередко встречающийся у молодых англичанок, который мы частенько видим на дрезденских миниатюрах. Правда, в отличие от произведений немецких художников, ее волосы были не соломенного цвета, а имели нежный розоватый оттенок. Я решил, что ей должно быть лет двадцать пять. Нет, теперь я уже не считал, что она работает на Викерса, на Майкрофта Холмса или же на какую-нибудь из иных групп, участвовавших в конфликте. Несмотря на то, что мой глаз был закрыт повязкой, а голову продолжали терзать яростные взрывы боли, я был почти уверен, что она непричастна к интриге, в которую мне на днях так неожиданно пришлось включиться.

Поддержав девушку, я взглянул ей прямо в лицо и не смог удержаться от ехидства:

— Вы что-то хотели?

— Я… — Она густо покраснела, тонкие руки задрожали так, что ей не удалось поправить вуаль. От этого девушка еще больше расстроилась; в ее манерах заметно убавилось высокомерия.

— Расскажите, что вам нужно, вдруг я, чем черт не шутит, смогу чем-то помочь. — Я сам был обескуражен собственной горячностью и был вынужден напомнить себе, что связан помолвкой и не имею возможности развлекаться флиртом. Но это касалось Гатри. Джеффрис же, хотя и был женат, не придерживался подобных тонкостей этикета и должен был попытаться навязать молодой леди свое внимание даже против ее воли. И я решил воспользоваться для этого случая всеми его недостатками, а также немногочисленными достоинствами. Поэтому я не стал просить прощения за свое поведение, а, напротив, принялся, криво улыбаясь, наращивать предполагаемое преимущество.

— Мне… мне… ничего не нужно, — пробормотала моя попутчица, из всех сил пытаясь сохранить твердость. Ее лицо вновь приняло неодобрительное выражение, правда, не в той мере, как во время нашего первого разговора: неловкость положения не могла не сказаться на поведении девушки. — Я надеялась, что у вас есть карта, по которой можно было бы проследить наш маршрут.

Я был абсолютно уверен, что это ложь, но счел нужным хотя бы на время притвориться, что поверил в эти слова.

— Если бы вы потрудились разбудить меня и задать вопрос, то я ответил бы, что карты у меня нет. И знайте, что поезда всегда идут по одному и тому же пути. Тот, в котором мы сидим, скоро будет в Париже. Если, конечно, не закусит удила и не помчится напрямик в поля.

Ее щеки вновь вспыхнули.

— Я не хотела… Я хотела избежать сцен.

— И потому устраиваете ее теперь, не так ли? — торопливо огрызнулся я. Было важно, чтобы она не успела приготовиться к обороне и не решила, что сможет переиграть меня, если, конечно, у нее было такое намерение. — А может быть, у вас на уме было что-нибудь еще? Кроме карты?

— Что… что вы хотите сказать? — Девушка пыталась принять оскорбленный вид, но выглядела не столько сердитой, сколько испуганной. Она напоминала напроказившего котенка. Мне показалось, что это выражение было для нее не внове, и подозрения немедленно усилились. Она, конечно, вполне могла быть путешествующей сестрой английского дипломата, но разве не мог Викерс послать ее шпионить за мной? А может быть, ее приставил ко мне вчерашний немец, чтобы узнать то, что не смог выпытать накануне, угрожая утопить меня в ванне?

— Почему вы так смотрите на меня? — спросила девушка, прервав мои неприятные размышления.

— А потому, что вы, похоже, тянули руки к моему бумажнику, — заявил я. Именно так, подчеркнуто оскорбительно, следовало разговаривать Джеффрису. — Но вы полезли не туда. Я храню деньги так, что никто до них не дотянется. Вот так-то.

— Вы думаете, что я хотела взять ваши деньги? — срывающимся голосом проговорила девушка. — Только потому, что я попыталась дотронуться до ваших вещей?

— Конечно. Зачем еще, скажите на милость, люди шарят в чемоданах соседей?

— Да, вы правы. — Мы оба, казалось, были в равной степени удивлены неожиданным признанием. Девушка смотрела в сторону, ее лицо и шея стали ярко-алыми. — Я… меня… мои деньги украли вчера вечером. У меня остались считанные гроши. Я подумала, что мне, возможно, удастся найти фунтов пять. Тогда я смогла бы прокормиться, пока не доберусь до брата. Того, что у меня осталось, наверняка не хватит.

Казалось совершенно невероятным, что такую благовоспитанную молодую леди может постигнуть подобная неприятность. Последние слова показались мне столь же смехотворными, как и предшествовавшие им нелепые объяснения. Но мне не хотелось демонстрировать свои сомнения, ибо я знал, что, несмотря на всю нелепость, история вполне могла оказаться правдивой, а сама девушка — еще более наивной, чем пыталась показать.

— Вы завтракали? — спросил я, смерив ее тяжелым взглядом.

Девушка резко тряхнула головой.

— Я очень голодна, — созналась она, пристально разглядывая черный кружевной платочек, который старательно наматывала на палец одетой в перчатку руки. — Я совершенно не желаю злоупотреблять вашей добротой, но…

— Ладно, — перебил я, пытаясь не растрогаться, — на следующей станции я дам вам несколько сантимов, и вы сможете выйти и купить себе чашку кофе и какого-нибудь печенья. — Вместо улыбки я скорчил гримасу, исполненную развязного вызова, чтобы сохранить стиль Джеффриса.

— О, неужели? — откликнулась она, одарив меня нежным взглядом, от которого, наверно, ее отец, пока был жив, просто таял.

— Если, конечно, вы не станете впредь устраивать мне каких-нибудь штучек. Может показаться странным, но я не выношу вида голодных людей рядом с собой, — заявил я таким тоном, словно свершал акт неслыханного великодушия.

— Я больше не буду, — заверила меня спутница. — Эти слова сопровождал искренний взгляд, который, несомненно, в недавнем прошлом ввел в заблуждение не одну гувернантку. — Я вам так благодарна…

— Не сомневаюсь в этом, — сухо ответил я. — А вот, не будь я джентльмен, то потребовал бы от вас доказательств благодарности. — И я нагло подмигнул девушке.

Та отшатнулась, будто перед ней внезапно возникла куча мерзкой падали.

— Если вы скажете еще что-нибудь подобное, то мне придется перейти в другое купе.

— Но только после того как вы получите свой завтрак, — подхватил я. — Разве можно бросать торговлю на самых первых шагах?

— Но ведь не захотите же вы, чтобы я заплатила честью за завтрак? — спросила девушка, взявшись рукой за горло.

— Женщины расставались с честью ради меньшего, — ответил я, удивляясь собственному цинизму и безрассудству. Нет, решительно не следовало так грубить, хотя, конечно, следовало и дальше быть настороже. — Но вам не стоит так волноваться, мисс, — добавил я, заметив, что она потрясена моими словами. — Если вы собираетесь так же резко обрывать меня, то я больше ни слова не скажу об этом.

Девушка надменно посмотрела на меня и расправила наконец свою вуаль.

— Я думаю, сэр, что вам следовало бы принести мне извинения.

— За что? За то, что я сказал правду? Правда не нуждается в извинениях! — возразил я, глядя ей прямо в глаза, сквозь вуаль. — Такой девушке, как вы, полезно забыть о радужных грезах и узнать, что ваши сестры, евины дочки, делают каждый день. Ну а я-то, в отличие от вас, повидал кое-что в жизни и знаю, как дешево можно купить честь, стоит лишь немного углубиться в лондонские закоулки. А уж в Африке, Индии или Китае…

— Вы — грязный человек, — резко проговорила моя попутчица. — Я не желаю больше слушать вас.

— Но ведь вы рассчитываете, что я куплю вам еды, не правда ли? Так что держите свои светские привычки при себе, по крайней мере до тех пор, пока не поедите. Ведь вы не хотите, чтобы я передумал? — предупредил я, откинулся на спинку дивана и сделал вид, что собираюсь снова заснуть.

Полузакрытым глазом я видел, что девушка в напряженной позе сидела напротив. Стало ясно, что мои речи не столько оскорбили, сколько напугали ее.Моя голова продолжала болеть, но мне больше не казалось, что череп вот-вот разлетится на куски, как граната. Я попытался осмыслить то немногое, что успел узнать о своей соседке по купе. Она утверждала, что носит траур по усопшей матери. Это могло соответствовать действительности: на ней было простое черное платье и никаких украшений, кроме простеньких жемчужных серег. Эта одежда вполне подходила для траура. Она ни разу не упомянула об отце, зато сказала, что едет к своему брату. Из этого я заключил, что ее отец тоже мертв. А если нет? Могла ли у этой девушки быть какая-нибудь причина умалчивать о своем отце? Если да, то какая? Могла ли она быть достаточной для того, чтобы заставить молодую благовоспитанную девушку в одиночку пуститься в заграничное странствие? Или же все, что я услышал, было вымыслом… Тогда и мои рассуждения о попутчице с самого начала окажутся неверными. Если бы моя голова уже не раскалывалась после вчерашних событий, то от сегодняшних раздумий она должна была бы начать раскалываться. Мне не терпелось сделать заметки или, еще лучше, написать доклад для Майкрофта Холмса. Но где уж! Веко, закрытое повязкой, страшно зудело, и я с трудом удерживался от того, чтобы почесать его.

Вскоре явился кондуктор, который проверил и прокомпостировал наши билеты. Он заметил, что для пересадки в Париже мне придется переехать на другой вокзал, и добавил, что я мудро составил план поездки.

— Куда лучше провести ночь в Париже, чем в Амьене или Шарлеруа, — заметил он, хитро подмигнув, так что сразу стало ясно, какой вид развлечений он считает наилучшим для путешественника.

— Скоро ли будет остановка? — спросил я, принимая назад свой билет.

— Да, примерно через полчаса. Простоим двадцать минут. — В его голосе прозвучали до неприличия игривые нотки. — Вы успеете?

— Думаю, успею купить круассан или бриошь и чашку кофе, — веско ответил я.

— Да. На станции будут разносчики. Вам совершенно незачем утруждать себя и спускаться на перрон, достаточно высунуться в окно и подозвать продавца.

— Мне нужно добраться до Дижона, а оттуда ехать в Базель, — сказала девушка, когда кондуктор принялся изучать ее билеты. — Мне тоже придется переезжать на другой вокзал?

— С вокзала, на который мы приедем, отправляется поезд на юго-восток. К вечеру он прибудет в Дижон, а на следующее утро будет поезд в Базель. — Он прикоснулся к козырьку фуражки, кивнул девушке, многозначительно подмигнул мне и вышел из купе.

— Какой нахал, — заметила моя попутчица. — Мне показалось, что он хотел посмеяться над нами.

— Возможно, — согласился я и оглядел ее с вновь нахлынувшим беспокойством. — А что же ваш брат делает в британском посольстве в Базеле?

— Он — помощник секретаря, — ответила девушка с оттенком грустного презрения. Видимо, она понимала, что это не тот пост, которым следует гордиться. — Он уже шесть лет пребывает в этой должности.

— В Швейцарии… — протянул я таким тоном, словно речь шла, по меньшей мере, о загадочном Самарканде. — Счастливец.

Поезд начал замедлять ход. Мы подъезжали к Сен-Сесили. Там пассажиры, направляющиеся на пляжи морского курорта, должны будут смениться теми, кто уже закончил купания.

— Это очень хороший пост. Так очень часто говорила моя матушка, — пояснила моя спутница.

Я достал из внутреннего кармана несколько монет и протянул ей со словами:

— Скоро станция. Будьте наготове.

Девушка так нетерпеливо схватила монеты, что изрядная часть моих сомнений развеялась. Я молча смотрел, как она открыла окно и высунулась, насколько можно, подзывая разносчика.

— Я так благодарна вам, мистер…

— Джеффрис, к вашим услугам. Август Джеффрис из Нориджа. — Я чуть заметно склонил голову, показывая, что и мне не чужды светские манеры.

— Полагаю, совместная поездка в купе первого класса является вполне приличным поводом для того, чтобы представиться. Тем более с учетом обстоятельств. Я Пенелопа Гэтспи из Кенилуэрта, — она протянула мне левую руку для поцелуя.

Я повиновался, подумав про себя, что теперь, когда мы познакомились, нетрудно завязать оживленную беседу. А это очень опасно. Если не для меня, то для мисс Гэтспи. Поэтому я просто молча смотрел, как она купила два круассана, большую кружку кофе и принялась есть. Тем временем отдохнувшие курортники заняли места в вагонах, и поезд тронулся в сторону реки Соммы.

Из дневника Филипа Тьерса

М. X. провел долгие часы над бумагами, поступившими из Адмиралтейства. Теперь я окончательно поверил, что он способен обозреть те пласты информации, которые создает вокруг себя. Тем не менее я не в состоянии постичь, каким образом он размещает в мозгу всю эту массу сведений. Ведь не может же он запоминать все это в том порядке, в каком оно лежит на столе. Но похоже, что его усилия приведут к успеху. Он обнаружил признаки хищения и работает над тем, чтобы полностью разоблачить вора. Он уже сообщил в Адмиралтейство, что следует задержать четверых клерков до тех пор, пока он не выяснит, кто же из них подделывал в своих собственных интересах документы государственной важности. Он не говорил мне, как предполагает это сделать, но я уверен, что это ему удастся: ведь он еще ни разу не потерпел неудачи. Когда-нибудь он, возможно, расскажет, почему заподозрил одного из этой четверки и что в присланных документах навело его на подозрения.

Я получил письмо из больницы и должен поскорее пойти туда, чтобы побеседовать с врачом, лечащим мою мать. М. X. отвел мне на это целых четыре часа и попросил на обратном пути зайти в Адмиралтейство и получить образцы почерков всех четверых подозреваемых.

М. X. получил телеграмму от Г. и теперь еще больше беспокоится за его судьбу. Поэтому он стремится как можно быстрее найти преступника в Адмиралтействе и развязать себе руки для немедленного отъезда во Францию. В Адмиралтействе тоже считают, что чем быстрее разрешится загадка, тем будет лучше для них, так как в этом случае они смогут свести скандал к минимуму, а это их самое горячее желание. Я знаю, что М. X. понимает это гораздо лучше меня и, как и в других случаях, будет стремиться соблюсти все интересы правительства.

Глава 10

Пока поезд вез нас в Париж, мисс Гэтспи успела много рассказать о своей семье. Ее отец был серьезно замешан в какой-то крупный скандал, приобрел дурную известность и покинул Англию, когда она была еще ребенком. Мать переехала из Лондона в Кэнилуэрт и пребывала там в полном отрыве от мира до тех пор, пока Пенелопе не исполнилось девять лет. Брат, на несколько лет старше Пенелопы, оставался в Лондоне на попечении дяди, пока не закончил обучение в Хэрроу. После этого он переехал в Оксфорд, где учился в Тринити-колледже. Из этого рассказа следовало, что мисс Гэтспи не видела брата много лет и даже почти не была с ним знакома. Конечно, напомнил я себе, если ее рассказ был правдой. Ведь девушке ничто не мешало выдумать всю историю, чтобы разжалобить меня.

— Так что вы, конечно, понимаете, что теперь, после смерти моей дорогой матушки, я должна была поехать к Бертраму и попросить его оказать мне поддержку или, по крайней мере, сообщить, какие распоряжения относительно меня оставил отец, перед тем как скрылся от позора. Все эти годы матушка полностью обеспечивала меня и я ни в чем не знала отказа. Поэтому я считаю, что отец оставил деньги, которые после кончины матушки должна получить я.

Рассказ мисс Гэтспи был бесхитростным и занимательным, и мне стоило изрядного усилия не дать своим мыслям полностью погрузиться в повествование милой попутчицы.

— Как я понимаю, ваш брат не приехал на похороны матери, — сказал я, когда поезд двинулся по северному берегу Соммы.

— Нет, он не смог в это время оставить службу, — ответила Пенелопа, глядя под ноги. — Я уже много лет не видела Бертрама. Остается надеяться, что он узнает меня, когда придет встречать поезд.

Я незаметно оглядел девушку сочувственным, но настороженным взглядом и произнес вслух:

— Бертрам Гэтспи… — При этом я пытался вспомнить, не упоминал ли это имя Майкрофт Холмс в своих достойных энциклопедии обзорах жизни дипломатического корпуса. На ум ничего не приходило, но я знал, что моя память вполне могла подвести.

Когда мы наконец прибыли в Париж, я со смешанным чувством покинул мисс Гэтспи, пробился через ужасающую сутолоку к телеграфу, назвал адрес: 221-Ц, Бейкер-стрит, Лондон, и спросил, не было ли для меня почты.

— Да, мистер… мистер Джеффрис, — ответил клерк на приемлемом английском языке, — пять часов тому назад. — Он вручил мне телеграмму.

Оглядев конверт, я заметил, что печать была повреждена. Содержание телеграммы оказалось следующим: «Есть неувязки в условиях опеки. Ожидаю указаний из Люксембурга. Пайерсон Джеймс, поверенный».

Я прочел короткие строчки, восстанавливая в памяти инструкции, полученные от Майкрофта Холмса, и пришел к выводу, что в Люксембурге меня будет ожидать объемистый пакет с полезной документацией. Спрятав бланк во внутренний карман сюртука, я отдал телеграфисту текст, которому через несколько часов предстояло оказаться на столе моего патрона. «Не вижу результатов вашей работы. Должны быть другие варианты». Я надеялся, что вторая фраза передаст беспокойство, которое вызывала у меня мисс Гэтспи; в разработанной нами с мистером Холмсом системе шифровки подобная ситуация не предусматривалась.

Поспешно покидая вокзал, я увидел, как дама, одетая в черное, возможно, мисс Гэтспи, садится в фиакр. Я находился далеко и не мог помочь ей, но все же был озадачен. Подозвав извозчика, я велел везти себя в гостиницу, которая значилась в инструкциях, полученных от Викерса.

Пребывание в Париже оказалось, к счастью, не столь насыщенным, как прошлая ночь в «Красном льве». По пути в гостиницу я купил новую бритву и пластырь на случай, если порежусь, пользуясь незнакомым лезвием. В гостинице меня поселили в первую попавшуюся, как мне показалось, комнату, куда совершенно не попадал дневной свет. Официант, проявивший ко мне меньше интереса, чем пастух к овце из огромного стада, принес безвкусную еду. Я проспал всю ночь и проснулся поутру, как только горничная постучала в дверь. Пока я складывал вещи, собираясь отправиться на вокзал, часть тревожных предчувствий успела рассеяться.

Но, спустившись вниз, я с изумлением узнал, что меня ожидает депеша от Викерса. «На сегодня впечатление удовлетворительное. Продолжайте действовать согласно инструкции. Как и условлено, Дортмундер встретит вас». Внизу стояла зловещая подпись: «Викерс, от имени Братства».

Завтрак входил в стоимость номера. Вчерашний безразличный официант подал мне несвежий бисквит и чашку крепчайшего, но остывшего кофе. Хозяин удостоверился, что я забрал багаж, назвал сумму и с язвительной усмешкой отказался от предложенных чаевых. И через несколько минут, сев в фиакр, запряженный клячей, потерявшей правую заднюю подкову, я двинулся к следующему этапу своего путешествия.

На сей раз мой покой никто не потревожил, и я безмятежно рассматривал в окно пробегавшие мимо французские ландшафты: небольшие деревушки на пологих холмах, промелькнувший церковный шпиль… Всего этого было достаточно для того, чтобы меня окутало убаюкивающее ощущение безопасности, которое, я знал, могло исчезнуть в любой момент.

К закату мы прибыли в Люксембург. На почте мне сказали, что для меня ничего нет. Отправляя телеграмму Джеймсу, я испытывал беспокойство, но почему-то был уверен, что телеграфист не входит в шайку.

Разочарованный и слегка обеспокоенный, я покинул вокзал и направился в очередную гостиницу, указанную Викерсом, раздумывая по дороге, как связаться с Майкрофтом Холмсом и сообщить ему, что его послание не дошло до меня. Гостиница возвышалась над знаменитым ущельем, благодаря которому во времена, когда воюющие армии передвигались пешком и на спинах измученных лошадей, не пользовались недавно появившимися поездами и не знали сверхмощных пушек, которые за последние двадцать лет смогли так резко изменить соотношение сил воюющих государств, маленькая страна была важнейшим в Европе стратегическим пунктом. Это место так заинтересовало меня, что я решил прогуляться пешком вдоль ущелья и полюбоваться несокрушимой нерукотворной баррикадой.

Я успел довольно далеко пройти над обрывом, рассматривая узкие дорожки, которые внизу разбегались к одинаковым, столь же узким домам, лепившимся по обеим сторонам пропасти, и не уставал восхищаться изобретательностью людей, сумевших обжить такое неуютное место. И когда я уже собрался повернуть обратно, из придорожной тени выскочили двое мужчин и бросились ко мне. От одного я, конечно же, попытался бы убежать, но двое, несомненно, не позволили бы мне скрыться. Подумав, что это обычные грабители, решившие обчистить неосторожного иностранца, я приготовился обороняться.

Оба нападавших были одеты в неприметные темно-серые пальто без капюшонов или иных деталей, за которые мог бы ухватиться проворный соперник. Один из них был худощавый, но широкоплечий высокий блондин. Второй же был невысок, коренаст, со светло-каштановыми волосами и ярко-голубыми глазами. Оба двигались упругими шагами, выдававшими силу и ловкость.

Быстро оглянувшись, я заметил, что мы одни. Никто не мог поднять тревогу или прийти мне на помощь.

Я не считал себя хорошим бойцом. Но я вырос с четырьмя братьями и в детстве и юности овладел кое-какими приемами самообороны.

Высокий метнулся ко мне, и я заметил в его руке нож. Шагнув назад, я чуть не оступился на краю пропасти, замахав руками, с трудом удержал равновесие, и с запоздалым ужасом понял, что был на краю гибели. Это неприятное ощущение, конечно, не могло придать сил в борьбе. Поспешив занять более устойчивую позицию, я приготовился отбиваться от негодяев.

Как я жалел в этот момент об украденном у меня в Кале оружии! Будь у меня пистолет, даже нож, я без страха сражался бы с этими громилами. Но и то и другое у меня похитили; из всех средств защиты я теперь обладал лишь оставшимися с детства навыками да умом и совершенно не был уверен, что этого достаточно, чтобы сохранить свою жизнь.

Быстрые и точные движения выдавали в нападавших опытных бойцов. У них была выгодная позиция, и они были готовы воспользоваться своим преимуществом. Пока один угрожал мне ножом, другой пытался зайти сбоку. Так вороны, налетая с двух сторон, дразнят больших, опасных собак. Мне пока что удавалось сохранить руки свободными, но противник уже успел поранить мне щеку и запястье. Почувствовав, как кровь течет по лицу, я проклял бутафорскую повязку: она ограничивала поле зрения, не позволяя видеть одновременно обоих врагов, и липла к лицу, мешая мне. Между тем противники продолжали теснить меня, и я уже начал уставать, так как приходилось непрерывно увертываться и делать угрожающие выпады, не забывая при этом удерживать равновесие на краю пропасти. Нападавшие явно пытались утомить меня и при этом прижимали к обрыву, лишая возможности маневра и заставляя все время помнить о том, что за спиной у меня пустота. Один из них снова бросился на меня, я потерял опору под правой ногой, замахал руками, и с трудом, стоя на одной ноге, удержался на краю.

В этот момент ближний из нападавших, тот, что меньше ростом, сделал выпад и задел ножом мне бок. Я не упал, даже не почувствовал боли; лишь в месте удара стало горячо. Но я понимал, что меня поддерживает лишь азарт борьбы, по мере утомления боль появится, она будет становиться все сильнее, пока не лишит меня способности к сопротивлению.

Тем не менее полученная рана не столько напугала, сколько разозлила меня. Изо всех сил я выбросил руку вперед и с удовольствием почувствовал, что удар достиг цели. Малорослый отшатнулся, а его компаньон, в свою очередь, бросился на меня. Я подумал, что он скорее всего рассчитывает сбить меня с ног и сбросить в пропасть. Я был готов к этому и, отскочив на шаг в сторону, толкнул противника в плечо.

Как ни странно, хитрость удалась. От толчка стремительно мчавшийся на меня человек пролетел дальше, чем рассчитывал, и с воплем рухнул с обрыва.

Я сам был ошеломлен тем, что сделал.

Оставшийся в одиночестве противник на мгновение замер и, вытянув шею, попытался заглянуть в пропасть. Затем, пробормотав на незнакомом мне языке, видимо славянском, неразборчивую фразу, судя по всему ругательство, ринулся на меня с ножом. Теперь он стремился отомстить за гибель своего напарника и был полон решимости убить меня. Выражение его лица красноречиво говорило об этом. Негромко прорычав что-то (я уловил слова: «Этот дьявол фон Метц» и «Братство»), он принялся широко размахивать рукой. Нож со свистом рассекал воздух.

Я попятился, на этот раз прочь от обрыва. Мой враг, похоже, не заметил, что мне больше не угрожает опасность разделить участь его друга. Я дышал с хрипом: боль от раны дала о себе знать; меня начало подташнивать и знобить. Если бы я не так боялся этого невысокого крепыша, то бросился бы бежать от него, но мысль о том, что этот человек с ножом останется у меня за спиной, страшила больше, чем возможность получить еще одну рану или упасть в пропасть. Я стиснул зубы, чтобы они не стучали, и изготовился к схватке с врагом.

Смогу ли я одолеть этого готового на все человека, спросил я себя. Мои силы убывали слишком быстро, вряд ли их хватило бы надолго. В глазах начало двоиться. Отчаянно взмахнув рукой, я ткнул врага кулаком в лицо, и сам с трудом удержался на ногах. Но тот яростно выкрикнул ругательство, схватился свободной рукой за шею сзади, сделал, спотыкаясь, три неуверенных шага и упал ничком.

Я стоял, ничего не понимая. Голова кружилась, бок сюртука намок от крови. Сознание было охвачено ужасом из-за того, что я убил человеческое существо. Это ощущение становилось все сильнее, по мере того как я приходил в себя после неожиданного нападения.

Лежащий все еще шевелился, но это уже была агония. Конвульсивные движения говорили о быстро приближающейся смерти. Я наклонился над ним в надежде, что жизнь еще не совсем покинула это тело, всего несколько минут назад полное ею. Помимо всего прочего следовало увидеть, что же поразило моего несостоявшегося убийцу, — ведь я не слышал никакого выстрела. Я не хотел задерживаться около тела, так как кровавое побоище на краю пропасти непременно повлекло бы за собой ненужные вопросы. Уже почти совсем стемнело, так что я только бегло оглядел погибшего, но все же смог заметить короткую оперенную стрелу, вонзившуюся ему в шею прямо над воротником.

В этот момент наконец-то раздались крики: кто-то все-таки поднял тревогу. Я как можно быстрее зашагал к гостинице. Чтобы подняться в номер, мне пришлось из всей силы цепляться за перила. Мой путь был отмечен каплями крови, и я вяло пытался сообразить, что же следует говорить, когда меня найдут и начнут расспрашивать.

Кем были эти люди, и как они смогли напасть на мой след? Возможно, они принадлежали к числу противников Братства. Если так, кто же стоял за ними? Какую цель они преследовали, пытаясь убить меня? И главное — о Боже — я же убил одного из них! С этим ничего нельзя было сделать. Неважно, что этот человек сам был убийцей, пытавшимся покончить со мной, — в моей душе на всю жизнь останется несмываемое пятно.

В номере я отрыл саквояж в надежде найти в своих скудных пожитках что-нибудь для перевязки. Состояние одежды мало волновало меня, но, как позднее выяснилось, лишь потому, что я еще не видел ее. Сняв с лица повязку, я обнаружил, что из пореза под глазом, как слезы, сочатся капли крови.

Распаковав купленные в Париже бритвенные принадлежности, я достал пачку пластырей. Их было всего десять. Чтобы заклеить рану в боку, потребуется по меньшей мере шесть. Разложив остальное имущество, я неохотно решил пустить на перевязку чистые носки. К этому времени меня уже трясло от холода; я чувствовал, что уже не в силах переносить напряжение. Вздрагивая от боли, вспыхивавшей в поврежденных мышцах при каждом движении, я осторожно выбрался из сюртука, и остолбенело уставился на дырку в потертой черной ткани. Мне было не по силам заштопать прореху так, чтобы она не бросалась в глаза. Но даже если бы я оказался достаточно искусным в рукоделии, удалить большое кровавое пятно было невозможно. На мгновение мне показалось, что я вновь стою над пропастью, провожая взглядом падающего туда верзилу. Лишь больно ущипнув себя за бедро, я смог мыслями вернуться в гостиничный номер и вспомнить, что мне следует поскорее освободиться от одежды. Жилет, конечно, тоже пострадал, хотя и не так фатально, как сюртук, а рубашка, пожалуй, сгодилась бы на тряпку не слишком взыскательной хозяйке.

Последнее открытие спасло мои носки. Я без колебаний разорвал рубашку и свернул тампон для раны. Подойдя к умывальному столику, я принялся при свете стоявшей там лампы разглядывать в зеркале раненый бок.

Рана оказалась поверхностной, дюймов пяти в длину, но достаточно глубокой, чтобы причинить неприятности. Конечно, нужно попытаться как-то избежать опасности заражения, но я располагал лишь маленьким пузырьком йода, предназначенного для обработки порезов при бритье. Ну, без этого придется какое-то время обойтись, подумал я, и, заскрипев от боли зубами, вылил содержимое склянки в рану. Из глаз брызнули слезы.

Вся перевязка заняла почти час. К тому времени у меня от боли и напряжения тряслись руки и ноги. Ладони стали скользкими от пота, я с большим трудом мог удержать что-либо в дрожащих пальцах.

Когда же по завершении процедуры я устало натягивал ночную рубашку, то не удержался, восстановил в памяти события последних нескольких дней и сам удивился: за короткое время я успел примкнуть к организации врагов королевы, с поручением от них отправился в Европу, где в течение четырех дней меня успели отравить наркотиками, чуть не утопили в ванне, и наконец только что подвергся нападению двоих вооруженных людей, одного из которых убил я сам, а другой погиб от неизвестной руки по неведомой мне причине.

Вне всякого сомнения, эти приключения не входили в тот круг обязанностей, который был определен мне, когда я нанимался на работу к мистеру Холмсу. Укрывшись поплотнее одеялом, я раздумывал о том, как сообщить ему обо всех этих событиях. После нападения над обрывом я пришел к убеждению, что отсутствие обещанного послания означало больше, нежели простое недоразумение. Эта мысль повлекла за собой целую цепочку неприятных рассуждений, которые, вновь и вновь возвращаясь, мучили меня. Если эти люди были обычными грабителями, то все происшедшее можно рассматривать как неприятность, которая могла случиться с любым одиноким путешественником. А если они не грабители? Нападение с каждым часом рисовалось в моем сознании все более и более зловещими красками. Почему они так стремились убить меня? Кто убил второго нападавшего? Случайна ли пропажа моей бритвы, не говоря уже о ноже и пистолете? Следует ли мне тревожиться еще и из-за этого? Конечно, их похищение могло и ничего не значить, но я не мог себе позволить отбросить даже малейшее подозрение. И еще потом эта загадочная мисс Пенелопа Гэтспи, насчет которой я еще не сделал окончательного вывода, хотя был готов посчитать нашу встречу прихотливой шуткой судьбы. Но это могло быть и не так. И я вновь и вновь задавался вопросом: какова же могла быть в этом случае ее цель, и кому она служит?

Сон ускользал от меня, и я все шире разворачивал перед мысленным взором панораму этих странных событий и пытался найти выход из сложившегося положения. В конце концов усталость и боль все же сломили меня, и я, так и не найдя спокойствия в раздумьях, впал в тревожную дремоту. Во сне незнакомые люди падали в пропасти, столь обширные, что в них могли бы скрыться целые океаны.

Из дневника Филипа Тьерса

М. X. все утро был занят делами Адмиралтейства. Оттуда прислали троих служащих ему в помощь. Он отвлекся лишь однажды, когда попросил меня отправить на континент еще одну телеграмму. Конечно, я не имею права знать о подробностях этой работы, но вижу, что М. X. по-настоящему рассержен тем, что она так затянулась. Он все сильнее беспокоится о Г., и если бы не критическое положение, сложившееся в Адмиралтействе, то еще накануне вечером уехал бы в Европу. Он серьезно опасается за жизнь молодого человека; в случае несчастья, его гибель ляжет на совесть М. X. тяжелым грузом.

«Помяните мои слова, Тьерс, — сказал он, — он вот-вот попадется в когти Братства, и я чертовски не уверен, что смогу вырвать его из них».

Он уже заявил, что двоих из четверки клерков можно считать полностью свободными от подозрений, так как их почерков не оказалось ни в одном из документов последнего времени. М. X. убежден, что они обрабатывали материалы раньше, задолго до налета на квартиру. Он сказал, что, пока не просмотрит все бумаги до последнего листочка, не сможет развеять облако сомнений, скрывающих оставшуюся пару. Однако с того момента, когда ему удалось собрать все документы, положение стало намного яснее. Наверняка вскоре он будет точно знать, кто же на самом деле является преступником. Я должен этим вечером навестить мать и решить с церковью все вопросы относительно ее земного упокоения.

Глава 11

Проснувшись с первыми лучами солнца, я принялся составлять сводку событий, случившихся со мной с того момента, когда я вышел из конторы Пайерсона Джеймса. Перекрестившись над листком бумаги, я принялся за дело и исписал с обеих сторон несколько листочков, приготовленных в номере для постояльцев, стараясь изложить все в возможно более сжатой форме и при этом ничего не упустить. Но, даже исписав кругом всю бумагу, я не смог завершить описание вчерашней схватки над пропастью. Я еще не знал точно, что сделаю с готовым отчетом. Аккуратно сложив листы пополам, я положил их в саквояж, но потом переложил в карман сюртука в надежде, что вскоре в голову придет какой-нибудь подходящий план. Полной уверенности в том, что я поступаю достаточно осторожно, не было, хотя в записке не упоминалось никаких имен, за исключением мисс Пенелопы Гэтспи. Больше всего на свете мне хотелось отправить эти записи в Лондон, мистеру Холмсу, но я не имел ни малейшего понятия, как это сделать.

Мечты о том, как я помчался бы через Ла-Манш под защиту домашних стен, были очень соблазнительны. Но, составляя хронику странствия, я проникся уверенностью, что такая попытка ни в коем случае не удастся. Я отчетливо сознавал, что нахожусь под непрерывным наблюдением и любое отклонение от предписанного маршрута грозит мне недовольством со стороны нанимателя; проще говоря, я был убежден, что не смогу добраться до Дувра живым.

Безнадежно испорченный сюртук также затруднял мои действия. Прежде чем пуститься в дальнейший путь, мне следовало изыскать способ обзавестись новой одеждой. Конечно, я же не мог предстать перед надменным шотландцем в изодранном в клочья и покрытом кровавыми пятнами платье. Даже человек гораздо более либеральных взглядов дважды и трижды задумался бы, прежде чем решился иметь дело с субъектом, отмеченным столь явными следами насилия. Мне следовало добыть сорочку взамен той, которая пошла на перевязку. Как я смогу выполнить задание Майкрофта Холмса, если явлюсь к этому Макмиллану образцовым представителем самого дна общества? У меня были деньги, но позволить себе незапланированные траты я не мог.

Раненый бок болел, мышцы ныли. Когда я напялил свою последнюю сорочку, легкая хлопчатобумажная ткань ободрала мне кожу, как наждачная бумага. А встав перед зеркалом, чтобы побриться, я убедился, что худшие опасения насчет моего лица подтвердились. Под глазом, на том самом месте, куда мне предстояло надеть повязку, зиял шрам, окруженный большой бесцветной опухолью. Нет, отрицать вчерашнее происшествие было бы бесполезно.

Сразу же после завтрака мне предстояло снова двинуться в путь, но я был настолько взвинчен, что даже усомнился, смогу ли донести свой саквояж до поезда.

Спустившись по лестнице, я прошел в обеденный зал, где были выставлены разнообразные сыры и хлеба, окруженные всевозможными джемами и цукатами. Аппетита у меня не было, но я знал, что для поддержания сил должен поесть. Я взял два куска сыра — один мягкий, с коркой, густо усыпанной перцем, другой — твердый и бледный, и свежую булочку. В это время в зал вошел портье гостиницы с озабоченным выражением на добродушном лице.

— Ах, мистер Джеффрис, — обратился он ко мне. Благодаря люксембургскому акценту, это обычное имя прозвучало экзотически, — надеюсь, с вами не случилось никакой неприятности?

— Не хотелось бы признаваться, но случилось, — ответил я, решив не пытаться утаить вчерашние события. — На меня напали грабители.

Добряк перекрестился и посмотрел на меня с еще большим волнением.

— Вы, конечно, сообщили об этом властям?

— Я хочу уехать сегодня, — сказал я, пожав плечами, — а этим мерзавцам не удалось ничем поживиться у меня, мы лишь обменялись несколькими синяками. Так что я решил никого не беспокоить.

— Это ужасно! — воскликнул портье, сложив руки перед грудью, как в церкви.

— Вы совершенно правы, — согласился я. — Хуже всего то, что эти проходимцы испортили мне одежду: и пальто, и жилет, и сорочку. — С опозданием заметив, что мой собеседник совершенно ошеломлен, я поспешил поднять расположение его духа: — Они успели пару раз удачно стукнуть меня, прежде чем я смог удрать.

— Но это никуда не годится! — заявил портье, склонившись надо мной. — В нашей маленькой стране с вами случилось такое безобразие! — Он понизил голос. — Если вы отдадите мне ваш старый сюртук, я, пожалуй, смогу найти ему применение. Кстати, — с оживлением в голосе продолжил он, — в кладовой гостиницы хранится много одежды, забытой в разное время постояльцами. Вы могли бы выбрать там что-нибудь подходящее для себя. Я мог бы предложить вам и сорочку, но мне кажется, что вы предпочли бы приобрести новую. — Он широко и доброжелательно улыбнулся.

— Вы очень добры, — промямлил я, стараясь скрыть сомнение в искренности его душевного порыва.

Трудно было поверить в то, что в небольшой гостинице без какой-нибудь цели несколько лет собирали забытую одежду, вместо того чтобы продать ее.

— Боюсь, что мне придется воспользоваться вашим любезным предложением.

— После завтрака выходите в вестибюль. Правда, если хозяин здесь, то я ничем не смогу помочь вам, но если его нет, а он собирался в Берлин, то рискну. — Портье продолжал любезно улыбаться. — Если, конечно, вы не попытаетесь злоупотребить нашим гостеприимством.

Не выходя из роли Августа Джеффриса, я лишь кивнул и сказал, что продолжу разговор после еды.

Портье направился было к выходу, но вдруг вернулся ко мне. Его осенила новая мысль.

— Не могу ли я сделать для вас еще что-нибудь? Я считаю, что, поскольку моя страна в некоторой степени виновна в понесенном вами ущербе, мне следует сделать все, чтобы развеять ваше дурное мнение о нас. — Он вздохнул, словно актер, пытающийся изобразить мудреца, погруженного в печальные раздумья. Я же был не в состоянии понять, искренне говорит этот человек или с какой-то, пока не понятной мне целью изображает благородное негодование по поводу случившегося со мной.

— Я подумаю, — пообещал я и вернулся к еде.

Когда я покончил с трапезой, в моей голове созрело рискованное решение. Вынув из кармана свой отчет, я вложил его между страницами люксембургской газеты: свежие номера были разложены на каждом столике. Бумаги в сложенной газете казались на первый взгляд незаметными. Я отправился на поиски конверта и обнаружил его на стойке моего нового друга портье. Тот с готовностью согласился немедленно отправить пакет моему поверенному в Лондон.

— Он собирается вести дела в Европе и поэтому просил меня снабжать его газетами из тех мест, где мне доведется путешествовать, — пояснил я, надписывая адрес Джеймса. — Во сколько это обойдется? Я имею в виду отправить конверт в Лондон…

Портье жестом прервал меня.

— Не беспокойтесь о расходах, они совершенно пустяковые, уверяю вас. Считайте, что это государство Люксембург пытается, хоть в малой степени, возместить тот ущерб, который вы понесли, знакомясь с его достопримечательностями.

Еще какое-то мгновение я раздумывал, правильно ли я делаю, доверяясь этому человеку, но решил: поскольку всем известно, что Пайерсон Джеймс представляет мои интересы, то никто не усмотрит ни малейшей странности в том, что я пошлю ему газету с континента. Если мое вложение попадется на глаза не тому, кому следует, можно будет оправдаться тем, что я хотел скорее поведать юристу, какие неприятности мне пришлось пережить, чтобы оплатить пересмотр завещания. Довольный тем, что можно без большого риска послать отчет в Лондон, я кивнул портье и сказал:

— Если ваш хозяин будет недоволен, дайте знать моему солиситору; тот предпримет шаги, чтобы облегчить ваши затруднения.

— Осмелюсь заметить: по сравнению с тем, что случилось с вами, неприятности, которые могут грозить мне, это сущие пустяки. — Взглянув в глубину вестибюля, он вынул большую связку ключей и предложил: — Позвольте показать вам дорогу.

— А что случилось у хозяина, почему он оставил гостиницу? — поинтересовался я только для того, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Печальная история, — ответил портье, тряхнув головой. — Два дня тому назад его вызвали к сестре: и она, и вся ее семья заболели тяжелой горячкой. Ему пришлось срочно уехать к ним. — Он на секунду умолк. — Должен признаться, что хозяин был очень зол, так как более неподходящего времени для отлучки трудно было выбрать. Но его сестра — вдова, других родственников-мужчин нет, и без него просто нельзя было обойтись… — Он пожал плечами и открыл дверь. — Хозяин сказал, что вернется при первой же возможности.

— Надеюсь, его сестра быстро поправится, — механически произнес я.

— Дай Бог, сэр, — поддержал портье, распахнул дверь и отступил в сторону.

Я вошел, дождался, пока мой провожатый, чиркнув спичкой, зажжет большую лампу, поблагодарил и окинул взглядом два длинных ряда вешалок с одеждой. По ней можно было бы проследить развитие моды не менее чем за последние сорок лет. В голову внезапно пришла мысль, что Эдмунд Саттон был бы счастлив, заполучив хотя бы половину этих нарядов. Медленно двинувшись вдоль ближней вешалки с верхней одеждой, я в конце концов снял с нее два сюртука. У первого оказались слишком длинные рукава, второй сильно жал в плечах, а вот третий, рядом с ними, был словно специально сшит для меня. Он был сшит по моде примерно шестилетней давности из темно-коричневого тонкого сукна, широкий в боках, на немецкий манер, с отложным бархатным воротничком. Одежда была в прекрасном состоянии; если бы не некоторая старомодность, ее можно было бы принять за новую. Сюртук явно успели поносить совсем недолго, прежде чем он попал в эту кладовую. Благодаря свободному покрою одежда не беспокоила свежую рану и скрывала повязки. Портье помог мне облечься в новое платье.

— Отличный выбор, сэр, — довольно заметил он. — Может быть, вы подберете себе и новый жилет?

— Почему бы и нет? — улыбнулся я.

Жилетов было много, копаться в них было интересно. Жилет, отвечавший моему собственному, довольно консервативному вкусу, я не взял: такой выбор оказался бы странным для Августа Джеффриса. Поэтому я остановился на парчовом жилете, украшенном рыжевато-коричневыми увядшими листьями.

— Бесконечно благодарен вам, дружище, — промолвил я, вновь снимая сюртук, чтобы надеть новый жилет. — Он мне прекрасно подойдет. К тому же он куда лучше того, что был у меня прежде. Думаю, что среди такого изобилия ваш хозяин не заметит пропажи двух предметов, — добавил я, окинув взглядом вешалки.

— Я тоже надеюсь на это, — хохотнул портье.

— Во всяком случае, вы оказали мне величайшую любезность, — заметил я, подавив порыв дать моему благодетелю монету-другую за хлопоты. — Мне было необыкновенно приятно встретиться с таким гостеприимством.

— Рад был услужить вам, мистер Джеффрис, — ответил тот. Он не забыл запереть дверь на два оборота ключа и только после этого препроводил меня в вестибюль.

— Вы возьмете экипаж до станции?

— Нет, лучше пройдусь, здесь недалеко, — ответил я, взяв саквояж.

Я надеялся, что прогулка немного взбодрит меня. Однако мне вовсе не хотелось идти к станции по длинной аллее вдоль ущелья. Я решил даже не смотреть в сторону обрыва, чтобы случайно не увидеть чего-нибудь ужасного.

Сразу же по прибытии на вокзал я узнал, что поезд на Мангейм опаздывает и до отправления еще больше часа. Вновь спросив у почтмейстера, нет ли чего-нибудь для меня, я вновь получил отрицательный ответ. С гнетущим чувством покорности судьбе я послал очередную телеграмму. Почему мистер Холмс ничего не прислал? Он же сам сообщил, что здесь меня будет ждать письмо. Но, как ни странно, отсутствие корреспонденции для меня несколько уменьшило охватившую было меня тревогу. Купив позавчерашнюю мюнхенскую газету, я погрузился в чтение, старательно пряча за листом свою избитую физиономию и пытаясь окончательно успокоиться. Я прочел газету от корки до корки, в том числе и известие о том, что в мюнхенский зоосад привезли пару молодых жираф, и восхищенные жители устроили нечто вроде массовых гуляний.

Когда в конец концов поезд, окутанный паром, ввалился на станцию, произошла короткая всеобщая суматоха, и через несколько минут я оказался в тесно забитом купе. Все пассажиры скрылись за раскрытыми газетами. Я решил последовать общему примеру и снова погрузился в немецкие новости, а поезд между тем со скрипом и стуком спешил в Мангейм.

Когда через три часа мы прибыли туда, оказалось, что поезд на Вюрцбург, которым мне следовало воспользоваться, только что ушел. Следуя полученным от агента мистера Викерса указаниям, я мог отправиться ближайшим поездом. Согласно расписанию он должен был отходить через сорок минут в Нюрнберг и прибыть на место назначения около полуночи. Этого города не было в полученных мною указаниях, но я счел целесообразным несколько изменить свой маршрут, чтобы не слишком сильно опоздать в Аугсбург. Мой ограниченный, но поучительный опыт общения с Братством подсказывал, что его члены скорее закроют глаза на отклонение от предписанного маршрута, чем спустят необоснованное, по их мнению, опоздание. Поэтому уже через несколько минут я отправлял телеграмму Джеймсу: «Буду в Нюрнберге поздно ночью, завтра утром прибуду в Аугсбург. Не получил обещанных документов. Беспокоит отсутствие информации. Должен знать, как движутся дела по известному вам вопросу». Я надеялся, что такой текст не выйдет за пределы правил, разработанных Майкрофтом Холмсом настолько, чтобы тот не смог бы простить меня. Купив билет второго класса до Нюрнберга, и еще один — от Нюрнберга до Аугсбурга на следующее утро, я принялся дожидаться поезда.

Этот короткий переезд был очень неудобным, но зато прошел без всяких происшествий. Старые деревянные сиденья в вагоне так и норовили вогнать занозы в задницы и ладони пассажиров, а поезд помогал им в этом, непрерывно дергаясь и вихляясь в движении на юго-восток. Высадившись в Нюрнберге, я чувствовал себя таким несчастным, словно заболел тяжелым гриппом.

Только две гостиницы выказали готовность принять запоздалых путешественников; так что всем сошедшим с поезда приезжим пришлось выбирать между старинным закопченным постоялым двором и новенькой таверной при столь же древней пивоварне. Там была дюжина каморок, в которых могли заночевать путники или те из посетителей, кого излишек выпитого пива лишил возможности добраться до дому. Я выбрал постоялый двор, исходя из двух соображений. Во-первых, здесь было дешевле, а во-вторых, Джеффрис обязательно должен был предпочесть старое новому. Когда я неохотно вошел в зал, служанка тут же предложила мне комнату для ночлега и пообещала, что рано утром, до семи часов, я смогу получить горячий шоколад и пирожное.

— У вас такой ужасный ушиб на лице, — заметила она, провожая меня на второй этаж.

— Случайности путешествия, — ответил я по-немецки с сильнейшим английским акцентом. Должен признаться, что мне пришлось немало потрудиться для того, чтобы испортить свою немецкую речь.

— Оно и видно, — сказала служанка, с любопытством разглядывая меня. — Вы хотите ночевать в одиночестве?

Учитывая характер заведения, подобного предложения следовало ожидать. Постаравшись не проявить удивления, я спокойно ответил, что в другой раз наверняка предпочел бы провести ночь в ее компании, но сейчас я хочу только лечь на что-нибудь неподвижное и заснуть.

Девушка подмигнула, рассмеявшись, и распахнула передо мной дверь в комнату, в которой не было ничего, кроме единственного высокого узкого окошка, кровати, туалетного столика и умывальника. В воздухе стоял слабый, но стойкий запах солода и ячменя.

— Если вы передумаете, то знайте, что я буду на месте еще два часа.

Я положил девушке в ладонь несколько мелких монеток (просто не смог придумать другого ответа) и закрыл дверь, не забыв задвинуть засов. Мне вовсе не хотелось, чтобы этой ночью меня беспокоили.

Но, несмотря на то что я весь день мечтал лечь и заснуть, сон не шел ко мне. Слишком уж много неясного накопилось у меня за последние несколько дней. Что на самом деле представляли собой те дела, в которые я вмешался по поручению Майкрофта Холмса? Когда все начиналось, я и подумать не мог, какие опасности меня ожидают. Теперь, измученный, с натянутыми нервами, я подумал, что патрон дал мне слишком тяжелое поручение. Соглашение или не Соглашение, ворчал я про себя, но меня-то послали, как барана на бойню. Вновь пришло в голову чудесное избавление от смерти в Люксембурге, убитый мною враг, загадочная гибель второго, и по моему телу пробежала дрожь. Я попытался убедить себя, что тревоги порождены по большей части усталостью и болью в раненом боку, а не какими-то реальными обстоятельствами. В конце концов мне удалось настолько успокоиться, что я смог заснуть, и трепет, который я сдерживал, вновь отбиваясь от врагов над обрывом, врывался в мои сновидения.

Из дневника Филипа Тьерса

Впервые с того дня, как в Адмиралтействе начались неприятности, в деле забрезжил свет. М. X. полон надежды на скорое решение. Утром он вызвал тех двоих служащих Адмиралтейства, ведающих расчетами, которые все еще находятся под подозрением. Они должны прийти в два тридцать пополудни. Вчера у М. X. было несколько встреч, в результате которых он пришел к убеждению, что один из двоих виновен в преступлении. Он настроенкак можно скорее покончить с этим делом. «Если бы я располагал временем, то постарался бы поймать преступника с поличным, но времени у меня нет. Опасность, которой подвергается Гатри, слишком велика, чтобы я мог позволить себе развлекаться дедукцией. Поэтому я напрямик поговорю с этими двумя и внимательно присмотрюсь к ним».

Я должен незаметно отнести Эдмунду Саттону записку с просьбой прибыть в квартиру Майкрофта Холмса после часу ночи и быть готовым к исполнению его роли, по меньшей мере, в течение недели. Я должен также передать распоряжение, чтобы поезд «Меркурий» стоял в Кале наготове, дабы М. X. смог воспользоваться им, как только сможет выехать на континент.

«Мы должны понять, имеем ли мы дело с опасным человеком или просто с продажным, — сказал мне М. X., вручая записку к Саттону. — Хотелось бы надеяться, что он опасен. Вызывает отвращение мысль, что я подверг Гатри смертельной опасности из-за мелочной человеческой алчности».

Глава 12

Переночевав в Нюрнберге без всяких происшествий, я отправился дальше, и прибыл в Аугсбург всего через два часа после того, как туда прикатил поезд из Ульма, которым мне было предписано воспользоваться. Довольный тем, что не слишком сильно выбился из графика, я отправился искать герра Дортмундера, задержавшись лишь для того, чтобы спросить на почте, нет ли для меня корреспонденции, назвав вместо имени адрес брата Майкрофта Холмса, как мне и приказывал патрон. Пока служащий рылся в своих записях, я заметил на платформе двоих военных. Они, прищурившись, пристально вглядывались в толпу прибывших. По прошлым временам я имел представление о людях, несущих такую службу, и в моей душе шевельнулась жалость к тому, кого они искали, кем бы он ни был.

— Герр Джеффрис? — служащий протянул мне сверток толщиной с две сложенных книги. — Распишитесь здесь, пожалуйста.

До чего же немцы любят порядок, подумал я. Но пока я расписывался в книге, мне в голову пришла еще одна мысль. Я решил, что будет благоразумно отправить телеграмму Викерсу в «Бильбоке», сообщить ему о вынужденном изменении маршрута и о том, что в Аугсбург я прибыл с опозданием. Если Братство рано или поздно примется за расследование моих действий, то я смогу в свое оправдание сослаться на эту телеграмму. Если, конечно, эти люди станут выслушивать оправдания. Так или иначе, я предпринял эту предосторожность, памятуя угрозу Викерса о том, что если я буду нарушать предписания, то могу сам превратиться в объект охоты. Удовлетворенный принятыми мерами предосторожности, я вышел из почтовой конторы, удаляясь от наблюдателей на перроне.

Еще раз оглянувшись, я направился в зал ожидания. Скорее всего герр Дортмундер, о котором меня предупреждали, будет искать меня там. Усевшись, я развернул сверток и, стараясь не выказывать излишней нетерпеливости, принялся изучать его содержимое. Первой шла телеграмма от Джеймса, которую, вместе с другими материалами, переслал сюда из Цюриха английский экспортер. Она гласила: «Надеюсь, ваше путешествие проходит по расписанию. Большое количество текущих дел затрудняет работу по вашему поручению. Подробности в приложении. Когда я смогу получить гонорар?»

Я пробежал глазами телеграмму, и мне стало ясно, что посылка содержит еще какие-то сведения, а мой корреспондент, в свою очередь, хочет узнать, когда я доберусь наконец до Макмиллана. Составляя в уме ответ, я заметил человека, лицом напоминавшего неудачное изваяние Бетховена. Поворачиваясь всем телом, словно у него не гнулась спина, он пронизывал каждого из сидящих в зале сердитым взглядом. Мельком глянув на него, я принялся изучать толстые переплетенные блокноты, находившиеся в свертке. В них оказался перечень уголовных и политических преступлений членов Братства. Листая страницы, я понял, что обеспечен чтением на всю ночь и что оно не доставит мне удовольствия. Возглавлял зловещий список Лютер фон Метц. В пояснении говорилось, что он присвоил это имя, войдя в Братство. Это имя бросилось мне в глаза, несколько секунд я пытался вспомнить, откуда я его знаю. Нетрудно было сообразить, когда я мог его слышать: во время моего полного неожиданностей путешествия. Я, несомненно, слышал имя фон Метца и, кажется, не один раз.

Если бы мои мысли не были, благодаря событиям последних дней, в таком беспорядке, я бы сразу припомнил это. Но сегодня мои попытки оказались тщетными: мысли путались, как клубок потревоженных змей. Это расстроило меня, и я злобно глянул на страницу с описанием подвигов фон Метца. В это время похожий на Бетховена человек подошел поближе и приветствовал меня легким кивком. Он был одет в длинный сюртук немецкого покроя с пышным галстуком. Дополняли его наряд сапоги для верховой езды с огромными форейторскими шпорами, украшенные звездочками с длинными зубцами.

— Прошу простить, не герра Дортмунд ера ждете вы? — обратился он ко мне. По-английски он говорил, как заговорил бы бездушный механизм, без всякого выражения, и странно строил фразы. Из этого я заключил, что он учил язык по книгам. — Вы мистер Джефферз, — утвердительно добавил он.

— Если вам нужен Джеффрис, то он перед вами, — ответил я, четко сознавая, что любое сомнение, возникшее у этого человека, может причинить мне куда больше неприятностей, чем я того желал бы. Случайная, якобы, ошибка в фамилии тоже была уловкой, шитой белыми нитками: он хотел убедиться, что имеет дело не со шпионом или самозванцем.

— Я думал, что вы должны приехать поездом из Вюрцбурга, — тоном обвинителя заявил Дортмундер. — Мне сказали, что вы приедете на нем.

— Мой поезд из Люксембурга запоздал, — ответил я по-немецки. — Я не смог вовремя пересесть на нужный поезд и поэтому поехал в Нюрнберг, а оттуда сюда. Я не хочу тянуть с выполнением поручения мистера Викерса. Он сказал, что дело срочное, и я спешу как могу. — Я хотел похвалиться проявленной инициативой и усердием, но не достиг цели.

— Вам было приказано прибыть на поезде, следовавшем из Ульма. — Хотя Дортмундер тоже перешел на немецкий язык, его речь звучала столь же книжно, как и английская.

— В этом случае мне удалось бы приехать только завтра. В полученных мною инструкциях было ясно сказано: приехать сегодня, и я стремился исполнить этот приказ, — небрежно бросил я и не торопясь убрал блокноты в саквояж. — Сожалею, что не смог приехать еще раньше.

— Я мог бы уйти, — он снова уставился на меня тяжелым взглядом, который в моем представлении всегда связывался с немцами. — У вас разбито лицо, и вы одеты в коричневый, а не в синий сюртук. Мне не говорили, что можно ожидать таких изменений в вашем облике. Я — герр Дортмундер, очень рад познакомиться, — добавил он, попытавшись вложить в голос хоть каплю тепла.

— А я не очень, учитывая обстоятельства, — возразил я. Этот человек уже успел утомить меня.

— Это шутка? — грозно вопросил немец, вперив в меня пронизывающий взгляд.

— Пожалуй, нет. — С каждой новой репликой моя усталость возрастала. — В Люксембурге на меня напали двое.

— Напали? — воскликнул Дортмундер. — Кто они были?

— Понятия не имею. Они мне не представились, а сразу же попытались убить.

— И что с ними случилось? — последовал требовательный вопрос.

— Они не справились со своим заданием, — пояснил я. Не знаю почему, но мне совершенно не хотелось рассказывать этому грубияну о люксембургском происшествии. Тем более у меня не лежала душа говорить о том, как я убил одного из врагов.

— Очень удачно, — заметил Дортмундер. — Мы должны побыстрее уехать, пока на вас не обратили внимания. — Он повернулся, и я заметил в кармане его сюртука пистолет. — Это все ваши вещи? Одна эта сумка? — указал он на мой саквояж.

— Да, — отрезал я, поднявшись, и, подхватив свой жалкий багаж, добавил по-английски: — Веди, Макдуфф.

Герр Дортмундер, может быть, и понял мои последние слова, но явно не нашел в них ничего смешного. Взглянув на меня со злобной гримасой, он направился за мной к выходу из вокзала, где стояли наемные и частные экипажи, и подвел меня к крытой коляске, запряженной парой крепких темно-карих лошадей незнакомой мне породы.

— Поставьте сумку под ноги, — посоветовал мой провожатый и, остановившись, обменялся с возницей какими-то знаками. — Этот человек немой, — пояснил он, забираясь вслед за мной в экипаж.

— Бедняга, — автоматически посочувствовал я. — Куда мы едем?

— Скоро узнаете, — бросил Дортмундер после паузы, когда коляска влилась в поток экипажей, удалявшихся от вокзала. — Мы приедем нескоро, поэтому вы можете расположиться поудобнее.

Погода в этот день стояла неустойчивая: солнце, то и дело проглядывая сквозь рассеянную завесу облаков, грело довольно сильно, но в тени было холодно. Я почувствовал, что мои щеки порозовели, а кожа сделалась тугой из-за порывов холодного ветра. Я старался не дать страху овладеть мной, но все же мне казалось, что весь окружающий мир сожалеет о моем незавидном положении и пытается предостеречь меня. Я откинулся на невысокую мягкую спинку сиденья. Не обменявшись ни единым словом, мы выехали из города и так же молча поехали по сельской дороге.

Время уже перевалило далеко за полдень, когда мы остановились, чтобы поесть в деревенском трактире. Нам подали вкусную острую колбасу, сыр, хлеб и, чтобы запить все это, по большой кружке немецкого пива с высокими шапками пены. Герр Дортмундер размеренными механическими движениями клал пищу в рот и пережевывал, ничем не выдавая своего отношения к блюдам. Во время обеда мы обменялись не более чем дюжиной слов. Учитывая громоздкость немецкого языка, легко понять, как мало можно было сказать за нашей, так сказать, беседой. Покончив с трапезой, мы вернулись в коляску, и лошади бодрой рысью побежали по дороге. Примерно через час возница повернул упряжку, и мы съехали с проезжего тракта на узенькую колею. Она, извиваясь, вела к дубовой роще, над которой возвышались кроны нескольких сосен. Герр Дортмундер ничего по этому поводу не сказал, а я не стал задавать вопросов, опасаясь невольно навлечь громы и молнии на голову немого. Еще через четверть часа впереди показались неясные очертания большого сельского дома; именно такие строения немцы, по-моему, называли замками. Здание пряталось за деревьями, и я решил, что оно было построено давно и рассчитано на то, чтобы выдержать осаду: ведь в то совсем недавнее время, когда Германия представляла собой скопище мелких княжеств, постоянно воевавших друг с другом, налеты на соседей были обычным делом. Когда мы подъехали поближе, мое представление подтвердилось. Замок оказался значительно больше, чем виделся издали. Видимо, здесь до сих пор не жаловали незваных гостей, ибо мост был поднят, а ворота, к которым он вел, заслоняла массивная подъемная решетка-портикул. Мост опустили, а портикул подняли, когда коляска остановилась на краю рва. Над воротами замка, в арочной нише, была высечена эмблема: египетское око.

Первое, что я увидел за стеной, были стоявшие в строю люди, вооруженные на манер трехсотлетней давности — копьями и арбалетами. Но на поясах у них висели вполне современные пистолеты. Они молча смотрели, как наша коляска въезжала во двор. Переведя взгляд на возницу, я заметил, что он знаком подозвал двоих стражей, чтобы те приняли лошадей. Хотя на воинах не было никакой униформы, вблизи они казались бывалыми солдатами. Этот замок, очевидно, был воинским станом, а я был вражеским лазутчиком. Блокноты в саквояже, казалось, вот-вот вспыхнут ярким пламенем.

— Можете сойти, мистер Джеффрис, — нарушил молчание Дортмундер. — Думаю, будет лучше, если вы сами понесете свои вещи. У нас здесь очень мало слуг.

Возликовав в душе, я покорно вылез из коляски. Отдать саквояж в чужие руки мне хотелось бы меньше всего на свете.

Несмотря на большое искушение, я удержался и не стал внимательно рассматривать окружающих, понимая, что здесь не одобряют излишнего любопытства. Наверно, герр Дортмундер укажет дорогу, подумал я.

— Идите за мной, — словно угадав мои мысли, приказал тот и рванул тяжелую дубовую дверь в стене. — Держитесь вплотную ко мне. Если отойдете в сторону, вас застрелят.

После этих вселяющих бодрость слов я последовал за ним, стараясь на ходу незаметно осмотреть помещение.

Миновав просторный вестибюль, мы оказались в коридоре с каменными стенами, который вел в самое сердце замка: баронский парадный зал с высоким камином, в котором пылало несколько толстых поленьев. Над камином я увидел еще одно изображение египетского ока. Стены украшали щиты с гербами, принадлежавшие, как мне показалось, фамилиям немецких правителей, властвовавших в Европе. Здесь был черный с золотом ромб старинных князей Вюртемберга, рядом с ними алое и серебряное поля Австрии обок с разделенным на четыре части гербом Венгрии. За ними виднелся прусский черный орел и три увенчанные коронами львиные головы Далмации. Не сразу я заметил, что в этих гербах не так, но вскоре понял, что все они висят вверх ногами. Это не было случайной ошибкой, нет, это было святилище, где молились за посрамление этих царствующих домов.

Герр Дортмундер остановился и жестом приказал мне сесть. Я послушно опустился на редкостно неудобный деревянный стул с высокой прямой спинкой.

Мы пробыли в этом зале больше часа. Мой неприятный спутник время от времени прохаживался по залу, всякий раз задерживаясь перед бушующим в очаге пламенем. Руки он держал за спиной, и его неприветливый облик был под стать каменным стенам замка.

Я убивал время, пытаясь определить принадлежность остальных висевших вверх ногами гербов. Золотая коза с алыми рогами и копытами, на лазурном фоне, принадлежала скорее всего маркграфу Истрийскому, а вот другая коза удивила меня: стройная серебряная фигурка, стоявшая на задних ногах в языках пламени, на зеленом фоне. Незнакомым был и герб с изображением алого поля, напоминавшего цветом английский штандарт или мантию епископа, на серебряном фоне. Да и черную бычью голову на фоне двухцветной — лазурной и алой — вертикальной полосы я тоже никогда не видел. Руку с кривым симитаром, торчащую из облаков, я после недолгих раздумий приписал Боснии и Герцеговине.

Глядя на стены, можно было прийти к выводу, что Братство ставило себе цель свергнуть все царствующие дома от Москвы до Лондона. Именно это и говорил Майкрофт Холмс, отправляя меня на встречу с мистером Викерсом.

За окнами уже начали сгущаться сумерки, когда дверь в дальнем конце зала отворилась, пропустив очень худого человека, я ощутил нервную дрожь. Он прямиком устремился к Дортмундеру и протянул ему руку. Я поднялся с места, готовый представиться. Но вошедший не подошел ко мне. Они с Дортмундером о чем-то быстро переговорили шепотом, после чего тощий вышел, и мы опять остались вдвоем в полутемном зале.

— Скоро нам принесут лампы, — заявил герр Дортмундер таким тоном, будто делал мне великое одолжение, — и, возможно, что-нибудь поесть. Уже становится поздно. — Он склонился к огню.

— Не могу сказать, чтобы здесь радушно принимали гостей, — ответил я на дурном подобии немецкого языка.

— Фон Метц скоро прибудет. Он хотел сам поговорить с вами. — Судя по выражению лица Дортмундера, это была великая честь. В этот момент я вспомнил, что это имя называл Майкрофт Холмс, предупреждая меня о предстоящих опасностях. Но с тех пор я где-то еще слышал его. На сей раз мне не пришлось долго напрягать память: перед мысленным взором возник низкорослый убийца, который на краю пропасти в Люксембурге назвал его дьяволом. И снова я задумался над тем, кем же были эти люди и почему они предприняли это отчаянное покушение на мою жизнь. Ко мне вновь вернулся страх, который я почувствовал при мысли о том, что это были не простые грабители, нападавшие на неосторожных путников, и я внутренне задрожал, продолжая между тем спокойно разговаривать с Дортмундером.

— Буду ждать этого с нетерпением. — Я попытался изобразить на лице интерес, чтобы тем самым убедить своего собеседника и возможных наблюдателей в том, что принадлежу к тому самому типу тщеславных людей, которых Братство привлекает к выполнению своих заданий.

— Не рассчитывайте обмануть его. Он чрезвычайно могущественный человек. Чрезвычайно, — повторил Дортмундер, и мне показалось, что на его неподвижном лице мелькнула тень страха. Да и движения его неуловимо изменились, как у человека, до ужаса боящегося того идола, которому молится.

Я изобразил на лице мину, содержавшую смесь любопытства и скепсиса: именно так Джеффрису следовало отреагировать на запугивание. Но против воли мною овладевало беспокойство.

Человек, который вскоре вошел в комнату, был не очень крепок, среднего роста; русые волосы тронула седина, а голубые глаза были настолько светлыми, что казались ледяными. Но от их взгляда бросало в жар. Вошедший был одет в кожаную куртку для верховой езды с замшевым воротником. Я опять поднялся на ноги, но не мог заставить себя сделать ни шагу навстречу — этот человек излучал зловещую ауру, подвергавшую в ужас.

— Это герр фон Метц, — произнес Дортмундер.

Вошедший при этих словах окинул меня взглядом, выдававшим в нем человека с непредсказуемым характером, привыкшего к беспрекословному повиновению.

— Благодарю вас, герр Дортмундер, — сказал он на отличном английском языке. Несомненно, так он желал продемонстрировать мне свое благоволение. — Наш разгильдяй наконец-то явился. К счастью для вас, молодой человек, на этот раз я простил нарушение моих планов. Но я поступаю так не часто. Если вы еще раз запоздаете с докладом, мы будем вынуждены начать разыскивать вас. Чтобы убить. — Он, вытянув перед собой руку, шагнул ко мне и оглядел с головы до ног. Это не было приветствием; фон Метц разглядывал меня, словно фермер, раздумывающий, как поступить с быком: оставить на племя или пустить на мясо.

— Я был вынужден отклониться от маршрута, — сказал я, ощущая себя школьником, оправдывающимся перед строгим учителем.

— Мы знаем, что поезда, случается, опаздывают, и готовы смириться с отклонением от графика, — не без ехидства ответил фон Метц. — Мы здесь не настолько оторваны от мира. Некоторым из нас тоже приходится иногда путешествовать. Меня информировали о ваших передвижениях с того момента, как вы расстались с Викерсом, за исключением вашего пребывания в Люксембурге. К сожалению, моему представителю пришлось срочно уехать оттуда, и я не успел вовремя заполнить брешь. Если бы он был на месте, вам не пришлось бы совершить эту, в общем-то, необязательную поездку. Но ему придется держать передо мной ответ. — Он взглянул мне в лицо, словно ударил.

Я начал понимать, что слова о могуществе фон Метца не были пустыми.

— У меня такое впечатление, что с вами там… э-э-э… случились какие-то приключения.

— Приключения! — хрипло хохотнул я. — Да меня дважды чуть не убили.

— Значит, не хотели. Если бы кому-нибудь понадобилось убить вас, он сделал бы это, — ответил фон Метц. Надеюсь, мне никогда больше не придется слышать такой голос. — Расскажите, что с вами приключилось с того момента, как вы выехали из Лондона. И имейте в виду, что на галерее находятся люди, и вас немедленно застрелят, если я подам знак или вы сами сделаете резкое движение.

Из дневника Филипа Тьерса

Из Темзы извлекли тело неизвестной молодой женщины, ставшей жертвой злодейского убийства. Во рту у нее нашли записку; видимо, она успела спрятать ее до того, как ее принялись пытать, и так и не отдала своим мучителям и убийцам. Она была написана тем же почерком, что и анонимное письмо, доставленное М. X. незадолго до того, как он дал Г. поручение войти в контакт с Братством. Записка была повреждена, но тем не менее ее удалось разобрать. Она была адресована М. X.; женщина писала в ней, что ее обнаружили, но у нее есть опиум, и она примет его, чтобы не дать своим врагам возможности для торжества.

Этот случай чрезвычайно сильно потряс М. X. и он сообщил в Скотланд-Ярд, что несчастная жертва была обладательницей секрета, слишком опасного, для того чтобы поделиться им с кем-либо, и что она с полным основанием опасалась за свою жизнь. Он сделал копию записки, и, полный, по его собственным словам, дурных предчувствий, передал ее в Скотланд-Ярд.

Когда он лицом к лицу встретился с людьми из Адмиралтейства, ему было не до пустяков. Единственная хорошая новость, полученная им перед встречей, состояла в том, что поезд «Меркурий» будет в его распоряжении с нынешней полуночи. М. X. отправится на побережье и переправится через пролив, как только покончит с делом А.

Первый из двоих, Гарольд Ворсинг, письмоводитель А. по работе с секретной корреспонденцией, молодой человек, обеспеченный семейными связями лучше, чем собственными деньгами. М. X. в конце концов решил, что он глупец и транжира. Ворсинг проводит много времени в обществе молодой вдовы, венгерской графини Эржебет Наги. Ни для кого не секрет, что он безумно влюблен в нее. Эта связь вовсе не благоразумна. Графиня известна тем, что служит тому, кто лучше платит. В настоящее время деньги к ней поступают из России.

Второй из клерков, тоже письмоводитель, хотя и ниже рангом, Артур Аптон, служит в А. уже шесть лет, и ни разу не был замечен в неблаговидных поступках. Но все же М. X. обратил на него внимание.

Заверив посетителей в том, что содержание разговора не выйдет за пределы этой комнаты, М. X. заявил: он убежден в том, что один из них, а возможно, и они вдвоем, имеют отношение к налету на его квартиру и похищению пакета с документами А. Он также сказал, что за последние двенадцать месяцев из Адмиралтейства была похищена колоссальная сумма денег — более семидесяти тысяч фунтов. «Но исключительно в шиллингах и пенсах, так что хищение было не так уж легко обнаружить. И в возвратных счетах все сходилось. Полагаю, вы считали, что это пройдет незамеченным; в течение некоторого времени так оно и было. План был настолько прост… Нужно было всего-навсего округлить некоторые суммы в ведомостях, а разницу положить в карман, не так ли?» — обратился он к мистеру Аптону.

Бедняга принялся горячо протестовать и доказывать, что и понятия не имел о таких вещах.

«Я обратил внимание именно на ваши записи. Сначала вы действовали не так откровенно: несколько округленных чисел среди двух десятков не бросаются в глаза. Но первые успехи пробудили в вас жадность, и в последние месяцы количество округлений неуклонно росло. Я предполагал, что деньги должны куда-то уходить, связался с вашим банкиром и узнал, что вы открыли второй счет, предназначив его для мелких расходов. На самом деле он должен был прикрывать ваши хищения. — М. X. перевел взгляд на Ворсинга. — Вы, сэр, получали взятки от этого человека. Конечно, брать деньги у русских или турок было бы еще хуже, но и этого вполне достаточно для того, чтобы вы расстались со своим местом, — за то, что рассказали ему о своих обязанностях по работе с ведомостями».

Несчастный Ворсинг был совершенно потрясен и, перебив М. X., принялся каяться в своем грехе.

«У вас еще будет время, — мрачно прервал его М. X. и вновь повернулся к Аптону. — Что послужило причиной? Любовницы или лошади? А может быть, карты? — вдруг резко спросил он. — Может быть, вы совершили обычную ошибку всех игроков — после проигрыша стали рисковать еще сильнее, в надежде отыграться? — Он вынул из кармана блокнот. — Эти записи доставили мне всего час назад от Реми де Лангре с Керзон-стрит. У него множество ваших векселей. Причем на ошеломляющую сумму».

«Против меня за игорным столом наверно сидит сам дьявол. Я знал, что это когда-нибудь случится, — нагло заявил Аптон, поняв, что его прижали к стене. — Клянусь, я возмещу все убытки».

М. X. вздохнул, горло у него перехватило.

«И из-за вашего никчемного пристрастия к азартным играм я подвергаю смертельной опасности прекрасного, смелого и добропорядочного человека! Ваше жульничество привело к тому, что достойнейший из людей, находящихся на службе у государства, идет на такой риск, по сравнению с которым ваш винт или покер все равно что пасьянс рядом с кровавой битвой. — Он вперил в Аптона тяжелый взгляд. — Гатри превосходит вас во всех отношениях, и я должен был содействовать ему всеми доступными мне средствами. Он выполняет ответственнейшую миссию ради спасения страны, миссию, которую вы поставили под угрозу ради счастливой карты или удачно выпавших костей. Вы заслуживаете только презрения. Но если он погибнет, вы ответите за это головой, сэр!»

Аптон побелел, как мел, а Ворсинг задрожал. «Я… я совершенно не представлял, что это может привести к таким последствиям».

«Значит, вы круглый дурак», — безжалостно бросил М.Х.

«Я понятия не имел, зачем ему нужно было видеть мои ведомости».

«Знайте, что есть люди, которые предлагают куда более привлекательные приманки. То, что вы дружны с графиней Наги, вовсе не говорит о вашем уме. Эта дружба могла бы привести к гораздо более серьезным ошибкам, чем та, что вы успели сделать. Графиня — вовсе не жертва рока, какой она вам кажется, и, угождая ее желаниям, вы могли нанести стране невозместимый ущерб. Графиню привлекает не ваше чувство, которое может быть вполне искренним, не ваше происхождение, а только ваш служебный пост. Вашу отставку примут сегодня же. — После короткой паузы он добавил: — Вас следовало бы посадить в тюрьму как изменника! В любом случае вы ясно показали, что не обладаете благоразумием, необходимым для государственного служащего». Затем он вновь обернулся к Аптону: «Сэр, внизу вас дожидаются полисмены. Они доставят вас куда следует. Советую не причинять им излишних хлопот: чаша ваших грехов и так уже полна».

Аптон метнул в М. X. исполненный ненависти взгляд. Надеюсь больше никогда не увидеть такого. «Вы считаете себя превыше всех, не правда ли? И что вы застрахованы от поражений? Вы сидите тут, в этом доме и, словно паук, раскидываете свои сети. Но, надеюсь, ваши планы рухнут, и вы сами окажетесь покрыты позором». — С этими словами он надел шляпу и направился к двери.

М. X. сказал ему в спину: «Мистер Аптон, если это доставит вам удовольствие, знайте, что ваше пожелание, возможно, уже сбылось».

Глава 13

Нужно было обладать куда более крепкими нервами, чем мои, чтобы осмелиться нарушить приказ фон Метца. Стараясь удержаться от попытки разглядеть скрытых над головой стрелков, я глубоко вздохнул и приступил к рассказу.

— Я купил новые сорочки — специально для этой поездки — сел в поезд и отправился в Дувр. Моим соседом по купе оказался человек, похожий на учителя. Он передал новые инструкции и сказал, что мистер Викерс не доверяет мне. — Думаю, на моем лице при этих словах отразилось недовольство, вызванное таким ужасным подозрением.

Продолжая рассказ, я дошел до событий в Кале, где меня чуть не утопили в ванне.

— Вы знаете, что это был за человек? — спросил фон Метц.

До этого момента я не представлял себе, что значит дрожать всем телом. Не могу точно сказать, что именно в облике фон Метца было таким пугающим, ведь на первый взгляд он казался обычным преуспевающим, чуть высокомерным человеком; он мог быть судьей или фабрикантом, вроде Круппа или какого-нибудь другого столь же знаменитого промышленника.

— У меня не было возможности задавать ему вопросы — я был одурманен. Он хотел утопить меня. — В этот момент мне было не до изображения оскорбленных чувств. Не хочу даже думать, что случилось бы со мной, если бы я не смог удачно ответить ему.

— Как он узнал о том, что вы остановитесь в этой гостинице? — услышав в голосе фон Метца обвинение, я опять вздрогнул.

— Откуда я знаю? — спросил я гораздо резче, чем допускало благоразумие. — Он просто вошел в ванную и окунул меня с головой в воду.

— Да, если верить вашим словам. — Фон Метц вовсе не был убежден в моей искренности.

— А в это время еще кто-то обыскал мою комнату и перетряхнул все вещи. Викерс не предупреждал меня о подобных, так сказать, неприятностях. — Я постарался подыскать самое мягкое определение для перипетий моего странствия. — Если бы я мог предположить, что на меня будут непрерывно набрасываться бандиты, то потребовал бы куда более солидную сумму.

— Ладно, — прервал мое негодование фон Метц, — продолжайте.

Я рассказал, как проверял свои разбросанные вещи, и в очередной раз принялся сокрушаться об утрате бритвы. С непритворной горечью я говорил этому человеку о том, как купил почти новую щегольскую бритву и возмущался бессовестными ворами. Затем я рассказал о поездке в Париж, заметив вскользь, что на этом этапе путешествия компанию мне составила очаровательная девушка. Правда, я не стал подробно рассказывать о мисс Пенелопе Гэтспи, подумав, что эти люди могут счесть, что она представляет для них опасность, даже в том случае, если ее рассказ о себе был правдив. В этом случае жизнь девушки будет подвергаться большой опасности. Если же она обманула меня, то мне следовало быть еще осмотрительнее, поскольку ни тогда, ни сейчас не было сказано ни слова о том поручении, которое она могла бы выполнять, и о том, в какой степени она связана с Братством. Обрисовав в нескольких словах ночь, проведенную в Париже, я затем подробно рассказал о столкновении, происшедшем в Люксембурге, не забыв особо отметить, что один из нападавших упомянул фон Метца, назвав его дьяволом. Воспоминание о гибели этих людей в очередной раз повергло меня в ужас.

— Приятно, когда враг воздает тебе должное; это даже приятнее, чем похвала друга, — неторопливо промолвил фон Метц. Его самодовольству мог бы позавидовать самый гордый кот. — Хорошо, что эти лицемеры не могут никак позабыть обо мне.

Не хотелось даже думать о том, с чем могло быть связано это замечание.

— Портье в тамошней гостинице, увидев, что мой сюртук пришел в негодность, дал мне новый: в кладовой гостиницы было много забытых вещей, и служащий счел возможным выручить меня. — Чтобы сохранить хладнокровие, мне понадобилось собрать все силы. — Дал мне, между прочим, отличный сюртук, — одобрительно добавил я, подергав лацкан.

— Жаль, что Сангло не было на месте, — заметил Дортмундер, обращаясь к фон Метцу.

— Да. Ему следовало плюнуть на жалобы сестры до тех пор, пока он не покончит с этим делом. — Фон Метц снова глянул мне в лицо. — Вы сильно пострадали?

— Получил пару неприятных порезов и крепкий удар, — ответил я и в доказательство обнажил поцарапанное запястье. У меня появились кое-какие соображения, и я решил, что говорить о более серьезной ране не следует. — Хуже всего было то, что на моей одежде остались заметные пятна крови и грязи.

— Чтобы справиться с двумя опытными убийцами, вам, наверно, пришлось выдержать форменную баталию… — сказал фон Метц. К моей радости, в этих словах прозвучало раздумье.

— Когда достаточно долго живешь, полагаясь только на самого себя, то хочешь не хочешь, а выучишь одну-другую уловку, — хвастливо ответил я. Фон Метц должен был ожидать от Джеффриса бравады. К тому же мне необходимо было скрыть от собеседника слабость, которую я непрерывно испытывал. — Одолеть их было совсем не просто. Эти двое знали свое дело. Если бы мне не повезло, я наверняка лежал бы под обрывом.

— Похоже, что вы в основном оправдали наши ожидания, — подытожил фон Метц. Прозвучавшее одобрение оказалось настолько неожиданным, что я даже смутился. — Думаю, мы сможем так или иначе компенсировать ваши неудобства.

Мне еще ни разу не приходилось видеть такой бездушной улыбки, как у него. Я ничего не ответил.

— А эти бредни насчет одежды? — резко спросил Дортмундер, протестующе подняв руку.

— Согласен, с ней действительно все получилось настолько удачно, что в этом можно усомниться, — с готовностью согласился я и продолжил рассказ об изменении маршрута.

— На всех станциях вы первым делом бежали на телеграф и справлялись о телеграммах для вас. Почему? — продолжал допрос фон Метц. — Да и сами отправили несколько.

— Это от моего поверенного. Судьба связала с ним, а он без денег не желает и пальцем пошевелить, — пояснил я, приходя в неподдельное негодование. — Он должен разобраться с условиями завещания, из-за которых моя семья оказалась в таком тяжелом положении. У меня есть жена и дети, но я не в состоянии доставить их в Англию, пока вопрос с завещанием не улажен. — Я столько раз повторял эту историю, что, к собственному удивлению, сам постепенно начал верить в нее. Да и со стороны должно было казаться, что я настолько увлечен монологом, что мне нет дела до мнения других людей.

— Не удивительно, что вы стремитесь провернуть это дельце, — заметил фон Метц таким тоном, словно впервые слышал эту историю (я-то был убежден, что это не так). — Насколько же эти условия должны быть обременительны для вас, если вам приходится идти на такие жертвы, чтобы достигнуть цели. — Его крокодилья усмешка вероятно, должна была выразить симпатию — впрочем, безуспешно.

— Я должен получить свои собственные деньги, а этот крючкотвор не двинется с места, если я не стану непрерывно давить на него. Он ничем не лучше всего своего проклятого племени, — я замялся, подыскивая слова, — они всегда готовы сцапать ваши денежки, но совершенно не желают честно делать свое дело.

— Увы, так устроен мир, — деланно посочувствовал фон Метц, метнув в меня взгляд, настолько исполненный льда, что я пожалел любого юриста, которому могло выпасть несчастье представлять его в суде. — Но ничего, когда дело закончится, вы сможете расплатиться за все.

— Что вы хотите сказать? — поинтересовался я.

— Учитывая то, что вам пришлось перенести, можно признать, что Викерс был недостаточно щедр, договариваясь об условиях оплаты. Вы можете послать телеграмму своему адвокату и сообщить, что проблемы его гонорара больше не существует и что вы встретитесь с ним сразу же по возвращении в Англию. — Благодаря жуткой неподвижной улыбке, этот совет, а на самом деле приказ прозвучал зловеще. Эти слова, как я понял, подразумевали, что со мной «рассчитаются», если я проявлю малейшее непослушание. Ну а расплатиться с солиситором я смогу лишь в том случае, если меня решат освободить от кары. Я почувствовал холод внутри.

— Ну а как я смогу в этом случае узнать, делает ли он хоть что-нибудь? — взволнованно спросил я, и с удивлением услышал, что мой голос прозвучал по меньшей мере на три тона выше, чем обычно.

— Думаю, дружище, что вы найдете способ, — веско ответил фон Метц. — К тому же если адвокат получит от вас десять фунтов аванса, то, без сомнения, станет уделять вашему делу куда больше внимания. — Он шагнул ко мне, я же невольно отступил на шаг. — Я хотел бы, чтобы вы полностью сосредоточились на порученном вам деле, герр Джеффрис. С учетом рассказанного вами, мне ясно, что у нас есть причины для беспокойства, и я должен быть уверен в том, что вы не позволите себе отвлекаться и не поставите, таким образом, под угрозу выполнение требований мистера Викерса.

Мне не очень понравилось слово «требования», но я лишь пожал плечами.

— Раз вы этого хотите, да еще и собираетесь заплатить, то, конечно, я так и сделаю. Предупрежу парня о том, что скоро придут деньги, как вы сказали, и затаюсь, до тех пор пока не обделаю дельце. — Говоря эти бодрые слова, я все время опасался, что у меня перехватит голос.

— Отлично. — Фон Метц повернулся и сделал несколько шагов по комнате. — Не знаю, объяснил ли вам мистер Викерс, почему ваше задание так важно. Шотландец, к которому вы направляетесь, владеет ключом к переговорам, имеющим большое значение для меня и моей организации. Уже несколько лет я и все Братство наблюдаем за дураками, определяющими судьбу нашей страны. Да, дураками! И лучший пример этому — король Людвиг, годный лишь на то, чтобы строить фантастические дворцы, и его министры, которые позволяют ему это делать. Эти люди не способны оценить мое величие и степень моего предвидения. Мои планы обеспечат Европе великолепное будущее, которого не мог представить себе даже Наполеон. Я превыше всех земных вождей, и меня не сдерживают человеческие условности.

Я был готов к тому, что у главы Братства окажутся большие претензии, но и представить себе не мог той мании величия, которую только что продемонстрировал фон Метц. Опустив голову, я пробормотал, что пути Господни неисповедимы. Мне хотелось притвориться подавленным, поскольку именно такой реакции ждал человек, стоявший в двух шагах от меня, но в первый момент мне лишь с трудом удалось подавить смех: настолько неожиданно прозвучали эти тщеславные бредни. Но и рассказы Майкрофта Холмса, и мои собственные наблюдения говорили о том, что фон Метц, возможно, и сумасшедший, но говорит совершенно искренне.

А тот, полюбовавшись моим смущением, продолжал:

— Братство знает, что эти бездельники очень скоро приведут весь мир к крушению. Фигляры, пытающиеся примирить врагов, совершенно беспомощны. Сербия и Болгария только что освободились из-под власти турок и еще совершенно наивны. Война между ними может стать той искрой, из которой возгорится пламя, способное охватить всю Европу. А я, готовый к этим событиям, буду единственной силой, способной одолеть хаос, и во главе своего Братства под восторженные крики черни взойду на вершину.

— Но ведь Братство, это… это тайна, — пробормотал я, притворяясь внимательным слушателем.

— Это учтено в моих планах. Некоторые из министров безумного Людвига входят в наши ряды, так что я уверен в их поддержке. Мы могли бы нанести удар уже в ближайшем месяце, если бы не противодействие Англии. — Название моей страны он произнес с нескрываемым презрением. — Но Братство не зависит от суеты мелких чиновников. Мы можем заставить их плясать под нашу музыку. И сейчас для этого нужно всего лишь узнать, что же везет этот шотландец. — На сей раз его улыбка породила в моем сознании образ ядовитой змеи, разверзшей в атаке пасть. — Теперь вы понимаете, почему для нас так важно сейчас ваше добросовестное сотрудничество. На сегодня король устраивает нас, но на него нельзя положиться ни в чем, кроме строительства дворцов и крепостей. Если ему придет в голову блажь связаться с Золотой Ложей, то нам может грозить преждевременное разоблачение. Надеюсь, вы понимаете, что меня это не устраивает.

Впрочем, я понял больше, чем было сказано, а именно, что мне не позволят долго оставаться в живых после всего услышанного. Следовательно, меня должны убить вскоре после того, как фон Метц перестанет нуждаться во мне.

Герр Дортмундер с явным одобрением выслушал речь. Он явственно желал произвести на меня впечатление своей значимостью и близостью к предводителю. Эта близость меня очень беспокоила.

— Есть еще одна трудность, — продолжал фон Метц. — В британском правительстве есть люди, пытающиеся противостоять мне. Они прилагают все усилия для того, чтобы это дурацкое Соглашение было подписано. К тому же еще Золотая Ложа… — Последние слова прозвучали подчеркнуто небрежно, но я-то знал, что он ожидает моей реакции. Любая заминка сейчас могла оказаться роковой.

— Золотая Ложа? — переспросил я, уставившись на него с дурацким видом.

— Да, раньше она входила в Братство, но десять лет назад отделилась от нас и теперь преследует свои собственные цели. Эти цели предосудительны, а сама она очень опасна. Члены ложи объявили себя врагами Братства и поклялись разрушить все наши планы. И в Люксембурге на вас наверняка напали их люди. Мне известны все мастера шпионажа, действующие в Европе, не говоря уже о Золотой Ложе. — Он нахмурился и сделал жест, из которого можно было недвусмысленно заключить, что последних, попадись они ему в руки, ждала бы мучительная смерть.

— Ну их совсем, это слишком сложно для меня, — запротестовал я. — Братство, Золотая Ложа… Что там еще дальше?

— Пожалуй, все. Хватит с вас и этого.

— Этот малый, в Кале, тоже был оттуда? — мне не хотелось задавать этот вопрос, как, впрочем, не хотелось и слышать ответ.

— Скорее всего, — ответил фон Метц. — Но, впрочем, его могло подослать британское правительство или…

— Только не это, — осмелился я прервать его. — У того был сильный немецкий акцент, как у герра Дортмундера.

— Ах, вот как, — сказал фон Метц, словно мои слова что-то разъяснили ему. Сделав несколько шагов, он повернулся с таким видом, будто его осенило. — Тогда он точно должен быть из Золотой Ложи. Или же, — продолжил он после недолгой паузы, — один из тех баварцев, которые узнали слишком много и теперь пытаются помочь заключению этого соглашения. Пожалуй, учитывая их намерение сохранить соглашение в тайне, от них можно ожидать таких действий.

От этих слов мне не стало легче.

— Ну и что мне теперь делать? — резко спросил я. — Ведь на плахе лежит моя голова. Как я смогу уберечься от этих золотарей и половины государственных служащих Германии? А тут еще и король, от которого можно ожидать неведомо чего!

— Вам не следует беспокоиться об этом, мистер Джеффрис, — с угрозой в голосе приказал фон Метц.

— Легко вам говорить, — пробормотал я.

Фон Метц метнул в меня бешеный взгляд.

— Я не ожидал, что нам придется иметь дело с таким трусом, — резко бросил он.

— Я вовсе не трус, а просто берегу свою шкуру, — возразил я. — А события последних трех дней доказывают, что мне есть чего опасаться.

— Из ваших слов мне показалось, что вы куда больше думаете о своей безопасности, чем говорите вслух, — недоверчиво сказал фон Метц, — но может быть, я неверно понял вас.

— Именно, что неверно. Август Джеффрис не прячется от драки, но будь я проклят, если позволю убить себя из-за какой-нибудь ерунды, в которой нет моей доли. Тем более просто так. — С каждым словом я распалял в себе негодование, чтобы полностью скрыть трепет. — Откуда я знаю, вдруг вы хотите подставить меня как мишень под выстрелы всяких там лож, а сами тем временем будете обстряпывать какие-то свои делишки? А что мне делать, чтобы не допустить ошибки, если завтра кто-нибудь опять придет убивать меня? Вы можете сказать мне, что надо делать? Может, мне стоит поинтересоваться, на кого они работают, прежде чем мне нанесут смертельный удар? Или, может, следует подать им условный знак? Да и вообще, откуда мне знать, заплатите ли вы мне за работу хоть фартинг? Ах, да, вы ведь обещали, ну а что будет с моей женой и детьми, если я окажусь в безымянной могиле, а вы смоетесь неизвестно куда?

— Мы так не поступим, — герр Дортмундер обиделся не меньше, чем я.

— Почему я должен вам верить? Потому что вы так сказали? Или потому что вы засели взамке и расставили вокруг людей? А может, потому что вы все время твердите о вашем проклятущем Братстве? — Я хрипло засмеялся. — После событий последних дней я ни в чем не могу быть уверен.

— Вы оскорбляете нас, мистер Джеффрис, — воскликнул герр Дортмундер.

— Но он же не слепой, — фон Метц заговорил совсем негромко, но мы оба сразу умолкли. — Может быть, вам послужит доказательством то, что я переведу в тот банк Лондона, который вы укажете, сотню фунтов для вашей семьи, — предложил он. — Это успокоит вашу совесть относительно жены и детей.

Эта уступчивость обеспокоила меня.

— Пусть будет две сотни, — прорычал я. Теперь я окончательно убедился в том, что мои дни сочтены, и деньги, о которых мы спорили, были ценой моей жизни.

— Согласен, — ответил фон Метц, с довольным видом потер руки и подошел к сонетке, подвешенной около камина. — Сейчас мы пообедаем вместе, а потом вы сможете отдохнуть. Завтра вы в обществе герра Дортмундера отправитесь в Мюнхен. Шотландец пробудет там не менее двух дней. Герр Дортмундер устранит его слугу, а все остальное должны будете сделать вы. Если не справитесь с заданием, то лишитесь гораздо большего, чем глаза, — он, ухмыльнувшись, указал на мою повязку.

Я слушал, и с каждым его словом на душе у меня становилось все тяжелее: было ясно, что фон Метц зачитывает мой смертный приговор.

Из дневника Филипа Тьерса

Наконец-то все завершилось. Через два часа после разговора с клерками М. X. отбыл на побережье в отдельном купе ночного поезда. К утру он уже будет во Франции, если Бог и Канал того пожелают. Поезд «Меркурий» стоит наготове, чтобы в тот же час умчать его в Германию. Эдмунд Саттон смог предоставить М. X. одежду и прочие принадлежности для этого путешествия.

Сейчас Саттон замещает М. X. и проводит время за изучением роли Анджело из «Меры за меру». Он уже не раз играл роль М. X. и теперь не видит в ней никаких трудностей, во всяком случае, по его собственным словам.

Сегодня вечером я хочу навестить мать, а затем свяжусь с ее солиситором, чтобы отдать распоряжения насчет ее дома в Рединге.

Глава 14

Проведя беспокойную ночь в продуваемой сквозняком комнате, с неуютной, как могила, кроватью, маленьким камином, пожиравшим дрова, как большая печь в пекарне, и безбожно коптившим масляным светильником, я впервые порадовался тому, что моя записная книжка, в которой были шифры, погибла. Те немногочисленные строчки, которые я записал, восстановив по памяти, должны были броситься в глаза первому же любопытному так же явно, как струя расплавленного металла в темноте. Поэтому всю бесконечную ночь я прятал их на груди, под рубашкой, и мне казалось, что я лежу на камнях. На рассвете меня разбудил один из охранников. Он сказал, что я должен за сорок минут умыться, побриться и позавтракать и выйти во двор полностью готовым к отъезду.

Герр Дортмундер уже поджидал меня подле коляски с поднятым верхом. На сиденье лежали две медвежьи полости.

— Похоже, что с утра будет дождь, — пояснил он. Это были единственные слова, сказанные нами на всем протяжении пути к старинному городу Фрайзингу, некогда выбранному епископом в качестве центра епархии. Теперь же это было ничем не примечательное местечко: роль центра провинции полностью перешла к Мюнхену.

— Не высовывайтесь, — предупредил Дортмундер, — за нами могут следить.

Поскольку городок был когда-то центром епархии, в нем насчитывалось необычайное количество церквей. К одному из этих старинных зданий мы и подъехали. Но не к кафедральному собору, занимавшему центральную площадь, и не к собору Святого Бенедикта; мы торопливо миновали древнее строение, несомненно относившееся к позднеготическому периоду, украшенное великолепными витражами. Я наклонился вперед и вытянул шею, пытаясь получше рассмотреть здание.

— Это собор Святого Георгия; он скоро рухнет, — сказал Дортмундер. Плохо скрытое удовольствие, прозвучавшее в его голосе, неприятно поразило меня: хоть я и не придерживаюсь католического обряда, но уважаю историю, которую олицетворяли эти древние стены. — Сядьте на место, быстро, — прикрикнул мой спутник.

Я поспешил выполнить приказ и успел вовремя, так как Дортмундер толкнул возницу и знаком приказал ему подхлестнуть лошадей. Я вцепился в поручень, и повозка рванула вдоль грязных улиц так, что я обрадовался, когда лошади наконец сбавили аллюр.

В этот миг раздался выстрел, и пуля пробила дыру в тенте коляски. Пристяжная испуганно заржала, вскинулась на дыбы, готовая понести, и, вскидывая голову, попыталась сбросить удила. Возница громкими нечленораздельными криками умудрился успокоить животное. Тем временем напуганные прохожие с криками разбегались в разные стороны. Какая-то женщина упала в обморок, и ее пришлось нести на руках. Другие кучера лихорадочно заворачивали свои упряжки. Дети, восторженно вопя, глазели на суматоху.

— Что за чертовщина? — спросил я.

В это время раздался второй, а затем и третий выстрелы, один из них поразил нашего возницу. Он взревел от боли и испуга и без чувств свесился с козел. На его шейном платке расплылось кровавое пятно.

— На пол! Быстро! Закройтесь с головой! — Дортмундер подтвердил свое приказание крепким толчком и, зазвенев своими огромными шпорами, одним прыжком перескочил на козлы, бесцеремонно столкнул раненого и ухватил длинные вожжи. — Дорогу! Дорогу! — оглушительно закричал он, взмахнув кнутом.

— Кто это был? — выкрикнул я.

— Потом! — рявкнул Дортмундер, и мы понеслись по окраинам города, стремясь поскорее покинуть его, и, как ракета, вылетели на дорогу в Мюнхен, протянувшуюся по берегу Изара. Лишь когда мы удалились от города мили на три, герр Дортмундер ослабил поводья и пустил взмыленную пару шагом. Но он не переставал поминутно оглядываться, словно ожидал преследования.

— Ну и что это было? — спросил я, поднимаясь с пола, и неодобрительно посмотрел на дырки в тенте. — И не пытайтесь отделаться от меня пустой болтовней и неопределенными намеками. Кто стрелял? — настаивал я. — Почему? — Тут до меня наконец дошло, что лошади не понесли. — Ваши лошади…

— Их готовили для армии. Они не боятся стрельбы и будут, невзирая на пальбу, стоять, пока их не погонишь. — Он торопливо огляделся, чтобы убедиться, что нас никто не преследует. — Не беспокойтесь, — ответил Дортмундер. Во время нашего поспешного бегства он потерял шляпу, и я заметил, что его лицо приобрело землистый оттенок. Он ни на мгновение не переставал озираться, его глаза ни разу не остановились ни на одной точке, он не давал гнедым передохнуть, хотя пристяжная заметно устала, а коренная, похоже, прихрамывала на переднюю ногу. — Именно поэтому я и велел вам спрятаться. Много народу очень хочет помешать вам добраться до Мюнхена. Не исключено, что у вас появится возможность убедиться в том, что люди из Золотой Ложи не знают жалости. Я не говорю уже об агентах немецкого и британского правительств, действующих здесь, в Баварии. Да вы, как прислужник из Долины Царей, должны знать об этом лучше меня. — Он отрывисто хохотнул. — Но им хочется оставаться чистенькими, и они избегают решительных действий: боятся запятнать честь своих стран, — это у них святое. А вот Золотая Ложа не испытывает угрызений совести.

— А наш кучер? Вы не подумали о нем? — Я не мог не задать этого вопроса, хотя проявление излишнего беспокойства об этом незнакомом мне человеке могло навести Дортмундера на ненужные размышления насчет меня самого.

— Он же не может разговаривать. А если они попытаются что-либо выведать у него другим способом… у него есть пузырек с ядом, и он воспользуется им. — Дортмундер сказал это пугающее холодным тоном.

Больше всего на свете я хотел сейчас поговорить с Майкрофтом Холмсом. Я твердо знал, что он был бы в состоянии разобраться в этой путанице.

— Ладно, — хрипло сказал я и откашлялся, — раз уж меня ждет встреча с такими людьми, то позвольте мне, не откладывая, послать моему солиситору телеграмму с подробными указаниями. — Я пытался говорить бравым, но раздраженным голосом, ко мне показалось, что эти слова прозвучали глухо и сварливо, с плохо скрытым испугом.

— Скоро мы приедем. Прежде чем идти на вокзал давать телеграмму, вам придется замаскироваться. Не знаю точно, кто следит за нами, но ваша новая одежда больше не вводит этих людей в заблуждение. Вам нужно найти другой костюм. — Он сплюнул и вытянул кнутом по очереди обеих лошадей, хотя на их шкурах еще не просохла пена после бешеной скачки на окраине Фрайзинга. — Вот-вот прибудем на место. Я найду шотландца и позабочусь о его камердинере. Остальное — ваше дело. Советую вам добиться успеха.

Я вспомнил решительный настрой фон Метца, его вооруженную гвардию и начал наконец-то понимать кое-что из объяснений Майкрофта Холмса, когда я работал у него на квартире. И это кое-что потрясло меня. Ставки нынче были огромными. Если соглашение будет сорвано, то почти вся Европа в скором времени окажется покрытой зловещей тенью Братства. Даже если грандиозный заговор фон Метца провалится и ему не удастся ввергнуть весь континент в войну, Братство все равно сможет внедриться в правительства доброй дюжины государств. Я содрогнулся, представив себе Европу, в которой правители ежедневно впитывают яд, источаемый Братством, и в конце концов все страны окажутся изолированы друг от друга, а больше всего Англия, которая и так лежит за морем… В итоге поддерживать мир окажется невозможно.

Через час я смог разглядеть, как посреди великолепного баварского ландшафта постепенно возникают очертания Мюнхена. Мне крайне редко доводилось рассматривать какой-либо город с такими смешанными чувствами, какие в тот день вызвал у меня Мюнхен. Местоположение города, за которым вздымались к небу грандиозные горные вершины, уходившие главами в облака, делало его похожим на город из волшебных сказок. Но в этом городе скрывались опасности, с которыми я прежде даже и не предполагал оказаться лицом к лицу; поэтому восхитительный вид окутался в моем представлении клубами зловещего лживого тумана, как западня в ночном кошмаре.

Когда мы подъехали к вокзалу, начал накрапывать дождик, и я порадовался тому, что в коляске оказались медвежьи полости. Небо стремительно затянулось облаками, спрятавшими солнце, перевалившее зенит.

Герр Дортмундер остановил коляску на Ортенбургштрассе, подле большого склада. Громоздкое темное здание, судя по всему, было построено в четырнадцатом веке. Он резко постучал в ворота условным сигналом. Менее чем через две минуты ворота распахнулись, появились трое вооруженных людей, точь-в-точь напомнивших мне гарнизон вчерашнего замка, и ввели лошадей с повозкой внутрь. Герр Дортмундер стоял в одной из множества узких дверей, выходивших в центральный зал. Место было мрачное и неприветливое. Можно было предположить, что на меня нацелено несколько ружей, но мне почему-то казалось, что это не так.

— Вам нужно замаскироваться. С повязкой на глазу это не так уж легко сделать, поэтому нам придется поломать голову. — Он знаком велел мне подойти.

— Тут найдется место, куда можно было бы положить вещи? — спросил я, вынув саквояж из-под сиденья, где он покоился во время нашей поездки.

— Скоро покажем, — резко отрубил Дортмундер. — Идите со мной.

Я не собирался спорить с ним в этой ситуации и направился следом, держась в шаге от своего провожатого. На сей раз я не слишком старался скрыть любопытство.

— Где мы? — спросил я, когда мы миновали коридор и подошли к ведущей вниз лестнице.

— В Мюнхене. Пока что с вас хватит и этого, мистер Джеффрис. — Видимо, терпение, которое он проявлял, общаясь со мной на протяжении нашей поездки, иссякло, и я не мог ничего с этим поделать. Кроме того, мне показалось, что у него были натянутые отношения с местной охраной.

Наконец мы спустились в подвал. Благодаря древним каменным сводам воздух здесь всегда был сырой, хотя я сразу же понял, что холод имеет более зловещее происхождение, чем просто вечно сырые камни. В дальнем конце просторного помещения я заметил возвышение, на котором, как мне показалось, стоял алтарь. В тусклом полумраке я не смог рассмотреть находившуюся возле него утварь, но был не без основания уверен, что она предназначалась для обрядов, которые я не знал и не желал бы узнать.

— Вы пробудете здесь до завтра, а потом вас замаскируют и отвезут на вокзал, — сказал Дортмундер. В этот момент он больше, чем когда-либо, напоминал карикатуру на Бетховена.

— Но я думал… — начал было я, но он перебил меня на полуслове.

— Станция под наблюдением. Ехать туда сегодня неблагоразумно.

Я постарался не выдать тревоги. Пусть он думает, что я просто огорчен задержкой.

— Ну кто будет за ней следить?

— Те же самые люди, которые стреляли в нас. Скорее всего, Золотая Ложа или агенты этого хвастуна фон Бисмарка. — Жест, который сделал герр Дортмундер, был мне незнаком, но я понял его смысл, отступил на полшага и приготовился слушать дальше. — Они пытаются помешать нам добраться до Макмиллана. — Он яростно мотнул головой. — Неплохо придумано. На их месте я делал бы то же самое. — Очевидно, это сдержанное признание было высшим одобрением, которое он мог высказать по отношению к врагам, и он произнес эти слова не без некоторого изящества.

— Как я смогу сделать то, что вы от меня хотите? — спросил я, следуя за ним в глубь подвала. — Я не смогу уговорить шотландца взять меня на службу, если в меня будут поминутно стрелять.

— Совершенно верно, — согласился герр Дортмундер. — Именно поэтому я и привез вас сюда. Чтобы здешние люди смогли отправиться на поиски убийцы, поймать его и привести сюда. Я хотел бы задать ему несколько вопросов.

Угроза, прозвучавшая в этих простых словах, была куда явственней, чем все, что мне ранее довелось услышать из уст этого страшного человека. Я с волнением подумал, что нахожусь в полной власти этих людей, и если меня заподозрят и положение станет отчаянным, никто и никогда не сможет ничего узнать о моей участи. Как же я изменился за последние несколько дней, — заметил я про себя: оказался в гнезде злодеев, мечтающих уничтожить все, что было мне дорого в этом мире, и все же не считаю положение отчаянным. Я заметил, что к алтарю подходит с полдюжины людей, все в длинных плащах с капюшонами.

— Кто эти люди? — полушепотом спросил я у Дортмундера.

— Это члены Братства. Они совершат обряд, чтобы поддержать вас. Вы должны присутствовать на нем, и это обеспечит вам успех. — Он указал мне на стул с высокой спинкой. — Вот ваше место. Оставайтесь здесь.

— А вы? — спросил я. Мне совершенно не улыбалось оставаться наедине с этими зловещими фигурами.

— Я присоединюсь к участникам обряда. — Он направился было к ним, но вдруг вернулся и повторил предупреждение. — Не двигайтесь с места после начала обряда, что бы ни происходило. Это может… может очень плохо кончиться для вас.

Оглядев мрачный подвал, я решил, что намного хуже быть не может. Я уселся на стул, поставил саквояж между ног и попытался найти удобное положение. Оказалось, что на этом сиденье устроиться вовсе не просто, и после пяти мучительных минут я уселся прямо, понадеясь в душе, что мои кости не слишком разболятся от предстоящей процедуры. Если ритуал затянется, то мне, пожалуй, придется провести в этом мрачном месте больше часа; эта перспектива не прибавила мне оптимизма.

На протяжении следующих десяти минут люди в капюшонах подносили к алтарю различные предметы: внушительных размеров медный чан, небольшую палицу, пару жаровен, которые испускали больше дыма, чем света, кинжал, большой кристалл, полотнище, украшенное странной вышивкой, сломанный посох и кандалы. При виде последних меня бросило в дрожь.

Затем откуда-то донесся звук гонга, отозвавшийся эхом в многочисленных коридорах.

Фигуры в балахонах сразу же расположились по углам алтаря, склонили головы, и я услышал пение, искаженное многоголосым эхом, доносившимся из трех дверей, ведущих в этот огромный подвал. Мгновением позже к алтарю двинулись три коротких процессии, состоявшие из людей, облаченных в такие же плащи с надвинутыми на глаза капюшонами. Миновав алтарь, они направились к порталу, находившемуся в дальнем от меня конце подвала.

Слушая песнопения, я решил, что они поют по-немецки, но на каком-то древнем диалекте. Мне удалось разобрать всего несколько слов, но этого было недостаточно, чтобы понять смысл обряда.

Потом появился человек в длинной красной мантии. По голосу я узнал Дортмундера. Он подошел к алтарю и, воздев обе руки, произнес на архаичном наречии что-то о мощи жертвоприношения. Все остальные пропели в ответ славу могуществу своего Братства. Затем Дортмундер призвал к жертвоприношению.

Трое из людей в капюшонах направились в ближайший коридор, до меня донеслись звуки борьбы, ругательства, и к алтарю проволокли человека с кровавой маской вместо лица. Даже несмотря на полумрак и кровь, обильно заливавшую шевелюру, я разглядел его волосы, как сказала бы моя мать, цвета горящего стога сена, губы, настолько распухшие и разбитые, что он был не в состоянии издавать никакие звуки, кроме нечленораздельных воплей. Руки представляли собой сплошной синяк и распухли, как подушки. Я подозревал, что ему перебили все суставы. При виде этого несчастного я с трудом сдержал накатившую тошноту: я был бессилен помочь ему и презирал себя за то, что предоставляю жертву ее участи. Собрав все душевные силы, я приготовился к дальнейшему.

— Это добыча, которую мы ныне приносим в жертву! — нараспев провозгласил Дортмундер, когда человека приковали к алтарю.

Я раскрыл было рот, чтобы протестовать, но слова замерли у меня на языке, как только один из людей в плаще с капюшоном положил мне руку на плечо и слегка дотронулся до моего горла острым лезвием.

— Смотри! — приказал человек. — И запоминай. Все, кто пытается преградить нам дорогу, умрут так же, как и этот человек. Помни об этом.

Как будто я был в состоянии когда-нибудь забыть это место и чудовищное деяние, свидетелем которого мне пришлось стать. Я порой не мог поверить, что это происходит наяву. Я сидел, скованный ужасом, а Дортмундер в это время раздел человека, прикованного к алтарю, а затем с помощью нескольких своих адептов принялся совершать жуткие, как в кошмарном сне, действия. Он вырезал у несчастной жертвы язык, затем гениталии и под одобрительные выкрики людей в капюшонах положил эти окровавленные куски мяса в медный чан.

Все было залито кровью. Она стекала на пол и окрашивала алым плащи участников отвратительного действа. Жертва злодеяния сразу же лишилась чувств, и я надеялся, что ради его блага, несчастный до самой смерти пребудет в бессознательном состоянии. А церемония меж тем шла своим чередом: люди в капюшонах монотонно пели, а Дортмундер продолжал свою страшную работу.

Человек, лежавший на алтаре, внезапно вздрогнул и испустил ужасный, животный вопль, пронзивший все мое существо; я почувствовал озноб, словно продрог до костей.

— Так будет и с тобой, если ты изменишь нам, — сказал человек у меня за спиной, будто читал по писаному. — Смотри и запоминай.

А мучения человека, распятого на алтаре, продолжались. На его груди, животе и лбу были вырезаны знаки, смысла которых я не понял.

Мне было трудно дышать.

Вдруг Дортмундер громогласно заявил, что эта жизнь, принесенная в жертву, придаст мощи Братству и ему самому, отдаст во власть Братства Камерона Макмиллана и сделает его послушным орудием в руках его членов.

После этого Дортмундер с истошным вскриком взмахнул палицей и раздробил несчастному голову.

Из дневника Филипа Тьерса

Я узнал, что М. X. благополучно попал во Францию и преобразился в одну из трех ипостасей, доступных ему благодаря Эдмунду Саттону. Теперь до самого прибытия в Германию от него не будет известий: во-первых, он боится, что его письма и телеграммы могут быть перехвачены, а во-вторых, стремится в полной мере использовать преимущество быстроходного поезда «Меркурий».

Артур Аптон подписал полное признание в своем проступке и теперь будет держать ответ перед Адмиралтейством, а затем, если дело будет признано достаточно серьезным, и перед Судом Королевской Скамьи. Гарольд Ворсинг по совету М. X. подал в отставку и сейчас пребывает в своем охотничьем домике в Йоркшире, пережидая первую, самую мощную волну позора. Его семейство пытается сделать хорошую мину при плохой игре, но всем ясно, что они крайне встревожены открывшимися обстоятельствами.

Некоторые люди из правительства намекнули графине Наги, что в ближайшие несколько лет ей лучше жить в Париже. Ее добровольный отъезд поможет ей лично и ее стране избежать недоразумений, в результате которых могут всплыть некоторые обстоятельства, обнародование которых не доставит никому удовольствия.

Инспектор Корнелл из Скотланд-Ярда прислал записку, в которой говорилось, что он хотел бы узнать подольше о несчастной молодой особе, личность которой до сих пор не удалось установить. Ему показалось, что на ее теле были нанесены какие-то странные татуированные или выжженные знаки, что наводит инспектора на серьезные раздумья о причине ее гибели. Один из знаков, говорилось в записке, изображал глаз, и это очень неприятно. В правительстве много высокопоставленных масонов, и инспектору придется быть предельно осторожным, если окажется, что это такой же глаз, как тот, который масоны изображают вписанным в треугольник. Я сообщил в ответ, что М. X. будет телеграммой поставлен в известность обо всем этом и пришлет ответ непосредственно Корнеллу в Скотланд-Ярд.

Сегодня мать на несколько минут пришла в сознание, и я могу лишь возблагодарить Бога за то, что был с ней именно в это время.

Глава 15

Итак, я только что стал свидетелем неслыханно жестокого убийства. Я был настолько ошеломлен, что у меня не было сил пошевелиться. Никакие слова или поступки не могли изменить того, что произошло сегодня. И с новой силой во мне ожили мысли об опасности, угрожавшей непосредственно мне: теперь, после того как я стал свидетелем этого омерзительного ритуала, Братство не могло позволить себе роскошь оставить меня в живых. Конечно, со мной разделаются сразу же, как только я выполню поручение. Не исключено, что мне уготована такая же плачевная участь, как и сегодняшней несчастной жертве.

Через несколько минут охранник рывком поднял меня на ноги и, подталкивая, проводил по одному из коридоров в комнату. В голове у меня было пусто; пока мы шли, меня сверлила только одна мысль: в саквояже, который я несу в руке, лежат записные книжки, содержимого которых вполне хватит для того, чтобы Братство признало меня злоумышленником.

Комната, отведенная мне, больше походила на монашескую келью: в эту маленькую клетушку, примерно восемь на девять футов, с трудом помещалась незастеленная раскладная армейская кровать, письменный стол — тоже раскладной, небольшой сундучок и комод. В стене было прорезано два высоких узких окна, выходивших в заброшенный огород, освещенный, однако, тремя факелами. Я находился ниже уровня первого этажа дома и был настолько изолирован от мира, что с тем же успехом мог бы считать, что пребываю в могиле. Усевшись на раскладушку, я попытался собраться с мыслями. Мятущийся свет факелов, врывавшийся через окна из дворика, соответствовал моим бессвязным раздумьям. В конце концов одна мысль оформилась четко и ясно: мне необходимо было что-нибудь сделать с закрытым повязкой глазом. Я отчаянно попытался вспомнить трюк, который некогда показывал Эдмунд Саттон, чтобы применить на практике все, чему научился на его уроках.

В своем несессере я нашел клок хлопчатобумажной корпии и оторвал от него кусочек. Моя сообразительность подхлестывалась страхом и потребностью сделать хоть что-нибудь, чтобы не чувствовать себя беспомощным во власти Братства. Еще я достал свою бутылочку с йодом, вылил несколько капель на корпию и, еще порывшись в саквояже, извлек клей для почтовых марок. Накапав этого мерзко пахнущего клея на корпию, я приложил ее к закрытому веку и держал пальцами, пока она не высохла. Нужный результат оказался достигнут — по крайней мере, так мне показалось в свете факелов — на месте глаза появился ужасный сморщенный шрам. Довольный тем, что мое произведение могло выдержать поверхностный осмотр, я водрузил повязку на место, пытаясь найти в достигнутом успехе основу для оптимизма.

Меня соблазнила было мысль спрятать где-нибудь присланные мне так не вовремя записи о подвигах Братства, но по зрелом размышлении я решил, что это будет неразумно. Любая перемена, любой звук передвигаемой мебели в моей келье мог привлечь к моей персоне нежелательное внимание. Я опасался, что татуировка на моем запястье не сможет полностью усыпить подозрения моих тюремщиков. В поисках постельного белья я открыл сундук и обнаружил там поношенные, выцветшие, но свежевыстиранные простыни и подушку, набитую ячменной соломой, испускавшей затхлый кисловатый запах, сразу же разлившийся по комнате. Не слишком комфортно, подумал я, пытаясь хоть как-то отвлечься от тягостных раздумий. Расположившись на койке, я посетовал про себя на то, что мне не дачи ни лампы, ни свечи: темнота действовала угнетающе и мои движения были очень неловки.

Ночь тянулась бесконечно, и я все глубже погружался в бездну отчаяния. Если эти злодеи так ужасно обошлись с несчастным человеком, который вряд ли мог сильно провиниться перед Братством, то какова же должна быть моя участь, после того как моя миссия окажется разоблаченной? Чем больше я старался выкинуть эти мысли из головы, тем настойчивее они возвращались, как неотвязная зубная боль. Я попытался убедить себя, что голоден, замерз, и поэтому у меня такое подавленное настроение, но сам-то знал, что это не так. Когда я старался заставить себя уснуть, передо мной возникал образ человека из Люксембурга, падавшего в пропасть. К утру я был пьян от усталости и тоски. Поднявшись, я почувствовал, что мои суставы не гнутся. В этот момент до меня донесся шум, похожий на гул многоголосой толпы. Я решил, что должен побриться, и посетовал в душе, что не могу как следует умыться.

— Вы пойдете со мной! — объявил один из охранников, распахнув без стука дверь, когда я брился. Повязка на моем многострадальном глазу была сдвинута, и я порадовался тому, что принял этой ночью меры предосторожности и сделал на месте глаза уродливый шрам. Я был убежден, что света в комнате недостаточно для того, чтобы заметить, что мое уродство фальшиво.

Держа в руке ту самую бритву, которую я купил в Париже, и взмолившись про себя, чтобы мои руки не дрожали, я ответил:

— Я присоединюсь к вам, как только побреюсь.

Стражу это явно не понравилось, но он остался неподвижно стоять в дверях до тех пор, пока я не покончил с бритьем, положил бритву в футляр и убрал в саквояж.

— Герр Дортмундер ожидает вас, — сказал охранник на приличном английском языке. Правда, акцент был настолько силен, что при иных обстоятельствах мог бы произвести комический эффект, которого добивался Эдмунд Саттон, высмеивая толстозадых немцев в своих ревю в мюзик-холлах. Но сегодня мне было не до веселья.

— Естественно, — заметил я, закрывая глаз повязкой и стараясь говорить равнодушно, словно вчерашние события не трогали меня. — Что ж, я готов.

— Ну и гнусный шрам у вас, — не оборачиваясь, сообщил мой провожатый, шагая передо мной.

— Полагаю, это все же лучше, чем размазать мозги по земле. По крайней мере, так я считал тогда, — как мог беззаботней ответил я. — Так что, думаю, лучше остаться без глаза, чем лишиться жизни.

— Это точно, — согласился охранник. Мое хладнокровие не произвело на него никакого впечатления.

Далее я следовал за ним молча; саквояж в руке был тяжелым, как наковальня: эти злополучные записные книжки могли в любой момент выдать меня и сделать все мои уловки тщетными. Я все пытался придумать объяснение, как они оказались в моих руках, когда мы наконец поднялись на верхний этаж и вошли в просторную столовую, облицованную панелями из мореного дуба. Помещение весело озарял играющий в камине огонь, а в полдюжины окон, выходивших на восток, вливался бледный утренний свет.

Герр Дортмундер в одиночестве восседал во главе непокрытого, отливающего глянцевым блеском стола, рассчитанного, по меньшей мере, на двадцать четыре персоны. Перед ним стояло несколько блюд, прикрытых крышками; в руке он держал большую пивную кружку, в тарелке горкой возвышался тонко нарезанный жареный картофель в обрамлении кусочков яйца и сыра.

— Доброе утро, мистер Джеффрис, — воскликнул он, указав мне кресло рядом с собой.

Мне нисколько не верилось в радушие Дортмундера, тем более после того, что пришлось увидеть накануне.

— Я получил интересную телеграмму от Викерса, — вытащив листок из кармана, он помахал им в воздухе и улыбнулся мне. — Вы сообщили ему, пишет он, что решили изменить маршрут. — Выражение его лица стало прямо-таки каменным. — Вы могли счесть это умным поступком, а может быть, вы хотели услужить тому, кто нанял вас. Но вам не мешает понять, что Викерс, как и я, получает приказы от фон Метца. — Он кивнул охраннику, приведшему меня, тот козырнул и вышел, оставив нас наедине. — Вы можете присесть.

Я повиновался и опустился на стул слева от Дортмундера, оставив между нами одно место, чтобы соблюсти дистанцию.

— Мне не хотелось, чтобы он подумал, будто я не выполняю его распоряжений, — пояснил я, пытаясь соблюсти должные пропорции раболепия и брюзгливости. — Он предупреждал, что может в таком случае оставить меня без оплаты.

Дортмундер тяжело вздохнул.

— Вы думаете только о деньгах, мистер Джеффрис. А ведь под угрозой находятся куда более важные дела.

— Конечно, я думаю о деньгах! — негодующе воскликнул я. — Ведь у меня их нет, не так ли? Легко говорить, что деньги — презренный металл, когда их у вас много, но когда их у вас нет, они так же важны, как хлеб насущный! — я окинул жадным взглядом прикрытые блюда, хотя на самом деле совершенно не испытывал голода.

— О, не стесняйтесь, мистер Джеффрис. Здесь горячие булочки с запеченными сосисками, а в том изящном блюде — печеные яблоки. А в том блюде, что подальше — с баварским гербом на крышке — яичница с ветчиной и сыром. На фаянсовом блюде в форме рыбы — жареный картофель. Все прекрасно приготовлено. Угощайтесь всем, что вам нравится. — Он изобразил на лице подобие улыбки; меня же при виде этой оскаленной физиономии тошнило. — Сегодня у вас очень важный день.

— И в чем же его важность? — спросил я, снимая крышку с булочек с сосисками.

— Сегодня вам предстоит встретиться с вашим будущим… э-э… работодателем. Камерону Макмиллану нужен лакей, и вы предложите ему свои услуги, как только он обнаружит, что его прежний слуга скрылся. — Он радостно хрюкнул, что, видимо, означало веселый смех.

— Каким образом вам удалось это устроить? — я пытался выразить удивление, но мои вчерашние подозрения в этот миг обратились в уверенность.

Дортмундер пристально взглянул мне в лицо.

— Неужели вы не догадались?

— О чем? — конечно же, я знал, какой ответ мне предстоит услышать.

— Что вчера мы принесли в жертву именно этого человека, — последовал негромкий ответ. — Я не вижу причин, почему бы Братству отказываться в будущем от работы с вами. Благодаря вам мы получили возможность извлечь из этого парня максимальную пользу. Если бы вас не было здесь, мы, пожалуй, не решились бы ликвидировать его: внезапное исчезновение повлекло бы за собой слишком много вопросов. Но вы здесь, вы займете его место, и расследование, если, конечно, его предпримут, будет весьма поверхностным. Он был простым слугой, да к тому же иностранцем. В заграничных путешествиях не следует полагаться на таких людей.

Он открыл блюдо с яичницей, отделил серебряной лопаточкой два желтка и добавил их в груду еды на своей тарелке.

— Похоже, вы уверены в этом. Кто-то, конечно, сообщит, что слуга сбежал… Но не окажется ли мое появление подозрительно своевременным; я, можно сказать, появлюсь в тот же миг, как тот, другой парень исчез? — Я заставил себя положить булочку с сосиской на тарелку.

— Нет. Если бы шотландец обладал другим характером, у властей, возможно, и возникли бы сомнения, но Макмиллан известен как тяжелый человек, у которого слуги подолгу не задерживаются. — Он назидательно потряс вилкой. — Но человек с такой трудной судьбой, как вы, вправе надеяться получить какую-нибудь помощь именно от такого, как он.

Уверенность, с которой была сказана эта фраза, повергла меня в дрожь.

— Не знаю, — сказал я и откусил кусок, словно набил рот опилками и промокашкой, — если у него такой тяжелый характер, то, наверно, он пожелает взять человека, которого знает. С какой стати ему соглашаться брать меня камердинером?

— У него нет возможности выбирать, по крайней мере сейчас. Он наймет первого же попавшегося. — Дортмундер сделал большой глоток пива. — Последние несколько ночей он провел в очень дорогом публичном доме и не захочет, чтобы это выплыло наружу. Особенно учитывая деликатный и срочный характер поручения, которое он выполняет.

— Пожалуй, так, — согласился я, подумав, что королева не терпит разнузданности и не простит этого даже более важным сановникам.

— Так что как только вы позавтракаете, мы доставим вас на место. Вы скажете, что встретились с Энгусом в пивной, играли с ним в карты, выпивали, и он сказал, что собирается немедленно уехать из Мюнхена. Вы решили не упускать шанс и поспешили предложить шотландцу свои услуги в качестве камердинера. Это должно быть достаточно убедительно. — Он казался очень довольным собой.

Я слушал и безмерным волевым усилием заставлял себя глотать еду, думая про себя, что, может быть, я насыщаю тело, которому в скором времени предстоит стать трупом.

Прошло не больше часа с того момента, как я закончил бритье, а мы уже покинули старый склад. Стояло холодное утро, густой туман, поднимавшийся от реки, делал город похожим на Лондон, но здесь не было всепроникающего запаха морской воды. Лошади уверенной рысью катили коляску по улицам, и я скорее слышал, чем видел жителей вокруг. Тем временем Дортмундер продолжал готовить меня к исполнению предстоящей роли.

— В угоду королю Людвигу весь город сходит с ума по Востоку. В его охотничьем замке есть турецкая комната, а в Линдерхоффе заканчивают строительство его новой прихоти — мавританского павильона. Никому не ведомо, что ему еще взбредет в голову, возможно, индийский замок. — Видимо, он с удовольствием предвкушал конфискацию этих порождений царственного каприза.

Я подумал о фантастическом павильоне, выстроенном Георгом IV в Брайтоне, о котором Красавчик Нэш или еще кто-то из прославленных щеголей начала века сказал, что лондонский собор Святого Павла произвел на свет множество маленьких куполов, и к которому я, несмотря на его явное безвкусие, испытывал искреннюю привязанность.

— Возможно, это и впрямь красивые постройки, — сказал я без всякого осуждения.

Герр Дортмундер возмущенно закатил глаза.

— Если бы он заботился о чем-нибудь, кроме своих построек да оперы, Бавария могла бы стать куда более сильной в военном отношении. А Людвиг и думать не хочет об иной славе, кроме той, что ему приносят его архитекторы да Рихард Вагнер. Байрёйтский театр исполняет все его опусы.

— Говорят, что принц Отто безумен, — вставил я.

— Откуда вы знаете? Что вам об этом известно? — резко спросил Дортмундер и обернулся ко мне.

Тут я опомнился: я же прочел об этом в одной из бумаг, лежавших на столе у Майкрофта Холмса. Я попытался исправить свою ошибку.

— Но разве его не посадили в желтый дом? Я читал об этом в «Миррор», — соврал я. — По-моему, если принца сажают в лечебницу к сумасшедшим, это и значит, что он сам безумен. Хотя всем известно, что короли…

— Если вы не желаете слушать и запоминать, — прервал меня Дортмундер, — то вы не сможете быть полезным Братству, когда мы попадем к мадам Изольде. Лучше внимательней следите за тем, что я говорю.

Я отреагировал на упрек именно так, как следовало Джеффрису, то есть с раздражением:

— Вы же хотели узнать, откуда мне это известно.

Он не удостоил меня ответом.

— Мы начнем с мадам Изольды. Она представит вас Макмиллану. Настоящее ее имя — Лоттелиза Спаннер, мадам Изольдой она стала называться пять лет назад в угоду моде. Ее заведение называется «Восточный рай», и она клянется, что название ему подходит. Судя по тому, что туда частенько забредают поразвлечься арабы и турки, похоже, что ей действительно удалось превратить рядовой бордель в рай.

Я подумал, что, возможно, на выбор места развлечения гостей с востока влияют какие-то другие причины, но ничего не сказал, а Дортмундер тем временем продолжал:

— В общем-то, мы, Братство, даже благодарны королю Людвигу за его страсти. Он напоминает народу о великом прошлом Германии и к тому же так увлечен своими проектами, что передает государственные дела в чужие руки. Двое из его министров входят в наше Братство, и им удается беспрепятственно проводить политику в наших интересах. — Он нахмурился. — Но я подозреваю, что в правительство входят и члены Золотой Ложи.

— Но почему вы так думаете? — удивленно осведомился я, в надежде узнать, какие еще неожиданности подстерегают меня. Я совершенно не желал ввязаться в еще одно столкновение, подобное люксембургскому.

— Потому что некоторые наши действия встречали сопротивление, — в тоне Дортмундера прозвучала такая неприкрытая угроза, что я невольно отшатнулся.

— А не грубовато с вашей стороны, капитан? — развязно спросил я. С каждой фразой я все полнее превращался в Августа Джеффриса, несмотря на то что обстановка становилась все опаснее. — А они, наверно, думают то же самое о вас.

Дортмундер дважды качнул головой.

— Они ответят за все. — Он сделал широкий жест, ткнув рукой в окружавший нас туман. — Скажите спасибо за это, мистер Джеффрис.

— С какой стати? За то, что это так похоже на Англию? — я знал, что иронизировать с этим человеком опасно, но не мог удержаться.

Но тот лишь противно захихикал.

— Не только. А за то, что нас никто не может как следует рассмотреть. — Этой репликой он достиг именно того неприятного эффекта, к которому стремился. — Нам стало известно, что Золотая Ложа отрядила убийцу, чтобы не дать нам добраться до Соглашения. Скорее всего, он прибыл в Мюнхен вчера.

— Убийца? — повторил я, с ненавистью выговорив это слово. — И кто он?

— Этого мы не знаем, иначе, конечно же, за ним следили бы, — недовольно признался герр Дортмундер. — Именно поэтому вам следует быть особенно осторожным. Они уже знают о вас довольно много, особенно после инцидента в Люксембурге.

— Вы, похоже, хотите сказать, что обнаружите убийцу лишь в тот момент, когда он попытается прикончить меня? И вы не будете слишком расстраиваться, если ему удастся сделать это? — Мне не понравились визгливые нотки в моем голосе.

— Это не исключено, — последовал бесстрастный ответ.

О, если бы я смог как-нибудь связаться с Майкрофтом Холмсом! Я узнал бы все, что нужно, о Золотой Ложе и об этом предполагаемом убийце. А при настоящем положении дел я склонен был подозревать, что первая же порученная мне миссия окажется последней, а мистеру Холмсу придется искать себе нового секретаря. Вслед за этой мыслью меня посетила другая, столь же неприятная. Что стало с его прежним секретарем, место которого я не так давно занял? Когда я нанимался на работу, мне сказали, что ему предложили более заманчивое место, и он уволился. Но я не спросил о его дальнейшей судьбе; да и с какой стати мне было интересоваться ею! А теперь мне стало казаться, что я упустил нечто такое, что обязательно следовало знать.

— Не впадайте в панику, мистер Джеффрис, — посоветовал Дортмундер, сопровождая эти слова чуть заметной высокомерной ухмылкой. — Плата, которую вы получите за риск, будет вполне достаточной для того, чтобы смириться с этой маловероятной опасностью.

— Маловероятной, говорите? — усмехнулся я и понял, что чрезмерно углубился в размышления. — Ведь в вас-то не станут стрелять!

— Если и станут, то, надеюсь, не убийца, — многозначительно ответил Дортмундер. — Такую возможность никогда нельзя исключать.

— Если меня не прикончит ваше Братство, то это сделает убийца из Золотой Ложи, — решился я наконец высказать свои мысли вслух.

— Вы совершенно правы, — согласился Дортмундер.

Из дневника Филипа Тьерса

Инспектору Корнеллу снова понадобилось содействие М. X. Пока что мне удавалось отделаться от него, говоря, что М. X. занят делами Адмиралтейства, но я не смогу долго пользоваться этой отговоркой, а Эдмунд Саттон сказал, что не станет участвовать в обмане полиции. Я предоставил полиции оригинал письма, присланного М. X. убитой женщиной, — он дал мне такое указание на случай слишком сильного нажима — это должно удовлетворить их на первое время. В том случае, если инспектор вернется и будет протестовать против дальнейших отсрочек, мы с Саттоном должны будем что-то предпринять.

М. X. телеграфировал, что вскоре будет в Германии и уже выяснил местонахождение Макмиллана.

Глава 16

Никогда не посещайте борделей ранним утром: вы разочаруетесь так же сильно, как и за кулисами балетной феерии. К тому же и там и там пахнет почти одинаково. Вступив за двери с виду вполне респектабельного заведения мадам Изольды, мы очутились среди полного разгрома: разбросанные стаканы, пивные кружки, тарелки с остатками ужина и окурками сигар; мне показалось, что в углу я заметил валявшуюся пару дорогих мужских башмаков и женский чулок. Заспанный лакей в мавританском кафтане провел нас через весь этот хаос, лишь предупредив, чтобы мы не удивлялись утреннему беспорядку. Я заметил, что несколько слуг уже приступили к наведению порядка, чтобы ближе к вечеру новые посетители смогли предаться кутежам и разврату в благопристойной обстановке. В бледном утреннем свете восточные украшения выглядели ужасающе безвкусными, на павлиньих перьях опахал была видна пыль, а позолота на мавританских арках местами облупилась, обнажая грубую древесину.

Мадам Изольда собственной персоной приветствовала нас. Она была облачена в нежно-розовый пеньюар с широкими японскими рукавами и распространяла вокруг густой аромат розового масла, шею ее украшала кольеретка изперьев. Этот пышный наряд не мог скрыть ни дряблости тучной плоти, ни сетки морщинок вокруг пронзительных голубых глаз. Ресницы мадам покрывала тушь, ярко-красная помада скрывала вялость губ, на щеках лежали густые румяна. Ее приветствие, обращенное к герру Дортмундеру, прозвучало слишком радостно для того, чтобы быть искренним.

— Какая неожиданная честь; я так давно не видела вас, — проворковала она, скорее с прусским, чем с баварским акцентом, взяв гостя за руку. — Видеть вас всегда такое удовольствие!

Я попятился в полной растерянности. Как смогу я взглянуть в лицо Элизабет, после того как побывал в этом заведении? Оно не напоминало английские бордели, где посетители не только уединялись в отдельные кабинеты с проститутками, но и вместе веселились, могли играть друг с другом в карты или просто пить вино. Здесь же предлагали развлечения, о природе которых я мог лишь догадываться. Мне не доводилось слышать, чтобы в лондонских притонах предавались таким порокам, признаки которых бросались в глаза здесь. Турецкий ковер, устилавший пол, был покрыт множеством винных пятен; я предположил, что в недалеком будущем они образуют на нем новый запутанный узор. Нетрудно было заметить, что дыры, оставленные брошенными сигарами, непоправимо испортили ковер.

— Вот человек, о котором я говорил вам, — бросил по-английски Дортмундер вместо приветствия. — Мистер Джеффрис, подойдите! — скомандовал он, не поворачивая головы. — Его нужно представить шотландцу. Джеффрис, покажите свое воспитание и поцелуйте мадам ручку.

Я последовал приказанию и развязной походкой, присущей Джеффрису, подошел к хозяйке.

— Доброе утро, мистер Джеффрис, — сказала та по-немецки, протянув мне руку и ожидая, что я склонюсь к ней.

— Доброе утро, мадам, — ответил я тоже по-немецки, и добавил: — у вас здесь очень необычно.

— Хотелось бы на это надеяться! — воскликнула она с жеманным смехом, который, как я предположил, должен был продемонстрировать ее скромность.

— Мистер Джеффрис приехал, чтобы наняться на службу к Макмиллану, как мы и договаривались. Братство рассчитывает на то, что вы сможете представить его. Шотландец все еще здесь, не так ли? — последняя фраза прозвучала скорее обвинением, а не вопросом.

— Он спит с Гретхен и Франсуазой. Провел с ними всю ночь. Они в китайской комнате, вторая дверь налево от лестничной площадки. — Женщина говорила поспешно, будто боялась, что неторопливая речь может вызвать неудовольствие Дортмундера. — Девушки работали очень старательно, mein Herr.

— Замечательно, — отозвался Дортмундер, потрепав мадам Изольду по щеке, словно приласкал послушную собаку.

— За ночь он заказал четыре бутылки шампанского, одну вылил на Франсуазу и слизал все до капли. Как огромный и похотливый щенок. Франсуаза сказала, что он противно щекотал ее усами, — мадам нервно и визгливо расхохоталась. — Уверена, что после такой ночи он сможет подняться не раньше полудня, да и то вряд ли будет в состоянии толком пошевелиться из-за головной боли.

— Отлично, отлично, — похвалил Дортмундер. — Тем больше вероятности, что он не станет придираться к новому слуге. А кто еще из гостей провел здесь всю ночь?

— Только турок, — виновато сказала Изольда и поспешно принялась оправдываться, словно опасалась наказания. — Утром он отказался уходить. Весь вечер просидел, играя в шахматы, чаще выигрывал. Ничего не пил. Не развлекался с девочками. Когда я намекнула, что ему пора уходить, он сказал, что в его стране с гостями никогда не посмели бы обходиться так невежливо. Очень хорошо заплатил. Но даже не взял с собой девочку в номер. Может, он любит мальчиков, но у нас их нет. Судя по его поведению, он вполне мог бы быть монахом.

— И вы хотите, чтобы о вашем доме говорили, что здесь всегда рады гостям, — с недовольным видом заметил Дортмундер.

— Хочу, и поэтому должна сделать все, чтобы этот турок остался доволен. Что станут говорить, если я не позволю ему у нас заночевать? — запротестовала мадам Изольда с таким видом, словно стояла перед судом. Интересно, какая же сила позволяла Дортмундеру держать эту женщину в своей власти, внушая ей такой страх? Возможно, она тоже была свидетельницей столь же ужасного обряда, как тот, что я видел прошлой ночью, в то время как Макмиллан поливал шампанским и облизывал проститутку по имени Франсуаза.

А Дортмундер снова погладил ее по щеке. Недовольное выражение исчезло с его лица.

— Не беспокойтесь на этот счет. Турок может оказаться полезным для нас.

Облегчение, появившееся на лице мадам Изольды, было настолько явным, что при иных обстоятельствах могло бы показаться смешным. Я решил попытаться извлечь из ситуации максимальную выгоду.

— А что это за турок? — с наивным видом спросил я.

— А почему вы спрашиваете об этом? — спросил Дортмундер, метнув в меня настороженный взгляд.

— Потому что мне может пригодиться любой человек, способный посоветовать Макмиллану нанять меня. — Я окинул взглядом двоих вновь появившихся слуг; те включились в уборку помещения. — Думаю, если этот Макмиллан и впрямь такой вздорный человек, как вы говорите, то будет полезно сделать вид, что я переживаю за честь королевы, вам не кажется? — У меня тут же родилась еще одна идея в развитие моей тактики, и я почувствовал прилив энтузиазма. — Если заставить этого турка проникнуться состраданием к такой несчастной жертве судьбы, как я, то вероятность того, что высокомерный шотландец возьмет меня на службу, увеличится. — Я усмехнулся. — Думаю, что смогу показать турку один-другой фокус. — Честно говоря, в тот момент я не имел ни малейшего понятия о том, что мне следует сделать, но решил, что придумаю что-нибудь, когда придет время.

Герр Дортмундер уставился на меня так, словно у меня выросла вторая пара рук или со мной случилось что-то еще более невероятное.

— Продолжайте, мистер Джеффрис, — подбодрил он. — Возможно, в вашем плане что-то есть. — Пожалуй, его не так удивила бы внезапно заговорившая собака.

— Так вот, — дерзко заявил я, — если этот турок спустится к обеду, то я выйду, будто бы случайно, и постараюсь перекинуться с ним одним-двумя словами. Я уж постараюсь выбрать нужный подход. Ну а у нас так или иначе найдется о чем поспорить с турками.

— Только не в таком заведении, — ответил Дортмундер. Он в конце концов решился отвергнуть мое предложение.

— Ну я мог бы иначе как-то привлечь его внимание, — продолжал все более нахально настаивать я. — Например, что-нибудь ляпнуть насчет наших разногласий с Турцией и попросить его объяснить их причины. Он бы быстро понял, что от меня так просто не отделаться. — Снова перед моим мысленным взором возник образ моей невесты, и я в очередной раз почувствовал огорчение из-за того, что приходится делать по роду своей службы. Никакие объяснения не спасут меня от презрения Элизабет.

— Чего ради он станет отвечать на такие вопросы, даже если и знает что-нибудь о международных делах? — Вопрос был задан очень быстро, слова прозвучали отрывисто, как стаккато. Но я уловил в нем и интерес; впервые за все время нашего общения Дортмундер соизволил выслушать меня.

— Ну, тогда я стану отвечать на вопросы, а уж задать их я его заставлю. Если я завернусь в Юнион Джек, ваш шотландец скорее всего решит, что, несмотря на мое появление в подобном месте… и какие-нибудь еще соображения, я окажусь хорошей заменой его сбежавшему лакею. А в противном случае, такой самодур может взять здесь, в Баварии, первого попавшегося лакея с улицы. — Упоминание о пропавшем лакее оживило воспоминания об ужасной прошлой ночи, и мне пришлось собраться с силами, чтобы отогнать их.

— Мистер Джеффрис, — сказал Дортмундер, — похоже, что я недооценивал вас. Может быть, вы и продаетесь, но и продажность нужно умело использовать. — Он улыбнулся своей мрачной улыбкой, наводившей меня на мысль, что он хочет откусить руки или головы тем, кто вызвал его неудовольствие.

— Вы наняли меня, чтобы я сделал для вас работу, — ответил я, стараясь не выказывать оскорбления, — вот я и пытаюсь сделать ее.

— Ну и мы заняты тем же, — он перевел взгляд на мадам Изольду, у которой был вид человека, стремящегося убежать из наглухо запертой комнаты. — Что вы хотели сказать, моя дорогая?

— Если вы сочтете нужным, я прикажу одному из слуг разбудить турка. — Она неуверенно засмеялась и взмахнула рукой, чтобы скрыть свои колебания. — В любом случае он должен был уже подняться для молитвы. Вы знаете, они все так поступают.

— Именно так они и поступают, — подтвердил Дортмундер, словно считал молитву отвратительнейшей из привычек, — да еще и по нескольку раз на дню.

— Да, — вмешался я, вспомнив, что Джеффрис, согласно выдуманной биографии, жил некоторое время в Египте и должен кое-что знать об этом. — У них есть такие башни с площадками, и оттуда громко кричат, когда приходит время молиться. Они бросают все свои дела и кланяются в сторону Мекки. Все, кроме евреев. Да еще женщин. Ну и христиан, конечно.

— Именно так, — согласился Дортмундер. Улыбка продолжала пребывать на его лице, но гнев, внезапно охвативший его, был так силен, что ощущался физически, словно ледяной ветер просвистел по комнате.

Что в обрядах последователей Мухаммеда могло привести его в такую ярость? — спросил я себя. Питал ли он к ним личную ненависть, или таковы были обычаи Братства? Я не знал, как задать этот вопрос, и решил пока не думать об этом. Лучше поразмыслить о том, стоит ли рассказывать Элизабет об этой части моей миссии, если, конечно, мне доведется вообще увидеться с ней.

— Итак, вы вверяете себя заботам… — внезапный сильный стук в парадную дверь заставил его умолкнуть. — Вы ожидаете кого-нибудь? — резко спросил он у мадам Изольды?

Та мотнула головой.

— Мясник приходит с черного хода. Я…

Дортмундер знаком приказал ей замолчать. Мы услышали, как дверь открылась, и кто-то снаружи сказал несколько слов мажордому. Мы трое в это время затаились в безмолвии и неподвижности, словно дичь, учуявшая охотника.

— Мадам Изольда, — сказал вошедший мажордом — тот самый малый в мавританском кафтане, который встретил нас, — у дверей стоит человек. Он приехал в казенном экипаже, судя по гербу на дверце, и утверждает, что должен немедленно поговорить с герром Макмилланом.

— Герр Макмиллан находится в постели, — ответила мадам Изольда с явным облегчением.

— Не думаю, что его удовлетворит этот ответ, — возразил мажордом, — он очень настойчив.

— Скажи ему, чтобы оставил записку, — велела мадам Изольда. — И вообще, почему он явился в это время? С утра сюда никто не должен приходить, кроме торговцев. — Она сразу же заметила свою ошибку и поторопилась исправить ее. — Это, конечно, не относится к вам, mein Herr. Для вас нет ограничений. Вы желанный гость в любое время. В любое. — Но тут она вновь разволновалась и, беспокойно глядя на Дортмундера, спросила: — Но что мне делать, если он не захочет уйти?

— Тогда его все-таки придется впустить, — с выражением покорности судьбе ответил Дортмундер, — вознаградить за ожидание.

Мадам Изольда кивнула так резко, что несколько перьев из кольеретки упали на пеньюар. Она раздраженно взмахнула рукой на мажордома, словно отгоняла назойливого комара:

— Скажи ему, что я не люблю беспокоить моих гостей. Если у него есть сообщение для шотландца или какие-нибудь бумаги, пусть оставит мне, а я передам герру Макмиллану, когда тот встанет. В любом случае он не поднимется раньше, чем придет в себя.

— Я передам ваш ответ, — сказал тот голосом человека, совершенно не уверенного в успехе.

— Скажи ему, пускай приходит в полдень. Тогда он, если пожелает, сможет встретиться с герром Макмилланом за завтраком. — От последнего предложения меня, неизвестно почему, охватил страх.

Герр Дортмундер поднял руку, призывая к тишине, и, прислушиваясь к разговору в передней, сообщил нам:

— Этот человек приехал из канцелярии фон Бисмарка. Он утверждает, что ничего не знает ни о каких бумагах. Думаю, что на самом деле его прислал Крупп. По крайней мере, я слышал, что он спрашивал Камерона Макмиллана из семьи корабельных инженеров Макмилланов. Он должен передать ему предложение от людей, желающих приобрести партию судовых машин, и готов гарантировать большую выгоду в случае успеха сделки. — Тут до нас донесся скрип открываемой двери. — Нет, это неостроумная выдумка. Пытаться без всякой подготовки всучить дураку взятку, не придумав даже никакого благовидного предлога… — Он снисходительно покачал головой. — Нет, он заслужил того, чтобы его прогнали.

— Но… — у мадам Изольды был очень обеспокоенный вид.

— Тише, — вполголоса приказал Дортмундер, и она сразу повиновалась.

Как только парадная дверь захлопнулась, мажордом издал негромкий возглас удивления. Мгновением позже он вошел в гостиную.

Турок уже вышел из комнаты.

Мадам Изольда вздохнула.

— Он захочет есть. Вчера он сказал, что любит, чтобы ему подавали быстро. Пусть повар приготовит ему бараньи отбивные, которые он заказывал прошлой ночью, и проверит, чтобы булочки были горячими. — Ее недоуменный взгляд сменился сердитым. — Будет лучше, если я сама присмотрю за этим.

— А вы, мистер Джеффрис, не хотите ли разглядеть вашего… оппонента поближе, прежде чем начнете разыгрывать свой небольшой спектакль? — Дортмундер слегка подтолкнул меня.

— Вы совершенно правы, — согласился я и вышел в обширный вестибюль, к прихотливо украшенной лестнице. Там, на верхней ступеньке, замерла на мгновение фигура турка, только что приступившего к величественному сошествию вниз.

Я остановился подле нижней ступеньки и приготовился обратиться к человеку в роскошном турецком одеянии. Воздев руки, чтобы мои намерения не могли вызвать сомнений, я взглянул наверх.

В глубокие серые глаза Майкрофта Холмса.

Из дневника Филипа Тьерса

От инспектора Корнелла доставили записку с просьбой сообщить сведения о Викерсе. М. X. оставил мне разрешение в этом случае предоставить основное досье, которое есть у него на этого человека, и предупредить инспектора о том, что, имея дело с Братством, мы должны действовать с величайшей осторожностью. Не вижу в этом пользы, но я выполнил приказание.

Мать снова впала в полную летаргию. Конец уже очень близок.

Глава 17

Он изящно, по-восточному, приветствовал меня, изогнув губы в кривой улыбке.

— Доброе утро, благородный господин, — произнес он на ужасном немецком языке, продолжая важно вышагивать по ступенькам. Длинный халат, достававший до щиколоток, при каждом движении громко шуршал.

Где Эдмунд Саттон умудрился за такой короткий срок добыть этот экстравагантный наряд? — изумился я.

Грим придал лицу Майкрофта Холмса оливковый оттенок, а тюрбан надежно скрывал седеющие волосы.

За ближайшей дверью скрывался герр Дортмундер, и я должен был сыграть свою роль безупречно.

— Это вы так считаете, — ответил я по-английски и повторил уже на немецком языке, прозвучавшем гораздо лучше, чем тот, на котором ко мне обратился турок.

— Вы не немец? — спросил Майкрофт Холмс со своим до неправдоподобия странным акцентом.

— Англичанин, — объяснил я, чувствуя себя одновременно и в дурацком положении, и в смертельной опасности. Теперь я полностью потерял право на любую ошибку, поскольку малейший промах отдаст нас обоих в руки Братства, и виновным в этой беде окажусь я.

— И вы находитесь в Баварии? Да вы путешественник, такой же, как и я. — Он улыбался мне, сверкая ослепительно белыми на смуглом лице зубами, словно был восхищен тем, что между нами нашлось нечто общее. — Я приехал из Бурсы, чтобы посмотреть прекрасный замок короля Людвига. Может быть, вас тоже интересуют эти прекрасные дворцы?

— Нет, я приехал сюда не для того, чтобы любоваться замками. У нас, в Англии, их больше, да и все они не в пример лучше, — хвастливо заявил я, подозревая, что за нами пристально наблюдает Дортмундер.

— Жаль, — заметил турок-Майкрофт. — Замки, озаренные газовым светом, построенные современным способом, а не так, как мы, турки, строили их веками, это достижение, с которым мне еще не довелось встречаться. Его Нойесшванштайн освещается и обогревается газом. Просто чудо. — Он вновь одарил меня сдержанной, но любезной улыбкой. — Я не видел вас вечером. Вы, наверно, приехали очень поздно? Я не стал засиживаться далеко за полночь.

— Я прибыл только утром, — ответил я. О, если бы я мог позволить себе сказать больше!

— Ах, вот как! Наверно, вы задержались в дороге. Видимо, какая-нибудь поломка? Или погода? Какая неприятность. — Отвернувшись от меня, он взглянул в дверь гостиной. — Мадам Изольда, могу ли я попросить завтрак? Кажется, вчера вечером я распорядился. Не хотелось бы излишне затруднять ваших слуг, но я проснулся уже довольно давно и успел немного почитать. — Войдя в зал, он остановился у двери и по-восточному приветствовал Дортмундера. — Прошу простить меня, я не предполагал, что у вас гости. Да еще так рано утром.

Лицо мадам Изольды под слоем румян и пудры пошло алыми пятнами, она в замешательстве перевела тревожный взгляд с Дортмундера на Майкрофта Холмса, потом обратно, словно ожидала, что кто-то из них подскажет ей ответ. Но ей никто не помог, и она после недолгой паузы проговорила:

— Герр Дортмундер мой старый… партнер.

— Как приятно, должно быть, возобновить ваше знакомство, — светски заметил Майкрофт Холмс и указал в сторону арки в противоположной стене зала. — Не хотели бы вы подать мне завтрак туда? Посидеть на утреннем солнце будет очень приятно.

— Я сейчас же прикажу Феликсу, — ответила мадам Изольда, очень довольная тем, что наконец-то нашелся повод чем-нибудь заняться, и сразу же подозвала мажордома. — Поставьте в кабинете стол перед окном и подайте туда завтрак для герра Камира.

— Герр Камир, — вступил в разговор Дортмундер, — я слышал, что вы приехали из Бурсы?

— Да, сейчас я приехал именно оттуда, — ответил Майкрофт Холмс с легким поклоном. — Но на самом деле моя семья пребывает в Измире, который вы и неверные греки называют Смирной. — Он сделал паузу и заговорил спокойным голосом, который, однако, через несколько слов стал накаляться от страсти. — Я не хочу оскорбить никого из христиан, они поклоняются Священному Писанию, как и мы, да и евреи, но греки злоупотребляют терпимостью и уважением, с которыми мы относимся к людям Писания, они хотят вторгнуться в нашу страну, а такое положение вещей уже тревожит нас. Они говорят, что это их историческое право; а вот если бы мы в свое время заняли Вену, то все теперь шло бы совершенно по-другому. — Его немецкая речь стала совершенной непонятной, будто герра Камира полностью захлестнул поток чувств. Я не мог не восхищаться этим представлением и степенью самообладания мистера Холмса, который, несомненно, знал, какой большой опасности мы подвергаемся.

Но герр Дортмундер все же проявил интерес к этому словоизлиянию.

— А как вы считаете, есть ли опасность настоящей войны?

— Да пошлет нам Аллах мир, — ответил Холмс, — если будет на то воля Его.

Я заметил, что по лицу Дортмундера скользнула усмешка.

— Полагаю, вы правы.

Мадам Изольда снова занервничала. Неуверенно приблизившись к Майкрофту Холмсу, она сказала:

— Ваш завтрак будет готов через несколько минут, герр Камир.

— Прекрасно, — одобрил тот и обернулся ко мне. — Может быть, вы, англичанин, присоединитесь ко мне и расскажете о замках на острове королевы Виктории?

Я быстро глянул на Дортмундера; тот кивнул в знак согласия.

— Хорошо. Но предупреждаю вас, что достижения короля Людвига не производят на меня впечатления. Он использовал современные машины, а мы, англичане, возводили свои крепости волей, потом и силой наших мускулов.

— Так было построено большинство замков, — ответил Майкрофт Холмс, вновь поклонился Дортмундеру и Изольде и направился в отдельный кабинет, примыкавший к залу. Я зашагал следом. Он, полуобернувшись, спросил меня:

— Как вас зовут, англичанин?

— Август Джеффрис, — сразу же ответил я, стараясь придерживаться образа задиристого проходимца, именем которого назвался. Мы вошли в кабинет и увидели, как мажордом Феликс командует слугами, накрывавшими стол перед окном.

— Джеффрис, — проговорил Майкрофт Холмс, будто пробовал слово на вкус. — Это не самое сложное из имен, с которыми мне приходилось встречаться, — продолжал он на своем ужасном немецком языке, знаком приказав мне последовать его примеру. — Садитесь рядом, герр Джеффрис, и расскажите мне об английских замках, пока я буду завтракать. — Он хлопнул в ладоши и приказал выросшему у него за плечом Феликсу: — Поставьте стул и прибор для герра Джеффриса. Он составит мне компанию.

— Как вам будет угодно, сэр, — почему-то обиженно ответил Феликс и передал распоряжение двум лакеям.

— У меня просто страсть к замкам, — продолжал между тем Майкрофт Холмс в образе герра Камира из Бурсы. — Когда-то я видел руины крепостей крестоносцев и с тех пор стараюсь осмотреть все крепости, в которых еще сохранилась жизнь.

Я улыбнулся в ответ. Для этого пришлось приложить куда больше усилий, чем я ожидал.

— Тогда вы, турки, должны были кое-что узнать об англичанах, — сказал я, надеясь, что мое хвастовство прозвучит не слишком неестественно.

— Да, — согласился Майкрофт Холмс. — Мы узнали, что вы надеваете стальные доспехи для того, чтобы сражаться в знойной пустыне, и вы слишком тяжелы для того, чтобы ездить по пескам на лошадях, поэтому должны были плыть издалека. — Он кивнул мне и оглядел стол. — Ну, скоро можно будет наконец поесть, — и чуть слышно добавил по-английски: — Нас подслушивают.

— Я знаю, — ответил я по-немецки, и вздернул голову. — Ваши воины могли считать наших глупцами за то, что те сражались в броне, но…

— …И рисовали черно-белый крест на груди. Любой лучник тоскует по такой мишени, — продолжал он на своем чудовищном немецком. — Это так облегчало работу нашим.

— А наши рыцари были мучениками за веру, — вспыхнул я.

— Да, были. И потерпели поражение.

В этот момент лакеи принесли стулья, и он одобрительно кивнул. Когда мы подошли к столу, чтобы сесть, он пробормотал по-английски, не шевеля губами:

— Ваше последнее сообщение было очень тревожным. Я сожалею, что обстоятельства вынудили меня задержаться на два лишних дня. Я рассчитывал вмешаться, прежде чем ситуация настолько усложнится. Скажите что-нибудь по-немецки.

— Я не назвал бы это поражением, — возмутился я.

— Не согласен, — со мной вновь разговаривал турок Камир, — ведь мы не пошли по пути Запада, — и добавил чуть слышно: — Все оказалось гораздо труднее, намного труднее, чем я предполагал.

— Крестовые походы были славнейшими из войн, — воскликнул я по-немецки.

— И все до одного были проиграны, — повторил Майкрофт Холмс. В его голосе послышался оттенок юмора, так благодушный учитель спорит со способным учеником. — Не станем сейчас говорить о потерях, — он вновь понизил голос: — Вы в большой опасности?

— Дело стоило риска, — громко ответил я на последний вопрос, как будто продолжал разговор.

— Вы так считаете? — удивился турок Камир. — Мой дорогой Гатри, — негромко продолжил он, — меня охватывает тревога.

— Да, — согласился я. Звук моего собственного имени захватил меня врасплох, и мне пришлось скрывать замешательство под маской негодования. — И неудивительно. Германия — самое странное место из всех, которые я когда-либо видел.

— Несомненно. — Холмс казался невозмутимым, видимо, ремесло научило его полностью контролировать свои чувства.

Нам подали крепкий кофе; от чашек поднимался густой аромат. Я обратил внимание на то, что мой собеседник извлек из своих просторных одежд пакетик. Он назидательно заметил:

— Это сахар, дорогой сэр. Я нахожу, что здесь сахар совсем не тот, что в моей стране, мне не нравится его вкус. К тому же, — прошептал он, — в него так легко добавить яд.

— Вы правы, — согласился я, подавив дрожь.

— Скоро подадут хлеб и баранину. Не откажитесь разделить их со мной, — предложил он на своем ужасном немецком языке. — Очень мило со стороны мадам Изольды сделать это для меня; ведь ей нечасто приходится принимать моих соотечественников, и она не знает наших вкусов. — Он закашлялся, закрыл лицо салфеткой, якобы стремясь подавить спазм, и быстро прошептал: — Угрожает ли вам непосредственная опасность сейчас? Этот человек из Братства? Со мной часто так бывает, если утро холодное, — громко сказал он, отложив салфетку. — Наверно, туман раздражает горло.

— Это частое явление, — согласился я и добавил: — Ваши предположения совершенно верны.

— Вы имеете в виду мадам Изольду? — его странный акцент, казалось, усиливался.

— Я о вашем последнем замечании, — ответил я, чувствуя, что внутри все сжимается. — Редко приходится сталкиваться с таким приемом, как тот, что я встретил в этой стране. — Возможно, это было слишком дерзко, но я знал, что герр Дортмундер ожидает от Джеффриса чего-нибудь подобного.

— Действительно, это прекрасное и гостеприимное место, — согласился Майкрофт Холмс тоном Камира. — Я выходил сегодня утром, до вашего появления, хотел прогуляться и имел возможность восхититься этим городом. Жаль, что погода оказалась неважной. Решительно, Мюнхен — настоящая драгоценность.

— Я разделяю ваше восхищение, — решил я подхватить тему.

Он кивнул и знаком приказал подошедшему лакею положить передо мной серебряный прибор и салфетку.

— Ваш кофе остынет, — предупредил он.

— Да-да, — согласился я и, послушно подняв чашку, поднес ее к губам и попробовал ароматный напиток.

В этот самый миг и окно и чашка разлетелись на куски.

Я был настолько потрясен, что застыл на месте и не сразу осознал, что Майкрофт Холмс пригнулся под стол и снизу дергает меня за полу сюртука. Запоздало отреагировав на опасность, я уронил стул и тоже пригнулся.

В доме раздались крики, в кабинет, размахивая пистолетом, ворвался Дортмундер; его лицо было перекошено от гнева. За его спиной пыталась укрыться мадам Изольда. Всюду слышались торопливые шаги — слуги спешили выяснить причину беспорядка.

— Дорогой сэр, дорогой сэр, — причитал Холмс-Камир, — в вас кто-то стрелял. Вам нужно отойти от окна.

В этот момент раздался второй выстрел, и я почувствовал, как что-то обожгло мой лоб. От боли я отпрянул, споткнулся об упавший стул и, свалившись на пол, почувствовал, как по лицу потекло что-то горячее и липкое.

Дортмундер бросился к двери, резко распахнул ее, выглянул украдкой на ярко освещенную улицу, поднял пистолет, пригнулся и выстрелил.

Майкрофт Холмс, в своем изумительном образе Камира, склонился надо мной.

— Вы ранены, дорогой сэр? У вас кровь на глазу.

— Неудивительно, — пробормотал я. — Какого дьявола все это могло значить? — воскликнул я по-английски, пытаясь сесть. В голове звенело, будто там устроили кузницу, а многострадальная повязка снова пропитывалась кровью. — Несколько секунд, и я приду в себя, — сказал я, надеясь, что не ошибаюсь.

— Дорогой сэр, я не понимаю вас, — жалобно сказал Майкрофт Холмс: Камир не должен был знать английского языка.

— Говорю, что сейчас мне станет получше, — повторил я по-немецки.

Герр Дортмундер захлопнул дверь и подошел ко мне, на ходу запихивая пистолет в карман.

— Стрелок чуть не попал в цель, мистер Джеффрис.

Встревоженная мадам Изольда суетилась вокруг меня. Приподняв край повязки, она взглянула на мой заклеенный глаз, скорчила гримасу отвращения и поспешила сдвинуть повязку на место. Я снова возблагодарил небо за то, что изобразил на веке такой уродливый шрам.

— Я пошлю за водой, — сказала хозяйка, — надо промыть рану.

— Я буду признателен вам, — ответил я, принимая салфетку, предложенную Холмсом.

— Но, герр Джеффрис, — растерянно заговорил Камир, — кто же стрелял в вас? Добрый сэр, наверно, вам угрожает опасность, вас преследуют очень злые люди, раз они решились на такой серьезный шаг.

— И впрямь, можно так подумать, сэр, — обратился к нему Дортмундер. — Этому молодому англичанину ужасно не везет: на него нападали уже трижды, с тех пор как он приехал на континент. Придется мне позаботиться о том, чтобы он не подвергался впредь такой опасности. — Последние слова предназначались как для меня, так и Майкрофта Холмса в образе турка.

— Не могу даже представить, чтобы у кого-нибудь нашлись причины желать мне зла, — слабым голосом ответил я по-английски. — Я приехал по поручению джентльмена из Лондона и надеялся, что мне удастся вернуться домой, нанявшись к какому-нибудь английскому джентльмену, которому был бы нужен слуга, чтобы не оплачивать самому вторую часть путешествия. А вместо этого получаю одни неприятности, да еще и на мою жизнь кто-то неизвестно почему покушается.

— Ужасно, ужасно, — согласился Дортмундер.

К этому времени я стер большую часть крови с лица и обнаружил, что она все еще продолжает сочиться из раны. Прижимая салфетку ко лбу, я попытался подняться на ноги. Мое лицо сразу же покрылось обильным потом, а ноги подкашивались.

— Позвольте помочь вам, дорогой сэр, — предложил Майкрофт Холмс, протянув мне свою длинную узкую ладонь. Я взялся за нее, и он поднял меня на ноги. — Ну вот. А теперь можете сами взглянуть на свою рану. Мадам Изольда подаст зеркало.

Мадам Изольда, счастливая тем, что у нее появилось какое-то занятие, поспешно удалилась, чтобы доставить зеркало. Я же стоял, пошатываясь, и меня знобило, как от сильного холода.

— Принесите кофе, — приказал Холмс галдящим слугам, — и поживее.

— И налейте в него шнапсу, — добавил герр Дортмундер. — Вам нужно поскорее сесть, мистер Джеффрис.

— Да, пожалуй, — согласился я, столь же благодарный за немедленно поданный стул, сколь и встревоженный прикованным ко мне вниманием.

Царила такая суматоха, что никто не обратил внимания на тяжелые шаги на лестнице. Все были поражены, когда требовательный голос, в котором слышалась неистребимая шотландская картавость, спросил по-немецки:

— Ну и что за чертовщину вы здесь устроили?

Из дневника Филипа Тьерса

Этим утром мы, то есть Эдмунд Саттон и я, пережили еще один визит мисс Ридейл из Твифорда, невесты Г. Она больше всего расстроена отсутствием известий от него, а также тем, что он не посетил их семейное собрание, чем доставил ей немалые затруднения. Она сказана, что непременно должна связаться с ним, чтобы вместе с ней присутствовать на свадьбе ее кузена, которая состоится через четыре дня, и не примет никаких оправданий. Вероятно, в ее семье есть недовольные тем, что государственная служба Г. требует от него так много времени и сил. Она оставила ему записку, предупреждая, что недовольна последними событиями и поворотом, произошедшим в последнее время в их отношениях.

Глава 18

Макмиллан был облачен в роскошный халат из тартана его фамильных цветов, с широкими бархатными отворотами, под которым, похоже, ничего больше не было. Излишества предыдущей ночи отразились на его внешности, оставив темные круги под опухшими голубыми глазами. Но, несмотря на это, он выглядел достаточно внушительно. У него были роскошные бакенбарды в виде котлет, переходящие в экстравагантные кавалерийские усы. Залысины уже заметно врезались в огненно-рыжие волосы, оставив надо лбом заметный «клюв вдовца». Крупно очерченные ноздри раздувались, переносица настолько выдавалась, что Макмиллану не составляло никакого труда смотреть на окружающих сверху вниз. Тонкие губы его крупного рта были сжаты в твердую линию. Достав из кармана небольшой пистолет, он осмотрел комнату.

Я неоднократно пытался представить себе, как буду разговаривать с этим человеком, но никак не думал, что это произойдет таким образом. Попытался было поклониться, но приступ головокружения заставил меня вцепиться в стул. При этом я увидел, что мой саквояж лежит под стулом на боку, и понял, что должен его поставить правильно, прежде чем кому-нибудь придет в голову заинтересоваться его содержимым.

— Мне послышались выстрелы, — он подмигнул мадам Изольде, которая только что явилась из глубин своего заведения, прижимая к груди небольшое зеркало. — Поединок за вашу благосклонность, я угадал?

Та покраснела и заторопилась ко мне, оставив любопытного шотландца без ответа.

Я взял зеркало и посмотрел на глубокую рану на лбу. С первого взгляда мне показалось, что она восемнадцати дюймов длиной и глубиной не менее пяти, хотя я знал, что на самом деле ее длина не более трех дюймов, и пуля всего лишь содрала клок кожи, из-под которого обильно сочится кровь, заливая лицо. Я вздохнул и взял кусок материи, которую мне дали вместо насквозь промокшей салфетки. Я прижимал его ко лбу, как можно теснее сжимая края раны, и чтобы шрам был поменьше, и чтобы избежать загрязнения.

— Премного благодарен вам, — сказал я, возвращая зеркало мадам Изольде.

— Отнеситесь к этому серьезно, — сказала она, словно откликнувшись на мои собственные мысли, — рана очень опасная.

— Мне тоже так кажется, — согласился я и заметил, что Макмиллан подошел поближе ко мне.

— Я могу помочь, — вызвался Майкрофт Холмс. — Нас учат этому.

— Боже правый! — воскликнул Макмиллан, обратив внимание на пропитанную кровью салфетку и разглядев, что представляет собой мой лоб. — Что, действительно так плохо?

— Не так плохо, как кажется со стороны, — ответил я, пытаясь говорить спокойно. Я понимал, что обильное кровотечение вызвано мелкими осколками стекла, впившимися в лоб и щеки. — Но знаете, как это бывает с ранами на лице.

— Их словно сам дьявол выдумал, — сказал Макмиллан, искоса взглянув на меня. — Вы служите здесь?

Весь план моей миссии сразу прояснился в голове.

— Не совсем так, — ответил я. — Я пришел сюда в надежде, что вы, сэр, возьмете меня к себе на службу. — Поднявшись на ноги и стараясь не слишком качаться, я пытался убедить шотландца, что из меня выйдет вполне приемлемый слуга. Я говорил по-английски, к неудовольствию мадам Изольды и очевидной растерянности Майкрофта Холмса. — Вчера вечером я встретил человека по имени Энгус; он рассказал, что служил у вас, но собирается уехать сегодня утром с первым поездом. У него дома какие-то неотложные дела, по крайней мере, так он сказал. Я подумал, что раз он уехал, вы захотите взять кого-нибудь на его место, вот я и пришел, чтобы выяснить…

— Что за ерунда насчет отъезда Энгуса? — удивился шотландец. — Он мне ничего не говорил.

— Зато мне сказал. Сказал, что вы были заняты, и он не хочет беспокоить вас, пока вы здесь. Сказал, что он давно думал об этом. — Это все звучало достаточно неопределенно, но я надеялся, что Макмиллан не станет задавать лишних вопросов. Подцепив ногой саквояж, я подвинул его поближе. Чье-либо праздное любопытство к его содержимому было мне сейчас вовсе ни к чему.

— Опять эти штучки с дядей? — с раздражением сказал Макмиллан. — Я думал, что он наконец разобрался с ним.

— Похоже, что нет, — ответил я, довольный, что моя уловка удалась. При этом я заметил, что и на мрачном лице Дортмундера появилось довольное выражение. — Он был уверен, что наконец-то получит наследство.

— Разве нормальный человек захочет управлять гостиницей? — язвительно рассмеялся Макмиллан. — Он до самой смерти так и останется слугой, если решит пойти по этому пути. Хотя, — он с осуждением пожал плечами, — может быть, именно для этого он и был рожден.

— Если так, то это доставит ему удовольствие, — решился вставить я и еще раз промокнул рану. — Но из-за его отъезда у вас, сэр, могут возникнуть неудобства. Хотелось бы надеяться, что вы возьмете меня на службу с испытательным сроком. — Я попытался по возможности незаметно оправить сюртук и сорочку. — Мне кажется, что здесь, в Германии, вы вряд ли найдете сейчас много англичан, стремящихся найти работу.

— Но в вас почему-то стреляют, — резонно возразил Макмиллан.

— Прошу прощения, сэр, но, полагаю, что стреляли в турка, — я показал на Майкрофта Холмса и понизил голос. — Думаю, что не стоит полностью принимать на веру его рассказ о том, что он приехал изучать замки. — Судя по тому, что я знал о характере Макмиллана, он должен был поверить, даже если бы я сказал, что в турка стреляли только за то, что он турок.

— Может быть, вы и правы, — проговорил Макмиллан и сунул руки в карманы, словно хотел избежать прикосновения к чему-то нечистому.

Я поспешил закрепить наметившийся успех.

— В окнах не самое лучшее стекло. Очень может быть, что стрелок просто-напросто плохо разглядел цель.

— Совершенно верно, — он вздохнул. — Ладно, когда вы приведете себя в порядок, приходите в мою комнату, где я буду завтракать. Там мы обсудим, что вам делать. — Он взмахнул рукой. — Возможно, вы и слуга, но вы британец, и будет неправильно оставить вас в Баварии среди шлюх, турок и людей, которые стреляют в них с улицы. Ладно. Решим, какой вам дать испытательный срок и какое жалование назначить, если я останусь вами доволен. Он повернулся к мадам Изольде. — Пришлите завтрак мне в номер. Чай с молоком, а не со сливками. Проверьте, чтобы в овсянке не было комков. — С этими словами он бросил на Майкрофта Холмса взгляд, исполненный глубокой неприязни, и вышел из комнаты.

— Призываю вас за мной, — сказал Холмс, сделав общий поклон всем присутствующим. Непривычные для европейского взгляда манеры Камира проявлялись все заметнее. — Коран предписывает нам проявлять милосердие. Позвольте мне помочь вам, как того требует моя вера.

— Действуйте; это будет куда лучше, чем приглашать врача: в этом случае все станет известно полиции, — предупредил герр Дортмундер. — Если этот… джентльмен сможет заштопать вас, то так будет лучше.

Он повернулся к мадам Изольде и принялся бранить ее за то, что она допустила это нападение.

— Но откуда я могла знать? — запротестовала та.

— Вы должны знать все сплетни. Я рассчитываю в этом на вас… — Завершения их спора я не дослушал, так как осторожно направился по лестнице вслед за Майкрофтом Холмсом, держа в левой руке саквояж, тяжелый, как свинцовая гиря.

В его комнате я увидел посреди большого ковра, покрывавшего пол, маленький коврик.

— Для молитвы. Известно, что такой коврик должен быть у каждого мусульманина. Несравненный мистер Саттон предусмотрел это.

— Одному Богу известно, где он достает такие вещи, — сказал я, обернувшись, чтобы убедиться в том, что дверь закрыта.

— Он актер, а актерам может потребоваться самый различный реквизит; во всяком случае, он нередко объяснял мне это. В настоящее время он импровизирует в роли Майкрофта Холмса, человека строгих привычек. В роли, которую ему уже приходилось исполнять прежде. Она ему прекрасно удается, по крайней мере до тех пор, пока не нужно говорить. А теперь идите к окну и позвольте мне взглянуть на вашу рану. — Он издал странный кудахчущий смешок. — И не стоит чрезмерно переживать. В свое время мне довелось зашить не одну пулевую дырку. У меня есть пинцет, и я достану осколки стекла, от них, наверно, саднит, словно в вашей царапине сам черт сидит. Вот, вижу все. — Он подождал, пока я уселся, исполняя его приказание. — Скажите, кто стрелял в вас и почему? У вас есть хоть какие-нибудь соображения? И как получилось, что Дортмундер ходит за вами, как собака? Не может ли он иметь отношения к выстрелу? А может быть, вас раскрыли? Это подходящая причина для убийства. Будет лучше, если вы расскажете мне все, что знаете. Только не нужно этой вашей чепухи насчет немцев, которые стреляют наугад в случайно подвернувшихся турок.

— Мне нужно было хоть что-то сказать, чтобы убедить Макмиллана. — Я принялся возиться с глазной повязкой. — Проклятая тряпка!

— Будьте любезны, оставьте ее на месте. Я сделаю все вокруг нее. — Открыв кожаный несессер, лежавший на ночном столике, он извлек небольшой пузырек. — Перекись водорода. Будет больно, но позволит избежать заражения.

Я кивнул и сжал челюсти, а мистер Холмс принялся возиться со мной.

— Пока я буду лечить вас, расскажите мне обо всем, что произошло за последние несколько дней. — Он спокойно и методично обследовал мой лоб и остальные, менее значительные повреждения на лице. — Судя по всему, вы вели бурную жизнь.

— Это слишком невыразительное слово, — сказал я и кратко перечислил все события, случившиеся со мной с тех пор, как я покинул Англию. Я постарался не вдаваться в подробности того, как я убил человека, хотя горестное чувство, которое владело мною, конечно, не могло не проявиться и сейчас. Мой рассказ прервался, когда он опытной рукой принялся стягивать четырьмя стежками рану. Стиснув зубы, я дождался, пока пройдет самая острая боль, и продолжил свой отчет. Когда обработка раны закончилась, я дошел до убийства, свидетелем которого стал вчера вечером. Тонкие губы Майкрофта Холмса отвердели.

— Поручая вам эту миссию, я никак не мог ожидать, что она окажется настолько опасной, — сказал он, убирая медикаменты. — Поначалу все казалось достаточно простым. Прошу простить меня за то, что я вверг вас в такое опасное предприятие. Это вовсе не входило в мои намерения. Также в мои намерения не входило оставить вас одного, без помощи, на поле боя. Однако, — он ободряюще и вместе с тем испытующе глянул на меня, — во много раз опаснее будет освободить вас от этой работы сейчас. Ради вашей будущей безопасности ее следует продолжать.

— Продолжу, раз это необходимо, — ответил я убежденно, ощущая, однако, несправедливость происходящего со мной. — Я потрясен тем, что узнал о Братстве, и сделаю все, чтобы разоблачить его. Но я не знаю, что и думать о Золотой Ложе.

— Как и я, — задумчиво сказал Майкрофт Холмс.

— Вы хотите сказать, что ничего не знаете о ней? — спросил я, и кровь тревожным набатом забилась в раненом лбу.

— О, до меня доходили глухие слухи, но известно мне действительно очень немного. Мне, конечно, хотелось бы узнать побольше, чтобы можно было оценить ее роль в происходящем. — Он принялся загибать длинные пальцы. — Первое. Допустим, что члены ложи стремятся сохранить статус кво и все их действия сводятся лишь к тому, чтобы помочь нашим усилиям. — Скептическая улыбка показала, насколько маловероятной Холмс считает такую возможность. — Второе. Они могут стремиться раскрыть секрет нашей работы с теми же целями, что и Братство; самим захватить власть над Европой. Третье. Использовать Соглашение, чтобы снискатьрасположение европейских правителей — или для своей собственной выгоды, или для того, чтобы получить реальную возможность разделаться с Братством. Глупо будет забывать о том, что они такие же фанатики, как и их оппоненты. Четвертое. Они могут быть честными патриотами и стремятся всего-навсего поставить фон Бисмарка в известность о подробностях Соглашения. — Он помолчал, покачиваясь с носков на пятки. — Хотя если они патриоты, то они выбрали самый донкихотский путь для демонстрации своих убеждений, по крайней мере для нашей эпохи. Если их мотивы именно таковы, то это может оказаться бедой для Англии. — Он не без лукавства взглянул на меня. — И пятое. Они могут желать продать Соглашение тому, кто согласится заплатить самую высокую цену. Подозреваю, что Уайтхолл должен будет выиграть этот аукцион, независимо от суммы, до которой дойдут торги. Мы не можем даже представить себе всех последствий обнародования этого Соглашения. К тому же, какую бы цену не пришлось за него заплатить, война все равно обойдется дороже. И шестое, последнее. Золотой Ложе нет дела до Соглашения, но она с его помощью заманивает членов Братства в западню. Поэтому она может поощрять фон Метца на дальнейшие попытки украсть Соглашение, чтобы в мешок влезло как можно больше членов Братства. Этот вариант для нас самый рискованный, поскольку, если Золотая Ложа не заинтересована в Соглашении, Братство может случайно преуспеть в своих усилиях. Или потерпеть неудачу.

— Значит, угроза Соглашению даже сильнее, чем мы предполагали? — спросил я, желая сверить собственные предчувствия с мыслями Холмса.

— Возможно. Все зависит от действительных мотивов действий Золотой Ложи. Но что мне очень не нравится — все эти дела с убийцами. До сих пор я предполагал, что нам следует опасаться только политических махинаторов, но теперь, когда они стали убивать… Да еще подсылать убийц, о которых я ничего не знаю. — Он с сокрушенным видом прищелкнул языком. — Прежде я считал, что знаю всех специалистов по этим делам в Европе. И вот впервые узнал, что Золотая Ложа тоже пользуется их услугами. Как вам известно, я был осведомлен о деятельности Братства, но не о Золотой Ложе. — Он был явно взволнован открытием. — Гатри, здесь кроется еще большая опасность, чем мы предполагали, значит, и оснований для беспокойств гораздо больше.

— Тогда возможность близкого наблюдения за Макмилланом, которую получаю я, становится жизненно важной, не так ли? — Мне было совершенно не нужно слышать ответ.

— Важнейшей, — подтвердил Майкрофт Холмс. Сложив руки, он снова превратился в Камира и приветствовал меня на восточный манер. — Пора в путь, молодой господин. Макмиллан ожидает вас. Не стоит заставлять его ждать слишком долго.

Из дневника Филипа Тьерса

Согласно словам инспектора Корнелла, материалы, подготовленные М. X., не позволяют обвинить в смерти женщины Викерса или кого-либо еще. Если бы не множество глубоких ран, нанесенных перед смертью и до ее падения в Темзу, он счел бы эту смерть самоубийством. У меня складывается впечатление, что он предпочел бы отнести смерть этой женщины именно к этому разряду. Но поскольку в ее легких почти не оказалось воды и была отмечена большая потеря крови, не говоря уже об ожогах, нанесенных раскаленным железом, и других ранах, покрывавших все тело, он был вынужден включить дело в разряд убийств и попытаться выяснить, кто же его совершил.

Глава 19

— Завтра у вас вокруг этого глаза будет здоровенный синяк, — заметил Макмиллан, когда я, пытаясь произвести на него наилучшее впечатление, встал подле стола, на котором стоял его завтрак.

— Это лучше, чем оказаться с расколотым черепом, — ответил я, стараясь не обращать внимания на головную боль. Саквояж, стоявший у меня под ногами, казалось, вот-вот выдаст мою двуличность.

— Вы правы, — согласился Макмиллан, окинул меня критическим взглядом и вздохнул, не в силах сдержать разочарования. — Вам приходилось когда-нибудь прислуживать джентльмену?

— У одного я был клерком, а у другого — секретарем. Начинал я как клерк. Получил эту работу за знание немецкого. — Я чувствовал себя так, словно отвечал в классе, и за неправильный ответ учитель мог наказать меня розгами.

— А как вы смогли узнать язык? — спросил Макмиллан, и в его глазах сверкнуло подозрение. — Ведь не мог же человек вашего положения побывать в детстве за границей!

— Я учил его в школе. Мы могли выбирать: учить химию, немецкий или французский. Я выбрал немецкий, решил, что это будет полезнее, что с его помощью можно будет добиться положения в жизни. — Это было настолько близко к истине, что я почувствовал неловкость. — Я могу еще объясняться по-французски, сэр.

— Ну, это кое-что, — он уткнулся взглядом в овсянку. — А вы знаете, что потребуется от вас, если вы станете моим слугой?

— Кажется, представляю себе. Мне нужно будет присматривать за вашими вещами, ухаживать за одеждой, следить, чтобы она была всегда вычищена, отглажена и починена. Расплачиваться по вашим счетам в различных заведениях, типа этого, и в гостиницах. Помогать, если вам потребуется сделать записи конфиденциального характера, и при необходимости исполнять обязанности вашего парикмахера или повара. Следить за состоянием вашего жилья и держать в должном порядке ваше имущество. — И, опустив глаза долу, я добавил: — Я могу еще управлять лошадьми, если вам понадобится кучер.

— Смотрю, вы предприимчивый парень, но люди вашего сословия и должны быть расторопными, по крайней мере так считается. — Судя по голосу, разговор начал уже утомлять его. — Ладно, мы в Баварии с ее лунатиком-королем. Поэтому я позволю себе прихоть и дам вам испытательный срок на сорок дней. Если к тому времени я останусь доволен, то заплачу вам три фунта сверх стоимости вашего содержания. А если вы мне не понравитесь, я заплачу вам фунт десять шиллингов. Это послужит стимулом к вашему усердию. — Он кашлянул, чтобы придать своим словам больше веса. — Учитывая ваше состояние, я не стану требовать, чтобы вы приступили к своим обязанностям сразу же. Отдыхайте до полудня. И пока вы не примите ваш обычный облик, постарайтесь как можно меньше попадаться мне на глаза: от одного вашего вида молоко свернется.

Я кивнул как мог осторожней, чтобы не вызвать нового приступа головной боли.

— Благодарю вас, сэр. Благодарю вас.

— Если вам уж так нужно кого-то благодарить, то благодарите Энгуса: ведь это он подсказал вам, как попасть ко мне. Если бы я сам из-за его отсутствия не попал в затруднительное положение, то и не подумал бы брать вас на службу, но поскольку нищие не выбирают, вам повезло, — ответил Макмиллан. — И передайте мадам Изольде, что я хочу видеть Франсуазу. Пусть принесет две бутылки шампанского. И бокалы, конечно. — Он подмигнул с нескрываемым сладострастием; я чуть не рассмеялся: настолько шотландский лорд походил на похотливого и коварного развратника из театральной пьесы.

— Будет сделано, сэр, — ответил я и поспешил к двери, решив максимально использовать полученную отсрочку. Чтобы выспаться, мне нужно не менее двенадцати часов, но я решил обойтись тремя. Но, увы, не принял в расчет Дортмундера, который в ожидании торчал у подножия лестницы.

— Ну? — требовательно спросил он, когда я спустился.

— Он согласился взять меня на сорок дней, — сообщил я и добавил: — и велел передать кое-что мадам Изольде.

— Нам не потребуется сорока дней, — удовлетворенно сказал герр Дортмундер. — Мы должны успеть за десять дней, иначе можно не торопиться: мы провалим дело. Сорок дней! Нет, наверно он совершенно безрассуден. — Он окинул меня взглядом, полным осуждения: ведь он считал меня презренным существом, в лучшем случае лишь продажным и безответственным. — Вам заплатят за работу, — добавил он, подтвердив тем самым мои худшие подозрения.

— Это было бы лучше всего, — мрачно ответил я, начиная все сильнее ненавидеть Августа Джеффриса. Чувство это усугублялось еще и тем, что Джеффрис был чистым вымыслом и являл собой только роль, образ, придуманный для определенного случая.

Я начал уставать от того, что мне приходилось все время таскать с собой саквояж, хотя и понимал, что человек, оказавшийся в таком неопределенном положении, как Джеффрис, должен был бы скорее всего вести себя именно так.

Через обеденный зал я прошел на кухню; там мадам Изольда со своими слугами пыталась приспособить что-нибудь, чтобы закрыть разбитое окно. Когда я подошел к ней, она подняла на меня глаза и приложила руку к груди:

— У вас ужасный вид, англичанин, ничего другого сказать нельзя. Надеюсь, с вами больше ничего не случится, пока вы здесь.

— Вы очень добры, — ответил я, — но эта рана вовсе не так серьезна, как кажется. Скоро все заживет. Макмиллан согласился взять меня, и вот его первое поручение: передать, чтобы вы прислали к нему Франсуазу с двумя бутылками шампанского. — Я не смог до конца скрыть удивление, которое испытал, произнося эту фразу, и тем доставил мадам Изольде мимолетное развлечение.

— Не волнуйтесь на этот счет, англичанин. Девушкам приходилось делать для мужчин куда более странные вещи, не сомневайтесь в этом. — Она хлопнула в ладоши. — Ганс, сходи за Франсуазой и скажи ей, что Макмиллана опять замучила жажда. Она знает, что делать.

Я еще несколько минут наблюдал за суетой у разбитого окна, затем извинился и, сославшись на головную боль, очень вежливо попросил разрешения пойти прилечь. Напоследок я выразил мадам глубокую благодарность за все, что она сделала для меня.

— Но я сделала так немного! — воскликнула та, настороженно оглядевшись. — Турок зашил вашу рану, герр Дортмундер попытался найти негодяя, стрелявшего в вас. Правда, безуспешно. Мы так и не узнали, кто стрелял и зачем. Нет, нет, я не могу принять вашей благодарности. — В ее глазах плескался испуг, и я спросил себя, что же на самом деле мог наговорить ей Дортмундер о недавнем покушении.

— Тем не менее я благодарен вам, мадам, — повторил я в надежде, что ее волнение хоть немного уляжется. Безуспешно.

— Вам нужно отдохнуть, англичанин. Если вы не сможете услужить Макмиллану, это может вызвать большое… неудовольствие. — Она изящно кашлянула, намекая, что добавить к сказанному что-либо слишком рискованно. — Около номеров герра Макмиллана есть маленькая комнатка для его слуги. Полагаю, вам стоит разместиться там.

— Очень хорошо, — сказал я, чувствуя, как меня переполняет благодарность за это простое участие с ее стороны, — так я и сделаю.

— Комната на втором этаже, следующая дверь за номером герра Макмиллана. В стенной нише. — Она торопливо взмахнула рукой. — Мне не следует больше разговаривать с вами, мистер Джеффрис. Думаю, что я должна отпустить вас отдыхать и вернуться к своим заботам. Мне еще нужно проследить, чтобы Франсуаза отправилась наверх с шампанским. Надеюсь, — добавила она с отработанной улыбкой, — что их шалости не помешают вам спать.

— Сомневаюсь, что мне помешает хоть что-нибудь, мэм, по крайней мере в моем нынешнем состоянии, — ответил я с легким поклоном. Даже от этого чуть уловимого движения успокоившаяся было голова закружилась вновь. Я поднял с полу саквояж и побрел по лестнице.

Комната оказалась крохотной; в ней с трудом разместилась узкая койка и небольшой комод. Перед крохотным окошком умещался единственный простой стул. Кувшин стоял на высокой узенькой подставке без зеркала. Но для меня этого было достаточно. Опустив саквояж на пол, я задвинул его под кровать, снял пальто и ботинки и улегся на кровать, укрывшись одеялом. Единственное, что я успел подумать: наверно, мне не удастся быстро заснуть.

Макмиллан разбудил меня, как мне показалось, уже через мгновение. Стоя надо мной, он тряс меня за плечо.

— Я сказал, проснитесь, идиот! — воскликнул он с лицом, искаженным от возмущения и страха. — Мне срочно нужна ваша помощь.

Я сел; голова кружилась, как у пьяного. Передо мной стоял полуодетый Макмиллан. Незавязанный халат оставлял открытыми ноги в кальсонах и грудь в исподней фуфайке.

— Что-нибудь случилось?

— Конечно, случилось, — рявкнул он. — Вы срочно нужны мне. — Он отбросил с меня одеяло прочь и рванул за плечи, едва не сбросив с койки. — Срочно! Вы понимаете? Немедленно!

Но к этому моменту я проснулся вполне достаточно для того, чтобы понять, что моя головная боль вовсе не прошла, а лишь переместилась из одной части черепа в другую. Я потянулся к жилету и напялил его, пытаясь сообразить, что же повергло Макмиллана в такую панику.

— Конечно, — сказал я, вновь подняв на него глаза, — если обуваться не обязательно, то я полностью в вашем распоряжении.

— И вовремя, — прорычал он и, схватив меня за руку, поволок в свою комнату. В дверях он остановился и указал на обнаженное тело девушки, которая, как я понял, и была Франсуазой. — Смотрите.

Я сразу заметил искаженные черты лица и напряженную позу.

— Что стряслось? — спросил я, стараясь не выказывать потрясения.

— И десяти минут не прошло… Я не знал, что и делать. — Лицо Макмиллана стало пунцовым, и теперь почти не отличалось цветом от его волос. — Думаю, что надо поставить в известность мадам Изольду.

— Да, сэр, — не задумываясь, ответил я и попытался собраться. — Скажите мне, как это случилось. — Доброе начало, решил я про себя. И у герра Дортмундера, и у Майкрофта Холмса были свои основания узнать о случившейся трагедии.

Макмиллан принялся расхаживать по комнате, потирая голову руками, словно надеялся таким образом привести мысли в порядок.

— Она пришла, когда я заканчивал завтрак, минут двадцать назад. Она… она принесла два бокала и бутылку шампанского. Пока она раздевалась, я откупорил бутылку. Она раз… раздевалась так, что я не мог оторвать от нее глаз. — Он взглянул на труп и сразу же отвел взгляд. — Налила себе шампанского, а потом вылила остатки из бутылки себе на плечи и грудь; мне всегда это нравилось. Произнесла тост за меня, выпила из своего бокала. Потом прижалась ко мне, чтобы… чтобы я выпил свое вино с ее тела. — Он закашлялся. — Я не знаю. Прежде чем я коснулся ее, она содрогнулась всем телом, потом ее начала бить дрожь, она попыталась вздохнуть…

— И что вы сделали? — спросил я.

— Что я мог сделать? Попытался удержать ее, но судороги стали сильнее, и она упала на пол. — Он застыл на месте и закрыл лицо руками. — Посмотрите на нее. Это могло случиться со мной.

Наконец-то дошло, подумал я.

— Вы думаете, что вино было отравлено?

— Ничего другого не могло быть, — ответил Макмиллан. — Как еще она могла… — не закончив фразу, он неопределенным жестом указал на труп.

— Но если было известно, что вы пьете шампанское… по-своему, — сказал я, надеясь, что мне удалось найти достаточно тактичное выражение, — разве из этого не следует, что вам таким образом прислали предупреждение? — Или развлечение, добавил я про себя.

— Возможно, — он уставился на меня.

— И если цель была именно такой, то не лучше ли мне сразу же поставить в известность мадам Изольду, чтобы отравитель узнал, что, так сказать, сообщение доставлено? — Я опять взглянул на девушку. У нее были темные пышные волосы и полные алые губы. Еще полчаса назад она была очаровательна.

— Займись этим, парень, — подтолкнул меня за плечо Макмиллан, — займись.

Я слегка поклонился и шагнул к двери.

— Возможно, понадобится обратиться в полицию, — напомнил я на полпути.

— Мне, конечно же, не придется давать показаний, — он взглянул так, словно я оскорбил его. — Ведь это была проститутка.

— Но она была убита в вашей комнате.

Он отмел возражение взмахом руки.

— Она умерла в борделе. Шлюхи в борделях мрут каждый день, и в полиции должны знать об этом.

— Они знают, — согласился я и вышел, предоставив своему хозяину возможность одеться.

Спустившись по лестнице, я увидел, что Майкрофт Холмс сидит в главной гостиной за шахматной доской, явно не замечая моего присутствия. Герр Дортмундер деловито следил за слугами, забивавшими выбитое окно досками. Вид у него был такой, словно он намеревался подгонять нерадивых своими огромными шпорами.

Мадам Изольда, наливавшая себе в чашку крепкий кофе, обернулась и увидела меня.

— О, мой дорогой, — воскликнула она, — вам нужно что-нибудь еще?

Я чуть заметно поклонился, не отрывая взгляда от пола, чтобы не наступить босой ногой на осколок стекла.

— Не мне, мадам. Наверху большая неприятность. Макмиллан велел мне сообщить вам о случившемся.

Мои слова привлекли внимание Дортмундера, и он резко обернулся.

— Что еще?

— Кажется, что с мисс Франсуазой… произошел несчастный случай, — ответил я, пытаясь держаться насколько мог твердо. Если бы я не был бледен от недавно полученной раны, то теперь наверняка побелел бы, как бумага.

— Несчастный случай? Но как… что могло случиться? — при этих словах мадам Изольда впилась взглядом в Дортмундера.

— Она… кажется, она выпила… плохого шампанского, — объяснил я, с трудом подбирая слова. — Вам бы лучше подняться.

— О да, конечно, — громким голосом нервно ответила она. — Когда с какой-нибудь из девушек случается… неприятность, всегда бывает так неловко. — Она затянула потуже поясок своего розового пеньюара и направилась к лестнице. Было видно, что ей не столько хочется помочь Макмиллану или Франсуазе, сколько покинуть общество герра Дортмундера.

— Подождите, — вдруг приказал тот. — Я пойду с вами.

— Конечно, ваша помощь всегда очень полезна, — ответила мадам Изольда, метнув на него короткий испепеляющий взгляд.

— Вы могли бы и поблагодарить меня, — сказал Дортмундер с неприятным смехом и припустился вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньку и звеня своими убийственными шпорами.

Нам осталось только пойти следом.

— Что, очень плохо? — прошептала мадам Изольда.

— Очень, — тоже шепотом ответил я. — Она мертва.

Теперь уже мадам Изольда побелела так, что на лице пылали лишь накрашенные губы.

— О нет, — прошептала она, ухватившись за перила. — Как ужасно!

— Она… это кошмарное зрелище, — подтвердил я.

Когда мы поднялись на второй этаж, герр Дортмундер уже стучался в дверь Макмиллана, громко восклицая:

— Откройте, откройте!

Макмиллан отреагировал не спеша, словно открывать двери было ниже его достоинства. В ответ на официальный тон, которым заговорил Дортмундер, он высокомерно закатил глаза.

— Вас так много! — слабым голосом сказал он. Макмиллан был уже почти полностью одет, не хватало только галстука на шее.

— Так будет лучше, — попытался я успокоить его. — Ведь должен же кто-то давать показания.

— Ах, да. Что ж, — ответил Макмиллан, отступив в сторону, — вам же нужно знать, что говорить полиции.

Входя последним в комнату Макмиллана, я увидел краем глаза, что Майкрофт Холмс отвлекся от своих шахмат и стоит у подножья лестницы, глядя вверх. Я посетовал, что не могу попросить его присоединиться, но это было бы неприемлемо и для Макмиллана, и для Дортмундера, так что пришлось смириться с его отсутствием. Я отошел в угол, чтобы не создавать около тела толчеи.

Мадам Изольда горестно смотрела на Франсуазу, и я видел, что ее глаза полны слез. Она несколько раз с трудом сглотнула и наконец заставила себя оторвать взгляд от мертвого тела.

— Скажите мне… — начал герр Дортмундер.

Макмиллан принялся рассказывать об обстоятельствах смерти Франсуазы, несколько раз подчеркнув, что намеченной жертвой был он сам. Затем, выпятив челюсть и глядя прямо в глаза Дортмундеру, он заявил:

— Я ни в коем случае не желаю быть втянутым в разбирательства.

— Но почему же, если покушались на вас? — настойчиво спросил Дортмундер.

— Именно потому что покушались на меня, вы, кретин. Если мое имя будет упомянуто в связи с расследованием, будет еще одно покушение. — Последнюю фразу, на мой взгляд, не следовало воспринимать в качестве неоспоримой истины.

Но герр Дортмундер медленно кивнул.

— Да. Но это можно устроить. — Он подал знак мадам Изольде. — Пусть кто-нибудь из слуг принесет брезент, — и, прочтя несогласие на ее лице, добавил резко, словно ударил хлыстом: — Побыстрее, мадам, — а я тут же вспомнил холодную жестокость, с которой он накануне вечером убивал Энгуса.

Кивнув в знак капитуляции, она отошла к стене и дважды дернула за сонетку.

— Ганс и Эрнст сейчас придут. Приказывайте им сами.

Из дневника Филипа Тьерса

Только что пришло сообщение от М.Х. о том, что он наконец обнаружил Г. и будет сопровождать его и Макмиллана в Англию, хотя они, вероятно, не воспользуются поездом «Меркурий». М. X. считает, что такие экстраординарные меры привлекли бы к миссии нежелательное внимание. Это хорошая новость, и пришла она как раз тогда, когда мы все в ней очень нуждались. Однако он предупредил меня, чтобы я ни в коем случае не пытался связаться с ним, поскольку это может многократно увеличить опасность, которой они подвергаются, а она и так очень велика.

Г. был ранен, хотя и не очень серьезно. М. X. ожидает, что путешествие возобновится еще до вечера.

Глава 20

Пока Ганс и Эрнст заворачивали мертвую Франсуазу в брезент, чтобы унести в каморку, которую она занимала при жизни, взволнованный Макмиллан был занят приготовлениями к отъезду. Как только тело унесли, он тоже покинул комнату и поспешно спустился вниз, чтобы быть как можно дальше от того места, где девушку настигла смерть. Его тревога все возрастала, он становился все более и более раздражительным, безостановочно вышагивал по гостиной, пил попеременно шнапс и кофе, обрушивался с бранью на слуг, если те осмеливались приблизиться к нему. Довольный тем, что никто не укажет на его присутствие при смерти Франсуазы, он изо всех сил пытался сделать вид, будто ничего не знает о случившемся. У него не было ни малейшего желания возвращаться в комнату, и он приказал мне заняться сборами.

— Это понадобится вам, — сказал он, вручая мне ключ.

— Что открывать этим ключом, сэр? — со всей возможной вежливостью спросил я. Про себя я уже решил, что отброшу самые неприглядные стороны характера Джеффриса и попытаюсь оказаться приличным слугой. Вряд ли Макмиллан согласился бы слушать жаргон отбросов общества или речь низшего сословия. Пусть кто-нибудь другой решает, что же на самом деле означало мое поведение: попытку приподнять образ Джеффриса или же, наоборот, погубить Гатри. Я же считал, что от Джеффриса вполне можно было этого ожидать.

— Замок, конечно, болван, — фыркнул Макмиллан, но потом все же объяснил: — В шкафу стоит небольшая шкатулка. Откройте шкаф и достаньте ее. В ней найдете длинный кожаный футляр, в котором лежит карта. Ни в коем случае не прикасайтесь ни к футляру, ни к карте. Футляр даже не открывайте, до карты не дотрагивайтесь, она должна находиться точно в том самом положении, как и сейчас. — Он проглотил остатки шнапса и пробормотал: — Здесь даже нормального виски сделать не могут.

— Я сейчас же займусь этим, сэр, — с поклоном ответил я, желая поскорее обуться. Не самое страшное из событий сегодняшнего дня, но мои ноги от холодного пола начали болеть. Быстро поднявшись по лестнице, я вошел в комнату Макмиллана, стараясь не наступить на то место, где недавно лежала Франсуаза. За последние дни вокруг меня произошло слишком много случаев насильственной смерти, и это давило на меня тяжелым грузом. Зашнуровывая башмаки, я попытался напряжением воли изгнать эти воспоминания из головы, а затем принялся собирать и укладывать одежду Макмиллана. Я решил сначала собрать его вещи, а затем заняться своими, ибо был полностью уверен, что он будет весьма недоволен, если я отдам преимущество своим вещам.

Мои занятия прервал стук в дверь. Мгновением позже в комнату вошел Майкрофт Холмс во всем своем восточном великолепии.

— Жаль девушку.

— Действительно, — с чувством ответил я. Какова бы ни была ее жизнь, она заслужила лучшего конца, чем тот, что постиг ее.

— Если бы у меня было время, следовало бы взять остатки вина из этой злосчастной бутылки и определить, каким ядом ее отравили. Но, — он развел руками, — это привлечет к Камиру излишнее внимание и может породить вопросы, на которые мне будет затруднительно ответить. Поэтому мне придется лишь ограничиться предупреждением: будьте предельно осторожны. Наши враги, а их множество, поставили на карту все и не позволят никому, тем более вам или мне, встать у них на пути. — С этими словами он низко поклонился и оставил меня в одиночестве продолжать мою работу.

Шкатулка, о которой предупреждал Макмиллан, обнаружилась за огромным чемоданом, и я без труда достал ее. Это была прочная обшитая кожей коробка с медными углами, примерно двадцати четырех дюймов в длину, шестнадцати в ширину и десяти в высоту. Массивный замок легко открылся одним поворотом ключа. Подняв крышку, я увидел, что на дне действительно лежит длинный чехол, запертый на изящный бронзовый замочек. Осторожно встряхнув чехол, я услышал шелест бумаги. Вне всякого сомнения, именно здесь Макмиллан держал пресловутое Соглашение. По крайней мере, оно хранилось под двумя замками: хоть небольшое, но утешение. Подперев шкатулку парой башмаков, я прикрыл ее сверху охотничьей курткой и бриджами.

В этот момент снизу донесся стук в парадную дверь, я услышал, как она отворилась и строгий голос потребовал мадам Изольду.

Решив, что это, должно быть, полицейские, вызванные с утреннего обхода, я бросил свои занятия и, выйдя из комнаты, взглянул вниз. Герр Дортмундер направлялся навстречу двоим мужчинам. Констебли, решил я, или что-то в этом роде. До меня донесся звон его шпор, когда он с каждым шагом, казалось, воздвигал барьер между констеблями и присутствовавшими в доме. Поняв, что нужно спешить, я вернулся в комнату Макмиллана и закончил упаковку вещей не столько аккуратно, сколько торопливо. Довольный тем, что можно наконец отправляться в путь, я прошел в свою комнату, взял шляпу, сюртук и саквояж и дернул за сонетку, чтобы вызвать слуг для переноса багажа в экипаж: даже если мы собираемся ехать на поезде, то не можем же идти на станцию пешком.

Оглядываясь по сторонам, я не заметил Майкрофта Холмса. Конечно, я имею в виду его турецкую ипостась, Камира. Хотя мне очень хотелось знать, куда он мог деваться, я понимал, что задавать этот вопрос окружающим было бы неблагоразумно. Возможно, подумал я, удастся услышать что-нибудь из разговоров слуг. Я старательно прислушивался, но, увы, безрезультатно.

Появился носильщик. Мадам Изольда вызвала его, чтобы погрузить в фаэтон багаж Макмиллана. Похоже, она так же торопилась избавиться от него, как он — покинуть ее заведение. Взявшись за вещи, носильщик фальшиво засвистел какой-то простенький мотивчик из бесконечно повторявшихся четырех нот. К тому времени, когда сундуки, чемоданы и коробки оказались в экипаже, я буквально изнемог от этой мелодии и точно знал, что ей предстоит звучать в моем сознании, по меньшей мере, несколько часов.

На вокзале Макмиллан попытался потребовать себе отдельный вагон и получил вежливый, но категорический отказ. Скандал, который он устроил начальнику станции, тоже не помог.

— Я выполняю дипломатическое поручение, — бушевал Макмиллан, — и хочу, чтобы вы знали: если с документами, находящимися у меня, что-нибудь случится, вся ответственность ляжет на Германию. Все, что может произойти со мной, окажется результатом вашего отказа помочь мне.

Я подумал, что Макмиллан ведет себя крайне неосторожно, и с трудом сдержал кислую улыбку. Он говорил о тех самых документах, которые были при нем в заведении мадам Изольды. Те, кто надеялся, что он благополучно доставит документы, не одобрили бы его неосмотрительности. Но вероятности, что они узнают об этом, было немного.

— Я не получал приказа о выделении для вас отдельного вагона, сэр, — сказал начальник станции, поклонившись, насколько позволяла его накрахмаленная манишка (а она не давала возможности согнуться слишком низко). — Самое большее, что я могу для вас сделать, это предоставить вам отдельное купе и оставить два купе по бокам свободными.

— Этого мало; нужно предпринять более серьезные меры, — с ужасающим презрением сказал Макмиллан. — Моя миссия куда важнее, чем вы полагаете. Вы же должны знать, как следует заботиться об иностранных дипломатах, правда? Ведь вы же здесь не варвары!

— Если нам дают соответствующие указания те, кто обладают правом приказывать, мы обслуживаем пассажиров по высшему разряду. И если мы не всегда можем предоставить максимум удобств, то вовсе не из желания нанести оскорбление. Высококачественное обслуживание — традиция Германии, — провозгласил начальник станции, являвший своим видом воплощенное достоинство. Казалось, что накрахмаленные уголки воротничка вот-вот проколют его подбородок.

— Прекрасно! — саркастически ответил Макмиллан. — Тогда вы приложите все усилия, чтобы обеспечить мне отдельный вагон, который я требую, и проследите, чтобы в нем были официант и охрана.

Начальник станции оставался непреклонен.

— У вас нет никаких оснований для такого исключительного обслуживания. Почему вы считаете, что имеете право на него?

Почувствовав, что шотландец и немец оказались в тупике, я решился подергать Макмиллана за рукав и кашлянул, надеясь, что это не повлечет к новому приливу головной боли.

— Сэр, если вы позволите мне предложить…

— В чем дело, Джеффрис? — он окинул меня тяжелым взглядом, словно досадуя, что сделал ошибку, наняв меня.

— Все очень просто, — сказан я, понизив голос. — Существует угроза вашей жизни; так зачем привлекать к себе повышенное внимание? Чем больше вы будете выделяться среди других пассажиров, тем легче будет вашим противникам найти вас. Отдельный вагон бросается в глаза, его легко, скажем, отцепить, из-за него вы рискуете привлечь к себе внимание тех, от которых больше всего хотели бы держаться подальше.

Похоже, что этот аргумент показался Макмиллану убедительным. Он в раздумье потер рукой подбородок и несколько секунд пристально разглядывал меня.

— Дельная мысль, Джеффрис, не могу не согласиться с вами, — объявил он в конце концов и вновь повернулся к начальнику станции.

— Из-за вашей нерасторопности я оказался в затруднительном положении. Но, учитывая обстоятельства, я соглашусь с вашим предложением. Пусть будет отдельное купе, два свободных купе по сторонам и охрана в вагоне. — Задрав подбородок, он горделиво глянул на начальника станции. — Позаботьтесь об этом.

— Я должен получить разрешение на то, чтобы дать вам охрану, — ответил тот, не желая идти на компромисс даже в частностях.

— Так получите его, — потребовал Макмиллан. — Поезд в Карлсруэ отправится через двадцать минут, и мой багаж должен быть в нем. — Он хмуро взглянул на платформу, за которой на путях стояли локомотивы.

— Поезд на Карлсруэ не отправится и через час, — ответил немец таким тоном, словно поймал собеседника на ошибке, — он задерживается по приказу короля Людвига.

— Боже мой! Этот безумный маньяк, — пробормотал Макмиллан по-английски и закатил глаза к небу, будто ожидал получить оттуда помощь.

Если собеседник и понял последние слова, то не подал виду, хотя пояснил уже более резким тоном:

— Его Величество отправляет с этим поездом посла во Францию. Ему предоставлен отдельный вагон.

— Отдельный вагон! — повторил Макмиллан, будто обвинял в этом начальника станции. — Хорошо тем, кто пользуется расположением высоких особ вроде короля, — заметил он, вновь переходя на немецкий. — Что ж, пусть радуются этому. Запишите, сэр: из Карлсруэ я поеду в Майнц, а оттуда в Бонн. В Бонне я пересяду на поезд в Льеж. Из Льежа поеду в Гент. Надеюсь, что вы телеграфируете по линии о моем маршруте и мне не придется снова терпеть весь этот фарс.

— Я постараюсь исполнить ваше желание, — ответил начальник станции.

В этот момент я обратил внимание на цепочку от часов начальника станции. На брелоке было изображено египетское око, точь-в-точь такое, что на воротах и над камином в замке фон Метца. Мое сердце тревожно забилось. Я не знал, стоит ли предупреждать Макмиллана; и как он воспримет мое сообщение. К тому же я начал опасаться, что все то, что мне удалось узнать о Братстве, не только правда, но и далеко не вся. Не будет ли слишком опасно, если я как-нибудь насторожу Макмиллана?

Я все еще раздумывал над этим, когда Макмиллан, ощетинив бакенбарды, повернулся ко мне.

— Джеффрис, с этого момента вы будете заниматься этими вопросами. И если мне придется слишком долго ожидать или жилье не будет соответствовать моему рангу, то отвечать придется вам.

— Конечно, — ответил я, напуская на себя беспечный вид. — Только скажите мне, с кем нужно будет иметь дело.

— Здесь есть отдельный зал ожидания, — объявил начальник станции доверительно, будто раскрывал государственную тайну. — Вы можете подождать отправления поезда там. Вас никто не побеспокоит.

— А мой человек? — Макмиллан небрежным жестом указал на меня. — Мне понадобятся его услуги.

— Он должен будет остаться в общем зале. Но, — добавил немец с чуть заметным вздохом, — если вы вызовете его, он сможет находиться с вами, пока выполняет свои обязанности.

Макмиллан был доволен этим кажущимся выигрышем и поспешил развить свое преимущество.

— У меня не было времени позавтракать. Позаботьтесь, чтобы нам доставили кофе и каких-нибудь булок.

— Я скажу булочнику, который всегда торгует с тележки около вокзала, чтобы он принес вам все самое лучшее.

— И побыстрее, — добил его Макмиллан, выходя в коридор и направляясь в зал, о котором сказал начальник станции.

Едва Макмиллан успел опуститься в мягкое кресло с высокой спинкой, как дверь распахнулась. Это произошло настолько внезапно, что я отскочил в сторону и присел, приготовившись защищаться. События последних дней научили меня кое-чему.

Это оказался тот же самый посыльный, который приходил утром в заведение мадам Изольды, вооруженный всего-навсего тростью и огромным чемоданом.

— Мне сказали, что вы будете здесь, — воскликнул он, направляясь с порога прямо к Макмиллану. — Вы заставили меня здорово побегать.

— Ах, это вы, Циммерман, — благосклонно ответил Макмиллан, обретя самообладание. — Вы ходите за мной уже три дня. Что вы хотите?

— Я должен кое-что сообщить вам. Наедине, — добавил посетитель, скользнув взглядом в мою сторону.

— Я оставлю вас: хочу перекусить, — тут же сказал я, больше для того, чтобы успокоить Циммермана, нежели показать готовность подчиняться Макмиллану. Сейчас мне казалось безопаснее питаться отдельно: мы были на виду, и, конечно, за нами следили. Я же хотел удостовериться в том, что моя еда не окажется настолько же вредной для меня, как вино для Франсуазы.

— Вы не человек, а старая наседка, — с недовольным вздохом заметил Макмиллан. — Хотя, полагаю, правительству нужны такие людишки, чтобы наводить глянец на настоящую работу, когда ее закончат. — Вялым взмахом руки он отослал меня прочь. — Возвращайтесь через десять минут. — Он устремил на Циммермана пристальный взгляд. — Думаю, больше нам не понадобится.

— Не понадобится, если, конечно, у вас не будет вопросов, — ответил тот, пытаясь не показать обиды.

— И принесите мне кофе и булочку, — крикнул вдогонку мне Макмиллан, когда я осторожно закрывал за собой дверь.

Платформа была забита пассажирами, носильщиками и железнодорожниками. Стоял неумолчный шум. Суета была бодрящей, она являла собой один из видов разумного движения, от которого я в течение некоторого времени был отлучен. Какой приятной казалась эта деятельность, какой простой и понятной. Заполненные углем и хорошо отрегулированные машины шипели паром, как ручные драконы. Люди с румяными лицами заполняли топливом тендер, прицепленный к паровозу, и я сам удивился тому, насколько завидую им. Носильщики везли на тележках корзины и баулы к замершим поездам и укладывали багаж с ловкостью, которая достигается большим опытом. Против этих людей не плели неведомые интриги, на них не охотились убийцы, становившиеся с каждым часом все более изобретательными и опасными. Никому из них не пришлось убить человека. Никто из них не стоял беспомощно, глядя на то, как ни в чем не повинного человека убивают во время зверского обряда. Вечером, честно выполнив свою дневную работу, они с чувством гордости отправляются домой к своему простому семейству. Даже обуреваемый этими мыслями, я понимал, что чрезмерно упрощаю, но легче от этого не стало.

На прилавке передвижной лавки булочника я выбрал четыре булочки с мягким сладким сыром и ягодным мармеладом. Они выглядели очень аппетитно. В иное время я купил бы несколько для себя, но аппетит все еще не вернулся ко мне, хотя время уже подходило к полудню. Я был не в состоянии думать о еде без тошноты. Щедро расплатившись, я задумался: не следит ли за мной кто-нибудь?

О чем Циммерман говорит с Макмилланом? И какое мне до этого дело? Я направился назад, к залу, где они находились, держа в руке булочки, завернутые в бумагу.

Войдя в коридор, я остановился и понял, что стал свидетелем чего-то важного. Подле закрытой двери стоял начальник станции и, слегка сгорбившись, прислушивался к тому, что происходит за дверью. Я не имел понятия, как долго он там находится и что ему удалось подслушать. Мысль о том, что кто-то из членов Братства знает нечто, неизвестное мне, взволновала меня. Я вспомнил брелок от цепочки, остановился, колебаясь, как следует поступить в этой ситуации Джеффрису? Должен ли я одернуть этого человека или сделать вид, что ничего не заметил? Но мне не пришлось принимать решение.

Раздался паровозный свисток. Начальник станции поднял голову, как зверь, принюхивающийся к ветру. Увидев меня, он с величайшей наглостью кивнул и деловито отправился на перрон — встречать прибывающий поезд.

Взглянув вслед начальнику станции, я заметил, что в толпе мелькнула светловолосая молодая женщина, показавшаяся мне похожей на Пенелопу Гэтспи. Однако блондинки встречались здесь ежеминутно, и было просто странно, что эта девушка обратила на себя мое внимание. На мгновение я задумался о том, как сложились у нее дела с братом — к этому времени она должна была наверняка добраться до него. Затем я заставил себя переключиться на более важные дела. Мыслями моими завладела Элизабет, и я мучительно размышлял, как рассказать ей обо всем, что со мной приключилось. Поразительно, но ведь я не смогу ничего сообщить ей о своих переживаниях, чтобы не вызвать ее недовольства. Впрочем, философски напомнил я себе, не стоит загадывать ничего на будущее, когда даже самое ближайшее мое существование находится под вопросом.

С этими мыслями я вернулся в комнату, где Макмиллан дожидался поезда.

— Надеюсь, они понравятся вам, сэр, — сказал я, положив перед ним сверток с булочками. — Я купил четыре, на случай, если вы пожелаете угостить герра Циммермана.

— С какой стати? — резко спросил Макмиллан. Судя по его тону, мне следовало в данном случае забыть о хороших манерах и не проявлять никаких чувств. — И даже не пытайтесь убедить меня, что вы сами не хотите одну.

— Я уже съел одну, — солгал я, — они чудесны.

— Вам нужно, чтобы кто-то попробовал пищу до вас, не так ли? — вызывающе спросил Циммерман. Его лицо было еще краснее, чем в тот момент, когда он вошел в зал ожидания. — Нет, я не порицаю никого за излишнюю осторожность; тем более, у вас есть основания опасаться врагов.

— Хотите сказать, что вы — один из них? — предположил Макмиллан. — Возможно, когда все закончится, мы с вами оба посмеемся над нашей враждой.

— Просто позор, что от человека, подобного вам, зависит так много, — сказал Циммерман, даже не подумав извиниться за оскорбление. Он поднялся, слегка поклонился и щелкнул каблуками. — Я оставлю вас, mein Herr.

— Ну наконец-то, — с деланной апатией пробормотал Макмиллан вместо ответа, не отрывая глаз от булочек. Когда Циммерман вышел, он потребовал — Джеффрис, мой кофе!

Пока я ходил, выполняя поручение, моя голова была занята одной мыслью: под каким предлогом заставить Макмиллана рассказать мне о поручении, которое передал ему Циммерман.

Из дневника Филипа Тьерса

С минуты на минуту ожидаю очередных сведений из Германии. Еще не до конца ясно, что М. X. собирается предпринять относительно дальнейших переездов, но он просил, чтобы поезд «Меркурий», доставивший его в Германию, отправили обратно в Париж, но держали наготове на случай необходимости. По словам М. X., «Меркурий» замечательно справился со своей задачей. Основной причиной волнения было состояние железнодорожных путей: только соображения безопасности ограничивали скорость поезда.

Эдмунду Саттону доложили, что трое мужчин спрашивали о М. X. в клубе «Диоген», и это ввергло его в беспокойство. Он опасается, что враги М. X. подозревают, что имеют дело с двойником, и ищут тому подтверждение.

Из Адмиралтейства доставили сообщение о том, что дело с хищениями прекращено и скандал полностью замят.

Меня опять вызывают в больницу — мать очень плоха.

Глава 21

Через полчаса начальник станции предложил Макмиллану занять место в отдельном купе и пообещал, что оба соседних будут свободны, а железнодорожная стража обеспечит нам полную безопасность. Я вновь взглянул на часовую цепочку и усомнился в его словах.

— Отлично, — похвалил Макмиллан, жестом приказав мне взять его пальто, что я и сделал. — По крайней мере, нас ждет прекрасный осенний день. Туман рассеялся, а на свете нет ничего отвратительнее, чем речной туман, тянущийся на многие мили.

— Красивая страна, — откликнулся я, решив, что раз мне не угрожает непосредственная опасность, следует радоваться окружающему.

Начальник станции, не скрывая нетерпения, ожидал нас.

— Третий вагон, сразу же за багажными, среднее купе.

— Немцы очень сентиментальны во всем, что касается природы, — продолжал Макмиллан, игнорируя железнодорожника. — Они вечно слагают о ней стихи в прозе.

Убедившись, что ничего не забыто, я поспешил открыть перед ним дверь зала ожидания, подозревая, что именно такого подобострастия он требует от своих слуг, и убедился, что мое предположение было справедливо: Макмиллан воспринял это как должное.

— Которое наше купе? — спросил он, когда мы вышли в коридор.

— Третий вагон, среднее купе, — повторил я то, что только что услышал от начальника станции.

— Среднее. Я полагаю, чтов вагоне их пять? — Он взглянул вдоль перрона. — А кто это входит в четвертый вагон?

— Это особый вагон, — холодно ответил железнодорожник.

— Какой-нибудь друг короля Людвига, — Макмиллан пожал плечами и зашагал к своему вагону. — Пусть вещи погрузят в мой вагон, я не хочу отправлять их багажом.

— Я прикажу носильщику, — ответил начальник станции. Было видно, что он рад расстаться с Камероном Макмилланом.

Сейчас, садясь в поезд, я мечтал о том, как бы перекинуться одним-двумя словами с Майкрофтом Холмсом, прежде чем начнется очередной этап моего странствия. Хотелось бы мне знать, где и когда удастся связаться с ним, если, конечно, вообще удастся.

— Смотрите! — прервал мои размышления резкий голос Макмиллана. Он указывал на согбенную фигуру в кресле на колесах, которое вез молодой человек в кадетской форме. Инвалид был так закутан в многочисленные одеяла, что невозможно было определить не только его возраст, но даже пол и характер увечья, приковавшего его к креслу, если, конечно, было уместно говорить «он». Возможно, в кресле сидела дряхлая графиня или вдова маршала.

Кресло катилось к нашему поезду, кадет торопливо шагал, видимо, следуя полученным инструкциям.

— Это и есть друг короля Людвига! — воскликнул Макмиллан, когда два носильщика взялись за кресло, чтобы занести его вместе с пассажиром в соседний с нашим вагон. — Вдруг этот человек болен чем-нибудь заразным, и я заболею! Тогда всю вину за это я возложу на короля Людвига.

— Возможно, король приказал подать отдельный вагон именно для того, чтобы исключить общение этого инвалида с другими пассажирами, — предположил я, чтобы немного успокоить Макмиллана.

— Вы говорите о короле Людвиге гораздо лучше, чем он того заслуживает, — отреагировал на это Макмиллан, вступив на ступеньку нашего вагона. — Если он вообще думает о людях, то всего лишь как о декорациях для своих построек. Ему не свойственно проявлять заботу о больном или вообще думать о чьем-нибудь здоровье.

Центральное купе ничем не отличалось от других отделений вагона: диван, который на ночь превращается в кровать, крохотная гардеробная комната, стенной шкаф и большое зашторенное окно.

— Можете положить мои вещи в смежные купе, чтобы не занимать места здесь, — заявил Макмиллан. — Заприте двери и отдайте мне ключи.

— Конечно, сэр, — сказал командир охраны, которому была поручена забота о нашей безопасности во время пути. Он энергично взял под козырек и отправился выполнять приказ Макмиллана.

— Туалет только в конце вагона, — объяснил появившийся в купе проводник. — Вам нужно в Карлсруэ пересесть на Майнц. Я предупрежу вас за тридцать минут до прибытия в Карлсруэ, чтобы у вас было время собраться.

— Хорошо, — сказал Макмиллан. — А моего слугу предупредите за час, чтобы мне не пришлось дожидаться его. — Он указал на дверь. — А где купе для прислуги?

— Рядом с туалетом, — ответил проводник, прикоснулся к козырьку фуражки и вышел.

— Сложите свои вещи и позаботьтесь об ужине, — приказал Макмиллан и вдруг нахмурился. — Чтобы попасть в вагон-ресторан, придется проходить через соседний вагон, где едет этот больной, а это плохо. Пожалуй, нужно будет распорядиться, чтобы официант на одной из остановок принес мне еду по перрону. Так зараза не попадет в пищу. — Он подождал, пока я сниму с него пальто и повешу в шкаф. — Займитесь этим.

Такая боязнь заразиться у человека, который всю минувшую ночь слизывал шампанское с голой проститутки, показалась мне странной.

— Может, стоит выяснить, чем страдает этот инвалид, прежде чем обращаться на кухню с таким затруднительным заказом? — предложил я в надежде, что Макмиллан согласится. Мне хотелось выяснить, кто же путешествует с такими удобствами по соседству с нами.

— Ладно, можете заняться этим, если тщательно вымоете лицо и руки сразу же после разговора с этим существом. Смотрите, не притащите ко мне никакой заразы. А когда увидите его, сообщите мне, насколько, по вашему мнению, его состояние серьезно. — Он устроился поудобнее на диване, и, похоже, намеревался просидеть так всю оставшуюся часть дня.

— Я так и сделаю, сэр, — сказал я и, пятясь задом, выбрался из купе, посоветовав ему запереть дверь изнутри. — Лучше перестраховаться, чем жалеть потом, — сказал я, повторив любимую присказку моей матери.

— Да, — согласился он.

Я услышал движение за закрытой дверью. Мгновением позже задвижка щелкнула, и купе оказалось в самом безопасном состоянии, насколько возможно во время путешествия по железной дороге. В одном из двух купе для прислуги я увидел свой саквояж и шляпу, которая почти весь день была у меня на голове. Я проскользнул в клетушку, которая была вдвое меньше, чем апартаменты Макмиллана. Хотя там и лежали два шерстяных одеяла, было очевидно, что голую деревянную скамью нельзя превратить в кровать.

Меня обеспокоило отсутствие на двери внутреннего замка: я опасался за записные книжки, находившиеся в саквояже. В то время как я пытался изобрести какой-нибудь способ запереть дверь, поезд резко дернул с места, и мне пришлось ухватиться за косяк, чтобы не упасть.

Пока поезд со стонами и скрежетом набирал ход, я сидел, вцепившись в скамью, и дожидался, когда же он выберется из паутины станционных стрелок и движение станет быстрым и ровным. Встав с места, я заметил, что Макмиллан оказался прав, — туман рассеялся, и в Баварии стоял прекрасный осенний день. Я напомнил себе о своих обязанностях слуги и направился в сторону салон-вагона, задавая себе по дороге вопрос, по какой причине его столь странно расположили. Обычно такие вагоны цепляли первыми или предпоследними, что позволяло обезопасить их пассажиров от желающих пройти вдоль состава, но в данном случае поступили по-иному. Шатаясь, я добрался до салон-вагона, постучал и открыл дверь.

Меня встретил юный кадет с таким чистым детским лицом, что трудно было предположить, что этот мальчик старательно обучается воинскому искусству. Отсалютовав мне, он шагнул в сторону.

В дальнем конце салона находился длинный диван с высокой спинкой; рядом с ним стояла эмалированная железная печь. Кресло на колесиках было покинуто, а на кушетке полулежал Майкрофт Холмс, одетый в прекрасный английский костюм, поверх которого был намотан целый кокон из кашне.

— Гатри, входите же. Я не ожидал вас так скоро. Вагон еще не прогрелся, но все же довольно уютно. Скоро станет еще теплее.

Я во все глаза уставился на него, запоздало сообразив, что он не мог бросить меня одного выкручиваться на свой страх и риск.

— Сэр, видеть вас — такое облегчение для меня, — сказал я, опускаясь в кресло.

— А для меня — видеть вас, — сознался мой патрон. — Я не был уверен, что это удастся устроить достаточно быстро, ведь мы находимся в Баварии. — Он деликатно кашлянул. — И дело тут не только в короле Людвиге. Трудно действовать под самым боком у Братства. Фон Метц, этот искусный кулинар, готовит одновременно очень много блюд, и мы должны точно определить, какие именно. — На его лице отразилось глубокое отвращение, которое было невозможно угадать по голосу. — Но мне повезло. Фон Шалензее смог сделать все на удивление быстро.

— Фон Шалензее? — переспросил я. За все время службы у Майкрофта Холмса в Лондоне мне ни разу не доводилось слышать это имя.

Холмс утвердительно кивнул и заговорил, повысив голос, словно рассчитывал на то, что его кто-нибудь подслушает.

— Фон Шалензее — это человек, который, не предавая огласке свою работу, отдает все силы на благо единой Германии, так же как я прилагаю свои скромные усилия для укрепления Британской империи. Фон Шалензее по моей просьбе сумел первым установить личность фон Метца и снабдил меня сведениями, благодаря которым удалось перекинуть мостик между Викерсом и фон Метцем. Он смог задержать отправление поезда, чтобы подцепить к нему этот вагон, кстати, его собственный, и составить вагоны в нужном порядке. Между прочим, это оказалось, как мне думается, гораздо труднее, чем определить в поезд дополнительный вагон. — Он сделал знак кадету. — Крейцер, налейте, пожалуйста, Гатри немного бренди. И позаботьтесь, чтобы дрова горели как следует.

Кадет поспешно кивнул и распахнул буфет, в котором поблескивали бутылки и бокалы.

— А для вас, сэр?

Майкрофт Холмс в задумчивости подергал себя за нижнюю губу.

— Пожалуй, я выпью то же самое.

— Хорошо, — ответил Крейцер. Он щедро плеснул коньяку в объемистые круглые рюмки и вручил их нам с четким военным поклоном. — Ваше бренди, сэр.

— Благодарю вас, Крейцер, — сказал Холмс, жестом позволив юноше удалиться. — Вероятно, вы потребуетесь мне позднее. Перед тем как мы будем пересаживаться в следующий поезд.

— Конечно, сэр, — и Крейцер отправился в противоположный конец вагона. Предварительно он заглянул в печку и подбросил туда толстое полено.

— Он из людей фон Шалензее, — объяснил Холмс с чуть заметной улыбкой.

Я ожидал чего-то подобного, поскольку кадет находился в вагоне, но все же решил спросить:

— Насколько вы доверяете ему?

— Даже свою жизнь, что, впрочем, не является преувеличением, — ответил мой патрон, сделав маленький глоток. — Учитывая опасности, подстерегавшие нас на вокзале, он справился со своим делом прекрасно. Теперь скажите, как идут ваши дела с Макмилланом.

Но меня не так уж легко было сбить.

— Какие опасности вы имеете в виду? — спросил я, вспомнив о Циммермане.

— На вокзале находилось пять наблюдателей, причем трое из них в железнодорожной форме. Вероятно, ею их снабдило Братство. — Холмс достал сигару и отрезал кончик, собираясь закурить. — Но вы не могли не заметить их, Гатри.

— Оказывается, мог, сэр, — ответил я. — Меня больше занимал Макмиллан, чем шпионы на станции.

— Неудивительно, — согласился Холмс после глубокой затяжки. — Что ж, придется вам поверить мне на слово: они были там. У них была не форменная обувь, а один оказался настолько глуп, что надел перстень со своим знаком. Иметь настоящую униформу и не подумать об обуви! Такие оплошности… — он выпустил еще один клуб дыма, — из-за них я теряю последнее уважение к подчиненным фон Метца.

— Железнодорожников было трое. А остальные двое? — спросил я, решив до конца выяснить, какие же признаки ускользнули от моего внимания.

— О, вы, конечно, обратили внимание на человека с прусским акцентом! Длинный парень с пегими бакенбардами и негнущимися руками. Неужели нет? — Он вновь затянулся сигарой. — Он притворялся в конце платформы, что требует свой багаж, но все это было обманом. Весь разговор этот человек вел с одним из фальшивых охранников. Кроме того, под одеждой у него можно было разглядеть пару пистолетов и, возможно, третий он прятал в рукаве. — Он стряхнул пепел в блюдце, оставленное заботливым Крейцером. — А последней была женщина в хорошенькой шляпке с вуалью, одетая в серое. Они никогда не гнушались использовать женщин. — Он пожал плечами. — Расскажите мне о…

— Макмиллане, — закончил я за него. — Вам известно все до того момента, когда я собрал его вещи. — Я перечислил все, что происходило потом, после того как мы расстались в заведении мадам Изольды, и до моего появления в салон-вагоне. Излагая все как можно короче, я при этом старался ничего не упустить, в том числе цепочку с египетским оком на начальнике станции и визит Циммермана, нанесенный, видимо, неспроста. Закончил я тем, что не хотел бы надолго оставлять Макмиллана в одиночестве. — Мы направляемся в Бельгию, и Макмиллан уверен, что по его следам движутся все шпионы Европы.

— У него есть основания для этого, — последовал ответ.

— Ему действительно грозит серьезная опасность? — спросил я, пригубив наконец бренди.

— Тут есть о чем подумать. Если Макмиллана убьют — это небольшая утрата — в стране найдется курьер поумнее. Но, к несчастью, его смерть неизбежно повлечет за собой похищение Соглашения, которое тут же будет предано огласке, а вот этого необходимо избежать. Меня беспокоит то, что наш шотландец являет собой ходячий скандал. Он привлекает к себе слишком много внимания и выбирает самые неподходящие компании из всех возможных. Не только английское правительство внимательно следит за деятельностью Братства. Если немцы заподозрят, что именно везет Макмиллан, они окажутся перед незавидной необходимостью схватиться с Братством в своей собственной стране. Имеется еще вездесущая Золотая Ложа, и мне не доставляет никакого удовольствия перспектива, что она может помогать нам, использовать нас или просто следить за нами, независимо от ее целей. Нам нельзя сыграть ей на руку. Не исключено, что глупость Макмиллана послужит ему щитом. Кто-нибудь может подумать, что человек, переезжающий из одного борделя Европы в другой, должен быть просто-напросто приманкой. — Он выдохнул огромный клуб дыма. — Пожалуй, будет разумным признать, что мы имеем дело с двумя группами, враждующими между собой не на жизнь, а на смерть, которые намерены заполучить Соглашение, не останавливаясь перед ценой, которую придется заплатить.

Я слушал Майкрофта Холмса, и меня все сильнее охватывали дурные предчувствия. Как могу я защитить Макмиллана от таких мощных врагов, не выдав истинный характер моей миссии? А поверит ли он мне, если я расскажу о ней? И, наконец, даже если поверит, то согласится ли он объединить усилия с Майкрофтом Холмсом для защиты Соглашения?

Холмс угадал мои мысли.

— Надеюсь, что до этого не дойдет. Если потребуется раскрыть себя перед ним, ничего не говорите сами. При крайней необходимости я сам ему все скажу.

— Что я должен буду доложить ему о пассажире салон-вагона? Он боится подхватить от инвалида какую-нибудь заразу, — пояснил я.

Холмс задумался.

— Думаю, лучше всего будет сказать, что инвалид — важный военный советник, искалеченный в сражении несколько лет тому назад. Он не страдает никакими заразными болезнями, так что Макмиллан может не бояться, что подцепит чуму. — И негромко рассмеявшись, добавил: — Можете еще сказать, что этот калека почти совсем глухой, и с ним очень трудно иметь дело. Это остановит его, если он вдруг возжелает общения.

— Вы выбрали неплохой способ укротить его, — кивнул я. — Хорошо, я преподнесу ему эту сказку. Остается надеяться, что нам удастся без дальнейших треволнений покончить с этим делом. Если бы только это Соглашение не было таким важным! Но оно именно таково, — добавил я, подумав, как трудно поверить, что какой-то клочок бумаги может стоить столько, сколько уже пришлось заплатить за него. Конечно, безопасность целых народов была дороже жизней нескольких человек, по крайней мере я всегда верил в это. Но ведь не прошло и двадцати четырех часов, как на моих глазах убили человека, да и сам я убил еще одного двумя днями раньше, и теперь во мне уже не было такой убежденности.

Майкрофт Холмс заметил, что я не допил бренди, но ничего не сказал, а лишь спросил:

— Когда вы ели в последний раз?

— Утром.

— Гатри, вы наверняка сильно проголодались. Мне нужно, чтобы вы были в состоянии боевой готовности, поэтому вам нельзя голодать. Если хотите, я могу заказать в ресторане ужин для вас. — Он повернулся к Крейцеру, и юноша сразу же вскочил с места. — Устройте поскорее для Гатри хороший ужин. Отнесите в его купе.

— Я должен еще накормить Макмиллана, — напомнил я.

— Конечно, — согласился Холмс. — Если угодно, Крейцер позаботится об этом. — Он взглянул на юношу, который в этот момент выходил из вагона, направляясь в вагон-ресторан, располагавшийся по соседству. — Если Макмиллан будет недоволен вашим долгим отсутствием, сошлитесь на глухоту калеки. Пусть знает, что вам пришлось по многу раз повторять простейшие вопросы.

— Хорошо, — кивнул я. — Я с удовольствием поем. — Следует признать, что, подумав о еде, я сразу же ощутил голод. — Я поем и постараюсь сделать так, чтобы Макмиллану не пришло в голову отправиться надоедать вам.

— Благодарю вас, Гатри, — Холмс встал и указал на дверь, соединявшую его апартаменты с вагоном, где в одиночестве ехал Макмиллан. — Он тяжелый человек, я знаю, но скоро все это кончится.

— Надеюсь на это, — столь же сердечно, сколь и опрометчиво ответил я.

Из дневника Филипа Тьерса

В полдень рассыльный принес письмо для Г. от мисс Ридейл с пометкой «лично».

Поскольку М. X. не оставил мне никаких указаний на этот случай, остается только сохранить письмо до их возвращения. Я направил мисс Ридейл уведомление об этом, позаботившись, чтобы в будущем у нее не было возможности ссылаться на свое незнание положения дел.

Глава 22

— Глухой калека! — воскликнул Макмиллан, выслушав мой рассказ несколько минут спустя после того, как я покинул салон-вагон и общество Майкрофта Холмса. — Вот бедняга! И его, подумать только, волокут через всю страну.

— За ним ухаживает кадет, — напомнил я.

— Наверно, какой-нибудь родственник. Здесь, в Германии, много старых военных семейств. — (Как будто в Британии их меньше.) Макмиллан указал на окно. — Я разглядывал церковные шпили, мне нравятся цвета, в которые они раскрашены. Есть несколько вещей в Баварии и Бадене, которые мне по вкусу; одна из них — ярко окрашенные крестьянские дома. Они такие праздничные, не то что в Англии. Английские крестьяне ничего не понимают в этом.

— Я воспользовался возможностью пройти через соседний вагон в ресторан и заказал ужин для вас, — продолжал я, стараясь показать себя хорошим слугой. — Его скоро должны доставить.

— Прекрасно, — одобрил Макмиллан. Его настроение становилось все лучше по мере удаления от Мюнхена. — Надеюсь, они догадаются подать какое-нибудь из этих прекрасных рейнских вин. Конечно, приятно пить пиво в деревенской гостинице, но в поезде к обеду годится только вино. А французское вино лучше немецкого, где бы мы ни находились, — сообщил он, внимательно прислушавшись к своим словам и преисполнившись восхищения собственным вкусом.

— Возможно, еду принесет кадет; этот пассажир не хочет, чтобы его лишний раз беспокоили, — сказал я, твердо зная, что это не доставит удовольствия Макмиллану. — Мне показалось, что так будет благоразумнее.

— Если это устроит старика, то, думаю, все в порядке, — сказал Макмиллан своим обычным недовольным тоном. Он взглянул в окно и испустил вздох. — Я слышал, что уже есть паровозы, которые могут проезжать чуть ли не по семьдесят миль в час. Конечно, они не в состоянии тащить много вагонов, но зато могут поддерживать высокую скорость, пока им хватает топлива. — Насколько я успел изучить его характер, он хотел сказать, что если такой паровоз существует, то он должен быть в его распоряжении.

— Мне тоже доводилось слышать об этом, — ответил я, не упомянув, правда, что прочел эти сведения в конфиденциальной записке, поступившей из Уайтхолла. — Но вы же знаете, как легко люди поддаются всяким слухам. Им хочется верить, что такой паровоз есть, и они клянутся в том, что доподлинно знают о его существовании.

— А вы ведь циник, Джеффрис, — с надменной усмешкой сказал Макмиллан. — Яне стал бы так, с порога, отрицать существование такого паровоза. — С этими словами он жестом отослал меня прочь.

Вернувшись в свое купе, я опустился на скамью, ощущая полное изнеможение. Но едва мои веки начинали смыкаться, как тут же какой-нибудь звук выдергивал меня из дремоты, и я уже начал опасаться, что никогда больше не смогу заснуть. Я достиг той стадии усталости, когда перевозбуждение, притворяясь настороженностью, непрестанно теребит натянутые нервы. День клонился к вечеру, на небе появились первые отблески заката. Дома в этот час я завершал бы рабочий день у Майкрофта Холмса и собирался пить чай.

Когда кадет Крейцер постучал в дверь, я чуть не бросился на пол: настолько громко и резко этот стук прозвучал на фоне мерного погромыхивания колес. Взяв себя в руки, я открыл дверь.

— Вот то, что было приказано, сэр, — доложил Крейцер, протягивая мне поднос с тремя накрытыми крышками блюдами. — Свинина, жаренная с яблоками и черносливом, картофель с сыром и луком, капустный суп со сметаной и кедровые орешки. — Увидев мое колебание, он добавил: — Мне уже приходилось прислуживать Макмиллану, я заказал по две порции всего — для него и для вас.

— В таком случае я вам очень признателен, — ответил я, забрал поднос и поставил его на скамью у окна. Прежде чем кадет ушел, я спросил: — А ваш… э-э… подопечный, с ним все в порядке?

— Он собирается отправить телеграмму на ближайшей станции; поезд прибывает туда примерно через час. — Он козырнул и удалился.

Я не испытывал голода, но понимал, что мне необходимо подкрепиться, и поэтому принялся без аппетита есть, ощущая, что все эти яства имеют один вкус — перьев. А когда покончил с едой, меня стало клонить ко сну, и я понадеялся, что наконец смогу заснуть. Из-за событий последнего времени, я ночи напролет мучился бессонницей и начал уже опасаться, что потерял способность отключаться. Поставив поднос и опустевшие блюда на пол, я развернул одно из одеял и растянулся на деревянной скамье, прислушиваясь к мерному стуку колес, навевавшему дремоту.

Когда я снова открыл глаза, было совсем темно. В первый миг я не мог понять, что же меня разбудило, но затем уловил приглушенные скребущие звуки из-за стены. В том купе находился багаж Макмиллана, и оно, как предполагалось, было заперто. Я сел и потряс головой, словно это могло прояснить мысли, и продолжал прислушиваться к происходящему в соседнем купе. Там на самом деле кто-то пытался неслышно двигаться, или мне так казалось потому, что стена приглушала звук?

В конце концов я решил, что нужно что-то предпринять, тем более что есть опасение, не разыскивает ли вор что-нибудь более ценное, чем булавки и запонки. Вот бы мне получить сейчас назад свои пистолет и нож! Но только не пускать бы их в дело… Взявшись за ручку своей двери, я услышал новый звук — мягкий глухой удар и решил поторопиться. Открывал дверь я со всей осторожностью, дабы предательский скрип не насторожил негодяев в соседнем купе. Лучше всего, подумал я, схватить вора сзади и прижать его руки к бокам. В таком случае, даже если у него есть оружие, он не сможет сразу пустить его в ход.

Но главная трудность заключалась не в этом. Нужно было бесшумно открыть дверь, чтобы не спугнуть того, кто прячется в купе. Взявшись за дверную ручку, я услышал изнутри негромкую английскую брань и напряжение покинуло меня.

— Герр Макмиллан, — вполголоса позвал я, постучав в дверь. Мне хотелось избежать любых недоразумений с ним или немецкими охранниками, которые, как предполагалось, охраняли этот вагон. — Герр Макмиллан, с вами все в порядке? Ничего не случилось? Это Джеффрис.

— Слава Богу, как раз вовремя, — послышалось изнутри. Дверь распахнулась, и Макмиллан уставился на меня. — Где, черти вас раздери, вы были?

— У себя в купе. Я… я спал.

— Так рано? — ехидно осведомился он.

Лампа в купе была зажжена, и я заметил, что чемоданы, сундуки и коробки Макмиллана перевернуты.

— Я пытался найти ее.

— Кого ее? — спросил я.

— Карту, конечно, — ответил он с таким видом, будто только последний дурак может не знать, что он ищет.

Сердце замерло у меня в груди, кровь застыла в жилах, но я постарался сохранить внешнее спокойствие.

— Она в той же шкатулке, где была утром. Я упаковал ее с вашими башмаками и охотничьей курткой. — С каждой секундой сонливость покидала меня. — А что, она пропала?

— Найдите ее, — непререкаемым тоном приказал Макмиллан.

Меня охватила такая слабость, какой я, пожалуй, еще не ощущал. Потянувшись, я обиженно, как подобало Джеффрису, сказал:

— Конечно, если вам угодно. Но сейчас уже поздно. Ваш багаж никуда не денется. Это что, так важно? — Мне показалось, что слишком поспешное выполнение приказа может вызвать у него подозрения в мой адрес, и продолжал грубить. — Может, лучше отложить до утра?

— Я хочу, чтобы вы сделали это сейчас, — твердо сказал Макмиллан. Было ясно, что если я немедленно не исполню его приказ, мне предстоит сию же минуту поближе познакомиться с худшими чертами его характера.

— Хорошо, — подчинился я, окинув взглядом разгром, который Макмиллан успел учинить в купе. Возмущение беспорядком было лишь отчасти наигранным и хорошо прикрывало нарастающую панику. — Если вы вернетесь в купе, я постараюсь найти вашу карту. — Он повернулся, чтобы выйти, но я вытянул руку. — Мне понадобится ключ, сэр.

— Понадобится так понадобится, — согласился Макмиллан, вынимая его из жилетного кармана. — Сейчас десять двадцать. Если вы не найдете ее через сорок минут, доложите мне. Тогда я сообщу охране о случившемся, и они примут меры, чтобы вернуть мое имущество. И наведите здесь порядок. — С этими словами он удалился в свое купе, оставив меня среди хаоса, сотворенного им самим.

Все дело было в том, что шкатулка лежала под грудой чемоданов в самом низу. Мне пришлось пятнадцать минут передвигать различные баулы и сундуки, прежде чем удалось добраться до нее. Открыв замок, я сунул руку внутрь и сразу же нащупал карту на том самом месте, куда Макмиллан велел ее положить. В этот момент я почувствовал огромное облегчение: Соглашение было на месте, и его никто не касался. Зажав трофей в руке, я открыл дверь соседнего купе.

— Это то, что вы искали, сэр?

— Да, именно это, — ответил он. Видимо, у него также отлегло от сердца, раз он позволил такому презренному типу, как я, заметить его чувства. — А замок на месте?

Я вытянул руку, чтобы он увидел замок.

— Крепко заперто. У вас есть ключ от него. У меня нет.

Макмиллан подвигал челюстями, словно собирался сплюнуть табачную жвачку, и кивнул.

— Отлично. Я вижу, что сюда никто не лазил. Аккуратно положите ее на место, проверьте, чтобы шкатулка была закрыта на замок, и переставьте багаж. Да, еще пришлите официанта забрать поднос.

Теперь, убедившись, что документы на месте, он стремился как можно быстрее восстановить свое пошатнувшееся достоинство.

— А что за такая важная карта лежит в этой шкатулке, сэр? — не удержавшись, спросил я.

— Это вас совершенно не касается, — бесцеремонно оборвал он. — С вас достаточно знать, что ее нужно беречь.

— Это-то я знаю, — сказал я и добавил, не в силах сдержать беспокойство: — А что делает охранник? Разве он не должен караулить все это?

Макмиллан пронзил меня пораженным взглядом.

— Я должен был сам подумать об этом. Ступайте и найдите его. Скажите, что я хочу поговорить с ним. — Он сурово сдвинул брови; видимо, разговор предстоял жесткий.

— Иду. — Я быстро прошел в голову вагона, в другое купе для прислуги. Охранника там не было, хотя на скамье стояла большая кружка, на дне которой еще оставалось немного шоколада. Было ясно, что еще недавно он пребывал на своем посту. Рядом с кружкой виднелся чуть заметный, почти совсем подсохший след, говоривший о том, что здесь стоял стаканчик со спиртным. Все эти детали следовало запомнить для отчета.

Охранник спал в купе по соседству с тем, которое занимал Макмиллан. Он раскинулся, как большая неуклюжая кукла; ружье валялось рядом. Его негромкий, но отчетливый храп свидетельствовал о глубоком и крепком сне. Во мне сразу же зародилось неприятное подозрение, что парень выпил чего-то такого, что клонит в сон куда сильнее, чем шоколад со сливками. Нагнувшись над спящим, я принюхался и уловил сильный запах киршвассера. Что ж, вишня может перебить много других ароматов. Я неохотно принялся будить стража и обнаружил, что он не может сообразить, где находится, и с трудом выговаривает слова. Он, конечно, выпил куда больше стакана шнапса или, что-нибудь добавил к нему.

— Герр Макмиллан волнуется и хочет поговорить с вами.

— Волнуется? — заплетающимся языком повторил охранник. — Я ничего не слышал.

— Именно об этом он и хотел с вами поговорить, — ответил я и помог ему подняться на ноги, чувствуя, что оказываю вовсе не добрую услугу.

Макмиллан встретил своего стража с откровенным неудовольствием.

— Я услышал, что кто-то проник в соседнее со мной купе. Вас нигде не было видно. Что, все немцы склонны манкировать своими обязанностями?

— Ну, понимаете… — пробормотал охранник, мгновенно покраснев, как рак, — я… я уснул, mein Herr. В соседнем вагоне только один пассажир, инвалид, и когда его спутник предложил мне шоколаду, я не подумал, что от этого может быть какой-нибудь вред.

— Шоколад! — язвительно захохотал Макмиллан. — Скорее, бренди.

— Нет, сэр, — вмешался я. Хотя это и было невежливо по отношению к охраннику, я говорил по-английски. — Это был шоколад, я видел остаток в чашке. — Мне не хотелось, чтобы Макмиллан принялся, по своему обыкновению, размахивать кулаками и оскорблять нашего нерадивого спутника. А успев познакомиться со своим временным хозяином, я был твердо уверен в том, что он именно так и поступит. К тому же нужно было избежать возможного конфликта между Макмилланом и моим настоящим хозяином. Макмиллан вполне мог обвинить инвалида из соседнего вагона в покушении на свою безопасность.

Макмиллан метнул в меня взгляд, которому позавидовала бы Медуза Горгона. Не знаю, что спасло меня от превращения в камень.

— Как вы смеете защищать этого трусливого бездельника!

— Я не защищаю его, сэр, ни в коем случае, — возразил я, надеясь лишь на то, что не буду немедленно уволен за это. — Но я не удивился бы, если бы оказалось, что в шоколад подсыпали снотворного.

— Снотворное! Что за чушь! — вспыхнул Макмиллан. — Какой дурак станет… — Тут он, видимо, что-то понял, и его глаза сузились. — Снотворное… — задумчиво повторил он. — А почему вы так считаете?

— Что ж, вы сами недавно заметили, что сейчас еще слишком рано для того, чтобы спать. А этот человек, обратите внимание, все еще с трудом движется и ничего не соображает; можно подумать, что он напился до одури. А если шоколад был отравлен, то это может послужить объяснением такого состояния, не так ли?

Мои слова заставили Макмиллана задуматься; он даже побледнел от умственных усилий.

— Это возможно, — допустил он. — А если так, то у меня тем больше оснований потребовать, чтобы назначили более добросовестного охранника. — Он вновь повернулся к немцу. — Вы не справились со своими обязанностями. Вас снимут с поезда на ближайшей станции, и ваше место займет другой охранник.

— Jawohl, mein Herr, — немец сокрушенно склонил голову.

— И я сообщу начальству железной дороги о том, что произошло в этом вагоне. — Последняя фраза предназначалась нашему стражу, чтобы показать, что тот имеет дело с важной персоной, и, похоже, она достигла своей цели.

— Шоколад принес сопровождающий инвалида, — попытался оправдаться охранник.

— Если хотите, я поговорю с ним, — поспешно вызвался я, стремясь насколько возможно оттянуть встречу Макмиллана с Холмсом. — Может быть, у него найдется объяснение ко всеобщему удовлетворению.

— А это что-нибудь даст? — задумчиво спросил Макмиллан, с сомнением оглядев меня.

— Не могу обещать, но, мне кажется, это позволит вам избежать излишнего внимания к своей персоне, которое… которое… могло бы поставить под угрозу вашу миссию, — смело (может быть, даже слишком) ответил я.

Если Макмиллан и подумал, что я вышел за рамки, отведенные лакею, вслух он ничего не сказал.

— Наверно, это правильно. — Довольный тем, что ему не придется унижаться до объяснений с мелюзгой, он всем корпусом повернулся к охраннику: — Отдаю вас в распоряжение моего слуги. Если у меня не будет больше никаких замечаний, я смогу учесть ваше раскаяние, когда буду докладывать о происшествии.

— Как вам будет угодно, mein Herr, — ответил тот с еще более виноватым видом.

— Вы все это сделали собственными руками, — продолжал поучения Макмиллан. — И если вам еще когда-нибудь придется нести такую же службу, помните о том, к чему ваша нерадивость привела сегодня.

Охранник не ответил на последние слова, но вид у него был такой удрученный, что Макмиллану вполне хватило и этого.

Я понял, что еще до следующей остановки должен переговорить с Майкрофтом Холмсом.

Из дневника Филипа Тьерса

Сегодня вечером, вернувшись из больницы, я застал инспектора Корнелла. У него множество вопросов к М. X., и он недоволен тем, что разговор откладывается. Яне могу отбыть ему, что М. X. нет в стране и к тому же подозреваю, что Корнелл мне не поверит. Он твердо намерен завтра встретиться с М. X. и не хочет слышать, что это невозможно. Я клятвенно заверил его, что огромная работа для Адмиралтейства занимает все время и силы М. X, поскольку она призвана остановить развивающийся на континенте кризис, и это чистая правда, но инспектор Корнелл больше не желает делать на это никаких скидок. Я с нетерпением жду следующего сообщения от М. X. Тогда у меня появится хоть какое-то представление о дне его возвращения. Если я смогу назвать Корнеллу время, когда он сможет лично задать М. X. вопросы, то, уверен, его раздражение уменьшится.

Эдмунд Саттон абсолютно уверен, что за ним следят, и принял все меры предосторожности, которые они с М. X. выработали еще четыре года назад, чтобы избежать разоблачения.

Глава 23

— Мне это не нравится, — сказал Майкрофт Холмс, зябко заворачиваясь в толстый халат. — Вы совершенно правильно решили поговорить со мной прежде, чем с кем-нибудь другим.

— Я хотел сообщить о случившемся главному кондуктору. Но в любом случае, чтобы найти его, мне нужно было пройти через ваш вагон. Это нужно сделать очень быстро, — сказал я, тревожно оглянувшись, как будто у меня за спиной в любую секунду мог возникнуть разгневанный Макмиллан; а этого, похоже, можно было ожидать.

— Не могу представить себе, что Макмиллан может не дать делу ход, — со спокойствием фаталиста сказал Холмс, — и упустит возможность лишний раз продемонстрировать свое величие. — Он вздохнул. — Примерно через час паровоз будет заправляться водой. Насколько я знаю, на этой станции нет телеграфа, так что, вероятно, мне придется отправить Крейцера с поручением. Пожалуй, я могу это сделать, — таинственно добавил он, соединив кончики пальцев, и задумчиво продолжил: — Это может быть Братство или Золотая Ложа. У них самый широкий доступ к служащим железной дороги, и они способны без труда завербовать многих из них. К тому же вы своими глазами видели этот символ на цепочке у начальника станции.

— Вы уверены, что это должны быть немцы? — спросил я, вспомнив, сколько стран могли бы извлечь пользу из срыва соглашения.

— Да. Большинство служащих железной дорога не стало бы рисковать своим жалованием, связываясь с иностранцами; подобная опрометчивость не в немецком характере. — Он свел ладони вместе. — Это дело чисто внутреннее, и искать его авторов нужно среди немцев. А среди них тоже достаточно людей, которые с удовольствием сведут на нет все месяцы напряженных переговоров.

— И что, по вашему мнению, я должен сделать? — спросил я. Мне показалось, что я шагаю по узенькой неровной тропке, окруженной невидимыми капканами и западнями. У меня не было полной уверенности, что Майкрофт Холмс понимает всю серьезность вопроса, но я должен был всецело положиться на него, ибо советы, которые я мог бы получить у других, наверняка содержали бы в себе злой умысел.

— Прежде всего поговорите с кондуктором и обратите внимание на его поведение. Если он будет по-настоящему удивлен, узнав о случившемся, позвольте ему назначить к вам в вагон другого охранника. А при малейшем подозрении, что он знает о происшедшем, говорите, что обратитесь за помощью в Карлсруэ.

— А как мне убедить Макмиллана, что, уладив дело таким образом, я поступил разумно? — спросил я более раздраженно, чем хотел.

— Конечно, нажав на его тщеславие. Скажите, что его миссия слишком важна, чтобы доверяться простой железнодорожной охране. Выскажите сомнение, что кто-нибудь достаточно хорошо осознавал значимость его персоны, чтобы обеспечить надлежащую охрану. — Майкрофт Холмс тревожно улыбнулся, сверкнув зубами. Эта улыбка всегда вызывала в моем воображении образ волка, преследующего добычу. — Вы можете пойти этим путем в любом случае. Крейцер все устроит. Новая охрана появится у вас во время пересадки на поезд в Майнц.

— Но ведь это очевидная увертка, сэр, — возразил я.

Майкрофт Холмс одобрительно кивнул.

— Конечно. Именно поэтому все получится. Макмиллану не придет в голову, что его враги станут действовать так неуклюже.

— Но если Макмиллан догадается о цели, которую я преследую, это не сулит ничего хорошего, — я решил высказать все свои сомнения.

— Тем больше оснований заставить его вам поверить. — Волчья улыбка вернулась на его лицо. — Из таких людей, как Макмиллан, получаются прекрасные инструменты, если, конечно, вы сможете использовать их слабость.

Я коротко поклонился, подумав, не распространяет ли он эту философию и на меня.

— Я постараюсь держать ваши инструкции в памяти.

Холмс, искоса наблюдавший за мной, негромко захихикал.

— Не лезьте в бутылку, Гатри. Не в моих привычках обращать людей в орудие. Мне требуются безупречно честные люди, которым я мог бы целиком и полностью доверять. — Он насупил брови. — Вы уверены в том, что видели след второго стакана и уловили запах киршвассера?

— Абсолютно, сэр.

Холмс кивнул.

— Этого я и боялся. К вашему сведению: это наблюдение подтверждает мое высокое мнение о вас и, боюсь, ставит под подозрение… еще одно лицо.

Была ли это лесть, или он говорил правду? — раздумывал я, выходя из вагона. Возможно, и то и другое. Чтобы покончить с неуверенностью, я решил считать, что мистер Холмс убедил меня, и отправился на поиски главного кондуктора — передать жалобу Макмиллана. После краткой беседы с этим высоким чином мы оба сошлись на том, что в Карлсруэ к Макмиллану в вагон сядет персональная охрана, которая будет сопровождать его дальше.

— Хоть и не следовало бы этого говорить, — добавил железнодорожник, когда мы наконец пришли к заключению, — но ваш хозяин очень тяжелый и капризный человек.

Согласившись с проводником, я подумал, что его последнее высказывание может относиться и к Камерону Макмиллану и к Майкрофту Холмсу.

Я вернулся к Макмиллану уже за полночь. Он хотел спать и поэтому был страшно раздражен. Я посоветовал ему выпить бренди для успокоения нервов. Мне совершенно не хотелось, чтобы он провел бессонную ночь: тогда утром с ним совершенно невозможно было бы иметь дело.

— Хорошо соображаете, Джеффрис, — похвалил Макмиллан. Его все еще переполняла гордость за пришедшую ему в голову блестящую мысль об особых охранниках, которые будут сопровождать его персону. Он уже забыл свое недовольство тем, что я не сразу подсказал ему эту идею. — Бренди — как раз то, что нужно. Но разве можно в это время найти официанта?

— Я все устрою, сэр, — успокоил я его, решив воспользоваться запасами, хранившимися в салон-вагоне Майкрофта Холмса. По крайней мере, это было мне по силам.

Холмс составлял депешу, которую собирался отправить с Крейцером.

— Я рассчитываю получить ответную телеграмму на следующей станции. Скажите мне, кому вы докладывали и кто тот человек, который будет сопровождать нас. Используйте шифр, который я вам дал, чтобы не навести на след шпионов.

— Обязательно, — ответил Крейцер и, козырнув, взял депешу и убрал ее во внутренний карман мундира. Его юное лицо пылало рвением и энергией. — Я также направлю полный отчет в ваше Адмиралтейство, как вы хотели.

— Благодарю вас, — сказал Холмс, поклонившись в ответ, и жестом попросил кадета оставить нас. — Ну, Гатри, — обратился он ко мне, когда Крейцер вышел, — что вы хотите сообщить мне на сей раз? Надеюсь, не о том, что Крейцер — шпион Золотой Ложи; я знаю это с первой же минуты знакомства с ним.

— Он? — Я был глубоко поражен и почувствовал себя дураком. — Но вы же говорили…

— Ну конечно, он же слушал нас, — нетерпеливо ответил мой патрон. — Еще и потому, что его действия неплохо отвечали моим целям. Мне выгодно противостояние Золотой Ложи попыткам Братства похитить Соглашение из поезда. Но теперь я рад, что расстался с Крейцером. Он мог бы услышать многое, что не предназначается для его ушей.

— Вы хотите сказать, что я был неосторожен в своих речах? — Я был глубоко уязвлен тем, что не смог сдерживать язык, когда Майкрофт Холмс приглашал к откровенной беседе.

— Ну, конечно, нет, — ответил он. — Просто мне бы не хотелось, чтобы он понял о моей догадке насчет него.

— А как вы узнали, что он из Золотой Ложи? — спросил я. — Хотелось бы знать на будущее.

— Он очень внимательно прислушивался ко всему, что я говорил насчет Братства. Предпринял несколько попыток втянуть меня в разговор о его деятельности, якобы желая лучше понять свои обязанности по отношению ко мне. — Он опять рассмеялся, но в его смехе не было веселья.

— Но не могло ли это объяснение оказаться правдой? — предположил я.

— Могло, если бы он не присвоил страницу из моих заметок о деятельности Братства в Баварии. — Он строго взглянул на меня. — Он точно знал, что искать, и сделал это очень аккуратно. Рассчитываю, что он незамедлительно передаст мои заметки руководству ложи.

— Не знаю, — я помотал головой. — Я не уверен, что этих улик достаточно.

— Гатри, в свое время вы разовьете в себе особое чутье и будете знать, к чему следует присматриваться. — Он критически взглянул мне в лицо. — Отек от ушиба стал еще больше, а рану на лбу вам надо почистить, до того как вы ляжете спать. Я дам вам йод и перекись водорода.

Я совершенно забыл о своем изуродованном лице, пока он не напомнил об этом.

— Благодарю вас, — резко ответил я, приложив руку к рубцу на лбу, — это предотвратит нагноение.

Но Майкрофт Холмс, очевидно, не услышал моей интонации.

— Совершенно верно. — Он вынул небольшую кожаную коробку из своего багажа. — Здесь все, что вам может понадобиться. Ах, да, вы, может быть, захотите восстановить ваш… э-э… шрам на глазу, на тот случай, если…

— Если что? — поинтересовался я. — Если меня сбросят с поезда? — Как раз в этот момент поезд начал замедлять ход.

— Здесь мы набираем воду, — объяснил Майкрофт Холмс, — а кадет Крейцер покидает нас. Ведь вам не хочется, чтобы он снова принялся рыться в вещах Макмиллана, не так ли?

— Вы хотите сказать, что это Крейцер пробрался в купе и попытался украсть Соглашение? — я не мог в это поверить.

— Даже если бы он нашел футляр с картой, у него ничего не вышло бы. — Он похлопал по боковому карману, и я понял, что онвооружен.

В первый момент я был поражен тем, что он знает даже о футляре. Но затем решил, что, наверно, я как-то упомянул о нем, или же он услышал о нем от самого Макмиллана, или от мадам Изольды.

— Значит, это он пытался устроить обыск?

— Но совершенно неумело, — последовал ответ. — Не успел он отпереть дверь, как был замечен.

— Выходит, именно его действия встревожили Макмиллана и заставили того проверять свой багаж. — Я надеялся найти в происшедшем какой-то смысл, но безуспешно. Разбудили-то меня движения Макмиллана, значит, возможно, Крейцер побывал в купе раньше. Эта мысль вновь и вновь возвращалась ко мне, но развить ее никак не удавалось.

— Вас что-то еще беспокоит, мой мальчик? — вкрадчиво спросил Холмс.

— Большая рюмка бренди, чтобы Макмиллан смог проспать ночь. Он сейчас так взвинчен, что, подозреваю, просто выскочит из собственной кожи, если случится еще что-нибудь. — Я отчетливо понимал, что и сам взволнован.

— Берите все, что понравится, — предложил Холмс. — И если вы посмотрите на нижней полке, то увидите четыре маленьких бутылочки без наклеек с темно-зеленым напитком. Это сделанный в Баварии ликер, благодаря которому вы спокойно уснете. Монахи в древнем бенедиктинском монастыре делают его специально для восстановления сил изможденных путников. Одной бутылочки вполне хватит для вас. Вкус не так уж плох.

Поезд уже останавливался, и вагон начало дергать. Я поспешил выполнить указание, достал бутылку и налил в простой стакан добрую порцию бренди, постаравшись ничего не пролить.

— Благодарю вас, сэр. Увидимся утром.

— Хорошо, Гатри. Спите спокойно; вы это заслужили, — ответил Холмс и жестом простился со мной.

Возвращаясь в купе Макмиллана, я увидел, как Крейцер вышел из поезда и поспешно направился через пути к старомодному фаэтону с парой лошадей, запряженных цугом. Возница приветствовал Крейцера, тот вскочил на сиденье. Затем окно заволокло густым облаком пара, а когда оно рассеялось, Крейцера уже не было.

Макмиллан сидел, как на иголках, и, когда я открыл дверь, обратился ко мне в величайшем раздражении:

— Вы не торопились!

— Я подумал, что будет полезно заручиться поддержкой старика, и рассказал ему, что вы выполняете важную и срочную миссию, — ответил я, скрывая гнев на этого самовлюбленного индюка, требующего так много почтения к своей персоне. — Он понял всю значимость вашей работы и предложил мне взять для вас двойную порцию бренди.

Лесть успокоила Макмиллана.

— Очень хорошо, Джеффрис. Да, очень хорошо! — Он взял предложенный стакан и скептически понюхал содержимое. — И впрямь, добрый напиток. Конечно, я и не ожидал, что герой-солдат станет пить плохой коньяк. — Он отпил большой глоток. — Мы долго простоим здесь?

— Полагаю, пока паровоз не наберет воды.

— Надеюсь, здесь никто не будет садиться в поезд? — в менее напряженной ситуации его опасения могли бы показаться смешными. — Вам придется караулить, когда я буду спать, до тех пор, пока в Карлсруэ нам не дадут нового охранника.

— Я прослежу, сэр, — ответил я, пытаясь про себя угадать, какие меры для нашей защиты ночью предпринял Майкрофт Холмс. Но что-то он наверняка придумал, в этом у меня не было ни малейшего сомнения.

— Старина Джеффрис! — Макмиллан окинул меня проницательным взглядом. — Вы не слишком-то привлекательный парень, но мне начинает казаться, что, когда Энгус бросил меня, я заключил удачную сделку, взяв вас на службу.

Мне было тяжело вспоминать об Энгусе, принявшем страшную смерть в том подвале. О Боже, подумал я, неужели это произошло всего лишь прошлой ночью? Поэтому я лишь слегка поклонился в ответ, надеясь про себя, что все ужасы последних дней не навалятся на меня, как только я закрою глаза.

— Ладно, идите. Позаботьтесь о том, чтобы мне подали завтрак не позже восьми.

Со смешанным чувством признательности и раздражения я оставил его и вернулся в свое неуютное купе, чтобы промыть рану на лбу, а затем выпить пахнущий травами ликер, который поможет мне погрузиться в сон.

Из дневника Филипа Тьерса

День оказался насыщенным событиями, и вечер, похоже, будет таким же. М. X. сообщил, что поездка по Баварии продолжается и что на пути от Мюнхена до Гента ему будет оказано всевозможное содействие. Почти всю дорогу он будет занимать отдельный вагон, который обещали прицеплять к тому, в котором едут Макмиллан и Г. Лучшего способа следить за их передвижением просто невозможно придумать.

Он также написал, что за его действиями следит группа, известная как Золотая Ложа — конкуренты Братства. Один из агентов находится при нем. Это кадет по имени Крейцер. М. X. намеревается как можно скорее отослать от себя молодого человека, и, если это удастся, он достигнет двойной цели.

Я приготовил ему депешу, в которую вложил все сведения, полученные от инспектора Корнелла. Она будет ждать М. X. в Льеже. Письмо уже этим вечером отправится на континент и будет вверено заботам двоих наиболее надежных агентов М. X. Похоже, что полиция исчерпала все свои возможности, и без помощи М. X. негодяи, убившие молодую женщину, останутся безнаказанными. Учитывая, что ей пришлось вытерпеть ради того, чтобы письмо попало к нам, этого нельзя допустить. В своем рапорте я прошу М. X. поскорее предоставить инспектору Корнеллу данные, которыми он располагает, конечно, приняв во внимание, что сведения, представляющие угрозу безопасности империи, не могут быть обнародованы в суде.

Когда Эдмунд Саттон пересекал Пэлл Мэлл, направляясь в клуб «Диоген», к нему пристали хулиганы. Ему удалось разогнать их с помощью трости, которой, как он клянется, действовать гораздо легче, чем мечом в роли Генриха IV. Поскольку такие происшествия — редкость на Пэлл Мэлл, хулиганы, встретив сопротивление, сбежали прежде, чем полиции удалось их захватить. Саттон сказал, что он не станет нарушать строгий график, составленный для него М. X., но считает, что коль скоро существует возможность повторных нападений, было бы целесообразно держать на улице одного-другого полицейского, когда ему понадобится выйти из дома. Я передал это пожелание соответствующим властям и получил заверения в том, что это будет сделано.

Сегодня вечером я смог уделить матери всего час и не уверен, что она осознала мое присутствие близ нее. Я говорил с ней в надежде на то, что если она способна слышать, ей будет приятно в эти последние дни услышать мой голос. Я убеждал ее, что Бог со своими ангелами возьмет ее к себе за те хорошие и самоотверженные поступки, которыми была полна ее жизнь, за добро, которое она щедро делала столь многим.

Для будущих похорон уже почти все приготовлено.

Глава 24

Я проснулся на рассвете. Ощущение было такое, будто я проспал всю ночь на пуховой перине. Не знаю, что добавляли монахи б свой ликер, но напиток, содержавшийся в маленькой бутылочке, оказал на меня волшебное действие: я чувствовал себя таким свежим и отдохнувшим, каким не был с первого дня моей дьявольской миссии.

Быстро одевшись, я отправился в туалет, чтобы побриться. В зеркале я увидел, что мое лицо покрыто багрово-фиолетовыми синяками и напоминает холсты Сезанна; единственный глаз блестел из щели в мертвенно-бледной опухоли. Шрам тоже распух, и стежки напоминали глубокие рытвины или, вернее, ямы для столбов. Бриться пришлось с величайшей осторожностью, так как кожа была необыкновенно чувствительной.

Покончив с туалетом, я направился договариваться насчет завтрака и, естественно, прошел через салон-вагон. Чувствовал я себя настолько хорошо, что почти не беспокоился насчет своего внешнего вида. Как только я постучал и назвался, дверь открылась.

— Доброе утро, Гатри, — с доброй улыбкой приветствовал меня Холмс. — Через два с половиной часа мы прибудем в Карлсруэ.

— Где нам предстоит пересесть в другой поезд, — подхватил я. Мне совершенно не хотелось думать о предстоящем перетаскивании имущества Макмиллана в другой вагон.

— И двинемся в направлении Майнца, — продолжал Холмс и добавил с явным удовольствием: — С новой охраной. Проверенной и тщательно отобранной охраной.

— И что потребуется от меня на этот раз? — вздохнул я.

— Да практически ничего, мой мальчик. Ухаживайте за Макмилланом и готовьтесь к пересадке.

Поверить в это было почти невозможно, и когда я отправился дальше заказывать завтрак, то чувствовал, что все мои нервы напряжены в ожидании новых неприятностей.

Но отрезок пути до Карлсруэ прошел вполне спокойно, а на станции нас встретил эскорт из облаченных в форму людей, которые отнеслись к моему хозяину с видимым уважением и быстро перенесли багаж. Все это доставило Макмиллану очевидное удовольствие. У встречающих также был для нас запечатанный конверт, доставленный через Страсбург и Мец, содержавший строгое предупреждение о готовящемся в Майнце покушении на нас и совет держаться подальше от этого города и вообще как можно скорее покинуть германскую территорию.

Новости повергли меня в растерянность, ибо я не мог представить себе, как Майкрофту Холмсу удастся последовать за нами при столь резком изменении нашего маршрута. Но я питал глубокое почтение к его изобретательности и верил, что теперь никакие трудности не смогут сбить его с нашего следа. Кто знает, думал я, может быть, эта перемена — его рук дело. И с нами была теперь охрана, целых четыре человека, которым было поручено оберегать Макмиллана. Двое с оружием расположились в обоих концах вагона. Вторая пара разместилась в купе слева и справа от того, которое занимал Макмиллан. У меня не было возможности проследить за тем, как Майкрофт Холмс попал на наш поезд, но я был убежден, что ему это удалось и что он находится в нем, хотя, возможно, в каком-нибудь новом обличье.

Мы выехали вовремя и целый день ехали среди изумительных сельских ландшафтов долины Рейна; вдоль пути мелькали аккуратные фермы и холмы, покрытые темными полями, распаханными под озимь. Радостное впечатление портили лишь тяжелые облака, предвещавшие ночной дождь. Дождь, конечно, неудобство, но исходя из опыта последней недели, нужно радоваться, если нам не предстоит ничего худшего. Мое предчувствие неизбежной опасности ослабло, вместо него появилось смутное ощущение неопределенности, от которого было тем труднее избавиться, чем пасмурнее была природа. Но путь продолжался, поезд пробегал милю за милей, и, казалось, ничто не подтверждало моего беспокойства. Во мне начала уже появляться надежда, что мы наконец ускользнули от врагов и теперь мне предстоит сражаться лишь с ночными кошмарами. Вскоре мы покинем пределы Германии и окажемся среди гладких, холмов Франции. День прошел так безмятежно, что к вечеру Макмиллан опять начал проявлять свой норов, вновь возжелал развлечений и принялся изобретать способы привлечь к себе внимание.

— Я буду обедать в вагоне-ресторане, — объявил он, когда я поинтересовался, какой заказать ужин.

— Вы считаете это мудрым, сэр? — спросил я, твердо зная, что на самом деле это безумие.

— Я считаю, что скоро умру здесь со скуки и если не сменю ненадолго обстановку, то сойду с ума. В действительности я был бы рад сойти с ума. — Он потянулся, зевнул и кивком указал в окно на величественную речную долину, по которой пролегал наш путь. При этом на его лице было написано вовсе не восхищение красотой пейзажа. — Я в состоянии выносить это лишь в течение некоторого времени, а потом у меня появляется желание, скажем, поджечь эти поля. Просто, чтобы внести хоть какое-то разнообразие.

Мне захотелось выбранить его за эти мысли, внушить, что если он пойдет в вагон-ресторан, то от охранников не будет ни малейшей пользы. Я подумал, что, скорее всего, в вагоне-ресторане его привлекает не столько вкусная еда или общество других пассажиров, сколько выпивка. — Сэр, не забывайте о событиях в Мюнхене. Думаю, что вам было бы разумнее оставаться в своем купе. Если желаете, я мог бы принести вам шнапс или бренди.

— Я хочу увидеть живых людей! — заявил в ответ Макмиллан и добавил, похотливо закатив глаза: — Раз ужу меня здесь нет женщин.

— Но… — попытался возразить я.

— Организуйте это, Джеффрис. Именно за это я вам плачу. — Безапелляционный тон не оставлял надежды на отступление.

— Я поговорю с вашими охранниками, сэр, — ответил я, борясь с желанием наказать этого спесивца за тщеславные потуги пустить окружающим пыль в глаза.

— Отлично, — одобрил Макмиллан, потирая руки, словно в предвкушении наслаждения. — Я хочу, чтобы двое из них сопровождали меня в вагон-ресторан. Вторая пара пускай остается здесь на карауле. У моих вещей. Они все смогут поесть, когда я лягу спать. — Последние слова, судя по всему, доставили ему большое удовольствие, как будто помыкая ими, он обретал нечто большее, чем утоление голода.

— Я так и скажу им, — пообещал я, даже не задумываясь о том, что мне ответят эти люди.

Но те не разочаровали меня.

— Мы с капралом Хиршем пойдем вместе с ним, — сказал капрал Фостен, — и обеспечим этому курьеру безопасность даже против его желания.

Я был поражен: вместо того чтобы лопнуть от злости, он вел себя совершенно безупречно.

— Я передам это ему, — ответил я и направился к Макмиллану.

— С вашего позволения, сэр, я пойду в вагон-ресторан и распоряжусь насчет вашего обеда.

— Отлично, — так же восторженно заявил Макмиллан, — идите, Джеффрис. Я вот-вот умру от скуки.

— Непременно.

Я выскользнул из купе, питая тайную надежду, что главный кондуктор — самый высокий железнодорожный начальник в поезде — отговорит его от этого опрометчивого решения и тем самым разорвет цепь абсурдных поступков. Но в своих расчетах я не принял во внимание присущее немецкой нации стремление угодить сильным мира сего. Мои попытки внушить немцам, какие неприятности может повлечь за собой этот обед, — я попытался сделать вид, что это искреннее беспокойство преданного слуги за судьбу хозяина, — привели лишь к заверениям, что все пожелания герра англичанина будут выполнены. Через сорок минут мы пришли к соглашению, что Макмиллану предоставят место только через полчаса. Вернувшись, я сообщил об этом моему хозяину, стараясь скрыть тревогу. Он был решительно настроен весело вступить на тропинку бедствий, а я оказался не в состоянии удержать его от этого. Но хуже всего было то, что я не имел понятия, где скрывается мой настоящий патрон.

— Конечно, я надену смокинг. Достаньте его, Джеффрис, он в шкафу. — Макмиллан был очень доволен собой и намеревался извлечь максимум удовольствий из неожиданно обретенной свободы. — Следующую ночь мы проведем в Страсбурге, а наутро помчимся дальше. Мы уже почти на месте, Джеффрис. И вы сможете вернуться к своим делам, если, конечно, мы не расторгнем раньше наш договор. Вам надлежит позаботиться о сохранности моего багажа, пока я… — он сделал широкий жест, который должен был показать, что он не упустит случай обратить на себя всеобщее внимание. — Удостоверьтесь, что все мои вещи готовы к разгрузке. Даже не считаю нужным напоминать вам, Джеффрис, что вы не должны проявлять расхлябанность на своем посту.

Я помог ему одеться для ужина, и все это время меня не покидало смутное ощущение неопределенной опасности. После многочисленных напастей и страхов последних дней меня могло встревожить что угодно. Пережив в течение десяти минут крайнее нервное напряжение (за это время я ухитрился получить два язвительных замечания от Макмиллана), я решил испробовать иную тактику: принялся щипать и колоть себя. В итоге я чуть не убедил себя, что угодил в самое сердце Братства, как прохожий в лесу может свалиться в яму с гадюками. Не имея возможности найти или даже узнать о месте пребывания Майкрофта Холмса, я ощутил себя мореплавателем в утлой шлюпке посреди бушующего моря.

Капралы Хирш и Фосген дожидались, пока Макмиллан из купе. Когда же выход наконец состоялся, Фостен встал в авангарде, Хирш замкнул короткую процессию, и два капрала, прямые и жесткие, как игрушечные солдатики, повели Макмиллана обедать в вагон-ресторан. Я же принялся наводить порядок в купе и собирать вещи, чтобы по прибытии на станцию можно было незамедлительно выгрузить багаж. Как можно осторожнее я принялся проверять все ли вещи целы. Я брал каждый баул в руки очень аккуратно, оглядев со всех сторон, — на случай, если туда умудрились незаметно спрятать какую-нибудь чертовщину. Не могу сказать, чего я опасался, — стрелы, отравленной редким ядом, подобной той, что поразила моего противника в Люксембурге, или ядовитого паука, но мне совершенно не хотелось случайно наткнуться на что-нибудь в этом роде.

Закончив работу, я отправился в свое купе и весь оставшийся вечер составлял отчет для Майкрофта Холмса, изучал информацию, содержавшуюся в присланных записных книжках, а также еще раз обработал шрам на лбу. Синяк на щеке переливался различными цветами, от желтовато-зеленого до лилового и буро-синего. Слава Богу, Элизабет не видит меня сейчас. Подумав о невесте, я внезапно понял, что до Англии и безопасности еще очень далеко.

Предаваясь этим спокойным занятиям, я пытался внушить себе, что за нами с Макмилланом уже никто не следит, поскольку мы изменили маршрут и скоро покинем Германию.

Около десяти вечера мы пересекли Рейн, и вскоре прибыли на станцию. Оттуда нас отвезли в Страсбург, где мы расположились на ночь во второразрядной гостинице. Мой номер находился через две двери от апартаментов Макмиллана. Это мне не понравилось, но, поскольку при нас были охранники, я решил не возражать.

Проснувшись утром, я почувствовал, что ко мне возвращается оптимизм и аппетит, которого я не испытывал с Люксембурга. Но хорошее настроение покинуло меня, едва я вспомнил о многочисленных случаях с неосмотрительными авантюристами, которые позволили себе расслабиться, не убедившись в том, что все опасности остались позади. Им пришлось сторицей расплатиться за свою беспечность. От этих мыслей сразу же исчез и аппетит. Потыкав вилкой в завтрак, я попытался пробудить его, но тщетно.

Макмиллана не посещали мрачные мысли. Он объявил, что прекрасно провел вечер в ресторане, общался с другими пассажирами и, как подобает джентльмену, сыграл пару робберов в вист, выиграв немного денег. Он был рад тому, что опять находится на твердой земле, и был бы не прочь провести здесь еще несколько часов.

— Когда мы попадем в Мец, то сможем чувствовать себя в такой же безопасности, как на английской земле, — убежденно заявил он.

— Надеюсь, что вы правы, сэр, — ответил я, расставляя многочисленные чемоданы и баулы, чтобы отправиться на вокзал. Меня не покидала мысль о том, что в Англии находится Викерс, который отправил меня сюда.

— Мне всегда нравился Страсбург, — сказал Макмиллан, глядя в окно, — он такой… такой европейский. Ни в Англии, ни в Шотландии нет ничего подобного. — Тут его внимание привлекли тяжелые облака. — Сегодня будет сильный дождь. Это может задержать нас в пути. — Он в раздражении скривил рот.

— Это возможно, сэр, — согласился я, стараясь не смотреть в небо.

— Наши охранники, наверно, уже ждут нас, — с легким вздохом сказал он после затянувшейся паузы.

— Это была мудрая предосторожность с вашей стороны, нанять их, — сказал я как можно беззаботнее. Но меня все сильнее охватывало дурное предчувствие. Напрасно я уговаривал себя, что это только реакция на потрясения последней недели, что это из-за них я стал таким впечатлительным и волнуюсь без видимой причины.

— Вы хорошо спали, Джеффрис? — спросил Макмиллан. В его голосе неожиданно для меня прозвучало сочувствие. — У вас сегодня мрачный вид. Может быть, вас опять беспокоит рана на лбу? Если хотите, пока мы в Страсбурге, можете обратиться к врачу. Пусть он посмотрит, не воспаляется ли ваша рана.

— Спасибо, хорошо, — ответил я, ощупывая шрам. Он начал затягиваться и зудел. — А рана уже заживает.

— Из-за нее вы можете показаться кому-нибудь проходимцем, — неодобрительно заметил Макмиллан. — Но я готов считать это почетным шрамом. Эта пуля могла повлечь куда большие беды, нежели клочок кожи, содранный с вашего лба.

— Несомненно, сэр, — согласился я, вспоминая, что она пролетела совсем рядом с Майкрофтом Холмсом.

Макмиллан, конечно, не мог прочесть моих мыслей. С присущим ему высокомерием он похвалил меня:

— Хорошо, что вы понимаете это, Джеффрис. Похоже, что вы сможете довольно долго прослужить у меня.

Я был не в силах заставить себя поблагодарить его за эти слова, а лишь скованно поклонился и продолжал осматривать багаж. Его следовало отвезти на вокзал и погрузить в поезд, который отправлялся в Мец в десять сорок пять и должен был прибыть на место спустя десять часов. Капрал Хирш заверил нас в том, что Макмиллану выделено купе, а в вагоне будут только сам Макмиллан, охранники и я.

У входа в гостиницу стоял шарабан, запряженный парой крупных угловатых ганноверских лошадей; они уже обросли длинной неопрятной зимней шерстью. Кучер был похож на своих коней: высокий, широкоплечий, крепкий человек. Он сильно хромал. Украшенное большим шрамом лицо скрывала низко надвинутая мятая шляпа. Он быстро говорил на ужасной смеси немецкого и французского языков с таким странным гортанным акцентом, что в первое мгновение я испугался, что не смогу его понять. А он быстро уложил багаж в повозку и ловко закрепил его множеством широких ремней.

— Ты быстро позвать сюда этот хлыщ иностранец, — приказал кучер. По крайней мере, мне послышалось именно так.

— Мне кажется, что его назначили сопровождать нас, — сказал я, подавая пальто Макмиллану. — Он поедет с нами в поезде и обеспечит нам переезд из Гента до самого корабля. — Такое обслуживание показалось мне странным, и я пожал плечами. — Он говорит, что уже занимался такими делами. Во всяком случае, так я понял. Когда он быстро говорит, понять его почти невозможно, этот диалект…

— Так говорят все крестьяне, — сообщил Макмиллан. — Наверно, бывший солдат, судя по вашему описанию. Из тех, кому приходится служить, чтобы не умереть с голоду. — Взмахнув рукой, он прекратил обсуждение вопроса. — Ладно, пойдемте. Нужно продолжать свою миссию.

— Конечно, — согласился я, распахнув перед Макмилланом дверь гостиницы. По нескольким широким ступеням мы спустились к поджидавшему шарабану. Я придержал дверцу, подождал, пока Макмиллан усядется, запер ее, вскарабкался наверх и сел на сиденье, обращенное назад.

Возница уже сидел на козлах и приветствовал нас, взмахнув кнутом, прежде чем прикрикнуть на свою упряжку. Экипаж мягко покачивался на рессорах, кучер оказался искусным, и мы покатили на вокзал. День был тихим, народу на улицах было немного. Носильщики на вокзале уже ожидали нашего приезда и сразу же принялись за работу. Наш вагон стоял в стороне, охранники, прибывшие на вокзал раньше нас, заняли свои посты, как только мы вошли в вагон. С помощью кучера багаж молниеносно погрузили, и вскоре мы уже двигались в направлении Меца.

Из дневника Филипа Тьерса

М. X. все еще находится рядом с Г. и Макмилланом, но его утренняя телеграмма вселяла опасения, что одного изменения маршрута будет недостаточно, для того чтобы воспрепятствовать стремлению Братства обратить в прах все, что удалось достигнуть при помощи этого Соглашения. М. X. смог заметить вчера двоих шпионов среди пассажиров поезда, которым едут Макмиллан и Гатри, и опасается, что сегодня их будет больше, — ведь чем быстрее Макмиллан приближается к Англии, тем активней Братство будет стараться нейтрализовать его. М. X., конечно, вызвал бы в Мец поезд «Меркурий», чтобы без задержек доставить всех на побережье, но это неминуемо привлечет нежелательное внимание врагов. Ведь быстроходный поезд представляет собой ясно различимую движущуюся цель, хотя М. X. убежден, что Братство сейчас поостережется прибегать к действиям, могущим «засветить» его. Он утверждает, что на Макмиллана возложена гораздо большая ответственность, чем он считал вначале, и поэтому он намеревается сопровождать Г. и Макмиллана на всем протяжении их пути в Англию, так как никто не сможет лучше него справиться с этой задачей. Еще просил передать свои поздравления Эдмунду Саттону, поскольку уверен, что Г. до сих пор не смог узнать его в нынешнем образе, и это очень забавляет М. X.

Рано утром доставили еще одно письмо для Г. от мисс Ридейл. Похоже, она чрезвычайно рассержена на Г. и считает его поведение пренебрежением: он отсутствует целую неделю и до сих пор не написал ей ни слова. После возвращения Г. она намерена выдвинуть ему ультиматум, ибо убедилась, что ему свойственна необязательность, о которой она прежде не подозревала. Она боится, что эта черта может угрожать упорядоченности их семейной жизни, а это ее ни в коей мере не устраивает. Пересказывая содержание письма, я не злоупотребил ее доверием, поскольку оно пришло незапечатанным и сопровождалось припиской, что М. X. следует тоже ознакомиться с его содержанием, чтобы он мог понять: служебные обязанности, возложенные им на Г., подорвали надежды последнего на будущее семейное счастье.

Мне доставили также данные о центрах Братства во Франции, которые М. X. запросил еще до отъезда. Там есть и сведения о частных капиталовложениях его членов, использовавшихся Братством в своей деятельности. Я отправил эти сведения телеграфом. Надеюсь, что он успел получить их до отъезда. Чтобы подстраховаться на тот случай, если телеграмма в Страсбург не застала его, я отправил копию, чтобы он смог получить ее в Меце.

Скоро я должен уйти в больницу. Эдмунд Саттон вызвался остаться в квартире на все утро, хотя обычно в это время он занимается своими собственными делами. Он уходит в одежде старьевщика, а возвращается через несколько часов в образе моряка. Я поражен способностью этого человека к перевоплощению: даже я не сразу узнаю его, хотя мы знакомы уже несколько лет. Будучи осведомлен о моих обстоятельствах, он готов пожертвовать своим личным временем, чтобы дать мне возможность подольше побыть с матерью. Пусть кто угодно говорит, что актерам неведомо сострадание; я за последние дни убедился в обратном. Я и не представлял себе, сколь глубоко он сочувствует несчастным, подобным моей матери.

Надеюсь в скором времени получить из Германии очередное известие от М. X. Эти задержки и неизвестность… их чертовски трудно переносить.

Глава 25

К полудню начался дождь. Он лил сплошной стеной, и день сразу померк, весь мир утратил свое многоцветье; за окнами, залитыми водой, мелькали бесформенные предметы цвета сепии. Скорость поезда упала вдвое, и прожектор на локомотиве не столько предупреждал встречных о приближении поезда, сколько освещал путь. Хотя холмы в этой области были не слишком крутыми, тем не менее при такой погоде здесь порой происходили оползни, преграждавшие путь. Поэтому машинист не хотел рисковать. Он не знал, что из-за этой разумной предосторожности я посылал ему в душе самые искренние проклятия.

— Как этот трусливый мерзавец смеет так задерживать нас? — разбушевался Макмиллан, в пятый раз в течение часа взглянув на часы. От скуки он выпил куда больше бренди, чем позволяло благоразумие, и стал сварливым. Он поминутно протирал запотевшее стекло, но открывавшиеся смутные пейзажи не доставляли ему удовольствия. — Мы опоздаем на пересадку в Льеж, и что нам тогда делать?

— Машинист должен думать о безопасности пассажиров, — огрызнулся я куда резче, чем это подобало слуге.

— Не грубите, Джеффрис, — предупредил Макмиллан. — Не забывайте — я могу уволить вас, если ваше поведение мне не понравится. А такие замечания мне не нравятся. — Он откинулся на спинку дивана. — Хоть бы этот проклятый дождь прекратился. Мы смогли бы хоть отчасти наверстать опоздание.

— Конечно, могли бы, — подтвердил я самым льстивым тоном, на который только был способен. — Но в любом случае мы попадем в Мец не позже полуночи. — К этому моменту я понял, что тревога обострялась всякий раз, когда я прибавлял приставку «фон» к названию города, к которому мы стремились, и вспоминал о том, что эта местность непрерывно переходила от Франции к Германии и обратно в течение целого тысячелетия. Фон Метц был, несомненно, немцем, а местность, чье название он избрал в качестве своего имени, так же несомненно, являлась теперь частью Франции. Это обстоятельство лишало меня последних остатков спокойствия.

— Остается надеяться на это, — отозвался Макмиллан, успокоенный моим почтительным отношением.

Я разделял его беспокойство, вызванное нашим медлительным продвижением, но напомнил себе, что погода точно так же сказывается и на возможности передвижения наших преследователей. Исходя из этого, продолжал я свои неприятные размышления, они на самом деле не поджидали нас в засаде, а находились где-то позади и должны были волноваться точно так же, как и мы.

Мои опасения оказались пророческими. Около двух пополудни, когда мы пересекали несколько ручейков, превратившихся из-за дождя в бурные потоки, состав накренился, завизжали тормоза и тревожно завыл гудок. Раздался громкий металлический скрежет, в ответ ему послышались человеческие вопли, и первый вагон сошел с рельсов. Следующие два вагона, в том числе и тот, в котором ехали мы с Макмилланом, потянулись вслед за ним, тоже соскользнули с рельсов, словно схваченные внезапной судорогой, и легли на склон холма, мимо которого проезжал поезд.

Макмиллан, от души ругаясь, хватался за все подряд, пытаясь подняться на ноги.

— Сэр, — обратился я к нему, не двигаясь с места, — будьте осторожны. Мы не знаем, насколько устойчиво стоит вагон. — Конечно, я не верил, что даже если он примется скакать, нам может стать хуже. Опасения у меня вызывали резкие звуки, которыми сопровождались эти передвижения. Они разносились по вагону, а находившиеся рядом с нами вооруженные охранники должны были в любых обстоятельствах защитить нас от опасности. Мне удалось уцелеть после нескольких нападений убийц, и теперь было бы крайне обидно пасть от пуль собственных телохранителей.

— Но… — запротестовал было Макмиллан, однако продолжение фразы потонуло в грохоте, похожем на взрыв, раздавшемся впереди.

Теперь уже я, опираясь на наклонную стену, торопливо добрался до распахнувшейся вагонной двери. В хорошую погоду спрыгнуть на землю было бы легко, но сейчас внизу была скользкая размокшая земля. Поэтому я, со всеми предосторожностями спустясь с подножки, все равно упал, но сразу же вскочил, стряхивая с рук землю и мелкий гравий. Дождь поливал немилосердно; он сразу же промочил меня до нитки, и остатки тепла, которые я пытался сохранить в себе с ночлега, моментально исчезли.

Ближе к голове поезда я увидел двоих проводников с помощниками. Они расхаживали вдоль сошедших с рельсов вагонов и о чем-то говорили, покачивая головами и оживленно жестикулируя. За моей спиной из вагонов, оставшихся на рельсах, начали понемногу выбираться пассажиры. Многие из них были расстроены, на некоторых лицах читалось отчаяние.

Теперь было ясно, что сегодня мы не попадем в Мец. Даже к полуночи. К этой удручающей мысли добавилась еще одна, столь же неприятная. Если следом за нами движется еще один поезд, его машинист может не заметить нас и не успеет вовремя затормозить. В этом случае произойдет настоящая катастрофа. Я подумал, что следует предупредить кого-нибудь об этом, но тут увидел, что один из проводников с фонарем поплелся в хвост поезда. Оставалось надеяться, что он отойдет на достаточно большое расстояние, чтобы предупреждение имело смысл. Двое помощников проводников, одетые в непромокаемые накидки, взяли фонари, ломы и полезли под колеса изучать повреждение.

Из одного из задних вагонов примчался маленький толстый человек. Он пробежал мимо меня, громко крича, что он врач и готов оказать помощь пострадавшим. В одной руке он держал большой кожаный саквояж, а другой придерживал на голове шляпу. Еще раз оглянувшись, я увидел, что все новые и новые люди покидали вагоны и оставались мокнуть под дождем.

Один из наших охранников, двигаясь с преувеличенной осторожностью, вылез из вагона.

— И что теперь, сэр?

— Вы спрашиваете меня? — громко откликнулся я. Если мне не изменяла память, его звали Дитрих. — А что сказал Макмиллан?

Охранник (Дитрих?) невесело рассмеялся.

— Он велел нам поставить паровоз на рельсы, исправить вагоны и ехать дальше.

— Ну, конечно, — сказал я. Мне было все еще не понятно, почему он пришел за указаниями ко мне.

— Нам сказали, что в критическом положении следует советоваться с вами, — пояснил охранник, понизив голос. — А сейчас, похоже, оно наступило. Значит…

— Да, кажется, дело плохо, — медленно произнес я, гадая про себя, где и от кого охранники получили приказы. Врач, дошедший до паровоза, теперь торопливо шагал назад вдоль вагонов. Он остановился у багажного вагона, прицепленного перед нашим, и спросил, не пострадал ли кто-нибудь из сопровождавших багаж.

— Несколько синяков и царапин, — последовал беззаботный ответ. — А беда в том, что все перевернулось.

Врач подошел к вагону Макмиллана и взглянул на меня.

— Там есть кто-нибудь еще?

— Да, — ответил я. — Три телохранителя и шотландский дворянин.

Врач важно кивнул и заявил:

— Я должен посмотреть, в каком они состоянии. Вы, кажется, сами ранены, сэр?

— Два дня назад, — пояснил я и добавил: — Шотландец в отвратительном настроении. — Мне показалось, что будет справедливо предостеречь доброго самаритянина.

— Постараюсь не забыть об этом, — ответил доктор. Он уже карабкался по наклонной лесенке, крепко держа в руке саквояж.

— Действительно, сэр, как вы умудрились так пораниться? — спросил охранник, когда врач скрылся в вагоне. — Несчастный случай, или?..

Я не нашелся, что сказать, и лишь заметил:

— Да, знаете, и то и другое неприятно.

— Совершенно верно, — согласился он и встал около двери, в которую только что вошел врач.

Мы находились на западе от Сарбура, в местечке под названием Лендрские пруды. Здесь действительно было множество прудов, которые зимой превращались в болота. Следующей станцией был Бенестроф. До него было довольно далеко, по моим расчетам, добрых восемь миль. Сарбур находился еще на милю дальше в обратном направлении. В это время года, да еще и по такой погоде, мало кто решился бы отправиться в любой из этих городов; тем более что близился вечер.

Я подошел к кучке людей, собравшихся вокруг машиниста, который держался за голову дрожащими руками.

— Не могу понять, — говорил он, — впечатление такое, будто здесь произошел взрыв. Вода порой делает такие промоины, если накапливается за каким-нибудь препятствием, а затем вырывается на свободу, но… — Он посмотрел на паровоз, беспомощно стоявший между рельсами, — я готов поклясться, что здесь был взрыв.

— Но кому могло понадобиться устраивать взрывы здесь, в такую погоду? — спросил по-французски с сильным голландским акцентом один из пассажиров.

— Не знаю. Хотя нас предупреждали о том, что это возможно, — ответил машинист; его удивленный голос дрожал, как у обиженного ребенка. — Кто-нибудь, наверно, скажет.

Я знал, что не должен оставлять Макмиллана, особенно в том случае, если машинист прав, и пути действительно были взорваны. Но я счел необходимым дать совет.

— Если кто-нибудь решится идти на станцию, не стоит делать этого в одиночку. Мало ли что случится. Пусть идут двое мужчин.

— Разумное замечание, — поддержал главный кондуктор. — Да, в обе стороны пойдут по двое мужчин. Следует соблюдать предосторожности. — Его пышные усы обвисли, с них капала вода. — Здесь поблизости проходит канал. Мы можем встретить баржу и передать сообщение на ближайший шлюз.

— Ночь приближается, можем и не встретить, — усомнился один из кочегаров. — Эти речники на ночь всегда причаливают к берегу. — Он типично по-французски пожал плечами. — С какой стати они будут помогать нам? К тому же до канала дальше, чем до Сарбура. Мы раньше доберемся до города.

— Есть раненые? — поинтересовался я, почувствовав стыд за то, что такой очевидный вопрос так долго не приходил мне в голову.

— Насколько я знаю, одна сломанная рука, — ответил главный кондуктор. — Скоро доктор сможет сказать точнее.

Я кивнул и поднял воротник. От этого не стало теплее, но, по крайней мере, вода уже не текла прямо за шиворот, хотя продолжала проникать сквозь одежду. В это время я краем глаза заметил, что из предпоследнего вагона появился наш кучер. Он ехал там вместе со своими лошадьми и повозкой.

— Подождите! — крикнул я. Мне стало досадно, что я забыл об этом пассажире. — У него есть лошади, и он может отправиться на них за помощью, — бросил я через плечо машинисту и проводникам.

Главный кондуктор хлопнул себя по фуражке.

— Он прав. Как я мог забыть? Там же пара лошадей и экипаж. — Он умолк и окинул меня подозрительным взглядом. — А вы думаете, что ваш хозяин позволит воспользоваться ими?

— Наверняка позволит, если захочет попасть в Мец, — решительно ответил я. — Позвольте мне поговорить с ним.

Машинист нетвердо держался на ногах и стонал, но когда несколько рук попытались поддержать его, он отмахнулся.

— Мне уже лучше, — с непоколебимым достоинством сообщил он.

— Очень хорошо, — ответил главный кондуктор. Он, похоже, не поверил своему подчиненному. Отозвав меня в сторону, он шепотом сказал: — Конечно, не мое дело учить вас, но, возможно, будет лучше, если вы дадите кучеру указания перед разговором с вашим господином. Это ускорит дело.

Я дважды кивнул, обдумывая предложение.

— Очень дельно. — Я даже и не думал о таком дерзком поступке, но теперь решил, что такое решение было бы, пожалуй, самым мудрым в сложившихся обстоятельствах.

— Такие люди не всегда сразу понимают, чего от них хотят, — добавил кондуктор и ободряюще взглянул на меня.

— Да, пожалуй, — согласился я и расправил промокшие плечи, намереваясь отправиться на поиски уже пропавшего куда-то кучера. В этот момент один из наших охранников (не Дитрих) подошел ко мне сзади и взял за руку.

— Прошу прощения, сэр, — негромко сказал он, — но доктор просит вас побыстрее подняться в вагон.

Я заколебался, но только на мгновение. Как только узнаю, что нужно врачу, сразу же займусь кучером.

— Что случилось? — спросил я, когда мы зашагали к вагону.

— Он не сказал. Просто велел побыстрее позвать вас.

Тут я заметил, что скулу охранника украшает ссадина.

— Хорошо, — ответил я и добавил: — Доктор осмотрел вас?

Охранник изумленно уставился на меня, а затем рассмеялся.

— Ну что вы, сэр, на учениях нам достается куда сильнее. Это… это пустяки. — Он указал на Дитриха, который помогал строить заграждение поперек линии в хвосте поезда. — Хочу помочь им. Там еще двое наших, они позаботятся о шотландце. Видит Бог, в ближайшее время никто из нас не сможет никуда деться отсюда.

Я кивнул в ответ на это заявление, выражавшее столь безропотную покорность неласковой судьбе, и в это время мне послышался шум драки. Я посмотрел на холм, но дождь слепил мне глаз, и я ничего не смог увидеть. Но пока я шагал по склону (нужно было пройти всего шагов двадцать), во мне крепло недоброе предчувствие.

— Там будет костер, — охранник указал на людей, складывавших хворост. — Сигнал для следующего поезда, да и погреться можно будет.

— Прекрасная мысль, — с чувством ответил я. Конечно, столь неприхотливому человеку, как я, стыдно в этом признаться, но больше всего на свете мне не нравился холод и сырость. — А печи на кухне работают?

— Кажется, да. Это большая удача, — сообщил охранник, остановившись около двери нашего вагона. — Помочь вам забраться, сэр?

— Не нужно. — Я больше не замечал моего спутника. Подтянувшись на перилах, я мгновенно оказался в вагоне. И сразу же заметил, что Макмиллан лежит, растянувшись, на полу в коридоре, а врач склонился над ним.

— Он упал, — пояснил врач. Одной рукой он держал Макмиллана за запястье, видимо, щупал пульс. — Боюсь, что голова разбита. — Он прикоснулся к спутавшимся огненно-рыжим волосам чуть выше виска.

— Позовите охранников. Они помогут вам, — посоветовал я, пробираясь к ним по наклонному полу.

— Они заняты, — ответил врач, доставая что-то из своей сумки: незнакомый мне предмет, похожий на обтянутое кожей яйцо. — Не могли бы вы помочь мне? — спросил он, подзывая меня поближе.

Склонившись над Макмилланом, я заметил на саквояже тисненое или выжженное клеймо с изображением египетского ока. Не в силах поверить своим глазам, я собрался было спросить этого человека, откуда на докторской сумке такая эмблема, но сзади меня обхватила пара крепких рук. В следующее мгновение я ощутил сокрушительный удар по голове и скорее услышал, чем почувствовал, что проваливаюсь в темноту.

Из дневника Филипа Тьерса

День сегодня тянулся бесконечно. Из Германии никаких вестей, кроме того, что М. X. и Г. не прибыли в Мец, и поезд, на котором они ехали, исчез. Было употреблено именно это слово: исчез. Будто поезд каким-то неведомым образом спрыгнул с рельсов и умчался по холмам неизвестно куда. Вторая телеграмма подтвердила, что поезд не прибыл на станцию назначения и не был найден на запасных путях. Железнодорожные власти опасаются, что на линии произошел оползень или, того хуже, поезд потерпел крушение. В любом случае требуется время, чтобы найти место несчастного случая и отремонтировать путь, особенно учитывая ненастную погоду и поздний час.

Для полного веселья вечером меня посетил разъяренный инспектор Корнелл, который грозил заставить М. X. дать официальные показания о том, что ему известно насчет гибели молодой женщины. Обстоятельства ее смерти продолжают вызывать у него сомнения. Он намерен также допросить Викерса. Я послал в Адмиралтейство записку с просьбой обеспечить еще несколько дней задержки, для того чтобы разыскать М. X. Эдмунд Саттон, охотно играющий роль М. X., не считает для себя возможным вводить в заблуждение представителя закона.

Я хочу остаться сегодня в больнице допоздна. Надеюсь, что за это время придут известия с континента, самые долгожданные за все последнее время.

Глава 26

Первое, что я увидел, когда сознание вернулось ко мне, было лицо склонившегося надо мной кучера. Струи дождя в свете фонаря образовывали вокруг его помятой шляпы своеобразный нимб. Затем я почувствовал страшную боль около левого уха. Приподнявшись, я притронулся к голове и вздрогнул: от прикосновенияболь многократно усилилась, пронзив мозг, словно иглой.

— Что произошло?

— Вас ударили по голове чем-то тяжелым, — вполголоса пояснил кучер голосом Майкрофта Холмса — минут двадцать тому назад, если судить по косвенным признакам. Очень умелая работа, между прочим. Удар был рассчитан на то, чтобы вывести вас из строя, но не изувечить или убить. — Он выпрямился и громко сказал, почти прокричал на том фантастическом смешанном языке, которым говорил кучер: — Шотландца преступники уволокли.

Собрав все силы, я поднялся на ноги. Окружающий мир опрокинулся, и мне пришлось напрячься, чтобы вернуть его в нормальное положение. Убедившись, что не буду спотыкаться на каждом шагу, я направился к вагону, в котором еще совсем недавно ехал в обществе Макмиллана и четверых охранников, но Холмс остановил меня.

— Я не стал бы этого делать, мой мальчик, — негромко сказал он, вновь склонившись ко мне, — там может быть бомба.

— Бомба? — тупо переспросил я, уверенный, что ослышался. Но тут я почувствовал, что руки мои затряслись, и еще через несколько секунд осознал, что мне очень страшно.

— По крайней мере, должна быть, — сухо добавил мой патрон. — Если вам уже лучше, дорогой сэр, — прорычал он на своем жутком эльзасском диалекте, — и вы можете держаться на ногах, то я помогу вам. Только смотрите, не падайте!

— Спасибо, — ответил я, причем сначала по-французски, а затем по-немецки. Ноги у меня подгибались, как у новорожденного жеребенка, но напряжением всех сил мне удавалось удержаться в вертикальном положении.

Майкрофт Холмс повернулся к собравшимся вокруг, выпрямился в полный рост и заговорил по-немецки таким внушительным тоном, который сделал бы честь самому фон Бисмарку.

— Господа, вы оказались безвинными жертвами преступления, совершенного врагами всех европейских государств. На вас пришлась вся тяжесть удара некоей организации, поклявшейся сорвать длительный и сложный переговорный процесс между важнейшими державами. Они уже совершали покушения на жизнь шотландского джентльмена и его слуги. На сей раз им удалось, как вы знаете, захватить шотландца. Это обязывает его слугу и меня последовать за ними. Удалось ли кому-нибудь заметить, куда они скрылись?

Раздался нестройный хор противоречивых ответов.

— Господа, — Холмс вновь обратился к пассажирам на безупречном немецком языке, — вы сможете помочь нам лишь в том случае, если дадите верные сведения. Прошу вас, подумайте, прежде чем говорить. Если мы станем гоняться за тенями, эти злодеи смогут добиться своей цели. Так. Вы, — он указал на Дитриха. — Что вы видели?

Охранник выпрямился, и я заметил на его лице две ссадины, которых не было во время нашего недавнего разговора.

— Что ж, мне показалось, что выше по склону холма происходит какое-то движение. Затем я увидел троих-четверых человек верхом; еще трех лошадей вели в поводу. Они ехали краем леса, насколько позволял уклон. Когда один из людей, собиравших хворост, помахал им рукой и попросил помочь, в него… в него выстрелили.

— Кто-нибудь не согласен с этим описанием? — спросил Холмс и услышал в ответ несколько незначительных поправок. Было четыре человека и восемь лошадей. Нет, людей было восемь, а лошадей девять. Нет, на всех лошадях были седоки.

— Понятно. Они приехали верхом к месту, где определенно рассчитывали кого-то найти. — Он утвердительно взмахнул рукой в перчатке и продолжил расспросы: — Кто видел, что случилось в вагоне? — указал он на наш вагон.

— Кажется, кто-то выбросил из той двери чемодан, — неуверенно сказал один из мужчин. — Во всяком случае, было выброшено что-то из багажа, как мне помнится.

— И шотландца оттуда выгрузили, — добавил главный кондуктор. — Его выволок доктор. Вынес его, перекинув через плечо, как мешок, да так и пошел, а охранник потащил за ним багаж. — Видимо, он был очень доволен своим подробным докладом, так как победоносно оглядел окружающих. (Я подумал, что мой глаз, кажется, не поврежден и начинает привыкать к вечернему полумраку.)

— Очень хорошо, — похвалил Холмс. — А вы можете описать багаж?

Главный кондуктор нахмурился и поджал губы.

— Такая кожаная штука, величиной, пожалуй, с ночную тумбочку, ну, может, чуть поменьше. — Он перевел взгляд на меня. — А вы знаете, что это могло быть?

Я уже давно опасался самого худшего, и последние слова железнодорожника подтвердили мои опасения.

— Знаю, — вздохнув, ответил я; тяжкий груз неудачи обрушился на меня, пригибая к земле.

— Содержимое было важным? — по-немецки спросил меня Холмс.

— Чрезвычайно, — на том же языке ответил я. — Боюсь, что мой хозяин не простит такого упущения.

— Ваш хозяин, — Холмс продолжал говорить по-немецки, — знает, что вы делали все возможное для защиты его лично и его дела. Он не будет настолько строг к вам, как вы сами к себе.

— Может быть, может быть, — покачал я головой, поняв, что Майкрофт Холмс все еще не закончил игру. — И что же нам делать?

— Нет никакого смысла слоняться вокруг поезда в ожидании помощи. Железнодорожная служба сделает все, что следует. Джеффрис, нам нужно взять упряжных лошадей и отправиться вслед за похитителями. — Мы продолжали говорить по-немецки, и при этих словах из группы людей, столпившихся вокруг, послышались протестующие возгласы. — Не волнуйтесь, добрые граждане, — успокоил их Холмс, — когда путешествует такая важная персона, как этот шотландец, то за графиком движения поезда внимательно следят. Мы знаем, что помощь уже идет, но, если мы хотим избежать самого худшего, следует действовать прямо сейчас. Поезд ищут, но мы не можем ждать.

— Но ведь идет такой сильный дождь, — перебил Холмса один из поваров, как будто об этом можно было забыть.

— Они отметили, что мы проехали Сарбур, и уже вскоре поймут, что поезд слишком сильно опаздывает, — продолжал Холмс, не обратив внимания на реплику. — Ручная дрезина или ремонтный состав вышел, самое меньшее, полчаса назад. Так что помощь явится довольно скоро.

— Вы уверены? — спросил машинист, скорчившийся около густо дымящего костра.

— Эту уверенность мне придают полномочия, полученные от правительств в Брюсселе, Париже и Берлине, — Холмс расправил плечи. — Дитрих, возьмите одного-двух человек, фонари, и пройдите подальше по рельсам в обратном направлении, чтобы те, кто будет двигаться с той стороны, смогли вовремя вас заметить. — А вы, — он указал на двоих оставшихся охранников, которые с виноватым видом стояли поодаль, — отправляйтесь с фонарями в сторону Бенестрофа. Это обезопасит нас от еще большего несчастья.

— Откуда у Дитриха эти ссадины? — шепотом спросил я Холмса, когда люди отправились выполнять его приказ.

— Этот… э-э… доктор ударил его, когда он пытался помешать выносить Макмиллана. Дитрих проявил себя с очень хорошей стороны. — Он огляделся с таким видом, словно боялся увидеть новые разрушения. — Вы в состоянии сидеть на лошади? Придется ехать без седел. Обрежьте поводья, целые вожжи будут только мешать.

От одной только мысли о поездке верхом к горлу подступила тошнота, но я послушно кивнул.

— Да, я справлюсь.

— Вы сильный человек, Гатри, — улыбнулся Холмс. — Скоро все кончится, обещаю вам.

В ответ я смог лишь слегка поклониться, отчего мир поплыл у меня перед глазами.

— Можно мне, по крайней мере, снять эту чертову штуку? — спросил я, дотронувшись до повязки.

— Сможете, но только когда мы немного отъедем отсюда. Тогда нам нужно будет смотреть во все глаза. — Он оглянулся через плечо на подходившего к нам главного кондуктора и вновь повел себя, как немецкий офицер в высоких чинах. — Взнуздайте лошадей и выведите их наружу. Нам понадобится пара фонарей. Не беспокойтесь, мы возьмем их с повозки. Надеюсь, что смогу положиться на вас, и вы дадите полный и точный отчет, когда вас найдут власти.

Вокруг уже началась бурная деятельность. Трое проводников багажного вагона тут же отправились готовить для нас лошадей.

Когда пару могучих ганноверских коней вывели из вагона, примчался один из отправившихся с Дитрихом. Он кричал на бегу, что к нам движется поезд и будет здесь, самое большее, через пятнадцать минут.

Поваренок из вагона-ресторана, пройдя через соседний вагон в наш, достал из крайнего купе мой саквояж, и теперь он мирно стоял на площадке, поджидая меня.

— Обязательно скажите им, что в купе шотландца лежит бомба, — напомнил Майкрофт Холмс главному кондуктору на чистом берлинском диалекте. — Она спрятана среди багажа в прорезиненном мешке. Вы же не хотите, чтобы теперь, когда позади такие неприятности, случилась настоящая трагедия? — Подняв глаза на меринов, которых подвели к нам, он заметил, что один из них нетерпеливо перебирает ногами, пытаясь перейти на рысь. — Действительно, старина, хорошо, что тобой движет не нервное напряжение, а духовный подъем, да притом на ногах крепкие подковы. Это значит, что этой ночью ты не захромаешь и не выбросишь меня в канаву при первом же намеке на опасность, — обратился он к коню, собрал поводья и, взявшись за гриву, одним махом взлетел на его широкую спину. Его крупная фигура хорошо смотрелась на высокой ширококостной лошади, и он был достаточно тяжел, чтобы совладать с могучим животным. Он сжал туловище коня своими длинными ногами, как клещами; высокий рост позволял ему это. Я был легче и меньше ростом, и понимал, что мне будет не столь удобно.

Голова у меня раскалывалась от боли; я понимал, что пытаться так же лихо вскочить на лошадь будет просто глупо, и потому охотно согласился принять помощь главного кондуктора, когда тот пришел с фонарями, о которых говорил Холмс.

— Думаю, что нам стоит подняться на холм, а затем направиться на запад, — сказал Холмс, когда мы отъехали от поезда.

— То, что вы говорили о приближающейся помощи, — это правда? — спросил я, отбросив наконец осточертевшую повязку.

— В общем и целом — да. Но к тому же в семь часов вечера здесь ежедневно проходит поезд из Селеста в Саарбрюкен. — Он остановил своего карего коня, который, как и все представители этой масти, в полумраке казался совсем черным, — светлело лишь брюхо да подпалина на морде — и знаком предложил мне сделать то же самое. — Прислушайтесь.

Издалека донесся настойчивый голос паровозного свистка.

— Это просто прекрасно. Особенно с учетом того, что пришлось вынести пассажирам.

— Гатри, мальчик мой, все пассажиры будут потчевать знакомых историей об этом приключении, по меньшей мере, года четыре, — ответил Майкрофт Холмс в той же саркастической манере, которой обыкновенно придерживался, сидя за завтраком в своей квартире на Пэлл Мэлл. — Один из главных недостатков нашей работы в том, что мы не имеем права рассказывать о ней. Если мы начнем болтать, все трактирщицы от Нью-Йорка до Будапешта сбегутся слушать, и у нас не останется времени заниматься делом. — Он рассмеялся и тронул коня. Взгляд его был прикован к земле, освещенной лучом фонаря, в поисках следов недавно прошедшей кавалькады.

И наконец на мокрой земле появились следы множества подкованных копыт. Судя по отпечаткам на узкой тропе, те, за кем мы гнались, двигались на запад.

— Похоже, я знаю, куда они направляются, — сказал Майкрофт Холмс через час. Уже совсем стемнело, дождь стал тише, но ветер усилился, и его резкие порывы, казалось, насквозь прожигали меня холодом, ноги и спина разболелись из-за того, что мне приходилось прилагать изрядные усилия — коленями направлять моего могучего ганноверца, в голове при малейшем движении снова и снова возобновлялся монотонный гул. — Часа через два мы минуем озеро и попадем в Дьёз, где сможем переночевать. Лошадям нужен отдых, да и нам с вами, Гатри, необходимо будет согреться, хорошо поесть и известить Тьерса, что еще не все потеряно.

— Вы так считаете? — чуть слышно спросил я.

— Да, Гатри. Теперь я получил очень важные сведения, которых мне недоставало прежде, и это поможет нам, пока они не подозревают, что мне известно. — Он указал на дорогу, взбегавшую на дамбу между двумя прудами. — Будем следовать по ней, на развилке свернем на север и окажемся в Дьёзе.

— Развилка… север… — повторил я в некотором отупении. Мне была видна лишь одна-единственная узкая дорожка, убегавшая в темноту между озерами. Саквояж, казалось, весил не менее пяти стоунов и с каждой минутой становился все тяжелее. Если бы не записные книжки, лежавшие в нем, я уже давно бросил бы его, но всякий раз мысль о содержимом моей надоевшей поклажи удерживала меня от этого безответственного поступка.

— Развилка находится сразу за дамбой. Южная дорога ведет к деревне Эмен и возвращается в Сарбур. — Он сообщил это с небрежностью, свидетельствовавшей о хорошем знании этих мест.

Я встряхнул головой. Казалось, из-за усталости я не смогу даже раскрыть рот, чтобы задать естественный вопрос о том, откуда он все это знает. Но тем не менее я не мог не спросить:

— А что же такое опасное для Братства вам известно?

Холмс взглянул на меня, и я уловил некоторое самодовольство, проглянувшее сквозь демонические черты, которые его лицу придавал пляшущий свет фонаря.

— Мне известно, где находится замок фон Метца. Я совершенно случайно узнал об этом три года тому назад, когда мне в руки попал шифрованный отчет Братства о многих его акциях. Благодаря полученным сведениям, нам удалось тогда уничтожить четыре оплота этой организации — в Австрии и Богемии. Но те, что находятся во Франции, Италии и Германии, остались неприкосновенными. В этом знании заключается сейчас мое единственное преимущество, и я обязан использовать все возможности, которые оно дает. — Он указал на свежие следы от подков, испещрившие дорогу. — Судя по следам, они направляются в свое убежище, находящееся в этих краях. Так что давайте заночуем в Дьёзе, чтобы быть свежими и отдохнувшими, перед тем как завтра встретиться с ними.

Как удалось ему получить этот шифрованный отчет? — подумал я. И чем пришлось за это заплатить? Меня так и подмывало задать эти вопросы, но я так сильно замерз и устал, что был не в состоянии найти нужные слова. К тому же, должен признаться, в глубине души я боялся услышать ответ. Я ослабил поводья и, позволив своему скакуну спокойно следовать за лошадью, на которой восседал Холмс, постарался изгнать из головы видение кипящих горшков, содержащих тушеное мясо и клецки. Эти яства казались мне сейчас слаще нектара.

Казалось, что минула целая вечность, пока мы, наконец, достигли Дьёза и направились по улице, вдоль которой возвышались каменные дома, к расположенной на севере городка гостинице с забавным названием «Кот-рыболов». Название иллюстрировала вывеска с изображением улыбающегося полосатого кота, вытаскивающего рыбку из воды. Город стоит на реке Сей, рядом озеро и канал, так что подобная картинка здесь, должно быть, никого не удивляет, подумал я. Майкрофт Холмс тем временем вызывал кого-нибудь из гостиницы встретить нас.

На зов поспешно выбежал конюх, укрывавшийся от дождя под клеенчатой непромокаемой накидкой. Нетвердо держась на ногах и обдавая нас свежими парами грога, он принял лошадей и вежливо сообщил, что мадам сейчас выйдет к нам. Он не подал и виду, что ночное появление двоих мужчин на неоседланных упряжных лошадях удивило его, а спокойно взял коней под уздцы и повел в конюшню, на ходу обещая добрым животным задать им теплого пойла и почистить.

— По крайней мере, конюх здесь знает свое дело, — одобрительно заметил Майкрофт Холмс. Подойдя к входной двери, он громко стукнул два раза. Подождал и стукнул еще трижды. Дверь вскоре отворилась, и он, поклонившись, сказал на прекрасном французском языке:

— Добрый вечер, мадам. Сожалеем, что вынуждены побеспокоить вас в столь поздний час, но нам, как вы, вероятно, заметили, нужны комнаты. — С этими словами он протянул ей несколько ассигнаций; значительно больше, чем мог стоить ночлег. — Это за неудобства, которые причиняют голодные запоздалые путники.

Мадам была женщиной средних лет с хрупким, как у птички, телом и кислым выражением, прикипевшим к ее лицу за многие годы обслуживания путников. Она была одета в темное платье, а голову украшал вдовий чепец. Ничего не сказав, она взяла деньги и придержала дверь, пропуская нас внутрь.

— У нас сегодня не так много дел, мсье, чтобы вы причинили какие-нибудь неудобства. На кухне остался недавно приготовленный наварен из молодого барашка, а в печи стоит теплый пирог с сыром и луком. Если хотите, могу подать вина. — Она положила на конторку большую книгу и внимательно смотрела, как Майкрофт Холмс записал туда имя Э. Саттона из Брюсселя и Лондона и его камердинера Джошуа.

— Джошуа? — шепотом уточнил я.

— На случай, если нам потребуется обрушить стены Иерихона, мой мальчик, — так же тихо ответил Холмс. — А теперь, мадам…

— Тилло, — подсказала хозяйка. — Вы замерзли и проголодались. Пока вам приготовят комнаты, пройдите в мою малую столовую, и я сама подам вам ужин. Оставьте саквояж, горничная отнесет его.

Мне не хотелось этого делать, но я понимал, что если стану повсюду носить его с собой, хозяйка непременно задумается о его содержимом, а потом переключится на наше не совсем обычное появление, а этого следовало бы избежать. Да и трудно было предположить, что кто-нибудь явится в гостиницу безнаказанно обыскивать мой багаж. Взглянув на Майкрофта Холмса, я заметил, что тот кивнул, я подчинился и оставил саквояж у конторки.

Мадам Тилло, улыбаясь, повела нас в глубину гостиницы.

— Вам повезло. У меня сегодня заняты только две комнаты. В одной молодая дама, она едет на встречу со своими родными. И еще джентльмен. Я думаю, военный, хотя и не в мундире. — Тут она распахнула перед нами дверь и сразу же принялась просить прощения за холод, а затем бросилась к камину, пошевелила тлеющие головешки и бросила на них два коротеньких полена. — Скоро здесь станет теплее, — заверила она.

— Очень хорошо, — сказал Майкрофт Холмс. Он с удовольствием сбросил с плеч огромное кучерское пальто и снял шляпу, потерявшую под дождем всякое подобие формы, сложил все это кучей в стороне и сел на один из обитых материей стульев. — Мы долго ехали под дождем.

— Где сломалась ваша повозка? — полюбопытствовала мадам Тилло. — Я взглянула на ваших лошадей, на них не было седел, и сбруя упряжная, а не для верховой езды. Кучер, небось, где-нибудь вывалил вас в канаву! — Кислое выражение ее лица стало еще выразительнее, у меня даже заломило зубы.

— Вы совершенно правы, мадам Тилло, — ответил Холмс, — чего еще ожидать в такую непогоду?

— И впрямь! — согласилась мадам Тилло и отправилась за ужином для нас. Через несколько минут она вернулась с миской ароматной баранины, тушенной с овощами, — именно это представлял собой обещанный наварен — и жаренной в масле брюссельской капусты.

Холмс рассыпался в благодарностях, а затем спросил:

— Не согласитесь ли вы помочь мне еще немного? В вашем городе есть телеграф?

— Да, — ответила хозяйка после секундного колебания, — но он для судов, плавающих по каналу.

— Не могли бы вы прямо с утра позаботиться о том, чтобы кто-нибудь отнес депешу на телеграф? Я дам вам текст и заплачу вдвойне. — Он вонзил вилку в кусок баранины и, держа мясо перед собой, дожидался ответа.

— Заплатить придется втройне. Я сама займусь этим, — сразу же ответила женщина. — Пишите вашу депешу и не забудьте отдать вместе с ней деньги.

— Благодарю вас, мадам Тилло, — обрадовался Холмс. — Будьте уверены, напишу, как только покончу с этой прекрасной едой. — Не будет ли слишком много с нашей стороны попросить вас после ужина приготовить ванну для меня и моего слуги?

— Нисколько, — чуть жеманно хихикнула хозяйка. — Вы могли бы и не спрашивать, я сама хотела вам это предложить. — Она сморщила нос. — Я ничего не имею против запаха честного пота, но когда к нему примешивается запах паровозного угля, дыма и болотной грязи, это уже трудно вынести.

— Я считаю точно так же, — ответил Майкрофт Холмс, отрезая большой кусок баранины.

— Я распоряжусь, чтобы нагрели воды. Одна бадья для вас, а другая для слуги, — сказала мадам Тилло и вышла из комнаты.

Из дневника Филипа Тьерса

Наконец-то прибыли вести от М. X. Телеграмму принес молочник рано утром. В ней говорилось, что они с Г. уже почти достигли цели. М. X. также известил меня, что Макмиллан похищен, и добавил, что похитители получили больше, чем рассчитывали. Он собирается вернуть похищенного, так как не хочет, чтобы у этого человека были основания сетовать на то, что единственной наградой за его службу была гибель от рук разбойников.

Г. вновь ранен, но остался на ногах и способен действовать. М. X. сообщил, что им понадобится еще день-другой, чтобы закончить все дела здесь, а потом они сразу же отправятся домой. Он надеется, что им удастся благополучно завершить свою миссию, которая с самого начала оказалась такой рискованной. М. X. утверждает, что необходимость меряться силами и умом со смертельным врагом помогает ему оставаться в хорошей боевой форме.

Но я все же не могу не волноваться, поскольку в прошлом столь бодрый тон в письмах и телеграммах от М. X. говорил о большой опасности, которой он подвергался. Если до девяти часов вечера я не получу от него следующей весточки, то, следуя его указаниям, сообщу правительству о возможном несчастье.

Глава 27

Открыв глаза, я сразу же понял, что меня разбудил не солнечный свет. Несколько раз встряхнув головой, чтобы развеять остатки сна, я попытался понять, что же так резко вырвало меня из мира сновидений.

— Ну наконец-то, мистер Гатри, — сказал холодный женский голос, окончательно возвращая меня к яви.

Я сел, прикрываясь одеялом, — еще не хватало предстать перед женщиной в таком неподобающем виде — и увидел в изножье кровати стройную фигуру Пенелопы Гэтспи. На сей раз она была не в мрачном траурном одеянии. На ней был, как мне показалось на первый взгляд, костюм для верховой езды, а в руке она держала револьвер морского образца, направленный прямо мне в грудь. Я попытался не подать виду, насколько удивлен появлением мисс Гэтспи и оружием, которое она, надо признать, держала очень умело.

В свободной руке у нее была извлеченная из моего саквояжа записная книжка, в которой я вел аккуратный отчет обо всем, что видел во время поездки; а я-то надеялся, что эти записи окажутся достаточно неразборчивыми для того, кто предпримет неожиданную проверку.

— Необыкновенно интересное чтение. Я и не предполагала, что в Европе столько отчаянных людей. И все они гоняются за вами. — Пока она говорила, пистолет в ее руке не дрогнул.

— Я… — Начало речи оказалось никудышным, это было понятно, но ничего другого мне в голову не пришло.

— Вы. Да, вы! Вы оказываетесь в самом центре событий и вносите в них немыслимую путаницу! Если бы вы дали понять, кто вы такой, вам не пришлось бы сражаться с… — Она резко, с видимым усилием, оборвала речь. — Вы не Август Джеффрис, посланец Братства, прошедший посвящение прислужник Долины Царей. Если бы мы знали это раньше, все пошло бы совсем по-другому. Как вам удалось сделать татуировку на запястье? Вы должны когда-нибудь поделиться со мной секретом. — Я слушал девушку и чувствовал, что мое лицо все гуще и гуще заливается краской. — И, конечно, вы не камердинер Джошуа Вы Патерсон Эрскин Гатри, служащий у сотрудника британского правительства по имени Майкрофт Холмс. И ваше счастье, что мы вовремя узнали это, иначе вас уже не было бы в живых. — Она бросила записную книжку на кровать, держа пистолет по-прежнему направленным на меня. Честно говоря, я предпочел бы обратное.

Взяв блокнот, я увидел, что она читала записи, касавшиеся фон Метца.

— Мисс Пенелопа Гэтспи, — надеюсь, я могу к вам так обращаться? А кто вы на самом деле?

— Да, можете, — ответила она с оттенком светской любезности в голосе. Исходя из обстоятельств нашей беседы, это показалось мне нехорошим признаком. — Не только у вашего правительства хватает решимости вступить в борьбу против герра фон Метца и его злокозненного Братства. В прошлом году они убили моего брата. — Меня ужаснул огонь, полыхнувший в ее голубых глазах.

— И все остальные члены Золотой Ложи придерживаются такого же мнения? — Этим вопросом я надеялся смутить ее, но безуспешно.

— Да. Мы существуем именно для того, чтобы остановить их.

Было совершенно ясно, что она искренне верит в свои слова, но ведь она была просто молодой женщиной, ввязавшейся в запутанные дела, а суть их хитросплетений, конечно же, была для нее слишком сложной. Поэтому я спросил, как можно осторожнее подбирая слова:

— Но, мисс Гэтспи, и Великобритания, и Франция, и Германия прилагают все усилия, чтобы остановить эту зловещую организацию. Как можно рассчитывать на то, что Золотая Ложа преуспеет там, где пасуют эти могучие державы?

— Потому что у держав есть множество других важных дел. Например, дипломатические соглашения. Они не в состоянии всецело посвятить себя борьбе против Братства, как это делаем мы в Золотой Ложе. К тому же они, в отличие от нас, не представляют себе всей мощи Братства. — Она убрала пистолет в ридикюль и присела на край кровати. — Мы знаем о них то, чего не знаете и не сможете узнать вы. И еще одно отличие от вас: мы не знаем колебаний и сомнений. Чтобы полностью истребить это омерзительное Братство, мы не остановимся ни перед чем.

— Но раз вы поставили перед собой такую жизненную цель, то почему не убили меня тогда, в поезде из Кале? — вопрос, конечно, был дурацким, и я, признаться, не ожидал ответа, и потому был очень удивлен, получив его.

— За это благодарите Гийома. За ночь перед тем ему удалось выведать у вас так мало, что он решил проверить все получше: может быть, и в самом деле всего-навсего лакей. — Она улыбнулась, и мне показалось, что я уловил намек на теплоту. — Он сказал, что вы простой наемник, и к тому же совершенно неосведомленный. И окончательное решение вашей участи было доверено мне.

Я глядел на девушку, как зачарованный.

— Даже не знаю, что и сказать… — вырвались у меня слова, но я тут же вновь умолк.

— Ну, конечно, — тоном победительницы ответила она. — Вам хочется свернуть мне шею. На вашем месте я чувствовала бы то же самое. — Она склонилась ко мне, ее глаза сияли. — А теперь, когда Братство захватило Макмиллана, вам придется пойти на сотрудничество с нами, чтобы вернуть ему свободу.

— Но почему? — резко спросил я. Теперь, когда у нее в руках не было пистолета, я почувствовал себя менее скованным и обрел способность соображать.

— Потому что мы знаем, куда Братство его поместило. — В ее глазах теперь отражалась странная смесь самодовольства и искренности, что ей совершенно не шло. — Да, я догадываюсь, что ваш начальник, Майкрофт Холмс, тоже знает об это месте, но нам известно расположение постов охраны и всяких ловушек, преграждающих путь. Вы можете, конечно, найти это место, но без нашей помощи не сможете попасть туда. Живыми. — Тут она задрала голову и прислушалась. Я уловил негромкий свист, донесшийся снизу. — Ваш мистер Холмс возвращается из конюшни. Гийом поджидает его. — Она нетерпеливо дернула за край одеяла. — Пойдемте, сэр. Быстрее поднимайтесь, нельзя терять времени.

Я провел ладонью по лицу и услышал скрип щетины.

— Мисс Гэтспи, мне необходимо одеться и побриться, — сказал я, надеясь, что она выйдет за дверь.

— Мне уже приходилось видеть, как мужчины и бреются, и одеваются, — ответила она, нисколько не смутившись. — Не беспокойтесь на мой счет.

Вздохнув, я подошел к своему саквояжу, положил на место записную книжку и достал разрозненный бритвенный прибор, а затем налил воду в тазик и принялся взбивать мыльную пену для бритья. Глядя в зеркало, я обнаружил, что полученный накануне удар по черепу, похоже, пошел на пользу моему заплывшему глазу: синяк из черного стал ярко-фиолетовым и местами отливал синевой, изжелта-зеленый ореол отмечал его границы. Возможность смотреть обоими глазами приносила некоторое облегчение, хотя правое веко все еще было отекшим от клея, с помощью которого я недавно делал уродливый шрам на глазу.

В зеркале за моей спиной возникло лицо Пенелопы Гэтспи.

— Думаю, если бы у меня был такой глаз, я обязательно прикрыла бы его, — сказала она со слабой усмешкой. — Когда мы встретились в купе парижского поезда, я поняла, что вы не привыкли носить повязку на глазу.

— И какие же ошибки я допускал? — спросил я, набирая мыльную пену на кисточку.

— Ничего серьезного. Но я сразу же заметила, что вы еще не успели привыкнуть поворачивать голову так, чтобы рассматривать зрячим глазом все, что находится со стороны слепого. — Она поджала губы, что, как мне показалось, должно было означать одобрительную улыбку. — Это явилось одной из причин, по которой я не стала убивать вас.

— Очень признателен вам, — ответил я и отложил кисточку, так как снизу донесся звук борьбы и английское проклятие.

— Продолжайте, мистер Гатри, — успокоила меня Пенелопа Гэтспи. — Мы хотим, чтобы мистер Холмс тоже присоединился к нам.

— Если вы причините ему вред, то тем самым окажете Братству величайшую из возможных услуг, — предупредил я, взял бритву и принялся за бритье. — Лезвие уже заметно затупилось, но у меня не было ремня, чтобы направить его. — Что вы хотите сделать? — не шевеля губами, спросил я, проводя бритвой по щеке.

— Мы так же заинтересованы в Соглашении, как и вы. И мы, так же как и ваше правительство, хотим, чтобы его содержание сохранялось в тайне. — Она одарила меня еще одной улыбкой, которая ничуть не смягчила выражения ее сверкающих голубыми бриллиантами глаз.

В молчании я закончил бритье и, густо покраснев, скинул ночную рубашку. Пенелопа Гэтспи при этом даже не отвернулась, а, наоборот, разглядывала меня во все глаза, не испытывая той неловкости, в какую ввергла меня. Одевшись как можно быстрее, я, сопровождаемый ею, спустился вниз по лестнице. Она, как я заметил, захватила с собой мой саквояж.

Мы обнаружили Майкрофта Холмса в столовой. Перед ним на столе лежала развернутая немецкая газета, рядом с ней дымилась чашка крепкого кофе. Напротив него сидел человек, которого я не видел с тех пор, как он окунул меня с головой в горячую воду в гостинице «Красный лев». Небрежно держа в руке пистолет, он со скучающим видом глядел на своего визави.

— Вот и вы, мой мальчик, — приветствовал меня Холмс, когда мы вошли в комнату. — Вижу, вы уже встретились с нашими новыми… э-э… союзниками. — Он кашлянул, поставив точку на светских любезностях, и, прищурив глаза, взглянул на меня. — Думаю, вам будет полезно потратить немного времени, чтобы прочесть эту заметку. — Сложив газету, он протянул ее мне, указав на сообщение из Мюнхена.

Английский авантюрист разыскивается

в связи со смертью проститутки

Мюнхен. Некий англичанин, скрывавшийся под видом лакея по имени Август Джеффрис, разыскивается по обвинению в отравлении проститутки по имени Франсуаза. Полиция установила, что этот человек дал ей смертельную дозу яда. Имеются серьезные подозрения, что он связан с известными преступниками.

— Вы можете поблагодарить за это своего старого друга Дортмундера. Сочинив эту ложь, он лишил вас возможности вернуться в Мюнхен и свидетельствовать против него. — Майкрофт Холмс решительно кивнул. — Братство действительно располагает большими возможностями.

— Именно в этом мы пытались убедить Берлин, но тщетно, — сказал Гийом. Этот голос был слишком памятен мне. Теперь, когда я смог как следует рассмотреть этого человека, оказалось, что это представительный мужчина лет тридцати, темноволосый и голубоглазый. Он вовсе не был таким высоким, каким показался мне в ванной, и хотя был с виду силен, но грузным не казался.

— Не настолько тщетно, как вам могло показаться, — ответил Холмс, забирая у меня газету. — В Берлине на высоких постах есть люди, симпатизирующие Братству, и они делают все возможное, чтобы не дать высшим властям узнать правду об этой организации. Как ни грустно говорить об этом, но в каждом правительстве есть немало продажных чиновников. Для подкупа жадных честолюбцев используются все средства: лесть, взятки, помощь в продвижении по карьерной лестнице, протекции, шантаж. И как только вы попадаете в сферу воздействия Братства, оно усиливает свое влияние, всей своей мощью поддерживая действия, продвигающие его к достижению недостойных целей. Нет, старина, — вдруг язвительно обратился он сам к себе, — совершенно неудачная аллитерация.

— Как все это началось? — спросил Гийом. — И как это прекратить?

— Началось, конечно, с мелочей, — ответил Холмс. — Ничего такого, что могло бы насторожить старательного клерка или бургомистра, просто небольшой памятный подарок или даже помощь в работе: какое-нибудь усовершенствование в гражданском строительстве, организация приема для заезжего начальника… Возникли, допустим, у какого-нибудь секретаря министра денежные затруднения — Братство дает ему незначительную ссуду. Таким образом очень легко вознаградить послушную пешку и припугнуть того, кто, как им кажется, может предать. Если кому-то из Братства удается достигнуть высокого общественного положения, он предстает таким патриотом, в котором никто не может усомниться. А с теми, кто пытается уйти из-под опеки Братства, в любой момент может случиться несчастный случай. Большинство его креатур хорошо понимают это и не делают ничего такого, что могло бы навлечь на них кару.

Пенелопа Гэтспи стиснула кулачки.

— Негодяи!

Мой патрон кивнул в ответ.

— Осуществляя свою миссию, мы столкнулись с охранниками и еще несколькими людьми, которые, на первый взгляд, были добропорядочными железнодорожными или правительственными служащими, а на деле являлись агентами Братства. — Он обвел мисс Гэтспи и ее компаньона Гийома проницательным взглядом. — Золотая Ложа тоже не свободна от подозрений. Сначала вы пытались вредить Гатри, затем подослали кадета Крейцера следить за мной. Я не могу забыть о том, что мы преследуем различные цели, хотя сейчас у нас с вами один и тот же враг.

— Но из ваших же слов следует, что мы единственные, кому вы можете доверять, — негромко сказала Пенелопа Гэтспи. — Вы не можете обратиться к местным властям, так как кто-то может быть связан с Братством. Для вас мы — меньшее из двух зол, но кроме нас нет никого.

На сей раз Майкрофт Холмс тяжело вздохнул.

— Я понимаю это. И хотя предпочел бы иметь дело со своими агентами, которые заслужили мое доверие за годы беспорочной службы, но, увы, дела обстоят именно так, как вы сказали.

— Тогда чего же мы торчим здесь? — нетерпеливо спросил Гийом, когда Холмс умолк.

— Потому что мы должны как следует подготовиться, ведь нам предстоит иметь дело с чрезвычайно опасными людьми, — спокойно ответил тот. — Они почти всесильны в Германии и оказывают большое влияние на Францию, которая, по их мнению, должна принадлежать немцам. — Он сделал большой глоток остывшего кофе. Вы знаете, какие цели они ставят перед собой в области метафизики. Меня же гораздо больше беспокоят их политические цели. Но в данный момент у нас с вами задача одна и та же. — Он остановил на мне сочувственный взгляд. — Если бы только они не знали вас, Гатри.

— Но они меня знают, — откликнулся я, — и мы должны учитывать это, выступая против них.

— А это произойдет через несколько минут. Наших лошадей сейчас подведут. — Тут он заметил, что я вздрогнул, и взглядом попросил извинения. — Мне жаль, что приходится заставлять вас ехать дальше на неоседланной лошади, но мы не имеем возможности разыскивать седла. Если мы займемся этим, то неизбежно привлечем к себе излишнее внимание. — Он погладил себя по карману. — Мой пистолет готов.

То, что он вооружен, удивило меня. Я взглянул на Гийома, опять на Холмса.

— Не понимаю…

— После того как я вернулся из конюшни, у нас произошло небольшое недоразумение, — беспечно сказал Холмс, — но, мне кажется, все уже улажено. — Он сверкнул глазами на Гийома, а затем на Пенелопу Гэтспи. — К настоящему времени мы пришли к выводу, что у нас имеется один общий враг, и будем действовать согласованно, не так ли? — Он подождал возражений и, когда их не последовало, сказал: — Отлично.

У меня было неприятное чувство, что мы идем на слишком большой риск, но я решил не высказывать вслух свои опасения.

Пока мы готовились к отъезду, Майкрофт Холмс рассчитывался с мадам Тилло.

— Я очень признателен за то, что вы сделали для меня, мадам, — сказал он, вручая хозяйке солидные чаевые сверх оплаченного заранее счета.

— Рада, что смогла услужить вам, мсье. — Казалось, ее ничуть не удивляло то, что постояльцы уезжали все вместе, хотя кислое выражение ее лица становилось все заметнее, когда она брала деньги сначала у мисс Гэтспи, а затем у Гийома.

Когда мы садились на наших ганноверцев, я прошептал Холмсу на ухо:

— Неужели вы не боитесь, что из-за нашего альянса может случиться что-нибудь неладное с Соглашением? Вы же сами сказали, что у нас с ними разные цели.

— Нет, не боюсь, — ответил тот, взлетая на своего могучего мерина.

Я не мог поверить своим ушам.

— Но неужели вы не понимаете? Им нив коей мере нельзя доверять. Как только мы выкрадем Макмиллана, они смогут забрать у него Соглашение и воспользуются им в своих собственных целях. — Устраиваясь на широкой спине своего скакуна, я почувствовал, насколько сильно натер накануне ноги и седалище: кожу так и саднило.

— Так и могло бы быть, если бы у Макмиллана было Соглашение, — подмигнув, ответил Холмс. — Но у него его нет. — С этими словами он направил лошадь вперед, и та мерной рысью двинулась по дороге.

Я чуть-чуть задержался и успел увидеть, как Пенелопа Гэтспи и Гийом садятся на своих лошадей, затем я поскакал вслед за Майкрофтом Холмсом. Меня распирало от многочисленных вопросов, которые мне не терпелось задать своему патрону.

Из дневника Филипа Тьерса

Я провел час с матерью и теперь согласен с врачами: ее смерть — вопрос нескольких часов. Я пообещал вернуться в больниц к полудню и пробыть там столько времени, сколько потребуется.

Эдмунд Саттон предложил остаться в квартире и принимать все сообщения, которые могут поступить в мое отсутствие. Это очень благородно с его стороны, и я чрезвычайно признателен ему за помощь в это тяжелое время.

Из Франции не пришло больше ни слова, но я пока еще ни на что и не рассчитывал. Очень неприятно ожидание само по себе, а тем более в предприятиях, подобных тому, что осуществляет М. X. Если оно закончится успешно, об этом станет известно к утру. Если оно провалится, то мы, скорее всего, никогда не узнаем, что же произошло.

Глава 28

Двигаясь вдоль ручья, мы подъехали к ложбине. Она густо поросла деревьями, и мы не могли со стороны определить ее глубину, ширину и протяженность. Мы находились в дороге уже почти три часа. В небе показалось солнце, но его ослепляющие лучи совсем не согревали. Резкие тени, полные пронизывающего холода, были гораздо честнее.

Всю дорогу я раздумывал над таинственным замечанием, которое, садясь на коня, бросил Майкрофт Холмс, — что у Макмиллана нет Соглашения. Значило ли это, что у него никогда его и не было, а сам он являлся приманкой для злоумышленников? Или же Соглашение было похищено раньше его самого? Если так, то когда и кем? Если у него не было Соглашения, зачем Братству понадобилось его похищать? И самый неприятный из всех вопросов — что они намереваются сделать с ним, обнаружив, что у него нет того, ради чего затевалась охота? Как бы ни была мне неприятна персона Макмиллана, я не пожелал бы ему испытать на себе гнев Братства, будь он даже закоренелым преступником.

— Замок где-то за этими деревьями, — сказал Майкрофт Холмс и, натянув поводья, остановил лошадь. — Остаток пути лучше пройти пешком. И настроиться на неприятности.

— Но это миля пути, если не больше, — удивился Гийом, подъехав почти вплотную к Холмсу. — Почему бы не подобраться поближе?

— Потому что они обязательно должны следить за окрестностями. У них Макмиллан, и они ожидают, что кто-нибудь станет его разыскивать. — Холмс направился к опушке густой рощи. — И у них есть еще преимущество: они находятся под прикрытием.

— Но ведь мы не станем лезть им на глаза… — попытался возразить Гийом.

— Не стоит считать их дураками, дружище, — прервал его Холмс, — они хитры, и вам это должно быть известно лучше, чем мне. Они алчные и злобные люди, ради собственных целей готовые разрушить мир и уничтожить миллионы людей.

— Да, — с глубоким чувством произнесла Пенелопа, — и мы не можем этого допустить. Гийом, мистер Холмс прав. Нам не следует рисковать сверх необходимого. — Она соскользнула наземь, твердо держа поводья в руке. — Где мы можем спрятать лошадей, чтобы их не было видно?

— Мне кажется, что мы могли бы оставить их у священника деревенской церкви, мы проехали мимо нее полчаса назад, — предложил Холмс. — Ни один христианин, независимо от вероисповедания, никогда не станет поддерживать Братство.

Несколько секунд все пораженно молчали, обдумывая последние слова. Затем я, выразив общее мнение, пробормотал:

— А ведь верно, — и с чувством облегчения повернул коня.

Пенелопа Гэтспи вновь забралась в седло и пустила лошадь рысью.

— Уже скоро полдень. Нужно торопиться, если мы не хотим попасть в этот замок ночью. Вы ведь уже знакомы с их ритуалами. Так что лучше будет успеть засветло.

— Потому что они призывают на помощь силы тьмы, — пояснил Гийом. — Они используют худшее…

Тут мы въехали в небольшую деревушку, и Холмс знаком призвал его к молчанию.

— Не здесь. У людей есть уши, а кто-нибудь, возможно, понимает по-английски.

Кюре маленькой католической церкви охотно согласился позаботиться о наших лошадях за небольшое пожертвование в пользу прихода. Он также дал головку сыра и два каравая хлеба, не забыв благословить пищу, перед тем как вручить ее нам.

— Если мы не вернемся до полуночи, не сочтите за труд послать телеграмму по этому адресу, — добавил Холмс, когда мы собрались уходить. Он дал священнику сложенную записку, несколько франков, и мы зашагали к околице, направляясь в сторону замка фон Метца.

Через полчаса быстрой ходьбы мы свернули с дороги и двинулись вдоль ручья. Несмотря на то, что мы продолжали идти довольно быстро, со стороны нас вполне можно было принять не за путников, стремящихся скорее достичь определеннойцели, а за туристов, беззаботно любующихся осенними пейзажами. Как и подобает путешественникам, в полдень мы перекусили хлебом и сыром.

— Вон за той рощицей поворот к замку, — показал рукой Майкрофт Холмс, когда мы пересекали небольшой лужок. — Держитесь ближе к западному краю рощи, так мы будем под прикрытием деревьев, и если сейчас за нами кто-то следит, он не сможет сразу определить, куда мы направились.

— Вы по-прежнему уверены, что, несмотря на все предосторожности, за нами следят? — спросил я. У меня саднили стертые от двухдневной скачки бедра и колени; голова раскалывалась, хотя накануне удалось крепко проспать полночи.

— А вы сомневаетесь в этом? — удивился Холмс. — Если не верите мне, спросите этих двоих. — Он кивнул в сторону Пенелопы и Гийома. — Убийцам свойственно обостренно чувствовать такие вещи.

Пенелопу задело слово «убийцы».

— Мы убиваем только наших врагов, — возразила она, — только тех членов Братства, которые своими действиями угрожают безопасности и благополучию миллионов людей.

— Да, — сразу же спокойно согласился Холмс. — Ваши цели прекрасны. Но ваши жертвы, тем не менее, мертвы. — Он улыбнулся девушке. На его лице не было и следа осуждения.

— А разве вы не похожи на нас? Все отличие в том, что вы не сами нажимаете на курок, а предоставляете делать это своим помощникам? — резко спросила она.

— Да, похож. — Он сказал это настолько просто, что я сразу поверил в искренность его признания. — И хотя бы поэтому я благодарен вам за то, что вы сохранили для меня жизнь Гатри. Его гибель стала бы большой потерей для меня.

Теперь мы находились под густым покровом леса и, по знаку Холмса разойдясь друг от друга на несколько ярдов, осторожно направились в глубь ложбины, где должен был находиться замок. Холмс жестами напомнил нам об осторожности. Мы внимательно смотрели на деревья и под ноги, чтобы не попасть в какую-нибудь западню или не зацепить веревку, которая могла бы привести в действие сигнальное устройство или самострел.

Внимательно озираясь по сторонам, я в то же время непрерывно ощущал неловкость из-за своего заблуждения относительно Пенелопы Гэтспи. Это ощущение возникло у меня после фразы Майкрофта Холмса о том, что Пенелопа садилась в поезд с намерением убить меня. Да и она сама прямо призналась в этом, но как могло получиться, что это было совершенно ясно всем, кроме меня? И отказалась ли она от этой мысли после вмешательства в игру Майкрофта Холмса? Эти бесплодные размышления были прерваны ужасным захлебывающимся криком, который раздался слева от меня. Резко обернувшись, я увидел, что Гийом оседает на землю. В груди у него торчала короткая стрела, не больше тех, которыми играют в дротики в английских пабах.

Перед моим мысленным взором сразу же со всей отчетливостью возник образ другого человека, пораженного такой же маленькой стрелой или дротиком — того, который нашел свою смерть на краю пропасти в Люксембурге. Тому стрела попала в шею. Неужели тогда мне на помощь пришли люди из Братства, считавшие, что я работаю на них? А как они поступят теперь, узнав, что это не так? Мне стоило большого усилия подавить в себе страх при мысли, что такая же стрела вот-вот вонзится в меня.

Холмс резко поднял руку, и мы замерли. Его жест моментально вернул меня из Люксембурга, где несколько дней назад мне пришлось защищать свою жизнь, во французский осенний лес. А Холмс взмахом руки приказал нам осторожно отступить к зарослям боярышника. Я повиновался, хотя меня обуревало желание броситься бежать из этого зловещего места, с треском ломая кусты.

Мы ждали, укрывшись в колючих зарослях, и вскоре услышали приближающиеся шаги двух человек. Один из них был обут в сапоги со шпорами, которые негромко позвякивали даже на мокрой густо усыпанной опавшими листьями земле. По этим звукам я, не поднимая головы, догадался, что в нескольких футах от меня, склонившись над Гийомом, стоит герр Дортмундер.

— Несите его в замок, — приказал Дортмундер. — Может быть, обыскав его, мы найдем что-нибудь полезное.

— Вы думаете, он был один? — спросил его спутник.

— Вероятно, нет. Но, скорее всего, если у них есть хоть капля здравого смысла, они уже убрались подальше отсюда, — он мерзко захихикал и повернул назад.

— Не двигайтесь, — неслышно прошептал Холмс, — не двигайтесь. Ждите.

Пенелопа, ошеломленная, застыв на месте, смотрела на происходящее остекленевшим взглядом, который так часто возникает у людей при неожиданном соприкосновении со смертью. Хотя на ее совести, вероятно, было не одно убийство, но ей, видимо, не приходилось присутствовать при гибели человека, с которым она долго общалась и к которому, возможно, даже испытывала какую-то привязанность. Я сочувствовал ей, но вместе с тем меня возмутила ее готовность рисковать жизнями всех нас, в то время как она сама еще не научилась спокойно смотреть в лицо смерти.

Она, видимо, уловила мой взгляд и обернулась с таким видом, будто искала у меня сочувствия. Я отвел глаза.

— Часовой ушел, — негромко сказал Майкрофт Холмс.

— Часовой? — переспросил я, вновь почувствовав себя дураком.

— Парень, сидевший на дереве, — пояснил Холмс, указывая на большой дуб поблизости. — Его оставили, чтобы посмотреть, не появится ли кто-нибудь еще. Похоже, он поверил, что мы ушли. — Он плотнее завернулся в пальто. — Пойдемте. Нужно действовать быстро. Теперь они начеку.

Я попытался выбраться из чащобы, не повредив одежды, и почти преуспел в этом. Лишь один клок все-таки зацепился за длинный шип и оторвался.

— Если они обнаружат этот лоскут, то можете считать, что все пропало. Мы скорее остались бы незамеченными, если бы шли с зажженными факелами и гремели в литавры, — остановил меня Холмс. — Немедленно уберите это.

Я, не раздумывая, повиновался и лишь после того как убедился, что на кустах не осталось ни ниточки, последовал за Холмсом и Пенелопой. Мы пробирались сквозь чащу, стараясь держаться в стороне от двух узеньких тропинок, которые обнаружили по пути, и перебегая от куста к кусту, чтобы не оставаться на открытом пространстве. Было очень холодно, и не лесная тень была тому виною.

В конце концов я увидел впереди каменные стены старинной башни, приземистого мрачного укрепления, воздвигнутого во времена царствования Фридриха II Гогенштауфена, когда германское королевство простиралось от Вердена на западе до Бреслау на востоке. Это был ослепительно яркий период истории, но сейчас вид этого сооружения наполнил меня страхом. Я ничего не мог поделать с собой и все время думал о штурмовавших свежевозведенные стены полчищах закованных в железо ратников, ощущая себя одним из них.

— Полагаю, рассчитывать на то, что перед нами откроют калитку, будет слишком наивно, — задумчиво сказал Холмс.

— Только не здесь. Это не просто замок, а чисто боевое укрепление, — понизив голос, сообщила Пенелопа Гэтспи. — Но в таком случае что же нам делать?

— Вы уверены, что Макмиллана доставили сюда? — Я не смог удержаться, чтобы не задать этот вопрос.

— Мой мальчик, — несмотря на то, что Холмс говорил шепотом, его слова звучали отчетливо и ясно, — это одна из тех цитаделей, что принадлежат Братству; я рассказывал вам о них. В одной из них, в Баварии, вам уже довелось побывать. Сейчас, когда немецкая полиция разыскивает Макмиллана, возвращаться туда было бы для бандитов величайшей глупостью. У них есть еще опорные пункты в Австрии — близ Зальцбурга, и на Балканах — недалеко от Загреба. Но этот замок сейчас устраивает их больше всего. У них просто нет другого места, где они были бы в состоянии быстро спрятать Макмиллана.

— Ясно, — согласился я. — Я лишь подумал, что они могли отвезти его куда-нибудь еще.

— Они не догадываются, что нам известно это место, — напомнил Холмс, вытаскивая пистолет из кармана. — Хорошо было бы разжиться одним из их арбалетов; пистолет все-таки слишком шумная вещь. Надеюсь, попав внутрь, мы сможем обзавестись этим оружием. — Он кивнул в сторону башни: — Если мы обойдем ее сзади, то, наверно, сможем найти подходящую лазейку.

Пенелопа Гэтспи подняла свой ридикюль.

— У меня здесь револьвер, — сообщила она, — и моток проволоки. — Она была бледна, но держалась спокойно, приняв смерть Гийома со стойкостью профессионала. Это спокойствие сказало мне о ее опыте гораздо больше, чем любые слова о ненависти к Братству.

— Прекрасно, — одобрил Холмс и, снова жестом призвав нас к молчанию, кивнул на окружавший нас густой кустарник. — Нужно выбраться отсюда, куста слишком громко шуршат, — предупредил он почти неслышным шепотом.

И мы продолжали путь вдоль стены, прячась в тени деревьев и избегая цепких кустарников, которые громким шорохом и треском могли выдать наше движение. Это ужасно нервировало. Делая очередной шаг, я каждую секунду ожидал, что в мое тело вонзится короткая оперенная стрела. Но, по крайней мере, мне не угрожало падение в пропасть.

В конце концов мы оказались в тылу строения, на узком крутом склоне, заросшем ежевикой, сливавшейся ниже с лесным кустарником. Пробираясь по склону, все мы очень скоро были облеплены колючками этого ягодного кустарника.

— Именно на это я и надеялся, — прошептал Майкрофт Холмс, указывая на загончик, в котором копошилось с полдюжины свиней. — Где кухня, там обязательно будет и дверь. Он улыбнулся Пенелопе и мне, взмахнул рукой, и мы двинулись вперед.

Одна из свиней дружелюбно захрюкала при нашем приближении, видимо, подумав, что мы принесли корм. Это было крупное животное, весом не менее двухсот фунтов; маленькие глазки светились хитростью.

— А вот и вход, — негромко сказал Холмс, указывая на полуоткрытую узкую дверь, за которой виднелась безлюдная, на первый взгляд, не то пекарня, не то маслобойня. — Нужно соблюдать предельную осторожность. Уверен, что они ожидают от нас попытки проникнуть внутрь.

Но не успели мы сдвинуться с места, как дверь старинной пекарни распахнулась полностью, и на пороге появился герр Дортмундер в сопровождении двоих мужчин в темной одежде.

— Он лжет. Ему известно, где находится Соглашение. Поторопитесь, фон Метер и, кстати, скажите ему, что иначе нам придется снова остановить поезд, чтобы привезти сюда его оставшийся багаж.

— Он не перенесет еще одного длительного допроса, — сказал один из подчиненных Дортмундера с белокурыми волосами. Я заметил, что рукава и грудь его мундира покрыты темными пятнами. — Если он снова потеряет сознание, то боюсь даже предположить, через сколько времени он придет в себя.

— Дайте ему нашатырный спирт, — велел Дортмундер и, резко повернувшись, скрылся в кухонной двери. Его огромные шпоры громко звенели на каменном полу.

— Вы думаете, что они держат Макмиллана здесь? — шепотом спросил я Холмса.

— Или держат здесь, или хотят, чтобы мы так считали, — так же чуть слышно ответила Пенелопа.

— Вы совершенно правы, — похвалил Холмс. — И нам предстоит выяснить, как на самом деле обстоят дела. Хотя мне кажется, что они допустили распространенную ошибку и охраняют только главные подходы к башне, позабыв о тыле, поскольку уверены, что сюда никто не сможет пробраться. Я не ожидал от бандитов подобной наивности. Но все же лучше не тешить себя надеждой, что они пребывают в безмятежности. У них тело Гийома, и они знают, что он был не один, и это должно навести их на мысль о нашем неожиданном визите. — Он нахмурился. — Если Макмиллан сильно избит, то вытащить его отсюда будет нелегким делом. — Тут он с трудом сдержал кашель. — Но сначала нужно установить, действительно ли Макмиллан находится здесь.

— Я пойду, — сказал я, испытывая жгучую ненависть к самому себе за то, что вызвался идти в разведку.

— Они знают вас в лицо, — возразил Холмс, покачав головой. — А вы, мисс Гэтспи, в вашем платье не сможете лазить по крышам. — Он прищурился, глядя в небо. — Так что, получается, это мое дело. К тому же мою фигуру не спрячешь за деревьями. Лучше я буду действовать. — В его глазах блеснуло мрачное удовольствие. Он жестом велел нам лечь на землю у самого подножия двух больших вязов. — Здесь вы будете хорошо укрыты. Если я попадусь им, сразу же уходите. Спасти меня вы не сможете, а только понапрасну погубите свои жизни.

Я кивнул, хотя у меня и в мыслях не было исполнять этот приказ. Зная, какая участь ждет его в случае неудачи, я даже на мгновение не мог подумать бросить его одного перед лицом такой опасности. И, глядя вслед Майкрофту Холмсу, перебегавшему через лужайку к крошечному огородику, я пытался решить, как спасти его от этих людей, внушавших ужас уже одним фактом своего существования.

— Ну и что вы об этом думаете? — шепотом спросил я Пенелопу, когда истекли две бесконечно долгие минуты.

— Думаю, что мы все погибнем, — с удивительным спокойствием ответила она.

— Помилуй Бог, леди! — беззвучно воскликнул я.

— Но если это поможет остановить Братство, то за это стоит отдать жизнь. — Выражение ее лица было столь безмятежно, что мне тоже стало спокойнее. — Этот оплот зла имеет длинную историю, и каждое следующее событие в ней отвратительнее предыдущего. Если никто не выступит против них, то они смогут и дальше неспешно накапливать силы. И со временем осуществится их главная мечта: завладеть всем миром, поскольку никто уже не будет способен отказать им в чем бы то ни было. — Ее глаза сверкали фанатичным блеском. — Ну а я не собираюсь спокойно ожидать их триумфа.

— Но если они так сильны, то какой смысл от того, что мы втроем попытаемся преградить им дорогу?

— Смысл в том, что если сейчас на это решились трое, то через некоторое время может найтись уже шестеро смельчаков, а потом и двенадцать. Если же против них не выступит никто, значит, они действительно являются хозяевами Европы. И все, что мы сделали, погибнет втуне. — Она прикрыла глаза рукой; это было первое проявление чувств, которое она себе позволила. — Гийом…

Я не мог придумать ничего, что могло бы ее утешить или обнадежить, ибо сам не питал никакой надежды на благополучный исход. Проделать такой длинный путь, подвергнуться столь многим опасностям — ради чего? Если у Макмиллана не было Соглашения, то какой смысл был во всем этом?

Слева от нас, ниже по склону, послышался шорох. Пенелопа Гэтспи подняла револьвер и прицелилась на звук, но резко опустила оружие, увидев Майкрофта Холмса. Он полз к нам, быстро и мощно подтягиваясь на руках, почти беззвучно. Это меня очень удивило, и я вновь мимолетно подумал о том, чем же ему пришлось заниматься в молодости.

— Макмиллан находится в бессознательном состоянии, — сообщил он, добравшись до нас. — С ним обошлись очень жестоко. Даже если он придет в себя, то все равно не сможет идти. У него раздроблена ступня. Будет хорошо, если он после всего этого сможет ходить на костылях. — На его лице появилось непреклонное выражение, которого мне никогда прежде не приходилось видеть. Надеюсь, что не придется и впредь. — Около него был охранник… он поспит некоторое время; мне удалось убрать его с пути. Но у выхода из кухни находятся еще двое стражников с арбалетами. Мы не сможем добраться до Макмиллана, не потревожив их, так что придется что-то с ними сделать.

— А как вы думаете, там есть еще люди? — спросила мисс Гэтспи со спокойствием, которое не переставало удивлять меня.

— Лучше будет считать, что есть, — ответил Холмс. — Братство не любит подвергать себя опасности нападения.

— Ну и какие у нас шансы? — поинтересовался я, внутренне сгорая от стыда из-за того своего малодушия.

Майкрофт Холмс взглянул на меня с улыбкой.

— Что ж, мой мальчик, я думаю, вполне достаточные. Вполне достаточные.

Из дневника Филипа Тьерса

Из Германии все еще ни слова.

Я получил еще одно послание от мисс Ридейл. На этот раз она пришла сама в обществе своего дяди. Он уведомил нас, что, по его мнению, Г., к сожалению, недостоин доверия семейства Ридейл. Мисс Ридейл передала для Г. также маленькую запечатанную коробочку и поручила мне сообщить ему, что она считает их обоих с этого момента не связанными взаимными обязательствами, невзирая на то, что это решение, несомненно, причинит боль их матерям. Она добавила, что если бы узнала о его непостоянном характере ранее, когда они оба были моложе, то, конечно же, попросила своих родителей сообщить родителям Г. о том, что их брак невозможен. Она считает, что его вина еще и в том, что он выбрал для себя тот род деятельности, который, как она теперь поняла, не дает ни малейшей надежды на совместную жизнь, достойную добропорядочных людей. В коробке, сказала она, находятся его письма и кольцо. Я пообещал, что вручу все Г. сразу же после его возвращения. Я же, со своей стороны, молюсь за то, чтобы он вернулся.

Эдмунд Саттон провел день на репетиции и вернулся только к чаю. Ему это вовсе не нужно, но он считает, что человек его рода занятий должен находиться на виду. Его столь длительное отсутствие в течение дня могло оказаться опасным, и он неоднократно принимался просить прощения. Но теперь и до конца недели у него нет больше никаких обязательств.

Я должен в последний раз идти в больницу.

Глава 29

Преодолевая расстояние до пекарни, я очень волновался, даже несмотря на то, что Пенелопа Гэтспи, вооруженная пистолетом Холмса и своим флотским револьвером, прикрывала наше движение со стороны холма. Я точно знал, что если нас обнаружат, то нам предстоит умереть самой мучительной смертью, которую только способно придумать Братство, — а фантазии их в этом не имели пределов.

Пока мы пробирались между деревьями к кухонной двери, мне казалось, что я ощущаю обжигающие прикосновения к спине. Понятно, подумалось мне, я кожей чувствую взгляды наблюдателей, скрытых на деревьях. В это самое время здравый смысл подсказывал, что мои ощущения — просто результат длительного физического и нервного напряжения. Путь до цели казался неимоверно длинным и столь же опасным.

Холмс знаком приказал мне остановиться, и я немедленно подчинился. Все мое тело оставалось по-прежнему болезненно чувствительным, и я не знал, как избавиться от моей иллюзии. А избавиться было необходимо, в противном случае не оставалось никакой надежды на успех. После всего, что мне пришлось перенести благодаря существованию Братства, я не собирался сдаваться на милость заговорщиков, если это слово вообще употребимо в связи с такой организацией. Я знал, что не доставлю Братству удовольствия разделаться со мной. Неважно, что это задание дал мне Майкрофт Холмс, да и моя гордость была здесь ни при чем; просто-напросто я должен был сделать все, что в силах и сверх того для выполнения важнейшего поручения британского правительства. Когда эта мысль окончательно оформилась, я стал вслушиваться в слова Холмса, излагавшего свой план.

— И все-таки хорошо бы раздобыть пару их маленьких арбалетов, — напомнил он. — Это поможет нам хоть немного уравнять шансы.

— Вы уже говорили об этом, — ответил я. — Если удастся, то обязательно добуду.

Майкрофт Холмс, видимо, ощутил мою решимость. Окинув меня быстрым, оценивающим взглядом, он сказал:

— Что ж, тогда пойдемте.

Последние несколько шагов, мимо свиного загона, были самыми опасными, так как мы оказались на открытом месте.

— Жаль, что у нас нет мешка капусты для них, — прошептал Холмс, когда мы приготовились проскользнуть через огород. — Хорошо хоть дверь не скрипит.

Я кивнул в ответ и скрючился в крошечном островке тени. В ярде от меня начиналось пространство, залитое ярким полуденным светом.

Холмс, двигаясь с поразительной быстротой, пересек двор и теперь уже стоял, прижавшись к стене пристройки, в которой находилась пекарня; его просторный плащ болотного цвета сливался с древней каменной кладкой. Затем он осторожно пробрался к углу пристройки, осмотрелся и скрылся из виду. Я немедленно последовал за ним, тщетно жалея, что мой сюртук столь изысканного темно-коричневого цвета: ведь сейчас я, благодаря этому, являл собой четкое пятно тени там, где ее не должно быть, и поэтому мог быть замечен наблюдателем.

От камней, из которых была сложена пристройка, тянуло пронизывающим холодом. Заглянув за угол, я сделал неприятное открытие: изначально это здание было склепом. Тряхнув головой, я заставил себя тут же забыть об этом и направился к двери, которая теперь была приоткрыта. Без всяких приключений я сделал несколько шагов, плавно потянул дверь на себя, проскользнул внутрь и, следуя примеру Майкрофта Холмса, аккуратно прикрыл за собой дверь. Затем я обернулся и увидел Камерона Макмиллана. И ощутил, как к горлу подступил горький комок.

Герр Дортмундер вдоволь поизмывался над ним: глаза шотландца были закрыты безобразными отеками, опухшая челюсть свидетельствовала о том, что у него выбиты зубы. Три сломанных пальца на левой руке были неестественно вывернуты, стопа правой ноги разбита, а башмак был залит свежезапекшейся кровью. От несчастного пахло мочой и калом; пульс был частым и очень неровным, а изо рта с каждым выдохом вырывались чуть слышные стоны.

— Помогите завязать ему рот, — приказал Майкрофт Холмс. — Нельзя допустить, чтобы он закричал, когда мы понесем его.

Я сразу понял смысл его решения. Оглянувшись вокруг, заметил моток марлевого бинта и подал его Холмсу. Тот был не очень доволен тем, что бинт оказался слишком тонким, но взял его и ловко обмотал вокруг разбитой головы Макмиллана.

— А теперь положите его мне на плечо.

— А может быть, лучше… — я хотел предложить нести несчастного вдвоем.

Холмс понял мое намерение.

— Нет. Здесь такая местность, что я лучше справлюсь в одиночку. — Он указал на другой моток бинта. — Свяжите его ноги, чтобы он не мог вырваться.

Я торопливо исполнил указание, чувствуя, как во мне стремительно нарастает ощущение приближающейся опасности.

— А теперь пойдемте быстрее, — поторопил Холмс. Он держал шотландца на плече, голова и руки несчастного свешивались за спиной. — Откройте дверь и держитесь рядом, Гатри. Вы прикроете меня со спины.

— Конечно, сэр, — я поспешил выполнить приказ.

Никаких часовых поблизости видно не было. Возможно, они ушли обедать; ведь даже головорезам из Братства нужно питаться. Я безмолвно дал Холмсу знак идти вперед и, как только он вышел, тщательно закрыл дверь, постаравшись сделать так, чтобы защелка упала на место.

Мы торопливо прошли по истоптанным за многие столетия камням двора, мимо свиней, похрюкивавших в ожидании кормежки, под спасительную сень древесных крон. Там Холмс, запыхавшийся от тяжести ноши, остановился под развесистым дубом, и я бросился ему на помощь.

— Пока что все идет хорошо, мой мальчик, — сказал Холмс, переводя дыхание после каждого слова. — Ну, раз уж мы смогли вместе выбраться оттуда, то сможем сделать еще что-нибудь.

Я уловил пугающий подтекст в его словах.

— Тогда лучше отправиться в путь. Если хотите, я смогу нести Макмиллана часть пути.

Холмс кивнул.

— Еще понесете. А пока что я сам справлюсь. — Он внимательно огляделся вокруг и добавил: — Нам понадобится мисс Гэтспи.

— Я приведу ее, — поспешно откликнулся я, припомнив небольшое углубление среди кустов, в котором она спряталась, и гадая про себя, почему она не пошла вместе с нами.

— Отлично, — похвалил Холмс, прислонив свою ношу к дереву.

Мисс Пенелопу Гэтспи я встретил, пройдя всего пятьдесят ярдов по гребню холма, она сама шла мне навстречу.

— Вы замечательно справились с этим делом, — вполголоса похвалила она, подойдя вплотную ко мне. От этих слов я ощутил совершенно неожиданное для себя удовольствие и прилив гордости.

— Но это еще не все, — напомнил я.

— Несомненно, — ответила девушка, и в ее глазах вновь блеснул огонек ожесточения. — Если мы сейчас уйдем, то дело будет не закончено.

— Как много вы убили? — вдруг против собственной воли спросил я. — Я имею в виду людей из Братства?

— Всего? Одиннадцать. А этого недостаточно. — В последних словах я уловил какой-то странный смысл.

Едва успев обменяться этими словами, мы подошли к Майкрофту Холмсу. Я с радостью заметил, что он дышал уже гораздо ровнее.

— Думаю, что лучше будет пройти через холмы, а не возвращаться тем же путем, которым пришли, — предложил он, как только мы приблизились. — Им будет труднее найти наши следы. А они бросятся искать нас, можете быть уверены.

— Чтобы предать нас показательной казни, в назидание другим, — добавила Пенелопа Гэтспи.

— Вы правы, — мрачно согласился Холмс. — Поэтому давайте тронемся в путь. К тому моменту, когда они заметят исчезновение Макмиллана, надо оказаться как можно дальше от этой башни. — С этими словами он тяжелыми шагами двинулся вверх по склону, стараясь ни на миг не выходить из-под нависающих ветвей. Когда мы поспешили за ним, он, не оборачиваясь, сказал: — Мисс Гэтспи, дайте, пожалуйста, Гатри мой пистолет. У вас уже есть револьвер.

Когда она протянула мне оружие, я почувствовал, что ей очень не хочется делать это.

— Вам не приходилось еще убивать людей, я не ошибаюсь? — спросила она, когда я положил пистолет в карман сюртука.

— Однажды пришлось, — перед моим мысленным взором вновь возник образ убийцы из Люксембурга. — И мне это совершенно не понравилось.

— Вот это меня и беспокоит. В решающий момент вы можете растеряться, а это грозит всем нам гибелью. — Она не была настроена выслушивать мои возражения и, чтобы продемонстрировать это, решительно подхватив юбки, зашагала вверх по склону.

Мы уже были на вершины холма, когда позади, вероятно, в покинутой нами пекарне, раздался громкий крик. Его сразу же подхватило еще несколько голосов, началась настоящая суматоха. Исчезновение Макмиллана обнаружили.

— Вот теперь начинается настоящее дело, — пропыхтел Холмс, указывая на открывшийся впереди крутой спуск. — Сейчас они кинутся за нами.

— Но все же им не известно, куда мы пошли, — сказала Пенелопа Гэтспи, — в этом наше хоть и небольшое, но преимущество.

— Остается надеяться на это, — сдавленным голосом согласился Холмс и засеменил вниз, где лежала узкая долина. — Поспешим, — он свободной рукой указал в сторону подножия холма. — Нам предстоит выйти к ручью, перебраться через него и затем попытаться выйти на дорогу.

Я ощущал боком пистолет, лежавший в кармане, и почему-то захотел, чтобы он оказался потяжелее, может быть, для большей убедительности. Как и приказал Холмс, я держался у него за спиной, прикрывая его от нападения сзади.

Дорога оказалась трудной. Дважды мы спугнули оленей, предававшихся в кустах полуденным снам, и они легко, почти неслышно исчезли в чаще. И лишь когда испуганные животные скрылись из виду, меня пронзило опасение, что преследователи, заметив их, догадываются о нашем местонахождении.

Спуск здесь был настолько крут, что мы с трудом держались на ногах. В самой отлогой части склона Пенелопа Гэтспи поскользнулась и, запутавшись в своих широких юбках, не удержалась на ногах и скатилась вниз, намного опередив нас с Холмсом.

— Если бы не Макмиллан, я бы и сам так попробовал, — сказал Холмс, жадно ловя ртом воздух, — но, думаю, бедняге это не пойдет на пользу.

— Учитывая, что с ним сделали, хуже ему уже не будет, — ответил я, пытаясь шуткой разрядить ситуацию. — Лучше попробуем отыскать мисс Гэтспи. С ней могло случиться что-нибудь неладное.

— Хуже некуда… — сухо пробормотал Майкрофт Холмс, не принимая шутливого тона. Он боком осторожно спускался по склону, всякий раз старательно выбирая на влажной земле место, куда поставить ногу, чтобы не поскользнуться. И все шло хорошо, но в этот момент Макмиллан очнулся и начал дергаться, пытаясь вырваться. Несмотря на завязанный рот, его приглушенные вопли прозвучали куда громче, чем это могло устроить нас с Холмсом. Я протянул руку, чтобы поддержать Холмса, но опоздал на долю секунды: он вскрикнул, взмахнул руками, выронил Макмиллана, и они вдвоем покатились вниз по склону. Я с тревогой смотрел, как они скрылись в густом кустарнике под кручей, и поспешил следом, стараясь удержаться на ногах. В этот момент меня не волновала погоня Братства; все мои мысли были о судьбе Майкрофта Холмса, злосчастного Макмиллана и Пенелопы Гэтспи.

Спустившись вниз, я увидел, что Макмиллан лежит, как мешок, брошенный небрежным фермером, зацепившись за дерево. Он напоминал кошмарную куклу, забытую на склоне каким-то великаном: голова и плечи свисали вниз по склону, сквозь бинты, закрывавшие его рот, слышалось невнятное бормотание, искалеченная рука сгребала опавшие листья. Я задержался около него ровно настолько, чтобы удостовериться, что он не получил новых серьезных повреждений, и поспешил дальше в поисках Майкрофта Холмса.

Его я обнаружил чуть ниже по склону. Он запутался в зарослях дикого винограда и пытался высвободить зацепившуюся одежду; лицо его было расцарапано.

— Где Макмиллан? — спросил он, увидев меня.

— Чуть выше, — ответил я, указав большим пальцем через плечо. — Не может пошевелиться. Я вернусь к нему, как только освобожу вас.

— Очень хорошо, — сказал Холмс, отцепляя плащ от виноградных лоз. — Я, похоже, получил несколько синяков, но ничего серьезного. Во всяком случае, все кости целы.

— Слава Богу и за это, — ответил я, протянув ему руку.

— Я справлюсь сам. А вы идите к Макмиллану. Не хотелось бы позволить Братству вновь наложить на него лапы. — Руки у него были заняты, и он локтем ткнул в воздух, поторапливая меня. — Я сделал прощальный жест и направился назад по своим следам.

Мне оставалось пройти не более тридцати футов до того места, где лежал Макмиллан, когда чуть позади меня, справа, треснула сломанная ветка. В надежде, что это Пенелопа Гэтспи, я обернулся, не вынув из кармана пистолет, и увидел, что прямо на меня нацелена зазубренная стрела небольшого арбалета, который держал в руках герр Дортмундер. Он, улыбаясь, направлялся ко мне; влажная земля, густо усыпанная опавшими листьями, заглушала звон его огромных шпор.

— Вы успели принести нам достаточно вреда, мистер Джеффрис, если, конечно, это ваше настоящее имя. Пришло время ответить за все. — Он направил арбалет мне в бедро, чтобы, если придется стрелять, не убить, а лишь лишить меня способности передвигаться.

— Рад был услужить, — ответил я, пытаясь скрыть свой страх, от которого по всему телу пробежал озноб, а в животе начались болезненные спазмы. — Жаль, что вам не удалось заполучить Соглашение.

— О, мы получим его, не беспокойтесь. — Но эти самоуверенные слова он произнес слишком поспешно и нервно. Было видно, что он опасается последствий своей неудачи.

— Но, думаю, не на сей раз, — продолжал бахвалиться я, прикидывая, как бы изловчиться вынуть пистолет и выстрелить, не дав Дортмундеру всадить в меня свою короткую тяжелую стрелу.

— У вас будет возможность заговорить другим тоном, прежде чем вас поведут к алтарю. Вы ведь знаете, что там происходит, вам уже довелось видеть это, — сказал он, явно пытаясь запугать меня.

Хватит ли у меня решительности или отчаяния откусить себе язык, до того как Братству удастся выжать из меня историю моей миссии? Смогу ли я как-нибудь вынудить их сразу прикончить меня, не дождавшись от меня никаких сведений? Я был готов уже броситься бежать, чтобы заставить Дортмундера выпустить мне в спину смертельную стрелу.

— Стойте неподвижно, мистер Джеффрис, — приказал Дортмундер, разгадав мои мысли. — Я выстрелю вам в зад. Вы не умрете и будете об этом очень долго и горько сожалеть.

Мне уже начало казаться, что он прав.

Из дневника Филипа Тьерса

Я забрал из больницы вещи матери. Удивительно: после такой долгой и достойной жизни их осталось совсем немного. Мне кажется, что она расстроилась бы, узнав, насколько мало вещи говорят о ней. Я решил оставить некоторые из них на память, а все остальное передать в службу милосердия, которой она отдавала столько времени и сил. Похороны состоятся через три дня.

Из Германии до сих пор нет известий, и Эдмунд Саттон признался, что испытывает некоторое волнение. Так как в этой миссии М. X. изменил своему правшу не предпринимать без серьезной поддержки действий, связанных с большим риском, теперь мы оба склоняемся к мысли, что с ним случилось что-то неладное. Но мы не имеем права что-либо делать еще в течение нескольких часов.

И все же я питаю надежду, что мои тревоги окажутся ложными, и телеграмма, которую мы с таким нетерпением ожидаем, все-таки придет не позже крайнего срока. Хотя утверждать, что глубоко убежден в благополучном исходе предприятия, я могу лишь покривя душой. Мне довелось уже услышать мнение, что после смерти матери я настроен пессимистически и вижу вокруг лишь самые мрачные перспективы. Но обстоятельства, в которых М. X. проводит это расследование, не могут не породить во мне самых серьезных опасений.

Глава 30

Выстрел прозвучал не громче хлопка пробки, вылетающей из бутылки шампанского. В первое мгновение я даже не осознал, что это был именно выстрел, и направлен он был в Дортмундера. А тот, казалось, не мог понять, что случилось. Из этого я заключил, что выстрел или предназначался мне, или не попал в цель.

Но тут Дортмундер, все еще сохраняя на лице злорадную гримасу, медленно осел на землю, словно марионетка, нити которой кукольник выпустил из руки.

Пожалуй, только спустя минуту я смог оторвать от него взгляд и лишь после этого обрел способность двигаться. Меня так трясло, что я с трудом нагнулся и взял маленький, похожий на детский, арбалет из мертвой руки.

— Это просто смешно, — раздался голос Пенелопы Гэтспи, вышедшей из-за кустов совсем рядом со мной, — ведь меня прислали убить вас, а я спасла вас от смерти. — Ее щека была испачкана грязью, платье порвано на плече, но других видимых повреждений на ней не было заметно. Она не направляла на меня свой револьвер флотского образца, но и не опускала его. — Не считайте, что мы с вами находимся в одном лагере, это было бы ошибкой. На сегодня мы с вами стали временными союзниками, поскольку преследовали одни и те же цели, точно такие же, как у Британии и Германии насчет этого драгоценного Соглашения, которое вы пытаетесь спасти от злоумышленников. У меня есть свои причины оставить вас в живых, а не то вы сейчас лежали бы рядом с этой падалью. — Она с таким отвращением пнула ногой труп Дортмундера, что это вызвало у меня прилив неприязни к ней.

— Боюсь, что поблизости могут оказаться и другие, — перебил я, посмотрев на арбалет, который держал в руке.

— Да. Не следует задерживаться здесь. — Она оглянулась. — А где шотландец? И мистер Холмс?

— Мистер Холмс, — ответил тот из-за куста, — только что разделался с двумя стражниками Братства. Вас можно поздравить, моя дорогая, с мудрым решением, которое вы приняли относительно Гатри. Мне очень не хотелось бы убивать вас. — Он отвесил даме светский поклон, что в этой ситуации выглядело странно, учитывая многочисленные пятна от раздавленных спелых виноградин на его потрепанной одежде.

Я уже справился с нервной дрожью. Недавнее потрясение сменилось вернувшимся ощущением чрезвычайной уязвимости. Казалось, что никакая защита не способна теперь уберечь меня от опасности. В одной руке я держал арбалет, а другой нащупывал в кармане пистолет. Мне хотелось как-то выразить свою благодарность мисс Гэтспи, а также предупредить о моих предчувствиях, но слова не шли на язык. Я отказался от этого намерения и стал вместе с остальными прислушиваться, чтобы не пропустить появления новых охотников.

— Гатри, — обратился ко мне Холмс, направившись вверх, туда, где остался Макмиллан, — оттащите герра Дортмундера в кусты, чтобы его не смогли сразу найти. Нам вовсе не нужно, чтобы Братство направило за нами следом целый почетный эскорт.

— Как получилось, что нас нашел Дортмундер, а не кто-то другой? — задал я, наконец, вопрос, волновавший меня сильнее всего.

— Он увидел вас сверху, из узких окон-бойниц, — ответила мисс Гэтспи. Ее тон был столь же холоден, как и во время нашей утренней встречи.

Как ей удается сохранять спокойствие? — спросил я себя. В отличие от нее, мне приходилось сейчас прилагать большие усилия, чтобы одолеть свербившее меня беспокойство, похожее на панику, в предчувствии грозящей опасности. А теперь мою совесть отяготит груз еще одного погибшего из-за меня человека.

Пенелопа тем временем продолжала:

— Когда поднялась тревога, он взял бинокль и принялся осматривать холмы. Я увидела, как солнце блеснуло на линзах и узнала его одежду.

— Вы очень внимательны, — не оборачиваясь, сказал Майкрофт Холмс.

— Убийца должен быть внимательным, — ответила девушка. Она направилась вслед за ним, а я между тем оттаскивал тело Дортмундера в кусты, густо росшие между несколькими высокими вязами.

Прикосновение к мертвому телу, ощущение отсутствия в нем всяких признаков жизни еще больше вывели меня из равновесия. Теперь я начал понимать, почему люди испытывают к мертвецам куда большее почтение, чем к живым. Пенелопа Гэтспи (лишь сейчас я впервые задумался о значении слов, образующих ее фамилию)^[820] всадила ему пулю в основание черепа, и шея трупа была изогнута под ужасающе неестественным углом, хотя крови при таком фатальном ранении было не так много, как, по моему представлению, должно было быть. Засыпав труп несколькими охапками листьев, я собрался было направиться вслед за Майкрофтом Холмсом и Пенелопой Гэтспи, но вдруг заметил еще одного из охранников Братства, осторожно пробиравшегося по лесу. Он направлялся прямиком туда, где находились Майкрофт Холмс, Пенелопа Гэтспи и беспомощный Макмиллан. Еще несколько минут — и он неизбежно наткнется на них. Этого я не мог допустить. Я встал поудобнее, поднял арбалет, напряг руку и потянул за спусковой крючок.

Короткая стрела впилась человеку точно между лопатками. Он захрипел, попытался схватиться за ствол дерева и медленно сполз на землю.

На сей раз я действовал механически; в эти ужасные минуты лишние раздумья не отягощали мой мозг. Труп охранника я спрятал в зарослях боярышника, надеясь, что эти предосторожности дадут нам, по меньшей мере, столько же времени, сколько пришлось на них затратить. Затем я бросился туда, где оставил Макмиллана, и попал как раз в тот момент, когда Холмс взваливал шотландца на плечо.

Макмиллан все еще находился в полубреду и невнятно бормотал сквозь повязку:

— Не знаю. Я ничего не знаю. Ничего не знаю.

— Мы знаем это, старина, — пытался успокоить его Холмс, когда мы двинулись в путь. Тени удлинились — день клонился к вечеру. Еще дважды нам пришлось скрываться в тенистых зарослях, когда поблизости от нас появлялись отряды охранников Братства, да однажды мы сами напугали местного браконьера с кроликом в мешке, который чуть не выпалил в нас из дробовика. Но к половине пятого мы все же оказались у самой деревни. Майкрофт Холмс остановился и снял Макмиллана с плеча.

— В деревне обязательно будет их дозор, можете не сомневаться, — сказал он. Холмс был совершенно серым от усталости, но его жизненные силы казались мне неисчерпаемыми. — Нужно добыть лошадей, не привлекая ничьего внимания.

— Но… — Пенелопа Гэтспи взмахнула револьвером.

Холмс посмотрел на нее с выражением неиссякаемого снисходительного терпения, и я был поражен безропотностью, с которой Пенелопа выдержала этот взгляд.

— Милая девушка, вы же сами понимаете, что мы не можем расхаживать по Европе, стреляя во всех попадающихся навстречу членов Братства, хотя, может быть, так и стоило бы сделать. К тому же их здесь больше, чем нас. И еще, учтите, совершенно нежелательно, чтобы нас задержали и стали допрашивать французские власти.

— Вы чрезвычайно утомительный человек, мистер Холмс, — объявила она, не желая сдаваться слишком уж откровенно. — Хорошо. Я не стану_; больше наступать вам на мозоли.

Мне показалось, что она уступила чересчур быстро и легко и что в этом должен быть какой-то подспудный смысл, но решил промолчать. В таких весьма непростых обстоятельствах следовало избегать всего, что могло бы привести к расколу в нашем маленьком войске.

По задворкам мы добрались до церкви, а когда вошли туда, увидели, что кюре готовится к вечерне. Он стоял, коленопреклоненный, сложив руки у груди перед невысоким алтарем.

— Смею надеяться, что мы не потревожили вас, святой отец, — обратился к нему Холмс, когда мы вошли через боковую дверь. — Если желаете, мы подождем, пока вы завершите службу. — Он прошел вперед и опустил Макмиллана на переднюю скамью так, чтобы тот не свалился на пол. — С нашим другом произошел несчастный случай; иначе мы не решились бы вторгнуться в храм.

— Вы не вторглись сюда, — ответил старик, бросив быстрый взгляд на исповедальню, но не двинувшись с места. — Вы знаете, где ваши лошади. Они сыты и напоены.

— Благодарю вас, святой отец, — сказал Холмс, глядя в ту же сторону. Я тоже окинул исповедальню взглядом, и мне показалось, что одна из дверей приоткрыта. — Мы должны попасть на станцию в Шато-Салин, чтобы успеть на вечерний поезд в Мец. Он произнес это слово на немецкий манер — Метц, и священник чуть заметно вздрогнул. Майкрофт Холмс кивнул. Я заметил, что Пенелопа Гэтспи, вынимая на ходу револьвер, двинулась к исповедальне.

Но в этот момент дверь исповедальни распахнулась и оттуда прозвучали два выстрела. Одна пуля угодила Пенелопе в плечо, девушка пошатнулась, но не выпустила оружие. Вторая просвистела совсем рядом с Майкрофтом Холмсом; его спасло лишь то, что он с ловкостью, неожиданной для столь грузного тела, бросился на пол, как только увидел, что дверь открывается.

А я сунул руку в карман и, не вынимая пистолета, нацелил его в сторону исповедальни и дважды нажал на курок. От этого мой сюртук непоправимо пострадал, но пули попали в цель — фон Метц был убит на месте.

Еще несколько секунд, после того как его тело с шумом вывалилось из исповедальни, в церкви стояла тишина. Затем кюре поднялся с колен, трижды перекрестился и, подойдя к мертвецу, принялся читать молитву. Мы же с Майкрофтом Холмсом занялись раной Пенелопы Гэтспи.

— Он пришел чуть больше часа тому назад, — сказал священник, закончив молиться. — Он высказал сомнение в том, что вы останетесь в живых и сможете вернуться сюда, но решил устроить засаду на случай, если вам все-таки удастся выскользнуть из петли, — с мрачным видом рассказывал старый священник. — Он говорил и другие вещи, настолько непристойные, что я не осмелюсь повторить их. Боюсь, что они оставят пятно в моей душе. ПустьБог простит его, а я не могу, да прибавится это на чашу моих грехов.

— Мы имеем представление о том, что он мог сказать вам, и если Бог — справедливый судья, а ваша вера учит именно так, то вам не стоит каяться в своем отношении к покойному, — заметил Майкрофт Холмс, осматривавший рану на плече мисс Гэтспи. Та страдальчески морщилась от его прикосновений, но не издавала ни звука. — Болезненно, сильное кровотечение, но ничего опасного. Кость не задета. Все хорошо заживет, если вы сразу же приступите к лечению. Уверен, что у Золотой Ложи есть для этого все возможности, — продолжал он. — И рана не помешает в дальнейшем вашей работе, если вам станет легче от этих слов.

— Благодарю вас, — ответила мисс Гэтспи в своей сдержанной манере. — Золотая Ложа признательна вам за все, что вы сделали вместе со мной и для меня.

Холмс видимо колебался, но все же заговорил:

— Мне жаль, что мы не смогли ничего сделать, чтобы спасти Гийома.

— Мне тоже. Но он умер за то, во что верил. Меня ждет та же участь. — Судя по выражению лица, ей было все равно, о чем говорить: о собственной смерти или о завтрашней погоде.

Ненормальность всего происходящего наконец подкосила меня. Я почувствовал, что не в силах больше стоять на ногах и ухватился за ближайшую скамью, чтобы не упасть. Я убил фон Метца. Он мертв. Окончательно и бесповоротно. Это радовало меня, но в то же время мне было очень плохо. Я изо всей силы стиснул спинку скамьи.

— Гатри, мой мальчик, у вас такой вид, будто вам необходимо выпить, — воскликнул Холмс.

— Это мне необходимо выпить, — проворчал лежавший на скамье Макмиллан. — Какого черта вы столько времени возились, чтобы вытащить меня оттуда? — слова звучали неразборчиво, но тон был весьма жалобный. — Где вас такого откопали, что вы ни на что не способны?

Холмс держат в руке фляжку, которую достал из кармана своего необъятного плаща. Первым движением он протянул ее мне, но, услышав голос раненого, поднес ее к губам Макмиллана.

— Приходится сделать скидку, Гатри, — обратился он ко мне.

Я пожал плечами. Как ни странно, я очень обрадовался тому, что, несмотря на перенесенные страдания, Макмиллан не изменился.

— После вас, сэр.

Бренди обожгло разбитые губы и раны в деснах от выбитых зубов, Макмиллан громко вскрикнул, и я почувствовал какое-то недостойное удовлетворение. Мне нужно было отвлечься, и помогла в этом Пенелопа Гэтспи.

— Не могли бы вы пойти со мной и помочь мне сесть на лошадь? — сказала она. Разорвав платок, который сняла с шеи, она наложила тампон на рану под порванную блузку, и завязала так, чтобы в рану не могла попасть грязь.

— Но… — в который раз почувствовав себя глупцом, начал было я.

— Меня ждут мои люди. Они невдалеке. Они никогда не бывают вдалеке от Братства. — Она, прощаясь, махнула рукой Майкрофту Холмсу и торопливо пошла к выходу.

На дворе пылал великолепный закат. Яркое небо переливалось всеми оттенками розового и оранжевого цветов, на холмах лежали длинные синие тени.

— Вам понадобится фонарь, — заметил я, провожая девушку к небольшому сараю, скрывавшемуся в тени церкви.

— Мне ехать недалеко, и я хорошо знаю дорогу. — В ее голубых глазах блеснула суровая радость. — Мир не таков, каким вы представляете его себе, мистер Гатри. Ваш мистер Холмс знает это лучше большинства людей, особенно находящихся на правительственной службе. Если вы хотите продолжать ее, то прислушивайтесь к его словам. Если нет, тогда… — Она нашла свою лошадь и теперь смотрела, как я вскидывал на спину животного седло и затягивал подпругу. — Да, это задание оказалось во многом неожиданным. Мне почти что жаль расставаться с вами. — Она взялась за уздечку. — Не поддержите ли вы мою ногу?

Я нагнулся, подставив ей сцепленные руки, и когда девушка встала на эту подножку, поднял ее в седло. Она оказалась легче, чем я ожидал, эта сильная девушка, мыслящая, как индийский фанатик.

— Благодарю вас, мисс Гэтспи, за все, что вы для меня сделали. Если бы не вы, меня бы уже не было в живых.

— Да, не было бы, — согласилась она, собрав поводья и перебросив ногу через луку седла; она предпочитала сидеть в седле по-мужски. — Впрочем, и меня не было бы в живых, если бы не вы. Так что взаимные долги отданы. Не забудьте об этом при нашей следующей встрече. — С этими словами она повернула лошадь и скрылась из виду и, надеюсь, из моей жизни.

Когда я вернулся в церковь, Майкрофт Холмс внимательно посмотрел на меня.

— Вы уже выглядите гораздо лучше, — сообщил он, протягивая мне фляжку.

Я с благодарностью принял ее и так быстро плеснул обжигающую жидкость в горло, что закашлялся.

— Что там делает Джеффрис? — сварливо спросил Макмиллан. — Джеффрис, как вы позволили им захватить меня?

— Он не Джеффрис, он Гатри, — ответил за меня Майкрофт Холмс, — и работает он не на вас, а на меня. — Он повернулся к священнику. — Я сожалею о причиненном волнении, святой отец, но надеюсь, что вы помолитесь за нас. Сейчас мы, с вашего позволения, уедем. Мы уже почти в безопасности.

— Идите, сын мой, — ответил кюре, очень по-французски пожав плечами. — Мы позаботимся об этом несчастном, — он указал на фон Метца, — в нашем церковном саду. И да смилуется над вами Бог.

— Милосердие — великое благо, отче, — сказал Холмс, поднимая Макмиллана, чтобы тот мог сесть.

— И этот испорченный человек очень нуждается в нем, — сказал кюре нам вслед, когда мы, покинув его в храме, пошли собираться в дорогу в Шато-Салин.

Из дневника Филипа Тьерса

Слава Богу, они спасены и находятся сейчас в поезде, на пути в Антверпен. Телеграмму доставили сегодня вечером, за несколько минут до восьми. Пожалуй, никогда еще я так не радовался новостям. Я тут же послал записку в Адмиралтейство, чтобы известить о долгожданном сообщении.

И Макмиллан, и Соглашение — оба находятся в безопасности, хотя Макмиллан нуждается в медицинской помощи. По возможности, ее окажут в пути, а сразу же по возвращении в Англию он попадет в руки лучших хирургов.

Эдмунд Саттон был просто счастлив узнать последние новости. Теперь он может сказать инспектору Корнеллу, что скоро даст ответы на все его вопросы. И опять будет играть на сцене, до тех пор пока его талант вновь не потребуется здесь. Я часто думаю, насколько несправедливо, что лучшую из своих многочисленных ролей он должен играть без публики, так и не услышав ее оваций. Хотя, кто знает, может быть, в свое время он их получит. И это будет вполне заслуженное вознаграждение.

Эпилог

— Но у кого же, на самом деле, находилось Соглашение? — спросил я Майкрофта Холмса за вечерним чаем. Прошло уже шесть дней после нашего возвращения. Начались осенние дожди. В двух каминах пылал огонь, распространяя по квартире приятное тепло. Теперь, после завершения последнего отчета о нашей миссии, было приятно подробно расспрашивать обо всех ее деталях, не опасаясь, что настойчивое любопытство приведет к мучительной смерти.

— Ну, дорогой мальчик, вы разочаровываете меня. Я был уверен, что вам это известно. — Он взял с тарелки кусок лепешки и намазал его густой сметаной.

— Сознаюсь, что я действительно не знал этого, — ответил я. — Мне казалось, что оно было спрятано в первом поезде, на котором мы выехали из Мюнхена, и покинуло Германию другим путем.

— Логично, но неправильно. — Холмс был явно доволен собой.

— Ладно. Его могли переложить в какой-нибудь другой чемодан Макмиллана. Если учитывать количество багажа, который он возил с собой, обыскать все его вещи, думаю, было не так просто.

— Еще одна хорошая мысль, но тоже неверная, — возразил Холмс, разливая чай по чашкам.

— В таком случае, где же оно было? — сдался я.

— Ну конечно же у меня, — сообщил он невинным, как у младенца, тоном. — Я выкрал его в то время, когда вы уговаривали Макмиллана нанять вас.

— В заведении мадам Изольды? — несмотря на все старания, я не смог сдержать удивления.

— Конечно. Я залез в шкатулку, пока все остальные находились внизу. Настоящее Соглашение я спрятал в потайной карман моего сюртука, а взамен положил в футляр карту Европы, чтобы он не показался пустым на ощупь. — Он широко улыбнулся. — Я подумал, что будет гораздо умнее не говорить вам об этом сразу.

— Не смею усомниться в этом, — едко ответил я.

С лица Майкрофта Холмса сбежало ангельское выражение.

— Гатри, вы были еще настолько зеленым новичком, что я не мог быть уверенным, справитесь ли вы со всем, что нам предстояло сделать. — Он задумчиво посмотрел в огонь. — И я глубоко сожалею, что вам пришлось заплатить за это такую высокую цену.

— Другие заплатили больше, — так же мрачно, как и он, заметил я, — Гийом… Франсуаза…

— Вы правы, — согласился он, — но, думаю, дело стоило того. Соглашение гарантирует, что в течение двух следующих десятилетий ни один балканский народ не развяжет войну, в которую окажется ввергнута вся Европа. Но я полагаю, что в свое время Балканы все же окажутся тем запалом, что взорвет пороховую бочку, которую представляет из себя столь недавно объединенная Германия. Теперь же Россия получила возможность поддерживать мир на Балканах дипломатическим путем, не прибегая к силе оружия. У царя нет ни флота, подобного Королевскому, ни золотого запаса, равного британскому, который можно было бы использовать в международных отношениях. Таковы, в целом, результаты наших напряженных усилий последнего месяца. — Полуприкрыв глаза, он окинул меня взглядом, который мог бы показаться постороннему сонным. Но я-то знал, что этот человек всегда сосредоточен. — Разве вы не согласны, мой мальчик?

Я кивнул и отпил чай.

— Интересно, Макмиллан думает так же?

— Он придет к таким же выводам, когда его посвятят в рыцари, — с чрезмерной, на мой взгляд, уверенностью ответил’ Майкрофт Холмс. — Он будет хвастаться своим участием в этом деле и, скорее всего, припишет себе все, что сделали мы с вами и мисс Гэтспи.

Я тоже считал, что так скорее всего и получится. Вытянув ноги, я со вздохом посмотрел на красноватое пятно на запястье. Майкрофт Холмс, используя какие-то химикаты, удалил с него татуировку, которую сделал несколько недель назад.

— Его похвальбу будет нелегко выслушивать.

— Если вы останетесь у меня на службе, то сможете научиться делать это с большим изяществом. — При этих словах в его глазах мелькнул хитрый огонек.

— А почему бы мне не остаться? — поинтересовался я, ощутив некоторую тревогу. Мне казалось, что я справился с заданием вполне прилично для новичка, но не знал, какие доводы следует привести в свою защиту.

— Ну, прежде всего, возможно, эта работа не в вашем вкусе. Не у всех есть талант к таким делам, а те, кто им обладает, не все соглашаются выполнять все, что требует… э-э… этот род занятий, — веско пояснил Холмс. — Как вы уже имели возможность убедиться, круг обязанностей моих секретарей иногда бывает значительно шире, чем у большинства людей, занимающих подобную должность в других местах. Порой и сами задания, и обстоятельства, возникающие при их выполнении, бывают непредсказуемы. Из-за этого вам уже пришлось нарушить обязательство, данное вашей невесте, не говоря уже о трех покушениях на вашу жизнь. — Он выжидательно посмотрел на меня.

— Что касается мисс Ридейл… Мне жаль, что она сочла неприемлемым для себя образ жизни, определяемый работой, которую я выполняю для вас. Несомненно, я поступил в высшей степени неблагородно, заставив ее пережить такое разочарование. Моя мать, конечно, будет чрезвычайно расстроена, и я не могу обижаться на нее за это: мой союз с мисс Ридейл был мечтой всей ее жизни. Но все же гораздо лучше, что все эти… несообразности выявились сейчас, до женитьбы. Я уже принес несчастье мисс Ридейл и ее семье, но если бы мы успели обвенчаться, все оказалось бы во много раз хуже. — Мне не хотелось признаваться в том, что за последние два дня я пришел к выводу: расторжение нашей помолвки явилось для меня избавлением. Ни одному джентльмену не хочется давать повод для неуважительного отношения к его слову и мыслям. — А что касается покушений на мою жизнь, они все равно были бы. Неважно, был бы это я или кто-нибудь еще, на чью долю выпала бы эта в высшей степени необходимая работа. Нельзя же оставить все дело в руках мисс Гэтспи и ее друзей. Как я могу допустить, чтобы вместо меня пострадал другой? — Я взглянул Холмсу в глаза и улыбнулся. — Боюсь, что обычная работа с записками, черновиками и переводами скоро наскучила бы мне. И, кроме того, на свете есть враги Британии, которые не могут… не должны безнаказанно строить свои козни.

— Старина, Гатри, — сказал растроганно в ответ Майкрофт Холмс и налил бренди в две рюмки.

Из дневника Филипа Тьерса

Второй день Рождества. Слякоть. Г. отбыл в Амстердам. По прибытии туда он должен отправить нам телеграмму. Его будет ждать мистер Воткинс. Таким образом, депеша попадет к нам в руки к Новому году.

От инспектора Корнелла прибыло сообщение. К его крайнему неудовольствию, Викерс, похоже, укрылся в глубокой норе. Дело об убийстве молодой женщины останется нераскрытым до тех пор, пока Викерс пребывает на свободе, а это положение нисколько не устраивает ни инспектора, ни М. X.

Линдси Фэй Прах и тень

История с Джеком Потрошителем оставила в душе моего друга Шерлока Холмса глубокую рану. Весь Лондон тогда пребывал в смятении. Почти всякий раз, когда я входил утром в комнату Холмса, он лежал на диване после бессонной ночи. В ногах была скрипка, на полу валялся выпавший из длинных пальцев шприц для подкожных инъекций, но никакое снадобье не могло изгнать из памяти Холмса призрак человека, которого мы безуспешно пытались поймать вот уже больше двух месяцев. Насколько хватало сил, я заботился о здоровье друга. Увы, мне плохо удавалось рассеять ужас, охвативший нас после того, что произошло. Я разделял страдания Холмса, и мне было нелегко рассеять мучавшие его сомнения. Этому гениальному человеку, несмотря на те невероятные усилия, что он предпринимал, казалось: он сделал не все, на что способен.

Однажды меня посетила мысль: надо бы занести случившееся с нами на бумагу — не для публикации, конечно, а чтобы осмыслить события и хоть немного унять душевное смятение. Помню, как измучили меня попытки запечатлеть для истории события, произошедшие у Рейхенбахского водопада.^[821] И в этот раз стоило взяться за перо, как ужасная тяжесть наваливалась на меня. Трудные были дни. Не раз и не два, когда дел накапливалось столько, что игнорировать их было уже никак невозможно, Холмс говорил, облокачиваясь на мой письменный стол:

— Давайте займемся Тарлингтоном вместе. А о том деле вам вовсе нет нужды писать, дружище. Мир уже не помнит о нем. Настанет день — и мы тоже забудем.

В этом Шерлок Холмс заблуждался, что случалось с ним крайне редко: мир до сих пор не забыл о Джеке Потрошителе. Редкий мальчик, сколь бы ни был он храбр, не испытывает холодка страха, когда взрослые тревожат в своих разговорах ужасный призрак этого злодея.

Я заканчивал эту хронику, стараясь излагать факты в спокойном, размеренном тоне, как и пристало биографу. Это было много лет назад, когда участие Холмса в деле Джека Потрошителя многие еще оспаривали. Однако затем о нашей роли в расследовании этих злодеяний почти вовсе перестали упоминать. Лишь безусловно удачно завершенные моим другом дела вызывали славословие публики. Если же рассказ не имеет конца, то это и не история вовсе, поэтому для всего Лондона загадка Джека Потрошителя так и осталась абсолютной тайной.

Возможно, я действую против собственных интересов, однако не в силах заставить себя сжечь записи о расследовании, которое мы проводили вместе с Холмсом. Я намереваюсь препоручить эти бумаги, включая и данное письмо, заботам своего искушенного адвоката. Впрочем, у меня нет абсолютной уверенности, что мое пожелание никогда не публиковать эти записи будет выполнено, сколь бы энергично я на нем ни настаивал. Рассказанная мной история далеко превосходит наши обычные представления о границах человеческого злодейства, поэтому меня трудно обвинить в приукрашивании или желании произвести сенсацию. И все же очень хотелось бы, чтобы к тому времени, когда читатель ознакомится с этими страницами, память о Джеке Потрошителе стала бы легендой былых времен, менее справедливых и более жестоких.

Единственной причиной, заставившей меня написать все это, было искреннее восхищение несравненными талантами и высокими стремлениями, отличавшими моего друга более чем полвека назад. И все же должен с удовлетворением заметить, что уже теперь благодарные потомки отвели великому Шерлоку Холмсу достойное его место в истории. Это случилось сейчас, когда я пишу эти строки, предчувствуя, что близится новая война, которая принесет еще один прилив вселенского горя.

Д-р Джон Г. Уотсон, июль 1939 г.

Пролог

Февраль 1887

— Мой дорогой доктор, боюсь, сегодня вечером мне потребуется ваша помощь.

С немым вопросом во взгляде я поднял глаза от статьи о местных выборах в «Колуолл Газетт».

— Я в вашем распоряжении, Холмс.

— Одевайтесь потеплее. Барометр не сулит сильных атмосферных возмущений, но ветер прохладный. Буду вам признателен, если не забудете положить в карман револьвер. Это очень веский аргумент, к тому же осторожность никогда не помешает.

— Вы, кажется, говорили за обедом, что мы вернемся в Лондон утренним поездом?

Шерлок Холмс загадочно улыбнулся сквозь тонкую пелену табачного дыма, неизменно клубившегося вокруг его кресла в нашей со вкусом обставленной гостиной.

— Если речь идет о моем замечании, что в городе у нас будет возможность поработать гораздо более продуктивно, чем здесь, в Херефордшире, то это действительно так. В Лондоне нас ждут три дела, в разной степени интересные.

— А пропавший бриллиант?

— Я уже разгадал его тайну.

— Дорогой Холмс! — воскликнул я. — Поздравляю вас. Но где же он тогда? Сообщили ли вы о своей находке лорду Рамсдену? Послали весточку в гостиницу инспектору Грегсону?

— Друг мой, я сказал, что разрешил загадку, но вовсе не имел в виду, что все устроил. — Холмс рассмеялся, поднимаясь с кресла, чтобы выбить трубку о каминную решетку. — Эта работа нам еще предстоит. Что касается дела, оно не было особенно таинственным, хотя и повергло в смущение нашего друга из Скотланд-Ярда.

— И все же теряюсь в догадках, — признался я. — Кольцо, украденное из фамильного склепа, абсурднейшим образом отсутствующий клочок лужайки в южной части имения, трагическое прошлое барона…

— Мой дорогой Уотсон, вы обладаете определенного рода талантом, но удивительно редко им пользуетесь. Вы только что перечислили самые главные обстоятельства дела.

— И все же должен признать, что остаюсь в полнейшем неведении. Собираетесь ли вы сегодня вечером встретиться лицом к лицу с преступником?

— Никакого фактического правонарушения пока что не случилось. Но мы сделаем все от нас зависящее, чтобы увидеть преступление в момент его совершения.

— В момент его совершения?! Что вы имеете в виду?

— Ограбление могил, если чутье мне не изменяет. Встретимся у дома в час ночи: к этому времени служители кладбища уже будут спать. Постарайтесь, чтобы вас никто не увидел. Не опаздывайте: это может навредить делу.

С этими словами Холмс проследовал в свою спальню.

Без десяти час я покинул особняк, тепло одевшись. Ночь была холодной, и звезды отражались в инее на траве. Я без труда нашел своего друга: он вышагивал по ухоженной с почти континентальной тщательностью садовой дорожке и был явно впечатлен панорамой прекрасно видных этой ночью созвездий, усеявших небо. Я прочистил глотку. Шерлок кивнул и приблизился ко мне.

— Мой дорогой Уотсон, — сказал он негромко, — значит, вы тоже предпочли риск простудиться перспективе остаться вдали от Мэлверн-Хиллз этой ночью? Наверное, нечто подобное пришло в голову вашей экономке?

— Не думаю, что миссис Дживонз бодрствует и способна это предположить.

— Чудесно. Тогда пройдемся быстрым шагом, чтобы немного согреться.

Мы направились по тропинке, которая сначала вела в глубь сада, а потом повернула в сторону близлежащих утесов. Вскоре Холмс провел меня сквозь заросший мхом лес, и мы покинули границы имения Блэкхит-хаус. Не зная цели нашей прогулки и чувствуя себя от этого крайне неуютно, я не удержался от вопроса:

— Вы как-то связываете ограбление могилы с недавно украденной фамильной драгоценностью?

— Почему вы решили, что недавно? Как вы помните, мы мало что знаем о времени ее исчезновения.

Я задумался. Мое дыхание образовывало в воздухе причудливые облачка.

— Согласен. Раз речь идет об ограблении могил, мы можем скорее не дать свершиться преступлению, чем обнаружить его.

— Едва ли.

Хотя я и привык к чрезмерной скрытности Холмса на заключительной стадии расследования, его безапелляционность действовала мне на нервы.

— Не сомневаюсь, что очень скоро вы разъясните мне, что значит этот странный акт кладбищенского вандализма.

Шерлок бросил на меня быстрый взгляд.

— Сколько времени вам потребуется, чтобы вырыть могилу?

— В одиночку? — Я пребывал в затруднении. — Если очень спешить, хватит и дня.

— А в обстановке полной секретности?

— Полагаю, это заняло бы еще несколько дней, — сказал я нерешительно.

— Наверное, столько же времени нужно, чтобы раскопать захоронение. А ваша природная сметка помогла бы сделать это скрытно от посторонних глаз.

— Холмс! — Я чуть не задохнулся от осенившей меня догадки. — Вы хотите сказать, что отсутствующий клочок дерна…

— Тсс! — прошептал он. — Вот. Видите?

Мы забрались на гребень поросшего лесом холма примерно в полумиле от имения и теперь рассматривали неровную лощину, образующую одну из границ расположенного невдалеке города. Холмс указал пальцем:

— Смотрите на церковь.

В дрожащем лунном свете я с трудом различил среди кладбищенских деревьев сгорбленную фигуру. Человек бросал последние комья земли на могилу с миниатюрным надгробным камнем в изголовье. Вытерев лоб тыльной стороной ладони, он направился в нашу сторону.

— Это и есть лорд Рамсден, — пробормотал я.

— Назад, за гребень холма! — скомандовал Холмс, и мы отошли в кусты. — Он почти закончил… Должен признаться, Уотсон, в этом деле мои симпатии полностью на стороне преступника, но вам следует сохранять объективность и в своих суждениях полагаться только на себя. Я намереваюсь предстать перед бароном в одиночку. Будем рассчитывать на то, что он окажется разумным человеком. Если же нет… А сейчас пригнитесь, да поскорее! Ни звука!

Присев на камень, я нащупал револьвер в кармане пальто. Чиркнула спичка, донесся запах сигареты Холмса, затем я услышал негромкий звук шагов по склону холма. Холмс выбрал укрытие с чрезвычайной тщательностью: скала закрывала меня от посторонних глаз, но в расщелину между ней и прилегающим валуном я мог наблюдать за происходящим.

Выйдя на гребень холма, барон оказался в поле моего зрения. Он тяжело дышал, хватая воздух, лицо его блестело от пота, несмотря на мороз. Бросив взгляд на расстилающийся перед ним лес, он остановился, охваченный страхом, и вытащил пистолет из кармана подбитого мехом пальто.

— Кто идет? — спросил он скрипучим голосом.

— Лорд Рамсден, это я, Шерлок Холмс. Мне надо поговорить с вами.

— Шерлок Холмс! Что вы здесь делаете в такой час?

— Я мог бы спросить вас то же самое.

— Полагаю, это не ваше дело, — огрызнулся барон, но в голосе его прозвучали панические нотки. — Я нанес визит другу…

Холмс вздохнул:

— Не могу допустить, чтобы вы лжесвидетельствовали подобным образом. Я знаю, что ваша сегодняшняя миссия имеет отношение скорее к мертвым, чем к живым.

— Откуда вы это знаете? — вопросил барон.

— Мне все известно.

— Выходит, вы обнаружили ее могилу.

Пистолет, направленный в землю, сильно дрожал в руке лорда, описывая небольшие круги, словно он не знал, как им пользоваться.

— Я нанес туда короткий визит нынешним утром, — признался Холмс. — Вы сами сказали, что любили Эленору Роули. И поступили очень разумно, сообщив мне это: все равно после ее смерти не удалось бы утаить ваши многочисленные встречи и оживленную переписку.

— Да, я все вам рассказал!

— Вы мастерски вели свою игру с того момента, когда ваши близкие обнаружили пропажу кольца, — продолжал мой друг, не сводя гипнотического взгляда серых глаз с лица барона. При этом все внимание Холмса, как, впрочем, и мое, было приковано к пистолету. — Вы просили меня и доктора Уотсона содействовать полиции, настаивая при этом, чтобы мы оставались в Блэкхит-хаус, пока все не утрясется. Мои комплименты вашему профессионализму.

Глаза барона сузились от ярости.

— Я был с вами откровенен, проявив всю мыслимую учтивость к вам и мистеру Уотсону. Зачем же вы тогда пришли на ее могилу?

— Лишь потому, что вы утверждали, будто не знаете, где она.

— А что мне было делать? Да, она составляла для меня целый мир, но… — Он сделал паузу, пытаясь справиться с чувствами. — Наша любовь была ревностно охраняемой тайной, мистер Холмс. Я и так достаточно унизил себя, рассказав о ней наемному детективу.

— Люди вашего положения обычно избегают болезненных тем личного свойства, беседуя с посторонними, — продолжал детектив. — Во время нашей первой беседы в Лондоне вы, очевидно, решили: если выложить начистоту все сразу, я утрачу интерес к делу. Ваша тактика позволила бы вам завершить намеченное, если бы вам попался менее дотошный исследователь. Однако даже ваши россказни о нахальных деревенских мальчишках, бесчинствующих по ночам на кладбище, оказались похожей на правду выдумкой. Впрочем, я многое понял, увидев в воскресенье вечером, в каком состоянии ваша одежда.

— Как я уже говорил вам, моя собака погналась за фазаном и попала в капкан, поставленный кем-то из жителей деревни.

— Я бы поверил этому, если бы в грязи были перемазаны только ваши брюки, — терпеливо разъяснил Холмс. — Но больше всего были испачканы предплечья, как это бывает, когда человек опирается на локти, чтобы выбраться из ямы глубиной примерно в его рост.

Рамсден поднял пистолет. Глаза его горели безумием, но Холмс спокойно продолжал:

— Вы так страстно любили Эленору Роули, что извлекли свадебное кольцо своей бабушки из семейного склепа. Рассчитывали сделать это в полной тайне: едва ли кому-нибудь, кроме вас, придет в голову разрывать могилу. Вы подарили кольцо мисс Роули, твердо намереваясь жениться на этой дочери местного торговца, чья красота, как мне говорили, сравнима разве что с благородством ее души.

Взгляд барона затуманился, а голова едва заметно поникла, однако пистолет по-прежнему был направлен на Холмса.

— И конечно, сделал бы это, не разлучи меня с ней судьба.

— Сегодня утром я имел долгий разговор с бывшей служанкой мисс Роули. Ваша возлюбленная, заболев, сообщила вам в письме, что уезжает лечиться на континент вместе с родителями.

— Врачи ничего не сумели сделать, — признался барон, нервно стиснув пальцы свободной руки. — После ее возвращения тяготы путешествия ускорили ход болезни. Она тайно известила меня, что ее любовь ко мне неизменна со времен нашего детства. Отец Эленоры поставлял нашей семье галантерейные товары… Через три дня она… — Он весь содрогнулся от невыносимого страдания, прижав руку ко лбу. — Ничто не могло быть хуже случившегося, даже моя собственная смерть.

— Как бы там ни было, леди умерла, — заметил мой друг с сочувствием, — а вы так сильно горевали, что не сразу поняли: она вшила ваш залог любви в подкладку погребального одеяния. Обретя способность трезво мыслить, вы, несомненно, осознали, что ваша фамильная драгоценность безвозвратно утеряна.

— Я тогда сам занемог: совсем лишился разума. Большую часть месяца я был лишь бледной тенью себя прежнего. Полностью утратил интерес к чему-либо, — равнодушно констатировал барон. — Тем временем сумасбродства брата следовали одно за другим, как дни в календаре, а наша семья оказалась вовсе не столь богатой, как представлялось моей матери.

— Проверка бухгалтерских книг выявила отсутствие драгоценности.

— Иначе я никогда бы не забрал кольцо назад — ни при ее жизни, ни после смерти. Да поможет мне Бог! Все беды, которые навлек брат на семью, — ничто в сравнении с моим горем. Возможно ли сочетание слов «грабитель могил» рядом с именем лорда Рамсдена? — Собрав в кулак остаток воли, он все же сумел немного успокоиться и распрямился в полный рост. Глаза его тускло поблескивали. — Думаю, что нет, — продолжал Рамсден, и слова его обрели какую-то новую пугающую четкость. — Может случиться так, что единственный человек, знакомый с сутью дела, погибнет нынешней ночью.

— Но все же такое развитие событий маловероятно, — спокойно заметил мой друг.

— Это вы так думаете! — прорычал его клиент. — Но вы недооцениваете мою…

— Я не столь глуп, чтобы отправиться на подобную встречу одному, — объявил Шерлок Холмс. — Мой друг доктор Уотсон был настолько любезен, что составил мне компанию.

Я осторожно вышел из-за валуна.

— Так, значит, вы захватили с собой шпиона! — вскричал барон. — Вы хотите погубить меня!

— Поверьте, лорд Рамсден, я не причиню вам ни малейшего вреда, — возразил Холмс. — Мы с моим другом готовы поклясться: никто не узнает от нас об этом деле, если кольцо будет возвращено.

— Оно здесь. — Барон приложил руку к нагрудному карману. — Вы говорите всерьез? Это невероятно!

— Вздумай я пренебрегать интересами клиентов, моя скромная карьера уже давно бы потерпела крушение, — заявил мой друг.

— Ни полиция, ни семья, ни кто-либо еще ничего не узнают о кольце после того, как я верну его на место? Я не заслуживаю такой милости.

— От меня они не услышат ничего, — торжественно заявил сыщик.

— И от меня тоже, — добавил я.

— Мне достаточно ваших заверений.

Голова барона склонилась на грудь, словно он совсем лишился сил, охваченный горем.

— Это не первое преступление, которое я покрываю, и, боюсь, не последнее, — признался мой друг тем же успокаивающим тоном.

— Всю жизнь буду вам признателен за молчание. В этом деле вы проявили безупречную осмотрительность и заслуживаете самых высоких похвал, чего я никак не могу сказать о себе.

— Вот тут я с вами не соглашусь, — начал было Шерлок Холмс, но барон с горечью продолжал:

— Элли предпочла скорее умереть в одиночестве, чем обмануть мое доверие. А что дал ей взамен я?

— Полно, лорд. Едва ли разумно мучиться такими мыслями. Вы действовали в семейных интересах, и в конце концов вам удалось сохранить вашу тайну.

— Без сомнения, вы правы, — прошептал он. — Давайте пройдем в дом, джентльмены. С этим покончено. Поверьте, впредь я буду менее разговорчив.

Я уже собрался уходить, но душераздирающий крик друга заставил меня обернуться. Пистолет выстрелил как раз в тот миг, когда Холмс в отчаянном прыжке ухватил барона за туловище и повалил на промерзшую землю. Через мгновение я был уже рядом с ними.

— Быстрее, господи! Он еще дышит. Можете ли вы…

Увы, лорду Рамсдену ни один человек уже не в состоянии был помочь. Когда я ослабил его воротник, он тихо вздохнул, содрогнулся и затих.

— Холмс, он…

— Мертв. — Мой друг закрыл глаза барона, осторожно коснувшись его лица. Деликатность этого жеста несколько приглушила шок от трагедии. — Если бы я только… Но лорд Рамсден, конечно, так или иначе выдал бы себя. Грегсон, безусловно, осел, но даже он способен увидеть перед собой кирпичную стену. Только я сумел бы вернуть кольцо так, чтобы никто не заметил.

Он быстро нагнулся и вытащил блестящую вещицу из кармана мертвеца.

— Трудно представить, что он пережил, извлекая кольцо из могилы! — в ужасе пробормотал я.

— Да поможет нам Бог, Уотсон. — Мой друг, хотя внешне и сохранял спокойствие, был потрясен. Никогда раньше я его не видел в подобном состоянии. — Никому не пожелаешь такой участи.

Мы молча стояли на коленях в густой тени деревьев, все сильнее ощущая пронизывающий холод.

— Что мы им скажем?

— Ну, это, по крайней мере, ясно, — ответил детектив. — Мы услышали выстрел посреди ночи где-то за садом и отправились посмотреть, что случилось. Барона мы нашли уже бездыханным. Вот и все.

Я кивнул.

— Допускаю, что угроза финансового краха способна подтолкнуть к самоубийству чувствительного человека. Но чтобы кольцо…

— Возможно, барон решил, что его жизнь станет вечной угрозой хранимой им тайне, и я вовсе не хочу, чтобы смерть раскрыла ее, — мягко ответил Холмс.

Нам было тяжко созерцать горе, охватившее домочадцев, когда мы возвратились с печальным известием о кончине лорда. Хозяйка имения, узнав о потере старшего сына, по-видимому, даже не вспомнила о кольце матери. Почувствовав свою полную ненужность среди этого хаоса, мы покинули имение.

На следующее утро встав пораньше, мы зашли в гостиницу, чтобы попрощаться с инспектором Грегсоном и констеблем, прибывшим вместе с ним из Лондона. Они занимали номер из нескольких комнат, превратив гостиную в кабинет. Инспектор выразил искреннее сожаление в связи с нашим отъездом в своей особой, присущей только ему форме:

— Ну что ж, полагаю, вы правы. Когда ты не в силах что-то понять, надо вести себя по-мужски и признаться в этом. И все же, мистер Холмс, я намереваюсь довести игру до конца. Просто не могу позволить себе бросить расследование на полдороге, когда многое еще не ясно.

— Вам удалось обнаружить какие-то новые зацепки? — холодно вопросил мой друг.

— Объявился брат покойного барона — азартный игрок и повеса, если вы склонны доверять моим источникам.

— Не думаю, чтобы…

— А теперь это самоубийство! — воскликнул инспектор Грегсон. — Да еще при весьма мрачных обстоятельствах.

— Что вы имеете в виду?

— Чувство вины. Иначе зачем ему было себя убивать? При таком развитии событий, мистер Холмс, вы, возможно, сумели бы понять, что к чему, если бы остались.

— Я нашел в Лондоне след пропавшей драгоценности, — сказал детектив, недовольно передернув плечом. — Мне необходимо возвратиться в город и переговорить с резчиком по камню, моим добрым знакомым. У нас слишком мало информации, чтобы изучить вновь открывшиеся обстоятельства здесь, в Колуолле.

— Извините, сэр, — раздался голос с другого конца комнаты. — Безусловно, мы располагаем многочисленными свидетельствами.

Холмс повернул голову в сторону юного констебля, осмелившегося высказать подобное замечание.

— Вы так считаете? — спросил он сухо. — А я утверждаю, что расследовать преступление практически невозможно, если оно совершено чуть ли не год назад, а вы даже не в состоянии установить его точную дату.

Этот находчивый ответ вызвал сдавленный смех Грегсона:

— Ну-ну, мой мальчик. Я взял вас сюда, чтобы вы понаблюдали за работой истинного профессионала. Мистер Холмс может дать вам хороший совет. А вам, я думаю, надо больше слушать, оставив свое мнение при себе.

Но смутить констебля оказалось не так легко.

— А как насчет изуродованной лужайки?

— Да что в этом особенного? — рассмеялся Грегсон. — Какое отношение имеет к нашему делу садоводство?

— Я и сам терялся в догадках, пока не увидел мальчишек, совершивших этот акт вандализма, — быстро проговорил Холмс. — Не далее чем вчера, прогуливаясь по конному двору гостиницы, я повстречал юного Фергюса Макартура и его сообщников. Они намазывали седла гостей жиром, пока конюх безмятежно храпел. Если бы успех в этом мире определяли только творческие способности, эта шайка сорванцов в ближайшем будущем заправляла бы делами во всей Британской империи. — Мой друг проворно поднялся с места и взял шляпу, лежавшую на скамеечке у двери. — Я тотчас пришлю вам новые сведения, если сумею раздобыть их в Лондоне.

— Ни минуты не сомневаюсь, однако твердо рассчитываю покончить с делом к этому времени. Тем не менее благодарю вас.

— Желаю вам всего самого доброго, инспектор Грегсон, а также вашему подающему большие надежды юному коллеге.

Холмс в последний раз поклонился и, когда мы вышли, плотно закрыл дверь.

— Назад в Лондон, — пробормотал я в раздумье.

— Да. В Херефордшире нам больше нечего делать, — отозвался мой друг. — Однако я уверен, что сумею найти таинственного покупателя кольца.

Он похлопал себя по нагрудному карману, и на его хмуром лице появилась тень улыбки.

Вскоре после нашего приезда в Лондон Холмс телеграфировал леди Рамсден, что ему удалось разыскать кольцо ее матери. Конечно, постигшее семью горе убило в зародыше не только радость домочадцев, вновь обретших фамильную драгоценность, но и всякое любопытство в связи с пропажей кольца. Детектив был явно удовлетворен таким поворотом дел. Участие Грегсона, таким образом, оказалось весьма незначительным. Но кольцо было благополучно доставлено под эскортом полиции из Лондона в Блэкхит-хаус, и настроение доброго инспектора поднялось настолько, что он поздравил частного детектива с «невероятной удачей».

Две недели спустя, когда я удобно расположился на диване с медицинским журналом, на лестнице послышались знакомые шаги. Взойдя по ступенькам, Холмс прошел в гостиную, с выражением крайнего удивления на лице приблизил какое-то письмо к лампе, а затем с равнодушным видом швырнул его на огромную груду документов рядом с книжной полкой.

— Холмс, мне кажется, ваши юные помощники^[822] ниже ростом, чем эта чудовищная куча, — съязвил я.

— М-м-м, — рассеянно промычал он. — Не думаю. Малыш Грейвз сильно вырос с тех пор, как вы видели его в последний раз.

Я улыбнулся.

— Тогда что это?

— Вы про письмо?

Холмс извлек конверт из кучи, на мгновение задержал его в руке, а потом передал мне. Послание было написано ярко-красными чернилами странным прыгающим почерком.

Мистер Холмс!

Вы очень умны. Верно? Но даже если вы проницательны, как сам дьявол, то все же не настолько умны, чтобы мистер Никто не наблюдал за вами. Да, я вижу вас достаточно четко и даже ясно.

Вижу вас в аду.

Гораздо раньше, чем вы думаете, мистер Холмс.

Я в страхе взглянул на него:

— Холмс, это письмо содержит неприкрытую угрозу!

— Тон действительно довольно недружелюбный, — согласился он, выгребая табак из недр своего кисета — персидской туфли.

— Что вы намереваетесь делать?

— Ничего. Наверное, ваша переписка менее красочна, чем моя. Каждый раз, просматривая почту, я страстно желаю отыскать дело, достойное моего таланта и стоящее потраченного времени. Однако чаще всего нахожу лишь бессвязные разглагольствования чудаковатой старой девы или скучные лирические излияния новобрачных. Хочу показать вам весьма забавный образчик такого письма. Оно пришло на прошлой неделе из Брайтона.

— Неужели вас нисколько не заинтересовало это странное послание?

— К своему стыду, я вынужден иметь дело со многими преступниками, поэтому иногда приходится получать такие письма, — заметил Шерлок раздраженно. — Оно написано на дешевой бумаге и послано из лондонского Ист-Энда. Ни отпечатков пальцев, ни малейшей зацепки, которая помогла бы найти автора письма. Что прикажете с ним делать? Весьма необычный почерк: никогда не доводилось такого видеть.

Он внимательно изучал листок бумаги.

— Ну, и как вы поступите? — вновь поинтересовался я.

— Самое лучшее, мой дорогой Уотсон, — бросить это послание в корзину.

Холмс отшвырнул письмо и резко сменил тему, заговорив о философском аспекте работы Ричарда Оуэна.^[823]

На следующий день я увидел раскрытый на столе Холмса рабочий журнал и убедился, что он не выбросил письмо, а аккуратно подклеил. Я хотел было спросить детектива, не появилось ли у него каких-нибудь зацепок в этом деле, но его неожиданный приезд с известием о вызове в Кэмберуэлл заставил меня надолго забыть об этом странном послании.

Глава 1 Два преступления

Мои попытки написать хронику жизни и карьеры мистера Шерлока Холмса и тем самым ввести сведения о нем в научный оборот были отмечены по заслугам, однако те же люди, что хвалили меня, указывали на нередкие отступления от точной хронологии. При этом они любезно объясняли эти огрехи спешкой или относили их на счет нерадивых литературных агентов. Я сразу должен признаться, что эти ошибки, сколь бы вопиющими они ни казались, были допущены намеренно. Пожелания Холмса, не говоря уже о моей природной осмотрительности, не позволили мне всегда быть абсолютно точным, что столь высоко ценится биографами. Я изменял даты второстепенных дел, чтобы замаскировать более важные, придумывал имена и обстоятельства, тщательно сохраняя суть событий, без чего мои записи вовсе потеряли бы всякий смысл. Было бы нелепо наводить тень на плетень, излагая факты, известные не только лондонцам, но и всему миру. Поэтому я расскажу всю правду о том, что случилось со мной и Холмсом, не скрывая ничего об ужасной серии преступлений, которые пришлось расследовать моему прославленному другу и мне.

1888 год стал знаменательным для Шерлока Холмса. В ту пору мой друг оказывал весьма важные услуги одному из правящих монарших домов Европы и противодействовал профессору Джеймсу Мориарти, ясно осознавая его растущий авторитет в преступном мире Лондона. Несколько широко освещавшихся в прессе расследований этого года явили публике во всей красе замечательный талант Холмса. Среди них были, в частности, ужасное дело о неисправной масляной лампе и случай с таинственно исчезнувшим наперстком миссис Виктории Мендосы. Способности моего друга, стесненные прежде рамками узкой специализации, в тот год буквально расцвели. Он вышел из мрака безвестности и купался в лучах славы.

Несмотря на всегдашнюю занятость моего друга, неизбежную для имеющего успех всеведущего сыщика, тот вечер в начале августа мы проводили дома. Холмс делал химический анализ практически не оставляющего следов яда американской змеи, я же просматривал свежие газеты. К моей радости, небо над крышами зданий окрасило лондонское солнце — самая неустойчивая из всех стихий. Свежий ветерок колыхал занавески открытого окна (необходимая предосторожность во времяхимических опытов Холмса), и тут мое внимание привлекла заметка в последнем номере «Стар».

— Я просто не в состоянии понять, что заставляет убийцу так глумиться над человеческим телом.

Шерлок, не отвлекаясь от работы, заметил:

— Насильственное прекращение жизненных функций человеческого тела есть его окончательное осквернение. Именно поэтому такое обвинение можно предъявить любому убийце.

— Но здесь описывается что-то невообразимое! Женщина, чья личность пока не установлена, была буквально исполосована ножом. Ее труп обнаружен в Уайтчепеле.

— Прискорбный, но едва ли загадочный случай. Думаю, она продавала себя за пищу и кров. Эти несчастные женщины часто провоцируют своих клиентов на преступления по страсти.

— Но на ее теле нашли двадцать ножевых ран.

— Вы, конечно, приведете неопровержимый медицинский довод: хватило бы и одной.

— Да, пожалуй. — Я запнулся. — По-видимому, негодяй продолжал наносить удары ножом, когда она была давно уже мертва. Об этом свидетельствует анализ крови.

Детектив улыбнулся:

— Вы в высшей степени наделены способностью сочувствовать ближнему, мой дорогой Уотсон. Вижу, вы пытаетесь найти какое-то объяснение преступлению по страсти, совершенному в порыве отчаяния или из мести. Однако тому отвратительному злодеянию, о котором написано в газете, нет никакого оправдания.

— Полностью с вами согласен.

— Признаюсь, мне трудно вообразить человека, настолько обезумевшего от гнева, чтобы изрезать свою жертву подобным образом. Есть ли еще какие-то сведения?

— Скотланд-Ярду больше ничего не известно.

Холмс, вздохнув, отставил в сторону свои пробирки.

— Будь это в наших силах, мы бы сделали безопасным весь Лондон, мой добрый друг. Однако давайте прервем размышления о безднах порока, в которые погружаются некоторые наши сограждане, и прикинем, успеем ли мы к семи тридцати вечера в Альберт-холл^[824] на четвертую симфонию Брамса. Мой брат Майкрофт посоветовал обратить внимание на музыканта, исполняющего партию второй виолончели. Буду рад, если мы вместе понаблюдаем за этим джентльменом в его естественной среде обитания.

Шерлоку Холмсу понадобилось пять дней, чтобы закончить дело виолончелиста. За это мой друг удостоился благодарности британского правительства, в котором не последнюю роль играл Майкрофт. Я тогда хранил в строжайшей тайне сведения о том, что знаю о высоком положении брата Холмса, поскольку Майкрофт время от времени привлекал моего друга к расследованиям, имеющим государственную важность. При этом ни я, ни даже Шерлок не посвящались в суть этих дел. В следующие недели обычно случались преступления лишь самого банального толка. И тогда, к моему прискорбию, Холмс впадал в беспросветную меланхолию. Это чрезвычайно осложняло мою жизнь, не говоря уже о миссис Хадсон, нашей домовладелице. Холмс просил, чтобы во время таких приступов его поменьше беспокоили. Я же, будучи медиком, с ужасом наблюдал, как мой друг заходит в аптеку и, придя домой, извлекает свой маленький, безукоризненно промытый шприц для подкожных инъекций. Все это предвещало, что в ближайшие дни, а то и недели Шерлок будет самым варварским образом разрушать свое здоровье, если я не вмешаюсь. Напрасно я убеждал Холмса, что недопустимо протыкать женщину ножом двадцать раз подряд, в Уайтчепеле или где-то еще. Порой я ловил себя на том, что мечтаю о каком-нибудь сенсационном несчастье, хотя моя совесть плохо мирилась с подобными мыслями.

В ту роковую субботу первого сентября я встал рано и курил трубку после завтрака в гостиной, когда туда вошел Холмс. Он был одет и читал «Дейли ньюс». Очевидно, мой друг уже выходил из дома: на его обычно бледных щеках выступил румянец. Я с облегчением заметил отсутствие наркотического блеска в глазах Шерлока. Его словно высеченный из мрамора лоб покрылся морщинами от умственного напряжения. Бросив газету на обеденный стол, он раскрыл еще семь или восемь изданий, которые мы выписывали. Быстро отыскав там одно и то же сообщение, он разложил все газеты на стульях и креслах.

— Доброе утро, Холмс, — сказал я.

Казалось, наша гостиная вот-вот исчезнет в шуршащем вихре газетной бумаги.

— Я выходил из дома, — отозвался мой друг.

— Да, я понял.

— Надеюсь, вы уже успели позавтракать, Уотсон.

— Какое это имеет значение?

— Похоже, осквернение трупов становится модным занятием в Уайтчепеле. Обнаружена еще одна убитая женщина с животом, искромсанным ножом после смерти.

— Отчего же тогда она умерла?

— Ей разрезали шею, почти отделив голову от туловища.

— Боже милосердный! Где ее нашли?

— Вроде бы на Бакс-роу, и это сразу же привлекло мое внимание. Я-то думал, первый случай — всего лишь чудовищное отклонение от нормы, а тут еще один вдогонку.

— Первое убийство было ужасным.

— На этот раз девушку зовут Марта Тэйбрам, сначала ее имя назвали неверно. Тридцать девять ножевых ранений, — бесстрастно констатировал Холмс. — У Мэри Энн Николс, вчерашней жертвы, частично вырезаны внутренности.

— Надеюсь, вы займетесь этим делом? — спросил я.

— Оно едва ли в моей компетенции, да никто и не обращался…

Тут вошла миссис Хадсон и с молчаливым скептицизмом осмотрела новое убранство гостиной. Наша домовладелица пребывала не в лучшем расположении духа: Холмс со свойственной ему беспечностью воспользовался ложкой для ягод, чтобы перемешать химикалии над горелкой. Конфликт, вызванный безответственностью Холмса, еще не был улажен.

— Пришел инспектор Лестрейд и с ним еще один джентльмен. Вам что-нибудь нужно в моем буфете, мистер Холмс, или вы располагаете всем необходимым?

— Ба! — воскликнул детектив. — Лестрейд иногда появляется в самое подходящее время. Нет, миссис Хадсон. У меня достаточно столовых приборов. Если же мне потребуется вилка для солений, я вам позвоню. Пригласите ко мне инспектора, если это вас не затруднит.

С деланой надменностью миссис Хадсон удалилась. В гостиную вошли инспектор Лестрейд и его спутник. Холмсу нередко выпадала возможность поиздеваться над интеллектом нашего друга Лестрейда, худощавого франта с продолговатым лицом. Однако усердие Лестрейда вызывало уважение даже в тех случаях, когда свойственная ему ограниченность мышления действовала на нервы Холмсу. Никогда раньше я не видел инспектора таким возбужденным и растрепанным. Его компаньон, одетый в темный костюм из твида, держался скромно. Он был бледен, имел внушительные усы и аккуратно подстриженную бородку. Незнакомец смущенно переводил взгляд с меня на Холмса.

Шерлок окинул вошедших взглядом:

— Как поживаете, Лестрейд? С радостью предложим вам кофе или что-нибудь покрепче, если захотите. Счастлив познакомиться с доктором…

— Ллуэллином. К вашим услугам, сэр, — ответил гость, явно чем-то обеспокоенный.

— Рад нашему знакомству. Извините, но, хотя мы и не коллеги, вижу, что вы недавно слегка повредили правую руку. Перевязка сделана так, что позволяет мне предположить: она наложена исключительно при посредстве вашей левой руки, а ткань эта не используется в медицинском обиходе. Меня приводят в изумление хирурги, которые настолько обленились, что джентльмены вынуждены сами себя перевязывать.

— Поразительно, сэр: вы не ошиблись ни в едином пункте!

Холмс коротко кивнул.

— А это мой друг и коллега доктор Уотсон.

— Счастлив познакомиться с вами, как и с любым человеком, готовым окунуться в бездну этой ужасной истории.

Шерлок Холмс жестом предложил Лестрейду и его встревоженному спутнику сесть. Спинки стульев все еще были завешены свежими газетами. Мой друг опустился в свое любимое кресло.

— Вы пришли в связи с убийством на Бакс-роу? Вас внезапно разбудили утром, доктор Ллуэллин?

— У меня врачебный кабинет на Уайтчепел-роуд, сто пятьдесят два, в нескольких минутах ходьбы от места преступления. Я получил вызов около четырех часов утра и недавно закончил патологоанатомическое исследование.

— Минуточку, с вашего разрешения. Лестрейд, я, как всегда, рад вас видеть, но почему вы ждали целый день, прежде чем обратиться ко мне?

— Мне поручили это дело всего два часа назад, — возразил инспектор. — Начал его инспектор Спратлинг, продолжил Нельсон. Я же, не мешкая, привел к вам доктора Ллуэллина.

— Приношу свои искренние извинения, инспектор, — улыбнулся Холмс. — Ваша оперативность на этот раз беспрецедентна.

— Скорее это можно сказать о состоянии трупа. Если бы вам довелось наблюдать то, что я видел в морге, а доктор Ллуэллин — вчера… — Лестрейд покачал головой. — Как бы ни были нетрадиционны ваши методы, нам необходимо завершить расследование в кратчайшие сроки. Есть нечто очень странное в этом деле, мистер Холмс. Извините, если я в чем-то не прав, но, похоже, настало время вступить в игру вам.

Детектив откинулся на спинку кресла, полузакрыв глаза:

— Хорошо. Доктор Ллуэллин, я хочу услышать эту историю в вашем изложении.

— Ну что ж, мистер Холмс, — нерешительно начал доктор. — Окончив Лондонский университет, я, как уже говорил, получил медицинскую практику на Уайтчепел-роуд. Это оживленная улица, и мои пациенты — вполне респектабельные люди. Болезни, с которыми ко мне обращаются, почти одни и те же изо дня в день: грипп, ревматизм, малярия — исключительно мирные заболевания. Тем не менее я живу в Ист-Энде, и иногда случается работа весьма беспокойного свойства. Однажды мой постоянный пациент ворвался в приемную с ужасной ножевой раной: он случайно забрел в какой-то темный закоулок, где хулиганы решили проверить содержимое его карманов. Полагаю, непосредственная близость трущоб была бы для меня еще более очевидной, если бы мне доводилось порой лечить бедняков, живущих по соседству, но, боюсь, у них нет для этого средств. Если заболеют, обращаются к уличным знахарям, которые пользуют их за гроши джином или настойкой опия. Получив ранение, безмолвно страдают, не рискуя обращаться в полицию. Ужасное убийство в Джордж-Ярд-билдингз^[825] три недели назад оставило глубокий след в моей памяти. Мы все потрясены этим зверством. Не в состоянии выразить словами тот ужас, что я испытал вчера на месте преступления.

Холмс предостерегающе поднял руку:

— Пожалуйста, только то, что вы видели.

— Бакс-роу — грязная, темная боковая улочка, таких в Уайтчепеле множество, сто́ит только свернуть с главной дороги. Тело было обнаружено у входа в конюшню под развалившимися воротами. Кроме трупа, я не заметил ничего необычного, но инспектор, возможно, расскажет больше.

— Увы, — вздохнул Лестрейд. — Ничего не могу добавить к вашим словам.

— А описание трупа? — подсказал сыщик.

— Около тридцати лет, — вновь заговорил доктор Ллуэллин, промокнув лоб носовым платком. — Каштановые волосы, несколько передних зубов отсутствуют, скорее всего, давно. Тело еще теплое, только конечности успели остыть. Горло самым зверским образом дважды перерезано, убитая почти обезглавлена. Если не считать шеи, верхняя часть тела не повреждена, но нижняя… Ее фактически выпотрошили, мистер Холмс. Юбки задраны до самого пояса, в нижней части живота ужасные глубокие разрезы, так что видны внутренние органы.

Я ошеломленно глядел на доктора, но для Холмса эмоции вторичны, главное — профессиональная сосредоточенность.

— Грудной отдел не пострадал, говорите? Но одежда, конечно, испачкана кровью?

— На ней было коричневое платье, и уверяю вас, на нем ни пятнышка.

— Значит, жертва лежала ничком, когда была нанесена рана в шею. А где она сейчас, Лестрейд?

— В морге. Ее имя — Мэри Энн «Полли» Николс, сообщила подруга Мэри Энн Монк из ламбетского работного дома. Клеймо этого дома, обитательниц которого мы расспрашивали об убитой, было на ее нижней юбке. Потрепанная одежда, черный капор, в кармане расческа, носовой платок и кусок зеркальца. Очевидно, это все ее имущество.

— По вашим предположениям, доктор Ллуэллин, когда наступила ее смерть?

— Я оказался на месте преступления в три пятьдесят утра. Она была мертва не более десяти минут.

— А кто ее обнаружил?

— Некий Чарльз Кросс, возчик, направлявшийся к месту работы, — сообщил, заглянув в свои записи, Лестрейд. — Думаю, он просто шел мимо. Бедняга был в ужасе. Вскоре подъехал констебль Нил и послал за доктором Ллуэллином, надеясь, что ее можно спасти. Увы, было уже слишком поздно.

Мы сидели молча, прислушиваясь к шуму ветра. Я поинтересовался, осведомлены ли близкие Полли Николс о ее смерти и была ли вообще у нее семья.

— Лестрейд, — спросил Холмс, — удалось ли полиции прояснить обстоятельства убийства Марты Тэйбрам в начале этого месяца?

Инспектор смущенно покачал головой.

— Проводится повторное расследование. Сам я этим не занимаюсь, но мы все склоняемся к версии, что она шла на свидание с мужчиной. И вот такой страшный конец… Господи, мистер Холмс, уж не думаете ли вы, что эти события как-то связаны?

— Нет, конечно. Лишь допускаю как профессионал: тот факт, что два таких кошмарных преступления совершены в местах, расположенных в десяти минутах ходьбы друг от друга, следует взять на заметку.

Доктор Ллуэллин встал и потянулся за шляпой.

— Очень жаль, джентльмены, но больше сообщить мне нечего. Пора возвращаться к своим делам, а не то мои пациенты станут ломать голову, куда я подевался.

— Будьте так любезны, оставьте вашу визитную карточку, — попросил Шерлок Холмс, рассеянно тряся ему руку.

— Разумеется. Удачи вам. Сообщите, если в дальнейшем понадобится моя помощь.

После ухода доктора Лестрейд с недовольным видом повернулся к сыщику:

— Мне не нравится, что вы без конца твердите о Марте Тэйбрам. Вряд ли один и тот же человек имел дело с обеими женщинами. Гораздо вероятнее, что Полли Николс убили бандиты, ревнивый любовник или ее клиент в пьяном неистовстве.

— Возможно, вы и правы. Однако прошу вас сообщить подробности обоих преступлений.

Лестрейд пожал плечами:

— Пожалуйста, если Тэйбрам вас так интересует. Меня не затруднит сделать подборку газетных публикаций. Вы получите ее сегодня же.

— Я бы хотел немедленно увидеть все своими глазами.

— Вам достаточно упомянуть мое имя в морге или на месте преступления, мистер Холмс, и вас везде пропустят. Увидимся в Скотланд-Ярде.

Инспектор кивнул на прощание и вышел.

Мой друг прошел к камину, вытряхнул сигару из вазы и закурил в глубокой задумчивости.

— Убийство Тэйбрам — чрезвычайно любопытное дело, — заметил он.

— Вы имеете в виду убийство Николс?

— Я имею в виду именно то, что сказал.

— Раньше вы так не думали.

— Каждое утро я ожидал, что прочитаю в газете: преступление раскрыто. Нечасто удается нанести жертве тридцать девять ножевых ран, а потом раствориться в воздухе. Такой безумный поступок, несомненно, имеет сенсационные мотивы.

— Однако подобные женщины общаются с очень многими людьми, вряд ли их всех удастся выявить.

— Это очевидно, — ответил Шерлок. — Как и то, что Уайтчепел изначально дает злоумышленнику множество преимуществ. С заходом солнца вы едва ли разглядите там собственную руку. К тому же рядом — скотобойни, что позволяет человеку с пятнами крови на одежде пройти мимо, не вызвав никаких лишних вопросов. Стоит подумать, случайна ли близость времени и места этих смертей.

— Это, безусловно, тревожащее совпадение.

Холмс покачал головой и взялся за трость:

— Тревогу вызывает один изуродованный труп. Если их два — это совсем другое дело. Нам следует действовать без промедления.

Глава 2 Свидетельство

Мы тут же отправились на кэбе в морг больницы на Олд Монтегю-стрит. По мере того как мы приближались к Ист-Энду, высота зданий становилась все меньше, а их фасады — все более закопченными. На Уайтчепел-роуд меня, как всегда, поразила царящая здесь суматоха. Проповедник кричал на смеющихся над ним людей, пытаясь отвлечь их внимание от пивной на одной стороне улицы и от столь же голосистого, как он, торговца мужскими рубашками — на другой. Свет и пыль струились из-под колес телег, груженных сеном, мертвые туши только что забитого скота свисали с крюков повозок, наполненных недавно содранными шкурами. Широкая главная улица пульсировала жизненной энергией, но стоило свернуть на узкие боковые проулки с торговыми рядами, как сразу же бросалась в глаза нищета. Перекрестки кишели продающими спички мальчишками, готовыми подраться друг с другом за место; повсюду уже в этот ранний час бродили, шатаясь, или подпирали стены домов пьяные обоих полов.

Морг — унылое место по самой своей сути. Здесь часто бывают лишь те, для кого единственная работа — погребение трупов по договоренности с церковным приходом. И уж, конечно, покойницкая имеет мало общего с медицинским учреждением. Лестрейд предупредил о нашем приезде, поэтому, обнаружив это небрежно сколоченное дощатое строение, мы сразу же увидели то, что настолько потрясло доктора Ллуэллина.

На грубом деревянном прозекторском столе лежал труп женщины ростом немногим более пяти футов. На лице ее с мелкими чертами и высокими скулами были видны неизгладимые следы забот и тяжкого труда. Шея действительно перерезана почти полностью, а живот буквально разорван зверскими, беспорядочно нанесенными ранами.

Я хотел спросить, не заметил ли чего-нибудь Холмс своим наметанным глазом, но он вдруг бросился к трупу, раздраженно восклицая:

— Мы приехали слишком поздно, Уотсон! Все улики смыты безвозвратно. Самым тупым образом!

— Вы ведь знаете, это обычная практика, — кивнул я. — Некоторые даже утверждают, что иначе раны не разглядишь как следует.

Холмс недовольно фыркнул:

— Знаете, Уотсон, сколько часов я потерял, восстанавливая улики, утраченные из-за нерадивости полиции и ее истерического пристрастия к гигиене? Если бы Скотланд-Ярд оплачивал мне это время, я мог бы отойти от дел уже сегодня. А так мне приходится довольствоваться жалкими остатками улик. Видите ли вы что-нибудь, не замеченное доктором Ллуэллином, не слишком-то сведущим в криминалистике?

— Пока нет.

Его глаза сердито вспыхнули.

— Приступайте же к делу, мой дорогой друг. Экспертиза — превосходная вещь, пусть она порой и бывает неприятна.

Я осмотрел убитую. Конец ее был весьма печален. Женщине еще повезло, если убийца счел нужным первым делом перерезать ей горло, а уже потом выплеснул ярость на бездыханное тело.

— Ее шея отсечена едва ли не до позвоночника, две артерии разорваны, нанесено семь бессмысленных разрезов брюшной полости. По-видимому, она не стала жертвой надругательства иного рода: я не вижу признаков недавнего полового контакта, разрезы имеют ровные края. Какие выводы следуют из этого, Холмс?

Детектив в раздумье склонился над трупом несчастной.

— Обратите внимание на цвет кожи около челюсти: убийца лишил женщину сознания и перерезал горло, когда она лежала на земле. На ее руках нет синяков — она не пыталась отразить нападение. Это объясняет также отсутствие крови на верхней части туловища, о чем упоминал доктор Ллуэллин. Чистота резаных ран, столь проницательно отмеченная вами, свидетельствует о том, что она была мертва, находилась под воздействием наркотиков или по какой-то иной причине была неспособна сопротивляться, когда эти раны были нанесены. В противном случае они были бы зазубренными или рваными. Я полагаю, все разрезы были произведены одним и тем же орудием, а именно шести— или восьмидюймовым ножом, возможно, с обоюдоострым лезвием. Он убил, а после расчленил ее в темноте и лишь потом убежал. Собственной безопасностью он явно пренебрегал, если брать в расчет дополнительное время, которое ему потребовалось.

— Но зачем? Что произошло между Полли Николс и убийцей? Почему он обезумел от ярости?

— Действительно почему? Давайте посетим Бакс-роу. Если нам сказочно повезет, мы, возможно, найдем что-нибудь не растоптанное и не выброшенное в мусор полицией.

Когда мы прибыли на место преступления, суетливая какофония Уайтчепел-роуд сменилась бешеным грохотом Северной железной дороги. Убогие двухэтажные домики, наскоро построенные и неухоженные, тянулись по одну сторону Бакс-роу, а по другую стояли, как часовые, склады с аскетически невыразительными фасадами.

Холмс соскочил с двухколесного экипажа и подошел к кучке репортеров и полицейских, а я заплатил кучеру, уговорив его дождаться нашего возвращения.

— Конечно, мистер Холмс, — ответил юный констебль, слегка касаясь своей закругленной шляпы. Вопроса я не слышал. — Нам было приказано выскрести всю территорию, и мы не нашли ничего необычного. Но если нужно, мы дадим вам десять минут.

Каждое сухожилие худощавой фигуры Холмса было наполнено нервной энергией, как всегда случалось с ним на месте преступления. Пыл детектива при расследовании резко контрастировал с той апатией, что охватывала Холмса при отсутствии достойного его дела. Ни один участок двора и близлежащих дорог не избег его строгого испытующего взгляда. Минут через двадцать он нетерпеливо постучал палкой по ограде конюшни и подошел ко мне.

— Узнали что-то новое?

Холмс сжал тонкие губы и покачал головой:

— Судя по крови на земле, убитую не переносили сюда извне, что немаловажно. Ссора завершилась здесь. Могу также сообщить, что аптекарь по соседству недавно стал жертвой ограбления, пара бездельников что-то не поделили и устроили драку на этом клочке земли. Констебль, что стоит слева от вас, — холостяк и имеет терьера. Таким образом, мой друг Уотсон, мы заканчиваем ровно на том же месте, с которого начали.

Он махнул полицейским, чтобы те продолжали заниматься своим делом.

— Полагаю, перечисленные вами факты никак не связаны с интересующим нас преступлением. Тем не менее как вы все это узнали?

— Что? — Его серые глаза внимательно изучали верхние этажи окружающих зданий. — Ах да… Старая дверь с новым замком у разбитого окна, валет пик, разорванный пополам, рядом с явными следами борьбы, отпечатки мужских башмаков с квадратными носками, устрашающий вид штанин констебля Андерсона. Но все это не имеет ни малейшего отношения к расследованию. Тем не менее для нас есть занятие. Вот это окно идеально подходит.

Я с любопытством взглянул вверх. Позади нас располагались склад шерсти Брауна и Игла, а также шляпная фабрика Шнайдера. И то и другое выстроено с той беззаветной преданностью индустрии, что оскорбляет само понятие «архитектура». Окно, на которое показывал Шерлок, принадлежало квартире, находящейся прямо над нами. Мой друг, не тратя время попусту, подошел к дому и постучал в дверь.

Поначалу я решил, что его таинственные намерения так и останутся для меня загадкой, потому что никто не ответил на стук. Детектив иронично улыбнулся:

— Медленные шаги, по-видимому, женские. Да, и легкая хромота на одну ногу. Конечно, не могу сразу сказать, на какую. Уж извините. А вот и сама дама.

Дверь распахнулась, и наружу высунулось женское лицо в нимбе седых волос. Больше всего оно напоминало морду крота, вылезшего из норы. Стекла очков такие грязные, что было трудно понять, зачем они вообще нужны. Женщина, крепко сжимая трость, разглядывала нас с таким видом, словно мы были двумя паршивыми уличными собачонками.

— Что вам надо? Я не сдаю комнат, а если вы хотите видеть моего мужа или сыновей, они сейчас на работе.

— Вот не повезло! — воскликнул сыщик. — А мне сказали, ваш сын знает человека, у которого можно позаимствовать тележку.

— Да, сэр. — Ее глаза еще больше сузились. — Но мой младшенький вернется не раньше семи часов вечера.

— Вот те на! Не везет нам сегодня, Майлз, — сказал Холмс, скорчив недовольную гримасу. — Я уже был готов согласиться почти на любую цену, чтобы развезти наш товар, но теперь придется искать в другом месте.

— Постойте. Тележка нужна вам сегодня вечером?

Детектив склонился к женщине так близко, что его орлиный профиль почти заслонил ее лицо:

— Да, конечно… Надо перевезти материалы. Боюсь, это мужское занятие, миссис…

— Миссис Грин.

— Ну да, вы ведь его мать. Значит, мистера Грина не будет какое-то время? Очень жаль. Вам ведь не приходилось заниматься подобными делами?

Она поджала губы, так что морщины на лице стали еще заметнее, и, по-видимому, что-то решив для себя, впустила нас в дом. Оказавшись в маленькой, тускло освещенной гостиной со скудной меблировкой, мы опустились на предложенные хозяйкой стулья.

— Должен признаться, — начал Холмс, — приходится быть настороже после вчерашнего.

Глаза миссис Грин загорелись.

— Вы имеете в виду убийство? Простите, как вас зовут?

— Уортингтон, а это мой помощник Майлз.

Она кивнула с глубокомысленным видом:

— Скверная история.

— И какая ужасная! Вы наверняка что-то слышали, ведь живете по соседству.

— Нет, сэр. Но, надо сказать, сон у меня очень чуткий. Однажды проснулась оттого, что кошка прыгнула на балюстраду.

— Боже правый! Но вы ведь, наверное, спите внизу. Как вы могли это услышать?

Она гордо покачала головой:

— Нет, мы с дочерью спим на втором этаже. Меня очень легко разбудить ночью.

— Тогда вы наверняка должны были проснуться! Ваши окна выходят на место преступления.

— Ну, тогда я бы точно что-нибудь услышала или увидела. Однако безмятежно проспала до самого утра… Жуть-то какая! Но когда вам понадобится тележка?

— Честно говоря, миссис Грин, мне не хотелось бы обсуждать свои дела с кем-нибудь, помимо вашего сына. Мои искренние комплименты: у вас очень воспитанный сын, я ему всецело доверяю. Мы еще зайдем позже.

Холмс сердечно попрощался с женщиной. Сильно хромая на правую ногу, она проводила нас до дверей.

— Вы чрезвычайно умело добились, чтобы нас впустили, — заметил я, когда мы направлялись к кэбу.

Мой друг улыбнулся с отсутствующим видом.

— В этой среде само собой разумеется, что, если в семье есть хоть один мужчина, он обязательно знает человека, у которого можно занять тележку. Вам вряд ли грозит неудача, если местоимения, используемые вами в разговоре, достаточно неопределенны.

— Жаль, что она ничего толком не рассказала.

— Напротив, — мягко возразил мой друг. — Я многое узнал от нее.

— Что вы имеете в виду?

— Хотя злодей действовал хладнокровно, я надеялся, что это чудовищное преступление по страсти. Окна комнаты миссис Грин выходят на место, где было совершено нападение, и я знаю наверняка, что тело Николс никуда не перемещали. Если у миссис Грин чуткий сон и она ничего не слышала, а тело Николс не трогали — значит, ссоры не было. А если это так, то выходит…

— …что убийство было преднамеренным, — подхватил я. — А если преступление было обдумано заранее…

— Тогда дело хуже, чем я предполагал, — мрачно заключил Холмс. — Извозчик, Уайтхолл, пожалуйста. Скотланд-Ярд.

Мы вошли в штаб-квартиру лондонской полиции через заднюю часть здания и поднялись по знакомой лестнице в кабинет инспектора Лестрейда. Порядок в комнате без окон, где обитал наш коллега, и в лучшие времена трудно было назвать идеальным, а в тот день весь пол был буквально завален клочками бумаги, картами и памятными записками. Лестрейд с самодовольной ухмылкой поднял на нас глаза.

Инспектор, кажется, вновь обрел уверенность в себе, подобающую служащему Скотланд-Ярда, и характерные для него назойливость и суетливость, столь раздражавшие Холмса. В течение нескольких лет я имел возможность наблюдать, как эта парочка сотрудничает — порой в делах исключительной важности, а иногда и вовсе незначительных. Несмотря на их общую любовь к справедливости и уважение к талантам друг друга — упорству и целеустремленности Лестрейда, природным способностям Шерлока Холмса, — их встречи редко обходились без взаимных колкостей, намеренных или случайных. Мне давно стало понятно, что каждый будет гнуть свою линию и сердиться на коллегу — тут уж ничего не поделаешь, даже если Холмс будет оказывать знаки уважения Лестрейду, оставаясь при этом для инспектора главной защитой перед лицом непостижимого.

— Ну что ж, мистер Холмс, версия о маньяке-убийце представляется мне несколько надуманной, как вы полагаете? Я собрал для вас свидетельства об убийстве Тэйбрам. Вы не находите, что вряд ли она и Николс пали жертвами одного и того же человека?

— Я никогда не утверждал, что в обоих случаях действовал один и тот же преступник. Однако оба убийства схожи своей исключительной жестокостью.

Лестрейд нервно перебирал бумаги.

— Хорошо, мистер Холмс, продолжайте читать лекции в своем духе. Я же ограничусь фактами. Убитая, некая Марта Тэйбрам, была обнаружена в Джордж-Ярд-билдингз седьмого августа с тридцатью девятью ножевыми ранами. На опознание тела ушла целая неделя, но в конце концов ее бывший муж Генри Сэмюэл Тэйбрам подтвердил, что это именно она. У них двое сыновей, но Марта ушла от мужа, поскольку больше интересовалась джином, чем детьми. Обнаружив, каким способом она пополняет свой бюджет, муж перестал давать ей деньги на содержание. Трудно судить его за это. — Инспектор прокашлялся. — В последний раз ее видели в компании пьяного сержанта, и, кто бы он ни был, его следы теряются. Тэйбрам зашла в проулок вместе с этим парнем, больше мы не знаем о нем ничего.

— Кому мы обязаны этой информацией?

— Констеблю Беннетту, чей район патрулирования включает Джордж-Ярд-билдингз и район, где промышляет некая мисс Жемчужинка Полл. Допустим, мисс Полл и миссис Тэйбрам случайно встретили около полуночи двух солдат-гвардейцев в пабе «Два пивовара». Выйдя из кабачка, пары расстались, скрывшись в темноте. Уверен, вы и сами легко выстроите такую цепочку событий.

— Да, это нетрудно, благодарю вас. Что еще сказал констебль Беннетт?

— В два часа ночи он повстречал севернее Джордж-Ярд-билдингз юного гвардейца-гренадера. Тот сообщил ему, что дожидается приятеля, ушедшего с девушкой. Через три часа некий Джон Ривз подбежал к Беннетту с известием, что он обнаружил убитую женщину. По словам Беннетта, труп был чудовищно растерзан, а предполагаемое время убийства — два часа ночи. Теперь вы видите: эти два преступления не могут быть связаны.

— Лестрейд, ваш вывод мне непонятен, поэтому вам придется изложить свою версию поэтапно, — пробормотал сыщик.

Инспектор недовольно хмыкнул:

— Очень жаль, что вы не уловили ход моих мыслей. Марта Тэйбрам нырнула в темноту Джордж-Ярд вместе с сержантом, намереваясь заняться своим ремеслом. Юный гренадер ждал, когда его товарищ вернется. Однако не дождался, поскольку тот, закончив свои дела с Тэйбрам, вступил с ней в драку и убил, оставив труп на лестничной площадке Джордж-Ярд-билдингз.

— Ну теперь все проясняется, — рассмеялся Холмс. — Но я хотел бы задать несколько вопросов. Прежде всего: есть ли у вас версия относительно причины их ссоры?

— Конечно, мистер Холмс. Этот молодой солдат, находившийся в увольнении, возможно, оказался мошенником. У покойной не нашли кошелька, поэтому ясно, что причиной ссоры была оплата ее услуг.

— Вот как! У солдата не было денег?

— Они с приятелем уже обошли несколько пабов, и те скудные средства, что он имел, по-видимому, иссякли. Марта Тэйбрам потребовала вознаграждения за свои труды, а гвардейцу нечем было платить, и тогда она проявила настойчивость.

— Как я понимаю, ее ударили около сорока раз обычным складным ножом.

— Да. Но рана, ставшая причиной смерти, была нанесена лезвием типа штыка, что вновь наводит на мысль о солдате, — торжествующе заявил Лестрейд. — И, наконец, ее смерть произошла около двух часов ночи. Это означает, что у Тэйбрам не было времени подцепить еще одного мужчину до того, как ее убили.

Шерлок задумчиво приложил указательный палец к губам.

— Я поздравляю вас, Лестрейд: ваша гипотеза не противоречит известным нам фактам. К несчастью, она никоим образом не учитывает все обстоятельства. Хуже того, мой дорогой инспектор, в ней есть крайне слабые звенья.

— Позвольте спросить: и что же в ней не так? — вопросил инспектор.

— Я с удовольствием поясню. Прежде всего, мне кажется крайне подозрительным, что Тэйбрам обнаружили в том же проулке, куда она зашла с солдатом. Вероятно, что-то отвлекло ее и она не успела приступить к работе, а вскоре наступила смерть.

Лестрейд, похоже, собирался что-то сказать, но мой друг опередил его:

— Я еще не закончил. Тот факт, что смертельная рана была нанесена Тэйбрам не тем ножом, которым ее изувечили, и мне представляется чрезвычайно интересным. По всей видимости, штык не дает той свободы движений, которая необходима для такого полета садистской фантазии, но в этом пункте я пока не сделал окончательных выводов. А теперь перейдем к недостатку вашей теории. Убийства, совершаемые из-за денег, — крайне прозаические преступления с весьма банальным исполнением и прозрачной мотивировкой. По вашей версии этот гвардеец убил Марту Тэйбрам, чтобы она замолчала и прекратила требовать у него денег, вместо того чтобы просто дать деру. Он зачем-то отложил штык в сторону, вытащил нож из кармана и принялся колоть ее в грудь, пах и живот, а напоследок ударил штыком, не будучи уверен, что довел дело до конца.

— В таком случае дайте мне иное объяснение известных нам фактов! — вскричал Лестрейд. — Ведь мы ничего не знаем об этом солдате. Единственное, что нам известно, — это, вероятно, крайне извращенная личность.

— Ага! Тут вы правы. По-видимому, это действительно так. Есть у вас какие-нибудь сведения о других свидетелях: так называемой Жемчужинке Полл и втором гвардейце?

Инспектор с угрюмым видом порылся в картотеке:

— Что касается Жемчужинки Полл, то у нее нет постоянного адреса. К тому же она дважды участвовала в опознании подозреваемого. В итоге оказалось, что мы напрасно тратили с ней время. А солдат… Он просто растворился в воздухе.

— Еще один вопрос, если позволите.

— Да, пожалуйста.

Лестрейд выглядел так, словно его чувствительная душа подвергается суровому испытанию.

— Констебль случайно не запомнил цвет нашивки на головном уборе солдата?

— Белый, — раздраженно ответил Лестрейд. — А это означает, что он из Колдстримского гвардейского полка. У вас не будет трудностей с идентификацией солдата: его поисками будут заниматься военные. Телеграфируйте мне, доктор, когда преступник будет найден. Всего хорошего, мистер Холмс.

Дверь за нашей спиной с шумом закрылась. Холмс направился по коридору к главному выходу из здания Скотланд-Ярда. Мало кто из полицейских располагал временем, чтобы остановиться и обсудить потрясшие всех события, но все же изредка мы слышали приглушенные голоса тех, кто пытался понять смысл происшедшего. Я не знал, о чем думает мой друг, но версия Лестрейда показалась мне неубедительной.

— Убийство Марты Тэйбрам — на редкость зверское деяние. Уверен, оно не могло произойти из-за нескольких пенсов.

— Согласен, — ответил Холмс, когда мы вышли на улицу со зданиями из прочного красного кирпича и деревьями с густой листвой. — У меня нет ни малейших сомнений, что злоумышленник действовал в порыве сильнейшей страсти.

На открытых пространствах Скотланд-Ярда дул сильный ветер, и, хотя он бодрил, я обрадовался, когда Холмс окликнул кэбмена, и мы неторопливо тронулись в сторону Бейкер-стрит.

— Я еще не все понимаю, Уотсон, — задумчиво сказал мой друг, — но рад, что участвую в расследовании этого дела. Оно гораздо более странное, чем кажется на первый взгляд. Лестрейд изо всех сил старается убедить нас, что эти два убийства никак не связаны между собой. Но посудите сами: в деле Николс убийце непременно надо было зачем-то разрезать труп женщины на части, а в деле Тэйбрам злодей настолько был увлечен процессом, что отложил в сторону штык — орудие убийства — и хладнокровно наносил удары карманным ножом.

— Что же нам теперь делать?

— Мне необходимо обдумать все имеющиеся версии. В конце концов, мы даже ничего толком не знаем об этих женщинах. Возможно, разговор с их друзьями и возлюбленными окажется весьма полезным.

— По крайней мере, выяснится немало нового.

Холмс кивнул:

— Дело весьма необычное. Нам пока не удалось наметить пути дальнейшего расследования. Как видно, мне предстоит их обнаружить.

Глава 3 Мисс Мэри Энн Монк

На следующее утро, закончив умываться, я услышал доносящиеся снизу голоса. Когда я вошел в гостиную, Холмс стоял, прислонившись к буфету, держа руки в карманах. Он разговаривал с человеком, чей облик не свидетельствовал ни о привычке к гигиене, ни о добром расположении духа.

— А, Уотсон, — сказал мой друг. — Я уже собирался пригласить вас: к нам зашел весьма примечательный посетитель. Хотел бы представить вам мистера Уильяма Николса с Олд Кент-роуд. Он мастер по ремонту типографских машин, если вы сами уже не догадались об этом по кончикам его пальцев.

Наш гость был уже немолодым человеком среднего роста, с хитрыми голубыми глазами и кустистыми седыми бакенбардами. Его сильные, испачканные типографской краской руки заметно дрожали: как видно, недавние события выбили его из колеи.

— Присядьте, мистер Николс, и примите от нас соболезнования в связи со смертью вашей жены. И хотя час еще ранний, не сомневаюсь, что доктор Уотсон будет рад назначить вам что-нибудь укрепляющее. На вашу долю выпало ужасное испытание.

Я налил мистеру Николсу бренди и усадил его на канапе. Он медленно выпил и повернулся к сыщику.

— Долгие годы не брал в рот ни капли, — признался он. — Мне слишком хорошо известно, какая это пагуба. Полли Уокер была в молодости замечательной девушкой, и никто не знал это лучше, чем я. А что касается пьянства и прочих пороков… Полли Николс сильно испортилась, джентльмены, — на этот счет у вас не должно быть иллюзий.

Шерлок бросил на меня взгляд, и я достал записную книжку.

— Мистер Николс, я хотел бы услышать все, что вы сочтете нужным рассказать о вашей покойной жене. Если, конечно, это не будет для вас мучительно больно.

Он пожал плечами.

— Я не смогу сообщить ничего полезного для вас: уже больше трех лет как я перестал знаться с этой женщиной.

— Вот как? Вы окончательно разошлись?

Мистер Николс сжал губы, подбирая слова.

— Я не ангел, мистер Холмс, и расплачиваюсь за собственные ошибки. У меня появилась другая женщина, и Полли так из-за этого разозлилась, что собрала вещички и сбежала. Я все это говорю только потому, что вы и так многое уже знаете. Но, можно сказать, я счастливо отделался: Полли частенько прикладывалась к бутылке. Из-за этого страдали я и дети. Их у нас пятеро, и иногда это становилось для нее тяжким бременем. Она не создана быть матерью. После того как она ушла, я давал ей деньги целый год, а когда узнал, кем она стала, прекратил выплачивать содержание.

— Понимаю. А как же дети?

— О, я забочусь о малышах, мистер Холмс. После того как эта женщина занялась своим мерзким промыслом, я не позволял ей даже касаться их своими грязными руками.

— Значит, вы, будучи человеком безукоризненной моральной чистоты, прекратили с ней всякие контакты?

Я опасался, что подобная издевка оскорбит Николса, но он ответил угрюмо:

— Она-то пыталась связаться со мной, мистер Холмс. Еще как! Морочила голову властям, добиваясь, чтобы я выплачивал ей деньги. Но им-то было ясно: не заслуживает она этого. Лишний груз на мою шею. Жила то с одним мужчиной, то с другим, скиталась по работным домам — ни в одном не задерживалась надолго. Грустно признаться вам, мистер Холмс, но ее смерть не стала для меня таким уж сильным потрясением.

Мой друг холодно вздернул одну бровь, извлекая каминными щипцами уголек и прикуривая от него.

— Мне казалось, что обстоятельства смерти миссис Николс не оставили равнодушными ее родню.

Мистер Николс слегка побледнел.

— Конечно. Я видел ее. Никому не пожелаешь такого конца.

— Рад слышать это.

— Для меня ее смерть — тяжелый удар. Придется сильно потратиться на похороны. Ее отец болен, а у самой не было ни пенни на счету.

— Да, понимаю, для вас настало нелегкое время. Были у нее враги? Нет ли у вас каких-нибудь сведений, которые могли бы помочь нам в расследовании?

— Насколько мне известно, единственным врагом Полли был джин, — не задумываясь, ответил Николс.

— Однако, полагаю, вы согласитесь со мной, что не джин стал непосредственной причиной ее смерти, — резко заметил детектив. — А теперь, мистер Николс, мне необходимо сосредоточиться: покурить и обдумать сказанное вами. Прошу извинить меня. Желаю вам хорошего дня.

Когда я закрыл дверь за мистером Николсом, мой друг воскликнул:

— Достойный супруг! Во всяком случае, из числа подозреваемых его надо исключить. Преступление, совершенное из ревности, требует более заинтересованного отношения к жертве.

— Похоже, его больше волнуют расходы на похороны, чем сама смерть жены.

Холмс задумчиво покачал головой.

— Мне нетрудно понять, отчего Полли ушла от мужа. Впрочем, они друг друга стоили, если то, что он рассказал о ней, — правда.

Мой друг положил зажженную трубку на каминную полку и направился в спальню.

— Какая на сегодня повестка дня? — крикнул я, угощаясь яичницей с помидорами, оставленной миссис Хадсон на подносе для завтрака.

Появился Холмс, на ходу натягивая сюртук и поправляя воротничок перед стоящим на камине зеркалом.

— Мне нужно ехать в Ламбет на поиски тех, кто знал Николс при жизни. Ее труп опознала мисс Мэри Энн Монк, к ней нам и следует обратиться в первую очередь. У вас назначены сегодня какие-то встречи?

— Я отменил их.

— Тогда заканчивайте с яичницей, а я тем временем вызову кэб. Нас ждет неизведанная страна — ламбетский работный дом.

…Когда мы с грохотом подъехали к воротам работного дома в Ламбете, у меня создалось полное впечатление, что это тюрьма, а не благотворительное заведение, ставящее своей целью облегчить бедственное положение неимущих лондонцев. Казенное строение производило гнетущее впечатление: серый фасад, ни клочка земли поблизости — все подчинено строгому порядку. Нас впустила внутрь угловатая женщина, представившаяся как мисс Шеклтон. Она подтвердила, что работный дом действительно предоставил свой кров мисс Монк. Эта юная особа слишком важничает, питает приверженность к крепким напиткам, достаточно разумна, когда захочет, но плохо кончит, если не будет следить за собой. Сейчас она щиплет паклю в общем зале дальше по коридору.

Пройдя мимо спальных помещений с рядами прикрепленных к столбамкоек, мы очутились в большой комнате, заполненной одетыми в дешевую униформу женщинами всех возрастов. Они разделяли старые канаты на отдельные пеньковые волокна для повторного использования.

Холмс навел справки, и вскоре к нам подвели Мэри Энн Монк. Надзирательница велела пройти с ней в гостиную и там задать интересующие нас вопросы.

— Итак, джентльмены. Что вы хотите узнать? — спросила мисс Монк, когда мы оказались в тесной, но прилично обставленной комнате. — Если дело касается Полли, то я не смогу сообщить вам ничего нового.

Мисс Монк совсем не производила впечатления повергнутого в прах создания, чего следовало ожидать в этой отвратительной обстановке. Это была стройная невысокая молодая женщина не старше двадцати пяти. Она казалась еще тоньше в выданной ей одежде, не совсем подходящей по размеру. Темные волосы ниспадали на плечи густыми волнами, руки ободраны о грубую пеньку. Кожа покрыта веснушками — результат короткого лондонского лета. Она была в хорошем настроении, но в живых зеленых глазах и развороте плеч сквозил открытый вызов. Я даже подумал: убийце ее подруги повезло, что он не выбрал мисс Монк своей жертвой.

Детектив сочувственно улыбнулся:

— Присядьте, мисс Монк. Меня зовут Шерлок Холмс, а это мой друг и партнер доктор Уотсон. Не хотелось бы показаться назойливыми, но мы будем крайне вам признательны, если вы расскажете в подробностях о своих отношениях с миссис Николс.

Он подал ей руку и помог усесться.

Мисс Монк рассмеялась в ответ на эту любезность.

— Хорошо, если вы не против сидеть рядом с такой девушкой, как я. Вы не копы, по обуви видно… Ладно, парни. Что вам нужно и какое, черт возьми, я имею к этому отношение? Мы дружили с Полли больше года, но это совсем не значит, что я имею хоть малейшее понятие, кто убил ее.

Легкомысленные манеры Мэри Энн не скрыли от меня ее явный интерес к делу подруги. Когда она закончила говорить, ее взгляд устремился на потертый персидский ковер под ногами.

— Когда вы в последний раз видели миссис Николс?

— На той неделе я провела четыре дня вне работного дома и видела ее на Сковороде.^[826] Мы немного выпили, она подцепила какого-то парня, а я пошла своей дорогой.

— Вы знаете, где она жила тогда?

— На Трол-стрит, но две женщины, с которыми она делила жилье, не сумели наскрести полпенса на три ночи подряд, и их, конечно, выставили. Полли доводилось ночевать под открытым небом и раньше, но она знала: если полицейский поймает ее спящей в парке, она снова окажется здесь, в работном доме, поэтому она и сняла койку в ночлежке Уайт-хаус на улице Флауэр-энд-Дин. Они не возражают, когда девушка приводит с собой дружка.

— Что за женщина была миссис Николс? Есть ли у нее враги, о которых вы знали?

Мэри Энн вздохнула и постучала носком сильно поношенного рабочего башмака по спинке стула.

— Ни одного. Полли была не из тех, у кого есть враги. Она содержала себя в чистоте, подметала пол в своей комнате, когда жила в ночлежке. Для всех у нее находилось доброе слово. Она была хорошей женщиной, мистер Холмс, хотя вы, наверное, знаете, что временами она прикладывалась к бутылке. Не выдерживала обстановку работного дома больше недели подряд: страдала из-за отсутствия джина и хорошей еды. Наверное, вы не в курсе, что не так давно Полли работала служанкой в Уондзуорте. У нее была комната и стол. Два месяца она не пила ни капли спиртного и справлялась со своими обязанностями, но уж слишком религиозными были ее хозяева. В конце концов ей пришлось уйти.

— Миссис Николс сама рассказала вам об этом?

— И так было видно. У нее появилось новое платье, но за ночлежку платить было нечем. Вскоре все выяснилось: она снова стала ходить в обносках.

— Она заложила в ломбард платье, а когда закончились деньги, вернулась в работный дом?

— Да, — весело подтвердила мисс Монк. — Впрочем, у нее был и другой источник существования, который каждая женщина имеет в своем распоряжении.

— По-видимому, так. Значит, вам неизвестно, чтобы кто-то желал ее смерти?

Услышав этот вопрос, наша собеседница покраснела.

— Желать ее смерти? Не в этом дело, мистер Холмс. Мы все рискуем жизнью. Я мечтаю вырваться из Ламбета. Здесь не найти джентльмена, чтобы связать с ним жизнь. У нас нет ничего своего: ни клочка материи, ни зеркала, ни даже, вы уж меня простите, воды для умывания. Вскоре опять придется идти на улицу, как это сделала Полли. С теми же шансами погибнуть. В этих краях полно тупых ублюдков, которым проще убить девушку, чем поцеловать ей руку.

Холмс мягко сказал:

— Если вам в будущем придется столкнуться с подобным негодяем и вы захотите от него избавиться, можете смело на меня рассчитывать. Я задал этот вопрос лишь для того, чтобы узнать, не угрожал ли ей конкретный человек, не боялась ли она кого-нибудь?

Слова моего друга и его искренность произвели на девушку должное впечатление. Сплетя руки на коленях и тяжело вздохнув, Мэри Энн ответила:

— Ничего такого не знаю, мистер Холмс. Жаль, но мне нечем вам помочь. Надо быть сущим дьяволом, чтобы убить такую женщину, как Полли.

Манера мисс Монк говорить была нескладной и грубоватой, но меня тронули ее слова. Пусть ее образ жизни и заслуживал осуждения, но весь облик девушки внушал уважение.

— Вот моя визитная карточка, мисс Монк, — сказал сыщик, вставая.

— Зачем она такой, как я?

— Ну-ну, вы ведь умеете читать не хуже меня. Когда вы вошли в эту комнату, то пробежали глазами весьма вдохновляющую цитату, столь искусно вышитую и повешенную на стенку. Стих три из Заповедей блаженства,^[827] если память мне не изменяет. Текст никогда не привлекает внимания неграмотного человека.

— Верно, — призналась она с улыбкой. — Но что мне делать с вашей карточкой?

— Если вспомните какую-нибудь подробность или что-то вас обеспокоит, дайте знать.

Мэри Энн рассмеялась, выходя вместе с нами в коридор.

— Прислать курьера с посланием? Или самой подкатить в экипаже, запряженном четверкой лошадей?

Шерлок Холмс поднял палец к губам, вручая ей крону.

— Постарайтесь утаить это от хозяйки, — сказал он, открывая тяжелую дверь и спускаясь по ступенькам. — Если не потратите эти деньги на развлечения, при необходимости отправьте мне телеграмму. Удачного дня, мисс Монк.

На прощание он подал ей руку.

— Странный вы человек, — заметила, пожимая ладонь сыщика, мисс Монк. — Вы ведь частный детектив? Я видела ваше имя в газетах. Раз у вас нет никаких зацепок, я, по крайней мере, скажу, кого мы всегда старались избегать. Человека по прозвищу Кожаный Фартук. Вот с кем я не хотела бы встретиться в темном переулке.

Проходя мимо высокой металлической конструкции, отделяющей работный дом от дороги, я не удержался от замечания:

— Она производит впечатление весьма разумной молодой особы.

Я ожидал, что Холмс, который относился к женщинам исключительно как к непредсказуемому и раздражающему фактору в криминальных уравнениях, тут же меня опровергнет. Вместо этого он сказал с довольным видом:

— Вы большой знаток женщин. Мисс Монк способна подметить и запомнить мелочи, а после сообщить их нам. Добавьте к этому хорошее знание окрестностей и наличие подруг, которые помогут, если она к ним обратится.

— Вот почему вы оставили ей свою визитную карточку?

— Природная наблюдательность мисс Монк может оказаться очень полезной. Я бы предпочел десяток таких, как она, пятидесяти сыщикам Скотланд-Ярда.

— Хорошо, что вас не слышит Лестрейд, — рассмеялся я.

— Мой дорогой друг, уверяю вас, я не хотел никого обидеть, — сказал в ответ Шерлок. — У нашего доброго инспектора есть множество замечательных качеств, как и у мисс Монк. Впрочем, не думаю, что хоть некоторые из них совпадают.

Похороны Полли Николс состоялись на Илфордском кладбище шестого сентября днем. Погода была пасмурной, под стать событию: небеса скорбели вместе с людьми, пролившись обильным дождем. Я знал, что на похоронах присутствуют отец миссис Николс, живший отдельно от нее муж и дети. Были там и те, кто знал ее лично, и посторонняя публика, привлеченная жуткими подробностями ее смерти.

Незначительное дело заставило меня посетить в тот день свой банк, и я с величайшей неохотой покинул нашу уютную гостиную. На Бейкер-стрит вернулся насквозь промокшим и застал Холмса за обеденным столом с газетой в одной руке и чашкой чая в другой.

— Мой дорогой Уотсон, ваш вид просто вопиет о том, что вам необходимо подкрепиться, — приветствовал он меня. — Позвольте налить вам чашечку. Есть новости, касающиеся Кожаного Фартука. Как и предполагала мисс Монк, подозрение пало именно на него.

— Я нашел его описание во вчерашнем номере «Стар».

— Вот оно. Хм! Около сорока лет, низкорослый, плотного телосложения, черные волосы и усы, толстая шея. Остальное мало подкреплено фактами: молчаливый, мрачный, внешне отталкивающий. Пресса с радостью употребляет броские, красочные прилагательные. Половина статьи основана на догадках.

— Вы верите написанному в ней?

— Ну что ж, даже если сделать скидку на присущую журналистской братии истеричность, там есть элементы расследования. Вынужден даже признать, что одна из моих версий оказалась неубедительной. Полли Николс в тот вечер не пустили в ночлежку, но она была уверена, что заработает свои пенни, поскольку надела новый черный капор. Она переходила из одного паба в другой, в последний раз ее видели уже совсем пьяной в два тридцать ночи. Через час ее нашли убитой.

— А о Марте Тэйбрам что-нибудь пишут?

Холмс беспомощно развел руками:

— Жемчужинка Полл, близкая подруга этой женщины, словно сквозь землю провалилась. Солдаты тоже исчезли бесследно. Найти их будет нелегко, но я послал запросы.

— Какие у вас планы?

— Надо будет взглянуть на зловещего Кожаного Фартука, раз мисс Монк считает его опасным. Я установил его личность, хотя полиция все еще окончательно не определилась по данному пункту. Это сапожник по имени Джон Пайзер. Полагаю, не самый изощренный преступник. Его обычная тактика — заговорить с беззащитной женщиной и отнять у нее жалкие пенсы под угрозой изувечить ее в случае сопротивления. Этот мерзавец был в прошлом году осужден на шесть месяцев тяжелых физических работ за то, что вонзил нож в руку коллеги-башмачника, который осмелился работать по соседству.

— Вы подозреваете его в убийстве миссис Николс?

— Мне необходимы более достоверные сведения. Собираюсь нанести ему визит сегодня днем.

— Вам потребуется моя помощь?

— Нет-нет, мой дорогой друг, спокойно допивайте чай, а, вернувшись, я попотчую вас своим рассказом. Едва ли это тот случай, когда требуются наши совместные усилия.

Вечером Холмс возвратился домой мокрый от снега. Он тихо рассмеялся, вытягивая длинные ноги перед камином. Вопросительно глядя на друга, я передал ему портсигар.

— Вы хорошо провели день?

— Знакомство оказалось занятным во многих отношениях. Преступник низшей разновидности, каких мне раньше не доводилось видеть. Я зашел к мистеру Пайзеру и выразил свое сочувствие по поводу того, что он так поспешно объявлен главным подозреваемым в деле Николс. Возможно, я напугал Пайзера, но после того, как произошло убийство, башмачник затаился в своем логове, подозревая, что вся округа настроена против него. У нас состоялся весьма увлекательный разговор о доходах сапожника и способах их пополнения. Возможно, некоторые мои замечания обидели Пайзера, он даже попытался меня ударить, так что пришлось опрокинуть его на пол. Сапожник утверждал, что имеет алиби, но я выразил сомнение в его достоверности. Выйдя от Пайзера, я немедленно дал телеграмму Лестрейду, сообщив полное имя и адрес подозреваемого.

— Вы полагаете, что он виновен?

— Нет, мой дорогой Уотсон. Скорее всего, он здесь ни при чем. Посудите сами: Джон Пайзер — трус, его коммерческие идеи сводятся к грабежу бедных женщин. Способен ли такой человек совершить дерзкое убийство? Если Пайзер запугивает тех, кто намного его слабее, зачем ему подвергать себя опасности и соваться в страшные темные переулки, полные зловещих незнакомцев? Он лишь потерял бы тот доход, что и без того имеет.

— Зачем же тогда вы послали телеграмму Лестрейду?

— Давно не встречал столь омерзительного человека, как Пайзер. Будет совсем неплохо, если его посадят под замок на пару дней — по крайней мере, не будет шляться по улицам. Но я не жалею, что нанес ему визит: этот разговор подтвердил одно очень важное мнение, с которым я не вполне был согласен прежде.

— Какое мнение?

— Люди такого сорта, как Пайзер, повсюду привлекают внимание. Осмелюсь предположить: человек, который вытворяет подобное с трупом своей жертвы, а потом бесследно растворяется в уличной толпе, должен иметь ничем не примечательную наружность. Этот вывод подсказывает мне, что Скотланд-Ярд и наша горячо любимая пресса ищут преступника не там, где нужно. А теперь, еще раз отдав дань благодарности мисс Монк за интересно и с пользой проведенное время, посвятим остаток дня говяжьей вырезке. Холодная погода и столкновение с человеческой низостью истощают силы.

Глава 4 Ужас Хэнбери-стрит

Через два дня после встречи Холмса с Кожаным Фартуком мой сон был прерван в половине седьмого утра визгливым криком, далеким, но все же ужасно резким. Через мгновение я был уже на ногах, хотя и не успел стряхнуть с себя остатки сна. Я выскочил из комнаты с наспех зажженной восковой свечой в руке, желая выяснить, откуда доносится этот душераздирающий звук.

На нижних ступенях лестницы я услышал голос Холмса, прозвучавший для внезапно вырванного из сна человека как сирена. Распахнув дверь гостиной, обнаружил там своего друга, без пиджака, в халате, одевшегося, по-видимому, как и я, впопыхах. Детектив держал за руку маленького оборванца лет шести-семи.

— Знаю, что у тебя сильный характер, — говорил Холмс. — Ты вел себя превосходно, и я горжусь тобой… А! Кстати. Это доктор Уотсон. Ты помнишь его, Хокинс?

Тощий бродяжка встревоженно повернул голову в сторону двери, и я сразу же узнал неброские черты лица и темные ирландские кудри Шона Хокинса, одного из самых младших в отряде работающих на Холмса мальчишек.

— Хокинс, — мягко сказал детектив, — То, с чем ты пришел, чрезвычайно важно. Выкладывай все, что знаешь. Трудно о таком говорить, но все же постарайся. Садись на стул рядом со мной. Нет, не так: откинься на спинку, как это делает твой отец, боксер. Теперь рассказывай все по порядку.

— Я нашел убитую женщину.

Губы малыша Хокинса дрожали.

— Понятно. Эту задачку я в состоянии решить. Где ты ее обнаружил?

— Во дворе соседнего дома.

— Ты ведь живешь в Ист-Энде, на Хэнбери-стрит, двадцать семь? — спросил Холмс, бросив на меня озабоченный взгляд. — Значит, ты видел убитую. Ты, конечно, испуган. Представь себе, что был в разведке и вернулся с занимаемой неприятелем территории.

Мальчишка глубоко вздохнул.

— Я вышел из дома сегодня утром, чтобы проверить, не выбросило ли что-нибудь на берег. Когда нет поручений, я ищу удачи в водостоках. Для их прочистки у меня есть острая палка. Она висит на крюке во дворе. Я полез снять палку, выглянул через забор и увидел мертвую, изрезанную на куски. Все внутренности наружу.

Хокинс разразился новым потоком слез.

— Ну-ну, не плачь. Здесь тебя никто не обидит, — сказал Холмс, гладя мальчишку по голове. — Ты проявил недюжинную храбрость и ум, проехав незамеченным на запятках двуколки до самого Вестминстера. Я в твоем распоряжении. Мне ехать на Хэнбери-стрит?

Мальчик лихорадочно закивал головой.

— Тогда мы с доктором Уотсоном отправляемся немедленно. Я попрошу миссис Хадсон приготовить тебе завтрак, а твоей маме скажу, что ты спишь у меня на диване. Миссис Хадсон будет счастлива, что у нее гостит герой Хэнбери-стрит. Отличная работа, Хокинс.

Сыщик бросил на меня многозначительный взгляд и скрылся в своей спальне. Я оделся всего на какие-то четверть минуты позже своего друга. Мы стремглав выбежали из дома и вскочили в первый же попавшийся кэб. Миссис Хадсон мы попросили обращаться с нашим маленьким гостем так, словно тот только что вернулся с кровавой колониальной войны.

Кэбмен довез нас до Хэнбери-стрит с предельной скоростью, на которую были способны лошади. Брезжил рассвет, его первые бледные лучи напоминали пальцы скелета. Мы подошли к кучке людей, состоявшей из полисменов, ошеломленных жильцов окрестных домов и бойких репортеров, скрывавших свое смятение под тонким флером задаваемых вопросов. Едва они заметили характерный профиль моего друга, их глаза загорелись, но он обратил на газетчиков не больше внимания, чем на стайку цыплят.

Гладко выбритый юный констебль охранял серую деревянную дверь, ведущую во двор.

— Извините, джентльмены, но я не имею права вас пропустить. Здесь произошло убийство.

— Мое имя Шерлок Холмс, а это мой коллега доктор Уотсон. Мы прибыли в связи с этим преступлением.

Констебль явно почувствовал облегчение:

— Вы как раз вовремя, мистер Холмс. Пройдите через эту дверь и дальше во двор. Инспектор Лестрейд распорядится, чтобы вам показали… труп, сэр.

Мы поспешно двинулись по темному проходу через здание. Детектив распахнул открывающуюся в обе стороны дверь в конце пропахшего плесенью коридора. Мы спустились по неровным ступенькам и очутились на открытом пространстве, вымощенном большими плоскими камнями. В трещины между ними пробивалась трава. У самых наших ног оказалась голова убитой женщины, тело ее лежало параллельно небольшому забору, о котором упоминал Хокинс. Я тотчас убедился, что ужас, охвативший мальчишку, был вполне оправдан.

— Боже правый, что он натворил! — пробормотал Холмс. — Доброе утро, инспектор Лестрейд.

— Надо же, он говорит «доброе утро»! — закричал жилистый инспектор. — Что, во имя всего святого, привело вас сюда? Мерфи! Куда вы идете, черт возьми! Не надо посылать телеграмму. Похоже, мистер Холмс ясновидящий.

— Уверяю вас, в моих методах нет ничего сверхъестественного. Просто наш коллега живет здесь по соседству.

— Ну надо же! Мерфи, вы можете нас оставить. Проверьте, чтобы у Бакстера все было под контролем.

Когда констебль вышел, Лестрейд недоверчиво покачал головой:

— Мистер Холмс, не сочтите за обиду, но в ваших методах есть что-то необъяснимое. Впрочем, хвала Всевышнему, что вы здесь. Доктор Уотсон, осмотрите, пожалуйста, труп, если способны это вынести. Врач пока не приезжал, а у меня ум за разум заходит.

Чтобы подбодрить себя, я припомнил, что никогда не падал в обморок при виде мертвецов в анатомичке, и подошел к несчастной, лежавшей навзничь на потрескавшихся каменных плитах. Пытался понять, что с ней все-таки случилось. Впечатление было такое, словно она попала на скотобойню, а не в руки убийцы.

— Ее голова почти отделена от тела. На лице синяки, оно распухло. Возможно, ее душили, перед тем как перерезать горло. Только что началось трупное окоченение. Ее убили, предположительно, в половине шестого утра. Живот разрезан полностью, тонкие и толстые кишки вырваны. Как видите, он извлек внутренности из полости живота и выложил ей на плечи. Другие ее раны…

Тут я замолк, потому что меня поразила ужасная мысль. Я пригляделся к телу более внимательно, и озарение ледяным кинжалом пронзило позвоночник. С трудом поднявшись на ноги, я молча уставился в глубь двора.

— Что с вами, Уотсон? — раздался звучный тенор Холмса, доносящийся словно из глубокого ущелья.

— Нет, это просто невозможно…

— О чем вы? Что он с ней сделал?

— Ее матка, Холмс. — Мне стоило больших усилий выдавливать из себя слова по одному. — Ее вырезали. Она отсутствует.

Тишина нарушалась лишь грохотом тележек по дороге и чириканьем воробья высоко на дереве в соседнем дворе. Холмс ошеломленно провел по высокому лбу бледной рукой и подошел ближе. С минуту он внимательно разглядывал труп, затем выпрямился. Мой друг стоически сохранял внешнее спокойствие, но в его глубоко посаженных глазах я увидел отвращение. Впрочем, кроме меня, этого, кажется, никто не заметил. Вручив мне шляпу и трость, Холмс стал внимательно осматривать все вокруг.

Лестрейд издал слабый хрип, словно ему не хватало воздуха, и опустился на прогнивший деревянный ящик. Его лицо выражало изумление.

— Отсутствует? — повторил он. — Господи, этого не может быть! Он ведь выпустил ей наружу все внутренности. Наверное, вы просто не заметили, доктор Уотсон.

Я покачал головой.

— Он забрал всю матку и бо́льшую часть мочевого пузыря.

— Забрал? Куда?! Это полная бессмыслица. Ее детородный орган наверняка здесь. Может быть, под этими щепками?

— Думаю, что нет, — отозвался Шерлок Холмс с другого конца двора. — Во всяком случае, я не вижу никаких следов.

После этого ужасного открытия плечи Лестрейда опустились еще ниже.

К тому моменту, когда мой друг завершил осмотр двора, нам с инспектором показалось, что минула целая вечность с тех пор, как мы очутились в этом жутком загоне. Он был открыт небу, но наглухо отгорожен от всякого понятия о человеческой благопристойности, которую мы привыкли почитать с детства.

Наконец Холмс приблизился к нам.

— Труп неопознанной пока женщины лет пятидесяти. Она добровольно вошла во двор вместе с убийцей. Тот схватил ее сзади. Они боролись, и нападавший перерезал ей горло. Потом выглянул за забор, дабы убедиться, что поблизости никого нет. Прежде чем изуродовать труп, он опустошил карманы жертвы, вытащив кусок муслина и два гребня. Затем расчленил тело убитой очень острым ножом с узким лезвием. Он сумел уйти тем же путем, каким пришел, забрав свой… трофей.

— Это ужасно, — пробормотал инспектор. — Совершенно бесчеловечно.

— Лестрейд, друг мой, не теряйте присутствия духа. Мы серьезно продвинулись со времен дела Николс.

— Дела Николс? Значит, вы полагаете, убийца — один и тот же?

— Глупо думать иначе, — раздраженно ответил детектив.

Инспектор застонал.

— У Скотланд-Ярда нет ни малейших зацепок по тем убийствам, не говоря уже… — Он внезапно умолк. — Боже правый, но ведь у нас есть подозреваемый! Этот ужасный сапожник в кожаном фартуке. Мистер Холмс, ведь вы сами дали мне его адрес!

— Лестрейд, крайне неблагоразумно…

— А вот и врач! Доброе утро, доктор Филипс. Боюсь, джентльмены, придется вас покинуть. У меня срочное дело.

— Задержитесь на минутку — и я избавлю вас от многих хлопот! — закричал Холмс.

— Если вам что-то понадобится, обращайтесь к инспектору Чандлеру. Он где-то поблизости. Мне нужно действовать незамедлительно. Удачного вам дня.

Лестрейд устремился по горячему следу с таким видом, словно узрел воплощенное зло.

— Пойдемте, Уотсон, — сказал детектив. — Похоже, здесь нет никаких зацепок. Попробуем разузнать что-нибудь у окрестных жителей. Здравствуйте, доктор Филлипс! Все осталось на месте, как было.

Мы покинули двор под аккомпанемент сдержанных проклятий Филлипса и быстро прошли по коридору.

— Холмс, скажите, вы что-нибудь понимаете? Кто способен сотворить такое? Шайка извращенцев? Новое воплощение Берка и Хейра?^[828] Мне начинает казаться, что убийства совершаются главным образом для осквернения трупов.

Когда мы вышли на улицу, Холмс остановился, чтобы зажечь сигарету.

— Посмотрим, расскажут ли нам что-нибудь любопытное жильцы домов двадцать девять и двадцать семь.

Очень трудным делом было опросить испуганных обитателей Хэнбери-стрит, не останавливаясь на подробностях преступления — шокирующих, сенсационных и столь притягательных для газетчиков, что весть об этом жутком убийстве распространялась с быстротой молнии. Нам с Холмсом приходилось отвечать экспромтом на множество вопросов — их было не меньше, чем тех, что задавали мы. Лицо моего друга слегка прояснилось лишь дважды: когда мы узнали, что на первом этаже дома двадцать девять живет продавец мясных обрезков для кошек, и когда молодой человек по фамилии Кадоч рассказал, что слышал крик «нет!» и глухой звук удара о забор примерно в пять тридцать. Это соответствовало приблизительному времени смерти, высчитанному мной. Нам оставалось еще сообщить дрожащей, обеспокоенной матери Хокинса о местонахождении сына и поблагодарить ее.

День уже был в разгаре, когда мы вновь отправились в путь. Мой друг уверенно двигался в выбранном направлении, для меня совершенно загадочном. Шерлок, казалось, был полон сил и энтузиазма, я же едва волочил ноги. Неопределенность мучила меня более, чем когда-либо.

— Позвольте спросить, Холмс, куда мы идем?

— С меня хватит на месяц вперед разрезанных на куски бедных женщин. Мне нужна помощь.

— Чья?

— Реставратора концертных залов по имени Джордж Ласк.

— Это ваш знакомый?

— Предприниматель, проживающий в Майл-Энде. Я однажды оказался ему полезен. Теперь его очередь отдавать долг.

Майл-Энд, названный так, поскольку располагался точно в одной миле к востоку от старинной границы города, значительно разросся во второй половине девятнадцатого века. Появились новые дороги, одно за другим строились жилые и административные здания, но Холмс, похоже, знал каждую улицу и переулок. Вспоминается случай с ткачом Фенчерчем и его снискавшей дурную славу иглой, когда лишь знание Холмсом окрестных закоулков спасло жизнь нам обоим. Вот почему я не был удивлен, когда мой друг провел меня по лабиринту узких проходов к востоку от Уайтчепела и мы внезапно очутились на широкой, обсаженной деревьями улице перед весьма приличным особняком с белыми колоннами.

Сыщик поднялся по каменным ступеням и постучал в полированную дверь, дав взглядом знак следовать за ним.

— Вы должны поддержать разговор на заданную тему, — прошептал он. — Мистер Ласк — весьма словоохотливый джентльмен, его речи льются столь же свободно, как воды Темзы.

Молодая служанка, открыв дверь, провела нас в хорошо обставленную гостиную, где восседал величественный рыжий кот.

Хозяин не заставил себя долго ждать. Распахнув двери, Джордж Ласк воскликнул:

— Да ведь это сам мистер Шерлок Холмс! Как я рад вас видеть! Позвольте напомнить вам, сэр: если бы вы тогда вовремя не обнаружили, что затевают эти торговцы лесом, я бы полностью разорился. А вы, по-видимому, доктор Уотсон… Меня очень радует, что нашелся человек, который взялся подробно описать деяния мистера Холмса, дабы о них узнали во всем мире. Весьма рад познакомиться с вами.

У мистера Ласка было открытое лицо с выразительными чертами и проницательным взглядом. Мешки под глазами в сочетании с темным траурным одеянием натолкнули меня на мысль, что он недавно потерял близкого человека. Роскошные усы доходили почти до линии подбородка. Держался Джордж Ласк уверенно и манерами походил на успешного предпринимателя. Волосы, зачесанные назад, открывали лоб. На меня с первого взгляда произвели впечатление его живость и внутреннее достоинство.

— Та проблема не представляла сложности. — Холмс пожал руку хозяина дома. — Я был рад помочь вам.

— Нет, все тогда оказалось не так просто. Но в конечном счете я только выиграл. Присаживайтесь, джентльмены, и расскажите, что привело вас ко мне.

— Мистер Ласк, — сказал детектив, когда мы уселись, — примите наши соболезнования. Минуло так мало времени со дня смерти вашей жены, и мы понимаем, что эта утрата ощущается сейчас особенно остро.

Хозяин не выказал удивления по поводу осведомленности Холмса о печальном событии, случившемся в его семье, однако дал понять, резко дернув бровью, что не хотел бы касаться этой темы.

— Сюзанна была удивительной женщиной, мистер Холмс, и прекрасной матерью. И все же мы, я и дети, должны вынести этот удар судьбы. Теперь расскажите мне о вашем деле.

— Вы знаете о недавней серии убийств на улицах Уайтчепела?

— Конечно, мистер Холмс. Признаться, мне стыдно, что наша страна мирится с нынешним состоянием общественной морали. О бедных необходимо заботиться, иначе они будут нападать друг на друга, как всегда и бывало. Если величайшая империя на земле не готова взять на себя заботу о низших классах общества, не знаю, к чему придет человечество. Рассмотрим, к примеру, вопрос, что такое богатство…

— У меня нет ни малейших сомнений, мистер Ласк, — вежливо заметил сыщик, — что, будь у вас достаточно полномочий, вы бы сделали многое для решения проблем человечества в целом. Я же появился в вашем доме в связи с частностями. Сегодня утром произошла новая трагедия — близ рынка Спиталфилдз.

Мистер Ласк, казалось, был по-настоящему обескуражен.

— Уж не имеете ли вы в виду еще одно убийство?

— Оно произошло сегодня утром у дома двадцать девять по Хэнбери-стрит. Обстоятельства убийств с каждым разом становятся все более жуткими.

— Я ошеломлен, мистер Холмс. Но позвольте спросить: как такое возможно?

Мой друг вкратце изложил подробности утреннего происшествия. Глаза мистера Ласка расширились от изумления, но, когда Шерлок завершил свою печальную историю, хозяин быстро уловил ее суть.

— Итак, — решительно проговорил он, — что нам с этим делать? Я не такой человек, чтобы оставаться в стороне, когда рядом орудует столь безжалостный изверг. Это противоречит самой сущности гражданской ответственности. Я в вашем распоряжении, мистер Холмс.

При этих словах бледное лицо моего друга тронул легкий румянец, и он бросил на меня торжествующий взгляд.

— Всегда знал, что на вас можно положиться, мистер Ласк. Мне нужны люди действия, и вы меня не разочаровали. Ясно одно: вам необходимо сформировать какой-нибудь комитет.

— Комитет?! — воскликнул ошеломленный предприниматель.

— Я прошу вас найти сторонников — людей, которые, как и вы, шокированы этой чередой убийств и вместе с нашей неустрашимой полицией желают положить им конец. Мне нужен отряд простолюдинов, чтобы те патрулировали улицы и сообщали о своих наблюдениях непосредственно мне.

— Понял, — с готовностью отозвался хозяин дома. — Мы организуем в Уайтчепеле сознательных граждан, чтобы британский закон уважался даже в трущобах. Господи, будь Сюзанна жива, она бы одобрила это! Хватит уже этому негодяю, сэру Чарльзу Уоррену,^[829] притеснять бедноту, пользуясь поддержкой среднего класса. Комитет сбалансирует весы правосудия, окажет услугу женщинам, чье единственное преступление — терпеть…

— Мы полностью разделяем вашу точку зрения, мистер Ласк, — прервал я речь предпринимателя.

Холмс слегка подтолкнул меня локтем в знак благодарности.

Джордж Ласк, похожий на морского льва, энергично кивая, ходил взад-вперед по ковру решительной походкой выбившегося из низов человека.

— Я привлеку в комитет Федерова, это точно, — называл он кандидатов, загибая пальцы левой руки. — Важную роль сыграют Харрис и Минск, а также Джекобсон, Абрамс и Стоун.

Шерлок Холмс громко рассмеялся, что случалось редко, — когда его что-то одновременно смешило и радовало.

— Мистер Ласк, мы с доктором вынуждены покинуть вас. Список оставляем целиком на ваше усмотрение. Полагаю, вы соберете кандидатов, представите план действий и со временем станете их естественным и полноправным лидером.

— Я немедленно обращусь к ним! На создание комитета уйдет несколько дней, но, когда он будет сформирован, мистер Холмс, вы убедитесь в нашей преданности этому благому делу.

На прощание Ласк пожал нам руки и еще раз пылко заверил детектива в своем энтузиазме. Мы опять оказались на тихой, залитой солнцем улице, где нас вновь стали одолевать жуткие воспоминания о пережитом ранним утром. Когда мы спускались по ступенькам, я уже видел по размеренной поступи Холмса, что он ушел в себя. Опущенные плечи красноречивее слов говорили об обуревавших его эмоциях.

— Из вашего плана явствует, что вы опасаетесь новых убийств.

— Будем надеяться, что мои страхи несколько преувеличены.

— Пока что они не в силах угнаться за фактами.

— Буду рад, если на этот раз мои опасения не оправдаются.

— Привлечь мистера Ласка — удачная идея. Использовать в таком деле вашу команду юных сыщиков было бы чрезмерным риском.

— Верно. Они способны обнаружить многое, но последствия этого непредсказуемы. Конечно, повезло, что Хокинс так быстро информировал нас, но цена непомерно высокая. Я бы предпочел узнать о случившемся из телеграммы, чтобы мальчику не пришлось наблюдать такое жуткое зрелище.

— Согласен.

— Надеюсь, — сказал Холмс, свернув на широкий проспект, — мы окажемся на высоте и достойно примем брошенный нам вызов. В основе моих методов лежит принцип: нет ничего нового под солнцем. Однако я не в состоянии постигнуть, что в этом мире способно породить такие чудовищные злодейства.

Мне нечего было сказать в ответ на этот полувопрос. Всю дорогу до Бейкер-стрит мысли о трех убитых женщинах не покидали нас.

Глава 5 Мы обретаем союзника

Вернувшись домой, мы стали свидетелями того, как Хокинс разделался с самым обильным ланчем, который мне доводилось видеть в своей жизни. Его соорудила для нашего юного друга сердобольная миссис Хадсон. Вверив мальчугана попечению не слишком приветливого, но недорогого кэбмена, мы сами предались такому же пиршеству. Минуты три вилка мелькала в изящных пальцах Холмса, после чего он с раздражением швырнул ее на тарелку из китайского фарфора.

— Как будто строишь пирамиду из песка, — констатировал он с ноткой презрения к самому себе. — Отдельные штрихи не дают общую картину. В голове никак не укладывается, что Лондон вдруг породил трех одинаково жестоких убийц, разгуливающих по Уайтчепелу. Невероятно также, чтобы шайка мерзавцев тайком совершала столь извращенные деяния в густонаселенном районе. Я уже не говорю о безумном злодействе, учиненном во дворе дома на Хэнбери-стрит. Версия о банде крайне неубедительна. — Он резко встал. — Мне надо идти, Уотсон. Если эти преступления связаны между собой, то и убитые женщины, по-видимому, имеют какое-то отношение друг к другу. Пока мы не знаем даже имя последней жертвы. Нелепо в полном мраке выстраивать логические схемы.

— Когда вы вернетесь? — крикнул я Холмсу, направлявшемуся в свою спальню.

— Я пока еще не нашел ответа на эту загадку.

— Если потребуется моя помощь…

— Не сомневайтесь: в этом случае я залезу на дерево и вывешу флаг. Англия вправе ожидать, что каждый ее подданный исполнит свой долг.

Поклонившись и махнув рукой на прощание, детектив отбыл, и в тот день я его уже не видел.

События последних дней настолько выбили меня из колеи, что я провел бо́льшую часть ночи без сна, устремив взор в потолок. Едва лишь утро позолотило кирпичные стены соседних домов, меня обуяло неудержимое желание выйти на улицу. Я как раз обещал молодому врачу, с которым дружил, заглянуть к его пациентке. Мой приятель уехал на уик-энд за город и собирался вернуться в Лондон только в понедельник.

По-видимому, миссис Тистлкрофт ошеломил мой совет ни в коем случае не принимать касторовое масло. Разговаривая с ней через открытое окно спальни, я порекомендовал также избегать сквозняков. К счастью, я не причинил ей никакого вреда, поскольку она не желала иметь дела с людьми глупыми и безумными. Однако я не исключал, что миссис Тистлкрофт пожалуется на меня доктору Анструтеру.

Возвращаясь по Оксфорд-стрит, я остановился, чтобы купить «Таймс» и узнать, как далеко продвинулся в своем расследовании Холмс. Интересующую меня колонку удалось найти быстро — мало о чем газетчики писали столь же охотно:

«Энни Чэпмэн была известна под именем Сивви. Ее сожитель зарабатывал на жизнь изготовлением сит. Энни была вдовой солдата и до того, как он умер год назад, получала от него 10 шиллингов в неделю. Она была женщиной того же класса, что и Мэри Энн „Полли“ Николс, и обитала в тех же работных домах в Спиталфилдзе и Уайтчепеле. Энни Чэпмэн описывали как полную, но хорошо сложенную женщину, тихую и „знавшую лучшие дни“. Инспектор Лестрейд из Скотланд-Ярда, проводивший специальное расследование убийства Николс, занялся и новым делом, поскольку эти два преступления, вероятно, были совершены одним и тем же человеком. После обмена мнениями с Шерлоком Холмсом, известным частным детективом-консультантом, эксперты пришли к общему выводу, что эти преступления связаны между собой. Вопреки всем заявлениям и слухам, способным ввести в заблуждение, убийства были совершены именно там, где обнаружили трупы. Эти злодеяния не были результатом действия банды. Многие высказывают опасения, что, если преступника не поймают быстро, акты насилия могут повториться».

«Как же поспешно Лестрейд изменил свою точку зрения!» — подумал я, усмехнувшись.

Зажав газету под мышкой, я взбежал вверх по лестнице, чтобы проверить, дома ли Холмс. Его не было, но на каминной полке лежала записка, придавленная ножом для вскрытия конвертов.

Мой дорогой Уотсон!

Я занимаюсь изучением увлекательного мира торговли мясными обрезками. Осмелюсь надеяться, что вы дождетесь приезда мисс Монк.

Ш. Х.

Должен признаться, я не без удивления воспринял поручение Шерлока и был весьма заинтригован. Целый час я приводил в некое подобие системы заметки, сделанные на Хэнбери-стрит, а когда отложил перо и вытянул ноги, в комнату заглянула миссис Хадсон:

— Юная особа спрашивает мистера Холмса. Назвалась мисс Монк. Вы ее ждали?

— Пригласите ее, миссис Хадсон. Она наш компаньон.

Удивленно подняв брови, наша домовладелица вышла. Минутой позже дверь распахнулась. На пороге стояла мисс Мэри Энн Монк, изящная, одетая на этот раз не в униформу работного дома, а в собственный наряд: темно-зеленый корсаж, застегнутый на пуговицы семи или восьми разновидностей; жилет, умело переделанный из мужского; синее пальто до колен, под ним несколько юбок — верхняя из зеленой шерсти настолько старая и заношенная, что ее цвет превратился почти в черный. Пышные волосы сколоты булавкой, как видно, впопыхах, и стянуты на макушке узкой лентой. Приблизившись, она протянула руку.

— Очень рад снова вас видеть, мисс Монк. Присаживайтесь.

Манера держаться свидетельствовала о том, что эта девушка знала иные времена. Мэри Энн недолго смогла усидеть на месте и вскоре уже рассматривала набор диковинных безделушек на камине. Прежде чем заговорить, она с минуту нервно перебрасывала из одной руки в другую наконечник копья.

— Не знаю, зачем мистер Холмс пригласил меня на чай и как он узнал, что я снимаю комнату в Миллерз-корт. Впрочем, — добавила она, улыбнувшись, — я уверена, мистер Холмс поступает так, как считает нужным, и ему известно многое, что знать вовсе не обязательно.

— То, что вы говорите, вполне справедливо. Боюсь, пока я не сумею ответить на большинство вопросов, но попросить принести нам чаю вполне в моей компетенции.

При упоминании этого важного пункта в ее глазах появился блеск, который она поспешила скрыть под маской наигранного равнодушия.

— Надеюсь, мистер Холмс на меня не в обиде. Он назначил время встречи — четыре часа, а я явилась раньше. Впервые в английской истории в Миллерз-корт была доставлена телеграмма. У меня еще остались его деньги. Не помню, когда в последний раз ехала в кэбе. Мои подружки были изумлены. Отъезжая, я помахала им из окна.

Мисс Монк рассмеялась, и я последовал ее примеру.

— Поскольку мистер Холмс велел мне позаботиться о вас до его прибытия, думаю, легкая закуска нам не помешает, — сказал я, позвонив в колокольчик.

— Чая вполне достаточно, — устало сказала девушка. — Бьюсь об заклад, его подадут в хорошей фарфоровой посуде. Возможно, даже со сливками… О, простите, доктор Уотсон! — воскликнула она смущенно. — У меня как раз есть немного заварки в кармане — на троих хватит. Прошлой ночью мне повезло. Не хотите ли отведать?

Мэри Энн извлекла маленький кожаный мешочек, набитый серовато-коричневыми чайными листьями, по-видимому, представлявшими немалую ценность для их владелицы.

— Уверен, что мистер Холмс предпочел бы не пользоваться вашей любезностью, — ведь вы гость в нашем доме. А вот и миссис Хадсон.

Наша домовладелица внесла поднос, доверху заполненный бутербродами, — их было гораздо больше, чем того обычно требовали изменчивый аппетит Холмса и моя воздержанность в еде.

— Я словно вернулась в детство! — воскликнула мисс Монк. — Помню, какие подносы тогда приносили… Бутерброды были уложены в несколько слоев. Разлить чай, доктор Уотсон?

— Без всякого сомнения, — улыбнулся я. — Но скажите, если вас не обидит мой вопрос, где вы родились?

— Здесь, в Англии, — охотно ответила девушка, с удивительным изяществом разливая чай. — Мама была итальянкой, и отец убедил ее бросить семью и выйти замуж за него. Когда-то мы владели землей, но завещание было оспорено… Если не ошибаюсь, мне тогда исполнилось семь лет. Кажется, прошла вечность с тех пор, как родители умерли. Их обоих унесла холера. И вот теперь меня радует один только вид хорошего чая.

Она улыбнулась, но я почувствовал, что коснулся болезненной темы. Я открыл было рот, надеясь, что подходящая реплика явится сама собой, но как раз в этот миг в гостиную вошел Шерлок Холмс.

— Приветствую! — воскликнул он. — Рад видеть вас, мисс Монк. Я потратил время зря, к тому же окунулся в чрезвычайно вредоносную атмосферу. Уж лучше бы плеснул на лицо воды и провел эти часы с вами.

Детектив ненадолго вышел, а когда вернулся, вновь выглядел опрятно, как всегда. Он запустил худощавую руку в туфлю с табаком.

— Надеюсь, позволите мне зажечь трубку?.. Вас заинтересовал этот наконечник копья? Предмет весьма древний, но послуживший орудием убийства в недавнем преступлении.

Нервозность, которую, как я льстил себя надеждой, мне удалось немного развеять, вновь вернулась к мисс Монк, едва вошел мой друг.

— Благодарю вас за чай, мистер Холмс, но я уже рассказала все, что знаю. Честное слово.

— Не сомневаюсь. Однако я пригласил вас сюда вовсе не для того, чтобы допрашивать. Ответьте мне напрямик: готовы ли вы помочь нам передать уайтчепелского убийцу в руки правосудия?

— Да чем же я могу быть полезна?! — воскликнула Мэри Энн. — Полли лежит в холодной могиле, кишки другой девушки разбросаны по всей округе…

— Обязан предупредить вас: этот изверг продолжит убивать, пока не будет схвачен, — сказал детектив. — Безусловно, все мы заинтересованы в его скорейшей поимке. И все же я надеюсь, чтодружеские чувства к Полли Николс вдохновят вас на более активное участие в этом деле.

— Никак не могу взять в толк, чем способна нам помочь мисс Монк, — вмешался я.

Сыщик неторопливо затянулся, что означало скорее концентрацию внимания, чем расслабленность.

— Я предлагаю вам поработать на меня, мисс Монк. Иначе я потрачу уйму времени, налаживая связи в Ист-Энде, гоняясь за свежими слухами, — на все это меня просто не хватит. Вы же находитесь в идеальной позиции — все видите и слышите, не привлекая внимания.

— Вы будете платить мне за слежку? Но за кем следить? — недоверчиво поинтересовалась мисс Монк.

— За всей округой. Нет более удачного прикрытия, чтобы застигнуть убийцу врасплох, чем пабы Уайтчепела, где вас все знают.

Изумрудные глаза Мэри Энн расширились от удивления.

— Но зачем вам осведомитель-женщина, да еще такая, как я? Почему не использовать специально обученную полицейскую ищейку?

— Думаю, мне не понадобятся детективы. Вы, мисс Монк, замечаете гораздо больше, чем они. Что касается условий оплаты, вот вам аванс пять фунтов на расходы, а в дальнейшем я готов выплачивать фунт в неделю, если это вас устроит.

— Устроит ли это меня?! — воскликнула девушка, изумившись столь щедрому предложению. — Но если мне придется бросить свою обычную работу, как я объясню, что у меня завелись денежки?

Сыщик ответил не сразу.

— Вы можете, например, сказать своим компаньонкам, что заслужили благосклонность клиента из Уэст-Энда, страстного, романтического поклонника, который щедро оплачивает ваши услуги.

Это предложение вызвало у Мэри Энн взрыв смеха.

— Вы с ума сошли! Он меня уничтожит! Кто я такая, чтобы охотиться на Тесака?!

— Вы так его зовете? — улыбнулся Холмс. — Мисс Монк, никто не подходит на роль моего помощника лучше вас.

— Ладно, — сказала она решительно. — Я с вами. Будет здорово, если нам удастся поймать негодяя, убившего Полли. К тому же целый месяц не надо будет лазать по карманам клиентов.

— Доход от кражи носовых платков, — пробормотал себе под нос Шерлок.

— Это точно, — заметил я.

Мы договорились, что мисс Монк ограничит свои наблюдения Уайтчепелом и Спиталфилдзом, запоминая все циркулирующие в этих районах слухи. Отчитываться перед Холмсом ей предстоит дважды в неделю на Бейкер-стрит под предлогом свидания с поклонником. Я отметил, что в походке мисс Монк, когда она спускалась по лестнице к кэбу, ожидающему ее на углу, появилась решительность.

Холмс опустился на диван, пока я искал, чем бы разжечь трубку.

— Мисс Монк будет нам полезна, Уотсон, помяните мои слова, — заявил он, швырнув мне коробок спичек. — Alis volat propriis,^[830] если не ошибаюсь.

— Девушка не пострадает?

— Надеюсь, что нет. Пабы безопасны, как церкви, по сравнению с темными переулками, где она занимается своим обычным промыслом. Кстати, сегодняшним утром мне все-таки улыбнулась удача.

— Хотел бы спросить, какое отношение имеют к делу мясные обрезки?

— Мне пока не удалось достоверно выяснить, была ли Энни Чэпмэн — как я обнаружил, ее звали именно так — хоть немного знакома с Полли Николс и Мартой Тэйбрам. Однако ей сильно не повезло, и она пала жертвой уайтчепелского убийцы, покинувшего место преступления с самым отвратительным сувениром, о котором мне когда-либо доводилось слышать.

— Я тоже что-то не припомню ничего подобного.

— На какие мысли наводит вас вышеупомянутый сувенир?

Глаза Холмса оживленно блестели, и это позволяло мне надеяться — он что-то задумал.

— Не хотите ли вы сказать, что нашли ключ к разгадке?

— Дорогой Уотсон, напрягите вашу умственную мускулатуру, чтобы отметить удивительный факт, который не уловил потрясенный Лестрейд.

— Каждое из этих ужасных событий и само по себе достаточно удивительно.

— Ну, не ленитесь, Уотсон, сделайте над собой усилие. Допустим, вы убийца и уже предали смерти свою жертву. Вы разрезаете ее и извлекаете матку…

— Да, конечно! — воскликнул я. — Что же, черт возьми, он с ней делает?

— Браво, Уотсон! Мерзавец, конечно, не будет прогуливаться по улице с этим предметом в кармане.

— Но при чем тут мясные обрезки?

— Вы все поймете. Этим утром я нашел именно то, что искал: мясные обрезки для кошек, спрятанные под камнем во дворе дома номер двадцать семь. Помните, я интересовался, насколько оживленно шла тем утром торговля у миссис Хардимэн из дома двадцать девять?

— Понял! Он купил пакет мясных обрезков.

— Превосходно, мой дорогой Уотсон. Благодаря вам я чувствую себя так, словно сам побывал там.

— Он спрятал мясные обрезки, положил вырезанную матку в окровавленный пакет и прошел по улице, не вызывая ничьих подозрений.

— Вам еще предстоит освоить искусство дедукции.

— Но кто же он?

— Миссис Хардимэн дает следующее описание: человек заурядной внешности, среднего роста, очень вежливый. Ей показалось, она уже видела его раньше, но не помнит, где именно и покупал ли он у нее до этого мясные обрезки. Как видите, наши выводы подтвердились: он не из тех людей, что остаются в памяти. А это мясо для кошек еще раз указывает на заранее обдуманное намерение, что все больше меня тревожит.

— Зачем же, черт возьми, ему понадобилась такая ужасная добыча?

— Пока не могу вам ответить. Во всяком случае, это самая лучшая зацепка, которую мы сейчас имеем. Предоставим возможность мисс Монк разузнать что-нибудь интересное, а тем временем постараемся добавить хотя бы некоторые штрихи к портрету небрежно одетого злоумышленника, имеющего пристрастие к столь непостижимым и скандальным сувенирам.

Глава 6 Письмо Боссу

На следующее утро я размешивал тлеющие в камине угли, когда Холмс, читавший газету с чашкой кофе в руке, издал громкий негодующий возглас:

— Черт бы побрал этого дурака! Впрочем, если ему нравится тратить время, пытаясь доказать невозможное, мы не в силах бороться с этим.

— А что случилось?

— Лестрейд арестовал Джона Пайзера, что совершенно противоречит здравому смыслу.

— Но только по вашей версии, — напомнил я.

— Я отправлял ему телеграмму, что искать надо в другом месте! — возмущался Шерлок. — Даже «Ивнинг стандард» не верит, что Пайзер имеет хоть малейшее отношение к этому делу!

— А что пишет по этому поводу бульварная пресса?

Схватив газету, мой друг прочитал:

— «Создается впечатление, что в трущобах Уайтчепела обитает отвратительное чудовище в человеческом обличье, руки которого запятнаны кровью жертв целой серии зверских убийств…» Ха! «… вселяющее ужас извращение природы… грязный негодяй… ненасытный, как тигр-людоед, вкусивший человеческой плоти».

— Бога ради, мой дорогой друг!

— Я этого не писал, — сказал он насмешливо.

Раздался короткий стук в дверь.

— Вам телеграмма, Холмс. — Пробежав ее глазами, я не смог сдержать улыбки. — Мистер Ласк — действующий президент Уайтчепелского комитета бдительности. Шлет приветы и уверения в своей лояльности.

— Превосходно! Я рад, что эти активные представители общественности с пользой растрачивают свою энергию. Последуем их примеру: нам необходимо узнать больше о покупателе мясных обрезков, и как можно скорее.

Увы, мы с Холмсом достигли весьма скромных успехов, как ни старались: нам не удалось установить личность человека, словно растаявшего бесследно в то утро в прохладном сентябрьском воздухе. Комитет бдительности с самого начала действовал энергично, организовав наблюдение за округой и ночные патрули, однако его члены столкнулись со вспышками ксенофобии. Озлобленная толпа готова была избить любого несчастного иностранца, чьи «пронырливые манеры» и «бесчестное поведение» ясно свидетельствовали о его испорченности. Все обитатели Уайтчепела, от набожного активиста благотворительного движения до последнего вора, в один голос твердили, что урожденный англичанин не способен убить несчастную женщину таким зверским образом.

Энни Чэпмэн тайком похоронили четырнадцатого сентября, в пятницу, на том же кладбище для нищих, где неделей ранее была предана земле Полли Николс.

— Pulvis et umbra sumus,^[831] — заметил в тот вечер Холмс, вытянув ноги у камина и задумчиво глядя в огонь. — Мы с вами, Уотсон, Энни Чэпмэн, даже сам высокочтимый Гораций — лишь прах и тень, которую отбрасываем, не более того.

Шерлок сокрушался несколько недель после смерти Энни Чэпмэн, что след убийцы остывает с каждым движением стрелки часов. Но я знал: он считает плодотворным сотрудничество с мисс Мэри Энн Монк. Зацепки, которыми мы располагали, были ненадежными и не давали пока возможности делать выводы, поэтому мы с нетерпением ждали очередной встречи с мисс Монк, вошедшей во вкус своего нового ремесла. Под колким юмором моего друга скрывался холодный профессионализм, но я видел, что он действительно рад видеть Мэри Энн. И я с радостью предвкушал оживление и энтузиазм, которые воцарялись в нашей унылой гостиной с ее появлением.

Двадцать третьего сентября следствие по делу Полли Николс пришло к потрясающе невежественным выводам. В среду коронер объявил новую версию: якобы одержимый алчностью студент-медик убил Энни Чэпмэн, чтобы продать ее детородный орган некоему неразборчивому в средствах американскому врачу. Эта новость совершенно серьезно была изложена на следующий день в «Таймс». Холмс какое-то время молча смотрел в потолок, а затем впал в неистовство: опустился в кресло и стал жать на спусковой крючок револьвера. Вскоре слева от нашего камина на стене появилась выбитая пулями «татуировка» в виде маленькой короны, как раз над переплетенными литерами V и R, которые уже были там прежде.

— Мой дорогой друг, наверное, мне следует предупредить вас, что любые последующие украшения инициалов Ее величества будут непочтительными, слишком кричащими.

Стараясь держаться позади Холмса и ожидая появления мисс Монк, я раскрыл окна.

— Вы ставите под сомнение мою преданность монархии?

— Нет, всего лишь уместность использования вами огнестрельного оружия.

Шерлок удрученно вздохнул и убрал револьвер в ящик стола.

— Мисс Монк с минуты на минуту будет здесь. Возможно, она предоставит нам новые свидетельства об этом дьяволе-американце, коллекционере женских репродуктивных органов.

— Ну, вы и скажете, Холмс!

Детектив виновато улыбнулся и, безошибочно распознав на лестнице шаги женщины в тяжелых башмаках, открыл дверь.

— Бог мой, что у вас тут? Пожар? — спросила, кашляя, Мэри Энн.

Она не отказала себе в удовольствии истратить часть своей недельной зарплаты на серебристую ленточку, которой украсила подол пальто. Я также с радостью отметил, что ее маленькая фигурка приняла более округлые формы.

— Нет, просто Холмс иногда по ошибке принимает нашу гостиную за стрельбище, — ответил я. — Присаживайтесь, мисс Монк.

— Видать, пропустили стаканчик? Был у меня дружок, выпьет бутылку джина — и так ему станет славно на душе, что палит куда попало… У вас-то что-нибудь более изысканное? Виски, наверное?

Я спрятал улыбку за газетой, Холмс же откровенно рассмеялся и направился к шкафу за стаканами.

— Ваша реплика вдохновила меня. Виски с содовой — именно то, что сейчас нужно.

— Черт бы побрал этот холод! — сказала, усевшись у огня, Мэри Энн, с довольным видом сжимая в руках стакан с виски. — Словно вся в ледышку превращаешься. Однако, джентльмены, на этой неделе я заработала на полено, что горит в камине.

— Вот как! — воскликнул Холмс, откинувшись в кресле и закрывая глаза.

— Я выследила солдата.

Холмс подался вперед, сгорая от нетерпения:

— Какого солдата?

— Парня, что потерял своего приятеля, зарезавшего ту первую девушку, Марту Тэйбрам!

— Превосходно! Расскажите обо всем подробно. Почему вы не послали мне телеграмму? Повод достаточно важный.

— Это случилось сегодня, — с гордостью начала она свой рассказ. — Я заскочила в «Найтз стандард» выпить стаканчик джина. Каждое утро это делаю, чтобы продрать глаза, а потом выдержать на холоде целый день. В этом кабачке обычно накурено, хоть топор вешай, но с утра народу мало. Смотрю, на углу стоит этот солдат, я его едва признала. Думаю, выйду — разговорю его немного, но не успела встать, как он меня заметил и вошел в паб. Хорошо сложенный рыжеволосый голубоглазый малый с крепкой челюстью и темными, подкрученными кверху усами. «Привет!» — подходит он ко мне. «Здравствуй, — отвечаю. — Выпьешь стаканчик джина с одинокой девушкой?» — «Вряд ли ты надолго останешься одна», — говорит он, улыбаясь. Я про себя и думаю: если это все, что ему от меня нужно, пусть проваливает, я не нуждаюсь в клиентах. Но он, наверное, увидел, что я недовольна, и говорит поспешно: «Хотел сделать вам комплимент, мисс». — «Тогда ладно. Посиди рядом со мной, придумай другой, получше». «Очень великодушное предложение», — говорит он и остается сидеть. Беседа никак толком не начнется, но мы пьем помаленьку. Он настоящий простофиля, и вскоре язык у него развязывается: «Уволился из армии на прошлой неделе и сразу же поехал в Лондон. Пару месяцев назад мы были здесь в отпуске большой компанией. Хочу найти одного своего дружка». — «Он тебе что-то должен?» — спрашиваю. — «Не в этом дело. Так или иначе, мне нужно его разыскать». — «Зачем?» — «Понимаешь, он совершил убийство».

Можете бросить на кон последний шестипенсовик, джентльмены, и смело биться об заклад: теперь-то я не упущу его из виду, пока не услышу всю историю. Постаралась, чтобы он видел, какое сильное впечатление произвели его слова. Это оказалось не слишком трудно: я была в шоке. «Убийство?! Как же он решился на такое? Потерял голову, когда его застукали на краже? Или подрался?» — «Думаю, все гораздо хуже. Мой приятель — весьма опасный тип». — «Состоит в банде?» Он качает головой и говорит задумчиво: «Насколько мне известно, он действовал в одиночку». Я сижу и жду, когда он продолжит свой рассказ, а он видит, что я ловлю каждое его слово. «Знаешь, когда мы приезжали сюда в последний раз, была убита женщина. Думаю, это сделал мой приятель. К сожалению, ему удалось скрыться». — «Я просто в ужасе!» — воскликнула я, понимая, что он говорит о Марте Тэйбрам. Внезапно я вся похолодела, глядя на него: «Постыдился бы рассказывать такие истории, когда девушек в Уайтчепеле буквально наружу выворачивает от страха из-за этих слухов о Тесаке!» — «Вот ты мне не веришь, а между тем каждое мое слово — правда. Мой приятель — парень что надо, таких друзей днем с огнем не сыщешь, но характер у него, скажу я тебе… Когда мы в последний раз были в Лондоне, он познакомился с девушкой. Сначала все было тихо-мирно: мы шлялись по пабам, а потом он увлек ее в проулок. Я остался ждать. Через несколько минут их все еще не было, и я уже понял, что дело неладно, но никуда не уходил. А конец истории я тебе уже рассказывал: с той ужасной ночи я не видел Джонни Блэкстоуна, но разыщу его во что бы то ни стало». Он замолчал, ушел в себя. Потом очнулся и увидел, что я сижу рядом. «Наверное, напугал? Не хотел обременять тебя своими трудностями, но уж больно на душе тяжко. Мне ясно, что нужно делать: найти его, и как можно быстрее».

— Важен один момент, — прервал ее Холмс. — Этот гвардеец считает, что его пропавший приятель мог совершить и другие убийства?

— Вот это его и мучило, — тихо ответила Мэри Энн. — Я пыталась еще что-то из него вытянуть, но, видно, показалась ему и без того такой испуганной, что он словно воды в рот набрал. Все извинялся, что расстроил меня. Я успела даже выспросить его имя. Сделала вид, что мне нехорошо и говорю ему: «Мне надо домой». Он берет меня под руку и выводит из паба. На ступеньках я пошатнулась и схватила его за куртку, а он подхватил меня, как настоящий джентльмен. Правда к тому времени я слегка его обчистила.

— Вытащили у него бумажник? — недоверчиво переспросил Холмс.

Должен признаться, я был благодарен ему за это уточнение.

— Прошу прощения, — зарделась девушка. — Так давно этим занимаюсь, что трудно избежать жаргона. Верно, я его украла. А имя парня — Стивен Данлеви, — закончила она свой рассказ.

Мы с Холмсом ошеломленно посмотрели друг на друга.

— Мисс Монк, — сказал мой друг, — вы прекрасно выполнили свою работу.

— Конечно, я его надула, но вышло хорошо — есть чем гордиться.

— Боюсь, украв бумажник у этого парня, вы сожгли все мосты.

— Не беспокойтесь, мистер Холмс, — рассмеялась она. — Я положила его на прежнее место.

И тут мы услышали приглушенные голоса внизу, похожие на спор. Не успели мы понять, что происходит, как на лестнице послышался стук костылей. Звуки эти с ошеломляющей быстротой достигли порога, и секундой позже в гостиную ворвался, как снежный вихрь, один из самых необычных знакомых Холмса.

Мистеру Роулэнду К. Вандервенту из Центрального агентства новостей было около тридцати лет. Очень высокого роста, почти вровень с Холмсом, он казался гораздо ниже: в детстве его изуродовал полиомиелит, согнув в поясе. Копна непокорных, очень светлых, почти белых волос в сочетании с хрупкими ногами и костылями создавали впечатление, будто его только что ударило электрическим током. Однажды мистер Вандервент наблюдал любительскую встречу по боксу с участием Шерлока Холмса и с тех пор относился к нему с величайшим уважением, периодически сообщая ему по телеграфу самые интересные новости, поступавшие в агентство. Зная Вандервента заочно, я тем не менее был ошеломлен видом этого человека, запыхавшегося после быстрого подъема по лестнице. На нем был потертый сюртук в тонкую полоску; в правой руке, поднятой вверх, зажат клочок бумаги.

— Мистер Холмс, я к вам по делу, не терпящему отлагательства. Однако внизу я встретил серьезное препятствие в лице вашей чрезвычайно грубой и сильной домовладелицы. Будь я проклят! Она уже здесь. Мадам, я уже объяснял вам: мне глубоко безразлично, занят он или нет.

— Все в порядке, миссис Хадсон, — сказал Холмс. — Мистер Вандервент недостаточно знаком с правилами вежливости. Вы уж его извините.

Миссис Хадсон вытерла руки о принесенное с собой кухонное полотенце, взглянула на гостя как на ядовитое насекомое, и вернулась на кухню к своей стряпне.

— Мистер Вандервент, всякий раз, посещая меня, вы нарушаете хрупкое равновесие этого дома. Вы, конечно, знакомы с доктором Уотсоном. Позвольте представить вам нашего нового компаньона, мисс Мэри Энн Монк. А теперь взглянем на принесенное вами, что бы это ни было.

Сгрудившись вокруг стола, мы принялись разглядывать странное послание.

Я зачитал вслух написанное ярко-красными чернилами:

Дорогой Босс!

Прошел слух, что полиция меня арестовала, однако этого пока не случилось. Я смеялся, слушая, как копы с умным видом разглагольствуют, что они, мол, на верном пути. Шутка насчет Кожаного Фартука произвела на меня сильное впечатление. У меня зуб на шлюх, и я буду потрошить их, пока меня не схватят. Последнее дельце я провернул великолепно: дама и пискнуть не успела. Что ж, попробуйте меня поймать. Я люблю свою работу и хочу к ней вернуться. Вскоре вы услышите о моих маленьких смешных проделках. В последний раз, закончив работу, я припас в бутылочке из-под имбирного пива немного подходящей красной субстанции, но она загустела и оказалась непригодной. Что ж, я надеюсь, сойдут и красные чернила, ха-ха. Когда сделаю работу в следующий раз, отрежу у дамочки уши и пришлю в полицию. Хочу, чтобы вы повеселились. Не возражаете? Попридержите это письмецо, пока вновь не услышите обо мне, и тогда предайте огласке. Мой нож такой хороший и острый, что я пущу его в ход прямо сейчас, если будет шанс. Желаю удачи.

Искренне ваш,

Джек Потрошитель

Мне нравится имя, которым меня называют.

Послал это письмо, только когда смыл с рук все красные чернила, пропади они пропадом.

Говорят, теперь я вроде доктора, ха-ха.

— Трудно отнести это к обычной корреспонденции, получаемой нами, — заметил Роулэнд, без лишних церемоний опускаясь в кресло. — Впрочем, если бы он призвал к отмене закона о торговле зерном и поменьше писал об отрезанных женских ушах, я бы не стал вас беспокоить.

Холмс осторожно взял доставленный гостем предмет за края и положил на стол для дотошного осмотра через лупу.

— Был ли конверт?

— Хорошо, что напомнили. Вот он.

— На почтовом штемпеле дата — двадцать седьмое сентября тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года, квитанция помечена тем же числом. Письмо отправлено из восточной части Лондона. Адрес написан неровными буквами, строка сползает вниз.

— Меня беспокоит даже не вызывающий стиль самого послания, — продолжал мистер Вандервент, — а то, что взбесившийся ублюдок — извините за грубость, мисс Монк, — просит нас попридержать письмо, пока он не закончит новую работу. Чуть ли не в первый раз за всю жизнь я оказался в тупике: не знаю, что делать дальше.

— Вы удивляете меня, мистер Вандервент.

— В самом деле, ситуация очень тревожная. Но насколько я понимаю, странные записки и таинственные заговоры по вашей части, мистер Холмс. Не сомневаюсь, что вам уже удалось напасть на его след.

— Настало время принять от вас дело в свои руки, — заявил детектив. — Пока я не в силах постичь его игру.

— Она вполне ясна. Злодей сам определяет ее суть в четвертом предложении письма: у него зуб на шлюх.

— Нет-нет. Обратите внимание на саму записку. Главную странность вы уже обнаружили: зачем человеку, если он не убийца, просить не обнародовать письмо до следующего злодеяния? Заурядный шутник или человек, желающий просто попугать публику, предпочел бы, чтобы его послание опубликовали незамедлительно.

— Есть ли какие-нибудь зацепки, позволяющие выследить автора? — спросил я.

Холмс пожал плечами:

— Этот человек получил образование, пусть и скромное. Неровность строки, спускающейся вниз, свидетельствует о его непредсказуемости и мизантропии. Буква «t» говорит о решительности, «r» — об уме. Устрашает четкость написания заглавных букв. Конверт ничего не добавляет к его содержимому, водяной знак отчетливый, но это отнюдь не ключ к поимке преступника.

— Оставим водяной знак в покое. Займемся реальной проблемой, мистер Холмс, — сказал, растягивая слова, Вандервент. — Что мне с этим прикажете делать? Отнести письмо сюда — мой гражданский долг, но, боюсь, люди придут в полное замешательство, прочитав его во время завтрака.

— Нельзя ли подержать у себя письмо для дальнейшего изучения?

— Значит, советуете не публиковать его прямо сейчас? Вы довели эту мысль до меня окольным путем… Ладно, мистер Холмс, я оставлю его вам и возьму обратно послезавтра, чтобы передать в Скотланд-Ярд. Надеюсь, вы извлечете из него пользу и оно станет хорошей растопкой для костра ваших изысканий.

Роулэнд с огромным усилием встал с кресла и спустился по лестнице.

Холмс задумчиво осушил стакан.

— Мисс Монк, не затруднит ли вас встретиться с этим Данлеви еще раз?

— Мы договорились увидеться в субботу вечером, ровно в девять, в пивной «Квинз Хед», — ответила девушка как ни в чем не бывало.

— Браво! Мисс Монк, ваша помощь неоценима. Мы с доктором Уотсоном будем поблизости на случай, если вам потребуется наше содействие. Я же изучу это письмо вдоль и поперек, так что и тени тайны не останется. Автор, возможно, и не тот, кого мы ищем, но этот Джек Потрошитель, кто бы он ни был, — отличный предмет для исследования.

Глава 7 Рандеву в Уайтчепеле

Бо́льшую часть следующего дня Холмс отсутствовал, а когда вернулся, сказал, что завтра вечером мы встречаемся с мисс Монк в Ист-Энде. По поводу таинственного письма мой друг не обмолвился ни словом, а когда я сам завел разговор об этом, он тут же сменил тему. Сыщик пустился в рассуждения об архитектуре как отражении национальных идеалов, упорно отказываясь уйти в сторону от этого весьма интригующего, но неуместного сейчас предмета.

Назавтра сильный ветер нагнал дождевые тучи, потоки воды обрушились на оконные стекла, холодный воздух проникал сквозь дверные щели. Холмс явился к ужину в приподнятом настроении, и мы славно посидели за бутылкой бордо, прежде чем отправиться в путешествие на восток Лондона.

— Вернул мистеру Вандервенту его собственность, — известил меня Шерлок, наливая вино, — и даже не услышал от него благодарности за свои труды. Этот бедолага — настоящий мизантроп, но он вполне приличный человек, а иногда, как вы имели возможность убедиться, оказывает неоценимые услуги.

— Какие у нас планы на сегодняшний вечер?

— Мы будем держаться на разумной дистанции от мисс Монк и выясним, удалось ли отыскать своего приятеля Джонни Блэкстоуна тому таинственному солдату, знакомцу Мэри Энн. Хочется взглянуть на этого парня. Он крайне меня заинтересовал.

— В каком смысле?

— Ясно, что Данлеви не так прост, как кажется.

— Разве? — удивился я. — Мы ведь даже его не видели.

— Но мисс Монк с ним общалась, и, если рассказанное ею соответствует действительности, этот Данлеви — весьма скользкий тип. Представьте себе: зверски убита женщина. Вы находились рядом и знаете, кто это сделал, — по крайней мере, так думаете. При этом не говорите никому ни слова — ни полиции, ни армейскому начальству.

— Если верить Данлеви, они близкие друзья.

— Еще более загадочное обстоятельство: вместо того, чтобы попросить увольнение для поисков своего падшего собрата или даже поместить в газете объявление о пропавшем, он уезжает из города. И только после возвращения у Данлеви вдруг появляется жгучее желание разыскать друга. Нельзя проявлять одновременно и горячую преданность, и крайнее равнодушие. Послушайте, Уотсон, у нас мало времени. Уже почти семь. Допьем это прекрасное вино и наденем вечерние наряды.

— Для поездки в Уайтчепел?

— Так мы сможем спрятать ваш револьвер и мой сигнальный фонарь, не слишком привлекая любопытные взгляды. Уверяю вас: вечерняя одежда — самый лучший способ избежать ненужного внимания. Нам лучше выглядеть франтами с сомнительными моральными принципами, чем джентльменами, преследующими некие таинственные цели. Кроме того, Уотсон, — прибавил мой друг, хитро улыбаясь, — вы ведь светский человек и не имеете права зарывать свои таланты в землю — нет на свете трагедии страшнее этой.

Вот так, нарядившись столь элегантно, словно направлялись в оперу, а не в Ист-Энд, мы вышли на улицу. Вечер постепенно переходил в ночь. Недавно зажженные газовые лампы отбрасывали желтоватый свет на мокрые от дождя оконные стекла. Но чем дальше на восток мы продвигались, тем меньше горело фонарей.

И вот, наконец, оставив позади обширные пространства кирпичных зданий, наш кэб свернул на Уайтчепел Хай-стрит. Из дверей пивных лился свет, озаряя торговцев фруктами, всячески старающихся продать остаток товара. Шарманщик со своей без умолку тараторящей обезьяной стояли на углу у кафешантана. Повсюду мужчины, прислонившись к дверям, попыхивали сигарами. Вокруг бродили женщины: домохозяйки с собранными в пучок волосами сплетничали с соседками, более предприимчивые дамы находились в постоянном движении, чтобы не слишком бросаться в глаза полицейским. Праздношатающиеся джентльмены, уставшие от концертов и вечеринок, бесстыдно предавались дешевым соблазнам. Это место походило на жужжащее осиное гнездо, где царила жизнь, не подвластная закону. Ее первозданная грубость напоминала скорее не Лондон, а волнующиеся, как морская стихия, рынки Калькутты и Дели, где мне доводилось бывать в пору армейской службы.

Мы свернули к северу, на Коммершиал-стрит, где перед магазинчиками, освещенными внутри сальными свечами, стояли большие лужи. Из-под громыхающих колес кэба выскакивали крысы. Зияли распахнутые двери, ведущие к обветшалым лестницам. Я вглядывался туда, но мало что удавалось увидеть: вскоре свет и суету Уайтчепел Хай-стрит сменила кромешная тьма. Чернота была такой густой, что редкие тусклые лампы еще больше усугубляли ее. Я поделился с Холмсом соображением, что в такой обстановке любые преступления остаются безнаказанными.

— Чтобы выжить, обитателям этих домов приходится или потворствовать бандитам, или напрямую участвовать в их деяниях, — ответил детектив. — Посмотрите на улицу, по которой мы едем: Флауэр-энд-Дин — одно из самых опасных мест в цивилизованном мире, и оно находится не в дебрях Африки, а всего в нескольких милях от дома, где мы с вами столь беззаботно вешаем на крюк свои шляпы.

Одного взгляда на дорогу оказалось достаточно, чтобы осознать правоту его слов. Несмотря на недавно прошедший дождь, воздух был спертым. Очень редко попадалось окно, которое не было бы разбито, а потом наспех скреплено бумагой или полосками дешевой ткани.

— Вот место назначения, где мы встретимся с нашей компаньонкой. Следуйте за мной и постарайтесь держаться раскованно.

Как я уже упоминал, Холмс любил напускать на себя важный вид, что порой действовало на нервы его немногочисленным друзьям. Однако когда мы зашли в пивную под названием «Квинз Хед» на углу Коммершиал и Фэшн-стрит, я понял его замысел. Здесь собрались джентльмены — если это слово вообще применимо в данных обстоятельствах — весьма свирепого вида, густо нарумяненные женщины с младенцами на руках, зашедшие пропустить стаканчик джина перед тем, как вернуться домой. Мисс Мэри Энн Монк, сидевшая у стойки бара недалеко от двери, стрельнула в нашу сторону глазами, когда мы вошли.

— Как вам нравится эта малютка, Миддлтон? — спросил Холмс, оглядев зал. — Выглядит неплохо, а волосы просто великолепны. Вряд ли вы найдете что-нибудь лучшее в этих краях.

Мой растерянный вид, безусловно, не ускользнул от внимания завсегдатаев, рассмеявшихся при словах Холмса.

— Смелее, приятель, не каждый день мы гуляем! Видите ли, — уже потише обратился он к Мэри Энн, — мой приятель скоро отбывает из Лондона в Австралию, и ему будет приятно вспоминать Англию как гостеприимную страну. Понимаете меня? Вы сейчас не заняты?

Девушка оценивающе взглянула на нас, но ничего не ответила.

— Ну же, — вкрадчиво сказал детектив, передавая ей полсоверена. — Это больше, чем вы добываете за месяц. Я надеюсь, вы заработаете эти деньги. Мы здесь выпьем по стаканчику, а потом перейдем в «Бриклейерз Армз» по соседству. Ладно, пусть будет соверен — и ударим по рукам, если мы убедили мисс встретиться там с нами. Большое спасибо, крошка.

Взяв две кружки пива и два стакана джина, мы уселись на скамью в задней части паба. Потягивали пиво, оставив джин нетронутым.

— Я считаю, мы обязаны предоставить мисс Монк неоспоримое алиби, чтобы она имела повод ускользнуть от Данлеви, когда сочтет это необходимым, — сухо заметил я.

— Именно так. Прошу меня извинить, мой дорогой Миддлтон, но, помимо назначенной встречи, я не в силах выдумать средство, которое гарантировало бы ей безопасность.

— Неужели хваленое воображение вам отказало?

— Полно, мой дорогой друг! Дело весьма темное, без малейшей зацепки, которая помогла бы прояснить ситуацию. Но скажу вам так: то, чем мы располагаем… Ради бога, не глядите в сторону двери! Отражение в этом чрезвычайно удачно расположенном зеркале послужит вам ничуть не хуже.

Стивен Данлеви с лицом, слегка искаженным зеркалом, устремил на присутствующих взор дружелюбных синих глаз. Добродушный на вид парень с небольшими усами, кончики которых задраны вверх, приятно очерченный рот, квадратная челюсть. Холмс оглядел его в присущей ему небрежной, ленивой манере, но я-то знал, что он подмечает всякую характерную деталь облика бывшего гвардейца. Тот прошел в глубь зала и поздоровался с нашей миниатюрной приятельницей. Они отошли от стойки бара в поисках свободного столика, и мисс Монк на ходу кивнула нам, что тут же вызвало вопрос у ее спутника.

Сыщик улыбнулся:

— Теперь, когда Данлеви нас увидел, надо покинуть зал.

Мы вышли из пивной, сразу же ощутив на лице влажный холодный воздух.

— Видите ли, мой дорогой друг, единственный способ обеспечить безопасность мисс Монк — назначенная ей встреча, и, заметьте, не мнимая, а подлинная, случайно установленная как факт ее спутником. Если мисс Монк вдруг исчезнет, ее хватятся и будут искать — Данлеви это знает.

Мы медленно шли вдоль Коммершиал-стрит. Небо прояснилось.

— У меня нет сомнений, что вы продумали любое возможное развитие событий, — сказал я.

После гвалта, тесноты и духоты «Квинз Хед» я чувствовал себя намного лучше. Мы радовались тишине, направляясь к месту встречи с Мэри Энн.

Вскоре мы вновь окунулись в дымную атмосферу Уайтчепел Хай-роуд, где царили буйное веселье и расслабленность гедонистического карнавала. Если бы мы с Холмсом захотели расстаться с содержимым своих карманов, на каждом углу к нашим услугам были шулеры, игроки в кегли и прочие наглые жулики. Миновав перекресток, мы погрузились в топь Коммершиал-роуд. Признаться, я уже начал сомневаться, правильно ли выбрал путь Холмс. А вдруг он заблудился, плохо зная эти места? Думаю, лишь абсолютная уверенность моего друга в себе уберегла нас от неприятностей, когда мы медленно шли по вымощенной неровным булыжником улице.

Я, конечно, не утверждаю, что знаю историю паба «Бриклейерз Армз», но когда-то в этом здании, по-видимому, была ратуша: над дверью все еще висел флаг. Мы пришли сюда лишь часам к одиннадцати, с трудом избегая цепких рук вечерних охотниц на мужчин. Вот почему я испытал облегчение, когда мы наконец вошли в переполненный зал.

Шерлок Холмс, впервые оказавшись здесь, за каких-нибудь полчаса выслушал исповеди чуть ли не всех местных пьянчужек. В воздухе стоял чад от сальных свечей, на столах — лужицы пролитого джина, но все же атмосфера показалась мне не столь гнетущей, когда я понял: Холмс чувствует себя в этой обстановке ничуть не хуже, чем в собственной комнате. Я уселся поудобнее и предался созерцанию. Справа от меня сидели старик — бывший матрос, как я понял по его татуировкам, — и кудрявый паренек. Моряк с жаром рассказывал о красотках, которых он встречал в азиатских портах, — их было великое множество, да и парень он был хоть куда. Прямо перед нами расположилась женщина в темной одежде. Я решил было, что она в трауре, но потом вспомнил: обитатели здешних мест зачастую имеют лишь одно приличное платье.

Прошло уже больше часа, а наша компаньонка все не появлялась. Я стал бросать на друга обеспокоенные взгляды, но он в ответ лишь ободряюще пожал мне руку. Холмс еще раз поднял стакан, показав жестом, что пьет за здоровье дочки хозяина заведения. И тут в дверях появилась мисс Монк. Высмотрев нас, она быстро подошла, села рядом и радостно сообщила, извлекая наружу полсоверена и возвращая Холмсу:

— Готова поклясться: этот тип что-то скрывает.

Мой друг опустил монетку в карман жилета, а потом зачем-то бросил взгляд на обувь девушки.

— Ну что ж, — сказал он, поднимая глаза, — я жду вашего рассказа. Что удалось узнать?

— Около часа он вообще ничего не говорил о своем друге-солдате. Все спрашивал, что я здесь делаю и что вы за парни. Я как-то отговорилась, и у нас завязалась теплая беседа. В конце концов он признался, что нашел способ выследить Джонни Блэкстоуна.

— Ваш знакомец все больше нас интригует, — заметил мой друг. — Что-нибудь еще выяснили?

— Только где он живет, — прошептала она.

— Как, во имя всего святого, вам это удалось?! — вскричал сыщик.

— Чувствую, пора расставаться с Данлеви, чтобы встретиться с вами. Чмокнула его напоследок, а сама нырнула в проулок и смотрю, куда он пойдет. В конце Коммершиал-стрит, там, где она пересекается с Эдден-стрит, Данлеви зашел в ночлежку. Вижу: у входа стоит женщина. Я предложила ей шиллинг, чтобы узнать, ходят ли к нему гости. «Никогда, — говорит, — но его самого можно застать здесь очень редко: черт его знает, чем он занимается. Во всяком случае, с другой девицей я этого парня не видела». Я, конечно, не собиралась дожидаться, пока он выйдет. Но его берлогу вам покажу, а женщина, что дежурит у входа, сообщит мне за несколько пенсов, здесь он или нет.

— Отличная идея, мисс Монк! Возможно, я завтра же прослежу за ним. Теперь тихонько, чтобы не привлекать внимания, возьмите под руку моего друга Миддлтона — и идем отсюда!

Глава 8 Погоня за убийцей

На пути к жилищу Данлеви нам пришлось обходить кучи мусора и ручьи из канализационных стоков. Мэри Энн теперь не надо было разыгрывать представление на глазах у завсегдатаев пивной, и она отпустила мою руку, которую до этого по-дружески сжимала. Мы миновали пансион и приближались к двухэтажному, похожему на казарму зданию, по-видимому, клубу для джентльменов. Оттуда доносились звуки веселья. Запряженная пони тележка уличного торговца преградила нам путь у открытых ворот. Работник, сутулый человек в очках и перчатках без пальцев, нетерпеливо покрикивал на животное. К его удивлению, пони заржал и нервно отпрянул назад. Еще одна попытка въехать во двор вновь встретила сопротивление, и нашей компании пришлось перейти на другую сторону улицы.

Мы прошли еще несколько шагов, когда мой друг крикнул:

— Постойте, Уотсон! Ведь поводья в руках этого человека не были натянуты?

Не дожидаясь ответа, Холмс развернулся на каблуках и побежал назад, к раздраженно брыкавшемуся пони, чей владелец оставил всякие попытки справиться с животным и вошел в клуб.

Мэри Энн вопросительно посмотрела на меня:

— Допустим, поводья не натянуты. И что это значит?

Я собирался ответить, но какое-то инстинктивное чувство заставило меня припустить изо всех сил за Холмсом и мигом преодолеть расстояние между двумя зданиями. Стены высились под немыслимым углом, закрывая доступ свету с улицы, так что я едва сумел различить высокую фигуру детектива перед входом в здание напротив.

— Холмс! — позвал я, продвигаясь вперед и опираясь одной рукой о холодную стену. — Что там?

Вспыхнула спичка, осветив тонкую руку моего друга и кусок каменной стены.

— Это убийство, Уотсон.

Когда Холмс зажег фонарь, взору предстало зрелище, заставившее меня оцепенеть от страха. Перед домом лежала худая, одетая в черное женщина, которую я не более двух часов назад видел в «Бриклейерз Армз». Казалось, ее открытые глаза удивленно смотрят на ручейки крови, стекающие на землю из зияющей на горле раны.

Я немедленно опустился на колени, чтобы выяснить, нельзя ли ей помочь, но несчастная испустила последний вздох за несколько мгновений до нашего появления. Тут новая мысль озарила меня, и я поднял глаза на Шерлока, указывая дулом револьвера на двор в глубине. Он кивнул. С фонарем в руке детектив осторожно преодолел оставшиеся до конца прохода пятнадцать футов и ступил в темноту двора.

Я не сразу понял, что случилось, настолько стремительно произошло нападение. По-видимому, затаившийся у стены человек внимательно следил за нами. Его темная фигура метнулась мимо Холмса, и я получил ошеломивший меня на мгновение сильный удар ниже левого глаза. Тень нападавшего скользнула в сторону улицы. Память зафиксировала крик Холмса: «Не двигайтесь!» Оставив фонарь, он бросился вслед за преступником, а я осторожно закрыл глаза убитой и привалился к стене. Перед моим взором плыли круги, лицо болело.

Я горько сожалел о своей глупой неосторожности, позволившей убийце внезапно напасть. Мы оказались в незавидном положении: выйдя из узкого прохода на открытое пространство, рисковали тут же попасть в засаду. Я проклинал себя, ломая голову, что делать дальше.

Дойдя до ворот, я чуть не столкнулся с хозяином запряженной пони тележки, стоявшей на прежнем месте. Животное трясло головой, словно негодуя по поводу происходящего. Возчик, заходивший внутрь, вернулся с зажженными свечами и несколькими сопровождающими, похожими на иностранцев. Эти прилично одетые джентльмены подозрительно смотрели на меня.

— Мой пони чего-то испугался. Пришлось остановиться, посмотреть, в чем дело, — заговорил он с легким акцентом, но на вполне понятном английском. — Обычно он так себя не ведет. Я увидел какой-то темный силуэт. Вы… Вы прятались во дворе?

— Нет, — ответил я. — Произошло ужасное несчастье. Нужно немедленно вызвать полицию.

Мужчины обеспокоенно переглянулись.

— Мое имя Луис Димшуц, — представился возчик. — Мы члены Международного просветительского клуба рабочих, он в этом доме. Мы с женой живем в соседнем дворе. Мне надо знать, что случилось.

Я кивнул и отошел в сторону. Мистер Димшуц при виде лужи крови вокруг головы убитой коротко вскрикнул.

— Это не моя жена! — воскликнул он. — Убита какая-то другая женщина. Этот человек прав. Нужна помощь полиции.

И помощь последовала незамедлительно: не успели мы пройти и десяти ярдов, как из-за угла появилась взбешенная мисс Монк с упирающимся констеблем, которого она тащила, словно на буксире.

— Быстро идите следом за мной и делайте что положено, иначе я буду кричать без умолку. Черт побери, неужели вы думаете, я буду тратить время на заигрывания с каждым копом, что ходит, как привязанный, по отведенному ему кругу? — Увидев меня, девушка застыла на месте. — О, доктор Уотсон! — вскрикнула она, бросив полицейского и подбегая ко мне. — Ваш глаз кровоточит. Что-то случилось там, в подворотне? С мистером Холмсом все в порядке?

— Произошло еще одно убийство. Холмс преследует злодея, — объяснил я не только Мэри Энн, но и смущенному констеблю.

Меня пронзил страх: а что, если преступник одолеет Шерлока? Я горько сожалел, что сейчас не с ним.

— Вы видели того, кто сделал это? — спросила мисс Монк.

Я кивнул.

— А где та женщина? Вы сказали: она мертва, но…

— Мы спугнули убийцу. То, что произошло с Энн Чэпмен, здесь не успело случиться.

— И то хорошо, — облегченно выдохнула девушка. — Мне взглянуть на нее? Может быть, я знала эту несчастную.

Пожалев, что мы теряем время, я неохотно согласился. Ошеломленный полицейский тоже не возражал. Фонарь, который я оставил рядом с трупом, освещал руку и голову убитой. Мисс Монк при виде жертвы горестно закусила губу и медленно покачала головой. Я взял ее за руку и отвел в сторону.

— С вами все в порядке?

— Через минуту я приду в себя, доктор.

— Кто-нибудь из членов клуба может отвести вас внутрь.

Мэри Энн хоть и держалась стойко, но побледнела как мел. Я ожидал протестующего возгласа от нее или от джентльменов, которые никак не могли понять, откуда я знаю эту бедно одетую молодую женщину. Впрочем, никто нестал спорить, и мужчина в пенсне, взяв мисс Монк под руку, сопроводил ее в шумный, залитый светом клуб.

— Вы доктор Уотсон? — спросил полицейский, румяный юноша с безвольным подбородком и светлыми усами. — Я констебль Лэмб. Мы оцепим место преступления, чтобы никто не вышел из клуба, пока полиция не уладит все формальности. Бог даст, мистер Холмс сумеет схватить изверга.

Я тоже на это всем сердцем надеялся и сообщил констеблю Лэмбу, что пару часов назад видел убитую женщину живой — в пабе «Бриклейерз Армз». Мистер Димшуц, вконец расстроенный, описал испуг пони и свое бегство в клуб за подмогой. К тому времени многие люди по соседству были разбужены. Весть об очередном злодеянии быстро распространялась от одного дома к другому. Прибыли дополнительные силы полиции.

Прошло двадцать минут, и я всерьез забеспокоился, а еще через некоторое время уже озабоченно ходил взад и вперед по тротуару. Способен ли один человек настичь другого в незнакомой, враждебной обстановке, когда даже направление его движения трудно различить в темноте? Без четверти два по моим часам, мучимый тревогой за Холмса, я уже решил было обойти близлежащие улицы, когда чья-то сильная рука легла на мое плечо.

— Доктор Уотсон, я понимаю: мистер Холмс все еще не вернулся, — решительно заявил констебль Лэмб, — но, позволь я вам уйти, это было бы грубым нарушением полицейской процедуры. Ведь это вы ее обнаружили, сэр.

— Как раз сейчас Шерлок Холмс пытается задержать человека, совершившего это чудовищное преступление, и я хотел бы помочь ему.

— При всем уважении к вам, сэр, едва ли возможно отыскать мистера Холмса, не имея никакого представления, где он сейчас.

— А что, если он отчаянно нуждается в нашей помощи?

— Едва ли мы сумеем оказать ее мистеру Холмсу, не зная его местонахождение.

— Я, по крайней мере, буду уверен, что его нет поблизости.

— Нельзя нарушать процедуру Скотланд-Ярда, сэр.

— Едва ли даже в этот ночной час нам следует питать иллюзии, что можно нарушить привычную процедуру лондонской полиции, — произнес знакомый язвительный голос.

— Холмс! — вскричал я, испытывая огромное облегчение.

Я увидел своего друга в каких-нибудь пяти ярдах от меня. Он медленно подошел, как-то неловко двигаясь.

— Вы настигли убийцу? Или он исчез?

— Боюсь, ответ на оба ваши вопроса будет утвердительным, — ответил детектив и, сделав еще один шаг, слегка пошатнулся, словно теряя равновесие.

— Господи, Холмс, что случилось?

Подбежав, я схватил его за руку. Мое беспокойство еще больше усилилось, когда он не стал протестовать, а тяжело привалился ко мне.

— Помогите ввести его в дом, — попросил я констебля.

— Спасибо, Уотсон. Полагаю, мы и сами справимся. К тому же «дом», о котором вы говорите, скорее всего, является частным владением.

Одного взгляда на окна клуба, где спорили и бурно жестикулировали его члены, было достаточно, чтобы убедиться в правоте Холмса. И я повел друга не туда, а к зданию в южной части двора, который, как я понял из разговоров, называется Датфилдз-Ярд. В проходе, разделяющем квартиры двух семей, Холмс опустился на грязное крыльцо. При более ярком свете я наконец увидел большое пятно крови на его правом плече.

— Господи боже, если бы я сразу заметил это, то не позволил бы вам пройти самому более двух шагов! — вскричал я, осторожно снимая его пальто и фрак, пропитанные кровью.

— Я ожидал чего-то подобного, — пробормотал сыщик, сморщившись от боли, когда я осматривал его рану. — Рад видеть, что с вами все в порядке: ведь удар, который вам нанесли, был очень силен.

Сбросив свое пальто, я начал разрезать карманным ножом Шерлока свой смокинг, как я знал, относительно чистый.

— Ерунда. Потеря бдительности. Глотните. — Я протянул ему фляжку.

Холмс принял ее дрожащей рукой.

— Редко приходится сталкиваться с таким быстроногим противником.

— Не желаю слышать никаких объяснений, даже не хочу, чтобы вы вообще сейчас говорили.

Просто удивительно, что я отдавал другу столь категоричные приказы. Но если бы речь не шла о медицине, мне бы и в голову не пришло оспаривать его авторитет.

— Без сомнения, вы правы, доктор. Но позвольте мне переговорить с констеблем. Он ведь будет давать показания в Скотланд-Ярде в наше отсутствие.

— Да расскажите же, хотя бы вкратце, что произошло! — воскликнул я.

— Этот молодчик испугался, что его вот-вот схватят, и побежал к стоящему на отшибе складу. Видно, боялся, вдруг я крикну прохожему, чтобы он остановил негодяя. Здешние улочки он знает как свои пять пальцев — тут у него было явное преимущество. Я не бывал в этих краях уже несколько месяцев, поэтому парочка новых заборов и ворот застали меня врасплох. Мы пробежали где-то с четверть мили, когда он нырнул в лабиринт узких проулков. Я старался не упускать его из виду. Мы оба понимали: если он сбросит меня с хвоста, я не сумею снова взять след. В конце концов я упустил преступника — так, по крайней мере, мне показалось.

— Потерпите минутку, — попросил я, прижимая наскоро приготовленный компресс к плечу Холмса.

Детектив немного побледнел, но не издал ни звука.

— Я выбежал на пересечение двух очень узких, мощенных камнем проходов. Он завернул за угол, а поскольку через несколько ярдов было еще два поворота в противоположных направлениях, оставалось только гадать, куда двигаться дальше.

— И вы не угадали.

— Нет, — признался он, усмехнувшись уголком рта. — В этом случае не получилось. Я прислушался, но не уловил топота ног. Вскоре я понял, что эта тварь, по-видимому, затаилась у входа в один из домов, отчего и не слышны шаги. Так или иначе, надо было что-то предпринимать, и мне поневоле пришлось возвращаться назад. Когда я очутился в дверном проеме, заметил, как сверкнул нож. Именно тогда и произошел инцидент, последствия которого вы сейчас устраняете. Убийца остановился как раз у пересечения проходов, и я проклинаю себя, поскольку проявил беспечность, не заметив, что шум шагов стих мгновением раньше. Однако благодаря быстрой реакции и хорошему защитному рефлексу мне удалось отвести удар.

— Вы очень серьезно ранены.

— Нож был направлен в горло. Сами понимаете: ранение могло быть куда более серьезным. Между тем, пока я собрался с силами, убийца опять ускользнул. Я пытался его преследовать, но вскоре понял, что, увы, не в лучшей форме. Пришлось вернуться.

— Да, ваша рана внушает опасения, — согласился я, завязывая последний узел и вознося хвалу Всевышнему, что обладаю необходимым опытом: в Афганистане неоднократно приходилось обходиться без медицинского инвентаря. — Это все, чем в данную минуту я могу вам помочь. Просуньте руку в эту перевязь — и отправимся в госпиталь.

— Готов выполнить первое ваше распоряжение, но никак не второе. Работы еще непочатый край. У вас есть сигареты? Потерял свой портсигар.

Я открыл было рот, но тут же закрыл, подавив протестующий возглас. Понятно, что Холмса сейчас никоим образом не отстранить от расследования убийства — скорее земля станет крутиться в обратном направлении. Констебль Лэмб, делавший какие-то пометки в блокноте, поднялся с места и зажег спичку, увидев, что я передал детективу сигарету.

— Кстати, Холмс, что внушило вам подозрение?

— Разве Уотсон не сказал? Пони встал на дыбы перед аркой, не желая двигаться дальше.

— Эти животные нередко бывают пугливы и отказываются идти в плохо освещенное место.

— Согласен, но этот пони направлялся домой. Поводья не были натянуты, тем не менее животное остановилось, увидев что-то необычное, напугавшее его.

— Понимаю, — сказал констебль с сомнением в голосе, что вызвало у меня раздражение. — А убийцу вы описать сумеете?

Сыщик закрыл глаза и прислонился к стене.

— Самое неприятное, что мне даже мельком не удалось увидеть его лицо. Он замотал платком шею и рот и бежал, опустив голову. Одет в темное пальто английского покроя, носит тяжелые башмаки. В левой руке сжимал какой-то сверток в газетной бумаге. А вы разглядели преступника, Уотсон?

С унынием в голосе я ответил, что нет.

— Итак, мистер Холмс, вы и ваш друг утверждаете, что, хотя и столкнулись с убийцей этой ночью дважды, причем каждый по отдельности, не сумеете тем не менее его опознать? Во всяком случае, это крайне маловероятно?

— Вот что, офицер, — ответил мой друг, раздавив ногой окурок. — Хочу задать вам вопрос. Считаете ли вы возможным, чтобы человек кромсал женщин на части в качестве хобби? Вам не кажется, что мы выходим за пределы вероятного и попусту теряем время? Раз мы не сумели решить дело силой, посмотрим, чего удастся добиться посредством одних только логических рассуждений.

Глава 9 Два события

Глубокой ночью мы возвратились в грязный закуток, где все еще оставался труп. Холмс выглядел ужасно, но был настроен решительно. Констебль все время пытался встретиться со мной взглядом, по-видимому, желая удалить со сцены моего друга, но всякий раз видел лишь мой невозмутимый, словно высеченный из камня, профиль.

— Вы что-то трогали?

— Обыскали окрестности в поисках сообщников. Место преступления остается в неизменном виде с момента прибытия полиции.

Возможно, это покажется кому-нибудь неуместным, но меня мучила сильнейшая головная боль — раньше никогда не испытывал ничего подобного. Поскольку я пребывал в полубессознательном состоянии, мне не удавалось пристально следить за действиями своего компаньона, пока он не подошел к констеблю с выражением неукротимой решимости в синевато-серых глазах.

— Погибшей от сорока до сорока пяти лет, точный возраст определить трудно: жилось ей, очевидно, нелегко. Женщина курила, но не была горькой пьяницей, а в проулок зашла с убийцей по доброй воле. Убитая иногда пользовалась висячим замком. Незадолго до смерти она уже столкнулась с насилием. Женщина съела гроздь винограда на пару с человеком, убившим ее. Он правша, рост пять футов семь дюймов, англичанин, досконально знакомый с местностью.

Констебль Лэмб недоверчиво сощурился:

— В отсутствие старших по званию я обязан зафиксировать факты, на которых вы основываете свои суждения.

Приготовившись записывать, он положил на колени чемоданчик, явно гордясь своей собственностью.

— Действительно обязаны? — беспечно спросил Холмс. — Она курила, о чем говорит пакетик таблеток для освежения дыхания, зажатый в кулаке. Женщина не выбросила таблетки, спасаясь бегством, — следовательно, пошла с убийцей добровольно. Кроме того, некоторое время назад мне довелось видеть ее в пабе. Тогда к ее жакету не была прикреплена красная роза с белым адиантумом. Прежде чем отвести ее в этот проулок, убийца угостил ее виноградом, веточку которого вы видели рядом с трупом. У нее или у ее знакомого был висячий замок — именно к нему подходит обнаруженный мною ключ. Еще до убийства она стала жертвой насильственных действий: из уха вырвана сережка. Будь эта женщина безнадежной пьяницей, она бы уже давно заложила один из двух своих гребней.

— Не вижу ничего особенно умного ни в одном из этих утверждений, — пробормотал констебль, лихорадочно записывая сказанное детективом.

— Я бы очень удивился, заметь вы хоть что-нибудь.

— Ладно, мистер Холмс. Если бы вы дождались моего начальства…

— Меня очень радует, что оно у вас есть, но боюсь…

— Они будут здесь с минуты на минуту, сэр.

Констебль Лэмб как в воду глядел. К нам почти бегом приближался явно чем-то смущенный инспектор Лестрейд. Невдалеке от него только что остановились двухколесный экипаж и полицейская карета — подкрепление из Скотланд-Ярда.

— Шерлок Холмс собственной персоной! — рявкнул, как всегда, подтянутый, инспектор, явно обрадованный возможностью дать выход гневу. — Нет нужды спрашивать, почему вы здесь. Я благодарен вам, говорю вполне искренне. Не окажись вы тут, как бы я объяснил два убийства за одну ночь на расстоянии полумили друг от друга? Только Шерлок Холмс, знаменитый частный сыщик, способен сделать это на основе теоретических построений!

— Два убийства, несомненно, требуют объяснения, — молвил мой друг, и я бы согрешил против истины, если стал бы отрицать, что он заметно вздрогнул при этом известии. Я же и вовсе открыл рот от изумления.

— Что, черт возьми, случилось с вашей рукой?

— Если не возражаете, вернемся к захватывающей теме двойного убийства, — огрызнулся Холмс так, что стало ясно: он крайне обеспокоен, и свойственная ему показная беспечность разбилась вдребезги.

— О, это, без сомнения, представляет большой интерес, — усмехнулся Лестрейд. — Понятно, что в глазах властей два убийства заметно прибавляют в весе, если они следуют с интервалом в час, в двадцати минутах ходьбы!

— Вот как? — единственное, что сумел сказать в ответ детектив.

— Можете говорить что угодно, мистер Холмс, но вы должны знать: новое убийство требует незамедлительного расследования! Оно еще более ужасно, чем то, которым вы занимаетесь.

Мне пришлось вмешаться, поскольку я сомневался, что мой друг способен сейчас говорить:

— Мы обнаружили это преступление в момент его совершения. Что еще натворил этот злодей, после того как его спугнули?

Лестрейд настолько уверовал во всеведение Холмса, что теперь выглядел совершенно ошеломленным.

— Не надо трепать мне нервы! Вы что, хотите сказать, будто ничего не слышали о второй жертве этой ночи? Об этих жутких надругательствах над трупом: извлеченных внутренностях, разбросанных повсюду кишках, изрезанном лице? Я намерен во что бы то ни стало добиться от вас правды об этих злодеяниях!

— Лестрейд, — возразил мой друг, — уверяю вас: я ничего не знаю о том, что вы рассказали, но немедленно сажусь в кэб, чтобы помочь вам. Где произошло второе убийство?

— Холмс, я запрещаю вам… — начал было я, но стоило моему другу сделать шаг в сторону экипажа, как его железное здоровье наконец изменило ему, и он вцепился в окно кэба, чтобы не упасть.

— Мы отвезем вас в больницу. Я даже не буду слушать ваши возражения!

— В больницу?! Проклятие, что с ним? — вскричал Лестрейд.

— Он преследовал убийцу и стал жертвой нападения. Не хочу даже думать, что случится, если он станет напрягать силы хотя бы мгновением дольше. Кэбмен, везите в Лондонский госпиталь!

— Предпочел бы Бейкер-стрит, — подал голос сыщик, когда я уже почти втащил его в экипаж Лестрейда.

Я сделал попытку присоединиться к другу.

— Вам нельзя сопровождать меня.

— Почему же, во имя всего святого?! — воскликнул я, задетый за живое.

— Вы поедете на место второго убийства. Захватите с собой мисс Монк, ее наблюдательность бесценна. Вдвоем возьмете на заметку все, что увидите, и расскажете, когда мы встретимся вновь. Проследите, чтобы никто не обидел мисс Монк.

Отдавая распоряжения, он время от времени замолкал, чтобы собраться с силами. Эти паузы, конечно, не помогали разогнать мои страхи.

— Я должен охранять мисс Монк, в то время как вы…

— Ничего подобного! Вам предстоит вести расследование убийства до моего выздоровления. Будьте осторожны, Уотсон. Поехали! — крикнул Холмс.

И лошадь легким галопом понесла экипаж во тьму, оставив стоять меня, истеричного инспектора, констеблей и неустрашимую мисс Монк. Она только что появилась из дверей клуба, спокойная и решительная.

— Мистер Холмс уехал? — спросила она, увидев удаляющийся кэб.

— Да, — коротко ответил я. — Он плохо себя чувствует. Произошло еще одно убийство.

Рука девушки метнулась к губам, но она быстро овладела собой.

— Нам лучше быстрее убраться отсюда, а то потом неприятностей не оберешься.

Хоть я и пребывал в смятении, но не сомневался, что Мэри Энн права.

— Лестрейд, где произошло новое преступление?

— Западнее, на Митр-сквер, — ответил инспектор, все еще явно пребывая в состоянии паники и глядя туда, где скрылся кэб с Холмсом. — Инспектор Томас уже прибыл, поэтому я доставлю вас на место сам. Однако вынужден предупредить, что убийство произошло в пределах лондонского Сити, на который юрисдикция Скотланд-Ярда не распространяется.

Сити, центр восточной части столицы, зеркально отраженный в Уэст-Энде округом Вестминстер, был ограничен территорией в одну квадратную милю. Он охранялся не Скотланд-Ярдом, а собственными немногочисленными полицейскими силами, которые подчинялись муниципальным властям лондонского Сити. Я не знал из этой службы никого, с кем имел дело Холмс, поэтому с благодарностью воспользовался эскортом, предоставленным Лестрейдом.

— Отправимся в путь, — сказал я с бесцеремонностью, порожденной страхом. — Нельзя больше терять времени.

— Минуточку, — остановил меня Лестрейд, удивленно взирая на мисс Монк. — Кто эта юная особа? Вы живете здесь по соседству?

— Меня зовут Мэри Энн Монк, сэр, — представилась она. — Я работаю на мистера Шерлока Холмса.

Инспектор возвел глаза к небу и покачал головой, но, к его чести, этим и ограничился.

— Нисколько не сомневаюсь, мисс, что так оно и есть. Однако вынужден заявить, что эту юную леди следует представлять, если это потребуется, как сотрудницу мистера Холмса, а не Скотланд-Ярда, иначе к завтрашнему утру с меня снимут голову. Ладно, все в карету — и на Митр-сквер. Надеюсь, доктор, вы сумеете вынести это зрелище. Если ублюдку не уготовано особое место в аду, я рискую потерять веру в справедливость устройства мира.

Мы проехали по Коммершиал-роуд в западном направлении, свернули на Уайтчепел Хай-стрит и оказались в самой древней части обширного королевства Ее величества. Никто не проронил ни слова: казалось, отсутствие Холмса ввергло присутствующих в безмолвие, подействовав на них даже сильнее, чем известие о втором за ночь убийстве. Я испытывал сильнейшее беспокойство за здоровье друга, но даже это не могло отвлечь от назойливой мысли: уайтчепелский убийца — самая страшная угроза, когда-либо наводившая ужас на жителей Лондона. Что мы способны противопоставить ему в отсутствие Холмса? Никогда в жизни я еще не попадал в столь неловкое положение, однако сжал зубы и был полон решимости сделать все от меня зависящее.

Впрочем, времени на беспокойство у нас было мало: вся поездка заняла не более пяти минут. Экипаж остановился на Дьюк-стрит. Дальше шли пешком. Миновав Большую синагогу, мы нырнули в крытый переход. Выйдя на широкую площадь, увидели группу угрюмых полисменов, окруживших тело убитой так плотно, что его не было видно. Труп лежал перед пустым домом с зияющими окнами. Обвившие здание ползучие растения еще больше усугубляли картину упадка.

На звук наших шагов обернулся высокий, хорошо сложенный человек с военной выправкой и проницательным взглядом, в одежде модного покроя.

— Мы расследуем убийство, — объявил он. — Вам нужно покинуть площадь, чтобы случайно не уничтожить улики.

— Я инспектор Лестрейд из Скотланд-Ярда. — Детектив нерешительно протянул руку в знак приветствия. — Майор Генри Смит, если не ошибаюсь? Честно говоря, сэр, мы занимаемся аналогичным преступлением, совершенным на Бернер-стрит. По всем признакам, убийца — один и тот же человек.

Майор Смит аж присвистнул от изумления.

— Господи, инспектор!.. А вы кто? — спросил он, обращаясь ко мне.

— Доктор Джон Уотсон. Я невольно стал свидетелем преступления.

— Ваше имя мне знакомо. Говорите, что находились там и спугнули убийцу?

— Да.

— Этот человек взят под стражу?

— Предполагаю, что, бежав, он совершил второе убийство, жертву которого вы обнаружили на этой площади.

— То, что вы говорите, невероятно, сэр. Простите, но, учитывая ваше присутствие здесь, позвольте спросить: какую роль во всей этой истории вы отводите мистеру Шерлоку Холмсу?

Я замялся.

— Он преследовал убийцу, и тот напал на него. Мистера Холмса увезли в больницу. — Сделав жест в сторону Мэри Энн, я добавил: — Эта девушка помогает нам с мистером Холмсом проводить расследование.

— Мэри Энн Монк, сэр. Рада познакомиться с вами.

— И я рад. Хорошо, что мы представились друг другу, — сказал майор Смит, явно не желая выяснять, уместно ли здесь присутствие мисс Монк. — Констебль Уоткинс наткнулся на убитую во время обхода. Полный круг занимает у него около тринадцати минут, и он уверяет меня, что в половине второго трупа на площади еще не было. Обнаружив тело, Уоткинс немедленно послал ночного сторожа ближайшего склада за подкреплением и никуда не отлучался. Вы можете произвести осмотр несчастной, доктор Уотсон, пока ее не отвезли в морг.

— Мисс Монк, обойдите, пожалуйста, площадь, вдруг найдете что-то необычное, — попросил я, многозначительно взглянув на девушку.

Она последовала моему совету, а мы с Лестрейдом пробрались сквозь скопление полицейских. Инспектор, держа одну руку наготове, чтобы делать записи, второй похлопал меня по плечу и кивнул головой. Я присел на корточки рядом с жертвой.

— Горло перерезано от уха до уха. Серьезные ножевые ранения обоих век, щек и кончика носа. Живот разрезан полностью, кишки выпущены наружу и свисают с правого плеча. Сильно повреждены матка, толстая кишка, поджелудочная железа… — Я сделал паузу, чтобы перевести дыхание. — Нам следует дождаться результатов вскрытия трупа, чтобы выяснить полную картину ранений. Пролитая кровь позволяет предположить, что увечья были нанесены уже после смерти.

Какое-то время все молчали. Лестрейд, вздохнув, засунул блокнот в карман пальто.

— Ясно одно: после столкновения с мистером Холмсом этот зверь набросился на первую же подвернувшуюся жертву. Последние убийства были чудовищны, но это… Монстр буквально впал в неистовство.

Из мрачных раздумий меня вывело деликатное прикосновение женской руки.

— Ее ухо, доктор.

Мэри Энн устремила взор на изуродованный труп. Лишь высокая нота голоса выдала нервное напряжение, в котором девушка пребывала.

— Вы видели ее ухо?

— Да. Маленький кусочек уха отрезан.

— Вспоминаете письмо? — После слов мисс Монк текст этого послания как будто вновь возник перед моими глазами. — Конечно! — воскликнул я. — В письме говорится именно о таком увечье. Вы помните, как там написано?

— «В следующий раз я отрежу у дамочки уши и пришлю в полицию. Хочу, чтобы вы повеселились», — выдохнула она.

— Буду благодарен, если вы назовете мне получателя этого письма, — спокойно сказал майор Смит.

— Оно было отправлено на адрес Центрального агентства новостей в прошлый четверг, — ответил я. — Как уже упоминала мисс Монк, в письме сказано, что, если его автору представится такая возможность, уши следующей жертвы будут отрезаны.

— Да что вы говорите! Насколько я знаю, это послание так и не было опубликовано?

Я покачал головой:

— Холмс вернул его в агентство. В конце письма стояла подпись «Джек Потрошитель».

— Все верно, — процедил сквозь зубы Лестрейд, — но мы предполагали, что это мистификация. Создается впечатление, что этот безумец не только гоняется за шлюхами, чтобы резать их на куски, но и информирует под псевдонимом английскую прессу о своих дальнейших действиях.

— Внешне все выглядит именно так.

Инспектор шлепнул себя ладонью по лбу:

— Я не собираюсь больше терпеть подобное! После того как злодей благополучно скрылся, совершив два убийства за одну ночь, газетчики разорвут нас на мелкие части, будут неделями склонять наши имена… Шум поднимется на всю страну!

— Успокойтесь, инспектор, — вмешался майор Смит. — Оба эти преступления только что совершены. Невозможно сделать такое, не оставив ни малейшего следа. Не исключаю, что уже этой ночью мы сумеем схватить Джека Потрошителя.

Мэри Энн, как я догадался, осматривала все вокруг. На этот раз она вернулась с каким-то смущенным видом.

— Никак не удается найти его!

— Что, мисс Монк?

— Кусок передника. На нем кровавая дыра. Едва ли бедняжка износила его до такой степени. Швы аккуратно разрезаны в том месте, где на переднике отсутствует кусок. Она наверняка чинила его или отрывала лоскуток.

Майор Смит подошел, чтобы взглянуть самому.

— Вы правы, мисс Монк. Констебль Уоткинс, сообщите, что кусок передника убитой был отрезан, по всей видимости, преступником.

Повернувшись к инспектору Лестрейду, он вступил с ним в негромкий деловой разговор.

Шел уже четвертый час утра. У меня не было ни инструментов, ни права начинать вскрытие трупа. Холмс, конечно, понимал, что я не более способен ползать на карачках, изучая сигаретный пепел и отпечатки пальцев, чем возвратить к жизни окоченевший труп. Полиция округа Сити уже, без сомнения, завершила свое расследование с весьма скудными результатами. Меня захлестнуло невыносимое ощущение собственной ничтожности: а что, если они не обнаружили ключ к тайне? Тогда именно на меня ложится обязанность отыскать кусочек ветки, клочок бумаги, пятно грязи — то, что подсказало бы решение Холмсу.

Когда нам с мисс Монк уже казалось, что эта страшная длинная ночь близится к концу, послышался тяжелый топот ног бегущего полисмена.

— Майор Смит, удалось кое-что обнаружить! — выдохнул он. Грудь полицейского вздымалась. — Отсутствующий кусок передника! Констебль лондонской полиции нашел его во время обхода и дал знать в участок на Леман-стрит, а они телеграфировали сэру Чарльзу Уоррену. Речь идет о нашем человеке, Дэниеле Халсе, но сообщение попало на Гулстон-стрит, территорию, контролируемую лондонской полицией. И теперь сэр Чарльз собирается его стереть!

— О каком сообщении вы говорите? Соберитесь с мыслями.

— Оно было оставлено убийцей, сэр. Этот негодяй использовал кусок передника, чтобы вытереть нож. Обрывок ткани нашли на земле, под надписью на стене.

— Боже правый, мы должны немедленно взглянуть на ткань!

— Кроме того, наши люди обнаружили улику на Дорсет-стрит. Таз с окрашенной кровью водой, где убийца, по-видимому, мыл руки.

— Мы немедленно отправляемся на Дорсет-стрит, — мгновенно отреагировал майор Генри Смит. — Инспектор Лестрейд, мы вторгаемся на вашу территорию — Гулстон-стрит. Я буду вам очень признателен, если вы посмотрите вместе с вашими компаньонами, нет ли там чего-нибудь интересного, и сообщите о своих наблюдениях Халсу, нашему сотруднику. Доктор Уотсон, передайте от меня привет мистеру Холмсу, — добавил он, а потом резко развернулся и покинул площадь.

В близко посаженных, как у хорька, глазах Лестрейда мелькнул проблеск надежды.

— Я не позволю сэру Чарльзу, пусть он даже и комиссар лондонской полиции, уничтожить какую бы то ни было улику, прежде чем сам взгляну на нее! А вы, доктор, тоже берите все на заметку. Шерлок Холмс, когда выздоровеет, захочет узнать об этом свидетельстве.

Глава 10 Уничтожение улики

Ожидание путешествия вызвало у меня нервное возбуждение: ведь нам предстояло следовать дорогой, которой прошел убийца, спасаясь от Холмса. Десятиминутная пешая прогулка заняла всего три минуты в экипаже, поэтому мы быстро очутились на Гулстон-стрит. Преступник, по-видимому, пробежал по Стоуни-лейн, пересек Миддлсекс-стрит и прошел квартал по Уэнворт-стрит, прежде чем нырнуть в тихую, безлюдную Гулстон-стрит.

Когда мы подошли к двери, где в беззвездной тьме, как горгулья над башней замка, стоял на страже детектив Дэниел Халс, нашему взору предстала любопытная картина. Инспектор Скотланд-Ярда держал в руке большой кусок губки, а рядом молча толпились констебли как лондонской полиции, так и округа Сити, ожидая, чтобы начальство разрешило ожесточенный спор.

— Я настаиваю, инспектор Фрай, — заявил детектив Халс, очевидно, повторяя для вновь прибывших свой главный аргумент, — что уничтожение улики против этого изверга противоречит самой сути следствия, основанного на достижениях науки.

— А я утверждаю, детектив Халс, — упрямо возражал инспектор Фрай, — что, если огласить послание, это вызовет беспокойство в обществе, что явно противоречит британской морали и принципам совести. Неужели, детектив, вам безразличны английские нормы приличия?

Казалось, эти двое сейчас подерутся, но тут между спорщиками возникла худощавая фигура Лестрейда.

— Я решу, как нам следует поступить в данном вопросе. Будьте добры, отойдите в сторону.

Подняв фонарь, Лестрейд направил его луч на темные кирпичи. Странным сползающим вниз почерком на стене была выведена мелом загадочная надпись следующего содержания:

Евреи — люди,

которые ни в чем

не виноваты

— Видите ли, инспектор Лестрейд, — ведь так вас зовут? — спокойно сказал инспектор Фрай, — мы можем вызвать беспорядки. Не хотел бы я оказаться посреди разъяренной толпы. К тому же нет никаких оснований считать, что эти слова написаны убийцей. Судя по почерку, это скорее неуравновешенный юноша.

— Где кусок передника? — спросил Лестрейд у констебля.

— Его отнесли в полицейский участок на Коммершиал-стрит. Очертания темных пятен на нем именно такие, какие оставляет лезвие перепачканного ножа, когда его вытирают.

— Тогда, без сомнения, он выбросил его намеренно, — сказал я Лестрейду. — Поскольку раньше он не оставлял никаких следов, у нас есть все основания предположить, что он обронил окровавленную тряпку, чтобы привлечь внимание к этой будоражащей сентенции.

— Согласен с вами, доктор Уотсон, — тихо ответил Лестрейд. — Мы должны сделать все от нас зависящее, чтобы помешать им уничтожить улику.

— Не понял вас, сэр, — сказал инспектор Фрай.

— Надпись необходимо сфотографировать! — крикнул детектив Халс. — Так чтобы полиция округа Сити имела возможность внимательно изучить ее.

— У меня есть приказ сэра Чарльза, — заявил инспектор Фрай, с трудом подавляя ярость, но стараясь при этом держаться с достоинством.

— Послание на стене можно закрыть куском темной ткани, — заметил констебль.

— Отличная идея, позволяющая сохранить улику, — кивнул Лестрейд.

— При всем к вам уважении, не думаю, что это соответствует намерениям сэра Чарльза.

— Если стереть губкой только верхнюю строчку, никто об этом и не узнает, — предложила мисс Монк.

— А что, если, — вставил и я свое веское слово, — стереть только слово «евреи», а все прочее оставить как есть?

— Именно то, что нужно! — вскричал Лестрейд. — Так гораздо лучше: никакой опасности, если кто-то прочтет надпись.

— Ну тогда, чтобы укрыть ее от посторонних взглядов, нам впору обнести эту надпись гирляндой из маргариток, — заметил инспектор Фрай с издевательской учтивостью.

— Должен заметить, сэр, — проворчал детектив Халс, — через час будет достаточно света, чтобы сделать фотографию. Солнце вот-вот взойдет. До этого времени закроем эту проклятую надпись чем угодно, но я умоляю вас не уничтожать такую важную улику.

— Это трудное решение не в моей компетенции.

— Его приму я, — сказал кто-то звучным баритоном.

К моему удивлению, это был сам сэр Чарльз Уоррен, имеющий награды ветеран войны, служивший в свое время в Королевских инженерных войсках и Министерстве по делам колоний. Он прославился, пытаясь вызволить из осады моего героя, несравненного генерала Гордона, когда тот оказался в безнадежной ситуации, сдерживая в Хартуме превосходящие силы противника. Сэр Чарльз был безупречно одет, словно бы его и не разбудили посреди ночи, сообщив крайне неприятную весть. Решительный изгиб высокого округлого лба, внушительность аккуратно расчесанных, длинных, свисающих усов, монокль, непреклонная твердость взгляда — все говорило о том, что мы нарвались на серьезные неприятности.

— Я прибыл из полицейского участка на Леман-стрит, — объявил он, — крайне озабоченный пришедшими отсюда новостями. Приказываю вам уничтожить это постыдное проявление антисемитизма, пока не началось движение в сторону рынка на Петтикоут-лейн.

— Позвольте возразить, сэр, — заметил Лестрейд, — но у нас есть менее радикальные способы решить эту проблему.

— Вы так считаете? На этой стене я вижу надпись возмутительного содержания. Она должна быть полностью стерта.

— Этот детектив, сэр, послал за фотографом.

— Для какой надобности?

— Чтобы сделать это послание доступным и для полиции округа.

— Мне глубоко наплевать на фотографов из Сити. В случае беспорядков они не будут, как я, призваны к ответу в Министерство внутренних дел, если эта нелепая надпись останется на месте.

— Но мы могли бы прикрыть ее, хотя бы на полчаса.

— Я не поддаюсь на уговоры и не вступаю в сделки, — заявил бывший полководец. — Как ваше имя?

— Инспектор Лестрейд, сэр Чарльз.

— Что ж, инспектор, вы проявляете похвальный пыл в полицейской работе. Сдается мне, вы всем сердцем отстаиваете подлинные народные интересы. Вот почему вы возьмете сейчас у коллеги губку и сотрете эту гнусную мазню. После этого мы вернемся к настоящей сыскной деятельности.

Губы инспектора Лестрейда сжались в недовольную черточку. Ярость изогнула дугой узловатые брови детектива Халса. Не сдержавшись, он ударил ладонью о стену и отошел в сторону. Лестрейд взял у Фрая влажную губку и подошел к надписи, по дороге остановившись и бросив на меня многозначительный взгляд.

— Не переживайте, доктор, — прошептала Мэри Энн. — Я под шумок все переписала.

Я кивнул Лестрейду, и тот принялся стирать со стены любопытную улику. Закончив, он швырнул губку в грудь инспектора Фрая и повернулся к комиссару полиции:

— Исполнено, как вы приказали, сэр Чарльз.

— Вы предотвратили пожар социального взрыва, погасив его искру. У меня много забот в других местах. Благодарю вас, джентльмены.

Сказав это, сэр Чарльз Уоррен направил свои стопы к полицейскому участку, а собравшиеся стали расходиться.

Лестрейд со страдальческим видом смотрел на стену.

— Доктор Уотсон, детектив Халс, мне нужно сказать вам пару слов.

Мы втроем медленно побрели к дожидающемуся нас кэбу. Мисс Монк шла в трех или четырех футах сзади.

— Вынужден признаться, что все было сделано неправильно, — заговорил Лестрейд с достоинством, которого я раньше никогда не замечал в поведении этого вспыльчивого, похожего на крысу следователя. — Доктор Уотсон, прошу вас отправить копии надписи как в полицию Лондона, так и округа Сити.

— Это необходимо сделать немедленно.

— Никогда не был знаком с сэром Чарльзом, — сказал инспектор. — Не горю желанием встретиться с ним снова, но в одном он прав: надпись могла погрузить в хаос целый район Лондона.

— Не в этом дело, — сердито возразил я, но Лестрейд протестующее поднял вверх руку:

— Я не любитель фантастических теорий, доктор, и, как бы ни был проницателен мистер Холмс, иногда создается впечатление, что его место в Бедламе,^[832] а не на Бейкер-стрит. Однако фактам я верю, а это написанное мелом послание — совершенно достоверный факт. Желаю вам спокойной ночи, детектив Халс. Без сомнения, вы объясните своему начальству, что у нас не было ни малейшего шанса.

Детектив полиции округа Сити откланялся и пошел своей дорогой. Было видно, что он все еще борется с охватившим его гневом.

— Лестрейд, — обратился я к инспектору, — был очень рад видеть вас, но, думаю, надо срочно ехать к Холмсу. Ему нужно столько всего сообщить, а я опасаюсь, что мы застанем его не в самом лучшем состоянии.

— Поверьте, доктор Уотсон, мысль об этом сильно меня угнетает. Мне нужно возвратиться в Датфилдз-Ярд, но я оставлю вам кэб. Все могло обернуться совсем по-другому нынешней ночью, если бы мистер Холмс был с нами до самого конца. Готов пожертвовать полсотни фунтов, чтобы Шерлок Холмс был рядом, когда нашему комиссару полиции в следующий раз взбредет в голову уничтожить важную улику. Буду признателен, если вы передадите эти слова Холмсу.

Лестрейд на прощание слегка коснулся шляпы и побрел на восток, в ту сторону, где уже брезжил рассвет.

И тут я заметил, какой бледной и осунувшейся выглядит моя спутница. Я взял ее за руку:

— Мисс Монк, вам нехорошо?

— Ничего серьезного, доктор. Мы по чистой случайности оказались в гуще событий, но скажите: могли вы хотя бы раз в жизни помыслить о таком ужасном злодействе? — Она закрыла лицо руками.

— Нет, — тихо ответил я. — И меня одолевают точно такие же думы, моя милая. Садитесь в кэб, и я мигом доставлю вас домой. Вы ведь нашли себе жилье получше?

— Буду благодарна, доктор, если вы отвезете меня на Грейт Гарден-стрит. Я снимаю там комнату. Мистер Холмс, конечно, захочет узнать обо всем, что мы видели. Мы ему расскажем, но не сейчас — я просто не выдержу.

Помогая ей забраться в экипаж, я искал слова утешения, но они замирали, не успев сорваться с губ. Я испытывал немое сочувствие к мисс Монк: она провела целую ночь на холоде, преследуя изверга, одержимого страстью зверски убивать женщин, подобных ей. Мэри Энн уткнулась головой в отворот моего пальто, и мы промолчали весь недолгий путь. Вскоре мы попрощались у дверей ее дома.

— Вам необходимо выспаться. Когда отдохнете хорошенько, приходите на Бейкер-стрит. У меня нет слов, чтобы выразить восхищение вашим мужеством, мисс Монк. Уверен, Холмс сказал бы то же самое.

Я покинул ее, вернувшись в кэб совершенно разбитым, с болью в сердце. Первые рассветные лучи уже играли в трещинах брусчатки.

Не успел я преодолеть, запыхавшись, три низкие ступеньки перед нашим домом и повернуть ключ в замке, как дверь раскрылась и в проеме возникло знакомое доброе лицо миссис Хадсон с поднятыми на лоб очками. Пуговицы на ее левом рукаве были застегнуты неправильно.

— О, доктор Уотсон! — вскричала она, хватая меня за плечи. — Чуть не сошла с ума, думая о том, что пришлось пережить вам с мистером Холмсом! Я до смерти испугалась, увидев его несколько часов назад, когда он приехал домой. Скажите, доктор, кто сотворил с ним такое? Он мне ни слова не сказал. Я только что закончила отскребать кровь с пола на кухне.

Отважная женщина коротко всхлипнула и дала волю долго сдерживаемым слезам.

— Миссис Хадсон, вы всё об этом узнаете. Но прежде всего скажите, жизни Холмса угрожает опасность?

— Не знаю, доктор. Посреди ночи меня разбудил громкий стук. Когда я увидела мистера Холмса, то решила, что он потерял ключ. Но он так странно привалился к дверному косяку, и рука почему-то была перевязана черными тряпками… Тогда я поняла: с ним случилась беда. Я сразу же его впустила, но не успел он сделать и двух шагов, как упал на перила и поглядел вверх, в сторону ваших с ним комнат, как будто ему предстояло взойти на гору. А потом мистер Холмс говорит: «Пройдемте на кухню, миссис Хадсон, с вашего разрешения, — и там рухнул на стул. — Немедленно сходите за доктором, — сказал он в своей властной манере. — Ведь Уотсон не единственный врач во всей округе. Есть еще этот парень в доме двести двадцать семь — копна темных волос, чиненые башмаки, запах йодоформа, который он за собой оставляет, — разбудите его, пожалуйста». И откинул голову назад, словно в обмороке. Когда я оставила его, меня охватила такая паника, что я сама не пошла за доктором, а послала мальчика-слугу. Вскоре Билли привел того парня по имени Мур Эгер, он действительно врач. Билли четыре раза бегал вверх и вниз по лестнице, чтобы принести нагретую мной воду. Но все это было несколько часов назад, а доктор Эгер так и не спустился.

Я преодолел семнадцать ступенек, перепрыгивая через одну, и, войдя в нашу гостиную, обнаружил там красивого, высокого, круглолицего человека с волевым лицом, копной волнистых каштановых волос и глубоко посаженными, задумчивыми карими глазами. Он сверял часы на камине со своими. Доктор был одет как безупречный джентльмен, в темный твидовый костюм. Я заметил элегантный котелок, небрежно брошенный на канапе, но на локтях и коленях его одежда протерлась почти до дыр, а края шляпы обтрепались. При моем стремительном появлении он поднял глаза.

— Доктор Мур Эгер, к вашим услугам, — сказал он. — Я имел честь наложить швы вашему другу в соседней комнате. Он потерял много крови, но, надеюсь, благополучно выйдет из этой передряги.

— Благодарение Господу! — облегченно выдохнул я, опустившись в кресло. — Это первая хорошая новость за всю нынешнюю ночь. Прошу извинить меня, доктор Эгер, но я совсем выбился из сил. Довелось пережить тяжелые испытания. Миссис Хадсон сказала, что вы наш сосед.

— Так оно и есть. Я живу через два дома отсюда и только начинаю практиковать, что вряд ли служит хорошей рекомендацией, но, думаю, вы подтвердите мои выводы и сами убедитесь, что с вашим другом все в порядке. Ведь вы — доктор Уотсон, прославленный врач мистера Холмса?

— Всего лишь его биограф. Шерлок Холмс совершенно не интересуется состоянием своего здоровья, — ответил я, пылко пожимая протянутую мне руку.

Доктор Эгер рассмеялся:

— В этом нет ничего удивительного. Гениальные люди зачастую не обращают внимания на мелкие неприятности. Эту рану, однако, никак не назовешь пустячной. Разрывов мышц нет, но сильно повреждены ткани, и вы не хуже меня знаете, что потеряно много крови.

— Мой друг будет вам очень благодарен.

— У мистера Холмса нет для этого причин. Возможно, когда вы оба оправитесь, расскажете подробнее о том, что с вами случилось. Теперь же я предписываю вам отдых. Я впрыснул морфий мистеру Холмсу, но, если вам удобно делать уколы самому, я не буду оставлять свои запасы. Полагаю, вы сумеете раздобыть свежие бинты и прочее. Бедность заставляет быть грубым. Точнее сказать, излишняя практичность испортила мои манеры. Как бы там ни было, приношу свои извинения. Удачного дня, мистер Уотсон, — сказал юный врач, выходя из гостиной и спускаясь по лестнице.

Я тихо прошел в спальню Шерлока, где на меня со всех сторон злобно уставились знаменитые преступники, небрежно приколотые кнопками к стенам. Мой друг хоть и был смертельно бледен, но дышал ровно, погрузившись в целительный сон. Я неплотно прикрыл дверь и спустился вниз, чтобы выслушать успокаивающие речи миссис Хадсон. Затем снял стеганое одеяло со своей кровати и извлек налитый до краев стакан бренди из буфета. Уютно устроившись на диване, чтобы до меня было легко докричаться, я заснул как раз в тот миг, когда солнечный свет проник в окна через плотно закрытые шторы.

Глава 11 Митр-сквер

Проснувшись, я с удивлением обнаружил, что уже почти ночь. Я с трудом принял сидячее положение и увидел у ног поднос с несколькими кусками мяса и чашкой холодного бульона, который чудесным образом улучшает мое состояние. Предположив, что сильная усталость вынудила меня проспать целыйдень, я корил себя за то, что ни разу не навестил Холмса. Заглянув в его комнату, я немного успокоился при виде свечки и чайного подноса, которым явно пользовались. Конечно же, его принесла сердобольная миссис Хадсон. Я умылся и переоделся, надеясь, что это взбодрит меня, но дурнота и головная боль только усилились. Я поправил бинты на Холмсе и вновь рухнул на диван, рассчитывая, что завтра к утру наше самочувствие улучшится.

Птицы еще пели, но, когда я вновь открыл глаза, проникавший в комнату свет подсказал мне, что утро уже в разгаре. Меня вдруг охватил необъяснимый страх: внезапно показалось, что нужно немедленно вспомнить какое-то произошедшее накануне событие, но через мгновение я пришел в себя и поспешил в спальню Холмса.

Представшая взору картина вызвала у меня вздох облегчения. Шерлок сидел непричесанный на кровати среди вороха газет, колени устланы телеграммами, сигарета неловко зажата в левой руке. Как видно, он пытался рассортировать свою обильную переписку.

— А, Уотсон! Могли бы и не стучать. Приветствую вас, мой дорогой друг.

— Приношу свои извинения, — рассмеялся я, — но мне сказали, что вы совсем плохи.

— Полная чепуха. Здоров как бык. Если говорить начистоту, я крайне недоволен собой, — добавил он, непроизвольно дернув бровью, — штрих, сказавший мне больше слов о его состоянии. — Впрочем, неважно. Миссис Хадсон и Билли принесли мне все, в чем я нуждался. А теперь садитесь в кресло и расскажите об ужасах, свидетелем которых стали.

Я постарался ничего не пропустить: ни всеобщего огорчения из-за постигшего Холмса несчастья, ни отрезанных ушей у второй убитой женщины, ни спора нашего доброго знакомца Лестрейда с его начальником. Битый час Холмс сосредоточенно слушал с закрытыми глазами, а я напрягал память, боясь упустить малейшую подробность, пока не добрался до возвращения домой и знакомства с доктором Муром Эгером.

— Мы непростительно потеряли воскресенье! В мое отсутствие полиция, несомненно, очистила оба места преступления от всех улик. А история с написанным мелом посланием — вообще настоящая трагедия. Я же не помню ничего, начиная с того момента, как вышел из кэба, и до девяти часов сегодняшнего утра. Конечно, я вычислил профессию обитателя Бейкер-стрит, двести двадцать семь, много месяцев назад, но все же миссис Хадсон не сразу удалось его разыскать.

— Я и сам никак не мог решить, то ли ехать к вам, то ли оставаться в Ист-Энде.

— Подобное рвение делает вам честь, доктор. А как вам нравятся семь срочных сообщений, что я успел уже получить за это утро?

— Целых семь? Я весь внимание.

— Буду придерживаться той последовательности, в которой я их читал. Прежде всего, записка от доблестного инспектора Лестрейда. Он передает наилучшие пожелания и просит доставить ему текст того весьма любопытного послания, что вы безуспешно пытались сберечь.

— Мисс Монк передала его мне. Я тотчас пришлю копию.

— Следующее. Джордж Ласк, президент Уайтчепелского комитета бдительности, шлет мне поклон и сообщает, что отправил письмо королеве с предложением наградить меня.

— Боже правый! Лондон тогда превратится в сущий бедлам!

— У меня сходные предчувствия. Вот еще весьма обстоятельное письмо от майора Генри Смита. В конверт вложены результаты вскрытия трупа, обнаруженного в Сити. Через минуту мы вернемся к делам, а сейчас налейте мне, пожалуйста, еще чашечку кофе. Моя обычная подвижность, как видите сами, значительно ограничена соседом, живущим через два дома от нас. Я ему очень обязан. Четвертое сообщение — телеграмма от моего брата Майкрофта: «Навещу тебя при первой же возможности. Уайтхолл взволнован последними событиями. Быстрее выздоравливай, твоя смерть сейчас была бы крайне несвоевременна».

— Присоединяюсь к этому мнению.

— Пятое: мисс Монк просит назначить ей удобное время для встречи.

— Она проявила чрезвычайную силу духа.

— За что я ей весьма благодарен. Шестое: визитная карточка мистера Роулэнда К. Вандервента — он желает получить аудиенцию. И, наконец, нелепое послание от репортера, который требует дать ему интервью, чтобы ознакомить общество с ходом следствия.

— Это сейчас не самое важное.

— Я намерен отказать ему, но в этом письме звучит зловещая нотка. Посудите сами.

Записка была отпечатана на машинке на листке дешевой желтоватой бумаги с какими-то темными пятнами по краям.

Мистер Шерлок Холмс!

В интересах общества и вашей репутации я настоятельно прошу вас встретиться со мной в заведении Симпсона, чтобы обсудить некоторые важные вопросы. Буду ждать вас сегодня в десять часов вечера. Приходите один.

Лесли Тависток

Я повертел в руках это таинственное приглашение.

— Холмс, автор не пишет, что он газетчик.

— А зачем? Любому, кто разбирается в пишущих машинках, это и так ясно. Достаточно посмотреть на характеристики данного устройства. Мистеру Тавистоку должно быть стыдно, если у него, конечно, нет для этого иного повода, за отсутствующий хвостик буквы «y», наполовину стертую верхнюю черту у «d» и еще девять сильно износившихся букв.

— Разве только журналисты немилосердно относятся к пишущим машинкам?

— Ни в одной другой профессии не нужно так часто прикасаться кончиками пальцев к дешевой типографской краске. Есть еще несколько любопытных обстоятельств, но, боюсь, нам придется вернуться к кровавым убийствам субботней ночи. Пусть наш таинственный репортер сам разбирается в своих умственных построениях. Вот краткий отчет о вскрытии, записанный майором Смитом. Прочитайте его, пожалуйста, вслух, так чтобы я мог проверить собственные догадки.

— «При доставке трупа на Голден-лейн часть уха отвалилась. На печени три пореза разной величины, ножевая рана паха, глубокие разрезы матки, толстой кишки, поджелудочной железы и левой почечной артерии. С прискорбием констатирую, что левая почка целиком извлечена убийцей из тела». Но это не лезет ни в какие рамки!

— Я предвидел что-то подобное.

— Но, Холмс, почка размещается за несколькими другими органами, не говоря уже о том, что она защищена оболочкой! Выходит, он вовсе не боялся, что его обнаружат, раз скрылся с места преступления с почкой…

— Хм! Чудеса, да и только. Продолжайте, будьте так любезны.

— «Кровотечение, вызванное нарушением свертывания крови в брюшной полости, указывает на то, что она была мертва еще до того, как убийца произвел над ней вышеуказанные действия. Приложен полный перечень вещей и одежды покойной в момент ее смерти». Подписано майором Генри Смитом, который передает вам привет и выказывает сожаление, что вас не было при вскрытии.

— Готов заверить майора, что тоже считаю это обстоятельство весьма прискорбным, — вздохнул Холмс. — Увы, я превратил расследование этого дела в чудовищную неразбериху.

— Мы действительно ничуть не продвинулись дальше?

— Ну я бы так не стал говорить. Нам известно, что письмо так называемого «Джека Потрошителя», возможно, написано самим убийцей. Ведь такая подробность, как отрезанные уши, — это не просто шутка, а свершившийся факт. Преступник обладает железными нервами, он способен обнаружить и удалить почку. Знаем мы и то, что убийце удается уносить органы в пакете: у меня нет сомнений, что сверток, который я видел у него под мышкой, позже был использован для транспортировки некоего весьма зловещего предмета. У меня есть также причины подозревать, что Джек Потрошитель всерьез невзлюбил вашего покорного слугу.

— Что вы имеете в виду?

— Уотсон, помните письмо, полученное мною в марте прошлого года, сразу же после нашего возвращения из Колуолла?

— После дела о пропаже фамильной ценности Рамсденов? Что-то припоминаю.

— Я изучал почерк. Хотя его пытались изменить, я уверен: это рука одного и того же человека. Показательны закорючки в конце слов, завершают картину жирные нисходящие линии. А это значит: он писал мне…

— Еще до того, как было совершено первое убийство!

— Именно так. — Холмс какое-то мгновение задумчиво смотрел на меня. — Я не стану возражать, если вы пойдете на сделку с совестью и приготовите мне дозу морфия. Если не хотите, я сделаю это сам.

Я поставил бутылочку на каминную полку среди разбросанных ершиков для чистки трубки и, пока готовил чистый маленький шприц Холмса, размышлял над абсурдностью ситуации. Обернувшись, я испугался, увидев, что он пытается выбраться из-под одеяла, правда, без особого успеха.

— Холмс, что вы делаете, черт бы вас побрал?!

— Готовлюсь выйти, — ответил он, опираясь на ближайшую стойку кровати, чтобы встать.

— Совсем выжили из ума, Холмс? Вы ведь не ожидаете…

— …что еще остались улики, которые удастся найти? — спросил он с раздражением. — Это единственный проклятый факт, в котором я твердо уверен.

— Но ваше состояние…

— Я совершенно разбит. Но, во всяком случае, вправе надеяться, что меня будет сопровождать умелый врач.

— Если вы вообразили, что я позволю вам покинуть вашу комнату, вы сошли с ума — вдобавок к тому, что серьезно ранены.

— Уотсон, — сказал сыщик совсем другим голосом. Я никогда прежде не слышал, чтобы он разговаривал со мной таким тоном. Слова звучали гораздо тише, чем когда он произносил их в своей обычной размеренной манере, и намного печальнее. — Я загнал себя в безвыходное положение. Пять женщин мертвы. Пять! Ваши намерения похвальны, но представьте на миг, каково будет мне получить известие о шестой погибшей?

Я уставился на него, взвешивая доводы, как личные, так и медицинские.

— Дайте вашу руку, — сказал я наконец.

Вид бесчисленных маленьких рубцов, рассеянных, как миниатюрные созвездия, заставил меня содрогнуться, но я постарался не выставлять наружу свои чувства и сделал Холмсу инъекцию.

— Спасибо, — сказал он, неуверенной походкой направляясь к гардеробу. — Встретимся внизу. Советую надеть старое пальто, которое вы носили в восточных колониях, иначе будете чувствовать себя ужасно неловко.

Поколебавшись немного, я облачился в каракулевую поддевку и тяжелое пальто, которым крайне редко пользовался в годы армейской службы, и стремглав сбежал по ступенькам, чтобы нанять экипаж. Если уж Холмс решил посетить место преступления, лучше сделать это незамедлительно, скорее во имя его здоровья, чем ради оставшихся там улик.

Кэбов мимо проезжало много. Когда я вернулся, Холмс сидел на ступеньках дома 221. На нем было свободное одеяние отставного морского офицера в комплекте с флотской фуражкой, тяжелыми штанами и грубой рубахой с галстуком под бушлатом, в который он сумел вдеть левую руку. Другая была на перевязи.

— Вы хотите сохранить анонимность? — поинтересовался я, подсаживая его в экипаж.

— Если есть соседи, желающие разнести полезные слухи, они сделают это более охотно при виде двух патриотов — ушедших на покой офицеров. Так или иначе, одеяние английского джентльмена трудно носить как положено, когда у тебя действует только одна рука, — горестно добавил он.

По пути в Ист-Энд Холмс немного вздремнул, а я глядел в окно, погрузившись в тяжкие раздумья. Лондон изменился с тех пор, как я в последний раз выбирался из дома. Повсюду валялись листовки, набранные большими жирными буквами. Вскоре я понял, что текст везде одинаковый: призыв Скотланд-Ярда к гражданам сообщать любую полезную информацию.

Мы повернули на Дьюк-стрит и приближались к одному из въездов на Митр-сквер, когда кэбмен внезапно резко остановился и принялся ворчать вполголоса по поводу «искателей острых ощущений», у которых «порядочности не больше, чем у хищников». Однако увидев достоинство предложенной ему монеты, он стал более сговорчивым и согласился ждать, пока мы не закончим свои дела на площади.

Мы шли по длинной аллее. Шерлок тяжело опирался на трость, не забывая разглядывать стены домов и землю под ногами, как ястреб, высматривающий свою жертву. Митр-сквер представляла собой открытое пространство, а вовсе не тот грязный тупик, что рисовало мое воображение. Площадь хорошо содержалась властями Сити, но дома на ней были безликими и по большей части незаселенными. Склады охранялись: несколько человек о чем-то озабоченно переговаривались как раз на том месте, где два дня назад лежало тело убитой.

— Как я понимаю, несчастную женщину обнаружили в юго-западном углу площади? — спросил Холмс.

— Да, констебль полиции округа Сити нашел ее именно там. Стараюсь не вспоминать это жуткое зрелище.

— В первую очередь надо осмотреть всю площадь и подходы к ней. Однако, боюсь, этого не удастся сделать, не возбуждая лишних разговоров.

Я сопровождал детектива, пока тот не изучил внимательно место преступления и не вышел с площади по узкому проулку Черч-пэссидж, ведущему к Митр-стрит. На площадь Холмс возвратился по единственному необследованному проходу, тянувшемуся вдоль Сент-Джеймс-плейс и Оранж-маркет. Хотя детектив занимался своей работой не более получаса, на его осунувшемся лице появились явные признаки усталости. Даже просто сохранять вертикальное положение ему было трудно.

— Если я правильно помню, — сказал Холмс, — оставив вас в ту ночь на Бернер-стрит, я пошел на север, пересек Гринфилд-стрит, Филдгейт-стрит и Грейт Гарден-стрит и наконец достиг лабиринта улиц вокруг Чиксэнд-стрит, где и повстречал преследуемую нами дичь. Потом я вернулся на Бернер-стрит, а убийца каким-то необъяснимым образом пробрался сюда через пустынную фабричную территорию. По-видимому, он шел по Олд Монтегю-стрит, которая переходит в Уэнворт-стрит, а потом сужается до Стоуни-лейн, ведущую как раз к тому месту, где мы стоим. И здесь нам повезло — необычное всегда играет на пользу исследователю — он совершил нечто абсолютно нелепое. Убив женщину, преступник извлек наружу ее внутренности на открытой площади с тремя подходами к ней. Возможно, поблизости были складские сторожа. Думаю, Уотсон, мы разыщем свидетелей произошедшего, это лишь вопрос времени. Если вы не возражаете, я расспрошу местных жителей.

К нам подошел человек средних лет в поношенном, надвинутом на глаза котелке, с седеющими бакенбардами и телосложением ломовой лошади. Он смотрел с подозрением и как-то неуверенно улыбался, словно желая утвердиться в своем превосходстве.

— Извините, джентльмены, но совершенно очевидно, что вы уходите с этой площади и возвращаетесь снова, находясь тут гораздо дольше, чем того требуют какие-либо естественные причины. Хотелось бы узнать, что вы здесь делаете.

— Сначала представьтесь сами, — ответил мой друг почему-то с легким валлийским акцентом, неприветливо взглянув на незнакомца.

Тот выжидательно скрестил на груди свои мощные руки:

— Вы вправе спросить это, хотя я и не обязан отвечать, ведь Потрошитель все еще на свободе. Меня зовут Сэмюэл Левисон, и я вхожу в Уайтчепелский комитет бдительности — группу людей, призванных обеспечить покой в этом районе города. Если вы человек здравомыслящий, объясните, чем вы занимаетесь на площади, а не то мне придется обратиться в полицию.

Холмс оживился.

— Я слышал об этой организации, — сказал он, — и именно в вашей помощи я сейчас и нуждаюсь. Вчера мне довелось посетить гораздо больше пабов, чем следовало. Ближе к утру мне сказали, что я нахожусь в какой-то четверти мили от Митр-сквер, где было убито еще одно несчастное создание. Возможно, это покажется вам нелепым, но у меня возникло непреодолимое желание увидеть это место самому. Не успел я войти на площадь, как почувствовал, что сзади кто-то крадется. Блеснуло лезвие, и этот негодяй потребовал денег, угрожая убить меня. Я не из тех, кто избегает доброй драки, поэтому вытащил нож, но был слишком пьян и замешкался. И тогда мерзавец ударил меня ножом в плечо. Кое-как дотащившись до дома, я обнаружил, что в этой стычке выронил трубку. Никогда с ней не расставался, где бы ни путешествовал, так что ходил сам не свой, пока не отправился на площадь, чтобы попытаться ее найти. Черенок из полированного дерева, на нем я вырезал рисунки — птичек и тому подобное.

— Эй, парни! — обратился мистер Левисон к своим компаньонам. — Ничего не видели на земле такого, что могло бы принадлежать этому джентльмену? Очень сожалею, сэр, но, по всей вероятности, вашу вещь уже успели сдать в ломбард.

— Весьма прискорбно. Впрочем, у меня было мало надежды. Есть куда более важное обстоятельство, чем моя трубка. Труп лежал перед этим домом?

— Да. Напротив Черч-пэссидж.

— Соседи что-нибудь слышали?

— К сожалению, в этих домах никто не живет.

— Вот незадача. Как видно, это достаточно пустынное место.

— Склад Кирли и Тонджа вон там охраняется по ночам, а здесь живет констебль, но никто ничего не слышал.

— Полиция на другой стороне площади? — Мой друг слегка присвистнул от удивления. — Знал бы, поостерегся б терять трубку в таком месте.

— Откуда вам знать, если вы, конечно, не этот чудила Шерлок Холмс.

Мужчины от души посмеялись незамысловатой шутке. Мой друг с готовностью улыбнулся в ответ:

— Этот сыскарь-одиночка? Только не говорите, что знаете его.

Слова Холмса вызвали новый взрыв смеха.

— Знаем его! — хихикнул Левисон. — Сильно сказано! Думаю, мистеру Ласку, нашему президенту, случалось видеть этого парня, но всякий осторожный человек предпочтет его избегать.

Буквально сгорая от любопытства, но видя, что Холмс побледнел и тяжело опирается на палку, я решился спросить:

— Не вернуться ли нам домой?

— И вправду, проводите-ка вашего друга, — добродушно заметил мистер Левисон. — Весьма сожалею по поводу вашей трубки, сэр, но вид у вас слишком усталый, чтобы разгуливать по городу.

— Это точно, бывали дни, когда я чувствовал себя намного лучше нынешнего, — ответил Холмс. — Благодарю вас за помощь, джентльмены.

Детектив едва держался на ногах, и мы медленно пошли назад с площади по узкой улочке. Холмс не стал протестовать, когда я твердо взял его под руку.

— Что, черт возьми, имел в виду этот парень?

Шерлок недоуменно покачал головой:

— Не имею ни малейшего понятия, но, боюсь, нам вскоре предстоит это узнать.

Глава 12 Темные письмена

Когда я помог Холмсу взойти по лестнице в его комнату, он настолько обессилел, что я, не тратя времени на впрыскивание новой дозы морфия, уложил его спать. После этого я ощутил потребность привести в порядок свои мысли и без всякой конкретной цели неторопливо направился в сторону Риджент-парк, где недавно выпавший град покрыл землю коричневыми листьями.

Наш визит на Митр-сквер породил очередные мучительные вопросы. Почему человек, которого мы преследовали, решился на новое убийство, зная, что поднята тревога? Почему он это сделал, когда его могли застать на месте преступления, выйдя на площадь с трех разных сторон? Больше всего меня смущали странные замечания члена комитета бдительности о моем друге. Сколько бы ни замалчивал Скотланд-Ярд помощь Холмса, этот самозваный детектив-любитель имел несомненный авторитет в глазах обывателя: мой друг успешно раскрывал одну тайну за другой, хотя ему крайне редко воздавали по заслугам. Когда же это все-таки случалось, природная сдержанность Холмса заставляла его отклонять многочисленные лестные предложения как богатых, так и бедных. Какой невероятный слух мог повредить сложившемуся о нем общественному мнению?

Я бродил около часа, погрузившись в бесплодные размышления, а когда повернул за угол, чтобы вернуться к дому на Бейкер-стрит, еще за полквартала обнаружил на его пороге какую-то перебранку.

— Без сомнения, из-за некоего печального обстоятельства безупречному здоровью великого Шерлока Холмса нанесен вред, — ворчал мистер Роулэнд К. Вандервент, — но будь я проклят, моя дорогая леди, — а я употребляю слово «проклят» только в присутствии тех, на кого оно способно оказать воздействие, — будь я проклят, если состояние здоровья мистера Холмса помешает мне спасти его репутацию!

— Добрый день, мистер Вандервент, — поздоровался я без особой теплоты в голосе. — Мне нужно переговорить с вами наедине. Предупреждаю, мне хорошо известно о вашем вопиющем пренебрежении хрупким здоровьем мистера Холмса и неучтивом отношении к нему. Миссис Хадсон, я сам поговорю с этим человеком.

Обе стороны конфликта украдкой наградили меня благодарными взглядами. К счастью, во время ссоры они, разделенные дверью, не имели возможности смотреть друг на друга. Мы с мистером Вандервентом поднялись наверх. Прежде чем репортер сделал последние трудные шаги, чтобы переступить порог нашей гостиной, я помешал угли в камине. Пламя разгорелось.

— Не состоит ли эта женщина в дальнем родстве с семейством Борджиа? Никогда не слышал столько нелестных эпитетов, адресованных моей скромной персоне. Я хочу спросить, доктор, — продолжал Роулэнд, неожиданно понижая свой скрипучий голос до шепота и бросая взгляд на дверь Холмса, — жизни этого грубияна ничто не угрожает?

— Ни в малейшей степени! — раздался пронзительный тенор детектива из его спальни. — Хорошо известно, — заметил Холмс, когда мы вошли и Вандервент бросил свое тело в кресло, — что, если говорить себе под нос, приглушив звук «с», вас будет слышно гораздо хуже, чем когда вы шепчете.

— Так это правда? — поинтересовался Вандервент, взъерошив непокорные пряди волос. — Джек Потрошитель вас ранил?

— Я нахожусь между жизнью и смертью, — язвительно усмехнулся детектив, — поэтому прошу вас перейти непосредственно к делу.

— Хочу выразить свое сожаление по поводу заметки в последнем номере «Лондон Кроникл». У меня просто нет слов.

— Интересно, я ведь только что закончил просматривать утренние выпуски газет. Вы не найдете этот номер, Уотсон?

Я некоторое время искал газету в хаосе, царившем в спальне Холмса, и наконец извлек то, что было нужно, из вороха периодики. Заголовок, набранный кричащими прописными буквами, гласил: «СМЕРТЕЛЬНАЯ СХВАТКА». Вот что было написано в заметке:

Открылись новые обстоятельства печально знаменитого двойного убийства. Они касаются личности преступника, чьи зверства наполнили ужасом наши улицы. Только сегодня стало известно, что мистер Шерлок Холмс, склонный к затворничеству эксцентричный детектив-консультант, в ночь двойного убийства находился в гуще событий. В указанное время он флиртовал с женщинами сомнительного поведения, якшаясь с ними в гнездах разврата, столь многочисленных на темных улицах Уайтчепела. Выяснилось также, что именно мистер Холмс «обнаружил» убийство в Датфилдз-Ярде в момент его совершения, а затем погнался за неизвестным, подозреваемым в этом преступлении, и исчез из поля зрения как раз в то время, когда вторая жертва закончила свое существование столь ужасным образом. Предстоит еще разобраться, бросают ли эти утерянные минуты тень подозрения на известного своим отшельническим образом жизни лондонского персонажа. Однако имеются свидетельства, что мистер Холмс вернулся на место первого убийства окровавленный, в растерзанном виде. Мало того, он посещал без вызова полиции место зверского убийства Энни Чэпмэн три недели назад. Позже этот эксцентричный джентльмен не дал сколько-нибудь удовлетворительных объяснений этому факту. Конечно, было бы низкой клеветой утверждать, что самочинно возложенная им на себя миссия борьбы с преступностью во всех ее формах направлена теперь своим острием против обездоленных. Однако необходимо решительно заявить: этот внештатный поборник законности должен подробно объяснить, в чем состоит его деятельность и как он обрел удивительное предвидение событий тех трагических ночей.

К моему величайшему удивлению, прослушав всю эту чушь, Шерлок Холмс откинул голову назад и от души посмеялся, негромко, почти беззвучно, в присущей ему манере, пока вконец не обессилел.

— Мне недоступен юмор, обнаруженный здесь вами. По-видимому, мне не хватает мудрости, — сказал мистер Вандервент.

— Как и мне, Холмс.

— Да бросьте, Уотсон. Уж слишком все это нелепо.

— Это клевета.

— Напротив, заметка великолепна, к тому же срывает покровы с маленькой тайны: ее написал загадочный Лесли Тависток. Она дает свежий взгляд, и фактическая часть этой статьи безупречна. Где репортер раздобыл все эти подробности? Еще до того, как пресса узнала о первом убийстве, меня увезли с места событий, как мешок с апельсинами; вы тоже покинули сцену. Возможно ли, чтобы мисс Монк дала интервью о событиях той ночи?

— Крайне маловероятно.

— Или же сотрудники Скотланд-Ярда намекнули, что их помощники-любители посещают пабы сомнительной репутации?

— Что-то не верится.

— Вы, конечно, дали волю своей привычке расцвечивать биографии и тут же помчались в редакцию бульварного издания?

— Вовсе нет.

— Кое-что в этой статье я не в силах понять, — признался Холмс. — Она насквозь пропитана злобой.

— Ну, в этом как раз нет ничего удивительного, — возразил Вандервент. — Журналисты редко бывают добрыми. Главное для них — чтобы газета хорошо продавалась.

— А мне почему-то кажется, что профессия журналиста — сообщать новости, а не торговать газетами, — возразил детектив с угрюмым видом. — Мне трудно представить, что некий писака вдруг захочет сочинить подобную белиберду без всякой причины.

— У вас больше веры в мое ремесло, чем у меня, — наверное, потому что вам реже приходилось с ним сталкиваться. Но в одном вы правы: источник, давший факты для этой заметки, очень умен. Если не брать в расчет ваших друзей и полицию, которая неизменно стремится закрыть слишком болтливые рты, непонятно, кто отслеживал ваши передвижения в ту ночь. У вас ведь нет фальшивых союзников?

— Думаю, что нет, — решительно заявил мой друг.

— Мне тоже так кажется. В таком случае мы, по-видимому, исчерпали тему вашего столь живописного изображения в местной прессе. А теперь обратимся к почтовой открытке, полученной на следующее утро. Это не слишком приятное чтение, и мне трудно судить, насколько она вас удивит.

Когда детектив увидел открытку, выражение его лица изменилось: он был крайне заинтересован. Холмс изучил ее вдоль и поперек, а потом швырнул мне.

Я вовсе не разыгрывал дорогого старину Босса, давая вам совет. Вы услышите завтра о работе весельчака Джекки. Номер один при двойном событии сильно визжала, не удалось довести дело до конца. Не хватило времени добыть уши для полиции. Спасибо, что попридержали предыдущее письмо, пока я снова не приступил к работе.

Джек Потрошитель

— С каждым разом все интереснее, — задумчиво проговорил Холмс. — Сначала показалось, что почерк другой, но при более внимательном изучении видно, что открытка лишь написана поспешно и в состоянии возбуждения. Что вы станете делать с этим эпистолярным шедевром?

— Газетчики будут лезть из кожи вон, чтобы опубликовать это послание. Предыдущее письмо «Дейли ньюс» напечатала в виде факсимиле. Каждая женщина, мужчина и ребенок теперь называют этого сумасшедшего дьявола Джеком Потрошителем.

— Я это заметил. Чего вы хотите добиться?

— Без сомнения, будем продавать газеты. Есть надежда, что удастся распознать почерк.

— Ваша помощь бесценна.

— Моим долгом было предупредить вас, что я и сделал. Надо было также снять с себя ответственность. Очень рад, что достиг цели по обоим пунктам. Я спущусь по лестнице сам, спасибо, доктор Уотсон. Если станете сопровождать меня, потратите зря десять минут. Удачного дня вам обоим.

Холмс зажег сигарету от свечки у постели и взглянул на меня с улыбкой:

— Вы уяснили смысл этих колких посланий?

— Они дают какой-то реальный ключ к разгадке?

— Нет, но в них намечена тенденция. Прежде всего, известно место их отправления — Ист-Энд, что еще раз подтверждает доскональное знакомство автора с Уайтчепелем. Возможно, он местный житель. Но самое интересное: публикация этих писем решает очень специфическую задачу.

— Какую?

— Внушить ужас, мой дорогой друг. Малодушный страх. Вряд ли я ошибусь, предположив, что цвет этого расследования, и без того черный, станет еще темнее к вечеру.

Глава 13 Мисс Монк проводит расследование

Мне отнюдь не казалось, что Холмс преувеличивает грядущую опасность, и вскоре пришло известие от Джорджа Ласка о беспорядках, вспыхнувших в нескольких районах Ист-Энда. Эти выбросы бессильной ярости обошлись без жертв, но ползучий страх охватил половину Лондона. Истерия нарастала. Поток предложений из всех районов города, как поймать убийцу, затопил Скотланд-Ярд. Среди них мне запомнились такие: переодеть полицейских в проституток и оснастить Уайтчепел проводкой с кнопками, включающими сигнал тревоги.

На следующее утро Холмс послал меня в Ист-Энд за мисс Монк, чье присутствие было необходимо для уточнения наших дальнейших планов. В чем их суть, друг мне не сообщил, но на душе стало легче, когда я узнал, что они существуют.

Когда я постучал в дверь комнаты на первом этаже, которую теперь, после того как ее заработки возросли, занимала Мэри Энн, я ожидал увидеть угрюмую жертву тяжелой депрессии. Но дверь распахнулась, и меня встретила опрятно одетая молодая женщина с живым блеском в умных зеленых глазах. На плите закипал чайник. Она предложила мне сесть в своей обычной манере, сочетавшей наигранное изящество и привычное кокетство, а сама заняла второй стул у грубо отполированного стола.

— Хотите узнать, чем я занималась?

Я с радостью согласился выслушать ее. Улыбнувшись, девушка налила мне чаю.

— Бродила по городу, высматривая Стивена Данлеви.

Встревоженный ее словами, я подался вперед:

— Надеюсь, вы понимаете, насколько опасно с ним общаться? Ведь мы как раз искали Данлеви, когда столкнулись…

— С Джеком Потрошителем?

— Назовем его так в отсутствие лучшего имени. Мисс Монк, мне даже думать не хочется о том, что могло случиться.

— Да, знаю, — согласилась она с серьезным видом. — Смешно сказать, доктор, я настолько испугалась, что опасалась нос высунуть из дома. Полвоскресенья вздрагивала при каждом шепоте и скрипе. Но теперь я так чертовски зла, что, хоть и боюсь, не обращаю на это внимания.

Мэри Энн посмотрела мне прямо в глаза, и в этот миг мы с ней поняли друг друга. Я когда-то путешествовал по странам, которые она не могла бы увидеть даже в самых смелых мечтах. Она же испытала страдания, о которых я способен был только догадываться. И все же мы ощутили родство душ: я знал, что она сделает все от нее зависящее для успеха нашего рискованного предприятия.

— Это хорошо. Значит, видели Стивена Данлеви? Вы так обрадовались поручению, что наверняка добились успеха.

— Помните, его домовладелица говорила, что он постоянно где-то болтается, но никогда не приводит женщин?

— Она хотела уверить вас в его абсолютной преданности.

Девушка рассмеялась.

— Да я ему и даром не нужна. Но история о его дружке Джонни Блэкстоуне, который убил ту женщину, пока приятель дожидался его, — абсолютная правда. После того как мы пропустили вчера днем по пинте, я снова пошла вслед за ним, и он оказался как раз там…

— Простите, мисс Монк, но я не совсем понимаю, как вы встретились с Данлеви?

— Я назначила ему встречу, когда отправилась искать вас с мистером Холмсом. Кстати, доктор, как он себя чувствует? — обеспокоенно спросила она.

Я заверил Мэри Энн, что мой друг скоро будет здоров, и попросил ее продолжить рассказ.

— Мы договорились выпить по кружке пива в два часа за углом, но после того, что случилось, меня тошнило от одной мысли, что придется с ним встречаться. Я ведь чувствую, что он знает больше, чем говорит. Но ровно в два он сидел в пабе и, когда увидел меня, улыбнулся и окликнул. «Найтс Стандард» теперь — настоящий притон для петушиных боев. Девушки все сбились в кучу, шепчутся, оставаться ли здесь дальше: то, чем удалось разжиться, давно истрачено. Даже у тех, кто хочет уехать из Лондона, нет денег, чтобы купить хлеба и чая. Вот все и думают, как поступить.

Ну, мы с ним забрались в угол, вид у него какой-то странный, и он говорит: «Рад, что с тобой все в порядке, ведь ты, наверное, уже поняла, что случилось». А я ему в ответ: «Как не понять, весь Уайтчепел только и говорит об этом». Данлеви смотрит на меня пристально и спрашивает, не слишком ли я беззаботна, не подвергаю ли себя опасности. Я отвечаю, мол, нет, конечно, а сама не понимаю смысл его вопроса. Опять заговорили о Блэкстоуне: как бы его разыскать, пока вновь не произошло самое худшее. Данлеви сказал, что напал на след своего дружка, а потом вдруг заявляет: «Чтоб я не слышал больше о том, что ты таскаешься по темным улочкам». А я гадаю про себя, зачем он специально предупреждает меня, когда и без того каждая ночная пташка по эту сторону Сити трясется от страха при одной мысли о ноже, приставленном к горлу. Спрашиваю у него, мол, а какой у меня еще выбор — только лишь забираться время от времени в темноту с клиентом. Он тогда хватает меня за руку и говорит: «Живи на деньги, которые дает твой благодетель из Уэст-Энда. Я очень надеюсь на успех, но тебе нельзя высовываться, пока я все не улажу». Это показалось мне очень странным.

Когда он вышел из паба, обещав, что мы еще увидимся, я скрылась из виду, зайдя в табачную лавку. Там подождала, пока он не уберется подальше, и лишь потом пошла за ним. Он зашел в тот же дом, что и в прошлый раз, и появился оттуда одетый не в военную форму, которую иногда носит, а по-новому, как джентльмен. Я иду за ним на безопасном расстоянии, пока он не сворачивает в проулок, ведущий в трущобы. Я жду его довольно долго, а потом неотступно следую за ним. На случай, если мне изменит удача и я буду обнаружена, у меня наготове версия, будто бы я знаю — у него здесь другая женщина. Дойдя до конца прохода, я вижу, что он зашел на цокольный этаж. Прикидываю: шансов на то, что будет открыто окно или дверь, учитывая нынешние лондонские особенности,^[833] немного, но я все же прокралась к дому, чтобы узнать наверняка. Тут я услышала голоса и нырнула за угол. Хотите верьте, хотите нет, но стекло в окне треснуло и вывалилось с одного края. В этом доме чуть ли не половина стекол разбиты и скреплены клочками бумаги. Если плотно приложить ухо к такому стеклу, слышно едва ли не каждое слово.

«Вы уверены, что он жил здесь все время увольнения?» — спрашивает Данлеви. «О да, — отвечает женский голос. — То были несколько тихих праздничных дней. Обе мои дочери уехали к своей тете в Йоркшир. Конечно, я не могла себе позволить оставить пустой комнату на чердаке, зная, что в город приехали с визитом люди и солдаты в увольнение». — «Понятно. Но в первый же день после праздника он исчез без предупреждения?» — «Странное дело: моему Джозефу десять лет, а этот Блэкстоун обещал, что на следующее утро покажет ему, как обращаться с револьвером. Но когда мы пришли, его и след простыл. Правда, он положил для нас деньги на стол. Жаль, что не оставил адреса: приятный молодой человек и умеет расположить к себе детей». — «Так оно и есть, мэм. Если удастся его разыскать в ближайшее время, передам ему привет от вас». Разговор продолжался и дальше, но я и так уже услышала много интересного и боялась спугнуть удачу, поэтому тут же вернулась домой. Пусть мистер Холмс решает, что делать дальше.

— Вы совершенно правы, мисс Монк! Поспешим на Бейкер-стрит, и Холмс во всем разберется. Стивен Данлеви верно сказал: осторожность нам никак не помешает.

Холмс не спал, когда мы приехали, но лицо его по-прежнему казалось очень бледным. Волосы были взъерошены, он стоял в халате мышиного цвета, тяжело опершись о каминную полку. Убрав с нее все предметы, разместил там поспешно нарисованную карту Уайтчепела, всю в непонятных закорючках, с неразборчивыми названиями улиц. Такая кажущаяся небрежность объяснялась тем, что мой друг вынужден был сейчас писать левой рукой. Сыщик буквально впился взглядом в эти хаотично набросанные улочки и был теперь похож то ли на беглеца из сумасшедшего дома, то ли на судью, определяющего степень виновности правонарушителя.

— Мисс Монк, где Стивен Данлеви хранит носовой платок?

— В подкладке пальто, если память мне не изменяет.

— Хм. Я так и думал.

Девушка с мрачным видом уставилась на детектива:

— Мистер Холмс, сэр, я знаю, что вам было плохо этой ночью от слишком тугой перевязки, но видеть вас в таком состоянии…

— Вы подумываете о том, чтобы заняться торговлей.

— Откуда вам это известно? — выдохнула девушка.

— Я знаю также, что вы недавно очень сильно напились и что у вас есть юная подруга, возможно, соседка, чье благополучие вам небезразлично.

— Какая наглость! — вскричала Мэри Энн, вздернув подбородок. Глаза ее сверкали. — Беседуйте с этим ковром, если хотите, а я не стану вас слушать.

Она уже шла к двери, когда Холмс из последних сил рванулся за ней и мягко придержал за руку:

— Мои искренние извинения, мисс Монк! Доктор Уотсон объяснит вам, что учтивость и такт не входят в число моих достоинств. Пожалуйста, сядьте.

Мэри Энн подозрительно взглянула на сыщика, но ее вспышка гнева быстро иссякла.

— Ладно. Я ведь не сказала, что вы не правы, просто немного… развязны. Во всяком случае, рада видеть вас живым. Наверное, мне не стоило так возмущаться, все это чепуха.

— Моя дорогая мисс Монк! Я никогда не прибегал к мошенничеству, чтобы получить сведения личного характера, — вздохнул Шерлок, с трудом добравшись до канапе. Он прилег и слегка взъерошил волосы здоровой рукой. — Вам не первой пришла в голову такая мысль — и не последней, если мне и дальше будет сопутствовать удача.

— Как же вам это удалось?

Он откинул голову назад и закрыл глаза.

— О том, что вы собираетесь заняться торговлей, я сужу по четырем разновидностям тряпичных кукол, что выглядывают из ваших карманов. Их мастерят бедные матери и дают своим отпрыскам, чтобы те торговали ими вразнос. Если вы купите материалы на заработанные деньги, сумеете облегчить жизнь своим знакомым — по крайней мере, тем из них, кто имеет элементарные навыки шитья.

— А как вы узнали о девочке?

— Вы уже изучили все выкройки и составили о них свое мнение. Они вполне вам по карману, и, хотя большой ценности не представляют, вы носите их с собой. Значит, это подарок. Для кого он предназначен?

— Они для Эмили. Ей нет еще и четырех, бедняжке. Что дальше? — продолжала она расспрашивать сыщика.

Тот слегка потупился и ответил:

— Ваши ботинки.

— Мои ботинки?

— Правый.

Она посмотрела вниз и быстро перевела взгляд на Холмса.

— Вы недавно заменили поношенную обувь на новую. Когда я в последний раз видел вас, на ней не было никаких отметин. Сейчас на коже правого ботинка в нескольких местах царапины: вы пинали что-то твердое, и весьма сильно. — В его бесстрастном тоне на мгновение появились эмоции. — Поздравляю вас: если пьяный склонен к непредсказуемым действиям, то человек думающий старается ограничить свой гнев ударами только одной ноги.

— Признаю, что вы правы. В прошлую субботу я была выбита из колеи и искала успокоение на дне стакана.

— Дорогая мисс Монк, не в силах выразить, насколько я…

— Да пошли вы оба! Верно, я сорвалась с катушек, но об этом напоминает лишь исцарапанный ботинок, и разве это имеет значение для таких, как я? — воскликнула девушка и уселась прямо на пол в манере индейцев рядом с изголовьем постели Холмса. — Что будем делать теперь?

— Подождите минутку, — рассмеялся Холмс. — Я еще не все у вас выяснил. Ведь вы продолжаете встречаться с рядовым Данлеви?

— Откуда, черт возьми…

— Значит, это правда.

— Да.

— Тогда расскажите, пожалуйста, что вам удалось узнать.

Мэри Энн так и сделала, не скрыв ничего из того, что сообщила мне. Правда, на этот раз она не избежала повторений.

— Вот такие дела, мистер Холмс, — закончила наша помощница. — И что мне теперь делать с этим типом?

Детектив немного подумал.

— Вас сильно тяготит его компания?

— Не очень. Скорее — непонимание, зачем все это.

Мой друг с усилием поднялся и пересек комнату.

— Уверяю, вам не грозит опасность, если будете держаться людных мест и не станете пускаться в авантюры после захода солнца. Носите это с собой, только спрячьте хорошенько.

Он вытащил из ящика стола маленький складной нож и бросил мисс Монк.

— Черт побери! — пробормотала она, но тут же взяла себя в руки. — Значит, мне и дальше шляться повсюду с этим безумным солдатом, одетым в брюки с засохшими пятнами крови, который ищет, выпучив глаза, своего друга, а потом приезжать к вам с докладом?

— Я был бы вам очень благодарен. Мы с доктором Уотсоном продолжим расследование, но очень важно при этом, чтобы кто-то оставался на месте событий.

— Видно, никуда не денешься, пока Блэкстоун в бегах. Надеюсь, мы скоро его разыщем. Просто нет уже сил бесцельно слоняться с Данлеви по Уайтчепелу. Кто знает, что взбредет бедняге в голову?

— Кстати, мисс Монк, нельзя ли обнаружить порой в кармане у кого-нибудь из ваших компаньонок кусочка мела?

— Мела? Ведь именно им было написано это безумное послание про евреев? Мои знакомые девушки могут носить с собой огрызок карандаша, да и то вряд ли. Многие даже не умеют им пользоваться. Мел ведь обычно служит, чтобы пометить размеры на рулоне ткани или куске древесины?

— И еще одно, мисс Монк, — добавил Холмс, когда она уже направлялась к двери. — Я обнаружил рядом с убитой женщиной веточку винограда. Буду благодарен, если вам в связи с этим удастся что-то выяснить.

— Какого сорта виноград?

— Судя по стеблю, черный.

— Мало кто торгует таким виноградом в наших краях. Не сомневайтесь, разузнаю.

— Спасибо вам, мисс Монк. И не забывайте об осторожности.

— Уж постараюсь, — бросила она через плечо, спускаясь по лестнице. — Хоть я и работаю на вас, мистер Холмс, это еще не означает, что я совсем рехнулась.

Закрыв дверь, я обратился к своему другу, который зажигал очередную сигарету:

— Вы вполне уверены, что все делаете правильно?

— Наверное, хотите спросить, знаю ли я, чем занимается мисс Монк? — парировал он, и я еще раз почувствовал, насколько тяжко столь активному человеку, когда он не вполне владеет собственным телом. — Увы, сейчас я беспомощен физически. Вы ведь не сумеете таскаться с Данлеви по всяким берлогам и выискивать Блэкстоуна? А мисс Монк сыграет эту роль не намного хуже меня, и благодаря ей, как я надеюсь, удастся раскрыть хотя бы одну тайну.

— Место, где прячется ДжонниБлэкстоун?

— Намерения Стивена Данлеви.

— Разве мы не отправились в Уайтчепел в прошлый раз, чтобы защитить от него мисс Монк? — спросил я напрямик.

— Сейчас я знаю намного больше, чем тогда.

— Это радует, конечно. Однако многое в связи с убийством Тэйбрам остается непонятным. Что, если эта ниточка никуда нас не выведет?

— Вы рассматриваете вопрос совершенно не с той стороны, что, впрочем, меня вовсе не удивляет, — едко заметил Холмс. — Эта нить и не может нас куда-то вывести: ведь она лишь дает нам сведения о Стивене Данлеви, который ни в малейшей степени меня не интересует. А теперь, Уотсон, ваш выход.

— В самом деле?

— Вам предстоит встретиться в редакции «Лондон Кроникл» с неким Лесли Тавистоком, светилом так называемой «этической» журналистики. Встреча назначена в половине четвертого. А на обратном пути с Флит-стрит, — закончил он свои наставления, — купите, пожалуйста, в табачной лавке сигар. — Он подтолкнул ногой коробку, где они хранились. — Да и ящик для угля, боюсь, совсем опустел.

Глава 14 Лестрейд допрашивает подозреваемого

Мне пришлось ждать четверть часа после назначенного времени в шумном, заполненном бедно одетыми журналистами вестибюле «Лондон Кроникл», плохо освещенном и отапливаемом. Стоило мне войти в кабинет мистера Лесли Тавистока, как я понял: ничего приятного меня здесь не ждет. Журналист сидел за рабочим столом с выражением спокойного безразличия и напускной иронии на чисто выбритом умном лице. Представившись, я не успел больше произнести ни слова — он уже поднял руку, как бы мягко протестуя.

— Доктор Уотсон, — начал газетчик, — я не собираюсь ставить под сомнение ни вашу благонадежность, ни здравый смысл, спрашивая, что привело вас сюда. Эта история уже стала в Лондоне притчей во языцех. Просто я вслед за первой своей публикацией собираюсь довести до публики еще несколько красочных подробностей о столь оригинально мыслящей личности, как мистер Шерлок Холмс. Вот почему я рад видеть вас здесь и хотел бы задать несколько вопросов, если не возражаете.

— Позвольте напомнить, что вы уже самым постыдным образом оскорбили мистера Холмса, и единственная цель моего визита — узнать, что вы предпочтете: раскрыть источник приведенных вами фактов или отвечать за клевету?

Тависток был явно удивлен моими словами. Я, признаться, и сам не ожидал, что так быстро и решительно перейду в лобовую атаку. Журналист изогнул дугой бровь, всем своим видом выражая крайнюю степень разочарования.

— Очень сомневаюсь, что вам удастся достичь своей цели, доктор Уотсон. Если мистер Холмс желает продолжать свои невероятные подвиги, он должен предстать перед испытующим взором общества. Факты, лежащие в основе моей статьи, абсолютно достоверны. Возможно, какие-то частности изложены в выражениях, которые не устраивают мистера Холмса, но вам со своей стороны следует разъяснить его сверхъестественное предвидение.

— Шерлок Холмс всегда был бичом преступного мира, и мотивы его действий абсолютно ясны, — вскипел я.

— Ощущает ли он свою ответственность за арест убийцы? — спросил Тависток как бы между делом.

— Он сделает все, что в его силах…

— Не чувствует ли мистер Холмс вины за то, что упустил Потрошителя? Возможно, это повлечет за собой новые убийства.

— Послушайте, сэр! Это уже становится невыносимым.

— Простите, доктор Уотсон, учитывая ужасные обстоятельства этих преступлений, есть ли вероятность, что убийства совершает врач?

— Не понял, простите.

— Я хочу сказать: если рассуждать чисто теоретически, вы как медик допускаете, что убийца имеет специальные знания и навыки?

— Подобным умением обладает любой мясник. Что касается моих собственных медицинских знаний и практических навыков, то они до сих пор ограничивались исцелением больных, — ответил я холодно.

— Не смею усомниться. Кстати, мистер Холмс, хоть он и не доктор, весьма сведущ в анатомии. Если не ошибаюсь, я читал об этом в вашей увлекательной статье в прошлогоднем рождественском ежегоднике Битона. Как вы считаете…

— Я считаю, что вы виновны в самом возмутительном искажении правды, которое мне доводилось встречать в печати, — заявил я, вставая со стула. — Будьте уверены, вы о нас еще услышите.

— Ни минуты не сомневаюсь, доктор Уотсон, — с улыбкой сказал Лесли Тависток. — Позвольте заверить в том же и вас с мистером Холмсом. Удачного вам дня.

Закатное солнце прочертило длинные тени на кирпичных стенах Бейкер-стрит, когда я вернулся домой. Хотя преступления Джека Потрошителя буквально перевернули душу, эта последняя неприятность ранила меня как-то лично. В гостиную я вошел шумно: Холмс, выбравший диван базой планируемых им операций, тут же проснулся.

— Вижу, вы обменялись любезностями с мистером Тавистоком, — насмешливо заметил он.

— Извините, Холмс. Вы, наверное, отдыхали. Как вы себя чувствуете?

— Как разрегулированный поршень неисправного парового двигателя.

— Если хотите, приготовлю немного морфия.

— Давайте сделаем это сразу, Уотсон. Может быть, хоть немного полегчает.

Не без доли отвращения я поведал сыщику о разговоре с Тавистоком. Когда я замолчал, а Холмс потянулся за сигаретой, его обычно пронизывающий взгляд стал каким-то рассеянным, словно он о чем-то мечтал. Лишь минут через десять мой друг заговорил:

— Очень досадно, когда ты не в состоянии зажечь трубку с первого раза.

Я не сдержал улыбку, услышав это неожиданное суждение.

— Она всегда стремится освободиться от своего владельца, хотя бы на время.

— Свою дозу беспокойства на сегодняшний день я уже получил. Тависток не сказал ничего такого, что могло бы дать нам ключ к разгадке?

— Увы.

— Вам не показалось, что он испытывает раскаяние?

— Незаметно.

Наш разговор был прерван отдаленным звонком колокольчика.

— Это Лестрейд, — вздохнул Холмс. — Собирается поведать об очередных убитых женщинах. Его визиту предшествовала телеграмма с оплаченным ответом, где он спрашивал, насколько я плох. Проявление вежливости, которое следует расценивать как дурной знак.

Упрямство и пытливость ума, свойственные Лестрейду, придавали его лицу выражение какой-то застывшей решимости. Он словно поставил себе целью во что бы то ни стало обнаружить недостатки в нашей работе. Настойчивость Лестрейда была замечательным качеством, но, как я теперь понимаю, и весьма мучительным для него самого: казалось, он спал не более шести часов с тех пор, как мы в последний раз виделись в Уайтчепеле.

— Мистер Холмс, — сказал он с улыбкой, на миг озарившей его унылое лицо, — передаю вам наилучшие пожелания от ваших друзей в Скотланд-Ярде.

— Искренне благодарю их. Присядьте и попотчуйте обитателя этого лазарета рассказами о последних жертвах убийцы.

— Что ж, — начал инспектор, вытаскивая свой рабочий блокнот, — по крайней мере, мы знаем, кто они. Правда, это не слишком помогло нам в расследовании. Первая жертва этой ночи — некая Элизабет Страйд, вдова, у которой, возможно, есть дети.

Я кивнул.

— Безутешная женщина в черном. Мы случайно встретили ее по соседству незадолго до того, как произошло убийство.

— Да что вы говорите! — живо откликнулся Лестрейд. — С кем она была?

Я уже собирался пожать плечами, сетуя на свою забывчивость, но Холмс ответил:

— С пивоваром, проживающим в Норвуде вместе со своей властной матерью и не имеющим никакого отношения к расследуемому делу.

— Понятно. Траур вдова носила по мужу и детям, которые, как она утверждала, погибли при катастрофе парохода «Принцесса Алиса». Однако, по нашим данным, ее муж Джон Томас Страйд скончался от сердечного приступа в работном доме «Поплар Юнион». Благодаря этому обману, она рассчитывала получить большую денежную помощь. По словам священника местной церкви, Элизабет Страйд родилась в Швеции и была тяжело больна. Удивительно, как она прожила так долго. Мы разговаривали с ее сожителем Майклом Кидни. Ему иногда приходилось запирать эту женщину на висячий замок.

— Прелестно. Это объясняет наличие дубликата ключа.

— Что касается второй несчастной, — продолжал наш гость, — ее имя Кэтрин Эддоуз. У нее трое детей от человека по имени Томас Конвей из Восемнадцатого королевского ирландского полка. Понятное дело, они никогда не состояли в браке. Шлялись по улицам, зарабатывая на жизнь исполнением низкопробных песенок. Пристрастившись к выпивке, эта женщина потеряла всякую связь с детьми и Томасом. Незадолго до того, как она была убита, Кэтрин Эддоуз со своим нынешним сожителем возвратились со сбора хмеля. Его имя Джон Келли — чтобы установить его, нам пришлось повозиться. Однако в ночь убийства они не были вместе: не хватило денег для оплаты двуспальной кровати.

— Лестрейд, имеются ли у вас свидетельства того, что Эддоуз и Страйд, Николс и Чэпмэн — короче говоря, известные нам жертвы в любых сочетаниях, — были знакомы друг с другом?

Инспектор покачал головой.

— Я тоже думал об этом, мистер Холмс: а что, если речь идет о каком-то языческом культе, к которому они принадлежали и были убиты за отступничество? Или их связывала былая страсть к одному и тому же мужчине? Но все это ерунда, ничего такого не подтвердилось. Возможно, они порой и перекидывались словечком, но не дружили.

— Тогда, боюсь, мое предположение подтверждается, — пробормотал мой друг.

— О чем вы, мистер Холмс?

— Мне еще необходимо обдумать свою версию, Лестрейд, а потом вы обязательно ее узнаете. А в вашем расследовании появились какие-нибудь зацепки?

— По правде сказать, в Скотланд-Ярде есть люди, воображающие, что мы имеем некую ниточку.

— Очевидно, вы считаете, что они ошибаются? — понимающе заметил сыщик.

— Да, это так. Инспекторов не так много, но языком они работают гораздо больше, чем следует.

— Я весь внимание.

— Видите ли, мистер Холмс, я считаю, что принимать всерьез подобную болтовню — наихудший способ охоты за химерами.

— То есть вы категорически отвергаете эту зацепку ввиду бесполезности? — настаивал мой друг с несвойственным ему добродушием. — Возможно, личный опыт или сведения о подозреваемом настраивают вас против этой версии?

— Знаете, мне даже время на это тратить не хочется. Той же точки зрения придерживаются Грегсон, Джонс, Уиклиф, Ланнер, Хоуз…

— Мне все же хотелось бы взглянуть на обстоятельства дела вашими глазами.

— Не желаю попусту растрачивать вашу энергию, мистер Холмс.

— Чепуха, — усмехнулся мой друг. — Я ведь не имею возможности выплеснуть ее за пределы этой комнаты.

Лестрейд выглядел так, словно у него из-под ног выдернули ковер, но быстро овладел собой и сжал кулаки.

— Черт возьми, мне даже стыдно в этом признаться, но вы сами навлекли на себя подозрения! — воскликнул измученный вконец инспектор. — Все эти ваши штучки вроде: «Вы найдете револьвер в третьем стойле слева» или «Письмо было послано человеком в широкополой фетровой шляпе»… Вы осведомлены о том, чего знать не должны, вы вдруг оказываетесь на месте преступления самым таинственным образом! Беннетт сказал сегодня утром в моем кабинете: «Удивительно, что это не случилось раньше».

— Выходит, меня подозревают! Я весьма польщен.

— Мистер Холмс, заверяю вас…

— Нет, раз уж возникла подобная идея, давайте наметим контуры этой версии, — решительно заявил Холмс. — Проследим за моими действиями в ту праздничную ночь. Получается, это я в приступе бешенства нанес Марте Тэйбрам тридцать девять ножевых ран. Однако доктор Уотсон подтвердит, что в тот вечер я самым мирным образом настраивал свою скрипку.

— Я совсем не утверждаю…

— Разве я вел себя подозрительно и чем-то выдал себя, когда вы разбудили меня, постучав в дверь, наутро после убийства Николс?

— Мистер Холмс…

— Я вот теперь и думаю, как это мне удалось убить Элизабет Страйд за несколько мгновений до того, как я обнаружил ее труп, — безжалостно продолжал мой друг. — Но если доктор лживо описал мои действия той ночью, почему бы ему не повторить свои слова? Должен извиниться перед вами, доктор Уотсон, что попросил вас участвовать в этом гнусном фарсе. Убив Страйд, я помчался в Сити, чтобы зарезать там Эддоуз, и, измазанный ее кровью, вернулся на место первого убийства. Действительно, что может быть проще?

— Послушайте! — вскричал инспектор, весь красный от стыда. — Как вы полагаете, пришел бы я к вам лично, чтобы рассказать обо всех собранных нами уликах, если бы думал, что вы причастны к этим злодеяниям? Никому и в голову такое не приходило, пока вчера не появилась эта идиотская статья. Нас бросили на съедение прессе, и тут кто-то пошутил, что вот, мол, и вам досталось. Потом мне стали задавать глупые вопросы по содержанию статьи — вот так и возникла эта дурацкая версия.

— Да за такое вешать надо!

Лестрейд немного успокоился, убедившись, что Холмса не столько разъярило, сколько позабавило услышанное.

— Ладно, я передам в Скотланд-Ярд ваши показания, и мы устраним это досадное недоразумение. Расскажите еще немного о том, что было до моего появления.

— Мы с доктором Уотсоном случайно наткнулись на только что убитую женщину. Бросились искать преступника и очень скоро обнаружили его.

— Понятно, — сказал инспектор, делая записи в блокноте. — Время запомнили?

— Около часа ночи. Мы повстречали там констебля. Кажется, его фамилия Лэмб. Он посвящен во все подробности этой истории.

— Знаю, — сконфуженно признался Лестрейд. — У нас есть его отчет. Но поскольку он представил его уже после исчезновения мистера Холмса, я вызвался получить сведения из ваших собственных уст. Я появился там вскоре после вашего возвращения, мистер Холмс, и видел, как вы садились в кэб. Вас отвезли прямо в Лондонскую больницу?

— Нет, я вернулся домой.

Инспектор был ошарашен:

— Неужели?

— А какая разница?

— Никакой, конечно. Кроме… ну совсем уже идиотского предположения, что раз вы уехали в кэбе, мистер Холмс, то, значит, вы и сделали ту надпись мелом на Гулстон-стрит.

Очевидно, наши лица выразили крайнюю степень изумления, потому что инспектор поспешил заверить нас:

— Выяснить, когда появилась эта надпись, чрезвычайно трудно, но я обязан восстановить подлинный ход событий.

— Почерк Холмса совершенно иной, — сказал я, чувствуя, как во мне против моей воли вскипает злость.

— Я и сам это вижу. Но, как вы знаете, доктор, нам не дали возможности сохранить образец почерка. А в сочетании со столь же дикой идеей, будто на Холмсе была чужая кровь…

— Если моего слова для вас мало, спросите, чья это кровь, у доктора Мура Эгера с Бейкер-стрит, двести двадцать семь. Или ищите сами, — весело добавил детектив. — Уотсон! У вас есть возражения по медицинской части?

Отбросив галстук, инспектор расстегнул две верхние пуговицы на рубашке.

— Благодарю вас, джентльмены, я набрал вполне достаточно материала для дальнейшего расследования, — сказал он, обуреваемый муками профессионального смущения.

— Тогда всего вам доброго, Лестрейд. Рад был вас видеть, — бросил Шерлок через плечо, направляясь к дверям спальни.

— Минуточку, мистер Холмс! Грегсон и Ланнер просили передать, что вам лучше какое-то время не появляться в Уайтчепеле. По крайней мере, до тех пор, пока не прояснится вся картина недавних безобразий.

— Куда более вероятно, что они все чаще будут случаться в этом районе города, пока мы не положим конец власти ужаса, установленной Джеком Потрошителем, — ответил Холмс, прислонившись к дверному косяку своей комнаты.

Похоже, это заявление обидело нашего коллегу, что вызвало у меня сожаление. Как видно, я в очередной раз недооценил инспектора Лестрейда: мне пришло в голову, что в Скотланд-Ярде у Холмса нет друга лучше. Инспектор, однако, ничуть не удивился, лишь устало улыбнулся:

— Нисколько не сомневаюсь, мистер Холмс. И все же я был обязан расспросить вас. Поправляйтесь скорее. Удачного дня, доктор Уотсон.

Глава 15 Лондонский монстр

Холмс оставался в своей комнате некоторое время после ухода Лестрейда и вышел, когда солнце уже закатилось.

— Не желаете ли нанести визит, который гарантирует более приятное общение, чем в предыдущий раз?

— Я к вашим услугам, Холмс.

— Тогда помогите мне надеть пальто, и мы разрешим проблему, которая не дает мне покоя.

— Конечно. Куда мы идем?

— Проконсультироваться со специалистом.

— Зачем он нужен? — удивился я. — Вы сами — лучший эксперт в области криминалистики.

— Не стану с вами спорить, — спокойно ответил он. — Но нам предстоит консультация специалиста совсем иного профиля.

— Достаточно ли вы окрепли для сегодняшней поездки?

Холмс с плутовской улыбкой засунул под мышку одну из тетрадей, куда записывал цитаты и афоризмы.

— Я высоко ценю вашу заботу, доктор. Но в данном случае она неуместна.

Мы вышли из дома на бодрящий холод и двинулись по Бейкер-стрит. Миновав два дома, детектив резко остановился.

— Позвоните в колокольчик, Уотсон, если это вас не затруднит. Думаю, вы знакомы с этим человеком ближе, чем я.

Сдержав улыбку, я последовал его совету. Нам не пришлось долго ждать. Дверь распахнулась. На пороге стоял мистер Мур Эгер. На кончике его носа угнездились очки, которые отнюдь не портили его внешность.

— Ну надо же! — радостно воскликнул он. — Я думал, клиент, а тут такая приятная неожиданность…

Он провел нас в светлую, хорошо обставленную комнату с полосатым венецианским ковром на полу, камином, в котором едва горел огонь, и таким количеством книжных полок, что стен почти не было видно. Доктор Эгер усадил Холмса на канапе, мне любезно предложил кресло, а сам остался стоять у камина, всем своим видом демонстрируя неподдельное удовольствие от встречи с нами.

— Дядюшка, устроивший вам эту практику, — чрезвычайно заботливый джентльмен, — заметил сыщик.

— Еще бы! — рассмеялся хозяин дома, одобрительно похлопав в ладоши. — Не думал, что вы о нем вспомните. Проклятая забывчивость! Я ведь упоминал имя дяди Августа во время своего субботнего визита. Вечером, кажется? Или в воскресенье утром?.. Впрочем, неважно. Надеюсь, вы поделитесь своими умозаключениями с преданным поклонником?

Холмс печально улыбнулся:

— Вы, наверное, удивитесь, но я не припоминаю ни одной подробности вашего визита.

— Мои извинения, мистер Холмс. Доктор Мур Эгер, к вашим услугам. — Он протянул левую руку, чтобы пожать неповрежденную конечность моего друга. — А как вы пришли к выводу, что дядя Август финансировал это предприятие?

— Заметил явные признаки экономии, которой вы следуете в своей практике. При этом у вас богатая библиотека, включающая даже некоторые раритеты, в комнатах хорошая мебель. Имеется благодетель, но вы не получаете от него постоянную материальную помощь. Следовательно, речь идет об однократном пожертвовании человека, чье состояние не позволяет оказывать вам более регулярную поддержку. Я знаю по опыту, что лишь близкие родственники способны дарить большие суммы денег, не имея крупных вкладов в банке. На камине стоит фотография в рамке, на которой, по всей видимости, ваши родители. Одеты они весьма скромно, значит, едва ли могли финансово обеспечить практику начинающего врача. Тем не менее над вашим письменным столом висит документ, свидетельствующий, что некий доктор Август Эгер имеет патент на медицинскую практику. Ваш дядя, уйдя на покой, даровал вам деньги и, по-видимому, значительную часть своей библиотеки. А его лицензию вы оставили себе на память.

— Удивительно точно! А как вы узнали, что Август Эгер — мой дядя, а не дедушка?

— Дата на документе, не говоря уже о гарнитуре шрифта и цвете бумаги, исключает такую возможность.

Доктор Эгер посмотрел на меня с явным одобрением.

— Я полагал, вы несколько приукрасили достоинства своего друга. Не был готов к мысли, что мистер Холмс — гений. Вы же, доктор, — человек безукоризненной честности.

— Это всего лишь умение делать выводы, исходя из видимых фактов, — возразил сыщик в своей обычной спокойной манере, но я почувствовал, что ему приятно восхищение молодого врача.

— Ну-ну, какое там «всего лишь»! Вы первопроходец в своей профессии и заслуживаете всяческого восхищения. Тема моего исследования тоже совершенно уникальна, и она, как вы правильно подметили, еще не принесла мне богатства.

— Вы занимаетесь какой-то необычной областью медицины? — спросил я.

— И, боюсь, не очень популярной, — улыбнулся Мур. — Мы с моими коллегами охватываем широкий диапазон наук: от патологической анатомии до месмеризма, включая френологию, краниометрию^[834] и неврологию. Я психолог.

— Неужели? — воскликнул я.

— Целый год я учился у Шарко^[835] в парижской больнице Сальпетриер. Обладай дядя Август достаточными средствами, он, несомненно, устроил бы мне практику на Кавендиш-сквер,^[836] тогда мои специальные знания были бы оправданы и географически. Боюсь, Бейкер-стрит — скорее место для криминальных расследований, чем для лечения душевных болезней. Я живу за счет пациентов, страдающих ипохондрией, нервными и обычными заболеваниями. Естественно, порой приходят и люди с ножевыми ранениями.

— Что ж, — сказал Холмс, прокашлявшись, — именно в этой области мне и требуется ваша помощь.

— Замечательная новость! — улыбнулся доктор Эгер. — Джентльмен обязан быть сдержанным, но я сгораю от любопытства: чем могу быть вам полезен?

— Я узнал из медицинского справочника, что вы специалист по нервным расстройствам. Беглого взгляда на ваши книжные полки оказалось достаточно, чтобы понять: именно ваше экспертное мнение мне необходимо. «Руководство по душевным расстройствам», «Умственная патология», «Сексуальная психопатия»^[837] — вот названия книг вашей библиотеки, которые позволили мне сделать подобный вывод.

Детектив вкратце изложил печальные обстоятельства, ставшие поводом для его визита к доктору Эгеру. Когда мой друг замолчал, Мур, всем своим видом выражая заинтересованность:

— Я, конечно, внимательно следил за преступлениями Потрошителя. Из сообщений прессы узнал, что именно он нанес вам раны, которые я зашивал той памятной ночью. Но я вас правильно понял — вам требуется, скорее, помощь психолога?

— Именно так, — подтвердил Холмс. — Я детектив-консультант, доктор Эгер. Занимаюсь исследованиями в различных отраслях знания. Мне нередко приходится собирать и истолковывать более или менее веские доказательства. Но они, я полагаю, малоприменимы к Потрошителю. Это особый тип преступника, с каким мне не доводилось иметь дело раньше. Моя практика основана на том факте, что, сколь уникальным ни казалось бы конкретное правонарушение, знаток истории криминалистики без труда впишет его в давно известную схему. Шаблон в расследуемом нами деле применим настолько редко, что мне потребовалось немало времени, чтобы классифицировать преступника. Однако после событий тридцатого числа я стал лучше понимать этого субъекта. Двойное убийство сорвало с него маску. Теперь понятно: главное удовольствие он получает не когда убивает, а когда разрезает свои жертвы на части.

Разговор начинал вызывать у меня отвращение, но доктора Эгера он сильно заинтересовал.

— Убийца ищет тех, кто причинил ему зло, и совершает эти чудовищные преступления из чистой мести? — спросил я.

Сыщик покачал головой:

— Не думаю, что он знаком с ними. Моя рабочая гипотеза состоит в том, что он убивает случайно встреченных женщин. Похоже, мы идем по следу законченного безумца, хотя внешне он выглядит, как заурядный человек.

Объятый страхом, я уставился на Шерлока:

— Вполне допускаю, что этот изверг — сумасшедший, но то, что предполагаете вы, совершенно исключено. За этими смертями, несомненно, скрыт еще какой-то мотив. Безумцу не удастся жить незамеченным среди нормальных людей.

— Вы так думаете? — спросил мой друг, при этом одна бровь взлетела вверх.

— Дело даже не в этом, — упорствовал я, ощущая раздражение. — Просто эксцентричные люди здоровы, подобно вам и мне, но как вы назовете человека, который режет на куски бедных женщин без всякой причины и не думает о последствиях? Можно ли всерьез вообразить, что такая жестокость не вызывает ни у кого тревоги?

— Не спрашивайте меня. Именно это я и собираюсь выяснить у доктора Эгера, — сказал Холмс, переводя взгляд на психолога, стоящего у камина. — Считаете ли вы, как профессионал, возможным, чтобы сумасшедший безупречно играл роль нормального человека?

Мур подошел к книжной полке и извлек небольшой томик:

— Начинаю вас понимать, мистер Холмс. Вы говорите о Лондонском монстре.

Детектив быстро нашел нужную выписку в своей тетради:

— Я имею в виду не только Лондонского монстра, хотя он в свое время наделал шуму. Впервые появился в нашем городе сто лет назад, в апреле тысяча семьсот восемьдесят восьмого года. В течение двух последующих лет на улицах было зарезано около пятидесяти женщин. Убийцу так и не нашли — возьмите это на заметку, Уотсон. Перенесемся на континент. Инсбрук, тысяча восемьсот двадцать восьмой год: убийца подходил вплотную к женщинам и наносил им раны простым перочинным ножом. Дело до сих пор не закрыто. Бремен, тысяча восемьсот восьмидесятый год: некий парикмахер при свете дня ранил ножом в грудь не менее тридцати пяти женщин, пока его наконец не арестовали. Все это примеры того, что я бы назвал патологической эротоманией.

— Ваша цепочка рассуждений внушает ужас, — заметил доктор Эгер.

— О какой логической последовательности вы говорите, Холмс? — спросил я со страхом.

— Если мне удастся обнаружить звено, связующее жертв — вот вам прекрасный пример: общее знание некой тайны, — моя гипотеза благополучно развалится. Но я спрашиваю себя: «Cui bono?»,^[838] пока эти слова не начинают жечь мозг. Единственный ответ: «Ни в чьих». Теперь уже совершенно ясно: человек, совершивший столько не имеющих никаких мотивов убийств, — сумасшедший. И чтобы продолжать беспрепятственно убивать…

— …преступник не должен выглядеть безумцем, — закончил фразу Мур.

— Итак, я задаю вам вопрос, доктор Эгер: возможно ли это?

— Весьма трудно ответить с абсолютной уверенностью. В конце концов, является ли умственное расстройство болезнью души, вырождением рода или дефектом мозга? Ваша версия предполагает радикально новую форму сумасшествия — мономанию, скрывающуюся под личиной рационального ума, который поддерживает и маскирует эту патологию. Такая идея больше подходит к классическому определению зла в чистом виде, чем к маньяку, наносящему внезапный удар ножом. Вы говорите о полном моральном вырождении, сопровождаемом приятной внешностью и трезвым умом.

— Именно так, — подтвердил сыщик.

— Боюсь, это вполне возможно, — ответил доктор.

— Что ж, ничего не поделаешь, — сказал мой друг. — Благодарю за помощь. Прошу меня извинить: у меня еще уйма работы. Плата за оказанные вами услуги — на столе.

Мур попытался вернуть банкноты:

— Мистер Холмс, будучи вашим соседом, я не вправе требовать от вас оплату экстренной помощи.

— Тогда считайте это гонораром за консультацию, — улыбнулся детектив. — Пойдемте, Уотсон. Не будем больше отнимать время у доктора Эгера.

— И вам спасибо, Холмс, — стоя в дверях, сказал учтивый молодой человек. — Если вновь возникнет необходимость во мне, ни минуты не сомневайтесь. Сегодня меня посетили три пациента: двое с бессонницей и один с плохо скрытым пристрастием к наркотикам. Ваш визит скрасил мне день.^[839]

Помахав на прощание Эгеру, мы быстро одолели короткий путь до нашего дома.

— Выглядите обеспокоенным, доктор Уотсон, — заметил Холмс.

— Трудно поверить, что такие создания существуют вне беллетристики, призванной напугать читателя, — сознался я, нашаривая ключ в кармане.

— Да, все это плохо укладывается в голове. Мне потребовалось несколько недель, чтобы только допустить возможность подобного кошмара.

— А вы уверены, что наш подопечный принадлежит к этому типу злодеев? — не отставал я, пока мы поднимались по лестнице.

— У меня нет в этом ни малейших сомнений.

— Не представляю, каковы будут ваши следующие шаги. Вы описали настоящего монстра.

— Он не чудовище, не дикий зверь, а нечто несравненно более опасное. Боюсь, когда в человеке извращенность соединена с ощущением собственной правоты, результат получается просто убийственный. У меня возникли опасения, что разыскать такого злодея почти невозможно. Но я сделаю это, Уотсон. Клянусь вам, я его поймаю.

Холмс кивнул мне, пожелал спокойной ночи и, не тратя лишних слов, скрылся за дверьми своей комнаты.

Глава 16 Проблема Уайтчепела

Спустившись из спальни на следующее утро, я обнаружил, что Холмс уже позавтракал. Убрав все подушки с канапе, он свалил их кучей рядом, запасся сигаретами и растянулся на полу с важностью окутанного завесой фимиама языческого божка. На мое приветствие он не ответил. Между восемью и девятью часами я расправился с яйцом и несколькими ломтиками бекона, проглядывая между делом «Таймс» и «Пэлл Мэлл».

— Мне надо переговорить с вами, Уотсон, если у вас есть время, — сказал Холмс, выбрасывая сигаретный окурок в ближайшую пустую чайную чашку.

— Слушаю вас.

Выйдя из-за обеденного стола и взяв сигару из ящика для угля, я удобно устроился в кресле.

— Я не стану испытывать ваше терпение дольше, чем необходимо, но проклятие сыщика-одиночки в том, что у него нет соратника, всегда готового его выслушать, когда проблема становится неподъемной для одного человека. Вы, конечно, заметили, что наше расследование идет по трем направлениям. Первое — и, вынужден признаться, наименее плодотворное — касается фактических преступлений Потрошителя; здесь у нас поразительно мало вещественных доказательств. Хотя визит к доктору Эгеру в целом оказался весьма полезным, наш источник информации, мисс Монк, пока не сообщила сведений, которые позволили бы выяснить место жительства и имя преступника, чтобы арестовать его. Второе направление основано на допущении, что Джеку Потрошителю, кем бы он ни был, доставляет огромное удовольствие мучить нас. Эта идея проистекает из письма, полученного в феврале прошлого года. Создается впечатление, что сочинять издевательские записки для него не менее приятно, чем совершать чудовищные убийства. Впрочем, не исключено, что эта тяга к переписке его и погубит: малейшая зацепка может обнаружить его местонахождение. До сих пор я внятно излагал свои мысли?

— Вполне.

— И наконец — дело об убийстве Марты Тэйбрам.

— Вы по-прежнему считаете, что это дело рук Потрошителя?

— Да, но здесь таится еще одна загадка: темная история Стивена Данлеви и Джонни Блэкстоуна. Мисс Монк не успела проработать у нас и недели, как вдруг к ней подходит незнакомец и утверждает, что ему известно все о смерти Тэйбрам. Принимая во внимание, что Уайтчепел — небольшой район, хоть и густонаселенный, нельзя исключить, что наша знакомая почти сразу повстречала человека, знающего Джека Потрошителя. Но насколько это правдоподобно?

— Что вы хотите сказать?

— Не странно ли, что мисс Монк обнаружила такую важную зацепку совершенно случайно? Это обстоятельство становится еще более необъяснимым, если мы подробнее остановимся на источнике этой информации — мистере Данлеви. Должен признаться, в ту страшную ночь в пабе я видел его уже не в первый раз. Я сразу же понял это, но лишь через несколько дней вспомнил, где встречал его раньше: в ламбетском работном доме, когда мы уходили от мисс Монк.

Я раскрыл рот от изумления.

— Вы уверены?

— Абсолютно. И это еще одна причина, почему мисс Монк следует держать его под наблюдением.

Хотя я часто замечал, как Холмс, следуя выработанным им методам, манипулировал людьми, как фигурами на шахматной доске, но никак не мог привыкнуть к подобному. Я холодно кивнул, возмущенный его речами.

— Не исключено, что Данлеви и мисс Монк состоят в сговоре против вас.

Мой друг лишь улыбнулся в ответ:

— Я рассматривал эту версию. И все же считаю, что мисс Монк не работает на него; по крайней мере, этого не было, когда я обратился к ней за помощью.

— Если исключить личную симпатию, откуда такая уверенность?

— Из-за ее новых ботинок с ободранными носками, что вызвали такой скандал прошлой ночью.

— Не понимаю.

— На ее старых мужских башмаках были симметричные дыры как раз на подъеме, где изгибается стопа, — труднопереносимое состояние в это мокрое и холодное время года. И все же в течение двух недель после того, как я заплатил ей, она не покупала новой обуви. Решила даже, что я подшучиваю над ней, обращаясь как с коллегой. И уж, конечно, мисс Монк не получала денег от Данлеви. В лучшем случае рассчитывала отложить фунт-другой про запас, чтобы опять не оказаться в работном доме.

В этот момент мы услышали громкие медленные шаги на лестнице. Дверь распахнулась, и на пороге возникла массивная фигура старшего брата великого детектива. Роль Майкрофта Холмса в английском правительстве была огромна, хотя и неизвестна широкой публике. Майкрофта отличали пугающая проницательность и армейская приверженность к заведенному порядку. Он редко выбирался за пределы Уайтхолла, квартиры на Пэлл-Мэлл или клуба «Диоген». Я тут же предложил ему сесть, но он остался стоять, озабоченно глядя на младшего брата, лежащего на полу. В его внимательных серых глазах плескалось явное неудовольствие.

— Я был неприятно удивлен и встревожен, когда в воскресенье мне домой пришло циркулярное письмо из самых высших сфер, — объявил Майкрофт Холмс. — Он не причинит себе вреда? — Этот вопрос был обращен ко мне, и я покачал головой. — Послушай, Шерлок, в какие игры ты играешь? Ты преследовал убийцу из Уайтчепела самым безрассудным образом.

— Присядь, брат Майкрофт, в ногах правды нет — быстро устанешь. А меня ты уже успел утомить, — съязвил мой друг, которого одновременно позабавило и раздосадовало появление брата. — Так уж вышло. Мы совершенно случайно оказались на месте преступления.

Майкрофт неохотно сел, привычно устремив глаза куда-то в пустоту, что со стороны при взгляде на обоих братьев воспринималось как расслабленность, а на деле было величайшей концентрацией мысли.

— Ты меня изумил. Крайне неосмотрительно было преследовать его в темноте без оружия. Гнался за ним даже после того, как упал…

Должно быть, меня смутила эта реплика, потому что Холмс с саркастическим видом поднял обшлаг рубашки, обнажив запястье. Я тогда даже не заметил, как сильно он ушиб и разодрал руку при падении.

— Хотел пресечь его дальнейшие действия, но, как видишь, случилось иначе, — сказал Шерлок брату.

— Мой дорогой мальчик, ты обязан относиться к таким вещам более серьезно.

Губы Холмса раздраженно дернулись.

— Майкрофт, если ты хочешь сказать, что я легкомысленно отношусь к чудовищным убийствам пяти беззащитных женщин…

— Ты делаешь вид, что не понимаешь меня. — Холмс-старший ласково глядел на родственника, но голос его звучал сухо. — Это вопрос огромной практической важности, не говоря уже о моих нежных чувствах к единственному брату. Ты не должен больше в одиночку гоняться за опасными безумцами. Разве ты не понимаешь, насколько велик риск? Уайтчепел — маленький район огромного Лондона, но тот эффект, который производят эти убийства… Шерлок, ты осознаешь, какие последствия будет иметь твоя неудача?

— Все возрастающее число проституток, выпотрошенных во имя какого-то мрачного ритуала.

— Твой цинизм неуместен, — фыркнул Майкрофт. — Ты читал статью о двойном убийстве в «Стар»?

— Просматривал. Они требуют уволить сэра Чарльза Уоррена.

— Иногда эти карбонарии очень верно выражают общественное мнение. Они пишут, что Уайтчепел разнесет Британскую империю вдребезги. Это, конечно, явное и злонамеренное преувеличение, но мы крайне обеспокоены. И, хотя это тебя нисколько не интересует, знай, мой мальчик: есть люди, которые искусственно раздувают ужасы Уайтчепела, превращая их в проблему всей страны. Мы стремимся к прогрессу, но вокруг смутьяны и анархисты.

— Конечно, это скорее ваши трудности, чем мои. Я вовсе не претендую воплощать собой информационный центр британского правительства.

Майкрофт Холмс сурово поджал губы:

— Думаю, ты был бы глубоко взволнован, узнав о несчастьях, преследующих сейчас Ее величество со всех сторон. Я не вправе обсуждать это, но ты окажешь мне честь, если поверишь на слово. Все очень плохо, Шерлок, и становится еще хуже. Один лишь вопрос об автономии Ирландии настолько расколол парламент, что этот безумец, разгуливающий на свободе среди обездоленных, вполне способен превратить сеющие рознь слова в подстрекательские действия. И тут еще до меня доходят слухи о написанном на стене провокационном воззвании, бросающем тень на евреев…

— Я слышал, ваш сэр Чарльз стер эту надпись.

Майкрофт вздохнул, всем своим видом выражая терпение, которому вот-вот придет конец.

— Думаешь, я не понимаю всю степень твоего разочарования? Возможно, ты почувствуешь огромное политическое значение этого дела, когда я скажу: меня просило обратиться к тебе лицо, чью роль вряд ли можно преувеличить.

Глаза Холмса смягчились, но бровь вопрошающе поднялась.

— Мой дорогой брат, что ты хочешь от меня? Мне нечего предложить, кроме своих уверений.

— Напротив, я рассчитываю получить от тебя ответы на важные вопросы. Мистер Ласк послал петицию Ее величеству, предлагая назначить награду за поимку убийцы.

— Да, он превосходно разбирается в иерархии власти.

— Мне хотелось бы услышать твои соображения.

Великий сыщик решительно покачал головой:

— Нет. Игра едва ли стоит свеч. Чтобы достичь результата, мне пришлось бы просеять массы пустой породы, не говоря уже о давлении официальных властей, которые заинтересованы в успехе этого расследования.

— Тогда договорились: никакого вознаграждения. Какие иные формы помощи будут тебе полезны?

Холмс глубоко вздохнул:

— Мне требуется неограниченный доступ к показаниям, собранным полицией округа Сити и Скотланд-Ярдом. И неважно, что напишут обо мне в «Лондон Кроникл».

— Это я обеспечу.

— Необходимо увеличить численность патрулей в Уайтчепеле. Они должны быть укомплектованы толковыми людьми.

— Я заранее предвидел это требование. Пополнение вчера взято из других районов города. Я полагаю, ты ознакомился с историей Лондонского монстра?

— Мой дорогой Майкрофт, какие свежие идеи порой приходят тебе в голову!

— Что еще потребуется?

— Время прежде всего, — ответил Холмс, внезапно показавшийся мне очень усталым. — Если это все, Майкрофт, желаю тебе хорошего дня. Мне необходимо продолжить работу.

Старший брат с усилием поднял со стула свое массивное тело.

— Шерлок, я знаю, что сильные стороны каждого из нас лежат в противоположных сферах. Ты упиваешься деталями, меня интересует вселенная. Ты движешься назад, в прошлое, создавая цепочку умозаключений на основе мельчайших подробностей, я же предсказываю грандиозные события на почве обыденности. И теперь я целиком полагаюсь на твои специфические таланты. Будь деятелен, Шерлок. Если тебе понадобится помощь, немедленно обращайся ко мне.

— Скажи своему высокопоставленному лицу, что я сделаю все от меня зависящее, чтобы остановить этого изверга.

— Хорошо сказано, Шерлок. И я не останусь в стороне. Ты займешься расследованием, я — всем остальным. Поправляйся быстрее. Не выразить словами, как я рад, что ты не лежишь где-нибудь в канаве, убитый.

— Спасибо. Целиком разделяю твою точку зрения.

— Тогда до свидания.

Я проводил Майкрофта Холмса. Выйдя из дома на улицу, он обернулся и схватил меня за руку:

— Присматривайте за ним, доктор. Меня пугает, что брат занимается этим ужасным делом, но он должен испробовать все средства. Ему необходимо действовать быстро. От этого слишком многое зависит.

И тучный, осанистый Майкрофт тяжело двинулся по Бейкер-стрит в сторону ближайшей стоянки кэбов на Дорсет-стрит. Я постоял немного, вдыхая бодрящий воздух осеннего дня. Наставления Майкрофта подействовали на меня лучше, чем пустые обещания. Шерлок обладал замечательным умением восстанавливать силы, если все его существо было сконцентрировано на этом. Тот самый человек, который больше месяца лежал беспомощный в нервной прострации, если у него появлялось дело, был способен энергично взяться за него и не останавливаться на полпути. И я мысленно поклялся, что, если Холмс снова направится по следу Джека Потрошителя, я буду рядом с ним.

Глава 17 Человек в униформе

На следующий день было около шестнадцати часов, когда в гостиную вошла миссис Хадсон:

— Мистер Холмс, к вам пришла мисс Монк. С ней какой-то мужчина.

— Отлично, миссис Хадсон. Проводите их ко мне наверх. — С удивившей меня живостью детектив вскочил с дивана. — Несмотря ни на что, мы продвигаемся вперед, Уотсон. Как поживаете, мисс Монк?

Она, по-видимому, стремглав взбежала по лестнице: ее спутник все еще с трудом поднимался следом.

— Я привела его! — возбужденно прошептала Мэри Энн. — Как только вы сказали мне о веточке винограда, я пошла по следу, и разрази меня гром, если бы я не сумела его отыскать. Пришлось потратить шиллинг, чтобы уговорить его прийти сюда.

Человек, вошедший в гостиную, был худым, с сединой в волосах и большим носом. На щеках — глубокие морщины, на лице — выражение недовольства, которое, как мы скоро убедились, менялось в сторону покорности, разочарования или нескрываемого презрения в зависимости от сиюминутных обстоятельств. Но в первый момент по его водянистым голубым глазам и упрямому подбородку было видно, что он весьма не в духе.

— Меня зовут Шерлок Холмс, — радушно представился мой друг, — а это доктор Уотсон.

— Я знаю, кто вы и чем занимаетесь, — огрызнулся вошедший, — а вот зачем я тащился через весь Лондон, чтобы увидеть вас, пока непонятно.

— Это мистер Мэтью Пакер, — поспешно сказала девушка. — Он действительно живет на другом конце города, на Бернер-стрит. Продает фрукты прямо из окна своего дома. Верно я говорю?

— С этим трудно поспорить.

— Рад приветствовать вас,мистер Пакер! — с нескрываемым энтузиазмом воскликнул детектив. — Присядьте поближе к камину. В это время года нас всех донимает холод, и ваш ревматизм, должно быть, разыгрался не на шутку.

— Я не жаловался на свои хвори, но, если уж вы узнали про них, не говорите откуда, — сказал мистер Пакер, проходя к плетеному креслу.

— Доктор Уотсон, — сказал Холмс, скрывая приятное изумление под маской простодушия, — кажется, вы говорили, что лучшее средство от ревматизма — стакан доброго бренди?

— И не один раз. Налить вам, мистер Пакер?

— Не откажусь. А теперь пусть эта юная дама объяснит, зачем отвлекла старика с утра пораньше от дел в лавке.

— Видите ли, мистер Холмс, — вступила в разговор Мэри Энн, — я шла по Бернер-стрит и увидела в окне мистера Пакера свежий черный виноград. И сразу же вспомнила несчастную женщину, убитую рядом с клубом. Ее ведь нашли с веточкой винограда в руке! Черного, как раз такого, что продаете вы, мистер Пакер, — добавила она с лучезарной улыбкой.

— Уж не хотите ли вы сказать, что эту женщину убил я, — ухмыльнулся старый плут, — а вы привели меня на допрос к этим джентльменам?

— Ничего подобного, мистер Пакер, — ответил сыщик с печалью в голосе. — Крайне маловероятно даже то, что вы заметили нечто полезное для нас.

— Именно об этом я твержу вашей сумасшедшей помощнице.

— Единственная надежда на успех зиждется на предположении, что вы, возможно, видели в тот вечер женщину с цветком, приколотым к жакету. Красный цветок на фоне белого папоротника. Но, как я уже сказал, ситуация почти безнадежная. Похоже, Джек Потрошитель умнее всех нас.

Выражение презрительности на лице торговца сменилось гримасой снисходительности.

— Говорите, к ее жакету был приколот красный цветок? — спросил он, потягивая бренди.

— Да, — вздохнул детектив. — Боюсь, все бесполезно.

— Как это ни смешно, но я действительно продавал виноград женщине с красным цветком. Платил, естественно, мужчина, но она все время стояла рядом.

— Удивительное совпадение! Вы случайно не запомнили какие-то особенности ее лица или фигуры?

— Весьма унылая особа, — ответил старик Мэтью. — Светлокожая, с темными кудрями, а юбка, капор, корсаж, меховая оторочка жакета — все черное.

— В самом деле? — холодно спросил Холмс.

— У нее было волевое лицо, если вы понимаете, что я хочу сказать: квадратные челюсти, высокие скулы…

— А ее спутник?

Шерлок выглядел, как всегда, бесстрастным, но я видел, что он весь внимание.

— Обычный парень среднего роста, плотный, крепкого телосложения. Одет просто, как клерк или лавочник, — сюртук и суконная шляпа. Перчаток не было.

— Ваш рассказ чрезвычайно заинтересовал меня, мистер Пакер. — Нотка показного равнодушия уже не слышалась в голосе моего друга. — А лицо? Вы можете описать этого человека?

— Правильные черты, гладко выбрит. И знаете — я уже видел его раньше.

Тут уже Холмс не сдержался, подавшись вперед всем телом.

— Да что вы говорите!

— Похоже, живет где-то по соседству, уж больно физиономия знакомая.

— Не припоминаете, где видели его раньше?

— Где-то поблизости. В пабе или на рынке.

— А род его занятий и место жительства вам неизвестны?

— Я лишь сказал, что встречал этого парня, но не говорил, будто его знаю.

Холмс нервно сжал пальцы, но голос его остался ровным:

— В какое примерно время вы продали им виноград, мистер Пакер?

Он пожал плечами:

— Думаю, часов в двенадцать.

— Вы рассказывали об этом полисменам?

— Полиция! — фыркнул Мэтью. — О чем мне с ними разговаривать? Понятное дело, они стучали мне в дверь, хотели узнать, не заметил ли я чего-нибудь. Ну, я им и сказал, что видел в половине первого, когда закрывал лавку. Ровным счетом ничего.

— Вы не стали сообщать полиции, что заметили нечто подозрительное?

— Господи, да что подозрительного, когда люди покупают гроздь винограда?

— Пожалуй, вы правы. И все же, мистер Пакер, не вспомните ли еще что-нибудь про ночь убийства и того человека?

— Ну что ж, за бренди, которым вы меня столь любезно угостили, я припомню еще одну подробность, — соблаговолил ответить торговец. — Наверное, они не были большими друзьями, но женщина встречала и ранее этого парня, не носившего перчаток, точно вам говорю.

— Почему вы так решили? — спросил Холмс.

— Он покупает виноград, а женщина и говорит ему: «Они ведь тебя не хватятся сегодня вечером?» А он ей раздраженно: «О ком ты говоришь?» А она: «Я тебя раскусила, но не обижайся — в этой одежде ты выглядишь великолепно».

— Она имела в виду его наряд?

— Точно, — согласился старик, допивая оставшееся бренди. — Не возьму в толк, с чего она так сказала: в его одежде не было ничего примечательного. Она просто потеряла голову от этого типа, если то, что вы говорите, верно. Через час она уже была мертва.

Холмс ничего не сказал в ответ: мысли его были далеко. Наш гость демонстративно откашлялся и встал:

— Так или иначе, джентльмены, мне пора идти. К тому же не представляю, что за польза от ваших расспросов.

— Ради бога, извините за беспокойство! — воскликнул я.

— Пять женщин мертвы, а у вас даже нет подозреваемых! Результат пока неважный. Что ж, дайте мне знать, если что-то выйдет. Но я сильно сомневаюсь. Мне пора возвращаться в лавку.

— Простите, мистер Пакер, но, боюсь, вам придется еще задержаться.

— Неужели? И зачем, позвольте спросить?

Холмс приблизился к пожилому мужчине, остановившись в паре дюймов и буквально нависнув над этим вспыльчивым человеком. Бледный, с подвязанной рукой, он выглядел чрезвычайно устрашающе.

— Я весьма благодарен, что вы к нам зашли. Думаю, вам известно, что Скотланд-Ярд тоже разыскивает Джека Потрошителя. Если вы до сих пор не поняли, что располагаете важной информацией, я считаю своим долгом разъяснить, в каком положении вы оказались. Мы сейчас возьмем кэб и отправимся прямиком в Скотланд-Ярд, где вы в точности повторите моему другу Лестрейду все, что сказали нам. И не дайте мне повода заподозрить хотя бы на мгновение, что вы сочувствуете Джеку Потрошителю.

Старик Мэтью растерялся, не зная, что ответить.

— Итак, в путь. Уотсон, будьте так любезны, принесите мое пальто. Мисс Монк, я не хочу отнимать у вас время, поэтому не предлагаю ехать с нами. Сердечно благодарю, что привели к нам этого человека. Прошу вас следовать с нами, мистер Пакер.

Вот так начался день, ставший радостным для нас и принесший много беспокойства мистеру Пакеру. Лестрейд охотно записал его показания, потом пригласил старика в морг, где ему показали не Элизабет Страйд, а Кэтрин Эддоуз. Торговец решительно заявил, что никогда ее не видел, и тогда ему предъявили для опознания труп Страйд. На этот раз он уверенно подтвердил, что это и есть женщина, покупавшая виноград. Близился вечер. В награду за правильную идентификацию убитой Пакера доставили к сэру Чарльзу Уоррену, которому наш свидетель в третий раз дал показания. После этого мы с благодарностью отпустили его.

— Должен признать, что деньги, заплаченные вами мисс Монк, окупились достаточно быстро, — сказал я Шерлоку, когда мы ехали в кэбе.

— Теперь область поисков чрезвычайно сузилась, — с подчеркнутой медлительностью проговорил детектив. — Вместо того чтобы напрягать силы, выискивая англичанина ростом пять футов семь дюймов, мы откроем охоту на гладко выбритого англичанина ростом пять футов семь дюймов, с правильными чертами лица.

— Что же мы в итоге имеем из показаний Пакера?

— На мой взгляд, представляют интерес два момента.

— Отсутствие перчаток?

— Браво, Уотсон! Эта деталь сужает социальную сферу поисков: не думаю, что представители низших слоев Уайтчепела надевают перчатки к обеду. А второй момент?

— То, что Пакер раньше встречал его где-то поблизости?

— Мой дорогой друг, естественно, мы не забываем — отличное знание Уайтчепела этим человеком предполагает, что он бывал там и раньше.

— Ну, тогда странная реплика о его одежде — если, конечно, Пакер все верно расслышал.

— Уотсон, вы определенно делаете успехи. Да, эти слова чрезвычайно меня заинтересовали. Вероятно, этот парень решил, что будет меньше бросаться в глаза в наряде обычного добропорядочного британца.

— Не понимаю почему.

— Неужели? — улыбнулся Холмс. — Вы удивляете меня, мой мальчик. Возьмем такой пример. Допустим, мне надо подробно описать вас. Если бы мы не были знакомы и физиогномика не была частью моей профессии, я бы сказал, что у вас правильные черты лица. В конце концов, этот термин означает симметрию, не более.

— Я теряюсь в догадках, как Страйд узнала этого человека и стало ли это причиной ее смерти.

Внезапно Холмс рассмеялся.

— Предположим, ваши лондонские друзья достаточно наблюдательны, чтобы опознать вас при встрече. Если вы оденетесь как простой моряк, они поймут, что это вы?

— Думаю, да.

— Вы уверены? Если вы в своей нынешней одежде внезапно окажетесь в Индии, тамошние друзья вас узнают?

— Некоторые да, а кто-то, наверное, и нет, — признал я.

— Почему же?

— Моя внешность сильно изменилась. К тому же я всегда был в армейской форме.

— А вот теперь я растолкую свои доводы, — сказал сыщик с обычным для него отсутствующим выражением лица. — Уж коли есть вероятность, что коллеги не узнают вас в толпе, если вы не будете одеты в униформу, как можно ожидать этого от незнакомого человека? Но в этом мире существуют люди с хорошей памятью на лица, и Элизабет Страйд была одной из них. Большинство не узнало бы не слишком запоминающееся лицо вне привычного окружения, а она сумела это сделать. К сожалению, ей не удалось ничего рассказать: вскоре она погибла.

— Вы правы, Холмс, — сказал я, подумав. Ход его мысли стал теперь для меня абсолютно ясен. — Штатское одеяние существенно изменяет облик человека, если до этого он постоянно носил униформу.

— В ближайшее время я направлю все свои усилия на поиски этого Джонни Блэкстоуна, — отозвался мой друг. — Боюсь только, это займет немало времени.

Глава 18 Трофеи

Утро шестого октября выдалось туманным и холодным, влажный воздух норовил проникнуть в жилища сквозь окна и дымоходы. Было где-то часов восемь, когда раздался короткий стук в дверь и вошел Холмс с чашкой кофе в руке.

— Какие новости?

— Сегодня погребение Элизабет Страйд. Если хотите, поедем вместе на Восточное Лондонское кладбище — я выяснил, что ее хоронят там.

— Буду готов через десять минут.

— Кэб прибудет в половине девятого.

Я быстро оделся и, наскоро позавтракав, уселся в пролетку рядом с Холмсом.

— Ожидаете каких-то событий?

— Не имею ни малейшего представления, что может случиться. Именно поэтому мы и едем туда.

— Но вы что-то подозреваете?

— На Мэрилбоун-роуд открылся новый вегетарианский ресторан. Насколько мне известно, появление таких заведений во многом связано с нашими восточными колониями, но подобная практика имеет и достаточно долгую британскую историю. Так, сэр Исаак Ньютон испытывал ужас перед кровяной колбасой.

Я подавил любопытство, зная, что ничто на свете не заставит Шерлока Холмса делиться информацией, когда он к этому не расположен. Мы закутались в свои пальто. Холмс погрузился в раздумья, а я проклинал тонкие стенки кэба, нисколько не защищавшие от непогоды. Я смотрел, как мелькают улицы за окном. Нога ныла от сырости, проникавшей внутрь экипажа.

Железный забор отделял Восточное Лондонское кладбище от дороги, травяная лужайка за воротами была обсажена по краям ольхой, горным ильмом и кленами, темневшими в утренней мгле. Туман висел в воздухе, подобно призраку, и я закутался в шарф поплотнее.

— Холмс, а где же часовня?

— Здесь ее нет. Этому кладбищу не более пятнадцати лет, оно предназначено для местных жителей. Одно из непредусмотренных последствий того, что население города за пятьдесят лет увеличилось вдвое и достигло четырех миллионов человек: куда девать мертвых?

Около десятка мужчин и женщин стояли в ожидании рядом с низкой лачугой. Они собрались вокруг тележки, на которой лежал длинный предмет, завернутый в рваную мешковину. В нескольких ярдах стояли констебль и доктор Мур Эгер.

— Доброе утро! — поприветствовал офицера Холмс. — Что привело вас сюда?

— Здравствуйте, сэр. Инспектор Лестрейд распорядился, чтобы полиция присутствовала на похоронах жертвы убийства.

— Весьма разумное решение.

— Да, мистер Холмс. Правда, не знаю, следует ли нам обеспечивать порядок или просто показаться публике…

Холмс рассмеялся:

— Полагаю, даже видимость работы полезна Скотланд-Ярду.

— Я этого не говорил, сэр, — рассудительно заметил констебль, поднимая воротник. — Однако нас здесь ждали, если вы меня понимаете.

— Несомненно. Вот и служитель церкви. Давайте присоединимся к траурной процессии.

Приходской священник, тяжело дыша, подошел к тележке. Его гладкое, лоснящееся лицо было угрюмо, из-под пальто выглядывал белый пасторский воротничок. Мы шли на некотором расстоянии от тела покойной, достаточно далеко, чтобы избежать лишних пересудов, но настолько близко, чтобы слышать тихие голоса остальных участников процессии. Без сомнения, Холмс с его обостренными чувствами различал слова даже лучше меня.

— Не слишком впечатляющее зрелище, — заметил светловолосый мужчина, от которого даже за несколько ярдов разило рыбой.

— Сам знаешь, у Лиз не было родственников, — отозвалась укутанная шалью молодая женщина в черной соломенной шляпе.

— Она постоянно жила в нужде. Ей никогда не везло.

— По крайней мере, ее не разрезали на куски, как ту, другую девушку. Все-таки не такая страшная участь.

— Если бы не мысли о том, чья же очередь следом, я бы смогла снова наконец спокойно спать, — сказала другая женщина. Чувствовалось, что она вот-вот разрыдается. — Прошлой ночью крыса как выскочит на аллею, я аж завизжала от страха.

— Ну, я не такая. Тесаку непросто будет поймать меня в темном углу.

— Сегодня — да, но назавтра тебе захочется глотнуть джина, и где тебя тогда искать?

— Где-нибудь на Уайтс-роу с задранными на голову юбками.

— Оставь Молли в покое, Майкл.

— Он прав. Молли, как и всех нас, так и тянет на улицу.

Мы пришли на отдаленный участок кладбища, где, казалось, поработали не могильщики, а гигантские кроты. Земля была перевернута, кучка свежего грунта лежала рядом с ямой глубиной шесть футов и примерно такой же длины. Надгробных памятников нигде не было: увиденное прискорбным образом напомнило мне сделанные наспех военные захоронения.

— Это здесь, Хоукс? — спросил священник.

— Вот ее могила, — проворчал владелец похоронного бюро. — Участок один пять пять ноль девять.

Священник, не теряя времени даром, скороговоркой прочитал заупокойную молитву, в то время как Хоукс и кладбищенский служитель взяли с тележки завернутое в саван тело и опустили в могилу.

— Элизабет Страйд была неимущей, — тихо сказал мой друг, — и ее хоронят за счет прихода. И все же больно осознавать, что человеческое существо, и без того страдавшее без меры, вот так завершает свой земной путь.

Церемония закончилась, и немногие присутствовавшие быстро разошлись. Остался только рыжеволосый темноглазый мужчина средних лет, казавшийся скорее разъяренным, чем объятым скорбью. Он поднял с земли камень и бросил в распорядителя похорон Хоукса с криком:

— Я относился к этой женщине как к королеве, а вы швыряете землю в ее могилу, словно она дохлая собака, которую бросили в реку!

— Идите прочь! — огрызнулся Хоукс. — Я исполняю свои обязанности, именно за это мне платят. А если вам не нравится, хороните ее сами.

Мужчина с безумными глазами прошел мимо нас. Тут его взгляд упал на закругленный шлем и полосатый нарукавник^[840] констебля. Рыжеволосый приостановился, угрожающе бормоча вполголоса:

— Будь я копом, патрулирующим Уайтчепел той ночью, наложил бы на себя руки от стыда!

— Уходите отсюда, мистер, — отозвался полицейский. — Мы делаем что в наших силах.

— Тогда возьмите нож и полосните им по своей драгоценной глотке!

— Вы пьяны, и, если не успокоитесь, придется вас арестовать.

— Лучше разыщите того, кто убил Лиз, а если не можете, убирайтесь к черту!

— А кто вы, сэр, позвольте спросить? — вмешался Шерлок Холмс.

— Майкл Кидни, — ответил скандалист, с трудом сохраняя равновесие. — Я был ее мужем и непременно найду убийцу, пока вы, свиньи, роетесь носом в грязи.

— А, владелец висячего замка! — воскликнул сыщик. — Скажите, она полюбила вас до того, как вы заперли ее на ключ, или после?

— Ах ты дьявол! — прорычал Кидни. — Она порывалась бросить меня, только когда была пьяна. А кто вы такой и откуда так много знаете?

— Меня зовут Шерлок Холмс.

— Ах вот оно что! — Кидни распалился еще больше. — Я слышал, что, возможно, Потрошитель — это вы и есть!

— Да, были такие обвинения.

— Так что тогда вы делаете на ее похоронах?

— Вас это не должно беспокоить. Послушайте мой совет, Кидни, не лезьте не в свое дело.

— Пришли полюбоваться на свою работу?! — завизжал он. — Злорадствуете, насмехаетесь над Богом и теми, кто любил ее?

Кидни, растрепанный и неистовый, замахнулся кулаком на Холмса, но мой друг без труда уклонился от удара. Я бросился к негодяю, чтобы схватить его за руки, но тут вмешался полицейский, пригрозив Кидни дубинкой.

— Пойдешь с нами. И помни: пикнешь еще раз — так отделаю, что родная мать не узнает.

Мы вытащили эту упирающуюся скотину на улицу, где нам улыбнулась удача в лице еще одного полисмена, патрулирующего свой участок. Передав Кидни в руки блюстителей закона, я вернулся туда, где оставил Шерлока. Мой друг сидел на траве, задумчиво поправляя перевязь.

— У этого констебля, похоже, крутой нрав, — заметил я.

— Не круче, чем у Кидни, — отозвался Холмс, недовольно поморщившись. — Хорошо еще, что не разгорелась серьезная драка, а то бы ему крепко досталось.

— Даже раненный, вы остаетесь грозным противником, и я очень рад, что силы возвращаются к вам с каждым часом. Но послушайте, Холмс, вам удалось выяснить то, что хотели?

— Полагаю, мне следует объяснить, зачем я вытащил вас в эту жуткую сырость, — сказал мой друг, когда мы направлялись к дороге. — Как ни странно, мне пришла в голову та же мысль, что и Майклу Кидни. Эти убийства совершаются самым вызывающим образом и сопровождаются громкой шумихой, раздуваемой прессой. А что, как не похороны жертвы, способно привлечь любопытствующих?

— Потрошитель не настолько глуп, чтобы появиться тут.

— Я и не ожидал, что он придет, но в его письмах есть нотка тщеславия, которая давала мне такую надежду. Он с каждым разом наглеет все больше и очень скоро рискует окончательно зарваться, — предсказал мой друг. — Надеюсь, это случится до того, как еще кто-нибудь будет убит.

В следующий понедельник, вернувшись из клуба после партии в бильярд, я застал в гостиной любопытную сценку: Холмс растянулся на канапе, задрав ноги на спинку и поместив под голову подушки. Шейку скрипки он просунул сквозь ткань своей перевязи, а левой рукой царапал по струнам, извлекая жуткие, пронзительные звуки, что, очевидно, означало высшую степень меланхолии. Я направился в спальню: его странные музыкальные опыты действовали мне на нервы, особенно сейчас, когда он играл левой рукой. Однако Холмс остановил меня вопросом:

— Как поживает ваш приятель Терстон?

Я изумленно повернулся:

— Откуда вы знаете, что я встречался с Терстоном?

Он положил скрипку на прикроватный столик и сел.

— Месяцев восемь назад вы с горечью заявили, вернувшись из клуба, что не собираетесь больше играть там в бильярд, поскольку никто из оппонентов не сравнится с вами в мастерстве. Между собой мы сыграли с тех пор только раз, и я нахожу, что вы действительно грозный противник. Месяц назад вы взяли верх над новым членом клуба по фамилии Терстон. С тех пор вы не отказались от своего хобби, при этом ваше мастерство никуда не делось.

— Но как вы узнали, что я играл в бильярд?

— Вы обедали дома, а вчера не было матча по регби, который вы обычно обсуждаете со спортсменами из вашего клуба.

— Неужели все мои действия настолько очевидны?

— Только для искушенного наблюдателя.

— А вы, я вижу, посвятили свой досуг музыке.

— Так кажется на первый взгляд, но на самом деле я присутствовал на похоронах Кэтрин Эддоуз. Полная противоположность тому, что мы наблюдали недавно. Около пяти сотен человек, если я правильно определил на глаз, полированный гроб из вяза, да такой, что покойную было видно через стекло, публика на улицах: иммигранты, местные, обитатели Ист-Энда, Уэст-Энда, полиция Сити и Лондона, — да вдобавок еще и частный детектив-консультант. Видите, какой эффект дает небольшая сумма денег?

Я хотел было ответить, но тут раздался резкий стук в дверь. Вошла миссис Хадсон с небольшим пакетом:

— Это доставили с почтой, мистер Холмс. Когда я относила наверх чай, собиралась прихватить и пакет, но кошка вцепилась в него, словно в какое-то лакомство.

Холмс вскочил с канапе, как собака, почуявшая след, и кинулся к столу для химических опытов, где мощная лампа позволяла все хорошо разглядеть. Сила в правой руке Холмса сохранилась, и он был способен кое-как пользоваться здоровой конечностью. Разрезав карманным ножом бумагу, в которую была завернута деревянная коробка, Холмс стал внимательно изучать ее через лупу, что-то удовлетворенно бормоча. Возился он так долго, что я под конец просто изнемог от желания узнать, что все же лежит внутри коробки.

И вот сыщик приоткрыл крышку и разгреб ножом какое-то сено, под которым блеснул серебряный предмет.

Холмс нахмурился и, обернув руку куском ткани, извлек маленький портсигар. Детектив осмотрел его со всех сторон, но не нашел ни одной царапины на поверхности металла — вещица была совершенно новой. Вытащив из портсигара записку, Холмс бросил его на стол.

Текст послания гласил:

Мистер Холмс!

Вы потеряли портсигар. На этом я не вырезал монограмму — не было времени, — но вы, конечно, сделаете это сами, если пожелаете. У меня много работы: точу ножи (слишком часто приходится ими пользоваться в последнее время), но я не настолько занят, чтобы не передать мои наилучшие пожелания вам и доктору. Надеюсь, вы не думаете, что я отошел от дел, — работы еще предстоит много.

Ваш

Джек

PS — Не было времени отчистить нож от вашей крови, до того как выпотрошил последнюю девчонку. Какая же это была веселая неразбериха!

Я изумленно уставился на Холмса:

— Наверное, потеряли портсигар, когда столкнулись с убийцей. Точно помню, как вы просили мой.

Он не ответил.

— Холмс, но это полная чушь! Зачем ему присылать вещь, которая вам даже не принадлежит?

— Страница вырвана из записной книжки, стандартный карманный размер, черные чернила, и если повезет…

Вытащив кусок графита, Шерлок слегка провел им по бумаге и издал радостный крик, когда на ней появились какие-то знаки.

— Что вы там нашли?

Он с явным удовлетворением передал мне записку, и я увидел надписи, которые обнаружились:

245—11:30

1054—14

765—12:15

— Холмс, что же это такое?

— Оттиск предыдущей страницы. Признаюсь, пока я ничего не понял. Это, конечно, не означает, что написанное не поддается расшифровке. Никаких отпечатков пальцев ни на бумаге, ни на портсигаре, что очень странно: либо он носит перчатки с момента покупки вещи, либо тщательно стирает все свои следы. У этого коллекционера трофеев светлые волосы, он чрезвычайно педантичен. Я не сомневаюсь, что рядом с его жилищем находится конюшня, поскольку это сено недавно было в непосредственной близости от лошади. Сегодня этот человек присутствовал на похоронах Кэтрин Эддоуз. А пакуя эту коробку, — торжествующе закончил Холмс, — он курил сигарету. Пепел упал на сено.

Детектив соскреб ножом хлопья белого мягкого пепла на кусок промокательной бумаги и показал их мне через лупу.

— Я вижу волосяной мешочек, который вы обнаружили между бумагой и коробкой, а также почтовый штемпель — он, несомненно, показывает, что отправитель находился вблизи кладбища. А пепел? Поможет ли он выследить преступника?

Мой друг раздосадованно отбросил лупу, скомкал бумагу в кулаке и, прежде чем ответить, сделал очень глубокий и медленный вздох.

— Боюсь, что нет.

— Но почему? — вопросил я.

— Потому что он курил мои сигареты.

Новость была неприятная, но сказать мне было нечего, поэтому я промолчал.

— Теперь насчет трофеев, — уже более спокойно продолжал Холмс, вытаскивая из держателя стеклянную пробирку и зажигая горелку с синим пламенем. — Насколько нам известно, он забрал с собой матку и почку. Безусловно, у него и мой портсигар: иначе как бы он узнал, что на нем монограмма?

— Холмс, что вы делаете?

Мой друг лукаво взглянул на меня, устанавливая пробирку с водой над горелкой. Затем вытащил пузырек с белоснежными кристаллами из кожаного футляра, отрезал от испачканной бумаги клочок с темным пятном и швырнул в кипящую воду.

— Как вы полагаете, Уотсон, что это за пятно? Чернила? Грязь? Краска?

— Не очень приятно думать об этом… но, Холмс… да, конечно! — воскликнул я, наблюдая, как он тщательно смешивает в пробирке капельки жидкостей из разных склянок. — Как же я мог забыть! Когда мы познакомились, вы как раз говорили что-то непонятное о своем открытии…

— Дело в том, что тест Шерлока Холмса на гемоглобин — огромное достижение в криминалистике, у меня ушло четыре месяца на его разработку, — сказал сыщик небрежно.^[841] Откупорив пузырек, он вытряхнул бледные кристаллы в воду, где распадалась черная бумага, и выключил горелку. — То был во многих смыслах исторический день, друг мой Уотсон, и я приглашаю вас его отметить.

Я взял полученную им прозрачную жидкость и нерешительно вылил несколько капель в воду. На наших глазах она окрасилась в угрожающий темно-бордовый цвет.

— Это кровь, — сказал друг бесстрастно. — Я так и думал. Еду в Скотланд-Ярд. Не стану, как скряга, пользоваться своим открытием один после всех неприятностей, которые мы доставили Лестрейду. Будьте так любезны, дождитесь меня. Есть некоторая вероятность, что я попрошу вас внести денежный залог.

Глава 19 Что должен был рассказать Стивен Данлеви

Шерлока Холмса не взяли под арест в Скотланд-Ярде, но позже он вспоминал, что в ту ночь полицейские глядели на него с плохо скрываемым подозрением.

— Самое смешное, — проговорил он задумчиво, — что, будь я действительно замешан в какой-нибудь противозаконной деятельности, среди них не нашлось бы ни одного, кто вывел бы меня на чистую воду. Откажись я от ограничений, накладываемых цивилизацией, они бы не имели никаких шансов на успех. Тогда бы меня ничто не остановило.

Мои записи свидетельствуют, что 11 октября было завершено следствие по делу об убийстве Кэтрин Эддоуз, которым я интересовался, надеясь узнать вновь открывшиеся обстоятельства медицинского характера. Я заверил коронера, что удаление почки требует, по меньшей мере, элементарного знания анатомии и что этот орган не представляет ни малейшей ценности на рынке товаров. Второй «трофей» Потрошителя почти не упоминался. Вынесенное в итоге заключение, как и во всех предыдущих случаях, гласило: «Умышленное убийство некоего лица или неизвестных лиц».

Вернувшись на Бейкер-стрит вечером с тяжелым чувством на душе, я уже вдевал ноги в домашние тапочки, как вдруг услышал дребезжание колокольчика у входной двери. Поспешив к эркеру, я отдернул занавеску и выглянул, но звонивший или исчез, или уже успел войти. Я стоял лицом к окну, когда дверь в гостиную сильно хлопнула, впустив стремительно вбежавшую мисс Монк.

— Где он? — гневно вопросила она.

— Холмс? Не знаю. Мэри Энн, дорогая, что случилось?

— Если мистер Холмс сыграл со мной злую шутку, он ответит за это! Больше не сумеет заговорить мне зубы! Я поставлю его на место, помяните мое слово. Хватит держать меня в неведении, больше не соглашусь шпионить для него, пусть даже он станет выплачивать мне фунт не раз в неделю, а каждый час или даже минуту!

— Мисс Монк, пожалуйста, сядьте и расскажите мне на понятном английском, что произошло.

— Меня выслеживают!

— Боже правый! У вас есть хоть малейшее представление, кто это может быть?

Дверь распахнулась, и вошел Холмс, погруженный в раздумья. Он приятно удивился при виде нашей гостьи.

— Стивен Данлеви! — почти прокричала она.

— За вами кто-то шел следом, — сказал Холмс.

— Боже милосердный! — не на шутку рассердилась девушка. — Так я и думала! Идите вы оба к дьяволу!

Она попыталась протиснуться мимо него в проем, но Холмс быстро отступил и захлопнул дверь, при этом ловко вытащив клочок бумаги из кармана нашей гостьи.

— Билет лондонской подземки. Вы еще ни разу не пользовались этим транспортом во время своих визитов на Бейкер-стрит. Кэбы — довольно заметное средство передвижения, особенно в Уайтчепеле, а вы не хотели привлекать к себе внимание. Почему вы так поступили? За вами уже там кто-то наблюдал?

Девушка открыла рот, чтобы ответить, но детектив обошел ее и направился к окну.

— Вы добились успеха?

Мисс Монк закрыла рот и кивнула.

— Расскажите с самого начала. Когда вы поняли, что за вами следят?

Мэри Энн, ничего не отвечая, подошла к стулу и буквально рухнула на него.

— Простите, мистер Холмс. Не знала, что и думать.

К моему изумлению, ее глаза наполнились слезами, она тяжело вздохнула и закрыла лицо руками.

— Дорогая моя юная леди! — воскликнул Холмс, положив руку ей на плечо. — Откуда мне было знать, что вы так расстроены?

Через мгновение она уже сердито утирала слезы.

— Чем скорее объясните, что все это значит, тем лучше.

— Войдя, вы назвали имя Стивена Данлеви. Это он вас преследовал?

Мисс Монк кивнула.

— Я увидела, что смеркается, и вышла из дома, чтобы купить чаю и проведать знакомых девушек.

— Продолжайте.

— Сейчас я снимаю комнату на Грейт Гарден-стрит, и вот решила заглянуть к девушке, живущей на Маунт-стрит. Погода была хорошая, я не спешила и пошла сначала в другую сторону, чтобы выкупить книгу, которую заложила, когда у меня не было и двух пенсов. И вот иду я по Олд Монтегю-стрит к ломбарду и вдруг вспоминаю, что забыла квитанцию, и повернула назад. Тут мимо проходит парень, одетый в лохмотья, шляпа надвинута на нос, поверх шарфа только глаза и видны. Лицо перепачкано в грязи. Он направлялся в ту же сторону, куда и я шла вначале. Я не обратила на него особого внимания и поспешила в меблированные комнаты, где разыскала квитанцию в кисете для табака, который храню под половицей.

И вот иду я опять по Олд Монтегю-стрит, прохожу пивнушку, выкупаю из заклада книгу и быстро выхожу из ломбарда. Парень в грязном шарфе все еще ошивается поблизости, но я направляюсь к больнице, а о нем не думаю: в Уайтчепеле люди всегда кишат, как мухи. Прошла еще несколько шагов, и тут у меня возникло странное чувство: этот парень в лохмотьях не побирался, не ждал кого-то, не дремал сидя, — короче, вел себя не вполне естественно. Мне бы до него и дела не было, но показалось, что я видела этого типа раньше. Прошла я немного вперед и нырнула в подворотню. Потом выхожу и иду назад. Уже и улицу свою миновала, чтобы проверить, идет он за мной или нет. Вижу вход в здание, а позади меня толпится народ из Армии спасения; я захожу и прячусь за дверью. Вскоре проходит этот малый в шарфе и оглядывается вокруг, словно потерял что-то, и я вижу, что это Данлеви собственной персоной.

Скажу вам, мистер Холмс, это сильно меня обеспокоило. Если бы я тогда не оглянулась, не увидела бы его. Кто знает, а вдруг он ходил за мной по пятам все это время? Не очень-то приятно, когда парень, за которым ты наблюдала, сам тебя преследует. Я выскочила, сжимая в кармане нож, который вы мне дали. Стук сердца отдавался в ушах, так сильно оно билось. Я пересекла Грейт Гарден-стрит, вышла на Уайтчепел-роуд и не останавливалась, пока не дошла до скопища людей на железнодорожной станции напротив больницы.

Детектив вытащил из ящика стола телеграфный бланк.

— Мисс Монк, Стивен Данлеви знает, где вы живете?

— Он достаточно часто видел, как я захожу в дом.

— Как вы считаете, он когда-нибудь замечал, что вы за ним следите?

— Я готова поклясться, что он не обнаружил этого сегодня утром, но сейчас понимаю: это звучит несколько самонадеянно.

— Мэри Энн, уверяю вас: я не ожидал, что Данлеви проявит такое безрассудство и станет следить за вами. Впрочем, вынужден признаться, я давно подозревал, что он отнюдь не столь прост, как кажется.

— Ну это-то понятно! — вмешался я в разговор. — Чего ради солдату выслеживать мисс Монк?

— Он вовсе не солдат, — почти одновременно сказали Холмс и мисс Монк.

— Что?! — вскричал я.

Мои компаньоны украдкой взглянули друг на друга.

— Ну что ж, кому-то из вас придется объяснить мне, почему Данлеви не солдат, — раздраженно потребовал я.

Их ответы: «Его манера ходить» и «Носовой платок» я услышал одновременно.

Холмс откашлялся.

— Любой военнослужащий, который провел в армии больше двух недель, держит носовой платок за обшлагом мундира, а не в кармане, — объяснил Холмс. — Да вы и сами, Уотсон, так поступаете. Что вы сказали, мисс Монк?

— Я говорю, что у солдат другая походка, даже у санитаров.

— Ладно, — сказал я раздраженно. — Давайте прекратим обсуждать, кем не является Стивен Данлеви. Позвольте спросить, кто он на самом деле?

— Завтра вы оба будете знать столько же, сколько и я, — твердо пообещал сыщик. — Телеграмма окончательно решит этот вопрос. Пока есть пара неясных моментов, но, когда мы соберемся здесь завтра в три часа дня, все станет понятно. Мисс Монк, вы не против еще один день попользоваться метро?

— Конечно, я не такая важная леди, хоть и зарабатываю фунт в неделю.

— А вас не очень затруднит провести ближайшую ночь вне дома? Могу предложить адрес, где о вас хорошо позаботятся. — Холмс вручил ей визитную карточку. — Не исключаю, что это излишняя предосторожность, но мне хочется быть уверенным в вашей безопасности. У моего друга любезная экономка и имеется свободная комната.

— «Мистер Джордж Ласк, Толлет-стрит, один, Олдерни-роуд», — прочитала девушка. — Ну что ж, я согласна. Все необходимое у меня в карманах. А что случится завтра?

Холмс улыбнулся, провожая ее до дверей.

— Я с величайшим нетерпением жду завтрашнего дня. Мне очень жаль, что вас так напугали. Восхищаюсь силой духа, проявленной вами.

Мэри Энн слегка покраснела от смущения.

— Как видно, мне придется вынести еще несколько поездок в метро, но я к этому готова. До завтра, джентльмены. Полагаю, этот мистер Ласк сильно удивится. Впрочем, неважно. Надеюсь, он скоро смирится с моим присутствием.

На следующий день в половине третьего я сидел один с выпуском журнала «Ланцет» на коленях, курил сигару и без особого успеха пытался следить за ходом мысли автора статьи о заболеваниях, вызываемых паразитами. Без десяти три я добавил угля в камин и посмотрел, что делается за окном. Тут я услышал кошачью поступь Холмса на лестнице. Мой друг вошел, улыбаясь собственным мыслям.

— Дела идут прекрасно, — сказал он. — Не думал, что все так встанет на свои места. Заметьте: до вчерашнего дня я не имел ни малейшего понятия, что Данлеви преследует Мэри Энн, но это сыграло нам на руку. А вот и колокольчик! Мисс Монк уже здесь.

Она вошла куда в лучшем настроении, чем вчера. Весело поприветствовала нас и, увидев свое отражение в стеклах буфета, недовольно нахмурилась и поправила прическу.

— Малыши, оставшиеся на попечение мистера Ласка, — слишком сильное зрелище для одинокой девушки, — сказала она с довольным видом, извлекая заколку из кармана. — Правда, четверо старших доставляют гораздо меньше беспокойства, чем трое младших. За вчерашний вечер я успела побывать принцессой, рабыней махараджи, джинном и вьючной лошадью. И если бы мне не захотелось спать…

Девушка внезапно умолкла, услышав дребезжание колокольчика внизу.

— Мисс Монк, присядьте, пожалуйста, в плетеное кресло, — предложил Холмс. — Ваше привычное место занимает доктор Уотсон, но, если хотите расположиться поудобнее, мы предложим вам сесть на диван.

Дверь распахнулась, и на пороге возник еще один гость — светловолосый, высокий, широкоплечий молодой человек в темно-сером пальто и брюках из неяркой клетчатой ткани. Гладко выбритый, с усами, загнутыми кончиками вверх, и приятными чертами лица, искаженными в тот момент сильнейшим испугом. Было заметно, что он едва сдерживает волнение. При ярком дневном свете я не сразу узнал его, но тут меня озарило: это тот самый человек, с которым мисс Монк сидела в пабе «Квинз Хед» в ту ужасную ночь.

— Мистер Стивен Данлеви, я полагаю? Разрешите представиться: Шерлок Холмс. Впрочем, льщу себя надеждой, что вам уже известно мое имя. Доктора Уотсона, наверное, тоже помните; ну, а в компании мисс Монк вы имели удовольствие бывать не один раз.

Стивена Данлеви, казалось, нисколько не удивило, что Шерлок Холмс ждет его. Увидев мисс Монк, чьи выразительные брови изумленно взмыли вверх, молодой человек издал непроизвольный возглас облегчения.

— Что скажешь, Данлеви? — прервала эту немую сцену Мэри Энн. — Ты, по крайней мере, вымылся с тех пор, как я видела тебя в последний раз.

Наш гость, казалось, был ошеломлен этим замечанием, но Холмс, как всегда, контролировал ситуацию.

— Прошу вас, присядьте, мистер Данлеви. Рад сообщить, что ваше присутствие здесь подтверждает мнение, которое у меня сложилось о вас. Будьте так любезны, ответьте на несколько вопросов.

— Конечно, сэр. Но я не знаю, что произошло после того, как вы пригласили меня.

Шерлок Холмс загадочно улыбнулся:

— Полагаю, мне удастся описать, как разворачивались события. Есть, конечно, пара-тройка незначительных подробностей, которые я хотел бы услышать от вас.

— Я к вашим услугам. Рад видеть мисс Монк здесь, на Бейкер-стрит.

Мы с Мэри Энн озадаченно переглянулись, но Холмс оставался невозмутимым.

— Приятно это слышать. Вначале я гадал, кто вы: простолюдин из Сити или частный детектив, но теперь с удовольствием представляю вас мисс Монк и доктору Уотсону как Стивена Данлеви, журналиста «Стар» — бурлящего рассадника либерального недовольства.

От удивления у меня перехватило дыхание.

— Журналиста! А к чему тогда все эти россказни о потерянном армейском друге и убитой девушке?

— В этом и заключается главный вопрос, — сказал Холмс, зажигая сигарету с самодовольным видом. — Итак, я начинаю. Прерывайте меня, когда что-то неясно.

Стивен Данлеви — это подлинное имя — зарабатывает себе на кусок хлеба с сыром сочинением тех самых подстрекательских статеек, которые недавно в этой же комнате осуждал мой старший брат. Мол, некоторые живут тем, что выставляют на всеобщее обозрение задворки британской цивилизации, известные под именем Уайтчепел. Самые нахальные представители такого рода изданий не гнушаются даже тем, что, желая собрать наиболее достоверный материал, проводят свои расследования в чужом обличье.

Накануне убийства Марты Тэйбрам был нерабочий день. И без того шумный город переполнила праздная публика, ищущая удовольствий. Народ предвкушал замечательное веселье с рыночными забавами и фейерверками. Опытному журналисту нетрудно было отыскать тему для репортажа. Мистер Данлеви взял за несколько шиллингов напрокат одежду гренадера, спрятал блокнот поглубже и отправился на вылазку, надеясь сочинить захватывающую историю.

Будучи по натуре общительным, умея легко сходиться с людьми, мистер Данлеви случайно встретился с группой солдат, недавно получивших увольнительную. То, что они не разоблачили его мошенничество, объясняется исключительной осторожностью мистера Данлеви или же их чрезмерным опьянением, а скорее всего, сочетанием этих двух факторов. Вместе с ними наш сегодняшний гость переходил из одного паба в другой, так что к концу вечера мистер Данлеви был уже пьян не меньше своих собутыльников и готов к поиску приключений.

По общему мнению, самым компанейским из всего полка был сержант Джонни Блэкстоун. Все знали его как доброго малого и хорошего служаку, но, выпив, он превращался в отпетого хулигана. Мистер Данлеви, не имея никакого представления об особенностях характера Блэкстоуна, оставался в его компании даже после того, как близкие дружки Джонни сочли за благо покинуть его. Им-то было хорошо известно, что он, крепко набравшись, ищет малейший повод, чтобы затеять ссору.

В пабе «Два пивовара» мистер Данлеви свел знакомство с Мартой Тэйбрам и ее подружкой Жемчужинкой Полл, которая впоследствии бесследно исчезла в преисподней лондонских трущоб. Что касается Марты Тэйбрам, она получила известность как первая женщина, которую Джонни Блэкстоун убил в припадке безумной ярости. По крайней мере, о ней первой стало известно. Я смутно представляю, что подвигло его на такое кровавое деяние, но, возможно вы, мистер Данлеви, дадите нам более точную информацию.

По мере того как Холмс излагал свою версию, беспокойство Стивена Данлеви росло. В ответ на предложение сыщика он вытер лоб носовым платком и решительно кивнул:

— Вы просто изумляете меня, мистер Холмс: все сказанное — чистейшая правда. Нарисованная вами картина настолько верна, что я мало чем смогу помочь вам. Мы оба были уже сильно пьяны к тому времени, когда зашли в «Двух пивоваров» и сели немного поболтать с девушками. Блэкстоун именно таков, как вы его описали: щеголеватый темноволосый парень, колдстримский гвардеец, сражавшийся в восемьдесят втором году в Тель-эль-Кебире.^[842] Ему около тридцати, и он хорошо известен в окрестных пабах.

Сквозь туман в голове я уже понимал, что мы сильно засиделись, но тут вспыхнула ссора с человеком за соседним столиком, и Блэкстоун разбил бутылку о его руку. Мы покинули паб в самом постыдном состоянии и некоторое время шли вместе с девушками. Вскоре Блэкстоун под каким-то предлогом нырнул в темный проулок вместе с Мартой. Я собирался было последовать его примеру, но вовремя одумался и распрощался с мисс Полл, дав ей шиллинг. Решил подождать у входа впроулок, пока вернется Блэкстоун.

Прошло пять минут, десять. Тогда я зашел в паб посмотреть, нет ли его там. Не обнаружив ни Блэкстоуна, ни человека, с которым мы повздорили, я вернулся на прежнее место. Примерно в четверть третьего из проулка внезапно вышел полицейский. Он чуть не натолкнулся на меня, и я был так ошарашен, что не нашел ничего лучше, кроме как изображать солдата и дальше: признайся я, что устроил маскарад, возникло бы множество ненужных вопросов. Вот я и объяснил констеблю, что жду своего дружка-гвардейца, который зашел в проулок с девчонкой. Полицейский сказал, что посмотрит, нет ли солдат поблизости, да и мне велел быть начеку.

— И, я полагаю, вы последовали его совету, — сказал Холмс. — А на следующий день, когда в голове прояснилось, узнали из газет, что найдена убитая женщина с тридцатью девятью ножевыми ранениями.

Стивен Данлеви кивнул с мрачным видом, мельком взглянув на Мэри Энн:

— Именно так все и было, мистер Холмс.

— Теперь попытаемся распутать другую ниточку. Вы решили, что устроенный вами маскарад не позволит обратиться в полицию, как бы ни были ценны ваши свидетельства и сколь бы ни была велика роль Блэкстоуна в смерти Тэйбрам. Не слишком-то мужественное поведение.

— Вот уже два месяца я только и думаю о том, как исправить свою ошибку! — вскричал Данлеви.

— Верю. Ведь когда поблизости обнаружили Полли Николс, убитую столь же зверским образом, вы решили разыскать Блэкстоуна.

— Думаю, он той же ночью вернулся в полковую казарму. Вернее, ранним утром седьмого августа. Не придумав ничего лучше, он стал жаловаться на здоровье. У него нашли небольшой жар и позволили отдыхать целую неделю. Тут он и вовсе решил, что свободен от всяких обязательств.

— А вы, надо отдать должное вашей проницательности, подумали, что, возможно, он замешан и во втором убийстве, и провели собственное расследование. Таким образом вы рассчитывали не только успокоить свою совесть, но и успешно продолжить карьеру: обнаружив Джека Потрошителя, вы добились бы беспрецедентной журналистской удачи. Вам потребовалось время, чтобы связаться с полком Блэкстоуна, разыскать его друзей; вы даже пытались найти Жемчужинку Полл, чтобы выяснить, была ли она раньше знакома с вашим случайным собутыльником. Так вы добрались до ламбетского работного дома, где какое-то время обитала мисс Полл, и там по какой-то странной иронии судьбы увидели нас с мисс Монк. Предполагаю, вы узнали меня и удивились, что я пожимаю руку этой юной леди на пороге работного дома. Не вижу иной причины, зачем вам было рассказывать ей в пабе историю этого омерзительного убийства.

— Матерь божья! — изумленно воскликнула Мэри Энн.

— Я действительно узнал ее, — сказал, покраснев, Стивен, — к тому же слышал, что вы нередко нанимаете… обитателей Ист-Энда, мистер Холмс. Об этом писал в своих сочинениях доктор Уотсон. Я подозревал, что она ваша помощница и у нее удастся что-нибудь выведать. Впрочем, я окончательно убедился в вашем сотрудничестве лишь после того, как она решилась на крайне странный поступок: украла мой бумажник, а потом вернула его.

— Неужели вы заметили?! — удивилась девушка.

— Это сказано не в осуждение, мисс Монк, все было очень ловко проделано. У меня есть обычай перед тем, как выйти из паба, проверять, на месте ли ценные вещи. Я уже собирался потребовать вернуть бумажник, но вы весьма любезно сделали это сами.

— И после этого стали меня выслеживать?

— Нет-нет! — запротестовал Данлеви. — Только после ночи двойного убийства. Ведь вы оказались в самой гуще событий, и, как я полагал, знаете что-то, неизвестное мне. Я шел за вами в уайтчепелской толпе вовсе не для того, чтобы выследить живущего в Уэст-Энде мистера Холмса. Все гораздо проще. А когда я узнал, что ваше единственное место назначения — Бейкер-стрит, то и вовсе прекратил слежку, боясь нарваться на неприятности.

— Когда изучили все газеты, мучаясь бездельем после чая, — съязвила она.

— Так или иначе, — подытожил Холмс, — мисс Монк проявила находчивость и обнаружила вчера, что вы за ней следите. И тогда я сообщил вам, отправив телеграмму, что рассчитываю на ваше присутствие здесь сегодня днем.

— А каков текст телеграммы? — поинтересовался я.

Стивен Данлеви вытащил из кармана смятый листок бумаги и вручил мне с насмешливой улыбкой.

— «Мисс Монк исчезла при неясных обстоятельствах, жду вас ровно в три часа дня на Бейкер-стрит, Шерлок Холмс», — прочитал я вслух.

Юная дама, о которой упоминалось в записке, воззрилась на меня, не веря своим ушам. Впервые за время нашего знакомства она совершенно утратила дар речи.

— Надеюсь, вы простите меня за эту маленькую шутку. Ваша забота о безопасности мисс Монк делает вам честь, мистер Данлеви, несмотря на все ваши оплошности. — Холмс перевел на него свой оценивающий взгляд. — Но мне необходимо выяснить одно обстоятельство. Находясь в Ист-Энде, вы поддерживали переписку с вашим нанимателем — сообщали газетчикам о моих действиях?

— Вы имеете в виду заметку этого отвратительного прохвоста Тавистока? К моему величайшему сожалению, я упоминал в беседах с несколькими коллегами о вашем участии в расследовании, — признал журналист со страдальческим видом, — но только в том смысле, что вы гениально предвидели заранее нападения изверга.

— К несчастью, ваши допущения оказались совершенно безосновательными, — холодно заметил мой друг.

— Холмс, вероятно, он не мог…

— Конечно, нет, Уотсон. Мистер Данлеви, простите меня за последнюю реплику. Я прошу вас определиться, намерены ли вы помогать или мешать дальнейшему расследованию.

— Я в вашем полном распоряжении, мистер Холмс, — торжественно объявил Данлеви. — Боюсь, мое единственное настоящее открытие сводится к обнаружению первоначального места жительства Блэкстоуна. Это меблированные комнаты, но сразу же после той трагической ночи он съехал оттуда. Я с радостью предоставлю вам любую помощь, на которую буду способен.

— Великолепно! В таком случае желаю вам удачного дня, — без лишних церемоний сказал мой друг, распахивая дверь. — По всей вероятности, я дам о себе знать уже в ближайшую неделю.

Мистер Данлеви потряс мою руку и поклонился мисс Монк.

— Приношу искренние извинения за обман, к которому был вынужден прибегнуть, — сказал он Холмсу. — Я хорошенько подумаю в следующий раз, прежде чем заняться нелегальной деятельностью. Доброго дня всем вам.

Когда дверь за ним затворилась, я отважился попросить:

— Надеюсь, вы нам расскажете, как разработали всю эту комбинацию, хотя бы ради нашего душевного спокойствия.

Холмс расшвыривал газеты, освобождая место для самых нужных.

— Цепочка достаточно проста, если замечаешь несообразности. Поневоле задаешь себе вопросы. Почему армейский друг искал Блэкстоуна всего месяц? И зачем нужны целых два месяца только для того, чтобы установить место проживания друга в ту трагическую ночь? С другой стороны, зачем человеку без конца твердить об одном и том же не самом сенсационном убийстве в целой серии преступлений такого рода, если он не имеет к ним никакого отношения? Остальные выводы были сделаны после кропотливого исследования. Данлеви не имел знакомых в ламбетском работном доме, тем не менее опрашивал его обитателей. Мне он тоже был неизвестен, однако во всех подробностях расписал мисс Монк смерть Тэйбрам. Но самые важные результаты принесла моя привычка регулярно просматривать газеты. Я обращал ваше внимание на утренний выпуск «Стар» от пятого сентября, а также на номер той же газеты от пятого октября. Эти вырезки наклеены в моей тетради цитат и афоризмов — она на столе.

Раскрытая тетрадь была придавлена коробкой патронов для револьвера с чувствительным спусковым крючком. Я встал, чтобы прочитать упомянутые Шерлоком статьи. Так, «Город ночи. Журнал событий Ист-Энда». Автор — С. Ледвин.

«Содержащий массу интересной информации дневник тайного репортера. Я выявил еще нескольких. Анаграмма была достаточно простой, но я обратился к властям, чтобы знать наверняка, что у меня есть свой человек».

«Была ли журналистика единственным его интересом?»

Мой друг эффектным жестом сердито отбросил газеты.

— Мне надоели обвинения, что я, дескать, организовал целую серию свиданий между мисс Монк и самым гнусным преступным отребьем Лондона, — едко заметил он. — Могу заверить вас, доктор…

— Хочу попросить прощения у вас обоих, но я плохо выспалась: один малыш запустил мне руку в волосы, а второй положил ногу на живот. Гостиная была переполнена, и я совсем вымоталась. О нет, — заверила нас Мэри Энн, быстро направляясь к двери, — кровать была предназначена для одного, но хозяева всегда сумеют устроиться поудобнее. Я иду домой. Встретимся в обычное время, джентльмены. Удачи вам, мистер Холмс.

Когда дверь за ней закрылась, я повернулся к своему другу:

— Мой дорогой, простите меня за упрек, будто вы пренебрегаете безопасностью мисс Монк. — И хотя мои извинения упали на каменистую почву, я продолжил, стараясь не обращать внимания на суровый вид и нарочитую невозмутимость лучшего лондонского сыщика. — Вам не кажется странным, что Блэкстоун, если он и впрямь коварный убийца, совершил преступление, находясь в компании Данлеви?

— Нет, если учесть, что того весь вечер потчевали выпивкой — возможно, намеренно, — а потом он попал в заботливые руки мисс Жемчужинки Полл. Блэкстоун, видно, решил, что Данлеви ему уже не помешает.

— Понимаю. Блэкстоун ведь не знал, что его собутыльник — журналист. Что ж, ваша версия вполне правдоподобна. Но, Холмс…

— Что еще, Уотсон? — спросил он, складывая газету, которую держал в руках.

— Данлеви сказал, что продолжает следить за мисс Монк из-за каких-то особых обстоятельств.

— Так оно и есть. — Шерлок вытащил тетрадь и стал делать записи по ходу разговора. — Он больше не следует за ней в обычные дни, когда она берет кэб и отправляется на Бейкер-стрит. Он сопровождает ее, только когда она бродит одна по темным лабиринтам Уайтчепела. — Мой друг насмешливо взглянул на меня и добавил: — Почему он это делает, я оставляю на суд вашего несравненного воображения.

Глава 20 Нить

По мере того, как Холмс проводил свое расследование, я все больше убеждался, что почти ничего не знаю об этом деле. Тем не менее я с радостью наблюдал, что активность лучшего лондонского сыщика растет прямо на глазах. И вот настал день, понедельник, пятнадцатое число, когда он в приступе нетерпения бросил в огонь свою перевязь, объявив:

— Если ваша с доктором Эгером совместная работа до сих пор не дала желаемого эффекта, то, как видно, лишь Бог способен помочь бедным британцам, терзаемым все новыми болезнями.

На следующее утро, вскоре после того, как я оделся, у двери моей спальни послышались шаги Холмса. Раздался короткий стук, и мой друг вошел.

— Как скоро вы будете готовы занять место в кэбе?

— Незамедлительно. Что случилось?

— Джорджу Ласку срочно требуется наша помощь. Поторопитесь, друг мой, он не тот человек, чтобы беспокоить нас по пустякам.

Когда мы прибыли на Толлет-стрит, Холмс мгновенно выскочил из экипажа, взлетел по лестнице и позвонил в колокольчик. Нас провели в ту же хорошо обставленную гостиную с пальмами и преисполненной собственной значимости кошкой.

— Очень рад видеть вас обоих, — сказал Ласк, крепко пожимая нам руки.

Его прежде веселое лицо было затуманено беспокойством. Охватившую его тревогу подчеркивали и опущенные вниз кончики усов.

— Не сомневаюсь, что это какая-то мерзкая мистификация стервятников бульварной прессы, но все же я решил обратиться к вам.

Он жестом указал на шведское бюро.

Детектив тут же подошел и выдвинул крышку. Слабый запах, и раньше стоявший в комнате, стал резким. Я сразу узнал его — то был запах винного спирта, который используется в медицине как консервант, я и сам часто имел с ним дело в университетские годы.

Мой друг присел к бюро и взял в руки завернутую в бумагу маленькую картонную коробочку. Мы с Ласком подошли ближе и, стоя рядом, наблюдали, как Холмс открывает крышку. Внутри оказалась кучка лоснящейся плоти.

— И что это, доктор? — спросил сыщик, глядя на меня.

Он вытащил из кармана сюртука складной нож, раскрыл его и передал мне вместе со зловещей коробочкой. Я внимательно изучил ее содержимое.

— Это кусок почки.

— Почти половина, судя по углу разреза и изгибу этой стороны. Человеческая?

— Без сомнения.

— Пол? Возраст?

— Не могу ответить. Если это половинка, как вы утверждаете, то почка принадлежала взрослому человеку. Более точная идентификация, к сожалению, невозможна.

— Похоже, в нее не впрыскивали формалин,^[843] используемый для препарированных органов. А ткань, хранимая только в винном спирту, неизбежно портится без фиксатора и совершенно бесполезна в учебном классе, так что студенческая проказа здесь исключается. Винный спирт, в котором хранится почка, легкодоступен.

— К присланному в коробочке органу приложено письмо, — сообщил мистер Ласк.

Исследовав вначале вместилище почки и бумажную упаковку, Холмс прочел написанный отвратительным почерком документ, в котором в самых мерзких выражениях давались пояснения к содержимому ужасной коробки.

Из ада

Мистер Ласк

Извините

Шлю вам только половинку почки

взятой у одной женщины

второй кусок я поджарил и съел

очень вкусно

если наберетесь терпения

пришлю вам окровавленный нож

которым ее вырезал

Подпись:

Поймайте меня если сможете мистер Ласк

— Черные чернила, самая дешевая писчая бумага, никаких отпечатков пальцев и прочих следов, — тихо сказал Холмс. — Вот уж воистину «из ада». Какое надо иметь горячечное воображение, чтобы сочинить такую белиберду?

— Несомненно, это розыгрыш, — упорствовал мистер Ласк. — Ведь всем известно, что у Кэтрин Эддоуз была похищена почка. Это орган собаки. О, простите, доктор Уотсон: если почка принадлежала человеку, то это не более чем мерзкая выходка проказливого патологоанатома.

— Не исключено, — сказал детектив, — но маловероятно. Посмотрите на почерк: я вижу значительное сходство с другими образчиками письма нашего старого знакомого. Но в каком состоянии духа он пребывал, когда сочинял это мрачное послание! Я специально изучал почерковедение, или графологию,^[844] как теперь называют французы эту науку, но никогда не видел ничего более отвратительного.

— Одной манеры письма вам достаточно, чтобы утверждать, что это почка Эддоуз?

— Этот обрывок плоти мы получили не из медицинской школы или университета и не из близлежащей лондонской больницы.

— Откуда такая уверенность?

— В случае необходимости они хранят органические материалы в глицерине.

— У нас нет доказательств, что посылка пришла из Ист-Энда. И в Уэст-Энде многие учреждения…

— На почтовом штемпеле, если внимательнее приглядеться с помощью лупы, едва заметная надпись «Лондон Е». Письмо послано из Уайтчепела.

— Любой морг способен прислать подобное.

— В Уайтчепеле нет моргов! — раздраженно сказал Холмс. Терпение уже изменяло ему. — Там только сарай для трупов.

На лице мистера Ласка отразилась крайняя степень изумления.

— Но какой уровень преступности в Уайтчепеле! Примите также во внимание болезни… Только половина детей становятся взрослыми, мистер Холмс. Ни один район не нуждается в морге так сильно!

— И тем не менее…

— Боже милосердный, если бы мир знал беды этого района!

Мистер Ласк видимым усилием воли взял себя в руки и с грустью посмотрел на нас.

— Уотсон, нас ждет работа, — объявил детектив. — Мистер Ласк, вас не затруднит сообщить о случившемся в Скотланд-Ярд?

— Конечно, мистер Холмс. И передайте привет мисс Монк! — воскликнул он, когда мы уже собрались уходить. — Ее, наверное, замучили мои отпрыски, но, надеюсь, они не причинили ей вреда.

Холмс был уже на полпути к выходу, когда я нагнал его. Широким шагом он словно компенсировал еще не до конца преодоленную после болезни слабость. Я слишком хорошо знал своего друга, чтобы надеяться услышать сейчас от него хотя бы одно слово. Но, к моему удивлению, этот исхудавший за время болезни человек произнес целую речь:

— Я не позволю забавляться с собой подобным образом! Каких только низостей он и без того не совершил! И все же отправка консервированного человеческого органа лондонской королевской почтой превосходит всякое воображение. Словно мерзавец задался целью вогнать последний гвоздь в гроб нашего расследования!

— Друг мой, что вы имеете в виду?

— У нас уже собрано множество улик, одно за другим приходят послания, словно пропитанные кровью, а этот негодяй раскрыл свое лицо не больше, чем когда вогнал нож мне в плечо! — с отвращением говорил Холмс. — Мы знаем лишь, что это препараторский нож, шестидюймовый, с обоюдоострым лезвием.

— Холмс, — возразил я, обеспокоенный этим взрывом эмоций, — вы сделали все, что только можно ожидать…

— …от Грегсона, Лестрейда — да любого из этих нелепых простаков, избравших своим поприщем службу в полиции из-за того, что они слишком слабы для тяжелого физического труда и недостаточно богаты, чтобы купить себе патент на офицерское звание!

Я был настолько ошеломлен его горячностью, что сумел сказать лишь:

— Но все-таки мы продвинулись в своем расследовании.

— Мы словно увязли в зыбучем песке! У нас нет ничего — ни отпечатков обуви, ни ярких черт характера. Мы с уверенностью можем сказать лишь, что он любит красть вырезанные органы и наслаждается моими сигаретами!

— Холмс, куда мы идем?

— Расплатиться с долгами, — огрызнулся он, и я не услышал больше от него ни одного слова целых двадцать минут, которые понадобились нам, чтобы дойти от Майл-Энда до оживленной артерии Уайтчепел-роуд, а затем по целой веренице улиц — до зеленой двери в запачканной сажей кирпичной стене.

Холмс резко постучал и зачем-то принялся слегка похлопывать набалдашником трости по своему высокому лбу.

— Кто здесь живет, Холмс?

— Стивен Данлеви.

— Что вы говорите! Бывали здесь раньше?

Он взглянул на меня, и в глазах его была такая боль, что я счел за лучшее отложить дальнейшие расспросы на будущее.

Неряшливо одетая особа средних лет в тщательно закрепленном булавками капоре открыла дверь и посмотрела на нас с чопорностью давно утратившей всякие надежды старой девы.

— Чем могу вам помочь, джентльмены?

— Мы хотели бы видеть вашего квартиранта Стивена Данлеви.

— А кто вы такие?

— Его друзья.

— Видите ли, джентльмены, это частное заведение. Я не позволю любому человеку с улицы беспокоить моих постояльцев.

— Хорошо, в таком случае мы здесь для того, чтобы предъявить вам обвинение в содержании публичного дома, раздел тринадцать Акта о поправках к уголовному кодексу. Конечно, если вы не вспомните, что мы друзья мистера Данлеви.

— Да-да… Видимо, яркий свет ослепил меня. Сюда, пожалуйста.

Мы поднялись по грязной, украшенной паутиной лестнице и прошли по коридору к двери без номера. Домовладелица постучала:

— Выходите, к вам пришли двое джентльменов. Говорят, что ваши друзья, так, во всяком случае, они сказали.

Она улыбнулась нам щербатым ртом и удалилась вниз по лестнице.

Не дожидаясь ответа, Холмс повернул дверную ручку, ворвался в комнату и уселся в ближайшее кресло, прежде чем стоявший у открытой двери хозяин успел поприветствовать нас.

— Хотя неблагодарная задача установить вашу личность сильно замедлила мое расследование, я все же выяснил место рождения Джонни Блэкстоуна, разыскал ферму его родителей, начальную школу, первый полк, место, куда его перевели по службе — Египет, — и установил факт его исчезновения. Мне нужно узнать, где сейчас Блэкстоун. Его армейское начальство, родители и любимая сестра не меньше моего заинтересованы в том, чтобы найти его. Я попрошу вас рассказать о первой встрече с Блэкстоуном в мельчайших подробностях, не упуская самой незначительной детали. Я призываю вас стать певцом банальности. — Детектив зажег сигарету, вдохнул и медленно выпустил дым. — Снабдите меня мелочами — топливом, на котором работает механизм сыска.

Беседа продолжалась почти четыре часа, но мне показалось (думаю, и Данлеви тоже), что она заняла несколько дней. Холмс снова и снова просил его повторить свой рассказ. Данлеви каким-то непонятным образом удавалось сохранить хорошее настроение. Однако я заметил, что он все больше сердится на себя за проявленное в ту ночь неблагоразумие, помешавшее ему запомнить все в подробностях.

Я курил, прислонившись к двери, Данлеви удобно расположился в кресле, подперев рукой подбородок, а Холмс занял другое кресло, уперев ноги в низкую каминную доску. Мой друг продолжал допрос. Мне казалось, он идет уже далеко не по первому кругу.

— Что вы успели услышать из разговора Блэкстоуна с Мартой Тэйбрам с момента их встречи и до того, как вы покинули «Двух пивоваров»?

— Только то, о чем я вам уже говорил, мистер Холмс. Все вокруг кричали, и никто особо не стеснялся в выражениях.

— Этого недостаточно. Пораскиньте хорошенько мозгами. Ну же, напрягите память, мистер Данлеви!

Тот крепко зажмурился, сосредоточиваясь, устало потер переносицу.

— Блэкстоун отвесил комплимент по поводу ее капора, сказал, что тот очень идет Марте. Он настаивал, что сам оплатит ее выпивку, говорил, мол, они с ней подружатся. Они издевались над одним солдатом — тот очень нервничал: положил глаз на девчонку и целый час не решался начать с ней разговор.

— А потом?

— Рассказывал про египетскую кампанию.

— Употребил именно это слово?

— Точно не помню. Было много экзотических выражений, ярких описаний… Помню рассказ о трех кобрах, который, как видно, ее сильно развлек. Я едва успел…

Холмс привстал в кресле, всем своим видом показывая неподдельный интерес.

— Три кобры, говорите?

— Вроде бы так.

— Вы точно помните количество?

— Готов поклясться, что речь шла о трех кобрах. Удивительно, что он встретил их так много сразу, но я мало что знаю о Египте.

Сыщик вскочил и приставил палец к губам. На лице его не дрогнул ни один мускул, но весь он почти вибрировал от едва сдерживаемой энергии.

— Мистер Данлеви, я сейчас задам вам чрезвычайно важный вопрос. Опишите как можно подробнее глаза Блэкстоуна.

— Бледно-голубого цвета.

Данлеви запнулся. Ему почудилось, что Холмс не в своем уме, и журналист изо всех сил старался, чтобы эта мысль не отразилось на его лице.

— Вам не показалось, что его раздражает свет?

— В тех притонах, куда мы заходили, было довольно темно. Только в «Белом лебеде» яркая лампа. Помнится, он сидел к ней спиной, но глаза не меняли цвет. Даже в плохо освещенных пивных его бледно-голубые глаза сияли.

Холмс издал восторженный возглас. Подбежав к Данлеви, он крепко стиснул его руку.

— Я знал, что вы попались на нашем пути не только для того, чтобы мучить нас. — Он надел шляпу, взял трость и поклонился, как в театре. — Доктор Уотсон, наше присутствие необходимо в другом месте. Приятного дня, мистер Данлеви.

Я выскочил вслед за Холмсом и догнал его уже на перекрестке.

— Nihil obstat.^[845] Нам улыбнулась удача. Стивен Данлеви рассказал все, что нужно.

— Я искренне рад.

Холмс рассмеялся.

— Признаю, что утром был слегка не в себе, но, думаю, вы простите мне это, если я расскажу, где мы разыщем след Джонни Блэкстоуна.

— Я так и не понял, какая связь между глазами человека и его египетскими подвигами.

— Вы, как и Данлеви, думаете, что три кобры — воспоминание о колониальных войнах?

— А что еще они могут означать?

— Вам ничего не подсказывает, как медику, сужение его зрачков даже при очень плохом освещении?

— Напротив, яд кобры — нейротоксин, влияющий на мышцы диафрагмы и никак не затрагивающий светочувствительность или зрение.

— Как обычно, мой дорогой друг, вы правы, но мыслите в неверном направлении. — Он пронзительно свистнул, подзывая случайный экипаж, оказавшийся поблизости. — Через несколько минут вы все поймете. Я познакомлю вас с «Тремя кобрами» — пожалуй, самым захудалым опиумным притоном во всем Лаймхаусе.^[846]

Глава 21 На волосок от гибели

Поездка по Коммершиал-роуд из Уайтчепела в доки Лаймхауса не отняла много времени. Полная зависимость от моря этого небольшого участка города определила его своеобразную топографию. Здесь встретишь скорее моряка, чем возчика, а грузчики с рынка мигом превращаются в докеров. Чем ближе к Темзе, тем большее разнообразие рас и народов. Солнце садилось на медленно текущую реку; в окне экипажа валлийские докеры сменялись чернокожими портовыми грузчиками, а те, в свою очередь, — индийскими носильщиками. Все они двигались в одном направлении — к дому и очагу, — лишь ненадолго забредая по пути в пабы, чтобы пропустить пару стаканчиков джина для подкрепления сил.

Мы свернули в улочку, где попали в окружение китайцев обоих полов, одетых в безукоризненно английской манере; об их родине напоминали лишь декоративные разрезы на одежде. Молодой мужчина с косичкой, заправленной под аккуратную матерчатую кепку, в плохо защищающих руки на холодном ветру перчатках без пальцев, вез ребенка в коробке из-под чая с двумя передними колесами, подпоркой сзади и отшлифованными наждачной бумагой ручками.

Холмс постучал тростью в потолок кэба, и тот остановился у входа в магазинчик с грубо нарисованной картинкой кипящего чайника. Мой друг проворно соскочил на тротуар, повернув голову влево, в сторону грязной от сажи и сырости арки. Я вряд ли взял бы на себя смелость угадать, чем торгуют по обе стороны улицы лавки с разбитыми стеклами, заклеенными грязной коричневой бумагой.

— Это здесь. Благодарю вас, кэбмен. А теперь, Уотсон, нам надо не потерять голову.

Под аркой мы спустились по заросшим мхом крутым каменным ступенькам в обрамлении деревянных перил и стен из темного кирпича. Примерно в трех этажах ниже улицы, на уровне реки находился причудливый внутренний двор. Семь домов из гниющего серого дерева расположились полукругом. Мой друг приблизился к покосившейся двери одного из них и постучал три раза.

Дверь открыл сутулый китаец с кустистыми седыми бровями и подчеркнуто бесстрастным выражением лица. Он отвесил нам вежливый поклон.

— Осмелюсь спросить, это заведение, известное под названием «Три кобры»? — поинтересовался Шерлок.

Владелец притона кивнул.

— Если желаете покурить, джентльмены, есть несколько свободных коек, — сказал он на хорошем английском.

— Какая удача! — улыбнулся Холмс.

— Меня зовут мистер Ли. Пожалуйста, следуйте за мной.

Он распахнул дверь в коридор, откуда три крутые ступеньки привели нас в узкий проход с кроватями, которые были встроены в стену, как койки на корабле, — шесть убогих постелей, с каждой стороны коридора. На одной из них лежала старая женщина с глубоко посаженными глазами-колодцами и длинной косой цвета свинца. Жизни в ней, по-видимому, оставалось ровно настолько, чтобы вдыхать ужасное зелье.

— Боже милосердный, Холмс, откуда вы узнали о существовании этой дыры? — пробормотал я.

— Моя работа заключается в том, чтобы вникать во многие частности, — прошептал в ответ детектив.

Мистер Ли жестом пригласил нас следовать за ним. Коридор в конце расширялся, переходя в большую комнату с кроватью у стены и набитыми травой тюфяками на полу. Ветхие полоски просвечивающей ткани, которые когда-то, несомненно, придавали обстановке некий налет мистицизма, теперь свешивались, гладкие и лоснящиеся от дыма, словно пропитанные грязью паруса потерпевшего крушение корабля. В этой комнате я увидел англичан: двух солдат, сжимающих вялыми пальцами длинные трубки, и сидящего с приоткрытым ртом морского офицера, лениво рисующего рукой какие-то узоры в густом воздухе.

Китаец провел нас к паре соломенных тюфяков, отгороженных обветшалыми занавесками. Холмс сказал, что мы располагаем временем выкурить трубку на четыре пенса. Мистер Ли отошел к плите, где над кастрюлей с малым количеством воды, кипящей на медленном огне, было закреплено сито с большой кучей измельченного опиума.

— Мой дорогой Холмс, ведь нам не придется в самом деле курить эту гадость? — прошептал я.

— Не беспокойтесь, Уотсон, — так же тихо, но с шаловливой усмешкой ответил он. — Я хоть и люблю травить себя, но несколько иным образом.

Китаец разогрел на огне две порции смолистого вещества желтого цвета, наполнил им трубки, передал нам и удалился. Холмс привел меня в смятение, зажав трубку между зубами, но я вскоре понял, что он хотел лишь освободить руки и расстегнуть цепочку часов. С ее конца свисал золотой соверен, память об одном из давних приключений Холмса.^[847] Он быстро выгреб из трубки тлеющий комок, швырнул его на пол и протянул руку, чтобы взять мою трубку. Повторив с ней те же действия, Холмс извлек из кармана носовой платок и тщательно вытер монету, восстановив отчеканенное в золоте изображение королевы в его прежней безупречности. Затем подобрал платком охлажденные комки и опустил их в карман.

— Полагаю, мы достигли цели и можем закончить рекогносцировку, если вы не желаете заказать еще одну порцию.

— Давайте уйдем, если вы увидели все, что хотели.

— А вот и человек, который мне нужен. Я мог бы переговорить с вами? — спросил Холмс мистера Ли.

Хозяин сдержанно кивнул, и мы прошли вслед за ним в боковую комнату рядом с входом, где на единственном маленьком столике лежали книги и гроссбухи, исписанные загадочными иероглифами.

— Я хочу сказать, сэр, — сказал Холмс, стараясь выглядеть незаинтересованным, — что мой друг высоко оценил ваш бизнес, и его мнение совершенно справедливо. Верно ли, что среди ваших клиентов немало солдат?

— Вы это и сами видели.

Детектив выложил пятифунтовую банкноту на пожелтевшую страницу гроссбуха.

— Теперь, когда мы уладили с вами дела, я желаю заявить без обиняков, что нашего общего знакомого преследуют всякие неприятные личности — ну, ростовщики, сами понимаете, — и он вынужден скрываться. Я очень хочу помочь, но не знаю, где его искать. Не дадите ли мне знать, когда он в следующий раз заглянет сюда? Вы, конечно, будете вознаграждены за хлопоты и потраченное время.

— Как вас зовут, сэр?

— Бэзил. Когда-то я был капитаном корабля, а теперь владею небольшой флотилией, — сказал Холмс, записывая свой адрес на клочке бумаги.

— А кто ваш друг?

Холмс подробно описал Блэкстоуна, не называя его имени.

Мистер Ли записал что-то в блокноте и со вздохом выпрямился.

— Этот человек время от времени приходит сюда. Всегда один. Его здесь многие знают. Капитан Бэзил, я очень стараюсь всячески помочь своим клиентам. У меня только один вопрос: можно ли ожидать какого-нибудь насилия со стороны вашего друга-солдата?

— Вероятность этого нельзя исключить, — признался Холмс, улыбнувшись.

— Понимаю. — Китаец сделал еще одну пометку. — Если что-либо подобное произойдет в моем заведении, вы станете моим должником. — Он улыбнулся. — Не думаю, что вы захотите быть мне чем-то обязаны.

Я еще не успел сойти с мокрых ступенек на тротуар, как Холмс сказал:

— Вам не понравился наш новый помощник.

— Думаю, вся эта история показалась ему весьма темной и сомнительной.

— Так оно и есть для человека непосвященного. Однако его рассуждения о насилии были весьма искренними. Мистер Ли — весьма эксцентричная личность. Я имел с ним деловые отношения и раньше, хоть и не был знаком. Он филантроп, поставщик опиума, буддист и очень серьезный противник. Был известным ученым в Пекине. Около четырех лет назад в этом районе была убита маленькая девочка. Мистер Ли разыскал преступника, члена банды «Сорок воров Лаймхауса», и мне даже не хочется вам рассказывать, что случилось с этим мерзавцем. Чтобы очистить этот район от банд, мистер Ли сделал больше за пять лет, чем Скотланд-Ярд — за двадцать.

— Значит, он наш союзник? Зачем тогда все это нелепое представление с трубками?

— Это бизнес, мой дорогой Уотсон! Я никогда раньше не видел мистера Ли. А среди поклонников этого вида порока существуют воистину братские чувства. Как клиент, я нахожусь в равном положении с Блэкстоуном. Иначе я посторонний, неважно — светский человек или простолюдин. В любом случае, мне было необходимо взглянуть на хозяина заведения.

Когда мы вышли на улицу, загорелись фонари, правда, в этом районе их было удручающе мало.

— Нам необходимо попасть в ту часть Лондона, где бывают кэбы, — сказал Холмс. — Надо было заплатить кучеру, чтобы подождал нас. Нога не слишком вас беспокоит?

— Ничего страшного.

— Тогда ускорим шаг, мой друг, в предвкушении домашнего очага и грядущей победы.

Безошибочное умение ориентироваться, присущее детективу, вскоре вывело нас на территорию, хоть и незнакомую, но, по крайней мере, с вывесками на английском языке. Холмс, погруженный в раздумья, шел впереди, не сворачивая ни влево, ни вправо. Он вел себя, как и подобает человеку, оказавшемуся в новом месте: с любопытством рассматривал заброшенные склады, которые вскоре сменились обветшавшими жилищами, откуда доносился запах пищи.

Я был настолько погружен в свои мысли, что не обратил внимания на хриплые крики усталого газетчика, распродающего остаток своего товара. Однако второй юноша с хмурым лицом бульдога с такой решимостью сжимал в руках газету, что мой взгляд поневоле задержался на первой странице. Издав возглас удивления, я остановился и нашарил в кармане монетку. Холмс тоже вышел из состояния задумчивости, привлеченный моим изумленным воплем.

ШЕРЛОК ХОЛМС НА СВОБОДЕ

Хотя полицейские силы в Уайтчепеле были значительно увеличены после ужасного «двойного убийства», совершенного Джеком Потрошителем, все же, как это ни прискорбно, есть повод обвинить лондонские власти в вопиющем пренебрежении общественной безопасностью. Граждане, без сомнения, сочтут шокирующим тот факт, что главный (по существу, единственный выявленный к настоящему времени) подозреваемый, самозваный «детектив-консультант» мистер Шерлок Холмс, до сих пор разгуливает на свободе. Его нередко видят на улицах Ист-Энда. Читателя едва ли стоит обвинять в излишней подозрительности, если он удивится, узнав, что мистер Холмс, чье местонахождение в ночь убийств до сих пор не установлено Скотланд-Ярдом, присутствовал на похоронах обеих жертв. Это обстоятельство представляется тем более загадочным, после того как в нескольких кварталах от места убийства Эддоуз был обнаружен нож, на первый взгляд не имеющий никакого отношения к данному преступлению. Всем хорошо известно, что в ту ночь мистер Холмс был каким-то образом ранен. Выброшенным ножом невозможно было нанести Эддоуз такие ужасные раны, и он, по всей вероятности, не принадлежал убийце. Возникает подозрение, что это оружие прятала в своей одежде жертва преступления, сумевшая ударить ножом нападавшего, прежде чем уступить его порочным желаниям. Нет сомнения, что полиция с должным усердием проводит расследование в отношении мистера Холмса, однако трудно отделаться от мысли, что, будь его свобода ограничена жесткими рамками, на улицах нашего города стало бы намного спокойнее.

— Черт бы побрал этого мерзавца! — вскричал Холмс, убирая ядовитую писанину с глаз долой. — Какие лживые аргументы! Газетчик сначала вводит в заблуждение полицию, а после того, как та начинает расследование, ссылается на разбирательство, чтобы поднять новую волну измышлений!

— Но как он узнал, что вы присутствовали на похоронах?

— Если Стивен Данлеви приложил к этому руку, я с вашей помощью добьюсь от него ответа.

Мой друг припустил вперед еще быстрее.

— Что теперь нам делать, Холмс?

— Как можно скорее вернуться домой.

Внезапно я понял всю меру опасности: каждый день в газетах писали о возросшем озлоблении толпы в Ист-Энде. Ее бездумная ярость в любую минуту готова была выплеснуться на случайно подвернувшегося иммигранта или заблудившегося прохожего. Несколько раз дело едва не доходило до линчевания. Если бы какой-нибудь чрезмерно бдительный гражданин узнал Холмса поздним вечером в Уайтчепеле, последствия этого были бы непредсказуемы.

— Я полагаю, это проделки Тавистока?

— Кого же еще?

— О, попадись он мне сейчас! — воскликнул я. — Он бы проклял тот день, когда ступил на ниву журналистики!

— Этот подлец в своих писаниях буквально выворачивает факты наизнанку, — проворчал Холмс. Внезапно он остановился. — Имейте в виду, мой мальчик, главная опасность сейчас таится в толпе.

Он свернул в узкий проулок, который, видимо, официально именовался аллеей, а я бы скорее назвал его расщелиной. Единственными живыми существами, которых мы там встретили, были обезумевшие от голода собаки, злобно уставившиеся на нас желтыми глазами.

— Холмс, что вы собираетесь делать?

— Ваша идея выплеснуть эмоции при помощи кулаков хоть и привлекательна, но, увы, крайне неубедительна. Необходимо выяснить, откуда этот наглец получает информацию.

Мы прошли полквартала по сильно разбитой булыжной мостовой, и тут я осознал, что стук колес поезда, доносящийся слева, сопровождается звуком чьих-то шагов, помимо наших. Но прежде чем оглянуться, я посмотрел на Холмса и убедился: он знает, что мы не одни.

Мы нырнули в боковую улочку, но это не помогло: таинственные шаги по-прежнему слышались в темноте за спиной.

— Сейчас мы идем на север по Мансел-стрит и вот-вот достигнем железнодорожного депо, — пробормотал Холмс. — Потом выйдем на Олдгейт Хай-стрит и очень скоро окажемся в Сити.

— Я бы предпочел Вестминстер.

— Возьмем кэб до Бейкер-стрит, здесь недалеко.

Когда мы вышли на Олдгейт Хай-стрит, вблизи того места, где эта улица переходит в Уайтчепел Хай-стрит, мне на мгновение показалось, что наши неприятности на этом закончились. Но тут человек, шедший вслед за нами, более явственно обозначил свое присутствие.

— Это мистер Шерлок Холмс? — прокричал он.

Лучше освещенная и более оживленная часть улицы сразу же превратилась для нас во враждебный ландшафт: все головы в пределах слышимости разом повернулись в сторону хорошо известной публике физиономии моего друга.

— Так оно и есть! — завопил наш преследователь. — Шерлок Холмс собственной персоной. Расхаживает себе по темным улицам как ни в чем не бывало.

Еще несколько угрюмых наблюдателей, судя по всему, не из самых респектабельных слоев общества, присоединились к нашему незваному спутнику.

— Эй, вы! Вам в этих краях есть за что ответить!

Из толпы раздался зловещий одобрительный ропот.

— Ну-ка повернись к нам лицом и отвечай, что ты делаешь в Уайтчепеле, кровавая ищейка?

Холмс поморщился, очевидно, недовольный тем, что его приравняли к детективам Скотланд-Ярда, но промолчал.

— Ты, наверное, вообразил, — крикнул узнавший Холмса человек, голос которого казался мне отвратительным, — что так и уйдешь? Зарезал столько красоток и думаешь, у нас не найдется для тебя ножа?

— Уотсон, если увидите полисмена раньше меня, подзовите его, — сказал Холмс, засунув правую руку в карман, а левой сжимая тяжелую трость.

— Сюда, на помощь! Мы сумеем защитить себя! — кричал наш недруг.

— Как ваша рука, Холмс?

— На пару ударов хватит. Тут не помешал бы ваш револьвер.

— Придется обойтись кулаками.

Я высматривал полицейского, но, к несчастью, представителей закона нигде не было видно.

— Мы недалеко от станции метро «Олдгейт», — заметил Холмс.

— Разве у нас есть шансы спастись бегством?

— Слабые, ведь у вас болит нога. И прошли мы уже немало.

— Холмс, я им не нужен.

— Если бы я счел это правильным, давно бы уже дал стрекача. Но, как видно, вам еще придется потерпеть меня какое-то время.

Когда мы достигли перекрестка, несколько человек из толпы обогнали нас и зашли спереди. Я медленно обернулся и только теперь по-настоящему испугался: около тридцати человек следовали теперь за нами в этой нелепой процессии, еще десять преграждали дорогу.

— Полагаю, говорить с ними не имеет смысла? — поинтересовался я самым беспечным тоном, на какой был способен.

— Сделаем с ними то же, что они сотворили с Кэтрин Эддоуз! — крикнул отвратительный маленький дьявол.

Сыщик наконец обернулся. Его серые стальные глаза выражали непоколебимую решимость.

— Сами понимаете, это сейчас не сработает.

— Но за отсутствием лучшего… — прошептал я.

— Джентльмены, — обратился к толпе Холмс, — у меня нет ни малейшего представления, что вы собираетесь делать, но раз это так для вас важно, готов помочь.

Это замечание не успокоило собравшихся, но слегка их озадачило. Один или двое злобно хихикнули, остальные сжали кулаки.

— Ты прекрасно осведомлен о наших намерениях, кровавая собака, иначе шел бы намного медленнее.

— Похоже, вы меня преследуете, — спокойно отозвался Холмс. — Не вижу в этом никакого смысла, если вам не нужна моя помощь. Всем известны мои таланты в расследовании преступлений. Скажу только одно: меня видели неподалеку от Потрошителя именно из-за того, что я всеми силами стараюсь избавить вас от него.

Услышав это смелое заявление, несколько человек взглянули на Холмса с интересом, но их симпатия оказалась недолговечной.

— Ты был там, тебя узнали! — крикнул головорез с дубиной в руке, выходя вперед. — Чего стоят слова безжалостного убийцы?

— Вы, сэр, как я понимаю, родом из Западного Йоркшира?

Грубый скот остановился как вкопанный.

— Вот это да! Откуда, черт возьми, тебе это известно?

— В свое время вам доводилось охотиться на кроликов?

— Если даже так, что с того? — нахмурился он.

— Вы очень тесно с ними соприкасались. Вас никогда не принимали за кролика?

Эта удачная шутка вызвала смех у части собравшихся, в то время как другие, почувствовав в словах Холмса скрытую издевку, крепче сжали в руках самодельное оружие, осыпая нас злобными проклятиями.

— Может быть, вам удастся выдумать что-нибудь более примиряющее? — предложил я.

— Вы что, всерьез воображаете, что я сумею заговорить имзубы? — спросил Шерлок, делая шаг в сторону. Теперь мы стояли спиной к спине.

— Нет, — тихо ответил я, повернув к нему голову, — но в их рядах появилась небольшая брешь. Я схвачусь с этим рябым парнем с лопатой, и, если мне удастся сбить его с ног, бегите что есть сил.

Мы стояли, не отрывая глаз от окружавшей нас толпы.

— Вы сошли с ума, — прошипел Холмс, — если думаете, что я…

И тут, внезапно замолчав на полуслове, он поймал меня за рукав и, непонятно почему, радостно заулыбался.

— Мэн Джек! — закричал он. — Как вас угораздило присоединиться к этому легковерному сброду?

Я разинул рот от изумления: из скопления людей вышел настоящий великан с багровым шрамом, идущим от виска поперек носа и глубоко прорезающим щеку.

— Теперь я знаю наверняка, — сказал он громким баритоном, — что сегодня неподходящий вечер для Шерлока Холмса гулять в Уайтчепеле.

— Мэн Джек, как я рад вас видеть!

— Боюсь, что не могу сказать то же самое, мистер Холмс.

— В газетах пишут, что он и есть Тесак! — заорал угрюмый юнец.

— Отправим его в ад этой же ночью!

— А что вы скажите, Мэн Джек? — спросил мой друг. — Поверьте, все это выдумки.

— Я знаю это не хуже вас, да это и младенцу понятно, — проворчал он. — Уходите с миром — тут и говорить не о чем.

— Ах вот, значит, как: он невинная овечка! — выкрикнул негодяй, начавший всю эту заваруху. — Хватит переливать из пустого в порожнее! У меня с собой нож, и я пущу его в дело!

— И я! — крикнул еще кто-то.

— Ни один из вас не годится в полицейские, — сказал Джек спокойно, но голос его был так силен, что эхом отразился от стен домов. — Эй, вы там! Дайте пройти этим парням. Уходите, мистер Холмс. Они меня слушаются, когда сохраняют рассудок, но, если перестают соображать, горе тому, против кого они затаили злобу!

— Благодарю вас. Пойдемте, Уотсон.

Их лица были хмуры, и некоторые мерзавцы, включая дюжего йоркширца, даже осмелились плюнуть в нашу сторону, но все же толпа расступилась.

— Кто этот человек? — изумленно вопросил я.

— Мэн Джек? Боксер-профессионал.

— Так вы встречались с ним на ринге?

— Нет, конечно. Вы ведь достаточно хорошо знакомы с боксом, чтобы понять: мы принадлежим к разным весовым категориям.

— Тогда я не понимаю, зачем ему было спасать нас от расправы.

— Просто вы не знаете его полного имени. Мэн Джек Хокинс — член семьи одного из моих осведомителей. Сознаюсь, мой друг, когда я набирал мальчишек в свой отряд несколько лет назад, то и представить себе не мог, что кто-то из их родителей однажды поручится за меня, подтвердив мое доброе имя. Впрочем, немногие из них вообще имеют семьи, — вздохнул Холмс. Он выглядел совсем обессиленным. — Малыш Хокинс только что заработал солидное вознаграждение. А вот и кэб, друг мой. Если мы поспешим, он от нас не скроется.

Глава 22 Исчезновение Шерлока Холмса

На следующий день я не видел детектива примерно до восьми часов, когда чрезвычайно взъерошенный человек в грязной непромокаемой куртке и высоких башмаках поприветствовал меня взмахом руки и исчез в спальне Холмса. Он был похож на тех мужчин, кто с риском для жизни прочищает за гроши сточные трубы. Через полчаса Холмс в сером твидовом костюме появился с трубкой в гостиной и уселся за стол с таким видом, словно предвкушал любимую работу.

— Ну и что делает у вас этот мусорщик?

— Он отправился в те края, куда Шерлок Холмс лишен доступа, по крайней мере, в настоящее время. Что у нас на ужин?

— Миссис Хадсон обещала ягненка.

— Замечательная женщина. Не сочтите за труд, позвоните в колокольчик. Мне было не до еды с самого раннего утра — слишком много работы.

— Вы находились в Ист-Энде?

— Часть дня. Нашлись и другие дела — заходил в Скотланд-Ярд.

— В таком наряде?

— Мне нужно было видеть инспектора Лестрейда. Я добыл срочную информацию, которая будет ему очень полезна. Его коллеги выразили сомнение. Я их предупредил, что, если мои сведения попадут на страницы газет, Скотланд-Ярд окажется в весьма глупом положении. Это заставило их призадуматься, и очень скоро я оказался в кабинете Лестрейда. Там я раскрыл свою подлинную личность, к неудовольствию нашего доброго знакомого, и задал ему несколько важных вопросов.

— Каких именно?

— Полицию, конечно, расстроили домыслы этого ублюдка Тавистока, но они озабочены и тем, чтобы избежать обвинений в фаворитизме. Некоторые наиболее активные деятели предложили арестовать меня ради полноты расследования и в угоду общественному мнению.

— Боже правый, на каком основании?

— Сколь бы это ни казалось неправдоподобным, но окровавленный нож действительно обнаружили в нескольких кварталах от трупа Кэтрин Эддоуз. Лестрейд даже не стал сообщать нам об этом: слишком уж эта находка не похожа на обоюдоострое лезвие, которым пользовался Потрошитель. То, что нашли этот нож, — не более чем случайное совпадение, но подлые действия Лесли Тавистока или его источника информации натолкнули полицию на мысль, что Эддоуз пустила это оружие в ход для самозащиты. При охватившей всех нынче панике уже никого не волнует, что любой суд присяжных в Великобритании мгновенно отметет эту басню. Я не вправе даже выдвинуть против журналиста обвинение в клевете: формально все верно.

— Но он зашел слишком далеко! — возразил я.

— Уотсон, если бы газетчиков наказывали за измышления, любое периодическое издание в Англии обанкротилось бы весьма скоро. Покинув Скотланд-Ярд, я направился в Уайтчепел, чтобы повидать Стивена Данлеви. Он клянется, что не виноват.

— Ну, этого и следовало ожидать, — констатировал я, подумав, что, если Данлеви и дальше будет водить нас за нос, стремясь при этом добиться расположения мисс Монк, мне придется утопить его в Темзе.

— Я склонен верить ему, — задумчиво сказал Шерлок. — Но мне все больше кажется, что против меня действует некая зловещая сила, направленная на то, чтобы помешать успеху моего расследования. Не исключено, что я выдумываю заговор там, где его нет, но эти интриги помогают злодею оставаться безнаказанным, связывая мне руки.

— Кажется, «интриги» — это еще очень мягко сказано.

Мой друг успокаивающе помахал трубкой.

— Мне нечего добавить к сказанному, и мы вряд ли узнаем что-нибудь новое, пока не увидим Тавистока.

— Мы будем с ним встречаться?

— Выкурим с этим клеветником по сигаре у Симпсона в десять часов.

— Тогда вы будете вправе утверждать, что знакомы и с другими низшими формами лондонской жизни, помимо Джека Потрошителя, — мрачно заметил я.

Сыщик рассмеялся:

— Ну что ж, это станет своего рода отдыхом после целого дня тяжких трудов.

— Чем еще занимались, Холмс? Сегодня утром вы ушли так рано.

— Уверяю вас, я не терял времени даром… А вот и миссис Хадсон. Позвольте мне полностью сосредоточить свое внимание на том, что она принесла на подносе.

Вечером, как часто бывало в том октябре, пронизывающий туман окутал город. Сильный ветер дул нам в лицо, мы пригнули головы и плотно обернули шарфы вокруг шеи. Хотя нас ожидала не самая приятная встреча, я вздохнул с облегчением, увидев мерцающий в пяти ярдах от нас фасад заведения Симпсона.

Полированное красное дерево, тихий звон хрусталя и серебра улучшили мое настроение, по крайней мере до тех пор, пока мы не очутились в отдельном кабинете с пылающим в камине огнем и роскошными пальмами по углам. И тут я вновь увидел Лесли Тавистока. В редакции газеты я не слишком хорошо его разглядел. Он был значительно ниже среднего роста, с каштановыми, зачесанными назад волосами и выразительными движениями рук. Его проницательные, настороженные карие глаза, скорее хитрые, чем умные, усиливали впечатление о нем как о человеке, который поднялся до высот своего нынешнего положения, не особенно считаясь со средствами.

— Для меня большая честь лично познакомиться с вами, мистер Холмс! — воскликнул Тависток, приближаясь к моему другу с протянутой для пожатия рукой, которую Холмс умышленно проигнорировал. — Впрочем, ладно, — продолжал Тависток, превратив резким движением запястья несостоявшееся приветствие в напыщенный жест, демонстрирующий понимание. — Я не вправе винить вас. Крупные публичные фигуры настолько привыкают слышать похвалы, расточаемые обожающими их толпами, что малейшее порицание приводит их в полное замешательство.

— Особенно когда эти толпы хотят тебя убить, — сухо заметил Холмс.

— Боже праведный! — воскликнул Тависток. — Неужели вы вновь как ни в чем не бывало разгуливали по Ист-Энду? Вы же знаете, это опасное место. Хотелось бы уточнить, по какому делу вам понадобилась встреча со мной?

Мой друг холодно улыбнулся, вперив в собеседника орлиный взгляд.

— Мистер Тависток, мне ничего не известно о вас, кроме того, что вы холостяк, член коллегии адвокатов, любитель азартных игр и нюхательного табака. Но одно я знаю твердо: вы очень сильно пожалеете, если не назовете источник информации для этих чертовых статей!

В отличие от Тавистока я был хорошо знаком с методами Холмса и подметил, что одет журналист небрежно: манжеты несвежей рубашки скреплены английскими булавками. На столе лежали две газеты, посвященные скачкам. Гримаса страха исказила лицо Тавистока, хоть он и пытался, разливая бренди по стаканам, скрыть свою досаду за улыбкой.

— Что ж, вам присущи умные догадки о людях. Это неподражаемо передано в сочинениях доктора Уотсона.

— Догадки, как вы их назвали, — не самый главный стилистический прием в литературных трудах моего друга.

Тависток передал нам бренди. Я взял стакан, но, должен признаться, ни с кем прежде мне не было так противно пить.

— Мистер Холмс, вы, кажется, вбили себе в голову, что я совершил какой-то ужасно дурной поступок. Признаю, что мои скромные статейки, возможно, доставили вам определенное неудобство, о чем я искренне сожалею, но обязанность журналиста — информировать публику.

— Вы искренне желаете действовать в интересах общества?

— Вне всякого сомнения, мистер Холмс.

— Тогда скажите мне, кто заказал вам эту статью?

— Но вы ведь и сами понимаете, что это невозможно, — самодовольно заявил этот наглец, — поскольку цель моего клиента — защищать права населения, даже если для этого потребуется нападать на вас.

— Если у вас хватает дерзости, глядя нам в лицо, намекать, что мой друг способен на подобные зверства, вы за это ответите, — вмешался я, кипя от ярости.

— Мы уходим, — тихо сказал детектив, оставляя свой стакан нетронутым.

— Постойте! — вскричал Тависток. На его лице отразилась обеспокоенность. — Мистер Холмс, я честный журналист. Уверяю вас, если вы согласитесь дать мне интервью, в следующей публикации вы предстанете в совершенно ином свете.

— Мистер Тависток, думаю, вы не удивитесь, услышав от меня, что вы последний человек в Лондоне, с кем я готов откровенничать, — холодно ответил мой друг.

— Извините меня, мистер Холмс, но это нелепость. У вас есть возможность очистить себя от всяких подозрений.

— Не тешьте себя иллюзиями.

— Это был бы самый сенсационный материал последних десятилетий! — воскликнул Тависток. — «Шерлок Холмс — благородный страж справедливости или извращенное орудие похоти?» Единственное, что от вас требуется, — снабдить меня несколькими яркими подробностями.

— Если вы не раскроете ваш источник информации, ничего от меня не получите.

Глаза Тавистока лукаво сузились.

— Неужели вы всерьез рассчитываете на успех своего расследования, если жители Уайтчепела будут считать вас убийцей?

Сыщик пожал плечами, но по тому, как напряглась его челюсть, я понял: ему в голову пришла та же мысль.

— Ну же, давайте. — Репортер вытащил блокнот из кармана пальто. — Всего несколько высказываний, и мы состряпаем самый волнующий заголовок, который когда-либо попадался вам на глаза.

— Спокойной ночи, мистер Тависток.

— Подумайте о вашей карьере! — отчаянно протестовал журналист. — Неужели вы не понимаете: она для меня ничего не значит — важно лишь, чтобы моя история была увлекательной.

Холмс покачал головой. Его лицо исказила гримаса отвращения.

— Я полагаю, Уотсон, на улице атмосфера гораздо чище.

Но вечерний воздух был по-прежнему вязким и каким-то тошнотворно едким. В таком тумане трудно было найти кэб, и мы молча дошли пешком до Риджент-стрит, погрузившись в невеселые мысли. Волей-неволей приходилось согласиться с едким заявлением Тавистока: если озлобление против Холмса будет и дальше столь же сильным, как в прошлую ночь, не только его расследование, но и сама жизнь окажется под угрозой.

Мы уже почти дошли до Бейкер-стрит, когда Холмс нарушил молчание.

— Вы совершенно правы, мой друг. Мне не удастся безнаказанно появляться в Уайтчепеле, пока умы отравлены клеветой, распущенной Тавистоком. За последние пять минут вы взглянули на меня четыре раза и подметили верно: рисунок в «Лондон Кроникл» возмутительно точен, отчего мы и пострадали прошлой ночью. — Я невольно улыбнулся, а Холмс горестно вздохнул. — Мне повезло, что у меня только одно доверенное лицо. Когда объясняешь свои действия, разрушаешь фундамент репутации.

— Ваша репутация…

— Сейчас, несомненно, сильно подорвана. Тем не менее я доволен, что повидал Тавистока. Охотно верю вам: он негодяй. И хотя подоплеку его статьи выявить не удалось, он проронил одну любопытную фразу.

— Какую?

— Сказал, что его источник информации желает защитить население. Если этот таинственный незнакомец всерьез думает, что жителям Уайтчепела будет лучше без меня, он или безумец, или…

Я ждал, что Холмс скажет дальше. Он покачал головой и продолжил:

— Одну гипотезу надо отбросить: будто у этого грубияна Тавистока есть какой-то повод преследовать меня. Он до омерзения ясно дал понять: ему все равно, назначат меня премьер-министром или привяжут к хвосту лошади, пустив ее вскачь, затем четвертуют и насадят голову на пику — лишь бы ему позволили все это расписать в своей статье.

— Чем же мне помочь вам, Холмс?

Мы добрались наконец до нашего жилища, хотя его дверь была едва различима во мраке.

— Ничем, мой дорогой. Думаю, действовать надо мне. Поверьте, я не буду сидеть сложа руки.

В тот вечер Холмс растянулся в кресле, уперев подбородок в колени и неотрывно глядя на листок бумаги с рядами цифр, присланный Потрошителем в портсигаре. Больше часа мой друг не менял позы, сидя с полузакрытыми глазами, одинокий и неподвижный, как оракул, то и дело набивая трубку крепким табаком. В конце концов я отправился в постель, чтобы поразмышлять о предстоящих нам испытаниях.

На следующее утро я обнаружил под масленкой на обеденном столе послание, написанное четким почерком Холмса.

Мой дорогой Уотсон!

Возможно, мои изыскания не позволят мне какое-то время вернуться на Бейкер-стрит. Вы поймете, что дело очень важное, а расследование в Ист-Энде носит такой характер, что его гораздо эффективнее проводить в одиночку. Умоляю вас, не беспокойтесь и не забредайте далеко от дома: Лондон имеет свою отталкивающую сторону. Возможно, очень скоро мне понадобится ваша помощь. Пишите мне на адрес почтового отделения Уайтчепела до востребования, Джеку Эскотту.

Ш. Х.

P. S. Поскольку мое новое расследование приняло весьма опасный оборот, сообщаю, что направил к вам мисс Монк, дабы она получила причитающиеся ей деньги.

Вряд ли стоит объяснять, что этот постскриптум явно противоречил увещеваниям Холмса не тревожиться о его безопасности. Я согласился, что ему удастся с большей пользой работать в одиночестве, как это не раз случалось и раньше, но в голову лезли непрошеные мысли, что опасностей будет слишком много для одного человека, даже для такого, как Шерлок Холмс.

Миссис Хадсон просунула голову в дверной проем:

— Доктор Уотсон, к вам мисс Монк.

Выразительное лицо нашей помощницы казалось озабоченным. Она стянула с рук новые перчатки и положила их в карман.

— Здравствуйте, мисс Монк.

— Миссис Хадсон предложила чаю, но для меня это не совсем привычное время. Она такая милая.

— Сядьте, пожалуйста. Я рад вас видеть, принимая во внимание…

— …тот факт, что я уволена? — спросила девушка, улыбнувшись.

— Господи, конечно нет!

Я передал ей записку, и ее глаза, обращенные ко мне, загорелись тревогой.

— Что он собрался делать в одиночку?

— Пожалуй, Шерлок Холмс — самый одинокий человек, который встречался мне в странствиях по трем континентам. Боюсь, я не лучше вашего представляю, чем он сейчас занят.

Кусая губы, Мэри Энн подошла к почти угасшему огню и воинственно пошуровала кочергой угли.

— Утром, еще до завтрака, мне пришла от него телеграмма. Я не собираюсь получать деньги за то, что провожу время в пабах, болтая с пьяными девицами, — объявила она, распрямившись. — Что мы будем теперь делать?

— В прошлый раз это времяпрепровождение дало весьма интригующие результаты.

— Это был подарок судьбы, но колодец иссяк. Вроде бы я уже напала на след, но все речи мисс Лэйси сводились к тому, что Тесак способен перемещаться подобно электричеству. Бедняжка, как видно, находилась под воздействием опия… Ничего не придумали?

— Мисс Монк, я давно свыкся с мыслью, что большая часть того, что нам непонятно, для Холмса ясна как день. Было бы крайне глупо совершать какие-то опрометчивые поступки.

— Будь я проклята, если мы бессильны хоть что-нибудь сделать! Пусть даже это будет патрулирование улиц в полосатых нарукавных повязках.

— Что ж, — задумчиво сказал я, — Холмсу, несомненно, пойдет на пользу, если репутация Лесли Тавистока будет подмочена.

— Вы про этого писаку? С радостью увидела бы грязь на его лице.

Мэри Энн вскочила с места и сделала круг по ковру. Ее покрытый веснушками лоб напрягся от раздумий.

— Мисс Монк?

— Ему трудно будет отмыться. Если только это сработает…

— Мэри Энн, о чем вы?

— Доктор, ведь мы очень поможем мистеру Холмсу, если обнаружим, где Тависток добывает свои небылицы?

— Полагаю, что да.

— Я сумею это сделать.

— Что у вас в голове?

— Мне не хочется говорить заранее: а вдруг все сорвется? Но если выйдет как надо, будет здорово! Придется пойти на риск, но если это ему удастся… — Она остановилась, чтобы перевести дыхание. — Вот что я вам скажу: принесу эту штуку сюда, и вы сами все решите.

Юная особа вытащила из кармана черные перчатки и помахала ими на прощание.

— Моя дорогая мисс Монк, я категорически запрещаю вам идти на риск! — выкрикнул я.

Бесполезно. Через мгновение Мэри Энн была уже на середине лестницы. Я услышал, как она извиняется перед миссис Хадсон за то, что отказалась выпить чаю. Потом мисс Монк выпорхнула в туман, как веселая мелодия.

Глава 23 Операция «Флит-стрит»

Так получилось, что я вновь увидел мисс Монк только во вторник, 30 октября, и все это время душу мне терзало отсутствие хоть каких-нибудь вестей от Холмса. По словам Лестрейда, люди из Скотланд-Ярда были обескуражены. Они ничего не могли поделать с циркулировавшими по Уайтчепелу слухами о сумасшедших резниках^[848] и безумных докторах. Мало того что полицейских бранили на каждом углу за неспособность схватить Потрошителя, так теперь на них еще взвалили бремя охраны пышной ежегодной процессии лорда-мэра, назначенной на пятницу, 9 ноября. Это мероприятие требовало больших сил полиции.

Легко себе представить, что уайтчепелская проблема не давала мне покоя, не говоря уже о тревожащем отсутствии Холмса. Я проводил день за днем, пытаясь как-то унять беспокойство, стараясь не удаляться слишком далеко от Бейкер-стрит, на случай если события достигнут критической точки. Чтение не развлекало, атмосфера клуба казалась затхлой и унылой. В ночь на вторник я никак не мог заснуть и решил проигнорировать запрет моего друга описывать дело, названное мною «Приключения третьей свечи». Я решил, что мне не повредит бокал кларета, и тут услышал настойчивый звон дверного колокольчика.

Зная, что миссис Хадсон давно легла спать, я поспешил вниз по лестнице полностью одетый — ведь желания ложиться в постель у меня даже не возникало. Открыв дверь я, к своему величайшему удивлению, обнаружил мисс Монк и Стивена Данлеви.

— Простите, что беспокоим вас в столь поздний час, доктор, но мисс Монк сочла, что дело не терпит отлагательства, — сказал журналист.

— Рад вас видеть. Во всяком случае, мисс Монк я ожидаю давно.

Я открыл бутылку кларета и поставил еще два бокала. Данлеви уселся в плетеное кресло, а Мэри Энн с торжественным видом встала у камина, словно оратор, собирающийся сделать важное заявление. Когда я сел, она поставила бокал на каминную полку и вытащила из кармана какой-то маленький предмет.

— Доктор, это подарок для вас.

Она улыбнулась во весь рот и швырнула кусочек металла. Я поймал его на лету: это был ключ.

— Отлично, — рассмеялся я. — Готов к дальнейшим приключениям. Что им можно открыть?

— Кабинет Лесли Тавистока.

— Мэри Энн, дорогая!..

— Захотелось проверить, способен ли Данлеви на что-нибудь еще, кроме как морочить голову честным людям, — радостно сказала она, присев на край дивана. — Но я знала, что вы опасаетесь предпринимать какие-либо шаги без мистера Холмса, поэтому мы поспешили сюда, чтобы все обсудить.

— Мистер Данлеви, будьте так любезны, расскажите, как вам удалось завладеть ключом?

Молодой человек откашлялся.

— Мисс Монк оказала мне честь, обратившись за помощью в прошлый четверг. Она объяснила, что поскольку я журналист, а люди этой профессии нередко общаются между собой, чтобы узнать последние новости, у меня наверняка есть знакомые в «Лондон Кроникл». Предположение мисс Монк было не вполне верным, но у меня есть друг в «Стар», хороший знакомый парня по фамилии Хардинг, работающего в «Лондон Кроникл».

— Понятно. И что же дальше?

— Весьма остроумная идея мисс Монк состояла в том, чтобы заставить каким-то образом Хардинга сделать слепок с ключа Тавистока. Но случилось так, что никакого принуждения не потребовалось.

— Тависток — законченный подлец, — вмешалась девушка. — Впрочем, мы сами убедились в этом после всей грязи, вылитой им на мистера Холмса.

Стивен, одобрительно улыбнувшись Мэри Энн, продолжал:

— В «Лондон Кроникл» Тавистока терпеть не могут. Через пару дней наш общий друг устроил мне встречу с Хардингом за кружкой пива. Я сделал ему предложение, и он с радостью согласился сыграть шутку с самым презираемым в журналистской среде человеком.

— Шутку, — повторил я, теперь уже догадываясь об их замысле. — Что же вы собираетесь сделать?

— Ну, например, вымазать ему стул краской или подбросить дохлую крысу, — ответила Мэри Энн с очаровательной беспечностью. — Недалеко от жилища Данлеви в Ист-Энде — конская бойня. И если нам удастся проникнуть в его кабинет…

— Это маленькое удовольствие отнимет у нас слишком много времени, — возразил я.

— Было бы постыдным упущением не взглянуть на его бумаги, имея такую возможность.

— Постойте. Мы ничего не знаем о часах работы Тавистока, как, впрочем, и всей редакции.

— Хардинг проявил горячее желание сотрудничать с нами, — объяснил Данлеви. — Ему когда-то пришлось заниматься одной историей, о которой пронюхал Тависток и буквально украл ее у своего коллеги. Хардинг сделал слепок с ключа от его кабинета, а через день этот дубликат уже лежал у меня в кармане. В служебные часы в здание редакции нельзя проникнуть незамеченным: вы, наверное, и сами знаете, что у газетчиков полная рабочая неделя. Суббота, во второй половине дня — единственный шанс. Если газета не выходит в воскресенье, то накануне вечером, как рассказал Хардинг, журналисты разбредаются по близлежащим пабам или отправляются домой, к семьям.

— Охраняется ли здание, когда оно заперто?

— Учитывая важность нашей миссии, Хардинг обещал дать свой ключ от наружной двери. Держать ночного сторожа они считают излишним. Конечно, поблизости будет патрулировать полицейский, но за ним легко проследить.

— Мы подвергаем себя чудовищному риску, вламываясь в его кабинет, — счел нужным предупредить я.

— Всякое возможно, но у нас благородная цель. Мистер Холмс имеет право знать, откуда исходят эти наветы, и хотя он, кажется, убедился в моей невиновности, хотелось бы доказать это на деле.

— Меня тревожит, какие шаги предпримет Тависток, если мы попадемся.

— Я вас понимаю, доктор, — сочувственно сказала девушка, — но, если вы просто перечитаете эти две статьи, которые настолько лживы, что в них даже рыбу противно заворачивать, ваши сомнения рассеются.

Скажу без лишнего хвастовства: я никогда не был человеком, избегавшим опасности, коли речь шла об интересах друга.

— Суббота, — задумчиво сказал я. — У нас три дня, чтобы доработать план операции.

— А что, если мистер Холмс вернется к этому времени? — воскликнула Мэри Энн. — Но пусть даже он не появится, мы, по крайней мере, сумеем прояснить одно темное место во всей этой дурацкой неразберихе.

— Мисс Монк, мистер Данлеви, — сказал я, поднимаясь со стула, — давайте выпьем за здоровье Шерлока Холмса.

После томительной неопределенности сама мысль о предстоящей нам миссии внушала воодушевление. Поздней ночью, когда я наконец задул свечу, мне пришло в голову: наверное, для такой пылкой натуры, как мой друг, бездействие было настолько мучительным, что шприц и семипроцентный раствор кокаина представлялись единственным спасительным выходом.

Наши замыслы быстро обретали конкретные очертания. Мэри Энн взялась торговать вразнос носовыми платками поблизости от здания редакции. Когда полицейский велел ей уйти, она тихонько пошла за ним, выяснив, что его маршрут проходит как раз мимо входа. Это могло бы стать предметом беспокойства для неопытного взломщика, но не для человека, обладающего набором ключей. Более того, полный энтузиазма Хардинг сообщил нам, что кабинет Тавистока выходит окнами не на улицу, а во двор, поэтому не возбраняется зажечь лампу: она не будет заметна в темноте здания.

Некоторая дискуссия возникла вначале по поводу того, кто конкретно осуществит задуманную операцию. Мисс Монк и слышать не хотела о том, чтобы остаться в стороне, присутствие Данлеви тоже было сочтено необходимым, а я взял на себя обязанность вторгнуться в рабочий кабинет Лесли Тавистока. Так оформилась лихая шайка из трех заговорщиков. Мы встретились в пятницу, чтобы придумать историю на случай провала, и выбрали время начала операции — одиннадцать часов вечера в субботу.

В четверть одиннадцатого я прошел до Оксфорд-стрит и нанял кэб. Воздух прояснился, последние завитки тумана игриво, как детская лента, колыхались у окон. Мы приблизились к Стрэнду через Хэймаркет, и я вышел из экипажа, имея в запасе десять минут. Повернув в боковую улочку, спустился по ступенькам и открыл дверь крошечного паба. Меня приветствовали мисс Монк и мистер Данлеви, занявшие маленький угловой столик, освещенный масляной лампой, которую, похоже, никогда не чистили.

— Леди и джентльмены, — объявил Стивен, слегка улыбнувшись краем губ под усами, когда мы подняли стаканы, — предлагаю выпить за здоровье мистера Алистера Хардинга, с энтузиазмом взявшегося помочь нам.

— Мисс Монк, у вас есть сумка?

Девушка пнула носком ботинка небольшой джутовый мешок.

— Что ж, пора идти. Увидимся через десять минут.

Оставив ее сидеть за столиком, мы с Данлеви прошли мимо последних величественных зданий Стрэнда, пересекли границу Темпл-Бар,^[849] где некогда был проход под аркой из серого камня, и вышли на Флит-стрит — крикливое средоточие лондонской журналистики. Но в этот поздний субботний час стояла тишина, а если и встречались прохожие, то они по большей части покидали улицу.

Данлеви подошел к дому 174 по Флит-стрит и повернул в замке ключ. Металлическая дощечка бесстрастно свидетельствовала, что здесь находится редакция «Лондон Кроникл». Через несколько мгновений мы уже были в вестибюле. Данлеви извлек потайной фонарь из кармана широкого пальто.

— Что-то не похоже на редакцию газеты, — сказал он тихо.

— Она на верхнем этаже.

Тихо ступая, мы поднялись на второй этаж, где было совершенно темно. Но я знал дорогу. При свете фонаря мы прошли через общую комнату к отдельному кабинету, запертому на один незамысловатый замок. Я вытащил ключ и отворил дверь.

Данлеви полностью открыл глазок потайного фонаря, и комната осветилась. На столе были разбросаны газеты, их подшивки стояли в книжном шкафу и лежали раскрытые поверх справочников. Мы принялись рыться в бумагах, стараясь не нарушить порядка и тем самым не обнаружить подлинную цель нашего ночного визита. Несколько минут просматривали каждый клочок бумаги, попавшийся на глаза. И тут мое внимание привлек тихий свист Стивена:

— Вот! Кажется, нашел.

Я отложил в сторону какую-то записку и сосредоточил внимание на листе бумаги, который передал мне сообщник.

Вот что я прочитал:

После того, как Холмс был ранен, убийства прекратились.

Похоже, это не простое совпадение.

Не раз презрительно отзывался о полиции.

Продолжает посещать Ист-Энд.

И небрежным почерком в конце страницы:

Холмс исчез. Признание вины?

— Господи, доктор Уотсон, никогда не думал, что мы найдем здесь столько мусора.

— Я предвидел нечто подобное, но действительность превзошла мои ожидания.

— Смотрите… Эту страницу писал не Тависток. Другой почерк.

Я услышал скрип входной двери внизу.

— Что это за бумаги? — спросил я.

— Начало статьи, а вот письмо, подписанное Тавистоком, но еще не отправленное. Почерк такой же, как на большинстве документов, которые я здесь обнаружил. Записка, касающаяся мистера Холмса, по-видимому, написана человеком, снабжающим информацией этого мошенника.

Вошла Мэри Энн:

— Как дела?

— Автор этой записки — причина всех наших неприятностей, — сказал я.

Она заглянула через мое плечо.

— Почерк мужской. Мистер Холмс сделал бы какие-нибудь выводы.

— Я покажу ему, но вряд ли тут что-нибудь скрыто, — заметил я, переписывая этот мерзкий текст в блокнот.

— Есть ли конверт к письму? — спросила мисс Монк.

Мы стали искать его в корзинке, полной смятой замаранной бумагой. И тут Мэри Энн с торжествующим видом вылезла из-под стола.

— Датировано двадцатым числом, субботой. Адрес: Лесли Тависток, «Лондон Кроникл». Написано той же рукой! Надо забрать конверт, такую подробность не следует упускать.

Нашлись и другие документы, но информации они не прибавили. Тот же человек написал Тавистоку еще три письма. В одном из них он назначал встречу, еще в двух сообщал свежие сведения о Холмсе, но свою пагубную роль они уже сыграли. Было около часа ночи, и я предложил уйти.

Мы с Данлеви в последний раз осмотрели комнату, дабы убедиться, что не оставили никаких следов своего визита. Мэри Энн взяла джутовый мешок, прислоненный к стене, с нарочитой церемонностью выложила его содержимое на письменный стол и, решительно вскинув напоследок голову, выбросила мешок в мусорную корзину.

Мы спустились по лестнице. Я потянулся к ручке входной двери, но, не успев открыть ее, вздрогнул от звука приближающихся шагов. Сделав знак своим спутникам отступить назад, я затаил дыхание, моля Всевышнего, чтобы незнакомец прошел мимо. Увы, ручку повернули, и дверь медленно отворилась.

Стивен Данлеви тут же притушил свет потайного фонаря и встал за дверью. Вошел седовласый констебль с дубинкой в руке.

— О боже! Как вы меня напугали, офицер! — воскликнул Стивен.

Дородный полицейский вернул дубинку на пояс, но на нас взглянул с подозрением.

— Потрудитесь сообщить, что вы, трое, здесь делаете? В этот час в здании нет ни души.

— Ну, любезный, и напугали же вы нас!

— Ничуть не сомневаюсь. У вас с собой связка ключей?

— Да, конечно. Должен признаться, сэр, я восхищен тщательностью вашего патрулирования. Вы всегда проверяете, заперты ли все двери во время обхода?

— Я скрепляю запертые двери бечевкой, так делает большинство полицейских. Завязка была порвана.

— Квалифицированная работа! Констебль…

— Брирли.

— Видите ли, констебль Брирли, нам с коллегой было необходимо взять интервью у этой молодой особы в обстановке полной секретности.

— По какому поводу?

— Она утверждает, что знает нечто очень важное об убийствах Потрошителя.

Мисс Монк робко кивнула, наполовину спрятавшись за моим плечом.

— А зачем вам встречаться с ней посреди ночи в пустом здании редакции?

— Это очень опасная информация, офицер, — прошептала она.

— Что ж, мисс, если у вас есть сведения об убийствах Потрошителя, вам следует сообщить мне все, что вам доподлинно известно.

— Пожалуйста, не надо, сэр, — сказала она. — Они тогда придут за мной.

— О ком вы говорите?

— О его друзьях. Они убьют меня, когда я буду спать.

— Послушайте, милая, — тихо проговорил констебль, — если вы в опасности, мы обеспечим вам защиту.

— Вы их не знаете! Моя жизнь не будет стоить и ломаного гроша, если я расскажу лишнее полиции.

— Тем не менее я настаиваю на этом.

— Ладно, — сказала девушка в полном отчаянии. — Я знаю, кто убийца.

— И кто же это? — терпеливо спросил Брирли.

— Принц Альберт Виктор.

Я изо всех сил старался делать вид, что смотрю на мисс Монк глазами газетчика, крайне огорченного ее словами и чрезвычайно раздражительного. Удавалось это с трудом.

Констебль Брирли тяжело вздохнул:

— В самом деле это он? Я передам эту ошеломляющую информацию старшим по званию. А теперь идите-ка вы, все трое, своей дорогой, и пусть она приведет вас домой без всяких задержек.

Наш обратный путь до Стрэнда протекал в молчании на протяжении примерно трех кварталов, пока констебль Брирли не остался далеко позади.

Стивен Данлеви расхохотался, запрокинув назад голову.

— Принц Альберт Виктор?

— Уверена, узнай он, что его имя так удачно подвернулось, он был бы рад, — заметила Мэри Энн.

— Мисс Монк, вы совершенно бесподобны! Что ж, доктор Уотсон, я искренне надеюсь, что мистер Холмс сумеет извлечь какую-то пользу из того, что мы разузнали.

— Будьте уверены, я извещу вас.

— В любом случае, вечер выдался на славу. Мисс Монк, вы окажете мне честь, разделив со мной место в кэбе до Ист-Энда?

— Конечно. О, доктор Уотсон, так хочется думать, что мы помогли мистеру Холмсу!

— По крайней мере, Алистеру Хардингу мы уже оказали добрую услугу, — весело объявил Стивен. — Утром я верну ему ключи. У меня нет сомнений, что последние новости сделают его счастливейшим человеком в Лондоне.

Глава 24 Ист-эндский филиал

На следующее утро я завтракал, не испытывая ни малейшего удовлетворения от вчерашнего дня. Вертел в руках конверт, обдумывая, как бы передать его Холмсу. Он превосходно организовал свое исчезновение: раньше, неоднократно уезжая за пределы Лондона или на континент, мой друг всякий раз безотлагательно сообщал по почте, где находится. Однако теперь, испытывая гордость за наши успехи, ощущая во внутреннем кармане столь трудно доставшийся мне предмет, я почувствовал безрассудную решимость вручить его Холмсу лично. Как это сделать, я еще толком не придумал, но происшедшие вскоре события избавили меня от необходимости ломать над этим голову.

И без того тусклый дневной свет уже почти угас, а порывы сильного осеннего ветра срывали с деревьев последние сухие листья, когда явился гонец от Холмса. В записке, адресованной доктору Джону Уотсону, значилось следующее:

Напал на след. Встретимся на углу Коммершиал-стрит и Брик-лейн, немедленно, возьмите свой докторский саквояж. Боюсь, он нам понадобится.

Шерлок Холмс

Конечно же, я захватил не только свой черный саквояж, но и вычищенный, заряженный револьвер. Выскочив на улицу, я подозвал кэб. Было семь часов вечера, в сгущающихся сумерках за окнами проплывали неясные очертания домов. Выйдя из экипажа, когда тьма уже окончательно восторжествовала над светом, я огляделся по сторонам, чтобы сориентироваться.

Странное дело, но я не знал, куда идти: к моему величайшему изумлению, улицы, указанные Холмсом, шли параллельно. После недолгих размышлений решил идти по Брик-лейн, чтобы выяснить, не пересекает ли она улицу с названием, похожим на Коммершиал-стрит, — ведь лондонская топонимика не отличается разнообразием. Так, свернув на Стоуни-стрит, вы вполне можете оказаться на Стоуни-лейн. Подобные ошибки не были характерны для цепкой памяти Шерлока Холмса, но никакие другие объяснения в голову не приходили. И я решил отыскать нужный мне перекресток, пусть даже на это уйдет вся ночь.

В первые полчаса я не добился ничего, кроме нескольких глумливых колкостей в свой адрес, и прошел по Брик-лейн в обратном направлении мимо здания еврейской ассоциации, откуда доносился запах жареных колбасок. Мысль, что я не сумею найти Холмса и тем самым подведу его в кульминационный момент поисков, мучила меня. И тут я осознал, что крики обитателей Уайтчепела усилились.

— Эй, доктор! Вышли подцепить шлюху?

— Собрались поиметь свеженькую милашку, или обойдетесь своими силами?

Насмешки эти вскоре приняли столь враждебный характер, что я нырнул в тихий проулок, дабы собраться с мыслями, как все-таки отыскать Холмса. Я прислонился к какой-то бочке и напряг память, вспоминая в мельчайших подробностях топографию Уайтчепела, но не прошло и двух минут, как ко мне приблизилась группа из пяти мужчин. Их зловещие силуэты вырисовывались слева от меня в желтом свете единственной лампы. Если бы даже я постоянно не предвкушал угрозу, я все равно инстинктивно ощутил бы опасность из-за их наглых поз и дубинок в руках.

В первый момент я еще надеялся, что хулиганам нет до меня дела и они просто пройдут мимо, но их вожак, грузный мужчина с короткими, щетинистыми волосами и тяжелой челюстью, кивком велев остальным ждать, подошел ко мне, постукивая дубинкой по мясистой ладони.

— Добрый вечер! — поздоровался я. — Какие-то проблемы? — И обратился к спутникам: — Как, парни? Что скажете? Коротышка ведь говорил, что у этого типа будут проблемы, верно?

Четверо остальных рассмеялись, хлопая по спине тощего человечка со злыми глазами и большим ртом.

— Точно! Видать, у него на душе неспокойно.

— Послушайте, сэр, — начал было я. — Мне…

— Секундочку, дядя. Уж больно времена сейчас нелегкие: опасность кругом. И тут вдруг нам на глаза попадается некий тип, похожий на врачишку. Он ходит взад и вперед, в общем, рыскает вокруг непонятно зачем.

— Послушайте, милейший…

— А теперь представьте себе, что я, Изикиел Хаммерсмит, человек прямой по своей натуре, зову дружков из паба, чтобы выяснить, кого этот тип поджидает в темном переулке, в десяти ярдах от меблированных комнат моей сестры.

Детина злобно ухмыльнулся и поднял глаза на грязный притон из красного кирпича.

— Нет-нет, дядя, — изрек он с притворной грустью. — Такие, как ты, должны иметь очень вескую причину, чтобы шляться в наших краях после наступления темноты. — Его сиплый голос перешел в шепот. — Клянусь Всевышним, ты не найдешь себе шлюхи, пока мы не разберемся с тобой!

Я потянулся за револьвером, чтобы предотвратить кулачную расправу пятерых над одним, но смуглый парень с оторванным левым ухом выскочил вперед и ударил меня по руке палкой. Он еще дважды занес свою дубину: один удар прошел рядом с рукой, другой был направлен в шею, но я сумел увернуться и он пришелся в плечо. Парень подошел настолько близко, что я сумел нанести свой излюбленный хук левой, который много лет обеспечивал мне полную свободу передвижения в стенах славящейся своими драками средней классической школы.

И тогда позади меня в проулке появился очень худой человек, что-то тихо насвистывающий себе под нос, с щеткой на длинной ручке. Все его лицо и темная одежда были покрыты слоем сажи. Я сразу понял, что это трубочист, возвращающийся домой после рабочего дня. Каким-то краешком своего сознания я с удивлением отметил, что мелодия, которую он насвистывает, — из оперы «Парсифаль» Вагнера, но размышлять об этом было некогда: трубочист резко остановился при виде шайки громил, скопившихся в узком проходе.

— Что тут происходит? — спросил он.

— Иди своей дорогой, если не хочешь тоже огрести по первое число, — ответил Хаммерсмит, отходя в сторону, чтобы дать пройти трубочисту. — Этот джентльмен охотится на шлюх, а мы помогаем ему забыть о них.

Судьба, как мне не раз приходилось убедиться, весьма изменчива. В следующий миг пятеро вооруженных палками скотов набросились на двух мирных людей, вовсе не желающих вступать в драку. Еще через мгновение двое из пятерых лежали на земле, воя от боли, после того как получили по ребрам орудием трубочиста. Хаммерсмит, с трудом избежавший удара, рыча от ярости, бросил дубинку на землю и извлек из кармана весьма зловещего вида нож с короткой ручкой, после чего бросился на моего нового союзника.

Я сумел наконец вытащить револьвер, но он не понадобился. Трубочист нанес громиле сокрушительный прямой удар в солнечное сплетение, прошипев:

— Быстро бежим отсюда!

После чего Шерлок Холмс — а это был он — схватил меня за руку, и мы припустили со всех ног вон из этого проулка, пересекли извозчичий двор, преодолели низкую ограду и растворились во мраке продуваемой ветром холодной осенней ночи.

Мы бежали минут десять, но, как мне показалось, не слишком удалились от места стычки. Холмс прибег к паре нехитрых уловок, чтобы запутать следы, и один раз остановился послушать, не бегут ли за нами. Он провел меня через целый лабиринт переходящих один в другой проулков, заваленных древесным мусором и ломаными ящиками, а потом, к моему удивлению, нырнул в низкую дверь, увлекая меня за собой.

Быстро поднимаясь по темной лестнице и совсем забыв об осторожности, я чуть не упал, но Холмс втащил меня на лестничную площадку, не дав провалиться в дыру на прогнивших деревянных ступенях. Преодолев еще два марша, мы прошли по недлинному коридору. Мой друг распахнул настежь дверь, если это слово вообще применимо к этому щиту из грубо сколоченных досок.

— Позвольтеторжественно представить вам ист-эндский филиал частного детективного агентства «Бейкер-стрит» — центр, куда сходятся все нити расследования по делу Потрошителя.

Шерлок Холмс снимал, насколько позволяли его доходы, примерно пять-семь тайных убежищ в разных частях Лондона. Удобства в некоторых из них ограничивались лишь тазом и сундуком с одеждой, но мой друг часто использовал эти норы, чтобы срочно укрыться от погони или переодеться. За долгие годы сотрудничества Холмс приводил меня в три таких убежища. Видимо, его природная скрытность не позволила мне увидеть остальные.

Этот угол, снимаемый в Уайтчепеле, представлял собой почти квадратную комнату без окон. Все стены были заклеены географическими картами и газетными вырезками. Дверь запиралась изнутри двумя прочными засовами, что Холмс тут же и продемонстрировал, а затем повернулся ко мне:

— Хотелось бы, конечно, познакомить вас с нашим филиалом при менее драматичных обстоятельствах, но, во всяком случае, вы имели возможность убедиться в его полезности. Мы сейчас находимся на Скарборо-стрит, к югу от Уайтчепел-роуд. Обратите внимание, что мы имеем под рукой полезную информацию, а также все для того, чтобы выполнить требования гигиены и благопристойности. На угловом столике бутылка отличного бренди. Угощайтесь тем, что привлечет ваше внимание.

«Угловой столик» оказался перевернутой вверх дном бочкой для воды, прислоненной к набитому соломой матрасу и кучке чистых, хотя и потертых, серых шерстяных одеял. В комнате не было никаких ковриков, отсутствовала мебель, если не считать выглядевшую весьма опасной в пожарном отношении плиту рядом с камином, обшарпанный письменный стол и два стула, один из которых в прошлой жизни был упаковочной клетью оранжевого цвета.

— Холмс, чем вы все-таки занимались в этой каморке?

Я недолго думая подошел к бутылке на импровизированном приставном столике, дивясь эксцентричности своего друга. Он снял пальто и уселся на оранжевый ящик, энергично вытирая перепачканное сажей лицо куском влажной ткани.

— Познакомился со многими военнослужащими армии Ее величества, попавшими под влияние Papaver somniferum.^[850] Надеюсь обнаружить завтра жилище Блэкстоуна.

Хотя теперь мой друг выглядел веселым, я видел, что он ужасно устал.

— Это чудесно, Холмс! — воскликнул я. — Кстати, я, по-видимому, неправильно понял ваши инструкции, но как вам удалось разыскать меня?

Весьма не характерное для Холмса выражение замешательства на лице еще больше усилилось.

— Нечем было заняться вечером, и я обходил окрестные улицы. Льщу себя надеждой, что я лучше вашего знаю эти проулки. Мой дорогой Уотсон, поверьте: никого на свете я так не рад видеть, как вас, но скажите, зачем вы со столь мрачным видом бродили по Уайтчепелу с медицинским саквояжем?

— Вы ведь сами вызвали меня туда своей запиской.

Пробежав глазами короткое послание, Холмс недоуменно посмотрел на меня:

— Я сегодня никому не отправлял писем.

— Значит, записка не от вас?

— Нет. Когда вы ее получили?

— В половине шестого.

— Она была отправлена почтой?

— Нет, ее принесли.

— Вы спрашивали Билли, что за человек передал ее?

— Увидев вашу подпись, я счел это несущественным.

— Таким образом, вы не знаете, откуда взялась эта записка?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Теряюсь в догадках, какую цель вы преследовали, выполняя эти инструкции, но ясно одно: это послание написано врагом! — воскликнул Холмс.

— Какую цель я преследовал? — возмутился я. — Вы просили меня о помощи!

— Нет-нет, Уотсон, все этот обман. Буквы «t», «y» и «m», несомненно, написаны в моей манере, большая «A» изображена очень точно, но как вы могли поверить записке с такой безобразно неряшливой буквой «q»?

— Боюсь, анализ почерков не входил в мою врачебную подготовку, — раздраженно ответил я. — Нельзя исключить, что записка составлена под чьим-то давлением.

— Тысячи мелких деталей свидетельствуют, что это подделка. Например, мы знаем друг друга уже больше семи лет, тем не менее я почему-то счел нужным включить в короткую записку ваш титул, имя и фамилию.

— В этом нет ничего удивительного: ведь человек, передавший это послание, не знал меня.

— Но почтовая бумага явно не моя!

— Это легко объяснить тем, что вы писали не из дома, — пылко возразил я. — Однако, если вы настаиваете, в будущем всякий раз, получив от вас срочный вызов, я стану относиться к нему с подозрением.

Детектив заставил себя немного успокоиться.

— Единственное, что меня волнует, — ваша безопасность. Очень сожалею о произошедшем инциденте, но эта записка… она представляет огромный интерес. Ее автор потрудился на славу над моей подписью, но все остальное сделано небрежно. Видно, что это фальшивка. Однако человек, сочинявший это послание, несомненно, располагал подлинным образцом моего почерка.

— Откуда же он его получил?

— У нас есть основания сделать вывод: документ, попавший в руки злоумышленника, не помог ему в написании всех букв. Думаю, это короткая записка, и, к примеру, буква «q» в нем отсутствует.

— Этот негодяй получил доступ к вашей переписке?

— Не могу взять в толк, каким образом.

— Ваш банк?

— «Капитал и графства» известен своей надежностью.

— Ну, тогда вы, возможно, набросали записку адвокату или ответ клиенту. Иначе непонятно, откуда у злоумышленника образец вашей подписи.

— Не стану утверждать, что вы ошибаетесь, — задумчиво промолвил мой друг. — Скажу лишь, что фактор вероятности играет против подлеца, волей случая завладевшего образцом моего почерка. По-видимому, он украл письмо у человека, который состоит в переписке со мной. Область поиска сразу заметно сужается: вы, мой брат, несколько инспекторов Скотланд-Ярда и те учреждения, на которые вы со свойственной вам проницательностью указывали, а именно: банк и адвокатская контора.

— Но подождите минутку, Холмс, у меня ведь и без того была причина встретиться с вами сегодня вечером.

Мой друг заинтересованно кивнул, и я поспешил рассказать ему, что удалось сделать в его отсутствие. До сих пор с удовольствием вспоминаю изумление Холмса, когда я закончил свою историю.

— Вам удалось полностью замести следы?

— Обнаруженное в кабинете Тавистока, по-видимому, сочли невинной шуткой, которую сыграли с журналистом определенного сорта.

Глаза Шерлока проказливо сузились.

— Что еще за шутка?

— Выдумка мисс Монк. Мы абсолютно уверены, что проказа останется анонимной и не принесет большого вреда Тавистоку. По-настоящему важна лишь записка. Она пришла в этом конверте.

К моему величайшему удивлению, лицо детектива побелело еще больше.

— Холмс, в чем дело?

Он ринулся к стене, где неровными рядами были приколоты газетные заметки, и быстро нашел точно воспроизведенные копии двух писем, полученных, как мы считали, от Джека Потрошителя.

— Я знал, что в действиях этого мерзавца есть особый мотив, но он казался слишком невероятным, чтобы рассматривать его всерьез. В своих рассуждениях я был склонен считать подлеца то платным наемником, то политическим оппортунистом…

— Друг мой, о чем вы?

— Смотрите сами! — вскричал сыщик, держа письмо в одной руке, а конверт — в другой. — Он, конечно, пытался скрыть это, но нет сомнения, что почерк в обоих случаях тот же самый!

— Не хотите ли вы сказать, что человек, отслеживающий все наши шаги, натравивший на вас Тавистока, это и есть Джек Потрошитель собственной персоной?

— Немаркированная писчая бумага, идентичная пакету с почкой, — пробормотал мой друг. — Дата — через два дня после того, как я покинул Бейкер-стрит. Почтовый округ Е 1 — Уайтчепел, Спиталфилдз и Майл-Энд.

— И что все это значит?

В глазах моего друга появилось затравленное выражение, которого я никогда не видел прежде.

— А вот что: уайтчепелский убийца решил сделать меня виновным за свои преступления. И еще. Все мои действия — во всяком случае, до того, как я покинул Бейкер-стрит, — были ему известны; он читал их, как открытую книгу. Не очень приятно об этом думать, Уотсон, но я сильно опасаюсь, что злодей поставил себе целью уничтожить меня.

Я ошеломленно посмотрел на него:

— Искренне огорчен, что у меня нет для вас новостей получше.

— Мой дорогой друг, я бесконечно вам благодарен.

— И что же нам теперь делать?

— Пока ничего. Мне нужно подумать, — сказал Холмс, усевшись на матрас и подтянув колени к животу.

Я кивнул:

— В таком случае не буду вам мешать.

Холмс с подозрением взглянул на меня.

— Надеюсь, вы не собираетесь остаться?

— Как же я уйду? Я ведь помогаю вам в работе.

Мой друг вскочил с места.

— Об этом не может быть и речи! — закричал он. — И раньше это было чрезвычайно опасным делом, а теперь и вовсе превратилось в кошмар!

— Так оно и есть, — согласился я, закутываясь в шерстяное одеяло.

— Категорически запрещаю! Если меня здесь обнаружат, последствия этого для вас могут быть самые печальные.

— Тогда надо сделать все от нас зависящее, чтобы сохранить инкогнито.

Диктаторские замашки Холмса почти невозможно игнорировать, но никогда прежде я не был столь исполнен решимости стоять на своем.

— Уотсон, из всех людей, кого я знаю, вы менее всех годитесь на роль притворщика. Я в жизни не встречал человека, у которого душа была бы нараспашку в такой степени.

Я почувствовал, что краснею при этих словах, но тут же вспомнил: Холмс каждый день в одиночку сталкивается с угрозами, подобными той, что я встретил в темном проулке.

— Холмс, дайте мне слово джентльмена, что от меня не будет для вас никакой пользы здесь, в Уайтчепеле.

— Не в этом дело.

— Учитывая вашу репутацию человека с выдающимися умственными способностями, догадываюсь, что у вас уже есть своя версия событий.

Бросив на меня полный ехидства взгляд, Холмс смиренно улыбнулся.

— Ну что ж, если я не в состоянии вас разубедить, единственное, что остается, — поблагодарить.

— Это вам спасибо, что не выгнали.

Он прилег на свою убогую постель, закинув ноги на бочку для воды.

— Вам трудно будет привыкнуть к здешним неудобствам.

— Я прошел вторую афганскую войну и не боюсь никаких лишений.

Услышав это, мой друг снова сел, издав ликующий возглас.

— Вы, сами этого не зная, попали в точку. Афганская война… Хорошо сказано.

— Надеюсь, сумею быть вам полезным.

— Спокойной ночи, Уотсон, — сказал Холмс, уменьшая свет масляной лампы и набивая трубку крепким табаком. — Заранее извините, что не предложу вам побриться завтра утром. Вы будете выглядеть гораздо лучше небритым. И вот еще что, Уотсон… — начал он.

По тону его голоса я понял, что мой друг вновь обрел чувство юмора.

— Слушаю вас.

— Я не стал бы располагаться в ближайшем углу справа. Увы, он оставляет желать много лучшего в смысле прочности. Хороших вам снов.

Глава 25 Ночь костров

Пробудившись на следующее утро, я обнаружил, что Шерлок Холмс стоит рядом со мной, снимая с себя бушлат и красный шарф грубой вязки. Он швырнул в мой угол ворох поношенной одежды. Мой друг был сильно возбужден; по темным кругам под глазами я понял, что он не спал всю ночь.

— Который час?

— Около восьми.

— Вы куда-то ходили?

— Бродил по городу и взял на себя смелость сделать несколько покупок для вас.

— В самом деле? Вы ели?

— Выпил чашечку кофе. Надеюсь, Уотсон, вы не станете игнорировать необходимые меры предосторожности, к которым я прибегаю, выходя на прогулку в этом районе города. Буду вам очень признателен, если вы облачитесь в эту ветхую одежду и старое пальто. Уж не обессудьте, но мне пришлось порвать его в нескольких местах. Вы были одеты слишком нарядно, чтобы общаться с Джеком Эскоттом. Этот крепкий малый будет ждать вас внизу через десять минут. Мы пройдемся быстрым шагом до паба «Десять колоколов» и там немного выпьем.

В указанное время я встретился внизу с Холмсом в обличье моряка, которого мне следовало называть Джеком Эскоттом, и мы вышли на залитую серым утренним светом улицу.

Через двадцать минут мы уже были на углу Черч-стрит в таверне с незамысловатыми колоннами у входа и слегка покачивающейся на ветру черной вывеской, на которой белыми буквами было выведено название — «Десять колоколов». Единственный зал был уставлен хаотично расположенными столами, изрезанными ножом. Стены покрывала плитка, роспись которой почти исчезла под толстым слоем грязи.

— Вы, наверное, гадаете, зачем мы пришли сюда, — сказал Холмс, как бы отвечая на мой безмолвный вопрос. — Ничего не бойтесь, старайтесь держаться так же, как я, и все будет в порядке.

В пабе было гораздо более людно, чем я ожидал в это время суток: завсегдатаи старательно осушали кружку за кружкой, прежде чем приступить к трудам или развлечениям предстоящего дня. Какие-то уволенные в запас солдаты в грязной одежде, увидев Холмса, лениво замахали руками, подзывая нас к своему столику.

— Где ты подобрал этого парня, Эскотт? — спросил низкорослый мужчина средних лет с аккуратными бакенбардами, внимательным взглядом и красным лицом сильно пьющего человека.

— Это мой старый дружок Миддлтон. Он недавно вернулся в Лондон. Мерфи! Всем по кружке портера за наш счет!

— Как поживаете, Миддлтон? — спросил один из солдат, когда появилась выпивка.

Я пытался сформулировать ответ, но тут вмешался сыщик:

— Не обращай на него внимания, Кеттл. Он служил в Афганистане. Видел много такого, что нам и не снилось. Разговаривает только когда сильно навеселе, и даже тогда главным образом о гази.^[851]

— Через что он прошел? Кандагар?

Холмс рассмеялся и вытер рот тыльной стороной ладони.

— У него был куда менее приятный опыт. Майванд.^[852] Лучше оставьте его в покое.

Бывший гвардеец понимающе хмыкнул.

— Ну а ты что скажешь, Эскотт? Придешь в «Три кобры» вечером?

Глаза Холмса мечтательно сузились.

— Миддлтон — большой знаток таких развлечений. Мы тут с ним шлялись всю ночь и наткнулись на этого парня, Блэкстоуна, что служил в Египте несколько лет назад.

— Джонни Блэкстоун? Не встречал его уже больше недели. Твой дружок может молчать и дальше, это куда приятнее, чем идиотская болтовня Блэкстоуна.

— Наверное, был сильно навеселе. Вообще-то вреда от него никакого.

— Пожалуй, ты прав. Но когда я видел Джонни в последний раз, он был мрачнее тучи.

— Я собирался заглянуть в его берлогу на прошлой неделе, но, как видно, тогда сильно накурился и не сумел его найти. Кажется, он обитает где-то в Спиталфилдзе, а вот адрес я так и не вспомнил.

— Он живет на Сандиз-роу, в районе Уайдгейт-стрит. Редко выбирается из дома, но месяц назад я как-то заскочил к нему пропустить по стаканчику на ночь. С тех пор я его не видел. У него комнатка в задней части здания наверху, окна закрыты газетами. Немудрено, что к нему мало кто ходит.

— Наверное, ему так нравится. В конце концов, свою утреннюю трубку я могу выкурить и в компании Миддлтона, если Блэкстоун настолько глубоко забился в свою нору, что его оттуда не вытащить. — Пожав плечами, мой друг допил пиво.

— Ты ведь не собираешься идти к нему сейчас? — спросил Кеттл. — Он, пожалуй, торчит в какой-нибудь дыре. Блэкстоун стал совсем чокнутый: уходит из дома в час-два ночи и шляется до утра. Если хочешь застать его дома, приходи вечером, до полуночи.

Мы попрощались со своими собутыльниками и не торопясь направились к выходу. Через дорогу от нас шла привычная суета рынка Спиталфилдз. Оттуда доносились запахи домашнего скота и недавно выкопанного из земли лука. Казалось, мы бесцельно идем по улице, но мой друг, словно натянутая струна, был заряжен скрытой энергией, готовой в любой момент вырваться наружу.

— Дело сделано, — тихо проговорил он, и в его вроде бы невыразительном голосе прозвучал азарт предстоящей погони. — Вчера я узнал номер дома у парня по имени Уикс за три порции джина.

— Вы все это время искали жилище Блэкстоуна?

— Да. Это не шутка — внедрить целую сеть осведомителей и, ловко маневрируя, создать впечатление, будто ты находишься на периферии их жизни гораздо дольше, чем они в состоянии вспомнить.

— Меня поразило, как они разговаривали с вами. Как будто вы знаете их долгие годы.

— В первые пять суток я проводил не менее восемнадцати часов в самых популярных притонах между Уайтчепелом и Лаймхаусом. Впитывал в себя все, как губка. Льщу себя надеждой, что неплохо освоил эту территорию, выработав определенные модели поведения. Когда я почувствовал себя достаточно уверенно, а эти парни привыкли видеть меня, стал подбрасывать им имена: брата, поступившего на сверхсрочную службу, умершего друга, девушки, которую я не видел давным-давно. Устанавливал не вызывающие сомнений связи. Сочинил собственную историю. Где я был? Последние четыре года — в море. Очень скоро мне уже все доверяли, и я мог добывать нужные сведения, не опасаясь разоблачения.

Когда мистер Ли сообщил, что Блэкстоун бывает в «Трех кобрах», я отправился туда и разминулся с ним на какие-то несколько минут. Зато теперь у меня был повод задать несколько вопросов его приятелям. Медленно, словно склеивая по кусочкам разбитую абиссинскую вазу, я воссоздавал его образ. Блэкстоун недавно поселился в этом районе, до августа его вообще никто не знал. Он живет один, разгуливает в армейской форме, хоть и уволен со службы. Блэкстоун полон противоречий: он избегает женщин, несмотря на то что имеет весьма привлекательную внешность, обаяние мужественного и несколько циничного парня. Пользуется авторитетом благодаря своим умным речам и щедрости, хотя вечно пребывает в мрачном настроении и склонен к насилию.

Единственное, чего я хотел, это выяснить, где он живет, однако этот скользкий тип не любит принимать гостей. Розыски Блэкстоуна потребовали от меня намного больших усилий, чем я рассчитывал, — тонкого сочетания дедуктивного мышления и осторожных разговоров. И вот теперь — вы сами это видели — появилось заключительное звено в цепочке: дело близится к концу. Признаю, когда вы появились, я опасался, что ваше присутствие разрушит весь мой маскарад. К счастью, я почти достиг своей цели, а помощь надежного друга неоценима.

— Никто, кроме вас, не сумел бы сделать так много, не вызывая ни малейших подозрений, — заявил я.

Холмс отмахнулся от моего комплимента, но его жест не был грубым.

— Ваш конверт представляет огромный интерес. На нем стоит почтовый штамп: двадцатое октября, суббота. Тависток вот уже больше двух недель обладает компрометирующей меня информацией и способен в любой момент опубликовать новую порцию изящно написанной клеветы. Возможно, здесь замешан сам Потрошитель: стоит отметить, что с тех пор как он развязал террор против несчастных обитателей Уайтчепела, он еще не брал столь длительной паузы в своей ужасной работе. Если он и дальше будет придерживаться той же периодичности, очередной удар будет нанесен не позднее восьмого ноября.

— Ах, если бы нам удалось поймать негодяя сегодня, жители Уайтчепела вздохнули бы с облегчением!

— Не только они, но и весь Лондон избавился бы от этого кошмара.

День мы провели в ветхой комнате, снятой Холмсом, ничем себя особо не утруждая. Мой друг разглагольствовал до самого заката о скрипках, ведущих свое происхождение из Италии шестнадцатого века. После миски тушеного мяса и стакана виски в близлежащем кабачке мы отправились в путь. Такого ясного ночного неба я давно не видел. Холмс сразу же взял курс на север. Когда мы миновали железнодорожное депо и перешли Олдгейт Хай-стрит, я понял, что нам уже случалось идти этим путем. Кучка уличных сорванцов пускали петарды со старой цистерны и, глядя на россыпь золотистых искр, падающих на крыши складов, я вспомнил, что сегодня пятое ноября — Ночь Гая Фокса.^[853]

— С трудом нахожу слова, чтобы выразить, насколько тяжко было выяснять адрес Блэкстоуна по бредовым пьяным репликам, когда твои собутыльники теряют последние остатки сознания, — заметил детектив, когда треск и шипение пороха растаяли в отдалении. — И все-таки мы узнали название улицы у Кеттла. Ему известно о привычках Блэкстоуна больше, чем кому бы то ни было.

— Как вы думаете, что нас ждет?

— Не знаю, но мы должны быть готовы ко всему. В любом случае сегодняшняя дата — пятое ноября — запомнится нам надолго.

Мы шли по скользкой от грязи улочке, усеянной кучами мусора причудливой конфигурации, предназначенного, как я понял, для продажи. Сломанные трубы, треснувшая кухонная посуда, дырявая обувь, ржавые ключи, погнутые вилки и ложки — все это покрывало булыжник мостовой. Запах поношенной одежды пропитывал воздух. Холмс легко находил дорогу в этом чистилище ненужных предметов, пока мы не вышли на более открытое пространство. Здесь находились склады, чьи трубы выбрасывали в ночь клубы черного дыма. Кругом горели костры, в которых местные обитатели сжигали грубо исполненные изображения Гая Фокса и пекли в углях насаженные на палочки картофелины, радостными криками встречая отдаленные взрывы.

Мой друг, остановившись на углу, без колебаний указал на шаткое, ветхое строение, прислонившееся к соседнему, дабы не завалиться. Дома здесь не имели номеров, но у меня не было ни малейших сомнений, что энциклопедические знания Холмса позволили нам выйти прямиком к жилищу Блэкстоуна.

— Надеюсь, вы захватили с собой оружие?

— Мой револьвер в кармане.

— Замечательно.

Мы сошли с тротуара и приблизились к покосившейся серой двери. Холмс постучал, но ничего, кроме глухого, мгновенно замершего звука, в ответ не дождался.

— Похоже, на нижнем этаже никого нет, — прошептал детектив, включая потайной фонарь. — Посмотрим, есть ли какие-нибудь признаки жизни выше.

Подергав дверь, мы обнаружили, что она заперта на щеколду, но с помощью карманного ножа Холмс открыл ее за несколько секунд. В углу пискнула мышь и метнулась, освещенная лунным светом, в свое убежище под пол. Холмс прокрался к лестнице и стал подниматься, я — за ним. Мы оба мучительно напрягали слух, пытаясь понять, есть ли кто-нибудь на втором этаже. На площадке обнаружили две слегка приоткрытые двери. Дальняя от нас находилась в тени, ближняя была словно исхлестана полосами серебристого света, струящегося из отверстия в крыше. Холмс бесшумно вошел в комнату рядом с нами.

Внутри мы обнаружили семейную обстановку: горшок на плите, ворох одежды на полу, маленькая корзинка в углу, нанизанное на нитку ожерелье из ярких стекляшек, висевшее на стене. На всем лежал тонкий слой пыли.

— Пошли отсюда. Быстро, — велел я Холмсу, схватив его за рукав, и мы мигом выскочили на лестничную площадку.

Недоуменный взгляд Шерлока быстро обрел осмысленное выражение: он понял, что означала увиденная нами только что жуткая картина. Я же, будучи врачом, сталкивался с подобным и раньше.

— Холера или оспа?

— Лучше этого не выяснять.

Мой друг кивнул и перевел взгляд на другую дверь. Легким толчком он открыл ее и просунул голову внутрь.

— Здесь никто не живет, по крайней мере, зимой. Похоже, внешняя стена прогорела насквозь несколько лет назад. Тот, кого мы ищем, обитает еще выше, на третьем этаже.

Крепко сжимая рукоятку револьвера, я поднялся вслед за своим другом. Хотя здесь было еще больше грязи и беспорядка, мне не потребовалось обостренное чутье Холмса, чтобы понять: кто-то время от времени сюда приходит.

В конце коридора мы увидели единственную дверь. Мой друг решительно прошел вперед и распахнул ее.

Несмотря на скудный свет, еле пробивавшийся сквозь куски ткани, висящие на двух маленьких окнах, я сразу увидел, что здесь никого нет. Холмс включил потайной фонарь на полную яркость и передал мне. Держась чуть в стороне, чтобы случайно не растоптать какой-нибудь важный для детектива предмет, я сунул револьвер обратно в карман и осмотрел часть комнаты, прилегавшую к коридору. Густой слой пыли лежал повсюду, в воздухе стоял сладковатый запах, как от пережженного сахара. Казалось, даже стены пропитаны этим ароматом.

Холмс тут же принялся исследовать каждый дюйм комнаты с выражением величайшей серьезности, и я вскоре понял причину этого. Если не считать одеяла и сломанного стула, здесь не было ни одной вещи. Воздух был настолько затхлым, что я стал искать взглядом трубку или мешочек с опиумом, но ничего не обнаружил.

— Здесь творилась какая-то дьявольщина, — бесстрастно произнес Холмс. — Входите, на полу нет ничего заслуживающего внимания.

— Похоже, наша птичка улетела, — заметил я.

— Но почему, черт возьми? Я действовал педантично. Готов поклясться: никто не имел ни малейшего понятия, что я его разыскиваю. — Холмс удрученно взмахнул рукой. — Одеяло и стул ни о чем не говорят. И все же… в этом есть нечто странное. Очевидно, Блэкстоун забрал все свои пожитки. Но почему оставил одеяло? Оно целое, не изъедено мышами… Все остальное унес с собой.

— Возможно, хотел облегчить ношу.

— Не исключено. Но что-то здесь мне сильно не нравится. Пора убираться из этого мрачного места.

Когда мы спускались по лестнице, лицо моего друга сохраняло нейтральное выражение, но вид у Холмса был крайне удрученный. Однако нам не удалось уйти из этого дома так быстро, как мы рассчитывали. Едва мы подошли к входной двери, как она распахнулась. На пороге стояла худая, тщедушная женщина с ввалившимися глазами и ярко-рыжими волосами. С ней было двое детей, цвет их лиц и тонкая кожа явно свидетельствовали о нездоровье.

Холмс, надо отдать ему должное, мгновенно преобразился в обаятельного моряка, над чьим образом он так долго трудился.

— О господи! — вскричала женщина, увидев двух незнакомцев в своем доме.

— Не волнуйтесь так, — сказал сыщик своим гипнотическим голосом. — Мы пришли повидать друга и не желаем вам никакого вреда. Дома его не застали, поэтому уходим.

— Что вы тут, черт побери, забыли посреди ночи?

— Мы поступили не слишком красиво. Примите наши извинения, мэм. Мое имя Эскотт, а это Миддлтон.

— Тимоти, Ребекка, идите в комнату, — сказала она с акцентом уроженки северной части Ирландии. — Возьмите сверток и съешьте свою долю. — Когда дети убежали наверх, она перевела взгляд на моего друга. — Так что вы здесь все-таки делали?

— Мы только хотели увидеть вашего постояльца.

— Наверное, он вам задолжал?

— Ничего подобного, мэм.

Она скрестила руки на груди:

— Вы действительно друзья? Или родственники?

Холмс улыбнулся:

— Обещаю, что мы не влезем больше без разрешения в ваш дом и не причиним никакого вреда. Нам надо было перекинуться парой слов с приятелем, и больше ничего.

— Ну, теперь это вам уже не удастся.

— Нам тоже так показалось наверху, — признался сыщик. — Глаза его при лунном свете блестели, как острия ножей. — А почему же нет?

— Если вашего друга зовут Джонни Блэкстоун, то с ним уже никто не сможет поговорить — по крайней мере, по эту сторону могилы. Джонни Блэкстоун мертв.

Глава 26 Ложь

Нам с Холмсом очень повезло, что мы явились в качестве друзей Блэкстоуна: ошеломленное выражение, возникшее на наших лицах, не требовало дополнительного разъяснения.

Женщина сочувственно поглядела на нас.

— Меня зовут миссис Куинн. Мне нечего предложить вам поесть: с недавнего времени мы впали в нужду. Но если вы не против того, чтобы присесть на пару минут, я постараюсь все объяснить.

Так мы очутились в хорошо прибранной, но совершенно голой комнате, в которой обитали Куинны. Вдоль всех четырех стен были размещены скамьи со спинками. Местами они обгорели, словно их вынесли из огня. Статуя Девы Марии в сильно пострадавшей от огня мантии величественно возвышалась в углу.

— Вас удивляет моя мебель? — спросила женщина. — Несколько лет назад в одной из окрестных церквей случился пожар. Мистер Куинн тогда был еще жив. Эти скамьи свалили в кучу, чтобы сжечь, но мой Колин сказал, что Господь будет печалиться, если увидит нас сидящими на голом полу. Само провидение даровало нам эти скамьи. Они будут каждый день напоминать нам о милосердии божьем.

В последние пять лет без мистера Куинна дела пошли совсем плохо, и я решила впустить постояльцев. Бог меня простит, если я скажу, что после смерти мужа этот дом словно прокляли. Первая семья из шести человек, их звали Коннелли, жила наверху счастливо, пока не заболела старшая дочь. Кэти заразила оспой всю семью, и единственное, что я была в состоянии сделать, — обеспечивать их горячей водой и бельем, стараясь при этом оградить от заразы себя и детей. После того как четверо из них умерли, остальные двое бесследно исчезли. Мне хотелось бы сдать эту комнату снова: прошло уже много месяцев с тех пор, как она опустела, но мешает то, что нужно ее как следует вымыть. Я кое-что знаю об этой болезни, и мысль о том, что Тим и Ребекка могут заразиться, приводит меня в ужас.

Другая комната сильно пострадала от огня, когда со стола упала керосиновая лампа, но есть еще жилье на верхнем этаже. В августе прошлого года я сдала эту комнату вашему другу Джонни Блэкстоуну, после того как пропали все Коннелли. Думаю, ему она нравилась: здесь легко уединиться; впрочем, даже я видела Блэкстоуна не очень часто. Когда мы встречались, со мной обычно были малыши, и он смеялся, завидев их. Оставлял для них подарки у лестницы — милые вещицы вроде самодельных лодочек или бумажных кукол. Но Блэкстоун всегда спешил уйти от нас в какой-нибудь притон или бежал наверх, чтобы выкурить свою вонючую трубку. Когда он умер на прошлой неделе, я хватилась его только через три дня, да простит меня Бог за это.

— Как умер Джонни?

— Он повесился, мистер Эскотт, — ответила женщина, и ее круглые карие глаза наполнились слезами.

Мы с Холмсом смотрели на нее с неподдельным ужасом, но она быстро сумела взять себя в руки.

— Прихожане забрали его тело и совершили обряд погребения, как это делается, когда хоронят нищих. Я думала, что появится кто-то, знавший его, но никого не было. У него остались долги по квартирной плате и за стирку, а тут как раз пришла зима. Сегодня, доставив по адресам чистое белье, я пошла в ломбард и заложила почти все его вещи. Только одеяло оставила, нам нужно еще одно.

— Миссис Куинн, простите, что заставляю вас вспоминать это, но все же скажите: не замечали ли вы какие-нибудь признаки того, что Блэкстоун, молодой мужчина, подумывает наложить на себя руки? Не было ли чего-нибудь подозрительного среди вещей, которые вы сдали в залог?

— Ничего, кроме письма. Кажется, оно адресовано сестре. Я бы послала его раньше, но только теперь, сдав в ломбард его вещи, получила деньги на почтовые расходы.

Она принесла письмо и положила на стол. Холмс едва взглянул на него — он смотрел на миссис Куинн, демонстрируя всем своим видом глубокую скорбь.

— Простите, смерть Блэкстоуна — страшный удар для нас. Я, конечно, знал, что Джонни приходится нелегко, но чтобы ему пришло в голову покончить с собой… Впрочем, миссис Куинн, моему другу уже ничем не поможешь, но я, по крайней мере, в состоянии уладить его дела. Сколько он остался вам должен, после того как вы получили деньги за его вещи?

— Три шиллинга и шесть пенсов, мистер Эскотт.

— Вот вам крона за его квартирную плату и ваши хлопоты. Что касается его вещей, то вы избавили нас от необходимости заниматься ими. — После того как мы встали и попрощались с миссис Куинн, взгляд сыщика наконец остановился на письме. — Не разрешите ли мне самому отправить его? Естественно, право распоряжаться вещами остается за вами.

— Буду рада, если вы это сделаете. Большое спасибо, джентльмены, за вашу доброту. Уверена, что и мистер Блэкстоун все видит с небес и благодарен вам.

Мы наконец покинули разваливающееся жилище миссис Куинн. Пахло порохом и сгоревшей древесиной. Мой друг сунул письмо во внутренний карман, и мы молча пошли назад в сторону Скарборо-стрит, где поднялись по шатким ступенькам в комнату Холмса.

Уже по первому взгляду детектива на адрес я понял: что-то сильно его встревожило, однако он, сохраняя нарочитое спокойствие, неторопливо изучил конверт и лишь потом вскрыл его. Взглянув на почерк, он тут же передал письмо мне и уселся на оранжевый ящик, прижав кончики пальцев к полузакрытым глазам.

— Прочитайте.

Послание, написанное крупным неровным почерком на четырех листах с одной стороны, содержало следующее:

Моя дорогая Лили!

Наверное, ты очень сердита за то, что я прятался от тебя все это время. Если бы я раскрыл причину своего молчания, ты, боюсь, вообще не захотела бы больше видеть своего брата. Как я скучаю по тебе, Питеру и малышам! Пожалуйста, ни в коем случае не говори детям об этом письме. Скажи лучше, что я снова отправился на войну. Как-нибудь объясни мое отсутствие. Даже после всего совершенного мною зла я не вынесу, если они станут бояться своего дяди. Мысль о том, что они запомнят меня таким, каким я хотел быть всегда, — ты ведь не скажешь им, Лили! — несет мне утешение. Возможно, это единственное, что у меня осталось.

Помнишь, в детстве я иногда бывал слегка не в себе. Однажды даже сильно ударил тебя, мою дорогую сестричку. Тебе было тогда шесть лет. Не забыла это? Губа кровоточила, и ты пряталась от меня, а после того как отец задал мне добрую трепку, я всякий свободный час проводил на скотном дворе: делал куклы из соломы, чтобы ты простила меня. Клялся, что никогда в жизни не впаду больше в такую ярость.

В Египте я знал одного парня, мы дружили. С ним-то кончилось благополучно, но после того случая все изменилось. И был еще один малый, который пытался обжулить меня в карты после нашего возвращения в Плимут. Я думал, опиум поможет унять мой нрав, но вскоре понял: не тут-то было! Ввязался в историю, о которой не хотел тебе рассказывать, — уж лучше бы мне отрезали руку! Но если ты когда-нибудь простишь меня и помянешь добрым словом, когда меня уже не будет, ты должна знать всю правду — я не в силах больше выносить этот обман! Как-то я шел с одной девушкой по проулку. Мы были вместе минут десять, не больше. Она злобно пошутила надо мной — женщина не вправе говорить мужчине такие вещи. Я был пьян и помню только, что черная ярость словно прожгла дыру мне в груди. Дьяволу было угодно, чтобы в моей руке оказался штык. Это произошло за считаные мгновения. Когда все было кончено, ее лицо казалось печальным. Я услышал звук приближающихся шагов и побежал со всех ног, пока не свалился в канаву, где и пролежал до утра. С тех пор я и телом, и душой пребываю в грязной канаве.

Я не заслуживаю радости увидеть тебя снова, да и ни одна девушка больше не станет доверять мне. Возможно, с тех пор как это случилось, я уже провел достаточно времени в аду, и Господь меня простит, а может быть, больше вообще ничего не будет — только тишина. Наверное, этого я и хочу больше всего.

Джонни

Некоторое время мы молчали. Я не знал, о чем думает Холмс, но мои чувства были в полном смятении. Мы прочли ужасное признание; этот человек изведал кошмар душевных мук и угрызений совести. Но мы знали об этом убийстве много такого, о чем в письме не было ни слова. Мог ли Блэкстоун впасть в такое чудовищное исступление, что даже не помнил немыслимого числа колотых ран, нанесенных Марте Тэйбрам? Конечно, мнение сестры имело для него огромную важность. Но Блэкстоуну трудно верить: он сознался в убийстве, но не рассказал начистоту, как совершил его.

А где упоминание о прочих убийствах, если его больной рассудок вообще позволял держать их в памяти? Мой друг не упускал случая намекнуть, что, по его мнению, Блэкстоун и есть Джек Потрошитель. Настойчивое желание Холмса считать дело Тэйбрам первым звеном в череде убийств, его внимание к военной форме, терпимое отношение к маскараду, устроенному Данлеви, те недели, что он провел в Ист-Энде, — все это указывало на убежденность детектива в вине Блэкстоуна. Но если преступник именно он, закончатся ли на этом наши неприятности? Если все пять ужасных убийств на совести этого человека, его признание, которое я теперь уже равнодушно держал в руке, не более чем чудовищная ложь или же бред страдающего галлюцинациями маньяка, который даже не помнит большей части своих преступлений. Все это я отчетливо понимал, но оставалась еще одна версия, казавшаяся совсем уж неправдоподобной. А что, если Шерлок Холмс ошибается?

Я взглянул на своего друга. Пока я читал письмо, его поза не изменилась. Холмс умел оставаться расслабленным и совершенно неподвижным долгие часы. Со стороны казалось, что он спит, в то время как его разум преобразовывал разрозненные сведения в непреложные факты. Наконец детектив нарушил молчание.

— Вы ведь понимаете, что это значит? — спросил он своим обычным язвительным тоном беспристрастного мыслителя.

— Не в состоянии разобраться. Письмо все окончательно запутывает.

— Напротив, оно упрощает дело в тысячу раз.

— Но, мой дорогой Холмс, как же это возможно?

— Теперь мы знаем, — негромко сказал он, — что кто-то врет.

Я не нашел, что сказать. Холмс опять погрузился в раздумья, щелкая пальцами. И вдруг на его лице отразилось крайнее удивление.

— Смертельный удар штыком и еще тридцать восемь ран обычным карманным ножом… Господи боже, все ясно как день! Где сейчас мисс Монк?

— Понятия не имею. Данлеви проводил ее вчера до дома. Он сильно увлечен ею.

— Есть ли вероятность, что она и сейчас с ним?

— Трудно сказать. Конечно же, ее прежняя неприязнь значительно уменьшилась. Но, Холмс…

Мой друг, уже в пальто, не сказав мне ни слова, бежал к двери. Вихрем взметнулся его красный шарф. Предчувствие беды острой щепкой вонзилось мне в мозг. Я поспешил за ним.

Мы быстрым шагом шли по улице, пестрящей оранжевыми пятнами многочисленных костров. Я еще не знал, куда мы держим путь: в жилище Стивена Данлеви или меблированные комнаты, где обитала Мэри Энн. Холмс смотрел перед собой отсутствующим взглядом, я же пытался выбросить из головы навязчивую картину: мисс Монк, лежащая в проулке с широко открытыми глазами, уже закоченевшая. Через несколько минут мы прошли мимо знакомого нам полицейского участка на Леман-стрит. Холодные голубоватые лучи лились на улицу сквозь оконные стекла цвета морской волны. За исключением участка на Боу-стрит, расположенного, по мнению Ее величества, слишком близко к опере, чтобы так явно напоминать о себе, все аванпосты лондонской полиции мерцали светом кобальтовых ламп, словно предлагая путнику надежную гавань.

— В Ист-Энде так много полицейских, что просто непонятно, как этому безумцу удалось отнять столько человеческих жизней.

Я едва слышно пробормотал это себе под нос, но тут Холмс вдруг остановился как вкопанный.

— Что вы имеете в виду, Уотсон?

— Подобных мер безопасности в Уайтчепеле никогда не было. Все здоровые мужчины привлечены к охране района: они патрулируют практически непрерывно, хотя я не знаю, конечно, как организованы обходы.

— Протяженность — от мили до полутора, длительность — десять-пятнадцать минут при отсутствии каких-либо инцидентов. Районы патрулирования не накладываются друг на друга, хотя дозорные иногда встречаются на границах участков. Останавливаться по каким-либо причинам запрещено, если, конечно, ничто не вызывает подозрения. Правда, разрешается сделать пару глотков теплого чая из фляжки в хорошо освещенном месте.

Холмс медленно расхаживал взад и вперед вдоль здания полицейского участка, слегка постукивая одной рукой по кирпичной стене.

— Вдумайтесь, Уотсон: безумец убил пять никак не связанных друг с другом женщин в одном сравнительно небольшом районе Лондона. Вместо того чтобы побыстрее убраться, он преспокойно остается рядом с трупом, чтобы выпотрошить его. Закончив работу, злодей исчезает бесследно, как призрак… Нет-нет! Какой я глупец! Сам ведь говорил, что это невозможно. Почему я сразу этого не понял? Узкие проулки, дыры в заборах, потроха для кормления кошек, мясные лавки с брызгами крови, плохое освещение — все это позволяет убийце оставаться безнаказанным. Но дело не только в окружающей обстановке. Пару раз удача, возможно, была на его стороне, но вряд ли она так долго сопутствует злодею. Он коварен и жесток. Почему же он всякий раз доверяется воле случая?

Детектив снова прибавил шагу, а потом мы перешли на бег. Заколоченные досками окна магазинов по сторонам слились в одно сплошное пятно. Промчавшись по узкому переулку, мы очутились на Уайтчепел-роуд, переливающейся огнями по случаю пятого ноября.

Уклоняясь от уличных торговцев, размахивающих грубо намалеванными изображениями Гая Фокса и Джека Потрошителя, мы бежали вдоль медленного потока экипажей и повозок, заполнивших улицу. Когда я понял, что уже не выдерживаю эту гонку, Холмс резко повернул налево, и мы оказались перед дверью дома, где снимала комнату наша помощница. Лицо моего друга выражало сильное беспокойство.

— Остаются две возможности. Одна очень вероятна, вторая весьма неубедительна. Теперь, мой дорогой Уотсон, даже вам понятно, в чем я заблуждался.

Он дважды постучал, никто не ответил. Дверь была не заперта, и мы вошли. Огонь в камине почти угас, в чисто прибранной комнате никого не было.

— Она может быть где угодно, Холмс, — сказал я скорее себе, чем другу. — В конце концов…

— Пятое ноября. — Он тронул стоящую на столике толстую свечу. — Воск еще мягкий. Мисс Монк ушла примерно полчаса назад.

— А сколько сейчас времени?

— Около двух, если мои часы не врут.

— Вы думаете, она в опасности?

— Гораздо в большей, чем мы с вами, если моя догадка верна. Однако у меня нет веских оснований так думать, лишь чисто логические рассуждения, а они внушают тревожные мысли.

Я попытался вспомнить название таверны, в которую девушка забегала во время своих разведывательных вылазок.

— Здесь есть паб за углом.

— «Найтс стандард» на Олд Монтегю-стрит. Прекрасная идея, доктор.

Упомянутая таверна оказалась довольно оживленным питейным заведением с двумя каминами по обеим сторонам длинной комнаты с чрезвычайно низким потолком. Сквозь табачный дым я разглядел парочку, сидящую в потертых креслах за невзрачным столом. Изящную головку женщины окружал ореол темных кудряшек.

— Вот она! С ней все в порядке! — воскликнул я.

— Похоже, что так, хвала Всевышнему.

— Кажется, это Данлеви, — сказал я, помня об интересе Холмса к отношениям журналиста смисс Монк и злясь на себя за неспособность догадаться, что на уме у моего друга.

— Тогда все так, как я и предполагал, — сказал Шерлок.

Я не услышал ожидаемой мною радости в его бесстрастном голосе. Расспрашивать Холмса времени не было: Мэри Энн нас явно увидела и теперь посматривала в нашу сторону, не зная, то ли поздороваться, то ли сделать вид, что она нас не заметила.

— Поговорим с ними?

— Теперь это уже неважно, — ответил Холмс в прежней пугающе безразличной манере.

Когда мы направились к парочке, наша компаньонка была уже не в силах сдерживать радость. Она бросилась навстречу и заключила Холмса в объятия.

— О, мистер Холмс! Я так волновалась! Где вы скрывались, черт вас возьми? Выглядите очень бледным. Только не говорите, что произошло еще одно убийство.

Мой друг отступил назад с удивившей меня галантностью и кашлянул.

— Ничего подобного, мисс Монк.

Я заметил, что он уже не пытается изобразить простонародный говор.

— Для нас большое облегчение видеть, что вы здоровы, мистер Холмс. Вы ведь разыскали Блэкстоуна? — спросил Данлеви. Его ясные синие глаза с тревогой смотрели на нас. — Что с ним стряслось?

Мой друг разглядывал огонь в камине, пока я, запинаясь, вкратце рассказывал о случившемся. Мэри Энн с надеждой поглядела на нас с Холмсом.

— Тогда… Если он действительно мертв, всем этим ужасам конец?

— Полагаю, что да, — ответил я, не дождавшись, что скажет мой друг. — Видимо, Блэкстоун просто не ведал, что творит. Его вину невозможно выразить словами, настолько она безмерна. Осознание этого лишило его разума.

— Но мистер Холмс, наверное, думает иначе? — спросил Стивен, предлагая нам по сигарете.

Детектив, вытащив из подкладки бушлата записную книжку и огрызок карандаша, попросил журналиста:

— Напишите что-нибудь.

Стивен Данлеви не стал возражать, но вопросительно взглянул на Холмса:

— Что именно?

— Все что угодно. «Помните пятое ноября, Пороховой заговор и измену».

Закончив писать, молодой человек вырвал листок и передал Холмсу.

— Зачем вам это нужно?

Взглянув на страничку, сыщик скатал ее в шарик и бросил в огонь:

— Я получил неопровержимое доказательство. Простите, но мне нужно обдумать, что делать дальше.

— Но, мистер Холмс…

— У меня будет просьба к вам и мисс Монк, если это вас не затруднит. Отправляйтесь прямо сейчас в Майл-Энд к Джорджу Ласку. Скажите, чтобы он собрал своих людей. Они уже объединены в патрульные группы, снабжены полицейскими свистками и дубинками. Передайте мою настоятельную просьбу, чтобы они были начеку. Мисс Монк, а вас я прошу после этого оставаться дома.

Мы вышли из паба, и Холмс направился в сторону Уайтчепел-роуд. Я тронул друга за плечо, ожидая его недовольства, но Шерлок сразу же замедлил шаг и вопросительно взглянул на меня.

— Вы ожидаете очередного убийства.

— Я рассчитываю его предотвратить. Но это потребует огромных усилий. Необходима помощь Лестрейда, но… Мне нужно найти выход. Надеюсь, мой брат сумеет… Не знаю, насколько это возможно.

Я удивленно взглянул на Холмса. Никогда прежде не видел, чтобы его так страшило собственное знание.

— Вы боялись, что это Данлеви.

— Такая возможность существовала, но теперь она исключена. Осталась другая.

— Неужели вы знаете, кто убийца?

— Да. Теперь это ясно как день. И все-таки я очень надеюсь, что заблуждаюсь.

— Но почему?

Холмс провел рукой по глазам, и я вспомнил, что за последнюю неделю он спал каких-нибудь двадцать часов. Впервые за годы нашего знакомства Шерлок был измучен своей работой, а не бездействием.

— Потому что, если я прав, — тихо сказал он, — у меня нет ни малейшего понятия, что делать.

Глава 27 Убийца

Меня всегда поражала безрассудная смелость Шерлока Холмса перед лицом опасности. За все долгие годы нашего знакомства не помню случая, чтобы его покинуло мужество. И действия Холмса той ночью, а в особенности ранним утром следующего дня в полной мере продемонстрировали его бесстрашие и силу духа. Лишь человек недюжинной отваги способен разбудить Майкрофта Холмса в четыре часа утра.

Мы заскочили на Бейкер-стрит, чтобы принять душ и сменить одежду, но едва мой друг вышел из спальни, как уже собрался вновь покинуть дом.

— Надеюсь, вы не обидитесь, Уотсон, если я выскажу предположение, что чем меньше народу ворвется в квартиру моего дражайшего братца в это время суток, тем больше будет пользы для королевы и страны. Во всяком случае, он лучше меня знает, что делать.

— Чем мне заниматься в ваше отсутствие?

— Читайте всю мою корреспонденцию тотчас, как она будет доставлена. Я зайду на почту, когда она откроется и туда можно будет переадресовать мои письма. И обязательно поспите. Вы нуждаетесь в отдыхе, если я еще окончательно не сошел с ума.

Сама мысль о сне в первый момент показалась мне нелепой, но, приняв горячую ванну, я понял, что, если не отдохну немного, буду этой ночью абсолютно бесполезен. Проснувшись около девяти часов утра, я позвонил, чтобы принесли завтрак. Я, конечно, не думал, что миссис Хадсон появится в дверях со столь несвойственным этой доброй женщине суровым видом. Наша домовладелица уведомила меня, что таинственное исчезновение двух постояльцев в такое тревожное время чрезвычайно ее рассердило. Я тут же предложил ей уладить дело миром.

Зная упорное нежелание Холмса раскрывать карты до самого конца, я нисколько не удивился, что он держит меня в неведении. Холмс не любил объяснять что-либо, пока не найдены ответы на все вопросы и не распутаны все нити. Мною овладело чувство отрешенности, как когда-то в бою, словно мы на войне, а Холмс — генерал, ведущий войска в наступление. Если я и не могу предложить стратегию теперь, когда вернулся мой друг, я, во всяком случае, способен выполнять приказы.

Первая телеграмма для Холмса пришла в половине второго дня. В ней значилось: «Полицейские патрулируют Уайтчепел и Спиталфилдз вплоть до Уэнтворт-стрит на севере и Спитал-сквер на юге. Карта будет прислана по почте. Эбберлайн».^[854] Вторая была от Вандервента: он требовал срочного интервью, хотя бы только со мной, если Холмс до сих пор не нашелся.

Это замечание Вандервента оказалось излишним: мой друг появился в начале четвертого в чрезвычайно скверном расположении духа.

— Такое ощущение, что единственное назначение правительства — изобретать хитроумные препятствия любым решительным действиям, — проворчал Холмс, раздраженно швыряя шляпу на канапе.

— Ваш брат, как видно, ввел вас в высшие сферы.

— Впечатление малоприятное. Неудивительно, что они так от него зависят. Он сразу же указал им верные решения, но, чтобы убедить их в своей правоте, потребовалось добрых три часа. Однако, мистер Мэттьюз, похоже, в курсе проблемы.

— Министр внутренних дел? — воскликнул я. — Неужели все настолько серьезно?

— Боюсь, что да. Была ли какая-нибудь корреспонденция?

Детектив с мрачным видом прочитал телеграммы, сделав из одной какие-то выписки. Я заметил на ней адрес Джорджа Ласка.

— Холмс, вам необходимо что-нибудь съесть.

— Вы правы, конечно. Но надо срочно найти кэб, если вы не хотите испытать на себе гнев Вандервента. Я знаю, что это такое.

— Неужели вы думаете, что принесете кому-нибудь пользу, если свалитесь с ног от усталости и попадете в больницу?

Он не обратил внимания на мои слова.

— Пойдемте, Уотсон. Учитывая обнаруженные вами записи, есть все основания полагать, что новости Вандервента — отнюдь не пустяк.

Здание Центрального агентства новостей находилось на Нью Бридж-стрит в Сити. Я никогда там не бывал, однако легко представлял, что там творится внутри, помня тот безграничный хаос, который наблюдал в редакции «Лондон Кроникл». Газетчики в мятых твидовых сюртуках, расстегнув воротники рубашек, носились взад и вперед по большой комнате, куря бесконечные сигареты. Но даже среди этой сумятицы нашлись люди, которые нас заметили и приостановили беседу на полуслове.

— Я хочу сказать, мистер Холмс… — начал было один, но его реплику прервало появление дервиша, опирающегося на костыль, как на посох.

— Если вы решили, что мистер Шерлок Холмс здесь для того, чтобы отвечать на ваши вопросы, мне придется использовать против вас пишущую машинку как смертельное оружие, — заявил мистер Вандервент.

Негодующе вскинув белоснежную голову, он провел нас в отдельный кабинет и закрыл локтем дверь.

— Благодарение Господу, вы вернулись, Холмс, — сказал он, сбрасывая с кресел горы свежих вырезок. — Я намеревался встретиться с доктором Уотсоном, но еще лучше, что вы здесь оба. Садитесь, джентльмены.

— Мистер Вандервент, боюсь, у нас мало времени. Недавние события…

— Хочу сообщить вам о том, что еще не случилось, но, несмотря на все мои попытки воспрепятствовать этому, включая обращение к влиятельным лицам, мольбы, угрозы и личное обаяние, непременно произойдет завтра рано утром.

Мистер Вандервент нашел черновик какой-то статьи и, ловко запрыгнув на край стола, прочел ее нам:

События приняли весьма печальный оборот, когда стало ясно, что сразу же после выдвинутых против него полицией обвинений сбившийся с праведного пути частный детектив мистер Шерлок Холмс покинул свое жилище на Бейкер-стрит. Незадолго до того, как он исчез, его не раз видели в Ист-Энде, где он будто бы разыскивал Джека Потрошителя и проводил расследование. Эксперты отмечают, что после того как мистер Холмс получил серьезные ранения в ночь ужасного двойного убийства, новые преступления не случались, хотя это едва ли следует рассматривать в качестве убедительной улики против имеющей такой большой общественный вес личности, как мистер Холмс. Тем не менее Скотланд-Ярд обязан как можно быстрее установить местонахождение этого эксцентричного сыщика, поскольку время его исчезновения, по мнению многих, дает почву для самых мрачных подозрений.

Холмс понимающе присвистнул. У меня возникло безумное желание использовать эту бумагу в качестве растопки, чтобы сжечь жилище автора.

— Как видите, меня регулярно извещают о новых замыслах этого щенка, — продолжал Вандервент. — Этот перл журналистики, несомненно, уже отправлен в типографию. Решил вас предупредить, пусть и с опозданием.

— В таком случае мне надо позаботиться о том, чтобы не оказаться на скамье подсудимых.

— Но до чего же наглый мерзавец! — возмутился я. — Нетрудно было вообразить что-нибудь подобное, но это превосходит все ожидания.

Брови Вандервента взлетели вверх.

— Вы предвидели очередное нападение этого прохвоста?

— Доктор Уотсон и я полагали, что вряд ли Тависток прекратит гнуть свою линию, отыскав столь благодатную почву для самовыражения, — объяснил Холмс.

— Ха-ха, — скептически хмыкнул Вандервент. — У меня нет сомнений, что злоба, источаемая этим красавчиком, объясняется главным образом шуткой, которую с ним сыграли субботним вечером.

— Вот как! И что же это за шутка? — безмятежно вопросил Холмс.

— Думаю, вы и сами слышали. Будь моя воля, я бы дал этим парням рыцарское звание. Под покровом темноты они проникли в кабинет Тавистока и устроили там настоящую метель из белоснежных куриных перьев. Ее вызвал тощий цыпленок, которого обнаружили сидящим на столе Тавистока прямо на его отвратительных сочинениях.

Холмс расхохотался и так хлопнул меня по плечу, что некоторое время мне пришлось изучать состояние моей обуви, согнувшись в три погибели.

— Значит, ему прислали белое перо?^[855] Надо будет поблагодарить автора этой идеи, если, конечно, его личность когда-нибудь будет раскрыта.

— Поскольку у всех полно забот, не стану больше отнимать у вас время, — сказал Вандервент. — Если понадобится помощь, чтобы выйти из здания, дайте мне знать. Этим шакалам за дверью доставит огромное удовольствие наброситься на Шерлока Холмса за пару часов до его заключения в тюрьму. Произнесите только слово «цыпленок», и аплодисменты вам обеспечены.

На следующий день статья Тавистока сразу же бросилась в глаза читателю с первой страницы «Лондон Кроникл». Как бы внешне флегматично ни воспринял накануне эту новость Холмс, увидев такое поношение в утренней прессе, он швырнул в камин всю газету.

— Вынужден оставить вас на время, Уотсон, но прошу быть дома вечером, — сказал он после кофе, тоста и утренней трубки. — Я планировал, что мы отправимся в Скотланд-Ярд и нанесем визит Лестрейду сегодня вечером, но затем мне пришло в голову, что не стоит дразнить стражей порядка своим присутствием. Инспектор будет здесь в восемь, и мы решим, что делать дальше.

— Я очень рад. Тень, брошенная на вас, лежит непозволительно долго.

— Она, однако, состоит из плоти и крови. Клянусь, Уотсон, я вовсе не хочу держать вас в неведении, но мне необходимо убедиться в правильности своих выводов. Сегодня вечером я постараюсь прояснить ситуацию.

— Буду ждать вас здесь.

— В этом деле вы проявили верность и бесстрашие, мой дорогой доктор. Ваша помощь для меня бесценна.

Я всем своим видом выразил протест, не соглашаясь со столь высокой оценкой своей скромной персоны, но Холмс уже встал и надевал шляпу.

— Скажите миссис Хадсон, чтобы она приготовила ужин на пятерых человек. Если я не вернусь к восьми, значит, меня арестовали. В этом случае пусть накрывает на четверых.

Взглянув на часы во второй раз, чтобы убедиться — еще только четверть восьмого, я услышал за окном стук копыт. Подстрекаемый давно сдерживаемым любопытством, я распахнул дверь гостиной задолго до того, как прозвенел колокольчик у нашей двери, и улыбнулся при виде поднимавшихся по лестнице мисс Монк и Стивена Данлеви.

Впустив их в комнату, я обратил внимание, что на девушке под ее повседневным темно-синим облегающим пальто надето бежевое платье простого покроя из льняной ткани с узкими ярко-зелеными полосками — оттенка ее широко расставленных глаз.

— Превосходно выглядите, мисс Монк.

— О! Так теплее. Я хотела сказать, спасибо.

— Доктор Уотсон совершенно прав, — заметил Данлеви с невинным видом.

— Припоминаю, что и ты говорил нечто подобное. В экипаже. Или около меблированных комнат. А скорее всего, и там и там.

— Скучно повторять одно и то же, — весело пожал он плечами.

— А где мистер Холмс? — спросила Мэри Энн.

— Он вот-вот подойдет. А, Лестрейд! Входите, инспектор.

Доблестный Лестрейд стоял в дверях с таким видом, словно его всю неделю преследовали бешеные собаки и у него только что появилась свободная минутка, чтобы сменить рубашку. Он пожал мне руку и кивнул нашим гостям.

— Здравствуйте, мисс Монк. Ни одно мгновение той памятной ночи нельзя забыть. А вы кто, сэр?

— Мистер Данлеви, журналист, — объяснил я.

— В самом деле? — Лестрейд холодно взглянул на него.

— Он помогает нам. В ночь убийства Марты Тэйбрам в августе он был в Уайтчепеле.

— Марта Тэйбрам! Удивительно, что мистер Холмс вновь не взялся за дело Дреббера^[856] в связи с Джеком Потрошителем. Как вы думаете, ваш друг скоро появится?

— Надеюсь, что да.

Словно по волшебству, тут же распахнулась дверь, и Шерлок Холмс повесил шляпу на крючок.

— Добрый вечер! Миссис Хадсон сегодня превзошла саму себя. Пожалуйста, рассаживайтесь.

— А вот и автор замечательного послания: «Что бы вы сейчас ни делали, заканчивайте к семи тридцати, чтобы к восьми быть на Бейкер-стрит», — сказал инспектор.

— Лестрейд, вам явно надо пропустить стаканчик.

— Мистер Холмс! — нетерпеливо воскликнул инспектор. — У меня нет оснований сомневаться в важности того, что вы собираетесь нам сказать. Однако в Скотланд-Ярде сейчас столько работы, что и без того придется сидеть там ночи напролет. Помимо усиленного патрулирования, мы несем также почетную обязанность охраны порядка во время процессии, которую устраивает лорд-мэр в пятницу. На участке от лондонской ратуши до здания Верховного суда мы предотвращаем демонстрации, подавляем беспорядки, а также обеспечиваем для трех тысяч неимущих Уайтчепела чай и еду. Наверное, излишне говорить, что наше личное присутствие там не обязательно. Нам предписано находиться в Скотланд-Ярде: мне — на страже порядка, а вам — за решеткой.

— Не поужинать ли нам сначала? Или мне сразу рассказать то, что я знаю?

— Сейчас же, с вашего позволения.

— Хорошо, раз так. Ну, прежде всего, Лестрейд, необходимо составить заново схему патрулирования на завтра в северо-западной части Уайтчепела, граничащей со Спитафилдзом.

— Не шутите со мной.

— Я предельно серьезен.

— Но почему?

— Потому что человек, которого называют Джеком Потрошителем, знает все в мельчайших подробностях: маршрут и время обходов, а также расположение полицейских постов.

— Это самое нелепое заявление, которое мне приходилось слышать из ваших уст.

— А что, такие утверждения случались и раньше?

— Да, и очень часто.

— И разве они никогда не оказывались правдой?

— Я не собираюсь менять порядок патрулирования только из-за того, что вы вообразили, будто кто-то похитил график дежурств.

— Не было никакой необходимости его красть. Человек, о котором я говорю, — офицер лондонской полиции.

В комнате воцарилась зловещая тишина. Холмс тяжело вздохнул.

— Налейте инспектору немного выпить, Уотсон. Думаю, вы согласитесь со мной, что ему это сейчас необходимо.

Все, о чем я намереваюсь рассказать, не должно выйти за пределы этой комнаты. Я сообщаю то, что мне известно, потому что мне нужна ваша помощь. Когда я закончу свой рассказ, задавайте любые вопросы, но мне необходимо выложить на стол карты, чтобы вы получили возможность взглянуть на факты моими глазами.

Все началось с присутствующего здесь Стивена Данлеви. Вскоре после того как мисс Монк согласилась стать нашими глазами и ушами в Уайтчепеле, она повстречала мистера Данлеви. Тот сказал, что он солдат, ждавший возвращения друга в ночь убийства Тэйбрам. Обстоятельства бросали тень подозрения именно на этого, второго гвардейца, к тому же у меня возникли сомнения относительно профессии мистера Данлеви. Так или иначе, его рассказ сильно заинтересовал меня. Я часто вспоминал его и потом, когда несколько женщин умерли такой же необъяснимой насильственной смертью. Стремясь узнать больше, я совершал вылазки в Уайтчепел — именно поэтому мы с доктором Уотсоном по чистой случайности застали Потрошителя за его отвратительной работой. Странное поведение пони натолкнуло меня на мысль заглянуть в Датфилдз-Ярд. Потрошитель, не сумев разделаться со мной, ускользнул, чтобы убить еще одну женщину.

После этого, пятого по счету убийства мне стало ясно, что мы имеем дело не с обычным преступником. Он не похож на безумца, иначе ни одна женщина не пошла бы с ним, зная о тех несчастных, которые уже успели найти свой трагический конец. Это не вор, не расчетливый мститель: я пытался отыскать нечто, что связывает жертвы, но единственное, что их объединяло, — все они проститутки. Мне повезло: я располагал материалами нескольких давних дел, похожих на это, — странных, немотивированных жестоких убийств. Я пришел к выводу, что человек, называющий себя Джеком Потрошителем, — тяжело больной маньяк, чье обычное поведение воспринимается окружающими как вполне добропорядочное.

— Не доводилось слышать ничего более ужасного, — пробормотал Лестрейд, но Холмс не обратил на его слова никакого внимания.

— Необходимо обратиться также к письмам Джека Потрошителя. Когда он описал в мельчайших подробностях мой портсигар, а мистеру Ласку прислал в конверте половинку почки, я получил доказательство того, что человек, убивший пять женщин, отправил эти письма, чтобы поймать нас на крючок. Я не сомневаюсь также, что записка, полученная доктором Уотсоном, которую якобы писал я, тоже принадлежит перу Потрошителя. Сначала эти письма ничем не помогли нам, но потом я обнаружил проступившие внизу страницы любопытные цифры. Решив, что их едва ли удастся понять без соответствующего контекста, я отложил эту загадку подальше в глубины памяти. Кто знает, вдруг настанет время, когда появится возможность определить, что они значат?

После того как я усомнился в подлинности профессии мистера Данлеви, он признался, что, хоть и был одет солдатом в ту праздничную ночь, на самом деле журналист и часто прибегает к подобной маскировке, чтобы собрать материал для своих сенсационных историй. Он сообщил мне, что видел, как Джонни Блэкстоун увел Марту Тэйбрам в проулок за полчаса до того времени, которое медицинские эксперты определили как момент ее смерти. Данлеви снова зашел в паб, а потом отправился на прежнее место дожидаться своего приятеля. По пути ему повстречался констебль Беннетт. В конце концов, потеряв всякую надежду вновь увидеть в ту ночь Блэкстоуна, Данлеви вернулся домой и лишь позднее узнал, какое ужасное событие случилось в ту ночь.

Интуиция упрямо подсказывала мне, что серия зверских убийств началась в ночь смерти Марты Тэйбрам, поэтому чрезвычайно важно было разыскать неуловимого Джонни Блэкстоуна. После того, как его уволили с военной службы за сумасбродное, возмутительное поведение, бывший гвардеец исчез, но, по некоторым сведениям, скрывался где-то в Уайтчепеле. Я был полон решимости задержать его. Согласитесь, что человек, нанесший женщине тридцать девять ран и хладнокровно ускользнувший с места преступления, весьма опасен для общества.

— Весьма опасен, — эхом повторила Мэри Энн.

— Потом мне в руки попала еще одна, косвенная улика. Мэттью Пакер услышал замечание Элизабет Страйд. Она сказала, что человек, который ее сопровождал — а впоследствии, судя по всему, убил, — одет не в свой обычный наряд. Идея о том, что Блэкстоун рассматривал любую одежду, кроме военной формы, как маскировку, показалась мне интересной. Большинству людей случайные знакомые запоминаются не только своими лицами, но также одеждой и осанкой. Если Блэкстоун имел возможность прятать военную форму, меняя в своем облачении еще одну-две существенные детали, он мог передвигаться по округе почти незаметно.

Взгляд сыщика остановился на камине с обугленными остатками последней статьи Тавистока.

— К тому времени ныне печально известный мистер Лесли Тависток начал свою чрезвычайно встревожившую нас газетную кампанию. Меня беспокоило, что эта информация очень похожа на правду. Я заподозрил, что такая точность описания объясняется тем, что мистер Данлеви передает сведения о наших действиях своим друзьям-газетчикам. Мне почти удалось убедить себя, что любая другая гипотеза противоречит здравому смыслу. Однако вылазка, проведенная моими компаньонами, показала, что источник Тавистока обладает информацией обо мне, которой не владеет никто, кроме самых близких мне людей. Слежки, которая дала бы недругу эти сведения, я за собой не заметил. Доктор Уотсон сообщил мне также, что неприятель имеет в своем распоряжении образец моего почерка. И тогда у меня появились основания предположить, что этот таинственный враг, автор письма и Потрошитель — одно и то же лицо.

— Господи Боже! — воскликнул Стивен Данлеви. — Тот, кто объявил войну шлюхам, пытается переложить вину за свои преступления на ваши плечи.

— Сами понимаете: нет ничего удивительного, что столь диковинную теорию я раньше не рассматривал всерьез, — заметил Холмс с мрачным видом. — Оглядываясь назад, вынужден признать, что злодей проявил дьявольскую изобретательность, разыскав этого бессовестного журналиста, соблазнив его возможностью раздуть скандал, который поможет ему сделать карьеру. Мои действия встречали такое сопротивление, что порой сама жизнь подвергалась опасности.

— Вскоре после того как я связал между собой Потрошителя, автора письма и источник информации Тавистока, мы с доктором Уотсоном выяснили, куда пропал Джонни Блэкстоун. Он покончил жизнь самоубийством, не в силах жить дальше под грузом вины.

— Тогда, выходит, он и совершил эти преступления! А значит, все наши беды остались позади, — обрадовался Лестрейд. — Будь я способен на подобные злодеяния, тоже наложил бы на себя руки!

— Увы, мой дорогой Лестрейд, здесь кроется серьезное логическое заблуждение, — мягко возразил Холмс. — Вы, конечно же, не способны на такое. Как, кстати, и Джонни Блэкстоун. В своем письме сестре, которое я отослал по адресу, он сознается, что ударил штыком Марту Тэйбрам в приступе ярости, но этот безумный шаг, по существу, полностью разрушил его личность.

— Мономания — плохо изученное заболевание. У нас нет оснований утверждать, что он помнит все свои омерзительные поступки.

— Сначала я думал точно так же, — продолжал детектив, набивая трубку крепким табаком. — Но самая большая ошибка, грех, который нельзя простить, — подгонять факты под теорию. Это гораздо хуже, чем искажать теории, чтобы они соответствовали фактам. Я задал себе вопрос: предположим, в письме Блэкстоуна только правда, тогда какие выводы следуют из этого? И в тот же миг мне все стало настолько ясно, словно я видел это собственными глазами.

Подведем итоги. Блэкстоун утверждает, что ударил Тэйбрам штыком через несколько минут после того, как вошел с ней в проулок. Этот факт подтвержден и следователем. Услышав чьи-то шаги, Блэкстоун убежал. Мистер Данлеви сказал мне, что заходил на несколько минут в бар, констебль Беннетт сообщил Лестрейду, будто ничего не видел в проулке, а человек, обнаруживший убитую, подошел к Беннетту лишь через несколько часов. Конечно же, миссис Тэйбрам не умерла мгновенно от единственной, впопыхах нанесенной раны. Понятно, что ее охватила паника и она сильно кричала. Никто ничего не видел. И все же Блэкстоун убежал, заслышав шаги. Если он говорит правду — кто-то лжет, и разгадка кроется именно в нем. Боюсь, нельзя исключить, что это мистер Данлеви, хоть он и был достаточно далеко от места преступления. Я поспешил убедиться, что мисс Монк в безопасности: ведь если бы именно вы, мистер Данлеви, донимали меня обвинениями в убийстве, а сами между тем сеяли панику в Уайтчепеле, вашей следующей жертвой стала бы мисс Монк. Надеюсь, это теоретическое допущение вас не обидело?

Холмс спокойно продолжал, неотрывно глядя на журналиста:

— К моему величайшему облегчению, я убедился, что с мисс Монк все в порядке. Тогда я предложил Данлеви пройти еще один тест — дать мне образец почерка. Я обнаружил, что он не писал ни одного из писем. Это означает, что, несмотря на весьма сомнительный маскарад, к которому мистер Данлеви прибег вначале, он не Джек Потрошитель. Таким образом я убедился, что Беннетт лгал, будто не видел ничего в проулке. В темноте ночного Уайтчепела мертвое тело могло показаться кучей тряпья, но некоторое время до того, как констебль Беннетт подошел к Данлеви, Марта Тэйбрам была еще жива.

Глава 28 Охотничий отряд

Шерлок Холмс умолк, взял трубку и затянулся. Характерной чертой его натуры аналитика было умение представить всю эту душераздирающую историю совершенно бесстрастным тоном, словно он химик, рассказывающий о новом методе получения алкалоидов.

— Почему констебль Беннетт солгал о том, что видел в проулке? — спокойно спросил Холмс. — Он вышел из темноты, где серьезно раненная женщина, несомненно, нуждалась в помощи. Не стану утверждать, будто я знаю, что между ними произошло: то ли они когда-то были любовниками, то ли что-то разбудило в этом человеке мирно спавших до этого демонов. С уверенностью готов заявить только одно: когда Беннетт случайно обнаружил Марту Тэйбрам, она имела лишь одну штыковую рану, а после того как он покинул ее и встретил Стивена Данлеви, на ее теле оказалось тридцать восемь ран, нанесенных совсем другим оружием — карманным ножом, который может иметь при себе любой полицейский, да и вообще любой житель Лондона.

Что еще указывает на справедливость моих рассуждений? Во-первых, надпись на Гулстон-стрит. Я тогда удивился: откуда в кармане убийцы взялся мел? А ведь его используют во время патрулирования полицейские, чтобы сделать более яркими белые полосы на рукавах, дабы избежать гнева вышестоящего начальства.

— Конечно! — воскликнула Мэри Энн. — Он держал мел в кармане брюк.

— Теперь относительно униформы. Что, если одежда, которую Страйд привыкла видеть на своем будущем убийце, была вовсе не военной? Не исключено, что до этого он всегда был в полицейской форме с ее традиционным высоким шлемом. В гражданской одежде он, конечно, выглядел совсем по-другому, и тогда ее странное, казалось бы, замечание становится вполне осмысленным. Я присутствовал на похоронах Элизабет Страйд. Ее убийство было столь чудовищным и вызвало такой резонанс, что я решил: возможно, преступник захочет взглянуть на произведенный им эффект. Однако я встретил там лишь тех, кого ожидал увидеть. Единственный констебль сообщил, что инспектор Лестрейд поручил ему обеспечить порядок. Очевидно, так оно и было.

Лицо Лестрейда вытянулось от изумления.

— Я не отдавал такого приказа.

— Именно об этом мне сообщили в департаменте полиции.

Инспектор закрыл глаза:

— Мы ждем окончания вашего рассказа.

— Я провел немало часов, ломая голову, откуда репортер узнал, что приключилось со мной в ночь двойного убийства. Как не имеющий отношение к делу нож оказался возле трупа Эддоуз? Откуда стало известно, что я присутствовал на похоронах Страйд? И наконец, кто сообщил, что я покинул Бейкер-стрит, дабы провести расследование в Ист-Энде? В Скотланд-Ярде знали обо всем этом.

— Что ж, преступнику было известно многое.

— Несомненно. Злоумышленник использовал Тавистока как средство распространения клеветы. Добавьте к этому, что я часто писал короткие сообщения для Лестрейда и десятка других инспекторов Скотланд-Ярда, — загадка о том, как был подделан мой почерк, решится мгновенно. Ясно, что злодею не составило труда выкрасть одну из моих записок. Но заключительный, решающий довод, которого мне не хватало, прозвучал в весьма мудрой реплике нашего друга Уотсона. Это замечание вызвало вспышку едва тлеющих язычков пламени моих дедуктивных умозаключений.

— Не припомню, что я сказал такое особенное.

— Вы просто обратили внимание на то, что я должен был отметить сразу, если бы действительно был столь идеально отлаженным логическим механизмом, каким вы рисуете меня в своих рассказах. Вы сказали, что удивительно, как это Потрошитель всегда выходит сухим из воды в районе, буквально кишащем полицейскими. Очевидная причина его успеха: он знает, когда и по каким улицам проходят патрули. И после того, как я задал себе вопрос, что все-таки случилось в ночь этого невероятного двойного убийства, еще один вроде бы случайный факт обрел свое место.

Холмс заговорил быстрее. Чувствовалось, что он испытывает воодушевление.

— Потрошитель убивал Элизабет Страйд, не опасаясь, что его застигнут, зная, что маршрут констебля Лэмба проходит достаточно далеко от Датфилдз-Ярда. Мы вспугнули преступника, и он побежал в сторону Сити, а когда я настиг его, попытался меня убить. Затем самым непостижимым образом, страшно рискуя, он перерезал горло еще одной женщине, поскольку мы помешали злодею расчленить труп — ведь именно это было дьявольским импульсом всех его мыслей и поступков. Конечно, он не обладал даром предвидения в такой степени, чтобы знать в каждый момент времени, на любой улице, встретит он другого полицейского или нет. Однако члены комитета бдительности упомянули мимоходом, что напротив того места, где была убита Эддоуз, на другой стороне площади, — дом, в котором проживает офицер лондонской полиции. Именно там обитает Беннетт, и, конечно же, ему известны все ходы и выходы вокруг.

Лестрейд покачал головой с мрачным спокойствием человека, знающего самое худшее.

— Вы привели его в такую ярость, что Эддоуз, подвернувшаяся под руку, наверное, показалась ему даром с небес.

— Что же нам делать?! — воскликнула Мэри Энн в полном отчаянии. — Вы правы, мистер Холмс. Все сходится, каждая мельчайшая деталь. Но какой смысл говорить об этом, если в любую минуту он способен…

— Больше всего на свете, мисс Монк, я хочу, чтобы преступник оказался в наших руках, — заверил ее детектив. — Однако констебль Эдвард Беннетт уволился со службы, ссылаясь на вызванное перенапряжением нездоровье, и бесследно исчез пятого ноября, в понедельник.

— Неужели? — огорченно воскликнул я. — В тот самый день, когда Тависток обнаружил, что его кабинет подвергся вторжению…

— Хорошая работа, Уотсон. Я пришел к такому же выводу. Даже не так важно, ограничился ли Тависток жалобой на свои неприятности или потребовал от друга, констебля Беннетта, разыскать тех, кто его унизил, — результат один и тот же: убийца был предупрежден. Он, конечно же, не хотел, чтобы его связи с «Лондон Кроникл» получили огласку.

— Но мистер Холмс, — подала голос Мэри Энн, — что бы случилось, если бы Беннетт не сбежал?

Мой друг пересек комнату и выглянул в окно.

— По всей вероятности, полная катастрофа. Я был бы поставлен перед необходимостью немедленно схватить его, а для этого пришлось бы спустить всех собак на почтенных служащих Скотланд-Ярда. Вообразите сами: среди них все это время находился убийца, лишивший жизни пятерых женщин за какие-то два месяца и не вызвавший ни у кого ни малейших подозрений. Хуже того: у меня нет ни одного веского доказательства вины этого человека. Один шанс против десяти тысяч, что его признали бы виновным. Против меня не меньше свидетельств, чем против Беннетта, что красноречиво говорит о ценности косвенных улик. Нас постигли бы страшные бедствия: бунты против полиции, уличные беспорядки… Уже сейчас сэр Чарльз Уоррен заявил о своей отставке, и мистер Мэттьюз, возможно, очень скоро примет ее. Дело Потрошителя просто уничтожило сэра Чарльза. И виной тому Беннетт. — Холмс повернулся к Лестрейду: — Я не позволю ему развалить Скотланд-Ярд.

Несколько мгновений все молчали.

— Что же нам делать? — бесхитростно спросил инспектор.

Детектив неожиданно рассмеялся.

— Я почти убедил себя, что вы не поверите ни одному моему слову.

— Всегда знал, что вы идете непроторенным путем, но иногда натыкаетесь на истину, — проворчал Лестрейд.

— Верно сказано, — улыбнулся Холмс. — Что касается ближайших планов, то он только один, и в этом наше преимущество на данный момент. На бумаге, о которой я упоминал, обнаружены оттиски цифр. Вот оригинал с пометками графитовым карандашом.

Холмс передал документ Лестрейду, и мы принялись рассматривать его.

245—11:30

1054—14

765—12:15

— Что, черт возьми, это может означать?

— Такие цифры столь же полезны, как карта, мой дорогой инспектор. В левой колонке — личные номера полицейских, а в правой — время, когда они заканчивают обход.

— Замечательно! — воскликнул Лестрейд. — Надеюсь, вы уже узнали, кто они? Ведь в одном уайтчепелском подразделении около пяти сотен констеблей, не считая тех, кто успел получить новое назначение.

— Конечно, мой дорогой Лестрейд. Их фамилии — Сампл, Левер и Уайлдинг, маршруты патрулирования включают небольшие участки, поровну в Спиталфилдзе и Уайтчепеле. Выяснив, кто эти полицейские, я отправил телеграмму инспектору Эбберлайну, который был настолько любезен, что прислал мне карту.

— Вы объяснили, зачем она нужна?

Холмс решительно покачал головой.

— Если не считать моего брата и высших должностных лиц, с которыми он консультируется, лишь нашей пятерке известно имя этого безумца. Уайтхолл крайне заинтересован в том, чтобы избежать грандиозного скандала. Они знают о моей осмотрительности при расследовании подобных дел. Я хочу убедить всех вас, что если исключить пару недель после двойного убийства, когда он утратил самообладание, то можно заметить: Потрошитель совершает свои злодеяния с определенной периодичностью. Я, конечно, не обещаю вам, что следующее нападение состоится завтра, в день назначенного лордом-мэром шоу. К тому же преступник боится разоблачения и находится в бегах. И все же, думаю, он решится на очередное убийство. Беннетт уже продемонстрировал свое презрение к Скотланд-Ярду и ненависть ко мне, которая не исчезнет только из-за того, что он сбросил свою прежнюю маску. Мы с вами, Лестрейд, — последняя линия обороны. Если будем заодно, Беннетт никогда не узнает, что на него идет охота.

— Когда те парни из полиции выйдут на работу? — спросила Мэри Энн.

— У всех троих ночная смена, с десяти вечера до шести утра. Я послал телеграмму Джорджу Ласку, как только Эбберлайн сообщил о патрулируемых ими участках. Ласк привлек половину своего комитета бдительности для помощи Скотланд-Ярду сегодня и завтра вечером. Естественно, негласно, инспектор.

— Мистер Холмс, я не вправе препятствовать вашим действиям.

— Замечательное обещание, Лестрейд! — весело воскликнул мой друг. — Надеюсь, вы быстро оправитесь от того потрясения, которому я подверг вас.

— Я тоже на это рассчитываю, — улыбнулся Лестрейд. — У вас есть что-нибудь еще?

Детектив покачал головой:

— Теперь вы знаете то же, что и я.

— Тогда я возвращаюсь на место службы, — сказал инспектор, вставая. — Зная, что к чему, я заново составлю график патрулирования.

— Если не останетесь пообедать с нами, желаю удачи. Не сомневаюсь, что увижу вас в Уайтчепеле завтра в десять вечера, — сказал Холмс, пожимая коллеге руку.

— Для меня большая честь выйти вместе с вами на охоту, мистер Холмс, — признался инспектор. — Я не упущу такую возможность. Всем доброй ночи.

Мы, вчетвером, приступили к ужину. Холмс больше ни слова не сказал о деле, до тех пор пока мы не насытились и не насладились бренди. Сонная Мэри Энн позволила Данлеви набросить на нее шаль. Мы уже попрощались, когда журналист, расправив плечи, подошел к моему другу:

— Мистер Холмс, я вам очень благодарен за то, что узнал правду об этих ужасных преступлениях, но никак не пойму, зачем вы пригласили меня прийти. Мисс Монк — ваша помощница, да и я всегда рад быть вам полезен, но все же… Вы не тот человек, чтобы откровенничать понапрасну.

— Нет, конечно.

— Тогда я не понимаю.

— Дело в том, что я рассчитываю на ваше содействие завтра в Уайтчепеле, где мы будем не жалея сил защищать местных обитателей.

— Да, но…

— Вы хотите, чтобы я выразился более ясно? Ладно, — сказал детектив с решительным видом. — Я прошу вас, мисс Монк, не поднимая лишней паники, предупредить как можно больше ваших знакомых, что следующей ночью высока вероятность беды. Необходимо избегать плохо освещенных мест и воздержаться от прогулок в одиночку. Знаю, что вы не сумеете переговорить со всеми — их слишком много и они измучены самыми невероятными догадками. И все же постарайтесь.

— Я начну это делать уже сегодня вечером, мистер Холмс.

— Спасибо. Что касается вас, мистер Данлеви, вы для нас человек уникальный. Завтрашней ночью мы попытаемся предотвратить убийство, используя большое количество людей, причем ни один из них не будет знать, кого мы ищем. Мы с Уотсоном видели преступника на похоронах Элизабет Страйд. Кроме нас, только вы и инспектор Лестрейд знают его в лицо. Считайте это моей причудой, но иметь рядом трех человек, полностью знакомых с сутью дела, не будет чрезмерной предосторожностью.

Следующий вечер выдался холодным и мокрым, дождь барабанил в стекла. Меня знобило, и я загрузил в наш скромный камин угля без всякой меры. Глядя сквозь прозрачную занавеску из полукруглого эркера на улицу, я думал со страхом, что шансы рассмотреть чье-то лицо во мраке Уайтчепела астрономически малы.

Мой друг пришел около восьми часов, насквозь мокрый и сильно уставший, но его лицо светилось пылом и решимостью. Вскоре он вышел из спальни в поношенном одеянии Джека Эскотта. Осознавая, что эта мера предосторожности необходима, я тоже без лишних слов поднялся наверх, чтобы переодеться. Из своей спальни я слышал звуки скрипки Холмса. Мелодия в минорной тональности была незамысловатой, но западающей в память. Я узнал ее по высоким трелям и обманчиво простым переходам: то была одна из собственных композиций Холмса. Когда я спустился вниз, мой друг уже убрал скрипку в футляр и засовывал револьвер в карман пальто из грубой шерсти.

— Красивая мелодия, Холмс.

— Вам понравилось? Меня не удовлетворяет средняя каденция, но портаменто в заключительной фразе впечатляет. Если вы готовы, мы сейчас же отправляемся в Ист-Энд. Кэб уже ждет.

— Холмс?

— Да, Миддлтон, — отозвался он весело.

— Допустим, мы опознаем бывшего констебля Беннетта. Я теряюсь в догадках, что с ним делать дальше.

— Арестуем и передадим Лестрейду, который сегодня утром беседовал с самим мистером Мэттьюзом.

— А если не сумеем его найти?

— Я все равно буду его искать.

— А если…

— Я не допущу, чтобы это произошло. Вперед, Уотсон. Мы все вынесем. Трудные обстоятельства порождают великие деяния. Вы взяли с собой револьвер?

— Да. И складной нож.

Холмс откинул голову назад и рассмеялся, наматывая толстый шейный платок.

— Ну, тогда я абсолютно спокоен.

Мы встретились с Лестрейдом, как и договорились, в «Десяти колоколах», примерно в центре района, нанесенного на карту Эбберлайна. Лестрейд, этот непоколебимый страж порядка, выглядел таким же изможденным, как и рабочий люд за соседними столиками. Казалось, все его внимание сосредоточено на эле в стакане.

— Все готово? — возбужденно спросил сыщик, понизив голос, чтобы его не услышали в гуле разговоров.

Лестрейд с большой неохотой оторвался от своей пинты.

— Пятьдесят человек в штатском вызваны из Пэддингтона. Они служат в подразделении «F», и Беннетт их не знает. Число патрульных увеличено, маршруты изменены. Если рассказанное вами — выдумка, мистер Холмс, обещаю арестовать вас лично.

— Если я и ошибся, вы тоже от этого не застрахованы.

— Говорите, у этих парней из комитета бдительности с собой полицейские свистки?

— Конечно.

— Я рад, что эти любители здесь, — вздохнул инспектор. — Половину моих констеблей забрали еще в четыре утра, чтобы охранять процессию лорда-мэра.

Кулак Холмса с силой опустился на стол. Казалось, он не поверил своим ушам.

— Следует ли это понимать таким образом: куда важнее предотвратить бомбардировку гнилыми овощами той уродливой позолоченной колымаги, в которой укроется завтра лорд-мэр, чем помешать ДжекуПотрошителю добавить новые женские органы к своей коллекции?

— Я спорил до хрипоты нынешним утром — ничего не помогло. А вот и Данлеви. Довольно неразумно настолько доверять газетчику, вы не находите, Холмс?

— Вижу, к вам вернулся обычный здоровый скептицизм, — насмешливо заметил мой друг. — Меня сильно беспокоило, что я нарушил ваше душевное равновесие.

— Хватит об этом, — огрызнулся инспектор. — Один из моих людей проведет здесь всю ночь. Патрульным дана инструкция громко свистеть, если они обнаружат что-нибудь подозрительное. С содроганием вспоминаю, какой был у вас вид, мистер Холмс, когда вы столкнулись с извергом в прошлый раз. — Детектива это явно рассердило, но он сдержался. — Мы с журналистом отправимся на Брик-лейн, а вы двое — на Бишопсгейт. Через каждый час встречаемся в этом пабе. Я захватил два фонаря, без которых мы вряд ли увидим даже собственные ноги. Удачи вам, джентльмены.

Я и инспектор взяли по фонарю. Кивнув на ходу Данлеви, мы с Холмсом вышли под проливной дождь.

Глава 29 Портсигар и сердце

Через полчаса мы уже насквозь промокли и замерзли. Моя нога пульсировала тупой болью, когда мы шли по вымытым дождем переулкам. Бушевавший ливень заглушал шум наших шагов. Разгул стихии загнал людей под крышу, редкие прохожие, разбрызгивая грязь, спешили мимо, обмотав головы платками и шарфами.

— Ну и погодка, черт побери! — свирепо пробормотал Холмс, когда мы вновь вышли из паба после первой встречи с Лестрейдом и Данлеви. — Льет как из ведра, тут и в трех ярдах не узнаешь человека, да и одежда помогает прятаться.

— Кругом достаточно простолюдинов, чтобы держать все улицы под наблюдением. Убийца не сумеет ничего сделать незаметно, если вообще высунет нос на улицу в такую ночь.

— Он обязательно появится.

— Но учитывая этот ливень…

— Я же сказал: он будет непременно! — повторил Холмс с жаром. — Хватит лишних слов. Все наши чувства должны быть обострены до предела.

Вот уже и четыре часа минуло. Праздношатающихся стало совсем мало, последние усталые пешеходы шли домой, чтобы вздремнуть пару часов, до того как шоу лорда-мэра вновь не выгонит их на улицу. Возвращались с ночной охоты проститутки, стали появляться рабочие. Все норовили побыстрее нырнуть в ближайший паб в ожидании рассвета.

Мы с Холмсом встретились с Лестрейдом и Данлеви в последний раз около шести часов утра. Зайдя в «Десять колоколов», каждый из нас выпил по стакану виски. Пальцы рук настолько окоченели от холода, что с трудом гнулись. Какое-то время все молчали. Потом сыщик встал.

— Необходимо осмотреть каждый двор и проулок.

— Мы не могли его упустить, мистер Холмс! — простонал Лестрейд. — Во всяком случае, помешали ему.

— Тем не менее необходимо убедиться, что все спокойно. Патрули, указанные на листе бумаги, давно прошли, поэтому мы можем отправиться все вместе. Если что-то произошло, уже все равно ничего не изменишь.

Мы вышли из паба на Черч-стрит и побрели вслед за Холмсом. Он с пылом ищейки осматривал каждый закуток, а мы с Лестрейдом и журналистом настолько приуныли, что даже не пытались повсюду следовать за ним. Холодный серый утренний свет едва тронул края кирпичных зданий, когда мы подошли к проходу, ведущему в очередной безликий двор. Холмс нырнул в его недра, а мы остались ждать на улице.

— Боюсь, я не доживу до вечера, если сейчас не позавтракаю и не выпью чашку горячего чая, — вздохнул Лестрейд.

— Вам, наверное, придется сопровождать лорда-мэра во время процессии, — посочувствовал я.

— Служба, ничего не поделаешь.

— Мои соболезнования, инспектор.

— Это не первая бессонная ночь, которую мне пришлось пережить по милости мистера Холмса.

— Возможно, наш план оказался неудачным. Но хочу напомнить вам, что Холмс не тот человек, который способен увлечься химерами.

— Наверное, вы правы, доктор Уотсон, — недовольно пробормотал инспектор, — но он вбил себе в голову некую теорию и теперь не знает, как из всего этого выпутаться.

— Удивляюсь, как он еще на ногах держится, — сказал Стивен, зевая.

— Холмс! — позвал я.

Ответа не последовало. Я вошел под облупившуюся арку. Узкий коридор вел во двор, по сторонам располагались двери комнат. Вторая дверь направо была распахнута, и, не видя детектива в конце прохода, я вошел внутрь.

Ни разу за все последующие годы нашей дружбы с Холмсом мы не вспоминали то, что увидели в этой комнате. Она возникает в моей памяти в тех редких случаях, когда я рисую ад в своем воображении. Влажные стены покрыты трещинами, свечка воткнута в разбитый бокал, огонь догорает в камине, в углу — грубая деревянная кровать без матраса. Воздух пропитан металлическим запахом крови и омерзительной вонью. На постели лежит тело, вернее, куски того, что от него осталось, но не только там — и на столе тоже.

Сыщик прислонился спиной к стене, его лицо сделалось бледным, как у мертвеца.

— Дверь была открыта, — зачем-то сказал он. — Я просто шел мимо.

— Холмс! — прошептал я, объятый ужасом.

— Дверь была открыта, — повторил он и спрятал лицо в ладонях.

Я услышал шаги за спиной.

— Какого дьявола вы, двое… — начал было Лестрейд и издал сдавленный крик, увидев, что здесь творится.

— Он не имел возможности сделать свою работу на улице, — констатировал я, — и привел женщину в ее комнату.

Я заставил себя взглянуть на то, что когда-то было ее лицом, но, кроме глаз, от него мало что осталось.

Инспектор схватился за дверной косяк, его шатало, кровь отхлынула от щек.

Данлеви вошел медленно, словно лунатик.

— Боже милостивый! — прошептал он срывающимся голосом. — Он разорвал ее на части!

— Вам надо уходить, — сказал ему Холмс. Он стоял, не двигаясь, по-прежнему закрывая лицо руками.

— Почему?

— Необходимо отправить телеграмму моему брату Майкрофту Холмсу на адрес Пэлл Мэлл, сто восемьдесят семь. Опишите то, что вы видели.

— Мистер Холмс…

— Ради всего святого, быстрее! Ставки слишком высоки, чтобы медлить.

Стивен выскочил под дождь.

Холмс с видимым усилием оторвался от стены и приступил к изучению этой кошмарной спальни. Я еще несколько мгновений бессмысленно простоял у двери, а потом приблизился к трупу, неотрывно глядя на несколько кучек плоти, вырезанной из тела убитой.

Лестрейд тоже подошел к нам.

— Что скажете, доктор Уотсон?

— Не знаю даже, с чего начать, — тупо ответил я. — Однажды я видел нечто подобное при взрыве газа.

— Мистер Холмс, вы говорите, что дверь была открыта?

— Да. Минут двадцать, наверное.

— Как могло случиться…

— Дождевая вода пропитала половицы, и они разбухли.

— Есть что-нибудь интересное в камине?

Холмс оторвался от своей работы с выражением едва сдерживаемой ярости на лице, но пронзительный крик Лестрейда остановил упрек, готовый сорваться с губ моего друга.

Инспектор бездумно выдернул блестящий серебряный предмет из лежавшей на столе кучи плоти. Он смотрел на свою руку, с которой стекала кровь.

— Что это, Лестрейд?

Тот лишь потряс головой, продолжая разглядывать вещь, которую держал в руке.

— Полагаю, это ваш портсигар, — очень тихо сказал он. Холмс звучно выдохнул, словно его ударили в грудь.

Инспектор принялся рассеянно вытирать кровь носовым платком.

— Вы, кажется, потеряли его в ночь двойного убийства? Я вижу инициалы Ш. С. Х. Без сомнения, эта вещь принадлежит вам. — Он протянул портсигар Холмсу на раскрытой правой ладони. — Возьмите.

Лестрейд задумался, нахмурив лоб. Детектив вертел портсигар в своих изящных руках, словно никогда его не видел прежде.

Инспектор заговорил более решительно:

— Вы здесь почти закончили осмотр, мистер Холмс?

Мой друг заставил себя выйти из оцепенения.

— Мне потребуются еще несколько минут.

Инспектор кивнул.

— Очень хорошо. А потом, мистер Холмс, я думаю, вам лучше уйти. Да, я попрошу вас быстро покинуть место преступления. Это очень важно. И вас, доктор, тоже. А потом я закрою входную дверь, если сумею, во всяком случае, притворю ее и отправлюсь сопровождать процессию лорда-мэра. У меня там немало обязанностей. А об этом деле мы услышим достаточно скоро.

— Вы, наверное, шутите! — вскричал я, потрясенный до глубины души. — Неужели вы предлагаете оставить здесь эту несчастную в таком виде, чтобы ее обнаружил кто-нибудь еще?

— Да. Если ее не найдут сегодня до полудня, я что-нибудь устрою. Мистеру Холмсу необходимо дать время… — Мой друг внимательно посмотрел на инспектора. — Кто знает, что еще скрыто в этой комнате? У нас не было возможности рассмотреть все внимательно, не уничтожая улик. Доктор Уотсон, понимаю, что на этот вопрос сложно ответить, но все-таки как вы думаете, когда произошло убийство?

— Рискну предположить: в четыре часа утра. Когда тело расчленено, трупное окоченение наступает не в обычные сроки. Если дверь была открыта только двадцать минут, он пробыл у нее приблизительно два часа.

Лестрейд кивнул, вертя в руках часы.

— У вас всё, мистер Холмс?

— Больше тут ничего не выяснишь, — ответил сыщик, вставая с четверенек, — в этой позе он исследовал каждый сантиметр пола.

— Вы закончили с камином?

— Да, полностью.

— Доктор Уотсон, у вас есть что-нибудь новое?

— Нет, пожалуй. Пришлите полный отчет о повреждениях трупа на Бейкер-стрит.

— Конечно.

— Разузнайте также, что слышали соседи и не видел ли кто-нибудь из наших волонтеров, как эта женщина заходила в комнату, — сказал Холмс.

— Естественно, я это сделаю. Что-нибудь еще?

— Нет, я увидел достаточно, Лестрейд, — ответил Шерлок очень тихим голосом. Он вытащил портсигар из кармана и еще раз взглянул на него. — Мы все видели много такого, чего лучше не видеть.

— Тогда, ради бога, исчезните, — попросил Лестрейд. — Пусть теперь этим займется Скотланд-Ярд. О портсигаре — ни слова, обо всем остальном я позабочусь.

Когда мы двинулись назад, в сторону Уэст-Энда, дождь по-прежнему бил нам в лицо, но, думаю, Холмс, как и я, перестал его ощущать. Рухнув, вконец обессиленный, на сиденье кэба, я, казалось, вообще утратил способность что-либо чувствовать. Уже в такую рань толпы людей собирались вдоль предполагаемого маршрута процессии. Рабочие, оскальзываясь на мокром булыжнике, вешали тяжелые от пропитавшей их воды флаги.

— Холмс, — нарушил я молчание, — есть ли хоть какая-то надежда добиться успеха?

— В чем, Уотсон?

— Ну, хоть в чем-нибудь.

В этот момент детектив, наверное, показался бы совершенно спокойным любому стороннему наблюдателю. Человеку же, знакомому, как я, с привычками Холмса, его вид внушал серьезные опасения. Глаза блестели, как ртуть, на высоких скулах выступил чахоточный румянец. Он стал с обманчивой невозмутимостью загибать пальцы:

— Питаю ли я надежду, что удастся схватить Джека Потрошителя? Без всякого сомнения. Есть ли вероятность, что меня обвинят в его чудовищных преступлениях? Пожалуй, что нет, хотя я и заслужил это за проявленное мною слабоумие. Заканчиваются ли наши поиски и скоро ли мы схватим этого дьявола? Уверен, что да. Но разве это поможет несчастной, чье тело, как грязь, разбросано по комнате? Принесет ли ей это хоть какую-то пользу, когда она не только убита, что само по себе чудовищно, но еще и ее тело изуродовано до неузнаваемости этим растленным безумцем?

— Мой дорогой друг…

— Нет, — прервал меня он. — Если даже мы поймаем изверга, это ничего не даст погибшей. И вся вина лежит на мне.

— Вы возмутительно несправедливы к себе, Холмс! — воскликнул я. — Нельзя же всерьез взваливать всю вину на собственные плечи. Вы, человек, который сделал так много…

— Я потерпел столь оглушительную неудачу, что будет справедливо, если завершение этого дела станет концом моей бессмысленной карьеры.

— Холмс, но будьте же разумны, следуйте логике…

— Я ею руководствовался во всех своих действиях! — яростно выкрикнул он. — И вот куда эта логика нас завела! Кучер!

Он ударил тростью в крышу кэба и выпрыгнул наружу.

— Оставайтесь на месте, Уотсон. Я скоро вернусь.

Пребывая в полнейшем замешательстве, я выглянул в окно и обнаружил, что Холмс привез нас на Пэлл-Мэлл, где жил его брат. Шерлок пробыл около получаса внутри величественного здания кремового цвета, а когда открыл тяжелую дверь и вышел на улицу, угадать что-либо по его лицу было невозможно.

Я без лишних слов протянул руку, чтобы помочь другу взобраться в кэб, и с любопытством посмотрел на него. Увы, оставшиеся до нашего дома несколько кварталов мы проехали в полном молчании. Едва экипаж остановился напротив дома 221 по Бейкер-стрит, как Холмс выпрыгнул наружу, однако остался стоять на тротуаре.

— Вот это да! — произнес он с выражением крайнего презрения на лице. — Как случилось, что воплощение всего отвратительного и порочного стоит у двери нашего дома?

Я уже поставил ногу на ступеньку кэба, но, подняв глаза, чуть не потерял равновесие. У входа в дом, подняв руку, словно собираясь позвонить, стоял не кто иной, как Лесли Тависток. Мой друг быстро пересек улицу и остановился на краю тротуара в нескольких футах от газетчика.

— Какого черта вы тут забыли, Тависток? — поинтересовался Холмс.

Журналист ошеломленно оглянулся и бросился навстречу, протянув к нам руки. Его карие глаза были полны ужаса.

— Мистер Холмс, это вы? Доктор Уотсон! Джентльмены, я молю вас о помощи! Вы даже не представляете, насколько это срочно!

Детектив с ключом в руке проскользнул мимо него к двери.

— Боюсь, как раз сейчас у меня масса работы. Вы просто не вписываетесь в мой график.

— Но вы должны меня выслушать, мистер Холмс! Моя жизнь в опасности! Это ужасно важно!

— В самом деле? Знаете, я полагаю, что вашей жизни ничто не угрожает, даже в самой малой степени. Впрочем, de gustibus non disputandum.^[857]

Холмс распахнул дверь.

— Вы, наверное, затаили на меня обиду? — спросил Тависток, умоляюще сложив руки. — Это не имеет сейчас никакого значения! Готов заплатить любую цену, если вы согласитесь мне помочь.

— Еще раз повторяю: вы просите о невозможном.

— Я откажусь от своих предыдущих статей о вас, напишу опровержение! Вас будут восхвалять на каждом углу!

— Убирайтесь прочь, или вы сильно пожалеете!

Мой друг был непреклонен и повернулся к двери, собираясь войти.

— Мистер Холмс! — вскричал Тависток и схватил его за левое плечо, пытаясь задержать.

В следующее мгновение Шерлок перенес вес на другую ногу, развернулся и нанес журналисту мощный удар в скулу. Тависток упал на спину и остался лежать распростертый на тротуаре, хватая ртом воздух. Холмс немедленно вошел в дом и стал подниматься вверх по лестнице.

Мне очень хотелось последовать за ним, хлопнув дверью, которую он оставил для меня открытой. Но врачебный инстинкт взял верх, и я подошел к жалкому человечку, лежащему под нашими окнами.

— Похоже, у вас сломан нос. Вы способны встать?

Я протянул ему руку. Журналист сел, прислонившись к ступенькам.

— Я погиб, — выдохнул он, ища носовой платок в кармане.

— Возьмите, — предложил я свой. — Откровенно говоря, вы едва ли заслужили лучшего отношения после того зла, что нанесли Шерлоку Холмсу.

— Заслужил? Я действовал в интересах своей профессии, не более того, — проскулил Тависток, пытаясь остановить кровь, струящуюся из носа. — А теперь оказалось, что источник моей информации — порочный безумец, и мистер Холмс не согласится…

— Подождите минутку, — прервал я журналиста. — Вы ничего не говорили раньше о своем источнике, более того, чуть ли не присягнули ему на верность, а теперь называете безумцем?

— Я никогда не сталкивался прежде с таким отклонением от нормы. Понимаете, я следил за ним, шел до его дома…

— И что вы обнаружили? — осторожно спросил я.

— Там у него кругом склянки… О нет, об этом слишком противно говорить. Меня выставят к позорному столбу. Я уничтожен, моя карьера закончена.

— Какая жалость, — сказал я, собираясь уйти. — Кстати, что заставило вас следить за своим поставщиком информации?

— Моя подозрительность. Боже милосердный, я бы дорого заплатил, чтобы безумная мысль гоняться за этим психом никогда не приходила мне в голову! Увы, мне вдруг так захотелось выяснить, откуда он добывает эти уникальные сведения… — Тависток стал всхлипывать, пачкая кровью рукав пальто. — Если злодей меня разыщет, то обязательно убьет, я знаю это!

— Когда вы встретились с ним?

— Прошлой ночью. Он зашел в редакцию, чтобы взять свои письма. Сказал, что полиция будет его преследовать, если обнаружит, что он общался с газетчиками.

— Полиция? — повторил я, стараясь не выдать голосом своей заинтересованности. — А она-то здесь при чем?

— Он констебль по имени Эдвард Беннетт. Вы не представляете, как это было ужасно, доктор Уотсон! Сохрани меня Боже… Я погиб.

Его голова безвольно упала на руки.

— Пойдемте.

— О, да благословит вас Всевышний, доктор Уотсон!

— Прекратите истерику и следуйте за мной.

Я поднялся по лестнице в нашу гостиную, ощущая вновь загоревшуюся в сердце искру надежды.

— Уотсон! — позвал меня Холмс, услышав, что я вошел. Он сбросил забрызганную грязью одежду и выглядел, как всегда, безупречно, лишь изредка потирая плечо. — Куда вы положили… Разрази меня гром! — прорычал он, увидев, кто стоит рядом со мной.

— Тависток назвал свой источник информации. Он знает, где живет Беннетт.

— Этот изверг сменил адрес, покинув свое жилище в Сити, — парировал Холмс, все еще что-то высматривая. — Если бы Беннетт этого не сделал, мне бы сейчас не пришлось выяснять, в каком банке он хранил деньги и где предпочитал покупать табак, обыскивать бывший кабинет мистера Беннетта и интересоваться его генеалогическим древом. На каминной решетке был окурок…

— Мистер Тависток знает, где Беннетт провел прошлую ночь. До того… как это случилось, — добавил я, запнувшись.

— Да вот же они! — Схватив коробок спичек, детектив зажег сигарету и взглянул на газетчика с холодным презрением. — Какой интересный поворот событий! Видимо, вас одолело любопытство? Решили выяснить, какими исследованиями занимался Беннетт? Вы неотступно следовали за ним до самого дома, видели, как он вновь вышел из него, что, очевидно, восприняли как повод забраться внутрь. У вас ссадина ниже правого запястья — как раз там, где она и должна остаться у взломщика-любителя, проникающего в дом через окно, вместо того чтобы прибегнуть к отмычке. Воск дважды капнул вам на рукав. Значит, в доме вы зажгли огарок свечи и осмотрелись. Как я полагаю, ваш взгляд упал на один из трофеев Беннетта, и тогда его необыкновенная прозорливость стала вам более понятна. Красный рубец от горячего воска на тыльной стороне вашей ладони красноречиво свидетельствует, что ваша находка была весьма необычной. И вы в панике покинули жилище Беннетта. Я достаточно близок к истине?

Наш гость, широко раскрыв глаза, с благоговением уставился на сыщика:

— Все было как вы сказали… Бога ради, мистер Холмс, помогите мне. Пережить это выше человеческих сил.

Никогда не видел раньше такого отвращения во взгляде Холмса, и надеюсь, что больше не увижу. Однако это выражение быстро исчезло с его лица, и он медленно приблизился к нашему визитеру:

— Итак, мистер Тависток, я действительно собираюсь вам помочь. Вот мое предложение. Если вы скажете, где скрывается эта крыса, я не стану оповещать весь Лондон о том, что вы сообщник Джека Потрошителя, не буду добиваться вашего ареста за незаконное вторжение в чужое жилище и не выброшу вас из окна.

Лесли Тависток уставился на Холмса, разинув рот, и прошептал:

— Я не знаю, где он живет.

— Не понял вас, сэр, — очень тихо сказал Холмс.

— Я шел за ним, но не имел никакого понятия, где нахожусь. Все эти извилистые улочки и повороты…

— Мистер Тависток, — прервал его детектив, — сейчас вы расскажете обо всем, что запомнили, когда проследовали за Беннеттом до его жилища. И не забывайте, что перед вами человек, терпение которого на исходе.

Презренный трус повернулся к окну, спрятав в тень свое все еще кровоточащее лицо, и закрыл глаза в отчаянной попытке сосредоточиться.

— Это было темное, грязное место. Дома низкие и очень старые.

— Кирпичные или деревянные?

— Деревянные.

— Отдельно стоящие дома или коридоры, ведущие к многочисленным входам, как в трущобах на Флауэр-энд-Дин-стрит?

— Там было много дверей и проходов. Только дом Беннетта располагался отдельно.

— Какие-нибудь склады?

— Нет, только эти жуткие жилища.

— Торговцы, рынки там были?

— Ничего такого.

— Какой-нибудь транспорт?

— Простите?

— Кэбы, кареты «Скорой помощи», возы с сеном, высокие двухколесные экипажи с местами для собак под сиденьями? — рявкнул Холмс.

— Никаких санитарных карет. Тележки были.

— Значит, это не рядом с больницей. Поездов не было слышно?

— Не припомню.

— Колокола не звенели?

— Да, мистер Холмс! — вскричал Тависток. — Я слышал звон колоколов. Очень близко, над самой головой.

— Тогда вы находились рядом с церковью Крайстчерч, далеко от железной дороги. Проходили мимо каких-то заметных объектов?

— Там был паб на углу с облупившимися позолоченными буквами над дверью и изображением девушки…

— Это «Принцесса Алиса» на пересечении Коммершиал-стрит и Уэнтворт-стрит. В какую сторону вы шли?

— Не помню…

— Паб остался справа или слева? — настаивал Холмс, сжав зубы.

— Справа.

— Вы сначала пересекли более узкую улицу на углу, где расположено это здание, или более широкую несколько дальше?

— Узкую, да, точно.

— Тогда вы шли на север. Вы и дальше направились этим путем?

— Насколько я помню, повернул направо.

— Проходили до этого мимо еще одного паба?

— Кажется, нет.

— Значит, вы не шли мимо «Квинз Хед», а были или на Трол-стрит, или на Флауэр-энд-Дин-стрит. Аптека на углу была?

— Нет, сэр. Кажется, конюшня.

— Лошадей видели?

— Да. Дом, в который он вошел, был один такой, с отдельным входом и пространством перед ним. Он стоял слева по ходу.

— Тогда получается, что он живет или в доме двадцать шесть или двадцать восемь по Трол-стрит. — Сыщик сделал пометку в блокноте. — Итак, мистер Тависток…

— Что, мистер Холмс?

— Я предлагаю вам все это забыть. Я тоже постараюсь не вспоминать о вас. Ясно я выразился?

— Абсолютно понятно, мистер Холмс.

— А теперь, — сказал мой друг очень тихо, но я почувствовал, что его терпению приходит конец, — вон из моего дома!

Тависток выдохнул что-то невнятное и исчез.

— Холмс, — сказал я. — Это было удивительно.

— Чепуха, — ответил он, глубоко вдохнув табачный дым. — Элементарная цепочка умозаключений.

— Нет, даже не ваши выводы. Тот хук справа, что вы нанесли.

— А, это, — сказал он, глядя на костяшки пальцев, на которых появились синяки. — И впрямь удивительно.

Через некоторое время, когда мы зарылись в утренние газеты, устало потягивая горячий кофе, сильно приправленный спиртным, Холмсу пришла телеграмма. На тонкой желтой полоске бумаги было написано:

Новое убийство обнаружено на Миллерз-Корт в Спиталфилдзе. Никаких улик, позволяющих установить личность преступника. Завершено первичное медицинское обследование, причина смерти — перерезанное горло. Повреждения трупа слишком многочисленны, чтобы их перечислять. Орудие убийства, по всей вероятности, тот же шестидюймовый обоюдоострый нож. Сердце вырезано. Помоги нам всем, Господи.

Лестрейд

Моя рука непроизвольно сжалась в кулак, скомкав телеграмму. Я уронил бумагу в огонь. Когда я отвернулся от очага, в моих глазах стояла влага, и мне показалось, что выражение на лице моего друга, как в зеркале, отразило мое собственное.

Глава 30 Дар

Большую часть дня Холмс просидел в своем кресле совершенно неподвижно, если не считать незначительных усилий, потраченных на то, чтобы закурить трубку. Еще утром прекратился дождь, небо расчистилось от туч, о непогоде напоминала лишь грязь на Бейкер-стрит, летевшая из-под колес кэбов и тележек.

Ближе к вечеру появился посыльный с желтым листком бумаги. Взглянув на Холмса, я не понял, бодрствует он или заснул, побежденный страшной усталостью. Я слегка тронул его за плечо.

— Прочитайте мне вслух, Уотсон, будьте так любезны.

Телеграмма гласила:

Извини, Шерлок. Тут ничем нельзя помочь. У тебя полная свобода действий. Желаю удачи, мой дорогой. Майкрофт.

Мгновение Холмс молчал, рассеянно поглаживая плечо.

— Ну что ж, как видно, это окончательный ответ.

— Холмс, — спросил я уныло, когда он выбрался из кресла и позвонил, чтобы ему принесли обувь, — что значит «полная свобода действий»?

— Вынужден признаться: глава правительства попросил меня об одной небольшой услуге.

— Понимаю, — сказал я. — Нельзя ли узнать: задание, которое они хотят вам поручить, имеет криминальный характер?

Мой вопрос, похоже, сильно удивил сыщика, но он быстро пришел в себя.

— У нас уже было несколько дел, когда мы задерживали преступника, но закон оказывался целиком на его стороне. В этих случаях не оставалось ничего другого, как отпустить правонарушителя, поскольку мы действовали вне рамок британского правосудия. Сейчас у нас схожий случай.

— Значит, «свобода действий» — термин, используемый для того, чтобы принести извинения? — уточнил я.

— Мой дорогой Уотсон…

— Они больше не желают, чтобы мы арестовали этого безумца.

— Нет, — коротко ответил Холмс, подошел к письменному столу, в котором хранились наши револьверы, вытащил свой и сунул в карман. — Увы, совесть не позволяет мне рассчитывать на вашу помощь.

— Ясно. Возможно, вы и самоотверженны, но при этом одиноки.

— Я должен сделать то, что необходимо, но не вправе просить того же от вас. — Он прислонился к каминной доске и взглянул мне в лицо. Я молча ждал. — Они хотят, чтобы я убил его.

Я кивнул, без лишних слов выражая ему свое сочувствие.

— И вы пойдете на это?

— Не знаю, — мягко сказал он. — Логика, как видно, мне изменила. Еще одна неудача.

— Холмс, вы ни в чем не виноваты, — решительно заявил я. — Но вы сделаете то, о чем они просят?

— Полагаю, если заглянуть в дуэльный кодекс, этот негодяй дал мне достаточно поводов, чтобы его вызвать. А так просто я не в силах… Мой дорогой Уотсон, вы, конечно, не имеете ни малейшего желания быть замешанным в этом богопротивном деле?

Никогда прежде мне не доводилось видеть Шерлока Холмса столь преисполненным решимости и одновременно таким растерянным. И я даже помыслить не мог, что в этот критический момент брошу его на произвол судьбы.

— Как человек долга, я не имею права оставаться в стороне, — сказал я. — Если ситуация выйдет из-под контроля, возможно, этой ночью кому-то потребуется медицинская помощь.

Холмс мрачно улыбнулся и пожал мне руку. Распрямив плечи, он направился к двери и, сняв мою шляпу с крючка, бросил ее мне.

— У них веские аргументы: нельзя позволить извергу спокойно разгуливать по улицам, так что наша задача — как минимум лишить его свободы. Возьмите револьвер, но не думаю, что нам следует сегодня прибегать к маскировке. Для сыщика этот фарс с переодеванием, может, и имеет смысл, но для убийцы он попахивает мошенничеством. Я не имею права потерять за один день всякое уважение к себе. Утратив его, я и за новое дело не смогу взяться.

Мне мало что остается поведать читателю о нашей схватке с убийцей, известным как Джек Потрошитель. И все же продолжу свой рассказ, поскольку обстоятельства этого дела удивительны, а исход драматичен. Холмс, конечно, вправе порицать меня за желание всячески приукрасить свои истории, но он их читает, чтобы скоротать зимний вечер, когда исчерпана вся хроника происшествий в газетах. Впрочем, я отвлекся, о чем мой друг никогда не забывает мне напомнить. Постараюсь придерживаться избранной темы.

Кэб довез нас до угла Трол-стрит, и мы оказались в густонаселенном районе, расположенном южнее печально знаменитой Флауэр-энд-Дин-стрит. Темно-синее вечернее небо было подернуто дымкой. По боковой улочке мы подошли к небольшому извозчичьему двору, где танцевали на ветру клочья бумаги.

— Думаю, именно здесь логово, о котором шла речь. — Детектив кивнул на дом с осевшей дверью и мерцающим желтоватым светом окном с дырами, закрытыми грязной бумагой. — Вы готовы, доктор?

Мой друг медленно подошел к неплотно притворенной двери и, просунув руку внутрь, отодвинул щеколду. Мы вошли в комнату.

У почти угасшего огня, жар которого все же согревал жилище, сидела древняя старуха. В первый момент я испугался, что ее хватит удар из-за нашего вторжения с оружием на изготовку, но одного взгляда на ее устремленные в одну точку мутные глаза было достаточно, чтобы понять: она абсолютно слепа.

— Кто вы? — спросила она. — Что вам здесь нужно?

— Меня зовут Шерлок Холмс, мэм, — ответил мой друг, осматривая комнату.

— Я вас не знаю. Наверное, у вас какое-то дело к моему сыну? Подойдите к огню, от него чудесное тепло. — Воздух в маленькой комнате был такой спертый, что дышалось с трудом. — Обычно я провожу время наверху. Девушка носит мне туда еду. Но ночью окна разбились, сами видите.

— В самом деле? — спросил Холмс.

— Мой сын закрыл внизу дыры бумагой, но на верхнем этаже требуется более обстоятельный ремонт.

— Надеюсь, ущерб не слишком серьезен.

— Едва ли такая мелочь способна по-настоящему расстроить Эдварда. — Она улыбнулась. — Кого-нибудь другого, может быть, но только не сына. Он у меня замечательный.

— Нисколько в этом не сомневаюсь. Эдвард дома, миссис Беннетт?

— Вышел на минутку. А кто с вами?

— Доктор Уотсон. Нам очень нужно поговорить с вашим сыном.

Стоя у двери, я осмотрел всю комнату. Грязная плита с горшками и сковородками, ветхая софа, книжные полки, забитые пыльными фолиантами и стеклянными банками. Среди книг разлегся старый бесхвостый кот. Взгляд его желтых глаз быстро перемещался с Холмса на меня и обратно.

— Вам повезло, что разыскали здесь моего сына. После того как умер его отец, он живет в другом месте, в Сити. Но в последнее время частенько ночует у меня.

Холмс тоже заметил полки и приблизился к ним, оставив револьвер на столе. Когда мой друг взялся за банку, стоявшую рядом с котом, животное заорало хриплым жалобным голосом и спрыгнуло на середину лестницы.

— Не обращайте внимания на Адмирала, — рассмеялась старуха. — Он совершенно безобиден. Да и ему не стоило пугаться вас.

— Почему вы сказали, что кот не опасен?

— Ну, это понятно. У него ведь нет хвоста.

Мой друг аккуратно поставил банку на прежнее место, рядом с внушительными томами в красивых переплетах.

— Ваш сын, как видно, ученый, — заметил он.

Я пригляделся к очертаниям содержимого стеклянного сосуда и сделал для себя вывод: ужас, охвативший Лесли Тавистока, нетрудно понять.

— Вы друзья Эдварда?

— По роду службы мы тесно соприкасались в последние несколько недель.

— Понимаю. А я думала, вы хорошо знаете сына. Он не ученый. Все эти книги принадлежали моему покойному мужу.

— Его исследования никогда не интересовали Эдварда?

— Абсолютно. Честно говоря, трудно найти двух менее похожих друг на друга людей.

— Очень интересно. А мне казалось, что у отцов и сыновей обычно много общего.

Я не мог взять в толк, почему Холмса так увлек разговор с этой старой каргой, но успокаивающий тон его голоса и удушливая жара, стоящая в комнате, потихоньку вгоняли меня в сон.

— Я тоже слышала нечто подобное. Но здесь не тот случай. Муж действительно был ученым, как вы верно догадались. И обладал, в отличие от сына, весьма импозантной внешностью. Но человеком он был слабовольным.

— В каком смысле?

— Не умел обуздать себя. При жизни он доставил мне много страданий своей мягкотелостью.

— Но ведь про Эдварда этого не скажешь?

— О, нет! — гордо воскликнула она.

— Он учился в частной школе вдали от вас?

— Нет, к сожалению, здесь, неподалеку. Но это не имеет значения. Эдварду невозможно причинить боль — вот что важно.

— Боюсь, я не понял вас, мэм.

— Небеса благословили его так. Когда-то он плакал, когда был очень маленьким, но вскоре приобрел свой дар, и тогда настал конец его страданиям. Каждый день я молилась, чтобы он обрел силу, и вот, наконец, мое сокровенное желание сбылось. Ему было лет восемь, это был ужасный день: Адмирал тогда потерял часть хвоста. Но Эдвард обрел свой дар: он теперь не может страдать. Я иногда жалела, что не молилась и за Адмирала: обладай и он этим даром, избавился бы от многих мучений. Но как я вам уже говорила, это милое создание теперь ничто не беспокоит.

Она удовлетворенно рассмеялась и протянула руки к едва тлеющему огню.

Ее движение привлекло внимание Холмса к полному до краев углем ведерку.

— Есть у вас еще ящик для угля, миссис Беннетт?

— Нет. Мне достаточно и этого ведерка.

— Ваш сын наполнил его, прежде чем уйти?

— Вряд ли. Огонь пылал ярко. А если бы нам понадобился еще уголь, в подвале есть запас. Нужно только спуститься в этот люк под лестницей.

Холмс наклонился, чтобы дотронуться до пола, и отпрянул, словно обжегшись.

— Что он учинил?! — крикнул мой друг. — Уотсон, откройте дверь, быстро!

Детектив вытащил миссис Беннетт из кресла, и очень скоро мы, все трое, очутились под холодным ночным небом. Не успев сделать и пяти шагов от дома, мы услышали рев, словно море вышвырнуло корабль на берег: над нами прокатилась мощная волна, бросив меня на землю.

Наверное, несколько минут я был не в состоянии двигаться, впрочем, я вряд ли мог точно судить о времени. Слышал, как трижды повторили мое имя, каждый раз все более громко и настойчиво, но откуда-то издалека. По-видимому, лишь через несколько секунд я сумел сесть, но, когда мне это все же удалось, внезапно ощутил острую боль в боку.

Оглянувшись вокруг, я увидел, что двор залит мерцающим светом, и встретился глазами с Холмсом, который лежал в нескольких футах от меня и еще не успел встать с земли. Миссис Беннетт распростерлась на спине среди камней и не двигалась.

— Вы в порядке, друг мой? — с трудом проговорил Холмс.

— Кажется, да. — Я пополз в его сторону. — Холмс, вы не ранены?

— Ничего серьезного, — ответил он, опираясь на локти.

Тем не менее я видел при тусклом свете, что тонкая темная струйка сочится из его головы. Возможно, Холмс дотронулся до нее рукой, потому что и та была перемазана кровью.

— Что случилось?

— В подвале загорелся уголь. А когда вырвало крышку люка…

— Что, черт возьми, сотворил этот безумец? Он ведь уничтожил собственное убежище.

— Да, он это сделал. — Голос сыщика звучал глухо, как из бочки. — Из чего возможен только один вывод.

Дожидаясь слов Холмса, я ощутил ледяной ужас.

— Дом ему больше не нужен.

На мгновение Шерлок закрыл глаза, словно впав в отчаяние. Потом взглянул на старуху.

— Миссис Беннетт? — спросил он, трогая ее за плечо. Остекленевшие глаза старой дамы были открыты, но она не откликнулась. — Миссис Беннетт, вы меня слышите?

Она слегка вздрогнула и спросила:

— Где мы?

— Произошел взрыв. Вы можете двигаться?

— Мне не хотелось бы, — пробормотала она.

— Тогда и не пытайтесь.

— Я вот гадаю, все ли в порядке с девушкой.

— О ком вы говорите? — спросил мой друг.

— Спокойно, Холмс, — прошептал я. — Ведь она сумасшедшая. Не надо ее волновать.

— О какой девушке вы говорите, миссис Беннетт?

— Не скажу точно, — вздохнула она. — У моего сына была подруга. Не знаю, чем они занимались: снизу плохо видно, что происходит наверху. Возможно, он хотел показать ей звезды через разбитое окно. Оттуда они выглядят по-другому.

Сыщик, пошатываясь, встал на ноги и направился к двери, которая, как я теперь видел, частично слетела с петель. Стены комнаты были охвачены оранжевым пламенем, из разбитого окна шел дым.

— Холмс! — крикнул я.

Мне потребовалось чудовищное усилие, чтобы встать. Мой друг обмотал лицо шарфом, но как только я приблизился, он повернулся и остановил меня, уперев руку в грудь, и крикнул, входя в пламя:

— Подойдите к окну!

Одного взгляда внутрь дома оказалось достаточно, чтобы понять: Холмс был совершенно прав. Что бы он ни обнаружил наверху, обратно тем же путем возвратиться он не сможет. Я осмотрел двор в поисках лестницы, но не нашел ничего, кроме жалкой бочки для воды, и с трудом дотащил эту ржавую рухлядь до проулка с другой стороны дома.

Здесь мне повезло: помимо бочки, в моем распоряжении оказалось несколько тюков сена. Я внезапно вспомнил, как будто это случилось в другом десятилетии, — слова Холмса о том, что рядом с местом, где Потрошитель сочинял одно из своих писем, должна быть конюшня. Я видел окно с выбитыми стеклами, из которого высоко над моей головой вздымались клубы пламени, и водопроводную трубу, идущую вдоль здания в большую цистерну в соседнем дворе. Швырнув рядом с бочкой пару тюков сена и поместив сверху еще один, так что получилось некое подобие лестницы, я взгромоздил на эту кучу бочку, пытаясь не обращать внимания на мучительное жжение в боку.

Через мгновение голова моего друга появилась в окне наверху.

— Труба, Холмс! — закричал я. — Единственный путь!

Он исчез. Шли секунды, которые тянулись, как часы. Я отчаянно старался не свалиться с бочки, сам не знаю почему. Прислонившись к стене, кое-как сохранял равновесие. В голове крутилась безумная мысль: «Если ты устоишь, ему удастся вылезти».

Наконец Холмс показался вновь. Вокруг его шеи было что-то обвязано. Мой друг высунул из окна голову и плечи и едва сумел, вытянув руку, достать до водопроводной трубы. Уцепившись за нее, он выбрался из дома, спрыгнул на бочку для воды, а оттуда на землю. Я впал в какое-то оцепенение и даже не помню, удивился или нет, когда обнаружил, что с плеч Холмса безвольно свисает тело мисс Монк.

Я нащупал и распутал узел, сцепивший ее руки. Они были связаны шарфом Холмса. Когда я аккуратно уложил на землю Мэри Энн, ее голова откинулась назад. На шее не было никаких следов.

— Она жива? — спросил, задыхаясь, сыщик.

Сначала я не был в этом уверен, поскольку не слышал дыхания, но потом обнаружил едва заметный пульс.

— Жизнь в ней еле теплится, кажется, она находится под воздействием наркотиков. Холмс, ради всего святого, ложитесь на спину и глубоко дышите. Вы наглотались дыма.

Он прислонился к стене.

— Удивительно, — с усилием выдохнул он. — Мне всегда казалось, что я невосприимчив к угару.

Я рассмеялся и вдруг почувствовал зуд чуть ниже затылка. Потрогал шею рукой и обнаружил запекшуюся кровь.

— Холмс, надо убираться отсюда. Дом все еще горит.

— Тогда давайте… — начал Холмс, и тут его глаза уставились в какую-то точку позади меня.

— Не ожидал, что вы окажетесь здесь, — произнес негромкий голос.

Я повернулся, собираясь встать, но упал на камни рядом со своими друзьями.

— Подвал залит керосином. Я сказал маме, что окно разбито и надо спуститься вниз, — задумчиво продолжал Эдвард Беннетт, которого я помнил еще со дня похорон Элизабет Страйд, хотя ощущение у меня было такое, словно они проходили сто лет назад в какой-то другой стране. — Но как вам удалось так быстро разузнать о пропаже девушки? К вашему прибытию все уже должно было сгореть дотла.

— Тависток указал нам это место, — сказал Холмс, хватая ртом воздух.

— А, понимаю. Теперь ясно, кто разбил окно. Он был мне очень полезен. Смышленый человек. Конечно, не такой умный, как вы, мистер Холмс.

— Да, пожалуй.

— Вы единственный, кто был способен помешать мне, — заметил Беннетт. Его лицо и весь облик были поразительно, обезоруживающе нейтральны. Светлые волосы и необычайно грустные голубые глаза. Даже сейчас, когда он стоял так близко, я вряд ли сумел бы толком описать его внешность. Не исключено, конечно, что мои органы чувств еще не пришли в норму. — Если помните, я принимал участие в расследовании дела барона Рамсдена. Отсутствующий клочок газона. Грегсон не увидел того, что заметили мы с вами. Конечно, вы тогда обманули его, как и всех. Наверное, считаете себя высшим судией? Поразительная заносчивость! Не выношу самонадеянности. Признайтесь, что вы солгали.

— Никак не возьму в толк, о чем вы говорите, — холодно сказал Холмс. — К тому же дым закрыл мир вокруг нас.

— Я не могу вам позволить долго оставаться в нем. Какая жалость!

— Ваша мать…

— О, я смотрю, и ее вынесли наружу!

Лицо Беннетта приняло новое, невероятно жестокое выражение: рот изогнулся и застыл в злобной гримасе. Весь его облик теперь был воплощением ненависти. На нас взирал тот, кто написал в письме: «Из ада». Правда, через мгновение гримаса исчезла.

— Вы пытаетесь отвлечь мое внимание, но вам это не удастся, мистер Холмс. Теперь вам все ясно.

— Нет, — проговорил сыщик сквозь приступ кашля. — Я никогда не претендовал на то, чтобы понять вас.

— Бросьте. Вы знаете гораздо больше, чем я рассчитывал.

— Мне, например, трудно себе представить, зачем вы убили Марту Тэйбрам.

— Марта Тэйбрам? — переспросил он удивленно. — Да, припоминаю. Самая первая девушка. Она шла по улице, вся в крови, и кричала. Мне еще это что-то напомнило. — Беннетт замолчал, погрузившись в раздумья. — Они все вызывали у меня какие-то смутные воспоминания. Эта девица орала во всю глотку, и я заставил ее умолкнуть. А последняя девчонка — когда вы не дали мне поработать на улице — пела, а потом вдруг стала кричать. Я ее тоже успокоил. А теперь, мистер Холмс, пора прекратить разговоры.

Мне было чрезвычайно трудно сконцентрировать внимание. Веки сами по себе опускались: стоило больших усилий раскрывать глаза снова.

— Вы глупец, — пробормотал Холмс ужасным, скрипучим голосом. У моего друга еще не восстановилось нормальное дыхание. — Очень скоро полиция…

— Я вовсе не дурак, а полиция — жалкая кучка слабоумных, — перебил его Беннетт. — Уж поверьте, мне это хорошо известно. Бегают по кругу, нелепые, как муравьи. Вспомните хотя бы то послание, что я написал мелом на стене. И что они сделали? Стерли его. — Он рассмеялся. — Я предполагал, что так и будет, но не был уверен, пока не попробовал. Хотел оставить о себе весточку и в Датфилдз-Ярде, рядом с залом, где собираются эти евреи. Было бы интересно взглянуть, какая поднимется суматоха. Но и в тот раз вы явилисьслишком быстро и помешали.

Беннетт вытащил нож из кармана пальто.

— Не хочется так все заканчивать, мистер Холмс, но, боюсь, у меня нет выбора. Надо уходить, сами понимаете. Да и в Лондоне уже нельзя оставаться. Обещаю, вам не будет больно. Тем женщинам я тоже не хотел причинить лишних страданий, — тихо сказал он, медленно наклоняясь к нам.

Один за другим прозвучали два револьверных выстрела. Беннетт рухнул на землю, рядом с ним задребезжал нож. Лезвие блестело в свете пламени, озарявшего окно наверху. Я взглянул на оружие в своей руке и подумал: «Надо бы его вычистить». А вслед за тем ощутил, что падаю, так же, как Беннетт. И мир померк в моих глазах.

Глава 31 С уважением от Скотланд-Ярда

Я проснулся в своей комнате и увидел за окном платан в свете бледного ноябрьского дня. В замешательстве потрогал бинт на голове. Сильно хотелось есть. Где-то играли на скрипке.

Когда я сделал попытку привстать, обжигающая боль разлилась в левом боку. Я осторожно ощупал его кончиками пальцев. Повязки там не было, только компресс: наверное, сломано ребро, а может быть, и два. Опираясь на локоть, я медленно приподнялся и сел на край постели. Совершив этот подвиг, я тут же увидел, что он был совсем не нужен: рядом на столике поверх свежего номера «Лондон Кроникл» лежал колокольчик — достаточно было протянуть руку.

Сразу же бросился в глаза заголовок — «ГЕРОИЧЕСКОЕ СПАСЕНИЕ».

В результате удивительного и драматического развития событий бесстрашный частный детектив Шерлок Холмс совершил настоящий подвиг. Неослабное рвение, проявленное им при расследовании уайтчепелских убийств, в свое время вызвало необоснованные сомнения в его деятельности. На днях ужасный пожар, разгоревшийся в подвале дома на Трол-стрит, быстро привел к разрушению всего здания. Это событие неминуемо стало бы причиной многих бед, если бы поблизости не оказались мистер Холмс со своим компаньоном и биографом доктором Джоном Уотсоном. Проявив доблесть и мужество, мистер Холмс вытащил из этого ада двух женщин, одна из которых находилась в беспомощном состоянии на верхнем этаже. Подобные рыцарство и отвага особенно впечатляют в нынешние времена, когда женщины этого района Лондона имеют столь много причин для страха и уныния. И мистер Холмс, и доктор Уотсон стойко перенесли серьезные ранения. Хотя обе дамы, которых они спасли, были живыми доставлены в больницу, старшая из них, миссис Беннетт, к сожалению, скончалась от ран. Пожарные, которыми все мы привыкли восхищаться, вскоре умело погасили огонь. На пепелище была обнаружена еще одна жертва — бывший офицер Скотланд-Ярда мистер Эдвард Беннетт, по-видимому, скончавшийся от обширных ранений грудной клетки, полученных в результате взрыва, вызванного внезапным перемещением огня из подвала в первый этаж здания. Без сомнения, мистер Беннетт хотел удостовериться, что его мать находится вне опасности. Мы очень надеемся, что выздоровление мистера Холмса пойдет быстро и вскоре он вновь сможет направить свою энергию на защиту жителей Лондона, благодаря чему и успел прославиться.

Откинув голову назад, я от души посмеялся над этим отчетом, хотя вынужден был сдержать смех, когда боль в ребрах стала нестерпимой. Положив газету на место, я встал с постели. Попытка одеться стала для меня таким тяжким испытанием, что я отказался от этой идеи, сумев лишь натянуть брюки, и как был, в халате, вышел из спальни.

Шерлок Холмс, взгромоздившись на край письменного стола, импровизировал на тему Паганини. Сам оригинал с трудом прослеживался, настолько виртуозной была игра на скрипке. Увидев меня, великий сыщик соскочил со стола, и струны прозвучали победным аккордом, перешедшим в ликующие фанфары.

— Хвала Всевышнему! Мой дорогой, я неописуемо рад, что вы встали с постели!

— Я тоже счастлив вас видеть.

— Необходимо срочно уволить сиделку. Она ужасно раздражает меня последние два дня: бубнит утешительные пошлости и насвистывает в неправильной тональности популярные мелодии.

— Тогда я рад, что не просыпался до этих пор.

— Вам необходимо набраться сил, — строго сказал Холмс. — У вас была контузия и, по словам доктора Эгера, сломано несколько ребер.

— Я того же мнения. Прочитал, что и вы серьезно ранены.

Однако Холмс выглядел вполне здоровым, если не считать кругов под глазами и небольшого пореза на руке.

— Так вы видели статью в газете? Лесли Тависток демонстрирует рабское подобострастие, но правдивость никогда не входила в короткий список его достоинств.

— Верно сказано. Он, в частности, утверждает, что Эдвард Беннетт погиб в результате взрыва.

— Ну, эту ложь ему внушил Лестрейд.

— Вот как? — удивленно пробормотал я.

Шерлок внимательно посмотрел на меня.

— Присядьте, мой дорогой друг. Взрыв, хотя и нанес вам вред, в конечном счете сыграл добрую службу. Коллекция Беннетта сгорела. Я это знаю точно: все обыскал, но не нашел ничего.

— Миссис Беннетт мертва, — задумчиво сказал я. — А ее сын…

— Его уже похоронили, — быстро сказал мой друг. — Он обратился в прах, откуда и возник. Не осталось никаких следов человека, которого мы называли Джеком Потрошителем.

— Даже не верится, что с ним покончено.

— Нужно время, чтобы привыкнуть к этому. Вы пришли в себя всего-то каких-нибудь десять минут назад.

— Похоже, правду об этом деле будут знать только пять человек, если не считать членов правительства Великобритании.

При этом моем замечании веселые огоньки в глазах Холмса померкли.

— Сейчас таких людей четверо.

— Пятеро! Мы с вами, Лестрейд, Данлеви и мисс Монк.

Взгляд моего друга внезапно уперся в потолок. Челюсть Холмса двигалась, но заговорил он не сразу.

— Нас четверо. Боюсь, что мисс Монк не в себе.

— Что вы хотите сказать? — закричал я. — Ведь она осталась жива!

— Успокойтесь, мой дорогой Уотсон.

— В статье ничего не говорится…

— Беннетт опоил ее наркотиками, чтобы увести в дом своей матери. Судя по всему, он встретил ее в пабе, добавил зелье в питье и под предлогом опьянения вывел мисс Монк наружу. Доза опиума, которую она приняла, в сочетании с вредными продуктами горения и нервным стрессом оказали сильное воздействие на ее психику.

— Только не называйте ее…

— Прошу вас Уотсон, не травите себе душу. Мисс Монк не сумасшедшая, но в ее памяти возникли провалы. Она узнаёт многих своих знакомых, хорошо понимает собеседника, но стала очень молчаливой и часто смущается.

Мы с Холмсом сполна натерпелись от Потрошителя. Но эта новость ошеломила меня как ничто в жизни.

— Ужасная несправедливость! — прошептал я дрожащим от волнения голосом. — Где она сейчас?

— Вчера мисс Монк вышла из больницы и сейчас живет в семье мистера Ласка. У них нашлась для нее свободная комната.

— Они собираются распространить на нее свою благотворительность?

— Вовсе нет. Это я все устроил.

— Наверное, вы ощущаете свою ответственность? Впрочем, я не вправе вас ни в чем винить.

До сих пор не возьму в толк, зачем я сказал это. Непростительное замечание. Холмс не ответил, да и что он мог сказать? Мой друг лишь сцепил пальцы и закрыл глаза.

— Ради бога, простите меня. То, что вам удалось совершить, — настоящее чудо. Вы не могли… Холмс, прошу вас, не убивайтесь так.

Мой взгляд случайно упал на приставной столик. Шприц лежал там, куда он выпал из неловких пальцев Холмса, а бутылочка семипроцентного раствора кокаина, обычно закрытая в ящике буфета, стояла пустая на видном месте. Рядом лежал большой конверт. Он имел красивую печать с рельефным гербом — такие ставят в государственных учреждениях.

— Кто прислал вам это письмо, Холмс? — спросил я, чтобы сменить тему, все еще ощущая боль в сердце.

— Ерунда. Причуда моего брата. Ему вдруг взбрело в голову, что я заслуживаю рыцарского звания.

— Но ведь это замечательно! — обрадовался я. — В Англии нет человека более достойного такой чести, чем вы. Мои искренние поздрав…

— Я отказался.

Мой друг поднялся с места, чтобы набить табаком трубку.

Я глядел на него не в силах поверить сказанному.

— Вы отказались от рыцарского звания…

— Не прикидывайтесь тупицей. Я же сказал, что отверг эти почести, впрочем, в весьма вежливой форме, — и хватит об этом.

— Но, боже правый, почему? Вы фактически в одиночку загнали в капкан самого ужасного в современной британской истории преступника, и никто даже не узнает об этом. По меньшей мере, вы заслужили…

— Если бы я, руководствуясь какой-то непонятной мне логикой, счел себя достойным рыцарского звания, я бы, без сомнения, принял его, — сердито сказал детектив. Потом добавил, уже более мягко: — Я сказал Майкрофту, что подобной чести заслуживаете скорее вы, и весьма красноречиво отстаивал свою точку зрения. Но, увы, он меня не услышал.

Холмс достал часы:

— Сейчас четверть первого. В половине третьего мисс Монк будет в двух шагах от нас, у доктора Эгера. Я договорился, что она пройдет у него курс лечения. Эгер считает, что Мэри Энн выздоровеет. Почему бы не сходить повидаться с ней, если вы достаточно окрепли? Уверен, что это доставит ей удовольствие.

— И мне тоже. Вы пойдете со мной?

— Только в том случае, если нужна моя помощь. Увы, мисс Монк не узнаёт меня. — Холмс смахнул шприц и бутылочку в просторный карман халата. — Несомненно, Данлеви тоже придет туда. Он просто одержим ею, настоящий маньяк.

— Большинство людей назвали бы это любовью.

— Ваша теория имеет свои достоинства. Но, мой дорогой Уотсон, вы, наверное, умираете от голода? — Распахнув дверь, он вышел на лестничную площадку. — Миссис Хадсон, будьте так любезны, холодный обед на двоих и бутылку кларета! — Я услышал раздавшееся внизу радостное восклицание и последовавшие за ним уговоры. — Дорогая, не сердитесь, что я давеча отослал обед назад.

Я улыбнулся: голос миссис Хадсон звучал все с большей силой и убежденностью.

Холмс вздохнул.

— Через минуту вернусь, Уотсон. Думаю, это именно тот случай, когда капитуляция — наивысшая доблесть.

Спустя три недели пронырливые газетчики и другие охотники за сенсациями покинули наконец жилище Мэри Келли — последней проститутки, ставшей жертвой Джека Потрошителя. Вечером падал снег. Я неторопливо спустился по лестнице и вышел на улицу. Морозный воздух покалывал щеки и бодрил. Я постучал в дверь дома Эгера, и меня впустили в безупречно чистый вестибюль. Если бы даже я не знал, куда идти, раскаты веселого смеха, доносившиеся из кабинета врача, указали бы мне правильное направление. Толкнув дверь, я увидел мисс Монк, оживленно беседующую с доктором Эгером. Рядом с ней на софе восседал Стивен Данлеви. Мельком добродушно посмотрев на меня, он вновь устремил взор на предмет своей привязанности.

— И вы всерьез утверждаете, что это лечение от истерии? — спросила Мэри Энн, недоверчиво хмуря брови.^[858]

— Не в этой клинике, уверяю вас, — со смехом сказал Мур.

— Догадываюсь, что такие методы многим нравятся, но в Уайтчепеле это обходится гораздо дешевле. Доктор Уотсон! — воскликнула юная особа, вскакивая с места и хватая меня за руку. — Вам приходилось лечить женщин от истерии?

— Не от такой, как у вас, — ответил я, а она села на место. — Выглядите теперь намного лучше, чем раньше. Искренне поздравляю, как и вашего доктора, прокладывающего новые пути в медицине.

— Она, по существу, сама делает всю работу, а я лишь наживаю себе добрую репутацию, — улыбнулся доктор Эгер. — Весьма позорное занятие, но очень часто врачебная карьера делается именно так.

— Утверждая это, вы оказываете себе плохую услугу, — заметил журналист. — Доктор Уотсон прав, и я, пользуясь случаем, хочу сказать, что еще никому в жизни не был так благодарен, как вам. Если не считать мистера Холмса, конечно, — добавил он, бросив взгляд в мою сторону.

— Как поживает мистер Холмс? — поинтересовался Мур.

Я не сразу нашел, что ответить, но Мэри Энн меня опередила:

— Скажу еще вот что. Он, похоже, думал, что я совсем спятила: все забыла в одно мгновение. Смотрел на меня как на стул или другой предмет мебели.

— Ах вот как, — улыбнулся я.

— Да, я действительно была на грани помешательства. Но он очень помог мне.

И тут я порадовался про себя, что она взглянула не на доктора Эгера, а на Стивена Данлеви — открыто и определенно.

Держа шляпу в руке, я объявил:

— Хотел лишь поприветствовать вас. Холмс с радостью узнает, что мисс Монк в добром здравии.

— Он по-прежнему живет в одной квартире с вами? — спросил доктор.

— Пока да, — ответил я. — Но собирается съехать.

— Думаю, он так и поступит, — заверил меня доктор Эгер. — Но у него останется превосходный лечащий врач.

С непонятным мне самому раздражением глядя на свою входную дверь, которая вовсе этого не заслуживала, я повернул ключ в замке. В этот вечер я вовсе не рассчитывал добиться откровенности от Холмса, погруженного в черную меланхолию и, к моему величайшему огорчению, поддерживающего свое существование чаем, табаком и наркотиками. Едва я успел открыть дверь в нашу гостиную, как споткнулся о ногу инспектора Лестрейда, который явился чуть ранее и сидел напротив Холмса с наигранно веселым видом.

— Выглядите гораздо лучше, чем когда я видел вас в последний раз, и я искренне этому рад! — воскликнул он, тряся мою руку.

Холмс помахал нам из своего кресла и бросил изящным жестом спичечный коробок чопорному, как всегда, инспектору.

— Сигары на приставном столике, виски в графине.

— Благодарю вас.

— Значит, вы были там в ту ночь? — напомнил я Лестрейду.

У меня оставались вопросы, и я желал их задать, не смущаясь присутствия Холмса. Лучше уж выяснить все у инспектора, чем заставлять своего друга вновь переживать мучительные воспоминания, спрашивая, как нам все же удалось спастись.

— Конечно, — с готовностью ответил Лестрейд. — К тому времени как прибыла пожарная команда, мистер Холмс перенес вас и мисс Монк во двор. Там вы были в безопасности — по крайней мере, временно. Потом вас двоих отвезли в лондонскую больницу. Мистер Холмс предупредил полицию, что рядом со зданием лежит труп. Констебли немедленно вызвали меня, и я был совершенно ошеломлен, обнаружив, что это тот самый человек, которого мы разыскивали всю предыдущую ночь.

— Я прочитал, что он пострадал при взрыве.

— Именно так, — прокашлялся инспектор. — Мне удалось быстро отправить этого изверга в морг. Коронер не собирался оспаривать мое мнение, что при взрыве осколки стекла нанесли Беннетту смертельные раны. Конечно, мы продолжаем расследование убийства.

Холмс, который до этого разглядывал плед из медвежьей шкуры, увидев испуг на моем лице, живо подал голос со своего кресла:

— Речь идет не о вас, мой дорогой Уотсон. Впрочем, это едва ли следует считать обычным убийством. Лестрейд говорит о Мэри Келли.

— Да, понимаю, — сказал я с облегчением.

— Трудно вести следствие по этому делу, зная, что вы уже послали ее убийцу в ад, — безмятежно сказал Лестрейд, потягивая бренди. — Но обязанность Скотланд-Ярда — внушить жителям Лондона чувство безопасности.

— Это трудное дело, не завидую вам, — мрачно сказал сыщик. — Нужно, чтобы прошло какое-то время: лишь тогда люди поверят, что Потрошителя больше нет.

— Напротив, на этот счет в Скотланд-Ярде ходят слухи: мол, Шерлок Холмс не стал бы без причины входить в горящее здание.

Мой друг, казалось, растерялся.

— Эта идея несет в себе большую потенциальную опасность.

— Если вы думаете, что я буду бороться с этими сплетнями, разочарую вас, — сказал Лестрейд. — Я сталкиваюсь по работе со многими инспекторами. Они полагают: если им известно что-то об этом деле, я у них в кармане. Я, конечно, ничего им не сказал. Но если они вдруг выскажут предположение, что именно вы, мистер Холмс, покончили с этим выродком, я, возможно, дружески подмигну им и пожму руку.

Мой друг негодующе привстал в кресле.

— Послушайте, мистер Холмс, взгляните на ситуацию хоть на минутку с моей точки зрения. Мы знаем, что Беннетт ненавидел полицию и те принципы, которым она служит. Каким бы безумцем ни был Беннетт, он совершал невероятно изощренные злодеяния, выставляя полицейских идиотами, уж не знаю почему. И надо сказать, он преуспел бы в этом, если бы не вы, мистер Холмс. У меня нет на этот счет ни малейших иллюзий. Вы блестяще выполнили свою работу, и чем больше людей в Скотланд-Ярде догадаются об этом, тем лучше. Весь Лондон у вас в неоплатном долгу, и я не ударю палец о палец, чтобы сохранить это в тайне.

— Правильно! — воскликнул я.

Лестрейд встал.

— Мы, инспекторы, сами взяли на себя обязанность вручить вам знак нашей признательности. Конечно, ваш старый портсигар достаточно хорош, но, надеюсь, и этот вам послужит.

Мой друг открыл маленькую коробку, которую передал ему Лестрейд. Внутри лежал красивый серебряный портсигар с монограммой Холмса, под которой была выгравирована надпись: «С уважением от Скотланд-Ярда, ноябрь 1888 года».

Холмс слегка приоткрыл рот, но не произнес ни звука.

— Спасибо, — наконец выдавил он.

Лестрейд кивнул.

— Для нас большая честь сотрудничать с вами, мистер Холмс. Что ж, я сказал все, что хотел. Мне пора идти.

Инспектор решительно направился к двери, но у входа остановился:

— Надеюсь, к вам можно будет обратиться, если произойдет что-нибудь из ряда вон выходящее?

— В последнее время я был не слишком склонен браться за какие-либо дела, — задумчиво сказал мой друг, — но сами знаете: если будет нужна помощь, обращайтесь.

Лестрейд улыбнулся.

— Я всегда говорил: ваше главное достоинство состоит в том, что вы иногда ненароком натыкаетесь на истину… Что ж, уже поздно. Не смею вам больше докучать.

Он уже вышел за дверь, когда мой друг позвал его:

— Лестрейд!

Голова инспектора вновь появилась в дверях:

— Да, мистер Холмс?

— То дело об ограблении дома в Хаунслоу: совершенно очевидно, что там не было кражи со взломом. Вам следует арестовать племянника.

Инспектор буквально расплылся в улыбке.

— Я дам знать кому нужно. Спасибо за совет. Доброй ночи, мистер Холмс.

Детектив поднялся с кресла и отодвинул занавеску на полукруглом эркере. Воздух за окном был бодрящий и чистый, ветер стих. Холмс взглянул на меня:

— Как вы посмотрите на прогулку по Лондону?

Я осторожно улыбнулся:

— Мы будем гулять молча или обсуждать каждого пешехода?

— Оставляю это на ваше усмотрение.

Я обдумывал предложение Холмса.

— Ваши умозаключения всегда представляют для меня величайший интерес.

— В таком случае мне не остается ничего другого, кроме как оттачивать свои навыки.

— Надеюсь, ужин на двоих предусмотрен?

— Почему бы и нет? Если согласны, жду вас внизу. «Потемки, ад, кентавры, серный камень преисподней».^[859]

— Мой дорогой друг, вряд ли Шекспир предназначал эти слова для описания вида из нашего окна. В конце концов, он не имел возможности любоваться этим пейзажем.

— Думаете, нет? — улыбнулся Шерлок Холмс. — Тогда вам придется делать это вместо него, тем более что и вы имеете явную склонность к трагическому. Дайте мне знать, когда сочините еще что-нибудь замечательное. Пойдемте, друг мой.

И он спустился вниз по ступенькам.

Выражение признательности

Прежде всего, мне хотелось бы поблагодарить своих родителей, Джона и Викки Фарбер, чей интерес к литературе вообще и к тайнам Шерлока Холмса в частности привел к тому, что я набралась дерзости сочинить эту историю. Их заслуга также состоит в том, что благодаря их невероятно доброму отношению ко мне я имею наглость думать, будто способна сделать все, что бы ни задумала. Важную роль в моем становлении сыграл также мой покойный дядя Майкл Доббинс, который однажды дал десятилетней девочке свой экземпляр «Приключений» и «Возвращения» в твердом переплете из красной замши. Мне очень не хватает дяди, и я помню о нем.

Заслуга в появлении «Хореографа боя» и «Президента департамента любви ко всему, что пристойно» принадлежит Джонни Фарберу. Брат — мой первый редактор и сотрудник, я ему обязательно заплачу́, чего не могла позволить себе раньше. Всем сердцем благодарю своего нынешнего редактора Керри Колен и весь коллектив издательства «Саймон энд Шустер», включая Викторию Мейер, — благодаря их таланту появилась эта книга. Керри разбила вдребезги мои смутные представления о том, что такое редактор. Она была неизменно доброжелательна, но требовательна. Я не могла и мечтать о более чутком и нелицеприятном руководителе.

Увлеченность работой Дэна Лазара — это золотой стандарт для всех агентов. Не знаю, спит ли он когда-нибудь, а если и спит, то не больше, чем Шерлок Холмс. Джош Гетцлер из литературного агентства «Райтерс Хаус» был первым, кто положил глаз на мою книгу и у кого появилось желание что-нибудь с ней сделать. Они оба были невероятно добры ко мне, а Дэн — так тот просто заслуживает медали.

Моя любовь ко всему, что связано с Шерлоком Холмсом, имеет глубокие корни, но несколько исследователей необходимо выделить особо. Издание Уильяма С. Баринг-Гулда с комментариями явилось для меня бесценным исходным материалом: оно содержит многочисленные выдержки из работ светил, писавших о Шерлоке. Ответы на самые разнообразные вопросы я нашла также в «Новом Шерлоке Холмсе с комментариями» Лесли Клингера. Я очень благодарна ему за эрудицию, как и всем авторам, цитируемым в его работе.

Моя огромная благодарность Фонду наследия дейм Джин Конан Дойл, и особенно его представителю Джону Лелленбергу за их неоценимую помощь. Для меня, давней поклонницы всего, что связано с Шерлоком Холмсом, благословение фонда — великая честь. Я питаю огромную любовь и уважение к персонажам сэра Артура Конан Дойла, поэтому поддержка фондом моего проекта значит для меня так много. Кроме того, я в долгу перед почитателями Шерлока Холмса во всем мире, чье великодушие и искренний энтузиазм не перестают изумлять меня. Они разделяют свою судьбу с моей — именно в этом заключается смысл сочинения новых историй о Великом Детективе. Как сказал Джон Ле Карре: «Никто не пишет о Шерлоке Холмсе без любви к нему».

Существует множество ученых, занимавшихся историей Джека Потрошителя. Я проработала их исследования, чтобы написать эту книгу, и они заслуживают много большего, чем мои благодарности. Если быть более конкретной (а точность здесь необходима), Стюарт Эванс — единственная причина того, что эта книга не содержит серьезных ошибок, а если какие-то огрехи и остались — это целиком моя вина. Мне очень помогли разобраться в этих все еще терзающих душу преступлениях Дональд Рамбелоу, Мартин Фидо, Пол Бегг, Кит Скиннер, Филип Сагден, Стивен Найт, Филип Ролинз, Питер Андервуд, Питер Вронски, Скотт Палмер, Роджер Уилкс, Патриция Корнуэлл, Джеймс Мортон, Харольд Шехтер, Ян Бондесон, Колин Уилсон, Эндрю Мондер, Брайан Марринер, Пол Х. Фелдман, Мелвин Харрис, Пол Уэст, Питер Костелло, Натан Браунд, Максим Якубовски, Эдуардо Дзинна, а также архивные газетные отчеты с обширного сайта

Я хотела бы поблагодарить служащих ресторана «Остерия Лагуна» в Нью-Йорке. Он воодушевлял меня и стал первопричиной целой серии событий, без которых я никогда не написала бы эту книгу.

И в заключение — моя благодарность Габриэлю. Ты вдохновляешь меня. Твоя готовность расширить сферу возможного заставляет меня бороться. Спасибо тебе за веру в эту книгу.

Надежда Чернецкая Я, Шерлок Холмс, и мой грандиозный провал

От автора

То, что Шерлок Холмс до сих пор остается самым популярным персонажем мировой литературы и самым экранизируемым героем в кинематографе, уже давно общеизвестно. Однако слава этого Величайшего Детектива всех времен и народов сильна настолько, что он давно перестал быть просто литературным персонажем или популярным сыщиком из детективных фильмов — с некоторых пор Шерлок Холмс представляет собой уникальный в точки зрения культуры и искусства феномен, являясь воплощением всей викторианской эпохи, всего детективного жанра и, наконец, самой Англии с ее очаровательными условностями и немеркнущими образцами джентльменства.

Шерлок Холмс, спустя более полутора веков с момента своего появления, не умирает и умирать не собирается. По каким бы то ни было причинам — благодаря таланту сэра Артура Конан Дойла, из-за удивительной яркости образа или почему-то еще — Шерлок Холмс не только не забыт, но продолжает жить новой жизнью и в неизменной компании своего верного компаньона доктора Уотсона переживать новые приключения. К настоящему времени написаны сотни книг и снято более двухсот фильмов, авторы которых вслед за сэром Артуром и его сыном Адрианом Конан Дойлом описывают все новые и новые «случаи из практики Шерлока Холмса».

Холмс живет не только в современных рассказах и в потоке кино- и телефильмов, он прочно обосновался в умах своих поклонников, ряды которых постоянно пополняются — для многих людей в современном мире этот Великий Сыщик является прежде всего уникальной и привлекательной личностью, а лишь затем героем детективных историй. Именно поэтому он способен объединять людей в общества и клубы, члены которых ставят перед собой в высшей степени благородные цели — способствовать развитию и процветанию холмсоведения!

Непосвященным, всем тем, кто знаком с Шерлоком Холмсом лишь по отечественному сериалу с Василием Ливановым в главной роли или по отрывочному прочтению «Записок о Шерлоке Холмсе» в юном возрасте, подобная одержимость может показаться по меньшей мере странной, однако для сотен и тысяч людей по всему миру она является истинно страстным увлечением и почти что стилем жизни. Активная деятельность холмсианских клубов в Соединенных Штатах, в Великобритании, а в последние десятилетия и в нашей стране, исчисляемые сотнями холмсианские сайты в Интернете и периодически выпускаемые книги о новых приключениях Холмса и Уотсона доказывают это. Некоторые сугубо холмсоведческие издания и холмсианские исследования (например «Энциклопедия Шерлокиана» Джека Трейси) давно стали классикой, а существующую критику на новые произведения впору классифицировать и издавать отдельно.

Для тех, кто хоть в какой-то мере приобщился к миру Шерлока Холмса, кто просто был бы не прочь прочесть пару новых рассказов о нем, из всей деятельности холмсианцев наибольший интерес представляют, естественно, создаваемые ими художественные произведения. Среди этих произведений встречаются самые разные, более или менее талантливые, более или менее смелые, с «крутым» детективным сюжетом, с лирическим или с мистическим оттенком и т. д. Авторы всех этих произведений чрезвычайно увлеченные люди, и потому из-под их пера иногда выходят совершенно непредсказуемые вещи. Однако любое такое произведение может считаться подлинным образцом холмсианского дела только в том случае, если оно отвечает нескольким требованиям. Во-первых, разрешается углублять и расширять черты Холмса и Уотсона, данные Конан Дойлом, но нельзя перечеркивать их (недопустимо, например, «делать» из Холмса авантюриста, но можно приписать ему некоторые новые дарования). Во-вторых, следует придерживаться естественной хронологии жизни Холмса и Уотсона, созданной в рассказах, и «вписывать» новые приключения в имеющиеся «паузы» (поэтому, наверное, значительная часть всех новоиспеченных рассказов описывает Холмса либо во время его путешествий по миру после схватки с профессором Мориарти, либо во время официального ухода от дел). В-третьих, можно использовать данные Конан Дойлом намеки на другие дела, которые «не были описаны по тем или иным причинам» (благодаря этому возникает особое ощущение близости к дойловским произведениям).

Во всем остальном оставлена полная свобода, и поэтому в результате чьей-то литературной деятельности бессмертный сыщик то разъезжает по разным странам, расследуя всевозможные криминальные случаи с национальным оттенком, то приобщается к путешествиям во времени, то вступает в тайные браки, а то и приобретает некое родство с Алисой из страны чудес. Многие из подобных рассказов довольно милы и занятны, особенно, если они сдобрены хорошим юмором, но лично мои пристрастия в отношении Холмса были и остаются в рамках викторианской Англии и всего того, чем позаботился снабдить свое детище сэр Артур. Думаю, именно в сочетании со всей своей традиционной атрибутикой и с Лондоном конца прошлого века Шерлок Холмс приобретает совершенно особую романтичность.

Представляемое здесь на суд публики произведение также являет собой не что иное как очередное «неизвестное приключение Шерлока Холмса», созданное, как я надеюсь, по всем правилам новейшей холмсианской литературы. Все мои старания были направлены на то, чтобы Великий Детектив, перенесясь в новые обстоятельства и новые события, остался самим собой. Однако при этом мне очень хотелось подчеркнуть многие стороны его удивительной натуры, и для этого пришлось пойти на определенный риск в детальном описании некоторых из них. Поэтому мой Холмс, наверное, все же отличается от большинства своих воплощений, но все же верю, что не в худшую сторону. Отведенная ему роль рассказчика налагает на меня бОльшую ответственность, но при этом делает Холмса настолько живым, как если бы он все время сидел рядом со мной и рассказывал свою очередную историю…

Автор

Стараниями моего друга Уотсона мир знает меня как «мыслящую машину», как человека с холодным сердцем и трезвым рассудком. И, несмотря на свою нелюбовь к красочным эпитетам, я признавал, что получил от своего единственного друга весьма точное определение. Я действительно в течение многих лет не знал ничего, что оживляло бы мои чувства, и привык считать себя слепленным из другого теста, нежели люди, меня окружавшие.

Однако судьбе было угодно преподать мне урок, и в моей жизни произошли события, которые навсегда изменили мое снисходительное отношение к человеческим чувствам. После этих событий моя жизнь не стала иной, но с тех пор моя ироничность по отношению к любви является скорее следствием горьких воспоминаний и, быть может, насмешкой над самим собой… Да, в моей жизни появилась женщина. Долгое время я отказывался даже от мысли что-либо писать о ней, стараясь оградить ее и себя от праздного любопытства. Возникшие между нами отношения были и остаются для меня предметом, требующим самого бережного обращения. По моему настоянию доктор Уотсон также не упоминал об этой женщине на страницах своих рассказов, хотя сам и являлся невольным участником и свидетелем произошедших событий, не совсем, впрочем, понимая их истинный смысл.

Но ход времени неумолим, и рано или поздно не останется никого из вовлеченных в перипетии моего прошлого, а допустить полное забвение столь трепетных для меня событий мне кажется преступным, тем более, что однажды я дал слово этого не делать. Именно поэтому мне кажется возможным вернуться к событиям тех дней и оставить нечто вроде мемуаров, надеясь, что после моей смерти они попадут в руки достойных людей.

Итак, я принял решение наконец-то приоткрыть завесу, взяться за перо и собственноручно описать всю эту историю, которую трудно назвать иначе как самым грандиозным моим провалом.

Это свое не слишком связное сочинение я посвящаю Патриции М. Гленрой.

1

Это было в конце лета 1888 года. После нескольких громких дел, имевших место незадолго до этого и по разным причинам не описанных моим верным биографом, в моей практике наблюдалось полное затишье. Я связывал это не только с обычной цикличностью преступной жизни Лондона, но и с необычайно жарким летом — в те тяжелые, знойные дни, столь необычные для влажного и изменчивого британского климата, люди с трудом делали даже свои обычные дела, и самым большим преступлением могло оказаться лишь посягательство на чужое прохладное питье или место в тени.

Я был занят анализом ацетона и уже несколько дней не выходил из дома. Уотсон впервые за последние недели зашел навестить меня и теперь сидел в кресле у стола, попыхивая сигарой. В то время он был с головой погружен в свои личные матримониальные дела, но при этом не уставал твердить, что собирается быть в курсе всех моих новых расследований. Хотя до того дня я и не мог порадовать его каким-нибудь необычным случаем, мне было приятно его общество, тем более, что Уотсон всегда умел делить со мной не только беседы, но и многочасовое молчание. Именно такое благотворное молчание стояло в моей небольшой гостиной, пока его не нарушила вошедшая миссис Хадсон:

— Вам телеграмма, мистер Холмс, — сказала она, кладя конверт на стол.

— Что там еще? Будьте добры, Уотсон, прочтите вслух, — откликнулся я.

Уотсон распечатал конверт и громко прочел:

— «Дорогой мистер Холмс! Это стало невыносимым. Прошу Вас оказать помощь в моем деле. Телеграфируйте об ответе. С надеждой, Элен Дж. Лайджест».

— Весьма лаконично, но довольно банально, — заметил я вслух, продолжая перебирать пробирки.

— Почему эта леди считает, что ее имя открывает для меня суть дела?

— Она, очевидно, думает, что вы читаете газеты, — ответил Уотсон.

— Я действительно не читал газет в последние дни, — сказал я, поворачиваясь к нему.

— А что, какое-то громкое дело?

— Достаточно громкое.

— И вы ничего мне не сказали?

— Я полагал, что теперь для вас нет ничего важнее ацетона.

— Ну, никогда не поздно что-либо изменить. Найдите мне, Уотсон, в этом ворохе какой-нибудь отчет покороче.

Уотсон всегда отличался умением находить нужное: он порылся в куче газет, быстро отыскал необходимую статью и протянул ее мне. Я отставил свои химикалии в сторону и стал читать.

Передовицу «Таймса» украшал пышный отчет о работе инспектора Лестрейда под интригующим названием «Ужасная смерть от руки женщины». Названия подобного рода часто появлялись в газетах, когда расследование вел Лестрейд, и за ними далеко не всегда стояли интересные дела, но на этот раз некоторые изложенные факты показались мне любопытными. Я пробежал глазами статью и в целом уловил ход событий, а также то, почему Элен Дж. Лайджест обратилась ко мне за помощью.

Ее обвиняли в убийстве некоего Чарльза Флоя, известного более в наших Индийских колониях. Он был близким другом отчима этой леди и отцом мистера Гриффита Флоя, с которым леди была помолвлена до недавнего времени. Все улики были против нее: она могла иметь явные или скрытые мотивы для убийства, по выражению Лестрейда, «действовала по заранее обдуманному плану» и была найдена на месте преступления в бессознательном состоянии. Мистер Чарльз Флой был убит ударом ножа и скончался мгновенно в парке собственного дома. Утверждалось, что мисс Лайджест совершила убийство, а потом упала в обморок при виде содеянного… Я вернул газету Уотсону.

— Все это довольно противоречиво. Я был бы вам очень признателен, друг мой, если бы вы съездили и сами посмотрели, как обстоят дела, поговорили с мисс Элен Лайджест.

— Но Холмс, ведь она приглашает вас!

— Мне бы очень хотелось узнать сначала ваше мнение, а уж потом я решу, заняться этим делом или нет. Надеюсь, это не слишком нарушит ваши планы?

— Буду рад помочь. Когда мне отправиться?

— Поезжайте завтра утром десятичасовым поездом, и тогда вы, возможно, успеете вернуться ко мне с докладом еще до обеда.

Весь следующий день я посвятил Гайдну и уже собирался садиться обедать, как появился Уотсон.

— Ну, как ваше расследование? — спросил я, приглашая его жестом к столу.

— Я попросил миссис Хадсон поставить прибор и для вас тоже. Сегодня у нас замечательная куропатка в остром соусе. Надеюсь, вы сможете есть и рассказывать одновременно?

— Вполне. Я не слишком голоден. Что вы хотите услышать сначала?

— Все по порядку.

— Тогда начну с того, что ваша потенциальная клиентка изумительно красива.

— Весьма существенная подробность, — усмехнулся я.

— Не иронизируйте, Холмс! Это действительно важно: похоже, внешность мисс Лайджест сыграла не последнюю роль в этом деле.

— Вам виднее. Продолжайте.

— Как вы знаете из газеты, она живет со своим отчимом, — начал Уотсон, раскладывая салфетку на коленях. — Его зовут Джейкоб Лайджест, и мне не представилась возможность с ним поговорить, потому что он очень болен и почти не выходит из своей комнаты. Их поместье называется Грегори-Пейдж, а неподалеку расположено именье покойного сэра Чарльза и его сына.

— Насколько неподалеку?

— Примерно в двух милях. Сама мисс Лайджест происходит из небогатой семьи — отец погиб очень давно, а мать вышла замуж повторно за мистера Лайджеста, и девочка была им удочерена. Однако ее мать умерла пятнадцать лет назад, и мисс Лайджест стала жить со своим отчимом. Они, по-видимому, в неплохих отношениях, но особой теплоты я не почувствовал, по крайней мере с ее стороны… А теперь о самом убийстве. Десятого августа, то есть ровно неделю назад, мисс Лайджест провела утро дома вместе с отчимом, который плохо себя чувствовал из-за сильной головной боли. Леди говорит, что он давно страдает нарушениями кровообращения и иногда подолгу не покидает поместье из-за тяжелых приступов. В тот день он поздно встал и был сильно не в духе. Около двух часов дня для мистера Лайджеста принесли записку, которую он тут же распечатал и прочел. По брошенной им фразе леди Элен поняла, что это от сэра Чарльза. Возможно, в записке было приглашение — так предполагала мисс Лайджест, потому что отчим по прочтении взглянул на часы. Ничего не сказав, он удалился в свой кабинет и не входил до самого вечера. Однако в девять он позвал мисс Лайджест и попросил ее отнести ответную записку в Голдентрил — так называется родовое поместье покойного сэра Чарльза — причем велел оставить конверт на столе в мраморной беседке. Леди Элен согласилась без расспросов, тем более что все равно собиралась по своим делам в том же направлении. Вечер был теплый, и она пошла пешком. В парке все было как обычно и не вызывало никаких подозрений, но, когда мисс Лайджест вошла в мраморную беседку, она к своему ужасу увидела безжизненное тело сэра Чарльза Флоя, лежавшее на полу, и потеряла сознание. Очнулась она оттого, что полисмен приводил ее в чувство при помощи своей фляги, но теперь в ее руке был окровавленный нож. Мисс Лайджест утверждает, что этот нож ей вложили в руку после того, как она потеряла сознание. Но как бы то ни было, как только ей стало лучше, ее тут же арестовали по обвинению в убийстве. Сейчас леди Элен находится под домашним арестом и обо всех своих поездках должна отчитываться инспектору Лестрейду.

— А уже после ареста ее отчим подтвердил, что днем получил именно приглашение в Голдентрил? — спросил я.

— Да, подтвердил, — ответил Уотсон, — но арест мисс Лайджест отнюдь не прибавил ему здоровья, и поэтому его допрос длился не более двух минут. Однако он подтвердил полиции и то, что леди Элен должна была отнести на место предполагаемой встречи записку с отказом и извинениями, оставить ее там или передать в руки мистера Флоя. Но записки не было.

— Не было? — удивился я.

— Она пропала: в сумочке мисс Лайджест после ареста ее не оказалось. И Лестрейд вообще не верит в ее существование.

— Замечательно, Уотсон! А теперь расскажите мне о мистере Гриффите Флое. Кажется, они с мисс Лайджест были помолвлены?

— Нет, Холмс, это газетная выдумка. Сэр Гриффит Флой долгое время добивался руки мисс Лайджест, но его чувства так и остались без ответа. Он приехал в Великобританию три года назад, после того, как его мать, с которой он жил в Штатах, умерла. До этого он лишь иногда навещал отца, а теперь поселился у него насовсем. Сэр Чарльз горячо одобрял чувства своего сына к мисс Лайджест, а ее отчим, напротив, и слышать ничего не хотел о помолвке, как и сама леди Элен. Сейчас сердце молодого человека, надо полагать, разбито ужасным арестом его возлюбленной. Я откинулся на стуле и некоторое время обдумывал услышанное.

— И как вам кажется, Уотсон, все это похоже на правду? Как вообще леди Элен вас приняла?

— Мне кажется, она невиновна, Холмс! — ответил Уотсон.

— Во всяком случае, она не заискивала передо мной, держалась уверенно и независимо. Но с другой стороны… Она действительно обладает даром убеждения.

— А как вы ей объяснили свой визит?

— Сказал правду — что вам нужно оценить дело, прежде чем взяться за дело.

— Правильно сделали, Уотсон. Вы, как всегда, упустили уйму важных вещей, но в целом неплохо поработали, и я, пожалуй, возьмусь за это дело — это затишье длится уже слишком долго и с каждым днем нагоняет на меня все большую тоску.

— Слава богу! Нужно известить мисс Лайджест!

— Разумеется. Подайте мне, пожалуйста, два телеграфных бланка, Уотсон. Я думаю, мисс Лайджест навестит нас завтра около полудня, но нужно на всякий случай предупредить еще и Лестрейда.

2

Мисс Лайджест действительно появилась на следующий день у меня на Бейкер-стрит. Ровно в полдень моя хозяйка внесла ее визитную карточку, и мы с Уотсоном услышали на лестнице легкие шаги.

Она была очень красива — никому и в голову не пришло бы это отрицать. Нежный овал лица, точеный прямой нос и изящно очерченный выразительный рот выдавали ее благородное происхождение. Это была высокая яркая брюнетка с темными чуть вьющимися волосами и глазами глубокого синего цвета — это необычное сочетание придавало ее правильному лицу какое-то удивительное своеобразие. Вся ее одежда отличалась той особой простотой, которую может себе позволить лишь очень красивая женщина, уверенная в том, что ее совершенство сделает любое обрамление образцом вкуса и элегантности. Она держалась просто, но была при этом удивительно грациозна: в ее движениях не было ни томности, ни суетности — лишь легкость и спокойное достоинство.

Я поднялся ей навстречу и предложил стул, но она, прежде чем сесть, просто и чуть улыбаясь, протянула мне руку для рукопожатия. Я пожал ее, хорошо понимая, что это значит: она просила о помощи и относилась ко мне без тени снисхождения, столь свойственного высшей касте, но не собиралась терпеть его и по отношению к себе как к женщине.

— Инспектор Лестрейд не препятствовал вашей поездке в Лондон, мисс Лайджест? — спросил я ее,когда с приветствиями было покончено.

— Слава богу, нет, но он выказал мне свое явное неудовольствие. Кстати, он приставил ко мне полисмена, и сейчас он дежурит у вашего подъезда.

— Ну, это не страшно… Итак, мисс Лайджест, я собираюсь по мере моих скромных сил вам помочь, и для этого сейчас я задам вам несколько вопросов и прошу отвечать на них максимально откровенно. Возможно, некоторые вопросы будут вам неприятны, но я вынужден настаивать на них, потому что успешность моего расследования во многом зависит от того, что вы расскажете.

— Я это хорошо понимаю, мистер Холмс. Спрашивайте о чем угодно.

— Скажите, каковы отношения между вами и вашим отчимом?

— Самые ровные, какие только можно представить. Мы никогда не ссорились, но и глубокой семейной любовью это вряд ли можно назвать. Я многим обязана мистеру Лайджесту, уважаю его и ценю его заботу, а он давно испытывает ко мне почти отцовскую привязанность.

— Он оплачивает ваши расходы?

— Нет. Он содержит дом и все связанное с хозяйством, а у меня есть личный счет.

— А каково будет приданое в случае вашего замужества?

— Я получу часть капитала моего отчима — это деньги, которые моя покойная мать передала ему с этим условием. С тех пор они приумножились.

— Сумма значительная?

— Около сорока тысяч фунтов.

— Спасибо. А теперь расскажите о мистере Гриффите Флое и ваших с ним разногласиях.

— Вряд ли это можно назвать словом «разногласия». Он просил меня выйти за него замуж, а я не хотела этого.

— Почему?

Наша клиентка устремила на меня взор своих темных синих глаз:

— Он грубый, самодовольный и не слишком порядочный человек.

— Мистер Лайджест такого же мнения?

— Да. Гриффит Флой и мой отчим с первого дня знакомства не жалуют друг друга.

— Между ними возникали ссоры?

— Да, с тех пор, как мистер Флой стал открыто проявлять ко мне интерес. При этом отчим быстро впадал в ярость, а мистер Флой провоцировал его. Мне же отводилась весьма неприглядная роль.

— Понимаю. Попытайтесь вспомнить, когда они ссорились в последний раз.

— Я отлично помню: это было накануне дня, когда был убит сэр Чарльз.

— Очень интересно! Поподробнее об этом, пожалуйста.

Мисс Лайджест откинулась на стуле.

— Это была ничем не примечательная стычка, — сказала она, — сэр Чарльз обедал у нас, а Гриффит Флой пришел «навестить меня» — так он называл свои визиты — отчим сделал какое-то замечание относительно манер нынешних американцев, и Флой язвительно дал понять, что уловил намек. Сэр Чарльз, как всегда, пытался примирить их, но ничего не вышло. Обед быстро и холодно закончился.

— Вы были с ними все это время?

— Нет, я быстро оставила их, чтобы не слушать ссор и заняться своими делами.

— Выходит, лично вы и сэр Чарльз не имели друг к другу претензий?

— Мы были в довольно теплых отношениях и много времени провели во взаимных извинениях: он — за своего сына, а я — за отчима. Возможно, в моем положении это прозвучит забавно, но я действительно сожалею о смерти сэра Чарльза. Это прозвучало вполне убедительно.

— Давайте перейдем к событиям следующего дня, — сказал я.

— Итак, ваш отчим получил записку из Голдентрила?

— Совершенно верно. Он прочел ее, долго не говорил ничего, а потом сказал скорее сам себе, чем мне, — «надо ответить старику Чарльзу».

— Куда он дел письмо?

— Унес с собой.

— Вы выдели письмо после этого.

— Нет.

— Ответ он отправил лишь вечером?

— Да.

— Вы вскрывали конверт?

— Нет.

— Куда вы положили его?

— В свою сумочку.

— Кто-то мог вытащить его еще до вашего ухода?

— Совершенно исключено — моя сумка все время была со мной.

— Какие дела вне дома были у вас так поздно, мисс Лайджест?

— Я должна была принести кое-какие документы моей хорошей знакомой. Ее зовут Грейс Милдред.

— Почему вы не пошли к ней раньше?

— Она работающая женщина и обычно занята до самого вечера.

Я разжег свою трубку и некоторое время изучал мисс Лайджест, пока она снимала перчатки.

— Вы знаете что-нибудь о том, что делал ваш отчим после вашего ухода? — спросил я.

— Да, знаю, ответила она, — примерно до половины одиннадцатого он читал газеты в своей комнате. Если вам интересно, он не мог покинуть дом, так как наша горничная все это время была на первом этаже, в холле и на кухне. Кроме того, мистер Лайджест дважды просил приготовить ему чай. Мэри Гордон работает в Грегори-Пейдж уже пять лет, и у меня нет причин ей не верить.

— Когда вы шли по дороге к Голдентрилу, вас кто-нибудь видел?

— Не знаю, по крайней мере, я никого не встретила.

— Вы вошли в парк через центральные ворота?

— Да, они были открыты.

— Их не запирают?

— Насколько я знаю, только на ночь.

— Как поздно?

— Около одиннадцати.

— А в парке есть другие ворота?

— Полагаю, есть какие-нибудь калитки.

— Их расположение вы не знаете?

— Не знаю.

— Идя по парку, вы что-нибудь слышали: голоса, крики?

— Абсолютно ничего, мистер Холмс. Было очень тихо.

— Расскажите, как вы обнаружили тело.

Мисс Лайджест несколько удивленно взглянула на поданный Уотсоном стакан, но потом взяла его.

— Беседка находится немного в стороне от аллеи, и, чтобы войти в нее, нужно обогнуть высокие перила — только тогда видны ступени. Были легкие сумерки, но на столе стояла свеча, и я сразу увидела сэра Чарльза. Он лежал на спине, но как-то неровно — словно, умирая, сполз со скамейки…

— Насколько мне известно, он умер мгновенно, — заметил я, — удар ножом задел сердце.

— Тогда, должно быть, тело приняло такое положение после его смерти… Вокруг было много крови, и она стекала по ступенькам. На груди сэра Чарльза тоже зияло кровавое пятно.

— Вы были напуганы?

— Скорее шокирована.

— А нож? Вы видели нож?

— Откровенно говоря, мистер Холмс, я не помню. Я видела сэра Чарльза и все вокруг лишь пару секунд — потом я потеряла сознание…

— Понятно…

— Но не думайте, мистер Холмс, что мне стало дурно при виде трупа и крови! Такого со мной не бывает!

— Вот как? Что же тогда произошло? — спросил я не без удивления.

— Меня ударили! — мисс Лайджест всем телом подалась вперед. — Клянусь, мистер Холмс, кто-то ударил меня по голове! Я уверена в этом так же, как и в том, что сижу сейчас перед вами. Все произошло очень быстро, почти мгновенно — я внезапно почувствовала острую боль и не успела даже подумать о чем-либо.

— И вы не слышали, как кто-то приблизился к вам?

— Нет, ни одного шороха за спиной.

— Вы сообщили об этом Лестрейду, мисс Лайджест?

— Разумеется, но он даже не удосужился ответить мне.

— Так вы просили, чтобы вас осмотрел врач? — вдруг спросил Уотсон.

— Да, я настояла, тем более что ужасно болела голова. В полицейском участке доктор подтвердил, что голова ушиблена, но мистер Лестрейд сказал, что, должно быть, я ударилась о мраморные ступеньки, когда падала в обморок.

— Можно сказать, вам повезло, что он не посчитал это частью вашего «заранее обдуманного плана», — улыбнулся я.

— Да, — усмехнулась она, — нужно долго и основательно думать, чтобы, в конце концов, придумать такой план… Мистер Лестрейд определенно не слишком высокого мнения о моих умственных способностях.

— А когда появился сын покойного?

— Когда меня вывели из парка, Гриффит Флой шел навстречу. Инспектор сообщил ему о том, что мистер Чарльз Флой только что был найден убитым и что я арестована по обвинению в этом убийстве.

— Какова была его реакция?

— Он остолбенел, а потом принялся кричать и пытался схватить меня за горло.

Я улыбнулся этой фразе, произнесенной столь будничным голосом и без всякого волнения.

— Как я понял, мисс Лайджест, Лестрейд так и не допрашивал вашего отчима по полной форме. Вы знаете, когда он собирается это сделать?

— Допрос уже несколько раз назначался и откладывался в связи с тем, что мистер Лайджест был нездоров, но, если не ошибаюсь, сегодня в половине шестого…

Ее слова были неожиданно прерваны вошедшей миссис Хадсон:

— Мисс Лайджест, вам срочная телеграмма.

— Для меня?

— Да, похоже, она догнала вас в Лондоне. Ее только что доставили в срочном порядке с пометкой вручить вам лично.

Мисс Лайджест торопливо разорвала конверт и прочитала написанное. Ее щеки мгновенно побелели, и она перевела беспомощный взгляд с Уотсона на меня.

— Кажется, история продолжается, — сказала она. — Прочтите.

Я взял телеграмму и прочел:

«Миледи, мистер Лайджест скончался через час после вашего отъезда. Кровоизлияние в мозг. Возвращайтесь как можно скорее. С глубочайшими соболезнованиями, Келистон».

— Мне очень жаль, — сказал я, и она спокойно кивнула в знак благодарности.

— Келистон это ваш дворецкий?

— Да.

— Нужно ехать в Грегори-Пейдж, мисс Лайджест.

— Вы поедете со мной?

— Да, я собираюсь помогать вам в этом деле.

— О, мистер Холмс!..

— Я прошу вас сохранять спокойствие, мисс Лайджест.

Она нахмурилась и опустила взгляд:

— Я спокойна, мистер Холмс. Но это уже вторая смерть за такое короткое время! Что все это значит? Неужели он не выдержал моего ареста?

— Я сделаю все, чтобы разобраться в происшедшем. А вы не вините себя понапрасну, мисс Лайджест — с вас хватит и одного обвинения.

3

— У меня сейчас нет особых дел в Лондоне, и поэтому я предполагаю остаться в непосредственной близости от места преступления на время расследования. Думаю, и Уотсон составит мне компанию. Там есть приличная гостиница, мисс Лайджест?

Мисс Лайджест оторвала печальный взгляд от движущегося пейзажа за окном и посмотрела на меня:

— Я как раз хотела предложить вам остановиться в нашем, то есть теперь в моем доме, мистер Холмс. Это относится, разумеется, и к доктору Уотсону. Надеюсь, вы не откажете мне в этом, тем более что гостиница находится в шести милях от Грегори-Пейдж.

— Мы, безусловно, не откажемся, если только это не причинит вам неудобств.

— Не причинит, будьте уверены. Ваше присутствие принесет мне спокойствие и одновременно облегчит ваше расследование.

Поезд мчал нас на северо-запад, и за всю оставшуюся дорогу мисс Лайджест не проронила ни слова. Она задумчиво и печально смотрела в окно, пока экспресс не остановился на нужной нам станции.

Нас уже ожидал экипаж, и, освободившись, наконец, от сопровождения полисмена, до Грегори-Пейдж мы добрались за пятнадцать минут.

Еще издали стали видны невысокие башни старинного поместья, а дорогу к нему окружали высокие вязы. Мы въехали в тихий ухоженный парк, и мисс Лайджест заметно оживилась. Навстречу нам выбежал дворецкий, худощавый светловолосый мужчина средних лет, гораздо более молодой, нежели обычно подобает быть английскому дворецкому. Когда экипаж остановился у парадного входа, он помог своей хозяйке выйти.

— Прошу вас, джентльмены, — сказал он, приглашая нас в дом.

— Господа, это наш дворецкий Келистон. Келистон, перед вами мистер Холмс и доктор Уотсон. Они останутся в Грегори-Пейдж на время расследования, — мисс Лайджест на мгновенье замолчала, а потом снова обратилась к дворецкому.

— Он в своей спальне?

— Да, миледи. Примите наши соболезнования.

— Спасибо, Келистон.

— До вашего приезда мы решили ничего не трогать в комнате, где это произошло, но сэра Джейкоба перенесли на кровать… Сюда, пожалуйста, джентльмены.

Мы оказались в светлом холле, изящно обставленном, что, вероятно, следовало приписать вкусу хозяйки, затем поднялись по широкой лестнице на второй этаж. Мисс Лайджест ускорила шаги, и первая вошла в кабинет, а потом и в совмещенную с ним спальню.

Нашим взорам предстало грузное тело, лежавшее на кровати и укрытое простыней. Тут же оказалась и горничная, которая при виде нас безмолвно отступила в сторону и потом почти не сводила глаз с мисс Лайджест.

Леди Элен подошла к кровати и откинула простыню с лица трупа. Резкие черты этого лица, еще более подчеркнутые смертью, говорили о былой властности и упрямстве их владельца. Массивный подбородок выдавал честолюбие и бескомпромиссность. Мистер Лайджест, должно быть, был по своей природе вспыльчивым и злопамятным, и прошедшие годы вряд ли смягчили его нрав.

— Он так изможден… Скажите, Келистон, он умер без мучений?

— Да, миледи. Мы застали его без сознания, и оно к нему больше не вернулось.

— Кто это «мы»?

— Я и Мэри… то есть мисс Гордон.

Мисс Лайджест внимательно вгляделась в застывшее лицо, словно стараясь навсегда запечатлеть его в своей памяти, наклонилась и коснулась губами остывшего лба, затем прикрыла его простыней.

Горничная зарыдала, приложив руки ко рту:

— Боже мой! Как же это могло случиться?! Как же так, миледи?..

— Успокойтесь, Мэри. Теперь уже ничего не поправишь. Келистон, дайте ей воды.

Дворецкий отвел всхлипывающую девушку в сторону, а мисс Лайджест повернулась к нам. Ее красивое строгое лицо не выражало никаких явных эмоций.

— Предлагаю спуститься в гостиную, джентльмены, — сказала она, — а Келистон через минуту присоединится к нам. Ему, наверняка, есть что рассказать.

Через несколько минут мы сидели в уютной гостиной, а еще через минуту перед нами стоял Келистон. Он испытывал видимое напряжение от предстоящих расспросов.

— Итак, Келистон, — начала мисс Лайджест, — расскажите все по порядку.

Дворецкий поежился и уставился в пол.

— Утром пришел мистер Гриффит Флой…

— В котором часу он пришел? — спросил я.

— Почти сразу после того, как вы, миледи, уехали в Лондон. Он сообщил, что уезжает, и просил пригласить леди Элен, но я ответил, что вы в отъезде. Мистер Флой не поверил мне и обвинил во лжи, а я пытался объяснить, но безуспешно. Я старался не позволять себе лишнего, но он был груб и не держал себя в руках. На наши громкие голоса вышел хозяин и велел мне пропустить мистера Флоя к нему в кабинет.

— Что?! — удивилась мисс Лайджест.

— Я тоже был удивлен, миледи, ведь сэр Джейкоб никогда не симпатизировал мистеру Флою, но на этот раз все было именно так. Они вошли в кабинет, и хозяин плотно закрыл дверь. Их разговор длился около двадцати минут, и, несмотря на закрытую дверь, было слышно, как мистер Флой громко смеялся. Потом все было тихо, но голос сэра Гриффита нарушил тишину — он звал на помощь… Когда я прибежал, хозяин лежал на полу, а мистер Флой пытался вернуть его в сознание. Он сказал, что сэру Джейкобу неожиданно стало плохо: он побагровел и упал навзничь…

— Что вы сделали, Келистон? — спросил я.

— Я распорядился срочно заложить коляску и отправил мисс Гордон за мистером Рональдом Рэем…

— Это наш семейный врач, — пояснила нам мисс Лайджест.

— Она застала его дома, — продолжал дворецкий, — и они вернулись в Грегори-Пейдж через пятнадцать минут, но было поздно. Мистер Рэй осмотрел хозяина, еще раз расспросил мистера Флоя о симптомах приближавшегося приступа и заключил, что хозяин скончался от инсульта… Как только мы поняли, что сэру Джейкобу уже не помочь, я составил срочную телеграмму для вас, миледи, и сам отвез ее на станцию.

— Мистер Флой что-либо говорил вам или врачу о содержании разговора с мистером Лайджестом? — поинтересовался я.

— После заключения мистера Рэя он сказал, что не понимает, чем мог быть вызван приступ, что беседа была ровной и касалась нейтральных вещей, таких как коммерческие сделки.

— У вас были совместные дела с семьей Флоев, мисс Лайджест?

— Да, — ответила мисс Лайджест, рассеянно потирая руки, — отчим и сэр Чарльз вели общие земельные дела, я и сэр Гриффит были совладельцами.

— Что вы еще можете сказать, Келистон? — спросил я.

— Это все, сэр.

— Мистер Флой не сказал, куда именно он едет?

— Нет, сэр, но в его коляске был большой чемодан.

Дворецкий повернулся к мисс Лайджест:

— Я не знаю, миледи, может быть, я сделал что-то не так, — сказал он, нервно перебирая край сюртука, — может быть, сэру Джейкобу можно было помочь… Но доктор сказал…

— Вы все сделали правильно, Келистон, — прервала его мисс Лайджест, вы выполнили свой долг, и никто ни в чем не упрекнет вас.

— Благодарю вас, миледи.

— Я тоже считаю, что вы действовали правильно и быстро, — заметил я, и я даже думаю, что… О, Лестрейд! Добрый вечер, Лестрейд. Как поживаете?

В гостиную вошел наш знакомый полицейский инспектор. Он оглядел комнату и всех присутствующих и с довольно кислой физиономией пожал мне руку.

— Здравствуйте, мистер Холмс, — ответил он.

— Добрый вечер, Уотсон. Вот уж не думал, что встречу вас здесь.

— Мы оказались тут в связи с последними событиями.

— Да-да, я получил телеграмму, мистер Холмс. Но, честно говоря, я не думал, что вам, мисс Лайджест, так скоро удастся перетянуть мистера Холмса на свою сторону.

Мисс Лайджест нехотя подняла на него взгляд:

— Полагаю, мистер Холмс всегда находится на стороне правосудия и не нуждается в том, чтобы его куда-то перетягивали.

— Истинная правда, Лестрейд, — улыбнулся я.

— Настало время во всем разобраться.

— Здесь не в чем разбираться, мистер Холмс. В этом деле все предельно ясно, и весь срок, данный на расследование, — пустая формальность.

— Я так не думаю.

— Эти джентльмены здесь, инспектор, потому что умер мой отчим.

Лестрейд многозначительно поднял брови:

— Но позвольте, ведь я должен был брать у него показания, и… Как же так? Где вы были, мисс, во время его смерти?

Мисс Лайджест вскинула ресницы и пронизывающе посмотрела на Лестрейда, нарочито медля с ответом. Я опередил ее.

— На этот раз у леди Элен есть стопроцентное алиби, — сказал я, — она была на Бейкер-стрит, а в доме с сэром Джейкобом все время был дворецкий. Он и известил ее, а заодно и нас, о происшедшем.

— Тогда вам есть, что мне рассказать, мистер Келистон. Прошу вас, что вы знаете о смерти мистера Лайджеста?

Мисс Лайджест, грустно улыбнувшись, посмотрела на Келистона:

— Мужайтесь, друг мой! Боюсь, вам придется еще не раз рассказать все виденное и слышанное…

Когда Лестрейд расположился в кресле, а дворецкий заново начал свой рассказ, я тронул Уотсона за рукав и вывел из комнаты.

— Идемте, Уотсон, — сказал я вполголоса, — я доверяю мистеру Рэю, но мне хотелось бы услышать и ваше мнение.

— Вы хотите, чтобы я осмотрел тело? — удивился он.

— Да, нужно убедиться, что нет незамеченных повреждений. Заодно обследуем комнату.

— Вы думаете, Гриффит Флой убил его?

— Пока рано что-либо думать, хотя и найти что-то надежды мало…

Мы поднялись в комнаты мистера Лайджеста на втором этаже, и я прикрыл за собой дверь.

Уотсон снял простыню с тела и быстро прощупал голову и позвоночник, затем расстегнул сорочку и осмотрел шею и грудь.

— Ничего, Холмс. Это инсульт, и другое объяснение вряд ли возможно.

— А яд? Например, с помощью укола?

— Нет, здесь все симптомы налицо.

— Жаль, что вы не видели мистера Лайджеста при жизни, Уотсон, когда посетили этот дом. Возможно, личное знакомство могло что-либо прояснить.

— Да, жаль, но тогда никто не думал о приближающейся трагедии.

— Ладно, оставим это.

Пока Уотсон приводил тело в порядок, я огляделся вокруг. В комнатах не было ничего примечательного, кроме явно сдвинутого столика посреди кабинета с пепельницей и упавшей рядом салфеткой. Возможно, мистер Лайджест, падая, пытался держаться за стол. Я быстро просмотрел все бумаги на столе в кабинете и особенно тщательно перебрал ящик бюро для писем. Там была внушительная пачка различной корреспонденции, но записки от Чарльза Флоя не было — видимо, мистер Лайджест не посчитал нужным хранить ее.

Уотсон еще не закончил, и я подошел к окну, составляя в уме план дальнейших действий. Мое внимание привлек пепел на подоконнике с обратной стороны. Я поднял раму и дотронулся рукой до легковесных крупинок: они были совершенно сухими и, несомненно, попали сюда сегодня, иначе ночная влага и ветер успели бы их уничтожить.

— Что-нибудь нашли, Холмс? — Уотсон вышел из спальни и подошел ко мне.

— Ничего особенного, — ответил я, закрывая окно.

— Пора идти, у нас еще есть дела на сегодня.

— Вы собираетесь в Голдентрил порасспросить Гриффита Флоя?

— Нет, вы же слышали, что он собирался ехать куда-то и притом с большим чемоданом. Вряд ли смерть мистера Лайджеста изменила его планы, так что сегодня его будет трудно отыскать. Я пойду к Рональду Рэю, а вам, наверное, стоит сходить на станцию и отправить телеграмму супруге, если вы хотите остаться здесь.

— Я и сам подумал об этом. Вы правы, Холмс, так я и сделаю.

Мы спустились вниз и застали в холле уходившего Лестрейда.

— Вы не собираетесь осмотреть комнату, где скончался сэр Джейкоб? — спросил я его.

— Нет, мистер Холмс. Не вижу необходимости. У меня и так дел по горло, а тут обычная смерть, которая, откровенно говоря, совсем некстати, да и заключение врача уже имеется. До свиданья, джентльмены!

Он ушел, громко хлопнув дверью.

Мисс Лайджест подошла ко мне.

— Итак, мистер Холмс, я и весь дом в вашем распоряжении, — сказала она.

— Я уже распорядилась, чтобы Мэри приготовила комнаты для вас и мистера Уотсона, и она покажет их вам, когда захотите.

— Благодарю вас, мы воспользуемся этим позже. А сейчас покажите мне, где живет ваш семейный доктор.

Она подвела меня к высокому окну и указала на небольшое строение неподалеку:

— Это вилла мистера Рональда Рэя. Он там живет и принимает пациентов. Идите по основной дороге, и это займет не более пятнадцати минут.

Когда мы с Уотсоном вышли за ворота парка Грегори-Пейдж, солнце уже клонилось к закату. Доктор свернул направо и зашагал по направлению к станции, а я пошел вперед.

Мистер Рональд Рэй сам открыл дверь на мой стук. Он оказался высоким седовласым человеком лет пятидесяти с открытым лицом и всепроникающим взглядом, свойственным многим врачам.

Меня радушно приняли и дали понять, что цель моего визита более чем ясна. Я расспросил мистера Рэя о смерти сэра Джейкоба и, как и ожидал, не узнал ничего нового. Доктор подробно описал мне, каково было состояние здоровья покойного мистера Лайджеста и по каким причинам ему приходилось обращаться за помощью. Он удостоверил также, что рассказ сэра Гриффита и Келистона совпадает с наблюдаемыми симптомами, приведшими к смерти.

— Вы ведь семейный доктор Лайджестов, мистер Рэй? — спросил я.

— Да, я знал сэра Джейкоба, когда он был еще совершенно здоров, и помню леди Элен совсем юной девушкой.

— И вам приходилось лечить ее?

Доктор пристально и как-то странно посмотрел на меня:

— Да, разумеется. Всякое бывало. А почему вы спрашиваете?

— Хочу знать, каковы ее нервные ресурсы, — улыбнулся я.

Лицо мистера Рэя смягчилось, и он посмотрел куда-то в сторону:

— Она сильная женщина, самая сильная из всех, что я знаю… — он снова посмотрел на меня.

— Помогите ей, мистер Холмс, и вы не просто восстановите справедливость, вы сделаете благороднейшее дело!..

4

Мисс Лайджест взяла со стола большой блестящий кофейник и наполнила мою чашку кофе.

— Вилла Голдентрил находится в двух с небольшим милях к северу отсюда. Вы хотите отправиться туда сразу после завтрака, мистер Холмс? — я подтвердил ее догадку.

— Тогда можете воспользоваться экипажем. Роджер отвезет вас.

— Спасибо, мисс Лайджест. Это весьма кстати. И у вас превосходный кофе!

— Я часто готовлю кофе сама, — улыбнулась она.

— А чем вы намерены заняться сегодня?

Она помрачнела:

— У меня много дел в связи с похоронами.

— Похороны завтра?

— Да, завтра. Слава Богу, Келистон помогает мне, иначе я бы не справилась. Знаете, только сегодня, когда отчим не спустился к завтраку, я, наконец, поняла, что его больше нет… Все это, признаться, как-то не укладывается в голове. А ведь еще до вчерашнего дня я думала, что хуже быть не может.

— Вы прекрасно держитесь, мисс Лайджест. Вашей выдержке можно только позавидовать.

Она грустно улыбнулась:

— Надеюсь, моя выдержка не изменит мне и впредь. Но вы ведь, кажется, хотели о чем-то меня спросить, мистер Холмс?

— Почему вы так решили?

— Мне просто показалось. А разве я не права?

— Правы. Скажите мне, ваш отчим курил сигареты или сигары?

— Нет, он использовал нюхательный табак. Ах, да! Мистер Холмс! — встрепенулась она. — Сегодня ночью я вспомнила об одной подробности, которая показалась мне существенной.

— Я весь внимание.

— В тот день на столике в мраморной беседке стояла пепельница. Она была из какого-то красивого материала и в серебряной оправе, поэтому я ее запомнила.

— В ней были окурки? — заинтересовался я.

— Были, в том-то и дело! Один или два коричневых — от сигар сэра Чарльза и несколько маленьких — должно быть, от сигарет. Один из них лежал на самом столе, наверное, вывалился.

— Великолепно, мисс Лайджест! Вы идеальный клиент! Сигары, пепел или окурки часто являются важной уликой, и ваш случай не исключение.

— Я рада, если помогла вам.

— Вы помогли, прежде всего, себе! Допивайте кофе, Уотсон, нам пора идти. До вечера, мисс Лайджест! Надеюсь, ваши хлопоты не слишком утомят вас.

Через четверть часа мы уже тряслись в коляске по проселочной дороге.

Вилла Голдентрил оказалась весьма изящным строением. Она располагалась на некотором возвышении, и парк красиво обрамлял ее своей зеленью.

Мы въехали на центральную аллею, которая тянулась до парадного входа и то и дело разветвлялась на боковые тропинки.

Нам навстречу вышел чопорный дворецкий — аккуратный, уравновешенный и предупредительный, с пышными усами и чуть выделяющимся брюшком:

— Что вам угодно, джентльмены? — осведомился он.

— Мы хотели бы видеть сэра Гриффита, мистер Уиксбот, — ответил я.

— Я не имею чести знать вас, джентльмены, а вы знаете мое имя?

— Меня зовут Шерлок Холмс, а это доктор Уотсон. Вас нам рекомендовала мисс Лайджест.

Имя моей клиентки произвело на него впечатление — он грустно улыбнулся и закивал головой:

— Да-да, конечно — мисс Лайджест! Как я сразу не узнал ее экипаж… Но я вынужден огорчить вас, джентльмены, — сэр Гриффит вчера утром уехал в Йорк и вернется не раньше следующей недели.

— Этого я и боялся! — сказал я, не скрывая разочарования. — Полагаю, он уехал по делам наследства?

— Вы совершенно правы, сэр. У покойного сэра Чарльза были дела по всей Британии, и сэр Гриффит решил не затягивать с переоформлением документов.

Он жестом пригласил нас в дом, и мы оказались в гостиной. Стены ее украшали коллекции оружия и картины времен Георга Первого. Однако обстановка показалась мне несколько беспорядочной.

Я снова привлек внимание дворецкого вопросом:

— Скажите, Уиксбот, в парке много калиток, кроме центральных ворот?

— Две, — ответил он несколько удивленно.

— Где они находятся?

— В боковых частях парка, симметрично по отношению к воротам и зданию.

— Спасибо, а теперь мне хотелось бы поговорить с горничной, которая нашла покойного сэра Чарльза. Она еще работает здесь?

— Да, конечно. Я позову Люси, но прежде, сэр, я бы хотел… Простите мне мое любопытство, сэр… Скажите, как себя чувствует мисс Лайджест? Она была так измучена в последнее время…

— Мисс Лайджест жива и здорова. С ней все в порядке, — ответил я.

— А смерть сэра Джейкоба?

— Дурные вести расходятся быстро, — заметил я.

— Мисс Лайджест расстроена, но прекрасно держится. Позвольте спросить, почему она вас интересует?

Дворецкий слегка смутился:

— С ней обошлись жестоко и несправедливо. Это же абсурд: разве могла она убить сэра Чарльза?

— В деле много отягчающих обстоятельств и косвенных улик, — заметил я.

— Я понимаю это, сэр, но, тем не менее, убежден в ее невиновности!

— Как же вы объясните случившееся?

— Я не могу все это объяснить, сэр, но версия полиции кажется мне абсурдной.

— Что ж, хорошо, что у мисс Лайджест есть сторонники, верящие в нее.

Я задал ему еще несколько вопросов, но полученные ответы ничего мне не дали. Вечером в день убийства дворецкий был в отдаленном крыле дома и ничего не слышал, а о случившемся несчастье узнал от служанки, которая должна была нести сэру Чарльзу чай и которая его нашла уже мертвым. Когда она по звонку Уиксбота вышла к нам в гостиную, я подробно расспросил ее обо всем этом.

— Так, вы говорите, Люси, мисс Лайджест лежала на ступенях беседки почти лицом вниз?

— Да, сэр. Одной щекой она лежала на ступеньке, а руки ее были согнуты, словно она пыталась опереться при падении.

— Тогда ее платье, руки и лицо должны были быть в крови?

— Так и было, сэр. Когда полисмен поднял ее, мы все ужаснулись — она была как исчадие ада!

— И держала нож в руке?

— Нет. Когда ее стали поднимать, она тут же выронила нож.

— Как она реагировала, когда предъявили обвинение?

— Достала платок и вытерла лицо. Представляете! Ни одной слезы, ни слова раскаяния! Просто дьявол, а не женщина, прости меня господи…

— Ну, Уотсон, что вы об этом думаете? — спросил я, когда мы с ним, отпустив кучера, шли по дороге к трактиру.

— По-моему, совершенно ясно, что этот Уиксбот влюблен в мисс Лайджест, — ответил Уотсон.

— Он безоговорочно на ее стороне, а ведь преданные слуги обычно хватаются за соломинку, чтобы отомстить за убитого хозяина. Его поведение кажется мне в высшей степени странным.

— Уиксбот придерживается здравого смысла в отличие от Лестрейда, но вряд ли можно сказать, что он влюблен, тем более что он явно женат.

— С чего вы взяли? На его руке не было кольца!

— Если бы вы потрудились оглядеться, вы бы заметили, что перед нашим приходом он занимался чисткой серебра — потому он и снял обручальное кольцо.

— Как же тогда объяснить его поведение? Крайне подозрительно, что он уже знает о смерти сэра Джейкоба.

Я улыбнулся его догадкам:

— Друг мой, вы помните ту толпу деревенских кумушек, что вчера осаждали Грегори-Пейдж до самого вечера? Разве можно сомневаться, что о смерти сэра Джейкоба уже знает все графство?

— Да, наверное, вы правы, Холмс.

— Что же касается нашей очаровательной клиентки, то, согласитесь, ей трудно не симпатизировать.

— Горничная из Голдентрила, эта Люси, с которой вы только что беседовали, вряд ли с вами согласится.

— Ну, она ведь женщина! Женщины крайне ревнивы к представительницам своего пола и больше мужчин склонны к агрессии из-за чувства неполноценности. И, кроме того, не забывайте, она видела мисс Лайджест в крови и с ножом в руках. Если для меня одно это означает, что мисс Лайджест невиновна, то для деревенской горничной, напротив, это доказывает все.

— Объяснитесь, Холмс.

— Очень скоро я расскажу вам все, что знаю, Уотсон. Дайте мне немного времени… А, вот и «Серебряный бык»! Входите, входите, милый Уотсон. Где еще, как не в трактире можно без малейших усилий узнать почти все о местных жителях и местных новостях? Грех этим не воспользоваться, тем более что в такую жару мы наверняка раздобудем здесь пиво.

После ленча и небольшого отдыха Уотсон отправился в Грегори-Пейдж, а я — в полицейское управление.

Лестрейд, как оказалось, уехал в Лондон, но мне не составило особого труда добиться разрешения посмотреть дело.

Уж в чем нельзя было упрекнуть нашу полицию, так это в неаккуратности: протоколы показаний всех сколько-нибудь значимых свидетелей были подробными и тщательными, и я бегло просмотрел их. Однако больше меня интересовало медицинское заключение о смерти сэра Чарльза. Я внимательно изучил его и сделал кое-какие выписки.

Вдохновленный результатами, я покинул полицейский участок и вернулся в Голдентрил. Но на сей раз в дом я не пошел, а стал двигаться вдоль парка, желая отыскать калитки, о которых говорил Уиксбот.

Вскоре я нашел совсем небольшую калитку, которая позволяла из парка выйти не на улицу, а в рощицу и лишь затем на проселочную дорогу. Калитка закрывалась на простой ручной замок, какие всегда вызывали мое недоумение своим назначением: любой человек мог как войти, так и выйти из парка по одному только своему желанию. Я сам проделал и то, и другое несколько раз и убедился, что калитка исправна и что на дорожке, ведущей к ней из парка, нет никаких следов.

Когда я возвращался в Грегори-Пейдж, уже приближалось время обеда, но солнце стояло еще довольно высоко и жарко светило, так что приходилось закрываться от него рукой.

Я встретил мисс Лайджест в холле. Она провожала пожилого священника, который давал ей напутствия и старался поддержать в выпавших на ее долю испытаниях.

Не желая мешать, я сразу прошел в столовую, где нас обоих уже ждал Уотсон. Через пару минут вошла мисс Лайджест и извинилась за опоздание. Вид у нее был немного усталый, но она по обыкновению была спокойна и холодна. Казалось, ничто не могло поколебать ее сдержанность. Наверное, наблюдая за ней в эти не самые лучшие минуты, ее можно было бы назвать скрытной и необщительной, если бы не выразительный взгляд красивых синих глаз, в которых всегда отражался живой интерес. Наблюдая за ней, я наконец, понял, что именно этот взгляд, в котором читался ее быстрый и острый ум, делал ее внешность совершенно особенной.

Обед прошел за непринужденной беседой. Я сообщил мисс Лайджест о том, что Гриффит Флой уехал в Йорк по делам наследства на неопределенный срок, и на ее лице отразилось разочарование.

Мы довольно долго беседовали, но потом она отодвинула от себя чашку и серьезно посмотрела на меня:

— Скажите откровенно, мистер Холмс, мне есть, на что надеяться? Поверьте, я не сомневаюсь в вашем профессионализме, но ведь бывают же и безнадежные случаи!

— Если бы вы обратились ко мне сразу, мисс Лайджест, то сейчас, наверняка, были бы свободны от обвинений, — ответил я, — эта прошедшая неделя сильно осложнила мое расследование. Но одно я могу вам сказать с полной уверенностью — вам есть на что надеяться. Теперь я не просто верю, а знаю, что вы невиновны. И если так, значит настоящий убийца на свободе, а найти его — вполне выполнимая задача.

5

На следующий день в полдень состоялись похороны Джейкоба Лайджеста. Я предположил, что они могут быть небесполезными для меня в плане наблюдения, и поэтому, получив согласие мисс Лайджест, стал ее сопровождать.

Как я понял, покойный был весьма заметной личностью и пользовался популярностью у местных жителей — народу собралось очень много, хотя среди скорбящих попадались на глаза и обычные зеваки. Из обрывков разговоров было ясно, что похороны сэра Чарльза прошли куда более скромно и гораздо менее людно — очевидно, у многих все же хватило такта не появляться на этой вдвойне трагической церемонии из простого любопытства.

В собравшейся толпе легко можно было выделить нескольких сквайров, которые почти не сводили глаз с мисс Лайджест в течение полутора часов. Друг друга они, видимо, тоже неплохо знали, так как время от времени перебрасывались недружелюбными взглядами. Глядя на них, я подумал, что если эта женщина, не прилагая ни малейших усилий, просто будучи тем, что есть, пробуждала в мужчинах столь горячие чувства, то какая же сила обрушится на того, кого она захочет соблазнить?..

За всю церемонию мисс Лайджест по-прежнему не проронила ни одной слезы и лишь устало кивала в ответ на неиссякавшие соболезнования. Она не скрывала своего спокойствия, и ее черная вуаль свободно колыхалась на ветру, вместо того, чтобы закрывать лицо. Но при этом она, стоя в стороне в простом черном платье, казалась центром происходившего действа. Вокруг нее витала особая аура — она словно затмевала все там, где находилась, все вокруг начинало вертеться вокруг нее, становилось фоном, и было удивительно наблюдать за этим со стороны.

Когда тело было предано земле, и все начали понемногу расходиться, я подошел к невысокой миловидной девушке:

— Грейс Милдред, если не ошибаюсь?

— Да, сэр, — удивилась она, — откуда вы знаете мое имя?.. Впрочем, понятно — вы мистер Шерлок Холмс, и леди Элен говорила вам обо мне.

— А вам обо мне, очевидно, — улыбнулся я.

— Да, верно. Что вам угодно, мистер Холмс?

— Я бы хотел поговорить с вами о последних трагических событиях. Если вы не против, я провожу вас, и поговорим по дороге.

— Хорошо.

Мы отделились от толпы. Я оглянулся назад и увидел, что мисс Лайджест беседует с доктором Рэем и тоже собирается домой.

— Скажите, мисс Милдред, вы знали, что в вечер убийства леди Элен собиралась вас навестить?

— Да, конечно. Мы договаривались заранее.

— У вас с ней дружеские или деловые отношения?

— Одно другого не исключает: мы с мисс Лайджест давние приятельницы, и она любила бывать у меня по вечерам до того, как умер ее отчим, но при этом я оказываю ей услуги машинистки.

— Мисс Лайджест что-то пишет? — заинтересовался я.

— О, да! Научные статьи.

— И в тот день она должна была принести вам свою рукопись?

— Нет, она собиралась забрать машинописную копию.

— Копия была готова?

— Да, и я прождала мисс Лайджест до позднего вечера.

— Вас не насторожило то, что она не пришла?

— Честно говоря, я беспокоилась, мистер Холмс. Обычно, если она не могла прийти, как обещала, она отправляла записку, а тут — ничего.

— Когда вы узнали, что мисс Лайджест арестована?

— Только назавтра, когда вся округа говорила об этом.

— Вы верите, что сэра Чарльза убила она?

— О боже мой, разумеется, нет!

— Вы кому-нибудь говорили об этом?

— Да, я даже посетила полицию и сказала там, что они совершают большую ошибку. Я подумала, что, если кто-то вот так же может свидетельствовать против мисс Лайджест, высказывая свое мнение, то почему бы мне не выступить в ее защиту. Вы ведь знаете, что полиция собрала несколько косвенных свидетельств, таких как мнение горничной, обнаружившей тело, и тому подобных?

— Да, знаю. Но ваших показаний, мисс Милдред, нет в деле, и я очень об этом сожалею.

— Когда я поговорила с полицейскими, я, признаться, не очень-то на это и надеялась. Возможно мне стоит подать жалобу, как вы думаете?

— Думаю, пока не стоит. Вы можете пустить это в ход, если для мисс Лайджест не останется уже никакой надежды.

— А это возможно?

— Я постараюсь этого не допустить, но все же с моей стороны было бы неосторожно давать однозначные обещания.

— Понимаю.

— Каковы были отношения мисс Лайджест с покойным сэром Чарльзом?

— Самые ровные. Они симпатизировали друг другу.

— Насколько откровенна с вами мисс Лайджест в вопросах своих симпатий и антипатий, в личных вопросах вообще?

— Думаю, достаточно откровенна. По крайней мере, я знаю, кто вызывает ее неприязнь, а кто, напротив, симпатию.

— Кто же вызывает ее неприязнь?

— Мистер Гриффит Флой.

— Мисс Лайджест мне его ярко охарактеризовала. А вы, мисс Милдред, сами были когда-нибудь свидетельницей его за ней ухаживаний?

— Да, случалось. Подобные ухаживания будут приятны не всякой женщине.

— Что вы имеете в виду, мисс Милдред? Мистер Флой настолько непривлекателен?

— Совсем напротив, он очень красив. К сожалению, на этом заканчиваются его достоинства. Однако сама мисс Лайджест не любит говорить о нем.

— Да, я заметил. Ну, хорошо, мисс Милдред, а кому, по-вашему, она симпатизирует?

Мисс Милдред улыбнулась:

— Многим людям: покойному отчиму, своим давним слугам, мне, я надеюсь, Годфри Бартлетту — ее оппоненту по Бритиш-Сайенс-мэгэзин, и… вам.

— Откуда вам это знать? — спросил я.

— Вчера я пила чай в Грегори-Пейдж, и мисс Лайджест говорила мне о вас. Вы сумели внушить ей доверие, мистер Холмс!

— Доверие клиента для меня важно, — заметил я.

Девушка сделала многозначительную паузу, поправляя перчатки, а потом взглянула на меня и сказала, понизив голос:

— Помогите ей, мистер Холмс, — мисс Лайджест не заслуживает того, что с ней происходит. Все здесь только делают вид, что ратуют за справедливость, а на самом деле так и исходят злорадством. Чего стоили хотя бы эти похороны! А она совершенно одинока и в сложившейся ситуации абсолютно беспомощна…

Через некоторое время я попрощался с Грейс Милдред, и она сама прошла остаток дороги к небольшой вилле в низине. Я же направился в полицейское управление повидать Лестрейда.

— А, мистер Холмс! — обрадовался он, когда я вошел в тесный и душный кабинет. — Добрый день! Я знаю, вы с доктором неплохо устроились у Лайджестов.

— Здравствуйте, Лестрейд. Ваши сведения верны, но Уотсон утром уехал в Лондон и вернется только вечером — дела практики… Господи, Лестрейд! Как вы работаете в такой душной комнате?!

— И в самом деле, здесь немного накурено. Если вам не трудно, мистер Холмс, откройте окно. Вот так, спасибо… Так что вы хотели?

— Хотел отнять у вас несколько минут вашего драгоценного времени.

— Снова что-то ищете, мистер Холмс? — ухмыльнулся Лестрейд.

— Нет, на этот раз хочу поговорить с вами.

— Полагаю, не о погоде, а, мистер Холмс? — рассмеялся он.

— Снова что-то случилось с вашей очаровательной клиенткой?

— Нет, слава богу. Думаю, с нее хватит и этих десяти дней.

— Что же тогда?

— Мне кажется, мы с вами можем неофициально поговорить о ее насущной ситуации и дальнейшей судьбе. Я предлагаю вам, Лестрейд, снять с мисс Лайджест обвинение в убийстве.

— На каком основании?

— На том основании, что она невиновна.

Лестрейд развел руками:

— Как вы можете с такой уверенностью заявлять, что она невиновна, мистер Холмс? Не спорю, мисс Лайджест очень красивая женщина, но это еще ничего не доказывает!

— Разве я говорю что-либо подобное? Я готов предложить реальные доказательства.

— Прямые доказательства?

— Нет, косвенные и основанные на логике — единственно возможные в сложившейся ситуации.

— Вы ведь сами знаете, мистер Холмс, что косвенные факты не являются доказательством невиновности!

— Но они не могут и доказывать вину, а между тем ваша полицейская версия держится на них почти полностью.

— Что же вы предлагаете?

— Для начала пересмотреть ваше объяснение случившегося и увидеть в нем слабые места.

— По-вашему, там есть слабые места? — усмехнулся Лестрейд.

— В достаточном количестве. И первое из них — отсутствие у мисс Лайджест мотивов для убийства. Зачем ей было убивать сэра Чарльза, Лестрейд?

— Она призналась, что не хотела выходить замуж за мистера ГриффитаФлоя, а он был настойчив…

— … и поэтому она убивает отца неприятного ей поклонника?

— Сэр Чарльз встал на сторону сына!

— Но сэр Джейкоб нет, и мисс Лайджест в любом случае ничто не угрожало. Английские законы, как вы знаете, защищают женщин от домогательства. Кроме того, мисс Лайджест давно не семнадцать лет, и она отнюдь не похожа на женщину, которую можно заставить выйти замуж против ее воли.

— Мы не знаем точно, какие отношения были у нее с покойным.

— Отношения были ровными и теплыми: никаких угроз, никаких претензий! Они знали друг друга еще до того, как сэр Гриффит приехал в Великобританию. Ей впору было скорее просить поддержки у сэра Чарльза, а не убивать его.

— И все же это ничего не доказывает!

— Само по себе нет, но это показывает уязвимость полицейской версии. Подумайте, Лестрейд: женщина без всякой видимой причины убивает своего давнего знакомого, используя при этом нож (между тем, в Грегори-Пейдж, наверняка, нашлось бы оружие получше) и начисто игнорируя тот факт, что о ее встрече с несчастным знают несколько человек!

— Возможно, между ними вышла ссора, и убийство произошло случайно! Отсюда и случайное орудие убийства.

— Помнится, раньше вы говорили о «продуманном плане», — улыбнулся я.

— Ну, все может быть, — смутился Лестрейд, — допустим, мисс Лайджест по каким-то причинам хотела смерти сэра Чарльза и при представившейся возможности забыла об осторожности!

— Хорошо, — сказал я, — представим, что так все и было. Объясните мне, в таком случае, куда делась записка ее отчима?

— Мисс Лайджест ее уничтожила.

— Зачем?

— Возможно, она успела вручить ее сэру Чарльзу, а потом порвала, чтобы скрыть следы своего пребывания там. Записка могла испачкаться кровью, и обратно в сумку ее класть было рискованно. Мисс Лайджест подумала, что сможет договориться с отчимом и что он подтвердит полиции, что никакой записки не было и в помине.

— А теперь, Лестрейд, вообразите себе эту ситуацию: мисс Лайджест убивает сэра Чарльза, понимает, что надо заметать следы, уничтожает записку, а потом — вот незадача — падает в обморок!

Лестрейд недовольно почесал затылок.

— И кроме того, — продолжал я, — из ваших же протоколов следует, что ни бумажных обрывков, ни пепла от сожженной бумаги на месте преступления найдено не было.

— Тогда вся эта история с запиской — сплошная ложь, придуманная мисс Лайджест для того, чтобы запутать следствие!

— В полицейских протоколах написано, что, когда после ареста и дачи показаний мисс Лайджест проводили домой, ее отчиму задали несколько вопросов…

— …но он был очень плох и сказал, что уже слишком поздно и что на все вопросы он ответит на отдельном допросе в другое время, — перебил меня Лестрейд.

— …и тем не менее, он сразу подтвердил, что просил мисс Лайджест отнести записку в Голдентрил. По-вашему, он солгал? Представьте только, какой дальновидностью надо обладать, чтобы солгать, до конца не разобравшись в ситуации, но предполагая, что эта ложь пойдет падчерице на пользу!..

Лестрейд заметно помрачнел.

— У вас есть еще аргументы? — спросил он.

— О, да! Вспомните заключение медицинской экспертизы: сэр Чарльз скончался от прямого удара ножом в сердце. На его теле была глубокая, тяжелая рана, нанесенная одним резким движением и проломившая ребро. Чтобы убить здорового мужчину таким образом, нужна немалая сила, которой явно не найдется в теле мисс Лайджест.

— Как бы там ни было, мисс Лайджест была найдена с ножом в руке возле мертвого тела. И одно это перекрывает все ваши доводы, мистер Холмс, — Лестрейд немного покраснел, но сдаваться не собирался, — по-моему, вы в очередной раз ищете сложное решение там, где явно напрашивается простое!

— То, что лежит на виду и, как вы говорите, «напрашивается», не всегда является истиной! — возразил я. — Неужели вы не допускаете, Лестрейд, что всему этому может быть другое объяснение?

— Такое, какое дает мисс Лайджест? — усмехнулся он. — Кто-то ударяет ее и вкладывает нож в руку?

— Да, хотя бы такое — в нем ничто не грешит против логики. Этот нож, о котором вы все время напоминаете, не уличает мисс Лайджест, а оправдывает ее: женщина, убившая кого-то и падающая в обморок по любой причине, непременно выронила бы нож, а не сжимала его в руке. И она действительно выронила его, как нечто противоестественное, когда очнулась. То же касается ее окровавленного платья: оно было сильно испачканным, как и ее руки и даже лицо, и это ясно говорит о том, что упала мисс Лайджест уже после того, как кровь покойного стекла на ступени и даже частично запеклась. Вспомните: сэр Чарльз лежал на спине, а рана у него была в груди, и поэтому потребовалось какое-то время, чтобы кровь скопилась на ступенях, вероятно, минут десять или около того. Вряд ли мисс Лайджест стала ждать прошествия десяти минут, прежде чем упасть в обморок!..

Лестрейд нахмурился и некоторое время молчал.

— Я предлагаю вам, Лестрейд, освободить мисс Лайджест от обвинений и заняться поисками настоящего убийцы, — сказал я ему, — а я по мере моих сил помогу вам в этом.

Он покачал головой:

— Я не могу этого сделать! То, что вы говорите, мистер Холмс, звучит красиво и, признаться, убедительно, но мне нужны только факты, а не догадки.

— Это больше, чем догадки — это разумные доводы!

— И тем не менее! Мы здесь в полиции много работали и имеем стройную версию, которая не может быть признана неправильной из-за нескольких ваших зацепок. Если хотите повлиять на ход следствия, мистер Холмс, предложите мне альтернативу — другое объяснение всех известных фактов с доказательствами, уликами, показаниями свидетелей и именами. Если в этом новом объяснении появится новый убийца, мы его арестуем, а мисс Лайджест освободим с извинениями…

Когда вечером мы с Уотсоном прогуливались по парку, я рассказал ему о своей беседе с Лестрейдом.

— Выходит, в полиции не верят, что леди Элен не убийца? — спросил меня Уотсон, раскуривая сигару.

— Не знаю, — ответил я, — скорее всего Лестрейду просто удобно так думать: доказательства броские, дело «кровавое», огласка широкая… Да и за обвиняемым далеко ходить не надо — уникальный по своей сенсационности экземпляр лежит в обмороке с ножом в руке. Сами понимаете, такое бывает нечасто, а если бывает, то делает инспектору хорошую славу.

— А вы сами, Холмс, можете поклясться, что она невиновна?

— Да, в том, что она никого не убивала, я абсолютно уверен.

— И что вы собираетесь делать?

— Придется доказать, что сэра Чарльза убил другой человек… Видите ли, Уотсон, я надеялся, что мне удастся с помощью элементарной логики освободить мисс Лайджест от обвинений и заставить Лестрейда возобновить следствие. Теперь придется искать новые доказательства, а моя клиентка все это время будет под арестом.

— И в чем разница?

— Ну, Уотсон, вам как литератору следовало бы понимать такие вещи, — улыбнулся я. — Для меня нет особой разницы, но для мисс Лайджест это дело чести. Она находится в неприятной, унизительной ситуации, и каждый новый день эту ситуацию усугубляет.

Уотсон кивнул и некоторое время задумчиво курил.

— А знаете, Холмс, — вдруг сказал он, — если бы не ваша уверенность, я бы, наверное, мог поверить, что мисс Лайджест убила сэра Чарльза.

— В самом начале вы, помнится, говорили, что не сомневаетесь в ее честности, — заметил я.

— Да, но… Холмс! Вы видели, как она реагировала на смерть отчима? Если бы она была полностью парализована, на ее лице отразилось бы и то, наверное, больше эмоций. Готов поспорить, она и на похоронах не проронила ни одной слезы! Она словно и не пытается никого убедить в своей невиновности!

— Что верно, то верно, — согласился я, — но было бы гораздо подозрительней, если бы она постоянно стенала и плакала — она ведет себя естественно и не пытается играть перед публикой! Но вообще-то, Уотсон, вы правы: при ее выдержке и уме она вполне могла бы совершить убийство, но при этом, уж конечно, не упала бы в обморок.

Мы свернули на другую аллею и с минуту шли молча.

— Итак, Холмс, — снова обратился ко мне Уотсон, — как вы собираетесь искать убийцу?

— Я не стану искать убийцу, я буду искать доказательства.

— Вы хотите сказать, вы знаете, кто убийца?

— Разумеется, знаю.

Видя его изумленный и вопрошающий взгляд, я улыбнулся:

— Неужели вы сами, Уотсон, не имеете никаких предположений на этот счет?

— Честно говоря, нет, вернее, мои предположения беспорядочны.

— Хорошо. Тогда я расскажу вам, как я себе все это представляю, и вы сами назовете имя убийцы.

— Я в нетерпении!

— Все по порядку. Сэр Чарльз и мистер Джейкоб Лайджест были давними друзьями, но мистер Гриффит Флой осложнил их отношения своими притязаниями на руку и сердце мисс Лайджест. В один из вечеров старики повздорили, и на следующий день сэр Джейкоб получил записку из Голдентрила с приглашением на визит. Скорее всего, сэр Чарльз хотел уладить неприятную ситуацию и для этого предложил Лайджесту встретиться в Голдентриле. Как мы помним, для сэра Чарльза это кончилось весьма плачевно…

— Выходит, убийца — отчим леди Элен?

— Не спешите, милый Уотсон… Итак, мистер Лайджест, видимо, раздумывал, принять ли приглашение. Вспомните, он был болен, и к вечеру его состояние не улучшилось, поэтому он написал ответную записку с извинениями и отдал ее мисс Лайджест. Она собиралась к своей знакомой машинистке, и ей не было трудно по пути зайти в Голдентрил. Обратите внимание, что сэр Джейкоб мог попросить об услуге кого-то из слуг, но не сделал этого. Отсюда вывод: отправляя свою падчерицу на место предполагаемой встречи, он преследовал тактические цели — она в любом случае уладила бы размолвку. Видимо, до этого случая она уже не раз делала это. К моменту появления мисс Лайджест сэр Чарльз был мертв, но убийца не скрылся с места преступления, а продолжал там находиться — ясно, что он знал о предстоящей возможности, так сказать, предоставить следствию обвиняемого. Значит, он знал о предполагаемой встрече двух стариков…

— Гриффит Флой!

— Браво, Уотсон. Он действительно был с отцом все утро и, наверняка, знал о записке. Он и убил своего отца.

— Но почему вы исключили слуг? Кто-то из них тоже мог знать о письме!

— Нет, Уотсон, я навел тщательные справки.

— Но ведь Гриффит Флой влюблен в мисс Лайджест! Как он мог так поступить с ней?

— Вы забываете — он ждал появления отчима своей возлюбленной, и избавиться от него было как раз в его интересах, ведь Лайджест препятствовал их браку… Но тут появляется сама мисс Лайджест! Приходится выбирать между страстными чувствами к ней и собственной свободой. Его выбор для нас очевиден.

— А зачем он убил отца?

— Резонный вопрос. Этого я не могу вам сказать, Уотсон. Скорее всего, они поссорились, а, зная по слухам о темпераменте Гриффита Флоя, можно предполагать, что такой метод разрешения ссоры вышел у него случайно и внезапно. Разумеется, он не собирался никого убивать — об этом говорит случайное орудие убийства — но он рассудил, что, если уж так получилось, глупо отправляться на виселицу при имеющейся возможности отправить туда отчима мисс Лайджест.

— В результате сама мисс Лайджест стала заложницей ситуации!

— Это вам, доктор, к вопросу о силе инстинкта самосохранения. Но мы отвлеклись… Гриффит Флой составил новую картину преступления, немного перестаравшись при этом в деталях: нож в руке упавшей женщины был слишком искусственной уликой. Я думаю, что и свечу на столе, о которой говорила мисс Лайджест, он зажег сам уже после смерти отца, чтобы можно было подумать, будто имела место беседа. Недаром, мисс Лайджест обратила внимание на свечу: она смотрелась нелепо в начале десятого, зато, когда через час туда явилась полиция, свеча была уместным источником освещения. Кстати, если бы там оказался кто-то посообразительней Лестрейда, он мог бы догадаться об этом по тому, насколько свеча оплавилась… Гриффит Флой понял, что мисс Лайджест пришла с посланием и, возможно, письменным, без труда нашел его и унес с собой — так объяснения мисс Лайджест становились голословными. Он покинул парк через боковую калитку и где-то провел целый час или полтора, после чего предстал перед полицией и самой мисс Лайджест у ворот собственного дома.

— Послушайте, Холмс, — воскликнул Уотсон, — ведь это все равно можно доказать!

— Боюсь, не так все просто: во-первых, мистер Флой, наверняка, обеспечил себе алиби на время убийства, а во-вторых… — я посмотрел на Грегори-Пейдж с зажженными огнями в столовой, — во-вторых, в этом доме есть еще что-то, что заставляет почтенных людей умирать раньше времени.

Уотсон вновь потребовал объяснений, но мои предположения были еще слишком беспорядочны, чтобы делиться ими с кем бы то ни было.

6

Было около десяти часов утра, когда я справился у Келистона о мисс Лайджест. Он сообщил, что она в своей библиотеке, и я действительно нашел ее там.

Как я заметил, мисс Лайджест очень упорядоченно и ревностно изучала древние рукописи — довольно серьезное занятие для молодой женщины — и арест, очевидно, не только не помешал, но и подстегнул ее рвение. Мне показалось, сейчас она была в приподнятом настроении, и простое платье песочного цвета вместо траурного облачения подтверждало это.

— Доброе утро, мисс Лайджест, — сказал я, входя в комнату, — извините, что отвлекаю вас от работы.

Она нетерпеливо кивнула и жестом предложила мне кресло.

— Одну минуту, мистер Холмс, одну минуту!.. Не хотелось бы потерять такой изумительный пример, иначе мне снова станут доказывать, что это пятнадцатый век… — еще несколько секунд она кропотливо закрепляла линейку на строке, затем повернулась ко мне и приветливо улыбнулась.

— Очень сожалею, что помешал вам, — сказал я, — но я не думал, что вы уже погружены в работу, когда в доме только завтракают.

— Я начала, когда все еще спали.

— Что ж, ваши усидчивость и глубина интересов достойны уважения, мисс Лайджест.

— А я слышала, вы и сами неплохой эксперт в этой области, мистер Холмс. Если захотите, все картотеки и стеллажи в вашем распоряжении. Буду рада, если вас что-то заинтересует.

— Так вы составили все сами? Я, было, подумал, что коллекция куплена… О, это же эксетерские и брикстольские трехвековой давности!.. Думаю, я воспользуюсь вашим предложением и покопаюсь в старине денек-другой, когда дело будет окончено. Здесь действительно есть потрясающие экземпляры, насколько я могу судить!

В темно-синих глазах мисс Лайджест засверкали довольные искорки:

— Вы можете приступить хоть сегодня, если будет несколько свободных минут, — ее лицо неожиданно приняло озабоченное выражение. Скажите откровенно, мистер Холмс, вы находите это безнравственным?

— Что именно?

— То, что на мне не траурное платье и что, расставшись навсегда с отчимом, жившим много лет под одной со мной крышей, я назавтра занимаюсь древними рукописями.

— Нет, мисс Лайджест, я не считаю это безнравственным. Все, что вы делаете, вполне объяснимо. И, более того, я думаю, это лучшее, что вы можете сделать для поддержания собственного духа.

Она несколько удивленно посмотрела на меня и, видимо, не сразу нашлась, что ответить.

— Спасибо, мистер Холмс, — сказала она наконец.

— Но сейчас вы, кажется, пришли, чтобы пригласить меня ехать с вами в Голдентрил осматривать мраморную беседку, не так ли?

Я был удивлен, тем более что не говорил никому о своих планах.

— Откуда вы знаете? — полюбопытствовал я.

— Единственное место, которое вы еще не посетили, — это беседка. На похоронах я перебросилась порой слов с Уиксботом и знаю об этом. Вчера вы не повели меня туда из этических соображений, но место трагедии должно вас интересовать. Под окнами стоит экипаж, который заложили по вашей просьбе четверть часа назад. Сэр Гриффит уехал, вы поднимаетесь ко мне. Разве вывод не очевиден?.. Нет, я все-таки оставляла здесь эти перья! Где же они? Я ведь просила Келистона не убирать ничего без моего ведома!.. Спускайтесь вниз, мистер Холмс. Я сейчас догоню вас.

Голдентрил, несмотря на хорошую погоду и яркую зелень, казался мрачным, и показавшаяся нам навстречу фигурка чопорного Уиксбота выглядела немного нелепо на фоне этой безжизненности.

Дворецкий быстро шел к нам, а, когда мисс Лайджест вышла из коляски, они, не скрывая радости, пожали друг другу руки, как близкие знакомые.

— Вам здесь несладко, наверное, Уиксбот? — сочувственно улыбнулась мисс Лайджест.

— Сэр Чарльз погиб, а сэр Гриффит уехал.

— Да, миледи, нам немного одиноко, но мы с женой тут хорошо управляемся. Мы еще раз выражаем вам свои соболезнования, миледи. Проходите в дом!.. Прошу вас, сэр.

— Нет, Уиксбот, спасибо. Мы с мистером Холмсом пришли, собственно, не в дом. Мы хотели бы посмотреть на мраморную беседку, где погиб сэр Чарльз. Это можно устроить?

Очевидно, глядя на эту женщину, мужчины начисто забывали слово «нет»:

— Конечно, конечно, миледи! Я, правда, не думал, что вы захотите еще раз там оказаться после случившегося, но, если это нужно для дела… Вас проводить?

— Думаю, нет. Если вы, мистер Холмс, ничего не имеете спросить, я все покажу вам сама.

— Мистер Уиксбот говорил со мной позавчера. Нет необходимости отрывать его от дел.

Мисс Лайджест уверенно шла по центральной аллее, а потом свернула на боковую тропинку, остановилась и указала на голубую крышу в зарослях.

— Вот она, мистер Холмс. Проходите вперед.

Беседка оказалась изящным строением: мраморный свод, увитый плющом, низкий столик, покрытый салфеткой, и густая растительность вокруг — все это располагало каждого нормального человека к отдыху и умиротворению, а не к убийству.

Мисс Лайджест села на скамейку, чтобы не мешать, и некоторое время молчала. Однако я заметил, что она по каким-то причинам не решается начать разговор.

— Говорите, мисс Лайджест, — сказал я ей, снимая пиджак, — что вы хотите мне сказать?

— От вас ничего не скроешь, мистер Холмс, — вздохнула она, — вы правы, меня кое-что беспокоит.

— Я слушаю вас.

— Знаете, я подумала, что, возможно, настоящий убийца хотел подставить на свое место вовсе не меня, а моего отчима — ведь именно он должен был идти на встречу к сэру Чарльзу, а я там оказалась случайно… Почему вы улыбаетесь, мистер Холмс? Мои мысли кажутся вам нелепыми?

— Напротив, мисс Лайджест! Ваши рассуждения последовательны и в высшей степени разумны. Просто я собирался сообщить вам о том же.

— В самом деле? Другими словами, у вас есть версия?

— Да, пожалуй, есть. Я согласен с вами — убийца ожидал вашего отчима, а это значит, что он знал о записке сэра Чарльза, в которой тот приглашал вашего отчима на встречу. А кто мог знать о записке?

— Гриффит Флой… — проговорила мисс Лайджест рассеянно. Когда она посмотрела на меня, в ее глазах было заметно беспокойство, почти паника. На мой вопрос о том, что с ней происходит, она не ответила ничего определенного и некоторое время продолжала смотреть на меня встревоженно и озадаченно.

— Гриффит Флой действительно имел больше шансов, чем кто бы то ни было, проделать все это, — сказал я.

— Он мог убить своего отца в ссоре, он мог знать о посланной сэром Чарльзом в Грегори-Пейдж записке и воспользоваться этим после убийства. Пожалуй, только он мог ждать появления вашего отчима. И, хотя здесь вместо него появились вы, его планы это не смешало.

— И вы собираетесь доказать, что он убийца?

— Я проверю свои предположения, и если они окажутся верны, то собранные факты послужат доказательством его вины и вашей невиновности. Видите ли, мисс Лайджест, сначала я собирался просто найти и представить какие-либо факты, которые бы разбили версию Скотланд-Ярда и освободили вас от обвинения. Однако обнаруженные мною доказательства не перевесили в глазах Лестрейда этого злосчастного ножа в вашей руке. Он ясно дал мне понять, что вас может спасти лишь другой обвиняемый, и никто лучше не подходит на эту роль, чем Гриффит Флой. Впрочем, это не так уж важно… Одного я не возьму в толк: неужели желание мистера Флоя спастись так легко перебороло любовь к вам? Я, к сожалению, еще не видел этого человека, но портрет, надо признаться, весьма яркий.

— Он очень противоречивый человек, — ответила мисс Лайджест уклончиво.

— Так вы можете объяснить причины такого его поведения?

— Нет.

— Вы уверены в этом? Ничего не припоминаете, ничего не приходит на ум?

— Нет.

— Что ж, в любом случае Гриффит Флой для нас теперь фигура номер один, — заметил я, — он подходит на роль убийцы по многим объективным фактам.

Встретив заинтересованный и вопросительный взгляд мисс Лайджест, я в общих чертах рассказал ей о своих соображениях и о том, что почерпнул из показаний, полицейских протоколов и собственных наблюдений. Однако при этом я умолчал о некоторых фактах, не желая лишних вопросов.

— Теперь моя задача — подтвердить эту версию чем-то конкретным и, если хотите, материальным, — сказал я, — чем-то, что Лестрейд сможет поместить в конверт с надписью «улика». Я, разумеется, все осмотрю, хотя, честно говоря, теперь найти здесь что-то надежды мало. Черт возьми! Как все было бы просто по горячим следам!..

По моей просьбе мисс Лайджест показала, как она подошла к беседке и как все произошло.

Я изучил площадку вокруг беседки, посыпанную гравием, скорее для чистой совести, чем из реальной надежды. Однако потом удача улыбнулась мне: я раздвинул кусты, за которыми открылось небольшое, но достаточное для одного человека пространство.

— Судя по всему, это и послужило укрытием нашему предприимчивому другу, — сказал я, — если учесть, что вы, мисс Лайджест, стояли спиной к этим кустам, когда был нанесен удар, то наше предположение переходит в рабочую гипотезу. Взгляните, какие гибкие ветки! Они раздвигаются почти бесшумно. Так, а это что?

На мелком гравии, смешанном с землей, довольно четко выделялись отпечатки мужских ботинок. Я достал лупу и внимательно рассмотрел следы.

— Взгляните, мисс Лайджест, носков ботинок почти совсем не видно, а каблуки отпечатались глубоко. Особенно левый. По-моему, ясно как день, что некто стоял, прислонившись спиной к стволу вот этого клена и слегка наклонившись влево, — так он мог видеть беседку и при этом оставаться незамеченным.

— Но это просто удивительно! — сказала мисс Лайджест, вместе со мной склонившись над следами.

— Прошло столько дней, а они сохранились!

— Начиная со второй недели августа стояла теплая и влажная погода, если вы помните, а с метлой сюда, видно, никогда и не заглядывали.

— Но ведь с тех пор стоит сильная засуха! Как следы могли сохраниться?

— Возможно, накануне дорожки обработали лейкой, а после трагедии об этом уже никто не думал.

— Да, возможно, но это легко проверить. Теперь мы можем сличить следы, не так ли?

— Не только. Можно предположить примерный рост человека, — я достал рулетку, — мы имеем… так, так, что-то около десяти дюймов.

— Тогда это приблизительно шесть футов?

— Думаю, шесть футов и два или три дюйма. Конечно, могут быть исключения, но их доля довольно мала.

Мисс Лайджест улыбнулась своей обычной грустной улыбкой, которая в данном случае показалась мне не слишком соответствующей нашему удачному открытию.

— Это хорошо, — сказала она.

— Наконец-то есть что-то, что позволяет верить в мой рассказ! Гриффит Флой как раз такого роста, а Уиксбот, я уверена, покажет нам имеющуюся в доме обувь.

— Нужно еще попросить его засвидетельствовать нашу находку. Будьте любезны, мисс Лайджест, позовите его, а я пока сделаю все возможные замеры и запишу их.

Пары обуви, которая бы точно совпадала с найденными отпечатками, в доме не оказалось, но, судя по остальным ботинкам Гриффита Флоя, следы вполне могли принадлежать ему. Покойные сэр Чарльз и мистер Лайджест были гораздо ниже шести футов, то же относилось, кстати, к Келистону и Уиксботу.

Мы с мисс Лайджест покинули дом и подошли к экипажу.

— Вы довезете меня до развилки, мисс Лайджест, — сказал я, помогая ей сесть, — а потом я пойду пешком.

— Как пожелаете, мистер Холмс. Вы идете в сторону деревни?

— Да, собираюсь поговорить с кем-нибудь о Гриффите Флое и о других участниках трагедии, если удастся.

Мисс Лайджест внимательно и как-то неопределенно посмотрела на меня:

— Знаете, мистер Холмс, я бы посоветовала вам не очень-то доверять добродушным кумушкам, которые водятся здесь в изобилии. Во всяком случае, я бы не хотела, чтобы мнение обо мне у вас сложилось подобным образом…

Насколько я успел заметить, мисс Лайджест, при своей выдающейся внешности и блестящем уме, вызывала в людях противоречивые чувства: одни отзывались о ней восторженно или просто с глубоким уважением, как, например, доктор Рэй или Грейс Милдред, другие же не скрывали осуждающих взглядов и недобро перешептывались. Должно быть, ее не по-женски сильная воля и свобода от условностей вызывали в ком-то горячее неодобрение: то, что она, будучи обвиненной в убийстве, сохраняла самообладание, то, что она имела своеобразные интересы и не боялась пересудов, вызывало недоумение и осуждение обывателей.

Мисс Лайджест была, без сомнения, яркой личностью. К тому времени она успела завоевать мою глубокую симпатию, и мне было приятно услышать, что мое мнение о ней может ее беспокоить.

7

Экипаж с мисс Лайджест почти скрылся вдали, а я пошел по жаркой, пыльной дороге. Минут через пять сзади послышался стук колес, и я отошел в сторону. Однако коляска остановилась, и меня окликнула сидевшая в ней суховатая женщина лет пятидесяти:

— Добрый день, мистер Холмс. Вы, наверное, удивлены тем, что я знаю вас?

Я коснулся шляпы в знак приветствия.

— Мне о вас говорила миссис Дуглас, — продолжала женщина, — она живет неподалеку от Грегори-Пейдж и кое-что знает обо всех событиях этого дома. Я миссис Джейн Коннор, и я приглашаю вас выпить чаю, если у вас есть свободная минута.

— Благодарю вас, миссис Коннор, — ответил я, — я с удовольствием приму приглашение.

Ее маленькие глазки радостно заблестели — должно быть, предвкушение сплетен доставило ей большое удовольствие. Впрочем, согласившись выпить с ней чаю, я, в сущности, собирался заняться тем же.

Коттедж миссис Коннор был маленьким и аккуратным. Его окружали подстриженные кусты и ухоженные клумбы. Гостиная, в которой нам подали чай, была подстать всему этому: небольшая и старомодная с множеством салфеток, ваз и статуэток.

— Я думаю, вы и сами хорошо понимаете, мистер Холмс, что смерть сэра Чарльза касается всех нас, живущих здесь, — сказала миссис Коннор, когда горничная удалилась, — поэтому вас не должна удивлять моя заинтересованность в этом деле.

Я вежливо кивнул в ответ.

— Мы очень любили сэра Чарльза, — продолжала она, — он занимался благотворительностью и всегда проявлял такое участие в наших делах… Просто не верится, что его больше нет!.. Все здесь надеются, что эта трагедия скоро разрешится, тем более теперь — с вашей помощью!

— Но я веду независимое и неофициальное расследование, хотя и помогаю полиции. Меня пригласила мисс Лайджест, и поэтому я отстаиваю прежде всего ее интересы.

— Да-да, я понимаю.

— Почему вы сказали о предстоящем разрешении трагедии? Скотланд-Ярд считает, что все уже разрешено. Вы не верите, что сэра Чарльза убила мисс Лайджест?

— Я, право, не знаю, — смутилась миссис Коннор и тут же взялась за вышивание.

— Она так яростно отстаивала свою невиновность… Но с другой стороны, есть неопровержимые факты, да и вообще, мисс Лайджест странная особа, за которую я не могла бы поручиться.

— Выходит, вы ее не знаете?

— Никто не знает ее, мистер Холмс.

— Что вы хотите сказать?

Миссис Коннор многозначительно подняла брови, не отрываясь от шитья:

— Мисс Лайджест темная лошадка. Она из тех, кто любит жить по собственным правилам и составлять свои законы порядочности и добродетели!

— Вы знаете какие-то поступки, которые бы порочили ее?

— Ах, мистер Холмс! Вы всегда так прямолинейны?.. Нет, по правде говоря, я не могу рассказать о чем-либо таком. Однако мисс Лайджест иногда ведет себя очень странно, и часто эти ее странности нельзя объяснить иначе, как особенностями ее морали.

— Что ж, тогда расскажите о том, что вам кажется странным, миссис Коннор. Видите ли, меня в связи с расследованием интересуют все участники трагедии и мисс Лайджест в особенности. Так что любые ваши сведения могут оказаться полезными.

Преисполнившись сознанием собственной важности, миссис Коннор отложила работу и подлила мне чаю.

— Вы знаете, мистер Холмс, что сэр Гриффит Флой, сын покойного сэра Чарльза, вот уже несколько лет просит руки мисс Лайджест? Нет? В самом деле? Так вот она отказывала ему всякий раз, причем в довольно грубой форме. Что это, по-вашему?

— Ну, я полагаю, она его не любит.

— А грубости?

— Наверное, его настойчивость превзошла ее терпение.

— Выходит, она, вообще, не способна любить. Сэр Гриффит очень привлекателен, богат и действительно заинтересован в ней. Любая другая женщина была бы счастлива стать его женой. А что нужно леди Элен? Очевидно, просто причислить мистера Флоя к списку своих поклонников, испытать его терпение. Я нахожу это неприличным.

Я невольно улыбнулся: насколько мне говорили мои глаза и уши, bon ton^[860] был второй натурой мисс Лайджест и любое неприличие вызывало ее горячий протест.

— Или вот смерть отчима! — продолжала миссис Коннор вдохновенно. Многие имевшие с ним дело лишь пару раз не могли сдержать слез, а леди Элен вела себя так, словно это ее не касалось, словно не мистер Лайджест обеспечивал ее благосостояние многие годы!

Должно быть, жизнь мисс Лайджест была весьма животрепещущим предметом для разговоров — миссис Коннор принялась рассказывать одну историю за другой:

— Многие здесь имеют на нее обиды. Мисс Юллоу, например, так и не может выйти замуж с тех пор, как ее жених вдруг стал ухаживать за мисс Лайджест. Добропорядочная женщина должна была образумить мужчину, а не давать ему повода надеяться на взаимность. Мистер Эрни Холдер и его жена тоже, я уверена, не забыли, как леди Элен пожертвовала в возглавляемый ими фонд поддержки местных религиозных реликвий лишь триста фунтов, а в какой-то французский музей отдала при этом две с половиной тысячи. Кстати, супруги Холдеры и миссис Дуглас говорили мне, что три месяца назад…

Одним словом, список смертных грехов мисс Лайджест на этом не исчерпывался, и миссис Коннор могла бы продолжать его до позднего вечера.

— Знаете, мистер Холмс, иногда мне кажется, что мисс Лайджест намеренно делает некоторые вещи, только чтобы вызвать к себе интерес или даже позлить кого-то, — миссис Коннор посмотрела на меня поверх пенсне. Мое лицо выражало глубочайший интерес, и она с многозначительным видом продолжала.

— Взять хотя бы этот ее мужской костюм!..

— Мужской костюм? — удивился я.

— Да, иногда она появляется в нем. Ума не приложу, зачем такое может понадобиться женщине, у которой платьев не сосчитать!

Дальше миссис Коннор, разжигаемая моим любопытством и примерным вниманием, рассказала мне еще несколько историй о мисс Лайджест, среди которых были даже одна или две лестные для нее, но потом в комнату бесшумно вошла белокурая невзрачная девушка.

Миссис Коннор остановилась на полуслове и представила меня этой девушке, не кому иному, как своей дочери.

— Луиза, мистер Холмс говорил со мной об этом ужасном убийстве сэра Чарльза. Мне нужно к миссис Робертс, дорогая, а ты налей мистеру Холмсу еще чая. Вы ведь не откажетесь выпить еще чая и побеседовать с моей дочерью, мистер Холмс? Спросите ее о чем-нибудь, и она расскажет вам все, что знает.

Я подумал, что, раз уж так получилось, будет неплохо выслушать кого-то помоложе, и неожиданно для себя обнаружил в этой невзрачной тихой девушке страстную ненависть к мисс Лайджест. Она не говорила об этом прямо, но каждое ее высказывание о текущих событиях в жизни моей клиентки имело плохо скрываемый злорадный подтекст. Содержательного в нашем с мисс Коннор разговоре было мало, но я получил хорошее представление об общественном мнении относительно мисс Лайджест, во всяком случае, женской его части.

Не знавший леди Элен до разговора с мисс Коннор мог бы прийти в ужас от внезапного сознания того, сколько зла может умещаться в одном человеке. Но я при всем желании не мог вообразить остроумную и очаровательную мисс Лайджест в роли исчадия ада.

Покинув старомодный домик миссис Коннор, я испытал облегчение. На улице было тепло и тихо, и я с удовольствием дошел пешком до Грегори-Пейдж.

Поднимаясь по ступеням парадного входа, я испытал приятное чувство и понял, что оно связано с мисс Лайджест, с тем, что мне предстояло увидеть ее. За пару прошедших дней я успел почувствовать удивительную легкость ее общества.

Я взглянул на часы в холле и поспешил в столовую, хотя заведомо опоздал на обед.

Мисс Лайджест сидела в кресле возле накрытого стола и читала какое-то письмо, написанное на голубой почтовой бумаге. Увидев меня, она сложила письмо и убрала его в карман.

— Добрый вечер, мисс Лайджест.

— Добрый вечер, мистер Холмс. Я ждала вас.

— Прошу прощения, я опоздал немного, но доктора тоже нет.

— Он уехал куда-то. Кажется, пополняет свой медицинский опыт.

— Тогда вам не стоило ждать меня. Дело есть дело, и я мог вернуться довольно поздно.

— Я предпочла рискнуть, — улыбнулась она.

— Ужасно не хотелось есть в одиночестве.

Она позвонила в колокольчик, и через несколько секунд Келистон внес горячее блюдо. Его острый аромат напомнил мне, что я не ел с раннего утра.

Мисс Лайджест, видимо, тоже успела проголодаться, и поэтому теперь мы оба были заняты едой и на некоторое время забыли о разговорах.

Я смотрел на мисс Лайджест и понимал, что вызывало такую бурную ненависть к ней у мисс Коннор и, я был уверен, не только у нее: невзрачность мисс Коннор была настолько противоположна облику сидящей передо мной женщины, что ревность, зависть и злость действительно казались единственным средством преодоления этой очевидной для всех разницы. В мисс Лайджест было что-то помимо ее красоты, помимо правильных черт, изящных манер и взвешенных движений — из глубины ее глаз шел особый светящийся ум как свидетельство врожденных способностей и широкого жизненного опыта, и этот свет делал ее лицо потрясающе живым и выразительным, превращал обычную привлекательность красивой женщины в почти магическое очарование.

Мисс Лайджест подняла голову и поймала мой взгляд на себе.

— Как здоровье миссис Коннор? — спросила она как бы невзначай.

— Прекрасно, и мисс Коннор тоже, — ответил я, стараясь не выказать своего удивления.

Мисс Лайджест, очевидно, удивленная моим спокойным тоном, снова взглянула на меня. Наши глаза встретились, и мы оба улыбнулись, поняв друг друга и комичность ситуации.

Мы говорили о каких-то пустяках, а потом я убрал салфетку, встал из-за стола и подошел к окну. Мой взгляд остановился на книгах, которыми стоявший рядом шкаф был забит доверху, и на шахматной доске на нижней полке. Ее не брали в руки, наверное, больше полугода: сверху были навалены книги, и пыль, стираемая не особенно тщательно, на ней скопилась достаточная.

Мисс Лайджест тоже встала и проследила за направлением моего взгляда.

— Да, вы правы, мистер Холмс, — сказала она, — из-за всей этих событий уборка делалась не особенно тщательно.

— Это пустяки, я подумал не об этом. Просто я не предполагал, что сэр Джейкоб любил шахматы.

— Отчим не любил шахматы. Они мои.

— Вы играете в шахматы?

— Иногда. Но, признаться, приходится довольствоваться собственным обществом: не находится желающих сыграть со мной.

Она вдруг улыбнулась:

— Может быть, хотите партию, мистер Холмс?

— Почему бы и нет! — согласился я.

— В самом деле? — удивилась она.

— Вы не шутите и это не обычная вежливость?

— Разумеется, нет. Я с удовольствием сыграю с вами.

— Тогда идемте, я сама все приготовлю.

Мисс Лайджест с шахматной доской под мышкой проводила меня в свой кабинет, усадила перед квадратным столиком для пасьянсов и велела расставить фигуры, а сама вызвала дворецкого и дала ему указания. Через десять минут мы с ней сидели по разные стороны шахматного поля в полной уверенности, что никто не потревожит нас в ближайшие два часа, и я разливал коньяк по бокалам.

Я играл белыми и начал партию. Мисс Лайджест в ответ тоже сдвинула пешку. Несколько первых ходов быстро последовали друг за другом, и лишь после пятого или шестого из них мисс Лайджест задумалась, откинувшись в кресле и взявшись за бокал.

Я решил, наконец, удовлетворить свое любопытство:

— Почему вы сразу спросили меня о миссис Коннор, мисс Лайджест? — спросил я.

— Вы считаете, она плохого о вас мнения?

— Разве это следовало из моего вопроса? — она улыбнулась, даже не пытаясь скрывать, что ждала возвращения к этой теме.

— Ну, вы ведь предупреждали меня сегодня утром о своих опасениях, когда мы покидали Голдентрил. Полагаю, миссис Коннор с полным правом можно отнести к числу, как вы выразились, местных почтенных кумушек.

— О да, вполне можно! Но вы не правы, мистер Холмс, я не считаю, что она так уж плохо ко мне относится. Миссис Коннор, в сущности, безобидная женщина, да и ее дочь тоже… Но признайтесь, мистер Холмс, что вам хочется, наконец, услышать, откуда я узнала о вашем визите к ней!

— Я действительно немного озадачен этим.

— Тогда вы будете разочарованы объяснением. Во-первых, я просто-напросто встретила миссис Коннор, когда оставила вас и ехала домой. Она двигалась в своей коляске по той же дороге, по которой шли вы, и, несомненно, нагнала вас. Во-вторых, коттедж миссис Коннор находится в самом начале целой череды домов, но он единственный на отрезке в полмили, который мог бы привлечь ваше внимание, если вы собрались собирать сведения у местных жителей. Так что, когда наша горничная Мэри Гордон возвратилась из деревни и сообщила, что не встретила вас, хотя по времени непременно должна была встретить, я сразу на двух основаниях заключила, что вы посетили миссис Коннор.

— Вы отлично воспользовались этими сведениями, — заметил я, ska`q|.

— Я так не думаю. Мне просто захотелось проверить правильность своих умозаключений.

— Во всяком случае, имея в своем распоряжении два факта, вы абсолютно правильно получили третий.

— Одного того, как изучающе вы смотрели на меня за обедом, хватило бы для того, чтобы догадаться, что вы посетили миссис Коннор, — рассмеялась она.

— Почему? Вы ведь сказали, что считаете ее безобидной.

— Да, но как раз она была способна одарить вас самыми противоречивыми сведениями обо мне, которые бы заставили вас по возвращении словно примеривать их на меня, как вы и делали.

— Я пытался узнать что-нибудь новое обо всех, кто как-то причастен к случившемуся, но о вас миссис Коннор действительно говорила с особой охотой, хотя я бы не сказал, что ее рассказы столь уж противоречивы.

— В самом деле? Неужели она, наконец, определилась в своих симпатиях? Это было бы кстати, а то я порядком устала угадывать степень ее любезности при каждой очередной встрече.

— Нет, дело не в этом, — улыбнулся я, — просто для меня в ее рассказах не было никаких противоречий. Я старался отбрасывать красочные эпитеты и запоминать только факты, а они сами по себе отнюдь не противоречивы.

— А я, честно говоря, немного боялась результатов вашего визита к «местным жителям», — сказала мисс Лайджест со сдержанной улыбкой, видно, я недооценила вашу объективность, мистер Холмс.

— Вы просто недостаточно хорошо знаете меня, мисс Лайджест: на мое сложившееся мнение о ком-либо или чем-либо достаточно трудно повлиять. Но представьте, за время беседы с миссис Коннор мне в голову пришло несколько вопросов, которые стоит выяснить и часть из которых я еще не задал вам.

— Что ж, задавайте.

Я отпил коньяку.

— Вы могли бы рассказать о вашей семье?

— О семье? То есть о людях, которые давно умерли? В первую очередь вас, наверное, интересует мой отчим?

— И он тоже. Каково, кстати, его завещание?

Мисс Лайджест оторвалась от шахматной доски и подняла на меня удивленный и озадаченный взгляд:

— Представьте, я совершенно забыла об этом! — сказала она, поглаживая пальцем фигурку коня.

— До этой минуты, пока вы не напомнили мне, я и не вспоминала о завещании. Теперь придется улаживать и эту проблему!

— Вы предполагаете содержание завещания?

Она пожала плечами:

— Думаю, я единственная наследница своего отчима. Конечно, часть денег может быть передана в различные организации и благотворительные общества. Нужно будет съездить в Лондон и поговорить с нашим адвокатом, если, конечно, инспектор позволит мне отлучиться.

— Ваш отчим имел только один брак?

— Да. Он не был женат ни до брака с моей матерью, ни после ее смерти.

— Ваша мать была счастлива с ним?

— Думаю, да, насколько это было возможно для нее. Мистер Лайджест очень любил мою мать, заботился о ней и делал все, чтобы доставить ей удовольствие…

— Но?

— Но брак с моим родным отцом навсегда остался для нее лучшим периодом в жизни, и отчим мог рассчитывать в лучшем случае составить его тень.

Мисс Лайджест, видимо, не испытывала неудобства от разговора о своей семье. На мои вопросы она отвечала сдержанно, но открыто и особенно не раздумывая, и не забывала при этом передвигать фигуры.

— Вы помните своего отца?

— Очень смутно. Когда он погиб, мне не было и пяти лет. Мистер Стивен Эмброуз, мой отец, был офицером королевской пехоты. Говорили, он был лицом и гордостью своего полка, но… только до очередной колониальной военной кампании, предпринятой ради расширения владений короны. Мать рассказывала мне, что он был горячо любим сослуживцами за выдающийся ум и блестящее чувство юмора. Еще она говорила, что я, даже будучи совсем маленькой девочкой, представляла собой его копию, а от нее унаследовала лишь цвет глаз. Когда отца не стало, мать отдала меня в школу. Через несколько лет, приехав на каникулы, я узнала, что она собирается замуж вторично. Тогда я впервые увидела мистера Лайджеста, и он мне ужасно не понравился, хотя сейчас я понимаю, что любой, посягнувший на место моего отца, не понравился бы мне. Однако мать вышлазамуж, и меня удочерили. Я продолжала учиться и с новой семьей виделась редко. Отчим присылал мне письма и подарки, но сама я в те годы не очень-то баловала его своим вниманием и отвечала коротенькими посланиями с благодарностями. Вскоре мама умерла.

— Если вам тяжело вспоминать об этом, мисс Лайджест, вы можете не рассказывать.

Ее глаза при последних словах действительно наполнились каким-то особым мерцанием, но это были не слезы, а какой-то сухой блеск, какой бывает у отполированной стали. В ней, несомненно, всколыхнулись эмоции, но, что это за эмоции, не смог бы сказать никто.

— Нет, мистер Холмс. Все это давно стало лишь воспоминанием… Так вот, мама тогда путешествовала с отчимом по Европе и сильно заболела. Несмотря на все старания, спасти ее не удалось, и она скончалась в Италии. Там ее и похоронили.

— А вы?

— Я узнала об этом лишь через месяц, когда отчим прислал письмо. Но долгая разлука сделала меня скупой на дочерние чувства, и я ощутила лишь тупую боль от утраты.

— И вы стали жить с отчимом?

— Нет, после окончания школы я попросила у него часть состояния покойной матери и отправилась в Европу. Конечно, я могла бы учиться в одном из наших знаменитых британских университетов, но тогда мне хотелось оказаться подальше от дома, не чувствовать себя ни к чему привязанной, и поэтому я предпочла учиться на континенте. Потом я несколько месяцев путешествовала по Европе, нашла в Италии могилу матери и по-настоящему попрощалась с ней.

— Если ничто больше тогда не удерживало вас в Великобритании, почему вы не остались в Европе, мисс Лайджест? Не могу поверить, что не поступало достойных предложений о замужестве.

Она, видимо, не почувствовала себя польщенной этими словами и испытующе посмотрела на меня:

— Достойные предложения были в достаточном количестве, но ни одно из них меня не заинтересовало настолько, чтобы я решилась изменить свою жизнь. Что касается Великобритании, то я тоже поначалу думала, что ничто меня здесь не держит, но со временем поняла, что ошибаюсь: мне захотелось семейного тепла, а отчим продолжал писать письма и просил вернуться домой, кроме того, я получила выдающееся по английским меркам литературоведческое и филологическое образование, и здесь оно имело уйму путей применения в отличие от Европы, где подобных специалистов даже тогда было гораздо больше. Да и вообще, я уже принадлежала к известному английскому роду Лайджестов и понимала, что с этим именем на родине можно продвинуться дальше и заниматься тем, что интересно. Ходите, мистер Холмс, а то я съем вашу ладью!

— Спасибо за предупреждение!

Минут десять мы играли молча.

— Отчим принял вас с радостью, когда вы вернулись? — спросил я, наконец.

— Да. Он, должно быть, чувствовал приближение старости и поэтому был рад постоянно иметь мое общество, а мне было нетрудно находиться рядом с ним. Правда, вскоре по возвращении я познакомилась с Гриффитом Флоем, и он не давал мне скучать, заметно оживляя обстановку своими деяниями. Отчим же поощрял все мои занятия и возражал лишь против долгих отлучек.

— Вы уезжали куда-то?

— Ну, временами приходилось порядком поездить по стране, чтобы получить желанный экземпляр… Полиграфия быстро стала самой сильной моей страстью. В чем дело, мистер Холмс?

Неожиданная мысль заставила меня выпрямиться. С самого начала, в тот самый момент, когда на Бейкер-стрит доставили телеграмму мисс Лайджест и когда я спросил Уотсона о том, почему эта леди считает, что ее имя должно говорить мне о ее деле, я каким-то отдаленным чувством понимал, что слышал ее имя раньше и что сам произносил его… Разумеется! Элен Дж. Лайджест — автор монографии «Британская полиграфия», которая давно стояла у меня на полке, и к которой я несколько раз обращался за справками в своих расследованиях! Подумать только, теперь эта женщина сидит передо мной и не просто сидит, а является моей клиенткой!

— Боже мой, мисс Лайджест! — сказал я, смеясь. — Как я мог не вспомнить вас сразу? Я читал ваш труд, и он даже украшает мою библиотеку, но ни ваша телеграмма, ни визитная карточка, ни даже слова Грейс Милдред о том, что вы пишете научные статьи, не освежили мою память. Только теперь я вспомнил, где видел ваше имя раньше!

— Ну, вот видите! — улыбнулась она. — Озарение за озарение.

— Если бы моя память не играла со мной в такие игры, и если бы я прочел статью о вашем аресте на неделю раньше, я бы, наверное, сам, не медля ни минуты, предложил вам свою помощь. Во всяком случае, теперь передо мной стоит вдвойне важная задача: я не просто должен освободить женщину от несправедливого обвинения, но и спасти для Англии выдающегося ученого!

Она рассмеялась.

— Выходит, вам понравилась моя работа, мистер Холмс?

— О, да! Я нашел в ней множество нового и полезного. И, кроме того, мне чрезвычайно импонировал ваш стиль.

— Вы даже не представляете себе, как приятно это слышать! — мисс Лайджест в очередной раз убрала с поля мою фигуру и поставила на ее место свою черную.

— Будьте добры, еще коньяку, мистер Холмс!

Я тоже сделал ход, уменьшив количество ее фигур на доске, и потянулся к графину:

— Знаете, мисс Лайджест, — сказал я, — теперь я, пожалуй, возьмусь за изучение вашей коллекции с умноженным интересом: будет чрезвычайно любопытно воочию увидеть то, о чем я читал. Однако я надеюсь, что вы простите мне мое невежество в некоторых вопросах.

— Я думаю, вы клевещете на себя, мистер Холмс.

— Ничуть.

— Многие знают о ваших разносторонних знаниях и интересах. Вам шах.

Я разрешил ситуацию на доске.

— Я стараюсь отовсюду брать то, что может пригодиться в моем деле, и не забивать голову лишней информацией. То же относится и к вашей книге: она понравилась мне, потому что оказалась полезной в вопросах полиграфической экспертизы. Если же вы вздумаете экзаменовать меня по вопросам полиграфии вообще, боюсь, я вас разочарую.

Мисс Лайджест сделала глоток, а остатки коньяку вылила в чайную чашку и залила чаем.

— Мне казалось, профессия сыщика требует самых что ни на есть обширных знаний, — заметила она.

— Убежден, что именно разносторонних, а не обширных!

— Но ведь, кроме вашей профессии, вы занимаетесь чем-нибудь? Что-то ведь должно вызывать ваш, так сказать, чистый интерес? Вам снова шах.

— Многое, что кажется мне интересным, так или иначе относится к сыску и криминалистике… Но вы правы, есть вещи, которые привлекательны сами по себе. Например, музыка.

— Значит, музыка, — закивала она, улыбаясь, но не отрываясь от доски.

— Да, музыка. И литература! Но в этой области я еще более привередлив. Однако в любом случае мне будет интересно услышать ваше мнение по некоторым вопросам.

Я смотрел на нее, ожидая ответа. Мисс Лайджест подняла голову и посмотрела на меня. Ее глаза не скрывали торжества:

— Шах и мат, мистер Холмс!

Скажу честно, я был поражен: я играл в шахматы немного, но никому и никогда не удавалось вот так обыграть меня! Даже мой брат одержал надо мной лишь несколько побед и всегда признавал мои способности к этой традиционно мужской игре. И вот теперь меня обыграла женщина! Конечно, я не придавал особого значения игре и больше был занят беседой с мисс Лайджест, но ведь и она все время говорила со мной, так что моему проигрышу решительно не было оправдания. Передо мной лежал побежденный белый король — доказательство непростительных упущений — и я не мог найти нужных слов.

— Вы, я вижу, не считаете меня достойным соперником, мистер Холмс! — сказала мисс Лайджест, снова расставляя шахматы. — Давайте-ка еще раз, и, прошу вас, играйте в полную силу!

Мы начали новую партию, и я выбросил из головы все посторонние мысли. Моему восхищению этой женщиной не было предела, и оно затмевало даже чувство задетого самолюбия. Теперь я просто целиком отдался игре.

Новая партия была куда более продолжительной, и, лишь окончив ее, мы заметили, что наступила глубокая ночь. На этот раз победа осталась за мной, и, прощаясь, мы с мисс Лайджест пожали друг другу руки в знак наступившего равенства сторон.

8

На следующее утро я спустился к завтраку, когда Уотсон уже сидел в столовой со свежей газетой.

— Доброе утро, Холмс, — сказал он, глядя на меня поверх газетных страниц.

— Надеюсь, вы хорошо спали?

— Да, спасибо. А как ваш медицинский опыт, Уотсон? Вы, кажется, пополняли его вчера.

— Представьте, случайно услышал от горничной об уникальном с точки зрения медицины случае здесь неподалеку и решил воспользоваться представившейся возможностью изучить его. Правда, вопреки обыкновению, пришлось платить деньги за осмотр, а не получать их.

— И каковы успехи?

— Удивительно! Вернувшись, я хотел поделиться с вами результатами, но дворецкий заявил, что вы уединились с мисс Лайджест в ее кабинете и затеяли партию в шахматы. Я решил вам не мешать. Кто вышел победителем?

— Не спрашивайте, Уотсон. Я до сих пор не могу прийти в себя: мы разыграли две партии и остались на равных.

— Вы, конечно, шутите, Холмс! Я, как вы помните, тоже пытался играть с вами и с уверенностью могу сказать, что не знаю вам равных.

— Зато я знаю. Ну, ничего! Это был хороший урок за мою излишнюю самонадеянность. Нужно будет сказать за него спасибо мисс Лайджест. А, кстати, где она? По-моему, мисс Лайджест в отличие от нас с вами, Уотсон, обычно не опаздывает к столу.

— Мисс Лайджест уехала куда-то. Дворецкий сказал, что она рано позавтракала и покинула Грегори-Пейдж еще до того, как мы встали. Так что садитесь, Холмс, по-моему, нас ждет аппетитный бекон!..

Мой путь лежал в направлении полицейского участка, и я преодолел его не больше, чем за полчаса. Лестрейда я застал в его кабинете за чтением каких-то бумаг.

— Доброе утро, Лестрейд, — сказал я, входя в помещение.

— Доброе, доброе, мистер Холмс, — ответил он мрачно.

— Похоже, все обитатели Грегори-Пейдж решили ни свет ни заря наведаться в полицию.

— Здесь была моя клиентка?

— О да, была!

— Как давно?

— Она сидела в коридоре еще до того, как я приехал. Честно говоря, мистер Холмс, я вам не завидую: имея такую клиентку, нетрудно свихнуться. Я сам уже недалек от этого, хотя и не живу в ее доме.

— Чего она хотела от вас?

— Подозреваю, что больше всего она хотела моей смерти! Ей, видите ли, с самого утра было необходимо получить разрешение на выезд в Лондон! Какого черта ей там понадобилось?

— Ну, вы напрасно кипятитесь, Лестрейд! — улыбнулся я.

— Она ведь молодая женщина, и у нее могут быть особые нужды.

— Шпильки, булавки… — закивал головой Лестрейд, притворно подыгрывая мне. — Не морочьте мне голову, мистер Холмс! Я сильно подозреваю, что это вы надоумили ее взяться за завещание!

— Ах вот как! Она сказала вам о завещании? Тогда я вовсе не понимаю вашего волнения, Лестрейд. Я действительно вчера напомнил мисс Лайджест о завещании ее отчима, и она решила с этим разобраться, не затягивая надолго.

— Ну, конечно, мистер Холмс! Почему бы и не напомнить бедной женщине о завещании? Не вам ведь сопровождать ее в Лондон и не вам ловить ее по стране, если ей вздумается сбежать!

Я искренне рассмеялся:

— По-моему, вы просто перенервничали, Лестрейд, — сказал я. — Моя клиентка слишком умна для такой глупости, как побег. Она хорошо понимает, что это отняло бы все шансы на оправдание и освобождение.

— Мне бы вашу уверенность, — проворчал Лестрейд, понемногу успокаиваясь.

— Так вы дали ей разрешение?

— Пришлось дать. Сначала я пытался объяснить этой несчастной женщине, что она и так доставляет нам массу хлопот, но она принялась спорить и даже угрожать мне жалобой. Чтобы покончить, наконец, с этим, я выдал ей это проклятое разрешение, приставил к ней полисмена и выставил отсюда.

— Ну, зачем вы так, Лестрейд? Будьте с мисс Лайджест помягче. Помоему, она этого заслуживает хотя бы тем, что находится под арестом.

— По мне, так к аресту прилагается одиночная камера, а не поездки в столицу!

— Ваши полицейские привычки здесь не подходят: перед вами не отпетые грабители и убийцы, а женщина, причем наделенная определенными преимуществами.

— Скажу честно, мистер Холмс, я бы предпочел иметь дело с десятком уголовников, чем с одной аристократкой, такой как ваша клиентка.

— Не вижу, чем она плоха.

— Господи, мистер Холмс, да это тысячи штучек, уловок и полная непредсказуемость! Впрочем, зачем я вам это объясняю? Вы и сами неплохо знаете женщин.

— Последнее время я начал в этом сомневаться.

Он раскурил сигарету и, посмеиваясь, обратился ко мне:

— А что, мистер Холмс, привело сегодня ко мне вас? То, что вы ищете свою клиентку, это понятно, но ведь не только же за этим вы меня навестили? Уж не хотите ли сказать, что вы уже приготовили мне ваше так называемое «новое объяснение всех имеющихся фактов»?

— К сожалению, нет. Но я хочу спросить вас, Лестрейд, об одной очень важной вещи. С вашего согласия я просматривал дело, если вы помните, но никаких данных на этот счет там не было. Возможно, вы не занесли это в протокол.

— Что именно?

— Вы ведь спрашивали свидетелей о том, где они сами были в момент, когда произошло убийство сэра Чарльза?

— Ну, я задавал этот вопрос некоторым из них. Однако мы говорили лишь о приблизительном времени, когда убийство могло быть совершено: между девятью и десятью часами вечера.

— Это я и имею в виду. Скажите мне в таком случае, где находился мистер Гриффит Флой на протяжении этого часа.

Лестрейд замялся:

— Я не спрашивал у него о подобных вещах.

— Почему?

— Он не выступает в деле даже в качестве свидетеля! И притом я не задал этот вопрос из соображений элементарного сострадания. Вы бы видели, какое потрясение он испытал от известия о смерти отца!

— Да, мне бы хотелось это видеть, — заметил я.

— Так что ничем не могу помочь в ваших изысканиях по этому делу, мистер Холмс! — съехидничал Лестрейд.

— Я это вижу, — ответил я мрачно.

— Но, надеюсь, предоставить мне на пару часов свод законов Британской Империи в вашей власти?

— О да! Читайте хоть до самого вечера, мистер Холмс. Вот они, а там за дверью специальное помещение, где вам будет удобно, — он расплылся в улыбке.

— Надеетесь найти лазейку? Что ж, желаю удачи.

Спрашивая о Гриффите Флое у Лестрейда, я в сущности и не надеялся на удачу, но все же был порядком раздражен ослиным упрямством инспектора и его насмешливым тоном. Я успокоился лишь, взяв с полки несколько огромных томов и устроившись с ними за столом.

Меня интересовали все возможные судебные исходы случаев, подобных тому, которым я в настоящий момент занимался. Конечно, я знал основной закон и содержание статьи, по которой Скотланд-Ярд выстроил обвинение, но мне хотелось разыскать что-нибудь, касающееся смягчающих и отягощающих обстоятельств, найти оправдательные прецеденты и разобраться в них. В итоге информации набралось даже больше, чем достаточно, но она была малоутешительной.

Как я и подозревал, сами по себе факты в их объективном виде могли и не дать достаточного основания для предъявляемого полицией обвинения. Однако те же самые факты, но переложенные на язык Лестрейда, выглядели ужасающе, и основная статья закона обрастала устрашающими деталями, лишь увеличивающими ее тяжесть. Одним словом, характер предъявляемого мисс Лайджест обвинения и даже его окончательная формулировка сильно зависели от личных установок и желаний инспектора, от того, что ему хотелось получить в итоге. Увы, я слишком хорошо знал, чего хочет Лестрейд.

Вместе с тем, у меня не нашлось бы достаточно оснований, чтобы обвинить полицию в предвзятости или недостаточной тщательности ведения следствия. И причина была не в том, что Лестрейд мастерски составил документы, лишив кого бы то ни было возможности найти подвох, а в том, что его собственные неудовлетворенные амбиции сделали дело достаточно гладким: он настолько хотел, чтобы убийца был у него в руках с уничтожающими уликами, что естественным образом верил, что первый же задержанный человек и есть убийца, а самые бросающиеся в глаза детали происшедшего и есть улики. Если бы Лестрейд вдруг самостоятельно нашел еще более яркие улики и человека, еще более подходящего на роль убийцы, он бы, несомненно, отпустил мисс Лайджест и назвал бы произошедшую замену естественным ходом следствия. Но все мои попытки заставить его взглянуть на ситуацию другими глазами, могли лишь разрушить его собственные представления о себе как о выдающемся детективе и потому вызывали столь бурное отторжение.

Мне же в итоге оставалось установить истинную картину происшедшего и преподнести ее Лестрейду так, чтобы он был искренне уверен, что сам нашел разгадку. С этой мыслью я и покинул полицейский участок.

На пути к вновь поставленной цели я имел существенное препятствие: Гриффит Флой уехал на неопределенный срок, и мне не удалось узнать, как именно он объясняет свое отсутствие в Голдентриле в час убийства. Не зная его алиби, было трудно найти в нем слабое место. Однако я решил, что могу попытаться кое-что сделать, не дожидаясь возвращения мистера Флоя.

Я отправился побродить по той части деревни, которая лежала ближе всего к Голдентрилу и которая была связана с ним тропинкой, идущей через рощу. Если Гриффит Флой действительно совершил убийство и скрылся из своего поместья, то ему было гораздо безопаснее уйти именно через калитку в этой части парка, а не через противоположную, которая выходила на большой пустырь и центральную дорогу, ведущую к железнодорожной станции и весьма оживленную по вечерам. Пройти незамеченным там было совершенно невозможно, а здесь такой шанс явно имелся. Мистер Флой вполне мог знать, что горничная принесет чай или что-то другое сэру Чарльзу и, обнаружив его мертвым, немедленно пошлет за полицией. Во всяком случае, он справедливо предполагал, что ему придется скрыться не больше, чем на пару часов. Но при этом он, конечно, не мог провести эти часы просто отсиживаясь в роще, ведь, чтобы потом войти в Голдентрил со стороны центральных ворот, ему пришлось бы пройти с полмили у всех на виду. Сделать круг около собственного дома или какой-то другой маневр на местности ему тоже не удалось бы по той причине, что эта самая местность была слишком густо заселена и слишком оживлена в летнюю пору. Оставалось одно — найти такое пристанище, которое при даче показаний выглядело бы естественно, в котором бы впоследствии сказали, что он зашел туда гораздо раньше, чем было совершено убийство, и которое можно было бы прилюдно покинуть, дабы иметь дополнительных свидетелей своего алиби. Таким образом, имея в ближайшей к Голдентрилу части деревни мало-мальски знакомого человека, вручив ему несколько хрустящих банкнот за соответствующие показания и посулив регулярное вознаграждение на все время официального следствия, такое алиби можно было себе обеспечить.

Я отлично понимал, что каждый живший в этих ближайших к Голдентрилу домах имел бы полное право прогнать меня метлой вместо того, чтобы отвечать на вопрос, не у него ли был Гриффит Флой во время смерти своего отчима. Поэтому я решил ограничиться простой информацией о том, кто живет в этих домах, и стал поочередно стучаться в них, представляясь то потерявшимся в деревне приезжим, то агентом по надзору за земельными разделами. Я надеялся, что сам внешний вид местных жителей и простые расспросы что-нибудь подскажут мне, укажут на потенциального соучастника.

Хозяева домов оказались примитивными объектами для визуального анализа. К тому же, все они были довольно однообразны, и с каждым новым домом оставалось все меньше надежды обнаружить хоть сколько-нибудь подозрительную личность. Здесь жили несколько одиноких старушек, которые не имели даже прислуги и ни за какие деньги не стали бы скрывать постороннего. Рядом доживал свои дни больной старик, который не смог бы не то что солгать полиции, но даже запомнить предложенную ложь. За ним стоял дом поварихи из Голдентрила, которая вела себя настороженно, но, я точно знал, была в поместье хозяев в час убийства. Муж ее был прикован к постели, а никакой привлекательной дочери или алчного сына, способного позариться на грязные деньги, не было вовсе. Один дом оказался заколоченным, два следующих — оставленными под присмотр некоей старушке до возвращения хозяев. Эта старушка жила в предпоследнем доме и была сущим ангелом. Она могла бы вызвать подозрения именно своей кажущейся безобидностью, если бы не была в гостях у соседки в день убийства. Мне показалось невероятным, чтобы Гриффит Флой доверил свою жизнь двум немощным и почти выжившим из ума женщинам. Последний дом также принадлежал очень старой женщине, которая вышла на порог и даже пыталась говорить со мной, но это давалось ей с явным трудом и выдавало старческое слабоумие, так что я предпочел поскорее распрощаться с ней.

Пришлось остаться ни с чем. Я выпил пива в «Серебряном быке» и даже проверил невероятную версию о том, что именно трактир каким-то образом стал убежищем мистера Флоя. Когда надежды не осталось, я отправился в Грегори-Пейдж.

На проселочной дороге меня обогнал экипаж мисс Лайджест. Проехав еще несколько метров, он остановился. К некоторому моему удивлению, мисс Лайджест не предложила мне доехать до Грегори-Пейдж с ней, а предпочла выйти и пойти пешком. Я помог ей спуститься и тут же увидел следом выходящего из экипажа полицейского констебля.

— О, мистер Джеферсон, вы уже покидаете меня? — обратилась к нему мисс Лайджест.

— Да, мисс, — ответил констебль, словно и не замечая обращенного к нему ироничного тона, — моя задача — сопровождать вас только вне пределов этой местности. Спасибо, что довезли до развилки. До свидания, мисс.

— До свидания, Джеферсон, — усмехнулась мисс Лайджест, — сообщите мистеру Лестрейду, что я была послушной арестанткой.

Констебль пошел по дороге к полицейскому участку, экипаж поехал к Грегори-Пейдж, а мисс Лайджест, наконец, повернулась ко мне. Ее лицо выражало искреннюю радость от встречи, и я поймал себя на том, что невольно улыбаюсь в ответ. Действительно, в день, полный неудач, было приятно вновь встретить ее, тем более, что она, как всегда, была потрясающе красива.

— Добрый день, мисс Лайджест. Как ваша поездка?

— Скверно, мистер Холмс.

— Общество констебля вам досаждало — это легко понять.

— Нет, дело не в этом. Джеферсон даже немного скрасил эти концы поездом до Лондона и обратно. Правда, он был не слишком кстати во время моих визитов.

— Вы посетили кого-то, помимо нотариусов?

— Да, — она поспешила избежать дальнейших расспросов на эту тему, — но большую часть времени я, конечно, была в адвокатской конторе. «Скверно» относится именно к этому.

— Вы получили меньше, чем ожидали?

— Я не получила ничего. Не удивляйтесь, мистер Холмс, отчим на самом деле оставил мне почти все свое состояние, но адвокаты определенно не торопятся с бумагами.

— Почему?

— Очевидно, боятся двойной работы: кто знает, возможно, придется отписывать деньги в казну.

— Не шутите так, мисс Лайджест, — сказал я укоризненно.

— Мне бы хотелось, чтобы вы верили в успех того, чем я занимаюсь.

— Простите, если я обидела вас, мистер Холмс!

— Вы меня не обидели, мисс Лайджест. Скорее заставили беспокоиться о состоянии вашего духа.

— Вам не стоит беспокоиться: если уж я пережила эти последние десять дней, наглость адвокатов не помешает мне жить дальше.

— В конце концов, пока деньги не очень нужны вам.

— Ошибаетесь, мистер Холмс. В Грегори-Пейдж вряд ли найдется даже тысяча фунтов наличными, а ведь мне еще предстоит оплатить вашу работу.

— Ну, пока вам еще не за что платить. И я не думаю, что моя работа будет оплачиваться четырехзначными цифрами.

— Поверьте, когда я снова стану свободной, мистер Холмс, количество цифр на вашем чеке не будет иметь для меня особого значения, — ее первая радость от встречи улетучилась, и она снова смотрела на меня своим стальным взглядом, вежливым, внимательным, но удивительно холодным.

— А, вот и вы, Келистон! Который сейчас час?

— Без четверти пять, миледи.

— Распорядитесь, чтобы подавали чай, и принесите для меня что-нибудь: печенье, хлеб с изюмом, немного сыра… Ну, вы и сами знаете. Я не ела ничего с самого утра.

— Слушаюсь, миледи.

— Доктор Уотсон здесь?

— Да, миледи.

— Тогда напомните ему, чтобы спускался к чаю. Можете идти.

Он поклонился и ушел исполнять приказания.

Мисс Лайджест на ходу сняла шляпу и безукоризненно чистые даже после дороги перчатки.

— Вас, мистер Холмс, я даже не спрашиваю, останетесь ли вы на чай, — сказала она, улыбаясь.

— Полагаю, вы свободны сегодня вечером.

— Да, я свободен и предлагаю вам партию в шахматы после обеда. Разумеется, если ваши дела позволят это.

— У меня нет таких дел, которые я не могла бы отложить ради игры с вами. Но я боюсь, что нам не хватит времени. Почему бы не начать сразу после чая?

— Я предполагал, что вы захотите отдохнуть после вашей поездки.

— Наш с вами турнир и будет для меня отдыхом. Вы не представляете себе, мистер Холмс, как я рада возможности играть с вами!

— Это взаимно!

Чай был отменным, но мы оба быстро выпили его и поднялись в кабинет. Мисс Лайджест была в прекрасном расположении духа, полна энтузиазма и щедра на остроумные замечания. Расставляя шахматы, она рассказала мне о своей поездке и о деталях завещания. Я же рассказал ей о своем визите в полицейский участок.

— Похоже, Лестрейд ужасно зол на вас, мисс Лайджест, — сказал я.

— Я зла на него не меньше. Представьте только, каково это — ходить по городу в сопровождении полисмена! Готова поспорить, это сделали из одного только желания доставить мне неудобства! До последних событий я редко имела дело с полицией и никогда не предполагала, что там работают такие посредственности, как Лестрейд.

— В этом вы, пожалуй, правы. Но, возможно, вам стоило попросить меня сопровождать вас к инспектору, и тогда он, наверняка, стал бы меньше упорствовать. Во всяком случае, я бы быстро убедил его, что вы не собираетесь сбежать.

— Он так подумал? Он опасался, что я брошу все и сбегу неизвестно куда?

— Он привык иметь дело с настоящими преступниками и поэтому до сих пор не может привыкнуть, что вы, будучи под арестом, пользуетесь относительной свободой.

— Знаете, мистер Холмс, эту относительную свободу для меня отстоял мой отчим: он подал прошение судье, и ему не смогли отказать. Я опасаюсь, что теперь, когда его больше нет, я в любой момент могу оказаться за решеткой.

— Ваши опасения напрасны: приказ о домашнем аресте предусматривает такое содержание подозреваемого до самого суда. Условия ареста становятся строже, как правило, после случая побега или каких-то других чрезвычайных нарушений.

— Еще одна такая стычка с Лестрейдом, как сегодня утром, и, боюсь, у меня будет такое нарушение, — усмехнулась мисс Лайджест.

— Я вам этого искренне не советую: Лестрейд обожает муштровать арестованных и учить их дисциплине.

— Я уже успела в этом убедиться. Интересно, что-нибудь другое он умеет делать так же хорошо?

— Он умеет допрашивать свидетелей, правда, при этом не способен ни по-настоящему вникать в произошедшие события, ни прогнозировать их. Сегодня, например, я попытал счастья и спросил у него, что сказал полиции Гриффит Флой о месте своего пребывания во время смерти сэра Чарльза…

— Полагаю, инспектор не потрудился узнать у него об этом.

— Да, его вдруг одолело глубокое сочувствие к судьбе несчастного молодого человека.

— Боже мой, это было бы ужасно смешно, если бы так близко меня не касалось! Что же теперь делать? Неужели придется ждать возвращения Гриффита Флоя, чтобы спросить у него, где он был, когда погиб его отец?

— Я сегодня попытался кое-что сделать, не дожидаясь его возвращения, но попытка оказалась неудачной.

Я рассказал мисс Лайджест о калитке в рощу рядом с Голдентрилом и о своих умозаключениях на предмет того, каким образом Гриффит Флой мог раздобыть себе алиби. Я поведал ей и о хозяевах близлежащих домов, которые совершенно не подходили на роль укрывателей. Мисс Лайджест знала лишь нескольких из них и подтвердила, что все они действительно одиноки и чрезвычайно законопослушны. Об остальных она не могла ничего сказать.

— Может быть, вы сами можете предположить, кто оказал такую услугу мистеру Флою? — спросил я ее.

— Подумайте, мисс Лайджест! Возможно, у него где-то поблизости живет друг или просто приятель? Или же здесь обитает некто известный всем, кто был бы жаден до денег и не погнушался преступным соучастием?

— Откровенно говоря, я не знаю, есть ли у Гриффита Флоя настоящие друзья. Однако приятелей и тех, кто оказывает ему услуги, в округе достаточно. Правда, все они живут довольно далеко от Голдентрила. Точные адреса мне неизвестны, но я могу назвать имена, а уж вы спросите хотя бы в трактире, где именно они проживают.

— Погодите минуту, я достану записную книжку. Диктуйте!

Мисс Лайджест перечислила пять имен и выразила сожаление, что ничем больше помочь не может.

— Что касается известных всем подозрительных субъектов, — сказала она, — то их тут предостаточно, но они все до единого дебоширы и пьяницы. Гриффит Флой отнюдь не глуп и не стал бы доверять свое алиби таким людям.

— Что ж, мне остается проверить тех, кого вы перечислили, хотя… Возможно, получится и кое-что еще.

Мисс Лайджест с любопытством взглянула на меня, но не стала задавать вопросов. Я сделал очередной ход и откинулся в кресле.

— Знаете, мисс Лайджест, — сказал я, — мне очень не хватает знакомства с мистером Гриффитом Флоем. Я вынужден как-то объяснять его поступки, пытаться понять его логику и проследить цепь его рассуждений, не имея собственного представления о том, что он вообще из себя представляет. Каков он? Что вы о нем знаете?

Мисс Лайджест подняла брови, стараясь сосредоточиться на игре:

— Он именно то, что я сказала вам при нашей первой встрече.

— Это было весьма исчерпывающе, но мне бы хотелось услышать ваши пояснения, мисс Лайджест. Способен ли он, по-вашему, на хорошо обдуманные действия? Как далеко простирается его самонадеянность? Каковы его слабости?

Она переставила фигуру и внимательно посмотрела на меня:

— Я уверена, что мистер Флой способен продуманно действовать и предугадывать поступки других людей особенно там, где дело касается его интересов. Он не отличается сдержанностью, вспыльчив и нетерпелив, но, если цель того заслуживает, способен на неожиданные поступки. А интересов у него много: насколько я знаю, в Штатах он увлекался карточными играми, но здесь наш бридж казался ему смешным и он не принимал в нем участия; он любит денежные игры на бирже, бильярд и обожает тратить деньги (справедливости ради надо сказать, что жадность не входит в число его пороков); он любит женщин и привык менять их, как перчатки; еще он любит дорогое вино и хорошую еду, если вам это интересно… Он легко использует людей, если представляется такая возможность, и, вообще, предпочитает, чтобы все было под его контролем. Самонадеянность его простирается так далеко, что никто не имеет о ней полного представления: он всегда уверен в своей правоте, ненавидит проигрывать даже в мелочах и вечно думает, что рано или поздно добьется всего, чего хочет. В нем много лоска, но он не похож на избалованных столичных пижонов. Он много говорит, но никогда не договаривает. У него хорошее воспитание, но отвратительные манеры и ни капли такта…

— И он способен на насилие?

— Я уверена, что да, но это крайняя мера, которая ему требуется не так уж часто: он успевает получить все, что угодно, давлением и обманом.

— Но ему верят?

— Если это нужно ему, он заставляет поверить.

— Он хороший актер?

— Не думаю. Ему не требуется играть: он всегда остается самим собой и предпочитает довлеющую силу своей персоны любым другим методам.

— Значит, вы говорите, Гриффит Флой может управлять событиями и заставлять других верить в то, что выгодно ему?

— Да.

— И он не отличается мягкосердечностью?

— Нет.

— Тогда я вынужден огорчить вас, мисс Лайджест. Боюсь, ваш отчим умер по вине Гриффита Флоя, и это вполне можно назвать убийством, хотя и трудно доказать.

Мисс Лайджест растерянно нахмурилась:

— Но мне казалось, доктор сказал…

— Я не опровергаю слова доктора, мисс Лайджест. Я говорю вам другое: сэра Джейкоба, наверняка, можно было спасти, но Гриффит Флой намеренно не сделал этого и потому виновен в его смерти, хотя и косвенно. Должно быть, Гриффит Флой был не очень-то разборчив в словах, и у вашего отчима действительно случился приступ вследствие необычайного волнения. Однако, когда он упал и потерял сознание, мистер Флой не сразу позвал на помощь. Келистон ведь не слышал ни звука падения тела, ни стонов; он слышал лишь крики мистера Флоя о помощи и не мог знать, сколько времени прошло с тех пор, как ваш отчим потерял сознание.

— Но как вы узнали, что он сделал это не сразу?

— Я осмотрел комнату, пока вы с Лестрейдом беседовали внизу, и нашел пепел от выкуренной сигареты на внешней стороне подоконника, — я сделал паузу, желая получше подобрать слова. — Одним словом, мисс Лайджест, Гриффит Флой успел выкурить сигарету, прежде чем позвать на помощь.

— А почему вы не допускаете, что он курил во время разговора?

— Потому что в этом случае он бы стряхивал пепел в пепельницу и туда же бросил окурок. Пепельница стояла на самом видном месте посередине стола, а он судя по всему сидел на стуле рядом.

— Но почему после того, как отчим упал, он стал курить у окна? Он мог бы воспользоваться этой самой пепельницей!

— Курить возле умирающего человека? Думаю, даже он не был на это способен. Мистер Флой предпочел отвернуться и сделать глоток свежего воздуха.

Мисс Лайджест в печальной задумчивости подперла лоб рукой.

— Я не настаиваю на своих догадках, мисс Лайджест, — сказал я, — но они кажутся мне в высшей степени правдоподобными.

— Мне тоже, мистер Холмс, и, честно говоря, я не очень удивлена. Как только Келистон сказал, что в момент кончины отчим был с Гриффитом Флоем, я стала подозревать, что он приложил свою руку к этой смерти.

— Простите, что испортил ваше настроение, мисс Лайджест.

— Не извиняйтесь, вы просто вернули меня на землю, — улыбнулась она.

— А то все было неправдоподобно хорошо: беседа, чай, шахматы… Кстати, ваш ход.

Я передвинул пешку.

— Однако меня интересует и другое, — сказал я. — О чем заговорил Гриффит Флой с вашим отчимом, что тот так сильно разволновался? Если бы он просто вел себя некорректно и затевал ссору, сэр Джейкоб отвечал бы ему тем же. А, между тем, громких голосов никто не слышал…

— Я не знаю, что они могли обсуждать. Раньше они общались почти исключительно в чьем-то присутствии и то умудрялись обменяться грубостями.

— И зачем, вообще, Гриффиту Флою нужна была смерть вашего отчима? Они не любили друг друга, но одно это, согласитесь, не повод.

Мисс Лайджест как-то странно посмотрела на меня:

— Этого я тоже не знаю, мистер Холмс, — ответила она, а я внезапно почувствовал себя вблизи от чего-то очень важного.

— Кроме того, вряд ли простым совпадением явилось то, что мистер Флой приехал к вашему отчиму в день предстоящей дачи последним показаний. Скорее всего, он не хотел, чтобы ваш отчим о чем-то рассказал полиции, и успешно предотвратил это. Вы действительно ничего не знаете об этом?

— Нет, мистер Холмс. Если бы я знала что-то, что могло бы повредить Гриффиту Флою, уверяю вас, я не стала бы это скрывать.

— Охотно верю, мисс Лайджест. Вам шах!

Она удивленно вскинула брови и стала раздумывать над доской.

— Похоже, сегодня у вас лучше получается совмещать игру и беседу со мной, — мистер Холмс, — заметила она, чуть улыбаясь.

— Я и не заметила угрозы. Все же вы страшный противник!

— Я говорил с вами о не самых приятных вещах, и вы были немного рассеянны.

— Ерунда! Вы просто очень хорошо играете.

— Я надеюсь все же, что не слишком расстроил вас своими умозаключениями.

— Нет, мистер Холмс, вы даже помогли мне. Помните, как у Спинозы? Affectus, que passio est, desinit esse passio simulat que eius claram et distinctam formamus ideam.^[861]

Мы с ней просидели за шахматами до половины двенадцатого и успели разыграть несколько партий, прервавшись лишь для того, чтобы перекусить.

В этот вечер мы узнали многое друг о друге. Мы говорили о древней и современной литературе, о живописи и музыке, о медицине, криминалистике и полиграфии, о многих совершенно обычных вещах, и мне было удивительно хорошо в обществе этой женщины. Она обладала быстрым умом и глубокими знаниями в самых разных областях науки и искусства. Она была интересна мне своим интеллектом и личными качествами. Как объекту аналитического исследования мисс Лайджест не было равных, и я с удовольствием изучал причудливые хитросплетения ее натуры, еще не отдавая себе отчета в том, чем это может для меня обернуться.

9

На следующее утро я снова застал в столовой только Уотсона.

— Похоже, мы с вами снова будем завтракать вдвоем, — сказал я.

— Да, похоже на то. Но на этот раз я не знаю, где мисс Лайджест.

— Тогда будьте любезны, позовите Келистона.

Дворецкий предстал перед нами по первому зову. На мой вопрос о том, где сейчас мисс Лайджест, он ответил, что не знает:

— Она не давала мне никаких распоряжений, сэр. После того, как вы вчера попросили кофе в кабинет, она сказала, что я могу быть свободен, а сегодня я ее не видел.

— Но она не уехала?

— Нет, она не покидала дом, сэр. Я бы знал об этом.

— Спасибо, Келистон, можете идти. Нам больше ничего не нужно.

Мы с доктором позавтракали и обменялись новостями, но мисс Лайджест так и не появилась, а слуги, очевидно, не решались искать ее, боясь потревожить.

Около половины одиннадцатого я поднялся на второй этаж и прошел в конец коридора, где располагалась библиотека мисс Лайджест. Что-то подсказывало мне, что я могу найти ее здесь.

Так и случилось: постучав и не получив ответа, я вошел в комнату, обогнул два стеллажа с рукописями, а затем увидел большой письменный стол и, наконец, саму мисс Лайджест… Она лежала в кресле перед столом, запрокинув голову, и с пером, повисшим в пальцах. Она спала. Видимо, проработав здесь всю ночь, она так и уснула, не успев вспомнить о кровати.

Меня охватило странное чувство: я внезапно ощутил всю глубину ее уникальности и понял, что мисс Лайджест каким-то образом вышла за рамки того, что я понимал под словом «женщина».

Ее правильное лицо сейчас сохраняло выражение расслабленности и slhpnrbnpemh, столь редко присущее наяву ее сильной и энергичной натуре. Я вдруг понял, что улыбаюсь от чувства, близкого к умилению.

Я смотрел на мисс Лайджест с минуту, а потом взял ее кисть за запястье, вынул перо и положил его на стол среди бумаг. Как только я опустил ее руку на подлокотник кресла, мисс Лайджест вздрогнула, вскинула голову и широко открыла глаза. Ее взгляд выражал удивление и испуг всего несколько мгновений, потом он принял свое обычное внимательное выражение.

— Доброе утро, мисс Лайджест, — сказал я, улыбаясь.

— Простите, я опять мешаю вашей работе.

Она несколько смущенно улыбнулась.

— Который час, мистер Холмс?

— Половина одиннадцатого.

— О, боже! Почему меня никто не разбудил?

— Все боялись потревожить вас.

— Кроме вас?

— Ну, я предположил, что вы можете быть здесь. И, кроме того, я чувствую себя немного виноватым.

— Почему?

— Не стоило сидеть за шахматами так долго вчера, но я ведь не знал, что после игры вам вздумается провести ночь за работой, и это, согласитесь, немного искупает мою вину.

Мисс Лайджест посмотрела на меня, потом на свое платье, заглянула в чашку со вчерашним кофе и встала.

— Вы завтракали, мистер Холмс? Ах, да! Конечно, завтракали. Тогда придется расплачиваться за непредусмотрительность одиночеством во время завтрака.

Она принялась приводить в порядок бумаги на столе.

— Вам, наверное, мое поведение кажется странным, мистер Холмс? спросила она, укладывая листы в аккуратные стопки.

— То, что я занимаюсь своими научными изысканиями по ночам, не заставляет вас относиться ко мне с опаской?

— Нет, мисс Лайджест, — улыбнулся я. — Я лишь пытаюсь понять, когда вы спите.

Она тоже улыбнулась после моих слов:

— Мне не нужно много сна: только несколько часов, чтобы восстановить силы. Кроме того, теперь я стараюсь создавать себе как можно более напряженный график работы, чтобы не оставалось времени лежать на диване, смотреть в потолок и жаловаться на судьбу.

— Но вам стоит подумать и о том, что такой режим подрывает силы, не говоря уж о здоровье.

— Вы говорите, как доктор Рэй! — усмехнулась она. — Наверное, общество мистера Уотсона со временем делает с вами свое дело, мистер Холмс.

— Уотсон тут ни при чем. Во мне говорят опыт и здравый смысл, мисс Лайджест. Поверьте, мой образ жизни отнюдь не отличается правильностью, и поэтому я знаю, что порой он приводит к усталости и меланхолии.

— О, мистер Холмс! Я ведь целыми днями занимаюсь только тем, что доставляет мне удовольствие! Между прочим, сегодня ночью я почти закончила свою статью для следующего «Бритиш Сайенс», и она получилась даже лучше, чем я ожидала. До завтра я ее непременно закончу, и, тогда вы, возможно, согласитесь ее прочитать… — она вопросительно посмотрела на меня.

— Я вижу, вас невозможно переубедить! Но статью вашу я прочитаю непременно.

— Это я и хотела услышать! Но вы, по-моему, хотите о чем-то спросить меня, мистер Холмс.

— А вы, видимо, научились безошибочно определять мои намерения, мисс Лайджест: вы правы, как и в прошлый раз. Я бы хотел спросить вас, кто из слуг в Голдентриле может больше всего знать о хозяевах?

Она пожала плечами:

— Наверное, Уиксбот: он служит там с давних пор и во многом разбирается. Однако все зависит от того, что именно и о ком из хозяев вам требуется выяснить. Сэр Чарльз, например, был человеком искренним и чрезвычайно открытым и вполне мог доверять дворецкому даже какие-то свои тайны, а Гриффит Флой другого сорта человек, и с ним в этом отношении придется сложнее.

Я кивнул:

— Спасибо и на этом, мисс Лайджест.

— Пожалуйста, мистер Холмс. Рада, если как-то помогла вам.

Я отправился в Голдентрил, чтобы встретиться с Уиксботом и в очередной раз побеседовать с ним. В рамках своихпопыток выяснить что-нибудь об алиби Гриффита Флоя я решил завести с дворецким доверительный разговор и спросить, не известны ли ему какие-то связи младшего мистера Флоя с местными женщинами. Принимая во внимание все услышанное об этом человеке, с моей стороны было закономерно предполагать, что он мог не особенно хранить верность своей возлюбленной, тем более что та не отвечала на его горячие чувства. Какая-то женщина, ставшая для Гриффита Флоя временной заменой предмету его страсти, вполне могла одновременно явиться и его укрывательницей. Разумеется, об истинных целях своих расспросов я не собирался распространяться и выдумал для своих вопросов благовидный предлог.

Уиксбот тепло принял меня и легко согласился поговорить на щекотливые темы при условии, что я никогда и нигде не упомяну о том, что будет сказано. Мои заверения в этом и в том, что данный разговор может быть полезен мисс Лайджест, окончательно подкупили дворецкого.

Однако пользы из всего этого никакой не вышло: я видел искреннее желание Уиксбота помочь мне, но он действительно ничего не знал. Я услышал, что мистер Флой очень старался убедить мисс Лайджест в своей любви, а мелкие интрижки если и были у него, то он о них ничего не знал. Однако он никогда не страдал от недостатка женского внимания и потому при желании легко мог найти кого-нибудь для мимолетного и тайного романа. Уиксбот сказал, что у сэра Гриффита когда-то была знакомая где-то неподалеку, с которой он поддерживал неопределенные отношения, а сэр покойный сэр Чарльз этого не одобрял, но ни имени, ни адреса этой женщины дворецкий предоставить не мог.

Уиксбот с моего согласия даже пригласил свою жену, которая была женщиной скромной и в высшей степени любезной. Она быстро прониклась идеей помощи правосудию, но тоже не смогла сказать чего-нибудь вразумительного.

На оба мои вопроса о том, могла ли какая-то служанка заинтересовать мистера Флоя и мог ли кто-то другой, живущий в доме, кроме дворецкого и его жены, располагать бОльшими сведениями о личной жизни хозяина, оба ответили отрицательно. Поблагодарив их за доверие и посильную помощь в моем расследовании, я велел не говорить никому о моих расспросах и покинул поместье.

Следующим шагом стала попытка разыскать приятелей Гриффита Флоя, имена которых мне накануне назвала мисс Лайджест. С этой целью я отправился в трактир и выложил перед стоящим за стойкой хозяином сверкающий шиллинг. Через пятнадцать минут мой список пополнился на три пункта, и я получил исчерпывающую информацию о месте проживания всех интересующих меня субъектов, а также некоторые полезные сведения об их жизни и характере отношений с мистером Флоем. Как я понял, большинство этих людей, как и говорила мне мисс Лайджест, действительно когда-то оказывали Гриффиту Флою разные услуги и за это получили его расположение.

Дальнейшие несколько часов я провел в разговорах с указанными лицами и в тщетной надежде узнать у них что-то, хоть сколько-нибудь соответствующее моим подозрениям. Знакомства мистера Флоя не вызвали моего одобрения: почти все посещенные мной молодые люди были ненадежны и подозрительны. Однако категорически никто из них не мог бы являться искомым укрывателем, и для такого вывода были весомые причины: четверо мужчин были женаты и провели интересовавший меня вечер со своими супругами и детьми, что было незамедлительно подтверждено кем-то из последних; один из молодых людей, вообще, находился в отъезде, что явно противоречило бы намерениям Гриффита Флоя относительно своего мнимого свидетеля; двоих из восьми не было дома, но их родные предоставили убедительную информацию о том, как и где эти люди провели вечер десятого августа; и, наконец, последний так называемый приятель быстро увязал мой вопрос со смертью сэра Чарльза и чрезвычайно испугался, тут же предоставив доказательство своего неотлучного присутствия дома в виде недостроенного сарая и велел удостовериться в его правдивости расспросом соседей. Все мужчины, как и следовало ожидать, жили далеко от Голдентрила. Но в любом случае, если кто-то из них все же помогал Гриффиту Флою, по всей логике он должен был сразу рассказать мне о том, что мистер Флой был у него в гостях вечером десятого августа, а не скрывать это, дабы потом не попасть в затруднительное положение.

Прогуливаясь после неудачных розысков по улицам деревни, я раздумывал над тем, что еще мне следовало предпринять. Пытаясь найти изъяны в своей версии и перебирая другие варианты, я решительно не мог понять, где ошибся и ошибся ли вообще. В целом все выглядело вполне логично, но никаких фактических подтверждений найти не удавалось, и это меня беспокоило.

На одной из улиц я увидел лавку старьевщика и, недолго думая, решил в скором будущем воплотить в жизнь старый прием, для которого в этом расследовании пока не находилось места… К немалому удивлению хозяина лавки, я предложил ему не принять старые вещи, а продать их мне. Он с подозрением поглядывал на меня из-под густых бровей, но все же за полсоверена выложил на прилавок несколько потертых штанов и многократно заштопанных сорочек. Услышав, что предложенные вещи слишком новые, он стал смотреть на меня еще менее дружелюбно и тем не менее в итоге нашел среди своего хлама грязный пуловер, имевший когда-то претензию на спортивный стиль, широкие штаны серого цвета с заплатой с одного боку вместо кармана и сюртук с такими швами по бокам, что, казалось, он вот-вот развалится на части. По моей просьбе он дополнил этот ансамбль помятой шляпой и убогими ботинками, которые выглядели еще более убого из-за своего яркого светло-коричневого цвета, над которым не было властно даже время. Видя удовлетворение на моем лице, старьевщик упаковал выбранные вещи в большой бумажный сверток и вручил его мне с видимым нетерпением.

— Ваша теория, Холмс, очень похожа на правду, — сказал мне Уотсон, когда вечером перед обедом мы с ним прогуливались по парку Грегори-Пейдж.

— Во всяком случае, она не грешит против логики и увязывает все факты воедино, — ответил я, раскуривая свою трубку.

— Однако наше расследование остановилось, и я пытаюсь найти тому причину.

— Причина очевидна, Холмс, — вам нужен Гриффит Флой.

— Я это знаю, но, согласитесь, с моей стороны было бы непростительным сидеть сложа руки даже тогда, когда его нет.

— Но что вы можете сделать?

— Я могу на основе логики, здравого смысла и имеющихся фактов предположить, каково алиби мистера Флоя, а затем попытаться это алиби проверить еще до того, как он вернется. Собственно именно этим я и был занят в течение последних дней.

— И что, никаких результатов?

— Абсолютно никаких. Либо что-то ускользнуло от моего внимания, либо я вообще на ложном пути.

— А третьего варианта быть не может?

— Может. Возможно, Гриффит Флой состряпал себе такое алиби, какое мне даже в голову не приходит, и он сам понимает, что оно настолько хорошо, что можно даже поездить по стране в свое удовольствие, а потом в случае чего заявить о нем и не бояться проверки.

— Но ведь, как вы сами говорите, убийство было неумышленным! Как за один или полтора часа можно было не только укрыться от постороннего глаза, но и как-то заполучить такое алиби?

— В том-то и вся загадка! Не зная лично мистера Флоя, я уже невольно проникся к нему своеобразным уважением.

Я рассказал Уотсону о том, что я предпринял в надежде найти хоть что-нибудь, и попросил его попытаться указать на причину моих неудач. Он подумал немного и признался, что не видит в моих рассуждениях никакой ошибки.

— Вот и я не вижу, — сказал я, выпуская дым изо рта, — и поэтому нам остается довольствоваться моей версией, пока не обнаружится что-то такое, что бы явно ей противоречило. В конце концов, вся эта игра наугад — только способ как-то приблизить окончание расследования и освобождение мисс Лайджест. Если мне так и не удастся выяснить, какое алиби себе заготовил мистер Флой, я просто подожду его возвращения и на это время найду себе другие занятия. Я уверен, что в этом деле гораздо больше темных пятен, чем кажется на первый взгляд, и именно ими мне тоже стоит заняться.

— Что вы имеете в виду, Холмс?

— Хотя бы мисс Лайджест.

— А что с ней? Вы думаете, она что-то скрывает?

— Я в этом уверен!

— Но что она может скрывать?

— Я думаю, она знает, почему Гриффит Флой хотел смерти ее отчима и почему он стремился не допустить, чтобы с сэра Джейкоба полиция сняла показания.

— Но Холмс! Это значит, что она знала о готовящемся убийстве, когда была у вас на Бейкер-стрит!

— Нет, Уотсон, я говорю, что она знает о мотивах некоторых поступков Гриффита Флоя и скрывает это от нас, но смерть отчима была для нее неожиданным и трагическим событием.

— Но зачем ей скрывать то, чего Гриффит Флой явно боится и что могло бы, возможно, подорвать его положение? Неужели она все же испытывает какие-то чувства к нему и поэтому его покрывает?

— Что ж, может быть, — согласился я уклончиво, — но я думаю, мисс Лайджест тоже невыгодно, чтобы то, что она скрывает, всплыло на поверхность. В этом их интересы совпадают.

— То есть они скрывают что-то, что объединяет их?

— Да, какую-то общую тайну.

— Господи, Холмс, что это может быть?

— Я не знаю, Уотсон, — ответил я, — но вам предстоит попытаться это выяснить.

— Мне? — удивился он.

— Да, вам. Я хочу, чтобы вы вернулись в Лондон, пошли в какую-нибудь библиотеку с приличным архивом и просмотрели подшивки основных английских и французских газет на несколько лет назад.

— Вы хоть представляете себе, сколько это займет времени, Холмс?

— При терпении и старании не больше двух-трех дней.

— И что я должен искать?

— Я не знаю, Уотсон.

— Вы шутите? Хотите, чтобы я просто полистал газеты за несколько лет в поисках чего-нибудь интересного?

— Нет, вы должны попытаться найти какую-нибудь заметку о мисс Лайджест, которая бы дала возможность приблизиться к их с мистером Флоем тайне. Она принадлежит к высшему обществу, хотя и не вращается в нем регулярно, и любое выходящее из ряда вон событие в ее жизни могло быть отражено в прессе. Может быть, вы и правы, и они были помолвлены… Но вы, разумеется, должны быть готовы вообще ничего не найти.

— Но причем здесь французская пресса?

— Мисс Лайджест училась во Франции и провела там несколько лет. Не волнуйтесь, Уотсон, работы не так уж много: во-первых, во всех газетах вас будет интересовать только светская и хроника, во-вторых, газеты за этот год можете вообще не смотреть — если бы наша клиентка как-то выделилась недавно, об этом бы упомянули сейчас, когда она арестована.

— Но если Гриффит Флой приехал в Великобританию только три года назад, мне можно изучать газеты только за прошлый и позапрошлый года?

— Нет, Уотсон. Кто знает, как образовалась их общая тайна? Возможно, с мисс Лайджест что-то произошло гораздо раньше.

— Тогда это могло произойти и в ее детстве!

— Ну, не будем заходить так далеко. Десяти-одиннадцати последних лет ее жизни вполне достаточно.

— А может стоит просто напрямик спросить ее, что она скрывает и почему?

— Я два раза спросил ее, знает ли она почему Гриффит Флой хотел смерти ее отчима и почему он боялся его показаний. Она сказала, что ничего не знает.

— Но зачем вообще она обратилась к вам? Глупо было ожидать…

— Вы забываете, Уотсон, — перебил я его, — что когда она просила меня о помощи, ее отчим был еще жив. Она предполагала только расследование, связанное с убийством сэра Чарльза, где ей не нужно было рассказывать мне или кому-либо еще об этой тайне. То, что они оба скрывают, может не иметь никакого отношения к смерти сэра Чарльза, зато, в сущности, является причиной смерти сэра Джейкоба.

Уотсон задумчиво затянулся своей сигарой.

— Должно быть, примечательный человек этот Флой, — сказал он, — да и мисс Лайджест не назовешь заурядной личностью.

— В этом вы правы. Насколько я знаю с чужих слов, Гриффит Флой отличается большой духовной и физической силой, красив и обладает своеобразным характером. Еще он является обладателем несколько развязных американских манер, чем в корне отличается от нашей с вами очаровательной клиентки.

— О да! Мисс Лайджест истинная англичанка.

— Давайте свернем на эту аллею, Уотсон, а то мы опоздаем к обеду. Сколько у нас времени?

— Еще двадцать минут… Скажите, Холмс, что она собой представляет? Вы ведь провели с ней гораздо больше времени.

Я задумался над тем, что ему ответить: с момента нашего с ней знакомства я и сам много раздумывал над этим вопросом.

— Мисс Лайджест уникальный случай слияния острого ума, глубокой эрудиции и выдающихся талантов, — сказал я.

— Вы правы, Холмс, но, по-моему, в ряду ее уникальных качеств стоило бы отметить прежде всего ее удивительную внешность. В жизни не видел более красивой женщины!

Я улыбнулся:

— У меня есть глаза и они мне верно служат, Уотсон, но я вижу также и то, что притягательность этой женщины складывается из множества черт, которые дополняют друг друга и складываются в совершенно неповторимый феномен. Ее редкая даже для мужчин сила духа не мешает ей быть женственной, ее холодность и легкая отстраненность qnwer`~rq с открытостью и постоянным вниманием ко всему внешнему и живому… Она соткана из противоречий, но при этом удивительно цельна, а это вызывает мое восхищение.

Уотсон внимательно выслушал меня и посмотрел на приближающийся дом.

— Все это так странно, Холмс, — сказал он наконец, — мисс Лайджест и у вас вызывает симпатию, и при этом мы вынуждены в ней сомневаться. Вы хотите, чтобы я отправился в Лондон завтра?

— Да, если сможете. Я понимаю, Уотсон, что отправляю вас гоняться за догадкой, но это один из способов узнать хотя бы что-то.

— Хорошо, Холмс, в конце концов, я ведь взялся помогать вам и сделаю то, что мне по силам.

10

Назавтра, провожая доктора на станцию, я снабдил его более подробными инструкциями и попросил заглянуть в мою квартиру на Бейкер-стрит, чтобы узнать, не поступало ли на мое имя срочной корреспонденции. Он обещал все исполнить и с минуту махал мне рукой, когда поезд отправился.

Здесь же на станции я отправил своему брату Майкрофту большую телеграмму с просьбой при помощи своих связей разузнать хотя бы приблизительную дату предстоящего суда над мисс Лайджест. Я не знал, как скоро будет разрешено дело, и решил обезопасить себя и свою клиентку от неожиданностей. Мой брат был как раз тем человеком, который больше других мог помочь в такого рода делах и уже неоднократно делал это ранее.

Помимо послания к брату я отправил заказной срочной почтой два письма своим лондонским осведомителям (их имен я не называю по понятным причинам) и попросил их навести для меня все возможные справки о мистере Уиксботе, Келистоне, Гриффите Флое и его отце, а также о мисс Элен Лайджест и ее покойном отчиме. Несмотря на прошедшие несколько дней информации у меня было так мало, что я решил использовать для ее пополнения все доступные мне каналы и теперь был уверен, что, если кто-то из перечисленных людей когдалибо появлялся в криминальном мире или был упомянут в архивах Скотланд-Ярда, я непременно об этом узнаю.

На следующий день после второго завтрака я получил ответ от Майкрофта. Мой брат сообщал, что навести справки было нетрудно, что коронерского расследования по данному делу не будет и что суд присяжных намечен на пятнадцатое сентября. Он также попросил меня в телеграмме не говорить моей клиентке об этой дате, поскольку она не окончательна, а точное число в скором времени будет ей сообщено в письменном виде.

Днем позже пришли отчеты моих осведомителей. Оба клялись, что ни одна из интересовавших меня персон не имеет ни криминального прошлого, ни подозрительного прошлого вообще. Сообщалось лишь, что мистер Джейкоб Лайджест двенадцать лет назад имел дело с полицией, да и то косвенно: продавая какую-то свою ферму, он доверил сделку отпетому мошеннику и в результате выступал в суде в качестве истца. Ознакомившись с этой информацией, я вложил два чека в конверты и отправил их вечерней почтой.

Я сидел с трубкой в гостиной и курил, в очередной раз раздумывая над делом, когда вошла мисс Лайджест.

— Пойдемте в мой кабинет, мистер Холмс, — сказала она, — вы в последнее время отправляли и получали столько корреспонденции, что моя переписка показалась мне редкой и вялой, но я только что получила нечто, что будет вам интересно.

Мы поднялись в ее кабинет, и я заметил на столе несколько писем, одно из которых было вскрыто и развернуто на столе. Оно было написано на голубой почтовой бумаге, и концерт тоже был голубым. Мисс Лайджест жестом попросила меня сесть, а сама, к моему удивлению, подала мне не это письмо, а другой конверт, который оказался телеграфным.

— Вот, прочтите, мистер Холмс. Может быть, вы растолкуете мне, что это значит, — сказала она.

Я взял телеграмму и прочел вслух:

«Дорогая моя! Вынужден огорчить вас: мое возвращение пришлось отложить еще на одну неделю, а, может, и на чуть больший срок. Но скоро я непременно увижу вас. Надеюсь, вы уже успели соскучиться.

Ваш Гриффит»

Я усмехнулся, повертев телеграмму в руках, и возвратил ее мисс Лайджест:

— Он что всегда с вами так разговаривает? — спросил я.

— Нет, ну что вы! Это просто образец вежливости и такта с его стороны, — ответила она, смяв листок и зашвырнув его в корзину.

— Телеграмма отправлена из Йорка, — заметил я, — теперь мы по крайней мере точно знаем место его пребывания. Однако никто не может заставить его вернуться раньше, чем он сам пожелает… Кроме… Неплохая идея, мисс Лайджест!

— О чем вы?

— Я предлагаю вам написать ему по этому адресу. Правда, для этого придется извлечь конверт из корзины, — я встал и сам достал смятый телеграфный конверт.

— Вот посмотрите: «Лийярд Отель, 42».

— Вы хотите, чтобы я попросила его приехать пораньше, мистер Холмс? — нахмурилась мисс Лайджест.

— Я что должна на самом деле сообщить ему, что соскучилась?

— Это вовсе не обязательно. Просто вас он скорее послушается. Напишите, что он срочно нужен вам в связи с расследованием, что от этого многое зависит. Если и это не подействует, раздобудем полицейский бланк и попросим другими словами.

— Мне это не нравится, мистер Холмс, — я никогда и ни о чем его не просила!

— Я это понимаю и не могу вам приказать, но постарайтесь понять, насколько это могло бы быть нам полезно!

Она вздохнула и взяла у меня конверт:

— Наверное, вы правы. Только я прошу вас точно сказать, что написать, и тогда мне, возможно, не будет так противно.

— Я вам продиктую, мисс Лайджест. Но почему вы сказали, что удивлены телеграммой?

Она пожала плечами:

— Мне показался в высшей степени странным этот его любовный тон, ответила она.

— Я была уверена, что после случившегося Гриффит Флой уж точно оставит меня в покое, ведь для всех я теперь убийца его отца, и ему, чтобы не выдать себя, следовало бы тоже придерживаться этого мнения и держаться на расстоянии.

— Да, — кивнул я, — это действительно странно.

— По-моему, это еще и верх наглости! Неужели он не понимает, что я могу догадываться, кто настоящий убийца? Как он смеет пытаться продолжать какие бы то ни было отношения со мной — с тем, кого он сам подставил на свое место, место убийцы!

— Возможно, он смотрит дальше: теперь он может заявить, что любит вас, несмотря даже на предъявленное обвинение и на то, что вы убили его отца.

— Но зачем ему это, если, по его же плану, я должна оказаться за решеткой? Выходит, он сам сделал так, чтобы я оказалась обвиняемой, и после этого еще и пытается меня поддерживать своей мнимой любовью?

— Может быть, он поразмыслил и решил, что в его положении это будет выглядеть более естественно. Или же он действительно настолько нагл и самонадеян, что даже не думает, что вы можете его подозревать, и надеется воспользоваться вашими бедами.

— Что вы хотите сказать? — спросила мисс Лайджест, испытующе глядя на меня и откидываясь в кресле.

— Возможно, Гриффит Флой верит, что вы будете более благосклонны к нему теперь, когда он, вопреки всем ожиданиям, проявит к вам жалость и понимание и когда вы остались совершенно одни.

Она долго молчала, сохраняя на лице бесстрастное выражение, а потом вдруг улыбнулась и с неожиданным теплом в глазах посмотрела на меня:

— Но я ведь не настолько одинока сейчас, — сказала она, — вы рядом со мной, мистер Холмс.

Это прозвучало как вопрос, и было понятно, что она ждет от меня ответа.

— Разумеется, мисс Лайджест. Будьте уверены, что, пока это так, вам ничто не угрожает. И я не думаю, чтобы Гриффит Флой стал позволять себе какие-то нападки, когда здесь я, полиция и доктор Уотсон.

Она покачала головой, продолжая улыбаться, и в этой улыбке появился какой-то особый нервный оттенок:

— Вы его не знаете, мистер Холмс, уверяю вас, не знаете…

11

День показался мне подходящим для того приключения, которое я задумал несколько дней назад. Я достал из шкафа купленный у старьевщика сверток и облачился в этот экстравагантный наряд. Немного купленного накануне грима на лице, небритые щеки — и я сам с трудом узнал себя в зеркале.

Дождавшись момента, когда Мэри ушла, шурша своим платьем, в спальню мисс Лайджест, а дворецкий неспешно прошествовал в библиотеку, я покинул свою комнату, быстро спустился вниз и покинул дом. Сразу же свернув на боковую дорожку парка, я скрылся из вида, не позволяя кому-либо меня заметить. На дороге я нашел хорошую прямую палку и взял ее с собой, чтобы убедительней изображать хромоту.

Я любил это странное ощущение, которое появлялось всякий раз при перевоплощении: все окружающие воспринимали меня иначе, и сам я начинал жить новой жизнью с другими привычками и изменившимися возможностями. На этот раз разница между мистером Шерлоком Холмсом и Джеком Стоуном, как я собирался назваться в случае необходимости, была особенно разительна. Я словно попал в другой мир: те, кто прежде раскланивался передо мной, теперь брезгливо обходили или взирали с нескрываемым равнодушием, большинство обращаемых на меня взглядов тут же принимало иное направление.

Этим своим маневром я хотел узнать как можно больше о мисс Лайджест. Я собирал сведения обо всех участниках трагических событий, но досье на мою клиентку как-то само по себе стало отдельной задачей. Ощущение, что от меня скрыто нечто очень важное, не давало мне предаваться безделью даже в отсутствие Гриффита Флоя.

Я дохромал до «Серебряного быка», взял себе кружку пива и уселся в дальнем углу. По моим наблюдениям, в это время дня здесь собирались любители поболтать до завтрака, и я не ошибся: за соседним столом сидели три фермера и два сквайра, одного из которых я запомнил в день похорон мистера Лайджеста, за ними — какие-то торговцы, очевидно, не из здешних мест, а слева от меня завтракал какой-то молодой человек. Все, кроме этого человека, громко разговаривали, так что мне почти не приходилось прислушиваться.

— Признайся, Джозеф, — сказал толстый фермер своему приятелю, — Польди от тебя не очень-то в восторге?

— Да, Родж, ты прав, — угрюмо ответил тот, — глупая, как все женщины, и худая к тому же, черт бы ее побрал.

— Наверное, тебе стоит снова попытать счастья с Терезой Уайт, — заметил третий фермер, — она, по-моему, была не прочь стать миссис Менсон.

— Зачем ему эта старая дева? — вмешался толстый фермер. — Наш Джозеф найдет кого-нибудь получше. Не вешай нос, приятель! Расскажи лучше, как прошли похороны сэра Джейкоба.

Джозеф вдруг забыл про свои неприятности и взялся рассказывать:

— Тут и говорить нечего, все прошло как положено: кругом цветы, надгробие мраморное, а пастор Уэйли произнес такую долгую молитву, что я чуть не заснул.

— Народу было много?

— Да, с похоронами сэра Чарльза и не сравнишь.

— Кто там был?

— Все, кто только мог, вся округа! Но было много незнакомых, которые понаехали из города.

— Его друзья из земельного общества?

— Не знаю, наверное. И еще один из тех двоих, что теперь живут в Грегори-Пейдж.

— Адвокатов леди Элен?

— Да, из них. Он постоянно шарил глазами туда-сюда — должно быть, высматривал кого-то.

— А сама леди Элен как? Плакала сильно?

— Черта с два! Слезинки не проронила. Стояла, как статуя, и надгробную речь произнесла совсем короткую.

— Что ни говорите, а настоящая ведьма! — сказал Родж, отпивая из кружки. — Может тебе, Джозеф, за нее взяться?

Фермеры дружно расхохотались, а один из сквайров неожиданно побледнел и ударил кулаком по столу:

— Не смейте говорить о мисс Лайджест без должного уважения! — гневно сказал он. — Она достойная женщина и заслуживает его.

— А кто с этим спорит? — удивился Родж, и вся компания снова разразилась смехом.

— Каково же теперь ее состояние? — спросил второй фермер, когда они успокоились.

— Говорят, почти сто пятьдесят тысяч фунтов! — доверительно сказал Джозеф, понизив голос.

Фермеры присвистнули.

— Куда ей столько? — задумчиво сказал Родж.

— Ведь ничего стоящего так и не купит. Подумать только, уйма денег напрасно пропадает!

— Скажешь тоже, не купит, — откликнулся второй фермер, — да она, наверное, покупает себе в столице такие безделушки, что тебе и не снилось! Всех твоих коров придется продать за пару таких штучек.

— Тебе, наверное, стоит так сделать, Джозеф! — не унимался Родж. — Глядишь, и Польди станет посговорчивей.

Смех фермеров снова заглушил все вокруг.

— Кстати, а мистер Флой сколько получил после смерти своего отца? Упокой господи его душу…

— Я слышал, его состояние тысяч на тридцать больше, — ответил Джозеф.

— Представить страшно, сколько у него будет денег, если он удачно женится!

— Удачно женится? Да здесь ему только в Грегори-Пейдж прямая дорога написана!

— Точно, Родж, да только разве дождемся мы, когда они, наконец, договорятся?

— А мне всегда было интересно: если не сэр Гриффит, то кто же станет счастливым избранником мисс Лайджест, — вдруг вмешался в разговор второй сквайр.

— Ну, если найдется кто-то еще более настойчивый, чем он, тогда и она, возможно, согласится. Правда, трудновато представить, чтобы кто-то больше, чем он, хотел на ней жениться.

— Она ведь и в самом деле лакомый кусочек и сама хорошо это понимает.

— Это верно, но ведь она не так молода. Через пару лет ей будет тридцать, и она не может не хотеть выйти, наконец, замуж.

— Вот и получается, что вся эта ее хваленая гордость — одно сплошное кокетство и способ покрепче привязать сэра Гриффита к своей юбке!

Первый сквайр, видимо, не выдержав разговора, извинился перед фермерами и отошел к стойке заказать еще пива. Второй сквайр через минуту последовал за ним, и они завели свой разговор, совершенно недоступный для моих ушей.

— Влюбленные, как видно, хуже дураков! — сказал толстый Родж вполголоса, и фермеры поддержали его кивками и ухмылками.

Хозяин заведения принес на их стол еще пива.

В это время в зал вошли несколько человек. Один из них подсел к компании фермеров, и их разговор переключился на обсуждение новых пород австралийских быков.

Примерно через четверть часа в трактир вошел подвыпивший грум. Он заказал себе эля и стал высматривать для себя место, чтобы присесть. Я не мог представить, где можно было так набраться с утра, но решил, что это может быть мне на руку. Пока я раздумывал над тем, как мне оказаться с ним рядом и начать разговор, он сам подошел к моему столу и плюхнулся на стул напротив.

— Надеюсь, не возражаете, — сказал он, прищуриваясь и оглядывая меня.

— Не возражаю, — ответил я.

Грум долго пил свой эль и продолжал без всякого стеснения меня изучать.

— А ты ведь не здешний, парень? — спросил он, наконец.

Я кивнул.

— Я это сразу понял, — обрадовался он, и на его лице появилось пьяное подобие улыбки.

— Я уже два года живу тут и всех в лицо знаю, а тебя раньше ни разу не видел.

— Я приехал пару дней назад. Хочу найти тут работу.

— Работу, говоришь? Может, и получится что. А ты откуда?

— Из Саутенда.

— Что, там с работой не получалось?

— Получалось до этой весны, а потом хозяин разорился и нас выгнал. Двое наших ребят уже уехали сюда, на запад, вот и я решил попытаться. Говоришь, тут может получиться?

— Не знаю. А на что рассчитываешь?

Я пожал плечами:

— Вообще-то, я многое могу и не стану очень-то привередничать. Может, кому нужен плотник или сторож…

— Ты у хозяина поспрашивай, — он махнул рукой в сторону стойки, — он, глядишь, и подскажет, где такие нужны.

— А ты ведь конюхом работаешь?

Его глаза так расширились от удивления, что я испугался, как бы они вовсе не выпали из орбит:

— А ты как догадался, а, парень? — спросил он.

От него так несло конским навозом, что у любого бы отпали всякие сомнения на предмет того, кем он работает.

— Не знаю, я видел много конюхов, и все они похожи друг на друга.

Он развеселился и хлопнул меня по плечу:

— Ты славный парень, как я погляжу! — сказал он.

— Мне, может, и удастся тебе что-нибудь подыскать. Я тут кое с кем знаком.

— Я бы согласился конюхом. Там, где ты сейчас, не нужны другие работники?

— Нет, к сожалению. Лошадей всего пять, и на двоих-то работы еле хватает. Да ты не огорчайся! Что-нибудь непременно найдется. Тебя как зовут?

— Джек. Джек Стоун.

— А меня Мейбл Гроубинс.

Он еще раз хлопнул меня по плечу, так что я едва удержал равновесие.

Между нами завязалась приятельская беседа о погоде, о здешних порядках и о том, как этот грум докатился до каждодневной выпивки. То, что мой новоявленный друг был пьян, не облегчало мою задачу, а, напротив, затрудняло ее: часто управлять разговором было совершенно невозможно, и пришлось выслушать уйму бесполезной болтовни. Однако постепенно я все же подвел мистера Гроубинса к интересующим меня темам.

— Так, видно, уж богом положено, — сказал он, — одни вынуждены чистить конюшни, чтобы выжить, а другие купаются в роскоши.

— А кто здесь так богат? Если я собираюсь тут работать, мне было бы неплохо знать о местных знаменитостях.

— Да взять хотя бы мистера Гриффита Флоя! Ты слышал о том, что его отца убили, и не кто-нибудь, а его возлюбленная?

— Да, тут только об этом и говорят.

— Так вот этот мистер Флой запросто преподносил этой самой своей возлюбленной безумно дорогие подарки. Я их сам не видел, конечно, но слышал от других. Тебе и за всю жизнь не заработать хотя бы на одну из тех бриллиантовых сережек, что мисс Лайджест отказалась принять.

— Отказалась? Почему?

— Ну, во-первых, она и сама так богата, что тебе и не снилось…

— А во-вторых?

— Во-вторых, она его не любит и отказывается принять предложение.

— Но он продолжает настаивать?

— Вот уже несколько лет мистер Флой не отступает. Не пойму я только, зачем тратить деньги на женщину, которая и осла пересилит в своем упрямстве?

— Он тоже упрям, очевидно.

— Уж не меньше ее.

— Может, эта… как ты сказал? Ах, ну да, мисс Лайджест… Может, она любит кого-то другого?

— Она никого не любит. Просто дьявол, а не женщина!

— Мне ее показали вчера на улице. На редкость хорошенькая, между прочим!

— Еще бы! Многие тут все отдали бы за ее руку и сердце. Ну, и за все, что к ним прилагается… — он расхохотался, довольный своей шуткой.

— Но все-таки эти их отношения кажутся странными, — сказал я. — Почему не выяснить все сразу и не мучиться годами? Если у них так ничего и не получилось, больших потерь не будет…

Грум окончательно осушил свой стакан и посмотрел на меня:

— А я не говорил, что у них ничего не было, — сказал он, понижая голос.

— Ходят слухи, только это между нами, приятель, что года два назад леди Элен и мистер Гриффит Флой все же сошлись, но потом почему-то расстались… Неизвестно, правда, насколько далеко все зашло… Хотя я не знаю, правда ли все это. Только не болтай направо и налево, а то, чего доброго, дойдет что-нибудь до мистера Флоя, и ты можешь сильно пожалеть. Он не из тех, кто спускает с рук злые разговоры за его спиной.

Я, стараясь поддержать заданный им таинственный тон, помолчал, а потом задал следующий вопрос:

— И у этого мистера Флоя не было женщин, кроме мисс Лайджест? Он что святой или действительно настолько влюблен?

— Я не знаю этого. Вообще-то, он красавец, каких мало, и здешние дамочки прохода ему не дают. Взять хотя бы дочь моего хозяина, эту тощую клячу, но не тут то было…

— И все-таки.

— Говорю тебе, не знаю. Часто болтают, что, мол, то та, то эта с ним крутили что-то, но думаю, больше врут. А, впрочем, может и правду говорят.

— О каких женщинах так говорили?

— Да всех не упомнишь! Они уж и замуж повыходили давно, и имен их я не запоминаю.

— А, может быть, сейчас у него есть какая-нибудь знакомая, чтобы ждать свою леди не скучно было?

— Да что ты все о каких-то глупостях! Подумаешь, может, и есть. Нам-то что до этого? Если сам хочешь девушку найти, то я тебя, так и быть, познакомлю с одной…

Все мои дальнейшие попытки вытянуть из него что-нибудь более или менее стоящее ни к чему не привели. Я вскоре распрощался с грумом, пообещал зайти в «Серебряный бык» завтра утром в это же время и, наконец, отправился в Грегори-Пейдж, где меня ждала самая интересная часть моего приключения.

— Что вам угодно? — Келистон пытливо посмотрел на меня.

— Хозяйка дома?

— Вы хотите поговорить с леди Элен?

— Да, хочу.

Его удивление выдали лишь чуть приподнятые брови:

— Вам придется подождать, пока я доложу о вас. Пройдите сюда, пожалуйста.

Я остановился там, где указал дворецкий, и оперся на свою палку.

Дворецкий ушел, и издалека послышался голос мисс Лайджест. Через минуту Келистон вернулся и жестом показал, куда идти. Я поковылял за ним следом и скоро оказался в гостиной.

Мисс Лайджест в простом и изящном темно-зеленом платье сидела на стуле у книжного шкафа и перебирала фолианты в кожаных переплетах. Вокруг нее на полу были разложены стопки журналов и книг, часть всех книг обычной кучей лежала на столе и в одном из кресел. В другом кресле сидел Уотсон и курил, листая увесистый справочник. Они с мисс Лайджест что-то оживленно обсуждали, пока не вошел я.

— Что вам угодно, милейший? — спросил Уотсон, оглядывая меня.

При этих его словах мисс Лайджест повернулась на стуле и тоже посмотрела на меня. Я неловко поклонился, желая продемонстрировать свою учтивость. Когда я поднял голову и вновь посмотрел на нее, в ее глазах засиял знакомый синий блеск — она меня узнала!

— Так вы пришли ко мне? — спросила она, откинувшись на стуле.

— Да, здравствуйте, миледи.

— Здравствуйте, мистер…

— Стоун. Меня зовут Джек Стоун, миледи.

— Мне очень приятно, мистер Стоун. Чего вы хотите? О, я, кажется, знаю! Вы случаем не от нашего пастора? Он говорил, что пришлет кого-нибудь для получения денег в фонд прихода…

— Боюсь, что вы ошибаетесь, миледи. Я ищу мистера Шерлока Холмса, и мне сказали, что нужно обратиться к вам.

— Мистер Холмс действительно сейчас живет в этом доме.

— Но сейчас его нет здесь, — сказал Уотсон, — и никто не знает, когда именно он вернется.

— Вы ошибаетесь, доктор, — серьезно заметила мисс Лайджест, — мистер Холмс уже вернулся.

— Этого не может быть, — возразил Уотсон, — ведь мы с вами провели здесь весь последний час, и никто не докладывал о том, что он пришел!

— Уверяю вас, доктор, вы ошибаетесь. Если вы немного подождете, мистер Стоун, я распоряжусь позвать мистера Холмса. Впрочем, уже почти пять, и он сам должен появиться с минуты на минуту.

Меня не на шутку заинтересовала эта игра, и я пытался понять, каким образом мисс Лайджест собирается выпутываться. Ее же, наверное, интересовало, что собираюсь делать я.

Уотсон еще раз взглянул на меня, пожал плечами и уткнулся в свой справочник.

— Вы помогаете мистеру Шерлоку Холмсу в его делах, мистер Стоун? — спросила мисс Лайджест.

Я помял в руках свою грязную шляпу:

— Да, миледи, он попросил меня кое о чем, и я ему помог, тем более, что это было нетрудно.

— Он предложил вам деньги за это?

— Разумеется, миледи. Знаете, в моем положении всегда радуешься любой возможности заработать, а тут такой случай! Работы на час, и полсоверена в кармане. Правда, потом придется помалкивать — мистер Холмс сказал, чтобы я молчал о том, что сделал для него.

— И вы пришли за деньгами?

— Да, миледи, я пришел получить свои честно заработанные.

— Это прекрасно, — она закивала головой.

— А хотите заработать еще полсоверена прямо сейчас, мистер Стоун?

Удивление даже не пришлось изображать:

— Если речь идет о том, чтобы я рассказал вам и этому господину то, о чем мистер Холмс просил молчать, то дело не пойдет. Я не знаю, надо ли вам знать это. Когда будет нужно, мистер Холмс сам, наверное, расскажет обо всем… Я честный человек, миледи, и, если уж дал слово, держу его до конца. Извините мою смелость, миледи, но это свое слово я не продам даже за полсоверена.

Мисс Лайджест чуть улыбнулась, и было видно, что она получает большое удовольствие от этого спектакля.

— Речь шла не об этом, мистер Стоун, — сказала она мягко, — но простите, если я все же обидела вас. Теперь я вижу, что вы человек честный, и предлагаю вам заработать именно на вашей честности.

— Я вас не понимаю, миледи.

— Все очень просто. Мне жаль видеть, что вы сейчас не в лучшем положении, — она сочувственно оглядела мой костюм, — и я предлагаю вам шанс на денежное вознаграждение. Чтобы не обижать вас, я предлагаю вам не просто деньги, а пари, в котором мы с вами будем на равных.

— Пари? Вы хотите сказать, миледи, что поспорите со мной о чем-то, и если выиграете, заберете у меня мои полсоверена, а, если проиграете, то удвоите их?

— Да, мистер Стоун, — улыбнулась она, — вы правильно поняли.

— А в чем пари?

— Пари в том, что за одну минуту я смогу доказать, что вы меня обманываете.

— В чем?

Она пожала плечами:

— В чем-нибудь. Вы ведь уверены, что честны, так чего вам бояться? — она извлекла из кармана монету и положила ее на полку книжного шкафа, чтобы я мог ее видеть.

— Я, право, не знаю, как быть, миледи. Это так необычно… А впрочем, почему бы и нет? Мне нечего бояться.

— Тогда присядьте сюда, мистер Стоун.

Я с трудом сел на краешек предложенного кресла и поставил палку рядом.

Мисс Лайджест встала со стула и посмотрела на меня, едва сдерживая улыбку:

— Будьте так любезны, доктор, засеките время. А вам, мистер Стоун, остается только ждать: возможно, через минуту вы станете богаче на полсоверена.

Она неторопливо отставила свой стул в сторону и стала аккуратно складывать большие книги друг на друга. Скоро на полу образовалась солидная стопка приблизительно в полтора фута высотой. Мисс Лайджест критически взглянула на нее и добавила еще один большой том, а потом быстро взобралась на стопку ногами.

Мы с Уотсоном изумленно проследили за тем, как она встала на цыпочки и изо всех сил потянулась вверх за какой-то небольшой тетрадкой на верхней полке.

Неожиданно стопка зашаталась, и две книги выскользнули из ее середины… Мисс Лайджест испуганно вскрикнула и взмахнула руками, пытаясь удержать равновесие, но тщетно… Мы с Уотсоном успели подхватить ее за локти почти у самого пола.

— Вы целы, мисс Лайджест? — спросили мы почти одновременно.

— Что-нибудь ушибли?

Мисс Лайджест, сидя на стопке книг, посмотрела на наши встревоженные лица, а потом остановила взгляд на мне и широко улыбнулась:

— Вы должны мне полсоверена, мистер Холмс, — напрасно вы забыли там свою палку!

Я действительно сам не заметил, как вскочил, выпрямился в свой полный рост и заговорил естественным голосом.

Уотсон продолжал изумленно переводить взгляд с одного из нас на другого, а потом взял меня за плечи и вгляделся в мое лицо.

— Холмс! Боже мой, Холмс! Клянусь чем угодно, это вы! — воскликнул он.

— Я ведь говорила вам, доктор, что он уже здесь, а вы мне не поверили, — заметила мисс Лайджест, продолжая весело улыбаться.

— Не могу поверить, мисс Лайджест, что вам удалось узнать его сразу! Это невероятно! Я видел его в самых разных амплуа, но те случаи, когда я узнал его в гриме, можно по пальцам пересчитать!

Его искреннее удивление моим внезапным появлением доставляло мне удовольствие, поэтому я не стал сразу что-либо объяснять, а помог мисс Лайджест встать.

Она села в кресло, и на меня все еще был обращен ее удивительный взгляд, полный завораживающего спокойного внимания. Я сел в кресло напротив, взял со стола бумажную салфетку и начал вытирать лицо.

— Вы были великолепны, мистер Холмс, — сказала мисс Лайджест, — у вас ярко выраженный актерский дар. Неужели вам никогда не говорили, что, выбрав свою профессию, вы лишили нашу родину замечательного мастера сцены?

Я рассмеялся:

— Услышать это от вас мне особенно приятно, — ответил я, — но вместе с тем, вы, мисс Лайджест, основательно подорвали мои представления о себе как об актере!

— Почему?

— Я считал себя неузнаваемым, а вы без всяких видимых трудностей узнали меня, как только я вошел!

— Что правда, то правда, мистер Холмс, но ваших талантов это не sl`ker. Однако мне кажется, что вы хотели именно проверить меня!

— Мне действительно это было интересно, — кивнул я, — мой грим удался, да и вообще получился замечательный типаж. Согласитесь, было бы жаль просто скинуть весь этот наряд, вымыть лицо и так и не проверить все это на тех, кто хорошо меня знает!

Она засмеялась:

— Да, было бы несказанно жаль, если бы вы лишили нас такого спектакля. Знаете, в последнее время я испытывала самые разнообразные эмоции, но я давно перестала чему-либо удивляться, а вы только что вернули мне эту способность. Спасибо вам за это, мистер Холмс, вы меня на самом деле поразили.

— Вы меня тоже, мисс Лайджест, — ответил я.

Мы, одновременно оставив смех, серьезно посмотрели друг на друга. Мой взгляд выражал восхищение и признательность за полученный урок, но что я прочел в ее глазах! Глубокие, темно-синие, всегда обладавшие холодным блеском, они теперь наполнились каким-то особенным теплым светом. И, хотя мне нравилось обычное выражение ее лица, придававшее ее красоте еще больший блеск, я теперь вдруг ощутил всю прелесть этого по-настоящему мягкого и внимательного взгляда.

— Но зачем вам понадобился весь этот маскарад, Холмс? —голос Уотсона заставил меня вернуться к реальности.

— Я решил, что не помешает прогуляться по окрестностям в другом обличье, и надеялся что-нибудь узнать у тех, кто не стал бы откровенничать с мистером Шерлоком Холмсом.

— И вы что-то узнали?

— Ничего такого, о чем бы стоило говорить сейчас.

Уотсон понимающе кивнул:

— А как вы узнали Холмса, мисс Лайджест? — обратился он к ней. — Что такого не укрылось от вас, что для меня было совершенно незаметным?

— И в самом деле, — добавил я, — вам придется объясниться, мисс Лайджест.

Она с улыбкой подала мне новую бумажную салфетку, когда заметила, что старую я скомкал и бросил на стол:

— Все вышло как-то само собой, — сказала она, — я просто узнала вас, вот и все. Хотя, по правде говоря, были кое-какие детали, которые вас в какой-то мере выдавали. Взгляните, например, на свои руки, мистер Холмс: вряд ли у мистера Стоуна, который не гнушается самой черной работой, они были бы такими… Ну, а еще вы не смогли избавиться от вашего особого блеска в глазах. Этот азарт, уже достаточно мне знакомый, нельзя было ни с чем спутать.

Я поднял руки, признавая поражение:

— Клянусь, мисс Лайджест, я вас недооценил: я понимал, разумеется, что опытный наблюдатель сразу бы отметил, что мои руки выбиваются из общей картины, но не думал, что кто-то начнет анализировать меня подетально. Уотсон классический пример обычного зрителя: общее впечатление настолько захватывает его, что на детали внимания не остается.

Уотсон пожал плечами:

— Ничего не могу возразить на это, — сказал он с улыбкой.

— А вы, мисс Лайджест, — продолжил я, — наблюдатель другого сорта. Я бы сказал, что дедукция присуща вам интуитивно.

По ее улыбке я понял, что она польщена.

Из-за меня в этот день вечерний чай отложили на час, чтобы я мог подняться в свою комнату и привести себя в порядок. Когда я спустился вниз уже в своем обычном виде, я встретил мисс Лайджест в коридоре. Келистон держал перед ней серебряный поднос с только что доставленной почтой. Я видел, как она бегло просмотрела содержимое подноса, вытащила из стопки узкий голубой конверт и положила его в карман. Остальное Келистон по ее знаку понес в гостиную.

Она собиралась войти в столовую, но я удержал ее, взяв за запястье.

— В чем дело, мистер Холмс? — удивилась она.

Я вложил ей в руку полсоверена:

— Это ваш выигрыш, мисс Лайджест, — сказал я.

Она повертела монету в руке и зажала ее в ладони:

— Никогда еще я не зарабатывала денег с таким удовольствием, — ответила она, улыбаясь.

На краю торчавшего из ее кармана конверта я заметил гербовое тиснение.

12

— Я рад, Уотсон, что вы, наконец, вернулись. Что вам удалось выяснить в лондонских газетных архивах?

— Боюсь, что ничего, Холмс.

— Совершенно ничего? Не хотите же вы сказать, что о мисс Лайджест вообще нет упоминаний в прессе?

Уотсон разжег свою сигару и выпустил струю дыма:

— Упоминаний достаточно, — ответил он, — но все они касаются ее научной деятельности. Представьте, мисс Лайджест серьезно занимается исторической полиграфией, а мы и не знали этого!

— Я знал.

Он посмотрел на меня с укоризной, но на словах никак не выказал раздражения и продолжил свой отчет:

— Я во всяком случае не знал и поэтому записал для вас встретившиеся названия ее статей, имена критиков, а также точные данные журналов, где все это можно прочитать.

— Замечательно, Уотсон! Я обязательно воспользуюсь этим библиографическим списком, когда дело будет окончено.

— Еще из газет я узнал, что мисс Лайджест публиковалась также в континентальных изданиях и многократно участвовала в научных симпозиумах по исторической филологии. Видимо, ее имя достаточно известно в научных кругах. Кстати, во вчерашнем «Дэйли Ньюс» двое известных ученых высказывали свое мнение по поводу нынешнего положения мисс Лайджест: они в один голос утверждают, что верят в ее невиновность.

— Хорошо. Что еще?

— Еще имеется статья о приезде сэра Гриффита в Великобританию. В ней говорится, что этот молодой человек, скорее всего, является единственным наследником состояния Чарльза Годфри Флоя.

— И это все?

— Все. Мне очень жаль, Холмс.

— Мне тоже жаль. Похоже, мы ни на йоту не приблизились к искомой тайне.

Уотсон задумчиво курил, а потом обратился ко мне:

— Объясните мне, дорогой Холмс, зачем вам искать разгадку этой тайны? Мы расследуем убийство сэра Чарльза и имеем главного подозреваемого. Даже если вы узнаете причину, по которой Гриффит Флой допустил смерть мистера Лайджеста, это все равно не будет квалифицироваться как убийство, и у вас так или иначе не найдется достаточных доказательств.

— Я все это хорошо понимаю, Уотсон, но мной движет другое: во-первых, знать причину, по которой Гриффит Флой ненавидел мистера Лайджеста, значит знать, почему он хотел подставить именно его на свое место в день убийства сэра Чарльза; во-вторых, если эта тайна может навредить мистеру Флою, значит можно будет ее использовать против него, в самом крайнем случае даже вопреки воле мисс Лайджест; в-третьих, то, что они скрывают, несомненно, может объяснить многие мотивы и поступки нашей клиентки; и в конце концов, мне просто интересно. Я не привык оставлять дело, когда в нем не все ясно, даже если клиент доволен исходом.

— Да, теперь я понимаю. Однако я не вижу путей, по которым вы еще могли бы пойти к разгадке этой тайны. По-моему, осталось лишь спросить саму мисс Лайджест или Гриффита Флоя о том, что именно они скрывают, но ясно, что это не даст результатов.

— Если уж кого и стоило бы напрямик спросить об этом, так это покойного мистера Лайджеста. Судя по всему, он понимал, что разглашение повредит не только Гриффиту Флою, но и его падчерице, и поэтому не особенно торопился с ним. Его можно было бы убедить рассказать все… Да, впрочем, что теперь об этом говорить.

— Но как он мог узнать об этом?

— Этого я не могу вам сказать, Уотсон. Я знаю одно: мистер Лайджест не хотел вредить разглашением мисс Лайджест, но он предпочел бы это ее осуждению за убийство.

— То есть то, что они скрывают, исключает для мисс Лайджест возможность быть убийцей?

— Не думаю. Просто разглашение могло бы подорвать представления о Гриффите Флое как о невинной жертве и дать возможность допущения, что он тоже может быть убийцей.

Уотсон почесал подбородок:

— А может, тайна как-то связана с прошлым самого Гриффита Флоя, с теми временами, когда он жил с матерью в Соединенных Штатах? Тогда нам следовало бы изучать не английские, а американские газеты!

Я вытащил из кармана утреннюю телеграмму из Нью-Йорка и подал ее ему:

— Я и сам решил проверить эту возможность, Уотсон, и снова ничего не нашел. Взгляните, мой старый приятель из нью-йоркской полиции пишет, что мистер Флой никогда не упоминался в криминальной хронике Штатов, а вся его жизнь там была настолько на виду, что скрыть что-либо было бы чрезвычайно трудно.

Он с видимым разочарованием вернул мне телеграмму:

— Тогда мне остается только развести руками, Холмс. Ума не приложу, как еще можно ко всему этому подобраться.

— Мы что-нибудь обязательно придумаем, — утешил я его.

— Я ведь сказал, что эта задача второстепенна, хотя и важна. У нас еще достаточно времени на раздумья. Кстати, в том, что касается нашей первостепенной задачи — я говорю об алиби Гриффита Флоя — наметился некоторый сдвиг.

— Вы что-то узнали о его алиби, Холмс?

— Пока, к сожалению, нет, но нам удалось найти способ заставить его приехать пораньше.

— Мне казалось, та неделя, о которой говорилось в начале, давно подошла к концу.

— Верно, но мисс Лайджест получила телеграмму из Йорка…

Я рассказал Уотсону о том, что сообщалось в телеграмме и о нашем с мисс Лайджест решении написать ответ, а также предупредил, что в скором времени мне снова могут понадобиться его услуги…

По моим расчетам, новое послание от Гриффита Флоя следовало ожидать со дня на день.

Коллекция мисс Лайджест при ближайшем рассмотрении оказалась даже более интересной, чем я мог представить. Несколько особенно жарких дней мы с моей клиенткой провели в ее библиотеке, никуда не выходя из дому. Мисс Лайджест усиленно работала над новым каталогом древнеанглийских рукописей и большую часть времени сидела, погруженная в бумаги с головой, лишь изредка издавая радостные возгласы, когда дело шло на лад. Я устроился в удобном кресле позади ее стола и, вооружившись лупой, рассматривал старинные документы, время от времени делая пометки в специальной тетради, которую я для этой цели завел. Порой целыми часами, занятые каждый своим делом, мы не обменивались ни единой репликой, а иногда, напротив, не могли окончить разговоров и беседовали, даже не замечая хода времени. Несколько раз мисс Лайджест просила моего совета, и тогда я, расположившись рядом с ней на стуле, пытался вносить свои предложения по организации каталога. Однако затем, видимо, устав от однообразной работы, мисс Лайджест прогуливалась по кабинету и усаживалась рядом со мной, с видом экскурсовода комментируя те рукописи, которые в эти моменты были у меня в руках. Она сама готовила кофе и чай и приносила их не меньше пяти раз за сутки, с утра добавляя в них сливки, а вечером — коньяк.

Прежде мне никогда не было так хорошо в чьем-либо обществе. Я ощущал спокойствие и особенный комфорт, но, кроме этого, было еще что-то, что-то заключенное в ней самой, в мисс Лайджест. Ее манера говорить, преисполненные изящества движения, мягкий бархатный голос все привлекало меня, доставляло непонятное удовольствие. Как бы там ни было, в моих глазах она затмила всех женщин, каких я когда-либо знал. Возможно, именно так себя чувствует каждый, кто никогда не искал идеалов, будучи уверенным в их принципиальной невозможности, а потом вдруг нашел, и мысль о том, что один этот человек вобрал в себя все черты, которые и представить было трудно в правильной и красивой совокупности, кажется поначалу абсурдной и нереальной.

Несмотря на наше довольно долгое общение, мисс Лайджест оставалась для меня непредсказуемой. Зная ее принципиальность, ее прямоту и открытость, все равно никогда нельзя было с точностью сказать, что она сделает через минуту. Тогда, когда мне казалось, что в ответ на мои слова она просто поднимет на меня грустный глубокий взгляд, она откидывалась в кресле и отпускала какое-нибудь ироничное замечание. Она не уставала удивлять меня, и я снова и снова понимал, как мало ее знаю. Это ощущение особенно усиливалось в те редкие мгновения, когда я случайно перехватывал взгляд, которым она исподволь смотрела на меня.

Пару раз мне доставляли телеграммы, но в них не сообщалось ничего нового, и я, прочитав, выбрасывал их, а кого-нибудь из Грегори-Пейдж отправлял на станцию с ответами.

Мой верный Уотсон, теперь обремененный брачными узами, уехал в Лондон, пообещав вернуться через несколько дней или тогда, когда я его специально извещу телеграммой. По его словам, дома меня не ждали никакие срочные дела. Я попробовал намекнуть мисс Лайджест, что могу переехать в гостиницу, дабы не быть бесполезным гостем, но она не захотела ничего даже слышать об этом и велела впредь не сердить ее подобными предложениями.

— Что ж, я закончил, мисс Лайджест. Мы можем это обсудить прямо сейчас, если хотите, — я повернулся к ней, возвращая статью.

Мисс Лайджест развернулась на стуле и отложила перо:

— Ну и как вы ее находите? — поинтересовалась она.

— Статья хорошая, но я могу высказать несколько своих замечаний, если позволите.

— Я их с удовольствием выслушаю, мистер Холмс. Что за замечания?

— Во-первых, меня немного озадачило, почему, говоря о современной систематизации английских исторических документов, вы ни словом не обмолвились об этом вашем новом каталоге. Вы ведь сами говорили мне, что он станет новым словом в этой области.

Мисс Лайджест обтерла правую руку носовым платком, пытаясь избавиться от чернильных следов.

— Дело в том, что я собираюсь написать отдельную статью о своем каталоге, — ответила она, — и там я подробно опишу все его основания. Впрочем, мне, возможно, действительно стоит хотя бы упомянуть здесь о предстоящей публикации на этот счет. Может быть, вы и правы, мистер Холмс.

— Во-вторых, — продолжил я, — мне кажется, что вы чрезмерно пытаетесь доказать свою точку зрения на обсуждаемый предмет.

— Чрезмерно? Как такое может быть?

— Ну, я хочу сказать, что вы слишком стараетесь убедить даже ваших явных оппонентов. Убедить всех все равно не удастся, поэтому вам, возможно, стоит сбавить напор и более спокойно приводить свои доказательства.

— Что еще? — улыбнулась она.

— А вы не хотите на это ответить?

Она пожала плечами в знак смирения:

— Я всегда стараюсь перетянуть на свою сторону как можно большее количество ученых и простых читателей, и такой, как вы выразились, напор — естественное следствие этого стремления.

— Ну и в-третьих, — подытожил я, — я бы отметил общий эмоциональный тон статьи.

— По-вашему, статья слишком эмоциональна? — удивилась мисс Лайджест.

— Да. Думаю, вы могли бы писать суше и жестче, и труд от этого только бы выиграл.

— Издатель всегда говорит мне, что я пишу чересчур сухо и просит немного смягчать стиль!

— Что ж, тогда вам, конечно, стоит оставить все как есть. Однако я твердо убежден, что научные работы требуют лаконичного и трезвого стиля, без всяких красочных метафор и эпитетов. Ваша статья, слава богу, достаточно лаконична и упорядочена, но я несколько раз заметил, как ваше желание доказать ту или иную мысль берет верх над содержанием этой мысли.

— Я доверяю себе, — сказала она, пожимая плечами, — если я уверена в своем знании, я рассказываю о нем без всякого труда и доказываю другим без усилий. Все мои знания — часть меня, они льются на страницы сами по себе, и для меня было бы неестественным прилагать какие-то усилия для коррекции собственного стиля, тем более что, на взгляд многих, он не так уж и плох.

— Я и не говорю, что он плох, мисс Лайджест. Помните, я сказал вам, что ваш стиль мне понравился с самого начала, как только я начал читать вашу «Британскую полиграфию». Теперь я лишь говорю о том, чего ему не хватает до идеала, каков он есть в моем понимании.

— Так вы говорите, что настоящий исследователь должен быть сух и скуп на эмоции? Позвольте в этом не согласиться с вами, мистер Холмс. Я убеждена, что эмоции ученого неотделимы от его рациональных рассуждений, от процесса его мышления вообще; одновременно с тем, как он получает решение задачи, ученый чувствует это решение всем своим существом, и ему вряд ли захочется ради строгости стиля пожертвовать своим удивлением, своими надеждами, своим восторгом, наконец!

— Вы помните, мисс Лайджест, я говорил вам, как доктор Уотсон пишет свои рассказы обо мне? Чего он добился в итоге? То, что могло стать неплохой основой для криминалистической статьи, становилось сюжетом увлекательной новеллы, и в результате для многих я просто литературный персонаж. Между тем, при рациональном, продуманном подходе мои многочисленные дела могли бы стать пособием, своеобразным учебником для желающих освоить дедуктивный метод.

— Да, теоретически могли бы. Если бы вы сами взялись за перо, мистер Холмс, вы бы сделали все именно так, как считаете правильным, а доктор Уотсон пишет рассказы о вас сообразно тому, как он и только он воспринимает вашу деятельность. Почему вы требуете от доктора, чтобы он видел ваш метод так, как видите его вы? Неужели вы думаете, что даже под самым пристальным вашим руководством, кто-то другой смог бы написать об этом так, чтобы результат удовлетворил вас? Это просто невозможно!

— В этом вы, пожалуй, правы, — согласился я, — мне действительно нужно самому взяться за перо, если я хочу увидеть свои дела в нужном мне свете.

— Но если вы признаете это, значит вы признаете и то, что только за автором закреплено право на выработку критериев своих произведений!

— О, мисс Лайджест, как далеко вы зашли! Не кажется ли вам, что вы фактически сказали: никто не имеет право судить об авторе, кроме самого автора? Вы хотите низвергнуть критику как отрасль публицистики и периодики вообще?

— Нет, мистер Холмс. Критика была и будет всегда, и я отнюдь не восстаю против нее. Я говорю о том, что по-настоящему полезны лишь те критические отзывы, которые помогают автору найти свой стиль, отточить его, а не пытаются, основываясь на шаблонах и стереотипах, указать, что и как должно быть. Вспомните: великие писатели стали великими именно потому, что они остались собой и не захотели меняться лишь для того, чтобы в этом случае их произведения легче попали на страницы журналов!

— Но не могут же все в самом деле писать, как им вздумается?

— Не так, как вздумается, а исходя из норм элементарной речевой культуры и требований научного стиля. Просто этот самый стиль не должен делать всех похожими друг на друга — он должен помогать быть hmdhbhds`k|ml!

— Но человек строит себя в меру своих возможностей, и если этих внутренних возможностей недостаточно, никакие внешние правила не сформируют индивидуального стиля! Строгая критика нужна хотя бы затем, чтобы вовремя закрывать доступ посредственностям в науку и публицистику, а не развивать их «стиль», как вы предлагаете.

— Посредственные писатели и ученые не могут долго продержаться в среде истинно талантливых людей, они рано или поздно выбывают из их круга и не представляют никакой опасности. Зачем тратить силы на то, чтобы бороться с ними, если они сами естественным образом оставляют борьбу? Кому от них вред?

— Как вы можете спрашивать, мисс Лайджест! То, что, например, вы описали в своей статье, каким-нибудь студентом может быть воспринято неправильно потому, что кто-то третий, не слишком обремененный талантом, успел забить голову этому несчастному сущей ерундой — вот вам пример того, почему глупцы и посредственности могут быть опасны.

— А я уверена, что они если и представляют опасность, то только для тех, кто сам глуп и посредственен!

— Вы думаете, интуиция молодого и неопытного ученого может помочь ему в выборе того, чему верить, а чему нет?

— Во всяком случае, она рано или поздно поможет вытеснить ложные знания, если они и появятся.

— Я не разделяю ваш оптимизм. Интуиция — качество, появляющееся по мере получения знаний и обогащения опыта, и прежде, чем доверять ей, ученый должен пройти долгий путь. Если же его голова уже набита ложными знаниями, то он успеет наделать массу ошибок прежде, чем почувствует возможности своей интуиции.

Мисс Лайджест улыбнулась и посмотрела на меня, склонив набок голову:

— По-моему, наш спор перешел совсем в другое русло, мистер Холмс, и спорить с вами можно до бесконечности.

— Признайтесь, что вам просто больше нечего сказать, — улыбнулся я.

— Это не так, но я поняла, что на все мои аргументы у вас заранее найдутся ответы.

— А что это как не победа? Наверное, мне придется забрать у вас, мисс Лайджест, мои полсоверена!

— Ни за что на свете, — рассмеялась она.

— Тогда я попрошу вас налить мне еще чаю.

— Налейте себе сами, мистер Холмс, а заодно и мне, — ответила она, продолжая смеяться.

— Я вашей победы не признавала, так что и терпеть наказание не стану!

Я встал, пожимая плечами с шутливой покорностью, и разлил чай по чашкам.

— А знаете, мисс Лайджест, — сказал я, подавая ей чай, — я только сейчас по-настоящему понял ценность вашего каталога.

— В самом деле? — улыбнулась она.

— Мне кажется, его практическая ценность состоит прежде всего в том, что он объединяет функции почти всех ваших картотек, фактически заменяет их.

— Да, но картотеки все равно нужны: с ними работать удобнее, когда изучается какой-либо один признак, например, время изготовления рукописи, ее качество и так далее.

— Я это понимаю, — кивнул я, — и вижу, что проделанная работа чрезвычайно полезна в теоретическом плане — вы обосновали необходимость выделения именно данных признаков для классификации документов — и в плане утилитарном: вы фактически предложили новый способ организации всех рукописных архивов!

— В этом и была моя цель. Я рада, что вы тоже считаете, что она достигнута. В конце концов… В чем дело, Келистон?

Дворецкий вошел в комнату и остановился с подносом в руках.

— Вам корреспонденция, миледи, — сказал он, — ее только что доставили.

— Спасибо, Келистон, — сказала мисс Лайджест, — поставьте поднос сюда и можете быть свободны. Я поднялся с кресла и первым подошел к письмам.

— Там нет ничего для вас, мистер Холмс, — сказала мисс Лайджест, торопливо вставая со своего места, — Келистон очень хорошо сортирует всю почту, и письма на мое имя всегда приносит отдельно… Уверяю вас, мистер Холмс, там нет ничего для вас! То, что вы держите, тоже адресовано мне!

— Прошу прощения, мне показалось, что я заметил почерк Уотсона, и оно как раз тоже с пометкой о срочности.

— Нет-нет, вы ошиблись, — она поспешно взяла голубой концерт у меня из рук и сунула его в ящик бюро.

— О, а это, кажется, то, что мы ждем! Взгляните, мисс Лайджест.

— Да, оно.

— Что там? Читайте вслух.

Она посмотрела на меня с легкой усмешкой, распечатывая конверт:

— Посмотрим, что он на сей раз сообщает. «Моя дорогая», — банальное начало, — «я был удивлен и тронут вашим посланием» — ну еще бы! «теперь, зная, что я нужен вам, я постараюсь ускорить свое возвращение, однако это возможно лишь на три или четыре дня. Безмерно тоскую и жажду обнять вас, с заверениями в искренней и нескончаемой любви» — и так далее и тому подобная чушь — «Гриффит Флой» Как вам это нравится?

— Что ж, три или четыре дня — это тоже результат. Надеюсь, он сдержит слово.

— Я тоже надеюсь. Черт возьми! Похоже, я начинаю ждать его возвращения!

Она взяла с подноса другое письмо, разорвала конверт, и лицо ее приняло тревожное выражение.

— Пришло извещение о дате предстоящего суда, — она протянула мне судебную повестку и отвернулась к окну, — мне предписано быть готовой к судебному слушанию пятнадцатого сентября.

Я прочел бумагу и отложил ее в сторону.

— Это подходящая для нас дата, мисс Лайджест, — сказал я, — я успею сделать к этому сроку все что нужно.

Она повернулась ко мне, и лицо ее снова стало спокойным, внимательным и невозмутимым:

— Я не сомневаюсь, мистер Холмс, что вы все сделаете так, как нужно, и тогда, когда нужно. Просто это внезапное напоминание о суде показалось мне каким-то грубым. В последние дни я почти не думала о неприятном, а теперь меня словно растормошили после сладкого сна.

— Я вас понимаю, — я посмотрел на начинавшее розоветь солнце за окном.

— Возможно, нам с вами стоит покинуть, наконец, эту комнату и отправиться в парк ненадолго. Сейчас там уже не так жарко, вы посидите где-нибудь в тени и быстро придете в себя.

Она улыбнулась:

— Вы правы, я с удовольствием выйду в парк, — ответила она, — но мне уже не нужно приходить в себя — я лишь хочу прогуляться с вами.

В тот же вечер я составил и отправил срочную телеграмму для Уотсона следующего содержания:

«Уотсон. Соберите самые тщательные сведения о Джеймсе К. Гленрое. Сделайте это сами и перешлите такие же инструкции лицам по указанным ниже адресам. О результатах телеграфируйте как можно скорее. Ш.Х.».

13

Ощутив всю прелесть совместной прогулки, на следующее утро после завтрака мы решили повторить ее. Мисс Лайджест повела меня по своим любимым тропинкам парка, и беседа с ней была, как всегда, захватывающе интересной. Мы могли говорить о чем угодно, обсуждать тысячи вещей, и мне никогда не было скучно.

Приближался конец августа, но жара все еще не спадала. Стояли на удивление теплые дни, и на небе уже очень давно не появлялось ни единого облачка. Мы с мисс Лайджест держались в тени деревьев и сидели лишь там, где тени давали более или менее ощутимую прохладу.

— Как по-вашему, мистер Холмс, — вдруг спросила она, — Лестрейд переменится ко мне, если в деле произойдут перемены?

— Я думаю, что когда ему придется вас освобождать, он сделает вид, будто это и не он вас арестовывал.

— А если вы, наконец, убедите его, что стоит повнимательнее присмотреться к Гриффиту Флою, он станет ко мне снисходительней?

— С каких это пор вас волнует отношение к вам инспектора, мисс Лайджест?

— С тех самых пор, как я поняла, что половина всего дела держится именно на его личном благоволении.

— Тогда я повторяю, что вам можно ожидать его благоволения лишь тогда, когда он сам придет к выводам по делу, противоречащим всему, что он делал раньше.

— То есть как это «самостоятельно»?

Я улыбнулся, разжигая свою трубку:

— Я имею в виду, что мне придется убедить его в том, что все расследование является его и только его заслугой.

Ее бровь поползла вверх:

— Но это несправедливо! — сказала она, справившись с первыми чувствами.

— Я не позволю, чтобы все, что вы делаете, просто так кануло в лету или, того хуже, досталось Лестрейду в качестве трофея!

— Я не слишком честолюбив и в случае, когда придется выбирать между личной славой и вашим спасением, без колебаний выберу второе.

— Весьма благородно с вашей стороны, мистер Холмс, но мне все равно не нравится даже сама постановка этой альтернативы.

— Ничего не поделаешь, — я пожал плечами, с улыбкой наблюдая за ее возмущением, — мне часто приходится оставаться в тени ради достижения главной цели.

Она вздохнула, не в силах смириться с тем, что я говорил:

— Доктор Уотсон как-то сказал мне, что вы отказываетесь от славы и даже от вознаграждения по многим причинам. Это так?

— Да. Часто я не требую официального признания моего участия в деле потому, что само дело не представило для меня существенных трудностей или просто не было интересным.

— Ну, это можно понять. Все знают, что ваша слава зиждется на громких и запутанных делах.

Я кивнул:

— А в тех случаях, когда дело решено, но не получает огласки, я довольствуюсь признанием клиента и близких мне людей, например, Уотсона.

— Знаете, мне бы все же не хотелось, чтобы в моем деле вы отступили в сторону, когда придет время делить пирог. Если вы так сделаете, я подам в какую-нибудь центральную газету опровержение и расскажу всю правду.

Я рассмеялся:

— Очень мило, мисс Лайджест! Но вы, по-моему, взялись резать этот пирог еще до того, как это пришло в голову даже Лестрейду, да и вообще рановато. Как ни грустно признавать, дело остановилось, и мне пока не за что требовать славы.

Она улыбнулась:

— Вы же сами просили, чтобы я в вас верила, и я уже привыкла верить, ее лицо вдруг приняло озабоченное выражение, но через секунду она с неожиданным блеском в глазах посмотрела на меня.

— Так вы говорите, дело остановилось? И вы сегодня тоже свободны?

— Да, а в чем дело?

— Я подумала, что, может быть, вы хотите расширить территорию нашей прогулки и посмотреть на здешние пейзажи. За тем приходом открываются замечательные виды! — Я согласен. Когда мы отправимся?

— Прямо сейчас, если вы ничего не имеете против, — она оглядела мой спортивный пиджак и короткие брюки, заправленные в сапоги, — ваша одежда будет очень кстати: там, возможно, придется пробираться сквозь траву.

— Тогда ваша тоже, — ответил я, бросив взгляд на ее черный брючный костюм, очевидно, тот, о котором говорила миссис Коннор. Мисс Лайджест не утрачивала в нем ни капли своей женственности: хорошо подогнанные по фигуре, жилет, пиджак и брюки делали ее еще более изящной.

Мы вернулись в дом, чтобы предупредить всех, что уходим, в холле нас встретила Мэри. Она стирала с мебели пыль, но, услышав шаги хозяйки, обернулась и подошла к ней.

— Мэри, — обратилась к ней мисс Лайджест, — будьте добры, передайте Келистону, что мы с мистером Холмсом отправляемся на прогулку. Пусть не готовят нам чай заранее.

— Это все, мэм?

— Да. Впрочем, нет. Если ко мне приедет кто-нибудь, скажите, что я ушла с мистером Холмсом по важному делу, о котором вы ничего не знаете.

— Хорошо, мэм. Я все передам Джорджу и…

— Джорджу? — глаза мисс Лайджест вспыхнули смехом, но лицо тронула только сдержанная улыбка. Она хотела еще что-то сказать, но горничная так побелела, что мисс Лайджест, как видно, стало жаль ее.

— Я хотела сказать… мэм, я…

— Успокойтесь, Мэри, — она чуть коснулась рукой ее плеча, — передайте ему все, что я сказала.

Мэри подняла глаза, а мисс Лайджест направилась к выходу, но тут же обернулась:

— Да, и подайте мою шляпу, пожалуйста.

Перед нами открылся восхитительный вид: зеленая равнина с видневшимися кое-где желтыми пятнами, знаменовавшими осень, представляла собой вогнутую чашу, края которой переходили либо в холмы, либо в дороги. Невысокие холмы имели округлые вершины и обросли как-то неравномерно, а между участками зелени на них виднелись залежи красной глины. Травяную гладь равнины не пересекала ни одна тень, так как солнце вошло в зенит, но ее делили на сектора прямые дороги, разбегавшиеся в разных направлениях и скрывавшиеся между холмами. С возвышения, на котором мы стояли, эти дороги казались не толще ниток, вплетенных в пятнистое желто-зеленое полотно.

— В этом есть что-то завораживающее, — сказал я после долгого молчания.

— Да, — согласилась мисс Лайджест, с блаженной улыбкой продолжая глядеть в просторы перед собой, — но вы даже не представляете, до чего здесь прекрасно лунной ночью! Несколько раз я специально ходила сюда в полнолуния. Хотите спуститься вниз?

— Разумеется.

— Тогда идемте, кажется, где-то здесь есть более или менее пологий спуск, а, может, немного правее.

Мы отыскали нечто вроде тропинки и благополучно спустились вниз минут за двадцать. Оказавшись на «дне чаши», я был удивлен тем, что трава, сверху казавшаяся не выше щиколотки, на самом деле доходила почти до пояса. Мы предпочли выйти из зарослей и пошли по дороге. Дойдя до одной из развилок, мисс Лайджест села на большой валун.

— Теперь, мистер Холмс, можете сами выбирать, куда нам отправиться, сказала она, приподнимая шляпу и вытирая платком взмокший лоб. Каждая дорога ведет в отдельную сторону, и почти везде есть что посмотреть. Разве что вот эти две, — она махнула рукой влево, — просто упираются в дальние деревни и фермы, где нам с вами нечего делать.

Я осмотрелся:

— А что там за низкие строения с большими навесами и длинными изгородями? — я указал на заинтересовавшие меня постройки, расположенные в ложбине между двумя холмами.

— Где? А, это конюшни.

— Чьи они?

— Нашего знакомого фермера. Когда-то отчим владел ими, но потом решил продать. Цена для фермера оказалась слишком высокой, и мы договорились отдать ему конюшни за меньшую плату, но с некоторыми условиями.

— А сама равнина не принадлежит никому?

— Нет, эта территория ничья, и она, слава богу, никак не используется.

— Почему «слава богу»?

— Ну, здесь тихо и красиво, никаких вскопанных участков и уродливых лачуг. Правда, лошади из тех самых конюшен пасутся именно здесь. Вон, кстати, они. Видите, в той стороне равнины?

— Вижу, — ответил я, оглядываясь и закрывая рукой глаза.

— А вы любите верховую езду, мисс Лайджест?

— Раньше очень любила, но теперь почти не езжу, разве только… Мистер Холмс!

— Да?

— Уж не хотите ли вы предложить конную прогулку?

— Согласитесь, что конюшни, с которыми у вас есть взаимные условия, и равнина, которая к тому же «никак не используется», навевают подобные мысли. Кстати, верхом мы сможем осмотреть гораздо больше тех самых пейзажей, которыми вы меня сюда завлекли.

Она рассмеялась:

— Может, и вправду стоит попробовать! Что ж, идемте, только как бы вам не пришлось собирать мои бренные останки после того, как я сяду на лошадь.

Она встала с камня, и мы пошли по направлению к видневшимся впереди конюшням. По мере того, как мы подходили ближе, стало возможно различить загоны для лошадей и подсобные помещения. На крыльце самого длинного здания сидел хмурый тучный субъект в высоких сапогах, с пышными бакенбардами и трубкой в зубах. Он подозрительно посматривал на нас, когда мы приближались, и давал указания мальчишке, чистившему седло.

— Здравствуйте, — сказала мисс Лайджест, глядя в упор на этого человека, даже не сдвинувшегося с места при нашем появлении.

— Мне нужно представиться?

Тот вскочил и услужливо поклонился:

— Простите, миледи, я не узнал вас сразу и принял за… Ах, неважно! Извините меня. Что вам угодно?

— Мне и этому господину нужны две лошади для верховой езды. Сейчас. Это можно устроить?

— Конечно, миледи. Для вас все что хотите! Я слышал о смерти несчастного сэра Джейкоба! Какая жалость, миледи!.. Вы будете выбирать?

Мисс Лайджест повернулась ко мне:

— Давайте выберем, мистер Холмс.

Конюх засуетился и повел нас к большому крытому загону. Я выбрал стройную сильную гнедую кобылу, и мисс Лайджест одобрила мой выбор. Сама она долго переходила от лошади к лошади и, поглаживая коней по холкам, в каждой находила какие-нибудь недостатки. Конюх предлагал ей остановиться на рыжем скакуне, который сразу же ласково положил свою морду на ее ладонь, но мисс Лайджест отклонила предложение. Наконец она указала на красивого породистого коня черной масти:

— Вот этот подойдет.

Служащие конюшни уставились на мисс Лайджест как на женщину сомнительного психического здоровья.

— Какой красавец, а? — сказала она, похлопывая жеребца по шее. Посмотрите только, мистер Холмс, какой красавец!

— Миледи! Вы не можете взять его! — воскликнул толстый конюх.

— Это же Черный Смолл!

— Ну и что?

— Как что?! Это он затоптал Герберта Кларка этой весной!

— В самом деле? Он так красив и, по-моему, смирен.

— Думайте, что хотите, миледи, но не садитесь на него. Ваша смерть будет на моей совести!

— Успокойтесь, я не собираюсь умирать. И мне кажется, я ему нравлюсь, а, Смолл?

Она дала знак оседлать коня, и конюх опустил руки. В глазах мисс Лайджест я увидел знакомый холодный азартный блеск и понял, что Черному Смоллу придется носить ее на себе.

Когда кони был оседланы, конюх принялся давать мисс Лайджест напутственные указания:

— Главное — усидеть на нем первые несколько минут, а потом он успокоится. Ни в коем случае не бросайте поводья, миледи! Хорошо, что вы не в платье: дамское седло он бы терпеть не стал. Осторожней, миледи! Осторожней!

Мисс Лайджест вставила ногу в стремя и вскочила. Жеребец стал перебирать ногами и крутить головой, а потом понесся вперед. Она, видимо, попыталась сдержать его бег, натянув поводья, но Смолл только выгнул шею и стал подпрыгивать, пытаясь сбросить наездницу. Когда это ему не удалось, он снова помчался по равнине, не разбирая дороги. Через несколько минут мисс Лайджест, сделав пару кругов, помахала мне рукой. Я сел на свою лошадь и пришпорил ее каблуками.

— Каковы ощущения? — крикнул я, приближаясь к ней.

— Неописуемо! — ответила она, остановившись и дожидаясь меня. Ее щеки порозовели от бега, напряжения и восторга. Она похлопала коня по лбу, и тот завертел головой, бешено водя глазами. — Но, пожалуй, конюх был прав: стоило взять кого-нибудь поспокойнее. Был момент, когда я здорово испугалась. Давайте пойдем легкой трусцой, мистер Холмс.

— Я почему-то не сомневался, что вам удастся усидеть, — сказал я, — и поэтому не особенно волновался.

— Я тоже не сомневалась, — усмехнулась она, — пока он ни начал скакать на одном месте.

— Во всяком случае в вас чувствуется хорошая выучка. Почему, когда я спросил вас о лошадях, вы ответили так, будто ездили лишь пару раз?

— Но я действительно ездила пару раз, и это было давно. Когда я училась в университете, я так иногда отдыхала после занятий, только и всего. Так что никакой выучки!

— Тогда я не понимаю, как вы удержались в седле.

— Я просто вцепилась в коня и держалась так, что пальцы посинели, улыбнулась она.

— И, возможно, его буйный нрав несколько преувеличен.

— Сильно в этом сомневаюсь. Даже сейчас он переступает, не оставляя попыток пуститься вскачь.

— А вы, мистер Холмс, когда сидели на коне в последний раз?

— Тоже во времена университета. Все мои приятели обожали ездить наперегонки, и я тоже иногда участвовал в их забегах.

— Это видно: ваша лошадь идет ровнее и правильней.

— Просто я еду по более ровной тропинке.

— Ну а теперь, когда я тоже еду по тропинке?

— Я взял объезженную, а вы — дикую лошадь, и мои таланты наездника тут ни при чем.

— Возможно, вы правы, — рассмеялась она.

— Впрочем, если хотите, это можно проверить.

— Предлагаете наперегонки? Опять хотите пари на полсоверена?

— Боже упаси! — рассмеялся я вслед за ней.

— С вами нетрудно разориться, мисс Лайджест. Давайте просто доедем одним аллюром вон до той тени на дороге, которую отбрасывает холм, и посмотрим, у кого лучше лошадь, а у кого — таланты.

— Замечательно, — согласилась она, — только отойдите подальше с вашей кобылой, а то мой Смолл не умещается с ней на одной дороге. Еще, чего доброго, переломает ноги.

— Хорошо, — ответил я, перемещаясь на край, — вы готовы? Начинаем отсчет.

Лошади рванули одновременно и некоторое время шли бок о бок, но потом я обогнал мисс Лайджест и первым доехал до условленного финиша. Обернувшись, я увидел, что мисс Лайджест ездит по кругу и пытается заставить своего коня идти прямо.

— В чем дело? — спросил я, возвращаясь.

— Ему в голову вдруг пришло добровольно сойти с дистанции! — ответила она, продолжая бороться с жеребцом. — Какого черта он не едет прямо?! Ну вот, наконец-то! Не удивлюсь, если он также внезапно решит бежать исключительно прямо.

Смолл, словно поняв ее слова, рванулся вперед и помчался с оглушительной скоростью. Мисс Лайджест удалось остановить его только через несколько сот ярдов. Она крикнула мне, чтобы я ехал к ней.

— Теперь мы с ним, кажется, лучше понимает друг друга, — сказала мисс Лайджест, направляя коня.

— Перестаньте смеяться, мистер Холмс! Смолл больше так не будет. Правда, Смолл? Вот видите, он кивает.

— Это еще ничего не значит. В прошлый раз он так кивал, когда собирался вас сбросить.

— Ничего подобного, теперь он меня слушается. Замечательный конь!

Мы находились в ложбине между холмами, и один из них загораживал мне вид на то, что было за ними.

— Что за этими холмами, мисс Лайджест? — спросил я.

— Еще одна равнина?

— Совершенно верно, равнина. Не такая большая и глубокая, как эта, но тоже очень живописная. Кстати этот проход тоже очень неплох. Посмотрите, какие деревья там наверху! Они почти свешиваются вниз и держатся только кончиками корней.

Мы неторопливо проехали ложбину, наслаждаясь тенью и прохладой. Было удивительно тихо, и только стук копыт легким эхом отдавался позади. Здесь, между двух холмов, чувствовалось движение воздуха, и иногда легкий ветер колыхал ветки висящих над тропинкой кустарников и деревьев. Пахло травами. Мисс Лайджест ехала впереди, и я видел, как несколько прядей ее волос выпали сзади из-под шляпы и покачивались в такт лошадиным шагам.

Новая равнина действительно была меньше, но она была полна цветов. Я с удовольствием вдохнул их горячий аромат.

Когда дорога стала шире, мы с мисс Лайджест вновь поехали рядом.

— По-моему, — вдруг сказала она, — моему коню нужна пробежка. Я, пожалуй, проеду небольшой круг, а вы можете подождать в тени от этого вяза. Посмотрите, как вашей лошади понравились здешние цветы!

Она толкнула Смолла в бока, и он, словно того и ожидая, помчался во весь опор. Я, по совету мисс Лайджест, отъехал в тень дерева, разрешил своей кобыле спокойно жевать траву и смотрел, как мисс Лайджест позволяла своему коню вытворять всякие фокусы и, совершенно не сдерживая его, носилась по равнине. Неожиданно я представил себе, как почтенные старушки стали бы комментировать эту сцену, и невольно улыбнулся. Однако эта улыбка быстро сошла с моего лица. Я подумал о тех нападках, которым мисс Лайджест всегда подвергалась со стороны недалеких обывателей, и мне было горько сознавать, что ее исключительность, призванная сделать ее жизнь легче и ярче, приносила ей неприятности и беды. Воистину, wir sind gemohnt, dass die Menschen verhonen was sie nicht vertehen^[862]. Но я понимал ее! Я ощущал это каждую минуту, когда был с ней. Однако самым странным было то, что и она тонко чувствовала меня, легко понимала и принимала мой, надо признаться, весьма трудный характер. И вот именно в те самые моменты, когда все произносимые слова передавали больше, чем могут передать слова, когда наше понимание становилось почти осязаемым и когда я должен был бы радоваться этому редкому по своей прелести общению, гдето в глубине моего существа зарождалось нечто, что отдавалось тревогой в мозгу и тяжестью в сердце. Необъяснимость этого чувства тяготила меня, и я испытывал странное волнение, опасение за себя, за то, что происходило со мной, когда эта женщина вот так скакала по равнине… Ничего подобного со мной никогда не было, и ясность собственных эмоций была для меня так же естественна, как ясность рассудка. Теперь, когда мой рассудок был бессилен в том, что касалось моих чувств, я ощущал себя беспомощным… И что это за странный букет: неистощимый интерес, глубокая симпатия, какая-то внутренняя теплота и… нежность?.. Внезапное решение чуть не вышибло меня из седла — ведь это и называется любовью! Моя спина похолодела, а на лбу выступила испарина. Так неужели я влюблен? Эта мысль определенно не укладывалась в моем мозгу, и я чувствовал себя, как пойманный кролик…

— Мистер Холмс, — голос мисс Лайджест вырвал меня из забытья, — мистер Холмс, что с вами?

Она подъехала ко мне и остановила коня.

— Абсолютно ничего. А в чем дело?

— Ну, вы показались мне каким-то странным.

— Тут нечему удивляться, Уотсон говорит, что вообще не знает никого более странного, чем я.

Она улыбнулась, но явно поняла, что я просто отшутился.

— Куда направимся теперь? — спросила она.

— Я предлагаю вам продолжить свою экскурсию, а потом решим, на что стоит посмотреть в первую очередь.

— Тогда вперед! Проедем по равнине, и я покажу вам удивительно красивый лес. Он как бы замыкает эту холмистую местность. Сама я была там около года назад, но, надеюсь, ничего не изменилось.

— Вы добирались туда пешком, мисс Лайджест? — удивился я.

— Да, а почему бы и нет?

— Верховая прогулка ужезаняла больше двух часов!

— Разве не полезно иногда пройтись пешком и подумать о насущном? Мне некуда было спешить, а здесь так тихо, безлюдно и легко!

Что-то в ее голосе подсказало мне, что насущное было не очень-то приятным.

— А чем примечателен этот лес? — спросил я, подстегивая лошадь.

— Он находится довольно далеко от деревень, и поэтому там полно редких трав и цветов. К тому же говорят, там водятся лисицы… Боже мой, до чего же жарко! Может быть, в лесу удастся найти какой-нибудь родник и попить!

— Если хотите, можете попить прямо сейчас из моей фляги.

— У вас с собой фляга? — переспросила она, резко останавливая коня.

— Когда вы успели ее взять?

— Ну, это же дорожный костюм, и в нем всегда есть фляга с водой.

— Замечательно, я с удовольствием к ней приложусь. О, она даже не успела нагреться в вашем кармане!

Она с наслаждением пила воду, а потом вернула мне флягу и вытерла струйку на подбородке.

Когда мы снова двинулись вперед, мисс Лайджест вдруг вспомнила наш давний разговор:

— Помните, мистер Холмс, вы говорили о том, что по личным вещам человека или по предметам его гардероба можно многое узнать о нем самом? Вы приводили множество примеров, но мне бы хотелось увидеть такой пример воочию. Не будет ли слишком назойливым, если я попрошу вас применить этот метод на мне?

— Я буду только рад. Дайте мне что-нибудь.

— Что же вам дать? — мисс Лайджест оглядела себя и похлопала по карманам, а потом сняла кольцо с пальца и подала его мне.

— Подойдет?

Я, выпустив поводья, осмотрел это кольцо. Оно было очень красивым: темно-красный рубин в оправе тонкой работы.

— Думаю, что подойдет. Посмотрим. К сожалению, у меня нет с собой лупы, и поэтому сказать можно немного. Впрочем… Да, пожалуй, кое-что есть. Прежде всего, кольцо вам досталось от матери — женщины изящной, стройной и аккуратной. А ваша мать получила его в подарок от своего первого мужа, вашего родного отца, побывавшего в Индии и страстно любившего свою жену. Я склонен думать, что кольцо было преподнесено на годовщину свадьбы. Ваша мать очень дорожила подарком и носила его очень часто, а скорее всего, постоянно, но, выйдя замуж вторично, была вынуждена снять кольцо и хранить его в отдельной шкатулке. Вам оно перешло со всеми драгоценностями, и вы стали хранить его в общей шкатулке. Вот собственно и все, что можно увидеть невооруженным глазом.

Я вернул мисс Лайджест кольцо. Она надела его на палец и с минуту не задавала вопросов, но вид у нее был озадаченный.

— Из всего сказанного вами, — наконец заговорила она, — неточным было лишь утверждение о том, что кольцо было подарено на годовщину свадьбы. В действительности отец сделал этот подарок матери, когда родилась я, то есть через четыре года после их женитьбы. Он тогда как раз вернулся из Индии.

— А остальное верно?

— Абсолютно верно и точно. Я поняла, что послужило основой для некоторых ваших выводов, мистер Холмс, но многое осталось мне непонятным. Я буду рада, если вы объясните.

— Что вы поняли?

— Это индийская ювелирная работа — только в Индии мастера украшают оправы для камней таким ободком в задней части. Вы знали от меня, что мой отец много путешествовал по долгу службы, и потому вывод о том, что вещь привезена отцом, кажется совершенно естественным. Подарок мог предназначаться только матери, а раз кольцо на мне, значит перешло по наследству. Но почему вы решили, что отец привез подарок через несколько лет после свадьбы, а не раньше?

— Очень просто, — улыбнулся я, — кольцо сделано по заказу (на внутренней стороне имя мастера), а мода на такие оправы была в Англии немного позже, чем могла быть свадьба ваших родителей.

— Действительно просто, если углубиться в мелочи! Вы восхищаете меня, мистер Холмс!.. Так вот, далее: заключение о том, что моя мать была стройна и изящна, последовало из размеров кольца. Но почему вы исключили возможность, что она носила его на мизинце?

— Ваш отец должен был постараться заказать кольцо по размеру, и, кроме того, большинство царапин на ободке находятся снизу. Если бы кольцо носилось на мизинце, царапин на боковой стороне было бы гораздо больше.

— Да, вы правы.

— Что еще вы поняли?

— Ну, только страстно любящий человек при своем небольшом богатстве смог бы накопить денег на такой дорогой подарок. Только дорожащая этим подарком женщина перед тем, как убрать кольцо, сдала бы его в чистку…

Хотел бы я посмотреть на лицо своего брата, если бы он услышал рассуждения этой женщины. Я и прежде не раз был свидетелем того, как она делала выводы на основе своих наблюдений, но не переставал удивляться.

— Все остальное следует из поверхностей, — завершил я, — стоит приглядеться повнимательней, и можно заметить, что царапины на кольце разные: есть более глубокие, сделанные давно и теперь имеющие сглаженные края в силу этой давности и проведенной чистки, есть недавние и более мелкие, которые скорее всего сделали вы сами, положив кольцо в шкатулку вместе с другими украшениями.

— И где только лежат пределы ваших возможностей, мистер Холмс? улыбнулась мисс Лайджест.

— Спасибо за блестящую демонстрацию и исчерпывающие объяснения!

— Не за что, мисс Лайджест.

— Я поняла, что мне нужно усиленно тренироваться, если я хочу хотя бы приблизиться к вашему мастерству.

— Простите меня, мисс Лайджест, но то, что вы говорите сейчас, полная чушь! Да я в жизни не встречал человека, который бы после пары моих уроков так овладел методом умозаключений! И, между прочим, эти самые уроки были вам не особенно нужны — вы и сами интуитивно освоили дедукцию, без всякой чужой помощи.

— Я в этом не уверена, — ответила она, продолжая улыбаться, — если меня вздумает проверять кто-то менее снисходительный, чем вы, я окажусь не на высоте.

— Проверять вас? Неплохая идея! Может быть, вы хотите что-нибудь сказать обо мне в качестве ответного хода.

— Применить этот метод к вам?

— Да, если захотите. Я могу облегчить вам задачу — сообщите обо мне что-нибудь такое, о чем я вам не говорил, просто ориентируясь на то, что вы уже обо мне знаете и без всякой отдельно взятой вещи.

— Не думаю, что это будет проще. Хотя я, наверное, попытаюсь… Итак, — она пристально взглянула на меня и улыбнулась сама себе в предвкушении того, что собиралась сказать, — вы, мистер Холмс, уравновешенный, аккуратный и внимательный человек. Вы энтузиаст своего дела и терпеть не можете все скучное, каждодневное, однообразное, поэтому тогда, когда в вашей жизни появляются периоды вынужденного бездействия, вы прибегаете к искусственным средствам стимуляции. Рискну сказать, что вы используете кокаин, и последний период, когда вы разнообразили свои ощущения таким образом, пришелся на конец июля и первые дни августа. Подождите, мистер Холмс, это еще не все! Кроме этой пагубной привычки, на досуге вы занимаетесь тем, что музицируете и ставите химические опыты. Инструмент, на котором вы играете, струнно-смычковый, наверное, скрипка, но за это я не могу поручиться, а последний опыт, которым вы занимались, был связан с ацетоном.

— Как вам не стыдно, мисс Лайджест, — улыбнулся я, — я хотел самым серьезным образом подвергнуть вас испытанию, а вы просто воспользовались тем, что услышали от не в меру болтливого Уотсона!

Она улыбнулась уголком рта:

— Выходит, все, что я сказала, правда? Тогда вы напрасно ругаете доктора: он не говорил о вас ничего такого, что я сейчас могла бы использовать.

— Хотите сказать, что обо всем этом вы узнали сами?

— Разумеется, сама.

— Тогда я жду объяснений. О некоторых вещах вы, пожалуй, могли догадаться, например, почувствовали запах ацетона, когда посетили меня в моей квартире, и заметили стол для опытов в углу, но что касается остального…

— В основе моих выводов лежат не такие уж глобальные наблюдения, мистер Холмс. В тот день, когда вы рулеткой замеряли следы убийцы в парке Голдентрила, вы закатали рукава сорочки, и заметить ранки от уколов было нетрудно. Вы производите впечатление здорового человека, а следы на руках были свежие. Отсюда, как вы понимаете, следует двойной вывод: о сроках ваших последних инъекций и о том, что вы сами делали их себе. Поскольку теперь, временно находясь в моем доме и проводя со мной много времени, вы не нуждаетесь в наркотике, я делаю вывод, что он вам нужен в периоды вынужденного безделья. Остается вспомнить, какое вещество можно применять для достижения состояния собранности, концентрации сил и яркости ощущений — раствор кокаина. Теперь о том, что касается скрипки. О том, что вы любите скрипичную музыку, догадаться было нетрудно: вы выказали в ней широкие познания и не скрывали своего восхищения. И, хотя вы не говорили, что сами неплохо играете, я заметила, что многие тонкие предметы, подобные смычку, вы держите особенным образом, и я сделала рискованный, хотя и, как выяснилось, правильный вывод.

Я не знал, что ей ответить. Она окончательно поразила мое воображение, и никакие слова восторга и похвалы не могли бы выразить то, что мне хотелось, и то, что я чувствовал.

— У меня нет слов, мисс Лайджест, — сказал я, — вы не нуждаетесь ни в каких уроках и испытаниях и сами можете учить дедукции, кого угодно.

Ее щеки снова порозовели.

— Спасибо, мистер Холмс, — сказала она несколько смущенно, — спасибо.

В Грегори-Пейдж мы вернулись около девяти часов, усталые, испачканные дорожной пылью, но в прекрасном настроении. Когда мы привели себя в порядок, поели и выпили чаю, было уже довольно поздно. Я встал и, пожелав мисс Лайджест спокойной ночи, собрался уходить, но она остановила меня:

— У меня уже очень давно не было такого прекрасного дня, — сказала она, глядя на меня своим глубоким взглядом, — и я благодарна вам за него, мистер Холмс.

Я учтиво поклонился и вышел, понимая, что навсегда потерял свободу…

14

Всю свою жизнь я считал себя неспособным испытывать любовь. Даже в дни моей юности, когда для моих сверстников сердечные увлечения были самым обычным делом, мои интересы были направлены на другие вещи. Не то чтобы я старался подавить интерес к женщинам усиленной учебой или спортом, просто никогда ни одна даже самая привлекательная из них не была для меня интересна в той степени, какая нужна для равноправного общения. На протяжении всей последующей жизни я все больше убеждался, что женщины чаще всего не более чем украшения, требующие постоянного внимания и галантного обращения, но не способные стать мне ни настоящими друзьями, ни тем более возлюбленными. Когда я открыл свое истинное призвание и приобрел привычки, ставшие неотъемлемой частью моей жизни, то окончательно понял, что ни одна женщина на всем свете не заставит меня от всего этого отказаться ради сомнительного семейного счастья и многочисленных неудобств, способных кого угодно довести до сумасшествия. Я изучил женщин, еще в юности познал все стороны отношений с ними, но мое сердце ни разу не дрогнуло перед чьим-то хорошеньким личиком. Я смирился с этим и отнюдь не чувствовал себя обделенным. Ne quid ratio detrimenti capiat^[863] — таков был мой непреложный девиз. Я не только не ждал любви, но и вообще не думал о ней иначе как о предмете для наблюдения и анализа. Для нее не было места в моей жизни, и без того полной разнообразных интересов, дел и ощущений. И вот теперь мисс Элен Лайджест заставила меня усомниться во всем, в чем раньше сомнений не было. Мое сердце забилось быстрее, а мысли утратили свой неизменный порядок, и я не мог просто так смириться с этим, даже не попытавшись понять, где я совершил ошибку.

Теперь мне было ясно, что стоило прислушаться к своим ощущениям уже тогда, когда я начал признавать за мисс Лайджест ее исключительность и уникальность, когда она оставила в моем сознании всех других женщин далеко позади. Однако мне было решительно непонятно, почему, воздавая должное ее знаниям, достижениям, манерам и красоте, я чувствовал еще что-то, лежащее за их пределами. Да, я всегда признавал, что она яркая индивидуальность, живая и глубокая натура, острый и проницательный ум! Но почему все эти ее достоинства не просто вызывают восхищение, а выводят меня из равновесия? Почему мне недостаточно просто изучить эту женщину и занести ее в свой внутренний блокнот под заголовком «исключение»?.. Да именно потому, что она для меня больше, чем просто список достоинств! Ее притягательность не исчерпывается суммой удивительных черт и качеств! Проводя с ней вечера, гуляя по парку и беседуя о самых разных вещах, я вдруг увидел в ней то, что делало ее собой, а не просто красивой женщиной, увлеченным ученым, тактичным и остроумным человеком… Наверное, я полюбил именно эту глубину, эту идущую откуда-то изнутри нее силу, не имевшую названия и не предполагавшую объяснения. Это нечто просто захватило меня с ног до головы, а я испугался, что не знаю слов, которыми можно было бы это описать…

Так, может быть, мне не нужно считать, что моя теория о женщинах и чувствах разрушена? Возможно, встретившаяся мне женщина стала счастливым исключением, позволившим лучше понять истину и самого себя?.. Я был уверен, что никогда больше не узнаю другой, которая сможет хотя бы приблизиться к мисс Лайджест в своих достоинствах, и потому моя встреча с ней — несомненно, подношение судьбы. Но как теперь распорядиться этим подношением, как узнать, что это: ловушка, испытание или такой подарок, который дается лишь раз и который надо хватать, пока не стало поздно? И что требуется от меня взамен: положиться на свой разум или откинуть все, когда-то казавшееся важным, ради шанса получить неведомое?..

Размышления о произошедших во мне переменах теперь занимали меня и днем и ночью. Я бродил по парку, будучи не в силах спокойно спать, а потом возвращался в свою комнату и впадал в тяжелый, беспокойный сон, не приносивший успокоения. Я выходил в парк по утрам, когда солнце только вставало, и подолгу сидел где-нибудь в тени. Однако, к моему удивлению, я совсем не чувствовал себя усталым. Напротив, меня переполняло новое чувство, и от этого все вокруг казалось иным, более живым и ярким. Мое восприятие обострилось, и иногда я ловил себя на том, что иногда занят не размышлениями, а тем, что просто наслаждаюсь необыкновенным приливом сил, идущих изнутри и наполняющих каждую частицу души и тела теплом и энергией.

Я почти принял свою любовь и смирился с ней как с новым опытом, новым жизненным уроком. Я понял, что был слишком самоуверен в отношении собственной неуязвимости и слишком ограничен в объяснениях своих чувств.

Мое относительное спокойствие и не изменившая мне и теперь выдержка позволили оценить силу моего чувства. Я пришел к неутешительному выводу о том, что безнадежен. Я всегда очень живо ощущал жизнь и по опыту знал — то, что хотя бы единожды задело меня, навсегда становилось предметом самых глубоких чувств, а я уже потерял счет тому, сколько раз мисс Лайджест задела мою душу, сердце и разум. Я отчетливо понял, что моя любовь явилась плодом именно моего скепсиса и моей мнимой холодности, что она прорвала завесу моих заблуждений относительно меня самого и от этого стала еще более сильной. И потому это была не мальчишеская влюбленность, а настоящая страсть, посланная мне Богом в наказание за строптивость и гордыню.

Я лежал на диване и курил, когда вдруг понял, что двигаю пальцами в такт доносящейся откуда-то издалека музыке. Кто-то играл на рояле в глубине дома, и я не сомневался, кто именно. Я встал, надел пиджак и вышел в коридор — звуки стали отчетливее. Полагаясь только на собственный слух, я пошел в дальнюю часть дома, где никогда прежде не был. Звучала одна из знаменитых бетховенских сонат. Даже не зная о том, что, кроме мисс Лайджест, в доме играть некому, теперь не пришлось бы сомневаться, что это она: через клавиши инструменты вырывались легкость, глубина и изящество, присущие только ей одной.

Я остановился у самой дальней двери коридора и прислушался: звуки музыки действительно доносились отсюда. Я приоткрыл дверь и тихо вошел в комнату.

Это был небольшой овальный зал, сильно затененный из-за густых деревьев за окнами и почти лишенный мебели: у входа стояли два стула, немного дальше — кресло и черный рояль с поднятой крышкой. За этим роялем спиной ко мне сидела мисс Лайджест — воплощение бетховенской страсти… Рукава платья закатаны до локтей, пряди темных волос разметались по плечам, а все ее тело, казалось, было частью огромного инструмента: она не видела и не слышала ничего, кроме музыки, которую сама творила.

Я сел на стул, скинув с него пыльный чехол, и продолжал внимать прекрасной мелодии.

Последний штрих, аккорд — и новый отрывок зазвучал стремительно и вдохновенно. Бурные восходящие пассажи, исполненные безукоризненно, перешли в волнительную мелодию, полную трепетной тревоги. Потом опять дикая безудержная страсть и опять смирение. Гениально и просто! Просто и прекрасно, как жизнь, как любовь! Настроения менялись, перемешивались, перемежались, опять вставали на свои места, взрывы сменялись покоем, но и он летел куда-то, превращаясь в призыв, в мечту и в страсть, страсть… Все так или иначе сходилось в одну точку, и она, обрастая мириадами аккордов, перерастала в прекрасную, неудержимую стихию, настойчиво и просто заявлявшую о своей непобедимости.

Я любовался тонкими белыми запястьями, длинными сильными пальцами, властно бегавшими по клавишам инструмента, и понимал, что глубина этой женщины лишь приоткрылась мне, что я никогда не узнаю ее до конца, не смогу представить ей цены…

Мисс Лайджест уже собиралась окончить, но в какой-то момент ее руки соскользнули и замерли, очевидно, от незнания текста. Мелодия прервалась лишь на долю секунды — в следующее мгновение, тряхнув головой и пропустив полтакта, мисс Лайджест продолжила играть, не снижая темпа. Несколько последних взлетов, финальный аккорд — и она тут же схватила с рояля ноты и принялась листать их…

— Фа-диез, — подсказал я, вставая.

Мисс Лайджест чуть вздрогнула, повернулась в мою сторону и улыбнулась:

— Вы уверены?

— Абсолютно уверен.

— Не судите меня слишком строго, ведь я не садилась за рояль больше полугода, — она отложила ноты и кивком указала на пыльное покрывало от инструмента на полу, — в этой комнате даже не убирают.

— Вы играли великолепно, мисс Лайджест: вдохновенно, пламенно и технично.

— Вы, мистер Холмс, как всегда, слишком снисходительны ко мне.

— Ничуть. Я говорю то, что думаю.

— Благодарю вас. Присаживайтесь здесь, только снимите чехол с кресла.

— Надеюсь, я не слишком грубо нарушил ваше уединение, мисс Лайджест? — спросил я, усаживаясь напротив нее.

— Когда я услышал звуки музыки, то уже не мог оставаться в своей комнате, не удовлетворив любопытства.

— Вы мне совсем не помешали, мистер Холмс, — ответила она, расправляя рукава и застегивая манжеты, — вы же знаете, что я всегда рада вашему обществу.

— А я не устаю удивляться тому, как много вы умеете. Почему вы не сказали, что замечательно играете, когда мы с вами беседовали о музыке и спорили о вкусах?

— Это было бы не слишком скромно с моей стороны, усмехнулась она, — и, кроме того, вы ведь тогда тоже не сказали, что играете на скрипке, и я вынуждена была позже разоблачить вас. Помните?

— Мне этого не забыть.

Она рассмеялась:

— И теперь вы пришли в полной решимости снова доказывать мне превосходство «Летучего голландца» над «Севильским цирюльником»?^[864]

— Нет, мисс Лайджест, вы выставили мои музыкальные вкусы в очень уж примитивном виде. Я действительно предпочитаю немецкую музыку: она располагает к глубоким размышлениям и помогает сосредоточиться, когда это необходимо. Но я отнюдь не собираюсь переубеждать вас в том, что касается ваших личных пристрастий!

— В самом деле? Даже если я скажу, что мой любимый композитор вовсе не Бетховен?

— Даже в этом случае… А что в наших спорах я показал себя настолько непримиримым, мисс Лайджест?

— Насколько я могу судить, вы действительно непримиримый спорщик, мистер Холмс, — улыбнулась она.

— Должно быть, мой азарт иногда берет верх над здравым смыслом, и это ваша заслуга, мисс Лайджест.

— Моя? — шутливо возмутилась она.

— Хотите сказать, что это я виновата в вашей непримиримости?

— Косвенно да. Вам каким-то образом удается вызывать меня на споры даже тогда, когда я вовсе к ним не расположен, и часто это касается тех вещей, о которых я вообще никогда и ни с кем не спорил!

— О вас я могу сказать то же самое, мистер Холмс! Вы часто, сами того не подозревая, вызываете во мне азарт, который я ничем не могу объяснить.

— Тогда мы квиты. А что это за композитор, мисс Лайджест, на которого вы променяли Бетховена?

— Вивальди. Хотя я не скрипачка, я очень люблю его.

— Вивальди замечателен, но я нахожу его чрезмерно чувственным.

— Чрезмерно? По-моему, он гармоничен и правилен, как никто другой.

— Его захлестывают страсти, и вся эта дрожь в теле дает мало проку.

— А я не думаю ни о чем, когда слушаю его: все мысли занимает только наслаждение.

— Вивальди вызывает ощущения особого рода — эмоции выходят из-под контроля и начинают жить самостоятельной жизнью, а мне это не очень нравится: я предпочитаю, чтобы рассудок всегда сохранял свое главенство.

— Я это заметила, — сказала мисс Лайджест, одарив меня своим спокойным испытующим взглядом.

— Я тоже люблю ясность рассудка, но знаю также и то, что эмоции порой оказываются достаточно сильными и с ними приходится считаться.

— С чем же приходится считаться?

— Я не знаю… Возможно, со стремлением к переменам, с жаждой новых ощущений, свободы, с ненавистью и любовью, наконец. Знаете, наши чувства иногда преподносят нам сюрпризы и оказываются очень неожиданными, — ее синие глаза вдруг заискрились то ли теплотой, то ли сожалением, то ли насмешкой.

— Да, я это знаю, — согласился я, — чувства бывают самые разнообразные, но это не значит, что я намеренно подавляю их. Просто чаще всего в их внешнем выражении не бывает необходимости.

— А вы уверены, что правильно оцениваете эту необходимость, мистер Холмс? — улыбнулась она.

— Может быть, кто-то нуждается в ваших чувствах больше, чем вы думаете?

— Ну, в этом случае он, наверняка, сообщил бы мне об этом или же нашел другой способ дать это понять.

— Это не всегда бывает просто, — заметила она, продолжая улыбаться.

— Не могу представить, какие здесь могут быть сложности…

Мне вдруг стало не по себе. А что если она давно догадалась о моих чувствах и теперь забавляется, видя, как еще один мужчина не устоял перед ней? Что если она теперь намеренно дразнит и испытывает меня, с привычным удовольствием наблюдает за тем, как легко ей использовать полученную надо мною власть? Неужели мои чувства к ней так заметны? Неужели из-за них я выгляжу смешным?.. Но, с другой стороны, зачем ей это? С какой стати ей могло прийти в голову смеяться надо мной?! Она умна, благородна и слишком цельна для мелких уловок. Да и веду я себя совершенно естественно, ничем не выдавая произошедших во мне перемен… Пожалуй, единственным объяснением этому могло бы быть то, что она, напротив, не знает, как я отношусь к ней, и пытается своими двусмысленными высказываниями и непрямыми вопросами выяснить это. Если так, то наше дальнейшее общение обещает быть интересным.

— Скажите мне, мисс Лайджест, — обратился я к ней, — почему вам пришло в голову вспомнить забытый рояль сегодня и взяться именно за Бетховена?

Она пожала плечами:

— Не знаю. Вы были заняты, я сделала все дела, какие только смогла придумать и вдруг решила проверить, не пропали ли старые навыки, — она положила свои пальцы на черную полированную поверхность и критически взглянула на них.

— Как видно, не совсем пропали, и еще есть надежда их окончательно восстановить. Ну а эта замечательная соната… Я неплохо исполняла ее, еще когда была совсем юной. Тогда мой учитель постукивал указкой по этим самым пальцам, если был мною недоволен. Так что если уж я решила проверить память своих рук, было разумным начать с того, что мне когда-то удавалось.

— Это верно и разумно, даже чересчур разумно. По-моему, вы пытаетесь представить свои мотивы более рациональными, чем это есть на самом деле.

— И от кого я это слышу! Как же вы в таком случае объясните мои мотивы, мистер Холмс?

— Я не собираюсь их объяснять, мисс Лайджест, но я возьму на себя смелость утверждать, что вы были по-настоящему взволнованы, когда играли — это чувствовалось даже тогда, когда я еще не мог видеть вас. Вы играли не просто точно и уверенно, а вдохновенно и воодушевленно, то есть в вашем исполнении было много такого, что нельзя описать и предписать нотами и что могло идти только из глубины вашего настроения.

Мисс Лайджест немного склонила голову набок и задумчиво посмотрела на меня:

— А я и не предполагала, мистер Холмс, что вы можете так тонко чувствовать чужое настроение лишь по косвенным признакам.

— Косвенные признаки — это мой хлеб.

— Уверена, что ваш хлеб всегда будет с маслом.

— Надеюсь на это. Так вы признаете, что были взволнованы и поэтому решили выразить свое волнение в музыке?

— Просто пришедшая в голову мысль о том, что неплохо бы вспомнить старое, оказалась кстати. Меня действительно занимали кое-какие сомнения, и такой способ их разрешения показался мне естественным.

— И теперь с сомнениями покончено? — улыбнулся я.

— Да, уже покончено, — ответила она с выражением серьезного спокойствия.

В этот момент ее лицо было удивительно прекрасным, но не unkndml, а скорее печальным. Она убрала ноты на край рояля, и я заметил под ее треугольным воротником красивую бархатистую родинку. Необыкновенная ласка проснулась во мне, и я едва удержался, чтобы не назвать ее по имени. Да, моя Элен! Какие еще могут быть сомнения — я люблю ее, люблю глубоко и страстно желаю нашего сближения. Теперь я остро ощутил необходимость предстоящего мне выбора и всю его тяжесть.

— Знаете, мисс Лайджест, — сказал я, — я ведь сделал ошибку в своих умозаключениях относительно вас.

— О чем вы?

— Изучая ваши руки и кисти в особенности я пришел к выводу, что вы не всегда отдаете ваши рукописные работы Грейс Милдред, а часто печатаете их сами. Мне показалось вероятным, что вы играете на рояле, но за все это время вы ни разу не сказали о том, что хорошо музицируете, а инструмента в доме я не видел.

— Ну, это нельзя назвать ошибкой, мистер Холмс. Действительно многое из того, что мне необходимо, я печатаю самостоятельно, а мисс Милдред отдаю лишь значительные по объему документы. Я печатаю на машинке довольно сносно, и в случае крайней нужды могла бы таким образом зарабатывать на свой хлеб с маслом.

— Но все равно играть на рояле вы, наверняка, начали гораздо раньше, чем печатать на машинке, и чуть приплюснутыми кончики пальцев стали именно поэтому.

— Да, верно. Но неужели во время наших с вами бесед и прогулок вы, мистер Холмс, занимаетесь тем, что изучаете меня? Я полагала, вы захвачены нашими разговорами и не имеете ни таких намерений, ни времени для их исполнения.

— О, уверяю вас, мисс Лайджест, что я всегда с головой погружаюсь в наше с вами общение. Однако за время своей работы я приобрел привычку наблюдать за людьми и делать выводы о них почти автоматически, не задумываясь.

— Мне трудно это представить. Я думала, ваши выводы результат осознанной работы ума.

— По большей части таковыми они и являются, но иногда материал оказывается настолько простым, что срабатывает внутренний механизм, не требующий специальных усилий.

— Мне было бы неприятно быть для вас простым материалом!

— На этот счет можете не беспокоиться: изучать вас сложнейшая задача, и я снял бы шляпу перед тем, кому это полностью удастся.

Уголки ее губ дрогнули в улыбке:

— Мне приятно это слышать, мистер Холмс… Кто там? — в коридоре послышались приближающиеся шаги. — А, это вы, Келистон. Я, признаться, забыла, что просила кофе. Поставьте сюда, вот так, спасибо. Будьте любезны, принесите чашку мистеру Холмсу.

Дворецкий поклонился и направился к двери, но мисс Лайджест остановила его:

— И еще, Келистон, — она посмотрела на меня своим лучистым взглядом.

— В остатках нашей старой коллекции на чердаке имеется скрипка. Помните, ее подарили сэру Джейкобу в придачу к какой-то сделке? Так вот, Келистон, принесите ее сюда.

— Слушаюсь, мэм, — он еще раз поклонился и вышел.

— Думаю, вам имеет смысл вооружиться, сэр, — сказала она мне, — вы ведь без моего ведома слушали меня и даже признали, что это было неплохо, так что будет справедливо, если я попрошу вас поиграть мне.

— Я не стану возражать против того, чтобы развлечь вас, но только при одном условии!

— Какое еще условие?

— Вы сыграете мне еще что-нибудь столь же захватывающее.

— Это похоже на шантаж.

— Не имею ничего против этого слова, но думаю, что мое условие справедливо: я ведь собираюсь предложить вам самого Вивальди в моем исполнении, если, конечно, скрипка в сносном состоянии.

— Что ж поделать, я согласна поиграть вам ради предстоящего вознаграждения, но не могу обещать, что поражу ваше воображение. А скрипка когда-то была довольно хорошей. Возможно, вам придется лишь немного настроить ее.

— Это будет нетрудно, а вы уже можете приступать, мисс Лайджест, я только расположусь поудобнее на этом кресле.

Она рассмеялась и достала из стопки какие-то ноты. Ее пальцы снова побежали по клавишам, извлекая чудесные звуки. Я с удовольствием смотрел на нее, а потом закрыл глаза и откинулся в кресле, но даже не видя, как она играет, было легко почувствовать всю осторожность и аккуратность ее движений, ее старание не допустить малейшую фальшь и то, как напряженно она смотрит в ноты. Эта маленькая шопеновская вещица скоро кончилась.

— Нужно было договориться с вами на время, — сказал я, не открывая глаз.

Послышался ее смешок и новый поток прекрасных звуков. Она играла довольно долго, должно быть, забыв, что просто выполняет свою часть уговора или же решив доставить мне больше наслаждения, видя, какое впечатление производит ее игра.

Келистон принес мне скрипку в старинном футляре из зеленого бархата, я настроил ее и с удовольствием попробовал глубокий проникновенный тембр.

Элен сидела передо мной и я мог видеть ее устремленный в пустоту взгляд, затуманенный и отчужденный. Мы погрузились в звуки тонких струн, то протяжные и печальные, но преисполненные неистового веселья. Я чувствовал, как вместе с ними все на свете перестает меня тревожить. Я ощутил сладкую негу и щемящую тоску и ясно понял, каковы они пресловутые любовные муки.

Однако это был последний день для наших неспешных удовольствий. Со следующего дня события стали развиваться стремительно и бурно. Впрочем, уже в тот же вечер я узнал нечто новое. Письмо от Уотсона гласило:

«Дорогой Холмс, не знаю, зачем Вам это понадобилось, но я узнал все, что можно. Лорд Джеймс Кеннет Гленрой влиятельный и богатый человек, но он больше интересуется искусством, чем политикой. Большой известностью, в частности, пользуется его коллекция немецких средневековых гравюр. Многократно поставлял экспонаты для Сотби и Кристи. Имеет небольшой дом в Лондоне и поместье в Сассексе. Живет весьма скромно и уединенно. Вдовец, имеет дочь Патрицию от единственного брака. Девочке сейчас около девяти лет, и он воспитывает ее дома. Дж. К. Гленрой пользуется любовью и уважением всех, кто его знает. Благородный и в высшей степени порядочный человек. Ничего отрицательного или сомнительного. Уверен, остальные Ваши осведомители сообщат то же самое.

Когда понадоблюсь, телеграфируйте.

Дж. Х. Уотсон»

15

Я возвращался с прогулки, когда солнце уже клонилось к западу. Войдя в парк Грегори-Пейдж, я заметил у парадного входа великолепный экипаж. «Гриффит Флой, — мелькнуло у меня, — наконец-то».

— Добрый вечер, сэр, — сказал Келистон, принимая у меня шляпу. — Как ваша прогулка?

— Спасибо, хорошо. Кто приехал, Келистон? Сэр Гриффит?

— Да, сэр, это он.

— Давно он здесь?

— Около двух часов, сэр. Мистер Флой, должно быть, заехал сразу с поезда.

— Перестаньте шептать, Келистон, я не спрашиваю вас ни о чем тайном! Леди Элен сейчас с ним?

— Да, сэр, они в кабинете миледи беседуют о чем-то.

— Как она приняла известие о его визите?

— Никак, сэр. У меня не было возможности доложить о приезде сэра Гриффита, как положено: он с порога спросил, где леди Элен, и сам прошел в ее кабинет, не дожидаясь пока я сообщу.

Я живо представил себе ощущения Элен, когда она вдруг обнаружила мистера Флоя за своей спиной.

— Послушайте, сэр, — продолжал дворецкий, — когда сэр Гриффит попросил чаю, я принес его, и миледи попросила меня сказать вам, чтобы вы по возвращении как можно скорее поднялись в кабинет. Простите мне мою смелость, сэр, но я думаю она сильно нервничает.

— С чего вы взяли? Леди Элен прекрасно держит себя в руках и почти не выказывает эмоций.

— Верно, сэр, но я знаю ее много лет и могу сказать, когда она действительно обеспокоена: сегодняшней ночью она вообще не спала и трижды готовила себе кофе на кухне.

— Спасибо, Келистон, я вижу, вы беспокоитесь за хозяйку. Можете быть свободны сейчас — я поднимусь наверх.

Я поднялся на второй этаж и пошел по коридору к кабинету. Оттуда доносился приятный низкий мужской голос, но я не мог разобрать слов, потом послышался какой-то ответ Элен. Я остановился футах в пяти от двери.

— Вы поражаете меня своим непостоянством, Элен, — сказал приятный мужской голос, — в вашей телеграмме вы дали мне это понять.

— По-моему, в моем отношении к вам, мистер Флой, я более чем постоянна, — ответила Элен, — а что касается телеграммы, то она была совершенно недвусмысленна, и не пытайтесь приписать мне то, чего я не говорила!

— Вы написали, что я вам нужен, и я приехал.

— Вы нужны следствию, которое ведется по моему делу, а не мне лично.

— Следствию? Что-то я не заметил на телеграмме штампа Скотланд-Ярда. Или полиция теперь подписывается «Элен Дж. Лайджест»?

— Не валяйте дурака, мистер Флой. Вы же знаете, что я пригласила мистера Холмса, чтобы он провел настоящее расследование и доказал мою невиновность.

— Я знал, что вы просили его о помощи, но не знал, что он согласился. Что ж, поздравляю, теперь у вас явно больше шансов выбраться из этих неприятностей, моя дорогая. Так значит мистер Холмс хочет задать мне пару вопросов и надеется, что мои ответы помогут вашему спасению?

— Вы ведь, кажется, говорили, что постараетесь содействовать моему освобождению? Поэтому вы и приехали раньше.

— О, да, моя дорогая, — под ним скрипнул стул, и я понял, что мистер Флой встает с него, — но я приехал раньше не только для того, чтобы отвечать на вопросы нанятого вами сыщика…

— Остальное меня не касается.

— В самом деле? Не хотите узнать, каковы другие причины, моя дорогая?.. Я чертовски соскучился и приехал раньше, потому что не мог больше ждать. О, я вижу, вы решили поиграть со мной в кошки-мышки! Это будет забавно.

Он коротко рассмеялся, а потом снова заговорил что-то, но уже тише, и я не мог разобрать, что именно.

— Черт возьми, перестаньте!!! — голос Элен зазвенел.

— Да перестаньте же!!!

Веселый смех мистера Флоя завершил картину. Я почувствовал, что настало время ненавязчиво вмешаться. Я сделал несколько размеренных громких шагов и постучал.

— Войдите, — сказала Элен, и я вошел.

Она стояла у своего стола, немного более бледная, чем обычно, а рядом, опершись на высокое кресло, стоял человек, так давно занимавший мои мысли.

Это был необыкновенно красивый мужчина, но в то же время он не принадлежал ни к одному из известных мне типов. Простой хорошо сшитый костюм с темным шейным платком сразу производил впечатление шика и достатка. Высокий рост, атлетическое сложение. Гриффит Флой был блондином, и серебристые волосы, немного приподнимающиеся у лба и спадающие на затылок чуть вьющимися прядями, эффектно оттеняли его гармоничное и уравновешенное лицо. В уголках тонких губ читалась неумолимость и привычка управлять людьми, а слово «порочный» было для них, пожалуй, самым метким эпитетом. В голубых глазах словно стояла постоянная насмешка над всем, что его окружало. Что-то дьявольское скрывалось в этих глазах, в точеном профиле с правильным носом и выразительными подвижными бровями.

— Добрый вечер, мисс Лайджест, — сказал я, — полагаю, вы представите мне вашего гостя, хотя я, признаться, догадываюсь, с кем имею дело.

Элен представила нас друг другу, и мистер Флой, улыбаясь, подал мне руку. Из этого рукопожатия я понял, какая недюжинная сила сокрыта в его теле.

— Я кое-что слышал о вас, мистер Холмс, — сказал он, — и это были только лестные отзывы. Элен повезло, что именно вы согласились помочь ей.

— Надеюсь, мисс Лайджест не придется сетовать на эти отзывы, — ответил я сдержанно.

— Я стану содействовать вам, как вы только захотите, если это поможет избавить Элен от обвинения.

— Рад это слышать, мистер Флой. Вы прибыли из Йорка сегодня?

— Да. Я заехал в Грегори-Пейдж сразу со станции.

— Странно: сегодня нет экспресса из Йорка.

— Я воспользовался не специальным поездом до Лондона, а двумя перекладными.

— Позвольте спросить, зачем вам это понадобилось? Завтрашний йоркский доставил бы вас домой с гораздо большим комфортом.

— Но это было бы завтра.

— Понимаю.

Элен села в одно из кресел вокруг чайного столика и жестом пригласила нас присоединиться к ней. Как и вышло по ее очевидному замыслу, мы с сэром Гриффитом оказались напротив друг друга.

— Так вы закончили с вашими делами в Йорке, мистер Флой, или намерены снова поехать туда? — спросил я.

— Нет, с делами покончено. Я разрешил все вопросы настолько быстро, насколько это было возможно, чтобы удовлетворить просьбу Элен и вернуться раньше. Она просила об этом в телеграмме, вы знаете?

— Да, мисс Лайджест говорила о таких своих намерениях, ответил я уклончиво.

— Я не мог отказать ей в поддержке, тем более, что, как я понял, мое возвращение было нужно и вам тоже, мистер Холмс.

— Да, мне действительно требуется кое-что у вас выяснить.

— А что, полиции тоже что-то от меня нужно?

— Насколько я знаю, нет. Почему вы спрашиваете?

— Ну, я не знаю, насколько ваши действия согласованы с полицией.

— Совершенно не согласованы. Я действую независимо и думаю, что именно этим могу быть полезен для мисс Лайджест.

— То есть вы не можете никого заставить рассказывать вам что-либо, но и более свободны в том, как распорядиться получаемыми сведениями.

— Совершенно верно, — улыбнулся я.

— В любом случае я повторяю, что готов помогать расследованию, но надеюсь, что и полиция не стоит на месте.

— Наши с инспектором Лестрейдом действия можно назвать скорее взаимодополняющими, нежели соревновательными.

— Печально, что Скотланд-Ярд нуждается во внешней помощи и в чьем бы то ни было дополнении.

— Полностью с вами согласен, но такова реальность.

— Что же вам удалось выяснить, мистер Холмс?

— Прежде всего то, что полицейская версия убийства далеко не совершенна. Однако раскрывать добытые сведения до подходящего срока не в моих правилах, мистер Флой.

— О, должно быть, тайны вашей кухни достойны того, чтобы держать их в секрете! — усмехнулся он.

— Я лишь хочу воспользоваться правом использовать добытую информацию по своему усмотрению, — улыбнулся я.

— Наверное, это имеет смысл, — он кивнул и извлек из внутреннего кармана портсигар. — Хотите сигарету, мистер Холмс? Нет? Предпочитаете трубку? Что ж, надеюсь, вам, Элен, не помешает табачный дым?

Она не ответила и поднялась, жестом позволяя нам оставаться сидеть:

— С вашего позволения, я покину вас, джентльмены, и распоряжусь, чтобы вам не мешали. Думаю, без меня вы сможете обсудить что угодно, не боясь задеть мои чувства.

Я кивнул, и Элен удалилась, а Гриффит Флой проводил ее долгим и оценивающим взглядом.

— Разве этот образец проницательности, такта и понимания может не вызывать восхищение? — улыбнулся он, раскуривая сигарету. — Теперь вы действительно можете задать мне любые вопросы, мистер Холмс.

— Тогда начнем с главного. Вы, мистер Флой, последний человек, видевший сэра Джейкоба живым. Расскажите, как он умер.

— Вы расспрашивали Келистона?

— Да.

— Тогда я немного могу добавить. Я приехал в Грегори-Пейдж утром…

— Когда именно?

— Приблизительно в четверть десятого.

— Вы знали, что мисс Лайджест не было дома?

— Нет, я приехал именно попрощаться с ней перед своим отъездом в Йорк и не знал, что она уехала в Лондон. В предыдущие дни мы виделись мало, и ни она, ни ее отчим, ни кто-либо другой не говорили мне, что Элен собирается обратиться к вам за помощью. Обычно она выходит из дому лишь после полудня, и поэтому сообщение Келистона о том, что ее нет, показалось мне сущей чушью. Я, признаться, подумал, что дворецкий попросту выполняет указание Элен, которое она дала, чтобы ее не тревожили. Я также допускал мысль, что она не хочет видеть именно меня, потому что… Ну, вы, конечно, понимаете, что после трагической гибели моего несчастного отца наши с ней отношений несколько осложнились.

— Что произошло после вашего разговора с Келистоном, мистер Флой?

— Когда мы с ним беседовали, а разговор наш, так уж получилось, протекал весьма неровно, Лайджест вышел из своего кабинета и приказал Келистону меня пропустить. Он сказал, что Элен действительно нет дома, и предложил пройти в его комнату…

— Насколько я знаю, ваши отношения с сэром Джейкобом не отличались особой теплотой.

— Действительно не отличались, — усмехнулся он, — но в тот день Лайджест захотел поговорить со мной и был вежлив, хотя и не лез с объятиями.

— Что вы предположили относительно предмета предстоящего разговора?

— Абсолютно ничего. Лайджест сам внес ясность, когда закрыл за собой дверь кабинета. Как выяснилось, он занимался своими земельными делами, пока вынужденно пребывал дома из-за своих приступов, и ему было необходимо мое согласие на сделку. Видите ли, мистер Холмс, до смерти моего отца мы совместно владели всей собственностью нашей семьи, и, хотя основная доля имущества, а следовательно, и основной голос принадлежали отцу, на большинство сделок все же требовалось и мое согласие. В течениепоследних двух лет мой отец и отчим Элен занимались куплей-продажей недвижимости и земельных наделов. Они в конце концов сумели добиться значительных выгод от этой совместной деятельности и существенно преуспели в арендных делах. Теперь речь шла об очередном арендаторе, которого Лайджесту не терпелось заполучить.

— Он думал о делах, когда его падчерица была под арестом?

— Он всегда думал о делах. По-своему он, конечно, любил Элен, но при этом оставался странным человеком.

— В чем, например, он был странен?

— Хотя бы в том, как внезапно у него возникали приступы отцовской любви к своей падчерице. Иногда они не разговаривали целыми сутками и встречались только за обеденным столом, а иногда заботам мистера Лайджеста об Элен не было предела, он называл ее дочерью и говорил, между прочим, что она никогда не выйдет замуж против его воли.

— Он имел в виду вас?

— Да, меня.

— И говорил это вам в лицо?

— Не только мне, но и моему покойному отцу. Мистер Лайджест вообще говорил много такого, что никогда не сошло бы ему с рук, не будь он стариком. Впрочем, я понимал его: он чувствовал исходящую от меня угрозу, чувствовал, что Элен недолго осталось жить под его крышей — наши с ней отношения, хотя всегда и были сложными, но отличались тем особым качеством, которое с самого начала позволяет предполагать законное воссоединение рук и сердец.

— А как она сама относилась к отчиму?

— Уважительно и достаточно тепло… Кстати — вы ведь тогда уже появились здесь, мистер Холмс — как она перенесла его смерть?

— Она приняла ее достойно и сдержанно. Должно быть, пережитые потрясения закалили ее и сделали тверже.

— Она всегда была такой, — заметил он, чуть улыбнувшись.

— Мистер Флой, — сказал я, когда его взгляд снова принял земное выражение, — позвольте задать вам более личный вопрос. После того, как мисс Лайджест было предъявлено обвинение в убийстве вашего отца, вы более чем ясно дали всем понять, что порываете с нею какие бы то ни было отношения. Что заставило вас изменить решение и даже принимать участие в оправдании мисс Лайджест?

Гриффит Флой внимательно посмотрел на меня и задумчиво затушил окурок о край пепельницы:

— Я люблю ее, — сказал он, — и люблю гораздо сильнее, чем думал раньше. Когда я увидел ее в тот вечер в парке, когда понял, что навсегда потерял отца, я был разбит и потерян. Во мне кипели боль и злость, мне нужен был виновный, и я совсем потерял голову. Когда я немного успокоился, когда узнал, что Элен отрицает свою вину, я стал мыслить более здраво.

— Вы успокоились ценою памяти об отце? Или вы больше не думаете, что это мисс Лайджест убила сэра Чарльза?

— Я не знаю, кто убил моего несчастного отца, но я хочу верить, что это была не Элен, — ответил он невозмутимо. Своими глазами я не видел, что она убила его, и у полиции нет стопроцентных свидетелей, поэтому моя вера в Элен не результат выбора между нею и отцом, не предательство его памяти, а скорее доказательство любви к ним обоим. Я всегда хотел жениться на Элен, и потому если ее вина не будет доказана в суде, для меня она останется невиновной, и я смогу забыть обо всем.

— Почему бы вам в таком случае не изложить свои изменившиеся взгляды в полиции? Возможно, это помогло бы мисс Лайджест, ведь инспектор Лестрейд считает вас ее заклятым врагом.

— Наверное, я так и сделаю в ближайшее время. Думаю, и Элен это будет приятно.

— Я вижу, она вам действительно небезразлична.

— Вы говорите так, как будто я должен был вам это доказывать, — насмешливо заметил он, глядя на меня из-под полуопущенных век.

— Я так долго убеждал саму Элен в своей любви, что не хочу теперь повторять это для кого-то другого. Даже для вас, мистер Холмс.

— Мне это и не нужно: достаточно того, что я вижу.

Он кивнул с таким видом, словно и в самом деле все его действия по отношению к Элен были ежеминутным образцом нежности и обожания. Я слушал его и не мог понять, неужели он так верит в то, во что хочет верить, или же держать окружающих за идиотов стало его постоянной привычкой. Сейчас он, наверное, все же уловил смысл повисшей в воздухе паузы и снова заговорил:

— Вы, должно быть, много говорили с Элен обо мне, — сказал он, — и, возможно, сомневаетесь в том, что мое чувство не осталось без взаимности. Если хотите, можете так думать, но при этом вам стоит учесть, что вы плохо знаете Элен, а это может стать причиной ошибочных выводов по тому, что она говорит, относительно того, что она делает на самом деле… — Его голубые глаза победоносно заблестели, но я почему-то не почувствовал себя уязвленным — что-то говорило мне, что за прошедшие недели я узнал Элен намного лучше, чем он за все три года их знакомства.

— Мисс Лайджест действительно не слишком распространялась о своих чувствах к вам, мистер Флой, — сказал я.

— Вы предлагаете приписать это ее лицемерию?

— Лицемерию? Нет. Просто она слишком ценит свою свободу и независимость, слишком пестует свою гордость, но мне известно и то, что за всем этим скрывается… — он снова посмотрел на меня своими светлыми глазами.

— Мы немного отвлеклись, мистер Флой. Расскажите о том, как именно умер сэр Джейкоб.

Он устремил взгляд в пространство перед собой:

— Мы с ним довольно долго беседовали, хотя говорил в основном он — убеждал меня в выгодности того, что собирался сделать. Потом он вдруг замолчал, а когда я посмотрел на него после затянувшейся паузы, то увидел, что его лицо стало пунцовым. Я спросил, что с ним, но он только что-то прохрипел и быстро осел на пол. Я сидел достаточно далеко и не успел его подхватить, но слава богу, Лайджест, падая, не ударился головой.

— И вы сразу же позвали на помощь?

— Ну, разумеется.

— Так значит, в вашем разговоре не было ничего такого, что могло бы взволновать его до приступа?

— Решительно ничего. Эта последняя беседа была одна из самых мирных за прошедшие годы. Но вообще-то, по-моему, Лайджест был слишком слаб, чтобы ссориться, и слишком заинтересован в сделке, чтобы намеренно грубить мне.

— Над чем же вы смеялись, когда говорили с ним?

Его тонкие брови театрально взметнулись вверх:

— Старина Келистон! — улыбнулся он.

— Я всегда считал, что он слишком рьяно исполняет свои обязанности… Я смеялся, потому что мне было смешно. Это противозаконно?

— Отнюдь. Но что именно вас рассмешило?

— То, как Лайджест изложил мне предложения арендаторов.

— Возможно, ваш смех показался ему оскорбительным?

— Нет, он сам улыбнулся в ответ, и это было в середине нашего разговора, если уж вы пытаетесь усмотреть тут связь с его смертью.

— Не стоит пытаться угадывать мои мысли, мистер Флой, — улыбнулся я, — я просто задаю вам вопросы. Вы пытались спасти сэра Джейкоба?

— Да, конечно. Когда я позвал на помощь, прибежал Келистон, и мы вместе оказывали помощь Лайджесту по мере сил. Келистон тут же крикнул подоспевшей горничной, чтобы она отправлялась за врачом.

— Когда вы покинули Грегори-Пейдж?

— Как только доктор Рэй расспросил меня обо всем и заключил, что Лайджесту уже не помочь.

— Вы не стали дожидаться, когда вернется мисс Лайджест, чтобы самому сообщить ей печальную новость?

— Нет. Я решил, что желающих все рассказать и так предостаточно. Кроме того, я собирался в Йорк, да и Элен, учитывая последние события, вряд ли стала бы рыдать на моем плече, даже если бы я ее дождался. Я ведь в тот день в первый раз собирался сказать ей, что не считаю ее убийцей.

— Вы могли бы оставить ей записку с соболезнованиями, — заметил я.

— Я подумал об этом, но потом решил, что без моих объяснений это имеет не много смысла. Она ведь думала, что я предубежден против нее.

— Понимаю.

Я проследил за тем, как он достал из портсигара новую сигарету и небрежно закурил.

— Давайте теперь перейдем к тому, что связано со смертью вашего отца, — сказал я. — Расскажите мне, мистер Флой, о том роковом дне, когда его не стало. Что он делал, что говорил? Как вел себя? Что делали вы сами? Если помните, это было десятое августа.

Гриффит Флой взглянул на меня, нахмурившись то ли от неприятных воспоминаний, то ли от клубов сигаретного дыма вокруг.

— Да, я помню, — сказал он, — в тот день отец все время был дома и занимался обычными делами: давал Уиксботу (это наш дворецкий) указания относительно покупок, отчитывал нашу новую горничную за какую-то оплошность, сидел с газетой на террасе. После второго завтрака мы с ним работали над документами в его кабинете и беседовали.

— Полагаю, это имело отношение к пресловутой арендной сделке?

— Совершенно верно.

— Но и не только к ней?

Его красивое лицо приняло вопросительное и настороженное выражение:

— Почему вы так думаете?

— Мне кажется в высшей степени логичным, что ваш покойный отец мог обсуждать с вами возможные пути примирения с сэром Джейкобом.

Он выдохнул дым и помахал свободной рукой, разгоняя его в стороны:

— Что ж, вы правы, мистер Холмс, но я не заговорил бы об этом сам, если бы вы не спросили, потому что… потому что мы с отцом поссорились.

— Вы не хотели раскрывать предмет ссоры или боялись навлечь на себя подозрения?

— Не то и не другое. Вряд ли наша ссора может быть основанием для подозрений, да и предмет ее теперь кажется просто глупым, но мне не хотелось признаваться кому-либо, что мы расстались с отцом навсегда, будучи рассерженными друг на друга. Это легло тяжким бременем на мою совесть, и мне не хотелось, чтобы кто-то это обсуждал за моей спиной.

— Могу повторить вам, что не стану без крайней необходимости распространять рассказанное вами. Думаю, это неплохая плата за откровенность и возможность помочь мисс Лайджест.

— Если вы считаете, что это может ей помочь, я, разумеется, расскажу. Накануне того злосчастного дня, когда погиб отец, действительно вышла ссора между мною и Лайджестом. Отец и Элен тоже оказались ввязанным в нее, потому что начали пытаться нас примирить. Впрочем, Элен рассказала вам о подробностях, и я не буду на них останавливаться… Отец был зол на меня, но заговорил об этом только после вечернего чая на следующий день. Он говорил, что нужно найти способ уладить стычку, и предлагал мне поехать в Грегори-Пейдж и лично извиниться перед Лайджестом. Я, естественно, отказался наотрез, потому что не чувствовал себя виноватым, и сказал отцу, что правильнее будет ждать шагов примирения со стороны Лайджеста, тем более, что они наверняка последовали бы, ведь он был столь же отходчив, сколько и вспыльчив. Отец отчитал меня за грубость, невоспитанность и неуважение к старшим, как мальчишку. Я больше ничего не сказал ему и молча ушел.

— Куда?

— Сначала выпить пива в «Серебряном быке», а потом к своим приятелям, к которым давно были дела.

Я решил временно оставить этот уклончивый ответ без внимания.

Он протянул руку за графином, налил себе виски и разбавил его содовой из сифона.

— По-моему, час для виски уже пробил, — сказал он, посмотрев на часы и улыбнувшись. Наверное, он решил, что уже усыпил мою бдительность своим рассказом.

— Так, значит, вы вернулись в Голдентрил только после десяти вечера? — спросил я.

— Да. Я решил, что мы с отцом оба уже достаточно остыли и смогли бы поговорить спокойно если не в тот же вечер, то назавтра. Однако у самых центральных ворот я встретил полицейскую процессию и узнал ужасную новость… Теперь вы понимаете, почему мне не хотелось говорить о ссоре с отцом?

— Понимаю. Выходит вы не знали о том, что после вашего ухода сэр Чарльз отправил в Грегори-Пейдж записку с приглашением на ужин для мистера Лайджеста?

— На ужин?.. По-моему, речь шла просто о предложении встретиться.

— Вы что-то знали о записке, мистер Флой? Ответьте на вопрос.

— Нет, я ничего не знал, пока полиция мне не сказала.

— Тогда откуда вы знаете, что в ней было?

— Об этом потом спрашивали Лайджеста, — его глаза пронзительно блеснули от внезапного осознания опасности, но он сохранил невозмутимость.

— Насколько я знаю, мистер Лайджест просто подтвердил, что получил записку от сэра Чарльза, что в ней было приглашение и что сам он отправил письменный отказ с мисс Лайджест. Полиция, как вы знаете, не успела взять у него детальные показания из-за его вопиющего нездоровья.

— Но согласитесь, то, что мой отец не собирался с ним ужинать, достаточно логично — в доме не было никаких особенных приготовлений, да и вряд ли в этом случае он назначил бы встречу в беседке.

— Да, наверное, вы правы. С моей стороны это было просто предположение.

— Предположение? У меня сложилось чувство, что вы постоянно проверяете меня, мистер Холмс, — улыбнулся он, но его глаза не утратили своего угрожающего выражения.

— Мне жаль, если вам так показалось, — улыбнулся я в ответ, я лишь собираю факты и, как вы, должно быть, заметили, никак не комментирую их.

— Что еще вас интересует?

— Скажите, где именно вы были в момент смерти вашего отца?

Он бросил окурок в пепельницу, сложил ногу на ногу и пристально посмотрел мне в глаза.

— Я был у своей знакомой, — ответил он лаконично, но без малейшей тени смущения, неудобства или раздражения. Его манеры и в самом деле представляли собой странную смесь аристократизма и развязности.

— Когда вы говорили о своих приятелях, вы имели в виду эту знакомую?

— Да.

— Почему вы сразу о ней не сказали?

— Не хотел вовлекать в дело еще одну женщину.

— Теперь вам придется назвать ее имя.

— Ее зовут Сьюзен. Сьюзен Симпсон.

— Мисс Симпсон, я полагаю?

— Ну, разумеется, — улыбнулся он.

— Кто она такая?

— Она работала официанткой в трактире при местной гостинице, а сейчас зарабатывает шитьем.

— Где она живет?

— В Гербертс-Хаус, это за основной дорогой.

— Направо от Голдентрила?

— Да. Она снимает комнату у миссис Уолтер. Эта миссис Уолтер очень стара и давно выжила из ума, а Сьюзен помогает ей по дому, так что выходит, что весь домик в ее распоряжении.

— Это имение небольшое?

— Да, совсем маленькое.

— С низким чугунным забором и давно не крашеной крышей? уточнил я, вспоминая немощную и больную женщину, с которой говорил в самом начале расследования.

— Совершенно верно, — он снова улыбнулся, и я понял, что он с удовольствием ждет моего вопроса об их отношениях с мисс Симпсон.

— Каковы отношения между вами и мисс Симпсон, мистер Флой?

— Вы полагаете, ответ на этот вопрос как-то поможет Элен? он все также приятно улыбался.

— Это зависит от того, каким он будет.

— Хорошо, я отвечу. Я давно знаю Сьюзен. Я познакомился с ней чуть позже, чем с Элен. Сьюзен замечательная девушка, и она сразу понравилась мне. Одно время у нас был легкий роман Элен тогда отдалилась от меня… Но, вы понимаете, мы слишком отличаемся друг от друга, и эти отношения не могли иметь продолжения. Сейчас нас связывает давняя дружба, потому что я люблю Элен. Иногда я навещаю Сьюзен в Гербертс-Хаус, и мы разговариваем. Иногда я помогаю ей деньгами.

— А у Сьюзен есть жених или постоянный поклонник?

— Нет.

— Почему?

— Этого я не знаю. Вообще-то, она довольно привлекательна.

— Ваш отец знал о ней и о вашей дружбе?

— Да, знал, но он понимал все это слишком поверхностно.

— Что это значит?

Он пожал плечами:

— Он не понимал, что между мужчиной и женщиной могут быть какие-либо другие отношения, кроме любовных.

— Как долго вы пробыли у Сьюзен в тот день?

— Около полутора часов. Я пришел к ней раньше девяти, а ушел после десяти вечера.

— Вы рассказали ей о ссоре с отцом?

— Только в самых общих чертах. Я же сказал, что не хотел, чтобы об этом кто-нибудь знал. Мы поговорили о ее делах, так как долго не виделись, и я рассказал о своей поездке.

— О какой поездке? — удивился я.

Гриффит Флой посмотрел на меня с не меньшим удивлением, и я понял, что он не говорил об этом раньше, думая, что мне уже что-то известно. На этот раз его лицо хоть и на долю секунды, но слишком явно отразило досаду.

— Утром девятого августа я вернулся из поездки на север Британии. Я занимался нашими семейными делами.

— И в этот же день вы поехали в Грегори-Пейдж?

— Да, я приехал, а дворецкий сообщил, что отец уехал туда с визитом. Я решил тоже поехать, тем более, что безумно хотел увидеть Элен после долгой разлуки.

— И там вышла ссора?

— Да.

— Что ж, похоже, это все, что я хотел у вас выяснить, мистер Флой.

— Рад, если чем-то помог, — он снова улыбнулся, но к этой улыбке теперь прибавилось какое-то дьявольское выражение его голубых глаз, словно он изучил того, с кем имел дело, и решил, что его стоит брать во внимание. Я почему-то подумал, что его внимание не самое ценное приобретение.

Когда мы вместе спустились в холл, там оказалась Элен. Она пила кофе с печеньем, сидя на диване. Увидев нас, она отставила чашку и встала.

— Вы уже уходите, мистер Флой? — спросила она, саркастически изображая сожаление.

— Да, ухожу, моя дорогая, — ответил он, словно не замечая ее тона, — не могу же я бесконечно пользоваться теплом этого дома.

Элен кивнула в знак прощания и махнула рукой в его сторону, не сумев скрыть пренебрежения, но Гриффит Флой тут же удержал ее за локоть:

— Но ведь я могу получить прощание столь же теплое, как и прием?

— Вам лучше уйти, мистер Флой! — проговорила Элен, пытаясь освободиться и с видимым усилием сдерживая свой гнев.

— Да, вы правы, моя дорогая. Мне действительно пора ехать.

Она замерла, глядя в его светлые глаза, а он снял крошку от печенья с ее рта, взял ее губами со своего пальца, еще раз улыбнулся, надел шляпу и вышел.

16

Я быстро вошел в свою комнату и стал искать шляпу. Неожиданно я обнаружил, что оставил в гостиной свою трубку. Эта привычка оставлять ее там, где я закончил курить, проявлялась и вне домашней обстановки.

Я прошел коридор и снова оказался в комнате, которую оставил лишь пять минут назад. Оконная рама была поднята доверху, но сигаретный дым продолжал стоять в воздухе плотным туманом. В мои планы не входило здесь на чем-либо задерживаться, но, увидев Элен, я застыл на месте.

Она сидела спиной ко мне у чайного стола, опершись на него локтями и закрыв ладонями лицо. На несколько секунд я подумал, что она плачет, но потом понял, что это не так. Она, как всегда, не плакала, но ее мучения, о которых мне ничего не было известно, искали выхода. В ее неподвижной фигуре была такая скорбная надломленность, какую едва кто-то мог представить, такая безысходность, которая заставила мое сердце сжаться от сострадания и тоски. Ее сильная, несгибаемая натура, способная идти через все и все принимать, готовая приносить жертвы и, если нужно, проламывать дорогу, теперь вдруг обнаружила свою внутреннюю хрупкость, как будто в блестящем, неуязвимом камне из самого центра потекла сетка еле заметных, но вполне реальных трещин. Как остро я мог чувствовать этот островок боли внутри нее! Как хорошо я теперь видел его разрушающую мощь! Ее несчастье, столь далекое для меня, было в то же время удивительно близко словно, увидев эти сжавшиеся плечи, я взял на себя один из его жгучих потоков.

— Я уже открыла окно, Келистон, — сказала Элен, не отнимая рук от лица. — Принесите кофе и побыстрее…

Может быть, потому что я никогда не был по-настоящему нежен и мягок с ней, я теперь вдруг почувствовал жгучий прилив горечи и ласки. Эти смешавшиеся чувства не давали мне сделать вдоха, и мне стало до боли обидно, что я не в силах хоть как-то помочь женщине, которую люблю. Я подошел к ней и осторожно положил руки на ее плечи.

Элен чуть вздрогнула, отняла ладони от лица и посмотрела на одну из моих рук.

— О, это вы! — выдохнула она. — Боже мой! Как вы меня напугали!

— Простите, ради бога. Я не хотел этого.

Она положила свою ладонь на мою руку. Я ощутил всю нежность этого прикосновения, и через секунду наши пальцы переплелись. Еще через миг я опомнился и превратил эту слабость в успокоительное рукопожатие.

Я сел напротив Элен, подвинув стул поближе к ней. Она подняла глаза. Они были ясными и совершенно сухими. Я снова подумал о том, что могло бы заставить ее плакать, не скрывая слез, что могло бы вызвать в ней не гнев или улыбку, не злость или смех, а именно слезы? Если ни смерть близкого человека, ни чудовищное обвинение, ни людская молва, ни груз невыносимой тайны не способны на это, то что другое могло бы лишить Элен ее привычной силы и стойкости?

— Мисс Лайджест, — начал я и заметил, как в глубине ее синих глаз что-то дрогнуло от этих слов, возможно, от их официальности, — вы можете выслушать меня или мне уйти?

Она кивнула, очевидно, выбрав первое.

— Хорошо. Мисс Лайджест, когда я лишь догадываюсь о ваших страданиях, я не могу заговаривать об этом без вашего согласия. Но когда я застаю вас в таком состоянии, которое красноречиво говорит о силе ваших мучений, я не могу притворяться, что ничего не вижу! Вы понимаете?

Она снова кивнула.

— Теперь, когда Гриффит Флой вернулся, дела пойдут значительно быстрее, и мы должны быть готовы действовать в любую минуту. Результат дела зависит и от вас, мисс Лайджест, от вашего состояния и готовности бороться за свою свободу.

— Да, я понимаю, мистер Холмс… Я все понимаю!

— Если вы не готовы рассказать мне о том, что на самом деле происходит с вами, я не буду настаивать, но я должен иметь возможность убеждаться, что вы в состоянии помогать мне.

— Я по-прежнему готова делать все, что вы скажете. Ничего не изменилось!

— Не изменилось? И поэтому вы сидели тут, закрыв лицо руками? Вы не находите, что у вас не слишком получается что-то скрывать от меня?

— Что ж, возможно, вы правы. Дело в том, что я… я вдруг почувствовала всю тяжесть своего положения.

— Другими словами, вы вновь встретились с мистером Флоем и засомневались, можно ли его одолеть?

— Нет… Не совсем. То есть я не сомневаюсь в вас, мистер Холмс, но я почувствовала свою слабость перед его сокрушительным напором, перед его наглостью и силой! Все казалось гораздо проще, пока он снова не появился в этом доме собственной персоной! Вы можете верить, что я не убивала своего отчима и несчастного сэра Чарльза, но вся сеть доказательств в руках Гриффита Флоя.

— Глупости! В этой сети много дыр — вы видели его ботинки, видели сигареты, которые он курит? Вы слышали, что он говорит? Все это дает лишние козыри не ему, а нам. И, кроме того, я не просто верю — я знаю, что вы никого не убивали! Гриффит Флой достаточно умен, но и он, как всякий преступник, совершил несколько оплошностей. Нам нужно теперь совсем немного времени, чтобы, ухватившись покрепче за эти нити, распустить его пресловутую сеть.

Она вздохнула и усмехнулась самой себе:

— Знаете, наверное, дело даже не в доказательствах… Пора признаться самой себе, что мне просто страшно. Когда он сегодня ввалился сюда без всякого предупреждения, когда вдруг оказался за спиной и прикоснулся ко мне, я ощутила неописуемый ужас. Я поняла, что вся моя хваленая смелость и невозмутимость — чистой воды миф.

— Ну, эти качества не проверяются тем, вскрикиваете ли вы, если кто-то подкрадывается сзади и обнаруживает себя грубым прикосновением.

— А я и не вскрикнула…

— Вот видите!..

— …я похолодела с ног до головы! И этот холод до сих пор сидит где-то в глубине тела.

— Что же может избавить вас от него? Арест мистера Флоя успокоит вас?

Она ожидала чего-то другого и на секунду опешила от заданного вопроса.

— Ну, разумеется, — ее ответ прозвучал уверенно, но более явную ложь трудно было себе представить.

Элен немного нахмурилась и взглянула на меня испытующе и подозрительно:

— А почему вы так спросили об этом?

— Как именно? По-моему, вы уже молчаливо согласились с тем, что что-то от меня скрываете. Она откинулась на стуле и печально посмотрела на меня. Откровенность, еще минуту назад бывшая в ее глазах, бесследно исчезла.

— Вы снова хотите спросить, не знаю ли я, что именно мой отчим собирался рассказать полиции? Я ведь уже говорила, что не знаю. Вы мне не верите?

— Мне очень хочется верить, мисс Лайджест, но интуиция тянет в другую сторону, а она редко меня подводит.

— Что ж, жаль, если я противоречу вашему опыту…

«Еще как противоречишь!» — подумал я, восхищаясь тем маневром, который она применила, чтобы окончить разговор: то, что она поняла истинный смысл моего вопроса, было ясно как день, но она повернула его другой стороной — заговорила о том, о чем я спрашивал ее раньше, и ни ее возмущенный и подозрительный взгляд, ни легкое замешательство в ответе уже не выглядели как нечто неестественное. В итоге и последнее слово осталось за ней. Однако для меня теперь было совершенно ясно и то, что она отлично знает причины, по которым Гриффит Флой убил ее отчима, и то, что окончательно она успокоится лишь со смертью Гриффита Флоя, когда их тайна уйдет с ним в могилу.

Однако меня стало злить, что она так легко и быстро меняла свое ко мне отношение в зависимости от того, насколько лоялен я был к ее тайнам в каждую конкретную минуту. Когда я проявлял бескорыстную заботу, когда не пытался цепляться за случайные фразы, она проявляла мягкость и столь редкую для нее теплоту, так что я иногда почти готов был поверить, что представляю для нее нечто большее, чем просто сыскную и адвокатскую поддержку. Но когда я становился тверже, как только прикасался даже совсем немного к ее священным тайнам, она являла мне свою холодность и начинала бороться со мной, как с любым другим на моем месте. Теперь я чувствовал, что уязвлен этим. Эта ее изменчивость попросту заставляла чувствовать себя доверчивым глупцом и испытывать стыд перед самим собой за наивные надежды на ответное чувство.

— Спасибо за заботу, мистер Холмс, — сказала Элен, видимо, пытаясь вернуться к первоначальному доверительному тону нашего разговора, — но это была лишь минутная слабость, следствие накопившегося напряжения. Вам не стоит воспринимать это слишком серьезно.

— Вы думаете, забота о вас чересчур обременительна для меня?

— Я не знаю. Рада, если это не так.

— Не так.

Элен посмотрела в окно на надвигающийся закат, а потом украдкой взглянула на меня, словно пытаясь понять, о чем я думаю.

— Так что с мистером Флоем? — спросила она.

— Вы узнали что-нибудь, ради чего его стоило терпеть столько времени?

— Гриффит Флой и в самом деле хочет помочь вам, мисс Лайджест, но, конечно, не ценою собственной свободы. Он удивительно уравновешен в своем стремлении убить двух зайцев одним ударом: помогая полиции и мне, он не только отводит от себя всякие подозрения в глазах общественности, но и выступает в качестве вашего благодетеля.

— Именно это меня больше всего злит — выходит, я еще и должна быть ему благодарна!

— А что касается самих показаний, то они даются ему легко: оба самых главных свидетеля мертвы, и он может придумывать о разговорах с ними все, что угодно.

— Но вы узнали, где он был в момент смерти своего отца?

— Да, узнал, но…

Она нахмурилась:

— Говорите, мистер Холмс. Мне совершенно все равно, с кем он проводит свободное от меня время.

— Он говорит, что навещал знакомую официантку. Ее зовут Сьюзен.

— Сьюзен? Сьюзен Симпсон?

— Вы ее знаете?

— Да, немного. Слышала от кого-то и даже, кажется, видела однажды. Раньше она работала официанткой в дальнем трактире, а теперь о ней ничего не слышно. Но я и предположить не могла, что эта девушка лично знакома с Гриффитом Флоем.

— Что именно вы о ней знаете? Классический образчик распущенной деревенской обслуги?

— Нет, напротив! Это очень миленькая и хорошенькая девушка, совсем молоденькая, но достаточно здравомыслящая… Здравомыслящая, правда, во всем, кроме одного… Ясно как день, что Гриффит Флой играет с ней, а она безумно в него влюблена и, наверное, верит в лучшее. Бедная девочка! Мне ее искренне жаль.

— Теперь она отдельная фигура в нашей интриге.

— Вы хотите сказать, что она связана с убийством и составляет Гриффиту алиби?

— Конечно. Именно Сьюзен обеспечивает ему алиби, и все это было продумано и подготовлено заранее.

— Черт возьми, похоже, я поторопилась ее жалеть! Сьюзен потеряла голову от любви и теперь, когда Гриффит ей обязан, она надеется покрепче привязать его к себе. Выходит, ей теперь вдвойне выгодно свято хранить его секрет!..

— Погодите, мисс Лайджест! Пусть все так, как вы говорите, но здесь есть непонятные места: зачем Гриффиту доверять свою судьбу этой Сьюзен? Судя по всему она совсем простая девушка и неспособна на интеллектуальные маневры в случае необходимости.

— Как зачем? Она любит его, у нее неплохая репутация как у потенциальной свидетельницы, и кроме того, у него не было много времени на раздумья. Сьюзен действительно не отличается особым умом, но у Гриффита не было тогда вариантов. Кроме того, он создал себе алиби на всякий случай, так сказать, для подстраховки, и Сьюзен не пришлось бы вообще никому ничего говорить, если бы не вы.

— И все-таки это странно! Она молода, влюблена и, наверное, довольно эмоциональна, ее чувствами к Гриффиту можно манипулировать, ее наверняка можно запугать Божьей карой за ложь и законом за лжесвидетельство, ей постоянно нужны деньги и внимание — разве это портрет того человека, от которого мистер Флой поставил бы в зависимость свою жизнь?..

— Но тем не менее он выбрал ее… Никогда не подумала бы раньше, что такая девушка, как она, способна пойти против закона ради чего бы то ни было, — сказала Элен, мягко смотря на меня.

— Любовь делает с людьми ужасные вещи, — ответил я, спокойно глядя в ее глаза, почти черные в эту минуту от недостатка света.

— Да, — согласилась она, и ее голос был тверд как всегда.

— Но я все же думаю, что этот выбор Гриффита был не случаен. Я чувствую, что не все так просто! Тут явно кроется еще что-то, и очень скоро мне предстоит это выяснить.

— А, так вы зашли сюда за своей трубкой, чтобы отправиться к Сьюзен?

— Да.

— Тогда я не буду вас задерживать. Хотя, по-моему, сегодня вам вряд ли удастся поговорить с ней.

— Почему?

— Ну, скорее всего Гриффит сейчас отправился к ней. Дома его теперь никто не ждет, а эта девушка будет счастлива его видеть. Может быть, он между прочим напомнит ей, что нужно говорить вам, если вы явитесь в скором времени. А, может… О, господи! Может быть, он вообще сделает из нее сообщницу только сейчас, когда вы задали ему вопрос об алиби?!

— Нет, я так не думаю. Девять шансов из десяти, что Гриффит Флой сразу же позаботился о своем алиби.

— Что ж, наверное. Тогда зачем вам идти к Сьюзен прямо сейчас, если уже давно все решено и если Гриффит почти наверняка у нее?

Ее мягкий голос и доверительный тон почти напрямую говорили о том, что она предлагает провести вечер с ней. Однако я не хотел снова зависеть от ее сиюминутного теплого отношения и решил прогуляться за пределами Грегори-Пейдж именно для того, чтобы хотя бы на время избежать этого.

— У меня есть и другие дела, мисс Лайджест, — ответил я ей. Думаю, я не вернусь к обеду, так что вам не стоит меня ждать.

— Хорошо, я буду обедать одна.

Я довольно быстро добрался до Гербертс-Хаус и не удивился, когда обнаружил у входа коляску Гриффита Флоя. Единственным освещенным окном в доме было окно гостиной на втором этаже, но за двадцать минут, что я провел на наблюдательном пункте за живой изгородью, ни один силуэт там не показался.

Я отправился в «Серебряный бык» и вполне сносно там пообедал. Когда я оставил трактир и пошел в Грегори-Пейдж по центральной дороге, то услышал за спиной приближающийся экипаж. Это был Гриффит Флой.

— Второй раз за один вечер, мистер Холмс, — улыбнулся он. — Хотите, я подброшу вас до Грегори-Пейдж?

— Нет, благодарю вас, предпочитаю прогулку.

— Как там Элен?

— Что вы хотите услышать? Вы сами видели ее пару часов назад.

— Ну, может быть, она огорчилась, что я не остался обедать?

— Нет, мистер Флой, мисс Лайджест достойно приняла эту печальную действительность, — усмехнулся я.

Некоторое время он смотрел на меня, продолжая загадочно улыбаться и вертеть хлыст в руках.

— А вы уже воспользовались той информацией, что получили от меня, мистер Холмс? — спросил он наконец.

— Нет, мистер Флой, я еще думаю над тем, как лучше ее использовать.

— Продолжаете вести наблюдения? Понимаю — всегда лучше предварительно изучить тех, с кем придется иметь дело, не правда ли, мистер Холмс?

— Совершенная правда.

— В таком случае желаю вам удачи. Доброй ночи, мистер Холмс!

— Доброй ночи, мистер Флой!

Он улыбнулся мне, а потом стеганул коня и понесся вперед, так что я еще долго видел, как его светлые волосы вскидывались из-под шляпы в такт езды.

17

Дверь отворилась, и я увидел перед собой молодую девушку лет двадцати двух с приятными, но немного мелкими чертами лица и белыми вьющимися волосами, уложенными в аккуратную прическу. Эти светлые волосы, мило завивающиеся у висков, естественный румянец на щеках и платье яркого голубого цвета подчеркивали ее молодость и крепкое здоровье. В ее юном, свежем и нарядном облике мне сразу бросился в глаза удивительной красоты медальон на ее шее.

— Мисс Сьюзен Симпсон? — спросил я.

— Да, — ответила она несколько удивленно, — это я.

— Доброе утро, мисс Симпсон. Мое имя Шерлок Холмс. Я здесь по просьбе мисс Элен Лайджест, и мне бы хотелось поговорить с вами.

Мисс Симпсон едва заметно кивнула, пока я говорил, а потом отступила назад, приглашая за собой в дом:

— Проходите, сэр. Еще только утро, и поэтому я не ожидала… Проходите сюда, пожалуйста. Да, в эту гостиную, сэр.

Я последовал за ней и занял предложенное место в маленькой старомодной гостиной. Наверное, миссис Уолтер, у которой девушка снимала жилье, не стремилась к переменам, а мисс Симпсон не решалась самостоятельно что-либо изменить в обстановке.

— Чем я могу быть вам полезна, мистер Холмс? — спросила она, садясь напротив меня.

— Возможно, вы поможете, если ответите на несколько вопросов. Но прежде скажите мне, мисс Симпсон, вы знали, что я приду к вам?

— Знала? Откуда мне было знать об этом?

— Может быть, кто-то предупредил вас. Мне показалось, вы ожидали моего прихода позже и поэтому удивились.

Сьюзен заметно смутилась, и ее щеки еще больше порозовели:

— Что ж, вы правы, я действительно немного удивилась, потому что… Впрочем, к чему скрывать? Тут скрывать нечего! Словом… да, один близкий человек предупредил меня, что вы придете сегодня, скорее всего ближе к вечеру. Я только не понимаю, как я могу помочь леди Элен, которую вы представляете.

— Об этом в свою очередь. Я сразу хочу сказать вам, мисс Симпсон, что я лицо неофициальное и не имею никакого отношения к полиции. Я представляю мисс Лайджест и…

— Вы ее адвокат?

— Что-то в этом роде. Но я не просто защищаю интересы мисс Лайджест — я защищаю интересы правосудия и поэтому веду независимое расследование произошедшей трагедии. Вы понимаете меня? Отлично. Не секрет, что это дело чрезвычайно запутанное и не лишенное противоречий, и поэтому я собираю сведения от самых разных людей, зачастую не имеющих прямого отношения к убийству. Так что вам не стоит беспокоиться, мисс Симпсон мы с вами поговорим о некоторых вещах, которые кажутся мне существенными, вы ответите на вопросы, если сочтете это приемлемым для вас, и тогда, кто знает, возможно, что-то станет яснее.

— Мне нечего скрывать, сэр, и я расскажу вам все, что вас интересует, хотя и знаю наверняка, что вы впустую тратите время — я сообщу вам все то, что знает любой местный житель.

— У меня есть причины возлагать некоторые надежды именно на вас, мисс Симпсон, потому что я получил очень лестные отзывы о вас от некоторых людей.

— Кто именно рассказал вам обо мне, сэр?

— Мистер Гриффит Флой. Не далее как вчера я беседовал с ним, и он сказал, что я могу поговорить также с вами, если захочу. Он и дал мне ваш адрес.

Сьюзен кивнула.

— Насколько я знаю, — продолжил я, — вы близкий друг мистера Флоя и неплохо его знаете, не правда ли?

— Это вам сказала леди Элен? — спросила Сьюзен настороженно.

— Нет, так мне рекомендовал вас сэр Гриффит.

Сьюзен улыбнулась, пытаясь загладить свой не слишком любезный тон.

— Что ж, это правда, сэр, — сказала она, — мы с мистером Флоем давно знакомы. Мне всегда было приятно его общество.

— Видите ли, мисс Симпсон, мистер Флой интересует меня как непосредственный участник трагедии. Однако он сын покойного сэра Чарльза, и поэтому я из этических соображений не могу задавать ему некоторые вопросы сейчас, когда следы несчастья еще так свежи… Вы понимаете?

— О, да!

— Вот почему я хотел бы кое-что узнать о нем у вас как его друга. Теперь я вижу, мисс Симпсон, что вы не откажетесь рассказать мне то, что я попрошу, при условии, разумеется, что мои вопросы не будут затрагивать неприятных для вас тем.

— Да, я готова помочь вам, сэр.

— Как давно вы знакомы с мистером Гриффитом Флоем?

— Уже чуть больше трех лет. Мы познакомились почти сразу же после того, как он приехал из Соединенных Штатов.

— Где вы познакомились?

— В трактире, где я работаю.

— И с тех пор продолжается ваша дружба?

— Да, мы видимся, разговариваем, делимся своими бедами и радостями. Иногда я помогаю мистеру Флою переписывать его бухгалтерские книги, потому что их секретарь уволился полтора года назад, и они не могли найти нового…

— Сэр Гриффит никогда не обижал вас?

— Что вы?! Он очень тактичный и благородный человек! Он всегда заботливо относился ко мне.

— Он помогает вам деньгами?

— Иногда, — ее щеки снова запылали, и я почувствовал, что мне импонируют ее непосредственность и наивность.

— Вы говорите, вы делитесь и личными проблемами?

— Да, мы доверяем друг другу.

— Тогда вы, конечно, многое знаете об отношениях мистера Флоя и мисс Лайджест?

Сьюзен не сумела скрыть волнения:

— Между мистером Флоем и леди Элен нет никаких отношений! Они связаны только делами, которые раньше вели их семьи!

— Простите, мисс Симпсон, если этот вопрос показался вам неприятным, — сказал я мягко, — однако я не понимаю вашего раздражения: я уверен, что в любом случае любовь сэра Гриффита к мисс Лайджест не испортила бы вашей с ним дружбы.

Сьюзен ничего не ответила и посмотрела в сторону. Заметив нервозность в ее руках и тревожный блеск в глазах, я понял, что долго этой пытки она не выдержит.

— Скажите, мисс Симпсон, — продолжил я, — что вы думаете о слухах, будто мистер Флой снова собирается сделать предложение мисс Лайджест?

— Мне все равно… Но это неправда!

— Почему вы так думаете?

— Потому что я знаю — он ее не любит!

— А вы знаете, кого он любит на самом деле?

Ее дыхание стало прерывистым от сдерживаемого волнения:

— Он… он, наверное, никого не любит!

— Ну, возможно, слухи все же не так лживы, но мистером Флоем в его попытках завоевать мисс Лайджест движет что-то другое. Стремление увеличить свое состояние, например.

— Нет! Я вам уже сказала, что он не способен на такое!

— Это только предположение.

— Прошу вас больше не делать таких предположений!

— Хорошо, мисс Симпсон, — согласился я, — не будем больше об этом. Скажите, вы ведь знаете о поездке сэра Гриффита в Йорк?

— Да, знаю.

— И вы знаете, что он вчера вернулся?

— Да, он уже навестил меня вчера вечером.

— Он был у вас? Весьма вежливо с его стороны! В котором часу это было?

— Он приехал около восьми. Мы вместе пообедали.

— А вы не знаете, когда пришел поезд, на котором он вчера вернулся?

— Знаю! Я заранее узнавала на станции расписание прямых и перекладных экспрессов. Поезд прибыл в половине второго. Это совершенно точно!

— О, мисс Симпсон! Вот вы уже и помогли мне — я вчера встретил сэра Гриффита днем в Грегори-Пейдж и, представьте, забыл спросить его о времени приезда! Даже мисс Лайджест… Господи! Мисс Симпсон, что с вами?

Она закрыла лицо руками и разразилась рыданиями так горько и мучительно, что я пожалел о своей жестокости. Я прикоснулся к ее руке, стараясь немного облегчить ее страдания.

— Не плачьте, Сьюзен, — сказал я, — постарайтесь взять себя в руки и успокоиться! Вы слышите меня? Постарайтесь успокоиться. Вот так! Расскажите мне лучше, что происходит на самом деле. Расскажите мне все — и вам сразу станет легче.

— Я люблю его, мистер Холмс! — проговорила она сквозь слезы.

— Я безумно люблю его, люблю так, как никогда не любила ни одного другого мужчину!..

— А он? Сьюзен, он любит вас?

— Я… я не знаю! Раньше он любил меня, я знаю это! Но теперь он, наверное, просто жалеет меня… Я так его люблю, а он… он все равно идет в ее дом! Он ходит к ней даже теперь, когда она убила его отца!.. Она околдовала его! Что мне делать?! Боже мой, что мне делать?.. — она снова заплакала навзрыд.

— Мистер Флой и теперь не порвал с вами любовных отношений, Сьюзен?

— Нет.

— Почему же вы сами не сделаете этого, если он обманывает вас?

— Порвать с ним? Как я могу? Я люблю его! Он для меня единственный мужчина! Я не могу!.. — она продолжала плакать.

— Прошу вас, Сьюзен! Это мистер Флой предупредил вас о том, что я приду с расспросами?

— Да, он сказал, что вы, вероятно, придете и станете спрашивать о нем, обо мне и о леди Элен.

— Он просил не говорить о чем-то? Прошу вас, отвечайте, Сьюзен!

— Нет-нет! Гриффит велел рассказать все как есть.

— Он так сказал?

— Да. Он сказал мне: «Сьюзен, если придет мистер Шерлок Холмс и станет задавать вопросы, не лги ни в чем и расскажи ему всю правду».

— Кроме того, что между вами и сейчас существует любовная связь?

— Нет, он не говорил этого, но он никогда не рассказывал никому о нас, и я знала, что у него есть причины скрывать это — он ведь мужчина из благородного рода… Я сама решила скрывать, что люблю его. Господи, как я его люблю!.. А он встречается с ней, она нужна ему! Он и теперь сразу поехал к ней, а лишь потом ко мне!

— Успокойтесь, Сьюзен, прошу вас!

— Вы спрашивали, что я знаю об их отношениях. Я ничего о них не знаю! Я не знаю и не понимаю, что связывает их: если Гриффит любит ее, а она его, то зачем он приходит ко мне?.. Если он не любит ее, то зачем приходит к ней?.. И почему леди Элен ведет себя так странно?.. Что ей от него нужно?

— Вы верите, что это она убила его отца?

— Да, это она! Я уверена, что это она! Она очень жесткая женщина и всегда делает то, что выгодно ей.

Я не был удивлен ответом — ревность этой девушки застилала ей глаза ирассудок.

— Вы знаете, где был мистер Флой в час, когда трагически погиб его отец? Говорите правду, Сьюзен!

— Да, знаю, он был здесь, в этом доме, — она продолжала всхлипывать и вытирать лицо платком, — у нас было свидание.

— Встреча была условлена заранее?

— Нет, Гриффит пришел неожиданно.

— В котором часу он пришел? Сосредоточьтесь, Сьюзен — это очень важно!

— Он пришел еще до девяти.

— Вы уверены в этом?

— Я могу поклясться! Было где-то десять минут до девяти. Гриффит нашел меня в саду — я собирала цветы для букетов. Он подошел, и мы забыли о времени… Мы долго разговаривали… Это был прекрасный вечер! А потом я заснула на своем шезлонге.

— Вы заснули?

— Ну да, мы выпили немного вина.

— А когда вы проснулись, Гриффита уже не было?

— Он ушел. Написал записку, что не хотел меня будить, и положил ее мне в руку вместе с букетом ромашек.

— Было уже поздно?

— Да, почти одиннадцать. Я проснулась от холода.

— Вы сами угощали Гриффита вином, Сьюзен?

— Нет, это он предложил выпить и сам сходил в дом за бордо.

— Сколько вы выпили?

— Наверное, больше, чем мне самой показалось — силы быстро оставили меня.

— Вы сами наливали себе?

— Нет, все делал Гриффит.

— А где была миссис Уолтер все это время?

— Спала в своей комнате. Она очень рано ложится.

— Значит, она не может подтвердить ничего из того. что вы говорите?

— Конечно, не может. Она уже давно почти ничего не видит и не слышит.

— Понятно. Скажите, Сьюзен, в Гриффите не было ничего странного в тот день? Вы не заметили в нем волнения, тревоги, может быть, нервозности?

— Пожалуй, нет. Разве что он был более страстен и ласков, чем все последнее время, много говорил о нашем будущем. Я давно его таким не видела. В такие моменты я почти уверена, что он любит меня не меньше, чем я его!

— Гриффит говорил что-нибудь о том, где он был до того, как пришел к вам?

— Что-то говорил…

— Прошу вас, Сьюзен, попытайтесь вспомнить!

— Да, он сказал, что шел из «Серебряного быка», и что ему не хочется сразу идти домой, так как с отцом в этот день вышла небольшая размолвка.

— Он сердился на отца?

— Нет, он говорил, что после нашей с ним встречи собирается пойти и мирно поговорить с ним. К сожалению, это было уже невозможно… Потом он рассказывал мне, что у ворот Голдентрила встретил полицейскую процессию и арестованную леди Элен и тогда узнал обо всем…

— Об этом я знаю. Когда вчера Гриффит был у вас и предупреждал насчет моего возможного визита, он говорил чтонибудь о том, что вы должны говорить, если я спрошу о дне, когда погиб его отец?

— Да. Он сказал, что если речь зайдет о дне гибели сэра Чарльза, я должна рассказать правду.

— То есть о том, что он провел это вечернее время у вас?

— Да.

— Он просил о чем-то умолчать или что-то особо подчеркнуть?

— Нет, мистер Холмс. Он сказал говорить все так, как было на самом деле. Правда, наверное, он имел в виду, что я скажу вам, что то свидание тоже было дружеским.

Она стала вытирать глаза, и я получил прекрасную возможность рассмотреть ее медальон. Сьюзен производила впечатление простой, но тщательно следящей за своей внешностью девушки, и было заметно, что ее быт несколько превышает ее реальный заработок, должно быть, благодаря финансовой помощи Гриффита Флоя. Однако золотой медальон овальной формы с тонким ободом из бриллиантов и изумрудов мог бы достойно украсить шею даже леди из высшего света и потому так явно контрастировал с обликом провинциальной официантки, пусть даже такой миловидной, как Сьюзен.

— Скажите мне еще одно, Сьюзен, — сказал я, когда она окончательно успокоилась и посмотрела на меня покрасневшими от слез глазами. — Откуда у вас это украшение?

Она инстинктивно прикрыла медальон рукой.

— Это подарок.

— От Гриффита, я полагаю?

— Да. Он подарил мне его как раз в тот злополучный для него день…

— Что?! Он подарил его вам в тот самый день, когда был убит его отец? Вечером десятого августа?

— Да, в тот самый день.

— Как он объяснил подарок?

— Разве подарки надо как-то объяснять? Преподнес его, чтобы порадовать меня после долгой разлуки… Ведь он ездил куда-то.

— Он просил вас что-то сделать взамен?

— Разумеется, нет. Просто подарил и все!

— Он и раньше дарил вам подарки?

— Конечно, и не раз. Гриффит очень щедр.

— Вас не затруднит показать что-нибудь?

— Нет, если вам угодно.

Она достала из шкафа шкатулку и протянула ее мне. В шкатулке лежало ожерелье. Я рассмотрел его, но и одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что даже десять таких ожерелий вряд ли стоят хотя бы одного камня на ободе медальона. Однако для Сьюзен, по-видимому, между подарками Гриффита не было особой разницы — они были все одинаково дороги ей, и поэтому она быстро забрала у меня шкатулку с ожерельем, а медальон заботливо спрятала под воротник платья, явно не желая продолжения расспросов на эту тему.

Я поблагодарил Сьюзен и попросил ее ответить еще на несколько вопросов, однако ее ответы ничего мне не дали, и я собрался уходить.

Когда я уже стоял в дверях, надевая шляпу, она вдруг тронула меня за локоть.

— Послушайте, мистер Холмс, — сказала она, смущенно комкая платок, — я хочу попросить вас не говорить Гриффиту, что я призналась вам в том, что касается наших отношений. Я знаю, что, хотя он и не просил меня это скрывать, ему будет неприятно, что я злоупотребляю его расположением. Обещайте мне, что не расскажете ему!

— Разумеется, я ему не скажу, — ответил я, — но вы, Сьюзен, на досуге подумайте над тем, не слишком ли много вам приходится скрывать и стоит ли это того, что вы получаете взамен?.. До свидания.

Элен расположилась в гостиной на диване. Она читала письмо, и еще до того, как я увидел уже знакомую мне голубую бумагу, я не сомневался, что это очередное письмо от лорда Гленроя. То, что я сравнительно часто видел, как она получает или читает эти письма, не могло быть простым совпадением очевидно, она получала их гораздо чаще, чем это было доступно для моих глаз. Однако я ни разу не видел, чтобы она писала или отправляла ответ. Элен, безусловно, заметила мой интерес к своей корреспонденции, и она, чувствуя мое внимание к этой очередной ее тайне, никогда не заговаривала об этом. Я был уверен, что она не хотела ничего мне рассказывать и заранее заготовила ответ на случай моих расспросов, поэтому я не досаждал ей ими.

— А, мистер Холмс! — сказала она, складывая письмо втрое и обращая на меня полный ожидания взгляд. — Я, признаться, полагала, что вы, по своему обыкновению, вернетесь не раньше, чем к обеду.

— Сегодня, как видите, вышло иначе.

— У вас не слишком веселый вид, — заметила она.

— Скорее озадаченный.

— Может быть, хотите кофе? Я попрошу Келистона, и он приготовит его для нас с вами.

— Да, пожалуй.

Через несколько минут дворецкий вручил нам по чашке с ароматным и горячим напитком.

— Случилось что-то неприятное, мистер Холмс? — спросила Элен, выдержав тактичную паузу.

— Нет, мисс Лайджест, — ответил я, — ничего не произошло.

Она открыла было рот, чтобы спросить о чем-то еще, но встретив мой холодный тон, передумала и промолчала. Между нами как будто выросла прозрачная стена, через которую можно было видеть все, но которая не допускала излишней теплоты, и я с удовольствием подумал, что эту стену я создал собственноручно. В самом деле — мои отношения с этой женщиной зашли уже слишком далеко.

— Вы хотите спросить меня о Сьюзен, мисс Лайджест? — сказал я после непродолжительного молчания.

— Я был у нее и узнал кое-что новое, но все эти сведения еще требуют тщательного анализа и в настоящий момент, признаюсь, не совсем для меня ясны.

В ее взгляде легко читалось беспокойство. Должно быть, мое wpeglepmne к ней внимание вошло в список ее привычек, и теперь она недоумевала, по какой причине ей доставляют дискомфорт. Я снова испытал нечто вроде злорадства и самодовольства, словно убедился в том, что могу быть сильнее собственных чувств и желаний.

— Мисс Симпсон, наверное, взяла с вас слово никому не сообщать о том, что она рассказала. Верно, мистер Холмс?

— Нет, неверно. Она лишь просила не пересказывать наш разговор сэру Гриффиту.

— Но я все равно думаю, что многое из сказанного не предназначается для моих ушей.

— Возможно, вам просто будет неприятно это слышать.

— О, вы забываете, мистер Холмс, что меня интересует прежде всего моя свобода, а не то, что говорят обо мне трактирные официантки.

— Ну, в таком случае я скажу вам, что Сьюзен Симпсон подтвердила алиби Гриффита Флоя.

— Почему-то меня это не удивляет, — усмехнулась Элен.

— Сьюзен сказала, что у них было свидание.

— Даже так?

— Сначала она пыталась что-то говорить о дружбе, но потом не выдержала и призналась, что любит его. Вы оказались правы, она совершенно лишена здравого смысла в том, что касается Гриффита.

На лице Элен появилось язвительное выражение:

— Уж не я ли корень всего зла?

— Именно вы, мисс Лайджест, — ответил я, сдержанно улыбнувшись, — Сьюзен уверена, что вы удерживаете мистера Флоя и манипулируете им в своих целях.

— А он, конечно, невинный агнец. Ну еще бы!

— Сьюзен действительно считает его своеобразной жертвой ваших амбиций, его собственной благородной крови и прочих внешних обстоятельств.

— Она очень ревнива?

— Похоже, что да.

— И она из ревности мстит мне, подтверждая алиби мистера Флоя?

— Нет. Самое удивительное, что мне удалось выяснить, это то, что Сьюзен Симпсон говорит правду.

— Что?! Какую, к черту, правду?

— То есть она не лжет в своих показаниях, а искренне уверена в то, что Гриффит Флой был у нее именно в интересующие нас часы.

— Откуда вы знаете, что она не лжет?

— Если бы вы видели ее наивность, ее попытки скрывать очевидные вещи, ее слезы, вы бы тоже не сомневались в этом. Или же она первоклассная актриса и способна на самые изощренные интеллектуальные маневры, и мы напрасно ей в этом отказали, но лично я в этом сильно сомневаюсь.

— Но как такое может быть? Выходит, вся наша стройная теория о мистере Флое рушится в одночасье?

— Совсем не обязательно. Согласитесь, даже самой влюбленной и снисходительной женщине вряд ли понравится, что любимый мужчина регулярно посещает другую женщину, кстати, гораздо более красивую и несравненно более состоятельную. Ревность Сьюзен давно уже более чем очевидна, однако Гриффит не проявляет ни малейшего беспокойства на предмет того, что в любой момент страстная любовь его пособницы может обернуться местью за предполагаемую измену. Это доказывает, что он никак не зависит от Сьюзен и что Сьюзен сама уверена, что говорит правду. Я думаю, Гриффиту Флою каким-то образом удалось убедить Сьюзен в том, что он был у нее именно в то время, когда его отец получил удар ножом в грудь. Таким образом, мистер Флой получил самое что ни на есть надежное алиби и не попал при этом в зависимость от влюбленной в него женщины он свободен и ничего ей не должен, кроме, разве, того, что был бы должен джентльмен, соблазнивший женщину и использующий ее самым бессовестным образом.

— Как можно было ее в этом убедить? Попробуйте доказать мне, что сейчас только двенадцать часов, а не половина второго!

— Вероятно, он предпринял что-то особенное. Отдельные моменты его действий вполне ясны: во-первых, их со Сьюзен свидание прошло в саду, а не в доме; во-вторых, он поил ее вином, и она в конце концов заснула на садовом шезлонге; ну и в-третьих…

— Что в-третьих?

— Не знаю… В-третьих, он сделал что-то, окончательно убедившее ее, что их встреча началась еще до девяти часов.

— Что это могло быть?

— Если бы я знал, мисс Лайджест, я непременно сказал бы вам, но пока я говорю лишь то, что полученные данные требуют тщательного анализа.

Элен прикусила язык и молча поставила на столик пустую чашку. Мое поведение было естественно, даже слишком естественно, и только она могла почувствовать произошедшую перемену. Она явно пребывала в некотором замешательстве, но мне было все равно, и я ликовал этой своей безразличности, как человек, внезапно лишенный сомнений…

— Кстати, — сказал я, и она медленно повернула голову в мою сторону, — я забыл вас спросить. Ради всего святого, мисс Лайджест, почему вы раньше не сказали мне, что накануне убийства Гриффит Флой вернулся из дальней поездки?

Она пожала плечами:

— Вы не спрашивали меня, а сама я и не думала, что это может иметь какое-либо значение, и вообще не вспоминала об этом. Да, он действительно вернулся из поездки на запад Великобритании. Это что-то меняет?

— Пока не знаю, но то, что мистер Флой пытался умолчать об этом, невольно заставляет обратить внимание на эту подробность.

— Не представляю, какое значение может иметь эта его поездка, — сказала Элен с едва уловимой издевкой.

— Я тоже пока не представляю, но чутье подсказывает мне, что определенно она имеет его.

— Что вы намерены предпринять в ближайшее время, мистер Холмс?

— Напишу и отправлю срочной почтой несколько посланий в Лондон. Думаю, к завтрашнему вечеру, мисс Лайджест, я смогу не только дать полное объяснение всех событий, но и предложить конкретные действия.

— Это впечатляет, — ее глаза источали ледяной блеск.

— Не думаю — прошло столько времени! Вы, я надеюсь, не против, если придется пригласить Лестрейда в Грегори-Пейдж?

— Разумеется, не против. Здесь стало довольно скучно в последнее время.

Я поднялся с кресла и собрался уходить, но Элен за моей спиной зашуршала газетами.

— Что-то еще, мисс Лайджест?

Она подняла брови:

— Нет, благодарю вас, мистер Холмс, вы меня уже достаточно opnhmtnplhpnb`kh. Я узнала даже больше, чем предполагала… Желаю хорошо провести день.

— И вам того же.

18

Следующий наш разговор состоялся за обедом. После всех своих дел я отдыхал в столовой, и Элен появилась там с боем часов. Облаченная в изящное темное платье с белым воротником, как всегда корректная и полная холодной любезности, она приветствовала меня.

Произошедшую в ней перемену мог заметить только я. Исчезла всякая обособленность, которую Элен подчеркивала в общении со мной, и теперь переводимый на меня взгляд ее синих глаз ничем не отличался от того, который получал дворецкий, подававший нам еду. Вместе с той теплотой, которую она выказывала по отношению ко мне, вместе с особой близостью, возникшей между нами за прошедшее время, сейчас исчезло и легкое замешательство. Ее красивое лицо не выражало ровным счетом ничего, кроме живого и естественного внимания — она словно не нуждалась в том, чтобы защищаться.

Келистон медленно и аккуратно раскладывал блюдо по тарелкам.

— Есть какие-нибудь вести от доктора Уотсона, мистер Холмс? — спросила Элен после значительной паузы, дождавшись, пока дворецкий откупорит вино.

— Вчера я получил от него телеграмму, — ответил я, — он сообщил о том, что в поте лица занимается своими больными, но готов в любое время приехать сюда, если понадобится срочная помощь.

— Здесь может понадобиться срочная помощь доктора? — рассмеялась Элен. — Забавно! Неужели есть основания беспокоиться за чью-то еще жизнь?

— Скорее уж за чье-то здоровье, — усмехнулся я.

Ее брови скептически изогнулись, но она не посчитала нужным продолжать тему и принялась за еду. Некоторое время мы молча ели. Я смотрел на Элен и пытался понять, что у нее на уме, но она была слишком занята фрикадельками на тарелке, чтобы обращать внимание на мою персону. Наконец, утолив первый аппетит, она отложила приборы и откинулась на стуле с бокалом в руке.

— Скажите, мистер Холмс, — сказала она, — как вам показалось из разговора со Сьюзен, что она думает о своем будущем? Уж не надеется ли и в самом деле выйти замуж за мистера Флоя?

— Да, она тешит себя этой надеждой, но, по-моему, не слишком на нее уповает. Видимо, она уже достаточно долго чувствует себя обманутой, чтобы, наконец, понять унизительность этого положения. Однако она слишком влюблена, чтобы сразу отказаться от всего, что составляет ее скромное счастье.

— Отказ от любви требует особого мужества… Сьюзен еще слишком молода и неопытна, но с годами оно к ней придет.

— Возможно, и раньше.

— Кто знает? Возможно, и раньше — каждый учится этому в меру своих способностей и в зависимости от силы внутренних страстей.

— Согласен с вами. А вы, похоже, понимаете ее?

— Во мне говорит естественное женское сочувствие — жаль видеть, как девушка губит драгоценные годы своей жизни на человека, который этого не достоин.

— Она, насколько я смог убедиться, пока не проявлять «естественного женского сочувствия» к вам, — заметил я.

— Она находится в сложной ситуации, — пожала плечами Элен. Мне лишь непонятно, почему она воспринимает меня как соперницу. Возможно, стоит когда-нибудь отбросить условности, нанести ей визит и поговорить по душам не ради оправданий, конечно, а из человеческого сострадания.

— Может, это и принесет свои плоды. Но дело сильно осложняется самим Гриффитом Флоем, который ведет себя настолько нахально, что явный характер этого нахальства не укладывается у многих в голове и объясняется за счет кого-то другого — Сьюзен, например, тот факт, что мистер Флой уверяет ее в своей любви, не переставая делать предложения вам, объясняет вашим на него дурным влиянием. И я даже нахожу это естественным — в самом деле, как можно найти какие-то иные объяснения его наглости, если в «нормальных» случаях люди пытаются хотя бы скрывать собственную аморальность?

— Помните, когда вы просили меня описать вам Гриффита Флоя, я указала именно на эту его особенность?

— Да, теперь я наблюдаю ее воочию.

— Жаль, что для большинства окружающих эта наглость не так очевидна — мне было бы значительно проще отстаивать свою свободу.

— Да, наверное, — улыбнулся я, — но я уже внес сегодня своего рода вклад в это дело.

— ?

— Чтобы заставить Сьюзен говорить правду о ее отношениях с Гриффитом, пришлось между прочим сообщить ей, что вчера по приезду ее возлюбленный провел несколько часов в Грегори-Пейдж и лишь потом отправился к ней. Сьюзен очень расстроилась.

— Могу себе представить! Это было довольно жестоко с вашей стороны, мистер Холмс.

— Не спорю, но в данном случае цель оправдывает средства. И, кроме того, я ведь не солгал.

Элен бросила на меня изучающий взгляд и снова принялась за еду.

— Выходит, мистер Холмс, — сказала она, наконец, — теперь ваша задача сводится к тому, чтобы найти ту уловку, которую Гриффит Флой применил для убеждения Сьюзен?

— Ну, это часть того, что я собираюсь сделать… Мне предстоит еще продумать нашу версию, чтобы представить ее инспектору Лестрейду во всей красе. Нужно собрать воедино все улики так, чтобы сделать их доступными для нашей полиции, иначе наши зарисовки следов и замеры ботинок ничего не дадут; нужно отметить все замеченные нами неувязки в рассказе Гриффита…

— Какие, например?

— Хотя бы то, что если он ушел из дома сразу после ссоры с отцом, то есть после вечернего чая, а к Сьюзен он пришел только в девять, то логично было бы задаться вопросом: где он провел все время между шестью и девятью часами? Неужели в «Серебряном быке»? Даже при том, что он явно не прочь пропустить пару стаканов, этого времени явно многовато… Он действительно сходил выпить пива, но потом вернулся домой и ждал отца в беседке, так как знал об условленной встрече. Там они и выясняли отношения, что, как мы помним, закончилось плачевно… Что же касается Сьюзен, то я чувствую, что нахожусь перед самым решением, но не могу пока за него ухватиться, как будто что-то маячит перед носом, но нет возможности его поймать.

— Нет, вы только посмотрите на все это, — вдруг воскликнула Элен, снова берясь за бокал, — все вокруг ломают головы и терпят его наглость, а мистер Флой наслаждается свободой и ничуть не беспокоится! Мало того, он использует всех вокруг, а сам остается в стороне и успевает не только избегать законного возмездия, но и развлекаться!

— Да, неплохо придумано: две женщины зависят от него и невольно сталкиваются в некоторых интересах, но у них нет полной возможности все прояснить.

— Однако он просчитался в одном, и нужно будет сказать об этом Сьюзен — может, это разорвет порочный круг — я вообще не собираюсь выходить замуж!

Она пила вино и смотрела на меня, по-видимому, наслаждаясь произведенным эффектом. В первые несколько мгновений я не смог сказать ничего — все силы ушли на то, чтобы сохранить самообладание… Впервые оно далось мне с таким трудом.

— Мне кажется, я понимаю вас, мисс Лайджест, — сказал я в выдержанно холодном тоне, — и может быть, понимаю даже больше, чем вам может казаться.

— В самом деле? — улыбнулась она.

— Да, потому что у меня есть теория на этот счет: я считаю, что есть определенный тип людей, для которых брак не приносит ничего, кроме разрушений. Для них брак — это прямая угроза карьере, образу жизни, многолетним привычкам, даже характеру и многим другим наиважнейшим вещам. Себя я отношу именно к этому типу людей, и поэтому брак для меня, как и для вас, неприемлем ни при каких условиях. Попробуйте представить меня, связанного так называемыми священными узами. Как можно работать в таком состоянии? Чем вообще можно заниматься? Возможно, причиной тому моя натура, но это лишь доказывает, что в этом отношении я неисправим и что моей жене пришлось бы очень нелегко со мной. Она не стала бы счастливой, и это легло бы тяжким бременем на мою совесть. Вы понимаете меня, мисс Лайджест?

— Кажется, понимаю, — лицо Элен стало непроницаемым, как мрамор.

Она смотрела на меня, и в глубине ее глаз что-то трепетало и рвалось наружу. Но мое сердце словно окаменело от боли и злости:

— Скажу даже больше, мисс Лайджест, и, уверен, вы со мной согласитесь: моя профессия сама по себе не допускает никаких привязанностей и требует полной отдачи всех душевных и физических сил. Без этого успех в ней невозможен.

— Весьма строгое правило, — проговорила Элен.

— Вы сами создали его?

— Да, конечно, — улыбнулся я, — но соблюдать его с годами становится все легче.

Элен сидела напротив, но я заметил, что ее рука комкает салфетку на коленях.

— Видите ли, — продолжал я, — я уверен, что передо мной никогда не встанет дилемма жениться или нет, потому что я, похоже, давно утратил способность испытывать чувства к женщинам.

— Совсем?

— Ну, не совсем, разумеется. Некоторые женщины вызывают мое глубокое уважение.

— И с каких пор вы потеряли способность на нежные чувства? — усмехнулась Элен, теперь уже без всякой боязни глядя мне в глаза.

— С юности.

— Какое совпадение! Представьте, я тоже, хотя я и в юности не имела головокружительных романов — любовь обошла меня своими стрелами. Сейчас моя юность далеко позади, и я не могу вспомнить ни одного увлечения! Если учесть мои глубокие установки на научную деятельность и мои значительные успехи в ней, а также то, что любовные страсти обходят меня стороной, то любому станет ясно, что замужество не входит в мои жизненные планы.

— Значит, здесь проходит еще одна наша общая черта, мисс Лайджест!

— Я рада этому!

— И я тоже. Согласитесь, приятно обнаружить такое полное тождество мнений, когда все остальные вокруг не только не разделяют ваших убеждений, но и не пытаются всерьез понять их!

Наши взгляды встретились, и каждый выдержал это, пока было возможно. Я поймал себя на том, что испытываю горькое наслаждение в поединке со своей страстью, и слова цеплялись друг за друга, превращаясь в неуправляемый снежный ком:

— Я всегда утверждал, что любовь — это всего лишь эмоция, слабость, человеческий эквивалент инстинктов избегания одиночества и продолжения рода. Слишком много внутренних сил уходит у влюбленного на то, чтобы поддерживать к себе чувство другого человека! Слишком сильны ежеминутные эмоции! Вообще, любовь противоположна ясному рассудку и действует на него разрушающе.

— И поэтому ее нужно подавлять, если хочешь сохранить рассудок в целости?

— Да, но для меня, например, в этом нет необходимости — я ведь уже сказал, что потерял всякую к ней способность.

— О, в этом случае действительно никаких сложностей. Но как же быть с продолжением рода?

— Продолжение рода — важная человеческая функция, но не каждый обязан ее выполнять. Одних природа одарила красивым голосом, других способностями к математике, третьих — этой пресловутой тягой к продолжению рода, ну а четвертых детективным талантом.

— А я всегда полагала, что сущность человека в его многогранности…

— …но также и в способности выбирать главное и развивать его в себе, вопреки всему тому, что мешает.

Элен усмехнулась:

— Или тому, кто мешает, не так ли?..

Напрасно я надеялся, что задушил свои чувства — после обеда мне стало только хуже, и теперь к сердечным мукам прибавились еще и муки совести. Лежа на диване в своей комнате и беспрерывно повторяя про себя сказанные нами обоими слова, я понял, что попросту обидел Элен. Я вел себя, как последний идиот, я грубо и безапелляционно выдавал какие-то умозрительные интенции, теша себя иллюзией, будто отстаиваю свои жизненные принципы! Как глупо и недостойно это должно было выглядеть!.. И перед кем? Перед женщиной, которую я люблю, люблю настолько глубоко и страстно, что скажи я хоть тысячу раз, что это не так, все равно ничего не изменится!

Чего могут стоить моя хваленая сдержанность, мое самообладание, если я так легко отдался внезапному порыву, рассердился на то, что этот независимый и гордый человек не желает раскрывать свою тайну, охраняет ее и готов отвечать колкостью на колкость?! Она умеет хранить свое достоинство, умеет ставить наглецов на место, умеет оставаться собой при любых обстоятельствах. А чего ждал я? Что, когда я вдруг передумал говорить с ней так, как это сложилось между нами, она будет как ни в чем не бывало принимать мою показную независимость, мою холодность и скрытность? Что она будет преданно смотреть мне в глаза и продолжать ждать, когда я в очередной раз захочу проявить теплоту к ней? Она проявляла лишь вполне оправданный и справедливый гнев.

Однако многие произнесенные слова не могли бы обидеть Элен, если бы она была ко мне совершенно равнодушна, если бы она боялась потерять всего лишь приятного собеседника, каким я для нее стал. А это может значить только одно — мои чувства небезответны!.. Где-то в глубине моего сознания, помимо воли, помимо моего понимания уже давно теплилась надежда, и мои глаза давно говорили мне больше, чем хотела Элен… Всемогущий Боже — и я испортил все сам! Я испугался, когда стал замечать, что на мою теплоту Элен отвечает своей? Ну, конечно, — проще думать, что любовь безответна и не бороться за взаимность! Легче отступить и сказать самому себе, что любить кого-то — не в твоих правилах, чем признаться, что в ком-то нуждаешься, от кого-то зависишь! Какое малодушие, какая трусость — прятать любовь, как нечто недостойное, вместо того, чтобы дать событиям быть!..

В том, что нужно что-то делать, сомнений не было, но когда я стал искать выход, меня охватило отчаяние. Я не мог извиняться, потому что для этого не было объективных причин не было произнесено ни одной грубости, ни одной резкости; я не мог просто оставить все как есть и снова проявлять заботливость и нежность — это выглядело бы еще большей наглостью. Оставалось лишь пойти к Элен сейчас же и сказать, что я люблю ее — это объяснило бы все. Но я не мог поступить и так, потому что чувствовал, что нужная минута еще не пришла, что Элен еще не готова и что я сам пока не могу приложить к своему признанию ту защиту, в которой она нуждается. Знать столько, сколько знает она, знать больше, знать все, знать и быть готовым действовать единственно верным способом — вот тот миг, когда я смогу предложить этой женщине свою любовь… Однако просто остаться здесь и позволить Элен думать обо мне не Бог весть что тоже едва ли было выходом, и я не мог себе такого позволить.

Кабинет Элен оказался пуст, но не было сомнений, что его оставили не больше пяти минут назад: бумаги на столе были разложены для работы, в чернильнице свежие чернила, свечи еще не успели оплыть, а рядом спички и нож для заточки перьев…

Интересно, есть ли у Элен желание смотреть, как я мучаюсь? Может быть, это ее забавляет? Сам я твердо знаю, что это жалкое зрелище, с которым надо покончить как можно скорее.

Прошло пять минут, но они показались мне вечностью. Я выкурил трубку, сидя в кресле и вслушиваясь в звуки спящего дома.

Прошло еще пять минут. Я ждал, и это становилось невыносимым. Возможно, она забыла, что здесь горят свечи, и сидит где-нибудь в другой комнате!..

Еще до того, как эта мысль приобрела оконченную форму, я встал и направился к двери. В единое мгновение Элен на полном ходу чуть не оказалась в моих объятьях… Она инстинктивно отшатнулась, резко отвела в сторону горячий кофейник, который держала, и лишь затем взглянула на меня. Ни один из нас не мог двигаться дальше — мы стояли почти вплотную в дверном проеме.

Элен стояла передо мной, и все ее тело воплощало напряжение, но не оттого, что моя рука, упираясь на край проема, преграждала ей путь — ее тревожила моя близость, она чувствовала мое волнение. Однако глаза были до ненормальности спокойны! В них было отстраненное и немного язвительное выражение, столь противоположное бушевавшим во мне чувствам. Это спокойствие было хуже ярости, гнева, возмущения!.. Я попытался взять кофейник из ее рук, но она отстранилась, насколько это было возможно, и вопросительно посмотрела на меня. Она словно наблюдала за спектаклем или демонстрировала мне свою невозмутимость, заодно намекая, как мало ей это стоит.

— Позвольте мне пройти, сэр, — произнесла Элен таким тоном, каким она раздавала в доме указания.

Я убрал руку с ее дороги, но она продолжала стоять напротив.

— Доброй ночи, мисс Лайджест! — сказал я и пошел прочь.

Итак, эта двусмысленная ситуация достигла своего пика!..

Я запер дверь изнутри и повалился на диван. Мысли путались в голове, не давая возможности сосредоточиться на чем-то конкретном.

Невыносимая досада наполняла меня, и я проклинал себя за ту редкую глупость, в которой так преуспел за один вечер.

Я не смог даже поговорить с ней! Она, поскольку в доме все уже легли спать, решила сама приготовить себе кофе. Что может быть естественней? И каково ей было, когда в дверях ее собственного кабинета на нее налетел я и, вместо того, чтобы хотя бы извиниться, пожирал ее глазами и довел положение до того, что она же просила у меня позволения пройти! Конечно, ее взгляд был странным — это она должна была злиться на меня, а не я на нее. И за что? За то, что она не пожелала устраивать перемирие и не встретила меня ласковой улыбкой? А эта выходка с попыткой взять ее за руку! Какие я имел основания трогать ее? Решительно никаких. То, что меня влечет к ней, не является оправданием. Она никогда не давала мне повода и была бы права, защищаясь от моих нападок!

Я встал и подошел к окну. Ночной парк был освещен только лунным светом. Этот свет позволял видеть лишь небольшую площадку у фасада и центральные ворота, а все остальное вокруг было погружено во мрак. Я вдруг почувствовал, как душно в комнате, и открыл окно — пахнуло ночной прохладой, а я встал сбоку, слегка опершись на раму, и с наслаждением расстегнул воротник.

Стояла абсолютная, почти нереальная тишина, и оттого шаги внизу на крыльце показались особенно гулкими. Это была Элен! Я понял это сразу, как только стал различать звук.

Едва слышно скрипнула входная дверь. Элен неторопливо и размеренно спустилась по ступеням и пошла по аллее вглубь парка. Через пару минут она замедлила шаг и остановилась на границе лунного света и совершенно черной тени деревьев. В один-единственный миг, какой бывает, когда чувствуешь какой-то высший смысл, когда безошибочно знаешь, что произойдет дальше, я понял, что она оглянется… Она медленно оглянулась и с тревогой посмотрела на мои окна. Свет не мог освещать мою фигуру, и поэтому я спокойно проследил за тем, как она, засунув руки в карманы и постояв немного, наконец шагнула в темноту.

Моя подавленность сменилась почти что ликованием. Ей не все равно! Она беспокоилась не меньше меня. Она думала о прошедшем дне, думала обо мне!..

Возможно, этот вечер был не так уж и плох. Во всяком случае он, несомненно, был полезен нам обоим. Мы помимо воли говорили на одном языке, мы нашли этот общий язык даже тогда, когда оба хотели отстраниться! Пытаясь имитировать равнодушие, мы оба выказали его отсутствие. Она тоже должна сейчас это понимать…

Итак, я принял решение — теперь я понял, чего хочу и к чему мне следует стремиться… То, что до этих минут я противопоставлял свои чувства и свой жизненный склад, теперь казалось мне просто глупым. Я испытал восторг, представив, как хорошо Элен могла бы вписаться в мою жизнь. Я уже знал, что значит быть с ней и не хотел лишаться этого по доброй воле. Если раньше мне казалось, что брак — это конец моей карьеры, то теперь я поражался, как мысль о том, что Элен может помогать мне, не приходила мне в голову. Ведь у Элен есть все данные для этого! Если же обстоятельства потребуют от меня изменить мою жизнь, то и к этому я буду готов.

Я попытался отрезвить себя: несмотря на то, что мы удивительно похожи, что мы дополняем друг друга, несмотря на то, как хорошо все складывалось в моем воображении, существовали некоторые препятствия. Захочет ли Элен оставить свой дом?.. Захочет ли делить со мной мою непредсказуемую, полную неожиданностей жизнь?.. Чего вообще она ждет от будущего?.. Не связывает ли семейную жизнь с кучей детей и субботними пудингами?..

Я думал о многом, но был бесконечно далек от того, чтобы представить себе истинное положение дел и те препятствия, которые разделяли нас на самом деле.

19

В эту ночь я почти не спал. К половине шестого я настолько измучился, что решил встать с постели и чем-нибудь заняться.

В доме было тихо, настолько тихо, что, открыв окно, я услышал, как на далекой ферме кричали петухи.

Я оделся, привел себя в порядок и посмотрелся в зеркало. Признаюсь, это было не лучшее, что я видел в жизни, но все же способность моего организма приспосабливаться к изменяющимся условиям помогла мне и на этот раз.

Я придумал небольшой маневр — решил не медля спуститься вниз и подождать Элен там. В конце концов, не все ли равно, где проводить эти часы до завтрака?

В доме еще не стирали пыль, а на столике лестничного пролета не было графина. Слуги, наверное, только поднимались с постелей.

Я неторопливо прошел по коридору, оставил позади две лестницы, и мне представился обычный вид холла, но я замер… Элен уже была там. Она сидела в кресле спиной ко мне и не могла меня видеть, но зато прекрасно слышала и то, как я спускался, и как остановился от неожиданности. Прошло несколько секунд, прежде чем она повернула голову в мою сторону и чуть улыбнулась. Я подошел к ней и встал напротив.

— Доброе утро, мисс Лайджест, — сказал я.

— Здравствуйте, мистер Холмс, — ответила Элен.

— Как спали?

— Вы знаете, скверно. Вечером выпил слишком много кофе, да и дело не дает мне ни минуты покоя. А вы?

— Почти никак.

Я кивнул и не смог сдержать улыбки. Элен мягко посмотрела на меня в ответ, и от этого взгляда мне стало хорошо, тепло и спокойно. Я сел напротив, принял непринужденную позу и был готов говорить о чем угодно, только бы она еще раз посмотрела на меня так.

— Хотите, будем завтракать сейчас тем, что есть? Или вы подождете?

— Я присоединюсь к вам, если вы будете завтракать, мисс Лайджест.

— Тогда я предлагаю выпить соку и пока никого не беспокоить, — в ее промелькнуло злорадство.

— Хотя, если говорить честно, я думала, что у вас с самого утра будет хороший аппетит, мистер Холмс — насколько я помню, за обедом вы почти ничего не ели.

— Да, довольно часто я не обедаю вообще.

— Нет аппетита? В чем причина?

— Ну, иногда появляется нечто более важное, чем еда.

— А может быть, вам не хватает естественных стимуляторов аппетита? Прогулок, например. Не тех, что вы предпринимаете, когда ходите по деревне и решаете свои дела, а настоящих без всякой видимой причины.

— Таких, как те, что вы делаете в парке по вечерам? — мое лицо выражало ангельскую невинность.

— Да, что-то в этом роде. Вчера, кстати, это было особенно приятно.

— Охотно верю. Вам хватило этого для аппетита или вы и сейчас собираетесь повторить свой маршрут? Еще так рано, а вы здесь…

Ее глаза блеснули из-под роскошных ресниц, и я решил, что в игре, которую она затеяла, мне все же не стоит слишком рисковать и самому вынимать кирпичи из фундамента наших с ней отношений.

— Вы спрашиваете меня, что я делаю так рано в своем холле, мистер Холмс? — спросила она.

— А сами вы что здесь делаете, позвольте узнать?

— Я спустился пожелать вам доброго утра, вот и все, — ответил я, улыбаясь.

— В такой час?

— Да, и я не ошибся, ведь правда?

— В чем?

— Вы уже здесь…

— Вас не подвело ваше профессиональное чутье, мистер Холмс, — заметила Элен, едва сдерживая улыбку.

— В этом случае я меньше всего полагался на него.

Она спокойно встретила мой взгляд, когда я прямо посмотрел на нее после этих слов.

— Что и говорить, вам неплохо удается желать мне и доброго утра, и доброй ночи тоже, — сказала она, испытующе глядя на меня.

Я оставил этот намек без ответа, продолжая с улыбкой смотреть на нее. Элен, несомненно, тоже оценила забавную сторону происходящего — в ее глазах заиграли азартные искры.

— Я сейчас принесу сок, — сказала она и удалилась в кухню, но я заметил, что она широко улыбается и именно поэтому поспешила отвернуться.

Через несколько минут мы пили сок. Я, подыгрывая Элен, предложил прогулку для аппетита, и она, подыгрывая мне, сразу согласилась.

…Она увела меня в какое-то неизвестное мне прежде место за парком, заросшее пышным высоким кустарником и ветвистыми деревьями, которые были настолько густыми, что солнечный свет opnahp`kq до низу лишь тонкими случайными лучами. Это можно было бы назвать совершенно дикой рощей, если бы не слишком отчетливые тропинки, которые, похоже, специально обрабатывались. Здесь было тихо и прохладно. Тенистые дорожки, трава и цветы были покрыты свежей росой, которая почти не испарялась. Элен уверенно вела меня по лабиринтам естественных аллей и беспрестанно говорила то о том, как нужно разбивать сады и парки, чтобы они были удобными и красивыми, то об особенностях нашего климата, позволяющего легко выращивать некоторые редкие растения. Вскоре она перешла на рассуждения о природе вообще и в нескольких пространных монологах выказала широкую осведомленность в ботанике, зоологии и растениеводстве. Я не был слишком удивлен — она была способна во всем, что касалось жизни и красоты, но я невольно радовался, как радовался всякий раз, когда находил все новые связующие нас нити.

— …о да, мисс Лайджест, мне в университете отводили даже отдельный день на занятия в химической лаборатории, потому что общих практикумов мне катастрофически не хватало.

— Расскажите об этом, — оживилась Элен. Из-за необычности нашей прогулки она была без шляпы и перчаток, и только заворачивалась в шаль, держась за мой локоть.

— Вам это будет интересно?

— Вы же знаете, что да. Я всегда слушаю ваши рассказы с глубоким вниманием.

— Что ж, хорошо, но тут, собственно, мало что рассказывать.

— И все же.

— Я страстно увлекался химией. Я и сейчас ею увлекаюсь, но тогда у меня было больше времени. Я имел отдельную программу…

— …запирались по ночам в лаборатории, — продолжила Элен с улыбкой.

— И это тоже. Вообще, я не любил принимать на веру то, что утверждалось лекторами, и все проверял собственноручно. Теперь, правда, во мне оседает мудрость, и я, наконец, дошел до того, чтобы опираться на чужой опыт.

— А теперь как вы используете свои знания?

— Для личного удовольствия: ставлю опыты дома и совершенствуюсь, а также порядком мучаю Уотсона запахом испарений.

Элен рассмеялась:

— Сомневаюсь, что последнее доставляет вам удовольствие.

— Почему же, — улыбнулся я, — даже очень доставляет. Вы не представляете, как приятно иногда подискутировать с Уотсоном о пользе химических опытов в домашних условиях.

— Это уже удовольствие иного рода — вы упиваетесь своим умением спорить.

— Возможно, но ничего не могу с собой поделать.

— Скорее не хотите.

— Тоже возможно.

— Так что насчет применения химии?

— Если серьезно, то в последнее время я пытаюсь направить химию в русло криминалистики.

— И каковы успехи?

— По крайней мере, я могу сказать, что реализовал все задуманное. У меня уже достаточно материала для научной монографии, и в скором времени я планирую ею заняться.

— Хорошо. А теперь расскажите, что у вас с биологией.

— О, мисс Лайджест! Если бы не ваше дело, я вооружился бы сачком, банками и булавками и не гулял бы просто так по таким великолепным рощам, как эта.

— С вашей дотошностью вы, наверное, истребили много флоры и фауны на территории университета. Признайтесь, мистер Холмс!

— Признаюсь. В свое время я собрал вполне приличные коллекции растений и насекомых.

— А я долго разрывалась между ботаникой и филологией. Я была совершенно неутомима, когда нужно было собирать растения, сушить их, идентифицировать, составлять описания — сущее удовольствие!

— Однако в итоге вы выбрали филологию и полиграфию.

— Да, невозможно хорошо делать сразу два таких серьезных дела — пришлось выбирать.

— Не жалеете?

— О выборе? Ни в коем случае! Меня угнетает лишь мысль о том, что я не успею сделать все, что хочу. А еще заполучить желаемое наследство старины зачастую бывает труднее, чем найти какое-нибудь редкое растение.

— Извините мне мою меркантильность, но вы не пробовали оценить свою коллекцию?

— Пробовала, и не раз. Цифры колеблются около ста тысяч фунтов. Кстати, потенциальных покупателей у меня очень много. Но я никогда по доброй воле не расстанусь со своими сокровищами, даже если мое состояние вдруг превратится в прах… Но я предлагаю на время прекратить наши высоконаучные беседы — сейчас я вам кое-что покажу.

Впереди был подъем в несколько ярдов, и мы взошли на него. Роща осталась позади, а перед нами был спуск с другой такой же роще.

— Спуститесь там, мистер Холмс, и встретьте менявнизу.

— Хорошо, только будьте осторожны.

Я пошел в другую сторону, нашел спуск и сошел вниз. Стоя у подножия, я махнул Элен рукой. Она крикнула, что спускается, и быстрым шагом пошла вниз. Там, где пригорок становился круче, ей пришлось почти бежать, чтобы не поскользнуться.

Я поймал ее в объятья. Несколько мгновений мои руки сжимали ее талию, лишь одно мгновение я чувствовал ее учащенное дыхание, какую-то долю мига я видел ее приоткрытые губы совсем близко — она тут же отошла от меня и села на камень.

— Здесь чудесно, правда? — спросила она, все еще учащенно дыша.

Я огляделся.

— Просто удивительно!.. Господи! Неужели здесь нет даже тропинок? Мне казалось, человеческая настырность уже не оставила ни одного дикого уголка в природе, — ответил я.

— Эти рощи не пользуются популярностью: крупных животных здесь нет, особых ягодных мест — тоже. Так что перед вами почти райский уголок, мистер Холмс!

Элен поднялась с камня, поправила платье и посмотрела на меня.

— Ну что, наши усилия стоили того, чтобы оказаться здесь? — спросила она.

— О да! Чтобы оказаться с вами на лоне дикой природы стоило предпринять и не такие усилия, — вкрадчиво заметил я.

Элен улыбнулась:

— Останемся здесь или желаете двинуться еще дальше?

— Этого, пожалуй, достаточно — давайте посидим здесь. Я боюсь, вы уже сильно промочили ноги росой.

Элен вдруг подошла ко мне и нежно дотронулась до моей руки.

— Спасибо вам, мистер Холмс, — тихо сказала она, глядя на меня своим глубоким синим взглядом, — спасибо вам! Еще ни один человек на свете не заботился обо мне так, как заботитесь вы. С вами я чувствую себя защищенной и сильной, как никогда! Вы потрясающий человек, мистер Холмс, а ваша помощь и поддержка — это самое ценное, что у меня есть!.. Молчите ради Бога и дайте мне закончить то, что я давно должна была сказать вам.

Она на секунду умолкла, а потом продолжала со все нарастающим волнением, тщательно подбирая слова:

— Я знаю, что кажусь сдержанной, но поверьте, мистер Холмс, я просто не всегда могу выразить словами то, что чувствую. Я преклоняюсь перед вашим талантом и вашим умом, но не меньше перед вашей душой. Все, что вы говорите и делаете, приносит мне необычайное облегчение и душевный покой. Я давно не чувствовала такой полноты жизни, полноты ощущений и мыслей, как чувствую в эти недели вашего пребывания здесь. Вы не просто расследуете дело, мистер Холмс — видит Бог, с каждым днем вы изменяете меня саму и…

Она умолкла и продолжала смотреть на меня, держа за руку так, словно боялась, что я могу оттолкнуть ее, и в глазах ее была тупая боль, а не благодарность, о которой она говорила.

Меня мгновенно бросило в жар от ее слов. Еще никогда, кажется, я не был так близок к разгадке, как сейчас, и никогда не ощущал такой гаммы противоречивых чувств… Я даже не сразу нашелся, что сказать в ответ, и несколько мгновений просто смотрел на Элен. Какого черта я не сказал, что люблю ее? Что опять встало непреодолимым препятствием в горле? Возможно, эти неотвязные сомнения о мотивах ее поведения, мысли о том, что, может быть, глубокая симпатия и благодарность — это единственное, что она чувствует ко мне, и что мое признание лишь смутит и отдалит ее.

— Мисс Лайджест, — сказал я, наконец, — мне очень приятно, что вы так высоко цените меня, но мои заслуги перед вами не настолько велики: за все время моего пребывания в вашем доме я только и смог, что поддержать вас, а дело, между тем, стоит на месте.

— Вы умаляете свои достижения.

— Мне так не кажется. Но я вам очень благодарен за теплоту, с которой вы ко мне относитесь. Вы, мисс Лайджест, единственная женщина на свете, чье отношение мне не безразлично, далеко не безразлично…

Мы стояли совсем близко друг к другу, и я тоже взял Элен за руку. Утренняя прохлада, запах сырой земли и листьев, ранний час и почти звенящая тишина вокруг — все это создавало атмосферу нереальности, словно отрывало нас от наших дел, домов, проблем.

— У вас холодные пальцы, мисс Лайджест, — сказал я, — я буду чувствовать себя ужасно, если по моей вине вы заболеете после нашей прогулки. Давайте вернемся и выпьем горячего кофе.

— Я не отказалась бы даже от рюмки хорошего коньяку, ответила Элен с улыбкой.

— Видите, как быстро я теперь даю сбои: еще несколько лет назад я гуляла здесь часами и чувствовала себя бодрой и здоровой. Время, казалось, останавливалось, когда я сидела тут. А сейчас я продрогла и недалека от того, чтобы пить коньяк по утрам…

Меня словно окатили холодной водой.

— Что вы сказали? — вскричал я, хватая Элен за плечи.

Она широко раскрыла глаза.

— Что я сказала? Сказала, что скоро, наверное, начну пить коньяк по утрам.

— Нет, что вы до этого сказали? — не унимался я, пораженный своим озарением.

— До этого я говорила, как хорошо было гулять здесь раньше, когда во мне было больше сил и здоровья…

— …И время останавливалось… — пробормотал я.

— Может быть, вы объясните, что происходит, мистер Холмс?

— Ради всего святого, ответьте мне, мисс Лайджест — Гриффит из своей поездки, что была перед убийством, привез вам подарок? Он привез вам что-нибудь?

— Погодите… Да, вообще-то привез. Это был медальон, очень красивый медальон с изумрудами и бриллиантами, но я не приняла его. А что?

— Почему вы раньше не сказали мне?

— Вы не спрашивали, а я почти забыла об этом…

— О господи, мисс Лайджест! Это ведь был не просто медальон? Он открывался, и внутри… Внутри были часы, не так ли?

— Да, были. Откуда вы об этом знаете? Объясните, наконец, что происходит!

— Обязательно, но по пути домой… Скорее, мисс Лайджест, нам надо спешить! Господи, какой же я идиот! Как я мог не видеть всего этого раньше?!

Элен едва поспевала за мной, когда я с необычайной резвостью взбегал вверх по склону. Ну конечно, все было так, как сказала Сьюзен! Гриффит Флой воспользовался первым, что оказалось у него под рукой, и обманул всех. Всех, но не меня! Лучше прозреть поздно, чем никогда!

— Все дело в этом медальоне, который вы не приняли в подарок и который Гриффит Флой затем подарил Сьюзен Симпсон, — сказал я Элен, когда она уже не могла бежать за мной и, держа меня под руку, требовала спокойного шага и объяснений. — Все замечательно сходится! Сьюзен показала мне медальон, но вы ничего не говорили о нем, и я не смог сразу сопоставить факты, но теперь все ясно как день! Гриффит Флой привез подарок для вас (поэтому он был так роскошен и сразу бросался в глаза на шее простой деревенской девушки), но вы, конечно, не приняли его. Что же делает Гриффит? Очевидней всего, он просто кладет медальон в карман и забывает о нем до поры до времени! Не помните случайно, в каком пиджаке он был десятого?

— В том же, что и накануне.

— Вот видите! Эта вещица случайно оказалась с ним, когда погиб его отец и когда срочно нужно было придумывать себе алиби. Заставить вас ничего не видеть и не слышать в течение некоторого времени было для него проще простого, но ему нужны были спасительных полтора часа. И тут ему в голову приходит почти исключительная по своей дерзости мысль — медальон в кармане из безделушки превращается в оружие! Дом Сьюзен находится неподалеку, девушка, к его счастью, оказывается в саду, и ему с его подарком ничего не стоит убедить ее в том, который сейчас час…

— И Сьюзен таким образом давала ему алиби, сама того не зная! Ну конечно — с нею постоянно были часы!

— Именно так, — согласился я и продолжал:

— Конечно, Гриффит не мог быть уверенным, что Сьюзен не посмотрит на часы за минуту до его прихода, но игра стоила свеч. С помощью ласковых обещаний и вина, он окончательно ввел девушку в заблуждение. Когда она уснула, он перевел часы назад, чтобы на каком-нибудь допросе, если дело дойдет до этого, не всплыл наводящий на некоторые мысли факт, что «эти часы, кстати, немного отставали в первый же день».

— И все же эта идея с часами выглядит чересчур рискованно и фантастично! — заметила Элен.

— Но я уверен в ней так же, как в том, что иду сейчас рядом с вами! — ответил я.

— Удивительно просто, как я мог не додуматься сразу!

— Фантастические идеи никогда нельзя сбрасывать со счетов только потому, что они не вписываются в наши представления об обыденных вещах! Наше практичное мышление попросту отфильтровывает их вместо того, чтобы приглядеться к ним получше и, возможно, отыскать искомый ключ!.. Кроме того, все косвенные обстоятельства были против вас, мисс Лайджест, и это сильно укрепило поначалу несколько шаткое алиби Флоя: мистер Лайджест не скрывал, что отправил вас с запиской в Голдентрил, кто-то видел вас идущей по дороге за считанные минуты до убийства, и уж чего-чего, а слухов о ваших весьма неровных отношениях с Флоями ходило достаточно по всей округе. Я уже не говорю о кровавой картине, которая представилась взорам очевидцев: кровь, нож… Видевшие вас тогда, уже не смогли и мысли допустить о вашей невиновности. В итоге ваш мотив для обывателей и полиции выглядел куда более убедительно, чем спонтанная ярость нашего неуравновешенного друга.

— Простите меня, мистер Холмс, но я не понимаю, чему вы так радуетесь, — сказала моя Deesse Raison^[865], — вы и раньше делали открытия, но это не помогло и инспектора не впечатлило. Почему сейчас что-то должно быть иначе? Мне кажется Лестрейда может встряхнуть лишь записка самого Гриффита Флоя с самоличным признанием вины.

— Инспектор может не верить в дедукцию, но с фактами он обязан считаться. Если все это правильно преподнести, то, я уверен, удастся получить нужный эффект!

— Так вы поэтому так спешите? Не терпится взяться за работу? Если наш с вами бег — все еще меры, предпринимаемые для аппетита, то с меня достаточно.

— Не преувеличивайте, мисс Лайджест, мы просто идем быстрым шагом. Но в том, что касается дела, вы правы — все это слишком затянулось, и я хочу порасспросить кое-кого сразу после завтрака.

— Надеюсь, наш завтрак нас уже ожидает. Вы успели проголодаться?

— О да! — улыбнулся я.

— Скудный обед все же дает о себе знать!

Она улыбнулась мне улыбкой заговорщицы.

Мы подошли к дому и поднялись по лестнице, и Элен продолжала держать меня под руку. Мы оба были несколько взволнованы ранней прогулкой и внезапным открытием и поэтому живо обсуждали разные мелочи, приходившие на ум в связи с делом.

Очевидно, выражение наших с Элен лиц слишком явно переменилось, когда мы вошли в холл и увидели сидящих там Гриффита Флоя и Уотсона. Они, видимо, уже успели познакомиться и потому о чем-то оживленно говорили.

— Доброе утро, мистер Холмс, — Флой прервал повисшую в воздухе паузу и, поднимаясь нам навстречу, добавил, счастлив видеть вас, моя дорогая. Вы, я вижу, не ждали меня.

— Если бы вы потрудились заранее сообщить о визите, я назначила бы удобное для нас обоих время, — холодно ответила Элен, — и извольте называть меня по имени.

— Это выше моих сил, моя дорогая, — последовал ответ.

Элен тут же отвернулась от него, скрывая раздражение:

— Доброе утро, доктор! Вы приехали самым ранним поездом, как я понимаю?

— Да, — ответил Уотсон, пожимая нам руки, — но поверьте, мисс Лайджест, я в силу обстоятельств не смог предупредить вас о столь раннем своем появлении в Грегори-Пейдж, и мне жаль, если я причиняю неудобства.

Элен приветливо улыбнулась:

— Вы не причиняете никаких неудобств, доктор, тем более, что мы с мистером Холмсом решили прогуляться ранним утром. Как ваши пациенты?

— Пока нет ничего срочного, и поэтому я свободен. Я и сам, наверное, приехал бы на днях, чтобы быть полезным, чем смогу, но тут пришла телеграмма от Холмса…

— Вы просили доктора приехать, мистер Холмс? — спросила меня Элен несколько удивленно.

— Да, — ответил я, — вы, Уотсон, можете мне пригодиться в очень скором времени.

— А как продвигается дело?

— Отлично. Мы с мисс Лайджест сделали кое-какие открытия, которые существенно ускорят дальнейшее расследование.

Я посмотрел на Флоя, полагая, что он внимательно слушает, но он стоял, опустив руки в карманы брюк и, казалось, не слышал нашего разговора — его взгляд изучал Элен, он задумчиво улыбался.

— Завтрак готов, миледи, — раздался за спиной голос Келистона. — Прикажете подавать?

— Подавайте через десять минут, Келистон. Мы с мистером Холмсом сильно проголодались, а доктор Уотсон, я уверена, выпьет вместе с нами кофе, не так ли доктор?

— С удовольствием, мисс Лайджест, — радостно согласился он, это было бы кстати после дороги.

— Вот и хорошо. У вас есть десять минут, чтобы отнести багаж и приготовиться, — Элен повернулась к Флою. — А я за эти десять минут успею разрешить проблему, которая привела мистера Флоя ко мне в столь ранний час. Можете идти, Келистон.

— Погодите, Келистон! — сказал сэр Гриффит и обезоруживающе улыбнулся всем нам. — Элен имеет обыкновение недооценивать важность наших дел — боюсь, десяти минут нам не хватит. А большее время оторвало бы вас от завтрака, дорогая, чего я не могу допустить. Принесите кофе и для меня тоже. Я выпью его вместе с вами, господа.

Дворецкий удалился, и скоро мы все сидели в столовой.

Гриффит Флой пил свой кофе как ни в чем не бывало, ел печенье и много говорил, размахивая чашкой. Элен сама подливала всем кофе из кофейника и поддерживала общую беседу с той непринужденностью, на какую только была способна.

Гриффит много шутил, но даже когда он улыбался, я замечал в его глазах недобрый огонь. Он говорил с нами, держался в своей обычной несколько развязной манере, и каждую секунду Элен была под его контролем. Но он не просто смотрел на нее, даже не пытаясь скрывать своих желаний, — он властвовал! И эта власть была настолько сильна, что ему не нужно было ее открыто демонстрировать — каждый его жест, каждый взгляд говорили об этом…

Наконец на столе остался только кофейник и пепельницы, а мы расположились вне стола на креслах и стульях.

— Ну так что, мистер Холмс, — сказал Гриффит Флой, вытягивая ноги в своем кресле, — как скоро мисс Лайджест станет свободной от обвинений?

— Теперь уже очень скоро, — ответил я, вынимая трубку изо рта.

— Все движется к развязке довольно стремительно.

— Вы не просветите нас относительно этого? Ах да, это ваше правило о неразглашении материалов по ходу следствия! Но в любом случае я рад, что дело движется вперед.

— Думаю, никто не может быть рад этому больше, чем мисс Лайджест, — заметил я.

— Я прав, мисс Лайджест?

— Я не знаю. Моя жизнь так стремительно изменилась за последние недели, что я с трудом вспоминаю свои ощущения от предыдущей жизни. Это обвинение стало почти что стилем моего существования.

Гриффит вдруг потянулся через столик и положил свою руку на руку Элен.

— Наша жизнь изменится еще больше, когда обвинение будет снято, — сказал он, посмотрев на нее своим пронизывающим взглядом.

Уотсон вопросительно посмотрел на меня. Элен встала с кресла и подошла к окну. Гриффит снова откинулся в кресле и выдохнул сигаретный дым.

Когда я раскланялся со всеми и поехал по делам расследования, Уотсон собирался на прогулку, а Элен удалилась в свой кабинет вместе с мистером Флоем. По пути из своей комнаты я слышал, как он громко смеялся, но голоса Элен слышно не было.

20

Яшел по направлению к Грегори-Пейдж, когда вдруг увидел Уотсона. Он неторопливо шагал с книгой под мышкой и заметил меня лишь после того, как я его окликнул.

— Где вы были, Холмс? Прошло больше девяти часов с тех пор, как вы ушли утром. Мисс Лайджест выражала волнение, когда вы не пришли ни к ленчу, ни к чаю.

— Пришлось немного потрудиться, — ответил я. — Я ездил в Лондон с Лестрейдом.

— В Лондон? Дело осложнилось?

— Черт меня побери, если я понимаю! С одной стороны, удалось добиться расположения к нам властей, а с другой, выяснилось, что многие мои усилия были напрасны.

Уотсон задумчиво курил. Он с присущим ему тактом не задавал слишком много вопросов, но ему далеко не все было известно, и его явно разбирало любопытство. Я в нескольких словах изложил ему события последних дней и свои соображения.

— Что вы обо всем этом думаете, друг мой? — спросил я, когда рассказ был окончен.

— Просто удивительно! Вы, как всегда, поражаете меня точностью своих догадок! Подумать только — все дело было в часах!

Про себя я отметил, что то, как я дошел до этих догадок, не сделало мне особой чести, и потому оставил восклицание Уотсона без ответа:

— И все же, что вы думаете?

— Думаю, что сэр Гриффит Флой очень опасен, — ответил Уотсон. — По-моему, мисс Лайджест постоянно находится под его давлением, и это говорит о том, что опасность продолжает исходить от него по отношению к ней.

— Вы думаете, он что-то замышляет? — уточнил я.

— А вы так не думаете, Холмс? Вы уже два дня наблюдаете за ним, но мне хватило одного сегодняшнего утра, чтобы почувствовать связующие их обоих нити.

— Вы правы, почувствовать это было несложно.

— Кстати, Холмс, я заметил и нечто другое.

— Что именно? — поинтересовался я.

Уотсон испытующе посмотрел на меня:

— Что происходит между вами и леди Элен, Холмс?

Я посмотрел на него и улыбнулся:

— Честно говоря, я и сам не знаю, что происходит. Вы были правы с самого начала — она потрясающая женщина. А что, наши взаимные симпатии так заметны?

— Будьте уверены, что сэр Гриффит заметил те доверительные взгляды, которые мисс Лайджест обращала к вам за завтраком.

— Что ж, пусть свыкается с мыслью, что у мисс Лайджест есть надежные союзники. Кстати, к их числу теперь принадлежит и Лестрейд. Не удивляйтесь, доктор! Он очень скоро будет в Грегори-Пейдж, и вы все поймете.

Когда мы вошли в гостиную, Элен уже пожимала руку только что появившемуся инспектору и делала этого без всякого видимого удивления, несмотря на нетипичность ситуации…

— Мы не видели вас на дороге, Лестрейд, — сказал я, отдавая шляпу дворецкому.

— Где ваша полицейская коляска?

— Я пришел пешком, мистер Холмс. А, вот и вы, доктор! Хорошо, что все уже в сборе.

— Я предлагаю пройти в мой кабинет, — сказала Элен, — там нам будет удобнее.

Лестрейд был строг, озабочен и деловит, но от заносчивости, которую он раньше выказывал к Элен, не осталось и следа — мои сегодняшние труды давали о себе знать… Когда мы все расселись по креслам вокруг небольшого столика с ликерами и хересом, инспектор посчитал нужным начать свою речь.

— Я хотел бы объяснить присутствующим те причины, по которым мы здесь собрались, — сказал он, основательно откашлявшись, и это касается прежде всего вас, мисс Лайджест. Мистер Холмс давно снабжал полицию самыми неожиданными данными по вашему делу и именно он, как я понимаю, собрал всех нас здесь. Однако прежде, чем он сам все объяснит, я считаю своим долгом сделать объявление. Полиция провела значительное расследование — это ни для кого не секрет — и теперь не без некоторой помощи мистера Холмса мы имеем новые данные по делу. Стоит ли говорить, что в любом случае от нашего внимания не ушла бы ни одна улика и ни одно обстоятельство, но мистер Холмс, надо отдать ему должное, ускорил расследование, — он повернулся в мою сторону, и я сдержанно улыбнулся, сделав вид, что вполне доволен отданным должным.

Лестрейд продолжал:

— Эти новые данные, похоже, меняют дело в вашу пользу, мисс Лайджест. Выяснилось, что в деле как минимум два подозреваемых, но, когда убийство было только обнаружено, под давлением косвенных улик мы вынуждены были арестовать вас. Давление этих улик и теперь очень велико, и поэтому я, даже прорабатывая новые версии, не могу просто так снять с вас обвинение, мисс Лайджест. Вы меня понимаете? О, благодарю вас! Я с самого начала не ошибался в вас. Дело очень запутанное, однако теперь в свете новых улик я все же могу сказать, что считаю вас скорее свидетелем, нежели подозреваемым. Вы, разумеется, понимаете, что это неофициальное заявление, господа?

— О да, Лестрейд, продолжайте, — ответил ему я.

Он снова обратился к Элен, и она ободрила его милой улыбкой:

— Мы все заинтересованы в том, чтобы то же самое можно было заявить, так сказать, на официальном уровне, но в данном направлении имеются некоторые трудности. Сегодня мы с мистером Холмсом съездили в Лондон, и выяснилось, что власти требуют более веских доказательств вашей невиновности, чем просто доводы мистера Холмса. Конечно, логика и косвенные улики очень важны — именно они позволяют выстраивать на первый взгляд безупречные версии. Однако, когда мы арестовывали вас, мисс Лайджест, улики были исчерпывающими, и теперь я, хотя и иду по другому следу, пока не имею ничего более веского, чем то, что было против вас с самого начала. И власти требуют того же — чтобы оправдательные улики были не менее весомыми, чем обвинительные, или чтобы против другого подозреваемого появились не менее серьезные улики.

— Что же делать? — спросила она, с заметным беспокойством глядя на меня.

Я встал и разжег свою трубку.

— Нам нужна ваша помощь, мисс Лайджест, — сказал я, — и инспектор и я помогаем вам в меру наших сил, но, похоже, вы сами должны внести лепту в свое спасение. Лично мне хотелось бы вообще оградить вас от участия во всем, что представляет хоть малейшую опасность, но, видно, без этого нельзя.

— Это может быть опасно? — спросила Элен так, словно речь шла о чем-то совершенно обычном.

— Да, может, — ответил я твердо, стараясь показать ей серьезность того, что предстояло сделать. — Сегодня как бы между прочим инспектор сказал, что единственной картой, которая разом перекрыла бы все улики против вас, могло бы стать собственноручное признание убийцы. В свете последних событий я склонен с этим согласиться…

— Но не станете же вы в самом деле принимать это всерьез! — воскликнул Лестрейд.

— Я думаю, в этом есть большой смысл. Помните, вы предлагали мне дать вам другое объяснение всех существующих фактов, с уликами, свидетелями и именами? Я уже дал вам его и теперь готов предложить больше, чем просто объяснение… Вы получите признание убийцы, Лестрейд, и все улики против мисс Лайджест потеряют всякий смысл.

— Но мистер Холмс!..

— Сейчас все дело в мисс Лайджест, потому что только она может получить это признание.

— Но каким образом?

— Я попросил всех вас собраться именно затем, чтобы решить, каким образом. Общая стратегия такова: мы создадим такую ситуацию, в которой убийца… — впрочем, к чему темнить — в которой мистер Гриффит Флой признается в своих деяниях, а мисс Лайджест непременный атрибут такой ситуации, — я повернулся к Элен. — Вы понимаете мою мысль, мисс Лайджест?

— Да, кажется, понимаю, — ответила она сдержанно, — вы хотите, чтобы я заставила его признаться.

Я кивнул.

— Но, разумеется, вы можете отказаться, и никто не станет вас заставлять, потому что, я повторяю, в этом есть риск не только для нашей операции, но и, возможно, для вашей жизни.

— Это я тоже понимаю, — сказала Элен, — но вы можете располагать мной, как вам будет угодно, мистер Холмс, — я даю свое согласие на все, что вы предложите. Я доверяла вам раньше, и у меня нет причин сомневаться в правильности ваших решений.

— Очень рад это слышать, дорогая мисс Лайджест. Я знал, что могу рассчитывать на вашу смелость.

— Но Холмс, — вдруг вмешался Уотсон, — вы просили меня приехать и говорили, что я буду нужен. Не значит ли это…

— Именно, мой любезный друг! Вы будете вместе со мной и инспектором наблюдать за происходящим и обеспечивать безопасность нашей мисс Лайджест. Вы независимый и добропорядочный человек и очень этим ценны — ваши показания будут незаменимы в суде.

— Сделаю все, что вы мне скажете и что в моих силах! — сказал Уотсон, и на его лице не отразилось и тени колебания.

— Дело за вами, инспектор, — сказал я. — Вы принимаете предложение?

Лестрейд заерзал в кресле:

— Вы, как всегда, играете против всяких правил, мистер Холмс! Ну да впрочем, это приносит свои плоды… Я согласен, но при условии, что все будет тщательно подготовлено и продумано.

Мы все были полны решимости и энтузиазма, и общее волнение передалось каждому. Я снова закурил, подвинул свой стул поближе к креслу Элен и сказал:

— Мы вынуждены решать все так быстро не только из-за приближающейся даты суда, но и потому, что Гриффит Флой, скорее всего, заподозрил неладное: сегодня в Лондоне мы выяснили, что он наводил справки обо мне и моей деятельности здесь…

— Но в полиции ему не могли ничего сказать! — заметил Уотсон.

— Они и не сказали, и тогда его поверенный, видимо, совершил подкуп одного из секретарей, имевших дело с моими отчетами. Словом, он, возможно, понимает, что и официальное следствие сменило курс явно не в его пользу.

— Но мистер Холмс, — удивилась Элен, — вы ведь только сегодня утром получили полное представление о деле. Как сэр Гриффит мог успеть за вами?

— Надо признаться, мы с вами, мисс Лайджест, довольно подозрительно вели себя за завтраком, — ответил я, — и это, возможно, заставило его забеспокоиться и лишний раз навести справки. Я уверен, что он имеет постоянного осведомителя в Лондоне, с которым нетрудно было обменяться телеграммами. Запрос Флоя мог отправиться сразу после его ухода от вас, мисс Лайджест, с дополуденным экспрессом. Кстати, когда мистер Флой ушел?

— Минут через двадцать после вас.

— Замечательно сходится. Я успел посетить уважаемого инспектора, мы основательно побеседовали, потом навестили мисс Симпсон и отправились в город на следующем поезде. Кстати, вполне может быть, что осведомитель, получив телеграмму, увидел в Скотланд-Ярде нас с вами, инспектор, и сообщил своему заказчику эту новость среди прочих, а ответная телеграмма ехала с нами на обратном поезде.

— Ну, это можно проверить! Нужно было сразу спросить, не спустили ли с экспресса почту на этой станции.

— Я и проверил — спустили две телеграммы и письмо. Одна телеграммы была направлена в Голдентрил.

— О, есть ли пределы вашей предусмотрительности, мистер Холмс!.. Но черт возьми! Нужно непременно отыскать и наказать того, кто продает полицейские материалы!

— У вас еще будет время заняться этим, инспектор, — заверил его я, — а сейчас нам нужно заняться разработкой плана. Боюсь, что Гриффит Флой вскоре предпримет что-нибудь.

— Он уже предпринял, — спокойно сказала Элен, и мы все как один уставились на нее после этих слов.

Элен поднялась, оставила нас, воплощавших живой вопрос, и достала конверт из ящика рабочего стола. Она протянула послание мне и снова расположилась в кресле.

На небольшом конверте было написано лишь имя Элен, а с обратной стороны были заметны следы клея.

— Его принес кто-то из Голдентрила? — спросил я, вынимая письмо.

— Нет, маленький мальчик из деревни, — ответила Элен.

— Я спросила, кто просил доставить конверт, и он ответил, что богатый мужчина, который к тому же дал за это шиллинг.

— Господи! Да читайте же, Холмс! — взмолился Уотсон.

Почерк Гриффита был размашистым, но твердым и разборчивым. Я прочел вслух:

«Элен!

Если ваша свобода хоть сколько-нибудь вам дорогa, приходите в мраморную беседку Голдентрила сегодня в полночь — я сообщу вам нечто очень важное. Уверяю вас, что вам нужно как можно скорее знать об этом.

Никому не говорите о моем письме, иначе нам помешают.

Дорогая моя, сделайте все так, как я прошу: удалитесь к себе пораньше, убедитесь, что все в доме спят, и приходите в беседку. Я буду ждать вас лишь полтора часа, и по истечении этого срока я уже не смогу вам помочь.

Умоляю вас, дорогая, приходите! Уверяю вас, что с мое стороны вам ничто не угрожает.

До скорой встречи!

С бесконечной любовью к Вам, Гриффит Флой»

Прочитав, я положил письмо на столик и взглянул на Элен — она сидела, откинувшись в кресле и скрестив руки на груди, и уже ожидала моего взгляда.

Уотсон и Лестрейд несколько мгновений безотрывно смотрели на меня, потом — на Элен, а потом инспектор вскочил и нервно зашагал по комнате.

— Господи! — воскликнул он. — Вы понимаете, мистер Холмс, что это означает? Вы понимаете, что происходит?! Это немыслимо!

— Почему же немыслимо, инспектор? По-моему, все решительно ясно — наши с вами размышления получили подтверждение.

— Но что ему нужно от леди Элен и почему так срочно? — продолжал волноваться он.

Я повернулся к Элен:

— Так что, мисс Лайджест, вы хотите это узнать?

Она сдержанно улыбнулась мне:

— Я жду только ваших инструкций, мистер Холмс.

Уотсон вскочил, и они с инспектором обступили нас.

— О чем вы говорите? — воскликнул доктор. — Вы хотите сказать, Холмс, что осуществите свой план прямо сегодня?

— До того, как мы узнали о письме, у нас была лишь общая концепция наших действий, но теперь действительно можно говорить о плане, — ответил я, — и самой большой ошибкой было бы упустить этот шанс.

— Вы отдаете себе отчет в том, что до полуночи осталось всего несколько часов? — спросил Лестрейд скептически.

— Что ж, инспектор, нам не нужно много времени, чтобы подготовиться. Зато подумайте, как нам повезло — теперь не нужно придумывать ловушку — мистер Флой сам расставил себе капканы.

— Но нужно продумать все до мелочей, обсудить детали!

— И мы все обсудим, дорогой инспектор… хотя, признаюсь, это единственный случай в моей практике, когда клиент не очень-то нуждается в моих инструкциях.

Элен снова улыбнулась мне и тут же предложила всем выпить.

Через четверть часа мы уже сидели плотным кругом вокруг столика с напитками и готовили тактику предстоящей операции. Я разложил между стаканами большой лист бумаги и карандашом рисовал на нем план местности:

— Вот центральная аллея парка Голдентрила, вот мраморная беседка и небольшая площадка из гравия по одну сторону от нее приблизительно такой вот овальной формы, а это густой кустарник вокруг, который и послужит нам убежищем. Уверяю вас, что сидя здесь (я поставил крест), мы сможем все видеть, слышать и оставаться незамеченными. Мисс Лайджест немного задержится, чтобы все выглядело более естественно, а потом появится вот отсюда… Вот это небольшая дорожка, на которой вы, Лестрейд, поставите полицейского. Это ведь можно сделать до полуночи? Замечательно. Постарайтесь, чтобы это был ловкий и сообразительный парень, потому что ему придется тоже давать потом показания и иметь дело с Флоем в случае попытки бегства. Хотя, я надеюсь, до побега не дойдет — вы, Лестрейд, задержите его прямо на месте, а мы вам поможем. В непредвиденных случаях будем стрелять. У вас ведь есть при себе ваш армейский револьвер, Уотсон?

— Да, Холмс! Когда вы телеграммой просите меня приехать, я всегда беру его с собой на всякий случай.

— У вас, Лестрейд, оружие, надо полагать, с собой?

— Разумеется!

— Вот и отлично!

— А как мы попадем в парк? Через центральные ворота, как и мисс Лайджест?

— Ни в коем случае! Пройдем через ту калитку, о которой я говорил вам утром, Лестрейд. Парк не охраняется, но так все равно будет безопаснее. Какие еще у вас есть вопросы, джентльмены?

Лестрейд откинулся в кресле и искоса взглянул на Элен.

— У меня только один вопрос, и я буду очень признателен, если вы мне его разъясните, — сказал он. — Каким именно способом мисс Лайджест заставит мистера Флоя во всем признаться? И как мы можем быть уверены, что не просидим там попусту несколько часов и не прослушаем пустую болтовню?

Лицо Элен стало серьезным. Она отставила стакан с хересом и окинула беглым взглядом всех нас, сидевших рядом.

— Ни для кого из присутствующих давно не секрет, что Гриффит Флой испытывает ко мне некоторую… гм… слабость. В сложившейся ситуации я не считаю зазорным воспользоваться ею. Я поговорю с ним о том, о чем он хочет со мной поговорить, и рано или поздно поверну разговор в сторону убийства. Я думаю, что при соответствующем раскладе он признается в преступлениях, полагая, что мы с ним совершенно одни. При всем моем желании я, разумеется, не могу обещать вам, инспектор, что все это произойдет обязательно и быстро, но поверьте, что за долгое время нашего знакомства с этим человеком я научилась нажимать на некоторые рычаги…

Она снова оглядела всех нас, и в ее глазах появился привычный холодный блеск. Она продолжила:

— Кто знает, может быть, у мистера Флоя будет с собой пистолет, поэтому после того, как вы получите его признание, я пущу в ход столь ненавистные вами, инспектор… гм… женские навыки и сделаю так, что он на некоторое время не сможет ничего видеть и слышать. В этот момент вы сможете покинуть ваше убежище в кустах, приставить дула к его затылку, и все закончится. Но я надеюсь на снисхождение со стороны полиции и не хотела бы, инспектор, чтобы в некоторых местах полицейский протокол был слишком тщательным. Вы меня понимаете?

— О, да, прекрасно понимаю, миледи, — поспешил ответить Лестрейд, и было заметно, как порозовели его уши, — не беспокойтесь об этом.

— Но не кажется ли вам, миледи, — вмешался Уотсон, — что это слишком… слишком…

— …порочно? Нет, доктор, я считаю, что он заслуживает того, чтобы быть обманутым хотя бы раз, в то время как меня он обманывает постоянно. Наверное, мой обман не будет слишком уж несправедливой платой за переносимые по его вине неприятности. Что с вами, мистер Холмс? Вы не одобряете мою идею? Но ведь сама ваша мысль создать ситуацию, в которой Гриффит Флой мог бы признаться в своих преступлениях, предполагала мое участие именно в этом качестве. Что же вас теперь удивляет?

— Только ваша смелость и решительность, — ответил я и подлил себе выпить.

— Я понимаю вас, мистер Холмс, — сказала Элен в ответ на затянувшуюся паузу, — вы беспокоитесь о том, смогу ли я управлять ситуацией и держать ее под контролем.

— Да, мисс Лайджест, для нас нет ничего дороже вашей безопасности…

— Что ж, пусть на это время дороже всего остального станет моя свобода — если я, наконец, не обрету ее, ничто другое мне уже не понадобится!

21

Была четверть двенадцатого. За окнами стояла кромешная тьма, а в гостиной горели свечи, и я заряжал свой револьвер.

Лестрейд и Уотсон ушли около полутора часов назад в полицейское управление. Я должен был дать Элен последние инструкции, вместе с ней покинуть дом, а затем присоединиться к ним. И Элен сейчас одевалась в своей комнате.

Я был на удивление спокоен, и мысли, которые время от времени всплывали, не мешали мне вкладывать патроны в обойму. Так было всегда: когда предстояло нечто важное, ничто не могло сбить меня с толку.

…Я услышал ее шаги на лестнице и обернулся.

— Помнится, еще сегодня утром здесь наблюдалась обратная ситуация, — сказала Элен, спускаясь вниз, — я сидела в кресле, а вы шли по лестнице, и я вот так же повернулась к вам, хотя точно знала, что это именно вы.

Я встал и оглядел ее. На ней было изумительно красивое вечернее платье цвета бордо, несколько локонов лежали на треугольном вырезе сзади, а губы, казалось, были созданы из того же шелка, что и весь наряд. От нее трудно было оторвать взгляд, и я не пытался скрывать, что восхищен.

Она давно привыкла носить на себе восторженные взгляды. Сейчас она просто улыбнулась и сказала как бы между прочим:

— Я вижу, теперь вы не сомневаетесь, что я сумею отвлечь Гриффита от чего бы то ни было.

— Я не сомневался в этом и раньше. Но, мисс Лайджест, вы не думаете, что ваш вид… словом, что он может вызвать его подозрения?

— Уверяю вас, мистер Холмс, я все тщательно продумала. Я перебрала весь свой гардероб и решительно настаиваю на этом платье.

— Что ж, не буду с вами спорить, — согласился я. — Я отдаю себе отчет в том, что у вас могут быть особые причины для всего этого и особые соображения насчет деталей.

Она беспомощно и удивленно посмотрела на меня:

— Иногда я просто проклинаю вашу проницательность, — произнесла она едва слышно.

Я положил револьвер в карман брюк и молча предложил ей плащ.

— Нет, плащ не нужен, — сказала она и взяла со стула свою легкую черную шаль. — Вы дадите мне еще какие-нибудь указания, мистер Холмс?

Я откинул плащ на диван и повернул ее к себе за плечи:

— Я умоляю вас, будьте осторожны — это мое основное указание! Вы меня понимаете, мисс Лайджест? Обещайте, что не станете играть с огнем.

Ее глаза передо мной наполнились бликами от свечей и тем страстным блеском, который я так любил…

— Я могу обещать лишь то, что буду хладнокровна и расчетлива. Но кто знает, как все обернется?..

— Поймите ради всего святого, что он может просто убить вас, когда весь мираж растает! Ему будет нечего терять, и вы j`fereq| самой вероятной жертвой его мести!

— Вы будете там и постараетесь, чтобы этого не случилось… А вообще-то, если вы не будете меня трясти и отпустите, я и сама постараюсь.

— Простите… — проговорил я, выпуская ее из рук.

— Уже пора идти?

— Да, пора. Идемте.

Я затушил свечи, и мы покинули дом.

Ночь была теплой, по-сельски тихой и почти безлунной тонкий месяц на небе едва освещал нам дорогу. Впрочем, глаза скоро привыкли к темноте, и я уже хорошо различал силуэт Элен, шедшей рядом со мной.

— Дайте, пожалуйста, руку, — вдруг сказала она, — мне будет спокойнее и меньше шансов, что я упаду в этой тьме.

Я взял ее за руку и почувствовал, как от волнения и тревоги дрожат ее пальцы. Казалось, темнота и тревога сделали с Элен свое дело:

— Боже, как я боюсь, — прошептала она неожиданно.

— Вам нечего бояться, мисс Лайджест, — ответил я, крепче сжимая ее руку, — если вы не станете намеренно рисковать, у нас все получится.

— Вы даже не знаете, как я боюсь, — снова сказала она, словно не слыша моих слов.

— Я это чувствую.

Она издала неопределенный звук — то ли хмыкнула, то ли всхлипнула от моих слов.

— Чувствуете — может быть, но вы не знаете!..

Где-то в соседней деревне зашлись лаем собаки, но потом опять все стихло, и долгое время мы слышали лишь звук собственных шагов.

Я прислушивался к своим внутренним часам. До полуночи оставалось не больше десяти минут, и впереди на черном небе уже можно было различать еще более черную изгородь парка Голдентрила. Нам пора было расходиться.

— Все, — сказал я Элен, и она отдернула от меня руку, теперь вы пойдете одна по этой дороге и потом по центральной аллее парка до самой беседки, а я пройду вдоль изгороди Уотсон и Лестрейд, наверное, уже ждут меня… Идите и ничего не бойтесь!

Она пообещала не слишком торопиться и следовать нашим уговорам. Я махнул ей рукой и быстрым шагом направился искать остальных.

Инспектор и доктор уже ждали меня в условленном месте.

— Я бы все же не курил на вашем месте, друзья мои! — сказал я. — Вашу сигару, Уотсон, видно на расстоянии полумили… Вы все устроили, как мы договаривались, Лестрейд?

Лестрейд покачнулся на каблуках и сложил руки за спиной.

— Да, мистер Холмс, — ответил он, — двое моих людей уже на своих местах в парке, еще двое дежурят на станции на случай особой ситуации, и один парень сидит в кустах на подходе к беседке. Он даст нам знать, все ли в порядке, когда мы будем подходить туда, и сам будет ценным свидетелем. А где сейчас мисс Лайджест?

— Она еще за пару сотен ярдов до парка, но нам надо идти.

— Честно говоря, Холмс, — сказал Лестрейд, — этот план мне уже не кажется столь замечательным. Здесь полно риска, и больше всего меня волнует сама леди Элен! Запомните — вы мне за нее поручились!

— Не ворчите, инспектор, а лучше идите за мной, — ответил я, — и делайте это как можно тише! Это и к вам относится, Уотсон.

Мы пробрались в парк через боковую калитку, прошли по узкой тропинке с нависшими над ней ветвями, пересекли одну из центральных дорожек и вошли в густые заросли кустарника. Несколько знаков фонариком из соседних кустов дали нам понять, что можно устраиваться на нашем наблюдательном пункте.

Из зарослей была отлично видна беседка: даже в слабом лунном свете ее мраморные грани давали отблески, которые сливались в достаточно четкие очертания.

Я довольно удобно устроился на поросшем мхом камне и стал, как и все, напряженно вглядываться в темноту…

Ждать пришлось недолго — скоро мы увидели приближающиеся огоньки, и вскоре они оказались канделябром в руках Гриффита Флоя.

Флой поставил свечи на стол, рядом установил бутылку вина и два бокала, потом достал портсигар и закурил.

Принесенные им свечи хорошо освещали площадку вокруг беседки, и нам было отлично видно все, что он делал.

Я достал часы и поднес их к лицу — было пять минут после полуночи. Гриффит тоже вынул свои часы из жилетного кармана, взглянул на них, убрал обратно и стряхнул пылинки со своего темного коричневого пиджака. Он заметно волновался, часто затягиваясь и время от времени напряженно выпуская дым из ноздрей. Через пару минут он вскочил и стал расхаживать вперед-назад около беседки, а затем достал новую сигарету.

Прошло еще пять минут… Флой откупорил бутылку вина, налил себе полный бокал и залпом осушил его.

Время шло, а Элен все не было, и каждая минута ожидания казалась нам вечностью, а Гриффита делала еще более нервозным. Когда в пепельнице было уже полно окурков, и он в нетерпении в очередной раз взглянул на часы, на аллее послышались шаги…

Появилась Элен, и Гриффит быстро подошел к ней.

— Господи! Как хорошо, что вы пришли! — почти шепотом сказал он, беря ее за руку. — Мне казалось, я умру, ожидая вас.

— Я не могла прийти раньше, — сказала Элен, позволив ему несколько раз прижаться губами к ее руке, — ужин затянулся, потом бренди в библиотеке — словом, пришлось ждать.

— Это неважно — главное, что вы пришли, моя дорогая! — продолжал шептать Флой. — Я очень боялся, что вы проигнорируете мое письмо, не придадите ему должного значения…

— Вы слишком меня взволновали, и я не смогла проигнорировать вашу просьбу. Можно я сяду?

— Да, конечно! Хотите, я налью вам вина?

— Что ж, налейте. Я вижу, вы тщательно готовились к нашей встрече.

— Как и вы, моя дорогая, — усмехнулся Гриффит, разливая вино по бокалам.

— С чего вы взяли?

Он подал ей бокал, и сам сел напротив.

— Я прекрасно помню это платье, Элен, — сказал он, — вы были в нем, когда я впервые увидел вас. Это был благотворительный вечер у Ллойдов. Я был просто поражен вами — вы стояли неподалеку, говорили о чем-то с сэром Ллойдом и держали в руке бокал с красным вином, как сейчас. Мне казалось, этот цвет был создан только для вас — платье, вино… ваши губы… Помните, я тогдасказал вам, что в жизни не видел более jp`qhbni женщины и что вам потрясающе идет этот цвет? И вот теперь вы снова в нем — специально для меня. Я польщен!

Элен отвела взгляд.

— В последнее время я часто надеваю все самое лучшее, сказала она уклончиво, — ведь возможно, что скоро я и этого лишусь. А ваше письмо только укрепило мои опасения…

— Хотите еще вина?

— Нет. Я хочу услышать, наконец, что такого вы знаете о моем деле, чего не знаю я, и почему сказать мне об этом вы можете только поздней ночью.

— Если я скажу вам об этом завтра, это скорее всего уже не будет иметь смысла.

— Почему?

— Потому что вас арестуют.

— Я и так под арестом.

— Теперь вас возьмут под стражу! Дело приняло новый оборот, и полиция не станет ждать.

— Откуда вы все это знаете? — спросила Элен, и в ее взгляде легко читалось беспокойство.

Гриффит достал себе сигарету и молча ее раскурил.

— Как только вас обвинили в убийстве, Элен, я завел себе человека в Лондоне, который время от времени присылал мне отчеты о ходе следствия. Так я всегда мог знать о положении ваших дел. Последние данные я получил сегодня, и они удручающи, удручающи настолько, что запросто могут стать основанием для ордера на взятие под стражу. Одним словом, ваше дело дополнилось показаниями нескольких уважаемых матрон из местного благотворительного фонда, которые заявили, что сами слышали, как вы грозились убить моего отца…

— Это ложь! — возмутилась Элен.

— Они перевернули наш разговор на том званом обеде! Я лишь говорила, что готова на все ради собственной свободы, если меня будут к чему-либо принуждать!

— Видимо, этого оказалось достаточно. Кроме того, Кэтрин Уэст, ваша бывшая горничная… вы помните ее?

— Я ее уволила за кражу полгода назад.

— Так вот она явилась в полицию и дала показания о том, что у вас была личная неприязнь к моему отцу, что, оставаясь наедине, вы ссорились. А однажды она якобы слышала, как вы приказывали ему покинуть ваш дом и говорили подозрительные вещи.

— Господи! Это неправда! — воскликнула Элен.

— Это ложь!

Гриффит спокойно стряхнул пепел с сигареты.

— У всех этих наседок и у вашей не совсем чистой на руку горничной есть возможность отомстить вам, и они ею пользуются.

— Но за что? Допустим, Кэтрин мстит за публичное унижение. Но остальные?

— Вы давно нарушаете многие неписаные правила, Элен, и всем остальным просто хочется посмотреть, как вам подрежут крылья.

— Вам, видимо, тоже это интересно, — грустно усмехнулась Элен.

— Вы, как всегда, несправедливы ко мне, моя дорогая, — улыбнулся Гриффит. — Неужели мои действия — то, что я сообщаю вам обо всем этом, — увязываются с тем, что вы сейчас сказали?

Элен пожала плечами:

— Я не знаю! Мне редко удается проследить логику ваших поступков, мистер Флой. Я не могу вас понять.

— Вы и не очень-то пытаетесь, Элен!

— Давайте не будем сейчас это обсуждать!.. Объясните лучше, почему те косвенные свидетельства, о которых вы знаете, могут привести к моему немедленному аресту и почему, вообще, я должна верить во все, что вы говорите?

— Перестаньте, Элен — сейчас не время сомневаться в моих словах и намерениях! — ответил Гриффит. — Мне незачем вам лгать, и я, в отличие от вас, понимаю всю серьезность ситуации.

Он наклонился к ней всем телом:

— Поймите — прямых улик против вас у полиции достаточно, но слишком уж вы отдалены от мира простых смертных, слишком богаты, красивы и известны, и поэтому косвенные улики приобретают в вашем деле особый вес. Они и так накапливались по ходу следствия, но теперь их вес таков, что они вполне могут быть приведены как доказательства в суде присяжных…

— Но инспектор Лестрейд видел меня вчера и ничего не сказал обо всем этом! И мистер Холмс постоянно в курсе следствия. Почему же вы, а не они сообщаете мне о близящемся конце? — слабый протест Элен был, казалось, ее последней надеждой.

Гриффит спокойно и удовлетворенно встретил ее встревоженный взгляд:

— Мистер Холмс владеет лишь весьма путанной и ограниченной информацией, а Лестрейд — самовлюбленный тупица. Он никогда не стал бы сообщать вам о предстоящих изменениях в следствии, потому что для него, наверняка, нет большего удовольствия, чем прелюдно надеть на вас наручники… Вы окружены тесным кольцом, Элен, и это кольцо продолжает непрерывно сужаться. Я единственный человек, который хочет освободить вас от иллюзий!..

Элен поднялась, отвернулась от Гриффита и прижалась ослабевшим телом к перилам беседки. Когда через минуту он снова мог видеть ее лицо, любой мог бы поклясться, что оно побледнело от отчаяния и страха…

— Зачем же тогда все это? — сказала она глухим и потухшим голосом.

— Зачем вы рассказали об этом, если все равно уже ничего нельзя изменить?.. Я ведь могла провести эту последнюю ночь дома в спокойствии и неведении… В блаженном неведении!.. Последнюю ночь из этой жизни!.. А потом… потом я бы приняла яд — я ношу его с собой уже несколько недель, с тех самых пор, как меня обвинили в убийстве. Вы, Гриффит, лишь уменьшили мои последние спокойные часы. Господи! Что же теперь будет?! Господи!..

Она пошатнулась, спустилась на гравиевую насыпь и на несколько секунд закрыла лоб руками…

Мы все напряженно смотрели и не смели шелохнуться.

Гриффит встал и быстро подошел к ней. Элен обернулась, и он жестко взял ее за плечи.

— Возьмите себя в руки, Элен! — произнес он громко. Возьмите себя в руки! Вы рано отчаялись и сдались, а я пригласил вас сюда не для этого и не для этого рассказал вам правду!.. Бог мой! Да посмотрите же на меня!.. Элен! Все, о чем я говорил, — лишь предварение. Самое главное — я знаю выход! Я могу и хочу вас спасти! Вы слышите меня?!

— …выход? — ее пустой взгляд стал осмысленным.

— Я хочу, чтобы вы уехали со мной в Штаты! — вкрадчиво и отчетливо произнес он. — Вы давно знаете, что я люблю вас, и теперь я предлагаю свою любовь как залог вашего спасения! Подумайте, Элен, ведь нас здесь ничто не держит! Мы самостоятельные и взрослые люди, и в наших силах развязаться со всеми несчастьями одним шагом. Элен, милая моя, уедем сейчас, пока еще не поздно! Пароход до Нью-Йорка отходит рано утром, и, если мы на него сядем, никто не сможет догнать нас. А когда полиция все поймет, мы будем уже далеко от берегов Британии и нам будет все равно, что останется позади! Я уже обналичил свой счет, а вам остается только сделать шаг мне навстречу. Моих денег нам хватит не только на билеты, но и на пару десятков лет безбедной жизни!.. Дорогая моя! Я сумею отстоять нашу свободу, и уже через неделю мы сможем обвенчаться!.. Я куплю виллу на побережье Атлантики и все, что нам будет нужно. Ты будешь купаться в моей любви и уже через месяц не сможешь представить, что когда-то обвинялась в убийстве и не была моей женой!.. Ты получишь все: спокойствие, семью, счастье — и потеряешь при этом только свою фамилию, которая к тому же не твоя по крови!

Господи! Вот же он, весь замысел Гриффита, как на ладони! Он, несомненно, узнал о своем положении, узнал и решил действовать. Просто бросить все и скрыться? Отказаться от женщины, о которой всегда мечтал? Нет, это было бы слишком просто для него. И он решил убедить эту женщину, что бежать выгодно прежде всего ей самой, что именно ей, а не ему, грозит арест и каторга. Заинтригованная и испуганная письмом, на свидание она пришла бы в любом случае, а там — риск есть риск! Он сделал ставку на то, что Элен еще не узнала об изменениях в следствии, и придумал своеобразную версию происходящего. Ну, а если бы она уже знала обо всем, тогда он оставил бы в Великобритании еще один труп и реализовал свой план побега в одиночку. Но он не учел того доверия, которое связывало нас с Элен, и ее здравого смысла, заставивших ее показать письмо мне…

Сейчас Элен проявляла максимум сообразительности и актерского мастерства, и ей удавалось убеждать Гриффита в правильности избранной им стратегии.

— Вы предлагаете уехать? — спросила она. — Прямо сейчас?

— Да! Только сейчас — иначе будет поздно!.. Боже мой, Элен! Неужели нужны еще аргументы? Ведь я всегда был честен с вами, а вы и теперь сомневаетесь!

— Вы были честны со мной?! — вдруг воскликнула Элен и оттолкнула от себя Гриффита, все еще державшего ее за плечи. — Вы были честны со мной?! Вы так сказали? Боже мой, я не ослышалась! Да отойдите же от меня ради всего святого и не смейте приближаться!.. И как только ваш язык повернулся произнести слово «честность»!

Гриффит не знал, как реагировать на эту вспышку.

— О чем вы, Элен? — спросил он.

— О чем?! Боже мой! Гриффит, вы стоите рядом и как ни в чем не бывало обсуждаете со мной план побега и мой предстоящий арест так, будто это в порядке вещей, будто я действительно преступница! Неужели вы даже сейчас не видите абсурдности ситуации? Ведь лишь из-за вас меня обвиняют в убийстве! Из-за вашей трусости и подлости я переживаю позор и все эти муки! Вы и никто другой убили своего отца!!! Вы и никто другой сделали так, что мой отчим умер!!! Это вас должны были арестовать и назвать убийцей!!! Вы же сами отлично понимаете, что для меня это очевидно, и тем не менее, говорите о честности! Уж я-то уверена, что никого не убивала, и я тоже умею думать! Мне даже проще думать, чем всем остальным, потому что себя я с уверенностью сбрасываю со счетов и потому что я лучше, чем кто бы то ни было, знаю вас! Вы — убийца!!!

— Элен! — губы Гриффита сжались от гнева.

— Молчите! Вам интересно, почему на вашу любовь или то, что вы называете ею, я всегда отвечала отказом? Да потому, что в вас, Гриффит, нет ни капли порядочности, ни капли честности!.. Хитрость, наглость и ложь — ваши самые верные спутники, самые верные друзья. Они оказались вам дороже собственного отца! Какая уж тут речь о моей чести — вы втоптали ее в грязь так же легко, как выкурили сигарету и как одним ударом остановили сердце вашего несчастного отца! Святой боже!!! Да наберитесь же смелости и будьте хоть один-единственный раз честны со мной — произнесите слова правды!

Молчание повисло в воздухе. Я заметил, как у Элен задрожали руки — она сама боялась услышать от него правду. Но ее самообладание было удивительно — она звучно рассмеялась, и этот смех прозвучал острее любых колкостей:

— Видите, Гриффит, даже наедине со мной вы не способны на каплю мужественности! В вас нет того, что дает право называться мужчиной! Вы грубое и нахальное существо с жалкими претензиями на исключительность!..

— Да как вы смеете?! — взорвался он. — Как вы смеете пытаться унизить меня?! Вы, жалкая и глупая женщина! Хотите правды? Да! Да, черт подери!!! Это я убил их обоих! Я!!! Вы довольны? Вы это хотели услышать? Будьте вы прокляты, Элен, как проклят тот день, когда мой отец налетел на нож!

— Налетел на нож?

— Замолчите, Элен, пока у меня еще есть терпение! Да, я убил его, убил случайно, просто ударил тем, что попало под руку, когда его нравоучения перешли в угрозы!..

— Что за чушь! Чем он мог угрожать вам?

— Вы не догадываетесь? Я подумал, вы и дальше будете поражать меня своей сообразительностью! Мой отец написал новый вариант завещания и показал его мне — он угрожал мне наследством! После этой дурацкой выходки вашего Лайджеста за обедом… Зачем, скажите мне, он вздумал болтать?

Элен почувствовала себя неловко — я видел это по тому, каким тревожным стал ее взгляд и как в нем лихорадочно заработала мысль.

— Я не знаю, почему все это произошло между ними, — сказала она неопределенно, — и это уже не имеет значения. Чего хотел ваш отец взамен на то, чтобы завещание осталось прежним?

— Требовал, чтобы я вел себя иначе с «семьей Лайджестов».

— Что ж, ваш отец был мудрым человеком.

— Черта с два! Только представьте — он называл семьей вас и этого выжившего из ума старика!

— Побойтесь Бога — мой отчим лежит в земле!!!

— Ему давно была туда дорога, и я лишь сократил этот путь он всегда исходил желчью, когда видел меня, и в тот день она ударила ему в голову… Он стал обвинять меня в убийстве! Чертов дурак! Он упал и не двигался, и я просто дал ему умереть. Наверное, это и называют убийством.

— Вы совершили сразу несколько преступлений и говорите об этом как о проигранной карточной партии! Вы чудовище!

— Ну, это слишком сильно сказано! Я не жаждал ничьих смертей — ваш отчим был помехой, неприятным недоразумением, но не более, и из-за него я никогда не стал бы пачкать руки, а отец… С моим отцом все произошло так быстро, что я до сих пор с трудом верю, что его нет… Клянусь, я жалею о происшедшем.

— О, я не сомневаюсь, что ваша совесть не дает вам спать по ночам! — усмехнулась Элен.

— А чего вы ждали? Что я буду отдавать свою жизнь так называемому правосудию за нелепую случайность? Что свою жизнь я предпочту закончить на виселице или на каторге из-за глупых undnj окружавших меня людей?

— О, разумеется, нет! Что может быть глупее, чем подумать о вас такое?! Самое естественное для джентльмена решение отвечать за содеянное, быть честным — разве это для вас, мистер Гриффит Флой? Действительно, зачем рисковать своей свободой и богатством, зачем раскаиваться, когда можно скрыться, сбежать, спрятаться и отсидеться до поры до времени?! И уж просто верхом глупости было бы не воспользоваться возможностью подставить на место убийцы другого человека, не правда ли, Гриффит? Как это просто: ударить женщину, положить ей в руку нож, а потом набраться наглости и снова говорить ей о любви, выступая в качестве союзника!

Гриффит шагнул к ней, и Элен отшатнулась, пытаясь отстраниться, но он уже держал ее своими руками и проговаривал каждое слово ей в лицо:

— Какого черта вам понадобилось в нашем доме, Элен?! Какого черта вы оказались там?! Вы думаете, мне легко было так поступить с вами? Но я поступил рационально: у вас было больше шансов быть оправданной, чем у меня, и, если бы не Лестрейд, вы давно были бы свободны. Я ведь не хотел, чтобы все так вышло!

— Но так вышло! Погибли два человека, а мое имя вы смешали с грязью!

— Ну, конечно! Передо мной сама невинность! Может быть, вам уже пора сменить роль, моя дорогая? Между прочим, я удивляюсь, как вы сами не помогли умереть вашему отчиму до того, как это сделал я…

— Господи! Что вы говорите?!

— Вы знаете, что!..

Элен вырвалась из его рук и отвернулась.

— Перестаньте, Гриффит, — сказала она твердо, и я заметил, как дрогнул угол ее рта. — Перестаньте! Мне неприятно это слышать!..

Гриффит усмехнулся своей дьявольской усмешкой:

— Вам неприятно, мой ангел? Я не устаю удивляться тому, как быстро порой ваша холодность и чувствительность сменяют друг друга! Минуту назад вы жаждали моего признания, а теперь вам неприятно, потому что я говорю правду!..

— Это… это уже не имеет никакого значения, потому что… потому что… — ее голос дрогнул и затих.

— …потому что? — уточнил Гриффит и не получил ответа.

— В чем дело, Элен?

Она повернулась и взглянула на него. В ее блестящих глазах стояла нестерпимая боль:

— Мне страшно, Гриффит! Страшно оттого, что вокруг меня так много враждебного! Страшно оттого, что даже после ваших признаний между нами лежит море отвратительных вещей, тошнотворных подробностей и унизительных разбирательств! Я боюсь той бездны, которая меня окружает! И я боюсь, что вы просто убьете меня, когда поймете, что я знаю больше, чем вы думаете.

— Знаете о чем?

— О том, как все обстоит на самом деле: я уверена, что вы сами боитесь разоблачения и именно поэтому хотите поспешно скрыться. Мистер Холмс имеет кое-какие улики против вас, и именно о них вы узнали у своего осведомителя! Разве это не так? Если так, то просто удивительно, на какой малости все это держится!.. Теперь только я знаю о вас всю правду!

— Не смейте мне угрожать! — закричал Гриффит в бешенстве.

— Вот видите, я оказалась права.

— Вы не ошиблись и в опасениях за свою жизнь, моя дорогая!.. — он резко толкнул ее к перилам беседки и вытащил из кармана револьвер…

Мы замерли. Лестрейд и Уотсон вопросительно посмотрели на меня, и я дал им знак успокоиться и ждать. Я был взволнован не меньше! Но я был уверен, что бросая Гриффита то в холод, то в жар, Элен намеренно создала эту ситуацию, а значит, и знала, как ее разрешить себе на пользу… Рукоятка пистолета была под ладонью и придавала мне уверенности.

— Господи! Не делайте этого, Гриффит! — проговорила Элен едва слышно.

— Я умоляю вас! Я и не думала вам угрожать! Не делайте этого!

— Мне ничего другого не остается, — сказал он, направляя дуло ей в лоб, — и, видит бог, я сделаю то, что должен сделать. Безумно жаль, что так получилось, не правда ли? Но вы не волнуйтесь, моя дорогая — вы не почувствуете боли… — он взвел курок, — правда, для этого придется немного испортить ваше чудесное личико…

— Гриффит, подождите! — застонала Элен. — Ведь я не этого хотела!

Он нервно усмехнулся:

— Клянусь богом, я тоже не этого хотел! Я мечтал о том, как я буду целовать тебя по утрам… Мне казалось, я умру от этой страсти: я ловил каждый твой взгляд, каждый твой жест казался мне совершенным, я открывал в тебе все новую и новую прелесть… Я не уставал ждать, что когда-нибудь ты сама сделаешь шаг ко мне! Но меня всегда встречал твой ледяной взгляд и насмешка!.. Зачем ты делала это?

Элен опустила взгляд и тихо произнесла:

— А вам не приходило в голову, что я просто не хотела стать легкой добычей?..

— Перестань! — закричал он.

— Ты этим сейчас не откупишься! Ты готова сделать сейчас что угодно, только бы не видеть дула перед глазами! Или я не прав?

— Вы были правы с самого начала, Гриффит!

— В чем? — прохрипел он.

— Это платье… я надела его специально для вас!.. Для вас, вы слышите?

Она прямо и открыто посмотрела ему в глаза…

О, этот взгляд! Он мог свести с ума кого угодно, он завораживал и заставлял забывать обо всем! Я сам сотни раз вступал в борьбу с ним, и каждый раз эти темно-синие глаза побеждали меня — глубокие, проницательные, полные живого ума и острого блеска, они словно отрывали от земли и уносили куда-то… И Гриффит Флой был не из тех, кто мог сопротивляться…

Его рука с револьвером в бессилии опустилась — Элен стояла перед ним, прекрасная и обольстительная, источавшая свое дьявольское очарование… В ней не было ничего от вульгарной обольстительницы — она влекла самой своей природой, своей прямотой и силой.

— Что это значит, черт возьми? — проговорил Флой.

— Лишь то, что я хочу уехать с вами, Гриффит. Или вы уже передумали?

— Нет, но почему передумала ты?

— А я и не говорила, что не поеду!

— Тогда зачем, черт возьми, ты так много болтала, зачем испытывала мое терпение и почему не ответила сразу? — его взгляд не скрывал недоверия.

— Я лишь хотела прояснить наши отношения…

— И прояснила?

— Осталась самая малость!.. — она спокойно приблизилась к нему, не говоря больше ни слова, и так же легко обняла его… Давая ему на секунду ощутить всю силу грядущего наслаждения, она вдруг остановила сближение их лиц, а затем, встретив его потемневший от желания взгляд, прильнула губами к его губам…

…Кровь ударила мне в голову, а руки похолодели… Их поцелуй длился так долго, что мне казалось, я умру, прежде чем он оторвет от нее свой рот…

Его переполняла неистовая страсть, и скоро это перестало быть просто поцелуем — он жадно и беспорядочно прижимался губами к ее волосам, плечам, шее, пытаясь отодвинуть ткань на вырезе платья и что-то шепча ей на ухо…

Я говорил себе, что это лишь трюк, способ взять Флоя с минимумом потерь, но ревность застилала мне глаза. Ведь она сама обнимала его, сама запускала пальцы в его светлые волосы и прижималась к нему, доводя до исступления! Ее попытки отстраняться лишь разжигали его страсть, и он целовал ее снова и снова… Я не мог заставить себя поверить, что ей самой это не нравилось. Этот блеск в глазах, эти судорожные ласки выдали ее! Боже мой! Неужели вся неприязнь к нему — лишь притворство? А эти витающие в воздухе события двухлетней давности — их роман?.. Версии закрутились в моей голове с лихорадочной силой, и я продолжал смотреть вперед, словно испытывая самого себя на прочность.

Лестрейд жестом указал мне на свой револьвер, давая понять, что готов взять Флоя в любую минуту. Он ждал лишь моего сигнала, и я, поняв это, вдруг ощутил странную легкость мыслей — моя чувства отошли на задний план, как будто перестали иметь ко мне прямое отношение. Двое поразительно красивых людей целовались, и мне следовало лишь выждать, когда в руках мужчины не будет оружия и когда он не сможет заметить приближающуюся опасность из-за накала собственных эмоций.

Я, не отрывая глаз, проследил за тем, как Гриффит придвинул Элен к перилам беседки, чтобы не давать ей отстраняться, как Элен словно между прочим вынула револьвер из его руки и откинула его за себя на мраморные ступени, как она несколько раз пыталась обнять его за шею, а он всякий раз опускал ее руки себе на грудь…

— Элен, любимая, — вдруг сказал Гриффит громким шепотом, — прости меня за то, что было… Клянусь, я…

Она не дала ему договорить своим поцелуем, а он не пытался продолжить, лишь крепче прижав ее к себе за талию… И в этот момент она медленно, легко и беспрепятственно положила руки на его волосы, а ладони оказались на его ушах…

Сколько в нем было страсти! Всепоглощающей страсти и искренней веры в то, что все его желания и мечты воплощаются в жизнь! Мне стало жаль его — слишком велика была разница между тем, что он имел сейчас, и тем, что его ожидало через минуту…

Конечно, он не заметил, как Лестрейд и я, а затем и Уотсон вышли из своей засады и приблизились к нему, он не услышал звука наших шагов. Сначала он не почувствовал даже, как дуло уперлось ему в спину. И лишь после того, как Лестрейд посильнее нажал на свой пистолет, Гриффит выпрямился от неожиданности и попытался повернуть голову.

— Стойте как стоите, мистер Флой! — громко сказал Лестрейд. — Не пытайтесь сопротивляться! Вы арестованы именем королевы по обвинению в убийстве сэра Чарльза Флоя и в покушении на жизнь мисс Элен Лайджест! Основание для ареста — ваше собственное признание в присутствии нескольких свидетелей. Все, что вы скажете с этого момента, может быть использовано против вас в суде. Опустите руки и стойте смирно — на вас наденут наручники.

Сказать, что Гриффит Флой был удивлен и разочарован случившимся, — значило бы ничего не сказать. Его лицо покрылось мертвенной бледностью, а потом побагровело от ярости и негодования. Он обвел всех нас, окружавших его, своим дьявольским и насмешливым взглядом и остановил его на Элен, стоявшей напротив. Она вытерла рот, спокойно встретила этот взгляд и вкрадчиво произнесла:

— Вы получили то, что заслужили, Гриффит! Вините в этом только себя. Вы расстроены? Но, право же, это было так просто!

Его рот передернулся, и он наотмашь ударил ее по лицу резким и сильным движением…

Элен удержала равновесие, быстро прижала руку к лицу и постаралась отвернуться.

— Постарайтесь без дурацких выходок, Флой! — закричал Лестрейд. — Что это еще за штуки?!

— Какого черта вы ждете, Лестрейд? — сказал я резко. — Наденьте на него наручники!

— Простите, мисс Лайджест, это больше не повторится! — сказал Лестрейд, и руки Флоя вскоре были соединены за спиной.

— Дрянь!!! Дешевая продажная тварь!!! — заорал Флой в бешенстве, вырываясь от Лестрейда, Уотсона и подоспевшего полисмена. — Тебе это было просто? Мерзавка! Грязная продажная дрянь!!!

И он разразился потоком таких ругательств, которые я не стану здесь приводить.

— Держите себя в руках, мистер Флой, — громко сказал я, становясь напротив него, — ваш гнев начинает сказываться на вашей речи. Вы сегодня уже достаточно поговорили и сделали, вам не кажется? Пора бы успокоиться, наконец.

Гриффит сделал очередную попытку освободиться от державших его рук и в результате недолгой борьбы оказался на земле.

— С вашего согласия, мистер Холмс, я отведу его в полицейское управление, — сказал Лестрейд, — посидим там до утра, составим протокол по свежим следам. Будет очень кстати, если вы, доктор, пойдете с нами и поможете, тем более что тут, видно, не будет лишних рук…

— Конечно, Лестрейд, идите. Но, я полагаю, мисс Лайджест не обязательно прямо сейчас давать свидетельские показания. Это можно отложить?

— Разумеется. Проводите мисс Лайджест домой, а я пока займусь показаниями доктора Уотсона и Хайта — с вами мы еще успеем поговорить. Идите вперед, Флой! И без фокусов, пожалуйста!

Они двинулись вперед, а мы с Элен остались сзади.

— О, черт! Он здорово разбил мне губу! — сказала она, отнимая окровавленную руку от лица.

— Дайте я посмотрю, — предложил я, — повернитесь.

Она повернулась ко мне, и я приподнял ее лицо рукой:

— Губа немного рассечена — наверное, из-за его кольца — и вокруг небольшой кровоподтек. Идемте скорее домой, мисс Лайджест, и я помогу вам обработать рану и приложить компресс. А пока возьмите мой платок и приложите его к лицу, чтобы остановить кровь. Вот так!

— Спасибо вам!

— Не надо меня благодарить — я должен был предупредить все. Я ведь сам говорил о том, что разочарование Флоя обещает быть бурным. Вам очень больно?

— Немного, сейчас боль уже почти улеглась. Хорошо, что он не сломал мне нос и не выбил зубы! Исправлять это было бы намного сложнее, чем ушибленную губу.

— Что ж, если это вас утешает…

— Больше всего меня утешает то, что Флоя взяли под стражу. Идемте, мистер Холмс, мне и вправду лучше поскорее попасть домой.

Мы вышли на аллею парка и тут же услышали, как где-то недалеко впереди громко ругался Лестрейд. Приблизившись, мы увидели, как теперь уже несколько полицейских поднимают Флоя с земли, а инспектор машет перед его лицом руками. Впрочем, он сам явно получал от этого большое удовольствие:

— Клянусь, это в последний раз, Флой! Я не люблю, когда меня не слушаются арестанты, и им это тоже явно не идет на пользу! Своим поведением вы очень скоро заработаете себе еще и кандалы. А, мистер Холмс! Идите сюда! Мистер Флой все никак не уймется. Что вы на это скажете?

— Скажу, что вам, Лестрейд, стоит быть более снисходительным к мистеру Флою, — ответил я, приближаясь, — его нервозность вполне объяснима, и ее можно понять. А вы, Гриффит, все же сдерживайте свой темперамент: сопротивление полиции не лучшее дополнение к списку ваших обвинений, как, впрочем, и рукоприкладство в отношении мисс Лайджест. Уверяю вас, что ни инспектор, ни даже она не заслуживают вашего гнева — план вашего разоблачения был моей идеей. Инспектор осуществлял полицейскую поддержку, а мисс Лайджест обеспечивала, так сказать, содержание ваших обвинений. Она великолепная актриса, а вы, как оказалось, довольно доверчивый и впечатлительный человек. Что ж, порой приходится мириться с тем, что наши чувства преподносят нам сюрпризы, не правда ли?

Его красивое лицо вновь исказилось злобой, но ему хватило сил сдержаться и промолчать.

Меня нисколько не трогал его испепеляющий взгляд — я не испытывал к Гриффиту ни ненависти, ни злости. Он заслуживал лишь презрения, жалости и сожаления о том, что высокое происхождение, хорошее воспитание и широкий круг жизненных возможностей не смогли ни исправить, ни скрыть его внутренней порочности… На его лице даже сейчас не было и тени раскаяния — он вел себя так, словно мы все досаждали ему, и сожалел, очевидно, лишь о том, что был пойман по собственной доверчивости.

После вспышки гнева он почти овладел собой, но его волнение выдавала бледность, а появление Элен отозвалось новой дрожью в его тонких губах.

Элен усмехнулась, видя произведенное своим появлением впечатление, и отняла окровавленный платок от лица.

— Как видите, Гриффит, я пережила и это, — сказала она. — Кстати, с вашей стороны это было довольно банально. Вы удивили бы меня больше, если бы посчитали недостойным ударить женщину… О, вы, кажется, испачкали пиджак! Не волнуйтесь, я уберу эти прилипшие частички гравия. Вот так!.. Господи, Гриффит! Вы так бледны! Вы, должно быть, плохо себя чувствуете. А, я понимаю — вам неприятно мое присутствие, ведь я теперь предмет вашей ненависти! Что ж, ваши чувства ко мне не отличаются постоянством, но не могу сказать, что это разрывает мне сердце…

— Проклятье!!! Уберите же ее! — прорычал Гриффит.

— Я уйду, не волнуйтесь! Я лишь хотела сказать вам, что своим ohq|lnl вы сами дали нам карты в руки, и для меня было бы глупостью этим не воспользоваться.

Гриффит зло усмехнулся, глядя ей в глаза:

— Ты, я вижу, забыла, что и у меня есть несколько козырных карт! Ты думаешь, что твои беды позади, не правда ли? Ты думаешь, что ты победила? Аристократка чертова! Да ты не успеешь опомниться, как снова окажешься в грязи, и от этой грязи ты уже не сможешь отмыться до конца своей паршивой жизни!!! Ты сама уже сделала все для этого! Ты знаешь, о чем я, ведь так?.. Твои глаза говорят за тебя… В них страх, моя дорогая!.. И твой рот снова кровит, Элен. Иди домой и ложись спать. Кто знает, может, это у тебя и получится…

— Довольно разговоров, Флой! — сказал Лестрейд. — Еще успеете поговорить в полицейском управлении! Идемте! Вперед! Доброй ночи, мистер Холмс! До скорой встречи, мисс Лайджест! Желаю вам хорошо отдохнуть после трудного дня.

— До свидания, инспектор, — пробормотала Элен, неловко вытирая кровь с лица.

Гриффита повели, и он даже не пытался оглянуться. Вся процессия двинулась, но я вспомнил, что нужно обменяться парой слов с Уотсоном, и окликнул его.

Мы с ним отошли немного в сторону от Элен, которая была занята своим лицом.

— Где ваша аптечка, Уотсон? — спросил я. — Та, которую вы всегда возите с собой. Мне, возможно, придется оказать помощь, мисс Лайджест, пока вас не будет.

— Она на диване в моей спальне. Возьмите, если понадобится. Рану нужно обработать…

— Да-да, я знаю… И еще одно, Уотсон. После завтрака или, возможно, еще до него я возвращаюсь в Лондон. Вас, должно быть, отпустят из полиции позже. Если так, то спокойно завтракайте в Грегори-Пейдж, пакуйте вещи и поезжайте вслед за мной.

— А мисс Лайджест?

— Она тоже поедет в Лондон, но немного позже. Может быть, через пару дней или через неделю.

— Вы уже сказали ей об этом?

— Еще нет, но скоро скажу.

Выразительное лицо Уотсона стало озабоченным.

— Как она, Холмс? — спросил он, понизив голос.

— Справляется с тем, что произошло?

— Она сильная женщина и, похоже, справляется с травмой, — ответил я неопределенно.

— Мне кажется, Холмс, вы понимаете, что я спрашиваю о ее эмоциональном состоянии.

— То же относится и к ее эмоциональному состоянию.

— А о какой в этом случае травме идет речь?

— Вам лучше знать, — улыбнулся я, — ведь вы задали вопрос.

— Не смейтесь, Холмс, и не играйте словами! Меня очень волнует мисс Лайджест.

— Представьте, меня тоже, но я и не думаю смеяться.

— Так в чем дело?

— А вы сами не видите?.. Нет, в самом деле не видите?.. Тогда я не смогу вам объяснить в двух словах. Впрочем, я и сам не все понимаю… Пока не все! Поговорим об этом позже. Идите — а то вы можете сильно отстать от процессии Лестрейда, друг мой.

— Хорошо, Холмс! Встретимся на Бейкер-стрит! — он почтительно кивнул Элен и поспешно удалился.

Элен тронула меня за рукав, и я повернулся к ней.

— Уже можно идти? — спросила она.

— Конечно. Простите за эту задержку! Давайте руку.

— Нет, позвольте я буду опираться на вас — мне будет удобнее держать платок.

Подавая ей руку, я успел заметить, каким странным и рассеянным был ее взгляд.

22

— Вот ваш коньяк, мисс Лайджест, возьмите, — сказал я, отставляя графин и подавая Элен стакан.

— Да, спасибо, — она залпом, даже не поморщившись, осушила стакан и вернула его мне. — За этот последний месяц я, кажется, выпила коньяку больше, чем за всю предыдущую жизнь.

— Думаю, вам это ничем не грозит, — улыбнулся я.

— Надеюсь! Не хотелось бы после стольких неприятностей впасть еще и в патологическую зависимость.

— О, у вас хватило бы силы воли при первых же симптомах переключиться на молоко или чай…

— Скорее уж на кофе… Но вообще-то, мистер Холмс, вы явно переоцениваете мои силы, как я заметила в последнее время.

— Неправда! Своими поступками вы доказываете обратное. Чего стоит хотя бы эта ваша импровизация с покушением! Зачем, скажите на милость, она вам понадобилась?

Она весело пожала плечами:

— Я вдруг подумала, что Лестрейду покажется мало того, что он получил. А с другой стороны, просто приходится из кожи вон лезть, чтобы не обмануть ваших ожиданий и не разочаровать вас.

— Уверяю вас, мисс Лайджест, что вам это не грозит, — сказал я с улыбкой.

— В моих глазах вы давно перешли черту, до которой возможны разочарования. Мне чрезвычайно приятно, что это вас волнует, но, поверьте, теперь вам достаточно лишь быть самой собой, чтобы вызывать мое восхищение.

Она внимательно посмотрела на меня:

— Это серьезные слова, мистер Холмс! Чем я заслужила такую честь?

— Вы хотите обсудить ваши достоинства, мисс Лайджест? Я полагал, моя миссия на сегодня — спасти вас от отека, если уж спасти от ярости Гриффита не удалось…

— Ну так спасайте! — мило улыбнулась она.

— Что я слышу?! Почему же вы не говорите, что и сами в состоянии приложить компресс и вообще позаботиться о себе?

Мой шутливый тон она встретила серьезным выражением лица и остановившимся взглядом.

— Мне ужасно не хочется сейчас остаться одной, мистер Холмс! — сказала она тихо.

— В доме все давно спят, а вы сами предложили мне свою помощь, и я сейчас просто не могу от нее отказаться. Не могу и не хочу!.. Даже если бы с моим лицом все было в порядке, я все равно, наверное, нашла бы способ подольше побыть с вами! Должно быть, сдают нервы, если я начинаю бояться темноты, пустоты и одиночества…

Я коротко взглянул на нее:

— Я не сомневаюсь, что вы сейчас плохо себя чувствуете, что вы устали и расстроены, но не говорите мне о пустоте и одиночестве! Вы отлично знаете причину ваших бед! Вы знаете и то, что эту причину знаю я! Она прямо-таки витает в воздухе, а вы, тем не менее, считаете, что ваш сухой смех и дрожь в руках я легковерно спишу на расшатавшиеся нервы?.. Вы полагаете, я не понимаю, что вы смертельно боитесь Гриффита Флоя даже после его ареста? Вы готовы болтать со мной о aegdeksxj`u, чтобы только не думать о том, что вероятность обнародования вашей с Гриффитом тайны, столь свято хранимой вами и столь необходимой ему для мести, растет с каждой минутой! Вы не могли не защищать себя от обвинений и не принять наш план, но вы и теперь не можете спать спокойно. Вот каковы причины вашего плохого самочувствия, мисс Лайджест! Не скрою, я тоже расстроен: в своем расследовании я был вынужден опираться на ложь, так и не заслужив вашего полного доверия…

Она на мгновенье закрыла глаза, а потом снова обратила на меня свой блестящий болезненный взгляд.

— Я никогда не лгала вам, мистер Холмс! — проговорила она. — Я ничего не придумывала и не подтасовывала факты!

— На мой прямой вопрос о возможных мотивах убийства вашего отчима вы ответили, что ничего не знаете.

— При чем здесь это?

— Всё это звенья одной цепи! Ваш отчим знал обо всем, и это ускорило его конец.

Элен, будучи не в силах что-либо сказать, с силой прижимала платок ко рту.

— Вы, мистер Холмс… Вы… Попытайтесь меня понять! — произнесла она наконец.

— Я просто не могу… Я не могу! Как вы не понимаете?!

— Я понимаю, мисс Лайджест, понимаю тяжесть вашего положения и двусмысленность этой ситуации! — сказал я, садясь напротив, наклоняясь к ней и пытаясь придать своему голосу большую мягкость. — Однако я надеялся, что уже заслужил статус друга в ваших глазах…

— Так оно и есть!

— …но вы защищаетесь от меня, как от врага! Мне казалось, за проведенное здесь время я успел доказать вам свою заинтересованность!

— Это не зависит от времени, мистер Холмс! Теперь все зависит только от Гриффита.

— Нет! То, что буду думать о вас я, зависит только от вас!

Она снова посмотрела на меня и попыталась улыбнуться, но в ее взгляде не было ни сожаления, ни страха, ни тревожного ожидания, а лишь тупая боль, которая шла изнутри и делала глаза затуманенными, как у безнадежного больного.

— А зачем вам все это знать, мистер Холмс? — спросила она. — Ведь дело окончено!

— Мне казалось, вы лучше знаете меня! Я занимаюсь делом до тех пор, пока для меня все ни станет ясно, а не до момента официального закрытия полицейского протокола. Для меня важна правда, а не то, что кто-то по каким-то причинам за нее выдает!

Она тяжело вздохнула и отвернулась от меня:

— Господи! С вами бывает настолько же трудно, насколько и легко!.. Поймите — я не знаю, что вам ответить!.. Я признаю, что вы не все обо мне знаете и что вы вправе требовать от меня правды, но, клянусь, я не могу вам ее раскрыть!!! Если вы узнаете все от Гриффита, вы поймете, почему я так поступаю, — она положила свою руку на мою, словно пытаясь вернуть утраченное доверие.

— И поверьте, всё зависит не от моих прихотей.

— Уверяю вас, что мое желание докопаться до истины тоже не прихоть.

— Я это знаю.

— …и все же предпочитаете, чтобы я узнал правду вместе со всеми на суде? Так для вас будет лучше?

— …Да!

— Прекрасно, — сказал я вставая. — Я все же принесу все необходимое для компресса. Ждите меня здесь. Я скоро вернусь.

Она уставилась в одну точку перед собой и не произнесла ни слова.

Я взял один из канделябров и вышел в коридор. В доме было тихо, и каждый мой шаг отдавался гулким эхом. Я спустился в холл и прошел в кухню, где без труда нашел воду и чистое полотенце. Вернувшись наверх, я взял в комнате Уотсона всё необходимое и через несколько минут вновь вошел в кабинет.

Она, очевидно, полагала, что мне понадобится больше времени, и потому резко обернулась на скрип двери. Она стояла у окна. Взглянув на нее, я сначала подумал, что она плакала в мое отсутствие, но потом вспомнил — плакать не входит в ее правила! У нее и теперь хватало сил держать себя в руках, и все ее чувства скрывались за мутными от влажной пелены глазами.

— В чем дело? — спросил я, поставив кувшин с водой на стол.

— А что?

— Видели бы вы свое лицо сейчас! Вам плохо?

— Да, черт возьми, плохо! — усмехнулась она, глядя на меня. Я и не думала раньше, что такое бывает.

— Что ж, садитесь сюда, и я постараюсь избавить вас от телесных страданий, если уж остальное мне не по силам.

Она села на стул, а я, сложив полотенце, смочил его край в холодной воде, чуть отжал и поднес к лицу Элен.

— Запрокиньте немного голову, мисс Лайджест, — сказал я, придерживая рукой ее затылок, — вот так.

Она откинула голову назад и немного вздрогнула, когда холодная мокрая ткань коснулась ее губ…

Вся моя любовь к ней всколыхнулась с новой силой — я ощутил необыкновенный прилив нежности от одного этого прикосновения и был готов, если понадобится, ухаживать за ее лицом хоть целую вечность. Я старался, чтобы мои прикосновения были легкими и не причиняли ей боли, но вместе с тем я явственно ощущал в себе нарастающую страсть. Я видел, как напряглась ее шея, видел ее губы в нескольких дюймах от себя, ловил ее прерывистое легкое дыхание и понимал, что все мое существо тянется к ней, что мой рассудок едва справляется с чувственными порывами.

Моя рука с полотенцем, должно быть, застыла в воздухе на пару мгновений, и Элен открыла свои глубокие темные глаза… Их влажный блеск был так прекрасен в свете свечей, а взгляд вдруг стал необыкновенно ясным и открытым — сошедшая с них пелена словно смыла все сомнения, и эти глаза смотрели на меня просто, взволнованно и откровенно… Ничего и никогда не желал я больше, чем поцеловать Элен в этот момент, и клянусь Богом! — она позволяла мне… Но какие-то посторонние силы — сомнения, страх перед этой сиюминутностью, мой рассудок, будь он проклят! — помешали мне… На какую-то долю мига я совершенно четко представил эти губы в его губах, я ясно увидел их взаимный натиск!.. А теперь перед нею я, и с тех пор не прошло даже пары часов!..

Мое лицо, должно быть, слишком явно выразило мои смешанные чувства — Элен опустила взгляд, сама прижала мою руку с полотенцем к своему лицу и вновь посмотрела на меня.

— Простите меня! — проговорила она.

— За что?

— За то, что вам пришлось увидеть всё это… Гриффита и меня… Вы понимаете! Я думала, у меня получится иначе… Простите!

Я заново смочил полотенце и внимательно посмотрел на нее даже сейчас она делала все, чтобы избавить меня от малейших неудобств, от неловкости и объяснений. Наша глаза в очередной раз встретились, и мы оба почувствовали невероятную легкость и теплоту, неимоверную близость…

— Мне не за что вас прощать, — ответил я, — но вы правы, мне действительно было неприятно видеть его грубость по отношению к вам.

Ее улыбка была обворожительно мягкой, и я, как всегда, слишком поздно понял несвоевременность своих сомнений и неуместность собственной ревности.

— Но с другой стороны, — продолжал я, — вы поразили меня, мисс Лайджест!

— Своей лживостью? — рассмеялась она.

— Нет, своим актерским даром. Вы были просто восхитительны и исполнили свою роль с удивительной точностью! А ваши жесты, ваша внезапная бледность, выражения мольбы, сомнения, испуга на лице были выше всяких похвал… Да что с вами? Перестаньте смеяться, мисс Лайджест, мне трудно держать полотенце!

— Я вдруг вспомнила, как Гриффит назвал Лестрейда тупицей. Это, наверное, подстегнет его полицейскую прыть!

— Да, наверное, — согласился я.

— Кстати, ваша беседа с Гриффитом, мисс Лайджест, и меня подтолкнула к некоторым соображениям.

— О чем вы?

— О чем? О маленьком детали, которую вы, может быть, уже не назовете актуальной, но которая меня, тем не менее, чрезвычайно беспокоит, — я отложил в сторону мокрое полотенце, встал, взял в руки сумочку Элен, лежавшую дотоле на кресле, и вытряхнул все ее содержимое на письменный стол.

Кроме кожаной записной книжки, нескольких визитных карточек, пары чеков и связки маленьких ключиков из сумки выпал крошечный темный флакончик. Я взял его в руки и испытующе посмотрел на Элен.

— Я ждал, что вы сами заговорите об этом, но, видно, напрасно. И теперь я сам спрашиваю вас: как вы, сильная и независимая женщина, могли дойти до мыслей о самоубийстве?

Она жестко усмехнулась:

— Уверяю вас, дойти до них было нетрудно! Вы, мистер Холмс, можете представить меня в женской каторжной тюрьме? Я не могу! И вообще, иметь с собой яд — не значит отказаться от борьбы за свободу и честь, это означаетвозможность отстоять их тогда, когда все остальные методы себя исчерпали! А не говорила я вам об этом из простого соображения вас не обидеть — ведь вы могли подумать, будто я в вас не верю.

— Но неужели вы не понимаете, на какие мысли могли навести, скажем, Лестрейда эти ваши методы борьбы за доброе имя?

— Не иронизируйте, мистер Холмс! Я действительно так себе это представляю.

— Я не иронизирую, и я прекрасно понимаю, что этот яд не кокетство, что вы действительно приняли бы его, если бы все наши усилия оказались напрасными. Но все равно носить его с собой было по меньшей мере неразумно: при обыске он мог стать последней каплей в череде улик и, уж будьте уверены, не был бы оставлен вам в дальнейшем.

— Тогда почему вас это волнует, мистер Холмс?

— Потому что я до сих пор не знаю вас, мисс Лайджест, и вы продолжаете удивлять меня, будоража мое воображение своими неожиданными поступками.

Она встала и чуть улыбнулась в ответ на мои слова:

— А я полагала, что вас уже ничто не может удивлять, особенно там, где дело касается человеческих поступков!

Я встал вслед за ней и уже собирался сказать, как она ошибается, но Элен с сомнением посмотрела на мои руки.

— О, только не трясите меня, мистер Холмс! — проговорила она, улыбаясь тому, как верно предугадала мои намерения. — Вам не кажется, что со мной это уже достаточно проделывали за последние сутки?

— О да, простите! — ответил я, смеясь.

— Я всё не теряю надежды сделать свои внушения более действенными… Вообще-то, подобные порывы мне не свойственны, но вы, мисс Лайджест, делаете меня более эмоциональным.

— А вы, напротив, действуете на меня как успокоительное и болеутоляющее, — улыбнулась она.

— Надеюсь, не как снотворное?

— О, нет!

— Тогда садитесь, и я закончу с вашим лицом.

— Мое лицо уже в порядке, мистер Холмс. Боль совсем утихла, и отек, кажется, спал немного. По-моему, в компрессах больше нет надобности. Вы откройте окно и смените вот эти две свечи на новые, а я спущусь вниз и приготовлю чай. Вы ведь не откажетесь от чашки чая перед сном?

— Не откажусь. Но я не собираюсь спать, а вот вам бы это не помешало.

— О, я еще успею выспаться, — улыбнулась она и, указав мне на коробку со свечами, удалилась.

В комнате действительно было душно, и я, подняв оконную раму, с удовольствием подставил лицо под струю холодного воздуха. За окном стояла такая темнота, какая бывает только в последние предрассветные часы. Я зашвырнул флакон с ядом подальше в газон, снял пиджак, повесил его на спинку стула и принялся за свечи.

Когда через пять минут Элен вернулась, неся на подносе все необходимое, я сидел в кресле перед чайным столиком и раскуривал свою трубку.

— Как вы думаете, — спросила Элен, расставляя чашки, — нас с вами вызовут в полицию уже утром?

— Я почти уверен, что до нас очередь дойдет лишь через несколько дней. Нет, сливок не надо, благодарю вас!.. Так что вы сможете насладиться покоем и отдохнуть немного. Вы это заслужили как никто другой.

— А вы?

— Я? Я намерен вернуться в Лондон самым первым утренним поездом.

Она не дрогнув продолжала разливать по чашкам чай, но я заметил, как по ее лицу пробежала тень. Она умолкла, но через некоторое время спросила с некоторой нарочитой небрежностью:

— Дальнейшее следствие будет проводиться уже в Лондоне, я правильно поняла?

— Да, совершенно правильно. Вас вызовет Лестрейд, и вам придется несколько раз навестить столицу для дачи показаний и для присутствия в суде. Моя помощь вам больше не понадобится, но, если хотите, я сам могу известить вас телеграммой о необходимости явиться в Скотланд-Ярд.

— Мне это было бы приятно.

— Если же вам понадобится мой совет, то я всегда готов дать его. Думаю, вы не забыли, где меня найти.

Она попыталась улыбнуться, но ее глаза, мне показалось, что-то судорожно искали в моем взгляде.

— А как же ваш гонорар? — спросила она.

— Вы помните, я сказала вам, что потребуется некоторое время для улаживания моих финансовых дел?

— Это не спешный вопрос, мисс Лайджест. Когда всё уладите, можете сообщить мне. Для этого существует почта. Однако не будем сейчас говорить о деньгах, прошу вас!

Она кивнула и отпила из чашки.

23

Мы просидели за чаем и разговорами до самого рассвета, и лишь тогда, когда небо на востоке стало светлеть, почувствовали усталость. Утро прошлого дня, ознаменованное нашим с Элен примирением и необычайно ранней прогулкой, теперь казалось необыкновенно далеким. Череда напряженных событий отдалила все предыдущие дни и наполнила мое настоящее новыми впечатлениями и мыслями. Глядя в окно на тающие сумерки и на нелепо горящие в утреннем свете свечи, я отчетливо ощущал какую-то щемящую новизну, нарастающую необходимость расставаться с домом, где я провел столько незабываемых часов.

Много раз до этого я представлял себе, как покину этот дом, но каждый раз я старался отгонять такие мысли и наслаждаться подаренным мне временем. Я хорошо знал, что просто уйду, уйду спокойно и тихо, что не буду цепляться за последние минуты и искать для них благовидные предлоги… Теперь настал этот самый день, и я твердо решил, что свои мрачные и тревожные мысли оставлю на потом, обдумаю всё необходимое дома в одиночестве.

Я попрощался с Элен, пожелал ей хорошо отдохнуть и ушел в ту комнату, которую уже привык считать своей. Полчаса сна были мне просто необходимы после двух бессонных ночей, и я, сняв жилет, галстук и ботинки, быстро уснул на кровати.

Солнце уже встало и освещало комнату мягким светом, когда я проснулся. Стараясь меньше думать о насущном и уже почти не делая в этом особых усилий, я стал одеваться и собирать свои немногочисленные вещи. Это заняло не более пятнадцати минут, и вскоре я уже спускался по лестнице вниз в плаще и со шляпой в руках. Ночью, когда мы говорили, кроме прочего, о моем отъезде, я решительно отказался от предложенных мне услуг возницы и от раннего завтрака, предполагая самостоятельно добраться до станции и позавтракать уже в городе, и поэтому теперь меня никто и ничто не должно было ожидать в холле. Не должно, но с каждым шагом, с каждой ступенью во мне, помимо воли, крепло предчувствие, что перед отъездом я еще один раз увижу ее… И, уже собираясь к выходу и надевая перчатки, я почему-то не сомневался, что всё равно так и будет.

Элен появилась за моей спиной. Она понимала, что объяснения ее появлению сейчас не нужны, и поэтому не оправдывалась. Я повернулся к ней и обвел ее взглядом. Она излучала очарование и свежесть: светлый брючный костюм, надетый без галстука и жилета с одной лишь сорочкой, расстегнутой у шеи, умело наложенный грим, почти полностью скрывавший дефект губы, нежный румянец на скулах — мне невольно подумалось, что она сделала это для того, чтобы у меня и в мыслях не возникло сказать «прощайте». Нет, я, разумеется, мог бы бросить это короткое слово и удалиться с вежливым поклоном, и тогда Элен, наверное, ответила бы тем же. Но зачем? Кому из нас нужен этот пафос? Ведь осталось еще несколько нерешенных вопросов, и, кроме того, в моей голове уже созрело решение, возможно, самое важное в моей жизни… Однако у меня были и другие соображения, касавшиеся ее, и они побуждали оставить между нами большую долю неопределенности.

Несколько мгновений мы смотрели друг на друга, а потом Элен протянула мне руку для рукопожатия. «До свидания!» просто сказала она. Я сжал ее ладонь. Рукопожатие было таким же твердым, как и в самый первый день нашего знакомства. Я onjknmhkq ей и направился к выходу, явственно ощущая, как ее взгляд прожигает мне спину…

Утро выдалось туманным, и это предвещало еще один теплый день в череде никак не желавшего заканчиваться лета. Однако, пока я дошел до станции, туман рассеялся, и я с удивлением обнаружил вокруг начинавшую желтеть сентябрьскую листву.

Я купил газету, сел в поезд, и очень скоро свежий воздух за окном сменился на лондонский смог.

В моей квартире на Бейкер-стрит меня ожидало десятка два писем, несколько чеков и телеграмма от Майкрофта трехдневной давности, должно быть, не очень срочная, если уж мой брат отправил ее сюда, а не в Грегори-Пейдж. Поскольку поездка в Лондон, которую мы накануне предприняли с Лестрейдом, не позволила мне заглянуть домой, то теперь предстояло заняться насущными делами. Я заказал себе завтрак, бегло просмотрел корреспонденцию и, не обнаружив ничего особо важного, с удовольствием принялся за яичницу с ветчиной.

Около полудня я уже был у Майкрофта, чем несказанно его удивил: он полагал, что я все еще «добываю оправдательные доказательства для мисс Лайджест». Я вкратце изложил ему исход дела, а он, в свою очередь, описал мне поручение, которое послужило причиной телеграммы и которое предстояло выполнить за весьма солидный гонорар. Задание не представляло для меня особой сложности и, как это часто бывает, когда дело поступает из рук моего брата, касалось нашей государственной экономической политики. Я пообещал Майкрофту сделать все возможное и известить его о результатах телеграммой сегодня же вечером.

В четыре часа после полудня я решил выпить чаю на Риджент-стрит, и в моем кармане уже лежали добытые сведения, ради которых пришлось изрядно побегать по Сити.

Еще не было пяти, когда я решил навестить Скотланд-Ярд и отправился к Лестрейду. Тот оказался на своем месте, погруженный в полицейские протоколы. Мы дружески побеседовали, и он с легкостью позволил мне порыться в служебных бумагах, касающихся дела Гриффита Флоя, с единственным условием — не выносить их за пределы кабинета.

Как выяснилось, Гриффит не подтверждал и не опровергал предъявленные обвинения — он просто отказался что-либо говорить до самого суда. Остальные же участники развязки, напротив, давали отчетливые и почти идеально схожие показания. Вообще, Лестрейд был чрезвычайно доволен финалом дела, и красноречивое молчание мистера Флоя его нимало не тревожило — в его руках теперь была не менее крупная, чем раньше, добыча, а газеты наперебой превозносили знаменитого инспектора полиции в качестве непревзойденного специалиста.

Когда вечером я неспешно возвращался домой, Уотсон уже ожидал меня за чашкой кофе в моей квартире.

— А, Холмс! Ну наконец-то! — воскликнул он. — Я жду вас уже больше часа!

— Простите, друг мой! Пришлось посвятить день самым разным делам, и я освободился только полчаса назад. Как ваши дела?

— У меня всё в порядке: я вернулся еще до второго завтрака, успел навестить жену и даже осмотрел одного из своих постоянных пациентов.

— Надеюсь, миссис Уотсон здорова?

— Да, благодарю вас.

— Ну, а ваш визит в полицию сегодня ночью, как он прошел?

Уотсон налил себе немного виски и разбавил его содовой. Затем он неспешно достал свой портсигар и закурил, я понял, что для меня у него припасено нечто интересное.

— Я рассказал Лестрейду обо всем, что видел и слышал там, в беседке, обходя, разумеется, общими фразами некоторые вещи. Вы помните, мисс Лайджест просила…

— Да, я отлично помню. Продолжайте.

— А тут нет ничего особенного. Лестрейд долго и тщательно спрашивал обо всем, особенно настаивал на дословном воспроизведении признаний сэра Гриффита. Тот полицейский, что был с нами, тоже довольно точно всё описал. Мы перечитали записи наших показаний, заверили их подписями и отправились по своим делам. Еще Лестрейд сказал, что смерть Джейкоба Лайджеста тоже, возможно, будет квалифицироваться как убийство, и в этом случае мистеру Флою придется еще хуже. Вот и всё. Это не стоит вашего внимания, Холмс.

— Не испытывайте мое терпение, Уотсон — говорите о том, что, по-вашему, стоит моего внимания.

— Черт возьми, Холмс! Я ведь еще ничего не говорил об этом! Как вам удается так точно предугадывать мои намерения?! Впрочем, вы правы. Я хочу рассказать вам о другом, и это, возможно, покажется вам интересным.

— Я весь внимание.

Он посмотрел в глубину холодного камина и задумчиво выпустил клубы табачного дыма.

— Когда я вернулся в Грегори-Пейдж, — начал он, — леди Элен вела себя очень странно. Она явно не хотела никого видеть, разговаривала односложно и предпочла как можно скорее остаться одна. Однако самое странное во всем этом то, что, похоже, она плакала! Я почти уверен в этом.

— В котором часу это было? — спросил я, стараясь подавить волнение.

— Я заметил это сразу, как только вошел в парадный холл дома. Я вернулся из полицейского участка и застал ее стоявшей у окна. Это было около восьми. А какое тут может иметь значение время?

— Мы с вами разминулись на какие-то полчаса, Уотсон.

— Да, леди Элен сказала, что вы только недавно уехали. Она вела себя странно, Холмс. Я подумал, что это вас заинтересует…

— Да-да, продолжайте, пожалуйста.

— Я и представить себе не мог, Холмс, что такая женщина как она может плакать! Она, разумеется, не лишена чувств, но после всего случившегося…

— Так вы видели это или лишь догадываетесь? Я, откровенно говоря, ни разу не видел ее слез, хотя провел с ней некоторые напряженные минуты.

— Ну, она, наверное, успела вытереть слезы, когда услышала мои шаги, но ее глаза были влажными и в них застыло какое-то неописуемое выражение… Она говорила со мной, давала указания прислуге, но ни на секунду не была с нами в своих мыслях. И это после того, как самое страшное осталось позади!.. И знаете, Холмс, я, кажется, могу найти этому объяснение!

— В самом деле?

— Да. Вы, наверное, давно думаете об этом, но я только сегодня понял, что леди Элен страстно влюблена в Гриффита Флоя. Если позволите, я изложу, как я это себе представляю. Так вот: между нею и сэром Гриффитом завязались некоторые отношения, но он имел неосторожность завести интрижку со Сьюзен. Может быть, тогда их отношения с леди Элен только начинались и не были сколько-нибудь прочны, или же он завязал pnl`m с бывшей официанткой в период их ссоры. Так или иначе, но он потерял возможность жениться на мисс Лайджест. Он потерял эту возможность, но не ее любовь! Она продолжала любить его тайно, посчитав недостойным леди прощать нанесенную обиду и сделав выбор в пользу своей чести и безупречной репутации. Сэр Гриффит, конечно, умолял о прощении, уверял, что отношения со Сьюзен — лишь минутное увлечение, и что они ничего не стоят перед его любовью к ней, но она была непреклонна. Он готов был нести наказание и терпеть ее холодность, но вскоре понял, что это не кокетство и не просто задетое женское самолюбие. В конце концов он устал бороться с невидимым призраком своей измены и при случае взвалил на мисс Лайджест всю вину за убийство — это не было отдельной его целью, но было отличным шансом отомстить за унижения, за то, что его посмели отвергнуть!.. Он не привык к отказам женщин, и его месть была жестока! С этого момента она вступили в невидимую схватку: он — со своими чувствами к этой женщине и с напоминавшей о себе совестью, а она — со своей ненавистью и любовью одновременно! Мисс Лайджест отстаивала свою свободу — что ей было делать? — и она, конечно, согласилась разыграть спектакль, ведь с нашей помощью она убила сразу двух зайцев: получила оправдание и отомстила Гриффиту Флою за всё причиненное ей зло…

— Хотите сказать, теперь она плачет от тоски и сожаления?

— А разве это не логично, Холмс? По-моему, все необъясненные факты и многочисленные недомолвки связываются воедино. Отчим леди Элен мог знать обо всем этом и защищать интересы своей падчерицы. Именно поэтому Гриффиту была выгодна его смерть, и именно поэтому в их беседе с леди Элен он намекал, что она и сама имела повод избавиться от сэра Джейкоба ради сохранения их тайны и возможного продолжения отношений. Ну и конечно, о ее чувствах к сэру Гриффиту можно было судить из самых животрепещущих моментов всего представления. Вы ведь видели, как они целовались? Разве этот могло быть обманом? По-моему, очевидно, что она решила воспользоваться случаем — легко соблазнила Гриффита, в последний раз насладилась его страстью, а потом наблюдала крах этой чудовищной иллюзии, упиваясь местью и вместе с тем изнывая от невыносимой боли!..

— Так выходит, ее трагедия в том, что условности оказались сильнее ее чувства?

— Не условности, а честь! Она сама выбрала этот путь: предпочла долг и имя своей любви к человеку, который этой любви не заслуживал. Вы не согласны, Холмс?

Я раскурил свою трубку и с наслаждением вытянулся в кресле.

— Ах, Уотсон, Уотсон! — сказал я с улыбкой. — Вы, как я погляжу, многое потеряли, отказавшись от идеи писать романы. А британская беллетристика потеряла еще больше замечательного по смелости фантазии автора!

— Вы считаете, Холмс, что мои идеи нельзя даже серьезно воспринимать?

— О, нет! Простите, Уотсон, если я вас обидел! Ваша теория довольно жизненна, но вы не можете не признать, что в ней полно слабых мест. И самый главный момент лежит на поверхности: мисс Лайджест не из тех женщин, которые кладут пламенную любовь на алтарь доброго имени только потому, что того требуют обстоятельства. Но даже если предмет ее любви не самый достойный мужчина, даже если ее гордость действительно не позволила простить измену, всё равно в вашей версии для нее нет серьезного повода это скрывать. Зачем так тщательно скрыли свой роман с ним, тем более что он давно в прошлом? Мало ли на свете женщин, которые пережили разрыв или расторгнутую помолвку? Мало ли женщин, которые поспешно заключили брак, а потом пошли на развод? И если допустить, что между моей клиенткой и Гриффитом Флоем действительно был роман, то поведение мисс Лайджест будет выглядеть в высшей степени странным: она слишком независима, чтобы так трепетать перед общественным мнением из-за пустяков из ее прошлого. И кроме того, Уотсон, неужели вы думаете, что серьезный роман можно утаить, что разные подробности рано или поздно не станут достоянием публики, что ни одна горничная, ни один кучер не окажутся случайными свидетелями даже самого тайного свидания? Поверьте мне, я наводил справки…

Уотсон задумчиво затянулся своей сигарой и стряхнул пепел в пепельницу.

— Но ведь вы не станете отрицать, что в этом деле еще остались темные места, связанные с леди Элен и Гриффитом Флоем? — сказал он. — И, похоже, что леди Элен не очень-то хочет, чтобы вы докопались до правды.

— Да, это так, — ответил я, стараясь не показать ему, что данный факт волнует меня гораздо больше, чем ему может казаться, — она предпочитает скрывать что-то из своего прошлого, и упорство, с которым она это делает, невольно наводят на мысль, что дело касается более серьезных вещей, чем просто несостоявшийся роман.

Уотсон ушел домой через полчаса, выразив настойчивое желание быть в курсе дальнейших событий. Я пообещал известить его, если произойдет что-то новое, а сам принялся варить себе новый кофе.

Сведения о Гриффите Флое и Элен я решил занести в свою картотеку. Расположившись на диване, я быстро заполнил первую карточку, а на второй написал имя Элен и, не задумываясь, остальное: «самая потрясающая женщина, какую мне довелось знать». Опомнившись и злясь на себя за эту банальность, я тут же смял лист и швырнул его в корзину.

Разумеется, было глупостью думать, что мне удастся вот так спокойно написать несколько фактов о ней и о ее деле и отправить карточку в архив. Нет — она никогда уже не будет для меня «воспоминанием под литерой L»! Она — моё настоящее, и моя жизнь теперь не может стать прежней, такой, какой была до встречи с ней. Пора перестать летать в облаках и расставить, наконец, все точки над «i» — я люблю эту женщину и твердо знаю, что другой такой в моей жизни не будет никогда. Я знаю, что мог бы оставить между нами всё как есть и сохранить свой status quo, у меня хватило бы сил на хладнокровную маску. Но что тогда будет? Моя жизнь неизменно разделится на две части, и я до конца своих дней буду жалеть о том, что мои принципы взяли верх над единственной любовью.

Никогда раньше я не принимал решений относительно своей свободы просто потому, что ни одна женщина не зародила во мне даже мысли об этом, но я все равно отвергал брак для себя — я не собирался жениться, потому что это разрушило бы мой образ жизни и поставило бы под угрозу столь дорогие моему сердцу привычки, заставило бы иначе относиться к работе и к себе самому… А Элен словно мое продолжение, и потому ее так легко представить рядом! Ее мне послало Провидение, однако я получил только шанс, и остальное зависит от моей воли — я должен объясниться с ней и выяснить все до конца, получить ответ… Да, я твердо решился на откровенный разговор, но я решил также и то, что он должен произойти лишь после того, как я узнаю об Элен всю правду и смогу защитить ее от того, чего она так боится.

Но черт возьми! Как хочется верить, что она отвечает мне взаимностью, что те нежные взгляды, которые я ловил, те теплота и расположение, которые она выказывала по отношению ко мне — лишь часть ее чувства!.. Я вспоминал все это, и мое дыхание учащалось. Я признавал, что мог видеть больше, чем было на самом деле, потому что помимо воли искал подтверждений желаемому, но я ведь не совсем потерял способность объективно воспринимать жизнь. Я чувствовал особое внимание Элен, чувствовал, что ей приятно мое общество и что она привыкла ко мне за проведенное вместе время, и во всем этом, несомненно, было нечто большее, чем просто дружеское участие. Я явственно ощущал наше сближение и все четче понимал, что ему мешает лишь тайна Элен, ее невозможность быть со мной до конца откровенной. Столь очевидный выход рассказать всё и попросить совета не кажется ей таким очевидным именно потому, что свою тайну она скрывает прежде всего от меня!.. И страдает она не столько от предполагаемого разоблачения, сколько от стыда и бессилия что-либо изменить, избежать моего в ней разочарования.

Что такого страшного могло быть в ее прошлом, если практически вся ее жизнь была на виду публики, если о ней никогда не ходило порочащих или даже просто сомнительных слухов?.. Какое безрассудство она могла совершить при своем уме и неизменном здравом смысле?..

На тот момент я знал лишь то, что Гриффит Флой вооружен против Элен настолько важными сведениями, что она предпочла бы самоубийство их огласке. Об остальном можно лишь строить дедуктивные догадки. Гриффит не выдавал то, что знает об Элен, пока у него был хоть какой-то шанс жениться на ней значит, это могло опорочить ее, но не его. Теперь он собирается рассказать все на суде, так как, потеряв и свободу, и шанс на Элен, и остатки своей репутации, ему не остается ничего другого, как напоследок опорочить Элен, отравить ее жизнь. С другой стороны, отчим Элен погиб именно из-за того, что знал больше, чем это было нужно Гриффиту. Это значит, что Гриффиту было выгодно единолично управлять тайной, а также то, что, по-видимому, эта самая тайна вполне могла быть обращена против него самого при соответствующих обстоятельствах. Теперь она, конечно, страшна только для Элен, потому что список обвинений Гриффита вряд ли можно отяготить еще больше. Что и говорить, положение Элен было тяжелым — выпорхнув из одной ловушки, она тут же оказалась в другой…

Что это? Их общий ребенок? Но Элен не успела бы незаметно выносить его… Ее ребенок от другого мужчины, например, от лорда Гленроя? Но в обоих случаях Гриффит обязательно упомянул бы о ребенке, говоря об отъезде в Штаты: в первом случае — желая забрать с собой отпрыска, а во втором — из стремления поскорее убедить Элен обещанием усыновления. Да и вообще, Элен вряд ли позволила бы себя шантажировать таким фактом и за прошедшие годы придумала бы, как защититься.

Возможно, ее порочная связь с кем-то другим, например, с тем же Дже ймсом Гленроем? Но если Элен не боялась заводить ее, то с какой стати ей страшиться слухов и зачем в этом случае поддерживать с ним отношения?..

Ее преступное прошлое? Что ж, роль хладнокровной и sd`wkhbni преступницы ей вполне бы подошла, но, во-первых, это противоречит ее ценностям и давнему увлечению наукой, во-вторых, не укладывается в хронологию ее жизни, а в третьих, не имеет подтверждений не только в анналах Скотланд-Ярда, но и по моим личным источникам информации.

Нет, похоже, что это касается все же личных отношений двух этих людей. Именно там, в глубине недомолвок, между перипетий ссор и намеков кроется то, что будоражит всю их жизнь, а с недавних пор — и мою жизнь тоже…

24

Моя скрипка и табак из привычной лавки — решительно лучшее средство от хандры и печали. Стоило провести день на диване, вспоминая любимые сонаты и вставая лишь затем, чтобы сварить новый кофе или набить трубку, и мрачные мысли отступили. Теперь, пускаясь в новые рассуждения, я с удовольствием отмечал собственное спокойствие. Однако очень скоро я понял, что мне безмерно недостает наших разговоров, тех ежедневных мелочей, к которым я успел привыкнуть, не достает ее голоса и звука ее шагов… Время от времени я ругал себя за эти приступы сентиментальности, но потом понимал, что с этим бессмысленно бороться… Принятое решение придавало мне спокойствие и уверенность.

Проведенный в безделье день окончательно меня успокоил, но и нагнал невыносимую скуку, так что назавтра я отправился в Скотланд-Ярд навестить Лестрейда.

— Ну что, Лестрейд, удалось вам что-нибудь вытянуть из нашего на редкость неразговорчивого друга? — спросил я, предварительно убедившись, что эйфорический приступ от эффектной развязки дела так и не прошел.

— К сожалению, нет, мистер Холмс, — ответил Лестрейд, — Флой по-прежнему отказывается говорить и утверждает, что все расскажет лишь на суде. Наверное, самые неожиданные подробности оставляет на финал, желая шокировать публику и запомниться ей. Но это не очень-то нас волнует, потому что уж в чем, а в свидетелях по этому делу нет недостатка. Хотя, признаться, было бы интересно выяснить, что означает это молчание.

— Не думаю, что это достойно вашего внимания, Лестрейд, — заметил я. — Вряд ли какие-то подробности, о которых он расскажет, изменят дело.

— Полностью согласен с вами, мистер Холмс. Но вы, я вижу, пришли не только затем, чтобы справиться о моих делах?

— Вы как всегда прозорливы, инспектор! Я пришел узнать, когда настанет очередь свидетельствовать для меня и мисс Лайджест. Я обещал отправить ей телеграмму о дате допросов.

— В таком случае вы пришли вовремя: мисс Лайджест должна явиться в Скотланд-Ярд послезавтра до полудня, и я как раз собирался распорядиться насчет повестки. А вы, мистер Холмс, меня очень обяжете, если явитесь дать показания также послезавтра, но пораньше, скажем, в девять часов.

— Непременно приду, хотя и считаю, что мои показания — чистая формальность.

— Вы и представить себе не можете, мистер Холмс, какое удовольствие мне доставляют такие формальности после полного затишья с уликами и свидетелями! — рассмеялся Лестрейд, указывая на несколько толстых папок на своем столе.

— Такие дела, должно быть, неплохо воспитывают трудолюбие сыщиков Скотланд-Ярда, — рассмеялся я в ответ.

После того, как мы выпили по чашке чая и обсудили насущный хлеб лондонской полиции, я продолжил свои расспросы:

— А что, Лестрейд, вы уже выяснили насчет возможных наследников имения Чарльза Флоя?

— Да, мы навели кое-какие справки. Нашелся дальний родственник, кажется, сын кузена Гриффита Флоя, проживающий на границе с Шотландией. Если все подтвердится, именно он унаследует состояние и Голдентрил. Однако это станет возможным только после осуждения его родственника, а пока родовое поместье Флоев и их банковские счета арестованы.

— То есть там в поместье дежурит полисмен?

— Разумеется. Мы обязаны охранять территории, на которые наложен арест.

— А прислуга?

— Все покинули дом совершенно добровольно, так что не пришлось никого уговаривать.

— И обыск уже произведен?

— Еще нет, но будет проводиться в ближайшее время. Возможно, уже в следующий понедельник.

— А что вы надеетесь найти?

— Неважно, что. Мы обязаны осмотреть всё и составить опись. Может, и удастся отыскать что-нибудь полезное для дела: какие-нибудь записи сэра Гриффита, касающиеся тех дней, когда произошли убийства, письма…

— Что ж, Лестрейд, тогда у меня к вам небольшая просьба, — сказал я вкрадчиво, и Лестрейд сразу почувствовал важность того, что ему предстояло услышать.

— Выкладывайте! — сказал он, подозрительно поглядывая на меня из-под густых бровей.

— Дело в том, что мне необходимо побывать в Голдентриле и самому осмотреть его до того, как ваши ищейки там всё перевернут вверх дном.

— А вы-то что будете искать?

— Кое-что, что кажется мне важным.

— Сколько же в вас энергии, мистер Холмс! Дело закончено, а вы всё что-то ищете!

— Я не хотел бы говорить о своих гипотезах, пока они не получили подтверждения. Если я найду то, что ищу, то непременно передам в Скотланд-Ярд, если нет, то для вас ситуация не изменится, а для меня обернется лишь пустой поездкой.

— И вам нужно мое письменное разрешение?

— Именно!

— Черт возьми! Как только у вас, мистер Холмс, появляются ко мне просьбы, у меня сразу же возникает чувство, что я нарушаю закон. Как вы это объясните?

— Понятия не имею! Так я получу бумагу?

— Извольте. Но, я надеюсь, мне не надо говорить о той ответственности, которую я беру на себя?.. На какой день дать разрешение?

— На пятницу.

— А сегодня ведь понедельник? Почему бы вам не начать проверять ваши гипотезы прямо завтра?

— Завтра и в следующие два дня я буду занят другими делами.

Он быстро написал на официальном бланке несколько слов и поставил размашистую подпись.

— Что ж, берите бумагу, но постарайтесь без неожиданностей дело и так не назовешь гладким!

— До свидания, Лестрейд. Спасибо за разрешение, и не говорите о нем мисс Лайджест, когда она приедет.

— Я заинтересован в том, чтобы всё осталось в тайне, не меньше вас. До свидания, мистер Холмс.

Покинув Скотланд-Ярд, я отправился на почту, где составил короткую телеграмму для Элен и отправил ее экстренной доставкой. Этот и весь следующий день и провел, занимаясь рутиной, но в моих мыслях царило приятное оживление.

В назначенный день и час я явился в Скотланд-Ярд, и Лестрейд уже ожидал меня. Мне прежде в связи с моей сыскной практикой довольно часто приходилось давать свидетельские показания, и эту сторону своей деятельности я до сих пор терпеть не могу. Однако пришлось, как всегда, смириться с неизбежным и в течение почти двух часов давать очевидные ответы на предсказуемые вопросы, а затем написать еще нечто вроде отчета о том, что с моей стороны предшествовало поимке мистера Флоя. Единственным утешением было то, что мои умозаключения, хоть и несколько запоздало, представляли какуюто ценность для нашей удивительно прямолинейной полиции…

Когда Лестрейд уже дочитывал написанное мною, в коридоре послышались знакомые шаги, а затем раздался короткий стук в дверь. Лестрейд произнес короткое «Войдите!», и Элен появилась на пороге… Каждый раз я видел ее словно впервые и каждый раз испытывал восторг. Она вошла, и все вокруг стало лишь каким-то малозначащим дополнением, а я, к своей радости, заметил вспыхнувший теплый блеск в ее синих глазах, когда она увидела меня.

— Здравствуйте, джентльмены! — сказала она, чуть улыбнувшись в своей обычной сдержанной и слегка ироничной манере. Надеюсь, я вовремя?

— Доброе утро, мисс Лайджест, — ответил Лестрейд, — впрочем, уже почти полдень, так что добрый день. Вы вовремя. Садитесь на этот стул… А вы можете быть свободны, мистер Холмс. Вы здесь все отлично описали. Если понадобитесь, мы вас известим… Располагайтесь, мисс Лайджест, а я принесу бумагу.

Он поспешно удалился в смежное помещение, а я встал напротив Элен и дождался ее взгляда:

— Надеюсь, мисс Лайджест, я буду иметь удовольствие поговорить с вами сегодня? — сказал я.

— А когда и где вы предпочли бы иметь это удовольствие? — улыбнулась она, не сводя с меня своих внимательных глаз.

— Скажем, в половине второго в парке, который находится в конце этой улицы.

— Хорошо. Ждите меня там, а я постараюсь не опоздать.

— Тогда до встречи!

Она кивнула, и я вышел прежде, чем Лестрейд вернулся из соседней комнаты.

В парке было свежо и прохладно, и я с удовольствием прошел по его дорожкам, спасаясь от уличной жары. Где-то неподалеку были слышны детские голоса. Я купил себе газету, сел на скамейку и стал ждать.

Элен появилась немного позже назначенного срока и прежде, чем я успел подняться ей навстречу, жестом указала мне оставаться на месте, а сама села рядом.

— Отвратительная жара! Просто невозможно дышать, и это в середине сентября! — ее лицо стало серьезным, когда она посмотрела на меня из-под своей простой бежевой шляпы, и от близости этих знакомых черт у меня перехватило дыхание.

— Я рада вас видеть, мистер Холмс. Знаете, мне вас очень не хватало в эти прошедшие дни… После смерти отчима я ведь ни одного дня не была одна, зато теперь живо ощутила гнёт одиночества, а тут еще и Келистон… Вчера они с Мэри объявили о том, что собираются пожениться.

— Этого следовало ожидать.

— Я и ожидала, а они, должно быть, решили объявить о помолвке лишь после того, как мои дела разрешатся.

— И они хотят уехать?

— Да. Келистон скопил немного денег, и они намереваются открыть свою галантерейную лавку здесь в Лондоне. Так что мне придется искать себе новую горничную и нового дворецкого.

— А как ваше лицо, мисс Лайджест?

— Как видите, неплохо. Я уже почти забыла об этом.

— Лестрейд занес в протокол допроса то, что касается полученной вами раны?

— Да, он спрашивал об этом и дословно записал все мои слова… Эти допросы — ужасно мучительное испытание: я несколько раз говорила об одном и том же, а потом мне еще и задавали вопросы.

— Тогда ни слова больше о деле! Поговорим лучше о чем-нибудь другом!

— О, да! — встрепенулась она и раскрыла свою сумочку, ту самую, которую несколько дней назад я опорожнил на ее столе.

— Пора, наконец, заняться вашим гонораром, мистер Холмс. Вот чек, выписанный на ваше имя. Сумму впишите сами и не скупитесь. Ваша работа стоила того, чтобы быть хорошо оплаченной, и скромность здесь неуместна… В чем дело? Почему вы улыбаетесь?

— Господи! Вы подумали, что я намекаю на это! Вы ошиблись, дорогая мисс Лайджест!

Она настойчиво протянула мне чек:

— Это неважно, мистер Холмс — мы все равно должны решить вопрос о вашем вознаграждении. Это одна из причин, по которым я приехала в Лондон!

— Зато такой причины нет среди тех, по которым я сижу сейчас рядом с вами! Может быть, в тот момент, когда я предложил встретиться, вы сразу и приписали мне денежный мотив?

— Нет, — смутилась она, — простите, если я вас обидела.

— Вы меня не обидели. Просто я не хочу брать деньги за общение, которое доставило мне неописуемое удовольствие. Думаю, поставить сумму на чеке вам было трудно по той же причине.

— Вы правы… Но ваш труд!..

— Вы потратили на меня больше средств, чем я — сил на ваше дело. Так что уберите чек и вручите его Келистону в качестве свадебного подарка.

— Вы опять поражаете меня! — проговорила Элен, и ее глаза снова стали болезненно блестящими. — Когда мне начинает казаться, что я знаю и понимаю вас, ваша натура обнажает всё новые качества, и я вижу, какими недалекими были мои догадки. Это восхищает и немного пугает меня, потому что я хотела бы знать вас лучше.

— Что ж, это мне льстит, и у вас есть такая возможность.

— Что вы имеете в виду?

— То, что у нас впереди несколько дней на беспрепятственные встречи, ведь вы остановились в отеле и не собираетесь домой ни сегодня, ни завтра.

— Как вы узнали? — изумилась она.

— Открывая и закрывая сумочку, вы несколько раз показали мне багажную квитанцию, — улыбнулся я. — Очевидно, что вы привезли с собой личные вещи и отправили их в отель. Вряд ли вы стали бы делать это, если бы приехали на пару часов.

— Вы совершенно правы! — рассмеялась Элен.

— Вчера я получила вашу телеграмму, а потом повестку из Скотланд-Ярда, в которой говорилось о допросах в течение нескольких дней. Понятия не имею, почему нельзя расспросить меня обо всем сразу и для чего нужно изо дня в день повторять одно и то же. Но тут я не могу ничего изменить и поэтому решила провести эти дни в Лондоне, тайно надеясь, что, может быть, вы разделите мое общество.

— Ваши надежды сбываются.

— А ваши?.. — она обратила на меня взгляд, словно и не пытаясь скрывать прозвучавшей двусмысленности, а потом по своему обыкновению расставила все на свои места. — Вы предложили встретиться, чтобы поговорить, а минуту назад сказали, что у вас было несколько причин на это. Так каковы же они?

— Одна из них это мое намерение угостить вас завтраком, — улыбнулся я, — тем более что сейчас для этого сразу два повода: совершенно очевидно, что вы еще не успели позавтракать, и, кроме того, вы явно не были там, куда я собираюсь вас пригласить. Здесь недалеко есть отличный ресторанчик — французские булочки, крольчатина под белым соусом и розовый ликер там выше всяких похвал…

— Вы пожалеете о своем предложении, когда я закажу себе сразу несколько этих самых булочек, вашего хваленого кролика, пару закусок и целую чашку взбитых сливок на десерт, — рассмеялась она.

— Может, и пожалею, если после такого ленча вам сразу захочется спать, — ответил я, вставая и подавая ей руку.

— Да, наверное, от сливок придется отказаться.

— Заказывайте все, что угодно, только учтите, что впереди еще обед и ужин.

— Хотите сказать, что ваших наличных может не хватить на трехразовое утоление моего аппетита? — сказала Элен, продолжая хохотать.

— Мы сможем это проверить, если вы принимаете план, — улыбнулся я в ответ.

Когда Элен смеялась, очаровательно запрокидывая голову, когда она откидывалась на стуле или поправляла шляпу, пила чай и рассказывала мне что-то, я почти забывал о тайнах и недомолвках, я жил этим новым мгновением, доставлявшим мне счастье любоваться ею. И я был почти уверен, что и она думала только о том, что происходило между нами в каждую новую минуту… Она то болтала о пустяках, то говорила о чем-нибудь важном, потом слушала меня, и понимание в ее глазах было для меня дороже всего на свете. Я мог говорить намеками или вообще вдруг вспоминать о чем-то постороннем, но Элен всегда улавливала ход моих мыслей и безошибочно следовала за мной. Часто она словно предугадывала то, что я собирался сказать, и мне невольно приходило в голову, что мы с ней могли бы неплохо общаться не говоря ни слова — просто находясь рядом и глядя друг на друга…

Мы провели вместе остаток дня, гуляя по городу и беседуя без устали, а вечером отправились в мою квартиру выпить кофе с коньяком. Когда я варил его на спиртовке, Элен сидела в кресле возле чайного столика, и выглядело это почти как в моих мечтах. Полной схожести мешало ее слишком нарядное платье и то, как изучающе она иногда смотрела на мое лицо, думая, что я не вижу этого.

Она была удивительно естественна и, как всегда, хорошо владела собой: смеялась, когда было смешно, парировала мои шутливые замечания и изображала равнодушие к полицейским новостям. Но она и не подозревала, как хорошо я успел ее изучить. Я прекрасно видел, как она изменилась с наступлением вечера, я видел печальную озабоченность в ее глазах каждый раз, когда смотрел в них. Она умело обходила в разговорах все, что касалось Гриффита Флоя, и я, подчиняясь ее желанию, не упоминал о деле без необходимости, тем более что в очень скором времени собирался выяснить все без вежливых расспросов.

На следующий день мы встретились в Сохо, куда Элен должна была зайти утром после Скотланд-Ярда и где я ожидал ее в полдень.

Мы снова позавтракали вместе, обсудили купленные Элен книги по английской филологии, и я убедился в благоприятности избранного мною для своего плана времени: Элен, судя по всему, позволяла событиям развиваться в их естественном русле и искренне наслаждалась своим пребыванием в Лондоне. Я подумал, что будет жаль разрушать эту иллюзию, но остался тверд — обстоятельства требовали решительных действий, и первой жертву принесет им сама Элен, проведя следующую ночь без сна.

Мы долго бродили по Сити, гуляли по набережным Темзы, пообедали в ресторане на Риджент-стрит, а вечером отправились в Ковенс-Гарден на замечательный струнный концерт, после которого я провожал Элен до отеля.

Было уже довольно темно, улицы освещались фонарями и светом из окон домов. Затянувшееся лето, похоже, отступало, и впервые за несколько последних недель небо наполнилось густыми облаками. Покидавшая Ковенс-Гарден публика поднимала к ним головы, издавала неопределенные возгласы и единодушно покрепче натягивала шляпы, словно заранее спасаясь от надвигающейся непогоды. На улицах чувствовалось легкое возбуждение, какое бывает в преддверии приближающихся перемен и нового сезонного витка.

Элен держала меня под руку и, тоже поддавшись всеобщему настроению, оживленно говорила о только что услышанной музыке. Когда мы свернули на другую улицу, и она замолчала, оглядываясь вокруг, я спокойно сказал:

— Боюсь, мисс Лайджест, завтра я смогу видеть вас лишь вечером.

— Похоже, я отнимаю слишком много вашего времени, — улыбнулась она.

— Дело не в этом. Завтра я проведу несколько часов в СкотландЯрде с Лестрейдом, когда привезут личные бумаги сэра Гриффита.

— Что за бумаги? — поинтересовалась она.

— Не знаю, — ответил я беззаботно, — полицейские арестовали на время следствия и суда всё имущество Флоев, и кто-то нашел дневники Гриффита — несколько толстых тетрадей. Вы знали о том, что он вел какие-то записи?

— Нет, — едва выговорила она. Ее самообладание было удивительно — ни один мускул не дрогнул на лице, и было заметно лишь, как лихорадочно заработала ее мысль.

— А что в них?

— Завтра узнаем. Полицейский курьер привезет тетради Лестрейду. Тот просто жаждет найти еще и письменное признание Гриффита, да и мне интересно, есть ли в этом человеке что-то, кроме цинизма и самовлюбленности…

Элен побледнела и несколько секунд не могла вымолвить не слова, а только смотрела в одну точку перед собой.

— А когда вы освободитесь? — спросила она осторожно.

Про себя я отметил, что это был не очень-то хитрый маневр.

— Курьер приедет в Голдентрил в полдень, заберет дневники и около двух часов, я думаю, будет уже в Лондоне. Полагаю, что трех часов нам с Лестрейдом хватит, чтобы оценить красноречие Гриффита, и я зайду за вами в половине шестого, если это вас устраивает… У меня есть план еще однойпрогулки по Лондону для вас, мисс Лайджест, и мы осуществим его завтра!

— Непременно осуществим, — ответила она и посмотрела на меня теперь уже без всякого смятения с одним лишь непроницаемым спокойствием. — Я буду ждать вас, мистер Холмс.

— Может быть, ваше ожидание не будет столь уж долгим… А вот и ваш Нортумберленд! Дорога за разговором оказалась совсем короткой!

Мы коротко попрощались, и я некоторое время смотрел ей вслед, когда она медленно шла по лестнице, прижимая связку книг к груди и не вызывая моих сомнений относительно своих завтрашних действий.

Через четверть часа, когда я возвращался на Бейкер-стрит, пошел дождь.

25

На следующее утро я проснулся в половине седьмого, когда за окном стали греметь повозки. До первого экспресса в нужном мне направлении было еще много времени, и я позавтракал без спешки, а потом отправился на вокзал.

Дождь, начавшийся накануне вечером, еще шел и, видимо, не собирался прекращаться. Вода стекала с крыш равномерными струями, а с мглистого неба падали все новые и новые ее потоки. Этот дождь был для меня весьма кстати, потому что мог дать возможность скрыться за зонтом, если Элен поедет на одном поезде со мной и вздумает приглядываться к пассажирам на платформе.

Когда дежурные закрывали двери вагонов, я был почти уверен, что Элен в этом поезде нет. Теперь было девять шансов из десяти, что она сядет в следующий экспресс через сорок минут — тогда она будет на месте не слишком рано, но и задолго до полудня. Она будет уверена в том, что успеет побывать в Голдентриле до моего воображаемого курьера, и поэтому не станет торопиться и будет действовать по своему плану. Если я все правильно рассчитал, у меня тоже будет достаточно времени и добраться от станции до поместья, и поговорить с охранником, и самому осмотреть те места в доме, где Гриффит мог хранить свои личные бумаги. В конце концов полиция еще не рылась в имеющихся документах, и у меня имелся вполне реальный шанс найти что-нибудь интересное. Было бы даже забавно, если бы моя выдумка обернулась правдой.

С тяжелым сердцем я думал о своем обмане, но успокаивал себя тем, что он не будет дорого стоить для Элен, тем более что мне тоже предстоит ей кое-что рассказать. Возможность избавить ее от того, что отравляет ей жизнь, было условием моего признания. Чтобы сказать ей о своей любви, я должен был оказаться с ней на равных и не гадать, какое место займут мои чувства в перипетиях ее тайн. И, если она считала для себя невозможным по доброй воле и из чистого доверия раскрыть мне правду, то что мне мешало узнать эту правду иным путем?..

Мысль о признании совсем не пугала меня — я настолько сжился со своим чувством, что сказать теперь о нем было вполне естественно. Разумеется, в проведенных вместе с Элен днях была своя прелесть, и мы черпали это удовольствие, пока было возможно, но наши отношения каким-то незримым образом развивались, и я совершенно явственно ощущал растущее напряжение, как будто сила, с которой нас тянуло друг к другу, постоянно сталкивалась с другой, из-за которой мы были вынуждены держаться на определенном расстоянии. С каждой новой встречей чувства все больше обострялись, то, что мы говорили и делали, переплеталось во все более запутанный клубок, и я был полон решимости разрешить, наконец, все эти сложности, переступив за завесу тайны…

Голдентрил все также обманчиво мирно возвышался над зеленью своего парка. Я беспрепятственно вошел в имение через главные ворота и только у входа в дом увидел констебля.

— Что вам угодно, сэр? — спросил он, когда я встал под крышу и закрыл зонт.

— Попасть в этот дом и не более того.

— Вы не можете видеть сэра Гриффита — он арестован по обвинению в убийстве своего отца.

— Я знаю об этом и сам принимаю участие в расследовании. Мне нужно попасть в дом. Вот разрешение.

Констебль прочел данную мне Лестрейдом бумагу, кивнул и вернул ее мне:

— Можете войти, сэр.

— Благодарю вас, констебль, но у меня к вам небольшое поручение. Примерно через сорок пять минут или через час, когда я буду работать внутри, сюда придет женщина и каким-то образом попытается проникнуть в дом. Она молода и очень красива, с темными волосами, синими глазами и приятными манерами. Она, наверняка, придумает какую-нибудь историю: скажет, что была невестой арестованного и теперь мечтает о его фотографии на память, представится родственницей, соседкой или секретарем из Скотланд-Ярда. В любом случае она скажет, что ей обязательно нужно попасть в дом, а необходимое разрешение попытается заменить своим личным обаянием…

— Понятно, сэр! Она не войдет ни под каким предлогом! — обрадовался констебль.

— Нет, нет! Я хочу, чтобы вы сделали вид, что верите любым ее словам, и пропустили эту женщину в дом. Пусть она думает, что обманула вас.

— А инспектор Лестрейд знает об этом?

— Нет, но он разрешил мне действовать в соответствии с моими соображениями. Я встречу эту женщину, когда она войдет, расспрошу ее об обмане и, если окажется, что она причастна к преступлению, расскажу обо всем Лестрейду. А вы, констебль, задержав соучастницу, получите сержантские нашивки.

— Хорошо, сэр. Я сделаю как вы говорите.

— Я знал, что на вас можно положиться, — сказал я, похлопывая его по плечу, — только ни в коем случае не говорите ей, что в доме я, иначе все сорвется.

— Понимаю, сэр. А как вы узнаете, что она пришла?

— Услышу шаги. Она непременно окажется там же, где и я. Смотрите, не проговоритесь!

— Будьте спокойны, сэр!..

В доме было тихо, и эту тишину нарушал лишь гулкий звук моих шагов и шум дождя за окнами.

Я быстро обошел жилые комнаты на первом этаже. Большая часть из них, как я понял, в прошлом принадлежала сэру Чарльзу, так что я поспешил подняться на второй этаж и продолжил свою экскурсию.

Несколько небольших комнат, бильярдная и зал для светских приемов не дали мне ничего, и я, повернув в левое крыло, наткнулся на запертую дверь. Очевидно, это то, что мне было нужно — личные комнаты Гриффита, которые он запер на ключ, уходя на роковое для него свидание с Элен. Я похвалил себя за предусмотрительность и извлек из кармана отмычки…

В маленькой проходной комнате стоял диван, три кресла и столик с пепельницей, полной окурков, и с увядшим букетом в вазе.

Кабинет Гриффита был большим, но довольно темным из-за бордовых гардин и высоких панелей темного дерева. Спальня была совмещена с кабинетом и представляла собой красивое светлое помещение: высокое готическое формы окно с видом на парковую зелень, зеркало, туалетный столик, большая кровать, низкий диванчик в восточном стиле — все это выдавало изнеженный, но несколько беспорядочный вкус хозяина. А несколько сорочек на кресле, смятое покрывало на постели, полная пепельница и спертый от выкуренных сигарет воздух говорили о том, что последние часы перед уходом он провел здесь.

Я приоткрыл окно наполовину, чтобы было легче дышать, снял шляпу и пальто, положил их на стул за кроватью, чтобы, войдя, невозможно было заметить, и принялся за поиски.

Осмотрев все более или менее пригодные для хранения бумаг места в спальне и ничего не обнаружив, я вернулся в кабинет.

В двух шкафах с книгами были только книги и ничего больше, в высокой этажерке — стопка журналов, коробка с уплаченными счетами и связка писем, которые я просмотрел и положил обратно.

Сев за бюро и открыв отделение с чистыми конвертами, я обнаружил там связку ключей и стал искать замки к ним. Один отыскался сразу же, когда я вытащил небольшую резную шкатулку из соседнего ящика.

В шкатулке лежало жемчужное ожерелье, два очень красивых женских кольца— одно с изумрудом, другое с великолепным аметистом, бриллиантовые серьги и рубин без всякой оправы. Сначала я был немного озадачен, но потом понял, что это были, должно быть, те самые вещи, которые Элен отказалась принять от Гриффита. Что и говорить, нужно быть стойкой женщиной и иметь серьезные причины, чтобы отказаться от таких роскошных подарков!.. В бюро я нашел также бухгалтерские книги, несколько отчетов Гриффиту от биржевого клерка, в которых говорилось о выгодных вложениях, тетради с подсчетами и финансовыми пометками, пару старых газет и прочие вещи, среди которых оказалась фотография Элен, сделанная пять лет назад в Париже, а теперь аккуратно уложенная в конверт. Неровные края и то, что на оборотной стороне фотографии были хорошо видны следы клея, указывало на путь, которым Гриффит раздобыл ее — она, несомненно, была оторвана с альбомной страницы.

Никаких дневников или иных компрометирующих Элен бумаг у Гриффита не было.

Я подошел к окну и остановился в раздумье, а заодно и пытаясь разглядеть Элен среди зелени и серой пелены дождя. Когда я уже собирался отойти от окна, она действительно появилась на центральной аллее… Некоторое время я смотрел, как она, закрываясь зонтом, уверенно шла к дому, а потом взял одну из тетрадей Гриффита, убрал остальное обратно в бюро, связку ключей положил в карман и встал за гардину в спальне.

Прошло около десяти минут, прежде чем я услышал шаги на лестнице. Элен быстро поднялась на второй этаж и вошла в апартаменты Гриффита. Было ясно, что расположение комнат в Голдентриле она знает неплохо.

Со своего места за портьерой я мог отлично видеть, как Элен сняла шляпу, перчатки и плащ и бросила все это вместе с мокрым зонтом на диван в кабинете. На ней было черное платье с белым кружевным воротником — очевидно, чтобы пробраться сюда, она все же выбрала какую-то роль.

Я наблюдал за тем, как она принялась за поиски… Мысль о дневниках так поглотила ее, что ей и в голову не приходило подозревать обман. Она самозабвенно искала, и цель спасти свою тайну в ее глазах, должно быть, оправдывала необходимость рыться в чужих вещах и подвергаться риску быть пойманной на этом…

Зайдя в спальню и осмотревшись, Элен заглянула в ящик туалетного столика и вернулась в кабинет.

Она последовала моей схеме: пересмотрела книги в шкафах, вытащила на пол содержимое этажерки и села на стул перед бюро.

По очереди открывая ящики, она вытряхивала их перед собой, внимательно рассматривала каждую мелочь, а потом приводила все в прежний вид.

Достав резную шкатулку, она начала поиск ключа; не найдя его, вскочила со стула и вытащила шпильку из прически. Вставив ее в скважину, она ловким движением сломала замок и нетерпеливо откинула крышку. Разочарование, постигшее ее, оказалось сильным — некоторое время она просто смотрела на драгоценности, а потом прошептала проклятье и сунула шкатулку обратно в ящик.

Стопка записных журналов, блокноты и отдельные бумаги были изучены и оставлены на своих местах, а когда в руки попала фотография, Элен не задумываясь разорвала ее на части и бросила обрывки в пепельницу.

Что ж, она показала свою решимость и твердые намерения, и в своих предположениях я утвердился — настало время предстать собственной персоной…

Когда Элен, сидя ко мне спиной, быстро листала бухгалтерские тетради, я прислонился к косяку входной двери.

— Вы что-то ищете, дорогая мисс Лайджест? — произнес я.

Она сильно вздрогнула и вскочила. Испуг в ее глазах сменился изумлением, а изумление — отчаянием. Самообладание лишь на миг покинуло ее — уже в следующую секунду ее смятение выдавало только прерывистое дыхание и мертвенная бледность. Она перевела взгляд с меня на тетрадь, которую я держал, и, чуть пошатнувшись, ухватилась рукой за крышку бюро.

— Почему вы не в Лондоне? — проговорила она. — Как вы тут оказались?

— Как и вы — вошел по лестнице. Мы с вами снова проявили поразительное единодушие: я решил ускорить сегодняшнюю встречу и не ошибся, предположив ваше местонахождение…

— Что вам здесь понадобилось? Передумали идти в Скотланд-Ярд?

— Я и не говорил, что пойду туда прямо с утра. Чему вы удивляетесь? Я в очередной раз попытался кое-что прояснить.

— И прояснили? — она отчаянно пыталась читать между строк, но ничего не выходило.

— Осталась самая малость! — ответил я и невольно улыбнулся этой случайной цитате ее собственных слов.

Некоторое время она продолжала беспомощно смотреть на меня, потом отвернулась и медленно опустилась на диван с onqepebxhl лицом.

— Вы все знаете! — прошептала она едва слышно. — Вы опередили меня!.. Вам не давал покоя этот кусок неизвестности, и вы, наконец, получили его… Господи! Что вам еще нужно?! Чего вы хотите?..

— Я хочу услышать правду!

Она нервно рассмеялась:

— Боже мой! Вы не верите, что то, что вы узнали, и есть правда?! Не сомневайтесь, мистер Холмс! Для Гриффита это было единственным, в чем ему не нужно было лгать!..

— Мне плевать на Гриффита! Я хочу услышать то, что скажете мне вы!

Она внезапно успокоилась и обратила на меня полный безысходности взгляд:

— Что ж, я так и представляла себе наше прощание — вы удовлетворяете свое любопытство, а я остаюсь, сгорая от стыда. Я лелеяла надежду, что ни вы, ни кто-либо другой не узнает правду. Особенно вы! Но чем лучше я узнавала вас, тем меньше сомневалась, что рано или поздно вы добьетесь своего… Если вы этого действительно хотите, я сама расскажу вам обо всем, по крайней мере доктору будет о чем писать в следующем рассказе…

— Не говорите ерунды! Он не станет ничего о вас писать!

— Через две недели суд, а после него это уже не будет иметь значения… Обо мне будут писать многие бульварные газеты… О, боже! Нет ничего хуже этого ожидания — знать, что этой привычной жизни остались считанные дни! Знать, что даже там, за решеткой в грязной камере, он может управлять моей жизнью!..

— …И вы не находите ничего лучше, чем жалеть себя! Два года жалости к себе и сетования на судьбу, мисс Лайджест, не так ли?

— Жалости? Да, наверное. Но это единственное, что мне осталось! Я ничего, совершенно ничего не могу сделать! Теперь я понимаю, что с самого начала должна была убить его! Убить с помощью Бога или Дьявола!.. Но одно цеплялось за другое, и я думала только о том, как бы не утонуть в этом потоке несчастий… Что вы предлагаете мне сделать сейчас, мистер Холмс? Скажите, что я могу поделать сейчас?

— Сейчас и сию минуту вы можете сами все мне рассказать! Расскажите, как все было на самом деле!

— Да, теперь уже все равно… — грустно улыбнулась она. Почему нет, если это нужно вам?.. В таком случае запаситесь терпением, мистер Холмс — никогда раньше я не облекала все это в слова и сейчас я не в лучшем состоянии…

— Просто расскажите все как есть!

— Да-да… Я лишь хочу, чтобы мой рассказ был связным… Все началось три года назад, когда Гриффит после смерти своей матери приехал в Великобританию. Сэр Чарльз был безумно счастлив снова видеть сына и он представил его всем на благотворительном вечере у Ллойдов. Там мы с ним и познакомились. Гриффит сразу стал проявлять ко мне вполне определенный интерес… Наверное, если бы мне было семнадцать лет, я могла бы какое-то время находиться под его обаянием, но мне было уже далеко не семнадцать и я быстро поняла, с кем имею дело… Сам же он никогда и не пытался скрывать свою порочность и испорченность… Чарльз Флой и раньше часто бывал у нас в Грегори-Пейдж, а теперь он стал приходить с сыном. Отчиму Гриффит не нравился, он считал его нахальным и говорил об этом напрямик сэру Чарльзу, а, поскольку тот питал lmnfeqrbn иллюзий относительно своего отпрыска, между стариками начали возникать ссоры… Мой отчим также предостерегал меня от встреч с Гриффитом наедине, и очень скоро я сама стала избегать подобных ситуаций — притязания Гриффита стали угрожающе бессовестными. Если бы вся проблема была только в навязчивых ухаживаниях этого человека, то я и отчим быстро бы разрешили ее, однажды вышвырнув Гриффита из Грегори-Пейдж и запретив ему впредь там появляться. Однако и отчим и я очень любили сэра Чарльза и не могли так поступить, потому что это навсегда отвратило бы его от нас и раскололо многолетнюю дружбу. Кроме того, финансовые дела обоих стариков были очень тесно взаимосвязаны, и разрыв существенно повредил бы обеим сторонам…

Через некоторое время Гриффит уехал куда-то на несколько месяцев, а когда вернулся, заявил, что теперь он уверен, что нашел в моем лице свою истинную любовь, и сделал мне предложение. Я дала твердый отказ и попросила его больше никогда не говорить об этом. Однако Гриффит нашел надежного союзника в лице своего отца — сэр Чарльз всегда любил меня, но теперь он просто жаждал нас поженить, а мои доводы воспринимал весьма снисходительно. Очень скоро мне все это надоело, и я решила просто как можно меньше видеть и Гриффита и его отца, благо у меня всегда было чем заняться вместо глупых споров. Между тем старики то ссорились, то вновь мирились, а о Гриффите долгое время я почти ничего не слышала. Наверное, именно в то время он завел роман со Сьюзен — то ли желая вызвать во мне ревность, то ли просто для развлечения… Во всяком случае он заметно умерил свой напор на некоторое время. Потом, видимо, обнаружив, что это не возымело эффекта или же попросту устав от этой связи, он снова стал предъявлять на меня права и теперь избрал еще более возмутительные методы… Очень скоро от посторонних людей я стала принимать поздравления с помолвкой — Гриффит объявил об этом на каком-то вечере в мое отсутствие. С этого момента между нами началась настоящая война! Он, казалось, делал все, чтобы позлить моего отчима и вывести меня из себя. Дружеские встречи стариков все больше превращались в непрерывные выяснения отношений, а сэр Чарльз умолял меня и отчима быть терпимее к его сыну. Каким-то образом, им все же удавалось сохранять более или менее терпимые отношения, а меня выходки Гриффита не только не сломили, но и ужесточили — я уже не скрывала своего к нему презрения… Тогда он решился на еще один ход…

Как-то отчим и сэр Чарльз уехали на заседание земельного общества — это было как раз около двух лет назад — а я оставалась дома, и ко мне принесли записку от Уиксбота, в которой он от имени сэра Чарльза просил меня срочно прийти в Голдентрил. Подразумевалось, что отчим тоже там. Я решила, что они составили очередной арендный договор или бумагу о передаче земель и что им срочно нужна моя подпись… Куда только подевался мой рассудок! Меня не насторожило ни то, что записку писал не мой отчим, ни то, что при этой спешке за мной не отправили экипаж… Я сполна поплатилась за свою глупость! Когда я, быстро собравшись, дошла до поместья, то застала там только Гриффита. Он сказал, что «пошел на хитрость» с запиской, желая увидеться со мной наедине и зная, что в ответ на прямое приглашение последовал бы отказ. Мои инстинкты говорили мне бежать оттуда как можно скорее, но гордость не позволяла выказывать страх. Когда я заявила, что возмущена обманом и что хочу вернуться домой, он согласился, но попросил подняться наверх в гостиную. Он сказал, что не станет впредь надоедать мне признаниями, что оставит всякие притязания на меня и постарается сохранить отношения между нашими семьями, если я соглашусь на последний откровенный разговор с ним и приму от него единственный подарок — символ окончания вражды и обид… Он клятвенно заверил меня, что его единственное желание теперь — чтобы я иногда все же думала о нем, для этого он и просил принять от него последний подарок. «Я долго не мог поверить, что вы не любите меня, Элен, говорил он, — и мне действительно трудно поверить в это даже сейчас! Я должен быть уверен, что действительно не в моих силах сделать вас счастливой. Поговорите со мной, Элен, я прошу вас! Этот наш разговор и мой подарок, который, как я надеялся, станет свадебным, — мои последние желания. Небольшое усилие с вашей стороны — и, если вы захотите, вы больше никогда меня не увидите!..»

Я поднялась с ним сюда, и он, пропустив меня вперед, быстро закрыл за собой дверь, а ключ положил в карман. Вся маска джентльменства мгновенно исчезла, и Гриффит предложил мне… предложил… словом, предложил вступить с ним в связь… — голос ее дрогнул, а взгляд помутился, но Элен не прятала его, продолжая смотреть на меня.

— Этот ужасающий обман сначала попросту лишил меня речи, я не могла поверить в то, что такое возможно, и проклинала свою легковерность. В ответ на требования выпустить меня, Гриффит только рассмеялся. Он сказал, что слишком долго ждал такого шанса и теперь намерен получить меня с моего согласия или без него. Я думала, что знаю его, но только в тот день я узнала его до конца… Чудовище! Грязная похотливая скотина!.. Он то предлагал мне подарки, как какой-то дешевой шлюхе, то оскорблял, то вновь предлагал сдаться. Он отпустил всех слуг, и поэтому помощи было ждать неоткуда… От возмущения, унижения и страха я потеряла власть над собой — я билась в дверь, швыряла в него все, что попадалось под руку, кричала, как безумная, а он курил у окна и улыбался… Когда его терпение иссякло и он понял, что я не собираюсь сдаваться, он… он… Он избил меня и взял силой… Боже! Не смотрите на меня так! Умоляю вас, не смотрите так!!! Я сопротивлялась как могла, но в нем было столько силы!..В какой-то момент я, задыхаясь от негодования и боли, наверное, поцарапала его — он взвыл и несколько раз резко ударил меня по лицу так, что я потеряла сознание.

Оно вернулось ко мне лишь через час… Гриффит сидел в кресле с сигаретой. Удовлетворение на его лице было для меня в сто раз хуже боли, которая пронизывала все тело… Моих сил едва хватило на то, чтобы встать. Не слыша от меня ни слова, он бросил мне под ноги ключ и ушел. Меня сильно лихорадило, одна щека была разбита, и каждую минуту я была близка к обмороку. Опустив на лицо густую вуаль, я все-таки смогла вернуться домой, не привлекая внимания. Дома я с порога попросила Мэри приготовить мне ванну, а, когда она все сделала и вышла на минуту, я, как бы раздеваясь, разыграла падение на мокром полу… Все были уверены, что именно так я повредила лицо. Не говоря никому ни слова, я делала себе инъекции и несколько недель держалась только с помощью успокоительного…

Но это еще не конец истории! Спустя три недели я поняла, что жду ребенка… К тому времени я полностью владела собой и знала, что нужно делать. Хотя доктор Рэй был нашим семейным доктором, я посчитала рискованным обращаться к нему, поэтому отправилась к другому врачу в другом графстве. Я потребовала, чтобы он избавил меня от ребенка. Я скрыла свое настоящее имя и сделала так, чтобы потом он не мог узнать меня. За изрядную сумму наличных он согласился помочь мне, но предупредил, что последствия непредсказуемы… Я не могла поступить иначе и твердо решила все перенести. Выбора не было!.. Через три дня мне вдруг стало очень плохо, я просто не могла пошевелиться от боли, а от жара у меня начались судороги. Меня отвезли к доктору Рэю, и мне пришлось все ему рассказать. Он всегда был добр ко мне и хорошо знал свой долг — он укорял меня за то, что я не доверилась ему сразу, но пообещал сделать для меня все возможное и сохранить тайну. Отчиму и всем остальным он сказал, что у меня приступ аппендицита, даже его ассистентка ничего не знала… Помню, как закружилась голова от хлороформа, помню лицо доктора над собой, когда я очнулась… Он сказал, что моя жизнь вне опасности, но что за нее пришлось заплатить возможностью иметь детей… Погодите, мистер Холмс! Не говорите ничего — осталось совсем немного.

Когда Гриффит узнал о моей болезни, он, черт знает почему, все понял. Конечно, он не мог ничего утверждать наверняка, а я вообще отказывалась даже видеть его, не то что говорить с ним, однако в скором времени он отправился к моему отчиму и намекнул ему о возможных истинных причинах моего состояния. Он рассказал ему о том, что произошло между нами. Отчим был в ярости! Он отправился к мистеру Рэю и буквально вытряс из него правду. Доктору пришлось согласиться, что догадки верны. Сначала, когда все раскрылось, я думала, что Гриффит попросту издевается над нами — так и было первое время. Но потом он стал использовать происшедшее для собственных целей — он шантажировать меня и моего отчима разглашением и теперь уже не просил, а требовал женитьбы — он предвидел скорый конец Лайджеста и то, каким выгодным для него оказался бы наш брак. Он угрожал выставить меня в самом дурном свете, заклеймить позором, и я знала, что ничего этому не смогу противопоставить, что я потеряю все — общество, возможность заниматься наукой и когда-нибудь связать свою жизнь с достойным человеком. На несколько месяцев я уехала на Ривьеру, чтобы восстановить силы. Признаюсь, я просто хотела оказаться подальше в тот момент, когда обо мне заговорят злые языки. Однако отчим писал мне, и из его писем я знала, что Гриффит пока ничего не предпринимает. И скоро я поняла почему — сложилась ужасная ситуация, в которую были вовлечены все мы и в которой мы все зависели друг от друга: я просто ждала, намереваясь скорее принять позор и дурную славу, нежели уступить нападкам Гриффита, мой отчим поддерживал меня, но его ярость была плохим для нас спутником, потому что он стремился наказать Гриффита, а от сэра Чарльза происшедшее скрывали и мы и сам Гриффит. Я — потому что не хотела расширять круг осведомленных, мой отчим — потому что я просила его об этом, а Гриффит — потому что он понимал, что со стороны отца может последовать лишение наследства и изгнание… Это были месяцы шантажа, угроз, бесконечных ссор и обмана. Представьте только, в каком я оказалась положении! Я не только жила под постоянной угрозой, но и находилась между всеми этими людьми, была заложницей ситуации и была вынуждена ее поддерживать!.. Я приняла правила игры и жила по ним…

Когда погиб сэр Чарльз и меня обвинили в его смерти, я была озабочена только собственной свободой и потому пригласила вас помочь мне. Я не сразу сопоставила все факты, не сразу поняла, что это убийство было связано с моим прошлым. Скоропостижная гибель отчима также была для меня полной неожиданностью. Когда же я услышала подробности о его смерти, когда поразмыслила немного, то поняла и кто убийца сэра Чарльза, и что за разговор был между отчимом и Гриффитом, и в каком сложном положении по отношению к вам я оказалась. Несомненно, в тот самый злосчастный обед в Грегори-Пейдж сэр Чарльз узнал от Лайджеста о том, что произошло со мной. Я быстро удалилась и не слышала этого, но теперь совершенно уверена, что так и было. Как и следовало ожидать, за этим последовало выяснение отношений между отцом и сыном, а также угроза лишения наследства и, как следствие, смерть несчастного сэра Чарльза. Вот каков был мотив Гриффита после смерти отца он перестал зависеть от кого бы то ни было! Записку моего отчима он уничтожил, наверное, потому, что в ней была упомянуто что-то относительно его и меня… Однако Лайджест стал угрожать Гриффиту — он понял, кто истинный убийца сэра Чарльза и почему произошло это убийство, и сказал ему, что он предпочтет обнародовать все факты, раскрыть истинные мотивы убийства и спасти меня от обвинения, нежели и дальше беречь семейную тайну и позволять Гриффиту оставаться безнаказанным… Отчим был очень плох, и Гриффиту не пришлось убивать его — он лишь помог ему умереть, зная, что сама я никогда добровольно не расскажу обо всем, не поставлю свою свободу выше своей чести.

Что же касается вас, мистер Холмс, то мне пришлось пережить нестерпимые сомнения и ужасные муки совести сначала я уповала на то, что вы как лицо неофициальное займетесь лишь моим оправданием, найдете улики, доказывающие мою невиновность, я не думала, что вы станете искать настоящего убийцу, а потом решила положиться на судьбу и надеяться, что мне удастся выйти из всего этого с минимумом потерь… Хотя это было чистым безумием — думать, что мне удастся все скрыть…Я просто полностью положилась на вас и решила — будь что будет. Ничего другого мне и не оставалось либо осуждение судом присяжных за убийство, либо осуждение людской молвой. Вы избавили меня от первого, и теперь мне осталось второе — Гриффит потерял все, и ему теперь незачем скрывать правду обо мне. Он ждет суда, чтобы подробности стали как можно более сенсационными… Конечно, я обманывала вас — я знала не только причину смерти моего отчима, но и мотив убийства сэра Чарльза. Но, подумайте, что мне пришлось вытерпеть! Я была вынуждена не только ежедневно, ежечасно и ежеминутно выбирать между несколькими своими интересами, вводить вас в заблуждение, терпеть присутствие Гриффита и даже соблазнять его, но и подвергаться риску — ведь в любой момент этого организованного вами признания он мог сказать больше, чем нужно… Хотя, признаться, наслаждение, испытанное мною при его аресте, может сравниться разве что с наслаждением от его смерти…

Я положил тетрадь на бюро и попытался осмыслить то, что только что услышал. Негодование, возмущение и злость, вспыхнувшие во мне, уступили место горькому сожалению от осознания допущенных ошибок. Я не находил нужных слов.

— Теперь, когда вы знаете все, вы не можете не понимать, почему я стремилась сохранять свою тайну, — сказала Элен, вставая. — Для меня так важно было как можно дольше сохранять свое доброе имя, хотя, наверное, я должна была отказаться от ваших услуг, когда дело приняло новый оборот… Но когда вы взялись за мое дело, мне вдруг стало удивительно спокойно, и я ничего не хотела менять! Однако при всем моем уважении к вам я все равно никогда бы добровольно не рассказала вам ни о чем. Я и сейчас отделалась бы общими фразами, если бы не… — она взяла в руки тетрадь и внезапно осеклась, открыв ее. Она приподняла одну страницу, затем вторую — там были все те же столбцы цифр… В ее взгляде смешались беспомощное недоумение и немой вопрос.

— Я и не думала, мистер Холмс, что вы на такое способны! — произнесла она ледяным тоном, отложив, наконец, тетрадь. — Так у Гриффита не было никаких дневников? Вы мне солгали?

— Да, солгал. Никаких дневников нет.

— Вы воспользовались моим положением, моим страхом! Вы знали мое слабое место и использовали это против меня! Что ж, поздравляю — ваш план сработал!.. Бог мой! Мое доверие к вам было безгранично! Когда вы сказали о бумагах, мне и в голову не пришло, что вы можете меня обмануть! Я должна была разгадать ваш трюк — вы ни о чем меня не спрашивали, а охранник пропустил в дом, даже не потребовав разрешения… Господи! Как вы могли, мистер Холмс?! Как вы могли так поступить со мной?..

— Это не было обманом в полном смысле слова!

— Вы сказали, что все знаете, и я ничего не теряла, пересказывая вам то, что и без того было вам известно!

— Я не говорил, что все знаю. Вы сами так решили.

— Но у вас в руках была тетрадь!.. Вы позволили мне думать, что все знаете! Это нечестно, просто нечестно!

— Наверное, вы правы и мои методы небезукоризненны, но в данном случае цель оправдывала средства — я хотел, чтобы вы сами все мне рассказали!

— Ну, разумеется, хотели! Но почему, желая знать все, вы так легко перешагнули через мою волю? Я ведь более чем ясно давала понять, что не хочу посвящать вас во все это, и вы понимали и принимали это! Так какого черта вы до сих пор вмешиваетесь в мои дела?! Кто дал вам это право?!

— Вы сами! Вы просили меня заботиться о ваших интересах, и я делаю это!

— Ваша работа должна была закончиться в тот самый момент, когда я заговорила о гонораре!

— Моя работа заканчивается тогда, когда я сам этого хочу! — сказал я резко. — Я должен был все знать, чтобы защитить вас!

— Я и сама могу себя защитить!

— Не можете, судя по тому, что вы делали последнее время! Поймите, наконец, что взломы шкатулок вам не помогут! Нужно искать радикальный выход из положения!

Она судорожно вздохнула, и я увидел, как дрожат ее руки:

— Поймите и вы, что выхода нет и быть не может?! Все кончено! Ничего уже не изменишь!.. Вы знаете все — и хватит об этом! Рассказать все вам было для меня жесточайшей пыткой, и я не собираюсь еще и обсуждать с вами события моего прошлого! Я не хочу больше ничего говорить и слышать об этом! Я стремилась найти и уничтожить дневники Гриффита потому, что хотела провести с вами эти оставшиеся дни! А теперь это невозможно! Я не могу смотреть вам в глаза, как раньше, я не могу проводить с вами время! Не могу и не хочу! Так что давайте попрощаемся, мистер Холмс — я уйду немедленно и больше не стану усложнять вашу жизнь!..

Не выдержав моего взгляда и своего волнения, Элен отвернулась и прислонилась к каминной решетке. Даже в эти столь тяжелые для нее минуты она держалась с достоинством и не была сломлена! Несчастье душило ее, но оно не могло заставить ее не быть самой собой!..

Она ждала ответа, но вместо слов я подошел к ней и обнял за плечи, на этот раз уже не пытаясь ничего скрывать. Ее имя из моих уст прозвучало теперь удивительно естественно — Элен повернулась и обняла меня в ответ… Наши губы быстро и нетерпеливо сомкнулись в поцелуе прежде, чем мы успели чтолибо понять… Я ловил ее судорожное дыхание, ощущал ее пальцы на своей шее и ее слезы на своих щеках… Она отвечала мне, и эти слезы ручьями текли по ее лицу. Я чувствовал их соленый вкус…

— Спасибо вам за это! — прошептала Элен. Голос не слушался ее. — Вы не могли сделать лучшего для меня напоследок…

Я приподнял ее подбородок:

— Это не прощание, Элен! Я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой! Смотри на меня и отвечай!

— О Боже! Это невозможно! Не говорите ничего — это невыносимо!!!

— Отвечай мне, Элен!

— Это невозможно! — она судорожно отстранилась от меня и, пошатнувшись, прижалась к окну. Я впервые видел ее такой она задыхалась от слез и прижимала руку к горлу, пытаясь остановить рыдания и в бессилии опираясь на раму.

— Почему?

— Я ведь все рассказала вам о себе!

— Я пошел на обман именно для того, чтобы ты все мне рассказала!

— Через две недели я стану женщиной сомнительной репутации, и я не допущу, чтобы эта история коснулась вас!

— Очень благородно! Но твое благородство неуместно. Все это не имеет ни малейшего значения!

— Для вас — может быть, но не для меня!

— Для нас обоих! Неужели ты сама, добровольно станешь усугублять свои страдания и выберешь одиночество, вместо того, чтобы разделить свою жизнь со мной? Или мои глаза обманывают меня, и дело в твоих чувствах?..

— …о Бог мой!

— Неужели ты не понимаешь, что будь все дело только в твоей репутации, не имей я возможности что-либо изменить, я все равно предложил бы тебе то же самое? Я понимаю, что в глазах общественности твоя история может выглядеть сомнительно, но я далек от предрассудков, не имею титулов, которые стоило бы беречь, и сам решаю, какова должна быть моя жизнь! Но кроме этого, я не склонен быстро складывать оружие — мы можем вместе бороться и сделать все возможное, чтобы уберечь тебя от огласки!

— … Святой Боже! Это невозможно! — она плакала в голос, безуспешно борясь с собой и задыхаясь.

— Элен, мы можем быть вместе независимо ни от чего — даже если все будет так, как ты говоришь!

— Нет! Этого не будет!

— Почему? — …потому что это единственно правильное решение!.. Наши пути слишком далеки друг от друга, и их невозможно соединить! Совершенно невозможно! Так должно быть и так будет!

— Я не понимаю тебя, Элен! Неужели ты имеешь в виду различия в нашем общественном положении?!

— Да!.. О Боже, нет! Конечно, нет!

— Тогда я понимаю еще меньше!

— …Можете вы хотя бы раз обойтись без объяснений?! Я ответила вам, что не могу согласиться — разве этого недостаточно? Зачем вы мучаете меня? Разве вы не видите, чего мне стоит говорить с вами?..

— Вижу. А еще я вижу, что твои тайны не закончились. Неужели я действительно должен довольствоваться этим непонятным отказом, Элен? Неужели я не заслужил хотя бы объяснений?!

— Зачем вам объяснения?! Это ведь не расследование, а я не преступница! Вам лучше принять это как есть!

— Позволь мне самому решать, что для меня лучше! Скажи мне, Элен, для тебя было бы лучше не знать о моих чувствах, не услышать о том, что я люблю тебя? Тебе было бы лучше просто проститься со мной?

— Да!!! Клянусь вам, да! Я могла подозревать что угодно, но я никогда не узнала бы этих мук! А сейчас, когда вы говорите со мной, каждое ваше слово я ощущаю физически — вы меня убиваете!

— Нет, Элен! Сейчас ты убиваешь меня! Да, тебе было бы проще не слышать, не думать, не выбирать, но я не могу молчать — ты хорошо понимаешь, что для меня значит это чувство к тебе и ты, наверное, можешь представить, чего оно для меня стоило! И я знаю, что моя любовь тебе небезразлична! Ты плачешь — и это яснее всяких слов говорит о том, что я прав! Так неужели ты предпочтешь десятки дней, недели невольных намеков и недомолвок нескольким минутам до конца откровенного разговора?..

Она отвернулась и несколько минут не могла сказать ни слова, лишь двигая рукой в мою сторону, словно пытаясь отстранить меня и закрыться от того, что я говорил.

— Да, вы, наверное, правы, — сказала она, наконец, глядя в окно невидящим взглядом, вытирая щеки рукавом и глубоко дыша. — Но не думайте, ради всего святого, что я что-то скрываю из прихоти. Мне нестерпимо больно, потому что произошло то, чего я боялась! Я видела, как меняетесь вы, и сама менялась вместе с вами, и я боялась, что вы решите заговорить об этом! — она в бессилии закрыла глаза и вздохнула. — Подумайте, каково было жить с невольным желанием нравиться вам, стать небезразличной для такого человека, как вы, жить со всколыхнувшимися чувствами, каких я никогда прежде не знала, видеть столь желанные знаки вашего внимания — и понимать, что все это лишь иллюзия, которой не дано осуществиться! Представьте только, каково было жить с мыслью о том, что, даже если сбудется самая страстная мечта, мне придется ответить отказом!!! Поэтому я и говорю вам, что мне было бы несравненно легче перенести молчаливое расставание, не слышать всех этих слов… Но я не раздумываю и не выбираю — я никогда не стала бы оскорблять вас выбором! Решение принято давно.

— Выходит, видя и чувствуя наше сближение, ты заведомо отказала мне?

— Да, потому что… потому что задолго до этого я решила принять другое предложение!.. Сейчас я останусь одна, потому что к этому обязывает мое скорое новое положение. Я не хочу чувствовать жалости к себе от того, кто из каких-либо соображений станет закрывать глаза на события моего прошлого, не хочу быть обязанной и жить в напряжении и долгу — принять чье-либо предложение сейчас было бы для меня неприличным… Вашей женой я не стану в любом случае, потому что не позволю, чтобы из-за меня вы изменили свою жизнь — от этого вы потеряете слишком много! Помните, как говорили вы сами, в вашем деле недопустимы посторонние привязанности? А сейчас вы идете на компромисс со своими принципами. Это неправильно, и я не могу идти на поводу своих и ваших чувственных желаний!.. Но, если… — она мотнула головой, — если каким-то чудом на суде Гриффит Флой ничего обо мне не расскажет… я выйду замуж за лорда Джеймса Кеннета Гленроя… Вы ведь знаете, о ком идет речь.

— Какой здесь расчет, Элен? Ты ведь не любишь его.

— Джеймс прекрасный, благородный человек, и я действительно не люблю его так, как он того заслуживает… так, как я люблю вас! Но он очень долго просил моей руки — мы познакомились еще в Милане, до того, как я вернулась домой из Европы. Вот уже много лет он просит меня стать его женой без всяких условий, из любых соображений с моей стороны, он знает, что мои чувства к нему вряд ли когда-нибудь перерастут дружеское расположение, и хочет лишь получить право находиться рядом и заботиться обо мне. И, если по какой-то причине Гриффит не станет ничего говорить, я соглашусь на этот брак… Подумайте, мистер Холмс! Разве вы не понимаете, почему?..

— Маленькая Патриция, — проговорил я.

— Да! — ее лицо впервые за весь разговор осветилось безоблачным счастьем. — Ее мать умерла в родах, и Джеймс сам воспитал малышку. Чудесная девочка!.. Когда он возил ее по Европе, и мы познакомились, я просто с удовольствием общалась с этим ребенком, привязалась к ней… Но после того, что со мной произошло…когда я узнала, что не смогу иметь детей, Пат словно закрыла для меня эту пустоту! Она сама уже давно просит меня выйти замуж за ее отца и почти стала для меня дочерью! И я хочу, чтобы исчезло это «почти» — если Бог поможет мне, я стану ей настоящей матерью! Воспитать и вырастить эту девочку — теперь мое единственное желание, моя единственная светлая цель…

Она умолкла и снова закрыла глаза, пытаясь подавить слезы. Прошло несколько молчаливых минут прежде, чем она вновь овладела собой и повернулась ко мне:

— Поверьте, меньше всего я хотела быть нечестной с вами! Будучи тем, что я есть, имея мое прошлое, я не имела никакого права даже пытаться нравиться вам! Но это происходило помимо моей воли, и вы сами были свидетелем моих дурацких выходок, совершенно мне несвойственных в иных обстоятельствах… Вы были правы, когда говорили о вреде эмоций и чувств — именно чувства завели меня в тупик, именно они душат меня сейчас, и ничего этого не было бы, если бы я сохранила ясность рассудка! Я не смогла сделать этого, будучи рядом с вами!.. И теперь я хочу принять предложение Джеймса, хочу испытать материнство — этот мой единственный шанс…

— Бог поможет тебе! — проговорил я. — А если не он, то я.

— Я не слишком уповаю на Бога — он ни разу не помог мне в самые ужасные минуты моей жизни! Не думаю, что теперь он пересмотрит свое ко мне отношение…

— Ты несправедлива — Небеса свели нас с тобой.

— Я не знаю — счастье это или кара!..

Она посмотрела на меня долгим и влажным взглядом. В этом взгляде теперь было печальное спокойствие, и лишь по тому, как иногда подергивался ее рот, я знал, что это не то хладнокровие, каким она всегда меня поражала. В те минуты я по-настоящему не чувствовал боли — слишком невероятным казалось это прощание, слишком фантастичным и далеким! После всего того, что Элен сказала мне, я понимал, что потерял ее, что никогда больше она не окажется рядом со мной, что, возможно, я даже никогда ее не увижу…Но она стояла передо мной, и сознание того, что я потерял ее навсегда, отступало перед счастьем видеть обращенный ко мне огонь в ее глазах! Она чувствовала то же самое — я был уверен в этом так же, как и в том, что правильно читаю этот взгляд!.. Мы ощущали друг друга, как это было всегда, и, мне казалось, я видел сами мысли, которые проносились в ее темно-синих глазах, словно это были мои собственные мысли.

Когда она улыбнулась, не сводя с меня взгляда, я уже знал, что она скажет:

— Ты прав, это счастье! Может быть, мое единственное счастье! И я буду хранить его так глубоко, что оно всегда будет со мной. Клянусь тебе!

Она шагнула ко мне и тронула меня за плечо.

— Могу я просить тебя об одном напоследок? — спросила она. Я привлек ее к себе и почувствовал, как сновазадрожало от слез ее тело. — Если это не может стать для нас реальным, то пусть когда-нибудь, когда нас уже не будет, это достанется другим! Я не хочу, чтобы эта буря внутри умерла, так и не найдя никакого выхода! Когда-нибудь, если твои чувства не угаснут и все это не покажется тебе просто далеким воспоминанием, напиши обо мне правду! Сделай это сам! Может быть, моя Патриция прочтет ее, и в ее жизни будет больше счастья!

— Когда-нибудь я сделаю это, обещаю тебе!..

* * *

Вряд ли мне стоит говорить о последних словах прощания, о том, что мы чувствовали и что говорили друг другу в эти последние минуты — эти откровения навсегда останутся только нашим достоянием…

Через две недели состоялся суд над Гриффитом Флоем, и, войдя в зал суда уже после начала слушания, я увидел в первом ряду Элен. Рядом с ней сидел лорд Гленрой — красивый мужчина средних лет с округлой темной бородой и пышной шевелюрой, тронутой у висков благородными сединами. Я сел в последнем ряду, и Элен не видела меня. Казалось, она не выказывала никакого особого интереса к происходящему и слушала показания свидетелей, опустив голову на грудь и изредка кивая в ответ на то, что говорил ей на ухо Джеймс Гленрой. Она ничуть не переменилась даже тогда, когда судья предоставил последнее слово Гриффиту. Тот поднялся со своего места, окинул зал цепким и насмешливым взглядом, остановил его на мне, потом на Элен, еще раз улыбнулся и, выдержав театральную паузу… отказался что-либо говорить.

Не стану здесь объяснять, как мне это удалось. Скажу лишь, что пришлось пустить в ход не только некоторые связи, но и не слишком законные методы, которые, впрочем, были вполне оправданы с моральной точки зрения.

Приговор не был слишком строгим, учитывая непреднамеренный характер убийства: Гриффита, вместо виселицы, приговорили к десятку лет каторги в Австралийских колониях. Когда я, лавируя в толпе, пытался поскорее покинуть зал, Элен заметила меня. Пока лорд Гленрой поднимал ее упавшие перчатки и помогал ей надеть пальто, она безотрывно смотрела на меня и несколько раз прошептала «спасибо»…

Элен стала женой лорда Джеймса Кеннета Гленроя через месяц. Об их помолвке было дано лишь небольшое объявление назавтра после того, как было сообщено об отправке в Австралию парохода каторжников… Венчание, по слухам, было более чем скромным. «Дейли Хроникл» поместила на первой странице большую фотографию, на которой Элен держала на руках маленькую девочку, а та прижималась к ней вместе со свадебным букетом, обвив ее шею руками.

Когда, в очередной раз зайдя навестить меня, Уотсон вдруг вспомнил «о деле мисс Лайджест» и попросил меня разъяснить ему, в чем состояла тайна Элен, я ответил, что, очевидно, в том, что она была далеко не так бесчувственна, как все о ней думали, и скрывала свое намерение в скором времени стать женой лорда Джеймса Гленроя и матерью его маленькой дочери. Он, возможно, и понял, что по каким-то причинам я что-то от него скрыл, но в силу своего врожденного такта не заметил мне этого.

— Знаете, Холмс, — сказал он, раскуривая сигару и становясь рядом со мной у окна, — если бы не то, что она вышла замуж, я мог бы подумать, что она испытывала к вам нечто большее, нежели признание или уважение, и что вы сами впервые в жизни допустили слабость. Однако теперь я понимаю, что вам это действительно чуждо и что для вас это могло бы быть чревато только провалом.

Я предпочел не отвечать ему.

Марвин Кей ШЕРЛОК ХОЛМС НОВЫЕ ЗАМЕТКИ ДОКТОРА ВАТСОНА

Отто Пензлеру,

поистине удивительному редактору и гениальному руководителю детективной мекки Манхэттена, «Книжного магазина детективов»,

а также А. С. Д.

Это своего рода… лесть?

Предисловие

Это самая необычная книга из всех, что я издавал.

В ней представлены пятнадцать новых рассказов о Шерлоке Холмсе — но на этом сходство «Новых заметок доктора Ватсона» с другими сборниками историй о Холмсе заканчивается (единственное исключение составляет моя собственная антология 1994 г. «Игра началась», которая включает «пробный шар» к этой книге — «Ужасный творожный пудинг», якобы принадлежащий перу Крэйга Шоу Гарднера, хотя это маловероятно — скорее всего, его автор Дэймон Раньон).

ВАЖНО: прежде чем получить удовольствие от прочтения «Новых заметок доктора Ватсона», рекомендуется прочесть краткое вступление «Возрождение Шерлока Холмса», написанное известным профессором английской литературы небольшого, но уникального колледжа Паркер в Гэдсхиле, штат Пенсильвания.

Марвин Кей, Нью-Йорк,

июль 1995 г.

Возрождение Шерлока Холмса

Если вам нравятся приключения Шерлока Холмса (а если нет, кто-то за вашей спиной, возможно, ждет с нетерпением, когда же вы поставите эту книгу на полку!), вы, точно так же, как и я, до боли сокрушались, что лучший друг Великого Сыщика, с которым они вместе участвовали в расследованиях и некоторое время жили в одной квартире, доктор Джон Ватсон, написал только о шестидесяти из них.

Как и я, вы тоже, без сомнения, мечтали посетить хранилище банка «Кокс и Компания» в Лондоне, чтобы украдкой взглянуть на старый металлический чемоданчик для секретных бумаг, который хранил там доктор Ватсон. Этот легендарный сейф был набит заметками о более чем шестидесяти других расследованиях Шерлока Холмса, которые по разным причинам Ватсон так никогда и не опубликовал. За последние полвека это, кажется, стало безнадежной мечтой, ведь «Кокс и Компания» был разрушен взрывом нацистской бомбы во время Второй мировой войны.

Но сейчас, пятьдесят лет спустя, можно, наконец, сказать правду: неопубликованные записи доктора Ватсона сохранились!

ПОДОЖДИТЕ! Прежде чем наброситься на рассказы этой книги, вам нужно узнать о них еще кое-что, даже более удивительное…

Приблизительно в период окончания Первой мировой войны Ватсон почему-то перестал появляться на публике. Через некоторое время один из оставшихся в живых его родственников подал прошение в английский суд официально считать Ватсона мертвым.

Это действие вызвало огромный резонанс, ведь тогда все поняли, что Ватсон умер, не оставив завещания. Некоторые богатые и влиятельные особы боялись, что уже не раз упомянутый в прессе чемоданчик Ватсона будет публично продан с молотка. Он хранил секреты, которые Майкрофт Холмс назвал однажды «страховой полис моего брата Шерлока».

Было подключено как влияние, так и огромное количество наличных, чтобы предотвратить продажу кому бы то ни было этой металлической бомбы замедленного действия. В итоге была заключена тайная сделка, и чемоданчик был продан известному коллекционеру книг из Филадельфии с условием, что все содержимое будет держаться под замком, хотя бы фигурально, если не буквально, как минимум пять декад.

Этот коллекционер, которого мы будем называть мистер Р., был верен своему слову, хотя, естественно, был вне себя от радости, когда чемоданчик, наконец, прибыл. Само собой разумеется, он не терял времени и сразу же приступил к изучению своего бесценного литературного сокровища. Но его ожидало глубокое разочарование, чего не мог предположить почти никто из профессиональных писателей или редакторов…

Читать неприкрашенные записки доктора Ватсона, хоть они и не содержали ничего непонятного, было одно разочарование. В них определенно не хватало неповторимых слов автора, которыми он разбавлял сухие вступления и преображал эти истории поистине в каноны любимой нами Холмсианы.

К счастью, мистер Р. обладал достаточным количеством времени, денег и решимости. В строжайшей секретности коллекционер вел переговоры с некоторыми всемирно известными писателями, желая превратить записки доктора Ватсона в полноценные приключения Шерлока Холмса. Он предлагал щедрые гонорары за их работу.^[866]

Почти пятьдесят лет мистер Р. обращался как к признанным писателям, так и к подающим надежды новичкам. Конечно, не все соглашались с его условиями, но в числе тех, к кому он обращался, были поистине основоположники западной литературы, включая Конрада Айкена и его дочь Джоан, Эдгара Райса Берроуза, Раймонда Чендлера, Теодора Драйзера, Элен Юстис, Ф. Скотта Фицджеральда, Грэма Грина, Эрнеста Хемингуэя, Майкла Иннеса, Джеймса Джойса, Эрика Найта, Ринга Ларднера, А. Мерритта, Владимира Набокова, Джона О’Хару, Лео Перуца, Эллери Куина, Бертранда Рассела, Рекса Стаута, Дилана Томаса, Леона Юриса, Курта Воннегута, Эдит Уортон, У. Б. Йейтса, Евгения Замятина.

Мистер Р. ставил условие: каждый писатель должен избегать своего собственного стиля изложения и характерных для него тем, а лишь выбрать такое дело Холмса, которое ему или ей нравилось бы больше всего. Он настаивал, чтобы их изложение было как можно более похоже на стиль доктора Ватсона. Но искусством подражания владеет не каждый. Некоторым это удалось, большинству — нет.

Мистер Р. умер в 1991 году, последняя его просьба — чтобы его семья опубликовала лучшие из купленных им отредактированных записей Ватсона. Указанные им в завещании работы попали в «Сент-Мартин пресс», они и пригласили меня выбрать и издать пятнадцать рассказов из коллекции мистера Р., а также написать вступление к каждому. В заключение сообщу, что потомки мистера Р. терпеливо выдержали бесконечные дотошные расспросы и разрешили мне изучить бухгалтерские книги и оплаченные мистером Р. чеки, а также просмотреть объемные, неразборчиво написанные дневники, чтобы я мог подготовить свои записи.

Идентифицируя авторов мистера Р., я опирался на сохранившиеся чеки, хотя мне кажется, что стиль написания каждого рассказа говорит сам за себя.

Читатели, ликуйте! Длительное эмбарго снято и Шерлок Холмс снова жив. Хотя причины юридического характера заставляют нас указывать в каждом рассказе фамилии двух авторов, одного настоящего, второго, разумеется, вымышленного, помните, что истинным автором все равно является доктор Джон X. Ватсон… пусть это и едва различимо.

Дж. Адриан Филлмор,

профессор английской литературы колледжа Паркер в Гэдсхиле, штат Пенсильвания

ЛИТЕРАТУРНЫЕ «ПРИЗРАКИ»

Когда мистер Р., коллекционер книг из Филадельфии, искал писателей, чтобы превратить записки доктора Ватсона в полноценные приключения Шерлока Холмса, он попытался привлечь самые знаменитые литературные имена. Отклики были разными; те, кто все же согласились, были либо давними восторженными почитателями Холмса, либо сделали это просто из-за денег. Так, если взять весь реестр мистера Р., то в нем жанровые авторы в три раза превосходят численностью писателей «мейнстрима», как и в двух разделах этой книги. Это печально, ведь «звездам» мистера Р. по большей части удалось отойти от своего стиля в пользу гениального слога Ватсона.

Приключения общества нищих-любителей «Джон Грегори Бетанкур» (приписывается Г. Дж. Уэллсу)

В «Пяти апельсиновых зернышках» нам сообщается, что в 1887 году у опытного Шерлока Холмса «за плечами был длинный ряд более или менее интересных дел», одно из них — «Общество Нищих-любителей, которое имело роскошный клуб в подвальном этаже мебельного магазина». Именно эту нерассказанную историю мистер Р. заказал первой, а в графе «Получатель» своей чековой книжки записал «Г. Дж. У.». Предполагается, что это Г. Дж. Уэллс (1866–1946), плодотворный английский писатель «мейнстрима» и жанровой художественной литературы («Человек-невидимка», «Машина времени», «Война миров» и т. д.). Как доказывает этот рассказ, его выразительный стиль в чем-то похож на стиль коротких рассказов, написанных литературным агентом доктора Ватсона, Артуром Конан Дойлом. Лишь концовка этого рассказа звучит не совсем убедительно, что я списываю на тот факт, что Г. Дж. Уэллс был социалистом. — Дж. Адриан Филлмор

* * *

Как я уже писал ранее, первые годы совместного проживания с мистером Шерлоком Холмсом были самыми интересными в моей жизни. Из всех его расследований, проведенных в тот период — как публичных, так и приватных, — осталось одно особенное, о котором я не решался написать до настоящего времени. Несмотря на необычное завершение и, на мой взгляд, искреннее удовлетворение всех благодаря участию моего друга, странность этого дела вынудила меня представить его широкому кругу читателей. И кроме того, мне кажется, пришло время раскрыть факты, касающиеся мистера Оливера Пендлтона-Смита и очень необычной организации, в которой он состоял.

В моем дневнике отмечено, что наша первая встреча с мистером Пендлтоном-Смитом, если это можно назвать встречей, состоялась во вторник 24 апреля 1887 года. Мы как раз только закончили довольно деликатное расследование (о котором я еще не имею права писать), и великий ум Холмса начал скучать. Я боялся, что Холмс снова может взяться за эксперименты с опиатами, чтобы удовлетворить свою потребность в постоянном стимулировании мозга.

Поэтому я испытал глубокое облегчение, когда миссис Хадсон сообщила, что мужчина — очень настойчивый мужчина, отказавшийся назвать свое имя, — стоит у дверей, желая увидеть мистера Холмса.

— В темном пальто, низко натянутой на лоб шляпе и с черной тростью? — спросил Холмс, не отрывая взгляда от стула.

— Да! Но как?.. — воскликнула миссис Хадсон. — Как вы это узнали?

Холмс пренебрежительно отмахнулся:

— Он больше часа стоял на противоположной стороне улицы, вглядываясь в наши окна. Естественно, я заметил это, когда разжигал свою трубку, и снова обратил на него внимание, когда минуту назад поднялся, чтобы взять книгу.

— Что еще вам известно о нем? — спросил я, опуская свой номер «Морнинг Пост».

— Только то, что он полковник, недавно вышедший в отставку после службы в Африке. Он человек небедный, хоть и без официального титула или положения в обществе.

— Его выправка, — задумчиво произнес я, — безусловно, подсказала вам, что он человек военный, а по дереву, из которого сделана его трость, можно легко определить, что он служил в Африке, как впрочем, наверное, и по его одежде. Но как вы установили его звание, ведь на нем нет формы?

— Так же, как я узнал, что его зовут полковник Оливер Пендлтон-Смит, — ответил Холмс.

Я раздраженно отбросил «Морнинг пост».

— Черт побери, вы знаете этого парня!

— Неправда. — Холмс кивнул на газету. — Вам следует уделять больше внимания вещам, находящимся прямо перед вами.

Я опустил глаза на упавший номер «Морнинг пост», который оказался открыт на фотографии человека в униформе. «ПРОПАЛ ПОЛКОВНИК ОЛИВЕР ПЕНДЛТОН-СМИТ», — гласил заголовок. Я внимательно посмотрел на картинку, затем поднял глаза на Холмса.

— Вы примете его, сэр? — спросила миссис Хадсон.

— Не сегодня, — ответил Холмс. — Скажите полковнику Пендлтону-Смиту — при этом назовите его полное имя, хоть он, без сомнения, будет возмущаться и отрицать его, — что я встречусь с ним завтра ровно в девять часов утра. Ни одной секундой раньше и ни одной секундой позже. Если он спросит, скажите, что я заканчиваю другое важное дело и меня нельзя беспокоить. — Он перевел взгляд на свою книгу.

— Хорошо, сэр, — сказала она и, покачав головой, закрыла дверь.

Как только щелкнул замок, Холмс вскочил на ноги. Хватая свое пальто и шляпу, он жестом показал мне сделать то же самое.

— Поторопитесь, Ватсон! — бросил он. — Мы должны проследить за полковником до его логова!

— Логова? — переспросил я. Я накинул на плечи пальто и сломя голову помчался за Холмсом вниз по лестнице. — Что вы подразумеваете, говоря «логово»? Неужели он — еще один Мориарти?

— Прошу вас!.. — Холмс поднял руку, требуя тишины, и осторожно открыл дверь.

Пендлтон-Смит энергично шагал вверх по Бейкер-стрит, раздраженно размахивая своей тростью, как мачете. Мы оба быстро вышли, и Холмс закрыл за нами дверь. Затем мы перешли улицу и незаметно последовали за полковником. Похоже, он направлялся в сторону реки.

— В чем суть этого дела? — спросил я, торопливо шагая за Холмсом.

— Мистер Пендлтон-Смит, о котором вы без видимого интереса прочитали в той статье в «Морнинг пост», исчез два дня назад. Его подозревают в совершении преступления. В камине его дома в Лондоне полицейские обнаружили несколько клочков бумаги, но разобрать что-либо оказалось сложно, за исключением обрывка одной фразы: «Общество Нищих-любителей». Ну, как вам это?

— Нищий — это попрошайка, я думаю…

— Верно!

— Но целое общество дилетантов-попрошаек? И чтобы полковник в отставке был связан с ними? Это уму непостижимо!

— Я склонен считать, — сказал Холмс, — что вид современных попрошаек заставляет вас думать именно так. Нищие были в разные времена и в разных культурах, их как почитали, так и презирали. Полагаю, что это просто другое название тайного Общества нищих, сети шпионов, которая является — или, во всяком случае, являлась — чем-то вполне реальным, и оно имеет более давнюю историю, чем вы думаете. Ее корни уходят ко временам Римской империи, а сейчас общество раскинуло свои сети в таких странах, как Россия, Индия и Египет.

— Вы считаете, оно существует до сих пор? — спросил я.

— Я думал, что в Европе оно прекратило свое существование еще при предыдущем поколении, но, судя по всему, оно вновь всплыло на поверхность. Несколько лет назад появились кое-какие сведения, из которых я сделал вывод, что оно стало инструментом в чьих-то недобрых руках, Ватсон.

— И Пендлтон-Смит…

— Еще один профессор Мориарти, дергающий за веревочки, используя это общество в своих корыстных целях? К счастью, нет. Я думаю, он пешка в гораздо более крупной игре, хотя на этой доске мне видны пока всего несколько клеток. Не могу сказать ничего более, пока не расспрошу Пендлтона-Смита.

— Чем занимаются эти «нищие-любители»? Они попрошайки или нет?

— Скорее! — сказал Холмс, толкая меня за остановившийся хэнсомовский кеб.^[867] — Он, похоже, уже пришел!

Пендлтон-Смит остановился перед небольшим домом с меблированными комнатами. Пока мы издалека наблюдали за ним, он встал на пороге и посмотрел направо, а затем налево, но не заметил нас. Он вошел в здание и захлопнул за собой дверь.

— Интересно! — произнес Холмс. — Но это подтверждает мою теорию.

— О том, что он нищий? — спросил я, чувствуя некоторое раздражение из-за всей этой неразберихи. — Если так, то он, без сомнения, обеспеченный неплохим жильем нищий.

— Пендлтон-Смит ударился в бега из-за страха за свою жизнь. Почему еще человек, у которого есть дом, решится снять комнату в таком захудалом районе, как этот?

— Мы что же, будем здесь его расспрашивать? — спросил я.

Холмс замолчал, поджав губы и погрузившись в свои мысли. Прошла минута, и я кашлянул.

— Нет, Ватсон, — сказал он, разворачиваясь в направлении Бейкер-стрит. — Думаю, это может подождать до завтра. Прежде мне нужно кое-что сделать.

На следующее утро Холмс долго стучал в мою дверь, пока я не выкрикнул, потирая глаза:

— Что там, Холмс?

— Уже половина седьмого, — сказал он. — Миссис Хадсон поставила чайник, а завтрак будет готов ровно в семь.

— Ради всего святого! — отозвался я, принимая вертикальное положение. — Скажите мне, почему вы разбудили меня в такую рань?

— У нас встреча!

— Встреча? — переспросил я, все еще не понимая. Я поднялся и открыл дверь. — А! Пендлтон-Смит и его дилетанты-нищие, я полагаю. Но это же будет ровно в девять часов — вы сами сказали!

— Именно! — По его лихорадочному взгляду я понял, что большую часть ночи он провел на ногах, работая над таинственным делом полковника, хотя в чем заключалась его суть, я все еще не имел понятия. Однако Холмс, казалось, считал его исключительно важным.

Побрившись и одевшись, я вышел и обнаружил отличный завтрак, поданный нам миссис Хадсон. Холмс едва прикоснулся к своей порции. Он пристально рассматривал номера старых газет, разбросанных на полу и всех других горизонтальных поверхностях в комнате.

— Вот оно! — воскликнул он.

— Что? — спросил я, налив себе чай и намазывая на тост апельсиновый джем.

— Картина проясняется, — мягко произнес он. — Думаю, сейчас у меня есть все ее детали. Только как они согласуются?

— Объясните же мне! — взмолился я.

Он поднял руку.

— Именно это я и собирался сделать, Ватсон. Ясность ваших мыслей как раз и нужна мне сейчас, судя по всему. — Он прокашлялся. — В 1852 году Оливер Пендлтон-Смит и шесть его школьных товарищей были исключены из Итона. Они были замешаны в каком-то скандале, суть которого я еще должен выяснить — официальные данные по этому делу весьма расплывчаты.

— Кто бы сомневался, — пробормотал я.

— Юный Пендлтон-Смит после шести месяцев шатаний по Лондону уплыл на корабле в Южную Африку и сделал там ничем не примечательную карьеру. Когда, наконец, он вышел в отставку, то вернулся в Лондон и стал хозяином своего родового поместья. Казалось, его дела идут весьма неплохо. Он объявил о своей помолвке с леди Эдит Стюарт, которую вы также можете помнить из сообщений светской хроники.

— Повышение, как для полковника, — прокомментировал я.

— Я предполагаю, что она, возможно, тоже была замешана в скандале в Итоне, но это не более чем гипотеза на данный момент, — продолжал Холмс. — Да, судя по всему, для него это было повышением. Тем не менее через две недели он расторгнул помолвку и на следующий день — а именно три дня назад — исчез.

— Пока не появился у нас на пороге.

— Именно так.

— Где же нашло пристанище это Общество Попрошаек-любителей?

— Тайное Общество Нищих, это его более точное название, было частью шпионской сети, основанной императором Константином. Нищие составляли огромную долю населения Римской империи, и Константин понимал, что они могли слышать и видеть гораздо больше, чем те, кто подавал им милостыню. Изначально членами этого Общества становились люди благородного происхождения, но одевались они как нищие и выходили собирать новости и информацию, которые затем доводили посредством этой сети до самого Константина. Несколько последующих императоров почти не использовали попрошаек Константина, но, как ни странно, Общество, похоже, только еще более упрочилось, а не распалось, как можно было того ожидать. Оно разработало свои правила и ритуалы. Одна группа в Индии отделилась и присоединилась к тутам,^[868] о которых вам, наверное, известно.

— Конечно, — сказал я, — я слышал об этих чертях.

Холмс кивнул.

— В средние века одно время казалось, что они исчезли. Тем не менее в 1821 году приговоренный к казни человек упомянул их в своем прощальном слове. Потом я обнаружил два других упоминания о Тайном Обществе Нищих, первое — в сатирической карикатуре в «Панче» за 1832 год, где их выставили противниками Свободных Масонов (такое впечатление, что тогда каждый был наслышан о них), и второе — клочок бумаги, найденный в доме полковника Пендлтона-Смита.

— И как же с этим Обществом связан полковник?

— Я как раз разбирался в этом, — сказал Холмс. — Из шести приятелей, исключенных из Итона, я смог проследить пути троих. Все трое умерли несколько недель назад при загадочных обстоятельствах. О чем это вам говорит?

— Что полковник следующий в списке убийств?

— Превосходно, Ватсон. Или так должно казаться.

— У вас есть причины думать по-другому?

— Ха! Вы видите меня насквозь, Ватсон. Мне кажется очень странным то, что серия убийств совпала с возвращением Пендлтона-Смита из Африки.

— Это и в самом деле выглядит странно, — согласился я. — Но, может быть, ситуацию прояснят неизвестные нам обстоятельства. Вы не узнаете о них, пока лично не переговорите с полковником. — Я взглянул на свои часы. — До нашей встречи осталось всего полчаса.

— Время отправляться в путь, — сказал Холмс.

Я в замешательстве уставился на него.

— Сделав это, вы убедите Пендлтона-Смита, что не хотите его видеть!

— Наоборот, — сказал он, — я хочу быть уверенным, что встреча на самом деле состоится. Берите свое пальто, Ватсон! Мы либо встретим его на улице по пути сюда, либо (если, как я подозреваю, он намерен не прийти на встречу из-за того, что его узнали вчера) встретимся с ним в его квартире!

Я схватил пальто и шляпу и последовал за Холмсом на улицу.

Конечно же, мы не встретили Пендлтона-Смита на улице; Холмс всегда умел предвидеть поступки людей. Когда мы прибыли к его дому, то увидели полную седовласую женщину, которую я принял за хозяйку меблированных комнат; она подметала крыльцо.

— Простите, — отрывисто обратился к ней Холмс, — могу я увидеть одного из ваших жильцов — военного, который немного прихрамывает, в темном пальто и темной шляпе? У меня письмо, которое он обронил вчера, и я хотел бы вернуть его ему.

— Вы имеете в виду мистера Смита, — отозвалась она. — Давайте сюда, я передам ему, когда он встанет. — Она протянула руку.

— Значит, он дома? — спросил Холмс.

— В настоящее время да, а кто вы? — спросила она, с подозрением разглядывая нас обоих и поднимая свою метлу, чтобы преградить нам путь.

Я поторопился добавить:

— Это мистер Шерлок Холмс, и мы должны переговорить с вашим мистером Смитом. Это очень срочно.

— Мистер Холмс? Почему же вы сразу не сказали, джентльмены? Конечно, я слышала о вас, мистер Холмс. Да и кто в округе не слышал? Заходите, заходите! Где же мои манеры?! — Она опустила метлу и направилась к входной двери. — Я миссис Нелли Корам, сэр, это здание принадлежит мне.

Комната мистера Смита находится на втором этаже. Я только заскочу узнаю, сможет ли он спуститься.

— Если вы не возражаете, — произнес Холмс, — думаю, нам лучше подняться вместе с вами.

— О! Значит, он неблагонадежный человек? — спросила она. — Мне тоже так показалось, но он оплатил комнату на две недели вперед, и я не могла себе позволить быть слишком любопытной, таковы правила ведения дел в наше время.

— Он не преступник, — сказал Холмс. — Просто мой клиент. Но мне крайне необходимо поговорить с ним немедленно.

Женщина поднесла палец к губам и подмигнула ему, ничего больше не сказав. Она тотчас же впустила нас и провела наверх по широкой лестнице в чистый коридор второго этажа. Затем она повернула направо, прошла по узкому проходу к закрытой двери и стукнула в нее два раза. Почти сразу же в ответ послышался сердитый шепот:

— Кто там?

— Нелли Корам, — ответила хозяйка. — К вам два посетителя, мистер Смит.

Дверь немного приоткрылась, и я увидел один проницательный голубой глаз, пару секунд изучавший Холмса и меня.

— Проходите. — На этот раз голос прозвучал громче, а его обладатель отошел назад, открывая нам дверь.

Мы с Холмсом вошли, и я огляделся. Комната была маленькая, но чистая: кровать, столик для умывальных принадлежностей, ажурно украшенный шкаф и один стул с прямой спинкой у окна. На кровати лежал раскрытый выпуск «Таймс».

Пендлтон-Смит закрыл дверь перед миссис Корам, не давая ей возможности присоединиться к нам, и я услышал приглушенное «гм!» по ту сторону двери и звук удаляющихся шагов она вернулась к своим обязанностям, ждавшим ее внизу. Полковник был человеком среднего роста и крепкого телосложения, со свинцово-седыми волосами, голубыми глазами и небольшими усами. На нем бьши темно-синие брюки, белая рубашка в тонкую полоску и синий жилет. Но больше всего мое внимание привлек служебный револьвер в его руке. Пендлтон-Смит направил его прямо на Холмса и меня.

— Что вам нужно? — выкрикнул он. — Кто вы такие?

Холмс, который до этого уже успел окинуть взглядом комнату, подошел к окну и раздвинул шторы.

— Наоборот, — сказал он, — это я должен спросить, полковник, что вам нужно. Я здесь, потому что мы с вами договорились встретиться. Я Шерлок Холмс, а это мой коллега доктор Ватсон.

Холмс повернулся и внимательно посмотрел на Пендлтона-Смита, и уже через секунду полковник опустил свой револьвер. Я видел, что его руки дрожат, поэтому постарался принять самый благожелательный вид, чтобы немного успокоить его.

— Я рад, что вы пришли сюда, мистер Холмс, — наконец сказал полковник.

Он нервно подошел к кровати и, присев на нее, положил револьвер возле себя. Он сжал голову руками, взъерошил волосы и глубоко вздохнул.

— По правде сказать, я в тупике. Не знаю, можете ли вы помочь мне, но если кто-то в Англии и может, так это вы. Ваше присутствие здесь доказывает, что вы обладаете поразительными способностями.

Холмс сел на стул, сложил пальцы домиком, скрестил ноги и сказал:

— Начните с Итона, со своего вступления в Общество Нищих-любителей.

Тот подскочил, вне себя от ярости.

— Это вам тоже известно? Как это возможно?

— Значит, он прав, — произнес я, — и Общество Нищих-любителей действительно в этом замешано?

— Да! Да, черт их побери!

— У меня свои методы, — сказал Холмс. — Пожалуйста, начните сначала. Не пропускайте никаких деталей, даже незначительных. Хочу сразу заверить вас в нашей предельной осмотрительности во всем этом деле.

Я сел на кровать возле полковника. Он вдруг стал похож на очень уставшего и весьма пожилого человека.

— Вам станет легче, — обратился я к нему. — Говорят, признание облегчает душу.

Он сделал глубокий вдох и заговорил.

— Вот с чего все началось. Один из школьных профессоров, доктор Джейсон Аттенбороу, уже второй год преподавал у нас латынь и классическую историю. Однажды после урока шестеро из нас остались, чтобы расспросить его о Тайном Обществе Нищих, которое он упомянул на лекции в тот день. Это было весьма захватывающе — история о шпионах среди древних римлян, но нам не верилось, что благородный человек мог пойти на то, чтобы стать нищим. Доктор Аттенбороу заметил, что это было не только возможно — это происходило на протяжении нескольких веков.

Позже, в пабе, как бы на спор, мы вшестером решили проделать это сами. Пропустив по несколько стаканчиков рома в «Агнце на заклании», все мы сочли это весьма забавным, и нам захотелось попробовать.

Вначале мы пошли к торговцу разным тряпьем — его лавочка была закрыта, но мы колотили в дверь, пока он нам не открыл, — и купили подходящую невзрачную одежду. Одевшись так, как по нашему представлению выглядят нищие, мы измазали лица сажей и вышли на улицу, чтобы узнать, сколько новостей и монеток мы сможем собрать. Это было похоже на дурачество, довольно глупое на самом деле, и самой большой глупостью было решение пойти в цирк Пикдилли, чтобы посмотреть, как нас там примут. Видите ли, мы были уже изрядно пьяны к тому времени, поэтому нам все что угодно казалось забавным.

Вынужден признаться, что мы пристали к нескольким старушкам, дабы они дали нам пенни, и нас, к несчастью, сразу же арестовали. На следующий день после того, как нас отпустили домой (родители, так и не поверившие в произошедшее, заплатили залог), нас вызвали в кабинет декана и сообщили, что наше поведение компрометирует школу. Одним словом, наше присутствие там стало нежелательным. Эта новость ошеломила нас, но еще больше — членов наших семей.

На этом все бы и закончилось. Мы могли бы тихонько купить себе возможность учиться в других школах, или записаться на военную службу, или попросту продолжить семейный бизнес — перед нами было открыто много путей. Однако в тот вечер, когда мы в последний раз собрались в «Агнце на заклании», к нам присоединился доктор Аттенбороу. Он не утешал нас, не извинялся. Наоборот, он был радостно возбужден.

Он спросил, чему мы научились, пока были нищими, — а мы ничему не научились, но в результате его объяснений поняли, что ходили не в тот район города, говорили не с теми людьми, в общем, все делали неправильно. Нищим отведено определенное место в нашем обществе, как вы знаете, а мы ходили за пределами их территории. В этом и была наша ошибка.

Так же, как он делал это в аудитории, в тот вечер он вдохновил нас своей речью. Он убедил нас, что нам стоит снова попробовать — и на этот раз он пойдет вместе с нами.

Опять одевшись как нищие, мы отважились пойти в грязные мрачные районы, прилегающие к причалам, куда такие, как мы, никогда не осмеливались ходить ночью. Используя в качестве образца римскую систему, профессор показал нам, что мы делали неверно и как могли бы сделать это правильно.

Мы подслушивали под окнами. Мы прятались за излюбленными тавернами моряков и слушали их грубые пьяные разглагольствования. И неожиданно мы начали понимать, почему Тайное Общество Нищих так прекрасно работало. Вино развязывает людям языки, и можно многое разузнать, если слушать внимательно. Кто обращает внимание на нищих, даже если они оказались среди отбросов нашего общества?

Было множество капитанов кораблей, которых с нашей подачи можно было бы обвинить в контрабанде; мы могли бы раскрыть несколько убийств; украденный груз мог быть возвращен, стоило нам лишь слово шепнуть нужным людям из Скотланд-Ярда.

Мы ничего этого не сделали. А жаль! Но мы были молодыми и глупыми, а доктор Аттенбороу поощрял эту нашу глупость. О, он был искусный оратор! Он мог убедить вас, что ночь — это день, и что белое — это черное, если хотел. И вдруг он очень захотел, чтобы мы работали на него. Мы стали бы новым Тайным Обществом Нищих или, как мы называли его, Обществом Нищих-любителей. Дилетантство? Да! Но в этом было что-то мужское. Для нас это было игрой. Пока мы считали это школьной шалостью, это не было для нас грязной сделкой.

С сожалением сообщаю, что принимал полноценное участие во всем этом, шпионил для Общества Нищих-любителей на протяжении следующих шести месяцев. Я узнавал правду у нечестных людей, передавал информацию доктору Аттенбороу, а дальше он всем распоряжался сам. Что именно он делал с той информацией, я могу лишь догадываться — вымогательство, угрозы, может быть, и того хуже. Как бы то ни было, я знаю наверняка, что у него вдруг появилось много денег и он щедро оплачивал нашу работу. Он купил заброшенный склад и организовал в подвале шикарный мужской клуб — хотя там, конечно, не было прислуги и вообще никого, кто мог бы разрушить наш тайный союз. Позже он сдал этот склад в аренду — для хранения мебели.

Не я был первым, кто разорвал этот круг. Это был Дикки Кларк. Он рассказал мне однажды вечером, что записался добровольцем в армию. Отец подключил свои связи, чтобы он получил офицерский чин, и теперь он уезжал в Индию.

— Не хочу больше марать руки, участвуя в этом абсурде, — сказал он мне. — С меня хватит! Поехали со мной, Оливер. Еще не слишком поздно.

Я был потрясен, и я отказался — к моему стыду, все еще терзающему меня.

Когда Аттенбороу узнал об этом, у него случился настоящий припадок — он швырял вещи, выкрикивал ругательства, разбил о стену целый сервиз тарелок. Тогда я осознал, что совершил ошибку. Я заключил сделку с сумасшедшим. Мне нужно было бежать.

На следующий день я тоже записался добровольцем. Меня не было девятнадцать лет — я ни разу сюда не приезжал, даже в отпуск, опасаясь того, что может сделать доктор Аттенбороу, если узнает о моем возвращении. Настолько он был жесток.

Я поддерживал связь с Дикки Кларком, и когда он написал мне из Лондона, что Аттенбороу мертв, я решил, что могу без всяких опасений вернуться домой. Я планировал писать мемуары, знаете ли.

Всего две недели назад Дикки умер. Убит — я уверен в этом! И тогда я обратил внимание на то, что люди, одетые как нищие, постоянно околачиваются возле моего дома, наблюдают за мной, отслеживают мои передвижения, как когда-то я сам следил за другими. Желая скрыться от них, я просто однажды вышел из дома и ездил по городу, сменив несколько экипажей, пока не убедился, что за мной не следят. С тех пор я не возвращался домой.

Шерлок Холмс медленно кивнул, когда Пендлтон-Смит закончил.

— Интереснейшая история, — произнес он. — Но почему Общество Нищих-любителей желает вашей смерти? Вы уверены, что нет чего-нибудь еще?

Он поднял голову, выпрямил спину.

— Сэр, заверяю вас, я рассказал вам все. А что касается «почему» — разве это не очевидно? Потому что я слишком много знаю. Они убили старину Дикки и теперь собираются убить меня!

— А как же остальные четверо из Итона? Что с ними случилось?

— Остальные? — Он заморгал. — Я… я правда не знаю. Я ни о ком из них не слышал и ни с кем не разговаривал все эти годы. Надеюсь, у них хватило здравого смысла выбраться и не возвращаться сюда. Святые небеса, как же я сожалею обо всем этом!

— Несомненно, — сказал Холмс. Он поднялся. — Оставайтесь здесь, полковник. Думаю, вы будете в безопасности в руках миссис Корам, по крайней мере, какое-то время. Я должен кое-что выяснить, затем мы снова поговорим.

— Так вы беретесь за это дело? — оживившись, спросил полковник.

— Несомненно. — Холмс наклонил голову. — Уверен, что смогу помочь. И последнее. По какому адресу находился склад, владельцем которого был Аттенбороу?

— Керин-стрит, 42, — ответил Пендлтон-Смит.

Когда мы снова отправились на Бейкер-стрит, Холмс, похоже, был в особо приподнятом настроении, улыбался и насвистывал отрывок из концерта для скрипки — я слышал, как он играл его на этой неделе.

— Ну что? — наконец спросил я.

— Разве вы не видите, Ватсон? — сказал он. — Здесь может быть только один ответ. Мы столкнулись с классическим случаем противостояния двух одинаковых организаций. Это не что иное, как война между конкурирующими группами шпионов-нищих.

— Вы имеете в виду, что настоящее Тайное Общество Нищих до сих пор существует?

— Вот именно!

— Как такое возможно? Как могло это Общество существовать все эти годы, оставаясь никому не известным?

— Некоторые люди умеют хранить секреты, — ответил он.

— Это удивительно!

— Поделюсь догадкой. Представим, если позволите, что настоящее Тайное Общество Нищих узнало о своем конкуренте, Обществе Нищих-любителей. Они оставались в тени на протяжении веков. У них была сеть информаторов на местах. Несложно прийти к заключению, что эти две организации в итоге столкнулись лицом к лицу, ведь Общество любителей стало промышлять на территории Тайного Общества. Конечно же, Тайное Общество Нищих не могло позволить конкуренту незаконно вторгаться на свои земли. Что еще им оставалось делать, как не покарать и уничтожить?

— Аттенбороу, и Кларка, и других…

— Именно! Они систематически убирали дилетантов. Я даже рискну предположить, что теперь они захватили тайный клуб под старым мебельным складом, где хранились дневники Аттенбороу. И эти записи вывели их, без сомнения, на двух сбежавших дилетантов — Дикки, которого они сразу же убили, и нашего клиента, которого они еще не смогли разыскать.

— Гениально! — воскликнул я.

— Но полковнику Пендлтону-Смиту сейчас грозит даже большая опасность, чем он предполагает. Он — последнее звено в цепочке к старому Обществу Нищих-любителей, поэтому должна быть простая причина, чтобы…

Холмс резко остановился. На другой стороне Бейкер-стрит, у порога дома номер 221, сидел одетый в лохмотья старик с трехдневной щетиной и делал вид, что отдыхает после долгой прогулки.

— Он один из них, — тихо произнес я.

Холмс посмотрел на меня так, словно был поражен моим открытием.

— Ватсон, почему вы так подозрительны? Наверняка этот бедный горемыка набирается сил. Его присутствие здесь — не больше, чем совпадение.

Но я все же уловил огонек изумления в его глазах.

— Мне казалось, вы не верите в совпадения, — сказал я.

— Да-а. — Он протянул это слово, затем повернулся и направился к нашей входной двери более медленным шагом. — Давайте предположим, — продолжил он, — что вы правы. Что мы сделаем с беднягой? Прогоним его? Сдадим Лестрейду?

— Это, без сомнения, выдаст нас, — сказал я. — Лучше давайте попробуем направить его на ложный след.

— А вы делаете успехи, Ватсон! Делаете успехи! — Мы дошли до нашего дома, и он открыл дверь. — Полагаю, у вас есть план?

— Вообще-то я надеялся, что он есть у вас, — признался я.

— Собственно говоря, есть, — сказал он. — Но мне понадобится ваша помощь…

Два часа спустя я стоял в гостиной, качая головой. Находившийся передо мной мужчина — толстые губы, щетина на подбородке, спутанные каштановые волосы — был совсем не похож на моего друга. «Его пристрастие к драматургии, так же как и мастерство изменять внешность, говорят о том, что он вполне мог бы стать профессиональным актером», — подумал я. Перевоплощение показалось мне поразительным.

— Вы уверены, что это разумно? — спросил я.

— Разумно? — отозвался он. — Определенно нет. Но сработает ли это? Я очень надеюсь, что сработает. Вы не могли бы выглянуть в окно?

Я поднял занавеску.

— Нищий ушел.

— Ах, наверняка есть другие наблюдатели, — сказал он. — Они перекинулись на меня, сделав вывод, что полковник Пендлтон-Смит обратился за помощью ко мне. — Он изучил в зеркале свой новый облик, поправил густую бровь, затем посмотрел на меня, ожидая одобрения.

— Даже родной брат не узнал бы вас, — сказал я ему.

— Замечательно! — Он закрыл свой гримировальный набор, и я последовал за ним к задней двери.

Холмс осторожно выскользнул на улицу, а я тем временем начал считать. Досчитав до ста, я вышел через переднюю дверь и уверенно направился к банку. У меня не было там никакого дела, однако же это направление как нельзя лучше подходило для моей цели — послужить приманкой на то время, пока Холмс будет наблюдать за теми, кто наблюдал за мной.

Я не заметил никого подозрительного и в условленное время вернулся к нашему дому в той же деловой манере. Поскольку Холмс не появился сразу же вслед за мной, я понял, что его план сработал; теперь он преследовал члена Тайного Общества Нищих.

Я не спеша выпил чаю, затем отправился к инспектору Лестрейду. Он, как обычно, был очень занят, восседая за своим столом. Я вручил ему записку от Шерлока Холмса, в которой говорилось:

Лестрейд,

немедленно приходите на Керин-стрит, 42 с дюжиной своих людей. Там вас ждет убийца, а также доказательство шантажа и других гнусных поступков.

Шерлок Холмс.

Когда Лестрейд прочитал записку, его глаза расширились, и уже через секунду он направлялся к двери, созывая своихподчиненных.

Я последовал за ним, и к тому времени, как мы прибыли на Керин-стрит, 42 — на старый, разваливающийся кирпичный склад, — его сопровождали пятнадцать человек. Они начали колотить в дверь, но к ним подошел человек в рваной одежде и с густыми бровями и открыл ее: она была заперта лишь на щеколду. Даже не взглянув на переодетого Шерлока Холмса, Лестрейд со своими людьми поспешил внутрь.

Мы же с Холмсом неторопливым прогулочным шагом направились к людной улице, где можно было поймать экипаж, чтобы отправиться домой. Холмс начал снимать свой грим и постепенно превратился в человека, которого я знал.

— Как все прошло? — спросил я.

— Было несколько напряженных моментов, — сказал он, — но я справился весьма неплохо, как мне кажется.

— Расскажите же мне все! — попросил я.

— Для ваших дневников, наверное?

— Именно так.

— Очень хорошо. Когда вы с важным видом отправились вниз по улице, пожилой джентльмен, вышедший на полуденную прогулку, неожиданно сменил направление своего движения и последовал за вами. Он был хорошо одет и ничем не походил на нищего, поэтому я сразу понял, что теперь он следит за нами. Я догнал его, крепко схватил за руку и представился.

«Мне приятно с вами познакомиться, сэр, — сказал он. — Думаю, нам есть что обсудить».

«Это точно, — сказал я ему. — Вы уполномочены говорить от имени Общества или же мы должны обратиться к вашему руководству?»

«Пойдемте со мной», — сказал он и отвел меня в малоприметное здание на Харли-стрит. Я бывал там однажды в связи с одним расследованием для Министерства иностранных дел, но не выказал и намека на удивление; в самом деле, эта часть загадки, похоже, решилась на удивление легко.

Он провел меня наверх к контр-адмиралу, чье имя я пообещал не разглашать, и здесь мне открылась вся правда о Тайном Обществе Нищих.

Я догадался:

— Они уже не работают на Рим — они работают на нас.

— Абсолютно верно, Ватсон, — произнес Холмс. — Этот контр-адмирал посвятил меня в их дела. Оказалось, что у них есть на меня досье, и они знают, что мне можно доверять. Когда-то Тайное Общество Нищих было довольно внушительной организацией, а сейчас, похоже, доживает свои последние дни. У них немного членов, насколько я могу судить, и преимущественно это люди старше семидесяти лет. Времена изменились настолько, что нищая братия вымирает; нынешние шпионы имеют намного более эффективные средства политического шпионажа — а именно это и есть сегодняшняя цель Тайного Общества Нищих.

— Так что насчет убийц? — воскликнул я. — Вне всякого сомнения, даже Министерство иностранных дел не стало бы…

— Оно не только стало бы, оно сделало это. Политика становится все менее и менее джентльменской игрой, дорогой Ватсон. В интересах безопасности нашей великой страны все их действия следует считать правомерными — согласно законам, которым должны подчиняться простые люди, такие как вы и я или тот же бедный Пендлтон-Смит.

— Значит, вы не в силах ничего сделать, чтобы помочь полковнику, — с горечью произнес я.

— Мы с адмиралом быстро пришли к согласию, — продолжал Холмс, — когда я рассказал, что предприняли мы с вами и Лестрейдом. Узнав о том, что Скотланд-Ярд готов ворваться в штаб-квартиру Общества Нищих-любителей, он был вынужден согласиться со мной, что дилетантов нужно разоблачить. Привлечение к ним внимания общества поможет скрыть деятельность настоящего Тайного Общества Нищих и позволит Пендлтону-Смиту прожить остаток жизни в мире и благополучии. Что касается его, то он никогда даже не подозревал о существовании настоящего Тайного Общества Нищих. Это его и спасло.

— Складывается такое впечатление, — произнес я, — что все замечательно разрешилось само собой.

— Мне все это кажется далеко не приятным.

— Что найдет Лестрейд?

— Он обнаружит записи Общества Нищих-любителей, в которых во всех подробностях разоблачаются их постыдные действия. Они специализировались на шантаже, как мы и предполагали. Эти записи, пожалуй, сделают полным список преступлений доктора Аттенбороу, который отчаянно пытался сохранить контроль над рассыпающейся преступной империей. Уверен, что газетчики найдут там много скандальных материалов — и полковнику не останется ничего другого, кроме как отрицать свою причастность к этим делам и стереть эту часть воспоминаний, а ведь он так хотел описать их! Все, чего в связи с этим желает Министерство иностранных дел, — так это сохранить анонимность Тайного Общества Нищих, какой бы небольшой ни была приносимая им польза по предотвращению военных действий.

— Ваше счастье, что они не попытались убить вас, — прокомментировал я.

— Мне кажется, адмирал подумывал об этом. Однако я вношу свой собственный, пусть и небольшой вклад в решение вопросов, относящихся к компетенции Министерства иностранных дел, как вы прекрасно знаете. Можно даже сказать, у нас есть общие друзья.

— Ваш брат, например.

— Именно так, — подтвердил он.

— Значит, мы успешно решили это дело — в некотором роде.

— В некотором роде, — согласился Холмс, — хотя я нахожу возмутительным потворствовать тому, что сделали Министерство иностранных дел и Тайное Общество Нищих. Это заставляет меня задуматься, защищает ли наивысшая форма власти трудящегося человека — более того, уполномоченного! — своей системой самоуправления.

— Более того? — переспросил я. — Вы говорите так, словно начитались Маркса и Энгельса.

На что мой товарищ ответил:

— «Капитал» Карла Маркса — это выдающийся труд. Я так понимаю, вам не доводилось его читать.

— Еще нет, — подтвердил я.

— Напомните мне, чтобы я дал вам его на время. Полагаю, вы извлечете оттуда очень много полезного.

— Постараюсь, — сказал я ему.

— Но для начала давайте нанесем визит полковнику Пендлтону-Смиту. Уверен, он будет рад услышать хорошие новости.

Виктор Линч, подделыватель рукописей «Терри Макгерри» (приписывается Теодору Драйзеру)

Хотя Теодор Драйзер (1871–1945) написал такие солидные американские романы, как «Американская трагедия», «Сестра Керри», «Гений», «Дженни Герхардт» и трилогию о Фрэнке Каупервуде, насколько мне известно, ни один критик никогда не хвалил его стиль. Даже его друг X. Л. Менкен сомневался в том, что Драйзер чувствовал структуру языка, а студентов всегда смущал запутанный синтаксис в печально известном предложении, которое начинается с определенного артикля «The», сразу же отделенного запятой! «Виктор Линч, подделыватель рукописей» — хоть, без сомнения, и занимательный рассказ, но он чем-то напоминает наблюдение за Шерлоком Холмсом через окно, покрытое инеем. — Дж. А. Ф.

* * *

То, что единственной сферой, в которой был компетентен Шерлок Холмс, была логика, а сам он никогда не решался пускать в ход загадочную и туманную область сердца, никоим образом не приводило к недостатку иронии — и даже, по мнению некоторых, трагедийности — в бесчисленных приключениях, в которых я участвовал вместе с ним. Кстати, человеческий фактор всегда присутствовал в его расследованиях. Но порой, благодаря своему интеллекту и научному складу ума, делающих его экспертом в мастерстве дедукции, он мог распутывать только поступки людей, а не те непредсказуемые душевные порывы, которые провоцировали их.

С нами произошел один случай, прекрасно иллюстрирующий это. С первой весточкой этого дела мы столкнулись за завтраком в одно зимнее утро, когда снег накрыл покрывалом огромный город, укутав и Бейкер-стрит. Холмс, в фиолетовом домашнем халате и тапочках, развалившись в кресле и просматривая «Дейли телеграф», неожиданно воскликнул:

— О, вот опять! Странное дело.

Я оторвался от конкурирующей «Морнинг пост», которую увлеченно читал, отлично зная способность моего друга выискивать наиболее интересные статьи, коллекционирование которых у него было чуть ли не маниакальным.

Холмс свернул газету в несколько раз и протянул мне, указывая пальцем на заметку в колонке объявлений о пропавших без вести:

ПРОШЛОЕ — ЭТО ТОЛЬКО БУКВИЦА, УКРАШЕННАЯ УЗОРОМ. РАЗЫСКИВАЕТСЯ ПОВЕШЕННЫЙ. ПОЗОЛОТУ НЕ УТАИШЬ, А В ЧАСОСЛОВЕ^[869] ОСТАЛОСЬ НЕСКОЛЬКО РЕДКИХ СТРАНИЦ.

— Загадочно, конечно, но на самом деле это не так уж необычно, — отважился прокомментировать я, озадаченный его интересом. — Думаю, подобное появлялось и раньше.

— Каждое утро в течение месяца на данный момент!

— Очевидно, человек, давший объявление, желает связаться с кем-то, не разглашая информацию случайным читателям, — сказал я и затем озвучил еще одну пришедшую мне в голову мысль: — Пожалуй, он не знает точно, когда этот некто прибудет в Лондон.

Холмс, как обычно после завтрака, взял свою трубку.

— Очевидно. Но почему? Мне становится все интереснее, Ватсон. Что-то подсказывает мне, что мы будем вовлечены в это дело до конца дня, хотя не рискну предположить, придет ли это дело ко мне или я сам отправлюсь к нему.

Деликатный стук во входную дверь, обмен репликами женских голосов и быстрые легкие шаги, поднимающиеся по лестнице, заставили нас обоих поднять глаза.

— Наверное, предполагать уже не нужно, — с воодушевлением произнес Холмс, выражая мои собственные мысли, и опустил свою так и не зажженную трубку.

В гостиную вместе с потоком холодного воздуха ворвалась женщина. Ее щеки пылали и почти слились с выбившимися из-под шляпки золотистыми волосами, а ее глаза сверкали изумрудными искрами. На ней было кремовое пальто из овечьей шерсти поверх платья цвета слоновой кости — обычный зимний гардероб, благодаря которому предполагалось затеряться среди заснеженного уличного пейзажа.

— Мистер Холмс? — начала она. Мы встали, она тем временем изящным движением поднесла к своему носику платок с вышитым на нем лавандовым цветком. При этом в свете газовой лампы на ее шее блеснул медальон. — Я никогда бы не потревожила вас в такое время, сэр, если бы это не было делом чрезвычайной важности. Меня зовут Энн Гибни…

— Из Уэстмита,^[870] если мне не изменяет слух. Вижу по медальону, что ваша девичья фамилия начиналась на «К», вы остановились в «Сент-Панкрас», где выдают ароматические носовые платки самых восхитительных оттенков.

Хоть миссис Гибни, бесспорно, была встревожена из-за дела, которое привело ее сюда, похоже, ее ничуть не смутило весьма точное определение Холмсом ее происхождения и места, где она остановилась. Наоборот, она с легкой улыбкой — скривившись, если быть более точным, — сняла перчатки, словно ожидала столь глубокой проницательности и не была разочарована. Мы подождали, пока она сядет, и предложили ей чаю, который она лишь пригубила, прежде чем начала энергично описывать свою дилемму: пропажу мужа накануне ночью, его подозрительное поведение, предшествовавшее этому необъяснимому исчезновению, любовные письма, присланные из Англии и написанные рукой ее мужа, которые она перехватила, но настаивала, что он не мог их написать, и за которыми так и не последовала ожидаемая угроза шантажа.

Сначала Холмс слушал внимательно, но через несколько фраз его интерес ослаб, и прежде чем она закончила, он встал и взмахом руки прервал ее тираду.

— Прошу простить меня, мадам, но я не буду вам помогать. Умоляю, прекратите ваши напрасные стенания.

От удивления ее тоненькая бровь изогнулась дугой, да и я тоже почувствовал себя неловко из-за того, что меня незаслуженно сочтут грубияном.

— Вот как, сэр? — сказала она голосом еще более ледяным, чем булыжники на улице. — Даже там, откуда я приехала, наслышаны о ваших удивительных способностях. Может быть, задача показалась вам чересчур сложной или ваша цена слишком высока?

— Боюсь, что следить за блудным супругом — это не по моей части, — сказал Холмс, на этот раз более участливо, что я отметил с облегчением.

— Вы говорите так, словно у него был роман, а у него его не было, я абсолютно уверена в этом, сэр. Я готова поставить свою жизнь на то, что это не так. Гарри никогда бы не ушел от меня. Я знаю это наверняка. Мне неизвестно, кто написал эти письма, но точно не он, и я не представляю, с какой целью они написаны, если только не ради денег. Я чувствую, здесь что-то не так, может произойти нечто ужасное, если уже не произошло. О господи! Я должна найти его прежде, чем случится беда!

— Вы говорите, что незаметно следили за ним, — произнес Холмс. — Говорите, что он заходил только в картинные галереи, аукционные дома и места, где у него обычно бывают деловые встречи. Не думаю, что здесь что-то неладно. Нет никаких сомнений, что он встретился с компаньонами и провел скучную ночь, торгуясь по спорным вопросам.

— Но он не сказал мне, зачем ему понадобилось приезжать сюда! — выкрикнула она, словно уже давно вела этот разговор сама с собой в глубине своего сознания, не в силах унять свой страх. — Мне не стоит беспокоиться по этому поводу, как он сказал. Раньше он всегда рассказывал мне о своих делах, отвечал на любой заданный мной вопрос! Но он сразу же не захотел брать меня в эту поездку. И письма… Ах, все так запутано!

Холмс не внимал ее мольбам.

— Дорогая миссис Гибни, я просто ничего не могу сделать для вас. Сохраните свой порыв, чтобы предъявить эти письма мистеру Гибни и все выяснить. У меня неотложные дела. Желаю вам удачи и приятного времяпрепровождения в Лондоне. А теперь всего хорошего.

Мне показалось, что причиной блеснувших в ее глазах слез было разочарование, даже отчаяние, а отнюдь не обида на его резкий тон. Но она три раза моргнула, сделав усилие, взяла себя в руки и покинула нас. Даже если Холмс и услышал ее короткое жалостное бормотание, когда она выходила: «Что мне делать теперь? Что я могу сделать?», то не подал виду, а лишь снова поднял газету и продолжил изучение загадочного объявления — это было единственное неотложное дело, о котором я знал.

— Могли бы и посочувствовать ей немного, — сказал я, все еще тронутый растерянностью молодой женщины и удивленный поведением Холмса, который был, я в этом не сомневался, добрым человеком, всегда готовым оказать помощь, если мог.

— Сочувствие здесь бессмысленно. Письма, без сомнения, написаны им, а прислал их муж любовницы, пытающийся положить конец роману, или любовница, желающая разрушить брак. В этом деле нет ничего сложного, как и в деле Чарльза Огастеса Милвертона. Правда находится у нее прямо перед носом. Здесь не нужно разгадывать никакой головоломки.

Прежде чем я продолжил — для меня недостаточную сложность этого дела значительно перевешивало душевное страдание леди, — он вскочил со стула с характерным и тем не менее поразительным приливом энергии.

— Я должен одеться и идти в офис «Телеграф». Вы не могли бы быть так любезны, Ватсон, остаться здесь — на случай, если кто-нибудь позвонит с более подходящей проблемой?

И тогда я понял, что он просто принимал желаемое за действительное. У него был один из периодов нехватки активности, и помочь ему смог бы только самый запутанный клубок. Не желая отговаривать его даже от выдуманной загадки — ведь чем больше он ищет, тем больше нагрузка на мозг, — я молча согласился.

Когда он ушел, я вновь взял «Пост» и продолжил читать статью о предстоящей распродаже на аукционе Сотбис полной коллекции манускриптов сэра Томаса Филипса — в общей сложности их было шестьдесят тысяч, и только на то, чтобы расположить их по порядку, потребуется, вероятно, несколько лет. «Странный этот мир искусства», — размышлял я, вспомнив о торговце произведениями искусства Гарри Гибни, в любовные похождения которого мы едва не впутались; но второй посетитель заставил меня выйти из состояния задумчивости.

Выходит, в отношении грядущего дела интуиция не подвела Холмса. Когда он вернулся из офиса газеты новостей, то увидел, что я развлекаю инспектора Леланда Барнея, который, ссылаясь на погоду и охвативший его ужас, не отказался выпить немного бренди и согревал у камина свое тучное тело.

— Ага! — воскликнул Холмс. — Инспектор, добро пожаловать. Хотя ваши новости об убийстве на Айлсли-стрит действительно заслуживают сожаления.

У инспектора заметно отвисла челюсть.

— Как? Мы всю ночь не подпускали туда охотников за сенсациями! Клянусь, это был последний раз, когда они проваливают мое расследование!

— Я нанял извозчика, который ожидает на улице, чтобы отвезти нас туда, и зашел, только чтобы прихватить Ватсона, потому что мне было по пути. Ваше присутствие — это неожиданная удача, ведь по дороге вы сможете рассказать о некоторых недостающих деталях.

Мы надели пальто и шарфы и, выйдя на улицу, побрели к экипажу сквозь густой снег. Удобно устроившись, инспектор потер свое помятое то ли от усталости, то ли из-за свалившихся на него проблем лицо и начал рассказывать.

— Мужчина был заколот кочергой. Домовладелица считает, что он был каким-то писателем; мне же он показался больше похожим на химика или сумасшедшего… или на колдуна. Исходя из состояния его квартиры, ограбление можно исключить — там нет почти ничего ценного, что можно было бы украсть, и, судя по всему, никогда не было. Даже клочка какой-нибудь одежды. Несколько старых книг и листы бумаги, похоже, были всем его имуществом, это и… Ну, вам нужно взглянуть на это, я не могу разобраться. Домовладелица обнаружила его, когда вошла прибраться. Ее удивление было невообразимым, ведь она клянется, что он вышел из дома несколькими часами ранее, как раз когда она шла домой, и так и не возвращался. Тело, должно быть, пролежало там уже некоторое время — камин был совершенно холодным.

— Если он был так беден, как вы говорите, возможно, ему нечем было развести огонь, — предположил я.

Инспектор пожал плечами.

— В камине было полно золы. Похоже, он что-то сжигал. Во всяком случае, мы пребываем в затруднении. Единственная наша зацепка — это инициалы В. Е. Д., высеченные на камине.

— У него были какие-нибудь документы, удостоверяющие личность? — немного язвительно спросил Холмс, ведь в подобных случаях имя жертвы обычно называют в первую очередь.

Инспектор Барни почесал затылок.

— В том-то и дело. В его бумагах значилось несколько имен, но ни одно из них он не называл хозяйке квартиры и ни одно из них не соответствует инициалам В. Е. Л.

— Вы говорите, там есть книги. Какие-нибудь из них подписаны?

Озадаченное выражение лица инспектора свидетельствовало о том, что он не удосужился это проверить.

Холмс больше не задавал вопросов и весь оставшийся путь смотрел на снежные заносы, задумчиво сдвинув брови.

Экипаж остановился возле большого дома с ветхой обшивкой, очень запущенного, в убогом районе, и лишь благодаря тому, что все вокруг было занесено снегом, впечатление от этого немного сглаживалось. Холмс быстро вышел из экипажа, но ему сразу же преградил путь узнавший его репортер, который попытался выудить у него информацию, выкрикнув:

— Значит, это убийство, раз вы здесь, мистер Холмс?

Холмс ничего не подтвердил и не опроверг, он прошмыгнул мимо настойчивого молодого человека, бросив:

— Мой милый, вам просто нужно подождать — и ответ будет.

Внутри царил полумрак, пропитанный запахом сигарет и испортившейся еды, повсюду были следы отчаяния и безысходности. Стены в коридоре были оклеены желто-коричневыми обоями. Узкая лестница, заскрипевшая под весом констебля, которого Барни оставил за старшего, вела к квартирам на второй и третий этажи.

Краткий расспрос испуганной хозяйки — тучной невысокой женщины с маленькими глазками — не дал никакой информации, которую бы перед этим не сообщил инспектор.

— Мужчина выходит, затем оказывается мертвым там, где его не было! Кто в это поверит? И это в моем собственном доме! А за жилье не уплачено!

Холмс бегло осмотрел лестницу, пробормотал что-то о ботинках полицейского, успевших затоптать возможные улики, а затем потребовал, чтобы ему показали комнату, которую снимал убитый. Я извинился перед хозяйкой и вместе с Барни последовал за ним.

Комната на третьем этаже оказалась поистине холодной могилой для бедного малого, встретившего здесь свой конец. В ней не было никаких украшений и мебели, кроме испачканного матраса, стула и расшатанного стола, заваленного огромной кипой бумаг, банками, кусками дерева, высушенными корешками, перьями, камнями и книгами. Другие книги в кожаных и деревянных переплетах были как попало свалены в кучу на полу; все было разбросано будто бы в бешеной ярости или в результате борьбы. Ощущался легкий запах скипидара и каких-то других веществ, которые я не мог идентифицировать. Газ не был проведен к этому зданию; фонарь, в котором было немного керосина и какое-то подобие фитиля, был опрокинут на затоптанный ковер — удивительно, что эта могила не стала погребальным костром.

Тело лежало возле холодного камина, оружие убийства зловеще торчало из груди. Убитый был высоким мужчиной, когда-то сильным, но нищета, похоже, подорвала его силы задолго до такой жестокой кончины. Саваном ему служил только поношенный, испачканный сажей твидовый костюм, а его глаза, серые, как тусклое зимнее небо, все еще были открыты, и в них застыло первое мимолетное видение потустороннего мира и последний взгляд на суровую жизнь на этой земле.

Ни моя работа с ранеными в Афганистане, ни тяготы войны не подготовили меня должным образом, как могут подумать некоторые, к работе с Холмсом. Нам приходилось сталкиваться с огромным количеством зла и печали, и мы всегда видели их трагические последствия. Убийство, поджог, взяточничество, вымогательство, лжесвидетельство, какое только можно себе представить (а бывало и такое, что вовсе невозможно)… Мое сердце всегда было с жертвами, как с мертвыми, так и с выжившими, но даже если мы могли обеспечить им правосудие, мы не могли избавить их от боли и утраты. Как медик я стремился вылечить, но порой, должен сознаться, я приходил в отчаяние из-за невозможности что-то изменить. И этого беднягу, лежащего мертвым в таком убогом месте, служившем ему домом, уже невозможно было спасти. Мной овладела глубокая печаль, и я никак не мог с ней справиться.

Наверное, Холмс почувствовал мое необычное уныние. Он, преисполненный энергии, уже успел обойти комнату, наклониться и осмотреть книги, бумаги, нечеткие отпечатки обуви, золу в камине и само тело — в частности, пальцы умершего странного зеленоватого оттенка; он обнюхал горшки и банки и исследовал смесь из непонятных веществ. А теперь выпрямился и, устремив на меня взгляд острее, чем кочерга, вонзенная в тело жертвы, сказал:

— Он был подделывателем, Ватсон, и прекрасным. Вне всяких сомнений, когда-то это приносило ему значительный доход. Его одежда, хоть износилась и сильно пообтрепалась с годами, когда-то была высокого качества. Что-то привело его к стесненному положению, так что он едва сводил концы с концами, и он вынужден был подделывать банковские чеки и контракты, ведь его обычный труд мог принести ему лишь жалкие гроши. Посмотрите сюда, видите — он порвал несколько своих подделок; возможно, часть их он сжег. Но взгляните-ка на это!

Он протянул мне книгу в потрескавшейся кожаной обложке. Я открыл ее и ахнул: в ней были страницы из ценнейшего древнего пергамента и надписи на латыни. Буквицы были украшены миниатюрными замысловатыми изображениями зверей, пейзажами, фигурами людей, некоторые рисунки были с золотым тиснением; края обвивали листы плюща, цветы, чередующиеся с очертаниями животных, лентами и переливающейся тесьмой. Это было произведение искусства.

— Часослов, — объяснил мне Холмс, — приблизительно тринадцатый век, полагаю.

— Должно быть, очень ценный! А другие — такие же солидные и древние? Возможно, он хотел продать их…

Я сделал паузу — блеск в глазах Холмса говорил, что он уже давно связал все воедино, тогда как у меня в голове эта связь лишь смутно зарождалась.

— Это подделки, Ватсон, но более гениальные, чем эти порванные контракты. Видите ручки на столе и содержимое банок? Перемолотые пигменты из малахита, меди, корня марены и тому подобного. Деревянные шарики, лежащие вместе с гвоздями в банке из-под варенья на подоконнике, — это чернильный орешек, он станет чернилами через несколько дней — этот малый был явным приверженцем аутентичности.

— Так вот что это такое! Господи, а я уж было подумал, что это касситерит! — воскликнул инспектор, но сразу же затих под недовольным взглядом Холмса, который продолжил:

— Пигменты были смешаны с яичным белком, и, вероятно, они окажутся в составе того белка, что на ковре. Каменная плита и агатовый пестик служили для измельчения. В любом случае, многие рукописные книги были сожжены в огне; такой вид золы и сажа на одежде жертвы могли получиться только из кожи, пергамента и красящего пигмента льняной и шерстяной ткани. — Он наклонился и извлек из кучи золы кусочек ткани. Рассмотрев его поближе, я понял, что это обрывок бирки с одежды.

— Она от пальто убитого? — спросил я.

Он покачал головой.

— Нет, но и то и другое — ирландского производства, лучший твид изготавливается именно там. Я все больше склоняюсь к мысли, — продолжил он с нотками разочарования в голосе, — что поспешил сегодня выпроводить нашу первую гостью, явившуюся утром. Мне нужно было довериться своей интуиции — женщина связана со всем этим.

— Не убийца, естественно, но — ее муж? — Я с трудом сдержался, чтобы не произнести имя этого человека, чувствуя, что должен дослушать Холмса до конца, прежде чем начать говорить самому.

— Мы нашли того, кто давал объявления, Ватсон, опубликованные в «Телеграф» с просьбой найти повешенного. Но я не первый, кто выяснил это. Кто-то еще, очевидно, тот, кому предназначались эти объявления, нашел его вчера — и вот результат.

— А что насчет инициалов на стенке камина? — задал вопрос инспектор Барни.

Холмс, даже не взглянув на них, ответил:

— Сделаны недавно, бесспорно, тем маленьким ножом, что на камине. Видите светлое дерево на фоне потемневшего от старости или дыма? В. Е. Л. — это кто-то из этих двух.

— Так кто же они тогда? — воскликнул инспектор, не в силах больше сдерживаться. — Давайте уже поскорей арестуем преступника и поставим точку во всем этом деле!

Холмс покачал головой, сдвинув свои густые брови.

— Кое-что не сходится. Я свяжусь с вами завтра, сэр, и сообщу результаты дальнейшего расследования. До тех пор вам придется довольствоваться только этим: здесь вряд ли произошло убийство. Можете рассказать своему юному охотнику за сенсациями столько, сколько вам будет угодно; возможно, тогда он оставит вас в покое. А сейчас вы должны простить меня, мне нужно нанести несколько визитов и отправить телеграмму, пока еще не слишком поздно.

— Все, как я и предполагал, — сказал Холмс, расплатившись с мальчиком, принесшим ответную телеграмму, и бегло прочитав ее. — Это из канцелярии коронера города Голуэя. Наша жертва, мистер Виктор Линч, умер давно — десять лет назад, в Голуэе, где семейство Линчей было известно на протяжении нескольких столетий.

— Значит, это наверняка неправильная фамилия, — сказал я. Я как раз изучал одну из книг, которую мы взяли с разрешения инспектора на месте преступления. Посвящение гласило: «Моей доброй Энни с любовью, Виктор Линч». Я раздумывал, был ли когда-нибудь вручен этот подарок, и если да, то это означало, что его вернули. И была ли эта Энни, хоть сначала это казалось абсолютно случайным, той самой нашей гостьей — миссис Энн Гибни? — Инициалы на камине соответствуют подписи на этой книге, но этот человек сделал так много подделок для себя…

— А также изготовил свидетельство о своей собственной смерти. Что бы ни заставило его бежать из своего родного города, это было чем-то достаточно серьезным, чтобы подтолкнуть его сфабриковать свою собственную смерть. Присвоенное им имя — это ключ: один из предков Линча, живший в пятнадцатом веке, был приговорен к смерти собственным отцом, мэром Голуэя, за убийство, но был настолько популярен в округе, что никто из горожан не исполнил бы приговор. Отец, считая, что правосудие должно восторжествовать, повесил парня сам. Обо всем этом не раз писали в прессе. — Он указал на полку за своей спиной, на которой лежал объемный альбом с собранными газетными вырезками.

— Грустная история. Это заставляет нас сомневаться в том, что этот термин пришел к нам из Америки.

— Возможно, член «комитета бдительности» Уильям Линч был его дальним родственником. Тому, кто увлекается этимологией, есть над чем поразмыслить. Но наша задача менее научная. Не очень ли вас затруднит, Ватсон, отнести вон ту книгу — нет, не ту, которая с посвящением, а другую, вот эту — Поттердону и узнать, что скажет о ней их оценщик произведений искусства? У меня тоже есть кое-какое дело, и его выполнение может затянуться до самого вечера. А затем мы с вами встретимся здесь и посмотрим, не переплетутся ли, как в хорошем ирландском твиде, три ниточки, которые мы сегодня обнаружили.

У оценщика я узнал, что некоторые подделыватели — чаще всего посмертно — в последнее время стали более знамениты, чем многие настоящие художники, их работы становились довольно ценными экземплярами коллекций. Оценщик предложил мне баснословную сумму за рукописную книгу, которую я показал ему, и был весьма разочарован тем, что я не могу ее продать.

— Виктор Линч! — воскликнул он. — Смотрите, вот здесь, в буквице, украшенной узором, есть маленькие завитки — мы полагаем, что это петли в форме букв «в», «е» и «л» и что они были своего рода подписью художника, довольно мрачной, как может показаться.

— И что же произошло с этим Линчем? — осведомился я.

— А! Он умер много лет назад из-за болезни. Обнаружили, что его рукописи поддельны, когда он попытался быстро продать одну из них, весьма посредственную работу, сделанную, как мы предполагаем, уже во время его болезни. Сразу же было установлено, что это подделка. Мы думали, что почти все его работы находятся в Ирландии, в частной коллекции мистера Кенни. Его счастье, что дочь вышла замуж за торговца произведениями искусства, сумевшего убедить покупателей в ценности этих работ. Кстати, я видел недавно этого торговца здесь, в Лондоне… Ну, неважно. Может быть, вы передумаете, если я предложу вам еще десять фунтов? Двадцать?

Я рассеянно покачал головой, почувствовав, что решение этой загадки проясняется теперь гораздо отчетливее. Как только я удостоверился, что приехавшего торговца произведениями искусства зовут Гарри Гибни, сразу же поспешил на Бейкер-стрит поделиться новыми сведениями с Холмсом, но он еще не вернулся. После легкого ужина я сел у камина и задремал над этой книгой с картинками. Когда я смотрел на них сквозь призму тепла и усталости, создавалось ощущение, что я вижу свет витражного окна сквозь густые заросли лозы, — настолько они были прекрасны.

Но тут мои грезы были прерваны третьим посетителем за день.

— Я зашел по делу о подделывателе, — произнес вошедший в комнату сгорбленный ирландец. По его неряшливому виду, забрызганным грязью ботинкам и легкому запаху лошадей можно было сделать вывод, что он кучер или конюх.

— Ну что ж, можете присесть и подождать возвращения мистера Холмса, — начат я, но затем, взглянув на него второй раз, заметил краем глаза его странное подмигивание. — Вы сделали это снова! — воскликнул я, когда Холмс выпрямился и снял твидовую фуражку.

Но он недолго наслаждался своей актерской забавой.

— Я провел полезный, хоть и мучительный вечер на стоянке экипажей в Сент-Панкрас, — сказал он мне, одновременно рассматривая тарелки с остывшими остатками ужина. — Миссис Гибни этим вечером куда-то ездила, а когда вернулась, то заказала карету на завтра, на половину десятого утра. Если я не ошибаюсь, то она виделась со своим мужем и завтра вернется в его укрытие, чтобы передать дорожный костюм и деньги, возможно даже, довезет его до станции — паром отправляется из Холихеда завтра ночью, и он захочет попасть на поезд в полдень. Мы перехватим его до этого.

— Вы не пытались поговорить с ней? Или выяснить адрес у извозчика?

Холмс проткнул вилкой холодную морковь и покачал головой.

— Она была весьма осмотрительна. Извозчик высадил ее недалеко от пункта назначения, там же она час спустя встретилась с ним вновь, не распространяясь, где была. Но обстоятельства радикально изменились; ей больше не нужно наше вмешательство и, бесспорно, она вздохнула с облегчением, когда я так стремительно выставил ее, о чем теперь весьма сожалею.

— Думаю, ее девичья фамилия, как вы заметили утром на медальоне ее ожерелья, действительно начинается на «К» — Кенни. — И я сообщил ему о том, что узнал от оценщика.

Он удовлетворенно улыбнулся — видимо, его выводы подтвердились.

— Картина медленно, но уверенно проясняется, — сказал он, — словно с помощью кисти художника. Здесь уйма подстроенных ситуаций, несравнимых с такими банальными вещами, как подделки банкнот и контрактов. Осталось выяснить, как убийство или трагический несчастный случай привели к тому печальному исходу, свидетелями которого мы были этим утром.

Не найдя для себя больше ничего вкусного, он удалился, чтобы привести себя в порядок, после чего занялся изучением химических реактивов на своем столе и стал рассматривать какую-то органическую субстанцию, что он имел обыкновение делать, когда хотел отвлечься и освежить мысли. Я заглянул к нему перед уходом, и он сказал:

— Все, как я и предполагал, Ватсон. Я позволил себе прихватить пару банок из квартиры Линча и исследовал находящиеся в них вещества. Дисульфид олова, сплав свинца с сурьмой, сульфид ртути… список можно продолжать. Этот человек использовал настоящие средневековые пигменты, некоторые из них — смертельные яды быстрого или замедленного действия. Я заметил следы одного из них на кончиках его пальцев. Свидетельство о смерти, которое он подделал для самого себя в Голуэе, стало предсказанием. Как бы то ни было, подобная болезнь рано или поздно поразила бы его. Интересно, знал ли он это? «В часослове осталось несколько редких страниц»…

Это не имело значения, но мне показалось, что мысли убитого сейчас были более понятны Холмсу, чем мотивы живых, какую бы роль они не играли.

— Может быть, Гарри Гибни просветит нас, — произнес я.

— О, я рассчитываю на это! — отозвался Холмс с необычайно грустным выражением лица, словно моя недавняя меланхолия постепенно передалась ему, как замедленный яд. — Здесь есть над чем поразмыслить, правда, Ватсон? — спросил он. Я понял, что вопрос был риторическим, и промолчал. — Ведь, возможно, человек — это всего лишь… — он поднял чашу с каким-то быстро испаряющимся веществом, — …сумма химических элементов, от которых зависит его физическая форма? Может быть, мы сталкиваемся с неупорядоченностью броуновского движения, всего лишь молекулами в пространстве, имеющими общую массу. Может быть, наши побуждения рождаются из страстной химии наших собственных умов и сердец определенными элементами, которые являются объектами изучения врачей, таких, как вы. Но кто-то же может осадить побуждения человека так же, как я эти кислоты, — разве не так?

Я не знал, что сказать. Никогда прежде я не рассматривал человеческое бытие на таком микроскопическом уровне. Но прежде чем я придумал какой-либо ответ, его настроение резко изменилось, и он со вновь обретенной энергией занялся своим экспериментом, передав меня во власть беспокойного сна.

Мы приехали в Сент-Панкрас ровно в 9:20 и увидели, как Энн Кенни Гибни села в заранее приготовленную для нее карету. Затем последовали за ней в Ист-Энд и высадились из нашей двуколки в квартале от нее, чтобы остаться незамеченными. Зажав чемодан в одной руке и расстегивая плащ другой, она прямиком направилась к захудалому постоялому двору, находившемуся всего в шаге от того дома, где умер Виктор Линч. «Все возвращается на круги своя», — мелькнула у меня недобрая мыль. Благодаря скромной сумме, врученной хозяину постоялого двора, мы узнали номер комнаты, в которую она вошла. Постучав, Холмс быстро назвал наши имена и сказал, что мы здесь без сопровождения полиции.

— Ах, Гарри, мне так жаль! — воскликнула миссис Гибни, узнав нас. — Я была предельно осторожна, клянусь!

Гарри Гибни стоял возле кровати, на которой лежал чемодан с его сменной одеждой; он как раз переодевался, и его одеяние теперь было полно контрастов: сияющие туфли, изящные коричневые гетры и хорошо сшитые жемчужно-серые брюки под изорванным твидовым пиджаком, точно таким же, как у Виктора Линча. Когда мы вошли, он положил шляпу на спинку мягкого стула. Это был высокий крепкий мужчина, более худая копия покойника, которого мы видели вчера утром. Создавалось впечатление, что их общее дело, чем бы оно ни было, сделало их похожими. Он устало провел одной рукой по лицу, мрачному из-за суровых испытаний, и успокаивающе обнял жену другой рукой.

— Это не твоя вина, любимая, — мягко сказал он, затем посмотрел на Холмса. — Как вам удалось…

Миссис Гибни сдерживала рыдания.

— Это из-за меня, понимаешь, это действительно моя вина, — твердила она. — Мне нужно было рассказать тебе. Я была так растеряна… Я обратилась к мистеру Холмсу, знаю, это было глупо с моей стороны, но я боялась, что ты в опасности, боялась спросить тебя о письмах…

Гибни был явно озадачен, но его замешательство быстро сменилось подозрительностью.

— Какие письма? Он писал тебе? Линч писал тебе из Лондона? Чего он хотел?

— Наверное, нам всем лучше присесть, — предложил я, прежде чем атмосфера могла накалиться еще больше, — и попытаться разобраться во всем этом.

Гибни колебался, не в силах сдерживать растущий в нем гнев. Затем он словно выпустил пар и опустился на стул, будто ему стало сложно держать тяжкий груз.

— Это были письма от тебя, — пояснила его жена, присаживаясь на край кровати, едва скрипнувшей под ее легким весом. По ее щеке скатилась слеза и упала на желтовато-серое покрывало. — Это были любовные письма к какой-то женщине, живущей здесь. Написаны твоим почерком. Я бы узнала твою руку везде. Но я знала, что ты не смог бы… не стал бы… никогда бы…

К удивлению, как мне показалось, каждого в этой комнате, Гарри Гибни разразился диким, лошадиным смехом, от которого сотрясалось все его тело и который в конце концов, перерос в своего рода рыдание.

— Ах, Энни, моя дорогая Энни! Не удивительно, что ты настояла на своем приезде сюда! Хотела найти мою английскую любовницу, да? Письма были от него, не от меня. Он может подделать почерк кого угодно и что угодно. Он лучший подделыватель… он был лучшим подделывателем… который когда-либо жил.

— Кто? — всхлипнула Энн.

— Виктор Линч, — произнес Холмс.

Энн испуганно ахнула — очевидно, ей был известен этот человек, по крайней мере, его имя. Но она ничего не ответила, а Гибни просто кивнул, и Холмс продолжил:

— Возможно, он хотел, чтобы ваша жена донимала вас этими письмами, но скорее всего он надеялся, что это жестокое послание приведет вас в Лондон и тогда вы увидите его объявления. Предполагаю, что он задумал какой-то коварный план против вас — может быть, потому что вы имели доход от его работ? — и из мести хотел разрушить ваш брак.

— Злой умысел, — глухим эхом отозвался Гибни. — Да, вы правы на этот счет. Но не письма привели меня сюда — она никогда не рассказывала мне о них. Я был удивлен, увидев его объявления; я подумал, что он откуда-то знал, что я в конце концов приеду — приеду, чтобы найти его… И я заслужил его коварство. Это лишь моя вина.

— Вы убили Виктора Линча? — тихо спросил Холмс.

Гибни испуганно поднял глаза, словно забыл, почему собирался исчезнуть из Лондона.

— Убил? Что вы, конечно нет! Я пришел туда, чтобы встретиться с ним, дать ему денег, компенсацию, что ли. Я хотел все исправить, хотя ничего уже нельзя было вернуть. Я знал, что он сохранил некоторые свои работы. Но поскольку они так и не появились на рынке, я понял — он не знает, что все изменилось. Я приехал сюда рассказать ему, сколько они стоят, посоветовать продать их. Дать ему немного денег. И уехать. — Он обхватил голову дрожащими руками, вспоминая последствия своего визита.

— Наверное, будет лучше, если вы начнете с самого начала, — осторожно подтолкнул его Холмс.

Мужчина, казалось, заставил себя выйти из оцепенения; он собрался, кивнул и начал.

— Я был скромным клерком в аукционном доме в Дублине и едва сводил концы с концами, когда мне в руки попала одна из украшенных миниатюрами рукописей Виктора, чудесный молитвослов. Это была искусная работа — он не только использовал оригинальные материалы, но каким-то образом состарил страницы, некоторые повредил, некоторые выдернул, чтобы все выглядело, как подлинная находка. Я сразу же понял, что это подделка, — я гордился своим профессионализмом и расстраивался, что не продвигался вверх по карьерной лестнице на своей фирме. Но, посмотрев на эту работу, я понял, что это шанс. Я хотел большего, что в этом такого? Поэтому я продал ее через свою фирму, получил первое комиссионное вознаграждение и связался с изготовителем снова. Между тем Райан Кенни — отец Энн — увидел первую работу и спросил, есть ли еще что-нибудь подобное. Он предполагал, что где-то был открыт какой-то склеп или раскопана какая-нибудь частная коллекция, и поставил цель со временем собрать все предметы. — Он снова засмеялся, но сразу же резко закашлялся. — Специалисты выдвигали теории о церковниках голуэйского монастыря, скрывавших эту работу. Это был грандиозный обман, но все так поверили в него, что он стал жить своей собственной жизнью. Заинтересованные лица смирились с желанием продавца остаться анонимным. Все было так легко, даже очень легко!

Энн слушала с широко раскрытыми глазами; у этой пары было много секретов друг от друга, несмотря на то, что они были верны своим супружеским обетам.

— Что же стало причиной разрыва соглашения? — спросил Холмс, всем телом подавшись вперед — у меня было такое ощущение, что этот Виктор Линч просто притягивал его и он очень хотел понять суть этой истории.

— Энн, — сказал Гибни, неловко беря ее за руку, чтобы смягчить свое откровение. — Я повстречался с ней, когда вел переговоры с ее отцом, и мы влюбились друг в друга. Но однажды в офис в Дублине пришел Виктор — он редко приносил свои работы сам, чтобы избежать общения, но к тому времени он стал все более подозрительно относиться к посредникам. В тот самый день ко мне пришли Энн со своим отцом. Они встретились, и Викторпритворился, что очарован Энн, хотя на самом деле его привлекали сбережения ее отца. Видите ли, он был паршивой овцой из одной известной в Голуэе семьи, и его положение терзало его на протяжении многих лет, ведь он считал, что его талант не оценен по достоинству. — Гибни понизил голос, в котором чувствовалась давняя горечь. — Он начал оказывать ей внимание, а я остался не у дел — клерк не был соперником голуэйскому аристократу.

Энн внимательно слушала его рассказ, как будто пытаясь понять, какую роль она сыграла во всем этом.

— Он попросил у отца моей руки, и отец согласился. У меня не было выбора — я любила Гарри, но мой отец и слушать бы не захотел о такой партии для меня. Нам нужно было бежать… нам просто нужно было сбежать, и тогда ничего этого не произошло бы…

— Теперь уже ничего не исправить, — мягко произнес Гарри. — Для нас — на какое-то время — все в конечном итоге разрешилось хорошо. По крайней мере, до настоящего времени. Итак, вот что произошло. Я был вне себя от ярости — я избавил Линча от финансовых затруднений, я помог семье Энн получить доход, а все обернулось против меня же, и это меня бесило. Поэтому я сам изготовил подделку — плохую копию нескольких страниц, которые я видел у Линча до этого. Я знал достаточно о манере его работы, о его методах, чтобы это приняли за его труд. И я хотел, чтобы эту работу сочли не соответствующей требованиям. Я показал эту подделку в своей фирме, сказав, что она поступила из того же источника, что и другие раритеты, но что эта заставляет сомневаться в подлинности других, и спросил, что мне теперь делать. Ну, это разорило Линча, да. Были досконально изучены все его работы, и неожиданно всплыли все изъяны и исторические несоответствия, пусть и мелкие. Разразился скандал. Дело дошло до судов, ему пришлось возместить семье Кенни убытки, насколько это было возможно, ведь он вновь погряз в долгах. Нечего и говорить, что помолвка также была расторгнута. Мы с Энн сблизились в это непростое время, ведь руководство фирмы, естественно, отказалось от моих услуг, несмотря на то, что было одурачено так же, как и все. Мне сказали, что я виноват в том, что подделки попали на рынок. И они были правы, но быть обвиненным в глупости гораздо лучше, чем сесть в тюрьму, как мне казалось. — Он замолчал и потупил взгляд, вспоминая, очевидно, о том, какое проявил малодушие.

— Но вы все изменили, — вставил я, вспомнив слова оценщика. — Вы создали рынок подделок, которые сами по себе являлись произведением искусства.

Гибни кивнул.

— Да, но… В общем, он уехал к тому времени. Он пришел ко мне перед тем, как отправиться в Англию. Рассказал, что подстроил свою собственную смерть, чтобы избежать тюрьмы, подделал свидетельство о смерти и все такое, и теперь вынужден бежать. Он грозился убить меня за то, что я растоптал его. Но у него не хватило смелости, и он ушел в сильном раздражении, сказав, что еще встанет на ноги и покажет, на что способен.

Гибни потянулся за шляпой, висевшей на спинке стула, как будто вспомнив, что его собственное бегство, в отличие от побега Виктора Линча из Ирландии, все еще было возможным. Но он продолжил:

— К тому времени я уже слабо различал, что хорошо, а что плохо. Один человек охотится на другого, говорил я себе, ну что ж, так тому и быть. Надо было действовать по принципу: съешь сам или съедят тебя. Если бы я не сделал всего этого, Линч так никогда бы и не преуспел; но если бы я не помешал ему, он отобрал бы у меня Энн. Наш мир — борьба, и пусть победит сильнейший — иногда это один, иногда другой. Вот что я говорил себе. И я не видел ничего плохого в том, что разжился за счет его работ. Он тоже получил за них деньги и собирался заработать еще больше в Лондоне; почему бы и мне этого не сделать? Почему нет? Поэтому я расхваливал подделки, говорил всем, что они сами по себе тоже произведения искусства. Что их автор мертв, и это делает их еще более привлекательными. Мистер Кенни рискнул и разрешил мне выставить одну из них на рынок, и она была продана. И тогда коллекция вновь начала чего-то стоить, что не могло не радовать мистера Кенни. Я вновь встал на ноги, восстановил свою репутацию — отстроил ее заново, фактически с нуля. Я основал собственную фирму и женился на Энн. И мы жили прекрасно.

— Но вскоре вы передумали, — подсказал я, потому что он снова неловко замолчал.

Гибни теребил шляпу в руках, как это делал бы парень, который мог себе позволить накрыть голову лишь дешевой фетровой шляпой. Тяжелый шелк, к которому привыкли богатые люди, не подчинялся виноватым движениям рук, которые помнили, каково это — быть бедным.

— Да, я передумал. Я подумал, что смог бы найти его в Лондоне. — Он выдержал паузу и сказал: — И я нашел.

— Но это не конец истории, — сказал Холмс довольно сурово, словно мы все забыли, что это привело к смерти, разрушившей все.

Создалось впечатление, что теперь Гибни впал в транс. Жена не стала тревожить его, лишь пересела на ручку стула и погладила его по плечу.

— Я не мог поверить, что он живет в таком месте. Он был болен, я видел это. Было такое ощущение, что его вымышленная смерть понемногу становится реальностью. Что-то в пигментах, как сказал он, — свинец или ртуть — было ядом замедленного действия. Он знал об этом на протяжении многих лет и старался держаться подальше от этих веществ, но когда с ним случился провал, он начал использовать их снова.

Все материалы были у него там же, в квартире, он платил за них подделыванием юридических документов, контрактов для менял и тому подобным. Это было искусство, говорил он. Он не мог смириться, что никто не увидит его искусство, никто не оценит его. Он, как дракон, сидящий в своем тайном логове, прожил все эти годы наедине со своими рукописными книгами, полагая, что никто не поймет их. Поэтому он дал объявление, предназначавшееся мне, и подделал письма от моего имени. Как я полагаю, он думал, что я единственный человек, который сможет понять их, единственный человек, который знал, что он жив и который не засадит его за решетку за то, что он сделал. Он не знал… — Голос мужчины дрогнул, и он тяжело закашлялся, словно пытаясь через силу выговорить следующие слова. — Он не знал, что все изменилось, что его работы стали ценными. Он не знал, сколько денег мог бы заработать благодаря тому, что когда-то подстроил свою смерть.

— Вы рассказали ему? — чуть ли не шепотом спросил Холмс.

Гибни кивнул, вздрогнув от воспоминаний и моргая, словно от лучей слишком яркого источника света.

— Он ужасно разозлился, правда. Сказал: «Чтобы получить то, что мне причитается, я должен быть мертвым! Разве ты не видишь, что я уже умер, умер для этого мира, умер для всех моих мечтаний?» Он схватил со стола свой перочинный нож, тот, каким точат перья. Я испугался, что он замахнется на меня, но он шагнул к каминной полке и со злостью вырезал на ней свои инициалы. «Тогда пусть это будет моим жалким наследством. Моя последняя подпись!» Он вел себя странно. Я думаю, яд повлиял на его мозг. Он начал носиться по комнате, разбрасывая книги, бросая в огонь все, что только мог схватить. Я пытался остановить его. Я поднял кочергу, чтобы вытащить книги из пламени, а он схватился за другой ее конец… и… и… он, должно быть, споткнулся, так как повсюду под ногами валялись книги… он упал вперед… — У него вырвался крик ужаса, который постепенно перешел в стон, а Энн в это время гладила его волосы и что-то нежно шептала.

Здесь нам уже нечего было делать. Мы оставили их вдвоем, чтобы они могли вернуться в Ирландию к руинам своей жизни. И хотя Холмс внес это дело в свой блокнот под буквой «В», я не буду публиковать описание этой истории до тех пор, пока мне не позволят этого оставшиеся в живых участники событий. Незачем, на мой взгляд, еще больше травмировать их, я согласен с Холмсом — за свою несправедливость и подозрения они получили сполна.

А что касается тайны, то это убийство должно было остаться нераскрытым делом Холмса. Холмс доложил инспектору Барни, что вещественные доказательства и беспорядок в комнате, так же как и угол входа кочерги в тело, свидетельствуют, что смерть наверняка произошла в результате несчастного случая. Он установил, что было обнаружено тело Виктора Линча, который, несмотря на официальное мнение, был жив. Мы оставили несколько вопросов без ответа и сохранили в тайне имя человека, который после сожжения своей собственной пропитанной кровью одежды — из страха быть обвиненным в несовершенном им убийстве — ушел в другом пиджаке Линча.

Оставшиеся поддельные рукописи были подшиты к делу, на случай, если неизвестные участники событий будут когда-либо найдены. Они по сей день находятся в каком-то сыром подвале полицейского участка, и их поддельная красота всегда будет сокрыта во мраке.

Дело о тренере канареек «Генри Слезар» (приписывается Уильяму Сомерсету Мозму)

1895 год, по мнению Ватсона, был годом «любопытных и разнообразных дел», начиная с «расследования внезапной смерти кардинала Тоска… и заканчивая арестом Уилсона, пресловутого тренера канареек, который был вместе с тем истинной язвой лондонского Ист-Энда».^[871] В упомянутом рассказе лишь опосредованно говорится об аресте Уилсона и не раскрываются подробности устранения этой язвы. Это уклонение рассказчика не было обусловлено авторской скрытностью, но стало результатом его отношения к специфическому «клубному рассказу» — выбор, который даже Шерлока Холмса низводит до роли наблюдателя. В учетной книге мистера Р. указано, что сумма гонорара пять тысяч долларов, переведенная в фунты стерлингов, была выплачена У. С. М. Мог ли это быть великий английский прозаик, новеллист Уильям Сомерсет Моэм (1874–1965), автор «Бремени страстей человеческих», «Острия бритвы», «Дождя» и автобиографических заметок «Подводя итоги»? — Дж. А. Ф.

* * *

Мне было неловко присоединяться к членам клуба «Гиппократ», хоть я и оплатил вступительный взнос. Мой бывший клуб «Метрополь» прежде всего требовал рекомендаций от двух людей, а попечители «Гиппократа», очевидно, были готовы удовлетворить мою заявку только из-за моей фамилии, несмотря на то, что я хранил в секрете свой королевский титул.

Конечно, эта фамилия много значила. Пертви были чрезвычайно удачливы последние сорок лет, они владели почти третью угольных шахт в Уэльсе. Я пользовался результатами их трудов, а взамен лишь изредка приезжал в этот покрытый угольной пылью мир, благодаря которому я получил возможность обучиться в медицинском колледже и теперь прекрасно жить, хотя состоятельные пожилые матроны из моего ближайшего окружения и пытались меня ограничивать. Я оставил частную практику добрых десять лет назад и не сожалею об этом, но тщеславие заставило меня оставить звание «доктор» — обращение, которое казалось мне гораздо более почетным, чем «ваша светлость».

Я был последним, носившим фамилию Пертви, что никоим образом не делало меня единственным наследником семейного состояния, теперь уже рассеянного между банками, брокерами и адвокатами. Мы с женой жили в свое удовольствие и не экономили. Шесть месяцев назад она умерла, и я решил отказаться от нашего слишком просторного дома (у нас не было детей) и переехать в небольшую квартиру. Именно поэтому я принял решение стать членом нового клуба — «Метрополь» теперь находился слишком далеко для уже плохо передвигающихся ног.

Несмотря на мой возраст, я чувствовал себя, как новичок, когда в первый раз вошел в здание клуба. Вскоре я понял, что его члены довольно дружелюбны, если не вмешиваться в их личную жизнь и жизнь их приятелей по клубу. Большинство в прошлом были медиками, хотя тема медицины затрагивалась там редко. Уже через неделю я чувствовал себя в этом клубе гораздо комфортнее, чем за все время пребывания в «Метрополе». Но так получилось, что в ту неделю как раз отсутствовал один «знаменитый» член клуба, у которого, как мне сказали позже, было дело в Шотландии. Я предполагал, что это дело было как-то связано с медициной, но оказалось напротив. Нынешние «дела» доктора Джона Ватсона не освещались в журналах, ну разве что в дешевых газетенках, разносившихся юными оборванцами по закоулкам Лондона.

Я осознаю, что тон моей последней ремарки охарактеризовал мое отношение к доктору Ватсону, но оно не было таким до вечера пятницы, когда он впервые появился в клубе. Его появление вызвало взрыв восхищенного энтузиазма среди членов клуба, некоторые из них столпились вокруг него, желая услышать его рассказ. До меня доносились лишь обрывки фраз, хотя имя Холмс произносилось так часто, что было очевидно: в этой истории был не один главный герой.

Член клуба по фамилии Маггеридж рассказал мне подробнее о Ватсоне. Кажется, он был давним товарищем консультирующего частного детектива, которого звали Шерлок Холмс. По всей видимости, Холмс имел ряд выдающихся достижений, о которых сам Ватсон писал в несколько мелодраматическом стиле. Я подозревал, что его подвиги были явно преувеличены, особенно когда услышал благоговейные отзывы Маггериджа о поразительном интеллектуальном мастерстве Холмса. Господи, да этому человеку с такой уверенностью приписывали способность определять чей-то рост, вес, возраст и еще бог знает что на основании всего лишь полей шляпы!

Сам Ватсон был грузным мужчиной, и он, бесспорно, к старости еще больше растолстеет. Он был похож на человека, служившего в Индии, но позже я узнал, что во время военной службы он был ранен в Афганистане. Как и я, он был вдовцом; в отличие от меня, он щедро баловал себя табаком и алкоголем, причем курил отвратительный табак, которым дымят моряки, и никогда не упускал случая заказать бутылку бургундского к обеду. Я же ограничивал себя одним или парочкой стаканов бренди после еды.

Но главным из его недостатков было открытое преклонение перед своим другом Шерлоком Холмсом — как перед святой иконой, которую носят с собой на цепочке, — фактически он шел на поводу у другого человека. Это означало потерю чувства собственного достоинства, чего я не мог не осуждать, поэтому однажды, вскоре после того как нас представили, я решил затронуть эту тему.

— Вы еще занимаетесь медициной, доктор Ватсон? — спросил я.

— Да, — улыбнувшись, ответил он. — Но у меня есть и другие приоритеты помимо медицинской практики.

— Приоритеты, которые вы считаете более важными? Например, ваша работа с мистером Холмсом?

— Дорогой друг, — радостно сказал он. — Позвольте заверить вас, что здоровье лондонцев не сильно страдает от того, что мой кабинет закрыт несколько дней в неделю. Зачастую в это время я занимаюсь делами, связанными со спасением чьей-то жизни и репутации.

— Играя в сыщика, — произнес я.

Он предпочел не заметить моей насмешки.

— Это Шерлок Холмс сыщик, — пояснил он. — Я всего лишь его ассистент, помогающий ему во всем, но мне приятно говорить, что мой друг считает мое участие в своей деятельности важным.

— А вы никогда не задумывались, доктор Ватсон, что вы, может быть, даже лучший сыщик?

Он не нашелся, что ответить на этот вопрос.

— Это правда. Вы могли бы решить куда больше загадок и спасти куда больше жизней за время вашей карьеры, чем человек вроде Шерлока Холмса мог лишь надеяться когда-либо.

— Что, скажите на милость, вы имеете в виду?

— Вы терапевт, доктор Ватсон. Сотни людей приходили в ваш приемный кабинет с непонятными заболеваниями. Вы тот, кто решал эти медицинские загадки, вы человек, спасший жизни, остановив разного рода болезни. Разве это не намного важнее, чем играть в сомнительные ребяческие игры?

По тому, как покраснела полная шея доктора Ватсона, я понял, что зашел слишком далеко.

— Игры, сэр? — переспросил он. — Ребяческие? Очевидно, вы не читали мои опубликованные записки…

— Читал, — сказал я, начиная сожалеть о том, какое направление приняла наша беседа. — И я думаю, что… ну, в них, конечно же, больше выдумки, чем фактов?

Алый цвет теперь поднялся от его шеи к лицу, как ртуть в термометре, и тогда он вскочил на ноги с удивительной, как для крупного человека, проворностью.

— Прошу меня простить, сэр, — сквозь зубы произнес он. — У меня встреча в бильярдной.

Позже я узнал, что бильярд не был одной из «ребяческих игр», поэтому стало более чем очевидно, что я только что обрел неприятеля.

Хотел бы я знать, какое упрямство заставило меня вести себя подобным образом. Могу отнести это лишь на счет серьезной депрессии, вызванной непривычным одиночеством. Я просто терпеть не мог фальши и преувеличения и никогда не встречал лучших примеров того и другого, чем в историях о Шерлоке Холмсе.

Слух о нашем с доктором Ватсоном споре быстро распространился по клубу «Гиппократ», и я стал ощущать себя все более и более изолированным. Я старался выбрать «постоянное» кресло подальше от других, и мои приветствия становились все формальнее. Я вздохнул с облегчением, когда доктор Ватсон вновь исчез из своего «постоянного» кресла, отправившись еще в одно Приключение со своим знаменитым другом.

Первый вечер после его отъезда закончился для меня весьма необычно. Я задремал, что нередко случалось с членами клуба, а проснулся в странной тишине. На самом деле я мог бы спать еще долго, если бы уборщица, миссис Моултон, не решилась разбудить меня.

— Лорд Пертви, — робко прошептала она, слегка похлопав меня по плечу. — Простите, что тревожу вас, сэр, но уже начало второго…

Естественно, я был удивлен, но потом вспомнил, как плохо спал в моей новой квартире. Еще я вспомнил, что выпил два стакана крепкого бренди после ужина. Я собрался с мыслями, взял свою верхнюю одежду и направился к выходу, но миссис Моултон окликнула меня:

— Не забудьте свой пакет, сэр, — сказала она.

Я не помнил, чтобы приходил с «пакетом» или чем-либо еще, но, может быть, из-за того, что долго спал. Это был коричневый сверток, перевязанный веревкой, не больше коробки для обуви, на нем был указан адрес клуба и имя: мистер Пертви. Обратный адрес не значился. Я поблагодарил миссис Моултон и отправился домой, взяв экипаж, и, пока я ехал, снова заснул, даже не вспомнив о коричневом свертке, лежавшем рядом.

Войдя в маленькую гостиную, я понял, что не расположен раскрывать пакет прямо сейчас, но к тому времени, как я переоделся, во мне разыгралось любопытство. Я поднял этот сверток, удивляясь его легкому весу, разорвал дешевую коричневую обертку, под которой была еще более дешевая картонная коробка. Я поднял крышку и непонимающе уставился на содержимое.

Там была мертвая канарейка.

Вначале я испытал отвращение, потом — удивление. Маленькая сухая птичка была совсем невредима, но ее неуместное появление в моем доме заставило мой желудок взбунтоваться. Я поспешил в туалет, но не за тем, чтобы освободиться от подступившей к горлу еды, — я бросил в унитаз канарейку, решительно потянул за цепочку, и ее смыло водой.

Незачем и говорить, что бессонница, досаждавшая мне с тех пор, как я переехал, только усугубилась в связи с обстоятельствами той ночи. Я несколько часов смотрел в потолок и пытался понять значение жестокой шутки, которую сыграли со мной. Я был уверен, что в этом замешан кто-то из членов клуба, что они воспользовались моим сонным состоянием, чтобы подложить мне коробку. Но почему мертвая канарейка? Что хотели мне сказать посредством умершей птицы? Имеет ли к этому отношение наша ссора с доктором Ватсоном? И если да, то может ли он дать ответ на эту загадку? Но доктор Ватсон, естественно, в этот день не мог ответить ни на какие вопросы или обвинения.

Когда на следующий вечер я приехал в клуб «Гиппократ», я был начеку, мой взгляд перемещался от одного члена клуба к другому и искал признаки скрытой издевки. Ничего. Я от корки до корки прочел лондонскую «Таймс», включая длинные колонки с рекламой и объявлениями. Я сел ужинать за отдельный столик, и когда официант Хеу предложил мне на горячее птицу и выпить чего-нибудь холодного, я, заподозрив подвох, вскинул голову. Однако это было основное блюдо в тот день. Вместо него я выбрал небольшую отбивную и салат.

В половине десятого я уже начат дремать в своем кресле, когда швейцар Арно вошел в главный зал клуба с каким-то пакетом, который, я интуитивно ощутил, был адресован мне. Он был того же размера и той же формы, что и вчерашний, и, очевидно, был доставлен неизвестным уличным мальчишкой. Я почувствовал холодок страха, когда открыл его и заглянул внутрь, уединившись и убедившись, что за мной никто не наблюдает.

Там была еще одна мертвая канарейка.

Я до сих пор не вполне понимаю, почему ее вид так ужаснул меня. Думаю, это был абсолютно неуместный, с сардоническим подтекстом подарок. Я изучил оберточную бумагу, большие печатные буквы, которыми были написаны мое имя и адрес клуба, но в них не было никакого намека на отправителя. В голове промелькнула мысль о Шерлоке Холмсе, человеке, умеющем читать по полям шляпы, и я иронично улыбнулся. Жаль, что здесь не было доктора Ватсона, — я мог бы бросить ему вызов, который в конечном итоге поставил бы в тупик его гениального друга!

Последующие две ночи обошлись без доставок мертвых птиц, и я начал тешить себя надеждой, что этот никчемный розыгрыш закончился. К следующему дню у меня созрела новая утешительная теория о том, что мертвые птички предназначались кому-то другому, возможно, бывшему члену клуба с похожей фамилией. От сердца отлегло. Я спросил Маггериджа, могу ли присоединиться к нему за ужином, и он любезно согласился. Другие члены клуба тоже переговаривались со мной. Стычка с доктором Ватсоном, похоже, забылась. Как и две мертвые птички — по крайней мере, на тот момент.

В десять часов, затянувшись гавайской сигарой, я посмотрел на швейцара и увидел, что он держит в руках уже до боли знакомую коробку. Не сомневаюсь, что мое лицо приобрело цвет пепла моей сигары. Я буквально схватил Арно за пиджак и спросил, кто это принес, но тот лишь беспомощно взглянул на меня.

— Ну, я не знаю, сэр. Коробка лежала на стойке, когда я заступил на смену. Она просто была… там.

Меня охватила дрожь. И я продолжал дрожать, пока это не заметил один из членов клуба. Он спросил, не простудился ли я, и посоветовал мне пойти домой и выпить горячей воды с лимоном. Я так и сделал, но, прежде чем пойти домой, выбросил сверток в мусорный ящик возле входа в клуб. К тому времени у меня уже начался сильный жар, и я провел в постели следующие четыре дня.

Когда я появился в клубе, доктор Ватсон уже вернулся.

Я попытался противостоять соблазну, но не смог. Подойдя к нему и собравшись с духом, я сдержанно произнес:

— Думаю, мне нужно извиниться перед вами, доктор Ватсон. В прошлый раз при нашей встрече я наговорил много лишнего. Надеюсь, вы простите мой… некоторый скептицизм по отношению к вашему другу Холмсу.

— Холмсу часто не верят, — неохотно произнес он. — Но если бы вы были свидетелем того, чему был свидетелем я… Мужчина с пестрой лентой… Только Холмс смог раскрыть его ужасную тайну…

— Ну что ж, у меня тоже есть загадка для вашего друга, — улыбнувшись, сказал я, но мои губы при этом плохо слушались из-за такой фальши. — Спросите его, не знает ли он, зачем кому-то понадобилось присылать мне мертвых канареек.

Ватсон, похоже, сразу же заинтересовался. Я рассказал ему эту историю, он задал несколько элементарных вопросов, которые я уже задавал себе сам. Дослушав до конца, он пообещал передать эту загадку (которую он назвал «проблема одной трубки» — не знаю, что это означает) почтенному сыщику.

На следующий вечер я понял, что с нетерпением жду прихода доктора Ватсона — это был поворот на девяносто градусов от моего предыдущего отношения к нему. К моему разочарованию, он не стал сразу же искать меня, а битый час рассказывал историю, не законченную в прошлый раз, — неправдоподобное дело, в котором фигурировала мертвая змея. Я подождал, пока разойдутся его обожатели, затем приблизился.

— Ну, — мягко заговорил я, — ваш друг смог разгадать загадку мертвых канареек?

— Ах, да! — как бы не придавая этому особого значения, отозвался он. — Я рассказал ему эту историю, но Холмс довольно резко отмахнулся от нее. Фактически он побранил меня за изложение проблемы без предоставления даже малейших доказательств. «Где эти коробки? — спросил он меня. — И эти мертвые птицы? Кто этот Пертви? Его имя звучит как чириканье — может, в этом есть связь, хотя я сомневаюсь…» Боюсь вас обидеть, но это были все его слова. Простите, приятель.

Я не смог скрыть своего разочарования. Оно тут же трансформировалось в обиду.

— Так это и есть ваш великий сыщик?! — ожесточившись, воскликнул я. — Тот, кто может судить о человеке по полям его шляпы?

— Ну, — улыбнулся доктор Ватсон, — может быть, если бы у Холмса была ваша шляпа, это как-то помогло ситуации.

— В таком случае, сэр, — надменно произнес я, — мистер Холмс может взять мою шляпу, если это того стоит. Посмотрим, сможет ли он вынуть из нее одного из своих пресловутых кроликов — или, может быть, мертвую канарейку!

Ватсон, казалось, был изумлен, когда я протянул ему ее — отличную шляпу фирмы «Смит и Робинсон», которая была у меня еще с молодости.

— И раз уж мистер Холмс так любит факты, — добавил я, — я также предоставлю ему детальный отчет обо всем, что произошло.

Именно этим я и занимался весь остаток вечера. Взяв ручку и бумагу, я в мельчайших подробностях описал каждую секунду моего кошмара, начиная с момента, когда меня разбудила миссис Моултон, и заканчивая последним появлением мертвой канарейки — это событие произошло как раз в ту самую ночь. Только теперь я не мог предоставить детективу оберточную бумагу и коробку, потому что мертвая птица лежала в верхнем кармане моего пиджака, когда я проснулся после очередного неурочного сна в кресле в зале клуба.

Я уже не удивился тому, что находился один в клубе в этот поздний час, ведь я так долго был сосредоточен на моих записях. Но проснуться с чувством, что что-то было не так, подняться с кресла, еще не зная о крошечной желтой головке, немного высунувшейся из кармана, — было поистине кошмаром наяву. Когда я все осознал, то сразу же вытряхнул это мертвое создание из своего кармана с криком отвращения и отбросил подальше, даже не задумываясь, как отреагирует бедная миссис Моултон, когда придет убирать. Практически раздавленный, я поднял свой стакан с бренди, но на дне было лишь несколько капель, поэтому я опустил его на стол.

Я передал мои записи доктору Ватсону, но тот сообщил, что снова планирует отсутствовать в клубе «Гиппократ» какое-то время. Когда я осведомился о своей шляпе и о том, знает ли теперь Шерлок Холмс мой рост, вес и профессию, несколько членов клуба подошли, чтобы услышать ответ Ватсона.

— Ну да, — сказал он. — Холмс знает, что вы терапевт, рост приблизительно пять футов десять дюймов, вес примерно двенадцать стоунов.^[872]

— И как же он все это вычислил?

— Ну как — он спросил у меня, — ответил доктор Ватсон и расплылся в широкой улыбке, так как его ответ вызвал громкий хохот членов клуба.

Для меня вопрос был решен. На следующий день я сообщил председателю клуба, что отказываюсь от членства. Хватит с меня мертвых канареек и фантастических детективных историй! Тот ужин должен был стать прощальным в клубе, и тост, который я произнес с бокалом бренди в руках, был за расставание с моими проблемами. Я оставил сообщение для доктора Ватсона, попросив его отправить шляпу на мой домашний адрес, а также добавил, что теперь великому Шерлоку Холмсу нет надобности заниматься моей маленькой «проблемой одной трубки». Я сам ее решу, просто покинув это проблемное место.

Новость о моем уходе быстро распространилась по клубу, и я был удивлен, когда полдюжины членов клуба выразили сожаление по этому поводу, некоторые из них даже уговаривали меня остаться. Конечно, я не рассказал им истинную причину моего ухода. Даже швейцар и официант сожалели о моем решении, и я, признаться, почувствовал боль утраты, чего со мной не было, когда я покидал предыдущий клуб. В тот вечер на ужин я заказал отменного лосося — должен признать, что кухня в «Гиппократе» отличная, чего раньше я не замечал. Послеобеденный бренди тоже был высочайшего качества, и когда я откинулся на спинку моего любимого кресла, то осознал, что это было самое удобное место из всех мне известных. Я уже не удивился, когда, осушив стакан всего лишь наполовину, почувствовал, как мои глаза закрылись от удовольствия и я погрузился в долгожданный сон. Мне снилась жена, заботливо склонившаяся надо мной, я видел ее красивое лицо, она просила меня, чтобы я допил свой бренди и шел в постель. «Да», — с улыбкой сказал я ей и, едва проснувшись, потянулся за своим недопитым бренди, но какой-то человек в теплом пальто и войлочной кепке крикнул мне что-то, затем прошел через всю комнату и выбил стакан из моей руки; тот покатился по комнате, и в итоге хрусталь разбился, что было чересчур уж реальным, как для моего сна.

— Простите, лорд Пертви, — сказал мужчина. Его лицо с ястребиными чертами надвинулось на меня. — Я боялся, что в вашем стакане может находиться смертельный яд, возможно, древесный спирт. Один глоток сделал бы вас слепым или мертвым. Может быть, нам все же удастся определить содержимое по осколкам стакана, но гораздо важнее было спасти вашу жизнь.

— Кто вы, черт возьми? — выдохнул я.

— Меня зовут Шерлок Холмс, — ответил он. — Вы уже знакомы с моим другом Ватсоном, и я хочу извиниться за то, что не сразу уловил серьезность вашей проблемы. Ваша шляпа и детальный отчет, который вы дали доктору Ватсону, в итоге прояснили ситуацию.

— Моя шляпа? Вы это серьезно, сэр?

На его лице появилась хищная ухмылка.

— О нет, я не проследил историю всей вашей жизни! Мне известно только то, что вы в настоящее время проживаете в Кенсингтоне, недавно овдовели и скрываете свой королевский титул.

— Как вам удалось все это узнать? — спросил я.

— Это было элементарно, доктор. Сверху на шляпе был приличный слой штукатурки, а Кенсингтон — единственный район Лондона, где сейчас проводятся масштабные реконструкции. Тот факт, что вы не чистили свою шляпу уже несколько месяцев, говорит о неожиданной утрате заботливой женщины. И на случай, если вы не знали, — «Смит и Робинсон» всегда вышивает имя владельца под кожаной каймой шляпы. В вашем случае — «Его величество В. Д. Пертви».

— Я предпочитаю не использовать свой титул, — сказал я. — Мне кажется, это только отпугивает людей. Никому в клубе я не называл его.

— И тем не менее, — серьезно продолжил Холмс, — в ваших записях, где упоминается первая мертвая канарейка, вы указали, что миссис Моултон назвала вас «лорд Пертви», когда разбудила вас и сообщила о наличии картонной коробки. Откуда уборщице знать ваш титул, если вы от всех его скрываете?

— Действительно, — озадаченно произнес я. — Как же она узнала?

— Я отвечу вам, — сказал Холмс, снимая с себя теплое пальто и бросая его на спинку стула. — Это потому, что миссис Моултон узнала вашу фамилию! Это и вызвало у нее такие чувства, что она едва не убила вас.

— Но почему? — выдохнул я. — Что она имеет против меня?

— Мы могли лишь предполагать, пока не навестили ее сегодня. Как только мы увидели на двери написанную от руки табличку, мы поняли, что это и есть ваш шутник со смертью. На табличке значилось: «Тренированные канарейки».

— Тренированные? Они умеют что-то делать?

— Хм, петь, конечно. Нам стал понятен ее метод, когда миссис Моултон открыла дверь. Комната была заставлена дюжинами клеток, в которых было по меньшей мере около сотни желтых птиц, учивших друг друга петь свои, на мой взгляд, какофонические песни. Было очевидно, что миссис Моултон больше всего на свете обожала, даже боготворила этих маленьких чертят. Естественно, некоторые из этих крохотных созданий периодически умирали, и она хранила их тельца в качестве оружия мщения единственному оставшемуся в живых члену вашей семьи.

— Но что плохого сделали ей Пертви?

— Плохо сделали канарейкам, — сказал Шерлок Холмс. — Сотни птиц ваши предки отправляли в свои шахты, чтобы узнать, какова влажность угля, как это тогда называли. Но сейчас мы понимаем, что речь шла о наличии газа метана.

— О боже! — воскликнул я. — Но я никогда не слышал о подобных вещах. Я вообще ни разу в жизни не был в шахте!

— Птицам никто не хотел причинить вреда, вы же понимаете. Как правило, если они прекращали петь, это было знаком для шахтеров. Если птицы теряли сознание, те старались привести их в чувство… Тем не менее, я полагаю, если этот неуловимый, невидимый и смертельный газ все же присутствовал, то часть птиц все-таки умирала… Вот почему миссис Моултон жаждала мести! И когда она намекнула нам, что больше уже не будет мертвых канареек в клубе, я поспешил сюда, чтобы расстроить ее финальный замысел…

Я с безмолвным благоговением уставился на него. Через несколько секунд в комнату ворвался и сам доктор Ватсон, сообщив, что миссис Моултон в полиции полностью признала свою вину, а еще выяснилось, что ее девичья фамилия была Уилсон. Он настаивал на проверке моего пульса и сердцебиения, желая узнать, все ли со мной в порядке. Прежде чем я успел произнести слова благодарности, его друг Холмс уже накинул на плечи свое пальто и вышел из клуба. Ватсон быстро убрал свой стетоскоп и поспешил за ним. Я не винил его. Я понял, что Шерлок Холмс был человеком, за которым я бы тоже пошел куда угодно.

Вызывающая отвращение история о красных пиявках «Морган Лливелин» (приписывается Эрнесту Хемингуэю)

Следующий рассказ вряд ли можно назвать загадочным. Мистер Р. заплатил за него наличными, поэтому мы не можем с уверенностью назвать его автора, хотя в бухгалтерских записях получателем записан Э. М. X. Дожившая до наших дней внучка мистера Р. предполагает, что это лауреат Нобелевской премии Эрнест (Миллер) Хемингуэй (1899–1961), автор таких поистине героических работ, как «Прощай, оружие!», «Убийцы», «Старик и море», а также «И восходит солнце (Фиеста)». Но эта гипотеза основывается частично на «отголоске Хемингуэя» в этом рассказе, а частично — на ее детском воспоминании о бородатом мужчине, которого дедушка, представляя, назвал «папа», чем ужасно ее смутил. Вторая загадка касается канонической ссылки на «вызывающую отвращение историю о красных пиявках и ужасной смерти банкира Кросби». В следующем рассказе нет никакого упоминания о Кросби. Я еще раз изучил записи Ватсона, чтобы убедиться, не пропущено ли его имя, ведь банкир мог быть безымянной жертвой этой истории, или, наоборот, смерть Кросби была отдельным приключением, которое Ватсон ошибочно присовокупил к своим красным пиявкам.

Но ни одна из теорий не оказалась правильной. Мои исследования доказывают, что история о Кросби и красных пиявках — это совершенно другой рассказ (также составленный Э. М. X.), события которого являются продолжением нижеприведенной истории. Если это вызовет интересу читателей, то наследница мистера Р. обещает опубликовать этот рассказ несколько позже. — Дж. А. Ф.

* * *

В последние дни лета 1894 года мы с мистером Шерлоком Холмсом жили в загородном доме с видом на реку и луг, простирающийся до самых холмов. В этом году я продал свой приемный медкабинет и вернулся на старую квартиру на Бейкер-стрит, и после всей этой суеты мне захотелось отдохнуть. А в это время вследствие совокупного воздействия трагедии в Аддлтоне, загадки кургана и других дел мой друг так устал и обессилел, что даже не возражал, когда я предложил провести несколько дней за городом.

На самом деле сама погода помогла мне убедить его. Лондонский дождь, определенно, пагубно воздействует на человека. Непрекращающийся несколько дней кряду дождь до блеска вычищает мостовую, но угнетает душу. В то утро, когда я предложил Холмсу отдохнуть, он развалился в своем любимом кресле у камина, мрачно уставившись на дождевые струи за окном.

— Ватсон, держу пари, что в такую погоду совершается больше преступлений, чем в любую другую, — сказал он невесело, когда я вошел в комнату.

— У меня есть лекарство, и оно вот здесь! — провозгласил я, размахивая письмом. — Это письмо от моего давнего приятеля и коллеги из Бартса, доктора Горацио Флойда. Он приглашает нас в свой загородный дом.

Холмс приподнял бровь.

— И что же мы будем делать в этой глуши? — вяло спросил он.

— Восстанавливать силы.

— С какой целью? — Он продолжал сидеть ссутулившись в своем кресле, засунув руки глубоко в карманы и склонив голову на грудь.

И тогда я понял, что нельзя терять время. Существовала опасность, что Холмс вновь погрузится в пучину тоски, откуда он только что выбрался с таким трудом, ради чего принимал адский семипроцентный раствор. Как доктор и как его друг, я не мог допустить рецидива.

— По крайней мере мы будем наслаждаться сменой погоды, — сказал я, кивнув в сторону окна. — Дом находится в Котсуолдсе, а тамошние жители явно видят больше солнца, чем мы в Лондоне.

Он промолчал.

— Ах, Холмс! — воодушевился я. — Представьте, там можно поохотиться или просто пострелять, проехаться верхом по зеленым полям! А ночью за городом так тихо, и никто не беспокоит!

Мой друг неохотно поднялся.

— Хоть я никогда и не встречался с вашим доктором Флойдом, думаю, мне стоит послушать вас, — сказал он, — тем более что вы уже договорились о нашем приезде.

— Как вы это узнали? — Зачем лишать Холмса возможности лишний раз продемонстрировать силу своей дедукции, ведь это всегда, похоже, поднимает ему настроение.

— Письмо, которое вы держите в руке, распечатывалось уже дважды, — заметил он, — и всякий раз запечатывалось по-разному. После первоначального прочтения вы снова заглянули в него перед покупкой билетов на поезд и еще раз — когда выписывали ярлыки на багаж. На вашем указательном пальце все еще осталось пятно от чернил, а ваши ботинки покрыты специфической красной пылью, характерной для окрестностей Паддингтона, после того как там вновь подняли тротуар.

Эта небольшая разминка для ума немного развеселила Холмса, и мне удалось убедить его поехать вместе со мной на несколько дней в Котсуолдс. Я надеялся, что в кои-то веки нам удастся отдохнуть от расследований. Холмсу был просто необходим отдых, и я прописал ему буколическую роскошь загородного поместья.

За время нашего долгого знакомства мы редко брали отпуск, и благодаря этой совместной поездке в провинцию мы могли бы лучше узнать друг друга. Мой энтузиазм еще больше возрос. В письме доктора Флойда было сказано, что мы можем приехать в любое время, поэтому на следующий же день я купил билеты.

Поезд отправлялся в полдень. Нам нужно было прийти заранее, чтобы найти вагон первого класса. В дороге не случилось особых происшествий, купе было удобным, кроме нас в нем никого не было, лишь на одной из последних станций вошел бледный мужчина в сапогах для верховой езды из темной седельной кожи, начищенных до блеска. Я сам бы не отказался от такой пары для наших конных прогулок за городом. Тем не менее Холмс лишь едва взглянул на них. Большую часть пути он смотрел в окно, погруженный в свои мысли.

Наш попутчик тоже был неразговорчив. Кроме предложения открыть окно, мы почти ничего больше ему не сказали. Когда мы повернули на запад, солнце зашло за тучи, и я с удовольствием вдохнул свежий воздух, но мужчина в сапогах настойчиво попросил закрыть окно. Поскольку Холмс не возражал, я молча согласился — из вежливости.

Совсем скоро, пообещал я себе, у нас будет сколько угодно свежего воздуха.

Маленькая станция в Мач Маркле производила впечатление совсем заброшенной, сохранившейся лишь в интересах начальника станции, который стоял в тени, поэтому я так и не смог разглядеть его лица. В конце платформы ожидала одинокая двуколка с костлявым кучером в выцветшем черном пальто.

Я думал, что мы с Холмсом были единственными путешественниками, направлявшимися в деревню, но мужчина в сапогах для верховой езды вышел вместе с нами и встал неподалеку на платформе.

Возница с двуколки с недоумением посмотрел на нас троих.

— Хоп Хилл?

— Мы с мистером Холмсом — да.

— Тогда садитесь.

— Я тоже, — сказал мужчина в сапогах для верховой езды. Странно хромая, он прошел мимо нас и, поморщившись, забрался в двуколку.

Кучер и я обменялись взглядами.

— Мы с мистером Холмсом гости доктора Горацио Флойда, владельца Хоп Хилла, — заявил я.

— И я, — буркнул мужчина в сапогах.

Не задавая лишних вопросов, возница погрузил наш багаж в экипаж, и мы отправились. Как двуколка, так и упряжь скрипели из-за тяжелого груза. Вскоре лошадь пустилась рысью по извилистой проселочной дороге. Местность была буквально усеяна каменными коттеджами, едва выглядывающими из-за пышных садов. Я уже было собирался спросить нашего возницу, когда мы повернем к поместью доктора Флойда, как он натянул поводья, и лошадь остановилась.

— Хоп Хилл.

Холмс взглянул на меня и вопросительно поднял бровь.

Просторный большой дом, который я себе представлял, оказался обычным котсуолдским коттеджем, обвитым плющом, с толстым слоем соломы на крыше. Экономка, пухленькая круглощекая женщина, назвавшаяся миссис Пиблс, встретила нас у двери и закудахтала по поводу нашей запылившейся одежды. Она провела нас в наши комнаты, которые оказались еще меньше, чем те, что мы снимали на Бейкер-стрит, узкими, с низкими потолками, к тому же еще и довольно темными. Мебель была в основном дубовая и давно вышедшая из моды, а окна закрывали тяжелые портьеры из грубой ткани. Сложно было представить что-либо менее соответствующее понятию роскоши.

— Еще раз спрашиваю вас, Ватсон, — спросил Холмс с суровыми нотками в голосе, — что мы собираемся здесь делать?

Очевидно, нас ожидал наискромнейший отпуск. Экономка сообщила, что доктора Флойда нет, и его не ожидают.

— Удивительно! — заметил я. — Я давно не виделся с Горацио, но помню его весьма милым человеком. Никогда бы не подумал, что он способен пригласить гостей и не поприветствовать их лично. Жаль, что он так и не женился, его бы обучили манерам. Наверное, слишком много работает.

За ужином в тот вечер были только я и Холмс. Миссис Пиблс не только приготовила еду, но и прислуживала нам. Мы слышали тяжелые шаги наверху, но мужчина в сапогах для верховой езды так и не спустился. С таким же успехом мы могли бы поужинать и на Бейкер-стрит, где еда, признаюсь, была мне более по вкусу.

— Я дико извиняюсь, Холмс. Это недоразумение, —сказал я своему другу, который, прищурив глаза, внимательно рассматривал содержимое блюд на обеденном столе, — и я намерен утром первым же делом исправить его. Я съезжу на вокзал и куплю билеты, чтобы мы могли немедленно вернуться в Лондон.

— Не стоит, Ватсон. Вы обеспечили нас увлекательной загадкой. Отведайте консоме и передайте мне, пожалуйста, вон то блюдо с кусочками говядины. — Он с удовольствием продолжил трапезу, чего я не замечал за ним уже несколько месяцев.

На следующее утро мое недоумение только усилилось, когда я нашел Холмса в непривычно веселом настроении, болтающим в кухне с экономкой. Надев длинный фартук и собрав свои каштановые волосы в хвост, она варила нам крепкий бульон.

— Я предполагаю, что к доктору Флойду нечасто наведываются гости, — говорил он ей.

— Напротив, сэр. Почти каждые выходные, а иногда и среди недели, по крайней мере одна или даже две леди и джентльмен приезжали сюда из города. Конечно же, это его пациенты, специально приглашенные для оздоровления в деревне. Доктор очень великодушен. Как раз перед вашим приездом у нас была одна леди со своей горничной. Та совсем исхудала от непомерной работы, бедняжка. У ее хозяйки было много одежды, несмотря на сезон, и горничной приходилось то и дело чистить ее.

— А добрый доктор много времени проводит здесь со своими пациентами? — осведомился Холмс. Он облокотился на подоконник, но я видел, что он наблюдает за отражением миссис Пиблс в стекле.

— Что вы, сэр, доктор Флойд здесь почти не бывает. Он ненавидит солнце. Говорит, что его обсыпает. Днем и ночью он работает в больнице в городе. Его гости рассказывали мне, что он часто работает по ночам.

— А ведь вы давно уже в Хоп Хилле, — сказал Холмс.

— Двадцать пять лет, сэр. Моя мать была экономкой его отца еще до того, как беднягу забрали отсюда, как я вам уже говорила. Но как вы узнали?

— Вы только что открыли кухонный ящик и взяли острый нож, даже не взглянув на него. Только тот, кто очень хорошо знает, где что лежит, смог бы так. Хорошего дня, — неожиданно добавил он.

Он подошел ко мне — я в это время стоял в дверях в нерешительности, — взял меня под руку и вывел в коридор.

— Замечательно, Ватсон. Замечательно.

Я признался, что не понимаю, что может быть такого заманчивого в сплетнях сельской жительницы.

— Представьте доктора с коттеджем в глуши, в котором он очень редко бывает, тем не менее он настойчиво рекомендует приезжать сюда некоторым своим пациентам. Экономка — имейте в виду, Ватсон, что прислуга в любом доме обеспечит вас массой информации, — экономка сказала мне, что доктор Флойд сам составляет меню и присылает ей его по почте. Естественно, вы заметили огромное количество красного мяса в кладовой?

Я вынужден был признать, что этого не заметил.

— Сегодня днем будет еще один гость, — продолжил Холмс. — Некая мисс Френсис, гувернантка семьи Хэилшам. Мне сказали, что она некоторое время находилась под наблюдением доктора Флойда после болезни, обнаруженной у нее, пока семья была за границей. Интересно, что от лечения ей, похоже, становилось скорее хуже, чем лучше.

— Вы же не полагаете…

— Я ничего не полагаю. Вам ведь известно, что не в моих правилах делать предположения, не имея на руках фактов. Вы, конечно же, заметили одно противоречие.

— Какое противоречие?

— Ну хватит, Ватсон, я начинаю думать, что отдых вам действительно был нужен! Мы же с вами не пациенты доктора Флойда.

— Но он мой коллега, — оправдывался я.

— С которым вы не поддерживали связь несколько лет, а меня он и вообще не знает, — подчеркнул мой друг. — И тем не менее, он пригласил нас двоих. — Он посмотрел на меня так, словно эти слова все объясняли.

Когда я снова предложил Холмсу вернуться в Лондон, он и слышать об этом не хотел, так что я настроился на скучную неделю с долгими прогулками и простой пищей.

Мисс Френсис приехала в тот же день. Это была брюнетка с кожей цвета слоновой кости, очень худая. Закутавшись до ушей в тяжелый плащ, несмотря на теплый день, она прошла прямиком в свою комнату. Мы не имели удовольствия поужинать в ее обществе, что разочаровало меня, но Холмс, казалось, даже не удивился.

— Ей отнесут еду наверх — это несомненно, — объяснил он, — так же, как и нашему приятелю с поезда.

— Странный, однако, отдых — сидеть все время в комнате.

Мой друг сухо рассмеялся.

— Действительно странный, мой дорогой Ватсон.

На следующее утро он бродил по дому, погруженный в свои мысли, и я давно усвоил, что в таком настроении ему лучше побыть одному. Мне оставалось самому найти себе развлечение.

В Хоп Хилле не было обычной для поместий библиотеки, только пара полок в кабинете с покрытыми пылью и плесенью книгами, которые не вызвали у меня интереса. После беглого их просмотра я разыскал экономку и спросил, чем еще можно заняться в этой глуши.

У нее было всего одно предложение:

— Ближайший паб «Лебедь и лебедята», сэр. Он находится на приличном расстоянии, так что вам лучше взять трость. У этажерки возле двери есть трости разных размеров.

Я тотчас же отправился в «Лебедь и лебедята», мысленно досадуя на то, что вместо радушного гостеприимства мы получили скуку. Мое удовольствие от отпуска значительно поубавилось.

Паб был темным и весьма специфическим, с опилками на полу. Там собралось полдюжины мужчин с обветренными лицами, которые производили впечатление завсегдатаев. За кружкой пенного пива я решил заговорить с одним из них.

— Чем здесь можно заняться? — обратился я к крупному парню в матерчатой кепке с твердым козырьком. — Есть какие-нибудь развлечения?

— Почти никаких. — Он не отводил взгляда от своей кружки.

— Может быть, верховая езда?

— Конюшен нет.

— А охота?

— Не в это время года.

— Что же вы делаете для моциона?

— Работаю на ферме.

Я сразу же уткнулся в свою собственную кружку.

По возвращении в Хоп Хилл я нашел Холмса в дверях маленькой тусклой гостиной, разговаривающим с неуловимой мисс Френсис. Она любезно поприветствовала меня осипшим голосом, который я едва расслышал, и в скором времени извинилась, намереваясь уйти.

— У меня болит горло, — объяснила она. — С вашего позволения, джентльмены.

Мы видели, как устало она поднимается по лестнице. Дверь в ее комнату закрылась.

За ужином я пожаловался:

— Здесь почти нечем заняться, Холмс. Местный паб не слишком веселое заведение, как и следовало ожидать, а что касается спорта — в округе нет ни одной конюшни. И поскольку здешние гости больны…

— Мы должны быть благодарны, что теперь у нас есть адекватное упражнение для ума, — заключил мой друг. Однако он не стал развивать эту мысль.

Прошло несколько скучных дней. Мой сон никогда не был крепким, а непривычная загородная тишина, вопреки моим ожиданиям, тем более не давала мне уснуть, производя противоположный эффект. Я понял, что мне просто необходим городской шум.

В конечном итоге нас спасла телеграмма из Лондона, адресованная Холмсу, — от самого инспектора Лестрейда.

Мой друг прочел ее, вскинув бровь, затем передал мне.

— Что думаете, Ватсон?

«Ужас восемьдесят восьмого возвращается», — этими словами начинался текст телеграммы.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять эту фразу. Я озадаченно уставился на Холмса, который, похоже, уже разгадал эту загадку.

— Но разве Потрошитель не умер?

— Джеймс Мейбрик отравлен, — таинственно ответил он, — и тем не менее ужасы продолжаются, мой дорогой Ватсон. Потрошитель орудовал ножом и был зол. А эти новые преступления совершены с большим хладнокровием. Теперь я просто обязан вернуться в Лондон. И чем быстрее мы туда отправимся, тем лучше. Некоторые жизни еще можно спасти.

Его голос был решительным, на лице появилось несколько суровых морщин.

В тот же день мы сели на поезд. Я с облегчением отметил, что в этот раз мужчины в сапогах для верховой езды с нами не было. Когда я упомянул о нем, Холмс сказал:

— Вы не задавались вопросом, зачем кому-то обувать сапоги для верховой езды, направляясь в место, где нет ни одной конюшни?

Пока поезд мчался в Лондон, я снова и снова перечитывал телеграмму Лестрейда. В заброшенных кварталах города обнаружили несколько тел. Подробности были ужасающими. Из всех трупов была высосана кровь. Жертвы не были ни бомжами, ни проститутками Уайтчепела. Это были как мужчины, так и женщины. Единственное, что было у них общего, — лишь обескровленность и багровые пятна на горле, запястьях и лодыжках. Это явно было делом рук какого-то изверга.

— Лестрейд не сообщает, что они были зарезаны или застрелены, — отметил я. — Значит, причина смерти неизвестна? И мы спешим в Лондон, чтобы разобраться в этом?

Холмс ответил лаконично:

— Я уже разобрался. Но предстоит более важная работа. — Замолчав, он с непроницаемым видом уставился на мелькающие за окном вагона сельские пейзажи.

Я так и не смог смириться с замкнутостью Шерлока Холмса — он не обсуждал свои планы даже со мной, своим надежным, проверенным другом. Его я уже давно знал о его чрезмерной потребности контролировать и доминировать, и это был один из его приемов. Приняв решение терпеть его молчание — ведь именно этого он требовал от меня, — я скрестил руки на груди и попытался вздремнуть.

Смог и мусор возвестили о приближении города. Когда-то я сетовал на все это, а теперь встретил с дружеским расположением. Даже грязные многоэтажные дома вдоль дороги были мне приятны.

— Нам нужно сразу же ехать в Бартс, — объявил Холмс, когда поезд подъезжал к станции. — Нельзя терять время! Сообщите Лестрейду о нашем приезде, пусть он присоединится к нам, Ватсон, и присмотрите, пожалуйста, за нашим багажом.

Я сделал все, как он просил, затем нанял двуколку, чтобы нас довезли до больницы.

По приезде Холмс низким голосом задал один или два вопроса в приемной, оттуда его направили в архив больницы.

— Дождитесь Лестрейда, — сказал он мне. — Больше ни с кем не разговаривайте, ни с кем, а как только он приедет, приведите его ко мне. Есть пара фактов, которые я должен проверить, прежде чем мы двинемся дальше.

Я, сгорая от нетерпения, ожидал Лестрейда. Напряжение Холмса передалось и мне, я понял, что мы напали на след и ситуация очень опасна.

Когда приехал Лестрейд, у меня нашлось несколько слов для него и от себя лично:

— Почему вы прервали наш первый за долгое время отпуск? Ладно я, но Холмсу просто необходим отдых.

Инспектор все так же походил на маленького бульдога, хотя годы сделали его менее поворотливым, чем когда мы впервые встретили его, расследуя незабываемое дело о собаке Баскервилей.

— Все, что Холмсу нужно, — так это загадка, способная занять его мозг, — заявил он. — Но должен признаться, я не понимаю, почему он явился в эту больницу. Жертв этого убийцы отвезли в другое место, а место преступления…

— Находится здесь, — перебил его Холмс, выходя из архива. — Мне показалось, что я слышу ваш голос, Лестрейд.

— Вы имеете в виду, что преступления были совершены здесь? Боже мой, да это же больница!

— Именно так, — согласился Холмс. — Какое еще место так хорошо подходит для того, чтобы скрыть кровь? — Повернувшись ко мне, он заметил: — Я посмотрел расписание работы, ваш коллега, доктор Флойд, сегодня здесь. Может быть, он будет так добр, что поможет нам в этом расследовании?

Лестрейд хотел было что-то сказать, но передумал.

— Доктор Флойд в операционной? — спросил я Холмса.

Тот не ответил, а быстро пошел по коридору, заставив нас тем самым следовать за ним.

Словно он каждый день бывал в Бартсе с тех пор, как мы впервые встретились здесь много лет назад, Холмс уверенно провел нас по одному коридору, затем по другому, вниз по лестнице и вывел через тускло освещенный служебный выход. Он бросил Лестрейду через плечо:

— Надеюсь, вы подготовились?

Инспектор засмеялся.

— Пока у меня есть брюки с задним карманом, пистолет будет при мне.

Холмс слегка кивнул.

Свернув за угол, мы уткнулись в две вращающиеся двери, за которыми могла быть операционная, а возможно, морг. Холмс сунул руку в карман пальто, затем вошел в дверь, а следом за ним мы. Доктор Горацио Флойд склонился над телом, а когда мы вошли, с тревогой посмотрел на нас. Но поднятое на нас лицо с трудом можно было узнать.

Его лицо, которое запомнилось мне очень интеллигентным, сейчас было покрыто ужасными язвами, а под глазами была кровь. Еще сильнее кровь сочилась из его широко открытого рта на грудь, на хирургический халат, который уже был насквозь ею пропитан. В одной руке он держал окровавленную плоть, которую, очевидно, смял при нашем внезапном появлении.

— Горацио! — не веря своим глазам, выкрикнул я.

Опустив руку с зажатым в ней предметом, он попытался оббежать вокруг стола, но Холмс оказался там раньше с пистолетом, направленным на Горацио.

— Вам не удастся сбежать, доктор Флойд, — холодно произнес он.

Флойд замер. Затем он зарыдал и закрыл руками свое ужасное лицо.

Лестрейд без промедления подошел к нему с другой стороны и тяжело опустил руку ему на плечо.

Я же обратил внимание на тело, лежавшее на столе, — обнаженное тело женщины. К ее горлу, предплечьям и нижней части ног присосалось множество раздувшихся красных пиявок. Налитые кровью, они были похожи на темно-красные пакеты, набитые до такой степени, что вот-вот могли лопнуть.

Я в замешательстве уставился на них.

— Какого черта доктор прицепил пиявок к мертвому телу? — вслух удивился я.

— Боюсь, она не была мертва, когда он начал, — ответил Холмс.

Несколько часов спустя, когда доктора Флойда взяли под стражу, Лестрейд отправился вместе с нами на Бейкер-стрит. Он дрожал, также как и я. Но Холмс был абсолютно спокоен. Казалось, он даже оживился, завершив это дело.

— Я начал кое-что подозревать, когда увидел мужчину в сапогах для верховой езды, — объяснил он, после того как мы уселись в гостиной перед зажженным камином. — Сапоги нужны были для того, чтобы скрыть следы нескольких укусов пиявок на его ногах и лодыжках. Возможно, эти сапоги посоветовал ему носить доктор Флойд, чтобы дать дополнительную опору его израненным ногам. Он хромал от боли, если вы помните, Ватсон.

— Но он был жив!

— Как и женщина, находившаяся в доме до него, и мисс Френсис, которая прибыла вслед за ним. Они были последними счастливчиками. — Холмс начал набивать свою трубку. Рядом на столе стояли большие стаканы с бренди. Учитывая все то, что мы только что пережили, портвейна никто не захотел. — К тому времени мания доктора Флойда стала неконтролируемой, и он осознавал это. Поэтому он нас и пригласил. Меня, в частности, ведь он рассчитывал, что вы возьмете меня с собой.

Лестрейд спросил:

— Какой прок в том, чтобы заполучить вас в качестве гостей, заманить в загородный дом?

— Благодаря тому, что Холмса не было в Лондоне, он избегал разоблачения, — ответил я, но Холмс покачал головой.

— Думаю, не совсем так, Ватсон. Я верю, что доктор Флойд действительно хотел, чтобы его остановили. Пригласив меня в свой дом в Котсуолдсе в то время, когда там были его пациенты, он проявил остатки своего благоразумия. Он надеялся, что я выстрою цепочку из собранных улик и спасу его от самого себя.

— Каких улик?

— Пациентов, отправленных в его дом на оздоровление, обильно кормили красным мясом по распоряжению доктора. Я обращал ваше внимание, Ватсон, на то, что кладовая забита говядиной. Она присутствовала в каждом блюде.

— Слишком много мяса, — с недовольством отметил я. — От него моему желудку было совсем нехорошо, Холмс. Мне ужасно хотелось хорошей порции рыбы. Но продолжайте, продолжайте.

— Мужчина в сапогах для верховой езды был ужасно бледен. Женщина, которая была там до нас, так страдала от простуды, что закутывалась в плотную одежду. Все это симптомы анемии, что могло быть результатом серьезной потери крови. Гувернантка, мисс Френсис, тоже сильно куталась. Вдобавок у нее болело горло. Хотя я ни разу не видел этого, но я почти уверен, что все оно было в ранках от укусов пиявок. В разговоре со мной она подтвердила, что проходила курс кровопускания у доктора Флойда.

— Как вы связали это с телами, которые мы начали находить? — спросил Лестрейд.

— Эти тела были его недавними жертвами. Видите ли, доктор Флойд сам жертва. Он страдает от редкой болезни, называемой порфирия, это тот самый недут, что повредил психику короля Георга III. На ранней стадии ее можно определить по отвращению к солнечному свету, причиной этого является поражение кожи больного. Я обратил внимание на плотные портьеры на окнах в Хоп Хилле, а экономка сообщила о неприязни ее хозяина к солнцу.

— Но самое неестественное проявление порфирии — это неконтролируемая жажда человеческой крови, — вставил Лестрейд.

— Вампиризм? — Я вспомнил случай в Суссексе, который закончился совершенно иначе.

— Не совсем, Ватсон, хотя некоторых жертв болезни считали вампирами. Жажда крови удовлетворяется странными способами, о чем мне напомнил беглый просмотр историй болезни в архиве больницы.

— Ваш доктор Флойд нашел единственный приемлемый для него способ удовлетворить свои желания. С помощью обычной медицинской практики, назначая своим пациентам пиявок, он мог извлекать из них кровь при нормальных, казалось бы, обстоятельствах. Он питался кровью не прямо от человека, а через пиявку.

— Он держал пиявку, когда вы неожиданно ворвались к нему! — воскликнул Лестрейд.

— Так и было. У него во рту все еще оставалась кровь. — Даже Холмс произнес это с отвращением. — Поначалу Флойд брал кровь у пациентов под предлогом обычного курса лечения. Чтобы облегчить свою душу, он предлагал им оздоровиться за городом. Но когда болезнь начала прогрессировать, его аппетит стал неконтролируемым. В итоге ему хотелось столько крови, что он стал ставить слишком много пиявок, что приводило к смерти пациента. Именно тогда он начал выбрасывать тела в заброшенных кварталах. У него никогда не было намерения убивать, он просто делал то, что считал необходимым. Такова сила галлюцинаций.

Холмс сделал паузу и выглянул в окно. Снова начался дождь.

— Это были непреднамеренные убийства, Лестрейд, — с сочувствием подытожил он, а я редко слышал, чтобы он его выражал. — Но они были неизбежны. Из разговора с экономкой я узнал, что отец доктора Флойда умер в сумасшедшем доме. Так что сын страдает той же болезнью, что и отец.

Глаза инспектора озарились пониманием происходящего.

— Значит, порфирия содержится в крови и передается из поколения в поколение.

— Да, даже в самых благородных семьях.

Я воскликнул:

— Это ужасное наследство! Когда-то Горацио Флойд был приветливым и умным человеком, он заслужил лучшую участь. Успешную карьеру, любящую семью…

Холмс повернулся ко мне со странной, печальной улыбкой.

— Ах, Ватсон, — сказал он, — есть люди, которым лучше никогда не жениться.

За окном продолжал идти дождь. Становилось все темнее. Зажглись лампы.

Холмс и исчезновение британского парусного судна «Софи Андерсон» «Питер Кеннон» (приписывается С. С. Форестеру)

К рукописи «Холмс и исчезновение британского парусного судна „Софи Андерсон“» была приложена записка автора:

«Я постарался сделать так, чтобы детали согласовались с Каноном и историческими событиями 1887 года». Это было бы несложным заданием для С. С. Форестера (1899–1966), знаменитого автора таких романов, как «Африканская королева», «Пистолет», «Отсроченный татеж» и длинной (но недостаточно длинной) серии о морских приключениях Горацио Хорнблауэра. Также к рукописи прилагался комментарий мистера Р.: «С. С. Ф. не позволил себе ничего лишнего. Ричард Хорнблауэр (1865–1931) значится в генеалогическом дополнении к „Жизни Горацио Хорнблауэра“ Сирила Норткота Паркинсона». — Дж. А. Ф.

* * *

— С вами хочет встретиться джентльмен, мистер Холмс, — сказал паж.

— Спасибо, Билли, можешь сказать ему, пусть поднимается.

Шерлок Холмс еще раз взглянул на записку, лежавшую поверх оставшейся без ответа корреспонденции на каминной полке. На ней было тиснение в виде печати Адмиралтейства и дата — вчерашний вечер. В сообщении значилось:

«Сэр Джозеф Портер выражает мистеру Шерлоку Холмсу свое восхищение и навестит его завтра в 16.30. Сэр Джозеф просит сказать, что дело, по которому он желает проконсультироваться с мистером Холмсом, весьма деликатное, а также весьма важное. Ввиду этого его посредником выступил мистер Майкрофт Холмс. И поэтому он надеется, что мистер Холмс постарается, чтобы эта встреча состоялась».

Достопочтенный сэр Джозеф Портер, рыцарь ордена Бани, прибыл ровно в половину пятого.

— Мистер… Холмс? — задыхаясь, произнес мужчина. Вместо формы на нем был сюртук и серые свободные брюки, какие носят должностные лица государства.

— К вашим услугам, сэр Джозеф, — кивнув, сказал Холмс.

Детектив по привычке сел спиной к окну и предложил своему знаменитому гостю кресло напротив, чтобы лучше разглядеть его в потоке света. Его молчание, пока он восстанавливал дыхание, дало Холмсу больше времени для наблюдений. Всегда забавно, когда тебя считают всезнающим, поэтому он начал с одного из своих умозаключений:

— Вся ваша карьера, сэр Джозеф, прошла за письменным столом, как я понимаю.

— Это настолько очевидно?

— Вы никогда не были моряком Королевского флота.

— Признаюсь, мистер Холмс, что до моего назначения первым лордом единственным моим «кораблем» была слаженная команда в адвокатской конторе.

«Как часто, — подумал Холмс, — удачной женитьбе и благосостоянию содействует чей-то отец, а не собственные заслуги и таланты». Слава Богу, в его профессии учитывались только результаты, основанные на непредвзятых заключениях. И тем не менее справедливое продвижение сэра Джозефа к его нынешнему положению предполагало, что он не был полным глупцом.

— Простите сэр, я отвлекся, — сказал Шерлок Холмс. — Чтобы узнать прошлое титулованного министра, не требуется больших усилий, нужно просто заглянуть в Книгу пэров Берка — что я вполне мог бы сделать, пока ожидал вас. Вне всяких сомнений, напряжение, которое вы сейчас испытываете, никак не связано с преодолением лестницы в доме по Бейкер-стрит, 221, скорее всего оно вызвано деликатным делом, которое привело вас сюда.

— Спасибо, мистер Холмс, именно это деликатное дело и заставило меня разыскать вас.

— Прошу вас, продолжайте, сэр Джозеф.

— Вам говорит что-нибудь название «Софи Андерсон»?

— Народная художница?

— Нет, трехмачтовое судно в четыре тысячи тонн.

— Торговый пароход?

— Да, по крайней мере, таковым он был.

— Вы имеете в виду, что он больше не выходит в плавание или что он потерян?

— Увы, и то и другое, дорогой мистер Холмс.

— Когда вы узнали об этой трагедии?

— Вчера утром.

— Почему же это событие не было освещено в сегодняшних газетах?

— Вашему брату понадобилось время, чтобы выдумать убедительную историю для прессы. В завтрашних газетах будет сообщение о том, что внезапный взрыв котла вывел из строя корабль, вследствие чего он был взят на буксир проходившим мимо немецким фрегатом.

— Гм, здесь ощущается привкус международного инцидента.

— Именно, мистер Холмс, вот почему я настаиваю, чтобы вы дали слово джентльмена, что все сказанное мной сохраните в строжайшем секрете.

— Даю слово, сэр Джозеф.

— Ваш брат сообщил мне, что доктор Ватсон имеет привычку записывать подробности ваших расследований. Я вынужден потребовать, чтобы вы держали вашего коллегу в неведении относительно истинных обстоятельствах этого дела.

Холмс знал, что Ватсон — сама проницательность. Но, может быть, некоторые секреты не следует раскрывать своему преданному летописцу? Если на кону стоит безопасность британской нации… Он не мог не оправдать доверия такого почтенного гостя.

— Доктор Ватсон покинул меня ради жены еще в ноябре, сэр Джозеф, — сказал Шерлок Холмс, — так что я вижусь с ним теперь очень редко. И хотя мой друг всегда интересуется последними новостями, я не обязан рассказывать ему в деталях о каждом деле, которое я расследую. И вот что я вам скажу в доказательство моей осторожности: мне еще только предстоит просветить доктора относительно существования моего брата.

— Отлично, мистер Холмс!

— Теперь скажите мне, сэр Джозеф, почему судьба торгового парохода так сильно заинтересовала Королевский флот?

— Позвольте мне объяснить. До прошлого июня «Силвер Стар Лайн» владела «Софи Андерсон», надежным судном, которое чуть не побило рекорд американского клипера^[873] «Летящее облако» при пересечении Атлантики. Относительно его технических особенностей вы можете проконсультироваться в «Ллойде».^[874] В то время монарх тайно купил его для переоборудования в экспериментальное судно. Один из наших наиболее дальновидных адмиралов, который пользовался благосклонностью маркиза Солсбери, заинтересовался чертежами нового усовершенствованного «углеводородного» двигателя, который, как хвастались его изобретатели, сделает энергию пара вчерашним днем, как пар в свое время полностью заменил паруса.

Военно-морские инженеры приступили к работе в Портсмуте в условиях строжайшей секретности. Нововведением, как я понимаю, является, прежде всего, топливо, имеющее в своем составе легковоспламеняющиеся компоненты. Были приняты все надлежащие меры безопасности. Затем, две недели назад, после нескольких непродолжительных испытаний на Канале, «Софи» была готова к своему первому плаванию с новым двигателем, запущенным в полную мощность. Отобрали команду, начальником назначили лейтенанта Ричарда Хорнблауэра…

— Простите, сэр Джозеф, — прервал его сыщик, — но разве это нормально, чтобы столь молодому офицеру, лейтенанту, доверили командование таким судном?

— Нет, мистер Холмс, ненормально. Видите ли, дело в том, что лейтенант Хорнблауэр — сын адмирала, курирующего этот проект, Горацио, третьего виконта Хорнблауэра. Более того, хотя ему всего двадцать два года, он уже девять лет прослужил во флоте, где проявил, так сказать, морской склад характера, свойственный нескольким поколениям его семьи. Он далеко пойдет, если не…

— Если не что, сэр Джозеф?

— Если не окажется, что он проявил некоторую халатность при выполнении своих обязанностей, мистер Холмс. Как я уже говорил, лейтенант Хорнблауэр направился к месту отплытия в Северном море, где должен был распорядиться о проведении серии испытаний «Софи Андерсон» на скорость и прочность. Он должен был избегать обычных морских путей. Судно, как и ожидалось, показывало хорошие результаты до ночи десятого дня испытаний, когда внезапно в корпусе корабля произошел мощный взрыв. Кажется, лейтенант Хорнблауэр сделал все, что мог в тех обстоятельствах, — оценил повреждения, позаботился о раненых и в итоге приказал команде покинуть корабль, когда стало очевидно, что этот взрыв оказался катастрофическим для «Софи». К рассвету на место аварии прибыл «Фон Бюлов» и подобрал всех пострадавших в свои шлюпки. К горящему судну был прикреплен буксирный трос. Все подробности стали известны из личного доклада лейтенанта Хорнблауэра и членов его команды, которые спустя тридцать шесть часов после несчастья были переправлены с «Фон Бюлова» на «Хотспер», доставивший их в Портсмут. Тех, кого не отправили в больницу, поместили в изолятор до тех пор, пока мы не будем иметь полной картины произошедшего.

— И что же с «Софи Андерсон»? — задал вопрос сыщик.

— Она потерпела крушение, мистер Холмс. Во время переправки моряков с немецкого судна на «Хотспер» корабль накренился и затонул. Впрочем, лейтенанту Хорнблауэру удалось спасти лаг.^[875]

— О, создается впечатление, что этот человек способен мыслить здраво в критический момент.

— Само собой разумеется, еще будет проведен формальный допрос команды для установления причин этой трагедии. Но в данный момент крайне важно как можно скорее выяснить, кто должен нести ответственность за этот гнусный поступок. Если окажется, что в этом замешан какой-то иностранный шпион…

— Вы кого-то подозреваете, сэр Джозеф?

— Да, мистер Холмс. Хоть мы и бесконечно благодарны Императорским военно-морским силам Германии за своевременное спасение, я думаю, что «Фон Бюлов» оказался неподалеку от «Софи» неслучайно. Возможно, вы слышали рассказ о субмарине, подводной лодке, впервые эффективно использованной во время гражданской войны в Америке. Она может выпустить торпеду с большого расстояния, имея все шансы быть необнаруженной. Ее жертвы абсолютно беспомощны. Таким образом, политические мотивы вполне вероятны. Ведь весь мир знает о том, что этим летом мы будем отмечать пятидесятилетний юбилей королевы, это событие наверняка поднимет упавшую популярность монархии. Ее величество, ставшая, в сущности, отшельницей после смерти принца-консорта, объявила о военном параде в Алдершоте и Гранд-Флите, недалеко от Спитхеда. Там будет присутствовать большинство коронованных особ Европы вместе с высокопоставленными лицами всего цивилизованного мира. Уполномоченные представители крупных держав уже прибыли в Англию. И пока они демонстрируют нашему монарху дружеское расположение, за этим фасадом бурлят интриги и скрытое соперничество. Это не более чем предположение с моей стороны: уничтожение «Софи» может быть частью более масштабного замысла, первым шагом в попытке врагов Британии испортить нам юбилейные торжества. Если это действительно так, мистер Холмс, то чрезвычайно важно узнать об этом сейчас, чтобы предотвратить дальнейший произвол.

Первый лорд щелкнул пальцами.

— Иностранцы — это не британцы, сами понимаете.

— Вполне, сэр Джозеф, — ответил Шерлок Холмс. — Вполне.

— Французы. Турки. Итальянцы. Русские. Прусы. Черт бы их всех побрал!

В глубине души Холмс не спешил никого обвинять, но решил, что мудрее было бы не говорить сэру Джозефу в его нынешнем возбужденном состоянии о том, что патриотическое рвение способно ввести в заблуждение кого угодно.

— Международные спекуляции — это понятно, сэр, но мне кажется, что нам нужно все проверить сначала у себя дома, и помогут нам в этом лейтенант Хорнблауэр и его люди.

— Вы правы, мистер Холмс. Чем скорее вы отправитесь в Портсмут и побеседуете с оставшимися в живых, тем лучше. Я устрою вам все необходимые встречи.

— Кроме того, сэр, буду признателен, если вы предоставите мне список всех тех, кто был на борту «Софи Андерсон» в ее последнем злосчастном плавании.

— Все, что пожелаете. Если вам это удастся, мистер Холмс, то гарантирую, что наша страна будет вечно, хоть и безмолвно, благодарна вам.

— Анонимность никогда не мешала вкушать плоды хорошо выполненной работы, сэр Джозеф.

Сидя в одиночестве в эту пасмурную погоду в купе поезда, следовавшего из Виктории в Портсмут, Холмс имел все основания сомневаться в том, что у него будет возможность решить нынешнее дело так, чтобы результат хоть кого-нибудь удовлетворил. Дело было за малым, но на кону стояло так много! Возможно, «бойлер» (экспериментальный двигатель) просто вышел из строя, что и привело к трагическим последствиям, как это было представлено в статье в утренней «Дейли телеграф». Нельзя полностью исключать и вмешательство Германии, хотя такие опасные провокационные действия страны, правитель которой, кайзер, был женат на старшей дочери королевы, казались чем-то маловероятным. С тех пор как на берлинской конференции Африка была поделена между крупными европейскими державами, международное напряжение спало, но недавно вновь сообщалось о тайных происках Германии в Трансваале. А что, если это акт терроризма со стороны Ирландии? Нынешнее правительство пообещало унять возмущения по поводу Акта о гомруле,^[876] правда, пока безуспешно; наряду с тем у лондонцев были еще свежи воспоминания о том, как фенийцы^[877] бомбили Скотланд-Ярд в восемьдесят четвертом. Но, опять-таки, какой смысл даже самым решительным террористам тайно взрывать линейный корабль Королевского флота, не говоря уже о таком секретном и, несомненно, тщательно охраняемом судне, как «Софи Андерсон»?

Не меньшей помехой для сыщика было отсутствие места преступления, если не считать таковым бесчисленное количество морских саженей под водой. Расследование будет зависеть, и Холмс понимал это, исключительно от результата беседы с выжившими офицерами и моряками «Софи Андерсон». Время от времени его внимание привлекала копия декларации судового груза «Софи», предоставленная ему Адмиралтейством перед поездкой.

В Портсмуте на вокзале его встретил старший офицер морской разведки этого района, капитан Генри Буш, угрюмый бледный человек, благодаря своему скептицизму напомнивший Холмсу одного знакомого инспектора столичной полиции.

— По распоряжению первого лорда я буду содействовать вам во всем, что находится в моей компетенции, мистер Холмс, — сказал Буш, провожая его до экипажа с британским военно-морским флагом. — Я полагаю, его светлость желает, чтобы это злосчастное дело с «Софи Андерсон» разрешилось прежде, чем начнутся основательные приготовления к параду в Гранд-Флите.

— Насколько большую флотилию вы ожидаете, капитан Буш? — спросил сыщик, решивший пока не касаться политической подоплеки этого дела.

— В данной ситуации мы рассчитываем на тридцать пять крупных боевых кораблей, тридцать восемь канонерских лодок,^[878] сорок три торпедных катера, двенадцать войсковых транспортов,^[879] а также одну королевскую яхту.

— Звучит внушительно.

— Несомненно, хотя, если говорить откровенно, боюсь, что многие из них к началу нового века станут таким же пережитком прошлого, как каноэ. Для флота настало время стремительных перемен, сэр.

Под мелким дождем они тряслись в экипаже по дороге, идущей вдоль берега. Впереди сквозь морось виднелись мачты более чем сотни больших кораблей, подобно деревьям какого-то бескрайнего зимнего девственного леса. Они приближались к самому сердцу могущественного британского военно-морского флота.

— На какой стадии сейчас находится расследование катастрофы «Софи Андерсон», капитан? — спросил Шерлок Холмс.

— Мы собрали письменные показания всех офицеров и почти закончили опрос моряков. Все должно быть готово для вашего ознакомления к тому времени, как мы приедем.

— Если не возражаете, капитан, я бы предпочел вначале сам опросить людей.

— Офицеры «Софи» и рядовые предупреждены о вашем визите, мистер Холмс.

— Могу я узнать, где они разместились?

— В своих казармах.

— Превосходно.

— Естественно, они свободны и могут общаться между собой, а также навещать своих товарищей, которые еще лежат в больнице. Изолятор находится возле казарм.

— Они могут сравнить и изменить свои показания при необходимости, не так ли?

— Мистер Холмс, эти офицеры и матросы провели вместе три дня на борту двух кораблей после крушения «Софи», у них была уйма времени для общения. Теперь бессмысленно изолировать их.

— Каково количество пострадавших?

— В общей сложности пятьдесят один человек, двое умерли сразу же во время взрыва. Еще восемь человек, включая мистера Говарда Граймса, штатского инженера и главного конструктора, и двух его подчиненных, пропали без вести, предположительно утонули. Семеро матросов серьезно ранены, у них преимущественно ожоги, и они остаются под наблюдением медиков. Остальных осмотрели — у них незначительные ранения — и отпустили.

— Среди этих людей есть лейтенант Ричард Хорнблауэр и его строевой офицер лейтенант Патрик МакКул?

— Так точно, сэр.

— Как следует из отчета, мистер МакКул на пять лет старше мистера Хорнблауэра.

Буш замялся, прежде чем заговорить.

— Понимаю, на что вы намекаете, мистер Холмс. Да, вообще-то мистер МакКул мог бы занимать более высокий пост, чем мистер Хорнблауэр. Но ведь отец мистера Хорнблауэра, виконт…

— Да, сэр Джозеф мне об этом говорил. Мистер МакКул по происхождению ирландец?

— Так точно, хотя родился и вырос в Шотландии. Окончил школу иезуитов.

— Была ли у мистера Хорнблауэра какая-нибудь причина сомневаться в его преданности?

— Мне ничего такого неизвестно, мистер Холмс. Вряд ли он назначил бы его своим заместителем, если бы имел какие-то сомнения, не так ли?

— А мистер Хорнблауэр?

— Образцовый офицер с безупречной репутацией. Хотя он…

— Что, капитан?

— Всем известно, что лейтенант страдает морской болезнью, — он сам это признает. Согласно бортовому журналу, как раз во время взрыва у него было недомогание.

— Вы полагаете, что причиной взрыва была неисправность двигателя, как заверяет пресса?

— Я не исключаю этого.

— А что говорят инженеры?

— Они в недоумении, как и все мы. Они тщательно проверили показания лага, но отклонений от нормы не обнаружили. Поскольку Граймс погиб, мы можем так никогда и не узнать правды.

Некоторое время спустя они подъехали к штабу Королевского военно-морского флота в Соленте. Полицейский флота отдал честь пассажирам экипажа, когда они въехали в главные ворота. Экипаж остановился перед офицерской казармой, домом холостяков, под знаменами на флагштоках. Буш указал Холмсу на дверь комнаты лейтенанта Хорнблауэра. В ответ на их стук послышалось «войдите». Оказавшись в маленькой, без изысков обставленной комнате, они увидели лейтенанта, что-то пишущего за столом.

— Раз уж до слушания я должен сидеть взаперти, капитан Буш, я могу кое-чем помочь флоту, — произнес молодой человек. — Этот отчет о соединении маяка Эддистоун с окружающими спасательными станциями посредством телефонных линий заслуживает более детального изучения.

— Надеюсь, лейтенант, вы будете всячески содействовать нашему высокому гостю из Лондона, — сказал Буш не без сарказма. — Увидимся с вами позже, мистер Холмс.

Сыщик сел на койку возле письменного стола; хозяин комнаты опустил ручку.

— Лейтенант, спасибо, что согласились встретиться со мной и еще раз рассказать обо всем подробно. Вам, должно быть, больно вспоминать о случившемся.

— Мой долг как руководителя и капитана «Софи Андерсон» помочь этому расследованию всем, чем могу.

— Мистер Хорнблауэр, расскажите, где вы были в момент взрыва?

— В своей каюте, мистер Холмс. После периода затишья мы попали под шквальный ветер, что вполне характерно для Северного моря в апреле. Если быть до конца откровенным, я чувствовал себя ужасно, поскольку страдаю морской болезнью — боюсь, это наследственная склонность. Через несколько минут после второй полувахты под командованием мистера МакКула раздался грохот, и меня сбросило с койки. Весь коридор был заполнен дымом. Я поспешил вниз, к двигателю, где на меня обрушились пламя и жар. Пожилой стюард, полинезиец Джек Лахулу, лежал без сознания, и к нему подбирался огонь. Первое, что я сделал, — это перетащил его в безопасное место.

— Вы спасли ему жизнь, лейтенант?

— Этот человек находится в коме. Врачи говорят, что его состояние вряд ли улучшится, мистер Холмс.

— Зачем стюарду находиться возле машинного отделения в такое время?

— У стюарда большая свобода передвижения по кораблю, чем у любого моряка, он может ходить куда угодно и когда угодно.

— Что произошло после этого, лейтенант?

— Через несколько минут возле меня собралась дюжина человек. Мы стали тушить пламя с помощью пожарного шланга, но вскоре я понял, что эта борьба заранее обречена на провал. Огромной силы ветер сорвал стальные листы под ватерлинией. Я видел, что матросы помогают раненым и собирают тела умерших, и тогда приказал людям сесть в спасательные шлюпки. На корабле не хранились боеприпасы, но углеводородное топливо в трюме было легко воспламеняемым. К счастью, ветер вскоре стих, и мы до утра чувствовали себя в лодках в безопасности, находясь на определенном расстоянии от «Софи». С наступлением рассвета нас подобрал фрегат «Фон Бюлов», который, как мы узнали позже, заметил поданный нами сигнал бедствия.

— Разве не странно, что иностранный военный корабль находился на таком близком расстоянии?

— Нет, это вовсе не странно, мистер Холмс. Возможно, «Фон Бюлов» следовал за «Софи» несколько дней. Экипажи кораблей Королевского флота действуют в соответствии с предписанием, должен заметить. Если в пределах видимости подзорной трубы случайно оказывается иностранный военный корабль, дежурный офицер может принять решение проследить за этим судном в надежде обнаружить что-нибудь интересное.

— Немцы пытались спасти «Софи»?

— Они взяли ее на буксир, но когда стало понятно, что «Софи» вот-вот пойдет на дно, стали спасать людей из лодок. К тому времени легким ветром нас отнесло на добрую милю. Капитан Кох приказал обрезать буксирный трос, и так поступил бы в этой ситуации любой цивилизованный человек.

— Пытался ли капитан Кох или другие немецкие офицеры просмотреть бортовой журнал «Софи»?

— Нет, сэр. Более того, и он сам, и его офицеры, и матросы отнеслись к нам с уважением.

— Вы не заметили, сопровождала ли «Фон Бюлов» подводная лодка?

— Я не заметил, чтобы какое-либо судно всплывало на поверхность.

— Где находился мистер МакКул во время взрыва?

— Как дежурный офицер он находился у штурвала. Он сразу же отдал приказ поднять паруса. Позже, осознав, насколько серьезно поврежден корпус, он приказал матросам откачивать воду насосом.

— У вас есть причины сомневаться в… лояльности этого строевого офицера?

— Мистер МакКул не симпатизирует фенийцам, если вы на это намекаете. Он так же предан королеве, как вы или я, сэр.

— Простите, лейтенант, если я…

— Мистер МакКул действовал безупречно в этой чрезвычайной ситуации, пока я не присоединился к нему у штурвала. Если уж на то пошло, он воспринял утрату «Софи» болезненнее, чем я. Он был очень внимателен к раненым, особенно к бедняге Джеку Лахулу.

— Они были приятелями?

— До назначения на «Софи» они пять лет плавали на корабле «Сюрприз». Я взял Джека по рекомендации МакКула.

— И последнее, мистер Хорнблауэр. Могу я спросить, не думаете ли вы, что взрыв произошел всего лишь врезультате чудовищной случайности?

Взгляд лейтенанта упал на лежавший перед ним отчет, словно там мог содержаться ответ. Затем он посмотрел сыщику в глаза.

— Я не буду обременять вас техническими деталями, мистер Холмс. Скажем так, я надеюсь, что мое руководство после изучения всех показаний решит, что флоту не нужен углеводородный двигатель, при всем моем уважении к мистеру Граймсу, пусть Бог примет его душу. — Он секунду помолчал. — В настоящее время Великобритания контролирует морские просторы, сэр. Единственная наша проблема — это невольничьи суда, время от времени заплывающие в наши воды от берегов Африки. И хотя славные времена морских сражений, в которых участвовал и мой прародитель, давно миновали, рано или поздно может настать день, когда какой-нибудь тиран решит подчинить себе мир. Мы потерпели всего лишь временную неудачу. Флот должен модернизироваться. Британские технологии помогут нам достичь поставленных целей.

Лейтенант Хорнблауэр любезно показал детективу, где находится комната его сослуживца лейтенанта МакКула, однако тот открыл дверь лишь через некоторое время после стука.

— Простите меня, мистер Холмс, — сказал он, когда сыщик представился. — Я задремал. Я плохо спал ночью.

Холмс не стал садиться на разобранную койку; мистер МакКул тоже остался стоять.

— Строгая ортодоксальность ваших иезуитских учителей никогда не нравилась вам, лейтенант, я полагаю, — сказал сыщик. — И вы испытываете сентиментальную привязанность к вере ваших предков.

— Мистер Холмс, я…

— Когда у человека на стене висит крест святого Игнатия де Лойолы,^[880] а на столе лежат «Некоторые ошибки Моисея» Роберта Ингерсолла, несложно догадаться, что его душа пребывает в смятении.

— Я всегда гордился тем, что имею собственное мнение, сэр. Я не собираюсь бездумно следовать догмам — ни религиозным, ни тем, что в ходу на море.

— Не буду отнимать у вас время ради таких мелочей, лейтенант. Давайте перейдем к случаю с «Софи Андерсон». Это ведь вы дежурили в момент взрыва?

— Так точно, я был у штурвала.

— Что входило в ваши обязанности?

— Следить за тем, чтобы корабль шел по установленному курсу с постоянной скоростью, наблюдать за приборами двигателя, контролировать давление газа и частоту вращения.

— Вы заметили какие-нибудь несоответствия?

— Нет, пока не начался шквальный ветер и все приборы не вышли из строя.

— Что же вы предприняли?

— Я отдал приказ поставить лисель.^[881]

— «Софи» была полностью оснащена парусами?

— Да. В случае поломки двигателя мы должны были использовать паруса.

— Вы не приказывали матросам откачивать воду?

— Нет, до тех пор пока мистер Хорнблауэр не сообщил мне о масштабе повреждений под палубой, я не отдавал такого приказа. Я оставался у штурвала, следил, чтобы мы придерживались курса, это примерно два градуса от направления ветра. Менее чем через час мы покинули судно. На рассвете нас спас «Фон Бюлов».

— Могла ли торпеда, выпущенная с подводной лодки, стать причиной взрыва, приведшего к крушению «Софи»?

МакКул, расхаживающий взад-вперед во время разговора, резко остановился.

— Думаю, это вполне вероятно, мистер Холмс. Да, я этого отнюдь не исключаю…

Дальнейшие расспросы лейтенанта не дали ничего интересного. Тогда Холмс нашел капитана Буша, который разрешил ему пройти в военный изолятор. Вместе с капитаном Джорджем Бадом, доктором, они обошли раненых, включая безмолвного Джека Лахулу, который в связи с тяжестью его состояния был помещен в отдельную палату. Голова его была перебинтована, оставались видны только рот и подбородок.

— Джек родом с южных морей, не так ли, доктор Бад?

— Полагаю, что так, мистер Холмс.

— Тогда скажите мне, почему у него такая бледная, коричневато-красного оттенка кожа? Наверняка причина такого цвета кожи объясняется не потерей крови. Мистер МакКул упомянул, что Джек смешанной крови.

— Его дедушка был английским матросом, так указано в его личном деле, — пояснил Буш. — По слухам, он был беглецом или что-то в этом роде.

— Мистер МакКул часто навещал его?

— Последние две ночи он почти не отходил от постели Джека.

— А мистер Хорнблауэр?

— Он тоже часто проведывал этого раненого.

Холмс задумался. В его голове начал складываться план действий.

— Скажите, доктор, какие у Джека шансы выжить? — спросил он.

— Боюсь, что небольшие. Но надежда еще есть, все решится в следующие двадцать четыре часа.

— Понятно. А возможно ли переместить кровать Джека в другую палату без риска для его жизни?

— Думаю, его вполне можно перевезти в соседнюю палату.

Шерлок Холмс повернулся к офицеру разведки.

— Капитан Буш, не будете ли вы так любезны показать мне все чертежи и технические условия углеводородного двигателя? Настало время сложить все факты.

Пока Холмс лежал в полумраке весь забинтованный, ему было о чем подумать — в основном, о принципе действия двигателя «Софи Андерсон», а еще о сцене, разыгравшейся несколько часов назад, когда Буш, хоть и возмущался, наконец дал свое согласие на план, реализация которого могла подвести их под трибунал. Ходатайства и авторитета сэра Джозефа Портера оказалось недостаточно; понадобилось уже привычное упоминание о родстве с мистером Майкрофтом Холмсом, чтобы убедить этого человека договориться обо всем с доктором Бадом.

Нужно было хорошо сыграть эту роль. Холмс намазал нижнюю часть лица коричневым кремом для обуви из шкиперского имущества — на случай, если посетитель решит зажечь керосиновую лампу на ночном столике. Теперь главное, чтобы голос не подвел.

Холмс прикинул, что посетитель просидел у его кровати около часа. Время пришло. Слабым, хриплым голосом он начал бормотать нечто невнятное. Стул заскрипел; Холмс уловил запах дыхания своего гостя. Тогда сыщик стал отрывочно упоминать морские и технические термины.

И когда он пробормотал что-то об отключении двойного клапана и автоматических затворов, неожиданно почувствовал, что к его носу и рту прижали подушку. На этот случай у Холмса был припасен свой сюрприз. В бешенстве он с силой атлета вцепился в горло нападавшего, повалил его на кровать и прижал к матрасу.

— Я взял верх над вами, сэр, — прошипел он уже своим голосом.

— Мистер Холмс!

— Ну же, мистер МакКул, мы ведь не хотим, чтобы сюда пришла дежурная медсестра, не правда ли?

Мужчина перестал сопротивляться. Сыщик ослабил свою хватку.

— Моей карьере конец, мистер Холмс.

— В ваших интересах рассказать мне все.

— Хорошо, — с трудом выдохнул лейтенант. — Но для начала не могли бы вы отпустить меня?

Холмс разжал руки. МакКул поднялся и стал расхаживать по комнате.

— Вы хотели испортить двигатель, — сказал Холмс, снимая с головы бинты, после чего зажег лампу. — Джек согласился помочь вам.

— Так и было.

— Чего вы хотели добиться?

— Вы должны поверить мне, мистер Холмс, я и вправду хотел только лишь вывести из строя этот двигатель — а не уничтожать его и тем более не топить «Софи». Я попросил Джека заблокировать автоматический затвор, чтобы создать чрезмерное давление в двойных клапанах. При этом должны были взорваться только поршни — не весь двигатель. — МакКул засмеялся. — Я просчитался. Это углеводородное топливо, придуманное Граймсом, оказалось опаснее, чем я предполагал. Но этот фанатик Хорнблауэр не стал бы меня слушать. Я вынужден был продемонстрировать ненадежность двигателя каким-нибудь драматичным способом.

— И в то же время дискредитировать лейтенанта?

МакКул перестал ходить по комнате.

— Я не Яго, сэр, — возразил он.

— Возможно. С другой стороны, в то время, как ваш командир страдал морской болезнью в своей каюте, у вас, как его заместителя, была возможность доказать свою находчивость в критической ситуации. Жаль, что мистер Хорнблауэр смог побороть свой недуг по такому случаю, оставив вам привычную роль второго плана.

— Мистер Холмс, вы и представить себе не можете, как мучило меня чувство вины с момента этой катастрофы!

— Ваша махинация, мистер МакКул, стоила жизни десяти людям — а может, и одиннадцати.

— Я знаю, какого вы мнения обо мне, сэр. Была вероятность, что Джек умрет от ран, не сказав ни слова. Все могло разрешиться само собой. Но сегодня ночью я увидел или подумал, что увидел, что он приходит в сознание; я не мог так рисковать.

— Значит, ваша дружба имеет пределы. Я не знаком с законами военно-морского флота, но, естественно, намеренное нанесение вреда имуществу является менее тяжким преступлением, чем убийство по неосторожности в открытом море. Скажите на милость, что же вы предложили Джеку за его помощь?

МакКул вновь засмеялся.

— Позвольте познакомить вас с историей моей семьи, мистер Холмс. Бабушка Джека была королевой одного из маленьких Маркизских островов. Его дедушка был британским капитаном дальнего плавания, даже не предполагавшим, чем для него обернется легкий, мимолетный флирт. Легенда гласит, что этим англичанином был отважный герой флота — дедушка лейтенанта Хорнблауэра.

— Первый виконт Хорнблауэр?

— Именно. Так что море было у Джека в крови, и он при первой же возможности записался на один из кораблей ее величества. Однако как потомок представителей разных рас, он, конечно, мог получить лишь скромную должность. Сорок лет службы, а выше стюарда он так и не поднялся. Конфликты между офицерами не редкость, мистер Холмс, а у Джека были особые причины таить обиду на молодого капитана «Софи». Незачем и говорить, что даже презренного металла не потребовалось, чтобы уговорить Джека попытаться немного очернить безупречно чистый мундир лейтенанта Хорнблауэра.

— Вам нужно признаться во всем, лейтенант.

— Прошу вас, мистер Холмс, позвольте мне сначала вернуться в мою комнату, дайте время успокоиться. Даю слово джентльмена, что не покину территорию казарм.

— Хорошо, но если до полудня вы не представите рапорт капитану Бушу, я буду вынужден доложить о содержании нашего разговора. Надеюсь, вы поступите правильно. Спокойной ночи, мистер МакКул.

— Спокойной ночи, мистер Холмс.

Холмс вышел из изолятора и, не оглядываясь, отправился в казарму. Он разбирался в людях и чувствовал, что МакКул примет правильное решение. В предоставленной ему комнате для гостей он смыл с лица крем для обуви и лег, надеясь немного поспать.

Как обычно, когда у него не было неотложного дела, сыщик проснулся поздно. Поскольку время завтракать Холмс пропустил, он решил начать день со звонка в изолятор. Санитар сказал ему, что капитан Бад желает видеть его тотчас же.

— Печальные новости, мистер Холмс, — сообщил доктор, когда сыщик вошел в его кабинет. — Джек умер вскоре после полуночи. Когда утром медсестра вошла в его палату, чтобы измерить ему температуру, он был уже мертв.

— Действительно печальные новости.

— К сожалению, он не выжил, как я и предполагал. — Доктор вздохнул. — Скажите, сэр, вы случайно не прибегли к какой-нибудь хитрости…

В этот момент резко распахнулась дверь. На пороге стоял Буш.

— Простите, что прерываю ваш разговор, джентльмены, — сказал он, — но вынужден доложить, что лейтенант МакКул…

— Что, капитан?

— …повесился.

МакКул принял правильное решение.

Вернувшись в свою квартиру на Бейкер-стрит, Холмс предпочел не комментировать завершенное дело. В суматохе, начавшейся после того, как обнаружили тело лейтенанта МакКула, ни доктор Бад, ни кто-либо другой даже не подумали расспросить Холмса. Предсмертной записки не было. Сыщик не стал указывать на несоответствие во времени, когда капитан Буш предположил, что скорбь из-за смерти Джека Лахулу заставила лейтенанта самого распрощаться с жизнью. В конце концов, обе смерти наступили приблизительно в одно и то же время. Капитан, похоже, не сильно расстроился, когда за ланчем Холмс сообщил ему, что ближайшим же поездом возвращается в Лондон.

С другой стороны, Холмсу не хотелось разочаровывать сэра Джозефа. Он прямо с вокзала поехал в Адмиралтейство, где составил отчет, отказавшись от всякого вознаграждения, кроме возмещения транспортных расходов. В конце концов он все же принял небольшую компенсацию, на которой настоял первый лорд.

Холмс дал телеграмму Ватсону, что у него есть билеты на вечер, предлагая тому присоединиться, конечно же, с позволения миссис Ватсон. В то время, когда в домах начал зажигаться свет, он был рад услышать знакомые уверенные шаги доктора на лестнице.

— Я так понимаю, вы хотите отметить завершение дела, Холмс. Введете меня в курс?

— Вы, возможно, помните, Ватсон, что во вчерашних газетах писали о затонувшем британском судне «Софи Андерсон».

— Да, корабль, на котором взорвался паровой котел. Или там произошло что-то помимо этого?

— Скажем так, мой добрый друг, как и в некоторых других случаях, расследуемых в этом году, в этой истории не было ничего особенного и достойного вашего чудного изложения. Однако же после легкого ужина мы, благодаря щедрости Адмиралтейства, едем в Ерлс-Корт. Смею надеяться, Буффало Билл Коди и его представление «Дикий Запад» отвлекут меня от мыслей о море.

АУТСАЙДЕРЫ

Дневник мистера Р. доказывает, что его собственный литературный вкус был менее всеобъемлющим, чем имеющиеся у него книги. Так что, хоть сам он и не читал знаменитые американские периодические сборники фантастики, но все же приобрел и сохранил по два номера каждого выпуска «Странных историй» («Weird stories») с 1923 по 1991 год, год его смерти. Когда его поиски писателей «мейнстрима» принесли не очень утешительные результаты, логично, что он обратился к авторам мистических рассказов (смотри следующий раздел). Он также обсуждал свою обширную коллекцию с авторами фэнтези, научными фантастами, людьми, писавшими для журнала «Мужские приключения»,^[882] даже с писателями-юмористами, стремясь найти среди них запасных создателей «литературных призраков» Холмсианы.

Эти участники, сокращенно названные в его бухгалтерских отчетах «АС», т. е. «аутсайдеры», стали затем главными лошадками в его конюшне. Некоторые проделали отличную работу, некоторые не вполне справились, а несколько человек вообще выполнит работу весьма недобросовестно, несмотря на то, что мистер Р. принял и оплатил их работу, правда при этом негласно назвал их «литературными трутнями, праздно лакомившимися трудами Ватсона». — Дж. А. Ф.

Политик, маяк и тренированный баклан «Крейг Шоу Гарднер» (приписывается Эдгару Райсу Берроузу)

Мистер Р. рисковал, заказывая рассказы из этого раздела, и не всегда был доволен результатом, но его сын вспоминает, какое удовольствие доставила ему следующая история, за которую он заплатил автору, обозначенному инициалами Э. Р. Б., три тысячи долларов. Поскольку в его бухгалтерской книге была пометка «Письмо в Тарзанию», то сразу в голову приходит имя Эдгара Райса Берроуза (1875–1950), создателя цикла низкопробных романов о Тарзане и популярных фантастико-приключенческих повествований о космосе. Сын мистера Р. рассказывал: «Вскоре после того, как „Кокс и Компания“ доставила чемоданчик Ватсона, кто-то вломился в офис моего отца. Но он побеспокоился об этом заранее, спрятав новое приобретение за секретной панелью, поэтому воры ушли с пустыми руками. Мой отец сразу же разместил объявление в лондонской „Таймс“, которое повторяло предупреждение Ватсона из „Дела необычной квартирантки“ о том, что „зачинщик этого возмутительного проступка известен, и если это повторится… вся история о политике, маяке и тренированных бакланах будет предана огласке“. Есть, по крайней мере, один читатель, который все поймет». — Дж. А. Ф.

* * *

Шерлок Холмс был человеком, способным меняться. Даже за многие годы работы врачом я редко видел, чтобы с кем-то происходили столь неожиданные перемены. Морской воздух явно творил чудеса.

Я радовался этому, даже несмотря на то, что, будучи его давним другом, не до конца понимал, что происходит. Чуть больше года назад Холмс внезапно вернулся к активной жизни, он с новыми силами окунулся как в работу частного сыщика, так и в своеобразный грязный мир Лондона.

Но, похоже, цивилизация дурно повлияла на Холмса — в последнее время я замечал у моего старого приятеля все большую апатичность, как и все большую бледность лица, словно копоть лондонских улиц затронула и душу моего лучшего друга.

Я предложил ему короткое путешествие куда-нибудь не очень далеко, где воздух хоть немного чище. Вначале Холмс не проявил интереса, но потом он наткнулся на одну статью в «Таймс».

И вот теперь он взбирался на скалы, тянувшиеся вдоль усыпанного камнями корнуоллского побережья. Игра света на этом берегу придавала мускулам его рук и шеи стальной оттенок. Он шел вдоль берега, а под пиджаком угадывались упругие мышцы. Даже в своей лондонской одежде он чем-то напоминал плохо прирученное животное, родившееся в дикой природе.

Но в Холмсе ощущалось нечто большее, чем просто сила, ведь за всем этим внешним обликом скрывался его острый ум, интеллект и проницательность, благодаря которым он был известен не только в Лондоне, но и в большей части Европы и даже в Штатах.

— Смотрите, Ватсон! — крикнул он, показывая на небо.

Вначале я ничего не увидел, а потом различил небольшое передвигающееся по небу пятнышко, которое, приблизившись, превратилось в крупную черную птицу.

— Кто это, Холмс? — выкрикнул я, потому что никогда прежде не видел такой птицы.

Но вместо Холмса ответил кто-то другой.

— Это большой баклан! — отозвался резкий старческий голос.

Я быстро повернулся к говорившему, ведь пока он не произнес это, я никого не видел. На нем была темная мятая одежда, которая по цвету полностью совпадала с окружением, и серая кепка, надвинутая на такие же серые глаза. Из-за землистого цвета кожи и грубых черт лица незнакомец почти сливался со скалами.

— Так и есть, Ватсон, — радостно подтвердил Холмс. Меня так поразил этот появившийся неизвестно откуда человек, что я почти забыл, что мы говорили о птице. — Обычный черный европейский баклан, тип хордовые, подтип позвоночные, класс птицы, отряд пеликанообразные, семейство баклановые. — Он весело кивнул незнакомцу, словно неожиданное появление человека среди скал было обычным делом. — Если птица подлетит немного ближе, мы сможем рассмотреть ее внимательные зеленые глаза!

Я кивнул, приняв объяснение моего старого приятеля. Такое описание меня отнюдь не удивило, потому что миграции и повадки птиц были одной из многочисленных областей, в которых Холмс был экспертом.

— Погода недолго будет хорошей, — заметил незнакомец.

Я посмотрел на голубое, как яйца дрозда, небо. Почему этот странный маленький человек так утверждает?

Взглянув на Холмса, я заметил, что он воспринял слова этого человека вполне серьезно. Я снова напряг глаза. И смог разглядеть за птицей маленькие серые пятнышки, предвестники надвигающейся громады туч.

— Твил не для такой погоды, — довольно неожиданно произнес незнакомец.

— Она всегда такая в это время года, — так же неожиданно для меня согласился Холмс.

Невысокий мужчина пристально посмотрел на сыщика.

— В этом районе будет сильный ветер.

Хоть это было мне понятно. Кто не слышал о крупных крушениях у берегов Корнуолла и о том, что в предыдущие столетия контрабандные суда нередко могли поживиться за счет этих катастроф?

— И кто знает, что этот ветер обрушит на скалы? — добавил я, наверное, только для того, чтобы включиться в разговор. — Здесь все еще можно найти потерянные сокровища.

Маленький седой мужчина сердито посмотрел на нас с Холмсом, словно по очереди оценил каждого из нас. Но уже через секунду он повернулся в сторону пустынного берега.

— К этим скалам никогда не приходит ничего хорошего! — заявил он, и не попрощавшись, развернулся и зашагал к плотине.

Должен признать, я немного растерялся вследствие такой весьма необычной встречи. На Холмса же, казалось, она произвела совсем иное впечатление. Во всяком случае, мой напарник даже еще больше оживился.

— Вот так встреча, Ватсон! — воскликнул он. — Не могу поверить в такую удачу!

Хоть убейте, я не мог понять, что этим хотел сказать мой друг. Какое это могло иметь отношение к загадке, приведшей нас сюда, а именно к исчезновению трех местных женщин, о чем мы узнали благодаря обычной газетной заметке? Это никак не укладывалось в моей голове.

Я вновь посмотрел на моего улыбающегося друга. Мне было известно, что люди часто описывали Холмса как человека странного, иногда даже непредсказуемого, которого раздражают повседневная суета и нелепые традиции. Холмс, по-видимому, изо всех сил старался смириться с оковами правил поведения ради своих расследований. Изменения, произошедшие в нем за время его отсутствия — после событий у Рейхенбахского водопада, — хоть и не бросались в глаза, но были вполне очевидными. Разумеется, он стал старше. Но многие его поступки совсем не сочетались с такой более зрелой внешностью. В тот момент казалось, что у него даже больше энергии, чем у былого Холмса, будто за годы отсутствия у него появилась новая цель.

Хотя мне и удалось вытянуть из него разъяснения некоторых моментов тех прошедших лет, в основном они все равно были покрыты тайной. Но я хорошо усвоил за время наших многочисленных приключений с моим другом: для Холмса крайне важно иметь свои секреты.

Тем не менее я знал, что он посвятит меня в любые тайны, если это будет необходимо для расследования. Этого достаточно для дружбы.

— Что теперь, Холмс? — спросил я.

Он пристально смотрел на гряду серых туч, возникших на горизонте.

— Наверное, нам лучше вернуться в отель. Сегодня мы не найдем здесь никаких ответов.

И мы повернулись спиной к чудесным морским пейзажам. Должен признать, я был немного разочарован, так как надеялся, что мы прогуляемся к маяку на Ленде-Энд. А Холмс был преисполнен энергии, пока мы возвращались в «Затонувшую чайку», отель, в котором нам удалось забронировать номер.

Войдя внутрь, мы услышали сильный шум в помещении бара. Кричали двое мужчин, и еще слышался очень расстроенный третий голос, женский, судя по более высоким тонам.

Голоса резко затихли, словно эти трое в баре почувствовали, что мы вошли. Миловидная девушка поспешно вышла из помещения, ее щеки пылали. Это была дочь хозяина гостиницы Маргарет, которой нас представили по приезду.

Она резко остановилась, встретив нас на своем пути.

— О боже! О господи! — вырвалось у нее между судорожными попытками глотнуть воздуха. — Простите пожалуйста, джентльмены.

Она пробежала мимо нас и поднялась по лестнице, прижимая к лицу платок, очевидно, сдерживая рыдания.

Это привело меня в ярость, и я уже подумывал бесцеремонно войти в ту комнату и потребовать объяснений от двух находившихся там мужчин. Кто осмелился так поступить с этим прекрасным английским цветком, представительницей слабого пола?

— Ватсон, пойдемте, — сказал Холмс, прежде чем я успел излить свои чувства. — Мне кажется, мы можем найти ответ за этой дверью.

Когда мы вошли в помещение, один из мужчин встал. Он окинул нас стальным взглядом и произнес без всяких церемоний:

— Вы Шерлок Холмс.

Это было утверждение, не вопрос. Из его пристального взгляда и суровой позы я сделал вывод, что он не привык, чтобы ему задавали встречные вопросы.

Однако Холмс подошел ближе к этому авторитарному человеку, ответив на его жесткий взгляд своим, не менее властным.

— С кем имею честь?..

Мужчина, похоже, рассердился, словно любой вопрос мог поколебать его авторитет.

— Полковник Рупорт Скеффингтон. Королевские ВМС. В отставке.

— Простите, если мы прервали вашу беседу. — Холмс бросил взгляд на другого мужчину, стоявшего за стойкой.

Хозяин гостиницы и владелец этого заведения Хуберт Кримм был занят тем, что полировал длинную деревянную стойку перед собой. Как будто ему не хотелось ни на кого смотреть.

Холмс переводил взгляд с Кримма на Скеффингтона и обратно.

— Если мы пришли в неподходящее время… — начал он, но позволил фразе повиснуть в воздухе, чтобы один из двух мужчин мог подтвердить его догадку.

Хозяин гостиницы торопливо вышел, поймав взгляд Скеффингтона. Очевидно, полковник в отставке считался здесь важной фигурой.

Избавившись от Кримма, полковник сконцентрировался на Холмсе.

— Я знаю, почему вы здесь.

Холмс лишь кивнул, словно ожидая, что полковник продолжит.

— Я читал об этих прискорбных событиях в «Таймс». — Скеффингтон наградил нас легкой понимающей улыбкой. Он производил впечатление истинного джентльмена, его волосы были в идеальном порядке, такие мужчины являются членами лучших клубов Лондона. — Я тотчас же оставил свои дела в Палате общин и приехал сюда разобраться во всем сам.

Он также производил впечатление человека, кичащегося своим положением. У меня создалось такое ощущение, что он приехал в свой район не столько из-за исчезновения молодых женщин, сколько чтобы вновь заявить о своей власти любым возможным способом. Чем больше говорил этот мужчина, тем меньше он мне нравился.

— Да, прискорбных, — безучастно согласился Холмс.

Расследование продвигалось недостаточно быстро для нашего полковника Скеффингтона.

— Мне интересно, мистер Холмс, — напирал он, — какая конкретно цель привела вас сюда? Местная полиция и без того провела полное расследование.

Холмс поймал мой взгляд и едва заметным кивком указал в дальний конец комнаты. Там, в полумраке, за столом сидели еще двое мужчин, каждый со стаканом виски. Даже при тусклом свете я мог определить, что они относятся к категории неотесанных мужланов, каких вы встретите в любом портовом городке, даже на чудесном корнуоллском побережье. Они ничем не напоминали местных полицейских, нельзя было предположить, что они имеют хоть какое-то отношение к полиции.

— Я не сомневаюсь, — ответил Холмс Скеффингтону.

Полковник не унимался:

— Вы хотите сказать, кто-то послал за вами?

Холмс посмотрел ему прямо в глаза.

— Может быть и так. Боюсь, некоторые вещи должны оставаться строго конфиденциальными.

— Ну что ж, я уверен, мы еще побеседуем, — сказал Скеффингтон, приподнимая шляпу и направляясь к двери. Полковник, натолкнувшись на того, кто отказывался подчиняться, решил, что будет лучше совершить стратегическое отступление. — Наслаждайтесь пребыванием в нашей маленькой деревушке, — бросил он через плечо, выходя из комнаты.

Мы посмотрели вслед достопочтенному Скеффингтону. Словно для того, чтобы подтвердить свою связь с политиком, двое мужчин вышли через заднюю дверь вскоре после его ухода.

Я кивнул на дверь, через которую вышел Скеффингтон:

— Этот человек что-то недоговаривает, Холмс.

Сыщик устремил на меня пронзительный взгляд.

— Вполне может быть, Ватсон.

Как я ни старался, мой друг больше ничего не сказал по этому поводу. Вместо этого он заметил:

— Разве не поразительно, дорогой друг, что в здешних краях все здоровы?

Тогда я вспомнил, что в той статье в «Таймс» упоминалось о какой-то болезни. Это дело с каждой минутой становилось все более запутанным. Внезапно я почувствовал сильную усталость.

— Возможно, — сказал я через плечо, — имеет смысл немного отдохнуть перед обедом.

Холмс промолчал. Я оглянулся и понял, что мой друг ушел. Холмса нигде не было видно. Очевидно, частный сыщик действовал, опережая мои мысли.

Я посмотрел на лестницу, но почему-то мысль о возвращении в мою крошечную комнатушку сейчас меня угнетала. Я подумал, что для восстановления сил после напряженного разговора в баре, наверное, будет лучше где-нибудь посидеть и подышать морским воздухом.

Однако, выйдя на улицу, я обнаружил, что этот самый морской воздух превратился из бодрящего бриза в холодный туман. Сырое марево стало таким густым, что я больше не мог разглядеть берег океана за городской площадью. Я посмотрел вниз, на булыжники, и заметил, что даже они исчезали в дымке всего в нескольких ярдах от меня.

Я резко поднял голову — тишину тумана нарушили несколько криков вдалеке. Эти звуки могла издавать испытывающая боль женщина. Единственная, о ком я подумал, была бедная Маргарет, которая сегодня пробегала мимо нас.

Я пожалел, что не взял с собой револьвер, лежавший в моем чемодане. Итак, он не сможет мне помочь, но если я хотел защитить от мучителей женщину, мне нужно было поторопиться. Если понадобится, я голыми руками спасу подвергнувшуюся опасности даму.

Быстрым шагом я направился через площадь, чуть не поскользнувшись на мокрых неровных булыжниках. Пройдя всего несколько шагов, я оказался окутан туманом со всех сторон.

Крики становились громче, и я побежал. Вначале казалось, что они раздаются впереди, потом — что сбоку, а затем — и вовсе позади меня. Я уже не понимал, хожу я по кругу или женщина и ее обидчики двигаются в противоположном направлении в непроницаемой пелене. А может быть, этот шум был всего лишь необычным эффектом, производимым туманом и ветром с моря?

Я остановился, прислушиваясь к звукам. Неожиданно крики прекратились.

Передо мной возник чей-то силуэт. Кому еще не сидится дома в такую ночь? На мгновение я уж было подумал, что перепутал направление и пошел не в сторону гостиницы.

— Эй! — выкрикнул я. — Не могли бы вы подсказать мне…

Но все мои логичные рассуждения оборвали раздавшиеся в ответ крики. Эти звуки, хоть и напоминали крик человека, казалось, исходили совсем от другого существа.

Что бы это ни было, оно надвигалось на меня. Я попятился от приближающихся фигур и чуть не споткнулся, когда осознал, что под ногами у меня уже не булыжники.

Я понял, что вновь нахожусь на скалах, на каменистой стене, которая отделяет город от моря. Я попытался отогнать всплывшую в уме картину, как я падаю в бурлящие волны. А может быть, именно в этом направлении меня и толкали!

Неожиданно прямо передо мной в тумане возникло яркое пятно. Я осторожно двинулся к нему и понял, что нахожусь перед освещенным дверным проемом. Но эти существа все еще были у меня за спиной. Я почти чувствовал на шее их горячее дыхание.

Устремившись вперед, я ввалился в дверь и, не ощутив под ногами твердого пола, упал на кучу соломы. Я попытался восстановить дыхание и понять, что находится вокруг.

Прямо мне в лицо был направлен яркий свет. И на меня смотрела какая-то звериная морда.

Затем я потерял сознание и больше ничего не мог видеть.

Я проснулся от яркого утреннего света и отдаленного крика морских птиц. Вокруг не было и следа тумана, не было и тех тварей, которых я видел прошлой ночью.

Сначала я подумал, что это был всего лишь неприятный сон. Я уже лежал не на соломе. Кто-то перенес меня в небольшую комнату с каменными стенами, и я лежал на обычной армейской койке.

Над моей головой раздался шорох. Я быстро повернулся, испугавшись, что рядом кто-то есть.

В комнате было всего одно окно, и на подоконник взгромоздилась темная птица, которую Холмс вчера назвал бакланом. Птица пытливо разглядывала меня, словно я был здесь незваным гостем, и в глубине души я понимал, что так оно и есть. Баклан явно не боялся находиться так близко к человеку, поэтому я предположил, что птица наверняка приручена.

Я сел и протянул руку. Но птица улетела прежде, чем я успел к ней подойти. Наверняка она была не такой уж и прирученной.

Дверь резко распахнулась и с грохотом ударилась о каменную стену. Я инстинктивно отскочил от окна и налетел спиной на стену. Окинув взглядом комнату, я не нашел ничего подходящего для защиты.

В дверях стояла одна из тех тварей из моих ночных кошмаров. При дневном свете я увидел, что это было скорее животное, чем человек, оно было покрыто грубой серой шерстью, а его длинные руки почти доставали до пола. Лицо было просто зловещее, почти как у гориллы, с маленькими круглыми глазками и ужасными клыками во рту.

— С дороги! — раздался, к счастью, человеческий голос позади этой твари.

Непонятное существо развернулось и убежало. В дверях на его месте появился низкого роста мужчина, на котором были помятое пальто и кепка. В моем возбужденном состоянии мне потребовалось некоторое время, чтобы узнать в нем того самого странного моряка, которого мы встретили на прогулке возле скал.

Моряк вынул изо рта трубку и махнул ею в направлении продолжающего убегать обезьяночеловека.

— Не судите их слишком строго. Они, без сомнения, хотят находиться здесь еще меньше, чем вы.

После этого он вновь сунул трубку в рот и сделал три быстрых затяжки, чтобы табак в ней продолжал тлеть.

— Однако, — задумчиво добавил он, — несмотря на это, они быстро учатся и являются хорошими работниками.

И хоть я не мог даже приблизительно понять, о чем говорит этот странный человек, я был так рад видеть еще одно человеческое существо, что сразу же рассказал ему о своих бедах, объяснил ему, как вышел из «Затонувшей чайки» и услышал крики.

Но тот лишь кивнул.

— Еще одна ушла в ночь.

Этот человек явно опять говорил загадками. На мне была вся моя одежда, кроме пальто, которое какая-то добрая душа заботливо повесила на стул, единственный предмет мебели в этой комнате, не считая кровати. Я подумал, что настало время получить ответы на некоторые вопросы. Поднявшись, я посмотрел моряку прямо в глаза.

— Вы знаете, куда делись эти женщины?

Мужчина вынул трубку изо рта и заглянул в нее.

— Я могу только предполагать и боюсь, что знаю больше, чем мне положено. Но у меня есть свой интерес. — Затем он поднял свои глаза, и я увидел в них боль. — Первая пропавшая девушка была моей дочерью, сэр.

— О господи! — воскликнул я, пораженный его признанием. — Мы здесь, чтобы помочь вам. Знаете ли вы, что тот, с кем вы разговаривали на пляже, — Шерлок Холмс?

Моряк кивнул.

— Да, доктор Ватсон. Это я знаю.

— Ну что же, нам нужно немедленно разыскать моего друга, — твердо произнес я.

Я поймал все тот же полный боли взгляд.

— Иногда я боюсь, что никто уже не может мне помочь и что я проиграл свою собственную душу.

Я чувствовал, что существует какой-то способ вытянуть информацию из этого человека, но ничего у меня не выйдет, если он будет так взбудоражен. Как и полковник прошлой ночью, этот мужчина знал больше того, что говорил, хотя мне казалось, что этот моряк гораздо честнее политика.

Поэтому я обратился к нему самым учтивым тоном:

— Вы или кто-то из ваших знакомых оказали мне гостеприимство. Я благодарен вам за это.

Моряк кивнул, уголки его губ растянулись, изображая то, что на менее скорбном лице можно было бы принять за улыбку.

— Здесь нас не потревожат. Об этом маяке много говорят, а еще о каких-то преследованиях. Кое-кто из деревни мельком видел этих бедных созданий, моих приятелей. Деревенские боятся этого места.

Все же этот человек хотел что-то сообщить. Может быть, я смогу получить от него какую-нибудь информацию помимо его воли.

— И эти разговоры вам только на руку? — подсказал я.

Кривая усмешка исчезла.

— Кому-то на руку, сэр, но я молюсь, чтобы вы не встретили его. — Затем он отвернулся от меня и подошел к окну. — Будет лучше, если вы уйдете отсюда, когда стемнеет, — добавил он, не отводя внимательного взгляда от поверхности океана. — Осталось всего несколько часов.

Мужчина вновь посмотрел на меня.

— И будет еще лучше, если вы и мистер Холмс покинете это место и никогда сюда не вернетесь. Здесь действуют силы слишком могущественные для любого из нас.

Я вновь осознал, что поведение этого мужчины выше моего понимания. Как объяснить то, что он призывает нас бежать, вместо того чтобы объединить усилия во имя спасения своей дочери? Нет, я вообще не находил объяснения поведению этого бедняги.

Я чуть не вскочил с кровати, когда из-за плеча моряка вновь высунулась одна из этих тварей, сильно визжа нечеловеческим голосом. Моряк, тем не менее, был абсолютно спокоен, он обернулся и, в свою очередь, завизжал на зверя. Существо ответило уже более тихим голосом, и моряк что-то проворчал в ответ. Выглядело все так, будто пожилой седой мореплаватель и это странное подобие обезьяны разговаривали между собой.

Моряк резко повернулся ко мне.

— Баклан, сэр! Вот что наши друзья пытаются сказать нам. — Он указал на окно. Там на подоконник вновь взгромоздилась черная птица. Баклан крикнул один раз — это был высокий, пронзительный звук, эхом разнесшийся по комнате, затем взмахнул крыльями и исчез.

— Птица снова предупреждает нас, — объяснил моряк. — Мы не можем позволить себе такую роскошь, как дожидаться наступления темноты! Я настаиваю на том, чтобы вы ушли отсюда прямо сейчас.

Он жестом показал, чтобы я взял свое пальто, и провел меня к выходу. Существа, похожие на обезьян, торопливо расступились, и он начал спускаться впереди меня по каменным ступеням.

Моряк резко остановился и поднял руку, требуя, чтобы я тоже остановился. Я замер, и только тогда понял причину его жеста — впереди послышались голоса.

— Говорю же, папаша, — донесся со ступеней грубый голос, — товар должен быть у Гранди.

Его собеседник хохотнул.

— Этот старик слишком слаб и безумен, чтобы препятствовать нам.

— О! — воскликнул третий человек, его голос был более благородный и властный, чем у первых двух, и этот голос принадлежал не кому иному, как полковнику Скеффингтону. — У меня есть определенные гарантии его лояльности! Гранди не осмелится пойти против нас.

Я посмотрел на моряка. Его лицо застыло от страха, как будто каждое произнесенное мужчинами слово подрывало его волю.

Одна из обезьян, стоявших за ним, издала кроткий, воркующий звук.

Гранди — то, что это было имя моряка, не вызывало никаких сомнений — сощурился и вновь посмотрел на меня. Он открыл небольшую дверь сбоку лестницы.

— Зайдите сюда ненадолго! — требовательно прошептал он. — Не судите меня слишком строго.

Я вынужден был согнуться, чтобы забраться внутрь. Затем послышался шум закрывающейся за моей спиной двери.

Это была кладовка, заполненная связками веревок и бочками. Трудно было определить, что еще находится вокруг меня, так как здесь царил мрак, единственным источником света было маленькое окно, расположенное высоко в стене, дальней от двери. Очевидно, мне нужно было подождать здесь, пока минует опасность.

У меня неожиданно появилось свободное время, поэтому я решил проанализировать, что мне известно по этому делу. Как я уже упоминал ранее, впервые мы обратили внимание на необычные происшествия в этой части Корнуолла благодаря статье в многоуважаемой лондонской «Таймс», где упоминалось об исчезновении молодых женщин.

Возможно, наибольший интерес моего друга вызвало не само исчезновение, а (и об этом будет подробно рассказано ниже) беглое упоминание о болезни, завезенной сюда из дикой и самой зловещей части Африки и поразившей некоторых людей на этом морском побережье. Но, как заметил Холмс, когда мы с ним виделись в последний раз, эта болезнь, по-видимому, не распространилась среди местных жителей.

Я услышал звук шагов на лестнице и голоса трех мужчин внизу, к которым присоединился голос моряка.

— Не подпускай их ко мне, Гранди! — воскликнул один из бандитов.

— Товар еще у тебя? — прервал его командный голос Скеффингтона.

— Ага, — ответил Гранди, — она в безопасном месте.

— В безопасном месте? — требовательным тоном переспросил Скеффингтон. — Что ты имеешь в виду?

— То, что я больше не собираюсь с этим мириться, — раздраженно ответил Гранди. — Если хотите получить ее, вы должны отдать то, что принадлежит мне!

Ответил полковник Скеффингтон на удивление спокойно:

— Гранди, дорогой Гранди, ты ведь знаешь, как сильно я этого хочу. Но, к сожалению, возникли определенные трудности. Может, мы обсудим это?

— Очень хорошо, — согласился моряк после секундной паузы. — Пойдемте со мной на маяк.

Уводя мужчин подальше от моего укрытия, Гранди дал мне понять, что путь открыт и я могу бежать. Как только я перестал слышать стук сапог на лестнице, сразу же быстро пробрался к выходу, намереваясь найти моего друга Шерлока Холмса.

За моей спиной послышался звук, похожий на скрип ботинок. Я быстро обернулся, ожидая нападения, но никого не увидел, все было тихо. Наверняка я был не один в этом месте, впрочем, ничего странного в этом не было.

Я начал осторожно продвигаться по кладовой, опасаясь, что на меня набросятся в любую секунду. Снова послышатся скрип, и мне показалось, что он доносился из ниши в стене слева от меня. Я быстро обошел бочку, загораживающую нишу.

Там, прислонившись к бочке с другой стороны, сидела крепко связанная женщина с кляпом во рту. Это была Маргарет, дочь хозяина гостиницы! В ее взгляде читались страх и надежда одновременно, она не знала, был ли я спасителем или поработителем.

— Не бойтесь, — шепотом заверил я ее. — Я помогу вам выбраться отсюда.

Я аккуратно отстранил ее от бочки и немного развернул, чтобы рассмотреть веревки. К моему ужасу, узлы свидетельствовали об умелой руке моряка. Мои пальцы не могли развязать их при таком тусклом свете. Я понял, что мне понадобится что-то острое, чтобы разрезать веревки, — нож или, если не удастся его раздобыть, острый камень с пляжа.

Шагов на улице уже не было слышно. Не сводя глаз с Маргарет, я неуверенно шагнул к двери.

Она умоляюще посмотрела на меня.

— Я не оставлю вас здесь, — заверил я ее. — Я вернусь, и мы вместе выберемся отсюда.

С этими словами я выскочил из кладовки и, стараясь не производить шума, спустился по лестнице. Я снова пожалел, что со мной не было моего верного револьвера, а то бы я в два счета справился с любыми негодяями, будь то люди или иные существа, которые стали бы на пути к нашей свободе.

Дверь, через которую можно было выйти с маяка к скалам, была открыта. Дневной свет казался слишком ярким после мрака моего укрытия. Дав глазам привыкнуть, я стал искать что-нибудь, чем можно было бы перерезать веревки на молодой женщине, камень или же просто острую ракушку.

— И что же вы ищите, сэр?

Я поднял глаза и увидел грубого портового мужика, однако он не был похож на тех двоих, что я видел на днях в гостинице. Он казался типичным представителем своегокласса: низко натянутая на голову кепка и нестираемая насмешка на лице.

Мысль о быстром спасении Маргарет тут же улетучилась. Впрочем, даже если бы мне и удалось мирно миновать этого очередного бандита, я еще должен был бы быстро сбегать в город и привести сюда не только Холмса, но и полицию. А из странных и сбивчивых объяснений моего благодетеля я сделал вывод, что Маргарет уведут задолго до того, как сюда прибудет какая-либо помощь.

— Не ваше дело, — бросил я, проходя мимо этого человека. — А теперь простите, милейший, я тороплюсь.

Но бандит преградил мне путь.

— Странная птица! — Он указал на баклана, который как раз сидел посреди скал. — Очень похожа на олушу и пеликана, знаете ли. — Он отвернулся на секунду и сплюнул на песок, затем продолжил: — Бакланы легко поддаются тренировке. Их используют на Востоке, знаете ли. С помощью этих птиц там ловят рыбу. Они в буквальном смысле ныряют между волн, чтобы поймать ее, — тараторил он. — Но ловкие владельцы держат их на поводке и натягивают его прежде, чем те успевают съесть свою добычу!

Меня поразило то, что подобный человек рассказывает мне об этом. А потом меня осенило: только один человек мог обладать такой информацией!

Я подошел к мужчине ближе.

— Холмс! — произнес я, понизив голос. — Это вы!

Бандит сдвинул кепку назад, приоткрыв умный лоб, а его губы в это время растянулись в знакомой улыбке.

— Да, Ватсон. Я прибег к этому маскараду на случай возможных проблем, предполагая, что вы и молодая женщина где-то рядом. А баклан направил меня прямо к вам.

— Кстати, Холмс! — воскликнул я, с трудом сдерживая свою радость от того, что мы снова вместе. Я кивнул в сторону маяка: — Там внутри Маргарет.

— Отлично, Ватсон! — Он полез в карман своего темносинего пиджака. — Я решил захватить кое-что, что может нам понадобиться.

С этими словами он вытащил мой револьвер и вложил его мне в руку. Теперь мы вместе справимся с теми мерзкими типами, похитившими Маргарет и еще, по меньшей мере, трех женщин!

Холмс быстро проследовал к лестнице. Но не успели мы сделать и дюжины шагов, как Скеффингтон со своими людьми преградил нам путь.

Он покачал головой и сказал:

— Вы все никак не уйметесь, мистер Холмс? — К нему подошли двое бандитов в сопровождении Гранди и трех обезьян. — Вам не понять, — снисходительным тоном продолжил Скеффингтон, — как трудно сохранить приличную репутацию, когда состоишь в Палате общин.

Холмс рассмеялся.

— Сомневаюсь, что многие из ваших приятелей в парламенте замешаны в белой работорговле!

— Я понятия не имею, как вам удалось раскрыть мои секреты, мистер Холмс, — проворчал полковник. — Да это, в конце концов, и не столь важно, ведь они скоро умрут вместе с вами и доктором Ватсоном!

Я заметил, что у одного из его гнусных напарников тоже был пистолет.

Но Холмса, казалось, совсем не расстроил такой поворот событий.

— Мы не собираемся никуда уходить без этой женщины.

Скеффингтон от души рассмеялся, словно над остроумной шуткой.

— Женщина — это далеко не все! У меня есть виды на этих обезьян. Немного тренировки и несколько ударов хлыстом — и они будут работать намного охотнее и за меньшую плату, чем эти бунтари, корнуоллские шахтеры! Я лишь один из участников грандиозного предприятия, мистер Холмс. Вы суете свой нос в то, что намного масштабнее, чем вы представляете.

Он повернулся к двери, за которой ждала бедняжка Маргарет, все еще связанная и с кляпом во рту.

— Но нам еще нужно разобраться с женщиной. А также с ее отцом, ведь он должен мне значительную сумму. Сначала я полагал, что наша новая добыча последует за всеми остальными. Но потом я начал думать о более важных делах и о том, как можно ее максимально эффективно использовать для осуществления наших планов. — Он бросил взгляд на нас с Холмсом, и на его лице засияла победная улыбка. — Чтобы обезьяны были довольны, мы должны будем позаботиться об удовлетворении их некоторых физиологических потребностей.

— Эй, дружище! — воскликнул старый моряк. — Это могла быть и моя дочь! Вы подло использовали нас, но больше этого не будет! Вы не разрушите еще одну жизнь! — Сказав это, Гранди набросился на мужчину, у которого был пистолет.

Они начали бороться, потом повалились на землю. Раздался выстрел, и Гранди скатился по лестнице к нашим ногам. Он выбил пистолет из рук негодяя, но это стоило ему жизни.

Но даже такой поворот событий не остановил полковника Скеффингтона.

— Не только пистолет наше оружие. Взять! Хлыст!

Пока бандит, лишившийся пистолета, поднимался на ноги, другой прислужник полковника взмахнул длинным кнутом. Обезьяны зарычали на него. Человек Скеффингтона принуждал их с помощью хлыста наброситься на нас.

И тут мой друг-сыщик сделал шаг вперед.

— Криига! — произнес Холмс.

Обезьяны замерли, словно кнут за их спинами больше ничего не значил.

— Криига? — отозвалась одна из них.

— Криига! — повторил Холмс. — Криига Бундало.

— Криига Бундало! — прокричала первая обезьяна. — Криига Бундало! — хором подхватили остальные.

Теперь они осмелели и стали вполне осознанно осматриваться, чего я никогда раньше не замечал за животными, и, словно произнесенные Холмсом слова были призывом, набросились на людей, державших кнуты, и быстро доказали, что их клыков и когтей более чем достаточно, чтобы оказать сопротивление человеку.

Оба бандита закричали, но смогли бороться лишь несколько секунд. Обезьяны направились к Скеффингтону, уже не гордому вояке, а всего лишь человеку, ищущему способ спастись.

Холмс выкрикнул еще несколько слов, и у меня создалось впечатление, что обезьяны согласились взять полковника в плен.

— А теперь, Ватсон, — победным тоном обратился ко мне Холмс, — давайте спасать бедняжку Маргарет!

Только после того как мы освободили Маргарет и сдали злоумышленников властям, Холмс счел нужным объяснить мне свои логические умозаключения.

— Впервые у меня зародилось подозрение после того, как в статье я наткнулся на упоминание о вспышке в этой местности заболевания, похожего на лихорадку Конго. С этой болезнью никто из нас не был знаком, насколько мне известно. Поначалу я думал, что это другая болезнь, которую я, вероятно, смогу распознать по некоторым симптомам. Но, пообщавшись с местными жителями, я так и не узнал, каковы же симптомы заболевания. Однако они сообщили, что всякий раз больного сразу же отправляли на карантин.

Я кивнул, потому что тоже прочитал это в «Таймс» и подобное мне рассказывали жители деревни.

— И тогда я понял, — продолжил Холмс, — что не болезнь была причиной этих исчезновений, а карантин!

Холмс зловеще улыбнулся, дивясь коварности и продуманности этого плана.

— Пропавших женщин насильно доставляли на корабли, плывущие в Африку, то ли обманным путем, то ли применив грубую силу. И когда они попадали в пункт назначения, а это был какой-нибудь далекий от цивилизации порт, их сражала эта загадочная болезнь — болезнь, заставляющая их оставаться полностью одетыми и воздерживаться от контактов с другими людьми.

Наконец я понял, к чему ведет Холмс.

— То есть вы склонны считать…

— Именно! Ни одна из этих женщин так никогда и не вернулась в Англию. Вместо них вернулись вот эти существа, той же комплекции и роста, что и женщины, но на самом деле это большие человекообразные обезьяны!

— Большие человекообразные обезьяны? — переспросил я, потому что впервые услышал, чтобы их так называли.

— Они очень умные, это редкий вид, представителей которого можно найти лишь в отдаленных районах Африки, — объяснил Холмс. — Они вполне способны управлять маяком, подобным этому. Можно сказать, я наткнулся на некоторую информацию о них во время моих путешествий в годы изоляции. Но, что более важно для настоящего дела, эти благородные дикари не способны на низменный обман, свойственный человеку. Эти обезьяны очень простодушные существа!

— Но что же произошло с женщинами? — поинтересовался я.

Холмс позволил себе вздохнуть, что бывало с ним чрезвычайно редко.

— Боюсь, что их судьба более чем очевидна. В менее развитых частях этого мира существуют определенные личности, которые пойдут на что угодно, лишь бы завладеть прекрасным цветком, которым является английская женщина!

Это не укладывалось у меня в голове.

— Значит, полковник Скеффингтон действительно занимался работорговлей белыми людьми?

— Да, Ватсон. — Холмс всматривался в море, и у него был такой вид, словно то, что он описал, было слишком даже для человека его выдержки. — Скеффингтон — военный, которого лишили власти. Еще во время службы он безнадежно погряз в карточных долгах, настолько, что стал обузой для своего начальства. Когда он лишился должности, единственное, что ему оставалось, как ему казалось, — это зарабатывать на работорговле. И эта торговля на самом деле принесла ему и власть, и деньги, и даже место в Палате общин.

— Чудовищно! — воскликнул я. — И все-таки, что случилось с женщинами, проданными в рабство? И с дочерью старика Гранди…

Холмс слегка покачал головой.

— Боюсь, мы потеряли их. Маловероятно, что Скеффингтон знает их местонахождение, к тому же есть такие места, куда даже Шерлок Холмс побоялся бы отправиться.

— Изверг! — вознегодовал я.

— Как я уже говорил, у меня был некий опыт пребывания в Африке, и мы попробуем связаться с колониальными властями, — продолжил Холмс. — Думаю, что первым делом нужно вернуть этих приматов в их естественную среду обитания.

Я немного оторопел, услышав это от Холмса.

— Неужели они такие особенные?

— Я верю, что они близки к прямым предкам человека. Фактически они вполне способны вырастить и человеческого младенца, причем им не будет в этом помехой наша так называемая цивилизация.

Сыщик очень уверенно говорил об этом, словно сам видел человеческого ребенка среди этих существ! Но когда я начал его расспрашивать, он ничего не сказал, как будто Африка, обезьяны и его годы безвестности были как-то связаны между собой, но об этом нельзя было говорить.

Холмсу нужны были свои тайны, но в тот день к нему вернулась легкость, и я слышал его смех, а этого уже было достаточно.

— Бедный Гранди, — прошептал я, пока мы шли по пляжу, вспомнив о моряке, которого так ужасно использовали похитители. — Он уже не сможет найти свою дочь или покормить птиц.

— Смотрите, Ватсон! — прокричал Холмс.

В этот миг послышался шум крыльев баклана, и птица взвилась в небо. Она облетела вокруг нас один раз и, издав охотничий клич, улетела к морю.

Шерлок Холмс, истребитель дракона (Приключения Грисов Патерсонов на острове Уффа) «Даррелл Швейцер» (приписывается Лорду Дансени)

Предполагаемый автор «Шерлока Холмса, истребителя дракона» — великий ирландский фантаст и драматург лорд Дансени (1878–1957). Несмотря на непривычное название, этот рассказ написан прекрасно, хотя официальное объяснение необычных приключений Грисов Патерсонов на неизвестном острове Уффа… неоднозначно. Но Холмс борется за чистоту нравов! Предупреждаю: даже когда загадка уже разгадана, автор продолжает преследовать цели созданного им же Джоркенса. — Дж. А. Ф.

* * *

В один из долгих дней в нашем клубе, когда никто не играл в бильярд, разговор зашел о романах. Члены клуба сидели в удобных креслах возле камина. Между нами неслышно перемещался официант, раздавая напитки. Кто-то заговорил о несчастных влюбленных, о Тристане и Изольде, Ланселоте и Гвиневре, Энее и Дидоне, называя эти и другие примеры по ходу обсуждения возвышенной и серьезной темы, но в свете того, что последовало далее, подробности я не могу вспомнить.

Один невежа, которому было, по правде говоря, не место в нашем клубе, начал нахваливать произведения современного романиста, которыми мы все пренебрегали, — это были обычные мелодраматические повествования. Несколько слушателей вздохнули, а может, издали стон. Кто-то попытался перевести разговор на другую тему, но Невежа не понимал намеков и продолжал разглагольствовать.

Оставалось только одно. Я торопливо подозвал официанта и заказал виски с содовой — не для себя, а для одного из присутствующих членов клуба, который до сих пор молчал. Этот джентльмен очень много путешествовал в юные годы, поэтому, заказывая ему порцию выпивки, я рассчитывал, что он расскажет какую-нибудь захватывающую историю из своего прошлого. Если кто и мог спасти нас от выслушивания хвалебных од популярной литературе, то только он.

Этот активный член клуба довольно долго потягивал свой напиток, и я уже стал опасаться, что он не понял моего намека, но это, конечно, было не так.

Он вдруг прокашлялся — это было похоже на звук заводящегося автомобиля.

— Как-то раз я встретил Шерлока Холмса, — начал он.

— Какое отношение это имеет к роману? — спросил Невежа.

Не думаю, что остальным было интересно, имеет это какое-нибудь отношение к роману или нет.

— Это касается одного из дел, которых нет в записках доктора Ватсона, оно упоминается там лишь косвенно.

— А, тогда продолжайте, — Эту фразу бросил Скептик, который был адвокатом; по правде говоря, он всегда завидовал нашему активисту-рассказчику и не упускал возможности доказать, что тот лжет. Теперь он выжидающе смотрел на противника, как кобра на свою жертву.

— Наш добрый доктор, как вы знаете, так и не описал все расследования. В хранилище на Черинг-Кросс есть чемоданчик с ценными записями.

— Да-да, — перебил его Невежа. — Я кое-что читал из этого. Назывался рассказ «Риколетти и его противная жена». По-моему, какая-то бессмыслица об итальянском дворянине, женатом на йети. — Он похлопал себя по бедру, будучи весьма довольным своей шуткой.

Мы все старались не смотреть на него.

— Делу, к которому я оказался причастен, — продолжил рассказчик, — Ватсон дал интригующее название «Приключения Грисов Патерсонов на острове Уффа». Кстати, там не только произошла эта история, но и, волею судьбы, был обнаружен ценный клад.

Я видел, что наш рассказчик вот-вот начнет свое повествование, а его стакан с виски бьш почти пуст, поэтому я заказал ему еще один.

Заговорил Скептик:

— Конечно, вы читали монографию датского ученого Андерсена об этом деле.

— Отличная работа, кстати, — сказал Активист. — Тем не менее в ней допущены некоторые неточности и даже даны ошибочные сведения. Хотя порой рассуждения Андерсена на удивление соответствуют действительности, особенно если учесть, что Андерсен никогда там не был. Я не собираюсь критиковать его способности, но осмелюсь внести некоторую ясность, ведь я присутствовал там и был очевидцем всех событий.

— Где именно это произошло? — спросил Скептик.

— Вы поймете, почему я не могу быть более конкретным, — сказал Активист. — Есть вещи, которые лучше не афишировать. Достаточно сказать, что это было на болотах недалеко от Тетфорда, где немало трясин, привлекающих стольких смельчаков в сезон охоты и рыбалки.

Впрочем, это произошло не совсем в сезон, а ветреной ночью в конце ноября. Неотложные дела привели меня на эти полузамерзшие болота. Смеркалось, но дело не могло ждать. Представьте меня, если вам будет угодно, более молодого и энергичного, чем сейчас, спешащего по делу в такую погоду, с развевающимся на ветру длинным шарфом. На мне были сапоги до колен, чтобы можно было преодолевать заледеневшие ручьи, и электрический фонарик в правой руке. В левой была длинная крепкая палка, которой я прощупывал почву перед собой для обнаружения зыбучих песков.

Так я пробирался, пока вдруг не услышал женский крик.

Естественно, я бросился бежать, и если бы на моем пути попались зыбучие пески, то, я уверен, меня бы просто затянуло. Послышался еще один отчаянный крик женщины, и тут свет моего фонарика упал на нее: она боролась со своим противником на невысоком холме. Она была молода, и даже при таких обстоятельствах я не мог не отметить, что она поразительно красива, хотя и одета почти как мужчина: в сапогах, брюках, запачканных грязью, и тяжелом пальто, — она явно готовилась к рискованному походу. Ну что ж, поход действительно оказался рискованным. Я заметил на ее лице кровь, но больших ран видно не было. Она отчаянно боролась со своим противником, но на таком расстоянии была видна лишь его темная фигура.

Я крикнул, чтобы он отпустил ее, но как только я сделал это, они оба сразу же растворились в воздухе, и ее крики прекратились.

Тогда я решил, что увидел привидение, которое, скорее всего, воспроизвело какое-то ужасное событие из прошлого. Во время охоты на этих болотах происходило всякое, вы же знаете, а в этом районе так особенно. Перед тем как отправиться в путь, я ужинал в трактире в ближайшей деревушке, и до моих ушей доносились подобные истории местных жителей, например о богатом лондонце, отказавшемся «не трогать то, что не следовало». До этого я считал такие россказни проявлением суеверия крестьян, но теперь уже не был так в этом убежден.

Недолго я размышлял на эту тему. С чавканьем вытаскивая сапоги из подмерзшей грязи, я взобрался на холм, он возвышался над окружающими болотами как огромный, выброшенный на берег кит. Это было небольшое возвышение, если быть более точным, но единственное в радиусе мили.

Вдруг кто-то похлопал меня палкой по плечу и сказал:

— Эй вы! Что это значит?

Я обернулся, и луч моего фонарика упал на лицо, которое я не видел уже лет двадцать.

— Господи! Джон Ватсон!

— Мы знакомы, сэр? — осторожно спросил он.

Мы с Ватсоном были в юности приятелями, до того как он поступил в мединститут и ушел в армию. Когда-то мы вместе состояли в тайном мальчишеском обществе. Я переложил свой фонарь в левую руку, протянул ему правую и по-особому пожал, как когда-то.

Его суровое лицо расплылось в улыбке. Он засмеялся и тепло обнял меня.

— Значит, это все-таки ты, дружище!

Я заверил его, что это таки я, и отметил, что восхищаюсь его рассказами в «Стренде» и внимательно слежу за его карьерой. Но он не был расположен к пустой болтовне, к тому же место не совсем подходило для этого.

— Мы с Холмсом здесь в связи с одним из самых сложных расследований, — сказал он.

— Может быть, я могу чем-то помочь?

— Может быть. Давай, иди за мной.

Он быстро повел меня вдоль оси холма, затем вниз по склону, туда, где виднелся тусклый свет, исходивший, казалось, из входа в пещеру. Я остановился, невольно вспомнив некоторые местные суеверия о гоблинах, принимающих знакомые облики и завлекающих путешественников на погибель.

Ватсон, должно быть, прочитал мои мысли. Он, в свою очередь, продемонстрировал секретное рукопожатие, чего не смог бы сделать ни один гоблин. Это рукопожатие имело свою историю и оказалось эффективным средством от гоблинов, но я расскажу о нем в другой раз.

Ватсон поторапливал меня:

— Не стоит заставлять Холмса ждать.

В общем, мы оба направились к входу в раскопанный археологами и укрепленный досками тоннель. Повсюду валялись кирки, совки и ведра, свидетельствующие о том, что рабочие в спешке покидали это место. Над маленьким столом склонились двое джентльменов — они изучали какую-то схему при свете фонарей. Одного из них я не знал, вторым, без сомнения, был всем известный сыщик мистер Шерлок Холмс.

Поскольку мы находились в глуши, да и погода была соответствующая, на Холмсе была его знаменитая охотничья шляпа, которая, конечно же, фигурировала на многочисленных картинках и в постановках современников, но которую он никогда бы не надел в городе, как вряд ли надел бы головной убор с перьями краснокожих индейцев. Но в такой местности это была самая практичная шляпа. Кстати, на мне была такая же.

— Поскольку Ватсон доверяет вам, — сказал он, — я полагаюсь на вас и рассчитываю на вашу проницательность.

Он представил мне второго джентльмена, Генри Гриса Патерсона, сына богатого судовладельца, недавно увлекшегося археологией.

Я рассказал им, что увидел, находясь на болотах.

— Да помогут ей небеса! — воскликнул Грис Патерсон, не дав мне закончить. — Это Беатрис, и она в опасности!

Он вскочил, но Холмс с Ватсоном удержали его.

— Вы ничего не добьетесь, бегая в темноте, как сумасшедший, — сказал великий сыщик, — разве что сами погибнете.

— Но моя любимая жена…

— Бросившись в зыбучие пески, вы ей поможете? Подумайте, приятель, прежде чем это делать, возможно, ее еще можно спасти.

— Мы не можем просто торчать здесь, в то время как…

Теперь уже поднялся Холмс, пригибаясь из-за низкого потолка.

— Вы абсолютно правы. Мы должны немедленно приступить к поиску. Дорога каждая минута.

Все трое взяли фонари. Холмс двинулся вперед. Я пошел за ними следом; лучи моего фонарика перескакивали со стен на пол тоннеля. Я не мог не заметить периодически встречающиеся предметы, похожие на древние человеческие кости.

Ватсон и Грис Патерсон выкрикивали имя Беатрис, а Холмс в это время просил меня светить фонариком на пол. Думаю, он искал отпечатки следов. Стало тихо, слышны были лишь завывания ветра. Мы вчетвером стояли под прекрасными звездами во тьме, в глухомани, и не верилось, что где-то существует что-то еще помимо этой поистине дикой местности. Лондон или даже небольшой паб в ближайшей деревне казались фантастическим воспоминанием, чем-то, принадлежащим другому миру.

— Боюсь, я недооценил то, что рассказывали об этом месте, — наконец произнес Грис Патерсон. — Здесь и в самом деле водятся привидения.

— Вы же не верите рассказам о привидениях и чудовищах, — сказал Ватсон.

— Я уже не знаю, чему верить, — простонал Грис Патерсон и умоляюще посмотрел на меня. — Вы сказали «в никуда», сэр?

— Так казалось, — вынужден был признать я.

— Так казалось, — резко повторил Холмс. — Вот в чем суть. Вещи редко таковы, какими кажутся на первый взгляд, а суеверие разрастается мгновенно, потому выглядит очевидным, в отличие от постепенно отыскиваемой труднопостижимой истины, которая может лежать под этой мнимой очевидностью.

— Я так понимаю, вы не верите в привидения, мистер Холмс, — сказал я.

Он презрительно фыркнул.

— Как по мне, то не стоит обращаться к призракам. В моих методах нет места сверхъестественному.

Я посчитал момент неподходящим для того, чтобы напомнить, что я действительно встретил нескольких призраков в пути и что, наверное, и на небесах, и на земле существует достаточно вещей, которые не увязываются с философией Шерлока Холмса. В более подходящее время такой аргумент, может быть, и оказался бы действенным, но сейчас женщина была в опасности, и эту загадку нужно было решить. К тому же здесь, наверху, было ужасно холодно, темно и дул пронизывающий ветер.

— Ватсон! — позвал Холмс. — Возьмите палки.

Ватсон сходил в тоннель и вернулся с несколькими металлическими прутами около ярда в длину и толщиной с человеческий палец. Один конец у них был загнут. С их помощью мы не без усилий пробирались по полузамерзшей земле. Пока мы шли, Холмс рассказывал о том, о чем у меня уже составилось похожее представление, но он повествовал куда более живо, чем я, поэтому я только слушал.

— Это место, холм, если быть более точным, с давних времен был известен как «остров Уффа». Наверное, тысячу лет назад болота были более глубокие, чем сегодня, и это действительно был остров. Сюда в самый темный период истории нашей страны, приблизительно в 570 году до н. э., пришел свирепый вождь саксонцев Уффа, чтобы построить крепость, откуда он мог бы контролировать окружающую местность и управлять покорившимися ему людьми, такими же варварами, как и саксонцы. Но Уффа не получил желаемого. Как и предупреждали его британские крестьяне, в этом месте водились привидения. Местные лорды один за другим погибали ужасной смертью, часто по уграм их находили растерзанными на части и даже обглоданными в некоторых местах. Распространился слух об уффском драконе, огромном чудовище, которое пожирало всех, кто его видел. В сагах его еще называли Проклятием короля Уффы. Жестокие убийства продолжались с неотвратимостью военного нашествия, обычного явления для того времени, но подданные Уффы не бросили его. Они ставили капканы на этого монстра, придумывали ловушки, но их самих становилось все меньше. Король посылал за Беовульфом, но у того в это время было другое, похожее на это, дело в Скандинавии. Его можно назвать первым в мире убийцей монстров, — пошутил Холмс.

Это была, мне кажется, нехарактерная для него шутка; он специально сказал это, чтобы снять напряжение и подбодрить Гриса Паттерсона.

— Мистер Холмс, — сказал тот. — Я не могу понять, зачем вы рассказываете все это, если, по вашему мнению, истории о монстрах — это выдумка.

— Даже явная выдумка может оказаться крайне полезной, — ответил Холмс, — в частности, когда она заставляет людей действовать в соответствии с их убеждениями.

Он продолжил свое повествование о судьбе Уффы. Это могло бы стать сюжетом отличного романа, если бы за него взялся кто-нибудь более способный, чем современные сентиментальные новеллисты. У короля Уффы была красивая жена, которую звали Гротвильда, она всегда была рядом с ним, до самого конца. В последнюю ночь их жизни они вооружились копьями и мечами. Оба надели сверкающие доспехи, поскольку Гротвильда была королевой-воином, такой же грозной, как и ее муж. Когда дракон напал на них, они сражались рука об руку. Но все было напрасно. Дракон проглотил Гротвильду, как аллигатор ягненка.

И не было никаких объяснений, почему он пощадил короля Уффу. Но так и было: он лишь обвился вокруг него, а король, вцепившись в свое сломанное копье, оплакивал Гротвильду.

Вскоре все разъяснилось. Внезапно из темноты показался причудливый силуэт, который мог появиться только в век варваров: женщина, одетая в шкуры; на ее шее болталось ожерелье из человеческих костей, на руках были бронзовые браслеты в виде змей, а на голове — рога какого-то животного. Это была колдунья Граксгильда, которая питала страсть к королю Уффе с самой юности, а сейчас заявила свои права на него. Ее не интересовали лорды, хотя то, что их убрали с дороги, было ей только на руку, ведь они были верны как королю Уффе, так и его жене. Именно жену Уффы, Гротвильду, ведьма желала уничтожить. Теперь, когда это произошло, она потребовала, чтобы Уффа стал ее любовником.

Конечно же, он не пошел на это. Он упал на свое копье, чтобы после смерти соединиться со своей любимой женой. Граксгильда пришла в бешенство. Она попросила дракона уничтожить королевскую крепость, что тот с легкостью и сделал, а она оставила этого монстра в той местности, чтобы он охотился там и сторожил сокровища Уффы до конца времен.

— Должен заметить, сэр, — сказал мне Грис Патерсон, когда Холмс закончил свой рассказ, — даже Шлиман признавал, что в поэмах Гомера есть доля истины, поэтому я не думаю, что рассказ о короле Уффе — сплошной вымысел. Я верил раньше, верю и сейчас, что этот саксонский варвар на самом деле жил в этой местности и что он сам и все награбленное им покоится в этом холме. Когда я обнаружил этот холм, сразу же начал раскопки, пока кто-то еще не приехал с этой же целью, хоть сейчас и не самое подходящее время года для этого. Но весной из-за рыбаков все это быстро бы перестало быть тайной.

— Наша нынешняя задача, — произнес Холмс, — не сохранить это в секрете, который, я думаю, уже раскрыт, и даже не найти короля и его сокровища. Мы должны заняться таинственным исчезновением Беатрис Грис Патерсон, а не слухами о каком-то доисторическом саксонском воине и уж тем более о драконе. Я уверен, что ответ следует искать в том самом месте, где женщина «растворилась в воздухе», как выразился этот почтенный джентльмен.

Великий сыщик был намерен продолжать свое расследование.

— Мистер Холмс, — сказал Грис Патерсон. — Вы правда верите, что у моей Беатрис еще есть шанс?

— Более чем, — ответил Холмс. — Если мы приложим все усилия и найдем это место.

Итак, мы вчетвером принялись за дело. Холмс был молчалив, он полностью погрузился в размышления и изучал каждую деталь, в то время как Ватсон стал торопливо рассказывать мне обо всем остальном.

— Мистер и миссис Грис Патерсон приступили к раскопкам, несмотря на не совсем подходящее время года и предостережения местных жителей, чьи бесчисленные предупреждения можно было принять за скрытую угрозу. Первую неделю все шло нормально. Было найдено кое-какое саксонское оружие, очень ржавое, конечно, но оно представляло некоторую научную ценность. Затем они нашли человеческие останки по меньшей мере дюжины людей, как будто король был похоронен вместе со всей своей свитой — скорее по варварскому, нежели языческому обычаю.

— Странным было то, — вмешался Грис Патерсон, зондируя почву вокруг себя, — что большинство тех костей были разломаны на части. На более крупных остались следы зубов, словно эти древние могилы были разрыты каким-то огромным животным, питающимся падалью.

— И тем не менее там не было ничего, что имело бы материальную ценность, — сказал Ватсон. — Но затем мистер Грис Патерсон нашел банку с монетами… как они называются?

— Кенты. Маленькие, грубо сделанные англо-саксонские серебряные пенни. На многих из них выгравировано имя короля Уффы, что подтверждает существование этой исторической личности. Вы представить себе не можете, как мы с Беатрис обрадовались этой поразительной находке, которая не стала последней. Мы обнаружили настоящие сокровища древнего короля — сотни золотых монет, многие из которых оказались византийскими, отчеканенными во время правления Юстиниана Великого и его преемников. Нечего и говорить, что они высоко ценятся на рынке, а для науки вообще бесценны, ведь они свидетельствуют о наличии торговых связей между англо-саксонской Англией и Востоком, о чем раньше и не подозревали.

— Вот тогда все и пошло наперекосяк, — сказал Ватсон.

Грис Патерсон проворчал что-то, вытаскивая свой прут из земли.

— Начали происходить странные вещи. Наши рабочие — они, естественно, не были местными жителями, а приехали из отдаленных районов, прознав о хорошем заработке, — стали слышать странные звуки. Сначала я заверял их, что это ветер задувает в какое-то отверстие, и получается звук, как будто кто-то дует в бутылку. Но они настаивали, что это не так. Эти звуки доносились из-под земли. Похоже на «оулин» и «уайлин», а также «гнашин, о большие зубы!», как описал это наш прораб.

— Казалось, что легендарные призраки, изводившие короля Уффу, воскресли, — сказал Ватсон. Его прут застрял. Я помог ему его вытащить.

— Но мистер Холмс не поверил мне, — произнес Грис Патерсон, — даже после того, как погиб рабочий.

— Один из рабочих был убит ночью — он охранял территорию, — продолжил Ватсон. — Друзья нашли его утром ужасно искалеченным. Боюсь, что остальные оказались не столь солидарны, как подданные короля Уффы. Они бросились бежать, но двое так и не добрались до деревни. Они исчезли прямо среди белого дня. Холмс решил, что их засосала трясина. Кроме того, такие детали, как не принадлежавший убитому отпечаток ноги, сигаретные окурки, тогда как этот рабочий курил трубку, и другие подобные мелочи убедили Холмса, что кто-то пытается всех напугать и пошел на убийство, чтобы заполучить сокровище.

— Я знаю, что только мистер Шерлок Холмс может помочь нам, — сказал Грис Патерсон, — неважно, речь идет о сверхъестественном или нет. Этой ночью, когда мы изучали чертежи недавно открытых нами подземных лабиринтов, Беатрис вышла с фонарем подышать свежим воздухом… фонарь освещал лишь ограниченное пространство… и была похищена, как вы видели, сэр, то ли каким-то злодеем, то ли драконом, толи еще кем-то…

Вдруг Холмс закричал:

— Ватсон! Идите сюда! Я нашел!

Мы все поспешили к стоявшему на коленях сыщику. Он легко проткнул прутом землю, вытащил его и воткнул снова, на этот раз немного сильнее, исследуя полое пространство под слоем земли.

— Тайный ход, как я и предполагал, — сказал Холмс. — Теперь если бы еще найти вход…

Грис Патерсон был слишком взволнован и изо всех сил воткнул свой прут в землю, словно в его руках был гарпун. Должно быть, он зацепил что-то, потому что земля под ним, Холмсом и Ватсоном расступилась. И они втроем провалились в темноту, оставив меня на холме одного.

Я так растерялся, что сразу решил, что их всех проглотил дракон. Но потом я одумался, направил свой фонарь в открывшуюся дыру и увидел, что мои товарищи целы и невредимы — они стояли на ногах, отряхивая себя. Холмс зажег один из фонарей. В свете его и моего фонарей стали видны несколько боковых ходов — это был подземный лабиринт.

— Оставайтесь здесь и смотрите по сторонам, — попросил меня Холмс. — Мы скоро вернемся с ответом на эту загадку.

И, подобно древнему герою, он уверенно повел свое войско в темноту, а я еще долго их ожидал, пока, наконец, это дело не разрешилось.

На этом месте Активист сделал паузу и глотнул виски. Он откинулся на спинку кресла и, казалось, готов был уснуть.

— Но-но! — пробормотал Скептик. — Вы не можете закончить свой рассказ на этом!

— Ах, Холмс проделал все безупречно. В центре лабиринта находился отсек, в котором похититель держал Беатрис Грис Патерсон. К счастью, она не пострадала, всего пара ушибов и небольшой порез на лбу после борьбы с тем подлецом. Им оказался давний конкурент по бизнесу отца Гриса Патерсона, который обанкротился, судя по всему, из-за своей некомпетентности, а не из-за действий старшего Гриса Патерсона. Парень по имени Пондерби…

— Эй, бьюсь об заклад, он точно был дебил! — Невежа снова похлопал себя по бедру, громко смеясь своей шутке, которую никто не оценил. Неприлично причмокивая, он сделал пару глотков виски, а официант аккуратно, но решительно забрал у него оставшийся напиток. Через секунду Невежа уже похрапывал к несказанному облегчению всех присутствующих. (Я рад сообщить, что этот парень уже не является членом нашего клуба, он перешел в «Трутни».)

Наш рассказчик терпеливо дождался тишины.

— Вообще-то Пондерби был мертв и ужасно изувечен, словно его атаковал тигр. Миссис Грис Патерсон сквозь рыдания говорила что-то об огромном когте, появившемся из темноты. Ватсон рассказал мне все это позже. Согласно его диагнозу, с которым согласились Холмс и Грис Патерсон, у женщины случилась истерика и, возможно, галлюцинации из-за удара головой.

В общем, на этом расследование закончилось. Оставшиеся артефакты были извлечены из недр того холма и переданы в соответствующие инстанции. Загадка была решена, хоть и не так искусно, как хотелось бы Холмсу. Он не мог успокоиться из-за смерти Пондерби. Поэтому он не разрешил Ватсону опубликовать отчет о приключениях Грисов Патерсонов на острове Уффа.

Теперь Активист откинулся на спинку кресла, словно продолжая дразнить своего противника Скептика. Он допил свой виски, и официант без слов принес ему еще один стакан.

В комнате было тихо, слышалось лишь размеренное похрапывание Невежи.

— Это абсурд, — наконец нарушил тишину Скептик. — Весь этот вздор о короле Уффе и драконе…

— Вы можете прочесть об этом в «Англо-саксонских хрониках».

— Мне они не попадались.

— Этого нет в официальной версии, естественно, — это не печатали для массового читателя.

Кто-то хихикнул. Активист и Скептик весьма толерантно относились друг к другу, но по сути это были два скорпиона в одной банке, готовые драться насмерть.

— И все же это не похоже на конец, — слабо произнес Скептик. — А вообще это сказка какая-то, право же.

— А разве я сказал, что это конец?

Активист глотнул виски и продолжил:

— Все, о чем я вам рассказал, даже о событиях далекого прошлого, — чистая правда. Это факты из самых достоверных источников.

— И что же это за источники? — засомневался Скептик.

— Слово самого короля Уффы. Пока я стоял в темноте, весь дрожа, и смотрел по сторонам, как велел мне Шерлок Холмс, моей руки вдруг коснулось что-то холодное и металлическое. Я обернулся и нос к носу столкнулся с призраком саксонского короля. Он был измучен, с безумным взглядом; именно таким он предстал пред лицом смерти. Его гневный взгляд и шлем с отверстиями производили впечатление дьявольской маски.

Он заговорил на языке, на котором говорили в его время, но, к счастью, я достаточно хорошо знаком со старым английским, чтобы понять суть сказанного им.

Его не волновали сокровища. Ведь золото не в ходу у тех, кто ушел в мир иной. Он даже не расстраивался по поводу своей судьбы, ведь теперь он был рядом со своей любимой королевой в какой-то мрачной преисподней.

Но что его на самом деле беспокоило, так это раздражающее шипение, рычание и скрежет зубов дракона. Тот все еще появлялся на холме Уффы, жадно и громко заглатывая непрошеных гостей, так что королю и его жене не было покоя. Он хотел избавиться только от этого. Он начал объяснять, как колдунья выгравировала изображение дракона на тарелке из слоновой кости и спрятала ее внутри холма. Если эта тарелка разобьется, то дракон исчезнет.

— Вы хотите сказать, что дракон таки существует? — спросил я, и мне стало жутко.

— Он просто указал мне направление. Я обернулся. Из болота поднялось мерзкое, мокрое, немного светящееся существо, испускающее холодный дым, его глаза были словно тусклые красные звезды. Это был тот самый дракон, который поглотил королевскую свиту и королеву Гротвильду и наверняка убил еще и Понтерби. Он наклонился ко мне. Его неровные крылья, с помощью которых невозможно летать, издавали звук, похожий на трепещущую на ветру палатку. Его голос был подобен реву урагана.

Король предложил мне свой щит и меч, но они были ржавыми, и я видел, что они непригодны для битвы. Для начала я с силой бросил в дракона один из прутов. Монстр пришел в ярость и завыл — прут вонзился в его лицо, как игла. Затем я продолжил борьбу с помощью палки, с которой шел сюда, и тоже не ударил в грязь лицом — я колол его в нос снова и снова, как поступает дрессировщик с неуправляемым медведем. Я знал, что Холмсу, Ватсону и Грису Патерсону грозит ужасная опасность, и единственное, что мне оставалось, — это заманить дракона в трясину, поскольку была надежда, что его засосет быстрее, чем меня.

Поэтому я снова ударил его по носу, закричал и посветил ему в глаза своим фонарем. Затем я побежал к краю холма Уффы, где надеялся найти тропинку. Но в темноте я все перепутал. Меня сразу же затянуло в песок вместе с палкой и фонарем. Я схватился за куст и через несколько минут смог бы выбраться, но дракон уже был рядом, и я понял, что это конец.

И тут вдруг, как по волшебству и как совсем недавно случилось с миссис Грис Патерсон, дракон растворился в воздухе.

— Как удобно! — бросил Скептик. — Волшебство.

— Именно так все и выглядело, но Холмс говорил нам, что на самом деле все не так, как может показаться на первый взгляд. В недрах холма действительно была спрятана тарелка из слоновой кости, диаметром примерно в четыре дюйма, с грубо выгравированным силуэтом дракона. Сейчас она находится в британском музее.

— Никогда не видел ее там.

— Ее не выставляют на всеобщее обозрение из-за плохого состояния, но она хранится там, в ящике, разбитая пополам, потому что величайший, лучший в мире частный сыщик неосторожно наступил на нее. Смотритель музея — мой старый приятель. Однажды он показал ее мне.

Скептик был повержен, его перехитрили и заткнули за пояс. Остальные, как мне кажется, были удовлетворены. Но неумолимый противник Активиста схватился за последнюю соломинку.

— Мне хотелось бы узнать, — сказал он, — что вы делали на болоте в ту ночь. Это довольно-таки удивительное совпадение, согласитесь. Что у вас было за дело, о котором вы впоследствии забыли?

Активист сделал глоток и замер. В глазах Скептика засиял злой триумфальный огонек.

Активист опустил свой стакан.

— Я искал Лосося Мудрости. С древнейших времен британцы верили в вечную рыбу, источник мудрости и, согласно легендам, хранительницу всего, что было на этом острове. Когда святой Августин Кентерберийский пришел проповедовать Евангелие язычникам саксонцам, он знал, что, если он хотел добиться успеха, сначала ему нужно было обратить в веру эту рыбу. В его дневниках есть некоторые подсказки, по которым я догадался, где он ее нашел.

— Что-то я такого не читал…

Мы не обратили внимания на слова Скептика. Активист скромно продолжил:

— Я оказался там в ту ночь, потому что, как и Грис Патерсон, был так воодушевлен моим открытием, что не мог позволить никому другому опередить меня. Лосось тоже был там. Я не дошел всего каких-то десяти ярдов до пруда, в котором он обитал. Ведь меня засосали зыбучие пески и настиг дракон. Дракон увидел рыбу и на секунду замер, и этого было достаточно, чтобы Холмс случайно спас мне жизнь. Дракон моментально проглотил рыбу, как закуску перед основным блюдом, которым должен был стать я. А потом, естественно, дракон растворился. Но рыба исчезла, и все мои усилия оказались напрасными. Думаю, вы согласитесь, что добропорядочность английской расы уменьшается примерно с тех пор, как этой рыбы не стало.

Он указал на продолжавшего храпеть Невежу, и даже Скептик не смог возразить ему.

Он поднял свой стакан:

— Официант! Еще виски!

Приключения Риколетти и его противной жены «Роберта Рогоу» (приписывается П. Г. Вудхаусу)

В бухгалтерской книге мистера Р. указано: «Риколетти — 6000 фунтов стерлингов — П. Г. В.». Этот намек на национальность автора, так же как и общий тон получившейся новеллы, указывают на то, что она принадлежит перу П. Г. Вудхауса (1881–1915), британского комедиографа, наиболее известного своими романами о Дживсе. Несмотря на присутствие фиктивного мажордома, говорят, что мистер Р. остался вполне доволен этим рассказом о Холмсе, который появился благодаря его деньгам. — Дж. А. Ф.

* * *

Ноябрьские туманы предельно сгустились в ту особую ночь 1890 года, и те из моих пациентов, у кого не было простуды, страдали плевритом. Я шел по Бейкер-Стрит, увидел свет в окне моего друга Холмса, и мысль о густом роме или, по меньшей мере, горячем чае — на самом деле мне было все равно, что будет этим горячим, — заставила меня позвонить в дверь и войти прежде, чем я успел назвать свое имя.

Холмс наигрывал что-то неопределенное на своей скрипке, глядя на огонь в камине. В первый момент мне показалось, что он снова подвоздействием кокаина. Затем я увидел распечатанный конверт, лежавший напротив фотографии Ирен Адлер.

— О! Что это? — спросил я.

— Приглашение на охоту в резиденцию графа Даксбари, — сказал Холмс. По его тону можно было подумать, что его пригласили на одну из знаменитых церемоний, проводившихся императором Нероном в Колизее, где гвоздем программы была схватка христиан со львами, и все ставки делались на львов.

— Один из ваших самых довольных заказчиков? — предположил я.

Вошла миссис Хадсон с чаем и лепешками, и я жадно набросился на еду. Лепешки миссис Хадсон достойны того, чтобы на них набрасываться.

Холмс бросил усталый взгляд на лепешки.

— Ватсон, — сказал он, — в этом мире есть места, куда я не хотел бы попасть снова. Дворец Даксбари — первый в списке таких мест.

Я обратил внимание на то, что тень ужаса пробежала по его лицу, когда он говорил, — это доказывало, что воспоминания настолько жуткие, что даже сама мысль об этом вызывала у него отвращение. Я думаю, что выгляжу так всякий раз, когда кто-нибудь упоминает об Афганистане.

— В любом случае, что бы там с вами ни произошло, это не могло быть настолько ужасным, — произнес я.

Холмс отложил скрипку и выпрямился в кресле.

— Кажется, я как-то упоминал дело о косолапом Риколетти…

— …и его жене, — закончил я.

— Его противной жене, — поправил меня Холмс, закрыв глаза.

Мне не терпелось узнать больше. Холмс открыл глаза и вздохнул.

— Единственное, на что можно списать испытанные мною во дворце Даксбари мучения и унижение, которому подвергли меня Риколетти и его противная жена, — так это на мой слишком юный возраст. Наверное. Правильнее было бы сказать, что я был неоперившимся птенцом. Вот так все и произошло…

— Вы должны понимать, — продолжил Холмс, — что все это случилось несколько лет назад, когда я еще учился в Оксфорде. Я провел летние каникулы со своим другом Виктором Тревором, но даже самые длинные каникулы когда-нибудь заканчиваются. Я вернулся в Лондон, чтобы подготовиться к учебе, и неделю, оставшуюся до осеннего триместра, жил у своего брата Майкрофта.

Мы приходили на ланч в клуб «Диоген» (который на тот момент мой брат только что нашел), и Майкрофт постоянно спрашивал меня о дальнейших планах, а я не мог сказать ему ничего конкретного.

Процесс обучения в Оксфорде был для меня весьма непривычен и даже непредсказуем, к тому же у меня почти не было приятелей, за исключением Виктора Тревора. Мне нравилось слушать лекции мистера Додгсона, но хотя его математические способности и тяга к загадкам вызывали восхищение, смущало то, что некоторые его увлечения были, сажем так, из области эзотерики. Будущее большинства оксфордских парней было уже заранее распланировано за них: либо церковь (священники), либо государственная служба (парламент, будь то палата лордов или общин). Я знал лишь одно: меня ничто из этого не привлекает. Мир Майкрофта мне не подходил.

И вот я плыл, словно облако, как сказал бы поэт, по Риджентс-парку в душный сентябрьский день — бездельничал перед началом первого триместра, и неожиданно столкнулся с лордом Пемберти, вернее, это он на своем велосипеде столкнулся со мной. Пемберти был одним из немногих людей в Оксфорде, кто мог узнать меня в Риджентс-парке, хотя в основном мы с ним встречались на боксерском ринге, где я его нокаутировал. Я предположил, что это столкновение — всего лишь расплата за то, что однажды я разбил нос этому наследнику графа Даксбари.

— Ты чего стоишь на моем пути… А! Это ты, Холмс!

Я посмотрел на него снизу вверх, лежа на вымощенной галькой тропе.

— Попей Пемберти?

— Мне ужасно жаль, приятель. Я думал, что могу уже отлично справляться с этой штукой…

— Тебе стоило попрактиковаться на нем, пока ты был в Париже, — сказал я, позволяя ему помочь мне подняться.

— Что? — Пемберти недоуменно уставился на меня.

— На нем французская маркировка. Насколько мне известно, эта модель еще не появлялась по эту сторону Канала. А еще в конце учебного года ты всем рассказывал, что твой отец едет в Париж и берет тебя с собой. Элементарно.

Я отряхнул свой пиджак и смерил Пемберти недовольным взглядом, как смотрит бедняк на человека со статусом. Филипп Олни, лорд Пемберти (известный в узких кругах как Попей), был одним из тех долговязых гибких ребят, кто успешно занимается греблей. Нос кнопкой (к нему я уже успел приложиться), круглые голубые глаза и полные розовые губы, зачастую надутые или искривленные в усмешке.

— Ну, — спросил я, — как Париж?

— Жарко, — угрюмо бросил Пемберти. Он повел велосипед по тропе, и я пошел рядом с ним. — Мой отец сошел с ума. Он взял на работу какого-то побитого молью итальянского шута и притащил его в Лондон, чтобы тот помог ему выбрать картины для поместья, которое его королевское высочество строит в Сандрингеме. Более того, он выделил этому парню комнату! А ко всему прочему еще и разрешил ему притащить во дворец Даксбари свою жену!

Мне все это казалось ставшей поговоркой бурей в стакане, и я готов был уже попрощаться с Пемберти, когда он произнес:

— Но с этой драгоценной парочкой явно что-то не так, Холмс. Слушай, ты умный парень. Почему бы тебе не зайти ко мне на чашку чая и не рассказать, что ты по этому поводу думаешь?

Должен признаться, я был польщен. В колледже у меня было две беды: я был на класс младше Пемберти и у моей семьи не было ни титула, ни богатства. Сегодня все эти социальные различия кажутся мне нелепыми, но тогда положение в обществе представлялось мне заманчивым. Я взял у Пемберти его лондонский адрес (дом в Мейфэре) и проводил его взглядом, наблюдая за тем, как он, виляя из стороны в сторону, уезжает на своем велосипеде.

В четыре часа я явился в дом Даксбари, одевшись соответствующим образом (спасибо Майкрофту, который тогда еще не был таким круглым). Дверь открыл лакей. За его спиной стоял сам лорд Даксбари, полный джентльмен лет пятидесяти, он был гораздо ниже и плотнее, чем его сын. Одет он был весьма неформально: зеленый вельветовый пиджак и вышитая турецкая шапочка. За лордом Даксбари маячил еще один человек, виден был только его тонкий силуэт в черном сюртуке с высоким воротником и в тщательно выглаженной белой рубашке. Когда эти двое расступились, мне удалось рассмотреть, что ноги у того мужчины кривые, из-за чего он хромал и ходил, опираясь на резную деревянную трость.

— Холмс! — с лестницы окликнул меня Пемберти. — Папа, это мистер Шерлок Холмс, мой друг из Оксфорда. Холмс, это мой отец, лорд Даксбари, и его, хм, друг Риколетти.

— Как поживаете? Enchante,^[883] я уверен. Филипп рассказывал о вас много хорошего. Он говорит, что вы умный парень.

— Не знаю… — промямлил я.

Я прошел мимо больших коричневых пакетов с маркировкой на французском языке, Пемберти провел меня наверх, в гостиную, где уже был накрыт чайный столик.

— Холмс может рассказать о человеке все, просто посмотрев на него. — При этом Пемберти так зло покосился на Риколетти, что если бы тот не был занят намазыванием масла на маффин, то был бы испепелен в одно мгновение.

— Правда? — Лорд Даксбари сел на стул возле чайного столика и предложил мне последовать его примеру. — Что же вы можете сказать обо мне, а?

— Только то, что ваша поездка в Париж закончилась покупкой нескольких произведений искусства, которые ваш сын явно не одобряет, и что вы планируете увезти их отсюда. А еще подготавливаете себя к неприятной встрече у вас дома и ожидаете, что несколько человек согласятся погостить во дворце Даксбари, хоть они и не очень ладят друг с другом.

— Вот как? И что заставило вас сделать такие выводы?

— По голосу лорда Пемберти, когда он рассказывал мне о вашей поездке в Париж, я понял, что у него другие предпочтения в искусстве. Упомянутые картины находятся в коридоре, все еще завернутые в бумагу, что свидетельствует о том, что вы возвращаетесь с ними во дворец Даксбари. Здесь, в городе, у вас есть лакей и повар, но нет дворецкого и других слуг, значит, вы не планируете задерживаться здесь надолго. А что касается неприятной встречи, то вы выпили две чашки чая и съели три кекса, а на письменном столе лежат два письма, на одном из которых печать кембриджского университета, а на другом — печать герцога Саррея, который, насколько мне известно, приходится вам свекром. Также наша пресса не устает напоминать о том, что герцог Саррей более известен своими спортивными успехами, чем эрудицией. На приеме будут присутствовать представители кембриджского университета и семья Саррея, и это не совсем сочетаемая публика.

Риколетти захлопал в ладоши.

— Отлично, мистер Холмс. А что же вы можете сказать обо мне?

Мне не понравилось, как он посмотрел на меня, — это был своего рода вызов.

— Что вы все еще являетесь бонапартистом, несмотря на падение императора. Что когда-то вы были художником, но уже несколько лет не брались за кисть. Что вы работали в Лувре и еле сводили концы с концами, пока лорд Даксбари не вытащил вас оттуда и не привез в Англию.

— И почему вы сделали такие умозаключения, молодой человек? — с насмешкой спросил Риколетти.

— То, что вы когда-то были художником, доказывает слабый след, оставленный кистью на среднем пальце правой руки. Однако на ваших руках нет следов пигментов, значит, вы не рисовали уже некоторое время. О том, что вы бонапартист, свидетельствует кольцо с пчелой Бонапарта на вашем мизинце. То, что вы пережили тяжелые времена, доказывает заштопанный несколько раз на локтях пиджак, да и ваши туфли ремонтировались не единожды, о чем говорят разные оттенки кожи и высота ее краев над каблуком. Что же касается участия лорда Даксбари в вашей жизни… это, признаюсь, рассказал мне лорд Пемберти.

— А Лувр?

— Ну, что касается этого, должен сознаться, я рискнул предположить. Художник и приверженец императора нашел бы себе работу в самом престижном среди людей искусства заведении, то есть в Лувре.

— У вас могут появиться враги, молодой человек, если вы будете продолжать в том же духе, — прошипел Риколетти.

— Я делаю это только ради забавы… — начал было я.

— Папа, я же тебе говорил! — вмешался Пемберти. — Может быть, Холмс сможет разобраться с украденными из дворца вещами.

— Украденными? — переспросил я.

Лорд Даксбари выглядел смущенным.

— Пропало кое-что незначительное. Например, мои рубиновые запонки. Это был подарок его высочества Георга IV моей бабушке по случаю его восхождения на престол. Я их не носил, но они представляли огромную ценность для моей семьи.

— Пропали и другие вещи, — сказал Попей. — Жемчуг Джинни, доставшийся ей от дедушки Саррея. И те отвратительные фигурки из слоновой кости, присланные дядей Джеймсом из Китая.

— Японии, — поправил его лорд Даксбари. — На них еще была весьма необычная резьба. Некоторые люди коллекционируют такие.

— Но… я не понимаю, чем могу помочь. Это ведь, безусловно, дело полиции? Если к вам забрался вор…

— Ни в коем случае! — фыркнул лорд Даксбари. — Это же за городом, там нет грабителей.

— Понимаю. — И я действительно понял. Из этого следовало, что эти вещи мог взять либо кто-то из слуг, либо из членов семьи. В любом случае, полиция, как правильно заключил лорд Даксбари, была бы здесь de trop.^[884]

— Итак, решено, — сказал Пемберти, стягивая меня со стула и выводя из гостиной в коридор. — Завтра ты можешь поехать с нами во дворец Даксбари на дневном поезде, мы приедем туда к пяти часам. Ты можешь остаться там на выходные, а твои коробки с вещами тем временем отправят в колледж. Такой умный парень, как ты, сможет во всем разобраться до воскресенья.

— Я попрошу, чтобы леди Даксбари приготовила еще одну комнату. О, кстати, мистер Холмс, вы были абсолютно правы насчет гостей, которые являются родственниками моей жены. Брат моей жены, лорд Сильвестр Варлей, гостит у нас этим лётом. А джентльмены из Кембриджа приедут на ужин в субботу и уедут в воскресенье, поэтому между ними не возникнет больших противоречий.

— И моя жена тоже в Даксбари, — сказал Риколетти. — Это будет веселый английский прием, правда?

Когда дверь за моей спиной закрылась, у меня было такое чувство, что меня обвели вокруг пальца. Попей явно ожидал, что я найду доказательства того, что Риколетти вор, и будет разочарован, если им окажется кто-то другой.

Вернувшись к Майкрофту, я спросил его:

— Что тебе известно о графе Даксбари?

От Майкрофта (а также из «Дебретс»^[885]) я узнал, что первый граф получил титул от принца-регента в скором времени после Ватерлоо, но большую часть денег, дарованных его королевским высочеством, умудрился растратить. А еще известно, что у него была прелестная и кокетливая жена. Потратив почти все деньги и время на службу принцу и стране, первый граф умер в 1820 году, оставив титул своему старшему сыну, второму графу.

Второй граф женился на дочери богатого пивовара и сразу же произвел на свет «прямого и запасного наследников», как говорится, но на этом не остановился и родил третьего сына. Этот многообещающий юноша не пошел по стопам своих невежественных предшественников и в 1846 году перебрался в Париж, где, по-видимому, два года учился рисовать романтичных и ярких цыган на фоне унылых пейзажей. Он и остался бы там, будучи посредственным художником с хорошими связями, но судьба распорядилась иначе, а мы знаем, что с судьбой не поспоришь. В 1848 году один из сыновей Даксбари погиб во время охоты на лис, а второго разорвали на части аборигены Индии, куда он попал благодаря связям родственников матери, имеющих вес в Ост-Индской компании.

Великодушный Уильям Олни унаследовал графство, женился и благодаря свекру, герцогу Саррею, получил особые королевские полномочия. Попей Пемберти стал результатом объединения семейств Саррей и Даксбари. Ранее упомянутый дядя Сильвестр был младшим сыном графа; по словам Майкрофта, он большую часть времени проводил, болтаясь между поместьями, если не отправлялся на поиски богатых наследниц.

Все это дало мне обильную пищу для размышлений, в то время как мы с Пемберти неслись в грохочущем поезде мимо сельских пейзажей навстречу Судьбе, хотя никто из нас тогда этого не осознавал.

На станции, как и было обещано, нас ожидал экипаж. Кучер взглянул на мой чемодан, как домашний кот на жалкие объедки, оставленные у двери. Лорд Даксбари и Риколетти церемонно уселись в экипаж, а мы с Пемберти забрались наверх и пристроились возле презренных французских картин.

После часовой тряски мы въехали в ворота дворца Даксбари. Я успел насладиться видом этого поразительного здания в лучах вечернего солнца. Я ожидал, что графская резиденция окажется древним, покрытым мхом строением, но не учел, что титул был получен не так давно. Дворец Даксбари был наградой двух королевских покровителей. Своим внешним видом он был обязан принцу-регенту и его любимым архитекторам, а к его интерьеру приложила руку супруга принца, и это противостояние регента и его супруги вылилось в наглядный кошмар.

Планировку дворца Даксбари можно было бы сравнить с гантелью: большая часть комнат находилась в той части здания, которая тянулась от центрального купола к закругленным крыльям. Позже, зайдя внутрь, я понял, что этот центральный купол был фокусом дома. Личные комнаты, включая спальни и маленькую гостиную графини, располагались наверху; столовая, комната для завтраков и огромная гостиная находились в передней части здания. Там же находился кабинет его светлости и библиотека, которые были расположены в конце коридора. До меня донеслись робкие звуки мелодии, исполняемой на пианино. Низко поклонившись, лакей проводил лорда Даксбари в дом. За ним двинулись мы с Пемберти, а за нами шел прихрамывая Риколетти.

Внутри ужас противостояния вкусов принца-регента и его супруги поразил меня, как огненная стрела. Коридор был оклеен золотисто-зелеными обоями и освещался деревянными резными канделябрами. Тяжелые резные стулья стояли в пролетах между комнатами. На стенах возле танцевального зала и биллиардной висели картины, как и в конце каждого коридора.

Нас с Пемберти поприветствовал дворецкий, который приподнял брови, окидывая взглядом мой поношенный костюм, потертые ботинки и шляпу устаревшего фасона.

— Я приготовлю для мистера Холмса зеленую спальню, — высокомерно произнес Ривз. — Лорд Сильвестр в настоящее время занимает красную спальню, а миссис Риколетти — желтую комнату. Мистер Риколетти может занять голубую комнату.

Это был образцовый дворецкий, могу вам доложить, о чем свидетельствовала его лысина, окруженная благородными сединами, вытянутое меланхоличное лицо с бакенбардами, которым мог бы позавидовать даже кентерберийский архиепископ, а также важный и решительный вид. И что бы ни учудил юный хозяин, приведи он дворового щенка или простоватого друга-студента, этот дворецкий справится со всем.

Пемберти не стал ждать, а сразу же потащил меня в огромную гостиную, где под неусыпным присмотром разодетой перезрелой женщины неопределенного возраста играла на пианино леди Джиневра Олни (ей было семнадцать лет).

— Нет, нет, нет, мисс Олни, — остановила свою подопечную женщина. — Здесь должна быть соль, а не ля.

— Привет, Джинни! — поприветствовал сестру Пемберти. — Это мой друг Холмс. Холмс, это моя сестра. И миссис Риколетти.

Оказалось, что у этого неприятного Риколетти была еще более неприятная жена. За исключением подозрительно черных волос и исходящего от нее запаха, я не нашел в ней ничего такого уж омерзительного. Таких, как она, вы встречаете каждый день, прогуливаясь по Бонд-стрит. Однако для вас было бы неожиданностью встретить ее в одной из комнат дворца Даксбари.

Она жеманно улыбнулась и попыталась продолжить прерванный урок, поглядывая на нас с Пемберти своими близко поставленными черными глазами.

— О, пожалуй, я больше не буду заниматься, — объявила леди Джиневра. — Кажется, я слышала, как вернулись мама с дядей Сильвестром. Мама любит охоту, — объяснила она.

Я хорошо запомнил эту фразу. Она объясняла многое в семействе Даксбари.

Миссис Риколетти пожала плечами. Судя по всему, она уже привыкла к дерзкому поведению леди Джиневры.

— Как пожелаете, моя дорогая, но вам стоило бы хоть немного научиться играть. Тогда вы производили бы лучшее впечатление.

— Когда мы вернемся в Лондон, мне не нужно будет играть, — надула губки леди Джиневра.

— А как вы полагаете, мистер Холмс? Разве не должна леди демонстрировать свое умение играть на пианино? — Миссис Риколетти достала огромный веер и посмотрела на меня поверх него.

Пемберти собирался что-то сказать, но наш разговор прервали громкие крики и приветствия, доносившиеся из холла. Купол создавал эффект эха, усиливая каждый звук. В гостиную вошли бесстрашные нимроды, оставляя на ковре грязные следы. Леди Гертруда Даксбари и ее брат, лорд Сильвестр Варлей, стали громко рассказывать всем о своих подвигах.

— Отличная пробежка, — объявил лорд Сильвестр, почти без сил падая в кресло. — У нас возникли некоторые трудности возле ручья, но мы в конце концов обнаружили следы…

Леди Даксбари наконец обратила внимание на своего старшего сына.

— О, вот и ты, Филипп! Это твой друг из колледжа? Давайте-ка на него посмотрим.

Я стал перед леди Даксбари. Теперь я понял, откуда у Пемберти такое телосложение. Леди Гертруда Даксбари была высокой и стройной, с такими же рыжеватыми волосами и вытаращенными голубыми глазами, как у ее сына. Одетая в костюм для верховой езды, сильно запачканный грязью, она расхаживала по гостиной, привлекая к себе всеобщее внимание. Что касается лорда Сильвестра, то он был лишь тенью своей старшей сестры: ниже, рыжее, с тонкими усами и бледно-голубыми глазами, которые, казалось, вообще были лишены блеска. Никто из них не обратил ни малейшего внимания на леди Джиневру и ее компаньонку. Леди Даксбари позвонила и попросила подать чай, а лорд Сильвестр осматривался в поисках чего-нибудь покрепче.

Пемберти пробормотал что-то о том, что намерен проводить меня в мою комнату и что мы оба уже собирались уходить, но тут вошли лорд Даксбари и Риколлетти, а следом за ними прошествовал Ривз с чайным подносом.

— Здравствуй, дорогая. Хорошо поохотились? — Лорд Даксбари поприветствовал свою жену, которая, казалось, действительно была рада видеть его.

Риколетти же, наоборот, был сдержан со своей женой. Она, в свою очередь, посмотрела на него, подняв бровь, и начала быстро обмахиваться веером.

— Приятно, что вы вернулись, Риколетти. — Миссис Риколетти махнула веером в сторону леди Джиневры. — Юная леди не делает успехов. Я не буду больше ее учить.

— Девочка должна уметь играть, — властно сказала леди Даксбари. — Ты согласен, Сильвестр?

Лорд Сильвестр не мог ответить, потому что в это время с аппетитом поглощал пирожное.

Миссис Риколетти решила рассердиться.

— Я согласилась научить ее только по просьбе моего дорогого Риколетти. Юная леди не музыкант. Большему я ее не научу. Риколетти, мы должны поговорить! С вашего позволения, леди Даксбари…

Графиня почти не обратила внимания на ее слова, будто это было тявканье охотничьей собаки. Вместо этого она обратилась к своему мужу:

— Лорд Даксбари, дом в Лондоне готов для проживания?

— Да, дорогая. Можешь брать Джиневру в Лондон, когда захочешь.

Лорд Даксбари взял пирожное, а Ривз подал ему чашку чая.

— Я бы не хотела уезжать до бала охотников, — заявила леди Даксбари. — Что за люди придут завтра на ужин?

— Господа из Кембриджа, любимая. Хотят посоветоваться насчет дизайна новой библиотеки, строящейся на деньги, оставленные графом Кавендишем. А также Хенли и леди Финтон с дочерью…

— Очередное поручение? — насмешливо бросил лорд Сильвестр.

— Ее высочество с удовольствием назначила меня, вспомнив мои старания во время возведения Хрустального дворца для супруги принца. Его королевское высочество всегда консультировался…

— Э… Мама, могу я представить моего друга, мистера Шерлока Холмса? — Пемберти решил сделать то, что уже давно следовало бы сделать.

Леди Даксбари окинула меня взглядом.

— Холмс? Я не знаю ни одного Холмса. Кто ваша родня?

— Мой отец родом из Йоркшира, я полагаю. А мама — родственница французского художника Верне. — Я сказал это для увлекающегося искусством графа.

— Верне? Никогда не встречался с ним лично, но он принадлежит к прошлому поколению. Я, естественно, был в Париже в сорок восьмом. Какое время! Да, Риколетти? Баррикады…

— Ерунда! — перебила его леди Даксбари. — Даксбари, ты прекрасно знаешь, что твой отец вместе с моим вытащили тебя оттуда задолго до настоящей опасности. Филипп, надеюсь, к ужину ты оденешься как положено. Джиневра, ты снова брала мою шкатулку с драгоценностями?

Леди Джиневра опустила чашку.

— Нет, мама.

— Ну, значит, кто-то брал. Пропала брошь Принни.

Все смолкли, даже Риколлети перестали бубнить.

— Вы уверены? — спросил лорд Пемберти.

— Конечно уверена. Я велела Анне достать ее, чтобы приколоть вечером к темно-синему бархату. Думала, что это снова Джиневра взяла. Выходит, что нет.

Пемберти подтолкнул меня вперед.

— Холмс прекрасно разбирается в таких вещах, мама. Если кто и сможет найти ее, так это он.

— Правда? — На этот раз леди Даксбари посмотрела на меня более внимательно.

— Ели вы опишете мне пропавшую вещь, возможно, я пойму, как ее найти, — сказал я.

— Брошь. Серебряная булавка в форме страусовых перьев, как на эмблеме принца Уэльского, украшенных двенадцатью маленькими бриллиантами изысканной огранки. Она была подарена первой леди Даксбари, моей бабушке, принцем-регентом во время визита его королевского высочества во дворец Даксбари, — пояснил лорд Даксбари. — Это фамильная драгоценность, которую может носить только графиня Даксбари, она переходит из поколения в поколение. Моя мама передала ее леди Даксбари в день нашей свадьбы.

— И где вы ее обычно хранили? — спросил я.

— В моей шкатулке с драгоценностями вместе с другими украшениями.

— А кто имеет доступ к вашей шкатулке?

Леди Даксбари смерила меня негодующим взглядом.

— Моя горничная Анна, которая со мной уже десять лет. Ей дали отличные рекомендации в замке Саррей. Моя дочь Джиневра, которая периодически любит разглядывать украшения.

— Больше никто?

— Конечно нет! — пренебрежительно ответила леди Даксбари.

— Разрешите мне осмотреть вашу комнату, леди Даксбари? — спросил я.

— Ах, молодой человек, — жеманно произнесла миссис Риколетти, — вы не настолько молоды и не достаточно зрелы, чтобы получить доступ в женский будуар.

Леди Даксбари метнула на нее ядовитый взгляд.

— Я сама осмотрю свою комнату. Скоро пора будет одеваться к ужину. Даксбари, я хочу поговорить с тобой наедине. Остальные могут идти.

Все это было похоже на роспуск свиты королевой. Я залпом допил свой чай и последовал за Пемберти в холл.

— Мне нужно исследовать в комнате запах крема, — сказал я ему.

— После ужина, — ответил он. — Я попрошу Джинни сыграть что-нибудь. Эта Риколетти называет себя учительницей музыки, подумать только!

— Она? — удивился я.

Пемберти скривился.

— Я не поверил отцу, когда он сообщил мне об этом, притащив эту парочку сюда. А теперь, Холмс, берись за дело. Скажи мне, что происходит.

Как мог я объяснить этому благовоспитанному болвану, что мне нужно больше доказательств, если уж на то пошло, прежде чем я смогу сказать, «что происходит».

— Я не читаю мысли, Пемберти. В настоящее время все, что я могу сказать тебе, — это что твой дядя безрассудный невежа, а еще я не могу понять, почему твоя мама разрешает своей дочери находиться в одной комнате с миссис Риколетти.

— Дядя Сильвестр всегда был деревенщиной, сколько я его помню, а мама не видит дальше головы своей лошади в сезон охоты, — проворчал Пемберти. — Тебе нужно раскопать что-нибудь еще.

Помню, что, когда я нокаутировал его на боксерском ринге, он не успокоился, пока не дал сдачи. За этой веселой наружностью скрывалась очень мстительная душа. Мое пребывание здесь нельзя было назвать приятным.

Все стало еще сложнее, когда я вошел в приготовленную для меня комнату. Ривз собственноручно выложил мой вечерний костюм, большую часть которого я одолжил у Тревора. Когда я посмотрел на Ривза, он властно поклонился, чем смутил меня.

— Я не мог не слышать, что вы расследуете исчезновение разных безделушек в этой резиденции, — серьезно произнес он.

— Ну, меня попросил Пемберти…

— Энтузиазм лорда Пемберти хорошо известен в этом доме. В любом случае, вам может понадобиться некоторая информация, которой мы, прислуга, сочтем за честь поделиться.

— Я должен осмотреть шкатулку с украшениями леди Даксбари, узнать, не был ли взломан замок, — сказал я.

Ривз кивнул.

— Мне нужно будет поговорить об этом с мисс Милсап, личной служанкой леди Даксбари, — произнес он.

— А еще мне нужно пробраться в другие спальни, — продолжил я. — Могу я поговорить с Анной Милсап?

— Конечно, но только после ужина. Сегодня никто не выходил из дворца Даксбари, могу вас в этом заверить, но если брошь вынесли отсюда раньше, то спешка уже ни к чему. Я разузнаю в комнате прислуги о передвижениях гостей и членов семьи на прошлой неделе. Желаю вам удачи, мистер Холмс.

— Вы очень добры, м-м, Ривз, — сказал я.

— Вовсе нет. Просто мисс Анна Милсап — дочь брата мужа моей сестры. Фактически моя племянница. Не могу поверить, что она может что-то украсть у своей хозяйки. Еще ни разу подозрение не запятнало никого из моей семьи.

— Верю, — отозвался я. — Единственная проблема — леди Даксбари ни за что не желает пускать меня в свою комнату. Как прикажете мне найти эту брошь?

— Наблюдения и логические выводы, а еще анализ деталей, мистер Холмс. Если исключить невозможное, то что бы ни осталось, каким бы невероятным это ни выглядело, оно должно оказаться истиной. Ваше счастье, что вы посторонний человек в этом доме, а не особо близкий друг мистера Филиппа. Из ваших уст лорд Даксбари воспримет плохие новости гораздо легче.

— Какие плохие новости?

— Боюсь, что доверие лорда Даксбари к мистеру Риколетти неоправданно. — Ривз выглядел более печальным, чем обычно. — Я наслышан о домах, где позволительны странные поступки. Но это не дозволено во дворце Даксбари. Однако я слышал голос миссис Риколетти в восточном крыле, там, где находятся комнаты джентльменов.

— Ничего странного, ведь комната мистера Риколетти тоже находится в восточном крыле. Замужняя дама имеет право, м-м, приходить к своему мужу.

— Несомненно, — сказал Ривз. — Между прочим, рубиновые запонки лорда Даксбари еще на прошлой неделе были у него, как сказал мистер Дарлинг, камердинер его светлости. А сейчас их нет в шкатулочке с драгоценностями. Визит лорда Даксбари в столицу был очень коротким для того, чтобы привести дом в надлежащее состояние. — Он насторожился, словно услышал что-то подозрительное. — Я должен проследить за ужином. Вы производите впечатление находчивого молодого человека, — сказал Ривз. — Уверен, у вас получится. Могу добавить от лица прислуги, что, если вы снимете подозрения со слуг, мы простим вам поклоны.^[886]

С этой парфянской фразой он вышел из комнаты, оставив меня наедине со своими мыслями, которые вертелись в голове, как крылья мельницы.

Я едва успел собраться, как звук колокольчика позвал всех на ужин. На пятерых мужчин приходилось всего лишь три женщины, так что не получилось рассадить всех равномерно. Мы с Попей сидели по центру, друг напротив друга, лорд Сильвестр сидел возле своей сестры, а Риколетти — возле графа. Пемберти, как я уже сказал, сидел напротив меня, а я — между леди Джиневрой и миссис Риколетти.

По настоянию леди Даксбари все были одеты соответствующим образом. Леди Джиневра надела, как и подобает дебютантке, кружевное розовое платье, на леди Даксбари был наряд из темно-синего бархата, а на миссис Риколетти — золотисто-красное платье с глубоким вырезом, щедро украшенное бриллиантами.

Наверное, ужин был вкуснейшим, но я не смог ничего попробовать. Мое внимание было распределено между леди Джиневрой, которая не переставая щебетала о своем предстоящем выходе в свет, и миссис Риколетти, чьи несравненные достоинства так и норовили высвободиться из тесных оков. Риколетти сердито поглядывал на нее через стол, а на меня через этот же стол смотрел Пемберти, поэтому я старался отводить глаза от аппетитных блюд передо мной.

Не могу сказать, о чем беседовали за ужином. Воспоминание о почти выпрыгивающей из своего декольте миссис Риколетти затмило все остальное. Леди Даксбари не обращала внимания на это, она полностью сосредоточилась на брате и дочери. Сидевшие с другой стороны стола граф и Риколетти обсуждали искусство и Париж. Очевидно, так на самом деле и распределялись отношения в этом доме.

Наконец леди Даксбари решила заметить мое присутствие.

— Холмс! — обратилась она ко мне. — Как продвигается ваше расследование?

— У меня пока еще не было возможности проводить расследование, — ответил я. — Меня смущает происхождение вора. Брошь была дорогой?

— Камни на ней — бриллианты, — напомнил лорд Даксбари. — Но подлинная ее ценность связана с историческими событиями. Это имеет отношение к его королевскому высочеству.

— Значит, о ней станет известно коллекционерам?

— Незамедлительно, — проговорил лорд Даксбари.

— Насколько дорогие на ней камни сами по себе?

— Наверное, они стоят несколько сотен фунтов, — пожав плечами, ответил лорд Даксбари.

— Интересно получается, — заметил я. — Зачем кому-то красть украшение, которое невозможно продать целиком, а если разломать его, то останется всего ничего? Оно всегда лежало в вашей шкатулке, леди Даксбари?

— Естественно. Это была красивая маленькая брошь, я ее часто носила.

— А когда это было в последний раз? — спросил я.

Леди Даксбари задумалась, а в это время слуги убирали тарелки и подавали десерт — торт.

— Это было в прошлом месяце, на открытом приеме в Королевской академии? — спросила она у графа.

— Там присутствовал его королевское высочество. Мне казалось, что брошь была там уместна. Я состою в комитете, — объяснил лорд Даксбари. — Принц Уэльский согласился с некоторыми моими предложениями относительно его поместья в Сандрингеме.

— Вокруг его высочества столько шума! — решительно продолжила леди Даксбари. — Хотя он участвует в скачках. Хорошо разбирается в лошадях. — За это леди Даксбари, вероятно, многое могла простить.

Десерт унесли, и дамы вышли. Мне удалось получше разглядеть Риколетти, который потягивал портвейн и отказался от предложенной сигары. У него было осунувшееся лицо, словно косолапость причиняла ему боль. Уже через несколько минут он извинился и ушел.

— Бедняга! — вздохнул лорд Даксбари. — Ему пришлось уйти из Лувра, когда к власти пришла Коммуна.

— Друг юности? — догадался я.

— Не могу найти ему подходящую должность, — посетовал лорд. — На Монмартре было столько хороших парней! Тогда это была деревня, знаете ли. Те еще были деньки… Mais ou sotil les neiges… — вздохнул он, задумчиво глядя на резную мебель перед собой.

Пемберти посмотрел на меня так, будто хотел сказать: «Ну вот, ты его зацепил».

— Как получилось, что вы встретились с ним вновь? — спросил я, стараясь вывести его из задумчивости.

— О, это интересно! Сильвестр, ты помнишь, как представил меня Риколетти в Париже? Или это было на скачках в Довиле?

Лорд Сильвестр неловко заерзал на стуле и быстро допил свой портвейн.

— Плохо помню Довиль. Только то, что проиграл там кучу денег. Как всегда. — Он налил себе еще портвейна.

Пемберти посмотрел на меня, сузив глаза, как смотрят на тех, кто не выкладывается на все сто процентов.

— Может, присоединимся к дамам? — поднимаясь, предложил Даксбари. — И, Холмс, я хочу показать вам некоторые картины. Мой дедушка был знатоком в этом деле, почти как принц-регент, у нас даже есть несколько работ, связанных с нашим королевским покровителем. Его королевское высочество и супруга принца были так любезны, что отметили некоторые наши приобретения. Хочу услышать ваше мнение по поводу новых картин. Предупреждаю: некоторые из них опережают время.

Я проследовал за старшим лордом в гостиную, где леди Даксбари слушала игру своей дочери с таким критичным видом, какой напускают на себя люди, выбирающие новые обои. Из дальнего угла подошла миссис Риколетти, вся такая блестящая и яркая.

— Моя жена известный музыкант, — заявил Риколетти.

— О, так может быть она нам сыграет? — быстро нашелся Пемберти.

Нужно отдать ей должное, миссис Риколети оказалась приличным музыкантом, она чисто, если не сказать профессионально, сыграла сонату. А тем временем лорд Даксбари отвел меня в сторону, решив, что я тоже принадлежу к миру искусства, и показал небольшие египетские вазы, китайские фарфоровые статуэтки и покрытые эмалью шкатулки с изображением принца-регента. Затем он достал вызвавшие недовольство сына картины, недавно привезенные из Парижа.

Я понял, почему Попей счел их странными. Большинство картин представляли собой просто мазки красок по холсту; сочетание голубого, зеленого и фиолетового шокировало. Риколетти стоял за графом и комментировал, Попей Пемберти сердито смотрел на картины, а миссис Риколетти вообще отошла и начала что-то наигрывать на пианино. Это был не самый плодотворный вечер в моей жизни, но из-за леди Даксбари я так и не смог выйти из гостиной, чтобы поискать пропавшую брошь.

Подали чай, а после чая Пемберти потащил меня в бильярдную в конце коридора.

— Ну? Что ты думаешь теперь? — потребовал он отчета.

— А на что ты рассчитываешь? — задал я встречный вопрос. — Брошь еще должна быть здесь. После нашего приезда из дома никто не выходил, насколько мне известно. Мне нужно будет осмотреть здесь все. Когда ты говорил, что привез меня сюда, чтобы я нашел вора, как ты себе это представлял? Мне казалось, ты хотел, чтобы я был осторожным!

— Не переводи стрелки на меня! Здесь все обо всем знают, — угрюмо произнес Пемберти.

— В доме миллион мест, куда можно спрятать маленькую вещицу вроде брошки. Вазы, шкатулки с нюхательным табаком, разные дивные штуковины в кабинетах, антиквариат и тому подобное… — У меня не нашлось слов из-за невероятных масштабов этого задания. — Я должен все посмотреть!

Пемберти потер нос.

— Мама с дядей Сильвестром обычно выезжают на охоту рано утром, — сказал он. — Отец иногда гуляет в саду с Риколетти.

— А твоя сестра и ее гувернантка?

— Миссис Риколетти не ее гувернантка. У нее была одна до шестнадцати лет, но бедняжка умерла. Риколетти представил свою жену нашему отцу в Париже. Нас поставили перед фактом, что эта пара поживет здесь летом. Отец сказал, что Джиневра может подтянуть свой французский с миссис Риколетти, мама в то время была занята новыми жеребцами… Мама любит охоту.

— Хорошо, ты можешь вытащить их из дома на какое-то время, чтобы я мог обыскать их комнаты?

Пемберти почесал затылок.

— Я придумаю что-нибудь. Послушай, Холмс, я рассчитываю на тебя. Этот Риколетти вцепился в отца как чертова пиявка, а в его жене вообще есть что-то отталкивающее. Ты должен откопать что-нибудь на них!

— Но… — Насколько мне было известно, копать было нечего! Может, Риколетти и его жена и были неприятные особы, но не было никаких доказательств, что они воры. И как я мог сказать отцу пригласившего меня в гости, что его закадычный друг ворует фамильные драгоценности?

В ту ночь мне не спалось, я ворочался на моей роскошной кровати до самого рассвета, прислушиваясь к звукам в доме. Только я стал засыпать, как по коридорам начали сновать туда-сюда слуги, разнося горячую воду к дверям комнат мужчин, чтобы те могли побриться. Размеренно шагал, очевидно, Ривз. Затем послышались неуклюжие шаги лакея и чуть позже — шаги других мужчин, возможно, камердинеров лорда Даксбари и лорда Сильвестра, которые шли разбудить своих хозяев. А в заключение послышались легкие быстрые шаги, звучавшие как-то «неправильно», хоть я так и не смог понять почему.

Я тоже побрился и спустился к завтраку, чтобы посмотреть, что семейство Даксбари приготовило для капризных гостей. Леди Даксбари была в своем репертуаре и готовилась к очередным скачкам.

— Скоро начнется охота на лис, — объявила она, перед ней стояла большая тарелка с яичницей с ветчиной. — Принимаются и новички. Хотите попробовать, мистер Холмс?

— Э-э… не сегодня, — нерешительно протянул я.

— Днем приедут доктор Мортон и мистер Дарвин, — сказал лорд Даксбари с конца стола. — У них есть некоторые интересные задумки, как можно реставрировать работы старых мастеров, а также как проверять подлинность картин. Вас может заинтересовать эта беседа, мистер Холмс.

— Несомненно.

— Ерунда! Это скучно до смерти, — махнула рукой леди Даксбари, словно желая отмахнуться от этих господ из Кембриджа. — Сильвестр, ты готов?

— Всегда к твоим услугам, Гертруда. — Лорд Сильвестр подскочил и побежал за своей сестрой, как хорошо обученная охотничья собака.

В комнату впорхнула леди Джиневра.

— Дядя Сильвестр уже ушел? — спросила она.

— Да, и все целы, — ответил ее брат.

— Вот бы он остановился где-нибудь в другом месте! — сказала леди Джиневра, накладывая еду на тарелку. — Дедушка не хочет, чтобы он возвращался в Саррей. Из-за того, что он играет в баккару. А он говорит, что в Лондоне в его квартире как раз идет ремонт.

— Что за чушь! — возмутился Пемберти. — Наверное, его выселили из-за того, что не платил за квартиру.

Лорд Даксбари поднял на них грустные глаза.

— Дети, помните: он любимый брат вашей мамы. Она расстроится, если у него будут неприятности.

Леди Джиневра явно намеревалась высказать свое мнение о дяде, но разговор резко оборвался, так как в комнату вошла чета Риколетти. Мистер Риколетти — как всегда, в черном, а миссис Риколетти — в узорчатом платье, украшенном несколькими брошками с камеями.

— Какой прекрасный день! — защебетала миссис Риколетти. — Леди Джиневра, нам с вами обязательно нужно прогуляться по саду. Мистер Холмс, не составите нам компанию?

— А… — Я с ужасом посмотрел на Пемберти. К счастью, он меня не подвел.

— Я обещал показать Холмсу библиотеку, — заявил Пемберти. — А после этого мы, может быть, сходим в деревню.

— Сейчас погода замечательная, но вы же знаете, что она переменчива в это время года, — сказал Риколетти. Он был более чем любезен. — Лорд Даксбари, вы не против, если я составлю компанию этим двум молодым людям в их литературных поисках?

Нам не оставалось ничего другого, кроме как позволить ему пойти с нами. Я переходил от одной безделушки к другой, осмотрел почти каждую антикварную вещь в кабинете, и все это под неусыпным оком Риколетти, который ходил за мной по пятам все утро. Когда леди Даксбари пришла перекусить в середине дня, его сменила миссис Риколетти, которая оказалась еще более цепкой, чем ее муж. Когда нас пригласили в гостиную пить чай, я совсем выдохся.

Как раз приехали джентльмены из Кембриджа, их провели в комнаты, чтобы они могли отдохнуть перед ужином. Мистер Дарвин — это не тот всем известный натуралист, но его не менее знаменитый сын. Профессор Мортон приехал с женой, чтобы познакомить ее с графом Даксбари. Никто из этих выдающихся людей не удостоил вниманием простого студента, к тому же из Оксфорда.

Леди Джиневра с сочувствием посмотрела на меня и протянула мне чашку чая.

— Вы уже нашли брошь Принни? — прошептала она.

— Внизу ее нет, — сказал я ей. — Я посмотрел везде, где можно было ее спрятать, и даже там, где ее невозможно спрятать. Здесь ее быть не может. Мне нужно поискать в спальнях.

— А вы не можете попросить об этом слуг? — небрежно бросила леди Джиневра.

— Если вор кто-то из них, то другие наверняка его прикроют, — пояснил я ей. — Вы сможете задержать семейство Риколетти внизу вечером, после ужина? Тогда я смог бы обыскать их комнаты.

— Вы действительно считаете, что это они? Вот здорово! — хихикнула леди Джиневра. — Меня всегда интересовало, чем Риколетти так привязал к себе папу.

— Джиневра, тебе пора одеваться к ужину! — прервала нас леди Даксбари.

Она окинула меня строгим взглядом, припасенным для чьих-то юных сыновей, которые будут флиртовать с ее дочерью, чтобы потом исчезнуть. Профессор и миссис Мортон чопорно сидели с чашками чая в руках, а мистер Дарвин в это время беседовал с лордом Даксбари. Ривз бросил на меня такой же испепеляющий взгляд, что и его хозяйка.

— Берег чист, мистер Холмс. Наверное, теперь вы можете осмотреть верхний этаж, прежде чем наши гости разойдутся, чтобы одеться к ужину, — пробормотал он.

Похоже, момент был как нельзя более подходящий. Я воспользовался временным затишьем и устремился к главной лестнице, чтобы начать поиски. Наверху все спальни были расположены в ряд: комнаты мужчин справа от лестницы, а женщин — слева. Пространство между ними было занято огромным куполом.

Меня вполне можно было обвинить в незаконном проникновении. Я толкнул первую же дверь, это оказалась спальня самого лорда Даксбари. Но здесь меня встретил лакей лорда; нахмурившись, он заявил, что его светлость не станет прятать свои собственные драгоценности.

Следующую комнату занимал лорд Сильвестр. Я почувствовал сильный запах его средства для волос, смешанный с каким-то другим неприятным запахом, который я не мог определить, но только я начал осматривать туалетный столик, как в коридоре послышались шаги, те же, что так озадачили меня утром. Я прислушался, затем выглянул в коридор, но все двери были закрыты. Звук шагов поднимающихся по лестнице людей заставил меня выйти из комнаты лорда Сильвестра. В коридоре я встретил лорда Даксбари и его почтенных гостей.

— А, Холмс! Джентльмены, это тот молодой человек, о котором я вам говорил, студент Другого заведения.

Я поклонился как можно почтительнее и выдавил слабую улыбку. Я чувствовал себя как ребенок, уличенный в воровстве конфет. Уже потеряв надежду, я вернулся в свою комнату, но здесь меня поджидал Ривз.

— Я так полагаю, у вас ничего не получилось, — злобно произнес дворецкий. — Вам была предоставлена полная свобода действий, мистер Холмс. Мы ожидали от вас большего.

— Я не могу продолжать, — запротестовал я.

— Наблюдение и логические выводы, — напомнил мне Ривз. — Вот метод, мистер Холмс. — С этими словами он удалился.

Замечательно! Я постарался вспомнить, что я видел, чтобы сделать из этого какие-то выводы. Риколетти здесь здорово устроился, это правда, но нельзя упрятать человека за решетку только за то, что он нашел привлекательное гнездышко. Миссис Риколетти была вульгарной особой, но как можно посадить на скамью подсудимых женщину за то, что она вульгарна? Тогда половина женщин Лондона и большинство провинциалок были бы обвинены судом Олд-Бейли. Лорд Сильвестр тоже не подарок, но ведь он сын графа, а значит, неприкосновенен.

Я спустился к ужину, обдумывая эти факты, обещая себе учитывать все нюансы и подозрительное поведение. Увы, мои благие намерения вылетели в трубу. Не только потому, что гостями были два джентльмена из Кембриджа, а в придачу и миссис Мортон; на ужине также присутствовала половина местного дворянства, приглашенного семейством Даксбари. Меня посадили рядом с леди Джиневрой, у которой, как у дочери хозяев, это еще не был официальный выход в свет, поэтому она сидела в конце стола. Риколетти сидел ближе к центру стола и беседовал с гостями об искусстве, миссис Риколетти тоже сидела где-то посредине, и меня отделяли от наиболее вероятных подозреваемых куча тарелок и огромные вазы с поздними розами.

Как бы то ни было, следовало придерживаться правил этикета. Риколетти был на виду, и я должен признать, что создавалось впечатление, будто он знал о чем говорил, когда обсуждал старых мастеров. Меня особо заинтересовали химические теории джентльменов из Кембриджа, поэтому я чуть не подскочил от резкого «гм!» Пемберти.

— А… с вашего позволения… — заикаясь, произнес я и неуверенной походкой вышел из столовой, а затем поднялся на второй этаж.

Я повернул в женское крыло и пожалел о том, что не мог подключить к поискам леди Джиневру. Увы, неуверенная игра на пианино указывала на то, что она должна заниматься своим делом, а я — своим. Я с опаской вошел в будуар графини в надежде, что здесь меня никто не увидит.

Мне сразу бросилась в глаза шкатулка с драгоценностями на ее туалетном столике. «Отсюда легко можно что-нибудь украсть», — подумал я. Кто бы ни взял эту брошь, он мог решить, что это простая безделушка. На самом виду лежало несколько брошек с крупными камнями.

Следующая комната была отведена жене профессора. Вдруг я услышал шум в коридоре и заскочил в первую попавшуюся дверь.

По запаху я понял, что оказался в комнате миссис Риколетти. Я бы сказал, что здесь просто воняло, а на стул был небрежно брошен корсет от ее вчерашнего наряда. В коридоре послышался ее голос, и я начал спешно искать, где бы мне спрятаться. Шкаф был слишком маленьким. Окно? Закрыто. Ага! Я бросился под кровать.

В комнату вбежала миссис Риколетти. Я слышал, как она мечется по спальне, очевидно, поправляя детали своего туалета. Она сказала что-то по-французски, затем остановилась. Кто-то постучал в дверь.

Я слышал, как она открыла дверь. Потом я увидел косолапые ноги Риколетти и его деревянную трость почти перед самым своим носом. Я внимательно посмотрел на его ботинки со специальной подошвой, и отметил, что каблук весьма странный.

— Она у тебя? — спросила миссис Риколетти.

Он что-то ответил приглушенным голосом. Из того немногого, что мне удалось расслышать, я понял, что он очень раздражен из-за какого-то поступка своей жены.

— Откуда мне было знать, что она такая ценная? Ну, ничего не поделаешь. Этот болван студент снует по дому целый день. Придется подождать, когда ты уедешь в Лондон с остальными… Что это было?

Наверное, такое случается с каждым. Вы находитесь в неположенном месте, в то время как все считают, что вы в каком-то другом месте. Жизненно важно вести себя абсолютно тихо. И тут у вас начинает чесаться нос.

Со мной это и произошло. Я почесал его первым попавшимся под руку предметом, которым оказалась туфля на высоком каблуке, насквозь пропитанная характерным запахом миссис Риколетти. Из-за этого запаха, да еще из-за пыли произошло неизбежное. Я чихнул.

В комнате началась суматоха. Миссис Риколетти наклонилась, вывалив еще больше своих прелестей, и вытащила меня из-под кровати. Риколетти схватил меня за ворот и прорычал мне в ухо какое-то итальянское проклятие, в то время как миссис Риколетти пронзительно визжала, заявляя о своей невиновности на неподобающем женщине французском. На шум пришли люди. В дверях показались леди Даксбари и лорд Сильвестр, а за ними два господина и миссис Мортон; граф выглядывал из-за всей этой толпы, а вдали, словно памятник, маячил Ривз.

— Что здесь происходит? — выкрикнула леди Даксбари.

— Ах, этот страстный юноша! — Миссис Риколетти заключила меня в объятия. — Ну, красавчик, coma mia,^[887] что же ты? Гебе нужно было подождать, пока все стихнет! — И она поцеловала меня в губы, прежде чем я успел увернуться.

Лорд Даксбари вырвал меня из ее объятий и вытащил в коридор до того, как Риколетти вызвал меня на дуэль или что там полагается делать итальянцу со студентом, который был обнаружен в спальне его жены. Что касается Пемберти, то он смотрел на меня со страхом и отвращением, а я тем временем пытался стереть со своего лица помаду этой мерзкой женщины.

Именно тогда я начал выстраивать в одну цепочку события, произошедшие во дворце Даксбари. Меня отвели в гостиную, где местному дворянству поведали о том, как бесстыдно я повел себя — вторгся в комнату миссис Риколетти. Я вызвал всеобщее веселье и почувствовал, как горят мои щеки от такого унижения. Наверняка я войду в историю дворца Даксбари как «парень, которого обнаружили под кроватью». Забившись в угол гостиной, я, свирепея, стал оценивать ситуацию. В это время подали чай, и вечер продолжился.

Когда ушли все местные гости, я осмелился выйти из своего убежища и попытался объяснить свой вопиющий поступок недостатком воспитания.

— Лорд Даксбари, леди Даксбари… Позвольте, я объясню свое сегодняшнее поведение, — обратился я к ним.

Лорд Даксбари ухмыльнулся.

— Я просто жажду услышать это, мой мальчик.

Я посмотрел на Пемберти и глубоко вздохнул.

— Мой друг, лорд Пемберти, попросил меня приехать сюда, как вам стало известно прошлым вечером, чтобы расследовать загадочные исчезновения ювелирных украшений в этом доме. У меня были свои предположения, и я как раз собирался обосновать их, когда, гм, мне помешали.

— В комнате моей жены? — прорычал Риколетти.

— Да… Я искал там ювелирное украшение, а именно брошь Принни, — сказал я.

— И вы осмелились предположить, что она может быть спрятана там? — Риколетти поднялся и, опираясь на свою палку, направился ко мне.

Мне кажется, если бы у него была перчатка, он швырнул бы ее мне в лицо.

Я отскочил назад, и этот человек не удержался на своих кривых ногах и упал на колени, выронив трость. Я схватил эту трость (у нее был оловянный наконечник) и с ее помощью отсоединил подошву от его ботинка. Там оказалась полость, в которой виднелся какой-то блестящий предмет.

Пемберти достал его из этого тайника и показал своей матери.

— О… это же брошь Принни! — воскликнула та. — Но, как вы узнали?..

— Наблюдение и логическое умозаключение, — гордо произнес я. — Я обыскал все возможные укромные места. А затем подумал о других. В старом доме могла бы быть тайная панель, но это относительно новое здание не имеет подобных тайников. Мне стало известно из достоверных источников, — я бросил взгляд на Ривза, — что никто из слуг не брал украшения, и это не вызывает сомнения, а если бы они нашли их, то сообщили бы об этом его светлости.

— Украшения были небольшими, дорогими, но не кричащими, за исключением рубиновых запонок, упомянутых лордом Даксбари. Брошь Принни не выносили из дома, следовательно, она должна была еще находиться здесь. А единственными посторонними людьми здесь были Риколетти. Я понимал, что если вор — мистер Риколетти, то у него должен быть сообщник. Наверняка сам он не смог бы попасть в комнату графини, к тому же его неделю здесь не было. Он планировал отдать драгоценности надежному скупщику краденого, чтобы обменять их на наличные деньги, которые разделил бы между собой, своей женой и своим подельником.

— Подельником? — взорвался лорд Даксбари.

— Да, меня осенило, что для выполнения этого плана нужны были три человека. Тот, кто знал, где в этом огромном доме лежат драгоценности; тот, кто мог их украсть, и тот, кто вынес бы их отсюда и передал скупщику краденых вещей. Миссис Риколетти имела доступ в комнаты женщин, к тому же она жила здесь все лето. С другой стороны, мистер Риколетти был гостем лорда Даксбари и часто сопровождал его в Лондон. Остается назвать еще одного из авторов этого грязного плана. Мне очень жаль, леди Даксбари, но ваш брат, лорд Сильвестр Варлей, — главный негодяй во всей этой истории.

— Да как вы смеете! — Лорд Сильвестр вскочил на ноги с наигранной яростью. — Вы вообще знаете, кто я?

— Да, сэр. Как сообщил мне мой брат Майкрофт, который всегда в курсе таких вещей, вы тот, кого подозревают в карточном шулерстве в некоторых лондонских клубах. О ваших карточных долгах стало известно. Вы придумали этот план по ограблению вашей сестры, боясь того, гм, что она будет в ярости, если ей расскажут о ваших грешках. Это ведь именно вы представили мистера Риколетти лорду Даксбари во Франции в начале этого года. Это вы вынудили Риколетти воспользоваться своим увечьем, чтобы переправить маленькие украшения в Лондон, где их можно было бы продать коллекционерам за немалую сумму, которую вы впоследствии могли бы проиграть в карты.

Пронзительные крики лорда Сильвестра сменились раздражающим нытьем:

— Гертруда, почему ты позволяешь ему это?

Леди Даксбари была возмущена, но оставалась неподвижной.

— Сильвестр, ты вор. Ты всегда был вором. Брошь Принни — это последняя капля!

Лорд Даксбари кивнул.

— Отличное объяснение, мистер Холмс. Но… есть ли у вас какие-либо доказательства, которые можно было бы предъявить в суде?

— Только тот факт, что в комнате лорда Сильвестра еще ощущается запах миссис Риколетти, и это доказывает, что она была там, к тому же совсем недавно. А еще этим утром я слышал стук ее туфель на высоком каблуке, он эхом разносился по коридору. Комната мистера Риколетти находится напротив моей, но звук шагов доносился со стороны комнаты лорда Сильвестра.

Граф хмыкнул.

— Это все еще не доказывает вины миссис Риколетти, — сказал он.

— Предлагаю вам изучить бриллианты, которыми украшено золотисто-красное платье миссис Риколетти, — сказал я. — Между ними пришиты рубиновые запонки. Вы же сами сказали, что не носите их, и они могли оказаться на этом платье, только если их взял человек, которому было о них известно. Мистер Риколетти вряд ли мог видеть их во Франции, но миссис Риколетти была здесь, в резиденции, и тесно общалась с лордом Сильвестром.

Теперь леди Даксбари встала, ее глаза яростно сверкали.

— Сильвестр, ты перешел все границы! — заявила она. — Убирайся вместе со своей… своей любовницей из этого дома, сейчас же!

Лорд Сильвестр съежился и посмотрел на миссис Риколетти. Но она не собиралась его выгораживать. Оба Риколетти готовы были пронзить отравленным кинжалом своего бывшего союзника.

— Предлагаю послать за полицией, — неуверенно произнес мистер Дарвин.

Все семейство Даксбари посмотрело на двух джентльменов из Кембриджа. Они совсем забыли, что их маленькая семейная драма разыгрывалась перед зрителями.

Леди Даксбари нахмурила брови.

— Этого не будет. Моей дочери скоро выходить в свет! Этот скандал может ей навредить!

Лорд Даксбари взглянул на своих гостей.

— Уверен, джентльмены, что вы сохраните в тайне это досадное семейное происшествие. Понимаете ли, я купил несколько картин для королевской коллекции по совету Риколетти. Мне будет очень неловко, если эта история дойдет до ушей некоторых особ во Дворце.

— Но… — Мистер Дарвин был явно озадачен. — Но вы же не можете позволить бежать этим преступникам!

Леди Даксбари сердито посмотрела на своего брата:

— Завтра же я намерена отправить Сильвестра в замок Саррей. Отец решит, что с ним делать.

По лицу лорда Сильвестра было видно, что он предпочел бы оказаться в суде Олд-Бейли, чем испытать на себе гнев графа Саррея.

Неожиданно Пемберти осознал еще кое-что.

— Послушайте, я не могу вернуться в колледж с тем, кто обнаружил, что мой дядя — вор. Представляю, как я сижу напротив него в холле…

— Вот как, Попей! Ты думаешь, я жажду сидеть на службе в капелле рядом с тем, кто видел, как эта противная женщина поцеловала меня и назвала красавчиком?

Профессор Мортон понимающе улыбнулся.

— Лорд Даксбари, вы всегда были благосклонны к нашему колледжу, — сказал он. — Может быть, воздух на реке Кэм окажется более полезным для нашего юного друга, чем тот, что на берегах Темзы, а Бридж более близок ему по духу, чем Форд, а?

Я поклонился как можно грациознее.

— Предлагаю вам решить самому, сэр, — сказал я лорду Даксбари.

— Тогда я предлагаю вам отправиться спать, мистер Холмс, в вашу комнату. Это был очень насыщенный вечер, правда? А завтра вы сможете в сопровождении этих двух джентльменов отправиться в Кембридж, чтобы успеть к началу занятий.

Я оставил взрослых решать судьбу четы Риколетти и лорда Сильвестра и, как провинившийся школьник, ушел в свою комнату. Ривз вскоре вошел ко мне с довольной улыбкой.

— Что будет с Риколетти? — спросил я.

— Они уже собирают свои вещи. Один из наших лакеев отвезет их к поезду, потом они уедут во Францию. Вы отлично поработали, юноша, и мы не будем ждать от вас поклонов. А вам не мешало бы развивать свои способности, мистер Холмс. У вас они есть.

— Так все и закончилось, — сказал Холмс, докурив свою трубку и вытряхивая пепел в камин. — Риколетти и его противная жена уехали во Францию, а лорд Сильвестр был изгнан из всех клубов и вынужден был уехать в Америку, где кое-как выкручивался, пока не окрутил дочь миллионера и она не вышла за него замуж. Попей Пемберти вернулся в Оксфорд, а я прослушал отличный курс в колледже Гонвиль-энд-Киз, что мне впоследствии очень пригодилось. Леди Джиневра сейчас леди Джиневра Ившам и когда-нибудь станет герцогиней Малби. Граф не оставлял службу до самой своей смерти, случившейся вследствие воспаления легких после его визита в Балморал в прошлом году. Теперь Попей — граф в четвертом поколении, он и прислал мне приглашение, как я думаю, с единственной целью: рассказать всем за ужином историю о том, как меня обнаружили под кроватью этой противной женщины.

— Но почему вы постоянно называете эту женщину противной? — спросил я. — Вульгарная, определенно… но «противная»?

Лицо Холмса стало каменным.

— Она умышленно опозорила меня перед всей честной компанией, считая, что это не позволит мне выполнить поставленную передо мной задачу. Она убедила своего мужа, который до этого был настолько честным человеком, насколько таковым может быть торговец произведениями искусства, стать соучастником вора, который к тому же был ее любовником. Думаю, это весьма противно.

— Ну ладно, — сказал я, насытившись лепешками, которые запивал чаем. Теперь я готов был выйти на ужасный ноябрьский ветер. — Вы все же извлекли тогда из всего этого кое-какую пользу.

— Это точно, — согласился Холмс и улыбнулся, что бывало нечасто. — Я получил хороший урок, какого мне не преподали бы ни в Оксфорде, ни в Кембридже. И если кто спросит меня, что подтолкнуло меня податься в детективы, я вынужден буду ответить: «Это сделал дворецкий».

Гигантская крыса с Суматры «Пола Вольски» (приписывается Г. Ф. Лавкрафту)

Г. Ф. Лавкрафт (1890–1937) был самым признанным из американских авторов, пишущих в жанре ужасов, после Эдгара Алана По. Автор нескольких мистических книг, включая такие классические произведения, как «Крысы в стенах» и «Музыка Эриха Цанна», Г. Ф. Л. был одним из самых популярных авторов сборника «Странные рассказы». Издательство книг фэнтези «Архам хауз», округ Сок штата Висконсин, было специально основано, чтобы издавать работы Лавкрафта. Сложно представить, чтобы кто-то другой, кроме Г. Ф. Л., мог написать «Гигантскую крысу с Суматры». Это приключение, к которому отлично подходит изречение Холмса о том, что если вы исключите невозможное, то все, что останется, даже самое невероятное, и будет истиной. Тем не менее, прежде чем посчитать этот рассказ о грызуне сомнительным, вспомните, что великий сыщик как-то сказал, что это «история, к которой мир еще не готов…» — Дж. А. Ф.

* * *

Сырой мартовский туман накрыл Лондон будто саваном, вуалируя лабиринты древних улиц, обволакивая, как облаком, дворы и площади, придавая прочной каменной кладке причудливый, иллюзорный вид. Бейкер-стрит была погружена в мерзкий желтый туман, сквозь который едва виднелись газовые лампы, похожие на злобный глаз циклопа из кошмарных снов. От этой картины у меня появилось какое-то странное мрачное предчувствие, граничащее с ужасом. Это мимолетное чувство, возможно, было вызвано внушающим страх космическим пространством, давящим своими масштабами на хилые защитные барьеры человеческого понимания. Представление человека, едва охватывающее крошечную сферу своего собственного существования, скорее мешает, чем помогает усваивать новую информацию, но так и предполагалось, так и должно быть. И даже один незатуманенный проблеск страшной реальности, несомненно, способен потрясти даже самого уверенного человека.

Мое настроение не улучшилось, когда я подошел к дому 221-Б, ведь я опасался того, что могу найти там. Успешно завершив дело о неосторожном архиепископе, что было не так давно, Шерлок Холмс лишился жизненно необходимого ему стимулирования мозга. Уже несколько дней мой друг апатично лежал и молчал, погруженный в глубочайшую депрессию; он почти не вставал с дивана. Насколько мне было известно, он не обратился за утешением к шприцу и кокаину, и мне оставалось лишь молиться, чтобы этого не произошло, потому что я не мог спокойно смотреть, как он сам разрушает свои уникальные умственные способности, которыми наделила его природа.

Я вошел в нашу квартиру, и мне в нос сразу же ударил сильный запах каких-то химикатов. Диван был пуст. Шерлок Холмс сидел за сосновым столом, на котором в беспорядке лежала всякая всячина. Я не знал, что он там исследует, но сразу же заметил, что его лицо выражало столь характерную для него увлеченность. Он поприветствовал меня, небрежно махнув рукой, и снова с головой ушел в созерцание флаконов и реторт, стоявших перед ним. Я был так рад, что мой друг вернулся в свое нормальное состояние, что не рискнул в этот момент расспрашивать его, чтобы не портить ему удовольствие. Усевшись на диван, я вскоре погрузился в неприятные размышления. Не знаю, сколько я так просидел, пока голос Холмса не вывел меня из оцепенения.

— Ладно вам, Ватсон, двадцать пять гиней — не такая уж невозможная сумма.

Я с изумлением посмотрел на него, потому что предметом моих размышлений действительно были двадцать пять гиней.

— Это обоснованная цена ввиду раритета этого труда и потенциальной ценности содержимого. — Холмс говорил с присущей ему отрешенностью и тем не менее не смог скрыть своего удовлетворения моим изумленным видом. Несмотря на то, что он предпочел бы считать себя интеллектуалом, безупречно работающей счетной машиной, лишенной эмоций, мой друг был отнюдь не лишен человеческого тщеславия.

— На какой труд вы намекаете? — спросил я, тщетно надеясь его смутить.

— На жуткий шедевр Людвига Принна «Мистерии червя», — без колебаний ответил он. — Вы долго и настойчиво старались сбить цену Чарнвуда, но старик настоял на двадцати пяти гинеях.

Я еще больше изумился.

— В самом деле, Холмс, в более легковерные времена демонстрация такой прозорливости могла бы привести вас на кол.

— Нонсенс, мой дорогой доктор! Это просто наблюдение. Несколько минут назад вы вошли с каким-то свертком, размер и форма которого свидетельствовали о недавней покупке книги. Свежая грязь на ваших туфлях и мокрое пальто означают, что вы шли домой пешком. На пути к нашему дому есть два книжных магазина, и только магазин Чарнвуда на Мэрилебон-роуд еще открыт в это время. Этот магазин специализируется на антикварных, очень редких книгах. А не так давно, Ватсон, вы озвучили свою теорию, что некоторые древние труды по оккультизму, кладезь позабытых и запретных знаний, хранят рецепты мощных тонизирующих средств, неизвестных современной медицине. Среди всякого непотребства, оскверняющего страницы «Некрономикона» Абдула Альхазреда, а также среди печально известных «Мифов вампиров» Конта д’Эрле или в этом ужасном «Летающем во тьме», возможно, удастся обнаружить состав средства от воспаления мозга, по крайней мере, вы это допускаете. Однако у Альхазреда нет лекарства от вашего безнадежного оптимизма.

— Есть причина полагать… — немного раздраженно начал я.

— Я готов допустить вероятную возможность, — невозмутимо перебил он меня и продолжил излагать свои умозаключения. — Из упомянутых мною работ две — «Некрономикон» и «Летающий во тьме» — фактически недоступны. «Мифы вампиров», даже если бы и имелись в наличии, то за них, несомненно, заломили бы ту еще цену. Из всего этого я сделал вывод, что речь идет о «Мистерии червя».

— Абсолютно верно, но это не объясняет…

— Однако вы не смогли договориться о цене, — вяло продолжил Холмс. — Ваш хмурый и озабоченный вид наводит на мысль, что вы безуспешно пытаетесь радоваться этому приобретению. За последнюю четверть часа вы дважды доставали из кармана кошелек, рассматривали, глубоко вздыхали и снова его убирали. Ясно, что причина вашей неуверенности из области финансов. Вы вполне можете заплатить целых двадцать пять гиней за труд, который считаете полезным в профессиональном отношении, но не более. Стоимость этой гротескной книги Принна могла превышать двадцать гиней, но не намного, иначе вы сразу перестали бы о ней думать. Обычно наценка Чарнвуда на первые издания составляет пять гиней. Более чем вероятно, что за книгу, о которой мы говорим, он запросил двадцать пять.

— Все правильно, до мельчайших деталей, — признал я. — Браво, Холмс! Как всегда, когда вы объясняете ваши рассуждения, все кажется очень понятным, даже очевидным.

— Как скучно! Мне нужно бояться полного застоя, когда нельзя занять свой мозг ничем стоящим. К счастью, потенциально более интересное дело не заставило себя ждать. — Он нашел среди беспорядочно сваленных на столе предметов какой-то листок. — Эту записку принесли несколько часов назад. Что скажете о ней, Ватсон?

«Вот, — подумал я, — и причина резкого улучшения настроения моего друга». Взяв листок, я прочел:

«Дорогой мистер Холмс.

Мне необходимо проконсультироваться с Вами по весьма неотложному делу. Не будет преувеличением сказать, что пострадают невинные люди, если пропавшая особа вскоре не отыщется. Мои собственные попытки сделать это не увенчались успехом. Об этом узнали, и боюсь, что времени совсем не осталось. О Вас ходит такая светлая слава, что я могу довериться вашим способностям. Поэтому я позвоню в вашу дверь сегодня вечером, в половине восьмого. Надеюсь, что вы будете ко мне благосклонны и примете меня.

С уважением, А. Б.»

— Своеобразно! — Я вернул записку Холмсу.

— Весьма. Но о чем это вам говорит?

— Почти ни о чем, — признался я. — Автор, будь то мужчина или женщина, чрезвычайно обеспокоен…

— Будьте уверены, это мужчина, — заверил меня Холмс.

— Откуда вы это узнали?

— Обратите внимание на решительные нажимы, то, с какой силой написаны буквы и какое внимание уделено пунктуации. Рука мужчины, это однозначно.

— Имеющего какое-никакое образование… — я сделал попытку внести свою лепту.

— Отлично, Ватсон. Вы проявляете такие дедуктивные способности, что кажетесь не таким уж безнадежным. А теперь оправдайте мое доверие. Где он учился?

— Не стану же я угадывать! — озадаченно произнес я.

— Хорошо. Не нужно гадать, это отвратительная привычка. Обратите внимание на некоторые выражения. «Светлая слава» или, того хуже, «благосклонны». Тон этой записки несколько экстравагантен, здесь дали волю чувствам. Отправитель явно американец. Несмотря на стилистическое несовершенство, грамотность свидетельствует о том, что он житель относительно цивилизованного восточного побережья этой страны.

— Скоро мы это узнаем. Сейчас половина восьмого.

Раздался стук в дверь и вошла наша хозяйка.

— С вами желает встретиться какая-то женщина, — сообщила она моему приятелю.

Я подавил улыбку.

— Проведите ее сюда. — Шерлок Холмс не выказал никаких признаков разочарования.

Миссис Хадсон удалилась. Через минуту в комнату вошла женщина. «А. Б.» оказалась необычайно высокой, худой и костлявой, ее рост бросался в глаза, даже несмотря на сутулые плечи. На ней был простой темный наряд, неказистые туфли; руки были в перчатках. В руках у нее ничего не было. Что касается ее лица, то сложно было сказать что-либо определенное. Широкополая шляпа с густой вуалью почти полностью скрывала и лицо, и волосы. Мне показалось, что даме было лет сорок, но основывался я большей частью на интуиции, потому что видимых доказательств этого не было.

Присаживаясь на предложенный Холмсом стул, она произнесла низким, немного хриплым голосом, таким же непримечательным, как и ее одежда:

— Вы так добры, мистер Холмс, что приняли меня сразу же, да еще и в такое время. Я ценю такую любезность.

— Ваша записка вызвала у меня интерес, — оживленно отозвался Холмс. — Поскольку вы подчеркнули срочность этого дела, я бы посоветовал вам представиться и перейти без промедления к фактам. — Лицо за вуалью на секунду повернулось ко мне, и он добавил: — Вы можете свободно говорить при докторе Ватсоне.

— Для всех будет лучше, — начала А. Б., — если я не стану называть своего имени. Это обезопасит не только вас, но и меня. Теперь несколько фактов. Я работаю с профессором Сефтоном Таллиардом, он руководит кафедрой антропологии в университете Брауна, что в Провиденсе, штат Род-Айленд. Несколько месяцев назад профессор Таллиард пропал. У него есть жестокие враги, его жизнь в большой опасности, и у него, однозначно, не было иного выбора, кроме как бежать из Соединенных Штатов. Есть причины полагать, что он прячется в Лондоне. Мне крайне важно найти его, потому что я обладаю определенной информацией, которая может сохранить жизнь ему и его оставшимся в живых коллегам. Однако мне, приезжей, в этом городе сложно его найти. Мистер Холмс, это дело чрезвычайной важности. Вы поможете?

— Ни в коем случае, — к моему удивлению ответил Холмс — мне казалось, что это необычное дело его заинтересовало.

— Умоляю вас…

— Не утруждайте себя. Бесполезно полагать, что я захочу иметь дело с клиентом, не желающим открывать истинные факты по своему же делу. Ко всему прочему, как вы можете доверять частному сыщику, позволившему одурачить себя такой непрофессиональной игрой?

Едкое замечание моего друга поставило меня в тупик, а посетительница, похоже, совсем не смутилась.

— Вы справедливо упрекаете меня. Мистер Холмс, прошу вас, простите мне неудавшийся обман, это сделано из чувства самосохранения. — Так называемая А. Б. сняла широкополую шляпу, вуаль и парик, открывая мужское лицо: угловатое, с вытянутой челюстью, высокими бровями и огромными глазами, в которых читалась обеспокоенность. Был в этом лице, в его бледности и монашеском аскетизме некий намек на давнюю, возможно, врожденную, очевидную неврастению. Когда он снова заговорил, уже обычным мужским голосом, сразу стал заметен американский акцент.

— Все сказанное мной — чистая правда, хотя мне было нелегко отважиться признать это. Сейчас я вам все расскажу, ничего не утаивая. Однако предупреждаю: эта история сенсационная и вполне может вызвать у вас недоверие.

Холмс склонил голову, его лицо с ястребиными чертами приняло чрезвычайно сосредоточенный вид.

— Меня зовут, — начал посетитель, — Август Белкнап. Я профессор, вернее был профессором антропологии в университете Брауна. В прошлом году несколько моих коллег — пять человек, включая профессора Таллиарда, — решили посвятить свои летние каникулы всестороннему изучению одной страны. Хотя специализация у участников экспедиции разная, нашу группу объединял общий интерес — религиозные обряды первобытных народов. Достойный внимания материал можно было найти во многих отдаленных районах. Тем не менее, мы были единодушны в том, что древние мистерии, причем весьма необычные, все еще можно наблюдать на острове Суматра.

Наш отпуск совпал с сезоном засухи в Ост-Индии. Мы приехали туда в июне, и поначалу нам показалось, что это девственная сказочная страна, где тропические леса разрослись чуть ли не до береговой линии; там были густые заросли бамбука, гигантских папоротников и повсюду изобилие удивительных цветов. Понятно, что это было первое впечатление. Со временем такая буйная растительность, насыщенный ароматами воздух, яркие краски, контрастность света и тени — крайность во всем — становились все более тягостными, даже невыносимыми. Но это чувство появилось не сразу.

У нас было мало времени. Разместившись в просторном, крытом тростником доме из нескольких комнат, который мы вынуждены были выкупить у владельца (местные жители понятия не имеют об аренде), мы приступили к работе.

Первые наши попытки не увенчались успехом. Жители долины, невысокие темнокожие малайцы, были миролюбивы и довольно любезны, они ничего не имели против присутствия иностранцев на их территории. Они были экономны и трудолюбивы, скромны и со всем соглашались, вернее никогда не возражали. Большинство из них были магометане, а поэтому не представляли для нас загадки в плане антропологии, а ведь мы так далеко забрались именно ради таких загадок.

Однако вскоре мы услышали более обнадеживающую информацию. Жители тихоокеанских долин с каким-то детским восторгом рассказывали отвратительные истории о даяках, горных малайцах, которые, как все здесь считали, занимались магией, верили в духов и охотились за головами своих врагов. Вначале я не придал значения этой информации, сочтя ее фантастическим преувеличением или выдумкой для запугивания легковерных чужестранцев. Тем не менее Сефтон Таллиард, чьи знания об этом народе и его традициях были гораздо полнее моих, убедил меня в обратном. Несколько племен даяков, как он сказал, верили, что сохранить голову врага означает поработить дух умершего. Голландские власти запретили охоту за головами, но эта практика продолжается, даже в наши дни можно было стать свидетелем магических церемоний обезглавливания.

Никто из нашей группы, я полагаю, не испытывал никакого желания стать свидетелем подобного ритуала. Более того, рассказы приютивших нас людей вызывали тайное возмущение у всех нас. Неприязнь к горным малайцам обострилась, когда мы узнали об одном особо жестоком племени, у некоторых членов которого, по рассказам, были голубые глаза, унаследованные от европейских предков. Эти нечистокровные даяки, название племени которых переводится как «верные», были не просто дикими, они жили в пещерах в лесах, расположенных на возвышенности, существовали только за счет охоты и съедобных растений, собранных женщинами, а также всего того, что могли украсть. Они наводили ужас на соседние племена своей ненасытностью, искусством магии и необузданной жестокостью. «Верные», как считается, поклоняются наводящему ужас божеству Ур-Аллазоту Безжалостному, предводителю злых духов.

Не стану утомлять вас, мистер Холмс, перечислением наших исследовательских приемов. Достаточно сказать, что в конце концов нам удалось нанять проводника, который, соблазнившись обещанным щедрым вознаграждением, согласился провести нас через леса к поселению таинственных «верных». Все это происходило в строжайшей секретности, в безоблачную, но и безлунную ночь — в такие ночи, как оказалось, обычно совершались ритуалы племени. Ни уговоры, ни угрозы не убедили нашего проводника преодолеть оставшуюся четверть мили до конечного пункта, поэтому нам пришлось пройти это расстояние без сопровождения. Вскоре выяснилось, что этот плут нам был уже и не нужен, потому что малиновые отсветы обрядовых костров и все громче звучащие голоса «верных» помогли нам выйти прямо к цели.

Потом донеслись звуки музыки — тонкие, даже пронзительные голоса дьявольских флейт — они были совершенно незнакомыми, какими-то неописуемо непристойными, так что у меня до сих пор внутри все содрогается, когда я их вспоминаю. Именно тогда, в озаренном красным светом лесу Суматры, у меня возникло дурное предчувствие, и я остановился, дрожа всем телом. Я заметил, что так же колеблется и дрожит молодой ассистент профессора Зебулон Лофтус. Такая слабость вызвала гнев нашего руководителя, уверенного в себе и смелого человека. Молчание Таллиарда было красноречивее его слов, поэтому мы с Лофтусом пошли дальше.

Через минуту мы уже стояли на краю большой поляны, скрываясь в тени тропических зарослей. Как же мне описать открывшуюся нам сцену? — Белкнап судорожно сцепил руки. — Словами, может, и можно описать материальную реальность, но они никогда не передадут ощущение проникающего повсюду зла, тот невыразимый ужас, которым был пропитан жаркий воздух, непреодолимое давление невидимой, но огромной злобы, покушающейся на нашу хрупкую оболочку. Поэтому я ограничусь лишь изложением фактов, но ничего не приукрашивая.

Холмс с умным видом кивнул.

— Поляна перед нами, — продолжил наш посетитель, — была почти круглая, частично огороженная бамбуковыми кольями, на каждый из которых была насажена человеческая голова. Все головы были с копной длинных черных волос, шевелящихся при малейшем дуновении ветра. На их лицах застыло выражение неописуемого ужаса. В мерцающем свете костра эти перекошенные лица казались живыми, на них невозможно было смотреть, и возникало ощущение, что все это множество широко раскрытых глаз следит за скачущими «верными». Здесь собралось несколько десятков человек, и было очевидно, что мы столкнулись со смешанной расой людей, сочетающих худшие черты малайцев и негроидной расы, а стали они такими отвратительными явно вследствие деградации, вызванной примесью европейской крови. Никогда в жизни я не видел людей, чей отталкивающий внешний вид был свидетельством разлагающей их изнутри порочности.

Дикари, абсолютно голые, двигались с криками, пританцовывая, под ужасное звучание этих мерзких флейт. Они танцевали и пели песни на языке, отличающемся от местного диалекта, языке, который, как мне показалось, был древним уже тогда, когда наш мир был еще молод. Это была мимолетная мысль. Я то и дело улавливал имя Ур-Аллазота и понимал, что они взывали к этому чудовищному божеству. Я не сомневался, что олицетворением этого божка была огромная статуя, возвышавшаяся в центре поляны. Чья рука сотворила такую уму непостижимую мерзость, я представить не могу. Для ее создания, бесспорно, было мало примитивных способностей «верных», потому что это каменное изваяние было хоть и невообразимо ужасно, но, однако, мастерски выполнено испорченным гением какого-нибудь извращенного последователя Леонардо. Это зловещее существо из гладкого камня казалось чем-то потусторонним и было просто непостижимо и невыносимо. Глядя на этот невероятный кошмар, я словно прикасался к вечному колдовству, находящемуся вне сферы нашего восприятия, к жуткой грязи, отравляющей весь космос. Идол был низкий и жирный, очень уродливый, он сидел на корточках, каждый изгиб его тела шокировал. Четыре тонкие конечности были изогнуты, усеяны хоботками с шипами на концах. Голова была звериной, с остроконечным хоботом и клыками, выпуклые глаза были сделаны из каких-то отполированных кристаллов, в которых отражались малиновые отблески костра. Длинный чешуйчатый хвост был трижды обернут вокруг тела этого отвратительного существа, которое было хоть и явно не из нашего мира, но странным образом напоминало огромную крысу.

Статуя Ур-Аллазота стояла на черном камне, на котором были высечены любопытные знаки, в него также были врезаны маленькие пластинки из переливающегося вещества. Возле этого пьедестала находилась череда огромных камней, поддерживаемых колодой.

Не буду описывать отвратительные подробности церемонии, которая последовала за этим. Были растерзаны около дюжины чем-то накачанных и находящихся в полуобморочном состоянии жертв, перекатывались головы, струилась кровь. Мне вспоминаются необузданные пляски «верных», дикие улюлюкания, непрекращающиеся резкие звуки адских флейт (звуки, которые будут преследовать меня до самой смерти), но самое ужасное — это то, что в воздухе ощущалась невероятная злоба, — пусть остальное дополнит ваша фантазия. Хотя фантазии не хватит передать ту ужасную реальность, но это, возможно, и к лучшему. Я только отмечу, что меня стошнило, а потом я упал в обморок, прежде чем церемония достигла своей кульминации. Эйба Энгла шатало, Тертиус Кроули повернулся спиной к поляне, а бедный малыш Лофтус упал без чувств. Из нас пятерых только Таллиард оставался невозмутимым, решительным и собранным. Отсветы костра лихорадочно пронзали тьму, в этом свете я увидел, что наш руководитель что-то записывает в дневник, без которого он никуда не ходил. Должен признать, что внешнее спокойствие Таллиарда на фоне ужаса, который мы испытывали, сначала поразило и возмутило меня.

Наконец церемония закончилась. Дикари разошлись, унося окровавленные остатки пира. Костры все еще горели, их румяный свет заливал пустую поляну, участок, окрашенный в алый цвет, головы с широко раскрытыми глазами и безмолвного идола. Лофтус пришел в себя и медленно встал, с изумлением глядя на опустевшую поляну. Энгл сник, Кроули суетился, а я в это время отрешенно смотрел перед собой и больше всего хотел убраться отсюда. Однако Сефтон Таллиард пока не собирался уходить. Бросив быстрый внимательный взгляд вправо и влево, наш руководитель бесстрашно и решительно направился вперед и не остановился, пока не дошел до статуи Ур-Аллазота. Там он, к моему изумлению, продолжил зарисовывать статую, с похвальной точностью воспроизводя мельчайшие детали.

Гордость не позволила мне показать свой страх. Поборов отвращение, я подошел к профессору Таллиарду, вытащил из кармана бумагу и карандаш и быстро скопировал несколько высеченных на камне знаков. Пока я занимался этим, Энгл подошел снять мерки, а Кроули занялся изучением оставшихся голов. Лишь бедняга Лофтус ничего не делал; съежившись, он сидел на земле на краю поляны.

Вскоре мы закончили свою работу. Я еле сдерживал порыв уйти отсюда, но Таллиард не двигался, он с интересом разглядывал маленькую пластинку, вынутую им из пьедестала статуи. Такое безрассудство поразило меня, но с нашим диктатором невозможно было спорить, и я даже не пытался. Он сунул пластинку между страниц своего дневника, который потом положил в карман, и только тогда, к моему непередаваемому облегчению, дал команду отправляться в обратный путь.

Мы поспешили покинуть поляну, спотыкаясь в темноте, и вернулись на то место, где оставили нашего проводника. Но парня там не оказалось, и я мысленно проклял этого дезертира. Может быть, он сбежал, так и не получив вознаграждения, а, может, его постигла страшная участь. Не могу сказать, потому что больше я его не видел.

Я до сих пор не понимаю, как мы нашли дорогу к поселению дружелюбных даяков через этот черный лес. Там мы и провели ночь, полную кошмаров. Утром мы вышли в свой трехдневный поход к деревне в долине, к нашему крытому тростником жилищу, высоко поднятому на сваях. Во время перехода никаких происшествий не случилось, хотя я не мог избавиться от острого, действующего на нервы ощущения, что за нами непрерывно следят. Я решил не придавать этому большого значения, так как ощущение было интуитивным, на уровне подсознания, что знакомо каждому.

Это ощущение усилилось в последующие дни. Как я ни старался переключить внимание на расшифровку высеченных на камне знаков, я не мог ни избавиться от него, ни игнорировать это состояние угнетенности. Только мысль о нашемскором отъезде с острова Суматра поднимала мне настроение.

Мы уже договорились, что грузовое судно «Матильда Бригс» доставит нас до острова Ява. За два дня до отплытия у нас случилась беда. Убили Тертиуса Кроули. Малыш Лофтус обнаружил в темноте его обезглавленное тело и еще долго потом не мог прийти в себя.

Мистер Холмс, доктор Ватсон, в этих изолированных от мира деревнях нет системы правосудия, подобной американской или британской. Спорные вопросы решают в основном местные старейшины и редко передают дела далеким голландским властям. В нашем случае вождь просто выразил свое сожаление, что коварная магия «верных» вновь достигла цели, а также посоветовал незамедлительно предать тело земле, чтобы злые духи не собрались на месте насильственной смерти. Кроули был похоронен на рассвете. Его голову так и не нашли.

Можете представить, какое я испытал облегчение, когда с палубы «Матильды Бригс» наблюдал, как удаляется берег Суматры. Судно направлялось в Джакарту через Малакский пролив. Я надеялся, что морское путешествие успокоит мои расшатанные нервы. Однако на второй день экипаж судна обнаружил в бочке в глубине трюма обезглавленное тело Эйба Энгли. В ходе тщательного обыска корабля нашли безбилетного пассажира, голубые глаза которого явно свидетельствовали о его принадлежности к нечистокровному племени «верных». Допрос оказался бесполезным, так как обвиняемый не понимал никакого языка, кроме родного примитивного диалекта. Звуки слетали с его губ непрерывным ядовитым потоком. Казалось, он абсолютно ничего не боится, а злобные искры в его глазах вызывали омерзение.

Устав выслушивать непонятное, похожее на брань бормотание, капитан отдал приказ закрыть подозреваемого в кладовке в трюме. Заточение отнюдь не усмирило дерзкого даяка, его голос продолжал доноситься из кладовки, а вскоре всем на корабле стали слышны его жуткие песнопения.

Энгла похоронили в море. Его голова так и не была найдена. Во время погребальной церемонии капитан старался громким чтением псалмов заглушить злобные песнопения, доносившиеся снизу, но сердца всех слушателей сжимались от такого богохульства, учиненного дикарем. Выжившие члены нашей группы понимали, что он выкрикивает, — это было то же самое заклинание, обращенное к Ур-Аллазоту, что мы слышали в горах на поляне той ночью, когда проходила эта ужасная церемония «верных». Вопли заключенного так и не прекратились, мы должны были слушать их еще несколько часов. Многие члены команды «Матильды Бригс» говорили, что нужно заткнуть кляпом рот неугомонному даяку или даже перерезать ему горло, но никто не решился перейти от угроз к действиям. Мне кажется, моряки боялись своего пленника, и понятно почему.

Корабль быстро продвигался на юго-восток, в направлении острова Ява. Голос заключенного так и не стал тише, и это угнетало всех на корабле, за исключением Сефтона Таллиарда, чьи нервы, казалось, могли выдержать все. Ночью, когда мы подошли к заливу Джакарты, я ушел к себе, и последнее воспоминание, которое я унес с собой в мой сон, был голос заключенного, в котором появились новые, ликующие нотки.

На рассвете меня разбудил какой-то шум. Наверху послышались громкие шаги, потом сигнал тревоги и дикие вопли людей. Крики ужаса пронзали пространство вокруг, но и сквозь них я слышал охрипший злобный триумфальный голос пленного даяка, взывающего к Ур-Аллазоту.

Я встал со своей койки и поднялся на палубу. Но прежде чем я оказался там, «Матильду Бригс» сотрясло от сильного удара. Этот толчок сбросил меня с лестницы, я упал, сильно ударившись головой о пол, и отключился на некоторое время.

Когда я пришел в себя, было уже утро. Все тело болело, я лежал в шлюпке «Матильды Бригс» вместе с Таллиардом, Лофтусом и полудюжиной матросов. Не было видно ни корабля, ни других членов экипажа. Было ясно, что шлюпку отнесло к середине залива Джакарты, но выяснить обстоятельства крушения было невозможно. Таллиард заявил, что ничего не знает, моряки выдвигали совсем невероятные версии, а Зебулон Лофтус, когда его спросили, разразился диким безумным смехом. К моему удивлению, я обнаружил в шлюпке чемодан с моими личными вещами, собранный Таллиардом, больше ни у кого вещей не было. В ответ на мои благодарности наш руководитель только сказал, что нужно было сохранить рисунки, которые я сделал у пьедестала статуи Ур-Аллазота.

Залив Джакарты часто пересекают суда, поэтому мы были спасены через несколько часов. Начавшееся вскоре расследование ярко врезалось в мою память. Официальный вердикт: «Матильда Бригс» налетела на скалу и затонула; это ошибочное заключение я даже не пытался оспорить.

Мы возвратились в Провиденс, где малыш Лофтус, чья психика пошатнулась, был помещен в психиатрическую клинику. В Брауне начался новый учебный год, и я вернулся к работе в надежде обрести былое спокойствие. На какое-то время мне это удалось. Я уже восстановил силы и отважился приступить к расшифровке символов Ур-Аллазота, Таллиард за это время успел объявить всему миру о нашей находке.

Несколько месяцев все шло как обычно, но в декабре мы получили известие, что Зебулон Лофтус сбежал из больницы. Два дня спустя его замерзшее, обезглавленное тело было найдено на лугу в полумиле от клиники. Его голову не нашли.

Приблизительно в это время, — Белкнап не смог сдержать дрожь, — у меня вновь появилось отчетливое ощущение, что за мной следят, хотя я думал, что Ост-Индия осталась в прошлом. Когда я ходил по извилистым улицам Провиденса, меня часто посещали мысли о темных фигурах, охотящихся в полумраке, а однажды я поймал злобный взгляд жутких голубых глаз, следящих за мной. Поделившись этим открытием с Таллиардом однажды холодным зимним вечером, я узнал, что он испытывает тот же страх, что и я. Насколько же сильным был этот страх, если такой выдержанный и высокомерный человек признался в этом. Он даже поговаривал о том, чтобы улететь в Лондон и найти там прибежище. В то время я не верил, что он может сделать это. Но две ночи спустя кто-то забрался в кабинеты Таллиарда и мой. А еще через день Сефтон Таллиард исчез.

Он либо умер, либо улетел в Лондон. Ввиду отсутствия тела я склоняюсь к последнему. Через две недели у меня появилось непреодолимое желание последовать за ним. За несколько недель моя работа со знаками почти не продвинулась. Пиктограммы располагались в странной последовательности, без всякой закономерности, что напоминало бессвязную речь сумасшедшего. Впрочем, в той части света, где мы побывали, это обычное явление. А потом меня осенило: эти знаки составляли ребус, в котором были фонетически изображены слова голландского языка семнадцатого века. Непонятно, почему столь очевидный вывод так долго ускользал от меня. После этого моя задача, как вы можете догадаться, значительно упростилась, и перевод начал быстро продвигаться. В итоге появилось следующее послание. — Закрыв глаза, Белкнап процитировал его по памяти:

«Власть бога Ур-Аллазота да не пребудет вечно и не ослабеет. Любой, кто осквернит его образ, то есть отделит или умалит священные вещества, будет преследоваться до края земли и за ее пределами, даже когда он покинет свое тело и с воплями улетит дальше звезд. И преследования не прекратятся до тех пор, пока не сомкнутся над ним воды мирового океана, над которыми властен Сам Безжалостный и которые есть тело его».

— Улавливаете смысл, мистер Холмс? — Белкнап открыл глаза.

— Конечно. Я как раз и ожидал ребуса, — ответил Холмс. — Что касается всего остального, срочность этого дела несомненна. Поклоняющиеся этому существу, чья природа требует изучения, следили за осквернителями статуи их божества еще с острова Суматры. Ясно, что они не успокоятся, пока не найдут украденную Сефтоном Таллиардом пластинку. Чтобы сохранить свою собственную жизнь, а также жизнь профессора Таллиарда, вам нужно в срочном порядке вернуть украденные детали их, если можно так выразиться, владельцам.

— Я пришел к такому же выводу. Но мои попытки найти Таллиарда здесь, в Лондоне, не увенчались успехом, а потом я вновь заметил, что за мной следят эти молчаливые люди с голубыми глазами. За последние сорок восемь часов они подобрались ближе, и я боюсь, что мое время вышло. Вы возьметесь помочь мне, мистер Холмс?

— Вне всяких сомнений. Однако есть одна деталь, которую для начала нужно выяснить, вернее, узнать жизненно важную информацию, которую, очевидно, утаивает ваш коллега, что, учитывая, как вы его описали, неудивительно. Возможно, все прояснится само собой, когда я найду профессора Таллиарда. Это, как я очень надеюсь, произойдет в течение нескольких часов, если не раньше.

— Но это поразительно, мистер Холмс! — воскликнул наш гость. — Я прочесал весь Лондон за эти недели и нигде не нашел ни малейшего признака его пребывания.

— У меня есть определенные ресурсы, которые вряд ли доступны иногороднему человеку, — добродушно пояснил Холмс. — А теперь, профессор Белкнап, ответьте еще на один важный вопрос. За вами следили до Бейкер-стрит этим вечером?

— Думаю, да. — Белкнап вздрогнул. — Да, я не сомневаюсь в этом.

— Замечательно! — к моему изумлению воскликнул Холмс.

Я не мог понять, чему радуется мой друг, да и посетитель был сбит с толку.

— Я должен оставить вас на некоторое время, — внезапно сказал Холмс своему клиенту. — Вернусь через полчаса.

Он вышел без дальнейших объяснений, оставив меня наедине с Августом Белкнапом, который, не зная об эксцентричности моего друга-гения, пребывал в недоумении.

Это были, наверное, самые долгие полчаса в моей жизни. Бедняга Белкнап, расстроенный и весь на нервах, даже не пытался показать, что ему интересны рассказы об афганской кампании, которыми я старался развлечь его; он вздрагивал от малейшего неожиданного звука. Через некоторое время беседа затихла, повисло неловкое молчание. Когда часы пробили девять, к моему невыразимому облегчению, появился Шерлок Холмс.

— Аппарат приведен в состояние готовности, — объявил Холмс. — Осталось только запустить механизм. Для этого, профессор, я должен одолжить у вас этот забавный костюм. Мы очень похожи. Моя одежда должна подойти вам, чтобы вы не замерзли этой туманной ночью. Где вы остановились?

Посетитель назвал дом на Флит-стрит.

— Я так полагаю, вы часто меняете место своего пребывания?

— Каждые несколько дней, — подтвердил Белкнап. — Но мне так и не удалось оторваться от них на длительное время.

— После сегодняшней ночи этого уже не нужно будет делать. — Сказав это, Холмс проводил гостя в свою комнату.

Когда они вышли несколько минут спустя, я не мог сдержать возгласа изумления, настолько я был поражен этим перевоплощением. Августа Белкнапа в позаимствованном у Холмса плаще и охотничьей шляпе легко можно было принять за сыщика, если не присматриваться. Сам Холмс в женском наряде, парике и широкополой шляпе с вуалью был неузнаваем.

— Теперь, профессор, — инструктировал Холмс своего клиента, — подождите полчаса после того, как мы с Ватсоном уйдем…

— Что? — воскликнул я.

— …затем возвращайтесь на Флит-стрит и не выходите из дома до завтра. Вы меньшая мишень, и, вероятно, непосредственно вам не угрожает опасность, но все равно не открывайте дверь никому, кроме нас с Ватсоном.

— Мистер Холмс, я выполню все ваши указания.

— Превосходно. А сейчас, мой дорогой Ватсон, надеюсь, вы не оставите даму без сопровождения? — Сквозь вуаль угадывалась довольная улыбка Холмса.

— А куда надо идти? — осведомился я.

— Это недалеко. Примерно полчаса неторопливым шагом.

Я так ничего и не понял, но уступил. Накинув пальто, я вышел вслед за Шерлоком Холмсом в непроглядную из-за тумана мартовскую ночь. Неторопливым шагом мы двинулись по Бейкер-стрит.

До конца своих дней я буду помнить эту прогулку и то неловкое чувство, которое я при этом испытывал. Так ярко описанное профессором Белкнапом ощущение, что за тобой наблюдают, было настолько явным и сильным, что его невозможно было игнорировать. Я мог поклясться, что видел в полумраке безмолвные скользящие тени и буквально чувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Все, что мне оставалось, — это стараться не оглядываться через плечо каждую минуту; у меня была напряжена спина между лопатками в ожидании внезапного нападения. Я вспомнил о перечисленных Белкнапом обезглавленных жертвах «верных», и у меня потемнело в глазах.

Если Шерлок Холмс и испытывал то же, что и я, то никак не показывал этого. Он шел неторопливо и беспечно, при этом рассказывая о театре кабуки, о котором был прекрасно осведомлен, что не могло не впечатлять. Это было очень интересно, но я едва ли услышал хоть слово из его рассказа, потому что мой слух пытался уловить звук шагов позади нас. Мое беспокойство усилилось в сотни раз, когда Холмс свернул с хорошо освещенной и многолюдной улицы в тихий переулок, ведущий в Риджентс-парк. Мы были недалеко от зоопарка, когда он наконец остановился; в тумане ничего не было видно.

— Наверное, достаточно, — сказал Холмс.

Я только набрал в легкие воздух, чтобы попросить его объяснить свои действия, но так ничего и не сказал, потому что он снял шляпу, парик, пальто и юбки и предстал передо мной в своей обычной одежде.

— А теперь, Ватсон, мы разделимся, — сказал он. — Вы можете пойти в направлении Бейкер-стрит, а я сделаю круг. И примерно в это же время завтра ночью мы, без сомнения, обнаружим пропавшего профессора Таллиарда.

С этими словами он исчез в тумане, оставив меня одного, сбитого с толку, возмущенного до предела и с мрачным предчувствием, с новой силой охватившим меня. Я без происшествий добрался до дома. Белкнап уже ушел, а Холмс еще не вернулся, что было к лучшему. Если бы я встретил сейчас моего друга, я вряд ли смог бы оставаться любезным. Я рано ушел к себе и вскоре заснул, а в моих снах почему-то играла скрипка Шерлока Холмса.

Когда я проснулся, Холмс вновь занимался своими химическими опытами. На диване лежала его скрипка — очевидно, он играл на ней ночью. Его бледность и темные круги под глазами свидетельствовали о бессонной ночи. Несколько уязвленный после вчерашнего, я не стал расспрашивать его, а занялся своими делами, так что меня не было дома почти весь день. Ничто не отвлекало его от своих занятий, пока не зашла миссис Хадсон и не объявила, что пришли господин Виггинс и его коллеги.

— А, проведите их сюда, — распорядился Холмс, оживившись. Заметив мое замешательство, он объяснил: — Ребята с Бейкер-стрит. Они были на задании со вчерашнего вечера, когда я подключил их к этому делу.

Так вот чем объяснялось получасовое отсутствие Холмса прошлым вечером! Он уходил, чтобы договориться о чем-то с группой юных шалопаев.

Через несколько секунд в комнату вошли шесть оборванных и очень грязных уличных мальчишек-арабов. Их предводитель, Виггинс, самый старший и высокий из них, вышел вперед с видом победителя:

— Планкер здесь — забирать приз.

Упомянутый им Планкер, беспризорник с весьма сомнительной репутацией, расплылся в улыбке, демонстрируя кривые зубы.

— Доложите, что вы узнали, — потребовал Холмс.

— Следовать за вами прошлой ночью, дяденька, как договариваться. — Виггинс явно взял на себя роль официального представителя этой бригады. — Мы шпионить, другие у вас на хвосте, прям как вы и говорить, и были еще странные маленькие обезьяны. Не сильно уродливые. Когда вы ускользать от них в парк, они разделяться, поэтому и мы разделяться. Планкер ходить за один из них до ворот Ноттинг-Хилл и находить еще таких же возле дома, где сдавать комнаты. Планкер смотреть во все глаза, понимать их игру и узнать нужного вам человека. Теперь он ваш.

— Отличная работа, джентльмены! Можете назвать адрес?

Виггинс дал знак.

— Второй этаж, дверь прямо, — сказал Планкер.

— Отличная работа! — повторил Холмс. Он вытащил из кармана гинею. — Планкер, награда твоя.

— Ух ты! — Планкер расплылся в кривой улыбке.

— Остальные получают обычную плату за два дня работы. — Холмс раздал ребятам серебряные монетки. — До следующего раза, джентльмены.

Довольные беспризорники удалились, и наша хозяйка, бесспорно, вздохнула с облегчением.

— Фу! — такой была моя реакция.

— Нельзя терять ни минуты, Ватсон, — заявил Холмс. — Время Сефтона Таллиарда сочтено.

Экипаж доставил нас к дому, указанному юным информатором. Это было приличного вида здание, хорошо сохранившееся, но и ничем не примечательное. Мы выбрались из экипажа, и я осмотрелся: никаких признаков засады. На этот раз не было ощущения, что за нами наблюдают, охватившего меня прошлой ночью в Риджентс-парке. И тем не менее, сам не знаю почему, мои руки похолодели, а сердце сжималось от страха.

Несколько ударов отполированного медного дверного молотка — и на пороге появилась хозяйка дома. Холмс представился другом американца со второго этажа, и она впустила нас без всяких возражений. Мы поспешили наверх и постучали в дверь комнаты Сефтона Таллиарда. Ответа не последовало, и мой страх еще усилился.

Комната была заперта. Общими усилиями нам с Холмсом кое-как удалось открыть ее, и моему взору открылась сцена, которую я до сих пор вспоминаю с содроганием. Я хирург, давно привыкший к вещам, которые большинство людей считают жуткими, но даже мой многолетний опыт не помог мне справиться с эмоциями при виде обезглавленного тела Сефтона Таллиарда, которое в неуклюжей позе лежало на окровавленной кровати. Кажется, я вскрикнул и сделал пару шагов назад. Шерлок Холмс не проявил такой слабости. Обведя комнату быстрым, внимательным взглядом, он сначала подошел к закрытому окну, затем к камину, который осмотрел, опустившись на колени. После этого он переключил свое внимание на одежду, книги и бумаги, которые были разбросаны повсюду. Было очевидно, что комнату Таллиарда тщательно обыскивали. Однако объект поисков моего друга был для меня отнюдь не очевиден. Сначала я предположил, что он искал пластинку от пьедестала Ур-Аллазота, но она вряд ли была здесь — убийцы, побывавшие перед нами в комнате профессора, наверняка забрали ее, ведь она была для них жизненно необходима. Потом я подумал, что Холмс ищет голову Таллиарда, но и эта мысль не оправдалась. Наконец раздался вздох удовлетворения — он нашел среди этих ужасных окровавленных предметов маленькую книгу, завернутую в красный сафьян.

Было нетрудно догадаться, что это был упомянутый Белкнапом бесценный дневник профессора Таллиарда.

Полностью погруженный в свои мысли, Холмс стоя начал читать, не обращая внимания на изуродованное тело на кровати, находившееся всего в двух ярдах от него. Я не мог спокойно на это смотреть.

— Холмс… — умоляющим тоном начал я.

— Минутку… А! — выражение лица Холмса изменилось, и он явно собрался уйти. — Вот… да… я думал об этом, но такого я не предвидел.

— Не предвидели чего? — спросил я.

— Пойдемте, нам нужно срочно найти Белкнапа.

— Мы не можем уйти отсюда, Холмс! — пытался образумить его я. — Здесь было совершено убийство. Мы обязаны сообщить властям, существует определенная процедура…

— Это подождет, — сказал Холмс. Он нехотя оторвал взгляд от дневника. — Моему клиенту угрожает смертельная опасность. Он что же, должен погибнуть из-за того, что я не сумел догадаться вовремя?

С этим нельзя было поспорить.

— Некогда, Ватсон! Жизнь Белкнапа висит на волоске. — Сунув дневник Таллиарда в карман, Холмс поспешно вышел из комнаты, даже не взглянув в последний раз на мертвого мужчину.

Через секунду я уже шел за ним следом. Какой вывод сделает хозяйка дома после нашего неожиданного ухода, обнаружив затем тело американца в его комнате, меня в тот момент не волновало.

Не успел я выйти на улицу, как Холмс уже остановил экипаж. Я запрыгнул в него на ходу, и двуколка направилась на восток. Дорога была бесконечной, а разговор велся одним лицом, потому что Холмс отказался отвечать на мои вопросы, да и вообще говорить. В конце концов я прекратил его расспрашивать. В это время движение по улицам Лондона было осложнено, туман густел, мы продвигались медленно, а меня не покидали мрачные предчувствия.

Наконец мы подъехали к дому на Флит-стрит, где обосновался Август Белкнап. Это на удивление жалкое место; очевидно, что клиент Холмса, желая затеряться в водовороте Лондона, укрылся в дешевой квартире над парикмахерской.

Парикмахерская еще была открыта. Мы поспешили внутрь, чтобы расспросить владельца о каких-либо ужасных происшествиях, затем бросились в другой конец зала, поднялись по лестнице и громко постучали в дверь комнаты Августа Белкнапа.

Мы позвали его по имени, и он сразу же нас впустил. Прежде чем с губ скрывающегося от преследования ученого слетел первый вопрос, Шерлок Холмс спросил:

— Фотография вашей жены, Белкнап, — где она?

Белкнап непонимающе уставился на него широко открытыми глазами, в которых плескалась тревога. Холмс с нетерпением повторил вопрос, и его клиент молча показал на дубовый письменный стол в углу. Открыв верхний ящик, мой друг быстро нашел и вытащил портрет в серебряной рамке, на котором была изображена круглолицая молодая женщина, миловидная, хоть и с неправильными чертами и серьезным выражением лица. Признаться, я был обескуражен не меньше профессора. Однако наше недоумение развеялось, когда Шерлок Холмс достал из-под рамки плоскую резную пластинку, спрятанную за фотографией.

— О господи! — воскликнул Белкнап.

Его реакция была явно неподдельной. Потребовался бы талант Ирвинга или Форбса-Робертсона,^[888] чтобы сыграть такое искреннее изумление.

— Вы должны избавиться от этого предмета, — обратился Холмс к своему клиенту. — Это ваш единственный шанс спастись.

— Мистер Холмс, я ничего не знал об этом! Я с радостью отделаюсь от этой вещи. Я закопаю ее, — превращу ее в порошок, подарю музею, отвезу назад на Суматру, если потребуется…

— Это бесполезно, — прервал его Холмс. — И совсем ни к чему. Из этой ситуации есть только один выход. Ведь все инструкции содержит ваша расшифровка знаков с Суматры, профессор.

— «И преследования не прекратятся до тех пор, — процитировал вслух Белкнап, — пока не сомкнутся над ним воды мирового океана, над которыми властен Сам Безжалостный и которые есть тело его».

— Именно так. Пойдемте, нельзя терять ни секунды.

Холмс вышел, а мы последовали за ним вниз по лестнице, мимо вытаращившего на нас глаза владельца парикмахерской, на укутанную туманом Флит-стрит. Сыщик повел нас на восток, и пока мы шли, у меня по спине бежали мурашки, потому что я чувствовал, что за нами наблюдают невидимые охотники.

Мы дошли до Лудгейт-Серкус, и теперь я впервые действительно увидел тени людей, очень быстро скользящие в тумане, и заметил блеск светящихся злобой голубых глаз.

Даже Шерлок Холмс не стал притворяться, что ему все равно. Мы ускорили шаг, и наши преследователи сделали то же самое. Они подобрались ближе, когда мы свернули на юг и двинулись по направлению к Темзе.

Я не знал цели моего друга. Ни он, ни я не взяли оружия. Скорее всего, Август Белкнап тоже был невооружен. Вместо того чтобы выбирать сравнительно безопасные людные улицы, Шерлок Холмс вел нас к пустынному мосту Блэкфрайерс.

Теперь мы уже бежали, неслись, звуки наших шагов эхом разносились в тумане. Не слыша наших преследователей, я бросил взгляд назад и разглядел, по меньшей мере, шестерых из них, быстрых и по виду совсем не уставших, безмолвных и каких-то сверхъестественных, как духи, являющиеся незадолго до смерти.

Мы пересекли дорогу и пошли по мосту, однако на полпути Холмс резко остановился и высоко поднял руку. В его руке была зажата пластинка, отломанная от пьедестала статуи бога «верных». Я понятия не имел, из какого материала была сделана эта маленькая плитка. Что бы это ни было, оно, несомненно, само излучало свет, я ничего подобного в своей жизни не видел. Даже в полумраке, в густом тумане эту пластинку было хорошо видно.

— Ур-Аллазот! — отчетливо выкрикнул Холмс громким голосом, пронзившим ночь, как кинжал.

Эти слова были такими резкими и неожиданными, такими невозможными, что я вздрогнул, а рядом услышал испуганный возглас Белкнапа.

— Ур-Аллазот! — вновь крикнул Холмс, а затем нараспев произнес несколько нелепых слов: — Иа фюртен еа тлу джиадхри ктузот жугилшит фтея. Еа тлу.

Точнее я не могу воспроизвести странную, непонятную тарабарщину.

Тогда мне показалось, что необъяснимый дьявольский свет украденной пластинки в руках Холмса стал еще ярче. Как человек науки я вряд ли смогу объяснить этот феномен, но я не придумал это. Сбитый с толку, я посмотрел назад, на наших шестерых преследователей, нерешительно топтавшихся у края моста. Мое замешательство усилилось, когда их голоса подхватили этот скорбный крик:

— Иа фюртен еа тлу джиадхри ктузот жугилшит фтея. Еа тлу.

Было в этом что-то такое, что только усилило мои глубинные страхи и отвращение.

Когда затих последний жуткий звук, Шерлок Холмс бросил пластинку с моста Блэкфрайерс в реку. Светящийся предмет летел вниз, как падающая звезда. Прежде чем он достиг поверхности воды, туман сгустился, и река сильно забурлила. Темза задрожала, черные волны бились об опоры моста, образуя водоворот. Я с изумлением смотрел вниз, и на какую-то безумную секунду мне показалось, что там промелькнуло что-то огромное, просто невообразимое. Насколько я помню, это было что-то плотное; мелькали бескостные тонкие конечности, поблескивали рога и хоботки. Но это был лишь миг. Пластинку затянул водоворот, поверхность воды сомкнулась над ней, и вскоре река успокоилась. Темза снова спокойно несла свои воды.

Медленно, не веря своим глазам, я обернулся и посмотрел на преследующих нас «верных». Я видел их лишь секунду — шесть внимательно следящих за нами фигур, похожих на призраков в тумане. А потом они исчезли, растворились во мгле, и я больше никогда их не видел.

Два дня спустя мы сидели в своей квартире, а вечный лондонский туман продолжал испытывать на прочность наши окна. Большую часть предыдущего дня заняли разговоры с полицией, которая, впечатленная истерикой хозяйки дома, где снимал квартиру Сефтон Таллиард, сначала заподозрила, что мы причастны к обезглавливанию несчастного ученого. Однако информация о тайных врагах Таллиарда, подтвержденная Августом Белкнапом и подкрепленная свидетельствами Виггинса и Планкера, добровольными соглядатаями с Бейкер-стрит, отвела от нас эти подозрения. Осмотр Холмсом места преступления показал, что убийцы-акробаты попали в запертую комнату через дымоход, убили спящего Таллиарда, обыскали комнату и ушли тем же способом, забрав с собой голову жертвы — которая, я в этом уверен, никогда не будет найдена.

Сомнения полиции развеялись, нас отпустили, а у Холмса каким-то непонятным образом так и остался дневник Таллиарда. Сейчас он лежал перед ним открытый, и мой друг смотрел на него, нахмурившись.

— Я не вполне удовлетворен, — пожаловался он.

— Как, Холмс! — отозвался я. — Несмотря ни на что, вам удалось спасти жизнь своего клиента — надеюсь, его враги уже успокоились.

— Августу Белкнапу больше не нужно бояться «верных», — пожав плечами, сказал Холмс. — Но дело не в этом. Имеющаяся в моем распоряжении информация о профессоре Сефтоне Таллиарде, жестоком, хладнокровном и беспринципном человеке, должна была заставить меня задуматься о намерениях этого человека, чтобы я успел предотвратить проведение очередного ритуала. Для этого мне не нужно было перечитывать весь его дневник.

— Что он там написал? — спросил я.

— Посмотрите сами. — Холмс протянул мне блокнот, завернутый в сафьян. — И обратите внимание на описание крушения «Матильды Бригс».

Почерк Сефтона Таллиарда был четкий и разборчивый. С неодобрением, но не очень удивляясь, я читал о его плане, обусловленном страхом за свою жизнь: спрятать украденную пластинку, объект пристального внимания «верных», в вещах ничего не подозревающего Августа Белкнапа. Фотография покойной жены, сентиментальное дорогое напоминание, с которым Белкнап не расставался, оказалась отличным местом для этого. Профессор сделал это за несколько часов до посадки на «Матильду Бригс». Вот чем объясняется редкое великодушие Таллиарда, сохранившего личные вещи своего коллеги.

Затем шла короткая запись, сделанная на борту корабля, — фонетическими знаками было начертано заклинание, обращенное к Ур-Аллазоту, которое беспрерывно повторял взятый в плен даяк: «Иа фюртен еа тлу джиадхри ктузот жугилшит фтея. Еа тлу». И наконец мой взгляд упал на следующую запись, сделанную сразу после катастрофы:

«…Не могу передать свой ужас при виде Существа, поднявшегося из глубин моря и атаковавшего „Матильду Бригс“. Нет таких слов, нет таких понятий у здравомыслящих людей, чтобы ими выразить необъятность этого первозданного ужаса, этой невыносимой низости, этого непонятного, подчиняющего себе, сотрясающего, вздымающегося, насмехающегося непотребства — этот взрыв моря, словно кошмар наяву, сокрушающий границы времени и пространства. Господи, помоги мне! Мой мозг содрогается, когда я вспоминаю об этом, моя психика расшаталась. Как могу я говорить о гигантском создании, напоминающем желе, древнем, как сама Земля, отвратительном человеку, сочетающем все худшие черты переносящей чуму крысы, огромного кракена, кальмара и зайчонка? Как могу я говорить о тлетворном духе, который лишает мужества и терзает своим воем ушные перепонки, а также поражает рассудок? Как я опишу олицетворение древнего опустошающего безумия, которое человечество называет Хаосом? О, я не могу, я просто не могу! Это из-за меня люди сходили сума. Эта Тварь быстро настигла нас, и я сразу понял, что „Матильде Бригс“ конец…»

— Вот те на! — Я поднял глаза на своего друга. — Что скажете, Холмс?

— Я не стану игнорировать высказывания профессора, — вяло ответил мой друг. — Теперь, когда вы исключили невозможное, все, что осталось, неважно насколько истинным оно кажется, и есть правда. И все же нам лучше не распространяться об этом деле, Ватсон, к таким историям мир еще не готов.

Миссис Вамберти и бутылка шампанского (Торговец вином Вамберти) «Майк Резник» (приписывается Дж. Торну Смиту)

Одна из неразгаданных загадок Холмса: почему Ватсон упомянул, но так и не написал рассказы, которые фактически уже составил. Иногда он объясняет причины, иногда нет. Рассказ о Вамберри, торговце вином, — один из примеров тому. Несложно понять, почему Холмс предпочел не афишировать именно этот случай, о котором впервые поведал мистер Р. и автором которого он называет «Дж. Т. С.» — инициалы, намекающие на веселую двусмысленность сюжетной линии. Предположительно произведение принадлежит редактору Дж. Торну Смиту (1892–1934), автору «Топпера», «Топпер отправляется в путешествие», «Страстной ведьмы» и других ярких, полных юмора романов. — Дж. А. Ф.

* * *

Холмс удобно расположился на диване, потягивая шампанское.

— Знаете, Ватсон, — сказал он, поднимая бокал, — оно действительно замечательное. Я на самом деле хотел бы знать, кто из наших многочисленных почитателей оказался таким внимательным, что прислал нам эту коробку.

— Почему бы вам не воспользоваться своим дедуктивным методом? — предложил его приятель, отрывая взгляд от своего напитка.

Холмс, внимательно изучив содержимое своего бокала, наконец кивнул, будто подтверждая какие-то свои подозрения.

— Ну? — с беспокойством спросил Ватсон. — Какой вывод?

— Это однозначно шампанское, — объявил Холмс. — Изготовлено из винограда, если я не ошибаюсь. — Он неожиданно привстал. — Но довольно. Мне кажется, скоро к нам явится посетитель.

— Почему вы так считаете?

— Уже восемь часов, — ответил Холмс. — А днем звонила миссис Вамберри и сказала, что придет ровно в восемь.

— Вообще-то, — сказал Ватсон, глядя на свои часы, — сейчас семнадцать минут десятого.

— Ну, — протянул Холмс, подводя свои часы, и тот кто-то постучал в дверь, — это должно было произойти, так или иначе. Войдите! — громче добавил он.

Дверь отворилась, и вошла маленькая, но отлично сложенная молодая женщина. У нее были ярко-рыжие волосы, глубокие синие глаза и атласная кожа. На ней был светло-коричневый плащ, который она отказалась снять. Она сразу же подошла к Холмсу и остановилась в нескольких дюймах от него.

— Мистер Холмс, — сказала она, — я миссис Комфорт Вамберри. Мне крайне необходима ваша помощь.

— Буду рад оказать вам ее, — ответил Холмс. — Надеюсь, вы расскажете, что привело вас сюда?

— Лошадь и экипаж, — ответила миссис Вамберри. — Но я не понимаю, какая вам разница.

— Вообще-то никакой.

— Тогда почему вы спросили?

— Я имел в виду, какая проблема привела вас сюда.

— Экипаж вовсе не был проблемой. Особенно по сравнению с вашей лестницей.

— Вы пришли сюда, чтобы пожаловаться на лестницу? — спросил Холмс.

— Конечно нет. Я занимаюсь вином.

— Так вы предпочитаете «винить», а не жаловаться, да? — спросил Холмс.

— Точно.

— Что ж, по моим первоначальным наблюдениям вы способны «винить», как никто другой.

— Для меня это лучший комплимент, — отозвалась миссис Вамберри.

— Правда? — удивился Холмс. — Я бы отнесся к этому, как к худшему из оскорблений.

— Вот как? — сказала миссис Вамберри. — А каким было бы лучшее из оскорблений?

Холмс нахмурился.

— Ненавижу, когда люди задают подобные вопросы.

— Мы забыли о манерах! — вмешался Ватсон. — Можем ли мы предложить вам шампанского?

— Буду весьма благодарна, — сказала мисс Вамберри.

Этот любезный джентльмен открыл новую бутылку и подал ей шампанское в высоком бокале.

— Превосходное, — заметила она, сделав глоток. — Где вы его взяли?

— Нам прислали его по почте, — ответил Ватсон.

Она осушила бокал.

— Я бы выпила еще, если позволите.

— С удовольствием, — сказал Ватсон, снова наполняя ее бокал.

— А что для вас удовольствие? — вдруг спросила она.

— Прошу прощения, — смутился Ватсон. — Что вы имеете в виду?

— Джентльмены не обсуждают свое удовольствие при дамах, — сказала миссис Вамберри.

— Ну, это не совсем так, — вмешался Холмс. — Некоторые джентльмены только этим и занимаются.

— Значит, их сложно назвать джентльменами, — заявила миссис Вамберри.

— Но я не обсуждал мое удовольствие, — запротестовал Ватсон. — Я выразил его.

— Это прозвучало так, словно вы выразили нечто ранящее или что-то подобное, — сказала она.

— Простите меня, умоляю!

— Держите свое удовольствие при себе, и вам не придется передо мной извиняться, — проговорила миссис Вамберри.

— Позвольте вмешаться, — сказал Холмс. — Я допускаю, что вы все же хотели встретиться со мной с какой-то целью?

— Да, мистер Холмс, — отозвалась она. — Как я уже сказала, я занимаюсь вином.

Холмс скрестил на груди руки и кивнул.

— Я это уже понял.

— Мой муж, Реджинальд, сейчас находится за границей — собирает образцы. — Она выдержала паузу. — Я очень по нему скучаю.

— Будьте добры, продолжайте.

— В общем, две недели назад он прислал мне свой Гран Сьекль.

— Что он сделал? — спросил Холмс.

— Прислал мне свой Гран Сьекль.

— О боже! Надеюсь это было не больно?

— Нет, — ответила она. — Его Гран Сьекль всегда доставляет мне огромное удовольствие.

— Не сомневаюсь в этом, — сказал Холмс. — Но разве ваш муж, как бы это сказать, не был всегда по другую сторону этого?

— Ну, я, естественно, получаю больше удовольствия, когда он со мной.

— Готов поклясться, что вы не можете наслаждаться им вовсе, если его нет рядом.

— О, вы сильно ошибаетесь. Я наслаждалась Гран Сьеклем Реджинальда в компании друзей, пока он отсутствовал.

— Да чтоб меня! — пробормотал Ватсон. — Я должен сейчас же телеграфировать в Вену!

— Налейте мне еще, пожалуйста, — попросила она, протягивая свой бокал, и Ватсон снова наполнил его.

— Если его Гран Сьекль может функционировать, когда не принадлежит своему владельцу, — все еще хмуря лоб, произнес Холмс, — тогда я не могу понять, в чем проблема.

— Он говорит, что две недели назад отправил мне свой Гран Сьекль, — продолжила она. — Но он так и не дошел. Я считаю, что это преступление.

— Вы в этом уверены? — спросил Холмс. — Я имею в виду, это не похоже на вещь, которую кто-нибудь захочет украсть, по крайней мере, так мне кажется.

— Вы понятия не имеете, насколько он ценен, мистер Холмс, — бросила миссис Вамберри, допивая шампанское. — Есть одна молодая женщина, она живет в конце улицы, так она выложит за него любую сумму.

— Вы продаете его ей?

— Я бы хотела оставить все себе, но это наш бизнес.

— Интересно, а Скотланд-Ярду известно о таком бизнесе?

— Конечно, — ответила она. — У нас есть все разрешения.

— Куда катится мир! — задумчиво произнес Холмс.

— Вы не могли бы открыть окно? — попросила миссис Вамберри. — Здесь стало вдруг очень жарко.

Ватсон подошел к окну и открыл его, затем вернулся и остановился перед миссис Вамберри.

— Вот что я вам скажу, Холмс, — осторожно начал он, — кажется, у нас проблема.

— Это несомненно, — сказал Холмс, размышляя о чем-то. — Она хочет нанять меня, чтобы я помог ей спасти этот порочный, правда, интригующий бизнес, в который они с мужем ввязались. Получается этакий нравственный конфликт.

— У нас есть более насущная проблема, — продолжил Ватсон. — Кажется, эта женщина отключилась. Бесспорно, всему причиной большое количество шампанского, выпитого за такое короткое время.

Холмс подошел к миссис Вамберри. Он щелкнул перед ее лицом пальцами, похлопал по щекам и слегка пощекотал ее подмышками.

— Абсолютно никакой реакции, — резюмировал он.

— Думаю, мы можем оставить ее спать в моей комнате, — сказал Ватсон.

Холмс покачал головой.

— Если она и будет спать в чьей-то комнате, то тогда уж в моей. Вот только меня пугает мысль, что придется разделить эти приятные моменты с Гран Сьеклем ее мужа. Думаю, мне лучше отказаться от этого дела и отвезти женщину домой.

— Боюсь, что не смогу вам помочь, — сказал Ватсон. — Сегодня я должен закончить описывать ваше последнее расследование, чтобы оно попало в следующий выпуск «Стренда».

— Это не беда, справлюсь и без вас, — отозвался Холмс. — Я же все-таки атлет мирового класса. Просто помогите мне поставить ее на ноги, и я ее уведу.

Мужчины придали миссис Вамберри вертикальное положение. В это время ее плащ расстегнулся, и оказалось, что под ним на женщине ничего не было.

— Сразу видно, что она одевалась в спешке, — восхищенно отметил Ватсон. — Наверное, я все же помогу вам.

— В этом нет необходимости, — сказал Холмс, то ли неся, то ли волоча женщину к двери. — Я вернусь через час.

Холмсу понадобилось менее двух минут, чтобы понять, что таким способом транспортировать миссис Вамберри практически невозможно, поэтому он решил воспользоваться автобусом. Он ловил любопытные взгляды других пассажиров, когда заносил ее по ступенькам и тащил к сиденью, но изо всех сил старался не обращать на них внимания.

— Она, бесспорно, красавица, мистер, — сказал один джентльмен, который был одет в помятый твидовый костюм.

— Спасибо, — проговорил Холмс, усаживая миссис Вамберри возле окна и опускаясь на соседнее сидение.

— Немного перепили, а?

— Да нет, — ответил Холмс. — Я чувствую себя вполне нормально.

— Я имел в виду девушку.

— А! Ну да, дело в том, что она выпила чуть больше, чем ей положено.

— Может, бедняжке нужна помощь? — предложила женщина средних лет, откладывая вязание и пристально разглядывая бледное лицо миссис Вамберри. — Лимонный сок с черносливом дают при этом всякий раз.

— Зачем? — полюбопытствовал Холмс.

— Они пробуждают организм. А также прочищают мозги, — со знанием дела пояснила женщина.

— Учту на будущее.

— Однако, — продолжила женщина, — даже не знаю, что можно сделать с этими глазами.

Холмс повернулся к миссис Вамберри. Из-за тряски ее глаза открылись и теперь, тусклые и налитые кровью, смотрели на окружавших ее доброжелателей.

Холмс быстро прикрыл ей веки, придавая лицу безмятежное, пусть и туповатое выражение, и удивляясь тому, что оказался в подобной ситуации. Он почесал затылок, пытаясь придумать какой-нибудь план действий.

— Боже мой, мистер! — воскликнул мужчина в твидовом костюме. — Так вести себя на людях!

— О чем вы? — спросил Холмс.

— О вашей руке.

— А что с моей рукой?

— То, что вы ею делаете, ужасно!

— Вздор! — заявил Холмс, еще интенсивнее почесав затылок. — Это помогает мне думать.

— Мне бы тоже это помогло думать, — согласился мужчина. — Но, тем не менее, я не стал бы это делать на людях.

— Вы, мужчины, всегда думаете только об одном, — сказала старушка в синем платье.

— Чушь! — воскликнул Холмс. — Я думаю о многом!

— Какой самоконтроль! — восхищенно произнес мужчина в твидовом костюме. — Если бы моя рука была там, где ваша, я бы думал только об одном. И я открыто говорю об этом.

— Что такого необычного в том, что мужчина чешет затылок на людях? — спросил Холмс.

— Я говорил о другой вашей руке, — пояснил мужчина, уставившись на упомянутую им руку.

Холмс опустил глаза на свою вторую руку. Она как-то сама по себе блуждала под плащом миссис Вамберри и даже теперь оставалась там.

— Ой! — Холмс смутился. — Я, должно быть, неправильно вас понял.

— Ну что ж, а вот ваша девушка вряд ли поняла вас превратно, — неодобрительно сказала старушка. — Опьяневшая или нет, она обязана оставаться леди и потребовать прекратить это.

— Прекратить что?

— Прекратить то, что вы делаете.

— Откуда вам знать, что я делаю? — спросил Холмс.

— Я знаю, что я бы делал! — с энтузиазмом произнес мужчина в твиде. — Не нужна помощь, дружище?

— Ему очень нужна помощь, — сказала женщина средних лет, — но профессиональная.

— Вы полагаете, что эта женщина дилетант? — спросил мужчина в твиде. — Сдается мне, что любая женщина, позволяющая мужчине делать это в автобусе на виду у всех, отнюдь не дилетант.

— Но он не делает это на виду у всех, — сказал опрятно одетый мужчина. — Он делает это в уголке.

— Вовсе я не делаю этого! — взорвался Холмс.

— Не делаете чего? — спросила маленькаястарушка, которая, очевидно, на минуту задремала.

— Я ничего не делаю, — запинаясь сказал Холмс.

— Делаете! — заявил почтенный мужчина. — Вы кричите.

— Извините. — Холмс попытался взять себя в руки. — А теперь, когда мы все вместе обсудили эту проблему, не могли бы вы оставить меня и мою спутницу в покое?

— Да, — согласилась маленькая старушка. — Давайте предоставим их самим себе.

— Как это — предоставим? — поинтересовался мужчина в твиде.

— Как предоставляют это мужчинам, делающим непристойные вещи в автобусах, — сказала старушка.

Холмс не мог этого больше терпеть. Его мозг заработал на полную мощность, он поднялся, взял миссис Вамберри на руки и пошел к двери автобуса.

— Разрешите выйти здесь, — обратился он к водителю.

— Через две мили будет неплохой отель, — услужливо произнес водитель автобуса. — И они возьмут с вас всего за час, если вы скажете, что вас прислал Берти.

— Мне не нужен хороший отель! — выкрикнул Холмс.

— Я также знаю совсем плохонький отель, если вам это больше подходит, — не унимался водитель.

— Мне не нужен никакой отель! — заорал Холмс.

— Хорошо, — все еще оставаясь любезным, произнес водитель. — Но я был бы осторожен с выбором автобуса в такое время. Не все водители такие лояльные, как я.

— Буду иметь в виду, — сказал Холмс, вынося миссис Вамберри из автобуса.

Только когда автобус отъехал, он осознал, что вышел из дома без кошелька, а только что отдал последние мелкие деньги. А еще по ощущению тяжести внизу живота он понял, что не выдержит, если ему придется тащить на себе миссис Вамберри всю оставшуюся дорогу.

— Эй, мистер! — донесся голос из темноты. — Вот это женщина у вас! Ее можно снять?

— Конечно же нет! — бросил Холмс, поворачиваясь к невысокому юному щеголю. — Почему вы решили, что ее можно снять?

— Я не утверждаю, что ее можно снять, — защищался молодой человек. — Я просто спросил, потому что она демонстрирует все прелести, какими неплохо было бы воспользоваться, если бы ее можно было снять.

— Но я же уже сказал вам, она не такая.

— Тогда вам бы лучше застегнуть ее плащ, мистер. На улице, должно быть, всего градусов десять. Никто так не ходит в такую холодную ночь, даже если и чувствует, что ему жарко.

Холмс быстро застегнул плащ миссис Вамберри, чтобы прикрыть указанные места. И тут его осенило.

— А у вас есть деньги, чтобы ее снять? — спросил он.

— Да, — заинтересованно отозвался молодой человек.

— Хорошо, — произнес Холмс. — Значит, вы сможете заплатить за такси; я отвезу ее домой, а потом верну вам деньги.

— С какой стати я должен одалживать вам деньги?

— Потому что я лучший в Лондоне частный сыщик, а она — моя клиентка.

— Ну что ж, тогда я занзибарский султан, — с сарказмом заявил молодой человек. — И я просто так оделся, чтобы женщины перестали набрасываться на меня.

— Черт побери, я сыщик!

— Предположим, это правда, в каком же деле она замешана?

— Это миссис Комфорт Вамберри, а дело связано с Гран Сьеклем ее мужа.

— Неужели? — удивился парень. — Черт, у меня был Гран Сьекль ее мужа!

— У вас был? — изумленно воскликнул Холмс.

— И я наслаждался им.

— Вы наслаждались им?

— Да. Ладно, я заплачу за такси. Кто знает? Может, мне повезет, и миссис Вамберри поделится со мной Гран Сьеклем.

— Куда катится мир! — пробормотал Холмс.

— Кстати, — продолжил молодой человек, — меня зовут Эдди.

— Эдди …как дальше? — спросил Холмс.

— А?

— Я сказал: Эдди, как дальше?

— Я не собирался ничего говорить дальше, — ответил Эдди.

— Понятно.

— Тогда почему вы сказали: «Эдди, как дальше?»

— Я просто спросил вашу фамилию.

— А! Каг.

— Эдди Каг? — переспросил Холмс.

— Я же только что сказал вам. — Эдди начинал терять терпение.

— Ну да, именно это и я сказал.

— Что вы сказали?

— Именно это, — сказал Холмс.

— Вы уверены, что вы себя хорошо чувствуете, мистер Холмс? — спросил Эдди.

— Как! — Холмс о чем-то задумался ненадолго.

— Мистер Как, — поправился Эдди.

— О чем, черт возьми, вы говорите? — раздраженно спросил Холмс.

— Я уже забыл, — сказал Эдди.

— Наверно, это к лучшему, — продолжил Холмс. — Если вы намерены отвезти меня, то пойдемте.

— Я не собираюсь вас никуда отвозить, мистер Как, — сказал Эдди. — Я думал, мы хотели взять такси, чтоб оно нас отвезло.

Холмс предпочел не ввязываться в очередную дискуссию, повернулся спиной к Эдди и махнул рукой, останавливая такси. Когда машина подъехала к бордюру, он повернулся к Эдди.

— Берите ее за ноги, — скомандовал он, — а я возьму за руки.

— Эй, этот номер в моем такси не пройдет, — предупредил дородный водитель.

— Мы сами решим, что нам делать, — заявил Холмс и опустил миссис Вамберри на сиденье.

— Ха! — бросил таксист.

— Что это значит? — спросил Холмс.

— Скажите вашей третьей, чтобы скрестила ноги или застегнула свой плащ. Не знаю, как в других такси, в которых вам довелось побывать, ребята, но это не публичный дом на колесах.

— А кто говорил о публике?

— Полегче на поворотах — и уберите свои руки, сейчас же! Подумать только, воспользоваться такой женщиной!

— Просто надо проехать вперед еще милю, — сказал Холмс. — Я скажу вам, когда остановиться. И это вы уберите от нее руки!

— Что? — возмутился водитель такси, у которого обе руки сжимали руль.

— Вы со мной говорите? — спросил Эдди, быстро убирая свою руку.

— Да, — сурово произнес Холмс. — Не лезьте к ней.

— Что происходит? — спросил таксист.

— Недоразумение, — сказал Холмс. — Каг уже перестал.

— Черт, не дают парню повеселиться! — пожаловался Эдди. — Я хочу Комфорт.

— Будет тебе Комфорт позже, — ответил Холмс.

— Не будет ему никакого комфорта в моем такси! — сказал водитель. — Может, у этой девушки и сомнительная репутация, но вы оба — полные дегенераты.

— Стоп! — неожиданно крикнул Холмс.

— Что он сделал вам теперь? — спросил таксист.

— Ничего. Я говорил вам.

— Я вам ничего не делаю.

— Я хотел, чтоб вы остановились.

Машина завизжала тормозами, и Холмс с Эдди вытащили из нее миссис Вамберри.

— Сколько я вам должен? — спросил Эдди.

— Больше, чем вы можете заплатить, — сказал таксист, и машина исчезла в ночи.

— Итак, где мы, черт возьми? — озираясь по сторонам, спросил Эдди.

— В дальнем конце Бейкер-стрит, — ответил Холмс. — Я, пользуясь возможностью, заглянул в сумочку миссис Вамберри, чтобы разузнать о ней кое-что, и обнаружил, что она живет в доме номер 2218. Помогите мне отнести ее в ее квартиру.

Двое мужчин пронесли все еще находящуюся в полубессознательном состоянии женщину через два лестничных пролета. Затем Холмс снова порылся в ее сумочке и нашел ключи от входной двери. Он открыл дверь, и они опустили женщину на стул и постарались привести ее в порядок, как поступают джентльмены в таких случаях.

— Может, сделаем себе чай, раз уж мы здесь? — предложил Холмс, направляясь в кухню.

— Мне не нужно, спасибо, — отказался Эдди.

— Как не по-британски!

— Ничего не поделаешь, — сказал Эдди. Затем понизил голос: — У меня уже два дня нерегулярный стул.

— Как некстати! — бросил Холмс.

— О чем вы?

— У меня на Бейкер-стрит всегда есть кое-что другое Нерегулярное.

— Вижу, вы уже дома, — заметил Ватсон, отводя взгляд от бутылки шампанского, которую он опустошил за время отсутствия сыщика. — Миссис Вамберри пришла в себя?

— Она еще спала, когда я привез ее домой, — сказал Холмс. — Я оставил записку, в которой объяснил, что мы не заинтересованы в этом деле.

— И все-таки непонятно, что же произошло с Гран Сьеклем ее мужа? — спросил Ватсон.

— Одной мысли о том, что его давали нашим соседкам, достаточно, чтобы мне начали сниться кошмары, — сказал Холмс. — Нет, Ватсон, с этим делом я никогда не разберусь. — Он выдержал длинную паузу, во время которой налил себе в бокал шампанского. — Более интересная загадка — кто этот неизвестный почитатель, приславший нам такое чудесное шампанское.

— Почему бы не посмотреть коробку из-под него? — предложил Ватсон.

— Я так и сделал, — признался Холмс. — Но там почти ничего невозможно разобрать.

— Даже человеку с вашим выдающимся логическим мышлением?

— Дедукция пока с этим не справляется, мой друг, — ответил Холмс. — Мне очень сложно найти грамотную подсказку, ведь даже «Б» в Бейкер-стрит, 221-Б выглядит в точности, как восьмерка.

— Какая досада! — сказал Ватсон. — И что, совсем нет никаких подсказок?

— Ну, всего одна, — ответил Холмс. — Человек, приславший это, очевидно, является страстным поклонником скачек.

— Как вы это определили?

— Вы ведь знаете, что Гранд Секл — фаворит на предстоящих Эпсомских скачках, а наш таинственный филантроп, очевидно, пытался попросить меня поставить на него, написав его имя жирными буквами на коробке. Конечно, с ужасными ошибками.

— Стоит ли мне вообще упоминать в моих записях о сегодняшнем вечере? — произнес Ватсон.

— Я бы не стал, — устало ответил Холмс. — Я отказался от одного дела, а что касается второго, то не нашлось достаточно улик, чтобы можно было его решить. Думаю, это не последний случай.

— Ну что ж, если каждый день будет приносить нам по дюжине бутылок отличного французского шампанского, то это неплохо, — сказал Ватсон, снова наполняя бокалы.

— Я выпью за это, — отозвался Холмс.

Приключение на бульваре Убийств «Ричард А. Люпофф» (приписывается Джеку Керуаку)

Среди бумаг мистера Р. есть написанная от руки записка, полученная от одного писателя-романиста «бит-поколения»:^[889] «Я балдею от Шерлока, плюс мне нужны деньги». Ахиллесовой пятой мистера Р. была просьба любого писателя помочь деньгами, поэтому он пригласил «Дж. К.» к себе домой, чтобы тот мог прочесть записи Ватсона о «преследовании и аресте Гарета на бульваре убийств — дело, после расследования которого Холмс получил письмо с благодарностью от президента Франции и орден Почетного легиона». Несколько часов спустя мистер Р. нашел Дж. К. растянувшимся на столе, возле которого он оставив его, — тот был пьян в стельку. На столе и на полу валялись исписанные карандашом листы. Мистер Р. с трудом сложил их по порядку и прочел: «Приключение на бульваре убийств» — это был рассказ, который не имел никакого отношения к записям Ватсона. Он вытолкал автора и отказался ему заплатить. Приятели этого писаки месяцами угрожали ему и в конце концов согласились решить это дело в суде. Суд постановил, что рукопись представляет как коллекционную, так и историческую ценность, и что мистер Р. должен выплатить Дж. К. гонорар в сумме один доллар. — Дж. А. Ф.

* * *

В один из туманных вечеров мы с Холмсом сидели перед камином на Бейкер-стрит, я поинтересовался, ушла ли уже спать миссис Хадсон, потому что был голоден и с удовольствием съел бы, к примеру, кусочек австрийского кремового торта или знаменитой миссис-хадсоновской копченой рыбы со сливками — я люблю ее копченую рыбу со сливками, хотя Холмс считает, что она годится только на завтрак, а мне кажется, что самое время кушать и копченую рыбу со сливками, и сливки с копченой рыбой, и копченую рыбу в сливках, и сливки в копченой рыбе, но об этом еще нужно подумать. У наших ног потрескивал и пощелкивал огонь в камине, на полке которого лежал крепкий табак и дырами от пуль было выведено: Виктория, королева Объединенного королевства Англии, Шотландии и Уэльса, императрица Индии и заморских Доминионов, Защитница Веры и все остальные титулы нашей выдающейся монархини. Раздался стук в дверь.

Я удивился: кто мог явиться на Бейкер-стрит в такое время суток? Неужели какой-то посетитель постучал в нашу дверь? В это время приличные мужья получали удовольствие, находясь дома, в лоне семьи. Наверное, мальчик-посыльный, а может быть, миссис Хадсон прочитала мои мысли и поднялась по лестнице дома 221-Б, чтобы предложить Холмсу и мне чай, лепешку, копченую рыбу, пирог, кусочек сыра, горох, переполох.

Это и в самом деле была миссис Хадсон, полная седая женщина, заботливая, как мама. Мне было интересно больше узнать о ней, узнать, кем был мистер Хадсон, какой она была в детстве, школьницей, невестой, представить, что когда-то давно она была гордостью своей матери где-то в Суррее или в Хэмпшире, а возможно, в Шотландии, потому что миссис Хадсон говорила немного картавя; я хотел увидеть ее крошечной девочкой, играющей с обручем, или мячиком, или куклой, наслаждающейся солнечным летним днем, присматривающей за маленьким братиком или сестричкой, или как за ней присматривали братья или сестры, которые были старше и выше, и, надеюсь, ее не обижали ни более высокие и старшие, ни старшие и более высокие, ни даже младшие и более высокие, ни старшие, но невысокие сестры или братья, ни дядя с тетей; может быть, у матери миссис Хадсон была сестра.

— Ватсон! Ватсон, не могли бы вы открыть дверь, разве вы не видите, что я занят?

Холмс был занят тем, чем он был так часто занят, когда я наблюдал за ним, сначала со стыдом тайного наблюдателя, а он со стыдом затворника, которому неловко от того, что за ним наблюдают, но затем через какое-то время я понял, что мне нравится это, нравится наблюдать за ним, и мне кажется, ему нравилось, что за ним наблюдают, тайный наблюдатель и объект его наблюдения разделяли взаимное удовольствие, взаимный неприличный секрет, тайную радость и радостную тайну. Холмс закатал один рукав и перевязал вену жгутом, рану вокруг токи, или вытесанного из дерева оружия маори, которое он, как мне кажется, забрал у убийцы, темнокожего бандита, плохого человека, убийцы убийцы, убийцыубийцыубийцыубийцыубийцы во время одного из своих знаменитых расследований. Или, может быть, это инспектор из Скотланд-Ярда, который пришел просить великого Холмса оказать содействие полиции в одном из дел, трещавших по швам? Он часто помогал им, когда они не в состоянии были сами справиться, считая их висячими, неразрешимыми, невозможными, загадочно связанными с загадочными головоломками, дилеммами, задирами, гордиевыми узлами для человеческого мозга, — вот что инспектора приносили Холмсу, а он никогда не отправлял их назад, он говорил, что сделает это, и Холмс делал, хотя говорил, что никогда не возьмется задело, которое не вызывает у него интереса, не распаляет его любопытства. Все, что угодно, лишь бы это удерживало его от иглы, от перевязывания вены жгутом и прокалывания своего тела стерильным шприцем, чтобы он не подхватил какой-нибудь смертельной бациллы, чтобы она не попала в его вену, в его руку, чтобы не попала в кровь, не достигла сердца, могущественного сердца Холмса, которое так билось на Бейкер-стрит, что его могли слышать от Дувра до края света, до Святого Иоанна, до самых дальних королевских гарнизонов в четырех частях света. И я положил свои газеты, «Вечерний обзор» и «Рекламодатель», на стопку с «Дейли Экспресс», «Морнинг Стандард», «Иллюстрированный Лондон и мировая рассылка», в которых я сравнивал и сопоставлял отчеты о серии ужасных убийств в районе Уайтчепел, известном как Бульвар Утраченной Надежды, где дьявол, очевидно, разрезал на куски падших молодых женщин тяжелым острым камнем. Убийства действительно меня шокировали, и я был в состоянии только исполнять свой долг, вырезать и сопоставлять отчеты о каждой кровавой детали, каждой капле крови, каждой ужасной ране, каждом широко раскрытом глазе, каждом наводящем ужас лице, каждом непостижимом зверстве, читая лежащие рядом вырезки, рассказы о странных событиях и обычных делах, таких как поиски по всему району пропавшей студентки, оказавшейся сестрой высокопоставленного иностранца, которая посещала занятия в Лондоне инкогнито, готовя себя к выступлению на сцене в своей родной стране или, возможно, планируя сбежать из дома и присоединиться к бродячей цирковой труппе. Автор статьи называл пропавшую женщину «сумасшедшим мимом из Мейфэра», из-за чего я рассмеялся.

Я подошел к двери, аккуратно обойдя Холмса, стараясь не наступить на край его серо-буро-фиолетового халата, и открыл дверь, раздумывая, увижу ли я маленького болезненного Лестрейда с крысиным лицом или блистательного Тобиаса Грегсона, и почему Грегсон получает гроши от государства, когда сам мог бы заработать состояние, но не мое дело задавать такие вопросы, он делает то, что хочет, а вместо этих двоих в гостиную вошла женщина.

Женщина!

Миссис Хадсон хотела ошарашить меня, но я сам был ошарашен. Э, чего вы хотите? Я хочу нанять детектива. Я спросил, хочет ли она нанять какого-то особенного детектива. Мистер Холмс, несомненно, самый успешный и пользующийся спросом частный сыщик во всем Лондоне, возможно, во всем королевстве ее величества, но и я не просто собираю информацию и выдвигаю собственные теории, я раскрыл несколько дел, мне завидуют, что у меня большой дом на Харлей-стрит, в котором я большую часть времени не проживаю, потому что мне более приятно проводить время в компании моего старого друга мистера Шерлока Холмса. Вы детектив, сэр?

Она переступила через порог. Холмс наполнил свой шприц до упора, стоял и внимательно смотрел на него, подняв его вверх, к свету, потом надавил на поршень, пока мелкие брызги не появились между мной и газовой лампой, образовав маленькую сверкающую кратковременную радугу в воздухе, опустившуюся на оконное стекло и исчезнувшую, как крошечная струйка дождевой воды, только эта жидкость была на внутренней стороне стекла, а не снаружи, но это все не имело никакого значения, нет, совсем нет, нет, нет, вовсе нет, — то, что свет преломляется в прозрачной жидкости, испускаемый газовой лампой за нашим окном, на Бейкер-стрит.

Женщина протянула вперед руку, ища поддержки, и я взял ее руку в свою и усадил очень осторожно, очень медленно и очень заботливо на диван. Я не мог не обратить внимания на приятный запах ее духов, на ее аккуратно уложенные волосы, на ее изящную фигуру, на миниатюрную и мягкую от природы руку, но огрубевшую от непривычной работы. Как могли с этой женщиной так обращаться? Какой монстр, отец или муж, под чьей опекой она пребывает, так плохо с ней обращается? Такое прекрасное создание, конечно же, заслуживает нежного, ласкового обращения. О, спасибо вам, сэр, боюсь, что я на миг потеряла сознание. О, мадам, мне было так приятно оказать вам помощь. О, сэр, не будете ли вы так любезны присесть на этот диван возле меня. О, мадам, конечно, склонитесь на мое плечо, возьмите меня за руку, о, вложите свою милую маленькую тоненькую, грациозную, восхитительную ручку в мою. О, сэр. О, мадам.

Холмс стоял над нами, пока я помогал нашей гостье удобно устроиться на диване. Я с облегчением увидел, что он вернул шприц в деревянный ящик, обтянутый изнутри вельветом, с блестящими медными вставками и петлями, отполированными, вычищенными до блеска миссис Хадсон и горничными, которых она присылала, чтобы навести порядок в неопрятной квартире на Бейкер-стрит, которую я имею удовольствие делить с Шерлоком Холмсом. Иногда Холмс приглашал меня, иногда я сам приходил, я не знаю, когда я пришел к выводу, что хочу остаться на Бейкер-стрит, поэтому я перевез комплект одежды в свободную комнату, на самом деле несколько комплектов одежды, на самом деле я первый начал жить в квартире, а Холмс переехал, потому что мне нужен был сосед по комнате, чтобы помочь мне с оплатой, ведь я только что вернулся из армии, из Афганистана, у меня не было практики в Лондоне, чтобы заработать деньги, я страдал от пулевого ранения в плечо или в ногу, иногда кажется, что все это было так давно и так далеко, вчера Афганистан, сегодня Лондон. Иногда человек пытается найти свое место в жизни, пытается заработать на жизнь и выполнять полезную работу, но ему не хватает денег, поэтому ему приходится находить соседа по комнате, и вследствие этого часто возникает дружба, которая стала ярким пятном в моей жизни. Ах, Холмс, самый лучший и мудрейший из людей, но совсем помешанный, и если дьявол Мориарти или тот, второй, Себастьян Моран, не усмирят Холмса, то это, конечно же, сделает кокаин.

Старший брат Холмса Майкрофт пытался помочь ему избавиться от этой дурной привычки. Я видел их вместе, слышал их разговор, это было как слушать разговор богов — мудрость и интеллект одного против интеллекта и мудрости другого, а простой смертный в это время со страхом и восхищением, если не сказать в замешательстве, внимал тому, что эти два выдающихся ума человечества говорили друг другу. Например, если я расслышал все правильно: отец всегда любил тебя больше, потому что ты был старше, ты ходил с ним на рыбалку и он учил тебя играть в баккару и брал тебя в казино, а мне всегда приходилось оставаться дома, а это нечестно, несправедливо. Или: мама всегда любила тебя больше, потому что ты был ее самым маленьким, ее малышом, и она обнимала и целовала тебя и кормила конфетами, а мне с отцом давала масло на эту глупую рыбалку, я ненавижу рыбалку. Не ты ли всегда говорил, что любишь рыбалку? Я не говорил такого, я ненавижу ее, я только притворялся, что она мне нравится, потому что знал, что это тебя бесит, тебя, костлявую маленькую крысу. А ты — большая жирная сосиска! Ты жалкий плакса! Ты большой противный задира! Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя! А я ненавижу тебя больше! Ну а я ненавидел тебя уже давно…

Наша клиентка сидела, прислонившись к спинке дивана. Я предложил ей бокал хереса, и она согласилась, взяла маленький бокал в свою маленькую грациозную ручку. Я видел, как она раскрыла свою сумочку, достала носовой платок, коснулась им своих бровей, уголка рта, крошечного милого ротика. Я подумал, как было бы приятно прижаться своими губами к этим крошечным сладким губам нашей гостьи, какие эти губы на вкус, был бы у них вкус хереса! Но она сделала маленький глоток хереса и поставила бокал на стол рядом с диваном и спросила: мистер Шерлок Холмс, вы поможете мне? А Холмс сказал: мадам, вы можете свободно говорить в присутствии моего коллеги доктора Ватсона, я доверяю ему во всем, он моя сильная правая рука и личный секретарь, если только пуля из джезаила в его запястье не досаждает ему настолько, что он не может держать ручку, не так ли, Ватсон, старина?

Я сказал: Холмс, все так. С тех пор как в Майванде, где стрелки Пятого полка Нортумберленда столкнулись с жестокостью афганских воинов, и я как офицер медицинской службы, который не должен был принимать участия в боевых действиях, и, по общему мнению, огражден от вражеского огня, варвар навел на меня свою длинную винтовку Снайдер, несмотря на то, что я стоял над раненым со скальпелем в руке, и не колеблясь выстрелил прямо в меня, я буквально увидел, как клубок дыма вырвался из ствола винтовки и вылетела пуля 577-го калибра, как она летела ко мне через разреженный афганский воздух, и почувствовал ее треск в моем плече, а может, это была моя нога, я почувствовал, как медленно наклоняюсь, извиваюсь, стекаю и падаю на утрамбованную, высушенную солнцем азиатскую землю. Ватсон, сказал Холмс, вы в порядке? И я проснулся в госпитале в Пешаваре, пристально глядя в глаза красивой молоденькой медсестре, положившей свою холодную маленькую руку на мой горячий лоб. Ватсон, сказал Холмс, не могли бы вы взять свою записную книжку и то, чем вы будете писать, старина, чтобы записать информацию, которую предоставит наша клиентка, я думаю, это дело достойно вашего внимания.

Передал ли он это дело мне или Холмс просто просил меня поработать личным секретарем, чтобы он или я позже могли просмотреть мои записи? Но какая разница, ведь работать вместе с самым мудрым человеком — это большая честь для такого непритязательного человека, как доктор Джон X. Ватсон, выпускник Лондонского университета 1878 года нашей эры, бывший хирург на службе Королевской империи. Женщина плакала, она держала носовой платок, который вытащила из своей сумочки, и сейчас поднесла изящно, изящно, изящно, изящно, изящно, изящно, изящно к своим глазам, из которых струились обильные ручьи крошечных слезинок, в которых, как сквозь призму, отражался свет, нежный свет газовой лампы, освещающей наши комнаты на Бейкер-стрит. Ах, как может кто-нибудь, Ватсон, говорю я, старина, если ты не против, в самом деле, сказал Холмс. И я достал свою записную книжку в переплете из марокканской кожи с тончайшими пергаментными листочками и изящную позолоченную ручку, положил себе на колено, раздробленное пулей Джезаила. Я держал ручку над записной книжкой и внимательно смотрел на мудрейшего и лучшего из людей и на нашу клиентку с ее крошечными красивыми ручками и слезинками, сверкающими на концах ее изящно изогнутых ресниц. И я слушал ее рассказ и делал записи. Ее бросили, она вышла замуж по любви, не из-за денег, и ее муж добрый, но неопрятный и непредсказуемый, ушел от нее, а она сказала, что хочет, чтобы он вернулся. У нее нет желания мстить, потому что она искренне любит его и верит, что он искренне любит ее, но уверена, что он увлекся более тонкой талией или более изящной ножкой, и теперь все оставшиеся дни она останется ни старой девой, ни женой, ни вдовой, а в таком несчастном порочном неопределенном положении. О, мистер Холмс, я знаю, вы сможете найти моего мужа, мне известна ваша репутация, я слышала о вашей работе, о чудесных отчетах, которые написал доктор Ватсон и которые были опубликованы в журнале «Стренд», и я знаю, вам стоит только протянуть свою руку и вы найдете мне моего мужа, пусть он вернется ко мне, и я буду ждать его с надеждой на счастье в этой смертной жизни, мистер Холмс? Но как мне оплатить ваши услуги, если бы только у меня было достаточно центов, чтобы нанять вас.

Одурманенный наркотиками и самый занятый из людей погладил ее по руке и попросил не переживать, он возьмется за ее дело, он найдет ее мужа, он вернет ей невежу, хотя тот и не достоин ее благосклонности и хорошего отношения. А ей не стоит бояться, что у нее недостаточно денег оплатить его работу, потому что у него, конечно же, есть другие дела, более прибыльные и значимые, чем это, но заслуживающие ни большего, ни меньшего интереса и внимания с его стороны, и что она может идти домой, где прежде у нее было семейное счастье, длившееся очень долго, и Холмс все сделает, как она хочет. И она поверила ему и поднялась, и он проводил ее на улицу. Я наблюдал из окна, как он посадил ее во второй или третий экипаж, подъехавший к тротуару, может быть, четвертый или пятый, прикоснулся к своей шляпе, приказал извозчику беречь его драгоценный груз, а поворачиваясь, я клянусь, Холмс подмигнул мне сквозь промозглый туман и свет фонарей и вернулся в нашу обитель.

Ну, Ватсон, что вы об этом думаете, спросил он. Вы достаточно долго наблюдаете за моими методами, научились ли вы применять их, замечали ли вы, узнали ли вы что-нибудь о нашей клиентке? Я сказал — да, подошел к дивану, на котором всего несколько секунд назад располагались ее крошечные грациозные очаровательные милые восхитительные прекрасные красивые ягодицы, и заметил между подушек край белого кружева. Я внимательно изучал его при свете лампы, вертел его в руке, пока не почувствовал, что Холмс, этот генератор идей, так же внимательно наблюдает за мной.

Итак, Ватсон, что вы об этом думаете, спросил он. Что вы узнали о леди и этом носовом платке, который, по всей видимости, так заинтересовал вас?

Я поднес этот лоскут ткани к своему носу и вдохнул, наслаждаясь ароматом, оставленным прежней и, вероятно, будущей хозяйкой носового платка. Холмс, старина, сказал я, вы считаете меня глупым, я знаю, и я готов принять вашу критику, как бы больно мне не было, даже если это будет более болезненно, чем та пуля Джезаила в моей ноге или в моем плече. Вы так давно дарите мне удовольствие находиться в вашей компании, но на этот раз вы не правы, абсолютно не правы, сто тысяч раз не правы, да, не правы, да-да, не правы, не правы, да-да-да, не правы, не правы, не правы, Холмс.

В самом деле, Ватсон, сказал Холмс, пожалуйста, продолжайте.

Хозяйка носового платка, очевидно, американка, сказал я, и вам не нужно спрашивать меня, почему я так говорю, я сам скажу, у женщины литературный вкус и проницательность. Посмотрите сюда, Холмс, сказал я ему, протягивая женский платок, разве вы не видите буквы У. У., вышитые у самого края платка? Очевидно, наша гостья большая поклонница американского писателя мистера Эдгара Аллана По. Я бы сказал больше, но Шерлок Холмс прервал меня, поинтересовавшись: мой дорогой Ватсон, что навело вас на эту мысль? И я ответил, что буквы У. У., должно быть, означают известный рассказ мистера По, который назван по имени главного героя Уильяма Уилсона.

На это всезнающий и самый употребляющий из людей понимающе кивнул. Итак, наша гостья носит носовой платок с вышитыми инициалами своего любимого персонажа, именно это вы хотите мне сказать, Ватсон? Да, совершенно верно, об этом я вам и говорю, Холмс. И именно этого Уилсона она ищет, спросил Холмс. Нет, она знает разницу между вымышленным и реальным персонажем, она ищет создателя Уильяма Уилсона По. А, говорит Холмс, понятно, а где, как вы думаете, она найдет этого По? Если она приехала из Америки в Англию в поисках своего идеала и наняла вас найти его для нее, значит, конечно же, она верит, что он в Англии, говорю я.

В самом деле, спрашивает Холмс. А как же ее муж, разве леди не наняла меня найти неверного супруга? Явная отговорка, говорю я. Но, мой дорогой Ватсон, говорит Холмс, По мертв, мертв уже много лет, он умер еще до того, как наша гостья появилась на свет. О, в самом деле, говорю я Холмсу. О, в самом деле, говорит мне Холмс. Тогда почему она носит носовой платок Уильяма Уилсона и кого она ищет, Холмс? Всему свое время, говорит он, всему свое время, и уходит в свою комнату, объявляя, что собирается готовиться к вечеринке в Белгравии в честь некоего владыки одной из стран Востока, чье пребывание здесь делает честь Империи, и было бы разумно с моей стороны сделать то же самое. Я так и делаю.

Холмс и я садимся в седьмой, или, может быть, восьмой, или девятый, или десятый экипаж, ожидая на тротуаре Бейкер-стрит. Холмс перевернул на коленях свою шляпу, положил в нее перчатки, а рядом поставил трость так, что ее тонкий конец постоянно ударяет меня по ребрам чуть ниже моей старой раны, и рассказывает извозчику, как проехать к дому владыки, устраивающего праздник, мимо Уайтчепела и бульвара Утраченной Надежды. Извозчик спорит, говорит, что ехать нужно другой дорогой, но Холмс, самый обкуренный марихуаной из людей, неодобрительно свистит и бьет извозчика по спине своей тростью, и говорит, делай, как тебе говорят, парень, кем ты себя возомнил. Из-за всего этого я чувствую себя лучше, потому что пока Холмс бьет извозчика своей тростью по спине, он не толкает меня ею в мою рану, и она не так ужасно болит.

Вот и Уайтчепел со своими мюзик-холлами, падшими женщинами, развращенными аристократами, вышедшими в свет в своих вечерних одеждах, которые погружаются в самые низкие глубины общества, здесь же проститутки и заманивающие в сети чародейки, и Джек Потрошитель, и человек-оборотень. Холмс стучит тростью по крыше экипажа, извозчик открывает окошко, просовывает голову, и Холмс говорит ему остановиться, что тот и делает. Холмс говорит ему, что мы хотим выйти из экипажа на некоторое время, а ему надо нас подождать. Тот раскланивается, приподнимает шляпу, приглаживает пряди волос на лбу, бормочет что-то, сморкается, вытирает глаза рукавом и соглашается делать все, что пожелает заказчик.

Мы с Холмсом оказываемся в мюзик-холле. Кто должен там выступать, как не знаменитая Гертруда Кей, королева музыкальной комедии, в костюме арлекина, исполняющая очаровательные песни «Белые крылья», «Всегда следуй советам матери», «У моря свои жемчужины». Затем Фред Уэсткот выполняет свои акробатические трюки, скручивается в нереальные позы, раскачивается над публикой на трапеции, берет бутылку шампанского со стола и ставит на стол уайтчепелской проститутки и ее покровителя. Холмс выпивает несколько стаканов джина и вермута, гнусная смесь, от которой я очень прошу избавить меня, и говорит: пойдемте, Ватсон, нам пора.

Выйдя из мюзик-холла, мы проходим мимо тела, лежащего в канаве с разбитой головой, словно по ней били острым камнем. Возле нашего экипажа я замечаю знакомую женскую фигуру и выкрикиваю: миссис Хадсон, что вы здесь делаете? А она поворачивается как бы в смущении и прячет что-то в своих юбках. А Холмс бежит вперед, отталкивает меня на булыжную мостовую и говорит: миссис Хадсон, что вы здесь делаете, не важно, вам не следует быть в таком месте ночью, я отправлю вас домой в моем экипаже. Он ударяет извозчика тростью и говорит: отвезите миссис Хадсон домой и сразу же возвращайтесь сюда за мной. А извозчик раскланивается перед миссис Хадсон, бьет кнутом свою братию и цок-цок-цок-цок-цок, жалкий стук копыт, уезжает на Бейкер-стрит.

Пока мы ожидаем возвращения экипажа, Холмс спрашивает меня, не заметил ли я чего-нибудь необычного в миссис Хадсон или в теле, которое мы видели лежащим на улице, и я говорю: ну, вообще-то не заметил, вот если бы вы просветили меня. Но он говорит: не берите в голову Ватсон, все будет хорошо.

Чему я верю.

Ожидая возвращения кеба, мы с Холмсом раскуриваем наши трубки и обсуждаем события этого дня. Он спрашивает, были ли у меня еще мысли относительно нашей бывшей гостьи, и я отвечаю ему, что все так же убежден, что она поклонница мистера По, на что Холмс качает головой и с грустной улыбкой говорит: ах, Ватсон, Ватсон, что бы мы делали без вас, ну, наслаждайтесь приемом в Белгравии, мы поговорим потом.

Прием проходил в величественном георгианском доме в Белгравии между изгородью из ящиков и буковой рощей.

Как только мы с Холмсом вошли в холл, наши шляпы и трости тут же забрали слуги в ливреях и проводили нас в огромный зал для приемов. Мужчины во фраках и белых галстуках общались с дамами с глубокими декольте, а хорошо одетые горничные и дворецкие передвигались с расписными подносами, предлагая приглашенным закуски. Оркестр, привезенный по такому случаю из Вены, исполнял новую оперетту Карла Миллёкера «Нищий студент».

Тренированный проницательный взгляд наблюдателя, каковым я с гордостью себя считал, легко заметил, что по всему залу было расставлено большое количество тайных агентов из Скотланд-Ярда, изо всех сил старающихся изображать гостей, а сами они в это время не сводили глаз с почетного гостя, который, как я узнал, задав несколько безобидных вопросов служанке, когда ласково погладил ее по прелестно экипированным ягодицам, и с благодарностью принял бокал предложенного ею шампанского с серебряного подноса, был не кем иным, как раджой Кашмири, которого по указанию Министерства иностранных дел ее величества и обещанием поддержки со стороны престола и императорских стрелков готовили в интересах как его самого, так и императрицы, принять власть в Афганистане.

Меня с гордостью слушали!

У меня едва ли хватило времени осмыслить это поразительное сообщение, как вдруг в дальнем углу зала раздался ужасный треск, я повернулся и увидел, как мозаичное окно разбивается на миллионы кусочков и падает на пол, это вызывает горькие слезы у моего знакомого бригадного генерала в ярко-красном пиджаке, а его дама роняет свой бокал с шампанским и случайно убивает нескольких музыкантов из Вены, двух лакеев в ливреях, дворецкого и нескольких горничных.

Броско одетый человек проносится в воздухе над головами приглашенных леди и джентльменов. Как только он поравнялся с почетным гостем, тут же опустился и стянул с головы раджи массивный, украшенный драгоценными камнями тюрбан, обнажив его бритый череп надо лбом, полоску бледной кожи и светлые волосы. Раджа оказался вовсе не раджой! Я сразу же узнал его и воскликнул: «Фон Трепов! Известный прусский агент и пародист!»

Команда Скотланд-Ярда берет его под руки, а шпион и самозванец проклинает их на своем варварском родном языке, когда его ведут на допрос и, возможно, в суд ее величества. В то же самое время красивая молодая женщина, стоявшая недалеко от места ужасного происшествия, поднесла руку в перчатке ко лбу и начала медленно падать в обморок, но я успел подхватить ее.

Но после этой ошеломляющей серии событий снова раздался грохот, это взмыл вверх похититель драгоценностей — или похитительница, потому что среди представителей знатного рода обнаружилась стройная грациозная привлекательная соблазнительная восхитительная маленькая фигурка злодейки — и сквозь декоративное окно в другом конце огромного зала исчезла из поля зрения, унеся с собой фальшивый тюрбан раджи, но с настоящими драгоценностями.

Я говорю, я сказал: что все это значит? А затем пристально посмотрел в лицо женщины, которую держал, не похитительницу драгоценностей, которая могла оказаться в конце концов даже самим «сумасшедшим мимом из Мейфэра», о чьих подвигах я читал несколько часов назад. И я понял, что смотрю на нашу сегодняшнюю гостью, женщину, которая наняла Шерлока Холмса, чтобы найти своего распутного мужа. Ее полупрозрачные веки дрожали, она соблазнительно поднесла крошечную милую восхитительную маленькую ручку ко лбу и прошептала мне: все в порядке, Джон?

В нынешних обстоятельствах не стоило придавать значения такой чрезмерной фамильярности, и я сказал: мадам, шпион разоблачен. А она сказала: нет, я не это имела в виду, все ли хорошо между нами? Я сказал: между нами, мадам? Она сказала: разве вы не узнаете меня? Я сказал: я знаю только то, что вы восторгаетесь Уильямом Уилсоном. Она сказала: о чем вы говорите, дуралей? Я сказал: мадам, на вашем носовом платке его инициалы. Она сказала: нет, это старый платок, я такие не ношу уже с тех пор, как мы поженились, там значится М. М., то есть Мери Морстан, моя девичья фамилия, ты баран, ты прочитал мои инициалы вверх тормашками. Но вы ведь американка, сказал я, вы говорили, что у вас недостаточно центов, чтобы нанять сыщика, а центы используются в Америке, а если бы вы были англичанкой, вы бы сказали шиллинги. А она сказала: дорогой, любимый глупышка, я не говорила центы, я говорила ценный, но вы вовсе не ценный, и тем не менее мое сердце, Джон Хэмиш Ватсон, принадлежит вам.

Шерлок Холмс, стоя поблизости и посмеиваясь в рукав, сказал: видишь, Ватсон, теперь мне не придется объяснять тебе некоторые вещи, твоя жена все сделала за меня.

Я внимательно посмотрел на нее. Я сказал: Мери, моя дорогая девочка, я, несомненно, узнал тебя, ты в самом деле моя девочка, дорогая, Мери, простишь ли ты когда-нибудь меня? И она сказала: отвези меня домой, Джон, мистер Холмс может сам добраться домой, без тебя. А я сказал: Мери, моя дорогая девочка, ты права, сегодня мы проведем ночь в моем собственном доме, в моей собственной кровати. И Мери сказала стыдливо: со своей собственной женой. И подняла бокал шампанского, который как-то оказался в ее руке, поднесла его к своим губам и сделала несколько глотков, дорогая девочка.

Ночь прошла, а на утро я решил посетить моего старого друга Шерлока Холмса и поблагодарить его за то, что он поспособствовал моему воссоединению с моей любимой невестой. От дома 221 с грохотом отъехала двуколка, запряженная умными молчаливыми животными, и я воспользовался своим ключом к Бейкер-стрит, 221, и взобрался по ступенькам к дому 221-Б, и тихо вошел в знакомую квартиру, где я провел так много счастливых часов, только я не обнаружил никаких признаков моего друга Шерлока Холмса, а на его месте сидел высокий худой офицер гвардии кайзера. Он выглядел очень недружелюбным, его серая униформа была безукоризненно подогнана по его фигуре и сверкала полированными пуговицами и орденами, в одном глазу был монокль, на угрюмом лице торчали вздернутые усы, а на щеке красовался шрам.

Как ни странно, он был вооружен, не с саблей на боку, как у пруссов, а с токи племени маори. Он бурно расхаживал перед двумя женщинами, сидящими бок о бок на диване.

Я сказал: кто вы такой, и что вы делаете в квартире моего друга, которая также и моя квартира, потому что время от времени мы живем в ней вместе, и где мой друг Шерлок Холмс, и что здесь, черт побери, происходит, почему здесь две миссис Хадсон сидят на моем диване, который, кстати, и диван Холмса или наш общий диван?

Прусский офицер, я думаю майор, или, возможно, капитан, почему они не носят знаки различия на своих плечах, как английские офицеры, но это не имеет значения, сказал мне не отрывая взгляда от женщин и размыкая только угол рта: ах, Ватсон, как мило с вашей стороны нанести визит, я узнал ваши шаги на лестнице, конечно, ваши характерные нерешительные шаги, особенность которых, без сомнения, — причиняющая беспокойство пуля Джезаила в вашем бедре или в пальце вашей ноги. А мы здесь раздумываем, Ватсон, что вы скажете о том, что видите перед своими глазами?

Я был поражен. Как этот прусский капитан или майор мог так много знать обо мне, как он знал о пуле Джезаила в моей лодыжке, или это было в моей голени, как он вообще узнал, что я доктор Джон Ватсон? Я уставился на него с недоверием, а он подмигнул мне, что не так уж легко сделать, если у тебя в глазу монокль, и я понял, что это не прусский офицер вовсе, а мой добрый друг Шерлок Холмс, отлично замаскировавшийся.

Я переместил свой взгляд с фальшивого офицера на диван. Там бок о бок сидели две совершенно одинаковые женщины среднего возраста, седовласые, крупные, добродушные женщины с правильными красивыми чертами лица, одетые в одинаковые серые платья и туфли, волосы собраны в гульку на затылке, глаза весело блестели, или мне, наверное, следует сказать, были сердито или может даже лукаво устремлены на офицера в серой форме, затем бросили взгляд на меня, затем снова на офицера, на оружие, которое он держал в руках, токи, вытесанное из камня оружие племени маори из Новой Зеландии. Ну, что скажете, Ватсон, сказал он снова.

Я ответил молчанием.

Вы видите перед собой две миссис Хадсон, сказал он.

Я молча кивнул.

Одна из них опасна, она убийца, сумасшедшая, сказал он, другая — наша дорогая любимая Марта, наша хозяйка, наш повар, наша мать, духовник, если я могу ее так возвышенно назвать. Он наклонился к обеим женщинам, сидящим рядом на диване, и они посмотрели на него теперь равнодушно. Так кто из них кто, Ватсон, спросил Холмс.

Как это может быть, произнес я заикаясь.

Ты видишь перед собой фройляйн фон Трепов, сказал Холмс, сестру печально известного прусского агента, которого схватили вчера накануне, она же «сумасшедший мим из Мейфэра», воровка драгоценностей, чье акробатическое присвоение тюрбана ее собственного брата привело к его разоблачению, а ещея с сожалением хочу сказать, что теперь Бульвар Убийц стал пользоваться дурной славой, Ватсон.

Нет, Холмс, выдохнул я. Я думал, что я совершил ужасный ложный шаг, упомянув его имя, но он улыбнулся мне тонкой улыбкой, но тем не менее улыбкой, словно хотел сказать: не волнуйся, приятель, это ничего. Но все же, которая из этих женщин — наша любимая Марта Хадсон, а которая — сумасшедшая мим и бульварный убийца, воскликнул я.

Ага, сказал Холмс, давайте определим. Твое воссоединение с любимой невестой — Уильям Уилсон. На самом деле, Ватсон, вы удивляете меня, правда, вы счастливый человек, в самом деле, ведь обрели любовь такой женщины, как бывшая мисс Мери Морстан. Это заострило или притупило ваши умственные возможности, скажите мне, Ватсон, как же определить настоящую Марту?

Миссис Хадсон, сказал я, раздумывая над решением загадки, миссис Хадсон, какая моя любимая еда? Я думал, что только настоящая Марта Хадсон может знать ответ на этот вопрос, а даже если ответ знает ненастоящая Марта Хадсон, то по ее акценту я смогу ее уличить.

Заговорили обе миссис Хадсон. Мне было легко отличить одну от другой — одна из них сказала: ну что вы, доктор Ватсон, конечно же, это моя копченая рыба со сливками. А другая сказала: ну что вы, доктор Ватсон, конечно же, это сливки с копченой рыбой. И обе они говорили на безупречном английском языке с незначительной шотландской картавостью. Это уж слишком для безмолвного мима, Холмс, я сказал, что я озадачен.

Я устрою вам маленькое испытание, Ватсон, сказал Холмс, и вы скажете мне, кто из них настоящая Марта Хадсон, а кто сумасшедшая и смертоносная фройляйн фон Трепов. Холмс поднял маорийский токи над своей головой, как если бы собирался опустить его острие на одну или другую женщину, и закричал на брутальном гортанном немецком языке: Der Kdenig и Kaiser ist ein Esel.

Одна миссис Хадсон сидела с невозмутимым видом, как будто она не знала, что Холмс, мастер лингвист, назвал короля Пруссии и императора Германии ослом, в то время как другая миссис Хадсон покраснела, сжала зубы и сверкнула на Холмса глазами. Ну, Ватсон, сказал мне Холмс, можете ответить, где настоящая миссис Хадсон? Может быть, эта, сказал я и указал на женщину, которая отреагировала на оскорбление Холмсом монарха. Нет, Ватсон, сказал Холмс. Будьте так добры и принесите веревку, миссис Хадсон, сказал Холмс женщине, которую я выбрал как бульварную убийцу, мы свяжем это жалкое существо «сумасшедшего мима из Мейфэра» и убийцу проституток, и подождем, пока не придет один из наших знаменитых инспекторов.

Как только миссис Хадсон пошла выполнять просьбу потерянного и мудрейшего из людей, другая начала сердито ругаться с Холмсом по-немецки. Вы правы, о Юпитер-Холмс, воскликнул я, но как вы узнали, что я подумаю, что та женщина, которая сердито отреагировала на брань о Кайзере, — это его шпионка, а та, которая не отреагировала, — это добропорядочная британка, наша Марта Хадсон.

Ах, Ватсон, Ватсон, сказал Холмс, похлопывая меня по спине свободной рукой. Теперь, когда фройляйн фон Трепов была надежно связана, он мог положить токи. А кайзеровская шпионка, несмотря на ее провал, все еще была талантливой актрисой и смогла сдержаться от реакции на мои подстрекательские высказывания.

Но, Холмс, сказал я, почему настоящая миссис Хадсон, хотя я даже не знаю этого, понимает по-немецки? Холмс сказал, что миссис Хадсон немного знает немецкий, так как общалась со многими учеными, которые поднимались по этим старым ступенькам. Это небольшие знания, но достаточные, чтобы понять, что я назвал Кайзера ослом, словом, как мне кажется, грубым в приличном обществе и обидном для монарха, который, несмотря на свой провал, все еще является кузеном нашей любимой королевы. А потом убрав свои фальшивые усы, позволив моноклю выпасть из глаза и стерев фальшивый шрам, Холмс вытащил из кармана своей формы прусского полковника револьвер и добавил еще одну дырку от пули к надписи на полке камина.

«ПОЙМАТЬ ВОРА…»

После публикации предполагаемого финала неоконченного романа Чарльза Диккенса «Тайна Эдвина Друда» мистер Р. написал в своем дневнике: «Господин Оубралз выдвигает мудреные теории, даже не обращая внимания на ТИТУЛ Диккенса. Поговорка гласит: вор вора скорее поймает. Если секреты Друда когда-нибудь и раскроют, то я думаю, что ключ к ним найдет автор детективов». Мистер Р. последовал своему собственному совету и пригласил почти всех известных в Америке авторов детективов, чтобы попытаться превратить записи Ватсона в новые рассказы о Шерлоке Холмсе. Вот некоторые из них.

Безумие полковника Уорбертона «Кароль Буш» (приписывается Дэшиллу Хэммету)

Мистер Р. щедро заплатил десять тысяч долларов «Д. X.», предположительно Дэшилу Хэммету (1894–1961), автору «Мальтийского сокола», «Кровавой жатвы», «Худого» и многих других реалистичных приключений Оперативника и Сэма Спейда. Ватсон утверждает, что «Безумие полковника Уорбертона» — одно из двух дел, на которые он лично обратил внимание Холмса, но это обычное вступ — ление. Он считает своей заслугой то, что привлек внимание своего друга к этому больному человеку, хотя Холмс до этого уже и сам наблюдал за ним. — Дж. А. Ф.

* * *

— Ну что ж, Ватсон, я считаю, что тут уже ничего не поделаешь, остается поступить так, как говорит этот добрый доктор.

Доктор, на которого он ссылался, это не я, а врач по имени Оукшот. С тех пор как Холмс своим плечом остановил быстро летящий кусок свинца пару недель назад, врач пытался убедить его, что пулевые ранения сами по себе не проходят. Холмс, как всегда, не стал прислушиваться к такому здравому медицинскому совету и в результате стал таким же слабым, как моральные принципы копа.

И вот теперь он растянулся на диване, а вокруг него, как сорванные лепестки цветов, были разбросаны газеты. Он поднял с пола одну из них и протянул мне.

— Круиз, Ватсон, в Америку, отплытие через два дня. Доктор говорит, мне следует избегать волнений, а куда лучше всего уехать, как не в Америку? Я помру от скуки, пока выздоровею.

Я посмотрел на рекламное объявление.

«Путешествуйте с комфортом круизными маршрутами компании „Барбизон“. Отправление из Лондона в Нью-Йорк ежемесячно. Разумные цены».

Я опустил газету и зажег сигарету. Холмс тоже потянулся к пачке, но я отодвинул ее.

— Доктор говорит, что вы должны воздержаться хотя бы неделю.

Холмс раздраженно фыркнул.

— О, ради бога, Ватсон, сжальтесь! Ни сигарет, ни работы; я умру от тоски, и мне даже не понадобится ехать в Америку для этого.

Он перевернулся на спину и раздраженно сказал в потолок:

— Ну, что скажете? Сможете взять отпуск или нет?

Я выглянул в окно, где по мокрым улицам начал стелиться зеленоватый туман. Дождь шел уже три дня и даже не думал прекращаться. Мой поток больных был такой же вялый, как и погода; казалось, что ни у кого не было сил даже заболеть в эти дни. Я снова посмотрел на Холмса. Он выглядел угрюмым и обиженным.

— Думаю, что смогу… Я могу попросить доктора Апшоу подменить меня, что…

— Отлично! — воскликнул Холмс, вскочив с дивана и схватив сигареты со стола, прежде чем я успел остановить его. — Мы отпразднуем это сигаретой.

Он подошел к двери, распахнул ее и крикнул в холл:

— Миссис Хадсон! Не могли бы вы подойти сюда на минутку? Мне нужно поговорить с вами.

Оставив дверь открытой, он схватил со стола зажигалку и прикурил. Он откинул голову назад в знак истинного удовольствия и выдохнул, на его длинную сильную шею падал бледный свет уличного фонаря. Одновременно с восхищением и удивлением я наблюдал, как он ходил взад-вперед перед окном, заложив руки за спину. Он напоминал мне зверя в клетке — его тоже всегда следовало опасаться, и лишь впечатляющий интеллект сдерживал его неистовство. Именно в такие моменты я понимал, почему ему нужна была работа: даже когда он был ранен, он обладал энергией настолько всепоглощающей, что, не найдя выхода, она бы повернулась и направилась на него самого. Я встал и налил себе виски, в это время в комнату вошла миссис Хадсон.

— А, миссис Хадсон! — воскликнул Холмс. — Мне нужно собрать вещи: доктор Ватсон и я уезжаем на некоторое время.

Не могу поклясться, но что-то похожее на облегчение пробежало по лицу хозяйки нашего дома, когда она услышала эту новость.

И вот, пару дней спустя, мы сидели на палубе «Принцессы Барбизон», завернувшись в пледы и глядя на чаек, паривших над кораблем. Мы пробыли в море всего лишь чуть больше часа, а Холмс уже погрузился в свои мысли.

— Интересно, ночью птицы тоже охотятся? — сказал он, наблюдая, как чайка устремилась вниз на ничего не подозревающую рыбу. — Или они смотрят на нас и думают: зачем мы, глупые и медлительные, ползаем туда-сюда здесь, внизу?

Я сказал, что не знаю, и заказал выпивку у проходившего мимо официанта в белоснежном, как перья чаек, жакете. Когда официант ушел, я повернулся к Холмсу и увидел, что его внимание приковано к мужчине, сидевшему через несколько сидений от нас. Я тоже посмотрел на мужчину, но ничего особенного в нем не увидел. Насколько я мог судить, это был здоровый полный мужчина средних лет, одетый в хороший твидовый костюм; его волосы были необычайно густыми и белыми, в тон им были усы и бакенбарды. У него было румяное загорелое лицо, такой загар вы не получите, сидя в Лондоне в это время года. Я решил поделиться своими наблюдениями с Холмсом.

— Что вы думаете вон о том парне? Похоже, он уже провел некоторое время в Америке, судя по его загару.

Холмс заговорил, не отводя взгляда от мужчины:

— О нет, Ватсон, совсем наоборот. Он только что вернулся с Востока, возможно, из Китая, где он пробыл довольно долгое время.

— Как вы это определили? — спросил я, не слишком довольный, что мое мнение отмели, как ненужные крошки.

— Ну, если бы я не смог догадаться об этом по татуировке дракона на его левом предплечье — кстати, такое изображение невозможно сделать в лондонских салонах

тату (вы, может быть, помните мою небольшую монографию на эту тему), — я бы заключил это по его чаю.

— Чаю?

— Да, разве вы не замечаете нечто необычное?

Мужчина пил чай из фарфоровой чашки с голубым ивовым узором, достаточно распространенным в Лондоне в то время. Я сказал об этом Холмсу, но он покачал головой.

— Хм, Ватсон, вы смотрите, но не замечаете. Вы видите молочный кувшин на его чайном подносе?

Я посмотрел на поднос, стоявший на столике рядом с ним; там был заварной чайник, ложка и сахарница.

— Какой уважающий себя англичанин будет пить чай без молока? Только тот, кто очень долго прожил в Китае, достаточно долго, чтобы научиться любить чай без него. Кроме того, как у вас с обонянием, Ватсон?

Я сказал, что оно сносное, несмотря на мою привязанность к сигаретам «Фатима».

— Ветер дует от нашего друга прямо на нас, а аромат зеленого чая существенно отличается от черного. — Он замолчал и принюхался, как гончая собака, его длинный нос при этом вздрогнул. — Этот человек, несомненно, пьет зеленый чай, улун, если я не ошибаюсь. Так вот, Ватсон, этот человек позаимствовал много китайских пристрастий, поэтому можно предположить, что его пребывание там не было кратким.

Холмс с удовлетворением откинулся на спинку кресла и посмотрел на пушистые белые облака, проплывающие по небу. Он всегда наслаждался этими небольшими победами, наслаждался сознанием того, что умнее меня, если уж на то пошло. Это было частью нашей сложной дружбы. Он мог порисоваться передо мной: я был его постоянным слушателем и большим почитателем. Мне приятно было осознавать, что, несмотря на все его таланты, Холмс доверял мне — и нуждался во мне. Я иногда думал, что без моего постоянного влияния он бы сгорел, как комета, пролетающая через тонкие слои атмосферы, съедаемый сам собой. Мое присутствие было как защитный слой вокруг него, удерживающий его в этом мире. Я думаю, он знал это и держал себя скромно — или терпимо, во всяком случае. Мы никогда об этом не говорили, конечно, — не такой он человек, Холмс; он все всегда держал в секрете.

Подошел официант с моей выпивкой. Я сделал глоток, а затем увидел ее. Она была одета слишком нарядно для палубы корабля в середине дня — многовато украшений и чересчур много румян. Ее лицо было слишком круглым, чтобы быть красивым, губы слишком полными, но все это не имело значения. Все искупали ее волосы: густые и пышные, они были цвета скотча двенадцатилетней выдержки. Зеленое платье сидело на ней отлично, словно было сшито специально для нее, оно подчеркивало каждое движение ее пышных бедер во время движения. Она знала, что хорошо выглядит, и это угадывалось в ее поступи. Ее походка завораживала: медленная и покачивающаяся, как у пантеры, подкрадывающейся к своей жертве. Я догадывался, что в случае с этой женщиной ее жертва могла считать себя счастливой, потому что именно ей оказали такую честь.

Она села рядом с нашим соседом, и по тому, как он посмотрел на нее, я догадался, что он был одним из тех счастливчиков. Был ли он единственным или нет, говорить об этом было слишком рано.

Я посмотрел на Холмса, чтобы понять, заметил ли он все это, и увидел, что он все понял.

— Так вот куда он тратит свои деньги, — сказал он задумчиво, почти самому себе.

Даже я смог заметить, глядя на мужчину, что его одежда была самого дорогого покроя, и сказал об этом Холмсу.

— Да, у него есть деньги, Ватсон, а также красивая молодая жена, но у этого человека какие-то проблемы.

— Проблемы?

— Да, несомненно. Видите, он приобретает только лучшую одежду, которую он вынужден был заказывать из Лондона, будучи в Китае, — и все же заметьте, что его жилет этим утром застегнут неправильно. Я даже отсюда вижу одну свободную петлю, а он этого не заметил. Посмотрите также, как небрежно он стряхнул пепел с сигары, и тот попал ему на рукав — но, тем не менее, состояние его одежды показывает, что обычно он очень требователен к своему наряду. Нет, Ватсон, его что-то тревожит.

Некоторое время я размышлял над этой информацией, и когда официант принес мне следующую порцию виски, я все еще думал об этом. К тому времени солнце начало садиться и свежий морской бриз начал задувать под наши пледы. Мне показалось, что Холмс выглядел немного бледным, поэтому я предложил пойти в каюту.

Там я снова выпил, а так как было еще рано переодеваться к ужину, то настоял, чтобы Холмс немного полежал. Когда я вошел проверить, то увидел, что он лежал на спине, закинув одну руку за голову, и крепко спал. Я накрыл его одеялом и на цыпочках вышел из спальни.

Я сидел, допивая свой виски, когда услышал голоса, доносившиеся из соседней каюты. Трудно было разобрать слова, но это было похоже на ссору женщины и мужчины. Я сел на диван, прислушался и смог разобрать некоторые слова.

— …все в твоем воображении, — говорила женщина.

— Не пытайся меня запугать, — сказал мужчина, а затем еще что-то, чего я не смог разобрать. Затем хлопнула дверь, и я услышал шаги в холле. На дюйм приоткрыв дверь, я увидел удаляющуюся фигуру нашего светловолосого друга. Я тихо закрыл дверь, но через минуту раздался стук. Пока я решал, стоит отвечать или нет, стук стал громче. Я боялся, что это разбудит Холмса, поэтому открыл дверь.

Там стояла она, одетая — если так можно сказать — только в халат бледного желто-зеленого цвета. Халат многое не прикрывал, и я старался не смотреть в те места.

— Ничего, если я войду? — спросила она, и я мог придумать дюжину причин, чтобы отказать ей, но ни одна из них не пересилила желто-зеленый халатик, поэтому я разрешил ей войти.

— Не угостите выпивкой? — сказала она, глядя на бутылку джина в баре, и я начал задаваться вопросом, что еще она попросит, но тут из спальни вышел Холмс. Его волосы растрепались, глаза были сонные, но по тому, как она посмотрела на него, я видел, что он произвел впечатление.

— Я пришла извиниться, — сказала она, когда я протянул ей мартини.

Холмс не ответил, но сел в кресло и смотрел на нее, полузакрыв глаза.

— Боюсь, что мы немножко пошумели по соседству, и я просто пришла извиниться. — Голос у нее был ровный, бархатный, как блестящий шелк ее халата.

Холмс продолжал молчать, и я видел, что это заставляет ее немного нервничать, хоть она этого и не показывала.

— Видите ли, мой муж…

— Полковник, — вставил Холмс.

— Ну, да, — сказала она удивленно. — Вы знаете Эдварда?

— Только зрительно, — лениво ответил Холмс.

— Тогда, как вы узнали…

Холмс отмахнулся от ее вопроса.

— Это неинтересно, — сказал он. — Не представляет особого интереса и то, что я также знаю, что он был кавалерийским офицером, что он дважды был ранен и что только недавно вышел в отставку. Пожалуйста, продолжайте свой рассказ.

Она сделала глоток мартини — хороший глоток — и посмотрела на Холмса, словно оценивая его.

— Ну, я собиралась объяснить, что мой муж… ну, он такой ранимый, и иногда у него бывают… эмоциональные всплески… и я просто хотела извиниться, если мы потревожили вас, — закончила она довольно неубедительно, вспыхнув от пристального взгляда Холмса.

— Не надо повторяться, миссис… — спокойно сказал Холмс.

— О, как грубо с моей стороны — я вторглась, даже не представившись! Элизабет Уорбертон.

— Значит, миссис Уорбертон, — продолжал Холмс. — Разрешите представиться: я Шерлок Холмс, а это мой лучший друг и соратник, доктор Ватсон.

— А, так вы не семья Шерлоков Холмсов, — слишком воодушевленно сказала наша гостья.

— Насколько мне известно, я один, — сухо ответил Холмс, — а теперь извините, но мне нужно переодеться к ужину.

Она поднялась с дивана, словно ужаленная.

— Да, конечно, не смею вас задерживать, — сказала она, направляясь к двери, но не отрывая глаз от Холмса. Он вернулся в спальню, не сказав ни слова, тем самым оставив нас одних.

— Вы, должно быть, считаете меня глупой, — сказала она, глядя на меня зелеными, как ее халат, глазами. Я подумал, что она может быть какой угодно, но только не глупой.

— Просто, когда мы среди людей, которые не знают Эдварда, — в общем, я всегда беспокоюсь о том, как люди его воспримут, вот и все. Спасибо вам за угощение, — сказала она, протягивая мне бокал, и я заметил ее длинные красные ногти на фоне белой кожи. Я подумал о том, как могут ранить эти ноготки, а потом задумался, может быть, это того стоит.

— Всегда пожалуйста, — сказал я.

После того как она ушла, я сел на диван и закурил «Фатиму». Я достаточно хорошо разбирался в женщинах и знал, что Холмс был в ее вкусе, а я нет. Я также знал, что мог бы предостеречь ее от напрасных усилий, но подумал, что было бы интересно понаблюдать, как она сама это поймет. Я не очень верил в ее заботу о своем муже и был абсолютно уверен, что Холмс со мной солидарен.

Я узнал его мнение в тот же вечер за грудинкой из ягненка и бутылкой «Монраше».

— Она переигрывала, когда я представился, — сказал он, — хотя до этого она играла правдоподобно. Интересно, что ей нужно было на самом деле…

И тут вошла в комнату та, что была легка на помине. Она сменила желто-зеленый халат на красное атласное платье с открытыми плечами, на шее у нее красовалось бриллиантовое колье стоимостью в несколько бутылок «Монраше». Полковник шел рядом с ней, с красным лицом на фоне белой кружевной сорочки. Сразу за ними следовала стройная, скромно одетая молодая восточная женщина. Она не была красавицей — нос был слишком длинным, кожа неровная — но в ней было чувство собственного достоинства, и это бросилось мне в глаза. Это заметил и Холмс; он наблюдал за нею, когда их проводили за столик в дальней части зала.

— Интрига продолжает нарастать, Ватсон, — сказал он, наполняя бокалы вином.

С того места, где мы сидели, полковник был хорошо виден, и я непрерывно наблюдал за ним во время еды. Первое впечатление, которое он произвел на Холмса, естественно, касалось денег: он был чем-то расстроен и то и дело прикладывался к бутылке «Мерло». Восточная женщина не пила, а миссис Уорбертон не отрывалась от мартини. Я спросил Холмса, что бы это значило.

— Думаю, мы предложим полковнику партию в бридж после ужина — если я не ошибаюсь, он из тех людей, кто не прочь сыграть пару партий, потягивая виски с содовой.

Я уже собирался спросить Холмса, почему он так думает, когда увидел, что кто-то направляется к нам через зал. Это был сам полковник, он продвигался между столами с такой грациозной легкостью, какой я от него не ожидал; выпитое «Мерло», по-видимому, не сильно сказалось на его координации. Он остановился возле нашего столика и кашлянул. Шея у него была большая, а впрочем, у него все было большим: голова с копной белых волос, широкий рот и круглые голубые глаза — все говорило о том, что этот человек много времени провел на открытом воздухе. Он казался слишком большим даже для обеденного зала этого судна с хрустальными люстрами и аккуратными скатертями.

— Простите, джентльмены, — сказал он. Его голос подходил ему: низкий, грубый — голос человека, привыкшего отдавать команды. — Надеюсь, я не прерываю ваш обед, — продолжил он.

— Вовсе нет, полковник, — ответил Холмс. — Чем обязаны?

— Моя жена говорит, что имела удовольствие познакомиться с вами этим вечером, и я рад тому, что мы на одном корабле с такой выдающейся личностью, как вы, мистер Холмс.

— Я смущен тем, что вы мне льстите, — сказал Холмс тоном, который доказывал, что ничего подобного он не чувствует. — Позвольте мне представить вам моего друга и коллегу доктора Ватсона.

Полковник протянул одну из самых больших рук, которые мне приходилось когда-либо видеть, и с силой, с которой тоже нельзя не считаться, пожал мне руку.

— Очень, очень рад. Я один из самых преданных ваших читателей, доктор Ватсон. Я не пропустил ни одного из ваших рассказов, пока распивал чаи в Китае.

— Я так понимаю, там очень много чая, — сухо сказал Холмс.

— О, да, вполне. На самом деле чай — это мой бизнес. И сейчас я направляюсь в Америку, чтобы посмотреть, нельзя ли немного расширить рынок, знаете ли, побудить янки пить чуть больше чая. Боюсь, что после небольшого Бостонского чаепития у них во рту остался плохой привкус. — Он засмеялся над своей собственной шуткой.

Холмс снисходительно улыбнулся и свернул свою салфетку.

— Я задавался вопросом, — продолжал полковник, — не захотят ли джентльмены составить мне компанию сыграть пару партий в бридж после обеда? Я считаю, что это способствует лучшему перевариванию сытной еды.

— Я бы с удовольствием, — сказал Холмс и взглянул на меня. — Что скажете, Ватсон?

— О, непременно.

— Очень хорошо, — сказал наш гость. — Тогда встретимся в девять в игровом зале?

— Замечательно, — с энтузиазмом, который не относился к игре, сказал Холмс. На самом деле он не особо любил играть, но со своей феноменальной памятью и выдержкой всегда побеждал в любой карточной игре.

— Как вы узнали, что он играет в бридж? — спросил я, когда полковник ушел.

— Право, Ватсон, это настолько просто, что я даже сомневаюсь, нужно ли говорить вам об этом. Если бы я, скажем, не знал, что бридж — это самое распространенное занятие в большинстве офицерских клубов, то я бы определил это по небольшой булавке, приколотой к его лацкану, указывающей на его принадлежность к «Бескозырному Обществу».

— «Бескозырное Общество»?

— Да, это лондонский клуб, куда мой брат Майкрофт частенько захаживал, прежде чем нашел «Диоген», который его больше устраивает. Одним из необходимых условий членства в нем — кроме определенного общественного положения — является умение играть в бридж. Таким образом, наш полковник — человек, который серьезно относится к бриджу.

Полчаса спустя мы сидели в игровом зале. Благодаря сиреневым стенам и тяжелой дубовой мебели он довольно успешно имитировал обстановку лондонского клуба. В конце комнаты стоял бильярдный стол, а тяжелые золотистые шторы не пропускали морской воздух.

Уорбертон нашел четвертого для нашей игры, молчаливого невысокого человека с лисьим лицом по имени Пенсток, которого он представил как своего партнера по бизнесу. Со своим острым, непроницательным лицом и зачесанными назад черными волосами Пенсток имел вид профессионального картежника. Холмс и я составили одну команду, а полковник был в паре с Пенстоком.

Как я и подозревал, маленький человек мастерски вел спокойную игру, но попадал в невыгодное положение из-за безрассудных торгов своего партнера. Опрометчивость полковника росла пропорционально его потреблению коктейля, пока на это стало неловко смотреть. Холмс сидел напротив меня, неподвижный как моллюск, а затем, когда мы выиграли вторую партию, предложил перерыв. Пенсток воспользовался этой возможностью и, извинившись за вечер, ушел, мы остались одни с Уорбертоном. Хотя это длилось недолго.

Миссис Уорбертон была женщиной, которая никогда не входила в комнату просто так — это всегда был ее выход. Она снова переоделась, на этот раз в бледно-голубой шифон с перьями. Я задался вопросом, как долго должен продолжаться круиз, чтобы она продемонстрировала весь свой гардероб, и догадался, что это должно быть только кругосветное плавание. Когда она присела на ручку стула своего мужа, я понял: насколько она была эффектной, настолько же и опасной.

— Я просто спустилась посмотреть, чем вы, джентльмены, так соблазнили моего мужа, — сказала она, улыбнувшись Холмсу и пытаясь пустить в ход немного своего собственного соблазна.

— Смею вас заверить, мадам, это он нас соблазнил, — ответил Холмс.

— В любом случае, уже поздно, и я думаю, что лучше мне спасти вас от него.

— Еще не поздно, — невнятно произнес полковник. — Вечер только начинается, моя дорогая.

— А сейчас, Эдвард, ты должен позволить джентльменам уйти, — сказала она, словно разговаривала с ребенком. — Мистер Холмс выгладит совершенно бледным.

Я посмотрел на Холмса и увидел, что она права. У него был блеклый цвет лица, и хотя глаза светились нервной энергией, он просто сползал со стула.

— Вы выглядите совершенно обессилевшим, мистер Холмс, — сказала она, — вы не находите, доктор Ватсон?

— Да. Холмс, нам, наверное, лучше уйти.

В этот момент наш разговор был прерван появлением большого белого длинношерстного персидского кота, который пробежал по ковру и прыгнул миссис Уорбертон на колени.

— Ой, Ариэль! Как ты вышла? — сказала она, поглаживая кошку.

Ответ пришел незамедлительно в виде ее китайской сопровождающей, которая вошла в зал так же робко, как миссис Уорбертон пафосно.

— Я прошу прощения, — сказала она низким сиплым голосом. — Но кошка выскользнула в дверь, когда я вышла за льдом.

— Ариэль, ты плохая киска! — проворковала миссис Уорбертон. — Сейчас же иди домой с Цинь Ши, вот так, теперь ты хорошая кошечка.

Она передала кошку Цинь Ши, которая молча взяла ее и вышла из зала так же тихо, как и вошла. Холмс с какой-то искоркой в глазах наблюдал за тем, как она уходила.

— Ох, эта несносная кошка! — Миссис Уорбертон, провела по платью рукой. — Посмотрите сколько белой шерсти на моем новом платье! Не нужно было мне заводить перса.

— Ваша компаньонка очень скромная женщина, — заметил Холмс, глядя на миссис Уорбертон.

— О да, она истинная китаянка, правда? — весело сказала миссис Уорбертон, при этом взглянув на мужа.

— А вот ты совсем не сдержана, моя дорогая, — быстро произнес полковник, похлопывая ее по щеке.

Я заметил, что она слегка вздрогнула при этом, и был уверен, что Холмс тоже это видел.

— Нет, конечно, я же не китаянка, верно? — парировала она с притворным раздражением.

— Где вы ее нашли? — равнодушно спросил Холмс.

Я достаточно хорошо знал Холмса, чтобы понимать: чем меньше интереса он выказывает к чему-то, тем больше хочет узнать об этом.

— Цинь Ши или жену? — буркнул Уорбертон.

— Цинь Ши.

— О, на самом деле здесь не обошлось без чертовщины. Мы жили в Маньчжурии, и Элизабет говорила, что ей одиноко, когда я бываю в отъезде, — мне приходилось много ездить в то время. Она все собиралась дать объявление в газету, чтобы найти компаньонку, и… — Полковник прервал свой рассказ громкой икотой, а его жена смущенно повернулась к нам.

— Почему бы мне не рассказать остальное, дорогой, — сказала она успокаивающим тоном, снова заговорив с ним, как с ребенком.

— Ты права, продолжай. Послушайте, где этот чертов официант? Мне нужно выпить!

Естественно, ему нужно было выпить еще. Обычно я в таких случаях не отстаю, но полковник уже прилично меня опередил. Я взглянул на Холмса, его лицо ничего не выражало.

— Итак, — продолжила миссис Уорбертон с наигранным весельем, — это произошло в тот день, когда я собиралась дать объявление. У меня было дело в посольстве, и мы с Цинь Ши некоторое время вместе ожидали в приемной. Между нами завязался разговор, и я узнала, что она училась в Англии, — ее английский практически безупречен, знаете ли, — а к концу нашей беседы она согласилась жить с нами в качестве моей помощницы.

— Вот, как все замечательно сложилось, не так ли? — снисходительно произнес полковник.

— Немного странно, что китайскую девочку отправили учиться за границу, — сказал Холмс.

Лицо миссис Уорбертон вспыхнуло.

— Видите ли, Цинь Ши из хорошей семьи, ее дедушка по линии отца был англичанином.

— Понятно, — бросил Холмс.

Миссис Уорбертон поднялась с кресла.

— А теперь, дорогой, давай я отведу тебя в постель, хорошо? — обратилась она к мужу.

Полковник покраснел, а все его тело затряслось.

— Я не ребенок, — выкрикнул он осипшим голосом подвыпившего человека.

— А я и не говорю, что ты ребенок, — и глазом не моргнув, отозвалась его жена. — Я просто предложила тебе пойти лечь спать.

— Я сам решу, когда мне пора уходить, и я буду тебе благодарен, если ты прекратишь меня третировать! — заорал он.

— Хорошо, — сказала миссис Уорбертон и вышла из зала, не проронив больше ни слова.

Ее уход, казалось, «опустил паруса» полковника. Его большое тело вдруг осело в кресле, он как-то сразу сник.

— Прошу простить меня, джентльмены, — сказал он вяло, равнодушным тоном. — Я не знаю, почему иногда становлюсь таким… Просто я не выношу, когда она обращается со мной, как… как… — он умолк, уставившись на свой пустой стакан.

— Как с кем? — спросил Холмс спокойно.

— О, она уверена, что я унаследовал семейную… слабость, и поэтому порой ведет себя со мной как с ребенком.

— Семейная слабость? — повторил Холмс.

Полковник засмеялся, вернее, произвел напоминающий смех звук без всякой радости в голосе; это больше было похоже на глубокий вздох. Он наклонился к Холмсу, как будто боялся, что кто-нибудь может подслушать, хотя все уже давно разошлись по каютам. Даже бармен все убрал со стойки и собрался уходить.

— Безумие, мистер Холмс, безумие. Это преследует нашу семью и, насколько мне известно, всегда поражает самого старшего мужчину. Вы знаете, каково жить под тяжестью столь мрачной перспективы? Это ад — вот что это такое, ад.

Глядя на его крупное тело, вдруг ослабевшее, я поверил в то, что он знает, о чем говорит. И даже Холмс, по-видимому, поверил.

— Ну-ка, полковник, встряхнитесь! Возможно, вам повезет и вас минует эта участь, — сказал он с неподдельным сочувствием.

Полковник посмотрел на свой пустой стакан и поставил его на стол.

— Возможно, вы и правы, мистер Холмс, я полагаю, что мне и так повезло больше, чем остальным: имея такую жену, как Лиззи… Мне хорошо жилось до последнего времени, а теперь… будь, что будет. Просто иногда это тяготит меня, особенно ночью, когда все спят… Это как огромная черная туча, нависшая надо мной, и я боюсь лечь спать, закрыть глаза — из страха, что она может поглотить меня, пока я сплю.

К моему удивлению, Холмс наклонился вперед и дотронулся до плеча Уорбертона.

— Никакого демона не победить, пытаясь спрятаться от него, — уверенно произнес он. — Последуйте моему совету и взгляните в лицо неприятности, и тогда вы сочтете ее не такой ужасной.

Искренность Холмса, похоже, произвела впечатление на полковника. Я сам был удивлен, когда Холмс оставил свой обычный весьма циничный тон.

— Благодарю вас, мистер Холмс, — сказал полковник, — благодарю за совет. Могу сказать, что это дорогого стоит, и я ценю ваше участие.

Он поднялся с кресла, пожелал нам спокойной ночи и вышел из зала неуверенной походкой, соответствующей количеству выпитого бурбона. Я посмотрел на Холмса. Его лицо было бледным и вытянувшимся, он держался за левое плечо — значит, его беспокоила рана.

— Давайте-ка, старина, я отведу вас в постель, — произнес я обычным тоном, чтобы не выдать своего беспокойства.

Холмс лукаво посмотрел на меня.

— Видите, Ватсон, я разрешаю вам обращаться с собой как с ребенком и вовсе не жалуюсь. Вы должны сказать об этом полковнику, когда мы с ним снова увидимся.

Я долго лежал без сна, размышляя о полковнике и его жене. Она была очень привлекательной женщиной, но я не завидовал ему: она была не совсем уравновешенной, а забота о муже явно была показной. На соседней кровати Холмс ворочался во сне и что-то бормотал, преследуемый своими собственными демонами. У всех нас есть демоны, подумал я, у одних они ужаснее, чем у других… Я заснул с мыслями о миссис Уорбертон, представляя ее в том красном платье.

Той ночью мне снилось, что я шел, шел, бесконечно долго шел по узкой тропинке, ведущей к черной деревянной двери. Я понимал, что мне надо открыть ту дверь, но не хотел делать этого. Наконец я ее открыл, и как только я это сделал, услышал рядом с собой смех… Я узнал этот смех — так смеялась Элизабет Уорбертон. Когда я открыл дверь, она стояла сразу за ней, а у ее ног лежало тело мужчины. Подумав, что это ее муж, я опустился на колени и перевернул тело, и тогда увидел, что это Холмс и что он мертв.

Я проснулся весь в поту, фальшивый смех миссис Уорбертон звенел в моих ушах. Я посмотрел на соседнюю кровать, но Холмса там не было. Запаниковав, я вскочил и вышел в гостиную. Холмс сидел возле иллюминатора, смотрел на залитое лунным светом море и курил.

— Холмс! Что вы делаете? — мягко спросил я.

Он произнес, не оглядываясь:

— Думаю, Ватсон.

— О чем?

— О демонах, Ватсон, о демонах.

Остальная часть нашего путешествия прошла без происшествий. Полковник казался более спокойным после того первого вечера, хотя иногда мы слышали разговор на повышенных тонах за стенкой. Холмс, похоже, действовал на него успокаивающе, полковник даже стал лучше играть в бридж. Его жена продолжала строить Холмсу глазки, но он оставался равнодушным к ее чарам. Иногда мне хотелось оказаться на его месте, а иногда — нет, ведь я был более восприимчив к женской красоте. Морской воздух, казалось, способствовал улучшению здоровья Холмса, хотя он все еще быстро уставал, и время от времени я замечал, что он сжимает рукой свое плечо. Когда я ему сказал об этом, он отмахнулся от меня, как делал это всегда, и сменил тему разговора.

Мы прибыли в Нью-Йорк в четверг; там шел ливень. Я хотел как можно быстрее доставить Холмса в отель, поэтому наше прощание с Уорбертонами было коротким. Полковник дал нам свою визитную карточку и предложил зайти к нему, пока мы будем в Нью-Йорке; мы пообещали, что так и сделаем, хотя считали, что больше никогда его не увидим.

Но мы ошиблись.

Мы остановились в «Эксельсиоре», расположенном напротив Музея естествознания; это была идея Холмса. Первое утро он провел в музее и очень был рад тому, что может заняться геологическими исследованиями.

— У них превосходная коллекция драгоценных камней, Ватсон, — сказал он за чаем, — вам обязательно нужно посмотреть ее. Там есть Звезда Индии — поистине внушительный камень, который имеет самую яркую историю краж и связанных с ними убийств.

После обеда я пошел прогуляться в Центральный парк. Я дошел до Эллинга, наблюдая за лодками на озере, а затем пошел назад через Рамблез. Когда я выходил из парка, мне показалось, что я увидел полковника Уорбертона на другой стороне улицы. Я помахал ему рукой, но он так спешил, что не заметил меня. Ссутулившись и опустив голову, он шел с мрачным видом по направлению к центру города. Я рассказал Холмсу, что видел его и что он не ответил на мое приветствие.

— Если он не будет осторожным, то демоны поглотят его, — серьезно сказал Холмс.

На следующее утро я понял, что его слова оказались пророческими. На первой странице нью-йоркского выпуска «Таймс» была помещена следующая заметка:

«БИЗНЕСМЕН НАЙДЕН УБИТЫМ В КВАРТИРЕ НА ВЕСТ-САЙД

Вчера вечером горничная обнаружила тело Уильяма К. Пенстока в его квартире. Он был задушен шнуром от шторы. Мистер Пенсток был акционером „Уорбертон Ltd“, британской компании, занимающейся импортом чая. Не было ни ограбления, ни квартирного взлома, что показывает, что жертва знала своего убийцу. Его деловой партнер, Эдвард С. Уорбертон, сейчас разыскивается для дачи показаний».

Я через стол протянул газету Холмсу, и он молча прочел заметку.

— Похоже, Ватсон, демоны приложили к этому руку.

— Вы думаете, это мог сделать он?

Холмс пожал плечами:

— Его партнер убит, а полиция не знает, где он сам находится. На первый взгляд не похоже на действия невинного человека.

Я согласился с Холмсом.

— Однако внешние признаки могут быть обманчивы, Ватсон, — есть много чего под поверхностью, и мы не увидим этого, пока не захотим нырнуть.

И тут в дверь позвонили. Я обычно так не реагирую, но этот звук меня напугал, и я вздрогнул.

— Спокойно, Ватсон, — вот и еще одна часть загадки, если я не ошибаюсь.

Он не ошибся. «Часть загадки» вошла в комнату — и как вошла! Она была в золотом вечернем платье, облегающем каждый дюйм ее впечатляющей фигуры.

— Ах, мистер Холмс! Вы читали газету? — спросила Элизабет Уорбертон, как только я предложил ей стул.

— Да, конечно, мадам, эти новости очень огорчили меня.

— Он пропал, мистер Холмс, — исчез! Я не знаю, что делать. Конечно, я уверена, что это он убил мистера Пенстока, но что подумает полиция?

— И правда, что?.. Когда в последний раз вы его видели?

— Вчера вечером. Он сказал, что собирается пойти прогуляться, и не вернулся. О, мистер Холмс, вы поможете мне найти Эдварда?

Роль беспомощной девицы не совсем подходила Элизабет Уорбертон, но я восторгался тем, с какой страстью она играла эту роль.

— Есть кто-нибудь, кто может знать, где он, кто-нибудь, кому он может довериться?

— Только его сводный брат Майкл.

— Он живет здесь, в Нью-Йорке?

— Да, он управляющий нью-йоркского отделения «Уорбертон Ltd». Живет где-то в центре. Я не знаю адреса, но он есть в офисе Эдварда.

— Вы сегодня говорили с ним?

— Нет, я его почти не знаю. Я просто подумала, что, возможно, Эдвард доверился ему.

Имя Майкла Уорбертона было занесено в телефонный справочник, и спустя десять минут мы уже мчались в кебе на Вашингтон-Сквер. Он жил в доме возле парка. Мы постучали, и дверь открыл высокий мужчина, очень похожий на полковника. Он был не таким загорелым и более худым, но таким же крупным и с такими же сильными руками. Он провел нас в уютную гостиную и спросил, не слишком ли рано, чтобы предложить нам выпить. Я сказал, что в самый раз и что буду то же, что пьет он сам. Холмс отказался, и Уорбертон вышел из гостиной за напитками. Пока его не было, Холмс взял конверт с его стола. На нем стоял штамп Нью-гейтского бюро путешествий. Он открыл конверт, заглянул внутрь и положил его на место прежде, чем наш хозяин вернулся.

— Полиция только что ушла, — сказал Уорбертон, протягивая мне джин с тоником, — и я скажу вам то же, что сказал им. Я не знаю, где Эдвард, но у него был мотив для убийства.

— И какой же? — спросил Холмс.

— Ну, это сейчас в полиции — письмо, попытка шантажа, написанное Пенстоком моему брату.

— Да? — сказал Холмс. — А как к вам попало это письмо? Мне кажется, что было очень легкомысленно со стороны вашего брата оставить его лежать на виду.

Майкл Уорбертон сделал большой глоток из своего стакана.

— Я региональный менеджер «Уорбертон Ltd», и рано или поздно на мой стол попадают многие документы. Возможно, он подумал, что уничтожил его, но… В общем, в последнее время у моего брата проблемы с психикой… — Майкл Уорбертон пожал плечами. — На самом деле я не уверен, что мой брат в этом замешан; все, что я знаю, — это то, что нашел письмо со вложенным в него другим письмом.

— Что именно было у Пенстока на вашего брата? — спросил Холмс.

— В письме он сообщил, что ему известны факты, подтверждающие причастность Эдварда к контрабанде наркотиков здесь, в Нью-Йорке, в частности, в китайском квартале.

— А вам самому известно о такой сети?

— Я знаю, что такая сеть существует, но это известно всем.

— А вам известно о причастности ко всему этому вашего брата?

— Да нет, хотя отклонения в поведении брата, которые я стал замечать в последнее время, могут указывать на это.

— А почему вы не поговорили об этом с братом?

— Я собирался, но побаивался, не знал, как он отреагирует. Я не думал, я имею в виду, никогда не ожидал, что он…

— Совершит убийство? — закончил Холмс спокойно.

— Да.

— Ну что ж, спасибо, что уделили нам время, мистер Уорбертон. Нам пора идти, — сказал Холмс, направляясь к двери. — А, еще одно! — добавил он, оглянувшись. — У вас есть кошка или собака?

Майкл Уорбертон удивился.

— Нет, а почему вы спросили?

— Да так, просто любопытно. До свидания, мистер Уорбертон.

Как только мы вышли из дома, я отвел Холмса в сторону.

— Зачем вам нужно знать, есть у него домашний питомец или нет?

Холмс улыбнулся.

— Это всего лишь предположение, Ватсон, всего лишь предположение.

— Куда теперь?

— Думаю, в китайский квартал, Ватсон.

Вскоре мы сидели в другом экипаже, который громыхал по мощенным булыжником улицам, направляясь в центр города. Холмс задумчиво смотрел в окно.

— Жена Цезаря, Ватсон, — неожиданно произнес он.

— Что? — не понял я.

— Она была вне подозрений.

— И?

— Интересно, Ватсон, интересно.

Мы шли по узким многолюдным улицам, и я чувствовал себя неловко в окружении толпы людей, которые толкали нас на каждом шагу. Холмс остановился на Доерс-стрит перед зданием, построенном в неоклассическом стиле. Оно было чем-то похоже на театр, афиши, оповещающие о предстоящих спектаклях, были на китайском языке. Холмс разглядывал на афишах изображения актеров вкрасочных костюмах.

— Что это, Холмс?

— Это китайский оперный театр, Ватсон. Вы знаете, что в китайской опере нет женщин?

— Вы имеете в виду, что, как и в нашем театре во времена Шекспира, здесь все женские роли исполняют мужчины?

— Совершенно верно, Ватсон.

Он еще какое-то время смотрел на эти афиши. У меня уже начало сводить желудок из-за джина с тоником, и я предложил где-нибудь пообедать. Зная равнодушие Холмса к еде, я был приятно удивлен, когда он с готовностью согласился и повел меня в кафе на Мотт-стрит.

Мы сидели в зале для курильщиков, единственные европейцы среди китайских иммигрантов, и я посматривал вокруг с некоторым беспокойством. Казалось, что все глаза были устремлены на нас, однако я не увидел никого, кто проявил бы к нам какой-либо интерес. Здесь было ужасно. Меню не было, а угрюмый официант почти сразу же появился из кухни с несколькими блюдами. Это были какие-то странные клецки, суп с лапшой и таинственное мясное блюдо. Но Холмса, похоже, это вовсе не беспокоило — он набросился на еду, как будто ел подобное всю свою жизнь. После обеда он откинулся на спинку стула и закурил.

— Так-то лучше, Ватсон, — сказал он, — ничто так не утоляет голод, как порция рагу со свининой, да?

Я не мог понять, что за игру он затеял, но он продолжал молчать, поэтому я кивнул и закурил «Фатиму». И тут Холмс застыл, я заметил, что его взгляд прикован к маленькому, щуплому человеку за окном.

— Быстро, Ватсон! — бросил он и выбежал из кафе.

Я растерялся, но вынужден был поспешить, чтобы не отстать от него. Он прокладывал дорогу по многолюдным улочкам, заполненным торговцами рыбой, но не упускал из виду одну неприметную фигуру. Не было прямых углов ни у улиц, ни у зданий; все здесь сплеталось — даже люди, которые спешили каждый в своем направлении, — в какой-то удивительно спокойный хаос, которым и был китайский квартал.

Холмсу все это было нипочем. Имея уникальную способность приспосабливаться к любому окружению, он просачивался сквозь толпы людей, не задевая их, двигаясь так же плавно, как яхта в спокойных водах. Наконец он остановился перед темным сырым дверным проемом, ведущим в подвал.

— Дадим ему минуту, а потом войдем. Револьвер с вами, Ватсон? — спросил он, понизив голос.

Я кивнул — я сунул его в карман, перед тем как выйти из гостиницы.

— Отлично, — сурово сказал Холмс, — хотя, может быть, он и не понадобится.

Он медленно открыл дверь, и я последовал за ним с револьвером в руке. Внутри было темно, но я смог разглядеть, что мы оказались в узком тоннеле, тускло освещенном в конце. У меня появилось неприятное чувство, что я вернулся в свой ночной кошмар. Пока мы медленно продвигались к свету, я слышал, как вокруг наших ног снуют крысы. Холмс первым шагнул в арку, я последовал за ним. А потом я почувствовал, что на мою голову падает потолок. Ослепительная вспышка — а затем темнота.

Я очнулся с ужасной головной болью и огляделся. Первым, кого я увидел, был полковник Уорбертон. Он был привязан к стулу, а когда заметил, что я пришел в себя, заговорил:

— Слава Богу, вы в порядке, доктор Ватсон!

Я лежал на железной кровати, похожей на больничную койку, мои руки и ноги были крепко привязаны к раме. Помещение напоминало какой-то склад, хотя на этот момент мы были единственными хранимыми в нем припасами.

— Где Холмс? — спросил я, окончательно приходя в себя.

— Они схватили его, — мрачно сказал полковник.

— Кто?

— Как я мог быть таким дураком! — простонал он в ответ. — Как мог позволить ей дойти до такого?

— У кого Холмс? — крикнул я ему, начиная паниковать.

Ответ стал очевиден, как только открылась дверь и свет, падающий из коридора, осветил четыре фигуры. Из вошедших я знал троих — Холмса, Элизабет Уорбертон и Цинь Ши.

Правда, Цинь Ши не была женщиной.

Мне пришлось признать, что длинный нос и не очень гладкая кожа для мужчины были более подходящими — настолько подходящими, что, по правде говоря, я удивился, почему не заметил этого раньше. Но все мое внимание переключилось на Холмса.

Он выглядел ужасно. Лицо было в порезах и синяках, а рана на плече начала кровоточить. Было видно, что с ним обошлись очень грубо. Третий мужчина, здоровенный китаец, подтащил его к кровати, на которой лежал я, и толкнул на нее.

— Холмс! — воскликнул я, мне было больно видеть его в таком состоянии.

— Не переживайте, Ватсон; если бы они хотели нас убить, то уже сделали бы это, — сказал он, пытаясь сохранить свой обычный саркастичный тон, но его голос был сиплым.

Цинь Ши — если это было его имя — вышел вперед и сказал:

— Мистер Холмс, кажется, не понимает, что рано или поздно мы получим от вас то, что нам нужно. — Затем пожал плечами. — А если нет, то нам придется вас убить. Выбор за вами.

Теперь заговорила Элизабет Уорбертон.

— Я очень сожалею о случившемся, мистер Холмс, — сказала она. — Но ваши действия оказались более стремительными, чем я думала. Я рассчитывала, что вы покинете эту страну намного раньше, до того, как выследите Эдварда, а потом уже не имело бы значения, нашли бы вы его или нет. Но вы разгадали нашу маленькую игру слишком умело, на вашу беду.

Она сделала шаг к Холмсу, приблизила к нему свое лицо, и у меня возникло неприятное ощущение, что она наслаждается местью за его равнодушие к ее чарам.

— Для вас действительно было бы лучше рассказать нам все, что вам известно, — иначе нам на самом деле придется вас убить.

— Не думаю, что из-за нескольких убийств вы будете испытывать более сильные муки совести, чем из-за одного, — тяжело дыша, произнес Холмс.

Элизабет Уорбертон пожала плечами.

— Так и есть. Но несколько убийств будет сложнее скрыть.

Еще один желтокожий человек вошел в комнату и сказал что-то Цинь Ши на китайском, тот ответил на том же наречии. Человек слегка поклонился и вышел из комнаты. Миссис Уорбертон снова обратилась к нам:

— Прошу извинить нас, господа, мы вернемся через некоторое время. Подумайте о том, что я вам сказала.

Все трое вышли из комнаты, закрыв за собой дверь.

— Вы в порядке, Холмс? — спросил я.

— Не обращайте внимания на мой вид, — ответил он раздраженно. — Все, о чем нам нужно думать, — так это как убраться отсюда, и побыстрее. Вряд ли они долго будут держать нас живыми.

Он принял сидячее положение, и я увидел, что его руки связаны за спиной.

— Я немного разбираюсь в узлах, — сказал он, потянувшись к веревке, которой мои руки были привязаны к кровати.

— Теперь, если у меня получится проделать все в обратном порядке…

Он некоторое время возился с узлами. Дважды ему приходилось отдыхать и восстанавливать дыхание, но в конце концов ему удалось освободить мои руки. Я быстро развязал свои ноги и за несколько минут освободил от пут Холмса и полковника.

— Туда, — указал Холмс, шатаясь и чуть не падая; его лицо исказилось от боли.

— Холмс, вы…

— Все нормально, Ватсон. Нам нужно немедленно выбираться отсюда.

— Это здание стоит на воде, — сказал Уорбертон, указывая на единственное, высокое и узкое окно в этой маленькой комнате.

Я залез на кровать и посмотрел в него; вода плескалась прямо под окном.

— Вы умеете плавать, полковник?

— Конечно, я плавал каждое утро, пока жил в Китае.

— Ну что ж, нам нужно бежать, и, мне кажется, это единственный способ спастись.

И тут мы услышали шаги по коридору.

— Скорей, Ватсон, прячьтесь за дверью! — быстро прошептал Холмс. — Полковник — туда! — сказал он, указывая на другую сторону дверного проема.

Только мы успели занять свои места, как дверь распахнулась.

Я бросился на первого входящего в дверь, — это был Цинь Ши. Хотя я был значительно тяжелее его, он оказался гибким и ловким, как кошка. Он вырвался и перебросил меня через плечо, как мешок картошки. Я упал, но тут же поднялся и прыгнул к нему. Между тем другой бандит бросился на Холмса и почти смял его, но в этот момент полковник запрыгнул ему на спину, словно тигр. Мне показалось, что он укусил бандита за ухо, потому что тот зарычал, отпустил Холмса и попытался сбросить с себя полковника.

Исхода той драки я не видел, потому что Цинь Ши ударил меня точно в челюсть, и я упал на пол. Я смутно видел, как Холмс, шатаясь, бросился к Цинь Ши, и тот умышленно ударил его в раненое плечо. Холмс вскрикнул от боли, и тут меня охватила ярость. Вскочив на ноги, я набросился на Цинь Ши, размахивая кулаками. Не помню, куда я его бил и сколько нанес ударов, но когда я остановился, он лежал без сознания на кровати.

Я повернулся посмотреть, что делает полковник. Он висел на бандите, вцепившись в его шею, бил его ногами, но это не давало никаких результатов. Под кроватью я увидел большую палку и потянулся за ней. Сжав ее в руке, я вспомнил, как играл в крикет, и нанес хороший удар бандиту по голени. Тот с криком упал, а я еще раз ударил его — по затылку. После этого он затих.

Мы с полковником склонились над Холмсом, истекающим кровью.

— Через окно… наш единственный шанс, — задыхаясь, сказал он, и мы помогли ему подняться.

Мы могли взобраться на окно, только встав на кровать. С моей помощью полковник выбрался первым. Вскоре послышался всплеск.

— Давайте, Ватсон! — сказал Холмс. — Быстрее! Не беспокойтесь обо мне.

— Не порите чушь! — пробормотал я, подталкивая Холмса к окну.

Очередной всплеск — и в комнате остался я один.

Я слышал голоса в коридоре и понимал, что мне нужно поторапливаться. Подтянувшись, я взобрался на подоконник, перелез через него и упал в воду, и в тот же миг раздааись выстрелы. Я нырнул как можно глубже и плыл в мутной воде, пока хватало воздуха, а потом вынырнул на поверхность. Очередная пуля булькнула рядом с моей головой. Набрав воздуха, я нырнул снова. Я плыл, пока мои легкие не начали пылать, и тогда мне пришлось вынырнуть. Теперь выстрелы слышались в отдалении. Я снова нырнул, а когда вынырнул, начал искать Холмса и полковника. Я увидел их впереди, они плыли к катеру, стоявшему на якоре недалеко от берега. Сзади все еще раздавались выстрелы и слышались голоса, но я не стал терять время на то, чтобы смотреть, не преследуют ли они меня. Я постарался догнать Холмса и полковника, изо всех сил работая руками и ногами.

Капитан катера оказался голландцем, но мы в итоге смогли объяснить ему, что нам нужна помощь полиции. Он подвез нас к берегу, и мы обратились к первому попавшемуся полицейскому. Вскоре собралось с полдюжины ребят в синей форме, и мы повели их к зданию, из которого только что сбежали.

Цинь Ши и его приятели исчезли, но там оказалось столько опиума, что им можно было заполнить несколько контрабандных судов. Полицейские попытались забрать его с собой, но его было слишком много, поэтому им пришлось оставить его там.

— Не переживайте, мы их поймаем, — заверил нас сержант по имени Мэллори.

— В четыре отплывает судно в Китай, «Гордость Пекина», — сказал Холмс. — Оно отходит от причала номер 34. Его необходимо перехватить.

Мы сели в несколько кебов и отправились в порт. Я взглянул на Холмса — он выглядел совсем плохо, его глаза лихорадочно блестели, правой рукой он сжимал левое плечо.

— Холмс, дайте-ка я посмотрю! — предложил я.

Он отмахнулся от меня, но я настоял. Мои опасения подтвердились: рана от пулевого ранения снова открылась. Я потрогал его лоб — он горел.

Мы подъехали к причалу номер 34, когда было без пяти минут четыре. Трап уже был поднят, и сержанту Мэллори не сразу удалось убедить капитана снова его опустить.

Пассажиры наблюдали, как мы поднимались по трапу. Мы, должно быть, производили странное впечатление: трое мокрых, всклокоченных англичан и дюжина нью-йоркских полицейских (несколько присоединилось к нам по дороге). Наверняка было непонятно, кто из нас преступник. Мы попросили показать список всех пассажиров, а затем пошли за Холмсом, который привел нас к каюте номер 52.

Элизабет Уорбертон открыла нам дверь, и когда она нас увидела, ни один мускул не дрогнул на ее очаровательном лице.

— Входите, джентльмены, — холодно произнесла она. — Судя по вашему виду, вам лучше присесть. Вы можете выходить — все кончено, сказала она кому-то, находившемуся в другой комнате.

Через секунду оттуда вышел угрюмый Цинь Ши, ни на кого не глядя.

— Теперь, когда мы здесь, расскажите, что конкретно произошло? — спросил Мэллори, скорее проявляя любопытство, чем раздражаясь.

Заговорил Холмс, его голос совсем ослаб:

— Прежде всего, офицер, отправьте своего человека по адресу Вашингтон-сквер, дом 10, там вы найдете мистера Майкла Уорбертона, надеюсь, живого, но, вероятно, связанного и с кляпом во рту, и без двух билетов на океанский лайнер, следующий в Китай.

— Теперь, когда это больше не имеет значения, могу я спросить, как вы… — спокойно заговорила миссис Уорбертон.

— Ваш рассказ о встрече с Цинь Ши очень мне помог, — сказал Холмс. — Вы полагали, что никто не догадается, но мне это удалось. Я поклонник китайской оперы, и чем больше я размышлял, тем более логичным казалось, что актер, который способен сыграть женщину на сцене, может сыграть эту роль и вне сцены. Придя в китайский квартал, я увидел то, что и ожидал увидеть: Цинь Ши, одетого не как женщина, а как мужчина. Различие было; возможно, я и не узнал бы его, если бы не ожидал увидеть. Леди и джентльмены, хочу представить вам Хеу Пуна, звезду пекинской оперы.

Мы все повернулись посмотреть на Хеу Пуна, который теперь бросал на нас гневные взгляды. Я был ближе всех к нему и заметил блеск стали в его руке за секунду до выстрела. Мне удалось наброситься на него прежде, чем вылетела пуля, и она попала в люстру. Я схватил его за руку, в которой был пистолет, и мы несколько секунд боролись на полу. Когда я услышал второй выстрел, у меня возникла мысль, что, возможно, я совершил какую-то глупость — в тот момент я даже рассматривал возможность, что это было попыткой произвести впечатление на миссис Уорбертон таким героическим поступком.

— Ватсон! — крикнул Холмс и через секунду навалился на нас.

Но Хеу Пун обмяк в моих руках, и я понял, что пуля попала в него. Мы перевернули его — он был ранен в живот, и было ясно, что он не выживет. Элизабет Уорбертон склонилась над ним и обхватила его обеими руками.

— Зачем? Зачем ты это сделал? — воскликнула она, а затем добавила что-то по-китайски.

Он пожал плечами, начал было говорить, но тут его глаза помутнели. Из своего опыта я знал, что его последняя роль сыграна. Я поверил ему: это была убедительная игра.

— Уберите его! — рявкнул сержант Мэллори, довольный тем, что наконец-то пришла его очередь действовать, но миссис Уорбертон поднялась и повернулась к нам лицом.

— Оставьте его! — сказала она тоном, не терпящим возражений. — Вы можете забрать его только вместе со мной.

Мэллори попытался что-то возразить, но потом просто пожал плечами.

— Давайте послушаемся даму, — сказал он своим людям, — по сути, это ее последнее желание.

Я посмотрел на Холмса, который был очень бледен, крепко взял за руку и подвел его к стулу.

— Вам необходимо отдохнуть, Холмс, думаю, что дальше я смогу рассказать сам, — сказал я.

Я повернулся к Элизабет Уорбертон.

— Вы всех нас одурачили, а начали с вашего мужа. Когда вы встретили Хеу Пуна, то вместе с ним придумали план, целью которого было убрать с дороги вашего муженька и заграбастать все денежки.

Первое, что вам нужно было сделать, — это изменить облик китайца. Это было нетрудно, ведь он был профессиональным актером. Затем вы заявили, что вам нужна компаньонка, и состряпали историю о том, как вы встретились с Цинь Ши в посольстве. Таким образом, у вас теперь был любовник, живущий с вами под видом женщины-компаньонки, и ничего не подозревающий муж.

Ваш муж рассказал вам о «семейном недуге», и это было вам на руку, вы обращались с ним как с полоумным, пока он, наконец, и сам не поверил в свою болезнь.

Я посмотрел на полковника Уорбертона, который сидел, обхватив голову руками.

— Его брат Майкл давно был в вас влюблен, поэтому вы знали, что можете рассчитывать на него, когда придет время. Единственной преградой на вашем пути был Пенсток, поэтому вы распространили ложную информацию о вовлечении вашего мужа в торговлю наркотиками. Цинь Ши действительно занимался контрабандой опиума, поэтому ваша версия получилась довольно убедительной.

Мэллори сделал шаг вперед.

— Мы занялись поисками главарей этой банды, — сообщил он. — Я послал людей по адресу, который вы мне дали, мы все там осмотрим.

— Сомневаюсь, что вы там теперь много чего найдете, — сказал Холмс. — Большая часть опиума, скорее всего, находится на дне гавани.

Я повернулся к миссис Уорбертон и продолжил:

— Вы знаете, что такой человек, как Пенсток, рано или поздно занялся бы шантажом. Удостоверившись, что письмо им написано, вы забрали его сразу после того, как ваш муж его увидел.

— Скажите, мистер Холмс, — поинтересовалась Элизабет Уорбертон, — как вы узнали о нашем с Пенстоком сговоре?

— Может быть, я и не заподозрил бы ничего, не ожидай вы так упорно момента, когда он покинет игровой зал, и только тогда спустились к нам.

На гладком лбу миссис Уорбертон появились морщины.

— Не понимаю вас, — сказала она.

— Вы старались не оказываться с мистером Пенстоком в нашей компании, и так было на протяжении всего рейса. Он был партнером полковника, и поэтому меня удивляло то, что вы избегаете его. Это могло объясняться личной неприязнью, но я подозревал, что было что-то еще. Он не был профессиональным актером, в отличие от мистера Хеу Пуна, и поэтому вы не могли доверять его реакции на людях. Поэтому вы избегали его, насколько это было возможно.

— Очень умно, мистер Холмс! — сказала Элизабет Уорбертон с искренним восхищением. — Очень умно, правда. Пожалуйста, продолжайте, доктор Ватсон.

Я продолжил:

— После того как письмо было написано, вы послали своего любовника убить пожадничавшего беднягу Пенстока — вы решили его задушить, потому что тогда подозрение сразу бы пало на вашего мужа с его огромными ручищами. Полковник настолько обезумел к этому времени, что, когда наткнулся на тело — что произошло, кстати, совершенно случайно, — он тут же исчез. А приятелям Хеу несложно было удерживать его в китайском квартале некоторое время. — Я посмотрел на Элизабет Уорбертон. — Ну, как у меня получается?

— Прекрасно! — язвительно бросила она. — Не забудьте рассказать, как я украла Алмаз Надежды.

И я снова стал рассказывать:

— Вы отдали брату мужа Майклу письмо с угрозами, которое он, конечно же, должен был передать полиции. Вам нужно было, чтобы именно он передал его, — это делало вас непричастной ко всему этому. В противном случае возникли бы подозрения, что вы перехватили почту мужа. Майкл влюблен в вас, поэтому он не рассказал полиции, что получил это письмо от вас. Он решил, что вы собираетесь бежать вместе с ним, когда вы забронировали два билета на пароход, но вы-то имели в виду другого спутника. Единственную ошибку вы допустили, когда сказали Холмсу и мне, что недостаточно хорошо знаете Майкла Уорбертона, а ведь в его квартире повсюду была шерсть вашей кошки.

— Белой кошки, — уточнил Холмс, кивнув. — Вы поступили весьма опрометчиво, миссис Уорбертон. А еще вам нужно было посоветовать ему не оставлять билеты на видном месте. Вы меня разочаровали. Отлично, Ватсон, отлично! — сказал он и потерял сознание.

Я не разрешал Холмсу вставать с постели в течение двух дней. На третий день, когда мы пили чай в нашей гостиной, для Холмса доставили сверток в коричневой бумаге. Я принес его в комнату и положил на журнальный столик.

— Ну, чего вы ждете? — спросил Холмс. — Почему не разворачиваете?

Я развернул бумагу.

— Что это? — спросил я.

— О, это полковник прислал мне в благодарность за мои услуги. Он наверняка считает, что это стоит больших денег.

— Это ужасно!

Холмс взял в руки эту вещь и осмотрел ее.

— Да уж. Не понимаю, что полковник в этом нашел! Ну что ж, каждому свое, Ватсон. Давайте заберем это на Бейкер-стрит и посмотрим, сможем ли мы найти для него место. Если не получится, вы всегда сможете написать об этом рассказ.

Я покачал головой.

— Если бы я написал рассказ об этом предмете, никому бы не захотелось его читать.

Холмс поставил на столик большую свинцовую статуэтку черного дрозда, похожего на ястреба.

— Возможно, что и так. Но разве можно это знать наверняка, Ватсон… разве можно это знать?

Случай в поместье «Эдвард Д. Хох» (приписывается Эллери Куин)

Мистер Р. платил щедро, и его единственным условием было, чтобы каждый писатель показал себя с лучшей стороны. «Ф. Д.» и «М. Б. Д.», соавторы «Случая в поместье», существенно сжали сюжет и сократили количество персонажей, чтобы получился детективный рассказ всего на пять тысяч слов. Есть основание считать, что этими авторами могли быть Фредерик Даннэй (1905–1982) и Манфред Б. Ли (1905–1971), совместно писавшие детективы и короткие рассказы под псевдонимом Эллери Куин. Что касается финальной сцены этого рассказа, то напомню читателю о намеке на соперничество между братьями, когда Ватсон впервые познакомился с более способным братом Шерлока Майкрофтом: «С тех пор, как вы стали биографом Шерлока, я слышу о нем повсюду. Кстати, Шерлок, я ждал, что ты покажешься еще на прошлой неделе — придешь обсудить со мною случай в поместье. Мне казалось, что он должен поставить тебя в тупик». — Дж. А. Ф.

* * *

Я просматривал свои записи за лето 1888 года и наткнулся на описание одного происшествия, совершенно не похожего на дела, обычно привлекавшие внимание мистера Шерлока Холмса в тот период. Я собирался назвать эту историю «Тайна английского поместья», но поскольку практически все дела Холмс расследовал на своей родине, такое название вряд ли было уместным.

Само поместье принадлежало сэру Патрику Стейси Уайту, известному исследователю Африки, совсем недавно вернувшемуся из опасной экспедиции — он повторил маршрут Стенли, когда тот отправился на поиски Ливингстона. Он прислал Холмсу срочную телеграмму, приглашая провести выходные в своем поместье, расположенном в часе езды на запад от Лондона, возле Рединга.

— Вы поедете? — спросил я, когда он сказал мне об этом в пятницу утром.

— В телеграмме сказано, что там произошел загадочный случай — убийство, и он опасается, что может повториться нечто подобное. Он предлагает остановиться у него на пару дней, чтобы провести расследование. Если мы успеем на вечерний поезд, то можем быть там уже сегодня вечером. Вы со мной, Ватсон?

У меня не было планов на выходные, а солнечные августовские деньки так и манили за город.

— А это ничего, что вы привезете с собой гостя?

— Сэр Патрик сам предложил это в телеграмме. Я так полагаю, там у него уже гостят несколько человек.

Было еще светло, когда мы вышли из поезда в Рединге и увидели экипаж сэра Патрика и ожидавшего нас извозчика.

— Приятная погода, — поприветствовал Холмс довольно молодого человека.

— Отличная, сэр, — ответил тот с небольшим акцентом, который я не смог определить.

— Вы давно здесь работаете? — Холмс всегда собирал информацию про запас, на будущее.

— Несколько лет, — ответил извозчик. — Меня зовут Хаскин. Я временно замещаю другого кучера. Вообще-то я занимаюсь животными.

Холмс вдруг заинтересовался.

— И что это за животные?

— Сэр Патрик держит небольшой зоопарк в своем поместье. Мы следим за животными, привезенными им после африканских сафари. Поставили на ноги пару отличных львят, которые прибыли сюда не так давно.

Вскоре экипаж поднялся на вершину холма, и перед нами открылся вид на поместье. Это было трехэтажное кирпичное здание, одиноко стоявшее на раскинувшейся равнине, с дубовой рощей по левую сторону и большим прудом в сотне футах от главного входа. Я увидел пару лебедей, скользящих по поверхности пруда.

— Добро пожаловать в поместье Стейси! — сказал Хаскин, повернув на длинную, покрытую гравием дорогу, ведущую к дому.

Дверь открылась, как только мы подошли к ней, и дворецкий провел нас внутрь.

— Миссис Уайт спустится через минуту.

Мы с Холмсом ожидали в холле, сквозь дверной проем виднелась голова слона. Почти сразу же к нам вышла миловидная женщина лет сорока, она держала себя очень величественно.

— Я Элизабет Стейси Уайт, — сказала она. — А вы, должно быть, мистер Шерлок Холмс.

— Правильно. — Сыщик улыбнулся и даже слегка поклонился. — А это мой близкий друг, доктор Ватсон. Надеюсь, мы сможем помочь вашему супругу в этом неприятном деле.

— Вы знакомы с подробностями?

— Еще нет.

— Присаживайтесь, я расскажу вам все, что нам известно. Мой супруг — достаточно известный африканский путешественник. У него привычка после каждой поездки привозить домой каких-нибудь животных с Черного континента для пополнения нашего частного зоопарка на заднем дворе. Вы увидите его позже. Из последней поездки он вернулся с двумя львятами. Муж пригласил нескольких друзей погостить у нас этим летом. Они приехали в минувшее воскресенье и планировали побыть у нас неделю.

Ее прервал крупный бородатый мужчина, торопливо вошедший в комнату, он сразу же переключил разговор на себя.

— Прошу прощения, что не поприветствовал вас сразу по приезду, — сказал он, не оставляя сомнения, что он и есть хозяин этого дома. — Надеюсь, моя жена смогла развлечь вас в мое отсутствие.

— Она очень любезна, — сказал Холмс. — Вы сэр Патрик Стейси Уайт?

— Он самый. Каждое животное, которое вы видите здесь, — он сделал широкий жест рукой, — будь то живое, либо чучело, было поймано мной лично.

Мне стало интересно, распространялась ли эта фразу и на его жену Элизабет. Он был из тех людей, которых мало кто любит, однако Холмс не обратил внимания на его тщеславие и стал расспрашивать об убийстве.

— Пострадавшим стал мой лондонский издатель, Оскар Райнбек. Он был одним из шести гостей, которых мы пригласили на неделю. Я планировал написать книгу о моих последних путешествиях в Африку, и мы обсуждали это воскресным вечером, после того как приехали остальные гости. Я оставил Райнбека на некоторое время одного в библиотеке, а когда вернулся, обнаружил его мертвым. Он был жестоко избит каминной кочергой.

Элизабет, стоявшая все это время рядом с ним, добавила:

— В тот раз мы сразу же вызвали полицию.

— В тот раз? — встрепенулся Холмс.

Сэр Патрик, похоже, был недоволен вмешательством жены.

— Вскоре после приезда Райнбека произошел еще один неприятный случай. Я как раз показывал ему свой зоопарк, и мы уже возвращались в дом, когда с крыши сорвался карниз и чуть не ударил его. Когда мы рассказали об этом Элизабет, она очень обеспокоилась и сразу же хотела вызвать полицию. Я сказал ей, что не стоит этого делать из-за такой ерунды, и даже поднялся на крышу и осмотрел ее. Карниз просто отломился, возможно, из-за ветра.

— В прошлое воскресенье не было ветра, — упорствовала его жена.

— Но он был накануне.

Мне казалось, что эти двое могли бы спорить даже из-за того, светило ли солнце.

— Кто еще был в доме в то время, как упал карниз? — спросил Холмс.

— Некоторые из наших гостей уже приехали к тому времени. Мадлен Оукс, актриса, приехала со своим агентом, моим давним другом Максвеллом Парком. Доктор Праути, наш семейный врач, приехал со своей женой Дороти и ее сестрой Агнес.

— Дороти и Агнес в юности жили в этих краях, — сообщила Элизабет, — и иногда бывали в Стейси.

Холмс кивнул.

— Стейси — это ваше второе имя, сэр Патрик.

— Совершенно верно. Этот дом — родовое поместье моей матери, которое я унаследовал после ее смерти восемь лет назад.

— Давайте вернемся к убийству Оскара Райнбека. На месте не было никаких улик?

— Только одна. Мой издатель сжимал в руке игральную карту — десятку пик. Она казалась предсмертной запиской.

— Оригинально! — заметил Холмс. — Десятка пик имеет какой-либо смысл для вас или ваших гостей?

— Совершенно никакого.

— Возможно, то, что погибший держал именно ее, — лишь совпадение.

Сэр Патрик покачал головой.

— Нет, кажется, это больше, чем просто совпадение. На ковре остался кровавый след, доказывающий, что умирающий дополз до карточного стола и почему-то вытянул эту десятку из колоды карт.

Элизабет взглянула на большие старинные напольные часы, когда Холмс спросил:

— Полиция кого-нибудь подозревает?

— В общем-то нет, — ответил хозяин. — Они упомянули, что недавно из тюрьмы Рединга сбежал заключенный, и считают, что он мог войти в дом незамеченным, возможно, намереваясь нас ограбить.

— Как зовут этого заключенного?

— Джеймс Адамс, он отбывал длительный срок за разбой и грабеж. Он сбежал дней десять назад и все еще не пойман.

Элизабет нервно поглядывала на часы.

— Мне жаль, что вы не успели к ужину, но наши гости соберутся в библиотеке в девять выпить по бокалу бренди. Возможно, вы захотите до этого отдохнуть, а потом присоединитесь к нам.

Это было хорошее предложение, и мы с Холмсом пошли за дворецким в нашу комнату. Когда мы остались одни, я спросил Холмса, распаковывая свою дорожную сумку:

— Что вы обо всем этом думаете? Есть ли убийца под крышей этого дома?

— Похоже на то, Ватсон. Очевидно, что жена сэра Патрика крайне обеспокоена, и, по-видимому, это она убедила его обратиться за помощью. Что касается самого сэра Патрика, то я заметил, что подошва его левого сапога толще правой. Если одна нога у него длиннее другой, это значит, что ему трудно преодолевать большие расстояния на сафари, если это вообще возможно.

— Может быть, его носили в паланкине, — предположил я.

— Скоро узнаем, Ватсон. Мне очень интересно пообщаться с гостями, которые, все как один, предпочли остаться после того, как в доме было совершено убийство.

Ровно в девять часов мы спустились вниз; все гости уже собрались в библиотеке. У мужчин в руках были бокалы с бренди, женщины наслаждались чем-то более легким. Мое внимание сразу же привлекла актриса Мадлен Оукс, которую я недавно видел в лондонской постановке Ибсена «Кукольный дом». В жизни она была еще более восхитительной, женщиной такой редкой красоты, что дух захватывало.

Именно ее агенту, Максвеллу Парку, было хорошо знакомо имя Шерлока Холмса. Это был стройный мужчина в очках и с бакенбардами. Он энергично пожал руку моему другу при знакомстве.

— Вся популярная пресса наводнена историями о ваших подвигах, мистер Холмс. Видеть вас действительно приятно!

Меня заинтересовал доктор Праути, невысокий, весьма провинциального вида доктор, немного неуверенно потягивающий свой бренди.

— Вы практикуете в Лондоне, доктор Ватсон? — спросил он.

— Очень редко. Я помогаю своему другу Холмсу в его работе и немного пишу.

Его жена Дороти была ничем не примечательной женщиной, крупной, атлетического телосложения. Она сидела на красном плюшевом диване вместе со своей сестрой Агнес, которую представили как Агнес Бакстер. Мисс Бакстер, более миловидной, чем ее старшая сестра, было лет двадцать пять.

— Я так понимаю, что в детстве вы жили где-то поблизости, — сказал я Агнес.

— Да, это так. Дороти и я играли в этом поместье детьми, хотя в то время, конечно, здесь не было зоопарка. Семья Стейси была замечательной, и это чудесный дом. Мы переехали в город, когда мне было десять лет, и я так скучаю по здешним местам!

— Поедете с нами утром на прогулку верхом? — спросила меня ее сестра Дороти.

Эта мысль привела меня в ужас.

— Вряд ли. Думаю, сэр Патрик захочет показать нам своих животных.

— Конечно захочет! — отозвался хозяин дома, подходя к нам.

— Это замечательная коллекция животных! — восхитилась Дороти Праути. — Лучшая из всех, какие я когда-либо видела за пределами Лондона.

Позже, пытаясь уснуть в чужой постели, я вспомнил ее слова, услышав жуткий смех гиены.

Проснувшись, я ощутил руку Холмса на своем плече, и удивился, увидев его полностью одетым.

— Который час? — сонно спросил я.

— Половина восьмого. Жена сэра Патрика приглашает своих гостей на прогулку верхом. Наверное, нам лучше одеться и спуститься к завтраку.

Я пробурчал что-то невнятное и подошел к окну. На покрытой гравием дороге я увидел Элизабет Уайт в костюме для верховой езды, как раз взбирающуюся на серую кобылу; слуга Хаскин в это время придерживал уздечку. Мадлен Оукс и ее агент были уже в седлах, так же как и доктор Праути и его жена. Не видно было только младшей сестры миссис Праути. Так как пятеро из гостей приготовились уезжать, я быстро умылся и оделся.

Сэр Патрик ожидал нас в столовой, задержавшись за чашкой утреннего чая.

— А, вот и вы! Я начал опасаться, что деревенский воздух совсем убаюкал вас.

— Нет, нет! И Ватсон, и я жаждем увидеть вашу коллекцию, — заверил его Холмс.

Мы немного поели, а затем вслед за хозяином вышли через большую кухню наружу и направились к задней части дома.

— Я рад, что вы смогли приехать, — сказал сэр Патрик. — Впрочем, произошедшее больше огорчило Элизабет, чем меня. Естественно, я расстроен из-за смерти моего издателя, но мысль, что один из наших гостей может быть убийцей, кажется мне нелепой. Я скорее приму версию полиции о беглом преступнике.

Хаскин ожидал нас у задней двери, одетый в те же темные штаны и рубашку, что и накануне.

— Этой ночью они были немного беспокойными, — сказал он. — Может быть, кто-то хотел к нам забраться, хотя я никого не видел.

Владелец поместья ничего не говорил, пока мы шли к первой из дюжины клеток, установленных в роще за домом. Внутри находились два маленьких львенка, они кувыркались и играли друг с другом, как пара котят.

— Эти из моей последней поездки, — сказал он. — Взрослого льва вы увидите чуть позже.

Наша следующая остановка была возле большой и уродливой гиены, которая не давала мне уснуть. У нее была красноватая шерсть с овальными коричневыми пятнами и массивная голова.

— Это ее я слышал ночью, — отметил я.

— Она беспокоилась, — снова сказал Хаскин.

Мы пошли дальше, мимо обезьян и стеклянной клетки с парой небольших питонов, которые, казалось, спали. Дальше находился большой загон со взрослой зеброй, животным, которое всегда меня очаровывало. За ним мы снова увидели обезьян и, наконец, еще одну большую клетку, в которой взад-вперед расхаживал взрослый лев.

— Ему нужно больше места, — сказал нам сэр Патрик.

Пока мы рассматривали льва, я заметил, что Дороти Праути вернулась одна на лошади. Она спешилась и направилась к центральной части поместья.

— Всем этим животным нужно больше места, — произнес Холмс. — Впрочем, изредка заходя в лондонский зоопарк, я заметил, что там условия не намного лучше, чем здесь. Наш большой слон Джамбо был продан в американский цирк отчасти из-за проблем с его размещением.

Сэр Патрик кивнул.

— Незадолго до своей безвременной кончины мой издатель выразил такую же точку зрения. Он посоветовал мне выделить несколько акров земли, чтобы расширить территорию зоопарка, нанять специалистов и брать плату за посещение. Он был уверен, что моя репутация известного охотника и коллекционера привлечет людей.

— Этот лев доволен? — спросил Холмс Хаскина.

— Вряд ли, сэр. Он опасный…

Его слова прервал крик, донесшийся из дома. Сэр Патрик замер на месте, а Холмс бросился бежать, я — за ним. Когда мы добежали до задней двери дома, то поняли, что дворецкий и повар тоже услышали крик — они уже поднимались по задней лестнице. Мы увидели Дороти Праути, лежавшую без сознания на полу в коридоре второго этажа перед открытой дверью в спальню. Когда я заглянул в комнату, то увидел ужасное зрелище, из-за которого она и лишилась чувств. Агнес Бакстер, ее младшая сестра, в неестественной позе лежала на залитой кровью кровати, а из груди у нее торчал кухонный нож. В руке она держала игральную карту — пикового валета.

Я определил, что молодая женщина умерла мгновенно, Холмс в это время расстегивал костюм для верховой езды на миссис Праути и пытался привести ее в чувство. Когда появился сэр Патрик, Холмс растирал ей руки и щеки.

— Не беспокойтесь, сэр Патрик. Я пытаюсь заставить ее дышать. Боюсь, что шок, вызванный видом тела сестры, был слишком силен для этой женщины.

— Еще одно убийство! — задыхаясь, воскликнул хозяин дома и схватился за дверной косяк.

Мне на секунду показалось, что он тоже может упасть в обморок.

— И еще одна игральная карта, — заметил Шерлок Холмс. — Я предлагаю отправить слугу за местными властями.

Когда Дороти Праути наконец пришла в себя, она со слезами на глазах и дрожью в голосе рассказала нам следующее:

— Я… Она тоже собиралась ехать на прогулку и догнать нас. Н-на ней уже был костюм для верховой езды. Поскольку она к нам не присоединилась, я вернулась в дом, беспокоясь, что ей могло стать плохо. И нашла ее в таком виде. Кто мог совершить это зверство?

Когда приехал местный констебль, он задал тот же вопрос. Приехавшие позже полицейские из Скотланд-Ярда предложили обыскать все поместье. Была вероятность того, что сбежавший преступник скрывается где-то на территории. Холмс не принимал участия в поисках.

— Это пустая трата времени, Ватсон. Если этот беглец — убийца, зачем ему оставлять игральные карты в руках своих жертв? Нет, здесь мы имеем дело с чем-то более зловещим.

— В этой тихой сельской местности?

— Я уже говорил о том, что эти безобразные аллеи в Лондоне — ничто по сравнению с сельскими красотами. Но в городе машина правосудия действует быстрее. Здесь же даже дьявольская жестокость может остаться безнаказанной.

Конечно, относительно сбежавшего преступника Холмс был прав. Никаких следов его пребывания не обнаружили ни в доме, ни в парке. Было установлено, что нож принесен из кухни, но его мог взять кто угодно. И Агнес Бакстер вполне могла быть убита еще до того, как все гости уехали на прогулку. Особенно была расстроена жена сэра Патрика Элизабет, ведь прием, похоже, был испорчен. Доктор Праути и его жена уехали с телом Агнес, чтобы произвести необходимые приготовления к похоронам. Я думал, что и другие тоже уедут, но Элизабет очень просила актрису и ее агента остаться.

Ужин тем вечером прошел в мрачной атмосфере. Шестеро из нас пытались говорить на другие темы, но Мадлен Оукс все равно перевела разговор на убийства.

— Уже два за шесть дней, — сказала она. — Мистер Холмс и доктор Ватсон вне подозрений, ведь их здесь не было, когда убили Райнбека, но остальные четверо из нас под подозрением.

— Это абсурд! — воскликнул сэр Патрик. — Зачем мне убивать издателя своей книги? А эту бедную молодую женщину? Зачем это любому из нас, если уж на то пошло?

— Что означают эти игральные карты? — спросил Максвел Парк. — Десятка и валет пик!

События в поместье Стейси действительно были непонятными, и я видел, что Холмс очень обеспокоен.

— Боюсь, что убийства не закончились, — признался он мне, когда мы поднялись в нашу комнату. — В этом есть какая-то закономерность, которая еще проявит себя.

— Тогда нам всем грозит опасность.

— Вы брали с собой револьвер, Ватсон?

— Он в моей сумке.

— Хорошо! Он может нам понадобиться еще до окончания ночи.

Я достал его и убедился, что он заряжен, а затем положил на столик между нашими кроватями.

Никто из нас не стал переодеваться ко сну, но что касается меня, то я сразу же крепко уснул. Я думаю, что Холмс тоже спал, когда на рассвете нас разбудили чьи-то крики и громкое рычание льва.

— Быстрее, Ватсон, ваш револьвер! Я и подумать не мог о животных!

Мы поспешили вниз, некоторые из обитателей дома уже появились в дверях своих комнат, разбуженные криками. Холмс первым выскочил из дома и направился к клеткам, которые мы осматривали накануне. Когда мы добежали до клетки со львом и снова услышали гневное рычание дикого зверя, Холмс выхватил револьвер у меня из рук и просунул его между прутьями. Лев отвлекся от своего жуткого занятия, и, так как уже начало светать, мы смогли разглядеть безжизненную и окровавленную фигуру Хаскина. Холмс сделал три выстрела, тщательно целясь в голову зверя, и лев упал.

Он потянул дверь клетки, но она была заперта снаружи на висячий замок. К этому времени к нам уже присоединились сэр Патрик со своей женой, актриса, ее агент и слуги, которые стояли позади всех.

— Где ключ от этого замка? — требовательно спросил Холмс.

— В кухне есть запасной, — сказал сэр Патрик и послал за ключом слугу.

Все были в пижамах и халатах, сэр Патрик сильно хромал без своей специальной обуви.

Через минуту ключ был у нас, и Холмс первым вошел в клетку, держа револьвер наготове. Я вошел вслед за ним, подошел к телу, перевернул его и увидел, что лицо обезображено до неузнаваемости. А Холмс нашел под телом игральную карту — пиковую даму.

Местная полиция и парни из Скотланд-Ярда через несколько часов вновь прибыли на место преступления. Воскресное утро началось с третьего убийства, и даже самого хозяина дома трясло, когда он разговаривал с представителем власти. Элизабет сидела рядом с ним, сжимая его руку.

Ведущий расследование полицейский раскрыл свой блокнот.

— Я так понимаю, покойный был вашим работником. Не могли бы вы назвать его полное имя и должность?

Сэр Патрик облизнул губы, его лицо было пепельного цвета.

— Его звали Хаскин Цен. Он был немецким цыганом, который отлично ладил с дикими животными. Он сопровождал меня в поездках по Африке, а поскольку у меня больная нога, многих зверей фактически поймал он. Он был прекрасным работником. Холост, около тридцати пяти лет. Он жил здесь, в нашем доме.

— Мог это быть несчастный случай? Он ведь был в своей обычной рабочей одежде.

Тут заговорил Холмс:

— Клетка была заперта на висячий замок снаружи. Похоже, он был без сознания, когда его заперли в клетке со львом.

— Он не вошел бы в клетку до рассвета, — согласился сэр Патрик. — Это было убийство.

Холмс кивнул.

— Когда мы перевернули тело в надежде, что он еще жив, обнаружили еще одну игральную карту.

Полицейский, которого звали Веганд, кивнул.

— Десятка, валет и дама пик, мистер Холмс. О чем это нам говорит?

— О том, что будут еще убийства, если не положить этому конец.

Элизабет Уайт, казалось, была потрясена.

— Но что бы это могло значить? Почему пиковый валет был у убитой женщины, а дама пик у мужчины? Это что же, следующим будет король?

— Король зверей, — предположил сэр Патрик. — Но мой лев мертв.

Когда все немного успокоились, повар подал легкий завтрак. Покончив с завтраком, я заметил, что Холмс изучает расписание поездов на Лондон. Закрытая повозка приехала за телом последней жертвы, и когда сыщик это увидел, то выбежал наружу. Сгорая от любопытства, я выскочил за ним.

— Что такое, Холмс?

Он склонился над телом Хаскина, осматривая его ремень и обувь.

— Интересно! — сказал он. — Все в порядке, теперь можете его забирать.

Он выпрямился и улыбнулся мне.

— Я думаю, мы должны вернуться в Лондон, Ватсон, ближайшим же поездом.

— Вы отказываетесь вести расследование?

— Просто пытаюсь подойти к этому делу с другой стороны.

Мы снова вошли в дом, и Холмс объяснил сэру Патрику, что будет продолжать расследование в Лондоне. Он обратился к полицейскому:

— Сержант Веганд, у нас есть только сорок пять минут, чтобы успеть на следующий поезд. Если вы собираетесь уезжать, не могли бы вы подвезти нас до станции?

Сэр Патрик возразил:

— Мой дворецкий мог бы вас подвезти.

— Нет, нет — нам с сержантом по пути.

Веганд поворчал немного, но Холмс сказал ему что-то тихо, и тот согласился. Мы быстро собрали свои вещи и попрощались со всеми. Актриса Мадлен Оукс, казалось, сожалела по поводу моего отъезда, и я пообещал, что обязательно встречусь с ней на открытии сезона в Лондоне.

По дороге на станцию Рединг мне пришла в голову одна мысль:

— Доктор Праути с женой уехали вчера. Может быть такое, что один из них вернулся и убил Хаскина?

— Все возможно, Ватсон. Давайте посмотрим, что мы найдем по прибытии.

Мы приехали на станцию за минуту до отправления. Так как у нас уже были обратные билеты, мы поспешили на платформу. Я был немного удивлен тем, что сержант Веганд идет с нами, и мне не терпелось узнать, что же Холмс ему сказал.

Мы все трое зашли в вагон, а потом пошли по составу к вагонам второго класса. Холмс быстро шагал по проходам, глядя прямо перед собой, и только когда мы проходили через второй вагон, он вдруг резко перегнулся через свободное место и схватил небритого мужчину в грязной одежде, смотревшего в окно.

— Вот, сержант! — воскликнул Холмс. — Арестуйте этого человека! Он и есть тот тройной убийца, которого вы ищете!

Полицейский застыл от удивления.

— Боже мой! Это сбежавший заключенный?

— Нет, нет. Позвольте представить вам мистера Хаскина Цена, воскресшего из мертвых, но не менее из-за этого опасного.

Мы вернулись в поместье Стейси, так как Холмс считал, что его обитатели вправе получить объяснения. Мы снова сидели в библиотеке с сэром Патриком и его женой. Все остальные гости разъехались вскоре после нас, возможно, опасаясь новых проявлений насилия. Но Холмс заверил, что больше ничего подобного не произойдет.

— Не могу поверить, что Хаскин сделал это! — сказала Элизабет Уайт. — Что его побудило?

— Его изначальной целью было только убийство издателя, Оскара Райнбека. Вы рассказывали мне, сэр Патрик, что Райнбек посоветовал вам расширить территорию вашего зоопарка, нанять специалистов и открыть его для публики. Хаскин боялся, что у него могут забрать его любимых животных, и, охваченный гневом, он ударил Райнбека кочергой, нанеся смертельную рану.

— А игральные карты и другие убийства? — недоумевал сэр Патрик.

Холмс откинулся на спинку кресла и вынул изо рта свою трубку.

— Игральные карты нужны были просто, чтобы сбить нас с толку, только и всего. Я долгое время не мог понять главной подсказки — ее можно даже назвать ключом к разгадке. Кровавый след показал, что первая жертва, Райнбек, сам дотянулся до карточного стола и использовал последние мгновения своей жизни, чтобы вытянуть десятку пик, возможно, как намек на имя убийцы. Но проанализировав следующие убийства, я сделал вывод, что они совершены при абсолютно разных обстоятельствах. Агнес Бакстер получила ножевое ранение в грудь в своей комнате и умерла мгновенно. Третья жертва скончалась в запертой клетке льва. Естественно, что ни один из них не был в состоянии выбирать игральные карты в последние секунды своей жизни.

— Конечно нет! — согласился сэр Патрик. — Их подкладывал убийца!

— Очевидно. И все же первая карта, та десятка пик, была выбрана жертвой. Об этом нам поведал кровавый след. Вывод? После той первой, настоящей подсказки убийца оставлял другие карты в некой последовательности, чтобы запутать нас. Вместо того чтобы сосредоточиться на первой подсказке — десятке пик, — мы заглядывали вперед, гадая, где же произойдут следующие убийства и выстраивая схему, которой не существовало.

— Что же означала пиковая десятка? — поинтересовалась Элизабет.

— Пика была просто первой попавшейся жертве. Важно, что это была именно десятка. Немец Райнбек пытался сказать нам, что имя убийцы — Хаскин Цен, ведь цен — это число десять на немецком!

— Ну конечно! — сэр Патрик хлопнул себя по колену ладонью. — Боюсь, я позабыл свой немецкий, который учил в школе.

— Но Агнес Бакстер не забыла. Она заподозрила его, возможно, угрожала ему, и ей тоже пришлось умереть. На этот раз сделать это Хаскину было сложнее. Мое присутствие, как я думаю, заставило его поволноваться. А вчера вечером решение пришло само собой, можно сказать из ниоткуда. Сбежавший заключенный, которого разыскивала полиция, появился в вашем зоопарке — возможно, пытался украсть еду у животных. Хаскин столкнулся с ним и сразу отметил, что этот человек такой же комплекции, роста, что и он, даже цвет волос у них похож. Это была возможность скрыться. Поэтому, когда преступник потерял сознание от удара, Хаскин спрятал его на какое-то время и изуродовал его лицо, как я думаю, острыми садовыми ножницами. Затем он переодел его в свою одежду и затолкал тело в клетку со львом, подбросив соответствующую карту. Боюсь, я поспешил убить льва — в этой смерти он был не виновен.

— Как вы узнали, что Хаскин будет в лондонском поезде?

— Он не мог позволить себе оставаться в этой местности, где его могли узнать, а согласно расписанию следующий поезд в Лондон отправлялся в воскресенье. Я знал, что он не мог успеть на предыдущий поезд, потому что ему пришлось всю дорогу до станции идти пешком.

— Вы были уверены в том, что это тело принадлежало не Хаскину Цену?

Холмс кивнул.

— Когда я впервые услышал его фамилию, я почти все понял. Я осмотрел тело, особенно ремень и обувь, и нашел подтверждения. Ремень был застегнут на одну дырочку туже, чем его обычно носили, а туфли были немного велики. Этих фактов мне было достаточно.

На следующей неделе в клубе «Диоген» я впервые познакомился со старшим братом Шерлока Майкрофтом. В начале разговора Майкрофт расспросил меня о случае в поместье.

— Это, конечно, был Адамс?

— Да, это был Адамс, — подтвердил Шерлок. — Это было ясно с самого начала.

Позже, когда мы остались одни, я спросил Шерлока, зачем он сказал Майкрофту, что убийцей оказался беглый преступник.

Шерлок Холмс слегка улыбнулся.

— Это просто небольшое соперничество между братьями, Ватсон. Он узнает правду достаточно скоро и поймет, что на этот раз ошибся.

Шествие калек (Необычайное дело об алюминиевых костылях) «Уильям Л. де Андре» (приписывается Микки Спиллейну)

Я решил оставить все заголовки, придуманные авторами, даже если мистеру Р. они не нравились. Во вступительной статье его журнала говорится: «Если не учитывать ужасного названия, в первоначальной версии рассказ о „необычайном деле об алюминиевых костылях“ просто великолепен!» Предполагаемым автором «Шествия качек» может быть Микки Спиллейн (1918–2006), автор книг «Суд — это я», «Мой револьвер быстр» и других жестоких триллеров о Майке Хаммере. Однако получить комментарий мистера Спимейна не удалось. — Дж. А. Ф.

I

Тело Ватсона представляло собой кровавое месиво.

Это было так ужасно, что когда я вошел в операционную, где три его собрата лихорадочно трудились над ним, пытаясь остановить кровотечение и соединить кости, я невольно снял свою охотничью шляпу, словно над покойником.

Я с раздражением отогнал эту мысль и повернулся к своему брату Майкрофту.

— Я нашел твою записку, — сказал я.

Она была в квартире, которую мы когда-то снимали с Ватсоном на Бейкер-стрит, 221 — Б. Я вернулся после трехдневной погони за фальшивомонетчиками и нашел написанную мелким, но очень аккуратным почерком записку моего старшего брата; она была пришпилена к стене напротив моего любимого кресла ножом, который обычно охраняет мою корреспонденцию на каминной полке.

Глядя сейчас на бедного Ватсона, я подумывал о лучшем применении ножа.

— Я знал, что ты найдешь ее, — сказал Майкрофт.

Он почти не шевелил губами, но его подбородки все равно тряслись. Когда мы были детьми, Майкрофту, который был на семь лет старше меня, поручили заняться моим воспитанием. Это был один из тех случаев, когда родители были слишком заняты, а в обязанности гувернантки не входило повышение моего интеллектуального уровня.

Майкрофт обучил меня кодексу английского джентльмена, первый пункт которого гласил: «Никогда не проявляй своих чувств». Это был трудный урок, но я его отлично усвоил. Он сослужил мне хорошую службу в карьере частного сыщика. Я уверен, что моему брату в его карьере он пригодился не меньше, ведь ему часто приходилось урегулировать сложные ситуации в государстве.

Конечно, на нынешнем этапе жизни узнать это невозможно. Теперь мы взрослые люди. Мы не говорим о наших эмоциях, по крайней мере, друг с другом.

Но у этого кодекса есть своя цена. Вы учитесь прятать свои эмоции, но не избавляться от них. Они свойственны мне, так же как и любому другому человеку, они накапливаются, как пар в двигателе, поднимаясь все выше и выше, и кажется, что клапан вот-вот снесет, а ты нажимаешь на него чуть сильнее, и его не сносит.

Сегодня я давил на клапан изо всех сил и чувствовал, как меня распирает изнутри.

— Что произошло? — спросил я.

У Майкрофта был кислый вид. Он, должно быть, тоже давил на свой эмоциональный клапан, но так как он был мужчиной крупным, то и давить ему приходилось намного сильнее.

— Трудно сказать, — ответил Майкрофт, — На первый взгляд все понятно. На него напали спереди, затем жестоко избили неизвестным предметом.

— Судя по ранам, нападавший — правша.

В моей голове промелькнули обрывки моей монографии «Закрытые травмы и рваные раны, полученные от жестокого избиения тупыми предметами», когда я отодвинул локтем отходившего от стола врача, достал из кармана лупу и приступил к детальному осмотру.

— Очень похоже на следы крикетной биты, но более тяжелой и твердой, чем ясеневая. Или человек, размахивавший ею, — настоящий великан.

— Тогда было бы меньше ударов по ногам и больше по верхней части туловища.

— Правильно, — сказал я. — И Ватсон был бы мертв.

Я отошел в сторону, уступив место врачу, вернувшемуся с пузырьком морфия. Это был хороший знак — ведь трупу не вводят обезболивающее.

Я спросил у державшего пузырек врача, какие шансы у Ватсона.

— Не могу сказать ничего определенного, — ответил тот. — Избиение было очень жестоким; большинство людей, которых я видел в таком состоянии, были бы уже мертвы. Но у вашего друга Ватсона сердце как у льва, да и телосложение крепкое.

Может быть, все обойдется. А может быть, он впадет в кому, из которой никогда не выйдет. Все в руках Божьих. Один раз ему уже повезло — они бросили его недалеко от нашего хирургического отделения, как раз напротив клуба «Диоген».

— Клуб «Диоген», — эхом отозвался я.

Мы с Майкрофтом обменялись взглядами, он посмотрел на меня так, словно хотел сказать, что объяснит все в более подходящее время. Он был членом клуба «Диоген».

Вдруг оперируемый застонал.

— Ватсон! — окликнул я его.

Голос Ватсона был едва слышен, каждый звук давался ему с трудом.

— Холмс, — сказал он. — Это вы, Холмс?

Я взял его за руку. Он улыбнулся мне.

— Пытался немного поработать детективом… хромой… не следовало пытаться сделать так много… хотел произвести на вас впечатление… хромой, все хромые в одном месте… я должен сказать вам… барабанные… Барабанные палочки…

Как задиристый бульдог, попавший в яму, Ватсон снова и снова прилагал все усилия, чтобы подняться, но доктор так сильно замотал головой, что у него чуть глазные яблоки не вылетели. Я взял Ватсона за плечи и уложил его на стол.

— Тихо, старина, — сказал я ему. — И не беспокойтесь ни о чем. Вас избили, но вы не хромой.

— Нет, нет… не я… все, все хромые… должен узнать…

— С вами все будет хорошо, Ватсон, я уверен в этом. Вам нужно отдохнуть. А пока вы будете отдыхать, позвольте мне рассказать вам, что будет дальше. Я выясню, кто поступил так с вами, и обещаю, они заплатят за это — в соответствии с законом или иным образом.

Мне показалось, что я почувствовал, как он сжал мою руку.

— Простите, Холмс… я все испортил…

— Перестаньте нести вздор, — сказал я. — Послушайте, я не только найду того, кто это сделал с вами, я все это запишу в ваш дневник, так что вы ничего не пропустите.

Он еще раз сжал мою руку. Затем морфий начал действовать, он вздохнул и погрузился в глубокий сон.

II

Единственное место в клубе «Диоген», где можно было без помех поговорить, — это комната для посетителей. Майкрофт подал знак официанту принести нам туда бренди с содовой. Я налил себе немного янтарной жидкости, добавил из сифона газированной воды и сделал большой глоток. Я почувствовал, как теплая струйка стекает в мой желудок, но она не смогла растопить холод внутри меня.

— Миссис Ватсон сообщили? Она поехала в деревню навестить родственников. В Камберленд, насколько я знаю.

— Да, мне говорил помощник Ватсона. Все под контролем, насколько это возможно в нынешней ситуации.

— Расскажи мне все.

— Полагаю, что в какой-то степени это моя вина. В Министерстве обороны скандал — украдены схемы передвижения войск и чертежи некоторых технических новинок; более конкретной информации дать не могу. Документы уже возвращены, а иностранный шпион, который купил их, арестован. Но мы не смогли найти вора. Он получил сорок тысяч фунтов и, должно быть, планирует тайно вывезти их, а заодно и себя, из страны.

— Иностранный шпион назвал его имя?

— Он сказал, что видел только переодетого мужчину.

— В кого переодетого?

— Мужчина, с которым встречался иностранный шпион, всегда маскировался под сильно перебинтованного хромого.

— Ватсон в бреду твердил что-то о хромых. Майкрофт, только не говори, что, пока меня не было, ты отправил Ватсона ловить этого шпиона.

— Шерлок, ты меня обижаешь. Я безмерно восхищаюсь Ватсоном как твоим другом, как врачом, как энергичным человеком, даже как автором сенсационных рассказов о твоих приключениях. Но только болван отправил бы его одного на подобное секретное задание.

— Ну, ты не болван.

— Спасибо, — сказал брат.

Он незаметно просунул одну руку под свой жилет, как будто хотел почесать свой огромный живот. Затем вынул руку, держа в ней какой-то листок. Он ничего не сказал при этом, поэтому я тоже промолчал.

— Я всего лишь сказал, что мне нужна твоя помощь в расследовании дела о контрабанде, и попросил при случае передать тебе, чтоб ты позвонил мне в любое время дня и ночи.

— Как Ватсон это воспринял?

Брат поджал губы.

— Как обычно — страстно захотел вместе с тобой приступить к расследованию, даже не зная, что это будет за расследование. Но вот что занятно. В какой-то момент он спросил: «Контрабанда? Я не думал об этом, но, наверное, этим все и объясняется».

— Это так на него похоже! — сказал я. — Ватсон всегда ищет тайну или опасность даже там, где их нет.

— Здесь они были, — сказал Майкрофт.

— Ты считаешь, что Ватсон случайно столкнулся с проблемой вашего министерства?

— Думаю, да, Шерлок. Это чудовищное совпадение; вряд ли существуют две группировки контрабандистов, использующие перебинтованных калек.

— Мне кажется, что повязки отлично подходят для того, чтобы спрятать в них бриллианты, золотые монеты и другие нетяжелые драгоценности. Ладно, сегодня тебе везет.

— Почему это?

— Потому что мне кажется, что ваши правительственные секреты и то, что случилось с Ватсоном, взаимосвязано. Если бы это было не так, то на меня бы напали тоже, и я сейчас не разговаривал бы с тобой.

— Я всегда стараюсь все предусмотреть. Кроме того…

— Кроме того, ты не показал мне клочок бумаги, который достал из-под жилета.

Майкрофт одарил меня одной из своих редких улыбок.

— Думаю, это удовлетворит твое любопытство.

Я взял листок и прочитал:

«Майкрофт Холмс — скажите своему брату не вмешиваться, иначе его тело будет следующим».

Я поднес листок к свету.

— Здесь сохранилась большая часть водяного знака. Мне необходимо свериться с моей картотекой.

— Всему свое время.

Я еще сильнее надавил на клапан.

— Ватсон лежит без сознания. Может, он вообще никогда не придет в себя. Много времени, брат, упущено. Мне необходимо изучить этот водяной знак, и мне нужны детали: что именно было украдено, для кого и зачем.

— Может, сначала займемся деталями? Замминистра ожидает нас в своем кабинете.

III

— Алюминиум, мистер Холмс. Или, как предпочитают его называть американцы, алюминий. Вам знаком этот материал?

— Я изучал химию и читаю «Таймс», — сказал я ему.

Именно из «Таймс» я и узнал об этом заместителе министра. Ему прочили великое будущее, может быть, даже за пределами дома номер десять.^[890] Я знал и его особую примету — белые бакенбарды, а впрочем, о них всем было известно. Сэр Карл Берин-Гротин был одной из восходящих звезд империи.

Но, восходящая звезда он или нет, если он не сможет пролить свет на то, что произошло с Ватсоном, я не собирался тратить на него время.

Чтобы не затягивать процесс, я рассказал ему то, что знал об алюминии.

— Это химический элемент, серебристо-белый металл. Он прочный, легкий, эластичный, тягучий, поддающийся обработке и отличный проводник электричества. Он также один из самых дорогих материалов на Земле. Американцы скупили большую часть всех запасов алюминия в мире, чтобы воздвигнуть мемориал Вашингтона. Это составляет треть стоимости всей конструкции, я полагаю.

— Все это хорошо, — произнес заместитель министра. — Но министерство не интересует стоимость металла. Вернее, мы пытаемся снизить его цену, естественно.

Он указал на меня пальцем — грубая привычка, особенно если пальцы такие уродливые, как у него, — толстые, почти шарообразные на концах, а ногти немного загнутые, как когти у животного.

— Видите ли, мистер Холмс, — продолжал он, — алюминий не потому такой дорогой, что его не хватает, в министерстве химической промышленности мне сказали, что на самом деле он является одним из самых распространенных элементов в земной коре нашей планеты. Проблема в том, что он содержится в бокситах, алюминиевой руде, и для того, чтобы выплавить его обычными методами и получить в чистом виде, нужна практически невозможная температура.

— Я так полагаю, что украли как раз описание нетрадиционного метода его извлечения. Схема дислокации войск — только дымовая завеса.

— Да. В такие критические моменты неизбежно распространяются слухи. Не каждый может осознать значимость электропечи для выплавки алюминия, создание которой раньше считалось невозможным. Пусть они думают о дислокации войск. Это кажется более… опасным, в некотором роде.

— Отлично, — сказал я. — Чертежи электропечи для выплавки алюминия были украдены. Майкрофт говорит, что они возвращены. Очевидно, чертежи достаточно просты, чтобы человек мог держать их в голове.

— Человек с тренированной памятью, — уточнил сэр Карл. — Или у него было достаточно времени для их изучения. Мы не можем быть уверены, что у того, кого мы разыскиваем, не было возможности скопировать чертежи. В них может быть заинтересована не одна страна. Дешевый алюминий позволит сделать гигантский прорыв. Броню для солдат. Самолеты. Боже мой, из него можно даже сделать тонкие листы, изготовить емкости и хранить в них продукты!

— Если не учитывать… несчастье, постигшее Ватсона, откуда вы знаете, что наш человек все еще остается в стране?

Сэр Карл почесал узнаваемые всеми бакенбарды своими необычными когтями-ногтями. Тем самым он дал мне понять, что человек все еще здесь. Он явно не хотел снять возрастающую неловкость.

— У нас есть источники, мистер Холмс. В определенных кругах за границей испытывали бы эйфорию, и это невозможно было бы скрыть. Наш человек все еще в Англии. Вопрос в том, сможете ли вы задержать его прежде, чем он покинет страну?

Я надел на свое лицо каменную маску.

— Рассчитываю на это, — сказал я. — Единственное место, куда он сможет отправиться из Англии, — это ад.

IV

Она была брюнеткой, высокой и невозмутимой, с вызывающей, почти оскорбительной улыбкой. Ватсон считает, что у меня иммунитет к женщинам, и я не разубеждаю его, потому что это бесполезно. Но у Лизабет Паркинс было такое тело, которое разрушает любой иммунитет, и она одевалась так, чтобы подчеркнуть все его изгибы; шерстяная ткань плотно облегала его, беззастенчиво выставляя напоказ стройные ножки.

— Так непривычно встретить женщину в офисе судовой компании! — сказал я.

— Я необычная женщина, — отозвалась она. — Что вас привело сюда, мистер Холмс?

Привел меня туда водяной знак на листе бумаги и дневник Ватсона, но ей ни к чему было это знать. Из записей Ватсона мне стало известно, что у него было несколько дел, из-за которых он последние несколько недель приходил на причал, а по знаку я понял, что бумага принадлежала «Транс-глобал лайн», одному из самых больших современных грузоотправителей.

— Обычное расследование, — соврал я. — Какие корабли стоят в лондонском порту прямо сейчас?

Она облизнула свои красные губы. Вдруг в комнате стало жарко, а в моих ушах раздался звон.

— Для чего вам это знать, мистер Холмс?

Она продолжала улыбаться, но на лбу у нее заблестели капельки пота.

— Ну же, мисс Паркинс! Я мог бы это узнать за секунду из любой газеты в разделе о грузоперевозках. Я тороплюсь.

— Ну, если вы торопитесь… Сейчас на погрузке только одно судно — «Перуславия», завтра оно отправляется в Гамбург. Еще не слишком поздно оформить груз. Вы можете увидеть судно, если хотите. Шестьдесят первый пирс.

Я поблагодарил ее и направился к выходу.

— Приходите еще, мистер Холмс. Когда у вас будет больше времени.

Я нашел удобное место для наблюдения за трапом «Перуславии». Примерно через двадцать минут по нему поднялся первый перебинтованный калека, а в течение следующих трех часов с пятидесятиминутными интервалами поднялись другие. Обычно такой факт остается незамеченным, но он врезается в твою память, если ситуация повторяется. Я оценил терпение Ватсона. Трижды посетив порт, Ватсон, должно быть, видел пятерых так называемых калек, поднимавшихся на корабль. Замечательный маскарад! Им дают костыль, накладывают повязку с каким-нибудь дорогим товаром, отправляют по трапу на корабль, где снимают повязки, после чего они сходят с корабля под видом обычных моряков.

Рассчитав время появления следующего калеки, я подошел к подножию трапа.

— Послушайте! — окликнул я его. — Разрешите вам помочь.

Он взглянул на меня и кинулся бежать. Как для хромого, он передвигался довольно быстро. В дальней части причала он забегал в одни двери и выбегал из других. Возможно, я бы его никогда не поймал, если бы ему хватило ума выбросить костыль. Он ему точно был не нужен, но калека продолжал его держать. Костыль замедлял движение, мешал ему проходить через дверные проемы. Наконец я настиг его в тупике. Он, как крыса, приготовился к драке.

Калека держал костыль как оружие. Все бы ничего, если бы у меня была трость, но у меня ее не было. Я позволил ему как следует замахнуться, наклонился и сильно ударил его прямо в лицо, почувствовав, как хрустнули кости его носа, при этом красные брызги полетели во все стороны. Когда он упал и отключился, я вгляделся в него. Обычный бандит, совершенно мне не знакомый. Затем я размотал повязки на его руках, ногах и голове. Под ними не было травм, но я этого и ожидал.

Но в них не было и ничего ценного!

Не обнаружил я даже ломаного гроша. Красивая логическая конструкция развалилась. Никакой контрабанды в этих повязках не было, так к чему весь этот парад калек? Мне необходимо было попасть на корабль.

Место было достаточно пустынным, чтобы я мог осуществить задуманное. Я снял шляпу, пальто, жилет и галстук и обмотался повязками! Провел руками по закопченным стенам и измазал лицо. Затем я взял в руки костыль и направился к кораблю. Самым сложным оказалось идти, опираясь на него. Он был слишком коротким, и почему-то весил меньше, чем следовало.

Я не забывал хромать и систематически это делал. По-видимому, как раз в этом была ошибка Ватсона, и именно тем, что не хромал, он привлек к себе внимание. Он, может, замечательный врач, но не сыщик. И он самый лучший друг, какой только может быть у человека.

Гнев снова начал закипать во мне, но сейчас крайне важно было сохранять самоконтроль, а сделать это было непросто, потому что… я неожиданно все понял. Зачем нужны бинты, из-за чего жара и гул — все.

Теперь я мог бы пойти к Майкрофту, мог бы пойти к Лестрейду в Скотланд-Ярд. Но это было сугубо личное, и я хотел все сделать сам. Продолжая хромать, я изменил направление и двинулся к офису «Транс-глобал лайн». Я зашел в пустой офис. Здесь было очень жарко. Лизабет Паркинс вошла в офис, застегивая верхние пуговицы своего платья.

Ее красивое лицо исказилось от злости.

— Что вы снова здесь делаете в этом… Фред! Нигель!

Два калеки вышли из соседней комнаты. У одного из них в руке было оружие, правда, направленное вниз. Я не дал ему времени пожалеть о своей ошибке. Я вытащил из кармана револьвер и выстрелил. Он упал на пол. Его друг не знал, что делать: то ли обрушить на меня свой костыль, то ли хвататься за оружие. Через секунду я приставил пистолет к его глазу, и ему уже не нужно было принимать решение.

Я взял костыль, такой же легкий, как и мой. Потом заставил Лизабет и калеку перейти в заднюю комнату. Там стоял тигель, наполненный раскаленной бело-золотистой жидкостью, похожей на солнце.

— Понятно, — сказал я. — Вы хотели не просто продать секрет, вы планировали представить действующую модель. Как вы собирались протащить это на борт?

— Назвав это частями механизма. Даже если бы на таможне открыли коробку, это бы так и выглядело. — Лицо Лизабет было потрясающим при этом неземном свечении. — Что теперь, мистер Холмс? — робко спросила она.

— Все кончено, — сказал я.

— Необязательно. Если кое-кто собирался разбогатеть на этой технологии, то почему это не можем быть мы? — Кто, кроме вас и меня?

— Только вы и я. Мы можем разделить деньги и… многое, многое другое.

Предательство может носить маску красоты, и ее маска была изящной. Кто-нибудь менее опытный мог ей поверить. Но не я. Гул, который я слышал раньше, исходил от электрического генератора, чья энергия превращалась в тепловую. Груда металла на полу была алюминием.

— Не оскорбляйте нашу разведку, мисс Паркинс. Вы не могли все это организовать сами. Электричество, печь для выплавки, шаблон, скомпонованные куски натурального шпона. Этим занималась целая организация. Все было спланировано еще до того, как украли секретные чертежи. Превосходный план! Вы ничего не переносили в повязках. Они были нужны для отвода глаз. Вы тайно переправляли костыли. На борт корабля проносились алюминиевые костыли, каждый стоимостью от пятисот до тысячи фунтов, покрытые шпоном. Ватсон разгадал секрет, и несколько ваших калек избили его этими костылями. Деревянное покрытие сбило нас с толку и не позволило определить, чем были нанесены удары. Вы заплатите за это, моя дорогая. Вы состаритесь и станете уродливой за годы, проведенные в тюрьме.

Что-то было не так. Она не сильно испугалась. В ее позе и выражении лица ощущалось самодовольство профессионального игрока, уверенного в благополучном исходе игры. Теперь я знал все, что мне было нужно.

— Спасибо, — сказал я ей. — Я уже знаю, кто…

И тут резко открылась дверь, и мужчина с пистолетом в руке начал усеивать все пулями. Я быстро пригнулся, не желая рисковать своей жизнью, но успел заметить, как Нигель (или Фред) развернулся, намереваясь уйти. Паркинс сделала большую ошибку. Она побежала за ним, крича: «Дорогой!»

«Дорогой» выстрелил в нее и исчез в дверном проеме. Она крутнулась и упала спиной на тигель.

Ее крик не был просто криком, вырвавшимся из горла женщины. Он как будто вырывался из глубины ее души. Ее охватил огонь, она корчилась и продолжала кричать. Я подбежал к ней и сбил языки пламени, но было уже слишком поздно.

— Вы сделали это ради… — я назвал имя.

Ее голос стал похож на карканье, он доносился из обугленного и покрывшегося волдырями месива, но это был все еще голос человека.

— Я… любила… его, — сказала она.

— Очевидно, он не разделял ваших чувств, — сказал я, но не думаю, что она была еще жива и услышала это. Я ушел. Мне было о чем доложить.

V

Около министерства меня ожидал посыльный, который вложил мне в руку записку, я дал ему на чай, но даже не потрудился взглянуть на нее.

Майкрофт встретил меня возле кабинета замминистра.

— Ну? — спросил он.

— Сейчас все узнаешь, — сказал я ему и вошел в кабинет без стука.

Замминистра почесывал свои бакенбарды.

— А, мистер Холмс, так скоро с результатами?

— И еще какими, господин заместитель министра! А вот и один из них.

Я подошел к нему, ухватился за его бакенбарды и дернул их изо всей силы.

Он вскрикнул, но не так громко, как если бы я дернул за его собственные волосы. Эти были искусственными, приклеенными к лицу.

— Я знал об этом, — сказал я. — По тому, как вы почесывали их. Человек, который годами носит бакенбарды, привыкает к ним. А вы сбрили их, чтобы можно было заниматься грязным бизнесом на причале и не быть узнанным, а потом приклеивали их каждый раз перед тем, как идти сюда.

Его раскрасневшееся лицо теперь выражало ненависть, ненависть порочного человека, который мог предать свою страну и получать удовольствие, наблюдая, как его люди превращают в месиво тело такого хорошего человека, как Ватсон.

Майкрофт стоял рядом со мной.

— Сэру Карлу легче всего было украсть чертежи, — сказал он.

— Конечно. Вы же присутствовали при избиении Ватсона до полусмерти, не так ли, сэр Карл?

— Вы, мелкие сошки, что вы можете мне сделать?

Мне хотелось рассмеяться, но внешне я оставался невозмутимым.

— Ответьте на мой вопрос. Вы же наблюдали? По крайней мере, Ватсон наверняка видел вас, потому что он говорил мне что-то о вас, то, чего я сразу не понял. Я предлагаю вам сделку, сэр. Вы отвечаете на мой вопрос, и я отвечу на ваши.

Он постучал своими необычными пальцами по столу.

— Очень хорошо. Да, я был там. Ваш друг умолял нас прекратить.

У меня все похолодело внутри.

— А вы?

— Вы ответите на мой вопрос?

— Истинный англичанин держит свое слово, — сказал я. — Вот что с вами произойдет. Об этом станет известно премьер-министру. Доложат королеве. Об этом узнает ваш непосредственный начальник. Это конец. Монархия едва ли избежит скандала, не так ли, Майкрофт?

— Естественно, мы просто не можем позволить убийце…

— Он будет наказан, — сказал я. — Он будет каждый день приходить в кабинет. Он никому не будет назначать встреч. Он не будет принимать решений, не будет выступать с речами. Он будет шелухой, ничем.

— И в то же время он будет ждать.

Я протянул руку, схватил барабанящие пальцы и сжал их.

— Ваши пальцы всегда были такими, сэр Карл? — спросил я и поднес их к его лицу. — Судя по вашему портрету на стене, не всегда.

Я отпустил его руку, и она упала на стол.

— Ватсон сказал мне: «…барабанные, барабанные палочки». Я предположил, что он бредит, но он очень хороший врач и не ошибся. Он говорил о вас.

Я снова схватил его руку.

— Это называется «барабанные палочки»,^[891] и это внешнее проявление смертельной болезни сердца. Ватсон обращал мое внимание на статью о ней в «Ланцете».^[892]

И наконец клапан взорвался и вся моя ненависть к предателю отразилась на моем лице и выразилась в голосе.

— Итак, вы каждый день будете уходить из позолоченной тюрьмы, чем и является ваш дом, в другую позолоченную тюрьму, то есть в ваш кабинет, и однажды, через год, возможно, через полгода, может быть, раньше, Провидение поднимет свой молот один раз, второй, разбивая ваше черное сердце, заставляя вас умолять о помиловании, и вы умрете, хватаясь пальцами за ковер и скуля.

Он начал скулить уже сейчас. Я отвернулся с отвращением и оставил его Майкрофту. За дверью я вспомнил о записке, которую мне принес посыльный. Я вынул ее из кармана и прочел.

Она была от врача. Ватсон пришел в сознание. С ним все будет хорошо.

Я выбежал на улицу и принялся ловить экипаж.

Слишком много Пятен (Второе пятно) «Марвин Кей» (приписывается Рексу Стауту)

В отличие от других историй сборника «Новые заметки доктора Ватсона», наш завершающий выбор — это до сих пор запрещенная версия существующего рассказа о Холмсе. Ватсон дважды упоминает нерассказанное «дело второго пятна», но его записи противоречат не только друг другу, но и рассказу «Второе пятно», который в конце концов появился в декабрьском выпуске «Стренда» в 1904 году. Представьте себе, как разволновался мистер Р., когда, просматривая содержимое чемоданчика Ватсона, нашел малюсенькую тетрадь, исписанную почерком Холмса, где было описано дело, информацию о котором ему запретили разглашать вплоть до XX столетия! Рассказ «Слишком много пятен», вероятно, был написан Рексом Стаутом (1886–1975), автором «Бокала шампанского», «Черной горы», «Смерти Цезаря», «Слишком много клиентов», «Слишком много поваров», «Слишком много женщин», «Слишком много сыщиков» и других замечательных детективов о величайшем и, возможно, самом крупном (в буквальном смысле) потомке Шерлока Холмса Ниро Вульфе и его помощнике Арчи Гудвине. — Дж. А. Ф.

I

Бывает грязь, которую просто невозможно ничем прикрыть. Я понял это одним дождливым утром 1892 года. Еще даже не истекло время завтрака, а в моей комнате уже пряталась женщина. Мой брат весом сто пятнадцать килограммов сидел на диване и сердито смотрел на меня, потягивая пенистое пиво, которое он попросил миссис Хадсон принести ему в тот злополучный час.

Когда я пробормотал что-то о правилах этикета, он недовольно посмотрел на меня.

— Пивоварение, — убежденно сказал Майкрофт, — один из наиболее почитаемых обычаев цивилизованных людей.

— Пивоварение — бесспорно, но не распитие пива в десять часов утра.

Он сделал три маленьких глотка, вытер губы носовым платком и продолжил свои разглагольствования, как будто не слышал меня.

— Одним из самых древних артефактов считается рецепт месопотамского пива, высеченный на камне примерно семь тысяч лет назад. Пиво было в меню таких древних народов, как египтяне и шумеры.

Я пожал плечами:

— А шумеры не вкушали по одному глотку!

Он выводил пальцем маленькие круги на своем мощном бедре.

— Твои высказывания, Шерлок, бессодержательны, что нетипично для тебя. Умоляю, развлеки меня, предложив женщине из соседней комнаты присоединиться к нам.

Не успел я возразить, как он выкрикнул:

— Ну, разве я не умен? Воздух буквально пропитан запахом духов.

— Когда я выходил вчера вечером, то переодевался в женщину.

— А еще ты научился говорить разными голосами, да? Когда я вошел, — сказал он, махнув своей широкой рукой в сторону моей комнаты, — то отчетливо слышал чью-то тщетную попытку подавить кашель.

Поняв, что она разоблачена, появилась моя гостья. Пока мой брат пытался тяжело и манерно подняться на ноги, я невнятно представил их друг другу. Брови Майкрофта немного поднялись.

— Мадам, я наслышан о вас, — вежливо произнес он.

Скорее всего, так и было. Леди Хильда Трелони Хоуп, младшая дочь герцога Белминстера, по словам Ватсона — одна из красивейших женщин Лондона. И весьма изобретательная. И еще более неосмотрительная. Я встречался с ней дважды до этого. Первый раз — в то утро, когда Эдуард Лукас был найден зарезанным мадам Фурнэ, своей ревнивой женой-креолкой. Через три дня я встретился с ней во второй раз, как раз перед тем, как вернул украденный документ (и догадайтесь, кто его украл!) достопочтенному Трелони Хоупу, мужу леди Хильды и английскому министру по европейским делам.

Наша третья встреча, начавшаяся незадолго до того, как мой брат неожиданно ее прервал, достойна внимания так же, как и предыдущие.

В конце концов, все продолжали считать меня мертвым.

II

Если вы читали ватсоновскую версию этого дела, то вам уже известно, что моему преданному Босуэллу^[893] пришлось утаить некоторые детали этой истории, а я собираюсь их обнародовать. Как я уже сказал, просто невозможно прикрыть такую грязь. Майкрофт сделал для этого все от него зависящее, но через несколько лет Лондон снова наполнился слухами. Ватсону дважды потребовалась его изворотливость, прежде чем «Стренд» наконец опубликовал сжатую версию этого дела под остроумно завуалированным названием «Второе пятно». Я упоминаю об этом для тех недалеких лиц, кто склонен считать моего друга старым глупым подтасовщиком. Ватсон вовсе не такой. Он так хорошо замел следы, что, прежде чем я начну объяснять, что же произошло на самом деле, мне придется сначала избавиться от домыслов Ватсона.

Все началось в 1886 году, когда британское правительство наняло меня, чтобы найти украденное письмо чрезвычайной важности. Это привело меня к раскрытию вышеупомянутой насильственной смерти Эдуарда Лукаса, международного шпиона, который хотел продать украденный документ. Во время расследования убийства инспектор Лестрейд из Скотланд-Ярда употребил словосочетание «второе пятно», которое сразу же подхватила пресса. Руководствуясь своей интуицией, некоторые проницательные журналисты начали расспрашивать меня и Ватсона. Обычно мы приветствовали такого рода огласку, но в Уайтхолле не допускали даже намеков на истинную причину моего участия в этом деле. Майкрофт предупредил, что мы должны держаться, что мы и делали, пока из вчерашних новостей не узнали о новом международном скандале, разгораюшемся в связи с этим делом.

Все должно было уже закончиться. Но через шесть лет, а за это время мир поверил, что я мертв, события, последствия которых мне удавалось до настоящего времени сдерживать, дали толчок новым слухам об убийстве Лукаса.

Чтобы пресечь распространение этих слухов, мой брат придумал одно ухищрение, с которым я, считавшийся умершим, вынужден был согласиться. По просьбе Майкрофта Ватсон, который больше не жил в доме 221-Б и который все еще верил в мою смерть, сочинил рассказ «Желтое лицо», фантастическое приключение, единственной целью которого было доказать, что в полудюжине случаев — включая «дело о втором пятне» — мои дедуктивные методы не срабатывали.

Но запятнавшей мою карьеру публикации в «Стренде» за февраль 1893 года так и не удалось погасить эту шумиху. Слухи не только возобновились, руководители газет (сейчас вы называете их редакторами) начали проявлять опасное любопытство. Майкрофт снова подговорил Ватсона; на этот раз мой летописец вставил противоречивую, на первый взгляд, ремарку в «Морской договор», который был напечатан в «Стренде» в ноябре того же года:

«„Второе пятно“ затрагивает интересы королевства и многих первых лиц, так что его еще несколько лет нельзя предавать широкой огласке. Однако еще ни в одном деле из всех, какими когда-либо занимался Холмс, так отчетливо не проявились его удивительные аналитические способности, и ни одно дело не производило такого глубокого впечатления на тех, с кем он тесно сотрудничал. Я почти дословно помню интервью, в нем он излагал правдивые факты этого дела, которыми занимались М. Дюбюк из парижской полиции и Фриц фон Вальдбаум, известный специалист из Гданьска, которые до этого потратили много сил на версии, оказавшиеся впоследствии ложными. До наступления нового столетия эта история не может быть рассказана в целях безопасности…»

В этом заявлении в основном все верно. Конечно, интересы страны требуют соблюдения секретности. «Интересы „многих первых лиц“» — это было преувеличением, призванным рассеять подозрения, потому что в деле фигурировали только две знатные фамилии.^[894] Тем не менее покрывательство все же имело место.

То, как Ватсон охарактеризовал мои аналитические методы, — это, конечно же, вздор. Это дело не было закончено до 1892 года, когда Ватсон поверил в мою смерть. На самом деле Майкрофт заслуживает большей похвалы за решение этого дела, чем я.

Что касается той дословной передачи интервью о Дюбюке и фон Вальдбауме, читатели могут вполне логично предположить, что Ватсон тоже принимал участие в этом расследовании, но это не так. Большую часть фактов я открыл ему намного позже. Когда он в 1904 году подготовил сокращенный вариант рассказа, не было причины присовокуплять этот материал о пропавшем письме. Этот пробел раздражал многих читателей. В несколько сжатой форме я восстановил Дюбюка и фон Вальдбаума в настоящем повествовании.

До наступления нового столетия эта история не может быть рассказана в целях безопасности… На самом деле 1900-е приближались стремительно, и Ватсон таки не получил согласия на то, чтобы «тщательно оберегаемый отчет о том происшествии наконец был предложен вниманию общественности».

Ватсон рассказал ровно столько правды, сколько было позволено в 1904 году.

А вот остальная часть этой истории.

III

Я скрывался в доме 221-Б, который Майкрофт и моя хозяйка миссис Хадсон (единственные люди из не связанного с преступностью мира, кто знал, что я жив) подготовили для меня. Сторонники Мориарти преследовали меня, поэтому мне пришлось залечь на дно. Я завтракал, когда чьи-то шаги заставили меня схватитьревольвер, лежавший рядом.

Услышав заранее оговоренный сигнал, который использовала миссис Хадсон, чтобы заявить о своем присутствии, я расслабился. Она вошла с озабоченным видом.

— Мистер Холмс, там внизу женщина, которая не собирается уходить. Она настаивает на встрече с вами.

— Но моя дорогая миссис Хадсон!

— Я говорила ей, — сказала она, подняв глаза в потолок, — все знают, что бедный мистер Холмс разбился вдребезги на дне водопада в Швейцарии, но она заявляет, что ей это лучше знать.

— В самом деле? Как она выглядит?

— Она настоящая леди, к тому же привлекательная. Вот ее визитная карточка.

Я строго посмотрел на нее.

— Зачем вы принесли ее мне? Теперь она догадается, что в доме кто-то есть.

— У меня не было выбора, сэр. Я настоятельно просила ее уйти, но она заявила, что если и уйдет, то прямо в редакцию газеты, где заявит о том, что вы живы.

Я внимательно посмотрел на карточку в моей руке.

— Леди Хильда Трелони Хоуп. Хм. Знакомое имя… может, даже зловещее.

Миссис Хадсон затаила дыхание.

— Зловещее, мистер Холмс?

Я приложил палец к губам, чтобы пресечь дальнейший разговор.

— Тс-с. Если мой слух меня не обманывает, миссис Хадсон, дама поднимается сюда. — Я повысил голос и взял револьвер. — Входите, мадам. Медленно.

Она с уверенным видом вошла в комнату и без всякого реверанса села спиной к окну, точно так же, как она сделала это, впервые прийдя в мой кабинет шесть лет назад. Она выглядела невозмутимой, и я признал, что даже равнодушный к женскому обаянию мужчина не мог не оценить леди Хильду Трелони Хоуп. Но лично я предпочитаю более широкий подбородок. Ее нежная кожа была залита румянцем, большие глаза сверкали. Воздух уже прогрелся, но она все равно завернулась в плащ и сидела в ореоле утреннего света, держа в руке, затянутой в перчатку, свернутую «Дейли газетт».

Когда я увидел газету, то вздрогнул. На той неделе лондонская пресса опубликовала детективный рассказ под названием «Человек с часами» о странном деле, которое не имело никакого отношения к «делу о втором пятне». Я упоминаю об этом, потому что несколько дней назад «Дейли газетт» опубликовала письмо некоего сыщика-дилетанта, который имел дерзость дать разгадку к остросюжетному рассказу и подписаться «Шерлок Холмс».

Я указал на газету:

— Так значит, это убедило вас в том, что я не умер?

Она кивнула.

— На самом деле это натолкнуло на мысль, что такая вероятность не исключена. Но если вы не хотите, чтобы вас разоблачили, зачем вы это написали?

— Я этого не писал. Вы же немного знаете о моих способностях. Неужели вы действительно поверили, что я мог написать такую несусветную чушь?

— Как бы то ни было, но это привело меня к вам.

— Да, — буркнул я. — Интересно, кто будет следующий.

Миссис Хадсон, которая в крайнем возбуждении наблюдала из окна за Бейкер-стрит, вдруг воскликнула:

— Мистер Холмс, я думаю, что могу ответить.

— Что? — Я подошел к окну, посмотрел вниз и увидел, что из экипажа выходит мужчина. — Боже мой! Что он здесь делает?!

— Это мой муж? — голос леди Хильды дрогнул.

— Это мой брат Майкрофт. Случилось что-то серьезное!

— Почему вы так думаете?

— Его жизнь — одна сплошная рутина. Он никуда не ходит, кроме как к себе домой на Пэлл-Мэлл, на службу в Уайтхолл и в клуб, где он бывает ежедневно с 16.45 до 19.40. Даже если падет гринвичская обсерватория, мир может выставлять свои часы по орбите планеты Майкрофт.

Моя посетительница шагнула к двери, но я предостерег ее:

— Если вы сейчас направитесь вниз, то обязательно столкнетесь с ним. Ожидайте в моей комнате. Для соблюдения правил приличия моя домовладелица составит вам компанию, вы согласны, миссис Хадсон?

— Мы уже уходим, — сказала она, уводя леди Хильду в соседнюю комнату.

IV

— Мадам, я наслышан о вас, — заявил Майкрофт.

Бросив на меня нерешительный взгляд, леди Хильда вернулась на свое место у окна. Она подождала, пока уйдет миссис Хадсон, и только потом обратилась к моему брату:

— И что же вы слышали, мистер Холмс?

Вместо того чтобы ответить ей, Майкрофт повернулся ко мне:

— Странное совпадение, Шерлок… Я пришел сюда специально чтобы расспросить тебя об этой женщине. Как получилось, что она здесь? Навещает мертвого человека?

— То нелепое письмо в «Газетт» привело ее прямо ко мне.

— Письмо, придуманное бывшим студентом Мориарти, разоблачило тебя.

Леди Хильда вмешалась в разговор:

— Мистер Холмс, вы специально пришли, чтобы обсуждать меня? Я требую, чтобы вы объяснили, что вы слышали!

— Замечательно! — Майкрофт склонил голову на полдюйма — это была его версия кивка. — Я знаю, что вы частый посетитель казино «Ноир».

— А вам что до этого, сэр?

— Я отвечаю в Уайтхолле как за финансовую, так и за консультационную службы. Ваша расточительность за игровым столом внушает опасение.

— Опасение? Кому, сэр?

— Правительству.

Она вздрогнула, так была возмущена.

— Моя личная жизнь не имеет никакого отношения к делам государства.

Была ли это та самая женщина, которая не так давно боялась, что может прийти ее муж? Очевидно, она все же пыталась сдерживаться при Майкрофте, что было пустой тратой времени, — уж я-то знал.

Мой брат глубоко вдохнул и продолжил:

— Конечно, мадам, вы отнюдь не наивная. Ваш муж, достопочтенный Трелони Хоуп, занимает важный пост в правительстве ее величества. Вполне вероятно, что его ждет продвижение на политическом поприще. Стабильность его положения в правительстве, так же как и дальнейшие перспективы, зависят от того, останется ли его репутация незапятнанной никаким инцидентом или скандалом.

— И вы полагаете, что я могу ему навредить?

— Совершенно верно.

Несколько секунд она сидела абсолютно спокойно, затем слегка наклонилась вперед, как будто собиралась встать.

— Вы так хорошо осведомлены обо мне, — решительно сказала она. — Удивительно, что ваши информаторы не доложили вам, что я отлично играю в «двадцать одно».

Майкрофт, выставив вперед руку, погрозил пальцем.

— Вы неправильно меня поняли. Ваше увлечение азартными играми считалось бы всего лишь предостерегающим пунктом в досье вашего мужа. Но что беспокоит не только меня, но и правительство ее величества, так это то, что заставляет вас выигрывать большие суммы, которые быстро проходят через ваши изящные ручки. Не хотите ли это объяснить?

Она прикусила губу, но ничего не сказала.

Майкрофт взглянул на меня, чтобы по выражению моего лица узнать, что я об этом думаю, и кивнул.

— Мадам, — начал он. — Вы, вероятно, не осознаете, что ставите нас в невыгодное положение. Если вы обещаете никому не рассказывать, даже своему мужу, о том, что Шерлок жив и находится в Лондоне, я клянусь, что буду помалкивать относительно того, что вы расскажете нам, если это не представляет угрозы для национальной безопасности.

— Мистер Холмс, — заговорила она с надрывом, словно ей было трудно дышать или она готова была вот-вот разрыдаться, — в этом-то и беда… Боюсь, что это может представлять угрозу.

Я не удержался:

— Именно поэтому вы искали меня?

— Да.

Майкрофт несколько секунд просто шевелил губами, затем перевернул правую руку ладонью вверх.

— Вот мое предложение. Я рассказываю вам то, что мне уже известно, и тогда вам, может быть, будет легче решить, что еще будет уместно обнародовать. Согласны?

Леди Хильда кивнула.

— Очень хорошо. Я знаю, что вас шантажирует иностранный агент. Не знаю, что у него есть на вас, я могу только догадываться об этом.

— А конкретнее, сэр?

— Факт первый, — сказал он, направив указательный палец в потолок. — Шесть лет назад бывший премьер-министр Великобритании вместе с вашим мужем, занимающим должность министра по европейским делам, нанесли тайный визит моему брату. Что происходило на той встрече, мне неизвестно, но меня обязали выписать и передать в казначейство счет на оплату услуг Шерлока. Это была приличная сумма. — Он поднял еще один палец. — Факт второй. Вскоре после этого британский агент, который следил за иностранным шпионом по имени Адольф Зеккино, проинформировал ее величество, что Зеккино начал вымогать у вас крупные суммы. Я думаю, что эти два инцидента, имеющие отношение к вашей семье, как-то взаимосвязаны.

— Они действительно были взаимосвязаны, — согласилась леди Хильда, — но я не знаю, в связи с чем встречались мой муж, премьер-министр и ваш брат. — Она обратилась ко мне: — Шесть лет назад, мистер Холмс, вы только намекнули о важности того события. Надеюсь, что сейчас вы можете свободно говорить о нем.

— Только в самых общих чертах, — ответил я. — Но могу ли я из этого заключить, что вы хотите, чтобы я рассказал моему брату все, что мне известно?

Она ответила утвердительно. Я пристально посмотрел на нее, чтобы узнать, уверена ли она в этом, а затем повернулся к Майкрофту и объяснил, что хотя она душой и телом предана своему мужу, перед тем как выйти замуж за Трелони Хоупа, она написала пылкое письмо другому мужчине, а потом боялась, что оно может скомпрометировать ее в глазах супруга.

— Я так полагаю, — сказал Майкрофт, — агент Адольф Зеккино шантажирует вас девичьим любовным посланием, мадам?

— Все намного сложнее, мистер Холмс, — пробормотала она, взглядом побуждая меня рассказывать дальше.

— Любовное письмо, — продолжил я, — попало в руки шпиона, Эдуардо Лукаса. Ты помнишь его? — обратился я к Майкрофту.

— Его еще заколола собственная жена. «Дело о втором пятне», да?

— Да. Лукас угрожал показать письмо леди Хильды ее мужу, если она не украдет документ из закрытой на ключ шкатулки для официальных бумаг. И она сделала это?

Виновато склонив голову, она тем самым ответила на вопрос.

— Я раздобыла оттиск ключа моего мужа. Был сделан дубликат. Это дало мне возможность украсть документ, который мне описали. Но не судите меня слишком строго, мистер Холмс! Когда я узнала, как может навредить карьере моего мужа пропавшее письмо, я вернула его на место, что может подтвердить ваш брат.

Я кивнул. Майкрофт широко раскрыл глаза.

— Но как, черт возьми, вам удалось забрать его у этого негодяя Лукаса?

— Я знала, где он его спрятал. В ночь его смерти, когда я обменяла украденный мной документ на обличающее меня письмо, я видела, как он отвернул угол ковра и положил похищенный документ в специальное углубление в полу. И тут ворвалась мадам Фурнэ и обвинила нас в любовной связи. Сначала они кричали друг на друга, потом начали драться. Меня напугали ее пронзительные крики. Опасаясь, что на них сбегутся люди и меня узнают, я убежала. — Она вздрогнула, вспомнив пережитый ужас. — На следующее утро я узнала, что та ужасная женщина заколола Эдуардо. Я пришла в его дом, отвлекла дежурного констебля и сумела достать украденный документ, спрятанный под ковром.

Майкрофт цинично посмотрел на меня.

— И ты отнес это на свой счет и принял деньги от королевства, хоть и благоразумно отказался от дворянского звания.

Леди Хильда вступилась за меня:

— Вы обижаете своего брата. Если бы не он, я бы сожгла правительственный документ.

— Боже мой, мадам, зачем? — Он смотрел на нее вытаращив глаза.

— Хотя все это привело к стольким неприятностям, я не видела способа вернуть его мужу, не признав своей вины. Но ваш брат не только догадался, что я забрала его обратно, он решил, что я должна тайком положить его к документам моего мужа.

— Я полагаю, что это оправдывает мое вознаграждение, — немного резко произнес я. — Собственно, вот и вся история. Есть вопросы?

— Несколько, — ответил Майкрофт. — Я всегда подозревал, что ты был замешан в том «деле второго пятна». Лестрейд рассказывал репортерам, что после убийства ковер в кабинете Лукаса был сдвинут, потому что пятна крови на полу и на ковре не совпадали. Не верится, что Лестрейд сам до этого додумался.

— Он и не додумался. Я обратил его внимание на это.

— Он никогда не говорил прессе о важности того второго пятна.

— Потому что он так и не понял, что оно означало, — сказал я.

— А оно привело тебя к тайнику и, в конечном итоге, к леди Хильде.

— Да. Следующий вопрос?

Майкрофт повернулся к моей клиентке.

— Вы читали украденный вами документ?

— Конечно нет, мистер Холмс! — воскликнула она, выпрямившись. — За кого вы меня принимаете?

— Мне это пока неясно. А тебе, Шерлок?

Я помолчал, а потом сказал Майкрофту:

— Мне сообщили, что в нем некий иностранец, обеспокоенный разрастанием наших колоний, выразил свои чувства в такой раздражительной форме, что, если бы это стало известно общественности, последствия могли быть весьма плачевными.

Майкрофт написал имя на клочке бумаги и протянул его мне.

— Да, именно он, — сказал я, прочтя его.

— Как Лукас узнал о существовании этого письма? — спросил Майкрофт.

— Он подослал шпиона в служебный кабинет моего мужа, — пояснила леди Хильда.

Мой брат сжал пальцы в кулак.

— И последний вопрос, мадам. Лукас вернул вам любовное письмо, из-за которого вы оказались в его власти, так чем же угрожает вам этот новый мститель, Зеккино?

— Именно мститель, как вы абсолютно точно выразились, придумал, чтобы я украла это письмо. Он планировал выкупить документ у Эдуардо по поручению врагов Британии. После той ужасной ночи, когда мадам Фурнэ убила своего мужа, Зеккино связался со мной…

— И заявил, — перебил ее Майкрофт, — что обличающее вас письмо, которое Лукас вернул вам, было фальшивкой?

— Да. Зеккино присвоил оригинал. Как вы узнали?

Мы с братом переглянулись.

— Леди Хильда, это элементарно, — ответил я.

— Джентльмены, — сказала она, — до настоящего времени его требования были исключительно финансовыми, но настал момент, которого я очень боялась. Он приказал мне украсть у моего мужа другой секретный документ.

Майкрофт, посуровев, кашлянул.

— И вы это сделали?

— Нет. Чем снова подвергать моего мужа опасности, лучше уж публичное разоблачение.

— Как отреагировал Зеккино, когда вы ему об этом сказали?

— Угрожал мне еще более ужасными последствиями. Мистер Холмс, он грозится рассказать той страшной женщине, кто я и где меня найти.

— Какую женщину вы имеете в виду? — спросил я. — Не мадам ли Фурнэ?

— Ее самую. Помните, в ту роковую ночь шесть лет назад она приняла меня за любовницу Эдуардо и убила его.

— Но эта несдержанная женщина была арестована полицией, — заметил я.

— Да, — сказала леди Хоуп, — но сейчас она уже не в тюрьме.

Майкрофт поднялся и подошел к моей гостье, что стоило ему больших усилий. Глядя на нее сверху вниз, он произнес:

— Насколько я помню, мадам Фурнэ была признана невменяемой в момент убийства ее мужа. Если то, что я слышал, правда, она просто зверски его заколола.

— Пожалуйста, не надо об этом говорить! — Леди Хильда задрожала.

— Да, женщина душевнобольная. Она находится в психиатрической больнице «Рижес» возле Парижа.

— Значит, угроза Зеккино беспочвенна.

— Но, мистер Холмс, он утверждает, что у него хватит сил освободить ее. Не знаю почему, но я верю ему на слово. Он ужасный человек… ужасный! — Она начала плакать.

Майкрофт, который стоя редко говорил обстоятельно, не выносит женских слез, тем не менее он еще задержался около нее.

— Мадам, у вас слишком бледное лицо. Меня беспокоит ваше здоровье.

— Может, у меня и болит сердце, мистер Холмс, это не опасно. Хотя я ношу ребенка.

V

Леди Хильда удалилась после того, как мы пообещали друг другу: она — что никому не расскажет, даже своему мужу, что я все еще жив; мы — что быстро предпримем необходимые меры по ее защите и избавим от угроз шпиона Зеккино.

Миссис Хадсон снова принесла моему брату пива и удалилась. Майкрофт сел на огромный стул и громко сказал:

— Плохо дело, Шерлок. Хуже, чем я предполагал.

— Можно мне узнать подробности?

Майкрофт поджал губы и раздумывал несколько секунд, прежде чем ответить. Я знал, что его мощный мозг проводит анализ со скоростью молнии. Я бы и сам поразмышлял над этим, но ему были известны факты, которыми я не владел, и это было бы пустой тратой времени. Наконец он заговорил.

— Вместо прямого ответа позволь мне напомнить тебе, что в прошлом году Лондон посетил властитель, написавший письмо, которое леди Хильду вынудили украсть.

Ему не было необходимости продолжать. Кто из англичан, следящих за событиями в мире, не знал, что над Африкой сгущаются тучи? Был соблазн упомянуть Камерун, но мне не хотелось, чтобы мой брат отвлекался на мелочи.

— Майкрофт, существует ли какой-то особенный документ, который Зеккино захочет заполучить с ее помощью? — спросил я вместо этого.

Он глубоко вздохнул.

— Мне бы хотелось сказать «да». Если бы был хоть один способ обезопасить его, то достаточно было бы его применить, но за последние несколько лет мы постоянно обменивались засекреченными документами, любой из которых может вызвать международный кризис, если попадет в руки заинтересованных лиц. Я должен немедленно предпринять соответствующие меры в этом направлении, а леди Хильда, в конце концов, — всего лишь одна из марионеток Зеккино.

— И тем не менее мы должны также защитить ее от него. — Майкрофт кивнул, что, как я предположил, означало согласие. — Какой наш следующий шаг? Должен ли я сразиться с этим львом в его логове?

— Мы не можем действовать так прямолинейно. Он слишком влиятелен.

— Чепуха. Практически то же самое ты говорил о Мориарти.

— И посмотри, как близко ты подошел к последней черте!

Я нетерпеливо махнул рукой.

— А теперь послушай, Майкрофт: эта женщина искала именно моей помощи.

Его крупное тело затряслось от смеха.

— Если бы только Ватсон знал, какой ты неисправимый романтик!

Я не обратил внимания на его насмешку.

— Я не могу просто сидеть и ничего не делать.

— Этого от тебя никто и не ожидает. Я намерен отправить тебя с небольшим поручением…

VI

Из своего опыта я знал, что понятие Майкрофта о «небольшом поручении» могло быть столь же банальным, как покупка крема для обуви в сомнительном магазине на Мюррей — стрит. Однако на этот раз оно означало поездку во Францию, в сонную маленькую деревушку в пятнадцати милях к северо-востоку от Парижа.

Рижес, деревушка, которая одолжила свое название психиатрической больнице, расположившейся на ее окраине, ютится на пологом склоне, поросшем кустарником. От железнодорожной платформы к ней ведет единственная разбитая улица, на которой находится серая приземистая гостиница, где я оставил свои вещи. Через час после моего прибытия поздним утром я отправился по той же пыльной улице, вьющейся мимо кукурузных полей и ветхих ферм, к больнице, где содержалась мадам Фурнэ.

Мой брат снабдил меня рекомендательным письмом от сэра Генри Дж. Петтиклока, одного из ведущих медицинских специалистов Эдинбурга, в котором говорилось, что я, доктор Эдвин А. Вольмер, специализируюсь на лечении серьезных заболеваний мозга. Именно под этим именем я был принят доктором Раулем Джонни, управляющим психиатрической больницы в Рижесе.

Просмотрев и возвратив мне письмо, он с любопытством направил на меня свое пенсне. Сморщив лоб и поглаживая козлиную бородку, он промурлыкал:

— Месье, вы знаете, что похожи на прославленного сыщика Шерлока Холмса?

— Zut alors!^[895] — воскликнул я, ударяя себя по лбу на французский манер. — Это сходство замучило меня в Англии, но неужели и здесь, на моей родине, будет то же самое?

Дальше обмен любезностями проходил на французском языке, которым я свободно владею благодаря моим родственникам по материнской линии, Вернетам.

— Ну, к делу, — предложил он некоторое время спустя. — Вам повезло, что вы приехали именно сегодня, чтобы осмотреть мадам Фурнэ.

— Да? Почему же?

— Ее собирается осмотреть не менее авторитетный врач Фриц фон Вальдбаум. Вы о нем слышали, конечно?

— Конечно. В Эдинбурге он считается самым выдающимся специалистом по исследованию склонностей преступников. Он живет в Польше, не так ли?

Доктор Джонни кивнул.

— Он и его помощник прибыли из Гданьска совсем недавно. Пойдемте… Мы будем наблюдать за ним во время работы.

Он повел меня по крутой деревянной лестнице к оштукатуренному проходу, который шел по кругу внутри центральной части здания, прокладывая путь мимо ряда необычных шатких ширм, разделяющих внутреннюю стену на отсеки. Я ко всему приглядывался, пытаясь оценить систему безопасности в Рижесе. Не могли интриган Зеккино со своими огромными финансовыми ресурсами найти способ освободить мадам Фурнэ из ее сельской темницы? То, что я видел, не рассеяло моих опасений. Замки были ржавые, стены из известняка. Нанятые люди могли ворваться в больницу и похитить сумасшедшую женщину. Хотя, опять же, сила могла и не понадобиться. Я пока не знал, можно ли было подкупить доктора Джонни, но персонал ходил в весьма изношенных халатах, на которых было больше петель, чем пуговиц, так что к любому из них можно было легко найти подход.

Мой сопровождающий поднял руку, и мы остановились.

— Мы находимся как раз над палатами буйных больных, — сказал он. — Туда можно попасть с другой стороны здания.

— Тогда для чего мы здесь?

Кошачья улыбка.

— Наше скромное оборудование имеет несколько дополнительных функций. Вы же знаете, что пациенты, которые осознают, что за ними часто наблюдают, ведут себя менее типично, чем когда думают, что они одни. Теперь смотрите! — воскликнул он, плавно надавив на незаметную продолговатую панель на внутренней стене. Он подал мне знак пройти вперед.

Я сделал, как он сказал, и нащупал полированную поверхность на том месте, где только что была панель. Посмотрев сквозь нее, несколькими футами ниже я увидел обитую войлоком палату и смуглую женщину, которая разговаривала сама с собой, сидя на соломенном тюфяке. Я узнал мадам Фурнэ, жену-креолку Эдуардо Лукаса. В сложенных чашечкой руках она держала смятый кусочек ткани.

Дверь ее палаты открылась, и вошли двое мужчин. Мадам Фурнэ зажала лоскут в кулаке, который прижала к груди. С нашего места были видны только шляпы вошедших, но не их лица. Мой спутник назвал более крупного человека — «ваш знаменитый коллега из Гданьска».

Фон Вальдбаум обратился к пациентке. Она подняла голову, но, вместо того чтобы смотреть на него, казалось, смотрела прямо на нас. Я сделал шаг назад.

— Может ли она нас видеть?

— Нет, — сказал мой спутник. — С ее стороны это небольшое отверстие высоко на стене прикрыто картиной, изображающей водопад.

Я вздрогнул. Водопады заставляют меня нервничать.

VII

Я сидел в душном вестибюле на первом этаже, рядом с кабинетом доктора Джонни, ожидая его возвращения со специалистом из Гданьска. Потягивая кофе с арманьяком (в дань моей вымышленной национальности), я размышлял, как лучше всего повести себя с фон Вальдбаумом. У меня богатый опыт работы с преступными элементами, и все же я знал, что мудрее было бы втереться в доверие к польскому эксперту. Но после того, как я в течение почти часа наблюдал за его «лечением» мадам Фурнэ, я не испытывал ни симпатии, ни уважения к этому человеку и его методам; итак, я спорил сам с собой, размышляя, насколько подобострастно я должен был себя вести.

Но когда доктор Джонни вернулся со своими гостями, все мои планы кардинально изменились, так я был изумлен; как говорят жители Балкан, общая сумма моего подхалимства к фон Вальдбауму стала равняться нулю.

Остановившись в дверях, управляющий Рижеса сказал своему уважаемому коллеге, что я здесь, и отошел в сторону, и тут появился Фриц фон Вальдбаум в превосходнейших вельветовых брюках, бордовом жилете, кружевной кремовой рубашке и лакированных черных туфлях на каблуке.

Курносый нос, гладкие щеки и оттопыренные, как ручки кувшина, уши делали его похожим на какого-то огромного поросенка, обученного прыгать на двух ногах. Впечатление усиливала лысая голова в форме купола. Этот специалист соизволил вяло пожать мне руку кончиками пальцев, унизанных перстнями с драгоценными камнями. Отпустив меня, он махнул пухлой ручищей в сторону своего помощника, как раз входившего в комнату.

— Позвольте мне представить вам моего студента, монсеньора Гийома… французского эмигранта, как и вы.

Я протянул руку, чтобы обменяться рукопожатием с Гийомом, и когда наши глаза встретились, мы узнали друг друга. «Студент» фон Вальдбаума был на самом деле Анри-Гийомом Дюбюком, главой полиции Парижа. Я замер на мгновение, показавшееся мне в два раза длиннее вечности. Жандарм захлопнул широко открывшийся рот, изобразил какое-то подобие улыбки и схватил мою руку, что помогло нам обоим прийти в себя.

Его рукопожатие, конечно, было более крепким. Неожиданное появление Дюбюка сразило меня наповал, как, очевидно, и его, ведь все считали меня мертвым. Его молчание доказывало, что он, как и я, не хотел снимать маску. Как только мы обменялись любезностями, я подумал: приехал ли полицейский в Рижес по тому же делу, что и я?

Но времени размышлять над этим не было. Дюбюк стал позади фон Вальдбаума, который напыщенно кашлянул, намекая, что это его прерогатива вести разговор. Он милостиво мне улыбнулся и сказал:

— Доктор Вольмер, управляющий больницы проинформировал меня, что вы имели возможность наблюдать за моей недавней встречей с мадам Фурнэ. Я полагаю, вы сочли это поучительным?

— Даже более того.

— Будьте так добры, расскажите моему студенту, чему вы научились.

Не могу сказать наверняка, что стало причиной моего раздражения, — то ли его чопорность и уверенность в том, что я был свидетелем чего-то очень значительного, то ли снисходительный тон, которым он высказал свою просьбу. Тем не менее я колебался лишь до тех пор, пока не заметил сдерживаемую Дюбюком ухмылку и не понял, что, вольно или невольно, но фон Вальдбаум был всего лишь его пешкой. А что, если я действительно выражу свое мнение? Я решил рискнуть.

— Монсеньор Гийом, — сказал я мнимому студенту, — если бы мне разрешили осмотреть эту пациентку, я бы постарался ни в чем не подражать вашему наставнику.

К моему большому удивлению, выдающийся специалист кивнул и улыбнулся:

— Отлично, Вольмер, отлично! Существует только один фон Вальдбаум. Кто сможет повторить его?

— Или захочет? — бросил я. — Вас одного вполне достаточно.

Поклонившись без тени иронии, этот осел поблагодарил меня! Я был поражен его тупостью, но вспомнил, что фон Вальдбаум был первым современным психиатром, который мне встретился. И тогда я понял, что непоколебимое эго является частью этой профессии: их профессиональное высокомерие очень похоже на приемы религиозных деятелей, евангелистов или простофиль.

— А теперь, месье, — продолжил простофиля, — выскажите свои соображения по поводу болезни мадам Фурнэ.

— Хорошо. Основываясь на трех моментах, я сделал…

Фон Вальдбаум перебил меня:

— Только на трех?

— Un, deux, trois,^[896] — сосчитал я. — Но, конечно же, ваша удивительная способность проникать в умственные процессы преступников позволит вам верно истолковать даже такие незначительные подсказки благодаря вашему непревзойденному, блестя…

— Ну конечно же, месье! Назовите нам эти три маленькие детали.

Дюбюк удивленно поднял брови. Доктор Джонни, которого я дош себя охарактеризовал как подхалима, по крайней мере, не был глупцом. Когда он понял, что может последовать за брошенным мной вызовом, его глаза забегали туда-сюда, и он с тревогой смотрел то на меня, то на своего напыщенного специалиста из Гданьска.

Я загнул свой указательный палец.

— Первое маленькое наблюдение: несколько раз во время осмотра она пробормотала слово «месть». — Я загнул свой средний палец. — Второе: она постоянно обращается к себе в третьем лице. Она сказала «Fournaye, elle est mauvaise»^[897] вместо «Je suis mauvais».^[898] — Я загнул свой безымянный палец, чтобы объявить номер третий, но фон Вальдбаум подняв руку, остановил меня.

— Но это же признаки одного и того же состояния! — заявил он. — У пациентки был такой приступ ярости, что этого хватило, чтобы убить мужа, но она не может признать свою вину. Ее мозг отвергает это единственно возможным способом — нежеланием отождествлять себя с собой.

— А как же ее угрозы? Кого она хочет убить?

Его поросячьи глазки раскрылись настолько широко, насколько это было возможно.

— Она склонна к суициду. Надо полагать, что это, как бы сказать… очевидно?

— Разве? Она явно одержима мыслью отомстить за смерть Лукаса, на мой взгляд, она хочет убить мадам Фурнэ…

— Но он ведь то же самое сказал! — воскликнул доктор Джонни.

Я покачал головой.

— Господа, вы можете считать ее суицидальной. Я же думаю, что она вынашивает план убийства.

Взгляды, которыми обменялись доктор Джонни и фон Вальдбаум, ясно говорили о том, что они оба думают, что в Рижесе вскоре появится новый пациент. Впервые с тех пор, как нас «познакомили», мой коллега Дюбюк вмешался в разговор:

— Мне кажется, я понимаю, что наш эдинбургский друг имеет в виду. Пациентка убедила себя, что она больше не мадам Фурнэ. Таким образом, она направляет гнев за совершенное ею самой преступление на мистическую женщину, которую она обвиняет в убийстве своего мужа, п’est-ce pas?^[899]

— Такова моя теория.

Если я прав, то Зеккино каким-то образом узнал правду и хотел использовать это в своем шантаже. Если бы моя клиентка отказалась выполнять его требования, он бы вывез сумасшедшую из Рижеса и подсказал ей, где искать «мадам Фурнэ»… другими словами, леди Хильду.

Фон Вальдбаум что-то шептал доктору Джонни, чья борода поднималась и опускалась — он кивал в знак согласия. Похлопав француза по плечу, свиноподобный поляк подошел ко мне.

— Я поздравляю вас, доктор Вольмер, с правильной постановкой диагноза, я вас проверял, конечно, и как раз собирался выразить Раулю свое мнение относительно этого случая, совпадающее с вашим.

Его наглость лишила меня дара речи. Я настороженно смотрел на него, как человек, обнаруживший новый вид слизня.

— Я попросил, — чтобы вам разрешили самому осмотреть ее, — великодушно произнес фон Вальдбаум.

— В самом деле? В вашем присутствии, я полагаю?

— Отнюдь, — возразил он. — Мы с месье Гийомом должны вернуться в гостиницу, чтобы поработать над докладом. А сейчас мы с вами прощаемся.

Мне очень хотелось процитировать знаменитую прощальную реплику Гамлета, но «месье Гийом» заговорил первым:

— Может быть, вы присоединитесь к нам позже в бистро?

— Может быть.

Я знал, что это был приказ, а не приглашение. Вежливо поклонившись, Дюбюк вышел, а фон Вальдбаум остановился в дверях. Он радостно произнес:

— Ах, чуть не забыл. Вы упомянули… а… третье наблюдение?

Этот паразит хотел выудить из меня все, что можно. Я пожал плечами:

— Мелочь, конечно. Что за клочок ткани мадам Фурнэ сжимает в своем кулаке?

— Да, это мелочь, — согласился он. — Когда жизнь ограничивается крошечной комнатой, пациент нередко придает огромное значение некоторым простым вещам, будь то чашка, стул, или лоскуток… поистине превращая его в икону.

— Понятно. А вы осматривали этот лоскут священной для нее ткани?

— Она никогда бы добровольно не отдала его, а забрать его у нее — значит, травмировать ее.

— Мы могли бы дать ей снотворное и посмотреть, — предложил доктор Джонни.

Я застыл на месте.

— Надеюсь, вы не делали этого раньше?

Дюбюк услышал мой вопрос и сделал шаг назад в кабинет, тогда как управляющий Рижеса стал это отрицать.

— Я ничего не знал об этом не имеющем никакого значения маленьком тотеме мадам Фурнэ. И не замечал этого лоскутка до сегодняшнего дня. Я предложил использовать снотворное, просто чтобы удовлетворить любопытство доктора Вольмера…

Но Джонни выглядел подавленным, когда услышал, что я противник укола.

VIII

Меня не провели шарады фон Вальдбаума. Он видел во мне конкурента. То, что он гладил меня по головке на публике, было ловушкой, он намеревался нанести мне профессиональный удар в спину.

Мои подозрения подтвердились, когда Джонни провел меня к палатам больных, склонных к насилию, передал помощнику и извинился, что у него «неотложный случай с другим пациентом». Было ясно, кому предан управляющий этой больницы.

Войдя в палату мадам Фурнэ, я подавил желание помахать рукой группке Полониев, притаившихся за картиной с водопадом. Но у меня был лучший способ расстроить их. Звук через глазок был слышен далеко не идеально. Пусть они думают, что я не знаю, что они там. Я буду говорить предельно тихо, чтоб они не смогли ничего разобрать.

Когда я увидел печаль на лице мадам Фурнэ, подслушивающие отошли на второй план. Ее глаза не застилала дымка убийства, в чем меня хотели убедить. Когда она подняла на меня глаза, я увидел, что они наполнены слезами.

— Мадам Фурнэ?

Она пробормотала:

— Elle est mauvaise. (Она плохая), — та же печаль в голосе, что и раньше, когда она отвечала фон Вальдбауму.

— Кто вам это сказал?

— Toutlemonde. (Все).

— А что вы сами думаете о… — вместо того чтобы произнести «мадам Фурнэ», я сказал: —…себе?

— N’importe. (Не имеет значения).

Вот с чем мне пришлось столкнуться. Прежде чем попытаться выяснить, добрался ли уже до нее Зеккино, я должен каким-то образом справиться с ее теперешней дезориентацией. Я придумал банальную уловку. Сработает ли она или до разума этой женщины уже слишком сложно достучаться?

Я опустился на колени радом с ней и открыл ей свой секрет. Я сказал, что знаю, что она мадам Фурнэ и что я занимаюсь доказательством ее невиновности. Мне пришлось повторить ей это дважды, прежде чем она ответила. Но каков был ее ответ! Мои слова вызвали настоящий поток эмоций. Она так красноречиво говорила о своей неувядшей страсти к Эдуардо Лукасу, что мне бы никогда больше не хотелось этого слышать. Она перечисляла многочисленные оскорбления и бессердечие своего покойного мужа и раскрывала интимные подробности его ставших обычными супружеских измен. На ее лице отразился ужас, когда она рассказывала о том, как он умирал той ночью, когда она застала его с «этой ужасной женщиной». Тут она вновь попала во власть галлюцинации и перестала отождествлять себя с мадам Фурнэ.

Это и был тот удобный случай, который я пытался подстроить. Сосредоточить ее внимание на последствиях убийства. Я сказал ей, что напал на след «настоящего убийцы», а от нее требуется только помочь разоблачить настоящего виновника.

Ее залитое слезами лицо засияло внезапной надеждой, но этот свет быстро померк.

— Месье, чем я могу помочь? Я ничто.

— Вы стали жертвой международного преступника по имени Адольф Зеккино. Вы слышали о нем?

— О да! Но он сказал, что он мой друг.

— Где вы с ним познакомились?

Слабая улыбка и вполне разумный ответ:

— У меня есть выбор развлекательных заведений?

— Он приходил сюда? Когда?

— Вчера? На прошлой неделе? Каждый день для меня вчера.

— Вы помните, что произошло?

— Да, но… — она бросила быстрый взгляд через плечо, затем пробормотала: — Я думаю, они нас слушают.

— Кто?

— Я не знаю. Я никого не вижу, но иногда я слышу сопение, кашель… если только… — Тут она вздрогнула. — Если только я и в самом деле не схожу с ума.

Я не сразу на это решился, но все же сказал ей правду:

— Мадам, если вы действительно понимаете, кто вы такая, я обещаю: вы не сойдете с ума. Да, они подслушивают. Вот почему я говорю так тихо. И прошу вас делать то же самое. А теперь расскажите мне о Зеккино. Что он вам сказал?

— Что он мой друг. Что он поможет мне.

— Каким образом?

К моему удивлению, она вложила кусочек ткани, который фон Вальдбаум назвал ее иконой, в мою руку и плотно сжала мои пальцы.

— Он дал мне это и сказал беречь.

— Он объяснил, для чего это?

— Он сказал, что это поможет нам схватить мадам Фурнэ.

— Мадам, я снова вам повторяю: это вы и есть.

— Non! Non! Это она убила моего мужа! Все так говорят.

— Вот почему вы должны помочь мне наказать ее!

Но все было бесполезно. Какое-то время она мыслила здраво, а потом уносилась в свои фантазии. Она не готова была осознать, что совершила преступление, и было бы жестоко заставлять ее делать это. Мне стало жаль мадам Фурнэ. Иногда даже преступник заслуживает капельку сочувствия.

Как бы то ни было, я добился того, ради чего приехал; пришло время прощаться. Я уже собирался выйти из палаты, как она подняла на меня глаза и сказала умоляющим тоном:

— Возвращайтесь сюда быстрее!

Управляющий больницы перехватил меня у центрального входа.

— Надеюсь, ваша встреча с пациенткой была для вас полезной?

— Конечно. Она сделала мне подарок. — И я показал ему кусочек ткани.

— Merveilleux!^[900]

— Я буду хранить его как память о том дне, когда имел счастье общаться с великим Фрицем фон Вальдбаумом!

— Но, доктор Вольмер, — Джонни махнул своим пенсне, — что такого вы сказали мадам Фурнэ, что между вами установилась такая степень доверия за столь короткое время?

— Месье, — я заговорщически похлопал его по плечу, — я должен вас поблагодарить за это. Вы подсказали мне идею…

— Я? — Он потянул себя за козлиную бородку. — Какую же?

— Как какую? — Я сделал паузу для большего эффекта. — Вы приняли меня за Шерлока Холмса.

IX

Пообещав хранить секреты друг друга, мы с Дюбюком обменялись фактами и мнениями за чашкой крепкого кофе в «La Trique au d’huit», единственном бистро в Рижесе. Как я и подозревал, фон Вальдбаум был ни о чем не догадывающимся пособником, а Дюбюк явился к нему с рекомендательным письмом, точно так же, как и я в больницу Джонни.

Когда мы покончили с делами, я принял приглашение Дюбюка поехать вместе с ним в Париж. По дороге я подготовил подробный зашифрованный отчет для Майкрофта. По прибытии во французскую столицу начальник полиции оказал мне любезность и распорядился передать мой отчет телеграфом в Лондон немедленно.

Вот небольшой отрывок из него:

«…Рассказал Д. о той части моей миссии, какую я мог разглашать, ничего не опасаясь. В противном случае я не смог бы задать свой следующий вопрос.

Ш.: Так что же привело вас в Рижес?

Д.: Мы слышали… Дела.

Ш.: Какие дела?

Д.: Я не вправе говорить об этом.

Когда я немного надавил на него, Д. неохотно признался, что ходят слухи о жестоком обращении с пациентами в больнице и ему поручили с этим разобраться. Осмотрительность, с которой он действовал, наводит на мысль, что у Джонни в городе есть осведомители.

Д.: А какое дело вас привело в Рижес?

Ш.: Недостаточный уровень, если не сказать отсутствие системы безопасности.

Д.: А вы знали, что главный спонсор больницы англичанин? Или, по крайней мере… он живет в Лондоне.

Ш.: Вы можете назвать его имя?

Д.: Non. Я знаю первую и последнюю буквы, они такие же, как и в английском алфавите…

Я понял. Алфавит начинается с „А“ и заканчивается „Z“. Вывод: „А. З.“ может увезти мадам Ф. из больницы когда захочет.

Д. считает, что мадам Ф. уже, возможно, „сбегала“ ненадолго. Он верит, что она могла совершить серию убийств как парижский подражатель Джека Потрошителя. Следовательно: 3. проводил генеральную репетицию, на какое-то время освобождая ее, чтобы узнать, сможет ли он рассчитывать на нее в качестве киллера.

Теорию Д. может подтвердить кусочек ткани. Он был оторван от большого куска материи, и на нем круглое пятно, может быть, кровь. Если это так, мне придется отдать его Д., но прежде чем я сделаю это, я хочу изучить его дома.»

X

Я отправил своему брату вторую телеграмму, как только получил ответную. Я сообщил следующее:

«ПРИЕЗЖАЮ ЛОНДОН ДНЕМ ТЧК ВИДЕТЬ КЛИЕНТА ТЧК ПОТОМ АЗ ТЧК РОКСТОН».^[901]

Если бы я известил заранее о своем появлении, это могло бы встревожить леди Хильду, поэтому поздно вечером я направился прямо в Уайтхолл. Войдя в дом министра по европейским делам, я попросил пригласить хозяйку дома, и меня провели в маленькую столовую.

— Мистер… э, лорд Рокстон! — Она понизила голос. На ее лице была написана тревога. — Прежде чем я упрекну вас в том, что вы явились в дом моего мужа… И все же признаюсь, теперь, когда вы здесь, я спокойна. Ситуация дошла до критической точки.

— Я подозревал, что так и будет. Вот почему я решился прийти к вам.

Выглянув в коридор, чтобы убедиться, что нас никто не подслушивает, леди Хильда закрыла дверь, чего она никогда бы не сделала при обычных обстоятельствах.

— Мистер Холмс, — быстро сказала она приглушенным голосом, — мне предъявили ультиматум. Я должна передать нужный ему документ сегодня ночью, иначе буду отвечать за последствия.

— Зеккино сам сказал вам это?

— Нет. Я пыталась назначить ему встречу, чтобы опередить его, но мне сказали, что его нет в стране.

Это подтверждало слова мадам Фурнэ, но мне не хотелось упоминать о ней. Леди Хильда и так была расстроена, и я боялся, что дополнительный стресс может плохо сказаться на здоровье беременной женщины. И все же мне пришлось задать ей один вопрос.

— Пожалуйста, не принимайте близко к сердцу то, что я вам скажу. Вы уже забрали требуемый Зеккино документ из шкатулки для служебных бумаг вашего мужа?

Она ответила едва слышно:

— Да.

— И ваш муж не заметил его отсутствия?

— Нет. — Она стала заламывать руки. — Его внезапно отправили по делам за границу, он не мог сказать, по каким именно.

Я понял, что здесь не обошлось без участия моего брата. Поездка Трелони Хоупа преследовала две цели: уведомить партнеров Англии о необходимости усилить меры предосторожности при отправлении письменных материалов, связанных с определенными международными пактами, а также отослать его подальше от дома, пока угроза, которая нависла над его женой (о чем он ничего не знал), не будет полностью устранена.

— Принесите мне документ, который вы взяли, — сказал я леди Хильде. — Я пойду в условленное место и сам разберусь с Зеккино.

Она вышла и вскоре вернулась с запечатанным пакетом, который и передала мне.

— Это огромный риск, мистер Холмс!

— Меньший, чем вы думаете. У Майкрофта было время нейтрализовать последствия утраты этого особенного документа. Судя по всему, Зеккино не знает этого. Кстати, — добавил я, вытаскивая из кармана кусочек ткани, полученный от мадам Фурнэ, — вы знаете, что это?

Ее лицо, и без того бледное, стало белым как мел. Она пошатнулась. Я подвел ее к дивану, налил воды из графина и поднес стакан к ее губам. Она выпила залпом, потом схватила мою руку.

— Откуда это?

— От мадам Фурнэ. Она утверждает, что дал ей этот клочок Зеккино. Что это такое? Вы, очевидно, узнаете его.

— Я видела это в ту ночь.

— Какую ночь?

— В ночь, когда она убила своего мужа. — Леди Хильда дрожала. — Это клочок платья, которое тогда было на ней.

XI

Адольф Зеккино назначил леди Хильде встречу в общественном парке, напротив своего особняка на Темплтонской площади. Это упрощало дело. В помещении мы бы столкнулись с ним нос к носу, но на открытом пространстве я мог незаметно понаблюдать за ним, прежде чем он понял бы это. Поприветствовав его, я рассказал о своей миссии в этом деле.

— Я не ожидал посредника, — проворчал он.

— И тем не менее вы имеете дело с ним. Верните письмо моей клиентки и получите ваш документ.

— Сначала дайте мне на него взглянуть.

Я вытащил краешек документа из-за борта своего пальто, но быстро сунул обратно, когда он неожиданно ринулся вперед. Отпрянув, я сунул руку в карман пальто.

— Эй, спокойно! Не заставляйте меня стрелять.

Мы изучали друг друга, как борцы на ринге. Брови опытного шпиона поднимались все выше и выше к редким бесцветным волосам. Мой заклятый враг Мориарти был неким подобием рептилии, но Зеккино был акулой. Наблюдая за ним при холодном вечернем свете ламп, я представил, что его зеленовато-синие глаза, практически без ресниц, легко могут запугать даже кобру. Не желая поддаться его гипнозу, я тоже уставился на него.

— Так значит, Великий Сыщик все же жив, — пробормотал он. — Мы не первый раз пересекаемся с вами.

— И, возможно, не последний.

— Да, будущее так неопределенно, мистер Холмс! — Зеккино улыбнулся, это было весьма неприятное зрелище. — Но этим вечером судьба распорядилась так, что мы с вами занимаемся одним делом, поэтому давайте произведем наш обмен.

— Вы еще не показали мне письмо леди Хильды.

— Давайте войдем, и я передам его вам.

— Я подожду здесь. И на этот раз принесите оригинал!

— Он у меня в сейфе. Следуйте за мной.

Я не сводил с него глаз и твердо стоял на своем:

— Я предпочитаю иметь с вами дело на людях. Мало ли кто может скрываться в вашем доме…

Воздух пронзил женский крик, а потом раздался грохот.

— О боже! — воскликнул Зеккино. — Это же в моем доме! — Он бросился бежать через площадь.

Я помчался за ним и стал перед дверью.

— Уйдите с дороги, Холмс!

— Дайте мне ключ! — потребовал я, вытаскивая оружие.

Он сердито вложил его в мою раскрытую ладонь. Оттолкнув его на шаг назад, я открыл дверь, вошел и повернул защелку, оставив Зеккино снаружи.

Я побежал по коридору, заглянул в гостиную, в которой ощущался тяжелый запах тепличных орхидей, и увидел женщину, изо всех сил пытавшуюся освободиться от шнура от звонка, которым она была привязана к креслу.

— Помогите! — кричала леди Хильда. — Меня похитили!

Я бросился развязывать ее, но вдруг услышал шаги в коридоре и щелчок входной двери. Я повернулся, взвел курок, так как боялся, что попал в засаду…

В комнату вошел джентльмен, которого я не видел уже сто лет.

— Мистер Холмс, не могли бы вы опустить ваше оружие? — вежливо попросил он.

Все еще держа пистолет наготове, я с изумлением уставился на инспектора Лестрейда из Скотланд-Ярда.

— Только не говорите мне, что вы работаете на Зеккино!

— Мистер Холмс, — добродушно проворчал он, — я думал, вы обо мне лучшего мнения.

Я опустил пистолет.

— Тогда я предлагаю вам развязать леди Хильду. Она жена Трелони Хоупа, министра по европейским делам. Адольф Зеккино, иностранный шпион, в доме которого мы находимся, очевидно, похитил ее!

Лестрейд одарил меня необычайно ласковой улыбкой.

— Все когда-то происходит в первый раз! На этот раз, мистер Холмс, ваша версия не увязывается с фактами. Но истинное удовольствие видеть вас живым!

— Какими фактами, приятель?

— Во-первых, я поймал леди Хильду, когда она забиралась в дом через окно, выходящее во двор.

Незажженной сигарой инспектор указал на большой нож, лежащий на ковре.

— Во-вторых, это было при ней. Вы же слышали, какой шум она подняла, когда я попросил ее сдаться.

Я повернулся к моей клиентке, которая все еще была привязана к креслу.

— Вы с ума сошли? Вы собирались использовать этот нож против Зеккино?

— Конечно собиралась, — раздался знакомый голос, — точно так же, как она использовала его для убийства Эдуардо Лукаса. — Мой брат Майкрофт вошел в комнату следом за Адольфом Зеккино, у которого были крепко связаны руки.

XII

Умостив свое огромное тело в самом большом кресле, какое только смог найти, Майкрофт пробежался пальцами по пуговицам жилета и подождал, пока Зеккино усаживался в красное кресло рядом со столом, заставленным горшками с цветущими растениями. Лестрейд и я стояли по обе стороны желтого кресла, в котором дергалась связанная леди Хильда.

— А вы знаете, что она в интересном положении? — спросил Майкрофт у инспектора. — Я думаю, ее лучше развязать.

Лестрейд рассыпался в извинениях и развязал ее — она все же была дочерью герцога Белминстера. Леди Хильда поднялась и резко бросила Майкрофту:

— Мистер Холмс, ваше возмутительное поведение не останется безнаказанным!

— Пфф! Игрок с плохой картой блефует. — Он взглянул на Лестрейда. — Инспектор, я предпочитаю, чтобы наши с ней глаза были на одном уровне. Вы не могли бы убедить ее светлость присесть?

Легкая рука правосудия коснулась ее плеча, и она присела.

Тем временем Зеккино произнес, глядя на нож на ковре:

— Я вообще-то думал, что наша сделка состоится в парке.

— Не говорите со мной! — выпалила леди Хильда.

— А я не с вами говорю, — сказал Зеккино, повернувшись к Майкрофту. — Вы знаете об этом больше, чем я думал.

— Естественно. В противном случае наша встреча не состоялась бы.

Они молча смотрели друг на друга. Это было отнюдь не соблюдение правил этикета, это было самое что ни на есть настоящее упрямство.

Я помог им выйти из этой патовой ситуации, сказав:

— Осмелюсь предположить, что леди Хильда убила Лукаса, чтобы он не мог ее больше шантажировать.

— Шерлок, — вздохнул мой брат, — несмотря на твою гениальность, ты все еще новичок, когда дело касается понимания женщин. Конечно она хотела покончить с шантажом, но это только верхушка айсберга… или, может, вулкана — это более подходящее название для этих тайных делишек.

— Вы намекаете на то, что я изменяю своему мужу? — воскликнула леди. — Да я люблю его всем сердцем!

— Возможно, мадам, — сказал Майкрофт. — Как бы то ни было, я не обвиняю вас в неверности. До того, как вы вышли замуж, между вами и Эдуардо Лукасом был короткий бурный роман. Письмо, которое вы тщетно пытаетесь вернуть, изначально было отправлено ему, не так ли?

Она не ответила, поэтому Майкрофт обратился к Зеккино:

— Я прошу вас, сэр, предъявить это причиняющее сильное беспокойство послание.

Шпион уставился на него.

— С чего вы взяли, что оно у меня?

— Тот факт, что она намеревалась убить вас из-за этого, не освежает вашу память?

— Вы окажете мне услугу, если задержите ее, — сказал Зеккино, — но это сделка. И если я отдам вам письмо, что я получу взамен?

— Свободу, сэр.

— Какую свободу?

— Отправиться куда угодно. Возможно, во Францию…

— Зачем?

— Если вы останетесь в Англии, вас обвинят в шантаже.

— Мистер Холмс, у вас нет доказательств.

— Думаю, что есть, но даже если я не прав, огласка серьезно подпортит вашу карьеру тайного агента.

Акула обнажила свои зубы.

— Я рискну, толстяк.

Майкрофт обратился к Лестрейду:

— Инспектор, будьте так добры, пригласите нашего особого гостя.

Он произнес это достаточно спокойно, но я знал, что толстяк злился, так как он вычерчивал ногтем крошечные круги на своем бедре.

Лестрейд выглянул в коридор и махнул рукой.

Высокий привлекательный мужчина с седыми волосами вошел в комнату и поприветствовал Майкрофта.

Зеккино вскочил.

— Как ты здесь оказался?

— Благодаря ей, — ответил он. — Правда, она этого не знала.

— Что ты здесь делаешь?

— Мистер Холмс пригласил меня на эту вечеринку. — С этими словами он подошел к буфету и налил в стакан немного бренди.

— Позвольте представить вам мистера Матурина, — сказал Майкрофт. — Шерлок, ты принес тот кусочек ткани, о котором сообщал в своей телеграмме?

Я достал его и протянул брату. Тот, в свою очередь, передал его мистеру Матурину, который внимательно его изучил.

— Да, — кивнул вновь прибывший. — Он очень похож на ткань платья, которое мистер Зеккино распорядился принести ему на следующий день после смерти его близкого друга Лукаса.

Задыхаясь, леди Хильда вскочила на ноги. Майкрофт жестом показал ей, чтобы она успокоилась.

Однако Зеккино не мог успокоиться. Он крикнул Матурину:

— Я заплатил тебе за твое молчание!

— Я не храню скотские секреты. — Матурин потягивал бренди из запасов шпиона. — Мистер Холмс, так мне сказать, каким образом ко мне попало платье?

— В этом нет необходимости.

— Как — нет? — прорычал Зеккино. — Если мои секреты, а также секреты леди Хильды раскрыты, то пусть так будет и с вашими, мистер Матурин! Но поверить вору на слово? Говорю вам, Холмс, он лжет!

Майкрофт выдохнул баллон воздуха.

— Не надо драматизировать, сэр. Фурнэ сошла с ума после того, как оказалась свидетелем убийства своего мужа. Вы, поговорив с ней, поняли, что женщина, которую она видела, была леди Хильда. Вы наняли мистера Матурина, чтобы получить доказательства. Он нашел скомканное платье с пятнами крови в ее шкафу. Несколько дней назад вы оторвали от него клочок, отдали его мадам Фурнэ и проинструктировали ее, как напугать леди Хильду, чтобы она украла для вас документ, либо как убить ее.

— Это еще ничего не доказывает. Где сейчас платье?

Матурин вышел в другую комнату и сразу же вернулся с нарядом.

— На другой день, когда вы были во Франции, я нашел его в конюшне.

Он показал мне место, где из него был вырван лоскуток, который точно подошел к нему.

XIII

Поздно ночью Майкрофт и я ехали в одном экипаже. Мы пришли к выводу, что мои недавние действия привлекли слишком много внимания, и пока выжившие пособники профессора Мориарти (с которыми, как мы подозревали, был связан Зеккино) не будут нейтрализованы, мне было бы лучше на какое-то время покинуть Англию. К счастью, я уже давно получил приглашение от одного из наших кузенов по линии матери воспользоваться научно-исследовательской лабораторией, которой он руководил, — она находилась на юге Франции.

— Отлично! — сказал Майкрофт. — По пути ты можешь заехать в Париж и подробно изложить Дюбюку факты по этому делу. Надеюсь, можно что-то предпринять, чтобы облегчить страдания мадам Фурнэ.

— Скорее всего, она никогда не оправится от такого потрясения, ведь она была свидетелем убийства своего мужа. Но, по крайней мере, ее можно будет перевести в лучшее место, чем Рижес.

— Чье руководство, как мне кажется, скоро сменится.

— Надеюсь на это. А сейчас, мой дорогой Майкрофт, позволь поздравить тебя — твоя блестящая интуиция помогла открыть правду.

— Интуиция? — переспросил мой брат. — В смысле?

— У тебя не было ни свидетелей, ни доказательств, чтобы подозревать леди Хильду.

— Леди Хильда дала три явных повода подозревать ее.

— Три? — я почувствовал запоздалый порыв симпатии к фон Вальдбауму.

— Тем утром, когда мы впервые беседовали с леди Хильдой, ты, должно быть, помнишь, как она пронеслась через всю комнату и уселась спиной к окну, специально, чтобы свет падал сзади.

— Конечно заметил! Она не хотела, чтобы мы видели выражение ее лица.

— И на какую мысль это тебя натолкнуло, Шерлок?

— Нервный шелест платья.

— Как я уже говорил раньше, ум и сердце Женщины — книга, которую ты пролистал недостаточно внимательно. Можно сказать словами Жильбера, что выбор ею места, куда присесть, мог означать «мало, ничего или много». Вот почему я стоял около нее и говорил об убийстве Лукаса. И я заметил, как она побледнела. Это была вторая подсказка.

— Возможно, это из-за того, что она ждет ребенка.

— Возможно. Но если соединить это с другими моими соображениями…

— Об одном из которых ты еще не сказал.

— Самое главное из трех, Шерлок. Мы живем в век, для которого характерны путаные изысканные формальности. Даже такие близкие друзья, как вы с Ватсоном, неизменно обращаются друг к другу по фамилии. В то утро леди Хильда именовала своего супруга исключительно «мой муж», тогда как трижды, причем в весьма неприличном контексте, назвала своего бывшего любовника Лукаса «Эдуардо».

— Понятно. И что с ней будет теперь?

Усталый вздох вырвался из глубины груди Майкрофта.

— Боюсь, что предстоит довольно неприятная работа. Лестрейд, по крайней мере, готовится к кадровым перестановкам…

— Ты же не предлагаешь прикрытие?

— Если это дело станет достоянием общественности, то мало того, что будет разрушена карьера Трелони Хоупа, также будет подвергнута самому тщательному исследованию честность европейской политики Великобритании за последние шесть лет. Добавь к этому жалкое положение больного герцога Белминстера, который живет только ради того, чтобы увидеть своих еще не родившихся внуков.

— Но она убила одного человека и чуть не лишила жизни другого!

Губы Майкрофта дернулись в иронической усмешке.

— А ты не считаешь, что она оказала услугу Англии, избавив нас от Лукаса? Что же касается Адольфа Зеккино, я спорил сам с собой, стоило ли обличать ее после… но это, боюсь, для Лестрейда уже было бы слишком.

— А я считаю, что нельзя прощать убийство!

В очередной раз глубоко вздохнув, мой брат сказал:

— Благодари Бога, приятель, что ты не занимаешь высокий пост в правительстве.

Итак, это дело о третьем пятне, или втором, если считать те, что были на полу и на передвинутом ковре в доме Лукаса, одним.

Хильда подарила своему мужу сына, а затем таинственно исчезла из поля зрения общественности. Трелони Хоуп вскоре после этого оставил свой пост, глубоко опечаленный внезапным психическим расстройством жены.

Во Франции после вмешательства полиции и внезапного прекращения финансирования закрылась больница в Рижесе. Мадам Фурнэ увезла ее тетушка, которая занималась ее лечением вплоть до выздоровления. Но вдова-креолка больше так и не вступила в брак. Мистер Матурин погиб во время англо-бурской войны. Он умер, спасая жизнь своего лучшего друга, бывшего грабителя. Ватсон узнал о большей части вышеперечисленных фактов несколько лет спустя. Но он сопровождал меня в поездке в Нью-Йорк в 1903 году, когда я из любопытства и тщеславия посетил представление мистера Уильяма Джилетта в театре Гаррик на Вест-стрит, 35.^[902]

Как только мы вышли в фойе после окончания спектакля, я почувствовал, как кто-то коснулся моего рукава. Повернувшись, я столкнулся нос к носу с лицемерным Фрицем фон Вальдбаумом, который все еще не знал, кто я на самом деле, и приветствовал меня как доктора Вольмера. Мы пообщались некоторое время, и боюсь, что услышанное им от меня испортило ему вечер.

Как только выдающийся специалист из Гданьска покинул нашу компанию, Ватсон указал на высокого джентльмена, собиравшегося сесть в экипаж.

— Холмс, вы знаете того человека? Секунду назад я видел, как он злобно на вас посмотрел.

Прежде чем дверь экипажа закрылась, я заметил высокий лоб и хищные глаза Адольфа Зеккино.

Я все рассказал о нем Ватсону, который поинтересовался, не выбрал ли тот местом жительства Америку.

— Майкрофт намекал мне на это.

— Так вот почему мы на самом деле здесь, я прав, Холмс?

— Вовсе нет, дорогой друг. Встреча с ним — всего лишь совпадение.

— Не следует ли нам предпринять что-либо?

Я покачал головой.

— По словам американца Бенджамина Франклина этот континент породил новое поколение… более грубое, непросвещенное и жестокое. Если «А. 3.» пустит в Америке корни, он может найти волка у своей двери. В конце концов, Ватсон, добро побеждает и всегда будет побеждать. А сейчас не перекусить ли нам в ресторане «У Люхова»? Я бы съел стейк, салат «Цезарь» и выпил бы много шампанского.

— Пейте шампанское сами, — возразил Ватсон. — К блюдам, которые вы назвали, Холмс, подходит только один напиток.

— Какой же?

— Отличное темное пиво в большом количестве.

Комментарии

Джон Грегори Бетанкур — директор «Уайлдсайд пресс», издатель журнала «Хоррор» и партнер Марвина Кея по «Блик Хаусу», новой издательской компании, возобновившей издание журнала «Странные истории» («Weird Stories»). Он написал много коротких рассказов и романов, таких как «Джонни Зед», «Слепой лучник», «Хроники Амбера».

Терри Макгерри работает в журнале «Нью-Йоркер», она автор нескольких фантастических рассказов: «Cadenza», «Loophole» и «Red Heart»; в 1992 году заняла второе место в литературном конкурсе «Gryphon Award».

Генри Слезар получил премию Эдгара Аллана По за роман «The Gray Flannel Shroud» и телевизионную премию «Эмми» за телевизионный сериал «На пороге ночи». Написал около пятисот коротких рассказов, треть из которых — научная фантастика, а также роман «Двадцать миллионов миль до Земли», впоследствии экранизированный.

Морган Лливелин живет в Ирландии, где пишет исторические и фантастические романы, становящиеся бестселлерами, среди них «Дочь голубых гор», «Параллельный образ» и многие другие; вскоре издательство «Блик Хаус» выпустит сборник ее коротких рассказов.

Питер Кеннон не новичок в литературной пародии. В одной из его первых книг «Scream for Jeeves» он попытался объединить несколько рассказов X. Ф. Лавкрафта в стиле П. Г. Вудхауза, а у его романа «Pulptime» был такой подзаголовок: «Приключение Шерлока Холмса, X. Ф. Лавкрафта и клуба „Калем“, рассказанное Франком Белкнапом Лонгом-младшим». Мистер Кеннон вырос в Массачусетсе, сейчас проживает в Нью-Йорке и работает внештатным редактором.

Крейг Шоу Гарднер пишет как в жанре «ужасы», так и в стиле юмористической фантастики, примечательны его пародии на «Арабские ночи» и юмористический роман в жанре фэнтези «Ebenezum». Отредактированный им рассказ о Шерлоке Холмсе «The Sinister Cheesecake» (приписывается Даймону Руниону), появился в сборнике «The Game Is Afoot» (Сент-Мартин пресс, 1994).

Даррелл Швейцер, плодовитый автор в жанре фэнтези, работал редактором в журнале «Weird Tales», является исследователем и коллекционером научно-фантастических книг. Его рассказы регулярно появляются в антологиях. Предыдущий его рассказ о Шерлоке Холмсе, «The Adventure of the Death-Fetch» («Приключение призрака-смерти»), был опубликован в сборнике «The Game Is Afoot».

Роберта Рогоу — детский библиотекарь из Нью-Джерси, пишет для антологии «Merovingen Nights» и научно-фантастических периодических изданий. Предыдущий ее рассказ о Шерлоке Холмсе, «Our American Cousins» («Наши американские кузены»), вышел в сборнике «The Game Is Afoot» (Сент-Мартин пресс, 1994).

Пола Вольски является одной из самых профессиональных писательниц-фантастов. Ее романы-эпопеи, вобравшие в себя стили Джейн Остин и Джека Вэнса с шекспировским налетом: «The Wolf of Winter», «Наваждение», «Жребий Рилиана Кру» и «Сумеречные врата».

Майк Резник — автор популярных научно-фантастических романов, среди них «Торир Рыжебородый», «Слон Килиманджаро», «Рожденный править» и многие другие. Он также составитель «Официального гида в мире фантастики» для коллекционеров.

Ричард А. Люпофф — обладатель премии Хьюго. Писал во многих жанрах, включая научную фантастику, детективы и пародии, занимался исследованием творчества Эдгара Райса Берроуза.

Кароль Бугге — комедийный импровизатор и учительница из Нью-Йорка, пишет стихи, пьесы и короткие рассказы. Она никогда не читала «Dead Yellow Women» («Мертвая желтая женщина»), рассказ Дэшила Хэммета, сюжет которого местами напоминает «Безумие полковника Уорбертона». («Может быть, я дала подсказку Хэммету», — саркастично заметила она.) Ее рассказ о Холмсе, «The Strange Case of the Tongue-Tied Tenor» («Странное дело о косноязычном теноре»), вышел в сборнике «The Game Is Afoot», а позже по нему была поставлена пьеса в нью-йоркском театре «Открытая книга».

Эдвард Д. Хох — один из самых всемирно известных и плодотворных жанровых писателей. Почти в каждом выпуске детективного журнала Эллери Куин с мая 1973 года есть один или несколько рассказов Эда. В сборник «The Game Is Afoot» вошел его рассказ «The Theft of the Persian Slipper» («Украденные персидские тапочки»).

Уильям Л. де Андре — автор детективных романов, критик, обозреватель журнала «The Armchair Detective», ярый поклонник и исследователь «двух лучших сыщиков, Шерлока Холмса и Ниро Вульфа».

Марвин Кей — автор многих романов и детективов. Является редактором нескольких антологий для издательских компаний «Даблдей», «Сент-Мартин пресс», профессор нью-йоркского университета, бывший председатель жюри американского конкурса детективных романов «Nero Award». Является одним из основателей и арт-директором нью-йоркского театра профессиональных чтецов «Открытая книга».

Благодарность Дж. Адриана Филмора

Вот мы и стоим за кулисами, где разрешено тихо произносить имя великого британского писателя Артура Конан Дойла (1859–1930), который написал множество замечательных романов и коротких рассказов, хотя при этом находил время быть литературным агентом доктора Джона Ватсона.

За кулисами мы сознаемся, что выбор рассказов для этой книги оказался головной болью. Ватсон часто бывал неточен, противоречив, а порой совершенно сбивал с толку. Исследователи спорят о том, в какой год, месяц, день недели и даже час произошло то или иное событие; они дискутируют, как долго и на ком был женат доктор Ватсон, а проблема местопребывания Холмса в то время, когда его считали умершим, заставила редактора приложиться к бутылке (честно говоря, чтение критических заметок Гарольда Шонберга имело тот же эффект). Я сделал все от меня зависящее, чтобы привести отдельные части в соответствие с опубликованными Уильямом Барингом-Гоулдом «Комментариями к Холмсу», хотя это источник, к которому придираются некоторые поклонники Холмса, а впрочем, большинство из них придираются ко всем источникам. Поэтому не стоит винить некоторых составителей за допущенные ошибки или ошибочные суждения, которые могли проскользнуть мимо их внимания. Если вы обнаружите какую-то неточность, дайте мне знать (не мистеру Кею). Меня можно найти в колледже Паркер на кафедре английского языка, штат Пенсильвания, 16801.^[903]

Я благодарен Киту Кахлу из «Сент-Мартин пресс» за его постоянную поддержку, без него эта книга не появилась бы.

Особую благодарность выражаю авторам, без чьего разрешения указать их имена (!) в пятнадцати историях было бы невозможно издать этот сборник.

«Приключения Общества Нищих-любителей» авторское право © 1996 Джон Грегори Бетанкур. Все права сохранены. Напечатано с особого разрешения автора.

«Виктор Линч, подделыватель рукописей» авторское право © 1996 Терри Макгерри. Все права сохранены. Напечатано с особого разрешения автора.

«Дело о тренере канареек» авторское право © 1996 Генри Слезар. Все права сохранены. Напечатано с особого разрешения автора.

«Вызывающая отвращение история о красных пиявках» авторское право © 1996 Морган Лливелин. Все права сохранены. Напечатано с особого разрешения автора.

«Холмс и исчезновение британского парусного судна „Софи Андерсон“» авторское право © 1996 Питер Кеннон. Все права сохранены. Напечатано с особого разрешения автора.

«Политик, маяк и тренированный баклан» авторское право © 1996 Крейг Шоу Гарднер. Все права сохранены. Напечатано с особого разрешения автора.

«Шерлок Холмс, истребитель дракона» авторское право © 1996 Даррелл Швейцер. Все права сохранены. Напечатано с особого разрешения автора.

«Приключения Риколетти и его противной жены» авторское право © 1996 Роберта Рогоу. Все права сохранены. Напечатано с особого разрешения автора.

«Гигантская крыса с Суматры» авторское право © 1996 Пола Вольски. Все права сохранены. Напечатано с особого разрешения автора.

«Миссис Вамберри и бутылка шампанского» авторское право © 1996 Майк Резник. Все права сохранены. Напечатано с особого разрешения автора.

«Приключение на бульваре убийств» авторское право © 1996 Ричард А. Люпофф. Все права сохранены. Напечатано с особого разрешения автора.

«Безумие полковника Уорбертона» авторское право © 1996 Кароль Бугге. Все права сохранены. Напечатано с особого разрешения автора.

«Случай в поместье» авторское право © 1996 Эдвард Д. Хох. Все права сохранены. Напечатано с особого разрешения автора.

«Шествие калек» авторское право © 1996 Уильям Л. де Андре. Все права сохранены. Напечатано с особого разрешения автора.

Предисловие, вступительные статьи к рубрикам, благодарности и «Слишком много пятен» авторское право © 1996 Марвин Кей. Все права сохранены. Напечатано с особого разрешения Мела Бергера/АО «Уильям Моррис», 1350 Авеню, Нью-Йорк, 10019.

Мартин Эдвардс Дело юриста-самоубийцы

— Вы как нельзя более вовремя, Ватсон, — сказал мне Холмс, когда, прогулявшись по утреннему февральскому морозцу, я возвратился в дом 221-б по Бейкер-стрит. И, озорно поблескивая глазами, он добавил: — Я жду одного визитера, человека уникального, ведь, согласитесь, редкость встретить юриста, предпочитающего оплатить мои профессиональные услуги из собственного кармана, а не норовящего запустить для этого руку в карман кого-нибудь из клиентов.

— Чудеса порой случаются и в наши дни, — сказал я небрежно. — По всей видимости, к вам его привели обстоятельства чрезвычайные.

Мой друг издал короткий смешок.

— Да, их отличают некоторые интересные особенности. Я так понял, что мистер Мэтью Доулинг принял в свою контору молодого человека, показавшегося ему доктором Джекилом, но теперь он имеет все основания испытывать страх перед партнером, различая в нем черты мистера Хайда.

Я был рад видеть Холмса в добром расположении духа. В течение ряда месяцев ему не давали покоя возможные последствия нескольких серьезных расследований, которые он вел, и это портило ему настроение. Я видел в этом тревожный симптом, боясь, что он ставит под удар свое здоровье. Некоторые из этих расследований ему пришлось проводить в обстановке строжайшей тайны, достаточно будет сказать, что в одном случае от его вмешательства зависела судьба трона. Остальные его дела также находились под пристальным вниманием прессы и читающей публики, и в свое время, думаю, я расскажу и о них. Речь идет о «деле линкольнской белошвейки» с ее удивительными питомцами и о загадочной меланхолии привратника — все это сохранилось в моих записях.

Сама причудливость этих невероятных историй вкупе с неоспоримым наслаждением, которое извлекал Холмс, распутывая с помощью стройной логики то, что не смогли распутать орды полицейских, давали ему необходимый стимул и исключали его обращение к дополнительным стимулирующим средствам. Сейчас же я более всего боялся, что скука заставит его вновь вспомнить о кокаине. К тому же невероятные затраты нервной энергии, которых потребовали от него последние расследования, могли серьезно сказаться на его здоровье. Он и сам знал, как вредны для него долгие часы неумеренной работы, и не так давно даже стал заговаривать о том, что пора на покой. Как бы ни ценил я наше с ним сотрудничество, какое бы наслаждение ни дарило мне оно, первейшей моей заботой было здоровье и благополучие моего друга, почему и, предвкушая радость, которую должно было доставить ему новое дело, я втайне надеялся, что оно не окажется для него непосильным.

— Стало быть, у нового вашего клиента появился партнер, ведущий как бы двойную жизнь? — спросил я.

— Можно выразиться и так. Не хотите ли прочесть то, что пишет мне этот юрист?

И он бросил мне письмо, помеченное вчерашним числом и отправленное с домашнего адреса на Даути-стрит.

Уважаемый мистер Шерлок Холмс, мне известно, каким уважением окружены вы и как ценятся ваш талант детектива и ваши консультации. Мой кузен, мистер Тобиас Ригли, в самых лестных выражениях отозвался о вас и вашей работе в связи с показаниями мадам Монталамбер. Почему мне и захотелось посоветоваться с вами насчет одного крайне щекотливого дела. Речь идет не о моем клиенте, а скорее о младшем моем партнере, мистере Абергавенни, которого я сам пригласил и принял к себе в контору менее года назад, посчитав его достойным юношей, способным руководствоваться в своей деятельности теми же высокими принципами, которыми руководствуюсь и я. Однако личность его совершенно неожиданно претерпела странные и необъяснимые изменения. Он стал проявлять некомпетентность, ударился в разврат. К тому же он грозится покончить жизнь самоубийством. Я строго выговариваю ему за его прегрешения, но на него это совершенно не действует. Мне бы не хотелось быть к нему несправедливым, но я не могу допустить, чтобы поведение моего партнера бросало тень на репутацию конторы, репутацию, которую я создавал тридцать лет, особо специализируясь на трудных приватных сделках. Я все больше ощущаю необходимость разорвать с ним партнерские отношения, но, прежде чем сделать столь решительный шаг, я с благодарностью выслушал бы ваш профессиональный совет. Если вы согласны мне его дать, то я готов нанести вам визит в десять часов утра. От мистера Ригли я узнал, что консультации вы даете по твердым ставкам, и во избежание недоразумений спешу заверить вас, что сумму для первой консультации, о которой вы условились с мистером Ригли, я считаю разумной и приемлемой.

Искренне ваш

Максвелл Доулинг

После секундного размышления я сказал:

— Так вы решили, что он поверенный, а не, скажем, биржевой маклер или же человек, подвизающийся в какой-то иной области, потому что в письме он ссылается на мистера Ригли?

— Не только поэтому. Избыточность стиля мистера Доулинга убеждает меня в том, что учился юриспруденции он во времена, когда за юридические документы платили по числу слов в них. Письмо многословно и путано, хотя мысль свою он порою выражает достаточно ярко. Характерны и используемые обороты, говорящие о том, что автор письма скорее юрист, нежели финансист или же медик. Адвокатом, однако, он быть не может, поскольку члены коллегии обычно не имеют партнеров. Но более всего занимателен тот факт, что человек этот искренне мучается непонятной загадкой, которую хочет разрешить возможно скорее.

— Отсюда и визит в столь ранний час?

— Конечно. При этом обратите внимание, как пунктуально оговаривает он условия предоставляемых ему услуг. Сравните его с другими моими клиентами, жаждавшими моего совета и помощи и обращавшимися ко мне за ними все эти тридцать лет. Разве кто-нибудь, кроме юриста, может проявлять подобную скрупулезность? Я не имею оснований обвинять мистера Доулинга в особом меркантилизме. Я говорю лишь о том, что людям бывает трудно расстаться с многолетней привычкой, даже попадая в обстоятельства чрезвычайные.

Учитывая все это, можно заключить, что новый клиент наш является поверенным. Но в дверь уже звонят. Скоро мы получим возможность проверить правильность моего заключения или сделать вывод о его ошибочности.

Послышались размеренные шаги на лестнице, и через несколько секунд в комнату вошел Максвелл Доулинг. Это был мужчина лет шестидесяти, небольшого роста, с суетливыми, беспокойными манерами. На нем были цилиндр, гетры и черные панталоны. Лента его пенсне крепилась на лацкане сюртука. Посмотрев на нас сквозь стекла пенсне, он поклонился с видимым удовольствием.

— Рад познакомиться с вами, мистер Холмс. И спасибо, что вы согласились принять меня так спешно. Должен признаться, что описаний ваших подвигов в записях верного вашего летописца доктора Ватсона я не читал. Молодой Абергавенни еще не обратил меня к скандальному жанру детектива. Но, как я и объяснил в своем письме, о вас я слышал от моего кузена, утверждавшего, что вас особенно привлекают случаи странные и запутанные, к каковым, несомненно, принадлежит и мое дело.

— Если вы согласны оплачивать мои услуги повременно, — сказал Холмс, и в глазах его зажегся озорной огонек, — то, может быть, вам стоит, проявив осмотрительность, немедля объяснить мне суть дела.

— Да, конечно. Простите. Моя дражайшая супруга не раз упрекала меня в многословии. — Доулинг кашлянул. — Хм. Итак, приступим и изложим факты.

Прежде всего, мистер Холмс, мне следует представиться, я поверенный и имею небольшую контору на Эссекс-стрит. В течение тридцати лет я вел дела самостоятельно, защищая интересы некоторых… э-э… как я это признаю… весьма уважаемых клиентов. Но полтора года тому назад жена подвигла меня на то, чтобы позаботиться о будущем. В результате чего я стал присматривать себе партнера, чтобы, подключив его к делу, со временем передать ему и мою долю.

Гость наш сделал паузу, во время которой мне показалось, что он вот-вот пустится в долгие разъяснения финансовых трудностей, подстерегающих того, кто принял подобное решение. Без сомнения, Холмс также испугался этого, потому что он быстро прервал молчание, сказав:

— И вы остановили свой выбор на мистере Джоне Абергавенни, не так ли?

— Да, он работал в Холборне, в фирме, с которой я имел регулярные сношения. Он казался мне замечательным юношей, идеальной кандидатурой на роль партнера, — трудолюбивый и, безусловно, порядочный. Он виделся мне достойным доверия, что, несомненно, является основополагающим в партнерстве. Джон сам признался мне, что во многом уступает своему талантливому брату, но ясно дал понять, что не собирается быть лишь его тенью.

— А кто такой его брат? — осведомился Холмс.

— Хью Абергавенни. Возможно, вам знакомо его имя.

Мой друг вскинул бровь:

— Да, знакомо. Он тоже был юристом, если не ошибаюсь.

— Вы правы. Хотя практиковал он больше в качестве члена адвокатской коллегии, нежели поверенного. Я не раз слышал его выступления в суде и могу утверждать со всей определенностью, что он обладал редким даром убеждать присяжных в самых, казалось бы, безнадежных случаях, защищая отъявленных подонков. Для всей нашей юридической братии явилось колоссальной потерей, когда он профессии своей и карьере предпочел писательскую стезю и посвятил свое время сочинительству. Осмелюсь сказать, что это было ошибкой, которую, к счастью, не повторил доктор Ватсон.

— Я не могу претендовать, — поспешно произнес я, — на обладание даже долей того таланта и той силы воображения, которыми дышат страницы, вышедшие из-под пера Хью Абергавенни! Я прочел, полагаю, все его сочинения, но, по-моему, уже несколько лет, как он замолчал и не публикует ничего нового. Ранние же его романы чрезвычайно увлекательны и во многих отношениях заставляют нас вспомнить Ле Фаню и Уилки Коллинза.

— Как я уже говорил, я не питаю особой склонности к такого рода литературе, почему и не могу разделить ваш энтузиазм, однако соглашусь с вами в том, что человек, равно преуспевший в двух видах деятельности, — большая редкость. С другой же стороны, невозможно отрицать, что добиться успеха не так легко. А значит, кроме таланта, он обладает еще и недюжинным трудолюбием.

Холмс кивнул:

— Это справедливо и для тех, кто занимается юриспруденцией.

— Разумеется, мистер Холмс. Когда мы познакомились, Джон признался мне, что испытывает жгучее желание посоревноваться с братом в сочинении остросюжетных историй, но я постарался убедить его в том, что призвание его — это надежное партнерство в солидной юридической конторе, и только оно может обеспечить ему будущий успех. После того как он поступил ко мне, о литературных своих притязаниях он, разумеется, больше не вспоминал, и мне казалось, что я сумел раскрыть ему творческие возможности, таящиеся в профессии поверенного в делах, и ограничить его помыслы юриспруденцией.

— Итак, до недавнего времени, как вы указываете в письме, вы не имели оснований жалеть о своем выборе.

— До недавнего времени — нет.

— Что же заставило вас изменить свое мнение?

— Я стал замечать, что Джон постоянно борется с усталостью. Он ходил с красными глазами, опухшими веками, по утрам словно спал на ходу. Казалось, что ночью он и не ложился. Потом я обратил внимание на то, что он стал делать ошибки. Он не сумел провести одну финансовую операцию из-за глупейшей оплошности, мелочи, на которую он не обратил внимания. В другой раз один клиент пожаловался на ошибку в счете, очень меня сконфузившую. Уж не говорю о том, что ошибка эта стоила мне немалых денег. Полный не столько гнева, сколько огорчения, я призвал Джона к ответу за все его упущения. Тот с легкостью признал свою вину и заверил меня, что подобное не повторится.

— Пытался ли он оправдаться, ссылаясь на какую-либо причину этих ошибок?

— Уже теперь, задним числом, я понял, что он темнил, говорил, что чувствовал себя неважно, что мучился бессонницей, но теперь, дескать, доктор дал ему другое лекарство и все наладится. Должен признаться, что я не очень ему поверил, но тем не менее подумал, что поговорил с ним достаточно строго и сетовать на его поведение в дальнейшем мне не придется.

— Однако вас постигло разочарование?

— О да, мистер Холмс. В последнее время дело приняло совсем уж дурной оборот, что крайне огорчительно. Мой посыльный, некто Бевингтон, рассказал мне по секрету, что однажды поздним вечером встретил его в парке Линкольнс-Инн-Филдс. Он был с женщиной… как бы это сказать? Чей вид заставлял усомниться в том, что ее можно назвать подходящей компанией для порядочного молодого человека. — Доулинга передернуло. — Джон громко разглагольствовал о чем-то, а поравнявшись с Бевингтоном, приветствовал его омерзительно грубой шуткой, сопровождавшейся диким хохотом. Мой посыльный — убежденный трезвенник и был шокирован не только возмутительным поведением Джона, но и тем, что от юноши несло спиртным. Охваченный естественным в таком случае смущением, Бевингтон поспешил домой. Он служит у меня уже больше двадцати лет, и сообщать мне об этом печальном инциденте, как я с удовольствием отметил, ему было крайне неприятно. Но он посчитал необходимым сделать это в интересах фирмы. Я заверил его, что поступил он правильно.

Холмс слушал его, сложив кончики пальцев и устремив взгляд в потолок.

— Ваш партнер имеет слабость к женскому полу?

— Напротив. В этом смысле он вел себя вполне пристойно. Он помолвлен с прелестной девушкой, дочерью дипломата. Сейчас она в Индии с отцом и пробудет там еще месяца полтора. Мне всегда казалось, что Джон предан ей и только ей одной.

— Вы обсудили с ним то, что узнали от Бевингтона?

— Незамедлительно. Он возмутился и с ходу стал все отрицать. Сказал, что я обижаю его, что Бевингтон старый осел, что он слеп и, должно быть, обознался. Честно говоря, я, быть может, и поверил бы ему, если б не два обстоятельства. Во-первых, Бевингтон, хоть и не молод, но не слеп и вовсе не осел. А во-вторых, на следующий день ко мне пожаловал сам Хью Абергавенни.

Холмс подался вперед:

— И с чем же он к вам пожаловал?

— Как и Бевингтон, он был смущен необходимостью говорить со мной, но понимал, что другого выхода у него нет. Раньше мне не доводилось с ним встречаться. Я считал, что братья не очень близки друг с другом. Хью сказал мне, что знает, как страдает Джон оттого, что вынужден оставаться в тени знаменитого брата, знает о его ревности, такой естественной в подобных обстоятельствах.

— Тут я с вами соглашусь, — прервал его Холмс. — У меня тоже есть брат, старший и очень талантливый. Я всегда смотрел на него снизу вверх, как на оракула. Но продолжим. Что же сказала вам знаменитость?

— Он сказал, что пытается в последнее время наладить отношения с Джоном. Два года назад он обещал это матери у ее смертного одра и чувствует угрызения совести, оттого что не сумел пока выполнить обещание. Ему стало известно о том, что Джон мечтает стать писателем, и он пытался ему помочь и поддержать его на этом пути, но безрезультатно. Я так понимаю, что он по доброте душевной предложил брату прочитать рукопись, над которой тот работал, надеясь, что сможет убедить своего литературного агента взять эту рукопись для печати. Но, к сожалению, произведение оказалось никудышным — дешевая, грубая поделка. На следующей встрече с братом Хью попытался высказать ему конструктивные замечания, но Джон был просто убит критикой. Он тешил себя надеждой когда-нибудь опубликовать собственную книгу и сказал, что если Хью прав и мнение его справедливо, то жить больше ему незачем. И добавил, что склоняется к самоубийству. — Доулинг покачал головой и вздохнул: — Юриспруденция исключает эмоции, мистер Холмс, и я был опечален, узнав, как неадекватно воспринял Джон критику. В который раз я усомнился в трезвости его рассудка.

— Будучи опытным юристом, — заметил Холмс, — вы должны признать, что в запальчивости мы нередко произносим слова, о которых потом сожалеем. Однако, поскольку Хью Абергавенни передал вам эти слова брата, полагаю, что он отнесся к ним со всей серьезностью.

— Вы правы, мистер Холмс. Хью рассказал мне, что вот уже несколько лет, как брат его подвержен приступам депрессии, средством избавления от которых он выбрал бутылку, что лишь усугубило положение. Особенно обеспокоило его то, что Джон находился в запое до их встречи и пришел к нему уже пьяным. Более того, он еще и пригрозил ему, сказав: «Если ты и вправду такого мнения о моей книге, то мне впору бултыхнуться в Темзу, и пропади все пропадом!» С этими словами Джон резко развернулся и ушел, Хью же так встревожился, что пошел за ним следом, держась на некотором расстоянии. Когда брат завернул в местный кабачок, Хью остался снаружи и поджидал его. Потом хозяин вышвырнул Джона на улицу, а Хью подозвал кэб и попросил доставить брата домой в целости и сохранности.

— А на работунаутро Джон пришел как ни в чем не бывало?

— Да. У него была назначена встреча в суде. Я опять-таки обратил внимание на его мутные глаза. А он признался, что виделся с братом и, возможно, выпил лишнего.

— Сообщили ли вы ему о разговоре с Хью Абергавенни?

— Нет. Хью, видите ли, счел, что только мое мнение Джон воспримет уважительно. Учитывая сложность их взаимоотношений, Хью полагал, что не имеет возможности благотворно повлиять на брата, чья судьба так взволновала его. Он просил меня не говорить Джону о нашей беседе, но зорко за ним следить, дабы он не подверг опасности свою жизнь.

— И вы следили?

— Насколько мог, мистер Холмс. Несмотря на все случившееся, я сохранил теплые чувства к этому юноше, и меня ужасала мысль, что он может лишить себя жизни.

Доулинг на несколько секунд прикрыл глаза, после чего продолжал:

— Дальше день прошел как обычно, но на следующий день меня встревожил приход еще одного посетителя. Ко мне пришел один из служителей зала суда, швейцар Стюарт, человек очень приличный. Он рассказал, что накануне, находясь возле моста Блэкфрайерс, видел, как к парапету моста нетвердой походкой направился и попытался влезть на него какой-то человек. Подойдя поближе, Стюарт узнал в нем Джона Абергавенни. Испугавшись, он окликнул его. Джон резко обернулся и, видимо узнав Стюарта, разразился ругательствами, после чего заковылял прочь, а потом перешел на бег. И хотя неверные движения его говорили о том, что он сильно пьян, ему все же удалось убежать от Стюарта. Вот после этого, мистер Холмс, я и решил обратиться к вам. Сегодня утром я первым долгом сообщил Джону о том, что узнал от Стюарта. Джон горячо отрицал все происшедшее. Но даже и согласившись с тем, что Бевингтон мог обознаться, я никогда бы не признал, что ту же ошибку совершил Стюарт. Ложь Джона меня возмутила. Впервые между нами произошла открытая ссора, оба мы разговаривали в повышенных тонах.

Доулинг помолчал и отер со лба бусинки пота. Было видно, что он очень огорчен.

— Так не может продолжаться, мистер Холмс. Не вижу другого выхода, кроме как прервать наши с ним партнерские отношения. Я не терплю лицемерия и неискренности. Джон же предал меня, злоупотребив моим доверием. Но если решением этим я подтолкну его к тому, чтобы воплотить в жизнь свою угрозу, меня замучит совесть. Я с радостью восприму любой совет, который вы сможете мне дать.

— Объяснение тому, как ведет себя ваш партнер, понятно и разумно. Пьянство портит человека быстрее, нежели все другие пороки. — Сказав это, Холмс украдкой покосился на меня, и я понял, что в этот момент ему вспомнились его собственные случайные прегрешения. — И все же мне представляется, что проблема эта глубже, чем кажется на первый взгляд.

— Неужели вы сумели составить мнение, основываясь на том, что я вам рассказал?

Холмс покачал головой:

— При всем моем уважении к вам, я чувствую, что для полноты картины мне потребуются некоторые дополнительные расспросы.

— Конечно, мистер Холмс, но с кого вы собираетесь начать?

— Наверное, с этого вашего Бевингтона и самого Джона Абергавенни.

Доулинг залился краской:

— Разумеется, с клерком моим вы поговорить можете. Что же касается Джона, то надеюсь, вы проявите осмотрительность. Ведь, при всем благородстве моих намерений, нехорошо будет, если он подумает, что я нанял вас, чтобы шпионить за ним.

— Не бойтесь. Я буду действовать деликатно. Если вы не против, то, может быть, мы с Ватсоном сопроводим вас сейчас в контору и попробуем выяснить, где тут собака зарыта.

Кэб отвез нас на Эссекс-стрит. Мрачное, затянутое тучами небо усугубляло траурное настроение, в которое погрузился Лондон. Еще не прошло двух недель со дня кончины королевы Виктории, и печаль ее подданных была так же осязаема, как густой туман, нависший над лондонскими доками… Всю дорогу мы хранили молчание, лишь изредка прерывая его незначительными репликами. Я понимал, что Холмс перебирает в памяти факты, изложенные поверенным, пытаясь связать воедино разнородные нити и создать из них приемлемый узор. Что же до меня, то я склонялся к выводу, казавшемуся мне очевидным: Джон Абергавенни переживает психический срыв и нужен тут не столько детектив, сколько доктор.

Контора «Доулинг и К°» занимала нижний этаж здания на том конце улицы, что выходит к набережной, и спустя две минуты, во время которых мы обогревались возле камина в кабинете Доулинга, поверенный вернулся в сопровождении клерка.

— Не будете ли вы любезны повторить этим двум джентльменам все то, что рассказали мне позавчера о встрече с мистером Абергавенни в Линкольнс-Инн-Филдс?

— Но, мистер Доулинг…

— Бевингтон, — мягко прервал его Доулинг, — мы не один год знакомы, ведь правда? Я прекрасно понимаю, что вам претит заниматься сплетнями, и ваша щепетильность делает вам честь. Но я прошу вас оказать мне снисхождение. Я оставлю вас с этими двумя джентльменами и знаю, что вы будете с ними так же откровенны, как были со мной.

Ободренный такой просьбой, Бевингтон рассказал и нам о встрече. Рассказ его, в общем, ничем не отличался от того, что мы уже знали от его патрона. Старый клерк был сутул и близорук, но, слушая его, я быстро убедился в том, что рассказ его вовсе не является злобным наветом и что он не ошибся в том, кого именно видел пьяным под руку с проституткой.

Бевингтон явно не производил впечатления фантазера и человека, способного буйным воображением своим дополнять и украшать увиденное. Он был осторожен и точен в деталях — такому свидетельству поверил бы любой суд. Что я и сказал Холмсу, когда Бевингтон вышел из кабинета.

— Согласен, а теперь мы…

Тут дверь с шумом распахнулась и в комнату ворвался человек лет тридцати, среднего роста, с орлиным носом, густыми курчавыми волосами и усиками. Под глазами у него были темные круги, щеки пылали румянцем возмущения.

— Мистер Шерлок Холмс?

Мой друг поклонился.

— Разрешите представить вам доктора Ватсона, — сказал он любезнейшим тоном. — А вы, полагаю, мистер Джон Абергавенни?

— Мне известна ваша легендарная способность к дедукции, — с едким сарказмом заговорил юрист, — и в других обстоятельствах я был бы рад общению с вами. Однако я никак не могу взять в толк, зачем вы явились сюда и слушаете болтовню выжившего из ума старикана, который невесть что несет? Мне остается предположить, что, по неведомой мне причине, вы вознамерились погубить мою репутацию, чтобы дать возможность мистеру Доулингу лишить меня партнерства!

— Уверяю вас, что не вижу оснований подозревать моего клиента в злонамеренности. Он просто хочет знать истину.

— Значит, вы признаёте, что Доулинг — ваш клиент! За моей спиной он нанял вас, чтобы за мной следить! Истинно, сэр, такое предательство стерпеть невозможно!

Он подался вперед, и на секунду я подумал, что он собирается ударить моего друга. Я напрягся, как напрягся и Холмс, но Абергавенни замер и издал сухой смешок.

— Извините меня, джентльмены, я чуть было не пренебрег столь необходимой для юриста выдержкой. — И он уперся в Холмса тяжелым взглядом. — Но профессиональная выучка все-таки возобладала, к тому же припомнилось, что в свое время вы одолели Макмердо. А потом, кулаками ничего не решить. Скажу лишь, что одна-две погрешности в работе и даже, может быть, временное ослабление служебного рвения не извиняют всей этой начатой против меня сейчас кампании преследования. И подключать к этому вас с вашими талантами, мистер Холмс, — недостойно. Счастливо оставаться, джентльмены.

С этими словами он, резко развернувшись, вышел. Некоторое время после его ухода мы сидели молча. Холмс задумчиво поглаживал подбородок.

— Как вам эта сцена? — наконец осведомился я.

— Вижу тут симптомы переутомления, — негромко отвечал мой друг. — А вообще — «все необычайнейшей и необычайнейшей»^[904].

Дверь вновь отворилась, на этот раз впустив Максвелла Доулинга с выражением явного смущения на лице.

— Мистер Холмс, я удручен и в крайнем замешательстве. Джон Абергавенни заявил мне сейчас, что желает немедленно прервать наше сотрудничество. Он сказал, что, раз я предпочитаю верить не его честному слову, а сплетням, ни о каком доверии между нами и ни о каком партнерстве речи быть не может, и уж лучше он сам прекратит всякие сношения со мной, чем позволит сделать это мне по надуманной причине.

— Он сказал вам, куда собирается теперь направиться?

Доулинг покачал головой.

— Квартирует он на Лэмс-Кондуит-стрит, в доме, где нижний этаж занимает портной, но, подозреваю, сначала завернет он в кабак. Боюсь, что в столь возбужденном состоянии бедняга способен на самый необдуманный шаг. — Он глубоко вздохнул, видимо стараясь собраться с мыслями. — Благодарю вас за уделенное мне время, мистер Холмс. А в том, что все окончилось так печально, вашей вины нет. Чек за вашу работу я вам вышлю незамедлительно.

— Вы считаете, что расследование мое закончено?

— При всем моем к вам уважении, не вижу, в чем могло бы состоять продолжение.

— Вас не озадачивает столь резкая и, казалось бы, необоснованная перемена в поведении вашего партнера? Этот неожиданный всплеск сарказма?

— Я ошарашен этим, но как поправить дело — не знаю. Все так нелепо и необъяснимо.

— Вы правы, но чутье подсказывает мне, что еще не все карты выложены на стол. Мне хотелось бы побеседовать с тем судебным привратником, о котором вы упомянули, а также с братом вашего партнера. Не напишете ли вы записку Стюарту с просьбой встретиться со мной?

Доулинг с готовностью согласился это сделать, хоть он явно и не верил в то, что из дальнейших наших шагов выйдет что-то путное. Мы немедленно отправились на Стрэнд, во Дворец правосудия, где после короткого ожидания получили возможность встретиться со Стюартом и выслушать историю о том, как он застал Абергавенни на мосту Блэкфрайерс.

— Вы считаете, что он собирался совершить самоубийство? — прямо спросил привратника Холмс.

— Ну, утверждать это столь решительно я не могу, — опасливо отвечал Стюарт. Это был худощавый мужчина, казавшийся высохшим и пыльным, как покоящиеся в архивах страницы судебных решений. — И добавить к тому, что я сообщил мистеру Доулингу, мне тоже нечего, кроме разве уверений, что не стал бы тревожить его своим рассказом, если бы не мысль о необходимости привлечь к этому случаю внимание главы столь уважаемого и солидного учреждения.

Извлечь из него что-нибудь еще не представлялось возможным, и мы, оставив его, отправились в Темпл. Узнав от Доулинга, что Хью Абергавенни нам проще всего застать там, в его старом кабинете на Кингс-Бенч-уок, Холмс выразил удивление:

— Я так понял, что он давно оставил адвокатскую практику.

— Это так, но он сам признавался мне, что проводит немало времени в месте, которому обязан своей карьерой. «Мир юриспруденции служит для меня неиссякаемым источником вдохновения, из которого я черпаю лучшие свои сюжеты, — сказал он. — Надо только знать, где искать. Чего только не узнал я, сидя в четырех стенах в кабинете бывшего моего ученика!»

Приемная была завалена бумагами и перевязанными розовыми ленточками папками, и я подумал о том, сколько замечательных сюжетов о подлости и геройстве можно извлечь из всех этих прошений и кратких изложений, небрежно сброшенных на пол. Догадка Доулинга оказалась справедливой, и не прошло и двух минут, как мальчик-слуга отвел нас в маленькую каморку в глубине здания.

Хью Абергавенни отличал тот же орлиный нос, что и его брата, но волосы у него были темнее и реже. На вид он показался мне примерно десятью годами старше Джона. Встав из-за бюро с откидывающейся крышкой, на котором лежала рукопись, он сделал шаг нам навстречу, приветствуя нас. По выражению его лица было понятно, что приход наш его встревожил, но руку он протянул нам жестом радушным и полным достоинства. Я обратил внимание на потрепанные его манжеты — лишнее доказательство того, что теперь, укрепившись в писательском звании, адвокатом он себя более не чувствовал.

— Мистер Шерлок Холмс! Какая честь для меня! С какой жадностью я всегда поглощал истории ваших успехов и восхищался пером доктора Ватсона, так блистательно о них повествующего.

— И немало приукрасившего их, должен сказать, — заметил Холмс. — Вынужден признать, что мой коллега весьма склонен преувеличивать мои достижения и жертвовать правдой ради пущего эффекта.

— Как сочинитель, я не могу не сочувствовать столь благородному намерению.

— Это то, над чем вы сейчас работаете? — спросил Холмс, указывая на разложенные бумаги.

Казалось, Абергавенни секунду колебался, прежде чем ответить, но тут же лицо его осветилось широкой улыбкой.

— Ваша легендарная наблюдательность и тут вам не изменила, мистер Холмс! Да, это мой последний роман, который на этой неделе я собираюсь передать в руки моего литературного агента.

— Замечательно! — вскричал я. — Будучи одним из усерднейших ваших читателей, я был весьма огорчен, что после публикации «Погреба палача» я уже сколько времени лишен возможности насладиться вашими творениями. Сознаюсь, все это время я надеялся, что следующее ваше сочинение также продолжит рассказ о приключениях этого вашего любимого героя Алека Солсбери.

Писатель улыбнулся, но покачал головой:

— Нет, боюсь, что Алек Солсбери уже поднадоел моим читателям, почему мне и захотелось попробовать нечто новое. Вы из вежливости не хотите признать, что последний мой роман показался вам не столь увлекательным, как предыдущие, а вот критики были не столь щепетильны в своих оценках. Я потому и молчал так долго, что пытался создать нечто такое, от чего бы пришли в восторг как критики, так и публика. Трудно оценивать собственную работу, но думаю, я могу обещать, что моим «Скелетом обвиняющим» я никого не разочарую.

— Счастлив слышать об этом, — сказал я и, не удержавшись, кинул жадный взгляд туда, где были разложены рукописные листы. — Позвольте уверить вас, что, если вы сочтете возможным, дабы утолить мою жажду прочесть ваш новый роман, ознакомить меня с ним заблаговременно, я буду вечным вашим должником.

Рассмеявшись несколько нервическим смехом, он сказал:

— Ну, как и большинство авторов, я человек довольно суеверный, и не в моих обычаях показывать работу третьей стороне до тех пор, пока окончательный вариант ее не будет готов к публикации. Но я ценю ваши любезные слова — ведь лесть и комплименты не оставляют меня равнодушным, особенно когда они исходят от лиц вашей профессии. Я с радостью предоставлю вам для прочтения первую главу романа на срок, скажем, в двадцать четыре часа, если вам так уж не терпится.

— С вашей стороны это в высшей степени великодушно, — сказал я, и он, собрав воедино десяток страниц, передал их мне.

— Только приятно иметь читателем такого известного ценителя. Жду с нетерпением и затаив дыхание вашего вердикта. Ну а пока, джентльмены, чему обязан вашим посещением?

Когда Холмс принялся излагать последовательность событий, приведших нас во Дворец правосудия, с лица Хью Абергавенни сошла улыбка.

Слушая его, он покачивал головой, а услышав о происшествии на мосту Блэкфрайерс, пробормотал: «О нет!» Когда же Холмс поведал ему о нашей краткой встрече с Джоном в конторе на Эссекс-стрит, Хью, по-видимому, пришел в сильное волнение.

— Этого я и боялся, — заметил он. — Его душевное здоровье подорвано, и состояние вызывает опасения.

— Не могло ли сыграть тут роль, — заметил я, — пристрастие вашего брата к алкоголю?

— Вы очень проницательны, доктор Ватсон. Я и раньше подозревал, что только личная скромность мешает вам в полной мере проявить талант детектива. — Хью на секунду потупился. — Джон всегда питал слабость к спиртному, и алкоголь мог совершенно менять его природу, превращая его в сумасброда, то агрессивного, то, напротив, подавленного беспросветным мраком и унынием. Ужасающие выходки, которые он позволял себе в пьяном виде, и стали причиной сначала нашего отчуждения, а затем и разрыва, который я в последнее время так старался преодолеть. До меня доходили благоприятные отзывы, позволяя мне надеяться, что, приняв партнерство в солидной юридической конторе, он изменился и встал на правильный путь. Грустно, что мой оптимизм оказался преждевременным. — Он покачал головой. — Уверяю вас, джентльмены, что в любой другой день я с готовностью воспользовался бы случаем провести несколько часов с вами и, может быть, даже побудил бы вас рассказать мне что-нибудь из еще не записанных случаев, встретившихся вам в вашей практике. Кто знает? Возможно, я сумел бы облечь их в форму романа. Но теперь меня призывают иные неотложные дела. Я должен попытаться разыскать Джона, пусть даже это сопряжено с хождением по самым гнусным лондонским притонам, и попробовать вразумить его. В конце концов, нашей покойной матери я обещал именно это. Когда я что-нибудь узнаю о нем, я сообщу это Максвеллу Доулингу и, конечно, вам, как нашим доброжелателям. Возможно, уже завтра я смогу посетить вас на Бейкер-стрит и спросить совета у столь знаменитых консультантов уже лично для меня.

— Всегда будем рады это сделать, — сказал я с самым теплым и искренним чувством. — А к тому времени я уже успею прочитать вашу рукопись. Вы были очень любезны, дав мне возможность сделать это до выхода книги.

Всю обратную дорогу Холмс был очень тих, а вернувшись домой, он с головой ушел в размышления. Я чувствовал, что он озабочен событиями этого дня, но не решался беспокоить его расспросами или пустыми разговорами. Покончив с корреспонденцией, я решил развлечься чтением первой главы романа Хью Абергавенни, которую и прочитал за считаные минуты.

— Богом клянусь, Холмс, это замечательное произведение! — Я был в таком восхищении от прочитанного, что не смог удержаться и все-таки потревожил его в его задумчивости. — Мне просто не терпится продолжить чтение. Это описание визита героя на склад в Ист-Энде и того, что он там обнаружил… Но нет — не буду портить вам впечатление, рассказывая что-то заранее! Сами прочтете!

Открыв глаза, Холмс лениво обронил:

— Боюсь, что не принадлежу к числу преданных поклонников таланта Хью Абергавенни. Его ранние книги написаны довольно живо, но по сравнению с Коллинзом или даже Конвеем они кажутся мне чтивом, где в жертву занимательности принесена правда характеров. А случайности и совпадения, на которых строятся сюжеты последних его романов, вообще исключают всякое правдоподобие. Что же касается его главного героя, то рядом с этим Алеком Солсбери и Лекок^[905] выглядит первоклассным сыщиком!

— Не беспокойтесь, — несколько обиженно возразил я, — как нам и обещано, Солсбери в этом романе не появится. И не позволяйте предубеждению заранее заставить вас отвергнуть эту книгу еще до прочтения.

— Вам надо было бы самому избрать карьеру юриста. Вы так красноречиво умеете убеждать. Ладно, уговорили. Дайте-ка мне эту главу!

Прочтя первые страницы книги, Холмс вновь погрузился в дремоту, прежде чем я успел спросить его мнение. Внезапно он резко выпрямился.

— Я был глупцом, Ватсон! Живо, нам надо срочно ехать к младшему Абергавенни!

— Но, ради бога, Холмс, чем мы ему поможем, если этого не в силах сделать брат?

Скульптурные черты Холмса исказило страдание.

— Мы должны приложить все усилия, чтобы предотвратить чудовищное преступление! Хотя, боюсь, уже поздно.

— Не понимаю, — сказал я. — О чем вы говорите? О каком преступлении?

— Об убийстве, — сказал Холмс, — убийстве Джона Абергавенни.

Мы кликнули кэб и приказали вознице везти нас к портняжной мастерской на Лэмс-Кондуит-стрит. Подъехав к дому, я увидел зевак, толпящихся у входа в мастерскую. Когда мы вылезли из экипажа, в дверях показались две знакомые фигуры.

— Как я и боялся, — пробормотал себе под нос Холмс, — нас перехитрили.

— Мистер Холмс! — Инспектор Скотленд-Ярда кинулся к нам: — У вас уши не горели? Мы только что как раз говорили о вас!

Он указал на стоявшего поблизости Максвелла Доулинга. Осунувшееся лицо поверенного было мертвенно-бледным.

— Что с Джоном Абергавенни? — спросил мой друг.

— Четверть часа назад его отвезли в больницу. Он в коме.

— Значит, он жив? — В глазах Шерлока Холмса вспыхнула искорка надежды.

— Но прогноз самый неутешительный, — сказал Лестрейд. — По-видимому, выйдя из конторы, он пошел домой и хлебнул большую дозу хлоргидрата. На буфетной полке осталась полупустая склянка.

Холмс понурил плечи. Так же сник и я. Обоим нам было известно это сильнодействующее успокоительное, которое нередко держат под прилавком кабатчики, чтобы усмирять разбушевавшихся клиентов, капнув им в спиртное одну-две капли снадобья, и тем предотвращать драки. Драчунов хлоргидрат успокаивает, но в больших дозах он вызывает летальный исход.

— Судя по всему, чудил парень, — продолжал Лестрейд. — Мистер Доулинг и брат его говорят, что в последнее время он был сам не свой.

— Хью Абергавенни тоже здесь?

— Нет, сейчас его здесь нет, — ответил Доулинг. — Но он прибыл сюда через несколько минут после меня. Я стал так беспокоиться за Джона после его ухода с Эссекс-стрит, что, набравшись храбрости, поехал к нему. Я собирался поговорить с Джоном. Как-нибудь образумить его. Я увидел свет в его окне, постучал к нему, но мне не ответили. В конце концов я убедил живущего внизу портного дать мне второй ключ. Взбежав по лестнице, я ворвался к Джону и застал его в жутком состоянии. Было ясно, что ему очень плохо. Не теряя времени, я устроил так, что его отвезли в больницу, и вызвал полицию. Едва я покончил со всеми этими делами, как появился Хью. Он объяснил, что рыскал по притонам в поисках Джона, но, не найдя его, направился сюда. Как и я, он надеялся, что Джон все-таки внемлет голосу разума и одумается. Жаль, что оба мы опоздали. Я убедил Хью поехать в больницу, говоря, что его место — у одра брата, но оба мы боимся, что надежды спасти его нет.

Внезапно Холмс хлопнул себя по лбу:

— Лестрейд! Кто-нибудь прикасался к той склянке?

— Да нет, — отвечал детектив, — зачем бы это делать?

— Мистер Доулинг?

— Я не дотрагивался до нее, сэр. Этикетка ясно говорила о содержимом. Боюсь, что Джон знал, что делает.

— Не Джон, — резко бросил Холмс. — Хью.

— Не понимаю, мистер Холмс. Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, — ответил мой друг, — что партнера вашего отравил его брат. Давайте-ка, Лестрейд, побыстрее поднимемся в квартиру. Сейчас наша задача — доказать нашу правоту.

* * *

Лишь поздним вечером нам с моим другом представилась возможность, сидя на Бейкер-стрит за виски с содовой, не спеша и подробно обсудить происшедшее.

Джона Абергавенни к тому времени уже не было в живых, скончался он от сердечной и легочной недостаточности, не приходя в сознание.

Хью был взят под стражу по обвинению в братоубийстве.

— Дело впервые заинтересовало меня, — сказал Холмс, — когда я заметил, как изменилось поведение Джона в ходе предъявляемых ему обвинений. Он легко признал свои огрехи в работе, которые могли быть результатом его ежевечернего пьянства, но это шло вразрез с его характером, а кроме того, объясняться могло и другой причиной, — он мог допоздна засиживаться за романом, который писал после целого дня, проведенного в конторе. Работу эту он держал в тайне от Доулинга, как из боязни, что последний подобного занятия не одобрит, так и из естественной неуверенности в себе и своем таланте. К рассказам же Бевингтона и Стюарта, суть которых так яростно отрицал Джон, я отнесся с изрядной долей скептицизма. Но с другой стороны, зачем бы стали лгать эти два свидетеля? Противоречие не давало мне покоя. Поначалу, обрисовывая вам всю картину, я прибегнул к аналогии с произведением Стивенсона: дело, казалось бы, обнаруживало черты дешевого приключенческого романа, персонаж которого ведет двойную жизнь — оставаясь респектабельным джентльменом, может вдруг преобразиться в чудовище порока. Бессмертная тема литературы!

Он сделал глоток из стакана.

— Мне понадобилась лишь одна встреча с Бевингтоном, как и со Стюартом, чтобы убедиться, что они не лгут. Показания их не вызывают сомнений. Следовательно, либо Джон и вправду вел себя неподобающим образом, как и описывали Стюарт с Бевингтоном, либо его кто-то изображал. Мне сразу бросилось в глаза сходство Хью и Джона — они похожи и лицом, и фигурой. Правда, у Хью нет усов, волосы его другого цвета и он лысеет, но любой актер, достойный этого наименования, с легкостью уничтожит такие различия.

— Но Хью же не актер, он писатель! — возразил я.

— Он адвокат и выступал в суде, — раздраженно продолжал Холмс. — Мало кто может тягаться с адвокатами по части умения играть роль! Тут значение имеет и профессиональная выучка, и постоянная практика судебных прений. Помните, Ватсон, как я говорил вам когда-то, что нет коварнее преступника, чем сбившийся с пути истинного врач? Так вот, могу добавить, что то же самое относится и к сбившимся с пути юристам. — Он невесело хмыкнул. — Надеюсь, что не предубежденность заставила меня оценить его творения как поверхностное и низкосортное чтиво. Меня удивляло только одно — почему этот набивший руку ремесленник вдруг замолчал и так долго не осчастливливал нас очередной дребеденью. Его объяснение, что писание нового романа заставляет его пропадать в судебных архивах, меня не убедило.

Я поднял бровь:

— Но разве не могло это натолкнуть его на новые сюжеты?

— Так почему же не натолкнуло? Почему он молчал так долго? Полагаю, что его просто постигло несчастье исписаться — он страдал оттого, что потерял способность писать. Он произвел на меня впечатление человека, пережившего свою славу, жалкой тени себя прежнего. Потому его и тянуло в место, ставшее родиной его былых успехов. Печальное зрелище — человек, которого обгоняют соперники помоложе, не столь мучимые честолюбивым желанием видеть свое имя в печати! Вы заметили его обтрепанные манжеты?

— Да, я решил, что это его дань богемным привычкам, дань, которую платит тот, кто предпочел перо писателя судейскому парику.

— Несомненно, что он и надеялся производить такое впечатление, — небрежно оборонил Холмс. — Наш приход его явно испугал, что укрепило меня в моих подозрениях. Но в глупости его не упрекнешь. Как старательно он рисовал перед нами свой воображаемый портрет, строя из себя писателя, которому вот-вот предстоит новый успех, продолжение блистательной карьеры! Мог ли я вообразить, что он желает зла брату, тому, кто, по мнению Доулинга, только и мог, что завидовать ему! Я беспокоился за Джона, но не понял, когда жизни его стала угрожать прямая опасность. Как только Хью узнал, что в дело вмешался я, он решил, что настал час действовать.

— Хладнокровный убийца! — Я содрогнулся.

— Мир юристов и судейских тесен и замкнут. Преступник знал Бевингтона и Стюарта или слышал о них. И он с легкостью обманул их, использовав в качестве пешек в своей игре. Он добросовестно творил миф о том, что брат его катится по наклонной плоскости, что его не оставляют мысли о самоубийстве. Посетив Доулинга, он убедился, что клевета его достигла цели, что ей поверили. Однако в спешке он совершил роковую ошибку. Поговорив с нами, он поехал к брату, вернувшемуся домой, чтобы остыть и успокоиться после того, что произошло на Эссекс-стрит. Он притворился, что сочувствует брату, которого Доулинг так обидел, обратившись ко мне. Они выпили. Улучив подходящий момент, он влил в стакан брата смертельную дозу хлоргидрата. Но, торопясь исчезнуть до того, как яд начнет действовать, он позабыл о склянке со следами…

— Его пальцев! — воскликнул я.

— Как это, по счастью, и установил сейчас Лестрейд. Помните, что не далее как в прошлом декабре комиссия лорда Белпера рекомендовала для идентификации преступников вместо антропологических измерений шире использовать метод, предложенный Эдвардом Генри, — то есть определять их по отпечаткам пальцев? О деталях, если вам будет угодно, можете справиться в моей записной книжке. Это исключительно правильное решение, которое я совершенно одобряю. Генри весьма здравый специалист, к тому же не забывший отдать должное мне и моей монографии в том руководстве по практическому применению метода, которое он представил в полицию. Не успел Хью Абергавенни вернуться на Кингс-Бенч-уок, как его осенила мысль о необходимости стереть отпечатки. Он примчался в дом брата, но, слава богу, там уже находился Доулинг, и Хью не имел возможности исправить ошибку, не вызвав подозрений.

— Каким образом вам открылась истина?

— Я понял ее, знакомясь с рукописью. Первая глава новой книги написана превосходно, а оригинальность сюжета слишком очевидна, чтобы быть плодом фантазии человека, никогда не поднимавшегося выше пошлой стряпни. Я сразу понял, что Хью Абергавенни лжет, утверждая свое авторство. Должно быть, рукопись эту брат дал ему, чтоб узнать его мнение. Хью сказал Джону, что произведение его никуда не годится, а сам же тишком переписывал его от руки. — Холмс вздохнул. — Я никогда не устану сожалеть о том, что не сумел спасти Джона Абергавенни, Ватсон. Но капелькой утешения послужит лишь то, что напечатанный роман станет памятником погибшему.

— Это будет справедливо, — согласился я.

Бледные щеки моего друга вспыхнули румянцем.

— И я искренне верю, что и Хью Абергавенни получит по заслугам, когда делом его займется суд.

Того же желал и я, но убийца ухитрился обмануть правосудие. За пять дней до заседания суда по его делу он повесился в тюремной камере. Выяснилось, что не младший брат его, а он сам страдал приступами депрессии. Одна попытка свести счеты с жизнью за ним числилась и раньше. Он предпринял ее, когда последнюю его книгу дружно отвергли все лондонские издатели.

Лорен Эстелман Шерлок Холмс и доктор Джекил

Сэру Артуру Конан Дойлу и Роберту Льюису Стивенсону — всего лишь одно приключение в отплату за множество

Если врач сбивается с пути истинного, то он первейший из преступников.

Шерлок Холмс. Из рассказа «Пёстрая лента»

КАК ЭТА РУКОПИСЬ ПОПАЛА К ИЗДАТЕЛЮ

— Это ты тот парень, что написал книжку про Шерлока Холмса?

Как правило, на подобный вопрос я стараюсь ответить с надлежащим сарказмом, однако было в этом посетителе нечто такое, что заставило меня воздержаться от сокрушительного остроумия. Он появился с заднего сиденья чёрного лимузина, такого же длинного, как и подъездная дорожка у моего дома, в сопровождении пары пышущих здоровьем молодых людей с квадратными челюстями и подозрительными выпуклостями в подмышках сшитых на заказ костюмов. Человек, что шёл между ними, обладал невысоким ростом, телосложением вышибалы и чёрной шевелюрой, на которой в свете фонаря на крыльце поблёскивали следы от расчёски. Его гладко выбритую физиономию покрывал ровный загар и венчали чернейшие панорамные солнцезащитные очки, хотя солнце давно уже закатилось. Он выглядел лет на сорок, хотя впоследствии выяснилось, что ему почти шестьдесят. Говорил незнакомец с бруклинским акцентом, и меня так и подмывало передразнить его. Но я не осмелился и спокойно ответил:

— Я редактировал книгу «Шерлок Холмс против Дракулы», если вы это имеете в виду. — Несмотря на его устрашающую внешность, я был полон решимости оставаться хозяином положения. Мне не терпелось возобновить творческий процесс, который прервал визит незнакомца.

Даже не повернув головы, он протянул руку юноше справа, и тот немедленно вложил в неё свёрток в обёрточной бумаге, который незваный гость сунул мне в руки, велев:

— Прочти-ка это.

Я открыл было рот, чтобы запротестовать, но из глаз его спутников внезапно повеяло таким холодом, что я отступил в сторону, пропуская троицу в дом. Оказавшись внутри, человек посередине завладел моим любимым мягким креслом, другие же двое заняли позиции по бокам от него, безмолвные и непоколебимые, словно подставки для дров в камине. Я бросил тоскливый взгляд на телефон, однако мои шансы добраться до него и воззвать о помощи, прежде чем один из спутников громилы продемонстрирует мне, чем же являются выпуклости на их пиджаках, и нашпигует меня свинцом, были не особо обнадёживающими, да и в любом случае, если уж это было ограблением или похищением, совершалось преступление в столь экстравагантной манере, что, как писатель, я решил: пожалуй, стоит потратить время и поучаствовать в нём до самого конца. Под взорами троицы я уселся на диван напротив и распечатал пакет.

Мне стоило титанических усилий удержаться от стона, когда я прочёл заголовок. Со времени издания романа «Шерлок Холмс против Дракулы, или Приключения кровожадного графа», который я редактировал, из разных уголков мира мною было получено по меньшей мере три «подлинных» рукописи доктора Уотсона. Даже неспециалисту было понятно, что ни одна из них не стоила и бумаги, на которой была состряпана. И я совершенно не испытывал необходимости в ещё одной подобной. Однако, поставленный перед столь убедительным доводом в лице трёх здоровяков, устроившихся в моей гостиной, я принялся читать.

Повторный взгляд на почерк заставил мой пульс участиться. Я потратил слишком много времени на расшифровку предыдущей рукописи Уотсона, чтобы не узнать его небрежные каракули, столкнувшись с ними вновь. Они были нанесены на пергамент, со множеством правок на полях — признаками викторианского педантизма, которые обычно утрачивались, когда сэр Артур Конан Дойл, его друг и литературный агент, переписывал труды доктора для издания. Я немедленно убедился в подлинности рукописи. Совершенно позабыв о незваных гостях, я погрузился в чтение и закончил его, даже ни разу не оторвавшись. Когда где-то часа через три я отложил рукопись, то просто сгорал от любопытства, однако сумел напустить на себя непринуждённый вид и спросить громилу в тёмных очках, как к нему попал сей артефакт. Его рассказ достоин внимания.

В 1943 году моему посетителю, представившемуся Джорджем Коллинзом (то был псевдоним: он дал понять, что мне лучше не знать его подлинного имени), который отбывал тогда пятилетнее тюремное заключение за вооружённое ограбление, предложили сократить срок, поступив на службу в американскую армию. Коллинз согласился и через год оказался во Франции, где принял участие в наступлении после высадки союзников в Нормандии.

Однажды немногочисленный разведывательный отряд, в котором он числился, взял приступом разбомблённый замок, «замочив» укрывавшихся там немцев, и принялся обшаривать руины в поисках необходимых припасов. В пространстве между стенами Коллинз обнаружил истрёпанную связку бумаг, покрытых пылью и перевязанных выцветшей чёрной лентой. Прочтя лишь несколько строчек, он понял всю важность находки и, убедившись, что никто из товарищей за ним не наблюдает, спрятал рукопись в вещмешок.

Тайком расспросив местных жителей. Коллинз выяснил, что в замке проводил медицинские исследования доктор Джон Уотсон (впоследствии удостоенный титула сэра), который в Первую мировую войну состоял в качестве гражданского лица на службе в британской армии. Местность подвергалась массированным обстрелам ещё тогда, и, по-видимому, во время одного из них рукопись провалилась в дыру в стене, а потом, в суматохе последних дней войны, о ней благополучно позабыли.

Как известно, история повторяется. Вскоре по возвращении в Соединённые Штаты Джордж Коллинз женился на любви своего детства и забросил мешок с рукописью в чулан, где она и пролежала в забвении среди прочих военных сувениров более тридцати лет. Мой посетитель признался, что она могла бы оставаться там и по сей день, если бы не популярность другого сочинения, которое мне довелось редактировать.

Когда я поинтересовался, почему он пришёл ко мне, Коллинз впервые соизволил улыбнуться. Зубы его оказались поразительно белыми и ровными — несомненно, работа весьма дорогого дантиста.

— Мне внезапно понадобились деньжата, — объяснил он. — Когда я услышал про книжку о Шерлоке Холмсе, которую ты состряпал, то вспомнил о той давней находке и подумал, что ты, быть может, захочешь сделать — ну что ты там делаешь с подобными вещами — и поделиться со мной барышами. Сам-то я ничего не смыслю в редактировании. Знал я одного редактора, но тот взлетел на воздух в своей машине, когда попытался тиснуть статейку о моём приятеле.

Я объяснил ему, что в издательском бизнесе прибыль отнюдь не скорая, и поинтересовался, готов ли он ждать своей доли несколько месяцев. Улыбка на его физиономии угасла.

— Не, времени у меня совсем нет. А сколько ты можешь дать мне прямо сейчас, нынче вечером?

— А сколько вы хотите?

У озвученной им цифры оказалось слишком много нулей. Я внёс контрпредложение. Тут мой хмурый гость принял и вовсе угрожающий вид. Почувствовав его недовольство, парни по бокам навострили уши, словно псы, предвкушающие команду к нападению.

— Гроши, — буркнул он.

Я собрал всё своё мужество и пожал плечами.

— Это почти всё, что у меня есть. Мне же нужно на что-то жить. Можете расценивать это как первоначальный взнос.

Коллинз звучно поскрёб подбородок.

— Ладно, согласен. Но только наличными.

— У меня нет столько при себе. Возьмёте чек? — Я потянулся за чековой книжкой.

— Я имею дело только с наличными.

— Тогда мне придётся идти в банк, а он откроется только в понедельник.

Коллинз скривился и заёрзал в кресле. После чего, наконец изрёк:

— Ладно, уговорил. Выписывай.

Я так и сделал и протянул ему чек.

— Всё без обмана, — заверил я Коллинза, увидев, как внимательно тот разглядывает полученное.

— Я тебе верю. — Он сложил чек и убрал его во внутренний карман. — Ты не похож на тупицу.

Писательское любопытство взяло во мне верх, и я спросил, зачем моему посетителю так срочно понадобились деньги. К моему удивлению, вопрос его нисколько не задел.

— Дорожные расходы. Одни меня ищут, а другие не хотят, чтоб меня нашли. Так что я взял отпуск. А все деньги у меня вложены в… в мой бизнес. — Он поднялся и посмотрел на меня сверху вниз. — Хорошенько поработай над этим. Я скоро снова дам о себе знать.

Он развернулся и вышел, вернее, не совсем так: сначала один из его телохранителей, сунув руку в пиджак, выглянул из дверей, как следует осмотрелся, а затем выпрямился и кивнул шефу, после чего они все вместе и удалились. Мигом позже до меня донеслись урчание двигателя лимузина и хруст гравия: машина двинулась в сторону шоссе и уехала. К этому времени я уже схватился за карандаш и принялся за работу.

Похоже, при редактировании вновь обретённой рукописи мне предстояло столкнуться с теми же самыми трудностями, что я испытывал в процессе работы с первой.

Почерк Уотсона, как я уже упоминал, просто ужасен. Но ещё хуже было другое: невообразимое многословие и огромное количество оксюморонов со всей очевидностью свидетельствовало о том, что это был черновик, а потому до передачи текста в набор его необходимо было подвергнуть значительной переработке — переработке, которую, вероятно из-за войны и последовавшей утраты рукописи, Уотсон так и не смог осуществить. Поэтому я взвалил на себя бремя этих исправлений, которые, уверен, внёс бы и сам любезный доктор, не обернись против него время и обстоятельства. И я готов взять на себя ответственность за сие литературное богохульство с должным осознанием того, что там, где подобное было возможно, я оставлял прозу Уотсона нетронутой, в случае же невозможности этого старался придерживаться его характерного стиля. Книга, можно считать, оригинальна на девяносто процентов.

Повесть содержит два значительных открытия, которые могут положить конец ряду неразрешённых споров среди почитателей Шерлока Холмса, в зависимости от того, как они к ним отнесутся. Во-первых, появление Майкрофта, старшего брата Шерлока Холмса, в 1885 году, по-видимому, указывает на то, что Уотсон, описывая свою первую встречу с ним в «Случае с переводчиком», допустил литературную вольность. Поскольку эта первая встреча в силу необходимости предшествовала нижеизложенным событиям, то Майкрофт, будучи представленным Уотсону, просто не мог сказать: «С тех пор, как вы стали летописцем Шерлока, я слышу о нём повсюду». Как известно каждому посвящённому, первая их этих летописей, «Этюд в багровых тонах», была опубликована лишь в декабре 1887-го, то есть более чем через два года после событий, описанных в настоящем отчёте. Если Майкрофт и произнёс сию фразу, то наверняка сделал это при каких-то более поздних обстоятельствах, что не так уж и трудно допустить, поскольку Уотсон, как известно, порой объединял несколько разговоров в один, для придания своему отчёту большей полноты. Вот вам пример: «В последнем деле Холмса» Уотсон утверждает, будто никогда не слышал о зловещем профессоре Мориарти, однако в действительности, как мы видим в предшествующей упомянутому отчёту «Долине страха», он уже весьма неплохо информирован о предмете разговора. Поскольку «Последнее дело» было издано раньше, любезный доктор, по-видимому, решил включить вводное описание Холмсом нечестивого учёного из более раннего случая, дабы не запутывать читателя, понятия не имеющего о существовании профессора. Подобными же соображениями можно объяснять и слова Майкрофта при знакомстве в «Случае с переводчиком», который, как мы теперь видим, должен был произойти до января 1885 года.

Во-вторых, мы наконец-то поставлены в известность относительно alma mater Уотсона, Эдинбургского университета, где он изучал медицину, прежде чем получить степень в Лондонском университете в 1878 году. Данная тема долго была предметом споров среди образованных почитателей Холмса, которые, основываясь на том факте, что во времена Уотсона сие лондонское заведение являлось не учебным, а лишь классификационным центром по дипломам, потратили множество часов на обсуждение, где же холмсовский Босуэлл^[906] всё-таки учился. Возможно, именно там Уотсон и познакомился с Конан Дойлом, перед тем как тот окончил этот же университет в 1881 году, и заложил основу деловых отношений, которым предстояло превратить имя Шерлока Холмса в синоним искусства расследования.

Нижеследующее, за моим незначительным вмешательством, представляет собой летопись, собственными словами Уотсона, событий периода с октября 1883-го по март 1885-го (вплоть до настоящего времени полнейшую шерлокианскую загадку), рассмотренных в совершенно новом ракурсе. События эти связаны со странными отношениямиГенри Джекила и Эдварда Хайда. Независимо от того, сумели ли Холмс и Уотсон как-либо повлиять на их итог — как и в случае стычки обоих с графом Дракулой в 1890 году, — летопись эта, вероятно, некоторое время будет оставаться предметом споров среди холмсоведов. По моему же мнению, именно упорство сыщика с Бейкер-стрит вынуждало мистера Хайда жить согласно собственному имени^[907].

Что касается Джорджа Коллинза, мне суждено было вновь услышать о нём скорее, нежели оба мы предполагали. Два дня спустя после нашей встречи я прочёл в газете о смерти известного криминального авторитета, расстрелянного вместе с двумя телохранителями тем утром в аэропорту Детройт Метрополитан. Его разыскивало большое жюри — коллегия присяжных, занимавшаяся расследованием загадочного исчезновения знаменитого профсоюзного лидера, и предполагалось, что его заставили замолчать его же дружки-гангстеры. При нём обнаружили билет в Мексику и приличную сумму в специальном поясе для хранения денег. В газете опубликовали фотографию потерпевшего, сделанную два года назад, когда его судили за уклонение от уплаты подоходного налога; на ней мой гость был запечатлён в наручниках, между двумя полицейскими, выглядевшими на его фоне весьма бледно. Хотя имя под фотографией значилось другое, ошибиться было невозможно: та же самая неприятная белоснежная улыбка. Вот разве только очков на этот раз не хватало.

Каковы бы ни были грехи этого человека и сколь бы низменными ни были его мотивы, настоящая книга целиком обязана своим существованием Джорджу Коллинзу, благодаря чему место среди величайших в истории покровителей литературы ему обеспечено. Посему я, рискнув вызвать неодобрение властей, посвящаю данное предисловие его памяти.

Лорен Эстелман Декстер,

штат Мигиган

15 декабря 1978 г.

ПРЕДИСЛОВИЕ

На мой взгляд, было бы вполне логично предположить — сейчас, когда мир рушится прямо у нас на глазах, — что интерес к человеку, деятельность которого, за редким исключением, была полностью посвящена искоренению пороков внутри страны, в свете угрозы извне естественным образом пойдёт на убыль. На деле, однако, всё оказалось совершенно иначе. Вот уже долгое время издатели изводят меня просьбами снова заглянуть в тот обшарпанный дипкурьерский жестяной чемоданчик, в который я давным-давно припрятал свои последние записки, повествующие о необычайных загадках, что занимали таланты мистера Шерлока Холмса, и предъявить их страждущей публике. И долгое время я упорно отнекивался — вовсе не из-за нежелания со своей стороны, но из уважения к просьбе моего друга, который, полностью отойдя от дел, неоднократно запрещал мне предпринимать какие-либо действия по расширению его известности, ставшей в последнее время весьма обременительной. Потому читатель может представить, что я почувствовал, когда на прошлой неделе, находясь у себя дома в Кенсингтоне, ответил на телефонный звонок и узнал голос Шерлока Холмса:

— Доброе утро, Уотсон. Надеюсь, вы в добром здравии?

— Холмс!

— Интересно, чей звонок вы ожидали с таким нетерпением, или же это из раздела «совершенно секретно»?

Моё удивление, вызванное тем, что человек, главным средством связи для которого до сих пор оставался телеграф, вышел на связь подобным образом, после этого неожиданного и точного наблюдения выросло ещё больше.

— Но как вы догадались, что я ожидаю телефонного звонка? — недоверчиво поинтересовался я.

— Элементарно, Уотсон. Вы ответили по этому проклятому устройству прежде, чем смолк первый звонок.

— Потрясающе! Но что привело вас в Лондон? Я думал, что вы обосновались в Саут-Даунсе, на этот раз навсегда.

— Подыскиваю специалиста по лечению ревматизма. Боюсь, те два года, что я выслеживал фон Борка^[908], не пошли мне на пользу. Скажите, Уотсон, у вас ещё сохранились заметки о том деле в Сохо, с которым мы столкнулись в восемьдесят четвёртом?

Подобная смена темы застала меня врасплох.

— Конечно, сохранились, — ответил я.

— Чудесно. Полагаю, ваши читатели заинтересуются полным отчётом. И, пожалуйста, обращайтесь помягче со Стивенсоном.

— Но насколько правомерно с юридической точки зрения…

— Полагаю, прошло столько времени, что всё это уже неактуально. Сейчас у Уайтхолла есть дела поважнее, нежели стрельба тридцатилетней давности, в особенности в целях самообороны.

Затем Холмс перевёл разговор на ход войны, согласившись со мной, что вступление в конфликт Америки окажется роковым для Гансов, и уже менее чем через три минуты повесил трубку.

Поскольку я никогда не претендовал на какие-либо таланты в области расследований, то даже и пытаться не буду постигнуть мотивы, побудившие моего друга извлечь на свет божий записи о давно уж позабытых событиях, которые покажутся весьма незначительными по сравнению с той кровавой бойней, что творится нынче в Европе. Я неоднократно просил у Холмса разрешения предать гласности факты по этому делу, но всякий раз неизменно получал отказ. Почему же сейчас он вдруг передумал? В любом случае судьба сделала мне подарок, и я совершенно не склонен смотреть в зубы дарёному коню, как выражаются янки. А посему поспешу свериться со своей записной книжкой за 1883–1885 годы и изложу события в порядке их следования. Что же касается умонастроений своего друга, то этим я займусь как-нибудь в другой раз.

Совет Холмса обращаться помягче со Стивенсоном был излишен. Хотя и верно, что отчёт Роберта Льюиса Стивенсона об исключительных обстоятельствах, касающихся убийства сэра Дэнверса Кэрью, содержит множество пробелов, так же верно и другое: сокрыть определённые факты и опубликовать «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда» под видом художественного вымысла его вынудила осмотрительность, а отнюдь не небрежность. Викторианское общество просто не приняло бы её в какой-либо иной форме.

Теперь, по прошествии тридцати двух лет, наконец-то можно поведать эту историю во всей её полноте. Страницы, следующие за данным вступлением, представляют собой вариации на тему, затронутую в достаточно точном, но, увы, неполном отчёте Стивенсона. Как это частенько бывает, когда рассматриваешь что-либо с различных точек зрения, некоторые детали, особенно касающиеся времени, разнятся, хотя и незначительно. Подобное разночтение, несомненно, объясняется тем, что мои записи делались по непосредственным наблюдениям, в то же самое время, когда развёртывались события; заметки же Стивенсона основывались в лучшем случае на сведениях из вторых рук и делались месяцы, а в некоторых случаях и годы спустя. Право же судить, чья версия более точна, я предоставляю читателю.

Сейчас, когда я пишу эти строки, мне вдруг пришло на ум, что история, которую я собираюсь изложить, в действительности весьма своевременна, поскольку наглядно демонстрирует, что порождённое наукой зло может обрушиться на ничего не подозревающее человечество. Культура, которая позволяет дирижаблям поливать наши города смертью и разрушением, а тяжёлым орудиям — стирать цивилизацию обратно в пыль, из которой она и возникла, есть культура, которая всё ещё обязана учиться на собственных ошибках. Поэтому я выражаю надежду, что нижеследующая летопись преподаст миру урок: законы природы незыблемы, а наказание за любую попытку обойти их — стремительно и беспощадно. Разумеется, это имеет смысл лишь при условии, что по прекращении нынешнего катаклизма мир всё ещё будет существовать.

Джон Уотсон,

доктор медицины

Лондон, Англия

6 августа 1917 г.

I. ЗАГАДОЧНЫЙ НАСЛЕДНИК

— Холмс, — сказал я, — нас ждёт экипаж.

Я стоял на пороге наших меблированных комнат на Бейкер-стрит, 221-b. держа руки в карманах пальто и радуясь его теплу: поскольку огонь в камине не горел, а на дворе был уже конец октября, холод постепенно начинал пронизывать гостиную. Мой сожитель, однако, словно и позабыл о холоде, целиком погрузившись в занятия за испещрённым пятнами кислоты сосновым столом в углу. Из-за его высокой и худой спины мне не было видно, чем именно мой друг занят. Рядом, зачарованно наблюдая за действиями сыщика, стоял широкоплечий посыльный в аккуратной форме, соответствующей его профессии.

— Одну минуту, Уотсон, — отозвался Шерлок Холмс и повернулся на стуле в четверть оборота, так что я смог разглядеть, чем же он занимается. С помощью стеклянной пипетки он вытянул из мензурки, кипящей на пламени бунзеновской горелки, голубоватую жидкость и выдавил её в пробирку, которую держал в левой руке. Потом отложил пипетку и взял полоску бумаги с холмиком белого порошка, частично обернув её вокруг большого пальца, чтобы не просыпать содержимое. Его стального цвета глаза горели предвкушением.

— Пурпур — роковой цвет, доктор, — сообщил он мне. — Если жидкость примет этот цвет, когда я всыплю в неё данное вещество, — а я подозреваю, что так оно и будет, — значит, было совершено убийство, и женщина отправится на виселицу. Итак! — Холмс опрокинул порошок в пробирку.

Мы с посыльным одновременно подались вперёд, вперив взоры в пробирку. Опускаясь в жидкости, порошок выводил витиеватые узоры, однако растворился прежде, чем достиг дна. Вместо него вверх устремился поток переливающихся пузырьков, какое-то время остававшихся на поверхности. В ожидании предсказанного результата Холмс забарабанил пальцами по столу.

Жидкость сохранила голубоватый оттенок.

По характеру я отнюдь не завистник, и всё же, пока текли мгновения и не происходило никаких изменений в цвете смеси в пробирке, признаюсь, был вынужден прилагать значительные усилия, дабы сохранять хладнокровие при виде нескрываемого недоумения Холмса. Он вечно оказывался столь непогрешимым, что я едва ли могу описать собственный восторг, который я, простой смертный, испытывал в редчайшие моменты ошибок с его стороны, доказывавших, что и мой великий друг тоже подвержен человеческой слабости. К счастью для наших отношений, необходимость в моих усилиях сдерживать радость отпала, когда он сам разразился смехом.

Так-так, — произнёс Холмс, восстановив своё обычное спокойствие, — значит, она всё-таки невиновна и я остался в дураках. Что ж, это издержки профессии: вечная склонность видеть во всём тёмную сторону. По крайней мере, я усвоил важный урок. — Он поставил пробирку в штатив, взял ручку и клочок бумаги, что-то нацарапал на нём и вместе с монетой вручил записку посыльному. — Передай это инспектору Грегсону, любезный, и скажи, что мистер Уингейт Денис действительно умер естественной смертью — как, несомненно, и покажет вскрытие — и что самое ужасное преступление миссис Денис заключается в том, что она, быть может, слишком щедро сыпала сахар в чай мужа.

А теперь, Уотсон, — обратился он ко мне, когда посыльный ушёл, — мы с вами отправляемся на вокзал Кингс-Кросс, а оттуда — на север Англии на заслуженный отдых. — Холмс поднялся со стула и взял шляпу и пальто.

В первые годы нашего знакомства, до моей женитьбы и ещё даже до того, как я начал вести летопись наших совместных приключений, слава Шерлока Холмса как детектива-консультанта передавалась из уст в уста по всему Лондону, и попавшие в беду обращались к нему за помощью столь массово, что к осени 1883 года я всерьёз озаботился состоянием здоровья своего друга и потребовал, чтобы он взял отпуск. На этот раз, к моему удивлению — ибо я предлагал Холмсу это множество раз и неизменно получал отказ, — он охотно согласился. И вот наконец наши чемоданы были упакованы и погружены, и нам оставалось лишь выйти на улицу да сесть в кэб, чтобы отбыть в Ноттингем, где мы собирались провести целый месяц вдали от пороков большого города. Думаю, читатель может понять, какую я испытал досаду, когда в сложившихся обстоятельствах — а мы уже направлялись к дверям — вдруг вошла наша хозяйка с визиткой на подносе и объявила, что к нам посетитель.

— «Дж. Дж. Аттерсон», — прочёл Холмс, изучив визитку. — Вы объяснили мистеру Аттерсону, что мы уезжаем, миссис Хадсон?

— Да, мистер Холмс, но джентльмен сказал, что его дело не терпит отлагательств.

— Очень хорошо, тогда пускай поднимется. И пожалуйста, будьте так добры, попросите кучера подождать ещё немного. — Холмс печально обратился ко мне: — Мне очень жаль, мой дорогой друг, но, как врач, вы ведь согласитесь, что повернуться спиной к собрату в нужде навряд ли будет достойно ответственного практикующего детектива.

— Как врач, — сухо парировал я, — я лишь хочу предостеречь вас, Холмс, вы навлекаете на себя серьёзную опасность, пренебрегая своим здоровьем.

Он снял пальто и шляпу и повесил их на вешалку.

— Такова цена, которую я плачу за то, что являюсь единственным в своём роде. Прошу вас, доктор, снимите же шляпу и пальто и приготовьтесь занять своё любимое место, ибо, насколько мне говорит обеспокоенная походка нашего посетителя, он будет только рад ещё одному дружелюбно настроенному слушателю.

Некоторое время спустя дверь вновь распахнулась, и в нашем жилище появился джентльмен с траурным выражением лица. На вид посетителю было лет пятьдесят; одет он был совершенно безукоризненно: тёмный костюм и пальто в неброскую клетку. Поверх ботинок — аккуратные щегольские гетры. Однако, поскольку они не отвечали трезвости остального облачения нашего гостя, я заключил, что надел он их скорее ради защиты, нежели следуя моде: весь день Лондон заливал дождь, и лужи были весьма многочисленны. Я уже упомянул его траурный лик, но стоило только нашему посетителю оказаться в свете единственной лампы, которую мы оставили гореть, как схожесть между ним и физиономией профессионального плакальщика усилилась. Вытянутое, строгое, с испещрённым складками озабоченности лбом, лицо это могло бы принадлежать пожилому сыщику, если бы не чёрные усики и седеющие волосы, тщательно причёсанные и напомаженные для сокрытия лысины на макушке. Глаза его также были печальны, излучая ту неподдельную скорбь, каковая могла являться отражением лишь глубочайшего отчаяния. Никогда ещё прежде абсолютно незнакомый человек не вызывал у меня расположения столь быстро, как это случилось с мистером Дж. Дж. Аттерсоном — он даже не успел заговорить.

Посетитель подождал, пока миссис Хадсон удалится, закрыл за ней дверь, а затем стал поочерёдно рассматривать нас, словно сомневаясь, к кому первому следует обратиться.

— Добрый день, мистер Аттерсон! — Мой друг выступил вперёд и протянул гостю руку, которую тот с готовностью пожал. — Я — Шерлок Холмс, а это мой товарищ, доктор Уотсон, которому вы можете доверять в той же мере, что и мне. Не буду предлагать вам снять пальто — здесь всё-таки весьма прохладно без огня, — но вот вам кресло. Полагаю, вы воспользуетесь им, поскольку наверняка изрядно устали, весь день бродя по Лондону.

Наш посетитель как раз усаживался в кресло, предназначенное для потенциальных клиентов, и при последнем замечании Холмса изумлённо замер, а затем рухнул в него, словно сражённый внезапным ударом.

— Откуда вам это известно? — выдавил он из себя. — Вы не ошиблись, но я понятия не имею, как…

— Простая наблюдательность, — прервал его мой друг, предлагая новоприбывшему сигару из коробки, от которой тот отказался. — Ваши брюки обильно забрызганы всевозможной грязью из разных частей города. И грязь эта пристала к ним значительно выше, чем если бы вы передвигались, скажем, в двуколке или карете, — отсюда я делаю заключение, что вы ходили пешком. А то, что вы потратили на это большую часть дня, очевидно мне из многообразия брызг: это свидетельствует, что в своих блужданиях прошли вы немало. Кроме того, на левой стороне тульи вашего цилиндра — высохшая корка грязи, брошенной, скорее всего, каким-нибудь негодяем в Ист-Энде, районе, который — насколько можно судить по качеству вашего одеяния — отнюдь не является привычной для вас средой обитания.

Мистер Аттерсон взглянул на лежавший на коленях головной убор: кромка его и вправду была запачкана с одной стороны.

— Да, на Хаундсдитч грязный маленький трубочист действительно сбил с меня цилиндр пригоршней грязи, но стоило мне замахнуться тростью, как негодяй обратился в бегство. Через мгновение, я полагаю, вы назовёте его имя.

— Вы преувеличиваете мои способности, — отозвался Холмс, однако щёки его залились румянцем от похвалы. Он опустился в своё любимое кресло и протянул длинные ноги к несуществующему огню. — Я хотел бы услышать, в чём заключается ваша проблема, мистер Аттерсон, которая, по словам моей хозяйки, весьма существенна. И прошу изложить мне её так, как если бы вы готовили какое-нибудь дело для судьи. О, пожалуйста, больше никаких похвал, — тут он предостерегающе поднял руку, — эта пачка юридических документов, выглядывающая из вашего внутреннего нагрудного кармана, может принадлежать только адвокату. Кое-где в тексте я заметил предательские фразы на латыни.

При упоминании о своей профессии наш посетитель мгновенно выпрямился, вцепившись в ручки кресла, но когда Холмс объяснил простой ход рассуждений, посредством которого пришёл к данному выводу, расслабился — хотя всё же и не так, как сделал бы это у себя дома в гостиной. По прежнему опыту мне было известно, как выбивает из колеи присутствие человека, для которого жизнь другого — всё равно что раскрытая книга.

— Если не возражаете, сэр, — произнёс Аттерсон, — пожалуй, я воспользуюсь сигарой, которую вы мне ранее любезно предлагали.

Коробка уже находилась вне пределов досягаемости Холмса, так что я взял её и протянул адвокату. Тот выбрал сигару, привередливо отрезал кончик серебряной гильотиной, прикреплённой к цепочке для часов, и, вежливо покачав головой, когда я предложил ему спички, прикурил от своих.

— Вас, мистер Холмс, мне порекомендовал мой кузен, мистер Ричард Энфилд, который воспользовался вашими услугами некоторое время назад, когда у него пропала отданная ему на попечение редкая монета. Он уверил меня, что вам можно полностью доверять.

Холмс поймал мой взгляд и указал пальцем в сторону своего стола. Догадавшись, о чём он меня просит, я отпер и выдвинул ящик, извлёк из него небольшой журнал для записей и передал детективу.

— Благодарю, Уотсон, — сказал он, перелистывая страницы. — Так, Энфилд. Ага, нашёл. — Холмс пробежал записи глазами и закрыл журнал. — Я помню это дело. Гинея тысяча восемьсот тринадцатого года выпуска, по случайности отчеканенная дважды, из-за чего на ней получилось сдвоенное изображение Георга Третьего. Ваш кузен хранил её для друга. Монету вовсе не украли, она просто потерялась. Я обнаружил её за бархатной обивкой шкатулки, в которой она хранилась. — Холмс протянул мне журнал, я убрал его обратно и снова запер ящик. — Если бы все жизненные трудности разрешались так легко, а, мистер Аттерсон?

Тот мрачно кивнул.

— Боюсь, проблема, с которой я пришёл, не относится к этой категории. — Он подался вперёд. — Пожалуйста, не сочтите за оскорбление, но я обязан подчеркнуть важность — нет, необходимость — соблюдения секретности в этом деле. Ничто не должно выйти за пределы этой комнаты.

— Обещаю вам, — заверил его Холмс.

— И я тоже, — присоединился я.

Наш ответ как будто удовлетворил посетителя, ибо он снова кивнул и откинулся на спинку кресла, затянувшись сигарой.

— Мой старейший клиент и дражайший друг, — начал Аттерсон, — человек по имени доктор Генри Джекил. Возможно, вы о нём слышали? Он достаточно известен в кругах как светских, так и научных.

— О да, у него великолепная репутация на научном поприще, — подтвердил я.

— Тогда вы знаете, что сразу несколько наших ведущих медицинских журналов держат Джекила за гения благодаря тем великим успехам, коих он достиг в своих исследованиях. Кроме того, он порядочный человек, для которого дружба — не пустой звук, но священные узы, стоящие самой жизни. Некоторое время назад, однако, он явился ко мне с весьма и весьма тревожащей просьбой, касавшейся его завещания.

— Простите, — прервал его сыщик, — каков возраст доктора Джекила?

— Приближается к полувековой отметке, как и мой.

— Но ведь вполне естественно, что в этом возрасте человек начинает всерьёз задумываться о том, что он смертен?

— Меня расстроило отнюдь не желание Джекила составить завещание, — ответил адвокат, — а те условия, что он продиктовал. Я покажу вам этот документ. — Он полез во внутренний карман пальто, вытащил пачку бумаг и принялся их разворачивать.

— Не нарушите ли вы этим самым конфиденциальность? — поинтересовался мой друг.

— Уж лучше я по неосмотрительности лишусь права заниматься адвокатской деятельностью, чем потеряю такого близкого друга, как Генри Джекил, ибо прежде всего я опасаюсь за его жизнь.

— Тогда, пожалуйста, перескажите условия. Моя латынь давно уже оставляет желать лучшего.

Адвокат надел очки в золотой оправе и погрузился в бумаги, которые держал в руках.

— Вкратце суть сводится к следующему: в случае смерти Генри Джекила, а также его исчезновения или необъяснимого отсутствия в течение более трёх календарных месяцев всё его имущество — около двухсот пятидесяти тысяч фунтов стерлингов — переходит в руки некоего джентльмена по имени Эдвард Хайд. — Он сложил документ и вместе с очками убрал обратно в карман. — Мистер Холмс, вы в своей жизни когда-нибудь встречали подобные условия?

— Они необычны, мягко выражаясь. Кто такой этот Эдвард Хайд?

— Именно эта загадка и привела меня к вам. До того, как Джекил объявил его своим наследником, я никогда не слышал об этом человеке.

— Вы спрашивали о нём Джекила?

— Он ответил лишь, что у него особый интерес к этому молодому человеку. Большего вытянуть мне из него не удалось.

— Это вся информация, которую вы можете предоставить?

— У моей истории есть продолжение. Я уже упомянул своего кузена, Ричарда Энфилда. Он бездельник и любит посплетничать, однако я нахожу его общество весьма живительным после часов уединения за нудной канцелярской работой. И вот во время нашей воскресной прогулки неделю назад он поведал мне подробности одного происшествия, в результате чего все последние одиннадцать ночей я, в сущности, провёл без сна.

Энфилд рассказал мне, что как-то ранним зимним утром он возвращался домой с пирушки и ему случилось стать свидетелем столкновения на перекрёстке двух пешеходов. Один из них — маленького роста мужчина, почти карлик — спешил по улице с одной стороны, а другой — маленькая девочка — на полной скорости нёсся перпендикулярно ему, совершенно не подозревая о его существовании до самого момента столкновения. Заурядный инцидент, обычно заканчивающийся шумными извинениями, если мужчина джентльмен, а ежели нет, то острым словечком — едва ли после подобной неприятности можно ожидать большего. Однако на сей раз всё было иначе: девочка упала, и прежде чем она смогла подняться на ноги, этот мерзавец наступил на неё, совершенно не обращая внимания на плач малышки, после чего преспокойненько двинулся себе дальше, словно девочка была всего лишь кучей мусора, обойти которую у него не было времени. Шокирующая сцена, как описывал её Энфилд.

— Ещё бы! — выпалил я, совершенно не в состоянии сдержать свою реакцию на столь нецивилизованное поведение в эпоху королевы Виктории.

Аттерсон продолжил, оставив без внимания мою реплику:

— Негодяй мог бы скрыться, ибо шёл быстро, однако шаг Энфилда оказался шире, и за углом он схватил его за ворот. К тому времени подоспели родные девочки, они вызвали местного врача, и хотя, благодарение Господу, вреда ребёнку причинено не было, ярость их оказалась столь сильной, что они вполне могли наброситься на обидчика и прямо на месте разорвать его на куски, не удержи их мой кузен силой одного лишь разумения. Не подумайте, что молодой человек испытывал хоть какое-то сочувствие к негодяю: с его стороны это было лишь проявлением уважения к человеческой жизни. Обидчик девочки был, насколько я могу судить, отъявленнейший мерзавец и вызывал необъяснимое отвращение у всех, кто бы ни взглянул на него в свете фонаря, включая и самого Энфилда.

— Дабы сохранить свою жалкую жизнь или, по меньшей мере, избежать судебного преследования, негодяй согласился выплатить семье девочки сумму в размере ста фунтов и лично проводил их до двери обветшалого здания в переулке в одном из деловых кварталов города, после чего попросил свой конвой подождать, а сам достал ключ и вошёл. Несколько минут спустя он вернулся с кошельком, содержавшим десять фунтов золотом, и чеком на остальную сумму, выписанным на счёт человека, хорошо известного Энфилду. Поскольку негодяй, что вполне естественно, не вызывал доверия, было решено — по его же собственному предложению — провести ночь в квартире моего кузена. Этого человека отпустили только утром, когда открылся банк и они смогли обналичить чек, оказавшийся, впрочем, подлинным.

— Скверный случай, — сказал Холмс, — но едва ли что разъясняющий. Как он связан с делом, которое мы обсуждаем?

— Самым странным образом, мистер Холмс. — Аттерсон нервно пожевал кончик сигары. Было очевидно, что ему стоило больших усилий держать себя в руках. — Помнится, когда кузен мне всё это рассказывал, мы стояли как раз через улицу от той самой двери, в которую негодяй вошёл, чтобы вынести деньги и чек. Я заинтересовался, и Энфилд показал мне её. Это оказался боковой вход в дом доктора Генри Джекила, а чек был выписан на его счёт по приказу предъявителя, некоего Эдварда Хайда.

— Бог мой! — вскричал я.

Холмс, до сих пор слушавший повествование Аттерсона в дремлющей позе, которую он неизменно принимал, когда ему излагали факты нового дела, вдруг выпрямился. Его стальные глаза сверкали. Какое-то мгновение он и адвокат молча смотрели друг на друга.

— Отошлите кэб, Уотсон, — наконец произнёс Холмс.

II. ШЕРЛОК ХОЛМС БЕРЁТСЯ ЗА ДЕЛО

Протестовать было бессмысленно. Я знал своего друга слишком хорошо, чтобы понапрасну сотрясать воздух, пытаясь увести Холмса с пути, на который направили его естественные склонности. Вместо этого я спустился по лестнице, уговорил дородного извозчика помочь мне занести наши чемоданы обратно в комнаты и спровадил его, наградив полусовереном за труды. К тому времени в камине уже весело пылал огонь, а Аттерсон, освободившись от пальто и цилиндра, пил наш лучший портвейн, стаканчиком которого угостил его Холмс. Однако с тем же успехом мы могли предложить адвокату и низкосортный эль: бедняга, похоже, даже не почувствовал вкус напитка. Сам Холмс, отдав долг гостеприимства, стоял возле камина и с таким усердием набивал табаком трубку из вишнёвого дерева, что можно было подумать, будто сейчас это для него важнее всего на свете.

— Скажите мне, мистер Аттерсон, — начал он, нахмурившись, — сколь далеко вы продвинулись в своём собственном расследовании? Ладно, ладно, не разыгрывайте передо мной невинность. Я ещё не встречал ни одного адвоката, который не был бы в душе детективом — и наоборот, если уж на то пошло. — Холмс оторвал взор от трубки и вперил его в нашего посетителя. Он буквально сверлил его взглядом. От недавней апатичности моего друга теперь не осталось и следа. Холмс сбросил этот кокон и расправил крылья, намереваясь направить все силы на разрешение загадки. В такие моменты воздействие его личности на окружающих было поразительным. Аттерсон заёрзал под его неистовым пронзительным взглядом.

— Вижу, скрывать что-либо от вас бессмысленно, — произнёс он, надевая очки. — Что ж, ладно. Да, я действительно провёл расследование, потому что, как адвокат Генри Джекила, обязан был сделать это, хотя и опасался, что вы обвините меня во вмешательстве. Первым делом я отправился на Кавендиш-сквер, к доктору Гесте Лэньону, нашему общему другу, — осмелюсь сказать, что, помимо меня самого, он является старейшим другом Джекила. Однако я с удивлением узнал, что эти двое не общаются вот уже лет десять, — разрыв между ними произошёл из-за расхождения во взглядах на какую-то научную проблему. Так что Лэньон не смог ничего сообщить мне об Эдварде Хайде.

— Одну минуту, — прервал его Холмс. — Упоминал ли он, в чём именно состояли разногласия, из-за которых они разошлись?

Аттерсон покачал головой:

— Лэньон ничего не сказал об этом, а только осудил теории Джекила как «антинаучный вздор». Одно лишь воспоминание об этом привело его в ярость.

— Интересно. Но продолжайте.

— Рассказывать мне осталось совсем немного — только о встрече с Хайдом.

Холмс, раскуривавший трубку, замер.

— Так вы с ним виделись? Когда? Где?

— Встреча наша была недолгой, но весьма памятной. — Адвокат вздрогнул и торопливо глотнул портвейна. — Именно из-за этой сцены и её последствий я и провёл большую часть сегодняшнего дня в блужданиях по улицам Лондона, как вы сразу догадались. Я должен был решить, что же мне теперь предпринять.

Покинув Лэньона, я пришёл к убеждению, что единственная возможность разгадать сию тайну — добиться встречи с главным действующим лицом загадочной истории. С этой целью я стал дежурить у двери, которую показал Энфилд, ибо знал, что она вела в старую прозекторскую, где Генри Джекил обустроил лабораторию. Это было единственное место, где, как я резонно надеялся, можно было рано или поздно встретить Хайда. Занятие оказалось не из весёлых, и я могу с определённой уверенностью сказать, что подобное ожидание напрочь отбило у меня какое бы то ни было желание становиться сыщиком.

Полагаю, я примелькался прохожим — в особенности одной сомнительной репутации юной леди, которая без устали пыталась навязать мне свои услуги невзирая на то, что я регулярно отклонял её любезные предложения. Как бы то ни было, шёл уже одиннадцатый час — дело было прошлой ночью, которая, если помните, выдалась ясной и холодной, — когда моё терпение наконец-то было вознаграждено и я узрел объект своего внимания.

Сначала до меня донеслись его шаги по улице, и я тотчас понял, что это он, ибо за дни и ночи ожидания уже успел изучить все походки, и ни одна из них не походила на столь необычный пружинящий шаг. Я поспешил отступить в тень. Стоило мне укрыться, как из-за угла появился этот просто одетый человечек и направился по переулку в направлении двери, шаря на ходу в кармане брюк. У входа он вытащил ключ и собирался уже вставить его в замок, когда появился я.

Негодяй перепугался, когда я положил руку ему на плечо, и занёс свою трость наподобие дубинки. Хотя я не мог видеть выражения его лица, которое было скрыто тенью полей засаленного цилиндра, у меня были все основания полагать, что мерзавец не преминет обрушить на меня её тяжесть. Реакция, впрочем, вполне естественная, если учесть, какие люди ходят ночью по лондонским улицам, а потому я от души порадовался, что и сам тоже вооружён тростью. Я поспешно представился, упомянул наше общее знакомство с Генри Джекилом и выразил предположение, что вижу перед собой Эдварда Хайда.

Он подтвердил свою личность, издав какие-то странные сдавленные гортанные звуки, однако лицо своё мне так и не открыл. Я спросил, сможет ли он меня принять. Он ответил, что в этом нет необходимости, поскольку Джекила нет дома. После чего поинтересовался, каким образом я его узнал. Я оставил этот вопрос без внимания и попросил Хайда показать своё лицо. Он некоторое время колебался, но потом вызывающе развернулся, так что свет газового фонаря на углу осветил его черты.

Адвокат снова глотнул вина, словно от воспоминаний его внезапно пробрал холод.

— Да уж, такое лицо я не хотел бы увидеть ещё раз, мистер Холмс. Прежде я никогда не встречал человека, которого столь невзлюбил бы — нет, что там, просто возненавидел! — буквально с первого взгляда. На него словно бы наложено в качестве проклятья какое-то жуткое уродство, и всё же, если вы спросите у меня, что же именно в этом человеке не так, я не смогу дать вразумительного ответа. Навряд ли мне удастся описать Хайда словами, но я мгновенно узнаю его снова. В общем, меня охватило полнейшее отвращение.

— С позволения сказать, довольно странные слова для адвоката, — заметил Холмс, затягиваясь трубкой.

— Эдвард Хайд и сам очень странный тип, — парировал Аттерсон. — Впрочем, несмотря на отвращение, мне удалось выдавить из себя какую-то бессмысленность: дескать, я весьма признателен за то небольшое одолжение, что он оказал мне, открыв лицо. В ответ на это Хайд — уж не знаю почему — назвал мне свой адрес в Сохо. Мне это не понравилось: похоже, этот человек сообщал мне, где его искать, когда завещание Джекила вступит в силу. Он словно ожидал получить наследство в любой миг. Потом Хайд снова спросил, как я узнал его. Пришлось сказать, что его якобы описал мне Джекил.

Видели бы вы, как этот тип взбесился, услышав подобное объяснение. Он пришёл в ярость и обвинил меня во лжи. Я залепетал было что-то в своё оправдание, но он, не дав мне договорить, отпер замок, юркнул внутрь и захлопнул дверь прямо перед моим носом.

Я постоял минуту-другую в одиночестве на тротуаре, а затем, всё ещё полный решимости постичь глубину этой загадки, свернул за угол и постучался в двери Джекила. Эта часть здания, выходящая на более оживлённую улицу, выглядит намного респектабельнее благодаря содержащейся в порядке наружности, что резко контрастирует со скромным фасадом примыкающего корпуса. Меня впустил дворецкий, Пул, который сообщил, что его хозяин отсутствует. Я сказал ему, что видел, как Хайд входит в дверь старой прозекторской, и спросил, часто ли этот тип сюда наведывается. Пул подтвердил, что часто, и сообщил, что Джекил велел всем слугам подчиняться его распоряжениям. Слуги, добавил он, видят этого человека редко, за исключением случайных встреч в задней части дома. Судя по всему, Хайд обычно там не обедает, да и вообще визиты его не столь продолжительны. Таковы факты, мистер Холмс, которые мне удалось собрать.

— Замечательно! — воскликнул мой друг, по-прежнему стоявший спиной к огню и покуривавший трубку. — Жаль, что вы предпочли адвокатскую профессию, мистер Аттерсон. Из вас получился бы превосходный следователь, в которых столь нуждается Скотленд-Ярд. Вы существенно облегчили мне задачу, избавив от хлопот по сбору информации.

— Значит, вы заинтересовались этим делом? — Аттерсон встал.

— В нём есть кое-какие захватывающие детали, — признал Холмс. — И последний вопрос. Вот вы знакомы с доктором Джекилом не один год. Был ли он замешан в каком-либо серьёзном проступке?

— Я понимаю, к чему вы клоните, — кивнул адвокат, — но, боюсь, мой ответ вас разочарует. За всё то время, что я являюсь доверенным лицом Генри Джекила, все его поступки, насколько мне известно, всегда были поступками джентльмена. Конечно же, я не был знаком с ним в бытность его студентом в Эдинбургском университете и ничего не могу сообщить вам о тогдашнем его поведении. Впрочем, сомневаюсь, что Джекил мог оказаться повинен в каком-то преступлении, настолько серьёзном, чтобы оно могло бы стеснять его по прошествии столь многих лет. В своей профессии он пользуется и всегда пользовался неизменным уважением.

— А как насчёт отношений с женщинами?

Адвокат едва заметно улыбнулся в усы.

— Генри Джекил и я — оба убеждённые холостяки.

— Да уж, трудное дельце, — задумчиво изрёк детектив, поигрывая трубкой.

— Скажите, мистер Холмс, это шантаж?

— Думаю, подобное весьма вероятно.

— Что ж, я переживаю за своего друга и, даже если тут кроется какая-то страшная тайна, не намерен спокойно взирать на то, как он будет сносить дальнейшие унижения от человека, который более напоминает чудовище. Но чтобы освободить Джекила, я должен выведать природу этой тайны, и именно поэтому я здесь. Так вы берётесь за дело?

Холмс отступил от каминной полки и повернулся так, чтобы не встретиться с моим предостерегающим взглядом.

— Я и подумать не могу иначе, кроме как обратить все те ничтожные способности, коими обладаю, на разрешение этой проблемы.

— Одно лишь предостережение, — сказал Аттерсон. — Необходимо, чтобы Джекил не знал о вашем интересе к делу.

— Даю вам слово, что он будет оставаться в неведении, насколько сие окажется в моих силах.

Они пожали друг другу руки. Затем Холмс записал на манжете своей сорочки адреса Джекила, Аттерсона и Хайда (если помните, последний сам сообщил его адвокату) и распрощался с нашим посетителем, подбодрив его и пообещав держать в курсе. Как только тот ушёл, Холмс повернулся ко мне и спросил:

— Уотсон, что говорит ваш «Медицинский справочник» относительно доктора Генри Джекила?

Я был сердит на своего друга, но до поры до времени подавил гнев и взял с полки требуемый том. Полистав страницы, я нашёл искомое место и прочёл:

Джекил, Генри Уильям, доктор медицины, доктор гражданского права, доктор юридического права, член Королевского общества (1856), Лондон. Преподаватель Лондонского университета (1871–1874). Разработал так называемый транквилизатор Джекила — лекарство для буйнопомешанных. Работал вместе с Портером Талером, доктором медицины, бакалавром искусств, магистром гуманитарных наук, членом Королевского хирургического колледжа, когда последний проводил эксперименты по химиотерапии душевнобольных преступников. Отмечен за исследования по возникновению и лечению психических расстройств. Статьи: «Закон и раздвоение личности» (журнал «Ланцет», 1876), «Юридические аспекты умопомешательства» («Вестник психологии», август 1880), «Война между личностями» («Британский медицинский журнал», февраль 1882). Дважды (1881 и 1882) отклонил предложение посвятить его в рыцари.

— «Война между личностями», — задумчиво повторил Холмс. — Интригующий заголовок. Надо бы поинтересоваться содержанием статьи с таким названием.

— Она попадалась мне совсем недавно, когда я копался в подшивках старых журналов, — отозвался я и поменял толстенный справочник на тонкий «Британский медицинский журнал», датированный февралём прошлого года. — «Редакторы отвели немало места этой весьма необычной теории касательно…» А, вот, нашёл! «Война между личностями», Генри Джекил, доктор медицины, доктор гражданского права, доктор юридического права и прочая, и прочая. Хотите послушать?

— Да, если вас не затруднит.

— «Когда умирает великий человек, — начал я, — мы склонны рассуждать о его естестве и перечислять те блистательные достижения, которые естество это свершило за время его жизни. Что мы игнорируем — и слово «игнорировать» здесь уместно, поскольку все мы знаем о его существовании, однако предпочитаем не говорить об этом, — так это его второе естество, эту более низкую и менее выдающуюся личность, которая, в зависимости от степени подавления, угрожает увести своего владельца в русла более низкие, нежели избранные её возвышенным двойником. Ибо человек не един, но двойствен, и обе эти сути пребывают в постоянном конфликте, выясняя, кто же из них станет хозяином. Именно победитель и решает, какое направление примет жизнь человека…» И далее в таком же духе на протяжении шести страниц. — Я закрыл журнал.

— Выразительно, — отозвался Холмс.

— Но упрощённо. Джекил не пишет ничего нового: это уже давно всем известно.

— Возможно, именно потому так важно об этом говорить. Но интересно, что статья опубликована в медицинском журнале. Она скорее отдаёт философией.

— Далее доктор доказывает, что понимание конфликта между двумя личностями человека однажды может привести к излечению психических заболеваний. Притянуто за уши, я бы сказал.

Но Холмс не слушал. Он сунул руку в карман сюртука и уставился на дым, поднимавшийся от его трубки к потолку.

— Два естества: одно возвышенное, другое низкое. Уж не низкое ли естество самого Джекила избрало его своей мишенью? Если только он действительно является мишенью. Вот где самая мучительная проблема.

— Полагаю, её решение стоит опасности вашему здоровью, — отрезал я, более не в силах сдерживать гнев. — Очевидно, Холмс, мои попытки заставить вас понять всю важность отпуска не принесли результатов!

— К чёрту отпуск! — внезапно вскричал он. — Шантажисты — самые худшие из преступников, ибо они выжимают своих жертв досуха и оставляют после себя лишь пустые оболочки. В Хэмпстеде, например, живёт некий человек — и однажды для него настанет день расплаты, — который держит в своих руках судьбы дюжины мужчин и женщин, играя с ними, как ребёнок с бильбоке. Нет, Уотсон, пока один из наших достойнейших граждан корчится под ногтем подобного мерзавца, отпуска не будет. Ноттингем откладывается, и ни слова о нём больше, пока мы не перелистнём последнюю страницу странного дела доктора Джекила и мистера Хайда. — Он схватил с вешалки пальто и шляпу и оделся.

— Куда мы направляемся? — спросил я.

— Нам предстоит славная ночка, Уотсон, — объявил Холмс, протягивая мне моё одеяние. — Как насчёт небольшого путешествия в Сохо?

III. СТОЛКНОВЕНИЕ В СОХО

После нескольких минут езды в кэбе мы оказались в Сохо-сквер, этом бессистемном скоплении грязных улиц и обветшалых зданий, в которых, подобно множеству сортов экзотических растений в теплице, процветает с десяток различных национальностей. Ночь выдалась ясной, и всё же в скудном свете, сочившемся сквозь закопчённые стёкла стоявших на каждом углу газовых фонарей, пейзаж был едва различим. Какой-то вандал запустил булыжником в фонарь, ближайший к искомому нами адресу, и погасил его, поэтому нашему вознице, дабы удостовериться, что он точно привёз нас в нужное место, пришлось слезть с козел и чиркнуть спичкой под кованым номером на двери.

— Это здесь, джентльмены, — бодро возвестил он, отбросив спичку и вернувшись к кэбу. — Хотя мне совершенно непонятно, зачем двум приличным джентльменам вроде вас посещать парня, что живёт в такой дыре, — если только вы сами не объясните.

Оставив без внимания подразумевавшийся вопрос, Холмс вышел и вручил кучеру полкроны со словами:

— Там, откуда эта монета взялась, найдётся и ещё, если ты поставишь кэб за углом и подождёшь нас.

— Вот это да! — воскликнул тот, пряча монету в карман. — Да за полкроны я согласился бы в одиночку похитить русского царя!

— Этого не требуется. Просто подожди за углом. — Когда экипаж с грохотом удалился, мой друг заметил: — Редко кто высказывается столь откровенно, как этот кучер, Уотсон. И он запел бы по-другому, если бы узнал, чьим наследником является человек, проживающий именно здесь, в этой дыре. Между прочим, вы не догадались прихватить свойревольвер?

— Я не думал, что он понадобится.

— Жаль. Что ж, у нас есть трости. — Холмс взял меня под руку. — Не тревожьтесь, старина. Вряд ли дело дойдёт до открытого столкновения. Однако после того, что мы услышали об этом Хайде, лишняя осторожность не помешает. — Сказав это, он направился к низкой деревянной двери приземистого двухэтажного здания и постучал по доскам.

Нам открыла старуха в строгом чёрном платье с белым кружевным воротником и приколотой в центре незатейливой брошью из слоновой кости, которую она и теребила, изучая двух незнакомых мужчин на крыльце. Некогда её туалет был весьма изящен, однако за прошедшие годы чёрный цвет начал выцветать до фиолетового, белый пожелтел, а слоновая кость разболталась в своей оправе из тусклого серебра. Интересно, что лицо над потрёпанным воротником своим цветом и текстурой напоминало эту самую слоновую кость и вкупе с чистым серебром её волос могло бы придавать пожилой женщине вполне благородный облик, если бы не алчный блеск в глазах да выражение явственного лицемерия. Быстро определив её роль в хозяйстве, я возблагодарил судьбу за то, что нашей домовладелицей является миссис Хадсон. Навряд ли я бы доверил ключ от своих комнат созданию, подобному этому.

— Если вы ищете жильё, — сказала старуха, переводя взгляд с меня на Холмса и обратно, — то у меня есть комнаты наверху, окнами во двор. Оплата вперёд — пять фунтов в неделю. И сразу предупреждаю: я не потерплю ни табака, ни собак.

— Мы вовсе не ищем жильё, милочка, а пришли с визитом, — ответил Холмс. — У вас, если я не ошибаюсь, есть жилец по имени Эдвард Хайд. Его-то мы и желаем видеть.

При упоминании этого имени старуха отшатнулась от дверей, словно увидела в руках у Холмса змею.

— Вы его друзья? — Она нервно задёргала брошь, растягивая ткань, к которой та была приколота.

— Не понимаю, какое это имеет значение, — удивился Холмс.

— Хайда нету дома. Он часто так отсутствует, иногда подолгу. Я не видела его несколько дней. Заходите через неделю. — Она начала было закрывать дверь, но Холмс подставил ногу.

— А можно хотя бы осмотреть его комнаты?

На лице старухи отразилось возмущение его поступком и необычной просьбой, однако выражение сие быстро сменилось на алчное, когда Холмс поднёс к её глазам блестящий соверен. Хозяйка потянулась было за ним, однако отдёрнула руку и вновь принялась теребить брошь.

— Я не могу вам позволить этого, — произнесла она. — Джентльмен очень рассердится.

Старуха сказала это вполне спокойно, но черты её исказились страхом. Ненависть и ужас, которые она испытывала к своему жильцу, были едва ли не осязаемыми. Что же за чудовище был этот Эдвард Хайд?

В голосе Холмса зазвучали грубые нотки:

— Очень хорошо, как вам будет угодно. Мы всегда можем получить ордер. Пойдёмте, инспектор. — Он развернулся, и тут женщина схватила его за рукав.

— Что ж вы не сказали, что вы из полиции?

Она распахнула дверь. Холмс украдкой подмигнул мне и прошёл внутрь.

Закрыв дверь, старуха принялась рассеянно вытирать руки о передник, не отрывая глаз от монеты в руке Холмса.

— Сэр, я бедная женщина, — осмелилась она.

Он отдал ей соверен.

— В оплату, естественно, входит и ваше молчание.

Старуха безрадостно хихикнула и бросила монету в карман передника.

— За это не надо платить, сэр. Хайд убьёт меня, если узнает. Значит, у него неприятности? — Её лицо оживилось любопытством. Когда же Холмс не ответил, она пожала плечами, взяла со стола подле двери лампу и связку ключей и, подобрав юбки, повела нас по выцветшему ковру, а затем по узкой и чрезвычайно скрипучей лестнице.

— Что за жилец этот Хайд? — спросил сыщик по пути наверх.

— Спокойный и платит всегда вовремя. Меня это устраивает.

— Однако он, кажется, не особенно хорошо себя зарекомендовал.

— Никто не хочет жить с ним под одной крышей, сэр.

— Вот как? И почему же?

— Если бы вы повстречались с ним хоть раз, то не задавали бы этого вопроса.

Остановившись у первой же двери в коридоре за лестницей, старуха отперла её и толкнула.

— Вот они, сэр, всего две комнаты. Умоляю вас, делайте своё дело быстро и оставьте всё, как нашли. — Она передала Холмсу лампу и спустилась вниз.

— Не противозаконно ли выдавать себя за полицейского? — спросил я своего друга, когда старуха оказалась вне пределов слышимости.

— А я вовсе и не говорил, что мы полицейские. Если хозяйка сама пришла к такому выводу, то с какой стати мне разубеждать её? — Он обратил своё внимание на распахнутую дверь. — Пойдёмте, Уотсон.

Весьма удивительно, но две занимаемые Хайдом комнаты, в противоположность остальному дому, оказались просторными и отделанными с тонким вкусом: пышный ковёр на полу гостиной, совмещённой со спальней; тяжёлые бархатные занавески на единственном окне; изысканная картина маслом на стене; а в ванной — серебряный таз на мраморной подставке. Из мебели здесь были: сервант, уставленный дорогими винами; бюро; столик на одной ножке; два кресла; а рядом с кроватью — высокий шкаф, в котором висело с полдюжины костюмов различной степени дороговизны, от сшитого из грубой шерсти до самого лучшего фасона, что могли предложить на Нью-Бонд-стрит. Одна вешалка была пуста.

— Его фрак, я полагаю, — заметил Холмс, указывая на неё. — Хайда здесь нет, а он, кажется, приобрёл все разновидности одежды, требующиеся для джентльмена нашей расфуфыренной эпохи. Где бы он сейчас ни был, держу пари, это имеет отношение к светскому обществу.

— По тому, что я услышал сегодня об этом человеке, я не стал бы называть его джентльменом, — заявил я.

— Совершенно верно, Уотсон. В наши дни, увы, статус джентльмена, кажется, является более делом внешнего вида, нежели поведения. Порой мне кажется, что даже горилла не вызовет толков на каком-нибудь приёме в Уэст-Энде до тех пор, пока на её манишке не появятся пятна, ну и, разумеется, если она правильно держит чашку.

— Во всяком случае, Хайд как будто человек с достатком.

— А почему бы и нет? Его благотворитель — один из богатейших людей в Лондоне. Однако мы здесь не для того, чтобы подтвердить его финансовую репутацию.

На полу в шкафу стояло в ряд несколько пар обуви. Холмс быстро осмотрел их все, расставил по местам и закрыл дверцу. После этого он взялся за обыск всерьёз. Я отошёл назад, чтобы не мешать сыщику, в то время как он принялся открывать ящики бюро, начиная с верхнего, и осторожно, чтобы ничего не сместилось, ощупывать их содержимое в поисках чего-то мне неизвестного. Изучая второй ящик, мой друг издал довольный возглас и извлёк прямоугольный серый предмет, в котором я признал приходно-расходную книгу с начертанным на обложке названием одного из наших старейших и почтеннейших банковских учреждений. Холмс раскрыл её, провёл пальцем по обнаруженной внутри колонке цифр, присвистнул разок, а затем захлопнул и без всяких комментариев положил на прежнее место. Исследовав все ящики, он обратил своё внимание на комнату в целом.

Холмс ничего не пропустил, даже мусорную корзину в углу, содержимое которой перебрал руками, встав на колени. Он прощупал сверху и снизу подоконник и заглянул под кровать. Наконец достал карманную лупу и прополз вдоль кромки ковра, рассматривая его через стекло. Затем поднялся и убрал прибор в карман.

— Ну что… — начал было я, но Холмс приложил палец к губам.

Он повернулся и с озорным выражением лица прокрался на цыпочках через комнату к двери. Там он театрально замер, взявшись за ручку, а затем резко повернул её и рывком открыл дверь.

В комнату, взметнув юбками, ввалилась старуха хозяйка и растянулась на полу.

— В следующий раз старайтесь подслушивать через замочную скважину, — с улыбкой посоветовал ей Холмс. — Полагаю, вы поднялись по лестнице по самым краям ступенек, где они скрипят не так громко. И подобрали юбки, когда оказались у двери, — ваше приближение напомнило мне закрытие лавки торговца шелками. — Он протянул руку, чтобы помочь ей подняться.

Старуха сказала: «Вот те на!», поднялась, отряхнулась и развернулась, чтобы выйти.

— Одну минутку, — остановил её Холмс.

Она замерла и уставилась на него. На лице женщины читались подозрение и возмущение.

— Что вы можете рассказать нам о перемещениях вашего жильца днём?

Выражение её лица стало упрямым. Холмс вздохнул и протянул хозяйке дома ещё одну монету. Старуха потёрла её о передник и бросила в карман, где она звякнула о другую, полученную от сыщика ранее.

— Днём Хайд никуда не ходит, — сообщила она. — Те несколько раз, что был здесь днём, из комнат никуда не отлучался. Он редко осмеливается выходить до темноты и возвращается почти на рассвете.

— Возможно, он работает по ночам?

Старуха злобно хмыкнула.

— Если только его работа заключается в том, чтобы просиживать всю ночь напролёт в пивной да кутить. Я видела Хайда раз в таверне «У красавчика» на углу, когда ходила туда за порцией рома. Я ведь болею, понимаете ли. — Старуха поднесла руку к горлу и тоненько кашлянула.

— Спасибо. Это всё.

Мой друг взял лампу с бюро, куда поставил её вначале, мы покинули комнату, и хозяйка заперла за нами дверь. У подножия лестницы Холмс отдал ей лампу, пожелал доброй ночи, и мы вместе вышли на морозный воздух улицы.

— Вот угол, а это, полагаю, и есть заведение «У красавчика», — заметил сыщик, указывая на весьма обшарпанный фасад пивной в двух домах от нас. — Не возражаете против глотка виски с содовой, прежде чем вернёмся на Бейкер-стрит?

Я ответил, что не возражаю, и мы двинулись в том направлении.

— Не собираетесь поделиться со мной, Холмс, что вам удалось узнать? — спросил я нетерпеливо, после того как мы молча прошли с полдюжины шагов.

Он потёр руки.

— Достаточно, чтобы захотеть узнать больше. Я выяснил, например, что у Хайда нет иного источника дохода, кроме подношений его знаменитого друга, и что относительно этих поступлений он отнюдь не проявляет бережливости. Далее, его пристрастия касательно женщин распространяются на низшие классы общества и находятся на одном уровне с его предпочтениями в развлечениях — всё это значительно ниже того едва ли не королевского образа жизни в целом, который он ведёт. Теперь физические особенности и привычки: ростом Хайд чуть выше полутора метров, он немного косолап и курит плиточный табак. Всё остальное касательно этого человека по-прежнему остаётся загадкой.

Столь внушительный перечень поразительных фактов, собранных после краткого осмотра имущества Хайда, возбудил во мне любопытство, однако, прежде чем я успел поинтересоваться у своего товарища, каким же образом он пришёл к подобным заключениям, мы переступили порог пивной и настало время попридержать язык.

Первым же моим впечатлением от сего заведения была мысль, что его владелец пытается экономить на газе. Внутри горело так мало ламп, что, пока мои глаза не привыкли к сумраку, я с трудом мог разглядеть собственную ладонь перед глазами. И даже потом, слегка освоившись, я, чтобы добраться до стойки, был вынужден положиться на уникальную способность Холмса видеть в темноте и позволить ему вести меня под руку между столами и стульями. Это был зал с низким потолком, пропахший пивом и опилками и набитый до отказа даже в столь поздний час. Атмосфера заведения представляла собой смешение голосов на множестве языков — одни звенели от веселья, другие пронизывало раздражение, остальные же растворялись в монотонном гуле полнейшей скуки. Возвышавшийся за стойкой здоровяк с массивной подвижной челюстью и копной тёмных волос, начинавших расти, казалось, прямо от бровей и не оставлявших места для лба, прервал разговор с пьяницей, ссутулившимся перед ним, и повернулся к нам.

— Что будем, приятели? — Несмотря на ист-эндовский сленг, по ужасному акценту кельнера было очевидно, что он немец.

— Мне — виски с содовой, и моему другу — то же самое, — ответил Холмс. После того как напитки были поданы, он продолжил: — Что-то нынче вечером я не вижу здесь ещё одного своего друга, хотя слыхал, будто он частенько захаживает в это заведение. Эдвард Хайд не появлялся здесь в последнее время?

Выражение полнейшего отвращения исказило грубые немецкие черты в гротескной карикатуре. Кельнер схватил со стойки не отличавшуюся особой чистотой тряпку и свирепыми движениями огромной ручищи принялся полировать изрядно побитую поверхность.

— Давненько я этого типа не видел, — прорычал он. — А если вы его друзья, то советую вам подкрепиться да убраться отсюда подобру-поздорову. В своей пивной скандалов я не потерплю.

Брови Холмса поднялись:

— Он скандалист?

— Видите это зеркало? — Штюрмер, если только так его звали на самом деле^[909], ткнул большим пальцем за плечо. Там за стойкой висело треснувшее зеркало, на котором была наклеена надпись «В кредит не обслуживаем». — В последний раз, когда ваш приятель был здесь, вспыхнула ссора, и, прежде чем я успел вмешаться, какой-то парень запустил в Хайда полной кружкой пива, а тот пригнулся, и вот результат. Я вышвырнул всех бузотёров вон и сказал им, что если увижу кого-нибудь из них здесь ещё раз, то сломаю свой кий о его башку.

— А что, первым начал Хайд?

— Ну, винить его в этом, пожалуй, всё-таки нельзя. Какой-то налакавшийся французик-клерк косо на него взглянул и обозвал словом, которое я не стал бы повторять при своей матушке, которая живёт в Гамбурге. Хайд огрызнулся в ответ — я не слышал, что он сказал, он вечно так тихонько рычит, — и после этого вся заваруха и началась. От этого парня одни неприятности, и я рад, что от него избавился.

Холмс поблагодарил немца и расплатился за выпивку. По его предложению мы взяли стаканы и переместились от стойки за стол в углу, который как раз освободили две пьяные уличные проститутки.

— Судя по услышанному, — изрёк Холмс, когда мы уселись, — Хайду не стоит выставлять свою кандидатуру на выборах. Особой популярностью он похвастаться не может.

— Я сгораю от любопытства, — начал я опять. — Совсем недавно мы с вами видели одни и те же вещи в комнатах Хайда, и всё же, признаюсь, я не смог определить даже малую часть из того, что вы о нём узнали.

Мой друг улыбнулся и глотнул виски.

— Ещё бы, Уотсон. У вас множество талантов, но наблюдательность и склонность к дедукции в их число не входят. Тем не менее все ключи были там, если знать, что искать.

— Тогда, быть может, объясните, как вы догадались, что у Хайда нет иного дохода, кроме предоставляемого Джекилом, и что он не отличается бережливостью?

— Здесь гордиться нечем — этот факт лежал практически на поверхности, и особой дедукции здесь не требовалось. Вы ведь помните, что я нашёл его приходно-расходную книгу?

— Вы даже присвистнули, изучая её.

— У меня были все основания отреагировать подобным образом. Остаток у Хайда отнюдь не маленький, и записи показывают, что он беспорядочно вносил значительные суммы в графу «приход». Их величина и нерегулярность исключают версию, что это жалованье: оклад редко бывает таким высоким и выплачивается на регулярной основе. А из того, что хозяйка рассказала о его отлучках, навряд ли можно сделать вывод, что у этого человека есть какая-то прибыльная работа. То, что эти суммы были получены в результате вложений, также маловероятно, поскольку цифры круглые, без добавочных фунтов, шиллингов или пенсов. Скорее уж денежные подношения. Далее, поскольку все взносы были одинаковы, я сделал вывод, что это подношения от одного и того же человека. Хотя признаюсь, что мой выбор Джекила в качестве дарителя основан лишь на догадке, но при подобных обстоятельствах он представляется самой вероятной кандидатурой.

— А расточительность?

— Одежду Хайд предпочитает дорогую, что, соглашусь, навряд ли является признаком беспечных трат. Однако когда я покопался в его мусорной корзине и обнаружил, что этот тип выкинул две совершенно новые, хотя и запачканные шёлковые сорочки, совершенно не позаботившись отнести их в прачечную, то склонился к мысли, что он порядочный мот.

— Да, это представляется довольно простым. А что насчёт его предпочтений в женщинах и развлечениях, а также королевского образа жизни?

— Что касается женщин, то сорочки, которые Хайд выбросил, были перепачканы двумя разными оттенками помады — оба можно купить в любой из дешёвых лавок для женщин возле порта. Я изучил множество различных типов косметики, используемой прекрасным полом, и даже забавляюсь идейкой написать однажды монографию на эту тему. Пристрастия Хайда в развлечениях я также отнёс к низким после того, как нашёл в корзине не менее девяти корешков билетов в один из наших сомнительных театров-варьете на Бакс-Роу. Человеку, возвращающемуся туда вновь и вновь, должно нравиться то, что он смотрит. Ну и об образе жизни: это очевидно из того, как небрежно относится Хайд к своему гардеробу, а также из того, что он постоянно снимает деньги со счёта в банке, дабы удовлетворить свои потребности.

— Остаются его рост, косолапость и любимый табак.

Холмс улыбнулся.

— Да ладно вам, Уотсон. Вы, несомненно, сообразили, что только низкорослому человеку будет удобно в одежде размера Хайда. И вы не могли не заметить, что подошвы его обуви более остального стёрты по внешним краям мысков, что говорит об отклонении стоп.

Я покраснел от смущения.

— Представьте, Холмс, я этого не заметил, хотя и должен был. Ну а табак?

— Плиточный, или моя монография о распознавании табачных сортов по виду пепла написана впустую. Зеленовато-серые остатки, которые я нашёл под кромкой ковра, могут быть только от него. А это ещё что такое, чёрт побери!

Причиной сего восклицания послужило драматическое появление в пивной одинокой фигуры — очень маленького мужчины, едва ли не карлика, в смокинге вкупе с начищенным цилиндром и накидкой на алой подкладке, которая развевалась сзади, пока он стремительно шёл от двери, а затем обвисла вниз, когда незнакомец остановился посреди зала, сжимая трость и бросая по сторонам яростные взгляды. У него были крупная голова и худое волчье лицо, отмеченное расширенными ноздрями и бровями, воспарявшими над переносицей подобно крыльям летучей мыши и исчезавшими в тени полей шляпы. Помимо этих черт, лицо незнакомца было вполне заурядным — за исключением того, что я по какой-то неведомой причине возненавидел его с первого же взгляда.

Мне нравится думать о себе как о человеке, ни в коем случае не идущем на поводу у собственных эмоций. Но тут, увы, придётся со стыдом признаться: как скорбное лицо Дж. Дж. Аттерсона завоевало мою симпатию ещё даже до того, как адвокат изложил свою проблему, так и вид этого незнакомца возбудил во мне странную ненависть: ничего подобного я не ощущал с тех пор, как три года назад пуля из винтовки гази едва не отняла у меня жизнь в битве при Майванде. То была какая-то первобытная эмоция, не имеющая ни малейшего разумного основания и именно поэтому столь непоколебимая.

— Где преступники? — взревел коротышка.

Несмотря на громкость, голос его звучал как неприятный пронизывающий шёпот, словно по заржавевшей стали водили напильником. Все посетители пивной уставились на него. Его убийственный взгляд прочёсывал зал, пока не упал на Холмса и меня, и блеск его глаз тут же стал ещё более угрожающим.

— Вот они, проклятые негодяи!

В два прыжка незнакомец оказался у нашего стола. Минуту он стоял, напряжённо переводя взгляд с меня на Холмса и с шумом выпуская воздух из изогнутых ноздрей.

— Кто из вас вожак? — с вызовом бросил он.

— Вы, я полагаю, Эдвард Хайд? — сказал Холмс, поднимаясь. Он возвышался над пришельцем едва ли не на полметра.

— А, так это ты! — Карлик осторожно отступил на шаг, поигрывая тростью как дубинкой. У него были короткие руки, мускулистые и покрытые волосами; они напомнили мне, если уж приводить для сравнения ещё одно животное, обезьяньи лапы. — Ты и твой сообщник сегодня ночью заходили в мои комнаты без разрешения, и не пытайся этого отрицать. Я почувствовал запах сгоревшего масла. Когда я поставил свою хозяйку перед фактом, она раскололась и всё рассказала. Старуха подробно описала вас обоих и сказала, что вы ушли в этом направлении.

— Я — Шерлок Холмс, а это мой друг и коллега доктор Джон Уотсон. Мы уже давно жаждем познакомиться с вами, мистер Хайд. Не присоединитесь ли к нам за виски с содовой, пока мы не обсудим всё как джентльмены?

— Как джентльмены? Да вы простые взломщики! Сэр, я требую сатисфакции! — Он поднял трость.

Я вскочил на ноги, готовый встать на защиту своего друга. Холмс покачал головой и махнул мне рукой.

— Спасибо, Уотсон, но я вполне справлюсь сам. — Он принял боксёрскую стойку.

Какую-то мучительную минуту мне казалось, что эти двое действительно сцепятся. Раздался скрежет стульев, это сидевшие рядом посетители стали покидать свои столы. А возле нашего Холмс и Хайд готовы были наброситься друг на друга, словно драчливые бараны. Но прежде чем хоть один из них успел сделать какое-то движение, из-за стойки уверенными шагами подошёл Штюрмер с полуметровым обрезком кия, налитым с одной стороны свинцом, и что есть силы вдарил им по столу между противниками. От взрывоподобного грохота оба так и подскочили на месте.

— Я сказал: никаких драк! И видит бог, я не шучу! — От раскатистого голоса немца даже стаканы задребезжали. Он перехватил мой взгляд. — Забирай своего друга и уходи. Я задержу Хайда, пока вы не скроетесь из виду. Что будет потом, меня не касается. Schnell!^[910]

Повторять дважды хозяину пивной не пришлось. Мы с Холмсом схватили свои шляпы и трости и устремились к выходу, пока Штюрмер при помощи дубинки удерживал взбешённого Хайда.

— Теперь вы можете оценить мою предусмотрительность, старина, — заметил Холмс, когда мы сели в кэб, поджидавший за углом. — Когда намереваешься совершить преступление, хорошо спланированный побег — уже само по себе вознаграждение.

То была последняя попытка придать нашей ночной деятельности легкомысленный характер. По дороге домой знаменитый сыщик погрузился в глубокую задумчивость.

— Здесь замешаны тёмные силы, Уотсон, — изрёк он, вперив взгляд в окружавший кэб сумрак.

Я не ответил, ибо пытался, применяя методы своего друга, разобраться, чем вызвана моя собственная, прямо скажем, удивительно примитивная реакция на личность Эдварда Хайда. Его наглые угрозы не имели к этому ни малейшего отношения, поскольку моё крайне негативное мнение об этом человеке формировалось прежде, чем я узнал, кто он такой и на кого обращён его гнев. Как я ни старался, мне удалось лишь вспомнить следующий детский стишок, который до этой ночи мне казался полнейшей чушью, но теперь обрёл глубочайший смысл:

Я не люблю вас, доктор Фелл,

Причин чему не усмотрел;

То знаниям моим предел:

Я не люблю вас, доктор Фелл.^[911]

IV. ГЛУХИЕ СТЕНЫ И ОРЕХОВАЯ МОРИЛКА

— Во всяком случае, мы не умрём с голоду, — объявил мой товарищ, стоило нам вернуться домой и зажечь газовую лампу. — Миссис Хадсон — настоящее сокровище среди хозяек.

Причиной его похвалы послужил ужин из холодной птицы, выставленный в наше отсутствие на буфете. Мы принялись за еду, запивая её бургундским вином — это была не та ночь, в которую можно было насладиться более мягким воздействием портвейна, — и какое-то время ужинали молча. Наконец я спросил:

— И что теперь, Холмс?

— Спать, — ответил он. — Нужно как следует выспаться, ибо завтрашний день обещает быть весьма напряжённым для нас обоих. Вы, например, — если мои советы чего-то стоят — нанесёте визит в свой клуб и возобновите старые знакомства. Вы слишком долго там не были, Уотсон.

— А чем займётесь вы?

— А я как только смогу обеспечу работой городских извозчиков и посещу банк, архив, Скотленд-Ярд и прочие места, пытаясь разузнать историю жизни Эдварда Хайда, известного гуляки и наследника состояния Джекила. Как говорится, «знай врага своего», Уотсон, ибо мы, несомненно, нажили в его лице врага.

— Но состояние вашего здоровья… — начал было я.

— …Ничуть не ухудшится от бодрой прогулки по Лондону, — закончил он. — Вы ведь, Уотсон, вечно браните меня за то, что я не делаю физических упражнений. Это пойдёт мне на пользу.

— При условии, что вы не перестараетесь.

— Мой дорогой друг, меня изнуряет именно бездеятельность. — Холмс поднялся из-за стола. — Ну, пора в объятия Морфея, и весьма надеюсь, что ко времени нашего следующего разговора мы уже будем располагать прочным фундаментом сведений, на котором сможем выстроить кое-какие устойчивые заключения.

Однако меня не обмануло его внезапное желание отправиться на боковую. Правда, я тоже удалился к себе, но даже долгое время спустя, лёжа без сна и обдумывая причудливые отношения доктора Джекила и мистера Хайда, я чувствовал запах табака и слышал размеренную поступь Холмса, расхаживавшего туда-сюда в спальне, расположенной этажом ниже моей, со своей неизменной трубкой и размышлявшего над загадкой на интеллектуальном уровне, несомненно, много выше моего собственного. Учитывая состояние здоровья моего друга, подобное времяпрепровождение в столь поздние часы представляло определённую опасность, однако у меня совершенно не было настроения спорить с Холмсом и в очередной раз выслушивать его доводы. Я так и заснул под эти монотонные шаги.

Когда я проснулся следующим утром, Холмс уже позавтракал и ушёл, оставив на буфете записку, в которой напоминал о совете, который дал мне прошлой ночью. Однако, поскольку дождь на улице лил как из ведра, я решил воздержаться от посещения клуба и вместо этого принялся за чтение. Было примерно пять часов, когда дверь открылась и на пороге показался мой друг с мрачным выражением лица. Он вяло кивнул мне в знак приветствия и рухнул в своё плисовое кресло.

— Полагаю, вы вернулись из Банка Англии? — сказал я, пряча, боюсь, проказливую улыбку за книгой, которую читал.

Холмс посмотрел на меня в некотором удивлении. Наконец тоже улыбнулся, несмотря на очевидную усталость, и спросил:

— Что навело вас, Уотсон, на эту мысль?

Я наслаждался его реакцией. Не так-то часто мне удавалось впечатлить знаменитого сыщика, и потому сейчас было особенно приятно, что в кои-то веки я взял верх над ним в его же собственной игре.

— Элементарно, Холмс, — объявил я, закрыв книгу и отложив её в сторону. — Ночью вы упомянули, что одним из мест, которые вы планируете сегодня посетить, является банк. А когда я последний раз проходил мимо Банка Англии, улица перед ним была перекопана и завалена характерной густой красной глиной из-под мостовой, образец которой пристал к подошве вашего левого ботинка. Вы её не обходили, потому что у вас было дело в самом банке.

Пока я говорил. Холмс изучал упомянутую подошву. Потом опустил ногу и в восторге хлопнул ладонью по коленке.

— Великолепно! Послушайте, Уотсон, изучение глубин вашей проницательности — бессмысленное занятие. Кажется, я никогда не доберусь до их дна. Ваши наблюдательные способности всегда были превосходны, но теперь вы научились применять их на практике. С чем и позвольте вас поздравить.

— Значит, я оказался прав? Вы были в Банке Англии?

— Нет, я и близко не подходил к этому учреждению.

Я изумлённо уставился на него.

— Но глина!

— Не глина, краска. Маляры заканчивали вывеску над входом в «Лавку Брэдли», когда я зашёл туда купить табака и имел неосторожность вступить в пятно краски. Но не унывайте, старина. Ваши рассуждения — единственное светлое пятно в сегодняшнем совершенно безрадостном дне. Вы меня порадовали.

Я кивнул, ибо именно этого и добивался, хотя отнюдь не подобным образом.

— Значит, ваши расследования не принесли результатов?

— Напротив, в этом плане они оказались весьма щедры, до некоторой степени. — Холмс извлёк кисет и принялся набивать трубку.

— А дальше?

— Ничего. Я заходил в банк, в котором Хайд держит счёт и название которого вы бы установили, если бы не угодили в распространённую ловушку и не позволили одной улике затмить вашу память. Кассир, которого я расспрашивал, отвечал на мои вопросы неохотно, пока я не дал ему понять, что заключил сделку с Хайдом и хочу удостовериться в платёжеспособности этого джентльмена. Тогда язык у него развязался. Судя по всему, Хайд открыл там счёт год назад. До этого счетов у него не было.

— Нельзя сказать, что это очень необычно.

— Дослушайте сначала. После этого я отправился в архив в Уайтхолле и провёл там за поисками три с половиной часа, но так и не обнаружил упоминания имени Эдварда Хайда ни в одном из документов. Кем бы этот человек ни был, родился он явно не в Англии, равно как и не владеет здесь никакой собственностью под этим именем. Отсутствуют сведения о нём и в картотеке Скотленд-Ярда. Оставалось только одно место, где можно было попытаться что-либо выяснить, и представьте, как мне не хотелось отправляться туда снова после нашего ночного приключения. К счастью, преследуемого нами зверя и сегодня не оказалось дома, но мне стоило немалых денег выудить интересующие меня сведения из его хозяйки. Сегодня она показалась мне до смерти запуганной, Уотсон. Боюсь, жилец поставил перед ней грозный ультиматум, запретив в дальнейшем иметь какие-либо дела со мной. Благодарение небу за образ нашей всемилостивейшей королевы, который в конечном итоге перевесил его аргументы.

Судя по всему, Хайд поселился по этому адресу в Сохо примерно в то же время, когда и открыл вышеупомянутый банковский счёт, и вместо рекомендаций от предыдущего домовладельца он предоставил плату за шесть недель вперёд. Конечно же, этот тип ничего не рассказывал хозяйке о своей прежней жизни. — Холмс покачал головой и раскурил трубку. — Это-то и раздражает более всего. С какой стороны ни подступаешь к этой проблеме, неизменно наталкиваешься на глухую стену: такое чувство, что приблизительно до октября тысяча восемьсот восемьдесят второго года Эдвард Хайд просто не существовал.

— А что, если это не настоящее его имя? — осмелился я выдвинуть предположение.

— Очень может быть, но что толку, если мы не знаем, как зовут этого человека на самом деле? Я подробно описал Хайда нескольким инспекторам в Скотленд-Ярде, но это нисколько не оживило их память.

— А ведь Хайд не из тех, кого легко позабыть. — Я вздрогнул при воспоминании о стычке в пивной прошлой ночью.

Холмс кивнул и пустил к потолку огромное сизое кольцо дыма.

— Этот тип на редкость отвратителен, не так ли? Не думаю, что встречал когда-либо прежде человека, на чьём лице зло запечатлелось бы более явственно, а в Лондоне я видал самых худших представителей рода человеческого. Но это ничего нам не даёт. — Он поднялся и направился в свою спальню.

— Куда вы? — поднялся и я.

— Куда вам не надо, — бросил он через плечо. Дверь за ним закрылась.

Ответ Холмса был столь резок и неожидан, что на миг я совершенно опешил и никак не отреагировал. По зрелом размышлении, однако, я решил не обижаться, поскольку было очевидно, что подобное поведение Холмса объяснялось сильнейшим переутомлением. Напряжённая деятельность на протяжении двух прошедших дней взвалила на его ослабевший организм гораздо большее бремя, нежели я представлял. Охваченный внезапным страхом, я посмотрел на каминную полку, однако с облегчением обнаружил, что его склянка с кокаином и сафьяновый футляр, где мой друг хранил шприц для подкожных инъекций, остались на месте. Его здоровье и без дополнительного пристрастия к наркотику, о котором я уже упоминал в своей летописи, пребывало в опасном состоянии. Рассудив, что на данный момент спальня является для Холмса наилучшим местом, я решил больше к этой теме не возвращаться, а закурил папиросу и уселся, чтобы хорошенько поразмыслить над загадкой, которой мы занимались. Ни до чего путного я, конечно же, так и додумался, а лишь заработал себе кашель. Я бросил в камин окурок уже третьей папиросы, когда дверь спальни Холмса открылась и в комнату вошёл поразительный субъект.

На вид это был матрос-индиец, один из тех туземцев, что трудятся в морях Ост-Индии. Из-под малинового платка с худого и коричневого, словно кора хинного дерева, лица на меня вызывающе уставился единственный здоровый глаз, другой же был скрыт засаленной чёрной повязкой, из-под которой через всю левую щёку к углу зловещего рта рваным полумесяцем шёл ужасный белёсый шрам. Изо рта торчал окурок толстой чёрной сигары, временно потушенный. Одеяние этого странного человека было грубым и перепачканным смолой, а из брезентовых башмаков торчали большие пальцы. Не будь я на сто процентов уверен, что Холмс был в своей комнате один и что попасть в неё можно только через ту самую дверь, в которую он до этого и вошёл, я ни за что не признал бы своего друга в том бродяге, что предстал сейчас предо мной. Всем своим обликом, с головы до пят, он отнюдь не внушал доверия: не хотел бы я, чтобы подобный тип оказался у меня за спиной где-нибудь в переулке Ист-Энда.

— Холмс, — произнёс я, — на этот раз вы и вправду превзошли самого себя. Я буду удивлён, если в таком виде вас не арестуют, как только вы появитесь на улице.

Он хихикнул.

— Благодарю вас, Уотсон. Я всегда могу рассчитывать на вашу объективную оценку. Вам не кажется, что я немного перестарался?

— В зависимости от того, куда вы собираетесь. Например, я не порекомендовал бы вам в таком виде посещать театр.

— И всё же именно туда я и направляюсь.

— Дорогой Холмс!

Он снова издал смешок.

— Успокойтесь, Уотсон. Уверяю вас, среди того сброда, что околачивается в данном заведении, я совершенно не привлеку к себе внимания. Вы наверняка помните про корешки билетов, которые я обнаружил в комнате Хайда. Именно этот театр я и планирую посетить.

— Могу я спросить зачем?

— Небезызвестная вам квартирная хозяйка, демонстрируя практичность своей натуры — что, впрочем, едва ли добавляет ей чести, — сообщила мне, что, собираясь отправить сегодня утром в чистку пальто квартиранта, она обнаружила в его кармане билет на вечернее представление. А стало быть, мои шансы обнаружить его там нынче вечером повышаются.

— И что вы надеетесь узнать?

Холмс пожал плечами:

— Кто знает? Может, и ничего. А может, и всё. В любом случае, непосредственно наблюдая за его привычками, я узнаю больше, чем тратя время на изучение бюрократических источников. Нет-нет, мой дорогой друг, оставайтесь дома, этим вечером вы мне не понадобитесь.

— Ну уж нет, так просто вы от меня не отделаетесь. — Я встал. — Я понимаю всю тщетность попыток отговорить вас, а потому даже и пытаться не стану. Однако категорически настаиваю на том, что должен вас сопровождать, дабы не позволить вам переутомиться. И не спорьте, Холмс. Вы непревзойдённый мастер расследования, но слишком легкомысленно относитесь к собственному здоровью.

Я ожидал гнева, даже насмешек, однако Холмс в ответ удостоил меня искренней улыбкой, положил руку мне на плечо и тепло произнёс:

— Дорогой друг, я даже и не подозревал, что вы настолько озабочены состоянием моего здоровья. Конечно же я не буду с вами спорить. Полагаю, вы хорошо отдохнули, поскольку сухость вашего пальто и истощение обильных утренних запасов угля демонстрируют, что вы пренебрегли моим советом и остались сегодня дома. Скажите, Уотсон, приходилось вам когда-нибудь играть на сцене?

Удивлённый столь неожиданной сменой темы, я замешкался с ответом, но наконец сообщил:

— Да, приходилось. Когда в пятом классе мы ставили «Сон в летнюю ночь», я изображал дуб!

Мой ответ его озадачил:

— Но вроде бы в этой пьесе дубы не разговаривают?

— Совершенно верно.

Холмс рассмеялся:

— Что ж, тогда и сегодня вечером вам не надо будет говорить. Пойдёмте.

Он повёл меня в свою спальню, где на умывальнике рядом с кроватью стоял таз, наполненный какой-то тёмной жидкостью. Сама кровать, как я заметил, была завалена некими принадлежностями, которые я даже не берусь идентифицировать. По указанию Холмса я сел на край матраса, после чего он велел мне снять воротник и омыть упомянутой жидкостью руки и лицо. Я подчинился, а затем мой друг сам погрузил руки в таз и закончил работу, втирая жидкость ловкими и сильными пальцами вокруг ушей и на затылке. Потом Холмс склонился надо мной и, поочерёдно беря с кровати различные предметы, начал орудовать ими на моём лице: подбривая, подгоняя, массируя и расчёсывая — и так на протяжении получаса, пока наконец триумфально не отбросил инструменты на кровать. Он тщательно вытер руки, отступил назад и объявил:

— Готово! Над бюро есть зеркало. Пожалуй, вам стоит взглянуть на себя, прежде чем мы приступим к финальной стадии перевоплощения Джона Уотсона, доктора медицины.

Именно так я и поступил, и увиденное меня потрясло. Из глубин зеркала на меня уставился полукровка-азиат чрезвычайно мерзкого вида. На фоне тёмно-жёлтой кожи, по обеим сторонам от бесформенной шишки носа, выглядевшей так, словно его разбивали далеко не в единственной драке на берегу, злобно сверкали раскосые узкие глаза, а под отвислыми чёрными усами поблёскивал ряд окрашенных опиумом зубов. Ниже линии волос метаморфоза была совершенной. Меня совершенно потряс реализм сей гротескной маски: ничего более чуждого тому лицу, что я привык брить по утрам, просто и быть не могло. Как и во множестве вещей, когда дело касалось искусства маскировки, Холмс показал себя настоящим волшебником.

Я так и сказал ему. Но он отмахнулся от комплимента, сказав:

— Сейчас-то вы меня хвалите, но позже, когда вы попытаетесь свести эту ореховую морилку, ваши речи, вероятно, наполнятся злостью. Ну ладно, примерьте-ка эти вещички, Уотсон. Думаю, они вполне будут сочетаться с вашим новым обликом.

Холмс распахнул чемодан и извлёк из его недр сандалии, грязный бушлат, хлопчатобумажные штаны и помятый котелок, а я быстро надел всё это на себя. Окончательный осмотр в зеркале не оставлял сомнений: меня не признала бы даже родная мать, будь она ещё жива.

— Помните, что теперь вы глухонемой, и если придётся говорить, то это буду делать я, — сделал последнее наставление Холмс. — И вот что, Уотсон, суньте револьвер в карман, просто на всякий случай.

Я взял оружие и уже решил было, что приготовления полностью закончены, но тут знаменитый сыщик велел мне подставить ладони и высыпал туда две пригоршни монет достоинством в пенни и полпенни.

— А это ещё зачем? — спросил я.

Его единственный видимый глаз вспыхнул удивлением.

— Чтобы кидать девочкам, Уотсон. Чтобы кидать девочкам.

Да уж, объяснение хоть куда. Но, поскольку Холмс был уже в дверях, я решил пока удовлетвориться им, высыпал монеты в карманы штанов и последовал за товарищем.

V. ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЗЛАЧНЫМ МЕСТАМ

Осмелюсь сказать, что, покидая дом, мы вызвали у миссис Хадсон некоторое нервное потрясение, но, будучи женщиной весьма терпеливой, она приняла путаные объяснения Холмса относительно нашего внешнего вида без видимых возражений и позволила нам выйти через боковую дверь. Тут мы столкнулись с очередной проблемой. Трижды Холмс пытался поймать кэб, и трижды его едва не сбивали, поскольку извозчики, всерьёз озабоченные собственной безопасностью, лишь подхлёстывали лошадей, едва увидев нас. На четвёртый раз Холмсу всё же удалось поймать не столь привередливого кучера, который согласился доставить нас к месту назначения; правда, ему пришлось предварительно продемонстрировать золотой.

Сохо был ещё достаточно респектабельным районом по сравнению с ужасающими условиями на Бакс-Роу, где грязные улочки — столь узкие, что два экипажа едва ли могли разъехаться на них, не задев друг друга колёсами, — просто кишели притонами да публичными домами и где у каждой двери стояли либо пьяницы, либо, используя изящный оборот Аттерсона, «сомнительной репутации леди». Газовые фонари там были немногочисленны и редки, равно как и полисмены, и поэтому неудивительно, что, едва доставив нас по указанному Холмсом адресу и получив плату, возница сразу же хлестнул лошадь кнутом и погнал её бодрой рысью, дабы убраться из этого района как можно скорее.

Здание, перед которым мы оказались, было по меньшей мере полувековой давности: его прокопчённый фасад начинал разрушаться, а окна на верхних этажах давно уже заколотили досками. Над входом раскачивалась подвешенная на цепях к надёжной кованой стойке деревянная вывеска, на которой можно было разобрать выцветшие буквы алого цвета — надпись «Красная гусыня». Изнутри доносилось бренчание расстроенного пианино, время от времени прерываемое взрывами пьяного хохота.

— Мы опоздали, Уотсон, — пробормотал Шерлок. — Занавес уже подняли.

Представление действительно началось. По скрипящим доскам сцены скакала шеренга весьма скудно одетых женщин, в то время как аудитория, состоявшая в основном из мужчин — подёнщиков, портового сброда да случайных декадентского вида франтов в цилиндрах, — аплодировала, топала ногами и свистела под аккомпанемент маниакальной фортепьянной музыки. Пока мы стояли в дверях, ища во множестве лиц преследуемого зверя, я с удивлением и растерянностью признал в последней группе зрителей нескольких своих коллег, получив таким образом представление, что в нашу просвещённую эпоху в тихом омуте водится гораздо больше чертей, чем я даже допускал.

Мой друг издал краткий возглас разочарования.

— Никаких признаков Хайда, — сообщил он. — Быть может, мы вынудили его… Ага, вот и он.

Пока Холмс говорил, мимо нас вниз по проходу проскочил Хайд собственной персоной, с тростью в руке и в развевающейся мантии. Сделав несколько шагов, он остановился и дерзко осмотрел зал, как и прошлой ночью у Штюрмера. На этот раз, впрочем, не разгневанно, а скорее высокомерно, словно считал себя повелителем всего, что попадалось ему на глаза. Я подавил в себе порыв отвернуться, когда его взгляд двинулся в нашем направлении, на мгновение задержался на нас, а затем перешёл дальше. Наша маскировка, судя по всему, выдержала главное испытание. И всё же меня снова терзала лютая и беспричинная ненависть к этому человеку и всему, что он собой олицетворял. Я испытывал досаду на самого себя, поскольку оказался столь слабым; но, бросив украдкой взгляд на своего спутника, понял, что в подобном чувстве отнюдь не одинок. Под шедевром грима, под бесстрастной маской Холмса, я, знавший его достаточно хорошо, разглядел признаки отвращения. Быть может, это проявилось лишь в том, что егоединственный видимый глаз заблестел чуть ярче, или же он едва заметно поджал свои тонкие губы — определённо, не больше. Но всё-таки признаки отвращения были, хотя и различить их мог только я. Хайд вызывал одну и ту же, весьма примитивную реакцию у всех, кто его встречал.

Вновь пришедший снял цилиндр и мантию и, поскольку принять их у него было некому, понёс с собой на место в третьем ряду. Без шляпы голова Хайда — копна чёрных волос, зачёсанная в обезьянью гриву от выпяченного лба назад, — завершала его сходство с тварью из первобытного леса. Также я заметил, что он ходил слегка развернув носки стоп внутрь, как Холмс вычислил ещё даже до того, как оба они увидали друг друга. Могло ли это, задался я вопросом, послужить основанием для испытываемого мною ощущения некой смутной уродливости в его облике? Но этот вопрос так и остался без ответа, поскольку Хайд занял своё место и исчез из виду среди окружавших его более высоких зрителей.

— Нам лучше тоже поискать, куда сесть, — прошептал Холмс.

Мы прошли вниз по проходу к четвёртому ряду, и фортуне было угодно, чтобы там оказалось два свободных места почти прямо за Хайдом, куда мы и втиснулись, между разносчиком в лохмотьях и мускулистым торговцем рыбой, источавшим вонь в соответствии со своей профессией. Мы откинулись в креслах, чтобы по мере возможности получить удовольствие от представления.

Не хочу смущать читателя подробностями данной постановки, лишь выражу сожаление по поводу тех вещей, что определённая категория женщин готова проделывать, лишь бы услышать звон монет, падающих у их ног. Дабы не привлекать к себе внимания воздержанностью, я по настоянию Холмса присоединился к нему и принялся кидать пенни и полпенни на сцену и свистеть в манере, более чем неподобающей нашему социальному статусу. В душе я воздал хвалу небесам за мастерство своего друга в искусстве маскировки. ибо, узнай меня в этот момент какой-нибудь уэст-эндовский знакомый, я наверняка был бы вынужден полностью удалиться от общества.

Хайд же, сидевший перед нами, непродолжительное время смотрел представление совершенно молча. Затем встал, запустил руки в карманы и обрушил на сцену серебряный поток шиллингов. Более материальные звуки, издаваемые данного номинала монетами при ударах о доски, не остались без внимания танцовщиц, которые тут же завизжали и бросились на колени, чтобы собрать плоды столь неожиданной щедрости, совершенно игнорируя протесты тех клиентов, что требовали продолжения выступления. Смех Хайда, наблюдавшего за погоней девушек за монетами, был отвратителен. Недовольство же сброда вокруг нас приняло угрожающий характер, когда определился источник их разочарования. Потемневшие от гнева лица обернулись к низкорослому созданию в третьем ряду.

— Грядёт заварушка, Уотсон, — уведомил меня мой товарищ. — С вашей стороны было бы разумно держать револьвер наготове.

Я понимающе кивнул и, сунув руку в правый карман бушлата, сжал рукоятку средства, благодаря которому мы невредимыми выбирались из множества опасных передряг.

— Вот этот тип, из-за которого шоу прекратилось! — взревел моряк-кокни в дальнем углу, указывая на Хайда.

Последний встретил его взгляд с хищной ухмылкой.

— Хватай его! — раздался пьяный рёв позади нас.

Головорез с квадратной физиономией, сидевший рядом с Хайдом, вскочил на ноги и метнул свой кулак размером с окорок в голову соседа. Хайд резко пригнулся и со звучным хрустом обрушил тяжёлую рукоятку своей трости на череп потерявшего равновесие противника. Тот рухнул как подкошенный.

После этого зал взорвался. Всевозможнейшие мерзавцы принялись перескакивать через кресла и пробивать себе дорогу сквозь сгущавшуюся толпу, чтобы добраться до Хайда. Повсеместно вспыхнули потасовки, и воздух наполнился свистом тростей и палок и глухими звуками ударов кулаков по незащищённой плоти; ругательства же носились повсюду, что сено на ветру. Торговец рыбой, рядом с которым я сидел, прыгнул на меня, но я увернулся и оттолкнул его ладонью в клубок сцепившихся тел, после чего больше его не видел. Меж тем жилистый грузчик из заднего ряда бросился вперёд, пытаясь ухватить Холмса за воротник, но промахнулся и взвыл, когда его намечавшаяся жертва ребром руки, словно обрушившимся топором, ударила его по запястью. Затем сыщик нанёс точный удар правой в челюсть напавшего. Тот отлетел назад и приземлился, растянувшись в полный рост, среди беспорядочной кучи обломков кресла. Насколько я видел, он больше так и не поднялся.

Во время свалки Хайд исчез. Пока я высматривал его, на моём левом предплечье — как раз в это место я был ранен в Афганистане — подобно стальным тискам сомкнулась чья-то рука. Я развернулся и занёс было правый кулак для удара, но в последнее мгновение остановился, признав индусскую физиономию Холмса.

— Хайд удрал, пока вы разбирались с рыботорговцем, — сообщил он. — Предлагаю последовать его примеру.

Мы пробились в проход зала и выбежали на улицу, где Холмс остановился и огляделся по сторонам.

— Там! — Он указал на двуколку, с громыханием тронувшуюся с места. Свет газового фонаря на углу на мгновение вспыхнул на шёлковом цилиндре пассажира коляски.

Мимо проезжал четырёхколёсный экипаж. На этот раз Холмс не стал рисковать и поднял правую руку с блестящей монетой. Пролётка остановилась.

— Получишь полсоверена, если не упустишь из виду вон ту двуколку, — кинул он извозчику и забрался внутрь. Я уселся рядом. Мы тронулись как раз в тот момент, когда позади раздались первые свистки полисменов.

— А он ловкий малый, этот мистер Хайд. — Холмс сидел, сложив руки на костлявых коленях, возбуждённо сжимая и разжимая пальцы. Его глаз вспыхнул сталью в свете газового фонаря, мимо которого мы проезжали.

— С чего это вы взяли? — не понял я. — Толпа едва не разорвала его на куски.

— Драка была ширмой, Уотсон, чтобы прикрыть бегство. Хайд понял, что за ним следят.

— Но наша маскировка…

— Он её разгадал. И виноват в этом только я. Я недооценил противника, иначе догадался бы прикрыть наши уши.

— Наши уши?!

— Ну да, Уотсон, именно так. Да будет вам известно, что очертания ушных раковин у каждого человека уникальны, в целом мире нет двух одинаковых. И пока уши остаются на виду, опытный наблюдатель различит любую маскировку. Я полагал, что являюсь единственным человеком в этой части света, который обладает способностью запоминать подобные вещи, но теперь вижу, что ошибался. Так, и только так. Других объяснений просто быть не может.

— Лично мне это представляется слишком фантастическим.

— Ну что же, вполне естественная реакция глупца на то, чего он не понимает.

Подобный язвительный ответ сразил меня, словно пощёчина. Я замолчал.

Двуколка прогромыхала ещё метров пятьдесят, и Холмс положил свою тёплую руку мне на плечо.

— Мой дорогой друг, я снова прошу у вас прощения, — сказал он мягко. — Вы правы: мне действительно необходим отпуск. Вот покончим с этим делом, и тогда сама королева не сможет удержать меня в Лондоне.

— В извинениях нет необходимости, Холмс.

— Старый добрый Уотсон! — Он хлопнул меня по руке.

Если Хайд и подозревал, что мы всё ещё следим за ним, то виду не подавал. Его кэб ехал всё так же размеренно, ни ускоряя, ни замедляя темпа. Он словно бы задался целью облегчить нам задачу, полностью отказавшись от первоначальных планов оторваться от преследователей, и решил вместо этого выставить подробности своей жизни на наше обозрение.

До чего же омерзительной оказалась его жизнь! Мы неотступно следовали за этой тварью через опиумные притоны и публичные дома, по зловонным причалам и узким переулкам, сквозь дьявольские лабиринты, которые не являлись в кошмарах даже самому Данте. И не существовало порока, которого бы Хайд не ведал, не было ни одного отвратительного зрелища, которым бы он не наслаждался. Самые тёмные закоулки Лондона были не достаточно темны, чтобы утаивать его запретные пристрастия, хотя отсутствие света в них и отвращало самых отчаянных искателей приключений. Однако, где бы этот тип ни появлялся и вне зависимости от того, сколь низки были те личности, с которыми он общался ради получения своих мерзостных удовольствий, реакция их на него была абсолютно одинаковой: деньги его всюду были желанны, сам же он — категорически нет. Подобно мне и Холмсу, они распознавали в Хайде тот общий знаменатель зла, что превращал его в изгоя во всех сферах общества, в которые он пытался проникнуть.

Раз, когда преследуемый нами зверь спешил по тротуару в один из своих мрачных притонов, к нему обратился облачённый в остатки солдатской формы одноногий нищий, опиравшийся лишь на один костыль, поскольку протягивал в руке оловянную кружку, в которой позвякивало несколько монеток. Не остановившись и даже не замедлив своей ковыляющей походки, Хайд рубанул несчастного своей увесистой тростью, нанеся ему косой удар по правому плечу. Калека пошатнулся и наверняка бы упал, не поддержи его кирпичная стена близкого здания. А так он наткнулся на неё, и ему пришлось вцепиться в единственный костыль, на который он опирался, дабы тот не опрокинулся в сторону. Его же противник продолжил свой путь, даже не удосужившись обернуться. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы не помчаться вперёд и не схватить мерзавца за ворот, и, быть может, я так бы и поступил, если бы не Холмс, который, следуя вместе со мной на безопасном расстоянии позади, предупреждающе взял меня за плечо.

Мы удовлетворились тем, что сделали солидное пожертвование в дрожащую кружку нищего, когда минутой позже проходили мимо.

Над портом уже начал заниматься рассвет, когда Хайд покинул последний притон и, усевшись в поджидавший его кэб, вновь повернул на запад. Холмс, карауливший вместе со мной внутри экипажа через улицу, мягко стукнул в крышу, и мы снова тронулись вслед за ним. Несколько сотен метров мы удерживали Хайда в поле зрения, а затем он свернул за угол и исчез за старинным кирпичным строением. К тому времени, когда мы повернули, улица была пуста.

— Поживей, извозчик, — свистнул Холмс. — Он мог свернуть на перекрёстке.

Но нет. Мы проехали до конца проезда, где, как ни высматривали, не обнаружили на поперечной улице никаких признаков преследуемого кэба. Наконец Холмс вздохнул и велел вознице отвезти нас на Бейкер-стрит.

Весь обратный путь мой друг сидел молча, насупившись и поджав губы. Решив, что подобное умонастроение ему лишь во вред, я попытался как-то утешить Холмса. Но едва лишь я начал говорить, как он внезапно вскрикнул и хлопнул ладонью по коленке и закричал:

— Ах я дурак! Нет, ну какой же он шарлатан!

Я уставился на Холмса, гадая, неужели это мои слова вызвали такую вспышку гнева. Но он, совершенно не обращая на меня внимания, высунулся в окошко и резким тоном отдал извозчику новое распоряжение. Тут же раздался щелчок кнута, двуколка поехала быстрее и круто развернулись, заехав двумя колёсами на тротуар, из-за чего нас обоих бросило в угол.

Глаза Холмса (а он уже сорвал чёрную повязку) горели, когда он пристально вглядывался в улицу впереди.

— Каким же идиотом я был, Уотсон! Надеюсь, в том отчёте, который вы всё грозитесь написать о скверном деле в Лористон-Гарденс^[912], я буду представлен тем самым дураком, коим и являюсь.

— Боюсь, я не оправдаю ваших ожиданий. — Мне пришлось повысить голос, чтобы перекричать стук копыт о мостовую, и схватиться за котелок, который норовил сорвать ветер. Мимо с головокружительной скоростью проносились газовые фонари, озаряя своими вспышками салон экипажа.

— Но ведь ничего проще и быть не может, — продолжал Холмс. — После своей проделки в «Красной гусыне» Хайд совершенно не заботился о том, чтобы отделаться от нас, вплоть до нескольких минут назад. Этот тип и не пытался скрыть от нас свои отвратительные наклонности — мало того, он выставлял их напоказ. Зачем же ему тогда понадобилось ускользать от нас подобным образом? Отбросив всё невероятное, мы получаем лишь одно место, куда Хайд может направляться, место, связь с которым он не желает показывать нам никоим образом.

— Дом доктора Джекила!

— Именно! Загадочная связь между дурной репутации молодым гедонистом и уважаемым доктором — единственное, чем он не захотел нас дразнить. Хайд наверняка в курсе, что нам известно об этой связи, однако предпочитает, чтобы мы забыли о ней. Но вот мы и на месте, а вот и то свидетельство, которое мы ищем. Кучер, останови здесь!

Мы остановились возле ряда унылых домов, выходивших фасадами на узкую улочку в двух шагах от одного из оживлённейших районов Лондона, как раз вовремя, чтобы увидеть отъезжающий кэб и низкорослую фигуру в цилиндре и мантии, ныряющую в приземистую дверь.

Это, если только мы не ошиблись, вход в прозекторскую доктора Генри Джекила, — заметил Холмс. — Здесь-то и кроется загадка, Уотсон. Что привело Хайда сюда в этот час? Нужда в деньгах или, быть может, стремление злорадно посмаковать ночные похождения в присутствии своего уважаемого благодетеля? — Губы его плотно сжались под гротескным гримом. — Здесь затевается зло, доктор, что очевидно так же, как и этот туман, клубящийся с востока. Но большего мы здесь не добьёмся, во всяком случае в данный момент. Давайте-ка направим наши стопы на Бейкер-стрит, пока этот констебль, который чересчур пристально разглядывает нас из-за угла, не надумал арестовать нас за подозрительный вид.

— Боюсь, это выше моего понимания, — начал я, когда мы оказались в своих комнатах, скудно озаряемых восходящим солнцем, чьи лучи с трудом пробивались через наползавший туман за окном. — С какой стати Хайду держать в тайне свои отношения с доктором Джекилом, если он столь бесстыдно демонстрирует самые низкопробные своих увлечения?

Холмс закурил папиросу и сейчас грел руки над камином.

— Вот этот вопрос, Уотсон, весьма уместен в данном расследовании, и, думаю, не будет преувеличением сказать, что ответ на него значительно облегчит разрешение нашей маленькой проблемы. Головоломка почти собрана, не хватает лишь одного кусочка. Теперь, когда Хайд открыто продемонстрировал свою враждебность, во всём Лондоне есть только один человек, который в состоянии предоставить нам необходимые сведения.

— Кажется, я знаю, кого вы имеете в виду. Однако не будет ли это нарушением обещания, которое вы дали Аттерсону?

— Ни в коей мере. Вспомните, что я обещал нашему другу адвокату: некий джентльмен будет оставаться в неведении настолько, насколько сие окажется в моих силах. Положение же нынче таково, что я более не могу избегать того образа действия, каковой с самого начала являлся, вне всяких сомнений, единственно целесообразным. — Холмс вытянул руку и бросил окурок в огонь. — А теперь, Уотсон, я предписываю вам усердное применение мыла и воды, а затем — постель. Ночь для нас обоих выдалась долгой, а мы должны быть бодры и бдительны завтра днём, когда нанесём визит человеку, чьё состояние оценивается в четверть миллиона фунтов стерлингов.

VI. АТТЕРСОН МЕНЯЕТ РЕШЕНИЕ

Контраст между величественным домом, в котором Генри Джекил жил и практиковал, и обветшалым строением за углом, где этим утром на наших глазах скрылся Хайд, был поразителен. Здание отделялось от улицы полосой травы, ровной и зелёной, словно сукно бильярдного стола, с высаженными на ней конической формы кустами: как видно, искусный садовник потратил не один год на совершенствование своего мастерства. Довершал атмосферу симпатичного сельского дома, столь неуместного в лоне грязного города, плющ, увивавший красные кирпичные стены и затенявший большие, с блестящими стёклами окна. С трудом можно было поверить, что сие уникальное произведение архитектуры могло являть миру две столь несходные наружности, и всё же достаточно было пройти несколько шагов, чтобы убедиться в его двуличности.

Дворецкий, ответивший на звонок Шерлока Холмса, полностью соответствовал той части здания, перед которой мы стояли. Высокий, представительный, с шевелюрой белоснежных волос и крайне бледным худощавым лицом, державшийся необычайно прямо, имевший вид одновременно горделивый и смиренный — словом, человек, привычный к услужению и исполняющий свои обязанности с достоинством и знанием дела. Он взял двумя пальцами визитку, предложенную Холмсом, осторожно поднёс её на расстояние дюйма к своим слезящимся голубым глазам и продержал так значительно дольше, нежели требовало прочтение единственного нанесённого на неё имени. Наконец поклонился, на удивление бодрым голосом предложил нам войти и подождать, взял наши шляпы, пальто и трости, развернулся и бесшумно двинулся по выложенному плиткой залу к филёнчатым дверям. Он затворил их за собой со звуком не громче вдоха.

Зал, в котором мы ожидали, был не особо вместителен, однако отсутствие размаха здесь с лихвой компенсировалось роскошью отделки. Изящные занавеси приглушали проникавший через окна свет. Справа от нас, в углу, за четырьмя добротными на вид деревянными и обитыми сатином стульями, которые выстроились в ряд закруглёнными спинками к стене, скромно стоял на тумбе превосходный бюст Гёте из красивейшего мрамора. Упомянутая стена и противоположная ей были увешаны равным количеством масляных холстов в подобающих позолоченных рамах, и картины эти показались мне знакомыми. Некоторое время я разглядывал их, пока наконец не понял, что они выполнены в той же манере, что и полотно, виденное нами в комнатах Хайда. Быть может, то был дар его покровителя?

— Когда речь идёт о лучших полотнах Дега^[913], слова «впечатляюще», пожалуй, будет недостаточно, — изрёк Холмс, словно откликаясь (я уже давно не удивлялся невероятной проницательности моего друга) на то самое слово, что в этот миг как раз пришло мне в голову. — А вот эти стулья принадлежат эпохе Людовика Четырнадцатого. По крайней мере, три из них. Четвёртый — копия, хотя и очень хорошая. Должен заметить, что любезный доктор — жизнелюб, в натуре которого неустанно ведут борьбу колоссальная ответственность, присущая его профессии, социальный статус и некоторая тяга к запретному. Людовик Четырнадцатый представляет стабильность и респектабельность, а Дега олицетворяет авантюризм и склонность к риску. При подобном сочетании он — сущая находка для шантажиста.

Холмс собирался сказать ещё что-то, однако двери плавно открылись, и вошёл дворецкий.

— Доктор Джекил примет вас сию минуту, джентльмены.

Он провёл нас через короткий коридор с огромными окнами и негромко постучал в простую дверь, которой этот коридор заканчивался. Приглушённый голос пригласил его войти. Дворецкий вошёл, однако оставался там ровно столько времени, чтобы доложить о прибытии гостей, после чего отступил в сторону и впустил нас. Затем он удалился, закрыв за собой дверь.

Мы оказались в кабинете, три стены которого, за исключением двери, от пола до потолка были заставлены различной толщины книгами в красивых переплётах; судя по изрядно потрёпанным корешкам, ими и вправду постоянно пользовались, а не держали, как это случается, для интерьера. Названия книг в основном были медицинскими и научными, кое-какие относились к области закона, однако на полке рядом с дверью я заметил и собрание сочинений Гёте в оригинале, подтверждавшее явный интерес хозяина к творчеству великого поэта. Большую часть единственной стены, не уставленной книгами, — напротив двери — занимали два французских окна. Они выходили на небольшой дворик, выложенный плиткой и засаженный кустами роз. И если бы не серая громада каменного здания, призрачно вздымавшаяся из тумана на расстоянии метров десяти, вполне можно было бы подумать, что мы оказались в загородном поместье в нескольких милях от Лондона.

— Шерлок Холмс, — задумчиво произнёс человек, вышедший, чтобы поприветствовать нас, из-за стоявшего перед окнами огромного письменного стола эпохи империи Наполеона I. — Не думаю, что мне знакомо ваше имя. — Они с Холмсом обменялись рукопожатием.

— Зато я определённо слышал о вас, доктор Джекил, — отозвался мой друг. — Позвольте представить вам доктора Уотсона, вашего коллегу.

Я ответил на твёрдое рукопожатие хозяина. Он был высок, почти так же, как и Холмс, и для пятидесятилетнего мужчины сохранил на удивление хорошую фигуру. Черты его лица были точёными, глаза — голубыми и твёрдыми (в противоположность того же цвета слезящимся глазам у его слуги), а вьющиеся каштановые волосы подёрнуты серебром на висках именно так, как желали бы большинство мужчин на пороге старости, хотя везёт в этом лишь немногим. Гладко выбритое лицо Джекила было широким, но не грубым; особенно обращали на себя внимание высокие скулы, правильный нос и большой, словно вылепленный рот. Если и можно выглядеть на четверть миллиона фунтов стерлингов, то Генри Джекилу это удавалось в полной мере, вплоть до последнего двухпенсовика. Однако, с удивлением отметил я, хозяин дома всё ещё был в халате, хотя время уже близилось к двум часам дня. Впрочем, как учёный, он, наверное, подобно Холмсу, привык работать в предрассветные часы, ставя химические эксперименты, а потому вставал поздно, — так что больше к этому вопросу я не возвращался. Под глазами у Джекила действительно были мешки, да и вид у него в целом был изнурённый, что как будто свидетельствовало о правильности моей гипотезы.

— Чем обязан вашему визиту? — спросил он у Холмса.

— Насколько я понимаю, вы знакомы с человеком, который называет себя Эдвардом Хайдом, — начал Холмс. Его манера говорить неожиданно сменилась с вежливой на холодную. Вдобавок в тоне моего друга зазвучала также и некоторая официальность, весьма схожая с той, что напускают на себя хорохорящиеся детективы Скотленд-Ярда, с коими он сам частенько конфликтовал.

— Могу я узнать, почему вас это интересует?

При всей видимой прямоте и искренности Джекила поза его всё же казалась напряжённой, словно он знал наперёд вопрос, который собирался задать мой друг. С другой стороны, этот человек лишь недавно проснулся и, возможно, ещё не обрёл должную ясность восприятия. Рассудив подобным образом, я успокоился.

— Хайд проявил интерес к небольшому имению под Лондоном, — спокойно объяснил мой друг. — Он назвал вас в качестве поручителя. Продавец нанял нас, дабы выяснить, способен ли этот человек заплатить требуемую сумму.

— Понимаю. — Доктор отвернулся и уставился в окно. — Странно, что в данном случае решили привлечь третью сторону. Согласитесь, что в конторе по продаже недвижимости вполне могли бы с тем же успехом проделать это самостоятельно.

— Речь идёт о весьма значительной сумме. Наш клиент не желает рисковать и прибег к услугам специалиста. Когда у вас течёт крыша, для ремонта нанимают плотника.

Джекил не возразил.

— Так вы знакомы с упомянутым джентльменом? — повторил вопрос Холмс.

— Да.

— Могу я узнать, в каком качестве?

— Мы друзья.

— А давно ли вы знаете друг друга?

— Думаю, год. Может, дольше.

— Как вы познакомились?

— Нас представил общий приятель.

— Могу я узнать имя этого приятеля?

— Нет, не можете.

— Очень хорошо. — Сыщик неохотно кивнул. — А когда вы с Хайдом виделись в последний раз?

— Думаю, я ответил на достаточное количество вопросов. — Джекил повернулся к нам. Его голубые глаза были холодны как лёд. — Сэр, вы презренный лжец! — воскликнул он. — Ваш клиент вовсе не тот, за кого вы его пытаетесь выдать! А Хайд в жизни не собирался покупать никакого имения под Лондоном! Не знаю, чего вы надеялись добиться этим фарсом, но я определённо не намерен помогать вам! Пул! — Он дёрнул шнур звонка над столом.

В следующий миг появился старый дворецкий.

— Да, сэр?

— Пул, проводи джентльменов до дверей. Нам больше нечего обсуждать.

— Да, сэр. — Пул поклонился и, подняв брови, повернулся к нам.

— Мне жаль вас, доктор Джекил, — холодно произнёс Холмс. — Несчастен тот человек, кто не узнаёт друга, когда видит его. Пойдёмте, Уотсон. — Он развернулся и пошёл перед почтенным слугой.

— Ну, доктор? — начал мой товарищ, когда мы уже направлялись домой в кэбе. — Что скажете о нашем последнем достижении?

Подобный поворот дела удивил меня:

— Лично мне не показалось, что мы чего-то достигли.

— И тем не менее это именно так! А каким образом, по-вашему, Джекил распознал обман?

— Полагаю, Хайд рассказал ему о нашей встрече.

— Вполне возможно. Но почему Джекил был столь уверен, что его друг не интересуется недвижимостью под Лондоном?

— Видимо, и это ему известно со слов Хайда.

— Если доктор и впрямь осведомлён обо всех подробностях жизни Хайда, то эти двое друг другу ближе, чем родные братья. Подобная близость, как мне кажется, опровергает теорию шантажа: вряд ли с человеком, который вымогает у вас деньги, возможны доверительные отношения. Хорошо, пусть так. Но тогда возникает вопрос: почему Джекил разоблачил нашу маленькую ложь не сразу? Чем вы это объясните?

— Ничем, — признался я.

— Ему нужна была информация, Уотсон! Приняв наши условия игры, доктор надеялся выяснить, что именно нам известно: в противном случае разоблачение последовало бы немедленно! Теперь ясно, зачем Хайд нанёс ему визит нынче утром. Он предвидел, что мы навестим доктора, и велел тому выяснить, насколько мы опасны. — Холмс потёр руки. — У этого дела появляется больше граней, чем у бриллианта. Возможно, оно самое захватывающее из всех, в каких я участвовал. Однако у нас посетитель.

Мы как раз остановились перед домом 221-b, и внимание Холмса сосредоточилось на окне нашей гостиной, в котором горел свет. За опущенными занавесками туда-сюда нервно расхаживала угловатая тень.

— Аттерсон! — поздоровался Холмс, когда мы поднялись по лестнице и вошли в комнату. — Я ещё с улицы узнал вас по характерной сутулой осанке. Чем можем служить?

Едва лишь мы успели снять пальто, как взволнованный адвокат устремился к нам. Глаза его сверкали, а худые щёки, обычно бледные, пылали, словно железнодорожный красный фонарь. Наш посетитель явно был на кого-то очень сердит. Первые его слова, однако, показались мне загадочными.

— Мой кузен жестоко ошибся! — выпалил Аттерсон.

Холмс с любопытством поднял брови.

— Он поклялся мне, что вы человек, на которого можно положиться, — продолжил Аттерсон. — И вы сами дали мне обещание хранить тайну вот в этой самой комнате. Однако стоило лишь мне повернуться к вам спиной, как вы побежали прямиком к Джекилу и всё ему разболтали. Вам не стыдно?

— Ваши слова граничат с оскорблением, — предупредил его Холмс.

— Хотите сказать, что всё было не так?

— Я хотел бы узнать больше, прежде чем ответить на вашу тираду.

— Я только что от Джекила. Ему известно о вашем участии в деле, и он поставил мне ультиматум: либо я отказываюсь от ваших услуг, либо теряю в его лице клиента. И от кого, спрашивается, Джекилу всё стало известно, если не от вас самого.

— Я и сам хотел бы это узнать, — спокойно парировал Холмс.

Гнев на лице Аттерсона сменился недоверчивостью.

— Вы утверждаете, что не нарушали нашего соглашения?

— Позвольте напомнить, что я обещал вам хранить тайну лишь на определённых условиях. И тем не менее Джекил узнал о нашем соглашении не от меня.

— Тогда от кого же?

— Я отнюдь не ясновидящий, пускай даже вы и слышали обратное. Догадаться, однако, не так сложно, поскольку менее сорока восьми часов назад я познакомился с Эдвардом Хайдом.

— И вы сказали ему, что я вас нанял?

— Не имел такой возможности, хотя я не сделал бы этого в любом случае. Несомненно, Хайд сам пришёл к такому заключению. При всей его омерзительности, он весьма сообразительный молодой человек. Не стоит в данном случае искать виноватого, мистер Аттерсон. Вы прекрасно понимали, когда ещё только нанимали меня, что Джекил вполне может обо всём узнать.

Аттерсон смущённо кивнул. Логика моего друга погасила его ярость, как ведро воды, вылитое на пламя.

— Я был ужасно несправедлив к вам, мистер Холмс. Пожалуйста, примите мои извинения.

Холмс отмахнулся:

— Возможно, ваше обвинение было не таким уж и необоснованным. Мы с Уотсоном как раз только что вернулись от Джекила, где правда обнаружилась столь же верно, как если бы я сам всё ему выложил. Другого выхода у меня просто не было.

Вошла миссис Хадсон с кофе. Когда наша хозяйка покинула гостиную, Холмс усадил адвоката в кресло для посетителей.

— Вы говорите, что приехали сюда прямо от Джекила, — заметил сыщик, занимая своё обычное место напротив. — Когда это было?

— Мы расстались с ним в половине второго.

— А мы прибыли туда в два. Мы, должно быть, разминулись по дороге. Как Джекил выглядел?

— Он был рассержен на меня, но обошлось без скандала. Доктор заявил, что знает о моей затее, и предъявил ультиматум, о котором я уже вам рассказывал.

— И это всё?

Аттерсон покачал головой и нахмурился, держа чашку кофе в руке.

— Я объяснил Джекилу, почему обратился к вам за помощью. Он не проявил понимания и потребовал, чтобы я оставил всё как есть. Потом вновь упомянул о своём особом интересе к Хайду, но не стал вдаваться в подробности. Напоследок доктор заверил меня, что ничего не должен этому парню и может избавиться от него в любой момент.

— И что вы ответили?

— Будучи другом, я мог лишь согласиться на его требования. Но то была не единственная причина. Мистер Холмс, у Генри Джекила есть свои секреты — в свете недавних событий было бы глупо это отрицать, — но этот человек никогда не лжёт. И если уж он сказал, что может избавиться от этого создания, то это наверняка правда. Вопреки всем нашим подозрениям, история эта хоть и кажется странной, однако не представляет никакой опасности. И лишь я один виновен в неправильных выводах. Естественно, я компенсирую то время и усилия, что вы потратили. — Он полез во внутренний карман пиджака.

Холмс поднял руку:

— Оставьте вашу чековую книжку, мистер Аттерсон. Я ничего не возьму с вас. Но прежде чем уйти, выслушайте, пожалуйста, совет.

Адвокат уже поднялся. Теперь он остановился и выжидающе посмотрел на сидевшего сыщика.

— Я верю вам, когда вы говорите, что слова вашего Друга есть бесспорная истина. Однако, каковы бы ни были его затруднения, по-моему, доктор Джекил просто не понимает, сколь глубоко он запутался. Дело это крайне тёмное и зловещее, и, боюсь, прежде чем оно закончится, может быть погублена не одна жизнь. Я лишь смиренный частный детектив, и вы имеете полное право отвергнуть мои услуги. Но поверьте, из того, что я узнал об Эдварде Хайде, следует, что от этого человека невозможно отделаться так же легко. И недалёк тот день, когда вы пожалеете, что подчинились воле друга. И когда этот день настанет, я прошу вас вспомнить обо мне.

— Непременно, — пообещал Аттерсон. — Если только этот день вообще когда-нибудь настанет. — Он кивнул нам обоим и вышел.

Холмс вздохнул.

— Боюсь, слова эти были потрачены впустую. Я надеялся, что мне всё же удастся переубедить адвоката.

— Вы действительно думаете, что Джекил навлекает на себя несчастье? — спросил я.

— Я уже говорил сегодня, что отнюдь не являюсь ясновидящим. Но Аттерсон заблуждался, когда утверждал, будто его друг никогда не лжёт. Точно так же он может ошибаться и в другом. — Холмс поднёс спичку к папиросе.

— Где же доктор сказал неправду?

— Здороваясь с нами, он упомянул, будто имя Шерлок Холмс ему незнакомо. Но всего за полчаса до этого он заявил Аттерсону, что знает о моём участии в деле. А затем Джекил разыгрывал полнейшее неведение относительно нашего интереса к Хайду. Паук, который прядёт столь изощрённую сеть, неизбежно попадётся в неё сам. Да, Уотсон, беда уже на пути к дому Джекила. Не так уж и важно, нагрянет она сегодня, завтра или через год. Она неминуема.

Холмс умолк и какое-то время сидел, попыхивая папиросой и глядя на пылавший в камине огонь. Наконец тень покинула его чело, и он снова обратился ко мне.

— Что ж, мой дорогой друг, — начал он. — Пора вспомнить о том, что я обещал вам отпуск. Будьте так добры, посмотрите в «Брадшо»^[914] на этот месяц, когда будет следующий поезд до Ноттингема, и передайте мне скрипку. У меня возникли затруднения с третьей частью в том маленьком концерте Чайковского, и если я разберусь с ней сегодня, то буду считать, что день прошёл не впустую.

Несмотря на напускную весёлость Холмса, стоило лишь ему взяться за инструмент Страдивари, как его подлинные чувства вышли наружу: когда мой друг начал играть, это оказался вовсе не упомянутый концерт Чайковского, а «Похоронный марш» Шопена.

VII. УБИЙСТВО КЭРЬЮ

Из более чем двадцати лет, на протяжении которых я имел честь называться партнёром Шерлока Холмса, год 1884-й остаётся в моей памяти как главнейший в карьере человека, коего я считаю самой выдающейся личностью XIX века. Пока я был занят тем, что шлифовал отчёт о нашем первом совместном деле — я опубликовал его под несколько причудливым названием «Этюд в багровых тонах», — сыщик, бывший центральным персонажем этой повести, упрочивал свою репутацию, помогая множеству клиентов, и начинал уже приобретать в некотором роде статус знаменитости. То, что Холмс питал отвращение к славе и всем налагаемым ею обязательствам, к делу совершенно не относилось, ибо личность, наделённая подобными замечательными способностями и даром к их использованию, едва ли может избежать шумихи в обществе.

Но мы даже не догадывались, насколько распространилась слава Шерлока Холмса, пока однажды поздней осенью, возвращаясь с допроса уборщицы-кокни в связи с похищением на Манчестер-сквер, не заглянули в паб, дабы распить бутылочку портвейна и сопоставить записи. Это происходило вскорости после того, как Холмс разоблачил полковника Мортимера Эпвуда^[915], в своё время служившего в Индии, как виновного в неудачном нападении в 1879 году на главную контору «Капитал энд Каунтиз Бэнк», в результате которого был убит старший кассир. Редкая газета не публиковала тогда отчёт о роли частного детектива в распутывании этого дела. Мы не просидели и пяти минут, как рядом за столом разместилась группа пьяных подёнщиков, понятия не имевших, кто был их соседями, и тут же принялась распевать песенку, которую я попытаюсь воспроизвести здесь, насколько мы её расслышали:

Когда не знаешь, кто злодей иль кости где лежат.

Когда концы усов лишь щиплют Грегсон, Лестрейд, Джонс,

И в Скотленд-Ярде полисмены, словно мухи, спят,

Иди тогда на Бейкер-стрит, живёт там Шерлок Холмс!

В песне было ещё несколько куплетов, но при упоминании своего имени Холмс вспыхнул, вскочил на ноги и, швырнув на стол горсть монеток, бросился к дверям. Мне пришлось бежать за ним следом.

На улице при виде убитого выражения на лице моего друга я не смог сдержаться и так и покатился со смеху. Поначалу он лишь хмуро косился на меня, но спустя некоторое время весь юмор ситуации дошёл и до него, и он позволил себе печально улыбнуться.

— Цена за славу утомительна, Уотсон, — сказал он. — Эта песенка, возможно, циркулирует по всем пивным Лондона. Если она достигнет ушей Скотленд-Ярда, не слыхать мне вовеки её окончания.

— Это крест, который вам предстоит научиться носить, — отозвался я, утирая слёзы. — Вы же не надеялись сохранять анонимность вечно.

— Должен признаться, что тешил себя подобной надеждой. Однако всё это ещё может обернуться во благо, если приведёт к новым приключениям. Всеми фибрами души ненавижу праздность.

— Будьте осторожнее, — предостерёг я его, — со времени вашего последнего отпуска прошёл уже почти год.

— Хоть бы и следующий столько же не начинался! — воскликнул он. — Действительно, Уотсон, Ноттингем оказался наихудшим местом отдыха для человека деятельного темперамента.

— Напротив, это было отличное место. Вы уже и забыли, что были на грани нервного истощения, когда мы уезжали?

— А вы забыли, насколько перед возвращением из отпуска я был близок к тому, чтобы лезть на стены нашего старомодного коттеджа? Когда же вы усвоите, что мой единственный отдых заключается в работе? Эге, да тут какое-то убийство!

Словно почуявшая след охотничья собака, Холмс навострил уши при виде мальчишки на углу, размахивавшего газетой и кричавшего:

— Убийство в Вестминстере! Рассказ свидетеля об убийстве прошлой ночью сэра Дэнверса Кэрью! Убийца опознан! Спасибо, сэр. — Мальчик убрал в карман полученную от Холмса монету и вручил ему экземпляр газеты.

— Послушайте-ка это, Уотсон! — объявил Холмс, когда юнец с зазывными криками побежал дальше. И прочёл следующее:

ШОКИРУЮЩЕЕ УБИЙСТВО ЧЛЕНА ПАРЛАМЕНТА

Лондонское общество потрясено внезапной и жестокой смертью сэра Дэнверса Кэрью, члена парламента, видного филантропа и приближённого к Букингемскому дворцу, во время прогулки прошлой ночью по левому берегу Темзы в Вестминстере. Полиция была вызвана на место происшествия в два часа ночи мисс Эвелин Уиллборо, служанкой мистера Джеффри Макфаддена с набережной Миллбанк, которая заявила, что из окна своей спальни видела, как совершилось преступление. Полиция обнаружила на дорожке изуродованное тело сэра Дэнверса, подвергшегося тяжким побоям, рядом с расколотой половиной трости, по заявлению служанки, и послужившей орудием убийства.

При допросе мисс Уиллборо — девушка, судя по всему, романтического склада — заявила, что около одиннадцати часов вечера перед отходом ко сну она сидела у окна и созерцала залитую лунным светом дорожку внизу, когда увидела случайную встречу сэра Дэнверса и другого мужчины, малорослого и неприятного на вид. Сэр Дэнверс, по её словам, поклонился и спокойно заговорил, судя по жестам, спрашивая о дороге, после чего другой мужчина, в котором она узнала мистера Хайда, в прошлом ведшего какие-то дела с её хозяином, без малейшего повода впал в ярость и нанёс сэру Дэнверсу ужасный удар тростью. Старый джентльмен упал, и прежде чем он смог подняться, упомянутый мистер Хайд наступил на него ногой и обрушил на него удары тяжёлой рукоятки своей трости. При виде этого служанка, согласно её словам, упала в обморок и не приходила в себя до двух часов ноги, когда, увидев, что сэр Дэнверс лежит неподвижно, а нападавший исчез, она вызвала полицию.

Хайда свидетельница описывает как низкорослого мужчину, почти карлика, с большой головой и грубыми чертами лица.

— Бог мой! — вскричал я. — Холмс, не думаете ли вы, что этот мистер Хайд и есть тот самый, который…

— Это может быть только он, — перебил меня детектив. В глазах его появился столь знакомый мне суровый блеск. — Описание весьма специфично. Я знал, что подобное произойдёт, Уотсон. Разве я не предупреждал Аттерсона, что, если он отстранит меня от дела, может быть загублена не одна жизнь? Меня удивляет лишь одно: что Хайду потребовалось столько времени, дабы раскрыть свою сущность. Подождите здесь, Уотсон.

Мы как раз стояли перед нашим домом. Холмс сунул мне в руки газету, нырнул внутрь и буквально несколько мгновений спустя вернулся, сжимая что-то в руке.

— Уберите в карман, — велел он, протягивая мой револьвер. — Возможно, он вам пригодится. Свой я тоже взял.

— Куда мы направляемся? — спросил я, пряча оружие.

— В самое логово убийцы. Кэб! — Он взметнул свою длинную руку, призывая проезжавший мимо экипаж, и тот остановился в нескольких метрах от нас. — Сохо-сквер, извозчик, и поспеши! — рявкнул сыщик, когда мы залезали. Кэб тронулся прежде, чем я успел оторвать ногу от земли.

— Отчёт написан весьма осторожно, — сказал Холмс, указывая на газету у меня на коленях. — Полиции известно больше, чем они говорят.

— С чего вы взяли?

— Ниже в колонке приводятся слова детектива, которому поручили это дело, — инспектора Ньюкомена, — и он избегает обычных банальностей, на которые обычно не скупятся полицейские Скотленд-Ярда, когда пребывают в полной растерянности. Уж поверьте мне, более всего сдержанны они бывают в преддверии ареста подозреваемого. Вот когда наши доблестные полицейские в тупике, тогда они просто соловьями разливаются. Не удивлюсь, если мы окажемся не первыми сегодняшними посетителями Хайда.

Холмс как в воду глядел, ибо у парадной дома, где этот человек снимал жильё, стоял тощий молодой констебль. Он отказался нас пропустить, и Холмс спорил с ним, пока на пороге не появился дородный шотландец, облачённый в начищенный котелок и серое суконное пальто до лодыжек. У него были рыжеватые усы, подстриженные на армейский манер, и близко посаженные холодные глаза, которыми он по очереди сурово нас оглядел.

— В чём дело, Трамбл? — вяло спросил шотландец у констебля. — Кто это такие?

Холмс представил нас. При упоминании имени частного детектива здоровяк напустил на себя высокомерный вид.

— Шерлок Холмс, — повторил он, морщась. — Мне известна ваша репутация. Газеты только и превозносят ваши успехи за счёт Скотленд-Ярда. Ещё есть застольная песня, в которой…

— Песню сочинил не я, — прервал его Холмс. — Будь оно так, от моего вмешательства её метрика и ритмика только выиграли бы. А так они никуда не годятся. Вы, я полагаю, инспектор Ньюкомен, которому поручено расследовать убийство Кэрью?

— Да, так и есть, и меня интересует, откуда вам это известно и как вы меня здесь обнаружили. Ведь даже в Скотленд-Ярде не знали, что я сюда направился.

Во время его речи дверь вновь открылась, и из дома вышел угрюмый Дж. Дж. Аттерсон. При виде Холмса и меня глаза его расширились.

— А, мистер Аттерсон, — поприветствовал его мой товарищ. — Не удивлён встрече с вами здесь, хотя подозреваю, что сами вы и не были готовы увидать меня. Вот и ответ на ваш вопрос, инспектор: у нас с мистером Аттерсоном было совместное дело, и тогда-то мне и стало известно о его эпизодическом знакомстве с мистером Хайдом. Я подумал, что этот джентльмен явится к вам, как только услышит о трагедии, произошедшей прошлой ночью в Вестминстере.

— Это не совсем так, — возразил адвокат. На его лице застыла тревога, словно он опасался, что эта встреча, которой он предпочёл бы избежать, может иметь какие-то нежелательные последствия. — Сэр Дэнверс был моим клиентом, и этим утром полиция нашла среди его имущества письмо ко мне. Большую часть дня я отсутствовал, но полчаса назад вернулся и обнаружил поджидавшего меня инспектора, и как только он рассказал о происшествии, я, естественно, отвёз его по этому адресу, которыйпредоставил мне Хайд. Я… Я рассказал полиции, что мы встречались с Хайдом всего один-два раза, случайно. — Он умоляюще посмотрел на Холмса, словно заклиная того не разглашать его причастность к делу Генри Джекила.

Мой товарищ понял намёк.

— А когда вы прибыли сюда, то обнаружили, конечно же, что пташка уже упорхнула из клетки.

— Думаю, это не ваше дело, — процедил инспектор.

— Наблюдать за торжеством правосудия — дело каждого человека, — парировал Холмс. — Инспектор, я знаком с этим типом, Хайдом. Человек он умный и жестокий — довольно опасное сочетание, — и крайне маловероятно, что он будет оставаться в своих комнатах, раз его связь с этим тёмным делом стала известной. Вы обнаружили, несомненно, что он собрал вещи и сжёг бумаги?

Ньюкомен дёрнулся, но быстро взял себя в руки. Однако сделал он это не достаточно быстро, чтобы скрыть подтверждение, что догадка Холмса оказалась верна.

— Вы вмешиваетесь в официальное полицейское расследование, — заявил он. — Я вынужден попросить вас покинуть это место. Если вы не уйдёте, то Трамбл проследит, чтобы вас удалили силой. Ну так как?

— Вы отвергаете моё предложение помощи? — спросил Холмс.

Инспектор смерил его надменным взглядом.

— Я не сомневаюсь, что найдутся такие детективы, которые приняли бы вашу помощь, но я не из их числа. Дело открыто и будет успешно доведено до конца. Никто не исчезает, не оставляя следов. В течение двух недель я посажу Хайда за решётку, и благодарить за это буду лишь себя самого. До свидания, джентльмены.

— Я могу быть свободен, инспектор? — спросил Аттерсон.

— Да, если вы сообщили мне всё, что знаете о Хайде, — ответил Ньюкомен.

— Уверяю вас, всё.

— Тогда я больше не смею вас задерживать, благодарю за оказанную помощь. Если вам угодно, Трамбл подзовёт кэб.

— Нет, спасибо. Если мистер Холмс и доктор Уотсон не возражают, я поеду с ними.

Ньюкомен открыл было рот, но затем, по-видимому, передумал и захлопнул его. Он развернулся и распахнул дверь:

— Трамбл, следуйте за мной. Нам надо закончить обыск. — Дверь с шумом закрылась за ними.

— Теперь, после того как вы сделали из меня соучастника по сокрытию сведений от закона, — обратился Холмс к Аттерсону, когда мы все сели в экипаж и адвокат назвал свой адрес, — я надеюсь, что вы сообщите мне что-то действительно важное.

— Думаю, вы поймёте, почему я так поступил, когда увидите, что у меня есть, — ответил тот, уставившись в окно.

Старый холостяк Аттерсон владел в городе домом, в котором жил и практиковал. Он провёл нас по лестнице в свой кабинет, аскетичную комнату, заставленную от пола до потолка стеллажами с юридической литературой. Из прочей мебели там были лишь полированный стол, два кресла с высокими спинками, обитые кожей с пуговицами, да чёрный металлический сейф, стоявший на стальных колёсиках в затенённом углу. Адвокат зажёг лампу, согнулся перед сейфом и отпер его ключом, пристёгнутым к цепочке для часов. Он достал из ниши сложенный лист бумаги и, выпрямившись, протянул его Холмсу.

— Я солгал Ньюкомену, когда сказал ему, что узнал об убийстве лишь от него самого, — произнёс он. — По дороге в клуб этим утром я случайно подслушал разговор двух рабочих на перекрёстке. Один из них оказался на месте преступления вскорости после прибытия полиции, его допросили и отпустили. Он упомянул Хайда. Я прямиком отправился к Джекилу и предупредил о возможном разоблачении. Он вручил мне это письмо.

Холмс развернул лист бумаги. Я взглянул на него через его плечо. Письмо было написано неровным почерком без наклона и усеяно множеством клякс, словно писавший его пребывал в страшной спешке. Вот что там говорилось.

Мой дорогой доктор Джекил!

Вам, кому я долго столь недостойно отшагивал за множество щедрот, не стоит утруждать себя беспокойством о моей безопасности, поскольку я обладаю достаточными средствами для бегства, в котором испытываю острую необходимость.

Ваш покорный слуга

Эдвард Хайд

— И когда доктор, по его словам, получил его? — спросил Холмс, отрываясь от письма.

— Этим утром, через посыльного, — ответил Аттерсон.

— Конверт был?

— Я спрашивал у Джекила. Он сказал, что машинально сжёг его.

Какое-то время Холмс молча изучал бумагу на свет.

— Фулскап, — объявил он наконец, опустив письмо. — Довольно распространённый формат, хотя и отнюдь не дешёвый. Верхнюю половину отрезали несколькими движениями очень тупых ножниц — обратите внимание на смятый край. Наверняка там был фирменный бланк. Почерк отражает решительность и некоторую образованность, несмотря на явные старания скрыть её.

— Но с какой стати Хайду скрывать, что он образованный человек? — удивился адвокат.

— Ещё один вопрос из множества других, которыми изобилует это дело. Могу я оставить это у себя? — Он сложил письмо и уже хотел было убрать в карман.

Аттерсон смутился.

— Пожалуйста, не поймите меня превратно… — начал он.

— Что ж, очень хорошо, раз уж за всё это время я не заслужил вашего доверия. — Холмс сунул письмо адвокату.

— Дело не в этом. Джекил отдал мне письмо, позволив воспользоваться им по собственному усмотрению, но я не думаю, что обнародование его отношений с бесчеловечным Хайдом как-то поможет официальному расследованию убийства Кэрью. Это лишь очернит имя уважаемого человека и ни к чему более не приведёт. Мне будет гораздо спокойнее, если сей документ будет храниться здесь. — Он взял письмо и вновь запер его в сейфе.

— Боюсь, уже слишком поздно, — раздражённо отозвался детектив. — Или вы ещё не заметили, что некий уважаемый человек уже замешан в омерзительнейшем убийстве? Как Джекил выглядел, когда вы с ним встречались?

— Доктор явно мучился угрызениями совести. Он сказал, что узнал о трагедии из криков газетчиков на соседней площади. До этого, вероятно, письмо представлялось ему крайне загадочным. — Аттерсон нахмурился. — Было одно странное обстоятельство, но, полагаю, оно объясняется расстроенным состоянием Джекила.

— Какое же? — ухватился Холмс.

— Ну, как я уже отметил, он сообщил, что письмо доставил посыльный. Однако, покидая доктора, я попросил его дворецкого, Пула, описать этого посыльного, и тот заявил, будто никто подобный не приходил. Вы можете это объяснить, мистер Холмс?

— Это довольно странно, — задумчиво проговорил сыщик.

— И всё-таки письмо существует, а значит, кто-то должен был его доставить.

Холмс никак на это не отреагировал.

— Оставим Джекила на время, — сказал он. — Вам известно, что этот… что инспектор Ньюкомен обнаружил в комнатах Хайда?

Аттерсон предложил нам сигары из антикварного ящика на столе. Мы отказались. Пожав плечами, он взял одну, обрезал её кончик гильотиной, снял стекло настольной лампы и склонился прикурить.

— Вот это действительно странно, — ответил адвокат, выпуская дым. — Самой убийственной уликой оказалась, конечно же, другая половина трости, которой было совершено убийство; трость эту, с прискорбием вынужден признаться, я лично подарил Генри Джекилу по случаю его сорокадвухлетия. В остальном, боюсь, ничего существенного. Хайд, как вы догадались, собрал свои вещи и весьма поспешно скрылся, не оставив ничего, что могло бы навести нас на его теперешнее местонахождение. В этом, конечно же, нет ничего удивительного. Однако Ньюкомен был весьма озадачен, обнаружив, что мерзавец сжёг свою чековую книжку.

— Чековую книжку?

— В камине нашли обугленный корешок среди изрядного количества пепла. Хайд, должно быть, потратил большую часть ночи на одно только сжигание бумаг. Он наверняка сошёл с ума, иначе зачем ему уничтожать средства, столь необходимые для бегства?

— Действительно, зачем? — отозвался сыщик. — В этом деле опять появился новый поворот. Я бы охотно занялся расследованием, если бы только вы уполномочили меня.

Аттерсон мрачно покачал головой:

— Я не могу этого сделать, мистер Холмс. Джекил более не связан с Хайдом, а потому не имеет личного интереса в этом деле. А поимка преступника всё равно не вернёт сэра Дэнверса. Вы можете поступать, как вам будет угодно, но не рассчитывайте на мою помощь.

— Я уже говорил вам, что свершение правосудия — в интересах каждого человека, — холодно ответил Холмс. — Кому как не вам, адвокату, знать это. Мне вас жаль, Аттерсон, но не более. Человек — это не остров, защищённый от штормов злобного моря.

— Думаю, вам лучше уйти. — Лицо Аттерсона потемнело.

— Совершенно согласен. В этой комнате душно. До свидания.

Неужели мы сдадимся? — спросил я своего товарища по дороге домой.

— А что нам ещё остаётся? — огрызнулся Холмс. Его профиль на фоне окна экипажа был напряжён от гнева и разочарования. — Джекил — лжец, Уотсон. Он замешан в этом деле больше, чем Аттерсон подозревает.

— Откуда вы знаете?

— Он сказал своему другу, что узнал об убийстве сэра Дэнверса утром из выкриков мальчишек-газетчиков. Но в утренних газетах о происшествии нет ни слова — мне это известно, потому что я прочёл их перед завтраком. Джекил знал об убийстве ещё до того, как новость о нём стала достоянием широкой публики. — Взор сыщика был устремлён на серый пейзаж, проплывавший за окном. — Вглядитесь в этот лабиринт, Уотсон. Где-то там затаился убийца, и он будет оставаться на свободе, пока мы с вами связаны нежеланием сотрудничать — как причастных к делу чиновников, так и главных действующих лиц. Злоумышленник не по зубам Скотленд-Ярду, ибо слишком хитёр. Но, с другой стороны, он слишком импульсивен, чтобы долго не конфликтовать с законом. Зверь, вкусивший крови, захочет попробовать её снова. Нет, чёрт возьми! — Холмс ударил кулаком по борту экипажа. — Видит бог, мы не сдадимся! — Он повернулся, устремлённые на меня глаза сверкали, словно стальные клинки. — С этого момента, доктор, мы устанавливаем постоянное дежурство. Пусть у нас заболят уши от подслушивания чужих разговоров и глаза нальются кровью от изучения всех лондонских газет, но мы не оставим поиски.

— И что же мы будем искать?

— Не узнаем, пока не найдём. Но в подписи Хайда ошибиться нельзя. — Взор сыщика затуманился, и он мрачно усмехнулся. — Так вот какая у вас игра, мистер Хайд? Залечь на дно и выжидать, пока блюстители порядка не ослабят хватку? Что ж, в эту игру умеете играть не только вы. Итак, начинаем игру в прятки, с вашего позволения^[916]. — И с этими словами он разразился безрадостным смехом, пробравшим меня до глубины души.

VIII. ОЧАРОВАТЕЛЬНЫЙ КЛИЕНТ

— Ученики третьего класса музыкальной школы и то исполняют на концертах скрипичные соло лучше, — горько посетовал Шерлок Холмс, когда как-то вечером в начале 1885 года мы преодолевали на лестнице семнадцать ступенек до наших комнат.

Я предвидел подобную реакцию, поскольку мой товарищ, которому лишь весьма немногие вещи доставляли такое же истинное наслаждение, как мастерское вождение смычка по четырём струнам скрипки, просидел всё музыкальное представление, откуда мы как раз и возвращались, с каменным выражением лица и всю обратную дорогу хранил молчание. Сам будучи превосходным музыкантом, Холмс не постыдился бы прийти в восторг от по-настоящему замечательного концерта, но когда исполнитель не оправдывал ожиданий, никакая критическая речь не могла выразить его неодобрение больше, нежели практически полное отсутствие комментариев. Это опечалило меня — не из-за исполнения, которое и вправду оказалось ужасным; просто я от души надеялся, что этот вечерний концерт поможет Холмсу отвлечься от дела, занимавшего каждый миг его бодрствования вот уже почти три месяца, — от дела убийцы Эдварда Хайда. За всё это время о мерзавце не было никаких вестей. Он словно исчез с лица земли, вызвав этим самым застой, отнюдь не благоприятно сказывавшийся на характере моего друга, с которым мы жили под одной крышей. Он стал раздражителен более обычного, и в таком настроении проклятая игла приобретала для него особо притягательный блеск.

Пока я строил различные планы, как бы направить мысли Холмса в менее опасное русло, он открыл дверь в гостиную, воспламенил газовый рожок и тут же заметил трость, прислонённую к очагу.

— Ага! — воскликнул сыщик, хватая её. — У нас посетитель. Миссис Хадсон рано отошла ко сну, в противном случае она предупредила бы нас.

— Кто бы это мог быть, как вы думаете? — спросил я, снимая пальто и шляпу и вешая их на крючок. Внутренне я возликовал, ибо определение личности владельца вещи и оказалось той самой задачей, которая должна была занять деятельный ум Холмса вместо кокаина.

— Несомненно, человек высокого роста, — сказал он, взяв трость за рукоятку и поставив на пол. — Как видите, я могу опереться на неё не сгибаясь. Трость довольно тяжела, но хорошо сбалансирована — стало быть, она не налита свинцом, но изготовлена для поддержки, в случае необходимости, значительного веса. Отсюда следует вывод о грузном телосложении её владельца. — Холмс перевернул трость и, держа её таким образом, извлёк из кармана лупу и изучил при свете рожка медный наконечник. — Интересно. Металл выглядит новым, а рукоять от частого применения натёрта до блеска.

— Возможно, наконечник заменили, — предположил я.

— Подозреваю, что нет. Человек, который столь заботится о трости, должен был побеспокоиться отделать и вот это место возле наконечника, где из-за удара о какой-то низкий предмет — вероятно, о перекладину стула — откололась эмаль. Я бы осмелился сказать, что владелец чаще держится за неё не при ходьбе. То есть много сидит. И, несомненно, он склонен надолго погружаться в раздумья.

— А это из чего следует?

— Элементарно, Уотсон. Если человек мало двигается, но при этом постоянно сплетает пальцы на рукояти трости, то он, скорее всего, постоянно обдумывает ту или иную проблему. Мои заключения забавляют вас, доктор?

Я и впрямь начал было улыбаться, но при виде его недовольства осёкся.

— Простите, — сказал я. — Если отбросить грузное телосложение, то описание это очень подходит к вам самому.

Холмс ничего не ответил, но снова взглянул на трость, и на его лице отразилось удивление. Внезапно он взмахнул ею и стукнул о пол с таким грохотом, что миссис Хадсон, мирно почивавшая у себя в спальне, наверняка так и подскочила в постели.

— Давай, выходи, Майкрофт! — торжествующе закричал мой друг в сторону своей комнаты. — Я знаю, что это ты.

Прежде чем до меня дошёл смысл его слов, дверь в спальню отворилась и появился Майкрофт Холмс, старший брат Шерлока Холмса.

Читатель, знакомый с двумя отчётами, в которых старший Холмс играет одну из главных ролей, — опубликованные мною рассказы под названиями «Случай с переводчиком» и «Чертежи Брюса-Партингтона», — вспомнит, что Майкрофт много крупнее своего брата (а говоря по правде, попросту толстый), однако лицо его, вопреки полноте, обладает теми же ястребиными чертами, что и у более знаменитого младшего брата. Но никогда ещё физическое сходство между ними не было выражено сильнее, чем в тот момент, когда наш посетитель оказался в круге света и встал перед братом, протягивая ему свою толстую ручищу: в профиль оба они напоминали пару хищных птиц, изготовившихся к драке за добычу. Затем Майкрофт заговорил, и неподдельная привязанность, звучавшая в его мягко рокочущем голосе, рассеяла какую-то ни было иллюзию соперничества.

— Самое время, Шерлок, — сказал он, в то время как костлявая рука моего друга исчезла в его лапище. — Когда я оставлял здесь трость, чтобы она попалась тебе на глаза, то думал, что ты догадаешься с первого же взгляда. Мне и в голову не пришло, что тебе придётся положиться на природную интуицию доктора Уотсона. Я чуть не замёрз до смерти, ожидая в том неотапливаемом бардаке, который ты, несомненно, называешь спальней. — Освободив руку брата, Майкрофт повернулся и в той же манере пожал мою. Мы обменялись приветствиями.

Шерлок чуть улыбнулся добродушным насмешкам гостя.

— Возможно, я и правда порой излишне полагаюсь на прирождённые каталитические способности доктора, — признался он. — Боюсь, твоя собственная бездеятельность — наследственная черта.

— Туше! — взревел Майкрофт, со смехом вскидывая руки в притворной капитуляции. — Надеюсь, ты простишь мне маленькое потакание собственным слабостям. Когда я зашёл и узнал, что вас нет, то не мог не попросить вашу хозяйку впустить меня и не сообщать вам о моём приходе. Отважная леди. Сумма, которую вы ей платите, явно недостаточна, учитывая, сколько бедняжке приходится терпеть от вас. Многочисленные выбоины от пуль в стенах, прошу заметить, да ещё каминная полка вся исполосована складным ножом! Почему бы не вскрывать почту, как все люди? Но я снова прошу прощения. Коли покидаешь своё окружение, по-моему, весьма естественно находить изъяны везде, где только ни оказываешься. Сожалею, Шерлок, что тебе не доставил удовольствия вечерний концерт.

— Это ещё мягко сказано, — уверил его Холмс. — Ручаюсь, твой ужин с премьер-министром оказался более приятным.

— Он носил сугубо деловой характер. Однако вам повезло поймать кэб сразу по выходу из концертного зала.

— Досадно, что и тебе в этом вопросе не сопутствовала удача.

— Эй, хватит! — взмолился я, поражённый и до некоторой степени утомлённый подобным спектаклем. — Ладно ещё, когда меня ввергает в трепет один человек, к этому я привык. Но, оказавшись в меньшинстве, я начинаю ощущать себя идиотом.

Братья Холмс рассмеялись, — в веселье они были так же схожи, как и в проявлении своих интеллектуальных способностей.

— Прошу прощения, доктор, — искренне произнёс Майкрофт. — Я совсем забыл о вас и подозреваю, что и Шерлок повинен в подобной неучтивости. Миссис Хадсон сообщила мне, что вы отправились на концерт, но когда вы вернулись, ни в манерах, ни на лице вашего спутника не было и следа того внутреннего спокойствия, которое является, как я уже давно понял, непосредственным результатом вечера изысканной музыки. Его отсутствие послужило достаточным признаком того, что сегодняшнее исполнение не отвечало запросам Шерлока.

— То, что Майкрофт ужинал с премьер-министром, также очевидно, если взглянуть на его смокинг, — продолжил объяснения младший брат. — Вы должны помнить, что мы выросли вместе и что по сути он всё тот же лентяй — прости меня, Майкрофт, но ты прекрасно знаешь, что так оно и есть! — которому противна сама мысль наряжаться и выходить из дому. Зная это, а также учитывая, сколь ответственный пост занимает мой брат в правительстве, мне не составило труда возложить вину за его вечерний туалет на приглашение на ужин от особы, которой нельзя ответить отказом. А в случае Майкрофта это может быть только премьер-министр.

— И уж конечно не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сделать вывод: если два элегантных джентльмена едут через заснеженный город и возвращаются домой лишь в слегка припорошённых шляпах и пальто, не говоря уж о сухой обуви, кэб оказался у них под рукой.

— А что до того, что мой брат оказался в этом отношении менее удачливым, — закончил младший Холмс, — ты можешь раскатать штанины, Майкрофт, они уже совсем сухие.

Я только в изумлении качал головой:

— Где уж мне тягаться с вами.

Они рассмеялись. Когда мой товарищ снял пальто и шляпу и повесил их рядом с моими, после чего мы расселись перед разведённым огнём со стаканами бренди на подлокотниках, Холмс устремил на нашего гостя пристальный взгляд.

— И что же тебя привело сюда? — спросил он. — Может, за один вечер сгорели обе твои квартиры и клуб «Диоген» в придачу, что вынудило тебя искать приют в другом месте? Или, может, русские высадились на Корнуолле?

Холмс, разумеется, шутил, но лишь отчасти, ибо хорошо знал: Майкрофт крайне редко отступает от заведённого порядка и появляется где-либо, кроме собственной квартиры на Пэлл-Мэлл, а также эксцентричного и мизантропического клуба «Диоген» и его конторы в Уайтхолле; там старший Холмс якобы занимал всего лишь скромную должность ревизора в каких-то правительственных учреждениях, на деле же всё обстояло значительно сложнее. Помимо этих, другие прибежища ему были неведомы, — и даже поговаривали, что, будь на то его воля, он сократил бы и это число. И если уж брат Шерлока решился усложнить своё существование, дотащившись до дома 221-b по Бейкер-стрит, значит, в воздухе витало нечто важное.

Майкрофт посерьёзнел и склонился вперёд, насколько позволяло его телосложение. Он явно колебался.

— Не хочу показаться грубым, тем более, доктор, что вы у себя дома, — обратился он ко мне, — но меня уполномочили говорить только с Шерлоком.

— Понимаю, — ответил я, кладя руки на подлокотники кресла и собираясь встать.

— Оставайтесь на месте, Уотсон. — Сыщик раздражённо махнул рукой в мою сторону, не отрывая взгляда от брата. — Доктор Уотсон — благоразумный человек. Ты можешь свободно говорить в его присутствии.

— Но у меня предписание. Ходят слухи, будто для публикации готовится отчёт об убийстве… А поскольку уже… ранее…

— Если ты про дело Дреббера^[917], то оно уже закрыто. — Тон Холмса был резок. — Я дал Уотсону разрешение записывать подробности расследования и поступать с ними по своему усмотрению. Если ты заставишь доктора поклясться хранить тайну по любому другому делу, он не расскажет её, хоть бы ему грозила геенна огненная. То, что неприемлемо для его ушей, неприемлемо и для моих.

Майкрофт кивнул, внезапно придя к решению.

— Очень хорошо. До меня дошла информация, что ты интересовался делом Кэрью, когда его открыли около трёх месяцев назад.

Холмс подался вперёд — глаза его загорелись, черты лица выжидающе напряглись.

— Ну и что? — спросил он.

— Ничего. В этом-то вся проблема. Сначала это дело казалось заурядным, однако за три месяца полиции так и не удалось сдвинуться с мёртвой точки. Ни малейшей зацепки, где искать преступника. Тебе, конечно же, известно, что сэр Дэнверс был вхож в Букингемский дворец.

— Кое-что слышал.

— Его смерть и последующая неспособность Скотленд-Ярда поймать убийцу навлекли угрозы высшего света предпринять решительные меры, если вскорости ничего не изменится. На кону множество важных постов.

— Включая и твой? — в лоб спросил Холмс.

Его брат снисходительно улыбнулся.

— Ну, это вряд ли. Я не льщу себя надеждой, что незаменим, однако в данном случае хаос, последующий за моим внезапным уходом, окажется недопустимым. Тем не менее свой интерес у меня есть. Твоё имя известно Уайтхоллу, в особенности после дела Комински, имевшего место в прошлом году в ведомстве премьер-министра. Мне велено нанять тебя, чтобы выследить Эдварда Хайда. Именно это мы и обсуждали с премьер-министром за ужином сегодня вечером. Предписание получено из высших источников. — Майкрофт извлёк из кармана и протянул брату продолговатый конверт, скреплённый витиеватой печатью на красном воске. У меня не было возможности изучить герб, поскольку Холмс немедленно сломал печать и развернул послание. Он быстро прочёл его и поднял глаза на гостя.

— Это подтверждение твоих полномочий, — пояснил тот. — Если какой-нибудь чиновник вздумает тебе мешать, надо будет всего лишь показать этот документ, и препятствий как не бывало.

Холмс сложил письмо, достал бумажник и убрал его к прочим документам, которые носил с собой. После чего поинтересовался:

— А что, с инспектором Ньюкоменом консультировались относительно данного шага?

— Думаю, нет. Мне сказали, что решение было принято только сегодня днём.

Знаменитый сыщик улыбнулся — как мне показалось, немного злобно.

— Хорошо.

— Так ты берёшься за дело?

— Мой клиент очарователен. Как джентльмен, я едва ли могу отказать.

Майкрофт поднялся. Он явно испытывал облегчение.

— Тогда я передам премьер-министру, что дело в надёжных руках. — Он печально покачал головой. — Это интереснейшая загадка. Не будь я столь занят… — Он развёл руками, не закончив фразу.

— Ты хочешь сказать, не будь ты столь инертным. — возразил младший Холмс, тоже поднимаясь и пожимая брату руку. — Передо мной можешь не задирать нос, Майкрофт. Для этого мы слишком хорошо знаем друг друга.

Наш посетитель пожал медвежьими плечами, выражая этим дружелюбное согласие, и прошёл в смежную комнату, откуда в следующий миг вернулся со своими цилиндром и пальто.

— Если вдруг столкнёшься с чем-то выше собственного понимания, — заявил он, натягивая пальто, — то меня можно найти в клубе ежедневно с без четверти пять до без двадцати восемь. Но не жди, что я буду сопровождать тебя повсюду.

— Одно только одолжение, — окликнул его Шерлок.

Уже взявшийся за дверную ручку Майкрофт замер и удивлённо оглянулся.

Холмс достал свою трубку из вишнёвого дерева и принялся набивать её табаком.

— Буду весьма признателен, если ты позволишь мне лично уведомить инспектора Ньюкомена. Нам будет о чём поговорить.

Когда Майкрофт ушёл, согласившись исполнить просьбу младшего брата, я спросил своего друга, кто же обратился к нему за помощью.

— Самый очаровательный клиент, Уотсон, — ответил он, прикуривая трубку. — Или, вернее, клиентка, отказать которой немыслимо ни при каком раскладе.

При этих словах он склонил голову перед северной стеной нашего жилища, которую несколько лет назад украсил выбоинами от пуль, образующими инициалы нашей милостивой королевы.

IX. АДВОКАТ ВНОВЬ ПРОСИТ НАС О ПОМОЩИ

— Да это же мои старые друзья Шерлок Холмс и доктор Уотсон! Пришли, несомненно, чтобы предложить свои услуги по делу о взрыве на Флит-стрит? Ну, на этот раз вы приехали зря, ибо оно уже раскрыто — меньше чем через двадцать четыре часа после совершения преступления! И это показывает, что, умело и сплочённо работая, детективы-практики способны добиться несравненно больших успехов, чем если бы они сидели дома и придумывали всякие хитроумные теории.

На следующее утро после нашего разговора с Майкрофтом Холмс, стоя среди шума и суеты лабиринта коридоров Скотленд-Ярда, терпеливо выждал, когда наш старый приятель инспектор Лестрейд закончит бахвалиться, и только потом заговорил.

— Доброе утро, инспектор, — произнёс он благосклонно. — Значит, вы раскрыли это дело? Мои поздравления.

Человечек с хитрым выражением лица в полнейшем самодовольстве покачивался на пятках, сунув руки в карманы брюк.

— В эту самую минуту преступник уже за решёткой. Надеюсь, всё рассказанное этим типом в присутствии стенографиста подтвердится: тогда ему и его дружкам светит виселица. Признайте же теперь, что ваш метод разглядывания табачного пепла и прочего, а затем сведения всего этого к какой-нибудь теории в некоторых случаях имеет свои преимущества, но есть и ситуации, когда фантазии совершенно излишни и цель достигается лишь усердием!

Полагаю, преступник в данном случае О'Брайен, не так ли?

Аэростат с лопнувшей оболочкой, кажется, рухнул бы не так быстро, как улетучилось самодовольство Лестрейда при этом простом вопросе Холмса. Он перестал покачиваться и уставился на моего товарища, как если бы тот взмахнул волшебной палочкой и превратил мрачное здание, где мы находились, в тыкву. Что, по сути, он и сделал.

— Кто вам рассказал? — вскипел наконец детектив. — Грегсон? Он пойдёт на всё, лишь бы… — Лицо его потемнело.

Холмс мягко рассмеялся:

— Вы двое, как я вижу, так и не поладили после дела в Лористон-Гарденс. Вынужден вас разочаровать, инспектор, я не видел Грегсона вот уже несколько недель. Моё мнение о взрыве сложилось ещё вчера, когда я прочёл о нём в «Таймс». О'Брайен был единственным из всех замешанных в нём, у кого имелись средства, мотив и возможность уничтожить здание, в котором располагается одна из самых влиятельных газет города. Его связи с ирландскими бунтовщиками хорошо известны в преступном мире Лондона. Но вовсе не это привело нас сюда сегодня.

— Что же тогда? — сердито спросил Лестрейд. Визит частного сыщика явно испортил ему настроение.

— У меня дело к инспектору Ньюкомену. Если вы будете столь любезны указать нам его кабинет…

— За углом, вторая дверь направо, — прервал его инспектор, слегка воспрянув духом. — Думаю, Ньюкомен будет весьма рад видеть вас: ведь сколько времени уже бедняга топчется на месте, пытаясь расследовать вестминстерское убийство. Не хотел бы я оказаться на его месте.

— Сомневаюсь, что меня ожидает радушный приём, — отозвался Холмс и, кивнув маленькому инспектору, пошёл по коридору. Я последовал за ним.

Дверь в кабинет Ньюкомена оказалась открытой, так что мы вошли и едва не столкнулись с выбегавшим оттуда констеблем в форме. Его бледное лицо и невнятные извинения на ходу ясно дали мне понять: начальник только что устроил ему головомойку.

Первый же взгляд на толстого инспектора подтвердил данное впечатление. Склонившись над заваленным бумагами столом напротив двери и вцепившись мясистыми руками в его край, он весь так и кипел. Его близко посаженные глаза блестели под насупленными густыми бровями, словно металлические бусины, а рыжеватые усы ощетинились. Волосы на голове торчали во все стороны, словно он рвал их на себе. Воротник съехал набок, лицо приобрело свекольный цвет. Наш приход не способствовал улучшению его мрачного настроения.

— Кто вам позволил войти? — прогремел Ньюкомен. — Ей-богу, я усею этот пол значками, если хоть ещё один констебль не выполнит прямой приказ начальства!

— Успокойтесь, инспектор, — холодно произнёс Холмс. — Здесь, в Скотленд-Ярде, у меня есть друзья. Я пришёл снова предложить свою помощь по делу об убийстве Кэрью.

— Убирайтесь! Я уже сказал вам, что не потерплю вмешательства частного сыщика в официальное полицейское расследование. Пускай кое-кто из моих коллег и считает, что не может обойтись без вас, но я не из их числа!

— Есть и те, кто с вами не согласен.

— Трамбл!

В ответ на его крик едва ли не мгновенно появился долговязый молодой констебль, которого мы видели в прошлый раз у жилища Хайда в Сохо.

— Вызывали, сэр?

— Проследи, чтобы этих джентльменов выпроводили из здания… И без церемоний!

Трамбл кивнул и ринулся было вперёд, чтобы взять Холмса под руку. Однако мой друг ловким движением уклонился, залез во внутренний карман, извлёк вручённое ему Майкрофтом письмо и одним взмахом раскрыл его перед самым носом инспектора.

Все краски исчезли с лица Ньюкомена, когда его взгляд упал на герб внизу документа.

— Отставить, Трамбл, — произнёс он подавленно. — Выйди и закрой за собой дверь.

— Как прикажете, сэр. — Молодой полицейский явно был сбит с толку, но развернулся и послушно удалился, захлопнув дверь.

Инспектор указал на два простых деревянных стула перед столом, и мы сели. Он рухнул в своё кресло, словно ноги его уже не держали.

— Я недооценил вас, — признал он тихо.

— Как и многие другие, — отозвался мой товарищ. Он убрал письмо в карман. — Я не особо стремлюсь изменить подобное отношение, поскольку оно даёт мне определённые преимущества. Итак, инспектор, что вам удалось выяснить о нашем друге Хайде?

— Очень мало, иначе вас бы сейчас здесь не было. — Примирившись с создавшимся положением, детектив живо вводил нас в курс дела: — Этот человек — чудовище. И это очевидно не только из той жестокости, с которой было совершено преступление. Мы разыскали всех каких только можно его дружков и хорошенько допросили. То, что я услышал о нём, омерзительно. Хайд, кажется, водил знакомство с самыми закоренелыми подонками, и всё же среди них не нашлось ни одного, кто бы не ужасался его поведению: этот тип ни в чём не знает меры. Совестливость ему неведома, жестокость — образ его жизни. Говорю вам, я выслушал истории, от которых у вас волосы встали бы дыбом. Однако мне так и не удалось выяснить хоть что-либо о его нынешнем местонахождении. Представьте, ни один человек ничего об этом не знает!

— Возможно, друзья просто не выдают его, — предположил я.

Ньюкомен покачал головой.

— У него нет друзей. Все, с кем я разговаривал, — это более чем подозрительный сброд, и, разумеется, многие из них имеют основания не доверять полиции. Но у меня создалось впечатление, что, знай они об убежище Хайда, они бы его выдали. — Инспектор щёлкнул пальцами. — И дело не только в награде, которую мы объявили за поимку преступника. Вокруг этого человека сложилась такая атмосфера жестокости и ненависти, что его избегают абсолютно все, включая и тех, кого можно отнести к лондонскому дну. Однако, пускай хоть весь мир против этого негодяя, он всё же должен где-то объявиться.

— Орудие убийства у вас здесь? — спросил Холмс.

Ньюкомен пошарил среди кучи бумаг на столе и вытащил крепкий деревянный цилиндр длиной, быть может, чуть менее полуметра, с железным наконечником на одном конце. Другой конец был расколот. Холмс взял улику и внимательно её изучил.

— Узнаёте, Уотсон? — обратился он ко мне.

— Определённо похоже на трость, которой Хайд угрожал нам у Штюрмера.

— Это она и есть. Несомненно, она раскололась в результате яростного удара. Думаю, мы можем безошибочно считать её орудием преступления, повлекшего за собой безвременную смерть сэра Дэнверса Кэрью. — Он вернул обломок инспектору.

— А вы в этом сомневались? — спросил тот.

— Я ни в чём не сомневаюсь, пока не увижу улику. Однако довольно легко сделать ошибочные выводы, когда сталкиваешься со столь тяжёлым преступлением, как убийство. Обычно газетные отчёты не стоит воспринимать всерьёз.

Инспектор заёрзал под пристальным взглядом Холмса.

— Согласен. Что ж, я предоставил вам всё, что нам известно. Кроме, конечно же, обугленной чековой книжки, о которой вы, несомненно, уже знаете. Надеюсь, вы не забудете о нас, если у вас что-нибудь появится. Хотя я не думаю, что подобное произойдёт.

— Представьте, кое-что у меня уже появилось.

— Уже? — Выражение на осунувшемся лице шотландца было не столь благодарным, каким при сложившихся обстоятельствах ему следовало бы быть. — И что же?

— Система. Разве вы не видите её? Убийство сэра Дэнверса, вопиющий случай с маленькой девочкой, нападение на безногого нищего — напомните как-нибудь рассказать вам о последнем, весьма пренеприятная история, — мотивом каждого из известных преступлений Хайда являлось не что иное, как злоба. Отнюдь не жажда наживы и даже не месть. Насколько я могу судить, исходя из своих обширных знаний истории преступлений, случай беспрецедентный. Разве был бы возможен ужасающий разгул Бёрка и Хэра^[918], если бы непомерно ограниченные медицинские практики того времени не выплачивали вознаграждение за необходимые им трупы, которые злоумышленники и доставляли. Бетси Фрэнсис и Мэри Тиррелл могли бы сегодня жить, если бы страхи молодого Джорджа Херси не сподвигли его накачать их слабые организмы огромными дозами стрихнина. Стремление выжить подтолкнуло переселенцев из отряда Доннера к убийствам и каннибализму… — Холмс методично загибал пальцы, приводя примеры из своих всесторонних исследований тёмной стороны человеческой природы. От этого зловещего перечня могла дрогнуть даже самая закалённая и ожесточённая душа вроде ньюкоменовской. Поняв, что сказал достаточно, мой друг завершил свою тираду следующим образом: — Дело в том, инспектор, что мы столкнулись с воплощённым злом. Распространённое объяснение, будто Хайд безумен, в данном случае просто не подойдёт. Я встречался с этим человеком и уверяю вас: более здравомыслящего найти сложно.

— И каково ваше заключение?

— Пока у меня его нет. Но я убеждён, что где-то в этой гипотезе и кроется ключ ко всему делу. Быть может, если мы оба будем работать над ним с противоположных сторон…

— Я попросил бы вас не объяснять мне, в чём заключается моя работа, мистер Холмс. — Тон инспектора снова был холоден. — Однако я ценю ваши усилия, даже столь безрезультатные. Если же вы по случайности наткнётесь на нечто важное, то, уверен, вам достанет здравого смысла заглянуть в мой кабинет.

— Вы будете первым, кто это узнает. — Холмс поднялся. — До свидания, инспектор, и благодарю вас за сотрудничество.

— Ну и чего вы добились этим визитом? — спросил я своего товарища, когда мы вышли из мрачного помещения Скотленд-Ярда на тусклый утренний свет. Снег теперь валил вовсю.

— По крайней мере, самоудовлетворения, — ответил он, остановившись раскурить трубку под козырьком подъезда. — Воспоминание о том, как внезапно изменилось выражение лица Ньюкомена, когда он увидел, кто предоставил мне полномочия, будет согревать меня в холодные ночи, когда я впаду в старческий маразм. С практической же стороны, я поставил в известность о своём участии в деле тех, у кого больше всего возможностей помешать моему расследованию, что впоследствии избавит нас от некоторых трудностей.

— Если говорить о последствиях, — заметил я, — то действия Аттерсона могут привести к весьма печальному результату.

Я отпустил это замечание, увидев, что на противоположной стороне улицы резко остановился кэб и из него выскочила высокая и худая фигура адвоката. Он едва ли остановился, чтобы расплатиться с извозчиком, а затем со всех ног кинулся в нашем направлении, уклоняясь от трясущихся экипажей и лавируя между: движение в этом оживлённом квартале было соответствующим. Когда Аттерсон приблизился, по его тяжёлому дыханию и пунцовому лицу я догадался, что сегодняшнее утро выдалось для него весьма напряжённым. Он вот-вот мог оказаться под копытами лошади или под колёсами повозки, доверху нагруженной бочонками с виски для какой-нибудь пивной, когда мы с Холмсом бросились вперёд и вытащили его на обочину — лошади пронеслись мимо. Мы помогли адвокату пересечь тротуар и добраться до здания, которое только что покинули, где он прислонился к стене, хрипя и вытирая мокрым льняным платком пот со лба.

— Аттерсон, вы в порядке? — спросил у него Холмс.

Адвокат кивнул, всё ещё задыхаясь.

Я взял его запястье и, сверяясь с секундной стрелкой своих часов, измерил пульс.

— К счастью, пульс замедляется, — сообщил я сыщику через некоторое время, убирая хронометр в карман жилета.

— Он чуть не остановился совсем, — озабоченно проговорил Холмс. — Что случилось, Аттерсон? Джекил?

Тот снова кивнул.

— Ваша хозяйка сказала мне, куда вы отправились. — Слова вылетали из него между судорожными вдохами. — Я боялся, что потеряю вас. — Вытащив смятый обрезок бумаги из кармана пальто, Аттерсон протянул его Холмсу. Тот взял его и, едва взглянув на написанное, поднял нетерпеливый взгляд на адвоката.

— Я это уже видел: записка Хайда Джекилу, которую вы мне показывали три месяца назад. В чём дело?

— Есть ещё. — Дыхание Аттерсона уже значительно успокоилось, а цвет лица был близок к обычному. Он снова сунул руку в карман, из которого достал записку, и, ничего там не обнаружив, принялся по очереди обшаривать все остальные, пока наконец не извлёк ещё один листок, покрупнее первого, и снова протянул его Холмсу. Тот бросился на него, словно гончая, почуявшая добычу.

— После обеда в тот день, когда я показал вам записку Хайда, — начал объяснять адвокат, — я сидел в рабочем кабинете вместе со своим клерком, мистером Гестом, и тут посыльный принёс подписанное Генри Джекилом приглашение на ужин, которое я вам только что вручил. Гест неплохо разбирается в почерках, и я из любопытства дал ему ознакомиться с оригиналом послания Хайда — посмотреть, что он в нём поймёт. Когда он увидел приглашение Джекила, то попросил изучить и его. Я дал, и после сравнения он сказал…

— …Что оба текста написаны одной рукой, — закончил сыщик и, быстро просмотрев листки, вернул их адвокату. — Этот ваш Гест совершенно прав. Я сказал вам тогда, что почерк пытались замаскировать, причём довольно топорно. И поскольку, если верить дворецкому, никакого письма в тот день не приносили, из этого естественным образом следовало, что Джекил сам подделал его. Вы, однако, были совершенно не расположены принимать подобную гипотезу, поэтому я оставил её при себе. Вы поставили меня в шаткое положение, мистер Аттерсон. Из уважения к вам и вашему клиенту я совершил уголовное преступление, утаив от полиции улику. Почему вы не пришли ко мне с этой информацией три месяца назад? Теперь вам за многое предстоит ответить, — закончил он сурово.

Аттерсон с пристыженным видом повернулся к нему. Холмс поднял руку, останавливая его объяснения:

— Ни слова. Вы покрывали своего друга. Я больше не буду тратить время, указывая на глупость такого поведения, раз подобные лекции в отношении вас оказались бесполезными. Теперь следующий вопрос: что же произвело столь внезапный переворот в ваших чувствах?

Адвокат с беспокойством огляделся по сторонам: мимо непрерывным потоком шли пешеходы.

— Мы можем поговорить где-нибудь в более спокойном месте?

— Тут рядом есть заведение «У Симпсона», — предложил Холмс. — Если для вас не слишком рано, Аттерсон, думаю, мы могли бы обговорить всё за стаканчиком-другим хереса.

Наш бывший клиент не возражал, и когда мы расселились в упомянутом ресторане за стол, водрузив в центр его бутылку восстанавливающего силы напитка и наполнив им стаканы, Аттерсон приступил к своему повествованию.

— Моя задержка относительно предъявления этой убийственной улики, возможно, покажется более оправданной, когда я объясню все обстоятельства, — начал адвокат, угрюмо уставившись в свой стакан. — Во-первых, конечно же, мне было тяжело думать, что человек, которого, как я считал, я понимаю более кого бы то ни было, подвергает опасности свою карьеру, покрывая убийцу До этого я опасался, что причиной является шантаж, однако теперь начал испытывать серьёзные сомнения в здравомыслии Джекила, но, памятуя о постыдном состоянии наших ведущих психиатрических учреждений, избегал рассказывать о том, что узнал, дабы не обрекать своего дражайшего друга на жалкое существование.

Однако шло время, призрак Эдварда Хайда постепенно исчезал из нашей жизни, и я начал замечать в Джекиле определённую перемену к лучшему. Он словно заново родился со всем нерастраченным идеализмом молодости. Джекил перестал быть затворником и возобновил все свои старые знакомства, возвратился к медицинской практике (а, да будет вам известно, он частенько лечил неимущих, не требуя взамен ни малейшего вознаграждения) и даже стал регулярно посещать церковь, чего прежде никогда не делал. Его дух воспарил выше, чем я когда-либо знал, словно доктор наконец-то изгнал изсебя того демона, что грозил низвергнуть беднягу в глубочайшие бездны ада, и примирился со своими неугомонными устремлениями. В свете этого, быть может, вы поймёте, почему я счёл за лучшее предать забвению всю историю с Хайдом — его исчезновение, так сказать, в некоторой степени послужило возмещением убийства сэра Дэнверса. Ну а потом…

Это началось утром двенадцатого января. В тот день впервые после убийства двери Джекила оказались закрытыми для меня. Его дворецкий объяснил, что хозяин испытывает недомогание и никого не принимает. Тогда это меня не обеспокоило, ибо не далее как четыре вечера назад я ужинал у Джекила в небольшом обществе, среди приглашённых был и Гесте Лэньон, и это была весёлая товарищеская вечеринка, обещавшая впереди лишь светлые дни, и ничего более. И вправду казалось, что два доктора смогут навести мост через расселину, разделявшую их более десятилетия. Я вернулся четырнадцатого, а потом ещё раз пятнадцатого, но Джекил так и не принял меня. Подобное внезапное возвращение к его былому затворничеству встревожило меня, и, как следует поразмыслив, семнадцатого, то есть прошлым вечером, я отправился навестить Лэньона.

Похоже, здесь самообладание покинуло адвоката, и он быстро глотнул из стакана тёмной жидкости. Затем продолжил с многозначительной интонацией:

— Мистер Холмс, я никогда прежде не видел столь быстрой перемены в человеке, какую заметил в докторе Лэньоне прошлым вечером. Всего лишь каких-то девять дней назад он был самим воплощением здоровья, теперь же я оказался перед человеком на грани смерти, а таковых я немало перевидал на своём веку. Прежнего здорового и цветущего цвета лица как не бывало, он был бледен, как привидение, и ужасно изнурён, а плоть его обвисла на костях, словно пожелтевшее бельё на вешалке. Голос Лэньона дрожал, и когда он, впустив меня, двинулся в комнаты, то шаркал как человек, конец которого близок. Я весьма опасаюсь, что бедняга не дотянет до весны.

Он объяснил, что пережил потрясение, от которого ему уже не оправиться, и впереди его ждёт только могила. Но что ещё хуже, как я заключил из слов доктора, он только рад этому. Когда же я упомянул Джекила, на его землистых щеках появились красные пятна и он запретил мне произносить это имя впредь. Потом Лэньон вдруг заявил, что для него Генри Джекил уже мёртв. Вот так нынче обстоит дело, и, полагаю, нет особой нужды добавлять, что я провёл бессонную ночь, прежде чем решился прийти к вам. — Адвокат вздрогнул и посмотрел на моего товарища глазами, в которых словно заключалось все страдание мира. — Мистер Холмс, неужто вы ничего не сможете поделать, чтобы остановить этот поток несчастий?

— Не могу ничего обещать, — ответил тот, чей стакан так и остался нетронутым. — Возможно, уже слишком поздно.

— Я знаю, что не имею права просить вас о помощи. — Голос Аттерсона теперь был лишь слабым шёпотом. — Но я прожил на земле вот уже пятьдесят лет, и друзей вроде Джекила или Лэньона у меня больше не появится. И я не хочу провести остаток своего существования в одиночестве.

Не получив никакого ответа, адвокат встал и, пробормотав слова прощания, повернулся взять свои шляпу и пальто. Холмс подался вперёд и схватил Аттерсона за рукав. Тот обернулся. Их взгляды встретились.

— Я сделаю всё, что смогу, мистер Аттерсон, — сказал сыщик. — Большего обещать не могу.

— Благослови вас Господь, мистер Холмс. — Глаза Аттерсона заблестели от слёз. Затем он покинул ресторан.

— Уотсон, не хотите попробовать себя в роли детектива? — спросил мой товарищ, когда мы выходили.

— Каким бы умением я ни обладал в этой области, мне в любом случае далеко до вас, — ответил я, охваченный любопытством после столь необычной просьбы.

— Вы не можете знать, пока не попробуете.

— И чего же вы хотите от меня?

— Можете провести перекрёстный допрос?

Мною овладела самоуверенность. В продолжение довольно краткой карьеры в качестве военного хирурга в Афганистане мне весьма часто доводилось наблюдать за полковыми медиками, которые посредством продуманных вопросов и ответов выясняли, действительно ли предполагаемый пациент болен или же попросту симулирует, и порой я даже принимал участие в этих беседах. Я вообразил себя мастером в искусстве перекрёстного допроса, который во многих отношениях столь же важен для медика, как и для судебного адвоката. Наконец-то нашлась область, где я мог заслужить восхищение человека, которым сам всегда восхищался более остальных.

— И кого я должен допросить?

— Доктора Гесте Лэньона с Кавендиш-сквер.

— Это потребует величайшей деликатности, — нахмурился я. — Если Аттерсон сказал правду, этот человек находится при смерти, и мне бы не хотелось послужить непосредственной её причиной.

— Совершенно верно. — Холмс снова набивал трубку. — Именно поэтому я и доверяю это дело вам, человеку наиболее тактичному и чувствительному из всех, кого я знаю. Разговорите его, Уотсон. Узнайте, что замышляет Джекил. Нас явно больше не впустят к нему в дом, и всё же я испытываю уверенность, что именно со стороны милейшего доктора и надо искать разгадку.

— А вы чем займётесь?

Холмс раскурил трубку, сделал глубокую затяжку и, выпустив дым, озорно улыбнулся:

— Ах, вот об этом-то вы пока не должны меня спрашивать. Позвольте мне действовать согласно собственным приёмам. А вот и кэб. Помните адрес Лэньона? Превосходно. У вас замечательная память во всём, что касается мелочей, и это одна из тех вещей, которые я более всего ценю в вас. Что ж, прекрасно. Садитесь, поезжайте к Лэньону и постарайтесь добиться успеха. Встретимся на Бейкер-стрит за обедом.

X. ЧЕЛОВЕК В КЭБЕ

Доктор Гесте Лэньон жил в изящном старом доме на пересечении Уигмор и Харли-стрит, в самом центре медицинского квартала. Четырёхэтажное кирпичное здание возвышалось над большинством соседних домов и, судя по его виду, было возведено во времена Якова I. Каменные ступени, ведшие вверх к входной двери, за долгие годы истёрлись бесчисленными ногами до ям. Едва лишь я потянул латунную ручку звонка, как заделанная железом дубовая дверь словно на стержне повернулась внутрь, и передо мной предстал слуга с непроницаемым выражением лица, рубцы шрамов на котором навели меня на подозрение, что по совместительству он исполняет и обязанности телохранителя. Я отложил данную информацию в памяти, чтобы позже сообщить её Холмсу.

— Да? — Его голос напомнил мне звук наждака, которым неторопливо обрабатывают твёрдую древесину.

— Меня зовут доктор Уотсон, — представился я, протягивая свою визитку. — Я хотел бы поговорить с доктором Лэньоном.

Парень даже не шелохнулся, чтобы взять её.

— Доктор Лэньон очень болен. Он никого не принимает. — Дверь начала закрываться. Подражая Холмсу, я поставил ногу на порог. Тяжеленная дверь едва не раздавила её. Я прикусил губу, чтобы не вскрикнуть.

— Думаю, он всё-таки примет меня. — Каким-то образом мне удалось произнести это спокойно. — Мне необходимо поговорить с вашим хозяином о докторе Джекиле. Точнее, о докторе Джекиле и мистере Хайде.

Какое-то время слуга раздумывал.

— Подождите здесь, пожалуйста. — Он снова начал закрывать дверь, остановился и выразительно посмотрел вниз. Я убрал ногу. Дверь с раскатистым грохотом скользнула в косяк.

Воспользовавшись возникшей паузой, я уселся на верхнюю ступеньку и принялся массировать ушибленную ступню. За этим занятием меня и застало новое появление слуги. Я поднялся на ноги.

Лицо его было таким же невыразительным, как и прежде.

— Доктор Лэньон примет вас. — Он отступил в сторону.

По короткому коридору, стены которого были несколько неуместно, на мой взгляд, увешаны довольно недурной современной акварелью — несомненно, с целью избавить пациентов от страхов, что методы лечения данного эскулапа не поспевают за временем, — меня провели в весьма удобный смотровой кабинет. Здесь присутствовала медицина в различных её проявлениях: книжные полки, битком набитые медицинскими журналами в кожаных переплётах, ненавязчиво выставленный на столике подле двери микроскоп в окружении предметных стёкол и в конце комнаты дубовый шкаф с ящиками, маркированными в алфавитном порядке. Верхний ящик был открыт, и его содержимое — примерно с десяток светло-коричневых папок, распухших от бумаг, — штабелем возвышалось на небольшом столе перед шкафом. Особых подробностей, однако, мне разглядеть не удалось, поскольку тут не горело ни одной лампы и комната освещалась, помимо пламени в огромном старинном камине с другой стороны, лишь светом, просачивавшимся через плотно занавешенное окно, из-за чего углы помещения были погружены во мрак.

Человек, сидевший в старомодном кожаном кресле в одном из этих углов, при моём появлении поднялся и стоял, покачиваясь. Он не предпринял попытки обменяться рукопожатием, так что я тоже не стал протягивать ему руку. В сумраке черты лица его были неразличимы.

— Мы с вами где-нибудь встречались, доктор Уотсон? — спросил он рассеянно. В его голосе слышалась едва заметная дрожь, каковая порой свойственна старикам на пороге смерти.

— Не думаю, — ответил я. — Мы вращаемся в разных кругах.

— И всё же у нас как будто есть общий знакомый, Генри Джекил.

Последние два слова хозяин дома словно выплюнул. Теперь мне открылось его затаённое чувство горечи, как будто единственное, что ещё придавало ему силы. Он прошаркал к середине комнаты, где на его лицо упала полоса бледного света из окна.

Опытный врач вроде меня едва ли может столкнуться с чем-то новым в смерти, и всё же мне подумалось, что никогда ещё я не находился в присутствии человека, на котором она запечатлелась бы более явственно, чем на Гесте Лэньоне. Я увидел залысины, но они явно были следствием некоей внезапной болезни, нежели систематического разрушительного воздействия возраста — среди седых волос на черепе местами проглядывали крупные участки розовой кожи. Его светло-карие глаза помутнели и запали, цвет лица был болезненно-бледным, а широкие челюсти — возможно, некогда ангельские, лишь в последние годы приобретшие бульдожью крепость, указывающую на сварливую старость, — теперь одрябли и крайне нездорово поблёскивали. Багровые круги под глазами говорили о слишком многих ночах, проведённых без сна, а впалые щёки — о слишком многих днях, когда организм его не получал достаточного питания. Аттерсон не сильно ошибался, предсказывая, что его старый друг не переживёт зиму, хотя, на мой опытный глаз, он вполне мог протянуть до марта.

— Я знаю, о чём вы сейчас думаете, — сказал он, разглядывая меня из глубоких впадин глазниц. — Я не питаю иллюзий на этот счёт, мне осталось от силы недели две. И сейчас я как раз обновляю истории болезни своих пациентов, дабы передать их врачам, которым оставляю свою практику. — Лэньон кивнул на кипу папок на столе. — Поэтому времени у меня только на то, чтобы выслушать ваше дело без всяких обиняков.

— Может, мы сядем?

Ему было слишком тяжело стоять, чтобы вступать в спор. Он махнул рукой на изогнутое кресло возле своего кожаного, вернулся на своё место и буквально свалился в него, словно затраченное на эти несколько шагов усилие было для него чрезмерным.

— Я представляю Шерлока Холмса, знаменитого частного сыщика, — начал я. — Он был нанят властями для расследования убийства сэра Дэнверса Кэрью, последовавшего три месяца назад. Едва ли имеет значение, каким образом мы вышли на доктора Джекила, достаточно отметить лишь сам факт. Насколько я понимаю, вы с Джекилом старые друзья?

В этот момент бледные щёки хозяина приобрели почти нормальный цвет, хотя, возможно, мне это лишь показалось: уж очень темно было в том углу, где он сидел, не утруждал себя тем, чтобы зажечь лампу.

— Наши отношения с Генри Джекилом, которые можно было бы назвать дружбой, полностью исчерпаны. Я считаю его мёртвым.

— Могу я спросить почему?

— Спросить можете, но ответа вы не получите.

Я зашёл с другой стороны:

— Тогда, может, расскажете о былой дружбе? Когда вы познакомились?

— Слишком давно, чтобы иметь желание или силы вспомнить. Мы закончили Эдинбургский университет в одном и том же году. О, чёрный то был год, выпустивший Генри Джекила в мир! — Голос Лэньона дрожал от ярости и слабости. Я встревожился за его жизнь.

— Успокойтесь, — сказал я. — Насколько я понимаю, около десяти лет назад между вами и Джекилом возникли разногласия. Что вызвало разрыв отношений?

Он колебался, прежде чем ответить. Наконец заговорил небрежным тоном:

— Ах, ерунда: несовпадение мнений по некоему научному вопросу, знаете ли. Я даже сейчас толком и не помню, в чём он заключался. Полагаю, коли вы сам медик, то понимаете, как ревниво каждый из нас держится своих любимых теорий.

— Кажется, из-за этого вы избегали общества друг друга целых десять лет?

Он не ответил. Я не сдавался:

— Как Джекил относится к вам?

— Не знаю и знать не желаю.

— Мне известно, что вы были на ужине у Джекила совсем недавно, восьмого числа. Что произошло с тех пор, что ваши чувства к нему столь охладели?

На мгновение глаза Лэньона расширились от удивления. Но затем он снова напустил на себя безразличие.

— Аттерсон, конечно же. Он был там. Разумеется, это он рассказал вам, что мы вместе ужинали. Поначалу мне показалось, что вы обладаете некими выдающимися способностями.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Доктор, разве вы не видите, что я не желаю говорить об этом мертвеце?

— Зачем же тогда вы согласились встретиться со мной?

— Я подумал, что вы, быть может, решили вопрос отношений Генри Джекила и Эдварда Хайда, в коем случае я охотно помог бы вам покончить с этим делом, предоставив всю информацию, которой обладаю. Теперь я вижу, что вам известно даже меньше, чем мне.

Я подался вперёд, сердце моё заколотилось.

— То есть вы знаете что-то, чего не знаем мы?

Выражение лица Лэньона говорило, что он жалеет о сказанном. Он стиснул зубы.

— То был лишь оборот речи. Мне неизвестно ничего, чем я мог бы вам помочь.

— Я вам не верю, — заявил я. — Откуда вам известно об Эдварде Хайде?

— Но вы же сами сообщили цель своего визита.

— Действительно, я сказал вашему слуге, что пришёл поговорить с вами о докторе Джекиле и мистере Хайде. Но я не упоминал имени последнего. — Я уставился на Лэньона, стараясь повторить пронизывающий взгляд моего друга.

Он едва заметно холодно улыбнулся.

— Нельзя поймать в ловушку честного человека, доктор. Имя Эдварда Хайда в связи с убийством Кэрью вот уже несколько месяцев на все лады склоняется прессой. Кроме того, я, кажется, припоминаю, что Аттерсон спрашивал меня об этом человеке приблизительно год назад.

— Вашей замечательной памяти можно только позавидовать.

Он не ответил.

— Вы знаете гораздо больше, чем говорите, — гнул своё я. — Обязан предупредить вас, доктор: вам придётся туго, если позже выяснится, что вы были причастны к этому делу и не захотели поспособствовать его раскрытию.

— Вот уж что меня совершенно не пугает: к середине февраля я буду трупом. И что тогда сделают блюстители закона — выкопают меня и посадят на скамью подсудимых? — Он умолк. Его худое лицо смягчилось. — Вы ищете истину, доктор Уотсон, и в этом я вам симпатизирую. Могу лишь сказать, что существуют законы, по которым человек должен жить, чтобы не низвергнуться в мир, где ложь есть истина, а зло есть добро, в тот безумный мир, куда человеку невозможно проникнуть, продолжая называться человеком. Джекил нарушил эти законы. Он проник в сей запретный мир. Не пытайтесь следовать за ним. В противном случае вы тоже себя погубите.

Какое-то время мы молча сидели, не сводя глаз друг с друга. Слышно было лишь, как потрескивают дрова в камине да тикают часы на каминной полке. Наконец я положил руки на подлокотники кресла.

— Это всё, что вы можете сказать относительно данного дела?

Он кивнул — немощное движение было едва заметно в сумерках. Я встал.

— Позвоните слуге, — проговорил Лэньон, указывая на шнур над столом. — Он проводит вас.

— В этом нет необходимости. Впрочем, раз уж вы сами упомянули об этом человеке, позвольте заметить, что для человека вашего положения он представляет собой весьма странный тип слуги.

— Он больше чем мой слуга. Он мой телохранитель.

— Я так и думал. Опасаетесь за свою жизнь в самом конце игры?

— Ничего подобного. Просто есть один посетитель, которого я не хотел бы принимать в своём доме. Грегори — так зовут слугу — следит за этим.

— Хайд?

Лэньон поднял на меня взгляд. На краткий миг глаза его прояснились, в зрачках вспыхнул огонь.

— До свидания, доктор, — только и ответил он.

Я чопорно поклонился и оставил его одного умирать.

Бредя потом по Харли-стрит, я едва ли замечал, что снова пошёл снег, а усилившийся ветер бросает мне в лицо острые льдинки: настолько был я погружён в размышления о недавнем разговоре. Скудная информация, полученная от Лэньона, выглядела весьма загадочно, и обнаружить в ней какой-то смысл было за пределами моих способностей. Что он имел в виду, говоря, что Джекил проник в «безумный мир, куда человеку невозможно проникнуть, продолжая называться человеком»? Не был ли то намёк, что Джекил сошёл с ума? Если да, то почему Лэньон сразу же так и не сказал? И почему он повернулся спиной к своему старому другу в то самое время, когда, судя по всему, Джекил нуждался в нём более всего? Наконец, что это было за страшное потрясение, которое, как он сказал Аттерсону, и послужило причиной его стремительного угасания? Но я так ни до чего и не додумался, словно мой мозг оцепенел от мороза, подобно рукам и лицу. Я столь погрузился в задумчивость, что сошёл с тротуара и едва не угодил под кэб, когда тот промчался лишь в десятке сантиметров от моего левого плеча, сбив ветром с меня шляпу.

Я в испуге поднял глаза, и передо мной предстало лицо единственного пассажира, высунувшего голову, чтобы посмотреть, что это за болван едва не расстался с жизнью по собственной неуклюжести. И при виде узких волчьих черт, скученных в центре огромной головы под полями котелка пассажира, у меня по спине пробежала дрожь. Мигом позже он исчез, отпрянув назад так же резко, как черепаха втягивает голову под защитный панцирь. Лошадь сразу же прибавила ходу, и кэб растворился в бурлящей пелене снега. Однако произошло это не настолько быстро, чтобы меня не охватил внезапный приступ отвращения в тот самый момент, когда наши глаза встретились. Во всей Англии был лишь один человек, способный вызвать подобную необъяснимую реакцию, и о нём не было никаких вестей с той самой ночи, когда он зверски убил сэра Дэнверса Кэрью.

XI. Я ПРЕСЛЕДУЮ УБИЙЦУ

Не знаю, сколь долго после отъезда кэба с его зловещим пассажиром я стоял, уставившись на опустившийся за ним снежный занавес. Дерзость этого человека превосходила все мыслимые рамки: преследуемый буквально на каждом клочке суши, он средь бела дня раскатывал по самому оживлённому району Лондона, как будто и не было никакого убийства. Я-то воображал, что Хайд трясётся в какой-нибудь промозглой лачуге, из страха перед виселицей даже не помышляя покидать её. Нечто непристойное заключалось в его самонадеянности, словно выражавшей затаённое презрение к установленному порядку. Я стоял, ошеломлённый его наглостью.

В конце концов, однако, я стряхнул с себя ступор и дико огляделся по сторонам в поисках средства преследования. На удачу, как раз в этот момент приближался другой кэб. Я бросился на тротуар и отчаянно замахал ему.

Передо мной мелькнуло раскрасневшееся лицо возницы, обрамлённое массивными белыми бровями.

Я запрыгнул внутрь, заклиная его не упускать кэб впереди.

— Сделаем, начальник, — отозвался он, и мы тронулись.

Мы заметили кэб убийцы, как раз когда он поворачивал на запад на Куин-Энн-стрит, и последовали за ним. Очевидно, Хайд не догадывался о погоне, так как его транспортное средство двигалось по скользкой мостовой, придерживаясь обычной скорости. Вокруг кружили снежные хлопья — то редко, то густо, затмевая порой кэб впереди, — но он неизменно снова оказывался на виду, распознаваемый благодаря характерному красному перу в ленте на шляпе извозчика. Мы держались на благоразумном расстоянии. На Уэллбек-стрит экипаж повернул на юг. Осторожно выждав несколько секунд, мы повернули за ним.

Здесь Хайд наверняка стал что-то подозревать, поскольку на Уигмор-стрит его кэб взял на восток, описав полный круг, если считать с того места, где я его обнаружил на Харли-стрит. Я высунулся и приказал вознице проехать Уигмор и остановиться у тротуара за перекрёстком.

Мои рассуждения оказались правильными, поскольку несколько мгновений спустя кэб Хайда пересёк дорогу перед нами, направляясь на запад в сторону Марилебон-лейн. То, что мы не повернули за ним на Уигмор-стрит, вероятно, убедило злоумышленника в беспочвенности его опасений. Я выждал несколько секунд и, стукнув тростью в крышу, велел своему извозчику двигаться дальше. На следующем перекрёстке мы повернули направо и вновь возобновили преследование.

С чавкающими звуками, вылетавшими из-под колёс, мы катились по жиже, то и дело замедляя скорость, чтобы не наехать на перебегавших через улицу пешеходов: спасаясь от холода и сырости, они все как один передвигались, подняв воротники и опустив головы. При таких обстоятельствах не упускать экипаж Хайта из виду было весьма затруднительно, но мы всё же не сдавались. К счастью, мой возница оказался непревзойдённым мастером в подобного рода деле, поскольку вопреки множеству препятствий расстояние между двумя кэбами не увеличивалось и не уменьшалось.

Однако все наши ухищрения оказались напрасны, поскольку на Марилебон я заметил звероподобный профиль убийцы, который высунулся из окна и оглянулся в нашу сторону. Он тут же исчез, раздался щелчок кнута, и преследуемый кэб с брызгами снега из-под колёс рванул вперёд. На Оксфорд-стрит он повернул на одном колесе на запад и скрылся за углом здания. Я стукнул в крышу, подгоняя возницу, и тут же был отброшен на сиденье назад: это наша лошадь пустилась во весь опор.

Повернув, мы уже не обнаружили кэб Хайда, однако вид зеваки, свирепо очищавшего брюки от грязи на юго-восточном углу Дьюк-стрит, подсказал нам, в каком направлении он движется. На Дьюк мы снова его заметили — фалды кучера развевались в такт яростным взмахам кнута, грязь и вода летели на пешеходов, разбегавшихся во все стороны, чтобы не оказаться под копытами лошади. Вслед неслись проклятия и потрясания кулаками. Я почти не обращал на них внимания, так же как и на те, что были обращены в наш адрес, когда мы в погоне за Хайдом обрызгивали горемык по новой.

Мы прогромыхали по Брук-стрит на Гросвенор-сквер, и тут нас заметил констебль. Он бросился к нам, со всей мочи дуя в свисток и жестами приказывая остановиться. Поняв, что мы не собираемся подчиняться, он поспешил отскочить с нашего пути. Пронесшись мимо, мы окатили полисмена грязью от шлема до ботинок. Свисток тут же умолк, а самого констебля отбросило назад, и он, отчаянно размахивая руками, со звучным всплеском растянулся посреди огромной лужи.

Меня охватило чувство вины, но у нас просто не было времени останавливаться и помогать полисмену, поскольку кэб Хайда стремительно отрывался от нас. Я сделал себе зарубку в памяти: при первой же возможности внести пожертвование в фонд вдов полицейских — и тут же позабыл о досадном происшествии.

Впереди от тротуара у отеля «Клариджез» как раз отходил полный пассажиров омнибус, и в этот момент с ним поравнялся кэб Хайда. Он едва увернулся от громоздкого омнибуса, когда тот понесло вправо и затем влево, дико бросая из стороны в сторону по скользкой мостовой. К тому времени, когда подлетели мы, в промежуток между омнибусом и встречным потоком втиснуться было уже невозможно, и мой кучер без малейших колебаний подхлестнул кнутом лошадь и направил её на тротуар слева, вызвав совершеннейший переполох среди пешеходов. Тут наш кэб так тряхануло, что от одного из моих зубов откололся кусок, после чего мы выскочили назад на дорогу и помчались дальше. Я высунулся в окно, желая посмотреть назад: лошади из упряжки омнибуса ржали и били копытами воздух, а сам неустойчивый транспорт опасно накренился из-за сместившегося веса запаниковавших пассажиров на втором этаже. Я спешно вознёс краткую молитву об их безопасности, после чего снова обратил всё своё внимание на дорогу впереди.

Двигаясь по Нью-Бонд-стрит, столь любимой портными и франтами, мы выбрасывали из-под колёс мощные каскады грязи на множество дорогостоящих костюмов и пальто, чем, осмелюсь сказать, чуть не вызвали остановку сердца у их владельцев. Впрочем, выражения, доносившиеся до нас, пока мы мчались по кварталу, были более уместны для облачённых в лохмотья обитателей Ист-Энда.

Переходивший Кондуит-стрит продавец жареных каштанов, увидев несущегося прямо на него Хайда, бросил свою тележку посреди улицы и отпрыгнул назад. Кэб промчался между ними. Бедный парень только-только успел подхватить свою тележку обратно, как на дороге появились мы. Пытаясь избежать столкновения, возница взял вправо и левым колесом зацепил край этого, с позволения сказать, транспортного средства, тем самым опрокинув его и усыпав всю улицу дымящимися горячими каштанами. Торговец же исполнил безукоризненный кульбит и приземлился среди кучи своего товара в канаве у левой обочины. Прежде чем он успел подняться, на сцене появилась орава беспризорников, которые моментально расхватали все каштаны и незамедлительно удрали со своей добычей. Оглянувшись напоследок, я увидел разгневанную фигуру, подпрыгивающую посреди улицы, издающую бессвязные вопли и потрясающую костлявыми кулаками над головой.

К тому времени пассажиры обеих двуколок уже привыкли к причитаниям полицейских свистков со всех сторон, потому возница Хайда совершенно не обратил внимания на констебля, регулировавшего движение на перекрёстке Берлингтон-Гарденс, когда тот засвистел на него и поднял руки. Кэб достиг самого центра перекрёстка, и тут слева от него возникла гружённая брёвнами гигантская повозка, запряжённая четвёркой лошадей. Столкновение было неизбежно. Наш кэб, едва не опрокинувшийся на коварной поверхности улицы, занесло по дуге метров на пятьдесят, после чего мы остановились. Возница грузовой повозки, обнажив зубы в решительной гримасе, вскочил и что есть силы натянул вожжи, да так, что под его изношенным пальто даже взбугрились мышцы. Лошади встали на дыбы, однако инерция повозки оказалась для них слишком велика, и её развернуло в сторону, ударив о газовый фонарь на углу, который рухнул на её заднюю часть. Затем повозка встала на два колеса, замерев подобным образом на, казалось бы, невероятный промежуток времени, и наконец всё-таки перевернулась, в щепки разбившись о мостовую. Груз её высыпался, что сопровождалось серией оглушительных ударов. Кучер же за мгновение до удара нырнул с места головой вперёд и растянулся по улице. Мигом позже он вскочил, потрясённый, но явно не получивший повреждений физического характера. К тому времени кэб Хайда, который даже не притормозил, был на полпути к Пиккадилли.

Улица начала заполняться людьми, совершенно игнорировавшими попытки измождённого констебля привнести в хаос хоть какой-то порядок. Мы осторожно объехали следы крушения и медленно продвигались, пока не миновали толпу, после чего вновь перешли на галоп.

Хайд повернул на восток к Пиккадилли и в совершенно безрассудном для столь оживлённой улицы темпе продолжал движение. Мудростью тот день не полнился, и мы бросились за ним с той же скоростью. Снег теперь обильно валил крупными мокрыми хлопьями, превращавшими и без того опасную мостовую в сущее стекло. Остальное движение большей частью замедлилось и едва ли не полностью остановилось. Транспорт Хайда лавировал между кэбами, четырёхколёсными экипажами и грузовыми повозками, словно иголка в пяльцах. Мы делали то же самое, как обычно не обращая внимания на крики и проклятия кучеров и пассажиров, сопровождавшие нас всю дорогу. Раз, когда мы проезжали мимо роскошного вида кареты, её возница, и без того взбешённый наглостью удиравшего от нас кэба, перегнулся, чтобы хлестнуть кнутом моего кучера, — но сумел лишь рассечь воздух, когда тот резко отпрянул влево. Инерция взмаха скинула незадачливого возницу с козлов на мостовую, где другой экипаж, попытавшийся увернуться от наезда на него, начало заносить и в итоге бросило на левый тротуар. Это вызвало цепную реакцию по всей улице. Сырой зимний воздух наполнили вопли, скрип и звуки ударов. Полицейские свистки в отдалении зазвучали более настойчиво.

Ситуация на Пиккадилли-Серкус была много хуже. Там, где сходились семь главных улиц Лондона, сердце империи билось явно, и синяя униформа была скорее правилом, нежели исключением. Кэб Хайда даже не подумал сбавить скорость. Проскочив между омнибусом и трамвайным вагоном, двигавшимися в одном ряду, он взял перпендикулярно на юг к Риджент-стрит, при повороте резко накренившись на скользкой мостовой и лишь на волосок избежав столкновения с газовым фонарём на углу. Одно его колесо заскочило на тротуар и высекло искры об основание фонаря, лязгнув по нему стальной ступицей. Далее кэб не встретил никаких препятствий.

Мы же оказались не столь удачливы.

Трамвайный вагон, который Хайд подрезал, остановился, и его кучер принялся успокаивать разволновавшуюся упряжку. Воспользовавшись этим, мой возница промчался мимо него и попытался повторить крутой поворот Хайда, однако на полпути кэб начало заносить влево.

— Держись, начальник! — последовал вопль кучера.

Повторять мне не пришлось. Я отчаянно вцепился в стенки кэба, когда пейзаж словно на целую вечность завертелся в головокружительном калейдоскопе зданий, транспорта и лиц. На меня обрушилось тошнотворное ощущение подвешенности. Затем с оглушающим треском всё прекратилось. Мир опрокинулся, и следующее, что я осознал, было то, что я лежу сжавшись в углу кэба и смотрю через противоположное окно на небо и спицы вращающегося колеса.

Вокруг меня гудели возбуждённые голоса. Однако под этим гулом звучало и ещё кое-что: вероломный шипящий звук, поначалу слабый, но словно всё более усиливающийся, по мере того как я его узнавал. Мне с отвращением припомнился звук, который издавала болотная гадюка, пёстрая лента, спускавшаяся по шнуру от звонка, дабы выполнить гнусное приказание доктора Гримсби Ройлотта из Сток-Морона в приключении, описанном мною ранее. Я принюхался. Пахло газом.

И действительно, кэб был заполнен им, как я заметил, оглядевшись, потому что всё вокруг плыло у меня перед глазами. Путаясь в мыслях, я всё-таки сообразил, в чём дело: во время удара мы повалили газовый фонарь, и теперь его содержимое вытекало наружу.

В обычных обстоятельствах меня, несомненно, это встревожило бы, однако в тот момент я испытывал ощущение невероятного благополучия, словно всё происходившее со мной было лишь дурным сном, от которого я непременно скоро очнусь. Одной частью разума я, конечно же, осознавал, что это галлюцинация, вызванная вдыханием смертоносных паров, но при этом другая часть, убеждавшая меня, что всё идёт как надо, оказалась сильнее. Убаюкиваемый этим ощущением, я погрузился в милосердную бессознательность.

Я с трудом очнулся и узрел сантиметрах в десяти от себя румяную физиономию моего кучера. Его сильные руки трясли меня за плечи, вцепившись в них столь крепко, что я ощутил вспышку острой боли в старой ране. Однако в том полубессознательном состоянии я едва ли отдавал себе в этом отчёт, равно как и не был в состоянии разобрать настойчивые слова, которые он шептал напряжённым от беспокойства голосом. Наконец возница оставил попытки что-либо мне объяснить и, забросив мою руку себе на плечи, поднял меня на ноги и потащил в сторону от кэба.

Воздух снаружи оказался свежее, несмотря как на толпу, напиравшую со всех сторон, так и на усилившийся запах газа, когда мы прошли мимо поваленного фонаря, который ударом опрокинувшегося кэба был буквально срезан на уровне тротуара. Я смутно осознавал, что на дальнем конце толпы появился какой-то человек в синей форме, дувший в свисток и пробивавшийся к центру. Мы повернули в противоположном направлении и как можно быстрее поковыляли прочь, насколько только это удавалось моему спасителю, поддерживавшему моё тело. Толпа нехотя расступалась перед нами.

Постепенно я пришёл в чувство и смог двигаться уже самостоятельно, хотя и не без дополнительной поддержки жилистых плечей моего товарища. Мы шли всё быстрее, подгоняемые визгом полицейских свистков позади.

Мы миновали театр «Хеймаркет» и уверенно двинулись в сторону Пэлл-Мэлл, когда мне пришло на ум, что кучер только что спас мне жизнь. Я бессвязно залепетал недостаточные слова благодарности.

— Позже, Уотсон, позже, — ответил Шерлок Холмс, чуть заметно улыбнувшись мне под красным гримом.

XII. МЫ ПОПАДАЕМ В ЗАТРУДНИТЕЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

— Нам удалось ввести в заблуждение «Ивнинг стандард», Уотсон.

Мы находились дома уже несколько часов, когда Холмс, отпустив сие замечание, издал сухой смешок и, сложив только что полученную вечернюю газету, зачитал статью, опубликованную на второй странице:

В нашу редакцию поступило сообщение, хотя ещё и неподтверждённое, относительно неистовой погони двух кэбов по улицам Уэст-Энда сегодня днём. Судя по всему, в результате никто не пострадал, однако сообщается, что было разрушено три транспортных средства. Констебль, по его собственному утверждению оказавшийся свидетелем происшествия, полагает, что это ещё один инцидент из тела тех, каковые неизбежно происходят, когда буйству юности позволяют сочетаться с алкогольными напитками, и заверяет в своей поддержке тех, кто мог бы ужесточить законы. запрещающие продажу подобных стимуляторов несовершеннолетним.

— Никогда не переставал удивляться тому, что пресса способна сотворить с чем-то столь обыденным, как правда, — заметил он, откладывая газету и прикуривая новую сигару.

Если он думал развеселить меня этой шуткой, то не достиг цели. Я сверкнул на Холмса глазами, оторвавшись от романа о мореплавателях, которым без особого успеха пытался развлечься после нашего возвращения, и потребовал:

— Объясните же, наконец, зачем вы следили за мной сегодня!

— Мой дорогой друг, я вовсе не собирался следить за вами. Хотя в это и трудно поверить, но то, что наши пути пересеклись, было лишь простым совпадением, а уж то, что мы оказались в одном кэбе, — и вовсе чудом.

Я покачал головой и захлопнул книгу, даже не потрудившись положить в неё закладку.

— Боюсь, мне нужны дальнейшие объяснения. Лучше расскажите, что вы там делали и как так вышло, что вы следили за Хайдом, когда я вас остановил?

Холмс снова хихикнул. Над его головой клубился сизый табачный дым, заволакивая худощавые черты его лица.

— Это, Уотсон, как раз один из тех причудливых поворотов судьбы, что в жизни встречаются гораздо чаще, нежели можно предположить. Все мы наверняка поспешили бы раскритиковать автора, если бы он вставил нечто подобное в художественное произведение. Как вы помните, я попросил вас поговорить с доктором Лэньоном, сам же занялся другим делом. Когда мы расстались, я вернулся прямо в наше жилище и облачился в это одеяние: судя по тому, что вы ничего не заподозрили, маскировка оказалась превосходной. Далее я направился к своему старому знакомому кучеру; сейчас он на пенсии, однако после ухода из компании из сентиментальности выкупил кэб, который водил целых десять лет. По счастью для меня, вскорости он собирается переехать в жильё поменьше и потому как раз пребывал в растерянности, что же ему делать со столь громоздким имуществом. Я предложил своему знакомому продать кэб, и он согласился. Потом в другом месте я взял напрокат лошадь, и таким образом подготовка была завершена.

Причина для маскировки очевидна, поскольку я уже говорил, что со стороны Генри Джекила ни один из нас более не может рассчитывать на радушный приём. Понимаете, Уотсон, какое-то время я подозревал, что Джекил является ключом к местонахождению Эдварда Хайда. Он единственный живой человек, которого Хайд может считать своим другом, а исходя из собственного опыта я знаю, что никто не может долго находиться в бегах без чьей-либо помощи.

Я не только толком не представлял, что же именно ищу, но даже не был уверен, узнаю ли искомое, если вдруг его найду. Однако у каждого человека есть свой определённый режим дня, своего рода рельсы, по которым он движется так же верно, как и любой поезд. Я решил дежурить у дома Джекила ежедневно на протяжении месяца, если потребуется, пока его распорядок не укажет мне определённое направление. Именно пустяки, Уотсон, и выдают нас, и вы уже должны знать, что наблюдение за мелочами есть мой конёк, на который я и рассчитывал.

Вообразите же себе моё ликование, когда, стоило мне лишь подъехать, от парадной дома Джекила отъехал кэб и направился в сторону Кавендиш-сквер. Возможно, именно это я и искал, а посему немедленно бросился в погоню.

— Вас не заметили?

Вопрос, кажется, задел Холмса.

— Слушайте, Уотсон, я полагал, что вы более высокого мнения о моих способностях. Я следовал за Джекилом какое-то время, когда кэб повернул на перекрёстке и в просвете мелькнул силуэт пассажира. И тут-то я едва не выронил вожжи от изумления. То был Хайд!

Подозреваю, ход моих мыслей после сего события оказался идентичен вашему. Действительно, да что же это за человек такой, коли он рискует быть узнанным, в то время как каждый констебль города готов схватить преступника и отволочь его на виселицу? Я даже и не припомню, чтобы когда-либо сталкивался с преступником столь отчаянным или же столь глупым. Я всё ещё пытался как-то разобраться в происходящем, когда на сцене появились вы. Остальное вам известно.

— Не совсем! — возразил я. — К чему вся эта секретность? Почему вы сразу же не посвятили меня в свой замысел?

— Насколько мне помнится, когда я в последний раз предлагал разделиться, вы выступили против, заявив, что мне необходим постоянный медицинский надзор, и потребовали взять вас с собой. Сейчас же это было исключено. Думаю, вы согласитесь, что при благоприятных обстоятельствах одному человеку ещё может повезти наблюдать за домом, не привлекая внимания; двоих же наверняка ждёт неудача. И я не стал терять время на объяснения, решив, что мы потратим его с большей пользой, если я оставлю вас в неведении до тех пор, пока мы не освободимся.

— Может, и так, но что же удержало вас от объяснений, когда я вас остановил? Это и вправду было нечестно, Холмс!

Он посмотрел на меня с теплотой, а потом подался из кресла вперёд и похлопал меня по колену.

— Эх, Уотсон, Уотсон, — произнёс он искренне. — Я прошу прощения, что у вас сложилось такое впечатление. Я никогда бы не осмелился поступить нечестно с тем, от чьей дружбы и преданности теперь столь завишу. Если бы я раскрылся перед вами, вы бы засыпали меня вопросами, которые задаёте сейчас, а Хайд тем временем оторвался бы от нас на пол-Лондона. Ну же, скажите честно, как бы вы сами поступили на моём месте? — В его серых глазах вспыхнул огонёк.

— Наверное, я поступил бы в точности как вы, — признался я некоторое время спустя.

— Ну конечно же! — Холмс откинулся назад и затянулся сигарой. — Эмоции — крест, который все мы обязаны нести, но ведь их всегда можно избежать, если они причиняют особое беспокойство. Не то чтобы нам это помогло в данном случае: увы, я оказался никудышным кучером и упустил добычу. — В его голосе звучала горечь.

— Вы не должны винить себя, — запротестовал я. — Если бы удача улыбнулась нам, а не Хайду, то это он бы разбился на том углу на Пиккадилли. Вы безупречно управляли кэбом.

Он равнодушно отмахнулся от похвалы, однако слабая улыбка дала мне понять, что хорошее настроение возвращается к моему другу.

— Моим учителем был самый лучший кэбмен на свете. Как-нибудь потом напомните мне, чтобы я рассказал об извозчике Фёдоре и том необычном приключении, что мы пережили вместе с ним, — весьма занимательная история. Если бы кнут сегодня держал он, Хайд сейчас бы сидел в тюрьме.

— Жаль, что нам не пришло в голову запомнить номер его кэба.

— Уотсон, в самом деле, ваши замечания весь сегодняшний вечер — пренеприятнейшая смесь лести и желчности, — огрызнулся Холмс. — Номер кэба — пять тысяч триста двенадцать. Неужто вы всерьёз считаете, что я способен упустить столь существенную информацию?

Я выпрямился в кресле.

— Вы хотите сказать, что всё это время знали номер, но ничего не предприняли?

— Напротив, возницу кэба, о котором идёт речь, уже разыскивают.

— Но как это возможно? Ведь с Пиккадилли мы отправились прямо домой.

— Мы сделали одну остановку, если вы припомните.

Я задумался.

— Да, вы остановились поговорить с гурьбой оборванцев-беспризорников. Я решил, что вы проверяете свою маскировку.

— Да зачем же мне было проверять её, раз она уже выполнила своё предназначение? Ну а что касается «оборванцев-беспризорников», что-то вы слишком быстро забыли Нерегулярную армию Бейкер-стрит!

— Я прекрасно помню, как ваши помощники пригодились в деле убийства Дреббера. Но вы ведь, надеюсь, не поручили им отыскать этот самый кэб? Поимка убийцы — это дело Скотленд-Ярда.

Он так громко расхохотался, что это даже показалось мне неприличным.

— Я обращаюсь к Скотленд-Ярду только в тех редких случаях, когда полицейские наталкиваются на какую-то информацию, которой у меня нет. А если мне надо заполучить свидетеля или улику, которые находятся в этом огромном городе, я всегда доверяюсь Виггинсу и его компании. Ваше неверие в их способности разделяет множество людей, и как раз в этом и заключается главное преимущество моих помощников. Сыщику, которого никто не воспринимает всерьёз, намного проще работать. Кэб Джефферсона Хоупа^[919] Виггинс и его друзья нашли быстро, и я не сомневаюсь, что скоро они повторят свой успех и с кэбом номер пять тысяч триста двенадцать. А вот и они, держу пари.

На нижнем этаже нетерпеливо зазвенел звонок. Холмс поднялся из кресла и подошёл к эркеру, где какое-то время стоял, держа руки в карманах своего старого синего халата, и смотрел на пыльную улицу внизу.

— Старый знакомый, так что всё в порядке, — объявил он. — Ах ты моя лапушка, стоит себе смирно, никому не мешает! Я имею в виду кэб, Уотсон. Дамы,слава богу, в этом деле не замешаны.

Пока мой друг произносил эту речь, у подножия лестницы разразилась небольшая перебранка. Я распознал картавый шотландский выговор миссис Хадсон (наша хозяйка была явно чем-то возмущена и беседовала на повышенных тонах) и тонкий голосок кокни, принадлежавший Виггинсу — мальчику, поставленному Холмсом во главе отряда босоногих беспризорников (тот пытался успокоить пожилую леди). Хозяйка, судя по всему, была не в восторге от присутствия подозрительного вида юнца в её аккуратном доме. Однако, привыкшая к тому, что к Холмсу постоянно ходят всевозможные посетители (я уж не говорю о милой привычке моего друга палить прямо в комнатах по мишеням), она наконец сдалась и не стала противиться очередному вторжению. Вскоре на лестнице раздались отчётливые шаги двух пар ног. Я открыл дверь, едва лишь в неё постучали.

Виггинс, круглое лицо которого, вопреки очищающему воздействию снега на улице, было, как всегда, чумазым, стоял с улыбкой от уха до уха подле крупного сутуловатого мужчины с нависшими бровями и массивным выступающим подбородком, усеянным кружочками лейкопластыря. Незнакомец был одет по погоде: тёплый шарф и поношенное чёрное пальто, доходившее едва ли не до задников его разбитых ботинок. Через дырки перчаток из коричневой пряжи торчали пальцы, вцепившиеся в тулью потрёпанного цилиндра, который он держал перед собой, словно прося подаяния. Из-под ленты означенного головного убора свисало намокшее красное перо.

— Отличная работа, Виггинс! — вскричал Холмс. — Вот шиллинг тебе и остальным. А теперь беги. — Когда мальчик исчез, схватив вручённую сыщиком пригоршню монет, Холмс обратил своё внимание на посетителя. — Так это вы тот кучер, который так мастерски ушёл от нас сегодня на Пиккадилли? Прошу вас, проходите и садитесь. Меня зовут Шерлок Холмс, а это доктор Уотсон, который будет вести записи во время нашего разговора.

При упоминании о недавних событиях на лице верзилы-кучера промелькнуло опасение, однако после радушного приглашения Холмса он несколько расслабился и занял предложенное место. Гость нервно затеребил поля своего головного убора.

— Альберт Хорн меня зовут, сэр, и рад видеть вас обоих, не сомневайтесь, — осмелился он произнести наконец. — Могу я узнать, кто из вас сегодня правил?

Холмс чуть склонил голову.

Хорн кивнул и восторженно произнёс:

— Прошу прощения, сэр, но я так и подумал. В вас есть нечто властное, говорящее, что вы прирождённый укротитель лошадей. Я вожу кэб в этом городе вот уже много лет, но ещё не видел, чтобы кто-то гонял так, как вы сегодня. Был, правда, один человек, который несколько лет назад научил меня самому главному — русский джентльмен…

— Ха! — Холмс хлопнул себя по колену. — Я должен был догадаться. Совпадения, Уотсон, — в жизни они на каждом углу. Что ж, мистер Хорн, вот вам полсоверена сверх вашей обычной платы за поездку сюда, если вы расскажете, где высадили своего пассажира после того, как мы расстались.

Попутно он предложил извозчику сигару из коробки. Хорн взял две — одну спрятал в карман пальто, а у второй откусил кончик. Очевидно решив, что избавиться от него обычным элегантным способом здесь будет не очень уместно, он вытащил кончик сигары изо рта и убрал в карман. Потом прикурил от предложенной мною спички. Несколько секунд он смаковал дым и наконец произнёс:

— Простите, сэр, но я не могу ответить на этот вопрос.

— Не можете — или не хотите? — взорвался Холмс. Глаза его сверкали.

— Я бы ответил, если бы мог, поверьте. Полсоверена в наши дни так просто не заработаешь. Этот тип назвал мне адрес, но когда я доехал до указанного дома и слез, чтобы получить плату, в кэбе никого не было!

— Не было, говорите? Но разве он мог незаметно покинуть экипаж?

— Должно быть, выпрыгнул, когда я сбавил скорость на каком-нибудь перекрёстке и следил за движением навстречу. Я уже сталкивался с такими случаями, но никак не ожидал подвоха от этого пассажира: он показался мне джентльменом. И это после того, как он обещал мне соверен, если я оторвусь от вашего кэба. Ну и взбесился же я, скажу я вам!

— Почему вы решили, что он джентльмен? По его одежде?

— Ну, и по одежде, что была на нём, тоже, но не это главное. Джентльмен до мозга костей, так я думал о нём, пока он не оставил меня С носом. Представительный такой мужчина, высокий, держится с достоинством, говорит вполголоса…

— Боже мой! — вскричал я, отрываясь от записей. — Но это описание совершенно не подходит Хайду!

— Скорее уж Джекилу, — задумчиво изрёк Холмс, разглядывая свой окурок. Потом он отбросил его и поинтересовался: — Вы уверены, что хорошо рассмотрели своего пассажира? Ничего не перепутали?

— Я был так же близко от него, как сейчас от вас, — возмутился возница. — Уж я-то признаю джентльмена, если увижу его. Он, знаете ли, вышел из парадной гордой такой поступью, что сиятельный лорд, и остановил меня взмахом трости. В наши дни извозчик должен глядеть в оба, так что я тщательно присмотрелся к нему, прежде чем взял. Я не вожу всяких негодяев.

— Никто не сомневается в ваших словах, — уверил его Холмс. — Но это любопытно.

Он принялся расхаживать, неосознанно сунув руку в карман халата за своей «думательной» трубкой. Набив её и прикурив, мой друг заговорил снова:

— Куда джентльмен попросил довезти его?

— Угол Уигмор и Харли.

Холмс резко повернулся.

— Это же адрес Лэньона! — воскликнул я.

— Но вы по какой-то причине проехали мимо, — подстегнул Хорна сыщик. Тот кивнул.

— Нам оставался всего один поворот, когда этот пассажир вдруг стукнул тростью в крышу и велел возвращаться туда, где я его подобрал.

— Вам это не показалось странным?

— Мистер Холмс, я вожу кэб вот уже много лет и повидал всяких пассажиров. Меня мало что может удивить.

— Скажите-ка мне, а вы заметили в тот момент что-нибудь необычное в его голосе?

Хорн нахмурился.

— Да, голос и впрямь здорово изменился.

— Как изменился?

— Он стал каким-то неприятным. Похожим на скрипучий шёпот. Помню, я ещё подумал, что у бедняги, наверно, начался приступ какой-нибудь болезни и поэтому он раздумал ехать.

— Навряд ли. Зачем же в таком случае ему было покидать квартал врачей, где медицинскую помощь можно получить на каждом углу? Но это к делу не относится. Продолжайте, пожалуйста.

Извозчик пожал плечами:

— Да рассказывать больше и нечего. Довольно скоро он стукнул опять и пообещал мне соверен, если я оторвусь от преследующего нас кэба. Остальное вы и сами видели.

— Благодарю вас, мистер Хорн. Вот обещанные мною полсоверена и ещё немного в качестве оплаты. Вы нам здорово помогли.

Когда извозчик с благодарностями удалился, Холмс повернулся ко мне:

— Ну, Уотсон? Что вы об этом думаете?

— Я в полнейшей растерянности, — отозвался я.

— Да ладно вам. У вас наверняка уже появилась какая-нибудь теория, объясняющая все известные нам факты.

— Могу лишь предложить очевидное: где-то в пути Джекил и Хайд поменялись местами.

— Ну что же, звучит правдоподобно. Шёл густой снегопад, и из-за него я вполне мог и не заметить, в какой момент это произошло. Но зачем? Скажите же мне.

— Понятия не имею.

— Разумеется, не имеете, равно как и я — и даже пытаться не буду понять. Воображение становится бесполезным, когда его загоняют в область фантазий. Нам просто недостаёт фактов. Давайте подойдём к делу с другой стороны. Что вы узнали из разговора с Лэньоном?

Я выдал Холмсу подробный отчёт о беседе, добавив и собственное заключение, что врач знает больше, нежели пожелал разгласить. Он угрюмо слушал меня, не прерывая, лишь дым лениво поднимался от его трубки. Когда я закончил, Холмс подошёл к камину и вытряхнул в него её содержимое.

— Судя по всему, — произнёс он, — на ужин у нас фазан. Несколько раньше я почувствовал запах опалённых перьев, а теперь из кухни миссис Хадсон доносится восхитительнейший знакомый аромат.

— И это всё, что вы можете сказать? — Его неуместное замечание разозлило меня. — Какое отношение имеет ужин к решению этой загадки?

— Самое непосредственное, — ответил мой друг с улыбкой. — Двигатель не может работать без топлива. Как у вас нынче с памятью, Уотсон? Надеюсь, всё так же хорошо?

— Надеюсь. А что?

Она нам понадобится, чтобы завтра найти дорогу. Мне не хотелось бы, чтобы повсюду только и разговоров было, что Шерлок Холмс заблудился на территории вашей старой alma mater. Эдинбургского университета. Быть может, чёткость британского академического мышления укажет нам, как выбраться из того весьма затруднительного положения, в котором мы, увы, оказались.

XIII. ВИЗИТ В ХРАМ НАУКИ

Поездка из Лондона в Эдинбург на поезде хоть и воодушевляла (в моём случае) пейзажами, которые я не видел вот уже более десятка лет, всё же оказалась крайне утомительной, по причине чего на протяжении двух дней после приезда ни один из нас даже не помышлял о том, чтобы покинуть номер гостиницы. Холмс проводил время, добавляя завершающие штрихи к монографии, где систематизировал сведения о, если не ошибаюсь, шестидесяти семи распространённых смертельных ядах, присовокупив и краткие описания различных методов, посредством коих все они применялись в губительных целях некоторыми нашими согражданами. Как ни странно, он ни разу даже не упомянул о приведшей нас сюда миссии, лишь однажды в ответ на мой настойчивый вопрос заявил, что о дальнейшем продвижении не может быть и речи, пока не появится больше информации. Вдохновлённый литературной атмосферой, я принялся было вновь сводить свои заметки о деле Дреббера в ту летопись, которой в конечном итоге будет суждено познакомить мир с замечательными способностями Шерлока Холмса, однако обнаружил, что слишком увлечён текущим развитием событий, чтобы по достоинству оценить тот запутанный клубок, и в конце концов отложил свои материалы и вновь уселся за чтение того, что написали другие. Был пасмурный январский день, когда, наконец восстановив свои силы, мы вступили на территорию одного из самых лучших учреждений высшего образования, какие может предложить западный мир.

— Самым разумным для нас было бы найти человека, который знал Генри Джекила, когда он учился здесь, — рассуждал Холмс, пока мы пробирались по весьма оживлённой дорожке через сутолоку студентов, спешивших в обе стороны с охапками книг. — Если мы не преуспеем в этом, нам придётся обратиться в университетский архив. Как, Уотсон, можете вспомнить кого-нибудь, кто помог бы нам в данном случае?

— Есть старый профессор Армбрустер, — ответил я после некоторых размышлений. — Он был далеко не молод, даже когда я закончил обучение. Ходила шутка, будто университет построили вокруг него. Мой последний Медицинский справочник всё ещё упоминает его в числе живых, однако, сами понимаете, в преклонном возрасте этот статус может измениться в любой момент.

— Это довольно легко выяснить.

Холмс взял под руку обходившего нас в этот момент юного студента, нагруженного несколькими увесистыми изданиями. Тот остановился и весьма неприязненно уставился на сыщика.

— Прошу прощения, — обратился к нему Холмс, — где мы можем найти профессора Армбрустера?

— Старого Бруста? — В тоне молодого человека прозвучали одновременно нежность и непочтительность. — Ясное дело, в медицинской библиотеке. Где же ещё ему быть? Он практически живёт там. — Юноша кивнул в сторону огромного серого здания шагах в пятидесяти слева от нас. Его высокие окна были увиты плющом, увядшим в это время года, так что под ним виднелся камень в пятнах лишайника.

— Благодарю вас. Надеюсь, вы не опоздаете из-за нас на экзамен по анатомии.

— У меня ещё есть время.

Студент прошёл несколько шагов, но вдруг остановился и изумлённо обернулся: меня позабавило то откровенное замешательство, что отразилось на его лице. Однако Холмс к тому времени уже шёл по дорожке, которая вела к медицинской библиотеке. Я пожал плечами и последовал за ним, оставив молодого человека стоять в полнейшей растерянности.

— Не потрудитесь ли объяснить, как вы догадались, что этот юноша идёт на экзамен по анатомии? — поинтересовался я у своего товарища, нагнав его.

— Когда слышишь, что спешащий мимо студент шёпотом бормочет один за другим термины вроде «эктодерма», «нервная трубка», «хорда» и «мезенхима», место его назначения навряд ли остаётся загадкой. А теперь тихо, Уотсон, ибо университетские библиотеки священны.

Мы прошли через огромные двойные двери и далее по небольшому коридору в обширное хранилище, чьи стены от тёмного дубового паркета до подоконников далёких окон под потолком сплошь были заставлены книгами. Через упомянутые окошки вниз сочился бледный свет, освещавший запылённые корешки бесчисленных томов и сутулящиеся фигурки погруженных в науку студентов, примостившихся за широкими столами. Однако масштаб зала уменьшал их до ничтожности и создавал причудливую атмосферу опустения. В дальнем конце помещения на вершине высокой лестницы сидел, склонившись над книгой, раскрытой на его костлявых коленях, измождённый старик. Его голова, казавшаяся слишком большой и тяжёлой, чтобы удерживаться морщинистой старой шеей, венчалась клочьями непослушных седых волос, торчащих во все стороны, подобно жёсткой щетине. На его клювообразном носу было водружено пенсне с толстыми стёклами в простой золотой оправе. Сам он был одет в старый поношенный сюртук, некогда чёрный, но давно уже выцветший до неравномерного серого цвета. Я готов был поклясться, что это был тот самый сюртук, что он носил и в бытность мою студентом. Собственно говоря, и сам человек, сидевший на лестнице, как будто и не изменился с тех безмятежных дней, за исключением, пожалуй, плеч, которые словно ещё больше скруглились от вечных штудий. При виде этого утёса, отказывавшегося сдаваться бурлящему вокруг него потоку современной истории, меня охватила ностальгия.

— Профессор Армбрустер? — обратился к нему Холмс, когда мы приблизились под гулкое эхо шагов, терявшееся среди балок метрах в шести над нашими головами.

— Убирайтесь! Вы что, не видите, что я занят важным делом? — отозвался он, даже не потрудившись оторвать глаза от книги. Голос профессора представлял собой нечто среднее между вороньим карканьем и скрипом ржавой петли.

— Как и мы, — парировал сыщик. — Мы хотели бы поговорить с вами. Пожалуйста, уделите нам всего несколько минут, мы вас долго не задержим.

— Я не привык понапрасну разбрасываться драгоценным временем. Убирайтесь!

— Профессор… — начал было я.

— Вы не слышите? Вы так же глухи, как и глупы? — Он впервые взглянул на нас со своей высоты. Его тускло-серые глаза сверкали под толстыми линзами пенсне.

— Меня зовут Джон Уотсон, — продолжил я. — Я четыре года изучал у вас хирургию. Вы меня помните?

Он поправил пенсне, вперил в меня взгляд и через миг вопросил:

— Это вы тот молодой человек, который в семьдесят третьем году поднял моё пальто на флагштоке?

— Ну что вы! Конечно же, нет!

— Очень жаль. Тот паренёк обещал стать прекрасным хирургом. Тогда кто же вы?

— Я учился у вас с семидесятого по семьдесят четвёртый год. А по ночам работал в лаборатории, чтобы оплатить обучение.

— Если действительно были столь серьёзным молодым человеком, то должны были понять, что нельзя поднимать моё пальто на флагштоке. Мне стоило целого состояния починить потом подкладку.

Я снова заявил о своей невиновности.

— Профессор, — вмешался Холмс, — я хотел бы поговорить с вами о Генри Джекиле, вашем бывшем студенте.

При упоминании этого имени глаза старика вспыхнули узнаванием.

— Джекил! Блестящий молодой человек! — Он наконец-то закрыл книгу, которую читал. — Что же вы хотите узнать?

Холмс оглянулся на студентов в зале — кое-кто из них при звуках голосов оторвался от чтения и из чистой скуки принялся слушать. Он понизил голос:

— Можно ли здесь где-нибудь поговорить наедине?

— Ну ладно, если уж вам так необходимо отвлекать меня от дела. — Профессор с досадой поставил книгу на место на полке и спустился по лестнице. Я подошёл, чтобы помочь ему преодолеть последние несколько ступенек, но он увернулся и возмущённо воскликнул:

— Я не инвалид, чёрт возьми! И руки прочь от моего пальто! Я не забыл, что вы сделали с ним в последний раз! — Прежде чем я успел притронуться к поношенному чёрному одеянию, накинутому на последнюю ступеньку, профессор схватил его и просунул костлявые руки в вытертые рукава.

Чуть ли не вприпрыжку, напоминая возбуждённого краба, старик повёл нас прочь из библиотеки и далее через заснеженный двор к соседнему строению. Там мы последовали за ним по узкой скрипучей лестнице на второй этаж и миновали древний коридор, остановившись в конце концов у двери, обшитой панелями из благородной ореховой древесины. Тут я решил, что сейчас Армбрустер достанет ключ, и, признаться, был порядком изумлён, когда вместо этого он дважды пнул в правый нижний угол преграды и хлопнул ладонью по панели перед собой. Словно по волшебству, дверь распахнулась.

Вслед за этим профессор зажёг спичку и воспламенил газовый рожок, находившийся сразу же за дверью, после чего отступил в сторону, пропуская нас.

Прожив четыре года под одной крышей с Шерлоком Холмсом, чьё упрямое нежелание избавляться от всего, что может оказаться хоть сколько-нибудь полезным, привело к неизбежному результату, я полагал, что жить среди большего беспорядка, чем выпавший на мою долю, просто невозможно. Однако кабинет (во всяком случае, именно так я сразу же определил предназначение помещения) профессора Армбрустера оказался бесспорным победителем в этом сомнительного рода соперничестве. Как и следовало ожидать, каждый доступный клочок стен крошечной комнаты был отведён под хранение книг — одни стояли вертикально, другие были втиснуты горизонтально, и в целом набиты столь плотно, что изъятие одной неминуемо повлекло бы за собой подлинную лавину. Однако подобная бессистемность не ограничивалась одними лишь полками. Документы всевозможного сорта — переплетённые, свёрнутые в свитки и просто нагромождённые друг на друга, начиная при этом закручиваться по краям, — усеивали пол и покрывали всю мебель в комнате, включая и обветшалый старый стол с убирающейся крышкой, за которым стояло древнее кресло с высокой спинкой, чьё сиденье прогнулось под множеством выполненных с законченным совершенством рисунков тушью человеческого тела на различных стадиях вскрытия. Всё было пропитано запахом плесени, и невозможно было сделать и шага в любом направлении комнаты, чтобы не услышать хруст пергамента под ногой.

Для профессора оказалось делом нескольких секунд расчистить для Холмса и меня пару прямых деревянных стульев, равно как и собственное место за столом, после чего, набивая короткую глиняную трубку табаком из банки, хранившейся в самом нижнем ящике, он нахмурился и произнёс:

— Для начала потрудитесь объяснить, кто вы такой и почему интересуетесь Генри Джекилом.

— Меня зовут Шерлок Холмс, — ответил мой товарищ, который занял место рядом со мной и последовал примеру профессора, достав свою собственную прокопчённую вересковую трубку и кисет. — Я частный детектив, и меня наняли в качестве консультанта, дабы помочь Скотленд-Ярду в расследовании дела о насильственной смерти сэра Дэнверса Кэрью, последовавшей в прошлом году в Лондоне.

Две спички вспыхнули одновременно. Профессор принялся энергично раскуривать трубку, а затем встряхнул спичкой и положил её, всё ещё тлеющую, на бумаги на своём столе. Я содрогнулся, гадая, всегда ли Армбрустер столь небрежен с огнём.

— А кто такой сэр Дэнверс Кэрью? — поинтересовался старик.

Холмс глазел на него, пока спичка не опалила ему пальцы. Он поспешно затушил её и зажёг вторую. Этой удалось исполнить своё предназначение, и Холмс, избавившись от неё более осмотрительно, нежели наш хозяин, затянулся.

— Вы не следите за газетами?

— Ещё одно убийство в Лондоне едва ли кого удивит в моём кругу, — ответил Армбрустер. Я заметил, что его шотландская картавость, до этого незначительная, стала более явственной, словно подчёркивая тем самым его отсутствие интереса к творящимся в Англии делам. — Злодейств у них там и без того хватает.

— Неважно. Начну с того, что Джекил хоть и не вовлечён в преступление напрямую, но всё же порядком замешан. И если вы расскажете нам о его юности, это, вполне возможно, поможет нам изобличить убийцу и предать его правосудию.

— Вы имеете в виду, если сможете найти злоумышленника, если тот не избежит ареста и если суд признает его виновным, — едко изрёк наш хозяин. — Как видите, мне очень хорошо известна ваша английская система правосудия. Что ж, спрашивайте, а я уж решу, заслуживают ли ваши вопросы ответов.

— Каким студентом был Джекил?

— Самым смышлёным из всех, кого я когда-либо учил. Буквально всё в нём указывало на блестящее будущее в качестве учёного.

— Но не в практической медицине?

Профессор покачал головой:

— Джекил стал бы в лучшем случае посредственным врачом. Совершенно никаких способностей в диагностике. Но вот в лаборатории он был гением.

— В какой именно области?

— Во всех областях, но особенно в химии. В первом семестре Джекил полностью знал наизусть периодическую систему, а во втором уже создавал соединения, за которые я не взялся бы, не сверившись сначала со справочником. За два года он не допустил ни одной ошибки.

— Можете что-нибудь сказать о других его склонностях?

— Мы часто общались прямо в этом кабинете. Гражданское право занимало у него почти столько же времени, сколько и наука. Также он интересовался литературой, его восхищала философия. Джекил без устали обсуждал Гёте и Шопенгауэра. Ненасытность желаний и существование бок о бок добра и зла в человеческой натуре были его излюбленными темами — пожалуй, его даже можно было в этом плане назвать одержимым. С другой стороны, студенты редко славятся своей умеренностью.

— Кажется, от подобного рода одержимости Джекил так и не избавился, — заметил Холмс. — Вы читали его «Войну между личностями»?

— Натолкнулся некоторое время назад. Мне статья показалась интересной, хотя и немного банальной.

— По крайней мере, в этом вопросе вы с Уотсоном как будто родственные души. Нетрудно заметить, что он ваш ученик. Но вернёмся к Джекилу. Скажите, во время учёбы здесь он участвовал в общественной жизни?

Профессор нахмурился, затягиваясь трубкой.

— Это, сэр, едва ли в моей компетенции. Чем занимается студент вне стен аудитории, касается только его одного.

— Бросьте, профессор. Университеты — рассадники сплетен. Вы наверняка что-то да слышали.

— Не думаю, что мне нравится оборот, который принимает наш разговор. — Армбрустер положил руки на подлокотники кресла. Холмс подался вперёд и сжал его руку.

— Я не журналист, — начал он. — Согласен, мои вопросы не всегда безобидны. Однако ваш прекрасный студент попал во власть подлейшего создания, и поскольку его жизнь после окончания Эдинбургского университета представляется безупречной, я убеждён. что какой бы опрометчивый поступок Джекил ни совершил, из-за чего и угодил в лапы вышеупомянутого чудовища, деяние это имело место во время его обучения здесь. Его лучший друг и пальцем не пошевелит, чтобы ему помочь. Вы единственный из ныне живущих, кто может помочь мне вызволить беднягу из вихря, в который он угодил. Если вы не захотите с нами сотрудничать, Джекил обречён.

Речь сыщика подействовала на старого преподавателя, который несколько успокоился и какое-то время молча изучал свою трубку. Холмс освободил его руку, но так и остался сидеть склонившись вперёд. Его худощавый профиль являл собой маску напряжённого ожидания.

— А вы никому не расскажете? — спросил наконец профессор.

— Никому, — эхом отозвался мой друг. Я согласно кивнул.

Последовала ещё одна продолжительная пауза, во время которой обе трубки клубились дымом, наполняя комнату без окон удушающей мутью. Мне защипало глаза, и я даже затосковал по лондонскому смогу, казавшемуся мне относительно свежим по сравнению с атмосферой этой комнаты.

— Это произошло в начале пятьдесят пятого, — начал профессор Армбрустер голосом едва ли громче шёпота. — Вечером накануне выпускных экзаменов Джекил и несколько его друзей отправились в Эдинбург, чтобы немного снять напряжение: они ведь готовились дни и ночи напролёт. Во время посиделок в пивной Джекил покинул своих приятелей. Когда час спустя он не вернулся, остальные решили, что Генри отправился к себе, чтобы отдохнуть перед экзаменами, и через какое-то время последовали, как они думали, его примеру. Джекил проживал в комнате один, и потому той ночью никто не заметил его отсутствия.

На следующее утро, когда уже вовсю шли занятия, он появился, пьяный в стельку, в вестибюле дома, где снимал комнаты. Само по себе это не было бы таким шокирующим, не поддерживай его уличная проститутка. Она ничего не объяснила, а когда в голове у Джекила прояснилось, у него не осталось никаких воспоминаний относительно предыдущей ночи. Поэтому загадка пропавших часов перешла в область грязных сплетен. И что за сплетни это были! Все, в том числе и я, были уверены, что от него потребуют оставить университет.

К счастью для Джекила, декан оказался понимающим человеком, и хотя вопрос о том, чтобы позволить молодому человеку сдавать экзамены, даже не ставился, ему предоставили возможность остаться на дополнительный год и сдать их в следующий раз, когда они будут проводиться. Он согласился, больше никаких происшествий не случалось, и когда Джекил наконец окончил учёбу, то оказался первым на курсе.

Это был незначительный проступок, мистер Холмс, и его вполне можно извинить, особенно учитывая, сколь выдающиеся достижения осуществил этот человек на стезе науки. Не думаю, что сей малоприятный инцидент способен нанести Джекилу существенный вред столько времени спустя.

— Напротив, профессор, — возразил Холмс, — так сказать, в ретроспективе, принимая во внимание угнетённый климат эпохи, в которую мы живём, подобная история вполне могла бы погубить человека положения Джекила. Вы нам действительно очень помогли. Потребую ли я слишком многого от сопутствующей мне сегодня удачи, если спрошу у вас имя молодой леди, что сопровождала Джекила в то достопамятное утро?

Профессор впервые за всё время улыбнулся, несмотря на явную двусмысленность ситуации.

— Прошло тридцать лет, но я не настолько одряхлел, чтобы забыть имя Фанни Флэнаган и адрес её всё ещё процветающего заведения на Мактавиш-плейс, номер триста тридцать три.

— Спасибо, профессор Армбрустер. — Холмс поднялся и обменялся с ним рукопожатием. Я тоже протянул старику руку, но вместо того, чтобы пожать её, он лишь злобно на меня взглянул и пробурчал:

— Я бы посоветовал вам впредь не прикасаться к чужим пальто. — Он вновь обратил своё внимание на Холмса, державшегося за дверную ручку: — Поаккуратнее с дверью. Её заклинивает.

— Я так и понял.

Мы спускались по лестнице, как вдруг Холмс остановился на площадке.

— Уотсон, — сказал он, — я кое-что забыл. Вы меня извините, если я поговорю с профессором ещё немного? Вот и хорошо! — Он повернулся и живо пошёл назад по коридору.

Я уселся на верхней ступеньке, закурил сигару и уже успел выкурить две её трети, когда Холмс вернулся с выражением лица, которое я могу описать только как самодовольное. Пока мы спускались и шли по университетской территории, он не произнёс ни слова. Возле медицинской библиотеки он подозвал кэб и, когда мы сели, велел:

— Дом триста тридцать три по Мактавиш-плейс, кучер, и поторопись. Этим леди ещё нужно выспаться.

XIV. В ДОМЕ 333 ПО МАКТАВИШ-ПЛЕЙС

Наш возница, судя по всему, неплохо знакомый с местностью, не теряя времени, доставил нас в соседний неприглядный район, затерявшийся в лабиринте древних и современных строений, олицетворявших шотландскую столицу. Здесь, где в монотонной последовательности мелькали серые здания, каждое из которых будто было загорожено от проникновения дневного света ещё более предыдущего, в том, что происходило за их запертыми дверьми, когда садилось солнце и загорались газовые фонари, не возникало ни малейших сомнений. За некоторыми из домов то и дело показывались верёвки, увешанные свежевыстиранным исподним, словно нарочито развевавшимся на холодном ветру, бесстыдно оповещая всех об ожидающих внутри удовольствиях. Наконец мы остановились перед возвышающимся готическим зданием, некогда служившим изящным частным жилищем, но давно уже обветшавшим до состояния хибары, более соответствующей окружению. Над его сводчатым дверным проёмом в побитом непогодой камне был высечен номер 333.

— Немного рановато, а, парни? — спросил сидевший на кучерском месте здоровенный шотландец, косо поглядывая на нас, пока Холмс расплачивался. — Они открываются только в восемь.

— Ну раз уж вам столь многое известно, быть может, вы окажете нам любезность и представите нас обитателям? — вежливо ответил сыщик.

Возница прорычал нечто невразумительное, дёрнул поводья и покатил по улице.

Очевидно, появление кэба в этом районе в подобный час было достаточно необычным, чтобы вызвать переполох, — я заметил, как там и сям по обеим сторонам улицы стали отдёргиваться шторы. Когда мы направились к парадному входу дома номер 333, я сдвинул цилиндр на глаза и поднял воротник пальто. Холмс тихо рассмеялся.

— Вам не стоит беспокоиться, что вас узнают так далеко от дома, Уотсон, — заметил он. — Да и в любом случае вашим знакомым будет весьма затруднительно объяснить, что за дело привело их самих в этот квартал. Кроме того, вы привлекаете к себе гораздо больше внимания, действуя скрытно. — Он постучал в дверь медным кольцом, болтавшимся по центру.

Последовало долгое ожидание, затем раздались приближающиеся шаги, и дверь приоткрылась на щёлку, явившую не многим более красивого карего глаза. Глаз этот оглядел каждого из нас с ног до головы, и только потом хрипловатый женский голос сообщил, что заведение закрыто.

Холмс снял шляпу и, к моему ужасу, представил нас обоих.

— Мы хотели бы поговорить с мисс Фанни Флэнаган, — продолжил он. — Леди всё ещё проживает здесь?

Какое-то время царило молчание, в течение которого единственный явленный нам глаз поблёскивал подозрением. Наконец раздалось:

— Здесь нет таких. — И дверь начала закрываться.

— Это связано с делом Генри Джекила, мисс Флэнаган, — поспешно вставил Холмс.

Дверь замерла. На этот раз глаз засветился любопытством.

— Как вы догадались? — поинтересовался голос.

— Диалекты — моя специальность, мисс Флэнаган. За три десятка лет, проведённых в Шотландии, вам так и не удалось искоренить стойкий ирландский акцент.

— Вы из полиции?

— Нет, мы с доктором Уотсоном действуем от имени клиента.

— Генри Джекила?

— Всё довольно сложно. Можем мы войти?

Последовала ещё одна пауза. Наконец дверь открылась, и мы переступили через порог. Я снял шляпу и в изумлении воззрился на обстановку.

После нарочитой простоты фасада я оказался совершенно не готов к роскоши внутри здания. Пол застилал роскошный ковёр — достаточно густой, чтобы щекотать лодыжки, — в то время как стены были наполовину обшиты очень старым дубом и увешаны прекрасными картинами маслом в замысловатых позолоченных рамках. Сии детали, однако, лишь служили усилению воздействия, оказываемого шикарными кожаными и бархатными креслами с окрылёнными спинками, загадочно переливающимися столиками на изогнутых ножках да застеклёнными шкафчиками с фарфором и изысканными предметами искусства, коими была обставлена комната. В задней её части вела на второй этаж изящная старая лестница, устланная густым пурпуром и сверкающая позолотой, а стену на противоположной стороне покрывали цветные гобелены, потемневшие от времени. То был дом, достойный если не короля, то по меньшей мере премьер-министра.

Однако законченность этой картине роскоши и изящества придавала всё-таки наша хозяйка. Отнюдь не увядшая в пороке неряха, каковую я ожидал увидеть, Фанни Флэнаган оказалась статной женщиной, облачённой в ниспадающий халат из тёмно-синего материала, переливавшегося на ней, пока она закрывала дверь и поворачивалась к нам, мельком открыв нашим взорам из-под каймы халата крошечную ступню, обутую в светло-голубой атлас. И хотя, основываясь на сведениях о её прошлом, я заключил, что дама сия уже достигла зрелого возраста, ничто в изящной линии её шеи или безукоризненно вылепленного овала лица не предполагало степенности матроны. И вправду, если бы не единственная серебряная прядь, блестевшая среди локонов её красновато-коричневых волос, свободно падавших на плечи, я бы не дал ей больше тридцати пяти. Помимо этого, годы оставили на мисс Флэнаган свой отпечаток лишь в весьма обаятельных морщинках, появившихся в уголках её глаз, когда она одарила нас хозяйской улыбкой. Если, подобно другим представительницам её профессии, она и имела привычку пользоваться косметикой, то это не было столь очевидно.

Приняв у нас шляпы и пальто и повесив их рядом с дверью, грациозным жестом тонкой руки мисс Флэнаган предложила нам сесть в те самые шикарные кресла.

— Налить вам по стаканчику бренди? — Она подошла к столику, на котором стояли богато украшенный графин и несколько бокалов.

— Благодарю, но для нас несколько рановато, — отказался Холмс. Я последовал его примеру.

Хозяйка рассмеялась, гортанный смех её звучал очаровательным колокольчиком.

— Конечно же. Простите. Это я по привычке. — Она бросила взгляд наверх. — Идите назад в постели, девочки. Всё в порядке.

Признаться, вот уже некоторое время я испытывал неловкость, ибо с лестничной площадки за нами наблюдала стайка красивых девушек, одетых лишь в тонкие ночные рубашки. Одна, миниатюрная блондинка, как будто проявила ко мне мимолётный интерес. После благожелательного, но твёрдого приказа хозяйки девушки захихикали и исчезли в коридоре второго этажа, шлёпая обнажёнными ступнями по голому дереву. Через какое-то время, однако, большинство из них прокрались назад, в особенности упомянутая блондинка, которая теперь уж точно изучала меня из-за перил. Я заёрзал в кресле и пожалел, что столь поспешно отказался от предложенного мисс Флэнаган бренди.

— У вас красивый дом, — заметил Холмс.

— Спасибо. Он был бы значительно скромнее, если бы не университет. Многие студенты находят моих девушек приятной заменой лекциям и учёбе. Однако вы пришли не затем, чтобы обсуждать мою обстановку. — Она грациозно села в кресло с прямой спинкой, за которым располагалось яркое окно — как я знал, распространённый приём среди женщин, неуверенных насчёт своей внешности. В её же случае в данном манёвре не было необходимости.

Холмс вкратце пересказал мисс Флэнаган события, приведшие нас в её салон, начав с убийства Кэрью и закончив рассказом профессора Армбрустера. При упоминании последнего она улыбнулась.

— Старый Бруст, — задумчиво произнесла она. — Студенты любят его.

— И не без оснований, — согласился Холмс. — Хотя временами здравый смысл изменяет старику, то есть при условии, конечно, что Уотсон, как он это утверждает, и вправду не водружал в семьдесят третьем году на флагшток пальто старого джентльмена. — Здесь сыщик с хитрецой взглянул в мою сторону. — Тем не менее, когда мы спросили профессора, не отклонялся ли его бывший студент от пути истинного, его совершенно не затруднило вспомнить инцидент, стоивший Джекилу года наказания.

— И вы уверены, что этот рассказ и объясняет нынешние трудности Генри?

— Я ни в чём не уверен и ничем не пренебрегаю, пока не собраны все факты. Но то ведь основополагающий принцип ботаники: внезапное изменение в росте дерева может корениться в его раннем развитии.

— Но ведь это был сущий пустяк. Я сама с трудом припоминаю тот случай.

— Событие, которое никто не помнит, очень легко исказить. Всё же, мисс Флэнаган, напрягите свою память. Что произошло той ночью?

Она восхитительно повела одним плечиком.

— Да ладно вам, мистер Холмс. Вы представляетесь мне человеком, знающим жизнь. Как вы сами полагаете, что тогда произошло?

— Что полагаю я, это, мадам, к делу совершенно не относится. Я хотел бы услышать подробности именно от вас. — Его серые глаза вспыхнули.

Резкий ответ, быстрый, словно выпад рапирой, застал нашу хозяйку врасплох. Она заёрзала под взором Холмса, опустила глаза. Затем с вызовом ответила на его взгляд. Всё-таки эта женщина обладала поразительной силой воли.

— В ту ночь ничего не произошло, мистер Холмс, — твёрдо ответила она.

— То есть как ничего? — Настала очередь сыщика изумиться.

— Да вот так, совсем ничего. — Она отмахнулась едва заметным жестом. — Мальчик был пьян. В ту ночь я работала в пивной, — тогда мы должны были выходить и сами искать клиентов, а не ждать, когда они нас найдут. За нами присматривала миссис Макгрегор, старая карга. В общем, я поймала взгляд Генри, когда он пил со своими друзьями, и он, пошатываясь, двинулся ко мне. Видели бы вы меня тогда, мистер Холмс. Мне едва исполнилось шестнадцать, и я была такой красоткой. А он не был настолько пьян, чтобы не заметить этого. Он сделал мне известного рода предложение, и я приняла его. Клэрис!

Незаметно от хозяйки маленькая блондинка прокралась вниз, встала за моим креслом и потихоньку тронула меня за плечо. При окрике мисс Флэнаган она в страхе и раскаянии отдёрнула руку и пулей бросилась обратно по лестнице. Через миг я услышал, как на верхнем этаже хлопнула дверь.

— Приношу извинения за невоспитанность Клэрис, доктор, — сказала наша хозяйка, натянуто улыбнувшись. — Она слишком юна. чтобы воображать, будто при своей профессии может влюбиться и при этом не испытать боли. Ей ещё предстоит многому научиться.

Однако у меня всё же возникло впечатление, что гнев мисс Флэнаган был направлен вовсе не на Клэрис, а на меня — точнее, на тот пол, к которому я принадлежу. Я ответил, что извинений не требуется.

— Продолжайте же, мисс Флэнаган, — нетерпеливо сказал Холмс.

— На чём я остановилась?

— Джекил сделал вам известного рода предложение, и вы его приняли.

— Ах да, конечно. Вы должны понимать, что в пивной он появился отнюдь не в первый раз и всюду только и разговоров было что о богатстве его семьи. Да ещё Генри был вдобавок очень красив и отличался безукоризненными манерами, даже в таком неустойчивом состоянии. У нас тут развернулось нечто вроде соревнования, чтобы подцепить его. Словами не передать, как мне польстило, что Генри выбрал именно меня из всех находившихся в пивной девушек. По обыкновению, я получила деньги вперёд — в те дни это составляло пять шиллингов, — и он прошёл со мной через улицу в этот дом. — Она умолкла.

— А потом? — поторопил её сыщик.

Она снова пожала плечами:

— Ничего. Когда он оказался в моей комнате, то сразу же уснул.

Воцарилась тишина, пока мы с Холмсом осмысляли это невероятное разоблачение. Ну надо же! А ведь по иронии судьбы ситуация эта обернулась грязным скандалом. Мы так и покатились со смеху.

— Сейчас-то вам смешно, но, уверяю вас, тогда мне было совсем не до смеха, — сказала мисс Флэнаган с некоторым раздражением. — Я была молода, неопытна и до смерти боялась миссис Макгрегор. Не желая подвергнуться её насмешкам, я скрыла правду и всю ночь просидела в кресле, потому что этот храпящий хлыщ занял всю мою кровать. На следующее утро, пока все ещё спали, мне удалось поднять Генри — он всё ещё с трудом держался на ногах. Затем я помогла ему спуститься и сесть в кэб. Я уж было решила, что на этом всё и закончится, но кучер, мерзкий тип, заявил, что и пальцем не пошевелит, чтобы довести юношу до его комнат, если только я сама не буду сопровождать его. Делать нечего, пришлось проводить его. Кэб туда и обратно обошёлся мне в четыре шиллинга. — Она покачала головой. — Нет, мистер Холмс и доктор Уотсон, повторяю, мне тогда было не до смеха.

— И больше вы его не видели?

— Насколько мне известно, после этого он больше не показывался в нашем квартале.

— И всё же, когда мы пришли к вам, вы сразу вспомнили этого человека, назвав его по имени.

Мисс Флэнаган слабо улыбнулась, её дурное настроение несколько развеялось.

— Навряд ли я когда-нибудь забуду то своё давнее фиаско. Думаю, вы согласитесь, что при данных обстоятельствах «доктор Джекил» прозвучало бы несколько неестественно.

— Не могу не согласиться. Значит, это всё, что вы можете вспомнить об том случае?

— Д-д-да, — ответила она, но не очень уверенно, и Холмс тут же за это ухватился:

— Ещё что-нибудь?

— Ну, сущий пустяк.

— Всё великое складывается из пустяков. Продолжайте.

— Генри в ту ночь бормотал во сне. Его слова были странными, но, думаю, я могу их вспомнить. — Мисс Флэнаган провела тонкой белой рукой по лбу, словно рассеивая туман прошедших лет. — «Джекил-созидатель и Джекил-кутила. Если бы я только мог разделить их, что за миры открылись бы передо мной!» Так он говорил. Он повторял это снова и снова. Слова менялись, но смысл, если только он был вообще, оставался тем же. Вам это хоть что-нибудь даёт?

— Кажется, это было его излюбленной темой, — ответил Холмс. Какое-то время он сидел, погрузившись в размышления, затем поднялся. — Что ж, весьма вам благодарен, мисс Флэнаган. Если я могу каким-то образом оказать вам ответную услугу…

— Можете. — Она тоже встала. — Подождите, пожалуйста. — Она подобрала подол и, шурша атласом, поспешила в соседнюю комнату, оставив нас в приёмной одних. Девушки наверху лестницы воспользовались отсутствием хозяйки и принялись оживлённо перешёптываться, то и дело хихикая. Я притворился, что заинтересовался деталями пасторального пейзажа. висевшего на противоположной стене, и старался не подслушивать. Холмс как будто совершенно ушёл в себя.

Вскоре вернулась владелица заведения, сжимая что-то в кулачке. Подойдя к Холмсу, она сунула это ему в руку.

— Буду весьма признательна, если отдадите Генри Джекилу, когда увидите его, — сказала она. — Я не люблю быть кому-то должной.

Сыщик посмотрел на блестящий новый шиллинг на своей ладони и улыбнулся.

— Будет сделано, мадам, — ответил он.

XV. КРИК О ПОМОЩИ?

Мы пересекли три улицы после ухода из борделя Фанни Флэнаган, прежде чем до меня дошло, что мы движемся по кругу. Я хотел было обратить на это внимание моеготоварища, но тот оборвал меня на полуслове, приложив палец к губам.

— Как я и думал, — заметил он шёпотом через несколько шагов. — Не оборачивайтесь, но за нами следят. Не оборачивайтесь, я сказал!

Я невольно повернул было голову, чтобы взглянуть через плечо, но при строгом приказе осёкся. До меня донеслись крадущиеся шаги, огибающие угол.

— Кто это? — прошептал я.

— Я мельком взглянул на него, когда останавливался прикурить трубку. Никогда не видел этого человека прежде. Идёмте дальше.

Мы дошли до следующего угла, и тут на большой скорости появился одинокий кэб — очевидно, его кучер спешил покинуть эту местность, спустив здесь выручку с предыдущего вечера. Холмс махнул ему.

— Наш преследователь приближается, — предупредил сыщик, когда мы уже готовы были сесть. — Будьте готовы ко всему, Уотсон.

— Эй, парни, это мой кэб.

Холмс и я оглянулись. Внешность подошедшего, равно как и тон его заявления, побудили меня сжать рукоятку револьвера в правом кармане. Это был мускулистый шотландец из низов, облачённый в поношенное длинное пальто, из потрёпанных рукавов которого не выглядывало даже намёка на манжеты. На его левый налитый кровью глаз была натянута перепачканная лёгкая кепка, чей помятый козырёк и без того почти полностью скрывал черты небритой физиономии. Одна его рука угрожающе скрывалась за отворотом пальто.

— Прошу прощения? — сказал Холмс.

— Не проси того, чего нет, приятель. Я первым увидел этот кэб, и он мой. Если только не хочешь уладить этот вопрос по-мужски. — Здесь он оскалился, продемонстрировав два ряда прокуренных, с многочисленными пробелами зубов.

Холмс притворился, что не обращает на него внимания, и вновь повернулся к кэбу. Шотландец резко дёрнулся, и в его руке, которую он доселе прятал в кармане, что-то блеснуло.

— Холмс! Берегитесь! — Я стал вытаскивать револьвер из кармана, однако его дуло, зацепившись за ткань, прорвало её.

Но знаменитый сыщик оказался готов к нападению. Не успел шотландец сделать выпад ножом, как Холмс обеими руками схватил его за вытянутое запястье, пригнулся и ловко перебросил нападавшего через спину, так что тот с нестройным шлепком приземлился в канаву почти под самыми копытами лошади. Животное заржало и попыталось сдать назад, однако его хозяин крепко держал поводья. Воспользовавшись ситуацией, кучер объехал растянувшегося вдоль улицы человека, щёлкнул кнутом и живо был таков.

Стоило шотландцу оказаться на земле, как Холмс, всё ещё удерживая его запястье, перешагнул через негодяя и упёрся каблуком подле его затылка. Затем подался вперёд, выворачивая шотландцу руку. О мостовую лязгнул нож. Холмс, однако, продолжал выкручивать руку. Человек на земле издал стон.

— Пришло время прояснить ситуацию, друг мой, — объявил Холмс. — Кто ты такой и почему хотел убить меня?

Ответа не последовало. Холмс надавил на руку. Шотландец судорожно глотнул воздух.

— Я не хотел никого убивать! — выдавил он.

— В таком случае, дружище, тебе придётся научиться знакомиться с людьми. Отвечай на вопрос! — Он ещё сильнее нажал на руку шотландца. Тот выругался сквозь зубы.

— Бог свидетель, мне не нужна была твоя жизнь! — выпалил он за один выдох.

— Что же тогда? — Холмс немного ослабил нажим.

— Это должно было послужить тебе предупреждением. Всего лишь предупреждением, не больше.

— От кого?

— Не знаю. — Холмс нажал. Человек на земле дёрнулся. — Клянусь, он не называл своего имени. — Хватка вновь ослабла. Шотландец вздохнул. — Сжалься, дружище, — взмолился он. — В подобном положении человеку трудно собраться с мыслями.

Холмс неохотно отпустил его руку и шагнул назад, позволив ему сесть. Движения негодяя были замедленными. Усевшись, он с гримасами боли принялся потирать повреждённую руку.

— Меня зовут Иэн Мактиг, — начал он, — и вам было бы известно это имя, если бы вы почаще заглядывали в театры в Глазго или Абердине одиннадцать лет назад. Я метатель ножей, которому нет равных во всём королевстве. По крайней мере, был таковым, пока девушка, с которой я работал, не сделала неверного движения. Но всё это отражено в судебных записях, если вам угодно проверить. После освобождения я зарабатывал на жизнь во всех пабах, отсюда и до границы с Англией, пронзая за шиллинг носовые платки или игральные карты с расстояния в шесть метров.

Я познакомился с этим человеком прошлым вечером в пабе «У волынщика». Коротышка, даже на цыпочках едва достанет мне до плеча. Голова большая, лицо узкое, а взгляд — злой, какого я отродясь не видывал. Аж мороз по коже, а я человек бывалый. Я тогда только-только заработал на ужин, попав прямёхонько в центр трефового туза. Он отвёл меня в уголок и предложил двадцать фунтов, если я кое-что для него сделаю. Признаться, я сильно удивился.

«Двадцать фунтов? — говорю. — И кого же надо покалечить?» — «Калечить никого не надо, — отвечает он. — По крайней мере, не так сильно, как ты думаешь. Это должно быть предупреждением». — «Какого рода?» — «Ну, мне потребуется от тебя резная работа». — «Что ещё за резная работа?». — «Этакая симпатичная заглавная буква X, какую только художник вроде тебя сможет изобразить ножичком на щеке другого человека» — во как он мне тогда сказал.

— Боже мой! — воскликнул я.

— И как долго ты следил за нами? — спросил Холмс.

— С самого утра. Сейчас выдалась первая возможность напасть на вас без свидетелей.

— А какие указания были насчёт Уотсона?

— Этот тип сказал, чтобы я о твоём дружке не беспокоился: дескать, он просто шут, которого ты таскаешь с собой для развлечения.

Холмс фыркнул:

— Не стоит быть слишком доверчивым. Этот «шут», как ты его назвал, чуть не вышиб тебе мозги.

С этими словами Холмс мотнул подбородком в сторону моего револьвера, который я наконец-то сумел извлечь, правда принеся в жертву подкладку кармана. Впрочем, похвала мне отнюдь не польстила, потому как я отлично знал: если бы всё зависело только от моей расторопности, знаменитый сыщик лежал бы сейчас в канаве вместо Иэна Мактига, с кровавым инициалом на щеке.

— Этот парень упомянул, где остановился? — спросил Холмс шотландца.

Мактиг назвал отель, который был мне хорошо известен.

— Я должен был пойти туда и получить дополнительное вознаграждение, если управлюсь до наступления вечера, — пояснил он и немного помолчал. — Полагаю, теперь вы сдадите меня в полицию.

— А есть, на твой взгляд, какие-либо причины, по которым стоит не делать этого?

Злоумышленник не ответил. Холмс вздохнул:

— Вероятно, я совершаю серьёзную ошибку.

Он махнул шотландцу, чтобы тот поднимался. Мактиг неловко подчинился, бросив тоскливый взгляд на нож на мостовой.

— Э, нет, мой друг. — Наступив пяткой на устрашающего вида лезвие, сыщик нагнулся, взялся за рукоятку и резким рывком отломал её от клинка. Затем бросил обе половинки в придорожную грязь. — Если ты обладаешь здравым смыслом, который почти всегда уступает притязаниям прирождённого актёра, — сказал он удручённому метателю ножей, — то поймёшь, почему я это сделал и даже не подумаю возмещать утрату. Человек в нашем мире может выбиться в люди и посредством иных, достойных уважения средств — при условии, что задача ему по силам. Уотсон, нам надо спешить.

Отель, в который мы направились, некогда обслуживал самую изысканную клиентуру, однако ход времени и непостоянство вкусов неблагоприятно сказались как на его убранстве, так и на постояльцах, так что изящные старые медные подвески в вестибюле покрылись неприглядным зелёным налётом, а ворс выцветшего бордового ковра был испещрён потёртостями. Впрочем, отель всё-таки сохранил кое-что от былого достоинства, это проявилось в чопорных манерах элегантно одетого старика за стойкой, когда Холмс спросил его о постояльце по имени Эдвард Хайд.

— В нашем отеле под таким именем никто не останавливался, — заявил тот, заглянув в книгу записей постояльцев.

Худой едва ли не до прозрачности, своим сложением он как бы говорил о множестве блюд, принесённых в жертву возможности облачиться в изящную одежду, что была на нём. Высоко на его тонком синеватом носу были водружены очки без оправы, посредством линз которых он умудрился создать впечатление, будто смотрит на моего товарища сверху вниз, хотя и был по меньшей мере сантиметров на пять ниже частного сыщика.

— Он и не мог зарегистрироваться под этим именем, — объяснил Холмс и начал подробно описывать преследуемого нами человека. В бесцветных глазах клерка мелькнуло узнавание.

— Его зовут Эмиль Кэш, — перебил он, не дав Холмсу закончить. — Этот постоялец отбыл два часа назад.

— Можем мы осмотреть его номер?

Если пожелаете, но после его отъезда комнату убрали.

— Он снова сумел это сделать, Уотсон, — сказал Холмс, когда мы вышли на улицу. — Осторожно подкрался и ускользнул прямо из-под носа. Да вдобавок ещё и посмеялся над нами.

— Почему вы так решили?

— Ну как же, он сказал в отеле, что его фамилия Кэш. A «cache» по-французски означает «тайник». Если мерзавец таким способом не ткнул нас носом, то даже не знаю, что ещё это может означать. Сообразительная он тварь, не могу не признать. Требуются отнюдь не заурядные способности, чтобы проскользнуть мимо всех чиновников, под пристальным осмотром которых приходится пересекать границу. Мне это известно, потому как сам проделывал это.

— Куда, как вы думаете, он направился?

— Назад в Лондон, несомненно. Даже такое хитрое создание, как он, не может надеяться выбраться за пределы острова, находясь в розыске, и всякий зверь возвращается на территорию, которую знает лучше всего. Он бросился в свою нору, как только убедился, что его послание будет доставлено.

Я вздрогнул при воспоминании о том, что рассказал нам Мактиг.

— Да в нём нет ничего человеческого! Это надо же — додуматься заклеймить вас, как американцы поступают со скотом! Он наверняка очень боится, что мы узнаем его страшную тайну, в чём бы она ни заключалась.

— Боится? Едва ли. Только не Хайд.

— Тогда чего же он хотел добиться, обезобразив вас?

— Если судить поверхностно — триумфа. То, что нам известно о его характере, определённо не исключает и склонности к садизму. Если же копнуть поглубже… — Холмс вдруг умолк, задумчиво нахмурившись.

— Что? — спросил я.

— Я не уверен. — Нечто в выражении лица собеседника говорило мне, что эти слова были не просто образным выражением. На сегодняшний день я могу пересчитать по пальцам одной лишь руки, сколько раз Шерлок Холмс сомневался в собственной правоте, но сейчас как раз был подобный случай. — Возможно ли, — произнёс он наконец, — что по прошествии всего этого времени мы до сих пор не знаем Хайда? Возможно ли, что под этой порочной наружностью, сколь бы глубокой она ни была, таится отчаявшаяся душа, взывающая о помощи? Хотел бы я знать. — И с этими словами он погрузился в то угрюмое молчание, вывести из которого его не мог никто на свете.

XVI. В ДЕЛЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ НОВЫЙ СЛЕД

— По крайней мере, мы разрешили одну загадку, — сказал я, когда несколькими днями позже мы ехали домой с вокзала Кингс-Кросс. За окошком нашего кэба громыхала привычная лондонская серость.

То была последняя из серии моих нерешительных попыток вывести Холмса из мрачной задумчивости, в которую он погрузился после того, как мы покинули отель в Эдинбурге. На протяжении всех этих дней его речь ограничивалась лишь односложными словами — если только мой друг удосуживался заговаривать вообще, что происходило весьма редко и лишь тогда, когда отмалчиваться было неудобно. Пакеты, лежавшие нераспечатанными на сиденье между нами, в данном случае также свидетельствовали о глубине его размышлений. Обычно всеядный читатель с ненасытным аппетитом до знаний, он даже не потрудился взглянуть на многочисленные книги, приобретённые им в ходе наших визитов в эдинбургские книжные магазины. На протяжении всей поездки через остров Холмс вообще почти ничего не делал, разве что снова и снова набивал и закуривал свою вересковую трубку.

— Вот как, доктор? — произнёс он, впервые за последний час вытаскивая черенок трубки изо рта. — И что же за тайну мы, по-вашему, разгадали?

— Ну как же, мы установили причину той власти, которую Эдвард Хайд имеет над доктором Джекилом. Негодяй шантажирует его, угрожая предать гласности тот тридцатилетней давности эпизод, когда будущий доктор неосмотрительно посетил заведение Фанни Флэнаган.

— Откровенно говоря, Уотсон, я в этом очень сомневаюсь.

— Почему?

— Я уже говорил, что университеты — рассадники сплетен. Кроме того, профессор поведал нам, что опрометчивый поступок Джекила стал широко известен буквально за считаные часы. Даже сегодня наверняка наберётся по меньшей мере с десяток людей, которые помнят об этом происшествии. Но выгода — равно как и опасность — шантажа определяются тем обстоятельством, что шантажист единственный, кому известно о компрометирующих подробностях. С какой стати Джекилу склоняться перед волей Хайда, если есть и другие, также способные погубить его? Стоит ему заплатить, и возникнет постоянная угроза, что этому примеру последуют и остальные. Уж лучше сделать произошедшее достоянием гласности и мужественно встретить последствия. То есть если вообще предположить, что происшествие сие достаточно ужасающее, дабы свести на нет результат множества благородных деяний, осуществлённых доктором на благо общества за всю его жизнь. Кроме того, у Хайда нет доказательств, чтобы подкрепить ими свои требования. Нет. Уотсон, данная теория больше не выдерживает критики: Фанни Флэнаган здесь ни при чём.

— За что же тогда шантажируют Генри Джекила?

— Ни за что.

— Не понимаю. Как можно шантажировать ни за что?

— Ясное дело, никак.

Сделав столь загадочное заявление, Холмс высунулся из окошка и назвал вознице адрес, который я не расслышал. Затем он со вздохом облегчения уселся обратно.

— Надеюсь, вы не слишком устали, Уотсон? Я велел кучеру сделать остановку у дома Джекила.

— Холмс, пожалуйста, не запутывайте меня ещё больше. — Мне так надоели вечные загадки без отгадок, что я уже готов был задушить Холмса, однако нечеловеческим усилием воли сдержался и сумел сохранить спокойствие. — Объясните же, каким образом Хайду удаётся заставлять Джекила плясать под свою дудку, если у него нет никакого компромата?

— Трудное уравнение, не так ли? И всё же оно становится гораздо проще, если мы откажемся от теории шантажа.

— Окончательно откажемся?

— Поверьте мне, шантажом тут и не пахнет. Вам не приходило в голову, Уотсон, что у человека могут оказаться и другие причины рисковать собственной карьерой и репутацией, защищая знакомого?

— Признаться, мне ни одна не приходит в голову.

— А вы подумайте хорошенько. Вот, например, представьте такую ситуацию: открываете вы завтра «Таймс» и читаете, что ваш друг Шерлок Холмс разыскивается за убийство. Какие действия вы предпримете?

— Конечно же, я приложу все силы, чтобы очистить вас от обвинений. Но какое отношение…

— Да самое прямое! И я сделал бы то же самое ради вас, если бы вы вдруг оказались в столь невероятной ситуации. А теперь скажите, каким мотивом вы или я руководствовались бы, действуя подобным образом?

— Долг каждого человека — оправдать невиновного.

— Это само собой. Но неужели в данном случае у нас с вами не было бы других причин? Чего-нибудь более личного или конкретного?

— Дружеские чувства, конечно же!

— Браво! — Он бесшумно зааплодировал.

— Но как можно сравнивать! — запротестовал я. — Я и представить себе не могу, чтобы Генри Джекил водил дружбу с Эдвардом Хайдом: эти двое настолько разные! Ну просто как день и ночь.

— Кто способен объяснить, почему люди сходятся? Осмелюсь предположить, что скажи вам кто-нибудь пять лет назад, что вы, военный хирург в отставке, не только поселитесь под одной крышей, но и подружитесь с человеком, который упражняется в искусстве стрельбы в собственной гостиной и колотит в прозекторской дубинкой по трупам, желая установить, до какой степени тело может быть повреждено после смерти, вы бы объявили его безумцем. Противоположности притягиваются, Уотсон, вы должны были усвоить ещё в школе. Но вот мы и на месте. Советую вам прямо сейчас напустить на себя грозный вид и предоставить говорить мне.

Времени выяснять, что именно мой друг имеет в виду, у меня не было, потому как он тут же соскочил на тротуар перед особняком Джекила, велев кучеру подождать, и зашагал по выложенной плиткой дорожке к парадной двери.

Пул, старый слуга, ответил на его стук немедленно.

— Мы хотели бы встретиться с твоим хозяином по делу чрезвычайной важности, — с места в карьер заявил Холмс тоном, не терпящим возражений.

— Сожалею, сэр, но это невозможно, — холодно ответил дворецкий. Он, судя по всему, узнал нас, хотя со времени нашей единственной встречи прошло уже более года. — Доктор Джекил нездоров и никого не принимает. Быть может, вы оставите сообщение?

— Сейчас не время изображать почтительного слугу, Пул. У меня есть все основания полагать, что Эдвард Хайд, вестминстерский убийца, скрывается под этой крышей. Если ты не дашь нам войти, я вызову полицию и к наступлению ночи они явятся сюда с ордером на обыск дома. Ну так как?

Какое-то время они сверлили друг друга взглядами: выцветшие голубые глаза слуги против стального серого блеска в очах моего товарища. Пул дрогнул и уже, кажется, готов был сдаться, как вдруг глаза его сфокусировались на чём-то за плечом Холмса, и в изнурённых чертах слуги появилось облегчение.

— Полагаю, джентльмены уходят, Брадшо, — произнёс он. — Можешь проводить их до кэба.

Мы обернулись. Брадшо оказался настоящим великаном, лакейская ливрея едва сдерживала его вздувавшиеся мышцы на руках и груди. Из безукоризненного белого воротника произрастали шея и голова наподобие бычьих, с широким пустым лицом и распахнутыми невинными глазами под песочно-светлыми волосами, подстриженными чёлкой надо лбом. Брадшо был выше Холмса по меньшей мере на десяток сантиметров. Отзываясь на приказ слуги, он шагнул вперёд, чтобы выпроводить нас способом, вероятно, единственно ему известным — с согнутыми руками, подобно наступающему на противника борцу.

Холмс принял боксёрскую стойку и нанёс звучный удар правой в челюсть верзилы. Голова Брадшо откинулась на какое-то микроскопическое расстояние. При подобном свидетельстве собственного бессилия глаза сыщика слегка расширились.

— Бежим, Уотсон! — крикнул он, хватая меня за запястье и ныряя под вытянутой левой рукой лакея.

Когда мы снова оказались в кэбе, я оглянулся на ступеньки, где стояли и смотрели нам вслед Пул и здоровяк Брадшо. Мне пришло в голову, что пейзаж не типичен для светского Уэст-Энда: уж больно зловещий вид был у обоих слуг.

— Сверни за угол, — шепнул Холмс извозчику. Мы поехали, как было указано, под пристальным наблюдением двух человек у парадного входа. Скрывшись из виду, мой друг подал кучеру знак остановиться.

— Когда во всём остальном терпишь неудачу, отправляйся прямо к истоку, — заявил Холмс, когда мы сошли перед унылым фасадом той части дома Джекила, что выходила в переулок.

Вознице снова было велено ожидать нас, и когда мы спустились по нескольким ступенькам, что вели с улицы к двери, Холмс извлёк из кармана пальто тонкий кожаный футляр, который я тут же узнал. Затем он достал из него инструмент из блестящего металла, заканчивавшийся сплющенным щупом.

— Скажите, Уотсон, — произнёс он голосом едва громче шёпота, — как по-вашему, может ли благородная цель служить оправданием незаконной деятельности?

— Полагаю, всё зависит от цели, во имя которой совершаются действия, — ответил я.

— Торжество правосудия вас устроит?

— Бесспорно.

— Тогда, будьте так добры, постойте на страже, пока я изучу возможности этого замка.

Я занял позицию на вершине ступенек, а Холмс вставил приспособление в скважину древнего дверного замка. Механизм оказался упрямым, и пока Холмс возился с ним, до меня не единожды долетали его сдавленные проклятия. Но вот раздался металлический щелчок, сыщик издал тихий победный возглас, и дверь открылась вовнутрь.

По узкому коридору мы прошли в большую операционную, сумрачно освещавшуюся через грязную застеклённую крышу, где обнаружили лабораторные приборы и множество вскрытых упаковочных ящиков, вперемешку с соломой нагромождённых на плитке. Справа от нас короткий лестничный пролёт вёл к обитой красным сукном двери, а слева располагался ряд планчатых дверей, за которыми, по-видимому, скрывались кладовые. Холмс избрал наиболее обещающее направление, и мы поднялись по лестнице к красной двери. Здесь он взялся обеими руками за простую ручку, осторожно повернул её и надавил. Дверь сдвинулась на долю сантиметра и замерла.

— Закрыто на засов. — Какое-то время Холмс колебался, затем решительно постучал.

— Убирайся, Пул! — раздался раздражённый голос изнутри. — Я же отдал особое распоряжение не беспокоить меня.

— Это Шерлок Холмс, — сурово произнёс мой товарищ. — Если поговорите со мной сейчас, то сможете впоследствии избежать визита полиции.

Последовала долгая тишина. Наконец послышалась приближающаяся тяжёлая поступь доктора, затем загремел отодвигаемый засов. Дверь отворилась, и перед нами предстал Генри Джекил в белом халате.

Он мало изменился за пятнадцать месяцев, прошедших с нашей последней и единственной встречи, но всё-таки изменился. Вокруг его твёрдых голубых глаз, где раньше была гладкая кожа, появились морщинки. Сами глаза беспокойно сновали туда-сюда, словно хозяин дома откуда-то ожидал опасности, но не знал, когда именно она нагрянет и какую примет форму. От ноздрей к уголкам широкого рта пролегли озабоченные складки. Серебро на висках распространилось и на треугольник волос на лбу, который сам изрядно поредел. Возможно, эти перемены были незаметны даже ближайшим друзьям Джекила, однако для опытного медицинского глаза буквально всё в этом человеке: его внешний вид, нервная манерность, отражённая в его позе обеспокоенность — представляло картину общего распада. Было очевидно, что какое-то время он работал с большим напряжением.

В правой руке доктор держал металлические щипцы — вроде тех, которыми Холмс, как я замечал, множество раз снимал с бунзеновской горелки пробирки с дымящейся жидкостью, — и ими-то он и размахивал разгневанно, обращаясь к нам.

— Что означает это вторжение? — бушевал он. — Объяснитесь, или, чёрт возьми, полицию вызову я!

При всей ярости Джекила было заметно, что он героически старается держать себя в руках. Вот только зачем он это делает, я не знал. Тем не менее его всего аж трясло от усилий.

Холмс же внешне был совершенно спокоен.

— Весьма сомневаюсь, что вы так поступите, доктор Джекил. Кобра не приглашает в свою нору стаю мангустов.

— И что сие должно означать?

— Что ж, так и быть, поясню, раз вы намерены довести эту шараду до конца. Я говорю об Эдварде Хайде, которого обвиняют в убийстве сэра Дэнверса Кэрью и которого вы укрываете в своём доме.

Быть может, общая напряжённость момента в сочетании с усталостью, которую я испытывал после длительного путешествия из Шотландии, послужили причиной того, что моё воображение воспарило до нелепых высот, ибо мне показалось, что после выдвинутого Холмсом обвинения на лице доктора промелькнуло выражение невероятного облегчения. Что бы это ни означало, впрочем, в следующий же миг оно исчезло, уступив место негодованию.

— Весьма серьёзное обвинение, — заявил он предостерегающе. — Если бы вы осмелились повторить его перед свидетелями, то к завтрашнему утру предстали бы перед судом.

— Избавьте меня от вашей риторики, — парировал Холмс. — Позволите ли вы нам осмотреть дом?

— Решительно нет!

— Это ваш дом, и вы имеете полное право отказать мне. Но не полиции, когда она нагрянет с ордером на обыск.

Гнев Джекила явственно сменился оцепенением от страха. С потухшим взором он ушёл в себя, и я едва ли не воочию мог наблюдать работу его великолепного мозга. Некоторое время спустя доктор отступил и распахнул дверь.

— Я занятой человек, — объявил он. — И не могу позволить себе оставить работу, пока батальон неотёсанных мужланов в униформе будет совать свой нос повсюду в моём доме, пачкая уникальные препараты и опрокидывая оборудование. Проводите свой обыск, и покончим с этим.

Это был бы самый обычный кабинет, если бы не множество принадлежностей научного характера. Среди них были и застеклённые серванты с ретортами и колбами, в том числе и наполненными химикатами различной окраски и густоты, и мощный микроскоп, под которым было зажато предметное стекло с каким-то белым порошком. В центре помещения располагался сосновый стол, где на голубом пламени бунзеновской горелки стоял стеклянный сосуд. Пара высоких книжных шкафов вдоль левой стены была забита замусоленными томами в кожаных переплётах с названиями химического характера, другие фолианты неустойчивыми штабелями громоздились на столах. Некоторые для удобства пользования были подпёрты в раскрытом виде. В углу стояло совершенно неуместное в подобном окружении псише, неизвестно с какой целью зеркалом обращённое к потолку. В дальнем конце комнаты, перед камином, в котором потрескивал огонь, располагалось потёртое. но на вид удобное кресло. На его подлокотнике стояла тарелка с остатками еды. Три решётчатых окна выходили во внутренний дворик, на противоположной стороне которого маячил изящный старый дом Джекила.

Холмс живо обошёл комнату и вернулся к нашему хозяину.

— Благодарю вас. Думаю, мы увидели достаточно. — Внезапно он пристально посмотрел на учёного: — Доктор Джекил, вам плохо?

От лица хозяина словно разом отхлынула вся кровь, оно побледнело, цветом едва ли не сравнявшись с его белоснежным халатом.

— Матерь Божья! — воскликнул он сдавленным голосом. — Слишком скоро! Слишком скоро после последнего раза!

Холмс более настойчиво повторил свой вопрос. Джекил огрызнулся:

— Я в полном порядке. Пожалуйста, уходите. — То было и требование, и мольба одновременно. Его всего заметно трясло.

— Мой друг Уотсон — врач. Быть может…

— Я же сказал, я в полном порядке! — Теперь Джекил кричал. Он схватил нас за плечи и с силой безумца принялся толкать к открытой двери. — Убирайтесь! — Доктор выставил нас из комнаты и захлопнул дверь. Мгновением позже раздался грохот задвигаемого засова.

Какое-то время мы стояли, совершенно не зная, что предпринять. Вдруг изнутри донеслись звуки неистовых конвульсий, прерываемые звоном разбившегося стекла. Затем наступила тишина. Холмс осторожно постучал в дверь:

— Доктор Джекил?

— Кто там? — Отвечавший голос ошарашил моего товарища, ибо был резким и неприятным, не громче скрежещущего шёпота.

— Это я, Шерлок Холмс. Вы в порядке?

— Убирайтесь! Всё хорошо.

— Вы уверены?

— Прочь, я сказал! — сотряс дверь рёв.

Мы неохотно подчинились.

— Как вы думаете, что всё это значит? — спросил я своего компаньона, когда мы снова оказались в кэбе.

— Не знаю. — Он погрузился в размышления.

— Вы и вправду думали, что он укрывает Хайда?

— Ни минуты. Я всего лишь хотел взглянуть на лабораторию Джекила и подтвердить свои подозрения. Я преуспел и в том. и в другом.

— И?

— Вам, конечно же, интересно, что побудило меня вернуться в кабинет профессора Армбрустера в Эдинбургском университете. — сказал он.

Я согласно кивнул, хотя это замечание показалось мне в данном случае абсолютно неуместным.

— Я полагал, что вы расскажете, когда сочтёте нужным.

— Ваше терпение достойно похвалы, Уотсон. Какое-то время я был убеждён, что корни нынешнего загадочного поведения Джекила следует искать в университете. Когда теория шантажа отпала, я решил сосредоточиться на его научных исследованиях. Интересы человека могут многое о нём рассказать. Поэтому я спросил у профессора, какие книги Джекил читал в студенческие годы. Как я уже говорил, относительно некоторых сфер старый учёный сохранил поразительно ясную память. Армбрустер незамедлительно предоставил мне полный список наименований трудов, занимавших большую часть времени молодого человека. Многие работы с тех пор не переиздавались, и я потратил чёртову уйму времени, разыскивая их. Но всё-таки разыскал, и вот вам результаты. — Он похлопал по свёрткам, лежавшим на сиденье рядом с ним.

— Пока не понимаю, к чему вы клоните, — признался я.

— Многие из сочинений относятся к химии и естественным наукам, хотя, если верить Армбрустеру, ни одно из них не требовалось для того курса обучения, что проходил Джекил. Беглое знакомство с лабораторией выдающегося учёного — настоящей химической сокровищницей, подобной которой я мечтаю однажды обзавестись, — подтвердило моё убеждение: Джекил всё ещё занимается химическими исследованиями. Теперь я уверен, что нахожусь на верном пути.

— На пути к чему?

— Если бы я знал, Уотсон, то избавил бы себя от многих недель работы. — Холмс взглянул на меня, его глаза сверкали словно два солнца. — Я намерен полностью посвятить себя изучению этих книг, что направили Генри Джекила на нынешний путь разрушения. Таким образом я пройду по следу, оставленному блестящим умом, в точности как если бы я шёл по следам ботинок преступника. Задача эта почти невыполнима, поскольку предполагает, что за несколько недель я смогу прийти к тем же заключениям, что и Джекил за тридцать лет. Но другого выхода нет. Все остальные версии неизбежно заканчиваются тупиком.

— А тем временем…

— Да, Уотсон, тем временем убийца будет свободно разгуливать по улицам. Нам остаётся лишь молиться, чтобы его стремление к разрушению оставалось под контролем, пока мы не добьёмся результатов, которые могли бы гарантировать, что больше разгуливать ему не придётся.

После этого заявления Холмс сорвал упаковку с одного из свёртков — увесистого тома под заглавием «Основы химии, сочинение Уилтона» — и принялся за чтение, пока наш кэб громыхал по булыжнику, направляясь на Бейкер-стрит.

XVII. ЧЕЛОВЕК В ЛАБОРАТОРИИ

Как это типично для Лондона, в 1885 году о весне возвестили дни холода и бурь, бывшие во всех отношениях столь же суровыми, что и остальные дары долгой зимы. Ледяные ветра завывали среди опустевших улиц, стенали вокруг дымоходов и под карнизами, с грохотом швыряли о заиндевевшие окна пригоршни снега и замёрзшего дождя. Клочья грязнокоричневого тумана цеплялись за газовые фонари, словно сопротивляясь стремлению безжалостного ветра разорвать их на части. Сами же улицы сверкали льдом, и немногочисленный транспорт продвигался по скользким мостовым со скоростью улитки. Как и почти все остальные в осаждённом городе, мы с Холмсом, пока за окном бушевала стихия, довольствовались заключением в собственном доме, посвятив себя сидячим занятиям да нежась перед нашим маленьким камином. Впрочем, погода особого значения не имела, поскольку за последние два месяца мой товарищ едва ли выбирался из своего кресла перед очагом, кроме как пообедать да пополнить запасы табака, полностью погрузившись в изучение массивной груды печатной продукции, что он привёз из Эдинбурга. Читал Холмс быстро, в среднем книгу за день, откладывая её затем в сторону и принимаясь за следующую из кипы. Довольно скоро пол вокруг него оказался заваленным отвергнутыми сочинениями, хотя к некоторым из них он время от времени возвращался, чтобы либо вспомнить какие-либо сведения, либо подтвердить только что прочитанное. К началу марта наша гостиная начала напоминать захламлённый кабинет профессора Армбрустера.

О том, насколько глубоко погрузился Холмс в изучение научной литературы, может свидетельствовать и то обстоятельство, что он едва удостоил вниманием некролог доктора Гесте Лэньона, появившийся во всех газетах менее чем через две недели после нашего возвращения из Шотландии. Его смерть объяснялась «перенапряжением и ослаблением организма». Таким образом, собственное предсказание Лэньона относительно оставшегося ему срока сбылось с точностью едва ли не до дня. Для Холмса, однако, он перестал существовать в тот миг, когда перестал играть важную роль в расследуемом нами деле.

Получив таким образом возможность сосредоточиться, я весьма преуспел в составлении более или менее удовлетворительного чернового варианта отчёта о событиях, приведших к разрешению загадки Лористон-Гарденс, и даже приступил к утомительному процессу его перевода на приемлемый английский. На этой стадии работы я извёл несколько пузырьков чернил и превеликое множество бумаги, к вящему неудовольствию миссис Хадсон, в обязанности которой входила очистка наших мусорных корзин дважды в день. Признаюсь, мы с Холмсом были слишком заняты, чтобы уделять внимание её жалобам.

Временами, впрочем, — как, например, на мартовские иды — неподвижность моего компаньона начинала тревожить даже столь оседлую личность, как я, и тогда я требовал, чтобы он хотя бы на часок вышел подышать свежим воздухом. Однако в то утро Холмс внезапно внял моим увещеваниям: он выбрался из-за горы книг и, несмотря на непогоду, мужественно вышел за порог, пробормотав что-то насчёт посещения своих любимых аптек. Большую часть дня я его не видел, а когда перед самым ужином он вернулся со свёртками новых приобретений под мышкой, то пребывал в столь заметном добром расположении духа, что я невольно поздравил себя с тем, что дал своему другу мудрый совет. Вскоре Холмс поведал мне о причине столь хорошего настроения.

— Вам, Уотсон, известно моё мнение о безрассудном человеческом обыкновении пытаться обосновывать что-либо не располагая достаточной информацией, — сказал он, снимая головной убор и пальто. — Потому я ставлю себя в неловкое положение, предлагая вам догадаться, кого же я сегодня повстречал в аптеке «Мо и сыновья».

— Даже представить себе не могу, — отозвался я.

— Нашего приятеля Пула.

— Слугу Джекила! И что же ему надо было в аптеке?

— Что-то для хозяина, несомненно. Бедняге не повезло, поскольку Мо недвусмысленно дал ему понять, что Джекил лично снял с полки последнее необходимое ему снадобье ещё несколько месяцев назад. Я услышал это, едва войдя. Пул выглядел весьма обеспокоенным, когда покидал аптеку, и прошёл бы мимо меня, не окликни я его. Он не сказал мне, что ищет. Ручаюсь, следуя приказу своего хозяина, хотя у меня создалось впечатление, что верный слуга и сам знает об этом не более моего. Когда он ушёл, я попытался прояснить ситуацию у Мо, но сей достойный джентльмен не разглашает информацию о клиентах. Впрочем, это не имеет значения.

— Что вы имеете в виду?

— Ах, Уотсон, пока что не спрашивайте меня об этом. — Он развернул свёртки — в них оказался обычный набор бутылок, пузырьков и пакетиков, содержимое которых находилось за пределами моего понимания, — и расставил всё по полкам над своим лабораторным столом. — Довольствуйтесь тем, что данное событие произошло словно на заказ под теорию, которую я разрабатываю. Мне остаётся лишь убедиться, что подобное возможно. — С этими словами Холмс вернулся к своим штудиям.

Во время своего добровольного затворничества мы не оставались без посетителей. Как я установил, сверившись с записной книжкой, мы были осчастливлены по меньшей мере семью визитами инспектора Ньюкомена из Скотленд-Ярда, и каждый раз он удалялся в ещё более худшем настроении, чем приходил. Инспектор вбил себе в голову, что Холмс не предпринимает ничего, чтобы отработать какую бы то ни было плату, запрошенную им у Британской империи за помощь в деле Хайда (хотя справедливости ради надо сказать, что мой друг был согласен работать на безвозмездной основе), и при каждом новом посещении, обнаруживая частного сыщика свернувшимся в кресле с книгой на коленях, естественно, лишь утверждался в собственных подозрениях. Поскольку скандал в этом случае был неминуем, я страшился визитов Ньюкомена, словно какой-нибудь неплатёжеспособный квартиросъёмщик, трепещущий при приближающихся шагах домовладельца.

В тот самый вечер, когда мой товарищ вернулся из аптеки «Мо и сыновья», инспектор явился в наш дом довольно поздно: миссис Хадсон как раз готовилась отойти ко сну. Она проводила гостя в наши комнаты и, попросив запереть входную дверь после его ухода, удалилась в свои апартаменты. Незадолго перед этим Холмс отбросил научный трактат, который закончил читать, и принялся за изучение «Фауста» в оригинале, издания полувековой давности.

Протягивая мне котелок и намокший плащ, Ньюкомен сверлил сыщика презрительным взглядом.

— Даже от вашего брата Майкрофта я ожидал бы большей деятельности, — усмехнулся он. — Полагаю, сейчас вы скажете мне, будто чтение древней поэмы предоставит вам некий ключ к местонахождению Эдварда Хайда.

— Не скажу, если вы этого не хотите, — парировал Холмс не отрывая глаз от книги.

Инспектор сгорбился, усевшись в кресло напротив него.

— Ладно, поведайте же мне, что вы обнаружили.

— О, вот весьма интересное место. В «Прологе», когда Господь беседует с Мефистофелем. Я попытаюсь перевести: «Добрый человек всё же влеком неким смутным стремленьем к единственно верному пути».

— Очаровательно. — Ньюкомен прикурил сигару и свирепо затушил спичку. — Теперь скажите мне, что сие означает.

— Проще говоря, это выражение незыблемого благородства человека.

— Замечательная предпосылка, но каким образом это связано с поимкой нашего убийцы?

Холмс пожал плечами:

— Кто знает? Может, и никак. А может, и самым тесным образом. Но, полагаю, Уотсон согласится со мной, что это утверждение очень подходит к человеку, которого оба мы знаем.

— Нет. вы только послушайте! — Инспектор вскочил на ноги и. сунув руки в карманы, принялся с высокомерным видом расхаживать по комнате. — Беззащитный Лондон повержен к стопам безумца, а вы тут продолжаете изобретать загадки, на которые нельзя ответить. Вы не единожды упоминали этого человека, но когда я спрашиваю вас. кто это, вы отказываетесь говорить. Если вы утаиваете улику в этом деле, я посажу вас на скамью подсудимых, сколь высоки ни были бы ваши полномочия.

— Теории человека принадлежат только ему, инспектор. Я не раскрыл свою лишь потому, что она ещё не проверена. Будьте уверены, когда она принесёт плоды, вы узнаете об этом первым.

— Сколько ещё прикажете ждать? Репортёры уже открыто требуют, чтобы у меня отняли значок, и наш комиссар, похоже, начинает к ним прислушиваться. Если вскорости мы не обнаружим что-то серьёзное, мне придётся снова, облачившись в форму констебля, патрулировать самые тёмные улицы Ист-Энда. Умоляю вас, мистер Холмс, дайте мне хоть какую-нибудь зацепку, чтобы сдвинуться с места. — Меня удивила метаморфоза: грозный служитель закона исчез. место его занял проситель. Обычно холодные серые глаза Ньюкомена блестели отчаянием.

Холмс впервые за всё время взглянул на него. На лице его отразилось сочувствие.

— Это выше моих сил. инспектор, — ответил он. Надежда на лице Ньюкомена погасла. — Однако я могу дать вам честное слово, что к концу этого месяца разрешу загадку. Если нам повезёт, то вскорости после этого разыскиваемый вами человек окажется в руках правосудия. Более я ничего не могу обещать.

— Это весьма неопределённое обещание, — произнёс инспектор. Однако в его голосе вновь зазвучала надежда.

— Согласен, но лишь потому, что я не могу предсказать грядущие события. Как вы уже слышали, я создал теорию, которая удовлетворяет всем фактам. И без помощи этих книг подобное мне бы не удалось. Но это весьма причудливая теория, и я опасаюсь, что она покажется вам безумной. Сначала мне нужно убедиться самому. Однако если я прав, то разгадка выходит далеко за пределы простого бытового преступления, и мы с вами с некоторой самонадеянностью можем ожидать, что какой-нибудь честолюбивый историк ещё при нашей жизни вставит наши имена в свой труд. Похоже, мы столкнулись со злодейством такого масштаба, что у меня просто дух захватывает.

Ньюкомен посмотрел на него с любопытством:

— Если бы я не слышал о ваших выдающихся способностях от людей, чьё мнение я уважаю, то обвинил бы вас в злоупотреблении праздной напыщенностью.

— Я не лишён недостатков — доктору Уотсону это известно, как никому другому, — но праздность не входит в их число. Я не трачу попусту ни слов, ни действий.

— В последнем я не сомневаюсь. — Инспектор снял с вешалки свои шляпу и плащ и оделся. — Значит, к концу месяца, — сказал он, берясь за ручку. — Ловлю вас на слове.

Хлопнув дверью, Ньюкомен вышел. Я услышал, как его плащ шуршит по ступенькам, а затем грохнула входная дверь. Холмс бросил взгляд на часы на каминной полке, зевнул и наклонился, чтобы вытряхнуть трубку в камин.

— Время ложиться спать, Уотсон, — объявил он, откладывая «Фауста». — Будьте так добры, спуститесь вниз и заприте дверь, а я пока посвящу хоть несколько минут детищу Страдивари. Иначе мне всю ночь будет сниться гётевский ад. — Он протянул руку и достал скрипку и смычок из футляра.

Мелодии Листа сопровождали меня, пока я запирал дом на ночь, и продолжались, когда я поднялся наверх и затем прошёл в свою спальню. Однако, когда я оказался под одеялом, возвышенные ноты венгерского композитора сменились какой-то сверхъестественно прекрасной музыкой, навеявшей мне образы цыган у костра на залитой лунным светом уединённой поляне. Я не мог узнать эту мелодию, что могло означать — хотя вряд ли, — что Холмс исполнял произведение собственного сочинения. Я так и заснул под чудесные звуки.

Не знаю, сколь долго я спал, пока, внезапно проснувшись, не обнаружил стоящую надо мной худую фигуру моего друга, — однако слишком много времени пройти не могло, потому что было ещё темно, а лунный луч, падавший на Холмса из окна, после моего отхода ко сну переместился лишь незначительно. Мой компаньон был одет в плащ с капюшоном и шапку с наушниками. Я тут же встревожился, поскольку подобное напряжённое лицо и сверкающие глаза могли означать только одно. Я сел, щурясь ото сна.

— Холмс, в чём дело?

— Нет времени объяснять, Уотсон, — ответил он. Голос его звучал резко: один из признаков, наряду с вулканической активностью его мозга и тела, приближающейся развязки. — Вставайте и одевайтесь, если желаете сопровождать меня, пока я ловлю кэб. Если я прав, то нельзя терять ни секунды. — Холмс развернулся, не дожидаясь ответа. — И возьмите револьвер! —прокричал он с лестницы.

Пятью минутами позже мы с головокружительной скоростью неслись в кэбе на восток по вероломной мостовой, мотаясь из стороны в сторону на поворотах.

— И куда мы на этот раз? — Мне пришлось кричать, чтобы пробиться через стук копыт. При этом я одной рукой придерживал шляпу, а другой был вынужден вцепиться в стенку кэба. Стоял пронизывающий холод.

— В дом Джекила! — выкрикнул мой товарищ. Во вспышках света проносящихся мимо газовых фонарей я видел лишь не очень чёткий силуэт. Шнурок на его худой шее выдавался, словно рояльная проволока. — Этим вечером я был законченным дураком, каких ещё поискать надо. Молю Бога, чтобы мы не опоздали!

Поворачивая в страшной спешке на улицу, где жил Джекил, мы едва не столкнулись с другим кэбом, нёсшимся в противоположном направлении с такой же ужасной скоростью. Когда он прогрохотал мимо, свет газового фонаря на углу упал на бледные искажённые черты престарелого пассажира, на чьём озабоченном выражении запечатлелась такая устремлённость, что он, думаю, даже не обратил внимания на то, что нам чудом удалось избежать аварии.

— Холмс! — прокричал я, когда кэбы разъехались. — Там был Пул, слуга Джекила!

Он отрывисто кивнул, но ничего не ответил. Выражение его лица было мрачным, как никогда.

В доме Джекила горели все огни, когда мы обогнули угол и резко остановились на обочине переулка. Холмс выпрыгнул из кэба.

— Мои опасения подтвердились, Уотсон. Худшее произошло. — Он пробежал через тротуар и ринулся вниз по ступенькам к двери, которая вела в прозекторскую. Рывок за ручку подтвердил, что она заперта. Холмс чертыхнулся. — Я не взял свои инструменты для взлома! Потребуется ваше крепкое плечо, Уотсон!

Мы встали перед дверью.

— На счёт «три»! — велел Холмс. — Раз, два, три!

Мы одновременно навалились. Меня пронзила боль. Дверь затрещала в косяке, но не более.

— Попробуем снова. Раз, два, три!

Теперь отскочили планки и раздался звук, напоминающий пистолетный выстрел. Обследование при свете фонаря показало, что дерево вокруг проржавевшего замка раскололось крупной полукруглой трещиной.

— Продолжаем, Уотсон. Раз. два, три!

Брызнув щепой, дверь с треском распахнулась, и мы ввалились в прозекторскую. Стараясь удержаться на ногах, по инерции мы оба вбежали в коридор, где я различил в сумерках неясные очертания серой фигуры, стоявшей в операционной. При нашем появлении она издала сдавленный крик, развернулась и по-обезьяньи помчалась по лестнице к обитой красным сукном двери, что вела в лабораторию доктора.

— За ним! — крикнул Холмс.

Когда я играл в регби за «Блэкниф», то своей скоростью вызывал восхищение у остальных игроков команды, однако сейчас Холмс оказался на несколько шагов впереди меня, перепрыгивая в азарте погони за преследуемым зверем через две ступеньки одновременно, и успел как раз в тот момент, когда дверь готова была захлопнуться. С величайшим усилием ему удалось протиснуть плечо внутрь. Я влетел мигом позже, на ходу доставая револьвер из кармана.

И искренне обрадовался, что сделал это, ибо в свете газового рожка я оказался лицом к лицу с Эдвардом Хайдом.

XVIII. ВОТ ЭТО ДА!

Пускай читатель обвинит меня в легковесности, но должен признаться: вопреки всему, что я знал об этом человеке, и независимо от того невыразимого отвращения, которое вызывало одно только его присутствие, в тот момент его внешность показалась мне нелепо комичной. По какой-то причине злоумышленник счёл нужным облачиться в одежду своего благодетеля, и вид его съёжившегося тельца, завёрнутого в объёмистый белый халат Джекила, докторский воротник, свободно болтавшийся на его тощей шее, и ботинки, выглядывавшие из-под складок брюк на несколько размеров больше его собственных, выглядели столь смехотворно — как на ребёнке, нарядившемся в гардероб своего отца, — что в тогдашнем своём перевозбуждённом состоянии я наверняка бы рассмеялся, кабы не свирепое выражение на волчьем лице Хайда.

Глаза под вздымающимися бровями горели бешенством, орлиные ноздри раздувались. Белые зубы сверкали в угрожающем оскале, а его заострённые черты, резкость которых на фоне массивной головы ещё более усиливалась, искажались воистину каиновской ненавистью. Он шипел, словно загнанный зверь.

Хайд схватил с рабочего стола у себя за спиной мензурку, где бурлила и дымилась какая-то зловещая на вид жидкость желтоватого цвета, и теперь стоял, держа её перед собой, словно это было оружие, которым он надеялся нас сдержать.

— Назойливые идиоты! — В его резком хрипящем шёпоте я внезапно узнал тот самый голос, что велел нам убираться во время нашего последнего визита в лабораторию. Но это представлялось невозможным, ибо тогда мы тщательно обыскали кабинет и не обнаружили никаких следов присутствия чудовища. Перед его злобной силой даже трудно было собраться с мыслями. — Какое вы имеете право мешать моей работе?

На пламени бунзеновской горелки на столе стояла пустая реторта. Очевидно, он перелил её содержимое в ту самую мензурку в его руке, когда наша возня у двери вынудила его прерваться.

— Право честных граждан схватить грязного убийцу! — вскричал я, поднимая револьвер.

Миг он молчал, затем его злобное выражение необъяснимым образом сменилось похабной ухмылкой.

— Грязного убийцу, — повторил он. — Любопытное название для того, кто раскрыл тайну тысячи поколений. Какое значение имеет одна-единственная жизнь, когда человечество балансирует на грани великого открытия: оно раз и навсегда изменит образ мира, в котором мы живём!

— Не пытайся запутать нас, мерзавец! — рявкнул я. — Мы преследовали тебя слишком долго, чтобы теперь позволить уйти!

— Пусть говорит, Уотсон, — произнёс Холмс.

Я взглянул на своего товарища и только тут заметил, что, хотя он и достал револьвер, направлено оружие было не на Хайда, а скорее на пол под его ногами.

— Но Холмс!

Хайд рассмеялся — столь глумливо, что у меня кровь в жилах застыла.

— Слушайся своего друга. Он речёт мудрость. — Чудовище усмехнулось. — Честь, мужество — всё это пустые слова. Лицемерие! Уж меня-то самого, по крайней мере, в этом преступлении обвинить нельзя. Моя сущность достаточно проста, чтобы её разглядеть.

— Зло!

— Зло — по твоим меркам. Но ты, как и большинство людей, скрываешь свои истинные намерения. Я же именно то, что ты видишь, — не больше и не меньше. Эдвард Хайд, которого ты считаешь недостойным своего доверия. Ну, доктор, кто теперь из нас более честен?

— Ты говоришь загадками! Что ты сделал с Джекилом?

Хайд пропустил мимо ушей мой вопрос и обратился к Холмсу:

— Полагаю, это не простое совпадение, что ты появился здесь в самую решающую ночь? Ты подозреваешь истину, не так ли?

— Я заподозрил это почти два месяца назад, когда услышал твой голос за этой дверью, — ответил Холмс. — Однако до сегодняшней ночи я не был в этом уверен.

Реакция Хайда представляла собой смесь изумления и зачарованности. После некоторой паузы он проговорил:

— Я полагал, что Джекил — единственный человек, способный постичь сию идею. Причём подобное ему удалось лишь после трёх десятилетий исследований. Это он настолько туп или ты гениален?

— Ни то, ни другое. Пионер берёт на себя весь риск и прокладывает за собой дорогу для последователей. Исследования Джекила и события последних месяцев как раз и привели меня к подобному заключению.

— Ты несправедлив к себе.

— Возможно, зато от твоих действий более всего пострадал ты сам.

Хайд задумался над словами сыщика. Наконец кивнул, опустив свою огромную голову и затем подняв её снова на манер гигантской рептилии. В глазах этого человека я уловил безмерную скорбь, которая едва ли сочеталась с его обликом.

— Уверен, Джекил согласился бы.

— Стойте! — вскричал я. — Вы можете считать меня скудоумным невеждой, но весь этот разговор выше моего понимания. Где Джекил?

Хайд не отрывал глаз от Холмса.

— Он не знает?

Мой друг покачал головой.

— Хороший вопрос, доктор. — Убийца обратил свой взор на меня, и теперь в нём читалось одно лишь омерзительное высокомерие. По телу у меня побежали мурашки, и мне приходилось сдерживаться изо всех сил, чтобы не нажать на спусковой крючок револьвера и не стереть это порождение зла с лица земли. — Ответ на этот вопрос потребовал бы слишком много слов и ценного времени — времени, которого у меня больше нет. Как у тебя со здоровьем, Уотсон?

Вопрос застал меня врасплох.

— Хорошо, — ляпнул я не подумав. — Превосходно.

— Ради твоего же блага надеюсь, что ты говоришь правду. То, что ты вот-вот увидишь, отправило Гесте Лэньона в могилу раньше срока. Смотри! — Хайд поднял дымящуюся мензурку к губам и одним глотком выпил желчную жидкость.

Эффект оказался мгновенным и потрясающим. Мензурка разбилась у его ног. Он пошатнулся назад, ухватившись за край стола, чтобы не упасть. Потом побагровел лицом, скрючился пополам и захрипел, задыхаясь.

— Он отравился! — вскричал я и подался вперёд. Холмс железной хваткой стиснул мне правую руку, и я остановился.

Хайд согнулся так, что лицо его оказалось всего лишь в десятке сантиметров от паркета. Руками он схватился за бока, словно обнимая себя. Он продолжал задыхаться. Всё его лицо заливал пот, капая с подбородка на пол. Черты исказились. По-видимому, он переживал смертельную агонию.

А затем начало происходить нечто поразительное.

Хайд медленно стал выпрямляться, и по мере этого тело его словно раздувалось, а черты разглаживались. Словно впадины наполняемой газом оболочки аэростата, складки и морщины на его несоразмерном одеянии распрямлялись и выравнивались. Обезьянья грива Хайда опала на лоб и невероятным образом начала смягчаться и светлеть: прямо у меня на глазах она сменила цвет воронова крыла на каштановый с прожилками седины. Черты лица раздвинулись, сморщенное тело сравнялось в пропорциях с огромной головой. Постепенно дыхание его восстановилось.

И вот на том самом месте, где несколькими секундами ранее стоял Эдвард Хайд, уже спокойно поднял голову и твёрдым взглядом голубых глаз встретил наши изумлённые взоры загадочно исчезнувший Генри Джекил.

XIX. ДОКТОР ДЖЕКИЛ И МИСТЕР ХАЙД

Я почувствовал, как у меня от лица отхлынула кровь, словно где-то в моей кровеносной системе внезапно открыли кран. Колени подкосились, и я ухватился за дверь. Револьвер с глухим стуком ударился о пол, но я даже не попытался его поднять.

Краем глаза я увидел бледного и потрясённого Шерлока Холмса, получив таким образом некоторое представление о том, как в этот момент выгляжу сам. Мой друг несомненно знал, что должно было произойти, однако, как оказалось, увидеть это воочию — совершенно иное дело. Челюсть у Холмса слегка отвисла, и он вытаращил глаза; при его невероятной сдержанности и невозмутимости это было равносильно истерическому припадку у обычного человека.

Генри Джекил пригладил дрожащей рукой взъерошенные волосы. Его немного покачивало, однако за исключением этих внешних признаков он не выказывал никаких симптомов вредного воздействия зелья, приведшего к столь шокирующему результату. Доктор слабо и безрадостно улыбнулся.

— Буду весьма признателен, если вы запрёте на засов дверь изнутри, — сказал он измождёно. — Мой слуга сбежал, и я опасаюсь, что вернётся он не один. — Когда, повинуясь кивку Холмса, я выполнил просьбу, учёный развернулся и нетвёрдо направился к камину, где весело потрескивал огонь. Там он рухнул в своё потёртое кресло, словно у него вдруг отказали ноги.

— Пожалуйста, садитесь. Полагаю, что должен объясниться перед вами, но, подозреваю, времени у меня немного. Вскоре Генри Джекил исчезнет с лица земли, и никакие силы небес или ада не смогут вернуть его обратно.

По обеим сторонам камина стояли деревянные стулья с прямыми спинками. Я выбрал один и опустился на него. Холмс остался стоять, повернувшись к огню спиной. Машинально он вытащил из кармана жилета почерневшую вересковую трубку, набил её и прикурил от уголька из камина. Великий сыщик восстановил своё обычное спокойствие, по крайней мере внешне.

— Начинайте с самого начала, доктор.

Джекил отмахнулся:

— В этом нет необходимости. Несомненно, вы знакомы с моими замечаниями относительно того несовершенного вида, что именуется человеческой расой. Во время обучения в университете я стал одержим идеей, что в каждом из нас бок о бок сосуществуют два человека, один — возвышенный, а другой — низменный. Я пришёл к убеждению, что моё подлинное призвание заключается в том, дабы посвятить всю свою жизнь искоренению более незрелого «я», которое и губит столь многих достойных людей. И для осуществления этого прежде всего необходимо было разделить эти две составляющие. К окончанию университета я уже установил, что подобное разделение возможно осуществить химическим путём, и мне оставалось лишь определить требуемые компоненты. Поскольку число сочетаний было практически бесконечным, я всецело осознавал, что могу умереть задолго до того, как достигну своей цели. Однако к тому времени я надеялся найти преемника, который захотел бы продолжать работу после меня. С этой целью я постарался заручиться поддержкой моего друга Лэньона, но, познакомив его со своими теориями, добился лишь осуждения их как «антинаучного вздора». Этим-то моментом и датируется разлад между нами, которым вы ранее интересовались в ходе своего расследования.

Чтобы вы не приняли меня за какого-то там мученика, я должен признаться, что мотивы мои были отнюдь не всецело альтруистическими. Я родился в богатой и уважаемой семье, и всю жизнь меня изводили предостережениями, что существуют определённые вещи, которых не должен делать ни один Джекил, рискуя в противном случае бросить тень на честь семьи. Вследствие этого, являясь тем самым несовершенным сочетанием противоположных устремлений, я стремился изведать запретные для меня удовольствия. Первый шаг — отделение возвышенной личности от низменной — мог бы высвободить моё другое «я», чтобы без всякого риска испытать сии развлечения. Скандал, в который я из-за этого стремления оказался замешанным в студенческие годы, отнюдь не остудил мой пыл, но, наоборот, укрепил меня в решимости продолжать и достичь этой первой цели. Затем, пообещал я самому себе, я буду изо всех сил стараться, пока не выполню более достойную работу. Как же мы глупы в юности!

Прорыв был достигнут приблизительно два года назад. Некий белый порошок — он останется неназванным, — будучи смешанным с раствором, верность которого я определил уже давно, оказал искомый мною каталитический эффект. Я выпил его, достигнув результатов, свидетелями которых вы только что были, правда в обратном порядке. Я подробно описал свои первые впечатления под воздействием препарата, адресовав сию исповедь Аттерсону. Она, кстати, так и лежит незаконченной вон на том столе. Жаль, что я не могу передать словами хотя бы часть той свободы, что испытал в своём новом «я». Создание, которое мне суждено было наречь Эдвардом Хайдом, оказалось молодым и совершенно не обременённым оковами совести. В отличие от всех нас, Хайд был совершенным существом, в том смысле, что порочность его была чистой и неподдельной. Лицемерие было неведомо этому человеку, ибо самые омерзительные мысли явственно читались на его лице. Этим-то и объяснялось абсолютно безосновательное, казалось бы, отвращение, охватывавшее каждого, кто с ним встречался.

Мне тягостно признаваться, что на этом мои эксперименты и остановились. Искушение обратить эту свободу себе на пользу было слишком велико, и вот однажды — после постыдного эпизода, когда Джекил был вынужден выплатить компенсацию родным девочки за причинённый ей Хайдом вред и я наделил его независимостью посредством личного банковского счёта и жилья в Сохо, — я предал своё тело и душу двойной жизни. Днём Генри Джекил посвящал себя улучшению человечества, а ночью Эдвард Хайд делал всё возможное, чтобы это добро уничтожить. Какое-то время мы уравновешивали друг друга.

Первый тревожный сигнал я получил несколько месяцев спустя, когда моё другое «я» вдруг появилось без всякой помощи препарата. Я заснул как Генри Джекил, а проснулся как Эдвард Хайд. Чтобы вернуться в нормальное состояние, мне тогда понадобилась двойная порция порошка.

Подобное развитие событий было пугающим, ибо означало, что личность Хайда начинает доминировать над личностью Джекила. Если пустить всё на самотёк, рассудил я, то лишь вопрос времени, когда Хайд превратится в естественную личность, низведя Джекила до отклонения. Теоретически могло дойти и до того, что пожилой и уважаемый доктор и вовсе перестанет существовать. Я подготовился к худшему и составил завещание — которое привело Аттерсона в такой ужас и в конечном счёте вовлекло и вас в это дело, — специально оговорив, что в случае смерти или исчезновения доктора Джекила вся его собственность переходит в руки его доброго друга мистера Хайда. Это лишь свидетельство моего эгоизма, ведь я опасался бросить своё второе «я» на произвол судьбы, без средств и крыши над головой.

Одновременно я предпринял меры, чтобы худшее всё-таки не произошло, на протяжении двух месяцев воздерживаясь от употребления своего дьявольского зелья. Будь я сильнее, я уничтожил бы все свои записи, выбросил химикаты и сегодня был бы счастливейшим человеком в мире. Однако я оказался достаточно глуп и достаточно слаб, чтобы полагать, будто шестидесяти дней воздержания окажется достаточно для искоренения ползучего эффекта, и вновь поддался искушению.

Тут Джекила пробила неистовая дрожь, и он спрятал лицо в руках. Было мучительно очевидно, что он дошёл до предела своих сил. Впрочем, через некоторое время доктор с видимым усилием придал себе решимости и опустил руки. Он смотрел на пламя, и оно отбрасывало на его истощённые черты мерцающее красное зарево.

— Эдвард Хайд, вновь появившийся после двухмесячного заключения, оказался вовсе не тем же самым испорченным, но любящим повеселиться парнем, каковым был до того, — продолжил Джекил. — Он сделался диким, совершенно необузданным. И если прежде он терпел Джекила как укрытие и место отдыха, куда мог удалиться после фривольной ночи, то теперь его переполняла ненависть к человеку, которого он считал своим тюремщиком, а также ко всему слою общества, что тот олицетворял. Единственной целью Хайда стала месть. Физически он не мог причинить вред Джекилу, не навредив при этом и себе, но он мог нанести ответный удар иным способом. Если слабость Хайда заключалась в потворстве собственным слабостям, то для Джекила средоточием была совесть. Хайд знал, что его собственная невоздержанность была источником великого беспокойства для его другого «я». И можно ли было дать волю своей мести лучше, нежели совершить деяние столь омерзительное, что доктор уже никогда не сможет держаться прямо? Понимаете, мне известны его мотивы, потому что, хотя Джекил и Хайд и были двумя явственно разными личностями, они всё же разделяли одну память.

Когда сэр Дэнверс Кэрью, для которого Эдвард Хайд был полнейшим незнакомцем, случайно повстречал его на прогулке, приподнял шляпу и вежливо спросил, как ему пройти в какой-то ресторан, моё другое «я» увидело в этом благоприятную возможность для себя и тут же ухватилось за неё. В ту роковую ночь любой заговоривший с Хайдом был обречён — столь велик оказался его гнев на всё человечество, — однако один лишь вид этого пожилого интеллигентного джентльмена и та вежливость, с которой он изъяснялся, словно бы и не замечая убожества своего случайного знакомого, возбудили ярость Хайда до крайней степени. Он впал в безумство, — однако я избавлю вас от подробностей, поскольку они и без того слишком живо были описаны в газетах на следующий день. Достаточно сказать, что у сэра Дэнверса не имелось ни малейшего шанса и что жизнь его была словно солома под ногами безумца.

Что же испытывал Хайд после совершения преступления? Естественно, отнюдь не угрызения совести. Его охватила страшная паника. Он огляделся по сторонам и, убедившись, что на дорожке никого, кроме него и мертвеца, нет, поспешно ретировался в Сохо, где сжёг все документы, связывавшие его с Джекилом, и оттуда бросился по этому адресу, дабы скрыться в теле того, кто был выше подозрений.

Его месть была абсолютной, хотя и самоубийственной, ибо Джекил после первого же приступа вины отказался от двойной жизни. Я символично сломал каблуком ключ, с помощью которого Хайд имел обыкновение входить в лабораторную секцию дома, а затем сообщил Аттерсону — после того, как передал ему прощальную записку, подделав на ней почерк Хайда, — что меня уже ничего более не связывает с этим типом. Сразу после этого я начал активно действовать, чтобы хоть отчасти компенсировать тёмное существование Хайда. Впервые за несколько лет я вновь вернулся к врачебной практике, в основном занимаясь лечением на благотворительных началах. Я анонимно пожертвовал тысячи фунтов на реконструкцию трёх крупнейших лондонских больниц. Кроме того, я постарался возродить связи личного характера, и в первую очередь старую дружбу с Гесте Лэньоном, покончив тем самым с долгой ссорой, которая десять лет назад достигла такой степени, что мы даже перестали разговаривать. Каждый миг моего бодрствования был посвящён улучшению моего собственного клочка мира — падение, признаю, после всех этих юношеских идеалов о поднятии человечества на новый уровень, но всё же путь более реалистичный и с более осязаемыми результатами. Это было всё, что я мог делать, чтобы искупить преступление, за которое, как теперь знаю, искупления не существует. На протяжении трёх месяцев я был вполне доволен собой.

Увы, именно эта удовлетворённость и привела меня к краху. Ловушка, которой стоит остерегаться, надев власяницу и посыпав голову пеплом, заключается во впадении в тщеславие из-за собственного благородства, что противоположно самому его смыслу. Я начал воспринимать себя как человека вполне благочестивого и впервые за множество недель утратил бдительность. Я почувствовал, что конец наказания, которое я сам возложил на себя самого, уже близок. Одна нечистая мысль — вот и всё, что требовалось. Я прогуливался по Риджентс-парку после целого дня самопожертвования, когда — без всякого предупреждения и за время меньшее, чем требуется на рассказ об этом, — внезапно произошло превращение. Генри Джекил, врач и некогда учёный, вызывавший уважение и восхищение у всех, кто его знал, исчез. На его месте стоял Эдвард Хайд, убийца, чья голова могла принести тысячи тому, кто окажется достаточно удачливым, чтобы арестовать его.

Ужас, охвативший меня, когда я внезапно оказался в облике, который надеялся никогда больше не принимать, исчез в миг перевоплощения. Его место заняла слепая паника. Хайд находился в нескольких километрах от безопасной лаборатории, посреди города, кишащего констеблями. Его описание было известно всему Лондону. Каким же образом вернуться? Как отведать той смеси, что была его единственным спасением? Через мгновение ответ пришёл: Лэньон! Окончательное восстановление дружеских отношений между ним и Джекилом произошло накануне вечером за ужином. Человека, который отказался помочь безумному учёному тремя десятилетиями ранее, ещё можно склонить на свою сторону. Окольными путями Хайд добрался до укрытия и написал записку от имени Джекила: дескать, необходимо срочно доставить в дом Лэньона из лаборатории Джекила указанный ящик с химикатами и выдать его по требованию. Лэньону не следует никому об этом рассказывать, и даже слуги не должны находиться в доме в полночь, когда прибудет посыльный. Записка была проникнута таким отчаянием, что ни один истинный христианин не смог бы отказать содержащейся в ней просьбе. Хайд отправил письмо и принялся нетерпеливо ожидать полуночи. В назначенный срок…

— Думаю, вы рассказали достаточно, доктор, — прервал его Холмс. — Ухудшение здоровья Лэньона, повлекшее за собой его преждевременную смерть, началось именно с той ночи, когда на его глазах произошло перевоплощение.

Джекил мрачно кивнул:

— Искушение раскрыть тайну самому ярому оппоненту было слишком велико. Джекил отличался скрытностью, Хайд же только и жаждал, что продемонстрировать свой триумф. Полагаю, смерть Лэньона — ещё одно убийство, которое можно мне предъявить.

— Отсюда вполне естественным образом следует, что изоляция Джекила возобновилась, поскольку тот и сам толком не знал, когда и где может произойти перемена.

— В этом-то весь ужас, мистер Холмс. В порошке содержалась некая примесь, придававшая снадобью его чудесную силу, — примесь, воссоздать которую невозможно. Я знаю, потому что обошёл буквально все аптеки в Лондоне. Без неё я обречён, ибо мне удаётся оставаться в данном состоянии лишь посредством предельной концентрации. Сколь быстро может разыграться трагедия, вы могли убедиться в свой прошлый визит, когда я едва успел выставить вас из комнаты, прежде чем произошло перевоплощение. Совершенно не навредив самому Хайду, преступления этого человека наделили его господством над прежним хозяином. И в то же самое время они окончательно решили нашу судьбу. Возможно, моих слуг и встревожило то отчаяние, в котором я пребывал после этого открытия.

— А вы не пытались исследовать порошок, чтобы определить характер примеси? — спросил я.

— Пытался и потерпел неудачу, доктор! — вскричал Джекил. — Несомненно, будучи медиком по образованию, вы знаете, что на нашей планете существует бесконечное количество веществ, так что все попытки за одну лишь человеческую жизнь выявить то случайное вещество, чьи свойства не соответствуют свойствам любых других, совершенно безнадёжны.

Холмс кивнул:

— Доктор совершенно прав, Уотсон. Но даже если бы наперекор всем законам природы ему всё-таки повезло натолкнуться на ключ к загадке, его шансы на повторение точного соотношения примеси и основания, необходимого для достижения требуемого эффекта, астрономически малы. Пожалуй, соотношение один к двадцати триллионам не будет в данной ситуации надуманным. Я сам в некотором роде поклонник химической науки, доктор Джекил, — добавил он скромно.

Я хлопнул себя по лбу:

— Чёрт возьми, ну конечно же! Я совсем забыл! Холмс! Вы же химик. Там, где знания одного человека потерпели неудачу, другой может добиться успеха. Что скажете, доктор? Позволите Шерлоку Холмсу исследовать примесь?

Он снова задрожал:

— У меня оставалась лишь одна, последняя, порция изначального порошка. И я только что её принял. Вот что я имел в виду, когда сказал, что вскоре Джекил навсегда прекратит своё существование. Даже сейчас мне кажется, что я слышу жуткий смех Хайда, эхом отдающийся в моём черепе. Его триумф будет концом для нас обоих.

И пока он говорил, я вообразил, будто уже различаю в чертах Джекила признаки той ужасающей бледности, что мы наблюдали накануне его перевоплощения во время нашего прошлого визита. Я поднялся, решив уйти, прежде чем произойдёт новая трансформация.

Холмс, однако, не пошевелился, всё так же продолжая стоять перед камином. Он изучал нашего хозяина с холодным, чисто академическим интересом, словно находился в лаборатории.

— Осталось объяснить ещё одну загадку, — произнёс он. — Два месяца назад Хайд вдруг объявился средь бела дня возле дома Лэньона. Мне доподлинно известно, что он покидал дом как Джекил. Почему вы пошли на такой риск?

Учёный кивнул:

— Так это вы преследовали Хайда в тот день! Он так и подозревал, хотя едва ли вас узнал. — Доктор устало пожал плечами. — То было безумие отчаяния. Меня вдруг захватила идея, что при содействии выдающегося Лэньона мне всё-таки удастся как-нибудь воссоздать изначальный порошок. Перевоплощение в пути привело меня — или, скорее, Хайда — в чувство, и безумная надежда была оставлена. Повторное появление убийцы на пороге дома Лэньона могло закончиться вызовом полиции. Хайд велел кучеру вернуться к дому Джекила — точнее, остановиться за углом, где он мог войти, не попавшись на глаза слугам. Однако решение было принято слишком поздно, к тому времени Хайда уже опознали. — Он помолчал, а затем с интересом взглянул на моего товарища. — Что же привело вас сюда в этот роковой день? Возможно ли, что за столь короткое время вы смогли прийти к той же истине, к которой я шёл всю жизнь?

Холмс махнул рукой:

— Просто охотничий инстинкт, а может, интуиция. Что-то из прочитанного ранее днём вдруг вспомнилось, когда я играл на скрипке. Это и ещё кое-что, что я увидел, не разглядев поначалу последнего акта отчаяния.

Последовала тишина, не менее долгая и тягостная, чем гнетущая траурная атмосфера, которая воцаряется после ухода последнего посетителя в комнате, где выставлен для прощания гроб с покойником. Где-то в отдалении размеренными и бесстрастными ударами часы отсчитывали оставшиеся мгновения Генри Джекила.

Нечто сродни сочувствию мелькнуло в обычно холодных глазах сыщика.

— Ну и каковы же теперь ваши планы?

— На рабочем столе у меня стоит склянка с кураре. Джекилу не хватает мужества принять яд, а у Хайда нет желания это делать. Молю, чтобы он воспользовался верёвкой, которая, несомненно, и суждена ему, если его схватят. Другой возможности скрыться для нас просто нет.

Холмс неодобрительно покачал головой:

— Хайд никогда не совершит самоубийство. Его мерзкое себялюбие потребует найти способ избежать виселицы.

— Тогда остаётся только одно.

Под нашими взорами Джекил с усилием поднялся из кресла и взял кочергу, стоявшую возле камина. Поигрывая ею, он уставился на сыщика.

— Что вы делаете? — спросил Холмс, нащупывая в кармане револьвер.

— То, что должен делать человек, не имеющий желания жить и смелости умереть, — ответил доктор, неуклюже надвигаясь на него.

— Не дурите, Джекил! — Мой товарищ отступил на шаг и достал револьвер.

Я поднял с пола свой.

— Берегитесь, Холмс! — закричал я. — Он сошёл с ума!

Джекил издал тихий и безрадостный смешок, убедивший меня, что его разум и вправду повредился, не выдержав ужасной личной трагедии.

— Нет, доктор, — произнёс он, не останавливаясь и не отрывая глаз от намеченной жертвы. — Я действительно считаю, что впервые за многие, многие месяцы мыслю ясно.

Холмс упёрся спиной в дверь: ему больше некуда было отступать. Джекил занёс кочергу над головой и изготовился к удару. А тем временем его мощное тело, словно восковая фигурка, поставленная слишком близко к открытому очагу, начало как бы съёживаться, пока не стало напоминать дряблые формы Хайда. Холмс в упор выстрелил ему в грудь — раз, другой.

Какое-то время — мне показалось, что прошла целая вечность, — его противник стоял, словно парализованный, занеся, но не опуская для смертельного удара металлический прут. Я сжимал револьвер, твёрдо вознамерившись стрелять. Затем Джекил — вернее, уже Хайд — покачнулся и начал оседать, выпустив кочергу, которая со звоном упала на пол. В следующий миг он растянулся поверх неё. Потом дёрнулся и затих.

Я бросился к нему и поискал пульс. Через миг я поднял глаза на своего друга, который всё так же стоял, прислонившись к двери, с дымящимся в руке оружием, и мрачно покачал головой.

— Да смилостивится Господь над его душой, — пробормотал Холмс.

Раздался неистовый стук в дверь.

— Джекил! — Это был голос Аттерсона, звенящий от тревоги. Загремела дверная ручка. — Чёрт возьми, Джекил, если вы в порядке, ответьте! Пул, выламывай дверь!

Дверь содрогнулась в косяке, как от сильного удара плечом. Это в буквальном смысле подтолкнуло Холмса к действиям.

— Уотсон, сюда! — рявкнул он. — Живо! Держите дверь!

Подняв револьвер, я подчинился. Лишь только я упёрся плечом в дверь, как Холмс бросился к рабочему столу Джекила. Тот был завален бумагами, испещрёнными убористыми заметками и химическими символами. Мой друг быстро просмотрел их, затем сгрёб и свалил в железный таз поблизости. Потом схватил бутылку с этикеткой «Спирт», открыл её, понюхал, чтобы убедиться в содержимом, и перевернул над бумагами, тщательно поливая их жидкостью.

— Скорее, Холмс! — взмолился я.

С той стороны к Аттерсону и Пулу присоединился ещё кто-то, и противостояние совместным усилиям этой троицы истощало как мои силы, так и крепость замка.

Знаменитый сыщик отступил назад, чиркнул спичкой и бросил её в таз. Бумаги немедленно вспыхнули мощным пламенем, взметнувшимся едва ли не до потолка.

— И вместе с заметками Джекила исчезают и шансы, что кто-нибудь однажды повторит его дьявольские эксперименты, — произнёс Холмс, наблюдая за огнём, поглощающим надежды и мечты этого заблудшего горемыки, Генри Джекила. — Можете теперь отойти от двери, Уотсон.

Его последние слова едва не потонули в грохоте от удара топора, расколовшего тяжёлую дверь.

XX. СОВЕТ МИСТЕРУ СТИВЕНСОНУ

Однажды, это было уже в конце весны, проведя утро за игрой в бильярд в своём клубе, я вернулся на Бейкер-стрит и обнаружил Шерлока Холмса оживлённо беседующим с каким-то человеком, черты которого мне не удалось разглядеть, поскольку он сидел спиной к двери. Я извинился и развернулся было, чтобы не мешать им, но Холмс окликнул меня и взмахом руки позвал обратно.

— Возможно, вы захотите познакомиться с нашим посетителем, Уотсон, — сказал он, поднимаясь. — Как коллегам-писателям, вам есть о чём поговорить. Мистер Роберт Льюис Стивенсон, позвольте мне представить доктора Уотсона.

Я с интересом посмотрел на гостя, который поднялся и повернулся ко мне, протягивая руку. На вид я бы дал ему лет сорок, хотя в действительности он оказался несколько моложе. Он был худощавого телосложения и носил длинные чёрные волосы, зачёсанные на пробор, и щеголеватые висячие усы, скрывавшие уголки бесцветных губ. Глаза у нашего посетителя были запавшие, с меланхоличным выражением, а лицо такое же худое, как и у Холмса, и почти такое же бледное. Вид у этого человека был какой-то болезненный, и, несмотря на крепкое рукопожатие, у меня создалось впечатление, что здоровьем наш гость похвастаться не может. Чёрный сюртук лишь усиливал траурный эффект его наружности.

— Вы наверняка слышали о мистере Стивенсоне, — заметил Холмс, и в глазах у него мелькнул озорной огонёк. — Это он написал ту историю про пиратов и пиастры, из которой вы несколько месяцев назад с таким восхищением зачитывали мне вслух отрывки.

— «Остров Сокровищ»! — вскричал я и принялся с таким энтузиазмом трясти руку нашего изумлённого посетителя, что его землистые щёки вспыхнули от смущения. — Ну конечно же, Роберт Льюис Стивенсон! Прекрасное сочинение, воистину прекрасное! Мои поздравления! Ах, до чего же мне понравилось то место, где Джим Хокинс встречает Бена Ганна, и…

— Хватит, Уотсон, хватит! — засмеялся Холмс. — Вы определённо ставите нашего гостя в неловкое положение. Он пришёл не для того, чтобы поговорить о прошлых успехах, но с целью заложить фундамент для своего нового литературного произведения. Я как раз пересказывал мистеру Стивенсону подробности нашего недавнего приключения, связанного с покойным Генри Джекилом и его недоброй памяти товарищем Эдвардом Хайдом.

— Так и есть, — подтвердил наш гость. Мне показалось, что в речи этого, бесспорно, хорошо образованного человека присутствовал американский акцент. Он указал на лежавшую открытой на подлокотнике его кресла записную книжку, страницы которой были исписаны убористым почерком. — Мне стоило немалых трудов уговорить мистера Холмса рассказать мне обо всех подробностях этого дела. Видите ли, я надеюсь издать отчёт об этом происшествии в художественной форме.

Я с упрёком посмотрел на Холмса. Он пожал плечами:

— Мой дорогой друг, не унывайте. Я не выдал ни одной тайны, которая уже не была бы выдана. Слишком многие в Уайтхолле оказались посвящены в произошедшее. Рано или поздно утечка информации всё равно бы произошла. Мне так и не удалось убедить мистера Стивенсона, что до встречи со мной он знал о деле ничуть не меньше меня самого.

— Относительно фактов да, — согласился тот. — Но меня интересовала личная точка зрения непосредственного участника этой истории. Мистер Холмс оказался столь любезен, что предоставил мне сей важнейший ингредиент. Теперь я вполне могу приступить к написанию повести.

— Совершенно невероятный случай, — отозвался я, стараясь не содрогнуться при воспоминании о недавних событиях. Газеты только-только перестали публиковать панегирики покойному Генри Джекилу, которого в конце марта скромно похоронили в закрытом гробу. Поговаривали, что те, кто нёс гроб по ступеньками церкви, обратили внимание на его необычную лёгкость.

— Всецело с вами согласен. Версия мистера Холмса оказалась удивительно содержательной. Ваш друг — поразительный человек. Только представьте, он без всякой подсказки с моей стороны догадался, что я провёл много времени на американском Западе, в частности в районе Сан-Франциско. Говорит, что меня якобы выдаёт произношение. Думаю, будет справедливо сделать Шерлока Холмса одним из главных героев моей повести.

Холмс протестующе поднял руку:

— Боюсь, не могу позволить вам этого, мистер Стивенсон. Нет, нет, сначала выслушайте меня. Видите ли, слишком высока вероятность того, что в случае обнародования какого бы то ни было моего участия в этом деле закон — в частности, некий знакомый мне инспектор Скотленд-Ярда — обвинит меня в укрывательстве улик. Далее, имел место факт убийства мною человека, пусть даже и в порядке самообороны, — я всё равно на данный момент слишком занят, чтобы тратить драгоценное время на обмен пустыми шуточками с каким-нибудь адвокатом на судебном разбирательстве. Ньюкомен и без того рассвирепел, когда я не выполнил своего обещания предоставить ему разгадку к концу марта. Так что я предпочёл бы не сыпать соль на ещё не зажившие раны. Кроме того, вы пользуетесь заслуженной репутацией человека, мастерски сочиняющего приключенческие романы. Боюсь, даже если вы заявите, что в основу очередного вашего произведения положен отчёт о событии, имевшем место в действительности, всё равно неизбежно начнутся кривотолки. Поверьте, вы избавите себя от лишней головной боли, если издадите отчёт о преступлении в форме художественного вымысла, ни словом не упомянув о нас с Уотсоном. Повесть сама по себе получится достаточно занимательной, чтобы оставить в литературе немалый след, но в качестве документального произведения она покажется читателям чересчур фантастичной и, возможно, даже вызовет насмешки в ваш адрес. Я настоятельно рекомендую вам, сэр, написать приключенческую повесть, которая, вне всякого сомнения, очарует мир, но прошлое при этом предоставить прошлому. Тем самым вы сделаете и себе, и миру величайшее одолжение.

На протяжении данного монолога выражение лица Стивенсона несколько раз менялось: сначала с недоуменного на протестующее, затем с протестующего на испуганное, и, наконец, когда весомость аргументов Шерлока Холмса стала очевидной, на нём отразилось согласие, хотя и несколько вынужденное.

— Но как же мне сделать это? — развёл он руками. — Я могу изменить некоторые факты, написав, например, что Джекил якобы осуществил своё намерение и отравился, но это всего лишь одна проблема из множества. Что я скажу читателям, когда они спросят, чем я вдохновился?

Сыщик улыбнулся, и вновь в его серых глазах заплясал озорной огонёк.

— Вы же писатель, призовите на помощь воображение. Скажите читателям, что всё придумали.

Роберт Льюис Стивенсон рассеянно улыбнулся в ответ на эту шутку, однако по его задумчивому взгляду было ясно: творческий мозг писателя уже занят работой. И когда несколько месяцев спустя его отчёт, выполненный в виде художественного произведения, вызвал фурор среди читающей публики и настало время предоставить любопытствующему миру объяснения, где же автор почерпнул столь увлекательный сюжет, я не слишком удивился, узнав, что мистер Стивенсон не забыл совет, данный ему Шерлоком Холмсом.

Loren D. Estelman

Dr. Jekyll and Mr. Holmes

1979

Примечания

1

Робер-Уден, Жан-Эжен (1805–1871) — знаменитый французский иллюзионист.

(обратно)

2

Фуко, Мишель (1926–1984) — французский философ, писатель-эссеист.

(обратно)

3

Имеется в виду шкала Фаренгейта, то есть около +5° по Цельсию.

(обратно)

4

«Дебретт» — издательство генеалогических и биографических справочников знатных британских родов, основанное в 1769 г. Джоном Дебреттом (1753–1822).

(обратно)

5

Джоплин, Скотт (1867–1917) — американский пианист, исполнитель музыки в стиле рэгтайм.

(обратно)

6

Утка с апельсинами (фр.).

(обратно)

7

Здесь: девица не очень строгих правил (фр.).

(обратно)

8

«Похищение сабинянок» — тема древнеримской мифологии, послужившая сюжетом для многих произведений изобразительного искусства.

(обратно)

9

Не правда ли? (фр.).

(обратно)

10

Хьюм, Дэниел Данглас (1833–1886), знаменитый американский медиум шотландского происхождения.

(обратно)

11

Сеннетт, Майкл, по прозвищу Мак (1884–1960) — американский кинорежиссер и продюсер.

(обратно)

12

Джек Спрэт и его жена — герои старинной веселой детской песенки, редкостные обжоры.

(обратно)

13

«Харродз» — знаменитый универмаг в Лондоне.

(обратно)

14

Будьте здоровы! (нем.)

(обратно)

15

Свод правил в современном боксе, предусматривающих, среди прочего, использование перчаток, деление поединка на раунды и 10-секундный отсчет после нокаута; был принят в 1867 г. с одобрения Джона Шолто Дугласа, восьмого маркиза Куинзберри.

(обратно)

16

В английском языке слово «second»,то есть «секундант», означает прежде всего «второй».

(обратно)

17

У. Шекспир «Ромео и Джульетта», акт III, сцена 5. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

18

У. Шекспир «Зимняя сказка», акт III, сцена 3. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

19

У. Шекспир «Король Генрих Четвертый», часть 2, акт I, сцена 1. Перевод Е. Бируковой.

(обратно)

20

У. Шекспир «Буря», акт V, сцена 1. Перевод Мих. Донского.

(обратно)

21

Шекспир «Тит Андроник», акт IV, сцена 1. Перевод А. Курошевой.

(обратно)

22

У. Шекспир «Макбет», акт V, сцена 8. Перевод М. Лозинского.

(обратно)

23

У. Шекспир «Троил и Крессида», акт III, сцена 2. Перевод Т. Гнедич.

(обратно)

24

У. Шекспир «Ромео и Джульетта», акт II, сцена 6. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

25

У. Шекспир «Король Ричард III», акт IV, сцена 4. Перевод Мих. Донского.

(обратно)

26

У. Шекспир «Два веронца», акт II, сцена 1. Перевод М. Морозова.

(обратно)

27

У. Шекспир «Два знатных родича», акт I, сцена 2. Перевод Н. А. Холодковского.

(обратно)

28

Бард с берегов Эйвона — прозвище У. Шекспира.

(обратно)

29

У. Шекспир «Буря», акт I, сцена 2. Перевод М. Кузмина.

(обратно)

30

У. Шекспир «Бесплодные усилия любви», акт V, сцена 2. Перевод М. Кузмина.

(обратно)

31

У. Шекспир «Король Иоанн», акт IV, сцена 2. Перевод Н. Рыковой.

(обратно)

32

«Панч» — еженедельный сатирико-юмористический журнал; издается в Лондоне с 1841 г.

(обратно)

33

Имеется в виду Томас Эдуард Лоуренс (прозвище Лоуренс Аравийский) (1888–935), английский разведчик на арабском Востоке.

(обратно)

34

Меттерних (Меттерних-Виннебург), Клеменс (1773–1859), князь, австрийский государственный деятель, министр иностранных дел и фактический глава австрийского правительства в 1809–21 гг., канцлер в 1821–48 гг.

(обратно)

35

У. Шекспир «Генрих VI», часть третья, акт V, сцена 2. Перевод Е. Бируковой.

(обратно)

36

Пуштуны (афганцы) — народ, основное население Афганистана.

(обратно)

37

У. Шекспир «Макбет», акт I, сцена 3. Перевод М. Лозинского.

(обратно)

38

У. Шекспир «Зимняя сказка», акт IV, сцена 3. Перевод В. Левика.

(обратно)

39

У. Шекспир «Лукреция». Перевод В. Томашевского.

(обратно)

40

У. Шекспир «Перикл», акт II, сцена 2. Перевод Т. Гнедич.

(обратно)

41

У. Шекспир «Троил и Крессида», акт II, сцена 3. Перевод Т. Гнедич.

(обратно)

42

«Гарда» — ирландская национальная полиция.

(обратно)

43

Гомруль (англ. Home Rule, букв. — самоуправление), программа самоуправления Ирландии в рамках Британской империи; выдвинута в 1870-х гг. После освободительной войны 1919–21 гг. Ирландия стала доминионом (англо-ирландский договор 1921 г.); однако Сев. Ирландия осталась в составе Великобритании

(обратно)

44

По-английски — «The Cock and Bull». В английском языке выражение cock-and-bull story — буквально «рассказ о петухе и быке» — означает надуманную, неправдоподобную историю; выдумку, небылицу.

(обратно)

45

«Круглоголовые» — прозвище сторонников парламента в период Гражданской войны в Англии (1642–1651).

(обратно)

46

У. Шекспир «Макбет», акт II, сцена 2. Перевод Б. Пастернака.

(обратно)

47

У. Шекспир «Буря», акт V, сцена 1. Перевод Мих. Донского.

(обратно)

48

У. Шекспир «Король Ричард Третий», акт III, сцена 2. Перевод Б. Лейтина.

(обратно)

49

Речь идет о «Блумсберийском кружке», элитарной группе английских интеллектуалов, писателей и художников 1920-х гг., живших в лондонском районе Блумсбери.

(обратно)

50

Год смерти литературного агента Ватсона, Артура Конан Дойла

(обратно)

51

Они подготовлены к печати лицами, которых мы по юридическим соображениям обозначаем в качестве авторов. — М. К.

(обратно)

52

Потомок лорда Дарлингтона, Палмер Лидс из Манчестера, обращался в суд с целью предотвратить публикацию этой истории, но его требование было отклонено. — М К.

(обратно)

53

Психиатрическая лечебница в Лондоне, первоначально носившая имя Марии Вифлеемской (другое название древнеиудейского города Вифлеема – Бедлам). (Примеч. ред.)

(обратно)

54

В рассказе «Обряд дома Месгрейвов» Холмс действительно упоминает о «происшествии с одной русской старухой», однако он называет его в числе дел, которыми занимался до знакомства с Ватсоном. Следовательно, Ватсон никак не мог принимать участие в этой истории и изложить ее письменно от первого лица. Это одна из небрежностей, которые, к сожалению, часто допускают авторы сборника. (Здесь и далее примеч. пер.)

(обратно)

55

То есть У. Шекспира, родившегося с Стратфорде-на-Эйвоне

(обратно)

56

Верне – семейство французских художников, наиболее видным представителем которого был Орас Верне (1789–1863).

(обратно)

57

Так в оригинале. В действительности войны 1876–1878 гг. велись между Турцией, с одной стороны, и Сербией и Черногорией – с другой. Вступление в войну России способствовало обретению независимости балканскими народами.

(обратно)

58

Босуэлл Джеймс (1740–1795) — шотландский юрист и писатель, биограф английского лексикографа Сэмюэла Джонсона.

(обратно)

59

В рассказе «Пустой дом» Ватсон упоминает о кончине его жены, Мэри Морстен, в период между 1891 и 1894 гг., когда Холмс считался погибшим. Однако в рассказе «Человек с пятнистым лицом», действие которого относится, к 1903 г., Холмс, от лица которого ведется повествование, сообщает, что в этот период Ватсон «оставил меня ради женитьбы». Количество жен Ватсона – одна из проблем, над которыми постоянно ломают голову знатоки и любители приключений великого сыщика.

(обратно)

60

Вудхаус Пэлем Гренвилл (1881–1975) — английский писатель.

(обратно)

61

Автор пьесы «Идеальный муж», Оскар Уайльд, был приговорен к тюремному заключению за гомосексуализм.

(обратно)

62

Stарlе (англ.) — первый слог фамилии Стэплтон.

(обратно)

63

Ошибка автора рассказа. Баронета нельзя титуловать «его светлость».

(обратно)

64

Еще одна ошибка автора. Лестрейд не имел понятия о Стэплтоне, до того как прибыл в Дортмур с ордером на арест.

(обратно)

65

Стэплтон рос в Южной Америке, так что никак не мог страдать «пороком английского школьника». Правда, уже будучи женатым, он открыл школу в Йоркшире, где имел возможность «пристраститься к подобным занятиям». Однако автор явно имеет в виду не это.

(обратно)

66

Это ошибка. Об убийце на бульварах Юре Ватсон упоминает в рассказе «Пенсне в золотой оправе».

(обратно)

67

Прудон Пьер-Жозеф (1809–1865) — французский журналист, идеолог анархизма.

(обратно)

68

Кто-нибудь видел, кто сюда приходил? (фр).

(обратно)

69

Американка говорила со мной по-французски! (фр.)

(обратно)

70

Речь идет о периоде регентства принца Уэльского, будущего короля Георга IV, при его душевнобольном отце Георге III, в 1811–1820 гг.

(обратно)

71

Друиды – жрецы древних кельтских племен.

(обратно)

72

Гладстон Уильям Эварт (1809–1898) — британский государственный деятель, лидер либеральной партии, четырежды занимавший пост премьер-министра.

(обратно)

73

Состав преступления (лат.).

(обратно)

74

Дизраэли Бенджамин, граф Биконсфилд (1804–1881) — британский государственный деятель и писатель, лидер консервативной партии, дважды занимавший пост премьер-министра. Изображение Дизраэли коварным и преступным злодеем, а его соперника Гладстона бескорыстным защитником угнетенных, весьма далекое от действительности, объясняется достаточно просто. Автор рассказа, судя по имени и фамилии, ирландка и не может забыть, что Гладстон отстаивал самоуправление Ирландии, чему противился Дизраэли.

(обратно)

75

Кюри Мария (урожденная Склодовская) (1867–1934) — французский химик.

(обратно)

76

Хладнокровием (фр.).

(обратно)

77

Автор не учитывает, что в рассказе «Скандал в Богемии», действие которого происходит годом раньше описываемых событий, Холмс уже переодевался священником, не вызывая никаких протестов со стороны Ватсона.

(обратно)

78

В начале рассказа говорится, что действие происходит в 1889 г.

(обратно)

79

Рил – быстрый шотландский танец.

(обратно)

80

Хайлэндеры – шотландские горцы; флинг – бурный шотландский танец.

(обратно)

81

Рен Кристофер (1632–1723) — английский архитектор, математик и астроном. Wrеn (реn) — крапивник (англ.).

(обратно)

82

Гейнсборо Томас (1727–1788) — английский художник.

(обратно)

83

Хольбейн Ханс Младший (1497 или 1498–1543) — немецкий художник, работавший в Англии.

(обратно)

84

Рейнолдс Джошуа (1723–1792) — английский художник.

(обратно)

85

Пришел, увидел, победил (лат.).

(обратно)

86

Стоун – английская мера веса (6,35 кг).

(обратно)

87

Ладонь (hand) — мера длины (10 см); обычно применяется при измерении роста лошадей.

(обратно)

88

Лоулэндер – житель равнинной Шотландии, в отличие от хайлэндеров – шотландских горцев.

(обратно)

89

Гэльский язык – язык шотландских кельтов.

(обратно)

90

То есть англосаксы – в отличие от кельтского населения Шотландии и Ирландии.

(обратно)

91

В поисках потерянного времени (фр.).

(обратно)

92

Бюргер Готфрид Август (1747–1794) — немецкий поэт.

(обратно)

93

Стокер Брэм (1847–1912) — английский писатель.

(обратно)

94

Morthill (Мортхилл) — холм мертвых (англ.).

(обратно)

95

Боадицея (ум. ок. 60 до н. э.) — царица бриттов.

(обратно)

96

Круглоголовые – во время английской революции середины XVII в. так называли пуритан, противников королевской власти, часто носивших короткую стрижку.

(обратно)

97

Пейтер Уолтер Хорейшо (1839–1894) — английский эссеист и критик.

(обратно)

98

Верне – семейство французских художников. Антуан Шарль-Орас, более известный как Карл (1758–1835); его сын Эмиль-Жан-Орас (1769–1863).

(обратно)

99

Имеется в виду опера Джакомо Пуччини «Богема», героиня которой умирает от туберкулеза.

(обратно)

100

Латинское название омелы.

(обратно)

101

Хорошая кровь не может лгать (фр.).

(обратно)

102

Кровь это жизнь (фр.).

(обратно)

103

Нет, нет, нет (фр.).

(обратно)

104

Стой! Не трогай!.. (фр.).

(обратно)

105

Полидори Джон Уильям – личный врач Дж. Г. Байрона, написавший рассказ «Вампир» и придавший его герою, лорду Рутвену, облик своего пациента.

(обратно)

106

Nоеl (Ноэль) — Рождество (фр.).

(обратно)

107

сценическим псевдонимом (фр.).

(обратно)

108

Коммодор – капитан 1-го ранга. Это звание носил Корнелиус Вандербильт (1794–1877), организатор пароходства США и родоначальник династии миллионеров.

(обратно)

109

удаль (фр.).

(обратно)

110

Бертон Ричард Франсис (1821–1890) — британский путешественник и востоковед.

(обратно)

111

Выше Ватсон именовал отца Мэдлин братом своей матери.

(обратно)

112

Ну вот! (фр.)

(обратно)

113

Персонажи английской кукольной комедии.

(обратно)

114

Вооkbinder (букбайндер) — переплетчик (англ.).

(обратно)

115

Белл Джозеф – профессор медицины Эдинбургского университета, где учился А. Конан Дойл; один из прототипов Шерлока Холмса.

(обратно)

116

Леди Годайва – легендарная графиня, проскакавшая верхом обнаженной через Ковентри, чтобы избавить его жителей от налога, которым обложил их ее жестокий супруг.

(обратно)

117

Форрестер Сесил Скотт (1899–1966) — английский писатель, автор романов на морскую тематику.

(обратно)

118

А также превосходную миниатюру «Самый опасный человек в Лондоне» (в антологии Эллери Куина «Murderсаde») — превосходный вклад в юмористическую шерлокиану.

(обратно)

119

До чего же гнусная и слякотная английская погода! (фр.)

(обратно)

120

О чем говорить! (фр.)

(обратно)

121

Однако не такая твердая, как бриллиант! (фр.)

(обратно)

122

Бог мой! (фр.)

(обратно)

123

Гази— мусульманин, участвующий в войне за веру.

(обратно)

124

Фении— члены обширной ирландской сепаратистской ассоциации, сформированной в начале 1860-х годов.

(обратно)

125

Неудержимой рвотой при беременности (фр.).

(обратно)

126

«Дух в машине»— философский термин, обозначающий двойственность природы человека. Введен английским философом XX века Гилбертом Райлом, известным своей критикой картезианского дуализма.

(обратно)

127

Олд-Бейли— традиционное название здания Центрального уголовного суда в Лондоне.

(обратно)

128

Центральная тюрьма графства Суррей снесена в 1881 году. Улица, на которой она была расположена, переименована в Харпер-роуд.

(обратно)

129

Так называемая (фр.).

(обратно)

130

Актом парламента Великобритании, изданном в 1920 году и известном как Четвертый ирландский билль о самоуправлении, на севере и юге Ирландии учреждались отдельные органы власти, для которых предусматривалась существенная степень автономии.

(обратно)

131

Кингстаун— пассажирский порт Дублина, с 1921 года переименован в Дан-Лэре.

(обратно)

132

«Кто отлучит нас?» (лат.) Сокращенная цитата из Нового Завета «Кто отлучит нас от любви Божией…» (Рим. 8: 35).

(обратно)

133

Femme fatale— роковая женщина (фр.).

(обратно)

134

Гвоздь программы (фр.).

(обратно)

135

Сюрте— сокращенное название Главного управления государственной безопасности Франции (Sûreté Nationale).

(обратно)

136

Здесь: домашнее хозяйство (фр.).

(обратно)

137

«Шинн Фейн»— ирландская националистическая партия (дословно — «Мы сами»).

(обратно)

138

Эколь Милитер— основанная в XVIII веке военная школа, выпускающая офицеров для французской армии.

(обратно)

139

Чертов остров (фр.). Относится к Кайенне, столице Французской Гвианы.

(обратно)

140

В кабинете судьи (не на открытом судебном заседании) (лат.).

(обратно)

141

Второе бюро (фр.), подразделение военной разведки французского Генерального штаба. Упразднено в 1940 году.

(обратно)

142

Крытые въездные ворота для кареты или коляски (фр.).

(обратно)

143

Девушка, впервые выезжающая в свет (фр.).

(обратно)

144

Возобновление дружественных отношений (фр.).

(обратно)

145

Государственный переворот (фр.).

(обратно)

146

Выскочки (фр.).

(обратно)

147

Большие набережные (фр.).

(обратно)

148

Книжные киоски (фр.).

(обратно)

149

Глава кабинета (фр.).

(обратно)

150

Мягкий фарфор (фр.).

(обратно)

151

Это убийство произошло в 1908 году.

(обратно)

152

Дворец правосудия (фр.).

(обратно)

153

Сокращенно от locum tenens— временный заместитель (лат.).

(обратно)

154

Утка, сфабрикованная сенсация (фр.).

(обратно)

155

В 1889 году разгорелся скандал вокруг гомосексуального борделя для аристократов в фешенебельном районе Лондона. Мужеложество в викторианской Англии было уголовно наказуемо.

(обратно)

156

Посвящено оставшимся в живых участникам кавалерийской атаки под Балаклавой во время Крымской войны. У нас стихотворение известно в переводе Виктора Широкова.

(обратно)

157

Каждый полноправный английский адвокат (барристер) должен вступить в одну из четырех юридических корпораций, или палат, — «Линкольнс-инн», «Грейс-инн», «Миддл-темпл» либо «Иннер-темпл».

(обратно)

158

Трупное окоченение (лат.).

(обратно)

159

Аман— персонаж Ветхого Завета.

(обратно)

160

Генри Ирвинги Бирбом Три— знаменитые английские актеры.

(обратно)

161

Даунинг-стрит— улица, на которой расположены учреждения британского правительства.

(обратно)

162

Покладистая супруга (фр.).

(обратно)

163

От ménage à trois— здесь: любовный треугольник (фр.).

(обратно)

164

Фаулеров раствор— укрепляющее и общетонизирующее средство, содержащее мышьяк.

(обратно)

165

Мазепа— герой одноименной поэмы Байрона, сильно романтизирующей образ реального исторического персонажа гетмана Мазепы.

(обратно)

166

Дорога Гигантов— уникальный прибрежный ландшафт в Северной Ирландии, образованный несколькими тысячами базальтовых столбов вулканического происхождения.

(обратно)

167

Скука (фр.).

(обратно)

168

Петти-офицер— старшина военно-морского флота.

(обратно)

169

Ленты для волос (фр.).

(обратно)

170

Прическа (фр.).

(обратно)

171

Расследование (фр.).

(обратно)

172

По традиции английский судья надевал специальную черную шапочку при оглашении смертного приговора.

(обратно)

173

В оригинале сэр Артур Бигг вместо жаргонного слова ripper, выражающего высшую степень восхищения, услышал clipper — название типа быстроходных парусных судов.

(обратно)

174

Книги любят того, кто любит их. Надпись на подсвечнике в таверне(лат.).

(обратно)

175

Читатель найдет вышеупомянутые рассказы в «Записках о Шерлоке Холмсе» Артура Конан Дойла.

(обратно)

176

Ночной суд— уголовный суд в больших городах, заседающий по ночам и принимающий решения по незначительным правонарушениям.

(обратно)

177

После факта (лат.). В юриспруденции означает действие закона с обратной силой.

(обратно)

178

Хедив— титул правителя Египта, существовавший в период зависимости страны от Турции (1867–1914).

(обратно)

179

Кобылица, одержимая страстью (лат.).

(обратно)

180

Тьютор— куратор, опекун, индивидуальный научный руководитель студента.

(обратно)

181

Визитная карточка (фр.).

(обратно)

182

Преступный умысел (лат.).

(обратно)

183

Ремесло (фр.).

(обратно)

184

Какой артист погибает (лат.).

(обратно)

185

Урожденная (фр.).

(обратно)

186

Значения температуры по шкале Фаренгейта, приблизительно соответствуют 26–28 градусам Цельсия.

(обратно)

187

Измененная цитата из Библии (2 Езд. 4: 41).

(обратно)

188

Легкая форма эпилептического припадка (фр.).

(обратно)

189

Хорошо информированы (фр.).

(обратно)

190

Имеются в виду противозачаточные средства. Ватсон намекает на теорию Томаса Мальтуса, согласно которой численность населения растет быстрее, чем количество средств существования.

(обратно)

191

Университет Макгилла— старейший университет Канады, находящийся в Монреале.

(обратно)

192

Псевдоним (фр.).

(обратно)

193

Согласно закону о браке от 1753 года, лица, не достигшие совершеннолетнего возраста (21 год), не могли венчаться без согласия родителей или опекуна.

(обратно)

194

Старый порядок (фр.). Имеется в виду сословная и абсолютная монархия в дореволюционной Франции.

(обратно)

195

В XIX столетии в Эдинбурге прогремело дело о серийных убийцах, продававших трупы своих жертв для препарирования.

(обратно)

196

Вполголоса (ит.).

(обратно)

197

В семейном кругу (фр.).

(обратно)

198

Псевдоним (фр.).

(обратно)

199

Цитата из Нового Завета (Откр. 6: 8).

(обратно)

200

В новелле Артура Конан Дойля Ватсон прибыл в Плимут.

(обратно)

201

См. «Дух в машине» из сборника «Секретные расследования Шерлока Холмса» Дональда Томаса.

(обратно)

202

См. «Серебряный» из сборника «Записки о Шерлоке Холмсе» Артура Конан Дойля.

(обратно)

203

Члены тайных религиозно-мистических обществ, существовавших в Европе в XVII–XVIII веках.

(обратно)

204

Место действия (лат.).

(обратно)

205

«Искусство хиромантии» (нем.).

(обратно)

206

Новелла Дональда Томаса перекликается с комедийным детективом Оскара Уайльда «Преступление лорда Артура Сэвила».

(обратно)

207

Королевская династия, правившая Англией с 1154 по 1399 год.

(обратно)

208

Один из образов аллегорического романа «Путь паломника», написанного английским писателем и проповедником XVII века Джоном Беньяном.

(обратно)

209

Около 16 градусов по шкале Цельсия.

(обратно)

210

Персонаж трагедии Уильяма Шекспира «Макбет».

(обратно)

211

Выдающийся инженер-мостостроитель XIX столетия.

(обратно)

212

Уильям Шекспир. Жизнь и смерть короля Джона. Акт V, сцена 7. Перевод Евгении Бируковой.

(обратно)

213

Полное название «Historia anglorum, or Historia minor» — «История англов, или Малая хроника» (староангл.).

(обратно)

214

Согласно историческим источникам, Матвей Парижский скончался около 1259 года.

(обратно)

215

Альберт Саксен-Кобург-Готский, супруг королевы Виктории, родоначальник Виндзорской династии, скончался от тифа в 1861 году.

(обратно)

216

Первая часть двойного названия — часто встречающийся топоним, который в переводе со староанглийского может означать «южная ферма»; вторая часть — «крест, пересечение» (англ.).

(обратно)

217

Уильям Шекспир. Макбет. Акт IV, сцена 3. Перевод Михаила Лозинского.

(обратно)

218

Писательница и драматург XIX века, известная своими очерками о жизни провинциальной Англии.

(обратно)

219

Британский политик второй половины XIX века, член либеральной партии, министр внутренних дел в правительстве Гладстона.

(обратно)

220

Одной из отличительных черт диалекта кокни, простолюдинов лондонского Ист-Энда, является опускание звука [h] в начале слова. Фамилия Хауэлл (Howell), произнесенная таким образом, напоминает слово owl— «сова».

(обратно)

221

Английский романист, автор трилогии «Корень и цветок».

(обратно)

222

Поэт, эссеист, филолог и философ, исследователь паранормальных явлений.

(обратно)

223

Роберт Видеман Пенини Браунинг родился в 1849 году.

(обратно)

224

Книга английского мемуариста «Воспоминания о последних днях Шелли и Байрона» была издана в 1858 году и получила признание в кругах прерафаэлитов.

(обратно)

225

Джулиана и Тина Бордеро, тетка и племянница, — героини повести Генри Джеймса «Письма Асперна» (1888), проживающие в полуразрушенном особняке, с описаниями которого во многом перекликается созданный Дональдом Томасом образ венецианского жилища двух сестер. Прототип Джулианы Бордеро — возлюбленная Байрона Клер Клермонт. Асперн — вымышленный поэт-романтик, сочетающий в себе черты Байрона и Шелли, а также самого Джеймса (американец по рождению, он восхищался культурой Старого Света и большую часть жизни провел в Европе).

(обратно)

226

Английская писательница, мемуаристка и литературный критик.

(обратно)

227

Нотариусом (ит.).

(обратно)

228

Путеводители издательства, основанного Карлом Бедекером в 1827 году, носили его имя.

(обратно)

229

Джордж Гордон Байрон. Дон Жуан. 6: 1. Перевод Татьяны Гнедич.

(обратно)

230

Любовное письмо (фр.).

(обратно)

231

Джордж Гордон Байрон. Дон Жуан. 1: 198. Перевод Татьяны Гнедич.

(обратно)

232

«Скобяных дел мастер».

(обратно)

233

Цитата из Второй книги Царств (1: 27).

(обратно)

234

Уильям Шекспир. Как вам это понравится. Акт V, сцена 4. Перевод Татьяны Щепкиной-Куперник.

(обратно)

235

Британский философ, историк, публицист.

(обратно)

236

Так современники называли Первую мировую войну.

(обратно)

237

Инцидент, произошедший в декабре 1910 года между анархистами из российской Риги и Скотленд-Ярдом, был не первым. Анархистская группа «Liesma» («Пламя»), возглавляемая Петром Пятковым, обосновалась в Лондоне в начале 1909 года.

(обратно)

238

Волнения возникли в 1736 году из-за отложенной казни капитана городской стражи Джона Портьюса, виновного в убийстве мирных жителей Эдинбурга. Приговор был приведен в исполнение разъяренной толпой горожан.

(обратно)

239

Обиходное название государственного флага Соединенного Королевства.

(обратно)

240

Английский писатель, морской капитан, сын польского повстанца (настоящее имя Теодор Иосиф Конрад Корженевский). Среди прочих тем его занимала психология анархического бунта и революционного протеста.

(обратно)

241

Герой одноименного романа английской писательницы Эммы Орци, британский шпион, действующий в революционной Франции и спасающий аристократов от гильотины.

(обратно)

242

Вероятно, автор подразумевает двоюродного брата Фрица Сварса — Якова Петерса, в 1918 году занимавшего пост зампреда ВЧК. С 1909 по 1917 год Петерс находился в эмиграции и был арестован лондонской полицией как предполагаемый участник событий на Хаундсдитч— и Сидней-стрит. Нередко Петерса отождествляют с легендарной фигурой Петера Художника.

(обратно)

243

Перефразированная цитата из «Послания к Болингброку» Александра Поупа, одного из крупнейших авторов британского классицизма.

(обратно)

244

Английский экономист, философ и общественный деятель XIX века.

(обратно)

245

Английский актер-трагик и руководитель собственной труппы, за заслуги перед британской культурой возведенный в рыцарское достоинство.

(обратно)

246

Английский лексикограф, литературный критик и поэт эпохи Просвещения.

(обратно)

247

Орган военной разведки и контрразведки Германии, был образован в 1919 году, в период Веймарской республики.

(обратно)

248

Шотландский помещик.

(обратно)

249

Птица Рух — чудесная гигантская птица у народов ислама. — Здесь и далее примеч. перев.

(обратно)

250

«Дело о трех шляпах». — Здесь и далее ссылки на рассказы А. Конан Дойла.

(обратно)

251

Отвратительная змея в «Пестрой ленте» была, по мнению большинства герпетологов, гадюкой Рассела.

(обратно)

252

Описано в секретных архивах Шерлока Холмса.

(обратно)

253

«Гибкие пальцы».

(обратно)

254

Холмс был прав, потому что описываемые события происходили до того, как экспедиция Картера обнаружила гробницу Тутанхамона.

(обратно)

255

Дэрк — кинжал.

(обратно)

256

«Таинственный отпечаток».

(обратно)

257

Интересно, что позднее, в 1896 году, доктор Бауэр опубликовал книгу «Драгоценные камни». Она переведена и издана в Англии около 1903 года и считается одним из самых фундаментальных трудов по драгоценным камням.

(обратно)

258

Махди – титул Мухаммеда Ахмеда ибн Сейида Абдуллаха, (1848—1885) – предводителя восстания в англо-египетском Судане (1881).

(обратно)

259

Гордон Чарлз Джордж (1833—1885) – британский генерал и государственный деятель. Командовал армией, подавлявшей восстание в Китае. Губернатор египетского Судана. В борьбе с Махди был убит.

(обратно)

260

В битве при Туре и Пуатье правитель франков Карл Мартелл разбил сарацинов.

(обратно)

261

Имеется в виду генерал южан Джеймс Эуэлл Браун (Джеб) Стюарт (1833—1864).

(обратно)

262

Орландус Лассус (Орланди ди Лассо, ок. 1532—1594) – великий композитор фламандской школы, среди других сочинений писал и мотеты, вокальные многоголосные произведения.

(обратно)

263

Хеппльуайт Джордж (ум. в 1786) – создатель особого стиля в изготовлении мебели.

(обратно)

264

Янг Томас (1773—1829) – английский врач, физик, математик и египтолог.

(обратно)

265

В 1890 году Скотленд-Ярд был переведен на набережную Темзы. Поэтому его стали называть Новым Скотленд-Ярдом.

(обратно)

266

Балморальский замок – королевская резиденция в Шотландии.

(обратно)

267

На самом деле Ватсон не служил в индийской армии. Нортумберлендские фузилеры входили и состав британской армии, расквартированной в Индии во время Афганской войны.

(обратно)

268

На Харли-стрит находятся приемные многих врачей.

(обратно)

269

Находитесь… Не правда ли (нем.).

(обратно)

270

Слово (нем.).

(обратно)

271

Стоун – четырнадцать фунтов.

(обратно)

272

Один из персонажей повести Л.Кэрролла «Приключения Алисы в Стране чудес». Как гласит английская пословица, «безумен, как шляпник» (as mad as a hatter).

(обратно)

273

Цитаты из произведений А. К. Дойла, кроме тех, что выделены курсивом, и имена собственные приводятся по изданию: Дойл А. К. Весь Шерлок Холмс. СПб.: ЗАО «Торгово-издательский дом «Амфора», 2013. – Примеч. ред.

(обратно)

274

Герой рассказа «Москательщик на покое» Эмберли превосходно играет в шахматы, и Холмс утверждает, что это «характерная примета человека, способного замышлять хитроумные планы». Как заметил Уильям С. Бэринг-Гулд, большинство исследователей шерлокианы считает, что Холмс не играл в шахматы, хотя и пользовался в разговоре терминологией шахматной игры. – Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примеч. авт.

(обратно)

275

Как и большинство личных имен в опубликованных рассказах, это псевдоним, придуманный Уотсоном, чтобы скрыть личность персонажа. Многие места и адреса также изменены, включая местоположениедома 221b по Бейкер-стрит.

(обратно)

276

Эти акты впоследствии отменили, и в 1971 году они были заменены Актом о злоупотреблении наркотиками.

(обратно)

277

В возрасте двадцати одного года, еще будучи студентом-медиком, Джеймс Педжет, которого позже возвели в рыцарское достоинство, открыл trichenella spiralis, мелкого кишечного глиста, которым заражаются люди и некоторые животные.

(обратно)

278

О международном праве (лат.). – Примеч. ред.

(обратно)

279

По-видимому, Этелни Джонс – тот самый инспектор Питер Джонс, который официально занимался делом о «Союзе рыжих».

(обратно)

280

Т. е. выше 183 см. – Примеч. ред.

(обратно)

281

Вероятно, в Оксфорде. См. рассказ «Три студента».

(обратно)

282

Кристина Л. Хубер предположила, что метод Холмса заключался в применении гидроокиси натрия и насыщенного раствора сульфата аммония. Когда их добавляют в дистиллированную воду, содержащую всего одну каплю крови, образуется коричневатый осадок, свидетельствующий о наличии гемоглобина.

(обратно)

283

Большинство комментаторов считает, что Уотсон родился в 1852 году.

(обратно)

284

Согласно традиции, Раэри был шутом Генриха I.

(обратно)

285

Джозеф Меррик стал героем фильма «Человек-слон» (1980), главную роль в котором сыграл Джон Хёрт.

(обратно)

286

Фредерик Тривз, который позже держал экзамен, чтобы сделаться членом Королевского хирургического колледжа, впоследствии стал хирургом-консультантом при Лондонской больнице, а также известным и высокооплачиваемым врачом общей практики. В 1901 году он был возведен в рыцарское достоинство.

(обратно)

287

Вещества, из которых составляются лекарства.

(обратно)

288

Снесен в 1966–1967 годах. Теперь на этой территории открыт общественный парк.

(обратно)

289

Строго говоря, Уотсон никогда не служил в Индийских войсках – он состоял в британской армии, служившей в Индии.

(обратно)

290

38 градусов Цельсия. – Примеч. ред.

(обратно)

291

Впоследствии Бобби погиб под колесами экипажа в Госпорте. Пса, из которого сделали чучело, можно увидеть в стеклянной витрине в музее Королевского Беркширского полка в Солсбери – он гордо красуется там с медалью за Афганистан на шее.

(обратно)

292

Несмотря на свое поражение, Королевский Беркширский имеет боевую награду за битву при Майванде.

(обратно)

293

В «Энциклопедии Шерлокиане» Джек Трейси высказывает предположение, что фраза «держать щенка бульдога» – выражение, на англо-индусском сленге означающее «быть раздражительным». Однако большинство знатоков сходятся на том, что эта собака действительно существовала.

(обратно)

294

В 1 фунте 20 шиллингов, в 1 шиллинге 12 пенсов. – Примеч. ред.

(обратно)

295

Должно быть, к этому времени Стэмфорд уже стал дипломированным врачом, отработав, как и Уотсон, ассистентом в течение последнего курса. По-видимому, он служил теперь хирургом при больнице Святого Варфоломея – должность, с которой ушел Уотсон, чтобы вступить в армию.

(обратно)

296

В 1960-е годы американский бар превратили в кафетерий, но во время реставрации 1984 года его восстановили в первоначальном виде. Ресторан «Крайтерион» был открыт в 1992 году.

(обратно)

297

Бейкер-стрит была проложена в XVIII веке дельцом из Дорсетшира Эдвардом Беркли Портменом (1771–1823), который назвал ее в честь своего друга, сэра Эдварда Бейкера. Сын и внук Портмена, первый и второй виконты Портмен, унаследовали владение этой землей. Поэтому дома на этой улице сдавались внаем, и арендаторы платили Портменам за землю, на которой стояли их дома.

(обратно)

298

Национальное строительное общество «Эбби» получает в среднем по двадцать писем в неделю со всего мира, и в некоторых из них Шерлока Холмса просят о помощи.

(обратно)

299

В повести «Скандал в Богемии» Уотсон упоминает некую миссис Тернер, которая внесла поднос «со скромной пищей, приготовленной нашей экономкой». Хотя Уотсон никак не объясняет ее присутствия на Бейкер-стрит, 221b, это могла быть либо горничная, которая принесла из кухни поднос с едой, приготовленной миссис Хадсон, квартирной хозяйкой, либо кто-то временно заменяющий миссис Хадсон, которая была больна или отсутствовала по какой-либо причине.

(обратно)

300

Другие комментаторы полагают более вероятным, что сэр Генри останавливался в «Гранд-отеле» на Трафальгарской площади или в отеле «Метрополь» на Нортумберленд-авеню.

(обратно)

301

«Нерегулярные части с Бейкер-стрит», возможно, также помогали Холмсу во время расследования дела о леди Фрэнсис Карфэкс. Холмс использовал не только государственную полицию, но и свою «небольшую, но очень действенную организацию» при попытке установить местонахождение пропавшей леди.

(обратно)

302

Томас Джон Барнардо (1845–1905) основал более девяноста приютов для бездомных детей – сначала для мальчиков (1870), затем для девочек (1876).

(обратно)

303

В «Москательщике на покое» сам Уотсон признает, что у него отличная память на лица.

(обратно)

304

Названия большинства рассказов в оригинале начинаются со слов «The Adventure of…». – Примеч. ред.

(обратно)

305

Это дело, дату которого Уотсон умышленно скрыл, некоторые исследователи относят к периоду 1881–1889 годов. Однако я согласна с теми комментаторами шерлокианы, которые считают, что оно имело место в более поздний период (1894–1903), после возвращения Уотсона на Бейкер-стрит.

(обратно)

306

Возможно, Холмс имеет в виду короля Оскара (1829–1907), который правил Швецией и Норвегией с 1872 по 1905 год, когда Норвегия обрела независимость. Король Богемии был помолвлен с одной из дочерей короля Скандинавии (см. девятую главу).

(обратно)

307

Холмс не знал об этом, но в «Пестрой ленте» он также ошибся в своем предположении, что владелец подзывал болотную гадюку свистом. Все змеи глухие – этот факт явно не был известен Холмсу. По-видимому, Ройлотт приманивал змею обратно в свою комнату запахом молока, которое наливал для нее в блюдце.

(обратно)

308

Хотя рассказ Уотсона вряд ли был в то время замечен критиками, сам сборник пользовался таким успехом, что в 1888 году «Этюд в багровых тонах» был выпущен отдельным изданием.

(обратно)

309

Клубом «Диоген» считали то «Атенеум», то «Трэвеллерз», которые также находятся на Пэлл-Мэлл. Однако оба клуба были учреждены слишком давно, чтобы Майкрофт Холмс мог стать их членом-основателем.

(обратно)

310

Не существует такого полка, как Первый Бангалурский саперный. Из-за криминальной карьеры полковника Морана Уотсон явно изменил название, чтобы не навлечь позор на бывший полк Морана.

(обратно)

311

Холмс ошибся с именем Порталис. На самом деле это была Картинная галерея Пуртале – частная коллекция, принадлежавшая графу Пуртале-Горжье, которая была продана на аукционе в 1865 году. Картина, о которой говорит Холмс, называется «Невинность». Ее купило анонимное лицо, и впоследствии она оказалась копией с оригинала Грёза. В настоящее время эта картина находится в Музее коллекции Уоллеса в Лондоне.

(обратно)

312

Джонатан Уайлд (1682–1725) был крупным преступником, создавшим шайку лондонских воров. Он организовывал кражи и брал с членов шайки 15-процентные комиссионные с продажи краденого. Уайльд выдавал властям любого, кто отказывался с ним сотрудничать. Его повесили в Тайберне в 1725 году.

(обратно)

313

Алан Пинкертон (1819–1884) родился в Глазго. В 1842 году эмигрировал в Соединенные Штаты. Был назначен помощником шерифа округа Кук. Спустя восемь лет он создал собственное детективное агентство. Один из его детективов, Джеймс Макпарлан, внедрился к «Молли Магуайерс» в Пенсильвании (1873–1876) и раздобыл улики, которые привели к разгрому этой организации шахтеров, прибегавших в своей борьбе к терроризму. Тут явное сходство с внедрением Джона Дугласа к Сковрерам.

(обратно)

314

Если сентябрь 1888 года – правильная дата расследования дела о Серебряном, то баскервильское дело – второе в ту осень, которое привело Холмса и Уотсона в Дартмур. По-видимому, расследование дела о Серебряном имело место после окончания «Знака четырех», в первые недели сентября 1888 года, перед баскервильским расследованием в начале октября того же года. Таким образом, учитывая другие дела этого периода, например дело о «Знатном холостяке», а также незаписанные расследования, связанные с полковником Эпвудом, мадам Монпенсье, королем Скандинавии и фургоном для перевозки мебели на Гровнер-сквер, осенью 1888 года Холмс был особенно загружен работой. Отсылаем читателей к примерной хронологии в шестой главе.

(обратно)

315

Холмс говорил: «Если ко мне в комнату входит джентльмен, пропахший йодоформом, если у него на указательном пальце правой руки черное пятно от ляписа, а сбоку на цилиндре шишка, указывающая, куда он запрятал свой стетоскоп, нужно быть совершенным глупцом, чтобы не признать в нем деятельного представителя врачебного сословия» («Скандал в Богемии»). Некоторые исследователи посмеиваются над тем, что Уотсон носит стетоскоп в таком странном месте, но нигде нет указаний на то, что это было привычкой. Может быть, он положил его в цилиндр на минутку, чтобы освободить руки и поздороваться с Холмсом. Это один из примеров милой эксцентричности Уотсона – не столь ярко выраженной, как у Холмса.

(обратно)

316

Королем Нидерландов в то время был Вильгельм III (1817–1890), который правил с 1849 года до самой смерти.

(обратно)

317

В «Медных буках» – деле, которое Холмс расследовал вскоре после женитьбы Уотсона, мисс Вайолет Хантер говорит, что на ее последней службе в качестве гувернантки ее жалованье было 4 фунта в месяц.

(обратно)

318

Чуть меньше 4 кг. – Примеч. ред.

(обратно)

319

Шерри Роуз-Бонд отмечает, что в списке титулов нынешнего эрцгерцога фон Габсбурга, насчитывающем более сорока званий, который был напечатан в номере «Вэнити Фэр» за июль 1993 года, значится титул короля Богемии. Однако, хотя Уотсон намекает, что король Богемии связан с Габсбургами, это вполне могло быть уловкой с целью скрыть личность клиента.

(обратно)

320

Приблизительно 198 см. – Примеч. ред.

(обратно)

321

Франко-прусская война (1870–1871) закончилась поражением Франции и привела к господству в Европе германской империи, контролируемой Пруссией. Она положила начало периоду нестабильности в европейской политике, в результате которой в конце концов разразилась Первая мировая война.

(обратно)

322

Доктор Джей Финли Крайст предположил, что Uffa – сочетание названий Ulva и Staffa, двух островов, находящихся в трех четвертях мили от западного побережья Шотландии.

(обратно)

323

Это первый зафиксированный случай, когда Холмс занимался расследованием, которое могло иметь серьезные международные последствия, хотя похищение договора и не было делом рук профессионального шпиона. В договор входило два секретных соглашения, подписанных Великобританией с Италией и Австрией в 1887 году. В семнадцатой главе роль, которую играл Холмс в международных делах, приведших к Первой мировой войне, рассматривается более детально.

(обратно)

324

Тяга Холмса к театральным эффектам также проявилась в деле о «Морском договоре». Он устроил так, чтобы Перси Фелпс обнаружил пропавший документ, сняв за завтраком крышку с блюда.

(обратно)

325

В «Тайне Боскомской долины» миссис Уотсон предлагает, чтобы Анструзер взял на себя заботу о практике Уотсона, пока муж будет в Хирфордшире с Холмсом. К этому моменту Уотсон почти наверняка переехал в Кенсингтон, хотя и не упоминает об этом. Такое предположение подтверждается тем фактом, что Уотсон, собираясь встретиться с Холмсом на вокзале Паддингтон, нанимает кэб. Если бы он все еще жил в Паддингтоне, где, по его словам, его практика была «неподалеку» от вокзала, он, конечно, пошел бы пешком. Эта теория подтверждает предположительную дату «Тайны Боскомской долины» – июнь 1890 года, поскольку в июне 1889 года Уотсон несомненно еще жил в Паддингтоне. Она также доказывает, что он переехал в Кенсингтон до июня 1890 года. По-видимому, Анструзер, «услужливый сосед», также подменял Уотсона и в «Последнем деле Холмса».

(обратно)

326

См. список пробелов в образовании Холмса, составленный Уотсоном (глава 5).

(обратно)

327

В Кенсингтоне не было Мортимер-стрит, о чем уже говорилось в десятой главе.

(обратно)

328

Частные лица имели возможность нанимать для личных целей поезда, которые называли экстренными.

(обратно)

329

Баритсу – вид японской борьбы, который был введен в Англии Е. У. Бартон-Райтом.

(обратно)

330

Конечно, можно возразить, что на самом деле Холмс подумывал о самоубийстве, но ему удалось справиться с этим искушением. В таком случае понятно, почему он с таким жаром отвечает Юджинии Рондер.

(обратно)

331

Вряд ли Уотсон был вызван в суд, чтобы давать показания против банды Мориарти, так как он лично не знал об их криминальной деятельности. Он располагал только косвенной информацией, полученной от Холмса, которая была бы неприемлема в суде, как показания, основанные на слухах.

(обратно)

332

Напоминаю читателям, что в марте 1889 года Ирен Адлер вышла замуж за Годфри Нортона, молодого адвоката. На тайном венчании в церкви Святой Моники на Эджуэр-роуд Холмс, переодетый грумом, был свидетелем. Если только Нортон не умер за это время, брак Ирен Адлер с Холмсом привел бы к двоемужеству.

(обратно)

333

Между 1861 и 1864 годом по Лондону прокатилась волна удушений. Нападали обычно три человека: душитель, который набрасывался на жертву сзади, его помощник, грабивший ее, и дозорный – часто это была женщина. Эти случаи настолько участились, что вызвали панику, и публика требовала от полиции более эффективных действий.

(обратно)

334

Я не включаю сюда три года Великой паузы, когда Холмс отсутствовал и его считали мертвым.

(обратно)

335

Только с 1914 года полиция стала пользоваться баллистической экспертизой при расследовании преступлений, совершенных с применением огнестрельного оружия.

(обратно)

336

Хотя профессора Мориарти не было в живых, Холмс, вероятно, считал его самым опасным человеком в Лондоне. Примечание к досье Морана, в котором он называет полковника самым опасным человеком после Мориарти, было добавлено Холмсом еще до «Последнего дела Холмса», когда он занимался расследованием преступной деятельности Мориарти.

(обратно)

337

Хотя концепции мономании (паранойи) и навязчивой идеи были известны с начала XIX века, первые серьезные исследования психологических отклонений были проведены Ж. М. Шарко в больнице Сальпетриер под Парижем, где лечили нервные заболевания. Он изучал там пациентов, страдавших истерией. Зигмунд Фрейд был одним из студентов Шарко в 1885 году.

(обратно)

338

После того как Вильгельм II в 1890 году отправил в отставку своего канцлера Бисмарка, он начал увеличивать германский флот. Похищение чертежей подводной лодки Брюса-Партингтона было почти наверняка связано с этими морскими амбициями молодого кайзера, которые так встревожили Францию и Россию, что в 1894 году они заключили союз.

(обратно)

339

Члены Коптской церкви, которая базируется в Египте, исповедуют собственную версию христианства. Этой церковью управляют епископы, которые называются старейшинами.

(обратно)

340

В рассказе «Воин с бледным лицом» Холмс упоминает о «расследовании, которое мой друг Уотсон впоследствии назвал „Случаем в монастырской школе“ (Эбби-скул), – тем, в котором был замешан герцог Грейминстерский». Это явная ошибка, так как имеется в виду «Случай в интернате», с которым был связан герцог Холдернесс. Я полагаю, что эта ошибка возникла в результате того, что Уотсон назвал вымышленными именами и школу, и герцога, чтобы скрыть истинные. Возможно, Уотсон сначала, с согласия Холмса, остановился на Эбби-скул и Грейминстере, но потом заменил их – возможно, по совету своих издателей, чтобы не вышло путаницы с «Убийством в Эбби-Грейндж» и реальным герцогом Вестминстерским. Наверно, Холмс обратился к своим записям, в которых фигурируют вымышленные имена, забыв, что они были изменены.

(обратно)

341

Холмс также пользовался услугами Шинвела Джонсона – он же Свинка Шинвел, – бывшего преступника. В «Знатном клиенте» Уотсон сообщает, что «в начале нового века», то есть с 1900-х годов, Джонсон был осведомителем Холмса, передававшим ему ценную информацию о преступной деятельности в Лондоне. У Холмса был еще один ценный источник – Лэнгдейл Пайк, его «ходячая энциклопедия светских слухов и скандалов».

(обратно)

342

См. шестнадцатую главу на предмет теории относительно ухода Холмса в отставку.

(обратно)

343

У. Шекспир. «Кориолан». Акт V, сцена 6. Перевод Ю. Корнеева. – Примеч. перев.

(обратно)

344

Cyanea capillata, или «львиная грива», – медуза, которая довольно часто встречается у британского побережья. У нее много тонких щупальцев, свисающих с красновато-коричневого брюшка, длина которых может достигать нескольких ярдов. Ширина брюшка может быть до 40 дюймов, или 100 сантиметров. Хотя ее укус опасен, исход бывает фатальным, только если у жертвы больное сердце – как было в случае с Фицроем Макферсоном.

(обратно)

345

При подсчете времени, в течение которого продолжалось знакомство Холмса с миссис Хадсон, я не учитывала три года Великой паузы.

(обратно)

346

Термин «блестящая изоляция» впервые был употреблен в канадской палате общин в 1896 году. Однако он сбивает с толку: хотя Великобритания и старалась держаться в стороне от международной политики, она подписывала соглашения с некоторыми европейскими странами, когда это было ей выгодно.

(обратно)

347

Экипаж, запряженный четырьмя лошадьми. Принц Филипп, герцог Эдинбургский, превосходно правит четверкой.

(обратно)

348

В 1912 году премьер-министром был Г. Г. Асквит, который возглавлял правительство либералов с 1908 по 1916 год. В его кабинет входили Ллойд Джордж и Уинстон Черчилль.

(обратно)

349

Холмс предположил, что после того, как фон Борка допросят в Скотленд-Ярде, ему позволят присоединиться к свите фон Херлинга и покинуть Англию. Однако, учитывая то, что фон Борк занимался шпионажем, это кажется маловероятным. Его дальнейшая судьба неизвестна.

(обратно)

350

В рассказе «Загадка Торского моста» доктор Уотсон пишет: «Где-то в подвалах банка «Кокс и компания» на Чарринг-кросс лежит жестяная коробка с моим именем на крышке: „Джон Х. Уотсон, доктор медицины, бывший военнослужащий Индийской армии“». Доктор Уотсон служил в так называемой Британской Индийской армии. По-видимому, жестяная коробка сохранилась у него с армейских времен. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

351

В настоящее время высказываются разные мнения по поводу того, когда именно Шерлок Холмс расследовал дело о собаке Баскервилей, однако в самом тексте повести имеются свидетельства, заставляющие предполагать, что это произошло в конце 1880-х годов. Крупный шерлоковед Уильям С. Баринг-Гулд придерживается даты «осень 1888 года». Впервые отчет о расследовании был опубликован в журнале, где печатался с августа 1901 по апрель 1902 года. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

352

Впервые паренек-рассыльный Билли (фамилия его неизвестна) появляется в рассказе «Желтое лицо», события которого некоторые комментаторы относят к 1882 году. Кроме того, он упоминается еще в нескольких рассказах основного цикла. Не следует путать его с другим юным слугой, также по имени Билли, который возникает в более поздних произведениях, относящихся к рубежу веков, таких как «Камень Мазарини» и «Загадка Торского моста». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

353

До принятия в 1960 году закона об играх, лотереях и пари любая игра на деньги в общественных местах была под запретом, однако игорные заведения наподобие знаменитого клуба Крокфорда процветали, хотя постоянно находились под угрозой полицейского вторжения и закрытия. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

354

Знаменитый трэнби-крофтский скандал, в который оказался втянут Эдуард, принц Уэльский, разгорелся именно из-за карточной игры баккара. В 1890 году принц с несколькими приятелями остановился в загородном доме Трэнби-Крофт, принадлежавшем богатому судовладельцу Артуру Уилсону. Одного из гостей, сэра Уильяма Гордона-Камминга, обвинили в шулерстве. Его заставили подписать обязательство больше никогда не играть в карты; другие гости, в их числе и принц Уэльский, также поставили под документом свои подписи. Однако о скандале стало известно посторонним лицам, и Гордоны-Камминги инициировали дело по обвинению в клевете. Принц в качестве свидетеля был вызван в суд. Истец проиграл дело, однако публичная огласка немало повредила репутации Эдуарда. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

355

Доктор Уотсон играл на скачках и признавался, что проматывал таким образом половину своей армейской пенсии (см. рассказ «Происшествие в усадьбе Олд-Шоскомб»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

356

Прозвище, кличка (фр.).

(обратно)

357

После практики в лондонском госпитале Святого Варфоломея и армейской медицинской школе в Нетли, графство Хэмпшир, доктор Уотсон был отправлен в Индию, где оказался в 66-м Беркширском полку и служил военным хирургом в Афганистане. В 1880 году он был ранен в битве при Майванде и комиссован из армии с пенсией в размере 11 шиллингов 6 пенсов в день (см. повесть «Этюд в багровых тонах»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

358

Однажды Шерлок Холмс заявил: «…Я располагаю большим запасом современных научных познаний, приобретенных вполне бессистемно и вместе с тем служащих мне большим подспорьем в работе» (см. рассказ «Львиная грива»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

359

Согласно греческому мифу, коринфский царь Сизиф похитил и заточил бога смерти Танатоса, впоследствии спасенного богом Аресом. Сизифа приговорили к вечной пытке: раз за разом вкатывать в гору тяжелый камень, который у вершины обязательно срывался вниз. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

360

Я не нашел никаких упоминаний о Кембриджском мюзик-холле, если не считать один крошечный театрик в лондонском Ист-Энде. Полагаю, что в действительности здесь говорится о располагавшемся на Оксфорд-стрит Оксфордском мюзик-холле, где подвизались многие знаменитые артисты. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

361

Конферансье, являвшийся перед зрителями в облике Председателя, объявлял номера, обычно в нелепой комической манере, и вообще вел представление. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

362

Возможно, имеется в виду Мэри Ллойд, необычайно популярная эстрадная певица, исполнявшая куплеты лондонского простонародья и комические сценки. Ее настоящим именем было Матильда Элис Виктория Вуд (1870–1922). Впервые она появилась на подмостках мюзик-холла «Орел» под псевдонимом Прекрасная Дельмар. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

363

Доктор Уотсон познакомился с полковником Хэйтером в Афганистане, где тот был его пациентом. Впоследствии они поддерживали связь, а когда полковник ушел в отставку и поселился в городке Рейгет, он пригласил доктора Уотсона и Шерлока Холмса погостить у него (см. рассказ «Рейгетские сквайры»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

364

Где служил полковник Хэйтер, неизвестно, возможно, так же как и Уотсон, в одном из Беркширских полков. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

365

Кандагар являлся стратегически важным афганским центром, расположенным в ста пятидесяти пяти милях от границы с Индией. В нем находилось две с половиной тысячи британских и индийских солдат. Осада была снята через двадцать четыре дня, 31 августа. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

366

Шерлок Холмс имел обыкновение держать табак в носке персидской туфли, которая висела на крючке у камина (см. рассказ «Обряд дома Месгрейвов»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

367

По окончании университета Шерлок Холмс снимал квартиру на Монтегю-стрит, близ Британского музея. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

368

Впервые инспектор Лестрейд обратился к Шерлоку Холмсу за помощью, расследуя дело о подлоге (см. повесть «Этюд в багровых тонах»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

369

«Отрядом уголовной полиции Бейкер-стрит» Шерлок Холмс называл компанию уличных мальчишек под предводительством некоего Уиггинса, которые помогали ему в расследованиях, поскольку они «всюду пролезут и всё услышат». Они участвовали в трех делах: «Этюд в багровых тонах», «Знак четырех» и «Горбун». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

370

Доктор Уотсон познакомился с мисс Мэри Морстен, когда она пришла к Шерлоку Холмсу с просьбой расследовать исчезновение ее отца, капитана Артура Морстена. Доктор Уотсон полюбил ее и некоторое время спустя женился на ней (это произошло между ноябрем 1888 и мартом 1889 года). Это был счастливый, хотя и бездетный брак. Она умерла в те годы, когда Шерлока Холмса считали погибшим, в то время как в действительности он путешествовал за границей. Дата и причина ее смерти неизвестны. Существует несколько упоминаний о ней в рассказах основного цикла (см. «Знак четырех», «Тайна Боскомской долины», «Приключение клерка» и «Пустой дом»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

371

Пропальщик – карманник, принимающий похищенное. – Примеч. ред.

(обратно)

372

У Шерлока Холмса «было по меньшей мере пять укромных местечек, где он мог изменять свой облик», о чем упоминается в рассказе «Черный Питер». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

373

В рассказе «Тайна Боскомской долины» Шерлок Холмс говорит, что его метод «базируется на сопоставлении всех незначительных улик». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

374

Мадам Тюссо (ум. 1850) – швейцарка, изучавшая искусство изготовления восковых фигур в Париже. Она приехала в Лондон в 1802 году, привезя с собой коллекцию восковых изображений известных личностей, которая впервые была выставлена на всеобщее обозрение в зданиях под номерами 57 и 58 по Бейкер-стрит. Позднее собрание переехало на Мэрилебон-стрит, близ станции метро «Бейкер-стрит». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

375

В рассказе «Случай с переводчиком» доктор Уотсон описывал Шерлока Холмса как «мозг без сердца, человека, который был настолько же чужд человеческих чувств, насколько он выделялся силой интеллекта». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

376

Мистер Мэлас, греческий полиглот, подвизался гидом у иностранных туристов в Лондоне, а также переводчиком в суде. Его наняли, чтобы переводить переговоры Паулоса Кратидеса и его похитителей (см. рассказ «Случай с переводчиком»). Шерлока Холмса с этим делом ознакомил его брат Майкрофт. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

377

Майкрофт Холмс был старше Шерлока Холмса на семь лет. Формально он служил финансовым контролером в правительстве, на деле же являлся правительственным советником по важным вопросам. Он был членом-учредителем клуба «Диоген», который располагался на Пэлл-Мэлл, недалеко от его квартиры (см. рассказ «Чертежи Брюса – Партингтона»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

378

Мидас – царь Фригии, по преданию, женатый на дочери Агамемнона. Согласно древнегреческому мифу, бог Дионис выполнил желание Мидаса и наградил его особым даром: все, к чему тот прикасался, превращалось в золото. Однако Мидас вскоре пожалел об этом, когда в золото превратилась пища, до которой он дотронулся, а затем и его дочь, которую он захотел обнять. Его имя стало нарицательным – так называют очень богатых, но несчастливых людей. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

379

Тантал – специальная деревянная подставка для графинов с алкогольными напитками, например виски. Она запиралась на ключ, чтобы, не открыв замок, невозможно было вынуть графин. Свое название приспособление получило по имени мифического царя Фригии Тантала, который был осужден на вечные муки в Тартаре: поблизости от него всегда находились еда и питье, до которых он не мог дотянуться. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

380

Наемный четырехколесный экипаж можно было подозвать одним свистком, двухколесный, то есть кэб, – двумя. Некоторые лондонцы специально для этого носили с собой свисток. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

381

Клуб «Диоген» располагался на улице Пэлл-Мэлл. В нем была комната для посторонних посетителей – единственное место в заведении, где позволялось разговаривать. Майкрофт Холмс был одним из членов-учредителей клуба (см. рассказы «Случай с переводчиком» и «Чертежи Брюса – Партингтона»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

382

Шерлок Холмс написал монографию о мотетах Орландо Лассуса (ум. 1594) – немецкого композитора, сочинявшего по преимуществу духовную музыку. Эта монография «была напечатана для узкого круга читателей, и специалисты расценили ее как последнее слово науки по данному вопросу». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

383

Хотя доктор Уотсон утверждал, что Шерлок Холмс «не проявлял интереса к живой природе», много позже Холмс признавался, что «в течение долгих лет, проведенных в туманном, мрачном Лондоне», мечтал о «мире и тишине природы» (см. рассказы «Морской договор», «Львиная грива»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

384

Сэрстон (имя неизвестно) – приятель доктора Уотсона по клубу, название которого также нигде не упоминается. Это единственный человек, с которым доктор Уотсон играл на бильярде. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

385

Тизифона – одна из древнегреческих богинь мести. Смертные, боясь гнева богинь, иносказательно называли их Эвменидами, то есть «милостивыми». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

386

Пике – карточная игра, известная под разными названиями и берущая свое начало в XV веке. В нее играют вдвоем, втроем или вчетвером. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

387

Вильгельм Рихард Вагнер (1813–1883) – немецкий композитор. Однажды Шерлок Холмс торопился, чтобы поспеть ко второму действию оперы Вагнера, которую давали в Ковент-Гардене (см. рассказ «Алое кольцо»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

388

Шерлок Холмс специально изучал виды газетных гарнитур (см. повесть «Собака Баскервилей»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

389

В разделе объявлений вымышленного издания «Дейли газетт» муж Эмилии Лукки публиковал сообщения для нее (см. рассказ «Алое кольцо». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

390

Доктор Уотсон познакомился с Шерлоком Холмсом в 1880 году. События, описанные в рассказе «Случай с переводчиком», датируются по-разному, в промежутке от 1882 до 1890 года. Следовательно, к этому времени доктор Уотсон знал Холмса от двух до десяти лет. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

391

Согласно Шерлоку Холмсу, сестра французского художника Эмиля Жана Ораса Верне (1789–1863) была его бабушкой (см. рассказ «Случай с переводчиком»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

392

Шерлок Холмс занимался поисками секретных чертежей подводной лодки, пропавших из Вулиджского арсенала, а также расследовал убийство Артура Кадогена Уэста, который стал свидетелем этого похищения. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

393

Когда Шерлок Холмс привел доктора Уотсона в клуб «Диоген» и познакомил его с Майкрофтом, доктор был поражен дедуктивными способностями, тут же продемонстрированными обоими братьями, которые со всеми подробностями описали двух незнакомцев, проходивших мимо окна (включая семейное положение и количество детей у одного из мужчин). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

394

Это замечание относительно 1895 года появилось в рассказе «Черный Питер». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

395

Рассказ доктора Уотсона об этом происшествии, озаглавленный «Дело знаменитого дрессировщика канареек», был напечатан издательством «Constable and Co.» в 1990 году. – Доктор Обри Б. Уотсон.

(обратно)

396

«Черный Питер» был впервые опубликован в журнале «Стрэнд мэгэзин» в марте 1904 года. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

397

В 1895 году святой престол занимал Лев VIII (1810–1903). Он был папой уже тогда, когда Шерлок Холмс расследовал похищение ватиканских камей (см. повесть «Собака Баскервилей»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

398

Существует три упоминания об усах доктора Уотсона: в рассказах «Конец Чарльза Огастеса Милвертона» и «Алое кольцо», а также в рассказе «Его прощальный поклон», повествующем о последнем деле Холмса, где доктор Уотсон описывается как «плотный пожилой мужчина с седыми усами». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

399

Вещественное доказательство (досл.: тело преступления) (лат.).

(обратно)

400

Расследуя дело о скакуне Серебряном, во время путешествия в Девоншир Холмс сумел в уме вычислить скорость движения поезда: он подсчитал, за какой промежуток времени поезд проходит расстояние между двумя телеграфными столбами, равное шестидесяти футам. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

401

В рассказе «Дьяволова нога» доктор Мур Эгер посоветовал Шерлоку Холмсу как следует отдохнуть. Следуя его рекомендации, Холмс с доктором Уотсоном сняли загородный домик в бухте Полду на Корнуэльском полуострове. Там у Холмса появилась возможность заняться древним корнуэльским языком, и он пришел к выводу, что тот «сродни халдейскому и в значительной мере заимствован у финикийских купцов, приезжавших сюда за оловом». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

402

Существует несколько упоминаний о «картотеке» Шерлока Холмса. В рассказе «Вампир в Суссексе» доктор Уотсон описывает его как «огромный том», полный разнообразных сведений, накопленных Холмсом за долгую жизнь. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

403

Все документы и памятные вещи, относящиеся к прошлым расследованиям, Шерлок Холмс хранил в жестяной коробке (см. рассказы «Глория Скотт» и «Обряд дома Месгрейвов»). Он перевез ее из своей бывшей квартиры на Монтегю-стрит, когда вместе с доктором Уотсоном поселился на Бейкер-стрит. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

404

Женщинами легкого поведения (фр.).

(обратно)

405

Считается, что Шерлок Холмс занялся сыскной деятельностью в 1874 году, а с Лестрейдом познакомился в конце 1880-го: инспектор пришел к Холмсу проконсультироваться по делу о подлоге. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

406

Улица Хеймаркет, находящаяся недалеко от Пикадилли, была известна обилием проституток, которые водили своих клиентов в дешевые гостиницы, располагавшиеся на близлежащих улочках вроде Уиндмилл-стрит. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

407

Говорят, что похожая история имела место в шотландском замке Глэмис, где проживало семейство Боуз-Лайон, к которому принадлежит королева-мать, а также графы Стратмор. Согласно фамильной легенде, в потайной комнате замка было заперто какое-то «чудовище». Однажды обитатели замкаи их гости обыскали все помещения, а на окнах уже осмотренных комнат вывешивали полотенца или простыни. Очевидно, никакого «чудовища» так и не нашли. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

408

Подобным образом Шерлок Холмс высказывается об инспекторе Лестрейде в рассказе «Три Гарридеба». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

409

Среди ранних дел Шерлока Холмса числятся его первый опыт – случай с «Глорией Скотт», а также третье дело, связанное с обрядом дома Месгрейвов. Он рассказывал о них доктору Уотсону, который позднее записал и опубликовал эти воспоминания. Кроме них Холмс упоминал об убийстве Тарлтона, деле виноторговца Вамбери, происшествии с одной русской старухой, странной истории с алюминиевым костылем (опубликованной в этом сборнике) и случае с Риколетти и его противной женой (см. рассказ «Обряд дома Месгрейвов»). О его втором расследовании ничего не известно. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

410

В рассказе «Скандал в Богемии» Шерлок Холмс договаривается с доктором Уотсоном, чтобы тот бросил в окно гостиной дома Ирен Адлер, Брайони-лодж, дымовую ракету. Стремясь непременно спасти фотографию, на которой она была снята вместе с королем Богемии, эта женщина невольно выдала местонахождение тайника. Тот же прием Холмс использовал в деле норвудского подрядчика Джонаса Олдейкра, которого он выманил из потайного убежища, подпалив охапку соломы и заставив того поверить, будто в доме пожар. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

411

Восковые спички были изобретены в 1832 году Уильямом Ньютоном. Они представляли собой восковые стерженьки, головки которых были покрыты специальной смесью, зажигавшейся при трении о шершавую поверхность. Однако безопасные спички впервые появились в 1855 году в Швеции. При их производстве стал использоваться красный фосфор, не такой вредный, как белый фосфор, выделявший ядовитые испарения. Покрытой окислителем головкой спички надо было чиркнуть по специальной фосфорной полоске на боковой поверхности коробка. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

412

Доктор Уотсон датирует дело о пяти зернышках апельсина 1887 годом. Значит, те неопубликованные расследования, о которых он говорит в начале повествования, в том числе случай с пропавшим британским судном «Софи Эндерсон» и Кемберуэльское дело об отравлении, также следует датировать этим годом. Однако ниже доктор Уотсон упоминает свою супругу. Сообразуясь со сведениями из других рассказов основного цикла, можно утверждать, что его свадьба с Мэри Морстен состоялась между ноябрем 1888 и мартом 1889 года, поэтому многие комментаторы относят дело о пяти зернышках апельсина к 1889 году. Следовательно, все вышеупомянутые дела тоже имели место в 1888 или 1889 году. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

413

Лондонская страховая корпорация. – Примеч. перев.

(обратно)

414

Практика находилась в Паддингтоне и ранее принадлежала мистеру Фаркеру, пожилому врачу, который страдал «чем-то вроде пляски святого Витта». По этой причине практика пришла в упадок, и доктору Уотсону пришлось немало потрудиться, чтобы увеличить количество пациентов (см. «Приключение клерка»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

415

Джексон, тоже врач, жил по соседству с доктором Уотсоном в Паддингтоне. Они заключили соглашение в случае необходимости посещать пациентов друг друга (см. рассказ «Горбун»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

416

В рассказе «Морской договор» Шерлок Холмс с энтузиазмом отзывается о казенных школах, именуя их «маяками грядущего». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

417

Олд-Бейли – здание Центрального уголовного суда, расположенное в Лондоне на улице Олд-Бейли. – Примеч. перев.

(обратно)

418

В рассказах основного цикла можно найти два упоминания о короле Скандинавии. Первое – в «Последнем деле Холмса», где Шерлок Холмс говорит о том, что «благодаря последним двум делам», которые позволили ему «оказать кое-какие услуги королевскому дому Скандинавии и республике Франции», он смог существенно поправить свое финансовое положение. Второе упоминание появляется в рассказе «Знатный холостяк», когда Холмс указывает лорду Сент-Саймону, что, взявшись за его дело, он «опустится на ступень вниз», поскольку последним его клиентом был король Скандинавии. В действительности король Скандинавии никогда не существовал, был лишь король Шведско-норвежской унии. В означенное время им являлся Оскар II (1829–1905), который, после выхода Норвегии из унии в 1905 году, правил только Швецией. Вымышленная дочь короля Скандинавии Клотильда Лотман фон Саксен-Меринген была помолвлена с королем Богемии (см. рассказ «Скандал в Богемии»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

419

Это была осень 1888 года, так как доктор Уотсон женился между осенью 1888 и весной 1889 года. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

420

Мне не удалось найти на Пикадилли отеля с таким названием. Предполагаю, что оно вымышленное. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

421

Отель «Кларидж» располагался на Брук-стрит, в лондонском районе Вестминстер. Здесь останавливался Золотой Король Дж. Нейл Гибсон (см. рассказ «Загадка Торского моста»). Однажды Шерлок Холмс просил зайти к нему в «Кларидж» свою помощницу Марту (см. рассказ «Его прощальный поклон»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

422

В отеле «Нортумберленд», который располагается на Нортумберленд-авеню, неподалеку от Трафальгарской площади, останавливался сэр Генри Баскервиль. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

423

«Сокровище короля Альфреда» датируется временем правления короля Альфреда Великого (871–899), о чем свидетельствует надпись: «Aelfred mec heht gewyrcan» («Альфред приказал сделать меня»). Оно изготовлено в технике перегородчатой эмали на золоте. В центре находится изображение мужской фигуры (предположительно Христа), закрытое прозрачной пластинкой из горного хрусталя. Возможно, это ювелирное изделие выполняло функцию книжной указки. Обнаружено в 1693 году в четырех милях от Этелни, где Альфред основал монастырь. Ныне – в Эшмоловском музее в Оксфорде. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

424

В романе «Долина ужаса» Шерлок Холмс признается: «…Я в своем роде художник. Во мне живут инстинкты, которые требуют добротной режиссерской постановки сцен». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

425

В рассказах основного цикла есть несколько упоминаний о пристрастии Шерлока Холмса к десятипроцентному раствору кокаина, который он впрыскивал себе под кожу. Время от времени он принимал и морфий (см. «Знак четырех», «Скандал в Богемии», «Пять зернышек апельсина»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

426

На уголовном жаргоне громилой называется вор-взломщик, который проникает в жилище, подбирая отмычку к замку. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

427

Медичи – богатое и могущественное семейство купцов и банкиров, управлявшее Флоренцией, а позднее и всей Тосканой с 1434 по 1737 год. Наиболее знаменитый представитель фамилии – Лоренцо де Медичи по прозванию Великолепный, покровитель искусств и наук. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

428

На воровском жаргоне – отмычки. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

429

Шерлок Холмс был сторонником широкого использования отпечатков ног в детективной работе и утверждал, что может определить рост человека по длине его шага (см., например, повесть «Знак четырех»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

430

На счету Шерлока Холмса было несколько успешных краж (см. рассказы «Конец Чарльза Огастеса Милвертона», «Чертежи Брюса – Партингтона», «Знатный клиент»). В рассказе «Москательщик на покое» Холмс замечает: «Профессия взломщика всегда меня соблазняла, и, вздумай я ее избрать, не сомневаюсь, что мне удалось бы преуспеть на этом поприще». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

431

Планируя проникнуть в дом Чарльза Огастеса Милвертона, Шерлок Холмс приобрел «первоклассный, последнего изобретения воровской набор, в нем никелированная фомка, алмаз для резания стекла, отмычки и все новейшие приспособления, требуемые прогрессом цивилизации». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

432

См. рассказы «Последнее дело Холмса», «Исчезновение леди Фрэнсис Карфэкс», «Камень Мазарини». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

433

Либреттист У. Ш. Гилберт и композитор А. С. Салливан – авторы множества необычайно популярных оперетт – начали сотрудничать в 1871 году. Для постановки их произведений, в том числе знаменитого «Микадо», в 1881 году Ричард Д’Ойли Карт открыл театр «Савой». Оба сочинителя были возведены в рыцарское достоинство. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

434

Когда доктор Уотсон проходил практику в госпитале Святого Варфоломея, он играл за Блэкхитскую команду регбистов, но в каком качестве – неизвестно. После ранения в битве при Майванде ему пришлось отказаться от регби (см. рассказ «Вампир в Суссексе»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

435

Шерлок Холмс начал заниматься боксом в университете. Доктор Уотсон описывал его как опытного боксера-любителя, а профессиональный спортсмен Макмурдо, с которым Холмс как-то боксировал в день его бенефиса, заметил, что тот вполне мог бы стать профессионалом (см. «Пять зернышек апельсина», «Этюд в багровых тонах», «Знак четырех»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

436

Так называемые правила маркиза Куинсберри (в действительности составленные Джоном Грэмом Чемберсом, членом Клуба атлетов-любителей под патронатом восьмого маркиза Куинсберри) регулировали условия проведения боксерских поединков (например, размеры ринга, длительность раундов и т. д.). Опубликованные в 1867 году, они действуют до сих пор. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

437

Пусть покупатель будет осмотрителен (лат.).

(обратно)

438

Оскорбление величества (фр.).

(обратно)

439

Хладнокровие (фр.).

(обратно)

440

Профессор Джеймс Мориарти, которого Шерлок Холмс называл «Наполеоном преступного мира», – блестящий математик, сочинивший трактат о биноме Ньютона и заведовавший кафедрой математики в одном из провинциальных университетов. Позднее он организовал и возглавил преступный синдикат. Холмс поклялся уничтожить его, и противники встретились лицом к лицу у Рейхенбахского водопада в Швейцарии. Эта схватка закончилась гибелью Мориарти (см. «Долина ужаса», «Последнее дело Холмса», «Пустой дом»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

441

В 1891 году Шерлок Холмс был «приглашен французским правительством по чрезвычайно важному делу» (см. рассказ «Последнее дело Холмса»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

442

Точная сумма неизвестна. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

443

Джон Х. Уотсон упоминает об этой коробке в начале рассказа «Загадка Торского моста». – Здесь и далее, кроме помеченных особо, примечания д-ра Джона Ф. Уотсона.

(обратно)

444

О том, что последовало за этим визитом, можно узнать из рассказа «Одинокая велосипедистка».

(обратно)

445

После схватки Холмса с профессором Мориарти у Рейхенбахского водопада великий сыщик три года странствовал по миру и вернулся в Англию лишь весной 1894 года, когда он снова поселился вместе с доктором Джоном Х. Уотсоном на Бейкер-стрит, 221-b. Предположительно, незадолго перед тем скончалась первая жена доктора, в девичестве Мэри Морстен.

(обратно)

446

В конце рассказа «Пестрая лента» Шерлок Холмс произносит следующую фразу: «Вначале я пришел к совершенно неправильным выводам, дорогой Уотсон, и это доказывает, как опасно опираться на неточные данные».

(обратно)

447

Услуга (англ.).

(обратно)

448

По мнению Шерлока Холмса, Уотсон неудачно выбрал место для наблюдений за таинственным преследователем мисс Смит. Другой промах доктора заключался в том, что, желая выяснить личность обитателя Чарлингтон-холла, он попробовал навести о нем справки у лондонского агента по недвижимости, вместо того чтобы порасспросить завсегдатаев близлежащего кабачка. См. «Одинокая велосипедистка».

(обратно)

449

Доктор Уотсон служил вторым врачом в Беркширском полку и 27 июля 1880 года был ранен в битве при Майванде, в ходе которой британские войска потерпели поражение от превосходящих сил афганских повстанцев.

(обратно)

450

Револьвер этой системы калибров 442 и 450 выпускался с 1872 года британской оружейной компанией «Филип Уэбли и сыновья» (Бирмингем). Более поздняя модификация калибра 450 состояла на вооружении у лондонской полиции и иных сил правопорядка. Возможно, именно по этой причине умирающий констебль точно указал вид оружия.

(обратно)

451

В рассказе «Одинокая велосипедистка» доктор Уотсон лишь вскользь упоминает о «преследовании, которому подвергся Джон Винсент Харден, известный табачный фабрикант-миллионер», не называя при этом фамилии Мэллоу.

(обратно)

452

Насколько известно, доктор Уотсон являлся инициатором расследования двух дел – о происшествии с инженером-гидравликом Виктором Хэдерли (см. «Палец инженера») и, собственно, о безумии полковника Уорбертона. Однако среди бумаг, предположительно принадлежавших Джону Х. Уотсону и сданных на хранение в банк «Кокс и компания» на Чаринг-Кросс, мой покойный дядя обнаружил третий отчет о деле Общества нищих-любителей. Подлинность этих бумаг я гарантировать не могу. – Обри Б. Уотсон.

(обратно)

453

Вскоре после женитьбы на Мэри Морстен доктор Джон Х. Уотсон купил лицензию на право заниматься медицинской практикой в Паддингтоне. Однако в июне 1890 года, когда к Шерлоку Холмсу обратился Джабез Уилсон (см. «Союз рыжих»), доктор уже практиковал в Кенсингтоне.

(обратно)

454

Доктор Джон Х. Уотсон был ранен в плечо крупнокалиберной пулей (см. «Этюд в багровых тонах»). Также он упоминает о «ранении в ногу» (см. «Знак четырех»).

(обратно)

455

После того как доктора Джона Х. Уотсона комиссовали из армии по ранению, ему была назначена пенсия в размере одиннадцати шиллингов и шести пенсов в день. Именно в силу финансовых сложностей он согласился снимать квартиру в доме 221-b по Бейкер-стрит вместе с Шерлоком Холмсом.

(обратно)

456

Это слово (англ. house) означает «дом». – Перев.

(обратно)

457

Это слово (англ. ivy) означает «плющ». – Перев.

(обратно)

458

Нет практически никаких сомнений, что родственница эта – тетка миссис Уотсон, которую супруга доктора время от времени навещала. См. «Пять апельсиновых зернышек».

(обратно)

459

Эскот – имя, которым назвался принявший обличье лудильщика Шерлок Холмс, когда свел знакомство с горничной шантажиста Чарльза Огастеса Милвертона, чтобы проникнуть в его дом. См. «Конец Чарльза Огастеса Милвертона».

(обратно)

460

Двое коллег Джона Х. Уотсона в отсутствие доктора принимали его пациентов (предположительно в Паддингтоне). Однако в «Последнем деле Холмса», события которого относятся к 1891 году, упоминается «любезный сосед», оказывавший ему аналогичную услугу.

(обратно)

461

По свидетельству доктора Уотсона, когда Шерлок Холмс прибегал к маскараду, казалось, что соответственно образу, в который он вживался, менялись не только выражение его лица, манеры, но и сама душа. См. «Скандал в Богемии».

(обратно)

462

Шерлок Холмс владел «первоклассным, последнего изобретения воровским набором», состоявшим из «никелированной фомки, алмаза для резания стекла, отмычек и всех новейших приспособлений, требуемых прогрессом цивилизации». См. «Конец Чарльза Огастеса Милвертона».

(обратно)

463

В Олдершоте (графство Хэмпшир) находился самый крупный на Британских островах военный лагерь. Как раз в Олдершоте Шерлок Холмс расследовал обстоятельства смерти полковника Баркли. См. «Горбун».

(обратно)

464

Говоря о другом шантажисте, Холмс признается, что даже самый подлый и жестокий из убийц не вызывал у него такого омерзения. См. «Конец Чарльза Огастеса Милвертона».

(обратно)

465

Наверняка Холмс намекает на Ирэн Адлер, невольно выдавшую местонахождение тайника, в котором она прятала фотографию, компрометирующую короля Богемии, когда великий сыщик заставил ее поверить, что у нее в доме начался пожар. Холмс утверждал, что женщины, оказавшиеся в сложном положении, повинуясь инстинкту, кидаются спасать самое дорогое, что у них есть. См. «Скандал в Богемии».

(обратно)

466

По-видимому, Уорбертон знал шантажистку под именем Миртл (англ. Myrtle), что значит «мирт». – Перев.

(обратно)

467

В третьей сцене второго акта шекспировской пьесы «Генрих V» покойному сэру Джону Фальстафу приписываются слова о том, что «дьявол держит женщин при себе», поскольку те являются «воплощениями дьявола».

(обратно)

468

Скорее всего, описываемые здесь события произошли незадолго до расследования обстоятельств смерти Уиллоуби Смита в Йоксли-Олд-плейс, за которое Холмс взялся ближе к концу ноября 1894 года. См. «Пенсне в золотой оправе».

(обратно)

469

Гостиница «Бентли» находилась неподалеку от Стрэнда, центральной улицы Лондона. Именно тут останавливались регбисты из Кембриджа перед матчем с командой Оксфорда, и как раз отсюда загадочным образом исчез правый трехчетвертной Годфри Стонтон. См. «Пропавший регбист».

(обратно)

470

Циста представляет собой древнюю погребальную камеру прямоугольной формы, сложенную из каменных плит.

(обратно)

471

Схожее открытие на вересковой пустоши Бодмин-Мур (холмистой заболоченной местности) было сделано за 57 лет до описываемых событий, в 1837 году. В ходе раскопок кургана Риллатон неподалеку от деревни Минионс была найдена циста, заключавшая в себе знаменитую «чашу из Риллатона» – золотой сосуд с ребристой поверхностью, датируемый приблизительно 1500 годом до нашей эры, высотой всего 3,5 дюйма. Сейчас он хранится в Британском музее.

(обратно)

472

Систему периодизации доисторического времени в виде трех веков (каменного, бронзового и железного) формально обосновал датский археолог Кристиан Юргенсен Томсен. Она была взята на вооружение Британским музеем в 1866 году.

(обратно)

473

К весне 1894 года доктор Джон Х. Уотсон уже овдовел. Его супруга умерла в промежутке между 1891 и 1894 годом. Точная дата, а также причина ее смерти неизвестны.

(обратно)

474

Четырехколесный экипаж подзывали одним свистком, а двухколесный – двумя.

(обратно)

475

Полковник Моран, родившийся в Лондоне в 1840 году, сын сэра Огастеса Морана, кавалера ордена Бани и бывшего британского посла в Персии, получил образование в Итоне и Оксфорде, служил в Индии в Первом Бангалорском саперном полку. После некоего таинственного скандала он подал в отставку и перебрался в Лондон, где познакомился с профессором Мориарти, вовлекшим его в свою преступную организацию. Шерлок Холмс подозревал, что полковник Моран причастен к смерти мисс Стюарт из Лаудера в 1887 году. См. «Пустой дом».

(обратно)

476

Полковник Моран убил сэра Рональда Адэра пулей, выпущенной из пневматического ружья, которое изготовил слепой немецкий механик фон Хердер. После «воскрешения» Шерлока Холмса в 1894 году детективу удалось с помощью инспектора Лестрейда арестовать полковника Морана, обвиненного в убийстве Адэра. См. «Пустой дом».

(обратно)

477

Перечисляя дела, которыми Холмс занимался в 1894 году, доктор Джон Х. Уотсон вскользь упоминает о «трагедии, случившейся с Аддлтоном, и необычном содержимом древнебританского захоронения». См. «Пенсне в золотой оправе».

(обратно)

478

Некогда Шерлок Холмс приобрел у одного «еврейского торговца» неподалеку от Тоттенхэм-Корт-роуд скрипку работы Страдивари. Стоила она не меньше пятисот гиней, но Холмс заплатил за нее всего пятьдесят пять шиллингов. Возможно, он намекает на эту покупку.

(обратно)

479

См. «Исчезновение леди Френсис Карфэкс». Доктор Уотсон был в турецких банях, когда к Холмсу обратилась старая гувернантка мисс Добни, сообщив сыщику о пропаже своей бывшей воспитанницы, с которой состояла в переписке. Точная датировка событий, описываемых в этой истории и рассказе о мистере Абрахамсе, неизвестна, однако они, очевидно, произошли, когда доктор жил на Бейкер-стрит, т. е. либо в конце 1880-х годов, до его первого брака, либо после весны 1894 года, когда Шерлок Холмс вернулся в Англию и Уотсон вновь поселился вместе с ним в доме 221-b.

(обратно)

480

Сэрстон был единственным, с кем доктор Уотсон играл на бильярде. См. «Пляшущие человечки».

(обратно)

481

На рубеже XIX–XX веков инспектор уголовной полиции первого разряда получал 250–280 фунтов в год, второго разряда – 180–230, а зарплата младшего инспектора составляла 56 шиллингов в неделю, или 145 фунтов в год.

(обратно)

482

Доктор Уотсон ни в одном из канонических произведений не упоминает леди Фартингдейл. Однако в рассказе «Исчезновение леди Френсис Карфэкс» Шерлок Холмс говорит, что не может уехать из Лондона, «покуда старому Абрахамсу угрожает смертельная опасность».

(обратно)

483

Судьбоносная встреча Шерлока Холмса и профессора Мориарти произошла 4 мая 1891 года неподалеку от швейцарской деревушки Майринген, на скале у Рейхенбахского водопада. Доктора Уотсона обманом вынудили оставить друга. Вернувшись, он обнаружил, что Холмс пропал, оставив ему прощальную записку. Решив, что и сыщик, и преступник погибли, глубоко опечаленный доктор вернулся в Лондон. Вопреки его ожиданиям, Шерлок Холмс остался в живых и весной 1894 года, к великой радости друга, вернулся в Лондон. См. «Последнее дело Холмса» и «Пустой дом».

(обратно)

484

Свободный торговый причал расположен на северном берегу Темзы в полутора милях вниз по течению от Тауэра. Изначально он назывался Ост-Индским причалом, а свое современное название получил в 1858 году после тарифной реформы и отмены торговых ограничений.

(обратно)

485

Шерлок Холмс, занимавшийся боксом в университете, время от времени применял на практике искусство кулачного боя. В частности, мерзавца Вудли (см. «Одинокая велосипедистка») он сразил именно ударом левой. В рассказе «Желтое лицо» доктор Уотсон говорит: «В своем весе он [Холмс] был одним из лучших боксеров». А из повести «Знак четырех» мы узнаем, что сыщик выстоял три раунда против профессионального боксера Мак-Мёрдо и, по отзывам этого последнего, мог далеко пойти, выступая на ринге, если бы не зарыл в землю свой талант.

(обратно)

486

См. «Последнее дело Холмса».

(обратно)

487

В прощальной записке, написанной Холмсом перед схваткой с профессором Мориарти, великий сыщик просит Уотсона передать инспектору Петерсону, что бумаги, необходимые для разоблачения шайки профессора, лежат у него (Холмса) в столе, в ящике под литерой «М», в синем конверте с надписью «Мориарти». Шайка Мориарти предстала перед судом, за исключением двух преступников, которым удалось улизнуть. Одним из них был полковник Моран. Второй, предположительно, капитан ван Вейк. См. «Последнее дело Холмса» и «Пустой дом».

(обратно)

488

От поединка Холмса и профессора Мориарти в мае 1891 года до покушения на жизнь великого сыщика на борту парохода «Фрисланда» в ноябре 1895 года прошло больше трех лет.

(обратно)

489

Лучшая опора человека – верный друг (лат.). Холмс цитирует трактат Цицерона «О дружбе».

(обратно)

490

Баритсу (или бартитсу) – боевое искусство и система самозащиты, разработанная в Англии на основе джиу-джитсу. Именно с помощью этого боевого искусства Холмсу удалось высвободиться из захвата профессора Мориарти и сбросить его в водопад. См. «Пустой дом».

(обратно)

491

Майкрофт Холмс, старший брат Шерлока, по сути, являлся консультантом разных правительственных ведомств, но формально занимал пост ревизора, контролирующего правительственные расходы. См. «Чертежи Брюса-Партингтона».

(обратно)

492

См. «Последнее дело Холмса».

(обратно)

493

Доктор Уотсон вскользь упоминает об этом деле один-единственный раз – в рассказе «Подрядчик из Норвуда», когда перечисляет события, случившиеся после возвращения Холмса в Лондон в 1894 году. Он пишет о драматических событиях на борту голландского судна «Фрисланд», которые едва не стоили им с Холмсом жизни.

(обратно)

494

Шерлок Холмс считал Тобиаса Грегсона «самым толковым сыщиком во всем Скотленд-Ярде». Инспектор Грегсон расследовал ряд дел, которыми занимался Холмс. См. «Этюд в багровых тонах», «Случай с переводчиком», «Алое кольцо», «В Сиреневой Сторожке».

(обратно)

495

«Железнодорожный справочник Бредшо», содержавший расписание движения поездов на всех железных дорогах Великобритании, издавался ежемесячно с 1839 по 1961 год в Манчестере. Назван по фамилии первого издателя Дж. Бредшо.

(обратно)

496

Аукционные дома «Кристи» и «Мэнсонз», располагавшиеся неподалеку от площади Сент-Джеймс, занимались продажей с торгов предметов искусства. В рассказе «Знатный клиент» Холмс, говоря о китайском фарфоровом блюдце времен династии Мин, замечает: «Ничего более совершенного никогда не проходило через аукцион „Кристи“».

(обратно)

497

Трупное окоченение, пик которого наступает примерно через двенадцать часов после смерти, сохраняется на протяжении двенадцати часов, а потом за такое же время пропадает.

(обратно)

498

В рассказе «Тайна Боскомской долины» Холмс говорит, что косвенные улики «очень обманчивы», поскольку «они могут совершенно ясно указывать в одном направлении, но если вы способны разобраться в этих доказательствах, то можете обнаружить, что на самом деле они очень часто ведут нас не к истине, а в противоположную сторону».

(обратно)

499

Прибегнув к изложенной выше методике, я соорудил из метронома схожий механизм и смею заверить читателей, что он действительно работает, создавая необходимую иллюзию.

(обратно)

500

На Сэвил-роу располагались ателье дорогих портных, в частности знаменитая мастерская «Генри Пул и компания», исполнявшая заказы королевы Виктории и принца Уэльского. В доме № 57 по Джермин-стрит находилась не менее известная мастерская «Скиннер и компания», пользовавшаяся особым расположением принца Эдуарда.

(обратно)

501

Перечисляя дела, которые Холмс расследовал в 1894 году, доктор Уотсон вскользь упоминает «дело о наследстве Смита-Мортимера». См. «Пенсне в золотой оправе».

(обратно)

502

Джеймс Баллантайн Хэнней (1855–1931), шотландский химик из Глазго, в 1880-х годах провел серию экспериментов с 4 мг лития и смесью, состоящей из 10 % очищенной костной муки и 90 % парафина, помещенных в стальную трубу, которая на протяжении нескольких часов подвергалась нагреву до красного каления в печи. Из восьми экспериментов подобного рода успехом увенчались только три, в ходе которых были получены крошечные кристаллы, в то время признанные экспертами алмазами. Повторные исследования этих кристаллов, хранившихся в Британском музее, в 1943, 1962 и 1975 годах показали, что это натуральные, а не синтетические алмазы. Существует две версии, объясняющие произошедшее. По одной из них, Хэнней (или кто-то из его помощников) подбросил в смесь алмазы, по другой – алмазы присутствовали там изначально. Первый успешный эксперимент по синтезу алмаза был проведен только в 1953 году. – Обри Б. Уотсон.

(обратно)

503

В 1905 году француз Анри Лемуан объявил, что ему удалось успешно синтезировать алмазы, после чего он добился от сэра Джулиуса Вернера, британского банкира и члена правления компании «Алмазные шахты Де Бирс», финансирования дальнейших экспериментов. Однако синтетические алмазы Лемуана были так похожи на натуральные, что сэр Джулиус заподозрил неладное. В итоге Лемуан был арестован и приговорен к шести годам тюремного заключения за мошенничество. – Обри Б. Уотсон. [Одной из жертв этой аферы стал писатель Марсель Пруст, который сделал ее сюжетной основой для серии пародий «Дело Лемуана» (1908), имитирующих стиль его знаменитых современников (в частности, Бальзака и Флобера). – Ред.]

(обратно)

504

«Готский альманах» («Almanach de Gotha») – генеалогический справочник, выпускавшийся ежегодно с 1763 года до конца Второй мировой войны в немецком городе Гота. Помимо различных статистических данных включал родословные росписи правящих домов и наиболее значительных родов титулованного дворянства Европы.

(обратно)

505

Доктор Уотсон познакомился с Майкрофтом Холмсом, когда тот предложил своему младшему брату расследовать дело, с которым к нему обратился некий мистер Мэлас (см. «Случай с переводчиком»). Датировка этих событий вызвала много споров. Исследователи считают, что они происходили в период между 1882 и 1890 годами. Благодаря данному рассказу можно с уверенностью заключить, что они имели место до апреля 1887 года.

(обратно)

506

Майкрофт Холмс был одним из членов-основателей клуба «Диоген», располагавшегося на Пэлл-Мэлл.

(обратно)

507

В этом отеле похитили драгоценный камень у графиня Моркар. См. «Голубой карбункул».

(обратно)

508

В банке Сильвестра хранила деньги несчастная Френсис Карфэкс. См. «Исчезновение леди Френсис Карфэкс».

(обратно)

509

В конце 1880-х годов в услужении у миссис Хадсон состоял мальчуган по имени Билли. Доктор Уотсон признавал за ним, несмотря на юный возраст, ум и деликатность. См. «Долина страха», «Камень Мазарини», «Загадка Торского моста».

(обратно)

510

Клуб «Карлтон» располагался на Пэлл-Мэлл, неподалеку от «Диогена». В нем состоял, например, сэр Джеймс Дэймери, обратившийся за помощью к Шерлоку Холмсу в рассказе «Знатный клиент».

(обратно)

511

Доктор Уотсон несколько раз упоминает о пагубной зависимости Шерлока Холмса от инъекций кокаина. Эпизодически Холмс также принимал морфий. См. «Этюд в багровых тонах», «Знак четырех», «Скандал в Богемии».

(обратно)

512

Мистер Мэлас, по происхождению грек, был полиглотом и часто работал переводчиком в суде и гидом у богатых иностранцев, посещавших Лондон. Именно он через Майкрофта просил у Шерлока Холмса помощи в деле, рассказ о котором доктор Уотсон опубликовал под названием «Случай с переводчиком».

(обратно)

513

Игра «отними туфлю» («туфля по кругу») заключается в том, что участники ее, кроме одного, садятся в круг и понизу, под коленками, передают друг другу туфлю. Водящий бегает за кругом (за спинами других игроков), пытаясь определить, у кого из них туфля, и запятнать этого игрока, который должен водить вместо него. – Перев.

(обратно)

514

Синильная (цианистоводородная) кислота – быстродействующий яд. В «Этюде в багровых тонах» Енох Дреббер, скорее всего, был отравлен либо синильной кислотой, либо какой-нибудь из ее солей, например цианистым натрием или цианистым калием, поскольку старая больная собака, которой Шерлок Холмс дал пилюлю с ядом, обнаруженную в номере Джозефа Стэнджерсона, умерла почти мгновенно.

(обратно)

515

В рассказе «Рейгетские сквайры» доктор Уотсон упоминает «нашумевшую историю с Нидерландско-Суматрской компанией и грандиозным мошенничеством барона Мопертюи», однако отказывается поведать ее по той причине, что она «еще слишком свежа в памяти публики и слишком тесно связана с политикой и финансами».

(обратно)

516

Уильям Керван был убит своими хозяевами – сквайром Каннингемом и его сыном Алексом. См. «Рейгетские сквайры».

(обратно)

517

«Мидас, царь золота» (фр.). По преданию, фригийский царь Мидас опрометчиво попросил Диониса, посулившего ему любую награду, наделить его способностью превращать в золото все, к чему он прикоснется. Очень скоро, убедившись, что ему грозит голодная смерть, ибо пища, которой он касался, тоже становилась золотой, Мидас упросил Диониса избавить его от этого дара.

(обратно)

518

Шерлок Холмс, утверждавший, что достаточно хорошо знаком со всеми видами тайнописи, написал целую монографию, в которой анализирует сто шестьдесят разных шифров. В ходе четырех расследований великому сыщику пришлось столкнуться с закодированными посланиями, которые он успешно расшифровал. См. «Пляшущие человечки», «Алое кольцо», «Долина страха», «Глория Скотт». В рассказе «Обряд дома Месгрейвов» Холмс разгадал смысл ряда загадочных вопросов и ответов, в результате чего отыскал клад.

(обратно)

519

Некоторые исследователи полагают, что доктор Уотсон вернулся на Бейкер-стрит в 1894 году. Однако в рассказе «Квартирантка под вуалью», события которого датируются началом 1896 года, Уотсон пишет, что получил от Холмса записку с просьбой срочно зайти к нему. Этот факт говорит о том, что тогда доктор еще не вернулся на старую квартиру.

(обратно)

520

Улица Королевы Анны пересекает Харли-стрит, известную тем, что там находятся кабинеты многих известных медиков, среди которых был и личный врач Холмса доктор Мур Эгер. Улица Королевы Анны, расположенная в благополучном Вест-Энде, была престижней Бейкер-стрит. Поскольку по ходу рассказа Уотсон оказывает (пусть и поневоле) врачебную помощь барону Грюнеру и делает ему укол морфия, можно предположить, что в это время он продолжал заниматься врачебной практикой, но его пациентами стали люди более состоятельные. См. «Знатный клиент».

(обратно)

521

В «Знаке четырех» доктор Уотсон сравнивает изрытый в поисках сокровищ сад Пондишери-Лодж с золотым прииском под Балларэтом, где он некогда бывал и где «весь холм был перекопан и изрыт золотоискателями». Поскольку город Балларэт находится в Австралии (штат Виктория), можно заключить, что под «тремя континентами» доктор имеет в виду Европу, Азию и Австралию.

(обратно)

522

Пусть покупатель будет осмотрителен (лат.).

(обратно)

523

Рейхенбахский водопад расположен близ швейцарского города Мейрингена. Здесь в мае 1891 года произошла смертельная схватка Шерлока Холмса с его главным врагом профессором Мориарти. Холмсу, владевшему приемами японской борьбы баритсу, удалось столкнуть противника с обрыва, и тот утонул в водопаде. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

524

Билли – юный слуга Холмса, упоминаемый в романе «Долина страха». Паренек с похожим именем появляется и в более поздних рассказах «Загадка Торского моста» и «Камень Мазарини». Считается, что это был уже другой рассыльный, а Билли – условное имя. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

525

Приблизительно 20 × 15 см. – Примеч. ред.

(обратно)

526

Джон Констебл (1776–1837) – английский пейзажный живописец, кисти которого принадлежат несколько всемирно известных полотен, в том числе «Телега для сена». Уроженец графства Саффолк. Наряду с Уильямом Тернером считается одним из величайших английских пейзажистов. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

527

На Бейкер-стрит у Холмса имелась особая картотека, составленная из газетных вырезок и других печатных материалов, которые представляли для него интерес. Несколько ссылок на эту подборку можно найти в опубликованных рассказах о Холмсе. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

528

Бейсуотер – район Лондона, расположенный близ Паддингтона. – Примеч. пер.

(обратно)

529

Бетнал-Грин – район Лондона. – Примеч. пер.

(обратно)

530

Сэрстон – клубный приятель доктора Уотсона, с которым он играл на бильярде. О нем ничего больше не известно, не упоминается даже его имя (см. рассказ «Пляшущие человечки»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

531

Ян Вермеер (1632–1675) – голландский художник, уроженец Дельфта, мастер интерьерных композиций, включающих в себя единственную женскую фигуру, часто занятую каким-либо приватным занятием или рукоделием, например «Девушка, читающая письмо у открытого окна». – Доктор ДжонФ. Уотсон.

(обратно)

532

В рассказе «Исчезновение леди Фрэнсис Карфэкс» австралийский мошенник, скрывающийся под именем доктора Шлезингера, и его так называемая жена крадут у леди Фрэнсис Карфэкс ее драгоценности, а затем, усыпив ее хлороформом, собираются заживо похоронить в одном гробу с недавно умершей старухой, но Шерлок Холмс и доктор Уотсон в последний момент спасают ее. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

533

Леди Фрэнсис Карфэкс пропала из своего отеля в Лозанне. Об этом Холмсу сообщила ее бывшая гувернантка, умолявшая сыщика разыскать ее. Холмс проследил путь леди Фрэнсис до Лондона и спас ее, расстроив планы Питера Праведника и его сообщницы, которые обокрали свою жертву и замышляли заживо ее похоронить. В конце расследования Шерлок Холмс говорит доктору Уотсону, что если преступникам удастся избежать правосудия, то «их дальнейшая карьера, надо ожидать, ознаменуется не менее блестящими деяниями» (см. рассказ «Исчезновение леди Фрэнсис Карфэкс»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

534

В ежемесячном «Железнодорожном справочнике Брадшо» публиковалось расписание поездов всех железнодорожных компаний Британских островов, а также сведения об отелях и различных достопримечательностях. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

535

В рассказе «Шерлок Холмс при смерти» доктор Уотсон замечает, что Холмс отличался «удивительной мягкостью и вежливостью в обращении с женщинами», несмотря на то что «не любил женщин и не верил им». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

536

Пер. П. Гнедича. – Примеч. ред.

(обратно)

537

При шеффилдском способе изготовления столовых приборов на медную заготовку с обеих сторон наносится слой расплавленного серебра. Этот метод, случайно открытый в 1743 году ножовщиком Томасом Болсовером, применяется с 1770-х годов. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

538

В рассказе «Исчезновение леди Фрэнсис Карфэкс» Шерлок Холмс, подозревая, что под личиной доктора Шлезингера скрывается мошенник Питерс Праведник, запрашивает у отеля «Альбион», где остановился Шлезингер, подтверждение того, что у доктора имеется дефект левого уха. Из отеля приходит телеграмма с утвердительным ответом. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

539

В течение своей долгой карьеры Шерлок Холмс много раз прибегал к переодеваниям, в том числе появлялся в обличии старой дамы, лудильщика, итальянского священника и моряка. Самое длительное его перевоплощение – в американо-ирландского шпиона Олтемонта из рассказа «Его прощальный поклон». У него было «по меньшей мере пять укромных местечек» в разных частях Лондона, «где он мог изменять свой облик» (см. рассказ «Черный Питер»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

540

Под бобрик (фр.).

(обратно)

541

В рассказе «Шесть Наполеонов» доктор Уотсон замечает, что это было любимое оружие Шерлока Холмса. Он использовал его не единожды, например, чтобы разбить последний гипсовый бюст Наполеона. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

542

Купальная машина – популярное в XVIII и XIX веках приспособление, позволявшее купаться, соблюдая правила приличия: крытая повозка, на которой купальщика завозили в воду, так чтобы он был скрыт от посторонних глаз. – Примеч. пер.

(обратно)

543

Чертов Ров – живописная местность близ Брайтона, и поныне пользующаяся популярностью у отдыхающих. Это глубокая V-образная лощина, простирающаяся от холмов Даунса по направлению к морю и, по преданию, вырытая самим дьяволом. Во времена Шерлока Холмса и доктора Уотсона здесь находилась небольшая ярмарка для привлечения туристов. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

544

В рассказе «Подрядчик из Норвуда» Шерлок Холмс говорит инспектору Лестрейду: «Среди ваших замечательных качеств нет одного – воображения». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

545

Когда доктор Уотсон проходил практику в больнице Св. Варфоломея, он играл за Блэкхитскую команду регбистов, считающуюся старейшей в мире, но в каком качестве – неизвестно. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

546

Восковая фигура Шерлока Холмса, выполненная французским скульптором, была выставлена в окне гостиной, чтобы заставить сообщников Мориарти думать, будто он дома. Миссис Хадсон было велено время от времени менять положение фигуры, чтобы она производила впечатление живого человека. – Доктор Джон Ф. Уотсон. (См. рассказ «Пустой дом». – Примеч. ред.)

(обратно)

547

После того как в июле 1880 года доктор Уотсон был ранен в битве при Майванде, его отправили в Англию, в Королевский госпиталь Виктории, а позже комиссовали, назначив пенсию в размере 11 шиллингов 6 пенсов в день. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

548

Перед поступлением в армию и отправкой в Индию доктор Уотсон изучал медицину в лондонской больнице Св. Варфоломея. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

549

Доктор Уотсон никогда не состоял в британской Индийской армии, он был офицером английского Беркширского полка, служившего в Индии. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

550

Существует некоторая путаница относительно того, куда именно был ранен доктор Уотсон. В повести «Этюд в багровых тонах» он утверждает, что ружейная пуля попала ему в левое плечо, раздробила кость и задела подключичную артерию. Кроме того, он получил тяжелое ранение в ногу. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

551

Кандагар – гарнизонный город в Афганистане, оккупированный британскими войсками. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

552

Газии (гази) – особенно свирепые исламские воины, прослывшие отчаянными храбрецами. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

553

Доктор Джон Уотсон участвовал в битве при Майванде (1880) – одном из сражений Второй англо-афганской войны, во время которой он служил военным хирургом. После того как афганцы нанесли поражение британской армии, он собственными глазами видел, как они расчленяли тела живых и мертвых воинов, оставшихся на поле битвы. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

554

В третьем акте шекспировского «Макбета» главный герой убивает Банко (чьи потомки, по предсказанию, будут править Шотландией), чтобы самому захватить трон. Призрак Банко является на пир в честь восшествия Макбета на престол. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

555

Первая подземная железная дорога (метрополитен) была построена в Лондоне. Одна из станций первой ветки называлась «Бейкер-стрит». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

556

Лондон обслуживала целая сеть омнибусных компаний, каждая из которых выпускала на линию омнибусы своего цвета. Светло-зеленый бейсуотерский омнибус соединял районы Ноттинг-Хилл и Уайтчепел через Оксфорд-стрит и Холборн. Хотя это было дешевое и удобное средство передвижения, Шерлок Холмс и доктор Уотсон пользовались им редко, предпочитая кэбы. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

557

Поскольку доктор Уотсон и сам играл на скачках, ему, по-видимому, нередко приходилось встречать там «рисковых» джентльменов. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

558

Googly – в крикете вид подачи мяча, требующий особенной сноровки и быстроты реакции. – Примеч. пер.

(обратно)

559

Восьмой маркиз Куинсберри – страстный любитель бокса, под руководством которого в 1867 году были составлены новые правила бокса. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

560

Шерлок Холмс был опытным боксером-любителем и, если верить профессиональному спортсмену Ма-Мурдо, вполне мог стать профессионалом. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

561

Приблизительно 167,5 см.

(обратно)

562

На воровском арго шильник означает «мошенник, плут», фармазонщик – тот, кто сбывает фальшивые деньги. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

563

Ловкий Плут – персонаж романа Ч. Диккенса «Оливер Твист», член шайки мальчишек, которых их главарь Феджин учит ремеслу карманников. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

564

В повести «Этюд в багровых тонах» доктор Джон Х. Уотсон перечисляет «множество знакомых», которые стали приходить к Шерлоку Холмсу вскоре после того, как оба они поселились в квартире на Бейкер-стрит, 221-б. Среди них был и «щуплый человечек с изжелта-бледной крысьей физиономией и острыми черными глазками», который, как объяснил позднее Холмс, являлся «очень известным сыщиком», просившим помощи в деле о подлоге. Это и был инспектор Лестрейд. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

565

Об этом упоминается в повести «Знак четырех». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

566

В рассказе «Человек на четвереньках» Шерлок Холмс утверждает, что «серьезно подумывает написать небольшую монографию о пользе собак в сыскной работе». Собаки фигурируют в нескольких расследованиях. Так, в рассказе «Пропавший регбист» пес по кличке Помпей помогает установить местонахождение Годфри Стонтона. Он приводит Холмса к коттеджу, где исчезнувшего регбиста находят у смертного ложа его жены. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

567

Официальное название Уэльса – Княжество Уэльс (Principality of Wales). – Примеч. пер.

(обратно)

568

В повести «Знак четырех» Шерлок Холмс утверждает, что «праздность совершенно выматывает» его, и тут же повторяет: «Мой мозг бунтует против безделья». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

569

Абергавенни – город на границе Уэльса и Англии. – Примеч. пер.

(обратно)

570

Около 15 см. – Примеч. ред.

(обратно)

571

Имеются в виду события, описанные в рассказе «Серебряный». – Примеч. перев.

(обратно)

572

В рассказе «Морской договор» Шерлок Холмс ошеломил доктора Уотсона и Перси Фелпса тем, что подал пропавший документ к завтраку на блюде под крышкой. При этом он признался: «Я никак не могу удержаться от театральных жестов». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

573

«Глобус» – лондонский театр, построенный в 1599 году на средства актерской группы, членом которой был У. Шекспир; в этом театре ставились его пьесы. – Примеч. пер.

(обратно)

574

Шерлок Холмс был опытным боксером, он занимался спортом еще в колледже. Он достиг в боксе таких успехов, что профессиональный спортсмен Мак-Мурдо, который в день своего бенефиса провел с ним на ринге три раунда, утверждал, что Холмс мог «далеко пойти, если бы захотел» (см. повесть «Знак четырех»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

575

Шерлок Холмс имеет в виду наблюдение, которое он сделал, расследуя смерть Джона Стрэкера, тренера из конюшни полковника Росса, и исчезновение скаковой лошади по кличке Серебряный. Описываемое происшествие заключалось в том, что сторожевой пес, сидевший на конюшенном дворе, не залаял, когда лошадь украли. Это доказывало, что собака хорошо знала вора. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

576

Выездные судебные сессии периодически проводились в административных центрах Англии и Уэльса. Во время этих заседаний уголовные дела рассматривались присяжными в присутствии судьи Высокого суда. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

577

Во время расследования дела о собаке Баскервилей Шерлок Холмс телеграфировал Лестрейду, прося, чтобы инспектор оказал им с доктором Уотсоном посильную помощь, поскольку он «лучший сыщик-профессионал». Кроме прочего, инспектор участвовал в засаде у Меррипит-хаус, спасении миссис Стэплтон и поисках Роджера Баскервиля (он же Джек Стэплтон) на Гримпенской трясине. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

578

Холмс цитирует собственную журнальную статью под заголовком «Книга жизни», которую он однажды подложил доктору Джону Уотсону за завтраком. В ней разъясняется его теория «дедукции и анализа»; Шерлок Холмс утверждает, что может, «взглянув на первого встречного, сразу определить его прошлое и его профессию» посредством наблюдений за его одеждой, руками и так далее (см. повесть «Этюд в багровых тонах»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

579

Шерлок Холмс говорил по-французски настолько хорошо, что, расследуя исчезновение в Лозанне леди Карфэкс, выдавал себя за французского рабочего. Его бабушка с материнской стороны была сестрой французского художника Верне, о чем упоминается в рассказе «Случай с переводчиком». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

580

162,5 см. – Примеч. ред.

(обратно)

581

Приблизительно 1 м 20 см. – Примеч. ред.

(обратно)

582

Войдите (фр.).

(обратно)

583

Садитесь, пожалуйста, господа (фр.).

(обратно)

584

Не знаю (фр.).

(обратно)

585

Национальное художественное училище располагалось в Южном Кенсингтоне. Кроме учащихся, получавших профессиональную художественную подготовку, там занимались вольноприходящие ученики. Плата за обучение составляла пять фунтов в месяц, входная плата равнялась десяти шиллингам. Мужчины и женщины обучались раздельно. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

586

Представление (фр.).

(обратно)

587

Столовую (фр.).

(обратно)

588

По-нормандски (фр.).

(обратно)

589

Груши в сиропе (фр.).

(обратно)

590

Лондонский госпиталь располагался на Майл-Энд-роуд в Уайтчепеле, бедном рабочем квартале, и принимал преимущественно пациентов из Ист-Энда. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

591

Порой Шерлок Холмс очень язвительно отзывался о женщинах. В рассказе «Знатный клиент» он заявляет, что «женское сердце и женский разум – неразрешимая загадка для мужчины», а во «Втором пятне» заходит еще дальше, утверждая, будто «за самым обычным поведением женщины может крыться очень многое, а ее замешательство иногда зависит от шпильки или щипцов для завивки волос». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

592

Уилсон Харгрив был офицером нью-йоркской полиции и регулярно обменивался с Шерлоком Холмсом информацией о преступниках (см. рассказ «Пляшущие человечки»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

593

Любовь с первого взгляда (фр.).

(обратно)

594

У. Шекспир «Макбет», акт IV, сцена 1 (пер. С. Соловьева).

(обратно)

595

В рассказе «Обряд дома Месгрейвов» доктор Уотсон утверждает, что Шерлок Холмс «терпеть не мог уничтожать документы», а потому они «постоянно оказывались в самых неожиданных местах, например в масленке». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

596

В записках доктора Уотсона есть несколько упоминаний о спальне Шерлока Холмса, которая, по-видимому, располагалась в задней части дома и непосредственно граничила с гостиной. Документы он хранил именно там, в «большой жестяной коробке». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

597

В рассказе «Пляшущие человечки» Шерлок Холмс приходит к выводу, что доктор Уотсон мог бы вложить свои средства в южноафриканские бумаги, если бы Холмс предусмотрительно не запер его чековую книжку в своем письменном столе, не позволив ему понапрасну транжирить деньги. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

598

«Марчини» – ресторан в Лондоне, судя по названию – итальянский. Холмс и Уотсон обедали здесь после окончания баскервильского дела. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

599

Лапша тальятелле с ветчиной (ит.).

(обратно)

600

До встречи, друзья мои! (фр.)

(обратно)

601

Петер Штайлер был владельцем гостиницы «Англия» в Мейрингене, близ Рейхенбахского водопада. Холмс и Уотсон остановились в ней на ночь, намереваясь на следующий день продолжить свое путешествие по Швейцарским Альпам. Прежде Штайлер служил кельнером в лондонской гостинице «Гровнер» и потому хорошо говорил по-английски. Записка, якобы написанная им, помогла заманить доктора Уотсона обратно в гостиницу, так что Шерлок Холмс остался у водопада один на один со своим злейшим врагом Мориарти. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

602

Душители – воры, которые нападают на своих жертв сзади и душат их удавкой, перед тем как обчистить. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

603

В рассказе «Подрядчик из Норвуда» упоминается «трагедия на борту голландского лайнера „Фрисланд“, которая едва не стоила нам с Холмсом жизни». – Примеч. ред.

(обратно)

604

Полковник Себастьян Моран – бывший офицер Индийской армии, охотник на крупного зверя и отличный стрелок. Он являлся правой рукой Мориарти, а после его смерти поставил перед собой задачу устранить Шерлока Холмса. Это был закоренелый преступник, убивший Рональда Адэра и пытавшийся убить Холмса. Его вина в убийстве Адэра так и не была доказана, главным образом из-за отсутствия свидетелей, а также потому, что он использовал мягкую револьверную пулю, которая расплющилась от удара и не могла быть идентифицирована. По-видимому, он был еще жив в 1914 году: в рассказе «Его прощальный поклон» доктор Уотсон упоминает «блаженной памяти профессора Мориарти», но к Морану подобных эпитетов не применяет. Если он действительно был жив, ему должно было быть около восьмидесяти лет. Во всяком случае, в сентябре 1902 года он определенно жив: в рассказе «Знатный клиент» Шерлок Холмс величает его «ныне здравствующим полковником Себастьяном Мораном». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

605

Особое духовое ружье полковника Морана было сделано слепым немецким механиком фон Гердером. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

606

Моран стрелял в Адэра через открытое окно комнаты молодого человека, скорее всего из Гайд-парка, который находился через дорогу от дома Адэра на Парк-лейн. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

607

На хинди «шикари» значит «охотник». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

608

Тантал – специальная подставка для графинов с виски, бренди и другими алкогольными напитками, запирающаяся на ключ, чтобы слуги не могли добраться до спиртного. Сатуратор – аппарат для газирования воды. Свои сигары Шерлок Холмс хранил в ведерке для угля, а табак – в носке персидской туфли. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

609

В рассказе «Воин с бледным лицом» Шерлок Холмс называет доктора Уотсона «своим старым другом и биографом». – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

610

Стэнли Хопкинс – молодой детектив из Скотленд-Ярда, участвовавший в нескольких расследованиях Шерлока Холмса. Холмс называл его «многообещающим» сыщиком и консультировал по некоторым делам; в их числе убийство Уиллоуби Смита («Пенсне в золотой оправе») и случай с сэром Юстесом Брэкенстоллом («Убийство в Эбби-Грейндж»). – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

611

«Ночная дубинка» – оружие, используемое констеблями в ночных обходах. На вид как обычная полицейская дубинка, только длиннее, она висела на поясе у полицейского рядом со свистком, трещоткой и фонарем. – Доктор Джон Ф. Уотсон.

(обратно)

612

Эдуард Лукас – международный шпион, который шантажировал леди Хильду Трелони Хоуп, жену министра по европейским делам в правительстве лорда Беллинджера. Он заставил ее выкрасть из шкатулки для официальных бумаг, принадлежавшей ее мужу, некое письмо, что грозило международными осложнениями. Шерлок Холмс, которого попросили расследовать это дело, установил, что преступницей была леди Хильда, и убедил ее вернуть письмо в шкатулку. Эдуардо Лукаса, который вел двойную жизнь и скрывался под именем Анри Фурнэ, убила в припадке ревности его супруга, страдавшая умопомешательством. Она явилась из Парижа, где проживала, в Лондон и стала выслеживать мужа. Увидев, что в его дом заходит леди Хильда, мадам Фурнэ заподозрила его в неверности и заколола ножом. – Доктор Джон Ф. Уотсон. (См. рассказ «Второе пятно». – Примеч. ред.)

(обратно)

613

Гуго Оберштейн – еще один международный шпион, организовавший похищение чертежей подводной лодки конструкции Брюса-Партингтона, наиболее «ревностно охраняемой из всех государственных тайн», из Вулиджского арсенала, где Артур Кадоген Уэст служил клерком. Так как Кадоген Уэст явился случайным свидетелем похищения, Оберштейн убил его и выбросил тело на железнодорожных путях близ станции метрополитена «Олдгейт», инсценировав несчастный случай. Шерлок Холмс участвовал в расследовании по просьбе своего старшего брата Майкрофта, правительственного советника, по сути «серого кардинала», стоявшего за всеми решениями британского правительства. – Доктор Джон Ф. Уотсон. (См. рассказ «Чертежи Брюса-Партингтона». – Примеч. ред.)

(обратно)

614

См. рассказ «Его прощальный поклон». – Примеч. ред.

(обратно)

615

Доктор Джон Х. Уотсон упоминает эту коробку во вступлении к рассказу «Загадка Торского моста». – Здесь и далее, кроме помеченных особо, примечания Джона Ф. Уотсона.

(обратно)

616

Шерлок Холмс посещал доктора Джона Уотсона в его новой квартире в начале событий, описанных в рассказах «Приключения клерка» и «Горбун», причем в последнем случае он заночевал у своего друга. Он также зашел к Уотсону вечером 24 апреля 1891 года, перед тем как отправиться вместе с доктором в Швейцарию, где Холмс, как предполагалось, погиб от руки своего заклятого врага, профессора Мориарти.

(обратно)

617

Я отсылаю читателей к приложению, где они найдут статью моего покойного дяди, доктора Джона Ф. Уотсона. Она посвящена датировке некоторых событий, описываемых в канонических произведениях о Шерлоке Холмсе. – Обри Б. Уотсон.

(обратно)

618

По-видимому, у доктора Уотсона было по крайней мере два знакомых врача, которые выручали его, когда он отсутствовал. Один из них, по фамилии Джексон, фигурирует в «Горбуне», в то время как в «Тайне Боскомской долины» миссис Уотсон предлагает, чтобы пациентов мужа принимал Анструзер.

(обратно)

619

Здесь: удачливый род (лат.).

(обратно)

620

Доктор Уотсон, несомненно, имеет в виду Ирен Адлер, которую Шерлок Холмс всегда называл та женщина. См. «Скандал в Богемии».

(обратно)

621

В канонических рассказах о Шерлоке Холмсе несколько раз упоминаются собаки, и есть два примера, когда эти животные помогали ему в расследованиях. См. «Знак четырех» и «Пропавший регбист». В «Человеке на четвереньках» Шерлок Холмс говорит, что серьезно подумывает написать небольшую монографию об использовании собак в сыскной работе, поскольку их повадки и нрав отражают поведение и характер владельцев.

(обратно)

622

Йодоформ – соединение йода, используемое в качестве антисептика. – Перев.

(обратно)

623

Герой рассказ «Воин с бледным лицом» Годфри Эмсуорт считался погибшим во время Бурской войны. На самом деле его скрывал в своем поместье отец, опасавшийся, что у сына проказа. Холмс, открывший тайну несчастного, пригласил к нему известного дерматолога, сэра Джеймса Сондерса, который диагностировал у Эмсуорта ихтиоз (псевдопроказу) – болезнь хоть и неприятную, но не заразную, а возможно, даже излечимую.

(обратно)

624

В рассказе «Воин с бледным лицом» Шерлок Холмс говорит: «У нас не существует законов, воспрещающих держать помешанного в частных владениях, при условии что за ним организован надлежащий присмотр и власти поставлены о нем в известность». Лорд Хиндсдейл не выполнил последнего условия, а значит, нарушил закон.

(обратно)

625

Хотя этот рассказ не датирован, употребление слова «наш» в данном контексте предполагает, что доктор Джон Х. Уотсон постоянно проживал на Бейкер-стрит, 221-б, а не прибыл туда просто с визитом. Поэтому описываемое дело можно отнести либо к периоду до его женитьбы на Мэри Морстен в конце 1880-х годов, либо к тому времени в середине 1890-х, когда, овдовев, он снова поселился на Бейкер-стрит. Я интуитивно склоняюсь к первому варианту.

(обратно)

626

В рассказе «Чертежи Брюса-Партингтона» у Гольдини, в итальянском ресторане на Глостер-роуд, в Кенсингтоне, Холмс назначил Уотсону встречу, попросив захватить с собой инструменты взломщика и револьвер.

(обратно)

627

Мне не удалось проследить судьбу мюзик-холла «Кембридж» – знаю лишь, что это было небольшое заведение в лондонском Ист-Энде. Возможно, за этим названием скрывается «Оксфорд», где выступали многие известные артисты, – он находился на Оксфорд-стрит. Это здание снесли после Первой мировой войны.

(обратно)

628

У Марцини Холмс и Уотсон обедали после успешного окончания дела о собаке Баскервилей, прежде чем отправиться в оперу, слушать в «Гугенотах» Мейербера знаменитых польских оперных певцов братьев де Рецке (де Решке; старший, Ян Мечислав, был тенором, а младший, Эдвард, – басом) – Холмс взял ложу на этот спектакль.

(обратно)

629

«Berceuse» («Колыбельная») – самая популярная ария из оперы «Жоселин» (1888) французского композитора Бенжамена Годара (1849–1895). Оперные арии вошли в программы мюзик-холлов после того, как Чарльз Мортон представил отрывки из «Фауста» Гуно в Кентербери накануне премьеры.

(обратно)

630

Скоротечность жизни не позволяет нам далеко простирать надежду (лат.). Холмс цитирует Горация («Оды», книга 1, 4).

(обратно)

631

Мюзик-холл «Эмпайр», на Лестер-сквер, был излюбленным местом дам легкого поведения, которые прохаживались по его променаду, называемому галереей «Эмпайр». После протеста известной блюстительницы нравственности Лоры Ормистон-Чант администрация установила перегородки между галереей и зрительным залом. Их снесла группа тех, кто, в свою очередь, выступал против «воинствующих ханжей». В числе последних был Уинстон Черчилль. Двадцать первого января 1927 года после финального представления «Леди, будь хорошей», в котором главные роли исполняли Фред Астер и его сестра Адель, «Эмпайр» прекратил свое существование как мюзик-холл и был перестроен под кинотеатр.

(обратно)

632

Это дело, отчет о котором был опубликован в 1887 году под названием «Этюд в багровых тонах», стало первым расследованием, в котором доктор Уотсон помогал Шерлоку Холмсу.

(обратно)

633

Ту же мысль, правда в несколько иной форме, Шерлок Холмс выразил в «Берилловой диадеме»: «Мой старый принцип расследования состоит в том, чтобы исключить все явно невозможные предположения. Тогда то, что остается, является истиной, какой бы неправдоподобной она ни казалась».

(обратно)

634

Доктор Уотсон сдержал слово и не стал публиковать свои записи. Правда, он косвенно намекает на это дело в рассказе «Вампир в Суссексе». Имя мадемуазель Россиньоль там не фигурирует, но доктор упоминает ее убийцу Вигора, Хаммерсмитское Чудо, который в числе других значится под буквой «В» в справочнике Холмса.

(обратно)

635

Рассказ об этом деле доктор Уотсон опубликовал под названием «Черный Питер».

(обратно)

636

Купер, Сэмюэл (1609–1672) – английский художник-миниатюрист. – Ред.

(обратно)

637

Козуэй, Ричард (1742–1821) – один из ведущих английских портретистов эпохи Регентства, особенно известный своими миниатюрами. – Ред.

(обратно)

638

В начале XVIII века в Англии стали весьма популярны предметы (коробочки, игольницы, табакерки, шкатулки), декорированные расписной эмалью по фарфору, изготовлявшиеся главным образом в Баттерси и Билстоне. – Ред.

(обратно)

639

Домашние аппараты для газирования воды обычно состояли из двух стеклянных шаров, соединенных трубкой, в которых содержались вода и химикаты. Они упоминаются в рассказах «Камень Мазарини» и «Скандал в Богемии».

(обратно)

640

Как стоматолог, я нахожу поразительным прозрение Шерлока Холмса относительно перспектив этого направления криминологии. Судебная одонтология является сейчас важной областью судебной медицины и применяется для опознания трупов, а также для уличения преступников, которые оставили следы своих зубов на месте преступления. – Обри Б. Уотсон.

(обратно)

641

К сожалению, у Шерлока Холмса вошло в привычку вкалывать себе семипроцентный раствор кокаина. Иногда он также использовал морфий. Несмотря на попытки доктора Уотсона отвратить его от пагубной привычки, он время от времени принимал наркотики в 1897 году. Я делаю этот вывод из завуалированного намека доктора Уотсона на то, что ухудшение здоровья сыщика, возможно, усугублялось его неблагоразумными поступками. См. «Дьяволова нога».

(обратно)

642

Первое упоминание о нарколепсии, нервном заболевании, обнаруживающем себя приступами сонливости, появилось в медицинском журнале «Ланцет» за 28 января 1888 года.

(обратно)

643

В «Знаке четырех» Шерлок Холмс говорит, что написал небольшую книгу, посвященную «влиянию профессий на форму руки, в ней даны литографии рук кровельщика, моряка, пробочника, композитора, ткача и шлифовальщика алмазов. Это исследование представляет собой большой практический интерес для детектива, относящегося к своей профессии как к науке. Оно особенно полезно, когда нужно опознать труп или определить занятие преступника». Он также объявляет, что профессия человека ясно видна по его ногтям и утолщениям на указательном и большом пальцах.

(обратно)

644

В «Этюде в багровых тонах» доктор Уотсон характеризует познания мистера Шерлока Холмса в области ботаники как «неравномерные», отмечая: «Знает свойства белладонны, опиума и ядов вообще. Не имеет понятия о садоводстве». Правда, будучи натурой переменчивой, при расследовании дела «Черного Питера» сыщик предлагает Уотсону «погулять в… чудесных рощах» и «полюбоваться на птиц и на цветы».

(обратно)

645

Эта актриса (урожденная Матильда Вуд, 1870–1922), чрезвычайно популярная на рубеже XIX–XX столетий и прозванная «королевой мюзик-холла», дебютировала в четырнадцать лет под именем Беллы Дельмар, а годом позже взяла имя Мари Ллойд, под которым прославилась как певица и комедийная артистка.

(обратно)

646

Холмс почти наверняка говорит о деле «Одинокой велосипедистки», которое расследовал в апреле 1895 года. Тогда некая Вайолет Смит была похищена злонамеренным Джеком Вудли и незаконно принуждена к браку с ним, чтобы он мог распоряжаться состоянием, которое она должна была получить по завещанию. Значит, знакомство Холмса с Муром Эгером также состоялось в 1895 году.

(обратно)

647

Показательно, что американский предприниматель Говард Робард Хьюз-старший (1869–1924), отец знаменитого миллионера, нажил состояние, конструируя буровые установки.

(обратно)

648

Если верна гипотеза моего покойного дяди относительно точной даты женитьбы доктора Джона Х. Уотсона, то это событие должно было иметь место зимой 1887–1888 годов. – Обри Б. Уотсон.

(обратно)

649

Холмс посвятил доктора Уотсона в историю двух дел, которые расследовал до их знакомства. Одно из них (самое первое в практике сыщика) описано в рассказе «Глория Скотт», другое – в «Обряде дома Месгрейвов».

(обратно)

650

Это был Виктор Тревор, гостя у которого Холмс занялся делом о «Глории Скотт».

(обратно)

651

Кроме фехтования Холмс также занимался баритсу и боксом. См. «Пустой дом», «Глория Скотт» и «Этюд в багровых тонах».

(обратно)

652

См. «Три Гарридеба».

(обратно)

653

Опасения графа оказались справедливыми. Самыми серьезными инцидентами с участием эмигрантов были убийство трех полисменов на Хаунсдич в декабре 1910 года и последовавшая за ним осада дома на Сидни-стрит, куда были вызваны шотландские гвардейцы и явился руководить штурмом сам Уинстон Черчилль, в то время министр внутренних дел.

(обратно)

654

У Холмса были французские корни: его бабушка приходилась сестрой французскому художнику Верне. Выдавая себя за француза-мастерового при расследовании дела об исчезновении леди Фрэнсис Карфэкс, он, по-видимому, говорил по-французски.

(обратно)

655

В «Знаке четырех» Холмс замечает, что науку сыска можно постичь только в ходе долгого и терпеливого изучения.

(обратно)

656

Шерлок Холмс упоминает это дело («происшествие с одной русской старухой») наряду с несколькими другими в «Обряде дома Месгрейвов».

(обратно)

657

Я снова отсылаю читателей к работе моего покойного дяди, доктора Джона Ф. Уотсона, напечатанной в приложении. – Обри Б. Уотсон.

(обратно)

658

Эта родственница почти наверняка тетка миссис Уотсон, которую та навещала по крайней мере однажды (см. «Пять апельсиновых зернышек»), хотя в некоторых изданиях эту родственницу ошибочно называют матерью жены доктора.

(обратно)

659

До того как мисс Мэри Морстен вышла замуж за доктора Уотсона, она служила в доме миссис Сесил Форрестер, в Камберуэлле. Именно там доктор сделал предложение своей избраннице. См. «Знак четырех». С Камберуэллом связаны и некоторые другие расследования Шерлока Холмса. См. «Установление личности» и «Исчезновение леди Фрэнсис Карфэкс».

(обратно)

660

Тест Райнша (Рейнша), выявляющий присутствие мышьяка, был изобретен Гуго Райншем, немецким химиком, в 1842 году.

(обратно)

661

Холмс скромничает, поскольку, как утверждает доктор Уотсон в «Этюде в багровых тонах», сыщик был хорошо знаком с белладонной, опиумом и прочими ядами.

(обратно)

662

Фаулеров раствор мышьяка (Liquor arsenicalis Fowleri) содержит 1 % калия арсенита.

(обратно)

663

Хотелось бы обратить внимание читателя на дело Мэйбрика, которое имело место два года спустя после Камберуэллского отравления. Джеймс Мэйбрик, регулярно принимавший малые дозы мышьяка в качестве тонизирующего средства, умер от отравления этим веществом 11 мая 1889 года. У его жены Флоренс, обвиненной в убийстве мужа, нашли мышьяк, который, по ее утверждению, она использовала для ухода за кожей. Ее признали виновной и приговорили к смертной казни, которую заменили пожизненным заключением. Флоренс Мэйбрик отсидела пятнадцать лет. Возможно, Холмс имел в виду более раннее дело Мадлен Смит, которую судили в 1857 году в Эдинбурге за убийство с помощью мышьяка ее любовника Л’Анжелье. Она также утверждала, что покупала мышьяк для употребления в качестве косметического средства. Был вынесен вердикт «преступление не доказано».

(обратно)

664

Эта известная французская фирма была основана в Париже в 1776 году Абрахамом-Луи Бреге (1747–1823). В 1816 году к нему присоединился сын, Луи Антуан (1776–1858). Часы Бреге славились своей красотой и оригинальностью конструкции. «Пьяный» ключ был специально предназначен для того, чтобы цилиндр часов нельзя было повернуть в обратную сторону. Это мог бы случайно сделать опьяневший владелец часов, на что и намекает название ключа.

(обратно)

665

Доктор Джон Х. Уотсон называет это дело среди прочих, имевших место в 1887 году. Он не сообщает имен, а лишь рассказывает, как, осмотрев часы умершего человека, Холмс смог доказать, что их заводили в последний раз два часа назад, когда покойный ложился спать.

(обратно)

666

Доктор Уотсон почти слово в слово цитирует высказывание сыщика из рассказа «Вампир в Суссексе».

(обратно)

667

Об этом свидетельствует то место уже упомянутого рассказа, где Холмсу приходится объяснять другу, что Матильда Бригс, упомянутая в письме фирмы «Моррисон, Моррисон и Додд», рекомендующей сыщику своего клиента, не имя молоденькой девушки, а название судна.

(обратно)

668

Майкрофт Холмс, старший брат Шерлока, официально контролировал правительственные расходы, выступая в скромной роли ревизора. На самом же деле он выступал в роли негласного консультанта разных ведомств. Шерлок Холмс однажды сказал, что Майкрофт, состоящий на службе у британского правительства, «подчас и есть само британское правительство». Великий сыщик очень высоко ценил наблюдательность Майкрофта и ставил его дедуктивные способности выше собственных. См. «Случай с переводчиком» и «Чертежи Брюса-Партингтона».

(обратно)

669

В рассказе «Шерлок Холмс при смерти» сыщик делает вид, будто умирает от редкой тропической болезни, распространенной на Суматре, которой он якобы заразился через коробочку из слоновой кости. А в «Рейгетских сквайрах» упоминается грандиозное мошенничество барона Мопертюи, основавшего Нидерландско-Суматрскую компанию.

(обратно)

670

Чарльз Роберт Дарвин (1809–1882) прославился своей теорией эволюции, основанной на наблюдениях, сделанных во время кругосветного путешествия на корабле «Бигль», на котором он находился в качестве натуралиста.

(обратно)

671

Эксперименты Грегора Иоганна Менделя (1822–1884) по гибридизации сортов гороха привели к развитию генетики. То, что Шерлок Холмс понял их значение, говорит о его необычайной прозорливости. Большинство ученых в то время игнорировали открытие Менделя.

(обратно)

672

Прежде британцы соперничали с голландцами за контроль над Суматрой, но по Лондонскому соглашению 1824 года британские владения на Суматре отошли Голландии в обмен на голландские колонии в Индии и Малакку, а также отказ от претензий по поводу Сингапура.

(обратно)

673

Это замечание Холмса подтверждает теорию моего покойного дяди, доктора Джона Ф. Уотсона, чья работа напечатана в приложении. Он полагал, что из-за скверного почерка доктора Джона Х. Уотсона могла произойти путаница с датировкой некоторых опубликованных рассказов. – Обри Б. Уотсон.

(обратно)

674

Доктор Джон Г. Ватсон упоминает об этой шкатулке в начале рассказа «Загадка моста Тор». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

675

Отчет о деле мисс Вайолетт Смит был опубликован под названием «Одинокая велосипедистка». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

676

По возвращении мистера Шерлока Холмса весной 1894 года в Англию после покушения на него профессора Морнарти у Райхенбахского водопада доктор Джон Г. Ватсон, у которого к тому времени умерла жена, урожденная мисс Мэри Морстен, снова поселился вместе со своим старым другом на Бейкер-стрит, 221-Б. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

677

В рассказе «Пестрая лента» мистер Шерлок Холмс делает следующее замечание: «В начале я пришел к совершенно неправильным выводам, мой дорогой Ватсон, и это доказывает, как опасно опираться на неполные денные». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

678

Шерлок Холмс считал, что доктор Ватсон неправильно выбрал место для наблюдения за таинственным преследователем мисс Смит, в также совершил ошибку, расспрашивая об обитателях Чарлингтон-Холла у лондонского агента по торговле недвижимостью вместо того, чтобы зайти в ближайшую таверну, где без труда узнал бы все местные сплетни. См. рассказ «Одинокая велосипедистка». — Прим, доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

679

Будучи помощником хирурга в Беркширском полку, доктор Джон Г. Ватсон был ранен в битве при Майванде 27 нюня 1880 года, когда англичане были наголову разбиты превосходящими силами афганских повстанцев. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

680

Этот тип револьвера был выпущен в 1878 году английскими оружейника П. Уэббли и его сыновьями. Более поздний вариант револьвера калибра 0,45 состоял на вооружении лондонской полиции и других полицейских подразделений. Может быть по этой причине раненый полицейский столь точно описал это оружие перед смертью. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

681

В рассказе «Одинокая велосипедистка» доктор Джон Г. Ватсон не упоминает о Мэллоу, а говорит лишь об «одном сложном и загадочном деле — преследовании, которому подвергся Джон Винсент Хардерн, известный миллионер — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

682

По словам Джона Г. Ватсона, он предложил вниманию мистера Шерлока Холмса только два дела: случай, который затем был изложен в рассказе «Палец инженера», и происшествие с полковником Уорбертоном. Однако среди личных бумаг Доктора Джона Г. Ватсона, которые он отдал на сохранение в банк, моим покойным дядюшкой, доктором Джоном Ф. Ватсоном, был обнаружен отчет о третьем случае. Последний был опубликован в «Секретных записках о Шерлоке Холмсе», однако я не могу гарантировать их подлинность. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

683

Незадолго до своего брака с мисс Мэри Морстен доктор Джон Г. Ватсон продал свое место практикующего врача в Паддингтоне. Но к июню 1890 года купил место практикующего врача в Кенсингтоне. См. рассказ «Союз рыжих». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

684

Во время свадьбы дочери королевы Виктории и будущего императора Германии в свадебном букете принцессы был мирт. От этой веточки в Осборне был выращен куст, цветы с которого украшали свадебные букеты всех королевских особ на последующих брачных церемониях. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

685

Дом (англ.). — Прим. ред.

(обратно)

686

Почти с полной уверенностью можно утверждать, что речь идет о тетушке, которую время от времени навещала миссис Ватсон. См. рассказ «Пять апельсиновых зернышек». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

687

Джеймс Эскотт — псевдоним, которым мистер Шерлок Холмс воспользовался, когда под видом лудильщика обручился с горничной Агатой, чтобы получить доступ в дом известного мошенника. См. рассказ «Конец Чарльза Огастеса Милвертона. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона

(обратно)

688

Плющ (англ.). — Прим. ред.

(обратно)

689

В рассказе «Скандал в Богемии» доктор Джон Г. Ватсон обронил замечание о том, что Холмс не только мастерски переодевался. «Выражение его лица, манеры, даже душа, казалось, менялись при каждой новой роли, которую ему приходилось играть». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

690

У мистера Шерлока Холмса был «первоклассный воровской набор, в который входили никелированная фомка, алмаз для резания стекла, отмычки и все новейшие приспособления». См. рассказ «Конец Чарльза Огастеса Милвертона». — Прим, доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

691

В Олдершоте, графство Хемпшир, находится самый большой военный лагерь на Британских островах. Именно в Олдершоте мистер Шерлок Холмс расследовал предполагаемое убийство полковника Барклея из полка «Ройял Мэллоуз». См. рассказ «Горбун». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

692

Говоря о другом шантажисте, Чарльзе Огастесе Милвертоне, мистер Шерлок Холмс заметил, что даже худший из убийц не вызывал у него такого отвращения, как шантажист. См рассказ «Конец Чарльза Огастеса Милвертона». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

693

Можно почти с уверенностью сказать, что мистер Шерлок Холмс имеет здесь в виду мисс Ирен Адлер. Детектив под видом раненого священника проник к ней в дом. Ирен, подумав, что начался пожар, бросилась к тайнику, в котором хранила фотографию, подаренную ей королем Богемии. Шерлок Холмс заметил тогда, если «в доме пожар, инстинкт заставляет женщину спасать то, что ей всего дороже». См. рассказ «Скандал в Богемии». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

694

В пьесе Шекспира «Генрих V» (акт II, сцена 3) сэр Джон Фальстаф говорит, что «дьяволу под стать иметь подле себя женщин» ибо они сами «воплощение дьявола». —  Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

695

Дело, о котором пойдет речь, произошло незадолго до расследование смерти Уиллоуби Смита из Йоксли-Олдплейс, которое мистер Шерлок Холмс провел в конце ноября 1894 года. См. рассказ «Пенсне в золотой оправе». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

696

Аналогичное открытие было сделано в Бодмин-Мур в 1837 году. В гробнице при раскопках в Риллатон-Бэрроу, неподалеку от деревни Минионз, была обнаружена золотая чаша с насечками, получившая название «Чаши из Риллатона». Эта чаша высотой всего три с половиной дюйма сейчас экспонируется в Британском музее. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

697

Кеб обычно подзывали свистом: четырехколесный экипаж — одним свистком, двухколесный с отдельным местом для кучера сзади — двумя. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

698

Единственное агентство, где можно было приобрести топографические карты, принадлежало Стэнфордскому географическому бюро, занимавшемуся печатанием и продажей карт, а также топографическими съемками. В «Собаке Баскервилей» эта фирма ошибочно названа «Стэмфордской». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

699

Доктор Джон Г. Ватсон лишь кратко упоминает о «трагедии Адльтона и необычной находке в древнем кургане» в перечне дел, расследованных Холмсом в 1894 году. См. рассказ «Пенсне в золотой оправе». — Прим доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

700

Свободная Торговая верфь расположена на северном берегу Темзы, в полутора милях ниже по течению от Тауэра. Первоначально известная под названием Ост-Индской верфи, она была переименована в Свободную Торговую верфь в 1858 году после реформы тарифов, усилившей прежние торговые ограничения. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

701

Мистер Шерлок Холмс начал заниматься боксом еще в университете и не раз доказывал, что неплохо владеет этим видом спорта. Так, он отправил некоего Вудли в нокаут своим знаменитым ударом прямой левой. См. рассказ «Одинокая велосипедистка». В рассказе «Желтое лицо» доктор аттестует Шерлока Холмса как «одного из лучших боксеров своего веса», известных ему. Мистер Шерлок Холмс выстоял три раунда против профессионального боксера Макмердо, по отзыву которого детектив мог бы стать профессиональным боксером. См. рассказ «Знак четырех». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

702

Подробный отчет о беседе мистера Шерлока Холмса с профессором Мориарти см. в рассказе «Последнее дело». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

703

В прощальном письме, оставленном у водопада, Шерлок Холмс сообщает инспектору Паттерсону, что все документы, разоблачающие Мориарти и его подручных, лежат в голубом конверте в ящике стола под литерой «М». Впоследствии вся шайка Мориарти предстала перед судом. Лишь двоим из нее удалось бежать — в том числе полковнику Морану. Другим, видимо, был капитан ван Вик. См. рассказы «Последнее дело» и «Пустой дом». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

704

Между встречей мистера Шерлока Холмса с профессором Мориарти у водопада и попыткой убить Холмса на борту парохода «Фрисланд» прошло более трех лет. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

705

Цитата из сочинения Цицерона «О дружбе», которая в переводе звучит так: «Лучшая опора человека — близкий друг». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

706

Мистер Майкрофт Холмс-старший, брат известного сыщика, выступает в качестве конфиденциального консультанта по запросам различных правительственных учреждений. См. рассказ «Чертежи Брюсса-Партингтона». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

707

См. рассказ «Последнее дело». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

708

Доктор Джон Г. Ватсон единственный раз упоминает об этих событиях — в рассказе «Подрядчик из Норвуда» — как о «трагедии, разыгравшейся на борту голландского парохода «Фрисланд» и едва не стоившей нам с Холмсом жизни, которая произошла через несколько месяцев после возвращения мистера Холмса в Лондон в 1894 году». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

709

Мистер Шерлок Холмс приобрел у «еврея-старьевщика» за пятьдесят пять шиллингов скрипку работы Страдивари, стоившую по крайней мере пятьсот гиней. Возможно, речь шла именно о лавочке мистера Абрахамса, хотя утверждать это с полной уверенностью невозможно. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

710

Полный отчет об этом деле читатели найдут в рассказе «Исчезновение леди Фрэнсис Карфэкс». Доктор Джон Г. Ватсон был в турецких банях, когда бывшая гувернантка леди Фрэнсис Карфэкс нанесла визит Холмсу и сообщила об исчезновении леди. И тот случай, и происшествие с мистером Абрахамсом произошли в то время, когда доктор Джон Г. Ватсон жил вместе с мистером Шерлоком Холмсом в квартире на Бейкер-стрит. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

711

Тэрстон (имя неизвестно) был единственным человеком, с которым доктор Джон Г. Ватсон играл на бильярде. См. рассказ «Пляшущие человечки». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

712

«Брать хату» на воровском жаргоне означает ограбить дом или квартиру. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

713

В опубликованном варианте записок о Шерлоке Холмсе имя леди Фартингдейл не упоминается. Но в рассказе «Исчезновение леди Карфэкс» мистер Шерлок Холмс ссылается на то, что «вряд ли сможет покинуть Лондон, пока старый Абрахамc так боится за свою жизнь». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

714

Инспектор Тобиас Грегсон, которого мистер Холмс считал «одним из лучших сыщиков в Скотленд-Ярде», занимался расследованием нескольких дел, в которых принимал участие и мистер Холмс: «Знак четырех», «Этюд и багровых тонах», «Случай с переводчиком», «Алое кольцо», «Сиреневая дорожка». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

715

«Путеводитель по железным дорогам» Брэдшоу с железнодорожным расписанием печатался ежемесячно. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

716

Трупное окоченение полностью наступает примерно через двенадцать часов после смерти, длится в течение следующих двенадцати часов, после чего примерно за то же время постепенно исчезает. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

717

В рассказе «Тайна Боскомской долины» мистер Шерлок Холмс говорит о косвенных уликах буквально следующее: «Косвенные улики обманчивы. Они могут совершенно ясно указывать в одном направлении, но в то же время уводить в противоположную от истины сторону». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

718

Пользуясь данным описанием, я соорудил аналогичное устройство, используя метроном и полоску бумаги, изображавшую ручку. Смею заверить читателей, что устройство превосходно работало. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

719

Доктор Джон Г. Ватсон только один раз мимоходом упоминает о деле Смита Мортимера в перечне дел, расследованных мистером Шерлоком Холмсом в 1894 году. См. рассказ «Золотое пенсне». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

720

Джеймс Баллантайн Ханней (1885—1931). В 1943, 1962 и 1975 гг. кристаллы, хранившиеся в Британском музее, подвергли более тщательной экспертизе, которая показала, что это натуральные, а не синтетические алмазы. Высказывались предположения, что кто-то из сотрудников Ханнея поместил их в трубку вместе со смесью. Попытки получения синтетических алмазов были безуспешными вплоть до 1953 года. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.

(обратно)

721

В 1905 году француз Анри Лемуан объявил, что получил в своей лондонской лаборатории искусственные алмазы. Ему удалось добиться финансовой поддержки от сэра Джулиуса Вернхера, южноамериканского финансиста и управляющего компанией «Де Бирс». Однако различия между так называемыми синтетическими алмазами Лемуана и природными камнями были так малы, что в конце концов именно это и вызвало подозрения у сэра Джулиуса. По окончании расследования Лемуан был арестован и приговорен к шестилетнему заключению за мошенничество. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.

(обратно)

722

Издаваемый в Германии «Готский альманах» публикует исторические и статистические сведения на немецком и французском языках о всех странах мира. Наибольшую известность «Готский альманах» получил за публикацию подробных генеалогических деревьев европейских королевских семейств. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

723

Доктор Джон Г. Ватсон впервые познакомился с Майкрофтом Холмсом, когда тот попросил своего младшего брата, мистера Шерлока Холмса, расследовать странное дело мистера Мэласа. См. рассказ «Случай с переводчиком». Точная дата этого расследования неизвестна. Знатоки датируют «Случай» периодом от 1882 до 1890 года. Но, как следует из сказанного выше, «Случай» должен был произойти до апреля 1887 года. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

724

Старший брат Холмса был одним из основателей клуба «Диоген», расположенного недалеко от Пэл-Мэл. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

725

В этом отеле у графини Моркар был похищен драгоценный камень. См. рассказ «Голубой карбункул». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

726

В лондонской банковской компании Сильвестра держала свой счет леди Фрэнсис Карфэкс. См. рассказ «Исчезновение леди Фрэнсис Карфэкс». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

727

Билли (фамилия неизвестна) появился на Бейкер-стрит 221-Б в конце восьмидесятых годов в качестве слуги и посыльного. Мистер Шерлок Холмс отзывался о нем как об «очень толковом и сообразительном слуге». См. рассказы «Долина страха», «Камень Мазарини», «Загадка моста Тор». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

728

Клуб «Карлтон» находился на Пэл-Мэл, недалеко от клуба «Диоген». Сэр Джеймс Дэмери был членом клуба «Карлтон». См. рассказ «Случай с переводчиком». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

729

В своих записках доктор Джон Г. Ватсон неоднократно упоминал о пагубной привычке мистера Шерлока Холмса впрыскивать себе семипроцентный раствор кокаина, а иногда и героина. См. рассказы (среди прочих) «Этюд в багровых тонах», «Знак четырех» и «Скандал в Богемии». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

730

Мистер Мэлас, грек, — полиглот, свободно владеющий почти всеми языками, выступает в качестве присяжного переводчика на суде и обслуживает иностранных гостей в Лондоне. Именно его представил мистеру Шерлоку Холмсу старший брат мистер Майкрофт Холмс в связи с расследованием по делу, которое впоследствии было описано доктором Джоном Г. Ватсоном в рассказе «Случай с переводчиком». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

731

Синильная, или цианисто-водородная, кислота — один из наиболее быстродействующих ядов. Смерть наступает за какие-то секунды. В природе синильная кислота встречается во многих растениях, например в горьком миндале. В повести «Этюд в багровых тонах» синильной кислотой или одной из ее солей был отравлен Енох Дж. Дреббер. Когда мистер Шерлок Холмс дал терьеру своей квартирной хозяйки одну из обнаруженных пилюль, тот мгновенно сдох. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

732

В рассказе «Рейгетские сквайры» доктор Джон Г. Ватсон бегло упоминает о нашумевшей истории с «Нидерландско-Суматрийской компанией» и бароне Мопертюи, объясняя нежелание опубликовать отчет об этом деле тем, что «грандиозное мошенничество барона Мопертюи слишком свежо в памяти широкой публики и слишком тесно связано с политикой и финансами, чтобы о них можно было рассказывать в этих записках». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

733

Уильям Кервен был убит своим хозяином сквайром Каннингхэмом и его сыном Алексом. См. рассказ «Рейгетские сквайры». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

734

В греческой мифологии Мидас, царь Фригии, был наделен богом Дионисом даром превращать все, к чему прикасается, в золото. Однако, когда Мидас обнаружил, что в золото превращается и пища, к которой он прикасается, царь Фригии взмолился, чтобы Дионис лишил его этого волшебного дара. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

735

Мистер Шерлок Холмс, по собственному признанию, «превосходно знаком со всеми видами тайнописи и сам является автором небольшого научного труда, в котором проанализировано сто шестьдесят различных шифров». В ходе проведенных им расследований мистер Шерлок Холмс раскрыл четыре закодированных сообщения. См. рассказы «Пляшущие человечки», «Алое кольцо», «Аллея страха» и «Глория Скотт». В рассказе «Обряд дома Месгрейвов» Холмс, успешно интерпретируя серию загадочных вопросов и ответов, раскрыл тайну сокровища Месгрейвов. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

736

Расположенная в Вест-Энде, Куин-Энн-стрит была более респектабельной, чем Бейкер-стрит. Здесь находилась и приемная личного врача мистера Холмса доктора Мура Агара. Поскольку доктор Ватсон оказывал медицинскую помощь барону Грунеру, можно предположить, что ко времени событий, описываемых в рассказе «Знатный клиент», доктор Ватсон все еще практиковал на Куин-Энн-стрит. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

737

В повести «Знак четырех» доктор Ватсон сравнивает кучи земли в саду Пондишери-Лодж с грудами отвалов, которые ему доводилось видеть в Балларете, центре добычи золота в австралийском штате Виктория. Точная дата и обстоятельства прибытия доктора Джона Г. Ватсона в Австралию неизвестны. Таким образом, доктор на своем веку встречал женщин трех континентов — Европы, Азии (во время своего пребывания в Афганистане и Индии) в Австралии. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

738

Первый сборник приключений, связанных предположительно с мистером Шерлоком Холмсом и доктором Джоном Г. Ватсоном, был впервые опубликован в издательстве Констебля в сентябре 1990 г. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.

(обратно)

739

Доктор Джон Г. Ватсон упоминает эту дипкурьерскую шкатулку в первом предложении рассказа «Загадка моста Тор». — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.

(обратно)

740

См. предисловие Обри Б. Ватсона в начале тома. — Прим. ред.

(обратно)

741

Мистер Шерлок Холмс навещал доктора Джона Г. Ватсона в его врачебном кабинете перед началом расследований, опубликованных под названиями «Приключения клерка» и «Горбун». Он также заходил туда вечером 24 апреля 1891 г. перед их совместной поездкой в Швейцарию. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

742

Отсылаю читателей к Приложению, посвященному датировке событий в опубликованных ранее произведениях о Шерлоке Холмсе; особое внимание уделяется именно году женитьбы доктора Джона Г. Ватсона. — Прим. Обри Б. Ватсона.

(обратно)

743

По всей вероятности, доктора Ватсона выручало двое медиков. В деле «Горбун» один из них назван Джексоном, а в «Тайне Боскомской долины» миссис Ватсон говорит, что ее мужу поможет доктор Анструтер. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

744

Буквально можно перевести как «Внимание судьбы» или более свободно «Обласканные судьбой». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

745

Доктор Джон Г. Ватсон, без сомнения, имеет в виду Айрин Адлер, которая, по оценке Шерлока Холмса, была «настоящей женщиной». См. рассказ «Скандал в Богемии». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

746

В опубликованных произведениях о Шерлоке Холмсе есть много упоминаний о собаках, в частности два случая, когда эти животные помогли ему в своих расследованиях. См. «Знак четырех» и «Пропавший регбист». В рассказе «Горбун» Холмс говорит о том, что собирается написать монографию о роли собак в детективной работе и о том, как они повторяют характеры своих хозяев и отражают их настроения. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

747

В рассказе «Человек с белым лицом» Годфри Эмсуорта содержат в отдельном домике, поскольку его отец боится, что сын болен проказой. Однако мистер Шерлок Холмс вызывает знаменитого дерматолога, который диагностирует псевдопроказу, или незаразный ихтиоз. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

748

Как Шерлок Холмс замечает в «Человеке с белым лицом», законом не запрещается держать сумасшедшего в частном доме, если ему оказывается профессиональная медицинская помощь и власти поставлены об этом в известность. Но последнее требование не было выполнено и лорд Хиндсдейл нарушил закон. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

749

В рассказе «Пять апельсиновых зернышек» доктор Джон Г. Ватсон упоминает о «Тайне Парадольской комнаты» в числе других дел 1887 года, о которых он оставил записи. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

750

Хотя эти записки не датированы, слово «нашей» в данном контексте предполагает, что доктор Ватсон постоянно жил в то время на Бейкер-стрит в доме 221-Б, а не пришел в гости. Следовательно, дело это можно отнести либо к периоду до его женитьбы в конце 80-х годов или же ко времени после смерти миссис Ватсон в середине 90-х годов, когда он снова переселился на Бейкер-стрит. Принимая во внимание и другие обстоятельства, я склоняюсь к более раннему периоду. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

751

Итальянский ресторан на Глочестер-роуд в Кенсингтоне, куда Холмс приглашал доктора Ватсона на чашечку кофе и рюмку кюрасо, попросив его принести инструменты для взлома дверей и револьвер. См. рассказ «Чертежи Брюса Партингтона». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

752

Я не смог найти мюзик-холл «Кембридж» и могу предположить, что так был назван «Оксфорд», располагавшийся на Оксфорд-стрит, где выступали многие знаменитости. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

753

Мистер Шерлок Холмс и доктор Джон Г. Ватсон также поехали в ресторан «Марчини» после успешного завершения дела, известного под названием «Собака Баскервилей», чтобы отобедать, прежде чем отправиться слушать знаменитых братьев де Рецкес, певших в «Гугенотах». На это представление Шерлок Холмс зарезервировал ложу. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

754

Наиболее известна его опера «Жоселин» (1881), ария «Колыбельная» пользовалась особой популярностью. Оперные арии часто исполняли в мюзик-холлах после того, как Чарльз Мортон накануне премьеры «Фауста» Гуно организовал прослушивание некоторых арий из этой оперы в своем мюзик-холле в Кентербери. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

755

Дословно цитата может быть переведена так: «Наша жизнь так коротка что строить планы на отдаленное будущее не имеет смысла». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

756

Мюзик-холл «Эмпайр» находился на Лестер-сквер и был любимым местом прогулок дам, пользующихся дурной славой. После протестов некой миссис Ормистон Чант администрация построила заграждение между галереей и зрителями, которое было снесено выступавшими против ханжества «скромниц», в числе которых был и Уинстон Черчилль. «Эмпайр» закрыли в 1927 г. после последнего представления «Будьте добры, леди» с Фредом Астером и его сестрой Адель в главных ролях. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

757

Это дело, отчет о котором опубликован в 1887 г. под названием «Этюд и багровых тонах», было первым расследованием, в котором доктор Джон Г. Ватсон помогал мистеру Шерлоку Холмсу. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

758

Шерлок Холмс говорил об этом и в рассказе «Берилловая диадема»: «Мой старый принцип расследования состоит в том, чтобы исключить все явно невозможные предположения. Тогда то, что остается, и является истиной, какой бы неправдоподобной она ни казалась». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

759

Доктор Джон Г. Ватсон сохранил свое обещание и не отдал в печать отчет об этом деле, хотя бегло и упомянул о нем в рассказе «Вампир в Суссексе». Имени мадемуазель Россиньоль он там не называет, а лишь говорит о Вигоре, сведения о нем в числе других хранились в справочной картотеке Шерлока Холмса под литерой «В». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

760

Доктор Джон Г. Ватсон опубликовал отчет об этом деле под названием «Черный Питер». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

761

Эти два приключения, отчеты о которых приписывались доктору Джону Г. Ватсону, были опубликованы в «Тайных записках о Шерлоке Холмсе» под названиями «Дело знаменитого канареечника» и «Странствующий медвежатник». — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.

(обратно)

762

Шерлок Холмс уже выдавал себя за мастера П. Смита — торговца антиквариатом — в рассказе «Возвышенный клиент». — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.

(обратно)

763

Помимо гипотезы, выдвинутой моим покойным дядей, доктором Джоном Ф. Ватсоном (см. Приложение), неспособность доктора Джона Г. Ватсона запоминать даты также объясняет имеющие место хронологические неточности при описании отдельных событий и расследовании некоторых дел. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.

(обратно)

764

Это аппарат для приготовления содовой воды в домашних условиях, обычно он состоял из соединенных трубочкой двух стеклянных сфер, в одну из которых наливали воду, а в другую помещали вещества, необходимые для приготовления содовой. См. рассказы «Камень Мазарини» и «Скандал в Богемии». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

765

Arty (англ.) переводится как «с претензией на искусство. — Прим. перев.

(обратно)

766

Как стоматолог-протезист, я считаю это предвидение мистера Шерлока Холмса замечательным. В настоящее время судебная одонтология является важной составной частью судебной медицины, она применяется для идентификации трупов, а также для предоставления улик на процессах против преступников. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.

(обратно)

767

Мистер Шерлок Холмс имел достойную сожаления привычку делать себе уколы семипроцентным раствором кокаина, а в отдельных случаях даже использовал морфий. Несмотря на все попытки доктора Джона Г. Ватсона убедить его отказаться от этой привычки, он злоупотреблял ею время от времени еще в 1897 году. Я сделал такой вывод на основании завуалированного намека доктора Ватсона на то, что ухудшение здоровья мистера Шерлока Холмса возможно, усугублялось его собственными неразумными действиями». См рассказ «Дьяволова нога». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

768

Морфий получают из сока, находящегося в несозревшей коробочке опийного мака (Papaver somniferum). Впервые морфий был выделен из опиума в 1806 г. немецким химиком Ф. В. Ф. Зертурмером. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

769

Нарколепсия — нервная болезнь, симптомы которой представляют собой внезапные непродолжительные приступы сна. Первое упоминание о ней было сделано 28 января 1888 года. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

770

В рассказе «Знак четырех» Шерлок Холмс замечает, что наряду с другими деталями «по ногтям человека» и «мозолям указательного и большого пальцев» можно «без труда определить профессию человека». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

771

Осмос — односторонняя диффузия растворителя через полупроницаемую мембрану. — Прим. ред.

(обратно)

772

Доктор Джон Г. Ватсон упоминает о раннем расследовании, отчет о котором под названием «Возвышенный клиент» бил опубликован в «Тайных записках о Шерлоке Холмсе». — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.

(обратно)

773

Мэри Ллойд была популярной эстрадной певицей, впервые вышедшей на сцену в 1886 г. В пятнадцатилетнем возрасте под именем Беллы Делмар. Вскоре она взяла псевдоним, под которым и получила широкую известность. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

774

Мистер Шерлок Холмс, видимо, говорит о деле, которым он занимался в апреле 1895 года. См. рассказ «Одинокая велосипедистка». — Прим. диктора Джона Ф. Ватсона. Эта дата также подтверждает то, что впервые мистер Шерлок Холмс встретился с доктором Муром Эгером в 1895 году. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.

(обратно)

775

В данном случае читателю может быть интересно сравнения с изобретениям Говарда Р. Хьюза (1860—1924), сделавшего свое состояние на разработке и производстве нового типа сверла для буров, применяемых в нефтедобывающей промышленности. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

776

Если соображения моего покойного дядюшки относительно точной даты бракосочетания доктора Джона Г. Ватсона соответствуют действительности, то описываемые здесь события происходили зимой 1887—1888 гг. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.

(обратно)

777

Мистер Шерлок Холмс рассказывал доктору Джону Г. Ватсону только о двух делах из тех, что ему доводилось расследовать до их встречи, в частности о первом проведенном им расследовании. См. рассказ «Глория Скотт», а также «Обряд дома Месгрейвов». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

778

Имеется в виду Виктор Тревор, благодаря которому к мистеру Шерлоку Холмсу обратились с просьбой помочь в расследовании дела, описанного а рассказе «Глория Скотт». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

779

Кроме фехтования мистер Шерлок Холмс также прекрасно владел барицу — одним из японских боевых искусств, а также боксом и мастерски дрался на палках. См. рассказы «Пустой дом», «Глория Скотт» и «Этюд в багровых томах». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

780

Опасения графа подтвердились. К числу наиболее серьезных происшествий, к которым были причастны эмигранты, можно отнести убийство в Хаундсдиче троих полицейских в декабре 1910 года. Затем последовала осада дома на Сидней-стрит, для снятия которой были привлечены шотландские гвардейцы. Ей уделил внимание даже мистер Уинстон Черчилль, занимавший в то время пост министра внутренних дел. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

781

Шерлок Холмс имел некоторые связи с Францией, так как его бабушка была сестрой французского художника Верне. Поскольку во время расследования дела, известного как «Исчезновение леди Фрэнсис Карфакс», Холмс предстает в облике французского рабочего, можно сделать вывод о том, что он говорил по-французски. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

782

Это движение составляло часть нигилистского движения «Новый народ», особенно популярное среди студенчества. «Новые женщины» носили короткие волосы, а «Новые мужчины», наоборот, ходили длинноволосыми. Но все носили очки с синими стеклами, сапоги и отличались развязностью манер. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

783

В рассказе «Знак четырех» мистер Шерлок Холмс замечает, что наука ловить преступников может быть постигнута лишь в ходе «долгого и терпеливого обучения». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

784

Шерлок Холмс упоминает об этом деле в рассказе «Обряд дома Месгрейвов». — Прим доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

785

Читатели снова могут воспользоваться исследованием моего покойного дяди доктора Джона Ф. Ватсона. См. Приложение. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.

(обратно)

786

Скорее всего, этой родственницей была ее тетушка, которую миссис Ватсон навещала по крайней мере один раз. См. рассказ «Пять апельсиновых зернышек», хотя в некоторых изданиях эту родственницу ошибочно называют матерью миссис Ватсон. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

787

До выхода замуж за доктора Джона Г. Ватсона мисс Мэри Морстен служила гувернанткой у миссис Сесилии Форрестер в Камберуэлле. Именно в доме миссис Форрестер доктор Джон Г. Ватсон сделал мисс Морстен предложение. См. рассказ «Знак четырех». Камберуэлл упоминается и в некоторых других долах, которые расследовали Шерлок Холмс и доктор Ватсон. См. рассказы «Установление личности» и «Исчезновение леди Фрэнсис Карфакс». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

788

Laurel Lodge (англ.) — «Лавровый дом». — Прим.перев.

(обратно)

789

Этот анализ, применяемый для выявления мышьяка, был разработан Гуго Райншем, немецким химиком, в 1842 году. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

790

Шерлок Холмс проявил чрезмерную скромность, поскольку доктор Джон Г. Ватсон отмечает в рассказе «Этюд а багровых тонах», что его друг прекрасно разбирался в свойствах сонной одури, опиума и ядов а целом. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

791

В микстуре Фаулера подержится однопроцентный раствор мышьяка. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

792

Хотелось бы обратить внимание читателя на дело Мэйбрика, имевшее место два года спустя после отравления в Камберуэлле. Джеймс Мэйбрик, регулярно принимавший небольшие дозы мышьяка как тонизирующее средство, умер от отравления этим ядом. В убийстве обвинили его жену Флоранс, у которой был найден мышьяк. Однако она заявила, что добавляла его перед сном в косметику для уходя за кожей, но она была признана виновной и приговорена к смертной казни. Приговор этот был заменен на пожизненное заключение. Мистер Шерлок Холмс мог иметь в виду и более раннее дело Мадлен Смит, которая в 1857 г. предстала перед судом Эдинбурга по обвинению а отравлении мышьяком своего любовника л'Анжелье. Она тоже утверждала, что купила мышьяк в качестве косметического средства и была оправдана за недостаточностью улик. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

793

Часы отца и сына Бреге славились красотой отделки и оригинальностью конструкции. Все они имели заводной ключ со специальным «пьяным» зубчатым устройством, позволявшим вращать его только в одном направлении. Он был разработан для того, чтобы исключить повреждение пружинного барабана при повороте назад. Свое название, возможно, получил потому, что испортить механизм при заводе не мог даже их подвыпивший владелец. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

794

Доктор Джон Г. Ватсон включил это дело в список других расследований, проведенных в 1887 г., не назвав при этом ни одного имени. Он сослался лишь на то обстоятельство, что проверка завода часов скончавшегося человека позволила мистеру Шерлоку Холмсу доказать, что в последний раз их заводили около двух часов назад, когда их покойный владелец собрался отойти ко сну. — Прим. диктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

795

Доктор Джон Г. Ватсон невольно почти дословно воспроизводит текст, в свое время опубликованный в истории под названием «Вампир в Суссексе». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

796

О том, почему доктор Джон Г. Ватсон был плохо осведомлен о начальном этапе этого расследования, можно узнать из рассказа «Вампир в Суссексе», а котором Шерлок Холмс рассказал ему историю своих отношений с фирмой «Моррисон, Моррисон и Доддс» и кораблем «Матильда Бригс». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

797

Старший брат мистера Шерлока Холмса официально занимался аудиторской проверкой для некоторых правительственных учреждений; выступал в качестве неофициального правительственного советника. Однажды Шерлок Холмс отозвался о нем как о «самом необходимом для страны человеке», поскольку его наблюдательность и способность к построению логических умозаключений превосходили аналогичные способности великого сыщика. См. рассказы «Случай с переводчиком» и «Чертежи Брюса Партингтона». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

798

Pied Piper (англ.) можно перевести как «волынщик (или дудочник) в пестрых одеждах». Намек на персонаж произведений английского поэта Роберта Браунинга (1813—1888). — Прим. перев.

(обратно)

799

В рассказе «Шерлок Холмс при смерти» великий сыщик говорил о том, что умирает от «болезни кули», занесенной с Суматры, — инфекции, которой он заразился, открыв шкатулку на слоновой кости. — Прим. Доктора Джона Ф. Ватсона. Знаменитый сыщик расследовал также дало о «Нидерландско-Суматрийской компании». См. рассказ «Махинации барона Мопертюи» в этом томе. — Прим. ред.

(обратно)

800

Шерлок Холмс проявил необычайную проницательность, признав важность экспериментов, проводимых основоположником генетики Менделем (1823—1884). Многие ученые того времени отнеслись к результатам его работ без должного внимания. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

801

Раньше Суматра входила в состав Британской империи. В 1834 г. она была передана голландцам в обмен на Малакку. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

802

Это замечание Шерлока Холмса полностью подтверждает изложенную в Приложении теорию моего покойного дяди, доктора Джона Ф. Ватсона, о том, что почерк диктора Джона Г. Ватсона мог легко стать источником путаницы в датах, на которые он ссылается а некоторых из опубликованных им материалов. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.

(обратно)

803

Рассказы об этих расследованиях до настоящего времени опубликовали на были. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.

(обратно)

804

В некоторых изданиях вместо слова «тетки» написано «матери». Тем не менее, поскольку в «Знаке четырех» мисс Мари Морстен утверждает, что мать ее умерла, можно сделать вывод о том, что либо описка была допущена доктором Джоном Г. Ватсоном, либо эта типографская опечатка на была исправлена в гранках корректором. Возможно, эту ошибку допустил сам доктор Джон Г. Ватсон. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.

(обратно)

805

Перевод рассказа американских ученых Т.Р.Риболта и Т.Г.Вадделя о Шерлоке Холмсе

(J. Chem. Education, 1990, v. 67, р. 1090–1092) с некоторыми изменениями и дополнениями

Э.Г.Ракова.

(обратно)

806

Продолжаем публикацию рассказов Т.Р.Риболта и Т.Г.Вадделя — преподавателей университета американского города Чаттануга — о химических приключениях Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Предлагаемый рассказ был помещен в апрельском номере журнала «Journal of Chemical Education» за 1999 г. и печатается с некоторыми дополнениями и изменениями.

(обратно)

807

Продолжая публикацию рассказов Т.Г.Вадделя и Т.Р.Риболта из серии химических приключений Шерлока Холмса и доктора Ватсона (см. № 1 и 2 за 2001 г. и более ранние номера), редакция предлагает вниманию читателей перевод новой истории, опубликованной в «Journal of Chemical Education» (2000 г., № 4).

Рассказ, как и предыдущие, разделен на две части, первая из которых завершается вопросами и приглашает читателей самим найти ключ к разгадке.

(обратно)

808

Газета продолжает печатать цикл статей о химических приключениях Шерлока Холмса и доктора Ватсона (см. № 1 и 2 за 1999 г. и более ранние номера) и предлагает перевод рассказа Т.Г.Вадделя и Т.Р.Риболта, опубликованного в журнале «Journal Chemical Education» (1998, т. 75, № 4).

Химическая сущность рассказа и некоторые эпизоды в переводе несколько изменены, поскольку русская учебная и научная литература не является полным аналогом американской.

По традиции рассказ разбит на две части, первая из которых заканчивается вопросами, наводящими на разгадку, а вторая (будет опубликована в следующем номере) — отвечает на эти вопросы.

(обратно)

809

Продолжаем сложившуюся в газете традицию публиковать переводы занимательных рассказов двух профессоров химического факультета университета Теннесси американского города Читтануга Т.Риболта и Т.Вадделя о Шерлоке Холмсе. Первоначально рассказ был опубликован в журнале «J. Chem. Education» (2001, № 4, р. 470–474).

(обратно)

810

Наша газета предлагает читателям очередной рассказ профессоров университета американского города Читтануга (Thomas G.Waddell, Thomas R.Rybolt) из серии «Химические приключения Шерлока Холмса». Это уже 15-й рассказ из написанных этими авторами и опубликованных в журнале «Journal of Chemical Education» («Химическое образование») с 1989 г. Все 15 рассказов в 2005 г. были впервые изданы в США в виде отдельной книги. Почти одновременно в 3-м выпуске серии «Химия» Библиотечки «Первого сентября» опубликованы три рассказа «химических приключений…» в переводе на русский язык.

(обратно)

811

Наша газета продолжает публиковать рассказы двух профессоров Thomas G.Waddell, Thomas R.Rybolt из университета американского города Читтануга о приключениях Шерлока Холмса в пересказе Э.Г.Ракова.

(обратно)

812

Наша газета продолжает публиковать короткие истории о приключениях Шерлока Холмса, написанные американскими профессорами Thomas G.Waddell, Thomas R.Rybolt (из университета американского города Читтануга) для журнала J.Chemical Education (Химическое образование). Нынешняя история представляет особый интерес, поскольку связана с реальным случаем, который произошел в 2001 г. в английской тюрьме Свейлсайд и коротко изложен в конце публикации.

(обратно)

813

В Великобритании адвокат, ведущий дела в судах, выполняет также функции юрисконсульта. (Примеч. ред.)

(обратно)

814

От bar (англ.) — барьер в зале суда, за которым находятся судьи. В отличие от солиситера имеет право выступать во всех судебных процессах; дает заключения по особенно сложным юридическим вопросам. (Примеч. ред.)

(обратно)

815

Валет — тупой, отсталый человек (уголовный жаргон). (Примеч. пер.)

(обратно)

816

Козырь — авторитетный, признанный уголовник (уголовный жаргон). (Примеч. пер.)

(обратно)

817

Оплести — обмануть (уголовный жаргон). (Примеч. пер.)

(обратно)

818

Par bleu — черт побери (фр.).

(обратно)

819

Соверен — золотая монета в один фунт стерлингов. (Примеч. пер.)

(обратно)

820

Gat-spy — револьвер-шпион (англ.). (Примеч. пер.)

(обратно)

821

Сэр Артур Конан Дойл был так впечатлен величием Рейхенбахского водопада, что сделал его декорацией к одной из самых эффектных сцен детективов о Шерлоке Холмсе. Здесь якобы погиб великий сыщик, врукопашную сражаясь с гением преступного мира, воплощенным злом — профессором Мориарти. Но, как мы знаем, к счастью, Шерлок Холмс остался жив. Рейхенбахский водопад услужливо предоставил ему свои уступы и не дал сорваться в водную пучину. (Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примечания переводчика.)

(обратно)

822

Группа уличных мальчишек, снабжавших Холмса информацией (прим. автора).

(обратно)

823

Ричард Оуэн (1804–1892) — английский зоолог и палеонтолог.

(обратно)

824

Большой концертный зал в Лондоне. Построен в 1867–1871 годах и назван в память принца Альберта (1819–1861), супруга королевы Виктории.

(обратно)

825

Образцовое здание, построенное из филантропических соображений в середине 1870-х на западной стороне проулка Джордж-Ярд.

(обратно)

826

Frying Pan Alley (англ.) — аллея в Восточном Лондоне.

(обратно)

827

Согласно христианскому вероучению, часть заповедей Иисуса Христа, произнесенных им во время Нагорной проповеди и дополняющих Десять заповедей Моисея.

(обратно)

828

Уильям Берк и Уильям Хейр продали в 1827–1828 годах трупы своих семнадцати жертв Эдинбургскому медицинскому колледжу. Следствием этих убийств стала легализация предоставления трупов медицинским учреждениям (прим. автора).

(обратно)

829

В то время комиссар лондонской полиции, чьи действия во время «Кровавого воскресенья» — беспорядков на Трафальгарской площади в 1887 году — вызвали осуждение либералов (прим. автора).

(обратно)

830

Она летит на собственных крыльях (лат.).

(обратно)

831

Мы только прах и тень (лат.) — Гораций, «Оды», IV, 7, 13–16, пер. А. Семенова-Тян-Шанского.

(обратно)

832

Бетлемская (Бедламская) королевская психиатрическая больница. Основана в Лондоне в 1547 году.

(обратно)

833

Густой, загрязненный туман (прим. автора).

(обратно)

834

Месмеризм (животный магнетизм) — теория немецкого врача и астролога Фридриха Месмера, в настоящее время отвергнутая наукой. Френология — псевдонаука о связи психики человека и строения поверхности его черепа. Краниометрия — совокупность приемов измерения черепа, предназначенных для изучения вариаций его строения.

(обратно)

835

Жан-Мартин Шарко — французский невролог, чьи исследования гипноза и истерии проложили новые пути в быстро развивающихся направлениях психологии. Зигмунд Фрейд учился у него в 1885 году (прим. автора).

(обратно)

836

Площадь в западной части Лондона.

(обратно)

837

Книги написаны Карлом Вернике, Вильгельмом Гризингером и Рихардом фон Крафт-Эбингом соответственно (прим. автора).

(обратно)

838

В чьих интересах? (лат.)

(обратно)

839

С радостью отмечаю, что доктор Уотсон описал его в «Приключениях ноги дьявола» (1897) как «доктора Мура Эгера с Харли-стрит», чья врачебная практика в дальнейшем была весьма успешной (прим. автора).

(обратно)

840

Полосатая лента на обшлаге полицейского в течение долгих лет служила его отличительным знаком (прим. автора).

(обратно)

841

Шерлок Холмс усовершенствовал свою формулу определения уровня гемоглобина в тот же день, когда он был представлен доктору Уотсону их общим знакомым Стэмфордом. Холмс в то время искал кого-нибудь, с кем он мог бы на па́ру снять квартиру на Бейкер-стрит (прим. автора).

(обратно)

842

Сражение 12–13 сентября 1882 года в ходе англо-египетской войны в 83 километрах к востоку от Каира. Английские войска под командованием Гарнета Уолсли нанесли поражение армии египтян под командованием Араби-паши. На следующий день пал Каир, после чего было установлено английское господство в Египте.

(обратно)

843

Более известен под названием «формальдегид» (прим. автора).

(обратно)

844

Термин, придуманный Жаном-Ипполитом Мишоном в 1871 году. В Англии графология долгое время не изучалась (прим. автора).

(обратно)

845

Ничто не стоит у нас на пути (лат.).

(обратно)

846

Район на востоке Лондона.

(обратно)

847

Доктор Уотсон описывает обстоятельства этого дела в рассказе «Скандал в Богемии» (прим. автора).

(обратно)

848

Резник — человек, занимающийся ритуальным убоем скота у верующих евреев.

(обратно)

849

Ворота, которые в течение нескольких веков стояли на западной границе лондонского Сити. В 1878 году они были сняты, а в 1888 году вывезены из Лондона в Хартфордшир. В 1880 году на этом месте был поставлен памятник Темпл-Бар-Мемориал.

(обратно)

850

Мак снотворный (лат.).

(обратно)

851

В некоторых мусульманских странах — почетный титул, присваивавшийся особо отличившемуся военачальнику, герою-победителю, а также лицо, носившее этот титул.

(обратно)

852

Доктор Уотсон действительно участвовал в битве при Майванде и вернулся в Англию, получив в бою тяжелое ранение (прим. автора).

(обратно)

853

Названный по имени главы «Порохового заговора» Гая Фокса вечер 5 ноября, когда, по традиции, отмечают сожжением пугала Гая и фейерверком раскрытие заговора 1605 года — неудачной попытки группы английских католиков взорвать здание парламента с целью уничтожения симпатизировавшего протестантам и враждебного католикам короля Якова I.

(обратно)

854

Инспектор Фредерик Эбберлайн занимался расследованием преступлений Потрошителя и был назначен старшим инспектором в 1890 году (прим. автора).

(обратно)

855

В Англии и Австралии получение белого пера означает обвинение в трусости. Его обычно присылают людям, уклоняющимся от военной службы.

(обратно)

856

Описано доктором Уотсоном в повести «Этюд в багровых тонах» (прим. автора).

(обратно)

857

О вкусах не спорят (лат.).

(обратно)

858

Способы лечения дамской истерии были разнообразны, но многие из них активно использовали особенности женской сексуальности (прим. автора).

(обратно)

859

Шекспир У. «Король Лир», IV, VI (пер. Б. Пастернака).

(обратно)

860

Хороший тон (фр.) — прим. верстальщика.

(обратно)

861

Эмоция, которая является страданием, перестает им быть в тот самый момент, когда мы образуем ее ясную и точную картину.

(обратно)

862

Мы привыкли, что люди издеваются над тем, чего они не понимают (нем.).

(обратно)

863

Да не потерпит разум в чем-либо ущерба! (лат.)

(обратно)

864

«Летучий голландец» — опера Рихарда Вагнера (нем.), «Севильский цирюльник» — опера Джоаккино Россини (итал.).

(обратно)

865

Богиня разума (фр.) — прим. верстальщика.

(обратно)

866

В среднем 5000 долларов за рассказ. Наиболее именитые авторы получали больше, потому что им было доверено создание полноценных работ с передачей пожизненных прав. Один баловень, обозначенный в документах ужасными инициалами X. Е., запросил 50 тысяч долларов, на что мистер Р., как ни странно, согласился. Но он передумал, когда этот самонадеянный юнец закричал ему в трубку, что отказывается ставить свое уважаемое имя X. Е., и потребовал за него дополнительную плату. (Примеч. Дж. А. Ф.)

(обратно)

867

Двухместный двухколесный экипаж, в котором кучер находился сверху и сзади, а вожжи пропускались через специальные скобы на крыше. (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)

(обратно)

868

Средневековые индийские разбойники и бандиты.

(обратно)

869

Богослужебная книга, содержащая тексты неизменяемых молитвословий ежедневных церковных служб.

(обратно)

870

Графство в центральной Ирландии.

(обратно)

871

Цитата из рассказа Артура Конан Дойла «Черный Питер».

(обратно)

872

Стоун — британская единица измерения массы, равная 14 фунтам или 6,35 килограмма.

(обратно)

873

Быстроходное парусное судно.

(обратно)

874

Известный рынок страхования морских судов.

(обратно)

875

Прибор, предназначенный для измерения скорости движения судна

(обратно)

876

Гомруль (англ. Home Rule — «самоуправление») — движение за автономию Ирландии в XIX–XX вв.

(обратно)

877

Члены ирландского революционного братства, боровшиеся за освобождение Ирландии от английского владычества.

(обратно)

878

Боевой корабль с мощным артиллерийским вооружением, предназначенный для боевых действий в прибрежных морских районах и охраны гаваней.

(обратно)

879

Судно, предназначенное для перевозки воинских частей и военного снаряжения.

(обратно)

880

Христианский святой, основатель католического ордена просветителей и миссионеров — Общества Иисуса, члены которого известны как иезуиты.

(обратно)

881

Дополнительный парус, который ставят в помощь прямым парусам для увеличения их площади при попутном ветре.

(обратно)

882

«Men’s adventure» — журнал, популярный в 50-х годах XX века, рассчитанный на мужскую аудиторию. В нем публиковались рассказы о войне, экзотических путешествиях, страшные истории и т. п.

(обратно)

883

Превосходно (фр.).

(обратно)

884

Лишний (фр.).

(обратно)

885

Регулярно выходящий вестник пэров.

(обратно)

886

Имеются в виду чаевые, которыми уезжающие гости обычно награждают прислугу.

(обратно)

887

Милый мой (итал.).

(обратно)

888

Джонстон Форбс-Робертсон (1853–1937) — английский актер и режиссер, прославился исполнением ролей Макбета, Ромео, Отелло и Гамлета (последнего он сыграл также в одном из ранних немых фильмов в 1913 г.).

(обратно)

889

В некоторых переводах «разбитое поколение» — течение американской литературы, сформировавшееся в 1950-х., впоследствии влившееся в движение хиппи. Его представителями были Уильям С. Берроуз, Джек Керуак, Аллен Гинзберг, Гери Снайдер и многие другие.

(обратно)

890

Даунинг-стрит, 10 — официальная лондонская резиденция английского премьер-министра.

(обратно)

891

Утолщение концевых фаланг пальцев.

(обратно)

892

Еженедельный журнал для медицинских работников, основанный в 1823 г.

(обратно)

893

Джеймс Босуэлл — шотландский писатель и мемуарист, автор двухтомной биографии «Жизнь Сэмюэла Джонсона».

(обратно)

894

Так как в этом рассказе события происходят после расследования «дела о втором пятне», я не упоминаю в нем особ королевской фамилии, иначе они были бы огорчены и оскорблены тем, что о письме, которое меня наняли отыскать, стало известно общественности. Как уже давно подозревали некоторые читатели Ватсона, автором этого провоцирующего войну письма был не кто иной, как внук самой королевы, будущий кайзер Вильгельм II. Что касается сургучной печати, на которой изображен приготовившийся к нападению лев вместо ожидаемого двуглавого орла, то Вильгельм еще не был кайзером, когда написал свое разжигающее войну письмо. Майкрофт говорит, что изображение льва напомнило ему шотландцев, народ, чье агрессивное отношение к британской короне, очевидно, восхищало прусского принца. (Примеч. автора.)

(обратно)

895

Черт возьми! (фр.).

(обратно)

896

Один, два, три (фр.).

(обратно)

897

Фурне плохая (фр.).

(обратно)

898

Я плохая (фр.).

(обратно)

899

Не так ли? (фр.)

(обратно)

900

Замечательно! (фр.)

(обратно)

901

Рокстон — одно из вымышленных имен Холмса, используемое в тот период, когда его считали мертвым. См.: Кай М. «The Histronic Holmes», «The Game Is Afoot» (Сент-Мартин пресс, 1994). (Примеч. Дж. А. Ф.)

(обратно)

902

Тот, кто стенографировал записи Ватсона, не выдумал это. Джилетт действительно выступал в том году, в том театре и по тому адресу. (Примеч. Дж. А. Ф.)

(обратно)

903

Издательство «Сент-Мартин пресс» известило меня о том, что чек мистера Филлмора за работу над этой книгой не был обналичен. Похоже, исследователь взял довольно неожиданный и продолжительный творческий отпуск. (Примеч. авт.)

(обратно)

904

Слова Алисы из «Приключений Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэрролла. Перевод А. Щербакова.

(обратно)

905

Лекок — герой детективов Эмиля Габорио, агент французской Сюрте. В «Этюде в багровых тонах» Холмс именует его «жалким сопляком».

(обратно)

906

Джеймс Босуэлл (1740–1795) — шотландский писатель и мемуарист, автор «Жизни Сэмюэла Джонсона» (1791), которую часто называют величайшей биографией на английском языке. (Здесь и далее примечания переводчика.).

(обратно)

907

Фамилия Хайд (Hyde) созвучна английскому hide — «укрытие», «тайник».

(обратно)

908

Фон Борк — немецкий агент, персонаж рассказа Конан Дойла «Его прощальный поклон» (1917).

(обратно)

909

Ирония заключается в схожести написания фамилии кельнера и названия его заведения — Stürmer (что означает «буян») и «Stunner’s».

(обратно)

910

Живо! (нем.).

(обратно)

911

Четверостишие Тома Брауна (1662–1704), английского переводчика и сатирика, вошедшее в сборник «Стишки Матушки Гусыни».

(обратно)

912

Имеется в виду повесть Артура Конан Дойла «Этюд в багровых тонах» (1887), в которой Шерлок Холмс впервые был представлен читателю.

(обратно)

913

Эдгар Дега (1834–1917) — французский живописец, видный и оригинальный представитель импрессионизма. Своим замечанием («impressive» — «впечатляюще») Холмс как раз и обыгрывает название направления, в котором работал Дега.

(обратно)

914

«Брадшо» — справочник расписания движения на всех железных дорогах Великобритании, издававшийся с 1839 по 1961 год в Манчестере. Назван по фамилии первого издателя Дж. Брадшо.

(обратно)

915

Это имя. возможно, позаимствовано автором из повести «Собака Баскервилей», где упоминается некий полковник Эпвуд, замешанный в карточном скандале в клубе «Патриций».

(обратно)

916

В оригинале Холмс обыгрывает название игры (hide-and-go-seek) и фамилию Хайда — «Hyde-and-go-seek».

(обратно)

917

Енох Дреббер — персонаж повести «Этюд в багровых тонах».

(обратно)

918

Уильям Бёрк и Уильям Хэр — серийные убийцы, орудовавшие в Эдинбурге в 1827–1828 гг. Поначалу промышляли выкапыванием свежезахороненных трупов, сбывая их в медицинский колледж, но вскоре с той же целью перешли к убийствам; число их жертв достигло семнадцати человек.

(обратно)

919

Джефферсон Хоуп — персонаж повести «Этюд в багровых тонах».

(обратно)

Оглавление

Уолтер Саттертуэйт «Эскапада»

  Утренняя почта

  Глава первая

  Глава вторая

  Вечерняя почта

  Глава третья

  Глава четвертая

  Утренняя почта

  Глава пятая

  Глава шестая

  Утренняя почта

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Вечерняя почта

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Вечерняя почта (продолжение)

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Вечерняя почта

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

  Утренняя почта

  Глава двадцать пятая

  Глава двадцать шестая

  Глава двадцать седьмая

  Глава двадцать восьмая

  Глава двадцать девятая

  Глава тридцатая

  Глава тридцать первая

  Глава тридцать вторая

  Глава тридцать третья

  Утренняя почта

  Глава тридцать четвертая

  Глава тридцать пятая

  Глава тридцать шестая

  Глава тридцать седьмая

  Эпилог

  Вечерняя почта

Марвин Кей СЕКРЕТНЫЙ АРХИВ ШЕРЛОКА ХОЛМСА

  ПРЕДИСЛОВИЕ УДИВИТЕЛЬНОЕ ОТКРЫТИЕ НЕИЗВЕСТНЫХ РУКОПИСЕЙ ДОКТОРА ВАТСОНА

  Деликатные дела

    Генри Слизар ДАРЛИНГТОНОВСКИЙ СКАНДАЛ

    Х. Пол Джефферс ПРОИСШЕСТВИЕ С РУССКОЙ СТАРУХОЙ

    Питер Кэннон БЛАГОРОДНЫЙ МУЖ

    Пэт Маллен ДЕЛО ЖЕНЩИНЫ В ПОДВАЛЕ

  Отчаянные дела

    Кэтлин Брейди УБИЙЦА НА БУЛЬВАРАХ

    Терри Мак-Гэрри ДЕЛО СТАРИННОГО КУРГАНА

    Эдуард Д. Хоч ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА ТОНУЩЕМ КОРАБЛЕ

    Кэрол Багги МЕСТЬ БРАТЬЕВ-ФЕНИЕВ

  Пощадите мою скромность, Ватсон!

    Крейг Шоу Гарднер ПРОИСШЕСТВИЕ С МНИМОЙ ГРАФИНЕЙ

    Элайн Майетт-Вольски ТА ЖЕНЩИНА

    Патрик ло Брутто (приписывалось Артуру Стэнли Джефферсону) МАЛЕНЬКАЯ ПРОБЛЕМА МЕБЕЛЬНОГО ФУРГОНА С ГРОУВНОР-СКВЕР

  А'lа гесhеrсhе du tеmрs реrdu[91]

    П.С.Ходжелл БАЛЛАДА О БЕЛОЙ ЧУМЕ

    Роберта Рогоу ВАНДЕРБИЛЬДТ И МЕДВЕЖАТНИК

    Шэриэнн Луитт ТАЙНЫЙ БРАК ШЕРЛОКА ХОЛМСА

    Джей Шекли ДЕЛО ВИТТОРИИ, ПРИНЦЕССЫ ЦИРКА

  Об авторах

Н.М. Скотт Шерлок Холмс «Исчезновение лорда Донерли» и другие новые приключения Собрание детективных историй, публикуемых по завещанию доктора Ватсона Новеллы

  1 Хавершемская сорока

  2 Хирург-ловелас

  3 Исчезновение лорда Донерли

  4 Каменный круг

  5 Загадочная смерть Эмилии Вудкок

  6 Оловянная пуговица

  7 «Общество посвященных»

  8 Скандал на Стритэмском кладбище

  9 Черный экипаж

  10 Арест Мортли Адамса

  11 Тайна Хэмпстедской пустоши

  12 Торговая компания «Тун Лай»

  13 Огненный ритуал

  14 Чайница миссис Мунн

Твен Марк Детектив с двойным прицелом

Дональд Томас Забытые дела Шерлока Холмса

  Забытые дела Шерлока Холмса

    Обращение доктора медицины Джона Г. Ватсона к будущим читателям

    Дух в машине [126]

    Регалии ордена Святого Патрика

    Невидимая рука

    Королевская кровь

    Убийство в Кэмден-тауне

    Пропавший стрелок

    Йокогамский клуб

    Примечания автора

  Шерлок Холмс и голос из склепа

    Два «фиаско» Шерлока Холмса Отрывок из биографических заметок доктора Джона Г. Ватсона

    Верный фаворит

    Обнаженные велосипедистки

    Неудачная охота майора

    Чистоплотный муж

    Голос из склепа: дело о говорящем трупе

    Примечания автора

Дональд Томас Шерлок Холмс. Смерть на коне бледном

  Историческая справка

  Приложения к делу

  Записки доктора Джона Х. Ватсона

  Смерть на коне бледном

  Благодарности

Дональд Томас Шерлок Холмс и крест короля

  Говорящие руки

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Королевская болезнь

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  Португальские сонеты

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

  Желтая канарейка

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

  Телеграмма Циммерманна

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

Фрэнк ТОМАС ШЕРЛОК ХОЛМС И ЗОЛОТАЯ ПТИЦА

  Предисловие издателя

  1 ЗНАКОМСТВО С ДЕЛОМ

  2 ПРИСТУПАЕМ К РАБОТЕ

  3 КЛУБ «НОНПАРЕЛЬ»

  4 ЗАШИФРОВАННОЕ ПОСЛАНИЕ

  5 В БЕРЛИН

  6 СТРАННЫЙ КЛИЕНТ

  7 УБИЙЦЫ

  8 В СТАМБУЛЕ

  9 ВОЗВРАЩЕНИЕ НА БЕЙКЕР-СТРИТ

  10 СЕНТ-ОБРИ

  11 ЗНАМЕНИТЫЙ БОЕЦ НА СТУЛЬЯХ С АНДАМАНСКИХ ОСТРОВОВ

  12 СТРАШНЫЙ ЧЕЛОВЕК

  13 ОСАДА

  14 ЗОЛОТАЯ ПТИЦА

  15 ПОДГОТОВКА К ОБОРОНЕ

  16 АТАКА

  17 ТЬМА НАЧИНАЕТ РАССЕИВАТЬСЯ

  18 ВОСТОЧНОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО

  19 ОТКРОВЕНИЯ КОРОЛЕВСКОГО ЮВЕЛИРА

  20 ШИФРОВКА УМЕРШЕГО

  21 НЕОЖИДАННАЯ РАЗВЯЗКА

Фрэнк Томас Шерлок Холмс и Священный Меч Пересказ мемуаров Джона Г. Ватсона, доктора медицины

  ПРЕДИСЛОВИЕ

  1 МЕРТВЕЦ

  2 ОТКРОВЕНИЯ МАЙКРОФТА

  3 ЕЩЕ ОДНА ЗАГАДКА

  4 СТРАННОЕ ВТОРЖЕНИЕ

  5 ПРЕБЫВАНИЕ В СУРРЕЕ

  6 ПРИЗЫВ К ДЕЙСТВИЮ

  7 ОСОБОЕ ПОРУЧЕНИЕ

  8 ТРУДНАЯ НОЧЬ

  9 ХОЛМС ПРИНИМАЕТ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ НА СЕБЯ

  10 НОВОСТИ СЭРА РЭНДОЛЬФА

  11 ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ВЕНЕЦИИ

  12 РАССКАЗ БЕЗУМЦА

  13 ЗАКОУЛКИ КАИРА

  14 КОДЕКС ЦЕЗАРЯ

  15 ШЕЙХ ПОЯВЛЯЕТСЯ ВНОВЬ

  16 АТАКА ЛЕГКОЙ КАВАЛЕРИИ

  17 НЕОБЪЯСНИМОЕ ПОВЕДЕНИЕ ХОЛМСА

  18 «ТЕНЬ» НА СТЕНЕ

  19 СТОЛКНОВЕНИЕ ДВУХ УМОВ

  20 ПОСЛЕСЛОВИЕ

  ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Джун Томсон Досье на Шерлока Холмса

  Предисловие

  Пролог

  Глава первая Холмс и Уотсон Начало

  Глава вторая Холмс. Оксфорд и Монтегю-стрит 1872–1880

  Глава третья Уотсон. Больница Святого Варфоломея и Афганистан 1872–1880

  Глава четвертая Знакомство 1 января 1881

  Глава пятая «Этюд в багровых тонах» 4–7 марта 1881

  Глава шестая Дни на Бейкер-стрит 1881–1889

  Глава седьмая Друг и враг 1881–1889

  Глава восьмая Встреча и расставание Сентябрь 1888 – март 1889

  Глава девятая Скандал и воссоединение 20 марта 1889

  Глава десятая Женитьба и дружба 20 марта 1889 – 24 апреля 1891

  Глава одиннадцатая Последнее дело Холмса 24 апреля 1891 – 4 мая 1891

  Глава двенадцатая Великая пауза 4 мая 1891 – 5 апреля 1894

  Глава тринадцатая Возвращение и воссоединение 5 апреля 1894

  Глава четырнадцатая Возвращение на Бейкер-стрит Апрель 1894 – июнь 1902

  Глава пятнадцатая Брак и разлука Июнь 1902 – октябрь 1903

  Глава шестнадцатая Суссекс и Квин-Энн-стрит Октябрь1903 – июль 1907

  Глава семнадцатая Холмс и Уотсон: их прощальный поклон Июль 1907 – 2 августа 1914

  Эпилог

Джун Томсон Метод Шерлока Холмса (сборник)

  Предисловие от издательства

  Предисловие Обри Б. Уотсон, врач-стоматолог

  Скандал с полковником Апвудом

  Дело об алюминиевом костыле

  Тайна Холбрук-холла

  Дело о пропавшем кардинале

  Дело Арнсворта

  Дело о пропавшем корабле

  Камень Густафсона

Джун Томсон Тайны Шерлока Холмса (сборник)

  Предисловие

  От публикатора

  Дело о преследовании миллионера

  Дело о безумном полковнике

  Трагическое происшествие с Аддлтоном

  Дело о шкатулке

  Схватка на пароходе «Фрисланд»

  Дело о наследстве Смита-Мортимера

  Афера барона Мопертюи

  Приложение Кто была вторая жена доктора Уотсона?

Джун Томсон Тетради Шерлока Холмса (сборник)

  Предисловие

  Предисловие Обри Б. Уотсон, врач-стоматолог

  Дело о подделке

  Дело о заблудившемся цыпленке

  Дело об одноглазом полковнике

  Дело о трехрукой вдове

  Убийство в Пентре-Маур

  Дело о пропавшей падчерице

  Дело о соглядатае

Джун Томсон Трубка Шерлока Холмса (сборник)

  Предисловие

  От публикатора

  Дело о Парадол-чэмбер

  Дело о хаммерсмитском чуде

  Дело о сороке-воровке из Мейплстеда

  Трубка Шерлока Холмса

  Дело о русской старухе

  Камберуэллское дело об отравлении

  Дело о крысе с Суматры

  Приложение Гипотеза о хронологии событий в опубликованных рассказах о Шерлоке Холмсе, основанная на доказательстве, вытекающем из существа дела

Джун Томсон Секретные дела Холмса

  Предисловие

  Преследование миллионера

  Мнимое сумасшествие

    I

    II

    III

    IV

    V

  Месть археолога

    I

    II

  Покушение на Холмса

    I

    II

    III

  Шкатулка с потайным дном

  Наследство мистера Мортимера

    I

    II

    III

  Махинации барона Мопертюи

    I

    II

    III

    IV

  Приложение Гипотеза относительно того, кем была вторая жена доктора Ватсона

Джуд Томсон Тайные хроники Холмса

  Предисловие

  Тайна Парадольской комнаты

    I

    II

    III

  «Чудо из Хаммерсмита»

  Сорока из Мэйплстеда

  Наследница изобретателя

  Шерлок Холмс — русский эмигрант

    I

    II

  Отравление в Камберуэлле

  Крыса, несущая смерть

    I

    II

  Приложение Соображения относительно хронологии событий, основанные на опубликованных произведениях о Шерлоке Холмсе

  The Secret Chronicles of Sherlock Holmes, by June Thomson

Сергей Ульев Шерлок Холмс и десять негритят

  Пролог

  Часть 1. Все дороги ведут в Киллерданс

    Глава 1. Два джентльмена из Лондона

    Глава 2. Случайные попутчики

    Глава 3. Его доверенная секретарша

    Глава 4. Мужчина с чемоданом

    Глава 5. Синьор, коротышка и зеленые очки

    Глава 6. Смерть Цезаря

    Глава 7. Любитель маскарадов

    Глава 8. Голос, леденящий душу

    Глава 9. Большой переполох

  Часть 2. В добрый час!

    Глава 10. Золотые пауки

    Глава 11. Мисс Марпл выходит на сцену

    Глава 12. Дерзкая обезьяна

    Глава 13. Странные игры Дюпена

    Глава 14. Коварный мальчик

    Глава 15. Блуждание в потемках

    Глава 16. Что такое любовь

    Глава 17. Мисс Марпл на охоте

    Глава 18. Кобель или сука

    Глава 19. В окружении портретов

    Глава 20. Мегрэ и девушка в ночной сорочке

    Глава 21. Падение отца Брауна

    Глава 22. Спасение отца Брауна

    Глава 23. Ужасная мысль

    Глава 24. Утро педанта

  Часть 3. Содом и Гоморра

    Глава 25. Смерть скалит зубы

    Глава 26. Правильный шаг

    Глава 27. Непоседливые трупы

    Глава 28. Разорванная тишина

    Глава 29. Вопросы интимного свойства

    Глава 30. Неистовый Жюв

    Глава 31. Просьба отца Брауна

    Глава 32. По следам Пуаро

    Глава 33. Незваный гость

    Глава 34. Старая сплетница

    Глава 35. Крепкий орешек

  Часть 4. Под звуки органа

    Глава 36. Мисс Марпл в театре

    Глава 37. Спиритический сеанс

    Глава 38. Чулок на шее

    Глава 39. Строптивость отца Брауна

    Глава 40. Бедный Мейсон

    Глава 41. Оскал гориллы

    Глава 42. Следы на снегу

    Глава 43. Молчание отца Брауна

  Часть 5. Отменный уик-энд

    Глава 44. Стройные женские ножки

    Глава 45. Постоянный пациент

    Глава 46. Пудинг с изюминкой

    Глава 47. Версия Мегрэ

    Глава 48. Пестрая лента

    Глава 49. Трубка Мегрэ

    Глава 50. Морской волк

    Глава 51. Последний выстрел Жюва

    Глава 52. Развязка

Томас Г. Мендель Химические приключения Шерлока Холмса

  Предисловие

  Проблема Вултонской тюрьмы

  Смертоносный гость на Бейкер-стрит, 221Б

  Призрак «Гордон Сквер»

  Отравление в Вест-Килберне

  Дело трех

  Пожар на Бейкер-стрит

  Саван Спартака

  Вскрытие показало…

  Собака Генри Армитаджа

  Побег из тюрьмы Блэкуотер

Куинн Фосетт Братство страха

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Эпилог

Линдси Фэй Прах и тень

  Пролог

  Глава 1 Два преступления

  Глава 2 Свидетельство

  Глава 3 Мисс Мэри Энн Монк

  Глава 4 Ужас Хэнбери-стрит

  Глава 5 Мы обретаем союзника

  Глава 6 Письмо Боссу

  Глава 7 Рандеву в Уайтчепеле

  Глава 8 Погоня за убийцей

  Глава 9 Два события

  Глава 10 Уничтожение улики

  Глава 11 Митр-сквер

  Глава 12 Темные письмена

  Глава 13 Мисс Монк проводит расследование

  Глава 14 Лестрейд допрашивает подозреваемого

  Глава 15 Лондонский монстр

  Глава 16 Проблема Уайтчепела

  Глава 17 Человек в униформе

  Глава 18 Трофеи

  Глава 19 Что должен был рассказать Стивен Данлеви

  Глава 20 Нить

  Глава 21 На волосок от гибели

  Глава 22 Исчезновение Шерлока Холмса

  Глава 23 Операция «Флит-стрит»

  Глава 24 Ист-эндский филиал

  Глава 25 Ночь костров

  Глава 26 Ложь

  Глава 27 Убийца

  Глава 28 Охотничий отряд

  Глава 29 Портсигар и сердце

  Глава 30 Дар

  Глава 31 С уважением от Скотланд-Ярда

  Выражение признательности

Надежда Чернецкая Я, Шерлок Холмс, и мой грандиозный провал

  От автора

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

Марвин Кей ШЕРЛОК ХОЛМС НОВЫЕ ЗАМЕТКИ ДОКТОРА ВАТСОНА

  Предисловие

  Возрождение Шерлока Холмса

  ЛИТЕРАТУРНЫЕ «ПРИЗРАКИ»

    Приключения общества нищих-любителей «Джон Грегори Бетанкур» (приписывается Г. Дж. Уэллсу)

    Виктор Линч, подделыватель рукописей «Терри Макгерри» (приписывается Теодору Драйзеру)

    Дело о тренере канареек «Генри Слезар» (приписывается Уильяму Сомерсету Мозму)

    Вызывающая отвращение история о красных пиявках «Морган Лливелин» (приписывается Эрнесту Хемингуэю)

    Холмс и исчезновение британского парусного судна «Софи Андерсон» «Питер Кеннон» (приписывается С. С. Форестеру)

  АУТСАЙДЕРЫ

    Политик, маяк и тренированный баклан «Крейг Шоу Гарднер» (приписывается Эдгару Райсу Берроузу)

    Шерлок Холмс, истребитель дракона (Приключения Грисов Патерсонов на острове Уффа) «Даррелл Швейцер» (приписывается Лорду Дансени)

    Приключения Риколетти и его противной жены «Роберта Рогоу» (приписывается П. Г. Вудхаусу)

    Гигантская крыса с Суматры «Пола Вольски» (приписывается Г. Ф. Лавкрафту)

    Миссис Вамберти и бутылка шампанского (Торговец вином Вамберти) «Майк Резник» (приписывается Дж. Торну Смиту)

    Приключение на бульваре Убийств «Ричард А. Люпофф» (приписывается Джеку Керуаку)

  «ПОЙМАТЬ ВОРА…»

    Безумие полковника Уорбертона «Кароль Буш» (приписывается Дэшиллу Хэммету)

    Случай в поместье «Эдвард Д. Хох» (приписывается Эллери Куин)

    Шествие калек (Необычайное дело об алюминиевых костылях) «Уильям Л. де Андре» (приписывается Микки Спиллейну)

    Слишком много Пятен (Второе пятно) «Марвин Кей» (приписывается Рексу Стауту)

  Комментарии

  Благодарность Дж. Адриана Филмора

Мартин Эдвардс Дело юриста-самоубийцы

Лорен Эстелман Шерлок Холмс и доктор Джекил

  КАК ЭТА РУКОПИСЬ ПОПАЛА К ИЗДАТЕЛЮ

  ПРЕДИСЛОВИЕ

  I. ЗАГАДОЧНЫЙ НАСЛЕДНИК

  II. ШЕРЛОК ХОЛМС БЕРЁТСЯ ЗА ДЕЛО

  III. СТОЛКНОВЕНИЕ В СОХО

  IV. ГЛУХИЕ СТЕНЫ И ОРЕХОВАЯ МОРИЛКА

  V. ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЗЛАЧНЫМ МЕСТАМ

  VI. АТТЕРСОН МЕНЯЕТ РЕШЕНИЕ

  VII. УБИЙСТВО КЭРЬЮ

  VIII. ОЧАРОВАТЕЛЬНЫЙ КЛИЕНТ

  IX. АДВОКАТ ВНОВЬ ПРОСИТ НАС О ПОМОЩИ

  X. ЧЕЛОВЕК В КЭБЕ

  XI. Я ПРЕСЛЕДУЮ УБИЙЦУ

  XII. МЫ ПОПАДАЕМ В ЗАТРУДНИТЕЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

  XIII. ВИЗИТ В ХРАМ НАУКИ

  XIV. В ДОМЕ 333 ПО МАКТАВИШ-ПЛЕЙС

  XV. КРИК О ПОМОЩИ?

  XVI. В ДЕЛЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ НОВЫЙ СЛЕД

  XVII. ЧЕЛОВЕК В ЛАБОРАТОРИИ

  XVIII. ВОТ ЭТО ДА!

  XIX. ДОКТОР ДЖЕКИЛ И МИСТЕР ХАЙД

  XX. СОВЕТ МИСТЕРУ СТИВЕНСОНУ

*** Примечания ***